Залкинд А. Б. Жизнь организма и внушение. — 1927

А. Б. ЗАЛКИНД
ЖИЗНЬ ОРГАНИЗМА
И ВНУШЕНИЕ
1927
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА - ЛЕНИНГРАД
ПОПУЛЯРНО-НАУЧНАЯ БИБЛИОТЕКА
состоит из книжек, рассчитанных на читателя, обладающего познаниями
в размере приблизительно курса школ 2-й ступени
БИОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
Анучин, Д. Н. Происхождение человека. Изд. 2 е. Стр. 111. Ц. 80 к.
Аркин, Е. А. Экономика человеческого организма. Стр. 324. Ц. 2 р. 80 к.
Аркин, Е. А, Мозг и душа. Изд. 3-е. Стр. 120. Ц. 65 к.
Беликов, П. Н. Речь и слух. (Печ.)
Бронштейн, О. Беседы о медицине. Стр. 92. Ц. 60.
Гессе, Р. О, О происхождении видов и дарвинизм. Изд. 4-е, под ред. и
с дополн. проф. Д. Н. Анучина. Стр. 143. Ц. 70 к.
Грин, Р. Начатки ботаники. Стр. 150. Ц. 30 к.
Деккер, Г. Биология органов чувств. I. Осязание и слух. Перев. с 26-го
нем. изд. д-ра С. И. Ершова. Под ред. и с прим. проф. М. Н. Шатер-
никова. Стр. 107. Ц. 70 к.
Деккер, Г. Зрение, обоняние и вкус. Стр. 77. Ц. 50 к.
Завадовский, Б. М. Дарвинизм и марксизм. Стр. 112. Ц. 60 к.
Завадовский, М. Этапы биологии. Стр. 47. Ц. 40 к.
Завадовский, М. Пол животных и его превращение (механика развития
пола). Стр. 131. Ц. 1 р.
Иванцов, Н. А. Факторы эволюции. Стр. 79. Ц. 60 к.
Каммерер, П. Омоложение и продление личной жизни. Стр. 86. Ц. 25 к.
Костычев, С. О появлении жизни на земле. Стр. 78. Ц. 20 к.
Костычев, С. П. О брожениях. Ц. 15 к.
Мечников, И. И. Этюды о природе человека. Изд. 7-е. Стр. 232. Ц. 1 р. 60 к.
Мечников, И. И. Сорок лег исканий рационального мировоззрения.
Стр. 280. Ц. 2 р. 50 к.
Мечников, И. И. Основатели современной медицины. Стр. 130. Ц. 90 к.
Мечников, И. И. и Тимирязев, К. А. Две статьи о Луи Пастере. Стр. 70.
Ц. 30 к.
Миэ, Гуго. Бактерии и их значение в практической жизни. Перев. с нем.
д-ра С. Ф. Дмитриева, под ред. проф. Л. И. Курсанова. Стр. 183.
Ц. 40 к.
Молиш, Г. Биологические очерки. Сборник статей. Стр. 130. Ц. 1 р.
Немилой, А. В. Внутренние двигатели человеческого тела (гормоны).
Изд. 2-е. Стр. 58. Ц. 80 к.
Немилов, А. В. Что такое смерть. (Смерть с точки зрения естественных
наук.) Стр. 88. Ц. 50 к.
Омелянский, В. Л. Хлеб, его приготовление и свойства. Стр. 63. Ц. 50 к.
Происхождение животных и растений. Сборник популярных статей
проф. и препод, высшей школы: Л. С. Берга, Н. С. Богоявленского
и др. Под ред. проф. С. А. Зернова. Стр. 333. Ц. 1 р. 50 к.
Павловский, Е. Н. Явления голодания в природе. Стр. 46. Ц. 40 к.
Соловьев, В. М. Малярия. Стр. 86. Ц. 50 к.

/. ПОДХОД К ПРОБЛЕМЕ ВНУШЕНИЯ.
Революционная современность, ломающиеся социальные отно-
шения, перекраивающиеся людские связи — настойчиво требуют
пересмотра ряда научных вопросов, в особенности тех вопросов,
которые непосредственно связаны именно с взаимоотношениями
людей. Проблема так называемого внушения и является одним
из самых острых вопросов подобного рода, так как само понятие
«внушение» предполагает какие-то вполне, повидимому, определен-
ные отношения между людьми, ставящие одних людей в поло-
жение внушающих, других—в положение внушаемых.
Можем ли мы, свидетели и активные участники современной
коренной «перетасовки» в массах, — «перетасовки», оттолкнувшей
от власти одних и давшей власть другим, — можем ли мы дове-
риться господствующим до сих пор понятиям о внушении? Ведь
резко изменились [хотя бы пока только в СССР, — но и Запад
обнаруживает ту же тенденцию] позиции недавних «внушателей»
и «внушаемых»: внушаемые начали внушать, и обратно. Имеем
ли мы право думалъ, что столь социально ответственное дело,
далеко классово не нейтральное дело, каким является внушение
в человеческой жизни, осталось незамеченным и неиспользо-
ванным в классовом обиходе эксплоататорского строя? Имеем ли
мы право думать, что в господствующих теориях внушения, по-
рожденных и взлелеянных условиями вполне определенного классо-
вого господства, нет и тени заинтересованного влияния последнего?
Классовое властвование, это — руководство людьми, внушение —
один из далеко не маловажных методов руководства человеком, —
допустимо ли предполагать, что столь бдительная, прозорливая
буржуазия не заметила этой вкусной отрасли науки и не отметила
ее своей печатью?
Ведь дети, которых мы воспитываем, и те дети трудящихся
масс, которых воспитывает буржуазный Запад, должны бытъ
по заданиям разных [у нас и там] господствующих классов раз

ными детьми. Ведь методы культурного влияния, методы сплачи-
вания масс тоже, понятно, по-разному должны истолковываться
у нас и там, внушение же является одним из этих методов воспи-
тания, культурного влияния, собирания масс. Очевидно, при ана-
лизе старого материала о внушении нам придется быть чрезвычайно
бдительными, — скажем крепче — максимально недоверчивыми.
Даже лечебное внушение — казалось бы, совсем нейтральная,
«внеклассовая» мера влияния — требует самого пристального на-
шего внимания, так как социальная, классовая ценность продукта,
вышедшего из рук внушающего [хоть будь последний субъективно
действительно на все 100 о/о нейтрален], претерпевает ряд не-
безынтересных для классовой борьбы изменений [о них ниже].
Итак, при подходе к проблеме внушения в прежней ее по-
становке— непрерывная бдительность, самая отточенная критика,
постоянный классовый компас.
Но как нет солидарности в общественной жизни, так нет
единства и в современных научных представлениях об одном
из проявлений общественной жизни, о явлениях внушения. Суще-
ствует много теорий внушения, резко противопоставляющихся
одна другой, да и в оценке самого внушения, как орудия влия-
ния, имеются различные точки зрения — от бесповоротного утвер-
ждения его абсолютной полезности до столь же абсолютного
отрицания этой полезности, — мало того, вплоть до категориче-
ского признания за ним грубо вредного влияния. Найти наш
водораздел в этом клубке мнений будет нелегкой задачей. -
История человеческого общества наложила неизгладимый от-
печаток как на методику пользования внушением, так и на раз-
витие теоретических обоснований его сущности. Вплоть до пере-
хода проблемы внушения на научные основания, т.-е. вплоть
до включения ее в состав одной из психофизиологических дисци-
плин—в состав так называемой гипнологии, вопрос о внушении
проходил много разнообразных стадий. Внушением пользовались
и властители самой отдаленной древности для укрепления своей
власти; к внушению часто и настойчиво прибегали религиозные
жрецы для сугубого подчинения себе .своей паствы; внушение
пускалось в ход и в обычном жизненном культурном быту для
создания нужного житейскою или культурного уклона; наконец
к внушению прибегали и в медицине, как древней — знахарской,
жреческой, так и позднейшей — полунаучной, затем и научной.
Пользовались внушением как вполне сознательно, планомерно,

преднамеренно, так и «нечаянно», не осмыслив сущности этого
фактора. Заслуга научного проникновения в содержание внушения,
несомненно, должна быть главным образом приписана медицине:
лишь эта область более или менее точного практического знания
была заинтересована в углубленном анализе внушения, лишь она
была в силах поставить анализ на пути отчетливого опытного
контроля. Занималась научной проблемой внушения также и со-
циальная психология, но эта общественная научная дисциплина,
в современном и прошлом ее содержании, слишком густо про-
питана заостренным буржуазно-классовым содержанием [«социаль-
ная», «внеклассовая» психология], чтобы серьезно считаться с ее
выводами [игнорировать их тоже, конечно, нельзя].
//. ОСНОВНАЯ СУЩНОСТЬ ЯВЛЕНИЙ ВНУШЕНИЯ.
В явлениях внушения самым поразительным всегда было из-
менение организма и личности человека под влиянием другого лица.
Для понимания сущности внушения безразлично, происхо-
дили ли эти изменения по воле внушаемого объекта или против его
воли, с ведома ли или без осведомления его, с пользой или вредом
для него. Важен лишь факт, что до влияния некоего нового лица
[или лиц] организм, личность человека находились в ином со-
стоянии, чем после этого влияния. Человек был угрюм, удручен,
утомлен, вяло двигался, медленно говорил, туго думал, — встре-
тился с другим человеком и после произведенного последним ка-
кого-то воздействия сделался веселым, подвижным, выносливым,
разговорчивым. Принципиально продолжительность эффекта не су-
щественна, важна лишь наличность самого эффекта, как непосред-
ственного результата общения одного человека с другим. Человек
страдает бессонницей, расстройством пищеварения, сердцебие-
ниями, головными болями и другими биологическими неприятно-
стями. Но вот он попадает под некое влияние другого человека
и претерпевает поразительную метаморфозу: начинает спать, по-
лучав хороший аппетит, нормальный стул, сердцебиения и
мигрени исчезают. Длительность этого эффекта, повторяем, без-
различна, важно лишь, что эффект — результат некоего воздей-
ствия человека на человека. Бывает и обратное: радостный чело-
век под воздействием другого делается грустным, здоровый —
заболевает, при чем и то и другое происходит именно под воз-
действием человека на человека.

Однако всякое ли воздействие человека на человека, дающее
тот или иной эффект, можно назвать внушением? Ведь если мы
дадим больному лекарство или произведем над ним операцию*,
мы этим тоже улучшим его состояние, при чем улучшение по-
следует также в результате воздействия человека [хирурга, апте-
каря] на человека [больного]. Будет ли это, однако, внушение?
Очевидно, нет, так как между психическим взаимовлиянием двух
лиц появился третий фактор — химическое средство [лекарство],
хирургическое орудие [нож, пинцет, игла], — который и опре-
деляет собою целиком результат этого воздействия. Можно вполне
представитъ себе [конечно, теоретически], что больной получает
лекарство, не видя врача, т.-е. не общаясь с ним, не находясь
под его непосредственным «психическим» влиянием, или подвер-
гается операции чисто машинным способом, без непременного
присутствия, т.-е. и психического влияния, хирурга, и это ничуть
принципиально не умаляет лечебного значения проведенного меро-
приятия. Основной смысл последнего не во влиянии, человека
на человека, а в некоем третьем факторе — физическом, химиче-
ском, механическом вмешательстве в жизнь организма, — вмеша-
тельстве, в котором другой человек сам играет лишь служебную,
подсобную роль [подает лекарство, держит нож и т. д.]. Такое
вмешательство не есть внушение.
Следовательно под внушением следует понимать лишь такое
властное вмешательство одного в жизнь другого, которое само
по себе, без решающего третьего фактора **, дает эффект.
Годится ли, однако, и это определение внушения? Я не исполь-
зую никакого третьего, постороннего фактора, — я пользуюсь
лишь самим собою, своим телом, своими руками для воздействия
на другого человека: например, я массирую, поглаживаю, бью
его и вызываю этим, конечно, соответствующий эффект.
* Мы говорим здесь лишь о таком лекарстве [вроде ртути и 606
при сифилисе] и о такой операции [гнойного аппендицита и т. д.],
которые действуют не через «психику» [есть, как увидим ниже, внушаю-
щие лекарства и операции], а непосредственно.
** При внушении в качестве орудия непосредственного внушения
мы тоже можем пользоваться иногда третьим, промежуточным фактором
[лекарство и пр.], но тут этот третий фактор играет уже сам служебную,
подсобную к внушению роль, а не является тем решающим стимулом,
который определяет собою весь процесс вмешательства, как мы это
видели выше.

Можем ли мы такую процедуру тоже назвать внушением, тем
более, что при ней основное заключалось не во вмешательстве
третьего фактора, а именно в непосредственном моем влиянии?
Ответ на этот вопрос оказался бы ничуть не затруднительным,
если бы у некоторых работников в области внушения и до сих
пор не сохранилось убеждение, что для процедуры внушения по-
добные поглаживания, легкие массирования обязательны (конечно,
не побои, не грубый массаж), что они создают необходимое пред-
дверие к состоянию внушения. Однако, эта точка зрения научно
уже вполне опровергнута, — доказано, что как поверхностные,
так и самые глубокие явления внушения вовсе не требуют этого
вмешательства наших рук, — доказано, что поглаживания, пассы
и пр. действуют не сами по себе, а лишь как частичное психоло-
гическое орудие все того же внушения, которое великолепно
может обойтись и без этого орудия. Следовательно изменения
у другого, вызываемые моими прикосновениями, массажем, по-
боями, тоже назвать внушением нельзя. Если я побью другого, —
очевидно, я этим как-то изменю и его внушаемость, но все же
самые побои назвалъ внушением нельзя. Таким образом на долю
внушения остаются лишь те явления влиятельного общения между
людьми, которые содержал в себе лишь какие-то более узкие,
более специальные элементы этого общения.
Каковы же эти узкие, специальные элементы человеческого
общения?
Человек общается с другим путем применения своей речи,
своей мимикой, своими жестами, позой своего тела, — именно эти
орудия специальной связи он пускает в ход для воздействия
на другого человека. Можем ли мы все эти орудия человеческой
связи, человеческого общения назвалъ также и орудиями внуше-
ния? Или, вернее, может ли быть названа внушением всякая наша
речь, мимика, жестикуляция, поза, вызывающая физиологические
и психологические изменения в другом человеке? Положим, я
встретился с соседом, товарищем, поговорил с ними, успокоил
их, — внушение ли это? Я привез другу радостное известие о той,
что семья его жива, спаслась, — и бессонницы, головной боли,
запоров его как не бывало. Внушение ли это?
Очевидно, даже в более узком понимании общения между
людьми надо отличать содержание, в котором имеется внушение,
от элементов, в которых внушения нет. Каковы же признаки этого
различения?

Покойный русский гипнолог Ф. Е. Рыбаков пытался опре-
делить самую специфическую сущность внушения понятием:
«эмоция постороннего влияния». Другими словами, всюду, где
общение мое с человеком вызывает у него эмоцию, там же имеется
и внушение! Эмоция, вызываемая мною у другого, делает его
более восприимчивым по отношению ко мне, т.-е. и более внушае-
мым, — вот что выражает своей формулировкой Рыбаков. В этой
формулировке имеется много грубейших дефектов. Во-первых,
эмоция эмоции рознь. Бели положительная эмоция, созданная мною
у А, действительно может повысить его внушаемость в отноше-
нии ко вше, — при отрицательной эмоции, конечно, обстоит совсем
не так. Отвращение, злоба, ужас, вызываемые мною у А, Б,
B, далеко не всегда способствуют увеличению их внушаемости
в отношении ко мне. Наоборот, такая эмоция способна создать
у них самую настойчивую и организованную сопротивляемость
по адресу моих внушений. Далее, подведение всякой эмоции,
создаваемой общением человека с человеком, под понятие внуше-
ния фактически превращает все общение между людьми в явления
внушения, так как нет, конечно, такого общения, в котором
не фигурировал бы в большей или меньшей степени эмоциональ-
ный элемент. Если в общении нет эмоции [т.-е. нет интереса,
нет влечения — положительною или отрицательною], тогда нет и
общения, так как для нею не оказывается возбуждающих стиму-
лов. Сводить же все общения людей к внушению, вернее, сводить
внушение к обычному общению между людьми — это значит уни-
чтожить проблему внушения, отнять у нее право на особое место
в психофизиологии.
К сожалению, более четких попыток немного в науке о вну-
шении. Граница между явлениями внушения и обычными про-
цессами иного человеческою общения остается в значительной
степени смутной и до сих пор. Знаменитый швейцарский психо-
терапевт проф. П. Дюбуа, пользуясь этой путаницей понятий,
господствующей в современной гипнологии, подытоживая суще-
ствующие формулировки, заявил, что все они определяют состоя-
ние внушения как состояние невольно или нарочито создаваемого
человеческого поглупения, почему к внушению и не следует
прибегать никогда. Имел ли он право высказать это категориче-
ское утверждение? В самом деле, — в чем же, наконец, основное
отличие явлений внушения от иных психофизиологических состоя-
ний, вызываемых человеческим общением?

Большинство существующих формулировок, если их скомбини-
ровать, сводится к следующему *: а) внушение действует элемен-
том неожиданности, неподготовленности, благодаря которой объект
захватывается врасплох, неготовым, не может оказать противо-
действия внедряемому в него влиянию, так как для этого у него
нет ни времени, ни предыдущего опыта; б) внушение действует
через ослабление конкурирующих с ним других мозговых областей,
в связи с чем и появляется особенно влиятельная, изолированная
внушенная целеустремленность! Отсюда, кроме неожиданности,
далеко не обязательной [конечно, неожиданность часто помогает
этой изоляции внимания],—необходимость особо сосредоточенной
установки на материале внушения и особо настойчивого отвлечения
от конкурирующих влияний и влечений; в) внушение действует
через резкое ограничение сознательной критики, благодаря чему
особенно легко удается внедрение желательных влияний, не встре-
чающих никакого критическою отпора.
Все старые физиологические теории внушения фактически,
лишь в иной терминологии, сводятся к вышеуказанным психо-
логическим формулировкам.
Таким образом, если бы эти формулировки подтверждались
действительностью, у нас были бы критерии для различения
внушения от других продуктов человеческого общения. То, что
захватывает человека врасплох, то, к чему он не вполне под-
готовлен, то, что он привлечен сейчас целиком именно к данной
области, то, что он отдается последней без критики,—очевидно,
все это и должно бы характеризовать собою специфическую сущ-
ность внушения. При таком определении нам сразу сделалось бы
понятным, почему внушаемого повергают в сноподобное состояние
[ограничение критики и уничтожение конкурирующих влечений],
почему часть внушения, а иногда и все оно целиком, забывается
[несвязанность его с прочим содержанием сознания] и т. д. Отсюда
понятно, почему внушают в затемненной и бесшумной комнате
[исключительное сосредоточение на внушающем], почему тре-
буют — «поменьше мыслей, поменьше критики», «думайте о пустя-
ках». При подобной формулировке мы сразу поняли бы, что обыч-
ная беседа с другом, разгоняющая ему судьбы ею семьи, не есть
внушение, так как эта беседа пользуется вполне ясным сознанием
* Детальный анализ отдельных формулировок не входит в нашу
задачу (см. наше предисловие), мы даем лишь их сводку.

друга, приводит жесткие критические доводы, требует расширен-
ного его внимания, опирается на весь его предшествующий опыт,
т.-е. противоречит тем основным представлениям о внушении, ко-
торые даны в вышеуказанных формулировках.
///. СТОРОННИКИ И ПРОТИВНИКИ МЕТОДА
ВНУШЕНИЯ.
Однако эти старые формулировки внушения претерпевают
за последние 2—3 десятилетия катастрофические потрясения,
при чем основным революционизирующим фактором в переоценке
проблемы внушения была развившаяся из недр гипнологии
так называемая широкая психотерапия*. Эта переоценка далеко
еще не всеми психотерапевтами принята, но непрерывно растущие
их уступки твердо говорят о неминуемой и полной победе нового
течения.
Выяснилось, что для внушающего эффекта вовсе не требуется
погружение объекта в сонное или сноподобное состояние, вовсе
не требуется ограничение его критического контроля, вовсе не
обязательно искусственное обрезание его сложных влечений. Раз-
вернулся, пышно расцвел особый метод внушения—внушение
на-яву. Для успешности его требовалось лишь, чтобы объект
внушения был способен понять внушающего, — и только. Ни особо
затемненной комнаты, ни лежачего положения для этого внушения
не требовалось. Взамен коротких, отрывистых и безапелляционных
утверждений старой методики внушения новый метод —внушение
на-яву — давал мотивированные разъяснения, связывал их с прош-
лым опытом объекта, вовлекал в них и соседние области. Одним
словом, новый метод совсем не избегал расширения и активи-
зации критического сознания. Приверженцы этого метода утвер-
ждали, что эффект их воздействия не только не меньший, но,
наоборот, гораздо более богатый, чем при старых гипнотических
приемах. Последовательные работники этого «реформированного»
внушения, в конце концов, должны были отказаться и от последних
остатков внушающего метода, целиком опереться исключительно
на вневнушающие, т.-е. критически-воспитательные способы влия-
* Психотерапия — наука о лечебном использовании психологического
фактора.

ния. Мы не отрицаем явлений внушения, — говорили они,—они
существуют, но они вредны. Тот же частичный и поверхностный,
не окупающий дальнейшего вреда лечебный результат, который
мы при них получаем, есть следствие пользования особым физиоло-
гическим фактором, порождаемым вовсе не внушением. Фактор
этот может быть с огромной пользой, притом без всякого вреда,
употреблен в дело помимо какой бы то ни было нужды во вну-
шении.
Итак, мы как будто, теоретически, очутились при разбитом
корыте. Книжку о внушении приходится начиналъ с отрицания
значения внушения. Однако вопрос о внушении не разрешается
так просто, — борьба двух лагерей еще далеко не закончилась.
Гипнологи, противники антигипнотической, антивнушающей си-
стемы, правда, уступили некоторые СВОЙ ПОЗИЦИИ, НО В ОСНОВНОМ
держатся еще твердо. — Да, вы правы, — говорят они теперь
своим критикам *,—безапелляционность для внушения не обя-
зательна, сжатая мотивировка внушений не повредит; сноподобное
[сонное] состояние тоже не всегда характеризует наличность глу-
бокой лечебной внушаемости, так как иногда полезный эффект
легче может быть получен без усыпления. Да, это так. Однако
от внушения, как «от особого фактора влияния, вы не откажетесь,
так как и вы в ваших будто бы вневнушающих воздействиях
тоже непрерывно пользуетесь внушением, хотя бы и скрытым.
Ведь при доверии к вам со стороны собеседника ваши разъясне-
ния воспринимаются легче, фиксируются устойчивее, чем при
холодном, тем более недоброжелательном к вам отношении. До-
верие же и есть фактор внушения, так как оно ограничивает крити-
ческую способность собеседника, мешает последнему так же остро,
контрольно проверять ваши суждения, как он это обязательно
делал бы при объяснениях чуждого, — особенно неприятного чело-
века. Этого, однако, мало. Разъясняете ли вы сами, — продолжают
защитники внушения, — вашим объектам их ошибки с той холодной,
бесстрастной объективностью, которая одна только и может спасти
критический контроль собеседника? Нет. Ваши мысли пронизаны
твердостью вашего непоколебимого убеждения в своей правоте,
пропитаны эмоцией симпатии к страдающему клиенту; в вашем
голосе сквозят ваша собственная жизненная настойчивость и яркая
целеустремлённость. Разве все это не импонирует вашему слуша-
* Далеко не вое идут и на эти уступки.

телю, не ограничивает его сопротивляемость, не заставляет его
быть более послушным, т.-е. внушаемым, внушаемым и внушае-
мым? Не станете же вы нарочно надевать на себя личину скуч-
ного, выхолощенного сборника логических мотивировок, не ста-
нете же делать чуждого, неприятного лица, — ведь собеседник
плюнет на вас, убежит от вас с отвращением, со злобой. Как
ни вертись, от внушения не уйдешь ни в каком методе челове-
ческого общения. Поскольку имеются более знающие и менее
знающие, более уверенные и менее уверенные, более и менее
настойчивые, постольку внушение остается неотъемлемой частью
общежития, от которого не следует прятаться, которым, наоборот,
надо умело овладеть.
— Нет, вы не убедили нас, — возражают противники внуше-
ния. — Если внушаемость и внушение действительно имеют место,
надо не использовывать их, а бороться с ними самым немилосерд-
ным образом. Да, при объяснениях надо воздерживаться и от го-
рячего тона и от гипнотизирующей мимики, чтобы не захлесты-
вать ими холодный критический контроль слушателя. Надо рядом
со своими соображениями, не выпячивая их грубо, выдвигать
и противоположные, объективно их обосновывая, создавая для
слушателя возможность свободного творческого выбора. Если
заметишь, что он действительно слишком доверяет тебе, в ущерб
своей собственной цензуре,,—борись с этим, укажи на вредность
подобной позиции, развенчай, наконец, и сам себя перед ним
[как это ни тяжко для твоего самолюбия],—только бы скинуть
эту дурманящую завесу твоего внушающего обаяния. Научи его
во всем, всегда, перед всеми и в первую очередь перед тобой
быть критически независимым, беспощадно недоверчивым, т.-е.
невнушаемым. Только таким способом убьем мы ту гнилородную
внушаемость, которая является результатом многовекового чело-
веческого рабства, рабства сначала под пятой природы, а затем
под классовой эксплоатацией.
— Без внушения ты все равно не освободишь человечество
от рабства, — парируют защитники внушения. — Человеческие
массы слишком невежественны, слишком немощны в области
критического контроля, слишком привыкли подчиняться внуше-
ниям, чтобы можно было легко справиться с этим их свойством.
Если ты внушением не перетянешь их на свою сторону, их вну-
шаемость не останется праздной: ее оседлает твой классовый
враг и, верхом на ней, будет сражаться уже и с тобой. Разъяснять

длительно, развивать острый анализ —требует, слишком много
времени. Роса очи выест, пока ты чего-либо добьешься таким
путем. Подтолкнув же путем внушения, ты зажжешь их сразу,
а тем приблизишь и срок критического их роста. Так и с обще-
ственным внушением, так и с индивидуально-лечебным внушением.
Больной не может ждать, пока ты его научишь критически мыслить.
Он не в силах спокойно мыслить, он для этого слишком страдает.
Дай ему первую бодрость хотя бы сначала путем сужения крити-
ческого контроля. Бодрый, окрепший, он вслед за тем сумеет
развернутъ и критический контроль, особенно если ты именно
это и внушишь ему. Внушаемый человек нуждается во внушении;
от внушения мы откажемся лишь тогда, если исчезнет внушае-
мость. Пока же внушаемость есть, внушать будем либо мы —
за нас, либо враги —против нас. А так как враги не деликатни-
чают — они усыпляют, безапелляционны, резки, — нельзя и нам
церемониться: оружие, не использованное за нас, направится
против нас.
Эта, казалось бы, бесплодная дискуссия [конечно, условная
дискуссия; но в общем именно к этому сводятся все основные
соображения за и против внушения] полезна для нас в том отноше-
нии, что четко выявляет истинную сущность внушения. Сейчас
мы уже в состоянии более определенно говорить о внушении.
Оказывается, что как в состоянии внушения, так и вне этих
состояний, иными способами общения, можно привести организм
к положению, при котором он глубоко изменяет свои психофизиоло-
гические процессы). Защитники внушения заявляют, что эти слож-
ные биологические метаморфозы обусловлены особо сильной целе-
устремленностью организма, создаваемой искусственно, путем вну-
шения. При этом вся энергия организма, по линии внушения^
направляется к определенному избранному участку, где и осуще-
ствляются желательные перемены. Для этого и требуются осла-
бление конкурирующих областей и уменьшение критического кон-
троля, так как без подобных предпосылок не будет достигнута
нужная для наших задач яркая и обособленная целеустремлен-
ность. Энергия будет утекать к конкурирующим областям, от-
влекаться на борьбу с тормозами критики и распылится, не успев
напитать необходимый нам участок.
Противники внушения для объяснения этих биологических мета-
морфоз считают вполне возможным обходиться без внушения.
В человеческом организме имеются, — говорят они, — огромные за-

лежи энергии и здоровья, либо ускользающие от текущего их ис-
пользования вследствие близорукого неблагоразумия их хозяев^
либо непродуктивно растрачиваемые благодаря нецелесообразным
установкам организма, благодаря нелепым биологическим навыкам.
Всякий организм, как бы глубоко и длительно он ни был болен,
всегда содержит в себе крупнейшие резервы этой непочатой или
непродуктивно разбрасываемой энергии. Вот почему крупнейшая
задача лечения — организовать эту энергию, направить ее по по-
лезным, бодрящим и оздоровляющим руслам, вызвать приток ее
к местам наиболее ценным или наиболее ослабленным и отток
от областей бесплодных, паразитирующих. Это возможно лишь
при общем перевоспитании организма, при радикальном уничто-
жении в нем вредных навыков, при настойчивой прививке ему
полезных навыков. Для такого перевоспитания необходима целая
серия актуальных мер со стороны воспитателей и целая серия
ответственнейших, напряженных усилий со стороны больного.
Внушение поэтому бьет Мимо цели, против цели, так как учит
не усилию, не сопротивлению, а базируется на ослаблении сопро-
тивления. Внушение может слегка успокоить, на время устремит
энергию к нужному пункту, но это непрочно, ломается при первом
ударе жизни, — ударе, требующем не внушаемости, а сопроти-
вления, борьбы.. Использование колоссальных физиологических
резервов — вот в чем объяснение чудесных биологических метамор-
фоз, и единственный путь к этому — общее перевоспитание орга-
низма без какой бы то ни было помощи внушения.
Сейчас, после резкого выделения этих двух основных воюющих
точек зрения на внушение *, вряд ли у читателя появится
нужда углубиться в интимные детали механизма внушения. Во-
просы о том, каким методом следует внушать, каковы признаки
* Исходя из основного задания книги, автор как при анализе
данной дискуссии, так и в дальнейшем, при изложении сущности раз-
личных психотерапевтических учений, в подавляющей части случаев
не имел, конечно, ни возможности ни права придерживаться архитектуры
и текста оригиналов. В существующей литературе необходимые нам со-
ображения раскинуты настолько беспорядочно [с точки зрения основ
нашего задания], что следовать автоматически за подлинниками было бы
бесплодной работой. Поэтому материал учений излагался пишущим вполне
свободно [конечно, в точном соответствии с высказываниями самих уче-
ний], по плану, обусловленному построением нашей книги, при чем
в особо ответственных местах даются подкрепляющие цитаты из ори-
гиналов.

различных фаз внушения, какие состояния наиболее благоприят-
ствуют выполнению заданного внушения, — все эти темы должны
быть проработаны в специальных книгах, целиком защищающих
внушение [таких книг сейчас очень много *], а не в нашей бро-
шюре, пытающейся лишь сопоставить внушение с другими фак-
торами психологического воздействия.
В самом деле, есть ли смысл здесь нам сейчас разбираться
в деталях внушения, если мы не уяснили, стоит ли нам вообще
прибегать ко внушению в его чистом виде. Если мы признаем,
что ограничение сознания, сужение смежных [с внушаемой] обла-
стей и пр. — ценное средство [а от необходимости таких состояний
при внушении, в общем и целом, не отказывается теперь ни один
действительный защитник внушения, хотя бы он и не настаивал
обязательно на гипнотическом сне**],—тогда, конечно, надо
разобраться в оттенках этого суженного сознания, в способах
получения его и т. д. Если же мы придем к выводу, что внушение
нецелесообразно, что надо его избегать,—очевидно, методика
его вряд ли нас тогда заинтересует. Поэтому вначале самоопре-
делимся принципиально.
Чтобы не быть, однако, голословными, остановимся, хотя бы
сжато, на основных определениях сущности внушения, предста-
вленных нам лучшими современными теоретиками в этой области.
Мол ль, один из самых внимательных исследователей и экспе-
риментаторов по вопросу внушения, один из наиболее умных и
прочных защитников внушения, твердо защищает мысль ***, что
«в основе внушения лежит совместное действие двух свойств чело-
веческой психики, а именно: а) наклонности к вере, не основанной
на логических доводах, б) действия веры на организм». Далее,
Молль, опираясь на высказывания Бехтерева, Липпса и др.,
вполне соглашается с Геффлером, заявляющим, что «о внуше-
нии можно говорить лишь там, где суждение или хотение осуще-
ствляются не вполне нормальным путем, но при обязательном
частичном устранении силы суждения или воли». При этом Молль
тут же категорически подтверждает абсолютное качественное то-
ждество гипноза [внушение, связанное с методом усыпления: гип-
ноз— сон] и простого внушения [внушение на-яву]: «те же про-
* См. список литературы в конце книги.
** Этих, без гипнотического сна, «компромиссеров» не так много
среди чистых защитников внушения.
*** А. Молль. Гипнотизм, СПБ, 1909, стр. 223 и др.

цессы, которые характеризуют гипноз, встречаются и во внушении
без гипноза». «При действии фактора веры, — пишет еще до того
Молль, — огромное значение имеет напряженное ожидание осуще-
ствления того, во что веруют [названное еще Карпентером
и Хейсом Тьюком — expectant attention], почему и следует
всячески культивировать это ожидание, всеми способами создавая
максимально сосредоточенную устремленность именно в нужном нам
направлении [т.-е., очевидно, суживая при этом круг нормаль-
ного психизма, связанною с работой «суждения и юли»]. При
внушениях, — говорит Молль, — объект попадает под мощное влия-
ние внушающего, при чем последний, «раз приобрев известное
влияние на своего клиента, вместе с тем становится для него
своего рода авторитетом, и чем больше, чаще он подвергается
этому влиянию, тем легче он и поддается ему». «Выполнение вну-
шения основано на отвлечении внимания от прочих областей,
что вполне сходно и с обычным состоянием бодрствующего чело-
века, когда тот, сосредоточенный на одном, не замечает про-
исходящего вокруг». Этим же суженным сосредоточением [моно-
идеизм] Молль, по стопам Льебо, Бернгейма, Фореля
и других основных авторитетов в области внушения, объясняет и
основной фактор внушения — избирательную напряженную связь
объекта с внушающим [раппорт], благодаря чему объект не обра-
щает никакого внимания на других лиц, хотя бы они были рядом:
не видит, не слышит их. Особенно четко высказывается Молль
по поводу механизма выполнения внушений: «Если мы вспомним
то чувство сильнейшей зависимости, которое объект испытывает
по отношению к экспериментатору и которое отнюдь не оканчи-
вается с сеансом; если мы вспомним, что это чувство безволия
должно в дальнейшем все более расти в испытуемом, — если
мы, к Фому еще, знаем, что, раз испытуемый уже уверовал
в нечто, это способно развить в нем соответственные психологи-
ческие и физиологические действия, — очевидно, теперь После-
дующее выполнение внушения для нас теряет уже свою за-
гадочность».
«При внушении человек утрачивает способность вызывать
у себя некоторые тормозящие представления, которые в связи
с внушением подавляются», — пишет Гейденгайн.
Точно так же и М ю и с т е н б е р г единственную характери-
стику состояний внушения видит в задержке противодействующих
представлений, что одинаково применимо как к лечебному внуше-

нию, так и ко внушениям в повседневной жизни: в воспитании,
искусстве, политике.
«При внушении мы имеем дело с односторонне направленным
вниманием», — говорит В у н д.т.
Льебо, Рише, Вундт и др. доказывают, что в состояниях
внушения волей экспериментатора резко изменяется самопроизволь-
ное внимание объекта, властно направляемое в нужную сторону:
способность произвольно выдвигалъ одни представления впереди
других принадлежит уже не клиенту, а его руководителю.
До мнению Гейденгайна, Кюллера, Феррье, при
внушении мы имеем задержку деятельности мозговой коры, осла-
бление или даже временное прекращение действия корковых цен-
тров, оказывающих регулирующее влияние на двигательные про-
явления, чем и объясняется свободное, несдерживаемое протекание
внедряемых представлений.
Как видим, в основном представители школы внушения вы-
сказываются вполне единодушно.
IV. УЧЕНИЕ П. ДЮБУА О РОЛИ «ПСИХОЛОГИЧЕ-
СКОГО ФАКТОРА» В ЖИЗНИ ОРГАНИЗМА.
Ценнейший материал, не устаревший и до сих пор, в области
анализа сущности внушения дал нам П. Дюбуа.
Как бы он ни ошибался в ряде своих соображений, какие бы
идеологические изъяны ни находили мы в его понятиях, его основ-
ные высказывания сделались классическими, вошли в плоть и
кровь современной психофизиологии. Обходиться без них нет
никакой возможности.
Опираясь на знаменитую формулу классиков внушения [Берн-
гейм и др., — Нансийская школа *] — «гипноз есть внушение,
внушение же есть самовнушение», — Дюбуа провозгласил следую-
щую контрформулу: «самовнушение — болезненное свойство, про-
изводящее болезни; внушение, всегда использующее для лечения
самовнушение, питает болезненное качество, почему к внушению
и нельзя прибегать».
Основанием для построения этой формулы послужило то об-
стоятельство, что старая гипнологическая школа установила не-
* Авторитетнейшая группа вождей психологической школы гипноло-
гов работала в Нанси.

зыблемый принцип: «Лечебным внушением уничтожается лишь то,
что порождено болезненным самовнушением, т.-е. лечебное внуше-
ние действует через лечебное самовнушение, которое и ликвиди-
рует собою болезненную самовнушаемость. Лишь то можно вну-
шить, что, по нашему или собственному своему толчку, внушает
себе наш объект, лишь то можно устранить внушением, что он
создал своим же самовнушением». — «Самовнушение всегда вред-
но, — нападает на этот принцип Дюбуа, — в какую бы сторону
его ни направлять. Самовнушение, это —власть воображения над
реалистической точностью, это власть чувства над рассудком, это
власть растерянности над уверенностью, это вывод без достаточ-
ных оснований, это легковерие, слабоволие. Логическое, точное
интеллектуальное построение и самовнушение — глубоко отличные
психические качества. Именно потому, что у человека нет доста-
точных навыков точного, реалистического, логического мышления,
именно поэтому у него нет и жизненной твердости, он растерян,
фантазирует, страдает самовнушениями»,—таково мнение Дюбуа.
Что это значит — страдать самовнушениями? Это значит радо-
ваться, печалиться, пугаться без достаточных к тому мотивов
[от самовнушения], представлять себе реальность не такой, какова
она есть, — пугаться пустяковых препятствий и страданий [во-
ображение, паническое самовнушение], преувеличивать свои бо-
лезненные ощущения и свою слабость или, обратно, легкомысленно
переоценивать свои возможности. Ясно, что одержимый самовну-
шением человек [«воображение как причина болезней»] превратно
истолковывает действительность и строит свою ЖИЗНЬ совсем не
по линии ее требований. В итоге — хроническая растерянность,
изобилие страданий, приковывание внимания к пустякам, масса
болей, концентрированное сосредоточение на своей особе, рас-
слабление этических связей и задержек, — такова, по Дюбуа, не-
приглядная картина человека, одержимого самовнушениями.
И вот этот-то пакостный, гноеродный механизм самовнуше-
ния, — восклицает Дюбуа, — нам советуют использовать для ле-
чебных целей. Самовнушение, как его ни ворочай, есть всегда по-
глупение человека, отказ от точной логики, и полезного продукта
оно никогда не даст. Если болезнь создана самовнушением [или
внушаемостью, или способностью к внушениям, что равносильно],
изгонять ее надо настойчивейшей борьбой со способностью к само-
внушениям в целом, т.-е. способностью поддаваться внуше-
ниям каким бы то ни было: не внушением же устранять самую

способность к выполнению внушений. «Внушаю тебе, чтобы ты
не слушался внушений» — ведь такое внушение в корне нелепо,
так как если оно будет выполнено, то первым его проявлением
будет непослушание именно этому внушению, т.-е. увеличение
внушаемости. «Не подчиняюсь внушениям, т.-е. и твоим внуше-
ниям, — значит остаюсь со старой своей внушаемостью». Поправка
внушающего — «ничьим внушениям, кроме моих» — ничего не из-
менит, так как культивирование внушаемости в отношении к нему
одному не избавляет от дальнейшего культивирования ее и по
адресу других. Либо убивай ее в корне целиком, полагает Дюбуа,
либо, если используешь ее, знай заранее, что никогда от нее
не избавишь больного.
В своих работах Дюбуа приводит богатейшую серию клини-
ческих случаев, где сложнейшие изменения организма, по его
мнению, были обусловлены исключительно самовнушаемостью
больных, и где лечебное воздействие в основном исчерпывалось
интеллектуальным и этическим их укреплением [рациональная
психотерапия]. Тут и «психические паралитики», длительно вну-
шающие себе, что они неизлечимы, что у них поражены двига-
тельные пути; тут и страдающие невыносимыми головными болями,
созданными исключительно неправильными представлениями о ха-
рактере болезни: к голове было благодаря панике и медицинскому
невежеству приковано непомерное внимание, и в результате — не-
выносимые долголетние мучения. Ведь и здоровый палец, если
на нем спокойно сосредоточишь длительное внимание, начинает
колоть, жечь, ломитъ,—что же будет с временно заболевшим
органом, если к нему непрерывно приковалось напряженнейшее
внимание, притом внимание паники, панического самовнушения?
Такими же естественными жертвами панических самовнушений,
по Дюбуа, являются многие желудочно-кишечные заболевания,
многие расстройства сердечно-сосудистой деятельности и вообще
самые разнообразные клинические проявления во всех без исклю-
чения областях психофизиологического бытия человека. Неболь-
шое, короткое, легко преходящее расстройство пищеварения, если
его подкрепят невежеством, страхом, паническим самовнушением,
фиксируется и мучительно тянется, непрерывно усложняясь,
целые годы. Страх смерти, связанный у неосведомленных и пани-
ческих людей с их сердечными ощущениями, приковываясь к по-
верхностным, временным расстройствам нервного аппарата сердца,
дает неисчерпаемое питание этим пустяковым расстройствам и

превращает их в хронические мучительнейшие состояния, борьба
с которыми одна: уничтожение питающего их страха, ликвидация
панического самовнушения.
Можно ли, надо ли, спрашивает Дюбуа, бороться с этими
болезнями путем внушения? Дает ли внушение те знания, на от-
сутствии которых именно и строится паническое самовнушение?
Нет, внушение не разъясняет, оно приказывает. Дает ли внушение
ту твердость, ту закалку, без которых так легко возникает па-
ника? Нет, внушение строится на вере во внушающего, на доверии
к твердости и закалке последнего, внушение заключается в пас-
сивном, беспрекословном подчинении внушающему; это не закалка,
это сугубое расслабление. Внушение, в лучшем случав, дает
эмоцию покоя, эмоцию веры в правоту внушающего, и до тех
пор, пока эта вера держится, вернее, пока окружающая жизнь
своими требованиями и потрясениями не сломает этой хрупкой
веры, — паника на такой же срок несколько ослабнет, т.-е. и
улучшится общее состояние. Но так ли щепетильна и мягка
жизнь, чтобы долго щадить эту веру, и какая же колоссальная,
непрерывно подкрепляемая вера во внушающего должна быть
у больного, чтобы забронироваться ею на действительно серьезный
срок? Не вера, а разум, не воля внушающего, а крепнущая воля
самого больного, — вот где путь лечения по Дюбуа.
V. УЧЕНИЕ ДЕЖЕРИНА.
Эту, как видим, по-своему вполне последовательную точку
зрения продолжил, углубил и значительно реформировал знамени-
тый французский невролог Дежерин.
Он также восстал против внушения как лечебного средства.
Он вместе с гипнологами нансийцами [обернув, по стопам Дюбуа,
их оружие против них же самих] и вслед за Дюбуа признал, что
внушения действуют через самовнушение и лишь на те состояния,
которые самовнушением же созданы.
Однако он уклонился от путей Дюбуа, когда подошел к анализу
причин этих болезненных состояний, порожденных самовнушением.
Да, говорит он вместе с Дюбуа, действительно под этими болезнями
кроются самовнушения, но Дюбуа неправ, отыскивая корни по-
следних исключительно в первичной интеллектуальной слабости
и волевой нестойкости. Отсюда в значительной степени неверны
и лечебные советы Дюбуа. Истинная причина этих болезненных

состояний, по Дежерину, чрезвычайно часто лежит в эмоции
хронической, непрерывной озабоченности, овладевшей человеком.
Интеллектуальная сфера у него может быть вполне нормальной,
он зачастую очень хорошо критически разбирается в себе и окру-
жающем, он достаточно этически и действенно устойчив, — однако,
условия жизни дезорганизуют его и повергают в состояние хрони-
ческой, непрерывно нарастающей напряженности, озабоченности.
Коммерсант в периоды кризисов, неуверенный в завтрашнем
дне; страстно любящий муж, «обладатель» красивой, но легкомы-
сленной женщины, испытывающий тяжелые сомнения по поводу ее
верности; мать, отправившая детей на войну и ежеминутно дро-
жащая за их жизнь; служащий, участвовавший в вооруженном
ограблении и потому ежедневно рискующий попасть в лапы по-
лиции,— разве все эти обстоятельства не достаточны для того,
чтобы вывести из здоровой биологической колеи даже вполне
умственно прочного, критически стойкого человека? Разве они
заболевают от недостатка критики? Разве их волнения не соответ-
ствуют действительности? Разве им не угрожает вполне реальная
опасность потерять все или, во всяком случае, основное в их
жизни? Конечно, в таких случаях лечебным внушением ничего
добиться нельзя, если не изменишь внешних факторов, породивших
озабоченность. Внушение -г- «не обращать внимания» на эти фак-
торы — фактически ведь сведется к извращению действительности.
От внушения факторы эти, действительность, не изменятся, и быть
спокойным в отношении к ним — значит не замечать их, т.-е.
страдать отрицательными галлюцинациями, а этого добиваться
вряд ли следует.
Конечно, внушение будет вообще бессильно успокоить и орга-
низовать больного, так как жизненные потрясения слишком резки,
чтобы щадить этот хрупкий, зыбучий внушенный покой. Но и голое
интеллектуальное перевоспитание и широкие объяснения Дюбуа, —
по мнению Дежерина, — одинаково, как и внушение, бессильны
помочь больному. Ведь действительную опасность разориться, по-
терять жену, сыновей, попасть на каторгу никакими разъяснениями
не устранишь, а пока опасность есть, до тех пор будет держаться
и дезорганизующая тело эмоция озабоченности. Да, поскольку
в этой вполне естественной озабоченности имеются преувеличения,
малодушие, постольку перевоспитание [конечно, не внушение]
уместно. Однако болезнь, в первую голову, поддерживается не
этими преувеличениями, а реальными обстоятельствами и питаемой

ими эмоцией, поэтому основная лечебная борьба в таких слу-
чаях — создание успокаивающей среды, воспитывающей спокойную
эмоциональность.
Надо заставить больного, если он действительно хочет вы-
здороветь, отказаться от непосильных для него обстоятельств,
переменить среду, питающую его болезнь. Этим мы в основе и
дадим ему новый эмоциональный материал. Пусть коммерсант,
если он действительно не в силах не волноваться, откажется
от рискованных спекуляций, пусть... ревнивец откажется от легко-
мысленной жены, пусть скорее кончится война и освободит для
матери ее сыновей, — без этих радикальных мер мы, по Дежерину,
не получим успокаивающей эмоции, без этих мер больной окажется
и впредь во власти как своей законной, естественной озабочен-
ности, так и в плену ее -наслоений в виде преувеличений, само-
внушений, легковерной паники и пр.
В своем великолепном, фундаментальном труде Дежерин дает
блестящую, богатейшую клинику болезненных расстройств во всех
психофизиологических функциях, — расстройств, развивающихся,
по убеждению Дежерина, исключительно в результате перегрузки
человека эмоцией озабоченности. Болезненно озабоченный человек
дезорганизует весь свой пищеварительный аппарат, от самого
верхнего до самого нижнего его отрезка, от акта захватывания
и жевания пищи до момента выделения ее остатков наружу;
на почве озабоченности у него нарушаются и двигательные, и
секреторные, и чувствительные части пищеварительной функции,
озабоченность как бы пронизывает ее насквозь. Так же обстоит,
по Дежерину, и с сердечно-сосудистыми и с прочими процессами
тела, при чем озабоченность как бы садится верхом на самую
ранимую, притом обычно наиболее профессионально необходимую
функцию. Самые разнообразные расстройства движений, изменения
внутренней секреции, отклонения дыхательного аппарата, — все
это делается жертвой эмоции озабоченности.
Какова может быть роль внушения при подобных обстоятель-
ствах? — спрашивает Дежерин. «Внушение, — отвечает он *, —
обращается только к психологическому автоматизму,
и теоретически оно будет тем совершеннее, тем легче, чем меньшее
количество явлений сознания лицо, к которому внушение обра-
* Дежерин и Гоклер. Функциональные проявления психо-
неврозов, Москва, 1912, стр. 374 и дальше.

щается, будет вмешиваяъ в акт внушения; поэтому вполне логично,
что абсолютно последовательные сторонники внушения требуют
обязательного гипнотического сна, в котором все приказы и при-
обретения получаются независимо от всякой сознательной воли
больного». Основная опасность внушения и заключается как раз
в воспитании пассивного автоматизма, так как именно на нем и
базируется эффект внушения. Если некоторые болезненные явле-
ния при этом и .пройдут, —однако всегда остается почва для них,
притом «почва эта изменена таким образом, что усугубляет воз-
можность развития еще новых болезненных явлений. Практикуя
внушение, врач всегда уменьшает значение и силу умственного
контроля и культивирует сугубую способность к дальнейшим
патологическим самовнушениям. Самые нелепые идеи, вызванные
непроизвольно, проходящие Через поле сознания воспитан-
ного таким образом лица, могут быть им приняты без об-
суждения, как явления действительные и доказанные: его психи-
ческая механика приобрела привычку допускать без контроля
понятия, вводимые чужой волей. Пользующийся внушением похож
на врача, который, чтобы ослабить при инфекционной болезни
лихорадку, дает лекарство, которое, снижая температуру, одно-
временно уменьшает и противодействие больного инфекции». «Если
речь идетъ о расстройствах, вызванных озабоченностью, в которых
вообще вмешательство психологического автоматизма вторично, не-
значительно, — в таких случаях внушение, сидящее именно на
психологическом автоматизме, никакого лечебного эффекта, даже
временного, вообще не дает. Для озабоченного человека ценность
психического приобретения измеряется ведь числом и важностью
идей и жизненных фактов, с которыми Оно ассоциируется, между
тем как внушение всегда настойчиво стремится минимально ассоци-
ироваться».
Как видим, отношение Дежерина к внушению вполне недву-
смысленно. Но какие же психологические воздействия он признает
ценными? Помимо признания огромной роли изменения среды, со-
здавшей озабоченность, Дежерин, конечно, прибегает и к мерам
непосредственно-лечебного влияния на больного.
Он знает, что эта озабоченность не всегда адэкватна вызвав-
шим ее причинам, что в ней имеются преувеличения, извращения,
вызванные как длительной растерянностью больного, так и, под-
час, конституциональными моментами (наследственность). Эту
больную эмоциональность надо, конечно, оздоровить особо, за-

менять радующей, бодрящей, возрождающей эмоциональностью.
Но как? «Возрождающая эмоция, — говорит Дежерин *, — приходит
к больному не потому, что он предварительно долго рассуждал
об этом. Здоровая эмоциональность, как и больная эмоциональ-
ность, происходит из области бессознательного: человек сначала
принимает, а потом рассуждает». Полемизируя с Дюбуа, Дежерин
считает «нелогичным думалъ, что у лица с усиленными эмотивными
реакциями разум может составлять все, а стэническая (бодрящая)
эмоция — ничто». «Психотерапия, если хочет изменить личность
больного, должна обращаться в первую очередь к чувству и только
затем посещать высокие вершины чистого разума». «Это не зна-
чит, — заявляет далее Дежерин, — что я умаляю роль убеждения;
наоборот, больной должен всегда ясно представлять себе свое
состояние, его надо научить критически относиться к себе и
жизни, но в этих разделениях должен преобладать эмоциональный
тон». «У наших больных напряженный, дезорганизованный нрав-
ственный их фон4 играет огромную роль, между тем общие логи-
ческие соображения об этике прямо никогда не изменят этот
фон».
Огромное значение приписывает Дежерин и другому фактору
психологического воздействия на больного, — фактору, который
он называет «освобождающим действием». «Много больных, — пи-
шет он, — эмоционально дезорганизованы еще и потому, что испы-
тывают тяжелые угрызения совести по поводу своих вин в прош-
лом и настоящем, и, если «не отпустить» им эту вину, они
влача/г на себе тяжелейший добавочный груз. Здесь важен уже
самый факт «исповеди» больного перед врачом. Все усилия наши
должны быть направлены в эту сторону, когда мы чувствуем,
что нечто там есть: признавая свою ошибку, свой «грех»,
больной уже наполовину освободился от своей моральной тяжести».
Не мешает упомянуть, что заболеваниями на почве озабочен-
ности Дежерин не исчерпывает все расстройства, требующие психо-
логического лечебного, воздействия. На-ряду с этой группой он
рассматривает и так называемые истерические состояния, в кото-
рых характерным является.не .эмоция озабоченности, но явления
психической/диссоциации [разъединения]: «эмоциональная причина
[волнения длительные или внезапные] разъединяет тот или иной
орган, ту или иную функцию от общего сознания и заставляет
* Стр. 397.

их проявляться автономным образом, как бы вне связи с целым».
Для восстановления этой нормальной связи Дежерин не прибегает
к принципиально иным мерам воздействия в сравнении со случаями
озабоченности. Он лишь указывает, что с подобными больными
работа несколько затрудняется, так как обычно они страдают
врожденным расположением к этим разрывам функциональных
связей. Именно на эти случаи, отличающиеся развитым психоло-
гическим автоматизмом, с особым аппетитом набрасывается внуше-
ние, но от применения внушения именно к ним особенно настой-
чиво предостерегает Дежерин: «Болезнь, возникающая как раз
из-за психологического автоматизма, нельзя устранить культиви-
рованием этого психологического автоматизма».
Таковы взгляды на внушение и на другие меры психологиче-
ского воздействия одного из крупнейших творцов современной
психотерапии.
VI. ШКОЛА «ФИЛОСОФСКОЙ ПСИХОТЕРАПИИ».
Немецкий психотерапевт Марциновский [а вслед за ним
и русский клиницист проф. Яроцкий] пытался подойти к про-
блеме внушения и психотерапии с другой стороны.
Еще Дюбуа указывал на недостаток этической устойчивости,
как на одну из причин ряда заболеваний. Дежерин высказался
об этом моменте еще определеннее: «Капитальный причинный мо-
мент, обусловливающий интимную дезорганизацию личности, об-
легчающий болезнетворное вмешательство подсознания в явления,
обычно зависящие только от сознания, это —недостаток об-
щего направления». «Личность постоянно выходит из бе-
регов сознания, регулирования, упорядоченности, если нет у нее
тормоза в виде могучей общей идеи, если нет у нее мощной единой
целеустремленности». «Человек, который знает, чего он хочет, и
куда ему надо идти, лицо, насыщенное ярким идеалом, существо,
направляемое мощной аффективной наклонностью, наконец, ин-
дивид, целиком в своей жизни полагающийся на компас своей
совести, никогда не заболеет на/ психологической почве». Вот
почему, по Дюбуа и Дежерину, столь беспомощна, жалка система
внушения, так как вместо создания яркой, развитой, всесторонне
связанной целеустремленности она искусственно суживает диа-
пазон личности, ограничивает размах и цепкость ее творческих
актуальных связей.

Марциновский, однако, не удовлетворился этой формулировкой
о значении для организма «целеустремленности вообще». Он, если
можно так выразиться, идеологически «специализировал» эту
формулировку. Не целеустремленность вообще бронирует от эмо-
циональных потрясений, но, на первом плане, идеалистическая,
религиозная целеустремленность. «Идеализм — вот мощный
физиологический фактор», — говорит вслед за Марциновским
Яроцкий *.
«Все, что неясно и непонятно вокруг нас, заставляет нас
страдать, и мы жаждем избавления от этих страданий,—пишет
Марциновский **. — Единственное средство для этого — создание
такого мировоззрения, при котором вещи являлись бы в другом
освещении, не заставляя нас страдать, а, напротив, делая нас
счастливыми и освобождая нас от невыносимого положения, ко-
торое будет продолжаться до тех пор, пока мы чувствуем, при
нашей беспомощности, все окружающее как грубый и бесчувствен-
ный произвол. Путь к успокоению есть познание миронаполняющей
идеи божества. В ней находим мы успокоение для нашего «искания
истины», как мы называем это страстное желание спокойствия».
Именно больные, особенно нервнобольные, «страдают от этой
борьбы чувств сильнее, чем все другие люди, и для их выздоро-
вления, т.-е. в основе для исцеления нарушенного душевного
равновесия, необходимо в первую очередь мировоззрение, ко-
торое отклоняло бы его расстроенные чувства от личного стра-
дания и направляло бы их на мысли о вечности, ибо в послед-
них личное страдание тонет. Нервнобольной нуждается в цель-
ном мировоззрении для укрепления своих нравственных
стремлений и для воспитательного воздействия на свои слабости».
Ясно, что при этой платформе Марциновский уделяет всем про-
чим факторам психологического воздействия третьеочередное,
узко-частичное место, от многих из них резко отказываете^, вы-
двигая всюду на первый план «мероприятия общего характера,
заключающиеся в радикальном изменении всего жизне- и миропони-
мания». «Этим мы вводим проблемы мировоззрения в ряд наиболее
деятельных целебных факторов». «Сначала жрецы были врачами»
теперь врач должен быть снова жрецом, носителем здорового,
полного целебной силы мировоззрения и борцом за него». Отсюда
* Яроцкий. Идеализм как физиологический фактор, Юрьев.
** И. Марциновский. Нервность и миросозерцание, Москва,
1913.

и определенное отношение Марциновского к внушению: «Вредная
его сторона — та, что, вместо спокойного и серьезного созревания
нового мировоззрения, внушение только внешним образом замазы-
вает опасные места, закрывая их эфемерными, фиктивными успе-
хами и не создавая в действительности никакого органического
приобретения».
Не отрицая роли убеждения, Марциновский в то же время
признает за чистым убеждением небольшое значение: «Действие
гораздо больше зависит от чрезвычайной силы убеждения,
чем от его содержания, которое может быть при этом и совершенно
бессмысленным, доказательством чего служит всякого рода иска-
тели исцеления и известный сорт «чудесных» целителей».
Обосновав свою общую позицию, Марциновский переходит
к деталям ее и к практическим рецептам. Он с восторгом цити-
рует тезис стоика М. Аврелия: «Тебе следует только изменить
твой взгляд на данную вещь, и ты будешь по отношению к ней
в безопасности». «Лежащая в стоиках гордая вера в их не-
уязвимость,— пишет далее Марциновский, — есть самое сильное
лекарство, которое мы можем предложить жалкой слабости,
обычно отличающей наших невропатов: они ведь не хотят ничего
переносить, они сделались такими чувствительными, что при
малейшем недомогании, полные смертельного страха, бегут к спе-
циалисту. Тут недостаточно обгонять больному медицинскую ни-
чтожность его жалоб [иронический кивок в сторону Дюбуа. —
А. .3.], мы обязаны, в первую очередь, убедить, указать, что
самое поведение его жалко, и что оно — следствие его слабого
понимания жизни вообще». «Люди потеряли здоровый
взгляд на хорошие и худые качества вещей и поэтому пришли
к ложным жизненным целям». «Загнанному детскими
страхами мировоззрению с его преувеличенной оценкой всех воз-
можных жизненных обстоятельств надо противопоставить миро-
воззрение с правильно-низкой оценкой этих совершенно неважных
внешних вещей, относительно которых, по меньшей мере, еще
очень сомнительно, имеем ли мы вообще право предполагать
в них сколько-нибудь заметное влияние на наше ощущение
счастья».
«Нервность есть почти всегда следствие тяжких внутренних
конфликтов. То, что мы знаем о нервных формах болезней, естъ
только телесная форма выражения для этих долго остающихся
неразрешенными душевных возбуждений и конфликтов. Вся вну-

тренняя растерзанность рисуется, таким образом, на поверхности
в виде иероглифов. Старая борьба, которая постоянно должна
возобновляться, потому что в нашей груди живут две души; старая
борьба между властными влечениями нашего существа и пре-
градами, возникающими для них из препятствий, воздвигаемых
собственной жизнью представлений, — борьба, в которой наши
больные в мучительном бессилии или грызущем сомнении бьются
о стены, воздвигнутые общественной нравственностью из совсем
других побуждений, чем те, которые вытекают из внутренней
необходимости отдельных личностей, — эта борьба благодаря не-
свободному и ошибочному понятию о грехе в среде узкомысля-
щего, лицемерного общества должна вести к нарушениям душев-
ного равновесия, так как подобные конфликты не распутываются,
а только разбиваются». Отсюда Марциновский советует построить
вместо несвободной, «кажущейся» морали широко начертанное и
высшее понимание жизни, при котором грехом должно признаваться
только то, что грешит против «святого духа правды и внутреннего
убеждения». Марциновский далее указывает, что избавление может
притти только через такое миросозерцание, которое позволит нам
заключить мир со всем окружающим. Никаким другим путем нельзя
найти разрешение этого конфликта, в который нас вводит наш
способ ощущения, потому что «страна праведных», которую искал
бедный сибиряк *, не существует, и нам она вовсе не нужна.
«Не в окружающем нас мире лежит причина нашей
нервности и наших страданий, а в нас, в негармо-
нической работе наших образующих представле-
ния центров**. Здесь, а не там должно найтись и исцеляющее
изменение» [?! — А. 3.].
Как видим, в своих построениях, в своих взглядах на значе-
ние психологического фактора в жизни организма Марциновский
вполне последователен от начала до конца ***; вместе с тем
от методики внушения он отодвинулся уже достаточно далеко.
Несмотря на крупную разницу в высказываниях упомянутых
нами трех крупнейших психотерапевтов современности, всех их
объединяет общая черта: они (теоретически) восстают против при-
менения внушения при заболеваниях, они доказывают, что вну-
* Речь идет, повидимому о Горьком.
** Курсив наш.
*** Анализ этих «своеобразных» построений по существу дается
дальше.

шение бьет по частным симптомам, а не по целому, — внушение
культивирует пассивность вместо той боевой активности, которая
в первую голову необходима невропатам. Несмотря на разное
толкование общих психологических причин, производящих нервные
.и внутренние заболевания, все трое категорически заявляют, что
дело именно в этих общих причинах, в общей установке больного,
вне которой немыслим никакой лечебный эффект: внушение же
не в силах изменить эту общую установку, оно скользит по частно-
стям, да и то поверхностно.
VII. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ШКОЛА.
Ценнейшую работу по вопросу о значении психологического
фактора для жизни организма проделала так называемая психо-
аналитическая школа с 3. Фрейдом во главе. Несмотря на
совершенно неприемлемую философскую платформу этой школы,
ряд ее практических соображений о роли психологического фак-
тора в жизни организма представляет колоссальную, совершенно
незаменимую клиническую ценность. Любопытно, как по-новому
заостряет эта школа свою точку зрения на той же интересующей
нас проблеме внушения.
Внушаемый, по представлениям как защитников, так и врагов
внушения, всегда представлял собою пассивный восприемник для
внедряемых в него внушающих воздействий. По мнению же
психоаналитиков, дело обстоит совсем не так. Состояние внушения
не представляет собою новой качественной черты в сравнении
с иными видами активной эмоциональной целеустремленности чело-
века. В состоянии внушения человек остается столь же внутренне
свободным, избирательно-активным, как и во вневнушенных со-
стояниях. При этом подчиняемость, пассивность человека — только
кажущаяся покорность. На самом же деле объект внушения строит
как фазы внушения [разная степень их глубины], так и вы-
полнение внушенных приказов целиком по линии своей внутренней
целеустремленности.
Если после внушения глубоко проанализировать состояние
этого объекта, то окажется, что сплошь и рядом внешняя по-
корность его была маскировкой сложного внутреннего протеста,
который оформленно проявлялся лишь впоследствии, при соответ-
ствующих благоприятных условиях. Такой же внешней оказыва-
лась и забывчивость по поводу происшедшего при внушении.

На самом деле стойкая память об этом фиксировалась в соответ-
ствующих целевых участках и использовывалась при наступлении
нужного момента. В зависимости от того, насколько удовлетворял
внушающий требованиям своего клиента, насколько глубокий ин-
тимный отзвук вызывал он в прошлом опыте последнего, наг
сколько внушения соответствовали основным его вожделениям, —
в связи с этими факторами определялись и глубина внушаемости
и полнота выполнения внушений. Объект относится избирательно,
т.-е. не пассивно, но актуально, как к личности внушающего,
так и к материалу внушений. Его поведение при внушении
в основном обусловлено не диктатурой экспериментаторов, но
его личной целеустремленностью и ее избираниями.
Эта оригинальная точка зрения, наиболее полно выраженная
в работах психоаналитика Ференци *, конечно, проливает со-
вершенно особый свет как на природу внушения, так и на вопрос
о применимости последнего. Однако усвоить эту точку зрения
нельзя без связи с общими взглядами психоаналитиков на значение
психологического фактора в жизни организма, — именно эти общие
взгляды и выдвигают психоаналитическую школу на совершенно
особое место в современной психотерапии.
Еще Дюбуа пошел дальше гипнологов, заявив, что при за-
болеваниях, с которыми боролись внушением, дело не в частичных
самовнушенных отклонениях, а во всей установке личности. Дюбуа
и пытался найти эту общую первопричину в «интеллектуальной
недостаточности» и «волевой неустойчивости». Дежерин стремился
продвинуться дальше Дюбуа и заявил, что интеллектуальная не-
достаточность—явление вторичное, что первичный фактор, пи-
тающий ее, заключается в дезорганизованной, потрясенной эмоцио-
нальности. Человек с расшатавшейся [озабоченность] или раздро-
бленной [диссоциация] эмоциональной сферой не может логически
мыслить, и первым адресатом лечебного влияния должен быть
поэтому эмоциональный аппарат, а не логика. Дежерин среди
других причин, производящих порчу в эмоциональном фонде,
указал также и на «недостаток общего направления», на дефе-
ктивную целеустремленность человека. Марциновский [о «свое-
образии» его идеологической позиции мы поговорим ниже
особо] попытался продвинуться еще дальше: интеллект и эмоцио-
* См. об этом вопросе ряд экспериментальных проверок в нашей
работе «Анализ сомнамбулизма» [жури. «Психотерапия», 1914 г.].

нальная сфера расшатаны у человека потому, что он одержим
хилым, больным мировоззрением, вредными жизненными установ-
ками, страдает ложными жизненными целями, отнимающими бездну
энергии и причиняющими массу страданий. Эта ложная целевая
установка не является одной из равноправных психологических
причин, производящих болезнь. Нет, она первая, основная из этих
причин, от которой возникают и качества прочих факторов болезни.
Психоаналитическая школа задалась целью внести ясность,
точность и единство в существовавшие до нее психотерапевтиче-
ские соображения. Впервые именно для нее заболевание под
влиянием психологических причин выявилось не как пестрая цепь
случайных реакций, а как стройная, закономерная система всего
жизненного поведения личности.
Не от недостатка целеустремленности заболевает человек
психоневрозом, — заявили психоаналитики, — а, наоборот, именно
эта болезнь представляет собою чрезвычайно яркую,
актуальную, великолепно организованную целе-
устремленность. Беда лишь в том, что цели эти идут вне
русла объективного жизненного приспособления. Именно конфликт
невротических целей с целями, диктуемыми жизнью, и вызывает
болезнь, — болезнь, в которой невротик систематизированно, пу-
тем ряда блестящих стратегических манипуляций, защищает свои
цели от жизненных на них посягательств.
Анализ половой теории Фрейда, занимающей крупное место
в его воззрениях и вызывающей вполне справедливую суровую
критику, не входит здесь в нашу задачу, — тем более, что, по
нашему мнению, позиция психоаналитиков по основному интере-
сующемуw нас ів книжке вопросу — о роли психологического фак-
тора в жизни организма — может бытъ вполне усвоена и без
фрейдовской сексуальной теории.
Психоневроз, по учению психоаналитиков, слагается из стол-
кновения двух основных психофизиологических начал: влечения
к удовольствию и влечения к реальности. Ребенок отличается
преобладанием первого влечения, у взрослого второе идет впереди
первого. Постепенная эволюция человека и заключается в нара-
стании победы реалистического принципа над гедонистическим*,
вернее, в примирении обоих влечений при условии наибольшего
отсюда выигрыша как для жизненного приспособления человека,
* Гедонизм — установка на наслаждение.

так и для обогащения реальной человеческой культуры. Если
это примирение удается, человек нервно здоров, если же между
наслаждением и реальностью создается конфликт, организм за-
болевает.
Возникает такое заболевание следующим образом: по ряду
обстоятельств, обычно имевших место в детстве [запреты, угрозы,
мораль окружающих и пр.], человек накопляет серию желаний,
неудовлетворявшихся, вытеснявшихся. Эти неудовлетворенные же-
лания образуют особый духовный мир [подсознание] и проры-
ваются при первой к тому возможности. Так как для жизненного
приспособления эти желания не годятся, жизнь оттесняет их все
дальше вглубь [они относятся к детству и потому не могут быть
использованы для установки взрослого; либо же вообще они
не содержат в себе ценных элементов, необходимых для реальной
жизненной борьбы]. Человек старается укрыться от жизни, чтобы
получить возможность спокойно пребывать наедине со своими
неудовлетворенными желаниями, пользуясь всеми обстоятельствами
для их удовлетворения: путем фантазии, сновидений, психологи-
ческих автоматизмов и т. д. Полное бегство от? жизни, однако,
не удается, так как реальность с ее требованиями настойчиво
тянет к себе, и человек идет на компромисс. Он отдает реаль-
ности тот минимум, который ему необходим для сохранения жизни,
на время отодвигая осуществление своих вытесненных вожделе-
ний, — однако, пользуется всяким предлогом для частичного,
хотя бы замаскированного, прорыва своих «нелегальных» желаний.
Отсюда целая серия автоматизмов, страхов, навязчивых состоя-
ний и самых разнообразных функциональных отклонений, сущность
коих в том и заключается, что они являются декорациями, за ко-
торыми скрываются вытесненные желания. Так, рвота («психиче-
ская», нервная) символизирует у него отвращение к запретному
акту и появляется как сигнал, предупреждающий о недопусти-
мости осуществления этого акта, как только подсознательно на-
растает слишком сильное к нему влечение. Паралич конечностей
[конечно, психический] тоже говорит о каком-то суровом запрете,
преодоление которого связано с нормальной функцией ног. Настой-
чивое влечение переступить запрет, встречая суровое жизненное
[моральное и пр.] заграждение, парируется параличом ног, при
котором влечение все равно не может бытъ осуществлено, и т. д.
и т. д. Это не случайные симптомные проявления, не связанные
в одно целое [как это мы видим у Дюбуа и других], а четко

детерминированные * расстройства функций, каждое из которых
имеет свой особый, специальный служебный смысл.
Теперь нам делается ясным и описанный выше подход психо-
аналитиков к внушению. Перед внушающим не нейтральная,
пассивная пешка, а горячая, заострившая свои влечения, ярко
целеустремленная индивидуальность, жадно, хотя бы большей
частью и бесплодно [но тем более жадно], защищающая свой
теснимые врагом владения. Всякий человек, с которым сталки-
вается подобная личность, подозревается ею во вражеских покуше-
ниях. Таким же подозрительным для нее субъектом оказывается
и внушающий человек. Установка на внушение — отнюдь не склон-
ность к покорности, а тщательное, въедливое избирание, углублен-
ное взвешивание всех «за» и «против». Всякое подчинение, всякая
уступка есть лишь видимость, за которой скрывается хитрое
вымогательство. Невротик не уступит внушению болезненных сим-
птомов, маскирующих или защищающих собою вытесненные, но
тем более жгучие желания. И если уступка налицо [т.-е. часть
симптомов больною разгружена внушением], то это значит, что
больной включил и внушающею в круг своих вожделений:
«уступлю, чтобы подкупить, а затем втяну в свою орбиту». И дей-
ствительно, — говорят психоаналитики, — больной всегда «пере-
носит» на внушающего значительную часть неудовлетворенных
своих вожделений [влюбленность, тяга к авторитету и т. д.] и
пытается, верный своему принципу наслаждения, сложить ответ-
ственность за реальность на внушающего: «Пусть он за меня
думает, действует, приказывает, — мне так приятнее, легче».
Таким образом во внушении побеждает не принцип активного
приспособления к реальности, а все тот же принцип настойчивого
бегства от реальности путем переноса ответственности за реаль-
ность на личность внушающего. Отсюда и кажущаяся уступчи-
вость, на самом деле — невротическая, гедоническая хитрость.
Стоит внушающему оказаться реалистически, объективно-жизненно
требовательным, стоит ему крепко настаивать на вовлечении боль-
ного в жесткую, обязывающую реальность,—и от внушенных
уступок— ни следа, наоборот, острое ухудшение состояния, гру-
бое притупление, даже извращение внушаемости [обратная вну-
шаемость, контр-внушаемость],—одним словом, все виды отчаян-
ного сопротивления «невыгодному» внушению.
* Причинно-связанные.

Как бы мы ни относились к этой своеобразной точке зрения
на внушение [критический анализ психоаналитических построений
будет дан нами ниже], в ней имеется органическое тождество
со взглядами Дюбуа и Дежерина, а именно: внушение не активи-
рует, но пассивирует личность, толкает ее не по пути преодоле-
ния, но по линии наименьшею сопротивления [«от реальности —
в удовольствие»]. Вторым, уже вполне оригинальным качеством
этой точки зрения является первая за всю историю проблемы
внушения попытка ее проникнуть в механизм внушения изнутри.
Разный тип и разное содержание внушаемости, смены волн вну-
шаемости, избирательные симптомные внушения, — весь этот мате-
риал, прежде вследствие своей необъясненности бесплодно
пропадавший для работавших над внушением, теперь получил
систематизированное освещение и начал подвергаться углубленной
критической оценке. Как бы ни оспаривать теоретическую правдо-
подобность подобного подхода к механизму внушения, тем не
менее, как пробный технический метод внутреннего анализа явле-
ний внушения, подход этот совершенно незаменим. Мало того —
иного, хотя бы и более спорного метода раскрывания процессов
внушения мы вообще еще сейчас не имеем.
Развернутая нами выше платформа психоаналитиков по во-
просам о строении психоневрозов [психоневрозы — болезни с пси-
хологической первопричиной, излечимые психологическими же
методами — психической терапией] * и о механизме внушения, ко-
нечно, определяет собою и вполне оформленное отношение их
к самим методам психологического лечения. Очевидно, ни пути
Дюбуа, ни советы Дежерина, ни система Марциновского, так же
как и методика внушения, не могли их удовлетворить.
Какое значение, в самом деле, имеют для больных хотя бы
самые талантливые разъяснения Дюбуа, если больной не хочет
слушать, не хочет понимать эти разъяснения? Ведь он HQ просто
болен, он избрал себе болезнь, убежал в болезнь, как
в единственно возможный компромиссный выход, при котором
есть еще надежда хотя бы на частичное удовлетворение
запретных желаний, на отвоевание этой частицы от ненасыт-
ной жадности жестокой реальности. Та странная глупость, не-
объяснимая интеллектуальная дефективность вполне культурных,
* В своей работе 1919 г. (журн. «Научная Медицина») — «Совре-
менная психотерапия» — я предложил термин «психоневроз» заменить
более соответствующим — психогеноз.

одаренных людей, по поводу которой столь сокрушался Дюбуа,
в психоаналитическом освещении оказывается вполне естественной.
Больной великолепно понимает, что ему нечего бояться ни иголки,
ни синего цвета, ни открытой площади, ни перелома ног и т. д.
и т. д., но от этою понимания ему не становится и не станет
легче, так как за свой страх он настойчиво цепляется, как
за спасительную лазейку. Он может хорошо понимать нелепость
своих страхов, но вся беда в том, что под этим пониманием нет
подкрепляющей эмоции, нет действительного желания
выздороветь, — вот почему это — выхолощенное, безжизненное
понимание, от которого никакого лечебного толку нет. Лечебные
разъяснения в стиле Дюбуа в таких случаях столь же бесплодны,
как и внушение, с той лишь разницей, что либо больной попросту
глух к ним, и они безрезультатны на сто процентов, либо же
они действуют на него как обычное внушение, т.-е. с тем же
контр-лечебным, вредным эффектом, как и последнее, — о чем
уже говорилось выше.
Столь же отрицательно относятся психоаналитики и к мето-
дике психологического воздействия, предлагаемой Дежерином.
В самом деле, если основная эмоциональная установка больного
заключается в том, чтобы уберечь свои вожделения и отстоять
защищающие, заменяющие, маскирующие их болезненные сим-
птомы, — какими же эмоциональными средствами можно их сдви-
нуть с этой своеобразной позиции? Очевидно, лишь такими, ко-
торые сугубо питают их вожделения, т.-е. приносят лечебный
вред [оставляя их тем самым в старой, больной, даже еще более
укрепившейся позиции]. Это либо явные уступки врача больному,
ласковое поглаживание по «комплексным» [ущемленным, вытеснен-
ным] участкам, либо же это скрытые уступки врача больному, —
те уступки, которые характерны для внушения. Ни первые ни
вторые не дадут истинного лечебного результата, а кустарный,
сырой «эмоциональный массаж», предлагаемый Дежерином, именно
к ним и сводится.
Не простое, не слепое эмоциональное воздействие на боль-
ного, — говорят психоаналитики, — а воздействие, учитывающее
индивидуальное, подсознательное своеобразие этой своеобразно
тонкой, больной стратегии, до которой обычными средствами ни-
когда не доберешься. Надо сначала тщательнейшим образом вы-
яснить, что же у больного ущемлено, затравлено жизнью,
вытеснено в подсознание, в чем же у него подсознательные кои-

фликты между удовольствием и реальностью. Больней, конечно,
не откроет этих своих тайн [в этом укрывании нет сознательной
злостности — ведь вытесненные материалы хранятся у него в под-
сознании, и он в сознании своем о них не догадывается], поэтому
надо провести ряд сложных предварительных мероприятий, чрез-
вычайно тонких и специальных, для того чтобы, вопреки под-
сознательному сопротивлению больного, проникнуть в его скрытые
хранилища и их расшифровать [это и называется психоанализом].
Лишь осветив огнем углубленного анализа эти подсознательные,
вытесненные участки, можно думать о действительном здоровом
эмоциональном перевоплощении больного. Лишь отказавшись от
своей оригинальной защитной позиции — от своего подсознатель-
ного бегства в болезнь, от цепляния за эту болезнь, — больной
может выздороветь. Иначе, сколько ему ни разъясняй, как эмоцио-
нально его ни зажигай, получится либо мнимое улучшение,
скрывающее за собою все ту же болезнь, либо же мы создадим
вполне явное ухудшение.
Психоаналитики, как видим, очень низко оценивают прочность
тех лечебных результатов, которые получались последователями
системы Дюбуа и Дежерина, если те не пользовались в своей
работе методами психоаналитического внедрения в подсознатель-
ную жизнь больного, в его оригинальную стратегию. О степени
правоты каждого из этих воззрений мы скажем ниже.
Так же отрицательно относятся психоаналитики и к той борьбе
за. лечебное миросозерцание, которую защищает Марцинов-
ский. Не миросозерцание создает желания, а, наоборот, миро-
созерцание строится из желаний. Если у человека имеется клубок
властвующих над ним, ущемленных желаний, вытесненных в под-
сознание, это создает у него вполне специфическую жизненную
установку, выражающуюся и в определенном миросозерцании.
Такого миросозерцания не изменишь, пока не проделаешь ради-
кальной операции над лежащими под ним больными желаниями
Призывы к новому миросозерцанию окажутся выхолощенной, скуч-
ной проповедью, если в них не вольется горячий ток желаний
самого больного. Последние же пленены совсем иной установкой.
Поэтому сначала преодолей подсознательное сопротивление боль-
ного, переоцени вместе с ним, перегруппируй его желания, и лишь
после этого сумеет он связно усваивать твои философские призывы.
Сначала психоанализ, а потом уже общая психотерапия, —
вот единый тезис, который адресуют психоаналитики всем прочим

психологическим лечебным системам [кроме целиком отвергаемого
ими внушения *]. Освободи желания от мена, и лишь тогда
захочет, т.-е. сможет, больной понималъ твои разъяснения,
сочувствовать твоим горячим призывам; иначе же он будет туп
и равнодушен в ответ на твои усилия, а внешняя понятливость,
живость его в конечном итоге окажутся фикцией.
VIII. ТЕОРИЯ А. АДЛЕРА.
От психоаналитической школы в ее понимании методов психо-
логического лечения ответвился один из талантливейших ее ра-
ботников, ученик Фрейда А. Адлер.
Адлер не отказался от взгляда на психоневроз как на свое-
образную защитную, стратегическую жизненную установку. Он,
так же как и чистые психоаналитики, утверждает, что никакими
обычными разъяснениями и общими эмоциональными толчками
психоневротика не сдвинешь с ею больной позиции, которую
тот яростно отстаивает. Так же как и фрейдисты, Адлер требует
предварительною ознакомления с корнями своеобразных стратеги-
ческих маневров больною, но с этою пункта и начинается рас-
хождение Адлера с основной школой. Внушение для нею так же
недопустимо, как и для исходной школы [внушенные уступки —
хитрость, вымогательство со стороны больною], но роль психо-
анализа он понимает по-иному.
Адлер не думает, что конфликтные желания больною обяза-
тельно вытесняются в подсознание; он вообще не признает особою
по качеству подсознательною мира, где гнездятся будто бы и
живут своей напряжённой жизнью особые желания, фантазии и пр.
Адлер убежден, что вся личность больною, весь его характер
полностью пронизаны этой оригинальной стратегией, этими хитрыми
уловками, и что в области болезненного маневрирования нет
никакой качественной разницы между тем, что больной ясно со-
знает, и тем, что временно остается в тени его сознания.
Суть болезни вовсе не в том, что часть неудовлетворенных
желаний человека оттеснилась в подсознание и оттуда производит
свои попытки прорваться наружу вопреки запретам со стороны
* Действительные психоаналитики полностью против внушения. При-
знают его лишь те, кто не стоит целиком на правоверной психоанали-
тической платформе.

реальности. Нет, — говорит Адлер, — вся личность бального
во всей ее жизненной установке находится в конфликтных от-
ношениях с окружающей средой. При этом суть дела отнюдь
не в любовном голоде, не в половых вытеснениях, на которых
настаивали, в первую голову, фрейдисты, а в ненасытном влече-
нии к властвованию [Wille zur Macht]. Всякому человеку свой-
ственно это влечение к властвованию, к подчинению себе других,
но при некоторых обстоятельствах это качество приобретает
болезненный уклон, и тут-то разыгрывается психоневроз. При
каких же обстоятельствах?
Представим себе, что родился человек с чертой той или иной
социально-биологической малоценности [с дефектами фигуры,
зрения, слуха, с некоторой общей хрупкостью, низкого роста
и пр.]. Недостатки эти лишают его возможности оказаться вполне
приспособленным к жизни, и тогда-то начинаются, по Адлеру,
своеобразные стратегические надстройки.
Как человек низкого роста старается иногда ходить на цы-
почках, носит высокие каблуки, тянет кверху голову, пытается
говорить звучным голосом, только бы казаться выше, внешне
значительнее в сравнении со своими возможностями, так и наш
малоценный субъект взбирается тоже на особые жизненные ходули.
Будучи слабым, надо ни себе пи другим не показывать этого,
надо казаться сильным, сугубо сильным, устрашающим. И роб-
кий, слабый человек компенсаторно, для возмещения своих де-
фектов, начинает усиленную борьбу за то, чтобы казаться силь-
ным, — своеобразную борьбу за власть: «быть наверху жизни,
а не внизу ее». Таков девиз всякого человека, тем более —
человека, дефекты которого устремляют его именно вниз. Чем
сильнее, ярче декорировать свою силу, сложнее маскировать свою
слабость, тем ведь больше шансов на победу.
И компенсация становится сверхкомпенсацией. Чело-
век с раннего детства делается тираном окружающих, близких,
старается подчинить себе других то лаской, то своими страда-
ниями. Во всех функциях, во всех органах, во всех накопляемых
им психофизиологических навыках содержатся элементы особой
боевой целеустремленности: властвовать, чем бы ни пришлось —
головной болью, рвотой, расстройством желудка, удушьем или
непосредственным устрашающим давлением на близких, —но
только бы властвовать, только бы оказаться в центре общего
внимания. Пусть меня боятся, пусть меня жалеют, пустъ я

окажусь для всех сложной загадкой, — все равно, только бы
не очутиться на сером, нейтральном фоне жизни, только бы
считались с моими желаниями и подчинялись им. И подобная
индивидуальность, по Адлеру, идет на ряд сложных объективных
жертв, — жертв нелепых с нашей, здоровой, точки зрения, —
только бы защитить свою субъективную позицию, свою жажду
власти. Пусть будет бессонница, головная боль, расстройство
сердечной и кишечной деятельности, если это дает мне право
подчинять, если это делает меня реально менее ответственным.
Плевать на мои убытки и страдания, — выигрыш от высокого
наслаждения властью неизмерим в сравнении с пустяковыми по-
терями в области ничтожно-серого приспособления к идиотской
реальности.
И у Адлера в конечном итоге тот же, что и у Фрейда,
основной конфликт между влечением к самодовлеющему насла-
ждению и между приспособлением к реальности. Защищая насла-
ждение в качестве орудия борьбы, человек использует самые
разнообразные расстройства организма, которые он и противо-
поставляет требованиям реальности (аналогично защитным болез-
ненным симптомам у фрейдистов). Пожалуй, в этой области
Адлер оказывается большим абсолютистом, чем Фрейд, так как,
если последний указывает на ряд полукомпромиссных позиций
невротика в отношении к реальности, адлеровские больные про-
являют максимальную аггрессивность и очень мало склонны итти
на уступки.
Как видим теперь, Адлер совсем не нуждается в признании
особого психического качества — так называемого подсознания,
так как для истолкования психоневроза он использует весь
психофизиологический аппарат человека в целом. Это, конечно,
не значит, что Адлер настаивает на полной, явной сознатель-
ности всей сложной психоневротической системы маневрированья.
Конечно, проделывать подобные «трюки» человек в здоровом со-
знании не может, — это отнюдь не притворство, не злостная
нарочитость. Мы здесь, по Адлеру, имеем дело со своеобразной
эмоциональной ограниченностью психики, с односторонне целе-
устремленным ее состоянием. Однако суженность эта наблюдается
не отдельными участками, не «комплексами» (согласно учения
Фрейда), а по всей личности полностью — во всех ее проявлениях.
Отсюда, очевидно, и разница в оценке Фрейдом и Адлером
значения психологических методов лечения. Адлер не нуждается

в специализированных подходах к ущемленным участкам под-
сознания, он не ведет тонкой расшифровочной работы, он не ста-
рается преодолевать отдельных сопротивлений больного, которые
тот обнаруживает, как только пытаются подойти к его подспуд-
ному, ущемленному богатству. Для Адлера структура болезни ясна
с самого начала без анализа отдельных моментов из прошлого.
Здесь всегда борьба за власть, принявшая столь острые формы
в результате некоей малоценности личности. Поэтому задача ле-
чения в «укрощении строптивой», в доведении больного до уровня
нормальной социальной позиции.
Лечение по Адлеру — длительная общая перевоспитывающая
борьба, в которой воюют обе стороны —и лечащий и больной.
Борьба не разделениями, не простыми подбадриваниями, не идео-
логическими воздействиями, а борьба наглядными уроками, в ко-
торых больной, ведомый твердой и неумолимой врачебной рукой,
расшибая по пути своих маневрирований лоб, путем опыта при-
ходит к отказу от своди системы, как уже нелепой, невыгодной.
Перед ним открыты другие возможности, иные, более яркие
горизонты, полные не меньшей радости, но в то же время на-
сыщенные реальным содержанием. Биологическая же малоцен-
ность оказывается при таком лечебном подходе очень мало влия-
тельной. Она обычно чрезвычайно преувеличивается больным.
Это преувеличение, с одной стороны, обусловлено обостренным
влечением к власти, — «чем хуже, тем лучше», — с другой сто-
роны, оно же обостряет это влечение к власти до грандиозных
размеров. Путем соответствующих воспитательных влияний она
доводится до той ее обычно совсем не трагической границы,
на которой человек может оказаться вполне жизненно приспосо-
бленным.
Позиция Адлера в отношении к внушению оказывается
в основном тождественной с позицией чистых психоаналитиков.
Психоневротик-стратег не даст себя обморочить внушающему,
не подчинится попросту. Ведь взаимоотношения с людьми для
него—борьба за власть. Очевидно иначе не может он воспри-
нять и попытки внушения. Поэтому подчинение его всегда,
по Адлеру, фиктивно: это декорация, маска, за которой кроется
тенденция перехитрить: «Отдаюсь, чтобы затем оседлать». Адле-
ристы [как и фрейдовцы] представили интереснейший материал,
вскрывающий глубоко любопытные, динамические, боевые меха-
низмы своеобразней жизни, протекающей в психике человека

при состоянии внушения, особенно при усыплении, гипнозе; ведь
и обычный сон для фрейдо-адлеровцев не паралич психики,
а продолжение, в измененном виде, все той же стратегиче-
ской активности, которая наблюдается наяву. После этого
материала, как бы к нему ни относиться, не так легко пред-
ставлять внушение в виде безмолвного, абсолютно пассивного
состояния *.
Имеется, однако, и отличие в позиции Адлера по отношению
к внушению. Это отличие в том, что Адлер не приемлет фрей-
довского любовного контакта как первоисточника гипнотической
связи, отстаивая в качестве единственного стимула к внушае-
мости борьбу за власть.
Для иллюстрации построений Адлера небезынтересно упомя-
нутъ о возможности, пользуясь адлеровскими концепциями, истол-
ковать механизм отдельных художественных манер у нашего
покойного писателя В. М. Гаршина. Гаршин, как известно,
страдал тяжелыми психопатическими состояниями, проявлениями
нервной неполноценности. Среди последних имелось и ослаблен-
ное чувство реальности («функция реального» — по Жане), не-
отчетливость, неточность восприятий реального. Относиться спо-
койно к подобному дефекту, конечно, нельзя, — тем более не мог
быть спокойным человек такого чуткого склада, как Гаршин.
Й вот начинается сверхкомпенсация. Для пущего утверждения
себя в реальности Гаршин становится на сверхреалистические
ходули помимо как<Й бы то ни было художественной в том
нужда. Стоит заглянуть в его «Четыре дня», чтобы поразиться
этому ненужному сверхреализму: точное, но бесполезное для рас-
сказа измерение мелочей длины и ширины, нарочитое описание всех
внешних, совсем для рассказа неважных деталей окружающей
обстановки, в то время как основной субъективный фон рассказа —
вживание во внутреннюю трагедию героя —от этих сверхреали-
стических мелочей нисколько не выигрывает. Чтобы при хрупкой
функции реального чувствовать себя прочно в реальности, Гар-
шин окружает себя максимально реалистическими
атрибутами, излишними, ненужными, становится на сверхреали-
стические ходули, говорит «сверхреалистическим басом». В смяг-
* Отсюда вовсе не следует, что внушение — состояние творческое.
Избирательные его установки сужены, искусственно урезаны, поверх-
ностны. (Подробнее об этом см. ниже.)

ченном, утонченном виде, но та же, в общем, адлеровская по-
зиция, позиция сверхкомпенсации при наличности малоценности.
Механизм творчества Гоголя почти целиком строится на этой же
адлеровской гиперкомпенсации. Ирония, юмор, смех, доходящие
у Гоголя до невиданных в русской литературе размеров,
являются сверхкомпенсацией той резкой, мучительной подавлен-
ности, той жуткой тоски, которая так часто владела Гоголем
и которая так рано его погубила. Если у Гаршина его «арифмети-
ческий сверхреализм» оказывается бесполезным для его, в общем,
«интрапсихического» творчества, то «сверхюмор» Гоголя ока-
зывается основным, решающим фактором в изумительной сатире
«Мертвых душ», «Шинели», «Ревизора».
К сожалению, это «сверхвозмещение» чаще служит психо-
неврозу, чем творчеству. Примеров слишком много.
Так, слабые в точной, экспериментальной психофизиологии
люди, получившие не биологическое, а гуманитарное, философ-
ское образование, но принужденные по требованию жизни за-
няться психофизиологическими проблемами, тоже обнаруживают
иногда эту тенденцию к гиперкомпенсации, — к несчастью, в дан-
ном случае — вредную тенденцию. Чувствуя свою малоценность,
они стремятся ее сверхвозместить избыточным, устрашающим
гипербиологизаторством: ищут там, где не надо, сверхжестких,
сверхчеканных биологических формул, тщатся переводить без объ-
ективного на то права еще нетвердые, а то и сомнительные
биологические понятия на язык «жесткой» и «четкой» матема-
тики, строят бесконечные «жесткие», «четкие», «неумолимые»
схемы, будто бы выражающие собою доподлинную психофизиоло-
гическую закономерность. Это те же ходули, — ходули «сверх-
биологизаторства» при наличности малоценного научно биологи-
ческого фундамента. Позиция Адлера, здесь творчески бесплодная.
Так же обстоит с хаотическими, растрепанными людьми, мини-
мально способными к организованной работе. Именно, они-то
часто и гремят щитами максимальной сверхорганизации, в по-
вышенном тоне говорят о «сверхноте». За громом, грохотом аги-
тации об организации слишком часто (конечно, не всегда) скры-
вается самая жалкая расхлябанность человека, пытающегося
утешить себя и обмануть других этой нотовской «металлической
поступью». Конечно, имеются действительные нотовцы и... «но-
товцы»... Адлеровские типы встречаются, как видим, и в искус-
стве, и в науке, и в общественной жизни.

Необходимо отметить, что психоаналитические представления
о структуре психогенных болезней *, как бы критически их
ни принимать, вносят ряд совершенно новых качеств в понимание
этих заболеваний прежними психотерапевтами. Мало того, что
формулы гипнологов [психоневроз — болезнь самовнушения], а за-
тем Дюбуа [психоневроз — болезнь недомыслия], Дежерина —
[болезнь эмоциональной установки], Марциновского и др. [болезнь
миросозерцания] -были заменены совсем иной, абсолютно новой
формулировкой: психоневрозы — организованная, планомерная си-
стема своеобразного защитного поведения личности [психо-
невроз— бегство в болезнь]. Этого, повторяем, еще мало. Оказы-
вается, что новое было внесено еще и в другой плоскости.
Если для всех старых психотерапевтических школ, в раз-
личных их вариантах, психоневроз представлял ослабленную
дезорганизованную установку организма вообще, при чем кон-
туры этой установки грубо расплывались, — психоаналитики
под это понятие подвели четкое биоэнергетическое
основание.
Энергия организма, в нормальном его состоянии протекающая
планомерно по нужным функциональным участкам и питающая их,
в психоневрозе испытывает ряд специфических отклонений. Так,
при вытеснениях она скопляется в максимальном количестве
на подсознательном полюсе и стимулирует оттуда те невротиче-
ские выпады, атаки, прорывы, симптомы, с которыми мы при этой
болезни встречаемся, — и, обратно, соответственно беднеют энер-
гией прочие области, выхолащиваясь, уплощаясь благодаря
избыточному энергетическому оттоку в ущемленные районы.
Отсюда, именно из этих переключений силовых, энергетических
волн, по мнению психоаналитиков, и делается нам ясной яркость,
насыщенность так называемой подсознательной жизни и бледность
всех прочих участков, не связанных непосредственно с подсозна-
нием. Очевидно, и лечебная задача при таком толковании должна
целиком сводиться к организации здоровых включений энергии,
к изъятию ее из паразитического пользования и переключению
на творческие пути **.
* Болезни психологического происхождения, излечимые психологиче-
скими же методами. Ниже, в критической части книги, эти дуалистиче-
ские понятия будут расшифрованы.
** Это отчасти соответствует понятию «сублимация» [перевод низших
видов энергии в высшие]; подробнее о разнице в понятиях — ниже.

Методически для построения лечебных воздействий подобное
толкование оказывается чрезвычайно полезным, так как дает
возможность вполне конкретно подходить к перевоспитанию
больного.
Подробнее этого вопроса мы коснемся сейчас — при рефлексо-
логическом анализе методов психологического лечения.
/X. «ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКТОР» В СВЕТЕ
УЧЕНИЯ О РЕФЛЕКСАХ.
Учение о рефлексах, ревниво относясь ко всем проблемам,
касающимся «психики», не могло не заняться вопросом о бо-
лезнях «психологического происхождения» и о лечении психологи-
ческими методами.
Систематически, однако, никто из рефлексологов по этому
поводу не высказывался, и нам придется оформить рефлексологи-
ческий подход к нашей проблеме так, как это представляется
лично пишущему. Значительным подспорьем в разработке этого
вопроса явятся для нас высказывания рефлексологов В. М. Бех-
терева, В. П. Протопопова, Иванова-Смолен-
ского, Ленца и др. Отдельно, в порядке критики, нам при-
дется остановиться на гипнологических, с рефлексологической
точки зрения, соображениях проф. Платонова.
Учение о рефлексах для нас, материалистов, совершенно не-
заменимо во всех вопросах о психике, — вот почему оценка этим
учением различных психотерапевтических систем представляет
для вас совершенно исключительную важность.
Как же нам следует представить с точки зрения учения
о рефлексах весь вышеразобранный, громоздкий материал о роли
так называемого психологического фактора в жизни организма?
Какие, вообще, могут быть в рефлексологии разговоры о ка-
ком-то первичном психическом факторе, производящем болезнь,
И о первичном же психическом факторе, используемом в качестве
лечебного орудия?
Что является специфическим во всех высказываниях психо-
терапевтов, начиная от гипнологов и кончая психоаналитиками,
включая в серию последних и Адлера, который органически, как
мы видели, происходит из психоаналитической школы? Полагаем,
что читатель уже отметил это специфическое. Оно заключается

в излечимости того заболевания, о котором мы говорили
на протяжении всего написанного выше.
В самом деле, о чем говорили гипнологи, включая сюда и
представителей чистого внушения — без гипнотического усыпле-
ния? Внушением можно излечивать болезни, созданные само-
внушением, — болезни функциональные, т.-е. не связанные с ана-
томическими изменениями в тканях. Об этом же говорят и Дюбуа,
и Дежерин, и другие: психоневрозы, психогенные болезни, это —
болезни, излечимые психологическими мерами, излечимые психо-
терапией, — это болезни с психической основой, излечимые ме-
рами, в которых основой являются психические же воздействия.
Итак, очевидно, целебное вмешательство психологическою фак-
тора действительно лишь в тех болезненных расстройствах,
которые имеют под собою психологическую же основу, не
анатомическую, при чем специфическим свойством этих рас-
стройств является то, что они излечимы,—излечимы именно
психологическими мерами. Как перевести это на понятия
рефлексов?
И. П. Павлов говорил когда-то о психической слюне. Слюна
эта выделяется не при поедании пищи, а при показывании ее.
Можно заставить собаку выделять эту слюну и другими спосо-
бами. Кормлению собаки предшествуют световые или звуковые
раздражители [без предварительных сигналов еды ей не дают].
В дальнейшем при длительном воспитании слюна начинает по-
являться сейчас же после сигнализаций, даже без предложения
собаке мяса. Это тоже «психическая» слюна, или, на языке
рефлексов, это условный рефлекс со слюнной железы.
Что происходит с собакой при воспитании у нее подобного
условного рефлекса? Происходит следующее: если ей показывают
мясо без предварительных соответствующих сигналов, она совсем
не выделяет слюны. Положение довольно странное. Собака
голодна, ей показывают мясо, она должна бы жадно тянуться
к нему, однако она стоит равнодушно, и слюны, этого пред-
вестника «аппетита», не выделяет. Но стоит появиться сигналу,
как собака выделяет слюну, тянется к мясу и пр. Мало того,
от мяса без сигналов собака отказывается, но, с другой стороны,
на одни сигналы, без мяса, она реагирует обильной слюной.
В собаке, очевидно, мы произвели некое извращение пище-
варительного процесса. Кроме обычных, безусловных законов
пищеварения [выделение слюны при поедании мяса], мы создали

еще и новые законы, оказавшиеся оченъ властными и поставив-
шие собаку в своеобразное, извращенное положение. Собака
как бы похожа на больного человека, страдающего отсутствием
аппетита и требующего для возбуждения последнего «аппетит-
ных капель», каковыми и являются наши сигналы. При этом
характерно, что наши «аппетитные капли» не вводятся собаке
в рот, а передаются ей через глаза [цветовые сигналы — зажига-
ние цветных лампочек] или через уши [звуковые сигналы —
звонки].
Как вылечить эту собаку, как следует воздействовать на нее,
чтобы она вернула себе нормальный аппетит, т.-е. чтобы она
выделяла слюну и тянулась к еде в соответствующее нормаль-
ным законам пищеварения время, когда она голодна, когда ей
показывают мясо и т. д? Как это сделать?
Оказывается, что добиться «излечения» собаки не очень
трудно. Надо лишь поставить ее снова в такие условия, при ко-
торых кормление ее в течение определенного срока происхо-
дило бы без добавочных сигнализаций. Вначале, правда, она
относится к мясу безразлично, но с течением времени она «за-
бывает» о власти сигналов над нею. Оказывается, что сигналы
эти влияют лишь в определенной их повторяемости, в известной
степени частоты их появления и т. д. Стоит нам, устранив сиг-
налы, рассеять тем связь их с пищеварительным процессом, и
«болезнь» собаки угасает. Имеются и другие способы уничтоже-
ния этой временной (>вязи, но для нас важна не их детальная
техника, а лишь принципиальная их сторона.
Итак, мы теперь знаем: 1) функция организма может извра-
щаться без первичной внутренней, анатомической порчи в самых
тканях тела [ведь у собаки до воспитания ее сигналами в пище-
варении все было благополучно]; 2) это извращение функции
может создаваться особым воспитанием, путем воздействия
на организм известных наружных сигналов — раздражителей, дей-
ствующих, как мы видели, не непосредственно на ткани тела
[вроде электрического тока, массажа и пр.], а посредственно —
через органы чувств [или анализаторы — по термину Павлова];
3) извращенная функция может снова притти в норму, если мы
тем или иным путем разрываем связь ее с раздражителями
[сигналами], создавшими извращение.
Не кажется ли читателю, что столь своеобразная физиологи-
ческая картина очень похожа на состояние психоневроза, по-

дробно описанное выше [в истолковании его разными психо-
терапевтическими школами]? Разберемся в этом внимательнее.
Не назвали ли бы гипнологи состояние, в которое мы
ввергаем собаку, то извращая, то снова восстанавливая ее функ-
ции, состоянием внушения?
Гипнологи выражаются субъективистическим языком, и состоя-
ние собаки они должны бы представить себе следующим образом.
Собаку не кормят без сигналов, этим ей внушают, внедряют
представление, что сигналы — обязательное преддверие к пита-
нию. Отнестись критически к подобному внушению собака
не в силах, так как ее возможности активной проверки —
схватить мясо, убежать из комнаты — урезаны на 100%, она
ведь привязана к лабораторной стойке, т.-е. находится в со-
стоянии, особенно благоприятствующем для внушения. Целе-
устремленность ее в это время тоже судорожно сужена, так
как, кроме пищи и сигналов, иных впечатлений из среды она
сейчас не получает. Условия для внушения великолепные. Кроме
того, вера ее в авторитет экспериментатора — абсолютная,- без-
оговорочная, так как последний властвует над нею, над ее пита-
нием, движениями, сном безгранично, распоряжаясь все дни ее
судьбой полностью. Внушение в таких условиях, конечно,
удается, и собака пребывает с внушенным ей представлением
о невозможности питаться без сигнализации. Разгрузка от этого
внушения происходит либо обычным порядком, т.-е. внушение,
вновь не повторяемое, впоследствии забывается, либо же пу-
тем замены этого внушения другим: например, при кормлении
десять звуковых сигналов заменяют двадцатью, еще лучше,
звуковые сигналы заменяют цветовыми. Первое внушение теряет
силу, властвует уже второе внушение. Собака оказывается в не-
прерывной цепи вводимых в нее внушений, или, выражаясь
другим термином, в условиях непрерывного, хотя бы и меняю-
щегося по содержанию, самовнушения, извращающего ее нор-
мальное пищеварение. Итак, причина болезни — самовнушение
[или внушение, что физиологически безразлично, так как сами же
гипнологи утверждают, что внушение влияет, через самовнуше-
ние], устраняется же болезнь внушением.
Очевидно, действительно перед нами «психоневроз», болезнь
психогенная, психологического происхождения, устраняемая психо-
логическим же методом — психотерапией. К счастью, мы можем
сейчас отделаться, наконец, от этого подозрительного дуалиста-

ческого термина [психогенный, психологического происхождения],
заменив его безукоризненно материалистически-монистическим
чистым понятием — условный рефлекс.
Итак, в истолковании гипнологов нелепый психоневротиче-
ский симптом, воспитанный у собаки и извративший ее пище-
варение, в конечном итоге оказывается обычным условным
рефлексом. Внушение явилось при этом обычным условным
раздражителем, действующим в наилучших для воспитания усло-
виях.
Запомним: внушение — условный раздражитель,—
психогенная болезнь, самовнушенный болезнен-
ный симптом — условный рефлекс.
Как истолковал бы состояние нашей собаки Дюбуа? Оче-
видно, она страдает интеллектуальной недостаточностью. Без
достаточных оснований она вбила себе в голову, что не в силах
естъ, если не давать ей сигналов. На самом же деле она вели-
колепно может питаться и без Сигналов, которые являются,
по существу, нелепым, выдуманным ею придатком к пищевари-
тельному акту, — придатком, от которого, поняв его нелепость,
чрезвычайно легко отделаться. Ведь внутренние органы пище-
варения собаки в порядке, мясо есть, — чего же еще? Ешь,
выделяй слюну, да и только. Очевидно, пока собака привязана
к стойке, пока без сигналов ей мяса все-таки не дают, разъ-
яснения Дюбуа останутся для нее безрезультатными. Но стойка,
авторитет экспериментатора и пр. — ведь это и есть тот гипноз,
с которым Дюбуа всю жизнь боролся. Поэтому надо вырвать
собаку из дурманящей обстановки этого гипноза, отвязать ее,
выпустить на свободу, прекратить нелепую сигнализацию, дать
ей мясо, разъяснить, в чем дело, и поумневшая собака выздоровеет.
Придется, однако, нам задать вопрос профессору Дюбуа:
от разъяснений ли она выздоровела или же от прекращения сигна-
лизации? і
Представим себе, что собака, длительно воспитывавшаяся
в условиях сигнализации, освобождается от станковых пут, под-
вергается целой серии сеансов разъясняющей психотерапии по
системе Дюбуа, но сигнализация при кормлении ее все же про-
должается. Кого больше будет слушаться собака? Умных советов
Дюбуа или сигналов? Боимся, что сигналов. И тем дольше она
будет их слушаться, чем длительнее перед тем подвергалась на-
стойчивому их воздействию. В конце концов, несмотря на сигналы,

отвязанная от стойки, свободно двигаясь по всем комнатам, она,
конечно, освободится от этой связи. Но потому ли освободится,
что поумнела от разъяснений Дюбуа? Боимся, что нет. Здесь
налицо гораздо более сильные лечебные воспитатели, чем психо-
терапевтические, хотя бы и глубочайшие, разъяснения, а именно:
бегая по комнатам, собака издали хуже слышит эти сигналы
[сигналы для нее слабеют в своей интенсивности]; кроме того
на свободе она сталкивается, помимо сигналов, еще и с другими
раздражителями, которые конкурируют со старыми сигналами и
отвлекают ее от последних. Все это —вполне достаточное осно-
вание для потери сигналами их физиологического значения, —
даже помимо какой бы то ни было разъяснительной помощи.
Конечно, если разделитель [по системе Дюбуа] посоветует собаке
затыкать уши, убегать подальше от комнаты, где находится зво-
нок, срок освобождения собаки от власти сигналов несомненно
укоротится, но не потому, что советы вылечили, а лишь потому,
что, следуя советам, собака имела возможность смягчить силу
сигналов. Находясь в стойке, как бы долго ни подвергалась
она даже гениальным разъяснениям, она оставалась бы той же
рабой сигналов.
Когда у человека умирает близкий, он долго не может нор-
мально есть, заниматься и пр., пока наталкивается в комнатах
на предметы, вызывающие у него тяжелый отклик по поводу
утраты; портреты, вещи умершего и т. д. являются условными
раздражителями, сигналами для его горя, для общей его физио-
логической дезорганизации [пищевой, трудовой и пр.]. Разъяснения
здесь бесполезны, пока человек не переменит обстановку, ото-
рвется от этих сигналов, столкнется с другими, конкурирующими
раздражителями и т. д. Разъяснения, беседа для человека, конечно,
имеют иное значение, чем для собаки, но все . же организм
остается организмом, сигналы — сигналами. Да и сами разъясне-
ния, беседы разве не являются тоже условными сигналами, разве
они не содержат в себе сокращенные, более абстрактные схемы,
символы тех же сигналов?
Интеллектуальная недостаточность, которой искал Дюбуа под
психогенной болезнью, оказывается в конечном итоге вполне
естественной, вернее, неизбежной. Она является результатом
определенной условной позиции, определенного условного ре-
флекса, созданного путем определенного воспитания, путем извест-
ных сигнализаций.

Разъяснения, которыми устранял Дюбуа эти условные ре-
флексы,— если они действительно давали эффект,—
сводились либо к советам провести реформы в системе сигнали-
заций, создавших болезненный условный рефлекс, либо же в со-
держание этих разъяснений упомянутая реформа уже входила сама
по себе, хотя бы в схематическом виде. Сигнал ведь можно раз-
венчивать, либо оперируя с ним конкретно, либо же оперируя
с образом, символом сигнала, в особенности если это касается
такого сложного организма, как человек. Вызывать у человека
отвращение [торможение] к чему-либо [к какому-либо раздражи-
телю, сигналу] можно как реальной демонстрацией этого «си-
гнала», так и беседой о нем, вызыванием представлений о нем,
образа. Конечно, второй способ окажется менее энергичным, чем
первый.
Таким образом и психотерапия Дюбуа фактически сводит
психогенную болезнь к условному рефлексу, а лечение его —
к реорганизации системы условных раздражителей.
Соображения Дежерина, очевидно, могут быть переведены
на язык рефлексологии гораздо проще. Его понимание психо-
неврозов как эмоции озабоченности, являющейся результатом
дезорганизующих условий жизни, — целиком рефлексологическое:
условия жизни — раздражители, а реакции организма на них [как
нормальные, так и болезненные] — условные рефлексы. То, что
речь здесь именно об условных раздражителях и об условных
рефлексах [а не об иных раздражителях и не об иных реакциях
организма] к великолепно явствует из классической формулы Де-
жерина: «Психоневрозы излечимы психотерапией»; фактор, их со-
здавший, — психогения. По отношению к себе они не требуют
иных лечебных мер, кроме психологических. Это резко,
на 100%, отличает психоневрозы по Дежерину от других болез-
ней, требующих не психического, а «физического», «химического»,
«механического» и прочею вмешательства [лекарство, массаж,
вытяжка из желез, нагревание тела и пр.], которое, очевидно,
предусматривает и другую, не психическую, первопричину болезни.
Но устранимое психическим способом психогенное расстройство
функции и есть условный рефлекс, изменяемый путем реоргани-
зации условных раздражителей. Здесь Дежерин — несомненный
рефлексолог, его психоневрозы, его психотерапия [изменение
среды, изоляция больного и пр.], это — отчетливая наука об услов-
ных рефлексах.

Несколько труднее, с точки зрения рефлексов, понять Де-
жерина, когда он говорит об эмоциональном воздействии на боль-
ного. Но мы не имеем права грубо, механически истолковывать
соображения Дежерина по этому вопросу. Речь, конечно, идет
у него не о беспредметном взбадривании, не о расплывчатом
увеличении «суммы радости» и «общего тонуса», но о вполне
конкретном содержании новых эмоций, подставляемых им взамен
старых, вредных. При подобном конкретном эмоциональном укре-
плений, очевидно, все дело сводится к тому же символическому
развенчиванию [смягчению интенсивности] условных раздражи-
телей, о котором мы упоминали при анализе системы Дюбуа.
Даже у гипнологов внушение словами [не предметами, как это
проделывали с павловской собакой] содержит в себе те же попытки
символического развенчания определенных раздражителей, иначе
внушение не дает эффекта, т.-е. не создает нужного условного
рефлекса. Внушение, не связанное с воспитательными сигналами,
создавшими больной рефлекс, и дежериновское бесформенно-эмо-
циональное тонизирование, оторванное от этих сигналов,. будут
одинаково бесплодны.
Таким образом мы имеем уже следующие положения: 1) Сим-
птомы [психоневроз], устраняемые внушением, представляют собою
условный рефлекс; внушение действует как система раздражите-
лей [конкретных или символических сигналов], меняющая болезне-
творный порядок прежних сигналов на новый, оздоровляющий
[насколько целесообразно и действительно оздоровляюще действует
при этом внушение — вопрос иной, о нем подробно скажем ниже].
2) Психоневроз, возникающий, по Дюбуа, вследствие интелле-
ктуальной недостаточности, представляет собою обычный," более
или менее сложный условный рефлекс; система разъяснений, пред-
лагаемая Дюбуа как мера борьбы с этой первопричинной интел-
лектуальной недостаточностью, сводится к попыткам реорганиза-
ции раздражителей, породивших больной условный рефлекс [о дей-
ствительной успешности этих попыток—тоже ниже]. 3) Эмоцио-
нальная озабоченность в психоневрозе по Дежерину, и устранение
ее изменением среды и эмоциональной реорганизацией целиком
и полностью выражает собою теорию условных рефлексов в при-
менении ее к человеку. Прав или неправ Дежерин в существе
всего своего метода, об этом придется потом поговорить особо.
Итак, первичная роль [как болезнетворная, так и оздоровляю-
щая] психологического фактора в жизни организма сводится,

по учению школы внушения, школы Дюбуа и школы Дежерина,
к обычной роли, какую играют в жизни организма условные
рефлексы.
Перейдем к Марциновскому. Очевидно он стал бы
уверять лабораторное животное, что все дело в его миросозерца-
нии [для нас нет качественной разницы в опытах над собакой
и над человеком: бехтеревская школа проводит над человеком
в лабораторной обстановке не менее четкое рефлекторное воспи-
тание, чем павловцы — над собакой]. «Относись с презрением
к такой реалистической мелочи, как еда, и тогда дезорганизующие
сигналы перестанут мешать тебе, ты их не заметишь, будешь
к ним глухо и вернешь себе нормальное пищеварение».
К чему фактически сводится воздействие Марциновского на
миросозерцание? Для Марциновского старое, скверное миросозерца-
ние вызывает ряд больных физиологических навыков, устранитъ
которые можно лишь изменив миросозерцание. Перефразируя [без
извращения смысла] это понятие, мы получим: больной обладает
скверным миросозерцанием и больными навыками в функциях, вся
установка его — болезненная, и вылечить его можно, лишь изме-
нив всю эту установку.
Очевидно, как бы идеалистически ни толковал Марциновский
влияние первичного духа на материю, и он в итоге договари-
вается до формулы: больна вся установка, эта больная установка
излечима [условно], для выздоровления надо ее заменить другой
установкой путем соответствующих на нее влияний [раздражи-
телей]. Формула эта есть формула условных рефлексов. О пра-
ктическом же существе метода Марциновского мы поговорим
ниже особо.
Рефлексологически понять психоаналитиков окажется
сейчас для нас, однако, чрезвычайно тяжелой задачей. В резком
противоречии с основным понятием о рефлексах находится исход-
ное толкование психоневроза как защитной, по-особому целе-
сообразной системы поведения организма *.
* Следует вполне четко уяснить, что злейшими врагами психоана-
лиза являются сами же фрейдисты. Они делают все, чтобы наилучшим
образом потопить материалистические элементы своей теории, — вот
почему приходится яростно отвоевывать у них это ядро, нам очень и
очень нужное. Если объяснять явления по «чисто фрейдовской си-
стеме», — с рефлексологией ничего общего эти объяснения не имеют.
Естественно, что приходится радикально «перерасшифровывать» эти

Материалистическое понимание существа рефлексов тем и
ценно, что отказывается полностью от принципа целесообразности
в жизни организма, базируясь исключительно на принципе законо-
мерности: рефлексы — серия реакций, навыков, связанных опреде-
ленной закономерностью, без отношения к тому, целесообразны ли
эти навыки или нет. Между тем построения психоаналитиков
выпячивают «субъективную» метафизическую целесообразность
в каждой формулировке: вытеснение желаний в подсозна-
ние; человек защищает свое право на наслаждение; цель
симптома такая-то; вытесненное желание стремится про-
рваться; человек убегает в болезнь с целью субъективного
от нее выигрыша; при внушении — хитрая стратегия боль-
ного и т. д., и т. д. Истолковать эти понятия в свете рефлексов,
как видим, нелегко.
Возможно ли это, казалось бы, телеологическое понимание
психоаналитиками роли психологического фактора в жизни орга-
низма перевести на материалистический язык учения о рефлексах?
Во-первых, яснее, чем кто бы то ни был из психотерапевтов
[вернее, первые среди других психотерапевтов], именно психо-
аналитики подошли к психоневрозу как к закономерной, система-
тизированной серии благоприобретенных [воспитанных] организмом
навыков. То, что для гипнологов и Дюбуа было свойством «во-
обще», то, что для Дежерина и Марциновского было дезоргани-
зацией «вообще» [из этих «вообще» нам приходилось рефлексоло-
гический остов вытаскивать буквально за шиворот], — это «вообще»
психоаналитики впервые отчетливо, резко расчленили на серию
отдельных навыков, под каждым из которых имелись свои особые,
детерминирующие [обусловливающие] корни. Разве это не вели-
колепная, безукоризненная, никем до них не высказанная формула
условных рефлексов? Притом формула, высказанная Фрейдом
[и Брейером] лет за пятнадцать до появления самого павловского
учения об условных рефлексах.
Во-вторых, основное понятие психоаналитиков, на котором бази-
руются все их дальнейшие построения, — понятие «вытесне-
объяснения, используя одно лишь описание явлений фрейдистами,
информацию о явлениях. Свой блестящий, вполне материалистиче-
ский клинический метод — фрейдисты вливают в метафизические
формулировки, — но это им, конечно, не удается: практика фрейдизма
может существовать без его философии — так же, как экспериментатика
учения о рефлексах великолепно обходится без его «социологии».

ни я»— является целиком рефлексологическим. На языке рефле-
ксов оно называется торможением. Рефлекторная жизнь организма
заключается в выявлении или создании одних рефлексов и в тор-
можении [вытеснении, оттеснении] или угасании других. Рефлексы,
если можно так выразиться, конкурируют друг с другом, и один
из них [ИЛЕ группа их] побеждает за счет оттеснения [торможения]
прочих, при чем победа обусловлена накоплением около первых
наибольшего физиологического напряжения [очаг оптимального
возбуждения — по Павлову]. Конечно, побеждает вовсе не наи-
более целесообразный рефлекс. Какая же целесообразность у пи-
щевого рефлекса собаки, прикрепленного к нелепому звуковому
сигналу? Но, во всяком случае, один из них побеждает, оказы-
вается актуальным, впереди, другие тормозятся, оттесняются.
А именно об этом у психоаналитиков и говорится. Когда тормозя-
щее влияние тех раздражителей, которые оттеснили рефлекс,
ослабевает, оттесненный, вытесненный рефлекс может под влия-
нием того или иного нового стимула [раздражителя] снова по-
явиться, «прорваться». До того же он остается в потенциальном;,
заторможенном состоянии, в тени актуального рефлекторного поля
или, выражаясь старым субъективистическим языком, — в тени со-
знания, в подсознании. Итак, пока, как видим, мы имеем у психо-
аналитиков понятия исключительно в разрезе учения об условных
рефлексах *.
Но, скажут нам, у психоаналитиков это подсознание живет
совершенно самостоятельной, изолированной от прочего рефлек-
торного фонда жизнью. Вытесненные желания [рефлексы] сами
стремятся прорваться, независимо от того, вызывает ли их какой-
либо стимул [сигнал] наружу. Ведь фантазирует больной наедине,
без всяких раздражителей. Даже во сне ведь пытаются про-
рваться вытесненные желания, — а во сне-то какие же внешние
сигналы? Очевидно, у психоаналитиков действительно имеется ка-
кая-то внутренняя жизненная сила, независимая от внешних раз-
дражителей, она-то и руководит, должно быть, всей защитной
* Конечно, мы при этом должны учесть, что фрейдовский вытесняю-
щий фактор, который всегда лежит в древней истории человечества
(примитивный инстинкт, родоначальник всех конфликтов с современ-
ностью), для нас нимало не обязателен. Роль древнего биологического
опыта Фрейдом недопустимо переоценена. Мы можем признавать явле-
ния и механику вытеснения, отказываясь в то же время от фрейдов-
ского «первичного генеза» последнего.

и боевой системой психоневроза: выдвигает симптомы, устраи-
вает вылазки, хитрит?
Психоаналитики психоаналитикам рознь. У «чистых» фрей-
дистов это действительно так. Надо от них отмежеваться.
Можем ли мы представить себе хотя бы миг, когда организм,
как целое, не (был |бы (Связан} с {внешней средой? В этот миг организм
был бы мертв. Даже в обмороке, даже в агонии тонкая, хрупкая
связь с окружающей средой все же остается, тем более во сне,
в одиночестве и т. д. Следовательно те или иные наружные
сигналы, раздражители, способные привести в движение рефлек-
торную систему, всегда имеются налицо. Если иногда близорукому
фрейдисту и покажется, будто в окружающей среде не про-
исходит ничего такого, что могло бы вызвать у больного прорыв
подсознательного явления [«ага, — значит, оно само прорвалось,—
т.-е. у подсознания своя воля»], если близорукому и почудится,
что в среде нет «ничего такого», — зрячий всегда увидит это
«нечто» и уловит сигнальную связь этого «нечто» с последовавшими
затем «подсознательными прорывами» [расторможением - затормо-
женных рефлексов — полным или частичным]. Итак, фрейдиан-
ские утверждения о самостоятельном бытии подсознания, об изо-
ляции последнего от прочего рефлекторного фонда, о подчинении
подсознания особого качества законам оказываются неоснова-
тельными. «Подсознание» психоаналитиков нашего толка пред-
ставляет собой временно заторможенную часть общего рефлектор-
ного фонда, и только. Ни малейшего уклонения в сторону от
рефлексологического учения *.
Но враги реформированного психоанализа продолжают
упорствовать. — А все же расчетливость психоневротиков остает-
ся, — нарочитость, хитрость, стратегия, — куда вы все это денете,
и как согласовать это с той действительно материалистической,
не телеологической, слепой системой накопления и выявления
рефлексов, о которой мы знаем по данным действительно объектив-
ной рефлексологии?
* Если слепо следовать за «чистым фрейдизмом», дело будет об-
стоять совсем неблагополучно. Адлер радикально исправил метафизиче-
ское понимание фрейдистами «подсознания», лишив его прав на особое,
специфическое качество. Полагаю, что я был прав, сравнив фрейдов-
ское «подсознание» с осумковавшимся в мозгу эхинококком (журн.
«Научн. Медиц.», 1919, № 1). Рефлексологические формулировки, ко-
нечно, годятся лишь для этого «реформированного подсознания».

Не страшно и это «убийственное» возражение. Вольному
воля под четкие объективные процессы подводить субъективисти-
чески-телеологические толкования [особенно крепко, правда, гре-
шат этим именно психоаналитики], — нам важно лишь знать,
можно ли раскрыть за этой кривой маской объективное, материали-
стическое понятие, или же действительно ничто объективное за
субъективными формами не кроется.
Можно ведь и наш пресловутый слюнной рефлекс собаки, не
требующий, казалось бы, никакой стратегии и хитрости, при
желании истолковать субъективистически: собака де могла и брать
мясо и выделять слюну, несмотря на сигналы, но для привлече-
ния симпатии хозяина, от воли которого зависели все ее судьбы,
она избрала навык, которого, видимо, тот от нее требовал,
иначе она ведь рассердила бы его. Собака перехитрила, уступила
в области слюны, чтобы завоевать в области любви. Чем не стра-
тегия? Но нужно ли такое объяснение, помогает ли оно? Не нужно,
не помогает, вредно. Можно ли без этого объяснения обойтись?
Великолепно обходимся, и вся павловская школа, как мы знаем,
к подобным «толкованиям» никогда не прибегает. Нужны ли стра-
тегии, уловки и прочие нарочитости в методологии психоанали-
тиков для объяснения того психоневротического механизма, бле-
стящий анализ которого дан именно и впервые как раз психоанали-
тиками же? Нет, не нужны. Их построения блестяще могут
существовать и без этой стратегической терминологии.
В самом деле, если все те факты, которые лишь искажаются
подобными субъективистическими кривотолками, перевести, без
искажения их смысла, на язык рефлексов, мы получим вполне
приемлемый материал.
Ведь живой организм во всем своем бытии проявляет некую
активность. Рост новых рефлексов, отмирание или торможение
старых, это и есть одно из проявлений его биологической актив-
ности. В своей рефлекторной активности, в системе своего рефлек-
торного поведения организм накопляет то полезные, то вредные
для его существования сочетания, при чем полезность или
вредность обусловливается сочетанием раздражителей во внешней
среде и соотношением их с предыдущим фондом организма. Орга-
низм при этом, конечно, не обнаруживает никакой мудрости, он
впитывает в себя новые накопления вовсе не в силу их полезности,
а в силу их влиятельности. Какая же, повторяем, полезность
у пищевого торможения голодной собаки, отказывающейся от мяса,

если ей не сигнализируют?! Но в конечном! итоге с нашей, чело-
веческой, «животной», точки зрения, с точки зрения жизнесохра-
нения, мы вполне в праве разделить эти накопления на полезные
и вредные, на приспособляющие и дезорганизующие. Вот тут-то
и начинается у некоторых телеологический соблазн ставить след-
ствие перед причиной. Вместо «почему» говорят «для чего». Со-
блазн этот ни для кого не обязателен, — тем хуже, если он
имеется, тем хуже для психоаналитиков, что и они в него впали*.
К счастью, основные клинические их соображения от этого
не пострадали. Можно говорить о психоневрозе во фрейдовской
освещении, ни разу не упоминая ни о стратегии, ни о вылазках,
ни о прочих нарочитостях.
Психоневроз, это — сложная система накопившихся патологиче-
ских условных рефлексов, корни которых лежат еще в раннем
детстве и первичные раздражители которых зачастую очень
трудно распознаются, давно забыты, очень тонки и т. д. В этой
чрезвычайно усложненной системе болезненных условных рефлек-
сов имеется очень богатый фонд заторможенного средой рефлектор-
ного материала, без расторможения которого и без освобождения
энергии, связанной им, нельзя оздоровить организм. Надо тща-
тельно разузнать о составе тех раздражителей, которые вызвали
с раннего детства патологический рефлекторный уклон, и рядом
мер изменить этот уклон. При врачебных попытках оздоровления
условного рефлекторного фонда неизбежны серьезнейшие и дли-
тельные неудачи, так как врач, являясь частью окружающей
больного среды, носит в своей личности, в своих действиях
и словах ряд раздражителей [сигналов], имеющих для больного,
до прошлому его опыту, тормозящее или, наоборот, разгружающее
значение.
Вот почему попытки расшифровать и опротестовать, изменить
установки больного наталкиваются на сопротивление: дело здесь
не в уловках, не в нарочитости, а в условном рефлексе. Если
у собаки звук тормозит слюнной рефлекс, она будет «сопроти-
вляться» при попытках кормить ее под звуки гонга: тут не
уловка, а навык. Если отец больного в детстве послед-
него был тормозящим фактором для его социальных или любов-
* А впали они в него основательно. Формулировки самих фрейдистов
насыщены грубейшей телеологией, дающей основания для обвинений
фрейдизма в виталистическом уклоне.

них проявлений, и если врач пытается силой своего авторитета
[раздражитель, похожий на отцовский авторитет] перекомбиниро-
вать эти проявления, — естественно, что он, как тормозящий агент
[отзвук отцовской тормозности], вызовет реакцию сопротивления.
При чем здесь нарочитость, стратегия? Как видим, можем обой-
тись и без них, сохранив основное понимание психоневроза фрей-
дистами в полной неприкосновенности. Субъективистически-телеоло-
гическая путаница фрейдизма мешает явственно рассмотреть
здоровые части объективно-научных построений.
Сейчас, конечно, не представляется трудным разобраться и
в борьбе «двух душ» внутри психоневроза — «удовольствия» и
«реальности». Психоневротик, по Фрейду, любит внутреннюю ра-
дость и боится реальности, отсюда вся его стратегия. Как это
понимать? Очевидно торможения, воспитываемые в человеке
средой, если они ограничивают по своему материалу возможности
его активных проявлений в этой среде, отрывают его от реаль-
ности и закупоривают активность, осуждая ее, главным образом,
на внутренние проявления [фантазия, отвлечение энергии на бо-
лезненные симптомы, на увеличение чувствительности и т. д.].
Отсюда —фонд радости и накопляется на внереальном полюсе.
Здесь нет никакой первозданной борьбы за самодовлеющую ра-
дость вопреки реальности, — как бы сам Фрейд, во имя мистики,
на (ней ни настаивал. Здесь снова условно-рефлекторная уста-
новка, и только.
Можно, пожалуй, говорить об этой борьбе «реальности» с «на-
слаждением», но уже в иной плоскости, в которой, кстати, от
мистики уже ничего не остается. Мы знаем, что в биологических
функциях наблюдается зачастую подчинение принципу сбережения
энергии. Обильные затраты, истощение уменьшают жизнедеятель-
ность тела и снижают его тонус. Поэтому естественно, если фонд
накоплений организма, особенно в раннем детстве, идет по линии
наименьшего сопротивления, наименьших затрат. Если детство
удлиняется, если детские торможения продвигаются условиями
жизни и воспитания в следующие возрастные этапы, совместно
продолжается и эта тенденция детской, энергетической экономии.
Радость — не на полюсе реальной активности, а на полюсе вне-
реальной полуактивности или даже безактивности. Здесь не борьба
радости с реальностью, а накопление радости [вторичной, не пер-
вичной] по пути наименьшего усилия, наиэкономнейших энергети-
ческих затрат. Что в этом положении невероятного? При чем здесь

метафизика? Тем более, что оно и не имеет основного значения
для теории, созданной психоаналитиками.
Как видит читатель, автор иногда защищает фрейдизм от самих
фрейдистов, дает толкования, к которым «чистые фрейдисты»,
быть может, не захотят присоединяться. Но что делать, если
искажения творцов теории зачастую мешают видеть истину их
творения? Ведь защищали же марксисты диалектику от творца ее,
Гегеля. В миниатюре — история повторяется. Из-за грехов фрей-
дизма нельзя отказываться от его ценности. Конечно, о грехах,
притом огромных грехах, нельзя забывать ни минуты.
Таким образом сложная клиническая теория психоанали-
тиков соответствует учению о рефлексах. И для психоаналитиков,
как и для их предшественников, психоневроз представляет собою
систему условных рефлексов.
Вероятно, читатель все же потребует еще рефлексологического
анализа того толкования, которое давали психоаналитики внуше-
нию. С предложенной нами только что точки зрения — в общем
безразлично, ведет ли себя объект внушения «активно», как на
этом настаивают психоаналитики, или «пассивно», как об этом
говорят прочие, работающие над внушением. Если организм реаги-
рует на раздражение [т.-е. если он жив], — значит, он активен,
а не пассивен. Всякая реакция на внушение — всегда активна.
Дело другое, в каком направлении устремлена эта реакция
на внушение, каково содержание этой реакции. Психоаналитики
настаивают на том, что эта реакция внутренне аггрессивна, из-
бирательна, что она преследует цели особой болезненной само-
защиты, что она полна уловок й тонких расчетов. Соответствует ли
это рефлексологическому толкованию внушения?
Очевидно, после приведенного выше анализа всех психоневро-
тических «нарочитостей» они оказываются не столь страшными и
в проблеме внушения. Всякая реакция на внушение всегда изби-
рательна, об этом четко знает любой грамотный рефлексолог.
Как бы сужено ни было сознание объекта внушения, т.-е. как бы
сужен ни был рефлекторный фонд, охваченный сейчас раздражи-
телями, исходящими от внушающего, — в этом отграниченном поле
все же создаются связи по путям наибольшей близости содержа-
ния внушения к предыдущему опыту. Чем сильнее раздражитель,
влагаемый в материал внушения [качества голоса, словесный ма-
териал, предварительная вера объекта и пр.], и чем родственнее
он предыдущему опыту объекта [авторитетность, напоминающая

авторитет отца, мягкость —отклик материнской любви в детстве
и т. д.], тем глубже, т.-е. избирательнее выявится и со-
ответствующий отзвук. Итак, реакция на внушение не только
всегда активна, но и избирательна в большей или меньшей
степени.
Но хитра ли эта реакция, полна ли она уловок, является ли
внушенная уступка действительно вымогательством? Всякая реак-
ция организма — в обычном ли его состоянии, или в позиции вну-
шения — есть всегда, в конечном счете, акт живого приспособле-
ния, часть системы поведения организма, проявление самозащиты,
хотя бы и не всегда целесообразной самозащиты, так как организм
вооружен далеко не мудро. Поэтому рассматривать явления вну-
шения как бесплотные, безжизненные акты, не содержащие в себе
элементов приспособления, — значит рассматривать состояние вну-
шения как временную смерть, что, конечно, нелепо.
Вопрос иной, хитра ли эта самозащита, насыщена ли она
пресловутой стратегией, обманывает ли она внушающего, идет ли
наперекор его лечебным планам. По этому поводу можно сказать
лишь то, что мы знаем о взаимоотношениях организма со средой
вообще в обычных его состояниях, вне внушения, в особенности
то, что мы специально знаем о взаимоотношениях между живыми
организмами,—в частности между людьми. Каждый акт этих
взаимоотношений полон ориентировочных нащупываний [ориенти-
ровочный рефлекс по Павлову], предварительных реактивных проб,
связан с мобилизацией в нужном направлении энергии [сосредо-
точение ее в очаге наибольшего сейчас возбуждения], с установ-
кой ее на наиболее проторенные пути. Это не плановая стратегия,
конечно, это не мудрое творчество, но это все же активность,
базирующаяся на известном опыте, получившая у данного орга-
низма известные анатомические фиксации. Назовите такую дея-
тельность нехитрой, слепой, — дело от этого не изменится. Важно,
что в ней опытная устремленность, питающаяся прошлым рефлек-
торным фондом, который и регулирует новые накопления в том
или ином направлении. Так обстоит и вне внушения. Очевидно,
ничего качественно нового не происходит и при внушении, так
как организм остается все тем же живым, реагирующим телом.
Извне может казаться, что организм хитрит, «ловчится», но мы
уже видели, что вопрос ясен и без этих телеологических терми-
нов. Обманывает ли, в конце концов, объект своего эксперимента-
тора, т.-е. идет ли внушение на пользу, или во вред болезни, —

об этом мы выскажемся в заключительном анализе всей проблемы
внушения в целом.
Но психоаналитики неправы, —скажут нам, —когда они при-
писывают столь непомерно широкую активность состоянию внуше-
ния, характерному именно своей узостью: ведь и рефлексология
констатирует узость рефлекторного фонда, вовлеченного в состоя-
ние внушения.
Это возражение также неосновательно. В состояние внушения
вовлекается комплекс личной связи с внушающим: доверие, под-
чинение, симпатия, страх, отдельные воспоминания, внимание,
ожидание, опыт прошлых внушений и т. д. Этот комплекс до-
статочно обширен для тою, чтобы из нею при внушении полу-
чились количественно довольно богатые сцепления. На
иной же богатстве, кроме количественною, не настаивали при
явлениях внушения и психоаналитики. Они никогда не говорили,
что именно в состоянии внушения психоневроз развертывает свое
творчество богаче, чем в каких бы то ни было иных позициях
своих *.
Итак, надеемся, мы убедили читателя в том, что теоретическая
схема психоанализа [в клиническом ее содержании] реа-
билитирована с рефлексологической точки зрения. Что же касается
самого метода психоаналитического воздействия, о нем мы крити-
чески выскажемся, как и о прочих методах, в заключительной
части нашей работы.
Значит ли это, что, приняв основные клинические
позиции фрейдизма, мы приемлем также и ею философию, ею
социологию, — вообще, все ею положения полностью? Как помнит
читатель, ряд исправлений в эти положения [даже в психофизио-
логическом их материале] в процессе прошлого изложения мы
уже вносили, не говоря уже о том, что фрейдисты не согласятся
и с некоторыми нашими «мирными» толкованиями их теорий.
Ряд же основных их методологических положений вообще для
нас целиком неприемлем.
В частности читатель, конечно, заметил, что при изложении
структуры й факторов психоневроза мы нигде не упоминали
о сексуальной теории Фрейда.
* Именно благодаря бедности качества при внушении, благодаря
нарочитому сужению избирательных возможностей и получается та хруп-
кость, поверхностность лечебного эффекта, о которой скажем подробно
дальше.

Да, мы ее не признаем, но находим, что механизм и динамика
психоневроза великолепно освещены фрейдистами и без помощи
их сексуальной теории. Фрейд, конечно, прав, когда заявляет,
что половой фактор недооценен в человеческой психофизиологии,
что сексуальность пропитывает с ранних лет самые разнообразные
и самые глубокие области человеческого бытия. Прав он, когда
доказывает, что психоневроз, как особенно сгущенное состояние
бытия, особенно густо пропитан и половым материалом. Но не-
прав он, когда утверждает, что эта огромная сексуальность —
первозданна, что она является исходным, первичным фактором
основного содержания человеческих переживаний и творчества.
Мы противопоставляем этой точке зрения иные соображения,
базирующиеся на вторичном происхождении большей части раз-
бухшей человеческой сексуальности, получающей сильнейшие
толчки для сугубого своего развития из усложненной и, во многом,
дезорганизующей социальной среды *.
Однако окажется ли основным фактором, основной движущей
силой организма фрейдовское «libido» [любовное влечение], или же
динамика нашего тела питается и многими другими, не менее мощ-
ными энергетическими стимулами, как полагаем и мы, — клиниче-
ское построение фрейдовской схемы психоневроза остается
и в том и в другом случае неизменным. Поэтому, повторяем,
непризнание сексуальной теории Фрейда не мешает нам все же
принимать его практический анализ структуры психоневроза.
Точно так же не препятствует рефлексологически-материали-
стическому толкованию основных клинических теорий Фрейда и
непризнание нами его специфически-метафизического отношения
к принципу удовольствия. Что эта позиция Фрейда очень подо-
зрительно граничит с «интуитивной мудростью» и с «подсозна-
тельными творческими прорывами» Анри Бергсона,—-это давно
и чутко уловил талантливый А. Адлер, который полностью и
перешел в лагерь бергсонианцев. За последнее время и Фрейд
довольно недвусмысленно говорит о философской мудрости этого
принципа удовольствия, за которым скрывается особо высокий,
потусторонний смысл, — признание нашей пошлой реальности
и бегство от нее во внереальные построения, венцом которых
является... смерть. Отсюда и особые, специфические, боевые
* См. наши высказывания по половому вопросу в работах, пере-
численных в конце книги.

качества у... контр-реалистического [чуть было не сказал — контр-
революционного] подсознания. Конечно — это философия грубого
упадочничества, философия агонизирующего класса, с которой
материалистически-здоровому пролетариату не по пути. Но обя-
зательна ли она для объективного понимания биологических кон-
цепций фрейдизма? Нет. Выше мы видели, что и принцип удоволь-
ствия, и «особые качества» подсознания очень спокойно И без
ущерба для теории ставятся на свои законные рефлексологические
места. Если фрейдисты будут вопить, что это кастрирует их воз-
зрения, вспомним, что и Гегелю было угодно диалектику отдать
в содержанки прусской монархии. Разрешите поблагодарить
за практически полезную теорию, но позвольте все же не при-
нимать вашего бесплатного к ней философского приложения, нам
классово совсем не нужного.
Что сексуальный «социологизм» Фрейда совсем не обязателен
для его теории психоневроза, об этом вряд ли будут споры.
Можно не признавать первичное значение сексуальных связей и
стимулов в общественной эволюции и соглашаться все же с тем,
что психоневроз — специальная система поведения, что в психо-
неврозе—система усложненных условных рефлексов, сложный
конгломерат торможений, полуторможений и активности, — имею-
щих глубокие биографические корни и требующих организован-
ного анализа и перевоспитания. Если вспомнитъ, что в этой области
дали психотерапевты до Фрейда, заслуги последнего слишком
очевидны. Призналъ же их мы можем и без фрейдовской «социо-
логии». Признаем же мы учение Павлова о рефлексах в психо-
физиологии, отказываясь в то же время от его [и учеников его:
Саввича и др.] попыток разрешать рефлексами социальные про-
блемы.
Имеются у нас существенные возражения и по поводу лечебной
методики Фрейда, но о них —в методической части книги.
Что же остается от действительного фрейдизма в таком истол-
ковании,— резонно спросит читатель *? — Ведь это же чистая
рефлексология. При чем тут фрейдизм? Все полностью объясняется
учением о рефлексах, без иных, сторонних содействий!
* Недаром и на наших научных съездах [И Всесоюзн. психо-невроло-
гический съезд, II Всесоюзн. венерологич. съезд, II Всеросс. невро-
психиатр. совещание] и на конференциях [Ленинградское о-во психиатров
и др.] это толкование называли залкиндированным фрейдизмом.

Вопрос резонный. Однако, очень уж он смахивает на раз-
говоры о «колумбовом яйце». Когда узнаешь что-либо, это «что-
либо» кажется таким легким, таким простеньким. А вот знали ли
мы об этом до Фрейда? Знали ли бы мы об этом и теперь, не будь
Фрейда? — Надо подумать.
У фрейдизма без его «философских приложений», о которых
говорилось выше,—огромные практические заслуги. Он впервые
дал возможность психопатологии из позиции беспомощного созер-
цания перейти к творческой, плановой активности. Ряд серьез-
нейших реформ, проведенных в современной психопатологии,
был бы немыслим без тех вкладов, которые внесены фрейдизмом.
В самом деле, вспомним, насколько бессильно, слепо топта-
лась до Фрейда клиническая психопатология перед постелью боль-
ного, не имея никакого, хотя бы плохонького, компаса для уясне-
ния внутренних процессов, протекавших в организме, страдающем
психоневрозом. Навязчивые, немотивированные состояния, нелепые
страхи, «беспричинные» психические параличи, сомнамбулические
припадки, галлюцинации и пр., — что понимал в этих состояниях
психопатолог, что мог он практически предпринять против них?
Лучше всего это «мощное» состояние психопатологии характери-
зуется типическими клиническими историями болезней даже в луч-
ших научно-лечебных учреждениях дофрейдовского времени: за-
пись — «у больного бред такой-то», «больной галлюцинировал
так-то», «больному снилось то-то, и с утра расстроен», — и т. д.
Почему происходит то или иное явление, в этих записях, да и
в последующих их сводках, — намеков на это нет. Попросту
«состояние больного ухудшилось или улучшилось» — и кончено.
Средства воздействия: «лекарство такое-то», «ванна» — и т. д.
Все! Как видим, мало.
Какие же возможности открыл Фрейд?
Он впервые указал на бред, галлюцинации, припадки и пр.
у психоневротика как на .стройную систему поведения, как
на своеобразную организованную жизненную установку, частно-
стями которой и являлись эти болезненные симптомы. Каждый
симптом цепко связан с обусловливающей его общей системой
поведения, и, вскрыв последнюю, мы перестаем удивляться стран-
ному, нелепому содержанию этих симптомных проявлений.
Сомнамбулический припадок: больная мечется без сознания,
судороги, крики, тяжелая аффективная мимика. Врачам непонятно,
в чем дело. С больной плохо, — вот и все. Как быть? По-старому,

нажимают ей на яичники, впрыскивают морфий; гипнотизируют
и т. д. По-новому — после Фрейда: сомнамбулический припадок —
отход от действительности, замена реальности фантазированием,
переживание тяжелых состояний, неуместных в обычной обста-
новке, — воспоминания о прошлом, слишком тяжелые для бодр-
ствующего сознания. Отсюда изживание этих воспоминаний в бес-
сознательном, припадочном состоянии и т. д. Припадок сцеплен
со всем прошлым поведением личности, имеет корни в глубинной
ее биографии. — Практически эта схема дает нити для уловления
движущих сил припадка и всей болезни в целом. Понятно, чем
обусловлена галлюцинация, паралич, ясно, что следует практи-
чески применить.
Первая попытка проникнуть внутрь психоневротического ме-
ханизма, до Фрейда, была проделана П. Жанэ. Однако дальше
констатирования фактов, правда, более глубоких фактов, чем те,
которые открывались другим психологам — до Жанэ, он не пошел,
динамики, диалектики этих механизмов не вскрыл. Она была от-
крыта впервые именно Фрейдом, и дальнейшие диалектические
углубления психопатологии, проведенные крупнейшими современ-
ными учеными [первый из них Б л ей л ер], являются естественным
продолжением фрейдовских изысканий, от чего авторы, осо-
бенно Блейлер, и не отказываются. Все это было проделано
за 15—20 лет до учения о рефлексах, все это принесло огром-
ную теоретическую и практическую пользу психопатологии, и
все это никак не может бытъ заменено сейчас рефлексологией,
которая экспериментально, в отношении к человеку, не обладает
пока теми ресурсами, какие имеются в распоряжении клиники.
Если теоретически, оперируя рефлексологией, мы в силах лучше
усвоить те или иные понятия, практически рефлексология
не в силах пока заменить собою большую часть материала этих
понятий и метод работы над ним.
У клинического фрейдизма имеется еще и другая, не менее
ценная заслуга. В психопатологии, в психофизиологии, в педоло-
гии последнее время всегда преобладал фаталистический уклон
по вопросам наследственности. Заболевания, дарования, харак-
тер — целиком обусловлены расположением, или же рождаются
вместе с ребенком. Это ^преобладающая формулировка в психопа-
тологии. Фрейд же вскрыл богатейший, сложнейший фонд благо-
приобретенных, воспитанных психофизиологиче-
ских навыков, играющих руководящую роль в эволюции огром-

наго количества как здоровых, так и болезненных свойств; тем
самым он указал на серьезнейшую недооценку роли воспитания,
на грубейшую переоценку наследственного квазифатума. Для
нашего переходного революционного времени, отличающегося
чрезвычайной изменчивостью условий жизни, эта динамизация чело-
веческой психофизиологии, конечно, будет играть огромную со-
циально-педагогическую роль *. Рефлексология к этой проблеме
только начинает сейчас приближаться, но намечающийся ее уклон
идет в том же направлении **.
Таким образом мы видим, что оздоровленный клинический
фрейдизм, т.-е. фрейдизм, из-под которого извлечена его «фило-
софия», имеет все права на существование рядом с рефлексоло-
гией, которой он в ряде областей не может быть пока замещен.
Любопытно, что много ценнейших рефлексологических открытий
были давно предвосхищены психоаналитической школой. Кроме
ряда законов условных рефлексов, ставших еще за 10—20 лет
до их появления трюизмами у психоаналитиков [конечно законы
эти не назывались там рефлексологическими], особенно интересно
остановиться на вновь появляющемся великолепном учении
о «доминанте» [господствующая физиологическая устремленность].
На языке психоанализа еще в XIX веке доминанта называ-
лась комплексной целеустремленностью, и в психоневрозе де-
тально, углубленно, тонко изучались свойства этой доминанты
[работы Юнга и др.]. Нужны ли более убедительные доказатель-
ства большой клинико-практической продуктивности этого метода,
учитывая к тому же, что он работает над человеком в таких
условиях, до которых юная рефлексология еще не доросла ***?
* В частности для практики воспитания детства многие методиче-
ские соображения, вытекающие из психоаналитических наблюдений, ока-
зываются очень ценными. Для понимания эмоциональной жизни детства
психоанализ дал совершенно новый материал, между прочим грубо про-
тиворечащий его же биогенетизму.
** Сравни опыты лаборатории И. П. Павлова над передачей условных
рефлексов по наследству, а также материалы о влиянии условного фонда
на безусловный. Если учтем, что эти опыты проводятся в бедной лабора-
торной среде, то нам станет очевидно, что в кипящей человеческой среде
воспитательские возможности окажутся колоссальными. Указания Фрейда
в этой области совершенно незаменимы.
*** Как видит читатель, мы настойчиво выявляем ту часть фрейдов-
ского учения, которая содержит действительно ценный и здоровый био-
логический материал. Это не мешает нам горячо привествовать

После высказанного о фрейдизме нет нужды особо останавли-
ваться на рефлексологической реабилитации адлерского течения.
Исправления, проделанные им во фрейдизме [отказ признать особое
качество за подсознанием], фактически сводятся к сведению психо-
невроза к однородному условно-рефлекторному фонду [что и тре-
буется]. «Стратегия» же Адлера и мистическая «воля к власти»
так же не обязательны для его теории психоневроза, как уловки
и пансексуальность Фрейда. Стержень же его схемы психоневроза
[психоневроз как единая, воспитанная система поведения орга-
низма, как объединенная в органическое целое серия своеобразных
условных рефлексов] — есть лишь перефразировка фрейдовской
схемы, защитой которой мы уже выше занимались. «Малоцен-
ность», как внутренний толчок к психоневрозу, ничего по существу
не меняет, так как и в учении о рефлексах стимулом к на-
коплению известных рефлексов являются не только внешние раз-
дражители, но и внутренние свойства организма.
Таким образом, подводя итоги, мы видим, что структура психо-
невроза, т.-е. структура болезни, возникающей по психологической
причине, в учениях всех существующих психотерапевтических
школ полностью исчерпывается одной, единой формулой: психо-
невроз—это серия условных рефлексов.
философски-социологическую атаку на фрейдизм, — кото-
рая, кстати, очищает и его биологию от ненужных примесей. По-на-
шему, совершенно неприемлемы след. элементы фрейдизма: дуализм
«гедонического» и «реалистического» фактора; осумкование «психиче-
ского конфликта» (не среда, а «внутренняя личность» — диктатор
поведения; изоляция полового момента как особого начала
в организме и чудовищная гипертрофия этого начала; «власть ин-
стинкта над сознанием» (реакционный возврат к биогенетизму); се-
ксуализация социологии; психоневроз как «борьба» (телеология). Взя-
тые в общей связи, все эти элементы учения могут увлечь в реакцион-
нейшее толкование общественных явлений, механизмов творчества, дина-
мики всех психических процессов вообще, — не говоря уже о вредных
влияниях на педагогику [«ребенок весь в прошлом», — обращен спи-
ной к будущему!]. Тщательнейшее отшелушение здоровых частей
фрейдовских построений от гнилого их окружения остро необходимо.
Однако, при вполне беспощадном философском отношении к Фрейду,
ни на минуту не следует забывать, что он огромный клиницист, био-
лог-практик, внесший чрезвычайно ценные вклады в методику
влияния на организм. Философски-социологические притязания фрей-
дизма не должны мешать нам рассмотреть здоровую часть его
толкований динамики «психоневроза»: для психопатологии и педоло-
гии эта часть, в исправленном виде, совершенно незаменима.

Роль так называемого психологического фактора в жизни
организма, роль как болезнетворная, так и лечебная, тем самым
сводится к роли рефлексотворческой деятельности организма:
накопляемые условные рефлексы [«психика»] могут быть как нор-
мальные, так и патологические.
Законы и понятия учения о рефлексах могут быть нами цели-
ком использованы как для анализа психоневрозов, так и для изуче-
ния методов борьбы с последними. Это окажет нам колоссальные
услуги, так как только в рефлексологическом разрезе можем мы,
наконец, избавиться от того досадного и опасного дуализма, ко-
торым пересыщены термины и соображения всех без исключения
психотерапевтических систем [влияние воображения, самовнуше-
ния, представления на телесные процессы,—и т. д., и т. д.],
не говоря уже об опасном телеологизме психоаналитической школы.
X. В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ СУЩ-
НОСТЬ ВЛИЯНИЯ ТАК НАЗЫВАЕМОГО ПСИХОЛО-
ГИЧЕСКОГО ФАКТОРА НА ЖИЗНЬ ОРГАНИЗМА ?
Итак, перед нами отдельная, огромная научная дисциплина
о приобретенных путем воспитания заболеваниях человеческого
организма, о болезнях психологического происхождения, о патоло-
гических условных рефлексах человека. Эта научная дисциплина
охватывает все без исключения области психофизиологии, она
проникает во все самые глубокие функции человеческого тела.
Для того чтобы отчетливо представить себе колоссальный размах
этой науки, необходимо сжато, хотя бы «с высоты птичьего
полета» остановиться на клиническом материале, обильно пред-
ставленном нам основными психотерапевтическими школами.
Защитники гипнотического метода [как и метода внушения
наяву] * указывают во всех своих работах на лечебный эффект,
получаемый при внушении [гипнозе] в самых разнообразных болез-
ненных случаях. Люди, страдавшие тяжелейшими запорами, по-
носами и прочими расстройствами пищеварительного процесса,
поправлялись. Сердцебиения, боли в сердце, перебои и другие
отклонения сердечно-сосудистой функции улучшались. Аппетит,
* Как мы видели, эти методы сводятся к попыткам воспитания
условных рефлексов.

общий жизненный тонус укреплялся. Расстроенные менструации
приходили в норму. Мышечная сила, общая механическая выносли-
вость увеличивалась. Умственная работоспособность вырастала.
Мало того, — лучше, быстрее, под влиянием внушения, протекали
даже анатомические заболевания. Внушение подымало общий то-
нус организма, внедряло желание жить и веру в выздоровление, —
это создавало телесную бодрость, увеличивало аппетит, улучшало
сон, усиливало сопротивляемость организма к острой или хрониче-
ской инфекции [либо иной болезни], и последняя протекала значи-
тельно более благоприятно. Внушение улучшало даже течение
и проявления органических параличей, способствуя общему укре-
плению сил и большему притоку энергии к пораженному участку.
Ряд авторов сообщает и об обезболивании операций, проводимых
под внушением, и т. д., и т. д. Такие безукоризненные по своей
научной добросовестности научные работники, европейские авто-
ритеты, как Льебо, Бернгейм, Веттерштранд, Левенвельд, Молль,
Форель и много, много других, заполнили свои труды подроб-
ным описанием подобных состояний, с которыми они успешно
боролись внушением. Мы можем сомневаться в том, внушением ли
надо было бороться с этими заболеваниями [займемся нашими
сомнениями позже], но мы не имеем права отрицать внешнюю
достоверность приведенного авторитетными учеными материала.
_ Очевидно, действительно, некий фактор, содержащийся в ме-
ханизме внушения, имел какое-то значительное влияние на жизнь
.организма. Очевидно в организме обретались какие-то резервные
лечебные силы, которые пробудились, выявились в результате
внушения и были использованы на общий и местный ремонт телес-
ных функций. Эффект получался, запомним это, без лекарств
и без иных методов физико-химического воздействия.
Дюбуа и ученики его, особенно Цбинден, представили
не менее демонстративный материал. Неправильное понимание
больным своего состояния, приковывание его внимания к своим
функциям, необоснованные опасения вызывали многообразные
расстройства во всех телесных функциях [головных, сер-
дечно-сосудистых, пищеварительных и пр.]. Нарушались пра-
вильный ритм и нормальная чувствительность данного фун-
кционального участка, функция разлаживалась, чувствительность
извращалась, появлялись боли, жжения, давления, запоры, по-
носы, замедления или ускорения сердечной деятельности и т. д.
Исправляя отношение больного к своему состоянию, воспи-

тывая у него правильные мыслительные навыки, разворачивая
его внутреннюю стойкость, Дюбуа с учениками, по их словам,
добивались упорядочения раздерганного функционального аппа-
рата, возврата чувствительности к нормальному уровню, уничто-
жения болезненных ощущений и функциональных извращений
в тех же многочисленных областях, в каких суггестивисты [sugge-
stio — внушение] добивались этого иным, своим методом. — Оче-
видно в интеллектуальном перевоспитании тоже содержится некий
фактор, пробуждающий биологические резервы человека, притом
фактор, действующий, как и внушение, сам по себе, без помощи
лекарств и прочих физико-химических средств. Мы можем сомне-
ваться в прочности и исчерпывающей целесообразности этого
фактора, но мы не имеем права отрицать правдоподобность того
лечебного эффекта, который описан, при пользовании этим фак-
тором, такими авторитетными учеными, как Дюбуа, О. Розенбах,
и другие.
Еще более авторитетный ученый, точнейший невропатолог-
экспериментатор Дежерин сообщает, что, снимая тяжкий эмоцио-
нальный груз с больного, он увеличивал прочность всех функций
последнего, возвращал им т. ритмику и упорядоченность, реставри-
ровал нормальную чувствительность и добивался этого во всех
областях, куда только ни проникал психоневроз: женские, глазные
болезни, болезни обмена, кровообращения и пр. Очевидно некая
доля актуальной силы, пробуждающей телесные резервы и вы-
правляющей функции, содержится и в эмоциональном факторе
Дежерина.
Марциновский, а за ним и проф. Яроцкий сообщают, что
насыщенный стоической, оптимистической философией человек
гораздо лучше переносит почечные, легочные и прочие как
внутренние, так и нервные заболевания, чем человек, не получив-
ший такого оптимистически-идеологического заряда. Усомнимся,
нужна ли для этого оптимизма именно идеалистическая философия
[все сомнения — ниже], но нельзя возражать против физиологи-
ческого значения бодрого миросозерцания. Что здесь первично,
разберемся дальше, но наличность в бодрой идеологической уста-
новке некиих двигательных сил, способных толкалъ вперед биоло-
гические резервы человека, не может вызвать никаких возражений.
Запомним и этот фактор.
ФреЙдо-адлеровцы находят, что изуродованный психоневрозом
организм, обремененный нелепыми извращениями во всех своих

без исключения функциях, включающий свою энергию по самым
вредным направлениям, может быть освобожден от этой дезорга-
низации, если расшифровать пути, по которым развивалось, вос-
питывалось его уродство, и если направить на него необходимые
меры реорганизующего воздействия. Запомним и это, уже чисто
рефлексологическое соображение. В реорганизации условных ре-
флексов лежат, значит, некие двигательные стимулы, способные
пробудить биологические запасы, поднять телесный тонус, пере-
ключить энергию на нужные пути, упорядочить извращенные функ-
ции, притом опять-таки без помощи лекарств, как и выше, одними
лишь собственными силами организма.
Как понять нам все это? Ведь все перечисленные нами только
что факторы оздоровления организма действуют без помощи ле-
карств, ванн, массажа, электричества, секреторных вытяжек и
прочего арсенала подобного рода. Это факторы, так сказать,
психологического порядка, действующие, без иных искус-
ственных содействий, непосредственно на орга-
низм и производящие в нем глубокую лечебную встряску.
В чем же, в ком же заключается их чудодейственная сила?
В направляющем их экспериментаторе, целителе, враче — или же
в чем-то ином?
Нужен ли обязательно целитель, врач для получения этого
лечебного эффекта? Оказывается, ни одна из психотерапевтиче-
ских школ на этом не настаивает. Исцеление внушением можно
получить в толпе нафанатизированных людей, где одиночного цели-
теля нет вообще, где «исцеляет» святой колодезь, мощи, обновлен-
ная икона. Икона, мощи могут «исцелять» человека внушением,
даже если он находится наедине с ними, без соседей. Очевидно
не в целителе источник чудодейственного влияния внушения. Ис-
целяет внушением стоящая в пустой, безлюдной комнате электри-
ческая машина, работающая мотором, без содействия живого чело-
века [кроме управления током из другой комнаты]. Внушают
шарлатанские пилюли, выписываемые заочно, за тысячи верст,
без лицезрения самого «изобретателя» их,—и т. д., и т. д.
Нужен ли для исцеляющих разъяснений по системе Дюбуа
обязательно живой человек, — врач, педагог, моралист? Дюбуа
с учениками этого не требуют. Зачастую, говорят они, великолепно
действуют хорошие, глубокомысленные книги, прочитав которые
больной испытывает лечебный толчок не менее сильный, чем выслу-
шав беседу. В частности на свои книги сам Дюбуа именно и

рассчитывает как на лечебные орудия, способные заменить вра-
чующего. Очевидно, и здесь сила не в целителе, не в живой
индивидуальности его.
Эмоциональный фактор, подымающий бодрость, веру больного,
дающий ему общее направление, по Дежерину, тоже может и
не исходить от врачующего. То эта разгрузка идет от успокаи-
вающих изменений среды, то здесь, как у Дюбуа, помощь оказы-
вает литература, искусство. Одним словом, живой врачующий
человек с его непосредственными «физиолого-физико-химическими
токами» не является тут обязательным фактором оздоровления.
Пишущий припоминает десятки случаев, где, ни разу не видя
больных, заочно, одними лишь эмоционально-разъяснительными
воздействиями в письмах, он оказывал значительную лечебную
помощь нуждавшимся в ней.
У Марциновского — положение, равносильное позиции Дюбуа.
В частности книжки его, как и второго, адресуются больному
именно в качестве лечебного орудия. В таком же качестве реко-
мендуется читать М. Аврелия и прочих стоиков, философию буд-
дизма и т. д. Дело, очевидно, не в непосредственном физико-хими-
ческом аппарате врачующего. Вряд ли тепло, электричество и
прочие «сильнодействующие» элементы человеческого тела, автор-
ского тела смогли проникнуть в буквы книги. Мы говорим об этом
потому, что и сейчас ряд авторов настаивает на «физико-химиче-
ских» токах врачующего, как на основном факторе лечебного
влияния [покойный Каптерев и др.].
Фрейдо-адлеровцы, однако, настаивают на присутствии врачую-
щего, на непосредственном его руководстве лечением. Они мотиви-
руют это «хитростями», «стратегией» психоневроза, от которых
сам; больной, своими средствами, ускользнуть не в силах, так как
стратегия его «подсознательна», не зависит от его доброго жела-
ния. Лишь чужая рука, толкающая и направляющая, избавит
больного от этого агрессивного рабства. — Однако тут же вы-
ясняется, что жизнь, своими неумолимо обязывающими влияниями—
угроза голодной смерти и прочие жестокие жизненные стимулы —
великолепно может выправить установку больного без чужой
помощи, расшифровать его комплексы, переключить его энергию
на реально приспособляющие пути. Подспорьем оказываются и
отдельные психоаналитические книги, наталкивающие больных
на попытки разобраться в себе. — Разгрузка, вроде той, которая
получается от психоаналитической исповеди [катарзис], может

выявиться и в пустой церкви, наедине с «богом», без единого
живого человека вокруг. Очевидно, и здесь специфический лечеб-
ный фактор заключается Hte в личности, не в теле врачующей^
а в чем-то ином.
В-чек-же?
Действительно вопрос животрепещущий. Мы видим, что чело-
веческое тело глубоко дезорганизовано во всех своих функциях,
человек неправильно дышит, скверно движется, отвратительно
переваривает пищу, имеет плохое кровообращение, слишком уто-
мляется, невнимателен, плохо спит, тоскует,—и т. д., и т. д.
Принимаемся за лечение, — и не прибегаем при этом ни к одному
из обычных врачебных средств: ни к лекарствам, ни к массажу,
к ваннам и пр., -—вообще не проникаем внутрь больного ни одним
из известных в повседневной медицине мероприятий. Мало того,
оказывается, что в качестве врачующего орудия больной часто
не имеет дела и с живой личностью врача, получает лечебный
эффект помимо врачующего, наедине. Далее, лечебный эффект
этот создается ив церкви, и в постели, и на поле, в, окружении
как природы, так и глухих капитальных стен, как в плохом,
так и в хорошем климате, — одним словом, в условиях самой
разнообразной внешней обстановки. — В чем же дело? Что здесь
оказывается лечебным агентом?
Не в лекарствах дело, не в личности врача, и даже не в каком-
либо специфическом материале внешней обстановки. Остается,
очевидно, один лишь фактор, который и является основным при
разрешений нашей сложной загадки. Фактор этот — сам леча-
щийся человеческий организм.
Если излечивают не лекарства, не врач и не обстановка,
ясно — излечивает себя сам больной. Именно в нем, в его теле
содержатся те целебные силы, пробуждение, появление которых
и дает лечебный эффект. Ниоткуда извне, как мы видели, эти
силы добыть он не мог, никто не давал, не создавал ему их.
Силы эти лежали у него под спудом, в дремлющем состоянии,
в резерве, надо лишь было их выявить.
Человек мог бы быть вполне здоровым, если бы знал о суще-
ствовании этих огромных резервных своих сил и если бы умел
ими управлять. Заболел-то он именно потому, что не использо-
вал этот мощный свой силовой фонд, без которого, конечно,
хрупкость, хилость организма оказываются вполне естественными,
неизбежными.

Обстоятельство — чрезвычайное. Повидимому, человеческий
организм: обычно живет лишь частью своего физиологического
фонда, иногда — совсем незначительной частью. Недоиспользова-
ние основных пластов этого фонда создает ранимость, понижен-
ную сопротивляемость, дезорганизует функции, ослабляет общий
жизнетонус. Пробуждение этого фонда, наоборот, возрождает.
Что же, наконец, пробуждает этот фонд? Если сам больной чело-
век пробуждает его, чего ради не занялся он этим благоразумным
делом раньше? — Очевидно, лечебный фонд действительно при-
надлежал ему, так как неоткуда, как мы видели, было получать
его, но пробуждающий стимул, толчок возникал не из него,
а из каких-то других источников. Из каких же?
Внушение, как мы видели, давало некий лечебный эффект
[глубокий ли, прочный ли, — дело другое: об этом ниже]. Чем же?
Что было при внушении движущей силой этого эффекта? Мы
не ошибемся, если будем искать движущую силу того лечебного
результата, который получался при внушении, в особой целе-
устремленности организма. В самом деле,—в полном
согласии как с защитниками, так и с противниками внушения, —
разберемся, каковы актуальные факторы внушения. Объект вну-
шения, в ожидании сеанса; «верит», «ждет», «желает», «опасается»,
т.-е., очевидно, находится в чрезвычайно ярком состоянии
прочной устремленности по направлению к некоей опре-
деленней цели или по направлению от нее —«страх» и пр. Но
нам важна лишь яркость целеустремленности, а не материал ее.
Объект внушения находится в условиях, ограничивающих его кри-
тику, ослабляющих влечения, противостоящие внушению, — все
это усиливает его сосредоточенность, устремленность по напра-
влению именно к той цели, к которой увлекает его внушаю-
щий. Объект внушения находится в глубокой, исключительной
связи с внушающим [раппорт]. Для него при сеансе, кроме вну-
шающего, нет никого вокруг. Каждое слово, движение послед-
него резко впивается в прочно устремленное к нему внимание
объекта внушения. Мы имеем образец чрезвычайно обостренной
целеустремленности, привлекающей к себе максимальное внима-
ние, т.-е. максимальную энергию организма. Именно в этом на-
пряженнейшем, концентрированном сосредоточении энергии на вну-
шаемом участке [на определенной цели], в создании на участке
этой жестко отграниченной целеустремленности наибольшего при-
лива физиологического возбуждения [очаг оптимального, наиболь-

шего возбуждения] и заключается секрет «чудодейственного»
влияния внушения. Энергия, пребывавшая в организме, но бес-
порядочно по нему разбросанная, при внушении собрана, мощно
сконденсирована по линии определенного участка [цели] и дви-
нута к нужным целевым районам, где и вызывает своей конден-
сацией, собранностью, интенсивностью искомый лечебный, либо
экспериментальный эффект *.
В целеустремленности, создаваемой при внушении, и заклю-
чается единственная движущая сила лечебного эффекта. Чем
отточенное, ярче, концентрированнее эта целеустремленность, тем
ярче эффект. Если мы вспомним, что для влияния того фактора,
который действует при внушении, живой внушающий человек)
вовсе не является обязательным стимулом, что люди могут за-
гипнотизировать себя без помощи чужих рук, — то мы имеем
право заключить: как при внушении, так и при само-
внушении физиологическое действие лечебного
фактора обусловлено напряженной, концентри-
рованной целеустремленностью организма. Эта
целеустремленность пробуждает дремлющие или раскиданные энер-
гетические пласты и направляет их энергию по нужным путям.
С каким же лечебным фактором мы имеем дело при разъясне-
ниях Дюбуа? Оправдывается ли и этим методом тезис о влиянии
целеустремленности, выдвинутый нами при внушении? Если же
при внушении мы действительно имеем напряженную целеустре-
мленность, — не распыляют ли подобную целеустремленность
разъяснения Дюбуа, целью которых, как мы помним, являлось —
не суживать, но расширять психический комплекс? — Не осла-
бляем ли мы целеустремленность этими разъяснениями? А так как
эффект все же получается и при них, — не скрывается ли за ними
иная двигательная сила, помимо целеустремленности?
Нет. И при разъяснениях, при убеждении, при так называемом
интеллектуальном воздействии лечебный эффект, как и при вну-
шении, получается тоже в результате оздоровленной и усилив-
шейся целеустремленности. Происходит это следующим образом.
Разъяснения уменьшают значимость вредных, ложных целеустре-
млений, содействуют экономии энергии, тратившейся прежде
на питание этих целеустремлений. Разъяснения помогают созда-
* Повторяем еще раз, что о качестве этого эффекта будем говорить
особо. Сейчас же мы выясняем лишь механизм внушения, как и других
методов.

нию нового, приспособляющего жизненного направления в орга-
низме и толкают к максимальному сосредоточению энергии именно
на полюсе этих новых, здоровых целеустремлений. Разъяснения
дают сосредоточенную целевую ориентировку в окружающем, чем
укрепляют уверенность личности, подымают общий ее биологи-
ческий тонус, что, в свою очередь, является стимулом как для
пробуждения дремлющих резервов, так и для зарождения новых
сил. Новая целеустремленность обеспечивает упорядоченное на-
правление этих сил. Целеустремленность, оздоровленная и оздоро-
вляющая, — вот непосредственный результат метода разъяснений,
вот двигательная сила получаемого этим методом лечебного
эффекта. В чем заключается разница целеустремленностей, со-
здаваемых внушением и разъяснениями, а также вопрос о действи-
тельных качествах метода «чистых» разъяснений, — об этом ниже.
О том, что метод Дежерина целиком строится на созданий
здоровой целеустремленности и на борьбе с вредными целеустре-
млениями, ясно высказано во всем материале учения Дежерина:
«создание общего направления» [т.-е. четкой, сосредоточенной
целеустремленности], «метод освобождения от эмоциональных
пут, связывающих свободу целевых действий», и т. д. Для Деже-
рина весь психоневроз — это эмоциональное сдавливание, сплющи-
вание и раздробление целеустремленности. Его эмоциональная
чистка, разгрузка сводится к созданию новой эмоциональной
цели и к собиранию творческих сил на этом здоровом целевом
полюсе. Человек, придавленный горем, страхами, заботами, ото-
рванный от положительной цели и крепко припаянный к целевой
лихорадке, человек с дезорганизованными ритмами и грубо
ослабленной силой всех своих функций, — это человек с надо-
рванной, лоскутной целеустремленностью. Лишь построив новый
эмоционально целевой синтез [как изменением среды, так и не-
посредственным воздействием на больного], можно пробудить
к жизни запасные силы больного, выявить новые силы, отвлечь
энергию его от трагических и вредных целей. Итак, суть эффекта
дежеринского метода — тоже в построений здоровой целеустре-
мленности, і
Система Марциновского так и гласит: психоневроз — резуль-
тат ложной целеустремленности, беспорядочно растрачивающей
бездну биологических сил, угнетающей общий тонус организма.
Лишь оздоровив целеустремленность [по Марциновскому — иде-
алистическое миросозерцание это и есть максимально здоровая

целеустремленность], мы вылечим больного. И действительно,
как бы ни относиться к материалу тою или иного внедряемою
в больных миросозерцания, поскольку это внедрение целостного
миросозерцания действительно дает некий лечебный эффект, оче-
видно мы имеем здесь дело с непосредственным влиянием
на целеустремленность.
Позиция фрейдо-адлеристов чрезвычайно ясна. Вся лечебная
борьба их с больной стратегией психоневротиков заключается
именно в настойчивейшем сопротивлении вредным целеустремле-
ниям и в переключении скованной последними энергии на оздоро-
вляющую целеустремленность [сублимация]. Вся методика их
лечения на 100% заключается в системе постепенно усложняю-
щихся мер, направленных на создание благоприятных условий
для этих оздоравливающих [творческих] переключений. Психо-
невроз— система ложных целеустремлений, дезорганизующих все
функций, обгладывающих всю энергию тела. Лечение психо-
невроза—это оздоровляющая целеустремленность. Такова отчет-
ливая научная платформа фрейдистской и адлеровской школ.
Итак, чем же, в конце концов, достигается лечебный эффект
при всех психотерапевтических мероприятиях?
Полагаю, что вывод сейчас ясен и неоспорим: эффект
достигается созданием яркой, актуальной, со-
средоточенной целеустремленности организма,
подымающей его общий тонус, пробуждающей дремлющие и ро-
ждающей новые силы, упорядочивающей их распределение. Бо-
лезнь была обусловлена наличием вредной или дезорганизованной
целеустремленности, лечение шло путем сформирования полез-
ной и организованной целеустремленности.
Не попахивает ли, однако, от вашей целеустремленности
метафизикой? — спросит читатель. Не является ли она лишь
перефразировкой все той же телеологической стратегии, с кото-
рой вы только что воевали? Объяснимся.
В чем физиологическая суть целеустремленности? — Всякая
реакция живого организма есть всегда целевая реакция. Раздра-
житель, вызывающий реакцию, и является той целью, к которой
организм стремится или от которой он отталкивается. Всякая
реакция, всякий рефлекс — есть рефлекс целевой, целеустремлен-
ность. Целеустремленность эта обусловлена, конечно, не «поту-
сторонними», вне среды лежащими силами, а именно стимулами,
заключающимися в среде, в их взаимовлияниях со стимулами,

исходящими от организма. Выделение слюны и желудочного сока,
усиление перистальтики желудка при показывании собаке мяса
представляют собою пищевую целеустремленность, обусловлен-
ную, с одной стороны, показыванием мяса, с другой стороны —
наличием в организме и окружающей его среде условий, благо-
приятствующих возбуждающему действию этого мяса на пище-
варительный рефлекторный аппарат. Как видим, в подобной
целеустремленности никакой метафизики нет. В понятии «целе-
устремленность» многие подозревают метафизику исключительно
потому, что эта целеустремленность мерещится им как априор-
ная, предвзятая, установка, исходящая изнутри, из таинствен-
ных недр. На самом же деле,—цели, формирующие ее, пред-
ставляют собою серию обычных скромных раздражителей, обре-
тающихся во внешней среде и в организме. Не оставить ли
метафизику в покое?
Многие яростно восстают, между прочим, и против «рефлекса
цели», выдвинутого Павловым. Многим этот рефлекс чудится
похожим на «творческий порыв» Бергсона, на «волю к власти»
Ницше [после Ницше — и Адлера]. Так ли? Конечно и мы
не думаем, будто действительно существует особый самостоя-
тельный рефлекс цели. Каково было бы содержание этого особого
рефлекса? Ведь всякий рефлекс есть реакция на раздражитель,
ответный отклик на некий стимул, на целевой стимул, т.-е. вся-
кий рефлекс есть всегда целевой рефлекс, рефлекс цели. Осо-
бый «рефлекс цели» никакого нового содержания, нового понятия
не вносит, и поэтому он не нужен нам, его нет. Однако нет
никаких оснований обвинять его, как и целеустремленность,
в телеологизме: этак мы сведем к телеологизму все рефлексы,
все реакции. Что же останется тогда от физиологии! Между
прочим павловский «рефлекс цели» не как научное понятие, а как
яркий термин, все же принес и свою крупную пользу, сыграл
несомненно серьезнейшую роль, так как подтолкнул научное
внимание к вопросу об огромном физиологическом значении яркой
целеустремленности. «Рефлекс цели» Павлова есть не что иное,
как яркий рефлекс, яркая целеустремленность, — не больше.
В таком же разрезе пользовались однажды этим термином и
мы, — не каемся и посейчас *.
* Статья «Рефлекс революционной цели» в «Правде» 1923 г.;
перепечатана в нашей книге «Очерки культуры революц. времени».

Однако, если всякий рефлекторный акт представляет собою
обычную целеустремленность, что же чудодейственного, целеб-
ного в той целеустремленности, которая достигается психо-
терапевтическими манипуляциями? Целеустремленность целеустре-
мленности рознь. Настойчивая, сосредоточенная активность орга-
низма, собирание основного энергетического фонда в области
тех рефлексов, которые сейчас жизненно особенно актуальны,
извлечение резервов из участков, сделавшихся теперь мало-
важными, установка организма на пути наиболее экономных,
гибких и продуктивных сочетаний, быстрее приспособляющих
к среде, быстрее приближающих к цели,—вот что мы называем
оздоровляющей целеустремленностью. Именно такая целеустре-
мленность будирует, толкает, энергизирует, упорядочивает, орга-
низует. Очевидно далеко не всякая целеустремленность такова:
вместо сосредоточенного устремления — распыление активности,
вместо продуктивного использования энергии — паразитирование и
утечка, вместо экономных, быстрых путей — ненужные зигзаги,
бесконечные добавочные трения. Такая целеустремленность, —
к сожалению, слишком часто встречающаяся,-—отравляет, усы-
пляет, дезорганизует тело. Против нее и направлена своим здоро-
вым целевым материалом психотерапия.
Для того чтобы уяснить огромную физиологическую роль этой
здоровой, яркой, сосредоточенной целеустремленности, приведем
выдержку из Павлова, адресованную им «рефлексу цели», т.-е., как
мы видим теперь, по-нашему, — здоровой целеустремленности.
И. П. Павлов, характеризуя наиболее существенные для
жизни организма рефлексы, определяющие своим влиянием общий
тонус всех биологических функций, говорит о «рефлексе цели»
следующее: «Анализ деятельности животных и людей приводит
меня к заключению, что между рефлексами должен быть уста-
новлен особый рефлекс, рефлекс цели — стремление к облада-
нию определенным раздражающим предметом, понимая и обла-
дание и предмет в широком смысле слова». «Рефлекс цели имеет
огромное жизненное значение, — он есть основная форма жизнен-
ной активности каждого из нас». «Рефлекс цели не есть нечто
неподвижное, но, как и все в организме, колеблется и изме-
няется, смотря по условиям, то в сторону усиления и развития,
то в сторону ослабления и почти совершенного искоренения».
«Рефлекс цели находится в теснейшей аналогии с главным хвата-
тельным рефлексом организма — пищевым рефлексом. Важней-

шал часть обоих, сопровождающаяся резкими симптомами, пред-
ставляет стремление к объекту» *.
Еще ярче мы поймем целебное значение организованной целе-
устремленности, если проанализируем другое физиологическое
понятие, обязанное своим существованием тоже рефлексологии, —
понятие о «доминанте».
«Доминанта» ** — это господствующее в данный момент физио-
логическое состояние, сосредоточивающее на себе максималь-
ное количество наличной в организме энергии, включающее
в сферу своего влияния основную часть всех функциональных
областей.
Доминанта, возбуждая организм по пути своих функций, ока-
зывается тормозом для прочих физиологических процессов, по-
давлял их, даже используя их энергию. Для того чтобы добиться
от известной функции нужных нам актуальных результатов, надо
сделать ее на данное время доминантной. Дезорганизация телес-
ных процессов создается тем, что доминантными оказываются
в организме области, имеющие малое или отрицательное значе-
ние, — и они-то, путем привлечения к ним энергии, соответственно
опустошают более жизненно нужные функциональные участки.
Тем самым жизненные требования, обязательства приспособления
не вызывают в организме полезного реактивного отклика. Ре-
флексы дезорганизуются, внешняя среда перестает играть роль
бодрящего, энергизирующего стимула,—в организме воцаряется
двигательный, чувствительный, секреторный, общефункциональ-
ный хаос. Лишь оздоровляющей реорганизацией доминант можно
ликвидировать этот хаос, т.-е. оздоровляющей целеустремлен-
ностью.
Таким образом и павловский «рефлекс цели» и учение о доми-
нанте целиком подтверждают наше соображение о той мощной
психотерапевтической роли, которую играет оздоровляющая целе-
устремленность. «Психотерапия» тем самым физиологически рас-
шифрована и оправдана.
Надо предостеречь. Конечно не всякое извращение целе-
устремленности может быть излечено «психотерапией». Имеется
* И. П. Павлов. 20-летний опыт изучения высшей нервной дея-
тельности.
** Понятие, предложенное ленинградским физиологом Ухтомским.
Ценные материалы о доминанте см. в сборнике «Новое в рефлексологии»,
1925 г. (под ред. Бехтерева, с нашим предисловием).

много целевых дезорганизации, обусловленных анатомическими и
другими грубыми внутрибиологическими причинами. В таких слу-
чаях требуются иные лечебные вмешательства, помимо психо-
терапии. «Психотерапии» же подлежат лишь те изуродованные
целеустремления, те патологические доминанты, которые бази-
руются на фонде условных рефлексов. Реорганизация этого
извращенного условно-рефлекторного фонда и является задачей
психотерапии, а именно создание таких условно-рефлекторных
целеустремлений, которые дают максимальную телесную проч-
ность, максимальную субъективную тонизированность [бодрость,
радость], максимальную социальную — творческую, трудовую —
продуктивность.
Оптимистически оговоримся, что влияние условных рефлексов
не ограничивается, однако, поверхностными областями телесного
функционирования. Даже у такого несложного животного, как
собака, тренировка сигналами [условный рефлекс] оказывает
огромное влияние на безусловные пищевые процессы [торможе-
ние функции при отсутствии сигналов]. Это углубленное вне-
дрение условного фонда в безусловный биологи-
ческий капитал делается, очевидно, тем актуальнее, тем
въедливее у человека, безусловные рефлексы которого далеко
не так твердокаменны, как у прочих животных [сложная, быстро
меняющаяся внешняя среда — социальная среда].
Охват психотерапии, условно-рефлекторной терапии оказы-
вается, таким образом, поистине грандиозным. Теперь нам
понятно, почему различные психотерапевтические приемы давали
значительный вспомогательный эффект даже при более грубых,
анатомических заболеваниях.
Итак, мы имеем три обоснованных тезиса:
1) В организме существуют огромные неиспользованные и
дезорганизованные силы, масса непробужденных и заторможенных
возможностей, которые можно разбудить, выявить, создать, органи-
зовать с помощью различных так называемых психотерапевтиче-
ских приемов.
2) Во всех применяющихся сейчас психотерапевтических
методах [внушение, Дюбуа и т. д. — до психоаналитиков включи-
тельно] основным их содержанием являются меры по созданию
здоровой, яркой, актуальной целеустремленности.
3) Психотерапевтическими мерами мы оздоровляем, по пре-
имуществу, дезорганизованный условно-рефлекторный фонд, —

но косвенно лечебный эффект дает значительную, а подчас и
мощную лечебную иррадиацию в самые глубокие биологические
области. І
XI. ПРЕДПОСЫЛКИ ЛЕЧЕБНОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ
«ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ФАКТОРА».
Попытаемся теперь разобраться в тех условиях, которые
должны бы явиться наиболее благоприятными для так называе-
мого психотерапевтическою воздействия.
И. П. Павлов по поводу «рефлекса цели» [надеюсь, реабилити-
рованного нами] пишет еще следующее: «Для полною, пра-
вильного, плодотворною проявления рефлекса цели требуется
известное ею напряжение, главным источником которою
являются препятствия, представляющие тем самым гигант-
ский физиолого-педагогический фактор».
В самом деле, какова действительная физиологическая роль
тою сопротивления, которое преодолевает организм в процессе
жизненной активности?
Представим себе животное, в соотношениях своих с внешней
средой не нуждающееся в актах преодоления, сопротивления,
усилил. Какой биологический фонд накопит это животное? Оче-
видно, всё необходимое в готовом виде всегда имеется перед
ним, — не требуется ни значительной ориентировочной активности,
пи значительной мускульной, секреторной и прочей активности,
чтобы использовать предложенный ему средой стимул. Физиологи-
ческие следы, которые оставляются в животном подобными сти-
мулами, конечно, не будут ни глубокими, ни прочными, так как
для создания этих ценных физиологических качеств необходима
предварительная напряженность соответствующих функций. Мало
того, отсутствие ориентировочных и прочих актуальных обяза-
тельств повлечет к ослаблению, а затем и атрофии этих важней-
ших приспособляющих свойств организма. Животное, таким
образом, не получает прочных навыков приспособления,, а затем
теряет и самую способность накоплять эти навыки. Стоит хотя бы
немного измениться обстоятельствам во внешней среде, и организм
беспомощен: он не выявит прошлого опыта и не в силах по-
строить новый опыт, он дезорганизуется и погибнет.
Наоборот, каковы процессы в организме, живущем и воспи-
тывающемся в среде, предъявляющей жестокие обязательства, —

в среде, требующей преодоления, сопротивления? Всякий обязы-
вающий стимул в подобной среде имеет, оказывается, для орга-
низма сугубое, двойное возбуждающее значение. Этот стимул,
с одной стороны, раздражает, толкает организм своим содержа-
нием, своим материалом, с другой — организм, преодолевая со-
противление, исходящее от этого стимула, получает от него.,
тем самым, еще сильный добавочный толчок, пробуждающий
у организма дополнительную активность, со всеми ориентировоч-
ными, двигательными, секреторными и пр. проявлениями ее. Путь,
проторенный таким раздражением, навык, созданный такой реак-
цией, и общие качества организма, полученные в результате подоб-
ной его активности, конечно, ничуть не будут похожи на соот-
ветствующие свойства «счастливого» животного, существующего
без борьбы. Биологический тонус — прочный, функции — упоря-
доченные, организованные, энергия тратится экономно, реакции —
нужного темпа, гибкие, богатые, адэкватные, соответствующие
требованиям приспособления.
Запомним эти соображения. Ведь и «психотерапия» предста-
вляет собою тоже серию известных стимулов, раздражителей,
пытающихся выявить биологические резервы, поднять общий
тонус, пробудитъ новые силы, упорядочить распределение энер-
гий и всю функциональную деятельность вообще. Очевидно
при построении приемов психотерапии, при анализе лечебного
качества этих приемов, нам придется очень серьезно задуматься,
содержатся ли в последних элементы сопротивления,
или же таковые отсутствуют. Таким образом один из критериев
для оценки степени пригодности того или иного психотерапевти-
ческого метода у нас уже имеется.
Далее попытаемся расшифровать вопрос, какие условия моз-
гового функционирования обеспечивают наибольшую прочность,
точность, гибкость, т.-е. и полезность приобретаемого рефлектор-
ного фонда. Нужны ли, при первичных реакциях на новые раз-
дражения, включения широких участков мозговой коры, или же.,
чем уже эти захваченные реакцией участки, тем с меньшим
количеством областей нового опыта сталкивается новый раздра-
житель, тем лучше для вновь создающегося рефлекса?
Мы знаем, что новые рефлексы, не подкрепленные обильным,
глубоким, прочным и всесторонним опытом прошлого, т.-е. не имею-
щие в организме родственных себе по содержанию, притом богато
разветвленных путей, неминуемо окажутся хрупкими, неустой-

чивыми, ломкими. Мы знаем также, что с чем большим
диапазоном этого опыта столкнется раздражи-
тель, впервые влияющий на организм, тем полезнее это
для процесса образования нового рефлекса. По-
следний получит обильные, сочные и устойчивые корни, он сразу
приобретет чрезвычайно гибкую и точно направленную подвиж-
ность, т.-е. та новая целеустремленность организма, которая им
создается, тот физиологический подъем, который он дает, ока-
жутся необычайно богатыми. Как видим, при оценке психотера-
певтических приемов придется нам задуматься и над этим, да-
леко не маловажным обстоятельством.
Однако вам могут возразить, что вовлечением широких обла-
стей в момент первичного образования рефлекса мы распыляем
силовую сосредоточенность организма и не даем ему максимально
концентрировать энергию на узком, сейчас раздражаемом участке.
Это будто бы Делает новый навык биологически невлиятельным
и непрочным. Возражение неосновательное. Никогда однократное
возбуждение организма новым раздражителем не создает прочного
рефлекса. Необходима повторность раздражения, притом повтор-
ность — в обстоятельствах, соответствующих первому этапу этого
раздражения. Очевидно придется вводить последнее всегда в со-
стояние суженной сосредоточенности организма, непрерывно по-
вторяя это состояние.. Вряд ли подобная позиция гарантирует
широкую, общебиологическую прививку нового рефлекса. Ре-
флекс, создающийся при условии многократно повторявшегося со-
стояния суженной сосредоточенности, будет прочен лишь именно
при этом искусственном состоянии и будет чужд прочему биоло-
гическому фонду, так как благодаря нарочитой суженности мозго-
вого поля, благодаря торможению прочих его областей, с этим
фондом рефлекс не мог связаться. Такой рефлекс просуществует
до той лишь поры, пока будут повторяться давшие его сужен-
ные состояния, — угаснет, как только исчезнут последние,—и
никогда не получит серьезного общебиологического значения.
Эффект его окажется частичным и эфемерным.
Разобравшись в вопросе об «увязке» нового рефлекса, мы
от него же вплотную подходим к проблеме значения повторности
для упрочения и расширенного влияния этого рефлекса.
Говорилось уже, что однократным воспитанием создать новый
рефлекс, новую целеустремленность нельзя. Необходима много-
кратная повторность условий, при которых формируется рефлекс.

Но этого мало. Ведь животное, у которого строится рефлекс
[в частности, для вашей работы, — человек], не всегда будет пре-
бывать в лабораторной обстановке, в которой комбинировать соче-
тания раздражителей мы можем как угодно, по произволу. Ведь
это животное из опытной, лечебной комнаты выйдет в жизнь, где
встретится с совершенно новыми сочетаниями раздражителей,
ничуть не похожими на наши «педагогические» сочетания. Оче-
видно приобретенные в подобных условиях новые связи ока-
жутся чрезвычайно хрупкими и угаснут при повторных столкно-
вениях с (новым, чуждым им материалом окружающей среды. Воспи-
тывая новые рефлексы, новые целеустремления и добиваясь
прочности этих приобретений, — прочности не только в лабора-
торной, искусственно-лечебной обстановке, но и в условиях обыч-
ной жизни — необходимо подбирать и комбинировать
раздражители таким образом, чтобы они и мате-
риалом и своими сочетаниями соответствовали
содержанию, с которым организм встретится
потом при обычной жизненной обстановке. Все
приемы искусственного или частичного воздействия, приемы,
не учитывающие действительных жизненных перспектив организма,
будут бесплодны, давая, в лучшем случае, временный, ломкий
эффект,—обстоятельство, как мы видим, немаловажное при
оценке качеств психотерапевтической методики.
Еще один, последний вопрос, — вопрос о субъективном тонусе
организма при формировании у него новых рефлексов, новой целе-
устремленности. Мы видели, что организм, широко и активно
захваченный новым приобретением, обеспечивает наилучшую
прочность и ценность последнего. Но организм, находящийся
в состоянии сильного торможения, в условиях угнетенности своих
функций, не в силах, в ответ на раздражение, развернуть широкий
и актуальный комплекс своего опыта, как бы последний ни был
родственно-близок новому стимулу. Надо сначала, хотя бы не-
много, поднять общий тонус организма, — лишь тогда будет обеспе-
чена достаточно благоприятная почва для последующих реактивных
приобретений, для постепенного нарастания их. Угнетенный же
организм не в силах дать нужный эффект. Учтем и этот принцип
при анализе мер психотерапии.
Итак, для создания новых полезных рефлексов, здоровой
целеустремленности, при подборе воспитывающих раздражителей
необходимы следующие предпосылки: 1) в этих раздражителях

должен содержаться элемент, обязывающий организм к преодо-
лению, сопротивлению; 2) раздражители должны охватывать зна-
чительный комплекс предыдущего опыта организма; чем уже этот
задетый ими комплекс, тем слабее приобретение; 3) раздражители
должны содержать в себе элементы, связывающие организм со сре-
дой, в которой ему дальше предстоит жить; 4) воспитание новых
рефлексов должно проводиться при удовлетворительном субъектив-
ном тонусе организма. С помощью этих принципов мы получаем,
наконец, возможность подойти к детальному анализу современ-
ных методов условно-рефлекторного лечения, методов так назы-
ваемой «психотерапии».
Как помнит читатель, мы выше не отвергали возможности
лечебного эффекта при всех психотерапевтических методах, так
как все они в различной, конечно, плоскости содействовали оздо-
ровлению целеустремленности организма. Мы вполне доверяем
искренности авторитетных ученых, заявляющих, что их способ
помогал больным. Однако мы не лишены, конечно, права в ряде
случаев оспаривать серьезность и прочность этих лечебных ре-
зультатов, тем более, что в наших сомнениях мы подкреплены
не менее глубоким авторитетом других ученых. Ведь внушение
опротестовывается Дюбуа и другими, система Дюбуа оспари-
вается Дежерином, психоаналитиками и т. д. Право на сомнение
мы имеем еще и потому, что оптимизм вождей школ основывался
главным образом на положительном материале, оставшемся...
в сфере их влияния. Если больной продолжает обращаться к врачу,
то, очевидно, что, во-первых, он еще болен и что, во-вторых,
связь его с врачом, доверие к врачу еще не разорваны. Этот
момент связи, доверия, момент внушения имеет большое значение
для субъективного тонуса больного, что, однако, опорочивает чи-
стоту метода, проповедуемою внесуггестивными школами.
Вполне понятно, если больной продолжает обращаться к врачу,
так как сущность внушения, в основном, заключается именно
в «приклеивании» больного к врачу. Что же касается этого мо-
мента внушения при других психотерапевтических подходах, то
продолжающаяся привязанность больного к врачу, говорящая либо
о неизлеченности болезни, либо о суггестивной связи больного
с врачом, опорочивает одинаковым образом как ценность, так
и чистоту внесуггестивного метода. Конечно имеется известное
количество больных, действительно испытавших глубокое улуч-
шение и сообщавших об этом своим врачам в благодарственных

письмах и разговорах. Но и по отношению к ним можно часто
усомниться, был ли метод причиной, либо лишь поводом к выздо-
ровлению. Ведь и голодный парень ш народного рассказа, съев
десять калачей и закусив их баранкой, решил, что насытила его
именно баранка. Солдат в другом рассказе очень толково учил
готовить щи из топора, — не похож ли бывает иной психотера-
певтический метод на этот топор? Огромное же количество недо-
леченных, невылеченных, а то и попорченных лечением больных
не возвращается, конечно, к своему врачу, — и этим хорошо объ-
ясняется бедность его скорбного реестра, богатство положительных
материалов. Нас этот оптимизм, понятно, удовлетворить не может.
При всем моральном нашем доверии к авторитетным ученым, мы
имеем 100% оснований на беспощадный объективный анализ как
сущности, так и результатов их методики. Да, улучшение есть,
больной часто чувствует себя лучше, но ведь и после водки,
после наркотиков самочувствие человека тоже «улучшается».
Надо всесторонне уяснить содержание, глубину, прочность, цен-
ность этого улучшения, чтобы быть вправе четко высказаться,
годится или не годится та или иная мера воздействия.
XII. АНАЛИЗ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОГО ВЛИЯНИЯ
ВНУШЕНИЯ.
Каков должен бытъ результат при лечении внушением?
Мы принадлежим к тем, кто отвергает полезность внушения
как в гипнозе, так и наяву. Мы находим, что внушения надо
всемерно избегать, конечно, в пределах возможного, так как
иногда от нечаянного внушения так же не убежишь, как от испор-
ченного воздуха.
Разберемся в этом вопросе. Если мы отчасти * повторим со-
ображения других по данному поводу, это вовсе не плохо, так
как далеко не все, сказанное в науке, общеизвестно и обще-
принято. Лучшее тому доказательство — обилие и даже рост кадра
адвокатов внушения до последнего времени.
Внушение могло бы оказаться лечебно-полезным лишь при
условии, если создаваемая им целеустремленность прочна, если
* Рефлексологическая критика внушения в литературе пока
отсутствует вообще.

она глубоко связана со всеми телесными функциями, если она
способствует лучшему приспособлению организма к условиям окру-
жающей среды. Что это значит? — Это значит, что сопротивляе-
мость организма должна вырасти, что опыт его должен расши-
риться, ориентировочная способность в отношении к новым раз-
дражителям должна усилиться. Способно ли внушение создать
эти качества?
1. Внушение понижает способность организма
к сопротивлениям в жизненной борьбе. Состояние
внушения базируется именно на этом понижении сопротивляемости.
Сопротивляемость — качество, требующее выдвигания ряда разно-
образных областей опыта для противопоставления новым стимулам.
Сопротивляемость воспитывается лишь при возможности широкого
выбора реакции, всесторонней ориентировки во встречных раз-
дражителях. Внушение строится как раз на отрицании этих обя-
зательных предпосылок сопротивляемости. Конкурирующие, крити-
ческие области заторможены. Выбор реакции судорожно сужен
уклоном, который диктует внушающий. Все условия, обеспечи-
вающие наилучшее проведение внушения, заключены именно в по-
нижении силы сопротивляемости объекта: отсутствие отвлекаю-
щих раздражителей, сосредоточенность на узком комплексе, исклю-
чительная связь с внушающим. При внушении налицо два эле-
мента, ослабляющие сопротивляемость: а) навыки внедряются
при внушении без какого бы то ни было усилия со стороны;
организма, что создает у последнего состояние привычной рас-
слабленности, позицию жизненной безответственности; б) само-
внушение для облегчения возможности своего проникновения еще
нарочито подавляет сопротивляемость.
2. Внушение не только понижает сопротивляемость, но и
суживает круг последующего опыта организма, ограничивает
область возможностей дальнейшего накопления
этого опыта. Если внушение дает эффект, то эффект этот
поддерживается исключительно тем фондом, который был вовлечен
в состояние внушения. Ясно, что это произошло за счет тормо-
жения других, соседних и дальних областей биологического опыт-
ного фонда. Поскольку эффект внушения путем ряда мер со сто-
роны внушающего окажется устойчивым, постольку же прочными
будут и торможения других областей, в процесс внушения не во-
шедших. Организм обратится к жизни ограниченной, урезанной
-своей стороной. Подобное положение будет сохраняться вплоть

до ликвидации явлений внушения, т.-е. и эффекта внушения.
Эффект внушения, таким образом, эффект паразитический.
3. Состояние внушения — совершенно искусственное со-
стояние, не желательное в повседневной жизненной борьбе,
всегда играющее в последней болезнетворную роль. Все акты
жизненной активности организма лишь постольку действительно
приспособляют, поскольку они используют самостоятельность
организма, поскольку они не внушены. Организм в состоянии вну-
шения приспособлен к среде постольку, поскольку среда выдви-
гает обстоятельства, сходные с теми, которые вмели место при
внушении. Все же прочие условия среды дезорганизуют человека,
находящегося в положении внушения. Он либо должен непрерывно
начиняться все новыми внушениями для того, чтобы поддержи-
вать свой хрупкий субъективный компромисс со средой [фиктивный
компромисс —самообман: чувство мнимого улучшения], либо же
заболевание его резко ухудшается.
4. Точно так же эфемерны надежды внушающих на обще-
биологическую значимость этого будто бы бодрого субъектив-
ного тонуса, вызываемого внушением. Этот тонус целиком свя-
зан исключительно с состоянием внушения, с материалом его,
с личностью внушающего. Стоит жизненным раздражениям кос-
нуться области, не задетой внушением, и отрицательная субъ-
ективная реакция будет сугубо тяжелой. Внушение же само
не в силах расширить диапазон своих воздействий, так как во-
влечение в процесс внушения слишком большого количества по-
нятий, указаний распылит специфицированное внушение, вовле-
чет в фазу внушения слишком широкое психическое поле, а это,
мы знаем, для внушения плохо, совсем плохо. Да если бы и можно
было расширить сферу внушения до приказов по всем жизненным
областям, — какой был бы толк от этих приказов, если они прини-
маются безответственно и проталкиваются путем нарочитого подав-
ления сопротивления? Следовательно, «бодрость», вызываемая вну-
шением, это — бодрость радостного сновидения, радость внекрити-
ческой фантазии, удовольствие дурмана, но никак не та бодрость,
которая необходима для роста способности к жизненной борьбе.
Нам будут адресованы два возражения: 1) От внушения
в жизни вы никак не избавитесь, оно разлито всюду, и не заме-
тить его — значит быть сумасшедшим. Как прикажете быть
с этим внушением? Игнорировать? Бороться? 2) Несомненно вну-
шение в ряде случаев подымает бодрость больного, увеличи-

вает его биологическую сопротивляемость, и не признать подоб-
ный факт нельзя. Как его объяснитъ?
По первому вопросу. Внушение разлито всюду постольку,
поскольку мы имеем еще слишком глубокие навыки пассивного,
безответственного подчинения, навыки внекритического легковерия,
навыки невежества. Очевидно, культивируя внушение, мы от этих
навыков не избавим, мы их лишь усугубим. Надо итти иными
путями, без внушения, всемерно расширяя поле активною крити-
ческого контроля, вовлекая в каждый жизненный акт как можно
более широкие пласты опыта, вызывая человека на максималь-
ную сопротивляемость, самостоятельность, инициативу. Внушае-
мость разлита всюду, как грязь, как инфекция. Борьбу с ними
надо вести в одном разрезе, й здесь не может быть споров.
Но, — спросят нас, — если такая санитарно-гигиеническая так-
тика длительна, если эффект ее замедляется, а враг стремится
использовать внушение в своих целях и может быстро именно
таким путем привлечь на свою сторону, — как тогда бытъ? Ко-
нечно, если наша армия под внушением врага готова панически
бежать и погубить все дело борьбы, тут уж не до педагогических
рассуждений. Надо браться за то, что дает немедленный резуль-
тат, за то, что спасет от гибели, как бы, в общем, вредно ни было
это орудие. Ведь конечная гибель еще вреднее. Тут не только
начнешь внушать своей армии, чтобы не бежала, даже стре-
лять из пулеметов будешь по своим беглецам, только бы про-
должали сражаться. Однако общую полезность пулеметной педа-
гогики, помимо минут паники, вряд ли кто станет защищать.
Только как пулеметную педагогику мы и можем признать вну-
шение,— не больше. В остальном же мы с внушением должны
бороться, бороться и бороться. I
Этот же ответ адресуем и второму возражению. Подъем субъ-
ективного тонуса при внушении нами не отрицается, но он искус-
ственный, частичный, временный, хрупкий. Если у нас нет иных
способов поднять тонус, и если дело не терпит, если надо спе-
шить без оглядки,—ну что ж, приходится воспользоваться и
этим средством. Пользуемся же мы морфием, опием, хлорофор-
мом, как они ни вредны, но не станем же мы защищать этим
общую полезность наркотиков. Только как на неизбежное иногда
зло, дающее в отчаянные минуты вспомогательный успех, мы и
можем смотреть на внушение. Выше оценить его нельзя. От него
следует всегда отказываться, когда нет в нем отчаянной не-

обходимости.. Если аффект его достигается путем создания осо-
бой яркой целеустремленности организма, целеустремленность
эта совсем не та, которая нужна для жизненного приспособления:
она поверхностна, искусственна, безответственна, ослабляет.
Правы, как видим, были фрейдо-адлеристы, настаивавшие
на том, что внушение культивирует установку на бегство от реаль-
ности. К чему иному может толкать внушение, кроме ухода
от реального, жизненного, обязывающего приспособления?
XIII. АНАЛИЗ МЕТОДА ДЮБУА.
Попытаемся расшифровать действительную ценность того ме-
тода психологического лечебного воздействия, который проводится
школой Дюбуа.
Если откинуть момент внушения, который, помимо воли Дюбуа.,
несомненно проникает и в его технику [авторитет большого имени,
увлекающая уверенность его речи, напористость его критической
атаки по адресу больного и т. д.] *, если взятъ методику
его в чистом виде — спокойное, диалектическое, объективное
вразумление больного, анализ шаг за шагом его клинических
и жизненных ошибок, воспитание в больном уменья самостоятельно
критически мыслить, то ценности подобного метода, конечно,
никто не станет отрицать.
Если полностью правильно проводить этот метод, если не отве-
чать самому за больного, а толкать его к самостоятельному
построению им здоровых клинических, жизненных и общелоги-
ческих выводов, мы в подобном подходе не найдем ряда вредных
уклонов, заключенных во внушении.
Во-первых, больной приучается к самостоятельной мыслитель-
ной деятельности, преодолевает сопротивление своих прежних оши-
бок, борется с косностью ряда лживых построений окружающей
житейской среды, проявляет инициативу по исправлению своих
ошибочных действий, крепнет, смелеет, организуется, посте-
пенно расширяя круг объектов своей критической заостренности,
увеличивая сумму и действенное качество своих «аутореформ».
Во-вторых, чем более широкий круг прежнего опыта будет
вовлечен в этот критический рост его, тем богаче и быстрее будет
* К этому моменту внушения, где бы он ни обретался [у гипнологов,
Дюбуа и toj>. — безразлично], мы относимся одинаково отрицательно.

итти накопление новою здоровою материала. Больной поправляется
именно потому, что из состояния критической суженности он
вступил в борьбу за расширение своего творческого диапазона, —
и сознание действительного, объективного поумнения, эксперимен-
тально вполне доказуемого, испытывается им с первого же этапа
лечения, в то время как объект внушения уходит с сеанса лишь
с чувством мнимой силы и дурманной радости.
В-третьих, при правильном осуществлении метода, в круг
перевоспитания вводятся не только элементы, связанные с прош-
лым больного, но и обстоятельства, предстоящие ему в процессе
его дальнейшей жизненной борьбы. Он заранее знакомится с этими
обстоятельствами, критически их расценивает, готовится к их
приятию или преодолению. В процессе перевоспитания он
не только лечится, но и живет, живет вполне реально, стре-
мится, борется. {
В-четвертых, бодрый субъективный тонус, который создается
при этом методе, не изолирован в узкой области, как это про-
исходит при внушении, и не является результатом веры. Он —
объективное следствие действительного критического и общего
роста. Крепнущая способность к сопротивлению, увеличиваю-
щаяся гибкость и прочность жизненных реакций, обострение
ориентировочных качеств, — всех этих данных вполне достаточно
для законного и стойкого подъема субъективного тонуса.
Очевидно целеустремленность организма таким путем действи-
тельно оздоровляется, вредные целевые установки бледнеют, бес-
порядочное разбрасывание сил прекращается. Человек приобре-
тает новые стимулы и новые возможности.
Однако нет ли в этом методе и дефектов? Целиком ли он
исчерпывает все нужное для реорганизации патологических
условных рефлексов? Действительно ли достаточно прочны резуль-
таты, создаваемые им?
Дефекты имеются, и существенные: 1) недоучет эмоциональ-
ного момента; 2) недоучет прошлого больных; 3) переоценка лечеб-
ного значения слова.
1. Трудно представить себе, чтобы исстрадавшийся, беско-
нечно уставший психоневротик был способен выслушивать холод-
ные, щ бесстрастные объяснения. Для отчетливого, притом незави-
симого анализа чужих слов необходимо большое внимание, значи-
тельная настойчивость, недоступная людям эмоционально издерган-
ным, внимание которых непрерывно отвлекается не только ошиб-

ками суждения, но и действительными, непрекращающимися муче-
ниями. Этот фактор, парализующий внимание и критику, надо
как-то смягчить. В теоретических же высказываниях Дюбуа
на это нет указаний. Конечно всякий внимательный и чуткий
работник по системе Дюбуа учитывает этот изъян системы и при-
мет нужные меры для смягчения эмоциональной остроты пережи-
ваний больного. Для этого работник по чистому методу Дюбуа
не станет, конечно, прибегать к приемам внушения, использует
более нейтральные способы: выразит сочувствие страданиям боль-
ного, укажет на нечто подобное, пережитое им самим, расскажет
о примерах подобных же состояний у других, — и контакт завя-
жется, контакт критическою общения, скрепленный цементом
естественной моральной симпатии. Такой контакт не суживает
контроля, как это бывает при суггестивном раппорте. Сам лечащий
следит, чтобы контакт этот не мешал зоркости больного, но польза
его очевидна, так как он облегчает продуктивную работу мышле-
ния. В дальнейшем уже дело врачующего — освободить их обще-
ние от вредных [с точки зрения Дюбуа] элементов эмоционального
фактора и сделать воспитание мышления чистым от привходящих
частиц внушения.
2. Недоучет эмоционального момента особенно резко сказы-
вается в отношении метода Дюбуа к прошлому больных. Для
нас, монистов, ясно, что не может быть первичного расстройства
системы мышления. Мышление — проекция всего психофизиоло-
гического бытия, и под дефектами логики всегда скрываются
ошибки восприятия, недочеты различных функциональных обла-
стей, сложные недостатки в общефизиологических навыках.
Не зная всей личной истории человека, мы не получим ключей
к истории развития его логических извращений, т.-е. нет у нас
и путей для воздействия на них. Дюбуа представляет себе вся-
кого психоневротика как человека с изуродованной логикой «во-
обще», и поэтому основная задача лечебного влияния сводится
у Дюбуа к общему исправлению манеры мыслить,
к реорганизации мыслительного аппарата, как такового. Оче-
видно это сплошь и рядом будет бить мимо цели, так как
слишком часто метод будет наталкиваться на людей с велико-
лепными формальными качествами мыслительного процесса, с бле-
стящим уменьем диалектически сопоставлять самые разнообраз-
ные и самые отдаленные логические элементы, но... эти дарования
оказываются на службе у изуродованной общежизненной, т.-е.,

в первую голову, эмоциональной установки, и обслу-
живают ее взамен работы на пользу лечения. В таких случаях
все попытки переключить путь мыслительного потока, исчерпываю-
щиеся чисто интеллектуальными мероприятиями [разъяснения, убе-
ждения, подталкивание к критике] окажутся совершенно бес-
плодны, пока не будет расшифрована и взорвана индивидуальная
для каждого отдельного больного основа, питающая это уродова-
ние мыслительного потока. Надо изучить этапы, по которым росло
подобное уродство, надо узнать влияния, воспитавшие отдельные,
постепенно нараставшие уродливые навыки, надо учесть продол-
жающуюся роль этих причин и в текущее время, надо вмешаться
в прошлое больного целой серией пересмотров и подготовить для
будущего тормозы к возможности рецидива вредных влияний.
Только тогда интеллектуальное перевоспитание может дать дей-
ствительный результат. Если метод Дюбуа и давал подчас ценные
результаты — без углубленного индивидуального ознакомления
с больным, то подобный эффект обменяется лишь тем, что инстин-
ктивно работники улавливали этот грубый дефект системы, «не-
чаянно» исправляя его вставками, дополнениями, ценной «отсебя-
тиной».
3. Самым специфическим недостатком метода является колос-
сальная переоценка, сверх-оценка физиологически-воспитательного
значения... слова. Фактически основное орудие, которым опери-
рует система Дюбуа, это —слово, разговоры, споры, разъясне-
ния, одним словом, то, что древние греки называли диалектикой.
Если же мы стоим на неоспоримой, повидимому, позиции признания
всего психоневроза системой патологических условных рефлексов,
то ясно, что слово как лечебный раздражитель, при
таком воззрении на психоневроз, должно сильно побледнеть
в своем значении, В самом деле, слово лишь постольку может
оказаться действительным лечебным, воспитательным, перевоспи-
тывающим стимулом, поскольку оно вообще играет роль в действи-
тельной человеческой психофизиологии. Если взятъ человека,
живущего в нашей сложной, громоздкой современности, в усло-
виях необычайного темпа бытия, в обстановке крупнейших неожи-
данностей, грубой текучести технических элементов среды, под
грохот и другие испытываемые им бесконечные механические и
прочие сотрясения, то, конечно, все эти раздражители в жизни
человеческой, в социальной позиции людей играют гораздо более
крупную, точнее, решающую роль в сравнении с стимулирующим

значением слова. Педагогические навыки, условные рефлексы, по-
рожденные такими раздражителями, не уступят реорганизующему
давлению слова. Окрик или успокоительная фраза хозяина не мо-
жет растормозить пищевой рефлекс собаки, придавленный свето-
выми сигналами. Надо задуматься и над перестройкой в самой
системе сигналов, либо позаботиться о таком к ним добавлении,
которое смягчит их тормозящую роль. Слово в этой перестройке,
понятно, может иметь некоторое значение, но далеко не исчер-
пывающее. Конечно слово в человеческой жизни совершенно не-
сравнимо с влиянием его у прочих животных: оно не только
указывает направление для рефлекторной деятельности, оно мо-
жет заменять собою отчасти и конкретных раздражителей, со-
здавая их образы, давая о них отчетливые понятия. Однако
полностью реальные раздражители никогда не могут быть заме-
нены их словесными символами. И человек, воспитанный для даль-
нейшей жизненной борьбы исключительно словесной подготовкой,
хотя бы и в разрезе великолепнейшей «диалектики», расшибет себе
лоб при первом столкновении с реальностью. Таких пробных боев
с реальностью, использования материала ошибок и успехов этих
лечебных боев для дальнейшего общего, т.-е. и мыслительного
перевоспитания больного, — нет в методике Дюбуа, как нет у него
указаний и по поводу необходимости, сплошь и рядом, перевоспи-
тать не только больного, но и окружающую его обстановку: се-
мейные условия, служебную деятельность и пр. Конечно здесь
Дюбуа вполне последователен. Болезнь—от недостатков логики.
Следовательно, надо влиять лишь на логику, остальное прило-
жится само собою. Согласиться с подобным толкованием, оче-
видно, никак нельзя, и в этой части системы — зияющая дыра.
XIV. АНАЛИЗ МЕТОДИКИ ДЕЖЕРИНА.
Дежерин действительно исправил ряд недочетов системы Дю-
буа, хотя и сам не оказался застрахованным от серьезных оши-
бок. Всех лечебных мероприятий не исчерпала и его методика.
Дежерином дан синтез эмоционального момента с интелле-
ктуальным, отсутствовавший у Дюбуа. Он не просто беседует,
разъясняет, он делает это в условиях теплого нарочитого, не не-
чаянного, как у Дюбуа, — эмоционального, этического контакта.
Конечно в практике этот контакт загрязнен иногда внушением,

но вполне возможен, повторяем еще раз, и чистый метод. Значе-
ния слова он не переоценивает, так как непрерывно говорит
о влиянии обстановки, о необходимости зачастую менять ее, об изо-
ляции больного и т. д. Он не перевоспитывает больною «вообще»,
не адресует свои меры одной лишь больной «манере» мыслить,
чувствовать. Нет, он старается изменить все жизненаправление
больного, заполнить его целеустремленность иным, здоровым со-
держанием. Он доходит и до такой интимной биографической де-
тали, как исповедь больного, извлечение из последнею наиболее
тяжелых ею сомнений, угрызений и смягчение их путем соответ-
ствующих этически-убеждающих воздействий. Как видим, инди-
видуальной истории эволюции заболевания Дежерин тоже не чужд.
Он поступает уже «почти» как рефлексолог: берет больною в много-
образном окружении его жизненными раздражителями, как прош-
лыми, так и.текущими, пытается разобраться в последних, ре-
организовать их, не ограничивается одним лишь непосредственным
своим влиянием на больного.
Однако и Дежерин многое, чрезвычайно важное упустил в своей
системе. Больной во всем его сложно-индивидуальном содержа-
нии остался все же и для него таинственным незнакомцем,
правда, в меньшей степени, чем для Дюбуа. Этапы индивидуаль-
ной эволюции болезненных накоплений, интимные условия, питав-
шие напластования патологических установок, — все это пред-
ставлялось ему чрезвычайно неоформленно, расплывчата «Такие-то
состояния возникали в такой-то общей их последовательно-
сти»^— вот максимальная формулировка, на которую оказалась
способна его школа. Конечно знать лишь общую последователь-
ность в росте патологических условных рефлексов и схему общих
жизненных условий, питавших эти рефлексы, — значит почти
ничего не знать. Произвести реконструкцию рефлексов, револю-
цию в целеустремленности при помощи одного только такого
знания совершенно невозможно. Кроме общих схематических ука-
заний, как действовать, теоретически вполне правильных, но
практически грубо недостаточных, на большее методика Дежерина
претендовать не в силах; помощь, оказываемая ею, является лишь
общей помощью, правда, действительной, иногда довольно проч-
ной помощью, но совершенно недостаточной для углубленного
всестороннего оздоровления личности. Общий фон улучшается,
но в деталях остается слишком много изъянов, рост которых
в дальнейшем может ликвидировать весь эффект недавней помощи.

Еще один серьезный изъян системы Дежерина заключается
в бесформенном содержании, которое он вкладывал в свое пони-
мание «общего направления», целеустремленности. И здесь, как
и во всей своей методике, он ограничивается общими словами,
фоном, не вкладывая в понятие конкретного материала. Гово-
рит ли он с больным о необходимости «направления» вообще или
об определенном конкретном направлении, из воззрений Деже-
рина это совсем не явствует. Связывает ли он эту новую целе-
устремленность с прошлым опытом больною, извлекая из этою
опыта вехи для дальнейших целевых построений, или же новая
целеустремленность берется им «с потолка», по настроению, для
пущего эмоциональною давления на больною,—остается для
нас до конца неизвестным. Вернее, тайна эта решается отрица-
тельно, так как при отсутствии детальною индивидуальною ана-
лиза никаких действительно конкретных вех для новых целей
нельзя создать.
XV. АНАЛИЗ СИСТЕМЫ МАРЦИНОВСКОГО.
Марциновский в одной части своей системы исправил неко-
торые серьезные изъяны методик Дюбуа и Дежерина. Перевоспи-
тание «вообще» у Дюбуа и неоформленную новую целеустремлен-
ность у Дежерина Марциновский дополняет вполне конкретными
указаниями на необходимость ломки всею мировоззрения больною,
всех основных ею целеустремлений, изъянами которых он и объ-
ясняет логические и эмоциональные дефекты больных. Столь же
конкретно он требует вполне определенной целеустре-
мленности для действительного выздоровления, вполне опре-
деленного мировоззрения,—именно... идеализма. Как видим, он
не бесформенен, как Дежерин, и «смотрит в корень», совсем
не как Дюбуа. Нужен ли именно идеализм для радикального
переустройства больного, об этом скажем в заключительной
части. Пока же отметим несомненный теоретический шаг вперед,
в сравнении с предыдущими системами, — сведение метода к воз-
действию в первую очередь на исходные корни целе-
устремленности и абсолютная конкретизация лечеб-
но го м а т е р и а л а этой целеустремленности. Однако в остальном
Марциновский не пошел дальше Дюбуа, не дошел даже до ряда
ценных воззрений Дежерина.

Как и полагается идеалисту, он презирает плоскую, серую
реальность, требует исключительно внутреннего перевоспитания
[«измени отношение к вещам, и они перестанут вредить тебе»],
игнорирует индивидуальную историю заболевания, действует
исключительно словом, хотя бы и с сильным эмоциональным
подъемом. Одним словом, Марциновский повторяет все ошибки
додежериновских учений, с тем еще грубым отличием от Дюбуа,
что бесстрастный интеллектуализм последнего, как он ни слаб,
все же гарантирует от внушения, между тем как страстный
философский эмоционализм Марциновского чаще всего сводится
именно к гипнотизированию больных, к внушающему вда-
вливанию в них вполне определенной идеологической системы,
тем более такой, в которую «надо верить, ибо ее не докажешь».
Недаром так высоко оценил Марциновский лечебное значение
веры. С точки зрения учения о рефлексах, практические меро-
приятия Марциновского неспособны создать -действительно проч-
ный и здоровый рефлекторный фонд. Их роль, в лучшем случае,
ограничится сильным внушением. Теоретически же, как мы гово-
рили, соображения Марциновского о значении всей целеустре-
мленности в целом и о необходимости конкретизации ее пред-
ставляют несомненный шаг вперед.
XVI. ОЦЕНКА ПСИХОАНАЛИЗА.
Методика психоаналитической школы может быть оценена
нами неизмеримо выше всех прочих. Она — революционный этап
в развитии проблемы о лечебном использовании так называемого
психологического фактора. То, что кустарно, вслепую, ощупью
начинало осознаваться предшествующими учениями, получило си-
стематическое завершение в методике фрейдистов. К сожалению,
в методике их все же не меньше, — вернее, еще больше де-
фектов, чем в их теории.
Достоинства психоаналитического метода: 1) первый этап
лечебного воздействия, целиком по линии рефлексологического
толкования психоневроза, сводится к попыткам углубленно, «до
корней», выяснить индивидуальное содержание психофизиологии
заболевшего и детальной, интимной истории роста его болезни;
2) техника этих выяснений, расшифровка строится целиком тоже
по рефлексологическому принципу, так как, ставя больного

в условия влияния определенных, нарочитых раздражителей,
исходящих от врачующего, она выявляет у больного экспери-
ментальным путем все его торможения, конфликты, что-откры-
вает чистый, освещенный путь и для перевоспитывающих воз-
действий; 3) непосредственное перевоспитание заключается как
в расторможениях и нормальных рефлекторных включениях, со-
здающихся в процессе расшифровки болезни, так и в до-
полнительном построении специальной серии раздражителей,
определенно адресованных больным рефлексам с целью их пере-
стройки.
В этих основных этапах лечения мы впервые имеем, таким
образом, вполне рефлексологированный терапевтический подход
к психоневрозу. Психоневроз, как особая, своеобразная система
условных рефлексов, получает последовательную серию спе-
циальных лечебных влияний, целиком построенных на законах
условных же рефлексов, на истории индивидуальной эволюции
условно-рефлекторного фонда человека. Очевидно ничего подоб-
ного в предыдущих психотерапевтических школах нет. Внуше-
ние, тщившееся бить по отдельным симптомам без связи их
с биологическим целым, разъяснения [Дюбуа], адресованные
интеллектуальным дефектам «вообще», эмоциональные толчки
[Дежерин], направленные тоже «вообще» и лишь отчасти разба-
вленные суммарным учетом индивидуальных особенностей боль-
ного, бои по линии миросозерцания «вообще»,—все эти усилия
до известной степени постепенно приближаются к рефлексо-
логической точке зрения, но действительное рефлексологиче-
ское оформление психотерапевтический метод получает впервые
у психоаналитиков.
В самом деле, к чему сводится, по существу, психоанализ?
Рядом расспросов, наталкивающими словами, пользуясь то
нечаянными промахами больного, то его сновидениями, стараются
ставить его в такое положение, при котором основная жизненная
установка, его не давала бы серых, нейтральных реакций, а, на-
оборот, выступала бы в своем горячем, остром, хотя бы и иска-
женном воплощении. Только таким образом и можно узнать ее.
Не ведут с больным обычного разговора о его прошлом, на-
стоящем, не пытаются с места в карьер успокаивать, пере-
убеждать или идеологически перевоспитать его, но заставляют
его действительно жить этой своеобразной системой
жизненных установок, которая характерна для психоневроза. Эти

установки, столь непонятные для, окружающих и обычно скры-
тые от критического самосознания больного, вскрываются под уме-
лыми наводящими толчками [раздражителями] врачующего, и
в деталях их содержания можно нащупать вполне конкретные
указания на те стимулы, те раздражители, которыми следовало бы
дальше воспользоваться с лечебно-перевоспитательными целями.
Рядом раздражителей поставив больного в необходимость
реагировать по пути его больной установки, приводят в движе-
ние самые разнообразные рефлекторные комплексы, заставляют
их по-новому переключаться. Больной то внезапно резко рас-
тормаживается [неожиданный прорыв забытых воспоминаний,
извлечение из «подсознания» вытесненных туда угрызений со-
вести, исповедь, бурная откровенность], то, наоборот, под влия-
нием иного стимула резко тормозит, «закупоривается», «авто-
матизируется», дает припадок или серию нелепых [для нас]
проявлений, за которыми скрыт вполне определенный стимул,
раскрываемый нами при подобном торможении больного не хуже,
чем при его раскупорке [исповеди]. Все проявления жизненной
активности больного при подобной увязке отношений его с вра-
чующим теряют таинственность, несмотря на все их своеобразие,
и превращаются в постепенно все более для нас уясняющуюся
отчетливую систему поведения, закономерную систему условных
рефлексов, раздражителями которых является то жизнь, то вра-
чующий. Не только мы начинаем понимать больного, но и сам
он начинает себя понимать. На языке рефлексов это значит, что
его способность к ориентировке в окружающем, к построению»
дифференцированных, адэкватных, приспособляющих рефлексов
вырастает.
Удается эта рефлекторная расшифровка больного далеко
не легко. Бели жизнь являлась сложным тормозом для больного,
то подобным же тормозом, в сжатом виде, оказывается вначале
и врач, чем и обгоняется длительная путаница в рефлекторных
отзвуках больного по адресу врача. Это поведение психоаналитики
и называли «сопротивлением», «стратегией» и т. д. Однако с тече-
нием времени больной частично растормаживается, переключает
свои рефлекторные пути, получает способность нормально диф-
ференцировать, «сопротивление» его слабеет, и он все энергич-
нее помогает врачу. Прежний рефлекторный уклон ликвидируется,
вырастает новая целеустремленность, сцепленная с обычной
жизнью, адэкватная ей,— больной выздоравливает.

Если сравнить действительную рефлексотворную ценность
внушения, разъяснений и прочих допсихоаналитических; лечебных
мер с той актуальной рефлекторной работой, которая стимули-
руется психоанализом, — колоссальное преимущество последней,
конечно, у знающего человека не вызовет никаких сомнений.
Однако в методе имеются и серьезнейшие недостатки,
умолчать о которых нельзя: 1) психоанализ преувеличивает
рефлекторно-стимулирующее значение врачующего; 2) психо-
анализ преувеличивает роль самостоятельной расшифровочной и
переключательной работы больного; 3) психоанализ недооцени-
вает значение среды, как окружающей сейчас больного, так и
предстоящей ему в дальнейшем. Все эти дефекты заставляют
рефлексолога предъявлять к психоанализу ряд реформирующих
требований. < ,
1. В самом деле, ведь основой лечебного воздействия явля-
ются ухищренные манипуляции врача над больным. Комбинируя
внешние раздражители, улавливая нужный рефлекторный разряд
у больного, постепенно толкают последнего к характерной для
него системе поведения и к необходимости отказа от вредных
рефлекторных уклонов. Кто является стимулом к этой радикаль-
ной рефлекторной перестройке? Врач, случайные обстоятельства
жизни во время лечения — и все. Конечно этого мало. Если
больной годами накоплял сложный, вредный рефлекторный фонд,—
очевидно к тому были некие серьезные обстоятельства, от эффекта
которых одними наводящими толчками избавитъ, конечно, нельзя.
Как бы ни пытался врач в своем лице сжато воспроизвести весь
жизненный калейдоскоп, как бы ни пытался путем общения с со-
бою заставить больного «экстрактивно» пережить самые разно-
образные эмоции, — конечно это не заменит действительной
жизни, это будет слишком слабый стимул для действительно
глубокой физиологической перестройки. Надо быть слишком
высокого мнения о внутренней самостоятельности человеческого
психизма, об особых его качествах, чтобы так богато оценить
возможности воздействия, лежащие во врачующем, и возмож-
ности самовоздействий, лежащие в больном. Конечно жизнь
с мощным многообразием ее раздражителей оказывается в этом
вопросе решающим фактором, и поскольку она в целом, а не
отдельные ее мелкие стимулы, дезорганизовала больного,—
без конкретного содействия с ее стороны чистый психоанализ и
аутоанализ повиснут в воздухе.

т
2. Первая ошибка подает руку второй ошибке—переоценке
значения аутоаналитических, т.-е. самовоспитательных возможно-
стей больного. Как врач не может заменить собою — своими,
хотя бы и остроумнейшими, манипуляциями — весь тот сложный
стимулятивный клубок, который называется жизнью,—так и
больной, не поддерживаемый этими жизненными раздражителями,
будет бессилен проделать над собою исчерпывающую растормажи-
вающую рефлекторно-реорганизующую работу. Конечно больной
психоневротик — это не павловская собака. Для перестройки
рефлексов, помимо мер, принимаемых «хозяином», он может мно-
гое предвидеть, предупредить, изменить. Однако расширять эти
возможности до слишком больших размеров — значило бы теоре-
тически изолировать условно-рефлекторный фонд от окружающей
среды, заставить его жить независимой от этой среды жизнью,
что, понятно, невозможно: тут и научный дуализм, идеализм
[«психизм», независимый от внешней среды; сознание человека,
не зависящее от его социального бытия] и практическая бес-
смыслица. Как бы полезен ни оказался для самого себя больной
в той аналитической и переключательской помощи, которую он
оказывает врачу, все же его возможности в этой области сильно
ограничены, — и психоанализ плюс аутоанализ, не связанные
со всей окружающей жизнью, не дадут ни глубоких, ни прочных
результатов.
3. Именно этим недоучетом лечебного [а перед тем болезне-
творного] влияния всей окружающей среды в целом и обгоня-
ются частые грубо-отрицательные результаты врачебного вмеша-
тельства, на которые раньше других указали, между прочим,
сами психоаналитики: а) Больной «стратегически» впивается
в врача, «переносит» на его личность свою патологическую уста-
новку, разыгрывает сложнейшую и длительную симфонию «со-
противлений», «влюблений», что вполне естественно, так как
врач, претендующий заменить собою всю среду, очевидно и
должен явиться адресатом всех тех реакций, которые больной
посылал бы среде. Но как первое неосуществимо, так и второе
нелепо, ненужно. Недаром на росте этих «переносов» и «сопроти-
влений» слишком часто срывается все лечение, б) Вторым отрица-
тельным отзвуком этого недоучета среды, оставляющего больного
наедине, является особое болезненное качество, часто разви-
вающееся в результате психоаналитического лечения: «психо-
аналитическая жвачка». Больной, предоставленный при отрыве

от стимулов среды состоятельной аутоаналитической работе,
пытающийся в помощь врачу расшифровать свое ущемленное
богатство, часто превращает это самокопанье в некое подобие
бесконечной жвачки, которая сама по себе становится новым и
очень тяжелым болезненным симптомом. Вместо прежних фанта-
зий, страхов, припадков и других симптомов [или рядом с ними],
больной углубляется в тщательнейшее самоковырянье, обсасыва-
ние интимнейших мелочей своего прошлого, в потуги припомнить
все, даже маловажные, мелочи прошлого, в нелепые мудрство-
вания по поводу скрывающегося за всем этим материалом интим-
ного смысла и т. д.
Ясно, что лечение не должно исчерпываться одной лишь спе-
циально аналитической работой врача и аутоаналитической по-
мощью больного. Это вполне явствует как из указанных только
что возможных вредных результатов лечения, так и из действи-
тельного рефлексологического понимания психоневроза, — понима-
ния, при котором без влияния жизни в целом, болезненный фонд
не может оздоровиться. Поэтому лечить надо в обычной обста-
новке, либо близкой к обычной. В качестве лечебных факторов
надо пользоваться не только отношениями врача и больного, но
и прочими жизненными стимулами, ставя последние, а не врачеб-
ную связь, на первое место. Лечение должно быть не только
самоизучением и внутренней реконструкцией, но, в первую го-
лову, непрерывной, крепнущей общежизненной тренировкой, на-
правленной на самые чувствительные места психоневроза.
В таком сочетании мер мы действительно получаем возмож-
ность использовать все то многообразие лечебно-воспитательных
условных раздражителей, которое предоставляет нам окружающая
среда. Мы оказываемся неизмеримо богаче в отношении к болезни.
Лишь сейчас особенно отчетливыми делаются как ненужность,
вредность внушения, так и частичность, поверхностность, не-
систематизированность прочих методов «психологического» лече-
ния. Внушение давит на разорванные частности и притупляет
контроль, нам же нужно и общее, и обусловленные им частности,
необходима острейшая, широчайшая самокритика. Убеждения
непосредственно адресуются ошибочной манере мыслить, адре-
суются «вообще», нам же необходимо воздействие на первичные
навыки, послужившие стимулом к извращению мышления, не-
обходимо влияние на отдельные этапы болезненной системы,
а не огульное нападение на всю систему в целом, да еще

без- учета корней ее. Эмоциональная терапия Дежерина не знает
истинных движущих сил наиболее существенных болезненных
эмоций и, в основном, метит в симптомы, а не в питающую их
почву. «Философская терапия» лечит миросозерцание, как первич-
ную установку, в то время как оно — производное из всей системы
жизненного поведения личности.
Все эти дефекты ликвидируются правильно рефлексологически
понятым и дополненным «психоанализом». Он берет ценное
из предыдущих методов, фильтрует, синтезирует, дополняет, вно-
сит революционно новое. Понятно, кроме внушения, прочие
психотерапевтические приемы приносили в былое время свою долю
пользы, все теснее подходя к первоисточникам болезни, — однако
первенство в построении действительной системы так называемого
«психологического» лечения принадлежит психоаналитикам. Си-
стема эта тоже не без крупных практических дефектов, но в исто-
рии психотерапии она первая, — и, пока, лучшая.
Адлер в области лечебного метода и хуже и лучше чистых
психоаналитиков. Хуже в том отношении, что он ближе к Деже-
рину, так как лечебно атакует не столько отдельные этапы
болезненного поведения, сколько все поведение в целом. Конечно
он не дежериновец, так как психоневроз для него, по стопам
Фрейда, не бесформенная эмоциональная масса, а организован-
ная система поведения. Лучше — потому, что активность врача
имеет для него значение лишь тогда, когда она проявляется
в конкретном жизненном окружении, которое он старательно
использует по пути своих атак на больного. Как видим, Адлер —
не творец особой системы. Его уклон — лишь ценная эволюция
основного учения. Как ни отрекается сам Адлер от сыновства
своего по отношению к психоанализу, сколь яростно ни открещи-
ваются вожди последнего от Адлера, как ренегата, предателя, —
беспристрастному глазу органическое родство фрейдо-адлеристов
несомненно.
Закончим эту главу небольшой выпиской из доклада, сделан-
ного нами в 1919 году в б. Петроградском обществе психиатров*.
«Психоневротика следует непрерывно держать в живой цепи
активных социальных раздражителей, пронизанных здоровым
действенным содержанием, сильным и требовательным, ставящим
психоневротика и группы психоневротиков в положение, абсолют-
* См. нашу книгу «Очерки культуры революц. времени», 1924 г.

ной социальной «невыгодности» их болезни. Гибко содействуя
маневрированию больного в среде и умело организуя пути этого
маневрирования, мы уничтожаем в больном необходимость «пря-
таться от общества в болезнь», — вернее, делаем для него не-
возможной, нелепой, убыточной эту игру в индивидуалистиче-
ские фикции, в психоневрические прятки. Психоневроз. — сеть
вполне излечимых, хотя бы и глубоких нарушений всех функций
организма в области его социального бытия. Психотерапия,
в основе своей, — планомерное, путем реально-жизненного
маневрирования, внедрение больного в такую систему социального
бытия, которая делает невозможной его социальную обособлен-
ность и социально-биологическую дезорганизацию».
XVII. МОЖНО ЛИ РЕФЛЕКСОЛОГИЧЕСКИ
ОПРАВДАТЬ ВНУШЕНИЕ?
Перед заключительной частью работы особо остановимся
на одной небезынтересной рефлексологической попытке
оправдать внушение.
Как помнит читатель, мы обосновывали на протяжении ряда
глав положение, что именно условно-рефлекторное толкование
психогенных болезней не мирится с лечебным вмешательством
внушения. Между тем проф. К. И. Платонов* категорически
настаивает на обратном. Так как это первая систематизированная,
детализованная попытка рефлексологически оправдать гипноз,
нельзя ее сновать. Именно сейчас, после уяснения существа
психогенных болезней и методов воздействия на них, мы получаем
возможность детально разобраться в этой ответственной точке
зрения.
Каковы соображения проф. Платонова?
На первой же странице, хватая быка за рога, автор противо-
поставляет антисуггестивному научному скептицизму ряда врачей
мудрый «военный приказ фон Керна, каковым была введена гипно-
терапия в немецких военных госпиталях» во время империалисти-
ческой войны. Вряд ли этот мудрый приказ фон Керна научно
поможет Платонову, — наоборот, он полностью губит точку зре-
ния почтенного советского профессора. И мы точно так же
* К. И. Платонов. Гипноз и внушение, Харьков, 1925, стр. 128.

не сомневаемся, как и умный фон Керн [несомненно, умный был
немец], что гипноз может для испуганных, не желающих воевать,
а потому нервно заболевших солдат, играть роль палочной дисци-
плины. Он сузит сознание, раздавит контроль, разорвет тормозы, —
и снова прогонит одурманенное солдатское быдло обратно в строй.
Лучшего средства, чем гипноз, для вильгельмовского метода ве-
дения войны и придумать нельзя было. Недаром Платонов так
сетует по поводу излишней дряблости культурной части немецких
врачей, которые резко протестовали по поводу варварских приемов
лечения защитников отчизны. Конечно, если стоять на точке
зрения мудрого Вильгельма второю, надо слово «варварский»
ставить в кавычки [что и делает Платонов: vivat Вильгельм!].
С точки же зрения культуры и интересов здоровья несчастных
солдат, приказ и выполнение ею являются, понятно, одним из без-
образнейших преступлений в истории человечества. Платонов пи-
шет: «вопреки врачебного сопротивления, минуя врачей, пришел
на помощь военный приказ фон Керна». — Оставим профессора
наедине с его восторгом и перейдем к научной позиции книги.
«Гипноз — это условный рефлекторный сон, или, просто,
рефлекторный сон, — пишет Платонов, — сон же, по Павлову,
есть, торможение, распространяющееся на большие районы полу-
шарий, на все полушария и даже ниже — на средний мозг».
«Сонный условный рефлекс может быть воспитан на определен-
ные, специальные условия. Ребенок, привыкший засыпать на ру-
ках матери, не уснет при отсутствии этих условий. Иные не мо-
гут уснуть на чужой постели или на непривычном боку, иные
не уснут, если пропустят привычный час засыпания, и во всех
этих случаях сон может не наступить даже при наличии уста-
лости и тишины. С точки зрения рефлексологии в этих случаях
оказывается воспитанным сонный условный рефлекс или сонное
условное торможение — на руки матери, на постель, на опре-
деленный бок, на определенное время, на определенную окружаю-
щую обстановку. Собаки в лаборатории И. П. Павлова, находясь
при опытах в одной и той же обстановке, впадая в сон при иссле-
довании и воспитании у них условных рефлексов [постоянное
чесание, тепловые раздражения и др.], засыпали довольно быстро,
как только попадали в ту же обстановку». «Воспитание специально
гипнотического, или условно-рефлекторного сна происходит
на почве врожденного безусловного сонного рефлекса». «У лиц,
у которых легко и быстро развивался, воспитывался условный

рефлекс вообще,—так же быстро развивается и гипнотический
рефлекс». [К сведению проф. Платонова отметим в скобках, что
И. П. Павлов высказывал очень плохое мнение о тех собаках,
которые слишком быстро и легко дают условный рефлекс: эти
собаки не из умнейших. —А.З.] «Гипнотический сон и обычный
ночной сон — в основе явления одинакового порядка с процессом
торможения».—«Как сон не бывает полным — частичное тормо-
жение, так и («сознательное» бодрствование тоже не полно:
бодрствуют одни отделы мозга, другие спят». «Высшие проявле-
ния жизни, тончайшие приспособления организма, постоянное
корригирование временных связей, непрерывная установка по-
движного равновесия организма и окружающей среды имеет
в своем основании недеятельное состояние самых дорогих эле-
ментов организма — нервных клеток больших полушарий»,—
пишет Павлов о значении сна, как покоя для мозга, а Платонов
восклицает: «в гипнотическом сонном торможении и заключается
величайшая мудрость*, а именно — недеятельность,
отдых».
Итак, гипноз есть сон, а величайшая мудрость получается
во сне. Запомним это.
Далее, повторяя слова Ферворна, что гипноз не содержит
в себе ничего иною, чем то, что бывает в обычном бодрствен-
ном состоянии, Платонов вносит лишь небольшую поправочку:
«явления гипнотического раздражения определенных областей
мозга протекают свободно, беспрепятственно, на фоне полной
заторможенности всех прочих отделов мозга, т.-е. без внутрен-
них встречных тормозов, без противоречил, без контр-предста-
влений». Итак,—совсем как во сне,—но также совсем как и
наяву, лишь при очень суженном контроле. Запомним и это.
Далее. «Внушение, разъяснения, убеждения в состоянии дре-
моты или сна* являются благоприятнейшими для привива-
ния и скорого, прочного усвоения новых строго опре-
деленных впечатлений, представлений и комплексов их. При
отсутствии сопротивлений мы как запретительными императи-
вами, так и разъяснениями производим перегруппировку торможе-
ний и раздражений различных отделов мозга, разрывая одни —
старые, временные, условные связи и создавая, закрепляя другие,
новые». «Ведь в этом искусственно организуемом процессе вое-
* Разрядка наша.

производится точная копия аналогичных процессов в жизни
личности, обусловленных случайными текущими внешними усло-
виями самой жизни, но эта копия воспроизводится в строго
закономерном направлении и укладывается в заранее пригото-
вленное русло, что мы и стараемся делать при создании путем
воспитания подрастающего организма». Итак, наилучшее вос-
питание проводится через сон, вообще же идеал воспитания
осуществляется через воспроизведение точных копий жизненных
процессов. Не забыть бы нам и эту «рефлексологическую»
мудрость.
«В состоянии гипноза яркость полученных впечатлений дей-
ствует тормозящим образом на другие образы и представления,
при чем они доминируют над последними рефлекторно, пред-
определяя поступки и чувствования человека, совершенно
не входя самостоятельно в связь с понятиями,
образами и комплексами, зафиксированными в за-
торможенных и недеятельных в этот момент клет-
ках *. Эта степень восприимчивости [послушания? — А. З.] прямо
пропорциональна заторможенности всех отделов мозга и силе
раздражения одного из них». — «Без использования повышенной
внушаемости не может быть успешного преподавания и воспита-
ния». — «Гипнотизировать — значит усыплять в самом банальном
смысле этого слова, — при чем одним из лучших приемов является
следующий: усадив больного в удобное кресло или уложив его
на кушетку, постель и т. п., заставляют его или прислушиваться
к тиканью положенных возле него карманных часов, или к ка-
кому-нибудь другому монотонному слуховому раздражителю (ме-
троном), предлагая в то же время смотреть в любую точку
впереди, на кончики пальцев руки врача, на молоточек, блестя-
щий шарик, пуговицу и т. п. Кроме того можно производить
одновременно теперь же или несколько позже поглаживания
по лбу, по голове. При этом же приступают к воздействию сло-
вом, вызывая ряд сонных ощущений, связанных с процессом
засыпания. Например так: «...ну вот, вы теперь отдыхаете, вы
отрешились от всех ваших забот. Вам спокойно и хорошо.
На окружающее вы не обращаете внимания. Чем дольше слы-
шите тиканье часов и голос мой, тем больше вы успокаиваетесь.
Глаза ваши утомляются, утомляется ваш слух, и это утомление
* Разрядка наша.

передается по всему вашему телу. Вам дышится спокойно и легко,
сердце бьется спокойно и равномерно. Нет нигде никаких не-
приятных ощущений. По телу начинает разливаться приятная
слабость. Начинают тяжелеть руки и ноги, что бывает всегда,
когда хочется спать. Тяжелеют веки, они смыкаются. Мысли
начинают путаться. Вам спокойно, ничто вас не волнует, вы
забыли впечатления дня, огорчения и волнения. Вам хочется
спать, вы засыпаете... Вы не в состоянии бороться с дремотой...
у вас нет никаких желаний, стремлений... Вы не в состоянии
двигать ни одной частью вашего тела. Веки ваши слипаются.
Они слиплись... Вы их поднять не можете... Вы засыпаете...
Вы спите». Платонов, кстати, очень предусмотрительно внушает
еще больному в конце сеанса: «что бы вам ни говорили о бес-
полезности или вреде гипноза, не верьте». [Таким образом в лице
пациентов Платонова мы имеем, очевидно, хорошо воспитанных
суровых противников нашей точки зрения на гипноз. Обреченная
«мудрость», спящая научная мысль несчастных жертв внуше-
ния!] Но, так как и мы, по хитрости человеческой, способны
для приобщения к своей позиции тоже прибегнуть к гипнозу,
поэтому Платонов настойчиво требует от клиента: «отныне никто
не сможет усыпить вас, гипнозу вы не поддаетесь» [памятуя,
что платоновскому гипнозу он, конечно, будет и впредь под-
даваться, так как иначе ведь он не выполнит и этого
внушения].
Как видит читатель, мы мало высказывались пока по поводу
платоновской платформы, она сама говорила за. себя, притом
очень красноречиво говорила, — пожалуй, кричала. Лучше всего,
если цитируемый автор сам себя топит, без особого к тому
критического принуждения извне.
Что новою дал для анализа гипноза Платонов в сравнении
с дорефлексологическими школами внушения и что, наконец,
рефлексологическою в этом анализе?
Мы слышали перепевы о мудрости сна, о пользе нарочитого
поглупения, о подчиняемости как педагогическом идеале. Из уче-
ния же о рефлексах и из действительной рефлексологической
педагогики мы, обратно, знаем об огромной физиологической
роли сопротивления [теория «рефлекса цели» построена
именно на этом принципе] и о первоочередном значении ком-
плексных методов воздействия [не при суженном, а при рас-
ширенном критическом контроле]..Точно так же учение об услов-

них рефлексах четко подтверждает необходимость естественных
жизненных условий для приобретения и упрочения навыков,
имеющих жизненное значение, так как навыки, т.-е. условные
рефлексы, созданные в искусственных условиях при искусствен-
ных раздражителях, будут годиться лишь для той же искусствен-
ной обстановки, будут даже «требовать» для своею упрочения
усугубления этою искусственною состояния: «повторные сеансы
облегчают наступление и углубляют содержание гипноза».
Против сведения всею гипноза к обычному сну, к хорошему
отдыху, который дает обыкновенный сон, мы, конечно, не воз-
ражаем. Павлов говорит только о таком значении сна, притом
обыкновенного сна, нигде не упоминая хотя бы намеком о специ-
фическом лечебном значении гипноза. Засыпают же люди под ров-
ный рокот водяной струи, почему бы не засыпать и под моно-
тонный шопот гипнотизера. Однако претендовать на большее
гипноз не смеет. Его притязания по существу свелись бы тогда
к культу сна и нарочитой глупости для творчески-воспитательных
целей.
Надо помнить два основных положения: а) условные рефлексы,
воспитанные в состоянии сна, будут прочны лишь в этих же
состояниях сна или в внутренне им близких состояниях — в со-
стоянии внушенного полубодрствования, — бодрствования, спе-
циально суженного определенным влиянием произведенного вну-
шения; б) наименее прочные рефлексы будут создаваться именно
через сон, так как сон представляет собою или полное состояние
отдыха или отдых плюс частичная доделка оставшеюся наяву
недоработанным материала [только об этом и говорит Павлов].
Для создания же новых рефлексов, тем более новых рефлектор-
ных сочетаний, сон не годится, так как прочность рефлекса
гарантируется степенью активности, проявленной организмом.
Во сне же эта активность минимальна, сужена, уплощена.
Платонов добивает себя своими иллюстрациями. О пулемет-
ной педагогике его мы уже слышали: спаиванье водкой или
нюханье кокаина, которое широко практиковалось для боевых
целей в вильгельмовских войсках, он советует, вместе с умни-
цей Керном, заменить гипнозом. Не спорим, не спорим. — Чем бы
ни гнать быдло в огонь, лишь бы шло, отродье проклятое.
Оказывается, однако, что он этим военным рецептом не огра-
ничивается, он применяет его и для мирных целей. Так,
воровство, которое немудрые [т.-е. не загипнотизированные] мар-

ксисты объясняли обычно наличностью грубых внешних, со-
циальных раздражителей [нужда, голод], Платонов рекомендует
лечитъ очень простым способом: сначала безуспешно «вору ста-
раются в его бодрствующем состоянии доказать преступность
воровства, т.-е., иначе говоря, стремятся затормозить влечение
к последнему прививанием представлений о вреде этого порока.
Но влечение в бодрствующем состоянии оказывается более силь-
ным, и оно тормозит усвоение вновь прививаемого. Для успеш-
ности последнего необходимо эти тормозы, препятствия устра-
нить, т.-е. затормозить деятельность соответствующих групп
клеток. Этого в бодрствующем состоянии сделать не удается,
так как раздражитель влечения сильнее раздражителя, извне
вновь приходящего. Для достижения желаемой цели необходимо
вызвать общее торможение всех отделов мозга индифферентным
для данного объекта раздражителем. Таким является предста-
вление о сне, искусственное усыпление. При этом состоянии сна,
при наличии заторможенности, в том числе и самого влечения
и представления о нем, — и изолированной связи [раппорт]
с усыпляющим, создаются благоприятные условия для прививания
представления о вреде и преступности воровства. И это раздра-
жение, не встречая препятствия, прочно запечатлится [?—А. З.]
и останется мощным тормозом отделов мозга — с «записями» вле-
чения к воровству. Создается, таким образом, прочная, на тот
или иной период времени соответствующая доминанта, превратив-
шая вора в честного человека». — Вот ведь как хорошо! И клас-
совой борьбы и замков не требуется! Гипнотизируй на «тот
или иной период времени», и воровство исчезнет! — Опасаемся,
однако, за имущество проф. Платонова: как бы бодрствующий
социальный раздражитель не оказался сильнее сонной честности
клиентов проф. Платонова, и как бы последний не пострадал
за свои убеждения.
Нет, проф. .Платонов, не надо в карикатуре повторять уже
разоблаченных ошибок. Гегель когда-то хотел подарить свою
диалектику монархической реакции, Фрейд отвоевывал свой же
собственный реалистический психоанализ для самой махровой ми-
стики, — теперь пытаются, оказывается, ограбить и острей-
шую, динамическую рефлексологию для педагогии тупости, тру-
сости и глупости. Не удастся. Рефлексология здесь не при чем.

XVIII. «ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКТОР» И МАССОВЫЕ
ПСИХОНЕВРОЗЫ.
Читатель, вероятно, помнит, что в начале книги было ска-
зано о разных классовых уклонах в вопросе о внушении. Как
видим, подход Керна и Платонова к «солдатским психоневрозам»
вполне специфичен в этом смысле. Война слишком грубое клас-
совое явление, чтобы этот классовый элемент не сказался на от-
ношении к массовому солдату. Очевидно, в Советском Союзе,
где классовые позиции иные и где отношение к массовому «сол-
дату» тоже иное, вопрос о военных психоневрозах должен ре-
шаться тоже как-то по-другому. Проблема о психологиче-
ском факторе на войне — слишком ответственна, и по-
этому надеемся, что читатель не посетует на нас, если мы сжато
познакомим его с нашим докладом по этому вопросу, примени-
тельно к советским условиям *. Это, кстати, будет отчетливой
иллюстрацией к уяснению роли психологического фак-
тора в массовой жизни и резким водоразделом для двух
противопоставленных классовых позиций по вопросу о внушении.
В докладе мы говорили, что проблема военного психоневроза
есть в основе проблема «бегства от войны». Очевидно, про-
филактика и терапия его заключаются в создании планомер-
ной целевой установки на войну. Прочие меры ока-
жутся без этого основного средства неудачными паллиативами.
Практиковавшиеся в прежние войны лечебные воздействия [про-
филактики же вовсе не существовало] игнорировали .это первое
правило военной психотерапии, почему и оказались неудачными:
а) прямое или косвенное внушение воспринималось больными
либо как олицетворение той же прежней военной ДИСЦИПЛИНЫ,
что не могло, конечно, создать стойкого лечебного эффекта, либо
«использовывалось» ими для углубления всех тех же «психо-
невротических уловок» [см. об «избирательной внушаемости»
у Фрейда, Адлера и русских психотерапевтов **]; б) психо-
анализ, как бы он глубок ни был, в итоге давал лишь теорети-
ческую расшифровку механизмов, так как единственный путь для
практического, действительно целебного в данных условиях,
переключения — был путь к возвращению в строй, что, конечно,
*Доклад «Военные психоневрозы в СССР» на II Всесоюзном психо-
неврологическом съезде.
** См. об этом же выше.

но встречало поощрения ни во внешней среде того времени
[отчужденность целей войны и строя армии от сознания широких
трудовых масс], ни в идеологии самого лечившего [врача], при-
нимавшего все минувшие войны довольно скептически; в) оста-
вался лишь третий и единственный выход — «отпуска по болезни»,
что било, конечно, мимо лечебной, т.-е. боевой, цели и, по-
творствуя «стратегии» психоневротика, хронифици-
ровало его болезненный процесс. Физическая и психическая брешь
этими антибоевыми отпусками создавалась в армии колоссальная.
К счастью, в Советской стране в настоящее время с военными
психоневрозами может обстоять по-иному, чем при империали-
стических войнах буржуазного государства. Моменты, питавшие
в царской армии комплекс бегства от войны, в значительной
степени потускнели и постепенно при энергичном, конечно, со-
действии красных неврологов будут сведены к минимуму: а) це-
левая установка трудовых масс на войну за неза-
висимость своего государства должна явиться логическим след-
ствием социальной структуры страны Советов и нашего между-
народного положения; б) демократический состав армии и,
в частности, командного состава, элементы зарождающегося воин-
ского коллективизма, растущая политическая сознательность, —
все это является неуклонно крепнущим иммунизирующим факто-
ром—суммой раздражителей, иммунизирующих против «бегства»
в антивоенный сомнамбулизм *; в) система допризывной подго-
товки и территориальных дивизий вводит элементы военной жизни
в обстановку мирного времени, роднит армию с повседневностью,
что тоже является противоядием для психоневротического воен-
ного одичания; г) постепенно растущая спайка Красной армии
с широкой толщей населения получит в последней хороший про-
тивоневротический фонд для армии; д) культ Красной армии
в школе и сближение воспитательно-образовательной работы над
детьми с некоторыми элементами военного дела (юные пио-
неры и пр.) создаст заблаговременно в будущем красноармейце
нужные боевые черты; е) идея войны не с враждебным государ-
ством, а лишь с буржуазией этого государства, дающая возмож-
ность Красной армии братски общаться с трудовой массой вра-
жеской армии через головы командиров последней, чрезвычайно
расширяет идеологический горизонт войны и повышает самосо-
* Сомнамбулизм — «бегство от реальности» внутрь себя.

знание красного бойца, тем самым являясь энергичным противо-
невротическим средством.
Все эти положительные обстоятельства, далеко еще не нала-
женные, нуждающиеся во всемерном их развитии, углублении,
организации, совместно, конечно, с рациональной общебоевой
тренировкой воина, должны быть предметом изучения и практи-
ческой работы не только для специалистов военного дела и полит-
работников Красной армии, но и для всех врачей, так или иначе
связанных с нервнопсихическими отраслями военного дела, т.-е.
для всех врачей вообще.
Без овладения новой социологией и идеологией будущего
военного столкновения, которое международный капитализм на-
вяжет Советской России, без внедрения в элементы нового со-
циального, революционного быта и сознания трудовых масс, новых
социальных отношений, врач окажется без средств и без линии
направления в своих мероприятиях по нервному, т.-е. общему,
оздоровлению армии. Связь Красной армии с населением, кол-
лективистические элементы быта армии, подготовка бойца в педа-
гогической работе с детьми, взаимоотношения красноармейцев и
командного состава, политическое просвещение Красной армии,
национальная политика в ней, организация быта территориаль-
ных и допризывных частей, рационализация методов общебоевой
подготовки воина —все эти основные вопросы строительства
Красной армии делаются также первоочередными проблемами
профилактической и лечебной борьбы с грозной эпидемией воен-
ных психоневрозов. Это основные, решающие раздражители, вос-
питывающие рефлексы биологического приспособления к обстановке
войны. Лишь активно, углубленно участвуя в разработке и про-
ведении этих мероприятий, психоневролог СССР может рассчиты-
вать на действительную замену комплекса «бегства
от войны» целевой установкой на войну, т.-е. до-
биться иммунитета и лучшего лечебного средства против военных
психоневрозов. Атмосфера живой коллективной идейной спайки
армии, проникнутая глубоким сознанием армией ее революционной
миссии, является верным и единственным залогом максимального
ослабления психоневротического фонда войны.
Специальное лечение действительных военных психоневротиков,
т.-е. именно той массы больных, которые депримированы * и психо-
* Подавлены.

физиологически дезорганизованы вследствие указанной целевой
установки, должно заключаться отнюдь не в пощаде, не в по-
творстве комплексу «бегства от войны», не в гипнотиче-
ской плетке, но в организованном живом и энергичном
перевоспитании больного по пути стойкою усвоения им социаль-
ной, идеологической необходимости данной войны, — по пути
воспитания глубокою и прочною «военного рефлекса». Это и есть
единственная рациональная психотерапия военных психоневрозов,
единственный метод для лечебного переключения энергии, затор-
моженной «дезертир-комплексом». Подобной психотерапии должны
подвергнуться не только чистые военные психоневротики, но и
те органические больные всех типов, у которых психоневротиче-
ские явления преобладают над органическими, как бы властно
дирижируя в организме. Для военных психоневротиков требуются
особые лечебно-воспитательные учреждения со специальным ка-
дром, при чем лечебные мероприятия в них должны тесно соче-
таться с политическим просвещением и общевоинской трени-
ровкой. — Вот вкратце позиция моего доклада по вопросу о «во-
енных психоневрозах».
При таком подходе, проф. Платонов, фон-керновских при-
казов для Красной армии, очевидно, не потребуется! Под-
ход же этот — рефлексологический. В частности,
с нашей точкой зрения на «психоневрозы войны» вполне солидари-
зировались на съезде В. М. Бехтеров и ею ученики *. Доклад
этот был повторен на военно-политических курсах в Москве,
вызвав как в аудитории, так и в текущей военной прессе горячий
положительный отклик. Попробуйте-ка, проф. Платонов, в совет-
ской военной среде поговорить о керновском приказе,—неладно
выйдет: военная наука, в значительной степени использующая
сейчас учение о рефлексах, в помощи фон-Керна и его компиля-
торов не нуждается.
XIX. СОЦИАЛЬНЫЕ ФАКТОРЫ ПСИХОНЕВРОЗОВ.
Итак, мы провели посильный анализ современных точек зре-
ния на роль психологического фактора в жизни организма,—
пытаясь, по возможности, сопоставлять наши соображения с су-
ществующим материалом учения о рефлексах.
* Согласились с нею на съезде также проф. М. П. Никитин,
проф. Селецкий 9 др.

В общем, о роли так называемою психологическою фактора
медицина знает уже очень давно, но лишь последние десятилетия
она начала систематизировать накопившиеся материалы. Кстати,
к последним же десятилетиям приурочивается и ряд чисто лабо-
раторных, экспериментальных работ в этой области.
Опытным путем вполне доказано, что экспериментально вызы-
ваемые эмоции изменяют и качественный химизм крови и солевой
ее состав, а это, в свою очередь, говорит с очевидностью
о влиянии вызванною для .опыта эмоциональною состояния
на симпатическую нервную систему и на органы внутренней секре-
ции [интересные материалы у нас в СССР представлены, между
прочим, клиникой проф. В. П. Осипова в докладах на II психо-
неврологическом съезде].. Эмоции эти, в зависимости от их тонуса
[положительные —- радость, бодрость; отрицательные — ужас,
отчаяние], могут оказывать на организм то тонизирующее, то по-
давляющее влияние, соответственным образом отражаясь в нерв-
ной системе и секреторных функциях, а отсюда и во всех прочих
областях телесного бытия/ Вполне очевидно, что такие физиоло-
гические сотрясения не ограничиваются узко местными отзвуками
и дают как положительный, так и отрицательный толчок глу-
бинным биологическим процессам, то способствуя более раннему
и более тяжелому прорыву дремавших в теле болезненных явле-
ний, которые без этого толчка — особенно без длительных под-
талкиваний такого рода — бытъ может, никогда и не прояви-
лись бы, то, наоборот, «замораживая», останавливая или сильно
смягчая уже начавшийся болезненный процесс.
Таким образом вопрос о роли так называемого психологи-
ческого фактора имеет под собою не только больничную, клини-
ческую основу, но базируется и на ряде точных лабораторных
опытов, которые относятся не только к обычным эмоциям, но и
к состояниям, вызванным путем внушения или создавшимся после
психоаналитического сеанса. Последний, как и всякое небезраз-
личное .для организма физиологическое состояние, — тоже, ко-
нечно, создает особый биологический отзвук.
Красноречивы, в смысле обоснования значения эмоциональных
[т.-с. рефлекторных] установок на всю физиологию, знаменитые
опыты Фере *. «С целью исследовать влияние страха на осла-
бление сопротивляемости организма бактериям он, отбирая кро-
* Цитируем по К. И. Платонову.

ликов, голубей, белых мышей, одну грушу та них поддерживал
в течение нескольких часов под влиянием устрашающих раздра-
жителей, а другую оставлял в покое. При посеве в крови второй
группы никаких бактерий не обнаруживалось, кровь же животных,
находившихся под страхом, дала колонии бактерий. В другой ка-
тегории опытов животным производилась прививка патогенных *
микробов [куриной холеры, пневмоэнтерита свиней, пневмококков
Френкеля]. Одних при этом пугали, других оставляли в покое.
Наблюдения показали, что при прививке микробов большей виру-
лентности ** спокойные животные жили значительно дольше, чем
находившиеся постоянно под страхом. При прививке же микро-
бов слабой вирулентности болели и умирали лишь бывшие во вла-
сти отрицательной ЭМОЦИИ. Другие же, спокойно жившие, или
совсем не заболевали или, заболев, выздоравливали».
Знаменитый КЛИНИЦИСТ Штрюмпель, далеко не фанатик психо-
логизма в медицине, однако, должен был признать, что добрая
половина человеческой патологии обусловлена влиянием «психи-
ческого» момента. Лучшие специалисты по внутренним и другим
не нервным болезням, как на Западе, так и у нас; никакого
отношения не имевшие к внушению и прочей психотерапии
[Розенбах, Фирордт, Краузе, Боткин, Усов, Плетнев и др.], не-
прерывно напоминают об огромной роли психическою фактора
в развитии сердечных, сосудистых болезней, болезней печени и
общего кровообращения, болезней внутренней секреции [щито-
видная железа, половые железы, надпочечники], обмена и т. д.
В вышеупомянутом докладе *** мы, между прочим, указывали
на чрезвычайно повышенную заболеваемость [не только «нерв-
ную»,—но и общую] в воинских частях, находящихся в не-
благоприятных «психических» условиях. «Рамки вопроса о психо-
неврозах войны выходят далеко за пределы одной лишь проблемы
так называемых чистых психоневрозов, так как травматизи-
рующий психогенный фактор — депримирующая [пода-
вляющая] эмоция — пронизывает и обволакивает собою всю без
исключения клинику войны — хирургическую, общесо-
матическую [внутреннюю], инфекционную, неврологическую, бла-
годаря чему все без исключения болезненные формы
характеризуются обостренной чувствительно-
* Болезнетворных.
** Большей вредоносности.
*** См. наши «Очерки культ. револ. времени», 1924, стр. и др.

стью организма и чрезмерным затягиванием болез-
ненного процесса. Таким образом проблема военных психо-
неврозов, это —проблема количества и качества всех без исклю-
чения военных заболеваний вообще, что является первоочередным
вопросом боеспособности армии. Наибольшее количество этих
общих [не только «нервных»] заболеваний дают на войне боевые
части, неоднократно испытавшие поражения, части с невнима-
тельной, Некультурной командной верхушкой, а также части
сборные, с составом из различных местностей. Особой податли-
востью к болезням отличаются также бойцы из. гонимых, уни-
женных национальностей и из социально наиболее озлобленных
слоев».
Вопрос о роли психологического фактора в жизни организма
оказывается не только психоневрологической, но и общемедицин-
ской проблемой, опирающейся как на клинику, так и на лабора-
торные опыты.
Из проведенного нами на протяжении предыдущих глав анализа
психотерапевтического материала можно было заключить, что
гвоздь этой огромной проблемы —как в патологическом, так и
в лечебном ее материале — целевая установка организма. С этой
точки зрения многое, остававшееся неясным для прежних клини-
цистов, расшифровывается сейчас вполне отчетливо.
Нам понятно теперь, почему западные клиницисты, работающие
в массовом масштабе над распутничающей, обезумевшей плуто-
кратией, над разоряющейся буржуазией, над пролетаризирующейся
интеллигенцией, мещанством, так упорно твердят о крахе миросозер-
цания, о развале оптимизма, о власти подавляющей озабоченности,
об интеллектуальной растерянности как о первопричинах биоло-
гической хрупкости большинства своих клиентов. Дело, конечно,
не в крахе миросозерцания, пессимизме и пр., а в процессе
шатания, а то и разложения экономической устой-
чивости этих социальных групп. Выражением этого
колебания, разложения являются и биологические, психофизиоло-
гические его отзвуки, включая сюда и отравленные настроения
и прогнившее мироощущение представителей этих групп. Нару-
шена система их социальной устойчивости, основной жизненной
их целеустремленности — социальной целеустремленно-
сти, тем самым расшатаны и все их биологические функции, так
как человеческая биология в сложном, глубоко диференцирован-
ном современном "общества насквозь, во .всех, деталях, пронизана

социальными навыками, социальными целями. Нет ни одного
органа, ни одной функции, которые не были бы теснейшим образом
связаны с социальной целеустремленностью человеческого орга-
низма. Современный человек не только осознает себя, но и
дышит, проводит кровь по сосудам, выделяет секрецию, перевари-
вает пищу не как человек вообще, а как представитель опреде-
ленной общественной группы, накладывающей определенный со-
циально-физиологический отпечаток на все ею функ-
ции, на все его рефлексы. Ведь у каждою социального слоя своя
среда, своя обстановка, система своих специфицированных раз-
дражителей, которая и строит соответственно раз-
личный рефлекторный фонд.
Поэтому удивительно ли, что колебания общей позиции того или
иного социального слоя вызывают у него не только «идеологи-
ческие» сотрясения, но и грубые общебиологические изменения,
выражающиеся в разнообразных нарушениях всех физиологи-
ческих функций. Этим и объясняется колоссальный рост именно
«психоневрозов» и обусловленных ими вторичных «отзвучных»
болезненных состояний на современном Западе. Недаром Пьер
Жане, этот умнейший из экспериментаторов в области
психоневрозов*, еще 20 лет тому назад заявлял, что изменение
жизненных обстоятельств разрушает биологические функции в наи-
более высокой и сложной их части, в части их приспособления
к новым условиям среды. Очевидно, среда устойчивого, экономи-
чески прочного социального слоя не разрушит этой высокой
части биологических процессов.
Подобные соображения о массовой природе нашей «психоген-
ной» биологической хрупкости проливают яркий свет и на вопрос
о различных психотерапевтических методах. Какой смысл во вну-
шении спокойствия и в «приказе» выздороветь, если основная
жизненная позиция [доминирующие раздражители] не дает этого
спокойствия и продолжает дезорганизовывать? Если разъяснения
и эмоциональные толчки могут, пожалуй, создать отдельные по-
лезные ориентировочные установки, то в основном, конечно, при-
ходится задуматься над общей жизненной позицией больного.
Лучше всего последняя уясняется из психоанализа. Психоанали-
зом же, при указанных выше поправках, устраняется и ряд
нерациональных устремлений. Однако, по существу, решаю-
* П. Жанэ. Неврозы (русск. перевод, 1911).

щее слово остается за социальной средой. Марци-
новскому будет необычайно трудно вдохнуть свой идеалистиче-
ский оптимизм в начавшее отчаиваться, разлагающееся буржуаз-
ное общество, по крайней мере в его массе. История работает
на углубление этого пессимизма, и не индивидуальной психотерапии
переть против историческою рожна.
Однако из этою же обоснования с неумолимой последователь-
ностью вытекает и вывод о повышенном общебиологи-
ческом тонусе нового класса, радостно, бодро, органи-
зованно идущею к борьбе за свою жизнь, за власть, осознав-
шего свою прочную, лишь сейчас зарождающуюся, историческую
миссию, наметившего себе яркие перспективы, — одним словом,
класса с твердой, ясной и стойкой, молодой установкой. Целе-
устремленность его членов, конечно, непохожа на разваливаю-
щуюся установку его противника: последний постепенно слабеет,
первый неуклонно крепнет. Задача лечебно-целевою перевоспи-
тания больных психоневротиков из среды молодою, революцион-
ною класса оказывается качественно иной, чем воздействие на ею
клинических коллег из отходящею класса.
Конечно не надо сентиментальничать. Заболевают, — крепко
и часто заболевают также и представители молодою, революцион-
ного класса. Среда, раздражители эксплоататорского да и нашего
начального, пока советски-предкоммунистического строя далеко
не способствуют идеальнейшей налаженности всех целеустремле-
ний рабочих, трудовых масс, и предостаточно дезорганизации,
тормозов, конфликтной путаницы у молодого класса. Однако это
все же иной класс, — среда его, состав раздражителей иной,
чем у врага, и лечить его надо по-особому.
Оставим для наших классовых врагов «чудодейственное» сред-
ство— усыплять своих больных, одурманивать их, ослаблять их
критику и тем понижать их вполне естественную панику,—
одним словом, пусть наши враги лечат внушением.
Действительно, куда еще спасаться разлагающемуся слою,
выбрасываемому из реальности, кроме мира искусственных по-
строений? Этим и объясняется пышный рост культа гипноза за по-
следние десятилетия. Место его — рядом с кокаиноманией, столо-
верчением и прочей «успокаивающей терапией». Гипноз идет
по линии распада определенного социального слоя, рабски обслу-
живая этот распад, всемерно стараясь смягчить, наркотизировать
боль от падения сверху вниз. Для этого и «мудрый сон», и

«задержка контр-представлений», и прочие меры сужения кри-
тики, — меры наркоза. — Нужен ли этот наркоз, гипноз моло-
дому классу?
Лишь вонзившись всем существом в реальность и боевую
активность, новый класс может наладить свою здоровую1 целе-
устремленность, т.-е. и общее свое здоровье. Не бегство от реаль-
ности и борьбы в сон и внекритическую подчиненность, а самая
отчетливая и широкая явь, самая неумолимая критика по адресу
всех явлений жизни. С отдачей своей индивидуальности в распо-
ряжение гипнотизера эта позиция, как видим, достаточно плохо
вяжется. Как не пойдет сознательный рабочий в церковь или
к знахарю получать исцеление, так же не будет он ходить
и к гипнотизеру.
Зачем же ему отказываться от помощи, — спросят нас, —
если эта помощь может быть ему оказана? — Но ведь и в церкви,
при вере, он тоже получит лечебную помощь. Без веры же,
без легковерия толку не будет и от внушения. Веру ли, осла-
бленную ли критику, подчиняемое^ прикажете нам культивиро-
вать в рабочих массах, в этих исторически непревзойденных твор-
цах диалектического материализма и революционного активизма?
Конечно, в отчаянных условиях, когда прибегают и к пулемет-
ной педагогике, когда-нет других средств под рукой, а спасать
надо немедленно, лучше воспользоваться честным медицинским
внушением, чем жульничающей религией. Однако только в от-
чаянных случаях, повторяем! В других случаях мы имеем, как
видели, под руками более действительные и совершенно безвред-
ные средства.
Нужно отметить, что психоневрозы трудовых, рабочих масс
во многом сильно отличаются от этих же заболеваний «высших»
социальных слоев. У рабочею нет ни той избыточной нервной
энергии, ни той паники перед реальностью, которая слишком
часто характеризует его клиническою коллегу из враждебного
класса. Заболевания рабочего, трудового человека в большин-
стве выражают собою непосредственную реакцию его на непо-
средственные же, объективные жизненные тягости. Голод, холод,
истощение от непосильного, нездорового и неприятного труда, —
все эти основные, биологические факторы, травматизирующие
рабочею, вызывают прямое истощение телесных функций,
а не психоневроз. Те интеллектуальные дефекты, которые созда-
ются хронически голодной кровью, те тяжелые эмоции, которые

вызываются неизживающимся органическим переутомлением,—
мало похожи на ложные самовнушения и преувеличенные опасения
психоневротиков. Больной рабочий ищет сна потому, что сон
даст покой, отдых его костям, мышцам, нервам, а вовсе не по-
тому, что он панически боится реальности, яви. Дайте ему от-
дохнуть, окрепнуть, и он жадно, цепко схватится за реальность
обеими руками, — не оторвешь. Для такого истощившегося,
истрепавшегося организма особое лечебное значение чистого так
называемого психологического фактора окажется, конечно, гораздо
менее действительным, чем для организма, попросту запутавшегося
в реальности. В самом деле, что могут дать разъяснения, эмоцио-
нальные толчки, психоанализ и пр. — ногам, плохо двигающимся
потому, что они покрыты ревматическими узлами и трещинами, —
желудку, изъязвленному дрянной, гнилой пищей, — сердцу, надо-
рванному у адского пекла на металлическом заводе? Здесь
основное воздействие — непосредственная социальная борьба
за улучшение условий труда и быта, и непосредственная меди-
цинская помощь — прямые биологические мероприятия [лекар-
ственные, механические и пр.], направленные на больной организм,
на больные функции. Тут не до психотерапии.
Психоневроз формируется большей частью на почве неисполь-
зуемой энергии и страха реальности. Когда организм должен быть
полностью, без остатка сосредоточен на боевой жизненной актив-
ности, когда основные, безусловные его интересы [безусловные
рефлексы] непрерывно задеваются окружающей реальностью, тре-
буя адэкватной борьбы, приспособления, — в таких условиях
не будет излишней энергии, и не окажется возможности спа-
стись от реальности: или живи, т.-е. борись, реагируй всем
своим биологическим фондом, обратись к реальности всем своим
существом, — или погибай. При столь острой постановке вопроса
психоневроз обычно вовсе не развивается, так как безусловный
опыт организма [безусловные рефлексы] начинает доминировать
над иными накоплениями и не дает им извращаться по линии
бегства от реальности, по линии безответственных рефлексов.
Психоневроз, имевший место до появления этой острой поста-
новки жизненного вопроса, часто ликвидируется вскоре после
такой постановки, так как теряет почву под собою, почву ком-
промисса или полукомпромисса с реальностью [надо бороться
реально на все 100%]. Известны примеры сотен больных психо-
невротиков из сытых слоев, выздоровевших от психоневроза

за тяжелые, голодные годы нашей гражданской войны, потребо-
вавшие от них максимального, вполне реалистическою биологи-
ческою приспособления *.
Таким образом мы видим, что психоневроз, по преимуще-
ству, болезнь не-пролетарских слоев, экономической дезорга-
низацией которых за последние десятилетия и объясняется чудо-
вищный расцвет именно этой формы болезни, а вместе с тем
и богатое развитие психотерапевтических школ. Слои эти еще
не голодны, они лишь колеблются в своих позициях, озабочены,
не могут приложить полностью свою энергию, реальность только
начинает им показывать свои злобные клыки, — и растерянность,
питаясь оставшимся избытком энергии, превращается в пыш-
ный ветвистый психоневроз.
Значит ли это, что рабочий, трудовой человек «низов» не забо-
левает психоневрозом? Нет, не значит. Часто и сильно болеет,
хотя и не так часто и совсем не так тонко, ухищренно болеет,
как психоневротики буржуазии. Чем же у нею обусловлены явле-
ния психоневроза?
Как ни требовательна жизнь, как ни пытается организм пол-
ностью ответить на ее требования,—от ошибок, подчас очень
серьезных ошибок, эти ответы не гарантированы. Современная
социальная среда представляет собою слишком плохую систему
включателей, «штепселей», для правильною распределения путей
и силы той энергии, которая имеется в организме. Сам же совре-
менный организм очень далек от тою идеала психофизиологиче-
ской машины, который всегда обеспечивал бы действительно
первоочередные, необходимейшие сейчас ответные подачи. Мудрое
господство безусловных, наследственно проверенных рефлексов
над новыми, еще колеблющимися накоплениями надо понимать
очень и очень условно, так как, во-первых, в современ-
ных жизненных условиях эти безусловные рефлексы далеко
не мудры, — во-вторых, они... далеко не всегда господствуют.
О неумной системе биоэнергетических штепселей в буржуаз-
ном строе вряд ли стоит распространяться. Хаос, противоречия
современной экономики — плохие стимулы для правильною рас-
пределения индивидуальной биоэнергии человека. По поводу же
«немудрости» современною человеческою организма—особо по-
* Кроме нашего основного доклада [«Революция и психоневрозы»]
по этому вопросу на II психоневр. съезде, об этом же на съезде сообщали
проф..В, П. Осипов и другие [на дискуссии по докладу].

говорить необходимо, так как в этом вопросе скрывается основной
гвоздь психофизиологии психоневрозов. Здесь же лежит и объ-
яснение, почему не забронированы от этой болезни трудовые
низы.
Производственный прогресс ломает и коверкает сейчас окру-
жающую так называемую естественную природу, подчиняя ее
человеку. Человеческий организм, по мере освобождения себя
от непосредственной власти естественной среды, все больше под-
падает под влияние тех условий, которые развиваются вместе
с ростом производительных сил. Все меньше зависит он от есте-
ственной природы [солнца, леса, реки и пр.], все глубже по-
гружается он в усложняющуюся искусственную среду, создан-
ную производством, в среду общественную. Рост индустриальной
техники последнего столетия перекраивает заново всю устано-
вившуюся в период примитивного земледелия систему биологи-
ческого опыта человека. Люди пользуются конечностями, орга-
нами чувств, дышат и т. д. в современных городах, при совре-
менном типе борьбы за существование, далеко не так, как это
проделывалось их предками несколько столетий назад. Это ме-
няет, конечно, и всю установку внутренних органов. Все так
называемые «инстинкты», все так называемые «типические» законы
пола, возраста, наследственности, все установившиеся некогда
нормы основных функций [пищеварение, кровообращение, ды-
хание ит. д.] претерпевают сейчас, под давлением гигантски
усложняющегося производственно-общественного бытия, глубо-
чайшие и достаточно быстро развертывающиеся метаморфозы.
Некогда твердая, мощная система древних биологических навы-
ков человека, дававшая право говорить о почти прочных законах
человеческой физиологии, зашаталась, раздробилась и начала рас-
ползаться по всем швам. Но окружающая производственно-обще-
ственная среда меняется сейчас с чрезвычайной быстротой, и
человеческий организм не успевает зафиксировать устойчивую
серию новых биологических свойств, способных, как бронирующий
фонд, переходить по наследству. Большинство вновь приобретае-
мых биологических сочетаний оказывается легко разрываемыми
и требующими беспрестанных, все новых, и поневоле пока хруп-
ких, поправок.
Итак, обладает ли современный человеческий организм капита-
листического общества стойким, врожденным, унаследованным
фондом, прочно бронирующим его против грубых посягательств

резко и быстро меняющейся, ломающейся социальной действи-
тельности? Очевидно, нет. Наша социальность приобрела необы-
чайную динамичность, текучесть и ломкость далеко не сегодня.
Все последнее столетие характеризуется постепенным нарастанием
этого динамизма, нарастанием, которое не мирилось со старыми,
унаследованными навыками человеческою тела и требовало но-
вых к себе приспособлений. Человеческий организм, в течение
сотен и тысяч лет привыкший к широкой лесной, речной, полевой
спокойной и чистой солнечной дали, оказавшийся вдруг закупо-
ренным в коробках пыльных, серых, грохочущих, задымленных
городов капитала, принес с собою ненужные юроду прадедов-
ские биологические навыки и не принес, наоборот, нужных. Для
мускулов ею, для легких, для глаз, для сердца, для желудка
возникли армии новых невиданных раздражений, перед которыми
организм становился втупик. Сила, глаза, движения охотника,
рыбака, земледельца — никуда не годятся перед специальной
«хитрой» силой юродскою жителя. Надо было заново учиться.
Безусловный рефлекс, наследственный навык давал в. этих усло-
виях лишь инстинктивный толчок, да и то вслепую, часто мимо
цели. Требовался огромный новый, свежий опыт, целая мощная
колонна организованных добавочных пластов — условных рефле-
ксов, становившихся все более властными, вносивших глубокие
ломки в дедовский биологический багаж, который оказывался
все менее пригодным, чрезвычайно быстро дряхлея.
Мы видим, что прадедовский, унаследованный фонд организма
слабеет в нашем современном социальном окружении. Но креп-
нет ли новый ценный биологический фонд, успевает ли он стойко
передаваться по наследству взамен старого гибнущего? Нет.
Среда слишком неустойчива, слишком текуча, слишком быстро
меняется, обновляется в своем содержании, чтобы дать возможность
прочно устояться накопившемуся биологическому опыту. Вновь
и заново появляющиеся раздражители, отбрасывая старые эле-
менты среды, уничтожают и упрочившийся было условный ре-
флекс, требуя взамен — другие рефлексы, соответствующие но-
вому содержанию раздражителя. По наследству передать такой
летучий, хрупкий опыт, конечно, нельзя. Экономические кри-
зисы, войны, революции, колоссальная техника современности
не потерпят такого биологического консерватизма. Но вместе
с тем они мало содействуют и росту новых приспособлений, росту
новой, свежей динамики тела. Поэтому в области своего личного

опыта современный человеческий организм оказывается защи-
щенным в очень недостаточной степени. Довоенная, военная,
послевоенная эпоха—1910—1926 г.г. —глубоко различные соци-
альные периоды с различными биологическими установками. То, что
было пенным 10 лет тому назад, во многом бессмысленно сейчас, —
и наоборот. Прочности нет почти ни в одном сложном навыке.
Инстинктивность, безусловная автоматичность слишком часто либо
вредны [старо], либо просто невозможны ввиду краткости бытия
этого навыка [безусловный автоматизм — свойство лишь старых на-
выков] *. Всегда на-чеку, всегда, непрерывно в положении уси-
лия, ответственных поисков,—все это весьма неудобная позиция
для накопления прочных, гибких навыков. Тем самым организм
мало защищен от разных паразитических посягательств на него,
от влияния на него вредных переключателей, которым он не может
противопоставить ни мощной наследственной брони, ни приобре-
тенной силы и гибкости. Линия наименьшего внутреннего сопро-
тивления, как бы биологически бессмысленна она ни была, слиш-
ком часто оказывается в таких условиях наиболее для него
удобной.
Во избежание нелепых обвинений в руссонианской [вслед
за Руссо] тоске по «счастливому человечеству золотого века»,
оговоримся, что в этой временной хрупкости имеются, однако,
зарождающиеся на ее почве ценнейшие прогенератив-
ные* элементы. Человечество проходит через патологиче-
скую стадию психоневроза, чтобы в дальнейшем использовать
богатейший рефлекторный фонд этою психоневроза
в целях особою укрепления своей биопластичности и своего
творчества. Рост производительных сил создает капиталистический
хаос, но в этом же хаосе рождается мощная организация про-
летариата и мощная хозяйственная организация социализма. Диа-
лектика— не только в социологии, но и в психофизиологии.
О прогенеративной роли психоневроза [не психоза, — а «психо-
невроза»: это не старая точка зрения Ломброзо **], однако,
в данной работе говорить не придется, так как книга целиком
* Конечно имеются очень существенные автоматизмы, не потерявшие
своего смысла, но все они в той или иной степени «потревожены».
** Дегенерация — вырождение; прогенерация — творчество нового.
*** Ломброзо и др. [Нордау в особенности] искали корни гени-
альности в психозе.

посвящается патологии и терапии. Проблема будет разработана
в другом месте.
Как видим, безусловные рефлексы далеко не всегда мудры
и мощны сейчас, мудрость же и прочность условных рефлексов,
в основном зависящая от качеств наружных «штепселей», еще
более сомнительна. В такой позиции —все данные для появления
извращенного условно-рефлекторного фонда, все данные для рас-
цвета психоневрозов.
• Поскольку психоневроз любит питаться паразитирующей энер-
гией и правом на бегство от реальности, это свойство сближает
его больше с сытыми социальными слоями: поскольку же он
строится на рефлекторной беззащитности организма, на воспитан-
ных рефлекторных извращениях, он оказывается, к сожалению,
((внеклассовой» болезнью.
XX. ПСИХОТЕРАПИЯ ПРИМЕНИТЕЛЬНО К РАЗЛИЧ-
НЫМ СОЦИАЛЬНЫМ СЛОЯМ ПСИХОНЕВРОТИКОВ.
Поэтому в изможденных, обессиленных, вполне реалистических
рабочих слоях, помимо болезней истощения, мы будем часто на-
талкиваться и на обычные условно-рефлекторные извращения,
на психоневрозы. Будем мы, как и у классового «соседа», встре-
чаться здесь и с комбинациями болезней, где психоневроз сидит
верхом на туберкулезе, воспалении почек и пр., углубляя, ослож-
няя, ухудшая их клиническое течение.
Как же нам подходить к психоневрозу рабочего человека,
как лечить его? Возможны ли особые оттенки в рефлекторном пере-
воспитании психоневротика-рабочего, в «психическом» его лечении,
оттенки, отличающиеся от психотерапии в других социальных
слоях? — Да, возможны, — больше — обязательны! В частности,
абсолютный отказ от гипноза во всех его видах —
первый из этих особых оттенков.
Перейдем к другим. Вспомним, что проблема так называемой
психотерапии, это —проблема постройки оздоровляющих направле-
ний, устремлений энергии. Надо наметить здоровые пути для
здоровых включений энергии, надо проложить эти пути, надо
дать из жизни основной для них уклон, надо извлечь из жизни
нужные для этого материалы, надо поставить на нужные места
лечебные включатели, лечебные «штепселя».

Поскольку извращение условных рефлексов создано нецелесо-
образной системой этих «штепселей» [при наличности в организме
вполне достаточных сырьевых резервов для нормального функцио-
нирования], — психотерапия заключается в радикальной лечебной
перестройке порядка, сочетаний и даже качества этих штепсе-
лей. Таким образом внушение, это —тоже один из способов [по-
туги] построения подобного лечебного штепселя. Словесные сим-
волы и логические толчки Дюбуа, социальные, эмоциональные
стимулы Дежерина — тоже представляют собою либо попытки
дать непосредственно-лечебные штепселя, либо усилия открыть
глаза и уши у больного на систему наружных штепселей, им
прежде не замеченных. Марциновский советует воспитать вообще
нейтралитет, иммунитет к этим мелким, ничтожным наружным
штепселям, независимость от них. Другими словами, он предла-
гает свой собственный, исчерпывающий штепсель, свой собствен-
ный путь для нервного тока, убежденный, что этот путь ока-
жется среди других конкурирующих путей, среди других ште-
пселей, самым действительным для наиболее здоровых переключе-
ний биологической энергии больного. Фрейдо-адлерская система
целиком сводится к нарочитому, утонченному замыканию и раз-
мыканию контактов больного со средой, и, в конечной стадии,
к созданию такой системы контактов [сублимация, творческие
переключения], которая целиком соответствовала бы составу
реальных жизненных раздражителей, т.-е. обычной системы пу-
тей реальности, обычной системы «жизненных штепселей». Вся
психотерапия, это — лечение правильными включениями энергии,
это —система правильного включения, правильного «штепселиро-
вания». Лечебные штепселя и пути, обслуживаемые ими, по своему
содержанию должны все больше приближаться к качеству тех
раздражителей, которые ждут больного в жизни. Только таким
методом можно заменить извращенный условно-рефлекторный фонд
здоровым. Эта «штепсельная» точка зрения достаточно четко
сквозила через весь наш качественный анализ психотерапевтиче-
ских школ, почему, в оболочке нового технического термина,
она вряд ли вызовет недоумение читателя.
Очевидно, как различны штепселя — эти токораспределители,
создавшие уродливые включения энергии, так должны разниться
и перевоспитывающие раздражители. Разница между условными
раздражителями, окружавшими голодного рабочего и сытого
буржуа, создает и разницу в болезненных навыках у последних.

Очевидно, разные оттенки, а кое в чем и резкое отличие, должны
содержаться в материале лечебно-воспитательных воздействий.
Рабочий, по условиям среды, его воспитавшей, в психоневрозе
будет многим отличаться от не-рабочего. Отличия эти — в основной
классовой его установке. Он не развернет того отвращения
к реальности, той падкости на мистику, которые слишком часто
преподносит нам психоневротик не-рабочий. Он не принесет нам
того легковерия, той бессильной внушаемости, которыми очень
часто одержим его заболевший социальный недруг. Он не страдает
в такой степени одичанием, чувством одиночества, он горячо
общественный, коллективистичный человек, в то время как его
сосед по койке специфически отличается именно одичалостью,
замкнутостью, обостренным одиночеством [усложненный рефлекс
частного собственничества]. Как он ни дезорганизован болезнью,
он все же не так хаотичен, не так запутан, как второй. Целевая
точность боевых жизненных актов, упорядоченность производствен-
ной работы организовали его в этом вопросе более или менее
прочно. У него нет той пугливости, растерянности, пассивности,
которая характеризует поведение запутавшегося буржуа [во вся-
ком случае, — нет в такой степени выраженности, как у послед-
него]. Этих отличий достаточно, чтобы искать особых путей лечеб-
ного подхода.
Предложим ли мы психоневротику-рабочему в качестве лечеб-
ной меры философский идеализм Марциновского? Существуют,
конечно, случаи, в определенных классовых условиях, где извне
кажется, что мистика, действительно, помогает как лечебное сред-
ство. Почва для этого — невежество, авторитаризм эксплоататор-
ского строя, бегство от реальности. Растерявшийся, напуганный
борьбой и страданиями человек «в бозе» находит как бы умиротво-
рение и исцеление. Ценность и прочность этого «исцеления»,
однако, равна эффекту гипноза. Предложим ли мы, однако,
такое «лекарство» рабочему, трудовому человеку — у нас, в стране
строящегося социализма, в стране растущего нового человека и
умирающего бога? Сейчас у нас—особенно в рабочей среде —
наливают стыдиться религиозных глупостей, и мистическая про-
поведь вызовет зачастую такое же отвращение, какую вызвала бы
обгрызанная лошадиная кость, поданная голодному вместо хлеба.
Трудовой человек, только начинающий широко открывать глаза
на жизнь, на создавшиеся для него впервые огромные реальные
возможности, не захочет отказаться от этого необыкновенного,

наиболее здорового счастья в пользу божественного спокойствия.
Он попросту выгонит врача, пожелавшего лечить его «по чистому
Марциновскому».
Будем ли мы стремиться к частым, углубленным общениям
рабочего психоневротика с врачующим, надо ли уединять их,
надо ли вообще искусственно изолировать такого больного, как
это делают в отношении к своим пациентам хотя бы Дюбуа и
Дежерин, особенно последний?
Если мы имеем дело с серьезно общебиологически истощив-
шимся, переутомленным человеком, — конечно, его надо поместить
в обстановку полного покоя, изоляции. Что же касается боль-
шинства обычных психоневротиков из трудовой массы, то
тесное и частое индивидуальное, углубленное интимничанье,
которое практикуется в ходовой психотерапии, для них не го-
дится. Рабочий человек, человек реального производственного
труда —всегда человек социальный, и нарочитое оттеснение его
от коллектива, длительное ограничение общения, да еще такого
интимного, одним человеком, часто вызовет лишь недоумение,
надсаду, напряженность. Всякие разъясняющие толчки, эмоцио-
нальные стимулы лучше всего давать ему в живом, горячем кол-
лективистическом окружении, которое так же ему необходимо,
как легким — воздух, при чем давать эти толчки не ему одному,
а, учитывая его особенности, адресоваться всему коллективу
целиком.
Если подобный коллектив заставит психоневротика-интелли-
гента, пошатнувшегося капиталиста или запутавшегося в раз-
врате богача замкнуться еще глубже в свой болезненный материал,
если они требуют больших индивидуализации и интимничаний,
то рабочего от подобного подхода «тошнит». В этом лечебном
подходе не только разница в методе, но и новый целебный
источник, так как из коллектива больной почерпнет в обсуждениях,
спорах, в коротких взаимных признаниях гораздо больше сти-
мулов для подлинного самоперевоспитания, для здоровой реориен-
тировки, чем это возможно из индивидуальной беседы с врачом.
Так же обстоит и с психоанализом. Нужна ли рабочему
кропотливая возня с мелочами личной жизни, которая занимает
добрую половину психоаналитического времени? Рабочий не имел
того сверхсложного запутанного семейного детства, с которым,
главным образом, имеет дело психоанализ. Тут не до тонких
взаимоотношений между родителями, не до ранней детской ревно-

ста к отцу, к матери, не до сложных конфликтов по поводу
рано запутавшейся, ущемленной сексуальности. Семейная обста-
новка в детстве была проще, родители заняты, голодны, голоден
и сам ребенок. Мечтать, обсасывать свои грезы и свои пальцы
ему некогда. Он либо думает о хлебе, либо спешит из холодной,
неуютной, безъигрушечной комнатушки на улицу, к товарищам,
среди которых не замкнешься в фантазии. Не таким он был
в детстве, как прочие фрейдовские клиенты, — не так, как по-
следних, и надо его лечить.. Поэтому все те сложные ухищрения,
к которым обычно прибегают аналитики, оказываются здесь
в значительной степени неуместными. Принципиально соображения
психоаналитиков о структуре психоневроза подтверждают, ко-
нечно, и здесь свою действительность, но хитросплетения по-
следнего у больного рабочего, к счастью, не так сложны и
густы, — меньше ухищрений, значит, требует и методическая
техника. Не так сложна борьба больного с врачом, не так часты
и углубленны сеансы, — и чаще всего анализ может, в общей
форме, без персонального касания отдельных лиц, проводиться
в разъясняющих коллективных беседах. Это даст ясную коллек-
тивную самоориентировку, аналитическую взаимопомощь, взаимо-
сглаживание невротических угловатостей, взаимное лечебное сти-
мулирование. Уменьшается — вернее, сводится к нулю — опасность
«переносов» и «психоаналитической жвачки», — для этого трудо-
вой человек слишком прочно обращен лицом вовне, а не внутрь
себя, как его больной классовый недруг.
Разница должна быть и в лечебной обстановке. Если сверх-
чувствительная мимоза из интеллигенции и буржуазии требует,
особенно в первые периоды, абсолютной перемены обстановки,
абсолютной тишины, — только бы не переживать снова того на-
пряжения, тех усилий, которые были столь болезненны в жизни,—
то рабочий-психоневротик [психоневротик, а не просто истощенный
больной] с первого же дня почувствует острую тоску хотя бы
по подобию трудовой атмосферы, в которой он купался всю свою
жизнь. Избыточная тишина будет для него мучительна. Полное
несходство обстановки с обычной [конечно при условии отсутствия
скверных сторон последней] буквально невыносимо, бездеятель-
ность сведет на-нет весь лечебный эффект отдыха. Надо дать
ему возможность уяснить порядки, весь обиход учреждения, надо
дать ему проявить организационную активность, на которую так
охотно идет рабочий — даже и в психоневрозе. Подобная по-

зиция не похожа на поведение прочих психоневротиков, уберегаю-
щих себя и от жары и от холода, и от тупого и от острого.
Разная обстановка — разный режим. Чем ближе к жизни лечеб-
ный процесс, тем скорее получится лечебный эффект, тем более
глубоким он будет.
Таким образом мы используем в отношении к нашему боль-
ному весь тот ценный психотерапевтический арсенал,^ который
расшифровывали на протяжении книги, но работаем с ним совсем
другим темпом, в ином живом окружении, в другой технической
обстановке, чем это предполагалось вождями психотерапевтиче-
ских школ. Они загромоздили свои системы усложнениями, неиз-
бежными в тех условиях и над тем человеческим материалом,
с которыми они имеют дело. У нас же, в условиях иного социаль-
ного строения среды, иного качества внешних раздражителей,
работа эта изменяется, — к счастью, упрощается, облегчается.
Наши психоневрозы будут легче психоневрозов буржуазного строя,
наших психоневротиков легче будет и лечить. Мы вернем «славян-
ский» комплимент западных ученых обратно Западу. «Самые слож-
ные и тяжелые психоневрозы дает нам Россия», — говорили они
в годы до революции. Какая Россия? Россия насквозь прогнив-
шего дворянства и морально полудохлого купечества времен
царизма. Сейчас — иные времена.
Будем ли мы добиваться изменения, оздоровления миросозер-
цания у наших психоневротиков-рабочих, трудящихся? — Повто-
ряем, не надо сентиментальничать, не следует «ангелизировать»
рабочий класс. Если рабочий болен психоневрозом,—очевидно,
неладно со всей его целевой установкой, — очевидно, имеются
некие червоточины и в его миросозерцании. Великолепно целе-
устремленные организмы психоневрозом не заболевают, — чем
угодно болеют, но не психоневрозом. Расшифровывая детали
жизненных установок больного, надо порыться и в глубинах его
миросозерцания, — конечно, в теснейшей связи с прочими обла-
стями его поведения, не изолированно, как это делает Марци-
новский. Мы наткнемся там иногда на серьезнейшие изъяны.
Об этом актуальном соучастии идеологического фактора в на-
ших советских психоневрозах, о значительной роли этого фак-
тора мы писали недавно следующее *: «Студенты-коммунисты,
* См. нашу книгу «Революция и молодежь», 1925 г., изд. Свердл.
университета.

заболевшие психоневрозами, принадлежат, конечно, не к лучшим
партийцам, так как в основном своем содержании психоневроз их
почти всегда связан с идеологическими колебаниями. Причиной
этой неустойчивости, с одной стороны, могут быть биографиче-
ские допартийные данные [социальное происхождение, предыдущие
политические колебания и пр.], с другой стороны, неблаго-
приятное окружение уже в период партийной работы [«склочная»
атмосфера в районе, существование различных уклонов в местной
организации и пр.]. При второй категории причин часть «винов-
ности» психоневротика смягчается, если, конечно, не он является
источником склоки, так как подобная окружающая обстановка
сама по себе дезорганизует иногда и очень крепких, стажирован-
ных партийцев. Зачастую к числу причин психоневроза приходится
отнести и деловую неприспособленность заболевших товарищей,
иногда обусловленную, между прочим, нерациональным их исполь-
зованием партаппаратом, что опять-таки смягчает «криминаль-
ность» психоневроза, но они сваливают ее обычно на общепартий-
ные непорядки. Психоневротиков особенно часто выделяет наи-
менее слаженная, наименее дружная, мало чуткая, слабо коллекти-
визированная, недостаточно сознательная партийная организация
[партийный коллективизм является не только ценным политическим
орудием, но и великолепнейшим нормализирующим средством
в области физиологии]. Свердловка в разгар дискуссии * и, осо-
бенно, в первые недели после конца ее, расколовшаяся на два
отдельных лагеря, дала картину нараставшего обособления целых
групп товарищей и выявила много новых психоневротических сим-
птомов не только среди «побежденных», но и среди «победителей».
Прочный массовый коллективизм, захватывающий целиком весь
вуз, является физиологически более мощно организующим, чем
коллективизм отдельных, более мелких групп.
Очень часто почвой, взращивающей психоневроз, является
также недостаточная идеологическая зрелость заболевшего, не-
значительная его марксистская, ленинистская нагрузка, благодаря
чему у него не хватает диалектической гибкости для отражения
мелких нападений советской повседневности, в ответ на которые
строятся бессильные рефлекторные извращения».
Очевидно с мировоззрением наших психоневротиков нам при-
дется иметь дело достаточно серьезное. Каким же должно быть
* 1923—1924 г. г.

здоровое мировоззрение, каковы же должны быть сейчас основы
нашего здорового поведения? Вопрос этот является краеугольным
для советской психотерапевтической системы.
XXI. О ЗДОРОВОМ МИРОВОЗЗРЕНИИ, О ЗДОРОВОЙ
СИСТЕМЕ ПОВЕДЕНИЯ.
Все психотерапевтические школы, если не разрешили целиком,
то, во всяком случае, ставили вопрос об общей целеустремлен-
ности как об основном факторе психофизиологической нормали-
зации человека. Как мы видели выше, все их лечебные попытки,
как бы их ни оценивать, сводятся к оздоровлению этой общей
целеустремленности, к указанию исходных вех ее пересмотра и
перестройки. Но, пытаясь уяснить больному общие пути его
бытия и поведения, рисуя перед больным общие картины жизни,
мира и роли больного в ней, все психотерапевты упирались в про-
блему мировоззрения больного, от которой, как иногда ни пыта-
лись, никогда уже не могли оторваться. Не сможем, не имеем
права оторваться от этой проблемы и мы.
Если психоневроз заключается в системе неправильного, не-
здорового поведения, в системе извращенной рефлексоустремлен-
ности, то каковы пути, каковы вехи, перспективы действительно
здорового поведения, способного урегулировать нашу психофизио-
логию, увеличить наши силы, обогатить наше творчество, наши
радости?
А. Целеустремленность. Человек должен быть сосредоточен
на всеохватывающей, единой жизненной цели. Все частные ею
устремления должны быть объединены связывающим общим сти-
мулом. Человек должен ярко представлять себе свою основную,
над всем господствующую цель, должен ясно представлять себе
место каждой частности своего бытия в этой единой системе
общей, руководящей цели. Это условие является первой, исходной
предпосылкой для жизнеохранения современного усложненною
человеческого организма в перегроможденной многообразным
хаосом современной социальной среде. Не защищенный броней
древнего биологического опыта и не гарантированный инстинк-
тивно правильным подбором новых накоплений, человек может
собрать воедино свой разрозненный опытный материал лишь тогда,
когда у него появится отчетливая, стройная, всеобъединяющая
жизненная система.

Когда каждая частность его бытия будет освещена общим
светом целого, тогда каждый момент частичного приспособления
приобретет двигательную силу всего целого, вызовет максималь-
ную сосредоточенность, максимально нужную активность; тогда
не будет нейтральных, неценных частностей, на фоне общего
все будет ярко, горячо, ценно; ясное осознание ближайшего и
дальнейшего направления; каждый день —как новый радостный
этап близости к цели; растущая бодрость и активность во всех
действиях, которых требует эта цель; неисчерпаемая сила все
более твердеющего желания, неиссякающий источник все более
разгорающегося интереса.
Такая общая, все увязывающая, единая целеустремленность
является совершенно незаменимым биологическим фактором. Она
обеспечивает постоянно приподнятый, бодрый тонус всех физиоло-
гических процессов, она гарантирует необычайную быстроту, точ-
ность и гибкость всех психофизиологических актов, так как
вместо распыления по разным, не скоординированным направле-
ниям, все они концентрируются вокруг обобщающей, доминирую-
щей установки, все устремляются именно по ее путям. Этим
достигается колоссальная экономия энергии и сил. Процессы орга-
низма, как бы обильны, сложны и ярки они ни были, если они
протекают при минимуме бесполезных трений, ненужных отвлече-
ний, при ясном целевом уклоне, требуют гораздо меньше биоло-
гических фондов, чем тусклые процессы, некоординированные,
без четкого целевого компаса. Состояние истощения, утомление
при таких ярко целеустремленных проявлениях приходят гораздо
позже, чем обычно, — и вовсе не потому, что за возбуждением
люди не замечают усталости, а действительно потому, что бла-
годаря огромной экономии энергии усталость фактически при-
ходит значительно позже. Конечно и результативные качества
работы, проделываемой под стимулом подобной целеустремлен-
ности, ничуть не похожи на плоды механизированной, разрознен-
ной активности, части которой не увязаны в единое целевое
общее.
Только при наличности такой устремленности можно отчетливо
представить себе те колоссальные неиспользуемые, дремлющие
сырьевые резервы организма, которые по-настоящему пробужда-
ются, проявляют себя лишь при созревании всеохватывающей
целеустремленности, без которой резервы остаются до конца ре-
зервами, скрытыми, спящими, невыделенными. Человек умирает,

истратив свой биологический капитал на одну десятую, а то и
меньше. Какой неожиданно богатый, мощный фонд здоровья,
творчества, радости был бы вскрыт в нашем теле, если бы оно
получило широкое, богатое целеустремление.
После смерти т. Ленина всех изумила его невиданная, в по-
следние годы жизни чудовищная работоспособность и необычай-
ная творческая полнота, «совершенно не соответствовавшая» тем
грубейшим изменениям в мозговых сосудах, которые обычно
в таких стадиях связаны с резким упадком творческих сил.
Объяснение одно: огромная, необычайная, чудовищной силы целе-
устремленность позволила ему поглотить до конца все те резервы,
все те сырьевые фонды, которые у обыкновенных людей так и
остаются втуне до смерти.
В таком же смысле, как и т. Ленин, но, конечно, в меньшем
масштабе, типичен по своей особо ярко выраженной целеустре-
мленности и кадровый, стержневой состав нашей коммунистической
партии. Руководящий, авангардный коммунист в сложных и тяже-
лых хитросплетениях революционной бури и революционных буд-
ней представляет собою действительно незаурядное явление.
Это — актуальная, яркая, напряженная нервнопсихическая орга-
низация, находящаяся в состоянии непрерывающегося, неиссякае-
мого революционного сосредоточения. Идея революции, интересы
и цели революции, перспективы революции, анализ как общих,
так, в органической увязке с общим, частных вопросов револю-
ционного процесса пропитывают постоянно всю жизненную целе-
устремленность такого коммуниста. Во всех его как широко
общественных, так и бытовых, даже интимно-бытовых, проявле-
ниях коммунист насыщен революционной озабоченностью, рево-
люционными порывами. Идеей, целями революции окрашена его
личная жизнь, его семейные отношения, образами революции про-
питаны его сновидения. Революционное содержание настолько
актуально, что проникает даже в его бред, когда он заболевает
тифом, воспалением легких. Настоящий, стержневой, авангардный
коммунист на первом плане — коммунист, революционер, и лишь
во вторую очередь он просто человек, — такова первая заповедь
действительной революционной целеустремленности. Нечего и го-
ворить, какой ценной является подобная установка во всей пашей
работе по боевому и мирному строительству социализма, как она
тонизирует, экономит и обогащает психофизиологические про-
цессы работника.

Революционная целеустремленность. Однако целеустре-
мленность целеустремленности рознь. Важна не только наличность
яркой всеобъединяющей целеустремленности, но и конкретный ма-
териал, жизненное содержание ее. Не всякая целеустремленность
приспособляет, оздоровляет. Есть и такие, тоже богатые, яркие
установки, которые вредят, губят.
Наилучшим видом целеустремленности надо
считать такое целевое содержание, которое наи-
более богато, ярко, актуально связано со всем
жизненным окружением, если только оно напра-
влено по путям растущей жизни. Целеустремления,
оторванные от основного ядра данной среды, данной историче-
ской эпохи, или направленные по нисходящим ступеням ее,
по умирающим ее ветвям, — это обреченные, обрекающие уста-
новки, обрекающие на неудачи, на разочарование, на иссушение
жизненной радости и творчества.
Во всякой живой общественной среде всегда имеются два
направления, два течения: одно — умирающее, реакционное, дру-
гое — растущее, революционное. Первое съело уже все свои силы и
краски [или доедает их], полно злобы, пресыщения или тупой
гордости, второе лишь загорается, развертывает свои цели, жела-
ния, действия, полно бодрости, порывов, надежд, отваги. Лишь
примкнув к такому сочетанию жизненных раздражителей, которое
непрерывно вырастает, обогащается, открывает новые, неизведан-
ные области, зажигает по пути все новые, все более яркие цели, —
лишь в таком целевом окружении обеспечивает человек прочную,
актуальную, творящую целеустремленность. Вне такого окруже-
ния, связавшись с угасающими областями жизни, человек биоло-
гически потухает, — его целевой фонд тускнеет, гаснет.
Основное человеческое окружение — это социальное окруже-
ние, основная целеустремленность человека — целеустремленность
социальная. Основные раздражители социальной среды — это эле-
менты классовой борьбы. Наиболее горячая, плодотворная, зажи-
гающая целеустремленность трудящихся масс питается соками
из революционно-коммунистического источника, и, если на Западе
она лишь намечается, зарождается, то у нас в СССР она стала
сегодняшним днем. Поставив себя вне социалистического строи-
тельства, вне устремлений развертывающейся революции, со-
циально чуткий человек в СССР ставит себя вне жизни. Он вы-
рождается биологически и творчески, он тяжкий психоневротик.

Революционная целеустремленность в СССР — единственная жи-
вотворящая целеустремленность. Те широкие, далекие, все более
богатые и ясные перспективы, которые открываются в советской
современности, тот необычайный, неуклонно быстреющий рост
творческих элементов новой жизни, новых, все более ярких
целей, та непрерывная, органическая увязка каждого частного,
отдельного момента борьбы, строительства со всем мощным, огром-
ным, международным целым, размах и сила деятельности, бьющая
через край боевая бодрость, смелость, — нужны ли, возможны ли
для человеческого организма более полезные целевые раздражи-
тели? Для гражданина СССР, не заболевшего капиталистической
установкой [в СССР — это тоже почти психоневроз], революцион-
ная целеустремленность — основной фактор, бронирующий от пси-
хоневроза *.
Б. Упорядоченность. Самоорганизация. Однако целеустре-
мленность, как бы ярка, мощна она ни была, сама по себе
еще не обеспечивает биологическую и творческую прочность
организма. Возможна огромная ширь, полное единство, необы-
чайная четкость в целеустремлении, а в то же время резуль-
таты ее оказываются зачастую недостаточными. Надо не только
сильно желать и знать, чего желаешь, надо еще уметь
делать.
Целеустремление — установка на действие, напряженно тре-
бующая перехода в действие. Если должного выхода в нужное
действие нет, целевой мотор работает вхолостую: перерасход на
порыв, неудовлетворительный продукт, самосгорание от внутрен-
него перенапряжения, непродуктивное истощение, разрывы меха-
низмов. Надо уметь стремиться к цели и уметь осу-
ществлять цели. В целеустремлении —нужна упо-
рядоченность, самоорганизация человека. Как ни
насыщена целеустремленность творческим огнем, как ни наполнена
она вполне конкретным, актуальным содержанием, порыв не даст
нужных результатов, если организм при целеосуществлении уме-
ниями своего хозяина не поставлен в условия наибольшей эко-
номии энергии, наилучшей точности и гибкости процессов. Упоря-
доченность, самоорганизация — это и есть уменье ставить телесные
* Если наш основной партийный кадр болеет, — то чем угодно,
но не психоневрозом. При нагрузке на 500% выше нормы никакая
целеустремленность не спасет от истощения [см. нашу статью «О за-
болеваниях партактива», Журн. «Красн. Новь», 1925 г. — IV].

процессы в наиболее экономное, точное и гибкое положение по
отношению к текущей цели.
Конечно подобное уменье не дается свыше, оно является
плодом настойчивой предварительной выучки, тренировки, целой
длительной системы организованного опыта. Иначе неумелые мета-
ния, хотя бы и яркие, смелые, но вслепую, стихийными зигзагами,
по наитию, — метания, в которых гаснут и сами цели, бесплодно
растратив свою двигательную силу.
Хорошей иллюстрацией разных степеней самоорганизации мо-
гут послужить примеры из нашей политической жизни. Один
пример — это мощная, стальная организация большевиков, до-
стигнутая долгим, тяжелым воспитательным опытом, организация,
благодаря которой, при изумительной целеустремленности, партия
справляется, справится с самыми чудовищными трудностями.
Другой пример — разрыхленная, разнослойная, несвязанная во-
едино организация других партий [меньшевиков, соц.-рев.], ко-
торая, при наличности и у них своей выраженной цели, оказалась
одной из причин их гибели. Конечно тут мы, в первую голову,
имеем дело с разным качеством целеустремленностей: монолитный
класс, рабочий класс с беспощадно ясной целевой установкой,
и разрыхленные промежуточные слои, то находящие, то теряющие
свое самоопределение, — это, конечно, разные целеустремлен-
ности, разной мощности моторы. Однако упорядочение целевых
процессов, организация их —далеко не второочередной фактор
в этой борьбе за жизнь. Недаром и Ленин настаивал: ясное со-
знание цели и стальная организация — вот залог победы. И то
и другое, а не только одна целеустремленность. Конечно колеба-
ния в целях расшатывают и организованность, но бывают такие
положения [иногда это решающие периоды], когда, несмотря на
временные целевые шатания, спасение приходит от организован-
ности и только от нее. После спасения выравниваются, конечно,
и целевые колебания, тогда как при продолжении их хрупкость
организации неизбежна.
Итак: яркая целеустремленность, хорошо скон-
струированная. В одинаковой степени этот тезис остается
в силе как для общественной, так и для индивидуальной жизни.
Лучшим образцом колоссального значения упорядочения, орга-
низации физиологических процессов является процесс умствен-
ного труда. Умственный труд занимает все более крупное
место в повседневной борьбе каждого современного человека, и

законы умственного труда поэтому представляют наибольший для
нас интерес. Оказывается, что организация, тренировка в умствен-
ной работе — это все. Умственная работа идет тем быстрее "и
качественно продуктивнее, требует тем меньше энергии, чем
меньше повторных усилий на нее тратится, чем больше она про-
текает в области так называемого подсознания. Достигается же
это условие исключительно при наличности хорошей организации
работы. Гете говорил когда-то: «гений—это гениальная воля»,
т.-е. наилучшая интуиция, прозорливость, наилучшая быстрота
творческих актов осуществляется при наличности наилучшей пред-
варительной организованности. Лишь упорядочив, связав в си-
стему все части умственной работы, мы добьемся такого поло-
жения, при котором достаточно будет одного лишь толчка, чтобы
дальнейшие комбинации, увязка, выводы протекали уже помимо
нашего усилия, автоматически, но в то же время с соблюдением
нужного целевого направления. Чем лучше предварительно сорга-
низуем мы процесс умственного труда, тем меньше в дальнейшем
потребуется с нашей стороны нарочитого усилия, т.-е. и биологи-
ческих затрат. Наоборот, если этой налаженности мы не создадим,
каждый умственный процесс будет характеризоваться крохоборче-
ством, непрерывным напряжением, длительной начальной раскач-
кой, тугим воспроизведением [воспоминание] прежнего опыта,
малоподвижными связями. И качество работы, и срок ее, и за-
траты в первом и втором случае, конечно, несравнимы. Также
несравнимы они и у двух пианистов с одинаково яркой слуховой,
музыкальной установкой, но с разной степенью организации техни-
ческого процесса игры. Вытренированный станет блестящим вир-
туозом, играющим без усилия, давая лишь основные целевые
толчки техническому автоматизму [не следит за пальцами, клави-
шами, тактом, — все это протекает бессознательно], — не трениро-
ванный же должен играть в непрерывном напряжении внимания,
пальцевых усилий, тактового учета.
Особенно крупное значение имеет эта самоорганизация для
налаживания основных биологических процессов. Принято часто
думать [нет ничего опаснее такого предрассудка], что яркая,
настойчивая целеустремленность сама по себе является гарантией
общебиологической упорядоченности. Однако это не так просто.
Древние биологические автоматизмы, которые, как они сейчас
ни потрясены, все же играют основную роль в нашем жизне-
охранении, — для своей прочности и гибкости нуждаются на пер-

вом плане в общей налаженности [режимизации] хотя бы основных
элементов быта. Только при этой предпосылке corf, пищеварение,
кровообращение, дыхание и пр. будут осуществляться плано-
мерно, без перебоев, без напряжения, без липших ощущений,
во-время. Иначе же эти ритмы разладятся, потребуют для своего
проведения добавочных усилий, выявят массу недомоганий и объ-
ективных дефектов: начнутся сердцебиения, бессонница, запоры,
боли и т. д. Целеустремленность и самоорганизация, в интересах
как творчества, так и здоровья, должны всегда итти рука
об руку.
В связи с рефлексологией и учением о внутренней секреции
вопрос о самоорганизации приобретает сугубое значение в меха-
низме так называемого переключения энергии. Нужно
помнить, что энергетический фонд организма текуч, подвижен
и постоянно, в разных вариантах, перемещается, переключается
от одного очага, комплекса — к другому. Наилучшая творческая
установка всегда связана со включением наисильнейшего тока
в нужном целевом пункте, при условии извлечения временно не-
нужных резервов и избытков из других энергетических источников.
Примеры: задержки, экономия на «сексуальном полюсе» [сублима-
ция] в период необходимости максимальной творческой со-
средоточенности, величайшей ответственности; огромное усиление
двигательной функции при необходимости бежать от смертель-
ной опасности, усиление, обусловленное переключением на двига-
тельную доминанту всех энергетических запасов тела, и т. д.,
и т. д. Подобные энергетические переключения, являющиеся осно-
вой всей биологической динамики, конечно, нельзя представлять
себе упрощенно: «повернул штепсель, дал направление — и го-
тово», — они являются чрезвычайно сложной системой тонких и
глубоких переводных путей, вырабатывающихся в результате
напряженного, длительного, организованного опыта.
Если же этой стройной системы переключений не наладить,
неминуемо получаются паразитические переключения,
так как неиспользованная в нужный момент энергия оттекает
по линии наименьшего сопротивления и снабжает своей силой
малоценные, а то и вредные участки. Именно этими паразитиче-
скими переключениями и объясняется та повышенная сексуаль-
ность, которая развивается в условии угнетения или пассивности
иных, более ценных областей, — ими же обусловлено обжорство,
вкусовое гурманство бездельников [паразитическая пищевкусовая

доминанта], ими же порождается обостренная болевая, тепловая
[зябкость] и прочие отрицательные, «страдательные» виды чув-
ствительности. Сосредоточение излишне-свободного вни-
мания на каждом — в общем малоценном — участке обостряет
его субъективную реактивность. Отсюда же и обильные, сложные
психоневрозы не голодающих, особенно же избыточно питающихся
людей. Паразитирующая энергия подкрепляет патологический
условно-рефлекторный фонд. Неиспользованное богат-
ство мстит.
В процессе воспитания самоорганизации, упорядоченности
колоссальную роль играет сопротивление, усилие, нажим,
нарочитое торможение. При анализе умственного труда мы го-
ворили уже о том, что решающий творческий [подсознательный]
автоматизм обусловлен предварительной наличностью хорошо орга-
низованного усилия, нажима [по Гете — «воля»]. При анализе
внушения и рефлексологической расшифровке понятия цели мы
точно так же указывали на особое значение сопротивления. Культи-
вировкой сопротивления мы добиваемся наилучшей конденсации
энергии, наибольшего накопления в ней «взрывчатой», двигатель-
ной силы. Так, воспитаньем уменья задерживать внешние выраже-
ния своих эмоций [не кричать при боли, не дрожать при холоде,
сохранять спокойную мимику при неспокойном состоянии] мы соби-
раем сбереженную этим энергию на полюсе внутреннего опыта.
Организованный, прочный нажим, направленный на препятствие,
фиксирует полученный опыт так прочно, гибко, как это никогда
не бывает при легком осуществлении. Истинная творческая лег-
кость создается лишь предварительным воспитанием сопротивле-
ния. Только таким путем образуются яркие, стойкие доминанты,
уже без усилия притягивающие к себе, как сухие губки влагу,
все им нужные элементы. Это нарочитое воспитание задержек,
выдержки, конденсации не замораживает человека, как может
показаться иногда по «сухой», «холодной» мимике [между прочим
вовсе не обязательной], а превращает его в «холодную» бомбу,
начиненную динамитом. Самоорганизация лишь тогда дает глубо-
кие результаты, если она явилась результатом больших пре-
одолений.
Темп работы имеет для самоорганизации очень крупное
значение. У каждого организма — по химизму, нервному и прочему
строению его, имеется стой биологический темп, своя степень
быстроты, с какой он реагирует на те или иные внешние раздра-

жения, свой темп реакций и действий. Как бы ярка ни была его
целеустремленность, как бы она ни была упорядочена, но, если
темп целевых действий не соответствует действительным биоло-
гическим возможностям организма, неминуемо пострадает организм
в целом, т.-е. и цели и порядки его. Надо стараться перевоспитать
свой темп в направлении к основным требованиям жизни, то за-
медляя, когда нужно, то ускоряя его, но всякий текущий процесс
надо проводить в том темпе, на какой в текущий момент способен
организм. Ускорять темп приходится часто для усиленного при-
лива энергии к нужной установке, замедлять его — для использо-
вания внешней двигательной экономии с целью большего углубле-
ния в материал. Способность к таким переключениям темпов надо
в себе всячески культивировать, но исходить при этом, повторяем,
всегда приходится из того темпового фонда, который у нас сей-
час в наличности, иначе — перегиб, надрыв, рефлекторное из-
вращение. Нужно уметь работать по плану, нужно уметь до-
водить работу до конца. Лишь пройдя весь намеченный целе-
вой рефлекторный путь, полученный опыт зафиксируется глубоко
и полностью, и для воспроизведения его тогда не понадобится
длительная, усиленная раскачка, грабящая бесплодно столько
времени и сил.
Нужно уметь отдыхать. Отдых — спасение от истоще-
ния, гибели. Для самоорганизации отдых — первоочередное усло-
вие. Целеустремленность не обеспечивает бесконечной работо-
способности, не гарантирует она и должных стадий отдыха. На-
оборот, перевозбужденный захватывающей установкой организм
может и не заметить сигналов законного утомления и перешагнуть
через грань, за которой начинается уже истощение. Нужно на-
учиться своевременно чувствовать потребность в отдыхе, нужно
научить организм внедряться, вонзаться в отдых, когда это не-
обходимо. Не так просто отдыхать, как это кажется. Чем сложнее
окружающая среда, тем хуже налаживаются ритмы отдыха: пере-
возбуждения долго не укладываются, сон долго не наступает,
сон неспокойный, прерывистый и т. д.
Не надо думать, будто существует один лишь тип отдыха.
Существует несколько категорий отдыха, каждая из которых
имеет свое время и требует особого к себе подхода. Не учесть
эти различные типы отдыха — значит погубить самоорганизацию.
Для того чтобы представить себе сложность этого вопроса, пере-
числим хотя бы основные из этих типов.

1. Абсолютный отдых. Конечно это «абсолютность» от-
носительная, так как частично организм всегда работает, — точнее,
максимальный отдых: отдых, требующийся для восстано-
вления истощенных сил, отдых, в содержание которого не должны
нами включаться никакие иные целевые мероприятия, кроме без-
действия, покоя. Нелегко организовать такой отдых: а) надо
подготовить перед ним состояние постепенного слабеющего воз-
буждения, так как от резкого возбуждения переход к максималь-
ному покою невозможен; б) надо освободиться перед отдыхом
от напряженного, непроработанного, непрожеванного материала,
либо не приниматься вообще за такой материал перед отдыхом,
иначе он будет назойливо въедаться и разрывать покой; в) надо
наладить обстановку так, чтобы она не препятствовала, а, на-
оборот, содействовала отдыху; г) надо так спланировать работу
после отдыха, чтобы она наилучшим образом соответствовала
специфическому состоянию, следующему за отдыхом; д) надо
распределить отдых во времени [дня, недели, года] так, чтобы он
совпадал с периодами наибольшей в нем нужды и наилучшей
его осуществимости; и т. д., и т. д.
2. Второй тип отдыха: отдых как подсознательная
работа. При правильной организации сложной мозговой работы
всегда можно так строить ее, чтобы отдельные ее этапы раз-
вертывались без наших усилий. Накопив нужный материал,
связав его основным направлением и дав ему стержневые толчки,
мы на время отходим от него, чтобы он успел, как губка, на-
браться добавочных элементов в предыдущем нашем опыте, чтобы
он успел увязаться, утрамбоваться, при чем процесс этот про-
текает, при правильном его проведении, «подсознательно», в под-
валах нашего мозгового аппарата. Очевидно в сравнении с пред-
шествующей ему напряженной, нарочито сосредоточенной, «воле-
вой» работой, этот период представляется своеобразным отдыхом
для организма, так как от последнего не требуется уже больших
затрат, сложных ориентировок. Наладить такой этап «отдыха-твор-
чества», подготовить актуально-творческие предпосылки его —
дело нелегкое, между тем—в нем основная проблема психофи-
зиологической экономии, основной источник качественной продук-
тивности. Другими словами, надо научиться «богатеть, ничего
не делая, отдыхая», притом богатеть не за счет паразитизма,
а в результате работы правильно пущенной основной машины,
развивающей утроенную продукцию. Этот отдых при подсозна-

тельной работе, как видим, глубоко отличается от максимального
отдыха, в котором не должно быть никакой работы.
3. Третий тип отдыха —переходный отдых,—отдых
как постепенный переход от сильного возбужде-
ния к максимальному покою, отдых на средних тонах.
В первой группе мы говорили уже о подготовке условий для
максимального покоя,— третий тип отдыха и является часто не-
обходимым мостом к первому. Надо уметь постепенно овладевать
отдыхом, надо научиться создавать покой при наличности еще
не полностью изжитого возбуждения.
4. Отдых частичный, организованный отдых
отдельных функций для переключения освободившейся их
энергии на активированные участки; и т. д., и т. д.
Очевидно проблема отдыха не так элементарна, как это обычно
представляется, и упорядоченное разрешение ее оказывается
одним из существеннейших стимулов для целеустремленности.
Имеются люди, панически боящиеся упорядоченности, само-
организации. «Весь огонь яркой целеустремленности будет выхо-
лощен этим избыточным порядком, — серым, нудным, мещанским
порядком», — говорят они. «Слишком сухо, слишком медленно,
слишком скучно». Слова эти — плод абсолютного непонимания той
колоссальной мощи и невыразимой красоты, которые содержатся
в самоорганизации. Несомненно старые эстетические идеалы
прогнивших классов заменятся иным идеалом. Этим идеалом будет
упорядоченная, революционная целеустремленность, мощная само-
организация и мощная массовая, классовая организация. «Лучше
медленнее, меньше, да лучше; лучше медленнее, да зато со всей
огромной рабоче-крестьянской массой», — говорил т. Ленин. Это ли
не красота, не радость? Организованность, упорядоченность сочно
питает нашу целеустремленность, дает ей новые толчки, воз-
буждает в. ней новые силы, открывает перед нею новые горизонты.
Надо четко знать. Надо не только ярко, страстно желать,
стремиться, надо не только организовать эти стремления, надо
еще четко знать себя, свое место, свои возможности, свою среду.
Лишь тогда будут ясны твои перспективы, лишь тогда ты дей-
ствительно овладеешь умениями. Надо понимать связь событий
в окружающем, надо связывать эти события со своей жизненной
позицией, надо понимать смысл своей деятельности, надо знать
правила этой деятельности. Надо знать, надо быть куль-
турным.

Культурность в нашем смысле —это не буржуазная утончен-
ная интеллигентность, это более ценное, более здоровое свойство.
Культурность — это налаженность мозговые путей [условных свя-
зей], дающая возможность приспособляющих реакций на жизнь
при минимуме ошибок. Понять задачу, охватить ее в пределах,
для тебя посильных, не зарываться на невозможное в данный
момент [мечты о «наполеоновской» позиции при возможностях
не выше командира полка — некультурны], учитывать постепенное
развертывание задачи, учитывать рост окружающей среды и
требований, предъявлемых ею, — вот что значит быть культурным.
Яснее развернуть перспективы, точнее прослеживать этапы про-
движения, острее вглядываться во все детали, — это значит занятъ
культурную позицию в жизни. Культурность—одна из основных
гигиенических установок, один из истоков упорядоченности.
В. Мистицизм или материализм? Однако как же надо
относиться к жизни? Как истолковывать ее смысл? Без ответа
на этот вопрос содержание нашей целеустремленности так и
останется до конца не оформленным. Какой конкретный, жизнен-
ный материал, какое отношение к жизни, какое жизнепонимание,
миропонимание следует вкладывать в нашу целеустремленность?
Одной революционной целеустремленности, оказывается, недоста-
точно. Революционными бойцами, воинствующими обновителями
считают себя многие, — как же отличить в них подлинную рево-
люционность? Ведь и Марциновский со своим идеализмом считает
себя революционером, призванным взорвать ложные цели челове-
чества и заменить их своими.
f, В лагере отмирающей жизни мы первым долгом сталкиваемся
q, притязаниями мистической целеустремленности. Тезис мисти-
цизма во всех его видах и маскировках: реальность — на второй
очереди, основное — в надреальности. Истина — внутри, вовне —
ее проекции. В мистицизме, по мнению его апологетов, — основное
условие бодрости, здоровья, жизнерадостности. Когда люди знают,
что, по существу, внутренне они никогда не умрут, что впереди
у них — вечное бытие, — эта жадная тяга к вечности, вера в веч-
ность имеет колоссальное бодрящее значение для организма,
Такая вера создает равнодушное отношение к жизненным невзго-
дам. Люди меньше мучаются, меньше раздражаются, не падают
духом, со всем примирены, — а это, конечно, по мнению мистиков,
сберегает организм от лишних затрат. Недаром, говорят мистики,
рост безверия увеличил сумму человеческих страданий, углубил

тревожные эмоции, ускорил умирание. Это де объясняется тя-
желым пессимизмом людей, их отчаянием. Уверенность в том,
что жизнь полностью кончается со смертью человека, прививает
непрерывный страх,—человек охвачен паникой, ужасом смерти,
боится болезней, няньчится с каждой болью, только бы отдалить
ужасный, безвыходный конец. Подобное состояние увеличивает
заболеваемость, укорачивает срок жизни. — Так говорят мистики.
Что же скажем мы?
Ответ мы дадим лишь при условии, если без всяких компро-
миссов откинем все утешеньица и окажемся перед голой истиной,
не замазанной суевериями. Вырвемся из смрада и гнили рели-
гиозной клоаки на свежий воздух и будем рассуждать научно,
опираясь на объективное, познаваемое, ничему не веря, все про-
веряя опытом, анализом. Первое, к чему мы придем, — это абсо-
лютное, непоколебимое убеждение в полной неосновательности
бредней о бессмертии. Бессмертия нет, все мы умрем. Наша
жизнь реальна до той лишь поры, пока мы живы, .на большее
надеяться нельзя.
Напугает ли это нас, нагонит ли на нас панику? Тех, кому
нечего делать в нашей реальности, тех, кто боится жизни, это,
конечно, приведет в безысходный ужас. В этой жизни —юдоль,
мрак, горе, другой жизни нет, — ужас, отчаяние. Всеми крив-
дами постараются они заработать все же веру в бессмертие,
только бы утешиться. Однако тех, у кого имеется цель и дело
в реальности, не напугают ни смерть, ни сказки о бессмертии.
Наоборот, и цели их и дело их от этой осведомленности лишь
выиграют. Жизнь для них станет так же дорога, как дорого
на севере редко появляющееся солнце: надо максимально его
использовать, не теряя ни мига. Каждый лишний день этой
короткой жизни является для них неоценимым, радостнейшим по-
дарком. По-новому, жадно начинают они вглядываться во все
мелочи окружающего, замечают, находят дорогое, нужное, мимо
чего небрежно проходили бы, если бы презирали реальность,
если бы «тянулись к бессмертию». Растет любопытство к жизни,
любознательность, исследовательство: больше охватить, понять,
поглотить, больше успеть за короткую жизнь. Вырастает невидан-
ная энергия в борьбе за насыщенность, за интенсивность пере-
живаний и действий, каждый миг бытия должен быть полон огня,
движения, интереса. Нет пассивности, прозябания, так как за-
купориваться в берлоге, сосать пустую лапу в такой короткий

срок бытия не полагается: щупальцы жадно протянуты к жизни,
ловят жизнь. Каждый день на-чеку, за каждый день отвечаешь.
Если пропустишь его без толку, никогда не возместишь, так как
дальше реального срока не проживешь, и надеяться можно лишь
на эти дни, не больше. Не созерцание, но искание, действие,
борьба, реалистические щупальцы, разносторонне-богатая связь
с действительностью, при непрерывном росте тяги к активности,
росте опыта.
Что является более выигрышным для организма? Материали-
стическое неверие в бессмертие, обостряющее мозговые функции,
увеличивающее всю жизненную активность, развивающее смелость,
гибкость? Или же мистическая вера, «оптимизм» веры, покорности,
всепримиренности, от которых — и нищета желаний, и падение
боевого тонуса, и паралич пытливости? Более долгий срок жизни
подобных мистиков —это срок жизни слизняка, улитки в рако-
вине. Вряд ли здорового, бодрого человека прельстит это нудное
долголетие. Надо отметить притом, что мистическая «броня» вовсе
не спасает от оглушительного грохота современности и слишком
часто лопается, оставляя своего сморщенного клиента обнажен-
ным, бессильным перед лицом страшной реальности.
Нет, во имя организма незачем возвращаться к мистике.
Пусть в нее идут те, кому нечего делать в реальности. Класс же,
впервые явившийся в реальность, ничего не имеющий, но все
желающий иметь и способный получить все, — такому классу
в загробный мир убегать незачем. Материализм спасет его как
класс, материализм же окажется и наилучшей броней для биоло-
гической самозащиты его членов, даст мощное содержание и
боевую силу их целям, даст четкое направление их самооргани-
зации. Итак: революционная, упорядоченная, ма-
териалистическая целеустремленность.
Г. Социоцентризм. Коллективизм. Материалистическая
установка обязывает к живой, горячей общественности. Мо-
рально сытый, удовлетворенный собою МИСТИК, нашедший наиболее
для себя важную истину — истину о бессмертии, может не испыты-
вать тяги к реальности, к коллективу: истина внутри пас, бог
во мне, — зачем мне другая реальность? Коллективизм его будет
либо стадностью религиозно-одурманенной толпы, либо ханже-
ством, нарочитостью [«бог велел любить ближнего»].
Материалист, не имеющий этой мудрой спасительной лазейки
в свой собственный подвал, органически слит с реальностью,

с коллективом. Реальность, среда его бодрит, толкает, организует,
укрепляет, в этой среде для него самый острый, динамический
стимул — живые люди.
Всякий этап бытия содержательнее, актуальнее, если он про-
текает на коллективе. В коллективе появляются такие новые
стимулы, стремления, мысли, которые не пришли бы к человеку,
обретающемуся в одиночестве. В коллективе — соревнование, под-
задоривание, подражание, радующее подталкивание, — все это
обогащает и субъективно, все это насыщает каждую, столь драго-
ценную для материалиста минуту бытия новым, ярким содержа-
нием. Весь туман, вся та плесень, которая растет при одино-
честве, — самозакупорка, сомнения, опасения, ущемления, — все
это в коллективе настойчивыми прессами выдавливается наружу,
перестает быть тайной, запретом, расшифровывается, рассеивается
по реальности, тает в общениях с людьми, оздоровляется. Сила,
питавшая этот больной фонд, используется на коллективное твор-
чество. В коллективе нет предпосылок для излишнего сосредоточе-
ния на своей личной особе, на своих болях, горестях,—боль
равномерно распределяется по всем, отвлекается от одного.
Коллектив дает самую широкую и ясную ориентировку в жизни.
В нем без страха остро уловишь и светлые и теневые стороны
бытия, не будешь так пугаться и субъективизировать, как
делал бы это в панике одиночества. В коллективе твоя яркая
целеустремленность не превратится в узкий, прямой фанатизм
[вырождение целеустремленности при одиночестве]. Связанная
с массой, корригируемая массой, она диалектически выправится,
увяжется, видоизменится, если нужно.
Мышление не превратишь в аппаратик для одинокого смако-
вания, оно станет пищей все более живых и активных коллектив-
ных действий.
Человек, убежденный, что он умрет, не может уйти от колле-
ктива, так как в одиночестве размах и радости его короткой
жизни уменьшаются в десятки раз. Слишком дорога короткая
жизнь, чтобы так швыряться основным ее богатством.
Любопытно, что материалистическая установка проделывает
сейчас своеобразную операцию над старым «инстинктом бес-
смертия». В желании продвинуть себя в память человечества нет
ведь ничего мистического, и «инстинкт личного бессмертия» пере-
краивается сейчас в здоровое, бодрящее стремление обессмер-
тить себя в социальности.

Чуткие коллективисты переживали особую эмоцию после смерти
т. Ленина: «Вот ведь,—говорили они,—умер беспощадный ма-
териалист, он, как и мы, не верил в личное бессмертие, мы же
четко чувствуем, что он бессмертен, —не мистически, но реально
бессмертен. Он проник в наш мозг, в нашу манеру мыслить
и действовать, в нашу речь, мимику, в наши движения. Мы по-
лучили частицу его личности, стали частично похожими на него,
будем передавать, углублять это сходство дальше, близким, по-
колениям, будем культивировать Ленина, ленинизм. Ленин вне-
дрился не только абстрактно, исторически, но п физиологически —
в тело человечества, он поистине бессмертен, реально бессмертен».
Это влечение — оставить себя в человечестве — ничуть не пахнет
мистикой. Это здоровое чувство — стремление к максимальному
самовыявлению, самозапечатлению может богато развернуться
именно и только в живом коллективе, через коллектив, для кол-
лектива. Одинокий ничего умнее, кроме личного бессмертия,
не придумает.
«Влечение к бессмертию в социальности» своеобразно соче-
тается сейчас с другой установкой, рождающейся в недрах наи-
более чутких слоев комсомола, с установкой,, которую мы бы
назвали чувством классового руководительства. Юнцы,
относившиеся прежде вполне равнодушно к детворе, во имя со-
циальности занялись сейчас ее идейным воспитанием [пионеры]
и переживают сложнейший процесс, в который надо серьезно
вдуматься. Чувство социальной и биологической ответственности,
смешанное с оттенком нежности к более слабым, идейно-родным
ребятам создает сложнейшие перемещения в старых «родитель-
ских» инстинктах юношества обоих полов. «Дети моего класса,
мои младшие братья, мои будущие единомышленники, боевые
соратники», — этот добавочный, качественно совершенно новый
комплекс порожден коллективом и стоит в одной плоскости с вле-
чением к социальному бессмертию: новое, остро-физиологическое
чувство коллектива, — исторически многообещающее чувство. Что
может быть здоровее, радостнее такой установки?
Коллективизм, о котором мы говорим все время, не выдуман,
не взят с потолка. Это — неизбежный коллективизм, вырастающий
из истории классовой борьбы, это зреющая и уже раскрывающаяся
на наших глазах тенденция историческою развития. В СССР
предпосылки его строятся нами же, СССР не благоприятствует
эгоцентризму — кулачеству, собственничеству. Социалистическое

хозяйство, кооперация, коллективистическая педагогика и этика,
развертываясь, вырастая, дадут коллективизму неисчерпаемую
энергию.
Коллективизм исторически неизбежен, но он же и гигиенически
незаменим. Пусть от него уходит вырождающаяся часть, чело-
вечества, паразиты, мистики, собственники, — трудящаяся масса
идет к нему.
Итак, революционная, упорядоченная, материа-
листическая, коллективистическая целеустре-
мленность — вот единственно здоровая, единственно подходя-
щая система поведения для трудовых масс СССР, для трудящихся
масс человечества. Революционный, пролетарский ак-
тивизм, организованность [как самоорганизация, так и
общественная организация], материализм, коллекти-
визм — в этой «четыреххвостке» — исходные вехи для оздоровле-
ния человечества. История выдвинула эти вехи, трудовое чело-
вечество с пролетариатом во главе уже движется по этим вехам.
Устремляясь по пути «четыреххвостки», ищущий, чуткий, всколых-
нутый современностью человек найдет лишь на этом пути дей-
ствительно прочную, все более крепнущую установку, гарантирую-
щую максимум творчества, радости и минимум психоневроза.
Это — единственный путь для накопления массами биологической
прочности, наилучшей налаженности психофизиологических функ-
ций, наибольшей экономии сил. На ином пути — провалы, кон-
фликты, одиночество, падение вниз, неизбежное угасание. Со-
циальная почва содрогается, начались взрывы. Идет пролетарская
революция.
XXII. ЛИЧНОСТЬ ПСИХОТЕРАПЕВТА.
Итак, мы пытались проанализировать строение психоневроза,
выясняли содержание методов лечебного воздействия на него,
спроектировали схему поведения, которая могла бы оказаться
чем-то вроде прививки против психоневроза. Но какое во всей
этой практике место у врачующего, у психотерапевта? Какова
его роль? Чем он действует?
Вопрос о личности психотерапевта не так уж несложен, как
это кажется несведущим. Во-первых, у школы внушения есть
и особое течение, защищающее совершенно необычайную цен-
ность личности внушающего. Еще полтораста лет назад Месмер

утверждал и доказывал опытами, что звезды награждают избран-
ных людей специальной энергией. Источая эту энергию [флюиды],
означенные избранники исцеляют больных. Несмотря на то, что
ровно сто лет наука неукоснительно и все более глубоко обосновы-
вала доказательство, что дело тут не во флюидах, а в пред-
ставлениях, самовнушениях объекта внушения, Месмер возродился
в лице ныне уже покойного Каптерева, который с усердием,
достойным лучшей цели, неустанно с 1910 года утверждал [и
тоже доказывал это опытами], что дело тут в особой энергии,
источаемой внушающим*. Правда, опыты его никому, кроме его
самого, не удавались, — правда, Каптерев забыл на все 100%,
что при опытах с внушением всего больше надо остерегаться...
внушения, но все же такая точка зрения существует, ничего
не поделаешь. Имеются и варианты этой «научной» позиции,
о деталях которой не стоит здесь распространяться.
В чем нелепость ее? Конечно никто из разумных людей
не сомневается, что общение таких теплых, электронасыщенных,
источающих влагу машин, какими являются человеческие тела,
не исчерпывается одними лишь словами, так как элементы тепло-
вого, электрического и прочего влияния проникают в тело собесед-
ника вместе со словами его партнера. Однако имеется ли при
внушении что-либо еще дополнительное, особое, специфиче-
ское, помимо того, что отмечается при обычном человеческом
общении? Нет, не имеется. Лучшее доказательство — внушение
телеграммами, письмом, книгой, иконой, лекарствами и т. д.
Не надо же думать, будто типографская краска подверглась
«месмеризации». Если для производства определенного психофизио-
логического эффекта вовсе не требуется особая машина в виде
врачующего человеческого тела, очевидно причина эффекта не
в токах из этого тела. Конечно живое общение людей действует
горячее, сильнее, чем общение в письме, книгой и пр., но при
внушении в это оживление ничто особое, специфическое не про-
никает, и гипнотизирующий так же влиятелен при внушении, как
влиятельны все люди вне внушения. Если во время внушения мы
действительно имеем дело со специфическим явлением, это специ-
фическое — поглупение, пассивность объекта. Но ведь глупеть
можно с одинаковым успехом и от письма, и от книги, и от иконы,
глупеть можно, кроме того, и без всякого внушения. Очевидно
* См. его книгу «Гипнотизм».

ничего энергетически специфического при вну-
шении не происходит, при внушении нет ничего такого,
чего не было бы в обычных состояниях. Корни эффекта [хотя бы,
как мы видели, фиктивного] лежат в иной области. Мы эту об-
ласть уже знаем. Это — целеустремления объекта в сочетании их
с внешней средой. Внушение — частный случай обычного наруж-
ного раздражителя.
Личность же психотерапевта как при внушении, так и в дру-
гих методах постольку влиятельна, поскольку она умело, разумно
организует эти лечебные раздражители в окружающей среде.
Ее целебная сила — не сила электромашины, а
сила электромеханика. Хорошая психотерапевтическая
книга, как и электротехническая — в механике, с успехом может
заменить значительную долю личных влияний психотерапевта.
Конечно в процессе воздействия на психоневроз бывают этапы,
когда должное переключение, должное пересочетание рефлектор-
ных направлений можно провести лишь при активном участии
самого психотерапевта, в руках которого больше возможностей
манипулировать по <распределительной доске», чем в судорожно
изогнутых и ослабевших «руках» психоневротика, дезориентиро-
ванного, ошибающегося. У психотерапевта же имеется и еще
одно, совершенно незаменимое качество. Поскольку основной им-
мунитет и основная лечебная мера против психоневроза — это
создание правильной системы поведения [в чем суть этой правиль-
ности — мы видели в предыдущей главе], — психотерапевт должен
быть образцом и глашатаем этой системы. Острое понимание
действительности в ее общем и частностях, безукоризненно чет-
кая ответственно-действенная позиция в реальности, горячая, силь-
ная целеустремленность,—без этих качеств психотерапевт—нуль.
Психоневротик необычайно чуток, недоверчив, и для совра-
щения его с пути рефлекторных уродств необходим заражающий,
привлекающий образец действительно здорового целеустремления.
Этим образцом и должен быть психотерапевт. В наших условиях
психотерапевт, работающий по пути растущей, а не умирающей
жизни, — это психотерапевт-коммунист. В общем, всякий дей-
ствительный коммунист, независимо от своей чуждости специаль-
ной медицине, — всегда психотерапевт. Его работа, его влияние,
его пример — непосредственный стимул, мощный раздражитель для
оздоровления человеческих целеустремлений, а это ведь и есть
борьба с психоневрозом, психотерапия. Быть настоящим комму-

нистом — значит быть психотерапевтом. Быть психотерапевтом
в СССР — значит быть коммунистом.
Специальная, медицинская психотерапия в СССР —это углу-
бленное, умелое, научно поставленное коммунистическое воспи-
тание и перевоспитание.
XXIII. ВНУШЕНИЕ И ТОЛПА.
Как мы видели, внушение, являясь исходным материалом
нашей книги, не оказалось все же в центре ее внимания, так как
в вопросе о психологическом факторе в биологии оно на это
центральное место и не смеет претендовать. Поэтому естественно,
что ряд частных вопросов внушения нами здесь не затрагивается,
как не заслуживающие особого интереса при вполне определен-
ном общем отношении ко всей проблеме внушения в целом.
Однако имеется область, не коснуться которой нельзя, слишком
уж много в ней нелепостей. Мы говорим о влиянии внушения
на жизнь толпы.
Можно твердо высказать, что господствующая сейчас в этом
вопросе точка зрения поставила проблему на голову, — надо пере-
вернуть ее. «Внушение для толпы — это все». — «В толпе механи-
чески стиснуты тела, стиснут контроль, сдавлена инициатива,
властвуют заражение, гипноз, внушение». «Внушение сделает
с толпой все, что угодно, так как у толпы нет своей воли».
«Внушение в толпе, гипнотизирующая власть над толпой — это
проблема умелого гипнотизера, умелого вождя», и т. д., и т. д.
Подобной мудростью пересыпаны как книги, изучавшие толпу,
так и литература о внушении.
Вопрос о «толпе», о человеческих массах, для нас совсем
не нейтральный вопрос, и пройти равнодушно мимо столь на-
стойчивой научной позиции мы не в праве. Именно сейчас, впервые
в истории человечества, на арену борьбы за власть выступают
колоссальные «толпы», массы трудящегося человечества, — и
внутренними законами, регулирующими психофизиологическое
бытие этих «толп», надо овладеть во что бы то ни стало. Если
пойдем за «наукой» о толпах, родившейся в буржуазном строе,
мы потеряем власть над этими «толпами».
Как бы ни были стиснуты тела в толпе, толпа никогда не
бывает однородна, всегда состоит из различных слоев, целеустре-
мленность которых различна. Создать единое целеустремление

в толпе можно лишь при условии, если она действительно одно-
родна, если эта цель —ее достояние, если нет конкурирующих
целей. Вождь лишь постольку влечет за» собою толпу, поскольку
он выражает ее чаяния. Перестав их выражать, он теряет свое
обаяние, свою власть, свою «гипнотизирующую» силу, Как бы сда-
влены ни были тела в толпе, как бы ни напрягал он свой голос,
мимику и жесты, его не услышат, сбросят с «бочки», убьют.
Основное для составных частей толпы, для отдельных людей
в толпе — тот рефлекторный фонд, который она всегда носит
в себе, как свою основную жизненную установку, — фонд социаль-
ных трудовых приспособлений, классовый фонд,—и в толпе
внушаемость строится по линии классового изби-
рания.
Чем глубже, настойчивее классовая установка у различных
слоев толпы, тем труднее удается массовый вихрь, срывающий
их с этих установок. Мнения буржуазных ученых о толпе про-
работаны, да и то с кривотолками классовой, барской предвзято-
сти, на мятущихся толпах мелкобуржуазных революций, на сле-
пых толпах, одурманенных религиозным ядом. Новой же, офор-
мленно-классовой «толпы», рождающейся за последние десяти-
летия, они не заметили, не хотели заметить. Вот почему утвер-
ждение, что «в толпе каждый индивидуум качественно ухудшается,
глупеет, впадает в панику», лишь сейчас заменяется обратным
тезисом, подтверждаемым рефлексологией: «индивидуум в коллек-
тиве крепнет, умнеет, обогащается». Современная пролетарская
толпа совсем не так падка на внушения, не так внушаема, как
этого хотелось бы науке буржуазии, и не внушение — основное
орудие ее организации, руководства ею. Агитация, — говорит т. Ле-
нин *, — это когда большой аудитории вдавливают в мозг не-
большое количество мыслей [очевидно это вполне соответствует
внушению. — Д. 3,] Пропаганда — это когда значительно меньшей
аудитории серьезно разъясняют большое количество мыслей. — Ко-
нечно лучший воспитатель — не агитация, а пропаганда. Хорошо
спропагандированные не будут нуждаться во внушении, станут
вообще не внушаемыми. Толпа трудящихся, в состав которой
входит твердый слой хорошо спропагандированных в классовом
смысле людей, не позволит внушению столкнуть себя с истинно-
классового пути.
* Цитирую приблизительно, но смысл цитаты безусловно точный.

Старая оценка роли внушения в жизни коллектива построена
на презрении к массе, как к человеческому стаду, к быдлу,—
отсюда и переоценка значения внушения. Сейчас, когда активи-
рованная, организованная классовая масса движет революцию,
эту барскую брехню надо из науки вышвырнуть.
XXIV. МЕСТО ПСИХОНЕВРОЗОВ И ПСИХОТЕРА-
ПИИ В ПСИХОФИЗИОЛОГИИ.
Выше был развернут обильный материал, указывающий на то,
что вся человеческая психофизиология, вплоть до глубочайших
ее закоулков, в условиях сложной современности пронизана эле-
ментами психоневроза. Не застрахованы от него ни внутренние,
ни так называемые грубые душевные заболевания. Во все функ-
ции проникает он, то продвигая их, провоцируя их к самым
разнообразным заболеваниям, вплоть до самых тяжелых, то на-
слаиваясь на уже появившейся болезни, углубляя, осложняя ее. —
Быть сейчас только хирургом, гинекологом, легочником, сердечни-
ком и т. д. и не быть психотерапевтом — это значит недоучесть,
по скромным предположениям Штрюмпеля, 50% человеческой
клиники, — фактически же гораздо больше. Ведь Штрюмпель и
другие далекие от психотерапии врачи считались лишь с тем
вредом, который обусловлен был дезорганизующим влиянием
патологического «психогенного» фактора. Тот же вред,
который возникал от недоиспользования бесплодно
дремавших резервов, конечно, миновал их внимание, раз-
меры же его колоссальны.
В каждом заболевании, кроме анатомических изменений, порчи
химизма ит. д., всегда существуют и углубляющие его рас-
стройства установок, — изменения в условных рефлексах,
требующие особого, своего лечебного воздействия. Собака,
испортившая себе пищеварение из-за световых сигналов, никакими
лекарствами не будет вылечена, пока мы не проведем реформы
в системе сигналов. Туберкулезный, сердечный и всякий другой
«действительный» больной, т.-е. не психоневротик, всегда стра-
дает в очень значительной степени условным извращением
целеустремленности, и, если игнорировать эту «психоневротиче-
скую» часть его болезни, всуе посылать его тогда на курорты,
купать, пичкать лекарствами. Основные жизненные рефлекторные

извращения останутся, субъективный тонус окажется подавленным,
и действительного улучшения не наступит.
Нельзя слишком высоко оценивать значение лекарственного,
секреторного, климатического и прочего лечения. Не приравни-
ваем ли мы им полностью человека к прочим животным? Не пре-
вращаем ли мы человеческую медицину в обыкновенную ветерина-
рию? Ведь и без мистических благоглупостей об особой душе
человека мы все же знаем, что благороднейшая мозговая кора,
этот продукт социальности, вносит совершенно новые свойства
не только в так называемую психику, но и во всю физиологию.
Мозговая кора, этот создатель новой биологической динамики,
этот творец условных рефлексов, гораздо чаще и глубже бывает
повинна в извращении функции человека, чем это кажется фана-
тикам ветеринарной медицины. Извращенные условные рефлексы,
сложнейшие, утонченнейшие, глубочайшие, изуродованные сре-
дой целеустремления — вот тот особый фонд, который вносит
в свою патологию именно человек, окруженный сложнейшими
системами раздражителей, неустойчивых, меняющихся. Односто-
роннее увлечение аптекой, вытяжками и прививками строится
на игнорировании мозговой коры, на «незамечании» огромной обще-
физиологической роли условных связей. Надо вспомнить, что среда
человека — не лес и не скотный двор, что условный рефлекторный
фонд человека — не коровий и не собачий. Условно-рефлекторная
терапия, т.-е. «психотерапия», должна именно у человека занять
очень почетное, часто первое место.
Какое значение имеет наследственность для создания
психоневроза? Такое же значение, какое она имеет для накопления
условных рефлексов. Области, особенно прочно наследственно
фиксированные, являются основными базами и для условных, при-
обретенных связей. Однако мы почти не знаем наследственных
болезней [кроме врожденных инфекций и анатомических измене-
ний], мы имеем лишь предрасположения, и поэтому говорить
о фатальном накоплении болезненных условных рефлексов не при-
ходится в подавляющем большинстве случаев. При соответствую-
щей организации раздражителей очень часто можно построить
систему физиологических навыков, противопоставленную болезнен-
ному предрасположению, нейтрализирующую его, даже исполь-
зующую его двигательную силу на здоровые целевые уклоны.
Учение об условных рефлексах особенно ценно именно тем,
что, не отрицая значения внутреннего биологического фактора»

оно в то же время требует чрезвычайного внимания к раздра-
жителям окружающей среды, настаивает на обычно всеми
недоучитываемой огромной роли благоприобретенных свя-
зей, развертывает необычайно богатую благо-
приобретенную, воспитанную динамику в челове-
ческом организме.
Этим открываются совершенно невиданные не только лечеб-
ные, но и воспитательные возможности. Сейчас, когда мы, со-
ветские строители, заинтересованы в пробуждении максимальных
сил у человека с самых ранних его лет, открытый рефлексологией
фонд богатейших резервов и возможностей представляет для нас
незаменимейшую ценность. Учение о психоневрозах дает возмож-
ность уяснить на богатом клиническом опыте этот рефлексологиче-
ский материал в применении к человеку, так как само по себе
учение о рефлексах экспериментально оперирует пока со слишком
бедными, элементарными данными. В этом динамизирова-
нии человеческой психофизиологии, в учете колос-
сальной роли мозговой коры и благоприобретенных связей совре-
менного человека и заключается не превзойденная заслуга учения
о психоневрозах перед общей психофизиологией.
Начиная от умирающего сейчас внушения и кончая реформиро-
ванным, поставленным на ноги психоанализом, учение о «психо-
неврозах» шаг за шагом развертывает многообразную) сложно и
глубоко ветвящуюся динамику благоприобретенных, воспитан-
ных функций человеческого тела, открывает пути и причины
извращения этих функций, уясняет методы лечебно-воспитатель-
ной рефлекторной реорганизации этих извращений. В учении
о психоневрозах содержится решающий методологический материал
для теории и практики человеческой психофизиологии, для
теории и практики советской динамической педагогики.
Зоологам, пытающимся лезть руками теоретической и практи-
ческой ветеринарии в науку о человеке, учение о психоневрозах
говорит: «руки прочьі — человек, хотя и не бог, но и не корова».
Антропобиология, — это, выражаясь мягко, не совсем зоология.
Человеческая социальность — не коровник, человеческий мозг —
несколько сложнее коровьего.
Сейчас, когда развернулся решающий бой по классовому
фронту человечества, бой этот развертывается и на фронте науки,
о психофизиологии человека. Динамизирующаяся, революционизи-
рующаяся человеческая социальность требует динамического под-

хода, к человеческому организму. Продуктом остро динамизиро-
ванной среды является динамизированный организм. Учение
о психоневрозах, опираясь на рефлексологию, открывает первую
страницу в науке о действительной психофизиологической дина-
мике человека. Зоологи и плетущиеся за ветеринарами многие
медики [к счастью, не вое] не легко уступят свои позиции, но
без борьбы ведь не бывает серьезного завоевания. Читатель, это
и для тебя не безразличный вопрос, — надо самоопределиться.

ПРИЛОЖЕНИЕ.
В. И. ЛЕНИН КАК ПСИХОФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ ТИП.
В. И. Ленин является для всех нас образцом коммунисти-
ческой системы поведения, и поэтому попытка анализа,
его психофизиологический индивидуальности может быть нам под-
спорьем при поисках правильных жизненных путей, т.-е. и путей
для психотерапии. Конечно, наши соображения будут лишь на-
чальной, робкой пробой подхода к этой колоссальной проблеме.
С самых ранних детских лет до смерти т. Ленин психофи-
зиологически проходит перед нами как индивидуальность, насы-
щенная колоссальной энергией. Тов. Ленин от рождения обладает
могучим энергетическим фондом, снабжающим его та-
кими возможностями напряжения и возбуждения, такими возмож-
ностями устремления вперед, таким неиссякаемым боевым резер-
вуаром, какими в истории человечества, конечно, обладали очень
немногие. Этот колоссальный энергетический фонд и является
почвой для обостренной восприимчивости, неиссякаемой действен-
ности, напряженнейшей целеустремленности, всего того богатей-
шего содержания ленинского темперамента, неумолимой воли,
которые мы видим на всех страницах его яркой биографии. В со-
держании этого огромного энергетического резервуара пет в то же
время стимулов для того стихийного болезненного возбуждения,
которым часто обладают богатые, но психопатические натуры.
В энергетическом богатстве т. Ленина содержится, — и в корнях
и в проявлениях его, — исчерпывающе-здоровое начало,—оно,,
и только оно.
Однако богатый энергетический фонд, сам по себе, не пред-
ставляет еще собою обязательного творческого начала. Если
этот богатый материал не будет экономно организован, если он
распылится по частям, если он не сконденсирован, не сжат для
концентрированного использования, — ударная сила его теряется,

в основном превращаясь в мелковзрывчатое, раздробляющееся
по частичным заданиям, содержание. В лучшем случае, без кон-
денсации, энергетический фонд мог бы выразиться в крупных,
но беспорядочных, не последовательных и поэтому непродуктивных
взрывах. Только лишь при условии максимальной его кон-
денсации, сжатия возможно было бы действительное творчески-
организованное его использование. Личность т. Ленина как раз
и характеризуется наилучшей конденсацией этого колоссального
энергетического фонда.
Но этого мало. Как бы велико ни было энергетическое богат-
ство, как бы велика ни была сумма возбуждения и напряжения,
присущего той или иной индивидуальности, как бы сильно ни были
сжаты, сконденсированы в подготовке к боевому удару все эти
энергетические силы, они могут и не далъ творческих резуль-
татов, если нет под ними для их выявления соответствующей
устойчиво организованной базы. Во всем этом конденсированном
богатстве требуется еще и яркая, глубокая, устойчивая
целеустремленность, установка психофизиологического
аппарата на определенную цель, являющуюся основным возбу-
дителем всех проявлений такой индивидуальности. Этой целе-
устремленностью, глубочайшим образом развитым «рефлексом
цели» т. Ленин и отличается в огромнейшей степени. Он был
со своим врожденным колоссальным энергетическим богатством
несомненно одним из счастливейших людей на протяжении истории
человечества. Не живи он в условиях отвратительнейшей, бес-
смысленной, наглой царистско-русской современности, вне всякого
сомнения, целевая установка этого энергетического богатства
была бы несколько иной: менее напряженной, менее устойчивой.
Не будь вокруг него раскаленной атмосферы революционной
борьбы, не будь он окружен невиданно сложной революционной
обстановкой, не окажись в его биографии личного момента колос-
сальной важности — смертной казни родного брата, покушавшегося
на царя, несомненно в этой целеустремленности были бы не-
которые изъяны. Но если индивидуальности, подобные т. Ленину,
необходимы до зареза революционной эпохе, то не в меньшей
-степени революционная эпоха нужна подобным личностям, делая
их счастливыми избранниками, использовывая целиком их богат-
ство в интересах новей общественности. Российская и между-
народная революционная современность всеми обстоятельствами,
извертывавшимися на протяжении роста личности т. Ленина,

сжимала эту конденсированную, колоссальнейшую энергию в опре-
деленную линию, в определенное русло, подчиняя все ее выявле-
ния одной исчерпывающей дели, подчиняя этой цели, этой целе-
устремленности всю жизнь нашего вождя. И успехи революции,
и поражения революции, и боевые успехи т. Ленина лично, и
ссылка его, — все это оказывалось добавочным, углубляющим пи-
танием для укрепления все той же революционной целеустре-
мленности.
Необходимо, однако, помнить, что как бы ни был велик
энергетический фонд человека, как бы он идеально ни был кон-
денсирован, как бы устойчиво ни развернулась целевая установка
подобной индивидуальности, всего этого недостаточно для того,,
чтобы сформировать колоссальною политическою вождя, именно
политическою вождя, т.-е. организатора политическою действия,
организатора грандиозною движения колоссальных народных масс.
Мы слишком часто встречаем богатейшие целеустремления, энер-
гетически перенасыщенные натуры, которые однако не выявляют
колоссальное свое целевое напряжение в действиях вовне, исчер-
пывая все свое внутреннее возбуждение интеллектуальным про-
цессом [творцы крупнейших философских систем], работой твор-
ческой фантазии [большие художники] и т. д. Но для выражения
этого внутреннего напряжения именно в действиях требуете^
огромная динамическая способность,—способность^
при которой данная личность не мирилась бы с невыявлением
своего напряжения вовне и голодно, жадно требовала бы этого
непременного выявления во внешних действиях. Подобный дина-
мизм присущ т. Ленину в чрезвычайной степени. Знаем же мы
из мелочей и крупных моментов его биографии, что даже его
стратегические выжидания, даже отступления, остановки, боевые
(паузы были не чем иным, как видоизменением, углублением,
маскировкой все того же неиссякаемого действия, направленного
вовне. Теоретизаций, самодовлеющей фантастики, представляю-
щей собой пассивную самозакупорку личности, в биографии т. Ле-
нина мы не видим, не знаем. Т>н весь, с начала до конца, макси-
мально действенен, гипердинамичен.
Перечисленные черты не обязывают еще к беспощадной объ-
ективной, научной точности. Колоссальная энергия, чрезвычайно
конденсированная, направленная по путям определенной цели и
даже резко действенно выявляющаяся вовне, может быть в то же
время брошена на отрыв от реальности, наперерез реальности.

В истории человечества) мы знаем большое количество примеров
подобного направления на цель, ничего общего не имеющую
с реальностью, с конкретной жизненной действительностью. Круп-
нейшие религиозные реформаторы, — часто просто патологические
личности, обладающие большим взрывчатым богатством, напра-
вленным по линии бредовой цели,—являются достаточно яркими
примерами подобного внереалистического или антиреалистического
творчества. Сила психофизиологического аппарата т. Ленина, за-
ключалась именно в том, что он был одарен от природы необы-
чайной восприимчивостью реалистического по-
рядка, необычайной чуткостью в отношении к конкретным явле-
ниям окружающей среды. Острое восприятие реальности, чуткое
улавливание мельчайших конкретных деталей того, что скрадыва-
лось обычно во внимании подавляющего большинства его окру-
жающих, изумительная точность его расчетов, — все это говорит
не только об устойчивой целевой установке, но и указывает
на реалистическую, максимально реалистическую целевую уста-
новку, что особенно важно для наиболее реалистического в исто-
рии класса и его вождя. Подобные максимально-реалистические
свойства, понятно, требовали, с одной стороны, врожденного
обострения у т. Ленина воспринимающих его аппаратов, его
органов чувств, с другой же стороны, этому реалистическому
содержанию восприятий максимально содействовали чрезвычайно
благоприятствующие подобному процессу условия современной ему
общественности. Тов. Ленин, этот идеальный аккумулятор револю-
ционной энергии, не мог не быть реалистом в условиях царской
России и, в дальнейшем, в условиях мировой империалистической
бойни и социалистической революции.
Однако и всего перечисленного оказывается недостаточно для
того, чтобы все эти первичные элементы богатейшего психофизио-
логического аппарата были использованы действительно продук-
тивно. Необходимо было их планомерно, последовательно урегули-
ровать, упорядочить, организовать. Подобная, особо развитая
способность к самоурегулированию, к самоорганизации в известной
степени является врожденным свойством, —однако биографические
моменты [условия среды, семья, школа, самовоспитание] могут
и должны этому или сильно препятствовать или мощно содей-
ствовать. В отношений к т. Ленину врожденные и приобретенные
моменты самоорганизации были выявлены особенно благоприятно,
и эту мощную самоорганизацию мы имеем перед собой

во всей как научной, так и практически-политической деятель-
ности т. Ленина. Чрезвычайно сильно развитое чувство делового
ритма, уменье во-время уловить нужное, отмести лишнее,
способность к острому и планомерному учету всех полезных
элементов прошлого опыта, жесточайшая требовательность к себе
и другим, готовность всегда наиболее экономно, наиболее про-
дуктивно реагировать на те обязательства, какие предъявляла
к его работе среда, — все эти моменты максимальной, невиданной
организованности т. Ленина явились цементом, скрепой для опи-
санных выше творческих его черт, без чего последние могли бы
выявиться в история рабочей революции далеко не так продук-
тивно, как это, к счастью, имело место.
Вместе с тем, т. Ленин отличается необычайными интеллекту-
альными способностями. Мозговой аппарат его обладал огромной
гибкостью, чрезвычайной подвижностью во всех наиболее твор-
чески нужных своих элементах. Достаточно было одного раздра-
жения извне, одного сознательного посыла для того, чтобы вызвать
в подсознательном аппарате т. Ленина целый вихрь необходимых
ассоциаций, переработок, новых усвоений, учета старых элемен-
тов и т. д., и т. д. Эта способность к максимальной
синтетической обработке впечатлений при мини-
мальной затрате сознательного, нарочитого, во-
левого усилия является благодарным, счастливейшим
свойством гениальных натур, при котором интеллектуальное твор-
чество, требующее обычно огромного волевого напряжения, совер-
шается с необычайной легкостью, продуктивностью и быстротой.
Самовоспитание чрезвычайно многое добавляет к этой врожденной
способности.
Вполне очевидно, что все описанные выше элементы инди-
видуальности т. Ленина в прочном их сочетании являлись не-
исчерпаемым и совершенно незаменимым материалом для его
гениальных интуитивных, синтетических сводок. Натуры менее
конденсированные, менее реалистические, менее организованные
не могли бы (никогда создать подобного синтеза, независимо
от богатства своего интеллектуального творчества. Отсюда нам
делается понятным, почему на удивление близких своих т. Ленин
был в силах одолевать по 120 и больше страниц серьезной книги
меньше чем в час, почему одновременно он мог заниматься
двумя-тремя делами, требующими большого напряжения, почему
он, выслушивая собеседника, улавливал в его материале такие

элементы, о которых сам рассказывающий даже в минимальной
степени и помыслить не мог. Этим же свойством обменяется
столь характеризующая т. Ленина манера связывать все свои
впечатления «с общим и целым». Непрерывно охватывать всю
жизнь «в общем и целом» может лишь максимально синте-
зирующий ум.
Историческое значение т. Ленина, несмотря на наличность
в его индивидуальности всех описанных черт, было бы все-таки
недостаточно расшифровано, если бы мы при этом не указали
еще на наличность в его существе огромного развития так назы-
ваемого исследовательского рефлекса. Быть реалистом,
обладать огромными синтетическими способностями — это еще
не значит творить новое. Знаем же мы синтезирующих реалистов,
постоянно компилирующих, связывающих воедино лишь опыт
прошлого, не добавляя к этому опыту ничего своего, нового,
творческою, исследовательского. Для того чтобы прокладывать
новые пути, для того чтобы научно-теоретически и практически
пионеризироватъ, необходимо еще врожденное развитие особо
острых возможностей вщупывания, внедрения в незаметные для
других элементы. Голодное тяготение, ненасытное, жадное стре-
мление к новому [исследовательский рефлекс или инстинкт] не-
даром, по мнению крупнейших физиологов, можно сопоставить
о инстинктом голода. Стремление к новому, к оригинальному,
к прокладыванию путей по непроторенным местам —это специ-
фическое свойство, для которого нужно иметь соответствующие
как врожденные, так и воспитанные аппараты. Тов. Ленин не-
обычайной остротой своего научного, исследовательского анализа,
почти пророческой своей прозорливостью подтверждает наличность
в нем этого исследовательского рефлекса в глубочайшей степени
его выраженности.
Мы, понятно, в истории человечества знаем целую серию
огромных личностей, обладающих большим творческим богатством,
•сочетанием всех или почти всех указанных выше черт. Но исто-
рическая непревзойденность т. Ленина заключается в том, что
он комбинировал в себе эти черты в совершенно невиданном еще
з истории сочетании, так как современность, создавшая его, со-
временность, которую он обслуживал, сама по себе такова, что
не знает себе прецедентов в прошлом человечества. Это под-
тверждается еще наличностью в т. Ленине черты, которую мы
назвали бы «социоцентризмом», т.-е. полным отвлечением

от-своего «я» в сторону общественности, к общественной органи-
зованной деятельности—в противовес эгоцентризму, присущему
огромному количеству крупных и менее крупных научных и прак-
тических деятелей эксплоататорского периода истории: «Не я, —
говорил всегда т. Ленин,—а рабочие массы, трудовые
массы вместе со мной». «Не я, а партия, и я вместе о партией».
Вне коллектива, вне общества т. Ленин себя не мыслил. Он орга-
низует партию, готовит массовое восстание, прислушивается самым
чутким, трепетным образом к подспудному голосу рабочие
масс,— голосу, истинной сущности которого, кроме него, ни-
кто из современных социалистов так уловить и не мог. Этому
социоцентризму,—служению обществу, человечеству, пролета-
риату, партии—соответствовала доброта, ласковость, деликатность,
чуткость т. Ленина в отношении ко воем его окружающим —
классовая доброта революционного диктатора. Только блестяще
организованная, идеально синтезированная, социоцентрическая на-
тура способна на подобное воплощение в себе черт холодного
интеллектуального анализа, беспощадного политического руковод-
ства и естественно-добрых, человечески-ласковых проявлений.
Наконец завершающим моментом, характеризующим индиви-
дуальность т. Ленина, является необычайный стенизм,
необычайно-подъемный, положительный, радостный фон его нервно-
психических процессов. Знаем же мы больших политических
вождей и государственных строителей трагического типа [Кром-
вель], болезненно возбужденного типа [Наполеон I, Петр], но
радостно-счастливых людей, всегда в ударе, хорошо настроенных
так, как это присуще было, независимо от внешней обстановки,
т. Ленину, — подобного стенического фона психики при всей
колоссальной насыщенности ее ответственнейшей, сложнейшей
деловой нагрузки, подобного примера мы не знаем. Но это и
естественно, так как т. Ленин был чрезвычайным историческим
удачником. Его богатства попали в самую чувствительную и в са-
мую нужную точку наиболее интересной, наиболее радующей
эпохи в истории человечества.
За иллюстрирующими примерами для обоснования приведен-
ной характеристики, конечно, ходить далеко не придется. Вся:
биография] Ленина: строительство коммунистической партии,
«Искра», борьба с экономизмом и ликвидаторством, подготовке
вооруженного восстания, философские его работы, идея советов,
смычка с крестьянством, вся тактика 1917 г., Брест, дискуссия

о профсоюзах, новая экономическая политика, ориентация на
колониальные народы, международная коммунистическая револю-
ционная тактика, внутрироссийские административные реформы, —
все это достаточно известный материал, который повторять здесь
нет нужды *. «Подобные вожди считают своих последователей
миллионами и миллиардами, а не сотнями и не тысячами»; по-
добные личности «должны сами все проверять, никому не доверяя
того, что обостренно ясно только им». «Подобные индивидуальности
не отступят от основной линии своих исканий и в жесточайшей
полемике не обороняются, а нападают, ибо они вооружены лучше
какого бы то ни было противника». «Определив сразу все пер-
спективы дальнейших боев в 1917 году, т. Ленин все же не зары-
вается и требует терпеливой, постепенной, детальной подготовки
массы». «Во всех мелочах этой подготовки непрерывно, неот-
ступно участвует он сам». «Не внешний выигрыш нужен, —говорит
он, — а выигрыш по существу». «Необходимо искусство маневриро-
вания, выжидания и отступления, но с непрерывным подчинением
всех частностей единому принципиальному целому» и т. д., и т. д.
Этих примеров колоссальной организованности, неисчерпываемого
синтеза мы знаем слишком много, чтобы была особая нужда
подробно воспроизводить их здесь.
Тов. Ленин, являясь, по врожденным своим свойствам, не-
обычайно богато одаренной организацией, в то же время, всей
суммой своих качеств, представляет собой порождение наиболее
напряженной революционной эпохи в наиболее сдавленной реакци-
онной властью стране. Отсюда и накопление им колоссального
энергетического фонда, гиперконденсация этого фонда, сверх-
динамизм, могучая боевая целеустремленность. Тов. Ленин пред-
ставляет собой одновременно порождение крепнущего, развиваю-
щегося международного рабочего класса, отсюда воплощение
в нем максимальной организованности, наилучших синтетических
способностей, сверхчуткого реализма, углубленного развития ис-
следовательского рефлекса. Этими свойствами наградил своего
вождя идущий к власти молодой, организованный, реалистически
настроенный, пионерствующий пролетариат. Революционная же
современность, идущий к победе рабочий класс наделили своего
вождя и такими свойствами, которые характеризуют все чело-
* Далее в кавычках — частичные выписки из воспоминаний о т. Ле-
нине, появившихся в печати после его смерти.

вечество, быть может, в далеком лишь будущем: необычайная
радостность победителя [стенизм], необычайная этическая сосредо-
точенность, доброта [социоцентризм].
Тов. Ленин, другими словами, представляет собой идеальный
тип пролетарского революционера, идеальный тип коммуниста.
Этот тип уже зарождается, уже вырабатывается в невыразимо
тяжелых условиях современной революционной борьбы пролета-
риата. В законченном виде мы ею еще нигде не встречаем. Однако
т. Ленин опередил в этом! вопросе историю. Он являет собой
идеального предтечу коммунистического типа, он является первым
показательным примером, олицетворением этого идеального типа*.
* Типические черты активного коммуниста пишущий пытался за-
фиксировать в ряде очерков своей книги: «Очерки культуры револю-
ционного времени» (изд. «Раб. проев.», 1924 г.).

ЛИТЕРАТУРА ПО ГИПНОТИЗМУ, ВНУШЕНИЮ И ПСИХО-
ТЕРАПИИ, ИСПОЛЬЗОВАННАЯ АВТОРОМ.
1. Б. Бродовский. Гипнотизм в практической медицине, 1888 г.
2. А. Токарский. Терапевтическое применение гипнотизма, 1890 г.
3. А. Гиляров. Гипнотизм, 1894 г.
4. Ю. Охорович. Магнетизм и гипнотизм, 1894 г.
5. Джемс. Психология, 1905 г.
6. Вундт. Гипнотизм и внушение, 1908 г.
7. Grasset. L'hypnotisme et la suggestion, 1903 г.
8. В. M. Бехтерев. Внушение и его роль в общественной жизни, 1908 г.
9. » Воспитание и внушение, 1923 г.
10. » Лечебное значение гипнотизма, 1900. г.
11. А. Форель. Гипнотизм и лечение внушением, 1912 г.
12. А. Молль. Гипнотизм, 1909 г.
13. П. Жанэ. Психический автоматизм, 1913 г.
14. Bernheim. Hypnotisme, suggestion, psychoterapie, 1903 г.
15. Г. Веттерштранд. Гипнотизм, 1908 г.
16. Тремнер. Гипнотизм.
17. Bernheim. Neurasthenic et psychoneuroses, 1908 г.
18. Левенфельд. Гипнотизм, 1903 г.
19. Ф. Рыбаков. Гипнотизм и психическая зараза.
20. П. Каптерев. Гипнотизм.
21. К. И. Платонов. Гипнотизм и внушение, 1925 г.
22. С. Владычко. Вред гипнотического влияния, 1912 г.
23. Кравков. Гипнотизм и внушение, 1925 г.
24. Ермаков. Гипнотическое обезболивание в хирургии, 1914 г.
25. В. Срезневский. Гипноз и внушение.
26. Левенфельд. Сомнамбулизм и спиритизм, 1913 г.
27. В. Данилевский. Гипнотизм, 1924 г.
28. П. Подъяпольский. Внушение в лазаретной практике, 1916 г.
29. » Волдырь от ожога, причиненный внуше-
нием, 1905 г.
30. Дюбуа. О психотерапии, Москва, 1911 г.
31. » Влияние духа на тело, 1907 г.
32. » Воображение как причина болезней, Москва, 1912 г.
33. » Психоневрозы и их психическое лечение, 1912 г. (Перев. под.
ред. проф. Осипова.)
34. F. Buttersach. Physiologische und psychologische Bemerkungen.
35. О. Розенбах. О психическом лечении внутренних болезней, 1892 г.

36. O. Rosenbach. Neurose Zustande und ihre psychische Behand-
lung, 1897 г.
37. И. Дежерин и Б. Гоклер. Функциональные проявления психоне-
врозов, 1912 г.
38. Camus et Payniez. L'isolement et psychotherapie (1904 г.).
39. И. Марциновский. Нервность и миросозерцание, 1913 г.
40. I. Marcinovsky. Im Kampf um gesunde Nerven, III Aufl.
41. Яроцкий. Идеализм как физиологический фактор, Юрьев, 1908 г.
42. П. Жанэ. Неврозы, 1911 г.
43. Фрейд. Теория полового влечения, 1911 г.
44. » Очерки по психологии сексуальности, 1923 г.
45. » Психоанализ детского страха, 1913 г.
46. » Лекции по введению в психоанализ, Госиздат, 1922 г.
47. Р. Freyd. Jenseils der Lustprmcips, 1921 г.
48. Сборник. Психоанализ и учение о характерах, Госиздат, 1923 г.
49. L. Thyrsthon. Influence on Freudism on theoretical Psychology.
50. Ferenzy. Introjection und Uebertragung, Lehrbuch d. Psychoanal. В. I.
51. Штекель. Причины нервности, 1912 г.
52. Regis е t Hesnard. La psychoanalyse des neuroses et psychoses, 1914 r.
53. Alfred Adler. Studie iiber die Minderwertigkeit der Organe (1907 г.)
Ы. » > Ueber den nervosen Character, 1912 r.
55. » » Praxis und Theorie des Individualpsychologie, 1920 r.
56. Kempf. The autonomic Functions and the Personality (адлеровский
уклон).
57. Miinstenberg. Psychotherapie, 1909 г., London.
58. Вальдштейн. Подсознательное „я", 1913 г.
59. Э. Джонс. Терапия неврозов, Госиздат.
60. Е. Kretschraor. Medicin. Psychologie, Leipzig., 1922 г.
61. A. Thomas. Psychotherapie, Paris, 1912 r.
62. Ю. Каннабих. О психотерапии (Основы терапии, II т., 1925 г.).
63. И. П. Павлов. 20^летний опыт изучения высшей нервной деятель-
ности.
64. Быков и Фурсиков. Труды физиологической лаборатории
И. П. Павлова.
65. Сборник, посвященный 75-летию И. П. Павлова.
66. В. М. Бехтерев. Общие основы рефлексологии, изд. 2-е.
67. Сборник. „Новое в рефлексологии и физиологии центральной
нервной системы", 1925 г.
68. В. П. Протопопов. Материалы к изучению физиологии реакций,
сосредоточения и гипноидных состояний. „Украинск. Вестник рефле-
ксологии и эксперимент, педаг.", 1925 г.
69. А. К. Ленц. Условные рефлексы и конструкция современной психи-
атрии („Новое в медицине", сб. IV).
70. Лебон. Душа толпы.
71. Тард. Психология подражания.
72. Сидис. Преступная толпа.
73. Войтоловский. Коллективная психология. Госиздат, 1925 г.

ВЫСКАЗЫВАНИЯ АВТОРА ПО ЗАТРОНУТЫМ В КНИГЕ ВОПРОСАМ НАПЕЧАТАНЫ:
1. О сущности психоневрозов — ст. I и II в журн. „Психотерапия", 1913 Г.
2. Анализ сомнамбулизма — журн. „Психотерапия", 1914 г.
3. Психоневрозы на войне — журн. „Психиатрич. Газета", 1916 г.
4. Современная психотерапия — журн. „Научная Медицина", 1919 г.
5. Ряд статей в книгах автора:
а) „Очерки культуры революц. времени", 1924 г., изд. „Раб. Просв."
б) „Революция и молодежь", изд. Свердловск, у-та, 1925 г.
в) „Вопросы советской педагогики", Госиздат, 1926 г.
г) „Половой вопрос в условиях советской общественности", Гиз, 1926 г.
6. Фрейдизм и марксизм — статья в журн. „Красная Новь", 1924, IV.
7. Заболевания партактива — журн. „Красная Новь", 1925, IV.
Сдана в печать синтезирующая работа: „Дискуссия в науке о человеке".
ДОКЛАДЫ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ПРЕДЫДУЩИЕ РАБОТЫ:
1. Фрейдизм в свете клиники (в материалах Московск. о-ва невропато-
логов и психиатров — 1912 г.).
2. Структура и генез психоневрозов — в материалах Ленингр. о-ва
психиатр. — 1918 г.
3. Анализ методов психотерапии — в материалах Ленингр. о-ва пси-
хиатр. — 1919 г.
4. Место фрейдизма в психофизиологии
5. Революция и психоневрозы
II Всесоюзн. психоневро-
логич. съезд (1924 г.)
6. Социальные основы психоневрологии
7. Психоневрозы и прогенерация
Конференции Госуд. Ин-
стит. Эксперим. Психологии
(1924 и 1925 г.).
8. Психоневрозы и учение о рефлексах (Всеросс. нервно-психиатр.
совещание при НКЗ. — 1925 г.).
ОТВЕТЫ КРИТИКАМ НАПЕЧАТАНЫ:
1. Статья „Нервный марксизм или паническая критика?" — в журн.
„Под знаменем марксизма", 1924 г., декабрь.
2. Статья „2 года дискуссии" — в книге „Подовой вопрос" [см. выше
п. 5, г).]