Анохин П. К. Иван Петрович Павлов. — 1949

Глава I
ДОМИК ПАВЛОВА В РЯЗАНИ
Это был один из тех замечательных эпизодов в жизни
Ивана Петровича Павлова, которые так характерны для
его юношеской, полной жизнеощущения натуры. Он за-
хотел посмотреть родные места, захотел последний раз
побывать там, где почти 70 лет назад он «вчерне» наме-
тил свой жизненный путь.
Он любил Рязань, любил ее каким-то особенно глу-
боким чувством большою человека. Для него она была
символом одной из самых замечательных страниц в исто-
рии древней России.
Будучи всем существом предан своей великой Родине,
Иван Петрович на всю жизнь связал свое сердце незри-
мыми, но крепкими узами с этим маленьким уголком.
Задолго до поездки он уже на все лады обсуждал,
что могло бы быть в Рязани на тех местах, где когда-то
он рассаживал сад, где стоял дом его отца...
Центральным пунктом внимания Ивана Петровича в
Рязани был домик, в котором он провел первые пятна-
дцать лет своей жизни. Именно к нему тянули ею связи
с прошлым. Окруженный родственниками, знакомыми и
корреспондентами союзных газет, он любовно осматри-
вал каждую деталь этою маленького деревянною доми-
ка, сопоставляя с тем, что было здесь раньше и что из-
менено временем. Он вспоминал отдельные эпизоды,
которые из всех присутствующих были известны только
ему одному.
По внешнему виду домик представлял собою тип тех
стандартных строений, которыми были так богаты

русские провинциальные города в середине прошлого
столетия: резные деревянные украшения, обрамляющие
окна, двери и крышу, и неизменная низенькая надстрой-
ка над домом, получившая название «светелки»,— пред-
мет особенного внимания Павлова.
Обитателями этой светелки были в это время милые
старики Кузины, которые в далеком прошлом имели
близкое отношение к семье Павловых. Кузиных хорошо
знал Иван Петрович, и теперь их с утра до позднего
вечера расспрашивали, фотографировали, записывали
каждое их слово. С особенной стариковской почтитель-
ностью они вылавливали в своей ветхой, как и их домик,
памяти все то, что могло быть хоть немного интересным
этим торопливо записывающим людям.
Хозяином светелки был Григорий Михайлович Ку-
зин— старик 71 года, который был связан с семьей
Павловых. Несмотря на то, что он был на пятнадцать
лет моложе Ивана Петровича, Кузин производил впе-
чатление совершенно немощного человека.
От волнения, которое было вызвано в нем замеча-
тельным событием, его руки тряслись, беспорядочно дер-
гались в разные стороны, и потому он с трудом мог
надеть очки, чтобы рассмотреть Ивана Петровича.
— Ты что же это, Кузин, так рано ослеп? — бодро
спросил Иван Петрович.— Тебе бы еще бегать надо.
Бодрись, бодрись.— С этими словами Иван Петрович
взбежал по крутой лестнице, ведущей в светелку. Кто-
то хотел помочь ему, так как лестница действительно
была необычайно крутая, но он, не дожидаясь помощи,
сам «взметнул» сразу же наверх.
Осмотрев любовным взглядом комнаты светелки, вни-
мательно вглядываясь в каждую трещину потолка и
покосившиеся двери, он сказал:
— Ремонтик надо бы сделать, Кузин.
Он не знал еще, что местные власти вынесли постанов-
ление о реставрации домика и об организации там музея.
Подойдя к небольшому окошку светелки, Иван Пе-
трович сказал:
— Вот у этого окна я любил когда-то подолгу сидеть
и заниматься.
Взяв стул, он сел и в течение нескольких минут на-
пряженно смотрел в открытое окно, целиком отдавшись

Домик Павлова. Наверху видна светелка, в которой протекали первые
годы семинарской жизни И. П. Павлова. Перед домиком И. П. Павлов,
окружающие его родственники и рязанцы-земляки

власти воспоминаний. Очевидно, его внутреннему взору
представились картины прошлого и он еще раз пережил
тот период далекой юности, когда нужно было выбирать
между церковной карьерой и передовыми идеями 60-х
годов. Именно здесь, у этого окна, он решал вопрос:
куда итти?
Здесь, в этой маленькой потрескавшейся светелке, он
провел детство, пережил период юношеских увлечений,
приведших его в Петербургский университет, и уже через
много десятков лет, за несколько месяцев до смерти, он
пришел сюда же, в эту маленькую комнатку, чтобы еще
раз пережить картины далекого прошлого.
В этом домике, как он сам говорил, «вчерне» наме-
тилась его жизнь. Этот домик был колыбелью его глу-
бокой любви к родине, здесь зародились истоки его
преданности родной земле, его упорного стремления
возвеличить ее своими трудами. Именно эти чувства
продиктовали ему столь восторженную речь, которую он
произнес в дни своего последнего приезда в Рязань.
«Мне хочется сказать, что и раньше случались чество-
вания представителей науки. Но это были чествования в
узком кругу людей, так сказать, того же сорта — людей
науки. То, что я вижу теперь, нисколько на эти узкие
юбилеи не походит: у нас теперь чествует науку весь на-
род. Это я видел сегодня утром и при встрече на вокза-
ле, и в колхозе, и когда приезжал сюда. Это не случайно.
Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что это —
заслуга правительства, стоящего во главе моей страны.
Раньше наука была оторвана от жизни, была отчуж-
дена от населения, а теперь я вижу иное: науку уважает
и ценит весь народ.
Я поднимаю бокал и пью за единственное правитель-
ство в мире, которое так ценит науку и горячо ее под-
держивает,— за правительство моей страны!» 1
Это были слова подлинного и большого патриота, от-
давшего долг своей любимой Родине этим последним
посещением. Всюду, где он бывал в этот приезд в Ряза-
ни, он подчеркивал свою близость к родной земле, к
родным местам и выражал надежду на дальнейшее про-
цветание своей Родины.
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, 1940, т. 1, стр. 30—31.

В какой же обстановке он провел рязанский период
своей жизни? Что оттолкнуло его от предназначенной
ему духовной карьеры и потянуло в далекий и туман-
ный Петербург? Какое влияние на него могли оказать
семья, город, рязанское общество и буйное в то время
семинарское товарищество?
Все эти моменты биографии Павлова остаются еще
до сих пор не освещенными. Мы попытаемся хоть в
какой-нибудь мере воссоздать главнейшие из тех усло-
вий, в которых рос и учился молодой Иван Павлов.
Это поможет нам вскрыть внутренние пружины, кото-
рые двигали Иваном Петровичем Павловым в то время,
когда он решился на революционный поступок — уход из
семинарии, разрыв с семьей и поступление на естествен-
ный факультет Петербургского университета.
Вместе с тем тщательный анализ всего рязанского
периода его жизни поможет нам восстановить генеало-
гию его первых творческих шагов.
И. П. Павлов принимает рапорт председателя колхоза
«Красная звезда»

Глава II
РЯЗАНЬ И СЕМЬЯ ПАВЛОВЫХ
Павлов любил Рязань. Он очень много говорил о ее
славной истории и о ее воспитательном действии на
него. Общество,, среда и традиции Рязани были свое-
образны. Не поняв их, трудно будет оценить некото-
рые особенности внутреннего облика И. П. Павлова;
с ними же связаны и новые настроения в семинарии во
времена Павлова.
Рязань — город с исключительно богатым историче-
ским прошлым. Ей пришлось сыграть немалую роль в
стабилизации Русского государства и не раз она пере-
носила тяжелые испытания от нашествия врагов.
Город был основан 800 с лишним лет назад внуком
Ярослава Мудрого — князем Ярославом Святославови-
чем. Он расположен на высоком берегу Оки,. которая
представляла собой очень важную магистраль Рязан-
ского княжества. Вновь основанный город был назван
Переяславлем по образцу одного из городов Киевского
княжества.
По своему расположению Рязанское княжество зани-
мало среди русских княжеств самую окраину, и это во
многом определило его судьбу на несколько сотен лет.
Всякое нападение на Русскую землю, всякая война с
различными пришельцами ложилась тяжелым бременем
на Рязанское княжество.
Организация духовной семинарии (1724 г.) в виде
«архиерейской школы» сделала Рязань городом с пре-
имущественной церковной культурой, ибо, несмотря на
открытие в дальнейшем гимназии (1804 г.), семинария
все же долгое время играла роль основного учебного
заведения Рязанской губернии.

Естественно, что все это придало большое влияние
духовенству Рязанской губернии.
С 70-х годов все увеличивается значение новой обще-
ственной прослойки — купечества. Хотя в Рязани и в ее
губернии в то время отсутствовали крупные капитали-
стические предприятия, все же мелкое купечество было
представлено в Рязанской губернии 14 262 торговыми
предприятиями. Купечество было самой обеспеченной
частью рязанского общества и постепенно захватывало
власть в свои руки, особенно в церковных приходах.
Купцы и торговцы были почетными прихожанами
каждой церкви, а их пожертвования и административная
роль в церквах (старосты) сделали их желанными гостя-
ми в семьях священников. Хотя рязанское дворянство в
смысле культуры и стояло выше купечества, но оно уже
играло все меньшую и меньшую роль в общественной
жизни, а в 60-х годах целиком было поглощено кресть-
янскими реформами, которые царское правительство вы-
нуждено было проводить.
В 70-х годах, по рассказам современников, семья
Павловых находилась в тесном общении с торговцами,
духовенством и преподавателями духовного училища и
семинарии. Этим главным образом замыкался круг их
знакомства и из этих слоев создавались всякого рода
компании, в которых вращалась и учащаяся молодежь
Павловых. В годы, когда Павлов был учеником духов-
ного училища и семинаристом, в их доме постоянными
посетителями были представители таких кругов рязан-
ского общества. Собираясь у Павловых, гости часами
обсуждали различные события и дела из области цер-
ковной жизни, отношение между различными представи-
телями рязанской власти и т. д. И только в редких слу-
чаях и почти всегда по инициативе отца Ивана Петро-
вича, умного и начитанного Петра Дмитриевича Павлова,
разговоры касались вопросов общей культуры.
На фоне провинциального мещанства и невежества
были и очаги, быстро воспринимавшие всякие «новые
веяния» и служившие своего рода барометром настрое-
ния передовой части русского общества. Такие очаги
в Рязани были в семинарии и гимназии. Учитывая от-
сталость рязанского общества, нужно отметить, что
удельный вес школы в формировании мировоззрения

учащихся был особенно велик. На фоне же в основном
казенного отношения к образованию большинства педа-
гогов встречались отдельные культурные и талантливые
преподаватели, которые надолго делались духовными
вождями учащейся молодежи.
Это было время, когда даже для многих царских
чиновников стало ясно, что система хозяйства, основан-
ная на рабстве, поведет Россию к материальному и
моральному вырождению.
Появились передовые люди, искренне любившие свою
Родину, сумевшие понять порочность царского строя.
Появились и «новые веяния». Представители про
грессивной части общества считали своим жизненным
призванием — дать анализ недостаткам русской жизни
и открыть на них глаза многомиллионному народу.
Появилась «обличительная» литература, появились
глашатаи передовых прогрессивных идеалов.
К сожалению, эти люди были редки, но их идеи осо-
бенно успешно прививались среди учащейся молодежи.
Школа, в особенности семинария в Рязани, была почти
единственным очагом, который горячо отзывался на
«новые веяния».
Именно в эти годы Иван Павлов был учеником ду-
ховного училища (1860—1864 гг.) и духовной семина-
рии (1864—1869 гг.). Он должен был приложить всю
энергию своего молодого ума и весь юношеский энту-
зиазм, чтобы вырваться из окружавшей его провинци-
альной отсталости и ханжества. Нам еще придется
встретиться с этими влияниями рязанского периода, а
сейчас, прежде чем дать очерк семинарского периода
жизни Павлова, я остановлюсь насколько возможно
подробнее на описании семейной обстановки, в которой
жил и воспитывался юноша Павлов.
Родословная семьи Павловых характерна для подав-
ляющего большинства представителей среднего русско-
го духовенства XIX в. Вследствие утвердившейся тради-
ции у всех служителей церкви предназначать своим
сыновьям только духовную карьеру, предки любого свя-
щенника неизбежно оказываются церковными служи-
телями того или иного ранга. А вследствие другой, не
менее прочной, традиции женить сыновей церковников
только на дочерях церковников уже совершенно замы-

кался круг кастовых традиций духовенства. Вот почему
у любой семьи церковника, взятой наугад в середине
XIX столетия, родословная линия обоих супругов была
только церковной.
Семья Павловых целиком следовала этому обычаю.
Глава семьи, отец Ивана Петровича, Петр Дмитрие-
вич Павлов, родился в 1823 г. в семье дьячка села Кри-
вополянье Ранненбургского уезда, Рязанской губернии.
Должность дьячка была второразрядной, но так как
село Кривополянье славилось торговлей, .приход сель-
ской церкви считался богатым и давал по сравнению с
другими селами сравнительно обеспеченное существова-
ние. Но все же средств нехватало, и поэтому основным
промыслом для обеспечения большой дьячковской семьи
были огородные и садовые работы. Это обстоятельство
способствовало тому, что дети дьячка Павлова очень
рано включились в трудовую жизнь семьи.
Отец Ивана Петровича был весьма аккуратным чело-
веком, любил порядок в доме и завел много хороших
традиций. Он очень интересовался своей родословной и
установил точную преемственность от одного предка к
другому вплоть до крепостного бесфамильного мужика
Павла, который в сущности и дал начало фамилии
Павловых. Сын этою Павла уже имел фамилию, это
был — Мокей Павлов, первый носитель фамилии Павло-
вых. Сын Мокея — Архип Павлов служил пономарем
сельской церкви, а сын Архипа — Дмитрий, дед Ивана
Петровича, был дьячком церкви в селе Кривополянье.
Дьячок села Кривополянье — Дмитрий Павлов был
несомненно умным человеком. Он не страшился семи-
нарского образования, как это было за несколько десят-
ков лет до него. Наоборот, благодаря природному здра-
вому смыслу и своей жизненной деловитости, он хорошо
понял пользу образования и упорно стремился дать всем
своим сыновьям семинарское образование. Его три
сына — Иван, Иван и Петр (отец Ивана Петровича) —
окончили семинарию.
Юноша Петр Павлов играл почти главную роль в
хозяйстве своего отца и мог считать себя до поступле-
ния в семинарию вполне определившимся землеробом.
Бедность дьячковской семьи, постоянная забота о
куске хлеба и думы о «черном дне» очень рано выра-

ботали у Петра Павлова бережливость, которая, как
потом увидим, сыграла очень важную роль в жизни
будущею благочинного города Рязани.
По достижении соответствующего возраста, Петр
Парлов был отдан в Ранненбургское духовное училище,
которое окончил 17-летним юношей.
На деревенской клячонке, с узелками гостинцев в
руках, Петр Павлов въехал в 1840 г. в Рязань и посту-
пил в первый класс духовной семинарии.
Как сын бедного дьячка, Петр Павлов принят был
на «казенный кошт» и таким образом пережил все пре-
лести тогдашней бурсы.
Это было время, когда в семинарии еще свирепство-
вали варварские обычаи, процветали порки и «новых
веяний» еще не чувствовалось.
В 1846 г. одним из первых, в «первом разряде», он
кончает духовную семинарию. Теперь Петр Павлов
стоит ступенью выше своего отца и перед ним открыта
дорога с более широкими перспективами.
Сначала он устраивается учителем во второй при-
ходский класс Скопинского уездного духовного учили-
ща, но уже через несколько месяцев переводится в Ря-
занское духовное училище, как гласит переводная
бумага, «на класс греческого языка и соединенных с
ним предметов». Впоследствии к этим предметам при-
соединяется преподавание латинского языка. Все
это указывает на безусловные способности Петра
Павлова.
Очередной служебной ступенью было посвящение в
сан священника и получение одного из приходов в Ря-
зани. Если большинство кончающих семинарию разъез-
жалось в глубокую провинцию по сельским церквам,
Петр Павлов, приобревший себе известный авторитет
своими педагогическими занятиями, был намечен к
оставлению в одной из рязанских городских церквей.
Чтобы получить сан священника, он должен быть
женатым, и осенью 1848 г. Петр Павлов вступает в
брак с Варварой Ивановной, дочерью рязанского свя-
щенника из окраинного бедного прихода Николы Дол-
гошеи (название по форме церкви).
10 октября 1848 г. он вступает в исполнение обязан-
ностей священника Николо-Высоковской церкви, где

раньше служил отец Варвары Ивановны. Приход был
бедный, и молодой священник, еще не освоившийся со
своими обязанностями и не имевший особых средств к
жизни, продолжал жить с молодой женой на квартире
своею тестя на Семинарской улице. Летом 1849 г. он
купил маленький деревянный домик недалеко от своей
церкви на Никольской улице. Этот домик и был описан
нами в начале этой книги.
Молодая жена Петра Дмитриевича ходила уже «на
сносях», и 14 сентября 1849 г. в семье Павловых родился
первенец, названный в честь дедушки по матери —
Иваном.
Однажды в часы досуга Иван Петрович сам набро-
сал краткий очерк воспоминаний о первых годах своей
жизни и о своих ближайших родственниках. Этот авто-
биографический очерк хранился в рукописном виде у
Серафимы Васильевны Павловой, которая и передала
его затем для печати (1946 г.). Так как он является
единственным достоверным документом о далеких пред-
ках Ивана Петровича Павлова и представляет собой
редкий мемуарный документ, я считаю нужным приве-
сти его полностью.
«МОИ ВОСПОМИНАНИЯ
Когда я что-нибудь из моей жизни рассказывал, то
частенько слышалось: «Как было бы хорошо, если бы
вы это когда-нибудь в свободную минуту записали».
Теперь это свободное время оказалось. Не попробовать
ли в самом деле? К тому же мы переживаем такое осо-
бенное состояние: может быть пересмотр прошлого че-
му-нибудь и научит, что-нибудь и подскажет, а главное,
может подаст какую-нибудь надежду. Буду сначала
писать просто, что только вспомнится, что только уце-
лело в памяти, начиная с самого раннего детства.
По рассказам я знаю, что родился в доме дедушки
по матери. Но странное дело — я как будто помню мой
первый визит в тот дом, где прошло затем все мое дет-
ство до юношества включительно. Странность заклю-
чается в том, что этот визит сделал я на руках няни,
т. е. был вероятно годовалым или около того ребенком.
А может быть я и ошибаюсь, определяя так мой тог-

дашний возраст. Отец, живший ранее у тестя, купил
себе старенький дом, и его перед нашим переездом в
него ремонтировали. В нем чинили между прочим и
пол. Может быть из предосторожности меня и более
старшего няня взяла на руки. Но что я был на руках,
я помню очень живо, как и чинившийся пол. За то,
что я начал себя помнить очень рано, говорит и другой
факт. Когда мимо этого дома проносили на кладбище
одного из моих дядей по матери, меня опять на руках
вынесли проститься с ним, и это воспоминание у* меня
тоже остается очень живым.
Затем я расскажу, что знаю частью по сведениям от
других, частью о тех элементах, из которых, скажем
так, должно было сложиться мое существо.
Отец моей матери, Варвары Ивановны, был священ-
ником в городе Рязани при церкви Николы Долгошеи
(по форме церкви). Он умер не знаю от чего и сколь-
ких лет, вероятно, однако в значительно пожилом воз-
расте. На его место, женившись на моей матери, как
это было в обычае духовенства того времени, и посту-
пил мой отец. Об этом моем деде я слыхал, что он был
какой-то странный. Что подразумевалось под этой ха-
рактеристикой, определенно сказать не могу. Помнилось
при этом, что он за всю свою жизнь не получил самой
маленькой награды (набедренник, скуфья и т. д.). Зна-
чит, надо понимать — не ладил с начальством. А кроме
того был крут и тяжел в семье. Указывалось в связи с
этим и то, что он одну свою дочь, мою мать, оставил
даже безграмотной, что не мешало однако быть ей
умной женщиной. Очень жалею, что ничего не знаю
ближе и о физическом здоровье этого моего деда. Во-
обще семья его была с каким-то физическим изъяном.
Бабушку помню, как седую старушку, лежавшую в по-
стели с постоянным кашлем. Она скоро умерла. Семья
деда состояла в мое время из двух сыновей и двух
дочерей. Оба мои дяди по науке почему-то далеко не
пошли, вероятно не переехали, как говорится, даже и
семинарию, так как один был мелким канцелярским
чиновником, а другой пономарем в соборе (имел хоро-
ший голос). Оба холостыми умерли рано от легочной
болезни (туберкулез легких, надо думать). Были, по
рассказам, очень худыми, истощенными. Обе дочери —

Марья и Варвара (моя мать) были вообще здоровы, но
умерли от рака после шестидесяти лет. О тетке Марье
Ивановне я должен вспомнить здесь особенно тепло.
Она была замужем за дворянином и имела от него
двух дочерей — Надежду и Анну. Сколько я себя пом-
ню, она жила одна в отцовском доме, оставленная
мужем. Как это произошло, я или ни от кого ничего об
этом не слыхал, или же позабыл. Средства ее были
очень скудны; вероятно, только небольшая плата от по-
стояльцев в оставленном после смерти братьев ей ста-
ром .разваливающемся доме. Конечно, никакой прислу-
ги. Пришлось делать все самой. У ней была корова, и я
видел часто, как она целыми часами пасла ее на окраи-
не города. Она имела, вероятно, некоторое образование.
Где она его получила — не знаю. Это был редкий по-
ложительный тип. Жалоб на свою судьбу мне не при-
ходилось никогда слышать от нее. Всегда спокойная, но
и всегда с достоинством, готовая постоянно помогать
другим. Заболевал ли кто у нас в семье, она тут как
тут, применяет разные домашние средства и сидит око-
ло больною, развлекая его рассказами. Случится ли
горе — она первая утешительница. Произойдет семей-
ная сцена — она уговаривает и примиряет. Последнее
меня и сейчас особенно трогает. Уже в поздние годы,
когда у нас с отцом часто выходили горячие споры, до-
ходящие с моей стороны до резкостей и кончавшиеся
порядочными размолвками, тетка ходит от одною к
другому, объясняет, извиняет, до тех пор, пока не
достигнет до восстановления порванных отношений.
Пусть эти немногие строки будут отплатой за эти добрые
старания.
Семья отца, наоборот, была крепкая, богатырская,
железного здоровья; этот мой дед был деревенский по-
номарь как и ряд его предков, тоже все низшие члены
церковного причта, т. е. все дьячки да пономари: Дмит-
рий (дед), Архип, Мокей, Павел, откуда и произошла
наша немудреная фамилия. Мой отец хорошо помнил
свою генеалогию и передал ее мне. По рассказам, этот
мой дед был очень умный и дельный человек. Это мож-
но видеть в том факте, что он провел трех своих сыно-
вей через семинарию, кажется, их трое только и было:
Иван, Иван и Петр (мой отец). Старший был настоя-

щий богатырь, про него мой отец рассказывал, что в
кулачных боях рязанских молодцов против окрестных
крестьян он был главарем бойцов с городской стороны.
Хорошим здоровьем владели и остальные братья — дру-
гой дядя Иван и мой отец. Но нормальная жизнь моих
дядей довольно скоро оборвалась, благодаря их беспо-
рядочности. Оба сделались сельскими священниками по
окончании семинарии. Но скоро подверглись духовным
карам (монашество, расстрижение и т. д.) за пристра-
стие к алкоголю. Старший, проделавший этот стаж,
скоро заболел и умер от легочной болезни, вероятно,
последствия кулачных боев. Более подробных сведений
о жизни этого дяди у меня не имеется. Второй дядя
долго жил и оставил по себе во мне яркую память. Он
начал свою самостоятельную жизнь в качестве священ-
ника благоприятно. Как говорят, был любим причтом,
устроил отличное хозяйство и народил много детей. Но
все более и более проявлявшаяся хаотичность в нем
все опрокинула, он тоже прошел через вышеуказанный
стаж, превращен был в пономаря и наконец был выбро-
шен совсем из духовного звания. Алкоголь, конечно,
играл в этом роль, но едва ли все только им и опреде-
лялось. Это был глубочайший комик, и к нему жизнь
была обращена исключительно смешной стороной. Для
его смеха, поистине дьявольского, не было исключения.
Он смеялся, потешался над несчастиями собственной
семьи, над смертью, над богом. И это был священник
30—40-х годов XIX столетия! Разбросавши семью, он
жил иногда неделями и месяцами в нашей семье, как
бы под надзором моего отца, тогда до поры до времени
воздерживался от выпивки и мирно занимался по дому,
например, перекрытием крыш или в саду. Никогда ни
малейшего сожаления о всем происшедшем с ним и бес-
конечные рассказы, сопровождавшиеся хихиканием, об
его шутовских проделках. Приведу несколько примеров.
Он пономарь и идет на колокольню звонить в средине
обедни. В церкви покойник. Он видит на паперти крыш-
ку от гроба и сейчас же потешная мысль — спрятать
эту крышку, что и приводится в исполнение.
Другой пример: В темную ночь в деревне к длинной,
до земли веревке от колокола на колокольне он привя-
зывает теленка. Происходит тревога — не пожар ли или

«то другое ужасное, страшное, но в темноте никто не
может разобрать, в чем дело,— а он наслаждается.
И многое, многое другое в этом же роде.
Это предлагалось нам, детям, потому что взрослые,
конечно, относились ко всему отрицательно. Проделки,
конечно, часто, особенно в более поздние годы, не об-
ходились даром. Из-за них он подвергался сильным по-
боям, а в пьяном виде ему приходилось и мерзнуть и
мокнуть на холоде. И все эти испытания его организм
переносил без следа. И только после 70-ти лет он начал
прихварывать и умер около 75 лет. Из детских годов
помнится немногое. Читать учился у соседки горбуньи,
занимавшейся обучением детей грамоте» 1.
Мы еще возвратимся впоследствии к раннему дет-
ству Ивана Павлова, а сейчас обрисуем весь дальней-
ший путь молодою священника Петра Павлова. Многое
из своего житейскою опыта он постарается потом пере-
дать своему первенцу.
В этом периоде молодой еще священник Павлов уже
занял солидное положение в церковных кругах Рязани
и ему даются поручения по ревизии, учету и т. д. в ду-
ховных учреждениях. Следует отметить представление
его епархиальным начальством в члены Рязанской ду-
ховной консистории (1866 г.). Это положение в то
время считалось очень почетным, и многие из рязанских
священников посчитали бы за счастье быть на месте
Павлова. Консистория держала в своих руках все
нити управления церковной жизни Рязанской губернии,
и назначение Павлова ее членом сразу сделало его по-
ложение руководящим. Так, постепенно, с невероятным
упорством сын сельскою дьячка поднимается на выс-
шие ступени церковной иерархии.
Интересно, что это. были как раз те годы, когда жи-
вой и увлекающийся семинарист Иван Павлов зачиты-
вался по ночам революционными статьями Писарева,
Чернышевского...
Атмосфера 60-х годов породила противоречия в семье
Павловых. Наверху, в бедной светелке, произносятся
пламенные речи, выражающие подлинную революцион-
ность и новизну идей Писарева, а внизу, в ночной
1 «Новый мир», 1946, № 3, стр. 99.

тиши, при свете керосиновой лампы священник Петр
Павлов пишет всеподданнейший доклад рязанскому
архипастырю и подводит итоги своей деятельности по
обращению иноверцев в православие...
В дальнейшем Петр Павлов проделывает значитель-
ную церковную карьеру, достигнув высшего положения
среди рязанского духовенства. Умер он в 1899 г., полу-
чив за свою жизнь огромное количество наград и орденов.
Вслед за первенцем Иваном были рождены еще два
сына Дмитрий и Петр, которые потом впоследствии и
составили компанию Ивану по играм и образованию.
Вслед за ними были рождены еще дети, из которых
только Сергей и Лидия дожили до преклонною возраста.
Ниже мы приводим семейный список, составленный
рукою самою Петра Павлова.
1. Иван —14 сентября 1849 г.
2. Дмитрий—29 марта 1851 г.
3. Петр —14 января 1853 г.
4. Николай — 29 июня 1854 г.
5. Николай — 24 мая 1857 г
6. Константин —< 17 мая 1859 г
7. Елена —16 мая 1862 г.
8. Сергей — 1 июня 1864 г.
9. Николай — 4 октября 1868 г.
10. Лидия —22 января 1874 г
Из десяти рожденных остались жить толькопятеро:
трое первых — Иван, Дмитрий и Петр и двое послед-
них — Сергей и Лидия; все остальные умерли от раз-
личных заболеваний в детском возрасте.
Из приведенного списка видно, что семья Павловых
не переставала быть многолюдной, и когда три брата
Иван, Дмитрий и Петр уехали учиться в университет,
на смену им появились новые дети, которые поддержи-
вали оживление в доме Павловых.
Но общий состав семьи Павловых не ограничивался
только ее действительными членами. Как и у всех свя-
щенников того времени, в доме Павловых жило много
различного рода приживалок и «призреваемых». Все
они составляли челядь и значительно оживляли жизнь
в доме. Как мы упоминали выше, молодой священник
Петр Павлов уже после первого года службы у Николы

Долгошеи сумел приобрести собственный домик с са-
дом. Это и было первое хозяйство, которое долгое вре-
мя служило подспорьем семье Павловых, пока Петр
Павлов не перешел по прошению священником в Лаза-
ревскую кладбищенскую церковь (1868 г.).
Этот первый домик на Никольской улице (ныне
ул. Карла Маркса) был особенно удачно украшен боль-
шим фруктовым садом, который представлял собой
неистощимый источник развлечений для отца и его
сына Ивана. Сад, при том уходе и внимании, которые
ему оказывали Павловы, стал давать хорошие урожаи,
причем настолько обильные, что отец не раз предпри-
нимал продажу яблок. Живя в бедной семье сельского
дьячка, он научился ценить деньги и поэтому не упус-
кал удобного случая, чтобы пополнить свои небольшие
церковные доходы.
Его фрукты благодаря деятельному уходу за де-
ревьями имели большой спрос и славились среди рязан-
ских жителей. Слава обеспечивалась еще и тем, что
Петр Павлов, научившись «по книжкам» прививке, по-
лучал особенные сорта яблок и груш.
Благодаря этому он потом очень успешно торговал
и отдельными саженцами.
Несомненно, Петр Павлов очень любил сад и в часы
досуга отдавал ему всю свою душу. Когда он переехал
к церкви на Лазаревском кладбище, то там тоже при-
обрел фруктовый сад, еще больший, чем на Никольской
улице. Рассказывают, что, еле успевая переодеться по-
сле обедни и заутрени, он сейчас же бежал в сад и
среди фруктовых деревьев можно было видеть целый
день его белую рубаху.
Его постоянным помощником в этих работах был
Иван Павлов, и только он один из всех братьев всей
душой и на всю жизнь воспринял эту «тягу к земле».
Склонность к здоровым физическим упражнениям и
к работе в саду поддерживали силу и здоровье отца и сына:
Петр Павлов славился большой физической силой и от-
личным здоровьем. В Рязани он с не меньшим азартом
возделывал землю и ухаживал за деревьями, чем это
делал будучи дьячковским сыном в Кривополянье.
Характер этого человека, привившего здоровые черты
своему сыну Ивану, был замечателен во многих отно-

шениях, и это выделяло его из рядов рязанского духо-
венства.
Мы уже говорили о том, что с детства Петр Павлов
обладал упорством в достижении поставленной цели и
это потом дало ему достаточную силу воли в отноше-
ниях с людьми и создало репутацию сильного и прямо-
линейного человека.
Другой, бросающейся в глаза, чертой характера отца
Павлова был незаурядный ум. То ли пройденный им
ранее жизненный путь, соединивший в себе хлебороба
и преподавателя духовного училища, то ли природные
качества его сильной и рассудительной натуры, а ско-
рее всего и то и другое вместе, дали ему любовь к зна-
ниям и к их приобретению. При других условиях он не-
сомненно был бы незаурядным ученым. Он любил
читать книги и эту любовь еще в раннем детстве при-
вил своим детям. И это было не просто чтение для раз-
влечения, это было деловое отношение к книге. Он
рекомендовал их читать по несколько раз и уже во вся-
ком случае два раза — это укрепляет ее содержание
в голове и гарантирует от возможных ошибок понима-
ния при первом чтении... Он был постоянным инициато-
ром покупки книг и их коллективного семейного чтения.
«Острые» проблемы дети Павлова обсуждали, как по-
том увидим, в другом месте, в другой обстановке, а в
семье все сводилось к литературно-художественным чте-
ниям. Тем не менее, такая традиция Павлова дала его
детям очень много для выработки первых шагов в жиз-
ни, и Иван Петрович Павлов неоднократно вспоминал
благотворное влияние отца. В частности, совет отца —
читать книгу два раза — он выполнял до конца своей
жизни...
В доме отец олицетворял собою устои спокойной и
разумной жизни и очень часто противопоставлял эти
качества раздражительному и неровному поведению своей
супруги... Его редко можно было видеть раздраженным.
Это постоянное спокойствие отнюдь не должно быть
принято за показатель его бесчувственности; скорее все-
го в этом проявлялась его большая работа над собой,
ибо во многих известных нам случаях он проявлял
крайнюю подвижность и веселость. По рассказам лиц,
которые или с ним непосредственно общались, или ра-

ботали в семье Павловых и т. д., можно достаточно
полно нарисовать себе образ этого человека.
Кончаются церковные службы, и Петр Павлов ожи-
вает: он снимает рясу, радостно берется за заступ и,
убегая в сад, в течение нескольких часов предается
любимому развлечению. Вечером он весело играет «в ду-
рака», усадив за стол всю свою семью и челядь. Играют
все: тут и прислуга, тут и случайные жильцы, нашед-
шие себе приют в семье Павловых. Слышны смех, шут-
ки, непринужденное веселье.
Оживление достигает своего апогея, когда «в дура-
ках» остается «сам»... Тогда он делается объектом
шуток как детей, так и самой попадьи, которая по
обыкновению здесь же присутствует. Веселье очень ча-
сто затягивается до позднего времени.
Игра «в дурака» в часы досуга стала обычаем семьи
Павловых, и, как потом увидим, уже у академика
Ивана Петровича Павлова по воскресным дням про-
должалось еще долгие годы это шуточное занятие.
Оно было хорошим методом отвлечения мысли от
привычной работы, и потому было перенесено в петер-
бургский быт академика из рязанских развлечений
Петра Павлова.
Полную противоположность отцу семейства, как
оплоту спокойствия, деловитости и уравновешенности —
представляла мать Варвара Ивановна.
Выйдя т семьи рязанского «священника, она росла
в то время, когда в России считалось еще ненужным
давать образование девушкам. Только в 50-х годах в
Рязани было организовано женское епархиальное учи-
лище, которое ставило своей специальной целью дать
образование молодым поповнам.
До этого же времени дочери священников получали
исключительно домашнее образование, которое в подав-
ляющем большинстве случаев было настолько общим и
примитивным, что можно сказать без всякой натяжки,
что они вообще не получали никакого образования.
Именно так и Варвара Ивановна не получила никакого
образования.
Варвара Ивановна Павлова отличалась весьма ве-
селым, оживленным характером, который, очевидно, и
обусловил ее непосредственное поведение. Она часто

проявляла заметную раздражительность, которая в зре-
лом возрасте иногда перерастала в необычайную вспыль-
чивость, доходящую часто до исступления. Причиной
этому отчасти было то нервное расстройство, которое
развилось у нее в результате первых трех родов.
Неврозность Варвары Ивановны имела несомненно
органическое происхождение, ибо известно немало бо-
лезненных признаков, которые хорошо были заметны
окружающим. Так, например, временами у нее бывали
сильнейшие головные боли, преимущественно одной
половины головы, и тогда она запиралась в комнату и
не выходила из нее целыми днями. Эти периоды обычно
были связаны* еще с какими-то трофическими расстрой-
ствами кожи, которые приводили к периодическому об-
лысению одной стороны головы. Все эти признаки
говорят о каких-то сильных вегетативных расстройствах,
которые и могли быть ближайшей причиной ее неустой-
чивого поведения.
В воспоминаниях Иван Петрович также указывает
на то, что род Варвары Ивановны имел в здоровье
«изъян».
Недостаток образования в молодости сказался в ее
подчеркнутой набожности и широко известном суеверии.
Об этом суеверии сам академик Павлов не раз расска-
зывал, приводя, например, «методы лечения» своей ма-
тери как показатель ее суеверия. Известно было, напри-
мер, что она «лечила» желтуху у верующих в ее вра-
чебное искусство больных чрезвычайно оригинальным
способом. В таз с водой пускалась живая щука, и боль-
ному предлагалось смотреть на нее часами, пока он не
почувствует утомления.
Рассказывая со смехом об этом методе, Иван Пет-
рович однажды заметил: «А может быть и в самом деле
это имело какое-то значение. Может быть естественное
отвращение, страх или утомление и производило какую-
то пертурбацию в организме, приводящую к устранению
патологических явлений». В этом замечании как нельзя
лучше сказалась настороженность Ивана Петровича ко
всякому жизненному факту, который вдруг может под-
сказать научное объяснение.
При всей своей неврозности и недостатке общего об-
разования Варвара Ивановна проявляла большое чув-

ство семейственности и души не чаяла в своих трех пер-
вых сыновьях.
Таким образом, противоположные характеры Петра
Павлова и Варвары Ивановны как бы уравновешивали -
друг друга. Там, где неврозность Варвары Ивановны
переходила границы, на сцену выступал разумный и
спокойный Петр Дмитриевич.
Был еще один член семьи Павловых, который заслу-
живает особенного внимания. Это дядя академика Пав-
лова по отцу — Дмитрий Дмитриевич, которого очень
хорошо охарактеризовал Иван Петрович в своих воспо-
минаниях. Пребывая все время на различных низших
церковных должностях, он, не в пример своему брату
Петру, не только не смог высоко подняться по церковной
службе, но, наоборот, часто получал выговоры и разжа-
лования.
Мотивы к этим наказаниям были самые разнообраз-
ные, но большею частью они связаны были с его
неисправимым озорством. Достаточно указать на слу-
чай с теленком, о котором любил рассказывать
Иван Петрович, чтобы понять форму его отношения к
церкви.
Этот странный, неудовлетворенный жизнью проте-
стант показывает, что в семье Павловых, наряду с при-
мерной церковной службой и патриархальным религиоз-
ным ханжеством, существовало и другое настроение,
отличающееся заметным атеизмом.
Вся семья Павловых жила, однако, дружно и, кроме
известных уже нам «кулачек» и игры «в дурака», имела
еще много других развлечений. К числу наиболее люби-
мых следует отнести игру в городки и охоту.
В то время как первой уделял особенное внимание
старший брат Иван, последней увлекались два других
брата — Дмитрий и Петр.
Охоте братья предавались особенно тогда, когда они,
будучи студентами Петербургского университета, приез-
жали домой на каникулы.
Братья забирали с собой ружья, закуску и отправ-
лялись охотиться. После охоты они обычно делали при-
вал, всегда используя для этого одну и ту же окраин-
ную крестьянскую избу, где пользовались постоянным
вниманием и уважением хозяйки.

Веселый говор, пение и «охотничьи рассказы» затя-
гивались до позднего времени, и только ночью братья
обычно возвращались домой.
В одной из таких прогулок, зимой погиб от случай-
ного выстрела, уже будучи студентом, брат Петр, кото-
рый, по словам Ивана Петровича, являлся наиболее та-
лантливым и умным из всей семьи Павловых.
Об отношениях братьев Павловых в бытность их .
студентами Петербургского университета мы еще будем
говорить ниже, а сейчас возвратимся к тому периоду,
когда в семье молодого священника Петра Павлова рос
первенец Иван. Мы уже видели, какая атмосфера была
в семье Павловых в то время.
Предоставленный самому себе мальчик Иван Павлов
со своими двумя младшими братьями Дмитрием и Пет-
ром предавался разнообразным детским играм и забавам,
главным местом которых являлся обширный сад отца.
Излюбленной игрой была игра «в бабки». И уже
тог*да у Ивана Петровича была заметна особенная рез-
вость и задор. Он всюду стремился быть первые, и
если уже затевалось какое-либо соревнование, то он
неминуемо должен был занять первое место. Даже
обычное собирание ягод он превращал в своего рода
«конкурс» и всегда приносил наибольшее количество. Эта
победа нередко требовала некоторых лишений, ибо при
этом он, конечно, должен был воздерживаться от еды
ягод при сборе. По таким образом доставалась
победа, которая глубоко возбуждала мальчика Ивана
Павлова.
Маленький провинциальный город, где при каждом
доме есть огород и сад, был очень удобным местом для
различных детских забав. Тут и гнезда на деревьях, ко-
торые так манят своим таинственным содержимым, и
птицы, которые так хорошо поют по утрам в проволоч-
ной клетке.
Иван Петрович рассказывал однажды, как, будучи
б—7-летним мальчиком, он забрался на большое дерево
и не смог слезть с него обратно. Самым обидным для
него в этом случае было то, что его «позор» стал общим
достоянием семьи и соседей...
Так в играх и забавах, почти что в деревенской об-
становке, росли братья Павловы. Как только Иван Пет-

рович вырос достаточно для того, чтобы взять лопату
в руки, он сейчас же стал помощником отцу в садовых
работах. И здесь было много поводов для его необык-
новенного «азарта». Отец задавал работу «уроками», и
это способствовало развитию в Иване Павлове быстрой
и решительной хватки в работе.
Участие Ивана Петровича в домашнем хозяйстве не
ограничивалось садовыми работами. Полюбив физиче-
ский труд в раннем детстве, он принимал участие во
всех видах домашних работ: нужно ли построгать доски,
вырыть яму для столба,— он всегда был первым.
Так вырастала органическая склонность Ивана Пе-
тровича к физическому труду, которая потом никогда
не покидала его до самой смерти.
Иван Павлов, рос, вволю развлекаясь и приучаясь
к азарту в работе. Он отличался прекрасным здоровьем
и живым характером, а почти сельская жизнь в малень-
ком провинциальном городе со всеми ее возможностями
еще более усилила его любовь к природе.
Только в возрасте около 10 лет с ним случилось не-
счастье, которое очень обеспокоило родных: забравшись
на забор, он упал оттуда на кирпичный пол. Это паде-
ние не прошло бесследно для здоровья мальчика, и он
стал потом жаловаться на недомогание. Болезнь затя-
нулась, и из-за этого задержалось его поступление в
Рязанское духовное училище.
Осенью 1860 г. вместе со своим братом Дмитрием
11-летний Иван Павлов поступает во 2-й класс Рязан-
ского духовного училища, где 12 лет назад был учи-
телем греческого и латинского языка его отец Петр
Павлов.
Продолжая семейные традиции, Иван должен теперь
в течение десятка лет постигать мудрость катехизиса и
вдыхать дым кадил.
Хотя в то время на духовном училище и отразились
«новые веяния», но признаки прежнего режима, как,
например, телесные наказания, все еще давали себя
знать. Общая атмосфера была такова, что большой
культуры от воспитанников нельзя было ожидать. Среди
учащихся происходили драки, брань, к чему с первых
же лет обучения Иван Павлов относился неприяз-
ненно.

Условия обучения в духовном училище были очень
плохие. Грязь, неуютность помещений, некультурность
преподавателей, казенный дух во всей жизни училища —
все это создавало тягостное ощущение у живого и ум-
ного Павлова. Вначале он нередко терпел обиды от
озорников-товарищей, потом с уже характерным для
него упорством стал отстаивать свою независимость.
В последующем его репутации «непобедимости» много
помогли гимнастические упражнения, которыми он стал
заниматься дома с большим энтузиазмом. Вскоре все
классные «задиры» оставили его в покое.
Занятия в духовном училище велись в то время
скучно и отражали собой общую казенную религиозно-
схоластическую обстановку. Вот как характеризует пре-
подавание ревизор, производивший обследование учи-
лища как раз в те годы, когда кончал его Павлов:
«Я предлагал ему (смотрителю училища.— П. А.)
обратить строгое внимание на вялое преподавание... на
привычку учеников к буквальному заучиванию уроков
без разумного усвоения заученного... на отсутствие вни-
мания учеников в классах, обнаруживаемое разными
проделками втихомолку и особенно ловлею и пусканием
мух с привязанными к ним пушинками... на устранение
крайней грязи, нечистоты и нищеты в училищных поме-
щениях...» 2
Можно было бы и дальше продолжать перечисления
усердного ревизора, которые говорят о безрадостной
учебе и убогой внешней обстановке.
Нам ничего не известно об интересах Павлова во
время пребывания его в духовном училище, но, учитывая
все перечисленные особенности, мы можем думать, что
они под влиянием такой школы и не могли развиться.
Только природные способности, живой характер, здо-
ровые физические развлечения и «семейные чтения»
дома, настойчиво проводившиеся отцом, позволили ему
окончить это архаическое учебное заведение одним из
первых учеников. Об этом красноречиво говорит сви-
детельство, выданное ему по окончании духовного учи-
лища.
2 А. Червинский. История Рязанского духовного училища
(с 1814 по 1814 г.). Рязань, 1913.

СВИДЕТЕЛЬСТВО
№ 82
Объявитель сего 1-го Рязанского духовного уездного училища,
высшего отделения, ученик Иван Павлов, г. Рязани Николовысо-
ковской церкви Священника Петра Павлова сын, имеющий от роду
15 лет.
При способностях очень хороших.
Прилежание — весьма ревностный.
И поведение — весьма хорошее.
На окончательном испытании оказался успешным по предметам:
Пространного катехизиса — весьма хорошо.
Объяснения воскресных Евангелий
и Апостолов — весьма хорошо.
Св. истории Ветхого и Нового
завета — очень хорошо.
Учения церковной утвари и о священных обрядах церковного
устава—весьма хорошо.
Церковного пения — очень хорошо.
Чистописания — весьма хорошо.
Славянской грамматики — очень хорошо.
Русской грамматики— очень хорошо
Арифметики—весьма хорошо.
Русской истории — очень хорошо.
Греческого языка — весьма хорошо.
Латинского языка — весьма хорошо,
и принадлежит к 1-му разряду воспитанников оного Училища.
Ныне по окончании полного курса учения в 1-м Рязанском ду-
ховном уездном училище, он оказался способным к продолжению
наук в Низшем отделении Семинарии, почему, на основании 25 §
проекта Устава духовных училищ, выдано ему Павлову сие свиде-
тельство за нижеследующей подписью и приложением казенной
училищной печати июля 19 дня 1864 года.
Смотритель — Константин Троицкий.
Исправляющий должность инспектора У— Константин
Виноградов.
Учитель греческого языка, священной и русской граж-
данской истории — Николай Зелятров.
Учитель географии, арифметики Иван Добролюбов.
Учитель русской и славянской грамматики и нотного
пения — Иван Никольский.

Закончив более чем успешно духовное училище,
15-летний Иван Павлов поступает в Рязанскую духов-
ную семинарию. Если духовное училище не наложило
какою-либо особенного отпечатка, по которому мы мог-
ли бы судить об интересах и умственной зрелости Ива-
на Павлова, то духовная семинария с ее особенным
укладом и преподавателями имела большое значение в
развитии и формировании его первых самостоятельных
умственных интересов.
Пребывание в семинарии совпало как раз с тем воз-
растом, когда неясные юношеские желания, стремления
и интересы складываются под влиянием окружающих
условий в цельное сознательное поведение. Семинарский
период, по воспоминаниям Ивана Петровича, в основ-
ном наметил ту жизненную линию, которая с различны-
ми временными отклонениями привела его, наконец, к
революционным открытиям в различных областях фи-
зиологии до физиологии мозга включительно.
Именно поэтому необходимо дать более подробную
характеристику его пребывания в этом своеобразном
учебном заведении и особенно остановиться на обрисов-
ке той моральной атмосферы, которая существовала в
то время в семинариях.

Глава III
СЕМИНАРСКИЙ ПЕРИОД ЖИЗНИ И. П. ПАВЛОВА
(1864—1869 гг.)
Этот период охватывает пять лет его жизни.
И. П. Павлов поступил в семинарию в 1864 г., а ушел
из нее с вполне сложившимся мировоззрением в С.-Пе-
тербургский университет в 1870 г.
Как уже указывалось, это время он сам считал весь-
ма значительным в своей жизни, так как именно тогда
у него выработались определенные идеалы и жизненные
интересы. К сожалению, этот период в жизни Ивана
Петровича мало освещен. Между тем, тогдашние усло-
вия семинарской жизни были очень интересными. Эта
обстановка, несомненно, отозвалась на формировании
морального облика Ивана Петровича Павлова. Она уже
в юношестве дала ему возможность отличать «светлое»
от «темного» в общественной жизни и находить путь,
наиболее соответствующий исканиям передовых людей
60-х годов.
Духовное образование в Рязани имело долгое время
решающее значение для всей рязанской культуры, и это
понятно. Первичные формы образования во всей про-
винциальной России были связаны первоначально с
церковью.
В Рязани церковное образование возникло рано, и
первые формы школьного обучения относятся к эпохе
Петра Великого. До этого все священнослужители моби-
лизовались главным образом из прихожан путем посте-
пенного их втягивания в церковные службы.

Благодаря существовавшей традиции подбора служи-
телей церкви из прихожан получилось в конце концов
так, что сами «духовные пастыри» были настолько неве-
жественными, что мало чем отличались от тех, кого они
должны были учить.
Феофан Прокопович, один из ближайших помощни-
ков Петра Великого в деле реорганизации церкви, в
одном из своих выступлений говорил:
«...До того пришло и в тая мы времена родимся,
когда слепии слепых водят, сами грубейшие невежды
боговствуют, и [догматы, смеха достойные, пишут, уче-
ния бесовские предают и во предании бабьим басням
скоро веруются».1
Неавторитетность духовенства шла явно в разрез с
политикой религиозного закабаления и, вызывая на-
смешки прихожан по адресу священников, приводила к
падению престижа церкви.
Это состояние духовенства противоречило общере-
форматорской деятельности Петра, и потому, возвратясь
из своего первого путешествия за границу, он сказал
патриарху Адриану: «Священники ставятся, грамоте
мало умеют, еже-бы их таинств научати и ставить в тот
чин».2
Так родилась идея «цифирных школ», которые затем
стали предшественниками духовных семинарий. В 1721 г.
в Рязани (в то время Переяславле) была организована
такая «цифирная школа», для которой из С.-Петербург-
ской академии был прислан специальный преподаватель
Петр Павлов. Эта школа и явилась той первичной ячей-
кой, из которой выросла потом Рязанская духовная
семинария.
Первый учитель привез с собой и наказ, из которого
явствует, что царь не стеснялся в мерах «поощрения»
школьных занятий... В наказе, например, имелся такой
пункт: «...а которые ученики учиться не похотят и тех
жениться не допускать».3
1 Д. Агнцев. История Рязанской духовной семинарии. Ря-
зань, 1889, стр. 3.
2 Там же.
3 Архимандрит Макарий. Историко-статистическое описание
Рязанской духовной семинарии и подведомых ей духовных училищ.
Новгород, 1864, стр. 4.

Строгими правилами жизни и тяжелыми наказания-
ми эта предшественница Рязанской духовной семинарии
снискала себе страшную славу. Невежественная масса
сельских дьячков, откуда в основном пополнялась ци-
фирная школа и впоследствии духовная семинария, вос-
стала против обучения их сыновей ненужному с их
точки зрения искусству писать и читать. Начинаются
насильственные наборы, приводившие к целым сраже-
ниям на селе между приезжими агентами семинарии и
родственниками будущего семинариста... Началась поло-
са намеренных увечий. Характерным для конца XVIII и
начала XIX столетия является следующее донесение на-
чальству одного из дьячков Рязанской губернии, внук
которого был предназначен к обучению в семинарии:
«...внука моего Алексея, обучающемся часослову, в
ученье требуют, а он, Алексей, быв в лугу, порезал на
косу три перста правой руки и оные три перста у него
не изгибаются и писать ему невозможно».4
В одном из донесений по Рязанской губернии указы-
вается на 118 таких укрывателей учеников, в том числе
на 64 попа. Если к этому добавить, что приставы при
выполнении этих приказов после поимки назначенных к
учению заковывали их в железные кандалы и на цепях
направляли в Рязань, то станет понятным отношение
ученика к этому «образованию».
Не удивительной поэтому является горестная «ода»
одного из дьячков, у которого отобрали сыновей для
обучения в семинарии. Она заканчивается следующими
словами:
Лучше б вас своими руками в землю закопал,
Нежели в семинарию на муку отдал.
Прощайте мои детушки, уж мне вас больше не видать
И с вами уж никогда не живать. 5
Такое положение фактически оставалось до начала
XIX в., когда как в воспитательных мерах, так и в учеб-
ном процессе начали проявляться «новые веяния». Пре-
жде всего для учеников семинарии осмыслили самый
факт пребывания их в семинарии. Для хороших учени-
4 Д. Агнцев. Цит. соч., стр. 23.
5 Там же, стр. 22.

ков бронировали лучшие церковные места по Рязанской
губернии и еще во время обучения их отправляли для
получения заработка в эти предназначенные им приходы
на специальные «кондиции».
Общая линия поведения в отношении семинаристов
стала другой. Взят был уклон на моральное воздей-
ствие, а не на физическое устрашение, хотя отвратитель-
ные черты прежнего режима еще во многом давали себя
знать, К моменту поступления в семинарию И. Павлова
(1864 г.) общая обстановка значительно изменилась. За
несколько лет до его поступления еще бывали «мордо-
бои», но скорее как исключение, чем как правило, и си-
стема физических наказаний постепенно суживалась.
Учащиеся почувствовали новый дух, который в значи-
тельной степени поддерживался революционными вы-
ступлениями передовых деятелей русской обществен-
ности.
Несмотря на некоторое смягчение суровых условий,
моральная обстановка для семинаристов была крайне
неблагоприятна. Главной причиной этого был исключи-
тельно широкий шпионаж одних учащихся за другими,
который всемерно поощрялся самим начальством. Этот
шпионаж велся не только одними учениками за други-
ми, но и учениками за учителями по предписанию само-
го же начальства. Система донесений одних учеников на
других была основана на учреждении особых должно-
стей в помощь инспектору, заведывающему воспитатель-
ной частью.
Была учреждена специальная должность «старших»,
которые, будучи помощниками инспектора, должны были
доносить не только о поведении учеников в стенах семи-
нарии, но и о всем том, что они делают за пределами
ее. Это касалось не только «казеннокоштных», т. е. жи-
вущих в общежитии при семинарии, но и «своекошт-
ных», т. е. живущих на частных квартирах и у своих
родителей. Для руководства всеми этими фискальными
обязанностями «старших» было издано даже специаль-
ное «Начертание должности старшего».
Это «начертание» имело до 30 пунктов, в которых
давались подробные указания, когда и где надо соби-
рать сведения о семинаристах. Так, например, пункт 7
гласил:

«7. Хотя музыка может быть терпима, а искусство
пения должно быть даже поддерживаемо, но пение свет-
ское простонародное строго воспрещается, а духовное
пение должно служить для учеников отдыхом и не пре-
пятствовать прямым упражнениям».
Или еще: «9. О чтении книг, не одобренных профес-
сорами, а особенно соблазнительных, старший доносит
инспектору».
«22. Для свидания с родными и знакомыми ученики
увольняются инспектором только в праздничные дни...
по возвращении ученика старший внимательно замечает
его состояние и сверх того разведывает, нет ли у учени-
ков знакомства с людьми неблагонадежными. Не де-
лают ли ученики в городе бесчиний. Не предвидится ли
каких-либо постыдных связей и т. п.»6
Эта система надзора со стороны старших товарищей
за всеми остальными действовала еще и во времена
И. Павлова. Она уродовала сознание учащихся и уста-
навливала между ними вражду. Являясь учеником
«своекоштным», т. е. содержащимся у родителей и посе-
щающим семинарию только в учебные часы, И. Павлов
лишен был в значительной мере всех неприятностей
шпионажа, ибо этот последний, по свидетельству совре-
менника Павлова бурсака Яхонтова, особенно деморали-
зовал именно эту бурсацкую часть учащихся. Предпи-
сания, которые давались высшим начальством для
надзора за семинаристами, преследовали одну цель:
отравить учащихся тем религиозным дурманом, который
дал бы возможность сделать из них «пастырей» невеже-
ственного крестьянства. Эта тенденция ограничить весь
круг развлечений и занятий семинаристов только пред-
метами религиозного характера распространялась и на
библиотеку.
В начале XIX в. библиотека семинарии содержала
только учебники, необходимые семинаристам для учеб-
ных занятий, да и то не полностью. Книг же иного со-
держания, которые могли бы служить другим запросам
учащихся, почти не было, да и эти (как, например,
«История» Карамзина) приобретались с разрешения
высшего начальства. Библиотека была скудна, бедна и
6 Д. Агнцев. Цит. соч., стр. 257.

не имела культурного руководителя. Достаточно ука-
зать, что вопрос о приобретении «Отечественной порт-
ретной галлереи» обошел все инстанции и, несмотря на
то, что окружное академическое правление наложи-
ло фактически положительную резолюцию: «Естьли
законно, то почему не сметь; естьли не законно, то
показать мне основание, почему следует спрашивать
высшее начальство»,— эта книга так и не была приоб-
ретена.
Поэтому единственной возможностью для семинари-
стов, кроме псалтыри и учебников, было чтение перио-
дических изданий, хотя и они также были специально
подобраны. За периодическими изданиями начальство
вело особенный надзор и рекомендовало давать их с
большим выбором «по причине ненравственных статей,
в них заключающихся».
К 60-м годам обстановка резко меняется. Появляют-
ся острые революционные выступления идейных вождей
прогрессивной части русского народа — Чернышевского
и Писарева, которые весьма волновали молодые умы.
Вместе с тем, благодаря настойчивой пропаганде Писа-
рева, научные идеи в области биологии и физиологии
также все чаще и чаще привлекают внимание, особенно
учащейся молодежи.
Ко времени поступления Павлова в семинарию, там
установилась чрезвычайно благотворная традиция, кото-
рая во многом способствовала повышению активности
учащихся. В порядке кооперирования частных вложений
была организована так называемая «ученическая» биб-
лиотека. Сами слушатели вносили «по пятаку» и на
полученные суммы выписывали интересующую их лите-
ратуру.
Уж тут-то можно было отвести душу и почитать
любимых и интересных авторов. Здесь были и Писарев,
и Чернышевский и из иностранных авторов Молешотт,
С. Милль и Льюис. Обычно библиотекой заведывал один
из учеников старшего класса.
Несомненно, эта «ученическая библиотека», далеко не
ученическая по содержанию, сыграла очень важную
роль в выработке мировоззрения у многих семинари-
стов, ушедших потом от духовной карьеры, в том числе
и у И. П. Павлова.

И. П. Павлов очень часто вспоминал о своем увлече-
нии книгами по естествознанию и философии, которые
он брал из этой библиотеки.
Итак, мы видим, что в эпоху 60-х годов, богатую «но-
выми веяниями», молодая семинарская жизнь, несмотря
на все попытки и меры закоснелого начальства, находи-
ла отдушины, чтобы дать свежие и крепкие ростки...
Прежде чем перейти к характеристике этой новой ат-
мосферы в семинарии, послужившей одной из причин
«бегства семинаристов в науку», я охарактеризую со-
став семинарии и общее настроение семинаристов 60-х
годов.
Из каких слоев общества пополнялась семинария? По-
чему наибольший процент ухода от духовной карьеры
падал именно на 60-е и 70-е годы? Вот, например, циф-
ры, относящиеся к окончившим семинарию в 1876 г.: из
75 окончивших только 15 человек пошло в духовные
академии и по пути церковной деятельности, тогда как
остальные 60 разошлись по высшим учебным заведени-
ям. Это неудовлетворение церковной деятельностью у
семинаристов имело глубокую социально-экономическую
подоплеку, и не случайно все трое братьев Павловых
ушли в С.-Петербургский университет.
В подавляющем большинстве учащиеся семинарии в
то время были выходцами из очень бедных семей цер-
ковнослужителей. Это были сыновья сельских дьячков,
дьяконов или сельских священников. Жизнь этих кате-
горий служителей церкви, как уже упоминалось, не от-
личалась особенной обеспеченностью. И именно такая
судьба предстояла большинству кончающих семинарию.
Это была важная, хотя и не единственная, причина того,
почему революционные настроения нашли себе особенно
благоприятную почву среди семинарской молодежи того
времени.
Один из одновременно учившихся с И. Павловым
бурсаков Рязанской семинарии, с которым мне удалось
несколько раз беседовать, хорошо помнил тогдашнюю
безвыходную для семинаристов обстановку. Вот каким
образом он, сын сельского дьячка, характеризовал тог-
дашнее настроение семинаристов:
«Назад оглянешься — отец в поте лица ковыряет
примитивной сохой заскорузлую землю, вперед — борьба

за место, неизменный путь через «причетника», кото-
рый в то время представлял своего рода отдушину для
кончающих семинарию...»7
Для молодого человека, который уже в семинарии
создал себе другие жизненные идеалы, такая картина
не могла не казаться безотрадной. Под влиянием идей
Писарева общеполезный труд стал считаться необходи-
мой принадлежностью человека. Воспитание в полном
соответствии с научными требованиями стало идеалом
как отдельных преподавателей, так и самих семинари-
стов. Мысль молодых людей жадно впивалась в каждую,
новую идею, высказанную Писаревым, Добролюбовым
и пр. Они не могли уже мириться с патриархальным
укладом, не хотели подчиняться ненавистной им рели-
гиозной схоластике. Высшее образование, основанное на
законах разума, на знакомстве с естественными закона-
ми природы,— вот что стало притягивать к себе семи-
наристов. Так началось это новое движение — в универ-
ситеты.
Несомненно, в этом были главные мотивы, которые
вызывали уход семинаристов от духовной карьеры, при-
нявший такие большие размеры к 70-м годам. Социаль-
но-экономическая база, питавшая эту прослойку царской
России, стала быстро разрушаться. Вместе с тем воз-
никли новые идеи, новые пути приложения молодых сил
в начинающем просыпаться русском обществе...
Вновь сложившаяся обстановка разделила семинари-
стов на людей обычных, посредственных, мирившихся с
этими условиями и шедших в причетники тянуть на-
следственную лямку, и на людей энергичных, резко по-
рывавших с затхлой атмосферой отцовских церквей.
Первые шли в сельские церкви. Здесь они большею
частью спивались, опускались и в лучшем случае доби-
вались места сельского священника с каким-нибудь
захудалым приходом.
Другая группа, к счастью преобладавшая, не мири-
лась с этой обстановкой и через все препятствия проби-
ралась дальше — в Москву и Петербург, в высшие учеб-
ные заведения. Это паломничество носило иногда харак-
тер подлинного бегства, напоминающею собой скитания
7 Беседа автора с Д. С. Яхонтовым.

первого русского ученого Михаила Ломоносова. Рас-
сказывают, что некоторые семинаристы, по окончании
семинарии, уже будучи женатыми, пешком со всей
семьей и скарбом отправлялись в Москву для поступле-
ния в высшие учебные заведения.
Начиная уже со 2—3-го класса семинарии, семина-
рист решал для себя вопрос о поступлении в высшее
учебное заведение и сейчас же начинал вести соответ-
ствующую подготовку. Поэтому в классах во время уро-
ков нередко бывало, что сосредоточенный семинарист,
прикрываясь библией и псалтирью,, упорно решал гео-
метрическую задачу или разбирался в физических при-
борах... Он готовился к конкурсу на поступление в выс-
шее учебное заведение. Находясь еще в дыму кадил, он
уже жадно мечтал о светлом будущем, о полезной дея-
тельности специалиста в согласии с призывами передо-
вых людей русского общества.
Сейчас трудно себе представить, насколько широко
охватило это движение семинаристов, но, несомненно,
именно оно формировало «жизненную философию» уча-
щихся. Такое явление наблюдалось не только в Рязан-
ской духовной семинарии — оно было повсеместно, и это
сказалось в резком изменении состава студентов в уни-
верситетах.
Такое изменение контингентов студентов высших
учебных заведений не могло пройти незаметным для ми-
нистерства народного просвещения и святейшего синода.
Тогдашний обер-прокурор святейшего синода Победо-
носцев был крайне обеспокоен бегством семинаристов в
науку. Такое же беспокойство за университеты испыты-
вал и граф Толстой — министр просвещения. В резуль-
тате по министерству просвещения последовало цирку-
лярное распоряжение: не принимать семинаристов в
высшие учебные заведения. К счастью, молодой семина-
рист Иван Павлов поступил в С.-Петербургский универ-
ситет до этою распоряжения. Он, а также и его братья
Дмитрий и Петр бежали из семинарии в самый расцвет
университетских тенденций среди семинаристов.
Думами тогдашней молодежи владели идеи, выдви-
нутые с исключительной силой двумя блестящими рус-
скими публицистами Чернышевским и Писаревым. Они-
то и указали выход из того состояния общей неудовлет-

воренности и неуверенности в жизненном призвании,
которое точило сердца семинарской молодежи. Иван
Петрович часто вспоминал благотворное влияние этих
двух людей на свое мировоззрение и в особенности влия-
ние так называемых «писаревских идей». Он придавал
большое значение их влиянию именно в том периоде
своей жизни, когда перед ним, как и перед многими его
товарищами, стоял вопрос: куда итти?
Но прежде чем перейти к оценке этого значения,
мы остановимся на характеристике Павлова как
семинариста.
К сожалению, о семинарском периоде жизни
И. П. Павлова мы не имеем возможности судить под-
робно; ибо современников этой жизни нет, а его личных
записок об этом периоде мы не имеем. Все, что здесь
будет приведено, взято отчасти из случайных разговоров
Ивана Петровича на эту тему и отчасти из архивных
материалов.
Павлов поступил в семинарию в 1864 г. после окон-
чания духовного училища и относился к разряду так
называемых «своекоштных». Это значит, что он жил у
своих родителей и на своем иждивении. Другая, боль-
шая группа учащихся жила при семинарии в общежитии,
пользовалась казенным довольствием и составляла то,
что уже давно носило название «бурсы». Условия жизни
«казеннокоштных» семинаристов описаны во многих
воспоминаниях самих бывших бурсаков (Помяловский,
Суриков).
То, что семинарист Иван Павлов находился на ижди-
вении отца и жил в своем доме, значительно отдалило
его от остальной массы семинаристов, ибо бурсаки и
«своекоштные» жили в совершенно различных условиях.
Дружба, общение и интересы семинаристов формирова-
лись обычно в зависимости от этого признака. Това-
рищами Павлова поэтому были также своекоштные, ко-
торые собирались преимущественно у него, в описанной
выше светелке, где и происходили всякого рода об-
суждения, сочинения и совместное чтение новых книг и
статей.
Конечно, эти две группы семинаристов не были во
внеурочное время совершенно изолированы друг от дру-
га. Они встречались в различных играх во дворе семи-

нарии, а также на церковных службах в семинарской
церкви. Особенной популярностью у семинаристов поль-
зовалась игра в городки.
На заднем дворе семинарии, представлявшем собою
обширный сад, у правого крыла ее была расчищена пло-
щадка, на которой обычно каждый вечер семинаристы
собирались для игры в городки. Здесь Иван Павлов
играл ведущую роль. На его долю всегда выпадала
команда и руководство по этому виду спорта. Он не увле-
кался стоявшими тут же во дворе различными гимнасти-
ческими принадлежностями, но городки — это была его
стихия. Несомненно, что именно в тот период он приоб-
рел непреодолимую склонность к этому виду развлече-
ния, которая его не покидала до последних лет жизни.
Даже в 80-летнем возрасте он вполне заслуженно счи-
тался «президентом городковой академии»... Иван Пет-
рович всегда с большим подъемом вспоминал эти семи-
нарские вечера: крик, оживление, подбадривающие апло-
дисменты и азарт младших классов — все это создавало
ощущение какого-то большого торжества, и, вероятно,
поэтому игра в городки стала так свойственна вечно со-
ревнующейся натуре Павлова. Расходясь глубоким вече-
ром с площадки, семинаристы долго еще дорогой и в
общежитии обсуждали результаты игры, расценивая
каждого из участников.
Другим видом развлечений семинаристов были ку-
лачные бои. Хотя этот вид «развлечения» и наказывал-
ся начальством, а во время боев на поле сражения часто
наезжала полиция, все же эти меры принимались только
в крайнем случае, а вообще начальство на кулачные бои
смотрело сквозь пальцы.
Во времена Павлова-семинариста в этих боях особен-
но деятельное участие принимали воспитанники семина-
рии. Они составляли одну из бьющихся сторон — «семи-
нарскую», а противоположный лагерь составляли «меща-
не», т. е. попросту различные горожане. Успех или не-
успех в этих боях оказывал очень большое влияние на
настроение учащихся, а поэтому часто принимались все
меры, чтобы обеспечить себе победу. Создавалась такая
атмосфера, что отрицательно относящиеся к этим боям
часто чувствовали себя как будто... предателями. А иног-
да для достижения победы извлекались из «запаса»

Какие-нибудь специалисты по Кулачному делу. Так, на-
пример, в одном из генеральных боев, который попал
даже в литературу («Вестник Европы», 1873, кн. 2),
«семинарская сторона» для удержания решительной
победы ввела в бой знаменитого рязанского силача, про-
тодиакона Василия, вместе с его двумя сыновьями,
диаконами «Мартышкой» и «Никаноркой»...
Для пресечения этих побоищ семинарское начальство
посылало на место боев для надзора и донесения «стар-
ших», так называемых «сениоров» и «приоров». Но эти
надзиратели, увлекшись боями, часто сами приходили с
подбитыми глазами, а то еще попадали в полицейский
участок и ошибочно привлекались как участники боев.
Конечно, в боях принимали участие не все семинари-
сты поголовно. Некоторые относились отрицательно к
этому «развлечению», считая его пережитком варварства.
Как рассказывал сам Иван Петрович, он не любил
принимать участия в этих боях и только как-то однажды
был почти силой затащен на поле сражения оголтелыми
патриотами «семинарской стороны». Наоборот, его брат
Дмитрий любил эти развлечения и частенько принимал
в них участие.
Особенным вниманием и любовью И. Павлова поль-
зовалась работа по уходу за фруктовым садом. В сво-
бодное время он целыми часами не выходил из сада,
копаясь в земле и обрезая ветви. Он больше всех сыно-
вей Петра Павлова воспринял наследственную тягу к
земле, с любовью обхаживал каждое посаженное им
деревцо и потом долгие годы не забывал об этом. Воз-
вратившись к этому саду даже через шестьдесят с лиш-
ком лет в 1935 г., он с любовью указывал на отдельные
фруктовые деревья, в которых узнавал своих питомцев и
друзей далекого прошлого. И надо было видеть, как
близко к сердцу принимал он сообщения теперешних
владельцев этого сада, то по-детски радуясь, то раздра-
жаясь, в зависимости от того, дает или не дает плоды
когда-то посаженное им дерево...
Так как семинарист Павлов жил на своей квартире,
то такие садовые развлечения, несомненно, оказали бла-
готворное влияние на его общее поведение, организуя
здоровое использование досуга от школьных занятий.
Это было важно еще и потому, что наряду с описан-

ными выше развлечениями среди некоторой части семи-
наристов сильно процветало пьянство. Оно нашло отра-
жение и в быту семинаристов, и в ряде распоряжений
семинарскою начальства. Просматривая десятки таких
распоряжений и донесений об отдельных случаях, во-
очию убеждаешься, что для определенной категории се-
минаристов этот порок принимал угрожающие размеры.
Не потому ли у Павлова на всю жизнь осталось не-
приязненное отношение к алкоголю, не потому ли Пав-
лов за всю свою жизнь только в редких, исключитель-
ных случаях прикасался к вину? Хотя поведение семина-
риста Павлова и отличалось разнообразием интересов,
однако все они были направлены в сторону развития
здоровых нравственных и физических свойств его нату-
ры. И это не могло, конечно, не сказаться в какой-то
мере на его дальнейшей жизни. Мы еще коснемся той
его «философии», которая оправдывала культ физиче-
ских упражнений.
Поведение И. П. Павлова в жизни не могло также не
сказаться и на его отношении к учебным предметам и к
умственным запросам вообще. В целом его можно оха-
рактеризовать как ученика со всеми признаками уравно-
вешенности, который умел бороться с чрезвычайно ожив-
ленными юношескими эмоциями. Отсюда его прилежа-
ние и упорство в прохождении учебных предметов.
Семинарист Иван Павлов упорно занимался
большинством предметов учебного курса, и эти занятия,
которые иногда проводились коллективно в известной уже
нам «светелке», часто затягивались далеко за полночь.
В этом смысле особенное значение приобретает его за-
мечание: «мы лодырей не любили...», которое он сделал
в этой же светелке в 1935 г., вспоминая о далеком юно-
шестве. Любовь к физическому труду и выносливость,
воспринятые им от своего отца, он перенес с едва ли не
большей энергией и на учебные занятия. Интересна офи-
циальная оценка его знаний. В то время еще не было
отметок, и каждый преподаватель записывал оценку зна-
ний учащихся соответственно своему вкусу и умению
формулировать.
Однако официально, при переводе из одного класса
в другой, семинаристы делились на три разряда. В пер-
вый разряд попадали лучшие учащиеся, очевидно соот-

ветствующие нашим теперешним «отличникам». В преде-
лах разряда учащиеся располагались соответственно еще
более тонкой дифференцировке, даваемой их преподава-
телями. Второй разряд включал учащихся средней успе-
ваемости, о переводе которых в следующий класс не воз-
никало, однако, никаких сомнений. И, наконец, в третий
разряд попадали учащиеся, назначенные или к оставле-
нию на повторный курс, или к увольнению из семинарии.
Почти во все годы своего пребывания в семинарии Иван
Павлов переходил из класса в класс в первом раз-
ряде, а иногда даже и первым из первых... Журналь-
ные пометки педагогов также говорят о том, что оч
почти по всем предметам шел в первых рядах. Все это
лишний раз подтверждает, что у Павлова-семинариста
было упорное желание достигнуть положительных
результатов в своих ученических работах.
Будучи семинаристом, он не блистал какой-либо од-
ной исключительной способностью, но, обладая чрезвы-
чайно живым характером, неистощимой эмоциональ-
ностью как общей предпосылкой к творческой дея-
тельности, он накоплял все большее и большее количе-
ство знаний, в одинаковой мере интересуясь всеми пред-
метами, которые давали пищу для размышлений. И нам
известно об этом периоде со слов самого Павлова, что
он интересовался предметами, очень далекими от его
последующей деятельности. Как мы знаем по себе, очень
важным толчком к появлению такого интереса бывает
личность преподавателя. Это обстоятельство в то время
имело особенно большое значение для семинаристов. На-
ступила эпоха поисков лучших общественных идеалов,
стали развиваться самодеятельность и инициативность
учащихся.
Вот как характеризует в своих воспоминаниях этот
период один из товарищей И. Павлова по классу —
А. Д. Беляев: «Материальное убожество, грязь, грубость
нравов, мертвенная схоластика в преподавании, полугра-
мотные тетрадки вместо печатных учебников, недостаток
книг для чтения — все это как-то быстро исчезло. Мы
видели уже только остатки тяжелого и мрачного уклада
старинных семинарий и училищ».8
8 Памяти священника Феофилакта Антоновича Орлова. Рязань,
1900, стр. 92.

Снимок из рязанской газеты «Епархиальные ведомости» 1865 г.
И. П. Павлов переходит я следующий класс в 1-м разряде

конечно, дело обстояло не так уж благополучно, и нё
так все это «быстро исчезло», ибо И. Павлов сам вспо-
минал о многих варварских обычаях и порядках, но не-
сомненно прогрессивное движение, возникшее в то время
среди русской интеллигенции, не могло не сказаться и
на изменении семинарского уклада. Для семинаристов
имело большое значение то, что на этом фоне некоторые
преподаватели, порвав с «мертвой . схоластикой», пере-
шли на иные методы преподавания. Это в свою очередь
вызвало и со стороны учеников различный, индивидуаль-
ный подход к преподавателям. Появились педагоги, ко-
торые были не только преподавателями своих предметов,
но и своего рода моральными вождями, воспитателями
молодежи.
Все известные нам материалы и воспоминания самого
И. Павлова с несомненностью указывают на то, что та-
ким моральным авторитетом, оказавшим глубокое влия-
ние на всю семинарскую молодежь, был преподаватель
греческого языка Феофилакт Антонович Орлов. Не слу-
чайно, что И. П. Павлов, будучи уже великим ученым и
академиком, всякий раз, когда разговор заходил о се-
минарии, с нескрываемой преданностью и любовью вспо-
минал о Феофилакте Орлове, который, по его словам, во
многом определил его жизненные идеалы и правила-
поведения.
Основная цель этой главы — проследить генезис всех
особенностей натуры И. П. Павлова, и поэтому нам ка-
жется необходимым дать более подробную характеристи-
ку тем его учителям, которые в какой-то мере определи-
ли дальнейшую шлифовку его многогранной натуры.
Феофилакт Орлов по своему влиянию на Павлова, не-
сомненно, стоит на первом месте. Вспоминая семинар-
ский период своей жизни, Иван Петрович писал: «У нас
было несколько отличных учителей, а один из них — вы-
сокий, идеальный тип, священник Феофилакт Антонович
Орлов».9
Чем же этот человек сумел так безраздельно завое-
вать симпатии учащихся? Чтобы понять его влияние, на-
до помнить, что новый период в жизни русского обще-
ства, 60-е годы, выдвинул на первый план такие каче-
9 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949, стр. 371.

ства педагога, которые совершенно терялись в прежней
купеческо-дворянской России... Эти качества: прямоли-
нейность и сила в защите своих педагогических пози-
ций, гражданская честность, высокая личная культура
и признание прав личности на свободное развитие... Все-
ми этими качествами обладал Феофилакт Орлов, что,
естественно, выделяло его на фоне схоластики казенно-
го преподавания семинарии. Он сумел сочетать в себе
большие и серьезные знания в преподаваемом предмете
с исключительно бережным отношением к личности са-
мих учащихся.
Эта тенденция очень совпадала с тогдашним настрое-
нием учащейся молодежи и, естественно, вызывала рас-
положение к нему всех учащихся. Чтобы оценить, какой
авторитет среди учащихся он приобрел с первых же
занятий, я приведу маленький отрывок из уже Упоминав-
шихся выше воспоминаний проф. А. Д. Беляева, одно-
классника И. П. Павлова.
«...Все мы знали, что Феофилакт Антонович правдив,
Честен, говорит всем правду, независим в своих взглядах
и убеждениях, тверд, настойчив и мужествен в защите
их и в то же время человечен и к нам расположен. Мы
чувствовали, что он служит делу, а не лицам и что дело
у него не расходится со словом, а слово с его убежде-
ниями и взглядами. Неподкупная честность, беспри-
страстие, прямолинейность, независимость, смелость и
гуманность Ф. А. располагали семинаристов думать и
верить, что в нем они имеют защитника их справедли-
вых интересов и снисходительною судью их поступков».
«...люди, подобные ему, как-то не могут и не умеют
отдыхать. Труд — их стихия».
Другой из учеников Орлова, преподаватель Краснов,
в речи, произнесенной на его могиле, так характеризовал
отношение к нему учащихся:
«Слишком уж сроднились мы с тобой, слишком
привлекала к себе нас твоя чистая и цельная на-
тура, столь богатая духовными силами. Глубокий силь-
ный ум соединялся в тебе с горячим любящим сердцем
и непреклонной железной волей. Ты весь горел и кипел
жаждой знания и деятельности. В преклонном возрасте
с чисто юношеским жаром отдавался ты всякому делу и
постоянно стремился расширять свои познания. Как учи-

тель — ты не был сухим и холодным педантом, ты не
только учил, но и воспитывал своими уроками».10
Надо перенестись в 60-е годы, когда на мрачном го-
ризонте русского общества, построенного на рабских
отношениях, загоралась заря новых настроений, чтобы
понять, какое влияние мог оказать преподаватель с та-
кими качествами характера, как Феофилакт Орлов, на
своих учеников. И неудивительно, что Павлов до конца
своей жизни остался благодарен ему за это влияние.
Другим преподавателем, о котором Иван Петрович
вспоминал также с уважением и благодарностью, был
преподаватель истории литературы Михаил Никольский
Плотный, среднего роста, с окладистой бородой, он
имел внешность, которая говорила об упорстве, прямо-
те и большом уме. Его поведение отличалось большой
независимостью и даже некоторым высокомерием.
Как и Феофилакт Орлов, Никольский относился к
тем преподавателям, которые брали на себя смелость
отступать от шаблонных, казенно-полицейских методов
воспитания семинарской молодежи, и вкладывал в свой
предмет истинный энтузиазм человека новой эпохи. Вот
почему его уроки истории литературы глубоко западали
в души учащихся, которые стали все больше и больше
понимать, как и почему формируются новые идеи в рус-
ском обществе.
История литературы в изложении преподавателя Ни-
кольского создала новый фундамент для размышлений
учащихся. А подумать было о чем: один за другим по-
являлись романы Тургенева, насыщенные социальной
критикой стихотворения Некрасова.
«Проблема Базарова» — нигилиста 60-х годов — глу-
боко проникла в среду семинарской молодежи, и сам
Базаров импонировал ей значительно больше, чем схо-
ластические взгляды заскорузлой поповской среды.
Михаил Никольский в живом слове претворял все то,
о чем писали в это время передовые люди 60-х годов.
Казалось бы, его прекрасные лекции должны были по-
влиять не только на учащихся, но и на преподавателей,
но «...камень, брошенный в болото, не делает кругов»,
10 Памяти священника Феофилакта Антоновича Орлова, Цит.
соч., стр. 47.

как говорил Гете, и в результате успеха у семинаристов
у него увеличилось число неприятностей со стороны за-
вистливых и реакционных преподавателей.
Под влиянием ею лекций И. Павлов очень полюбил
русскую литературу и, как иногда вспоминал, стал пони-
мать внутренние побуждения, направляющие поступки
литературных героев.
Обоих этих преподавателей — Орлова и Никольско-
го — объединял один общий метод преподавания, кото-
рый оказывал весьма прогрессивное действие на умствен-
ное развитие семинаристов. И тот и другой никогда не
обращали внимания на мелочи в своем предмете, никог-
да не старались поймать слушателя на незнании каких-
нибудь второстепенных фактов, а, наоборот, всегда вели
рассуждения около основной идейной линии, дающей
общее принципиальное понимание какого-либо явления,
события или исторического эпизода. •
Характеризуя семинарские годы своей жизни в био-
графии, Иван Петрович пишет:
«Можно было быть плохим по одному предмету и
выдвигаться по другому,— это не только не угрожало
вам какими-либо неприятностями до увольнения вклю-
чительно, а даже привлекало к вам особенное внимание:
не талант ли?» 11
Он не раз возвращался к этой теме и однажды в
разговоре с учениками заметил, что, не появись эта
«отрадная» традиция, Россия лишилась бы очень круп-
ных талантов в самых разнообразных областях деятель-
ности. Эта же традиция позволила и самому Павлову
основательно изучить захватывающие молодежь «писа-
ревские идеи», что и привело его в дальнейшем на есте-
ственный факультет Петербургского университета.
Писарев был поистине пророком тогдашней молоде-
жи. Крайне эмоциональный, кв некоторых своих статьях
доходящий до драматизма, острый и едкий критик, он
уже одной формой своих выступлений произвел на рус-
ское общество необычайное впечатление. Содержание
его статей затрагивало такую массу наболевших вопро-
сов русского общества, а решение их было столь ради-
кальным и новым, что он надолго завладел симпатиями
11 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949, стр. 371.

всех тех, которые просыпались к новой жизни и в реа-
лизме видели ее утверждение. В своих статьях он остро
ставил вопросы о путях развития русского общества,
вопросы эстетики, естествознания, реформы высшей и
средней школы и преподавания в ней, свободы личности
и т. д. Как мы видели, большинство этих вопросов име-
ло непосредственное отношение к жизни семинаристов, а
отсюда исключительный интерес к его произведениям.
Особенно сочувственный отклик в сердцах молодежи
он нашел своей проповедью естествознания, которое он
считал центром всякого образования и воспитания.
Каждая новая статья этого любимого писателя ожи-
далась с неописуемым напряжением, и как только при-
ходила очередная книжка журнала, семинаристы с боем
защищали свое место в длинной очереди у библиотеки...
И. П. Павлов часто вспоминал этот период увлече-
ний натур-философскими проповедями Писарева, говоря
о том, как и сам он подолгу простаивал в очередях,
чтобы получить новую статью любимого автора.
Современник И. П. Павлова по семинарии в своих
воспоминаниях так характеризует этот период в жизни
семинарской молодежи:
«...в то время 1для многих из способнейших учеников
семинарии излюбленными журналами были «Русское
слово» и «Дело». В особенности они зачитывались
статьями Писарева и Шелгунова. Такое чтение не могло
внушить любви к классическим языкам и к так назы-
ваемому гуманному образованию. Интересными и полез-
ными науками стали казаться только естественные
науки. А классическая система образования стала ка-
заться ненужным хламом, тяжелым гнетом для свобод-
ной мысли».12
Естественно, что при таком настроении семинаристов
трудно было убеждать их в чудодейственной силе «свя-
той троицы» и в реальности загробной жизни... Каждая
новая статья и каждое новое слово Писарева вбивало
все глубже и глубже клин между внутренним миром,
интересами семинаристов и семинарской действитель-
ностью. А если прибавить к этому общую бесперспек-
12 Памяти священника Феофилакта Антоновича Орлова. Рязань,
1900, стр. 87.

тивность семинарского будущего, о которой мы говори-
ли выше, то станет понятным тот «страшный порыв»
бежать в университеты, который охватил большинство
семинарской молодежи. Семинарское начальство не до-
гадывалось о глубоких процессах, назревавших в массах
семинаристов и приводящих их к бегству от церкви.
И только тогда, когда уход семинаристов принял по-
вальный характер, стали издаваться одно за другим
постановления, сводившиеся к ограничению свободы
семинаристов. Писарев и Чернышевский, стоявшие рань-
ше свободно на полках и в казенной, и в ученической
библиотеках, позднее, в 1887 г., были изъяты из упо-
требления и всякое пользование ими было объявлено
противозаконным. Из этого видно, что И. П. Павлов
захватил относительно счастливый период семинарской
жизни: он мог свободно отдаться своему увлечению Пи-
саревым и естествознанием, а когда это увлечение окон-
чательно оформило в нем перспективу ею будущей дея-
тельности, смог также свободно поехать и в Петербург-
ский университет.
Но Писарев вызвал интерес к себе не только своей
пламенной проповедью естествознания, он склонял так-
же интересы учащихся и к новым тогда переводным ра-
ботам по физиологии. В них для семинаристов впервые
раскрывались все тайны живого, функционирующего
организма. Чтение этих книжек все более и более рево-
люционизировало семинаристов, направляя их на путь
материалистического понимания природы. Любимыми
книжками по физиологии были сочинения голландскою
физиолога Якова Молешотта. Как известно, этот физио-
лог высказал революционную для 60-х годов мысль, что
психическая функция человека есть такой же продукт
мозга, как, например, желчь есть продукт печени.
Мы знаем, что эта вульгарно-материалистическая по-
зиция не является верной. Она совершенно снимает ка-
чественное своеобразие психических функций и в осо-
бенности психических функций человека как социаль-
ного существа. Но надо представить себе то время,
когда всякие сведения о работе человеческого организма
утверждали новое настроение семинаристов. Тогда ста-
нет понятным влияние этой книги на И. П. Павлова и
его современников

Насколько Молешотт в то время владел умами семи-
наристов, видно из того, что своекоштные семинаристы,
получив какую-либо одну из его книжек, сходились по
вечерам на частной квартире и до позднего времени
дискутировали ее отдельные положения.
Современник И. П. Павлова С. Д. Яхонтов до по-
следних лет хранил у себя записки о книжках Моле-
шотта. Я видел эти записки, читал их, чтобы понять
эпоху увлечения вульгарным материализмом, и должен
сказать, что он действовал именно своей кажущейся
ясностью и схематичностью. А дальше за него все де-
лало общее настроение семинаристов.
Сильное впечатление на И. П. Павлова произвела
также- появившаяся в 1861 г. в русском переводе книга
английского романиста-физиолога Джоржа Льюиса «Фи-
зиология обыденной жизни». Джорж Льюис, талантли-
вый романист и пламенный поклонник позитивной фило-
софии Огюста Конта, задумал пополнить его систему
философии и найти физическое обоснование внутренней
психической жизни. Для И. Павлова эта книга открыла
новый мир, и он стал смотреть иными глазами на обы-
денные проявления человеческого организма и его пси-
хики. Он прочитал ее с напряженным вниманием не-
сколько раз и до конца жизни считал интереснейшей
книгой, не раз возвращаясь к ней при беседах в
лаборатории: «Нет, нет, ее вам надо прочитать»,—
говорил он обычно, рекомендуя ее кому-либо из со-
трудников.
Нам, окруженным сейчас богатейшей научно-попу-
лярной литературой и уже привыкшим ко всяким физио-
логическим тонкостям, трудно представить, какое глубо-
кое впечатление производила эта книга в 60-х годах.
Б то время, когда для всех семинаристов и большинства
учащихся работа человеческого организма была своего
рода terra incognita, эта книга совершенно заново фор-
мировала материалистическое мировоззрение и была
путеводной звездой в дальнейшем образовании.
Однако самое яркое впечатление произвела на
Ивана Петровича книга нашего великого соотечествен-
ника И. М. Сеченова. Она прямо касалась тех вопро-
сов, которые каждодневно ставились в семинарской сре-
де и не находили своего решения.

Семинаристам трудно было достать «Медицинский
вестник», в котором сначала была напечатана книга
И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга». Однако
эта книжка все-таки попала им в руки, и они в подлин-
ном смысле слова выучивали наизусть каждое положе-
ние Сеченова. Павлов-семинарист долгое время нахо-
дился под влиянием этой книги и потом, уже в расцве-
те своих творческих сил, возвратился к ней еще раз,
когда сам приступил к разработке психических явлений,
и оплодотворил эту область физиологии новым гениаль-
ным методом исследования.
Семинаристы, составившие себе план «побега» еще
во 2-м классе и начитавшиеся призывающих к новой
жизни статей Чернышевского, Писарева и Шелгунова, с
нетерпением ожидали первой возможности, чтобы поки-
нуть обстановку, пропитанную катехизисом.
В 1870 г. обстоятельства И. Павлову благоприятство-
вали. Незадолго до этого было издано распоряжение
принимать в университеты семинаристов, не окончивших
последнего класса. Такое распоряжение было вызвано
особенностью учебной программы семинарии, о преиму-
ществах которой мы говорили раньше. И вот И. Павлов
с двумя лучшими товарищами Быстровым и Чельцовым,
не окончив последнего класса семинарии, расстается с
родным городом, из которого он никогда раньше не
выезжал. Осенью 1870 г. И. П. Павлов приезжает в да-
лекий и сумрачный С.-Петербург.
Отец Павлова, занимавший в это время весьма по-
четный пост благочинного города Рязани, не совсем
был доволен увлечением своего первенца; он прочил
ему духовную карьеру, но, скрепя сердце, помирился со
всем этим как с неизбежным злом.
В то время «отцы и дети» потеряли общий язык,
перестали понимать интересы и идеалы друг друга, и
увлечение сына благочинного протоиерея материалисти-
ческими идеями могло рассматриваться только как се-
мейное несчастье... Правда, культурность и рассудитель-
ность П. Д. Павлова позволили ему более либерально
отнестись к этому поступку сына, но даже в годы рас-
цвета творческой деятельности сына, когда ему приходи-
лось выдерживать атаки религиозно-схоластических
групп, отец отнюдь не стоял на его стороне.

Как бы то ни было, но молодой Павлов осуществил
свою давнишнюю мечту — он, слушатель естественного
факультета, с благоговением ходит по знаменитому
длинному университетскому коридору.
Там позади, в Рязани, остался фруктовый сад, кото-
рому было уделено так много любви и энергии; оста-
лась маленькая светелка — свидетельница его первых
увлечений новаторскими идеями; остались сотни люби-
мых им памятников древнего Рязанского княжества.
А сейчас он на берегах величественной Невы, откуда
лучшие русские люди бросали свои идеи на всю не-
объятную Россию, призывая к новой, культурной и сво-
бодной жизни. Сейчас он окружен монументальными
памятниками, творениями великих мастеров, воспетыми
в стихах А. С. Пушкина. В осенней мгле, в неясных
очертаниях, видна адмиралтейская игла, а напротив
университета, по ту сторону Невы, стремительно рвется
вперед «Медный всадник».
Здесь по гранитным набережным, в белой истоме
петербургских ночей задумчиво бродили в поисках
вдохновения Пушкин, Тургенев и мною других, чьими
произведениями по праву гордится Россия.
Не трудно себе представить, как эта насыщенность
петербургской атмосферы всеми лучшими культурными
ценностями сказалась на настроении живого эмоцио-
нального и впечатлительного студента первого курса
И. Павлова.
Он ходил по Петербургу, как очарованный...
В его жизни произошел значительный перелом. Он
вступил на тот путь, которым шли крупнейшие предста-
вители русской культуры. И. П. Павлов еще не знал в
тот момент, что он сделает для укрепления и развития
этой культуры, но, простаивая на университетской набе-
режной часами и отдаваясь своим мечтам, он уже видел
сквозь петербургские сумерки неясные контуры своей
будущей напряженной деятельности.

Глава IV
ПЕТЕРБУРГ И ПЕРВЫЕ СТУДЕНЧЕСКИЕ
НАУЧНЫЕ РАБОТЫ
(1870—1879 гг.)
Поступление в университет для семинариста И. П.
Павлова было решающим поворотным моментом. Он
становился на путь осуществления своих жизненных
идеалов, его скрытая надежда и самому стать в ряды
передовых людей России делалась реальной. Семинария
дала ему неопределенные искания и неудовлетворен-
ность патриархальным бытом. Отсюда возникло упорное
стремление к изучению природы человека, правда, еще
не наполненное тем конкретным жизненным содержа-
нием, которое могло бы мечты перевести в действитель-
ность. Одно дело — неопределенное стремление зани-
маться естествознанием, другое дело—конкретный путь,
полный труда, черной работы и освоения технических
мелочей. Никакое общее стремление к науке, с каким
бы пафосом оно ни выражалось, никогда не даст успеха
в жизни, если оно не укреплено повседневной работой,
напряженным трудом, техническим остроумием и изо-
бретательностью. Все это Павлов проявил и развил в
С.-Петербургском университете.
Кратковременный период неописуемого восторга при
встрече Павлова с петербургскими достопримечательно-
стями прошел; его естественная гордость тем, что он
живет теперь в непосредственном соседстве с крупней-
шими руководителями русской передовой обществен-
ности, сменилась подлинным деловым настроением. На-
ступили студенческие будни, в которых Павлов [должен

был как старательный золотоискатель с огромным упор^
ством отмывать для себя золотые крупинки знания.
Первый год университетской жизни молодой Павлов
провел в тесном общении с рязанскими земляками. Уни-
верситетская молодежь того времени еще острее, чем
семинаристы, увлекалась новыми идеями, с которыми
она могла непосредственно познакомиться по произведе-
ниям самих авторов: Писарева, Чернышевского, Добро-
любова и др. Неудивительно поэтому, что революцион-
ность их настроения временами доходила до полного
«неуважения к начальству». Студенты Петербургского
университета устраивали в то время сходки, на которых
наиболее горячие из них выступали с призывом пере-
страивать жизнь, смелее итти к светлому будущему.
Временами эти мирные сходки превращались в «студен-
ческие беспорядки». Тогда, по распоряжению градона-
чальника, мобилизовалась полицейская стража и к сту-
дентам применялись разного рода репрессии.
Павлов жадно впитывал новые для него впечатле-
ния, читал статьи любимцев студенчества, перечитывал
уже под другим углом зрения свои старые любимые
книги и в особенности сильно поразившую его вообра-
жение книгу И. М. Сеченова «Рефлексы головного моз-
га». Для русской интеллигенции 60-х годов эта книга
являлась в одинаковой степени и ученым трудом и пуб-
лицистическим документом. Она пугала царское прави-
тельство и цензуру. Но чем больше цензура делала по-
пыток прятать от общественности эту книгу, тем больше
она привлекала внимание молодежи и прогрессивной
интеллигенции.
На фоне идеалистического мировоззрения большин-
ства психологов, на фоне широко распространенного
мнения о непознаваемости человеческой души эта книга,
просто и ясно разбиравшая на материалистическом осно-
вании самые сложные примеры работы мозга, была
громом среди ясного дня.
Вторичное прочтение книги и других статей И. М. Се-
ченова не было бесполезным для студента первого кур-
са И. П. Павлова, В нем крепла надежда на силу чело-
веческого знания и сознание необходимости приложить
собственные усилия для общего обогащения этой сокро-
вищницы человеческой цивилизации.

Заявление И. П. Павлова с просьбой о приеме его студентом
на юридический факультет Петербургского университета

Самый факт вступления И. П. Павлова в число сту-
дентов Петербургского университета не прошел для него
гладко.
Правительство царской России, как мы видели, не
сочувствовало бегству семинаристов из семинарии и
установило для них всякого рода ограничения. Павлов
не мог поступить сразу на естественный факультет, и
ему пришлось обходным путем осуществить свой дав-
нишний замысел.
31 августа он подает заявление на имя ректора уни-
верситета о приеме его на юридический факультет и в
тот же день зачисляется на этот факультет.
Его Превосходительству,
Действительному Статскому Советнику,
Ректору Императорского Санкт-Петербургского
Университета, Карлу Феодоровичу Кесслеру
прошение
Ивана Петрова Павлова
Окончив полный курс общеобразовательных наук в
Рязанской Духовной Семинарии, покорнейше прошу
Ваше Превосходительство принять меня в число студен-
тов Императорского Санкт-Петербургского Университета
по Юридическому Факультету и тому же разряду. При
сем прилагаю: свидетельство об успехах и поведении,
метрическое свидетельство о рождении, копии с них,
формулярный список о службе родителя моего, города
Рязани, Лазарскокладбищенской церкви, Священника
Петра Дмитриева Павлова за 1869 год, свидетельство
о бедности Благочинного и удостоверение Инспектора о
моем поведении. Августа 31 дня 1870 года.
Иван Павлов руку приложил.
Местожительство имею на Васильевском острове, на
Среднем Проспекте и 1-й линии, в доме баронессы Раль,
в № 19.
Установленные для студентов правила читал с обя-
зательством исполнять их. Студент Иван Павлов.

Заявление И. П. Павлова о переводе его с юридического
факультета на естественное отделение физико-математического
факультета

Однако уже через десять дней он подает другое заявле-
ние, в котором пишет:
Ею Превосходительству,
Господину Ректору Императорского
С.-Петербургского Университета
Студента того же Университета
Юридического факультета
1-ю курса Ивана Павлова
прошение
Рассудивши заниматься естественными науками, по-
корнейше прошу Ваше Превосходительство переместить
меня с Юридического факультета на Физико-математи-
ческий по естественному отделению. 1870 года, Сентября
10 дня.
Студент Иван Павлов
17 сентября 1870 года определено: переместить Павлова
на 1 курс Естественного разряда.
Ректор разрешает перевод, и с этого момента Павлов
может уже считать осуществленными свои юношеские
идеалы.
Став студентом естественного факультета, окружен-
ный старшими товарищами и учеными-специалистами,
Иван Петрович получил возможность подробнее разо-
браться в тех физиологических проблемах, которые
раньше в семинарии пленяли его своей новизной и
революционностью. Много лет спустя, в своем кратком
автобиографическом очерке он пишет:
«В 1870 г. я поступил в число студентов Петербург-
ского университета, на естественное отделение физико-
математического факультета. Это было время блестящего
состояния факультета. Мы имели ряд профессоров с
огромным научным авторитетом и с выдающимся
лекторским талантом. Я избрал главною специально-
стью физиологию животных и добавочной —химию».
Шаг за шагом он входит в гущу естественно-науч-
ных вопросов и с исключительным интересом вчитывает-
ся в историю органического мира, которая так много
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949, стр. 371.

ему даст при построении собственных обобщений. Че-
рез год в Петербургский университет приезжает его
брат Дмитрий. Поселившись вместе, они составили
очень дружную пару. Хотя и сам Иван Петрович отли-
чался жизнерадостным характером, остроумием и весе-
лостью нрава, однако Дмитрий в этом отношении дале-
ко превзошел своего старшего брата. По свидетельству
современников, там, где на сцену выступал со своими
остроумными рассказами Дмитрий, Иван Петрович от-
ходил в сторону и делался незаметным. Но зато, когда
речь заходила о серьезных научных проблемах или о
судьбах человечества, сейчас же на сцену выходил
умный, начитанный и всегда горячий в спорах Иван
Павлов. Дружба братьев была настолько крепкой и
самоотверженной, что для окружающих их людей они
долгое время являлись своего рода масштабом для из-
мерения человеческих отношений.
Серьезный, сосредоточенный, целиком отдавшийся
научному исследованию, в котором он видел свое жиз-
ненное призвание, Иван Петрович, естественно, упускал
из внимания мелочи жизни, тог»да как Дмитрий Павлов,
наоборот, будучи весьма расторопным, всегда выступал
в роли хозяина в их совместной обыденной жизни. Он
постоянно обеспечивал всем необходимым их семейную
коммуну, он всегда заботился о приготовлении завтрака,
об уборке и оборудовании квартиры, а часто брал на
себя и полное обеспечение Ивана Петровича необходи-
мыми носильными вещами. Дмитрий Павлов сознатель-
но жертвовал временем, чтобы дать возможность стар-
шему брату как можно глубже заняться наукой.
Зато позднее, уже после окончания университета,
когда Дмитрий тяжело заболел, Иван Петрович не от-
ходил от его кровати, выполняя одновременно функции
врача и сиделки. Он заботливо перекладывал его с боку
на бок, делал необходимые приготовления для лечения,
самоотверженно отдавал больному все свое время.
У Ивана Петровича очень рано определились иссле-
довательские вкусы, и уже при переходе на третий курс
он выбрал себе тему для конкретного научного исследо-
вания. Его' острый ум и непреодолимое стремление к
активному знанию неизбежно должны были привести
его к научно-исследовательской деятельности. Ею жизне-

радостная натура с особенной остротой воспринимала
все новое, и он не мог успокоиться до тех пор, пока сам
лично не подошел к экспериментальному столу для
удовлетворения своей любознательности.
Непосредственным толчком к оформлению его науч-
ных интересов послужили лекции талантливого и широ-
ко известного тогда профессора физиологии Петербург-
ского университета Ильи Фаддеевича Циона. Сам
Павлов писал о нем:
«Огромное впечатление на всех нас физиологов про-
изводил проф. Илья Фаддеевич Цион. Мы были прямо
поражены его мастерски простым изложением самых
сложных физиологических вопросов и его поистине
артистическою способностью ставить опыты. Такой учи-
тель не забывается всю жизнь. Под его руководством я
делал мою первую физиологическую работу».2
Проф. Цион обладал огромным экспериментаторским
талантом. Он старался преподнести студентам все тон-
кости физиологического эксперимента не только в ла-
бораторных практических занятиях, но и в больших
лекционных демонстрациях. В этих последних он был
подлинным виртуозом.
Однако, будучи реакционером и резко высказываясь
против нигилизма 60-х годов, он, конечно, не соответ-
ствовал духу тогдашнего студенчества и вызвал своим
поведением студенческие беспорядки, направленные пря-
мо против него. В 1875 г. он оставил преподавание и
переехал в Париж. Совершенно прекратив научную дея-
тельность, он занялся финансовыми операциями. Его
враждебное отношение к либеральным взглядам особен-
но отчетливо выразилось в его реакционных брошюрах,
изданных уже в Париже в 90-х годах по!д названиями:
«Политические этюды современной России» и «Ниги-
лизм и анархия».
И. П. Павлов не раз вспоминал о своем первом учи-
теле, который, то его мнению, став реакционером,
«свихнулся», а в последующем запутался в финансовых
операциях.
Молодой И. П. Павлов начал свою первую научно-
исследовательскую работу совместно с В. М. Великим
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949, стр. 371.

И. П. Павлов — студент 1-го курса

под руководством Циона. В ней отразились тогдашние
интересы руководителя кафедры, который поручил им
проверить анатомический ход нервных волокон, уско-
ряющих сердечную деятельность.
По данным немецкого физиолога Шифа, эти волокна
входят в гортанный нерв собаки через добавочный Ви-
лизов нерв, в то 'время как молодые авторы доказали,
что эти волокна идут из спинного мозга 'через звездча-
тый симпатический узел. ,В следующей работе они уста-
новили также, что некоторые нервные пучки, отходя от
сердца и вступая в нижний шейный симпатический узел,
из него уже заворачивают в звездчатый узел. Отсюда
этот нерв, повидимому, направляется в спинной мозг и
в центральную нервную систему. Раздражение цен-
трального конца этого нерва приводит к ускорению
сердечной деятельности.
В этом первом исследовании Павлова целиком от-
разилось исследовательское направление лаборатории
Циона, интересы которого в то время были связаны с
изучением регуляторов кровяного давления и сердца.
В открытии этой веточки и в оценке ее физиологическо-
го значения Павлов, несомненно, предвосхитил те мор-
фологические исследования, которые впоследствии сде-
ланы были крупнейшим русским морфологом А. С. До-
гелем. Последний морфологически доказал, что эндоте-
лий мышечной стенки сердца заполнен рецепторными
образованиями, смысл которых мог состоять только в
том, что они осуществляют рефлекторную регуляцию
работы сердца в зависимости от состояния самого
сердца.
Работы советских морфологов и физиологов в зна-
чительной степени раскрыли смысл этих анатомических
образований, открытых Павловым и Великим. Как по-
казали физиологические исследования учеников Быко-
ва, а также морфологические работы учеников Лаврен-
тьева, одной из самых важных сторон в регуляции дея-
тельности сердца является как раз интерорецептивная
сигнализация от самого сердца.
Эта первая работа И. П. Павлова не удержала,
однако, в этом периоде его внимания около вопросов
кровообращения. Уже сразу после опубликования пер-
вых сообщений о своих работах по кровообращению он

И. П. Павлов — студент 4-го курса

совместно с Афанасьевым приступает к изучению иннер-
вационных механизмов поджелудочной железы и с
успехом эту работу заканчивает. С.-Петербургский
университет награждает авторов за эту работу золотой
медалью. К сожалению, эта первая работа в ее полном
оригинальном содержании совсем исчезла и до сих пор
не найдена. Известно лишь дальнейшее развитие этой
темы также совместно с Афанасьевым. В этой работе
И. П. Павлов четко ставит вопрос: «Надлежало решить:
каким нервным аппаратом управляется поджелудочная
железа?»3 В результате исследований авторы приходят
к выводу, что вероятнее всего поджелудочная железа
имеет двойную иннервацию, которая обеспечивает два,
с их-точки зрения, различных процесса секреции плот-
ной и жидкой частей сока. Эксперименты заставляли
допустить, что у поджелудочной железы имеются
«секреторные нервы, непосредственно управляющие хи-
мической работой панкреатических клеток». До этих
работ в физиологической литературе не было прямых
указаний на наличие таких нервов у поджелудочной
железы.
Однако центр тяжести работы лежал не в этих
экспериментах. Более важные последствия имели иссле-
дования о действии атропина на разыскиваемые нерв-
ные окончания в поджелудочной железе. Эти исследова-
ния выявили в Павлове острое чутье исследователя и
умение оперировать современными ему литературными
данными. Впоследствии исследования с атропином за-
ставили Павлова 'вступить в полемику с Гейденгайном,
который отрицал его находки.
Особенность экспериментов И. П. Павлова с атропи-
ном заключалась в следующем. Ни один из авторов,
которые до него пытались использовать атропин как
показатель наличия секреторной иннервации, не по-
лучил сколько-нибудь определенных результатов. Не
получил их и сам Гейденгайн, так же как и Ландау.
С поразительной Смелостью студент Павлов вскрыл
ошибку в их экспериментах и указал, что все дело в
методических приемах исследования. Как показал
3 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1949,
стр. 175.

И. П. Павлов, неправильный результат исследований
этих авторов зависел от того, что они брали собак с
временными фистулами протоков поджелудочной желе-
зы. Использовав постоянные фистулы, Павлов получил
совершенно отчетливое торможение секреции поджелу-
дочного сока при действии атропина.
Сейчас кажется странным, что эта первая студенче-
ская работа Павлова так глубоко /вскрывает истинные
механизмы секреторных процессов поджелудочной
железы. Невольно задаешь себе вопрос: как мог сту-
дент Медико-хирургической академии, правда окончив-
ший до этою университет, с невероятной легкостью
показать ошибки и недостаточность отдельных экспе-
риментов крупнейших физиологов, приобревших уже
мировую известность?
Однако внимательный анализ того, что писал Пав-
лов в эти годы, объясняет причины успеха его- творче-
ских приемов. Он не только экспериментировал, не
только видел начало и конец явлений, заключенных в
пределах самого эксперимента, но видел и гораздо
больше, чем позволяет видеть данный эксперимент. Он
уже в эти годы проявил манеру всесторонне охватывать
предмет исследования. Эту манеру он потом не остав-
лял всю жизнь.
В самом деле, мы часто видим, что эксперимент,
производимый одним исследователем и как будто удов-
летворяющий всем требованиям, которые к нему предъ-
являются во время его постановки, сразу же оказывает-
ся .недостаточным, когда другой исследователь увидит
совсем иные его стороны. И. П. Павлов обладал исклю-
чительным талантом видеть все Стороны эксперимента,
все явления, которые в него включены,— и перво-
степенные и третьестепенные. При более подробной и
глубокой характеристике его творческих приемов мы
остановимся на этом особо.
Сейчас я укажу на пример, относящийся к данной
работе. И. П. Павлов обратил внимание на один факт,
который как-то мимоходом все время всплывал у раз-
личных исследователей, но которого никто до конца не
проанализировал, ограничиваясь большей частью об-
щими априорными соображениями. Я имею в виду тор-
можение секреторного процесса в поджелудочной желе-

зе, которому И. П. Павлов потом так много уделял вни-
мания.
Его смущала и поражала несообразность, с которой
.подходят разные авторы к объяснению феномена тор-
можения. ß то 'время как одни авторы (Приписывали это
торможение специальной функции блуждающего нерва,
другие, как, например, Гейденгайн, считали, что это
торможение является следствием действия кураре, ко-
торый обязательно употреблялся по условиям самого
.эксперимента.
, И вот И. П. Павлов ставит серию специальных опы-
тов, которые дают блестящий результат. Он показал, что
торможение выделения сока поджелудочной железы яв-
ляется результатом самых разнообразных чувствитель-
ных раздражений нервной системы собаки и в особен-
ности раздражения кожи.
Этим была констатирована зависимость работы под-
желудочной железы от многочисленных факторов внеш-
него мира, действующих на организм. Но И. П. Павлову
не удалось продолжить эти работы дальше на кафедре
физиологии проф. Циона в Военно-медицинской акаде-
мии. Возникли студенческие волнения, направлен-
ные против Циона, который должен был покинуть ка-
федру.
Следующий этап жизни И. П. Павлова отчетливо
продемонстрировал его принципиальность и высокие
моральные качества.
Иван Петрович должен был занять место ассистента
при кафедре физиологии в Военно-медицинской акаде-
мии, но зачислен еще не (был. После ухода Циона, по
распоряжению властей, на кафедру был назначен
приват-доцент И. Р. Тарханов. Последний предложил
Ивану Петровичу то самое ассистентское место, на ко-
торое он претендовал. Однако по личным соображениям
Тарханов не импонировал Павлову как научный руко-
водитель, и Иван Петрович демонстративно отказался
от его предложения.
Этот случай, происшедший в 1875 г., на долгие годы
определил отношения между двумя крупнейшими рус-
скими физиологами — Тархановым и Павловым. На от-
дельных этапах творческой деятельности И. П. Павлова
мы отметим последствия этого разрыва.

Павлов покидает Военно-медицинскую академию и
поступает, или, как он сам выражается, «пристраивает-
ся», на кафедре физиологии Ветеринарного института
у проф. К. Устимовича. Профессор Устимович не имел
какой-либо определенной собственной научно-исследова-
тельской линии, и это благоприятствовало развитию
личных исследовательских склонностей молодого Па-
влова. Будучи студентом Медико-хирургической акаде-
мий, он в то же самое время в течение двух лет, с 1876
по 1878 г., работал в качестве; ассистента Устимовича.
В эти годы Иван Петрович отдал дань обеим своим,
склонностям: он продолжал исследование по кровообра-
щению, начатое еще на кафедре физиологии Петербург-
ского университета, и в то же время не оставлял работ
по изучению иннервационных аппаратов поджелудочной
железы.
Вспоминая о своем пребывании в лаборатории проф.
Устимовича, Иван Петрович не раз говорил, что он
здесь поработал с «особенным азартом». Будучи пре-
доставлен совершенно самому себе, он чувствовал, что
наступил момент «пробы» его собственных сил. И в са-
мом деле, работы, вышедшие из лаборатории Устимови-
ча, являются, пожалуй, самыми характерными для уже
развернувшегося таланта И. П. Павлова как физиоло-
га-экспериментатора. В них нет ни ученической не-
опытности, ни узкого охвата темы. Наоборот, в работах
этого периода чувствуется, что он осознал свои силы и
уже может вступать в экспериментальную дискуссию со
своими учителями. Особенно отчетливо это выразилось
в его полемике с Гейденгайном.
Когда опыты Павлова с действием атропина на се-
крецию поджелудочной железы стали известны профес-
сору Бреславльского университета Гейденгайну, тот
усомнился в правильности полученных И. П. Павловым
результатов. Как я уже говорил, сам Гейденгайн и дру-
гие иностранные авторы не могли получить такого от-
четливого эффекта, какой получил Павлов, коренным
образом изменив методические условия эксперимента.
Желая непосредственно ознакомиться с эксперимен-
тами И. П. Павлова, Гейденгайн просил его проделать
эти опыты в его лаборатории. Павлов, пользуясь летни-
ми вакациями 1877 г., поехал в Бреславль.

Легко представить себе азарт молодого Пав'лова, с
которым он- отправился в эту поездку. Он жил в это
время в материальном отношении плохо. И тем не
менее, накопив из своих скудных ассистентских средств
деньги, он отправился за свой счет в эту первую за-
граничную поездку.
В Бреславле он произвел очень хорошее впечатление
на всю лабораторию Гейденгайна и лишь удивил всех
своими костюмами, которые у него имели обычно яркую
раскраску, в данном случае желтого цвета. Это впе-
чатление надолго осталось у бреславльских физиологов,
и когда через семь лет И. П. Павлов вновь приехал в
Бреславль, Гейденгайн приветливо сказал: «Опять к нам
прилетела русская канарейка».4
Через несколько дней он демонстрировал Гейденгай-
ну свои эксперименты. Они целиком подтвердили преж-
ние данные Павлова, и показали, что только опыт с
постоянной фистулой протоков поджелудочной железы
дает положительный результат. Опыты показали также,
что если учитывать сокоотделение по методу самого
Гейденгайна, то никакого действия атропина обнаружить
нельзя. Это была подлинная победа молодого ищущего
ума над некоторой рутиной большой школы, рутиной,
которая мешает посмотреть на свои собственные экспери-
менты со стороны. Гейденгайн остался явно недоволен
результатами демонстрации, по поводу которой он сделал
ряд возражений и замечаний. Он поручил И. П. Павлову
произвести исследование, которое не имело прямою от-
ношения к той теме, по поводу которой приехал моло-
дой Павлов. Это было наблюдение над всасыванием
соков поджелудочной железы в кровь при перевязке
протока железы.
Возвратившись © С.-Петербург, Иван Петрович Пав-
лов принял твердое решение еще раз поставить вопрос
о действии атропина на секрецию поджелудочной желе-
зы с учетом всех возражений Гейденгайна. Этот опыт
приобрел принципиальное значение потому, что в слу-
чае наличия действительного тормозящею действия
атропина вопрос о наличии секреторных нервов уже
решается в положительном смысле по методу аналогии
4 С. В. Павлова. Воспоминания, «Новый мир», 1946.

со слюнными железами. Но, как я уже говорил, приме-
няя метод самого Гейденгайна в его лаборатории,
И. П. Павлов не получил положительных результатов,
что с его точки Прения свидетельствовало о преимуще-
ствах постоянной фистулы протока поджелудочной же-
лезы. Иронически потом пишет И. П. Павлов в одной
из своих последующих работ:
«Последнее обстоятельство дало глубокоуважаемо-
му профессору повод к целому ряду возражений
против нашею утверждения о тормозящем действии
атропина на секрецию поджелудочной железы, кото-
рое он, как известно, совершенно отрицает. С тех пор
мы сочли себя вынужденными подвергнуть наши дан-
ные более строгому испытанию посредством новой серии
исследований».5
Для осуществления этой задачи в декабре 1877 г.,
вскоре же после возвращения от Гейденгайна, И. П. Па-
влов проделывает в лаборатории Устимовича еще раз
свои ранее опубликованные опыты с атропином. Как по-
лагал И. П. Павлов, главная ошибка прежних экспери-
ментов могла заключаться в недоучете тормозящего
влияния на секрецию поджелудочной железы болевого
ощущения, которое неизбежно в какой-то степени воз-
никает гори инъекции атропина. При наличии такого тор-
мозящего действия чувствительного раздражения, зна-
чение которою, как мы видели, было доказано сам'им
же Павловым, торможение секреции поджелудочного
сока от укола иглой могло быть легко принято по
ошибке за торможение секреции, возникшее под влияни-
ем самого атропина. И здесь во всю ширь проявился
экспериментаторский талант И. П. Павлова, который
всегда давал себя знать именно в постановке контроль-
ных экспериментов. Он по-всякому вариирует действие
самой инъекции и других чувствительных раздражений
и, наконец, окончательно доказывает, что торможение
секреции поджелудочного сока происходит именно под
влиянием атропина. Особенно убедительно то, что инъ-
екция простой воды, т. е. фактически то же самое боле-
вое раздражение, как и при инъекции атропина, никако-
го торможения секреции поджелудочного сока не
5 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 212.

производит. Таким образом, молодой русский ученый
оказался победителем в этом интересном научном экспе-
риментальном турнире.
Победы И. П. Павлова над укоренившимися мне-
ниями, установленными в лабораториях крупнейших
физиологов, придали ему силу и -смелость. Он под-
нимается на все большие и большие высоты экспери-
ментального мастерства. Ею уже не удовлетворяют воз-
ражения и исправление ошибок рядовых физиологов, он
объявляет войну всем ошибкам традиционного физиоло-
гического мышления тою времени. Раз напав на ин-
тересную мысль о том, чтЪ секреторные процессы пище-
варительных желез могут находиться под влиянием
чувствительных раздражений, идущих от различных об-
ластей тела, он распространяет эту идею на все виды
секреторных процессов и шаг за шагом распутывает
уже ставшие привычными ошибки и противоречия. На
&тот раз он обратил внимание на необоснованное мне-
ние Клод Бернара, высказанное им в 1856 г., что всяко-
го рода внешние воздействия и в особенности оператив-
ное вмешательство сильно влияют на работу поджелу-
дочной железы, но никак не влияют на работу слюнной
железы. И. П. Павлов указывает на логическую нецеле-
сообразность такого допущения. При таком допущении
мы должны были бы принять, что на слюнных железах
(могут проявляться только одни положительные эффекты
раздражения, тогда как на поджелудочной железе надо
допустить существование двойного механизма — и тор-
мозного и положительного. По этому поводу И. П. Пав-
лов пишет:
«Подобное предположение могло бы показаться при
основательном обсуждении по меньшей мере поспеш-
ным. CI. Bernard был бы совсем не вправе вывести
вышеприведенное заключение на основании своих на-
блюдений. Он совершенно упустил из виду, что опера-
ционные вмешательства при опытах над секрецией слюн-
ных и поджелудочной желез совершенно не сравнимы.
Тогда как при первою рода опытах операция произво-
дится на поверхности тела, для операции фистулы на
pancreate требуются манипуляции в брюшной полости». 6
6 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 188.

И. П. Павлов с группой студентов Военно-медицинской академии

Указывая на возможность ошибочного заключения,
Павлов напоминает о том поучительном случае, который
произошел с констатированием сосудорасширяющего
действия барабанной струны. В двух крупнейших лабо-
раториях Гейденгайна и Людвига получались диамет-
рально противоположные результаты. В одной видели
это сосудорасширение при раздражении хорда тимпани,
в другой — при том же раздражении его не видели.
Такое различие мнений установилось только потому, что
лаборатория Гейденгайна 'возражала против сосудо-
расширяющего действия барабанной струны. И. П. Пав-
лов надолго запомнил этот пример предвзятого мнения
и много раз рассказывал об этом случае своим уче-
никам.
После всех этих предпосылок у Павлова рождается
идея о систематическом исследовании «рефлекторного
торможения слюноотделения». Были испробованы мно-
гие раздражения, например, раздражение седалищного
нерва, «вскрытие брюха» и др. В результате этих опы-
тов он пришел к следующему выводу.
«Одно твердо установлено, что подчелюстная и под-
желудочная железы подчинены влиянию двоякого
рода рефлекторных воздействий: ускоряющего и тормо-
зящего». 7
Таким образом, развивая свои перше совместные с
Афанасьевым исследования о механизмах отделения
поджелудочного сока, И. П. Павлов достиг высокого ма-
стерства и проявил свой талант в убедительнейшей по-
становке эксперимента. Своей деятельностью в этом пе-
риоде своего развития он показал, что удачный экспе-
римент— это не просто рядовое исследование, которое
что-то прибавляет к имеющимся данным. Значительный
эксперимент всегда является следствием высокого твор-
ческого .акта, который объединяет все имеющиеся зна-
ния и условия экспериментирования так, что противоре-
чия, не разрешенные годами, получают правильное раз-
решение.
Теперь молодой Павлов испытал свои силы в поле-
мике с такими первоклассными физиологами, какими
были Клод Бернар и Гейденгайн, и перед ним откры-
7 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 208.

лось необъятное поле деятельности, принесшей ему в
конце концов 'мировую славу.
Не менее значительным является проделанное в
этот же период в лаборатории проф. Устимовича иссле-
дование по кровообращению. Вообще как в это вре-
мя, так и в дальнейшем его склонности к исследованию
процессов пищеварения и механизмов регуляции крово-
обращения все время переплетаются. Как увидим ниже,
это имеет глубокий смысл, ибо э?и функции различны
только по своему конечному эффекту, тогда как для
осуществления их организм использует одни и те же
принципы деятельности.
Здесь, в лаборатории Устимовича, он выполнил два
исследования по кровообращению: 1) «Эксперименталь-
ные данные об аккомодационном механизме кровенос-
ных сосудов» и 2) «К учению об иннервации кровяного
русла».
В первой работе обращает на себя внимание уже
•четко выявившаяся тенденция И. П. Павлова «как иссле-
дователя приблизить эксперимент к натуральным усло-
виям жизни. Эта тенденция, как потом увидим, станет
лейтмотивом всей его творческой деятельности. Она
отчетливо проявилась уже в выборе методики учета
секреции поджелудочной железы. Здесь же он впервые
применил способ учета кровяного давления на ненарко-
тизированной собаке.
Толчком к применению такого способа учета кровя-
ного давления явилась неопределенность результатов,
полученных на кураризованных собаках. Эксперименты,
поставленные в одних и тех .же условиях руками раз-
ных экспериментаторов и на 'равных животных, при-
водили к различным результатам. Такое непостоянство
данных в исключительно важном вопросе регуляции
кровяного давления затрудняло, конечно, общий про-
гресс этого раздела физиологии. И. П. Павлов пришел*
к мысли разрешить этот вопрос радикально, путем со-
здания таких условий, которые могут быть до некоторой
степени приравнены к нормальным. С этой целью он
начал заблаговременно приучать животное лежать на
операционном столе. После предварительной трениров-
ки, когда животное уже стало, так сказать, ручным, он
брал поверхностно лежащую артерию в области круп-

ного коленного сустава и соединял ее с манометром.
Он пишет:
«Выбранная с этой целью собака настолько при-
учалась, что .во время операции и при самом определе-'
нии «кровяного давления лежала совершенно спокойно,1
привязанная к операционной доске. Благодаря этому об-
стоятельству были получены кривые кровяного давле-
ния, которые по своей равномерности могут считаться
образцовыми.
...Случалось, что при сравнительных определениях кро-
вяного давления в течение 24 часов после кормления не
наблюдалось никаких изменений».8
Таким образом, в этом эксперименте был получен и1
достаточно хорошо апробирован метод, который, по-
жалуй, больше всего1 характеризует исследовательское
настроение молодого Павлова. Теперь, с этим ,методом,
который гарантирует от вмешательства всякого1 -рода
посторонних факторов, вроде кураре, уже можно притти
к решению основного вопроса об устойчивости постоян-
ного уровня кровяного давления. Мысль об этом
постоянстве кровяного давления и о чрезвычай-
ной пластичности его уже не однажды привлека-
ла И. П. Павлова. Теперь он, наконец, разработал
метод, с помощью которого почти в естественных усло-
виях, т. е. более успешно, чем другие, он вскроет меха-
низм этой Устойчивости. Сопоставляя поведение сосудов
при кормлении, при питье и других условиях, он при-
шел к выводу, что между кожными сосудами и сосудами
внутренностей существуют компенсаторные антагони-
стические отношения, которые, таким образом, позво-
ляют удерживать кровяное давление на постоянном
уровне. Чтобы 'проверить пути этого взаимно уравно-
вешивающего влияния на сосуды, он вскрывал и вы-
сушивал внутренности, наблюдал ухо кролика и пере-
резывал его нервные стволы. После такого всесторонне-
го контроля он приходит к выводу, что регуляторные
соотношения кожных и внутренностных сосудов осуще-
ствляются рефлекторным путем через интегрирующие
аппараты центральной нервной системы.
8 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 36—37.

Перечисленными исследованиями заканчивается этот
период работ Павлова, который мог бы быть назван
«доботкинским» периодом.
Общая жизненная установка И. П. Павлова была
весьма солидная, и это естественным обозом отража-
лось <на содержании его научно-исследовательских ра-
бот. Говоря о поступлении в Медико-хирургическую
академию, он пишет:
«Получив кандидата естественных наук, в 1875 г.
поступил на 3 курс Медико-хирургической академии, не
с целью сделаться врачом, а с тем, чтобы впоследствии,
имея степень доктора медицины, быть в праве занять
кафедру физиологии. Впрочем справедливость требует
прибавить, что этот план представлялся тогда мечтою,
потому что о собственном профессорстве думалось как
о чем-то небывалом, невероятном».9
Если вчитаться в это заявление, становятся понятны-
ми и быстрые темпы, в которых И. П. Павлов повел
экспериментально-исследовательскую работу, и значи-
тельный охват исследуемых вопросов.
У каждого крупного ученого первые исследователь-
ские впечатления остаются памятны на всю жизнь.
С психологической точки зрения это вполне понятно.
Чем острее, и напряженнее воспринимает мир явлений
исследователь, чем пристальнее он вглядывается в каж-
дое проявление жизни, тем глубже и отчетливее за-
печатлевается все проделанное. На примерах биографий
выдающихся деятелей можно показать, что подобные
впечатления начальных этапов научной деятельности
рождают такие идеи, которые развиваются потом всю
жизнь. Так было и с Павловым. Стиль его работы, или,
как он сам выражался, «манера третирования предме-
та», совершенно выпукло проявился уже в начальном
периоде его деятельности. Эти стороны его творческой
личности будут руководящими -во всех дальнейших ра-
ботах всей его жизни.
Прежде всего выступает на первый план методиче-
ское новаторство И. П. Павлова. Почти во всех иссле-
дованиях этого периода он начинает с неудовлетворен-
ности методическими приемами исследований других,
9 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949,
стр. 371—372.

иногда очень крупных авторов. Он видит недостаточ-
ность методики там, где ее не видят другие. Это сразу
выдает в нем проникновенность, позволяющую крупным
ученым видеть такие интимные связи между отдельны-
ми явлениями .>природы, которые другим не ясны. Не-
удовлетворенность И. П. Павлова методиками имеет
определенное принципиальное содержание. Он неудов-
летворен искусственностью экспериментальных
(приемов, их весьма отдаленным сходством с полноцен-
ными явлениями натуральной жизни. Вот почему все
свои исследования он начинает с подбора наиболее
естественных условий эксперимента. Это выражается
его подчеркнутой симпатией к постоянным фистулам
протока поджелудочной железы, к учету кровяного дав-
ления у ненаркотизированного животного и особенно
отчетливо в выборе раздражений. Так, например, изу-
чая соотношение между сосудами внутренностей и
сосудами кожи при поддержании постоянного уровня
кровяного давления, он пишет:
«Раздражителем служило обнажение внутренностей;
этому способу было отдано предпочтение перед электри-
ческим и другими раздражителями, потому что мы боль-
ше всего стремились как можно ближе подойти к усло-
виям, имеющим место при 'механическом раздражении
пищей. Электрические раздражения казались наименее
подходящими в этом смысле».10
В дальнейшем эти зачатки стремления создать на-
туральные условия эксперимента выльются в основную
методологическую концепцию всей творческой деятель-
ности И. П. Павлова.
Это стремление является органическим следствием
его общих позиций и понимания предмета в целом. Так,
например, в изучении кровяного давления его интере-
суют не частные физиологические аппараты, не отдель-
ные звенья всей системы регулирования, а именно
механизмы, обеспечивающие устойчивость и посто-
янство уровня кровяного давления. Центральным пунк-
том его внимания является регулятивность кровяного
давления как весьма комплексная и пластичная система
отношений. Постоянный уровень кровяного давления для
10 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1940, стр. 37.

него представляет собой тот пункт, к которому направ-
лены все процессы регуляции отдельных механизмов.
Начиная одну из своих работ, выполненную нескольки-
ми годами позднее, он так и пишет:
«С давних пор мое внимание прикопано к факту
регуляции общего кровяного давления и ее нервному
механизму». 11
Именно регуляция как функция многообразного и '
сложного аппарата является движущим фактором в его
конкретных и частных исследованиях. На дальнейшем
этапе его творческой деятельности мы увидим, что эта
идея получит максимальное выражение и приведет его.
к созданию теории относительного равновесия между
прессорными и депрессорными механизмами кровообра-
щения.
11 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 44.

Глава V
ПЕРИОД РАБОТЫ В КЛИНИЧЕСКОЙ
ЛАБОРАТОРИИ С. П. БОТКИНА
(1879—1890 гг.)
В этом периоде жизни И. П. Павлова осуществились
его юношеские идеалы как служения науке, так и его
личной жизни. Он вышел здесь на ту научную дорогу, о
которой много лет мечтал, а также нашел себе близкого
друга в жизни, соответственно своим идеалам. В этом
периоде им сделаны серьезные открытия, которые уже
прочно укрепили за ним славу крупнейшего представите-
ля русской физиологии. Этот же период закончился из-
бранием его профессором фармакологии Военно-меди-
цинской академии.
Однако наряду с этим, как это часто бывает, момен-
ты наиболее решительных шагов в жизни человека
связаны с наиболее трудными и мучительными препят-
ствиями, которые надо преодолеть.
Гете в одном из писем своему приятелю писал: «Тя-
желая вещь необходимость, но только подчиняясь не-
обходимости, человек может выявить свою внутреннюю
ценность. Вести же беспорядочную жизнь доступно каж-
дому». 1
Подчиняясь этой необходимости, преодолевая все
препятствия на своем пути, пренебрегая материальной
нуждой и другими мелочами жизни, Иван Петрович на-
стойчиво идет вперед, выявляя свою «внутреннюю цен-
ность». Если семинарский период в его жизни способ-
1 Гете. Письмо приятелю. 1871.

ствовал выработке общих нигилистических стремлений,
еще не принявших конкретных форм, а университет с
физиологической лабораторией Циона облекли эти
стремления в конкретную форму, то работа в этом
периоде в самом центре русской клинической мысли при-
дала своеобразный стиль и глубокое содержание его
физиологическому мышлению.
Мы 'Видели, что уже в предыдущем Периоде совер-
шенно отчетливо сказалась манера Ивана Петровича как
исследователя, ведущего физиологические эксперименты.
В следующем периоде, который является предметом на-
стоящей главы, он все более глубоко и широко охваты-
вает изучаемую область, пока не создаст ей совершенно
особенное положение в истории физиологии. Своим лич-
ным жизненным опытом он лишний раз убеждает в том,
что крупные обобщения и перевороты в .научном мышле-
нии не делаются мимоходными «открытиями». Скорее,
наоборот, только какое-то творческое сочетание этих
«открытий» намечает путь для поднятия на более высо-
кую ступень в истории человеческой мысли. Таковы бы-
ли открытия Павлова, которыми он ознаменовал до-
профессорский период своей научно-исследовательской
деятельности.
Можно с уверенностью сказать, что в этом периоде
на творчество Ивана Петровича Павлова оказала
весьма сильное влияние его личная жизнь, встреча с
Серафимой Васильевной Карчевской и последующая
женитьба на ней.
Дружба этих двух людей зарождалась в той атмо-
сфере новой русской общественности, которая была напол-
нена исканиями идеалов. Эти идеалы строились по произве-
дениям Тургенева, Гончарова, Щедрина и в еще большей
степени по выступлениям создателей революционно-
общественного настроения в те годы, т. е. по произведе-
ниям Писарева, Добролюбова, Белинского и других.
И. П. .Павлов познакомился с Серафимой Васильев-
ной Карчевской, будучи уже студентом Медико-хирурги-
ческой академии и ассистентом проф. Устимовича в
Ветеринарном институте.
С. В. Карчевская, уроженка Ростова на Дону, приехала
в Петербург и поступила там на высшие педагогические
курсы. Для 70-х годов прошлого столетия такой смелый

поступок девушки, выходящей на самостоятельную доро-
гу, хорошо характеризует Серафиму Васильевну как
самостоятельную и передовую женщину. С своей бли-
жайшей и любимой гимназической подругой Евдокией
Прокопович они составили дружную компанию, которая
вскоре пополнилась веселой и остроумной «компанией
Павловых».
Иван Петрович Павлов, вспоминая этот период, уже
в поздние годы своей жизни сказал:
«Мечтал найти радость жизни в умственной работе,
в науке — и нашел и нахожу ее там. Искал в товарищи
жизни только хорошего человека и нашел его в моей
жене Саре Васильевне, урожденной Карчевской, терпе-
ливо переносившей невзгоды нашего допрофессорского
житья, всегда охранявшей мое научное стремление и
оказавшейся столь же преданной на всю жизнь нашей
семье, как я лаборатории».2
Это действительно была редкая дружба. Став его
женой в 1881 г., Серафима Васильевна немедленно ре-
шила изменить прежнюю бессистемную жизнь И. П. Пав-
лова, сильно мешавшую ему сосредоточенно работать над
докторской диссертацией. Достаточно указать на коми-
ческий эпизод с заключением между Серафимой Василь-
евной и Иваном Петровичем договора о том, что она
примет участие в подготовке его докторской диссертации:
«1880-го года, августа, 14 дня.
Уверяю, что Сара в летние месяцы 1881 года примет
деятельное и полезное для исследования участие в моей
работе по физиологии, предназначаемой для докторской
диссертации, конечно при условии искреннего желания
на это с ее стороны.
Иван Павлов
Сара Карчевская
Свидетели договора — С. Карчевский, Раиса Хмель-
ницкая». 3
Серафима Васильевна заслуженно войдет в историю
физиологии как женщина, которая отдала себя целиком
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949, стр. 373.
3 С. В. Павлова. Воспоминания. «Новый мир», 1946, № 3,
стр. 97.

И. П. Павлов и С. В. Карчевская в 1881 г.

служению общим идеям и научным идеалам, к которым
стремился ее друг. Она не смущалась материальной нуж-
дой, которая была поистине ужасна; она приспосаблива-
лась к неровному характеру своего мужа.
Будучи совершенно поглощен научными исследова-
ниями, Иван Петрович никогда не заботился о мате-
риальной стороне жизни и, едучи по железной дороге в
одном направлении, не задумывался, на какие средства
вернется обратно. Так именно с ним случилось в одной
из его поездок к его невесте в Ростов на Дону. Серафи-
ма Васильевна входила в этот отрыв от жизни как не-
который уравновешивающий фактор. Она заботилась о
будущем семьи, она иногда очень энергично вмешива-
лась • и в деятельность Ивана Петровича. В моменты
сильного увлечения какой-либо мыслью Иван Петрович
часто выбегал из своей комнаты к соседям по квартире,
которыми были в то время тоже только что поженившие-
ся Каменский и Прокопович, и, принимая участие в
спорах и разговорах, ' иногда засиживался там по-
долгу.
В этих случаях из комнаты жены неизменно слышал-
ся отрезвляющий голос: «Ваня, иди пиши, не теряй на-
прасно времени». Это Серафима Васильевна стремилась
удержать Ивана Петровича около, правда, мало инте-
ресной для него работы — написания учебника по физио-
логии. Кстати, он так никогда его и не написал.
Один из его учеников по клинической лаборатории,
впоследствии профессор, Н. Я. Чистович писал об этом
периоде его жизни:
«Вспоминая это время, я думаю, каждый из нас ощу-
щает чувство живейшей признательности нашему учите-
лю не только за талантливое руководство, но главное и
за тот исключительный пример, который мы видели в нем
лично, пример человека, всецело преданного науке и
жившего только наукой, несмотря на самые тяжелые
материальные условия, буквально нужду, которую ему
приходилось переносить с своей героической «дражайшей
половиной» Серафимой Васильевной, умевшей его под-
держивать в самые трудные минуты жизни».4
4 Н. Я. Чистович. Сборник, посвященный семидесятипяти
летию академика И. П. Павлова. 1925, стр. 30.

Материальная нужда в этом периоде действительно
была огромна. Одно время из-за нее молодая жена
И. П. Павлова должна была даже уехать из Петербурга
в семью брата в Варшаву.
Товарищи и ученики не раз пытались под разными
предлогами оказать ему денежную помощь, но, к изумле-
нию благотворителей, получив деньги, он сейчас же шел
в магазин, где накупал на часть суммы недостающее
оборудование, а остальные расходовал на покупку
собак...
Его пренебрежение к материальной стороне жизни
было широко известно и приносило немало огорчений
близким друзьям. Однажды, убедившись, что он никогда
не сможет сам найти себе подходящую службу, они
уговорили его пойти к проф. Манассеину, у которого в то
время было вакантное место. Поддавшись этим уговорам,
Иван Петрович пошел, но у самых дверей кабинета по-
вернул обратно. Там, где дело касалось добывания
средств и просьб о службе, Иван Петрович всегда прояв-
лял скромность и подчеркнутую застенчивость. Но зато,
когда дело доходило до научного спора, до исследова-
тельской работы, застенчивый человек превращался в
горячего, неукротимого энтузиаста, которому ничто не
могло помешать довести до конца свои замыслы.
«Как он ни нуждался, он не мог ничем другим за-
няться, кроме физиологии; с большой страстью он зани-
мался только физиологией...» — вспоминает о боткинском
периоде Павлова проф. Д. А. Каменский.
Однако никакая нужда и никакие препятствия не
помешали Ивану Петровичу донести его творческий по-
рыв до решающих победных исследований. Мысль о
больших физиологических обобщениях целиком завладе-
ла им, и он с огромным воодушевлением шел все к но-
вым и новым открытиям.
В клинику Боткина Иван Петрович попал незадолго
до окончания Медико-хирургической академии. Приему к
Боткину много способствовал его почитатель и ближай-
ший товарищ по веселой студенческой компании, тера-
певт Стольников.
Известно, что пребывание Ивана Петровича в клини-
ке Боткина коренным образом отразилось на направле-
нии его работ, привело к постоянной тенденции приме-

нять достижения теоретической лаборатории к клиниче-
ской практике. Если бы не было этого вынужденного
для Ивана Петровича Павлова поступления в клинику
Боткина, все равно рано или поздно он непременно стал
бы работать в непосредственном контакте с клинициста-
ми. К этому его вела та общая установка в физиологиче-
ских экспериментах, которую он выработал уже в самом
начальном периоде своей исследовательской деятель-
ности.
Мы видели, что стержневой линией его исследований
в первом периоде было стремление приблизить условия
эксперимента к натуральным физиологическим процессам
целостного организма. Он почти никогда не удовлетво-
рялся • искусственностью физиологическою эксперимента
и не раз указывал на клинику как окончательную цель,
на которую должно ориентироваться физиологическое
исследование.
На много лет позднее, выступая на торжественном
заседании в память Сергея Петровича Боткина, он четко
формулирует эту свою позицию:
«Современные физиологические знания суть, главным
образом, знания аналитические; мы стараемся разнять
организм на части и определить их значение. Врач имеет
дело с синтезом, с целой жизнью; следовательно, синтез
опять будет делом вывода и, следовательно, с вероят-
ностью ошибки. Как же тогда врачу пользоваться физио-
логией? Огромная помощь врачу со стороны физиологии
возможна только при одном строгом условии, при по-
стоянной проверке физиологических данных клиническим
наблюдением. Ничто не имеет права сделаться клиниче-
ским правилом только на основании физиологии, все
должно быть проверено клиническим наблюдением, по-
лучить клиническую санкцию, иначе сказать, физиология
всегда должна играть роль только советчика и никогда
не выступать в роли решающего судьи...»
«На стороне медицины сравнительно с физиологией
есть еще огромное преимущество. Условия, которые ста-
вит в своих исследованиях физиолог, есть дело слабых
рук человека, его ограниченного ума; в мире же болез-
ней, в сфере наблюдения врача, комбинируют явления,
разъединяют их могучие жизнь и природа. После всего
этого не диво, что медицина во многих отношениях опе-

редила физиологию, и легко понять, что физиологиче-
ский кругозор думающих врачей иногда шире и свобод-
нее, чем самих физиологов».5
Из этих цитат следует, что клиническая деятельность
вообще и роль физиолога в ней не были безразличны
И. П. Павлову. Он глубоко задумывался над этими во-
просами и как физиолог, отдавший себя исследованию
целостных и натуральных процессов организма, неизбеж-
но должен был столкнуться с вопросом несовершенства
физиологического мышления в понимании процессов це-
лостного организма человека в норме и патологии. Кли-
ника Боткина послужила для него своего рода школой
приспособления физиологии к клинике, на что указывают
многочисленные клинические диссертации, вышедшие не-
посредственно под его руководством.
В клинике Боткина И. П. Павлов занял место заве-
дующего клинической лабораторией. Лабораторией она
называлась скорее по своему формальному положению,
чем по тому материальному оснащению, которым она в
то время располагала. Она помещалась во дворе клини-
ки, в небольшом деревянном домике, и практически была
лишена всех тех необходимых приспособлений, которые
требовались для физиологического исследования даже в
те времена. По воспоминаниям одного из учеников
Ивана Петровича того периода проф. Д. А. Каменского,
в лаборатории этой не существовало никакой хозяйствен-
ной организации. Животных для эксперимента доставля-
ли случайные люди, а самые условия эксперимента были
таковы, что о какой-либо антисептике и мечтать было
невозможно.
Хорошим показателем неприспособленности этой ла-
боратории к ответственным экспериментам является сле-
дующая выразительная статистика. Когда И. П. Павлов
в последнем периоде своей работы в Боткинской лабо-
ратории стал разрабатывать фистульные методики, то из
32 оперированных им собак выжила только одна. Между
тем позднее, когда Павлов перешел для эксперименталь-
ных работ во вновь организовавшийся Институт экспе-
риментальной медицины, гибель оперированных живот-
ных исчислялась случайными единицами. Этот факт
5 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 305,
307.

подчеркивает невероятное упорство Ивана Петровича
в решении задуманной задачи.
В лаборатории Боткина он был предоставлен самому
себе, своим собственным исканиям. Сергей Петрович Бот-
кин поручал кому-либо из клинических врачей опреде-
ленную тему, большей частью связанную с проверкой
действий того или другого лекарственного вещества. На
долю же Ивана Петровича Павлова выпадало методиче-
ское выполнение темы и физиологический анализ полу-
ченных результатов. Ясно, что это объединение физиоло-
гии с клиникой через посредство фармакотерапевтических
средств способствовало оформлению клинико-физиологи-
ческого мышления Павлова. С. П. Боткин часто сам за-
ходил в лабораторию, наблюдал отдельные эксперимен-
ты, но совершенно естественно, что сам он ни толковать,
ни направлять их не мог.
Проф. И, Р. Тарханов, оценивая деятельность
И. П. Павлова в клинике Боткина по приготовлению
клинических докторских диссертаций, на одной из кон-
ференций Академии сказал:
«Диссертации эти изобилуют такими сложными и
тонкими постановками опытов, которые не по плечу не
только неспециалистам-врачам, впервые вивисекцирую-
щим животных, но и многим специалистам-физиологам.
Очевидно, что г-н Павлов должен был сам ставить опы-
ты работавшим в лаборатории врачам, и без него из
клинической лаборатории профессора Боткина едва ли
бы могли выходить столь специальные фармакологиче-
ские труды».6
Такое же свидетельство мы слышим и из уст
проф. Манассеина:
«Положительно известно, что Павлов фактически ру-
ководил всеми собственно фармакологическими и физио-
логическими работами, вошедшими в диссертации, напе-
чатанные из клиники Боткина».7
Эти свидетельства подчеркивают большую роль
И. П. Павлова в клинико-физиологической лаборатории
6 Выписка из Протокола конференции имп. Военно-медицинской
академии от 7 мая 1890 г. Архивный материал. Архив Академии
Наук СССР.
7 Там же.

Боткина. К этому надо еще прибавить, что И. П. Павлов
отнюдь не ограничивался постановкой опытов по доктор-
ским диссертациям. Он провел ряд и своих собственных
экспериментов в развитие тех идей, которые стали ему
близкими в первом периоде его работы. Я уже отмечал,
что работы по кровообращению и пищеварению для него
не были работами в двух различных направлениях. Обе
эти области помогали ему решать принципиально
одну и ту же общую закономерность в жизнедеятель-
ности организма, а именно — регуляторную роль
нервной системы в выполнении слож-
ных функций организма.
Он переходил от одной области к другой в зависи-
мости от того, какие стороны влияния нервов на функ-
цию в данный момент его интересовали. Так было и в
этом периоде, когда он вплотную соприкоснулся с влия-
нием различных лекарственных средств на сердечную
деятельность,— тема, которую чаще всего поручал
С. П. Боткин.
Ею первое исследование по кровообращению, начатое
еще в лаборатории Циона, было посвящено поискам
ускоряющих ветвей в сложном сплетении и анастомозах
нервных стволов шеи. В последующем он уделил внима-
ние регулирующему действию нервной системы на работу
сердца.
В 1882 г., в процессе руководства работами прико-
мандированных врачей, он натолкнулся на один факт в
деятельности сердца, который заставил ею как острого
наблюдателя насторожиться и сделать в литературе, как
полагается в этих случаях, предварительную заявку.
Этой предварительной заявке суждено было стать от-
правным пунктом многочисленных исследований как са-
мою Павлова, так впоследствии и ею учеников. Именно
этот первый факт надо считать исходным для ряда тео-
рий советских физиологических школ о трофическом
влиянии нервной системы на органы.
Дело развивалось таким образом. Один из врачей-
практикантов Богоявленский ставил эксперименты по
проверке влияния ландышевой настойки (Convalaria
majalis) на деятельность сердца. При этом обнаружился
один факт, который остался бы совсем незаметным для
обычного исследования, однако Павлов сразу же

обратил на него внимание, и он долгое время не давал
ему покоя. Факт заключался в следующем.
Во время нарастающего отравления животных лан-
дышевой настойкой раздражение блуждающего нерва в
какой-то фазе отравления не давало обычною замедляю-
щею эффекта, но заметно снижало общее кровяное
давление и выравнивало его, если оно было неравно-
мерно1.
Это дало повод Ивану Петровичу, поскольку описан-
ное наблюдение было одиночным, поставить специальную
серию опытов. Вызывая различные состояния жи-
вотного (удушье и т. д.), он затем в решающем экспе-
рименте с перерезкой всех ветвей вагуса, кроме одной —
сердечной, специально воспроизвел условия опыта врача
Богоявленского. Во всех опытах он систематически стал
получать наблюдаемый ранее эффект, а именно, что при
раздражении блуждающего нерва сглаживаются не
только различные случайные неправильные колебания
давления, но и такие большие колебания, как волны
Траубе. Он заключает эти эксперименты таким
выводом:
«Я вывожу из этих опытов, по крайней
мере сколько могу судить сейчас, что в
vagis, кроме замедляющих волокон, нахо-
дятся другие сердечные, резко влияющие
на работу сердца, помимо изменения рит-
ма... Последний факт так глубоко изменял установив-
шиеся воззрения, что вся моя работа потребовала пере-
смотра с самого начала, почему все подробности и
всякие выводы отлагаю до заключения работы. Весь
предмет всею ею полностью удерживаю за собой».8
Эти последние фразы его предварительною сообще-
ния выдают в нем азартного охотника за новыми факта-
ми. Он не только указывает на тот факт, который им
был впервые вскрыт, но, кроме тою, делает строгую
«заявку»: эта область по праву принадлежит мне!
В этом периоде работ И. П. Павлов еще не совсем
отчетливо представлял себе, что значит это интересное
необычное наблюдение, но уже во втором предваритель-
ном сообщении он отчетливо заключает:
8 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 46.

«При обсуждении изложенного материала имеются в
виду две возможности: или действие наших волокон на
работу сердца косвенное, через сосуды сердца, или же
специальное — прямо на сердечную ткань».9
Эти два предварительных сообщения являются как бы
прологом к его основной классической работе, которой
суждено было вписать новую главу в физиологию нерв-
ной системы.
К этому времени у Павлова уже достаточно накопи-
лось работ по физиологии кровообращения. Почти каж-
дая из них давала новый штрих или новое представле-
ние о различных моментах регуляции кровообращения.
Однако все они были общей предпосылкой к решению
вопроса о том, в чем именно конкретно общее регуля-
тивное действие нервной системы проявляет себя на.
сердечной мышце. Короче говоря, какова природа дей-
ствия нервов на сердечные мышцы? Два последних
предварительных сообщения этот вопрос ставили в со-
вершенно конкретной плоскости.
Серафима Васильевна Павлова уже давно поощряла
крайне сосредоточенного и поглощенного новым откры-
тием супруга для написания докторской диссертации.
Однако Павлов по* своему характеру был таким исследо-
вателем, для которого формальные вопросы научной
карьеры, улучшающие жизнь, были чужды. Его друзья
по боткинской лаборатории также не раз обращались к
нему, указывая на то, что пора бы подумать и о доктор-
ской диссертации.
К 1882 г. вопрос этот по фактическому содержанию
его исследовательской работы вполне созрел, и он засел
за диссертацию. К сожалению, ни квартирные условия,
ни тогдашнее состояние семейного бюджета не позво-
ляли ему совсем отдаться этой работе. Поэтому все уси-
лия Серафимы Васильевны были направлены на то,
чтобы максимально обеспечить покой и техническую сто-
рону в те отрезки времени, когда он мог уделять этому
внимание. Так была оформлена его классическая рабо-
та «О центробежных нервах сердца». В ней он свел все
прежние свои эксперименты воедино и значительно рас-
ширил предварительное сообщение, дав подробный
9 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 56.

протокольный материал и огромное количество контроль-
ных опытов, в постановке которых И. П. Павлов обладал
поразительным мастерством.
Дело с этими контрольными экспериментами было
нелегкое. Область шейных и нервных анастомозов между
симпатическим и блуждающими нервами животных
исключительно запутана. Здесь каждый шаг должен
быть обставлен предосторожностями и контрольными
опытами. И. П. Павлов исключает одну возможность за
другой: и возможность вмешательства легочного крово-
обращения, и возможность сосудорасширяющего дей-
ствия, и многое другое, пока, наконец, вся работа не
завершается совершенно четкими выводами.
«1. Деятельностью сердца управляют четыре центро-
бежных нерва: замедляющий, ускоряющий, ослабляющий
и усиливающий».10
Этим первым выводом его классической работы на-
всегда устанавливаются четыре разнородных влияния
нервной системы на работу сердца. Впоследствии Пав-
лов напечатал эту работу в Германии на немецком язы-
ке, отчетливо подчеркивая оригинальность своего иссле-
дования и навсегда закрепляя за собой приоритет в
этой области/
Он указывает, что отдельные случайные наблюдения
о том, что раздражение блуждающих нервов приводило
к усилению или ослаблению эффекта, делались некото-
рыми авторами и раньше. Но они, как правило, припи-
сывались не отдельным нервным образованиям, а рас-
сматривались как модификация действия одних и тех
же волокон блуждающего нерва.
Напротив, И. П. Павлов, получив прекрасную школу
в лаборатории Циона по препаровке и анатомическому
выделению различных нервных стволов, добился в конце
концов того, что точно установил, какие конкретные
нервные стволики оказывают усиливающее влияние на
сердце.
Он всячески варьировал постановку опытов, беря для
этого различных животных — собак, кроликов, кошек, и
в конце концов пришел к убеждению, что у всех живот-
ных можно обнаружить отдельные веточки, обладающие
10 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 142.

только усиливающим действием на работу сердца.
В настоящее время все руководства по физиологии по
праву называют нерв, идущий от звездчатого узла к
сердцу, «нервом Павлова». Это действительно заслуга
русского ума.
Открытие усиливающего нерва возбудило горячий
азарт исследователя И. П. Павлова еще и потому, что
одновременно с ним английский физиолог Гаскелл, исхо-
дя из других соображений и совсем иными путями, об-
наружил подобного же рода явление в действии нервной
системы на сердце. Впоследствии И. П. Павлов не раз
будет отмежевывать свои работы от работ Гаскелла.
Фактически докторская диссертация Павлова была
уже готова. 23 мая 1883 г. он с успехом защищает ее и
получает степень доктора медицины. Одним из его оппо-
нентов был проф. И. Р. Тарханов, который не мог за-
быть демонстративного отказа И. П. Павлова от асси-
стентского места. Неприязнь Тарханова к Павлову чув-
ствовалась в каждом возражении, и все выступление его
было переполнено отдельными придирками. Однако Иван
Петрович с большим достоинством и убедительностью
отверг все замечания оппонента и с честью вышел побе-
дителем в этот ответственный момент своей жизни.
Молодежь, присутствовавшая на защите диссертации и
состоявшая в основном из многочисленных врачей, кото-
рым он помогал при выполнении диссертаций, взволно-
ванно слушала своего любимца и негодовала по адресу
чрезмерно придирчивого оппонента. Пожимая руки Пав-
лову после защиты, они говорили: «Такие придирки
можно объяснить только тем, что он вам завидует».
Возвращаясь после защиты домой с одним из своих
преданных учеников, Д. А. Каменским, он, еще полный
воинственного возбуждения, потрясая в воздухе руками,
громко говорил: «Ну, конечно, он не прав. Он же не по-
нял дела. Нет, ему в самом деле досадно, вот он и при-
дирался». 11
Это был исторический день, который должен войти
яркой датой в историю русской физиологии. В то время
11 Д. А. Каменский. Воспоминания. Архивный материал,
хранится в Музее И. П. Павлова при Отделе физиологии им.
И. П. Павлова Института экспериментальной медицины.

еще ни сам докладчик, ни его оппоненты, ни почитатели
не могли осознать огромнейшего значения, какое это
открытие приобретет в дальнейшем для всех разделов
медицинского мышления. Трофическое действие нервной
системы на органы, нервная дистрофия и распад функ-
ций организма, зарождение патологических комплексов
и болезней — все это, как покажут в дальнейшем много-
численные исследования его учеников,. будет тесно свя-
зано, с открытием усиливающего нерва сердца.
До раннего утра пировала веселая компания друзей,
празднуя этот знаменательный день всеобщего любимца
и друга И. П. Павлова.
На следующий год в заседании 16 мая 1884 г. конфе-
ренция Академии постановила отправить Павлова на
казенный счет на два года за границу. Павлов избрал
отчасти известные ему уже ранее лаборатории двух
крупнейших физиологов Европы — Гейденгайна и Люд-
вига. Он был командирован с группой других, окончив-
ших курс усовершенствования при Академии; в част-
ности, вместе с ним поехал Владимир Михайлович Бех-
терев. Постановление конференции гласит, что молодые
люди отправлены за границу «с сохранением получаемо-
го ими содержания по должности и с выдачей добавоч-
ного содержания из сумм Академии по 1200 руб. каж-
дому с 1 июня тысяча восемьсот восемьдесят четвертого
года».
До поездки за границу И. П. Павлов на все лады
разрабатывает идею об усиливающем действии нерва на
сердце. Он варьирует без конца эксперименты, придавая
им все более и более точный характер, и в конце концов
приходит к выводу, что усиливающий и ослабляющий
нервы составляют часть того общего регуляторного ме-
ханизма, который поддерживает кровяное давление на
постоянном уровне. В своей статье «Блуждающий
нерв как регулятор общего кровяного давления» он
ставит именно эту, звучащую по-новому проблему,
которую можно было бы сформулировать так: при по-
мощи каких механизмов, взятых в их целостном выра-
жении, организм поддерживает свои жизненно важные
константы? Он начинает свою статью со ссылки на
Клод Бернара, который, как он замечает, считал, что
общее кровяное давление принадлежит к таким же по-

стоянным факторам организма, как, например, ею тем-
пература. «И действительно, людвиговской школе фи-
зиология одолжена фактическим доказательством способ-
ности кровеносной системы удерживать норму общего
кровяною давления в случае значительных изменений
количества крови в том или другом смысле, при крово-
пусканиях и трансфузиях. Примыкая к этим работам, я
показал, что и при нормальном ходе жизни давление
упорно сохраняется на известном уровне в продолже-
ние больших промежутков времени и при очень разно-
образных условиях, как обильное питье, сухоядение
и т. д.» 12
Эти высказывания И. П. Павлова отчетливо показы-
вают, что основная принципиальная мысль, которая дви-
гала его исследованиями в физиологии кровообращения,
заключалась не в поисках отдельных изолированных
нервных стволов, а наоборот, открытие усиливающего и
ослабляющею -нервов является лишь естественным след-
ствием разработки его исходной идеи о целостном харак-
тере регулятивных процессов, поддерживающих постоян-
ство кровяного давления. Статья 1883 г. «Блуждающий
нерв как регулятор общего кровяного давления» цели-
ком проникнута этой идеей и делает еще более отчетли-
вым общее стремление Павлова к изучению основных
закономерностей в жизнедеятельности организма.
Он выдвигает здесь идею, которая могла бы в настоя-
щее время быть взята эпиграфом для любой работы,
пытающейся вскрыть причину возникновения гипертони-
ческой болезни; вместе с тем приходится сожалеть, что
современная клиника и физиология мало использовали
основные идеи Павлова в области изучения кровообра-
щения. Весь смысл его точки зрения на механизмы, под-
держивающие постоянный уровень кровяного давления,
сводится к признанию двух взаимно уравновешивающих
механизмов кровообращения — прессорного и депрессор-
ною. Только при наличии автоматического стимулиро-
вания обеих частей этого единого механизма можно
понять тот факт, что, как выражается И. П. Павлов,
«давление упорно сохраняется на известном уровне в
продолжение больших промежутков времени».
12 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 184—
185.

Заканчивая свои исследования роли вагуса в этой
регуляции, он пишет:
«После этого мы вправе заключить, что блуждающие
нервы предохраняют норму давления против значитель-
ных колебаний вверх при трансфузии... Из совокуп-
ности фактов можно с некоторым правом допускать, что
более обычно давление в организме регулируется имен-
но блуждающими нервами, остальной же регуляторный
механизм существует как бы вроде резервного».13
В этих словах выражена идея о том, что при затруд-
ненных условиях организм включает свои регулирующие
аппараты отнюдь не все сразу. Существует наиболее
быстрый и, очевидно, наиболее экономный путь регуля-
ции через блуждающий нерв, и только в случае, если
эта первая «линия обороны» не достигает цели, вклю-
чаются остальные резервы организма. Жаль, что эта
высоко прогрессивная идея Павлова о законах регуля-
ции, высказанная им еще в 1883 г., не нашла в то время
достаточного развития. Только сейчас многие авторы, и
советские и зарубежные, со значительным опозданием
приходят к этим же выводам. В расшифровке гиперто-
нической болезни еще и по сию пору клиника не стала
на этот единственно возможный путь понимания пато-
генеза. При всех объяснениях происхождения гиперто-
нической болезни клиника фиксирует свое внимание
только на одной из сторон целостной регулятивной
системы, сформулированной Павловым, именно на прес-
сорных механизмах. Гипертоническая болезнь рассматри-
вается обычно или как усиление прессорных влияний со
стороны сосудосуживающих нервов, или как результат
сосудосуживающего действия различных гуморальных
веществ непосредственно на сосуды. И в том и в другом
случае клиника имеет в виду только прессорные, т. е.
спастические явления на сосудах и общее воздействие
па них со стороны центральной нервной системы. Мы
видели, что с точки зрения И. П. Павлова эти прессор-
ные механизмы представляют собой только одну сторону
единой регулятивной системы, поддерживающей постоян-
ный уровень кровяного давления. Казалось бы само
собой разумеющимся поставить вопрос, подсказанный
13 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 226—
227.

И. П. Павловым: «Что же происходит с другой стороной
всей регулятивной системы, с аппаратами рас-
слабления кровеносных сосудов и осла-
бления работы сердца?» Иначе, говоря, почему
депрессорные аппараты, так быстро и настойчиво удер-
живающие кровяное давление, по выражению Павлова,
«против значительных колебаний вверх», почему эти де-
прессорные аппараты теряют свою силу у гипертоников?
К сожалению, этот сам по себе ясный вопрос, возни-
кающий из работ И. П. Павлова по кровообращению,
до сих пор не поставлен в какой-либо форме клиникой.
Тем большее удивление вызывает гениальное предвиде-
ние Ивана Петровича Павлова, который, пользуясь своей
исключительно острой наблюдательностью и какой-то
особенной способностью многосторонне охватывать про-
цессы организма, с поразительной отчетливостью форму-
лировал этот закон целостной регуляции кровяного дав-
ления еще в 80-х годах прошлого столетия.
Кроме возможности поглубже ознакомиться с послед-
ними достижениями иностранных лабораторий, поездка
за границу для И. П. Павлова была также второй «про-
бой сил». Если в первую поездку в 1877 г. он уже смог
в лаборатории Гейденгайна доказать справедливость
своей точки зрения на действие атропина на секрецию
поджелудочной железы, то теперь он ехал в Лейпциг
и к Гейденгайну с еще более важными делами. Он вез
с собой открытие усиливающих и ослабляющих нервов
сердца и вместе с тем уже совершенно откристаллизо-
вавшуюся теорию о регулятивном характере антагони-
стических процессов в системе кровообращения.
Кроме того, к лаборатории Людвига в Лейпциге . у
него был еще свой особенный интерес. Дело в том, что
один из учеников Людвига, Удридж, производя экспе-
рименты с различными нервами сердца, не нашел ника-
ких усиливающих эффектов, и это создало основание для
занятия совершенно противоположной позиции лабора-
торией Людвига. Павлов знал это мнение, оно сильно его
раздражало и он искал только удобного случая, чтобы
поставить свои эксперименты с усиливающим нервом в
лаборатории Людвига, как когда-то он блестяще проде-
монстрировал свои опыты в лаборатории Гейденгайна.
Легко понять настроение И. П. Павлова. Он ехал в

Лейпциг не как ученик, а как защитник определенной
идеи, определенного открытия, которому он посвятил
мною труда.
В лаборатории Людвига Павлов взял тему, которая
как бы удовлетворяла обоих —и руководителя, и руко-
водимого. Он изучал влияние блуждающею нерва на
левый желудочек. Замысел этого эксперимента был про-
стой. Если усиливающий нерв влияет только на ампли-
туду сокращений сердца, не влияя на ритм его биения,
то, вероятно, количество крови, выбрасываемое левым
желудочком в каждую систолу, должно увеличиваться.
Используя усовершенствованные приборы, значитель^
но отличающиеся от тех, которые в лаборатории Боткина
с этой же целью использовал доктор Стольников, Пав-
лов пришел к заключению, находящемуся в полном соот-
ветствии с его выводом об усиливающем нерве сердца.
Эти эксперименты в лаборатории Людвига видели все.
Следовательно, Павлов теперь уже в новой, своеобраз-
ной форме, приемлемой в лаборатории Людвига, мог
доказать существование специальных усиливающих нер-
вов. Это была полная победа точки зрения Павлова.
Несколько лет спустя по приезде в Петербург, в статье
об усиливающем нерве, Павлов писал:
«Лейпцигские опыты имели для меня еще специаль-
ную важность и потому, что я получал таким образом
случай воочию убедить профессора Людвига, что ранняя
работа Wooldridge из его лаборатории, пришедшая ско-
рее к отрицательному результату относительно суще-
ствования усиливающего нерва, была просто неудачной
по постановке».14
Итак, лаборатория Людвига признала достоверность
описанных им фактов, и И. П. Павлов вновь торжество-
вал победу..
Но не все одинаково относились к этим результатам
исследования. Один интересный эпизод, происшедший с
И. П. Павловым в 1884 г., особенно остро подчеркнул,
что он имеет довольно сильных оппонентов в своей соб-
ственной среде. Академия Наук объявила конкурс на
премию имени митрополита Макария, в которой обычно
принимали участие ученые разных специальностей. Иван
14 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 259.

Петрович Павлов в это время был в лаборатории Гей-
денгайна в Бреславле. Совершенно правильно расцени-
вая свои работы по иннервации сердца как работы пер-
востепенною значения, он из Бреславля прислал в Ака-
демию Наук следующее заявление о принятии его дела
на конкурс:
«В конференцию императорской Академии Наук.
Представляя при сем ряд моих работ по иннервации
кровеносной системы, именно: 1) «Блуждающий нерв
как регулятор общего кровяного давления» (печатную),
2) «Центробежные нервы сердца» (печатную) и 3) про-
должение предыдущей под тем же заглавием (рукопис-
ное) с относящимися к ним предварительными сообще-
ниями, покорнейше прошу принять их к соисканию пре-
мии преосвященного Макария.
Доцент по кафедре физиологии
при Военно-медицинской академии
доктор медицины Иван Павлов.
1884 года.
Сентября 15-го дня.
Мой адрес: Deutschland, Breslau, Physiologisch. Insti-
tut». 15
Работы Ивана Петровича Павлова были приняты на
конкурс и переданы для рецензии проф. И. Р. Тархано-
ву, Последний чрезвычайно тщательно проработал тру-
ды И. П. Павлова и дал, как это ни странно, отрица-
тельный отзыв, вследствие чего Павлов никакой премии
не получил. Мы видим, что здесь 'отношения между Тар-
хановым и Павловым зашли несколько дальше, чем
простая неприязнь. Они привели Тарханова к игнориро-
ванию крупнейших достижений своего, соотечественника.
Если внимательно присмотреться к тому, что писал Тар-
ханов по поводу работы Павлова, то бросается в глаза
одно неприятное обстоятельство. Сопоставляя отдельные
исследования И. П. Павлова с работами иностранных
авторов, выполненными также в направлении иннервации
сердца, Тарханов всячески старается выдвинуть послед-
15 Архивный материал. Архив Академии Наук СССР, фонд 2,
опись 1 (1884), № 1.

них и тем самым отказать в законном приоритете своему
сослуживцу по Военно-медицинской академии И. П. Пав-
лову. Так, например, касаясь открытия И. П. Павловым
специальных усиливающих нервов сердца, он указывает,
что «в августовской книжке Journal of Physiology,
1882 г., была опубликована статья английского физиоло-
га Гаскелла, в которой описывается подобный же нерв
для сердца черепахи». Не говоря о том, что сам объект
совершенно иной, и принципиально отличается от выс-
ших теплокровных животных, Тарханов делает здесь
явно неблагожелательный выпад по отношению к
И. П. Павлову, так как известно, что Павлов свое пер-
вое предварительное сообщение об усиливающем нерве
опубликовал в сентябре того же года. Совершен-
но очевидно, что мы здесь имеем два исследования, ко-
торые близки по духу друг к другу, но перевес работ
И. П. Павлова, открывшего специальную усиливающую
иннервацию на сердце теплокровных, совершенно
очевиден. Полемизируя с Гаскеллом, И. П. Павлов в
последующих статьях сам указывает, что его открытие
и точка зрения на эти нервы кардинально отличаются
от того, что думает Гаскелл о своих исследованиях по
иннервации сердца черепахи.
В то время как Гаскелл найденным им нервам при-
писывает чисто двигательную функцию, подобно нервам
скелетной мускулатуры, Й. П. Павлов, на основании
многих заключений, приходит к выводу, что открытый
им на собаке нерв является нервом трофическим, т. е. не-
посредственно обеспечивающим мышцу сердца подвозом
питательного материала*. И только в отношении конеч-
ного звена, т. е. в объяснении самой природы дей-
ствия усиливающего нерва на мышцу сердца, И. П. Пав-
лов в то время еще не имел окончательного решения.
Отношение И. П. Павлова к работам Гаскелла хоро-
шо отражено в нижеприводимой сноске, сделанной им к
1-й странице диссертации в 1884 году. Сноска печатается
впервые:
«Прибавление к 3 стр. диссертации.
6) Gaskel в дальнейшем сообщении об иннервации
сердца (The Journal of Physiology, edit, by Foster.
Т. III) говорит, что и в вышецитированной статье

он уже отделяет ритмическую иннервацию от ин-
нервации силы. Но в экстракте (цитированная
статья есть собственно экстракт из читанной в
Обществе статьи) нигде этого прямо не сказано, а по-
следняя фраза его способна внушить как раз обратное.
Надо думать, что такое же впечатление статья произве-
ла и на других авторов (позднейших Gaskel^) по тому
же предмету; по крайней мере Heidenhain (ссылается на
Gaskel^) и Löwit (статьи обоих цитированы выше) не
упоминают ни одним словом о выводе GaskePn относи-
тельно двух различных иннервации, как ни естественно
было бы им говорить об этом, если бы они действитель-
но видели этот вывод в статьях.
Вероятно, опубликованный экстракт не вполне точно
передал заключение статьи Gaskel^, читанной в Обще-
стве. Моя диссертация написана ранее, чем я познако-
мился с разъясняющим экстракт сообщением».
Несмотря на совершенно очевидное различие фактиче-
ских материалов у Павлова и у Гаскелла, Тарханов, не
входя в эти тонкости, считал эксперименты Павлова
простым повторением... История физиологии установила
потом истину и навсегда оставила за Павловым ею от-
крытие специфически трофического действия некоторых
симпатических нервов на мышцы сердца. Однако в то
время И. П. Павлову в премии было отказано.
Как всегда бывает при крупных открытиях, они дол-
жны завоевать себе признание, и здесь очень часто про-
исходит то, что хорошо и остроумно характеризовал
Климент Аркадьевич Тимирязев. Он говорил в свое вре-
мя, что наиболее типичным отношением ко всякому от-
крытию является то, что его вначале встречают отрица-
нием, ею не признают. Но как только действительное
открытие начинает настойчиво проходить в жизнь и
становится общепризнанным, так те же люди начинают
говорить, что это уже давно было известно...
По приезде из-за границы Павлов написал свою
основную работу по усиливающему нерву сердца, в ко-
торой установил строгий водораздел между своими и
близкими к ним исследованиями других авторов. Осо-
бенно большое внимание уделено исследованиям Га-
скелла.

Факсимиле первой страницы из диссертации И. П. Павлова с до
устанавливает открытый им усиливающий

полнительной рукописной сноской самого Павлова. И. П. Павлов
нерв по отношению к данным Гаскелла

Ниже приводится содержание первых двух страниц
впервые публикуемого рукописного текста продолже-
ния диссертации И. П. Павлова.
ЦЕНТРОБЕЖНЫЕ НЕРВЫ СЕРДЦА
Доц. физиологии Военно-медицинской
академии д-ра И. П. Павлова
(из клинической лаборатории проф. С. П. Боткина)
Статья вторая*
В моей диссертации я сообщил факты, которые при-
вели меня к заключению о существовании двух новых
центробежных нервов сердца: ослабляющего и усили-
вающего. Отравив собаку тинктурой ландыша, я видел,
что шейный п. vago sympathicus, освобожденный от всех
разветвлений кроме сердечных, при раздражении его пе-
риферического конца, не имея вовсе влияния на ритм
сердцебиений, понижал давление. С другой сто-
роны, одна из определенных сердечных ветвей п. vagus
постоянно повышала давление, на ритм дей-
ствуя только непостоянно и в разных опытах различно.
Таким образом, двоякое действие нервов на силу сокра-
щения (всякое другое значение этих изменений давления
было экспериментально исключено) являлось или фарма-
кологически или анатомически обособленным от нервно-
го действия на ритм.
Но изучение такого важною и новою предмета при-
веденными опытами только начиналось; необходимы
были дальнейшие исследования и прилагаемая статья
содержит новые данные, полученные нами со времени
опубликования диссертации. ** Эти данные относятся
главным образом к дальнейшей характеристике усили-
вающих нервов и вопросу об их ходе по направлению к
центральной нервной системе.
Считаю необходимым начать с рисунка сердечных
ветвей n. vagus и указания их функций.
* Ом. мою диссертацию «Центробежные нервы сердца».
С.-Петербург. 1883.
** Опыт этот сообщен был в нескольких заседаниях Общ.
естеств. пр. С.-Петерб. унив. прошлой зимой.

Объяснение рисунка. Сердечное разветвление п. va-
gus собаки на правой стороне: 1 — n. vago sympathicus,
2 — n. laryngens inferior, 3 — ganglion cervicale inferius,
4 — Vienssenii, 5 — ganglyon stellatum, 6 — rami cardiaci
externi superior et inferior, 7 — r. cartiiaci internus
superior, 8 — r. cardiacus principales и 9 — r. cardiaci
interni inferiores.
Относительно вариаций отсылаю к моей диссертации,
стр. 22 и 23. Прилагательное «главная» употребляю в
анатомическом...
В последние годы своей работы в боткинской лабо-
ратории, накануне его избрания профессором, И. П. Пав-
лов вновь возвращается к прежним экспериментам с
секреторными нервами поджелудочной железы. Он ни на
минуту не упускает из поля зрения этот участок работы,
который имеет столь же важное значение, как и физио-
логическая характеристика усиливающею нерва сердца.
Можно сказать даже больше: проблема нервной регуля-
ции пищеварительного процесса форменным образом
гипнотизирует внимание Ивана Петровича и он с удиви-
тельной настойчивостью, как мы видели, возвращается
несколько раз к этой проблеме. Ею интерес к пищева-
рению обоснован глубокими биологическими соображе-
ниями. Он считает, что прием пищи и обмен веществ
есть то центральное в организме, что делает последний
узловым пунктом в непрерывных превращениях мате-
риального мира. Это убеждение с особенной четкостью
выражено в его речи, произнесенной им по поводу полу-
чения Нобелевской премии:
«Недаром над всеми явлениями человеческой жизни
господствует забота о насущном хлебе. Он представляет
ту древнейшую связь, которая соединяет все живые су-
щества, в том числе и человека, со всей остальной окру-
жающей их природой. Пища, которая попадает в орга-
низм и здесь изменяется, распадается, вступает в новые
комбинации и вновь распадается, олицетворяет собою
жизненный процесс во всем его объеме, от элементар-
нейших физических свойств организма, как закон тяго-
тения, инерции и т. п., вплоть до высочайших проявле-
ний человеческой натуры. Точное знание судьбы пищи
в организме должно составить предмет идеальной физио-
логии, физиологии будущего. Теперешняя же физиология

Факсимиле двух первых страниц рукописи И. П. Павлова, пред
(рукопись находится в

ставленной в 1884 г. на соискание премии митрополита Макария
Архиве Академии Наук )

занимается лишь непрерывным собиранием материала
для достижения этой далекой цели».16
Не могла не оказать влияния на Павлова также и та
крайняя неприступность и таинственность, которой были
окутаны нервные соотношения поджелудочной железы.
Известно, что еще Гейденгайн, с таким мастерством из-
учавший физиологию пищеварения, именно, его нервную
регуляцию, с чувством некоторого смущения отступил
перед поджелудочной железой. Как раз в те годы, когда
Павлов публиковал свои первые исследования по иннер-
вации поджелудочной железы совместно с Афанасьевым,
Гейденгайн писал об этой же железе:
«Ни крайняя осторожность, ни большая опытность не
могут победить невероятной чувствительности органа,
который слишком часто только по совершении операции
прекращает свою деятельность на долгое время и не
возвращается к ней, несмотря на применение действи-
тельнейших отделительных условий. ...Я должен, по край-
ней мере, открыто признать, что я еще ни разу не пред-
принимал такою рода опыта, который был бы так богат
собачьими жертвами и так беден соответственными им
результатами».17
Азартной натуре Ивана Петровича вероятно очень
импонировал этот трудно разрешимый вопрос, и поэтому,
приехав из-за границы, он изобретает новый метод, ко-
торый должен, наконец, вскрыть эту так трудно поддаю-
щуюся разрешению тайну.
Метод заключался в предварительной дегенерации
блуждающею нерва. Расчет был вполне определенным.
Если раздражение блуждающею нерва в натуральном
составе его волокон не дает возможности выявить пря-
мое секреторное влияние этих нервов, то очевидно что-то
мешает этому. Трудно допустить, чтобы в таком мощном
нервном стволе, как блуждающий нерв, все нервные во-
локна были однородны. Вероятно, при раздражении этого
нервною ствола возбуждаются всякою рода волокна — и
сосудистые, и отделительные, а весьма вероятно также и
задерживающие секрецию. Следовательно, надо было
употребить такой способ, который позволил бы ввести
16 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 448.
17 Там же, стр. 229.

некоторую диссоциацию между действием этих разно-
родных волокон. В качестве такого приема разделения
И. П. Павлов избрал метод дегенерации. Он исходил из
предположения, что разные по характеру волокна блуж-
дающего нерва должны непременно дегенерировать в
различные сроки и, следовательно, раздражая электриче-
ским током заблаговременно перерезанный блуждающий
нерв в различные стадии его дегенерации,
можно было надеяться на изолированное раздражение
так страстно отыскиваемых секреторных нервов.
Успех эксперимента превзошел все ожидания. Раз-
дражение дало совершенно отчетливый секреторный
эффект с подъемом секреции от 0 до 47 капель. Это ли
не блестящий успех в раскрытии того, что не удавалось
вскрыть даже всемирно известным ученым!
Публикуя предварительное сообщение об этих успеш-
ных экспериментах, Павлов заключает работу следующей
фразой:
«Ободренный первым успехом, я с тем большим рве-
нием берусь сейчас же за иннервацию других пищева-
рительных желез, а посему и всю эту область пока удер-
живаю для собственного исследования». 18
Здесь попрежнему виден азартный исследователь
И. П. Павлов, и, пожалуй, эта фраза в самом деле яв-
ляется показателем поворота в его последующей научно-
исследовательской деятельности.
С этого момента он неотступно занимается нервной
регуляцией пищеварительных процессов,' пока на рубеже
XX в. эта огромная область, заново разработанная им,
не приведет его к самой вершине человеческого знания,
к изучению высшей нервной деятельности.
Шаг за шагом продолжает И. П. Павлов закрывать
«белые пятна» физиологии. Чем объяснить, что раньше
не удавалось вскрыть наличие секреторных нервов для
поджелудочной железы? И. П. Павлов отвечает на этот
вопрос вполне определенно: традициями физиологии се-
креции, установленными до этого на примере слюнной
железы. Здесь слишком было все просто: выделил се-
креторный нерв, пораздражал электрическим током, и
18 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 228.

немедленно появляется секреция. Так же легко рассчиты-
вали получить секрецию и на поджелудочной железе.
Однако эта железа оказалась иной по своему отношению
к нервам. Не учтена была еще не ясная в то время эво-
люционная закономерность, регулирующая быстроту
секреции в зависимости от способа питания данного
животного и от положения железы. Одни из них нахо-
дятся под действием внешних раздражений и должны
реагировать быстро (слюнные железы), другие, наобо-
рот, находятся глубоко в организме и должны секрети-
ровать в других темпах.
Путем длинного ряда контрольных экспериментов
Павлов приходит к мнению, что фактически никогда не
принималось во внимание неизбежное при раздражениях
нервов сужение сосудов и анемизация пищеварительных
желез. Именно этому моменту Павлов приписывает ре-
шающее влияние и ставит это в противовес работе тех
железистых аппаратов, которые лежат поверхностно:
потовые железы, слюнные железы и т. д. Свою классиче-
скую работу об иннервации, он заканчивает таким выра-
жением:
«Едва ли будет излишнею смелостью с нашей сторо-
ны, если мы предположим, что неудача исследования
иннервации других пищеварительных желез могла иметь
свое основание именно в отсутствии у авторов идеи о
вредном действии анемии на секреторную деятельность
и что и здесь опыт, раз будет иметься в виду это дей-
ствие, увенчается-таки, наконец, успехом». 19
С этого момента Павлов начинает серию многочис-
ленных исследований, главная цель которых — охаракте-
ризовать нервную регуляцию секреторного процесса у
самых разнообразных желез. В первую очередь его вни-
мание направлено на вскрытие роли нервной системы в
секреции желудочного сока. Он справедливо указывает,
что в этом вопросе издавна существует странное расхож-
дение взглядов между медициной и физиологией. В то
время как первая давно уже ввела у себя специальную
нозологическую единицу «неврозы желудка», физиология
не имеет никаких точных сведений относительно нерв-
ной регуляции работы этого органа. Верный своим сим-
19 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 254.

патиям к огромному жизненному эксперименту, с кото-
рым нас знакомит медицина, Павлов и здесь отдает
предпочтение наблюдениям врачей, указывая: «наши
опыты решают этот давний спор в пользу медицины».
Эксперименты с выявлением иннервации желудочных
желез, проделанные им совместно с сотрудницей Шумо-
вой-Симоновской, представляют собой вершину экспери-
ментаторскою остроумия. Они поражают своей неотрази-
мой убедительностью и свидетельствуют об уменьи
И. П. Павлова держать в поле зрения всю совокупность
жизненных явлений, протекающих в целостном орга-
низме. Каждый вдумчивый экспериментатор должен
охватывать своим воображением тысячи разрозненных
структур и процессов организма, чтобы в нужный мо-
мент сделать решающий ход, создать небывалую комби-
нацию их. В эксперименте побеждает в конце концов
тот, кто шире охватывает многочисленные процессы
организма, и, следовательно, тот, кто имеет возможность
осуществить идею исследования большим количеством
экспериментальных комбинаций.
Вопрос о наличии специальных желудочных нервов,
направляющих желудочную секрецию, был решен при
помощи знаменитого опыта «мнимого кормления». Живот-
ному делали следующую операцию. На шее прорезали
пищевод и оба конца его выводили наружу и вшивали
в кожные раны. Очень быстро эти концы приживали, и у
животного на шее оказывалось два хронических отвер-
стия, соединенных с верхней и нижней частями пищевода.
Благодаря такой операции всякая порция пищи, разже-
ванная и проглоченная собакой, пройдя глотку, сейчас
же выпадала наружу через верхнее отверстие пищевода,
а желудок оставался пустым. Такая собака может есть
часами, однако ее желудок не получает ни одного грам-
ма пищи. Если теперь дополнительно у той же собаки
соперировать обычную фистулу желудка, то можно на-
блюдать такое явление, которое никогда никому не при-
ходилось видеть.
Несмотря на то, что пища не попадает в желудок и,
следовательно, никакого непосредственного
действия на желудочные железы не оказывает, тем
не менее в желудочные фистулы в большом количестве
выливается желудочный сок. Чем больше «мнимого

корма» разжевывает и проглатывает собака, тем больше
выделяется желудочного сока из фистулы. Странное
явление, которое совершенно не соответствовало всему
тому, что было раньше известно из физиологии.
Какие механизмы способствуют в данном случае от-
делению желудочного сока? Павлов стремится немедлен-
но же ответить на этот вопрос. Уже самый факт доста-
точно быстрого отделения сока после начала кормления
заставляет думать, что это отделение происходит под
влиянием нервной системы. Однако этого мало, нужно
прямое доказательство, и Павлов в эксперименте дает
это прямое доказательство. Он перерезает оба блуждаю-
щих нерва, и теперь уже никакое мнимое кормление не
приводит к отделению желудочного сока. Вывод вполне
ясен. Павлов его делает с совершенной отчетливостью.
«Отделение желудочных желез также возбуждается
из центральной нервной системы при посредстве особых,
отделительных нервов, как отделение слюны и поджелу-
дочной железы».20
Несмотря на совершенно очевидные результаты, кото-
рые вскоре же были опубликованы, иностранный меди-
цинский мир не так быстро смог усвоить эти новые для
физиологии процессы. Это заставляет И. П. Павлова уже
десять лет спустя заявить Обществу русских врачей, что
«аппетитный сок там никак не может завоевать себе
права гражданства».21
Как увидим ниже, причина этого непонимания лежа-
ла в той принципиально новой закономерности, которая
была вскрыта И. П. Павловым в факте выделения желу-
дочного сока на отдаленные стимулы.
Экспериментами с мнимым кормлением Павлов окон-
чательно переключается на физиологию пищеварения и
затем много лет не изменяет этому делу.
Надо понять азарт экспериментатора, который вдруг
нащупывает решающую нить успеха, и станет ясным,
почему Павлов в этот критический период своей научной
деятельности навсегда порывает с проблемой кровообра-
щения.
Он увидел пред собой огромные перспективы и по-
лучил в руки ключ, при помощи которого может рас-
20 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 272.
21 Там же, стр. 592.

крывать один за другим замки которые так долго скры-
вали от человечества тайны целостной деятельности
организма. Этот ключ заключается в том, что все про-
деланное до И. П. Павлова в области так называемых
острых экспериментов должно быть подвергнуто извест-
ной доле здоровою скепсиса. Вступив на путь изучения
явлений организма в условиях, максимально близких к
натуральным, И. П. Павлов своим гениальным чутьем
увидел необъятные просторы, в которых он сможет
проявить в дальнейшем свое экспериментаторское
остроумие.
Заключая свою работу с мнимым кормлением, он
пишет:
«Делается очевидным, что привычная,
традиционная обстановка физиологиче-
ского экспериментирования на живот-
ном, так или иначе отравленном и свеже-
и сложно-оперированном, заключает в
себе серьезную и, что особенно важно,
недостаточно сознаваемую физиологами
опасность; многие физиологические яв-
ления могут при этом совершенно исчез-
нуть для глаз наблюдателя или предста-
виться в крайне искаженном виде».22
Итак, путь найден, вдали видна четкая перспектива,
нужно пройти через преодоление недостатков всею
прошлою опыта и тем самым утвердить еще глубже и
прочнее идею изучения целостного организма в макси-
мально естественных условиях.
22 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 274.

Глава VI
ВЫБОРЫ НА КАФЕДРУ ФИЗИОЛОГИИ
И В ИНСТИТУТ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ
МЕДИЦИНЫ
(1890—1891 гг.)
На рубеже 90-х годов прошлого столетия в жизни
И. П. Павлова как научного исследователя произошли
резкие перемены. Нужда, бесквартирье и материальная
неоснащенность лабораторных работ перестают его му-
чить в той мере, как это было в боткинский период. Он
утверждается профессорам, и это несколько исправляет
его положение. Как пишет в своих воспоминаниях Сера-
фима Васильевна Павлова, «счастье, как и несчастье, не
приходит одно». В 1890 г. И. П. Павлов сразу получает
несколько предложений на заведывание кафедрой.
Прежде всего ректор Томского университета Флорин
ский приглашает его на кафедру физиологии Томского
университета. Это место нравилось Ивану Петровичу. Он
уже готовился к сборам, впереди видна была перспекти-
ва самостоятельного развертывания большого универси-
тетского дела. Однако на пути возникли неожиданные
препятствия. Тогдашний министр просвещения Делянов,
отстранив И. П. Павлова, утвердил туда профессором
весьма заурядного физиолога В. Н. Великого, того са-
мого, с которым И. П. Павлов выполнил свою первую
студенческую работу по анатомическим изысканиям
ускоряющих нервов сердца.
Павлову пришлось подавить в себе горечь незаслужен-
ной обиды. На сцену выходит перспектива работать в ка-
честве заведующего кафедрой фармакологии в Варшав-

ском университете. Там он также избирается единоглас-
но. Но здесь дело осложняется крайне отрицательной
позицией Серафимы Васильевны. Она категорически за-
протестовала против избрания на кафедру, в Варшаву
потому, что там был бывший ученик Ивана Петровича.
«Как ты можешь? Тумас, твой ученик,— профессором
физиологии, а ты к нему поедешь! Никогда. Будем голо-
дать, а не поедем». 1
Кроме того, в это время Иван Петрович имел уже не-
которую гарантию избрания профессором фармакологии
в Военно-медицинской академии и поэтому он задержал-
ся ic ответом Варшавскому университету.
В результате он получает телеграмму: «Вы были из-
браны фармакологом. За вашим отказом единогласно
избран Никольский. Тумас».2
В дальнейшем события развертываются в весьма вы-
годную для И. П. Павлова сторону. Профессор Военно-
медицинской академии Баталии представляет конферен-
ции академии И. П. Павлова в качестве кандидата на
должность заведующего кафедрой фармакологии. Боль-
шинство участников конференции присоединяется к это-
му предложению, и, казалось, дело должно было сразу
же закончиться избранием Ивана Петровича. Однако не-
ожиданно создается серьезное осложнение, которое на-
долго затягивает утверждение. Профессор химии Военно-
медицинской академии Соколов подал в конференцию
академии протест по поводу якобы неправильного избра-
ния И. П. Павлова профессорам на кафедру фармаколо-
гии. Соколов нашел ряд формальных придирок, по кото-
рым с его точки зрения физиолог не должен быть изби-
раем профессором на кафедру фармакологии. Поднялось
целое дело, понадобились выступления и заверения
компетентных людей, чтобы отвести это возражение.
Начальник Академии тайный советник Быков обра-
тился к конференции с предложением высказаться по
этому вопросу. На этот раз защитниками Павлова высту-
пили профессора Манассеин, Пашутин и Тарханов. По-
следний еще совсем недавно, как мы видели, был весьма
скептического мнения о работах И. П. Павлова.
Проф. Тарханов указал на то, что мнение Соколова и
1 Воспоминания Д. А. Каменского. Личное сообщение автору.
2 Архивный материал. Архив АН СССР. Дело И. П. Павлова.

его протест ошибочны. По мнению Тарханова, кандидат
на кафедру фармакологии И. П. Павлов «произвел лично
несколько работ, имеющих высокий фармакологический
интерес, и, кроме того, под его непосредственным руко-
водством произведено 14 напечатанных в виде диссерта-
ции работ, относящихся прямо к области фармакологии
и вышедших из химической лаборатории покойного про-
фессора С. П. Боткина».3 Проф. И. Р. Тарханов замеча-
ет при этом, что «попытка умалить роль Павлова как
руководителя фармакологических работ представляется
столь же неудачной, как и неверной, и явно вытекает из
крупного недоразумения, а именно.- решительно каждый
шаг фармакологического исследования основан на физио-
логическом опыте; особенных фармакологических опытов
или методов исследования не существует, фармакология
есть лишь прикладная наука, пользующаяся всецело и
исключительно только физиологическим экспериментом».
Такая мотивировка -целиком совпадала с настроением,
существовавшим в то время в среде физиологов. Фарма-
кология как наука о действии лекарственных веществ
неизбежно оперировала методами и данными физиологии.
На это, в частности, указывает самый факт руководства
И. П. Павловым фармакологической лабораторией у Бот-
кина.
Аргументы защитников И. П. Павлова одержали
верх, и он был избран всеми голосами конференции, за
исключением проф. Соколова, который так и остался при
своем мнении.
Мечта И. П. Павлова оказалась осуществленной. Он
стал экстра-ординарным профессором той академии, в
которой получил образование. Теперь перед ним откры-
валась широкая возможность вести научно-исследова-
тельскую работу в том направлении, какое соответство-
вало его общим исследовательским установкам. Кроме
того, положение экстра-ординарного профессора было,
конечно, куда лучше в материальном отношении, чем
положение приват-доцента, зарабатывающего средства
к жизни лекциями на фельдшерских курсах...
Становясь фармакологом, сам Иван Петрович лично
также держался убеждения, что фармакология представ-
3 Из Протокола заседания конференции Военно-медицинской
академии от 7 мая 1890 г.

ляет собою науку, целиком базирующуюся на методах
физиологического исследования. Уже много лет спустя,
когда в 1924 г. умер заведующий отделом фармакологии
Института экспериментальной медицины крупнейший рус-
ский фармаколог Н. П. Кравков, И. П. Павлов рекомен-
довал на это место своего старейшего ученика физиоло-
га В. В. Савича. Мотивы, по которым И. П. Павлов счи-
тал достаточным и необходимым поручить заведывание
этим отделом именно физиологу, представляют собой
особенный интерес, поскольку они характеризуют общее
настроение И. П. Павлова.
Ниже я привожу этот редкий документ полностью.
«Мнение проф. И. П. Павлова относительно
замещения должности заведующего фармакологическим
отделом Института экспериментальной медицины
Экспериментальная патология и фармакология пред-
ставляют естественные части физиологии животного ор-
ганизма. Они занимаются также изучением деятельности
всего организма с прибавком, что экспериментальная па-
тология изучает его, когда разрушающие влияния разно-
го рода отклоняют ее от нормы, а фармакология ведет
то же изучение, когда специальные химические агенты
вводятся в животный организм и так или иначе изменя-
ют его нормальную или патологическую деятельность.
Теоретически таким образом расширяется программа изу-
чения деятельности организма ©о всем ее реальном объ-
еме, а практически ведется борьба с болезнетворными
влияниями на организм, и достигается в большей или
меньшей мере победа над ними. Из этого ясно, что пред-
варительная подготовка научных работников по этим
дисциплинам должна быть чисто физиологическая: то же
полное методическое вооружение и та же привычка го-
ловы анализировать жизненные явления во всей их слож-
ной связи. Только основательная физиологическая школа
может обеспечить инициативность, глубину и плодотвор-
ность работы в этих областях. Для физиолога, делающе-
гося экспериментальным патологом или фармакологом,
требуется только относительно легкая работа ознакомле-
ния с частным материалом этих молодых отраслей экспе-
риментальной медицины.— Это рассуждение вполне

подтверждается фактами из нашей истории этих отрас-
лей. Лучший русский патолог бесспорно был Пашутин,
а фармаколог — Кравков, оба перешедшие на эти специ-
альности с физиологии.
Приведенное положение, едва ли подлежащее оспари-
ванию, и должно сделаться руководящим при выборе за-
ведующего фармакологическим отделом Института.
Я рекомендую на это место Владимира Васильевича
Савича. Он уже более двадцати лет энергично работает
в области физиологии, вполне владеет разнообразной фи-
зиологической методикой, исполнил очень большое число
самостоятельных научных исследований, часто высокой
ценности, и хорошо знаком по личным опытам с физио-
логией желез внутренней секреции. Занимаясь главным
образом физиологией, он по должности профессора фар-
макологии в Ветеринарном институте освоился и с фар-
макологическим материалом.— Непрерывно продолжаю-
щаяся деятельность его в области физиологии ярко сви-
детельствует о силе его ума и о неугасающем интересе
к решению научных задач.— Все эти данные представля-
ют полную гарантию, что столь теоретически и практи-
чески важное изучение (получение) продуктов деятельно-
сти желез внутренней секреции, на чем, так неожиданно,
к великому горю русской науки, оборвалась выдающаяся
работа Николая Павловича Кравкова, будет с успехом
продолжено В. В. Савичем, имеющим давний личный
интерес, как сказано выше, и в этой области.
С своей стороны молодые сотрудники Н. П. Кравко-
ва, оставаясь в лаборатории фармакологического отдела
и внося в работу все то, что заимствовали от указаний и
предначертаний Н. П. Кравкова, найдут серьезную заме-
ну его в лице В. В. Савича и таким образом вместе наи-
более верно обеспечат достижение ближайшей и дальней-
шей цели отдела.
7 июля 1924 г.
Проф. Ив. Павлов».
Именно с таким настроением Иван Петрович при-
ступал к заведыванию кафедрой фармакологии Военно-
медицинской академии. Как вспоминает потом его ученик
Д. А. Каменский, Иван Петрович блестяще наладил дело
кафедры и подготовил целую плеяду прекрасно владею-
щих методами физиологии фармакологов. Однако долго

Факсимиле одной из страниц письма И. П. Павлова в дирекцию
Института экспериментальной медицины по поводу замещения
места заведующего Отделом фармакологии. Полное содержание
письма приведено в тексте

ему заведывать этой кафедрой не пришлось. После ухода
Тарханова в 1895 г. он занял его кафедру и с этого вре-
мени уже до 1924 г. оставался профессором физиологии.
Пребывание в Академии в качестве равноправного
члена профессорской коллегии было для И. П. Павлова
полно и радостей и волнений. Его неподкупная честность
и непоколебимая прямолинейность в делах морали и лич-
ного достоинства создавали ему в жизни много шерохо-
ватостей и затруднений, которые, конечно, неизбежно
приводили к борьбе, к стычкам. Естественно, что эти
стычки поддерживали у И. П. Павлова постоянное воин-
ственное настроение.
В начале 90-х годов в жизни Академии произошло
одно событие, которое на много лет определило общую
моральную атмосферу профессорской среды. Так как в
этом событии Иван Петрович принимал самое деятель-
ное участие, необходимо охарактеризовать его подробно.
Поскольку Военно-медицинская академия находилась
в ведении военного министра, то, по существовавшей
традиции, начальником ее всегда назначался какой-либо
кандидат военного министра; в частности, так был на-
значен тайный советник Быков, принявший деятельное
участие в избрании И. П. Павлова на кафедру фарма-
кологии. Именно он составлял весьма благоприятные для
И. П. Павлова информации военному министру о ходе
всего дела с избранием. Однако в начале 90-х годов
Военное министерство ввело некоторую льготу, которая
обещала быть весьма прогрессивной для жизни Акаде-
мии. Было разрешено конференции Академии избирать
начальником Академии кого-либо из своей профессорской
коллегии. Все восприняли это решение военного министра
как новую эру в жизни Академии, полную благодатных
перспектив. В самом деле, уж кто как не свой товарищ-
профессор мог бы вести дело так, чтобы это соответство-
вало интересам науки и преподавания...
Жизнь показала обратное. Конференция избрала на-
чальником Академии проф. Пашутина, занимавшего ка-
федру общей патологии. До этого момента Пашутин был
прекрасным товарищем, деликатным и отзывчивым ко
всему тому, что характеризовало интересы профессоров.
Однако сразу же после избрания его начальникам Ака-
демии он резко изменился, стал жестким, холодным и

крайне императивным начальником. Фактически он повел
дело управления Академией таким образом, что вместо
ожидаемой всеобщей договоренности получилось нечто
похожее на самоуправство.
Вспоминая много лет спустя это событие в жизни
Академии, создавшее ему так много -мелочных .неприят-
ностей. Иван Петрович пишет:
«...Экстренное горе, продолжавшееся, однако, целых
10 лет, причиняло только боевое положение, созданное
в Медицинской академии ее покойным начальником».4
Это «экстренное горе» в самом деле принесло с собой
для профессоров Академии много неприятностей, кото-
рых они никогда не испытывали раньше.
Пашутин вел себя в Академии как сатрап, не счи-
таясь с мнением бывших товарищей, и очень часто его
поведение лишено было самой элементарной честности.
Конечно, Ивану Петровичу как горячему, принципиаль-
ному человеку, совершенно не терпящему никакого при-
неволивания, такая форма управления Академией была
не по душе. Он выступил в оппозиции Пашутину и вско-
ре стал лидером оппозиционных настроений, что привело
к длительным, враждебным отношениям с Пашутиным.
Последний, пользуясь своим положением, не замедлил
воздействовать на И. П. Павлова различными способами,
вплоть до лишения жизненных и материальных благ...
Наст,роение И. П. Павлова в этот период xqpouio ха-
рактеризуется известным фактом: он тщательно изучал
и всегда носил с собой... устав Академии, чтобы быть
всегда готовым ко всяким неприятностям со стороны ее
начальника. Недовольство управлением Пашутина достиг-
ло своего апогея в тот момент, когда он уволил четырех
весьма уважаемых профессоров. Дело с увольнением воз-
никло таким образом. По уставу Академии, профессора
имели определенный qpoK выслуги лет, после чего их
обычно конференция Академии оставляла еще на три
года. В данном случае по отношению к весьма заслужен-
ным профессорам Мержеевскому, Батурину, Доброволь-
скому и Иностранцеву Пашутин решил поступить иначе,
поскольку они не однажды в явной форме высказывали
4 И. П. Павлов. Автобиография. Полное собрание трудов,
т. V, 1949, стр. 373.

недовольство его управлением. Все четыре профессора
были уволены по указанным выше формальным мотивам.
Это лицеприятное нарушение существующих традиций
вызвало всеобщее возмущение, и И. П. Павлов возглавил
этот протест.
Здесь произошел эпизод, который весьма хорошо ха-
рактеризует атмосферу, существовавшую в то время в
Академии. Чтобы собрать протестующих и выступить
единым фронтом, Иван Петрович Павлов назначил встре-
чу профессоров Военно-медицинской академии в Петер-
бургском докторском клубе. На эту встречу большая
часть профессоров дала свои подписи. Однако, когда
профессор Пашутин, узнав об организации этой встречи,
дал понять, что он не оставит без «внимания» протестан-
тов, большая часть профессоров немедленно стала сни-
мать свои подписи на участие в предполагавшемся со-
брании... Иван Петрович долго упрекал и ругал мало-
душных, но тем не менее протест не удался. В течение
многих лет, до конца своей жизни, И. П. Павлов с него-
дованием рассказывал об этом эпизоде. Не имея, таким
образом, коллегиальной поддержки, Иван Петрович тем
не менее лично на всех конференциях Академии откры-
то выступал против самоуправства Пашутина. Правда,
для нею эти выступления не прошли даром — из-за них
он испытал некоторые лишения в личной жизни. Так,
например, Пашутин необычно долго задерживал его
перевод из экстраординарных профессоров в ординар-
ные и обошел И. П. Павлова с квартирой, на которую
тот имел законное право. Тем более принципиальным
выглядит в этом случае поведение Ивана Петровича.
Этот эпизод, отражая общую моральную атмосферу
Военно-медицинской академии 90-х годов, вместе с тем
отчетливо характеризует и личность Ивана Петровича
Павлова, всегда свободолюбивого, всегда принципиаль-
ного и никогда не смирявшегося перед грубой силой.
Несмотря на эти враждебные отношения с начальни-
ком Академии, работа кафедры страдала мало. Она
жила своей жизнью. К Ивану Петровичу стали обра-
щаться десятки диссертантов и докторантов, и он широ-
ко развивал возникшие у него еще до профессуры идеи
о регулятивных свойствах нервной системы в процессах
пищеварения.

На рубеже 90-х годов в жизни Ивана Петровича
произошло еще одно событие, которое коренным
образом повлияло на всю его дальнейшую научную дея-
тельность.
В 1890 г. в Петербурге был организован Институт
экспериментальной медицины, попечителем которого был
назначен придворный меценат — принц Ольденбургский.
По тому времени это было событие огромного значения.
В России появился центр, вокруг которого предпола-
галось объединить все научные силы для развития
медицинской мысли.
Сам Ольденбургский, слывший в то время покрови-
телем медицинских наук, был очень своеобразным чело-
веком; его взгляды, на развитие медицины были прими-
тивны и суеверны, но тем не менее он стремился прово-
дить их в жизнь. Очень хорошо характеризуют «понима-
ние» им предмета медицины два эпизода, из которых
первый освещает также и отношение Ивана Петровича
к придворным кругам. Уже после того, как Иван Петро-
вич стал действительным членом Института эксперимен-
тальной медицины и заведывал лабораторией, Ольден-
бургский не раз приглашал его к себе для всякого рода
научных консультаций. Однажды зайдя в лабораторию
к Ивану Петровичу, он стал его уговаривать пойти к не-
му вечером во дворец на специальный спиритический
сеанс. Он с восторгом рассказывал о том, что приехал
совершенно исключительный спирит, который показыва-
ет прямо-таки чудеса прорицания. При этом Ольденбург-
ский иронически добавил: «Это, наконец, заставит вас
уверовать в жизнь духов...» Надо знать озорной харак-
тер Ивана Петровича, чтобы понять его реакцию на это
предложение. Он долго возражал Ольденбургскому, на-
зывая все эти спиритические сеансы сплошным шарла-
танством, и, в конце концов, согласился пойти, пообещав
уличить этого нового проходимца.
Рассказывая об этом эпизоде, Павлов говорил:
«Когда мне представили этого человека,— он сразу же
стал крутиться около меня и стал венчать меня самы-
ми высокопарными эпитетами. Он стал именовать меня
гением, всемирной известностью и тому подобными эпи-
тетами...
Ольденбургский немедленно шепнул мне на ухо:

— Вот видите, вы не верили в его силу прорицания.
Он сразу же узнал, кто вы такой есть».
На это Иван Петрович весьма резонно ответил:
«Эко, какое диво! Он же видит, что все кругом• в
мундирах и с орденами, а я один в простом пиджаке.
Значит меня за что-нибудь сюда пригласили. Тем более,
что вы мне оказываете внимание. Никакого особого про-
рицания я в этом не вижу».
Приступили к спиритическому сеансу.
Иван Петрович так рассказывал о всем ходе этого
сеанса.
«Пока они стали готовиться ко всей этой чепухе, я
выбрал в свите Ольденбургского молодого человека атле-
тического телосложения, подошел к нему и попросил его
сесть по одну сторону спирита, а сам решил сесть по дру-
гую. Я объяснил молодому человеку, что именно я заду-
мал, что он должен делать и за чем следить. Тот сразу
же все понял, охотно вступил в сговор и мы начали
охоту за спиритом. Все мы сели за круглый стол. Когда
потух свет и начался сеанс, я сразу же схватил спирита
за руку под столом и зажал ее, что было сил. То же са-
мое сделал мой соучастник с другой стороны. Напрасно
все ожидали чуда, ничего из сеанса не выходило. Но
зато я почти выбился из сил, так как шарлатан все вре-
мя старался вырваться из моих рук. Проходит полчаса
и побежденный спирит попросил дать свет, заявив, что
на этот раз ничего не выйдет, потому что кто-то ему
оказывает сильное «духовное» противодействие.
— Какое тут, батенька, духовное противодействие!
Физическое — это будет вернее. Смотрите, вы у меня всю
манжету порвали стараясь высвободить свою руку. То
же я вижу и у вашего соседа с другой стороны,— ска-
зал я, указывая на молодого человека.
Позже я узнал, что этот шарлатан усаживал рядом
с собой двух истерических девиц, причем одна из них
к нему близка».
Заключая этот рассказ, Иван Петрович с улыбкой
говорил: «С тех пор принц Ольденбургский никогда не
приглашал меня на спиритические сеансы. Очевидно, у
него у самого пропала охота к этому делу».5
5 Воспоминания И. П. Павлова, записанные М. К. Петровой и
сообщенные последней лично автору.

Рассказ И. П. Павлова весьма хорошо характеризу-
ет, какова была «культура» этою мецената медицинских
наук. Совершенно очевидно, что вся организация Инсти-
тута экспериментальной медицины была для Ольден-
бургского отнюдь не стремлением помочь развитию ме-
дицинских наук, и не его заслуга в том, что потом на
базе этого учреждения выросли первоклассные русские
школы теоретической медицины.
Но принц Ольденбургский не хотел быть только пас-
сивным попечителем этого учреждения,— он хотел про-
водить в жизнь и свою собственную «научную теорию».
По рассказам одного из первых сотрудников Инсти-
тута экспериментальной медицины, доктора Д. А. Камен-
ского, однажды здание, где находился Ольденбургский,
огласилось какими-то странными звуками, похожими на
звуки шарманки. Зайдя в его резиденцию, молодой Ка-
менский увидел страшную картину: в кресле сидит ку-
харка принца Ольденбургского с перевязанным лицом,
очевидно страдающая зубной болью. Ее ноги стоят на
шарманке, а эту шарманку усиленно крутят попеременно
то принц Ольденбургский, то его ассистент. Что это зна-
чит? Оказывается, это принц Ольденбургский ведет свою
«научную» работу...
По его «теории» человеческое тело полно всякого
рода волнообразных процессов, в особенности электриче-
ских волн, которые тогда были очень популярны. С точ-
ки зрения Ольденбургского, боль, и в частности зубная,
происходит оттого, что в определенном месте тела эти
волны «застревают» и делаются как бы стоячими. Отсю-
да вытекал, казалось бы, логически обоснованный вы-
вод: надо эти «стоячие волны» выбивать другими волна-
ми, в частности звуковыми. Поэтому пациентка Ольден-
бургского и держала свои ноги на громко игравшей
шарманке...
Эти эпизоды дают ясное представление о сановном
попечителе этого крупного русского учреждения, при-
обревшего вскоре мировую славу.
В период организации Института, когда стали подби-
рать соответствующую группу ученых-теоретиков, идея
о том, что в качестве физиолога надо пригласить
И. П. Павлова, возникла не сразу, хотя уже он и был в
это время «вольноприходящим» сотрудником Института.

Помощник Ольденбургского, один из профессоров
Харьковского университета, всячески протежировал фи-
зиологу Ф. Я. Данилевскому из Харькова, желая устроить
его на вакансию при Институте. Однако группа профес-
соров оказывала явное предпочтение И. П. Павлову, ко-
торый к этому времени уже прославился первоклассными
научными работами.
В Институте экспериментальной медицины И. П. Пав-
лов получил хотя и небольшую, но сравнительно удобную
лабораторию, в которой он мог продолжать свои экспе-
рименты со сложными операциями на пищеварительном
тракте. Как мы видели, при клинике Боткина И. П. Пав-
лов располагал совершенно неудовлетворительными усло-
виями работы. В особенности его мучило отсутствие ка-
кой-либо асептики в операциях на животных. Здесь он
получил возможность оборудовать специальную операци-
онную, которая, как увидим в следующей главе, дала
возможность ему создать новую эпоху в физиологии пи-
щеварения.
Своим горячим характером и крайней деловитостью
в лабораторной жизни И. П. Павлов сразу же обратил на
себя внимание попечителя и тот одно время не прочь был
вовлечь его в административную работу в качестве свое-
го заместителя. От всякого постоянного места в дирекции
Иван Петрович категорически отказывался, следуя глу-
бокому убеждению, что ученый должен отдать всю свою
жизнь только науке. Однако на всякого рода временные
поручения он все-таки давал согласие. В его послужном
списке имеется 13 отметок о том, что в связи с отсут-
ствием директора он выполнял его обязанности по
Институту. Мы все знаем добросовестность Ивана Пет-
ровича и нельзя сомневаться в том, что эти кратковре-
менные замещения способствовали прогрессу всего дела
Института.
С момента избрания его действительным членом Ин-
ститута экспериментальной медицины и поручения ему
физиологической лаборатории работа Ивана Петровича
пошла значительно лучше. Той злой материальной нуж-
ды, какую он испытывал до профессорского периода, уже
не было. Он, наконец, смог также занять квартиру, кото-
рую ему надлежало иметь по положению и которая
была необходима все разрастающейся собственной семье.

В прошлом — до избрания его профессором Военно-
медицинской академии — он находился фактически на
студенческом положении, меняя различные комнаты или
живя в квартире своего брата Дмитрия. Последний после
своего неудачного сватовства к подруге Серафимы Ва-
сильевны, так и остался на весь век холостяком. Будучи
ассистентом знаменитого русского химика Д. И. Мен-
делеева, он получил казенную квартиру при университе-
те, и вот она-то время от времени выручала всегда не-
устроенную семью Павловых. Теперь, сняв квартиру в
шесть комнат на Введенской улице, Иван Петрович полу-
чил возможность устроить отдельно детскую, столовую,
спальню и даже выделить для своей работы кабинет.
Только теперь, будучи профессором двух учреждений,
он получил относительную материальную обеспечен-
ность. Теперь он имел возможность вести научно-иссле-
довательскую работу и был окружен любимой семьей.
Все это, конечно, способствовало той энергии и тон стра-
сти, с которой Иван Петрович Павлов в этом периоде
отдал себя новым исканиям.

Глава VII
ЗАРОЖДЕНИЕ ЭПОХИ ХИРУРГИЧЕСКОЙ
ФИЗИОЛОГИИ
(1891—1899 гг.)
Эпоха 90-х годов в работе лаборатории И. П. Пав-
лова может быть по праву названа торжеством хирур-
гического эксперимента в физиологии. При тех экспери-
ментах, которые И. П. Павлов проводил в клинике
Боткина, оперативные методы использовались лишь в
той степени, в какой их применяли и другие авторы,
в частности Гейденгайн, Бернштейн и пр. В этих рабо-
тах проявилось лишь общее экспериментаторское остро-
умие И. П. Павлова, создавшею иные комбинации и
отношения в изучаемых объектах. К таким новым опера-
циям надо отнести и его модификацию фистулы подже-
лудочной железы. Эта фистула- одновременно давала
возможность и собирать поджелудочный сок, и вновь
направлять его в двенадцатиперстную кишку. С перено-
сом же основной исследовательской работы в Институт
экспериментальной медицины И. П-. Павлов открывает
новую эру в физиологии, которую можно было бы оха-
рактеризовать как эру решения физиологических про-
блем при помощи хронического эксперимента. Нельзя
не отметить того, что применение хирургической техни-
ки для решения физиологических задач было естествен-
ным следствием общей теоретической установки
И. П. Павлова, которую можно сформулировать сле-
дующим образом: изучать явление в натуральных усло-
виях, как можно больше снижать искажающее влияние
острых экспериментов, требующих грубых оперативных

вмешательств, разъединения частей организма и нарко-
тизации животного. Именно эти соображения заставили
его искать максимально удобные условия для экспери-
ментирования, а это, в свою очередь, требовало соответ-
ствующей лабораторной обстановки. Так постепенно
зрели мысли И. П. Павлова об организации асептиче-
ской операционной. Он писал: «Мне хотелось спе-
циально выдвинуть то обстоятельство, что между раз-
личными приемами физиологического исследования
хирургический метод занимает весьма существенное ме-
сто. Дело в том, что, когда я говорю о хирургическом
методе, я разумею такие операции, когда физиолог рас-
считывает, чтобы животное жило после удаления части
органов, после нарушения связи между ними, установ-
ления новой связи и т. д.... Нет сомнения, что, если я
буду иметь в виду такой взгляд, это заставит меня со-
средоточить мысль над изобретением операций, позна-
комиться с приемами, выработать методы, и в конце
концов должны быть изменены самый тип и характер
физиологических институтов; в них несомненно должно
быть оперативное отделение, отвечающее требованиям,
предъявляемым к операционным комнатам вообще...
Чем дальше мы будем итти в физиологических иссле-
дованиях, тем больше будем настаивать, чтобы приго-
товлять животных хирургически и таким образом ис-
следовать условия, полученные не случайно».1 В этих
словах начертана грандиозная программа будущих пре1
образований самых методов физиологического исследо-
вания. С именем Павлова по праву связана новая эра
физиологии, ибо он не только сам в своей личной
научно-исследовательской работе широко пользовался
хирургическим экспериментом, но на всех совещаниях
и съездах стал пропагандировать его неоспоримые до-
стоинства. Эти достоинства заключаются прежде всего
в том, что хирург-физиолог, пользуясь благодатной спо-
собностью организма компенсировать нарушение функ-
ций и приспосабливаться к любым изменениям, может
создавать самые необычные комбинации, которые необ-
ходимы для выполнения его творческих замыслов. Вме-
сте с тем, животное, выжившее после операции и зале-
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 300.

чившее свои раны, делается по существу в отношении
своих функций совершенно нормальным. Таким обра-
зом, физиолог по сути дела убивает сразу двух зай-
цев — он значительно расширяет возможности комбина-
ции процессов и органов и вместе с тем изучает процесс
целостного организма в натуральных условиях
Как мы видели, однако, по работе И. П. Павлова в
физиологической лаборатории Боткина, эта задача ре-
шается не так просто. На пути подобного рода экспери-
ментов перед физиологом встают огромные трудности,
он должен ввести в обиход своей повседневной работы
не свойственные ему до того методы, и прежде всего
систематическую борьбу с инфекцией,
являющейся самым страшным врагом подобного экспе-
римента. И вот мы видим, как на протяжении многих
лет в лаборатории Павлова ведется систематическая ра-
бота по внедрению в физиологический эксперимент но-
вых хирургических методов.
И. П. Павлов в первой операционной Института экспери-
ментальной медицины

Как это бывало с ним во всех случаях, когда он
подходил к важному открытию, так и здесь И. П. Пав-
лов решает вопрос радикально. Он приглашает в свою
лабораторию в качестве заведующего операционной ком-
натой проф. Массена — датчанина, большого специали-
ста по асептическим операциям .в акушерстве и гинеко-
логии. Павлов поручает ему ответственный участок всей
новой работы — следить за чистотой операционной, за
соблюдением участниками операций всех правил обыч-
ной хирургической антисептики и асептики. И хотя опе-
рации на желудке, на кишечнике, на поджелудочной
железе, на желчных протоках и т. д. делает сам
И. П. Павлов, все же допуск молодых врачей и служи-
тельского персонала к операционному столу идет под
постоянным надзором проф. Массена.
Новые методы работы с хронически оперированными
животными требовали и нового подхода со стороны со-
трудников к их животным. После многих ответственных
операций необходимо было в подлинном смысле слова
дежурить около животного и следить как за результа-
тами операции, так и за функциональными особенно-
стями его кишечника.
Бывали случаи, когда некоторые из сотрудников
И. П. Павлова не выдерживали этих дежурств и засы-
пали в первые же сутки.
Так, например, один из молодых врачей, не вытерпев
длительного наблюдения за секрецией слюны при рабо-
те со слюнной фистулой, заснул. Иван Петрович, про-
ходя по лаборатории, увидел, что он спит, не стал его
будить, а на следующий день спрашивает:
Ну, как ваш вчерашний опыт, сколько слюны вы
получили? — Сотрудник мнется и дает какой-то неопре-
деленный ответ. Тогда Иван Петрович устроил по это-
му поводу «феноменальную проборку».—Спали вы са-
мым бессовестным образом на вашем опыте! Ну, как я
могу вам доверять после этого?
Но бывали случаи и обратные, когда какой-либо из
крайне настойчивых сотрудников выхаживал животное
после операции, дававшей, казалось бы, очень мало на-
дежды на выживание. Так, например, один из сотруд-
ников, видя, что после операции необходимо неотступ-
ное внимание к животному, поставил собаку в станок,

в лямки, а сам устроился на соседнем столе и трое
суток не выходил из лаборатории. Эксперимент закон-
чился удачно.
Иван Петрович с гордостью говорил о нем всем со-
трудникам: «Вот это работник! Упорство, упрямство и
работоспособность прямо удивительные».
Так впервые в истории физиологии зарождалась
асептическая хирургическая техника физиологии. Она
объединила энтузиазм руководителя с настойчивостью
и преданностью делу его учеников.
Эта подчеркнутая настороженность ко всякому «ин-
фицированию» не проходила, конечно, и без комических
эпизодов, которые, однако, имели иногда очень серьез-
ные последствия для работы.
Как-то Иван Петрович рассердился на своего со-
трудника Дамаскина — большого лентяя — и решил с
ним распрощаться. Проф. А. С. Догель, знаменитый ка-
занский гистолог, будучи в близких приятельских отно-
шениях с И. П. Павловым, горячо рекомендовал ему
взять на освободившееся место своего бывшего сотруд-
ника А. П. Соколова. Этот последний, не будучи сам
физиологом, обладал, однако, по уверениям А. С. До-
геля, большим талантом и настойчивостью. Последние
не замедлили сказаться... Вскоре лабораторию поразили
огромные количества смертей оперированных собак,
чего раньше не было. В этом периоде лаборатория
И. П. Павлова приобрела уже достаточно большой
опыт и такого огромного количества смертных случаев
давно не было. В отдельные периоды все оперирован-
ные собаки погибали. Крайне удрученный этим об-
стоятельством И. П. Павлов тщетно искал разгадки
этих неудач, грозивших свести на-нет работу целого
года. Вскрыв однажды одну из подохших таким обра-
зом собак и посмотрев ее желудок, он обнаружил бро-
сающееся в глаза расширение кровеносных сосудов на
слизистой оболочке желудка. У него мелькнула мысль,
нет ли тут отравления. Проделав химическую реакцию
на содержимое желудка, он сразу же обнаружил, что
собаки отравляются сулемой.
Откуда ее могли взять собаки? Выяснилось, что но-
вый сотрудник, доктор Соколов, из-за исключительного
усердия в борьбе с микробами, стал обливать все стены

и пол в собачьих клетках концентрированным раство-
ром сулемы... Она, конечно, слизывалась собаками, по-
падала в пищу, а в результате наступила катастрофи-
ческая смертность еще не окрепших после операции
животных. Когда все это выяснилось, Иван Петрович
проявил редкую деликатность, сказав в полушутливой
форме Соколову: «Так вот кто, оказывается, мой глав-
ный враг!»
Эти отдельные эпизоды, относящиеся к началу опи-
сываемого нами периода 90-х годов, особенно красочно
характеризуют те интересы, которыми жили тогда все
сотрудники лаборатории и сам их руководитель. Повы-
шалась сложность и тонкость оперативных вмеша-
тельств на пищеварительном тракте, а вместе с тем и
трудность выхаживания таких животных, сохранения их
живыми на длительный срок. Но главная трудность
была уже позади. Основные шаги, исторически
определившие принципиально новую ли-
нию физиологии, были уже сделаны.
Хирургическое новаторство И. П. Павлова не могло,
конечно, остаться неизвестным для окружающих, для
врачебной и научной общественности. Лабораторию
Павлова посещали многие посторонние. Приходил смо-
треть операции со всем своим семейством и принц
Ольденбургский. Врачи и ученые Петербурга стали по-
стоянными экскурсантами лаборатории И. П. Павлова.
Новый метод стал популярным.
Расширяя все дальше и дальше возможности опера-
тивной методики, И. П. Павлов своими работами охва-
тил все формы и все районы деятельности кишечного
тракта. Именно в этом периоде у него рождается идея
его знаменитой операции «маленького изолированного
желудочка», который потом на всех языках получил
имя «павловского желудочка».
В этом же периоде созревает идея о необходимости
выведения протоков слюнной железы, что и осуществ-
ляется доктором Глинским. Это был первый, тогда еще
не осознанный шаг на пути к новым, более грандиозным
достижениям физиологии — к изучению высшей нервной
деятельности.
Операция маленького изолированного желудочка
представляет собой один из самых остроумных взлетов

павловской мысли. Она продиктована была необходи-
мостью радикально устранить все те препятствия, кото-
рые стояли на пути изучения нормальной функции же-
лудочных желез.
Все употреблявшиеся до этого методы, в том числе
и изолированный желудочек Гейденгайна, не давали
желаемого результата, ибо не отражали собой тех есте-
ственных условий, которые имеют место в желудке во
время пищеварительного процесса.
Чего же не хватало прежним экспериментам? Н е
хватало нормальной связи оперирован-
ной части желудка с нервной системой:
Ход мысли Павлова при производстве этой новой опе-
рации, был определен его предыдущими исследова-
ниями, о которых мы уже говорили выше.
Опыт с «мнимым кормлением» убедил в. том, что
желудочный сок начинает выделяться задолго до того,
как пища попадает в желудок и что это выделение
обусловлено нервными проводниками. Поэтому есте-
ственно было думать, что любая изоляция части же-
лудка неизбежно отделяет вместе с тем эту часть и от
всякого рода нервных влияний. Следовательно, идеаль-
ной была бы такая операция, которая могла бы, изо-
лируя часть желудка от общего желудка,
сохранить вместе с тем его проводнико-
вые связи с центральной нервной систе-
мой. Тогда его работа была бы в подлинном смысле
слова зеркальным отражением всего того, что
происходит в большом желудке. Этот замысел Пав-
лов решает в классической операции, которая в
настоящее время доступна каждой физиологической
лаборатории.
Кратко операция сводилась к следующему. Как по-
казывает рисунок, часть желудка, отрезанная и подго-
товленная для приготовления маленького желудочка,
оставалась в связи с остальной частью желудка на не-
большой перемычке из стенки желудка. Именно в этой-то
перемычке, как видно по рисунку, и проходят нерв-
ные ветви, управляющие работой желез маленького же-
лудочка. Большие трудности встретились на путях
полной изоляции маленького желудочка от большого.
С одной стороны, надо было желудочек сделать изоли-

рованным, а, с другой — он должен быть соединен мо-
стиком с большим желудком. Такая изоляция И. П. Пав-
лову далась не сразу.
И здесь, как во многих других экспериментах, надо
удивляться исключительной прочности его убеждения в
правоте своей идеи, в ее технической выполнимости. Он
Схема операции маленького желудочка по И. П. Павлову.
А — Б— линия разреза, сохраняющая тонкие ветви
блуждающего нерва

варьирует на все лады проделанную операцию. Не сму-
щается большим количеством умирающих от разных
причин собак и настойчиво доходит до окончательной
разработки операции. Разрезая большой желудок та-
ким образом, что главные нервные стволы, управляю-
щие секрецией, операцией не затрагиваются, он и вы-
кроил так называемый «павловский желудочек». В са-
мый разгар этих операций, публикуя предварительное
сообщение о них, он пишет:
«Я был бы заинтересован услышать от хирургов, что
можно сделать, какую форму швов применить, ведь
есть же техника для трудных случаев. Я должен при-
знаться в огромной ошибке, которую я допустил. Она
очень поучительна. Ясно, что вся неудача в том, что
шелковые нити торчат внутрь полостей, внося инфек-
цию и давая ходы; беря же кетгут, мы подвергали его
действию кислой среды, вследствие чего он растворялся
и давал возможность образования дыр».2
В этих словах видна смелость большого ученого, ко-
торый не боится указать на свои ошибки, но вместе с
тем не теряет уверенности в осуществлении своего за-
мысла. Так рождалась одна из самых интересных опе-
раций в физиологии.
В то время Иван Петрович испытал и испробовал
самые разнообразные методические приемы и различ-
ные хирургические средства; зато теперь, благодаря его
настойчивости, мы делаем эту операцию предметом сту-
денческой демонстрации.
Эта операция не только дала возможность вести
научные исследования и наблюдать отделение желудоч-
ного сока при самых разнообразных условиях кормле-
ния, но сделала легко доступной и практическую
цель — собирание чистого натурального
желудочного сока.
Очень скоро обнаружилось, что сок изолированного
желудочка может быть употреблен с лечебными целями
в клинике, когда врач имеет перед собой больных с не-
достаточной ферментативной деятельностью желудка.
Вскоре после того как операция маленького изолиро-
ванного желудочка стала легко осуществимой и доступ-
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 304.

ной, в лабораторий Павлова появилась целая шеренга
таких собак, которые стояли обычно в станке с привя-
занными на животе цилиндриками для собирания сока.
Каждая из них питалась нормально, а вместе с тем
маленький желудочек, отражая физиологические про-
цессы большого желудка, непрерывно выделял чистый
желудочный сок. Так постепенно развивалась знамени-
тая «фабрика желудочного сока». Десятки собак, стоя
в станке, круглые сутки отделяли желудочный сок. Этот
сок собирали литрами, очищали специальными фильт-
ровальными приспособлениями и направляли в аптеку
для продажи больным.
Другое важное приобретение хирургической физио-
логии в этом периоде заключалось в наложении фи-
стулы слюнного протока, которое было поручено Иваном
Петровичем его сотруднику доктору Глинскому.
Операция состояла в том, что часть слизистой обо-
лочки в полости рта, на которой открывается слюнный
проток, обрезали в виде небольшого кружка, выводили
через разрез щеки наружу и вшивали краями в кожу.
Края слизистой оболочки приживали к коже щеки и
поэтому слюна попадала не в полость рта, а наружу.
Техника дальнейшего учета слюны была чрезвычайно
проста. К выбритой коже щеки вокруг протока при по-
мощи менделеевской замазки наклеивалась воронка, по
которой слюна стекала в градуированный стеклянный
цилиндрик.
Трудно представить себе то огромнейшее влияние,
которое оказали эти две операции на судьбу физиоло-
гии пищеварения и физиологии мозга.
Последняя операция, как, впрочем, отчасти и пер-
вая, позволили И. П. Павлову оторваться от задач
чистой физиологии пищеварения и направить внимание
к высшим этажам человеческою организма — к ею го-
ловному мозгу. Мы увидим в дальнейшем, какой огром-
ный расцвет физиология приобрела через этот вначале,
казалось бы, незначительный технический хирургиче-
ский прием.
Я постараюсь показать, как постепенно, шаг за ша-
гом через изучение нервной регуляции слюноотделения
И. П. Павлов пришел к открытию двух самых основ-
ных законов биологического прогресса — закона сигна-

ла и закона временной связи в центральной нервной
системе.
Операция Павлова — Глинского выведения протока
слюнных желез наружу не только обеспечила лабора-
тории Павлова всестороннее исследование пищевари-
тельного процесса в полости рта, но и выявила при
этом мною новых для физиологии сторон приспособи-
тельной деятельности организма. Отсюда начинается
цепь логических построений, которые уже неминуемо
должны были привести И. П. Павлова к констатирова-
нию упомянутых выше общебиологических закономер-
ностей.
Прежде всего разберем несколько фактов из деятель-
ности, слюнных желез, которая развивается в ответ на
раздражение пищей слизистой оболочки языка и поло-
сти рта. Выявилась такая особенность, которая в преж-
нее время при исследовании слюнной железы мето-
дом раздражения ее нервных стволов
электрическим током не могла быть вскрыта. Эти факты
лишний раз подтвердили огромное преимущество иссле-
дований, проводимых на целостном животном и в есте-
ственных условиях.
Прежде всего оказалось, что если собаке давать
сухую пищу, например, сухари или сухарный порошок,
то из протока изливается слюна, имеющая специфиче-
ский состав: она содержит мало органических плотных
веществ, но зато чрезвычайно богата водой. Наоборот,
если давать куски мяса или куски хлеба, то бросается
в глаза обилие в слюне белковых веществ слизистого
характера. В этих фактах демонстративно проявляется
целесообразная приспособительная роль секреторного
аппарата слюнных желез. В самом деле, если в рот по-
падают сухие крупинки, то совершенно естественно, что
для успешного приема пищи эти сухие крупинки надо
смочить, отмыть и переправить дальше в полость пище-
варительного тракта. Это может сделать только боль-
шое количество влаги, т. е. слюна с преобладанием
воды. Наоборот, пища, предложенная в виде комков,
для передвижения по пищеварительному тракту нуж-
дается в обволакивании ее слизистой слюной, что обес-
печивает успешное продвижение ее по пищеводу и
предохраняет его от случайных поранений.

Перед исследователем предстал факт исключитель-
ной приспособленности работы слюнных желез к харак-
теру пищевого вещества. Благодаря своим нервным:
механизмам слюнные железы точнейшим образом реа-
гируют на все свойства пищевых веществ и отражают
отношение животного к этим веществам.
Факт тонкого приспособления стал еще более пора-
зительным, когда обнаружилось, что слюна выделяется
и на пищу, находящуюся на расстоянии от животного и
воздействующую в форме зрительного или обонятель-
ного раздражения. Этот факт имел прямое отношение
к житейскому наблюдению, выраженному в поговорке
«слюнки текут», но он никогда не был предметом науч-
ного физиологического анализа. Еще более поразитель-
ным оказался тот факт, что состав слюны точнейшим
образом отражает физические качества и химические
свойства этой отдаленно действующей пищи. Если по-
казывается сухая пища, как, например, сухари, то из
слюнных фистул животного вытекает слюна, точно
приспособленная к обработке именно сухой пищи: она
выделяется в большом количестве и с большим содер-
жанием воды.
Когда за несколько лет до этого в лаборатории
И. П. Павлова на примере выделения желудочного сока
впервые была констатирована довольно точная приспо-
собленность состава желудочного сока к качеству пищи,
то этот факт, хотя и определил мышление Ивана Пет-
ровича на многие годы, тем не менее он не поражал
так отчетливо, как факт выделения адэкватной слюны
на отдаленное действие вида пищи. Причина этого от-
части понятна. В случае желудочного сока отдаленный
раздражитель вызывает сокоотделение не так быстро к
не так непосредственно, как это происходит в случае
слюнной железы. Кроме того, при выделении желудоч-
ного сока без непосредственного раздра-
жения слизистой оболочки желудка, на-
чальный стимул лежал все-таки в пределах нервных
соотношений самого организма (жевание, вкусовое).
Делая замечания к учебнику Тигерштедта, примерно в
1900 г., И. П. Павлов пишет:
«Интересно, что совершенно тот же эффект на слюн-
ные железы от всех перечисленных условий получается

и тогда, когда действуют ими на расстоянии, т. е. когда
ими собаку только дразнят. Также на показываемую
сухую пищу слюны выделяется больше, чем на мокрую;
на пищу изливается более густая, слизистая слюна, чем
на остальные отвергаемые собакой вещества, и т. д.» 3
Почти во всех его работах 90-х годов мы имеем не-
пременное указание на поразительное соответствие со-
става слюны характеру пищи. G этого времени Иван
Петрович все более и более настойчиво начинает гово-
рить о специфичности действия различных
веществ на рецепторные окончания слизистой оболочки
желудка и полости рта.
Так, например, выступая по докладу доктора Вульф-
сона в Обществе русских врачей в С.-Петербурге, он
говорит-
«Я был чрезвычайно рад результатам работы доклад-
чика, потому что учение о специфичности раздражителей,
повидимому, встречало до сих пор значительный отпор
со стороны физиологии слюнных желез; все мы видели,
что слюна течет от всякой раздражающей причины во
рту. Однако при ближайшем знакомстве со слюнным от-
делением и здесь оказалось резкое и тонкое приспособ-
ление: все съедобное гонит из подчелюстной железы
слюну с большим содержанием муцина, а все отвергае-
мое дает жидкую слюну».4
После опытов доктора Глинского, давших возмож-
ность получать чистую слюну наружу прямо из протока,
Иван Петрович все чаще и чаще в своих выступлениях
отмечает чрезвычайную приспособленность всего аппа-
рата слюноотделения к тончайшим специфическим отли-
чиям действующих внешних факторов. Как увидим
ниже, именно это обстоятельство явится исходным в его
революционных обобщениях.
Продолжая разрабатывать поразивший его факт, что
желудочный сок выделяется из маленького изолирован-
ного желудочка только при одном показывании и раз-
жевывании пищевого вещества, И. П. Павлов обращает
внимание еще на одно замечательное явление. Если жи-
вотное с перерезанным пищеводом (эзофаготомия) кор-
3 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 635.
4 Там же, стр. 587.

мить некоторое время мясом, то, как нам уже известно,
из желудка начинает выделяться желудочный сок, кото-
рый был назван И. П. Павловым «аппетитным» или «за-
пальным». После прекращения кормления этот сок еще
выделяется в течение двух-трех часов и, наконец, от-,
деление сходит на-нет. Если такая же порция мяса по-
падает в желудок, то у собаки, имеющей маленький
изолированный желудочек по Павлову, который дает
зеркальное отражение процессов, совершающихся в боль-
шом желудке, желудочный сок отделяется в течение
пяти-шести, а иногда и большего количества часов. По-
лучается явное расхождение между длительностью вы-
деления желудочного сока при попадании пищи в желу-
док и длительностью того периода, когда пища не попа-
дает в желудок. Так родилось представление о двух
фазах желудочного сокоотделения.
Чем же обусловлено отделение желудочного сока в
более позднее время после приема пищи, т. е. во второй
фазе?
Длинным рядом остроумнейших экспериментов Пав-
лов обнаруживает, что стимулом для отделения желудоч-
ного сока в более позднем периоде являются сами
продукты первоначального распада бел-
ковой пищи. Этот результат еще больше подчеркива-
ет удивительную приспособленность секреторного аппара-
та желудка к последовательному развертыванию всех
событий, связанных с приемом пищи. Вся картина же-
лудочного пищеварения становится ясной. Когда пища
только подносится ко рту и пережевывается там, уже
выделяется первая порция желудочного сока. При по-
падании пищи в желудок начинается ее распад, и пер-
вые же осколки белковых молекул через непосредствен-
ное химическое действие на слизистую оболочку желуд-
ка способствуют удлинению периода секретирования
желудочного сока на все время, пока эти осколки бел-
ковых молекул находятся в желудке. Не будет большим
преувеличением, если я скажу, что в этом периоде ра-
боты И. П. Павлова центральным ядром всех его иска-
ний (и особенно для будущих исследований) было
чрезвычайное воодушевление по поводу исключительной
приспособленности пищеварительного тракта д составу,
качеству и количеству пищевого вещества и его после-

довательному продвижению. Целесообразность всего
этого процесса была столь очевидна, что многие вопро-
сы, которые раньше не получали удовлетворительного
объяснения, в настоящий момент становятся ясными.
•Так, например, в лаборатории И. П. Павлова неодно-
кратно обращали внимание на странный факт выделения
в больших количествах слюны из околоушной железы
без содержания птиалина, но с большим содержанием
белковых веществ. Спрашивается, какой пищеваритель-
ный смысл имеет такая слюна, если в полости рта она
никакого ферментативного действия на пищевые веще-
ства не оказывает? Теперь становится ясно, что такая
слюна, содержащая белковые вещества, 'попадая в
желудок и перевариваясь запальным соком, ста-
новится источником циклических процес-
сов, приводящих ко второй фазе желудочного сокоот-
деления. И. П. Павлов по этому поводу пишет:
«Если бы оказалось верным последнее допущение,
то, значит, запасливая (природа приспособила во рту
еще лишний приборчик, из которого вместе с пищей
присылается в желудок, в виде белкового раствора,
верный возбудитель желудочного сока».5
Если период 80-х годов в творчестве И. П. Павлова
можно считать периодом появления первых блестящих
исследований, в которых оправдалась основная методо-
логическая сущность павловских экспериментов, то
период 90-х годов .может быть по праву назван перио-
дом первых обобщений, составивших впоследствии
эпоху в физиологии пищеварения. Именно в этом пе-
риоде его мнение о целесообразном устройстве пище-
варительного аппарата и о его приспособительных реак-
циях превратилось в законченную концепцию соотноше-
ния организма с внешним миром и, в сущности, в этом
же периоде зародилась первая идея об огромнейшем
значении в жизни животных сигнала, хотя самый
тер,мин в этом периоде еще не был употреблен. Наи-
более полно общее представление И. П. Павлова о
физиологии пищеварительного тракта, выросшее на
основе приведенных выше исследований, выразилось в
его лекциях, прочитанных в Обществе русских врачей
5 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 315.

в С.-Петербурге в декабре 1894 г. и в январе 1895 г.
Происхождение этих лекций представляет особенный
интерес.
Установив кардинальные законы в деятельности
кровообращения и пищеварения, войдя в специальный
контакт с клиникой через своего клинического учителя
С. П. Боткина и получив определенную тренировку в
фармакологическом образе мышления, И. П. Павлов
нашел, что наступил момент, когда он должен сделать
первую «пробу сил» в систематическом изложении своих
физиологических взглядов перед клинической аудито-
рией. На это толкали его как теоретические обобщения,
так и факты, совершенно очевидно имеющие значение
для клинической практики.
Сам он следующим образом характеризует эти лек-
ции, посвященные памяти его учителя С. П. Боткина:
«В настоящий торжественный день, посвященный па-
мяти знамени того русского к л и ни циста - р а ц ион а лист а,
я считаю свои долгом и правом предложить вашему
вниманию, как представителям врачебного дела, более
или менее новое освещение процессов пищеварения
взамен догм, господствующих в учебниках- и направ-
ляющих современное клиническое мышление в данной
области».6
Так как эти лекции легли потом в основу его клас-
сической монографии под названием: «Лекции о работе
главных пищеварительных желез», то особенное вни-
мание следует обратить на две стороны!: на уже вполне
оформившееся отношение И. П. Павлова как физиоло-
га к клинической практике и на внутреннюю методо-
логическую сущность его взглядов на физиологию
пищеварения в этом периоде его деятельности. Эта
последняя, на мой взгляд, явилась решающей пред-
посылкой в создании учения о высшей нервной деятель-
ности.
Я уже неоднократно указывал, что тяга И. П. Пав-
лова к практической клинической медицине была об-
условлена всем ходом развития методологических основ
его научной работы, а именно стремлением изучать
процессы организма целого животного в условиях,, мак-
6 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946,
стр. 307-308.

симально близких к естественной жизни организма.
В его лекции перед клиницистами он сформулировал до
последней степени отчетливо свое отношение к клиниче-
ской практике и мы знаем, что на протяжении всего
дальнейшего творческого пути он держался этого
убеждения.
Начиная первую лекцию, он сказал:
«Покойный С. П. Боткин был лучшим олицетворе-
нием законного и плодотворного союза медицины и
физиологии, тех двух родов человеческой деятельности,
которые на наших глазах воздвигают здание науки о
человеческом организме и сулят в будущем обеспечить
человеку его лучшее счастье — здоровье и жизнь... Со-
временные физиологические знания суть, главным об-
разом, знания аналитические; мы стараемся разнять
организм на части и определить их значение. Врач
имеет дело с синтезом, с целой жизнью; следователь-
но, синтез опять будет делом вывода, и, следовательно,
с вероятностью ошибки. Как же тогда врачу пользо-
ваться физиологией? Огромная помощь врачу со сторо-
ны физиологии возможна только при одном строгом
условии, при постоянной проверке физиологических
данных клиническим наблюдением. Ничто не имеет пра-
ва сделаться клиническим правилом только на основа-
нии физиологии, все должно быть проверено клиниче-
ским наблюдением, получить клиническую санкцию,
иначе сказать, физиология всегда должна играть роль
только советчика и никогда не выступать в роли ре-
шающего судьи».7
Он не только не склонен переоценивать для клиники
роль физиологических фактов, но несколько раз специ-
ально подчеркивает, что «сфера клинических наблюде-
ний несравненно шире экспериментального исследова-
ния», и именно это должно заставлять физиологию
всячески присматриваться к огромнейшему опыту клини-
ческой медицины. Предлагая врачам последние дости-
жения своей лаборатории и рекомендуя им «взять в
голову» все данные теоретических исследований, он тем
не менее предупреждает, что «здесь нужны осторож-
ность и мера, ибо не всегда полезно для дела запирать-
7 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946,
стр. 305, 307.

ся в круге физиологических положений; возможно, что
в известных случаях такое шаблонное обращение к
физиологии послужит тормозом, станет на пути к ре-
шению вопроса».8
Приведенные слова показывают, как велика была
скромность этого замечательного человека, который,
говоря так, принес своими исследованиями огромную
пользу в облегчении страданий человечества.
Центральным моментом его лекций является роль
аппетита как фактора, дающего толчок для работы
сложных механизмов пищеварительного процесса. Он
апеллирует к самым разнообразным примерам из прак-
тики человеческой жизни, указывает на народный опыт,
на древнюю медицину, на здравый смысл- в устройстве
всех условий питания, помогающих успешному пище-
варению. Шаг за шагом он разбирает отдельные меро-
приятия врачебной практики, которые направлены или
на возбуждение, или на укрепление аппетита. Он при-
водит пример, когда врач, сам не сознавая, какое это
имеет значение для непосредственных процессов пище-
варения, ,может с уверенностью по своим практическим
результатам заключить, что возбудить аппетит у боль-
ного значит во многом помочь его выздоровлению. Он
указывает, что в других случаях врач, не зная всех
тонкостей физиологических процессов пищеварения,
рекомендует, чтобы «пациент не ел быстро». При сла-
бом желудке врач рекомендует есть как можно чаще и
малыми порциями, что оправдано физиологически и
точно соответствует всем открытиям И. П. Павлова в
области пищеварения. Павлов придавал огромное зна-
чение первой фазе отделения желудочного сока, т. е.
отделению «аппетитного», или «запального», сока, и
отсюда объясняет все эмпирически найденные «неписан-
ные законы» поведения человека при еде. Известно, что
издавна врачи рекомендуют не отвлекаться при еде
посторонними мыслями, сосредоточить внимание на
том, что ешь. Известно также, что у людей, которые,-
садясь за стол, не могут оторваться от своих печальных
мыслей или раздражающих их внутренних конфликтов,
всегда «портится пищеварение».
8 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 319.

Разбирая многочисленные жизненные правила, ре-
гламентирующие прием пищи у человека, И. П. Павлов
замечает:
«Мне стало понятным, почему даже в некоторых
руководствах по гигиене пишут, что столовая комната
должна быть особая, чтобы она ничем не напоминала о
работе, чтобы на пороге ее оставлялись все заботы
дня».9
Расшифровывая многочисленные практические меро-
приятия, бессознательно направленные на улучшение
пищеварительного процесса, он приходит к универсаль-
ному выводу, что аппетит — «наслаждение едой» яв-
ляется тем исходным фактором, который выстраивает
все процессы пищеварения в их нормальный ряд, обе-
спечивает планомерное течение каждой отдельной фазы,
и, следовательно, максимальную пользу человеческому
организму от принятой пищи.
Итак, тысячелетняя мудрость народного опыта, выра-
ботавшая жизненные правила приема пищи и фиксиру-
ющая специальное внимание на аппетите, получила в
работах и теоретических обобщениях Павлова исчерпы-
вающее физиологическое объяснение.
Но этим еще не ограничивается значение теоретиче-
ских предпосылок И. П. Павлова для объяснения и
предложения клинических приемов лечения. Читая в те-
чение четырех лет лекции по фармакологии в Военно-
медицинской академии, он тщательно сопоставляет ле-
карственные способы лечения современной ему медицины
с теми физиологическими данными, которые он получил
в своей лаборатории, и это сопоставление дает ему
основание внести физиологическую ясность в различные
лечебные мероприятия. Он разбирает целебную роль
горечей, по поводу которых был поднят спор в практи-
ческой медицине. Как известно, одни врачи утверждали,
что горечи полезны для пищеварения, другие считали,
что они не приносят никакой пользы. И. П. Павлов
приводит комические эпизоды из опытов некоторых экс-
периментаторов, которые, вводя несколько граммов гор-
чицы в желудок... кролика, надеялись разрешить вопрос
о медицинском значении приема горечи. Особенный ин-
9 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 317.

терес представляет то, что Павлов дает психологический
анализ ошибочности самого рассуждения спорящих сто-
рон. Он справедливо указывает, что охлаждение инте-
реса к лечению и прописыванию горечи основано глав-
ным образом на том, что от горечи ожидали непо-
средственного действия на секреторные аппараты
желудка и, коль скоро оказалось, что в эксперименте
такого действия нет, ослаб и интерес к этому виду
лекарства.
Но И. П. Павлов видит другое значение в приеме
этих веществ. С его точки зрения, они опять-таки воз-
буждают все то же состояние аппетита — «наслаждение
едой», и именно в этом заключается их полезная роль
в процессе пищеварения. Он разбирает подробнейшим
образом значение приема щелочей, кислот и других
средств, которые являются распространенными в обиходе
врача. Эти вопросы в свете его учения о пищеварении
приобретают вполне определенный, законченный смысл.
В конце 90-х годов все эти соображения И. П. Пав-
лова составят прочный фундамент терапевтического ко-
декса врача. Уже ни один врач в мире не будет оце-
нивать тот или другой патологический процесс в желуд-
ке, не будет прописывать то или иное средство для его
лечения без знакомства с основными открытиями
И. П. Павлова в области физиологии пищеварения.
Итак, период изучения пищеварительных процессов
поднял И. П. Павлова на уровень современных клини-
ческих проблем. Он уже смело анализирует причины
успеха и неуспеха терапевтической практики и вносит
физиологическую ясность туда, где до этого десятиле-
тиями существовали заблуждения и суеверные предрас-
судки. Им была заново создана глава физиологии пище-
варения, отражающая по своему содержанию совершен-
но натуральные процессы животного организма.
Но в данный момент для нас важно в этом периоде
его деятельности именно то, что таит в себе зародыши
его будущих физиологических исследований, предпо-
сылки к еще более грандиозным обобщениям. Я имею
в виду ту интимную органическую связь, которая свя-
зывает этот период исследования пищеварительных про-
цессов с изучением законов высшей нервной деятельно-
сти, с изучением условных рефлексов. Для истории

науки представляет огромнейший интерес проследить
шаг за шагом рождение этого великого открытия,
показать, какую внутреннюю революцию пережил сам
Иван Петрович в этой радикальной перемене своих от-
ношений к объяснению сложных приспособительных
актов животного по отношению к внешнему миру. Иначе
говоря, мы 'должны нарисовать органическую эволюцию
взглядов Ивана Петровича в этом периоде, ибо это
имеет огромное значение для понимания той силы, ко-
торая, наконец, дала решающую победу материалисти-
ческому мировоззрению в изучении психических явле-
ний человека.
История еще не раз будет возвращаться к этому пе-
риоду, в котором зарождалось и становилось на ноги
великое открытие — открытие условных рефлексов.

Глава VIII
РАЗВИТИЕ ПОНЯТИЯ РЕФЛЕКСА
ДО И. П. ПАВЛОВА
Учение Павлова о высшей нервной деятельности со-
здало новую эпоху в физиологии мозга. Столетняя тра-
диция изучать мозг только в форме непосредственных
на него воздействий была радикально изменена введе-
нием нового метода — метода условных рефлексов. Уче-
ние об условных рефлексах является оригинальным как
по своей методологической сущности, так и по методи-
ческому содержанию. Оно коренным образом отличается
от всего того, что было созвано на протяжении трехсот
лет, начиная с момента, когда Декарт сформулировал
правила ответной деятельности организма.
Возникновение идеи об условном рефлексе как свое-
образной форме приспособительной деятельности живот-
ного в отношении внешнего мира составляет границу
для нового этапа развития физиологии мозга вообще.
Однако наряду с этим несомненно оригинальным вкла-
дом в историю человеческой мысли учение о высшей
нервной деятельности имеет и такие черты, которые*
связывают его историческими нитями с первоначаль-
ным представлением об отраженной деятельности. Сам
И. П. Павлов так формулирует свое отношение к
Декарту:
«Основным исходным понятием у нас является де-
картовское понятие, понятие рефлекса. Конечно, оно
вполне научно, так как явление, им обозначаемое, строго
детерминизируется. Это значит, что в тот или другой
рецепторный нервный прибор ударяет тот или другой

агент внешнего мира или внутреннего мира организма.
Этот удар трансформируется в. нервный процесс, в явле-
ния нервного возбуждения. Возбуждение по нервным
волокнам, как проводам, бежит в центральную нервную
систему и оттуда, благодаря установленным связям, по
другим проводам приносится к рабочему органу, транс-
формируясь, в свою очередь, в специфический процесс
клеток этого органа. Таким образом, тот или другой
агент закономерно связывается с той или другой дея-
тельностью организма, как причина со следствием».
«...Рефлексы суть элементы этого постоянного приспо-
собления или постоянного уравновешивания».1
В этих словах Павлов совершенно четко выразил,
что именно он принимает от Декарта из его представ-
лений о нервной деятельности. Он использует самое по-
нятие рефлекса, т. е. всего лишь установленный эволю-
цией ход возбуждения от периферии к центру и обратно
к периферии в виде ответного действия животного на
внешние раздражения. Однако это общее понятие о
движении процессов возбуждения, сохранившееся до
настоящего времени, Павлов заполняет новым содержа-
нием, вводя в него понятие изменчивого во времени
приспособительного поведения.
Условный рефлекс И. П. Павлова — это принципи-
ально новая форма регулирования отношения животного
к внешнему миру. И хотя понятие о рефлексе Декарта
совпадает, как устанавливает сам Иван Петрович, с
понятием условного рефлекса по детерминирова-
нию «толчка и действия», все же биологический
смысл того и другого принципиально различен. В то
время как первый, т. е. рефлекс в смысле Декарта, осу-
ществляется на основе врожденных, стабильных соот-
ношений внутри системы, второй — условный рефлекс
отличается своей крайней, изменчивостью и приспособ-
ляемостью к любым внешним условиям.
Биологически условный рефлекс представляет собой
наивысшую форму приспособления животного к внеш-
нему миру и потому в процессе эволюции оказался свя-
занным с самым молодым и в то же время с самым
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. IV, 1947,
стр. 22, 23.

комплексным образованием нервной системы с корой
головного мозга.
Будучи для своего времени энциклопедистом, Декарт
обладал знаниями по анатомии, метеорологии, механике,
оптике и т. д. Это позволило ему вскрыть фундамен-
тальный закон отношения организма к внешнему миру,
проявлявшийся в форме отраженного ответа, т. е. ре-
флекса. Однако рефлекс как машинный акт Декарт от-
носил целиком к низшим формам деятельности и к
низшим животным, оставляя для высших специальный
атрибут — «высший разум».
По своей идеологической сути Декарт был дуалист.
Формулировав понятие рефлекса, он оставил за «выс-
шим разумом» право вмешиваться и вводить распоря-
док в любые-формы деятельности, которая осуществляет-
ся низшими этажами центральной нервной системы.
Крепко держась за схоластические религиозные схемы,
объясняющие высшие процессы мозга на идеалистиче-
Страница из книги Декарта, иллюстрирующая
реакцию организма на внешний стимул по
типу рефлекса

ском основании, Декарт не смог перейти границу, ко-
торая разделяет автоматизированную деятельность спин-
ного мозга от высших психических функций головного
мозга. Этот'этап, как увидим ниже, был с успехом пре-
одолен гениями русской научной мысли И. М. Сечено-
вым и И. П. Павловым.
В развитии понятия рефлекса последователями Де-
карта почти на протяжении двухсот лет не было сделано
никакого принципиального прибавления к тому, что бы-
ло дано Декартом. Центром внимания всех исследова-
телей были рефлексы спинного мозга, которые получили
название «невольных», т. е. полностью автоматизирован-
ных движений. Конечно, в отдельных экспериментах пос-
ле рассечения спинного мозга на максимально мелкие
части были получены новые данные относительно пре-
дельных способностей спинного мозга к рефлекторной
деятельности (Витт, Маршалл Галль и др.)- Догадки и
соображения относительно тонких механизмов рефлек-
торной деятельности целиком заполнили внимание ис-
следователей XVIII—XIX столетий.
Появление новых открытий, как, например, Чарльза
Белла и Можанди, относительно качественно различной
функции передних и задних корешков спинного мозга
принципиально дела не изменило, а лишь выяснило кон-
кретные морфологические пути рефлекторной деятель-
ности.
История рефлекса не знает ни одной попытки приме-
нить понятие рефлекса к деятельности головного мозга
и систематически разработать это понятие применитель-
но к высшим функциям. Правда, неоднократно описыва-
лись разные виды рефлексов, которые протекают с уча-
стием головного мозга (Блейн, Мюллер и др.)» но это не
затрагивало того, что объединялось под суммарным
выражением «психическая жизнь». Эта область попреж-
нему оставалась недоступной для ученых, давая пищу
идеалистическим и религиозным теориям.
На протяжении всей истории рефлекса головной мозг
как объект исследования все меньше и меньше привле-
кал внимание физиологов, которые направили свою энер-
гию на вскрытие тончайших механизмов в работе спин-
ного мозга. И этот уход от головного мозга делал все
более и более глубокой пропасть между психологией и

физиологией нервной системы. Эту пропасть заполняло
бесчисленное количество различных гипотез, мнений и
мировоззрений, которые, однако, не могли перекинуть
прочный мост между физиологией и психологией.
Кто же проложит такой прочный мост и даст единую
материалистическую теорию деятельности центральной
нервной системы, которая охватила бы и головной мозг?
Честь глубокого научно-физиологического обоснова-
ния этой идеи выпала на долю русской науки, на долю
крупнейшего представителя русской культуры прошлого
века.
Мы знаем, какое сильное «брожение умов» происхо-
дило в 60-х годах прошлого столетия. Это были годы
подъема русской общественной мысли, годы протеста
бурлящей молодости против векового гнета над челове-
ческой мыслью.
И вот в этот благодарный период на арену выходит
не обычный защитник передовых взглядов, каких уже
знала русская общественность. Это был не публицист, не
литератор и не критик. Он был вооружен всеми совре-
менными знаниями по биологии и физиологии, он был
крупнейшим ученым-естествоиспытателем. Его доводы
имели небывалую разрушительную силу, каждое его сло-
во било по темным, заплесневевшим местам церковно-
схоластической философии о «душе». И он сразу же стал
в центре русской передовой общественности, стал гла-
шатаем наиболее радикальных попыток создания мате-
риалистического мировоззрения.
Это был Иван Михайлович Сеченов.
Он впервые в истории развития рефлекторной теории
разрушает тот порочный барьер, которым идеалисты всех
времен отгораживали головной мозг и психическую дея-
тельность от всех других процессов организма, материа-
листическая природа которых была хорошо доказана
Он впервые смело провозглашает, что деятельность голов-
ного мозга в самых высших его проявлениях так же
подчиняется закону рефлекса и, следовательно, так же
может стать предметом точного научного исследования,
как и все другие функции организма.
С ходом его мысли и многочисленными аргументами
в пользу этой смелой идеи знакомит нас его знаменитая
монография «Рефлексы головного мозга».

Характерным для Сеченова является то, что сме-
лый и гениальный «взмах мысли» он облек в форму на-
учно-обоснованных физиологических положений, привле-
кая для этого всю аргументацию, которой располагала
в его время физиология нервной системы. Но и этого
мало. Весь физиологический материал приводится им не
просто в порядке обычных литературных ссылок: он при-
дает ему такую форму, в которой никто еще до него не
излагал вопросов работы головного мозга. Используя
богатейший материал своих собственных экспериментов
и наблюдений, он настолько тесно переплетает его с яв-
лениями повседневной психической деятельности челове-
ка, что убеждает всякого в правдивости его материали-
стической теории.
Ход его рассуждений и соображения, которые он при-
водит в доказательство рефлекторной природы психиче-
ской жизни, представляют громаднейший интерес и для
современных ученых. Надо пожалеть, что советская фи-
зиология все еще мало обращает внимания на то бо-
гатство живых красок, которыми нарисована законченная
картина мозговых процессов. Можно без преувеличения
сказать, что ни один из предшественников Сеченова
не поднялся на такую высоту физиологических обобще-
ний, как он. И только порочной традицией иностранных
ученых игнорировать достижения русской науки надо
объяснить то, что основные теоретические представле-
ния Сеченова до сих пор не получили широкою распро-
странения за границей, за исключением его знаменитых
экспериментов с тормозящими центрами головного мозга
(см. ниже). Точно так же и книга Сеченова «Рефлексы
головного мозга», представляющая собой поворотный
пункт в истории рефлекторной концепции, во всякого
рода исторических обзорах за границей замалчивается.
Наши же, советские физиологи, приводя Сеченова как
предшественника учения об условных рефлексах, исполь-
зуют только его общетеоретические положения, оставляя
в стороне его богатейшие мысли, аргументы и совер-
шенно неиспользованные, весьма ценные физиологиче-
ские предвидения.
В книге «Рефлексы головного мозга» не только даны
предпосылки для будущей теории условного рефлекса —
в ней Сеченов приводит в совершенно отчетливой форме

И. М. Сеченов в молодые годы

•формулировку таких закономерностей в нервной деятель-
ности, которые в настоящее время ошибочно связывают
ся с именами иностранцев.
Эта книга занимает исключительное место в истории
рефлекса и поэтому требует к себе особого внимания.
Сейчас, когда мы располагаем обширной материалисти-
ческой естественно-научной литературой, нам трудно
представить себе то впечатление, которое эта книга про-
извела на русское общество 60-х годов прошлого века.
В красочной и убедительной форме она звала к мате-
риалистическому пониманию человеческой психики, уче-
ние о которой в течение столетий было оплотом религии
и мистики. Книгой зачитывались все. Для более прогрес-
сивной части русского общества она служила путевод-
ной звездой, первой ласточкой светлого будущею, а в
затхлую атмосферу дворянских гостиных она врывалась
ярким угрожающим метеором. Ее с любовью перелисты-
вал и петербургский гимназист и бородатый семинарист
какой-нибудь далекой духовной семинарии. Не миновала
она и молодого Павлова.
1867 год... На одной из окраинных улиц Рязани, в
маленькой узенькой комнатке, при свете керосинового
ночника группа семинаристов по несколько раз перечи-
тывает смелые материалистические выводы Сеченова.
Среди них выделяется своей горячей жестикуляцией
увлекающийся семнадцатилетний юноша. Это — Иван
Павлов. Через сорок лет он претворит идеи Сеченова
в еще более смелые физиологические эксперименты, и
они станут гордостью русской и мировой науки.
В чем причина такого исключительного успеха книги
Сеченова? Успех объясняется особенным характером са-
мой книги и той исторической обстановкой, которая ее
породила.
Сеченов был первым русским воинствующим материа-
листом в такой сложной и в то же время близкой каж-
дому проблеме, как «проблема души». Книга была одно-
временно и глубоко научным произведением, и полити-
ческой проповедью, звавшей к новой материалистической
культуре.
Поэтому приведенные в ней ценнейшие научные
факты приобрели исключительную остроту. Книга роди-
лась в тот период русской жизни, когда по грубой коро-

сте помещичьего невежества, стала бить свежая струя
новых идей.
Среди русской интеллигенции стали широко распро-
страняться естественно-материалистические взгляды.
Естествознание стало символом материализма и револю-
ционных настроений. И вот в этих-то условиях появляет-
ся первая русская книга но физиологии, посвященная
острому и наболевшему вопросу о противоречиях «духа»
и «тела». Она написана не журналистом и не философом,
а экспериментатором. Легко себе представить, какую раз-
рушающую силу приобрела эта книга. Как только руко-
пись попала в департамент царской цензуры, там под-
нялся небывалый переполох.
Первоначальное название рукописи было иное. Оно
отражало самую суть книги: «Попытка ввести физиологи-
ческие основы в психические процессы». Этого названия
цензура не хотела допустить ни под каким видом:
слишком уж откровенно ставился в нем вопрос о пере-
смотре всех «нравственных основ общества», как выра-
зился цензурный комитет. Чтобы уменьшить распростра-
нение книги, был применен хитрый прием: она была
разрешена к печати лишь в виде статьи и не в журнале
«Современник», который пользовался широкими симпа-
тиями, а в специальном журнале «Медицинский вестник».
Однако эти ухищрения цензуры были напрасны.- через
несколько дней после выхода работы в свет она уже ста-
ла настольным пособием каждого передового русского
человека. Для -издания ее отдельной книгой Сеченову
пришлось испытать значительно большие затруднения.
Книга получила самую отрицательную по тем временам
опенку Главного управления по делам печати. Вот вы-
держки из его отношения к цензурному комитету:
«Эта материалистическая теория, отвергая свободную
волю и бессмертие души, не согласна ни с христиан-
скими, ни с уголовно-юридическими воззрениями, она
уничтожает понятие о зле и добре, о нравственных обязан-
ностях человека и, наконец, 6 вменяемости преступления,
а посему ведет положительно к развращению нравов...
Книга Сеченова вредна как изложение самых крайних
материалистических нравов».2
2 X. С. Кекчеев. Физиологический журнал СССР.

Материализм — вот страшный жупел, которого так
боялось дворянско-помещичье общество. Оно знало, что
распространение материалистических идей — это уже
начало революции, и потому всеми силами стреми-
лось задержать этот неизбежный этап истории. Книга
была арестована, но до ареста самою Сеченова дело не
дошло, хотя это отнюдь не означало снисходительного
отношения властей к автору. Слишком широкой популяр-
ностью среди русского общества пользовался автор кни-
ги, и судебный процесс мог привести к нежелательным
результатам.
Как выразился тогдашний министр юстиции князь
Урусов, «развитие материалистических теорий при су-
дебном производстве этого дела может иметь послед-
ствием своим распространение этих теорий в обществе
вследствие возбуждения особого интереса к содержа-
нию этой книги» (из письма к министру внутренних
дел).
Смелость материалистической теории работы мозга
смущала не только доморощенных министров. Когда
И. П. Павлов, гениальный последователь И. М. Сеченова,
уже в начале XX в. познакомил знаменитого английского
физиолога Шеррингтона со своими крупнейшими дости-
жениями по изучению условных рефлексов, тот ему
сказал: «Ваши условные рефлексы в Англии едва ли
будут иметь успех, потому что они пахнут материализ-
мом». 3
Каким же сильным должно было быть впечатление от
книги Сеченова в 60-х годах прошлого столетия! Мысль
И. М. Сеченова о том, что головной мозг работает по
принципу рефлекса, т. е. отраженных ответов, получила
в книге глубокую научную аргументацию и исключитель-
но убеждающее литературное выражение.
После учения Декарта об автоматических ответах
спинного мозга, т. е. о рефлексе, в XVII и XVIII вв. была
дана довольно полная физиологическая характеристика
этого акта. Но все данные почти целиком касались только
спинного мозга. Становилось все более очевидным, что
головной мозг с его сложными психическими процессами
стал все менее импонировать исследователю-физиологу.
3 Личная беседа И. П. Павлова с Шеррингтоном в 1912 г.

За что зацепиться? Где найти ключ к сложнейшим ла-
биринтам мыслей, переживаний и воспоминаний? Слож-
ность предмета и отсутствие метода его изучения застав-
ляли исследователя переключить свое внимание на бо-
лее простые и ощутимые явления, касающиеся спинного
мозга. Так, на протяжении нескольких столетий полно-
властной хозяйкой этого чудеснейшего произведения при-
роды была психология. Сила сеченовского гения в том и
заключалась, что он нашел в себе смелость отказаться
от идеалистических теорий его предшественников и при-
менить идею рефлекса к работе головного мозга. Сколько
остроумия и изобретательности понадобилось Сеченову,
чтобы «произвольные движения», связывавшиеся с «ду-
шой» человека, получили законченное материалистиче-
ское объяснение.
Сам Сеченов, несомненно, осознал всю грандиозность
своих замыслов. Осознавал он, конечно, и их новизну
для современников. В предисловии к книге он говорит:
«Да, кому дорога истина вообще, т. е. не только в на-
стоящее время, но и в будущем, тот не станет нагло ру-
гаться над мыслью, проникшей в общество, какой бы
странной она ему ни казалась. Имея в виду этих беско-
рыстных искателей истин, я и решаюсь пустить в обще-
ство несколько мыслей относительно психической дея-
тельности головного мозга,— мыслей, которые еще ни-
когда не были высказаны в физиологической литературе
по этому предмету».4
Приступая к осуществлению своих замыслов, Сеченов
не миновал, конечно, вековой проблемы, с которой начи-
нали до него физиологи всех времен,— проблемы «про-
извольных» и «непроизвольных» движений. И в этом
есть логика. Физиолог редко пускался в объяснение пси-
хологических тонкостей человеческого ума, ибо там он
принужден был бы оставить свойственные ему приемы
исследования и мышления. Наоборот, «произвольный
акт» представляет собой как раз нечто пограничное, так
как он включает элементы психического, реализующиеся
в объективной деятельности, т. е. в мышечном движе-
нии. Именно отсюда проистекает интерес физиологов к
произвольным актам и ко всему тому, что их отличает
4 И. М. Сеченов. Рефлексы головного мозга. Избранные тру-
ды. 1935, стр. 168.

от чистого рефлекса, или, по выражению Сеченова, от
«невольных» движений. Поэтому книгу о рефлексах го-
ловного мозга он начинает с подробнейшего разбора
именно «невольных движений».
Общая композиция книги такова: она дает постепен-
ное усложнение машинных актов спинного мозга вплоть
до самых сложных психических явлений, причем рефлек-
торный принцип сохраняется как универсальный для всех
уровней деятельности мозга. Сеченов проявил в этой кни-
ге поразительную для своего времени эрудицию.
Его общая принципиальная позиция в вопросе соот-
ношения «духа» и «тела» совершенно отчетливо выра-
жена в следующем положении:
«ДЛЯ нас, как для физиологов, достаточно и того, что
мозг есть орган души, т. е. такой механизм, который бу-
дучи приведен какими ни на есть причинами в движение,
дает в окончательном результате тот ряд внешних явле-
ний, которыми характеризуется психическая деятель-
ность». 5
Какие же механизмы доводят внешний стимул до
того или иного внешнего проявления?
В объяснении этих механизмов И. М. Сеченов исхо-
дил из основного понятия рефлекса. Однако это понятие
применительно к головному мозгу служило ему только
общей формой, которую он заполнил новым содержани-
ем, почти целиком полученным в его собственных экспе-
риментах. Придерживаясь в основном принципа машин-
ности для объяснения деятельности спинного мозга, он
переносил его и на головной мозг, но с некоторыми очень
важными добавлениями, которые как раз и представ-
ляют для нас существенный интерес. Он пишет:
«Дальнейшее развитие вопроса показало, однако, что
и головной мозг при известных условиях, следовательно
не всегда, может действовать, как машина, и что тогда
деятельность его выражается так называемыми неволь-
ными движениями... Следовательно, в строгом разборе
условий машинности головного мозга лежит задача по-
нимания его».6
5 И. М. Сеченов. Рефлексы головного мозга. Избранные
труды, 1935, стр. 168.
6 Там же, стр. 170.

Из приведенных цитат видно, что, распространяя
принцип рефлекса на высшие функции головного мозга,
Сеченов фиксировал свое внимание на тех условиях, ко-
торые должны быть налицо, чтобы работа головного
мозга сделалась машинной.
Какие же это условия?
Последовательно Сеченов подвергает анализу все те
случаи повседневного опыта человека, в которых голов-
ной мозг выступает как аппарат «машинной функции».
Судя по характеру изложения, ему была хорошо известна
книга Пфлюгера, вышедшая в 1853 г. и посвященная
чувствительной функции спинною мозга. Эта книга, дав-
шая начало знаменитой полемике между Пфлюгером и
Лотце, должна была допустить какую-то элементарную
«душу» для спинного мозга, ибо иначе, как думал Пфлю-
гер, трудно было бы объяснить удивительно точную и
целесообразную деятельность у обезглавленной лягушки.
Сеченов начинает именно с этою примера, считая, что
«отраженные явления всего лучше наблюдать на обез-
главленных животных и преимущественно на лягушке».
Подробнейшим образом он разбирает все условия раздра-
жения того или иного пункта кожи у лягушки, своеобраз-
ные ответы на эти раздражения и, отметая идеалистиче-
ские тенденции Пфлюгера, приходит к выводу о сложном
сегментном соотношении между стимулом и эффектом.
В вопросах физиологии мозга Сеченов был последо-
вательным материалистом и поэтому отметал в сторону
все, что давало науке привкус мистического. Всю слож-
ность поведения обезглавленной лягушки можно легко
объяснить на основании тончайших нервных связей в
спинном мозгу, которые дают возможность лягушке на
каждое раздражение ее кожи реагировать совершенно
своеобразной комбинацией мышечных движений. От это-
го и происходит вся видимая «целесообразность» двига-
тельных актов. Они, конечно, целесообразны, но не
более, чем стройный ход хорошо слаженной машины.
Однако главная цель книги не в этом объяснении
спинно-мозговых рефлексов. Рефлекторная функция спин-
ного мозга нужна была Сеченову только в качестве от-
правного пункта, как прототип той идеи, которую он по-
том применит для объяснения работы головного мозга.
И надо отдать справедливость его проницательности: он

начинает с таких нервных явлений, которые находятся по
своему характеру как раз на границе между действитель-
но машинными и уже в какой-то мере произвольными.
В качестве исходного момента он берет реакцию чело-
века, которая возникает на раздавшийся поблизости не-
ожиданный звук достаточной силы. Путем анализа он
отыскивает в этой реакции все черты машинности, свой-
ственной спинному мозгу, и дальше очень осторожно
усложняет эту «исходную реакцию.
Представьте себе теперь, что человек предупрежден о
том, что около него раздастся сильный звук. Тогда он
не только не будет вздрагивать, но еще даже проявит
некоторую активность в подавлении возможного вздраги-
вания.
Что же оказалось здесь прибавленным от вмешатель-
ства психического в типичное «невольное движение»,
протекающее с участием головного мозга?
Шаг за шагом Сеченов приходит к 'признанию, что и
в первом, и во втором случае схема развития нервного
акта принципиально одна и та же, т. е. рефлекторная,
но во втором случае происходит переключение нервного
процесса на другие, противоположные первым, рабочие
комплексы. Здесь Сеченов вплотную подходит к проблеме
тормозных механизмов головного мозга.
Он с исключительной полнотой обрисовал состав тор-
мозной реакции в ответ на какой-либо внешний раздра-
житель, так как этот вопрос был ему особенно близок.
Незадолго до выхода в свет книги о рефлексах головно-
го мозга он сделал открытие, которое создало ему миро-
вое имя. Он открыл, как он сам выражался, «тормозящие
центры головного мозга». Классический эксперимент за-
ключался в следующем: если положить маленький кри-
сталлик соли в области межуточного мозга (зрительные
чертоги) лягушки, спинной мозг которой до этого прояв-
лял обычную рефлекторную деятельность, то все рефлек-
сы исчезают. Раздражение лапок кислотой, щипком и т. п.,
вызывающее обычно бурную рефлекторную деятельность,
остается на этот раз безрезультатным.
Что же произошло при этом? Сеченов так объясняет
свои эксперименты:
«Наложение кристалликов привело к возбуждению
тормозящих центров, которые по нисходящим путям за-

держивают теперь рефлексы спинного мозга точно так
же, как, например, раздражение блуждающего нерва
останавливает работающее сердце».7
Этот эксперимент вошел в мировую литературу и до-
ставил законную славу нашему великому соотечествен-
нику. Идя по пути замалчивания открытий русской фи-
зиологии, некоторые иностранные авторы утверждают,
что он имеет только историческое значение. Это мнение
мы должны категорически отбросить. Наоборот, я по-
стараюсь показать ниже, что этот факт послужил разви-
тию такой теоретической концепции Сеченова, которая не
потеряла своего значения и по сей день.
Какое же место в работе нервной системы занимают
эти «тормозящие центры»?
Как мы уже видели, одно из вмешательств психиче-
ского акта, т. е. головного мозга, в машинную отражен-
ную деятельность заключается в том, что головной мозг
тормозит ту реакцию, которая должна была бы насту-
пить при обычных условиях. По мнению Сеченова, это
вмешательство головного мозга приводит к «укорочению»
всей рефлекторной дуги, выпадению ее последнего види-
мого эффекторного звена, хотя вся реакция протекает по
рефлекторному принципу.
Сеченов так резюмирует эти рассуждения:
«В случае абсолютной внезапности впечатления отра-
женное движение происходит лишь при посредстве нерв-
ного центра, соединяющего чувствующий нерв с двига-
тельным. А при ожиданности раздражения в явление
вмешивается деятельность нового механизма, стремяще-
гося подавить, задержать отраженное движение. В иных
случаях этот механизм побеждает силу раздражения —
тогда отраженного невольного движения нет. Иногда же,
наоборот, раздражение одолевает препятствие и неволь-
ное движение является».8
Если суммировать все его рассуждения
о тормозящей деятельности головного
мозга, то становится непонятным, каким
образом мог л о случиться, что этот глубо-
кий физиологический анализ, в котором
7 И. М. Сеченов. Рефлексы головного мозга. Избранные
труды, 1935, стр. 175.
8 Там же, стр. 179.

каждый элемент имеет современное зна-
чение, не взят был в свое время за осно-
ву физиологического анализа сложных
форм деятельности организма? И не яв-
ляется ли горькой иронией тот факт, что в настоящее
время мы приходим к такому же объяснению тормозной
функции, какое было дано 75 лет назад нашим великим
соотечественником? Учение о торможении прошло беско-
нечное количество отдельных этапов, высказаны были
десятки теорий, но ни разу всерьез не были приняты
взгляды Сеченова на торможение как на процесс, раз-
вивающийся в системе целой реакции
организма. Как можно видеть из приведенной
цитаты, именно это и интересовало Сеченова.
«Тор1можение» для Сеченова всегда означает активное
устранение реакции при помощи тормозящего механизма.
Это устранение всегда активно и неизбежно связано с
возбужденном ряда нервных аппаратов, в первую оче-
редь — «тормозящих центров».
«Итак, сомневаться нельзя,— говорит Сеченов,— вся-
кое противодействие чувственному раздражению должно
заключаться в игре механизмов, задерживающих отра-
женное движение».9
Таким образом, в качестве резюме мы (можем сделать
из приведенного материала следующие выводы: вмеша-
тельство головного мозга в отраженные акты централь-
ной нервной системы не приносит с собой ничего принци-
пиально нового — отраженные акты совершаются, как и
раньше, по принципу рефлексов.
Таким образом, задерживающие и другие влияния
на рефлекторные акты могут быть охарактеризованы
* как надстроенные или 'коллатеральные эффекты в от-
ношении главного русла реакции. «Затормозить» для
Сеченова всегда значило устранить развивающуюся
реакцию (при помощи возбуждения каких-то антагони-
стических механизмов. Таким образом, раздражитель
"внешнего мира должен пройти в головном мозгу не-
сколько инстанций, возбудить к деятельности специ-
альные нервные комплексы, и только тогда это приве-
9 И. М. Сеченов. Рефлексы головного мозга. Избранные
труды, 1935, стр. 175.

дет к внешнему выражению торможения данной реак-
ции. Совершенно очевидно, что в таком понимании
тормозной функции «торможение» как устранение реак-
ции можно понимать всегда только в пределах какого-
то деятельного, т. е. положительного нервного ком-
плекса. Бросается в глаза связь этой концепции тор-
можения с тормозной функцией блуждающего нерва,
которую Сеченов и приводит как пример в своей книге.
Он обращает внимание на то обстоятельство, что за-
тормозить работу сердца можно только возбуждением
центров блуждающего нерва. Торможение появляется
на сцену как периферический эффект довольно слож-
ного распределения возбуждений в центральной нерв-
ной системе. Все это приводит нас к заключению, что
Сеченов рассматривал торможение ре-
акции, как внешнее результативное про-
явление сложной борьбы положитель-
ных деятельных комплексов централь-
ной нервной системы. На это указывают
рассуждения Сеченова в книге «Рефлексы головного
мозга». Но эта идея не получила, к сожалению, широ-
кого применения в физиологии нервной системы.
Если внимательно вдуматься в те {примеры и: рас-
суждения, которые Сеченов приводит для доказатель-
ства дополнительных свойств, вносимых головным
мозгом в рефлекторную деятельность, нельзя не удив-
ляться его гениальному предвидению.
Очень многие факты, которые в настоящее время
приписываются иностранным авторам, особенно так
называемое «облегчающее» действие головного мозга
на функции органов, были с исчерпывающей полнотой
разобраны на многих примерах И. М. Сеченова. Эти
частные идеи Сеченова в нашей физиологии были от-
теснены его гениальным приложением понятия рефле-
кса к расшифровке психической деятельности. Конечно,
эта сторона в учении Сеченова имеет грандиозное зна-
чение — и научное, и философское. Однако нельзя
забывать, что к этому обобщению он пришел) через
длинный ряд своих научных положений, выте-
кающих из его конкретных исследований, и мы дол-
жны всячески популяризировать эти его конкретные
идеи.

И. М. Сеченову, например, была очень близка
мысль об ином подходе к оценке физиологических
явлений, чем это было в его время. Тогда основные
сведения о мозге исходили от клинической неврологии,
в которой господствовало анатомо-локализационное
направление. Между тем Сеченов в своей работе «Фи-
зиология нервных центров» за много лет до Шерринг-
тона и других физиологов, говоривших об интеграции,
дал совершенно отчетливое представление о синтети-
ческих чертах в деятельности нервной системы. Так,
например, в предисловии к этой своей книге он пишет:
«...Я имею в виду прежде всего представить на суд
специалистов попытку внести в описание центральных
нервных явлений физиологическую систему на место
господствующей по сие время анатомической, т. е. по-
ставить на первый план не форму, а деятельность, не
топографическую обособленность органов, а сочетание
центральных процессов в естественные группы».10
Вся книга пронизана этой идеей о «естественных груп-
пах». Мы имеем здесь гениальную попытку понять инте-
гративную деятельность организма, и эти взгляды Сече-
нова должны быть в настоящее время исходным пунктом
для развития наших собственных исследований.
Краткий очерк о развитии рефлекторных актов при-
водит нас к выводу, что книга Сеченова о рефлексах
головного мозга и весь комплекс его представлений о
функциях нервной системы совершили переворот в
истории рефлекса.
Почему же, как выражается И. П. Павлов, «потом
И. М. Сеченов более не возвращался к этой теме в ее
первоначальной и решительной форме»? Что мешало
этой гениальной идее претвориться в систематическую
разработку в физиологической лаборатории, организо-
ваться в школу физиологической мысли? Для этого
нехватало специального лабораторного метода иссле
дования. Только метод делает крупные идеи, обосно
ванные вначале теоретически, рычагом для повседнев
ного научного исследования. Честь приближения
рефлексов головного мозга к рабочему столу экспери-
10 И. М. Сеченов. Физиология нервных центров. 1891. Пре-
дисловие.

Бюст И. М. Сеченова перед зданием Лаборатории генетики
высшей нервной деятельности в Колтушах

ментатора-физиолога и разработки новой науки о
мозге — физиологии высшей нервной деятельности при-
надлежит нашему гениальному учителю И. П. Павлову
Эти два- близких нам имени — Сеченов и Павлов,
исторически объединенные прогрессивными идеями
60-х годов, стали двумя яркими маяками, которые
освещали путь русским физиологам. И. М. Сеченов
проделал грандиозную работу по формулировке новых
для науки положений о применимости понятия рефле-
кса к работе высших отделов мозга, а И. П. Павлов,
осуществляя историческую непрерывность оригиналь-
ной русской мысли, претворил эту мысль в конкретном
методе исследования — в методе условных рефлексов,
благодаря чему смог произвести подлинную револю-
цию во взглядах на высшие функции мозга.
Оба они идейно вырастали на революционной почве
60-х годов, которая, была возделана крупнейшими
представителями русской философии. Так, например,
В. Г. Белинский писал:
«Деятельность ума есть результат деятельности моз-
говых органов — в этом нет никакого сомнения».
«...Ум без плоти, без физиономии, ум, не действую-
щий на кровь и не принимающий на себя ее действия,
есть логическая мечта, мертвый абстракт. Ум — это
человек в теле, или, лучше оказать, человек через
тело». * *
«...Психология, не спирающаяся на физиологию,
так же несостоятельна, как и физиология, не знающая
о существовании анатомии». 11
Что можно прибавить к этим словам передового
русского материалиста В. Г. Белинского?
Вырастая в атмосфере этих идей, И. М. Сеченов и
И. П. Павлов осуществили стремление передовых лю-
дей России прошлого столетия и научно обосновали их
материалистические представления о психической дея-
тельности человека.
11 Цитировано по статье И. Я. Щипанова в сборнике «Из исто-
рии русской философии», 1949, стр. 335.

Глава IX
КАНУН ВЕЛИКОГО ОТКРЫТИЯ
(1899—1903 гг.)
Этот период начинается с момента, когда подход
Ивана Петровича к объяснению приспособительных
явлений в пищеварительном аппарате еще был основан
на принятии психического фактора как ре-
гулятора приспособительных функций организма. На-
оборот, в 1903 г. И. П. Павлов радикально порвал с
прежней точкой зрения и целиком перешел к физиоло-
гической трактовке наблюдавшихся в это время при-
способительных особенностей в функции слюнных
желез.
Что же произошло в эти четыре года? Как склады-
валось у Ивана Петровича новое представление о при-
способительных особенностях в секреторных процессах
и организме в целом?
Вот вопросы, которые долго будут интересовать
всех, кто осознал величайший переворот в физиологии,
созданный учением о новом виде рефлексов — об
условных рефлексах.
С И. П. Павлова начинается новая, богатая исклю-
чительными достижениями эпоха рефлекса. Мы видели,
что на протяжении трехсот лет делались всевозможные
попытки примирить противоречия между точной, но
жесткой схемой изолирующего эксперимента и вечно
разнообразной натуральной деятельностью мозга —
реальным поведением животных и человека. Исследо-
ватели XIX в., значительно более вооруженные, чем
исследователи предыдущих столетий, не могли преодо-

леть гипноза вивисекции. Они продолжали умножать
сведения о тончайших процессах нервной системы,
оставляя, однако, наиболее сложные формы ее дея-
тельности для будущего.
Рассматривая историческое развитие понятия о
рефлексе с этой точки зрения, мы увидим, что все до-
полнительные принципы, выдвигавшиеся десятками
исследователей, как, например, «страсти души», «чув-
ствительный принцип», «разум» и т. д., являются лишь
весьма примитивными попытками расширить машинные
представления о рефлекторном акте. Однако ни одна
из них не обладала той очевидностью, точностью и
закономерностью, какая была вложена в самый
рефлекторный ответ. Одни исследователи, убоясь гоне-
ния церкви, боязливо отступали от самого высшего
этапа — человеческой психики, другие, наоборот, прикос-
нувшись к этому разделу, все его проявления относили
за счет нематериальных факторов — «души», «жизнен-
ной силы» и др. Так господствующее идеалистическое
мировоззрение подчиняло себе всякую попытку объ-
яснить работу мысли. Поэтому, естественно, что их
влияние ни в чем не отразилось на понятии рефлекса
в целом: точные физиологические факты упорно сопро-
тивлялись попыткам облечь их в форму общих бес-
предметных гипотез, хотя последние и получали, как
будто, некоторое основание в непосредственных наблю-
дениях. Кроме того, во все эти дополнительные прин-
ципы с исторической неизбежностью вкладывался субъ-
ективный характер. Все они отталкивались от внутрен-
них ощущений человека, от субъективных его пережи-
ваний и представлений о внешнем мире.
Эти взгляды имели уже за собой тысячелетнюю дав-
ность. Они не оправдали себя в прошлом, не установили
каких-либо фундаментальных законов, «которые стояли
бы на уровне законов других натуралистических дис-
циплин. Этот подход не стал успешнее и в попытках до-
полнить рефлекторную концепцию. Тем не менее он
сыграл огромную роль в истории рефлекса. Он отта-
чивал его положения и указывал границу, где приме-
нение рефлекса как универсального принципа теряло
уже здравый смысл, свойственный точным наукам.
Точно так же и теория И. М. Сеченова о рефлексах

головного мозга, сыграв огромную роль в выработке
материалистического мировоззрения его современни-
ков, надолго осталась «взмахом мысли», не защищен-
ной гранитными бастионами точных лабораторных
исследований. Нехватало лабораторного
метода.
Заслуга И. П. Павлова заключалась прежде
всего в открытии такого метода. Трехсотлетние
неудачные попытки расширить применение рефлектор-
ной концепции в сторону сложного приспособительного
поведения животных и человека он завершил гениаль-
ной научной концепцией, подкрепленной точным мето-
дом работы, который смог сохранить принципиальное
ядро рефлекса и в то же время формулировать то
своеобразие, которое он приобретает на высших этапах
нервной деятельности.
Это была теория условного рефлекса. Отправляясь
от лабораторных фактов, теория условного рефлекса
не осталась только чистой теорией. И. П. Павлов не
оставил незащищенной свою идею. Наоборот, он скон-
центрировал весь свой огромный экспериментальный
опыт, чтобы ввести свою теорию в точные рамки лабо-
раторного эксперимента. Новую форму рефлекса он
вооружил методом повседневного лабораторного иссле-
дования и тем самым навсегда определил место своего
учения в ряду естественных наук. И. П. Павлов пре-
красно сознавал, что он вплотную подошел к «обла-
сти явлений», которые сам много лет называл психи-
ческими. Вместе с тем он очень высоко оценивал то
обстоятельство, что в эту область он вступил, в конце
концов, без изменения «методического фронта», т. е.
сохранив физиологическую трактовку
всех без исключения проявлений орга-
низма. В этом и состояла огромная разрушительная
сила теории условного рефлекса в момент ее зарожде-
ния. Чтобы понять огромное влияние, которое она ока-
зала на весь исторический ход науки о человеке, надо
представить себе ту особенную атмосферу, которая
окружала проблему «души» как антитезы «тела».
В начале XX в., к которому должно быть приурочено
это огромное научное обобщение, попрежнему разде-
лялись низшие и высшие формы нервной деятельности.

Первые были уделом физиологии, вторые составляли
общепризнанную прерогативу психологии — «науки о
душе». Уже самое разделение исторически единой
функции мозга по двум столь противоположным дисци-
плинам говорит о том, что дуализм, сопровождавший
эту проблему десятки веков, не оставил ее и на рубеже
XX столетия. В сущности Павлову приходилось иметь
дело со всевозможными оттенками, этого философского
настроения на всем протяжении своей творческой жиз-
ни. По этому поводу он уже в 1932 г. писал:
«Не будет большим грехом с моей стороны, если я
допущу, что это убеждение живет и в части психоло-
гов, замаскированное утверждением своеобразности
психических явлений, под которым чувствуется несмо-
тря на все научно-приличные оговорки все тот же
дуализм с анимизмом, непосредственно разделяемый
еще массой думающих людей, не говоря о верующих».1
Во*г почему охарактеризовать теорию условного
рефлекса и его отношение к психической трактовке
приспособительных явлений представляет собой в выс-
шей степени важную задачу.
Вскрыть внутреннее развитие научного мышления
И. П. Павлова в этом периоде значит вполне обоснован-
но указать на истоки гениального учения о высшей
нервной деятельности.
С самого начала я должен отвергнуть утверждение,
которое, к сожалению, довольно часто приходится и
•слышать и читать, в особенности в зарубежной лите-
ратуре, а именно утверждение о том, что от пище-
варения к изучению мозга И. П. Павлов пришел
«случайно». Еще многие не могут уяснить себе, ч'то
этот новый взмах павловской мысли был совершенно
обусловлен ходом предшествовавших событий в его
лаборатории. Еще многие не могут уяснить себе тех
постепенно назревавших изменений во взглядах
И. П. Павлова на приспособительную деятельность
желез, которые заставили его сделать с»толь важный
шаг, определивший судьбу всей физиологии мозга. Мы
можем с уверенностью утверждать, что на рубеже
1 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт объективного изуче-
ния высшей нервной деятельности (поведения) животных. 1932,
стр. 470.

XX в. И. П. Павлов в самом деле пережил один из тех
внутренних конфликтов, которые часто в жизни гени-
альных Людей дают скачкообразное развитие идей и
которые, естественно, не могут быть поняты при по-
верхностной их оценке. Действительно, казалось бы,
какая может быть органическая связь между физио-
логией пищеварения и законом отделения пищевари-
тельных соков с теми сложными процессами коры го-
ловного мозга, которые выделяют человека из всего
ряда животных и делают его господином природы?
А между тем эта связь есть.
Можно шаг за шагом проследить, как в сознании
И. П. Павлова все большее место занимали законы
приспособления организма к внешним
условиям.
И принципиально совершенно не важно, на каком
примере эти законы были впервые подмечены,— важно
лишь то, что каждый частный факт, подмеченный на
работе какого-либо отдельного органа или целой серии
органов, незримыми нитями входит в общие законы,
управляющие жизнью организма и отношением его к
внешней среде.
Можно обоснованно утверждать, что, обнаружив еще
в раннем периоде своих работ факт высокой при-
способленности желудочного и панкреа-
тического соков к характеру пищевого
вещества, И. П. Павлов всю жизнь проявлял вели-
чайший интерес к этому замечательному явлению. Оно
не могло не поразить физиолога, привыкшего опериро-
вать с электродами и с расчленением отдельных частей
организма с учетом непосредственного резуль-
тата своего вмешательства.
В 1894 г. он писал:
«Мы в настоящее время можем представить такой
факт, который не оставляет сомнения, что пищеваритель-
ный канал обладает приспособляемостью к роду пищи и
складывается в определенные типы.
...Ясно, что железа приноравливается к условиям ра-
боты и известным образом складывается.
...Нетрудно допустить, что может развиться большое
разнообразие так сказать пищеварительных складов, ха-
рактеров».

И заключая подобные, весьма категорические поло-
жения, Павлов ставит вопрос:
«Что же мы имеем в современном физиологическом
учении для объяснения этой установленной нами приспо-
собляемости пищеварительных желез к роду пищи?»2
Вот вопрос, который по своему глубокому содержа-
нию должен быть по праву признан начальным вопросом
и на пути к разрешению которого возникла новая
область физиологии — учение о высшей нервной дея-
тельности.
И. П. Павлов мог не колеблясь ответить, что физио-
логия его времени ничего не имела для ответа на этот
вопрос. Мало того, она даже и не подмечала таких фак-
тов, которые бы натолкнули ее на постановку этого во-
проса. Этот вопрос был поставлен И. П. Павловым при
учете лишь тех исследований, которые были им прове-
дены на панкреатической и на желудочной железах.
В это время он был еще далек от значительно более
демонстративных фактов приспосабливаемое•, которые
он увидел потом на слюнных железах.
Здесь мы стоим перед очень интересным явлением в
истории творческого гения И. П. Павлова. Ему нужно
было ответить на поставленный выше вопрос. Но вся
обстановка в целом, как вообще в физиологии его вре-
мени, так и в его собственной лаборатории, еще не
созрела настолько, чтобы И. П. Павлов формулировал
понятие об условном рефлексе, ибо только это понятие
поставило на прочную основу все предшествовавшие на-
блюдения и соображения.
Не имея в арсенале современной ему физиологии
опорных пунктов для формулировки нового учения и в
то же время остро ощущая необходимость выйти за
пределы узколабораторных фактов органного характера,
И. П. Павлов вводит универсальный фактор организ-
ма — психический фактор как решающий все наблюдав-
шиеся им процессы приспособления желез к качеству
пищи.
Впоследствии, в 1917 г., в предисловии ко 2-му изда-
нию книги «Лекции о работе главных пищеварительных
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 312.

желез» в качестве поправки к своим прежним взглядам
он писал:
«Первый пункт касается так называемого психиче-
ского возбуждения желез, которое я резко в книге про-
тивопоставлял рефлекторному возбуждению, с большим
жаром и развязностью говоря о мыслях, желаниях и
чувствах экспериментальных животных».3
Однако до этого был пройден сложный путь колеба-
ний и сомнений в правильности выбора основной психо-
логической линии. К заключению о физиологической
природе наблюдавшихся им явлений он придет тогда,
когда уже «после нелегкой умственной борьбы» выявит-
ся полная никчемность обращения к внутренним психи-
ческим состояниям животных.
Но именно в том и заключается поучительность это-
го перехода, что фактическое содержание предмета и
постановка вопроса не изменились от 1894—1895 гг. к
1903 г., когда уже назрел полный отказ от обращения
к психическому состоянию животного.
Как же совершалась эта революция в мышлении
И. П. Павлова? Какие моменты, осознанные или неосоз-
нанные, толкнули его на новый прогрессивный путь
изучения психических явлений?
Мы не знаем высказываний И. П. Павлова в этом
периоде, которые в какой-нибудь степени выражали бы
его искания новой точки зрения или сомнение в пра-
вильности прежних объяснений факта приспособлен-
ности секреторного аппарата. Переворот в его толкова-
нии процессов приспособления пищеварительных желез
произошел незаметно для тех, кто хотел бы его видеть
в литературных высказываниях.
Последнее его печатное выступление на тему «Совре-
менное объединение в эксперименте главнейших сторон
медицины на примере пищеварения» было опубликовано
в 1899 г. Оно целиком было проникнуто духом призна-
ния психического фактора как руководящего фактора
исследования и как решающего фактора в установлении
отношения животного к окружающему миру. Мы знаем
уже, что под психическим И. П. Павлов подразумевал
3 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 18.

вполне материальные процессы мозга. После перерыва
в четыре года его знаменитая речь, произнесенная в
Мадриде на тему «Экспериментальная психология и
психопатология на животных», выражает уже совершен-
но продуманную, разработанную во всех деталях пози-
цию физиологического объяснения факти-
чески тех же самых явлений.
В этой речи он не только дает новое, физиологиче-
ское толкование явлений, открытых им на протяжении
всего периода 90-х годов, но и делает впервые заявле-
ние о новой классификации изучаемых им явлений. Это
было первое подразделение рефлекторных явлений на
безусловные и условные рефлексы. Следо-
вательно, в 1903 г. у Ивана Петровича не только созре-
ло новое представление о предмете, но оно приобрело
совершенно определенный методический смысл и откры-
ло широкие перспективы исследований на принципиаль-
но новых путях.
Какой же процесс протекал в мышлении И. П. Пав-
лова? Что определило радикально новый ход этого
мышления?
На основании многих признаков мы можем считать,
что в этом периоде он находился в состоянии внутрен-
них творческих исканий. Именно в этом периоде его
терзал «зверь сомнения», о котором он потом как-то
рассказывал в домашней обстановке своим ученикам.
Имеются отдельные опорные пункты, по которым мы
можем судить о его настроениях в этом периоде. Так,
например, когда диссертация доктора Вульфсона «Рабо-
та слюнных желез» после ее защиты уже в более позд-
нем периоде подготавливалась к печати (около 1900 г.),
И. П. Павлов тщательно отредактировал все те места,
которые представляли собой отступления в сторону
психического. Отдельные места он совсем вычеркнул,
другие лишь исправил. Эта диссертация с его личными
редакторскими правками как документ хранится сейчас
в музее И. П. Павлова. По ней косвенно можно ска-
зать, что в начале 900-х годов настроение И. П. Павлова
в отношении широкого привлечения психических факто-
ров для объяснения приспособительных особенностей
слюнных желез стало более умеренным. Однако наряду
с этим мы имеем другие его выступления, относящиеся

к более позднему периоду, к январю 1902 г., в которых
он еще продолжает говорить о психическом соке.
Так, например, когда доктор А. И. Булавинцев сде-
лал в Обществе русских врачей доклад на тему «Психи-
ческий желудочный сок у людей», И. П. Павлов, высту-
пая в прениях по его докладу, говорил*
«Что касается самого факта нахождения психическо-
го сока у человека, то он несомненно имеет громадное
значение. Меня всегда удивляло то обстоятельство, что
клиника еще до физиологического исследования говори-
ла об аппетитном соке, но как только эксперимент
показал этот факт, масса почему-то встала против.
Этим обусловливается важность полученных вами
данных».4
Особенно остро переворот в мышлении И. П. Павло-
ва сказался в ею отношениях с учениками. Эпизоды со
Снарским и Толочиновым являются особенно красноре-
чивыми для этою критического периода в настроении
И. П. Павлова. Однако этому мы уделим внимание не-
сколько ниже. Сейчас мы сопоставим его высказывания
в этом периоде, которые в какой-то степени характери-
зуют предисторию условною рефлекса и, следовательно,
помогут нам вскрыть генеалогию идеи Павлова об
условных рефлексах. Эта предистория является поучи-
тельным примером тою, что путь гения не усыпан роза-
ми и не идет прямо, без колебаний и отступлений, как
это часто представляется непосвященным. Наоборот, мы
увидим, что этот переход для И. П. Павлова был мучи-
тельным и трудным как в его отношениях к современ-
ной науке вообще, так и в его отношениях со своими
близкими учениками. Еще в 1894 г. И. П. Павлов резко
противопоставлял рефлексы с полости рта и психиче-
ские факторы. Рефлексы с полости рта, как он тогда
говорил, не могут объяснить тончайшей приспособлен-
ности пищеварительных желез к качеству пищи, т. е., в
конце концов, приспособленности к воздействиям внеш-
него мира.
Разбирая высокую приспособленность деятельности
желудочных желез к физическим свойствам пищи, он
писал:
4 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 613.

«...каждый подумает, конечно* что это простой ре-
флекс, идущий из полости рта. При проверке предполо-
жения опытом, приходится от него отказаться... Сколько
мы ни варьировали опытов и ни думали, как бы заме-
нить, как бы подделать те свойства пищи, вследствие
которых течет сок, мы не получили успеха. Что же
такое есть в пище, чего нельзя воспроизвести искус-
ственно? Ясно, что в пище ничего особенного и быть не
может, но во всем этом процессе есть нечто: это психи-
ческий момент — наслаждение едой... Теперь ясно, что
наслаждение едой есть первый и весьма сильный раз-
дражитель секреторных нервов желудка ... Существен-
ным при проходе пищи через полость рта является пси-
хический элемент, который и есть истинный, реальный
раздражитель секреторных нервов желудка».5
Мы видели, что это его убеждение легло в основу
связи с клинической практикой, где аппетиту к еде
И. П. Павлов отдавал первое и важнейшее место при
терапевтических воздействиях на пищеварительные про-
цессы. Сейчас он этот фактор кладет в основу тончай-
ших' приспособительных процессов, протекающих в же-
лудочных железах при мнимом кормлении. Это было
сказано И. П. Павловым в то время, когда он еще на-
ходился под сильным впечатлением опыта с мнимым
кормлением и получения аппетитного сока. Тогда еще
не была проделана операция Глинского и еще не было
того богатейшего демонстративного материала, который
доставила ему секреция слюны. Но даже и тогда, когда
уже были описаны опыты Глинского и были получены
первые результаты, подчеркивающие еще большую зави-
симость качества слюны от качества пищи, И. П. Павлов
находился во власти прежнего настроения. На первых
порах он не переставал думать, что и здесь в деятель-
ности самой первой железы пищеварительного тракта
психический фактор определяет ее высокую приспо-
собляемость к характеру пищевых веществ. В своей
знаменитой лекции, прочитанной в память С. П. Ботки-
на накануне рождения учения о высшей нервной дея-
тельности, он подводит итог всем тем материалам,
5 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 312—
313.

которые были получены при помощи метода наложения
фистулы слюнного протока Павлова — Глинского.
Так как это было накануне того переворота, который
произошел в его представлении о предмете, эти выска-
зывания представляют особенный интерес. Он писал:
«Таким образом, сверх ожидания рядом с физиоло-
гией слюнных желез оказалась психология их; даже
больше того, психология оказалась на месте физиоло-
гии, потому что все психологическое — несомненно как
психологическое, а многое физиологическое теперь надо
еще доказать как физиологическое особыми опытами,
чтобы исключить вмешательство психологического. В от-
крытой психологии слюнных желез мы видим все эле-
менты того, что называется душевной 'деятельностью:
чувство, желание и бесстрастное представление, мысли
о свойствах попадающею в рот. ...Ясно, что в наш еже-
дневный психический обиход входят непременною со-
ставной частью не только желание и чувства, но и
мысли, относящиеся к деятельности такого, повидимому,
малозначительного органа в теле, как слюнные железы.
Нет никакого разумного основания не допускать того же
и для других органов нашею тела. Этими желаниями,
чувствами и мыслями, пусть мало сознаваемыми, но
все же требующими хоть минимального внимания, опре-
деляется, таким образом, постоянный физиологический
порядок в нашем теле».6
Это было сказано почти через год после доклада
доктора Вульфсона в Обществе русских врачей —до-
клада, в котором был дан [детальнейший анализ тонкого
приспособления функции слюнной железы в отношении
качества и количества пищевых веществ. Выступая в
прениях по докладу Вульфсона, Иван Петрович говорил
о «преобладании психологии», которая совершенно от-
четливо выходит на первый план при изучении секреции
слюны. Это были годы, предшествовавшие поворотному
пункту в физиологическом мировоззрении И. П. Павлова.
Вначале он стал на наиболее распространенную точ-
ку зрения, делящую физиологическое и психическое на
две области исследования, хотя ни на одну минуту не
сомневался в материальной природе этого психическою,
6 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 340.

Фотокопия некоторых страниц докторской диссертации
Все рассуждения о

Вульфсона с редакторской правкой И. П. Павлова,
психическом вычеркнуты

категорически отвергая всякий дуализм в этом вопросе.
Поднявшись до самых тонких форм приспособительных
реакций организма в отношении внешней среды, он вы-
нужден был пойти по проторенной дороге, признавая за
психическим решающее влияние на деятельность слюн-
ных желез.
Надо подчеркнуть, однако, что это был вынужден-
ный шаг сознательного материалиста. Павлов в эти го-
ды мучительно искал выхода из этого затруднения и,
прибегая к психическому как к методу объяснения, сей-
час же спешил оговориться, что он не мыслит его от-
дельным от тела. Он чувствовал, что здесь без коренной
ломки привычных догм, укрепленных столетиями, не
найти правильного пути. И поэтому даже в тот момент,
когда он сам горячо возражал против объяснения при-
способительных явлений «обыкновенными рефлексами с
полости рта», даже и тогда, чувствуя необычность от-
крытых им явлений, он прочно держался материалисти-
ческого мировоззрения. Он писал:
«Необходимо только найти причину этого явления;
мы предполагаем, что причину этого нужно искать в
психическом возбуждении, другие же ищут его в реф-
лексе со стороны полости рта. Вся беда в том, что во
всех нас еще слишком твердо сидит тот дуализм, по ко-
торому [душа и тело представляют собой нечто отдель-
ное друг от друга, в глазах естествознания, конечно, по-
добное разделение невозможно». 7
В этом выступлении И. П. Павлов проявил явную
внутреннюю борьбу. С одной стороны, он хорошо ощу-
щал необычность открытых им явлений, не укладываю-
щихся в современные ему физиологические представле-
ния, а с другой стороны — он испытывал внутренний
протест против какой-либо возможности потерять при
этом объяснении материалистический подход, благодаря
которому так успешно проходили все его исследования
на предыдущих этапах развития. Неудивительно, что
позднее, когда он будет обобщать двадцатилетний опыт
по изучению условных рефлексов, он скажет:
«После настойчивого обдумывания предмета, после
нелегкой умственной борьбы, я решил наконец и перед
7 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946,
стр. 592—593.

так называемым психическим возбуждением остаться
в роли чистого физиолога, т. е. объективного внеш-
него наблюдателя и экспериментатора, имеющего дело
исключительно с внешними явлениями и их отноше-
ниями». 8
Этот период перехода Павлова от совершенно оче-
видной симпатии к психическим толкованиям наблюдав-
шихся им многочисленных фактов приспособления пище-
варительных желез к настоящему физиологическому объ-
яснению этих явлений был одним из самых интересных
и сложных этапов на всем творческом пути И. П. Пав-
лова. Этот период еще более осложнился для него
моральным разрывом с некоторыми из учеников. Творец
учения, инициатор школы, после долгой внутренней
борьбы, не замечаемой его учениками, радикально поры-
вает с прошлым и решительно становится на новые пути
исследования, а ученики его еще продолжают находить-
ся в сфере традиционного мышления.
Попытка не только идейно, но и методически, так
сказать, лабораторно, атаковать проблему психического
с материалистических позиций не могла не встретить
резкого сопротивления сторонников самостоятельности
«психического». И мы видим, как уже в самом начале
И. П. Павлову приходится вести борьбу на два фронта.
С одной стороны, это были психологи и психиатры, ко-
торые не хотели, да и не могли легко отказаться от
традиций мышления, годами закреплявшихся в их
работе с человеком. С другой стороны, и в своей среде,
в среде физиологов, нашлись люди, для которых приме-
нение метода условных рефлексов при изучении слож-
ных форм поведения, было «оскорблением» по отноше-
нию, казалось бы, неприступных для физиологии психи-
ческих процессов. Эта первая трудность была в то же
время и первым облачком на фоне дружной лаборатор-
ной обстановки.
Особенно тяжелым был разрыв И. П. Павлова с
двумя его ближайшими учениками — Снарским и Толо-
чиновым.
Первый, проделав многочисленные эксперименты со
слюнной железой еще в той стадии, когда не сложилась
8 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр.12.

полностью лабораторная традиция по физиологической
трактовке явлений приспособленности пищеварительных
желез к внешним воздействиям, пошел по пути чрезмер-
ного «психического» объяснения полученных фактов.
Особенно это было выражено в его диссертации «Анализ
нормальных условий работы слюнных желез у собаки».
Здесь он целиком стал на путь психического объяснения
полученных фактов. В основу своих рассуждений он по-
ложил принципиальные взгляды ассоциативной психо-
логии. Для него образование временной связи было лишь
образованием ассоциации в психологическом ее толко-
вании, а все изменения в степени выраженности тех или
иных слюнных реакций он относил к явлениям памяти,
воспоминаний и т. д.
Диссертацию Снарского надо признать верхом психо-
логизирования по поводу физиологических явлений. Если
сам Павлов, беря психический фактор только как «на-
слаждение едой», все остальное оставлял в плоскости
физиологических рассуждений, то Снарский почти пол-
ностью исключил физиологическую сторону явлений и
придал всему своему материалу такой вид, как будто
эксперименты вообще ставились в психологической лабо-
ратории...
К этому надо еще прибавить, что.это было время,
когда у самого И. П. Павлова появились сомнения в
правильности прежних объяснений и впереди уже выри-
совывалась перспектива физиологически обоснованного
толкования всех фактов. Следовательно, диссертация
Снарского по своему принципиальному содержанию на-
ходилась в полном противоречии с уже складывавши-
мися новыми представлениями И. П. Павлова. Конфликт
был неизбежен. И. П. Павлов потребовал нового объ-
яснения явлений, Снарский настаивал на «психической»
трактовке, да еще с определенными идеалистическими
представлениями. В результате, учитель и ученик долж-
ны были разойтись.
Впоследствии И. П. Павлов, вспоминая этот тягост-
ный период в жизни его лаборатории, говорил:
«Позвольте мне изложить вам краткую историю.
Дело началось с диссертации Снарского. Мы встретились
с новыми фактами возбуждения работы слюнных желез
при действии пищи на расстоянии при одном виде и

запахе пищи. Мы занялись анализом этих фактов и не
могли сойтись в их понимании. Он представлял дело так,
а я иначе. Меня начало восстанавливать против психо-
логического толкования, а он упорно стоял на психологи-
ческом. В конце концов, пришлось кончить тем, что я
ему сказал: «Антон Теофилович, пишите свою диссерта-
цию как думаете, я не могу быть деспотом». Он написал
диссертацию со своими объяснениями, а я уже стал в
отрицательное отношение к психологическому понима-
нию». 9
Совершенно очевидно, что здесь произошел не обыч-
ный лабораторный разлад, когда ученик не согласен с
учителем по какому-либо вопросу их прямой специаль-
ности. Здесь встретились две эпохи физиологии: с одной
стороны, идеалистическое толкование всех процессов
целесообразного приспособления животного к внешнему
миру с точки зрения надорганических направляющих
сил — «психики», «жизненной силы», «мнемы» и пр.;
с другой стороны, убежденное материалистическое иссле-
дование, видящее всю бесплодность обращения к каким-
то «факторам», лежащим вне материальных физиологи-
ческих процессов. И. П. Павлов, будучи с самого начала
убежденным материалистом, как мы видели, все время
тяготился несовершенством своих прежних толкований.
Внутренне он давно уже созрел для переворота, нужны
были только те точки приложения, при помощи которых
он смог бы повернуть представление о предмете в сто-
рону целиком физиологических закономерностей. На-
оборот, его ученики, идя по старой тропе, оказались за-
стигнутыми врасплох, внутренне неподготовленными к
такому перевороту и, не желая итти за учителем, оста-
лись во власти порочных традиций идеалистической
психологии. В этом заключалась суть разрыва между
И. П. Павловым и А. Т. Снарским. Этот разрыв был
символом непримиримой вражды между материализ-
мом и идеализмом во взглядах на суть психических
явлений.
Еще более тяжелым моральным событием для
И. П. Павлова был разрыв с доктором Толочиновым,
9 И. П. Павлов. Речь на банкете по поводу выхода «Двадца-
тилетнего опыта», 1926. Застенографировано П. С. Купаловым.

именно в силу большой дружбы с ним. Сам Иван Пе-
трович как-то сказал: «Иван Филиппович очень мне лег
на сердце. Сделался очень близким для меня человеком».
Колебания Толочинова, хотя и приняли иную форму,
но по содержанию, в сущности, были такими же. Он не
верил в успех дела И. П. Павлова, не считал путь фи-
зиологического объяснения приспособительной и целе-
сообразной деятельности животных достаточно убеди-
тельным и потому малодушно убоялся связывать свою
судьбу с перспективами этого дела. Ею работа касалась
изменяемости нового вида рефлексов, тогда еще не на-
званных условными. В основном это было изменение
типа угашения натуральных условных рефлексов от
неподкрепления, хотя в то время самый термин «угаше-
ние» не был еще даже употреблен. Прежде всего им
было установлено, что натуральный условный рефлекс
действительно является изменчивым явлением нервной
системы и связан с различными признаками самой пищи.
Кроме того, им же было установлено, что если натураль-
ные рефлексы не подкрепляются едой, они исчезают.
В этих опытах было много интересного и в первый
период работ с условными рефлексами даже не вполне
понятного. Хотя И. Ф. Толочинов и сделал доклад о
своих фактах на конгрессе естествоиспытателей и врачей
Севера в Гельсингфорсе в 1902 г., однако этим новым
рефлексам он попрежнему давал название «психических»
и всю трактовку их механизмов склонял в сторону психо-
логических положений. Доклад был сделан в 1902 г.,
т. е. как раз накануне речи И. П. Павлова в Мадриде, и
поэтому, естественно, в нем было много противоречащего
уже теперешним взглядам И. П. Павлова.
Прошло десять лет, новое направление выросло в
учение об условных рефлексах. Оно приобрело ясные
формулировки, четкие физиологические границы и столь
же определенные широкие перспективы дальнейшего
исследовательского пути.
И вдруг Толочинов решает опубликовать свои пер-
вые исследования, проделанные еще в 1901 г., и даже до
некоторой степени настаивает на своем приоритете в
изучении этого вида деятельности. Не будучи связан
все это время с лабораторией И. П. Павлова, он, есте-
ственно, отстал от этой области исследования, которая

как раз в эти годы особенно обогатилась новыми фак-
тами, терминами и понятиями, открытием новых физио-
логических механизмов. Его работа была теперь уже
тем фальшивым звуком, который портил игру хорошо
слаженного и гармонического ансамбля.
Вспоминая этот эпизод, И. П. Павлов с горечью
говорил:
«И до того это было странное писание, и мне было
так тяжело, — мне пришлось не без насилия над собой
написать письмо против Ивана Филипповича и сказать,
что эти воспоминания смешивают воображаемое с дей-
ствительностью и я не несу за них ни малейшей ответ-
ственности. Это один из тяжелых эпизодов. Потом все
дело развивалось само собой».10
Эти два тяжелых эпизода показывают, в каких
муках рождалось новое мировоззрение, открывшее широ-
чайший простор для точных физиологических исследо-
ваний человеческой психики. Понятно, почему И. П. Пав-
лов так остро стал подчеркивать свое отрицательное
отношение к «психологическому толкованию». Он на
своем личном опыте убедился, что объяснить явление
психическими причинами это значило — признать явле-
ние, которое возникает «ни оттуда, ни отсюда».
Как физиолог Иван Петрович всю свою творческую
жизнь руководствовался законом детерминизма. Только
этот последний способен дать исследователю уверен-
ность в пройденном пути и спокойствие за достовер-
ность вновь получаемых фактов. Психологическое же
объяснение переводило наблюдаемые факты в плоскость
других закономерностей, непосредственно не детермини-
руемых с внешними, поддающимися учету проявле-
ниями. Иван Петрович после некоторого колебания бес-
поворотно стал на путь физиологического объяснения
факта тонкого соответствия внешних признаков пищи с
качественным составом «психической слюны». В то вре-
мя это объяснение еще не было претензией Ивана Пет-
ровича на физиологическое объяснение всей психиче-
ской деятельности, но такая попытка должна была с не-
избежностью вырасти впоследствии по мере увеличения
10 И. П. Павлов. Речь на банкете по поводу выхода в свет
«Двадцатилетнего опыта».

фактического материала и расширения исследуемых об-
ластей.
Нас, однако, в этом периоде его творческого разви-
тия интересует другое.
Что именно нового по сравнению со всем огромным
опытом физиологии принесли эксперименты Павлова с
высочайшей приспособляемостью пищеварительных же-
лез? Чем существенным эта приспособительная деятель-
ность отличалась от тех фактов, которые определяли
традиционное физиологическое мышление? Что привело
Павлова к внутреннему конфликту, а потом и к ради-
кальному решению вопроса в сторону создания учения
о высшей нервной деятельности?
Мне кажется, если внимательно рассмотреть все вы-
ступления, лекции и статьи И. П. Павлова, относящиеся
к этому периоду, вопрос становится совершенно ясным.
И. П. Павлов действительно открыл такие совершенно
новые факты, которые не укладывались в рамки теоре-
тических представлений, созданных до него другими фи-
зиологами.
В самом деле, если обратиться к тем формулиров-
кам, в которых И. П. Павлов сам характеризовал свой
переход на новые позиции, можно видеть, что уже в ту
пору он прекрасно сознавал те черты, которые несет с
собой открытое им явление. Отрицая свое прежнее от-
ношение к «психическому», он пишет:
«В настоящее время, ходом развития моей физиоло-
гической мысли, я приведен к совершенно другому пред-
ставлению о предмете. Сейчас психическое возбуждение
представляется нам также рефлексом, только образо-
вавшимся за время индивидуальной жизни животного и
легко колеблющимся в своей прочности (по нашей тер-
минологии— условным). Разговор о внутреннем состоя-
нии животного считается нами теперь научно бесполез-
ным». 11
В этих фразах, написанных И. П. Павловым еще
задолго до того, как стал подытоживаться весь опыт
изучения высшей нервной деятельности, отчетливо вы-
сказаны те признаки новых явлений, которые им были
вскрыты в 1900 г.
11 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 18.

Первый важнейший признак, отличающий явления,
описанные еще Глинским, Вульфсоном и другими, за-
ключается в подчеркнутой вырабатываемое• приспосо-
бительных реакций животного, созданием их на глазах
экспериментатора, в то время как прежняя физиология
имела дело с изучением и выявлением исключительно
тех физиологических соотношений в организме, кото-
рые являются следствием всей его анатомической орга-
низации.
Именно этот факт, выработка заново физиоло-
гического феномена заставил так долго колебаться
И. П. Павлова между психической и физиологической
трактовкой природы этого явления.
Но наряду с этим есть еще и другой признак вновь
открытого явления, который делает особенно понятным
переворот, произведенный И. П. Павловым в науке, с
глубокой философской точки зрения. И. П. Павлов не
мог, конечно, не заметить, что эта вырабатываемость и
приспособленность ответной реакции пищеварительных
желез к агентам внешнего мира представляет собой
факт огромного биологического значения. Биологическая
роль открытого явления впоследствии была формулиро-
вана как закон сигнала или как сигнальная
деятельность больших полушарий головного мозга.
Случайно ли И. П. Павлов избрал .выражение «сигнал»?
Постараемся вдуматься в значение этого слова и имен-
но в его необычный для современной ему физиоло-
гии нервной системы смысл.
С чем имела дело классическая физиология, изучав-
шая процессы как в разных органах организма, так и в
самой центральной нервной системе? Она оперировала
в плоскости двух категорий времени: настоящего и
прошлого. Постоянными объектами ее исследований в
течение сотен лет были взрослые животные, т. е. живот-
ные, вполне сложившиеся и оформившиеся в своей
морфологической структуре. Следовательно, физиолог,
исследуя закономерности кровообращения, пищеварения
или какой-либо другой функции у взрослого животного,
оперирует с приспособительными свойствами, обращен-
ными на настоящее.
Поясню примером, что я подразумеваю в данном
случае под «настоящим».

Если вы наносите раздражение на лапку лягушки, то
она ее отдергивает. Здесь реакция имеет свой биологи-
ческий смысл непосредственно в отношении нанесенного
раздражения: лапка уходит от раздражаю-
щего агента. Это — явление подлинного рефлекса,
как оно было установлено в классической схеме рефлекса.
Приведу другой пример. На рецепторы слизистой
оболочки языка наносится кислота — немедленно следу-
ет отделение водянистой слюны, которая и отмывает
кислоту. В этом случае также реакция устраняет дейст-
вующий агент. Следовательно, и в том, и в другом при-
мере стимул и реакция связаны настоящим вре-
менем, они строго приурочены и соответствуют друг
другу.
С точки зрения всего приспособительного поведения
организма такой ответный акт обеспечивает приспо-
собление в настоящем. Понятие стимула, утвер-
жденное физиологией, имеет в виду всегда именно
такую форму ответа.
Но, наряду с этим, начиная с XVIII в. были отдель-
ные попытки исследований в другом аспекте, который
представляет собой обращение к прошлому данного
организма. Физиолог постепенно стал рассматривать
изучаемые им явления как результат огромного коли-
чества эволюционных» превращений, давших именно ту
морфологическую конструкцию, с которой он имеет дело
в своем эксперименте.
С этого момента физиология начала оперировать в
двух временных плоскостях: в плоскости настояще-
го значения данного рефлекса для организма и в пло-
скости исторического прошлого этого рефлекса,
т. е. что представляет собой ответный акт по своей фи-
зиологической сущности в данный момент и как он
сложился на протяжении прошлых эпох своего
развития.
Принципиальная сущность вновь открытого И. П. Пав-
ловым явления заключается в том, что оно не уклады-
валось в рамки этих двух категорий времени — настоя-
щего и прошлого. Оно выходило за пределы обычного
представления физиологического исследования, ибо вво-
дило новый элемент в обстановку нарочитого создания
условного рефлекса. Этот новый элемент заключается

ö признании будущего как фактора физиологических
состояний организма.
Понятие сигнала, сформулированное Павловым, опре-
делило собой поворотный момент физиологии, начиная с
которого категория будущего вошла в физиологию
как совершенно необходимый фактор исследования.
В самом деле, понятие сигнала по самой своей сути
означает, что данный внешний агент сам ни-
чего общефизиологического не совершает в организме,
но стимулирует целый комплекс физиологических про-
цессов, которые являются только подготовкой
организма к тому, что еще когда-то последует.
Следовательно, в данном случае развивается реакция
организма по поводу будущего, хотя она вызы-
вается сигналом настоящего.
Процесс настоящего — условное слюноотде-
ление не служит настоящему; он по своей качествен-
ной характеристике предваряет будущие события. Водя-
нистый состав слюны при виде сухарного порошка не
нужен в настоящем, он проявит свое отмывающее
действие только тогда, когда сухарный поро-
шок попадет в полость рта.
В этом огромный биологический смысл закона сигна-
лизации, установленного И. П. Павловым. Благодаря
включению в физиологию понятия о сигнальной дея-
тельности нервной системы, он вскрыл одну из самых
существенных сторон эволюции живых существ на зем-
ном шаре. Он показал, что по самой своей нервной
организации в процессе эволюции животное охватило и
будущее, которое определяет приспособительное поведе-
ние в настоящем.
Сознавал ли И. П. Павлов при создании нового
учения этот сигнальный характер открытой им деятель-
ности, т. е. значение этой деятельности не для настоя-
щего, а для будущего?
Конечно, сознавал и вполне отчетливо ее формули-
ровал. Так, например, в своей мадридской речи, которой
мы, естественно, придаем поворотное значение, он с
удивительной отчетливостью для того времени пишет:
«...стоит лишь представить случай животного, у кото-
рого слюна содержит защитительный яд, чтобы оценить
большое жизненное значение этого предвари-

тельного приготовления защитительно-
го средства на случай приближающегося
врага. Такое значение отдаленных признаков предме-
тов в случае двигательной реакции организма, конечно,
всякому бросается в глаза».12 (Подчеркнуто мною.—
П. А).
Совершенно очевидно, что такая оценка явлений,
развивающихся в ответ на сигнал, признает их полез-
ными только в том смысле, что они обеспечивают жи-
вотному будущее.
Многие исследователи наблюдали, конечно, как
часто животное осуществляет какие-нибудь действия не
для настоящего момента, а для будущих стадий своей
жизни, и тем не менее никогда в этом не видели прин-
ципиально нового содержания физиологии организма.
Всем известно, что с осени птицы вьют себе теплые
гнезда. Но в этой деятельности всегда видели только
одну сторону дела, а именно непосредственную реакцию
данной птицы на совокупность температурных условий
внешнею мира. И это по существу правильно. Однако
это представление не охватывает той стороны деятель-
ности птицы, которую можно назвать сигнальной,—
снижение внешней температуры является лишь биоло-
гическим сигналом будущих моментов, опасных для
жизни организма.
Можно привести еще один пример, из которого явст-
вует, что фактор сигнализации был закреплен эволю-
цией как одно из мощных средств управления буду-
щими событиями в жизни организма. Если около спо-
койно лежащих в гнезде птенцов грача произвести звук
«кр-р-р-а» или подуть на них, то эти только что
вылупившиеся птенцы вскидывают головки и широко
раскрывают клюв. Что значит эта реакция с биологиче-
ской точки зрения? Почему движение воздуха вызывает
именно эту реакцию у только что вылупившеюся птенца
грача? В природной обстановке, в которой живет грач,
каждому кормлению птенца, лежащего в гнезде, пред-
шествует охлаждение и обдувание его холодным возду-
хом. Это происходит потому, что . мать, сидящая на
птенцах в гнезде, немедленно вскакивает, как только
12 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр. 25.

видит подлетающего с кормом отца, и начинает сильно
махать крыльями. Совершенно очевидно, что вся сово-
купность и последовательность внешних условий нату-
ральной жизни грача построена так, что и движение
воздуха, и охлаждение тела птенцов являются сигна-
лом приближающегося кормления, и надо ли удив-
ляться тому, что эволюция на протяжении миллионов
лет закрепила всю эту совокупность внешних факторов
во врожденных структурах нервной ^системы грача?
Если посмотреть на эти факты с точки.зрения глубо-
кого смысла закона сигнализации, то что представляет
собою раскрытие клюва у птенца грача для данного
момента? Это есть реакция, которая сама по себе для
настоящего ничего не значит. Это есть реакция, которая
может быть оправдана и использована организмом
только в последующем развертывании со-
бытий. В этом случае мы имеем по сути явление того
же порядка, как, положим, и в отделении водянистой
слюны собакой при показывании ей издалека сухой
пищи. Раскрытие клюва, как и выделение водянистой
слюны на отдаленный раздражитель, не представляет
собой процессов организма, которые нужны ему в на-
стоящем. И в том и в другом случае ответные реак-
ции предваряют ход будущих событий, и в
этом лежит огромное значение закона сигнала, ибо
сигнализировать — это прежде всего значит предупреж-
дать о будущем.
Неудивительно поэтому, что, когда И. П. Павлов
натолкнулся на подобное явление еще при изучении
запального желудочного сока, выделяющегося при мни-
мом кормлении, он как в высшей степени наблюдатель-
ный экспериментатор не мог не обратить внимания на
то обстоятельство, что это явление кардинально
отличается от всего, что было раньше
известно в физиологии. В нем организм подго-
тавливается к будущим событиям, и самый смысл, ха-
рактер и состав реакции определяется не настоящим
моментом, а теми явлениями, которые наступят через
некоторое время, т. е. в будущем.
Встречая эти факты, И. П. Павлов почувствовал их
необычность, их принципиально другой характер по
сравнению с фактами и традициями современной ему

физиологии и только не мог сразу найти им место в
своем материалистическом представлении о физиологи-
ческих процессах.
Апелляция И. П. Павлова к закономерности пси-
хического ряда была временным событием в его твор-
ческой физиологической деятельности. Рано или поздно
как убежденный материалист и гениальный эксперимен-
татор-физиолог он должен был притти к физиологиче-
ской трактовке изучаемых им явлений.
Все дело было в том, что, встретившись с явлениями
особого порядка, он не нашел подходящего им физиоло-
гического выражения и, внутренне недовольный ходячим
объяснением сложных приспособительных актов, внача-
ле пошел тем не менее по пути психологического объяс-
нения. Правда, это признание решающей роли психи-
ческого фактора в осуществлении приспособительной
деятельности животного ни в какой степени, как мы
видели, не отрывало И. П. Павлова от материального
субстрата нервной деятельности. Он только временно
склонился перед сложностью явлений и стал искать
опоры в понятии психического, но, не найдя ее там,
со свойственной гениальным людям решительностью
стал на свой собственный путь. Традиция натурали-
ста относить все явления приспособительного харак-
тера, в которых животное осуществляет сложные акты,
к области психического возникла именно потому,что во
все эти реакции включен элемент будущего,
особенно выпукло подчеркивающий биологическую це-
лесообразность в поведении животных.
Такова генеалогия этого решающего момента. После
упорной работы и внутренней борьбы Павлов смело
перешел границу, которая в течение столетий удер-
живала мысль экспериментатора около непосредствен-
ных реакций организма и мешала физиологу вой-
ти в область изучения биологической сигна-
лизации.
Мадридская речь И. П. Павлова в этом смысле
представляет собою образец прямолинейности и смело-
сти великого ученого. Он не побоялся смело отказаться
от бесполезной апелляции к психическому, которая на
протяжении многих лет не дала заметного сдвига в
изучении механизмов нервной деятельности.

Клод Бернар сказал: «Разрушать теорию — это пре-
восходная вещь. И не надо бояться, если какой-нибудь
факт разрушает теорию, даже свою собственную».13
И. П. Павлов испытал счастье разрушения прежней
теории и построения новой, когда на Мадридском кон-
грессе в продуманной и систематизированной форме
впервые дал совершенно новые теоретические установки
в необычной области исследования.
Здесь он с совершенной отчетливостью формулиро-
вал физиологическое содержание своей работы и впер-
вые дал определение понятиям безусловного и условно-
го рефлексов, которые он еще несколько лет будет
называть «психическими рефлексами», но больше уже по
традиции, чем по существу. В одном из своих выступ-
лений он специально оговаривался, что безразлично,
как назвать эти новые рефлексы; важно, что они несут
с собой новое содержание всей исследовательской дея-
тельности.
Он указывал на то, что если в рот попадет пища в
обстановке «физиологических опытов», то в данном
случае животное раздражается, так сказать, безуслов-
ными свойствами пищи, которые являются ее обяза-
тельными стимулами, тогда как в случае действия пищи
на расстоянии раздражающими являются такие ее ка-
чества, которые иногда могут оказаться действующими,
а иногда не будут иметь никакого действия на организм
животного. Следовательно, для действия этих последних
необходимо соблюдение определенных условий. Таковым
в последнем случае является обязательное подкрепле-
ние едой действующего на расстоянии какого-либо при-
знака пищи. Ответную реакцию в первом случае, т. е.
когда пища действует непосредственно на рецепторы
языка, И. П. Павлов назвал безусловным рефлексом,
в то время как реакцию животного на отдаленные
признаки пищи, требующие соблюдения некото-
рых условий, он назвал «условным рефлексом». Он
говорил:
«Следовательно, все дело только в большем числе
условий, влияющих на результат психического опыта
13 Клод Бернар. Лекции по экспериментальной патологии.
1937, стр. XXIII.

сравнительно с физиологическим. Это будет таким обра-
зом— условный рефлекс».14
Установив, что фактор, который он раньше называл
психическим, есть тоже рефлекс, но гораздо более слож-
ный, капризный, требующий для своего осуществления
большей массы условий, И. П. Павлов сразу же под-
верг пересмотру всю систему прежних представлений
о механизмах психического сокоотделения.
При разработке принципиально новых научных на-
правлений часто бывает так, что исходное новое поло-
жение тянет за собой пересмотр всей системы прежних
взглядов и частных вопросов, составлявших прежнюю
точку зрения. Так и в данном случае, определив свою
принципиальную позицию на физиологическое содержа-
ние «психического фактора», И. П. Павлов произвел
полный пересмотр своей системы взглядов с этой точки
зрения.
Так, например, мы знаем, что одни пищевые вещест-
ва вызывают более бурные реакции животного и более
бурное слюноотделение. Держась представления о пси-
хическом характере этих фактов, можно было говорить
о «страстном желании еды»; теперь же, считая сложную
приспособительную реакцию животного рефлекторной,
И. П. Павлов целиком перешел к физиологическому
толкованию и «страстного желания еды». Он ввел новое
понятие степени возбудимости слюноотде-
лительного центра. В одних случаях слюноотде-
лительный центр будет на более высоком уровне возбу-
димости, и это даст большее количество слюны на
различные признаки пищи. В других случаях меньшая
степень возбудимости слюноотделительных центров опре*-
делит собой и меньшее рефлекторное слюноотделение.
Пусть это — первые попытки ввести физиологическое
толкование в сложные процессы мозга, но важен прин-
ципиальный поворот во всем деле. Мадридская речь в
этом смысле представляет собой зародыш того большо-
го пути, который прошел И. П. Павлов в разработке
учения о высшей нервной деятельности.
Здесь и понятие о суммационном действии раздра-
жителей, и бесконечное разнообразие внешних призна-
14 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр. 25.

ков, каждый из которых может стать при подкреплении
едой условным раздражителем. В этой же речи можно
видеть и прообраз будущего торможения. Полный пер-^
спектив, возбужденный сделанным им открытием,
И. П. Павлов заявляет:
«Едва ли можно сомневаться, что анализ этой груп-
пы раздражений, несущихся в нервную систему из
внешнего мира, укажет нам такие правила нервной
деятельности и раскроет нам ее механизм с таких сто-
рон, которые сейчас при исследовании нервных явлений
внутри организма или совсем не затрагиваются, или
только слегка намечаются».15
В этой же речи он точно определяет и свою фило-
софскую позицию, смело ставя себя в ряды материали-
стически мыслящих натуралистов.
Содержание мадридской речи И. П. Павлова является
прекрасной иллюстрацией того, как годами накопляв-
шийся в мышлении ученою материал в один момент
приводит к целой серии новых мыслей, соображений,
логических операций и перспектив исследования. Так
один маленький кристаллик, положенный в насыщенный
раствор, немедленно вызывает бурную кристаллизацию
всего раствора.
Период исканий и внутренней борьбы за новое ми-
ровоззрение в изучении мозга, закончился успешно.
И. П. Павлов вышел на дорогу, где ему предстояла
огромная созидательная работа по утверждению мате-
риалистических взглядов на самый сложный отдел чело-
веческой деятельности — на психическую деятельность.
15 И. П. Павлов. Цит. соч., стр. 31.

Глава X
ПРИОРИТЕТ И. П. ПАВЛОВА В РАЗРАБОТКЕ
УЧЕНИЯ ОБ УСЛОВНЫХ РЕФЛЕКСАХ
Учение об условных рефлексах представляет собой
неоспоримую заслугу русского ума в общем историче-
ском движении научной мысли. Именно И. М. Сеченов и
И. П. Павлов сделали революционный шаг к научному
обоснованию идеи о материалистической природе психи-
ческой деятельности.
Как мы видели, они поставили вопрос о том, что наи-
более высоко организованную деятельность высших от-
делов мозга можно понимать и лабораторно изучать це-
ликом в духе физиологических законов, управляющих
живыми организмами. Этим наши великие соотечествен-
ники создали новую эпоху в изучении деятельности
мозга.
Отвечая на приветствие Ленинградскому обществу
физиологов, сам И. П. Павлов сказал по этому поводу
следующее:
«Да, я рад, что вместе с Иваном Михайловичем и
полком моих дорогих сотрудников мы приобрели для мо-
гучей власти физиологического исследования вместо по-
ловинчатого весь нераздельный животный организм.
И это — целиком наша русская неоспоримая заслуга в
мировой науке, в общей человеческой мысли». 1
Многочисленные доклады и лекции И. П. Павлова о
работе больших полушарий каждой своей страницей го-
ворят об огромном значении этого величайшего открытия
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 27.

в биологии и физиологии. Сама действительность за-
ставила признать оригинальность и новизну учения
И. П. Павлова о высшей нервной деятельности, что и по-
вело к его чрезвычайно, быстрому распространению.
Метод изучения условных рефлексов в настоящее вре-
мя широко представлен в ряде физиологических и психо-
логических лабораторий у нас и в зарубежных странах.
Терминология И. П. Павлова («условный рефлекс»,
«безусловный рефлекс» и др.) также целиком перенесе-
на в иностранную литературу.
Однако несмотря на совершенно очевидный факт
влияния учения об условных рефлексах на мировую на-
учную мысль, встречаются отдельные реакционные пред-
ставители зарубежной науки, которые стремятся в той
или иной форме подорвать оригинальность учения на-
шего великого учителя о высшей нервной деятельности.
Эта глава ставит своей целью на основании высказыва-
ний самих же зарубежных авторов показать, что зару-
бежная наука в вопросах высшей нервной деятельности
развивалась целиком под влиянием идей И. П. Павлова.
Попытки оспаривать приоритет можно разделить на
две категории. Одни авторы пытаются в той или иной
форме отрицать оригинальность открытия, сделанного
И. П. Павловым, и приписывать приоритет открытия
условного рефлекса как фундаментального закона моз-
говой деятельности кому-либо из иностранных ученых.
Другие, не оспаривая очевидного факта открытия этого
закона И. П. Павловым, пытаются дискредитировать ма-
териалистические основы понятия условного рефлекса,
не признавая возможным вести при помощи этого ме-
тода изучение психической деятельности. В последнем
случае идеалистически настроенные критики отрывают
психическую или умственную деятельность от тех мате-
риальных процессов, которые составляют высшую нерв-
ную деятельность, а всю концепцию высшей нервной дея-
тельности искусственно подтягивают к идеалистическому
мировоззрению.
Наиболее распространенной формой оспаривания при-
оритета И. П. Павлова в открытии условного рефлекса и
временной связи как фундаментального закона живой
природы является указание на сделанные мимоходом
наблюдения или заявления отдельных ученых, которые,

якобы, тоже наблюдали нечто, подобное условным реф-
лексам.
Так, например, Фиринг, разбирая отдельные этапы
исторического развития представлений о рефлексе, ука-
зывает, что английский физиолог Витт еще в XVIII сто-
летии обратил внимание на то, что представление о вкус-
ной пище вызывает у голодных людей отделение слюны
в полость рта, а наблюдение за тем, как режут лимон,
у многих вызывает то же самое.
Описывая такого рода «наблюдения» английского фи-
зиолога, Фиринг видит в них «предвосхищение» того, что
впоследствии было названо условным рефлексом.
Не нужно делать особенно глубоких исторических
изысканий, чтобы видеть всю абсурдность такого заклю-
чения. Если каждого наблюдавшего или испытавшего
слюноотделение от вида разрезаемого лимона считать
«предвосхитившим» идею условного рефлекса, то таких
«предшественников» можно указать миллионы. Вряд ли
древние греки и римляне не выделяли слюну при виде
разрезаемого лимона и не задумывались над этим про-
цессом, однако от этого наука о мозге не приобрела ни-
чего нового.
Условный рефлекс — это не случайное наблюдение и
не мимоходом высказанная мысль. Он выражает собой
основной физиологический закон в деятельности мозга,
изучение которого реализовано IB научном методе повсе-
дневного лабораторного исследования.
Другая попытка подтянуть к учению о высшей нерв-
ной деятельности случайное наблюдение явлений, имею-
щих характер условно-рефлекторного ответа, недавно
сделана была американским физиологом Лидделом.
В своей статье «Условные рефлексы», составляющей
главу в руководстве Фултона по физиологии нервной
системы, Лиддел приводит наблюдения Шеррингтона,
сделанные последним в 1900 г. Эти наблюдения заклю-
чались в следующем: звук индукционной катушки после
некоторых случайных, не замеченных экспериментатором
сочетаний с электрическим раздражением нерва стал
сам по себе один, без электрического раздражения, из-
менять кровяное давление у собаки с перерезанным спин-
ным мозгом. Лиддел, описывая этот факт в 1943 г. (!),
преподносит его как открытие условной реакции. Доста-

föqtiö, однако, обратиться к самой монографии Шерринг-
тона «Интегративная деятельность нервной системы»
(1905), чтобы убедиться в том, что на такое заключение
Лиддел не имеет никаких оснований. Да и сам он в этой
же статье пишет: «Шеррингтон посетил лабораторию
Павлова и наблюдал там эксперименты по условным
рефлексам. Интересно, что он никогда не распространял
и никогда не дискутировал свое наблюдение в связи с
павловскими работами при разборе этого явления в кни-
ге об интегративной деятельности нервной системы».2
Нас не удивляет тот факт, что Шеррингтон никог-
да не связывал свои наблюдения с рабо-
тами Павлова. Для того чтобы понять это, достаточ-
но посмотреть то место его книги (1905 г.), где он
приводит свои наблюдения. Для нею они были лишь
случаем, говорящим ему о структуре эмоции,
и именно в этом плане он и обсуждает свои наблюде-
ния. Он совершенно не имел представления о той глубо-
кой биологической природе, которую имело случайно
наблюдавшееся им явление.
Неудивительно поэтому, что наблюдавшийся Шер-
рингтоном факт не имел никакого значения для разви-
тия физиологии головного мозга и, конечно, никак не
мог повлиять на учение о высшей нервной деятельности.
Совершенно очевидно, что он ни в какой связи не нахо-
дится с огромнейшими достижениями школы Павлова.
Чтобы формулировать закон условного рефлекса, надо
было быть, как мы видели, подготовленным к этому
всем ходом предшествующих путей научного исследо-
вания и иметь законченное материалистическое воззре-
ние на область психических явлений.
Здесь уместно будет также обратить внимание на. од-
но недоразумение, которое часто возникает из-за непра-
вильного толкования некоторых выступлений в печати
самого И. П. Павлова. В своем предисловии к «Два-
дцатилетнему опыту изучения высшей нервной деятель-
ности (поведения) животных» И. П. Павлов указал, что
в момент начальной разработки учения условных
рефлексов он не был знаком с работами Торндайка,
2 H. S. Liddell, из книги: Fulton. Physiology of the Ner-
vous System, 2-e ed, 1943, p. 512.

которому ОЙ сам предоставляет «честь первого вступле-
ния на новый путь».
Это замечание И. П. Павлова некоторые ошибочно
поняли так, что он передает приоритет открытия услов-
ного рефлекса Торндайку.
Приведенное выше замечание Павлова имело совер-
шенно иной смысл; оно не имеет никакого отношения к
вопросу о приоритете в открытии закона условного реф-
лекса, тем не менее оно не раз было использовано рядом
американских исследователей совершенно неправильно.
Павлов отнюдь не собирался уступать приоритет в от-
крытом им явлении временной связи как физиологиче-
ского процесса, объединяющего врожденную и приобре-
тенную деятельность организма. Об этих основных
законах учения о высшей нервной деятельности совер-
шенно ничего нет в работах Торндайка, целиком посвя-
щенных «научению», как поведенческой проблеме.
В приведенном выше замечании И. П. Павлова надо
обратить специальное внимание на выражение «новый
путь», так как смысл его указания на Торндайка лежит
именно в этом выражении. Что такое «новый путь» в об-
щем контексте павловских высказываний? Это — обозна-
чение той весьма общей формы исследований, авторы
которых стремятся понять образование жизненных навы-
ков. В общей форме этот вопрос не раз возникал и до
Торндайка и в особенности полно был представлен в
учении И. М. Сеченова о рефлексах головного мозга и в
его работах, разбирающих развитие психики у ребенка.
Следовательно, речь идет совсем не об условном рефлек-
се как о весьма четкой и принципиально новой для науки
физиологической закономерности, а лишь об общем на-
правлении мысли в сторону изучения навыков животного.
Именно это Павлов и называл «новым путем».
Эта мысль И. П. Павлова хорошо выражена в его
вступительной статье к «Лекциям о работе больших по-
лушарий головного мозга». Он пишет: «Между нами и
американцами до сих пор существует, однако, следую-
щая значительная разница. Раз там объективное изуче-
ние ведется психологами, то, хотя психологи и занима-
ются изучением чисто внешних фактов, тем не менее,
что касается постановки задач, анализа и формулировки
результатов, они думают большей частью психологиче-

ски... Мы же, выйдя из физиологии, осе время строго
придерживаемся физиологической точки зрения и весь
предмет исследуем и систематизируем только физиоло-
гически». 3
В этом и состоит принципиальное отличие оригиналь-
ного пути, на который вступила школа И. П. Павлова.
Именно физиологический подход к предмету и конкрет-
ный метод исследования создали остроту положения и
обеспечили материалистическое объяснение самых выс-
ших форм нервной деятельности.
Этот случай показывает, насколько важно нам, уче-
никам Ивана Петровича, все чаще и чаще оттенять ори-
гинальную сторону русской физиологической мысли, на-
чатой И. М. Сеченовым и так блестяще завершенной
И. П. Павловым. Между тем иногда мы и сами помогаем
этому неправильному пониманию заявления И. П. Пав-
лова о связи его учения с работами Торндайка или с ка-
кими-либо представителями далекой истории физиологии.
Такое нечеткое разграничение двух совершенно раз-
личных вопросов ведет к несомненной путанице понятий
и дает пищу людям, которые были бы непрочь оспари-
вать приоритет И. П. Павлова в области изучения выс-
шей нервной деятельности.
Надо строго разграничивать две различные вещи:
1) общее мнение о том, что жизненный опыт при-
обретается путем научения, и 2) оригинальную школу
мышления, основывающуюся на строго научных физиоло-
гических методах изучения работы мозга со всеми гран-
диозными результатами этого исследования, какую пред-
ставляет собой школа И. П. Павлова. В то время как
высказывания первого рода являются только заключе-
нием от здравого смысла и основаны на повседневном
наблюдении, учение И. П. Павлова представляет собой
мощную школу оригинальной физиологической мысли,
которая произвела революцию в науке и обеспечила
материалистический подход к изучению психической дея-
тельности.
В этом лежит ключ к пониманию успеха учения на-
шего великого соотечественника.
3 И. П. Павлов. Лекции о работе больших полушарий го-
ловного мозга. Изд. 3-е, 1937, стр. 20.

Хорошим показателем абсурдности какою-либо оспа-
ривания приоритета И. П. Павлова в области учения
об условных рефлексах являются высказывания самих же
американских психофизиологов о том, как проникло и
распространилось учение о высшей нервной деятельности
в Америке. Несмотря на всякого рода попытки умень-
шить значение теории условных рефлексов, эти высказы-
вания, против воли их авторов, убеждают в действитель-
ном величии тою переворота, который И. П. Павлов со-
вершил в умах своих современников.
Так, например, американец Хильгард в своей моно-
графии «Обучение и обусловливание» пишет:
«Условные рефлексы теперь объявляются и прово-
дятся как метод исследования высших функций мозга...
Психология становится объективной наукой, подобно
другим наукам, и условные рефлексы являются доказа-
тельством успеха в этом направлении. Условные реак-
ции были названы единицей поведения психологами, для
которых навыки были наиболее важной концепцией в
психологии. Метод условных рефлексов был провозгла-
шен как замена метода интроспекции, который был глав-
ным методом психологии. Процесс условного замыкания,
как сказали выдающиеся психологи-философы, сделал ум
реальным явлением» (Хильгард, 1940).4
Хотя сам Хильгард и считает это «излишним энту-
зиазмом», однако факт широкою распространения учения
об условных рефлексах в Америке говорит сам за себя.
Хильгард, конечно, также находит американского уче-
ного, который «открыл» условный рефлекс. Он указы-
вает, что, «независимо» от И. П. Павлова, факт услов-
ного рефлекса был открыт Твитмайером в 1902 г.
Не говоря уже о том, что это было два-три года спу-
стя после тою как сделаны были первые работы
И. П. Павлова, самый факт не соответствует действи-
тельности.
Если поближе ознакомиться с тем, что сделал Твит-
майер, то окажется, что это было просто случайное на-
блюдение над тем, что коленный рефлекс может возни-
кать и в порядке отдаленной сигнализации. Впоследствии
4 Е. R. Hilgardt. Conditioning and Learning New York —
London, 1940, p. 2.

сам Твитмайер больше не возвращался к этим случай-
ным для него фактам.
Невнимание к своим собственным наблюдениям —
лучший показатель их случайности и неподготовленности
исследователя к «открытию».
О приоритете И. П. Павлова свидетельствует самая
история распространения учения об условных рефлексах
в мировой литературе. Первое сообщение об открытии
условных рефлексов на английском языке было опубли-
ковано И. П. Павловым в 1906 г. Иеркс и Маргулис
обратили внимание американских психологов на метод
условных рефлексов, и с этого момента возникает
неослабевающий интерес американских лабораторий к
условным рефлексам. Впервые метод условных рефлексов
был применен в американских лабораториях в связи с
Условными рефлексами у ребенка, до этою изучавши-
мися у нас Красногорским. Данные Красногорского были
опубликованы в Германии в 1909 г. Уже после этого
американский врач Метир повторила опыты Красногор-
ского с некоторыми вариациями и, использовав эти опы-
ты для диссертации, опубликовала полученные ею ре-
зультаты в 1918 г. в форме отдельной книги. Это была
первая публикация американского происхождения по
условным рефлексам. Всем, кто знает, как бурно к это-
му времени развилось учение о высшей нервной деятель-
ности у нас в России, станет ясно, что развитие этого
учения и метода в Америке должно было неизбежно итти
под непосредственным влиянием опыта русской физио-
логии. Особенно ярко это выявилось в речи психолога
Ваттсона на тему «Место условных рефлексов в психоло-
гии». Эта речь была им произнесена перед американской
психологической ассоциацией в 1915 г.
Два американских университета до сих пор оспари-
вают друг у друга приоритет первоначальною внедрения
условных рефлексов в американскую науку. Одни из
психологов считают, что впервые условные рефлексы
стали известны и были повторены в университете Гопкин-
са (Ватсон), в то время как другие утверждают, что
условные рефлексы были применены в качестве* метода
исследования вначале в университете Кларка. Ко второ-
му мнению склоняется и Лешли, который по этому пово-
ду писал:

«Мы собирали и обсуждали (в университете Кларка)
большое количество экспериментальных материалов по
условным рефлексам, которые, однако, никогда не были
опубликованы... Ватсон рассматривал их как основу для
систематической психологии и не обращал внимания на
механизм рефлекса, который он рассматривал как проб-
лему для физиологов. Я же, наоборот, интересовался
возможностью прохождения путей условного рефлекса
через кору, и отсюда началась моя работа по изучению
мозга».5
Мы знаем, что сам Лешли пытался придать идеали-
стический характер учению о высшей нервной деятель-
ности и получил в ответ на это блестящую отповедь
И. П. Павлова.
Однако самый факт конкуренции двух крупных аме-
риканских университетов за приоритет постановки перво-
го эксперимента по методу условных рефлексов
И. П. Павлова свидетельствует об огромном влиянии на
американскую науку открытия нашего великого учителя.
Вместе с тем этот факт делает совершенно абсурдными
всякие поиски экспериментов или мыслей, которые бы в
той или иной форме «предвосхищали» И. П. Павлова в
его учении о высшей нервной деятельности.
Как видно из приведенного краткого обзора распро-
странения учения об условных рефлексах в Америке,
основное внимание этому учению уделяли психологи и
психофизиологи. И потому неудивительно, что время от
времени появляются попытки дать идеалистическое тол-
кование самому принципу образования временных свя-
зей. Эти попытки в данное время нас мало интересуют,
поскольку они не имеют успеха и обречены на неудачу.
Больше внимания следует уделить той критике условных
рефлексов, которая снижает значение высшей нервной
деятельности как материалистической формы мышления
при изучении психических явлений. Такая критика идет
в основном со стороны Шеррингтона. Она имеет под со-
бой идеалистическое основание и по сути дела показы-
вает, что Шеррингтон никогда не стоял на истинно мате-
риалистических позициях в изучении физиологии нерв-
ной системы. В этой критике Шеррингтон исключает
5 Е. R. Hilgardt. Цит. соч., стр. 24.

Самую возможность применения метода условного реф-
лекса к исследованию высших форм деятельности мозга.
Мы долгое время знали Шеррингтона как руководи^
теля большой лаборатории, разрабатывающей физиоло-
гию центральной нервной системы. И хотя мы знали и
раньше его отрицательную оценку материалистического
содержания учения об условных рефлексах, все же его
явно идеалистические высказывания последнего време-
ни, касающиеся работы головного мозга, характерны для
эволюции взглядов многих иностранных ученых. Первые
признаки отрыва от материалистических процессов мозга
при объяснении психических явлений проявились у Шер-
рингтона уже в речи, произнесенной им в Лондонском
королевском обществе в конце 1934 г., на тему «Мозг
и его механизм». В этой речи, вскоре изданной в Англии
в виде небольшой брошюры, он высказывал сомнение в
том, что умственная деятельность имеет какое-либо от-
ношение к мозгу.
Давая отзыв об этой речи в письме к автору этих
строк, И. П. Павлов писал:
«Нового в ней почти ничего нет, кроме нелепой вы-
ходки, что ум наш, может быть, не имеет отношения к
нашему мозгу».6
Этот эпизод отчетливо характеризует конфликт меж-
ду двумя принципиально противоречивыми идеологиями.
С одной стороны, у И. П. Павлова совершенно отчетли-
во выступает уверенность в силе материалистического
метода изучения и познания психических явлений; с дру-
гой стороны, У Шеррингтона — отказ от материализма и
переход в идеалистический лагерь.
Этот уход в идеалистическое мировоззрение стал еще
более очевидным, когда через девять лет Шеррингтон
выпустил в свет монографию с несколько оригинальным
названием «Человек в его природе». Эта книга оконча-
тельно вскрыла всю глубину порочности идеалистической
основы, на которой покоились физиологические исследо-
вания Шеррингтона. Так, например, из этой работы ста-
ло совершенно ясно, что первая монография Шеррингтона
об интегративной деятельности нервной системы, так сме-
ло возвестившая в 1905 г. путь к синтезу, не случайно
6 Личное письмо к автору.

не оказала никакого влияния на ход исследования
синтетических процессов в центральной нервной системе.
В процессе своих изысканий Шеррингтон не нашел
материалистического подхода к изучению интегративной
деятельности нервной системы уже по одному тому, что
с самою начала стоял на пути дуализма. В книге «Чело-
век в его природе» он окончательно провозглашает от-
каз от каких-либо попыток понять высшую форму мозго-
вой деятельности на основе физиологических методов и
относит психическое, как высшее единство, в область
недоступного.
Так, вначале замаскированный физиологическими
экспериментами дуализм, как общее мировоззрение уче-
ного, выявился в конце его жизни в совершенно отчет-
ливом отказе от материалистических методов исследо-
вания.
Неудивительно поэтому, что он совершенно отказы-
вается, как он пишет, от «рефлексологическою» метода
и считает его недостаточным для изучения высших функ-
ций мозга. Он иронически отзывается о перспективах это-
го пути исследования и тем самым навсегда отрезает
себе путь к познанию процессов высшей нервной дея-
тельности.
Учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельно-
сти представляет собой полную противоположность этой
позиции. Оно прежде всею утверждает условный реф-
лекс как наиболее высокую форму физиоло-
гической интеграции, которая может быть
взята в качестве элементарного психиче-
ского явления и может изучаться на осно-
ве принципов материалистического ми-
ровоззрения.
. Именно такой путь избрала русская физиологическая
школа, и богатейшие итоги настоящего времени показы-
вают, что этот путь — единственно возможный и пра-
вильный.

Глава XI
ОПЫТ ПЕРВОЙ ТЕОРИИ УСЛОВНОГО РЕФЛЕКСА
(1903—1907 гг.)
Этот период жизни И. П. Павлова был полон твор-
ческого воодушевления и огромного удовлетворения
успехами работы на совершенно новом пути. Каждый
день приносил ему все более и более веские доказатель-
ства правоты его точки зрения, а вместе с тем расширя-
лись горизонты огромного разнообразия явлений приспо-
собительного характера в сфере условнорефлекторной
деятельности.
Приходя домой, он возбужденно шагал по комнате и
с невероятным жаром, радостно жестикулируя, расска-
зывал своим домашним о новых успехах в изучении
мозга. Серафима Васильевна вновь видела в нем моло-
дого Павлова, который своими восторженными планами
и исключительно образными рассказами мог увлечь лю-
бого слушателя. И. П. Павлов вступил в зону высокой
творческой активности. Он сделал «пробу сил» на миро-
вой арене, произнеся свою речь в Мадриде. Его новая
позиция в вопросе об изучении психического была при-
знана всеми и произвела сильное впечатление на тех,
в чьем мнении он был заинтересован.
Но прежде чем дать характеристику этого периода,
закончившегося созданием первой схемы физиологиче-
ских механизмов условного рефлекса, следует остано-
виться на одном событии в жизни Павлова, которое сов-
пало с началом описываемого периода.
Я имею в виду получение Нобелевской премии.

Гельсингфорсский профессор Тигерштедт, с которым
И. П. Павлов встречался в Силомягах, часто с боль-
шим вниманием слушал рассказы Павлова об экспери-
ментах по пищеварению. Объясняя методы своей рабо-
ты, рассказчик оживленно жестикулировал, а там, где
нехватало выразительной силы слов и жестов, он вне-
запно останавливался и тут же на тропинке рисовал схе-
мы своих остроумных операций. Крупный физиолог
Тигерштедт прекрасно понимал, что речь идет о науч-
ном достижении мировой важности. Впоследствии он
подсказал Нобелевскому комитету мысль о посылке спе-
циальной комиссии в Петербург для ознакомления со
всеми работами Павлова.
Рассказывая в кругу учеников о приезде этой комис-
сии, И. П. Павлов сказал:
— Ну уж мы им и показали. У нас было что выста-
вить для них. Уставили огромный длинный ряд живот-
ных, оперированных всевозможными методами.
И в самом деле, Павлову в это время действительно
было что показать. Огромный опыт хирургической физио-
логии, которая была впервые им введена в физиологию,
дал ему возможность проделать десятки новых операций,
которые были подлинным достижением его эксперимен-
тального гения*
Комиссия увидела панкреатические, кишечные, слюн-
ные и желудочные фистулы, мнимое кормление, изолиро-
ванный желудочек и пр. Демонстрация произвела силь-
нейшее впечатление. Члены комиссии, потрясенные всем
тем, что они увидели, уехали с твердым решением при-
судить Нобелевскую премию И. П. Павлову. Особенное
впечатление на них произвела «фабрика» натурального
желудочного сока,
В 1904 г. Павлов получает специальное приглашение
приехать в Стокгольм за получением Нобелевской пре-
мии. По установившимся традициям эта премия при-
суждалась за научные открытия мирового значения.
И. П. Павлов испытывал большое воодушевление: твор-
ческое напряжение последних пятнадцати лет принесло
ему мировое признание.
В Стокгольм он поехал вместе с Серафимой Васильев-
ной. По полагающемуся ритуалу Иван Петрович дол-
жен был произнести так называемую «нобелевскую речь».