Вентцель К. Н. Этика и педагогика творческой личности. Т. 1. — 1911

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ БИБЛІОТЕКА.

К. Н. ВЕНТЦЕЛЬ

ЭТИКА И ПЕДАГОГИКА

ТВОРЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ

(Проблемы нравственности и воспитанія въ свѣтѣ теоріи свободнаго гармоническаго развитія жизни и сознанія).

Томъ I.

ЭТИКА ТВОРЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ.

Содержаніе: — Мораль жизни и свободнаго идеала.—Формула развитія жизни. —О высшемъ принципѣ нравственности.— Общій очеркъ ученія о нравственности.— Гармонія и нравственная свобода.

Цѣна 2 руб.

Продолженіемъ этой книги служитъ 2-й томъ—Педагогика творческой личности.

Книгоиздательство К. И. Тихомирова.

МОСКВА, Кузнецкій мостъ. 1911.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Настоящая книга составилась изъ статей, написанныхъ на протяженіи почти двадцати лѣтъ. Статьи эти въ свое время были помѣщены въ журналахъ „Вопросы философіи и психологіи", „Вѣстникъ Воспитанія", „Образованіе", „Свободное Воспитаніе", „Русская Школа" и т. д. Такъ какъ значительная часть этихъ статей тѣсно и органически связана между собою въ одно цѣлое, то это и послужило основаніемъ для соединенія ихъ въ одну книгу.

Вопросы нравственной жизни всегда привлекали къ себѣ мое вниманіе, но только въ концѣ восьмидесятыхъ годовъ явилась для меня возможность болѣе или менѣе интенсивно заняться теоретической ихъ разработкой. Это было время, когда только что впервые былъ опубликованъ замѣчательный трудъ талантливаго и безвременно погибшаго французскаго мыслителя Гюйо „Очеркъ морали безъ обязательства и безъ санкціи" (Esquisse d'une morale sans obligation ni sanction). Начертанная здѣсь смѣлыми широкими штрихами теорія нравственности этого философа—поэта, каждая строка котораго дышитъ такою искренностью и задушевностью, невольно захватила меня и вызвала желаніе познакомить съ нею русское общество. Результатомъ этого и явилась моя статья „Мораль жизни и свободнаго идеала", написанная мною еще въ 1888 году, но которая была напечатана въ журналѣ „Вопросы философіи и психологіи" только въ 1891 году, при чемъ пришлось сократить ее почти наполовину. Теперь она печатается

здѣсь приблизительно въ первоначальномъ видѣ, по крайней мѣрѣ, въ той ея части, которая касается критики ученія Гюйо.

Эта работа выдвинула передо мною цѣлый рядъ вопросовъ, разрѣшеніе которыхъ мнѣ казалось насущна необходимымъ для правильнаго разрѣшенія нравственной проблемы. Нравственное развитіе является частью всеобщаго развитія жизни и для того, чтобы правильно освѣтить законы нравственнаго развитія являлась необходимость отдать себѣ отчетъ въ развитіи жизни вообще. Другой вопросъ, который требовалъ своего разрѣшенія, это — вопросъ о свободной и сознательной нравственности, вопросъ, не получившій въ теоріи морали, Гюйо достаточно полной разработки. Первый вопросъ разбирается мною въ статьѣ „Формула развитія жизни", второй — въ статьѣ „О высшемъ принципѣ нравственности".

Статья „Формула развитія жизни" была плодомъ долгаго и упорнаго труда. При написаніи ея пришлось много времени потратить на широкое знакомство съ современной философской литературой и особенно съ такъ называемой „научной философіей", которая нашла свое выраженіе въ трудахъ Авенаріуса, Петцольдта, Маха, Вундта и т. д. Написана была статья въ 1891 году, но только много лѣтъ спустя въ 1900 году, сокративъ ее больше чѣмъ наполовину, мнѣ удалось помѣстить ее въ журналѣ „Образованіе". Здѣсь она воспроизводится въ первоначальномъ своемъ видѣ съ небольшими измѣненіями.

Статья эта является попыткой освѣтить тотъ методъ, при помощи котораго можно ближе всего подойти къ правильному пониманію процесса развитія жизни, а также и попыткою охарактеризовать существенныя черты этого развитія. Въ ней показывается, что въ то время какъ процессъ развитія, разсматриваемый съ точки зрѣнія внѣшняго опыта есть прогрессирующее обобществленіе жизни, приближеніе ея къ опредѣленнымъ, неизмѣннымъ, постоянно повторяющимся формамъ, стрем-

леніе достигнуть извѣстнаго устойчиваго состоянія, стремленіе къ механизированію жизни, — съ точки зрѣнія внутренняго опыта онъ является какъ прогрессирующее индивидуализированіе жизни, какъ все возрастающее и расширяющееся творчество, какъ стремленіе къ состоянію наибольшихъ и наиболѣе быстрыхъ измѣненій, наиболѣе обширныхъ и наиболѣе скорыхъ переворотовъ, однимъ словомъ, какъ стремленіе къ состоянію наибольшей неустойчивости. Эволюція жизни разсматривается съ ея внутренней стороны, какъ творческая эволюція, и въ концѣ статьи мною устанавливается положеніе, имѣющее рѣшающее значеніе для мыслей, развиваемыхъ во всѣхъ послѣдующихъ статьяхъ, которое въ существенныхъ чертахъ сводится къ слѣдующему: насколько жизнь представляетъ не только одинъ механизмъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ имѣетъ и психическое содержаніе, т. е. является сознаніемъ, настолько она можетъ быть понимаема нами, какъ безконечное расширеніе сферы цѣлей и неутомимое постоянное стремленіе установить между всѣми цѣлями гармонію, образовать изъ нихъ одну систему. Въ статьѣ „О высшемъ принципѣ нравственности", служащей естественнымъ дополненіемъ предъидущей, показывается, что установленный такимъ образомъ законъ естественной эволюціи жизни является вмѣстѣ съ тѣмъ и высшимъ закономъ нравственности, верховнымъ и руководящимъ ея принципомъ. Содержаніе этой статьи въ общемъ сводится къ слѣдующему.

Прежде всего указывается на то, что основаніемъ для постановки всякой новой цѣли человѣкомъ въ его дѣятельности является ея гармонія съ тѣми цѣлями, которыя раньше ставились личностью. Затѣмъ устанавливается тотъ фактъ, что воля въ смыслѣ активности, направляемой яснымъ представленіемъ имѣющихъ быть достигнутыми цѣлей, развивается изъ низшихъ формъ активности. Первоначальное содержаніе сознательной преднамѣренной дѣятельности человѣка обусловливается тѣмъ, на что раньше устремлялась его безсознатель-

ная или полусознательная дѣятельность. Особенно важную роль въ развитіи волевой дѣятельности въ узкомъ смыслѣ этого слова играетъ дѣятельность по влеченію. Содержаніе тѣхъ первыхъ цѣлей, которыя ставитъ себѣ начинающая развиваться воля, опредѣляется характеромъ влеченій человѣка. Развитіе воли обусловливается тѣмъ, что влеченія, благодаря возрастающей сложности окружающей человѣка среды и благодаря своему собственному усложненію, натыкаются на препятствія въ своемъ удовлетвореніи. Это же самое обстоятельство служитъ толчкомъ и для развитія въ человѣкѣ ума. И умъ и воля находятся первоначально въ полномъ порабощеніи увлеченій, но по мѣрѣ того, какъ они занимаютъ въ области душевной жизни все болѣе широкое мѣсто, они пріобрѣтаютъ все болѣе самостоятельное значеніе и въ концѣ концовъ начинаютъ господствовать надъ влеченіями и дѣлаютъ ихъ орудіями въ достиженіи своихъ самостоятельныхъ задачъ. Задачи, которыя естественно вытекаютъ изъ природы ума и воли, заключаются, что касается ума — въ установленіи гармоніи, цѣльности и единства между нашими мыслями и элементами ихъ, что касается воли—въ установленіи гармоніи, цѣльности и единства между нашими волевыми дѣйствіями, что тѣсно связано съ гармоніей соотвѣтствующихъ имъ цѣлей.—Самая высшая форма воли— рѣшеніе. Рѣшенія, которыя принимаетъ человѣкъ въ своей жизни, имѣютъ самую различную степень широты, сложности и отвлеченности. Нравственность немыслима безъ рѣшеній общаго характера, которыя мы должны постоянно удерживать въ своемъ сознаніи. Для проведенія общихъ рѣшеній въ нашей жизни требуется, чтобы они опирались на сильныя влеченія. Влеченіе, на которое опирается, наше рѣшеніе воплотить въ жизни нравственный идеалъ, есть влеченіе къ установленію гармоніи между нашими цѣлями. Чѣмъ большее оно получаетъ удовлетвореніе, тѣмъ болѣе оно становится ненасытимымъ. Это влеченіе имѣетъ преимущество передъ другими влеченіями потому, что каждое изъ вле-

ченій только временно находитъ себѣ мѣсто въ сознаніи, тогда какъ влеченіе къ объединенію, цѣльности и гармоніи никогда вполнѣ не исчезаетъ изъ сознанія. Влеченіе къ гармоніи въ сколько-нибудь широкой степени первоначально развивается въ области теоретической познавательной дѣятельности и въ области художественнаго творчества. Но оно развивается также прямо и непосредственно и въ самой области практической жизни, какъ бы ни были узки задачи этой послѣдней, но въ особенности содѣйствуютъ развитію этого влеченія тѣ формы практической дѣятельности, которыя носятъ соціальный характеръ.

Далѣе изслѣдуется то взаимное отношеніе, которое существуетъ между „истиннымъ", „прекраснымъ" „нравственнымъ". Истинное и прекрасное есть только одна изъ цѣлей человѣческой жизни, нравственное охватываетъ всю жизнь, имѣетъ въ виду совокупность всѣхъ цѣлей. Въ этомъ смыслѣ можно сказать, что нравственность есть нѣчто болѣе широкое, чѣмъ истина и красота. Высшая нравственная цѣль, въ числѣ другихъ задачъ, которыя она ставитъ человѣку, требуетъ также, чтобы онъ стремился къ истинѣ и искалъ прекраснаго. Но съ другой стороны нравственность можетъ быть понимаема, какъ одна изъ формъ исканія и воплощенія въ жизни истины, именно той истины, которая можетъ быть названа истиной практической. Нравственность можетъ быть также разсматриваема, какъ одна изъ формъ исканія прекраснаго, какъ одинъ изъ видовъ стремленія къ созданію красоты. Та своеобразная красота, съ которой мы имѣемъ дѣло въ области нравственности, тѣмъ разнится отъ всѣхъ другихъ видовъ красоты, что ея элементами являются дѣятельныя состоянія самого творящаго человѣка.

Чтобы въ полной мѣрѣ оправдать принципъ гармоніи цѣлей, въ качествѣ высшаго принципа нравственности, показывается далѣе, въ какомъ отношеніи онъ стоитъ къ принципамъ „удовольствія", „пользы", „счастія", „благополучія", а также къ понятію „категори-

ческаго императива". И критика гедонизма и утилитаризма и критика морали безусловнаго долга (этики Канта) одинаково приводятъ къ признанію принципа гармоніи цѣлей верховнымъ принципомъ нравственнаго поведенія. Въ концѣ статьи обращается особенное вниманіе на то, что при примѣненіи принципа гармоніи цѣлей надо постоянно имѣть въ виду, что расширяется непрерывно и самая система цѣлей, такъ какъ это расширеніе системы цѣлей необходимо вытекаетъ изъ природы самой воли. Немаловажное значеніе въ этомъ процессѣ расширенія системы цѣлей имѣетъ и установленіе между цѣлями гармоніи. Оно ведетъ къ сбереженію психической энергіи, къ экономіи силъ, давая тѣмъ самымъ возможность оказавшемуся излишку силъ направиться на новыя цѣли болѣе сложныя и широкія.

Продолженіемъ статьи „О высшемъ принципѣ нравственности" является статья „Общій очеркъ ученія о нравственности". Статья эта представляетъ попытку дать краткій систематическій очеркъ этики съ точки зрѣнія принципа гармоніи цѣлей, обоснованію котораго была посвящена предшествующая статья. Обѣ эти статьи представляютъ такимъ образомъ какъ бы одну статью, которая могла бы быть названа „Этика гармоніи цѣлей".

Область нравственной жизни разсматривается въ статьѣ „Общій очеркъ ученія о нравственности" съ трехъ различныхъ точекъ зрѣнія, взаимно дополняющихъ другъ друга: сначала какъ ученіе о цѣляхъ жизни или объ обязанностяхъ, затѣмъ какъ ученіе о добродѣтеляхъ и, наконецъ, какъ ученіе о нравственныхъ благахъ. Что касается обязанностей человѣка, то высшая обязанность это — установленіе гармоніи между всѣми цѣлями человѣческой жизни и расширеніе самой системы цѣлей до предѣловъ возможнаго. Исходя изъ этой основной обязанности, я показываю, къ какимъ болѣе частнымъ и менѣе широкимъ она приводитъ. — Въ ученій о добродѣтеляхъ сдѣлана попытка дать очеркъ тѣхъ основныхъ добродѣтелей, которыя являются не-

обходимыми въ дѣлѣ осуществленія нравственнаго идеала. Въ ученіи о нравственныхъ благахъ я прежде всего останавливаюсь на самомъ, понятіи нравственнаго блага. Непосредственное значеніе нравственнаго блага имѣетъ только состояніе достигнутой гармоніи цѣлей, все остальное можетъ получить значеніе нравственнаго блага только косвеннымъ образомъ въ качествѣ средства или орудія для достиженія этого состоянія. Но состояніе достигнутой гармоніи цѣлей является нравственнымъ благомъ только въ томъ случаѣ, если оно не служитъ препятствіемъ для установленія гармоніи болѣе широкой и полной, если оно не выступаетъ съ притязаніемъ на абсолютное значеніе. Абсолютнаго совершенства не существуетъ, всякое совершенство относительно; абсолютное значеніе имѣетъ только вѣчный процессъ совершенствованія.—Наконецъ, въ послѣдней части статьи я рассматриваю вопросъ о мотивахъ, которые имѣютъ значеніе при проведеніи человѣкомъ въ жизнь нравственнаго идеала, и о тѣхъ препятствіяхъ, которыя стоятъ на пути къ осуществленію въ полныхъ размѣрахъ въ области нравственной жизни принципа гармоніи цѣлей.

Къ этимъ обѣимъ, изложеннымъ мною, статьямъ тѣсно примыкаетъ статья „Гармонія и нравственная свобода". Въ ней показывается, что то противорѣчіе, которое при поверхностномъ взглядѣ, повидимому, существуетъ между принципомъ гармоніи и принципомъ нравственной свободы, есть въ дѣйствительности мнимое противорѣчіе и что между обоими принципами, наоборотъ, существуетъ тѣсная гармоническая связь, что въ высшемъ нравственномъ идеалѣ находитъ свое признаніе одинаково, какъ тотъ, такъ и другой принципъ.

Въ четырехъ слѣдующихъ за этимъ статьяхъ „Основныя задачи нравственнаго воспитанія", „Нужно ли обучать дѣтей нравственности", „Среда какъ факторъ нравственнаго воспитанія" и „Къ вопросу о нравственномъ самовоспитаніи" вопросы нравственнаго воспитанія получаютъ свое освѣщеніе съ точки зрѣнія принципа гармоніи цѣлей.

Первая изъ названныхъ статей появилась въ печати въ 1896 году, но она была мною написана еще въ 1894 году, когда я впервые началъ систематически работать надъ педагогическими вопросами. Для второй статьи я использовалъ мысли, высказанныя мною въ двухъ моихъ статьяхъ „Нѣкоторыя цѣли нравственнаго воспитанія" и „Обученіе дѣтей нравственности", помѣщенныхъ въ „Педагогическомъ Листкѣ" (первая въ 3 и 4 за 1900 годъ, вторая въ 5, 6, 7 и 8 за 1901 годъ). Воспроизводить эти статьи полностью въ настоящемъ сборникѣ я считаю излишнимъ въ виду ихъ отчасти библіографическаго характера, такъ какъ существеннымъ образомъ онѣ посвящены изложенію и критическому разбору одна—статьи Шарпа „Нѣкоторыя цѣли нравственнаго воспитанія", помѣщенной въ „Международномъ журналѣ по этикѣ" (International Journal of Ethics), другая—книги Дёринга „Handbuch der menschlichnaturlichen Sittenlehre fur Eltern und Erzieher". Третья статья „Среда какъ факторъ нравственнаго воспитанія" была напечатана въ 1900 году, хотя первые наброски ея я уже началъ дѣлать въ 1896 году. При составленіи ея потребовалась громадная работа, понадобились экскурсіи въ самыя разнообразныя области знанія, повидимому, не имѣвшія ничего общаго съ разрабатываемой темой; такъ, напр._годно время я даже углублялся въ изученіе психіатріи, и кромѣ того статья эта не разъ подвергалась мною передѣлкѣ, прежде чѣмъ приняла окончательный видъ. Наконецъ, четвертая статья была мною написана для литературнаго сборника „Къ правдѣ", вышедшаго въ 1904 году.

Въ „Основныхъ задачахъ нравственнаго воспитанія" мною указывается на то основное значеніе, которое имѣетъ въ дѣлѣ нравственнаго воспитанія развитіе воли въ смыслѣ цѣлепоставляющей дѣятельности и на необходимость возможно ранняго развитія въ дѣтяхъ творческаго отношенія къ жизни. Въ тѣсной связи съ развитіемъ воли стоитъ развитіе интеллектуальное, въ

области котораго надо стремиться къ гармоническому развитію, какъ способности къ воспріятію, памяти, такъ и способности къ творческой переработкѣ всего воспринятая и усвоеннаго нашимъ умомъ. Въ тѣсной связи съ развитіемъ въ дѣтяхъ нравственной воли стоитъ и развитіе эмоціональное. Въ эмоціональномъ отношеніи основное нравственное чувство, которое надо развивать въ дѣтяхъ — это нравственная любовь. Указаніемъ, какъ развивать это чувство, и заканчивается упомянутая статья.

Въ статьѣ „Нужно ли обучать дѣтей нравственности" мною указывается на то, что къ обученію дѣтей нравственности слѣдуетъ отнестись отрицательно, если подъ этимъ понимать стремленіе привить имъ тотъ или другой опредѣленный кодексъ нравственности. Обученіе нравственности должно имѣть своей задачей только доставленіе дѣтямъ матеріала для самостоятельнаго и независимаго моральнаго творчества.

Въ дѣлѣ нравственнаго воспитанія особенно важную роль играетъ среда, окружающая ребенка, и подробному изслѣдованію этого вопроса посвящена статья „Среда какъ факторъ нравственнаго воспитанія".

Въ началѣ статьи опредѣляется самое понятіе среды, выясняется процессъ нравственнаго развитія, природа воли и сущность процесса развитія послѣдней. Затѣмъ я перехожу къ изслѣдованію того процесса взаимодѣйствія, которое устанавливается между личностью и окружающею ея средою: съ одной стороны мы имѣемъ взаимодѣйствіе между человѣкомъ и природой, съ другой— взаимодѣйствіе между человѣкомъ и окружающей его соціальной средой. Взаимодѣйствіе послѣдняго рода можетъ быть названо психическимъ и оно имѣетъ основное значеніе въ дѣлѣ нравственнаго воспитанія. Психическое взаимодѣйствіе приводитъ къ различнымъ результатамъ, смотря по тому, происходитъ ли оно на почвѣ психологическаго автоматизма или дѣйствующей творческой активности нашего духа. Результатомъ психическаго взаимодѣйствія на почвѣ психологическаго

автоматизма является подражаніе, пассивная симпатія и повиновеніе, или воспроизведеніе того, что имѣетъ мѣсто въ окружающей средѣ. Психическое взаимодѣйствіе на почвѣ дѣйствующей творческой активности нашего духа является, какъ обмѣнъ мыслей, имѣющій своимъ результатомъ ростъ объективнаго знанія, какъ обмѣнъ чувствованій, имѣющій своимъ результатомъ развитіе и расширеніе активной симпатіи и, наконецъ, какъ обмѣнъ хотѣній, имѣющій своимъ результатомъ сознательную общую волю. Выраженные короче эти результаты могутъ быть формулированы какъ возрастающее расширеніе личности и прогрессирующее объединеніе человѣчества. Послѣдняя форма психическаго взаимодѣйствія, въ которой получаетъ возможность развитія и совершенствованія творческая активность нашего духа, имѣетъ большее значеніе, чѣмъ первая. Дѣйствующую творческую активность слѣдуетъ упражнять преимущественно передъ психологическимъ автоматизмомъ. Психологическій автоматизмъ слѣдуетъ развивать только въ той мѣрѣ, чтобы онъ являлся послушнымъ орудіемъ въ рукахъ дѣйствующей активности нашего духа. Исходя изъ установленныхъ выше положеній, дается очеркъ среды, наиболѣе благопріятной для нравственнаго развитія индивидуальной личности, а также указываются и тѣ задачи, которыя вытекаютъ для воспитателя изъ факта вліянія среды на нравственное развитіе ребенка. Въ заключеніи статьи устанавливается то положеніе, что педагогика находится въ самой тѣсной связи съ соціологіей и что осуществленіе ея высшихъ задачъ немыслимо, пока эта связь фактически не будетъ установлена.

Въ статьѣ „Къ вопросу о нравственномъ самовоспитаніи", этотъ послѣдній вопросъ разбирается также съ точки зрѣнія этики гармоніи цѣлей. Содержаніе статьи вкратцѣ сводится къ слѣдующему:

В началѣ разсматриваются тѣ условія, которыя дѣлаютъ возможнымъ подобное нравственное самовоспитаніе. Такъ какъ задача нравственнаго самовоспита-

нія есть задача выработки изъ себя нравственной личности, то прежде всего и обсуждается вопросъ о томъ, какимъ образомъ можно выработать въ себѣ нравственную личность. Послѣ обсужденія, такимъ образомъ, задачи нравственнаго самовоспитанія въ ея цѣломъ дѣлается общій обзоръ того, какъ ставится эта задача, если имѣть въ виду въ частности выработку въ себѣ нравственнаго интеллекта, нравственныхъ чувствованій и нравственной воли.

Небольшая статья „Нравственное воспитаніе и свобода", непосредственно примыкающая къ тремъ предыдущимъ, затрогиваетъ очень важный вопросъ о свободѣ моральнаго творчества. Въ ней проводится та мысль, что въ основу нравственнаго воспитанія должно быть положено не стремленіе привить ребенку путемъ внушенія и опираясь на его склонность къ подражанію тѣ или другія нравственныя убѣжденія, а стремленіе пробудить въ немъ творческую работу мысли надъ проблемами нравственности. Нравственный идеалъ долженъ создаваться творчески самимъ ребенкомъ, а воспитатель долженъ озаботиться только доставленіемъ необходимаго матеріала для такой творческой работы. Только при свободѣ моральнаго творчества, нравственность выйдетъ изъ того оцѣпенѣлаго состоянія, въ какомъ она находится въ настоящее время, и нравственный прогрессъ человѣчества пойдетъ быстрыми шагами впередъ.

Въ слѣдующей статьѣ „Принципъ авторитета и его значеніе въ жизни и воспитаніи" сдѣлана попытка въ систематической формѣ соединить все то, что можетъ быть сказано въ защиту идеи свободы, которая противополагается здѣсь принципу авторитета и которая понимается въ смыслѣ освобожденія творческихъ силъ въ индивидуальной личности для возможнаго болѣе широкаго и безпрепятственнаго ихъ проявленія въ творческой работѣ. Статья посвящена критической оцѣнкѣ принципа авторитета, при чемъ несостоятельность этого принципа изслѣдуется послѣдовательно съ этической,

философской и соціологической точки зрѣнія. Вторая же половина этой статьи посвящена оцѣнкѣ принципа авторитета въ области воспитанія, при чемъ проблема „освобожденія ребенка", являющаяся основной проблемой „новой педагогики", разсматривается какъ частный случай проблемы поднятія той формы общественныхъ отношеній, которыя существуютъ между ребенкомъ и воспитателями, отъ типа подчиненія до типа соединенія на равныхъ началахъ.

Въ статьѣ „Въ чемъ основа воспитанія и образованія?", написанной по поводу послѣднихъ статей Л. Н. Толстого „О воспитаніи" и „Въ чемъ главная задача учителя", подвергается изслѣдованію весьма важный вопросъ, можетъ ли быть основою воспитанія и образованія религіозно-нравственное пониманіе жизни, какой бы общій характеръ оно ни носило. Основная мысль, которая защищается въ статьѣ, заключается въ томъ, что религія и нравственность, какой бы возвышенный характеръ онѣ ни имѣли, ни въ какомъ случаѣ не могутъ быть основою воспитанія и образованія, а только зрѣлымъ плодомъ его, добытымъ путемъ собственныхъ самостоятельныхъ усилій. Ребенокъ долженъ творческимъ путемъ доходить до обладанія религіозною истиною и нравственностью. Роль воспитателей только въ томъ, чтобы облегчить свободный ростъ и развитіе истинной, творчески созданной каждой личностью самой для себя религіи и нравственности. Окончательный выводъ статьи въ томъ, что единственною истинною основою воспитанія и образованія можетъ быть только сама индивидуальная личность, объ образованіи которой идетъ дѣло, творческая работа ея души.

Наконецъ, послѣдняя статья „Этика, педагогика и политика" ставитъ вопросъ о томъ отношеніи, которое существуетъ между тремя сферами человѣческой дѣятельности—этической, педагогической и политической. Разсмотрѣвъ послѣдовательно и отдѣльно каждую изъ этихъ дѣятельностей, я показываю ту тѣсную связь, которая существуетъ между ними. Передъ каждымъ

изъ насъ стоятъ три великія задачи: освобожденіе ребенка или молодого поколѣнія (педагогическая задача), освобожденіе самого себя (этическая задача) и освобожденіе общества (политическая задача) и всѣ эти три задачи могутъ быть разрѣшены только одновременно. Взрослое поколѣніе должно поработать надъ разрѣшеніемъ этихъ трехъ задачъ и ту троякаго рода дѣятельность, которая здѣсь требуется, оно должно стремиться слить въ одной гармонической работѣ, и въ той мѣрѣ, въ какой это ему удастся, въ той мѣрѣ ему удастся достигнуть и практическаго разрѣшенія тѣхъ проблемъ, надъ теоретическимъ разрѣшеніемъ которыхъ работаютъ этика, педагогика и политика.

Я изложилъ въ общихъ чертахъ содержаніе всѣхъ статей, помѣщенныхъ въ настоящей книгѣ, при чемъ на тѣхъ, которыя, съ моей точки зрѣнія, имѣютъ наиболѣе важное значеніе, остановился болѣе подробно. Уже при этомъ поверхностномъ бѣгломъ обзорѣ читателю должна броситься въ глаза та связь, которая существуетъ между ними. Въ большинствѣ случаевъ статьи эти являются или непосредственнымъ продолженіемъ другъ друга или затрагиваютъ вопросы, которые въ другихъ статьяхъ осталися освѣщенными недостаточно полно, и потому являются какъ бы естественнымъ дополненіемъ предшествующихъ статей. Такимъ образомъ связь, которая существуетъ между статьями не чисто внѣшняя, a имѣетъ внутренній характеръ. И это понятно, потому что они были написаны не по тому или другому случайному поводу, а подъ давленіемъ внутренней потребности разобраться въ тѣхъ вопросахъ, которые я считалъ наиболѣе важными. Надъ разрѣшеніемъ проблемы нравственной жизни и надъ всѣми вытекающими отсюда вопросами неустанно работала моя мысль. Я пытался освѣтить себѣ эту проблему со всѣхъ сторонъ, я дѣлалъ для этого экскурсіи во всѣ области знанія, даже въ такія, которыя, повидимому, не имѣютъ никакого отношенія къ этикѣ. Но этическая проблема неизбѣжно, въ концѣ

концовъ, должна была для меня связаться съ педагогической, потому что обѣ эти проблемы въ дѣйствительной жизни тѣсно и неразрывно соединены между собою. Такимъ образомъ, мало по малу выростала та этика и педагогика гармоніи цѣлей или свободной, гармонической, творческой личности, несовершенное изложеніе которой читатель находитъ на страницахъ этой книги. Принципъ гармоніи цѣлей или свободной гармонической творческой личности составляетъ основную идею, красною нитью проходящую черезъ всѣ статьи предлагаемой книги. Въ неясной и еще смутной формѣ онъ формулируется мною уже въ первой статьѣ „Мораль жизни и свободнаго идеала", гдѣ я говорю, что нравственность есть стремленіе къ установленію гармоніи между личностью и человѣчествомъ, что „идея цѣльности и неразрывнаго единства міра и живой индивидуальности составляетъ основаніе истинной теоріи нравственности". И затѣмъ въ статьѣ „О высшемъ принципѣ нравственности" все расширяющаяся и все возростающая въ своей сложности гармонія цѣлей ясно и опредѣленно выставляется, какъ высшая задача человѣка, какъ самое высокое творческое дѣло, лежащее на немъ. И выработка гармонической творческое личности, развитіе таящихся въ ребенкѣ творческихъ силъ до наибольшей возможной высоты во всѣхъ моихъ статьяхъ, посвященныхъ вопросамъ педагогики, признается мною какъ первая и основная цѣль воспитанія.

Уже въ первой изъ нихъ, въ „Основныхъ задачахъ нравственнаго воспитанія" я указываю на необходимость „съ малыхъ лѣтъ воспитывать въ человѣкѣ творческое отношеніе къ жизни" и съ самыхъ малыхъ лѣтъ, какъ только представится къ этому возможность, „заботиться о доставленіи дѣтямъ въ возможно болѣе, широкихъ размѣрахъ практики сознательнаго вмѣшательства въ жизненныя событія". Въ статьѣ „Среда какъ факторъ нравственнаго воспитанія" я становлюсь въ области педагогики еще болѣе рѣшительнымъ об-

разомъ на этотъ новый путь. Я зову въ ней родителей и воспитателей къ развитію воли въ ребенкѣ, къ развитію въ немъ сознательной творческой активности и предостерегаю отъ чрезмѣрнаго развитія всего, что носитъ въ душевной жизни автоматически характеръ. Съ этой точки зрѣнія мною подвергнута тамъ критикѣ какъ система нашего домашняго воспитанія, такъ и того образованія, которое даетъ ребенку современная школа. Эта система является системою дрессировки во всѣхъ ея видахъ и формахъ, а не тѣмъ истиннымъ воспитаніемъ, которое видитъ свою главную задачу въ развитіи въ ребенкѣ сознательной разумной творческой воли. Уже въ этой статьѣ я указываю на то важное значеніе, какое имѣетъ производительный трудъ въ дѣлѣ воспитанія. „Надо прилагать особенную заботу къ тому", пишу я тамъ, „чтобы матеріальная среда, окружающая ребенка, какъ только представится къ этому возможность, служила ему поприщемъ для свободной творческой дѣятельности и для производительнаго труда, направленнаго на созданіе тѣхъ или другихъ матеріальныхъ благъ, съ которыми связано счастье человѣка или которыя служатъ источникомъ его гармоническаго развитія". Такимъ образомъ великій путь „освобожденія ребенка", на который рано или поздно должна будетъ наконецъ стать открыто какъ теоретическая, такъ и практическая педагогика, намѣчался передо мною болѣе пятнадцати лѣтъ тому назадъ. И то, что высказывалось мною въ серіи изданій „Библіотеки свободнаго воспитанія и образованія" въ моихъ книжкахъ „Освобожденіе ребенка", „Какъ создать свободную школу" („Домъ свободнаго ребенка"), „Новые пути воспитанія и образованія дѣтей" и т. д., то было уже болѣе или менѣе полно развито мною въ упомянутыхъ выше статьяхъ, а въ этихъ книгахъ получило только болѣе подробную разработку съ точки зрѣнія практическаго осуществленія развивавшихся мною идей въ жизни. Въ виду обостренности момента борьбы за новую школу я называлъ „педагогику будущаго"

по преимуществу „педагогикой освобожденія ребенка"; это есть вмѣстѣ съ тѣмъ и „педагогика творческой личности". Освобожденіе ребенка вездѣ мною понимается какъ устраненіе препятствій для развитія творческой воли въ ребенкѣ и вообще таящихся въ немъ творческихъ силъ до максимума. Если „освобожденіе ребенка" характеризуетъ задачу, стоящую передъ новой педагогикой, съ отрицательной ея стороны, то понятіе „творческой личности" выражаетъ ту положительную задачу, которая стоитъ передъ новой педагогикой и неотложно требуетъ своего скорѣйшаго разрѣшенія. Такимъ образомъ этика гармоніи цѣлей естественно и логически привела меня къ педагогикѣ свободной гармонической творческой личности.

Итакъ, вотъ то внутреннее единство, которое связываетъ всѣ статьи этой книги въ одно цѣлое. Можно было бы, конечно, переработать ихъ въ отдѣльныя главы одного большого сочиненія, но авторъ счелъ это неудобнымъ главнымъ образомъ по слѣдующему соображенію. На каждую статью, какой бы научный и философскій характеръ она ни носила, можно смотрѣть какъ на своего рода художественное произведеніе, которое создавалось при извѣстномъ настроеніи или строѣ душевной жизни. Лучше сохранить этотъ строй душевной жизни, который отпечатлѣлся на статьѣ и составляетъ, такъ сказать, ея ароматъ, чѣмъ подвергать ее значительной переработкѣ и тѣмъ часто только уродовать ради того только, чтобы она вошла, какъ элементъ, въ какую-либо большую сложную архитектурную постройку.

Статьи, помѣщенныя въ этой книгѣ, написаны, какъ я уже сказалъ, на протяженіи двадцати лѣтъ и, безъ сомнѣнья внимательный анализъ ихъ откроетъ въ нихъ, быть можетъ, и противорѣчія, но это - неизбѣжно. Все имѣетъ свою эволюцію и воззрѣнія каждой личности въ теченіе жизни находятся въ непрерывномъ процессѣ развитія. Мысли, которыя высказываются въ данный моментъ, не могутъ быть безусловно тожественными

съ мыслями, которыя высказывались много лѣтъ тому назадъ. Найдутся въ этой книгѣ, быть можетъ, и другіе пробѣлы и недочеты... Но я не теряю надежды въ будущемъ восполнить ихъ и болѣе полно и всесторонне освѣтить великія проблемы нравственности и воспитанія въ свѣтѣ исповѣдуемой мною теоріи свободнаго гармоническаго развитія жизни и сознанія. Вся моя предшествующая литературная дѣятельность имѣетъ для меня значеніе какъ вступленіе къ болѣе интенсивной, широкой и глубокой творческой работѣ въ томъ же направленіи и надъ тѣми же великими вопросами жизни.

К. Н. Вентцель.

Москва. 26 октября 1910 года.

Мораль жизни и свободнаго идеала 1).
„Самое важное—научить жить. Жить
же—не значитъ дышать, a дѣйствовать;
это значитъ пользоваться органами, чув-
ствами, способностями, всѣми частями
нашего существа. Не тотъ человѣкъ
дольше жилъ, который можетъ насчи-
тать больше годовъ жизни, а тотъ,
который больше чувствовалъ жизнь".
(Ж. Ж. Руссо: „Эмиль или воспитаніе",
стр. 7).
I.
Образъ жизни человѣчества, какъ опредѣляющій фак-
торъ въ построеніи системъ нравственности.
Различныя системы нравственности, которыя вырабаты-
ваетъ развивающееся человѣчество въ процессѣ своего не-
прерывнаго и безостановочнаго развитія, являются результа-
томъ того образа жизни, который приходилось или прихо-
дится ему вести. Образъ жизни человѣка, находящійся въ
зависимости отъ его потребностей и условій окружающей
среды, выражается въ извѣстной совокупности обнаружи-
ваемыхъ человѣкомъ дѣятельностей, которыя, ставя его въ
то или иное отношеніе къ внѣшнему міру, къ людямъ и
природѣ, опредѣляютъ и всю совокупность опытовъ, полу-
чаемыхъ имъ въ теченіе его жизни. Эти „опыты жизни",
которые какъ бы записываются и запечатлѣваются въ орга-
1) Статья эта въ сокращенномъ видѣ была напечатана въ „Вопро-
сахъ философіи и психологіи" за 1891 г., №№ 8, 9.

начесной структурѣ нашего мозга, передаются нами вмѣстѣ
съ этой структурой въ наслѣдіе будущимъ поколѣніямъ. По-
лучаемые нами такимъ образомъ „опыты жизни" опредѣ-
ляютъ картину нашей духовной жизни, наше субъективное
отношеніе къ реальной дѣйствительности и, если у чело-
вѣка развилась уже способность къ отвлеченію и обобще-
ній), ту систему нравственности, которую создаетъ человѣ-
ческій умъ. Конечно, не надо никогда только упускать изъ
виду при этомъ, что не исключительно одни опыты нашей
индивидуальной жизни, но также и опыты жизни нашихъ
предковъ, унаслѣдованные нами вмѣстѣ съ опредѣленной
органической структурой мозга, переданные намъ путемъ
устнаго преданія, записанные въ книгахъ или воплощенные
въ извѣстныхъ, оставшихся отъ прошедшей жизни, обществен-
ныхъ учрежденіяхъ,—вся эта совокупность опытовъ является
опредѣляющимъ моментомъ въ субъективныхъ построеніяхъ
человѣческаго духа. Съ этой точки зрѣнія всегда бываетъ въ
высшей степени интересно и полезно опредѣлить, какіе
„опыты жизни" вызвали построеніе той или другой системы
нравственныхъ понятій. Это изслѣдованіе всегда способ-
ствуетъ правильной оцѣнкѣ данной системы, сужденію
о томъ, насколько она приближается къ истинѣ и какую
роль играетъ или можетъ играть,—если дѣло идетъ о создаю-
щейся, нарождающейся системѣ, — въ развитіи человѣче-
скаго рода.
„Опыты жизни", обусловливающіе построеніе той или
другой системы нравственности, определяются, какъ мы уже
видѣли, тѣмъ образомъ ч жизни, который приходится вести
человѣку и приходилось вести его предкамъ, тою совокуп-
ностью дѣятельностей, которыя характеризуютъ этотъ образъ
жизни. Если въ этомъ образѣ жизни преобладаютъ дѣятель-
ность какого-либо особеннаго рода, то этотъ преобладающій
родъ дѣятельностей явится и существеннымъ опредѣлителемъ
въ созданной человѣкомъ системѣ понятій. Поэтому для оцѣн-
ки нравственныхъ системъ является въ высшей степени важ-
нымъ умѣнье схватить существенныя характеристическія
черты образа жизни той общественной эпохи, которая соз-
дала» эти системы,—опредѣлить тѣ первенствующія дѣятель-

ности, которыя давали тонъ жизни данному обществу въ
извѣстный переживаемый имъ періодъ. Съ этой точки зрѣнія
получаетъ большое значеніе вопросъ о классификаціи раз-
личныхъ образовъ жизни, которые переживало или можетъ
переживать общество и человѣкъ въ своемъ развитіи.
Спенсеръ въ „Основаніяхъ соціологіи* и въ „Развитіи
политическихъ учрежденій" различаетъ два главныхъ, основ-
ныхъ образа жизни, согласно той или другой, господству-
ющей, дѣятельности и два главныхъ, соотвѣтствующихъ имъ,
существенно различныхъ общественныхъ типа: хищническій
или воинственный и промышленный.
Первый типъ характеризуется преобладаніемъ дѣятель-
ностей воинственнаго характера, служащихъ къ сохраненію
даннаго общественнаго аггрегата въ его борьбѣ съ окру-
жающими обществами, и кооперація, съ помощью которой
поддерживается жизнь такого общества, есть кооперація при-
нудительная. Требованія и стремленія индивидуальной лич-
ности здѣсь являются ничѣмъ, требованія цѣлаго обществен-
наго организма главенствуютъ надо всѣмъ; индивидуальная
личность стирается, поглощается цѣлымъ и сводится какъ
бы къ нулю. Безусловное подчиненіе власти представляетъ
тутъ верховную добродѣтель, a сопротивленіе ей—преступ-
леніе. Жизнь воинственныхъ обществъ, находящихся въ по-
стоянной борьбѣ съ другими обществами, есть жизнь вражды,
и ихъ религія, ихъ мораль являются отраженіемъ этой же
самой вражды людей другъ съ другомъ, воспроизведеніемъ
ихъ отношенія между собою, построеннаго на началѣ при-
нужденія и авторитета.
Второй типъ общественнаго устройства характеризуется
преобладаніемъ промышленныхъ дѣятельностей, совершенно
противоположныхъ дѣятельностямъ воинственнымъ и кото-
рыя совершаются всегда на основаніи принципа свободнаго
обмѣна. Кооперація, путемъ которой выполняются многооб-
разныя дѣятельности общества, становится здѣсь коопераціей
добровольной, т.-е. независимой отъ грубой физической силы,
что однако не мѣшаетъ ей быть зависимой (въ ея пере-
ходныхъ формахъ) отъ косвенной силы экономическаго не-
равенства. Является убѣжденіе, прямо противоположное убѣж-

денію, возникающему при воинственномъ складѣ общества,
убѣжденіе, что „комбинація дѣйствій общественнаго аггре-
гата имѣетъ своею цѣлью поддержаніе такого порядка вещей,
который дѣлаетъ возможнымъ удовлетворительное веденіе
индивидуальной жизни для каждаго изъ гражданъ" \).
Эти различія двухъ типовъ общественнаго устройства
Спенсеръ причисляетъ къ числу самыхъ важныхъ изъ тѣхъ,
съ которыми имѣетъ дѣло соціологія 2)... Конечно, рѣзкое
противоположеніе этихъ двухъ формъ дѣйствительная жизнь
знаетъ въ очень малой степени и между обоими типами су-
ществуетъ безчисленное множество промежуточныхъ града-
ціи; но тѣмъ не менѣе характеристика этихъ обоихъ типовъ
даетъ намъ прекрасную руководящую нить для оцѣнки раз-
личныхъ системъ нравственности. Такъ, напр., не трудно
убѣдиться, что всѣ тѣ теоріи нравственности, которыя намъ
толкуютъ о внѣшнемъ, объективномъ долгѣ, обязательномъ
въ силу ли политическаго авторитета, или авторитета рели-
гіозной власти, или авторитета общественнаго мнѣнія и т. д.
однимъ словомъ, въ силу чего-то, находящагося внѣ насъ, а
не внутри насъ,—всѣ эти теоріи выросли на лонѣ принуди-
тельной общественной коопераціи воинственнаго типа обще-
ства. А утилитарная теорія, ставящая въ основу нрав-
ственности личный интересъ и счастье, какъ прекрасно она
гармонируетъ съ промышленнымъ типомъ общественной жиз-
ни, гдѣ экономическія отношенія и производство матеріаль-
ныхъ цѣнностей налагаютъ свой колоритъ на весь строй
общественнаго обихода!.. Неужели же не существуетъ дру-
гого болѣе высокаго строя общественной жизни, который бы
отличался болѣе высокимъ порядкомъ своихъ дѣятельностей
и который могъ бы породить болѣе возвышенныя я благо-
родныя системы - нравственности?!....
У Спенсера мы встрѣчаемъ въ „Основаніяхъ соціологіи"
очень краткое указаніе на возможность такого строя, но, къ
сожалѣнію, ни въ одномъ изъ своихъ послѣдующихъ сочи-
неній онъ не возвращается къ болѣе подробной его харак-
*) Гербертъ Спенсеръ. Основанія соціологіи, стр. 624.
*) Тамъ же, стр. 630.

теристикѣ *). Этотъ общественный типъ, какъ говоритъ
Спенсеръ, будетъ въ такой же мѣрѣ отличаться отъ про-
мышленнаго типа, „въ какой этотъ послѣдній отличается отъ
хищническаго" 2). Это будетъ типъ общественнаго устрой-
ства, „въ которомъ система органовъ поддержанія жизни
будетъ развита гораздо полнѣе, чѣмъ въ какомъ-либо изъ
извѣстныхъ намъ обществъ, но въ которомъ продукты про-
мышленности не будутъ употребляться ни на поддержаніе
хищнической организаціи, ни даже исключительно на уве-
личеніе матеріальнаго благосостоянія, но будутъ посвящать-
ся на выполненіе болѣе высокихъ дѣятельностей" „Кон-
трастъ между хищническимъ и промышленнымъ типами вы-
разился въ измѣненіи убѣжденія, — будто бы индивиды су-
ществуютъ для блага государства, въ обратное убѣжденіе,—
что государство существуетъ для блага индивидовъ; подоб-
нымъ же образомъ, и контрастъ между промышленнымъ ти-
помъ и тѣмъ типомъ, который, по всей вѣроятности, ра-
зовьется изъ него современемъ, выразится въ измѣненіи
убѣжденія,—будто бы цѣль жизни есть трудъ,—въ обратное
убѣжденіе, что цѣль труда есть жизнь" *).... Какъ знаменіе
времени, намъ можетъ служить „умноженіе учрежденій и
приспособленій для умственной и эстетической культуры н
для другихъ дѣятельностей подобнаго же рода, не стремя-
щихся къ прямому поддержанію жизни, но имѣющихъ своею
непосредственною цѣлью простое удовольствіе" *). Вотъ и
всѣ тѣ указанія, которыя мы можемъ почерпнуть у Спен-
сера объ этомъ будущемъ типѣ общественной ЖИЗНИ.
Постараемся однако опредѣлить болѣе подробно этотъ
возможный типъ общественнаго устройства, краткую харак-
теристику котораго намъ даетъ Спенсеръ, для того, чтобы
быть въ состояніи лучше разобраться среди существующихъ
системъ нравственности и отличить между ними тѣ, кото-
рымъ принадлежитъ будущее и которыя являются, такимъ
*) Мы встрѣчаемъ еще указаніе по этому поводу въ „Основаніяхъ
науки о нравственности"..
2) Спенсеръ. Основанія соціологіи, стр. 630.
3) Тамъ же, стр. 631.
*) Тамъ же, стр. 631.

образомъ, какъ бы предзнаменованіемъ этого самаго идеаль-
наго типа. Для того, чтобы лучше выяснить этотъ будущій
новый типъ, который, по словамъ Спенсера, въ такой же
лѣрѣ будетъ отличаться отъ „промышленнаго", въ какой
этотъ послѣдній отличается отъ "хищническаго",—для этого
взглянемъ на то, чѣмъ является промышленный типъ въ
наивысшей степени своего развитія, т.-е. въ своей идеаль-
ной формѣ. Соберемъ въ одно цѣлое тѣ черты его, кото-
рыя намъ даетъ Спенсеръ въ „Развитіи политическихъ учре-
жденій* Сдѣлавъ это, т.-е., опредѣливъ предѣлъ развитія,
котораго можетъ достигнутъ промышленный типъ, мы полу-
чимъ, хотя и общее, но болѣе или менѣе опредѣленное по-
нятіе о томъ, въ какую форму этотъ типъ долженъ преоб-
разоваться, для того, чтобы развитіе могло продолжаться
далѣе.
Какъ извѣстно, первыя ступени общественнаго развитія
характеризуются крайне недостаточнымъ развитіемъ произ-
водительной дѣятельности, почти полнымъ отсутствіемъ ма-
теріальной культуры, благодаря неумѣнью человѣка пользо-
ваться внѣшней природой для удовлетворенія своихъ потреб-
ностей. Въ этомъ слабомъ развитіи общественныхъ произво-
дительныхъ силъ и недостаточности средствъ существованія
кроется причина беспрестанныхъ войнъ, которыя господст-
вуютъ въ первый періодъ развитія общественной жизни.
Война среди низшихъ племенъ является соціальною необхо-
димостью, и эта первоначальная война, какъ доказываетъ
намъ множествомъ фактовъ Летурно, очень часто походитъ
на охоту, въ которой человѣкъ является дичью '). Не только
война, но даже антропофагіи представляетъ общественную
необходимость этого перваго періода, характеризующегося
глубокимъ презрѣніемъ къ человѣческой жизни ')...
*) Кромѣ Спенсера матеріалы для классификаціи различныхъ обра-
зовъ жизни можно почерпнуть еще у Фулье (см. La science sociale
contemporaine), y Летурно и т. д. Но для нашихъ цѣлей совершенно до-
статочно ссылки на Спенсера.
*) Letourneau Ch. L'évolution de la morale, p. 103, 104.
*) 1. c. p. 78, 79.

: Только по мѣрѣ Того, какъ развивались общественныя про-
изводительный силы, и человѣкъ научался различнымъ реме-
слами и обработкѣ земли; также по мѣрѣ того, какъ маленькія
этническія группы, благодаря завоеваніямъ посредствомъ
войнъ, разростались все въ болѣе и болѣе крупныя полити-
ческія организаціи, — только по мѣрѣ этого война станови-
лась все въ меньшей и меньшей мѣрѣ соціальной) необхо-
димостью.... Извѣстная общественная группа дѣлалась все
болѣе и болѣе безопасною отъ покушенія другихъ обще-
ственныхъ группъ на ея цѣлость... Существованіе обще-
ственнаго аггрегата, какъ такового, все болѣе и болѣе упро-
чивалось и, такимъ образомъ, становилось все въ большей
степени возможнымъ перейти къ главной цѣли обществен-
но£ жизни, къ обезпеченію и развитію жизни составляющихъ
общество единицъ.
Смягченіе войны, хотя и требовало нѣкотораго развитія
общественныхъ производительныхъ силъ, но такъ какъ война,,
по самому существу своему, находится въ антагонизмѣ съ
мирными промышленными дѣятельностями,—то истинное раз-
витіе промышленныхъ дѣятельностей, настоящій „матеріаль-
ный прогрессъ" могъ начаться только тогда, когда это смяг-
ченіе было въ значительной мѣрѣ уже достигнуто. Послѣ
періода преобладающей воинственной, хищнической дѣятель-
ности долженъ начаться періодъ преобладающей промышлен-
ной дѣятельности, быстраго развитія общественныхъ произ-
водительныхъ силъ. Этотъ періодъ общественной ЖИЗНИ И
переживаетъ въ настоящее время Западная Европа, и по
типу экономическихъ отношеній, которыя имѣютъ въ немъ
господствующее значеніе, онъ можетъ быть названъ въ своей
настоящей фазѣ развитія періодомъ „капиталистическая
производства".
Конечно, трудно было бы предполагать, чтобы отъ
тѣхъ воинственныхъ дѣятельностей, которыя царили въ пе-
ріодъ преобладанія войнъ, не осталось тѣхъ или иныхъ
результатовъ, въ качествѣ унаслѣдованнаго нами отъ на-
шихъ предковъ характера. Привычка къ хищническимъ
дѣятельностямъ, къ грабежу и насилію, которая проявлялась
прежде преимущественно въ формѣ явнаго политическаго

порабощенія одного общества другимъ, теперь начала про-
являться преимущественно въ скрытой формѣ экономической
эксплуатаціи одного члена даннаго общества другимъ чле-
номъ. Политическая борьба обществъ отступила болѣе или
менѣе на задній планъ, а на передній планъ выступила
экономическая борьба личностей. Мѣсто грубаго явнаго на-
силія физической силы заняло скрытое насиліе силы мате-
ріальнаго богатства....
Можно сказать, что промышленный типъ настоящаго
времени есть переходная форма между воинственнымъ
типомъ общества и тѣмъ идеальнымъ типомъ промышлен-
наго общества, какъ понимаетъ его Спенсеръ. „Полкъ
солдатъ01, говоритъ онъ, „можетъ заниматься земляными ра-
ботами, другой — рубкой дровъ, третій — тасканіемъ воды;
но отсюда не слѣдуетъ, что въ это время они стано-
вятся промышленнымъ обществомъ. Соединенные индиви-
дуумы, совершающіе эти работы подъ командой и не имѣющіе
своихъ частныхъ цѣлей въ ихъ производствѣ, хотя и зани-
маются производительнымъ дѣломъ, однако организованы не
промышленно" 1). Въ этомъ смыслѣ мы можемъ сказать, что
западно-европейскія общества, хотя и характеризуются пре-
обладаніемъ промышленныхъ дѣятельностей, но что эти про-
мышленныя дѣятельности еще организованы по типу воен-
ной организаціи. Мануфактура и фабрика представляютъ
намъ насильственную кооперацію подъ командой капита-
листа, являющуюся полнымъ воспроизведеніемъ воинствен-
ной организаціи съ ея іерархіей и насильственнымъ подчи-
неніемъ частныхъ цѣлей индивидуума цѣлямъ цѣлаго, въ ко-
торомъ онъ получаетъ значеніе только простого органа. Ка-
питалистически способъ производства является, по мнѣнію
одного знаменитаго политико-эконома, необходимой стадіей
общественнаго развитія; онъ представляетъ на извѣстной
ступени развитія общества единственное возможное средство
выработки общественныхъ производительныхъ силъ.... Толь-
ко тогда, когда развитіе общественныхъ производительныхъ
силъ достигнетъ извѣстной степени, когда привычки, поро-
1) Г. Спенсеръ. Развитіе политическихъ учрежденій, стр. 286.

жденныя долгимъ періодомъ воинственной жизни болѣе или
менѣе исчезнутъ; когда мирныя договорныя и мѣновыя от-
ношенія воспитаютъ въ людяхъ идеи равенства и свободы,—
только тогда станетъ возможной организація идеальнаго про-
мышленнаго типа, т.-е. такого типа, въ которомъ промыш-
ленныя дѣятельности будутъ и организованы промышленно...
Что же такое будетъ представлять изъ себя этотъ идеаль-
ный промышленный типъ, какъ намъ рисуетъ его Спенсеръ?..
Это будетъ прежде всего, по мнѣнію Спенсера, система до-
говора „при которой усилія каждаго естественно возвращают-
ся къ нему вновь, ни больше, ни меньше" *). „При отсут-
ствіи нуждъ въ тѣхъ корпоративныхъ дѣйствіяхъ, которыми
могутъ быть утилизированы усилія всего общества для воен-
ныхъ цѣлей, здѣсь должна отсутствовать и потребность въ
деспотическомъ, контролирующемъ органѣ" 2). Остающіяся
дѣла управленія будутъ здѣсь заключаться „въ поддержаніи
условій, требующихся для высшей индивидуальной жизни".
Эти условія состоятъ въ организаціи справедливости, кото-
рая обозначаетъ „предохраненіе и нормальную связь между
дѣйствіями и ихъ результатомъ—иными словами достиженіе
каждымъ наибольшей выгоды, эквивалентной съ его усилія-
ми—ни больше, ни меньше. Чтобы люди жили и трудились
въ предѣлахъ тѣхъ ограниченій, какія налагаются присут-
ствіемъ другихъ, справедливость требуетъ, чтобы индиви-
дуумы несли послѣдствія своего поведенія, безъ преувеличе-
нія и уменьшенія. Существа высшія должны пользоваться
благомъ, обусловленнымъ этимъ свойствомъ, а существа низ-
шія—несутъ страданія, обусловливаемыя ихъ низостью. Слѣ-
довательно, надъ всякимъ общественнымъ дѣйствіемъ, кото-
рое отнимаетъ у кого-либо часть выгодъ, которыя они за-
служили и даетъ другимъ выгоды, которыхъ они не заслу-
жили-лежитъ veto" 8). Такъ какъ договорныя отношенія
становятся въ промышленномъ типѣ „главными", a въ раз-
витой его формѣ даже „всеобщими", то мы, развивая мысль
Спенсера, должны предположить, что промышленное обще-
*) Тамъ же, стр. 294.
2) Тамъ же, стр. 291.
3) Тамъ же, стр. 292, 293.

ство въ идеальной своей формѣ будетъ представлять намъ
всеобщій договоръ лицъ, изъ которыхъ каждое преслѣдуетъ
свой частный эгоистическій интересъ, договоръ въ томъ, что-
бы частные интересы каждаго не нарушались поползнове-
ніями другихъ, что бы трудъ и усилія каждаго возвращались
къ нему сполна, безъ всякаго вычета. Это будетъ, други-
ми словами, всеобщій договоръ, имѣющій своимъ предметомъ
устраненіе между людьми всѣхъ искусственныхъ обществен-
ныхъ неравенствъ и сведеніе ихъ къ однимъ неравенствамъ
естественнымъ, обусловленнымъ внутренними силами и спо-
собностями каждаго индивидуума. Мы будемъ имѣть здѣсь,
такимъ образомъ,, самую смягченную, самую человѣколюбивую,
если только здѣсь можно употребить это слово, войну человѣка
съ человѣкомъ, ибо „существа высшія", какъ говоритъ Спен-
серъ, будутъ наслаждаться, а „существа низшія* страдать...
Во всякомъ случаѣ идеальный промышленный типъ
будетъ представлять такое высокое развитіе обществен-
ныхъ производительныхъ силъ, такіе громадные успѣхи ма-
теріальнаго прогресса, что удовлетвореніе насущныхъ по-
требностей будетъ требовать ничтожнаго времени сравни-
тельно съ тѣмъ, какое оно требуетъ въ настоящее время....
Трудъ, посвященный на обезпеченіе матеріальнаго существо-
ванія, будетъ поглощать далеко не все время каждой лич-
ности, и свободное время можетъ быть посвящено дѣятель-
ностямъ иного рода, не имѣющимъ своею прямою цѣлью
поддержаніе жизни, a скорѣе поднятіе ея цѣнности. Тѣ
дѣятельности, которыя теперь являются удѣломъ незначи-
тельная меньшинства, тогда сдѣлаются удѣломъ всѣхъ. Къ
числу этихъ дѣятельностей мы можемъ причислить, напр.:
работу мысли, отысканіе истины, художественное творчество,
созданіе прекраснаго во всѣхъ его видахъ и формахъ и т. д.
Однимъ словомъ, увеличится сфера тѣхъ дѣятельностей, ко-
торыя направлены не столько на удовлетвореніе матеріаль-
ной стороны нашей природы, сколько на удовлетвореніе ея
идеальной стороны.
Къ этому результату, который неизбѣжно долженъ
возникнуть на почвѣ идеальнаго промышленнаго общества,
мы должны прибавить еще и другой результатъ, — имен-

но все болѣе и болѣе широкое развитіе личной иниціа-
тивы, индивидуальной свободной дѣятельности. Увеличе-
ніе дѣятельностей, имѣющихъ чисто идеальный харак-
теръ, интеллектуальныхъ, эстетическихъ и нравственныхъ,
не связанныхъ ни съ какой матеріальной выгодой, должно
будетъ способствовать выработкѣ безкорыстныхъ чувствъ и
перемѣщенію центра тяжести нашей активности все въ боль-
шей и большей мѣрѣ на другихъ людей.... Всеобщее и иде-
альное все въ болѣе сильной степени будетъ становиться
цѣлью каждаго изъ людей, цѣлью, способной въ наибольшей
степени удовлетворить человѣческую мысль.... А параллель-
но съ этимъ будетъ развиваться широкая t и безграничная
любовь къ жизни, о какой мы въ настоящее время не имѣемъ
даже и понятія,—любовь, которая будетъ охватывать собой
всякое трепетаніе жизни, гдѣ бы и какъ бы она ни про-
являлась, и которая, во всякомъ случаѣ, будетъ заключать
въ себѣ безпредѣльную любовь къ человѣчеству...
Идеальный промышленный типъ еще оставляетъ внутри
себя, хотя и самую смягченную, но все-таки форму борьбы за
существованіе... Это все-таки есть въ нѣкоторой степени, хотя
и гуманное, но „царство силы"... Свободныя личности, вос-
питанныя на его лонѣ, выработавшія въ себѣ привычку къ
преслѣдованію идеальныхъ цѣлей, охваченный глубокою лю-
бовью къ человѣчеству и созданному ими свободно идеалу*
эти личности не могутъ болѣе удовлетвориться узкими рам-
ками этой формы общества... Всякая борьба человѣка съ че-
ловѣкомъ, какъ бы мягка она ни была, должна быть уни-
чтожена; царство внѣшней справедливости, какъ опредѣляетъ
ее Спенсеръ, которая допускаетъ людей высшихъ и низшихъ,,
должно бытъ устранено. Эта справедливость, которая все-
таки еще является формулою борьбы за жизнь, не мирится
съ безкорыстною любовью, воспитанною въ сердцѣ „новаго
человѣка"... И тогда вмѣсто стараго общества, имѣющаго
своею цѣлью „организацію справедливости", возникаетъ но-
вое общество, имѣющее своею цѣлью воплощеніе идеала
безкорыстной всеобъемлющей любви....
Несомнѣнно, что на почвѣ дѣятельностей, характеризу-
ющихъ этотъ типъ, явится и соотвѣтствующая имъ совер-

шенная система нравственности, но уже и въ настоящее
время между различными существующими системами нрав-
ственности мы можемъ, вѣроятно, отмѣтить систему, которая
наиболѣе приближается къ этой совершенной системѣ, вы-
ражающей собою этотъ болѣе совершенный типъ обществен-
ности... Уже и въ настоящее время, какъ мы говорили, су-
ществуютъ тѣ дѣятельности, которыя характеризуютъ собою
высшій типъ общественной жизни; только въ настоящее
время онѣ занимаютъ скромное мѣсто и ограничиваются ни-
чтожнымъ количествомъ личностей, — въ будущемъ же онѣ
станутъ на главномъ фонѣ и привлекутъ къ себѣ всѣ на-
личныя силы...
Все это показываетъ, что ужо и въ настоящее время
существуетъ почва хотя для приблизительная созданія
этой будущей системы нравственности, возвышающейся надъ
уровнемъ современнаго порядка, этой „морали жизни и
свободнаго идеала", глубоко разнящейся и отъ „морали
объективнаго долга" и отъ „морали пользы" или „удо-
вольствія".... И дѣйствительно мы встрѣчаемъ попытки со-
зданія такой системы... На одной изъ этихъ попытокъ мы
и остановимся въ настоящей статьѣ, а именно на попыткѣ
талантливаго французскаго мыслителя Гюйо построить нрав-
ственность—съ одной стороны, безъ всякаго мистическаго,
сверхъ-естественнаго обязательства, безъ всякаго внѣшняго,
объективнаго долга, который является духовнымъ продук-
томъ хищническаго типа общества, — съ другой стороны,
устранивъ изъ нея и личный матеріальный интересъ или
стремленіе къ счастью, которое кладутъ въ основу нрав-
ственности утилитаристы, вѣрные выразители промышлен-
ной формы.
II.
Необходимость дать мѣсто въ области морали наряду
съ наукой свободной метафизической гипотезѣ.
Въ своемъ сочиненіи „La morale anglaise contemporaine",
резюмируя общіе выводы критическаго обзора англійской
морали, Гюйо спрашиваетъ себя: „Къ какому же результату

мы приходимъ послѣ этой долгой критики всѣхъ утилитар-
ныхъ системъ, основанныхъ на поискахъ удовольствія,
счастья, благосостоянія или просто нормальныхъ условій
жизни? Кажется, что мы могли бы формулировать слѣдую-
щее заключеніе,—именно, что трудно основать на простыхъ
фактахъ, съ помощью чисто - научныхъ наведеніи и безъ
метафизическихъ гипотезъ, систему нравственности въ томъ
прямомъ смыслѣ, въ какомъ берется это слово обыкно-
венно" 1). Это сознаніе невозможности построить научную
систему нравственности, опирающуюся на однихъ только
положительныхъ данныхъ опыта и которая по своему объему
была бы сопротяженна со всею сферою обыкновенной прак-
тической нравственности,—это сознаніе составляетъ отличи-
тельную черту постановки нравственныхъ вопросовъ за по-
слѣднее время. Дать мѣсто въ области морали метафизикѣ,
въ благородномъ смыслѣ этого слова, оказывается неизбѣж-
нымъ, если только мы не хотимъ поставить человѣка въ
пассивное положеніе передъ множествомъ важныхъ задачъ,
которыя ставятся ему на каждомъ шагу жизнью, и на кото-
рыя наука отказывается дать ему какой-либо точный и
опредѣленный отвѣтъ. Но только метафизика, которую при-
нуждены допустить новѣйшія системы нравственности,—не
прежняя апріорная метафизика, съ ея категорическимъ импе-
ративомъ, съ ея абсолютною обязанностью и санкціей, съ
ея безусловными рѣшеніями,— эта метафизика не можетъ
уживаться рядомъ съ положительной наукой. Ея мѣсто за-
мѣнила свободная метафизическая гипотеза по
поводу всѣхъ тѣхъ „проклятыхъ вопросовъ", на которые
отказывается отвѣчать наука,—гипотеза обязательная только
для того, кто ее составилъ, и могущая имѣть „убѣдитель-
ный", но отнюдь не обязательный характеръ по отношенію
ко всѣмъ другимъ. „Гдѣ прекращается знаніе,— говоритъ
А. Фулье,— тамъ должна начинаться метафизика, и въ осо-
бенности метафизика въ дѣйствіи,—эта поэзія жизни, быть-
можетъ болѣе вдохновенная, чѣмъ наука, и болѣе глубокая,
чѣмъ метафизика абстрактная, и которая выражается въ
J) M. Guyau: „La morale anglaise contemporaine", p. 371 и 372.

добродѣтели, самоотверженіи, любви къ другимъ" !). A изъ
другого его сочиненія —„Критика современныхъ системъ
нравственности" —мы ясно убѣждаемся, что подъ этой мета-
физикой Фулье разумѣетъ не абсолютную апріорную мета-
физику старыхъ философскихъ школъ, которыя имѣютъ пре-
тензію воображать, что онѣ обладаютъ полнымъ „понима-
ніемъ абсолютнаго блага", и что ихъ идеалъ является уни-
версальнымъ, обязательнымъ для всѣхъ людей. „Такъ какъ
всякая идея объ абсолютномъ благѣ — не что иное, какъ
проблема, то никто не имѣетъ права—ни раціональнаго, ни
соціальнаго—дѣйствовать такъ, какъ бы онъ обладалъ объ-
ективной достовѣрностью; онъ можетъ только воздержи-
ваться относительно другихъ, когда другіе не раздѣляютъ
тѣхъ же мнѣній, или дѣйствовать съ ихъ помощью, когда
тѣ представляютъ себѣ одинаково съ нимъ идеалъ, неулови-
мый для науки" 2).
Такимъ образомъ, самые выдающіеся представители по-
слѣднихъ нравственныхъ теорій во Франціи, Фулье и Гюйо,
одинаково пришли къ тому заключенію, что этика, какъ
наука, ни въ какомъ случаѣ не можетъ претендовать на то,
чтобы охватить всю сферу нравственныхъ дѣйствій чело-
вѣка, какъ это имѣла претензію сдѣлать, по мнѣнію Гюйо,
утилитарная и эволюціонная система нравственности. Это
расширеніе своего объема она покупала, по его мнѣнію,
цѣною насилованія фактовъ... Но ограничить такимъ обра-
зомъ науку — значитъ ли пошатнуть ея истинность? Ни-
сколько: это значитъ только придать ей „большій характеръ
достовѣрности". „Этика истинно-научная не должна претен-
довать на то, чтобы все обнимать, и далекая отъ того,
чтобы преувеличивать объемъ своей области, она должна
бы стараться о томъ, чтобы самоё себя ограничить. Нужно,
чтобы она согласилась сказать чистосердечно: въ такомъ-то
и такомъ случаѣ я ничего вамъ не могу предписывать; нѣтъ
болѣе ни обязанности, ни санкціи; совѣтуйтесь съ вашими
*) A. Fouillée: „La liberté et le déterminisme", p. 358.
2) A. Fouillée: „Critique des systèmes de morale contemporains",
Par. 1883, p. XII (русское изд. стр. 9). Ср. его же „L'avenir de la mé-
taphysique fondée sur l'expérience", Par. 1889.

инстинктами, съ вашими симпатіями и отвращеніями; созда-
вайте метафизическія гипотезы о сущности вещей, о назна-
ченіи существъ и вашемъ собственномъ,—начиная отъ этого
опредѣленнаго пункта, вы предоставлены на ваше собствен-
ное „самоуправленіе" (self-governmcnt). Это есть свобода
въ морали, состоящая не въ отсутствіи всякаго регулирова-
нія, но въ воздержаніи отъ регулированія, всякій разъ, какъ
оно не можетъ быть оправдано съ достаточной точностью" 1).
Установленію такимъ образомъ ограниченной научной теоріи
нравственности Гюйо и посвящаетъ свое замѣчательное со-
чиненіе: ^Esquisse d'une morale sans obligation ni sanction"
Этотъ трудъ представляетъ намъ попытку построить систему
нравственности на однихъ строго-научныхъ данныхъ, безъ
всякой абсолютной обязанности и абсолютной санкціи, и
указать, гдѣ кончается эта наука о нравственности и гдѣ
вступаетъ въ свои права метафизика,—гдѣ нравственность,
выражаясь словами Фулье, перестаетъ быть „реализирован-
нымъ знаніемъ", а становится перенесеніемъ въ практику
„высокихъ нравственныхъ гипотезъ, ....вѣрованій, стоящихъ
выше доказательствъ", становится реализаціей знанія „только
возможнаго и вѣроятнаго, а не положительнаго и достовѣр-
наго" *). Посмотримъ же, какъ справляется Гюйо съ этой
задачей.
III.
Общія основанія „морали жизни" Гюйо.
„Мораль, основанная на фактахъ,— говоритъ Гюйо,— не
можетъ представлять индивидууму, въ качествѣ первой по-
будительной причины дѣйствія, благо или счастье общества,
потому что счастье общественное находится часто въ анта-
гонизмѣ со счастьемъ индивидуума. Въ случаяхъ подобнаго
противоположенія, общественное счастье, какъ таковое, мо-
жетъ сдѣлаться для . личности сознательною цѣлью только
!) M. Guyau: „Esquisse d'une morale sans obligation ni sanction",
p. 2, 3.
a) A. Fouillée: „Critique des systèmes de morale contemporains",
p. 23 (русское изд., стр. 39).

въ силу чистаго безкорыстіи; но это чистое безкорыстіе
невозможно констатировать, какъ фактъ, и существованіе
его во всѣ времена было оспариваемо. Такимъ образомъ,
для того, чтобы съ самаго начала не заключать въ себѣ
постулата, не могущій быть провѣреннымъ, мораль должна
прежде всего быть индивидуалистична; она должна
заниматься судьбами общества только въ той мѣрѣ, въ ка-
кой онѣ охватываютъ болѣе или менѣе судьбы личности" *)•
Въ томъ-то и заключалась, по мнѣнію Гюйо, коренная
ошибка утилитаристовъ, какъ Стюартъ Милль, и даже эво-
люціонистовъ, что они сплавляли въ одно цѣлое соціальную
и индивидуальную стороны нравственной проблемы. Но эта
индивидуалистическая мораль, основанная на
фактахъ, не представляетъ однако ни въ какомъ случаѣ
отрицанія морали метафизической или религіозной, основан-
ной, напримѣръ, на какомъ-нибудь безличномъ идеалѣ: да-
лекая отъ такого намѣренія, она просто только построена
въ совершенно другой сферѣ. Эта мораль не думаетъ ни
отрицать, ни исключать какихъ-либо цѣлей, которыя ста-
вятся метафизиками, какъ желательныя (désirables),—
она просто только оставляетъ въ сторонѣ понятіе жела-
тельнаго, какъ стоящее выше нея, и ограничивается
констатированіемъ того, что желается нами на самомъ
дѣлѣ. Цѣли, преслѣдуемыя въ дѣйствительности людьми и
всѣми живыми существами, въ высшей степени много-
образны; однако, такъ какъ жизнь представляетъ повсюду
общія свойства и одинъ и тотъ же типъ организаціи, то въ
высшей степени вѣроятно, что цѣли, преслѣдуемыя различ-
ными индивидуумами, сводятся болѣе или менѣе къ един-
ству. „Эта единственная цѣль дѣйствія не можетъ быть ни
.„благомъ", являющимся неопредѣленной концепціей, кото-
рая, когда желаютъ ее опредѣлить, разрѣшается въ метафи-
зическія гипотезы,— ни обязанностью, которая не предста-
вляется уже болѣе для науки основнымъ, примитивнымъ, ни
на что не сводимымъ началомъ, — ни даже, можетъ-быть,
счастьемъ"...
!) M. Guyau: „Esquisse d'une morale", p. 7.

Въ чемъ же заключается, однако, естественная цѣль че-
ловѣческихъ дѣйствій? Гдѣ та точка, въ которую цѣлится
человѣчество и которая одинаково существуетъ для всѣхъ
живыхъ существъ, „гдѣ тотъ центръ универсальнаго усилія
существъ, на который направлены удары великой случай-
ности вещей (les coups du grand hasard des choses), — при
чемъ, можетъ-быть, ни одинъ изъ этихъ ударовъ никогда не
попадалъ вполнѣ точно; при чемъ, можетъ-быть, цѣль никогда
вполнѣ не достигалась?* Согласно "гедонистамъ", естествен-
ное направленіе каждаго дѣйствія есть минимумъ страданія
и максимумъ удовольствія: въ своей эволюціи жизнь со-
знательная всегда слѣдуетъ линіи наимень-
шаго страданія. Не оспаривая этого опредѣленія, Гюйо
находитъ, тѣмъ не менѣе, что оно еще слишкомъ узко, „по-
тому что оно примѣняется только къ актамъ сознательнымъ
и болѣе или менѣе произвольнымъ, а не къ актамъ безсо-
знательнымъ и автоматическимъ, которые совершаются, слѣ-
дуя просто линіи наименьшаго сопротивленія*. А
между тѣмъ мы должны признать, что сознаніе обнимаетъ
только долю и притомъ довольно ограниченную долю жизни
и дѣятельности. „Даже дѣйствія, которыя совершаются съ
полнымъ сознаніемъ самихъ себя, имѣютъ вообще свое на-
чало и свое первое происхожденіе въ скрытыхъ инстинктахъ
и въ рефлективныхъ движеніяхъ. Сознаніе является только
маленькой свѣтящейся точкой въ огромной темной сферѣ
жизни*. Естественная пружина дѣйствія прежде, чѣмъ явиться
въ сознаніи, должна была уже дѣйствовать до него, такъ
сказать, подъ нимъ, въ темной области инстинктовъ; постоян-
ная цѣль дѣйствія должна была быть первоначально постоян-
ною причиною движеній болѣе или менѣе безсознательныхъ.
Въ сущности, цѣли суть не что иное, какъ обычныя двига-
тельныя причины (causes motrices), достигшія сознанія са-
михъ себя; всякое волевое движеніе началось въ качествѣ
движенія самопроизвольнаго, исполняемаго слѣпо, потому
что послѣднее представляло наименѣе сопротивленія; всякое
желаніе сознательное было сначала инстинктомъ. Сфера ко-
нечныхъ цѣлей совпадаетъ, по крайней мѣрѣ, въ своемъ
центрѣ, со сферою дѣйствующихъ причинъ. „Такимъ обра-

зомъ, тотъ вопросъ, который мы раньше ставили въ такой
формѣ: какова цѣль, къ которой постоянно направляется
дѣйствіе, преобразуется съ другой точки зрѣнія въ слѣдую-
щій вопросъ: въ чемъ заключается постоянная причина дѣй-
ствія? Въ круговорот* жизни та точка, въ которую цѣлят-
ся, совпадаетъ съ той самой точкой, откуда направляются
удары".
„Мы думаемъ, — говоритъ Гюйо, — что мораль истинно-
научная, чтобы быть полной, должна допустить, что поиски
удовольствія суть послѣдствіе инстинктивнаго усилія сохра-
нить и увеличить жизнь: цѣль, которая, на самомъ дѣлѣ,
опредѣляетъ всякое дѣйствіе сознательное, есть также
причина, которая производитъ всякое действіе безсо-
знательное: это—-сама ж и з н ь,—жизнь въ одно и то же время
наиболѣе интенсивная и наиболѣе разнообразная въ своихъ
формахъ. Съ самаго перваго трепетанія зародыша во чревѣ
матери до послѣдней предсмертной судороги старика, всякое
движеніе существа имѣетъ своей причиной жизнь въ ея эво-
люціи; эта универсальная причина нашихъ дѣйствій, съ дру-
гой точки зрѣнія, является постояннымъ слѣдствіемъ и цѣлью.
Стремленіе упорствовать въ жизни есть законъ са-
мой жизни не только у человѣка, но у всѣхъ живыхъ су-
ществъ, быть-можетъ, даже у послѣдняго атома эѳира." 1).
Такимъ образомъ, мораль, основанная исключительно на
однихъ положительныхъ фактахъ, можетъ быть опредѣлена,
по мнѣнію Гюйо, какъ наука, которая имѣетъ своимъ пред-
метомъ всѣ средства сохраненія и увеличенія мате-
ріальной и интеллектуальной жизни. „Законы этой морали
будутъ тожественны съ законами самой жизни, и въ нѣко-
торыхъ изъ своихъ теоремъ, наиболѣе общихъ, эта мораль
будетъ имѣть значеніе для всѣхъ живыхъ существъ". Если
бы кто-либо вздумалъ возразить, что средства сохранить
физическую жизнь относятся гораздо скорѣе къ гигіенѣ, чѣмъ
къ нравственности, то на это, какъ думаетъ Гюйо, можно
было бы отвѣтитъ, что умѣренность, уже съ давнихъ поръ
помѣщаемая между добродѣтелями, практически естъ только
1) l. с p. 11.

примѣненіе гигіены. Увеличивать интенсивность жизни,
согласно этой морали, это значитъ—увеличивать область ак-
тивности во всѣхъ ея формахъ (въ размѣрѣ, совмѣстимомъ
съ возстановленіемъ силъ).
Изложивъ, такимъ образомъ, въ общихъ чертахъ основа-
нія „морали жизни", Гюйо задается вопросомъ, какое мѣсто
слѣдуетъ отвести въ лонѣ ея гедонизму или „морали удо-
вольствія". Удовольствіе есть состояніе сознанія, которое,
согласно съ психологами и физіологами, связано съ возра-
станіемъ жизни; откуда слѣдуетъ, что правило: увеличивай
постояннымъ образомъ интенсивность своей жизни, совпа-
даетъ, въ концѣ концовъ, съ правиломъ: увеличивай постоян-
нымъ образомъ интенсивность своего удовольствія. Гедо-
низмъ, такимъ образомъ, можетъ продолжать свое существо-
ваніе, но во второмъ ряду, и гораздо скорѣе какъ послѣд-
ствіе, чѣмъ какъ принципъ. „Всѣ англійскіе моралисты го-
ворятъ: удовольствіе есть единственный рычагъ, которымъ
можно двигать живое существо. Но эта односторонность въ
воззрѣніи англійской школы происходитъ отъ того, что она
обращала слишкомъ большое вниманіе на одинъ родъ удо-
вольствія, который соотвѣтствуетъ частной и внѣшней формѣ
активности (удовольствіе ѣсть, пить и т. д.), — между тѣмъ
какъ существуетъ другой, болѣе важный родъ удовольствія,
который связанъ съ самимъ основаніемъ этой активности
(удовольствіе жить, хотѣть, мыслить и т. под.). Въ первомъ
случаѣ удовольствіе вполнѣ чувственно; во второмъ случаѣ
оно имѣетъ болѣе глубоко-жизненный характеръ и болѣе
независимо отъ внѣшнихъ предметовъ: оно составляетъ одно
съ самимъ сознаніемъ жизни. Не всегда люди дѣйствуютъ
въ виду достиженія частнаго, опредѣленнаго удовольствія,
внѣшняго по отношенію къ самому дѣйствію; иной разъ они
дѣйствуютъ ради удовольствія дѣйствовать,—живутъ, чтобы
жить,—мыслятъ, чтобы мыслить*. Въ насъ существуетъ на-
копленная сила, которая требуетъ своего израсходованія; но
не слѣдуетъ предполагать, что эта накопленная активность
развертывается единственно въ виду удовольствія,—съ удо-
вольствіемъ въ качествѣ мотива. Жизнь развертывается и
упражняется, потому что она жизнь... Удовольствіе гораздо

скорѣе сопровождаетъ у всѣхъ существъ поиски жизни, чѣмъ
вызываетъ ихъ; необходимо прежде всего жить, a потомъ
наслаждаться. „Удовольствіе, какъ и органъ, проистекаетъ
отъ функціи... Позднѣе, впрочемъ, какъ и самый органъ,
оно воздѣйствуетъ на функцію... Но удовольствіе не есть
первое; первое и послѣднее,—это функція, это жизнь". Разъ
извѣстна интенсивность жизни у какого-нибудь существа съ
различными, возможными для ея активности, способами об-
наруженія, то можно напередъ предсказать то направленіе,
принять которое явится внутреннимъ побужденіемъ даннаго
существа, подобно тому, какъ астрономъ могъ бы предска-
зать ходъ звѣзды въ силу одного только знанія ея массы,
скорости и дѣйствія на нее другихъ звѣздъ.
Отсюда видно, какое положеніе, по мнѣнію Гюйо, должна
занять наука нравовъ — безъ метафизики — въ вопросѣ о
нравственной цѣли. „Имѣя съ одной стороны данной безсо-
знательную область инстинктовъ, обыкновеній, скрытыхъ
воспріятіи, съ другой стороны — сознательную область раз
мышленія и обдуманной воли,—мораль находится на границѣ
этихъ обѣихъ областей: она есть, такимъ образомъ, един-
ственное знаніе, которое не имѣетъ своимъ предметомъ ни
фактовъ исключительно безсознательныхъ, ни фактовъ исклю-
чительно сознательныхъ. Она должна отыскивать тенденцію,
которая была бы обща этимъ обоимъ порядкамъ фактовъ и
которая могла бы связать обѣ эти области".
IV.
Принципъ „плодородія жизни" у Гюйо.
Такимъ образомъ, по мнѣнію Гюйо, „универсальный ин-
стинктъ жизни, то безсознательный, то сознательный, доста-
вляетъ для нравственной науки единственную достовѣрную
цѣль". Однако тутъ мораль жизни наталкивается на одно
довольно крупное затрудненіе: область жизни представляетъ
борьбу индивидуальностей, соревнованіе всѣхъ существъ за
счастіе и иной разъ даже за простое существованіе. Найти
ключъ для примиренія этихъ противоположныхъ интересовъ
и стремленій, которыя рождаются въ круговоротъ жизни,

соединить въ одно цѣлое такія два, повидимому или въ дѣй-
ствительности, противоположныя начала, какъ эгоизмъ и
альтруизмъ,—такова задача, которую моралистъ себѣ глав-
нымъ образомъ ставитъ. Для этой цѣли онъ пытается при-
звать вѣчный, сверхестественный, сверхчувственный законъ,
стоящій выше самой жизни. Гюйо отказывается обращаться
къ подобному закону, по крайней мѣрѣ, какъ къ закону...
„Сверхчувственный міръ,—говоритъ онъ,—мы помѣстили въ
области гипотезъ; а не изъ гипотезы можетъ быть извле-
ченъ законъ... Мы снова обязаны обратиться къ жизни,
чтобы регулировать жизнь. Но, въ такомъ случаѣ, это —
жизнь болѣе полная и болѣе широкая, которая можетъ ре-
гулировать жизнь менѣе полную и менѣе широкую,—таково
на самомъ дѣлѣ единственное правило для морали истинно-
научной" 1). Свойство жизни, которое позволяетъ въ нѣко-
торомъ размѣрѣ соединить эгоизмъ и альтруизмъ, есть то,
что Гюйо называетъ „нравственнымъ плодородіемъ" (fécon-
dité morale). „Нужно, чтобы жизнь индивидуальная расхо-
довалась для другихъ, на другихъ и, въ случаѣ нужды,
отдавала бы себя... Это распространеніе жизни, ея экспан-
сивность, не противъ ея природы; она, напротивъ того, со-
гласна съ ея природой; болѣе того, она есть само условіе
истинной жизни. Жизнь индивидуальная экспансивна для
другого, потому что она плодородна, а плодородна она по
тому самому, что она—жизнь". Прослѣдимъ за тѣмъ ходомъ
мысли, какимъ Гюйо доходитъ до установленія этого замѣ-
чательнаго и крайне важнаго для моралиста качества жизни.
Существованіе и жизнь, съ точки зрѣнія физіологической,
представляетъ питаніе,—слѣдовательно, присвоеніе, преобра-
зованіе для себя силъ природы. Но существо имѣетъ всегда
надобность накоплять излишекъ силы, даже для того, чтобы
имѣть необходимое: сбереженіе есть законъ самой природы.
Что станется съ этимъ излишкомъ силы, накопленной вся-
кимъ здоровымъ существомъ, съ этимъ изобиліемъ, которое
природѣ удается произвести? Оно можетъ сначала быть из-
расходовано на произведеніе потомства, что представляетъ
1) 1. с. р. 245.

простой случай питанія. Воспроизведеніе, какъ говоритъ
Геккель, есть излишекъ питанія и роста, въ силу котораго
часть индивидуума становится вполнѣ независимой. Въ эле-
ментарной клѣточкѣ произведеніе потомства принимаетъ фор-
му простого дѣленія. Когда воспроизведеніе принимаетъ
характеръ полового размноженія, то для міра начинается,
можно сказать, новая нравственная фаза. „Организмъ ин-
дивидуальный перестаетъ быть изолированными центръ его
тяготѣнія перемѣщается постепенно, и онъ будетъ перемѣ-
щаться все болѣе и болѣе". Однако, половой инстинктъ есть
только особенная форма общей потребности въ плодородіи;
потребность же эта, симптомъ излишка силы, дѣйствуетъ не
только на спеціальные органы размноженія,—она дѣйствуетъ
на весь организмъ въ цѣломъ; она оказываетъ сверху до
низу существа родъ давленія, которое обнаруживается также,
кромѣ сферы размноженія, еще и въ области интеллекта,
чувствованія и воли.
Плодородіе интеллектуальное стоитъ въ нѣкоторомъ ан-
тагонизмъ съ физическою производительностью. Организмъ
не можетъ совершать безъ страданія этотъ двойной расходъ:
въ животныхъ видахъ физическое плодородіе, какъ кажется,
уменьшается съ развитіемъ мозга. „Потребность интеллек-
туальнаго плодородія еще болѣе, чѣмъ потребность въ по-
ловомъ размноженіи, глубоко измѣняетъ условія жизни въ
человѣчествѣ. Мысль, на самомъ дѣлѣ, безлична и безко-
рыстна". — Подобно тому, какъ упражняется нашъ умъ, и
эмоціональная и чувствующая наша сторона тоже хочетъ
упражняться. „Мы оказываемся недостаточными для самихъ
себя, мы имѣемъ болѣе слезъ, чѣмъ намъ необходимо для
нашихъ собственныхъ страданій, болѣе радостей въ запасѣ,
чѣмъ оправдывается нашимъ собственнымъ счастьемъ. .Не-
обходимо итти къ другимъ, умножать себя самого посред-
ствомъ общенія мыслей и чувствъ". Въ высокихъ удоволь-
ствіяхъ существуетъ сила расширенія, всегда готовая раз-
бить слишкомъ тѣсную и узкую оболочку нашего „я". Эти
удовольствія представляютъ полный контрастъ съ удоволь-
ствіями очень низменными, которыя иной разъ эгоистичны.
Но, какъ въ интеллектуальномъ плодородіи, такъ и здѣсь

надо избѣгать чрезмѣрнаго расширенія жизни, — „расходъ
долженъ быть только возбужденіемъ жизни, но не истоще-
ніемъ ея". Дѣло морали—ограничить инстинктъ производи-
тельности.—Остается еще упомянуть о плодородія воли. Мы
имѣемъ потребность „отпечатлѣвать форму нашей активности
на мірѣ. Дѣйствіе стало родомъ . необходимости для боль-
шинства людей. Наиболѣе постоянная и наиболѣе правиль-
ная форма дѣйствія, это — трудъ, вмѣстѣ съ тѣмъ внима-
ніемъ, котораго онъ требуетъ. Дикарь не способенъ къ
истинному труду, и тѣмъ болѣе не способенъ, чѣмъ онъ
ниже стоитъ на лѣстницѣ развитія. Съ теченіемъ времени
трудъ становится все болѣе и болѣе необходимымъ для че-
ловѣка. Трудъ же есть явленіе одновременно экономическое
и нравственное, гдѣ лучше всего примиряются эгоизмъ и
альтруизмъ. Работать—значитъ производить; а производить—
значитъ въ одно и то же время быть полезнымъ и себѣ и
другимъ. Есть потребность помогать другимъ, дать свой тол-
чокъ той дорожной повозкѣ, которая съ такимъ трудомъ
увлекаетъ впередъ человѣчество. Одна изъ низшихъ формъ
этой потребности есть честолюбіе, въ которомъ не слѣдуетъ
видѣть только желаніе почестей и славы, но которое естъ
также, и прежде всего, потребность дѣйствія или слова".
Такимъ образомъ, какъ говоритъ Гюйо, „въ итогѣ жизнь
имѣетъ двѣ стороны: съ одной стороны она есть питаніе и
уподобленіе, съ другой — производительность и плодородіе.
Чѣмъ болѣе она пріобрѣтаетъ, тѣмъ болѣе она должна и
расходовать: это ф законъ. Расходъ физически не есть зло,
это—одно изъ выраженій жизни. Это — выдыханіе, слѣдую-
щее за вдыханіемъ... Жизнь есть плодородіе, и обратно,
плодородіе—это жизнь, бьющая черезъ край, это—истинное
существованіе. Существуетъ нѣкоторая щедрость, нераз-
дѣльная отъ существованія и безъ которой умираешь, из-
сыхаешь внутренно... Нужно цвѣсти; нравственность, без-
корыстіе—это цвѣтъ человѣческой жизни" Все это при-
водитъ къ тому важному заключенію, что внутри жизни са-
мой простой клѣточки существуетъ принципъ расширенія,
1) 1. с, p. 24.

который дѣлаетъ то, что индивидуумъ не можетъ быть до-
статочнымъ для самого себя; жизнь наиболѣе богатая ока-
зывается также наиболѣе побуждаемой къ расточительности,
къ принесенію себя въ жертву въ нѣкоторомъ размѣрѣ, къ
раздѣленію себя между другими. Такимъ образомъ „орга-
низмъ наиболѣе совершенный будетъ также и наиболѣе об-
щительнымъ", и идеаломъ жизни индивидуальной является
жизнь въ общеніи съ другими. „Черезъ это источникъ всѣхъ
этихъ инстинктовъ симпатіи и общественности, которые ан-
глійская школа слишкомъ часто считала пріобрѣтенными
какъ бы болѣе или менѣе искусственно въ ходѣ эволюціи и,
вслѣдствіе этого, какъ бы болѣе или менѣе случайными, —
этотъ источникъ оказывается перемѣщеннымъ въ самое ос-
нованіе существа. Въ глубинѣ самой индивидуальной жизни
существуетъ эволюція, соотвѣтствующая эволюціи жизни со-
ціальной..."
V.
Эквиваленты нравственной обязанности въ теоріи мо-
рали Гюйо.
Установивъ, такимъ образомъ, весьма важный принципъ
„нравственнаго плодородія", Гюйо задается вопросомъ, ка-
кимъ образомъ и подъ какою психологическою формою онъ
обнаруживается. Для этого онъ становится послѣдовательно
на три различныя точки зрѣнія: воли, интеллекта и чувство-
ванія.
Съ точки зрѣнія воли „обязанность сводится къ сознанію
внутренней силы или способности. Чувствовать вну-
тренно то, что способенъ сдѣлать, это значитъ, въ силу
этого самаго, получать первое сознаніе о томъ, что обя-
занъ сдѣлать". Нѣтъ никакой надобности, чтобы привести
въ движеніе волю, обращаться „къ какой бы то ни было
мистической обязанности или же къ какому бы то ни было
частному удовольствію". Обязанность есть не что иное, какъ
изобиліе жизни, которая требуетъ своего упражненія; ее
черезчуръ исключительно понимали до сихъ поръ, какъ
чувство необходимости или принужденія,—она есть въ то

же самое время чувство силы, способности. Всякая сила,
которая накопляется, создаетъ давленіе на препятствія, по-
мѣщенныя передъ нею, всякая способность производитъ родъ
обязательства, которое ей пропорціонально, способность'дѣй-
ствовать—это есть въ то же самое время обязанность дѣй-
ствовать. „Съ этой точки зрѣнія нѣтъ ничего мистическаго
въ нравственной обязанности: она сводится къ слѣдующему
великому закону природы: жизнь не можетъ сохра-
няться, какъ только при условіи своего расхо-
дованія".
Точно такъ же какъ способность къ активности создаетъ
родъ естественной обязанности или повелительная побу-
жденія, подобно тому и интеллекта имѣетъ въ самомъ себѣ
двигательную силу. „Интеллекта и активность не являются
болѣе въ наши дни раздѣленными какъ бы бездною. Понять—
это значитъ уже начать въ себѣ самомъ реализацію того,
что понялъ. Сознать что-либо лучшее, чѣмъ существующее
въ дѣйствительности, это значитъ совершить первый трудъ,
чтобы реализировать это лучшее. Дѣйствіе есть не что иное,
какъ продолженіе (prolongation) идеи. Поэтому нѣтъ боль-
ше надобности обращаться къ посредничеству внѣшняго
удовольствія, чтобы перейти отъ мысли къ дѣйствію. Они
въ своемъ основаніи тожественны. То, что называется обя-
занностью или нравственнымъ принужденіемъ, представляетъ
въ сферѣ интеллекта не что иное, какъ чувство этого ко-
ренного тожества: обязанность есть внутреннее расшире-
ніе,— потребность завершить наши идеи, заставивъ ихъ пе-
рейти въ дѣйствіе. Тотъ, кто не дѣйствуетъ такъ, какъ онъ
думаетъ, тотъ думаетъ не полно. Безнравственность есть
внутреннее изуродованіе самого себя... Каждое изъ движе-
ній нашего духа возбуждаетъ тѣло. Не дѣйствовать согласно
съ тѣмъ, что считаешь самымъ лучшимъ, это значитъ —
походить на такое существо, которое не могло бы смѣяться,
когда оно весело, ни плакать, когда оно печально, которое
не могло бы наконецъ ничего выражать вовнѣ, ничего пере-
давать изъ того, что оно ощущаетъ. Это было бы величай-
шимъ наказаніемъ". Можно сказать, что воля есть не что
иное, какъ высшая степень интеллекта, a дѣйствіе—высшая

степень воли. „Поэтому нравственность есть не что
иное, какъ единство существа. Безнравствен-
ность, напротивъ того, есть раздвоеніе, про-
тивоположеніе различныхъ способностей, ко-
торыя ограничиваютъ одна другую".
Теперь станемъ на точку зрѣнія нашей чувствующей
стороны. „Новый видъ обязанности порождается самою при-
родою чувствованія, стремящагося преобразоваться подъ влі-
яніемъ эволюціи". Удовольствія высшія, которыя завоевы-
ваютъ съ каждымъ днемъ все большую долю въ жизни че-
ловѣчества, удовольствія эстетическія, интеллектуальный и
т. д., требуютъ гораздо менѣе внѣшнихъ условій и гораздо
болѣе доступны для всѣхъ, чѣмъ удовольствія собственно
эгоистическія. „Высшія удовольствія являются одновремен-
но и болѣе внутренними, и болѣе глубокими, и болѣе даро-
выми. Они ведутъ гораздо менѣе къ раздѣленію существъ,
чѣмъ удовольствія низшія. Такимъ образомъ, въ силу есте-
ственной эволюціи, принципъ значительной части нашихъ
удовольствій, какъ кажется, перемѣщается извнѣ во внутрь.
Чувствующій субъектъ можетъ найти въ своей собственной
активности, и иной разъ независимо отъ вещей, разнооб-
разный источникъ наслажденій. Слѣдуетъ ли изъ этого, что
-онъ замкнется въ самомъ себѣ и будетъ довольствоваться со-
бой, какъ довольствовался собой мудрый стоикъ? Напротивъ:
удовольствія интеллектуальный имѣютъ ту замѣчательную
черту, что они одновременно и наиболѣе внутренни для
существа,и наиболѣе сообщимы другимъ,и наиболѣе инди-
видуальны и наиболѣе общественны". Эти удоволь-
ствія устанавливаютъ между людьми эмоціональную связь,
произведенную полной или частной гармоніей чувствъ и
мыслей. Эта связь, которая установится между ними, свя-
жетъ также и ихъ поведеніе и наложитъ на нихъ, въ ихъ
взаимныхъ отношеніяхъ, родъ особенной обязанности. Чѣмъ
болѣе мы подвигаемся впередъ, тѣмъ болѣе человѣческія
удовольствія, какъ кажется, принимаютъ общественный и
общительный характеръ. Въ концѣ концовъ, можно спросить
себя, существуетъ ли еще удовольствіе чисто-личное и эго-
истическое и какую долю оно занимаетъ въ жизни? На этотъ

вопросъ Гюйо отвѣчаетъ такимъ образомъ: „Когда мы спу-
стимся внизъ по лѣстницѣ живыхъ организмовъ, мы увидимъ,
что сфера, въ которой движется каждый изъ нихъ, узка и
почти замкнута; когда, напротивъ того, мы поднимаемся къ
существамъ высшимъ, мы видимъ, что ихъ сфера дѣйствія
раздается, расширяется и сплавляется со сферою дѣйствія
другихъ существъ. „Я" различаетъ себя все менѣе и менѣе
отъ другихъ „я". Если мы обратимся спеціально въ чело-
вѣчеству, то увидимъ, что точкой его исхода былъ эгоизмъ.
Но эгоизмъ, въ силу самаго плодородія всякой жизни, былъ
принужденъ расширяться, создавать внѣ себя новые центры
для своего собственнаго дѣйствія... Въ то же самое время,
мало-по-малу, родились чувства, соотносительныя съ этой
центробѣжной тенденціей, и какъ <5ы перекрыли эгоистиче-
скія чувства, которыя имъ служили основаніемъ. Мы подви-
гаемся къ той эпохѣ, въ которую эгоизмъ примитивный
будетъ все болѣе отступать въ насъ назадъ, будетъ все бо-
лѣе и болѣе неузнаваемъ. Въ эту идеальную эпоху суще-
ство не будетъ въ состояніи наслаждаться уединенно; его
удовольствіе будетъ какъ-бы концертомъ, въ который удо-
вольствіе другихъ будетъ входить въ качествѣ необходимаго
элемента. И въ настоящее время въ большинствѣ случаевъ
не есть ли это уже "такъ? Даже удовольствія наиболѣе эго-
истическія, потому что они носятъ вполнѣ физическій ха-
рактеръ, какъ удовольствіе пить или ѣсть, получаютъ всю свою
прелесть только тогда, когда мы ихъ раздѣляемъ съ дру-
гими" *).
Подобно тому, какъ наше „я", въ общемъ итогѣ, для
современной психологіи есть не болѣе, какъ иллюзія, и мы
составлены изъ безконечнаго множества существъ и малень-
кихъ сознаніи или состояній Сознанія,—подобно этому, мож-
но было бы сказать, и удовольствіе эгоистическое есть иллю-
зія: мое удовольствіе для меня не существуетъ безъ удо-
вольствія другихъ; я чувствую, что все общество должно
тутъ сотрудничать болѣе или менѣе, начиная съ того малень-
каго общества, которое меня окружаетъ, моей семьи, до то-
го большого общества, въ которомъ я живу".
і) I. с, р. 31, 32.

Итакъ, истинно-положительная наука о нравственности
можетъ говорить въ нѣкоторомъ раз мѣрѣ объ обязанности
и можетъ это дѣлать, съ одной стороны, не пользуясь ни-
какой мистической идеей, съ другой стороны—не обраща-
ясь для этого вмѣстѣ съ Бэномъ къ внѣшнему и соціаль-
ному „принужденію" или къ „внутреннему страху". Для
этого ей достаточно только разсматривать „нормальныя на-
правленія психической жизни: мы всегда найдемъ родъ
внутренняго давленія, оказываемаго самой активностью въ
этихъ направленіяхъ..."
VI.
Вопросъ о самоотверженіи въ теоріи морали Гюйо.
Но тутъ передъ нами возникаетъ слѣдующая важная основ-
ная проблема: „въ какомъ размѣрѣ размышляющее сознаніе
должно повиноваться раціонально „обязанности" этого ро-
да?" Мораль положительная и научная не можетъ сдѣлать
индивидууму другого предписанія, кромѣ слѣдующаго: „раз-
вивай свою жизнь во всѣхъ направленіяхъ, будь индивиду-
умомъ столь богатымъ, сколь возможно, въ интенсивной и
экстенсивной энергіи; для этого будь существомъ наиболѣе
общественнымъ и наиболѣе общительнымъ... Во
имя этого правила, которое есть научный эквивалента им-
ператива, мораль положительная можетъ предписывать
индивидууму нѣкоторыя частныя и соразмѣренныя жертвы;
она можетъ формулировать цѣлый рядъ среднихъ обязанно-
стей, между которыми оказывается заключенной обыденная
жизнь. Во всемъ этомъ, само собою разумѣется, нѣтъ ничего
категорическаго, абсолютнаго, но только превосходные гипо-
тетическіе совѣты: если ты имѣешь своею цѣлью наиболѣе
высокую интенсивность жизни, дѣлай то-то и то-то; въ ито-
гѣ, это хорошая средняя мораль. Какимъ образомъ, однако,
эта мораль можетъ добиться отъ индивидуума въ нѣкото-
рыхъ случаяхъ окончательной жертвы, а не только
жертвы частной и временной?.. Съ точки зрѣнія положитель-
ной и отвлекшись отъ всякой гипотезы, проблема, которую
мы только-что поставили, кажется съ перваго раза теорети-

чески неразрѣшимой. И однако эта проблема можетъ полу-
чить разрѣшеніе, по крайней мѣрѣ, приблизительное—на
практикѣ".
Рѣдко бываетъ, чтобы окончательныя жертвы представ-
лялись въ жизни, какъ вполнѣ достовѣрныя; солдатъ,
напр., далеко не увѣренъ, что бросится въ схватку. Дана опас-
ность. „Слѣдуетъ посмотрѣть,—говоритъ Гюйо,—не есть
ли опасность, даже независимо отъ всякой идеи нравствен-
ной обязанности, полезное орудіе для развитія самой жизни,
могущественное возбуждающее средство для всѣхъ способ-
ностей, имѣющее силу поднять ихъ до максимума и способ-
ное также произвести максимумъ удовольствія" 1). Прими-
тивное человѣчество жило среди опасностей, поэтому еще и
въ настоящее время у многихъ людей должно оказаться
естественное предрасположеніе къ тому, чтобы подвергаться
опасности.
Удовольствіе опасности основывается, главнымъ образомъ,
на удовольствіи побѣды. Въ побѣдѣ находишь внутреннее
удовлетвореніе, которое стоитъ того, чтобы подвергаться
всѣмъ рискамъ, даже тогда, когда не существуетъ никого,
кто могъ бы аплодировать. Болѣе того, даже, потерявъ на-
дежду побѣдить, продолжаешь все-таки упорствовать въ
борьбѣ. Каковъ бы ни былъ противникъ, всякая борьба пе-
реходитъ въ ожесточенную дуэль.—„Удовольствіе борьбы
преобразуется, не исчезая, идетъ ли дѣло о борьбѣ съ оду-
шевленнымъ существомъ (охота и война), или о борьбѣ съ
видимыми препятствіями (море, горы), или о борьбѣ съ ве-
щами невидимыми (исцѣленіе болѣзней, побѣжденіе трудно-
стей всякаго рода). Всегда борьба получаетъ тотъ же самый
характеръ страстной дуэли. Та же самая борьба можетъ пе-
реходить изъ области вещей физическихъ въ область интел-
лектуальную, нисколько не теряя своего жара опьяненія.
Она можетъ также перейти въ область собственно нрав-
ственную: существуетъ внутренняя борьба воли противъ
страстей, столь же плѣнительная, какъ и всякая другая, и
гдѣ побѣда производитъ безпредѣльную радость...*4 Вообще
*) 1. с, р. 208.

человѣкъ имѣетъ потребность чувствовать себя великимъ,
имѣть по временамъ сознаніе превосходства своей воли. Это
сознаніе онъ пріобрѣтаетъ въ борьбѣ,—въ борьбѣ противъ
себя и своихъ страстей, или же противъ матеріальныхъ и
интеллектуальныхъ препятствій. Но, чтобы удовлетворить ра-
зумъ, борьба должна имѣть цѣль. Опьяненіе опасностью
существуетъ по временамъ въ каждомъ изъ насъ; но этотъ
инстинктъ требуетъ, чтобы его пускали въ дѣло наиболѣе
разумно. Потребность опасности и борьбы при этомъ усло-
віи пріобрѣтаетъ нравственное значеніе, тѣмъ болѣе громад-
ное, что это одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ инстинктовъ, которые
не имѣютъ постояннаго направленія: онъ можетъ быть упо-
требляемъ безразлично для всѣхъ соціальныхъ цѣлей..." Во
всякомъ случаѣ „въ опасности, которой подвергаешься за
какой-либо интересъ (свой или чужой), нѣтъ ничего проти-
ворѣчащаго,—глубокимъ инстинктамъ и законамъ жизни".
„Самоотверженіе входитъ, такимъ образомъ, въ
общіе законы жизни, отъ которыхъ, какъ это казалось
сначала, оно вполнѣ ускользало. Неустрашимость или само-
отверженіе не есть чистое отрицаніе нашего „я" и
личной жизни: это есть та же самая жизнь, только доведен-
ная до высшей своей степени".
Но пойдемъ далѣе. „Нравственный дѣятель можетъ ока-
заться поставленнымъ не предъ лицомъ простого риска, но
передъ достовѣрностью окончательной жертвы". Спра-
шивается, какимъ образомъ требовать отъ кого бы то ни бы-
ло жертвы своею жизнью, если мы основываемъ мораль
только на правильномъ развитіи этой самой жизни. Съ точки
зрѣнія натуралистической, на которую мы становимся, са-
мый актъ заботы о простыхъ интересахъ другого, выше
акта заботы о своихъ собственныхъ интересахъ только въ той
мѣрѣ, въ какой онъ указываетъ большую нравственную
способность, излишекъ внутренней жизни. Чтобы тре-
бовать самоотверженія, мы должны были бы найти что-либо
болѣе драгоцѣнное, чѣмъ жизнь; эмпирически же не суще-
ствуетъ ничего болѣе драгоцѣннаго; эта вещь не имѣетъ
общей мѣры со всѣмъ остальнымъ, все же остальное, на-
противъ того, ее предполагаетъ и отъ нея заимствуетъ свою

цѣнность. Предположите человѣка, лишеннаго мистическихъ
вѣрованій,—„какимъ образомъ можно требовать отъ него
окончательной жертвы, не опираясь ни на какой дру-
гой принципъ, какъ только на развитіе этой самой жизни,
о принесеніи въ жертву которой, сполна или отчасти, идетъ
дѣло?"
„Начнемъ,—говоритъ Гюйо,—съ признанія того, что въ
нѣкоторыхъ случаяхъ—очень рѣдкихъ, впрочемъ—проблема
не имѣетъ раціональнаго и научнаго рѣшенія. Въ этихъ слу-
чаяхъ, гдѣ мораль безсильна, она должна предоставить ин-
дивидууму всю его свободу дѣйствія (toute spontanéité).
Всякое дѣйствіе можетъ быть разсматриваемо какъ уравне-
ніе, которое требуется разрѣшить; въ практическомъ же рѣ-
шеніи существуютъ всегда термины извѣстные и терминъ
неизвѣстный, который нужно освободить. Но мораль науч-
ная не всегда можетъ освободить его: нѣкоторыя уравненія
неразрѣшимы иди, по крайней мѣрѣ, не могутъ доставлять
намъ рѣшенія неоспоримаго и категорическаго. Ошибка мо-
ралистовъ заключалась въ томъ, что они имѣли претензію
разрѣшить окончательнымъ и универсальнымъ образомъ
проблемы, которыя могутъ имѣть только рѣшенія особенныя,
единичныя" *). Основное неизвѣстное, х, которое оказывает-
ся въ опредѣленномъ числѣ проблемъ, это — смерть. Рѣшеніе
поставленнаго уравненія зависитъ тогда отъ измѣняющейся
цѣнности, которая связывается съ другими членами уравне-
нія, представляющими: 1) приносимую въ жертву жизнь фи-
зическую, 2) какое-нибудь нравственное дѣйствіе, которое
слѣдуетъ совершить.
Разсмотримъ, прежде всего, ту измѣняющуюся цѣнность,
которая соединяется съ жизнью. „Безъ сомнѣнія, жизнь для ка-
ждаго есть самое драгоцѣнное изъ всѣхъ благъ, такъ какъ она
представляетъ условіе всѣхъ остальныхъ благъ; но когда
другія блага сводятся почти къ нулю, то и сама жизнь тоже
теряетъ свою цѣнность: она становится тогда достойной
презрѣнія... Чтобы хорошо поставить эту важную проблему
презрѣнія къ жизни, необходимо ее сблизить съ другимъ
*) 1. е., р. 219.

важнымъ вопросомъ: самоотверженіе имѣетъ болѣе чѣмъ ана-
логію съ самоубійствомъ, потому что въ обоихъ случаяхъ мы
имѣемъ смерть, на которую индивидуумъ соглашается и ко-
торой онъ даже желаетъ, зная хорошо, что такое предста-
вляетъ жизнь. Чтобы объяснить самоубійство, необходимо
допустить, что время среднихъ наслажденій жизни имѣетъ
мало цѣны въ сравненіи съ интенсивностью нѣкоторыхъ
страданій, и обратное будетъ въ одинаковой степени вѣрно—
интенсивность нѣкоторыхъ наслажденій можетъ казаться
предпочтительнѣе всей продолжительности жизни... Суще-
ствуютъ часы, когда интенсивность жизни бываетъ столь ве-
лика, что, поставленные на вѣсы со всѣмъ возможнымъ ря-
домъ годовъ, они перевѣшиваютъ послѣдніе. Жизнь даже съ
положительной точки зрѣнія, на которую мы становимся
здѣсь, не имѣетъ той ни съ чѣмъ несоизмѣримой величины,
которую она казалась имѣющей съ самаго начала. Можно
иной разъ, не будучи неразумнымъ, принести въ жертву
всю цѣлость существованія за одинъ изъ его моментовъ,
какъ можно предпочесть иногда одинъ стихъ цѣлой поэмѣ".
До тѣхъ поръ, пока будутъ самоубійства среди человѣче-
ства, было бы страннымъ, если бы не было и самоотверже-
ніи окончательныхъ и безнадежныхъ. Можно сожалѣть лишь
о томъ, что общество до сихъ поръ не изыскивало средствъ
преобразовать, на сколько возможно, самоубійства въ само-
отверженія. Должно всегда предлагать извѣстное число ги-
бельныхъ предпріятій тѣмъ, кто потерялъ мужество жить на
бѣломъ свѣтѣ... Человѣческій прогрессъ для своего совер-
шенія имѣетъ надобность въ такомъ количествѣ индивиду-
альныхъ жизней, что должно заботиться о томъ, чтобы ни
одна изъ нихъ не пропадала напрасно. Но существуютъ ты-
сячи лицъ, для которыхъ жизнь потеряла наиболѣе значи-
тельную часть своей цѣнности,—эти лица могутъ найти
истинное утѣшеніе въ самоотверженіи: ими слѣдовало бы
воспользоваться. Притомъ существуютъ спеціальныя способ-
ности для гибельныхъ и безкорыстныхъ занятій,—темпера-
менты, созданные какъ бы для того, чтобы забывать себя и
рисковать собою. Но, „сверхъ того, что жизнь не всегда бы-
ваетъ предметомъ предпочтенія, она можетъ сдѣлаться

въ нѣкоторыхъ случаяхъ предметомъ отвращенія и ужаса.
Существуетъ чувство, свойственное только человѣку и ко-
торое до сихъ поръ не было хорошо анализировано, — чувства
нестерпимости (intolerabilité). Подъ вліяніемъ внима-
нія и размышленія нѣкоторыя физическія страданія и осо-
бливо нравственныя возрастаютъ въ сознаніи до такой степе-
ни, что затемняютъ собой все остальное"... И тогда никакія
удовольствія жизни не могутъ вознаградить того, что, оши-
бочно или основательно является намъ какъ нестер-
пимое.
Нѣкоторыя особенныя сферы активности кончаютъ тѣмъ,
что пріобрѣтаютъ такое важное значеніе въ жизни, при ко-
торомъ нельзя болѣе посягнуть на нихъ, не посягая на са-
мую жизнь въ ея ИСТОЧНИКЕ. Воспретить Шопену заниматься
музыкой или Рафаэлю рисовать его картины — это значила
бы навѣрное ихъ убить. Если искусство пріобрѣтаетъ такое
же-значеніе, какъ сама жизнь, то нѣтъ ничего удивительнаго
въ томъ, что нравственность имѣетъ въ глазахъ человѣка
еще болѣе цѣны: это* на самомъ дѣлѣ,—сфера активности
гораздо болѣе широкая, чѣмъ искусство. „Для существъ, ко-
торыя достигли опредѣленной ступени нравственнаго разви-
тія, счастье не является уже болѣе желательнымъ внѣ са-
мого ихъ идеала".
Такимъ образомъ, мы видимъ, что „цѣнность жизни есть
вещь вполнѣ измѣнчивая, и которая иной разъ можетъ сво-
диться къ нулю, даже ниже нуля; нравственное же дѣйствіе,
напротивъ того, имѣетъ всегда опредѣленную цѣну. Теперь
для того, чтобы составить себѣ идею о той цѣнѣ, которую
нравственное дѣйствіе можетъ пріобрѣсти въ нѣкоторыхъ
случаяхъ, слѣдуетъ только подумать о томъ, что человѣкъ
есть животное мыслящее или... животное философствующее.
Положительная мораль не можетъ не принимать въ разсчетъ
метафизическихъ гипотезъ, которыя человѣкъ любитъ дѣ-
лать о сущности вещей. Только эти гипотезы должны оста-
ваться абсолютно свободными и личными, и ихъ невозможна
систематизировать въ одну метафизическую доктрину, кото-
рая налагалась бы универсально на человѣческій разумъ.
Мы увидимъ, какимъ образомъ, благодаря индивидуальной

гипотезѣ, нѣтъ такой абсолютной жертвы, которая не могла
бы стать не только возможной, но почти легкой въ нѣко-
торыхъ случаяхъ".
VII.
Роль свободной метафизической гипотезы въ области
нравственности согласно Гюйо.
Для того, чтобы я могъ размышлять до конца о
нѣкоторыхъ нравственныхъ дѣйствіяхъ, переступающихъ за
предѣлы средней и научной морали, для того, чтобы я могъ
выводить ихъ точнымъ образомъ изъ философскихъ или ре-
лигіозныхъ принциповъ, необходимо, чтобы сами эти прин-
ципы были установлены мною и опредѣлены. Но они не мо-
гутъ быть установлены иначе, какъ только посредствомъ ги-
потезы: необходимо, чтобы я самъ создалъ, въ концѣ кон-
цовъ, метафизическія основанія своихъ дѣйствій. „Нравствен-
ный дѣятель играетъ здѣсь ту же самую роль, что худож-
никъ: онъ долженъ проектировать внѣ себя тѣ стремленія,
которыя онъ чувствуетъ въ себѣ, и создать изъ своей любви
метафизическую поэму *. Только „художникъ создаетъ форму,
существо же нравственное, которое является всегда неволь-
нымъ или сознательнымъ метафизикомъ, создаетъ самую
сущность вещей". Метафизическія теоріи нельзя судить по
ихъ абсолютной истинѣ, которая никогда не можетъ быть
провѣрена, но по ихъ плодотворности. Не требуйте отъ нихъ,
чтобы онѣ были истинными, но чтобы онѣ станови-
лись таковыми. „Плодотворное заблужденіе болѣе истинно
съ точки зрѣнія универсальной эволюціи, чѣмъ истина «слиш-
комъ узкая и безплодная"... Существуютъ обстоятельства въ
жизни, когда практика имѣетъ внезапно надобность въ ме-
тафизика: „нельзя болѣе продолжать жить, ни, особенно,
умирать безъ нея".
Разумъ, — говоритъ Гюйо,—позволяетъ намъ видѣть два
различныхъ міра: міръ реальный, въ которомъ мы живемъ,
и нѣкоторый міръ идеальный, въ которомъ мы также жи-
вемъ, въ которомъ наша мысль постоянно подкрѣпляется, и
который нельзя не принимать въ разсчетъ. Однако же, когда

дѣло идетъ объ идеальномъ мірѣ, никто болѣе не согласенъ
другъ съ другомъ: каждый его сознаетъ по своему способу;
нѣкоторые же его отрицаютъ совершенно. Однако отъ того
способа, какимъ мы сознаемъ метафизическое основаніе ве-
щей, зависитъ тотъ способъ, какимъ мы обязываемъ самихъ
себя дѣйствовать. На самомъ дѣлѣ, значительная часть наи-
болѣе благородныхъ человѣческихъ поступковъ была совер-
шена во имя религіозной или метафизической морали: невоз-
можно, такимъ образомъ, пренебрегать этимъ очень плодо-
творнымъ источникомъ активности. Но не менѣе невозможно
и подчинить его постоянному правилу, извлеченному изъ
одной какой-нибудь доктрины: вмѣсто того, чтобы его регу-
лировать абсолютно, слѣдуетъ только его ограничить,
опредѣлить ему сферу дѣйствія, не допуская его дѣйство-
вать въ ущербъ положительной морали. Надо за нимъ оста-
вить его гипотетическій характеръ 1). „Такимъ образомъ,
получается родъ раціональнаго, а не категорическаго, импе-
ратива, основаннаго на гипотезѣ". Эта гипотеза можетъ раз-
нообразиться, смотря по индивидуумамъ и ихъ интеллектуаль-
нымъ темпераментамъ. „Мы имѣемъ здѣсь, слѣдовательно,
отсутствіе постояннаго закона, что можно было бы обозна-
чить терминомъ а н о м і и для противоположенія ея автономіи
кантіанцевъ. Отъ уничтоженія категорическаго императива
безкорыстіе, самоотверженіе не уничтожаются, но только
предметъ ихъ дѣлается разнообразнымъ: одинъ отвергается
себя ради одного дѣла, другой—ради другого".
По мнѣнію Гюйо, гипотеза производитъ практически то
же дѣйствіе, какъ и вѣра, порождаетъ даже послѣдующую
вѣру; но только, во всякомъ случаѣ, не утвердительную и догма-
тическую: „мораль, будучи натуралистической и положитель-
ной въ своемъ основаніи, вершиной своей оказывается по-
коющеюся на свободной метафизикѣ. Существуетъ мораль
неизмѣнная, мораль фактовъ, и чтобы дополнить ее тамъ,
гдѣ она оказывается недостаточной, существуетъ мораль из-
мѣняющаяся и индивидуальная, — мораль гипотезъ. Кантъ
началъ въ морали революцію, когда хотѣлъ сдѣлать во-
і) 1. с, р. 229.

лю „автономной* вмѣсто того, чтобы заставлять ее скло-
няться передъ внѣшнимъ по отношенію къ ней закономъ;
но онъ остановился на половинѣ дороги: онъ думалъ, что
индивидуальная свобода нравственнаго дѣятеля могла бытъ
согласна съ универсальностью закона, что каждый долженъ
былъ сообразоваться съ однимъ и тѣмъ же неизмѣннымъ ти-
помъ, что идеальное „царство свободъ" (règne des libertés)
будетъ правленіемъ правильнымъ и методическимъ. Но въ
„царствѣ свободъ* добрый порядокъ проистекаетъ именно
изъ того, что не существуетъ никакого порядка, налагае-
мая съ самаго начала, никакого установленія, напередъ со-
ставленнаго. Въ силу этого, начиная съ того пункта, на
которомъ останавливается положительная мораль,—наиболь-
шее возможное различіе въ дѣйствіяхъ, наибольшее разно-
образіе даже въ самихъ преслѣдуемыхъ идеалахъ. Истинная
автономія должна порождать индивидуальную оригиналь-
ность, а не универсальное однообразіе. Если каждый созда-
етъ самъ себѣ свой законъ, почему бы не быть многимъ
возможнымъ законамъ, наприм. закону Бентама и закону
Канта? И чѣмъ больше будетъ доктринъ, которыя оспари-
ваютъ другъ у друга выборъ человѣчества, тѣмъ лучше бу-
детъ"... „Истина, все равно какъ и свѣтъ,—она не приходитъ
къ намъ изъ одной единственной точки; она посылается
намъ всѣми предметами заразъ, она поражаетъ насъ во всѣхъ
направленіяхъ и тысячами способовъ: надо было бы имѣть
сто глазъ, чтобы схватить всѣ ея лучи. Человѣчество въ
своемъ цѣломъ имѣетъ милліоны глазъ и ушей: не совѣтуйте
ему ихъ закрывать или направлять только въ одну сторону.
Оно должно ихъ открыть всѣ заразъ, обратить ихъ по
всѣмъ направленіямъ; нужно, чтобы безконечность его то-
чекъ зрѣнія соотвѣтствовала бы безконечности вещей. Раз-
нообразіе доктринъ доказываетъ богатство и могущество
мысли, и это разнообразіе, далекое отъ того, чтобы умень-
шаться вмѣстѣ съ временемъ, должно безпрестанно увели-
чиваться". Съ каждымъ днемъ мы видимъ, что „роль личной
иниціативы все болѣе и болѣе возрастаетъ; каждый стре-
мится создать самъ свою вѣру и свое убѣжденіе". Въ дѣлѣ
метафизики, по мнѣнію Гюйо, истинный идеалъ заключается

въ абсолютной независимости умовъ и въ свободномъ разно-
образіи доктринъ. „Желать управлять умами—еще худшее
зло, чѣмъ желать управлять тѣлами; надо бѣжать отъ вся-
каго вида „направленія сознанія" или „направленія мысли",
какъ отъ истиннаго бича".
Дѣйствіе занимаетъ среднее мѣсто между сомнѣніемъ и
вѣрой, между недостовѣрностью и категорическимъ утвер-
жденіемъ; „посредствомъ только одного дѣйствія недостовѣр-
ное можетъ реализоваться и стать реальностью. Я не тре-
бую отъ васъ, чтобы вы вѣрили слѣпо въ идеалъ; я требую
отъ васъ только, чтобы вы работали для реализаціи его
— Не вѣря въ него? Для того, чтобы получить вѣру.
Вы станете вѣрить, когда вы будете работать, чтобы до-
стигнуть его" *)... „Только дѣйствіе не должно состоять
во внѣшнихъ пріемахъ и грубыхъ обрядахъ — оно должно
быть въ своемъ источникѣ вполнѣ внутренно; наша вѣра
тогда дѣйствительно придетъ извнутри, а не извнѣ: она бу-
детъ имѣть своимъ символомъ не рутину обряда, но безко-
нечное разнообразіе изобрѣтенія и индивидуальнаго само-
роднаго дѣла"... Человѣчество долго предавалось мистиче-
скимъ вѣрованіямъ, ожидая разныхъ сверхъ - естественныхъ
явленій; но эти мистическія ожиданія до сихъ поръ еще не
оправдались... „Моментъ ожиданія прошелъ, теперь насту-
пилъ моментъ труда", отъ насъ зависитъ вмѣстѣ трудиться,
чтобы осуществить идеалъ.
Обыкновенно говорятъ: „я надѣюсь, потому что я вѣрю
и вѣрю во внѣшнее откровеніе... Нужно говорить: я вѣрю,
потому что я надѣюсь, и я надѣюсь потому, что я чувствую
въ себѣ энергію вполнѣ внутреннюю, которая должна быть
принимаема въ разсчетъ при рѣшеніи проблемы... Почему
видѣть только одну сторону вопроса?.. Если существуетъ
міръ неизвѣстный, то существуетъ и извѣстная величина,
мое „я"... Я не знаю, на что я способенъ во внѣ, я не
имѣю никакого откровенія и не слышу никакого „слова",
звучащаго въ безмолвіи вещей; но я знаю то, что я хочу
внутренно, и это—моя воля, которая составляетъ мое могу-
1) l. с р. 239.

щество... Одно дѣйствіе только можетъ дать довѣріе къ са-
мому себѣ, къ другимъ, къ міру... Чистое созерцаніе, уеди-
ненная мысль кончаютъ тѣмъ, что лишаютъ васъ живыхъ
силъ" х).
Дѣйствіе, по мнѣнію Гюйо, есть истинное лекарство
противъ пессимизма и скептицизма... „Оно само создаетъ
для себя свою внутреннюю достовѣрность... Кто знаетъ, до-
живу ли я до завтра, проживу ли я часъ еще, сможетъ ли
моя рука кончить эту линію, которую я начинаю чертить?..
Жизнь со всѣхъ сторонъ охвачена неизвѣстнымъ... И однако
я дѣйствую, работаю, предпринимаю — и во всѣхъ моихъ
дѣйствіяхъ, во всѣхъ моихъ мысляхъ, я предполагаю это
будущее, на которое ничто меня не уполномачиваетъ раз-
считывать... Моя активность каждую минуту опережаетъ на-
стоящее мгновеніе, переступаетъ въ будущее... Я расходую
свою энергію, не опасаясь, что этотъ расходъ будетъ чистой
потерей; я налагаю на себя лишенія, разсчитывая, что бу-
дущее ихъ окупить; я иду своею дорогою. Эта недостовѣр-
ность, которая, давя меня одинаково со всѣхъ сторонъ,
имѣетъ для меня значеніе достовѣрности и дѣлаетъ возмож-
ной мою свободу — есть одно изъ основаній умозрительной
морали со всѣми ея рисками... Моя мысль проходитъ мимо
нея, какъ и моя активность; она устраиваетъ міръ, распо-
лагаетъ будущимъ... Мнѣ кажется, что я господинъ безпре-
дѣльнаго, потому что моя сила не эквивалентна никакому
опредѣленному количеству: чѣмъ болѣе я дѣлаю, тѣмъ бо-
лѣе я надѣюсь"...
Трудъ, по мнѣнію Гюйо, есть „истинное человѣческое
провидѣніе". „Будемъ надѣяться,—такъ кончаетъ онъ свое
замѣчательное сочиненіе,—только на себя и на другихъ лю-
дей... Мы похожи на Левіаѳана, у котораго волной оторва-
ло руль и ударомъ вѣтра разбило мачту. Онъ затерялся въ
океанѣ точно такъ же, какъ наша земля въ пространствѣ.
Онъ шелъ такимъ образомъ по волѣ случая, толкаемый бу-
рею. Однако онъ достигъ берега. Быть-можетъ,—наша зем-
ля,— быть-можетъ, человѣчество достигнутъ также какой-ни-
1) l. с. р. 244.

будь невѣдомой цѣли, которую они создадутъ себѣ сами.
Никакая рука нами не управляетъ, никакой глазъ за насъ
не смотритъ; руль разбитъ уже давно или, вѣрнѣе, его ни-
когда не было, его надо сдѣлать: это—великое дѣло и это—
наше дѣло" 1).
Такова замѣчательная теорія нравственности одного изъ
современныхъ французскихъ мыслителей, теорія, которую
мы старались по возможности подробнѣе изложить здѣсь.
Какъ читатель видитъ, эта система призываетъ насъ къ бод-
рому и неутомимому труду для реализаціи нашихъ идеаловъ,
и авторъ ея, воодушевленный самыми благородными и воз-
вышенными чувствами, хочетъ, чтобы ни одна сила, чтобы
ни одна способность не пропадала безслѣдно для развитія
человѣческаго рода: ему хочется утилизировать всѣ налич-
ныя силы человѣчества, чтобы дать возможность развер-
нуться человѣческой жизни во всей ея красотѣ и безпре-
дѣльности. Не это ли онъ намъ желаетъ сказать, когда ука-
зываетъ на дѣйствіе, какъ на истинное лекарство противъ
пессимизма и скептицизма!... „Даже въ сомнѣніи можно лю-
бить,—говоритъ Гюйо,—даже среди интеллектуальной ночи,
которая намъ препятствуетъ преслѣдовать какую-либо отда-
ленную цѣль, можно протягивать руку къ тѣмъ, кто пла-
четъ около нашихъ ногъ" 2) Работайте, трудитесь надъ
осуществленіемъ того идеала, который вы создали сами
себѣ, даже если бы вы еще слабо вѣрили въ него! Этимъ
только путемъ вы достигнете глубокой безпредѣльной вѣры
и въ идеалъ, и въ самихъ себя, въ своихъ ближнихъ, въ
жизнь,—этимъ только путемъ ваша жизнь повысится до на-
ибольшей возможной степени въ своей цѣнности. Система
Гюйо является страстной проповѣдью свободнаго труда надъ
осуществленіемъ свободно-созданнаго идеала,—проповѣдью
глубокаго безграничнаго уваженія къ живой человѣческой
личности, которая носитъ внутри самой себя источникъ своей
нравственности. Не опровергать эту теорію намѣрены мы"
а только указать въ ней на тѣ стороны, которыя требуютъ
развитія, на тѣ дополненія, въ которыхъ она, по нашему
!) 1, с. p. 251, 252.
2) 1. с. p. 243.

мнѣнію, нуждается... Въ этомъ случаѣ мы будемъ слѣдо-
вать тому же правилу, которому Гюйо приглашаетъ насъ
слѣдовать по отношенію ко всякой, какой бы то ни было
доктринѣ. „Останавливаться на какой-нибудь доктринѣ,—
говоритъ онъ, — всегда слишкомъ узкой, это значитъ преда-
ваться химерѣ, которая ускользаетъ изъ вашихъ рукъ, но
идти всегда, искать всегда—это одно не химера!" *) Такъ
и мы съ вами, читатель, какъ ни прекрасна доктрина Гюйо,
останавливаться на ней окончательно не будемъ и поста-
раемся пойти дальше. Будемъ искать истину, стараясь про-
вѣрить воззрѣнія Гюйо критически,—такъ же, какъ онъ
искалъ ее, создавая свою систему!
VIII.
Индивидуалистическій характеръ морали Гюйо. Необхо-
димость восполнить ее болѣе широкой точкой зрѣнія.
Переходя къ критикѣ ученія Гюйо, начнемъ съ призна-
нія того, что система его носитъ гипотетическій характеръ,
такъ какъ она кладетъ въ основу свою положеніе, которое,
хотя и выражаетъ истинный и действительный фактъ, под-
лежащій научной провѣркѣ, но не есть тѣмъ не менѣе полное
выраженіе дѣйствительности. Въ этой реальной дѣй-
ствительности еще заключается нѣчто такое, что въ данный
фактъ не входитъ, но безъ чего теорія Гюйо не будетъ
полна, не будетъ намъ показывать вещи такъ, какъ онѣ
происходятъ на самомъ дѣлѣ. На это намъ могутъ возразить,
что Гюйо вовсе и не имѣетъ въ виду построеніе такой теоріи
нравственности, которая охватывала бы всю нашу жизнь
сполна... Онъ хочетъ построить такую систему, которая по-
ложила бы въ свою основу только безспорные факты, под-
лежащіе научной провѣркѣ, и исключила бы всѣ факты, не
могущіе быть научно провѣренными, — предоставивъ сферу
нравственныхъ дѣйствій, которая имѣетъ отношеніе къ этимъ
послѣднимъ, на личную самопроизвольную дѣятельность
каждаго, согласно его свободной индивидуальной гипотезѣ.
і) 1. с, р. 237.

Но мы вовсе и не обращаемся къ Гюйо съ [требованіемъ,
чтобы онъ клалъ въ основаніе своей системы факты, даже
и не могущіе быть научно провѣренными. Мы только жела-
емъ, чтобы в с ѣ тѣ факты, въ которыхъ удостовѣряетъ насъ
точная положительная наука, были поставлены въ основаніе
нравственности, разсматриваемой съ научной точки зрѣнія;
что если наука о нравственности и принуждена имѣть до
нѣкоторой степени условный характеръ, то, чтобы этотъ
условный характеръ былъ по возможности меньше, — чтобы
предположеніе, положенное въ ея основаніе, шире охваты-
вало дѣйствительность и болѣе соотвѣтствовало ей; чтобы
тѣ факты, которые прежде могли составлять предметъ ме-
тафизической гипотезы, наука о нравственности понемногу
пріобщала къ себѣ и расширяла тѣмъ самымъ свою область,
отвоевывая ее у метафизики.
Если только мы допускаемъ, что въ настоящее время
наука о нравственности не можетъ быть сопротяженна съ всею
сферою нравственныхъ дѣйствій, что она, слѣдовательно,
по причинѣ своего относительнаго безсилія, должна оставить
мѣсто для метафизики, то мы этимъ самымъ признаемъ въ
ней возможность неопредѣленнаго прогресса и совершенство-
ванія, такъ какъ до тѣхъ поръ наука о нравственности
не будетъ совершенной, пока она не объяснитъ всѣ нрав-
ственные поступки, пока она не охватитъ всю сферу нрав-
ственныхъ дѣяній. Быть-можетъ, наука о нравственности
никогда этого и не достигнетъ и не можетъ достигнуть
(предрѣшать этого мы во всякомъ случаѣ не должны и не
имѣемъ права), тѣмъ не менѣе ея совершенствованіе заклю-
чается въ постоянномъ и непрерывномъ расширеніи той
области фактовъ, которую она охватываетъ.
Итакъ, обратимся снова къ нашему вопросу: всѣ ли фак-
ты, которые констатируетъ современная наука, Гюйо вклю-
чилъ въ постулата, положенный имъ въ основаніе своей
системы нравственности? Намъ кажется, что нѣтъ... Какъ
мы уже внаемъ, въ основаніе научной теоріи нравственно-
сти Гюйо кладетъ универсальный фактъ стремленія всѣхъ
живыхъ существъ къ сохраненію и увеличеніи) своей инди-
видуальной жизни. Интенсивность индивидуальной жизни и

стремленіе къ ея сохраненію на прежней высотѣ или къ
поднятію выше—такова цѣль нашихъ сознательныхъ дѣйствій
и такова же причина, производящая всякое дѣйствіе без-
сознательное. Съ этимъ, конечно, нельзя не согласиться.
Но тутъ возникаетъ вопросъ: исчерпываются ли этимъ од-
нимъ всѣ цѣли человѣческихъ дѣйствій? Не существуетъ ли
рядомъ какой-нибудь другой универсальной причины и уни-
версальной цѣли дѣйствій, и не можетъ ли эта другая уни-
версальная причина и цѣль дѣйствій быть объединена въ
одно цѣлое съ тою, которую указываетъ намъ Гюйо? Намъ
кажется, что такая цѣль дѣйствительно существуетъ, и что
она можетъ быть установлена научно, какъ фактъ. Въ чемъ
же она заключается?
Прежде чѣмъ подойти къ опредѣленію означенной цѣли,
постараемся выяснить себѣ, можно ли, не погрѣшая противъ
истины, становиться на исключительно индивидуали-
стическую точку зрѣнія; не окрасятся ли при этомъ для насъ
всѣ факты въ нѣсколько иной цвѣтъ, чѣмъ какой они имѣ-
ютъ въ реальной дѣйствительности? Даже болѣе того: желая
стать на индивидуалистическую точку зрѣнія, не прину-
ждаемся ли мы самими фактами становиться еще на дру-
гую, болѣе широкую точку зрѣнія? Какую бы индивидуаль-
ность мы ни взяли, — кромѣ того, что она представляетъ
самостоятельное цѣлое, она всегда также является частью
какого-нибудь другого, болѣе обширнаго цѣлаго. Это —
фактъ, который распространяется не только на живую инди-
видуальность, но даже и на всю неорганизованную матерію.
Атомъ является составною частью молекулы, молекула —
составною частью органическаго или неорганическаго тѣла.
Клѣточка является составною частью органа, органъ — со-
ставною частью индивидуума; наконецъ, самъ индивидуумъ—
составною частью группы индивидуумовъ и т. д. Кромѣ
этого факта, который констатируетъ намъ наука, она уста-
навливаетъ также и другой фактъ: каждая часть, въ ко-
торой совершается какое-нибудь самостоятельное измѣненіе
въ извѣстномъ направленіи, въ то же время претерпѣ-
ваетъ измѣненіе, совершающееся въ томъ цѣломъ, къ ко-
торому она принадлежитъ. Атомъ, кромѣ своего самосто-

ятельнаго движенія, какъ цѣлое, принимаетъ также участіе
въ томъ движеніи, которое совершаетъ молекула, пред-
ставляющая систему этихъ'атомовъ. А сама молекула, вхо-
дящая, напримѣръ, въ составъ какого-нибудь катящагося
шара, a слѣдовательно и атомъ, входящій въ составъ этой
молекулы,—развѣ не принимаютъ они участія въ движеніи
этого шара, какъ цѣлой системы молекулъ и атомовъ? То
же. самое справедливо, когда мы поднимаемся выше, къ жи-
вымъ организованнымъ существамъ. Какой-нибудь органъ
нашего тѣла, кромѣ безсознательнаго стремленія къ своему
функціонированію, принимаетъ участіе въ функціонированіи
организма, какъ цѣлаго. А каждый отдѣльный индивидуумъ—
не является ли онъ самъ, въ свою очередь, членомъ цѣлой
группы болѣе или менѣе ему подобныхъ индивидуумовъ и,
какъ часть этой группы, не принимаетъ ли онъ участія въ
томъ дѣйствіи, которое совершаетъ эта группа, какъ цѣлое? *)
Все это несомнѣнно, и тысячи доказательствъ этого намъ
доставляетъ наука. Біологія, психологія, соціологія представ-
ляютъ много примѣровъ послѣднему факту.
Отсюда ясно, что для того, чтобы стать на индивидуали-
стическую точку зрѣнія, какъ это хочетъ сдѣлать Гюйо для
построенія научной морали, и чтобы эта индивидуалистиче-
ская точка зрѣнія охватила индивидуума сполна, мы должны
не только брать его, какъ цѣлое, но также и какъ часть
другого, болѣе обширнаго цѣлаго. Чтобы выяснить цѣль его
жизни, мы должны не только стараться опредѣлить ту цѣль,
явную пли скрытую, которую онъ преслѣдуетъ, какъ само-
і) Утвержденіе, что индивидуумъ составляетъ часть общества, и что
между нимъ и остальными членами общества или между нимъ и цѣлымъ
обществомъ существуетъ взаимодѣйствіе, отнюдь не должно быть смѣ-
шиваемо съ органическою теоріей общества, какъ она понимается у
Спенсера, Лиліенфельда и т. д. Если общество и можетъ быть уподоб-
лено до нѣкоторой степени организму, то оно во всякомъ случаѣ есть
нѣчто большее, чѣмъ организмъ. По мнѣнію Фулье, „человѣческое
общество на столько, на сколько оно представляетъ, организмъ, стре-
мится концентрироваться въ одно единичное „я", — на столько же, на
сколько оно является договорным ъ, оно предполагаетъ многія „я" и
поддерживаетъ въ лонѣ своемъ ихъ различіе** (A. F о u i 11 é e: „La science
sociale contemporaine", p. 400).

стоятельное цѣлое, но также и ту цѣль, въ достиженіи ко-
торой онъ участвуетъ, какъ часть другого, болѣе обширнаго
цѣлаго. Только соединивъ обѣ эти цѣли, мы получимъ дѣй-
ствительную, истинную цѣль его жизни, цѣль его, какъ реаль-
ной индивидуальности, которая не отторгнута нами отъ всего
ее окружающаго.
Восходя послѣдовательно все выше и выше, отъ менѣе
широкаго цѣлаго къ болѣе широкому, мы дойдемъ, нако-
нецъ, до самаго широкаго цѣлаго, которое охватывается
нами въ понятіи міра. И каждое живое существо, въ томъ
числѣ и человѣкъ, и даже каждый ничтожный атомъ, оказы-
ваясь принадлежащимъ къ цѣлому, постепенно все болѣе и
болѣе возрастающему въ своемъ размѣрѣ, въ концѣ концовъ
окажутся частью самаго обширнаго цѣлаго—міра... И можно
сказать, что если міръ, какъ цѣлое, имѣетъ какое-нибудь
движеніе въ извѣстномъ направленіи, то и каждая часть
міра,—слѣдовательно, и человѣкъ,—принимаетъ сознательное
или безсознательное участіе въ этомъ движеніи. Но, могъ
бы сказать намъ Гюйо, здѣсь начинается область метафизики,—
личныя произвольныя догадки о томъ, куда и въ какомъ
направленіи движется міровая жизнь: точная наука не даетъ
намъ никакихъ по этому поводу указаній. Итакъ, допустимъ,
что мы не знаемъ, куда движется то, самое великое цѣлое,
которое называется міромъ, и что мы не знаемъ, какое
участіе принимаетъ въ этомъ движеніи отдѣльная личность
(хотя,—хочетъ она, или не хочетъ,—въ силу солидарности
всѣхъ міровыхъ явленій, она вынуждена принимать это
участіе); но вѣдь у насъ имѣются болѣе или менѣе научныя
данныя о томъ движеніи, которое совершаетъ общество, какъ
цѣлое, и о томъ участіи, какое принимаютъ при этомъ отдѣль-
ныя личности, его составляющія. Игнорировать эту сторону
вопроса нѣтъ никакой возможности.
Кромѣ того, необходимость съ самаго же начала при-
нимать во вниманіе то отношеніе, въ которое данная инди-
видуальность поставлена къ цѣлому, и невозможность ста-
новиться на исключительно индивидуалистическую точку
зрѣнія,—еще болѣе станетъ намъ ясной, когда мы обратимся
къ самимъ условіямъ человѣческаго пониманія. „Мы не мо-

жемъ,—говоритъ Спенсеръ,—составить себѣ никакой идеи о
части безъ помощи возникающей при этомъ идеи о нѣкото-
ромъ цѣломъ, къ которому эта часть принадлежитъ, и точно
такъ же, — продолжаетъ онъ далѣе, — мы не можемъ имѣть
правильной идеи о части,не имѣя правильной идеи о со-
относительномъ ей цѣломъ" *). И это тѣмъ въ большей сте-
пени справедливо, когда между частью и цѣлымъ, какъ мы
это имѣемъ въ данномъ случаѣ, существуетъ вѣчное, по-
стоянное, никогда не прекращающееся взаимодѣйствіе, ко-
нецъ котораго означалъ бы конецъ жизни и развитія. Если
мы имѣемъ систему взаимно-связанныхъ между собою тѣлъ,
то всякое измѣненіе, которое совершается въ одномъ изъ
нихъ, отражается на всѣхъ остальныхъ или на цѣлой си-
стемѣ. Но такую систему взаимно-зависимыхъ явленій
представляетъ міровая жизнь съ точки зрѣнія современной
науки. Существованіе и жизнь самаго послѣдняго атома
есть результатъ жизни всей вселенной, и самое ничтожное
жизненное проявленіе отражается въ самомъ отдаленномъ
краѣ міра и производитъ хотя бы самую незначительную
перемѣну, но все же перемѣну, въ ходѣ всего мірового раз-
витія.
Конечно, всякое измѣненіе, совершающееся съ частью,
сильнѣе отражается на близлежащихъ частяхъ, чѣмъ на
болѣе отдаленныхъ,—все равно какъ камень, брошенный на
воду, поднимаетъ около себя ясныя, ощутительный волны,
которыя, по мѣрѣ увеличенія разстоянія, до такой степени
становятся малыми, что не могутъ быть замѣтны простому
глазу. Такъ и жизнь человѣческой личности, производя
ясныя, осязательныя вліянія на жизнь непосредственно окру-
жающихъ ее людей, на свою семью, напримѣръ, произво-
дитъ уже менѣе замѣтное вліяніе на тотъ народъ, въ со-
ставъ котораго она входитъ; еще менѣе уловимо это влія-
ніе, если мы возьмемъ все человѣчество, и, быть можетъ,
оно совсѣмъ неуловимо, если мы возьмемъ цѣлый міръ.
То же самое справедливо и для обратнаго дѣйствія цѣлаго
на части. Семья, общество, человѣчество, міръ — это тѣ
*) Г. Спенсеръ. „Основанія науки о нравственности", стр. 7.

корни, изъ которыхъ вырастаетъ и которыми питается гор-
дый, могучій стебель индивидуальной жизни, но индиви-
дуальная жизнь, питаясь на счетъ общей жизни, сама, въ
свою очередь, ее поддерживаетъ и питаетъ. Попробуйте
отдѣлить стебель отъ корней — и стебель засохнетъ и не
дастъ ни листьевъ, ни плодовъ, ни цвѣтовъ... Если практи-
чески невозможно въ реальной жизни отдѣлить индиви-
дуума отъ остального міра, не посягая на самую индиви-
дуальную жизнь въ ея основаніи, то и теоретически не-
мыслимо понять индивидуальную жизнь, сдѣлавъ абстракцію
отъ универсальной жизни, на почвѣ которой она вырастаетъ.
Какъ при такомъ тѣсномъ сплетеній личности съ цѣлымъ
міромъ раздѣлить ихъ вполнѣ другъ отъ друга и указать,
гдѣ кончается личность и гдѣ начинается остальной міръ?
Такая задача не только невозможна, но и безплодна, — кто
становится на точку зрѣнія жизни, тотъ самою этою жизнью
обязывается разсматривать міръ и индивидуума (или, по
крайней мѣрѣ, при современномъ уровнѣ знаній — человѣ-
чество и индивидуума), какъ одно цѣлое. Вѣдь самъ же
Гюйо говоритъ, что обособленная личность (personnalité
séparée) для современной психологіи является не чѣмъ инымъ,
какъ иллюзіей.
Но какъ же въ такомъ случаѣ быть?! Ни цѣлаго, ни ча-
сти мы не можемъ постигнуть независимо другъ отъ друга.
Правильная идея о цѣломъ предполагаетъ правильную идею
о частяхъ, а правильная идея о части-правильную идею о
цѣломъ, къ которому она принадлежитъ. Означаетъ ли
это, что мы не можемъ постигнуть ни того, ни другого?
Это значитъ только, что мы можемъ постигнуть ихъ лишь
одновременно, — не путемъ аналитическая изслѣдованія,
разсматривая каждое изъ нихъ порознь, a путемъ синтеза,
который сплавляетъ ихъ въ нѣчто единое. Аналитическое и
обособленное изслѣдованіе можетъ имѣть только подгото-
вительное значеніе; но не оно даетъ намъ правильное по-
нятіе о предметѣ, a синтезъ, который соединяетъ въ одно
цѣлое отдѣльныя аналитическій изслѣдованія. Можно, ко-
нечно, ради удобства изученія стать съ самаго начала на
индивидуалистическую точку зрѣнія, какъ это дѣлаетъ Гюйо,

хотя я при этомъ будетъ предполагаться нѣкоторая напе-
редъ составленная идея о цѣломъ. Но затѣмъ нужно точно
такимъ же образомъ стать на точку зрѣнія цѣлаго, и только
произведя синтезъ этихъ обоихъ гипотетическихъ изслѣдо-
ваній, мы получимъ истинную, возможную для насъ, при
современномъ уровнѣ знаній, идею о функціяхъ части и
цѣлаго. Обособленное изслѣдованіе, безъ объединяющаго за-
тѣмъ синтеза, никогда не приведетъ насъ къ дѣйствитель-
ному познанію ни самихъ себя, ни общества, ни міра, или,
выражаясь короче, ни индивидуальной, ни универсальной
жизни.
„Отбросивъ всякій законъ, предшествующій фактамъ и
стоящій выше ихъ,—говоритъ Гюйо,—-слѣдовательно, законъ
a priori и категорическій, мы должны исходить изъ са-
михъ фактовъ, чтобы извлечь законъ,—изъ реальности, чтобы
получить идеалъ, изъ природы, чтобы построить нравствен-
ность. Существенный же фактъ нашей природы—это то,
что мы—живыя, чувствующая и мыслящій существа: это—
жизнь въ своей формѣ, одновременно физической и нрав-
ственной, у которой мы должны допросить о принципѣ по-
веденія" *). Но существенный фактъ нашей природы не
исчерпывается только тѣмъ, что мы—живыя, чувствующія
и мыслящія существа, не исчерпывается только тѣмъ со-
знаніемъ, что мы живемъ и существуемъ. Столь же суще-
ственный фактъ нашей природы составляетъ и никогда не
покидающее насъ сознаніе, что существуетъ внѣшній міръ,
и что этотъ внѣшній міръ тоже измѣняется и представляетъ
намъ картину жизни, болѣе или менѣе аналогичную нашей.
Этотъ существенный фактъ нашей природы мы должны тоже
принять во вниманіе при рѣшеніи вопроса о принципѣ на-
шего поведенія. Вводить его вовсе не значитъ вводить въ
область науки чуждыя ей метафизическія соображенія. Если
наши догадки о ходѣ мірового развитія въ цѣломъ болѣе
или менѣе проблематичны и потому носятъ метафизическій
характеръ, то вѣдь никто же не скажетъ, что коллективная
психологія и соціологія являются не чѣмъ инымъ, какъ ме-
*) M. Guyau: «Esquisse d'une morale", p. 244.

тафизикой. Наука о нравственности должна соединить въ
себѣ все наше знаніе индивидуальной жизни и все наше
знаніе общей жизни для того, чтобы получить изъ всѣхъ,
добытыхъ уже наукою, фактовъ—законъ, чтобы извлечь изъ
всей доступной намъ реальности идеалъ и изъ всей из-
вѣстной намъ природы—нравственность. Если наука о нрав-
ственности и должна „сама себя ограничить", чтобы при-
дать себѣ „большій характеръ достовѣрности", то это огра-
ниченіе не должно во всякомъ случаѣ простираться через-
чуръ далеко, дальше того, чѣмъ это допускается современ-
нымъ уровнемъ нашего знанія. А по мѣрѣ того, какъ зна-
ніе индивидуальной и общей жизни будетъ расширяться,—
будутъ раздвигаться и границы науки о нравственности, ко-
торыя имѣютъ такимъ образомъ условный характеръ, опре-
дѣляемый состояніемъ знанія въ данное время.
Какъ мы уже сказали, можно считать безспорно уста-
новленнымъ современною наукой тотъ фактъ, что инди-
видуумъ стремится также къ нѣкоторой цѣли, которая яв-
ляется цѣлью или результатомъ движенія цѣлаго. Можемъ ли
мы однако опредѣлить эту цѣль? Намъ кажется, что мо-
жемъ, и для ея опредѣленія нѣтъ надобности даже уда-
ляться куда-нибудь далеко отъ положеній самого Гюйо.
Вмѣстѣ съ нимъ мы принимаемъ, что каждое живое суще-
ство стремится упорствовать въ своемъ существованіи; но
этотъ законъ, какъ полагаетъ это и самъ Гюйо, есть законъ
всего существующаго, даже самаго послѣдняго атома эѳи-
ра. Слѣдовательно, мы можемъ сказать, что и каждая си-
стема, состоящая изъ извѣстныхъ взаимно-связанныхъ ме-
жду собою частей, точно такъ же стремится упорствовать
въ своемъ существованіи. И такъ какъ каждая часть этой
системы участвуетъ въ движеніи цѣлаго, то мы можемъ ска-
зать, что и каждая часть, кромѣ тенденціи упорствовать въ
своемъ собственномъ существованіи, имѣетъ также тенден-
цію упорствовать въ существованіи того цѣлаго, въ со-
ставъ котораго она входитъ. Каждый органъ, кромѣ тенден-
ціи къ своему функціонированію, благодаря которому только
онъ и можетъ сохраняться и развиваться, имѣетъ также
тенденцію къ правильному функціонированію организма,

какъ цѣлаго. Точно такъ же и человѣкъ, кромѣ стремленія
къ сохраненію и увеличеніи) своей собственной жизни,
имѣетъ также стремленіе къ сохраненію и увеличеніи) жизни
общественной, которое въ послѣднемъ счетѣ сводится къ
увеличенію общей суммы жизни составляющихъ общество
единицъ.
Жизнь и для насъ, какъ и для Гюйо, является тою уни-
версальною причиною, которая порождаетъ дѣятельность,
и тою универсальною цѣлью всѣхъ живыхъ существъ, къ
которой они непроизвольно или сознательно стремятся; но
только эта жизнь не есть одна жизнь индивидуальная,—это
также жизнь общая, имѣющая мѣсто внѣ первой, въ боль-
шей или меньшей совокупности индивидуальностей. Если
Спенсеръ утверждаетъ, что „удовольствіе гдѣ бы то ни
было, когда бы то ни было, для какого бы то ни было
существа или существъ*4 составляетъ неизгладимый основ-
ной элементъ нравственной интуиціи, подобно тому, какъ
пространство составляетъ необходимую форму умственной
интуиціи 1),—то мы въ этомъ же смыслѣ могли бы сказать,
что жизнь гдѣ бы то ни было, когда бы то ни
было, для какого бы то ни было существа или
существъ есть въ дѣйствительности неизгла-
димое основаніе нравственной интуиціи.
При принятіи этого положенія, наука о нравственности,
исключительно основанная на положительныхъ фактахъ, не
опредѣлится только, какъ это мы видимъ у Гюйо, какъ
„наука, которая имѣетъ своимъ предметомъ всѣ средства къ
сохраненію и увеличенію матеріальной и интеллектуальной
жизни", при чемъ, какъ читатель можетъ убѣдиться изъ на-
шего изложенія системы Гюйо, здѣсь подразумѣвается жизнь
индивидуальная... Нѣтъ, наука о нравственности имѣетъ
также своимъ предметомъ и всѣ средства къ сохраненію и
увеличенію общей жизни, она обнимаетъ также собою всѣ
дѣйствія существъ, ведущія къ этой цѣли и, слѣдовательно,
клонящіяся къ созданію болѣе совершенной формы обще-
ственныхъ отношеній,—потому что самой совершенной фор-
*) Г. Спенсеръ: „Основанія науки о нравственности", стр. 59.

мой общества будетъ та, которая будетъ обезпечивать наи-
большую сумму общечеловѣческой жизни.
Такимъ образомъ, мы думаемъ, что мораль истинно-
научная, опирающаяся на факты, чтобы быть, по возмож-
ности, болѣе полной, насколько это дозволяетъ современ-
ный уровень вашихъ знаній, — становясь даже на чисто
индивидуалистическую точку зрѣнія, должна класть въ свое
основаніе не только универсальный фактъ стремленія ка-
ждаго существа къ сохраненію и возрастанія) своей жизни,
но также и дѣйствующій' одновременно съ нимъ и столь же
универсальный фактъ стремленіи къ сохраненію и увели-
ченіи) общей жизни... Соединяя оба эти факта вмѣстѣ, мы
можемъ сказать, что каждое живое существо стремится къ
сохраненію и увеличеніи) жизни вообще, при чемъ, въ од-
номъ случаѣ предметомъ этого стремленія можетъ быть
жизнь, носителемъ которой является данная личность, въ
другомъ — жизнь, совершающаяся внѣ ея; наконецъ, въ
третьемъ случаѣ и та и другая вмѣстѣ. „Жизнь есть при-
чина44 и источникъ „всѣхъ нашихъ дѣйствій безсознатель-
ныхъ"; но не только наша индивидуальная жизнь, а также и
жизнь, внѣ насъ совершающаяся. Дѣйствіе, какъ совершен-
но вѣрно говоритъ Гюйо, „выходитъ естественно изъ функціо-
нированія жизни", но изъ функціонированія жизни общей,
въ которую моя жизнь входитъ только какъ составная часть.
Жизнь есть „цѣль, которая опредѣляетъ каждое наше дѣй-
ствіе сознательное" но не только моя жизнь индивидуальная,
а и жизнь общая, жизнь вообще.
IX.
Имѣетъ ли развитіе разума тенденцію къ уничтоженію
нравственныхъ стремленій?
Утвержденіе, что индивидуумъ имѣетъ тенденцію къ
преслѣдованію двухъ цѣлей—сохраненія и увеличенія какъ
индивидуальной, такъ и общей жизни, нисколько не за-
ключаетъ въ себѣ утвержденія, что между жизнью части и
цѣлаго существуетъ полная гармонія, хотя оно дѣйствитель-
но заключаетъ въ себѣ скрытое утвержденіе, что между той

и другой не существуетъ полнаго антагонизма. Полный
антагонизмъ, полное исключеніе одной жизни другою сдѣ-
лали бы только абсолютно-невозможными и ту и другую
и повели бы, вѣроятно, къ прекращенію всякой жизни. Для
того, чтобы жизнь могла существовать, между жизнью части
и жизнью цѣлаго должна существовать хотя нѣкоторая
гармонія. А для того, чтобы жизнь могла правильно раз-
виваться и возрастать въ своей интенсивности, эта гармо-
нія должна становиться все шире и полнѣе. Очевидно, что
если возрастаніе индивидуальной жизни, вмѣсто того, чтобы
исключать возрастаніе жизни общей, ведетъ, напротивъ
того, къ этому возрастанію, и если возрастаніе общей жизни
имѣетъ въ свою очередь результатомъ возрастаніе жизни
индивидуальной, — очевидно, что тогда жизнь можетъ до-
стигнуть въ томъ и другомъ случаѣ наивысшей своей интен-
сивности.
Слѣдовательно, по скольку мы допускаемъ развитіе
жизни, мы можемъ сказать, что это развитіе до тѣхъ поръ
не прекратится, пока имъ не будетъ достигнута пол-
ная гармонія между индивидуальной и общей жизнью. До-
стиженіе такой гармоніи обезпечивается дѣйствіемъ законовъ
ассоціаціи, наслѣдственности и естественнаго подбора, въ силу
которыхъ выживаютъ и получаютъ преобладаніе тѣ инди-
видуумы и тѣ общественныя группы, у которыхъ эта гар-
монія существуетъ въ наибольшей степени. Такимъ обра-
зомъ, мало-по-малу, совершенно даже независимо отъ воли»
индивидуумовъ, въ силу уже однихъ механическихъ и біо-
логическихъ законовъ, постепенно осуществляется гармонія
жизни индивидуальной съ жизнью общей. Что касается че-
ловѣка и человѣческаго общества, то они стремятся выра-
ботать такую форму общественной жизни, которая въ наи-
большей степени обезпечивала бы развитіе жизни индиви-
дуальной,—и наоборотъ.
Утилитарная, а еще болѣе эволюціонная школа мора-
листовъ разсчитываютъ для устраненія антагонизма между
личностью и обществомъ исключительно на механическое
дѣйствіе тѣхъ законовъ, о которыхъ мы выше говорили.
Подробный разборъ вопроса, можетъ ли одно механиче-

ское дѣйствіе этихъ законовъ создать полную гармонію меж-
ду индивидуальной и общественной жизнью, мы находимъ
въ прекрасной книгѣ Гюйо „La morale anglaise contempo-
raine"; но этихъ изслѣдованій мы здѣсь излагать не будемъ,
такъ какъ это отклонило бы насъ отъ ближайшей задачи.
Для насъ важно, что въ настоящее время вышеупомя-
нутая гармонія уже до* нѣкоторой степени достигнута.
Между жизнью отдѣльной личности и жизнью остального
человѣчества установилась уже въ силу законовъ развитія
самой жизни такая связь^ что каждая какъ бы предпола-
гаетъ и обусловливаетъ другую, и хотя еще существуетъ
между ними нѣкоторый антагонизмъ, но этотъ антагонизмъ
все болѣе уменьшается.
Спрашивается теперь, что произойдетъ, когда сознаніе
станетъ однимъ изъ факторовъ развитія жизни, когда дѣй-
ствующіе въ насъ, помимо нашей воли, инстинкты сохране-
нія индивидуальной и общей жизни будутъ распознаны и
оцѣнены нашимъ разумомъ? Въ какое положеніе тогда ста-
нетъ наше сознаніе въ случаяхъ антагонизма между личной
и общей жизнью? Будетъ ли оно стараться подорвать и уни-
чтожить въ насъ инстинктъ сохраненія универсальной жи-
зни и не окажетъ ли оно свою поддержку только инстинкту
-сохраненія жизни индивидуальной? Вѣдь, и самъ Гюйо по-
ставилъ себѣ задачею „найти принципъ дѣйствія, который
былъ бы общъ обѣимъ сферамъ (сознательной и безсозна-
тельной) и который, слѣдовательно, достигая сознанія, стре-
мился бы скорѣе къ своему усиленію, чѣмъ къ уничтоже-
нію". И однако же Гюйо говоритъ, что „сознаніе можетъ
уничтожить постепенно посредствомъ яснаго анализа то,
что темный синтезъ наслѣдственности накопилъ у индиви-
дуумовъ и народовъ. Сознаніе имѣетъ разлагающую силу,
которую утилитарная и даже эволюціонная школа не доста-
точно приняли во вниманіе. Отсюда и необходимость уста-
новить гармонію между размышленіемъ (réflexion) сознанія
и самопроизвольностью безсознательнаго инстинкта". Прин-
ципъ, который устанавливаетъ эту гармонію, заключается,
по мнѣнію Гюйо, въ индивидуальной жизни наиболѣе интен-
сивной и наиболѣе экстенсивной въ отношеніи физическомъ

и духовномъ. „Жизнь, достигшая сознанія себя, своей интен-
сивности и своего расширенія, не стремится уничтожиться:
она только увеличиваетъ свою собственную силу" 1).
Съ такою постановкой вопроса, однако, врядъ ли возможно
согласиться... Въ самомъ дѣлѣ, посмотримъ, что произойдетъ,
когда жизнь индивидуальная и общая достигнутъ въ насъ
своего сознанія:—станетъ ли наше сознаніе въ антагонизмъ
съ жизнью общей?.. Прежде всего, чтобы правильно поста-
вить вопросъ, замѣтимъ, что мы будемъ имѣть въ виду не
чувствующее наше сознаніе, а мыслящее, о которомъ, какъ
видно, говоритъ здѣсь и самъ Гюйо, упоминая о его разла-
гающей силѣ. На это же онъ указываетъ и въ другомъ мѣ-
стѣ, гдѣ говорится, что размышляющій интеллектъ или, какъ
Гюйо его также называетъ, научный духъ „есть... сила по
преимуществу разрушающая все то, что природа связываетъ...
онъ борется безпрестанно противъ авторитета въ лонѣ об-
ществъ, онъ будетъ также бороться противъ авторитета въ
лонѣ сознанія" *). Но дѣйствительно ли мыслящее сознаніе
есть только разлагающая сила, какъ говоритъ о ней Гюйо?
Мысль не исчерпывается критикой и анализомъ и, конечно,
не только разъединяетъ то, что природа связываетъ и со-
единяетъ. Мысль также есть творчество и синтезъ, и если
она разлагаетъ, если она разрушаетъ, то только для того, чтобы
снова связать и соединить. На мѣсто безсознательнаго син-
теза природы она ставитъ сознательный творческій синтезъ
разума. Анализъ и критика — это подготовительная работа
мысли, такъ же какъ и борьба ея противъ авторитетовъ, въ
какой бы области послѣдніе ни встрѣчались. За этой подго-
товительной работой мысли необходимо должна слѣдовать ея
настоящая работа, въ которой она исполняетъ свое истинное на-
значеніемъ которой она утверждаетъ свою собственную силу,
въ которой она, опрокинувъ всѣ авторитеты, устанавливаетъ
свой собственный авторитетъ путемъ свободнаго творчества
лучшей природы, лучшаго общества и лучшей индивидуаль-
ности. Эту сторону развитія мысли также надо имѣть въ виду
при правильной постановкѣ вопросовъ нравственности.
1) M. Guyau: „Esquisse d'une morale", p. 244, 245.
2) I. c. p. 62, 53.

Итакъ, можетъ ли развитіе мыслящей способности нашей
стать въ антагонизмъ съ нашими альтруистическими инстин-
ктами, съ лежащею въ глубинѣ души нашей любовью къ бли-
жнимъ,—однимъ словомъ, съ дѣйствующимъ въ насъ, даже
помимо нашей воли, стремленіемъ къ сохраненію и увели-
ченія) обще-человѣческой, а быть-можетъ даже и обще-міровой
жизни? Дѣйствительно, англійскую школу можно упрекнуть
въ томъ, что она слишкомъ исключительно разсматривала
человѣка, какъ существо чувствующее; она слишкомъ мало
обращала вниманія не на разрушающую силу мысли, но на
силу мысли вообще. Опредѣлимъ, каковъ тотъ мотивъ, кото-
рый можетъ удовлетворить умъ. „Существенный признакъ
ума,—говоритъ Фулье,—есть его стремленіе къ объектив-
ности, слѣдовательно—къ безличности и всеобщно-
сти; одно только всеобщее можетъ удовлетворить его въ его
работѣ. Когда я употребляю въ дѣло мой умъ, я не вижу
болѣе объективной разумной причины, почему бы мое
счастіе было предпочтительнѣе счастія всѣхъ другихъ су-
ществъ; я вижу для этого только субъективныя при-
чины, причины чистой чувствительности, абстракціи которыхъ
составляетъ задачу именно ума. Коль скоро передъ моимъ
разумомъ стоитъ существо, лишенное счастія — разумъ не
удовлетворенъ въ своемъ стремленіи ко всеобщности: чтобы я
былъ на самомъ дѣлѣ счастливъ, какъ существо разумное,—
необходимо, чтобы всѣ прочія существа также были счастливы.
Сама мысль такимъ образомъ въ своемъ объектѣ не эгоистич-
на... можно даже сказать, что мысль, по своему безличному
и объективному характеру, существенно альтруистич-
на" *). Если это такъ, то спрашивается, можетъ ли наша
мысль стать въ антагонизмъ съ нашими нравственными ин-
стинктами, съ тѣми альтруистическими чувствами, которыя
завѣщали намъ наши предки въ строеніи нашей природы, съ
ея стремленіемъ-къ увеличенія) общаго счастія или къ повы-
шенію общей жизни? Очевидно, мысль не можетъ разрушать
нашихъ альтруистическихъ инстинктовъ, a, напротивъ того,
будетъ ихъ всячески усиливать, ибо эти альтруистическіе ин-
A. Fouillée: „ Critique des systèmes de morale contemporains",
p. 18, 19 (русское изданіе, стр. 32).

стинкты являются наилучшимъ средствомъ удовлетворить ее
въ ея стремленіи ко всеобщности. Съ этой точки зрѣнія, Спен-
сера можно упрекнуть не въ томъ, что онъ не принялъ во вни-
маніе разлагающаго вліянія, которое мысль можетъ оказать на
наши альтруистическіе инстинкты, a въ томъ, что онъ не при-
нялъ во вниманіе той дѣятельной помощи, которую можетъ
оказать и окажетъ мысль развивающейся нравственности, такъ
какъ она работаетъ съ этой послѣдней въ одномъ направле-
ніи. Сознаніе можетъ стать въ антагонизмъ съ присущимъ намъ
инстинктомъ увеличенія универсальной жизни, но только со-
знаніе чувствующее, субъективное, для котораго существуетъ,
на извѣстной ступени его развитія, только его „я", и кото-
рое, съ развитіемъ общества, все болѣе стремится дать мѣсто
сознанію разумному, обнимающему въ себѣ всѣ существова-
нія, все человѣчество, даже весь міръ. Такимъ образомъ, мы
имѣемъ полное право ставить сохраненіе и увеличеніе не
только индивидуальной, но и всеобщей жизни принципомъ,
который дѣйствуетъ одновременно въ сферѣ сознательной и
въ сферѣ безсознательной и который, переходя изъ темной
области инстинктовъ въ свѣтлую сферу разума, не только не
стремится уничтожиться, а, напротивъ того, дѣйствуетъ съ
еще большею силою.
X.
Роль инстинкта и разума въ области нравственности.
Нравственность органическая и нравственность свобод-
ная, сознательная.
Говоря о томъ значеніи, которое имѣетъ развитіе спо-
собности мышленія, Гюйо утверждаетъ, что можно доказать,
что всякій инстинктъ, становясь сознательнымъ, имѣетъ стрем-
леніе разрушиться 1).„ Эту мысль онъ развиваетъ болѣе под-
робно въ другомъ своемъ сочиненіи „La- morale anglaise
contemporaine", разбирая теорію „органической нравствен-
ности" Дарвина и Спенсера... У низшихъ животныхъ, „сфера,
въ которой дѣйствуетъ инстинктъ, очень узка; но за то онъ
J) M. Guyau. Esquisse d'une morale, p. 53.

дѣйствуетъ въ ней безпрепятственно, онъ совершаетъ свое
дѣло съ совершенною правильностью, онъ въ ней всемогущъ...
Напротивъ того, по мѣрѣ того какъ мы поднимаемся вверхъ
по лѣстницѣ существъ, по мѣрѣ того какъ сфера, въ которой
дѣйствуетъ инстинктъ, какъ кажется, расширяется, по мѣрѣ
того какъ онъ кажется обнимающимъ большее число дѣй-
ствій,—онъ обнимаетъ, вслѣдствіе этого самаго, дѣйствія ме-
нѣе опредѣленныя; будучи болѣе широкимъ, онъ болѣе про-
изволенъ, что означаетъ, въ сущности, что онъ дѣлается менѣе
повелителенъ и болѣе слабъ !)". Этому факту, признаваемому
Дарвиномъ, Гюйо считаетъ возможнымъ дать слѣдующее объ-
ясненіе. „У низшихъ животныхъ инстинктъ почти механи-
ченъ и совершенно не сознаетъ цѣли, которую преслѣдуетъ—
онъ не знаетъ самого себя... Отсюда происходитъ, что онъ
захватываетъ такъ мало дѣйствій,—но что онъ захватываетъ
ихъ такъ сильно... Въ высшихъ животныхъ, напротивъ, мало-
по-малу пробивается умъ—онъ видитъ цѣль, преслѣдуемую
инстинктомъ, и такъ какъ къ цѣли присоединяется обыкновен-
но удовольствіе, — то онъ самъ ее преслѣдуетъ и помогаетъ
инстинкту, но только (въ этомъ видно удивительное хитро-
сплетеніе природы для утвержденія царства ума), по мѣрѣ
того какъ умъ помогаетъ инстинкту, онъ его уничтожаетъ
въ самомъ основаніи: съ минуты, когда то, что дѣлалось по
инстинкту, дѣлается по разуму, инстинктъ начинаетъ исче-
зать... Къ чему бы онъ послужилъ?!.. Нервныя измѣненія,
соотвѣтствующія каждому инстинкту, сглаживаются; всякій
органъ, который природа можетъ не употреблять въ дѣй-
ствіе, она уничтожаетъ... Слѣпая природа должна была дви-
гаться, шагъ за шагомъ, руководимая инстинктомъ: раскройте
ей глаза, она отброситъ этотъ безполезный руководитель и
свободно бросится впередъ" *).
Намъ кажется, что врядъ ли возможно дать такое толко-
ваніе факту, признаваемому Дарвиномъ и Спенсеромъ, и мы
приведемъ здѣсь то толкованіе, которое даетъ этому факту
Спенсеръ и какъ онъ понимаетъ, въ дѣйствительности, отноше-
ніе, существующее между инстинктомъ и разумомъ. Инстинктъ
*) M. Guyau. La morale anglaise contemporaine, p. 339.
a) 1. c. p. 339, 340.

развивается отъ частаго повторенія извѣстныхъ психическихъ
состояній въ извѣстномъ опредѣленномъ порядкѣ. Чѣмъ чаще
онѣ повторяются такимъ образомъ, „тѣмъ сильнѣе становится
ихъ стремленіе происходить въ этомъ порядкѣ, такъ что они
дѣлаются, наконецъ, совершенно нераздѣлимыми другъ отъ
друга" *). Вслѣдствіе наслѣдственной передачи, при повторе-
ніи тѣхъ же опытовъ, „каждое поколѣніе завѣщаетъ слѣду-
ющему несколько увеличенное стремленіе". Въ концѣ кон-
цовъ, должна явиться „автоматическая связь между нервны-
ми дѣйствіями, соотвѣтствующими постоянно испытываемымъ
внѣшнимъ отношеніямъ" 2). Таковъ генезисъ инстинкта...
Среда, въ которой движутся простые организмы, очень про-
ста, а потому и ихъ инстинкты, заключая въ себѣ небольшое
число психическихъ перемѣнъ, обладаютъ наиболѣе автома-
тическимъ характеромъ... Съ усложненіемъ и расширеніемъ
среды, къ которой индивидууму приходится приспособляться,
„инстинкты, подымаясь въ своемъ развитіи все выше и выше,
начинаютъ заключать въ себѣ все большее и большее коли-
чество такихъ психическихъ перемѣнъ, которыя оказываются
все менѣе и менѣе тѣсно связанными съ своими основными
психическими перемѣнами," и „долженъ наступить, наконецъ,
такой моментъ, когда координація не будетъ совершенно пра-
вильной... Если эти сложныя отраженный дѣйствія, по мѣрѣ
того какъ они становятся болѣе сложными, становятся въ
то же время менѣе опредѣленными, то изъ этого слѣдуетъ,
что, подъ конецъ, они должны сдѣлаться сравнительно не-
опредѣленными. Они начнутъ терять свой ясно автоматиче-
ски характеръ. И то, что мы называемъ инстинктомъ, пе-
рейдемъ въ нѣчто высшее" 8). Это высшее, во что перейдетъ
инстинктъ, есть не что иное, какъ разумъ...
Но съ возникновеніемъ, такимъ образомъ, разумной дѣ-
ятельности въ животномъ царствѣ, будетъ ли природа все
болѣе суживать область инстинкта для того, чтобы отбросите
его, какъ говоритъ Гюйо, въ концѣ концовъ, какъ безполезное
орудіе у человѣка? Изгладятся ли въ нашемъ мозгу тѣ нерв-
!) Спенсеръ. Основанія психологіи, т. II, стр. 161.
2) Тамъ же, стр. 161.
3) Тамъ же, стр. 165.

ныя измѣненія, которыя соотвѣтствуютъ инстинктамъ, „замѣ-
ненныя всемірнымъ органомъ мысли?" Нисколько... если,
какъ мы видѣли выше, „вслѣдствіе возрастанія сложности и
уменьшенія повторяемости, автоматическое приспособленіе
внутреннихъ отношеній къ внѣшнимъ становится невѣрнымъ
и колеблющимся и... дѣйствія, называемыя нами инстинктив-
ными, переходятъ постепенно въ дѣйствія, называемыя нами
разумными", то, съ другой стороны, и тѣ „дѣйствія, которыя
мы называемъ разумными, становятся, вслѣдствіе много-
кратныхъ повтореній, автоматическими или инстинктивны-
ми" *). Разумъ, такимъ образомъ, не только не отбрасываетъ
инстинктъ, какъ ненужный органъ, но самъ часто становится
инстинктомъ. Можно допустить и принять, что одни инстинкты
сглаживаются и исчезаютъ, но за то другіе заступаютъ ихъ
мѣсто, такъ что, во всякомъ случаѣ, инстинктъ остается на-
всегда однимъ изъ руководителей въ жизни человѣка... Еще
вопросъ, меньше ли область инстинктивнаго въ человѣче-
ской жизни, чѣмъ въ жизни любого изъ животныхъ, если
брать не относительную, а абсолютную величину этой обла-
сти. „Если не большинство, то, по крайней мѣрѣ, многія изъ
нашихъ обыкновенныхъ ежедневныхъ дѣйствій", говоритъ
Спенсеръ, „каждый шагъ которыхъ первоначально былъ пред-
шествуемъ сознаніемъ объ имѣющихъ произойти послѣдова-
тельностяхъ, a слѣдовательно былъ разуменъ, — становятся,
вслѣдствіе постояннаго повторенія, болѣе или менѣе автома-
тичными. Какъ только требующіяся впечатлѣнія произведены
на насъ, за ними немедленно же слѣдуютъ приличныя слу-
чаю движенія, безъ вмѣшательства сюда памяти, разума и
воли" 2).
Но есть ли это недостатокъ и мѣшаетъ ли это въ чемъ-
нибудь „утвержденію царства ума"?.!. Нисколько... Если
прежде умъ помогалъ инстинкту и являлся какъ бы его ору-
діемъ, если прежде инстинктъ заставлялъ работать умъ въ
смыслѣ своего наибольшаго удовлетворенія, то у человѣка
начинаетъ имѣть мѣсто какъ разъ обратное отношеніе, т.-е.
инстинктъ все въ большей мѣрѣ начинаетъ становиться ору-
Г. Спенсеръ. Основанія психологіи, т. II, стр. 181.
«) Тамъ же, т. II, стр. 182, 183.

діемъ ума въ достиженіи его цѣлей... И это орудіе не мо-
жетъ быть признано излишнимъ и безполезнымъ, потому что
инстинктивное дѣйствіе совершается съ наибольшей быстро-
той и съ наименьшимъ сопротивленіемъ и затратой силы, а
слѣдовательно, если только оно можетъ служить цѣлямъ ра-
зума, оно будетъ дѣлать разумъ болѣе могущественнымъ
и будетъ только болѣе расширять сферу его приложенія...
Инстинкты, которые достигаютъ цѣлей, противоположныхъ
цѣлямъ разума, конечно, являются противодѣйствующими силѣ
разума и утвержденію его царства; но разумъ можетъ ра-
ботать надъ тѣмъ, чтобы ихъ уничтожить и замѣнить дру-
гими, идущими съ нимъ рука объ руку. Инстинктъ и разумъ,
оба, какъ это говоритъ въ одномъ мѣстѣ Гюйо, являются си-
лами, двигающими человѣческую жизнь, и обѣ эти силы бу-
дутъ всегда, по нашему мнѣнію, существовать рядомъ другъ
съ другомъ, приходя постепенно между собою въ гармонію
въ общемъ служеніи одной и той же великой цѣли развитія
жизни въ мірѣ.
Что касается нравственности и нравственнаго инстинкта,
такъ какъ этотъ инстинктъ работаетъ въ томъ же направленіи
какъ и разумъ, цѣль котораго есть всеобщее и идеальное
то мы можемъ сказать, что нравственный инстинктъ, пре-
образуясь подъ вліяніемъ разума, не только не стремится
уничтожиться, но, напротивъ того, стремится стать только
болѣе совершеннымъ... „Органическая нравственность" ни-
сколько не унижаетъ достоинства человѣка и не исклю-
чаетъ „нравственности сознательной"... Обѣ онѣ могутъ итти
и работать въ одномъ и томъ же направленіи, достигая одной
и той же цѣли... Если Спенсеръ не правъ, полагая, что
нравственность, въ концѣ концовъ, вполнѣ и исключительно
станетъ „органической нравственностью", и человѣкъ будетъ,
какъ бы помимо своей воли, совершать безкорыстные нрав-
ственные поступки, то съ другой стороны нельзя признать
возможнымъ и того, чтобы „человѣкъ не принималъ въ ра-
счетъ никакого инстинкта, разсуждалъ бы абсолютно о своемъ
поведеніи, развертывалъ бы свою жизнь, какъ рядъ те-
оремъ" Эта возможность, которую допускаетъ Гюйо, по
*) M. Guyau. Esquisse d'une morale, p. 58.

нашему мнѣнію, есть абсолютная невозможность, потому чт«
она противорѣчитъ истинной природѣ того отношенія, кото-
рое существуетъ между инстинктомъ и разумомъ. Нравствен-
ность всегда будетъ дѣломъ двухъ силъ, инстинкта и разу-
ма, и наряду съ нравственностью сознательной всегда будетъ
существовать „нравственность органическая".
„Органическая нравственность" будетъ представлять базисъ
и точку опоры, на которой будетъ дѣйствовать нравствен-
ность свободная, сознательная; необходимый при томъ ба-
зисъ, который дастъ возможность свободной нравственности
болѣе широкаго приложенія и распространенія. По нашему
мнѣнію, нравственная свобода нисколько не отрицается нрав-
ственною необходимостью, если только обѣ онѣ ведутъ къ
одной и той же цѣли. Если нравственная обязанность, п»
мысли Спенсера, какъ полагаетъ Гюйо, можетъ быть опре-
дѣлена, какъ „сознаніе взаимной обусловленности (la con-
science du déterminisme réciproque), съ которой наши предки
принуждаютъ насъ дѣйствовать въ сторону общественнаго
блага и съ которой мы принуждаемъ къ тому же нашихъ
потомковъ" 1), то это опредѣленіе нисколько не исключаетъ,
а только дополняется другимъ опредѣленіемъ нравственной
обязанности, какъ сознанія индивидуальной свободы, наи-
большее приближеніе къ которой „будетъ именно актомъ,
наиболѣе противоположнымъ эгоизму, актомъ, который, впол-
нѣ выходя изъ основанія нашей индивидуальности, будетъ
имѣть своею цѣлью всеобщность индивидуумовъ и будетъ
превосходить, такимъ образомъ, безпредѣльно, по своему пред-
мету границы нашей, такъ называемой индивидуальности" 2).
Тотъ взаимный детерминизмъ, о которомъ здѣсь говорится,
толкая насъ на путь общаго блага, т.-е. какъ разъ на тотъ
путь, гдѣ въ наибольшей степени можетъ быть осуществлена
наша нравственная свобода, будетъ способствовать такимъ
образомъ къ ея усиленію и расширенію.
Гюйо правъ, говоря, что исключительное признаніе тео-
ріи Спенсера объ „органической нравственности", т.-е. до-
пущеніе того, что нравственность имѣетъ свое основаніе
*) M. Guyau. La morale anglaise contemporaine, p. 330.
2) A. Fouillée. La liberté et le déterminisme, p. 297*

только въ завѣщанной намъ отъ предковъ структурѣ мозга,
такое признаніе необходимо приведетъ также и къ призна-
нію того, что нравственная обязанность есть не что иное,
какъ только одна галлюцинація, которой во внѣшнемъ мірѣ
не соотвѣтствуетъ ничего реальнаго 1). Сторонникамъ „ор-
ганической нравственности" Спенсера всегда можно, какъ
говоритъ Гюйо, поставить слѣдующіе вопросы: „Почему я
долженъ совершить тотъ или иной актъ, который хотя и ре-
комендуется мнѣ вашей моралью, однако существенно про-
тивоположенъ моему личному интересу? Если вы не совер-
шите его, вы испытаете внутреннее страданіе, отвѣчаютъ
мнѣ. Почему же я испытаю страданіе, если, говоря въ абсо-
лютномъ смыслѣ, я ничего не дѣлаю морально дурного? Потому
что вы разстроите завѣщанную вамъ предками нервную орга-
низацію и потому что поврежденные органы необходимо при-
чинять вамъ страданіе при посредствѣ непріятныхъ обра-
зовъ и идей. Но эти идеи и образы, не соотвѣтствуя ничему
реальному, не отличаются отъ нѣкоторыхъ обычныхъ галлю-
цинаціи; они подчинены тѣмъ же законамъ: какъ для тѣхъ,
такъ и для другихъ, мнѣ достаточно полнаго сознанія, что
это—просто заблужденія, чтобы они разсѣялись; не пріобрѣ-
ту ли я это совершенное сознаніе съ того момента, какъ я
буду совершенно убѣжденъ вашей системой? Не буду ли я
тогда вполнѣ избавленъ отъ всего, походящаго на страданіе,
на принужденіе, на внутреннюю обязанность, какимъ бы
вамъ именемъ ни было угодно назвать ее?" 2) Такъ можно
было бы возразить сторонникамъ исключительной „органи-
ческой нравственности". Но понятая не исключительно и
дополненная, „органическая нравственность" можетъ быть
допущена каждымъ моралистомъ и она нисколько не является
отрицаніемъ той сознательной нравственности, которая стре-
мится къ реализаціи „нравственной свободы". Теорія Дар-
вина и Спенсера, говоритъ Гюйо, „хочетъ сдѣлать насъ ра-
бами наслѣдственности", чтобы вышли изъ насъ нравствен-
*) M. Guyau. La morale anglaise contemporaine, см. главу L'or-
ganisme morale et l'instinct morale.
2) 1. c. p. 338, 339.

ныя и общественныя существа *). Но, дополнивъ ее и огра-
ничивъ теоріею сознательной нравственности, мы увидимъ,
что наслѣдственность перестаетъ быть деспотическимъ вла-
дыкой надъ нами, а становится, напротивъ того, нашей дѣ-
ятельной помощницей въ дѣлѣ достиженія нравственной сво-
боды, и человѣку незачѣмъ тогда отворачиваться отъ ея
вліянія, какъ отъ унизительнаго рабства, и отказываться отъ
той громадной помощи, которую она оказываетъ ему, сохра-
няя и накопляя для него въ организаціи мозга опыты его
предковъ.
Теорія Дарвина и Спенсера не права, игнорируя созна-
ніе и мысль, какъ одинъ изъ факторовъ нравственности.
Нравственность не только можетъ быть результатомъ без-
сознательнаго инстинкта, она можетъ быть также дѣломъ
сознательной мысли и воли. Эта сознательная нравственность
заслуживаетъ того, чтобы моралистъ подвергъ ее отдѣльному
и обстоятельному изслѣдованію... И тутъ передъ моралистомъ
открываются слѣдующіе вопросы: стоитъ ли сознательная
нравственность въ какомъ-нибудь антагонизмѣ съ нравствен-
ностью безсознательною, инстинктивною, или же, напротивъ
того, дѣйствуетъ съ нею въ одномъ и томъ же направленіи?
Каковы тѣ мотивы и цѣли дѣйствія, которые могутъ удовле-
творить сознаніе и мысль? Находятся ли эти мотивы и цѣли
въ разногласіи съ тѣми альтруистическими инстинктами, съ
той „органической нравственностью", которую намъ завѣ-
щали наши предки? Нѣтъ сомнѣнія, что нравственный ин-
стинктъ, какъ это думаетъ Гюйо, можетъ получить нѣкото-
рое измѣненіе отъ развитія размышляющаго разума, — но
какое это будетъ измѣненіе, будетъ ли оно касаться только
частностей, или же подорветъ нравственный инстинктъ въ
самомъ корнѣ? Чтобы рѣшить эти вопросы, надо, какъ мы
сказали, рѣшить вопросъ о тѣхъ цѣляхъ и мотивахъ, къ ко-
торымъ естественно должно стремиться сознаніе и которые
въ наибольшей степени могутъ удовлетворить мысль.
У Гюйо вопросъ о вліяніи сознанія на наши нравствен-
ные инстинкты затрагивается съ совершенно другой стороны.
*) 1. с. р. 339.

Критикуя англійскихъ моралистовъ, которые видятъ въ нрав-
ственной обязанности или только дѣло простой ассоціаціи
идей и чувствованій, какъ Стюартъ Милль *), или же дѣло
органической структуры мозга, унаслѣдованной отъ предковъ,
какъ Дарвинъ и Спенсеръ, — Гюйо при этомъ старается до-
казать, что послѣдовательный утилитариста, для котораго
нравственность сводится къ одному личному интересу, со-
знавая свои нравственные инстинкты, какъ простой резуль-
татъ ассоціаціи идей или органической структуры мозга, тѣмъ
самымъ стремится уничтожить въ себѣ всякіе слѣды нрав-
ственнаго инстинкта. Сознательное размышленіе, говоритъ
онъ, возбужденное системой Спенсера, спроситъ у нравствен-
наго инстинкта: „откуда онъ происходитъ и куда ведетъ,
какой его принципъ и цѣль? Признаетъ оно эту цѣль, оно
послѣдуетъ инстинкту; не признаетъ, не послѣдуетъ и безъ
всякаго угрызенія... Множество людей найдутъ очень удоб-
нымъ, по крайней мѣрѣ, для себя, если нравственность есть
только инстинктъ, поступить съ ней такъ", какъ мать, по-
ручающая кормленіе ребенка чужой женщинѣ, поступаетъ
съ инстинктомъ кормленія: „они предоставятъ другимъ за-
боту защиты, съ помощью нравственности, общественной и
ихъ собственной жизни, они охотно возложатъ на плечи дру-
гихъ тотъ трудъ, котораго требуетъ соціальная функція—
добродѣтель. Проявляйте безкорыстіе вы вмѣсто меня, скажу
я людямъ съ доброй волей... Если я этого и не скажу, я это
подумаю... Пусть тѣ, у которыхъ нравственный инстинктъ,
не ставши разсудительнымъ, остался въ полной своей силѣ,
пусть они заботятся объ общественной жизни, — я же вос-
пользуюсь этимъ и займусь, какъ это предписываетъ и са-
мый законъ существованія, исключительно своей индивиду-
альной жизнью" *) Все это такъ — мы охотно готовы допу-
стить вмѣстѣ съ Гюйо, что множество людей поступятъ какъ
разъ такимъ образомъ; но они это сдѣлаютъ не въ силу яс-
наго и сознательнаго размышленія о своихъ инстинктахъ,
*) См. La morale anglaise contemporaine, livre II, chapitre III. „L'as-
sociation artificielle des intérêts dans la pensée, principe de l'obligation
d'après Stuart Mill.
2) 1. c. p. 341, 342.

не въ силу того, что мысль служитъ руководительницей ихъ
поведенія и что, только одобренное разумомъ, можетъ стать
закономъ ихъ жизни... Нисколько, на мѣсто ирраціональнаго,
самопроизвольнаго альтруистическаго инстинкта, побуждаю-
щаго ихъ къ нравственной дѣятельности, они поставятъ та-
кой же ирраціональный эгоистическій инстинктъ, чтобы от-
даться заботамъ о своей личности. Вопросъ о вліяніи созна-
нія на наши нравственные инстинкты при этомъ нисколько
не разъясняется... Примѣръ, который намъ приводитъ Гюйо,
это скорѣе примѣръ борьбы двухъ противоположныхъ ин-
стинктовъ, изъ которыхъ сильнѣйшій пользуется сознаніемъ
и мыслью, чтобы одержать побѣду надъ слабѣйшимъ; — но
это; не есть примѣръ того вліянія, которое мысль и созна-
ніе оказываютъ сами по себѣ, благодаря своей собственной
сидѣ.
Вообще, вопросъ о томъ вліяніи, которое будетъ оказы-
вать сознаніе, руководимое эгоистическимъ чувствомъ, стре-
мленіемъ къ личному счастью, разработанъ у Гюйо довольно
подробно и прекрасно;—но мы за то не встрѣчаемъ у него
разработки другой болѣе важной стороны вопроса — о томъ
вліяніи, которое сознаніе должно оказывать на наши ин-
стинкты, въ качествѣ свободной независимой силы. Мысля-
щее сознаніе, какъ это признаетъ самъ Гюйо, по своей при-
родѣ безлично и безкорыстно и потому оно не можетъ имѣть
какого-нибудь лицепріятія къ эгоистическому инстинкту,
заставляющему насъ заботиться только о себѣ и своей лич-
ности,.. Людямъ, о которыхъ говоритъ Гюйо/которые отбро-
сать нравственный инстинктъ и займутся Заботой о своей
индивидуальной жизни, можно было бы съ такимъ же осно-
ваніемъ сказать, что они такъ поступятъ по недостатку раз-
мышленія, что въ силу отсутствія яснаго сознательнаго от-
ношенія къ своимъ инстинктамъ, эгоистическій инстинктъ и
остался у лихъ „въ полной своей силѣ", что ихъ поведеніе
покоится не на сознаніи и мысли, а также на инстинктѣ,
только, болѣе .низкаго . качества».. Чтобы рѣшить вопросъ о
вліяніи сознанія на нравственные инстинкты, надо брать во
вниманіе не чувствующее сознаніе; которое является оруді-
емъ въ рукахъ субъективнаго чувства, a сознаніе мыслящее,

объективное, которое, будучи свободно — само, даетъ истин-
ную свободу и человѣку. Это мыслящее сознаніе действи-
тельно требуетъ отчета отъ каждаго инстинкта, дѣйствительно
не управляется никакимъ инстинктомъ, но оно не стремится
разрушить и подорвать всякій инстинктъ, a разрушаетъ только
тѣ, которые находятся съ нимъ въ антагонизмѣ, развивая и
укрѣпляя всѣ тѣ инстинкты, которые идутъ съ нимъ рука
объ руку... Этими послѣдними инстинктами оно пользуется,
что бы пускать ихъ въ ходъ въ томъ или другомъ случаѣ
для достиженія тѣхъ цѣлей, которыя удовлетворяютъ его
истинной природѣ. Это будетъ сознательная нравственность,
действующая подъ вліяніемъ идеи и желанія нравственной
свободы и для которой тотъ „взаимный детерминизмъ, по-
средствомъ котораго наши предки принуждаютъ насъ къ
общественному благу и посредствомъ котораго мы принужда-
емъ къ благу послѣдующихъ sa нами", этотъ детерминизмъ
является только средствомъ для наилучшаго достиженія нрав-
ственной свободы.
XI.
Расширеніе теоріи Гюйо о плодородіи жизни.
Слѣдующимъ важнымъ вопросомъ, разработаннымъ однако
у Гюйо слишкомъ кратко, сравнительно съ той важностью,
которую онъ представляетъ,—является вопросъ о томъ, что
такое та жизнь, которая кладется въ основаніе нравственности
и не обладаетъ ли она какими-либо особенными отличитель-
ными свойствами, получающими большое значеніе въ нрав-
ственномъ развитіи человѣчества. Читатель уже познакомился
изъ нашего изложенія съ тѣмъ важнымъ качествомъ, кото-
рое приписываетъ Гюйо жизни. Это качество заключается
въ свойственной ей способности къ экспансивности. Наиболѣе
интенсивная жизнь является также и жизнью въ наибольшей
степени экспансивной. Жизнь, будучи, съ одной стороны
питаніемъ н уподобленіемъ, съ другой стороны, является
производительностью и плодородіемъ. Расходъ жизни, какъ
говоритъ Гюйо, не есть физіологически зло, это — одно изъ
выраженій жизни. Остановимся нѣсколько подробнѣе на этихъ
идеяхъ, опять-таки не для того, чтобы ихъ опровергать, а

для того, чтобы получить о нихъ болѣе ясное и точное
понятіе, потому что эти идеи, какъ мы сказали, являются
очень важными въ теоріи нравственности.
Какъ извѣстно, всѣ живые организмы являются ни чѣмъ
инымъ, какъ обществомъ клѣточекъ или протоплазматиче-
скихъ образованіи. Для того, чтобы составить себѣ болѣе
ясную идею о жизни цѣлаго организма, надо отдать себѣ
ясный отчетъ въ жизни отдѣльныхъ клѣточекъ, изъ которыхъ
онъ слагается. Клѣточка состоитъ изъ протоплазмы, „осо-
бенность строенія которой заключается, невидимому, въ томъ,
что входящіе въ ея составъ элементы находятся въ весьма
слабо связанномъ состояніи, чрезвычайно Подвижны и спо-
собны образовать самыя разнообразныя комбинаціи, въ зави-
симости отъ различныхъ внѣшнихъ вліяній" 1). Способность
реагировать на внѣшнія вліянія, называемая раздражитель-
ностью, составляетъ неотъемлемое свойство всякой организо-
ванной матеріи. Реагированіе со стороны протоплазмы на
внѣшнія вліянія сказывается прежде всего тѣмъ, что въ ней
высвобождаются различныя силы (тепло, электричество, меха-
ническая работа и т. д.), при чемъ часть ея вещества необ-
ходимо распадается на болѣе простыя соединенія... Функцио-
нируя, организованная матерія разрушается... Но „существо-
ваніе протоплазмы не могло бы быть продолжительнымъ,
если бы она не отличалась капитальнымъ для нея свойствомъ,
именно способностью приготовлять изъ веществъ внѣшняго
міра свою первоначальную модификаціи), пополняя—и даже
съ избыткомъ — понесенныя потери... Жизнь протоплазмы
складывается, такимъ образомъ, по характеру химическихъ
процессовъ изъ распаденія и сложенія (дезассимиляціи и
ассимиляціи)... Для реализаціи явленій ассимиляціи идетъ
съ одной стороны часть тѣхъ силъ, которыя освобождаетъ
протоплазма, распадаясь на простѣйшія соединенія путемъ
окисленія, съ другой же стороны, протоплазма обладаетъ
свойствомъ переводить въ связанное состояніе силы, прите-
кающія къ ней изъ внѣшняго міра" ').
*) В. Пашутинъ. Курсъ общей и экспериментальной патологіи,
стр. 2.
2) Тамъ же, стр. 5.

Таковы факты, которые устанавливаетъ физіологія. Оста-
новился же теперь на тѣхъ выводахъ, которые из,ъ нихъ
вытекаютъ... Физіологи считаютъ наиболѣе характерными
проявленіями жизни явленія ассимиляціи. По мнѣнію Клода
Бернара: „Жизнь это—творчество". Другой же рядъ явленій
дезассимиляціи (органическаго или жизненнаго разрушенія),
по. мнѣнію того же Клода Бернара, менѣе характеренъ, такъ
какъ онъ, какъ результатъ горѣнія, ферментаціи и т. д.
„можетъ быть сравнимъ съ громаднымъ числомъ фактовъ
химическаго разложенія; это суть истиннее феномены смерти,
когда они имѣютъ отношеніе къ организованному существуй
И} вещь достойная замѣчанія, мы являемся здѣсь жертвами
обычной иллюзіи и когда мы хотимъ; обозначить феномены
жизни, мы указываемъ, на самомъ дѣлѣ, на феномены
смерти"1)... И, дѣйствительно, для моралиста наиболѣе ха-
рактерными и наиболѣе важными явленіями жизни пред-
ставляются явленія дезассимиляціи... При явленіяхъ ассими-
ляціи или органическаго синтеза „живыя силы переводятся
въ состояніе напряженія; при явленіямъ дезассимиляціи про-
исходит^ наоборотъ „высвобожденіе живыхъ силъ"... Это
высвобожденіе живыхъ силъ, сопровождающее функціониро-
ваніе организованной матеріи, представляетъ для моралиста,
истинное содержаніе жизни и явленія ассимиляціи или на-
копленія силъ являются для него только средствомъ для
перваго процесса. Что явленія дезассимиляціи имѣютъ на
менѣе первостепенное значеніе, даже съ точки зрѣнія физіо-
логической, уже можно видѣть изъ того, что они не только
являются, такъ сказать, результатомъ явленій ассимиляціи,
но также и отчасти источникомъ ихъ... Часть, силъ, осво-
бождающихся при процессахъ дезассимиляціи, какъ мы ви-
дѣли, идетъ на возобновленіе и поправку организованной
матеріи.., Явленія ассимиляціи, если, бы они не сопровожда-
лись послѣдующими за ними явленіями дезассимиляціи, не
имѣли бы даже никакого смысла съ точки зрѣнія жизни...
Что иное это было бы какъ только возможная, потенціальная
жизнь... Чтобы она стала жизнью дѣйствительной,, необхо-
*) Тамъ же, стр. 4.

димо, чтобы наступили явленія органическаго распаденія и
освобожденія живыхъ силъ... Пускай физіологъ, называешь
этотъ процессъ органическаго разрушенія смертью, эта смерть
есть условіе новой жизни съ физіологической точки зрѣнія;
жизни, за которою опять должны будутъ слѣдовать явленій
смерти. Здѣсь мы имѣемъ постоянное повтореніе этихъ Яв-
леній разрушенія, называемыхъ съ физіологической точки
зрѣнія смертью, a съ точки зрѣнія всего живущаго человѣ-
чества истиннымъ содержаніемъ жизни. И эти процессы
разрушенія получаютъ особенно большое значеніе именно
-еще потому, что они преимущественно сопровождаются созна-
ніемъ, которое есть спутникъ, если и не всѣхъ, то по край-
ней мѣрѣ извѣстной части разрушеніи, имѣющихъ мѣсто въ
нервномъ веществѣ. Съ возрастаніемъ интенсивности жизни
или процессовъ разложенія, возрастаетъ также и интенсив-
ность тѣхъ процессовъ разложенія, которые имѣютъ мѣсто
въ нервномъ веществѣ и, слѣдовательно, возрастаетъ также
вмѣстѣ съ этимъ и интенсивность процессовъ сознанія, имѣю-
щихъ для человѣка наиболѣе цѣнное значеніе, потому что
они даютъ ему чувствованіе жизни, которое безъ этихъ
процессовъ не существовало бы. ! г;
„ Другая сторона, на которую мы должны обратить внима-
ніе,, заключается въ томъ, что при явленіяхъ дезассимиля-
ціи освобождаются живыя силы, часть которыхъ идетъ на
возстановленіе данной индивидуальности, а другая часть,
-слѣдовательно, расходуется на внѣшній: міръ. Отношеніе
этихъ частей, конечно, измѣняется, по мѣрѣ того какъ мы
поднимаемся по лѣстницѣ существъ. Чѣмъ выше стоитъ, въ
«своемъ развитіи существо, тѣмъ большая доля идетъ на
внѣшній міръ. Но кромѣ того,: что увеличивается доля тѣхъ
живыхъ силъ, которыя идутъ на внѣшній міръ, эта доля рас-
ходуется все болѣе цѣлесообразнымъ образомъ, т. - е. ; все
большая часть этой доли расходуется на все болѣе высокіе
процессы жизни, имѣющіе мѣсто внѣ насъ. Это есть: то,
что Гюйо называетъ обиліемъ жизни, которая требуетъ сво-
его расхода на другихъ и которая представляетъ фактъ
обилія живыхъ силъ, освобождающихся отъ процессовъ раз-
ложенія и оказывающихся излишними для процессовъ асси-

миляціи въ данномъ организмѣ. Эти живыя силы, слѣдова-
тельно, могутъ пойти на содѣйствіе процессамъ ассимиляціи
въ другихъ индивидуальностяхъ, т.-е. на увеличеніе въ по-
слѣднихъ потенціальной, возможной жизни, или же на уско-
реніе и болѣе быстрое теченіе дезассимиляціонныхъ процес-
совъ у нихъ, т.-е. на увеличеніе интенсивности жизни. Тутъ
же мы должны обратить вниманіе и еще на другой важный
фактъ, а именно на то, что и на жизненные процессы, со-
вершающееся въ данномъ существѣ тоже идетъ доля тѣхъ
живыхъ силъ, которыя освобождаются, какъ результатъ про-
цессовъ органическаго разрушенія, имѣющаго мѣсто въ
окружающихъ ее особяхъ.
Такимъ образомъ, мы находимъ здѣсь еще разъ полную
солидарность между данной индивидуальностью и внѣшнимъ
міромъ. Процессы жизни, совершающіеся въ данной инди-
видуальности, являются условіемъ процессовъ жизни, совер-
шающихся внѣ ея, а процессы жизни, совершающіеся внѣ
ея, становятся источникомъ жизненныхъ процессовъ, совер-
шающихся внутри ея. Индивидуальность является намъ
пунктомъ, гдѣ личная и общая жизнь соединяются вмѣстѣ:
индивидуальная жизнь родитъ жизнь въ самой себѣ и въ мі-
рѣ и въ то же время является результатомъ жизни въ.мірѣ
и въ самой себѣ; между той и другой оказывается самое
тѣсное сплетеніе.
По существу, какъ это мы признаемъ вмѣстѣ съ Гюйо,
жизнь есть производительность и плодородіе. Мы несогласны
въ нимъ только въ томъ исключительно важномъ
значеніи, которое онъ придаетъ раздѣльному половому раз-
множенію.
Различіе половъ имѣетъ, по его мнѣнію, такое основное
значеніе въ нравственной жизни, что если бы, паче чаянія,
безполовое размноженіе получило преобладаніе, то обществе
едва ли бы существовало. Съ этимъ врядъ ли можно согла-
ситься, потому что общество не необходимо возникаетъ изъ
семьи, a можетъ возникнуть и другимъ путемъ: для этого
только нужна общность потребностей, которыя могли бы быть
лучше удовлетворены въ ассоціаціи. И при безполовомъ
размноженіи одинаково будутъ существовать потребности ма-

теріальнаго обезпеченія и безопасности, которыя могутъ быть
достаточнымъ основаніемъ для возникновенія общественной
жизни. Наконецъ мы можемъ сослаться даже на фактъ, какъ
разъ противоположный тому, который констатируетъ Гюйо,
а именно, „замѣчено, что общественный инстинктъ у живот-
ныхъ находится въ противодѣйствіи съ инстинктомъ семей-
нымъ: общеніе племенъ основывается не на взаимной любви
половъ, но на взаимной склонности между братьями моло-
дыми животными" *). По мнѣнію того же автора, котораго
мы здѣсь цитируемъ, половая дѣятельность часто не толь-
ко не является началомъ экспансивнымъ, распространяю-
щимъ, a наоборотъ, началомъ концентраціи (сосредоточенія).
Не безъ основанія человѣчную (или общечеловѣческую) лю-
бовь назвали именемъ братства" 2). Такимъ образомъ, от-
нюдь нельзя сказать, что съ половымъ размноженіемъ, какъ
это думаетъ Гюйо, „наступаетъ новая нравственная фаза
для міра", что организмъ индивидуальный съ этого времени
перестаетъ быть изолированнымъ, и что его центръ тяжести
начинаетъ перемѣщаться именно съ этого времени. Дѣло въ
томъ, что организмъ индивидуальный никогда и не былъ, и
не могъ быть изолированнымъ, по существу самой жизни, какъ
это прямо вытекаетъ изъ установленныхъ нами только что
положеній. Становясь сложнѣе, организмъ все тѣснѣе и тѣс-
нѣе связывался съ окружающимъ его міромъ и потому въ
силу самого своего развитія и развитія самой жизни, совер-
шенно даже независимо отъ способовъ размноженія, онъ
становился все менѣе и менѣе изолированнымъ отъ внѣш-
няго міра, все болѣе тѣсно съ нимъ связаннымъ и все бо-
лѣе перемѣщающимъ на него центръ своей активной дѣя-
тельности. Но, конечно, при этомъ нельзя отрицать и того
факта, что половое размноженіе съ своей стороны могло
оказывать вліяніе въ смыслѣ увеличенія экспансивности
жизни.
Теорія Гюйо о производительности и плодородіи жизни
представляетъ дальнѣйшее развитіе теоріи позитивиста Лит-
і) А. Фулье. Критика современныхъ системъ нравственности
стр. 68. фр. изд. р. 47.
*) Тамъ же, стр. 68. фр. изд. р. 47, 48.

тре, который считаетъ инстинктъ питанія источникомъ эгои-
стическихъ чувствъ, a инстинктъ размноженіи источникомъ
чувствъ альтруистическихъ; при чемъ послѣдній тоже слиш-
комъ большое; значеніе придаетъ половому инстинкту. Гюйо
въ этомъ отношеніи пошелъ дальше ц видитъ въ половомъ
инстинктѣ хотя и высшую* но частную форму общей по-
требности плодородія, которая является симптомомъ излишка
силы... Мы же въ заключеніе только добавимъ, что альтруи-
стическія чувства, нравственность, самоотверженіе, безкоры-
стіе, отнюдь не есть только результатъ плодородія жизни
индивидуальной, но и жизни общечеловѣческой и даже
общеміровой. И поэтому нравственный человѣкъ ни въ ка-
комъ случаѣ не имѣетъ права слишкомъ превозноситься
своими добродѣтелями... Онъ въ такой же мѣрѣ обязанъ
своей высокой нравственностью самому себѣ, въ какой онъ
обязанъ этой нравственностью человѣчеству и міру. Источ-
никъ инстинктовъ симпатіи и общественности мы въ такой
же степени считаемъ находящимся „внутри нашего суще-
ства", въ какой и внѣ его; хотя въ лонѣ индивидуальной
жизни и существуетъ эволюція, соотвѣтствующая эволюціи
жизни соціальной и которая дѣлаетъ возможной послѣднюю,
но съ другой стороны и послѣдняя дѣлаетъ возможной пер-
вую и, будучи результатомъ первой, можетъ въ тоже время
являться и ея причиной... Становясь на точку зрѣнія ЖИЗНИ,
мы необходимо принуждены усматривать внутреннюю связь
всѣхъ явленій жизни и избѣгать односторонности въ припи-
сыванія какому-нибудь изъ нихъ особенно важнаго значенія.
XII.
Дополненія, которыхъ требуютъ установленные Гюйо
эквиваленты нравственной обязанности.
Мы уже видѣли, какимъ образомъ Гюйо изъ установлен-
наго имъ принципа „нравственнаго плодородія" выводитъ
различные естественные эквиваленты для нравственной обя-
занности, очищенной отъ всего мистическаго и сверхъесте-
ственнаго... Укажемъ на тѣ дополненія и развитія, въ кото-
рыхъ нуждается, по нашему мнѣнію, эта часть ученія Гюйо.

Какъ извѣстно,. первый эквивалента нравственной обя-
занности Гюйо находитъ въ сознаніи внутренней силы кіи
способности дѣйствовать. „Чувствовать внутренно то, что
способенъ сдѣлать, это значитъ, въ силу этого самаго, полу-
чать первое сознаніе о томъ, что обязанъ сдѣлать41. Мы
вполнѣ принимаемъ этотъ первый эквивалентъ нравственной
обязанности, только считаемъ очень важнымъ опредѣлить,
къ чему сводится та внутренняя сила или способность что-
либо сдѣлать, о < которой говоритъ здѣсь Гюйо. Предста-
вляетъ ли она намъ такую силу, о которой можно было бы
сказать, что это есть сила исключительно даннаго индиви-
дууму, что она, такъ сказать, принадлежитъ eky всецѣло?
Нѣтъ, этого сказать никакъ нельзя. Индивидуумъ не только
сознаетъ въ себѣ силу, которой онъ обязанъ себѣ самому,
которую онъ самъ накопилъ въ теченіе своей индивидуаль-
ной жизни,--онъ чувствуетъ въ себѣ также силу, которою
онъ обязанъ предшествующимъ поколѣніямъ и которая на-
коплена въ переданной ему отъ предковъ организаціи нерв-
наго вещества и его тѣла.< Та сила, которую въ себѣ со-
знаетъ индивидуумъ, есть такимъ образомъ отчасти ;erb
индивидуальная сила, собранная имъ самимъ, отчасти atë
общая сила, завѣщанная ему его родителями й предками.
Если бы этого не было, то, вѣроятно, не могло бы и быть
того громаднаго изобилія жизни, требующей своего израсхо-
дованія, своей раздачи другимъ, создающей нравственную
безкорыстную дѣятельность, какъ это мы наблюдаемъ у че-
ловѣка. Только благодаря передачѣ отъ одного поколѣнія къ
другому, могла накопиться та громадная внутренняя сила,
которая служитъ источникомъ нравственныхъ дѣйствій у
человѣка... Мы можемъ даже предположить, что это обиліе
жизни, которое мы наблюдаемъ у человѣка и которое соз-
даетъ его нравственную дѣятельность, начало накопляться
съ появленія первой организованной матеріи на землѣ.
Сущность организаціи въ томъ именно и заключалась, что
она какъ бы концентрировала въ живомъ индивидуумѣ все
большее и большее количество жизни, и человѣкъ —эта выс-
шая, достигнутая процессомъ организаціи, ступень — пред-
ставляетъ намъ и самое большое сгущеніе жизни на землѣ.

Это обстоятельство имѣетъ огромное значеніе въ нравствен-
ности, потому что оно умѣряетъ гордость человѣка и не
позволяетъ ему приписывать исключительно себѣ то, въ
чемъ принимали участіе милліоны существъ и милліоны
жизней; a съ другой стороны, оно заставляетъ человѣка все
менѣе и менѣе отдѣлять себя отъ окружающаго міра, и на-
противъ все тѣснѣе соединять себя съ нимъ въ одно цѣлое.
Другимъ эквивалентомъ нравственной обязанности являет-
ся, по мнѣнію Гюйо, та сила, которою обладаетъ идея,
стремящаяся къ своей собственной реализаціи. Идея есть
уже, такъ сказать, начавшееся дѣйствіе. Въ сферѣ интел-
лекта обязанность является не чѣмъ инымъ, какъ чувствомъ
коренного тожества, которое существуетъ между идеею и
дѣйствіемъ. Нравственность представляется единствомъ су-
щества; безнравственность же, напротивъ того, раздвоеніемъ
и противоположеніемъ различныхъ способностей, которыя
ограничиваютъ другъ друга. Таковы, если помнитъ чита-
тель, выводы полученные Гюйо. Мы добавимъ къ нимъ
только то, что нравственность, по нашему мнѣнію, не есть
только единство или внутренняя гармонія, существующая
между различными силами и способностями внутри суще-
ства,—это есть также гармонія между даннымъ существомъ
и всѣмъ міромъ.
„Я* не есть, по своему существу, нѣчто противополож-
ное „міру", ему враждебное, находящееся съ нимъ въ анта-
гонизмѣ. Напротивъ того, какъ „міръ* есть одно изъ усло-
вій моего существованія и развитія, такъ и моя самобытная
индивидуальность есть одно изъ условій существованія и
развитія самаго „міра". Между „я* и „міромъ* такимъ обра-
зомъ, по существу, должна быть полная гармонія. Эта
идея цѣльности и неразрывнаго единства мі-
ра и живой индивидуальности составляетъ
основаніе истинной теоріи нравственности.
Только въ той мѣрѣ, въ какой я въ своей жизни признаю
эту идею и воплощаю ее сознательно или безсознательно въ
своихъ поступкахъ, я и являюсь истинно нравственнымъ су-
ществомъ. Тотъ же, кто сознательно противополагаетъ "міръ"
себѣ и смотритъ на него, какъ на нѣчто себѣ чуждое

и враждебное, проявляя это и въ своихъ поступкахъ,—
является существомъ безнравственнымъ. Разница въ степени
достигнутой нравственности заключается въ степени той
гармоніи, которая установилась между нашимъ „я" и „мі-
ромъ". Чѣмъ больше эта гармонія, тѣмъ больше я прибли-
жаюсь и къ типу нравственныхъ существъ. Если же теперь,
при современномъ состояніи индивидуальнаго и общаго міро-
вого развитія, и не можетъ быть установлена полная
гармонія между мной и всѣмъ міромъ, то эта гармонія
можетъ быть во всякомъ случаѣ достигнута, хотя прибли-
зит е л ь н о, между мной и той частью міра, которая назы-
вается человѣчествомъ. Слѣдовательно, становясь на практи-
ческую точку зрѣнія, т.-е., имѣя въ виду ближайшую дости-
жимую цѣль, мы должны сказать, что задача истинно нрав-
ственнаго существа въ настоящее время заключается въ
установленіи возможно болѣе полной гармоніи между нимъ
и человѣчествомъ. Если моя мысль, мое чувство, моя дѣя-
тельность, вообще вся моя жизнь находятся въ постоянной
гармоніи съ развивающейся жизнью человѣчества, то я до-
стигаю тѣмъ самымъ высшей, возможной для даннаго вре-
мени, ступени нравственности. Но гармонія между мной и
человѣчествомъ возможна только въ томъ случаѣ, если я сво-
имъ существованіемъ и своею жизнью буду способствовать
подъему жизни во всемъ человѣчествѣ,—если, однимъ сло-
вомъ, моя индивидуальность станетъ однимъ изъ условій
развитія всего человѣческаго рода. Если въ настоящее время
индивидуальная личность и не можетъ сказать: „я* и „міръ"—
одно цѣлое, то она можетъ и должна сказать и доказать
своею жизнью, что она и человѣчество составляютъ одно
нераздѣльное гармоническое цѣлое, доказать это въ той мѣрѣ,
въ какой это для нея возможно...
Дополняя и развивая мысль Гюйо, мы прибавимъ далѣе,
что хотя идея и есть сила, и требуетъ своего завершенія по-
средствомъ дѣйствія, и создаетъ такимъ образомъ нѣкоторую
обязанность,— но нравственную обязанность эта идея
создаетъ только тогда, когда ея предметомъ служитъ именно
гармонія между личностью и человѣчествомъ; однимъ сло-
вомъ, если это есть идея развивающейся и возрастающей

въ своей цѣнности всеобщей жизни. Кромѣ того, мы должны
указать еще и на то обстоятельство, что внутреннее един-
ство возможно для личности только въ томъ случаѣ, когда
она установила гармонію между собою и внѣшнимъ міромъ,
между собою и человѣчествомъ. Въ той же мѣрѣ, въ какой
личность становится во враждебныя или безразличный отно-
шенія къ міру и человѣчеству, въ той мѣрѣ не можетъ быть
и единства во внутренней жизни личности.
Что касается третьяго эквивалента нравственной обязан-
ности, то онъ сводится къ эмоціональной связи, порожден-
ной полной или частной гармоніей чувствъ и мыслей. Эта
связь, устанавливающаяся между людьми, дѣлаетъ невозмож-
нымъ въ настоящее время чисто эгоистическое удовольствіе
и будетъ продолжать дѣлать его еще болѣе невозможнымъ
на будущее время. Она, въ свою очередь, создаетъ во вза-
имныхъ отношеніяхъ людей тоже какъ бы родъ особенной
обязанности... Однимъ словомъ, это fce что иное, какъ все
шире и шире развивающаяся между людьми симпатія, по-
рожденная одновременныхъ испытываніемъ однихъ ft тѣхъ
же удовольствій. И тайъ какъ удовольствія стремятся При-
нять-именно'такой-'характеръ* который дѣлаетъ ихъ сразу
доступными для большого числа людей, то въ силу этого и
симпатическія чувствованія также стремятся занять все боль-
шее и большее мѣсто въ сердцѣ человѣка.
Но этого недостаточно; тутъ имѣется еще другая важная
сторона, которая заслуживаетъ того, чтобы на нее обратили
вниманіе. Истинная симпатія и самая тѣсная эмоціональная
связь, которая дастъ мѣсто и для самой высокой нравствен-
ной обязанности,—эта связь возникнетъ не столько на почвѣ
одновременнаго пассивнаго испытыванія однихъ и тѣхъ же удо-
вольствій, какъ бы высоки они ни были, сколько на почвѣ
общности хотѣній и идеаловъ, точно такъ же какъ и дѣятель-
ностей, направленныхъ къ ихъ осуществленію.' Общность
хотѣній и общая активность еще тѣснѣе соединяютъ людей,
чѣмъ общее пассивное состояніе. Сознательная кооператив-
ная дѣятельность для достиженія однѣхъ и тѣхъ же, одина-
ково дорогихъ каждому, идеальныхъ цѣлей еще въ большей
мѣрѣ свяжетъ взаимное поведеніе людей и дастъ мѣсто еще

въ большей степени для нравственной обязанности. Только гар-
монія одной воли съ другою и кооперація дѣлаютъ людей въ пол-
номъ смыслѣ слова братьями и заставляютъ человѣка все болѣе
и болѣе разсматривать себя съ другими людьми,, какъ одно
цѣлое. Мы подвигаемся къ той эпохѣ, когда общество все
въ большей и въ большей степени становится сознательной
свободной кооперацией людей, и человѣчество начинаетъ,
путемъ сознательной творческой дѣятельности, регулировать
свой собственный историческій процессъ.
Таковы эквиваленты нравственной обязанности, которые
дѣйствуютъ при нормальныхъ обстоятельствахъ* Въ концѣ
концовъ всѣ они сводятся не къ чему иному* какъ къ на-
копленной въ насъ силѣ, къ существующей въ насъ актив-
ности, которая ищетъ и требуетъ своего обнаруженія и про-
явленія. Каждая способность, каждая сила, которая въ насъ
существуетъ, требуетъ, своего упражненія, будетъ ли это
сила мысли, сила чувства или сила воли, и каждая изъ нихъ
такимъ образомъ создаетъ въ насъ какъ бы нѣкоторую обя-
занность. Если мы всѣ эти силы и способности соединимъ
въ одномъ понятіи „силы жизни", носителями которой мы
являемся, и по отношенію къ которой мысль, чувство и воля
являются частными проявленіями, то обязанность намъ пред-
ставится не чѣмъ инымъ, какъ „силой жизни*, непреодо-
лимо требующей своего обнаруженія t). Съ умноженіемъ этой
„силы жизни", умножается и.сфера активности у человѣка,
— возрастаетъ и то, .что-мы. называемъ нравственностью...
Наша мысль,, которая, когда она слаба, можетъ имѣть сво-
имъ предметомъ только непосредственно находящееся, около
насъ, становится способной обнимать явленія жизни все въ
большихъ предѣлахъ пространства и времени: мы все болѣе
*j Конечно, употребляя Здѣсь терминъ „сила жизни", мы отнюдь не
подразумѣваемъ подъ этимъ какой-нибудь особой „жизненной силы"
прежняго времени. Мы хотимъ только, посредствомъ этого, термина,
соединить въ одно цѣлое всѣ тѣ силы, которыя порождаютъ различныя
явленія жизни, но касаясь при этомъ вопроса о сущности этихъ силъ.
Даже болѣе того—"сила жизни" и „жизнь" для насъ равнозначущія по-
нятія, потому что источникомъ жизни можетъ быть только сама жизнь,
а не что-либо другое.

и болѣе научаемся думать о мірѣ и человѣчествѣ и не толь-
ко о человѣчествѣ даннаго момента, но и о поколѣніяхъ
грядущихъ. Точно такъ же, съ развитіемъ силы жизни, чув-
ство все въ большей мѣрѣ распространяется отъ самаго близ-
каго, отъ нашей личности, на человѣчество и міръ. Наше
чувство, будучи первоначально только выраженіемъ, и то
далеко неполнымъ, любви къ той жизни, носителями кото-
рой являемся мы, начинаетъ охватывать все шире и шире
ту жизнь, которая разлита кругомъ насъ въ человѣческомъ
обществѣ и во вселенной, — становится все болѣе и болѣе
той любовью, которая обнимаетъ собою всякое трепетаніе
жизни, гдѣ бы и какъ бы она ни проявлялась, и которая
во всякомъ случаѣ заключаетъ въ себѣ глубокую безгранич-
ную любовь къ человѣчеству. Наконецъ, наша воля, съ раз-
витіемъ своей силы, перестаетъ быть только волей, которая
направлена существеннымъ образомъ на увеличеніе нашей
личной жизни, и становится волею, направленной все въ
болѣе и болѣе широкой степени на увеличеніе жизни въ
человѣчествѣ и мірѣ, на созданіе общечеловѣческой соли-
дарности и всеобщей міровой гармоніи.
Такимъ образомъ всѣ три указанные Гюйо эквивалента
нравственной обязанности сводятся къ расширенію и углуб-
ленію „идеи жизни", „чувства жизни" и „воли жизни" и къ
тому давленію, которое они оказываютъ на наше существо,
требуя непреодолимо своего осуществленія и воплощенія.
Какъ всякая механическая сила не можетъ не вызывать дви-
женія, такъ и „сила жизни" не можетъ не порождать жизни
и не создавать нравственности...
XIII.
Дополненія, которыхъ требуетъ теорія Гюйо по вопросу
о самоотверженіи.
Отъ этихъ эквивалентовъ нравственной обязанности, дѣй-
ствующихъ при нормальныхъ условіяхъ, мы перейдемъ къ
тѣмъ эквивалентамъ которые Гюйо пускаетъ въ ходъ мри
обстоятельствахъ исключительныхъ, и съ помощью которыхъ
•онъ считаетъ возможнымъ достигнуть отъ индивидуума окон-

чательной жертвы. Эти послѣдніе возможные эквиваленты
нравственной обязанности Гюйо находитъ, какъ мы видѣли,
въ любви къ риску физическому и риску нравственному.
-„Тамъ, гдѣ прекращается достовѣрность^— говоритъ онъ, —
ни мысль, ни дѣйствіе человѣка вслѣдствіе этого не пре-
кращаются. На мѣсто категорическаго закона можетъ безъ
опасности стать чистая умозрительная гипотеза; точно такъ
же догматическая вѣра можетъ быть замѣнена чистой на-
деждой, a утвержденіе—дѣйствіемъ. Умозрительная гипотеза
ость рискъ мысли; дѣйствіе, согласное съ этой гипотезой,
есть рискъ воли; существомъ высшимъ является то, которое
наиболѣе предпринимаетъ и рискуетъ, путемъ ли своей мысли
или путемъ своихъ дѣйствій.. Это превосходство проистекаетъ
изъ того, что оно имѣетъ гораздо большее сокровище вну-
тренней силы, — оно имѣетъ болѣе могущества, вслѣдствіе
этого оно имѣетъ и болѣе высокую обязанность14 1).
Мы нисколько не отрицаемъ то великое значеніе, которое
имѣетъ и можетъ имѣть рискъ въ дѣлѣ нравственности и въ
особенности, когда нужно совершить окончательную жертву,—
но думаемъ, что готовность къ жертвѣ сводится къ чему-то
другому, болѣе важному и не имѣющему такой преходящей
величины, какъ рискъ, и что это другое и составляетъ истин-
ный эквивалента нравственной обязанности въ данномъ слу-
чаѣ. Мы разумѣемъ присущую человѣку идею и страстное
желаніе свободы. Человѣкъ жаждетъ свободы, онъ стремится
къ тому, чтобы его активность, какія бы формы она ни при-
нимала, встрѣчала какъ можно менѣе препятствій на своемъ
пути... Бели вы ему покажете предѣлы и определите гра-
ницы его активности, —онъ почувствуетъ себя слишкомъ
тѣсно въ этихъ границахъ и опрокинетъ ваши заставы и за-
городки. Его стремленіе къ свободѣ никогда и ничѣмъ не
можетъ удовлетвориться: это—тотъ инстинктъ, который мы
могли бы причислить къ числу инстинктовъ, называемыхъ
Гюйо ненасытимыми *). Каждая достигнутая ступень является
здѣсь какъ бы ограниченіемъ послѣдующей и оставляетъ
все столь же неутолимой природную жажду свободы. Жажда
1) M. Guyau: Esquisse d'une morale, p. 249, 250.
2) 1. c. p. 44, 45.

свободы только тогда могла бы быть насыщена н удовлетво-
рена,, когда бы наша свобода не знала никакихъ границъ,
никакихъ предѣловъ, а это—идеалъ, къ которому мы можемъ
только стремиться, постепенно приближаясь къ нему все
болѣе, но окончательное достиженіе котораго въ высшей сте-
пени проблематично. Во всякомъ случаѣ, кто знаетъ, быть-
можетъ,если и нельзя надѣяться на его окончательное до-
стиженіе, не можемъ ли мы надѣяться на такое безконечное
приближеніе къ нему, что разница между достигнутой нами
свободой и нашимъ идеаломъ свободы будетъ неощутимой,
какъ можетъ быть сдѣлана въ математикѣ неощутимой раз-
ница между ирраціональнымъ количествомъ и раціональною
величиною, которою мы его замѣняемъ, посредствомъ нахо-
жденія все большаго и большаго числа десятичныхъ знаковъ.
Этотъ фактъ покоится вполнѣ на психологическихъ зако-
нахъ нашего мышленія. Въ силу этихъ законовъ мы не въ
состояніи вообразить себѣ какой-нибудь предѣлъ простран-
ству и времени - безъ того, чтобы у насъ не возникло созна-
ніе .о пространствѣ и времени, существующемъ за этими
предѣлами, и „хотя это болѣе отдаленное пространство или
время мы не разсматриваемъ, какъ опредѣленное, но мы
тѣмъ не менѣе признаемъ его, какъ реальное" *). Въ силу
этихъ же законовъ, когда мы думаемъ о какой-нибудь при-
чинѣ, въ насъ возникаетъ смутное сознаніе о причинѣ, ле-
жащей за нею Подобно этому мы можемъ сказать, что и
созданіе предѣловъ нашей активности необходимо вызыва-
етъ въ насъ сознаніе объ активности болѣе широкой, лежа-
щей за этими предѣлами; сознаніе объ ограниченной сво-
бода рождаетъ въ насъ сознаніе о болѣе широкой свободѣ,
находящейся за этими границами. И такъ какъ идея стре-
мится перейти въ дѣйствіе и стать дѣйствительностью, то
идея о болѣе широкой свободѣ становится желаніемъ и во-
лей этой свободы, которыя необходимо стремятся выразить-
ся ;въ томъ или другомъ рядѣ цѣлесообразныхъ дѣйствій.
Отсюда становится понятнымъ то важное значеніе, какое
1) Г. Спенсеръ: Основныя начала, т. I, стр. 101.
2) Тамъ же, стр. 101.

имѣетъ въ человѣческой жизни ясное сознаніе достигнутого
человѣкомъ предѣла развитія. Это сознаніе, какъ мы видимъ,
само по себѣ независимо отъ другихъ причинъ, создаетъ
силу, способную поднять человѣка на слѣдующую высшую
ступень по лѣстницѣ развитія.
Попробуйте сказать человѣку мыслящему: вотъ предѣлы,
которые тебѣ ставитъ наука; здѣсь кончается область досто-
вѣрнаго, дальше ты ничего знать не можешь, остановись и
не мысли о томъ, что лежитъ за этими предѣлами,—пускай
твоя мысль вращается только въ области того положительно-
достовѣрнаго, что, лежитъ внутри этихъ предѣловъ. Чело-
векъ сразу почувствуетъ ограниченіе своей свободы, и уста-
новленные вами предѣлы знанія покажутся ему тюремною
оградою, оковами, посредствомъ которыхъ вы хотите стѣс-
нить свободную дѣятельность его мысли. Онъ скоро почув-
ствуетъ, что ему душно и тѣсно въ той темницѣ положи-
тельнаго знанія, въ которую вы хотите заточить его духъ;
въ его душѣ пробудится желаніе разбить стѣны этой тем-
ницы и выйти на болѣе широкій просторъ. Широко и все-
сторонне развитая мысль никогда не удовлетворится тѣми
предѣлами, которые ей предписываютъ, она всегда будетъ
стараться расширить эти предѣлы, и если бы этого не было,
если бы человѣку не была присуща жажда безпредѣльнаго,
то, по всей вѣроятности, не было бы и прогресса, не было
•бы непрестаннаго движенія впередъ, не было бы безконеч-
наго развитія человѣческой жизни. Мысль всегда разрываетъ
наложенныя на нее цѣпи, стремится проникнуть въ сферу
проблематичнаго, вѣроятнаго, для того чтобы сдѣлать его
достовѣрнымъ, чтобы присоединить его къ области положи-
тельнаго знанія и такимъ образомъ сдѣлать свою свободу
болѣе полной и болѣе широкой. О томъ, что лежитъ за пре-
дѣлами точнаго знанія, мысль создаетъ различныя умозри-
тельныя гипотезы и догадки, которыя человѣкъ старается
провѣрить дѣйствіемъ. Это — тотъ рискъ въ области мысли
и дѣйствія, о которомъ упоминаетъ Гюйо. Быть-можетъ,
этотъ рискъ окажется неудачнымъ, н сфера положительной
мысли и достовѣрнаго дѣйствія останется такой же замкну-
той, какъ и прежде, и свобода человѣка нисколько не рас-

ширится,— тѣмъ не менѣе этотъ рискъ неизбѣженъ и не-
обходимъ по самой природѣ человѣческой души.
Такимъ образомъ рискъ въ области мысли и дѣйствія
есть для насъ не что иное, какъ стремленіе человѣческой
мысли и воли къ свободѣ дѣятельности. „Дѣятельность,—
какъ говоритъ Фулье,— сама по себѣ продолжается до без-
конечности. Она умѣряется лишь необходимостью и прину-
жденіемъ, единственно съ тою цѣлью, чтобы впослѣдствіи
выйти изъ этой узкой мѣрки и перешагнуть всѣ преграды г
послѣдовательно воздвигаемый на ея пути;.. Дѣятельность
измѣняется лишь для того, чтобы продолжаться... завладѣть
болѣе обширнымъ полемъ, не теряя прежнихъ пріобрѣте-
ній" *). И если свобода есть такимъ образомъ не что иное,
какъ активность во всѣхъ ея видахъ, разбивающая на своемъ
пути всѣ преграды и .освобождающая себя отъ всѣхъ пре-
пятствій и вслѣдствіе этого безпредѣльно расширяющаяся,—
то мы можемъ сказать, что она ость и синонимъ наиболѣе
интенсивной и экстенсивной жизни. Становится^ совершенно
понятнымъ поэтому, что существо, которое наиболѣе рис-
куетъ, является также носителемъ и наибольшей активно-
сти и внутренней силы, которая создаетъ для него и боль-
шую обязанность. „Имѣемъ ли мы увѣренность,— говорить
тотъ же самый авторъ,—что наше самоотверженіе не бу-
детъ напрасно? Имѣемъ ли мы даже увѣренность, что наше
безкорыстіе реально или реально-свободно? Нѣтъ... однако
мы дѣйствуемъ, и это дѣйствіе при неувѣренности пред-
ставляетъ, можетъ-быть, самую высшую форму безкорыстія...
Наиболѣе проблематичная изъ умозрительныхъ идей,—идея
свободы, — совпадаетъ съ наиболѣе практическимъ актомъ
нравственности" 2).
Итакъ, тѣмъ эквивалентомъ нравственной обязанности,
который облекается въ форму риска и который можетъ быть
источникомъ окончательнаго самоотверженія, является идея
и желаніе свободы, стремящіяся неизбѣжно и непреодолимо
къ своей реализаціи. Но мы должны тутъ обратить особен-
1) А. Фулье: Что такое страданіе и удовольствіе, „Русское Бо-
гатство", 1886 г. № 11, стр. 116, 117.
2) A. Fouillée: La liberté et le déterminisme, p. 358.

ное вниманіе на то обстоятельство, что, между тѣмъ какъ
сфера риска все болѣе и болѣе будетъ суживаться, реали-
заціи свободы будетъ все полнѣе. Необходимость риска все-
таки указываетъ на несовершенство знанія и человѣческой
природы, которая не достигла еще полной власти надъ про-
тиводѣйствующими ей силами и находится еще въ значи-
тельной мѣрѣ въ рукахъ случая. Только тогда, когда мысль
обратитъ все въ достовѣрное и когда волѣ не придется под-
вергаться опасности риска, гдѣ удача и побѣда существуютъ
наряду съ неудачей и пораженіемъ,—только тогда мы могли
бы сказать, что свобода получила свою полную реализацію
Все это говоритъ только въ пользу того, что вмѣсто прехо-
дящаго удовольствія риска слѣдуетъ поставить непреходя-
щее и вѣчное удовольствіе реализаціи идеи и желанія сво-
боды въ качествѣ эквивалента высшей нравственной обя-
занности.
Тутъ же мы должны обратить вниманіе и еще на другое
важное обстоятельство: реализаціи идеи и желанія свободы
не только облекается въ форму риска и борьбы съ препят-
ствіями,— она также принимаетъ форму солидарности и ко-
операціи. Индивидуальная свобода не только не обозначаетъ
обособленности и выдѣленія человѣка изъ общества, но, на-
противъ того, предполагаетъ и требуетъ самаго широкаго
общенія съ другими людьми,—самой тѣсной, гармонической,
солидарной жизни. Общественная жизнь и кооперація явля-
ются средствомъ, путемъ котораго индивидуальная свобода
можетъ быть реализована въ наивысшей своей степени.
Такимъ образомъ не только удовольствіе риска и борьбы,
но и удовольствіе солидарной жизни и коопераціи съ дру-
гими людьми можетъ служить источникомъ для развитія со-
знанія нравственной обязанности, приводящаго человѣка къ
окончательному самопожертвованію. Сознаніе, что ты со-
трудничаешь со всѣмъ человѣчествомъ, а, быть-можетъ, даже
и со всѣмъ міромъ, имѣетъ въ себѣ нѣчто притягивающее
и чарующее... Когда, какъ работникъ, пристаешь къ этому
громадному цѣлому въ его неустанной великой работѣ, то
самъ становишься гораздо больше, вырастаешь въ своихъ
собственныхъ глазахъ, и жизнь получаетъ неимовѣрно вы-

сокую цѣнность. И можно даже сказать, что жизнь только
тогда и имѣетъ дѣйствительно широкую, безпредѣльную
цѣну, .когда она имѣетъ міровую или, по крайней мѣрѣ,
общественную стоимость. Отнимите у нея эту стоимость,
лишите человѣка сознанія, что онъ сотрудничаете со всѣмъ
человѣчествомъ въ одной общей широкой плодотворной ра-
ботѣ, и жизнь сдѣлается для него такой блѣдной и безцвѣт-
ной, что человѣкъ можетъ совершенно утратить всякій
вкусъ къ ней. Онъ сразу почувствуетъ свое собственное ни-
чтожество, свою маленькую, ничтожную величину, которая
теряется въ бездонной пропасти міра.,. Только кооперація,
только участіе въ"общей работѣ заставляютъ человѣка забы-
вать о своей маленькой личности,—онъ чувствуетъ, что онъ
представитель цѣлаго, что онъ —сила, громадная сила. Только
въ коопераціи одной, только въ солидарной работѣ съ дру-
гими, человѣкъ познаетъ свое истинное величіе. Вотъ по-
чему становится понятнымъ, что нѣкоторые люди за годъ,
даже за какой-нибудь часъ такой жизни готовы принести
въ жертву всю свою сѣрую, безцвѣтную, однообразную жизнь
съ ея мелкими заботами о еврей крошечной личности. По-
вторяю, общее міровое или общечеловѣческое дѣло захва-
тываетъ, опьяняетъ человѣка и непреодолимо влечетъ его
къ себѣ, потому что только въ немъ онъ постигаетъ истин-
ное значеніе жизни и истинное человѣческое достоинство.
Но существуетъ ли такое общечеловѣческое дѣло?! Да, оно
существуетъ. Летурно, кончая свое длинное и обстоятельное
сочиненіе по исторіи развитія нравственности, говоритъ, что
результатъ, который вытекаетъ изъ его изслѣдованія, это—
существованіе „великаго закона, закона прогресса". „Эта
перспектива безконечнаго прогресса является современною
вѣрою, и это новое вѣрованіе выгодно замѣняетъ миражъ
исчезнувшаго рая; оно насъ поддерживаетъ и утѣшаетъ по-
среди общественныхъ и частныхъ испытаній... Ободренные
имъ, мы смотримъ другъ на друга, какъ работники одного
дѣла всегда недоконченнаго, но къ которому всѣ люди, ма-
лые и великіе, темные и знаменитые могутъ и должны при-
ложить свою руку" 1).
*) Ch. Letourneau. L'évolution de la morale, p. 464.

Оканчивая настоящую статью, которая имѣла своею
главною цѣлью познакомить читателя съ одной изъ попы-
токъ построенія „морали жизни и свободнаго идеала",—при
чемъ мы сосредоточили свое вниманіе главнымъ образомъ
на отношеніи этой морали къ идеѣ нравственной обязанно-
сти,— мы все-таки должны сказать хотя нѣсколько словъ о
томъ, какъ относится Гюйо къ нравственной санкціи. Вся-
кую нравственную санкцію въ собственномъ смыслѣ
этого слова, т.-е., какъ отличную отъ санкціи соціальныхъ,
онъ отрицаетъ. Санкція получаетъ въ „морали жизни" та-
кое же значеніе, какъ и обязанность. Если жизнь создаетъ
сама изъ себя обязанность дѣйствовать, въ силу нашей спо-
собности дѣйствовать, то она создаетъ также сама изъ себя
и свою санкцію. „Даже отдавая себя, жизнь снова сама себя
находитъ; даже прекращаясь, она сохраняетъ сознаніе своей
полноты, которая проявится въ другомъ мѣстѣ подъ другими
формами, такъ какъ въ мірѣ ничего не пропадаетъ без-
слѣдно" *)•
Останавливаться болѣе подробно на вопросѣ о нравствен-
ной санкціи не входитъ въ задачи настоящей статьи. На-
дѣемся, что и изъ очерченнаго нами отношенія „морали
жизни" къ идеѣ нравственной обязанности читатель полу-
чилъ ясное понятіе о существенномъ содержаніи этой новой
морали и о томъ дальнѣйшемъ развитіи, которому она должна
подвергнуться 2). „Мораль жизни и свободнаго идеала" это—
одинъ изъ тѣхъ свѣтлыхъ лучей въ темной ночи „настоя-
щаго", которому, можетъ быть, суждено разсѣять эту ночь
и открыть нашимъ измученнымъ взорамъ благодатную зарю
лучшаго будущаго... „Мораль жизни" есть проповѣдь той
дѣятельной плодотворной нравственности и той высокой
любви, которой ждутъ всѣ страдающіе, всѣ истомленные су-
M. Guyau: Esquisse d'une morale, p. 250,
*) Много любопытныхъ и интересныхъ критическихъ замѣчаній по
поводу ученія Гюйо встрѣчается въ сочиненіи Фулье: „La morale, l'art
et la religion d'après M. Guyau", которое мы рекомендуемъ вниманію
читателя и въ которомъ послѣдній найдетъ полное и прекрасное изло-
женіе всѣхъ сочиненій Гюйо, рядомъ съ нѣкоторыми біографическими
свѣдѣніями о немъ.

ровою житейскою борьбою, въ увѣренности, что эта любовь
придетъ, и робко разбѣгутся
Тучи съ небосклона — и въ ея лучахъ
Цѣпи сна, какъ нити, ржавѣя, порвутся,
И затихнуть слезы, и замолкнетъ страхъ!..
Свѣтелъ будетъ праздникъ,—праздникъ возрожденья,
Радостно вздохнутъ усталые рабы,
И замѣнитъ гимнъ любви и примиренья
Звуки слезъ и горя, мести п борьбы! 1).
1) С. Надсонъ. Стихотворенія. Весенняя сказка.

Формула развитія жизни 1).
(Посвящается памяти В. В. Лесевича).
Qu' il .est doux de pouvoir sans regret s'élancer,
D'être libre, de voir l'horizon vous sourire,
D'aller sans retourner la tête, et de se dire,
Vivre, c'est avancer!...
M. Guy au. Vers d'un philosophe, p. 161.
Отличительною чертою интеллектуальнаго, нравственнаго
и общественнаго движенія послѣдняго времени является бо-
лѣе или менѣе сознательное стремленіе сдѣлать руководя-
щимъ началомъ „идею жизни". Даже тамъ, гдѣ эта идея не
формулируется ясно и опредѣленно, мы открываемъ ее все-
таки подъ другими именами, подъ другими принципами, съ
.которыми она на первый взглядъ кажется не имѣющею ни-
чего общаго. „Жизнь", это—лозунгъ, это—знамя нашего вре-
мени, вокругъ котораго группируется все духовное и обще-
ственное движеніе, какія бы разнообразныя формы оно ни
принимало.
Въ чемъ' же это выражается? Прежде всего въ томъ, что
прежняя отрѣшенность отъ дѣйствительности, отдаленіе отъ
жизни, погруженіе~въ самосозерцаніе и творчество фантасти-
ческихъ образовъ и понятій, не имѣющихъ ничего общаго
съ реальною дѣйствительностью, все это уступаетъ свое мѣ-
сто дѣятельному интересу къ жизни, активному вмѣшатель-
ству въ нее, стремленію сдѣлать фактическую жизнь свѣт-
лѣе, лучше и болѣе согласною съ нашими нравственными
идеалами. Не отрѣшеніе отъ жизни, но участіе въ ней, не
*) Статья эта была въ сокращенномъ видѣ напечатана въ журналѣ
-„Образованіе" за 1900 г., №№ 7—8, 9, 10.

самосозерцаніе, но кипучая, бодрая, энергическая дѣятель-
ность,—таково стремленіе, которое одушевляетъ не только
тѣхъ, кто самымъ своимъ положеніемъ призваны къ участію
въ практической жизни, но даже и тѣхъ, которые разраба-
тываютъ различные теоретическіе вопросы.
На мѣсто мертвой умозрительной метафизики съ ея фан-
тастическими и очень произвольными построеніями, не имѣ-
ющими ничего общаго съ міромъ дѣйствительныхъ явленій,
становится живая „научная философія", которая снова воз-
вращаетъ насъ къ жизни u сознательно ставитъ эту жизнь
въ свое основаніе въ формѣ „чистаго опыта*. Мѣсто „чистаго
разума* заступаетъ разумъ, берущій за свою исходную точ-
ку „чистый опытъ"; мѣсто „субстанціи", „ноуменовъ", „ве-
щей въ себѣ" занимаетъ непосредственная живая дѣйстви-
тельность; на мѣсто неизмѣннаго, вѣчнаго, абсолютнаго ста-
вится жизнь, измѣняющаяся и никогда не останавливающаяся
въ своемъ измѣненіи, съ ея многообразными взаимно свя-
занными относительными формами.
Какъ прежняя философія, презирая жизнь, опытъ, дѣй-
ствительность, устремляла свои взоры на абсолютное, такъ
прежняя наука на мѣсто дѣйствительнаго міра измѣняющих-
ся вещей ставила міръ „неизмѣнныхъ типовъ", „неизмѣн-
ныхъ видовъ", игнорируя опытъ, который до очевидности
опровергалъ это фантастическое утвержденіе: различныя жи-
вотныя и растительный формы принимались съизначала су-
ществующими въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ мы ихъ на-
ходимъ въ настоящее время. Но вотъ въ наукѣ раздался,
боевой кличъ „эволюціи", было ясно провозглашено, что не
существуетъ неизмѣнныхъ типовъ, нѣтъ неизмѣнныхъ видовъ:
все живое подлежитъ постояннымъ и непрерывнымъ измѣ-
неніямъ, вездѣ мы находимъ развитіе, опредѣленіемъ зако-
новъ и послѣдовательныхъ ступеней котораго должна зани-
маться наука. И съ тѣхъ поръ идея эволюціи или развива-
ющейся жизни нашла себѣ самое широкое примѣненіе въ
сферѣ знанія. Біологія, психологія, соціологія и другія науки
обязаны своимъ совершенствомъ и продолжаютъ развиваться,
благодаря этой въ высшей степени плодотворной идеѣ. Что
же, собственно говоря, значило сдѣлать руководящимъ на-

чаломъ въ области науки „идею эволюціи"? Не значило ли
это сказать, что наука должна была больше приглядываться
къ жизни, къ ея дѣйствительному ходу и развитію, что зна-
нія однихъ отвлеченныхъ, общихъ законовъ еще не доста-
точно, что важно знать, какъ эти законы соединяются вмѣстѣ
и какъ это соединенное дѣйствіе ихъ вызываетъ дѣйстви-
тельное или возможное измѣненіе развивающейся жизни.
Но это „господство идеи жизни44, которое характери-
зуетъ наше время и которое выражается въ области теоре-
тической мысли въ замѣнѣ трансцендентной метафизики „на-
учной философіей" и въ торжествѣ принципа эволюціи, не
менѣе ярко выражается и въ области практической дѣятель-
ности, какъ индивидуальнаго, такъ и общественнаго харак-
тера. Практическая жизнь, и въ общественной сферѣ, и въ
сферѣ личнаго существованія, перестаетъ* руководствоваться
фантастическими цѣлями мистическаго сверхъестественнаго
характера: на мѣсто мистическихъ и сверхъестественныхъ
цѣлей все болѣе и болѣе сознательно становятся цѣли ре-
альныя и естественныя. Жизнь, ея развитіе и увеличеніе ея
цѣнности, повышеніе ея интенсивности и наиболѣе широкое
распространеніе ея дѣлаются все въ большей степени созна-
тельными цѣлями, какъ дѣятельности, направленной на са-
мого себя, такъ и дѣятельности, направленной на измѣненіе
общественныхъ формъ.
Но господство принципа, жизни въ наше время идетъ да-
лѣе и выражается также въ томъ, что наука, философія и
практическая жизнь выходятъ изъ своего прежняго отчужде-
нія, перестаютъ игнорировать другъ друга, a, напротивъ того,,
болѣе или менѣе сознательно начинаютъ понимать свою тѣ-
сную связь и братски протягиваютъ другъ другу руки, чтобы
составить нѣчто единое. Философія не проходитъ теперь рав-
нодушно мимо міра дѣйствительной практической жизни, гдѣ
люди борются и страдаютъ, гдѣ они стремятся къ лучшему
будущему или изнемогаютъ подъ тяжелымъ гнетомъ дурныхъ
общественныхъ порядковъ; философія теперь не смотритъ
равнодушно на людское горе и страданіе, не умываетъ свои
руки во злѣ, удручающемъ современную жизнь, не отказы-
вается отъ широкихъ великихъ задачъ, волнующихъ чело-

вѣчество. Она съ своей стороны старается внести лепту въ
разрѣшеніе ихъ, и часто подъ сухими и отвлеченными все
еще иногда по формѣ ея разсужденіями мы открываемъ жи-
вую струю, живой интересъ къ этимъ великимъ задачамъ.
„Хотѣть быть дѣйствительнымъ философомъ", какъ сказалъ
еще Дюрингъ, „и оставаться чуждымъ общественнымъ дви-
женіямъ нашей эпохи, значитъ въ дѣйствительности претен-
довать на нѣчто невозможное и указывать въ то же время
для міровой мудрости метафизическій уголъ существованія" !).
И философія въ настоящее время, по содержанію затроги-
ваемыхъ ею вопросовъ, находится въ самомъ центрѣ тѣхъ
общественныхъ и иныхъ задачъ, надъ разрѣшеніемъ кото-
рыхъ дѣятельно работаютъ „практики жизни" въ лучшемъ
смыслѣ этого слова. Она стремится понять ходъ міровой эво-
люціи; по настоящему и прошлому ея теченію она пытается
заключить о ея возможномъ будущемъ поступательномъ ше-
ствіи; на мѣсто туманныхъ мистическихъ построеній она
даетъ намъ практическіе жизненные идеалы, могущіе быть
воплощенными въ жизнь, являющіеся лучшею частью насъ
самихъ, и призываетъ насъ къ дѣятельному труду надъ во-
площеніемъ этихъ идеаловъ, ободряя насъ и поддерживая въ
той тяжелой борьбѣ, которую намъ приходится иногда вы-
носить для того, чтобы обезпечитъ торжество ихъ. Идеализмъ
современной „научной философіи" есть здоровый реальный
идеализмъ дѣятельной жизни, который допускаетъ возмож-
ность дѣятельности и даже требуетъ ея, а не больной фан-
тастическій идеализмъ празднаго созерцанія, объекты кото-
раго, по самому существу своему, не допускаютъ реальнаго
воплощенія въ дѣйствительности, a могутъ быть только пред-
метомъ одного идолопоклонства... Этотъ здоровый идеализмъ
„научной философіи" и положительной науки, опирающихся
на принципъ эволюціи и принципъ жизни, и образуетъ свя-
зующее звено между наукою и философіею съ одной сто-
роны и практическою жизнью — съ другой. Имъ-то и объ-
ясняется, почему наука и философія завоевываютъ и будутъ
завоевывать все большее вниманіе со стороны практиковъ,
*) Е. Diihring. Cursus der Philosophie, стр. 533.

пріобрѣтаютъ и будутъ пріобрѣтать все болѣе сильное прак-
тическое значеніе для дѣйствительной жизни въ смыслѣ со-
дѣйствія физическому и нравственному развитію отдѣльнаго
человѣка и установленію болѣе справедливыхъ обществен-
ныхъ порядковъ.
Эти соображенія показываютъ ясно всю важность, какую
имѣетъ, не только въ теоретическому но и въ практиче-
скомъ отношеніи, вопросъ о формулѣ эволюціи, и объясняютъ
-болѣе чѣмъ достаточно, почему мы рѣшились посвятить ему
отдѣльную статью. Задача ея заключается главнымъ обра-
зомъ въ томъ, чтобы познакомить читателя съ нѣкоторыми
типическими и интересными попытками опредѣленія фор-
мулы развитія, также выяснить ту точку зрѣнія, съ которой
можно надѣяться подойти къ наиболѣе полному, всесторон-
нему и исчерпывающему опредѣленію самой природы раз-
витія жизни, понимаемой въ самомъ широкомъ
значеніи этого слова. Охотно готовы допустить, что
въ нашихъ мысляхъ мало оригинальнаго и новаго, но если
онѣ хоть въ комъ-нибудь изъ читателей поспособствуютъ
возбужденію плодотворныхъ мыслей, уясненію и усвоенію
тѣхъ идей нашего времени, которыя намъ представляются
наиболѣе свѣтлыми и цѣнными и которыя должны бы состав-
лять общее достояніе, если онѣ хоть въ ничтожной и слабой
степени возбудятъ въ комъ-нибудь желаніе сознательно и
осмысленно поработать надъ скорѣйшимъ теоретическимъ и
практическимъ разрѣшеніемъ той великой задачи, которая
выпала на долю человѣчества и которая одушевляетъ луч-
шихъ людей нашей эпохи, — если наша статья достигнетъ
этой цѣли, то она будетъ, во всякомъ случаѣ, не безплодна,
и мы будемъ вполнѣ вознаграждены за свой трудъ...
I.
Критика теоріи эволюціи Герберта Спенсера.
Первымъ разработавшимъ вопросъ объ эволюціи въ фи-
лософскомъ и научномъ отношеніи былъ Гербертъ Спенсеръ.
Обратимся поэтому прежде всего къ этому замѣчательному
мыслителю и посмотримъ, какъ онъ опредѣляетъ и обосно-

вываетъ идею всеобщаго развитія жизни. Мы остановимся
только на той формулѣ, которую намъ даетъ Спенсеръ въ
„Основныхъ Началахъ", такъ какъ эта формула применяется
имъ въ одинаковой степени ко всѣмъ формамъ и стадіямъ раз-
витія міровой жизни, т.-е. какъ къ жизни неорганической,
такъ и къ жизни органической, психической и соціальной.
Мы не будемъ поэтому въ настоящемъ изслѣдованіи оста-
навливаться на тѣхъ видоизмѣненіяхъ, которыя эта форму-
ла получаетъ въ послѣдующихъ сочиненіяхъ Спенсера — въ
„Основаніяхъ біологіи" и „Основаніяхъ психологіи" — такъ
какъ это вывело бы насъ слишкомъ далеко за предѣлы на-
шей непосредственной задачи.
Въ „Основныхъ Началахъ" Спенсеръ ставитъ себѣ зада-
чею найти „законъ образованія явленій", найти такой „ди-
намически принципъ*, который былъ бы одинаково вѣренъ
и относительно „метаморфозы, разсматриваемой, какъ одно
цѣлое", т.-е. относительно всего міра или „аггрегата всѣхъ
предметовъ", какъ говоритъ Спенсеръ, и относительно „по-
дробностей" этой всеобщей метаморфозы. Такова та „конечная
проблема", разрѣшеніе которой составляетъ, по мнѣнію Спен-
сера, „необходимое условіе существованія собственно такъ-
называемой философіи" 1).
Но Спенсеръ далеко не оказался на высотѣ ея и съ са-
маго же начала, въ самой ея постановкѣ, онъ ее значительно
суживаетъ, становясь на строго механическую точку зрѣнія.
Законъ, который мы должны найти, оказывается далѣе не
чѣмъ инымъ, какъ закономъ „непрерывнаго перераспредѣле-
нія вещества и движенія". Такимъ образомъ, на самомъ дѣлѣ
оказывается, что Спенсеръ отыскиваетъ не тотъ „динамиче-
ски принципъ", который одинаково вѣренъ и относительно
измѣненій, претерпѣваемыхъ міромъ въ качествѣ одного цѣ-
лаго, и относительно всѣхъ отдѣльныхъ частныхъ измѣне-
ній, на которыя это громадное общее измѣненіе разлагается...
Нѣтъ, принципъ, который отыскиваетъ Спенсеръ, имѣетъ
примѣненіе и къ цѣлому міру и къ отдѣльнымъ его измѣ-
неніямъ только въ той мѣрѣ, въ какой этотъ міръ является
1) Г. Спенсеръ. Основныя начала, § 92.

намъ, какъ вещество и движеніе, какъ міръ матеріальный и
механическій,—но, очевидно, что міръ вещества и движенія
не исчерпываетъ всего міра и не исчерпываетъ всѣхъ измѣ-
неній, въ немъ совершающихся. Однако, ставя себѣ задачею
найти законъ образованія явленій, который былъ бы спра-
ведливъ относительно всѣхъ явленій, найти динамическій
принципъ, который былъ бы вѣренъ относительно всего
міра въ его цѣломъ, а не одной только какой-либо его сто-
роны, мы, очевидно, не имѣли никакого права суживать съ
самаго начала такимъ образомъ свою задачу и ограничиваться
только исключительно міромъ механическихъ измѣненій, во-
ображая, что полученный нами послѣ этого принципъ можетъ
имѣть всеобщее значеніе. А между тѣмъ, Спенсеръ посту-
паетъ именно такъ, и это составляетъ первый и существен-
ный недостатокъ того метода, который онъ примѣняетъ къ
открытію формулы развитія и который отражается роковымъ
образомъ на самой найденной имъ формулѣ. Всѣ психическія
явленія, при общемъ выводѣ формулы развитія, исключены
имъ съ самаго начала совершенно изъ счета, какъ будто бы
въ мірѣ ничего не было, кромѣ вещества и движенія, кромѣ
молекулъ и ихъ колебанія, кромѣ „перехода тѣлъ изъ ощу-
тимаго состоянія въ неощутимое" п обратно! И однако, пси-
хическія явленія, какъ бы мы ни объясняли себѣ ихъ природу,
очевидно, не могутъ быть истолкованы ни въ терминахъ
вещества, ни въ терминахъ движенія и представляютъ нѣ-
что вполнѣ своеобразное, sui generis.
Что психическія явленія исключены совершенно изъ чи-
сла тѣхъ измѣненій, формулу которыхъ отыскиваетъ Спен-
серъ, становится намъ еще яснѣе, когда мы узнаемъ, что дѣло
идетъ о „теоріи вещей", и что философія должна фор-
мулировать „переходъ вещей изъ недоступнаго воспріятіямъ
въ доступное, и обратно—изъ доступнаго въ недоступное" *)•
Очевидно, что такая постановка вопроса уже напередъ пред-
рѣшаетъ разрѣшеніе его, потому что общая исторія всякой
вещи, „всякаго аггрегата можетъ быть опредѣлена, какъ пе-
реходъ изъ диффузнаго, неощутимаго состоянія въ концен-
і) Тамъ же, § 93.

трированное, ощутимое состояніе и затѣмъ снова въ диффуз-
ное, неощутимое состояніе; а каждая отдѣльная подробность
этой общей исторіи можетъ быть опредѣлена, какъ часть того
или другого изъ этихъ измѣненій" 1).
Развитіе, въ самомъ простѣйшемъ и наиболѣе общемъ его
видѣ, мы можемъ, поэтому, формулировать, согласно Спен-
серу, какъ „интеграцію вещества" и сопутствующую ей рас-
трату движенія, противоположный лее ему процессъ разложе-
нія „состоитъ изъ поглощенія движенія и сопутствующей ему
дезинтеграціи вещества" 2). Но опредѣленіе развитія въ этомъ
видѣ еще не полно, потому что въ большинствѣ случаевъ
оно представляетъ нѣчто большее, чѣмъ простую интеграцію
матеріи и разсѣяніе движенія. И именно, окончательная фор-
мула развитія, которую находитъ Спенсеръ, будетъ такова:
„Развитіе есть интеграція матеріи, сопровождаемая разсѣ-
яніемъ движенія, во время которой матерія переходитъ отъ
состоянія несвязной и неопредѣленной однородности къ со-
стоянію опредѣленной и связной разнородности, а неизрас-
ходованное движеніе претерпѣваетъ аналогичное же пре-
вращеніе" 8).
Допустимъ, что все это вѣрно, насколько дѣло идетъ объ
образованіи вещей, насколько міръ намъ представляется,,
какъ матерія и движеніе; но вѣдь это не тотъ искомый
„динамически принципъ", открытіе котораго составляетъ выс-
шую „конечную проблему" философіи; это не тотъ законъ
развитія, одинаково примѣнимый, какъ къ явленіямъ меха-
ническимъ, такъ и къ явленіямъ психическимъ, какъ къ
образованію матеріальныхъ вещей, такъ и къ теченію про-
цессовъ сознанія.
Спенсеръ совершенно незаконно въ данномъ случаѣ огра-
ничилъ конечную проблему философіи. Не „теорію ве-
щей", но „теорію жизни" должна дать намъ философія,—
она должна намъ формулировать теченіе жизненнаго процесса
въ его цѣломъ и указать тѣ отдѣльные частные процессы жизни
или стороны ея, на которые этотъ процессъ для нашей мысли
1) Тамъ же, § 96.
2) Тамъ же, § 97.
3) Тамъ же, § 145.

разлагается, не о возникновеніи и исторіи вещей здѣсь идетъ
дѣло, но о развитіи и возникновеніи болѣе сложныхъ и
болѣе богатыхъ по содержанію формъ жизни изъ болѣе эле-
ментарныхъ и простыхъ. Да и собственно говоря, что та-
кое вещь, какъ не извѣстная совокупность продолжающихся
жизненныхъ процессовъ, извѣстнымъ, опредѣленнымъ, срав-
нительно постояннымъ образомъ соединенныхъ. Для насъ,
по крайней мѣрѣ, вещь есть сумма тѣхъ дѣйствій, которыя
она на насъ оказываетъ или можетъ оказывать, вліяя на
наши органы чувствъ и вызывая въ насъ ощущенія. Есть
ли она что-либо болѣе того, кромѣ этихъ жизненныхъ
процессовъ, изъ которыхъ наше сознаніе въ силу ихъ из-
вѣстнаго относительнаго постоянства, создаетъ образъ и по-
нятіе вещи, объ этомъ мы ничего знать не можемъ, потому
что вещь можетъ быть намъ извѣстна только въ ея дѣйствіи
на насъ, слѣдовательно, какъ рядъ и совокупность тѣхъ
или другихъ жизненныхъ процессовъ. Такимъ образомъ,
основнымъ является „жизненный процессъ", а „вещи" соста-
вляютъ только частный случай этого процесса, и философія
должна, поэтому, ставить своею задачею общую теорію
процесса жизни, въ которую теорія вещей войдетъ
уже только, какъ составная часть. Насколько процессы жизни
принимаютъ для насъ характеръ вещей, настолько въ этой
болѣе широкой теоріи жизни можетъ занять свое мѣсто в
„теорія вещей" Спенсера и найденная имъ формула разви-
тія. Все это показываетъ, что и формула развитія, устана-
вливаемая Спенсеромъ, должна составлять только частный
случай или одну изъ сторонъ болѣе широкой формулы раз-
витія, долженствующей охватывать собою, какъ всеобщій
процессъ жизни, такъ и частные процессы, которые наша
мышленіе открываетъ въ послѣднемъ.
Имѣя такимъ образомъ въ виду „теорію процесса жизни",
а не „теорію вещей", мы будемъ, конечно, сосредоточивать
свое вниманіе на всѣхъ измѣненіяхъ, которыя только совер-
шаются въ мірѣ, а не исключительно на однихъ „перера-
спредѣленіяхъ вещества и движенія", мы будемъ имѣть въ
виду всю сферу опыта, и внѣшняго и внутренняго, а не
исключительно одну сферу внѣшняго опыта, въ которой

только одной открываются для насъ „предполагаемыя вещи".
Постановка вопроса на такой почвѣ предохранила бы насъ,
также отъ всякой предвзятой точки зрѣнія, отъ всякаго влія-
нія напередъ составленной теоріи, какъ это имѣетъ мѣсто
въ отношеніи Спенсера, гдѣ руководящую роль играетъ ме-
ханическая теорія міра.
Итакъ, дѣло заключается въ томъ, чтобы найти „дина-
мически принципъ", одинаково справедливый и въ отноше-
ніи къ жизненному процессу, разсматриваемому, какъ цѣ-
лое, и въ отношеніи къ отдѣльнымъ частнымъ процессамъ,
его составляющимъ, при чемъ подъ жизненнымъ процессомъ
мы понимаемъ, какъ „движеніе", такъ и тѣ измѣненія, ко-
торыя намъ являются въ формѣ „сознанія".
Если формула развитія, найденная Спенсеромъ, оказы-
вается примѣнимой отчасти не только къ внѣшней природѣ,
не только къ механическимъ перераспредѣленіямъ вещества
и движенія, но также и къ жизни психической, къ разви-
тію сознанія, то это возможно только благодаря тому „па-
раллелизму", который существуетъ между движеніемъ и со-
знаніемъ, параллелизму, къ принятію котораго вынуждаетъ
насъ современная наука. Этотъ „параллелизмъ" дѣлаетъ.для
насъ возможнымъ по измѣненіямъ, наблюдаемымъ нами въ
мірѣ движеній, заключать объ измѣненіяхъ, наблюдаемыхъ
нами въ мірѣ сознанія, и наоборотъ...
„ Объяснить переходъ движенія въ сознаніе нѣтъ никакой
возможности: движеніе можетъ породить только движеніе, а
потому связь причинной зависимости между движеніемъ и
сознаніемъ ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть допускаема.
Законъ сохраненія энергіи, который находитъ свое примѣ-
неніе въ области внѣшняго опыта, не можетъ имѣть рѣши-
тельно никакого примѣненія къ отношенію, существующему
между нервными процессами и процессами сознанія. Слѣ-
дуя указанію опыта, намъ остается только установить тѣс-
ную связь, которая существуетъ между физическимъ и ду-
ховнымъ и невозможность сведенія одного на другое. И дви-
женіе, и сознаніе представляются намъ какъ бы двумя сто-
ронами одного и того же „факта жизни", какъ бы двумя
различными языками, на которыхъ выражается одно и то же

содержаніе являющееся намъ столь различнымъ только
въ виду различія тѣхъ точекъ зрѣнія, на какія мы стано-
вимся. Если вы стоите внутри полаго шара, то поверхность
шара вамъ будетъ казаться вогнутой, но станьте наружу
его, и та же самая поверхность представится вамъ выпук-
лой... Точно такъ же и жизнь, будучи цѣльной и единой,
является намъ съ точки зрѣнія непосредственнаго пережи-
ванія ея, какъ сознаніе, и эта же самая жизнь принимаетъ
для насъ форму движенія вещества, когда мы смотримъ на
вещи съ естественно-научной точки зрѣнія, или съ точки
зрѣнія внѣшняго опыта.
Такова эмпирическая формула, въ которой можетъ быть
выражено отношеніе между душой и тѣломъ... Было бы,од-
нако, полнымъ непониманіемъ этой формулы, если бы мы
полагали, что изъ нея слѣдуетъ, будто „физическое" соста-
вляетъ главное, основное, дѣйствительное и истинное суще-
ствованіе, а „духовное" является только одною излишнею
придачею или, какъ выражаются нѣкоторые мыслители,
„эпифеноменомъ". Эта „гипотеза тожества" (Identitätshypo-
these), какъ ее называетъ Гефдингъ, совсѣмъ не входитъ въ
изслѣдованіе того, что составляетъ основное въ существова-
ніи,—духъ или матерія. И сознаніе, и движеніе, въ своей
связи и въ своемъ соотвѣтствіи, являются для насъ только,
какъ послѣдній, конечный фактъ нашего опыта, „какъ не-
сводимая далѣе ни на что двойственность, подобно субъекту
и объекту" 2), двойственность, служащая въ то же время
выраженіемъ единства... О внутреннемъ отношеніи между
сознаніемъ и движеніемъ мы не знаемъ ничего... Мы долж-
ны принять только, что „одно и то же" дѣйствуетъ въ обо-
ихъ. Но что это такое „одно и то же"? Почему оно имѣетъ
двойственную форму обнаруженія, почему недостаточно ка-
кой нибудь одной единственной? Все это вопросы, которые
лежатъ внѣ области нашего познанія, на границѣ его...
Однако, слѣдуя все тому же указанію опыта, мы должны
пойти еще далѣе, мы должны признать, что сознаніе вездѣ
!) См. H. Höffding. Psychologie in Umrissen auf Grundlage der Er-
fahrung. Глава II. „Seele und Körper".
2) Тамъ же, стр, 83.

и всюду составляетъ неизбѣжный спутникъ движенія, а не
только тѣхъ движеній, которыя имѣютъ мѣсто въ нервномъ
веществѣ... Между тѣмъ какъ въ мірѣ физическомъ нахо-
дитъ свое примѣненіе всеобщій принципъ причинности, подъ
своеобразною формою принципа сохраненія энергіи; между
тѣмъ какъ этотъ принципъ причинности находитъ здѣсь свое
удовлетвореніе въ томъ, что для физическихъ причинъ оты-
скиваются физическія слѣдствія — міръ духовныхъ явленій
кажется стоящимъ какъ бы внѣ закона причинности, ка-
жется разрывающимъ какъ бы всякую связь съ принципомъ
достаточнаго основанія: въ нашемъ опытѣ сознаніе является
только какъ плюсъ, который присоединяется къ физическимъ
дѣйствіямъ, какъ прибавка, которая, однако, не можетъ быть
объяснена изъ физическихъ причинъ. И дѣйствительно, на-
сколько мы стоимъ на механической точкѣ зрѣнія, настоль-
ко сознаніе представляется намъ изъятымъ отъ подчиненія
принципу причинности, — такъ какъ сознаніе то кажется
намъ возникающимъ какъ. бы изъ ничего, то исчезающимъ
безъ всякой эквивалентной замѣны. Но мы не имѣемъ ни-
какого права, какъ совершенно вѣрно говоритъ Гефдингъ,
разсматривать принципы физической механики,. какъ един-
ственные 1). Если они были тѣми предположеніями, на ко-
торыхъ удалось намъ построить современное естествознаніе,
то отсюда еще вовсе не слѣдуетъ, чтобы они исчерпывали
всю природу существованія...
Мы можемъ, поэтому, сказать, что если становиться на
болѣе широкую точку зрѣнія, если основные законы внѣш-
няго опыта не считать всеисчерпывающими, если пред-
полагать возможность новыхъ принциповъ, которые, ко-
нечно, не могутъ противорѣчить принципамъ внѣшняго
опыта, но могутъ имѣть значеніе для тѣхъ сторонъ су-
ществованія, для которыхъ принципы внѣшняго опыта
оказываются недостаточными,—тогда намъ нѣтъ ника-
кого основанія предполагать міръ сознанія, міръ духов-
ныхъ явленій, стоящимъ совершенно внѣ закона причинно-
сти, тогда является возможность для принятія столь же
!) Тамъ же, стр. 103.

сплошной и.нигдѣ не разрывающейся связи, какъ въ одной
области, такъ и въ другой. „То обстоятельство, что сознаніе
представляется намъ возникающимъ какъ бы изъ ничего,
тогда будетъ не болѣе, какъ только одною видимостью, по-
добно тому, какъ и во внѣшней природѣ, когда намъ ка-
жется что-либо возникающимъ изъ ничего, то это—не болѣе,
какъ только одна обманчивая видимость... Кажущееся воз-
никновеніе сознанія есть тогда только переходъ изъ одной
идеальной формы въ другую, подобно тому, какъ каждое но-
вое физическое движеніе порождается посредствомъ превра-
щенія (Umsatz) изъ какой-либо другой формы движенія" *).
Сознаніе намъ тогда явится столь же распространеннымъ,
какъ и движеніе, и неразрывно связаннымъ со всякимъ дви-
женіемъ, а не только съ тѣми молекулярными процессами,
которые имѣютъ мѣсто въ нервномъ веществѣ. Тогда намъ
станетъ понятнымъ также, почему изъ неорганической ма-
теріи, лишенной, повидимому, всякихъ слѣдовъ психической
жизни, могли выработаться тѣ высокія формы чувства, мысли
и воли, которыя мы наблюдаемъ у органическихъ существъ
и вѣнцомъ которыхъ въ настоящее время является душевная
жизнь человѣка. Неорганическій и органическій міръ пере-
стаютъ тогда бытъ отдѣленными другъ отъ друга тою непро-
ходимою бездною, которая существуетъ между ними въ томъ
случаѣ, когда мы предполагаемъ неорганическое вещество
лишеннымъ всякихъ слѣдовъ даже самыхъ элементарныхъ
формъ сознанія... Но, конечно, элементарное сознаніе въ
такой же степени отличается отъ тѣхъ высшихъ процессовъ
сознанія, что мы наблюдаемъ въ человѣкѣ, въ какой неор-
ганическая матерія и предполагаемыя въ ней молекулярныя
движенія отличаются отъ органической матеріи, высшей фор-
мой которой является нервное вещество, и отъ молекуляр-
ныхъ измѣненій, въ ней предполагаемыхъ. Въ этомъ смыслѣ
можно сказать, что нѣтъ такого уголка во вселенной, гдѣ бы
не было сознанія, и что, е с л и только существуютъ атомы,
то уже каждый самый ничтожный микроскопическій атомъ
таитъ внутри себя зародыши и элементы сознательной жизни.
*) Тамъ же, стр. 104.

Вотъ гипотеза, которую мы, конечно, должны брать такъ,
какъ она есть, т.-е. не воображать, что вмѣстѣ съ нею до-
стигается какое-нибудь дѣйствительное расширеніе нашего
познанія, но, которая, во всякомъ случаѣ, представляетъ то
обобщеніе, какое мы должны сдѣлать, слѣдуя указаніямъ
опыта, хотя и памятуя при этомъ, что „безсознательное"
есть пограничное понятіе науки, и что, гдѣ прекращается
для насъ сознаніе, тамъ прекращается для насъ также
доказательность и достовѣрность. Но это то обстоятельство,,
что сознаніе и движеніе составляютъ двѣ стороны одного и,
того же „факта жизни", и является причиной, почему фор-
мула развитія, найденная Спенсеромъ, если и не вполнѣ, то
отчасти справедлива и почему, будучи отыскиваема, какъ
законъ, управляющій перераспредѣленіемъ вещества и движе-
нія, она могла найти себѣ такое широкое примѣненіе и къ
области жизни психической, какъ это мы видимъ, напр., у
того же Спенсера въ „Основаніяхъ психологіи". И это
вполнѣ понятно: психическіе и матеріальные процессы, бу-
дучи выраженіемъ одного и того же факта, необходимо
должны дозволять дѣлать заключенія отъ одного къ дру-
гому... Отношенія, находимыя нами въ одной области, не-
обходимо должны имѣть свои параллели въ другой, и тог
что совершается въ одной сферѣ, можетъ, такимъ образомъ,
служить намъ методомъ для открытія того, что имѣетъ мѣсто
въ другой.
Въ силу такого параллелизма между этими обоими ря-
дами явленій, вполнѣ законно, выходя изъ матеріальныхъ
процессовъ, стараться понять процессы сознанія. Но было
бы ошибочнымъ думать, что мы только этимъ путемъ до-
стигнемъ полнаго знанія обѣихъ данныхъ намъ въ опытѣ
областей и законовъ, имѣющихъ въ каждой изъ нихъ зна-
ченіе. Если, исходя отъ матеріальныхъ процессовъ, мы имѣ-
емъ право заключать къ процессамъ сознанія, то почему
же мы должны ограничиваться только этимъ однимъ, а не
пытаться поступать также и наоборотъ, т.-е. дѣлать тѣ или
другія заключенія отъ процессовъ сознанія по отношенію
къ внѣшнему матеріальному и механическому міру. Этотъ
родъ заключеній въ такой же степени законенъ, какъ и за-

ключенія перваго рода, и отказываться отъ него нѣтъ ни-
какого основанія, à что прибѣгать къ нему даже необхо-
димо, въ пользу этого говоритъ то обстоятельство, что въ
обѣихъ группахъ процессовъ, матеріальныхъ и психическихъ,
намъ открываются различныя отношенія и то, что для насъ
ускользаетъ въ одномъ случаѣ, то намъ ясно можетъ обна-
руживаться въ другомъ... Вотъ почему, если мы ищемъ пол-
ной, всесторонней, всеохватывающей формулы развитія, то
мы отнюдь не должны ограничиваться только міромъ веще-
ственныхъ измѣненій, но должны также привлечь къ нашему
разсмотрѣнію н міръ измѣненій психическихъ, чтобы тѣ черты
развитія, которыя не обнаруживаются ясно передъ нами въ
одной области, мы могли дополнить чертами, которыя намъ
открываетъ другая область... Не только механика, физика,
химія, физіологія, вообще естественныя науки, могутъ намъ
служить указаніемъ и пособіемъ для психологическихъ изслѣ-
дованій, но и всѣ эти науки могутъ получить богатыя указанія
отъ психологіи, и трудно предсказать даже въ настоящее время
то громадное преобразованіе, какого онѣ достигнутъ, когда пси-
хологія будетъ въ большей степени разработана. Формула раз-
витія жизни, понимаемой въ самомъ широкомъ смыслѣ, нахож-
деніе которой составляетъ высшую цѣль философіи, можетъ
-быть результатомъ только всего человѣческаго опыта, толь-
ко дружнаго взаимнаго дѣйствія всѣхъ наукъ, начиная съ
математики и механики и кончая психологіей н соціологіей,
при чемъ предполагается, конечно, что каждая изъ этихъ
наукъ въ самой широкой степени пользуется указаніями
всѣхъ остальныхъ. На формулу Спенсера мы должны смот-
рѣть только какъ на первую попытку формулировать законъ
развитія, попытку, которая вызвала за собой дальнѣйшія
попытки этого рода и, нѣтъ сомнѣнія, будетъ еще долгое
время составлять общее дѣло всѣхъ наукъ и высшую задачу
философіи!
Но прежде, чѣмъ мы перейдемъ къ нѣкоторымъ изъ этихъ
другихъ попытокъ формулировать законъ развитія, мы дол-
жны еще нѣсколько подробнѣе остановиться на формулѣ
Спенсера. Это тѣмъ болѣе для насъ необходимо, что при,
этомъ намѣтятся еще яснѣе тѣ требованія, которыя могутъ

быть предъявлены вообще къ формулѣ развитія и которыя
дадутъ намъ возможность лучше оцѣпить эти другія попыт-
ки формулировать законъ развитія.
Мы уже указали ранѣе на то обстоятельство, что фор-
мула Спенсера относится не къ развитію жизни, a къ раз-
витію „вещей", что онъ даетъ намъ не „теорію жизни", a,
какъ онъ и самъ объ этомъ выражается, „теорію вещей".
Отыскивая „динамическій принципъ", онъ становится не на
динамическую точку зрѣнія жизни, что требуется самимъ
принципомъ, а на точку зрѣнія опредѣленныхъ получаю-
щихся результатовъ, на точку зрѣнія отдѣльныхъ возникаю-
щихъ вещей и предметовъ, на точку зрѣнія, которую, по
нашему мнѣнію, лучше всего можно было бы назвать суб-
станціальной. Эта субстанціальная точка зрѣнія еще
насквозь пропитываетъ всѣ наши воззрѣнія, всѣ наши на-
учныя и философскія построенія, всѣ наши обыденныя жи-
тейскія мнѣнія и связанные съ ними поступки. И пропиты-
ваетъ притомъ въ такой степени, что для того, чтобы/
отрѣшиться отъ нея и стать на другую болѣе широкую точ-
ку зрѣнія, на которую намекаютъ намъ полученные резуль-
таты современнаго знанія, на динамическую точку зрѣнія
развивающейся жизни,—намъ стоитъ большого труда и усилій
и въ очень рѣдкихъ случаяхъ даже удается... Мы настолько
склонны къ субстанціальной точкѣ зрѣнія, что мы не толь-
ко,- благодаря ей, свое главное вниманіе сосредоточиваемъ
на субстанціяхъ, вещахъ, опредѣленныхъ предметахъ, забы-
вая о процессахъ жизни или придавая имъ второстепенное
значеніе, - но даже склонны овеществлять, придавать пред-
метный видъ самимъ жизненнымъ процессамъ. Самымъ ре-
альнымъ и самымъ существеннымъ является съ этой точки1
зрѣнія для насъ не процессъ, не жизнь, но субстанція, но
опредѣленная вещь. Это—прямая противоположность дина-
мической точкѣ зрѣнія, которая, какъ можно надѣяться, бу-
детъ получать все большее и большее господство и для ко-
торой на первомъ планѣ стоитъ жизнь, дѣйствіе, процессъ,»
a такъ называемые субстанція и отдѣльные предметы со-
ставляютъ не болѣе, какъ только определенную сумму взаим-
но-связанныхъ жизненныхъ процессовъ!.. Отдѣльная эмпи-

рическая вещь, обладающая характеромъ относительнаго
постоянства и понятіе о которой въ его логической обра-
боткѣ приводитъ къ понятію объ абсолютно постоянномъ
или о субстанція, это—не болѣе, какъ кристаллизованная
жизнь, жизнь, повидимому, какъ бы застывшая на некото-
рое время въ опредѣленныя формы. Вещь, это—продуктъ
сознательной или безсознательной близорукости нашего ум-
ственнаго зрѣнія, для котораго жизнь кажется какъ бы оста-
новившейся въ нѣкоторыхъ точкахъ, хотя она тѣмъ не ме-
нѣе продолжаетъ неудержимо устремляться впередъ, и мы,
при болѣе тщательномъ присматриваніи, сами начинаемъ
замѣчать, что то, что намъ казалось остановившимся, въ
дѣйствительности движется, что то, что намъ казалось при-
нявшимъ характеръ постоянства, продолжаетъ непрерывно
измѣняться, что то, что намъ казалось застывшимъ въ опре-
дѣленныя формы, продолжаетъ непрерывно принимать но-
выя и новыя формы... И можетъ случиться, что нашъ ум-
ственный глазъ достигнетъ когда-нибудь такой проницатель-
ности, что мы вездѣ и всюду будемъ различать и замѣчать
жизнь, и всѣ эти мнимыя субстанція, всѣ эти призраки и
фантасмагоріи заблудившагося и близорукаго ума исчезнутъ,
какъ дымъ, и тамъ, гдѣ передъ нашею мыслью носилось
абсолютное, неизмѣнное, постоянное, тамъ мы увидимъ жи-
вое, жгучее дыханіе жизни, и мы тогда, быть можетъ, убѣ-
димся, что нѣтъ во вселенной такого мѣста, гдѣ бы не было
жизни, что, гдѣ жизнь, повидимому, ускользаетъ отъ насъ и
кажется прекратившейся, что это есть результатъ только
одной нашей умственной ограниченности, продуктъ только
нашего неполнаго и незаконченнаго знанія.
Вотъ на эту-то динамическую точку зрѣнія мы и должны
становиться при опредѣленіи формулы развитія. Мы сейчасъ
увидимъ, что результаты, полученные нами съ этой точки
зрѣнія, будутъ во многомъ существенномъ отличаться отъ
тѣхъ результатовъ, которые получаются съ субстанціальной
точки зрѣнія. 'Прежде всего отмѣтимъ слѣдующій фактъ:
когда мы, при опредѣленіи понятія эволюціи, становимся га
точку зрѣнія „вещей", то мы съ самаго начала необходимо
опредѣляемъ этотъ процессъ такимъ образомъ, какъ будто

онъ въ самомъ себѣ заключаетъ извѣстный предѣлъ, извѣст-
ную границу, которая заранѣе какъ бы ему предустановлена
самимъ существомъ процесса развитія, границу, къ которой
развитіе какъ бы стремится и съ достиженіемъ которой оно
можетъ считаться законченнымъ. Это мы и видимъ у Спен-
сера, имѣющаго въ виду исключительно процессы перерас-
предѣленія вещества и движенія, придающаго имъ главное
и основное значеніе и считающаго психическія явленія толь-
ко „отраженіемъ", только „добавочнымъ придаткомъ", толь-
ко, „эпифеноменомъ", лишеннымъ всякой дѣйственной силы
измѣнить хотя бы въ чемъ нибудь теченіе міровыхъ со-
бытій.
По его мнѣнію, будемъ ли мы разсматривать вопросъ
абстрактно или возьмемъ конкретный примѣръ, мы все равно
увидимъ, что эволюція имѣетъ предѣлъ. Всюду это—движе-
ніе по направленію къ равновѣсію. Всеобщее сосуществова-
ніе антагонистическихъ силъ, обусловливающее повсемѣстное
существованіе ритма и разложеніе каждой силы на расхо-
дящіяся силы, въ то же самое время приводитъ и къ ко-
нечному равновѣсію. Эволюція каждаго аггрегата должна
продолжаться до тѣхъ поръ, пока не установится подвижное
равновѣсіе, потому что имѣющійся въ аггрегатѣ избытокъ
силы, дѣйствующей въ извѣстномъ направленіи, долженъ въ
концѣ концовъ израсходоваться на преодолѣніе сопротивле-
ніи измѣненіямъ въ этомъ направленіи, послѣ чего остаются
только тѣ движенія, которыя уравновѣшиваютъ другъ друга
и образуютъ такимъ образомъ подвижное равновѣсіе. Эта
истина иллюстрируется далѣе Спенсеромъ какъ на развитіи
солнечной системы, на развитіи всей вселенной, такъ и на
развитіи органическихъ существъ, духовной жизни и обще-
ственныхъ отношеній. Но мы, отсылая читателя къ самому
сочиненію Спенсера, не будемъ подробно останавливаться
на всемъ этомъ, замѣтимъ только, что весь этотъ циклъ
эволюціи долженъ закончиться, какъ думаетъ Спенсеръ, уста-
новленіемъ величайшаго совершенства и самаго полнаго
счастья *)•
*) См. „Основныя начала", §§ 170-176.

Не остается, такимъ образомъ, никакого сомнѣнія, что
въ томъ видѣ, въ какомъ процессъ развитія формулировать
у Спенсера, о въ необходимо долженъ имѣть извѣстный пре-
дѣлъ, съ достиженіемъ котораго онъ можетъ считаться за-
вершеннымъ, законченнымъ...
Вотъ это-то послѣднее обстоятельство и возбуждаетъ со-
мнѣніе относительно полноты и правильности формулы Спен-
сера. Невольно является при этомъ вопросъ, какимъ обра-
зомъ процессъ развитія можетъ, по самому существу своему,
стремиться къ такому состоянію, при которомъ онъ полу-
чаетъ свое завершеніе, какимъ образомъ, однимъ словомъ,
развитіе можетъ стремиться къ своему собственному прекра-
щенію? Откуда мы знаемъ и можемъ утверждать, что для
развитія, по самой его природѣ, существуютъ какіе-нибудь
предѣлы и границы? Не вытекаютъ ли всякіе предѣлы для
процесса развитія изъ внѣшнихъ условій, не имѣющихъ ни-
чего общаго съ самимъ развитіемъ, а не изъ внутренней
природы самаго процесса развитія, и не должны ли мы, въ
томъ случаѣ, если достигается состояніе равновѣсія и покоя,
о которомъ говоритъ Спенсеръ, считать развитіе не завер-
шившимся и законченнымъ, а просто-на-просто остановлен-
нымъ и прекратившимся въ силу какихъ-нибудь причинъ,
т. е., другими словами, могущимъ продолжаться и еще далѣе,
если бы были устранены эти причины? И можемъ ли мы
считать то состояніе, которое такимъ образомъ достигается,
когда развитіе получитъ свое завершеніе, придетъ къ своему
концу, можемъ ли мы считать это состояніе, какъ думаетъ
Спенсеръ, „наисовершеннѣйшимъ состояніемъ человѣчества,
о какомъ только можно помыслить", *) не будетъ ли оно
несовершеннымъ уже хотя бы вслѣдствіе того, что ему бу-
детъ недоставать одного, но очень существеннаго, самаго
процесса развитія, самаго движенія жизни впередъ, что это
будетъ состояніе кристаллизованной, застывшей жизни, жизни,
остановленной въ своемъ неудержимомъ бѣгѣ?.. Вотъ роковые
вопросы, которые возбуждаетъ формула Спенсера, и если
па эти вопросы при настоящемъ уровнѣ знаній и трудно
*) Г. Спенсеръ. Основныя начала. Изд. Іогансона, стр. 370.

еще дать вполнѣ точный и опредѣленный отвѣтъ, то все-
таки они побуждаютъ насъ признать неполноту и недо-
статочность формулы Спенсера, которая проистекаетъ
отъ того, что, при опредѣленіи своей формулы, Спен-
серъ становился не на динамическую, а на субстан-
ціальную точку зрѣнія, искалъ не формулу развитія жизни,
а формулу развитія вещей, не формулу развитія жизнен-
наго процесса въ его цѣломъ, съ его психическими и физи-
ческими элементами, а формулу развитія міра, насколько
этотъ послѣдній представляется состоящимъ изъ вещества и
движенія.
Если мы становимся не на субстанціальную, а на дина-
мическую точку зрѣнія, то дѣло намъ должно представиться
слѣдующимъ образомъ. Развитіе есть процессъ и, какъ та-
ковой, оно не заключаетъ въ себѣ самомъ никакихъ предѣ-
ловъ, напередъ ему предустановленныхъ,—всякіе такіе пре-
дѣлы налагаются на него извнѣ, само же по себѣ развитіе
можетъ быть мыслимо продолжающимся безконечно... Развитіе
жизни, какъ процессъ, мы можемъ сравнивать съ другимъ
такимъ же динамическимъ процессомъ, напр.: съ движеніемъ
вещества... Что касается движенія вещества, то мы пред-
ставляемъ его себѣ имѣющимъ тенденцію продолжаться вѣч-
но, если только оно не встрѣтитъ никакихъ внѣшнихъ пре-
пятствій,— подобнымъ образомъ и развитіе жизни, если
оно существуетъ, какъ фактъ, если даны только его
условія, въ чемъ бы они не заключались, не должно ли имѣть
тенденцію къ такому непрерывному продолженію, предпола-
гая, что оно не будетъ остановлено внѣшними, независящими
отъ него обстоятельствами!.. И подобно тому, какъ движеніе
тѣла, если бы оно было даже остановлено почему-либо, мо-
жетъ быть мыслимо нами, какъ такое, которое могло бы про-
должаться и еще далѣе,—подобно этому и развитіе, если бы
оно почему-либо прекратилось, могло бы быть мыслимо нами
тѣмъ не менѣе еще продолжающимся. Т.-е., какъ мы не мо-
жемъ утверждать, что движеніе тѣла далѣе впередъ не воз-
можно, если только будутъ устранены препятствія, также
точно мы не можемъ утверждать, что развитіе далѣе невоз-
можно съ устраненіемъ тормозящихъ его условій. Движеніе

тѣла.не имѣетъ естественнаго конца, вытекающаго изъ
существа самого движенія, одинаковымъ образомъ не имѣетъ
такого естественнаго конца и процессъ развитія. Каждая точка
въ пройденномъ пути здѣсь является не болѣе, какъ только
этапнымъ пунктомъ (остановкой, могущей длиться болѣе или
менѣе долгое время), но не представляетъ конечнаго мѣста
прибытія, т.-е. такого мѣста, которое являлось бы оконча-
тельнымъ пунктомъ, гдѣ движеніе и развитіе должны были
бы остановиться, даже независимо отъ внѣшнихъ препят-
ствій. Подобно тому, какъ счетъ чиселъ можетъ быть нами
представленъ продолжающимся до безконечности,какъ нѣтъ
такого самаго большого числа, которое было бы больше всѣхъ
остальныхъ чиселъ, потому что, прибавивъ къ этому числу
единицу, мы получимъ число большее его самого и т. д. безъ
конца,—подобно этому, и развитіе жизни можетъ быть нами
представлено продолжающимся до безконечности, и нѣтъ та-
кой самой послѣдней стадіи развитія, которая являлась бы
самымъ совершеннѣйшимъ состояніемъ, которая представляла
бы завершеніе всего процесса развитія, нѣтъ потому, что
нами всегда можетъ быть мыслима за этой послѣдней стадіей
развитія еще слѣдующая, являющаяся еще болѣе совершен-
нымъ состояніемъ. Существо процесса развитія жизни, какъ
процесса, заключается въ томъ, чтобы продолжаться, никогда
не заканчиваясь, а не въ томъ, чтобы естественно стремиться
къ какому - нибудь опредѣленному концу, къ завершенію и
прекращенію самого себя.
Если мы говоримъ относительно отдѣльныхъ составныхъ
частей міра, каковы бы эти части ни были, то мы дѣйстви-
тельно можемъ сказать, что развитіе этихъ частей во мно-
гихъ случаяхъ обрывается, благодаря встрѣтившимся проти-
водействующимъ условіямъ. Но если мы говоримъ о развитіи
міра, какъ цѣлаго, если мы предполагаемъ, что вся міровая
жизнь въ ея цѣломъ претерпѣваетъ развитіе, если, однимъ
словомъ, развитіе міровой жизни мы считаемъ за действи-
тельный фактъ, то, такъ какъ вся міровая жизнь въ ея цѣ-
ломъ не можетъ встрѣтить никакихъ' внѣшнихъ препятствій
въ своемъ развитіи,—мы должны, поэтому, будемъ неизбѣжно
признать другимъ такимъ дѣйствительнымъ фактомъ вѣч-

ную непрекращаемость процесса развитія. Но, ко-
нечно, можно оспаривать самую дѣйствительность факта раз-
витія въ отношеніи цѣлаго міра, такъ какъ здѣсь мы выходимъ
изъ области достовѣрнаго и вступаемъ въ проблематическую*
область догадокъ, ибо такъ какъ „цѣлый міръ" намъ ни-
когда не данъ въ опытѣ, то мы и не можемъ достовѣрно
ничего знать относительно „цѣлаго міра". Совершенно вѣрно,
но въ такомъ случаѣ мы находимся ничуть не въ лучшемъ
положеніи и относительно того постулата, который соста-
вляетъ, по мнѣнію Спенсера, единственную истину, прево-
сходящую данныя опыта „тѣмъ самымъ, что она лежитъ въ
основѣ ихъ". Я говорю о постулатѣ „постоянства силы", ко-
торый представляетъ для Спенсера „основаніе данныхъ опы-
та" и долженъ, поэтому, также служить „и основаніемъ для
всякой научной организаціи этихъ данныхъ" 1).
Развѣ постоянство этой „Абсолютной Непознаваемой Силы",
которое постулируетъ Спенсеръ и изъ котораго онъ показы-
ваетъ возможность вывести a priori природу развитія, необхо-
димыя причины его возникновенія и продолженія, а также и
необходимое предполагаемое завершеніе его,—развѣ это по-
стоянство не составляетъ само чего - то въ высшей степени
проблематическаго? Спенсеръ полагаетъ, что эта истина ко-
ренится „въ самомъ строеніи нашего духа", и что всякій,
кто допускаетъ, что наша неспособность представитъ себѣ
начало или конецъ Вселенной есть отрицательный ре-
зультатъ нашей умственной организаціи, не можетъ не при-
знать того, что наше сознаніе о Вселенной, какъ о чемъ-то
постоянномъ, есть положительный результатъ нашей
умственной организаціи". Постоянство же Вселенной, такъ
заключаетъ Спенсеръ свое разсужденіе, „есть постоянство
той Неизвѣстной Причины, Власти или Силы, которая об-
наруживается намъ во всѣхъ явленіяхъ" 2). Уже изъ при-
веденнаго отрывка ясно видно, что „постоянство Силы"
не есть на самомъ дѣлѣ постулатъ, a представляетъ только
*) Г. Спенсеръ. Основныя начала т. II. Изданіе Печаткина
208. стр.
2) Тамъ же, стр. 207,

выводъ, который Спенсеръ дѣлаетъ изъ необходимаго созна-
нія нами Вселенной, какъ чего-то постояннаго. Въ дѣйстви-
тельности, такимъ образомъ, постулатомъ является „посто-
янство Вселенной" или, какъ бы мы сказали лучше, „по-
стоянство Жизни". Тотъ фактъ, что мы не можемъ
себѣ представить, чтобы жизнь возникла когда-нибудь изъ
чего-либо такого, что въ свою очередь не было бы жизнью,
и чтобы жизнь могла когда-нибудь прекратиться, есть отри-
цательный результатъ нашей психической организаціи, а
сознаніе „постоянства жизни", всегдашняго бытія ея, есть
положительный результатъ этой организаціи. Постулатъ „по-
стоянства жизни" обладаетъ во всякомъ случаѣ большею
достовѣрностью, чѣмъ постулатъ „постоянства непознаваемой
силы". Но кто постулируетъ „постоянство жизни", тотъ по-
стулируетъ тѣмъ самымъ, какъ мы покажемъ далѣе въ сво-
емъ мѣстѣ, „постоянство процесса развитія", т.-е. его вѣчную
непрекращаемость, и именно въ той мѣрѣ, въ какой „посто-
янство жизни" означаетъ не только постоянство физической
энергіи, но также и неуничтожаемость энергіи психической,
т.-е. сознанія. Для того эволюція явится, какъ вѣчный, ни-
когда не прекращающейся процессъ, какъ рядъ измѣненій,
никогда не получающій своего завершенія, какъ творческая
работа, въ каждый моментъ приносящая что-нибудь новое,
какъ неутомимое обновленіе міровой жизни, которое никогда
не можетъ остановиться, a будетъ продолжать идти все впе-
редъ все болѣе и болѣе ускореннымъ темпомъ.
Полезно остановиться еще, въ виду разъясненія вопроса
о необходимости для развитія извѣстнаго предѣла, на другой
формѣ, которую придаетъ Спенсеръ формулѣ развитія въ
„Основаніяхъ біологіи" и „Основаніяхъ психологіи". Разви-
тіе, какъ оно формулировано въ названныхъ сочиненіяхъ у
Спенсера, представляетъ только частный случай взаимодѣй-
ствія между индивидуумомъ и его средою. Съ одной стороны,
индивидуумъ, съ другой среда являются, какъ два первона-
чально не соотвѣтствующіе другъ другу факта, которые за-
тѣмъ приходятъ между собою въ соотвѣтствіе, и этотъ-то»
процессъ установленія соотвѣтствія и составляетъ развитіе.
Болѣе одностороннимъ образомъ то же самое выражается>

когда мы говоримъ, что развитіе есть процессъ приспособле-
нія внутреннихъ отношеній къ внѣшнимъ, такъ какъ при
этомъ упускается .изъ виду другая возможная сторона про-
цесса устанавливающегося соотвѣтствія, а именно процессъ
приспособленія внѣшнихъ отношеній къ внутреннимъ. Но, бу-
демъ ли мы смотрѣть на развитіе, какъ на устанавливающееся
соотвѣтствіе между индивидуумомъ и средой или, какъ на
взаимное приспособленіе другъ къ другу внутреннихъ и
внѣшнихъ отношеній,—во всякомъ случаѣ, и здѣсь мы опре-
дѣляемъ развитіе такимъ образомъ, какъ будто бы оно по
самой своей природѣ имѣло опредѣленный конецъ... Если
. развитіе есть „установленіе соотвѣтствія" или „процессъ при-
способленія", то само собою понятно, что, когда соотвѣтствіе
установилось, когда приспособленіе закончилось, то этимъ
самымъ сказано уже, что и процессъ развитія пришелъ къ
. своему концу.
Въ действительности мы видимъ, что Спенсеръ вводитъ
въ свою формулу нѣкоторыя весьма существенныя дополне-
нія, которыя открываютъ намъ горизонты на другія болѣе
широкія точки зрѣнія. Дѣло въ томъ, что въ II-мъ томѣ „Осно-
ваній психологіи" онъ говоритъ не просто объ установленіи
соотвѣтствія между внутренними и внѣшними длительностя-
ми, не просто о приспособленіи внутреннихъ отношеній къ
. внѣшнимъ, но о расширеніи соотвѣтствія, о расшире-
ніи сферы приспособленія. Мы видимъ здѣсь, что соотвѣт-
ствіе въ теченіе процесса развитія постепенно все болѣе и
болѣе расширяется въ пространствѣ, во времени, со стороны
его спеціальности и общности, что оно возрастаетъ въ сте-
пени своей сложности, точно также какъ въ степени и ши-
ротѣ координаціи и интеграціи различныхъ частныхъ соот-
вѣтствій между собою. Однимъ словомъ, развитіе есть не
просто устанавливающееся соотвѣтствіе между внутренними
и внѣшними дѣятельностями, оно есть расширяющееся
соотвѣтствіе. Но понятіе о расширеніи выводитъ насъ изъ
сферы механической точки зрѣнія и открываетъ намъ другую
-болѣе широкую точку зрѣнія.
Дѣло въ томъ, что въ понятіи о расширеніи не заклю-
чается представленія о необходимости какого-либо опредѣ-

леннаго конца. Какъ расширяющееся соотвѣтствіе, раз-
витіе можетъ быть безпредѣльнымъ, если же оно и натыкается
здѣсь на извѣстный конецъ, то это можетъ быть объяснено
только внѣшними условіями. Если понятія объ установленіи
соотвѣтствія и о процессѣ приспособленія и заключаютъ въ
себѣ идею о необходимомъ концѣ, то этого отнюдь нельзя
сказать о понятіи расширенія. Пока только можетъ быть
расширяема среда, соотвѣтствіе между которой и индивиду-
умомъ должно быть установлено, до тѣхъ поръ можетъ про-
должаться и процессъ развитія. Если процессъ расширенія
и можетъ быть ограниченъ, то только тѣмъ, что среда до-
стигла своихъ крайнихъ предѣловъ, т.-е., другими словами,
что среда охватила собою весь міръ. Такъ и представится
дѣло если стоять на субстанціальной точкѣ зрѣнія, если на
самый міръ смотрѣть, какъ на определенную, законченную
вещь. Понятно, что, при этомъ условіи, когда индивидуумъ
приспособился ко всему міру, то и процессъ расширенія
соотвѣтствія пришелъ къ своему концу, вслѣдствіе фактиче-
ской невозможности дальнѣйшаго расширенія. Съ субстанці-
альной точки зрѣнія, поэтому, и развитіе, понимаемое, какъ
расширеніе соотвѣтствія, необходимо предполагаетъ, что про-
цессъ развитія достигаетъ извѣстнаго конца.
Но если съ субстанціальной точки зрѣнія вся возможная
среда, т.-е. весь міръ представляетъ нѣчто напередъ данное,
къ которому отдѣльные индивидуумы должны все болѣе и
•болѣе приспособляться, то съ динамической точки зрѣнія
возможная среда ничѣмъ не ограничена,—міръ не только
данъ, онъ становится, дѣлается, создается. Инди-
видуумъ не только приспособляется и можетъ приспособляться
все въ болѣе и болѣе широкой степени къ данной средѣ,
къ данному независимо отъ его воли міру,— онъ также можетъ
создавать новую среду, быть источникомъ новаго міра. Если
мы смотримъ на процессъ развитія съ механической или
•физіологической точки зрѣнія, т.-е. если мы имѣемъ въ виду
„перераспредѣленіе вещества и движенія" или развитіе ор-
ганической структуры и органическихъ функцій, то эта сто-
рона процесса развитія намъ не бросается въ глаза... Иное
дѣло, когда мы покидаемъ механическую и физіологическую

точку зрѣнія и становимся на точку зрѣнія психологическую
т.-е. когда мы въ мірѣ открываемъ не только вещество и
движеніе, не только органическую структуру и органическій
функціи, но открываемъ также сознаніе съ его непрерывною
дѣятельностью. Вмѣстѣ съ сознаніемъ въ его развитой формѣ
возникаетъ и та „надъ-органическая" среда, о которой го-
воритъ Спенсеръ въ своихъ „Основаніяхъ соціологіи", воз-
никаютъ культурныя формы, возникаетъ общественная орга-
низація, эти продукты психической дѣятельности, эта новая
среда, которой ранѣе не существовало. Развѣ міръ, въ ко-
торомъ возникла наука, искусство, религія, нравственность,,
въ которомъ зародилась общественная симпатія и солидар-
ность, развѣ этотъ міръ есть прежній старый міръ; нѣтъ, мы
здѣсь имѣемъ міръ совершенно новый, мы здѣсь имѣемъ
новую среду, которой не существовало ранѣе, среду, которая
есть продуктъ соединенной дѣятельности самихъ индивиду-
умовъ. Слѣдовательно, вмѣстѣ съ сознаніемъ намъ дана воз-
можность къ расширенію даннаго міра, къ созданію новой
среды, и гдѣ предѣлы для этого расширенія, указать уже
нѣтъ никакой возможности. Съ динамической или психоло-
гической точки зрѣнія міръ только отчасти намъ данъ и
этотъ отчасти данный намъ міръ можетъ безпредѣльно рас-
ширяться при посредствѣ дѣятельности сознанія... Пока только
существуетъ и будетъ существовать сознаніе, до тѣхъ поръ
міръ можетъ и будетъ раздвигать безгранично свои предѣлы.
Предположите, что индивидуумы приспособились ко всему
міру, если только при этомъ будетъ существовать сознаніе,,
(а предполагать, что оно когда-нибудь совершенно исчезнетъ
изъ міра, имѣемъ ли мы какое - нибудь право!), то индиви-
дуумы создадутъ новы# міръ, къ которому имъ придется
снова приспособляться. Однако новый міръ, новая среда и
такъ создаются постоянно,—приспособленіе къ непосредствен-
но данному міру, расширеніе соотвѣтствія между нимъ и
индивидуумомъ идетъ рука объ руку съ созданіемъ новой
среды, которая наряду съ разрѣшающимися старыми зада-
чами ставитъ человѣку постоянно все новыя и новыя, и
гдѣ конецъ этому процессу, сказать нѣтъ никакой возмож-
ности...

II.
Формула развитія Фехнера-Петцольдта и критика ея.
Обратимся теперь къ нѣкоторымъ другимъ попыткамъ фор-
мулировать процессъ развитія жизни. Въ 1873 году Фех-
неръ обнародовалъ свое любопытное сочиненіе: „Einige
Ideen zur Schopfungs — und Entwickelungsgeschichte der Or-
ganismen", въ которомъ онъ, по собственному его выраженію,
пытается углубить ученіе Дарвина посредствомъ установленія
общаго принципа, называемаго имъ „принципомъ стремленія
къ устойчивому состоянію" (Princip der Tendenz zur Stabi-
lität). Этотъ принципъ является, по мнѣнію Фехнера, какъ бы
качественнымъ дополненіемъ „принципа сохраненія силы",
относящагося до количественныхъ отношеній, и допускаетъ
соединеніе телеологической точки зрѣнія съ точкой зрѣнія
причинной связи событій. Такъ какъ этотъ принципъ полу-
чаетъ у Фехнера такое широкое значеніе, такъ какъ онъ при-
мѣняется имъ не только къ жизни физической, но и къ жизни
психической, такъ какъ онъ принимаетъ характеръ формулы,
характеризующей вообще сущность развитія,—TQ это и по-
буждаетъ насъ остановиться на немъ болѣе подробно.
Посмотримъ же, какъ выводитъ и какъ обосновываетъ
-Фехнеръ свой принципъ, въ какой мѣрѣ онъ вноситъ что-
либо новое въ формулу Спенсера, н въ какой мѣрѣ этотъ
принципъ можетъ имѣть дѣйствительно примѣненіе къ раз-
витію жизни. На эти вопросы мы должны будемъ отвѣтить
слѣдующее: формула развитія, какъ мы ее находимъ у Фех-
нера, не представляетъ ничего существенно новаго по срав-
ненію съ формулой Спенсера и страдаетъ тѣми же недо-
статками, какъ и послѣдняя... Что это и должно быть такъ,
мы не будемъ этому удивляться, когда узнаемъ, что и Фех-
неръ, подобно Спенсеру, выводитъ свою формулу на почвѣ
внѣшняго опыта, исходя изъ области матеріи h движенія и
почти совершенно не касаясь опыта внутренняго, міра со-
знанія.
Выводу своей формулы Фехнеръ предпосылаетъ слѣдую-
щія опредѣленія. Если мы возьмемъ извѣстную сумму ча-

стицъ, соединенныхъ въ одну матеріальную систему и пред-
ставимъ себѣ, что черезъ правильные періоды времени эти
частицы возвращаются въ тѣ же самыя относительныя по-
ложенія и тѣ же самыя движенія по отношенію другъ къ
другу, то подобныя отношенія, въ которыхъ находятся ча-
стицы системы (или если вмѣсто частицъ мы имѣемъ цѣлыя
массы, то массы), могутъ быть названы устойчивыми
отношеніями, при чемъ состояніе покоя частицъ или массъ
относительно другъ друга можетъ быть понимаемо, по мнѣ-
нію Фехнера, только какъ пограничный случай, гдѣ одни и
тѣ же отношенія продолжаютъ существовать всегда, погра-
ничный случай, который можетъ быть обозначенъ, какъ
абсолютная устойчивость, тогда какъ непрерывное
удаленіе частицъ или массъ другъ отъ друга въ расходя-
щихся направленіяхъ образуетъ другой пограничный случай
абсолютной неустойчивости. Хотя и не какъ абсо-
лютная, но, однако, какъ полная устойчивость можетъ
быть отмѣченъ такой случай, гдѣ движенія хотя и имѣютъ
мѣсто, но приводятъ въ совершенно равные промежутки
времени всегда къ однимъ и тѣмъ же отношеніямъ частицъ
или массъ не только что касается ихъ положенія, но также
и въ отношеніи ихъ скорости, направленія движенія и из-
мѣненія скорости и направленія относительно другъ друга.
Наконецъ, къ этимъ двумъ видамъ абсолютной и полной
устойчивости мы должны присоединить еще третій случай
большаго или меньшаго приближенія къ полной устойчиво-
сти или, короче, случай приблизительной (approxima-
tive) устойчивости. Именно, можетъ случиться, что частиц»
или массы какой-нибудь системы въ равные промежутки
времени никогда не возвращаются совершенно точно, но
только приблизительно, къ прежнимъ отношеніямъ, примѣ-
ромъ чему можетъ служить наша солнечная система.
Сдѣлавши эти предварительныя опредѣленія, Фехнеръ
продолжаетъ: '„представимъ себѣ любое число матеріальныхъ
частицъ, которыя, благодаря силамъ какого-либо рода, должны
двигаться внутри ограниченнаго пространства, и предста-
вимъ себѣ, что система изъята отъ всѣхъ внѣшнихъ вліяній
или находится при постоянныхъ внѣшнихъ воздѣйствіяхъ",—

„то тогда, при предположеніи любыхъ начальныхъ положе-
ній, скоростей и направленій частицъ системы, всѣ послѣ-
дующія состоянія послѣдней будутъ определяться этими на-
чальными условіями" 1). Если теперь между этими усло-
віями возможны такія, которыя, будучи тамъ съ самаго на-
чала или наступая въ теченіе движенія, имѣютъ своимъ
послѣдствіемъ, по истеченіи даннаго времени, возвращеніе
тѣхъ же самыхъ состояній,—то измѣненія движеній и по-
ложеній частицъ будутъ продолжаться до тѣхъ поръ, пока
между всѣми возможными состояніями, могущими быть по-
добнымъ образомъ пройденными, наступятъ именно тѣ, ко-
торыя заключаютъ въ себѣ условія возвращенія прежнихъ
состояній, до тѣхъ же поръ система не будетъ имѣть, такъ
сказать, никакого покоя. Если же возвращеніе прежнихъ
состояній одинъ разъ по истеченіи опредѣленнаго даннаго
времени, наступило, то оно должно будетъ наступать всегда
снова и снова по истеченіи того же времени, потому что
тѣ же самыя условія будутъ опять на лицо. Система, та-
кимъ образомъ, достигла полной устойчивости, при чемъ, са-
мо собою понятно, что всякое измѣненіе, всякое отступле-
ніе отъ однажды достигнутой устойчивости можетъ насту-
пить только въ силу измѣненія внѣшнихъ воздѣйствій, при
предполагаемомъ постоянствѣ которыхъ устойчивость нашла
свое осуществленіе.
Можетъ казаться, прежде всего, что „принципъ стремле-
нія къ устойчивости" имѣетъ чисто апріористическій
характеръ; однако, какъ прибавляетъ это самъ Фехнеръ, мы
не должны просматривать сдѣланнаго при этомъ предпо-
ложенія, что между условіями движенія находятся вообще
такія, которыя приводятъ къ своему собственному возвра-
щенію. „Быть можетъ, можно было бы попытаться спасти
полную апріоричность принципа посредствомъ слѣдующаго
утвержденія: между всѣми мыслимыми видами движенія ча-
стицъ системы находятся естественнымъ образомъ такіе,
черезъ посредство которыхъ частицы приводятся къ своимъ
!) G. T. Fechner. Einige Ideen zur Schöpfungs und Entwicke-
lungsgeschichte der Organismen, стр. 27.

прежнимъ отношеніямъ, и такъ какъ образъ движенія ча-
стицъ долженъ продолжать измѣняться неопредѣленное вре-
мя до тѣхъ поръ, пока подобный видъ движенія не насту-
питъ, то этотъ видъ движенія долженъ наконецъ насту-
пить, такъ какъ онъ имѣетъ мѣсто между неопредѣленно
возможными видами движенія и, слѣдовательно, когда-ни-
будь долженъ дѣйствительно оказаться имѣющимъ мѣсто.
Однако, способъ движенія можетъ быть мыслимъ нами из-
мѣняющимся неопредѣленно, такъ, что при этомъ всегда
остаются исключенными нѣкоторые виды движенія; и спра-
шивается еще, совмѣстимо ли наступленіе такихъ движе-
ній также съ природою силъ, отъ которыхъ зависитъ дви-
женіе" 1).
Такимъ образомъ, такъ какъ нашъ принципъ не можетъ
быть доказанъ вполнѣ апріорно, независимо отъ опыта, то
остается обратиться къ опыту и математическому вычисле-
ній) и посмотрѣть, насколько они допускаютъ въ этомъ от-
ношеніи установленіе общаго принципа. Что касается мате-
матическаго вычисленія, то хотя оно и подтверждаетъ „прин-
ципъ стремленія къ устойчивости", но оно не идетъ .далѣе
очень простого случая двухъ притягивающихся тѣлъ, ода-
ренныхъ самостоятельнымъ движеніемъ, случая колеблюща-
гося маятника или дрожащей струны и т. д., болѣе же слож-
ные случаи ускользаютъ отъ математическаго вычисленія и
даже проблема трехъ притягивающихся тѣлъ недоступна
точному математическому рѣшенію. Какъ бы тамъ ни было,
опытъ допускаетъ все-таки установить, по мнѣнію Фех-
нера, слѣдующій законъ или принципъ: „въ каждой предо-
ставленной самой себѣ или находящейся при постоянныхъ
внѣшнихъ условіяхъ системѣ матеріальныхъ частей и, слѣ-
довательно, также въ матеріальной системѣ міра, насколько
мы разсматриваемъ послѣдній, какъ замкнутое цѣлое,—
имѣетъ мѣсто... непрерывное прогрессированіе отъ неустой-
чивыхъ состояній къ устойчивымъ до тѣхъ поръ, пока не
достигается полное или приблизительное устойчивое конеч-
ное состояніе* 2). Подтвержденіе этому мы находимъ въ
1) Тамъ же, стр. 28, 29.
2) Тамъ же, стр. 30.

исторіи нашей планетной системы, въ движеніи каждой пла-
неты вокругъ своей оси, въ движеніи мѣсяца вокругъ земли,
въ явленіяхъ прилива и отлива, въ круговорот* водъ, въ
періодическихъ вѣтрахъ, періодическихъ измѣненіяхъ тем-
пературы, давленія воздуха и т. д. Во всемъ этомъ мы на-
блюдаемъ переходъ отъ неправильнаго неустойчиваго со-
стоянія къ состоянію большей или меньшей устойчивости,
при чемъ мы не замѣчаемъ въ цѣломъ отступленія отъ
этой устойчивости, уменьшенія ея. Въ организмахъ мы то-
же наблюдаемъ періодичность ихъ функцій и, слѣдовательно,
устойчивый отношенія ихъ жизни. Съ общей точки зрѣнія
можно, по мнѣнію Фехнера, предполагать, хотя это до сихъ
поръ и не можетъ быть строго доказано, что склонность
каждой предоставленной самой себѣ матеріальной системы
къ правильному внутреннему группированію частицъ и къ
правильной внѣшней формѣ связана съ „принципомъ стрем-
ленія къ устойчивости" *)• Даже сама духовная жизнь яв-
ляется подчиненной этому принципу. „Потому что мы на-
ходимъ, что соразмѣрно тому, какъ человѣкъ ускользаетъ
отъ измѣняющагося вліянія внѣшнихъ обстоятельствъ, по
мѣрѣ этого и все теченіе его представленій, ощущеній, чув-
ствованій, принимаетъ всегда форму болѣе правильныхъ
круговоротовъ или, выражаясь короче, становится всегда
устойчивѣе... что, какъ можно думать, стоитъ въ связи съ
возрастающею устойчивостью матеріальныхъ процессовъ, ко-
торые лежатъ въ основаніи духовной жизни" *).
Но, при примѣненіи „принципа стремленія къ устойчи-
вости", мы должны также принимать во вниманіе, что ка-
ждая ограниченная система въ мірѣ является частью какой-
либо большей системы и, въ концѣ концовъ, частью цѣлаго
міра, и что, слѣдовательно, внутреннія отношенія устойчи-
вости каждой системы, кромѣ дѣйствія ея собственныхъ ча-
стей, опредѣляются также внѣшними условіями въ смыслѣ
стремленія къ устойчивости того цѣлаго, къ которому при-
надлежитъ данная система. Мы не можемъ, по мнѣнію Фех-
нера, не только вполнѣ, но даже и приблизительно, хотя бы
і) Тамъ же, стр. 32.
«) Тамъ же, стр. 32.

въ слабой степени, опредѣлить механическія условія, силы
и законы, согласно которымъ осуществляется тенденція къ
устойчивости, но важно уже вообще знать, „что повсюду су-
ществуетъ зависимая отъ закономѣрнаго дѣйствія силъ тен-
денція въ этомъ смыслѣ, приводящая къ конечному состоя-
нію болѣе или менѣе приблизительной устойчивости, состоя-
нію, которое не можетъ сдѣлать шага назадъ черезъ по-
средство внутреннихъ силъ" 1).
Ставя свой принципъ наравнѣ съ „принципомъ сохране-
нія силы", Фехнеръ ожидаетъ большихъ результатовъ отъ
его комбинаціи съ этимъ послѣднимъ. Такъ въ смыслѣ по-
добной комбинаціи мы въ состояніи уже сказать, что не
можетъ существовать никакой безграничный прогрессъ міра
къ абсолютной устойчивости, которая заключается въ пол-
номъ покоѣ частицъ, но что приближеніи} къ подобному со-
стоянію будетъ положена граница принципомъ сохраненія
силы. Вообще говоря, вслѣдствіе тенденціи къ устойчивости,
живая сила въ мірѣ, въ ея цѣломъ, не можетъ измѣниться
по своей величинѣ, но только по своей формѣ.
Прежде, чѣмъ мы обратимся къ критикѣ и обсужденію
только что изложенныхъ воззрѣній Фехнера, мы находимъ
болѣе удобнымъ изложить здѣсь первоначально, какимъ обра-
зомъ, пользуясь принципомъ Фехнера и развивая его далѣе,
другой германскій мыслитель, Петцольдтъ, пришелъ къ своей,
въ высшей степени интересной и плодотворной по своимъ
послѣдствіямъ, формулѣ развитія. Мы находимъ необходи-
мымъ сдѣлать это тѣмъ болѣе, что въ обоихъ случаяхъ намъ
придется обратить по отношенію къ развитымъ взглядамъ
одинаковыя критическія замѣчанія. Въ своей статьѣ, помѣ-
щенной въ 1887 г. въ „Vierteljahrschrift fur wissenschaftli-
che Philosophie", Петцольдтъ имѣетъ главнымъ образомъ въ
виду „принципъ наименьшей траты силы", установленный
Авенаріусомъ въ примѣненіи къ опредѣленію философіи, и
сравненіе этого принципа съ принципомъ Фехнера. Но, такъ
какъ насъ интересуетъ въ настоящемъ случаѣ формула раз-
витія вообще, то мы здѣсь и не будемъ касаться отношенія
!) Тамъ же, стр. 34-

обоихъ названныхъ принциповъ, a обратимъ вниманіе въ
статьѣ Петцольдта только на то, что ведетъ къ опредѣленію
самой природы развитія.
Подобно Фехнеру, Петцольдтъ тоже исходитъ изъ предпо-
лагаемаго случая двигающихся матеріальныхъ частицъ. Пред-
ставимъ себѣ, говоритъ онъ, въ безконечномъ пустомъ простран-
ствѣ двѣ матеріальныя частицы (Massenteilchen), подчиненныя
ньютоновскому закону тяготѣнія и приведенныя въ движеніе
въ различныхъ направленіяхъ съ различными начальными
скоростями, эти обѣ частички будутъ описывать относительно
другъ друга эллипсисы: каждая частичка будетъ находиться въ
одномъ изъ фокусовъ эллипсиса, описываемаго другой частич-
ной; центръ же тяжести системы будетъ проходить прямую ли-
нію. Относительное движеніе частицъ одной по отноше-
нію къ другой будетъ періодически повторяющимся и
-Мы будемъ имѣть предъ собою постоянное состояніе
движенія: абсолютное движеніе описываетъ двѣ періоди-
чески проходимыя кривыя, такъ что мы можемъ говорить о
правильно возвращающихся фаз ахъ движенія. Оче-
видно, что мы не имѣемъ никакого основанія сомнѣваться
въ томъ, чтобы мыслимое нами такимъ образомъ, при пред-
полагаемыхъ обстоятельствахъ, движеніе не продолжалось бы
въ такой формѣ вѣчно. Но предположимъ теперь въ конеч-
номъ отдаленіи отъ нашихъ обѣихъ массъ (Massenelementen)
третью массу, которой передъ этимъ не было, при одинако-
выхъ условіяхъ опредѣленной начальной скорости и одина-
ково подчиненную ньютоновскому закону тяготѣнія, — тогда
мгновенно наступитъ измѣненіе въ правильности движенія
нашихъ массъ, наступитъ нарушеніе этой правильности
{Sterung). Однако по истеченіи нѣкотораго времени мы опять
получимъ новое достоянное состояніе: первоначальная система
была расширена посредствомъ присоединенія третьяго, эле-
мента, движеніе послѣдняго мало по малу приспособи-
лось къ первой системѣ и нарушеніе правильности движе-
нія такимъ образомъ устранено (die Störung ist eliminiert).
Продолжая присоединеніе новыхъ частицъ къ нашей пре-
дыдущей системѣ, мы будемъ получать все болѣе и болѣе
сложныя отношенія, но всегда гармоническое, свободное отъ

всѣхъ помѣхъ, цѣлое, всегда въ результатѣ извѣстное по-
стоянное состояніе (Dauerzustand). Весь процессъ отъ начала
движенія до наступленія постояннаго состоянія Петцольдтъ
называетъ развитіемъ Такимъ образомъ, развитіе со-
стоитъ въ прогрессирующемъ устраненіи всякихъ помѣхъ для
относительной правильности взаимныхъ движеній или въ
исключеніи конкуренціи, состязанія. Мы можемъ поэтому
сказать, что „развитіе есть результирующее (Ré-
sultante) состязающихся тенденцій" и что „ре-
зультатъ развитія есть постоянное состоя-
ніе" 1). Для оправданія этого обобщенія, которое Пет-
цольдтъ дѣлаетъ посредствомъ абстракціи отъ спеціаль-
наго случая нѣсколькихъ двигающихся и притягивающихся
взаимно массъ, онъ ссылается на то, что существенное въ
данномъ случаѣ заключается не въ родѣ элементовъ, ко-
торые входятъ въ разсматриваемый процессъ, но въ ихъ
отношеніяхъ, т.-е. въ помѣхѣ для правильности этихъ отно-
шеній и въ устраненіи этой помѣхи. „Этимъ же отноше-
ніямъ подчинены не только матеріальныя величины движе-
нія, но всѣ конкурирующія тенденціи: на какіе-нибудь пред-
меты направленныя желанія, на какія-нибудь цѣли устрем-
ленныя намѣренія, научныя мнѣнія, политическія и соціаль-
ныя стремленія и т. д." *). Отсюда видно, какое значеніе
Петцольдтъ придаетъ установленной имъ формулѣ, которую
онъ считаетъ основоположеніемъ какъ духовной жизни,
такъ и всѣхъ естественныхъ процессовъ, насколько послѣд-
ніе являются процессами развитія и обнаруживаютъ намъ
относительно постоянныя состоянія. „Во всей природѣ го-
сподствуетъ необходимо... „принципъ стремленія къ устойчи-
вости", принципъ постоянныхъ состояній, наи-
меньшихъ помѣхъ, наибольшей гармоніи" 3).
Для пониманія воззрѣній Петцольдта мы должны еще при-
бавить, что онъ подъ „абсолютно—постояннымъ состоя-
*) J. Petzoldt. Zu Richard Avenarius' Princip des kleinsten Kraftmas-
ses und zum Begriff der Philosophie. Vierteljahrschrift f. wissensch. Phi-
losophie, 1887. Zweites Heft, стр. 185, 186.
*) Тамъ же, стр. 186.
*) Тамъ же, стр. 189.

темъ" разумѣетъ не только состояніе полнаго отсутствія
всякаго движенія, но вообще такое состояніе, которое въ
самомъ себѣ и въ своихъ внѣшнихъ отношеніяхъ предста-
вляетъ полное ручательство въ томъ, что никогда не будетъ
имѣть мѣсто уменьшеніе устойчивости. Въ частности, со-
гласно этому, могло бы считаться за состояніе абсолютной
устойчивости или абсолютнаго постоянства (Dauer) также и
приблизительно устойчивое состояніе. „Въ относительно
постоянныхъ системахъ всегда имѣетъ мѣсто уменьшеніе
устойчивости до полнаго разрушенія ея" *).
Таковы соображенія, которыя приводятся Фехнеромъ и
Петцольдтомъ для обоснованія и вывода формулы развитія.
Уже изъ приведеннаго нами очерка ясно видно, что выводъ
формулы всецѣло покоится на данныхъ, заимствованныхъ изъ
области внѣшняго опыта, на фактахъ движенія и взаимнаго
отношенія матеріальныхъ единицъ, и затѣмъ уже полученное
такимъ образомъ обобщеніе отвлекается отъ своихъ спеці-
альныхъ терминовъ и распространяется на весь человѣческій
опытъ, какъ внѣшній, такъ и внутренній, на міръ, какъ ве-
щественныхъ, такъ и психическихъ процессовъ. Мы ранѣе
говорили о томъ, что полученную такимъ путемъ формулу
развитія ни въ какомъ случаѣ нельзя считать полной и со-
вершенной, но справедливой только отчасти, и если и при-
мѣнимой къ области сознанія, то лишь въ силу параллелизма
психическихъ и матеріальныхъ процессовъ. Сдѣлавъ эту ого-
ворку обратимся къ болѣе тщательному анализу всей той
нити разсужденій, посредствомъ которыхъ Фехнеръ и Пет-
цольдтъ приходятъ къ своей формулѣ.
Обратимъ, прежде всего, вниманіе на то, что когда Пет-
цольдтъ предлагаетъ намъ представить въ безконечномъ пу-
стомъ пространствѣ двѣ массы, то онъ предполагаетъ, при
этомъ, что эти массы съ одной стороны, приведены въ дви-
женіе какимъ-нибудь первоначальнымъ импульсомъ съ раз-
личными скоростями и въ различныхъ направленіяхъ, съ
другой же стороны, что онѣ подчиняются ньютоновскому за-
кону тяготѣнія. Какую цѣну имѣетъ каждое изъ этихъ предполо-
*) Тамъ же, стр. 187.

женій? Чтобы это опредѣлить, мы сперва предположимъ, что
наши массы только приведены въ движеніе какимъ-нибудь
первоначальнымъ импульсомъ, a затѣмъ—что онѣ только
подчиняются закону тяготѣнія... Въ первомъ случаѣ мы бу-
демъ имѣть отдѣльныя, изолированныя, не связанныя между
собою массы, которыя, если онѣ двигаются съ различными
скоростями и въ различныхъ направленіяхъ, будутъ все бо-
лѣе и болѣе удаляться другъ отъ друга: это будетъ то, что
Фехнеръ называетъ состояніемъ абсолютной неустойчивости.
Кромѣ того, надо, при этомъ, обратить особенное вниманіе
на то обстоятельство, что въ этомъ случаѣ мы будемъ, соб-
ственно говоря, имѣть только двѣ отдѣльныя, независимыя
другъ отъ друга массы, но не будемъ имѣть системы двухъ
массъ. Эти двѣ массы не будутъ составлять системы потому,
что между ними нѣтъ никакой связи, потому, что здѣсь имѣ-
етъ мѣсто только отдѣльное независимое движеніе
каждой массы, только самостоятельное дѣйствіе ея,
такъ сказать, и нѣтъ совершенно зависимаго движе-
нія этихъ двухъ массъ, вытекающаго изъ связи ихъ другъ
съ другомъ, нѣтъ совершенно ихъ взаимодѣйствія, т. е.
дѣйствія другъ на друга. Только въ той мѣрѣ, въ
какой наши массы подчиняются ньютоновскому закону тя-
готѣнія, онѣ и составляютъ одну систему, потому что законъ
тяготѣнія есть законъ взаимодѣйствія, законъ
связи, a двѣ массы или вообще два какіе-нибудь элемента
только въ той степени составляютъ одну систему, въ какой
между ними существуетъ взаимодѣйствіе или связь. Пред-
ставьте себѣ, что законъ тяготѣнія больше не обнаруживаетъ
своего дѣйствія, и наши массы перестанутъ составлять одну
систему: вмѣсто одной системы мы будемъ имѣть двѣ отдѣль-
ныя, изолированныя массы. Но предположите теперь, что эти
двѣ массы не имѣютъ никакого самостоятельнаго независимаго
движенія, что онѣ подчиняются только закону тяготѣнія,—
что произойдетъ тогда?.. Эти массы будутъ двигаться навстрѣ-
чу другъ другу до своего полнаго сближенія и когда онѣ
такимъ образомъ сблизятся или соединятся, то онѣ останутся
вѣчно въ такомъ состояніи непосредственнаго соприкосно-
венія, соединенныя силою тяготѣнія какъ бы въ одну массу.

Итакъ, насколько данныя массы составляютъ одну сис-
тему, насколько между ними существуетъ связь или взаимо-
дѣйствіе, насколько каждая изъ этихъ массъ лишена самосто-
ятельнаго дѣйствія,—настолько эти массы стремятся къ нѣ-
которому абсолютно устойчивому состоянію вѣчнаго покоя,
вѣчной неподвижности. Мы думаемъ, что уже въ самомъ
понятіи системы, связи, взаимодѣйствія заключается понятіе
о стремленіи къ нѣкоторому опредѣленному концу, къ нѣ-
которому постоянному, устойчивому состоянію. Мы это опять-
таки можемъ уяснить себѣ на только что нами взятомъ при-
мѣрѣ притяженія двухъ массъ. Фактъ тяготѣнія, какъ мы
сказали, есть- фактъ связи и взаимодѣйствія. Что онъ выра-
жаетъ? Онъ выражаетъ, что двѣ массы, для которыхъ спра-
ведливъ законъ тяготѣнія, стремятся приблизиться другъ къ
другу, стремятся двигаться другъ къ другу навстрѣчу до
тѣхъ поръ, пока онѣ не сблизятся, а сблизившись, стремятся
оставаться вѣчно соединенными такимъ образомъ, предпо-
лагая, конечно, полное отсутствіе всякихъ другихъ дѣйствую-
щихъ здѣсь факторовъ. Слѣдовательно, этотъ фактъ связи, этотъ
фактъ взаимодѣйствія есть по своей сущности не что иное,
какъ стремленіе къ опредѣленному концу, къ опредѣленному
конечному состоянію.
Но, насколько наши массы, кромѣ подчиненія закону тя-
готѣнія, еще одарены и самостоятельнымъ движеніемъ, на-
столько мы будемъ имѣть въ результат* не состояніе покоя
двухъ соединившихся массъ, a состояніе извѣстнаго періо-
дически повторяющегося движенія. При чемъ, какъ тамъ со-
стояніе абсолютнаго покоя, такъ здѣсь періодичность дви-
женія есть результатъ того факта, что между этими массами
существуетъ связь, взаимодѣйствіе, что онѣ составляютъ
одну систему. Если бы онѣ не подлежали закону тяго-
тѣнія, то не была бы возможна и періодичность движенія.
Въ томъ предположеніи, которое дѣлаетъ Петцольдтъ, уже
напередъ лежитъ и дѣлаемый имъ выводъ о стремленіи си-
стемы къ постоянному устойчивому состоянію. Потому что,
разъ сказано слово „система", „связь", „взаимодѣйствіе"* то
этимъ самымъ нами уже сказано и то, что существуетъ стрем-
леніе къ нѣкоторому опредѣленному, конечному, постоян-

ному состоянію. Далѣе, когда мы предполагаемъ третью
массу, которая вызываетъ нарушеніе правильности въ дви-
женіи нашихъ обѣихъ массъ, то это нарушеніе опять-таки
наступаетъ только потому, что эта третья масса связана съ
первыми двумя, что она составляетъ съ ними одну систему,,
что между нею и этими обѣими массами существуетъ взаи-
модѣйствіе. Если бы не существовало здѣсь связи, взаимодѣй-
ствія, если бы третья масса не составляла съ первыми двумя
одной системы, то не могли бы наступить и нарушенія пра-
вильности въ движеніи обѣихъ массъ. Какъ a priori оче-
видно, когда намъ говорятъ про два тѣла, составляющіе одну
систему, что эти два тѣла, поскольку они являются одной,
системой, стремятся притти къ нѣкоторому постоянному,
правильному, періодически повторяющемуся состоянію дви-
женія,—такъ точно a priori очевидно, что, когда какая-либо
система становится частью другой болѣе обширной систе-
мы, то въ ней неизбѣжно должно наступить нарушеніе прежней
правильности и періодичности. И также a priori очевидно,
что, когда эта система продолжаетъ составлять съ третьею
массою новую болѣе широкую систему, то въ этой новой
болѣе широкой системѣ, какъ системѣ, опять таки должна
существовать стремленіе къ достиженію состоянія нѣкоторой
правильности, періодичности, порядка.
Таковъ всегда характеръ взаимодѣйствія или связи, та-
ковъ всегда характеръ зависимости или принадлежности къ
одной системѣ,—это взаимодѣйствіе всегда приводитъ къ нѣ-
которой періодичности, правильности, порядку, къ нѣкото-
рому, такъ сказать, опредѣленному концу, къ нѣкоторому
опредѣленному круговороту, къ возвращенію къ пройденной
уже точкѣ, съ которой снова повторяется пройденный уже
путь. Только независимое, несвязанное дѣйствіе никогда не
возвращается къ тому, что имъ уже разъ пройдено, никогда
не повторяетъ снова уже разъ промѣреннаго пути. Если сим-
воломъ для тѣхъ результатовъ, которые имѣетъ взаимодѣй-
ствіе какихъ-либо элементовъ, можетъ служить движеніе по
какой-нибудь замкнутой кривой линіи, напр., по кругу или
эллипсису, то символомъ для результатовъ независимаго
дѣйствія можетъ служить движеніе какой-нибудь одной массы

по прямой линіи. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ мы видимъ,
что масса проходитъ на своемъ пути постоянно всё новыя
и новыя точки и, чѣмъ болѣе движется, тѣмъ болѣе удаляет-
ся отъ точки своего первоначальнаго отправленія. Это—не-
прерывное движеніе впередъ, которое исключаетъ всякій
возвратъ къ какому-нибудь прежнему положенію, всякое
повтореніе уже разъ пройденнаго. Въ этомъ смыслѣ для ре-
зультатовъ независимаго, ничѣмъ не связаннаго дѣйствія
нѣтъ опредѣленнаго конца, они какъ бы неисчерпаемы, для
нихъ нѣтъ предѣловъ,—только для результатовъ взаимодѣй-
ствія всегда существуетъ извѣстная граница и предѣлъ,
только взаимодѣйствіе ведетъ къ круговороту, къ повторенію
старыхъ формъ, къ нѣкоторому конечному состоянію абсо-
лютной или приблизительной устойчивости, которое положитъ
полный конецъ полученію новыхъ результатовъ, созданію
новыхъ формъ. Взаимодѣйствіе стремится какъ бы исчерпать
возможныя для него формы обнаруженія,—независимое дѣй-
ствіе, наоборотъ, въ своихъ формахъ обнаруженія неисчер-
паемо.
Изъ этого можетъ быть нами сдѣланъ слѣдующій важный
выводъ: насколько мы мыслимъ міръ, какъ состоящій изъ
-извѣстныхъ, опредѣленныхъ взаимно-связанных* между со-
бою элементовъ, между которыми существуетъ взаимодѣй-
ствіе, настолько мы должны представлять себѣ его, какъ
стремящагося въ своемъ развитіи къ опредѣленному концу,
къ нѣкоторому постоянному состоянію полной устойчивости,
достигнувъ котораго онъ перестанетъ измѣняться, a будетъ
обнаруживать передъ нами постоянное повтореніе одного и
того же круговорота послѣдовательныхъ формъ. Но, насколь-
ко мы отвлекаемся отъ этихъ отдѣльныхъ элементовъ, на-
сколько міръ является намъ не какъ система взаимодѣйству-
ющихъ элементовъ, a какъ нераздробимое дѣйствующее
цѣлое, настолько мы не имѣемъ никакого права говорить о
стремленіи къ какому-нибудь опредѣленному концу, въ смыслѣ
достиженія постояннаго состоянія полной устойчивости. Дѣй-
ствующій міръ, какъ и движущееся тѣло, стремится ъ% своемъ
вѣчномъ дѣйствіи постоянно все къ новымъ и новымъ ре-
зультатамъ и каждое опредѣленное дѣйствіе всего міра

есть только этапный пунктъ, который тотчасъ же минуется
и никогда больше не повторяется. Міръ, какъ дѣйствующее
цѣлое, если его не раздроблять на взаимно-связанныя частя,
заключаетъ въ себѣ безконечное разнообразіе формъ дѣй-
ствія, и только взаимодѣйствіе его составныхъ частей имѣетъ
ограниченное число формъ обнаруженія, имѣетъ опредѣлен-
ную границу, которая для дѣйствующаго міра совершенно
не существуетъ. Чтобы это обстоятельство намъ стало яснѣе,
мы опять-таки возвратимся къ тому примѣру, который бе-
ретъ Петцольдтъ, т.-е. къ примѣру двухъ притягивающихся
и одаренныхъ самостоятельнымъ движеніемъ массъ. Эти двѣ
массы приходятъ по отношенію другъ къ другу къ нѣкото-
рому постоянному состоянію движенія, онѣ періодически
описываютъ другъ около друга одни и тѣ же эллипсисы, но
вся система или, собственно, центръ тяжести ея движется
впередъ по нѣкоторой прямой линіи и въ отношеніи къ ка-
кому-нибудь тѣлу, принимаемому нами за абсолютно-непо-
движное, она будетъ занимать всё новыя и новыя поло-
женія...
Обратимъ вниманіе здѣсь и еще на одно очень важное
обстоятельство. Спрашивается, какъ мы должны мыслить себѣ
міръ: какъ составляющій съ самаго начала одну систе-
му или же, наоборотъ, какъ состоящій первоначально изъ
безконечнаго множества малыхъ системъ, которыя соединя-
ются постепенно все въ большія и большія системы, пока
онѣ, наконецъ, не образуютъ ту громадную систему, кото-
рую мы называемъ міромъ? Если міръ съ самаго начала со-
ставляетъ одну систему, то съ самаго начала имѣетъ мѣсто
то, что Петцольдтъ называетъ словомъ wStorungtt, т.-е. на-
рушеніе правильности, порядка, періодичности, или, собствен-
но говоря, съ самаго начала имѣетъ мѣсто отсутствіе
этой правильности, порядка и періодичности. Развитіе міра
въ такомъ случаѣ представляетъ постепенное установленіе
этой отсутствующей правильности, періодичности, порядка.
Но если это такъ, если міръ испоконъ вѣковъ составляетъ
одну систему, если нарушеніе правильности или, собственно,
отсутствіе ея дано намъ въ безконечно-отдаленномъ отъ насъ
времени,—то непонятно, почему до сихъ поръ еще этотъ

міръ не перешелъ къ правильности и порядку. Если лее міръ
съ самаго начала не составлялъ одной системы, а распа-
дался на безконечное множество малыхъ системъ, которыя
постепенно соединяются все въ большія и большія системы,
пока, въ концѣ концовъ, весь міръ не составитъ одной
системы,—то тогда намъ становится понятнымъ, почему въ
мірѣ до сихъ поръ не существуетъ правильности и порядка,
не существуетъ гармоніи; становится понятнымъ частое на-
блюдаемое нами нарушеніе этой правильности. Но при этомъ
возникаетъ невольно другой роковой вопросъ, при этомъ
приходится, кромѣ принятія стремленія системъ къ устой-
чивому состоянію, принять также существованіе стре-
мленія къ образованію системъ, которое вызываетъ
соединеніе меньшихъ системъ все въ болѣе и болѣе широкія.
Это предположеніе кажется наиболѣе вѣроятнымъ, по
крайней мѣрѣ, въ смыслѣ факта и наиболѣе согласую-
щимся съ человѣческимъ опытомъ,—потому ЧТО; опытъ по-
стоянно намъ обнаруживаетъ такія нарушенія правильности
и порядка, которыя не могли бы имѣть мѣсто, если бы міръ
съ самаго начала составлялъ одну систему. Мы тогда имѣли
бы только передъ собою постепенное уменьшеніе
неправильности и безпорядка, но никогда не могли бы ви-
дѣть увеличенія ихъ, которое наступаетъ всегда въ тотъ
моментъ, когда данная система образуетъ съ другой систе-
мой систему болѣе широкую. Такимъ образомъ, мы должны
принять, что, наряду со стремленіемъ системъ къ устойчи-
вому состоянію существуетъ также стремленіе къ образова-
нію системъ, къ соединенію малыхъ системъ все въ болѣе
и болѣе широкія, пока, наконецъ, не образуется самая ши-
рокая система, которая охватитъ въ себѣ всѣ существованія,
пока, наконецъ, весь міръ не станетъ одной системой. Все
это показываетъ, что принципъ Фехнера-Петцольдта недо-
статоченъ и влечетъ за собою признаніе еще другого прин-
ципа. Кромѣ принципа стремленія системъ къ устойчивому
состоянію, мы должны принять еще принципъ стремле-
нія системъ къ соединенію въ системы все бо-
лѣе и болѣе высокаго порядка, принципъ стре-
мленія къ установленію болѣе широкой связи,

болѣе широкаго взаимодѣйствія. Дѣйствіе отдѣль-
ныхъ системъ, отдѣльныхъ элементовъ все въ болѣе расши-
ряющейся степени соединяется между собою и устанавли-
вающееся взаимодѣйствіе отъ противодѣйствія системъ и
элементовъ, отъ ихъ конкуренціи переходитъ мало-по-малу
къ ихъ содѣйствію другъ другу, къ ихъ гармоническому
дѣйствію, къ коопераціи.
Мы видимъ, такимъ образомъ, всю гипотетическую услов-
ность формулы Фехнера - Петцольдта,—она справедлива, но
только отчасти, она справедлива именно въ той степени,
въ какой мы имѣемъ право говорить о системахъ, о взаимо-
дѣйствіи и связи элементовъ или частей, составляющихъ
одно цѣлое, но она не справедлива или, лучше сказать, не
полна, насколько, кромѣ системъ, кромѣ взаимодѣйствія, кро-
мѣ связи мы можемъ предполагать еще что-нибудь иное.
Но, что существованіе и жизнь не исчерпываются только
взаимодѣйствіемъ, что мы имѣемъ передъ собою не только
системы—это болѣе чѣмъ ясно... Для того, чтобы было воз-
можно взаимодѣйствіе между какими-либо элементами, необ-
ходимо должно существовать отдѣльное независимое дѣй-
ствіе каждаго изъ этихъ элементовъ; для того, чтобы была
возможна система, какъ цѣлое, состоящее изъ частей, необ-
ходима должна существовать часть, какъ нераздробимое цѣ-
лое. Слѣдовательно, въ какой степени мы говоримъ о „вза-
имодѣйствіи* и о. „системахъ", въ такой же степени мы
говоримъ и о „дѣйствіи" и о „частяхъ, какъ нераздроби-
мыхъ цѣлыхъ". Но, если это такъ, то, очевидно, что не-
достаточно только формулировать законы взаимодѣйствія,
недостаточно только формулировать ходъ развитія системъ,
мы должны также формулировать еще и законы независи-
маго дѣйствія, насколько мы имѣемъ дѣло съ цѣлыми, не-
раздробимыми на части. Существуютъ не только системы, но
и индивидуумы, существуетъ не только взаимодѣйствіе, но и
дѣйствіе, существуютъ не только взаимно-связанныя части,
но и независимыя цѣлыя — по крайней мѣрѣ, каждая изъ
этихъ сторонъ существуетъ настолько, насколько существуетъ
другая, и если мы говоримъ объ одной, то мы предпола-
гаемъ другую и должны говорить объ этой другой, если же-

лаемъ быть полными, въ особенности же, когда дѣло идетъ
объ опредѣленіи формулы развитія. Мы здѣсь не разбираемъ
вопроса о томъ, насколько вообще законно говорить о си-
стемахъ, р связи, о взаимодѣйствіи и т. д., этотъ вопросъ
насъ здѣсь не касается,—мы хотимъ здѣсь указать только на
то, что если говорится о системахъ, о связи, о взаимодѣйствіи,
то эта рѣчь необходимо влечетъ за собою и рѣчь о той другой
сторонѣ жизни и существованія, на которую мы указали...
Совершенно естественно, что, имѣя въ виду только вза-
имодѣйствіе составныхъ элементовъ, какого бы рода они не
были, мы можемъ притти къ тому закону, который устана-
вливаютъ Фехнеръ и Петцольдтъ. Насколько имѣетъ мѣсто
взаимодѣйствіе составныхъ элементовъ, настолько мы должны
допустить, что это взаимодѣйствіе стремится принять нѣко-
торую постоянную правильную форму, что оно стремится
къ устраненію всего того, что нарушаетъ эту правильность,
стремится къ наибольшей гармоніи этихъ элементовъ. Въ
этомъ отношеніи законъ Фехнера и Петцольдта можетъ и
долженъ быть вполнѣ допускаемъ. Но за взаимодѣйствіемъ
мы не должны упускать изъ виду независимаго дѣйствія,
какъ самихъ составныхъ элементовъ, такъ и дѣйствія того
цѣлаго, которое слагается изъ этихъ элементовъ. Если вза-
имодѣйствіе этихъ элементовъ стремится принять нѣкоторую
правильную форму, если эти элементы стремятся, такъ ска-
зать, приспособиться другъ къ другу, притти къ нѣкоторому
постоянному устойчивому состоянію, къ наибольшей гармо-
ніи, къ наименьшимъ помѣхамъ, то независимое дѣйствіе
'этихъ составныхъ элементовъ, какъ и дѣйствіе цѣлаго, стре-
мится достигнуть своей наибольшей степени. И такое наи-
большее дѣйствіе, освободившееся отъ всѣхъ ненужныхъ
преградъ, будетъ также дѣйствіемъ безконечно разнообраз-
нымъ по своимъ результатамъ, потому что оно будетъ ни-
чѣмъ не ограничено, а только ограниченное, только заклю-
ченное въ извѣстные предѣлы можетъ быть исчерпано опре-
дѣленнымъ количествомъ повторяющихся формъ,—для актив-
ности же,ничѣмъ неограниченной, существуетъ также и ни-
чѣмъ не ограниченное, безконечно разнообразное число формъ
обнаруженія.

То, что съ точки зрѣнія взаимодѣйствія представляет-
ся, какъ наибольшая гармонія, наибольшій порядокъ, наи-
большая устойчивость, то, съ точки зрѣнія независимаго
дѣйствія является, какъ наиболѣе свободное отъ всякихъ
препятствій дѣйствіе, какъ наибольшая сумма жизни, актив-
ности, какъ наибольшее богатство и разнообразіе формъ об-
наруженія этой активности. Гармонія можетъ существовать
между элементами всякаго рода, начиная отъ такихъ, дѣй-
ствіе которыхъ очень слабо и мало энергично, и кончая тѣ-
ми, которыя обнаруживаютъ высокую и напряженную дея-
тельность. Такимъ образомъ, гармонія сама по себѣ еще не
составляетъ самаго идеальнаго и желательнаго состоянія—
всегда остается при этомъ открытымъ вопросъ, между ка-
кими элементами существуетъ эта гармонія, какъ велика сте-
пень дѣйствія этихъ элементовъ и какъ велика степень дѣй-
ствія того цѣлаго, которое они составляютъ. Рядомъ съ гар-
моніей составныхъ частей нашей цѣлью является также наи-
большее дѣйствіе этихъ составныхъ частей каждой въ отдѣль-
ности и наибольшее ихъ совокупное дѣйствіе всѣхъ вмѣстѣ.
Въ этомъ смыслѣ мы и не можемъ согласиться съ
мнѣніемъ Петцольдта, который разсматриваетъ, какъ „цѣль
въ первой и послѣдней линіи", какъ „главную и конечную
цѣль", состояніе относительно наибольшей долговѣчности,
состояніе относительно наибольшей устойчивости, относи-
тельно наибольшей гармоніи;—такою конечною цѣлью являет-
ся также наибольшее дѣйствіе, наибольшая активность, наи-
большая степень жизненности. Цѣлью является не только
какой-либо конечный результатъ достигнутой наибольшей
гармоніи, достигнутаго состоянія устойчивости, такою цѣлью
является также само дѣйствіе, стремленіе къ его безпре-
дѣльному расширенію, разнообразію и увеличенія) его пло-
дотворности. И даже болѣе того, это дѣйствіе, наивозможно
болѣе широкое, эта активность, наивозможно болѣе безгра-
ничная, эта жизненность, наивозможно болѣе повышенная, и
составляютъ, вѣроятно, „первую и послѣднюю конечную
цѣль", „главную цѣль", a состояніе наибольшей гармоніи и
наибольшей устойчивости получаетъ свое значеніе только въ
зависимости отъ этой первой цѣли.

Состояніе наибольшей гармоніи и наибольшей устойчивости
есть такое состояніе, при которомъ составные элементы данной
системы въ наименьшей степени оказываютъ препятствіе другъ
другу въ своей деятельности, при которомъ наименьшая доля
силъ этой системы идетъ на взаимное парализованіе другъ дру-
га, при которомъ, слѣдовательно, дѣйствіе каждаго изъ этихъ
элементовъ достигаетъ наибольшей интенсивности, a дѣй-
ствіе цѣлаго наибольшей степени. Отъ конкурренціи между
собою составные элементы переходятъ къ коопераціи; со-
стояніе наибольшей гармоніи именно означаетъ собою со-
стояніе наибольшей коопераціи, наиболѣе плодотворнаго со-
вокупнаго, дѣйствія, и гармонія именно цѣнна настолько,
насколько она служитъ выраженіемъ коопераціи. Переходъ
ютъ конкуренціи къ коопераціи составляетъ, какъ кажется,
и нашъ высшій нравственный идеалъ и тотъ естественный
путь, по которому движется сама природа—повсюду мы ви-
димъ, какъ первоначально раздѣленные и противодейству-
ющее другъ другу элементы соединяются вмѣстѣ и какъ ме-
жду ними устанавливается все въ большей и большей сте-
пени сотрудничество, кооперація. Въ этомъ переходе отъ
раздѣльности и противоположенія къ соединенію и синтезу,
въ этомъ переходъ отъ конкуренціи и борьбы къ коопера-
ціи и совмѣстному дѣйствію, въ этомъ безпредѣльномъ рас-
ширеніи и углубленіи самой сферы коопераціи и заключается
сущность развитія. Вообще говоря, слово „кооперація" мы
считаемъ болѣе предпочтительнымъ съ динамической точки
зрѣнія, которая всюду открываетъ жизнь и дѣйствіе, чѣмъ
слово „гармонія", такъ какъ слово „кооперація" болѣе ясно
указываетъ на соединеніе дѣйствующихъ элементовъ,
чѣмъ слово „гармонія", болѣе обращаетъ наше вниманіе на
самый процессъ достиженія результат а, тогда
какъ слово „гармонія" имѣетъ болѣе въ виду достигнутый
результатъ.
Оканчивая на этомъ свои критическія замѣчанія по по-
воду воззрѣній Фехнера и Петцольдта, мы еще разъ повто-
римъ сказанное нами ранѣе: эти воззрѣнія въ отношеніи
вывода формулы развитія представляютъ мало существенно
новаго по сравненію съ воззрѣніями Спенсера. Вы&одъ фор-

мулы и въ томъ и другомъ случаѣ покоится одинаково на
основаніи предположеній, заимствованныхъ изъ области внѣш-
няго опыта. Но тѣмъ не менѣе мы наталкиваемся здѣсь и
на нѣчто новое, которое позволяетъ разсматривать намъ воз-
зрѣнія Фехнера и Петцольдта, какъ переходную ступень къ.
другимъ взглядамъ, болѣе широкимъ.
Между тѣмъ какъ Спенсеръ стоитъ на строго механиче-
ской точкѣ зрѣнія, послѣдніе названные писатели даютъ
у себя мѣсто и телеологическимъ воззрѣніямъ, другими сло-
вами, обращаютъ свои взоры и въ сторону внутренняго
опыта. Но это еще только бѣглые, мимолетные взоры, а.
не широкое систематическое пользованіе внутреннимъ опы-
томъ для цѣлей опредѣленія формулы развитія. Телеологи-
ческая точка зрѣнія здѣсь находится еще въ полной зави-
симости отъ точки зрѣнія причинной связи явленій; прими-
реніе телеологическаго принципа съ принципомъ причин-
ности, о которомъ говоритъ Фехнеръ, достигается здѣсь пу-
темъ односторонняго подчиненія перваго послѣднему.
Въ самомъ дѣлѣ, обратимъ болѣе подробное вниманіе
на то, какъ здѣсь осуществляется это примиреніе... Фех-
неръ показываетъ намъ, что причинная послѣдователь-
ность, „черезъ посредство законосообразнаго дѣйствія силъ",
необходимо приводитъ къ болѣе или менѣе устойчивымъ
состояніямъ. A наиболѣе устойчивое, наиболѣе прочное и
долговременное состояніе можетъ быть нами разсматри-
ваемо, какъ говоритъ Петцольдтъ, какъ цѣль въ первой
и послѣдней инстанціи. Такимъ образомъ, то, что съ точки
зрѣнія причинной связи событій представляетъ намъ слѣд-
ствіе, съ другой точки зрѣнія является намъ, какъ цѣль.
Однако, пока мы разсматриваемъ міръ только съ меха-
нической точки зрѣнія, пока мы видимъ въ немъ только си-
стему двигающихся матеріальныхъ частицъ, между которыми
существуетъ взаимодѣйствіе, до тѣхъ поръ это болѣе устой-
чивое и болѣе долговременное состояніе, являющееся ре-
зультатомъ этого взаимодѣйствія, не можетъ быть нами счи-
таемо за цѣль въ объективномъ смыслѣ. Если оно и можетъ
быть разсматриваемо, какъ цѣль, то только въ субъектив-
номъ смыслѣ, т.-е., другими словами, эта цѣль не есть цѣль.

объективно существующая внѣ насъ, какъ цѣль, такъ какъ
послѣднее предполагало бы, что міръ есть не только меха-
ническая система, но что подъ механизмомъ скрываются
дѣятельныя психическія силы;—какъ цѣль, состояніе устой-
чивости въ данномъ случаѣ можетъ быть разсматриваемо
нами только съ субъективно-телеологической точки зрѣнія.
Сознаніе этого обстоятельства мы ясно видимъ у Фехнера,
когда онъ утверждаетъ, что нельзя въ дѣйствительномъ
смыслѣ этого слова говорить вообще о цѣлесообразности,
„не принимая во вниманіе психическую сторожу существо-
ванія" *), при чемъ онъ предполагаетъ, „что физическая тен-
денція къ устойчивости является носительницей психиче-
ской тенденціи къ достиженію и сохраненію именно тѣхъ
состояній, къ которымъ приводитъ первая" *), короче го-
воря, что „причинной послѣдовательности событій присущъ
<имманентенъ) подобный телеологическій принципъ, что пси-
хическая и физическая тенденціи направляются къ однѣмъ
и тѣмъ же цѣлямъ" 3). Слѣдовало бы ожидать, что Фехнеръ
въ такой же степени подробно, какъ онъ это дѣлаетъ отно-
сительно движеній матеріальныхъ частицъ какой-нибудь си-
стемы, покажетъ намъ и относительно психическихъ про-
цессовъ, что тамъ господствуетъ аналогичный принципъ
стремленія къ устойчивости, но ожиданія наши оказываются
напрасными. Мы встрѣчаемъ въ этомъ отношеніи только не-
большое указаніе въ добавленій къ 11-ой главѣ, гдѣ гово-
рится о томъ, что „насколько сознательныя побужденія
стоятъ всегда въ соотношеніи съ удовольствіемъ или неудо-
вольствіемъ, мы можемъ также удовольствіе и неудоволь-
ствіе представлять себѣ въ психофизической связи съ отно-
шеніями устойчивости или неустойчивости" 4).
Такимъ образомъ, формула развитія, которую выводитъ Фех-
неръ, оказывается все таки почти цѣликомъ основанной на
предположеніяхъ, заимствованныхъ изъ области внѣшняго
!) J. Fechner. Einige Ideen zur Schopfungs und Entwickelungs-
geschichte der Organismen. Стр. 92.
*) Тамъ же, стр. 93.
3) Тамъ же, стр. 93.
4) Тамъ же, стр. 94.

опыта. Но вмѣстѣ съ тѣмъ здѣсь уже существуетъ сознаніе о
томъ значеніи, которое имѣетъ для опредѣленія формулы раз-
витія опытъ внутренній.—Точно также и Петцольдтъ, напр.,
говоря о „принципѣ наименьшей траты силы", установленномъ
Авенаріусомъ, и который стоитъ въ тѣсной связи съ прин-
ципомъ Фехнера, замѣчаетъ, что „съ точки зрѣнія чистой
механики и вмѣстѣ съ этимъ, слѣдовательно, также съ точки
зрѣнія чистой психофизики не существуетъ никакой боль-
шей или меньшей величины дѣйствія. Всѣ дѣйствія обнару-
живаютъ общую сумму израсходованной силы и имѣютъ,
объективно разсматриваемыя, совершенно равное значеніе.
Только субъективно-телеологическое сужде-
ніе раздѣляетъ ихъ на цѣлесообразныя и не-
цѣлесообразныя, на большія и меньшія, смотря по-
тому, способствуютъ ли они болѣе или менѣе какому-нибудь
долговременному состоянію" 1). A вѣдь это и значитъ не
что иное, какъ то, что нужно стать на точку зрѣнія живого
конкретнаго сознанія. Вотъ это-то обстоятельство и заста-
вляетъ насъ разсматривать воззрѣнія Фехнера и Петцольдта,.
какъ переходную ступень къ другимъ воззрѣніямъ болѣе
широкимъ, къ воззрѣніямъ,гдѣ внутренній опытъ получаетъ
значеніе въ полномъ своемъ объемѣ. Наиболѣе выдающи-
мися въ этомъ отношеніи являются взгляды Фулье и Вундта2),
на воззрѣніяхъ перваго изъ которыхъ мы и остановимся,
прежде чѣмъ перейти къ окончательнымъ заключеніямъ от-
носительно формулы развитія.
III.
Теорія эволюціи идей-силъ Альфреда Фулье.
Если Спенсеръ и вообще мыслители, стоящіе на есте-
ственно-научной точкѣ зрѣнія, пытаются отъ низшихъ формъ
*) J. Petzoldt. Zu Rich. Avenarius' Prinzip dos kleinsten Kraft-
masses и т. д., стр. 194.
2) Если мы не останавливаемся здѣсь на воззрѣніяхъ Вундта, то
потому, что въ нашу цѣль не входило дать полный историческій очеркъ.
различныхъ взглядовъ на идею эволюціи и, кромѣ того, въ дальнѣй-
шемъ изложеніи мы имѣемъ часто случай цитировать названнаго нами»
мыслителя.

жизни и существованія заключать но отношенію къ выс-
шимъ, то здѣсь, наоборотъ, мы встрѣчаемся съ попыткой
обратныхъ заключеній отъ высшихъ формъ жизни и суще-
ствованія къ низшимъ; если, напр., для Спенсера общество
является не чѣмъ инымъ, какъ организмомъ, хотя и свое-
образнаго рода, то Фулье пытается взглянуть на самый
организмъ, какъ на общество. Я здѣсь остановлюсь нѣсколько
подробнѣе на этой любопытной попыткѣ истолковать жизнь
и развитіе, пользуясь психологическими и соціологическими
индукціями. Несмотря на весь ихъ проблематическій харак-
теръ, онѣ очень поучительны и указываютъ намъ все-таки
на тотъ путь, на которомъ когда-нибудь психологія и соціо-
логія, достигнувъ большей научной разработанности, безъ
сомнѣнія, будутъ работать и окажутся плодотворными не
только въ смыслѣ болѣе или менѣе вѣроятныхъ гипотезъ
метафизическаго характера, но и въ смыслѣ болѣе твердыхъ
положительныхъ научныхъ результатовъ. Онѣ, во всякомъ
случаѣ, указываютъ на тѣ дополненія, которыхъ ожидаетъ
формула развитія для того, чтобы стать дѣйствительно пол-
ной формулой развитія, примѣнимой къ міру во всемъ его
цѣломъ, для того, чтобы дѣйствительно стать тѣмъ самымъ
широкимъ обобщеніемъ, полученіе котораго составляетъ выс-
шую задачу философіи.
„Если", говоритъ Фулье, „съ логической точки зрѣнія
міръ есть детерминизмъ, a съ физической точки зрѣнія—
механизмъ, то все заставляетъ насъ предполагать, что фи-
зіологически онъ есть организмъ, а психологически совокуп-
ность чувствованій, мыслей, активныхъ силъ, между кото-
рыми существуетъ обмѣнъ и симпатія, какъ между клѣточ-
ками организованнаго существа. Это, по крайней мѣрѣ,
гипотеза относительно природы вселенной, которая яв-
ляется намъ наиболѣе вѣроятной, потому что она одновре-
менно и наиболѣе проста и наиболѣе богата по своимъ по-
слѣдствіямъ" *). Но недостаточно только назвать міръ обшир-
нымъ организмомъ, можно догадываться еще, „что это орга-
низмъ соціальный или стремящійся статі* соціальнымъ; дру-
*) A. Fouillée. La science sociale contemporaine. Стр. 412.

гими словами, соціальное состояніе есть цѣль, къ которой
міръ, какъ кажется, стремится естественно и которая не на-
лагается на него извнѣ". Но какъ мы должны представлять
себѣ принципъ вселенной? „Какъ силу организаціи и ассо-
ціаціи, присущую (имманентную) всѣмъ существамъ подъ
двойной формой внѣшняго движенія и внутренняго чувство-
ванія. Человѣческое имя для этой силы, когда она стано-
вится сознательной, есть воля. Но ничто не уполномочи-
ваетъ насъ думать, чтобы ясное сознаніе и обдуманная воля
были въ началѣ вещей. Допускать это, значитъ переходить
отъ вселенной къ сверхчувственному (трансцендентному)
принципу. Соціологическія индукціи допускаютъ аналогію
міра только съ организмомъ, сначала безсознательнымъ, а
потомъ все болѣе и болѣе сознательнымъ, чувствующимъ и
хотящимъ" *). По мнѣнію Фулье, въ общей теоріи міра
можно различать три степени организаціи: первую —это, гдѣ
воли, еще вполнѣ эгоистическія, дѣйствуютъ каждая для са-
мой себя, какъ если бы другихъ и не существовало: это —
минералъ; вторую, гдѣ воли начинаютъ себя взаимно чув-
ствовать и соединяться другъ съ другомъ, но посредствомъ
симпатіи еще вполнѣ механической: это—растеніе и живот-
ное; и третью, наконецъ, гдѣ воли, ставшія разумными и
начавшія господствовать надъ собою, познаютъ себя взаимно
и соединяются посредствомъ высшей связи, посредствомъ
добровольнаго соглашенія или договора: это—человѣческое
общество... *). Жизнь, по мнѣнію Фулье, находится по-
всюду, вмѣстѣ съ волею на различныхъ ступеняхъ. „Для
того, кто допускаетъ науку,—жизнь не можетъ быть мета-
физически отлична отъ того, что называютъ съ большею иди
меньшею соотвѣтственностью матеріею, которая, безъ со-
мнѣнія, представляетъ не что иное, какъ совокупность силъ
или воль: все живетъ, все организовано, все яв-
ляется одновременно во вселенной и индиви-
дуумомъ и обществомъ"... 3).
!) Тамъ же, стр. 414, 415.
2) Тамъ же, стр. 124.
3) Тамъ же, стр. 127.

Какъ бы ни были проблематичны эти соображенія, они
тѣмъ не менѣе представляются дѣйствительно наиболѣе со-
гласными съ современнымъ уровнемъ знаній, наиболѣе бо-
гатыми по своимъ послѣдствіямъ и наиболѣе простыми, и
мы можемъ считать ихъ очень цѣнными въ томъ отношеніи,
что они служатъ намъ какъ бы указаніемъ, въ какомъ на-,
правленіи формула развитія Спенсера должна ожидать сво-
его расширенія и дополненія. Они указываютъ намъ вмѣстѣ
съ тѣмъ на путь, на которомъ слѣдуетъ работать всѣмъ,
кто занятъ разработкой этого высшаго обобщенія философіи,
т.-е. нахожденіемъ закона эволюціи.
Болѣе подробному обсужденію указаннаго вопроса Фулье
посвятилъ въ началѣ 90-хъ годовъ даже цѣлое сочиненіе
подъ заглавіемъ „L'évolutionnisme des idées-forces". Доктрин
на „идей-силъ", какъ называетъ Фулье въ этой книгѣ свою
систему, признаетъ эволюцію, въ которой главными основ-
ными двигателями являются факторы психическаго порядка,
а не исключительно только механическаго рода. По совер-
шенно справедливому замѣчанію Фулье, теорія, признающая
исключительно механическую эволюцію, есть не что иное,
какъ „метафизика", которая субстанціализируетъ (substan-.
tifie), гипостазируетъ часть нашего опыта, могущую быть
сведенной къ механикѣ, и которая, такимъ образомъ, дѣ-
лаетъ изъ этой части самодостаточное цѣлое (un tout se
suffisant à lui-même), какъ бы нѣкоторый родъ абсолютной
реальности". *). Такова теорія Спенсера, которая прини-
маетъ за основной законъ (loi primordiale) эволюцію, пони-
маемую механически, по поводу чего Фулье замѣчаетъ,
что „механическая эволюція и даже вообще эволюція не есть
въ истинномъ смыслѣ слова з а к о н ъ: она представляетъ ре-
зультатъ законовъ, въ объясненіи котораго именно и заклю-
чается все дѣло. Историческіе факты XIX вѣка не потому имѣ-
ютъ мѣсто, что міръ развивается, переходитъ отъ одно-
роднаго къ разнородному, отъ простого къ сложному, отъ не-
опредѣленнаго къ опредѣленному; но міръ развивается потому,
что среди элементовъ реальности существуютъ такіе, кото-
*) A. Fouillée. L'évolutionnisme des idées-forces, стр. LIX.

рые приводятъ ко взаимности всеобщаго дѣйствія, къ пере-
ходу отъ однороднаго къ разнородному... Спенсеръ прини-
маетъ послѣдствіе за принципъ, результатъ скрещенія зако-
новъ за основной законъ". 1).
Механическіе законы, общимъ результатомъ которыхъ
является эволюція, сами уже, по мнѣнію Фулье, пред-
ставляютъ не что иное, какъ результатъ: „они не яв-
ляются истинными основными законами природы, но уже
сложными и внѣшними продуктами законовъ болѣе основ-
ныхъ" 2). Часто создаютъ миѳологію и даже теологіи) въ
самихъ механическихъ объясненіяхъ міра, разсматривая
механизмъ, какъ какую-то необходимость, налагаемую на
вещи извнѣ, и предполагая, что механизмъ внѣшней при-
роды составляетъ какъ бы нѣкоторымъ образомъ предвари-
тельное условіе (pré-condition) самихъ вещей. „Механизмъ
же, напротивъ, есть не что иное, какъ выраженіе ихъ собствен-
ной активности въ ея отношеніи со средою, послѣдствіе ихъ
внутреннихъ и постоянныхъ качествъ, точно такъ же, какъ
и ихъ взаимныхъ отношеній. Однимъ словомъ, онъ не есть
причина, но—слѣдствіе, онъ не есть деміургъ, но—форма
порожденнаго космоса".
„Механическая эволюція предполагаетъ, такимъ обра-
зомъ, эволюцію внутреннюю, а эта послѣдняя предпола-
гаетъ законы еще болѣе основные, сплетеніемъ (com-
plexus) которыхъ она является". Существа, по мнѣнію
Фулье, развиваются потому, что они обладаютъ такими-то
способами дѣйствовать и претерпѣвать дѣйствіе, такими то
элементарными стремленіями (appétitions) и такими - то
элементарными ощущеніями. Реальный процессъ (le
processus réel) природы, который приводитъ къ паденію тѣла,
вполнѣ отличенъ отъ того, что мы называемъ физическимъ
закономъ паденія тѣлъ; природа не знаетъ этого закона,
ни даже, вѣроятно, никакого закона, такъ какъ всякій законъ
является только умственной формулой и символомъ 8). Та-
кимъ образомъ, эволюція не есть законъ, предшествующій
!) Тамъ же, стр. LI, LII.
2) Тамъ же, стр. LII.
3) Тамъ же, стр. LII, LIIII.

самимъ факторамъ этой эволюціи и управляющій ими, по-
добно какому-нибудь кодексу; она есть только форма и об-
наруженіе психическаго процесса, который Фулье обозна-
чаетъ трудно переводимымъ на русскій языкъ терминомъ
^processus appétitif" (внутреннее стремленіе) и который, по
его мнѣнію, составляетъ „внутреннее существованіе въ насъ
и, по всей вѣроятности, во всѣхъ вещахъ" !).
Такова доктрина эволюціи, въ которой основными двига-
телями являются факторы психическаго порядка („ощуще-
нія-силы", „идеи-силы", „воли-силы") и которая, по мнѣнію
Фулье, должна замѣнить собою доктрину механической эво-
люціи. Безъ сомнѣнія, прибавляетъ онъ, между вещами су-
ществуютъ нѣкоторыя отношенія, которыя могутъ быть
опредѣлены вполнѣ и исключительно посредствомъ матема-
тики и механики; таковы, напр., отношенія массъ, скоростей,
направленій.и т. д.; можно даже сказать, что въ этой обла-
сти, это—механизмъ, который служитъ для опредѣленія
вещей и который ихъ обусловливаетъ. Но во вселен-
ной, какъ очевидно, существуютъ также и отношенія, кото-
рыя только отчасти могутъ быть опредѣлены посредствомъ
математики и механики; отношенія численный, геометриче-
скія и механическія не могутъ служить для того, чтобы
опредѣлить Полнымъ, совершеннымъ образомъ ощущеніе
чувствованіе, идею. Въ области духовной существуютъ явленія
качества, отношенія, которыя не могутъ вполнѣ быть сведены
къ числамъ, къ геометрическимъ фигурамъ и къ движеніямъ;
здѣсь механизмъ не служитъ для определенія всего, но здѣсь
же онъ и не обусловливаетъ всего.
Предполагать, что существуютъ вещи, которыя могутъ
быть опредѣлены только психически и которыя, однако, не
обусловлены никакимъ психическимъ факторомъ, предпола-
гать всю дѣйствительность въ данномъ случаѣ на сторонѣ
математическихъ и механическихъ отношеній и считать
духовное только простымъ отраженіемъ ихъ, это значитъ,
по мнѣнію Фулье, дѣлать метафизическое утвержденіе,
значительно превосходящее нашъ опытъ и, сверхъ того, про-
Тамъ же, стр. LIII.

тивное всѣмъ разумнымъ вѣроятностямъ. Мысль не можетъ
возникнуть изъ движенія какъ изъ такового; необходимо
допустить въ реальномъ субстратѣ движенія нѣчто такое,
что, кромѣ самого движенія, заключаетъ въ себѣ зародышъ
мысли, чувствованія, воли, однимъ словомъ, психической
жизни. „Не утверждайте поэтому, что движеніе само по себѣ
объясняетъ и обусловливаетъ все"...
Изъ реальности, сведенной къ движенію и стол-
кновенію атомовъ между собою, „не можетъ выйти вся
природа такою, какою мы ее познаемъ, съ ея активностью,
съ ея жизнью и мыслью*. Какъ изъ геометріи двухъ измѣ-
реній не можетъ быть выведена геометрія тѣлъ, потому что
третье измѣреніе не содержится въ двухъ другихъ, такъ и
философія природы для того, чтобы объяснить міръ психи-
ческой жизни, должна обращаться къ новымъ даннымъ, чѣмъ
данныя простой механики. Механизмъ для нашего опыта
составляетъ ту сторону или часть феноменовъ, которая мо-
жетъ быть нами представлена, потому что онъ составляетъ
условіе представленія численнаго, пространственнаго и во
времени, слѣдовательно, вообще условіе пониманія; „но ме-
ханизмъ, вслѣдствіе этого, не есть еще конечная реальность:
онъ есть только ея общее обнаруженіе въ порядкѣ количе-
ства, пространства и времени. Единая система реальныхъ
вещей, различныхъ между собою по качеству, а не только
по количеству (число, пространство, время), даетъ мѣсто,
въ силу своихъ дѣйствій и взаимодѣйствій (actions et réac-
tions réciproques), не только міру механическому, но также
и міру сознанія, въ которомъ одномъ, въ концѣ концовъ,
законы самого механизма получаютъ свое признаніе, со-
знаются и формулируются именно какъ законы* 1).
Эта важная перемѣна точки зрѣнія на самую природу и
характеръ эволюціи влечетъ за собою не менѣе глубокое
измѣненіе. взглядовъ и на конечный предѣлъ ея. Между тѣмъ,
какъ съ механической точки зрѣнія всеобщій детерминизмъ
имѣетъ безусловный и абсолютный характеръ, между тѣмъ
какъ доктрина механической эволюціи обосновываетъ всю
*) Тамъ же, стр. LVIII , LIX.

.реальность на принципѣ сохраненія силы,—теорія психиче-
ской эволюціи приписываетъ детерминизму только относи-
тельный характеръ, разсматриваетъ этотъ всеобщій детерми-
низмъ, какъ слѣдствіе, а не какъ принципъ, и не воздвигаетъ
уже болѣе детерминизмъ, извѣстный намъ, въ абсолютную
мѣрку реальности. Когда мы мыслимъ о нашей сознатель-
ной, добровольной активности, которая по природѣ своей
субъективна, то мы ее объективируемъ искусственнымъ об-
разомъ и представляемъ себѣ, какъ опредѣленную вполнѣ
посредствомъ законовъ иныхъ, чѣмъ она сама, и въ
которыхъ она не имѣетъ никакого участія... „Но", говоритъ
Фулье, „въ дѣйствительности не законъ создаетъ дѣйствіе,
a дѣйствіе способствуетъ созданію закона и находитъ свое
выраженіе въ немъ". Законъ есть только объективное пред-
ставленіе активности, сама же по себѣ активность не является
рабой закона; „законъ есть, гораздо скорѣе, ея граница»
такъ сказать, точка встрѣчи ея съ другими активностями»
Однимъ словомъ, внѣшній детерминизмъ вполнѣ соотносите-
ленъ съ внутреннею природою нѣкоторой опредѣленной ак-
тивности или совокупности ихъ. Нельзя исчерпать вполнѣ
причинную способность (la puissance causale) однимъ голымъ
механизмомъ, такъ какъ изъ этой самой причинности воз-
никла мысль и воля... нельзя даже заключить ее вполнѣ въ
границы нашей мысли и нашего познанія. Это понятіе о
причинности, способной доставить болѣе, чѣмъ сознаетъ наша
мысль, сообщаетъ преходящій характеръ всѣмъ наличнымъ
(actuelles) формамъ детерминизма вмѣсто того, чтобы воздви-
гать ихъ въ нѣчто окончательное и не могущее
быть перейденнымъ. Настоящій міръ представляетъ
не что иное, какъ только частное и преходящее обнаруже-
ніе причинности, и мы не можемъ измѣрять всю при-
чинность нашимъ настоящимъ опытомъ. Такимъ образомъ»
философія идей-силъ дѣлаетъ детерминизмъ не только болѣе
податливымъ и болѣе интеллектуальнымъ, но она измѣняетъ
его въ возможный прогрессъ и, быть можетъ, без-
конечный въ отношеніи духовномъ" !). Эволюція духов-
1) Тамъ же, стр. LXXX, LXXXI.

ной жизни въ мірѣ не имѣетъ предѣла, который ей можно*
было бы напередъ предначертать, потому что ставить гра-
ницы этой эволюціи, „это значило бы дѣлать изъ нашего
настоящаго духовнаго состоянія абсолютную мѣрку для того,
что возможно въ будущемъ въ области духовней" *).
Недостатокъ эволюціонной теоріи въ томъ видѣ, какъ ее
излагаетъ Спенсеръ, заключается, по мнѣнію Фулье, въ
томъ, „что онъ не различаетъ механическую эквивалент-
ность силъ и духовный прогрессъ" 2). Основными тезисами
внѣшняго детерминизма, на почвѣ котораго построена ме-
ханическая эволюціонная теорія, являются формулы логиче-
скаго тожества и механической эквивалентности. Посмотримъ
же, чѣмъ становятся эти формулы съ точки зрѣнія детер-
минизма динамическаго и психическаго.
Если мы становимся на почву конкретныхъ фактовъ созна-
нія, то мы открываемъ, что въ нашемъ живомъ сознаніи наряду
съ тожественнымъ всегда существуетъ перемѣна и прогрессъ.
„Можно ли отрицать, что различнымъ ступенямъ физической
эволюціи соотвѣтствуютъ въ эволюціи духовной или новыя
чувствованія, или новыя идеи, или новыя хотѣнія? Механи-
ческое, математическое и логическое тожество, такимъ обра-
зомъ, совмѣстимо реально съ непрерывною новизною въ
сферѣ духовной... Новое ощущеніе въ моемъ сознаніи пред-
ставляетъ вещь, которую нельзя объявить тожественной дру-
гимъ ощущеніями... Если здѣсь не существуетъ никакого
творчества въ плоскости механическихъ отношеній, точно такъ
же какъ и никакого уничтоженія, то, во всякомъ случаѣ, здѣсь
существуетъ духовное или нравственное обновленіе" 8). Безъ
сомнѣнія, мы здѣсь имѣемъ творчество новой формы, а не су-
ществованія, въ томъ смыслѣ, какъ понимаютъ это метафи-
зики; „но если эта форма есть удовольствіе, которое не суще-
ствовало передъ этимъ, радость, счастье, и счастье болѣе или
менѣе прочное, не есть ли это уже вещь достаточно реаль-
ная, хотя бы вы и называли ее формою?... Во всякомъ слу-
1) Тамъ же, стр. LXXXIV.
2) Тамъ же, стр. LXXXV.
*) Л. Fouillée. La liberté et le déterminisme, стр. 189.

чаѣ, она болѣе реальна, чѣмъ логическія, математическія
или механическія формы. Только что я страдалъ или нахо-
дился въ безразличномъ состояніи, теперь я наслаждаюсь:
оба состоянія могутъ быть эквивалентны... для механики;
но будетъ ли кто-нибудь утверждать, что они эквивалентны
для меня и для моего сознанія?... И если, предположимъ,
эта радость была первая, которую живое существо испытало
раздѣльнымъ образомъ, не замѣтитъ ли оно въ старой все-
ленной появленіе блага, которое, само по себѣ, будетъ какъ
бы новой вселенной?.. Точно также новая мысль въ созна-
ніи не есть ли новый міръ даже тогда, когда на вѣсахъ фи-
зической природы она не производитъ ни малѣйшаго коле-
банія, ни малѣйшаго нарушенія вѣчнаго равновѣсія вѣсо-
выхъ чашекъ?... И если вы предположите, что въ сознаніи
могутъ возникнуть эти великіе новые факты, чувствованіе и
мысль, — быть можетъ, черезъ ихъ посредство возникнетъ
новый фактъ еще болѣе высокаго порядка, міръ еще болѣе
прекрасный и лучшій, прогрессивная реализація идеальной
свободы" 1).
Въ итогѣ, если мы становимся на точку зрѣнія жи-
вого конкретнаго сознанія, то это сознаніе видитъ себя
измѣняющимся въ то же время, какъ и тожественнымъ, и
выраженіемъ реальности для него является не постоянство
(permanence), но эволюція. Реальность для этого лживого со-
знанія то, чѣмъ является само сознаніе: сознаніе же есть
эволюція, есть прогрессъ. „Такимъ образомъ, необходимо,
чтобы тожество механическихъ законовъ оставляло мѣсто
для чего-либо новаго въ эстетической области чувствованій,
БЪ интеллектуальной области идей, въ нравственной и со-
ціальной области хотѣній. Это новое будетъ на самомъ дѣлѣ
представлять эквивалентность только въ механическомъ по-
рядкѣ; въ ряду состояній сознанія оно можетъ быть прибав-
кой (prévalence) или выигрышемъ. Мы можемъ желать свести
новое вполнѣ на старое, тѣмъ не менѣе новое остается не-
отрицаемымъ фактомъ для сознанія и въ сознаніи; новое же
предполагаетъ нѣкоторое плодородіе, способное къ правиль-
1)Тамъ же, стр. 189, 190.

ной перемѣнѣ, къ эволюціи, которая можетъ стать процес-
сомъ" 1).
Такимъ образомъ, мы видимъ, что „физическая экви-
валентность внѣшнихъ движеній можетъ быть согласо-
вана съ внутреннимъ прогрессомъ воли къ формамъ все бо-
лѣе и болѣе высокимъ, которыя не могутъ быть извлечены
аналитически изъ опредѣленія ихъ причинъ и которыя не
являются въ полной психической эквивалентности съ по-
слѣдними" 2). Если „природа всегда повторяется механи-
чески", то она всегда измѣняется духовно 3). Это все и
обусловливаетъ то обстоятельство, почему нельзя опредѣлить
напередъ границы для духовной эволюціи. Что касается бу-
дущаго, то въ отношеніи къ нему всегда существуетъ нѣко-
торый характеръ неопредѣленности, сравнительно съ извѣст-
нымъ намъ настоящимъ. „Эта неопредѣленность (indétermi-
nation) дѣлаетъ возможнымъ въ мірѣ духовный и нравствен-
ный прогрессъ, которому никто не можетъ напередъ зака-
зать итти далѣе... Духовная способность совершенствованія
всегда будетъ являться безпредѣльной, если не подъ одной
формой, то, по крайней мѣрѣ, подъ другой; для насъ не-
возможно ограничить плодотворность духовной вселенной,
міра идей" 4).
IV.
Значеніе внутренняго опыта въ области познанія.
Таковы мысли, которыя Фулье развиваетъ главнымъ об-
разомъ въ своемъ сочиненіи „L'évoIutionnisme des idées-
forces". Въ противоположность тому, какъ это мы видѣли j
Спенсера, Фехнера и Петцольдта, которые при опредѣленіи
формулы развитія выходили изъ области матеріи и движе-
нія, изъ области механическихъ отношеній, мы встрѣчаемся
здѣсь съ обратного попыткою опредѣлить эту формулу, вы-
*) Тамъ же, стр. 190.
2) A. Fouillée. L'évolutionnisme des idées-forces, стр. LXXXV.
*) Тамъ же, стр. LXXXVI.
*) Тамъ же, стр. LXXXVIII.

ходя изъ области живого конкретнаго сознанія, изъ сферы
реальной психической ЖИЗНИ. И такъ какъ въ области со-
знанія мы не встрѣчаемъ „вещей", но „процессы", такъ
какъ само сознаніе, по существу своему, есть процессъ, а
не какая-либо определенная вещь, то отсюда становится по-
нятнымъ, что здѣсь мы имѣемъ ту именно точку зрѣнія, съ
которой можно гораздо скорѣе подойти къ достиженію цѣли,
составляющей высшую задачу философіи, а именно къ созда-
нію „теоріи жизни", а не только „теоріи вещей", къ кото-
рой неизбѣжно приводитъ механическая и субстанціальная
точка зрѣнія. Здѣсь мы можемъ надѣяться гораздо скорѣе
опредѣлить правильно формулу развитія жизни, чѣмъ ста-
новясь исключительно на почву механическихъ отношеній и
имѣя въ виду главнымъ образомъ „опредѣленныя вещи",
опредѣленные достигнутые или имѣющіе быть достигнутыми
„результаты", а не самые процессы достиженія этихъ ре-
зультатовъ.
Кромѣ того, становясь на динамическую точку зрѣнія жи-
вого конкретнаго сознанія, непосредственнаго внутренняго
опыта, мы можемъ также избѣгнуть того недостатка, на ко-
торый мы натолкнулись при критикѣ воззрѣній Фехнера и
Петцольдта. Мы видѣли, какъ тамъ за взаимодѣй-
ствіемъ элементовъ или, другими словами, за ихъ дѣй-
ствіемъ другъ на друга, упускалось почти совершенно изъ
виду ихъ самостоятельное дѣйствіе, какъ за си-
стемами совершенно скрывались индивидуумы, какъ за
всеобщимъ и уннверсальнымъ совершенно ускользало
отъ взора особенное и индивидуальное. И это вполнѣ
понятно, потому что на почвѣ внѣшняго опыта, съ механи-
ческой и субстанціальной точки зрѣнія, намъ открывается
только одна внѣшняя сторона жизни, только одни отно-
шенія и ускользаютъ тѣ термины, между которыми эти
отношенія имѣютъ мѣсто. Хотя человѣческое мышленіе, при
логической обработкѣ данныхъ внѣшняго опыта, и вынужде-
но предположить существованіе этихъ терминовъ, оно, одна-
ко, оставаясь на почвѣ внѣшняго опыта, ничего не можетъ
сказать о ихъ природѣ, кромѣ только того, что эти термины
существуютъ. Наша мысль открываетъ и способна открывать

только одно универсальное и всеобщее, только одно взаимо-
дѣйствіе и общіе законы его,—„индивидуальное" и „особен-
ное" ускользаетъ отъ нашего мышленія, не доступно для
отвлеченной, абстрактной логики,—оно дано намъ только въ
непосредственномъ воспріятіи, въ непосредственномъ воз-
зрѣніи. Никакая логика и никакое мышленіе не могутъ по-
стигнуть „реальнаго процесса жизни", не могутъ по-
нять „дѣйствія", не могутъ уразумѣть „индивидуальнаго".
Такимъ образомъ, „реальный процессъ жизни", „дѣй-
ствіе" и „индивидуальное" составляютъ границы для нашего
мышленія, для нашей логики, перешагнуть которыя они не
въ состояніи и объяснить которыхъ они не могутъ. „Реаль-
ный процессъ жизни", „дѣйствіе" и „индивидуальное" мо-
гутъ быть нами только непосредственно пережиты,
но не могутъ быть намъ доступны въ мышленіи, отъ кото-
раго они совершенно ускользаютъ. Все это составляетъ по-
слѣдніе факты, передъ которыми мышленіе должно оста-
новиться и которые оно должно принять, потому что- эти
факты намъ открываетъ непосредственно наше сознаніе, от-
крываетъ непосредственно нашъ внутренній опытъ. Понятно,
что мы должны, слѣдовательно, принять эти факты, какъ
факты, и что никакой рѣчи болѣе объ нихъ самихъ по себѣ
быть не можетъ, такъ какъ каждый въ данномъ случаѣ пре-
доставленъ на собственный внутренній опытъ, который со-
вершенно не можетъ быть нами формулированъ исчерпы-
вающимъ образомъ въ данныхъ внѣшняго опыта, не можетъ
получить свое выраженіе въ какой нибудь мысли или логи-
ческой формулѣ, кромѣ символическаго. Но не объ этомъ у
насъ идетъ рѣчь, когда мы говоримъ о необходимости обра-
титься къ внутреннему опыту, и мы нисколько не обольщаемъ
себя надеждой понять на почвѣ этого опыта тѣ послѣдніе
факты, на которые мы только что указали. Эти послѣдніе
факты такъ и останутся послѣдними, этотъ внутренній опытъ
такъ и останется внутри насъ или получитъ только симво-
лическое выраженіе въ данныхъ внѣшняго опыта, а „реаль-
ный процессъ жизни", „дѣйствіе" и „индивидуальное" мо-
гутъ быть нами только непосредственно пережиты, но не
поняты въ томъ смыслѣ, какъ берется это слово.

„Въ такомъ случаѣ", могъ бы сказать намъ читатель на
.это, „къ чему же вы обращаете наше вниманіе на внутрен-
ній опытъ? Спенсеръ, Фехнеръ и Петцольдтъ поступаютъ
вполнѣ законно, если имѣютъ въ виду главнымъ образомъ
только внѣшній опытъ, если они говорятъ о всеобщемъ я
универсальному о взаимодѣйствіи и системахъ и совершенно
не касаются природы дѣйствія и индивидуальнаго, частнаго
и особеннаго. Вѣдь они говорятъ съ нами, какъ съ разумными
я мыслящими существами, — но насколько мы мыслимъ, на-
столько намъ доступенъ одинъ только механизмъ, одно только
всеобщее, одно только взаимодѣйствіе, одни только отноше-
нія, но не реальный процессъ жизни, не индивидуальное, не
термины самихъ отношеній. Механическое и субстанціальное
міровоззрѣніе вытекаетъ, такимъ образомъ, изъ самой при-
роды мышленія"...
На это мы отвѣтимъ слѣдующее: прекрасно, пускай
для нашей мысли доступно только одно относительное,
только одно всеобщее, только взаимодѣйствіе, а недо-
ступно абсолютное, недоступно индивидуальное, недо-
ступно, дѣйствіе, и допустимъ, что насколько мы мыслимъ,
насколько мы стоимъ на почвѣ науки, настолько о нихъ не
можетъ быть и рѣчи. Но Спенсеръ, Фехнеръ и, Петцольдтъ
упускаютъ при этомъ изъ виду одно, что если наша мысль
можетъ постигать только отношенія между определенными
терминами, при чемъ самые термины отъ нея ускользаютъ,
то почему же она не можетъ сдѣлать своимъ предметомъ не
только отношеніе какихъ-нибудь опредѣленныхъ терминовъ
между собою, но отношеніе самихъ этихъ терминовъ къ
своимъ отношеніямъ, почему же эта мысль не можетъ сдѣ-
лать своимъ предметомъ отношеніе универсальнаго и всеоб-
щаго къ индивидуальному и особенному, отношеніе системъ
къ индивидуумамъ, отношеніе взаимодѣйствія.и дѣйствія. И
для того, чтобы это сдѣлать, такъ какъ рѣчь идетъ объ от-
ношеніи внѣшняго опыта къ опыту внутреннему, которое,
какъ отношеніе, можетъ, конечно, быть объектомъ, нашего
мышленія,-—намъ, очевидно, нельзя ограничиться сферой
одного только внѣшняго опыта, а придется притянуть къ
дѣлу и опытъ внутренній. Если опытъ внутренній, какъ

таковой, не можетъ получить форму мысли, не можетъ
облечься въ логическія формулы, то этого отнюдь нельзя
сказать объ отношеніи внутренняго опыта къ опыту внѣш-
нему, которое можетъ быть предметомъ интеллектуальной
дѣятельности; если реальный процессъ жизни въ своемъ вну-
треннемъ содержаніи ускользаетъ отъ нашего мышленія w
намъ доступны въ мысленномъ отношеніи только однѣ внѣш-
нія формы обнаруженія этого реальнаго содержанія, то въ
то же самое время для нашего мышленія доступно также
отношеніе этого реальнаго процесса жизни къ самимъ внѣш-
нимъ формамъ своего обнаруженія. Только въ этомъ смыслѣ»
мы и говоримъ о необходимости обращенія къ внутреннему
опыту, только въ этомъ смыслѣ внутренній опытъ и можетъ
имѣть значеніе для человѣческаго мышленія и науки, и мо-
жетъ войти, какъ опредѣляющій факторъ, въ разрушеніе по-
ставленной нами себѣ задачи, заключающейся въ нахожденіи
формулы всеобщаго процесса развитія жизни. И не только
можетъ войти, какъ опредѣляющій факторъ, но даже какъ
факторъ наиболѣе важный и наиболѣе существенный, потому
что внутренній опытъ является наиболѣе примитивнымъ »
наиболѣе основнымъ, наиболѣе достовѣрнымъ и наименѣе
гипотетическимъ.
Въ рецензіи на книгу Авенаріуса „Критика чистаго опы-
та" Петцольдтъ задается вопросомъ: „что составляетъ въ
настоящее время исходный пунктъ нашего философскаго мы-
шленія?44 „Что имѣетъ значеніе непосредственно - даннаго^
Что господствуетъ, какъ основное воззрѣніе, насколько въ
демократической наукѣ нашего времени можетъ быть вообще
рѣчь о господствѣ?" *)
И вотъ какимъ образомъ онъ характеризуетъ эта
основное воззрѣніе» „Послѣднимъ и непосредственно-дан-
нымъ являются комплексы ощущеній и представленій.
Обо всемъ другомъ мы умозаключаемъ". То, что мы.
еще принимаемъ существующимъ, имѣетъ условный ха-
рактеръ. Изъ ощущеній и представленій первыя— объективны,.
1) Kritik der reinen Erfàbrung von R. Avenarius angezeigt von Div
Ioseph Petzoldt. Dresden, 1889.

послѣднія—субъективны, тѣ представляютъ первоначально
данное, эти являются намъ, какъ „понятія", | „законы при-
роды", „теоріи" и т. д. и суть не болѣе, какъ только обра-
ботка первыхъ со стороны интеллекта. Во всякомъ слу-
чаѣ, они представляютъ добавки къ тѣмъ голымъ фактамъ
опыта, которые намъ даются ощущеніями, „большей само-
стоятельности имъ не принадлежитъ: безъ ощущеній они
вообще не существовали бы. Одни только ощущенія могутъ
имѣть притязаніе на объективную дѣйствительность. Ни о
какой другой формѣ существованія мы не знаемъ, какъ только
о существованіи ощущенія... „Простыя ощущенія являются
элементами міра, а мы, такъ сказать, творцами этого міра,
потому что только мышленіе соединяетъ безпорядочныя, ха-
отическій ощущенія въ образъ міра" *).
Такъ Петцольдтъ характеризуетъ основное воззрѣніе, го-
сподствующее въ настоящее время... Какъ читатель видитъ,
основною, характеристическою чертою его является признаніе
за основаніе науки и философіи той части внутренняго опы-
та, которая. складывается изъ ощущеній, только очищенной
отъ всего того, что привносится въ нее лишняго со стороны
размышляющаго интеллекта и что дѣлаетъ ее, благодаря этой
логической обработкѣ, внѣшнимъ опытомъ. Но на этомъ пути
слѣдуетъ пойти далѣе. Если „чистый опытъ" долженъ стать
въ основаніе науки и философіи, то во волкомъ случаѣ,
полный чистый опытъ, Наряду съ ощущеніями, составля-
ющими первоначальное данное, и на ряду съ предста-
вленіями, „которыя безъ ощущеній не существовали бы",
имѣютъ мѣсто чувствованія и волевые акты, составляющіе
такое же непосредственно данное намъ въ опытѣ, первона-
чальное, своеобразное и не сводимое ни на что, какъ сами ощу-
щенія. Такимъ образомъ, философія должна класть
въ свое ; основаніе не только одни ощущенія,
не только ту долю внутренняго опыта, которая
намъ дана въ ощущеніяхъ, но и тотъ „чистый
внутренній опытъ", который мы имѣемъ въ
1) Тамъ же, стр. 7, 8.

непосредственномъ переживаній волевой дѣ-
ятельности и чувствованій удовольствія и
страданія. Элементами міра, если разсматри-
вать его какъ цѣлое и включать въ него насъ
самихъ, являются не только простыя ощуще-
нія, но и чувствованія удовольствія и стра-
данія и акты волевой дѣятельности. Чтобы со-
здать полную картину міра, мышленіе должно пользоваться
не только тѣмъ матеріаломъ, который намъ даютъ ощуще-
нія, но также и тѣмъ матеріаломъ, который намъ даетъ
внутренній опытъ, непосредственно нами переживаемый въ
актахъ воли и въ чувствованіяхъ.
Игнорированіе этой послѣдней доли внутренняго опыта
лучше всего сказывается въ тѣхъ утвержденіяхъ, согласна
которымъ наше „я" есть не болѣе, какъ только „представ-
леніе", не болѣе, какъ только мысленный продуктъ „воспо-
минанія и образованія понятій" 1), взглядъ, который тѣсна
связанъ съ тѣмъ основнымъ воззрѣніемъ, что Петцольдтъ
намъ рисуетъ, какъ господствующее въ настоящее время.
Не „я", говоритъ напр. Махъ, составляетъ первоначальное,
но—элементы (ощущенія). Элементы образуютъ „я"... „<#"
ощущаю зеленый цвѣтъ, это значитъ только, что элементъ,
называемый нами „зеленый цвѣтъ", имѣетъ мѣсто въ опре-
дѣленномъ комплексѣ другихъ элементовъ (ощущеній, воспо-
минаній). Когда я перестаю ощущать зеленый цвѣтъ, когда
я умираю, то элементы не имѣютъ болѣе мѣста въ своемъ
обычномъ сообществѣ. Этимъ все сказано. Только идеальная
единица (Einheit), имѣющая экономическое значеніе для на-
шего мышленія (denkokonomische), но не реальная единица
перестала существовать" *). „Принимать, постулировать „я",
согласно этому взгляду, составляетъ только практическую
потребность"8). Но мы никогда бы не пришли къ этому
взгляду, если бы наше вниманіе наравнѣ съ тѣми элемен-
тами міра, которые мы имѣемъ въ ощущеніяхъ, было бы со-
*) Тамъ же, стр. 7, 8.
2) Е. Mach. Beitrage zur Analyse der Empfindungen. Iena. 1886,
стр. 17, 18.
3) Тамъ же, стр. 20.

средоточено также и на тѣхъ элементахъ міра, которые намъ
даны въ актахъ воли и чувствованіяхъ. Мы бы тогда вмѣстѣ
съ Вундтомъ сказали, что „я" вообще не есть какое-нибудь
представленіе, но—дѣятельность, сопровождающая актъ
представленія, которая только потому такъ легко сама счи-
тается за представленіе, что она первоначально тѣсно спла-
вляется преимущественно съ опредѣленными представленія-
ми, именно съ представленіями о нашемъ собственномъ
тѣлѣ
Но какимъ же образомъ эта доля внутренняго опыта мо-
жетъ составить основаніе науки и философіи наряду съ тою
долею внутренняго опыта, которую мы имѣемъ въ ощуще-
ніяхъ, когда и наука и философія представляютъ намъ си-
стему понятій, въ основу которыхъ ложатся представленія и
когда представленіемъ можетъ быть только то, что было пред-
варительно ощущеніемъ? Первое условіе дѣйствительнаго
мышленія заключается въ томъ, чтобы представленія, съ
которыми оно оперируетъ, были каждое само по себѣ
твердо установлены. При непроизвольномъ теченіи представ-
леній, послѣднія имѣютъ неопредѣленный характеръ.
Посредствомъ опредѣленнаго ограниченія (опредѣленія поня-
тій) устанавливается содержаніе единичныхъ представленій
н представленія черезъ это становятся понятіями Спра-
шивается, какимъ образомъ въ эту систему понятій, кото-
рую мы имѣемъ въ наукѣ и философіи, могутъ войти чув-
ствованіе и волевая дѣятельность, въ качествѣ данныхъ внут-
ренняго опыта, когда ни чувствованіе, ни волевая дѣятель-
ность не могутъ быть нами представлены и, слѣдовательно,
не могутъ стать въ этомъ смыслѣ понятіями? Вотъ суще-
ственное затрудненіе, на которое мы наталкиваемся. „Хо-
тѣть себѣ представить объективно субъективное дѣйствіе",
говоритъ Фулье, „это значитъ, хотѣть себѣ представить
активность под> формами пассивности". Точно также „и удо-
вольствіе и страданіе сами по себѣ или, однимъ словомъ, чувство-
ванія, въ томъ, что они имѣютъ собственно субъективнаго, ус-
і) W. Wundt. System der Philosophie, Leipzig, 1889, стр. 380.
*) H. Höffding. Psychologie in Umrissen и т. д., стр.220.

кользаютъ отъ интеллектуальнаго представленія" 1). О нихъ мы
имѣемъ только „непосредственное сознаніе", но они не явля-
ются, въ собственномъ смыслѣ слова, „предметами позна-
нія", потому что не могутъ быть „объектами представленій".
Но если они не могутъ принадлежать наукѣ и философіи
сами по себѣ, потому что не относятся къ объективной обла-
сти познанія, то они могутъ, во всякомъ случаѣ, войти въ
эту область познанія косвеннымъ образомъ: мы можемъ имѣть
науку о тѣхъ дѣйствіяхъ, которыя они производятъ на на-
ши ощущенія и представленія, мы можемъ сдѣлать ихъ
объектами познанія въ той мѣрѣ, въ какой между ними и
нашими ощущеніями и представленіями существуетъ связь
и зависимость.
Какъ бы тамъ ни было, но та доля внутренняго опыта,
которую мы имѣемъ въ актахъ воли и чувствованіяхъ, сим-
волизированная въ представленіяхъ и понятіяхъ, обязатель-
но должна войти въ построеніе нами картины міровой жизни,
если только эта картина должна быть полной, и слѣдователь-
но, обязательно должна войти въ опредѣленіе нами формулы
развитія этой жизни, которая на почвѣ только тѣхъ дан-
ныхъ, какія мы имѣемъ въ ощущеніяхъ и представленіяхъ,
связанныхъ съ непосредственнымъ, неуничтожаемымъ созна-
ніемъ ихъ внѣшней объективной реальности и дающихъ
въ своей логической обработкѣ то, что называется „внѣш-
нимъ опытомъ", которая на почвѣ только этихъ данныхъ
можетъ быть нами понята только чисто внѣшнимъ образомъ,
только механически. Будемъ ли мы стоять на почвѣ такъ
называемаго „внѣшняго" опыта, т.-е. опыта, предполагаю-
щаго существованіе внѣшнихъ объектовъ и имѣющаго въ
виду познаніе ихъ, или же мы будемъ стоять на почвѣ той
доли внутренняго опыта, изъ которой строится этотъ такъ
называемый внѣшній опытъ, — развитіе жизни намъ одина-
ково, и въ томъ и въ другомъ случаѣ, является доступнымъ
только съ чисто внѣшней стороны. Дѣло въ томъ, что если
мы и допускаемъ, что ощущенія и представленія существу-
*) A. Fouillée. L'évolutionnisme des idées - forces, стр. XLII,
XLIII.

ютъ только въ нашемъ сознаніи, а не могутъ существовать
внѣ его, то все-таки они составляютъ внѣшнее для насъ, въ
томъ смыслѣ, что они намъ какъ бы даются независимо отъ
нашей воли.Истинно-внутреннимъ,подлиннымъ нашимъ „я"
является наша воля, a ощущенія, представленія и понятія,
все это составляетъ въ извѣстномъ смыслѣ внѣшнее по от-
ношенію къ ней, все это или матеріалъ для ея дѣятельности
или продуктъ ея дѣятельности, но не сама та деятельность,
которую мы называемъ волею...
Тутъ же мы должны обратить вниманіе и еще на одно
важное обстоятельство: какъ бы ни было законно различеніе
и разграниченіе опыта на внѣшній и внутренній, тѣмъ не
менѣе это различеніе есть результатъ логической мысли и
имѣетъ искусственный, а не естественный характеръ, дей-
ствительность этого разграниченія не знаетъ: въ действи-
тельной жизни мы всегда имѣемъ внѣшній опыта одновре-
менно съ внутреннимъ и внутренній опытъ одновремен-
но съ внѣшнимъ, и гдѣ кончается одинъ опытъ и гдѣ
начинается другой, сказать вѣтъ никакой возможности. Того
рѣзкаго разграниченія субъекта и объекта, которое уста-
навливаетъ отвлеченная логика, отвлеченное человѣческое
мышленіе, дѣйствительность совершенно не вѣдаетъ: то,
что мы называемъ субъектомъ, на самомъ дѣлѣ есть „субъ-
ектъ-объектъ", a то, что мы называемъ объектомъ, въ дѣйстви-
тельности есть „объектъ-субъектъ"... Поэтому и то, что мы на-
зываемъ внѣшнимъ, объективнымъ опытомъ, является въ то
же время и внутреннимъ, субъективнымъ опытомъ. Не лучше
ли въ силу этого было бы говорить, что мы имѣемъ одинъ цѣль-
ный неразрывный „опытъ жизни", который, смотря по
преобладанію въ немъ субъективныхъ или объективныхъ
элементовъ, человѣческая отвлеченная мысль различаетъ
то какъ внутренній, то какъ внѣшній опытъ? Не лучше
ли поэтому было бы говорить, что этотъ цѣльный
опытъ жизни, въ которомъ внутренніе и внѣшніе
элементы смѣшаны неразрывно въ одно цѣлое, прини-
маетъ для насъ характеръ или внутренняго или внѣшняго
опыта, смотря по тому, на какіе его элементы мы сосредо-
точиваемъ свое вниманіе? Такимъ образомъ, и внѣшній и

внутренній опытъ предполагаютъ опредѣленнымъ образомъ
направленное вниманіе, предполагаютъ апперцепцію, т.-е.
волевую дѣятельность. Ни внѣшній, ни внутренній опытъ,
взятые въ отдѣльности. не представляютъ намъ „чистаго
опыта", но—опытъ, видоизмѣненный волевою дѣятельностью.
Въ „чистомъ опытѣ" намъ дано нераздѣльное цѣлое,—въ
опытѣ, видоизмѣненномъ апперцепціею, мы получаемъ отдѣль-
ные элементы и стороны этого цѣлаго въ ихъ раздѣльности
и обособленности. Такимъ образомъ, строго говоря, тотъ
„внутренній" и „внѣшній" опытъ, который кладетъ въ свое
основаніе наука, не есть „чистый опытъ", но опытъ, преоб-
раженный нашимъ мышленіемъ, видоизмѣненный нашею
волею. Въ этомъ опытѣ, даже въ самомъ фактѣ различенія
внутренняго опыта отъ внѣшняго, человѣкъ можетъ видѣть
отпечатокъ своей воли.
Если слѣдовать по тому пути, по которому насъ пригла-
шаетъ слѣдовать Авенаріусъ въ своей полной глубокаго зна-
ченія книгѣ: „Мышленіе о мірѣ согласно принципу наи-
меньшей траты силы" 1), если обращаться къ „чистому опыту",
къ опыту свободному отъ всего „лишняго", что само, въ
свою очередь, не является опытомъ, къ опыту, изъ кото-
раго исключено все то, что къ нему прибавляется путемъ
нашей мыслительной дѣятельности и что намъ не дано са-
мимъ предметомъ, если слѣдовать этому пути, то мы должны
будемъ признать, что „чистый опытъ" есть именно тотъ
„цѣльный опытъ жизни", о которомъ мы говоримъ. Пока мы
трактуемъ о внутреннемъ и внѣшнемъ опытѣ, пока мы ихъ
противополагаемъ другъ другу и считаемъ это противополо-
женіе реальнымъ, до тѣхъ поръ, собственно говоря, нѣтъ
на лицо еще„ чистаго опыта". Въ тотъ чистый цѣльный опытъ
жизни, который мы на самомъ дѣлѣ имѣемъ, мы привносимъ
раздѣльность и обособленіе, различеніе и разграниченіе, со-
ставляющія одно изъ основныхъ условій процесса логиче-
скаго мышленія, и это свойство и условіе логической мысли
мы олицетворяемъ, объективируемъ и считаемъ однимъ изъ
*) R. Avenarius. Philosophie als Denken der Welt gemäss dem
Princip des kleinsten Kraftmasses. Leipzig. 1876.

свойствъ и условій самого чистаго опыта. Въ чистый опытъ
мы вкладываемъ то, что требуется только логическимъ про-
цессомъ нашего мышленія.
Если, какъ показываютъ это Авенаріусъ, Герингъ и
другіе представители „научной философіи",—такія поня-
тія, какъ „причинность", „законъ природы", „необходи-
мость" и т. д., которыя нашему мышленію приходится
пускать въ ходъ для пониманія міра дѣйствительныхъ
явленій, если эти понятія, хотя они и рождаются не-
обходимо въ процессѣ логическаго мышленія, тѣмъ не
менѣе не могутъ имѣть притязаній на объективное значеніе,
если они не даны намъ, такъ сказать, въ „чистомъ опытѣ",
а только привносятся въ него со стороны мыслящаго
субъекта, — то, подобно этому, мы могли бы сказать, что и
то различеніе субъективнаго и объективнаго, внѣшняго и
внутренняго опыта, составляя условіе нашего логическаго
мышленія объ этомъ опытѣ, на самомъ дѣлѣ не принадле-
житъ самому чистому опыту, а только привносится въ него
нами, хотя и необходимо, потому что иначе наше мышленіе
объ этомъ опытѣ было бы невозможно.
Но пользуясь всѣми этими „вспомогательными понятіями",
дѣлающими возможнымъ наше мышленіе о чистомъ опытѣ, мы
всегда должны помнить, что это не болѣе, какъ только „вспомо-
гательныя понятія", позволяющія намъ приблизиться къ позна-
нію дѣйствительности, но что большаго значенія, кромѣ этого
вспомогательная, они не имѣютъ, что правъ на объективную
реальность они не могутъ предъявлять никакихъ. Авенаріусъ
говоритъ, напр.: о предстоящемъ устраненія изъ „чистаго
опыта" такого понятія, какъ „субстанція", хотя указываетъ
при этомъ на невозможность устранить его въ качествѣ
вспомогательнаго понятія, дающаго намъ возможность мыс-
лить абсолютно измѣненія. Подобно этому и раздробленіе
цѣльной вещи на части, и различеніе этихъ частей другъ
отъ друга составляетъ необходимую вспомогательную опе-
рацію для того, чтобы мы могли мыслить объ этой вещи, но
ошибочно было бы думать, что эта цѣльная вещь въ дѣй-
ствительности раздроблена на эти части... Такъ и цѣль-
ный неразрывный единый чистый опытъ жизни для того,

чтобы онъ могъ стать орудіемъ нашего познанія, мы
принуждены дробить на части и прежде всего на двѣ
большія части, которыя мы различаемъ, какъ внѣшній и
внутренній опытъ, но изъ этого мы еще отнюдь не должны
заключать, чтобы это раздробленіе, которое требуется для
плодотворной работы нашего мышленія, имѣло дѣйствитель-
ное, реальное, объективное значеніе. То, что наша мысль
различаетъ, въ дѣйствительности можетъ составлять одно не-
разрывное цѣлое и потому надо остерегаться всегда отъ то-
го, чтобы всѣмъ логическимъ различеніямъ придавать болѣе,
чѣмъ логическое значеніе, надо остерегаться всегда отъ оли-
цетвореніи ихъ, отъ объективированія, отъ перенесенія ихъ
во внѣ насъ, и прежде всего это надо сдѣлать по отношенію
къ самому основному логическому различенію субъекта и
объекта, внутренняго и внѣшняго опыта.
Многія мнимыя неразрѣшимыя задачи, надъ разгадкой ко-
торыхъ иногда тщетно бьется человѣческая мысль, рождаются
только благодаря тому, что мы забываемъ объ условномъ вспомо-
гательномъ значеніи нашихъ логическихъ различеній, что мы
приписываемъ имъ объективную реальность, и понятно, что
мы тогда напрасно пытаемся соединить то, что мы сами же
разъединили, что мы тщетно стараемся примирить тѣ про-
тиворѣчія, которыя мы сами же создали. Мы сами создаемъ
себѣ часто воображаемыя трудности и тратимъ усилія, ко-
торыя могли бы быть употреблены болѣе цѣлесообразнымъ
образомъ для болѣе высокихъ и жизненныхъ задачъ, на ихъ
преодолѣніе; мы сами часто воображаемъ себѣ неразрѣши-
мыя загадки тамъ, гдѣ въ дѣйствительности не существуетъ
никакихъ загадокъ, проходя въ то же время мимо истин-
ныхъ и дѣйствительныхъ проблемъ. Раздробивъ вселенную
на рядъ отдѣльныхъ тѣлъ, на совокупность воображаемыхъ
обособленныхъ атомовъ, отдѣливъ „духъ" отъ „матеріи", мы
напрасно потомъ пытаемся ивъ этой совокупности отдѣль-
ныхъ атомовъ получить снова единую нераздѣльную вселен-
ную, мы напрасно потомъ пытаемся связать духъ и матерію
въ одно цѣлое.
Всѣ эти соображенія еще въ большей степени подтвер-
ждаютъ нашу мысль, что для полученія формулы развитія

жизни нѣтъ никакой возможности ограничиваться однимъ
только внѣшнимъ опытомъ, a рядомъ съ этимъ внѣшнимъ
опытомъ долженъ быть привлеченъ къ дѣлу н опытъ вну-
тренній ИЛИ, другими словами, для определенія формулы
развитія жизни мы должны пользоваться „полнымъ чистымъ
опытомъ жизни".
V.
Что слѣдуетъ понимать подъ точкой зрѣнія цѣльнаго
чистаго опыта жизни?
Но что такое мы должны понимать подъ „цѣльнымъ чи-
стымъ опытомъ жизни"? Существуетъ ли такой опытъ? Не
представляетъ ли онъ только фиктивное понятіе? И кромѣ
того, что значитъ становиться на точку зрѣнія цѣльнаго чи-
стаго опыта жизни? Чѣмъ эта точка зрѣнія будетъ отличаться
отъ другихъ возможныхъ точекъ зрѣнія? Да и возможна ли
еще сама эта точка зрѣнія? Вотъ вопросы, требующіе на-
стоятельно своего разрѣшенія, прежде чѣмъ мы приступимъ къ
непосредственному опредѣленію самой формулы развитія,
Несомнѣнно, что „цѣльный чистый опытъ жизни" имѣетъ
реальное значеніе, и въ то же время столь же несомнѣнно,
что этотъ „чистый опытъ" есть не болѣе, какъ одна фик-
ція, Дѣло въ томъ, что, какъ невозможно чистое мыш-
леніе, т.-е. мышленіе, лишенное всякаго эмпирическаго
содержанія, мышленіе, чуждое всякаго опыта, такъ же
точно не существуетъ и чистаго опыта, т.-е. опыта, ко-
торый не былъ бы въ той или другой степени переработанъ
нашимъ мышленіемъ. Въ этомъ смыслѣ Вундтъ совершенно
правъ, когда онъ говоритъ, что чистый опытъ и чистое мыш-
леніе представляютъ фиктивныя понятія, которыя никогда
не получаютъ своего осуществленія въ дѣйствитель-
номъ опытѣ ивъ дѣйствительномъ мышленіи1)
Какъ всякій дѣйствительный опытъ является всегда син-
тезомъ опыта съ мышленіемъ, такъ н всякій актъ
мышленія всегда представляетъ намъ синтезъ мышле-
1) W. Wnndt. System der Philosophie, стр. 219.

нія съ опытомъ. Всякій „опытъ жизни" постоянно пре-
ображается мышленіемъ и всякое мышленіе всегда опредѣ-
ляется опытомъ. И опытъ и мышленіе реальны только въ
своей связи, въ своей коопераціи, но не каждое въ отдѣль-
ности. Отдѣлить опытъ отъ мышленія для философіи также
невозможно, какъ невозможно напр.: для политической эко-
номіи въ продуктѣ труда отдѣлить то, что приходится на
долю силъ природы, отъ того, что обязано своимъ происхо-
жденіемъ труду человѣка.
Спрашивается тогда, какой же смыслъ имѣетъ это раз-
личеніе чистаго опыта отъ чистаго мышленія? Къ чему мо-
гутъ послужить эти фиктивныя понятія? И однако же эти
понятія имѣютъ величайшее реальное значеніе, таятъ въ
себѣ глубокій жизненный смыслъ. Создавая ихъ, мышленіе
какъ бы пытается отдать себѣ отчетъ въ своей собственной
дѣятельности и сдѣлать эту дѣятельность болѣе плодотвор-
ной и цѣлесообразной. Естественная, безсознательная связь
мышленія и опыта составляетъ исходную точку въ развитіи
мышленія и самаго опыта; пытаясь отдать себѣ отчетъ въ
этой связи, пытаясь опредѣлить то, что принадлежитъ ему
и что опыту, мышленіе не имѣетъ въ виду обособить себя
фактически отъ опыта, но—сдѣлать свою связь съ опытомъ
сознательной и преднамѣренной. Естественный синтезъ мы-
шленія и опыта, благодаря той критикѣ, которой мышленіе
подвергаетъ свои отношенія къ опыту, благодаря тому ана-
лизу, посредствомъ котораго оно доходитъ до установленія
понятій „чистаго опыта" и „чистаго мышленія",—становится
синтезомъ сознательнымъ. Это превращеніе есте-
ственнаго синтеза въ синтезъ сознательный ведетъ къ боль-
шей гармоніи между мышленіемъ и опытомъ, къ устраненію
между ними всякаго антагонизма и, слѣдовательно, къ наи-
болѣе плодотворной коопераціи обоихъ.
Такимъ образомъ, вопросъ о чистомъ опытѣ и о чистомъ
мышленіи вытекаетъ изъ потребности установить между опы-
томъ и мышленіемъ наибольшую гармонію, при которой оба
они могутъ развиваться безъ обоюдныхъ помѣхъ наиболѣе
быстрымъ образомъ. Пониманіе жизни достигается при сов-
мѣстномъ участіи двухъ факторовъ, „опыта жизни", съ одной

стороны, и мышленія объ этомъ опытѣ, съ другой. Чтобы
эта цѣль, т.-е. пониманіе жизни, достигалась наиболѣе цѣле-
сообразнымъ и успѣшнымъ образомъ, требуются два условія:
во 1-хъ, чтобы „опытъ жизни" былъ свободенъ отъ всего
лишняго, что не ведетъ къ пониманію жизни или даетъ
ложное пониманіе этой жизни, и во 2-хъ, чтобы мышленіе
совершалось наиболѣе правильнымъ образомъ, т.-е. „опытъ
жизни" долженъ стать „чистымъ опытомъ жизни", а
мышленіе должно стать чистымъ мышленіемъ или логиче-
скимъ. Вотъ два требованія, которыя могутъ быть поставлены
для наиболѣе успѣшнаго достиженія наибольшаго возмож-
наго пониманія жизни. Требованіе чистоты мышленія нахо-
дитъ свое удовлетвореніе при посредствѣ логики и давно
уже обращало на себя вниманіе,—вопросъ же о чистотѣ
опыта находитъ свое разрѣшеніе въ „критикѣ чистаго опыта"
и въ настоящее время только впервые ставится. Посред-
ствомъ попытки разрѣшенія этого вопроса человѣческая фи-
лософская мысль пытается оріентироваться, отдать себѣ от-
четъ въ самой себѣ, опредѣлить тотъ естественный путь,
который ей предначертанъ природой самаго мышленія и
условіями выпадающей на его долю задачи для того, чтобы
сознательно, систематично и съ наиболѣе плодотворными
результатами двигаться по этому пути, по которому ранѣе
оно двигалось непроизвольно и безсознательно, а потому и
не въ такой степени производительно, какъ это могло бы
быть. Такъ мы понимаемъ смыслъ того движенія, которое
получаетъ свое наиболѣе характерное выраженіе въ сочине-
ніяхъ Авенаріуса: „Мышленіе о мірѣ, согласно принципу
наименьшей траты силы" и „Критика чистаго опыта" 1).
Весь вопросъ здѣсь идетъ объ установленіи наибольшей гар-
моніи между опытомъ и мышленіемъ, о наиболѣе успѣшной
и производительной духовной работѣ человѣчества, вопросъ
глубоко жизненный, глубоко важный и обсужденіе котораго
несомнѣнно привлечетъ къ себѣ лучшіе умы и лучшія силы
человѣчества.
*) См. по этому поводу сочиненіе В. Лесевича: Что такое науч-
ная философія?

Однако, что же все-таки слѣдуетъ разумѣть подъ чи-
стымъ опытомъ жизни и какъ можно становиться на почву
его, когда „чистый опытъ жизни" есть не болѣе, какъ фик-
тивное понятіе? Это мы и попробуемъ сейчасъ выяснить.
Жизнь намъ открывается въ сознаніи двоякимъ обра-
зомъ: непосредственно или посредственно, въ воспріятіи или
въ логическомъ мышленіи, прямо или при помощи знаковъ
и символовъ, каковыми являются всѣ понятія. Жизнь, не-
посредственно переживаемая нами въ воспріятіи, обнаружи-
вается или въ ощущеніяхъ и представленіяхъ, или въ чув-
ствованіяхъ удовольствія и страданія, или въ совершаемыхъ
нами актахъ волевой дѣятельности, однимъ словомъ, или
какъ ощущеніе и представленіе жизни, или какъ
чувствованіе жизни, или, наконецъ, какъ реализу-
ющаяся воля жизни. Всѣ эти моменты даны намъ
всегда одновременно и въ каждомъ актѣ жизни: нѣтъ ощу-
щенія и представленія жизни, которыя не были бы связаны
съ чувствованіемъ и волею жизни, всѣ они нераздѣльно и
неразрывно соединены между собою, и насколько жизнь об-
наруживается намъ непосредственно въ сознаніи, она всегда
обнаруживается во всѣхъ этихъ формахъ заразъ. Но между
тѣмъ какъ чувствованіе и воля жизни намъ всегда откры-
ваются только, какъ факты внутренней жизни,—ощущенія и
представленія намъ являются въ одно и то же время, какъ
событія и внутренней и внѣшней жизни. Съ ощущеніями н
представленіями связывается никогда неуничтожаемое со-
знаніе, что это есть фактъ жизни, имѣющій одновременно
мѣсто и внѣ и внутри насъ, что это есть жизнь въ одно и
то же время и внѣшняя и внутренняя.
Но это естественное единство внутренней жизни, т.-е.
единство представленія, чувствованія и воли, точно такъ
же, какъ и единство жизни внутренней и внѣшней, т.-е.
единство представленія и объекта, тотчасъ же разру-
шается, какъ только оно становится предметомъ дѣятель-
ности мышленія. Этотъ цѣльный чистый единый нераз-
дѣльный опытъ жизни мышленіе разлагаетъ на состав-
ныя части и противополагаетъ эти составныя части другъ
другу: представленіе и объектъ, которыя прежде соста-

вляли одно цѣлое, теперь ставятся другъ противъ друга,
какъ двѣ совершенно самостоятельныя и различныя вещи.
Естественный синтезъ внутренней и внѣшней жизни
уничтожается,становясь предметомъ сознательной ана-
литической дѣятельности мышленія. Насколько мышле-
ніе и опытъ намъ являются всегда въ связи и взаимодѣй-
ствіи, насколько они намъ даны въ действительности, какъ
проникающіе взаимно другъ друга, настолько этотъ цѣльный
чистый опытъ жизни не можетъ быть нами показанъ ни въ
какомъ единичномъ актѣ жизни и, однако же, долженъ быть
предполагаемъ нами, какъ необходимая исходная точка, какъ
тотъ естественный матеріалъ, съ котораго начинаетъ позна-
ніе, разрушая это непосредственно намъ данное единство
внутренней и внѣшней жизни, отдѣляя представленіе отъ
объекта.
На первыхъ ступеняхъ начавшаго такимъ образомъ раз-
виваться познанія жизни образуется взглядъ, что внѣ насъ
существуютъ факты жизни, которые въ существенномъ сходны
съ нашими ощущеніями и представленіями, и что эти внѣш-
ніе факты жизни, дѣйствуя на насъ, порождаютъ не только
похожія на нихъ представленія, но также чувствованія и
волевые акты, при чемъ, однако, послѣдніе существуютъ
только субъективно, т.-е. имѣютъ мѣсто исключительно лишь
внутри насъ. „Такимъ образомъ, сопровождающія каждый
актъ воспріятія чувствованія предполагаются только однажды,
именно въ насъ, представленія же предполагаются дважды,
именно, какъ въ насъ, такъ и внѣ насъ" 1). Но когда мы
узнаемъ, что и представленія могутъ иногда существовать
только въ насъ безъ соотвѣтствующихъ имъ внѣшнихъ объ-
ектовъ, и что, слѣдовательно, необходимы особенные при-
знаки, по которымъ мы заключаемъ, что представленія, на-
ходимый нами въ себѣ, соотвѣтствуютъ одновременно и
объектомъ,—тогда возникаетъ дальнѣйшее раздѣленіе всѣхъ
фактовъ воспріятія на непосредственно и посред-
ственно данные. Какъ непосредственно данное, есте-
ственно тогда разсматривается все то, что мы вообще субъ-
1) W. Wundt. System der Philosophie, стр. 140.

ективно воспринимаемъ, безразлично, относится ли это къ
какому-нибудь объекту или нѣтъ. „Какъ посредственно дан-
ное имѣютъ значеніе, напротивъ, только представленія, от-
носимыя нами къ независимо отъ насъ данному объекту.
„Соотвѣтственно этому, непосредственныя воспріятія назы-
ваются также субъективными, посредственныя же—
объективными" 1). Когда же, наконецъ, вслѣдствіе даль-
нѣйшаго развитія познанія, оказывается, что все содержаніе
ощущеній и представленій можетъ быть нами относимо
только къ одному субъекту, тогда представленія получаютъ
объективное значеніе только еще какъ субъективные сим-
волы. Вмѣстѣ съ этимъ внутренній и внѣшній опытъ прі-
обрѣтаютъ признаки, черезъ посредство которыхъ они про-
должаютъ впередъ быть логически раздѣленными. Все то,
что намъ дано въ сознаніи, все то, что нами непосред-
ственно воспринимается, все это составляетъ область вну-
тренняго опыта. Что же касается внѣшняго опыта, имѣю-
щаго своимъ предметомъ „объективный міръ", то этотъ міръ
можетъ быть нами только понять, но не непосредственно
воспринятъ *). Такимъ образомъ, внѣшній опытъ становится
вполнѣ сотканнымъ изъ понятій.
Внѣшній опытъ составляетъ тотъ матеріалъ, изъ котораго
вырастаетъ наука о природѣ, естествознаніе или физика въ
широкомъ смыслѣ этого слова; внутренній опытъ ложится
въ основаніе науки о духѣ или психологіи. Благодаря тому
обстоятельству, что человѣкъ первоначально обращаетъ свое
главное вниманіе на внѣшній опытъ, а не на внутренній,
потому что, прежде чѣмъ онъ сдѣлается теоретикомъ, онъ
долженъ быть практикомъ, такъ какъ наблюденія надъ окру-
жающей его природой, надъ животными и людьми, надъ ра-
стеніями и неорганическими веществами, наблюденія астро-
номическія и географическія, все это въ борьбѣ за .суще-
ствованіе гораздо важнѣе, чѣмъ самонаблюденія,—благодаря
всему этому внѣшній опытъ, наука о природѣ получаетъ
значительное развитіе прежде, чѣмъ человѣкъ обратится къ
*) Тамъ же, стр. 140.
2) Тамъ же, стр. 146.

опыту внутреннему. „Только на болѣе высокой степени куль-
туры можетъ быть высказана заповѣдь: „познай самого себя!"
и этимъ самымъ открыта дорога для прямого психологиче-
скаго изслѣдованія" И такъ какъ разговорный языкъ раз-
вился подъ вліяніемъ вниманія, направленнаго на внѣшній
міръ, то, поэтому, нечего удивляться, когда мы видимъ, что
первоначально выраженія для обозначенія душевныхъ явле-
ній берутся изъ области физическаго міра. „Внутренній міръ
духа обозначается посредствомъ символовъ, которые заим-
ствуются отъ внѣшняго міра пространства" *).
Это-то обстоятельство, т.-е. большее развитіе внѣшняго
опыта по сравненію съ внутреннимъ, большее развитіе науки
о природѣ по сравненію съ психологіей, и дѣлаетъ то, что
обыкновенно физику, химію, физіологію, космологію пред-
ставляютъ себѣ, какъ науки, болѣе чисто опытными,
чѣмъ психологію. Но, на самомъ дѣлѣ, здѣсь имѣетъ мѣсто,
какъ совершенно вѣрно замѣчаетъ Фулье, какъ разъ обрат-
ное отношеніе. Науки о вещественномъ мірѣ всегда выходятъ
изъ какого-нибудь предположенія, постулата, хотя бы, напр.:
изъ постулата о самомъ существованіи вещественнаго міра,
какъ отличнаго отъ насъ самихъ. Онѣ всѣ предполагаютъ
су б станцію, которую онѣ снабжаютъ гипотетиче-
скими аттрибутами и свойствами, каковы, напр.: активность,
постоянство, простота (въ смыслѣ неделимости атомовъ) и т. д.
И если эта матеріальная субстанція, эти предполагаемые
простые атомы съ прогрессомъ науки и могутъ составлять
гипотезу все болѣе и болѣе способную отдать намъ отчетъ
въ фактахъ внѣшняго опыта, то все-таки сама матеріальная
субстанція, сами эти простые атомы никогда не могутъ быть
предметами опыта и всегда сохраняютъ метафизическій ха-
рактеръ.
Точно также и психофизика, которая занимается
отношеніями духа и организма, имѣетъ все же еще надоб-
ность въ представленіи матеріальной субстанція и способа
ея связи съ фактами сознанія. „Только психологія въ
1) H. Höffding, Psychologie in Umrissen и т. д. стр. 2.
2) Тамъ же, стр. 2, 3.

собственномъ смыслѣ оказывается освобожденной отъ всякаго
постулата, и отъ всякой метафизической гипо-
тезы относительно субстанціи. Она не имѣетъ необходи-
мости постулировать свой объектъ, т. е. факты сознанія: они
даны прямо и непосредственно, a всѣ другіе факты могутъ бытъ
даны только черезъ ихъ посредство". Она не имѣетъ болѣе
необходимости предполагать позади внутреннихъ фактовъ ка-
кой-нибудь субстратъ, какую-нибудь субстанцію въ одно и та
же время и гипотетическую и метафизическую. „Факты сознанія
не представляютъ ни постулаты, ни гипотезы, ни видимости, ни
символы, ни модусы субстанціи, ни „феномены какой-нибудь
вещи въ себѣ"; они суть непосредственныя и дѣйствитель-
ныя данныя сознанія". Чистая психологія должна, прежде
всего, констатировать и анализировать ихъ, какъ таковыя,
что она можетъ сдѣлать безъ всякихъ напрасныхъ поисковъ
позади ихъ какой-нибудь скрытой формы существованія, такъ
какъ непосредственные факты сознанія не могутъ имѣть ка-
кого-либо особеннаго существованія „въ самихъ себѣ"г
отличнаго отъ ихъ существованія „въ насъ". Между тѣмъ
какъ физическія науки, науки внѣшняго опыта стремятся
стать въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ все менѣе и менѣ&
опытными и дать все болѣе широкую долю для построе-
ній и выводовъ, въ которыхъ метафизика и математика
играютъ все болѣе возрастающую роль, — „психологія, на-
противъ, стремится стать все болѣе и болѣе опытной,,
въ томъ смыслѣ, что она стремится все болѣе и болѣе
выдѣлить при посредствѣ анализа данныя сознанія, наиболѣе'
непосредственныя, наиболѣе прямыя, наиболѣе несво-
дим ы я" 1). Въ этомъ смыслѣ психологія представляетъ пер-
вую науку, науку первоначальныхъ данныхъ и „идей",,
безъ которыхъ ничто не можетъ быть ни дано, ни постигнуто,,
и въ этомъ же смыслѣ „психологія есть единственная
наука непосредственнаго и перваго опыта, ко-
торый начинаетъ посредствомъ данныхъ безъ постулатовъ.
Она наиболѣе прямая, наиболѣе непосредственная, наиболѣе
достовѣрная и, наконецъ, въ наибольшей степени имѣетъ
!) A. Fouillée. L'évolutionnisme des idées-forces, стр. 29.

чисто опытный характеръ, чѣмъ всѣ остальныя опытныя
науки" 1).
Такимъ образомъ, начавъ первоначально съ преувели-
ченнаго значенія, которое придается внѣшнему опыту, раз-
витіе науки приводитъ, въ концѣ концовъ, къ признанію
первенства внутренняго опыта надъ внѣшнимъ; начавъ почти
съ полнаго игнорированія психологіи, человѣчество приходитъ,
наконецъ, къ признанію ея главенствующаго и центральнаго
положенія; отъ исключительнаго обращенія вниманія только на
внѣшній опытъ жизни, человѣкъ переходитъ къ пользованіи)
для своихъ научныхъ и философскихъ построеній „полнымъ
опытомъ жизни", въ которомъ внутренній опытъ занимаетъ
•свое надлежащее мѣсто.
Бели прежде психологія развивалась подъ сильнымъ
вліяніемъ наукъ о природѣ, если прежде понятія, при-
годный въ области внѣшняго опыта, какъ напр.: по-
нятіе субстанціи, съ котораго начинается проблема внѣш-
няго опыта, переносились безъ дальнихъ соображеній въ
область опыта внутренняго,—то въ настоящее время начи-
наетъ имѣть мѣсто какъ разъ обратное отношеніе, естество-
знаніе все болѣе и болѣе будетъ преобразовываться подъ влі-
яніемъ психологіи. Механика, которой прежде придавалось
такое огромное значеніе въ смыслѣ объясненія всѣхъ явленій
природы и которая такъ гордо и самоувѣренно заявляла при-
тязаніе даже на объясненіе процессовъ сознанія посредствомъ
движенія молекулъ и атомовъ нервнаго вещества,—все болѣв
утрачиваетъ это свое значеніе, и этотъ взглядъ, что всего
знаменательнѣе, провозглашается именно тѣми,кто спеціально
разрабатываетъ означенную науку. „Воззрѣніе, что механика
должна быть разсматриваема", говоритъ Махъ, „какъ основа-
ніе всѣхъ остальныхъ развѣтвленій физики, и что всѣ фи-
зическіе процессы должны быть объясняемы механиче-
ски, мы считаемъ за одинъ предразсудокъ. Исторически
болѣе древнее не всегда должно оставаться основаніемъ
для пониманія того, что позднѣе найдено. По мѣрѣ того,
какъ узнается и приводится въ порядокъ болѣе фактовъ,
л) Тамъ же, стр. 30.

могутъ получить мѣсто также совершенно новыя руководя-
щія воззрѣнія. Мы не можемъ теперь еще совершенно знать,
какія изъ физическихъ явленій лежатъ наиболѣе глу-
боко, не составляютъ ли механическія явленія именно на-
иболѣе поверхностныя, или, быть можетъ, всѣ физическія
явленія лежатъ одинаково глубоко... Механическій
взглядъ на природу является намъ, какъ исторически по-
нятная, извиняемая, быть можетъ, даже временно полез-
ная, но въ цѣломъ однако все-таки, какъ искусственная
гипотеза" !).
Обыкновенно въ естествознанія все дѣйствительно суще-
ствующее опредѣляется, какъ совокупность матеріальныхъ
атомовъ, приводимыхъ посредствомъ силъ въ движеніе, и ко-
торые съ необходимостью воздѣйствуютъ другъ на друга.
Таковы самыя общія понятія о томъ, что естественныя науки
разсматриваютъ, какъ данное намъ черезъ посредство опыта
и заключеній изъ него. Въ своемъ сочиненіи „Мышленіе о
мірѣ, согласно принципу наименьшей траты силы" Авена-
ріусъ подвергаетъ изслѣдованію этотъ отвѣтъ съ цѣлью опре-
дѣлить, что здѣсь содержится изъ того, что действительно*
можетъ быть считаемо чистымъ опытомъ, и что можетъ быть
отнесено на долю добавленій со стороны мыслящаго субъекта,
и чтобы въ результат* такого раздѣленія получить то са-
мое высокое и общее понятіе, которое можетъ служить для
объединенія всей области внѣшняго опыта. Формулируемъ
вкратцѣ результатъ, къ которому онъ такимъ образомъ при-
ходитъ. Все существующее, по его мнѣнію, можетъ быть
опредѣлено по своему содержанію, какъ ощущеніе, а по своей
формѣ, какъ движеніе. Актъ воспріятія не является резуль-
татомъ взаимодѣйствія двухъ субстанцій, изъ которыхъ одна,
внѣшняя, черезъ посредство распространенія отъ нея дви-
женія вызываетъ въ другой субстанцій, нервномъ веществѣ,
движенія молекулъ, послѣдствіемъ котораго и является ощу-
щеніе. Существованіе субстанцій рѣшительнымъ образомъ,
должно быть отвергнуто,—въ дѣйствительности мы имѣемъ.
*) Е. Mach. Die Mechanik in ihrer Entwickelung historisch-kritiscb
dargestellt. Leipzig, 1883, стр. 467, 468.

только распространеніе изъ одного мѣста въ другое на ряду
съ движеніемъ н ощущенія. Но было бы поспѣшнымъ изъ
этого заключать, что субъективное ощущеніе совершенно
подобно объективному, „такъ какъ именно координація дви-
женія и ощущенія вмѣстѣ съ измѣненіемъ движенія, кото-
рое—согласно нашему теперешнему знанію 4- происходитъ
въ актѣ воспріятія, будетъ представлять также и измѣненіе
ощущенія" *). Такимъ образомъ, по мнѣнію Авенаріуса, не
только внутренній, но и внѣшній міръ, насколько мы мо-
жемъ предполагать въ немъ еще что-либо, кромѣ механиче-
скаго движенія, является не чѣмъ-либо матеріальнымъ, но
психическимъ по своему содержанію или, какъ говоритъ Аве-
наріусъ, есть по своему содержанію ощущеніе. Онъ не со-
мнѣвается въ томъ, что естественно-научное міропониманіе
въ ходѣ своего развитія приведетъ сначала къ признанію
ощущающихъ субстанціи, или на языкѣ естественныхъ наукъ
„сознательныхъ атомовъ", a затѣмъ, въ концѣ концовъ, при-
ведетъ и къ устраненію изъ образованнаго такимъ образомъ
понятія о сознательныхъ атомахъ понятія субстанціи, чуж-
даго чистому опыту и не содержащагося въ немъ а).
То преобразующее вліяніе, которое психологія въ на-
стоящее время вноситъ въ наше пониманіе природы, ясно
здѣсь сказывается. Еще яснѣе оно сказывается во взглядахъ
Вундта, согласно которому, „космическій механизмъ есть
только внѣшняя оболочка, за которою скрывается духовное
дѣйствованіе и творчество, стремленіе, чувствованіе и ощу-
щеніе, подобныя тѣмъ, какія мы переживаемъ въ самихъ
себѣ",8) и міръ является ничѣмъ инымъ, какъ совокупностью
волевыхъ дѣятельностей, которыя взаимно опредѣляютъ другъ
друга 4). Въ этихъ взглядахъ внутренній и внѣшній опытъ
выходятъ изъ стадіи своего обособленія и противоположенія
и становятся взаимно опредѣляющими другъ друга состав-
ными частями одного цѣлаго; въ этихъ взглядахъ мы имѣемъ
сознательный синтезъ внутренняго и внѣшняго опы-
*) R. Avenarius. Philosophie als Denken der Welt и т. д., стр. 61.
а) Тамъ же, стр. 60.
3) W. Wundt. System der Philosophie, стр. 432.
4) Тамъ же, стр. 421.

та, безсознательный синтезъ которыхъ образуетъ исход-
ную точку развитія познанія; здѣсь мы видимъ попытку
возвращенія къ „чистому цѣльному опыту жизни", настолько,
конечно, насколько для мышленія вообще возможно подобное
возвращеніе, потому что, стремясь къ сознательному синтезу,
оно не можетъ въ то же время перестать быть деятель-
ностью анализа, тѣмъ болѣе, что самъ этотъ анализъ со-
ставляетъ необходимое условіе для предпринимаемаго мыш-
леніемъ синтеза. Единство внутренней и внѣшней жизни,
представленія, связаннаго неразрывно съ чувствованіемъ и
волевою дѣятельностью, и объекта составляло естественную
исходную точку въ развитіи познанія, теперь оно является,
какъ конечная цѣль, какъ вѣчная задача, надъ которой
должно работать мышленіе. Какъ предполагаемая нами исход-
ная точка въ развитіи познанія, „цѣльный чистый опытъ
жизни" есть не болѣе, какъ фиктивное понятіе, въ томъ
смыслѣ, что, будучи мыслящими существами, мы нигдѣ его
не можемъ показать эмпирически,—но, какъ послѣдняя цѣль,
къ которой познаніе должно стремиться, безконечно прибли-
жаясь къ ней, хотя, однако, никогда ея, быть можетъ, вполнѣ
не достигая, онъ имѣетъ высокое реальное значеніе въ смыслѣ
руководящаго принципа въ сферѣ теоретической деятель-
ности. Стремиться сознательно соединить въ одно гармони-
ческое цѣлое, насколько это допускаетъ мышленіе, внѣшній
и внутренній опытъ, науку о природѣ съ психологіей, и
значитъ пытаться стать на точку зрѣнія „цѣльнаго чистаго
опыта жизни".
Но, прежде чѣмъ становиться на точку зрѣнія такимъ
образомъ синтетически связаннаго внутренняго и внѣшняго
опыта и пытаться съ этой точки зрѣнія опредѣлить формулу
развитія жизни, полезно стать послѣдовательно на каждую
изъ обѣихъ соединяемыхъ здѣсь въ одно цѣлое точекъ зрѣнія и
посмотрѣть, какъ представляется процессъ развитія жизни,
если его разсматривать сначала исключительно только съ
точки зрѣнія внутренняго опыта и затѣмъ въ такой же ис-
ключительной степени съ точки зрѣнія опыта внѣшняго.
Добытыя такимъ образомъ заключенія намъ тогда останется
только синтетически связать между собою.

VI.
Формула развитія съ точки зрѣнія внутренняго опыта.
Станемъ же, поэтому, временно на психологическую
точку зрѣнія, отвлечемся отъ внѣшняго міра матеріи и дви-
женія и предположимъ, что міръ весь исчерпывается только
сознаніемъ и его различными состояніями. Мы поступимъ
въ данномъ случаѣ какъ разъ обратно тому, какъ поступаютъ
Спенсеръ, Фехнеръ и Петцольдтъ, которые при выводѣ фор-
мулы развитія совершенно отвлекаются отъ данныхъ вну-
тренняго опыта и сосредоточиваюсь свое вниманіе почти
исключительно на одномъ опытѣ внѣшнемъ.
Между тѣмъ какъ въ области естествознанія главную
роль играютъ субстанціи, въ формѣ представленій объ от-
дѣльныхъ вещахъ, обладающихъ извѣстными свойствами, о
матеріальныхъ атомахъ, изъ которыхъ состоятъ эти вещи и
отъ сочетанія и относительнаго движенія которыхъ зависятъ
всѣ свойства ихъ,—въ психологіи главную роль играетъ
представленіе о процессахъ, настолько, конечно, на-
сколько послѣдніе могутъ быть представленіями, могутъ по-
лучить въ представленіяхъ свое символическое выраженіе.
Понятіе о субстанціи совершенно не можетъ найти себѣ при-
ложенія въ мірѣ сознанія. Ощущенія, представленія, мысли,
чувствованія, волевые акты составляютъ именно акты, про-
цессы, дѣятельности и не могутъ быть уподоблены ничему
вещественному, матеріальному, не могутъ быть сравнены,
напр., съ химическими элементами, но скорѣе оъ органиче-
скими функціями, какъ это совершенно вѣрно замѣчаетъ
Гёффдингъ 1). Нашъ духъ не представляетъ „какой-нибудь
магазинъ или библіотеку, но есть совокупность дѣйствій и
воздѣйствій, функцій и измѣненій" '). Наше сознаніе совер-
шенно тожественно съ тѣми процессами, которые имѣютъ
въ немъ мѣсто и которые составляютъ его содержаніе.
Попытки отличить сознаніе отъ процессовъ, составляющихъ
его содержаніе, основываются на олицетвореніи имени, ко-
*) H. Höffding. Psychologie in Umrissen и т. д., стр. 83.
2) A. Fouillée. L'évolutionnisme des idées forces, стр. 66.

торое обозначаетъ не что иное, какъ эти же самые про-
цессы въ ихъ фактически данной связи. Много содѣйствуетъ
этому и укрѣпляетъ такое олицетвореніе то обстоятельство,
что въ теоріяхъ душевной жизни обыкновенно отдается пред-
почтительное вниманіе представленіямъ, къ психологиче-
скому объективированію которыхъ существуетъ большая
склонность. На томъ основаніи, что представленія относятся
нами всегда къ объектамъ, мы полагаемъ, что и они сами
должны быть объектами, которые появляются и исчезаютъ,
но никогда не перестаютъ существовать. На самомъ же дѣлѣ,
какъ говоритъ Вундтъ, „представленія столь же мало, какъ
и волевые акты, являются постоянными субстанціями (be-
harrende Substanzen), но представляютъ намъ дѣятельности.
Какъ таковыя, разсматриваемыя съ общей точки зрѣнія на-
шего внутренняго переживанія, они являются актами созна-
нія, и если они перестаютъ быть послѣдними, то они и во-
обще перестаютъ существовать" ,).
Всѣ доктрины, которыя смотрятъ на представленія, какъ на
какія-то пребывающія существованія, которыя вносятъ понятіе
субстанція въ область внутренней жизни, всѣ эти доктрины имѣ-
ютъ неоспоримо миѳологическій характеръ. Продолжаютъ су-
ществовать въ сознаніи только различные процессы и дѣятель-
ности, изъ соединенія и сочетанія которыхъ и образуется вся
жизнь сознанія. Эту динамическую точку зрѣнія, которой тре-
буетъ сознаніе, мы должны твердо себѣ усвоить, и, приступая
къ анализу явленій сознанія, мы должны стараться, насколько
это возможно, отрѣшиться отъ всякихъ попытокъ къ фаль-
шивымъ и ложнымъ олицетвореніямъ, должны совершенно
отказаться отъ такъ называемой субстанціальной точки зрѣнія.
Но хотя мы и опредѣлили сознаніе, какъ совокупность
различныхъ процессовъ, мы все-таки еще не дали полнаго
понятія о томъ, что такое сознаніе, настолько, конечно, на-
сколько можетъ быть рѣчь о такомъ опредѣленіи сознанія
при посредствѣ понятій. Но здѣсь мы наталкиваемся на одно
довольно существенное затрудненіе: сознаніе имѣетъ
различныя степени, отъ наиболѣе яснаго сознанія до
W. Wundt. System der Philosophie, стр. 563.

наиболѣе темнаго существуетъ бесчисленное множество пе-
реходовъ. Какимъ же образомъ возможно определить то, что
имѣетъ такое безконечное множество различныхъ степеней?
Остается только одно средство, а именно—опредѣлить, съ
чѣмъ связанъ переходъ отъ меньшей сознательности къ боль-
шей, отъ неопредѣленнаго и неяснаго сознанія къ сознанію
ясному и определенному. То, что обусловливаетъ наиболь-
шую степень сознанія, то, что обусловливаетъ подъемъ cor
знанія съ низшей ступени на высшую, то, очевидно, и со-
ставляетъ отличительное, характерное свойство самого со-
знанія. О другомъ опредѣленіи сознанія здѣсь, конечно, не
можетъ быть и рѣчи, но это определеніе сознанія будетъ въ
то же время и опредѣленіемъ того, въ чемъ заключается
развитіе сознанія и въ чемъ, слѣдовательно, заключается съ
точки зрѣнія внутренняго опыта, если имѣть въ виду только
одно сознаніе, процессъ развитія жизни.
Въ своей „Психологіи" Гёффдингъ говоритъ, что съ со-
знаніемъ вообще дѣло обстоитъ точно такъ же, какъ съ спе-
ціальными формами или элементами сознанія (цвѣтами и
звуками, напр.) въ частности: „описаніе или опредѣленіе
послѣднихъ невозможно, такъ какъ они составляютъ основ-
ные факты, которые не могутъ быть сведены на что-либо
еще болѣе простое и ясное. Это однако не исключаетъ вы-
деленія самыхъ важныхъ признаковъ. Можно именно на-
править вниманіе на пограничные случаи, гдѣ сознаніе
готово перейти въ безсознательныя состоянія; я можно обра-
тить вниманіе на переходы изъ болѣе слабаго и болѣе
темнаго сознанія въ болѣе сильное и ясное и изслѣдовать,
чѣмъ обусловливаются болѣе высокія формы сознанія" 1)î
Поступая такимъ образомъ, Гёффдингъ находитъ, что сот
звательная жизнь характеризуется слѣдующими тремя глав-
ными свойствами: прежде всего, для того, чтобы могло воз-
никнуть ясное сознаніе, необходимо должны существовать
измѣненія въ его состояніяхъ и нѣкоторая противополож-
ность между послѣдними. „Вполнѣ однообразное и неизмѣн-
ное состояніе имѣетъ тенденцію къ уничтоженію сознанія" а).
*) H. Höffding. Psychologie in Umrissen, стр. 56.
2) Тамъ же, стр. 56.

Но измѣненіе и противоположность сами по себѣ еще не-
достаточны—различные единичные элементы сознанія имѣютъ
въ немъ мѣсто не изолированно, но всегда въ болѣе или
менѣе твердой связи между собою. И подобная связь не-
обходима для того, чтобы сами единичныя впечатлѣнія,
каждое само по себѣ, могли получить въ сознаніи свое зна-
ченіе. Но для того, чтобы могли имѣть мѣсто связь и взаи-
модѣйствіе между различными элементами сознанія, для
этого должно быть возможно сохраненіе или воспро-
изведеніе прежнихъ состояній. „Это подтверждается тѣмъ,
что отсутствіе связи и недостатокъ во внутреннемъ обоюд-
номъ взаимодѣйствіи между элементами сознанія есть при»
знакъ начинающагося разложенія сознательной жизни *),
Но и эти оба условія еще, однако, недостаточны для харак-
теристики сознательной жизни. Они могутъ одинаково хорошо
оказываться пригодными и для жизни органической. „Спо-
собность къ сохраненію и воспроизведенію прежнихъ со-
стояній находится также и въ безсознательной природѣ. Но,
чего послѣдней недостаетъ, это—способности къ вторичному
узнаванію (Wiedererkennen) воспроизведеннаго состоянія" *).
Въ безсознательномъ существѣ одно мгновеніе всегда на-
ходится какъ бы внѣ другого, даже если то, что наполняетъ
одно, наполняетъ также и другое. „Напротивъ, черезъ по-
средство узнаванія, различія во времени и в> простран-
ствѣ уничтожаются, въ то время какъ то, что было пере-
жито, въ различныя времена и въ различныхъ мѣстахъ, не-
посредственно соединяется другъ съ другомъ. Въ узнаваніи
н въ воспоминаніи выражается внутреннее единство,
для чего матеріальный міръ не представляетъ ничего соот-
вѣтствующаго" 8).
Такимъ образомъ, это единство представляетъ дѣй-
ствительно характерное и основное качество сознанія.
Но оно можетъ выступать передъ нами въ различныхъ
степеняхъ и мы никогда не имѣемъ его въ нашемъ
психологическомъ опытѣ въ самой высшей мыслимой сте-
ïj Тамъ же, стр. 67.
2) Тамъ же. стр. 58.
3) Тамъ же, стр. 68.

пени. „Подъ ясностью и связью въ нашемъ сознаніи всегда
находится болѣе или менѣе темный хаосъ; первоначальные
элементы (Urelemente) нашего сознанія постоянно должны
возникать въ немъ, какъ нѣчто такое, что дается ему, какъ
матеріалъ для его дѣятельности. Существуетъ, слѣдователь-
но, пассивная и активная сторона въ природѣ со-
знанія, первая, соотвѣтствующая множественности,
разнообразію элементовъ, послѣдняя — единству и
связи всего содержанія сознанія" *). Энергія сознанія вы-
ражается* намъ въ томъ способѣ, какъ единичные элементы
соединяются между собою н приводятся во взаимодѣйствіе.
Поэтому Геффдингъ приходить къ тому совершенно вѣр-
ному заключенію, что синтезъ представляетъ основную
форму всякаго сознанія. Но на какой бы ступени развитія
сознательной* жизни мы ни открывали синтезъ, онъ всегда
предполагаетъ уже данное разнообразіе элементовъ сознанія.
Синтезъ соединяетъ единичный ощущенія въ воспріятія,
изъ представленій образуетъ понятія и т. д., и подобная
работа начинается тотчасъ же съ возникновеніемъ самого
сознанія, что доказывается уже тѣмъ фактомъ, что сознаніе
тѣмъ болѣе приближается къ безсознательности, чѣмъ болѣе
оно приближается къ такой точкѣ, въ которой оно заклю-
чаетъ въ себѣ только одинъ единственный элементъ8).
Сходныя съ этимъ въ общемъ заключенія относительно
природы сознанія мы встрѣчаемъ и въ книгѣ Пьера Жанэ
„Психологическій автоматизмъ". По мнѣнію Жанэ, вещи ка-
жутся происходящими такимъ образомъ, какъ будто бы въ
душѣ существовали двѣ различныя активности, которыя то
дополняютъ другъ друга, то оказываютъ другъ другу проти-
водѣйствіе. Первую активность онъ называетъ действующею,
вторую же активность, которая находитъ свое выраженіе въ
автоматизмѣ, — сохраняющею (conservatrice). Что касается
первой активности, то вотъ что мы читаемъ у Жанэ отно-
сительно нея: „Какъ это говорили древніе философы, суще-
ствовать значитъ дѣйствовать и творить, и сознаніе, которое
*) Тамъ же, стр. 59, 60.
*) Тамъ же, стр. 60.

представляетъ реальность въ самой высокой степени, есть,
въ силу этого самаго, дѣйствующая активность. Эта актив-
ность, если мы попытаемся представить себѣ ея природу,
есть прежде всего активность синтеза, которая соединяетъ
данные феномены, болѣе или менѣе многочисленные, въ одинъ
новый феноменъ, отличный отъ составляющихъ его элемен-
товъ. Здѣсь мы имѣемъ истинное творчество, потому что,
на какую бы точку зрѣнія мы не становились, множествен-
ность не содержитъ въ себѣ основанія для единства, и актъ,
посредствомъ котораго разнородные элементы соединяются
въ новую форму, намъ вовсе не данъ въ самихъ элементахъ...
Сознаніе, такимъ образомъ, само по себѣ, съ самыхъ пер-
выхъ своихъ шаговъ является активностью синтеза" 1).
И совершенно невозможно сказать, каковы тѣ первые эле-
менты, которые комбинируются такимъ образомъ сознаніемъ.
Подобно тому, какъ физіологія находитъ уже организацію во
всѣхъ элементахъ организованнаго тѣла, подобно этому и
„психологія находитъ уже организацію и синтезъ во всѣхъ
элементахъ сознанія, до которыхъ только она можетъ опус-
титься. Но достовѣрно, что существуютъ степени организа-
ціи и синтеза все болѣе и болѣе сложныя. Небольшіе эле-
ментарные синтезы, безпрестанно повторяемые, становятся
элементами другихъ синтезовъ, болѣе высокихъ... Будучи
болѣе сложными, эти новые синтезы гораздо болѣе разно-
образны, чѣмъ предшествующіе" 2). Мы удивляемся творче-
ской активности духа въ созданіяхъ генія, „но природа со-
знанія всегда одна и та же, и ребенокъ, который въ первый
разъ построилъ внутри себя самую слабую изъ художественныхъ
или религіозныхъ эмоцій, одинаковымъ образомъ совершилъ
за свой собственный счетъ открытіе и творчество" *).
Но въ человѣческомъ духѣ существуетъ еще другая акти-
вность, которую Жанэ называетъ сохраняющею. „Синтезы,
одинъ разъ построенные, не уничтожаются; они продолжаются,
они сохраняютъ свое единство, они сохраняютъ тотъ самый по-
рядокъ въ своихъ элементахъ, который однажды былъ уста-
!) Pierre Janet. L'automatisme psychologique, стр. 483, 484.
2) Тамъ же, стр. 484.
3) Тамъ же, стр. 485.

новленъ" 1). „Подобно тому, ванъ предшествующая активность
стремилась творить, эта послѣдняя стремится сохранять,
повторять. Наиболѣе важное обнаруженіе первой былъ син-
тезъ, наиболѣе важное качество послѣдней есть ассоціація
идей и память" 2).
То различеніе и двойственность, которыя Жанэ уста-
навливаетъ въ сознаніи своимъ разграниченіемъ въ немъ
двухъ родовъ активности, могущихъ иногда даже вступать
въ противорѣчіе другъ съ другомъ, это различеніе, которое
мы дѣйствительно в неизбѣжно должны признать, разъ мы
стоимъ на почвѣ опыта,—кажется съ перваго взгляда совер-
шенно уничтожающимъ надежду на опредѣленіе сознанія,
которое было бы справедливо для всѣхъ случаевъ. Въ самомъ
дѣлѣ, повидимому, существуютъ два различные" вида созна-
нія, которые характеризуются различными признаками и не
могутъ быть сведены одно на другое. Но это только пови-
димому. То, что мы можемъ назвать „психологическимъ
автоматизмомъ", есть только болѣе низшая форма сознанія
по сравненію съ активностью синтеза: это не есть другой
видъ сознанія, это—то же самое сознаніе, которое обнару-
живается передъ нами въ активности синтеза, но только
сознаніе болѣе слабое, и слабое именно благодаря тому, что
дѣятельность синтеза приближается въ немъ къ нулю. По
нашему мнѣнію, между тѣмъ, что Жанэ называетъ „психо-
логическимъ автоматизмомъ", и тѣмъ, что онъ отличаетъ отъ
него, какъ активность синтеза, существуетъ безчисленное
множество промежуточныхъ ступеней. Существуютъ различ-
ныя степени автоматизма, и чѣмъ болѣе автоматизмъ, тѣмъ
менѣе степень сознательности. Одинъ разъ совершенный
синтезъ еще не становится тотчасъ же достояніемъ „психо-
логическаго автоматизма", онъ становится только отчасти
автоматическимъ и лишь при многократномъ повтореніи
дѣлается автоматичнымъ вполнѣ. Дѣло происходитъ такимъ
образомъ, какъ будто бы активность синтеза не исчезаетъ сразу,
а только постепенно, и мало-по-малу лишь уступаетъ свое
') Тамъ же, стр. 485.
2) Тамъ же, стр. 486.

мѣсто „психологическому автоматизму", и вмѣстѣ съ тѣмъ,
по мѣрѣ того какъ „активность синтеза" теряетъ свое зна-
ченіе и актъ становится все болѣе и болѣе автоматичнымъ,
онъ становится также все менѣе и менѣе сознательнымъ.
Такимъ образомъ, синтезъ, во всякомъ случаѣ, является са-
мымъ характернымъ свойствомъ сознанія и тѣмъ отличитель-
нымъ его качествомъ, по которому мы можемъ различать
различныя его степени.
Такъ какъ вопросъ объ отношеніи автоматизма къ созна-
нію представляется намъ крайне важнымъ для опредѣленія
самого сознанія, то мы, поэтому, остановимся на немъ не-
сколько подробнѣе. Нѣкоторыя важныя для насъ мысли по
этому поводу мы встрѣчаемъ въ 4-й части „Основаній психо-
логіи" Герберта Спенсера, гдѣ онъ говоритъ о развитіи пси-
хической дѣятельности. Общіе выводы, къ которымъ онъ
приходитъ, могутъ быть нами формулированы слѣдующимъ
образомъ. Различныя формы душевной деятельности, память,
разумъ, чувство и воля, возникаютъ одновременно „тамъ/
гдѣ автоматическое дѣйствіе становится сложнымъ, нечастымъ
и колеблющимся... Переходя отъ органически-опредѣленныхъ
психическихъ перемѣнъ, совершающихся съ чрезвычайною
быстротою, къ тѣмъ психическимъ перемѣнамъ, которыя, не
будучи органически опредѣленными, совершаются съ неко-
торою обдуманностью, a слѣдовательно — сознательно, мы
переходимъ къ тому роду душевной дѣятельности, который
есть въ одно и то же время и память, и разумъ, и чувство,
и воля, смотря потому, съ какой стороны мы смотримъ на
него" А). Если внутренняя связь психическихъ перемѣнъ
организована, то мы имѣемъ передъ собою „дѣйствіе рефлек-
тивнаго порядка, или простого или сложнаго; во всякомъ
случаѣ, тутъ не существуетъ ни одного изъ явленій созна-
нія, въ настоящемъ смыслѣ этого слова" *).
Рисуемое здѣсь Г. Спенсеромъ отношеніе сознанія къ
автоматизму наводитъ насъ на нѣкоторыя поучительныя сообра-
женія. Въ самомъ дѣлѣ, если сознаніе предполагаетъ отсут-
*) Г. Спенсеръ. Основанія психологіи, II томъ, стр. 223.
*) Тамъ же, стр. 224.

ствіе органически опредѣленныхъ психическихъ перемѣнъ,
если оно ослабляется въ той мѣрѣ, въ какой эти психиче-
скія перемѣны становятся все болѣе и болѣе организован-
ными, то не внушаетъ ли это намъ ту мысль, что сознаніе какъ
бы связано съ самимъ процессомъ организаціи
психическихъ перемѣнъ и исчезаетъ, поэтому, или ослабляет-
ся тотчасъ же, какъ процессъ организаціи находитъ свое
завершеніе, когда то, что было прежде раздѣлено и обособ-
лено, теперь связано и соединено въ одно органическое цѣ-
лое. Различные частные процессы, которые мы отличаемъ
въ общемъ процессѣ сознанія и которые мы характери-
зуемъ, какъ какое-нибудь ощущеніе, представленіе, мысль,
чувствованіе или актъ воли, тѣмъ въ большей степени явля-
ются, какъ сознательные процессы, чѣмъ въ большей степени
они находятся въ процессѣ соединенія съ другими
частными процессами сознанія, чѣмъ въ большей степени
имѣетъ мѣсто процессъ реальнаго синтеза этихъ
частныхъ процессовъ между собою въ болѣе общій процессъ.
Пока эти частные процессы сознанія организуются въ
болѣе общій процессъ сознанія, пока совершается ре-
альный синтезъ ихъ съ другими частными процессами, до
тѣхъ поръ они и существуютъ, какъ сознательные процессы,
и они тотчасъ же исчезаютъ изъ сознанія или, по крайней
мѣрѣ, становятся предметами меньшей сознательности, когда
организація совершилась, когда синтезъ законченъ, когда
связь ихъ другъ съ другомъ стала неразрывной, когда они
окончательно слились въ одинъ общій процессъ. Этотъ болѣе
общій процессъ сознанія можетъ войти, какъ элементъ, въ
процессъ новаго синтеза, новой организаціи, и пока онъ бу-
детъ участвовать въ этомъ процессѣ, пока новое органиче-
ское единство не будетъ установлено, пока новый болѣе
широкій синтезъ не будетъ совершенъ, до тѣхъ поръ и этотъ
общій процессъ будетъ являться составною частью сознанія
и онъ тотчасъ же исчезнетъ изъ сознанія съ завершеніемъ
новаго болѣе широкаго синтеза.
Ни абсолютная раздѣльность различныхъ элементар-
ныхъ процессовъ, ни абсолютная, полная, неразрывная
и тѣсная ихъ связь между собою не могутъ намъ дать

наибольшей степени сознанія; наоборотъ, сознаніе здѣсь
стремится къ своему исчезновеніи) и уменьшеніи). Наи-
большее сознаніе мы имѣемъ тамъ, гдѣ раздѣльные раз-
личные элементарные процессы стремятся къ своему со-
единенію, къ связи, къ составленію одного цѣлаго,—тамъ,
гдѣ еще существуетъ раздѣльность, но гдѣ въ то же время
имѣетъ мѣсто уже реализирующійся синтезъ, ор-
ганизующееся единство, устанавливающаяся
связь. Такимъ образомъ, мы можемъ опредѣлить сознаніе,
какъ реализирующійся синтезъ раздѣльныхъ различныхъ
элементарныхъ процессовъ сознанія въ одинъ общій болѣе
широкій процессъ. Пока синтезъ совершается и реа-
лизируется, сознаніе существуетъ, и оно исчезаетъ или,
по крайней мѣрѣ, уменьшается въ своей степени въ тотъ же
моментъ, какъ синтезъ перестаетъ имѣть мѣсто, оно прекра-
щается, слѣдовательно, въ тотъ самый моментъ, когда не
существуетъ болѣе раздѣльныхъ элементарныхъ процессовъ,
когда нечего болѣе связывать и соединять, когда старый
синтезъ законченъ, a матеріаловъ для новаго синтеза нѣтъ
на лицо. Дѣло не въ произведенномъ синтезѣ, a въ произ-
водящемся, дѣло не въ совершившейся организаціи, а
въ совершающейся,—только здѣсь намъ открывается
міръ сознанія въ своемъ полномъ блескѣ н полной силѣ.
Сознаніе продолжается и существуетъ только до тѣхъ
поръ, пока продолжается и существуетъ эта непрерывная
дѣятельность синтеза, задача которой заключается въ соеди-
неніи разнообразныхъ элементовъ и состояній сознанія въ
одно цѣлое единое сознаніе. Если въ психологическомъ от-
ношеніи мы имѣемъ право вездѣ тамъ говорить о волѣ, гдѣ
мы сознаемъ дѣятельность и гдѣ мы не чувствуемъ себя
вполнѣ пассивными, то въ этомъ смыслѣ мы имѣемъ полное
право сказать также, что воля, понимаемая въ такомъ ши-
рокомъ значеніи, образуетъ постоянное основаніе сознанія,
начиная отъ самыхъ низшихъ его ступеней и кончая выс-
шими. „Само существованіе сознанія", какъ говорить Гефф-
дингъ, „предполагаетъ дѣятельность воли" *), но эта воля
1) H. Höffding. Psychologie in Umrissea и т. д., стр 398.

въ то же время не есть что-либо, лежащее позади явленій
-сознанія, но есть активность, постоянно и непрерывно пе-
реживаемая нами въ сознаніи, которая вмѣстѣ съ сознаніемъ
родится и вмѣстѣ съ сознаніемъ умираетъ. Понимая волю
такимъ образомъ, можно сказать, „что вся жизнь сознанія
собрана' въ волѣ, какъ въ своемъ наиболѣе полномъ выра-
женіи" *)> и что акты ощущенія, воспріятія, представленія,
мышленія и чувствованія, разсматриваемые съ одной сто-
роны, „представляютъ выраженія воли", понимаемой въ та-
комъ широкомъ смыслѣ *).
Мы можемъ утверждать, слѣдовательно, съ этой точки
зрѣнія, что сознаніе есть непрерывная дѣятель-
ность воли и что сущность этой дѣятельности есть син-
тезъ. Но сказать, что сознаніе сводится къ деятельности
синтеза, еще недостаточно: сознаніе есть не только синтезъ,
это—творческій синтезъ. Сознаніе, по самому суще-
ству своему, есть сила творческая: пока оно существуетъ, до
*тѣхъ поръ въ міръ является вѣчно что-нибудь новое и
въ созданіи этого „новаго" и заключается сущность созна-
нія. Между тѣмъ какъ въ области механики мы всегда мо-
жемъ напередъ предсказать то результирующее движеніе,
которое должно произойти изъ соединенія данныхъ элемен-
тарныхъ движеній, между тѣмъ какъ здѣсь общій резуль-
татъ сводится къ простому суммированію отдѣльныхъ част-
ныхъ результатовъ,—въ области сознанія мы никогда не мо-
жемъ предсказать напередъ результатъ соединенія различ-
ныхъ элементарныхъ процессовъ въ одинъ общій процессъ,
составляющій по отношенію къ первымъ всегда новое про-
изведете, могущее, правда, разъ оно дано намъ, быть объ-
ясненнымъ изъ своихъ элементовъ, но не могущее, не бу-
дучи намъ напередъ извѣстнымъ, быть предсказаннымъ.
Этотъ фактъ уже давно обращалъ на себя вниманіе н
нашелъ свое выраженіе въ сравненіи нѣкоторыхъ законовъ
явленій души съ химическими законами *). Изъ ощущеній,
составляющихъ чувственное воспріятіе, никогда нельзя вы-
і) Тамъ же, стр. 123.
*) Тамъ же, стр, 398.
3) См. Милль. Система логики, II т., стр. 402.

вести, какъ механическій результатъ, вытекающее изъ нихъ
представленіе, потому что всякое представленіе заключаетъ
въ себѣ новое еще не содержавшееся въ элементахъ каче-
ство, именно форму порядка послѣднихъ. Такъ никто не
былъ бы въ состояніи напередъ предсказать, если бы ему
были извѣстны въ отдѣльности всѣ составные тоны 4 какого-
нибудь звука, то поглощеніе обертоновъ основнымъ тономъ
и ту особенность тембра, которая составляетъ специфическій
характеръ отдѣльнаго звука. То же самое повторяется въ
еще болѣе высокомъ размѣрѣ въ высшихъ областяхъ душев-
ной жизни.
И было бы полнымъ незнаніемъ истиннаго характера
душевныхъ событій, какъ думаетъ Вундтъ, если бы эту
невозможность вывести изъ элементарныхъ процессовъ
то, что является продуктомъ ихъ соединенія, мы хотѣли бы
сваливать вообще на сложность и запутанность самихъ ду-
шевныхъ процессовъ. Дѣло заключается просто въ томъ глу-
бокомъ различіи, которое существуетъ между механическими
и психическими процессами. Между тѣмъ какъ въ области
механическихъ отношеній причина качественно однородна
со своимъ дѣйствіемъ, „при всякомъ духовномъ процесса
отсутствуетъ эта однородность: дѣйствіе является качествен-
но чѣмъ-либо новымъ по отношенію къ своимъ причинамъ" !).
Механически, какъ совершенно вѣрно говоритъ Фулье,
природа всегда повторяется и только духовно она продол-
жаетъ всегда измѣняться, и это подтверждается тѣмъ важ-
нымъ обстоятельствомъ, что, чѣмъ въ большей степени въ
области сознанія начинаетъ имѣть мѣсто повтореніе, тѣмъ
въ большей степени сознаніе начинаетъ приближаться къ
автоматизму, тѣмъ въ большей степени сознательные про-
цессы становятся механическими. „Всякое упражненіе",,
представляющее повтореніе опредѣленныхъ актовъ, „состоитъ
въ механизированіи волевыхъ дѣйствій, совершавшихся пер-
воначально съ сознаніемъ" а). Кажется, поэтому, что всякое
событіе, которое превращаетъ первоначальныя сознательныя
*) W. Wundt. System der Philosophie, стр. 346.
2) Тамъ же, стр. 548.

дѣйствія въ механическія, въ томъ же самомъ размѣрѣ, въ
какомъ обогащаетъ физіологическій механизмъ,—отнимаетъ
ютъ психической жизни опредѣленныя, первоначально ей
принадлежащія составныя части; дѣло имѣетъ здѣсь такой
оборотъ, какъ будто бы психическія событія превращаются
въ физическія. Но, разъ мы стоимъ на почвѣ сознанія, разъ
мы считаемъ сознаніе за истинную и дѣйствительную реа-
льность, то это превращеніе явится для насъ не болѣе, какъ
одною только видимостью. Если сознаніе есть первоначаль-
ная реальность, то не можемъ ли мы смотрѣть на самый
механизмъ, на физическое, какъ на продуктъ сознанія, какъ
на кристаллизованное, воплощенное сознаніе, настолько, ко-
нечно, насколько можетъ быть рѣчь о такомъ воплощеніи,
какъ на минимальное сознаніе, достигшее своего крайняго
предѣла. Если матеріалисты могли смотрѣть на сознаніе,
какъ на усложненный механизмъ, то, по нашему мнѣнію,
гораздо болѣе вѣроятенъ и гораздо болѣе допустимъ проти-
воположный взглядъ, по которому самъ механизмъ есть не
что иное, какъ упрощенное сознаніе.
Совершенно вѣрно замѣчаетъ по этому поводу Вундтъ, что,
если психическое дѣйствіе не есть простое свойство матеріаль-
ныхъ элементовъ субстанціи (Substanzelemente), но, какъ убѣди-
тельнымъ образомъ доказываетъ ученіе о познаніи, есть сама
первоначальная реальность, то подобнаго рода переходъ съ ду-
ховной стороны на физическую можетъ имѣть значеніе всегда
только, какъ внѣшняя форма обнаруженія вещей; какъ окон-
чательное метафизическое предположеніе, онъ тѣмъ менѣе
можетъ быть поддерживаемъ, что съ каждымъ подобнымъ
механизированіемъ волевыхъ дѣйствій связано одновременно
развитіе самой воли къ высшимъ формамъ 1). При механи-
зированіи, которое возникаетъ, благодаря повторенію однихъ
и тѣхъ же процессовъ, сила сознанія какъ бы освобождается
отъ своихъ старыхъ формъ для того, чтобы обратиться къ
созданію и творчеству формъ новыхъ. Такимъ образомъ, по-
втореніе и механизированіе составляютъ даже одно изъ усло-
вій для безпредѣльнаго роста и развитія самого сознанія:
1) Тамъ же, стр. 549.

если бы не расширялась область механизма, то, вѣроятно,
не расширялась бы и область сознанія, то, вѣроятно, пре-
кратилось бы и созданіе новаго, прекратилось бы творче-
ство, которое составляетъ истинную природу сознанія.
Если къ области механическихъ отношеній можетъ быть
примѣненъ законъ сохраненія энергіи, то „надъ духовною
жизнью, какъ въ экстенсивномъ, такъ и въ интенсивномъ
отношеніи господствуетъ", напротивъ того, „законъ воз-
растанія энергіи": экстенсивно въ томъ отношеніи,
что расширяется непрерывно разнообразіе духовныхъ раз-
витій (Entwicklungen), интенсивно въ томъ отношеніи, что
возрастаютъ но своей степени возникающія внутри этихъ
развитій цѣнности (Werthe)" *). И этотъ законъ ясно передъ
нами обнаруживаетъ, какъ духовное развитіе всего человѣ-
чества, такъ и духовное развитіе отдѣльной личности и даже
каждый отдельный актъ душевной жизни *). Что при этомъ
не оказывается недостатка и въ регрессивныхъ духовныхъ
образованіяхъ, что для нашего эмпирическаго наблюденія,
по крайней мѣрѣ, духовные продукты могутъ уменьшаться
въ своей цѣнности и даже исчезать, этого обстоятельства
нельзя, безъ сомнѣнія, игнорировать. „Но эти случаи", го-
воритъ Вундтъ, „регулярно совпадаютъ съ тѣми другими
случаями, въ которыхъ вообще непрерывность душевной
жизни представляетъ прорѣхи, и гдѣ, слѣдовательно, наше
эмпирическое связываніе психическихъ явленій, какъ при-
чинъ и слѣдствій по отношенію другъ къ другу, совершен-
но обрывается". Здѣсь возникаетъ трансцендентная проблема,,
разрѣшеніе которой психологія должна предоставить метафи-
зикѣ. Но именно поэтому также мы не имѣемъ права гово-
рить, „что подобные перерывы эмпирическихъ рядовъ обра-
зуютъ исключенія, которыя противорѣчатъ принципу духов-
ной причинности или даже обращаютъ содержаніе его, при
подобныхъ обстоятельствахъ, въ его противоположность" 3).
Если мы стоимъ на почвѣ психологіи, какъ эмпирической
науки, которая ограничивается тѣми членами причинной по-
1) Тамъ же, стр. 315.
2) Тамъ же, стр. 315.
3) Тамъ же, стр. 315.

слѣдовательности событій, тѣми причинами и слѣдствіями,
которыя намъ даны въ опытѣ, „если мы ставимъ это необ-
ходимое условіе, то правило возрастанія духовной энергіи
можетъ быть считаемо столь же свободнымъ Отъ всякихъ
исключеній, какъ и принципъ эквивалентности" въ отноше-
ніи причинности явленій природы 1).
Послѣ этихъ общихъ соображеній, относительно природы
сознанія, обратимся теперь къ выясненію характерныхъ
чертъ эволюціи, насколько мы стараемся понять послѣднюю
съ психологической точки зрѣнія. Эволюція жизни, разсма-
триваемая съ внутренней ея стороны, есть развитіе созна-
нія, а потому намъ и придется далѣе отмѣчать тѣ черты
которыя характеризуютъ развитіе самого сознанія.
Сознаніе, какъ мы видѣли, есть процессъ, есть дѣйствіе;
слѣдовательно, чѣмъ шире процессъ, чѣмъ интенсивнее дѣй-
ствіе, .тѣмъ на высшей ступени развитія находится и со-
знаніе. Въ этомъ смыслѣ развитіе сознанія приводитъ все
къ болѣе и болѣе возрастающему дѣйствію, т. е. другими
словами развитіе сознанія стремится къ достиженію наи-
большаго дѣйствія, наибольшей активности.
Мы видѣли далѣе, что сознаніе есть, по природѣ своей,
реализирующійся синтезъ, что синтезъ составляетъ его основ-
ную форму, a синтезъ предполагаетъ индивидуаль-
ность. Физическій міръ не обнаруживаетъ намъ никакихъ
дѣйствительныхъ индивидуальностей; таковыя знаетъ только
психологическая точка зрѣнія, съ которой открываются вну-
треннія средоточія воспоминанія, дѣйствованія и страдатель-
наго состоянія. Если бы мы себѣ представили, что единич-
ные духовные элементы (ощущенія, мысли, чувствованія и
т. д.) могутъ быть замѣнены другими сочетаніями, подобно
химическимъ атомамъ, то отсюда бы слѣдовало, что они мо-
гутъ имѣть существованіе внѣ опредѣленнаго индивидуаль-
наго сознанія" *), что, очевидно, безсмысленно. Это же под-
тверждается тѣмъ обстоятельствомъ, что только въ той мѣрѣ*
въ какой имѣетъ мѣсто синтезъ, только въ этой мѣрѣ су-
») Тамъ же, стр. 316.
2) H. Höffding. Psychologie in Umrissen и т. д., стр. 83.

ществуетъ и сознаніе своего „я" и различныя психическія
состоянія относятся нами къ этому „я". По мѣрѣ же того,
какъ синтезъ утрачиваетъ свое значеніе, какъ деятельность
синтеза ослабляется, по мѣрѣ этого и сознаніе своего „я"
становится все слабѣе, и если мы предположимъ почти пол-
ное отсутствіе дѣятельности синтеза, то мы получимъ без-
личныя [психическія состоянія. Чѣмъ сильнѣе единичныя
ощущенія и представленія каждое само по себѣ, и чѣмъ въ
меньшей степени они связываются другъ съ другомъ, тѣмъ
болѣе на задній планъ отступаетъ дѣятельность воли, съ ко-
торой неразрывно связано сознаніе своего „я", своей лич-
ности. Индивидуальность тогда почти не существуетъ. И
наоборотъ, чѣмъ значительнѣе дѣятельность синтеза, чѣмъ
она шире, чѣмъ болѣе психическихъ элементовъ она захва-
тываетъ, тѣмъ въ большей мѣрѣ развито сознаніе своего „а",
своей личности, тѣмъ въ большей степени бываетъ вырабо-
тана и индивидуальность. Только съ психологической точки
зрѣнія, только стоя на почвѣ внутренняго опыта или созна-
нія, можно считать, подобно Гефдингу, прогрессиру-
ющее индивидуализированіе, какъ общій признакъ
развитія во всѣхъ его формахъ 1).
Но если развитіе намъ является, какъ все болѣе возра-
стающее дѣйствіе, какъ стремленіе къ наибольшей активно-
сти, слѣдовательно, къ активности наименѣе ограниченной,
наименѣе стѣсненной, потому что полнота дѣйствія можетъ
быть достигнута только при этомъ условіи,—то, съ этой сто-
роны, развитіе намъ представится, какъ возрастающая
независимость, какъ прогрессирующая свобода.
Не зависѣть ни отъ кого, кромѣ самого себя, дѣйствовать
не подъ давленіемъ внѣшнихъ вліяній, не подъ гнетомъ
внѣшней необходимости, но слѣдуя необходимости внутрен-
ней, которая опредѣляется самою природою нашей активно-
сти, нашей воли,—такова идеальная свобода, къ которой
человѣкъ стремится и которая съ развитіемъ сознанія и воли
все болѣе и болѣе будетъ находить свое осуществленіе.
Когда мы мыслимъ объ активности, мы ее обыкновенно
*) Тамъ-же, стр. 106.

олицетворяемъ, объективируемъ, представляемъ какъ какой-
нибудь опредѣленный объектъ, опредѣленную вещь, какъ
нѣчто напередъ намъ данное и всецѣло обусловленное всѣмъ,
кромѣ самой себя, всецѣло подчиняющуюся какимъ-то внѣш-
нимъ, независимо отъ нея родившимся законамъ, всецѣло
опредѣляемую внѣшнимъ порядкомъ вещей и событій, въ
установленіи котораго она не имѣетъ никакого значенія.
Мы забываемъ при этомъ, что активность не есть опредѣ-
ленный объектъ, что она не можетъ быть нами представлена,
что она не есть нѣчто напередъ данное, но- становящееся,
не есть нѣчто определенное, но—опредѣляющееся.
Если мы будемъ имѣть въ виду это обстоятельство, то намъ
тогда станетъ яснымъ, что сама активность можетъ являться
источникомъ законовъ, создательницей опредѣленнаго внѣш-
няго порядка вещей, что и законъ и внѣшній порядокъ, опре-
дѣляющіе активность, могутъ въ свою очередь, являться ре-
зультатомъ самой активности, ея продуктомъ, а не только
чѣмъ то предшествующимъ ей. Старая ложная метафизика,
по которой явленія природы опредѣляются законами, стре-
мится все болѣе дать мѣсто научному воззрѣнію, согласно
которому, наоборотъ, сами „законы опредѣляются явле-
ніями" 1). Даже относительно области внѣшняго опыта,
области природы и предполагаемой въ ней матеріи начина-
етъ въ современной наукѣ господствовать тотъ взглядъ, „что
всякая матерія, одушевленная и неодушевленная, всюду
находится въ состояніи самопроизвольной дѣятельности—
словомъ, жизни... и что движенія матеріи не подчинены
законамъ, но суть самопроизвольный дѣйствія силъ", взглядъ,
который уже очень давно высказывалъ Льюисъ въ своемъ
изложеніи системы Огюста Конта и относительно котораго
онъ предсказывалъ тогда, что „это же воззрѣніе скоро
усвоить и современная наука" 2). Если же этотъ взглядъ
См. Д. Г. Льюисъ, „Вопросы о жизни и духѣ", т. I. стр. 293, гдѣ
Льюисъ показываетъ, что „такъ называемые засовы природы суть не
объективныя существа, a субъективныя отвлеченія,—формулы, въ кото-
ыхъ разнообразныя явленія теряютъ свое разнообразіе и приводятся
къ единству".
2) Льюисъ и Милль. Огюстъ Контъ и положительная философія,
стр. 63.

относительно законовъ природы можетъ быть справедливъ
въ области внѣшняго опыта, то тѣмъ въ большей степени
онъ можетъ найти свое приложеніе на почвѣ внутренняго
опыта, на точку зрѣнія котораго мы пока временно стано-
вимся и на почвѣ котораго даже этотъ взглядъ только и
можетъ возникнуть. Но если все это такъ, то въ этомъ
смыслѣ мы можемъ сказать, что развитіе сознанія съ озна-
ченной стороны есть все большее возрастаніе его законо-
дательной роли: сознаніе все въ большей степени
является источникомъ „общихъ правилъ", творцомъ „зако-
новъ", создателемъ извѣстнаго „опредѣленнаго порядка ве-
щей", оно все въ большей степени начинаетъ овладѣвать и
господствовать надъ ранѣе созданнымъ имъ, надъ своими
прежними продуктами, и пользоваться ими, какъ исходною
точкою, для новыхъ формъ и новыхъ продуктовъ, или, вы-
ражаясь иначе, сознаніе, не уничтожая „детерминизма", ко-
торый естъ результатъ его, все болѣе и болѣе овладѣваетъ
имъ и дѣлаетъ его все болѣе и болѣе „податливымъ".
Сознаніе переработываетъ и видоизмѣняетъ природу и
обращаетъ ее все въ большей степени въ удобное и благо-
пріятное условіе для осуществленія нравственныхъ задачъ
человѣка; сознаніе видоизмѣняетъ и совершенствуетъ самый
организмъ человѣка и дѣлаетъ его все въ болѣе значитель-
ной степени пригоднымъ являться носителемъ и орудіемъ
безпредѣльно развивающихся духовныхъ цѣлей; сознаніе, на-
конецъ, перерабатываетъ общественную культуру и рефор-
мируешь общественныя формы, дѣлая ихъ все болѣе и болѣе
совершеннымъ воплощеніемъ великихъ нравственныхъ иде-
аловъ и источникомъ все болѣе быстраго историческаго про-
гресса человѣчества. Только съ психологической точки зрѣ-
нія можно признавать за личностью такое громадное значе-
ніе въ дѣлѣ общественнаго развитія и въ тѣхъ историче-
скихъ преобразованіяхъ, которыя переживаетъ человѣче-
ство,—можно считать значительной ту роль, которую играетъ
личная иниціатива въ исторіи, и можно считать самой
совершенной формой общественнаго устройства, къ которой
приведетъ, въ концѣ концовъ, теченіе историческаго про-
цесса,—систему свободнаго договора. Если съ есте-

ственно-научной точки зрѣнія является склонность разсма-
тривать общество, какъ „организмъ", какъ „естественный
продуктъ", то съ психологической точки зрѣнія общество
является, наоборотъ, какъ „произведеніе искусства", какъ
„продуктъ практическаго творчества мысли" *); если съ пер-
вой точки зрѣнія является склонность утверждать, что лич-
ность существуетъ для общества, то со второй точки зрѣнія,
напротивъ того, получается взглядъ, что всякое политиче-
ское учрежденіе „должно служить индивидуальной жизни какъ
единственной самодостаточной действительности*. *) Только
становясь на психологическую точку зрѣнія можно сомне-
ваться въ законности устраненія телеологическая элемента
изъ соціологическихъ изслѣдованій—можно сомнѣваться въ
томъ, способенъ ли „объективный методъ" дать въ соціоло-
гіи благіе результаты, и утверждать, напротивъ того, что
здѣсь „мыслящій субъектъ только въ такомъ случаѣ можетъ
дойти до истины, когда вполнѣ сольется съ мыслимымъ объ-
ектомъ и ни на минуту не разлучится съ нимъ, т.-е. вой-
детъ въ его интересы, переживетъ его жизнь, перемыслитъ
его мысль, перечувствуетъ его чувство, перестрадаетъ его
страданіями, проплачетъ его слезами" 3).
Но, кромѣ того, только на почвѣ психологическаго опыта
можетъ итти рѣчь о дѣйствительномъ нравственномъ разви-
тіи человѣчества. Съ естественно-научной точки зрѣнія. можно
говорить о „физикѣ нравовъ", объ „органической нравствен-
ности", но не о развитіи въ человѣчествѣ действительной,
истинной нравственности. Понятія о „человѣческомъ достоин-
стве*, объ „убѣжденіи", о „нравственной обязанности" съ
объективной точки зрѣнія механическаго міросозерцанія
являются не чѣмъ инымъ, какъ иллюзіей, и последователь-
ный натурализмъ въ области нравственности неизбѣжно при-
ходитъ къ ихъ исключенію, если не сознательному, на что
часто у него не хватаетъ смѣлости, то, по крайней мѣрѣ,
фактическому. Между тѣмъ какъ для естествоиспытатели
*) О методѣ въ соціологіи. П. M-в a. Знаніе 1874 г. № 1. стр.13.
*) Е. Dühring. Cursus der Philosophie, стр. 320.
•) И. Михайловскій. Что такое прогрессъ? Отеч. Зап. 1869 г.
№ 2, стр. 275.

процессъ нравственнаго развитія человѣчества представляется
какъ все болѣе прогрессирующая выработка инстинктивной
органической нравственности,—для психолога онъ является
все болѣе и болѣе совершенной выработкой нравственности
свободной, сознательной.
Въ области нравственности, какъ и вообще въ области
всего духовнаго развитія, имѣетъ значеніе весьма важный
принципъ, впервые формулированный Вундтомъ и кото-
рый онъ называетъ „принципомъ гетерогоніи
цѣлей". „Этимъ названіемъ мы хотимъ обозначить*,
говоритъ онъ, „то общее явленіе, замѣчаемое во всей
произвольной дѣятельности, по которому воля всегда про-
является такъ, что результаты поступковъ болѣе или ме-
нѣе далеко выходятъ за предѣлы первоначальныхъ моти-
вовъ воли; благодаря этому, возникаютъ для будущихъ по-
ступковъ новые мотивы, которые, въ свою очередь, произво-
дятъ неожиданные результаты съ подобными же послѣдствіями.
Этотъ законъ гетерогоніи цѣлей, главнымъ образомъ,
объясняетъ намъ то возрастающее богатство нравственныхъ
воззрѣній на жизнь, въ нарожденіи котораго проявляется
нравственное развитіе... Этотъ законъ бросаетъ, однако, свой
свѣтъ не только на лежащее позади насъ, но и на будущее
развитіе нравственной жизни... Давая возможность смотрѣть
на каждую ступень, какъ на необходимую подготовку къ
слѣдующей, онъ въ то же время не позволяетъ полагать
будущимъ событіямъ какой бы то ни было границы на осно-
ваніи только нашихъ теперешнихъ понятій. Дѣйствительность
всегда богаче теоріи. Здѣсь дозволительно развѣ только до-
гадываться въ общихъ чертахъ о томъ пути, по которому
пойдетъ будущее. Такъ какъ мы въ этомъ случаѣ сознаемъ
себя самодеятельными, то легко впадаемъ въ ошибку, не
замѣчая, что всѣ конечный цѣли, ради которыхъ мы
работаемъ, остаются для насъ сокрытыми. Такимъ образомъ,
въ упомянутомъ законѣ заключается уже ясное указаніе на
то, что мы не должны вообще заключать свои нравственныя
цѣли въ узкія границы непосредственно стоящихъ передъ
нами желаній и надеждъ. Каждый хочетъ, чтобы его считали
„sub specie aeternitatis". Однако, несомнѣнно, мы не должны

вмѣстѣ съ философомъ, высказавшимъ это изречете, смотрѣть
на безконечномъ, какъ на нѣчто данное и потому способное
быть охваченнымъ нами въ непосредственномъ понятіи о
ней. Наоборотъ, мы должны смотрѣть на нее, какъ на нѣчто
будущее, какъ на безконечную задачу, разрѣшая
которую, мы узнаемъ только ея части"
Такимъ образомъ, такъ какъ правило „умноженія цѣлей"
(Vervielfaltigung der Zwecke), устанавливаемое Вундтомъ,
имѣетъ значеніе не только въ отношеніи нравственнаго раз»
витія въ узкомъ смыслѣ этого слова, но въ отношеніи всего
психическаго развитія вообще, то въ этомъ смыслѣ мы мо-
жемъ сказать, что развитіе жизни, разсматриваемое съ точ-
ки зрѣнія внутренняго опыта, есть прогрессирую-
щее возрастаніе преслѣдуемыхъ цѣлей. Чело-
вѣчество и все живое стремится въ своемъ развитіи къ наи-
большей возможной для нихъ суммѣ цѣлей. Этотъ принципъ
умноженія цѣлей стоитъ въ тѣсной и непосредственной свя-
зи съ господствующимъ надъ всею психическою жизнью за-
кономъ возрастанія духовной энергіи и существенную роль
въ этомъ возрастанія цѣлей играетъ также то обстоятельство,
что достиженіе прежнихъ цѣлей съ теченіемъ времени ста-
новится все болѣе механическимъ, требуетъ все меньшей
психической работы/такъ что психическая энергія какъ бы
освобождается отъ старыхъ менѣе цѣнныхъ по своему зна-
ченію цѣлей для того, чтобы устремиться къ достиженію но-
выхъ цѣлей, болѣе цѣнныхъ и высокихъ.
Бромѣ того, съ дальнѣйшимъ психическимъ развитіемъ
живыхъ существъ, принципъ гетерогоніи цѣлей не только
не теряетъ свое значеніе, но, напротивъ того, „расширяетъ
только сферу своего дѣйствія" 2). Существенный признакъ
болѣе высокихъ психическихъ дѣйствій заключается прежде
всего въ томъ, что они никогда не остаются въ границахъ
индивидуальнаго сознанія, но распространяются также на ту
общественную группу, къ которой единичная личность при-
надлежитъ. „Каждый стоитъ, до крайней мѣрѣ, въ нѣкото-
*) В. Вундтъ. Этика, стр. 282, 283.
*) W. Wundt. System der Philosophie, стр. 347.

рыхъ, большею же частью въ многочисленныхъ,—частью кон-
центрически охватывающихъ другъ друга, частью перекре-
щивающихся между собою,—жизненныхъ кругахъ, отъ ко-
торыхъ онъ воспринимаетъ вліянія для того, чтобы, въ свою
очередь, оказать на нихъ подобныя вліянія" 1). Нѣтъ надоб-
ности думать, что это имѣетъ мѣсто только по отношенію къ
необыкновеннымъ умамъ или къ людямъ, занимающимъ вы-
дающееся жизненное положеніе,—всякая даже самая обык-
новенная личность данной общественной группы не чужда
этого вліянія. Но „всѣ эти передачи (Ubertragungen) отъ
одного къ другому, изъ которыхъ слагается общая духовная
жизнь, представляютъ столько же источниковъ умноженія и
роста духовныхъ силъ. Духовное пріобрѣтеніе никогда не
можетъ остаться индивидуальною собственностью. Но въ то
время, какъ оно переходитъ къ другимъ, оно остается од-
нако сохранённымъ для своего первоначальнаго обладателя,
и при подобномъ переходѣ умножается не только его перво-
начальное содержаніе, но оно въ состояніи также во вся-
комъ, кому оно бываетъ сообщено, возбудить новыя духов-
ныя двигательныя силы (Triebkrufte)" *).
Такимъ образомъ, вмѣстѣ съ развитіемъ общественной
жизни и расширеніемъ ея, а также вмѣстѣ съ психическимъ
развитіемъ входящихъ между собою въ психическое общеніе
индивидуумовъ, не только совершается уже прежде указан-
ный процессъ возрастанія цѣлей, но самый этотъ процессъ
идетъ со все болѣе и болѣе возрастающей скоростью. Если
уже сама природа, развитіе органической жизни не пред-
ставляетъ намъ простой системы повторенія однѣхъ и тѣхъ
же формъ, если мы уже тамъ наблюдаемъ рядъ измѣненій,
которыя ведутъ къ новымъ образованіямъ, къ развитію но-
выхъ видовъ, новыхъ формъ органической жизни, то все это
въ еще большей степени обнаруживается передъ нами въ
области духовнаго развитія человѣчества. Но, что особенно
характерно, такъ это то, что способность и быстрота въ со-
зданіи новыхъ формъ все болѣе возрастаетъ по мѣрѣ того,
!) Тамъ же, стр. 347.
2) Тамъ же, стр. 347, 348.

какъ мы поднимаемся по лѣстницѣ органическаго развитія
и затѣмъ продолжаемъ такимъ же образомъ подниматься по
лѣстницѣ развитія психическаго. „Промежутки времени, въ
которые обнаруживается какое-нибудь творческое измѣненіе,
становятся," какъ совершенно вѣрно замѣчаетъ Дюрингъ,
все менѣе и менѣе, и когда мы достигаемъ до самого че-
ловѣка, то мы видимъ, что въ немъ именно способность ду-
ховнаго творчества (die geistige GestaltungsfShigkeit) есть та,
въ которой прогрессъ и повороты на новый путь совер-
шаются скорѣе всего, по сравненію съ другими измѣненіями
его природы" *). Если въ области органической жизни при-
способленіе къ новымъ жизненнымъ условіямъ совершается
долгимъ и медленнымъ путемъ естественнаго подбора, то мы
видимъ за то, наоборотъ, что по мѣрѣ того, какъ мы восхо-
димъ къ органическимъ существамъ, у которыхъ сознаніе
становится однимъ изъ дѣятельныхъ факторовъ приспособ-
ленія, что у нихъ и самое приспособленіе къ новымъ усло-
віямъ становится все болѣе и болѣе быстрымъ.
„Идеалъ для человѣка*, говоритъ Гюйо, „не заключается въ
приспособленіи разъ навсегда къ средѣ", приспо-
соблена, которое привело бы къ автоматизму я бессознательно-
сти; напротивъ того, идеалъ человѣка заключается „въ возра-
стающей легкости переприспособленія къ измѣне-
ніямъ среды", которое связано „со все болѣе совершен-
нымъ сознаніемъ". „Если, въ самомъ дѣлѣ, приспособленіе
къ вещамъ есть дѣло безсознательной привычки, то постоян-
ное переприспособленіе составляетъ характеристическую черту
сознательнаго интеллекта и воли... И идеалъ заключается не
въ томъ, чтобы уничтожить это переприспособленіе къ средѣ,
но—въ томъ, чтобы сдѣлать его непрерывнымъ посред-
ствомъ сознательнаго предвидѣнія тѣхъ измѣненій, которыя
должна привести за собою двойная эволюція человѣка и
міра. Это сознательное предвидѣніе уничтожитъ столкнове-
нія (chocs), неожиданности, страданія, не посредствомъ уве-
личенія доли автоматизма, но увеличивая долю разума (in-
telligence): одинъ разумъ можетъ насъ подготовить для бу-
]) Е. Dühring. Cursus der Philosophie, стр. 299.

дущаго, приспособить насъ къ тому, что намъ неизвѣстно
еще во времени и пространствѣ (nous adapter a l'inconnu
partiel du temps et de l'espace). Это неизвѣстное, хотя еще
и не присутствующее передъ нами, мы воображаемъ себѣ
посредствомъ идей, посредствомъ чувствъ (sentiments); отсю-
да получается нѣкотораго рода нравственная и интеллекту-
альная среда, среда сознательная, которой мы не можемъ
избѣгнуть, и которая насъ будетъ всегда гарантировать про-
тивъ автоматизма" *).
Можно сказать, что въ этомъ отношеніи человѣчество
все болѣе и болѣе будетъ приближаться къ такому со-
стоянію, при которомъ наиболѣе глубокіе и наиболѣе
обширные перевороты будутъ совершаться наиболѣе бы-
стрымъ и легкимъ способомъ. Что касается, напр., общест-
венныхъ формъ, то надъ нами будетъ все въ меньшей сте-
пени тяготѣть „воля предковъ", воплощенная въ обществен-
ныхъ учрежденіяхъ,—между формами наличнаго общежитія
и потребностями и идеалами составляющихъ его личностей
все, менѣе будетъ существовать дисгармонія, а та дисгармо-
нія, которая существуетъ, будетъ устраняться все въ болѣе
н болѣе короткій срокъ посредствомъ соотвѣтственнаго измѣ-
ненія общественной организаціи. Человѣчество все въ боль-
шей степени будетъ овладѣвать процессомъ своей исторіи, и
прогрессъ изъ безсознательнаго и стихійнаго, прерываемаго
часто шагами вспять и имѣющаго до нѣкоторой степени слу-
чайный характеръ, станетъ все болѣе сознательнымъ, разум-
нымъ и систематичнымъ, станетъ все въ болѣе значительной
степени зависимъ отъ коллективной воли составляющихъ че-
ловѣчество личностей, для которыхъ исторія явится не чѣмъ
инымъ, какъ бодрымъ, неутомимымъ сознательнымъ осуще-
ствленіемъ самыхъ высокихъ нравственныхъ идеаловъ, са-
мыхъ совершенныхъ общественныхъ формъ.
Сознаніе несетъ въ себѣ преобразующее, реформаціонное
начало, и оно все болѣе стремится принять этотъ реформа-
ціонный характеръ по мѣрѣ своего развитія. Въ противопо-
ложность системѣ двигающихся матеріальныхъ тѣлъ, въ ко-
1) M. Guyau. Education et hérédité, стр. 214.

торой мы открываемъ тенденцію въ смыслѣ все; большаго
приближенія къ устойчивому состоянію,—система созна-
ніи, по мѣрѣ своего развитія, все болѣе и бо-
лѣе удаляется отъ такого устойчиваго состоя-
нія; если тамъ замѣчается возрастающее приближеніе въ
-равновѣсію, то здѣсь, наоборотъ, чѣмъ выше поднимается
развитіе сознанія, тѣмъ далѣе оно находится отъ состоянія
устойчиваго равновѣсія. Это—вѣчно нарушенное равновѣсіе
и тѣмъ болѣе легко нарушаемое, чѣмъ выше степень со-
знанія.
Такимъ образомъ, если имѣть въ виду только сознаніе,
если становиться исключительно только на точку зрѣнія внут-
ренняго опыта, то развитіе жизни опредѣлится для насъ, какъ
все болѣе возрастающая степень сознанія, и слѣдовательно,
какъ стремленіе къ наибольшему дѣйствію, въ наибольшей
активности, къ наибольшему индивидуализированію жизни,
къ наибольшей независимости и свободѣ, къ наибольшему
творчеству, къ наибольшей суммѣ цѣлей, какъ стремленіе
къ состоянію наибольшихъ и наиболѣе быстрыхъ измѣненій,
наиболѣе обширныхъ и наиболѣе скорыхъ переворотовъ, или
другими словами, какъ стремленіе къ состоянію
наибольшей неустойчивости.
VII.
Формула развитія съ точки зрѣнія внѣшняго опыта.
Прежде чѣмъ перейти къ опредѣленію формулы развитія
жизни съ болѣе широкой точки зрѣнія, съ точки зрѣнія
цѣльнаго опыта жизни, въ которой одинаково находитъ свое
признаніе какъ внѣшній, такъ и внутренній опытъ, въ ко-
торой естественно-научная и психологическая точки зрѣнія
сливаются въ одно гармоническое цѣлое,—прослѣдимъ шагъ
за шагомъ каждое изъ добытыхъ нами заключеніе, при вы-
ясненіи процесса развитія съ точки зрѣнія живого конкрет-
наго сознанія, непосредственнаго психологическаго опыта, и
сопоставимъ ихъ съ параллельными заключеніями, которыя
получаются, если пытаться взглянуть на процессъ развитія
исключительно только съ естественно-научной точки зрѣнія,

типичнымъ примѣромъ чего является намъ грандіозная си-
стема Герберта Спенсера и приведенныя нами выше воз-
зрѣнія Фехнера и Петцольдта.
Если на почвѣ внутренняго опыта намъ открывалось
дѣйствіе, активность, процессъ, непрерывный потокъ измѣ-
няющихся и неразрывно связанныхъ между собою внутрен-
нимъ образомъ событій, то на почвѣ внѣшняго опыта, на-
оборотъ, мы имѣемъ передъ собою относительно по-
стоянныя эмпирическія вещи, непроницаемыя другъ
для друга, рѣзко другъ отъ друга отдѣляющіяся и связан-
ныя только чисто внѣшнимъ образомъ. Если внутренній
опытъ ведетъ къ образованію понятія объ абсолютномъ
измѣненіи, то внѣшній опытъ приводитъ, въ концѣ кон-
цовъ,' къ понятію объ абсолютно постоянномъ или
о субстанцій. Въ естественныхъ наукахъ эта субстанція по-
лучаетъ наименованіе матеріи, какъ субстрата, лежащаго въ
основаніи всѣхъ естественныхъ процессовъ; по отношенію
къ душевнымъ событіямъ она является какъ духъ, будто бы
находящійся позади явленій сознанія. И матеріализмъ и
спиритуализмъ, оба стоятъ одинаково на субстанціальной
точкѣ зрѣнія.
Субстанція, которая, такимъ образомъ, является основ-
нымъ понятіемъ внѣшняго опыта, представляетъ намъ
понятіе объ абсолютно неизмѣнномъ, абсолютно инертномъ,
пассивномъ и недѣятельномъ. Сама по себѣ субстанція не
можетъ измѣняться, но только благодаря внѣшнему вліянію
со стороны другихъ субстанцій, и притомъ это измѣненіе
не есть внутреннее измѣненіе субстанцій, но лишь внѣшнее
измѣненіе ея отношеній къ другимъ субстанціямъ, каче-
ственно же она остается всегда одною и тою же. Такимъ
образомъ на почвѣ внѣшняго опыта необходимо рождается
понятіе о каждой отдѣльной вещи, какъ объ измѣняющейся,
только благодаря внѣшнему дѣйствію на нее другихъ вещей,
и совершенно неспособной являться источникомъ своего соб-
ственнаго измѣненія; рождается понятіе о дѣйствіи ве-
щей другъ на друга, понятія связи, зависимости,
взаимодѣйствія, къ которымъ необходимо приводитъ
логическая обработка внѣшняго опыта и безъ которыхъ

наше мышленіе объ этомъ опытѣ было бы невозможно.
Поэтому и развитіе на почвѣ внѣшняго опыта необходимымъ
образомъ явится намъ, какъ результатъ взаимо-
дѣйствія.
Если мы будемъ разсматривать весь міръ съ механиче-
ской стороны, т. е. какъ систему двигающихся атомовъ,
между которыми взаимодѣйствіе устанавливается черезъ по-
средство повсюду распространенныхъ силъ притяженія и
отталкиванія, какъ это дѣлаетъ Спенсеръ, который говоритъ,
что „матерію нельзя представить себѣ иначе, какъ обнару-
живающею силы притяженія и отталкиванія" '),—то тогда
развитіе намъ представится, какъ -результатъ взаимнаго
дѣйствія атомовъ другъ на друга черезъ посредство этихъ
силъ. Если мы будемъ обращать вниманіе на развитіе орга-
нической жизни, то развитіе намъ представится, какъ ре-
зультатъ взаимодѣйствія между организмомъ и средой, какъ
установленіе соотвѣтствія между внутренними и внѣшними
отношеніями. И какъ въ механическомъ, такъ и въ біоло-
гическомъ отношеніи, развитіе міровой жизни должно явиться
намъ, какъ все болѣе и болѣе возрастающее въ своей
степени взаимодѣйствіе, какъ все болѣе прогресси-
рующая связь и зависимость. Въ первомъ случаѣ,
какъ прогрессирующая интеграція вещества и какъ все бо-
лѣе устанавливающееся равновѣсіе нерастраченнаго движе-
нія (какъ мы знаемъ, съ интеграціей вещества связана, со-
гласно Спенсеру, „растрата движенія"); во второмъ случаѣ,
какъ прогрессирующая и все болѣе совершенная организація,
какъ все болѣе полное и болѣе широкое соотвѣтствіе и
взаимное приспособленіе между внутренними и внѣшними
отношеніями.
Но если развитіе есть возрастающее взаимодѣйствіе, про-
грессирующая связь и зависимость, то, въ этомъ смыслѣ,
развитіе міровой жизни есть стремленіе міра къ тому, чтобы
составить все яъ большей степени одну систему, одно
тѣсно и неразрывно связанное внутри себя цѣлое. Такія
!) Г. Спенсеръ. Основныя начала. T. II. Глава IX. Направле-
ніе движенія.

понятія, какъ взаимодѣйствіе, связь, зависимость и система
предполагаютъ другъ друга, какъ мы говорили объ этомъ
уже ранѣе. Но такая механическая система, всѣ части ко-
торой являются по отношенію другъ къ другу обоюдно и
причиной и слѣдствіемъ, всѣ части которой связаны тѣс-
ными узами самаго широкаго взаимодѣйствія, такая система
есть то, что составляетъ организмъ. Въ этомъ смыслѣ, можно
сказать, что развитіе міровой жизни стремится къ тому,
чтобы сдѣлать міръ однимъ организмомъ. Такъ пред-
ставляется дѣло необходимо съ точки зрѣнія внѣшняго опыта.
Вотъ почему, напр., тѣ мыслители, которые при изслѣдова-
ніи общественныхъ явленій стоятъ на строго объективной
точкѣ зрѣнія внѣшняго опыта и отрицаютъ всякую закон-
ность субъективнаго метода въ соціологіи, такъ склонны бы-
ваютъ отождествлять общество съ организмомъ, какъ это мы
видимъ у Спенсера, соціологическіе взгляды котораго нахо-
дятся въ полной гармоніи съ остальными.
Но пойдемъ дальше... На почвѣ внѣшняго опыта, какъ
мы это видѣли уже ранѣе, развитіе ость такой процессъ,
который въ своемъ теченіи стремится къ извѣстному концу,
къ опредѣленному постоянному состоянію, въ которомъ онъ
находитъ свое завершеніе. Эту мысль Фехнеръ выразилъ въ
своемъ „принципѣ стремленія къ устойчивости". Наиболѣе
устойчивое и. слѣдовательно, наиболѣе долговременное и
прочное состояніе, таковъ предѣлъ развитія.
Взаимодѣйствіе, какъ мы указывали уже ранѣе, приво-
дитъ къ круговороту, къ возвращенію къ опредѣленной точкѣ
уже пройденнаго пути, съ которой этотъ путь начинаетъ
проходиться какъ бы снова; приводитъ къ повторенію старыхъ
формъ, приводитъ къ опредѣленному, постоянному, правиль-
ному порядку. Это объясняетъ намъ, почему, стоя на почвѣ
внѣшняго опыта, мы придаемъ такое громадное значеніе въ
области органическаго развитія явленіямъ наслѣдственности,
въ области психическаго развитія—инстинктамъ, привычкамъ
и законамъ непроизвольной ассоціаціи психическихъ состоя-
ній; наконецъ, въ области развитія общественнаго—тради-
ціоннымъ формамъ культуры и соціальной организаціи. Это
объясняетъ намъ, почему тѣ мыслители, которые стоятъ строго

на почвѣ внѣшняго опыта, при изслѣдованіи нравственныхъ
явленій приходятъ къ теоріямъ „органической нравственно-
сти", почему нравственность для нихъ является только дѣ-
ломъ инстинкта, дѣломъ „органической структуры" нашего
мозга, унаслѣдованной нами отъ цѣлаго длиннаго ряда на-
шихъ предковъ, и почему то обстоятельство, что нравствен-
ность есть также дѣло нашего разума, нашей мысли, нашей
воли, нашей свободной, самоопредѣляющейся, независимой
личности, почему это обстоятельство почти совершенно упу-
скается ими изъ виду. Въ области этихъ теорій мы явля-
емся главнымъ образомъ только продуктами прошлаго міра,
рабами наслѣдственности, но не свободными творцами и при-
чиной новаго міра, составляющаго результатъ нашей инди-
видуальной измѣнчивости, нашего особеннаго индивидуаль-
наго существованія. Этими недостатками и характеризуется
-этическая теорія Спенсера.
Если на почвѣ внутренняго опыта развитіе намъ пред-
ставлялось, какъ прогрессирующее индивидуализированіе,
какъ возрастающее въ своей степени порожденіе индивиду-
альнаго, частнаго, особеннаго, новаго, — съ точки зрѣнія
внѣшняго опыта оно явится намъ, наоборотъ, какъ прогрес-
сирующее обобществленіе (универсализированіе) жиз-
ни, какъ приближеніе къ опредѣленнымъ, неизмѣннымъ, по-
стоянно повторяющимся формамъ, а постоянно — повторяю-
щееся и не есть ли именно универсальное, общее, старое?..
Достиженіе полной устойчивости, какъ говоритъ Фехнеръ,
будетъ достиженіемъ состоянія наибольшаго соотвѣтствія
различныхъ элементарныхъ процессовъ между собою, „н по-
чему бы", прибавляетъ онъ при этомъ, „наиболѣе соотвѣт-
ствующее (Passendste) не должно было вѣчно повторяться,
если само вѣчное повтореніе было бы наиболѣе соотвѣтству-
ющимъ" 1). Но это вѣчное повтореніе, это наибольшее со-
отвѣтствіе частей между собою является не чѣмъ инымъ,
какъ наиболѣе совершенной организаціей, — міръ, какъ въ
цѣломъ, такъ и въ своихъ составныхъ частяхъ, стремится
*) 9. T. Fechner. Einige Ideen zur Schopfungs — und Entwicke-
lungsgeschichte der Organismen, стр. 90.

стать въ наибольшей степени организованными И если
всякій фактъ сознанія предполагаетъ несовершенство, не-
достатокъ организаціи, то можно сказать, что съ распро-
страненіемъ вездѣ и повсюду совершенной организаціи,
съ достиженіемъ такого состоянія, когда міръ и въ цѣ-
ломъ и въ своихъ частяхъ станетъ вполнѣ совершенно
организованнымъ должно также совершенно исчезнуть изъ
міра и сознаніе: міръ, какъ цѣлое и въ своихъ составныхъ
частяхъ, станетъ безсознательнымъ автоматомъ, станетъ чу-
десно устроеннымъ механизмомъ, который, лишенный вся-
каго присутствія мысли, чувства и воли, будетъ безъ конца
разыгрывать одинъ и тотъ же неизмѣнно повторяющійся
мотивъ. Ничего, поэтому, нѣтъ удивительнаго, если нѣко-
торые писатели находятъ, что нашъ идеалъ человѣка есть
„безсознательный автоматъ", „что наиболѣе высокая степень
совершенства для человѣка, слѣдовательно, наиболѣе совер-
шенный нравственный идеалъ и предѣлъ воспитанія есть
состояніе полнаго автоматизма, гдѣ интеллектуальные про-
цессы и чувствованія наиболѣе сложныя будутъ одинаково
сведены къ рефлексамъ" Развитіе міра, съ этой точки
зрѣнія, слѣдовательно, представляется, какъ стремленіе къ
состоянію наименьшей сознательности, наиболь-
шаго автоматизма.
Далѣе, насколько мы въ мірѣ замѣчаемъ стремленіе къ
состоянію наибольшей организаціи, какъ въ отношеніи от-
дѣльныхъ составныхъ частей міра, такъ и въ отношеніи
міра, какъ цѣлаго, настолько же мы замѣчаемъ въ немъ
стремленіе къ такому состоянію, при кото-
ромъ данныя задачи достигаются съ наимень-
шею тратою силы. Наибольшее совершенство всякаго
органа заключается въ томъ, что онъ съ наибольшею лег-
костью и быстротою исполняетъ свою функцію, точно также
какъ и наибольшее совершенство организма связано съ наи-
болѣе легкимъ и быстрымъ исполненіемъ всѣхъ тѣхъ функ-
цій, совокупность которыхъ образуетъ жизнь организма. Та-
!) См. по этому поводу M. Guyau. Éducation et hérédité, стр. 213
слѣд.

кимъ образомъ, „принципъ наименьшей затраты силы"
(Princip des kleinsten Kraftmasses), который, какъ мы ви-
димъ, съ точки зрѣнія внѣшняго опыта, царитъ надъ разви-
тіемъ жизни, ничего намъ не говоритъ о расширеніи самихъ
цѣлей или задачъ жизни; онъ говоритъ намъ только о томъ,
что повсюду господствуетъ стремленіе, чтобы данныя задачи,
насколько онѣ остаются постоянными, достигались все въ
большей и большей степени посредствомъ наименьшей за-
траты необходимыхъ для ихъ достиженія силъ. Но вопросъ
о расширеніи самихъ цѣлей и задачъ жизни, насколько по-
слѣднія не даны намъ, а создаются нами, не можетъ быть
поставленъ, если стоять только на ночвѣ внѣшняго опыта.
Бели съ точки зрѣнія внутренняго опыта развитіе намъ
представлялось, какъ постоянное расширеніе цѣлей и задачъ
жизни, то съ точки зрѣнія внѣшняго опыта оно намъ пред-
ставится, какъ стремленіе къ состоянію наименьшей траты
силы для достиженія какихъ бы то ни было данныхъ задачъ
и цѣлей. Но наименьшая трата силы неразрывно связана
съ инстинктивнымъ, привычнымъ, потому что инстинктивное
и привычное дѣйствіе представляютъ намъ какъ разъ такія
дѣйствія, которыя совершаются съ наибольшей быстротой и
съ наименьшимъ сопротивленіемъ и затратой силы. Въ обла-
сти интеллектуальной, въ сферѣ теоретическаго пониманія
„принципъ наименьшей траты силы" сказывается напр.: въ
употребленіи для цѣлей пониманія „привычныхъ" и „из-
вѣстныхъ" намъ представленій, въ „систематизированіи",
которое заключается въ „организаціи" всѣхъ представленій
посредствомъ одного понятія объ „абсолютно простомъ* и
„абсолютно всеобщемъ" и т. д. Но это „абсолютно простое"
и „абсолютно всеобщее", какъ встрѣчающееся во всѣхъ
частныхъ опытахъ и, слѣдовательно, повторяющееся наибо-
лѣе часто, есть также и наиболѣе намъ „извѣстное" и „при-
вычное". И „принципъ наименьшей траты силы", который
играетъ такую значительную роль въ организаціи того, что
намъ уже дано въ опытѣ, въ приведеніи всего извѣст-
наго намъ опыта въ одну систему,—совершенно не имѣетъ
примѣненія къ опыту возможному, совершенно ничего
не говоритъ намъ о расширеніи самаго опыта. При

организаціи извѣстнаго намъ опыта мы дѣйствительно имѣ-
емъ дѣло съ общими и простыми понятіями, которыя, какъ
общія и простыя, намъ наиболѣе привычны и извѣстны и,
слѣдовательно, дозволяютъ намъ съ наименьшей тратой силы
объединить въ одну стройную систему то, что уже достиг-
нуто знаніемъ, но расширеніе самого опыта намъ всегда от-
крываетъ новые сложные факты, новыя неизвѣстныя
намъ событія.
Обратимъ вниманіе еще на одно обстоятельство: на поч-
вѣ внѣшняго опыта развитіе жизни необходимо предста-
вляется, какъ результатъ неизмѣнныхъ безсознательныхъ
стихійныхъ законовъ, какъ неумолимая непреклонная необ-
ходимость, какъ детерминизмъ, въ которомъ нѣтъ никакого
мѣста для свободы. Все есть результатъ „внѣшней необхо-
димости", все объясняется внѣшними обстоятельствами и
условіями, а для „внутренней необходимости", о которой
можетъ быть рѣчь только на почвѣ внутренняго опыта, нѣтъ
мѣста съ этой точки зрѣнія.
Пока внутренній опытъ нами игнорируется, пока пси-
хологія не имѣетъ почти никакого значенія, пока мы
пытаемся понять человѣка по аналогіи съ природой, однимъ
словомъ, пока мы стоимъ исключительно на почвѣ внѣ-
шняго опыта,—до тѣхъ поръ и тѣ „общія понятія", че-
резъ посредство которыхъ намъ можетъ быть доступенъ
внѣшній опытъ, объективируются и олицетворяются на-
ми. Эти общія понятія, выражающія отношенія различ-
ныхъ объектовъ внѣшняго опыта (потому что эти объекты
могутъ быть нами поняты только въ своихъ отношеніяхъ
другъ къ другу)—овеществляются нами, какъ „объективно-
необходимая причинная связь событій природы", какъ „законы
природы", которые управляютъ и господствуютъ надъ всѣми
отдѣльными явленіями, какъ слѣпая всевластная необходи-
мость, которая надо всѣмъ царитъ и которой подчинена все-
цѣло даже сама воля человѣка, не могущая уклониться отъ
нея ни въ какую сторону ни въ малѣйшей степени.
Только тогда,когда мы приступаемъ къ „очищенію" внѣшня-
го опыта и слѣдовательно, собственно говоря, отъ исключитель-
ной точки зрѣнія внѣшняго опыта, отъ естественныхъ наукъ,.

обращаемся къ опыту внутреннему, къ психологіи и теоріи
познанія, только тогда разсѣиваются передъ"! нами тѣ при-»
зраки и иллюзіи, которые неизбѣжно вырастаютъ на почвѣ
исключительнаго внѣшняго опыта. Тогда мы открываемъ,
„что въ понятіи причинности не можетъ быть найдено...
никакой другой необходимости, кромѣ той, которая суще-
ствуетъ для логически мыслящаго человѣка, согласно кото-
рой повсюду тамъ, гдѣ онъ принимаетъ причину, онъ при-
нимаетъ также и слѣдствіе, и наоборотъ". J) Тогда мы
открываемъ, что не законъ природы господствуетъ надъ
единичными случаями и есть реальная причина того, что
дѣйствительно наступаетъ данный единичный фактъ, что,
напротивъ того, гораздо скорѣе самый законъ природы, на-
сколько онъ можетъ претендовать на объективное значеніе,
„вполнѣ зависимъ отъ единичныхъ случаевъ; потому что онъ
до тѣхъ поръ только имѣетъ значеніе, пока единичные слу-
чаи находятся съ нимъ въ соотвѣтствіи". 2) Мы находимъ
тогда, однимъ словомъ, что „необходимость не существуетъ,
какъ объективная сила внѣ человѣка* 8), исключающая вся-
кую свободу воли; что существуетъ необходимость чисто пси-
хологическая, обоснованная въ самой человѣческой природѣ,
данная намъ въ ощущеніяхъ и имѣющая мѣсто по отноше-
нію ко всѣмъ тѣмъ фактамъ прошедшаго, настоящаго и бу-
дущаго, которые человѣкъ хотѣлъ бы измѣнить посредствомъ
своей воли, но не можетъ; и наконецъ, что эта чисто психо-
логическая необходимость можетъ быть вполнѣ совмѣстима съ
человѣческой свободой *).
Но, чтобы сдѣлать эти открытія, повторимъ это еще
разъ, надо было стать на точку зрѣнія внутренняго
опыта, надо было обратиться къ психологіи и теоріи
познанія, а пока мы становимся исключительно на точку
зрѣнія внѣшняго опыта, какъ это мы поставили своей
временной задачей, до тіхъ поръ развитіе жизни необходи-
*) С. Göring. Über die menschliche Freiheit und Zurechnungsfähig
keit. Leipzig. 1876. стр. 39.
*) Тамъ же, стр. 39.
*) Тамъ же, стр. 63.
*) Тамъ же, стр. 63.

мо должно являться какъ результатъ неизмѣнныхъ, незави-
сящихъ отъ сознательной волн, законовъ природы, какъ ре-
зультатъ безсознательной внѣшней необходимости, но не какъ
продуктъ свободной воли, которая слѣдуетъ своей внутренней
необходимости и въ безпрепятственномъ осуществленіи этой
необходимости находитъ свою свободу, но не какъ продуктъ
сознательной активности, стремящейся освободиться отъ вся-
кихъ преградъ и этимъ путемъ достигнуть наибольшаго воз-
можнаго дѣйствія.
Это объясняетъ намъ, почему на почвѣ внѣшняго опыта,
при изслѣдованіи вопросовъ общественнаго и историческаго
развитія, вырабатываются взгляды, которые считаютъ ходъ
историческаго развитія фатально предопредѣленнымъ, кото-
рые отрицаютъ всякое значеніе личности въ дѣлѣ измѣненія
общественныхъ формъ,.которые не признаютъ никакой роли за
личной иниціативой въ исторіи. Это объясняетъ намъ также,
почему мыслители, стоящіе на точкѣ зрѣнія внѣшняго опыта,
какъ, напр., Спенсеръ, съ такимъ жаромъ высказываются про-
тивъ всякой искусственной системы общественнаго устройства,
противъ сознательнаго регулированія общественныхъ отно-
шеній, и защищаютъ такой общественный порядокъ, кото-
рый устанавливается самъ по себѣ, безъ всякой преднамѣ-
ренности и воли со стороны составляющихъ общество лич-
ностей. Общество должно являться не „результатомъ сво-
боднаго договора личностей", но „организмомъ", не пло-
домъ творчества, но естественнымъ продуктомъ, не реализа-
ціей идеальнаго будущаго, но историческою необходимостью
прошедшаго, - а общественная солидарность не есть соли-
дарность, которая получаетъ свое выраженіе въ сознатель-
ной коопераціи свободныхъ личностей, въ сознательномъ
коллективномъ воплощеніи нравственныхъ идеаловъ въ
общественныхъ формахъ, въ сознательно регулируемомъ
и направляемомъ общею волею всего человѣчества процессѣ
историческаго развитія,—та солидарность, о которой можетъ
быть рѣчь на почвѣ внѣшняго опыта, есть только безсозна-
тельная солидарность органовъ одного организма или колесъ
и винт яковъ одной сложной машины. Въ этомъ смыслѣ, на-
сколько мы съ точки зрѣнія внѣшняго опыта представляемъ

себѣ развитіе міра, какъ стремленіе къ такому состоянію,
при которомъ весь міръ станетъ однимъ организмомъ, въ
этомъ смыслѣ мы можемъ сказать, что развитіе есть про-
грессирующій ростъ безсознательной орга-
нической солидарности.
VIII.
Синтезъ полученныхъ результатовъ.
Намъ остается теперь только стать па точку зрѣнія „пол|
наго чистаго опыта жизни", въ которомъ внутренній и внѣш-
ній опытъ составляютъ одно нераздѣльное цѣлое, тогда мы
и получимъ тѣ заключенія, которыя явятся примиреніемъ
этихъ двухъ, повидимому, непримиримыхъ рядовъ заключе-
ній? Спѣшимъ прибавить, что съ логической точки зрѣ-
нія эти противоположныя заключенія непримиримы... Разъ
мы логически раздѣляемъ внутренній опытъ отъ внѣшняго,
то соединить ихъ потомъ и примирить мы не можемъ: вну-
тренній и внѣшній опытъ составляютъ одно органическое
неразрывное цѣлое,—если вы нарушили это органическое
единство, если вы раздробили это цѣлое на части, то вы не
получите этого цѣлаго снова, прикладывая части другъ къ
другу. Раздѣлите животное на отдѣльные органы—мозгъ,
сердце, мускулы и т. д., вы уже послѣ не составите изъ
этихъ органовъ оживленнаго органическаго существа,—можно
ли по этому поводу говорить, что всѣ эти органы несовме-
стимы другъ съ другомъ и не могутъ намъ дать одно живое
цѣлое?!.. Изъ этого слѣдуетъ только то, что анатомъ изъ от-
дѣльныхъ органовъ и элементовъ живого тѣла никогда не
составитъ живого организма, точно такъ же какъ и логикъ или
отвлеченный мыслитель никогда не соединитъ въ одно жи-
вое цѣлое тѣ составныя части действительной жизни, кото-
рыя омъ отдѣлилъ другъ отъ друга острымъ ножомъ логи-
ческаго анализа. Эти составныя части въ действительной
жизни и даны нераздельными и остаются нераздѣльными
я, въ строгомъ смыслѣ слова, не являются даже составными
частями, потому что, если ихъ отдѣлить другъ отъ друга, то
изъ нихъ нельзя составить цѣлаго, подобно тому, камъ

органы болѣе чѣмъ составныя части организма, такъ какъ изъ
соединенія органовъ никогда не составишь живого организма.
Для логическаго мышленія субъектъ и объектъ, вну-
тренній и внѣшній опытъ, всегда останутся раздѣленными
другъ отъ друга непроходимою бездною, всегда будутъ пред-
ставлять двойственность, несводимую къ единству, всегда
будутъ представлять неразрѣшимое съ логической точки зрѣ-
нія противорѣчіе. Фактъ этой двойственности является для
логической мысли послѣднимъ фактомъ; она можетъ только
констатировать, что субъектъ и объектъ въ дѣйствительно-
сти соединены въ одно неразрывное цѣлое, но понять и
объяснить это соединеніе логическое мышленіе не въ состо-
яніи и должно исключить изъ своихъ задачъ. Оно можетъ
только констатировать, что внутренній и внѣшній опытъ
сливаются въ одинъ „цѣльный опытъ жизни", но какимъ
образомъ они составляютъ этотъ цѣльный опытъ жизни, эта
задача превышаетъ компетенцію мышленія. Мысль должна
только констатировать единство субъекта и объекта, вну-
тренняго и внѣшняго опыта, во всѣхъ тѣхъ разнообразныхъ
формахъ, въ какихъ это единство передъ нами обнаружи-
вается,—но должна отказаться объяснить его, должна отка-
заться отъ попытки показать, какъ оно на самомъ дѣлѣ со-
вершается; она должна лишь признать, что противорѣчіе
субъекта и объекта, внутренняго и внѣшняго опыта есть
только мнимое противорѣчіе, которое мысль создала себѣ
сама и которое въ дѣйствительности совершенно не суще-
ствуетъ, что тратить силы надъ логическимъ разрѣшеніемъ
этого противорѣчія непроизводительно и безполезно. Тотъ,
кто пытается разрѣшить его, тотъ лишь объективируетъ,
олицетворяетъ то различеніе, котораго реальная жизнь вовсе
не знаетъ и которое требуется только природою нашего мы-
шленія объ этой жизни.
Лучше всего этотъ фактъ неразрывнаго единства внут-
ренняго и внѣшняго опыта, субъекта и объекта, подтвер-
ждается тѣмъ обстоятельствомъ, что при всемъ нашемъ
желаніи стать исключительно на ту или другую точку
зрѣнія, это оказывается для насъ всегда совершенно невоз-
можнымъ, обстоятельство, подтвержденіе которому внима-

тельный читатель не замедлилъ, конечно, усмотреть на преды-
дущихъ страницахъ, гдѣ мы пытались взглянуть послѣдо-
вательно съ этихъ двухъ различныхъ точекъ зрѣнія на при-
роду развитія жизни. Хорошо эту мысль выражаетъ Спенсеръ,
когда говоритъ: „мы не можемъ думать о веществѣ иначе,
какъ въ терминахъ духа. Мы не можемъ думать о духѣ
иначе, какъ въ терминахъ вещества. Когда мы доводимъ наши
изслѣдованія вещества до самыхъ крайнихъ ихъ предѣловъ,
то мы оказываемся вынужденными обратиться за самыми
послѣдними отвѣтами въ область духа. При изслѣдованіи же
духа, мы вынуждены, дойдя до послѣднихъ вопросовъ, вер-
нуться за разрѣшеніемъ ихъ назадъ, въ область вещества* 1).
Сдѣлавши эту оговорку, обратимся теперь въ формули-
рованію того, какъ представляется процессъ развитія съ
точки зрѣнія цѣльнаго опыта жизни, въ которомъ внутрен-
ній и внѣшній опытъ находятъ свое фактическое при-
миреніе. Отъ логическаго примиренія внутренняго и внѣш-
няго опыта мы отказались, такъ какъ съ логической точки
зрѣнія это примиреніе невозможно, но, что оно имѣетъ мѣсто
въ дѣйствительности, это—фактъ, констатированіе различ-
ныхъ сторонъ котораго и составитъ теперь нашу задачу.
Основнымъ, исходнымъ пунктомъ на почвѣ „цѣльнаго
опыта жизни* является жизнь, не сознаніе или область
духа и не движеніе вещества или область матеріи, но ро-
яльный синтезъ того и другого, синтезъ, который мы
называемъ жизнью, и который составляетъ для насъ послѣд-
ній фактъ, доступный намъ непосредственно, непосредствен-
но нами переживаемый, но недоступный для логическаго
мышленія, могущаго дѣйствовать только посредствомъ раз-
ложенія этого факта, посредствомъ расчлененіи его на со-
ставныя части, но при этомъ сама жизнь перестаетъ быть
жизнью: подъ анализомъ отвлеченнаго мыслителя дыханіе
жизни замираетъ, остается только ея скелетъ логическая
формула, остаются только ея блѣдныя тѣни и призраки —
понятія. Наука, философія или, вообще говоря, отвлеченное
мышленіе вполнѣ сотканы изъ понятій и ихъ взаимнаго со-
*) Г. Спенсеръ. Основанія психологія т. II, стр. 366, 367.

отношенія между собою; поэтому, по самому существу своему,
они являются царствомъ призраковъ и блѣдныхъ тѣней дѣй-
ствительной полной жизни и только въ той мѣрѣ таятъ еще
въ себѣ элементы жизни, насколько сами эти призраки
являются составными частями действительной жизни н на-
сколько, слѣдовательно, послѣднимъ можетъ быть приписана
нѣкоторая самостоятельная жизнь.
Но, будучи, по самому существу своему, только блѣднымъ
отраженіемъ действительной жизни, дѣйствительнаго существо-
ванія, отвлеченное мышленіе должно стремиться къ тому, чтобы
это блѣдное отраженіе сдѣлать болѣе яркимъ, въ той степени,
въ какой это допускается только его природой, отвлеченное
мышленіе должно стремиться къ тому, чтобы полнота жизни
нашла въ немъ свое выраженіе, въ той мѣрѣ, въ какой это
только возможно. Въ отдѣльныхъ наукахъ мы видимъ отраженіе
отдѣльныхъ сторонъ и частей дѣйствительной жизни,—живой
реальный синтезъ этихъ отдѣльныхъ наукъ, который можетъ
быть названъ философіей, долженъ намъ дать хотя бы и
блѣдное отраженіе, но всей жизни, всей полноты существо-
ванія. Постулатами отдѣльныхъ наукъ служатъ отдѣльныя,
отмѣчаемыя логическимъ мышленіемъ въ формѣ понятій,
стороны или предполагаемыя составныя части жизни, тако-
вы напр.: въ области наукъ о природѣ предположенія о су-
ществованіи матеріи, отдѣльныхъ вещей и т. д., — постула-
томъ философіи должна являться не та или другая часть или
сторона жизни, но цѣльная жизнь, не раздроблен-
ная на части и въ которой всѣ стороны явля-
ются намъ въ живомъ реальномъ единствѣ.
Это понятіе или, вѣрнѣе, „идею жизни",—такъ какъ она
служитъ для объединенія всего нашего знанія,—должна класть
въ свое основаніе философія, и мы видимъ, что философія
стремится къ тому, чтобы все въ большей степени прибли-
зиться къ осуществленію этой идеи, чтобы все въ большей
мѣрѣ стать „философіей жизни", т.-е. единственной
дѣйствительной, истинной и законной философіей. Въ осно-
ваніе отдѣльныхъ наукъ легли отдѣльные частные опыты,
въ основаніе философіи ложится „полный цѣльный
опытъ жизни", какъ онъ намъ данъ, т.-е. цѣльный и

единый, нераздробленный на часта, во всей своей полнотѣ
и неприкосновенности, — таковъ идеалъ, къ которому фило-
софія стремится и должна стремиться, и это должно выра-
зиться прежде всего въ томъ, что она открыто сдѣлаетъ
своимъ основнымъ и руководящимъ началомъ „идею жизни",
что она цѣльную, нераздробимую, неразрывную жизнь сдѣ-
лаетъ своимъ постулатомъ, своею исходною точкою и своею
конечною цѣлью. Что же этотъ постулата въ себѣ заклю-
чаетъ и какіе выводы влечетъ за собой „идея жизни"? Такъ
какъ мы здѣсь не задаемся цѣлью начертать общія начала
„философіи жизни", то мы ограничимся только краткимъ
формулированіемъ того, что намъ существенно необходимо
для опредѣленія формулы развитія и для яснаго пониманія
ея смысла.
Наука разбиваетъ цѣльную жизнь, какъ она намъ пред-
ставляется пространственно, на рядъ отдѣльныхъ существо-
ваніи, какъ она намъ представляется во времени, на рядъ
отдѣльныхъ послѣдовательныхъ моментовъ. Но вѣдь въ дѣй-
ствительности и это раздробленіе въ пространствѣ и это
раздробленіе во времени составляютъ только искусственные
пріемы отвлеченной логики и, кромѣ того, только результатъ
несовершенства человѣческой мысли, — „философія жизни*
исходитъ изъ понятія непрерывности жизни, какъ
въ пространствѣ, такъ и во времени. Это понятіе
пространственной и временной непрерывности она ставитъ
своимъ постулатомъ и указываетъ на него отдѣльнымъ
наукамъ, какъ на идеальную цѣль, къ которой онѣ должны
стремиться. Пустые промежутки между звеньями существо-
ваніи въ пространствѣ и событій во времени все болѣе и
болѣе заполняются, — дѣйствительная жизнь представляетъ
для науки все менѣе и менѣе пустотъ, между извѣстными
намъ отдѣльными вещами и событіями все болѣе вставляет-
ся промежуточныхъ членовъ, открываемыхъ наукой. Жизнь
непрерывна пространственно и непрерывна во времени,—
таково первое важное для насъ качество жизни. Существуетъ
одна цѣльная жизнь, одинъ міръ, а—не много жиз-
ней, немного міровъ,—много жизней и много міровъ суще-
ствуетъ только для насъ, для нашего ограниченнаго мыш-

ленія, которое встрѣчаетъ столько мнимыхъ пустотъ въ этомъ
мірѣ, но которое, по мѣрѣ открытія новыхъ фактовъ, по
мѣрѣ прогресса научнаго изслѣдованія, все болѣе и болѣе
сводитъ эти пустоты къ минимуму и все болѣе этотъ мно-
жественный, раздѣленный міръ, какимъ онъ пред-
ставляется наукѣ, стремится сдѣлать единымъ непре-
рывнымъ міромъ. Жизнь представляетъ ре-
альный синтезъ въ пространствѣ и во вре-
мени: сосуществующіе элементы и последовательные мо-
менты жизни синтетически всѣ связаны и связываются по-
стоянно неразрывно между собою.
Жизнь явилась намъ, какъ одно непрерывное въ
пространствѣ и во времени. Эта „идея непрерывности" вле-
четъ за собою дальнѣйшія важныя заключенія. То, что мы
отличаемъ, какъ отдѣльные элементы жизни въ пространствѣ
и какъ отдѣльные моменты жизни во времени, будучи не-
прерывно между собою связаны, должны, очевидно, имѣть
между собою что-либо общее, ибо безъ этого „общаго" не
могло бы быть непрерывной связи, должны имѣть нѣчто
„постоянное", но это „постоянное", которое прежде пыта-
лись представить, какъ что-то инертное, мертвое, неподвиж-
ное, какъ какую-то матерію, или субстанцію, или какъ „по-
стоянство непознаваемой силы", которой только обнаруже-
нія доступны для нашего сознанія, — это постоянство есть
не что иное, какъ только постоянство извѣстныхъ
формъ жизни. Жизнь въ извѣстномъ отношеніи пред-
ставляетъ постоянный характеръ, и насколько она предста-
вляетъ этотъ постоянный характеръ, настолько она намъ
кажется какъ бы остановившейся и принявшей предметный,
субстанціальный видъ. Объяснимъ нашу мысль примѣромъ.
Представьте себѣ, что какая-нибудь свѣтящаяся точка очень
быстро описываетъ круговую линію, вмѣсто свѣтящейся
точки мы тогда увидимъ огненный кругъ... Если бы мы не
видали, какъ эта свѣтящаяся точка начала двигаться, и если
бы эта точка продолжала такимъ образомъ непрерывно и
постоянно двигаться, то мы считали бы этотъ огненный кругъ
реально существующимъ предметомъ, тогда какъ на са-
момъ дѣлѣ здѣсь имѣла бы мѣсто только извѣстная по-

странная форма дѣйствія. Быть можетъ, такимъ же
образомъ' и то, что мы называемъ и считаемъ опредѣлен-
ными предметами, есть не что иное, какъ только из-
вѣстная постоянная форма жизни. Нѣтъ матеріи,
нѣтъ силы, отдѣльныхъ отъ жизни, и то, что мы назы-
ваемъ матеріей и силой, есть сама жизнь, есть
только постоянный характеръ жизни, который мы
окрещиваемъ этими именами.
Но жизнь, наряду съ постоянствомъ, обнаруживаетъ так-
же непрерывное измѣненіе. Рядъ разнообразныхъ событій,
на которыя мы разлагаемъ, посредствомъ логическаго мыш-
ленія это непрерывно измѣняющееся теченіе жизни, мы от-
мѣчаемъ, какъ рядъ причинъ и слѣдствій. „Философія жизни*
находитъ искусственнымъ такое раздѣленіе, которое невольно
наводитъ на мысль, будто бы причина есть нѣчто отдѣльное
и внѣшнее по отношенію къ своему слѣдствію. Эти понятія
должны быть замѣнены понятіемъ о различныхъ фа-
зис ахъ самопроизвольно изменяющейся жиз-
ни, при чемъ слова „причина* и „слѣдствіе* могутъ имѣть
временно значеніе только для обозначенія того мѣста, кото-
рое тотъ или другой фазисъ "занимаетъ въ ряду разверты-
вающихся процессовъ жизни по отношенію къ тѣмъ или
другимъ событіямъ. Причина одного событія есть, въ свою
очередь, слѣдствіе другого, а каждое слѣдствіе само въ то
же. время является причиной для послѣдующаго событія. По
необходимой ограниченности своего сознанія, индивидуумъ
произвольно обрываетъ эту цѣпь причинъ и слѣдствій, но
въ дѣйствительности она можетъ быть безпредѣльна.
Съ точки зрѣнія „философіи жизни* мы можемъ разсматри-
ваетъ каждое событіе, какъ живую связь прошлыхъ со-
бытій съ событіями, имѣющими быть, можемъ смот-
реть на настоящее, какъ до реализующійся син-
тезъ прошедшаго съ будущимъ. А Насколько мы
имѣемъ основаніе предполагать зависимость между всѣми
событіями, которыя имѣютъ одновременно мѣсто въ какой
либр данный моментъ мірового развитія, настолько мы мо-
жемъ считать также каждое событіе, какъ живую связь
всѣхъ одновременно съ нимъ сосуществуй-

щихъ событій. Такимъ образомъ, съ этой стороны ка-
ждое событіе является намъ, какъ выраженіе живого
реальнаго синтеза всего міра, какъ онъ суще-
ствуетъ въ данный моментъ.
Эти же самыя мысли могутъ быть выражены нами и въ
другихъ терминахъ, еще болѣе уясняющихъ ихъ истинный
смыслъ. Жизнь, разсматриваемая нами, какъ она открывается
въ данный моментъ, какъ она непосредственно нами пере-
живается, есть дѣятельность. Если мы размышляемъ о
томъ, что предшествовало этой деятельности, то та же са-
мая жизнь является намъ, какъ дѣятель. И, наконецъ,
если мы обращаемъ вниманіе на то, что слѣдуетъ за этой
дѣятельностью, то въ насъ возникаетъ идея о резуль-
татѣ дѣятельности. Однимъ словомъ, все здѣсь зави-
ситъ отъ того, съ какой точки зрѣнія мы разсматриваемъ
жизнь: въ зависимости отъ различныхъ точекъ зрѣнія, одна
и та же жизнь является для насъ совершенно различнымъ
образомъ.
Если жизнь разсматривается нами непосредственно,
какъ она намъ дана, безъ соображеній о томъ, что пред-
шествуетъ ей и что слѣдуетъ за нею, то мы имѣемъ жизнь
въ собственномъ смыслѣ этого слова. Если же мы на эту же
самую жизнь смотримъ, какъ на источникъ послѣдующей
жизни, или смотримъ на нее, какъ на результатъ предыду-
щей жизни, то она намъ является, какъ „сила", „причина",
„субстанція", или какъ „слѣдствіе" и „цѣль". Первая точка
зрѣнія увлекаетъ насъ въ область метафизики, вторая—въ
область эмпирическаго знанія и практической жизни. Точка
зрѣнія непосредственно - разсматриваемой жизни, какъ она
намъ дана, является примиреніемъ этихъ двухъ точекъ зрѣ-
нія. Дѣйствіе является связующимъ началомъ
между дѣятелемъ и результатомъ дѣятель-
ности. Насколько можетъ итти рѣчь о „дѣятеляхъ" и о
„результатахъ дѣятельности",—они являются намъ въ дѣй-
ствіи въ живомъ реальномъ единствѣ.
Дѣйствіе, такимъ образомъ, есть живой реальный
синтезъ дѣятеля съ результатомъ дѣятельно-
сти, внутренней жизни съ жизнью внѣшнею.

Но, въ сущности говоря, такъ какъ реально только дѣйствіе, а
понятіе о „дѣятелѣ" и о „результатъ деятельности^ получается
только при условіи разсматриванія дѣйствія подъ извѣстнымъ
угломъ зрѣнія, то мы можемъ сказать,что настоящее дѣй-
ствіе есть живой реальный синтезъ прошед-
шаго дѣйствія съ дѣйствіемъ будущимъ или,
выражаясь иначе, что жизнь даннаго момента есть
живой реальный синтезъ жизни прошедшей съ
жизнью будущей. Точно такъ же, какъ жизнь, имѣющая
мѣсто въ какой-либо определенной точкѣ пространства, есть
живой реальный синтезъ той жизни, которая распространена
кругомъ нея. Однимъ словомъ, жизнь, имѣющая мѣсто въ
какомъ-либо опредѣленномъ пунктѣ пространства и времени
есть живой реальный синтезъ всей остальной жизни. Ка-
ждый элементарный процессъ жизни есть связующее звено
для жизни всей вселенной даннаго момента, точно такъ же,
какъ для ея прошедшей и будущей жизни. Всѣ эти сообра-
женія окажутся очень полезными намъ при дальнѣйшемъ
уясненіи формулы развитія жизни, къ общей характеристикъ
которой мы теперь и обращаемся.
Каковъ же характеръ этого развитія, если выходить изъ
„идеи жизни", выражающей собою фактъ цѣльности и не-
прерывности жизни?
Развитіе жизни на почвѣ внутренняго опыта намъ явля-
лось, какъ прогрессирующее индивидуализированіе жизни,
на почвѣ внѣшняго опыта оно являлось намъ, какъ прогрес-
сирующее обобществленіе (универсализированіе) ея,—на поч-
вѣ цѣльнаго опыта жизни оно намъ явится, какъ прогрес-
сирующе синтезъ возрастающихъ въ своей
степени и широтѣ процессовъ индивидуализи-
рованія жизни съ процессами обобществле-
нія ея. Жизнь ведетъ въ своемъ развитіи къ наибольшему
подъему и выработкѣ индивидуальной стороны жизни и въ
то же время къ наибольшему подъему и выработкѣ ея уни-
версальной стороны* Индивидуумъ, какъ самостоятельное, не-
зависимое цѣлое, все въ большей степени становится .частью
и представителемъ того всеобщаго цѣлаго, въ составъ кото-
раго онъ входитъ, не переставая въ то же время быть въ

наибольшей степени индивидуумомъ, т.-е. самостоятельнымъ,
и независимымъ; и индивидуумъ, какъ нѣчто своеобразное,
отличное отъ другихъ, оригинальное, частное, особенное, все
въ большей степени начинаетъ имѣть общаго, тожественнаго
со всѣми другими существованіями, не переставая въ то ж&
время въ наибольшей степени вырабатывать свой специфи-
ческій оригинальный характеръ. Въ этомъ смыслѣ развитіе
жизни все въ большей и большей степени ведетъ къ син-
тезу, къ гармоніи индивидуальнаго съ универсальнымъ, по-
нимая индивидуальное въ смыслѣ независимаго цѣлаго и
въ смыслѣ „особеннаго", „специфическаго" и, понимая уни-
версальное въ смыслѣ системы, соединяющей части въ одно
цѣлое, и въ смыслѣ „общаго", что находится одинаково во
всѣхъ частяхъ.
Далѣе, на почвѣ внутренняго опыта развитіе намъ явля-
лось, какъ возрастающее дѣйствіе, какъ стремленіе къ со-
стоянію наиболѣе безграничной активности, a слѣдовательно,
наибольшей свободы и независимости; на почвѣ внѣшняго
опыта оно намъ являлось, какъ возрастающее взаимодѣйствіе,
a слѣдовательно, какъ стремленіе къ состоянію наиболѣе
ограниченной активности, наибольшей зависимости и соли-
дарности;—на почвѣ цѣльнаго опыта жизни это развитіе намъ
представится, какъ возрастающій синтезъ наиболь-
шаго дѣйствія съ наибольшимъ взаимодѣй-
ствіемъ, наиболѣе безграничной активности
съ наибольшимъ ограниченіемъ ея, наиболь-
шей независимости съ наибольшей зависимо-
стью, наибольшей свободы съ наибольшей
органической солидарностью.
На почвѣ внутренняго опыта развитіе намъ представля-
лось, какъ стремленіе къ состоянію наибольшихъ и наиболѣе
быстрыхъ измѣненій, наибольшихъ и наиболѣе скорыхъ пе-
реворотовъ, наиболѣе легкаго и быстраго творчества новыхъ
формъ, какъ стремленіе къ состоянію наибольшей неустой-
чивости; на почвѣ внѣшняго опыта оно намъ являлось, на-
оборотъ, какъ стремленіе къ наиболѣе постоянному и наибо-
лѣе. опредѣленному* порядку, къ неизмѣнно повторяющемуся
круговороту старыхъ формъ, какъ стремленіе: къ состоянію

наибольшей устойчивости;—теперь на почвѣ цѣльнаго опыта
жизни оно должно явиться намъ, какъ возрастающій
-синтезъ наибольшихъ измѣненій съ наиболь-
шимъ постоянствомъ, наибольшихъ и наиболѣе
легкихъ переворотовъ съ наибольшимъ и на-
иболѣе твердымъ порядкомъ, наибольшей не-
устойчивости съ наибольшей устойчивостью.
Наконецъ, развитіе на почвѣ внутренняго опыта намъ
являлось, какъ все болѣе возрастающее сознаніе, какъ не-
прерывный безконечный духовный всеобщій прогрессъ, такъ
какъ сознаніе находится вездѣ, гдѣ только находится жизнь;
на почвѣ внѣшняго опыта оно намъ являлось, какъ все бо-
лѣе прогрессирующее механизированіе жизни, какъ все боль-
шая организація ея, какъ стремленіе къ состоянію наиболь-
шаго автоматизма; теперь, съ точки зрѣнія цѣльнаго опыта
жизни развитіе намъ представится, какъ возрастающій
синтезъ наибольшей сознательности, наиболь-
шаго и наиболѣе быстраго духовнаго прогрес-
са съ наибольшимъ механизированіемъ, съ на-
ибольшей организаціей жизни, съ наиболь-
шимъ автоматизмомъ ея.
Таковъ характеръ развитія, какъ оно открывается .намъ
на почвѣ цѣльнаго опыта жизни. Остановимся!теперь болѣе
подробно на нѣкоторыхъ изъ отмѣченныхъ нами сторонъ его.
Развитіе жизни, какъ мы сказали, есть прогрессирующій
н все болѣе возрастающій въ своей степени синтезъ инди-
видуальнаго съ универсальнымъ.. Но что такое — „индиви-
дуальное", что такое—„универсальное?" существуетъ ли от-
дельный обособленный индивидуумъ? существуетъ ли „цѣлое",
независимо отъ составляющихъ его индивидуумовъ?
Строго говоря, и „индивидуальное" и „универсальное", это
не болѣе, какъ только наши относительныя понятія. Отдѣ-
леніе индивидуума отъ остального міра, который мы можемъ
разсматривать, какъ совокупность существъ, стоящихъ на
различныхъ ступеняхъ жизни и связанныхъ между собою въ
одно цѣлое, или, другими словами, какъ громадное всемір-
ное общество,—это отдѣленіе есть не болѣе, какъ Только
продуктъ аналитической дѣятельности нашего мышленія» Дѣй-

ствительная жизнь не знаетъ такого отдѣленія человѣческой
личности *) отъ остальныхъ людей и міра, самостоятельнаго
индивидуума отъ всего человѣчества и отъ „всемірнаго об-
щества" (выраженіе, которымъ мы будемъ здѣсь замѣнять
слово „міръ"). Человѣкъ живетъ одною общею жизнью съ
человѣчествомъ и составляетъ невыдѣлимый членъ все-
мірнаго общества. Анализъ, предпринимаемый мышленіемъ, не
можетъ уничтожить этого естественнаго единства:
отвлеченное мышленіе можетъ отдѣлить другъ отъ друга по-
нятіе объ отдѣльной личности отъ понятія объ обществѣ, о
человѣчествѣ, о мірѣ,—но оно безсильно отдѣлить личность
отъ общества, человѣчества и міра. Тѣмъ не менѣе этотъ
анализъ можетъ имѣть высокое жизненное значеніе, будучи
подготовительною ступенью для сознательнаго синте-
за личности съ человѣчествомъ и всемірнымъ
обществомъ: естественное единство, которое заключаетъ
въ себѣ часто антагонизмъ между индивидуальнымъ и уни-
версальнымъ началомъ, человѣческая воля, руководимая ра-
зумомъ, пытается замѣнить единствомъ сознательнымъ, кото-
рое исключило бы всякій антагонизмъ и явилось бы самой
совершенной гармоніей.
Истинная роль всѣхъ различеній, предпринимаемыхъ
нами въ мышленіи, заключается не въ томъ, чтобы
переносить ихъ въ практику жизни и пытаться осущест-
вить въ дѣйствительности, не въ томъ, чтобы стараться
разрѣшить неразрѣшимую задачу раздробленія согласно на-
шимъ фиктивнымъ понятіямъ нераздробимой и цѣльной жиз-
ни, — a въ томъ, чтобы естественное единство
жизни преобразовать въ другую болѣе совер-
шенную форму, чтобы анализъ сдѣлать оруді-
емъ болѣе совершеннаго синтеза, чтобы систе-
му рѣзко отдѣляющихся другъ отъ друга поня-
тій сдѣлать средствомъ реализаціи наиболѣе
гармонической и совершенной связи соотвѣт-
*) Это же самое справедливо и по отношенію ко всякому инди-
видууму, но мы здѣсь говоримъ о человѣкѣ только потому, что онъ д д я
насъ представляетъ наибольшій интересъ.

ствующихъ имъ вещей. Человѣкъ долженъ освободиться
изъ-подъ владычества имъ же самимъ созданныхъ понятій,
не дѣлать изъ нихъ идоловъ, перестать ради нихъ калѣчить
и уродовать жизнь и низвести ихъ до простой, но великой
служебной роли, которая имъ выпадаетъ на долю въ дѣлѣ
облагороженія жизни и поднятія ея съ низшей ступени на выс-
шую. Какъ въ области экономическихъ отношеній машины,
это великое средство облегченія труда работника, могутъ
стать на извѣстной стадіи экономическаго развитія оруді-
емъ угнетенія этого самаго работника и его обезличенія,—
такъ и въ области духовнаго развитія можетъ быть позабыто
объ истинномъ назначеніи „міра понятій*, и человѣкъ, вмѣ-
сто того, чтобы пользоваться ими для поднятія жизни въ
ея цѣнности, будетъ разбивать свою жизнь и уничтожать
свою личность ради этихъ продуктовъ своего же собствен-
наго творчества.
Не мало вреда принесли въ этомъ отношеніи понятія о
реальномъ существованіи „отдѣльной, обособленной ЛИЧНО-
СТИ* н о реальномъ существованіи „общества, человѣчества,
міра, независимо отъ составляющихъ ихъ индивидуумовъ*.
Здѣсь не мѣсто затрогивать вопросъ объ этомъ вредѣ, а
потому мы его касаться въ настоящее время не будемъ, а
только укажемъ кратко, почему означенныя понятія явля-
ются не чѣмъ инымъ, какъ фикціей.
Если мы стоимъ на субстанціальной точкѣ зрѣнія, то тогда,
дѣйствительно, отдѣльная личность принимаетъ для насъ харак-
теръ самостоятельнаго, замкнутаго въ самомъ себѣ атома, не-
проницаема• для другихъ подобныхъ же атомовъ и могущаго
быть связаннымъ съ ними только чисто внѣшнимъ образомъ»
Тогда понятно существованіе „отдѣльной личности* и тогда
можетъ быть понята также возможность отдѣльнаго существо-
ванія общества, помимо существованія составляющихъ его
индивидуумовъ: общество здѣсь, дѣйствительно, находится
внѣ послѣднихъ, потому что оно является въ данномъ случаѣ
только, какъ результатъ внѣшней связи не могущихъ
быть связанными внутренно отдѣльныхъ индивидуумовъ.
Не такъ представляется дѣло, если мы становимся на точку
зрѣнія „философіи жизни*. Тогда личность принимаетъ для

насъ характеръ не вещи, не субстанцій, не атома, но—ж и з н и,
дѣйствія, дѣятельности. Индивидуумъ есть тогда не
что иное, какъ обладающая извѣстнымъ относительнымъ по-
стоянствомъ совокупность дѣйствій. И, какъ совокупность
дѣйствій, онъ не можетъ представлять изъ себя нѣчто зам-
кнутое, подобно матеріальному атому. Каждое дѣйствіе встрѣ-
чается постоянно съ другими дѣйствіями на своемъ пути и
сплавляется съ ними внутреннимъ образомъ въ одно общее
дѣйствіе. Будучи совокупностью дѣйствій, индивидуумъ не-
прерывно вторгается во внѣшній міръ и сливается нераз-
дельно съ нимъ въ одно цѣлое. Однимъ словомъ, индиви-
дуумъ съ динамической точки зрѣнія жизни предста-
вляетъ не что иное, какъ связанную внутри себя
совокупность дѣйствій, являющуюся въ то же
время однимъ изъ связующихъ звеньевъ въ об-
щей совокупности всѣхъ міровыхъ дѣйствій.
И такимъ образомъ, индивидуальная жизнь намъ является,
какъ связующее начало универсальной жизни, и индивиду-
умъ уже самъ по себѣ есть не что иное, какъ синтезъ „ин-
дивидуальнаго" съ „универсальными.
Реальна не отдѣльная обособленная личность, но и не
общество, не міръ, какъ цѣлое, независимо отъ составляю-
щихъ его индивидуумовъ, — единственно реальное
составляетъ живая кооперація отдѣльной лич-
ности съ міромъ и человѣчествомъ, живой син-
тезъ индивидуальнаго со всеобщимъ, который
постоянно и непрерывно имѣетъ мѣсто, пока
только продолжается и будетъ продолжаться
жизнь. Поэтому, и индивидуумъ и цѣлое только въ той
мѣрѣ реальны, въ какой они являются уже каждое само по
себѣ живымъ реальнымъ синтезомъ индивидуальнаго съ уни-
версальнымъ, они реальны, такъ сказать, только въ коопе-
раціи перваго съ послѣднимъ. Безъ этой коопераціи инди-
видуальной жизни съ универсальной немыслимо было бы
существованіе ни той, ни другой.
Кооперація, синтезъ, это—всеобщій законъ жизни, всеобщій
законъ существованія и развитія. Настоящее человѣка коопе-
рируете съ его прошлымъ и съ его будущимъ, съ тѣмъ, что было

н что живетъ еще только въ его памяти, и съ тѣмъ, что еще
только будетъ и что имѣетъ мѣсто въ сознаніи человѣка, какъ
идеальная цѣль. Мысль человѣка кооперируете съ чувствомъ,
духовная сторона его природы съ физической или матеріальной.
Человѣкъ, поскольку онъ разсматривается, какъ определенное
существо, кооперируете съ остальными людьми, со всѣмъ че-
ловѣчествомъ, съ цѣлымъ міромъ. Каждый актъ жизни есть
актъ коопераціи. Каждая болѣе сложная мысль есть резуль-
татъ коопераціи болѣе простыхъ мыслей; каждое болѣе слож-
ное чувство есть результатъ коопераціи чувствъ болѣе про-
стыхъ. Ни въ жизни отдѣльнаго человѣка, ни въ жизни
какого бы то ни было живого существа нельзя найти ни
одного момента, когда бы они не кооперировали съ кѣмъ-
нибудь. Чѣмъ выше мы поднимаемся по лѣстницѣ развитія,
тѣмъ шире и тѣмъ болѣе становится эта кооперація, тѣмъ
глубже и тѣмъ обширнѣе дѣлается синтезъ, который имѣетѣ
здѣсь мѣсто.
Насколько мы можемъ судить на основаніи фактовъ, До-
ставляемыхъ намъ органическою эволюціей на нашей землѣ
и процессомъ историческаго развитія человѣчества,—разви-
тіе жизни все въ большей и большей степени ведетъ къ
синтезу, къ гармоніи индивидуальнаго съ универсальнымъ.
Но нигдѣ такъ ясно это не обнаруживается, какъ по отно-
шенію къ теоретической дѣятельности нашего разума й по
отношенію къ практической дѣятельности его, когда онъ
принимаетъ на себя руководящую роль въ области нрав-
ственности. Чтобы сдѣлать еще болѣе понятнымъ смыслъ
установленной нами формулы развитія, остановимся на
этомъ хотя кратко.
Нѣкоторые мыслители полагаютъ, что только „все-
общее" и „безличное" можетъ удовлетворить разумъ въ его
упражненій. Съ этимъ положеніемъ, взятымъ *ъ такой его
исключительности, врядъ ли можно в п b л н ѣ согла-
ситься. Не „безличное" и „всеобщее", но безконечно мно-
жественное, разнообразное и индивидуальное, связанное'' въ
одно гармоническое цѣлое,—такова задача, къ которой стре-
мится, по нашему мнѣнію, разумъ, насколько онъ дѣйствуетъ
въ сферѣ познанія. Онъ стремится къ тому, чтобы система

всего человѣческаго знанія замыкалась бы въ нѣкоторое
единство, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ стремится также къ не-
прерывному расширенію нашего познанія; онъ стремится къ
тому, чтобы объединить наше знаніе, при посредствѣ общихъ,
абстрактныхъ идей, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ столь же по-
стоянно и неуклонно стремится къ открытію новыхъ кон-
кретныхъ фактовъ. Только безличное и только всеобщее
такъ же мало можетъ удовлетворить разумъ въ его упражне-
ній, какъ мало его можетъ удовлетворить и только личное,
частное, особенное, составляющее предметъ непосредствен-
наго воспріятія. Разумъ можетъ отвлечься отъ частнаго и
индивидуальнаго, но не въ этомъ отвлеченіи заключается
его основная задача, если мы имѣемъ въ виду, конечно, не
разумъ школьной логики, a разумъ живого человѣка. Пони-
маніе индивидуальнаго и особеннаго въ такой же мѣрѣ со-
ставляетъ задачу разума, какъ и отысканіе безличнаго и
всеобщаго. Отъ частностей разумъ поднимается до все-
общаго, отъ всеобщаго онъ снова опускается къ частно-
стямъ—такова его постоянная двойная работа.
Такимъ образомъ, разумъ можетъ удовлетворить только жи-
вая связь индивидуальнаго съ универсальнымъ,частнаго со
всеобщимъ, личнаго съ безличнымъ. Только постоянный пе-
реходъ отъ личнаго къ безличному и отъ безличнаго къ
личному, отъ индивидуальнаго къ универсальному и отъ
универсальнаго къ индивидуальному, отъ частнаго и особен-
наго къ всеобщему и отъ всеобщаго къ частному и особен-
ному, — только такой постоянный переходъ и составляетъ
истинное естественное содержаніе дѣятельности живого чело-
вѣческаго разума. Задача развивающагося разума въ томъ
только и заключается, чтобы этотъ переходъ совершался
легко и быстро и постоянно въ этихъ двухъ противополож-
ныхъ направленіяхъ,, которыя объединялись бы между собою
синтетически въ живую подвижную постоянно расширяю-
щуюся гармонію. Развитіе теоретическаго мышленія все бо-
лѣе ведетъ къ гармоніи разума съ жизнью, отвлеченнаго
размышленія съ непосредственнымъ воспріятіемъ, абстракт-
наго понятія съ конкретнымъ воззрѣніемъ.
Становясь практическимъ, т.-е. дѣлаясь руководящимъ

началомъ воли и орудіемъ развивающейся нравственности,
разумъ продолжаетъ дѣйствовать все въ томъ же направленіи.
Измѣняется и расширяется только поле его дѣятельности,
но сущность дѣятельности остается одна и та же. Если въ
области познанія, выражаясь по терминологіи Канта, разумъ
постепенно производитъ связь чувственныхъ впечатлѣній въ
явленія, явленій въ опыты, опытовъ въ единую науку,— то
въ сферѣ нравственной жизни разумъ будетъ производить
связь отдѣльныхъ сторонъ и моментовъ человѣческой жизни
въ цѣльную единую жизнь, отдѣльныхъ индивидуальныхъ
жизней въ жизнь соціальную, общечеловѣческую ИЛИ даже
общеміровую. И тамъ и тутъ задачей разума останется
стремленіе къ единству и связи, стремленіе къ синтезу и
гармоніи; только единство и связь, къ которымъ разумъ, въ
силу своей природы, будетъ стремиться въ сферѣ нравствен-
ности, облекутся для него здѣсь въ форму идеала братства
и всеобщей человѣческой и міровой солидарности. Работа
надъ. созданіемъ такого братства и такой солидарности, ко-
торыя охватили бы собой все человѣчество и даже все жи-
вущее,— такова задача, надъ которой будетъ трудиться ра-
зумъ, когда онъ станетъ двигательной силой въ области
нравственнаго развитія.
Но эта задача явится передъ разумомъ не только,
какъ отвлеченный идеалъ, но какъ живая действитель-
ность. Фулье придаетъ громадное значеніе тому факту
что мы можемъ думать не только о себѣ, но и о другомъ,
о человѣчествѣ, даже о цѣломъ мірѣ *). Однако, этотъ
фактъ не получилъ бы такого важнаго значенія, если бы
онъ только этимъ однимъ исчерпывался. Важное нравствен-
ное значеніе послѣдняго факта заключается не въ томъ
только, что я могу думать о другомъ, о человѣчествѣ, о цѣ-
ломъ мірѣ, a въ томъ также, что я могу эту мысль о
другомъ и о человѣчествѣ связать съ мыслью
о себѣ, что я, когда мыслю объ этомъ внѣш-
немъ для меня мірѣ, то устанавливаю между
!) A. Fouillée. Critique des systèmes de morale contemporains.
Paris. 1883, стр. 18.

этимъ внѣшнимъ міромъ и самимъ собою жи-
вую гармоническую связь. Когда я думаю о васъ,
я произвожу синтезъ вашей личности со своею, я объединяю
васъ съ самимъ собой въ одно цѣлое, я устанавливаю между
вами и собой полную гармонію въ понятіи человѣка или
вообще живого существа. Мыслить о другомъ нельзя иначе,
какъ только связывая всего себя или часть своего -я" съ
этимъ другимъ въ одно гармоническое цѣлое.
Въ этомъ именно и заключается высокое нравственное зна-
ченіе мысли самой по себѣ, независимо даже отъ предмета сво-
его содержанія. Такъ какъ мысль, по своему существенному ха-
рактеру, является установленіемъ единства и связи, то мыслить,
значитъ въ то же время воспитывать въ себѣ стремленіе къ
этому единству и связи, которое, перенесенное изъ теорети-
ческой сферы познанія въ область практической жизни, ста-
нетъ стремленіемъ ко всеобщему братству и къ безпредѣль-
ной широкой солидарности всего живущаго между собою.
Такимъ образомъ, и нравственность есть не что иное, какъ
стремленіе къ установленію и расширенію гармоніи между
индивидуальнымъ и всеобщимъ, и прежде всего, къ устано-
вленію этой гармоніи между самимъ собой, между своимъ
„я", такимъ, какимъ оно дано, съ человѣчествомъ и міромъ,
стремленіе къ тому, чтобы наше „я" составило со всѣмъ
человѣчествомъ и міромъ одно живое гармоническое цѣлое.
Всѣ эти мысли, намѣченныя нами здѣсь только кратко, бо-
лѣе подробно развиты въ послѣдующихъ статьяхъ,—пока же
мы пользуемся ими только для того, чтобы сдѣлать болѣе
понятнымъ смыслъ установленной нами формулы развитія.
Спрашивается далѣе, какъ мы должны понимать „синтезъ
наибольшаго дѣйствія съ наибольшимъ взаимодѣйствіемъ, наи-
болѣе безграничной активности съ наибольшимъ ограниче-
ніемъ ея, наибольшей независимости съ наибольшей зави-
симостью, наибольшей свободы съ наибольшей органической
солидарностью"? Можетъ ли даже быть синтезъ между та-
кими противоположными и, повидимому, совершенно исклю-
чающими другъ друга сторонами развитія?
Начнемъ, прежде всего, съ понятій дѣйствія и взаимодѣйст-
вія. Что касается понятія „дѣйствія", то оно, представляя для

насъ конечный фактъ, не подлежитъ, конечно, дальнѣйшему
опредѣленію. Но что такое мы должны понимать подъ словомъ
„взаимодѣйствіе*? Если, для представленія себѣ дѣйствія, мы
можемъ ограничиться однимъ предметомъ, однимъ событіемъ,
какъ напр.: представляя себѣ движеніе матеріальной точки
черезъ пространство, то для представленія взаимодѣйствія
намъ необходимо, по меньшей мѣрѣ, два предмета и два со-
бытія. Во взаимодѣйствіи мы имѣемъ не просто дѣйствіе, но
дѣйствіе одного предмета на другой; отъ дѣйствія самого по
себѣ мы здѣсь отвлекаемся и разсматриваемъ его только въ
той мѣрѣ, въ какой оно обнаруживается передъ нами въ
томъ измѣненіи, которое оно производитъ въ предметѣ, под-
вергающемся дѣйствію.
Такимъ образомъ, говоря о взаимо дѣйствіи, мы склон-
ны бываемъ каждое измѣненіе предмета рассматривать,
какъ результатъ дѣйствія внѣшнихъ силъ, какъ ре-
зультатъ внѣшней необходимости. Съ точки зрѣ-
нія „взаимодѣйствія*, все представляется измѣняющимся
подъ вліяніемъ внѣшнихъ причинъ, подъ давленіемъ внѣш-
ней необходимости, все можетъ быть только источникомъ
измѣненій въ другомъ, но не въ самомъ себѣ. Совершенно
противоположнымъ образомъ представляется намъ дѣло съ
точки зрѣнія „дѣйствія*, согласно которой всякое измѣненіе
есть результатъ внутреннихъ силъ, внутренней необ-
ходимости.
Но и та, и другая точка зрѣнія справедлива только
отчасти, потому что и та, и другая разсматриваетъ
дѣйствительность не въ ея полномъ видѣ: въ одномъ слу-
чаѣ, за самостоятельнымъ дѣйствіемъ каждаго предмета мы
забываемъ о его дѣйствіи на другіе предметы, въ другомъ,
случаѣ, за дѣйствіемъ каждаго предмета на другіе предметы
мы проглядываемъ какъ бы совершенно самостоятельное дѣй-
ствіе каждаго изъ нихъ. Въ дѣйствительности же и то, и
другое существуетъ неразрывно, и взаимодѣйствіе и дѣйствіе
тѣсно сплетены другъ съ другомъ въ одно цѣлое: каждое
измѣненіе, которое мы наблюдаемъ, есть одновременно ре-
зультатъ и внѣшней и внутренней необходимости, коопера-
ція или синтезъ и той, и другой. Однако,, не. всегда бываетъ

возможно опредѣлить, что приходится на долю внѣшней не-
обходимости и что приходится на долю внутренней, въ иныхъ
случаяхъ эта задача даже почти совершенно для насъ не-
разрѣшима. Но если бы даже и было возможно теоретически,
при помощи понятій, отдѣлить внутреннюю необходимость
отъ внѣшней, то практически это совершенно невозможно:
въ дѣйствительной жизни онѣ всегда составляютъ одно не-
раздѣльное цѣлое.
Однако, хотя каждое измѣненіе, каждый актъ жизни,
каждый частный жизненный процессъ есть всегда ре-
зультатъ одновременно и внутренней и внѣшней необхо-
димости, тѣмъ не менѣе внутренняя и внѣшняя необхо-
димость не всегда дѣйствуютъ въ одномъ и томъ же на-
правленіи, но часто въ направленіяхъ совершенно противопо-
ложныхъ. Устранить антагонизмъ между внѣш-
ней и внутренней необходимостью, устано-
вить между ними гармонію и заставить ихъ
дѣйствовать въ одномъ и томъ же направле-
ніи,—такова задача, къ осуществленію кото-
рой стремится развитіе. И только при этомъ условіи,
т. е. только при гармоніи внутренней и внѣшней необходи-
мости, каждая изъ нихъ пріобрѣтаетъ свое наибольшее
значеніе, потому что, только при этомъ условіи, ни одна
изъ нихъ не парализуетъ дѣйствія другой и, слѣдова-
тельно, только при этомъ условіи можетъ быть достигнута
полнота дѣйствія и въ томъ, и въ другомъ случаѣ.
Поэтому для насъ и становится теперь вполнѣ понят-
нымъ, отчего состояніе наиболѣе безграничной активности,
т. е. наиболѣе безпрепятственное слѣдованіе внутренней не-
обходимости, будетъ связано съ наибольшимъ ограниченіемъ
ея, т. е. съ наибольшимъ подчиненіемъ ея необходимости
внѣшней, почему состояніе наибольшей независимости инди-
видуума отъ цѣлаго будетъ связано съ состояніемъ наиболь-
шей зависимости его отъ этого цѣлаго, почему наибольшее
развитіе индивидуализма въ общественной жизни будетъ
связано съ наибольшимъ подъемомъ самой общественности,
почему наибольшая свобода будетъ соединена съ наиболь-
шею солидарностью.

Общество въ своемъ развитіи все болѣе и болѣе стре-
мится стать системою договора, но оно въ то же время стре-
мится сдѣлаться въ наибольшей степени и подобнымъ орга-
низму. Системой договора оно стремится стать именно въ
той степени, въ какой каждая индивидуальная личность по-
лучаетъ въ общественной жизни все болѣе и болѣе значенія
въ качествѣ дѣятельной силы, поддерживающей и преобра-
зующей наличныя общественныя формы; организмомъ оно
имѣетъ тенденцію сдѣлаться въ той степени, въ какой об-
щество все въ большей мѣрѣ начинаетъ дѣйствовать въ истин-
номъ смыслѣ, какъ одно цѣлое. Однимъ словомъ, общество въ
своей высшей формѣ стремится стать въ одно и то же время
и сознательной, преднамѣренной и естественной, непроиз-
вольной гармоніей составляющихъ его индивидуальныхъ
воль, стремится стать, въ дѣйствительномъ смыслѣ этого
слова, общей волей, которая дѣйствуетъ и осуществляет-
ся, какъ одна воля, но которая предполагаетъ въ то же
время внутри себя много сознательно соединенныхъ между
собою индивидуальныхъ воль.
Отдѣльная личность будетъ сознавать себя тогда въ наи-
высшей степени свободной, въ наивысшей степени способ-
ной къ самоопредѣленію и самоутвержденію и въ то же
время будетъ въ наименьшей степени отдѣлять себя отъ
другихъ людей, и напротивъ того, будетъ связывать себя
и сознательно и инстинктивно съ этими другими людьми въ
одно гармоническое цѣлое. Наибольшее развитіе индиви-
дуализма въ общественной жизни здѣсь будетъ связано съ
наибольшимъ подъемомъ самой общественности, наибольшая
свобода будетъ соединена съ наибольшею солидарностью. Ни
та точка зрѣнія, которая находитъ, что общество суще-
ствуетъ только для личности, что общество играетъ только
чисто служебную роль; ни та другая точка зрѣнія, которая,
наоборотъ, находитъ, что личность должна существовать для
общества и въ случаѣ надобности быть безжалостно прино-
сима въ жертву на алтарѣ общественной пользы, не можетъ
тогда найти своего примѣненія. Девизомъ той общественной
формы, къ которой стремится развитіе, будетъ: личность дли
общества н общество для личности, или, другими словами,

общество и личность другъ для друга! И что касается че-
ловѣческаго рода, то развитіе его до тѣхъ поръ не достиг-
нетъ своего предѣла, пока все человѣчество не станетъ
однимъ широкимъ союзомъ всѣхъ людей, не станетъ одною
общею, исключающею всякое противорѣчіе внутри себя во-
лею, пока отдѣльный человѣкъ и все человѣчество не со-
льются воедино.
Организованная воля всего человѣчества, которая дѣй-
ствуетъ и обнаруживается, какъ одна воля, но въ которой
въ то же время находитъ свое свободное и безпрепятствен-
ное осуществленіе индивидуальная воля каждаго человѣка,—
таковъ конечный предѣлъ, къ которому стремится эволюція
рода человѣческаго, и таковъ пока конечный предвидимый
нами нравственный идеалъ, надъ осуществленіемъ котораго
придется работать, быть можетъ, еще длинному ряду послѣ-
довательныхъ поколѣній. Достигнувъ его, объединенное че-
ловѣчество поставитъ себѣ новыя цѣли, новыя задачи, болѣе
широкія, чѣмъ тѣ, о которыхъ мы теперь помышляемъ, и
которыя составятъ конечный предѣлъ новой, еще болѣе глу-
бокой по своему4 значенію и по своему смыслу, эволюціи.
Но и съ достиженіемъ этихъ новыхъ цѣлей, общій процессъ
эволюціи жизни не достигнетъ своего предѣла, a будетъ про-
должать впередъ свое неутомимое шествіе. Всякія рамки и
всякіе предѣлы, которые мы ставимъ этому процессу эволю-
ціи, искусственны и произвольны, представляютъ плодъ или
недостаточности нашихъ знаній или односторонности нашихъ
взглядовъ.
Но вѣдь и вы, скажетъ мнѣ читатель, не можете дока-
зать безпредѣльность эволюціи, не можете доказать того,
что эта эволюція не будетъ когда-нибудь имѣть свой ко-
нецъ... Совершенно вѣрно,—но мы и не претендуемъ на
такое доказательство. Все, что мы хотимъ доказать, такъ
это только то, что эволюція не заключаетъ въ себѣ необхо-
димо представленія о какомъ-нибудь концѣ, о какомъ-нибудь
предѣлѣ, что она можетъ быть представлена неопредѣленно
продолжающейся, никогда не получающей своего завершенія,
что она можетъ быть нами мыслима, какъ, вѣчная неутоми-
мая работа, для которой каждая ступень есть уже и

достигнутая цѣль, и которая сама въ себѣ несетъ свое
удовлетвореніе и сама по себѣ, какъ неустанное стремленіе
впередъ, заключаетъ въ себѣ величайшую прелесть. Зачѣмъ
произвольно ограничивать то, что, по существу своему, быть
можетъ, безгранично, зачѣмъ -напередъ ставить предѣлы
тому, что, быть можетъ, не имѣетъ никакихъ предѣловъ?
И если человѣку нужно выбирать между этими двумя про-
тивоположными воззрѣніями,то перспектива безпредѣль-
наго прогресса можетъ его гораздо болѣе удовлетво-
рить, чѣмъ стремленіе къ какому бы то ни было устойчи-
вому состоянію, которое положить конецъ эволюціи. Только
.„та творческая дѣятельность"', говоритъ Дюрингъ, „черезъ
посредство которой не только вновь воспроизводятся старыя
отношенія, но въ прежнее сцѣплёніе вещей (Zusammenhang)
вносятся новые элементы и образованія,—одна въ состояніи
постоянно сообщать существованію свѣжую прелесть и воз-
буждать силы къ сознательной работѣ, образующей исторію
{geschichtsgestaltenden). Какъ повсюду, точно также и здѣсь,
созданіе новаго и творчество приносятъ вмѣстѣ съ собою
наиболѣе повышенныя чувства жизни, такъ что, если цѣль
исторіи есть жизнь, то сущность исторіи можетъ лежать
только въ произведеніи различій и измѣненій, въ которыхъ
стремящееся существо, будетъ ли это человѣкъ или духовно
одаренное созданіе какого-нибудь другого мірового тѣла, на-
ходитъ удовлетвореніе посредствомъ все новыхъ испытыва-
ній (Erprobungen) и обогащеній своей природы" 1).
Въ заключеніе мы должны остановиться еще на одной
сторонѣ эволюціи, которая содержитъ въ себѣ, быть можетъ,
и единственное возможное доказательство ея безпредѣльно-
сти, если только это доказательство можетъ быть считаемо
за таковое. Развитіе есть безпредѣльное возрастаніе преслѣ-
дуемыхъ цѣлей и въ то же время есть стремленіе къ та-
кому состоянію, при которомъ данныя цѣли достигаются съ
наименьшею затратою силы. Эти оба теченія неразрывно
связаны между собою: „принципъ наименьшей тра-
ты силы" является условіемъ „принципа наиболь-
-1) Е. Dühring. Cursus der Philosophie, стр. 299.

шей суммы цѣлей". Каждое повторенное осуществленіе
цѣли достигается все съ меньшимъ и меньшимъ расходомъ
психической энергіи, и такимъ образомъ освобожденная пси-
хическая энергія постоянно устремляется къ достиженію
все новыхъ и новыхъ цѣлей. Предположите, что количества
психической энергіи не уменьшается въ своей величинѣ,—
то тогда неизбѣжнымъ слѣдствіемъ этого долженъ явиться
безпредѣльный ростъ преслѣдуемыхъ цѣлей, такъ какъ преж-
нія цѣли, если только онѣ продолжаютъ быть цѣлями, до-
стигаются все съ меньшимъ усиліемъ и потому постоянно
увеличиваются присоединеніемъ къ нимъ все новыхъ и но-
выхъ цѣлей. Такимъ образомъ, насколько мы имѣемъ право
считать, что количество психической энергіи въ мірѣ но
уменьшается и не можетъ уменьшаться, настолько мы имѣемъ
полное право также считать, что сумма цѣлей, преслѣ-
дуемыхъ въ мірѣ, возрастаетъ и будетъ всегда
возрастать, и что, слѣдовательно, духовный прогрессъ,
который и есть, въ сущности, не что иное, какъ этотъ про-
грессивный ростъ преслѣдуемыхъ цѣлей,—не имѣетъ конца
и не имѣетъ предѣла.
Но развитіе есть не только все болѣе возрастающій
ростъ цѣлей, оно есть также прогрессирующая
гармонія цѣлей между собою. Какъ цѣли, ста-
вимыя отдѣльнымъ индивидуумомъ, такъ и цѣли, ставимыя
обществомъ, все болѣе стремятся составить, и вмѣстѣ, и
въ отдѣльности, одну систему цѣлей, гармони-
чески между собою связанныхъ и чуждыхъ
всякихъ противорѣчій другъ друг у,—такъ какъ
эта гармонія цѣлей, въ свою очередь, способствуетъ освобо-
жденію психической энергіи, которая прежде пропадала без-
полезно при взаимномъ противодѣйствіи однѣхъ цѣлей дру-
гимъ и которая теперь можетъ устремиться на достиженіе
новыхъ цѣлей болѣе высокаго порядка. Без конечное
расширеніе сферы цѣлей и неутомимое по-
стоянное стремленіе установить между всѣ ми
цѣлями гармонію, образовать изъ нихъ одну
систему,—такова задача, надъ разрѣшеніемъ
которой непрерывно работаетъ и будетъ про-

должать работать естественная эволюція жиз-
ни,—насколько жизнь является не только однимъ механиз-
момъ, но и сознаніемъ,—и таковъ же высшій нрав-
ственный идеалъ человѣка, высшій законъ его
воли, какъ это подробно обосновано нами въ слѣдующей
статьѣ „О высшемъ принципѣ нравственности".

О высшемъ принципѣ нравственности 1).
Что написано—написано;
О, если бы оно было лучше.
Байронъ.
I.
Природа воли, понятіе цѣли, естественный процессъ
развитія воли. Какъ отсюда выводится принципъ гар-
моніи цѣлей.
Центральнымъ, основнымъ вопросомъ въ области этики
или науки о нравственности является вопросъ о высшей
цѣли человѣческихъ дѣйствій. Какъ должно жить? 'чѣмъ мы
должны наполнить нашу жизнь? что мы должны въ теченіе
ея совершить? къ чему мы должны стремиться?—вотъ въ
разныхъ формахъ тотъ же самый вопросъ, который ставитъ
себѣ и каждый человѣкъ, который хоть сколько-нибудь воз-
высился надъ уровнемъ слѣпой инстинктивной жизни и ме-
ханическаго подчиненія независимо отъ него установленнымъ
формамъ общественнаго быта. Какимъ путемъ возможно опре-
дѣлить эту высшую цѣль, не опираясь ни на какія произ-
вольныя, фантастическія предположенія, но основываясь
только на томъ, что можетъ быть научно провѣрено и до-
казано? Какимъ образомъ выяснить эту цѣль съ такою оче-
видностью, чтобы для каждаго человѣка она могла явиться
какъ необходимый предметъ его стремленій и дѣйствій, какъ
нравственная необходимость, отъ которой не можетъ укло-
ниться тотъ, кто дѣйствительно хочетъ стать существомъ
*) Статья эта была напечатана въ журналѣ „Образованіе" за 1902 г.,
№№ 2, 3,5—6; здѣсь она воспроизводится съ небольшими добавленіями.

нравственнымъ? Какъ доказать человѣку то, что онъ необ-
ходимо долженъ стремиться выработать изъ себя нравствен-
ное существо? Да н имѣются ли еще такого рода доказатель-
ства, и если имѣются, то гдѣ ихъ искать?
Въ статьѣ „Формула развитія жизни* мною было пока-
зано, что задача, надъ разрѣшеніемъ которой работаетъ и
будетъ продолжать работать естественная эволюція жизни,
насколько жизнь является не только однимъ механизмомъ,
но и сознаніемъ,—заключается въ безконечномъ расширеніи
сферы цѣлей и неутомимомъ постоянномъ стремленіи уста-
новить между всѣми цѣлями гармонію, образовать изъ нихъ
одну систему. И тамъ же мною было прибавлено, что „та-
ковъ же высшій нравственный идеалъ человѣка, высшій за-
конъ его воли". Настоящая статья и ставитъ своею задачею
послѣдовательно и систематически обосновать принципъ гар-
моніи цѣлей и доказать, что онъ есть тотъ высшій принципъ
нравственности, который естественно вытекаетъ изъ при-
роды самой воли.
Для того, чтобы вполнѣ правильно понимать природу
воли, надо имѣть постоянно въ виду, что воля не есть что-
либо раздѣльное отъ волевой дѣятельности, но есть только
имя, которое мы связываемъ съ этою дѣятельностью, раз-
сматривая ее какъ одно цѣлое. Эта дѣятельность свойствен-
на человѣку, a можетъ быть и нѣкоторымъ изъ высшихъ
животныхъ, и совершается не въ безвоздушномъ простран-
ствѣ,:а въ опредѣленной средѣ. Волевая дѣятельность пред-
ставляетъ одинъ изъ факторовъ приспособленія между орга-
низмомъ и окружающей его средой. Что же собственно
выражаетъ собою понятіе „приспособленія*? Что значитъ,
когда говорятъ, что такой-то организмъ приспособился къ
своей средѣ? Что вообще выражаетъ собою актъ приспособ-
ленія и въ чемъ заключается своеобразный характеръ воле-
вой дѣятельности, какъ приспособительнаго процесса, въ
отличіе отъ другихъ приспособительныхъ процессовъ? Вотъ
вопросы, на которые мы прежде всего должны отвѣтить.
Понятіе „приспособленія* всегда предполагаетъ, въ скры-
той или явной формѣ, ту или. другую цѣль, въ виду которой
должно совершиться приспособленіе. Такъ, говоримъ ли мы,

напримѣръ, объ организмѣ, что онъ приспособился къ новой
средѣ, при, этомъ подразумѣвается, что или въ немъ самомъ,
или въ его образѣ жизни произошли такія измѣненія, кото-
рыя сдѣлали возможнымъ его существованіе въ новой средѣ.
Такимъ образомъ, сохраненіе даннаго организма или даннаго
вида организмовъ всегда предполагается, когда говорится
объ ихъ приспособленіи въ средѣ, и самый процессъ при-
способленія выражаетъ рядъ тѣхъ измѣненій, которыя со-
вершаются въ организмахъ, чтобы ихъ существованіе могло
продолжаться въ новой средѣ. Или, напримѣръ, возьмемъ
актъ зрѣнія. Всякому извѣстны различные приспособительные
процессы, которые при этомъ имѣютъ мѣсто. Глазъ приспособ-
ляется къ различнымъ степенямъ свѣта путемъ суженія и рас-
ширенія зрачка, а также къ различнымъ степенямъ отдален-
ности предметовъ при посредствѣ измѣненія выпуклости
хрусталика. При этомъ опять-таки подразумѣвается опредѣ-
ленная цѣль, которою въ данномъ случаѣ является нормаль-
ное выполненіе акта зрѣнія, ясное, отчетливое различеніе
окружающихъ предметовъ. Въ виду правильнаго выполненія
функціи зрѣнія въ глазу постоянно происходятъ различные
приспособительные процессы, соотвѣтственно тѣмъ измѣне-
ніямъ, которыя имѣютъ мѣсто въ окружающей средѣ и бла-
годаря этимъ приспособительнымъ процессамъ, несмотря ни
на какія измѣненія въ средѣ, актъ зрѣнія выполняется нами
всегда правильно и надлежащимъ образомъ, т.-е. глазъ въ
каждую минуту находится на высотѣ своей функціи. Этотъ
приспособительный процессъ имѣетъ чисто рефлективный
характеръ и онъ выработался въ теченіе длиннаго послѣдо-
вательнаго ряда поколѣній. Правильное выполненіе функціи
составляетъ здѣсь какъ бы цѣль, и актъ приспособленія вы-
ражаетъ собою рядъ тѣхъ измѣненій въ органѣ, которыя
совершаются, чтобы функція продолжала выполняться въ
надлежащей формѣ и въ надлежащей степени.
Возьмемъ теперь волевой актъ въ собственномъ смыслѣ
этого слова. Воля есть тоже извѣстная определенная функ-
ція. Каково содержаніе и характеръ этой функціи? Чѣмъ эта
функція разнится отъ другихъ функцій организма въ родѣ
зрѣнія, слуха и т. д.? Функція воли—творчество цѣлей и

ихъ реализаціи. Въ зрѣніи, слухѣ и другихъ функціяхъ по-
добнаго же рода уже имѣется напередъ данная цѣль, какъ
-бы предопредѣленная самимъ устройствомъ того органа, ко-
торый выполняетъ, функцію, что же касается воли, то здѣсь
цѣлью является самая постановка цѣлей. Ставить цѣль зна-
читъ вмѣстѣ съ тѣмъ стремиться и къ ея осуществленію и
потому въ понятіи о постановкѣ цѣлей уже необходимо за-
ключается предположеніе и о стремленіи къ ихъ реализаціи
Въ самомъ дѣлѣ, если бы мы допустили, что подобное стрем-
леніе къ реализаціи отсутствуетъ, то мы имѣли бы передъ
собою не цѣль, а простое представленіе или совокупность
представленій, такъ какъ цѣль, будучи совокупностью пред-
ставленій, тѣмъ именно и отличается отъ простой совокупности
представленій, что здѣсь привходитъ элементъ стремленія къ
реализаціи послѣднихъ. Такимъ образомъ, въ этомъ смыслѣ
можно было бы даже сказать, что функція воли есть поста-
новка или творчество цѣлей.
Теперь посмотримъ, что собственно выражаетъ собою во-
левой актъ. Волевой актъ является тоже актомъ приспособ-
ленія, но какого характера это приспособленіе, въ чемъ его
-сущность? Оно значительно отличается отъ того приспособ-
ленія, которое, напримѣръ, имѣетъ мѣсто при актѣ зрѣнія.
Въ актѣ зрѣнія процессъ приспособленія выразился' въ тѣхъ
измѣненіяхъ, которыя имѣли мѣсто въ самомъ органѣ зрѣ-
нія. Здѣсь, наоборотъ, мы имѣетъ процессъ приспособленія,
который получаетъ свое выраженіе въ тѣхъ измѣненіяхъ,
которыя имѣютъ мѣсто внѣ органа, являющагося источни-
комъ воли. Это—измѣненія въ органахъ нашего тѣла—рядъ
движеній ихъ, а также измѣненія, произведенныя нами въ
окружающей средѣ при посредствѣ этихъ движеній. Такимъ
образомъ волевой актъ заключаетъ въ себѣ приспособленіе
нашего организма всего въ его цѣломъ, а также окружаю-
щей насъ среды къ функціи постановки или творчества цѣ-
лей. Это приспособленіе имѣетъ непрерывно мѣсто, пока
дѣйствуетъ воля, подобно тому, пока функціонируетъ органъ
зрѣнія, непрерывно совершаются приспособительные про-
цессы расширенія зрачка и измѣненія выпуклости хруста-
лика, и эти процессы составляютъ одинъ изъ существенныхъ

элементовъ акта зрѣнія. Но не они, конечно, выражаютъ
его сущность. Сущность акта зрѣнія въ самомъ зрѣніи. По-
добно тому и сущность воли въ творчествѣ цѣлей, въ обра-
щеніи просто представленій въ рядъ тѣхъ или другихъ цѣлей..
Когда мы останавливаемся на какой-нибудь цѣли, мы
говоримъ „я такъ хочу". Что выражаетъ это „я хочу"? Она
означаетъ, что представленіе или совокупность представле-
ній получили наше утвержденіе, что мы какъ бы наложил?
на нихъ штемпель цѣли, изъ роли простыхъ представленій
придали имъ значеніе представленій о цѣли. „Я хочу*—
это есть актъ нашего одобренія, нашего согласія на то, «чтобы
опредѣленныя представленія стали,нашею цѣлью.
Что же выражаетъ наше согласіе? Почему одни пред-
ставленія мы утверждаемъ въ качествѣ цѣли, a другія от-
вергаемъ? почему въ одномъ случаѣ мы соглашаемся* a въ
другомъ - нѣтъ? одно одобряемъ, а другому отказываемъ въ
своемъ одобреніи? Вотъ одинъ изъ основныхъ вопросовъ,,
разрѣшеніе котораго дастъ ключъ къ пониманію вопроса и
о постановки цѣлей. Соглашаемся ли мы что-либо признать
цѣлью потому, что это ведетъ къ нашему самосохраненію
или потому, что это ведетъ къ нашему счастью, или еще
до какимъ - нибудь другимъ подобнымъ же основаніямъ?
Нѣтъ, ни самосохраненіе, ни счастье, ни другая какая-
нибудь подобнаго же рода опредѣленная цѣль не даютъ
дамъ ключа къ пониманію вопроса о постановке цѣлей. Они
сами еще нуждаются въ объясненіи. Можно поставить во-
просъ, почему самосохраненіе и счастье въ тѣхъ или дру-
гихъ случаяхъ являются нашею цѣлью, тѣмъ болѣе, что
иногда человѣкъ можетъ стремиться не къ сохраненію
жизни, a къ уничтоженію ея, не къ увеличеніи) своего счастья,
a къ уменьшеніи) его, налагать на себя всякаго рода жертвы,
лишенія, подвергать себя добровольно всякаго рода истяза-
ніямъ и мученіямъ. Основаніе для постановки цѣлей должна
намъ дать ключъ къ пониманію возможности и такого рода
уклоняющихся отъ обычнаго цѣлей.
Итакъ, гдѣ же и въ чемъ мы будемъ искать основанія
для нашего согласія на признаніе тѣхъ или другихъ пред-
ставленій нашей цѣлью? Помочь намъ распутаться въ этомъ

вопросѣ можетъ разрѣшеніе аналогичнаго вопроса въ интел-
лектуальной области. Спрашивается, какія сужденія въ тео-
ретической области познанія получаютъ наше одобреніе, на
какія мы выражаемъ свое согласіе, внутренно говоря себѣ:
„да, это такъ, это—истина*? Какія, наоборотъ, мы отвер-
гаемъ какъ ложныя, какъ несогласныя съ истиной? Основа-
нія, почему мы одобряемъ ту или другую цѣль и говоримъ
"эту цѣль должно преслѣдовать* и почему мы одобряемъ то
или другое сужденіе, и говоримъ себѣ „это—истина*, въ
существѣ дѣла одни и тѣ же.
Что же заставляетъ насъ признать истинность или лож-
ность того или другого научнаго положенія, того или другого
сужденія, высказаннаго въ обыденной жизни? Отвергаемъ
ли мы какое-либо сужденіе или признаемъ его истиннымъ—
зависитъ отъ того, насколько оно гармонируетъ со всѣми
остальными нашими мыслями; если оно стоитъ въ рѣзкомъ
противорѣчіи съ другими нашими мыслями, то мы его от-
вергаемъ какъ ложное. Гармонія съ остальными мыслями,
которыя уже получили наше одобреніе и которыя сохраня-
ются въ нашей памяти, является для насъ фактически послѣд-
нимъ критеріемъ истинности, послѣднимъ основаніемъ, почему
мы то или другое считаемъ истиною, и это одинаково какъ въ
научномъ и философскомъ мышленіи, такъ и въ мышленіи
обыденнаго, зауряднаго человѣка. Вся разница только въ
широтѣ примѣненія этого принципа. Строй мыслей, между
которыми философъ и ученый устанавливаетъ гармонію,
очень великъ, онъ охватываетъ въ своемъ полетѣ самыя
различныя стороны міровой жизни, тогда какъ строй мыш-
ленія обыденнаго человѣка очень ограниченъ, и узокъ и
простирается только на близъ лежащее, обнимаетъ только
нѣкоторыя стороны жизни и то далеко не въ полномъ раз-
мѣрѣ. Расширьте кругозоръ мышленія обыденнаго человѣка
и старыя истины имъ будутъ отвергнуты, онъ признаетъ
ихъ за грязную тряпку, которую надо выбросить, потому что
онѣ будутъ нарушать теперь гармонію того болѣе широкаго
.строя мыслей, которыя онъ себѣ усвоилъ.
Подобно этому и наша воля выражаетъ свое согласіе на
признаніе тѣхъ или другихъ представленій своею цѣлью,

смотря по тому, въ какой мѣрѣ они гармонируютъ съ тѣми
цѣлями, которыя ужо раньше получили со стороны воли
свое одобреніе, на которыя уже раньше она выразила свое
согласіе. Если эти представленія стоятъ въ рѣзкомъ проти-
ворѣчіи съ прежде ставившимися цѣлями, то они отверга-
ются и не признаются нами какъ цѣль, которую должно
преслѣдовать. Слѣдовательно, послѣднимъ основаніемъ для
постановки всякой новой цѣли служитъ ея гармонія со всѣ-
ми другими цѣлями, представленіе о которыхъ сохранила
наша память. Отъ широты самой системы цѣлей будетъ за-
висѣть, примется ли та или другая новая цѣль нами, или
отвергнется. То, что при узкой системѣ цѣлей можетъ за-
служить наше одобреніе, то при болѣе широкой системѣ
будетъ отвергнуто какъ „заблужденіе воли", подобно тому,
какъ истина, считавшаяся нами непреложной при ограни-
ченномъ горизонтъ нашихъ мыслей, будетъ отброшена нами
какъ ^заблужденіе ума", когда горизонтъ нашихъ мыслей
значительно расширится. Этимъ и объясняется все то ши-
рокое разнообразіе нравственныхъ правилъ, которое мы наблю-
даемъ въ историческомъ развитіи человѣчества, а также и
постепенный ростъ болѣе правильнаго пониманія задачъ
нравственности.
Это пониманіе растетъ вмѣстѣ съ расширеніемъ системы
цѣлей человѣческой жизни. Чѣмъ шире система цѣлей, ко-
торая вообще преслѣдуется данною личностью, тѣмъ болѣе
правильнымъ съ этической точки зрѣнія будетъ являться
отношеніе воли ко всякой новой возможной цѣли, ея одобре-
ніе или неодобреніе, ея утвержденіе или отрицаніе. Совер-
шенно такъ же, какъ съ расширеніемъ въ области познанія
системы нашихъ понятій и сужденій возрастаетъ степень
истинности тѣхъ новыхъ понятій и сужденій, которыя мы
включаемъ въ эту систему.
Прекрасно, скажутъ намъ, все это объясняетъ, почему
мы останавливаемся на той или другой цѣли, почему наша
воля утверждаетъ определенное представленіе въ качествѣ
цѣли, разъ на-лицо имѣется уже извѣстная совокупность
цѣлей, прежде ставившихся нами,—но какъ объяснить себѣ
созданіе этой совокупности? Здѣсь мы подходимъ къ вопросу

вообще о началѣ дѣятельности, сообразно съ извѣстными
цѣлями, къ вопросу о происхожденіи волевой деятельности
въ узкомъ значеніи этого слова, т.-е. понимаемой не въ
смыслѣ активности вообще, но въ смыслѣ активности, кото-
рая направляется яснымъ представленіемъ имѣющихъ быть
достигнутыми цѣлей. Эта форма активности представляетъ
вѣнецъ развитія человѣка, и она не можетъ находиться въ
самой начальной стадіи этого развитія. Эта высшая форма
активности постепенно вырабатывается и создается изъ низ-
шихъ формъ ея. Какимъ образомъ? И каковы тѣ низшія
формы активности, которыя составляютъ фундаментъ для
развитія воли?
Прежде чѣмъ дѣятельность человѣка начнетъ носить
вполнѣ сознательный характеръ преднамѣренныхъ поступ-
ковъ, она носитъ характеръ бе8сознательный или полусозна-
тельный. Первоначально человѣкъ, да и вообще всякое жи-
вое существо, дѣйствуетъ потому, что въ его тѣлѣ суще-
ствуетъ запасъ энергіи, который требуетъ своего разряженія,
запасъ живой силы, которая такъ или иначе должна быть израс-
ходована. И эта энергія проявляется въ формѣ самыхъ безпо-
рядочныхъ движеній всѣхъ частей тѣла. Посмотрите, какъ
маленькій ребенокъ одного-двухъ мѣсяцевъ двигаетъ без-
престанно своими ручками и ножками, и вы будете имѣть
передъ собою образецъ этой самопроизвольной дѣятельности,
не руководимой никакими цѣлями, никакими ясными пред-
ставленіями. Здѣсь дѣятельность—результатъ избытка силъ,
просящихся наружу и направляющихся самопроизвольно по
тому пути, по которому они встрѣчаютъ наименьшее пре-
пятствіе.
Кромѣ этой самопроизвольной дѣятельности, существуетъ
еще дѣятельность, носящая такой же автоматическій харак-
теръ, и гдѣ дѣйствіе вызывается раздраженіемъ со стороны
окружающей среды. Это—рефлексъ. Ступенью выше мы имѣ-
емъ дѣятельность инстинктивнаго характера и, наконецъ,
дѣятельность на основаніи тѣхъ или другихъ слѣпо дѣйст-
вующихъ въ насъ побужденій. Во всѣхъ этихъ родахъ дѣя-
тельности еще нѣтъ сознательной постановки цѣли, одобренія
ея, и сознательнаго устремленій къ ея достиженію. Даже въ

дѣятельности на основаній побужденій это отсутствуетъ: хо-
тя здѣсь и есть сознаніе цѣли, но эта цѣль какъ бы навя-
зывается намъ, овладѣваетъ нами какъ бы помимо нашей
воли, направляетъ насъ къ дѣятельности, даже не дождав-
шись нашего согласія или одобренія, а часто даже несмотря
на явное отрицаніе ея волею, въ томъ случаѣ, если воля въ
человѣкѣ уже развилась, но недостаточно еще сильно, чтобы
быть въ состояніи бороться съ побужденіями.
Но спрашивается, какимъ образомъ развивается воля изъ
всѣхъ этихъ разнородныхъ видовъ дѣятельности, обнаружи-
ваемыхъ человѣкомъ? Для развитія воли требуется извѣстная
степень развитія въ насъ способности представленія, такъ
какъ воля есть способность руководиться въ своихъ дѣйст-
віяхъ представленіями. И притомъ среди этихъ представле-
ній въ волевомъ актѣ большую роль играетъ представленіе
о самомъ нашемъ „я", какъ дѣйствующемъ и порождающемъ
кругомъ себя или въ самомъ себѣ. тѣ или другія измѣненія.
Какимъ образомъ можетъ родиться это представленіе о „я",
какъ о дѣйствующемъ?
Мы видѣли, что прежде чѣмъ дѣйствовать вполнѣ созна-
тельно и преднамѣренно, человѣкъ дѣйствуетъ безсознательно
пли полусознательно и непреднамѣренно. Ему приходится
видѣть и наблюдать себя дѣйствующимъ подобнымъ обра-
зомъ, приходится видѣть также и наблюдать тѣ результаты,
которые получаются изъ его дѣятельности. Опытъ подобнаго
рода дѣятельности растетъ, a изъ него вырастаетъ и пони-
маніе своей личности какъ источника тѣхъ или другихъ пе-
ремѣнъ въ окружающемъ или въ самомъ себѣ.
Когда это представленіе о самомъ себѣ, какъ о дѣйству-
ющемъ, получитъ руководящее значеніе въ дѣятельности че-
ловѣка, когда, однимъ словомъ, возникнетъ волевая дѣятель-
ность, въ узкомъ смыслѣ этого слова, на какія цѣли она на-
правится? Каковы будутъ тѣ первыя цѣли, которыя она по-
ставитъ самой себѣ? Когда въ человѣкѣ родится воля, то она
уже находитъ цѣлый рядъ результатовъ, которыхъ человѣкъ
достигаетъ при помощи своей самопроизвольной, инстинктив-
ной дѣятельности или дѣятельности на основаніи побужде-
ній. Эти результаты дѣятельности человѣка уже получили

какъ бы свою санкцію; если не въ видѣ дѣли, то въ видѣ
того, что фактически достигается человѣкомъ. Въ нихъ дано
для воли руководство и въ ея дѣятельности. Первые шаги
воли поэтому будутъ заключаться въ томъ, что эти резуль-
таты будутъ возведены ею на степень цѣли, т. е., другими
словами, то, что прежде было непреднамѣреннымъ объектив-
нымъ результатомъ дѣятельности человѣка, то станетъ соз-
нательною цѣлью его воли. Содержаніе первыхъ цѣлей че-
ловѣка будетъ обусловлено тѣмъ, на какіе предметы ранѣе
непроизвольно устремлялась его дѣятельность. Вотъ почему
для воспитанія воли въ ребенкѣ такъ важно съ самаго на-
чала надлежащимъ образомъ направить его полусознатель-
ную дѣятельность.
Первоначальное содержаніе сознательной, преднамѣрен-
ной дѣятельности человѣка обусловливается тѣмъ, на что
раньше устремлялась его безсознательная или полусозна-
тельная дѣятельность. Постараемся теперь ближе опредѣ-
лить характеръ этой послѣдней, для того, чтобы быть въ со-
стояніи лучше понять проявленія воли въ ея первыхъ ша-
гахъ. Особенно значительную роль здѣсь играетъ дѣятельность
на основаніи побужденій или влеченій. На ней мы и оста-
новимся главнымъ образомъ.
Чѣмъ дѣятельность по влеченію разнится отъ волевой
дѣятельности? Въ дѣятельности по влеченію мы сознаемъ
цѣль, на которую устремляется наша дѣятельность, но эта
цѣлъ еще не есть, въ собственномъ и полномъ смыслѣ этого
слова, цѣль. Здѣсь нѣтъ сознательной постановки цѣли: цѣль
здѣсь не ставится, a какъ бы дается намъ извнѣ, приходитъ
къ намъ: неизвѣстно откуда, и овладѣваетъ всецѣло нами,
порабощаетъ насъ. Мы здѣсь скованы, несвободны. Цѣль въ
дѣятельности по влеченію какъ какой-то повелительный го-
лосъ толкаетъ насъ въ извѣстную опредѣленную сторону,
какъ бы мы ни противились этому. Трудно • противостоять
своему влеченію, это всякій знаетъ; здѣсь дѣло не обходится
иногда безъ самой жестокой борьбы, въ особенности, если
наши влеченія сталкиваются съ лучшими нашими стремле-
ніями какъ разумныхъ существъ. Въ дѣйствіи по 'влеченію
человѣкъ видитъ, куда направлена его деятельность, но это

не онъ собственно идетъ къ цѣли, это—цѣль непреодолимо
влечетъ его къ себѣ.
Въ дѣятельности по влеченію человѣкъ устремляется къ
тому, что непосредственно овладѣваетъ его вниманіемъ, при-
ковываетъ это вниманіе къ себѣ и неудержимо влечетъ. Что
же это будетъ такое? Это будетъ зависѣть главнымъ обра-
зомъ отъ природы самого человѣка. Различныя органическія
потребности, періодически возникающія въ человѣкѣ, прини-
маютъ въ н,емъ характеръ влеченій. Особенное развитіе того
или другого органа, долгая вынужденная бездѣятельность
какого-нибудь органа и происшедшее благодаря этому боль-
шое скопленіе въ немъ скрытой энергіи, не находящей себѣ
выхода наружу, могутъ послужить условіемъ для возникно-
венія тѣхъ или другихъ сильныхъ влеченій. Влеченіе—это
есть требованіе нашей природной организаціи, это есть го-
лосъ природы въ насъ, повелительно требующій своего удо-
влетворенія. Какъ бы высоко ни поднималось влеченіе по
своему характеру, какія бы возвышенныя и благородныя
формы оно ни принимало, оно всегда связано съ усиленнымъ
развитіемъ тѣхъ или другихъ органовъ нашего тѣла, требу-
ющихъ благодаря именно этому особенному и чрезмѣрному
развитію такъ повелительно своего упражненія. Будетъ ли
это влеченіе музыканта къ творчеству гармоническихъ зву-
ковъ, художника—къ созданію картинъ, ученаго—къ наблю-
денію и накопленію фактовъ, — всѣ эти разнородные виды
влеченія, носящіе такой благородный характеръ, имѣютъ
свою органическую основу и какъ бы предопредѣлены въ
физической организаціи человѣка. Но и влеченіе любящаго
сердца расточать кругомъ ласку, любовь и нѣжность не со-
ставляетъ отсюда исключенія: оно также имѣетъ свою орга-
ническую основу.
Можно сказать, какова природа человѣка, таковы будутъ
и его влеченія, и съ развитіемъ и измѣненіемъ этой при-
роды, которое совершается въ теченіе долгихъ вѣковъ, измѣ-
няется и характеръ влеченій. Чтобы убѣдиться въ этомъ,
достаточно только сравнить природу современнаго цивили-
зованнаго человѣка и природу первобытнаго дикаря. Но
даже незачѣмъ ходить и такъ далеко, чтобы понять тѣсную

зависимость влеченій человѣка отъ его природной организа-
ціи—стоитъ только сравнить влеченія одного и того же че-
ловѣка въ различные періоды его жизни. Сообразно съ тѣми
рѣзкими измѣненіями, которыя происходятъ въ организмѣ
человѣка, измѣняется рѣзко и характеръ его влеченій. Напр.,
какъ значительно измѣняется характеръ влеченій въ юноше-
скомъ возрастѣ, когда происходитъ такая большая перемѣна
во всемъ организмѣ человѣка. Поучительны также примѣры
измѣненія влеченій, связанные съ различными патологиче-
скими процессами, происходящими въ нашемъ организмѣ.
Здѣсь безчисленное множество фактовъ мы можемъ почерпнуть
изъ области психіатріи.
Остановимся теперь болѣе подробно на вопросѣ, въ какомъ
отношеніи наша волевая дѣятельность стоитъ къ дѣятель-
ности по влеченію. Содержаніе тѣхъ первыхъ цѣлей, кото-
рыя ставитъ себѣ начинающая развиваться воля, опредѣляется
характеромъ влеченій человѣка. То, что человѣкъ дѣлалъ
прежде только по влеченію, то онъ начинаетъ дѣлать
преднамѣренно въ силу сознательной воли. Необходимость въ
этомъ возникаетъ тѣмъ болѣе, что вслѣдствіе возрастанія
сложности житейскихъ отношеній, вслѣдствіе вообще посто-
янныхъ измѣненій, происходящихъ въ окружающей средѣ.
удовлетвореніе влеченій затрудняется и задерживается, про-
межутокъ между возникновеніемъ влеченія и его удовлетво-
реніемъ все болѣе удлиняется. Для того, чтобы достигнуть
удовлетворенія влеченія, благодаря возрастающей сложности
среды, начинаетъ требоваться болѣе длинный рядъ послѣ-
довательныхъ дѣйствій и притомъ каждый разъ приноров-
ленныхъ къ измѣняющимся обстоятельствамъ. Влеченіе по-
рывисто устремляется на свой предметъ. Когда оно однимъ
взмахомъ не можетъ достигнуть своего предмета, когда оно
натыкается на препятствія и терпитъ задержку, тогда при-
водится въ дѣйствіе воля, тогда начинаетъ требоваться со-
знательная, преднамѣренная дѣятельность, чтобы обойти эти
препятствія) чтобы приспособиться къ измѣнившимся обсто-
ятельствамъ и дать возможность влеченію достигнуть до
своего предмета, дать ему возможность, однимъ словомъ, по-
лучить удовлетвореніе. Первоначально влеченія очень про-

сты, и удовлетвореніе ихъ можетъ достигаться быстро и не-
посредственно, но съ усложненіемъ жизни это все болѣе и
болѣе становится невозможнымъ, да и самыя влеченія при-
нимаютъ все болѣе сложный характеръ, благодаря которому
и ихъ удовлетвореніе становится все болѣе затруднитель-
нымъ.
Такимъ образомъ, первоначальный толчокъ для развитія
воли даютъ влеченія. Воля на первыхъ ступеняхъ своего
развитія является покорною слугою влеченій; она работаетъ
для этихъ своихъ владыкъ, чтобы ихъ утишить и успокоить,
чтобы дать имъ возможно болѣе быстрое и полное удовле-
твореніе.
Возникновеніе воли здѣсь тѣсно связано съ возникнове-
ніемъ и развитіемъ и самого интеллекта или ума, что, ко-
нечно, и слѣдовало ожидать, такъ какъ воля есть дѣятель-
ность • сообразно съ извѣстными представленіями и, слѣдо-
вательно, развитіе воли идетъ параллельно съ развитіемъ спо-
собности представленія й безъ развитой способности предста-
вленія воля не можетъ достигнуть своего совершенства. Тѣ
же влеченія, которыя даютъ толчокъ для развитія воли, да-
ютъ толчокъ и для развитія нашего ума. Они приводятъ
умъ нашъ въ дѣйствіе,; они заставляютъ его работать, оты-
скивать средства для ихъ удовлетворенія. И умъ нашъ перво-
начально находится въ полномъ порабощеніи увлеченій. Все
содержаніе его дѣятельности, все направленіе его работы
всецѣло обусловлено влеченіями.
Влеченія первоначально безраздѣльно владѣютъ всею
жизнью нашего сознанія, отъ ихъ капризной смѣны зависитъ
почти все остальное содержаніе его. Но будетъ ли такъ про-
должаться и далѣе? Не наступитъ ли, наконецъ, такой мо-
ментъ, когда умъ и воля, развившись и окрѣшпи и пріобрѣ-
тя прочное мѣсто въ духовной жизни, свергнутъ своего
незаконнаго владыку и вмѣсто того, чтобы подчиняться ему
и слушаться его предписаній, сами будутъ надъ нимъ гос-
подствовать, сами будутъ руководить и направлять его въ
надлежащую сторону. Такой моментъ, если только психи-
ческое развитіе идетъ правильнымъ образомъ, неизбѣжно
долженъ въ концѣ концовъ наступить. Съ развитіемъ психи-

ческой жизни все болѣе и болѣе возрастаетъ тотъ запасъ
представленій и различныхъ ихъ сочетаній другъ съ дру-
гомъ, который играетъ такую важную роль при успѣшномъ
удовлетвореніи нашихъ влеченій и тѣмъ болѣе важную, чѣмъ
-сложнѣе окружающая среда и чѣмъ большимъ видоизмѣне-
ніямъ она подвержена; вмѣстѣ съ тѣмъ возрастаетъ также
до своимъ размѣрамъ и та сумма волевыхъ дѣйствій, кото-
рыя мы бываемъ вынуждены совершать для удовлетворенія
.влеченій. Ростъ и расширеніе этихъ сторонъ психической
жизни, которые являются, какъ мы видѣли, неизбѣжными,
приводитъ къ тому, что они завоевываютъ все болѣе и бо-
лѣе самостоятельную роль въ духовной жизни, пока, нако-
нецъ, не овладѣваютъ тѣми психическими процессами, ко-
торые дали имъ начало.
Въ чемъ же теперь будетъ заключаться этотъ обратный
процессъ подчиненія нашихъ влеченій развившимся благо-
даря имъ уму и волѣ? Наша умственная жизнь н наша во-
левая дѣятельность представляютъ высшія формы сознатель-
ной дѣятельности и имѣютъ свои особыя задачи, которыя
съ необходимостью вытекаютъ изъ ихъ природы. Чѣмъ бо-
лѣе самостоятельное мѣсто будутъ получать они въ духов-
ной жизни человѣка, тѣмъ болѣе будутъ выдвигаться ! на
первый планъ и эти задачи, а когда умъ и воля займутъ
первенствующее мѣсто, то влеченія станутъ играть по отно-
шенію къ нимъ чисто служебную роль, станутъ орудіемъ,
матеріаломъ, средствомъ для выполненія высшихъ задачъ
ума и волн.
Но существуютъ ли такія задачи, которыя вытекали бы
изъ самой природы ума и воли, а не были бы случайно и
произвольно имъ навязаны, которыя имѣлись бы въ виду въ
каждомъ мыслительномъ я волевомъ актѣ человѣка, даже въ
томъ случаѣ, если онѣ не сознаются вполнѣ отчетливо и
ясно? Намъ кажется, что такія задача существуютъ, и для
опредѣленія ихъ достаточно обратиться къ анализу самихъ
процессовъ умственной и волевой дѣятельности человѣка.
Возьмемъ прежде всего процессъ мышленія. Всякій про-
цессъ мышленія сводится къ ряду тѣхъ или другихъ умоза-
ключеніе это—цѣлая цѣпь умозаключеніе а каждое умоза-

ключеніе представляетъ совокупность сужденій. Каждое су-
жденіе разлагается на рядъ понятій. Каковъ законъ, охва-
тывающій процессъ мышленія въ его цѣломъ и примѣнимый
къ каждому его отдѣльному моменту, какимъ мы можемъ
считать сужденіе? Какова вообще природа этой дѣятельности?
Основнымъ закономъ здѣсь является единство всего этого
ряда мыслей, взаимная ихъ гармонія другъ съ другомъ, вза-
имная согласованность, отсутствіе всякихъ противорѣчій.
Рядъ умозаключеній долженъ представлять одну цѣльную
систему мыслей, въ которой одно умозаключеніе съ необхо-
димостью влечетъ й требуетъ sa собой другое, въ которой
ни одно не можетъ быть исключено и выброшено, не нару-
шивъ гармоніи цѣлаго. Точно такъ же, если мы возьмемъ
каждое умозаключеніе въ отдѣльности, мы можемъ сказать,
что необходимымъ условіемъ его правильности является гар-
монія составляющихъ его сужденій, отсутствіе между ними
противорѣчій, единство. Наконецъ, взявъ каждое сужденіе
въ отдѣльности, мы увидимъ, что и здѣсь при правильной
работѣ ума, при работѣ, соотвѣтствующей его природѣ, въ
такъ называемомъ логическомъ мышленіи, требуется, чтобы
понятія, изъ соединенія которыхъ составляется сужденіе,;
представляли одно гармоническое цѣлое, чтобы здѣсь было
полное единство и отсутствіе противорѣчій. Можно было бы
пойти еще дальше и сказать, что тотъ же самый законъ
опредѣляетъ и нашу мысль о каждомъ понятіи, входящемъ
въ извѣстное определенное сужденіе. И здѣсь для мысли-
мости того или другого понятія требуется гармонія тѣхъ
признаковъ, которые мы въ немъ отмѣчаемъ. Эти Мыслимые
нами признаки должны опять-таки соединяться въ одно еди-
ное гармоническое цѣлое.
Такимъ образомъ, вотъ загонъ, управляющій всею на-
шею умственною дѣятельностью, господствующій надъ нею
во всемъ ея цѣломъ й въ каждомъ изъ ея отдѣльныхъ мо-
ментовъ, настолько, конечно, насколько она совершается
правильно, т. е. сообразно своей природѣ, это — единство,
гармонія, цѣльность, отсутствіе противорѣчій между нашими
МЫСЛЯМИ или элементами ихъ. Эта гармонія, ЦЕЛЬНОСТЬ В
единство мыслей есть задача, вытекающая изъ самой при-

роды нашего у** и не навязанная навь извнѣ случайно ш
произвольно чѣмъ-либо другимъ, чуждымъ самому уму.
Подобно этому, если мы обратимся къ анализу волевой
дѣятельности человѣка, то мы увидимъ, что и самый слож-
ный волевой актъ, охватывающія большой промежутокъ вре-
мен! ж разлагающійся на рядъ болѣе простыхъ волевыхъ
дѣйствій, и каждое изъ этихъ болѣе простыхъ дѣйствій под-
чиняются захожу цѣльности, гармоніи и единства, только веж
разница заключается въ томъ, что въ области умственной
дѣятельности дѣло шло о гармоніи мыслей и ихъ сочетаній
другъ съ другомъ, здѣсь же дѣло идетъ о гармоніи дѣй-
ствій, подразумѣвающей вмѣстѣ съ тѣмъ ж гармонію цѣлей
человѣческой дѣятельности. Возьмемъ, напримѣръ, такую
сложную форму волевой дѣятельности, когда человѣкъ со-
ставляетъ себѣ планъ на значительный промежутокъ време-
ни и приводить его затѣмъ постепенно въ исполненіе. Что
представляетъ собою этотъ планъ? Это не болѣе не менѣе
какъ умственное воспроизведеніе извѣстнаго согласованнаго
внутри себя ряда дѣйствій, какъ установленіе гармоніи ме-
жду рядомъ цѣлей, a затѣмъ дѣятельность сообразно этому
плаву есть рядъ взаимно согласованныхъ волевыхъ актовъ,
составляющихъ одно гармоническое цѣлое, если, конечно,
только дѣятельность воли нормальна, т. е. совершается пра-
вильно, сообразно ея природѣ. Возьмемъ каждый отдѣльный
поступокъ воли, требующій ряда небольшого количества дѣй-
ствій, мы увидимъ, что ж тутъ дѣло сведется въ установле-
нію гармоніи между этими дѣйствіями, и если мы даже возь-
мемъ самый элементарный волевой актъ, который сводится
только къ одному единственному дѣйствію ж не допускаетъ
дальнѣйшаго разложенія, мы увидимъ, что и здѣсь цѣль-
ность, гармонія и единство являются основнымъ закономъ.
Самая элементарная цѣль должна быть такова, чтобы же за-
ключать въ самой себѣ противорѣчія, чтобы характеристи-
ческія свойства ея взаимно же исключали другъ друга.
Только жри условіи быть согласной съ собою самой она мо-
жемъ быть нами поставлена въ качествѣ цѣли, и только бла-
годаря своей цѣльности или гармоніи, т. е. единству всѣіъ
его составляющихъ фазъ или моментовъ даже самое элемен-

тарное волевое дѣйствіе носитъ волевой характеръ. Здѣсь
это единство сводится къ единству поставленной цѣли и
того односложнаго движенія, которое выполняется для ея
достиженія.
Такимъ образомъ, законъ гармоніи, единства, цѣльности
всецѣло управляетъ и всею нашею волевою дѣятельностью,
насколько эта послѣдняя совершается правильно, сообразно
своей природѣ, насколько дѣйствіе приближается по своему
характеру въ этическому дѣйствію. Какъ, логическое мышле-
ніе есть только мышленіе наиболѣе согласное съ природою
мыслительнаго процесса, такъ и нравственная дѣятельность
есть только дѣятельность наиболѣе согласная съ природою
нашей воли. Это не есть что-либо такое, что надо было бы
еще искусственнымъ образомъ привить человѣку, a напро-
тивъ — самое природное и естественное, чему надо только
помочь развиться изъ нѣдръ душевной жизни человѣка, что
глубоко тамъ заложено какъ основной законъ его воли, ко-
торый только нужно сознать вполнѣ ясно, чтобы онъ могъ
пріобрѣсти надлежащее широкое развитіе и примѣненіе,
чтобы человѣкъ получилъ возможность подняться до самыхъ
высокихъ ступеней нравственности, до которыхъ онъ только
можетъ достигнуть.
Когда умъ и воля получатъ господство въ духовной
жизни человѣка, то какое это вліяніе окажетъ на его дѣя-
тельность, поскольку послѣдняя обусловливается тѣми или
другими влеченіями? Мы видѣли, въ чемъ заключается основ-
ной законъ какъ мыслительной, такъ и волевой дѣятельности.
Это—законъ цѣльности, гармоніи, единства. Нѣтъ сомнѣнія,
что когда умъ и воля получатъ преобладающее значеніе въ
нашей духовной жизни, они подчинять этому закону и нашу
дѣятельность сообразно тѣмъ или другимъ влеченіямъ. Въ
сущности говоря, это даже законъ не одной только мысли-
тельной и волевой дѣятельности. Онъ относится къ жизни
и развитію сознанія вообще и только достигаетъ въ про-
цессахъ мышленія и воли своего наиболѣе яркаго и полнаго
выраженія и потому черезъ посредство именно этихъ функ-
цій получаетъ свое надлежащее примѣненіе и къ осталь-
нымъ сторонамъ духовной жизни, къ которымъ онъ до тѣхъ

поръ находилъ неполное и несовершенное примѣненіе. Воля,
достигшая господства въ жизни личности, вноситъ гармонію
и въ міръ ея влеченій, устраняетъ между послѣдними про-
тиворѣчія и создаетъ изъ нихъ нѣчто цѣльное и единое.
Дѣятельность наша по влеченію получаетъ единство, кото-
раго она до той поры была лишена, такъ какъ влеченія въ
безпорядкѣ смѣняли другъ друга к часто находились между
собою въ антагонизмѣ.
Гармонія влеченій—это первый важный результатъ го-
сподства воли въ жизни сознанія, это — первое важное по-
слѣдствіе подчиненія остальной духовной жизни ея основ-
нымъ задачамъ, вытекающимъ необходимо изъ ея природы
я даже изъ природы сознанія вообще, высшимъ выраженіемъ
котораго она служитъ. Другимъ не менѣе важнымъ резуль-
татомъ является установленіе гармоніи между нашими вле-
ченіями и нашими волевыми актами. Если прежде волевая
дѣятельность являлась орудіемъ для удовлетворенія тѣхъ
или другихъ влеченій, то теперь, наоборотъ, сами влеченія
являются орудіемъ въ рукахъ развивающейся воли для луч-
шаго достиженія ея цѣлей. Развившаяся воля нисколько но
устраняетъ необходимости дѣятельности по влеченію. Вле-
ченія всегда имѣли и всегда будутъ имѣть большое значеніе
въ жизни человѣка, въ его духовномъ развитіи. Они являют-
ся громадной двигательной силой. -Ихъ надо не устранить,
но гармонизировав, внести въ., нихъ порядокъ и единство и
подчинить высшімъ цѣлямъ духовнаго развитія, и тогда они
явятся незамѣнимыми помощниками этого развитія и полу-
чатъ то громадное, плодотворное значеніе, которое они мо-
гутъ имѣть, будучи надлежащимъ образомъ направлены.. Воля
дѣлаетъ влеченія орудіемъ установленіе наибольшей гармоніи,
какъ въ области индивидуальнаго сознанія, такъ и въ области
тѣхъ отношеній, которыя устанавливаются между индиви-
дуальными сознаніями., Она пользуется, въ концѣ концовъ,
влеченіями какъ орудіемъ для наиболее широкаго гармони-
зированія жизни всего человѣчества.
Итакъ, развитіе воли означаетъ не устраненіе влеченій
ивъ нашей духовной ЖИЗНИ, такъ какъ они составляютъ ея
вѣчную, неизгладимую основу, оно означаетъ только ихъ

постепенную гармонизаціи), объединеніе въ одно цѣлое. Перво-
начально это объединеніе совершается только частично и
охватываетъ только небольшіе промежутки временя, преры-
вающіеся болѣе значительным! промежутками, въ которые
это объединеніе отсутствуетъ,—но мало-по-малу промежутки
времени, на которые распространяется объединенія, стано-
вятся все больше и больше, гармонизація влеченій дѣлается
все шире, охватывая все большее число ихъ. Въ конечномъ
предѣлѣ она должна охватить всѣ влеченія человѣка, ввести
единство въ послѣдовательную смѣну ихъ въ теченіе всей
его жизни. Тогда мы будемъ имѣть передъ собою волю въ
ея наивысшей полнотѣ развитія; но этотъ конечный предѣлъ
никогда не можетъ быть достигнутъ, онъ представляетъ тотъ
пунктъ, въ направленіи котораго движется развитіе воли,
постепенно все болѣе и болѣе къ нему приближаясь, не бу-
дучи однако въ состояніи никогда вполнѣ достигнуть его,
потому 4to чѣмъ болѣе подвигается воля въ своемъ развитіи,
тѣмъ шире разрастается я та система влеченій, которая
должна быть гармонизирована. Но какъ бы тамъ ни было,
эта идея о гармонизированіи всѣхъ нашихъ влеченій въ те-
ченіе всей нашей жизни пріобрѣтаетъ мало-по-малу все
болѣе руководящее значеніе въ волевой дѣятельности. Воля
въ той мѣрѣ, въ какой она, при выполненіи того или
другого ограниченнаго ряда дѣйствій, руководится этой идеей
о безграничномъ объединеніи всей жизни, становится тѣмъ,
что могло бы быть названо разумной волей или еще лучше
нравственной волей, такъ какъ волевая дѣятельность, руко-
водящимъ началомъ которой сталъ разумъ, в есть нрав-
ственная дѣятельность въ истинномъ смыслѣ этого слова.
Основою этой деятельности является влеченіе къ активной
гармоніи съ возможно болѣе широкимъ рядомъ живыхъ су-
ществъ или безгранично развивающееся чувство дѣятельной
симпатіи. Только это влеченіе къ активной гармоніи со
всѣмъ человѣчествомъ дастъ возможность установить гармо-
нію и въ предѣлахъ индивидуальной жизни, такъ какъ эта
жизнь въ каждомъ своемъ шагѣ нерасторжимо связан» съ
жизнью всего человѣчества.

II
Психологическія условія, дѣлающія возможнымъ нрав-
ственное поведеніе. Отношеніе между истиной, красотой
и нравственностью.
Высшая форм» волк, это — рѣшеніе; оно опредѣляется
извнутри всей духовной природой человека, а не тѣмъ
или другимъ отдѣльнымъ ощущеніемъ или представле-
ніемъ, какъ это имѣетъ мѣсто при влеченіи. Это обстоятель-
ство даетъ ему такую силу и устойчивость и позволяетъ
въ борьбѣ съ влеченіями одерживать надъ послѣдними по-
бѣду. Рѣшеніе только тогда, впрочемъ, является полнымъ
выраженіемъ нашей духовой природы, если ему предше-
ствовалъ достаточно продолжительный процессъ обдумыванія,
взвѣшиванія и выбора, въ продолженіе котораго каждая изъ
сторонъ нашей психической жизни имѣла возможность за-
явить свои притязанія и права. И только тогда» когда всѣ
эти притязанія были приняты во вниманіе въ должной сте-
пени, можно сказать, что и рѣшеніе въ полномъ размѣрѣ
является выраженіемъ нашей личности, нашего "я". Но это
-бываетъ только въ очень рѣдкихъ случаяхъ в только у очень
ничтожнаго меньшинства людей. У большинства людей про-
цессъ обдумыванія и выбора не настолько продолжителенъ,
чтобы при этомъ имѣла возможность оказать вліяніе вся адъ
психическая природа, поэтому и рѣшенія ялъ не обладаютъ
достаточной силой я устойчивостью* поэтому они такъ часто
измѣняютъ своимъ рѣшеніямъ и уклоняются отъ того пути,
который ихъ слабая, несовершенная воля начертала для ихъ
дѣятельности. Сильнаго влеченія, внезапно вспыхнувшаго въ
нихъ, достаточно, чтобы обратить въ ничто рушеніе ихъ води.
Отсюда мы видимъ, что рушеніе имѣетъ различныя степе-
ни, смотря до той полнотѣ, въ которой въ немъ нашла свое
выраженіе наша духовная природа. Оттого-то большинство
людей такъ часто я мѣняетъ свои рѣшенія въ жизни; хотя
зги рѣшенія и явились результатомъ обдумыванія и выбора,
но. это обдумываніе и выборъ въ большинствѣ случаевъ бы-
ваютъ слишкомъ поспѣшны, а потому поверхностны, я P*-

шеніе служитъ скорѣе выраженіемъ случайной группы вле-
ченій* овладѣвшихъ нашими сознаніемъ, чѣмъ всей нашей
духовной природы въ ея цѣломъ. Отъ рѣшенія, служащаго
дѣйствительно высшимъ выраженіемъ воли, до рѣшенія, обу-
словленнаго минутнымъ влеченіемъ, опредѣляющимся только
однимъ представленіемъ, которое въ настоящій данный мо-
ментъ завладѣло всѣмъ нашимъ вниманіемъ, существуетъ
безчисленное множество переходныхъ ступеней, сообразно
тому, въ какомъ размѣрѣ въ принятомъ нами рѣшеніи
имѣли возможность проявиться остальныя стороны нашей
природы.
Рѣшенія, которыя принимаетъ человѣкъ въ своей жизни,,
имѣютъ различную степень широты, сложности и отвлечен-
ности. Какая, напримѣръ, разница между рѣшеніемъ отдать
всю свою жизнь на служеніе правдѣ и рѣшеніемъ дать про-
ходящему мимо нищему двѣ копѣйки. Первое рѣшеніе опре-
дѣляетъ или должно опредѣлять всю мою жизнь, второе же
только одинъ мой поступокъ. Первое имѣетъ въ высшей
степени общій, отвлеченный и неопредѣленный характеръ,,
второе есть вполнѣ опредѣленная совокупность представле-
ній. Между этими двумя крайними случаями, между рѣше-
ніями такого общаго характера и въ которыхъ имѣется
въ виду вся жизнь и рѣшеніями, ограничивающимися только
опредѣленнымъ поступкомъ, существуетъ безчисленное мно-
жество переходныхъ ступеней, существуютъ рѣшенія самыхъ
различныхъ степеней широты и отвлеченности.
Возьмемъ первый взятый нами примѣръ, т.-е. рѣшеніе
человѣка всю жизнь свою посвятить на служеніе правдѣ.
Это рѣшеніе должно вызвать не одинъ поступокъ съ моей
стороны, a цѣлый рядъ такихъ поступковъ, болѣе того, всѣ
мои поступки, согласно этому рѣшенію, должны быть имъ
обусловлены. Чтобы это было возможно, я, слѣдователь-
но, долженъ постоянно удерживать его въ своей памяти,
во всѣ моменты моей жизни оно должно присутствовать во
мнѣ и опредѣлять каждый изъ моихъ конкретныхъ поступ-
ковъ, для совершенія которыхъ потребуется болѣе опредѣ-
ленное и конкретное рѣшеніе, но это вполнѣ опредѣленное
рѣшеніе будетъ обусловлено тѣмъ общимъ и неопредѣлен-

нымъ рѣшеніемъ, которое я когда-то сдѣлалъ. Чѣмъ болѣе
развитъ человѣкъ въ духовномъ отношеніи, тѣмъ болѣе у
него такого рода общихъ рѣшеній, играющихъ руководя-
щую роль при составленіи тѣхъ частныхъ конкретныхъ рѣ-
шеній, которыя онъ' принимаетъ для совершенія тѣхъ или
другихъ опредѣленныхъ поступковъ. При рѣшеніяхъ такого
общаго характера волевое усиліе выражается въ томъ, чтобы
постоянно удерживать въ сознаніи эти общія рѣшенія и за-
ставлять ихъ такимъ образомъ оказывать вліяніе при при-
нятіи нами другихъ рѣшеній болѣе частнаго и спеціальнаго
характера. Нравственность необходимо требуетъ такихъ
общихъ рѣшеній, и безъ нихъ она невозможна. Быть нрав-
ственнымъ значитъ постоянно помнить тѣ общія задачи, до-
стиженія которыхъ требуетъ высшій нравственный идеалъ, и
каждое конкретное рѣшеніе нашей воли постановлять, имѣя
въ виду ея общее рѣшеніе — осуществленіе нравственнаго
идеала.
Каждое рѣшеніе должно удерживаться въ сознаніи столь
долго, на какой промежутокъ времени оно простирается.
Если мое рѣшеніе имѣетъ въ виду всю жизнь, то я и дол-
женъ его помнить всю жизнь, чтобы оно явилось опредѣ-
ляющимъ моментомъ при совершеніи мною тѣхъ или дру-
гихъ поступковъ. Если я его забуду, если оно, хотя бы въ
скрытой формѣ, не будетъ присутствовать въ моей духовной
природѣ, то оно перестанетъ опредѣлять мои поступки, и
эти послѣдніе рискуютъ пойти вразрѣзъ съ -тѣмъ общимъ
рѣшеніемъ, которое я принялъ. Мы часто, напримѣръ, ви-
димъ, какъ человѣкъ, рѣшившій посвятить всю жизнь
свою на служеніе ближнимъ, временами забываетъ объ этомъ
своемъ рѣшеніи и совершаетъ такіе поступки, которые мо-
гутъ быть названы не служеніемъ ближнимъ, a порабоще-
ніемъ ихъ, эксплоатаціей или другими подобными именами;
Въ такія минуты принятое человѣкомъ общее рѣшеніе воли
перестаетъ оказывать вліяніе на его дѣйствія, s послѣднія
совершаются подъ вліяніемъ другихъ побужденій, воздѣй-
ствовавшихъ на принятое даннымъ человѣкомъ частное рѣ-
шеніе къ совершенію опредѣленнаго поступка. Нравственное
паденіе, отступленіе отъ своихъ завѣтныхъ идеаловъ встрѣ-

чается очень часто, чуть что не на каждомъ шагу, потому
что очень трудно постоянно удерживать въ своемъ созданіи
рѣшеніе быть нравственнымъ человѣкомъ; только у очень
немногихъ людей это рѣшеніе господствуетъ съ непреодоли-
мой силой въ теченіе всей ихъ жизни. Но даже и у этихъ лю-
дей при внимательномъ изслѣдованіи можно было бы отыскать
минуты забвенія ими своихъ нравственныхъ идеаловъ,.
Разсмотримъ теперь болѣе подробно, какимъ образомъ
тѣ общія рѣшенія, которыя мы составляемъ въ своей жизни,
пріобрѣтаютъ достаточную степень силы и устойчивости,
чтобы быть въ состояніи опредѣлять тѣ болѣе частныя рѣ-
шенія, которыя мы принимаемъ при совершеніи тѣхъ или
другихъ опредѣленныхъ поступковъ. Разрѣшеніе этого во-
проса представляется для расъ особенно важнымъ, такъ
какъ съ нимъ тѣсно связанъ и отвѣтъ на вопросъ, какимъ
образомъ можетъ быть обозначено непрерывное вліяніе на
каждый нашъ отдѣльный поступокъ за нашимъ общимъ рѣ-
шеніемъ воплотить въ своей жизни нравственность. Попро-
буемъ сдѣлать одновременно н то и другое, взявъ послѣд-
нюю задачу въ качествѣ конкретнаго примѣра для разрѣше-
нія болѣе общаго вопроса.
Итакъ, предположимъ, что у данной личности составилось
рѣшеніе быть всегда, во всѣхъ обстоятельствамъ жизни
нравственной личностью, т. «е. каждое свое дѣйствіе, каждый
свой поступокъ направлять сообразно съ тѣми требованіями,
которыя ставитъ высшій нравственный идеалъ. Какъ сдѣлать
такъ, чтобы это рѣшеніе ne покидало ее ни на одно мгно-
веніе, чтобы она его всегда помнила иди до крайней
мѣрѣ могла всегда, когда это понадобится, и вовремя вы-
звать въ своей памяти, и чтобы 090 притомъ обладало до-
статочной силой для оказанія противодѣйствія всякому силь-
ному минутному влеченію, случайно овладѣвшему ея созна-
ніемъ и толкающему ее непреодолимо къ совершенію такого
поступка, который противорѣчитъ требованіямъ нравствен-
ности? Какъ это сдѣлать, что для этого требуется? Отвѣтъ
на этотъ вопросъ дастъ намъ ключъ въ пониманію, въ чемъ
заключается сила, устойчивость и степень вліянія общихъ
рѣшеній на нашу дѣятельность.

Чтобы всегда помнить рѣшеніе быть нравственнымъ,
дѣйствовать сообразно нравственному идеалу—надо чувство-
вать влеченіе къ идеі нравственной дѣятельности, надо,
что0ы нравственный идеалъ настолько намъ являлся при-
влекательнымъ, что мы стремились бы его постоянно удер-
живать въ своемъ сознаніи, потому что человѣкъ всегда
стремится удержать въ своемъ сознаніи то представленіе,
которое наполняетъ его душу радостью, и отклоняетъ свое
вниманіе отъ всякихъ представленій, которыя его заста-
вляютъ страдать, причиняютъ ему боль. Если иногда ж ка-
жется, что бываетъ наоборотъ, что человѣкъ любить растра-
влять свои старыя раны, вызывать, напримѣръ, въ своей
памяти печальныя воспоминанія о прошломъ горѣ, о погиб-
шихъ друзьяхъ, то это опять таки потому, что въ этихъ
воспоминаніяхъ о горѣ скрыта радость и утѣшеніе, которыя
и заставляютъ насъ, какъ говорится, „няньчиться со своимъ
горемъ". Если бы этого не было, то мы и не стремились бы
такъ удерживать въ своей душѣ печальные образы воспо-
минанія. Но они являются для насъ также источникомъ
светлой радости и потому мы часто такъ и рвемся къ нимъ
неудержимо.
Итакъ, мысль о нравственномъ идеалѣ должна наполнить
нашу душу самою свѣтлою н чистою радостью, мы должны
чувствовать постоянно неудержимое влеченіе къ нему, только
тогда въ ясной млн скрытой формѣ онъ будетъ присутство-
вать въ нашемъ сознаніи н направлять какъ теченіе на-
шихъ мыслей, такъ и нашу практическую дѣятельность.
Мысль, которая направляется постоянно живымъ образомъ
нравственнаго идеала, бываетъ всецѣло устремлена на оты-
сканіе тѣхъ средствъ, которыя помогли бы идеалу стать
реальною дѣйствительностью. Общинъ и неопределенным*
идеямъ она стремится придать конкретную форму н пере-
кинуть мостъ между ними н; действительностью, найти рядъ
посредствующихъ звеньевъ, которыя сдѣлали бы дѣйстви-
тельность воплощеніемъ идеала. Если образъ нравственнаго
идеала всецѣло увлекъ наше сознаніе, то вся работа мысли
направляется и регулируется имъ, мышленіе пріобрѣтаетъ
этическій характеръ—всѣ силы мысли концентрируют и

направляются на одну точку— на приданіе все болѣе и болѣе
конкретной формы нашему нравственному идеалу и на все
болѣе и болѣе детальное уясненіе той системы дѣйствій, до
мельчайшихъ ея подробностей, благодаря которой нравствен-
ность ивъ простого умственнаго образа можетъ стать [дѣй-
ствительнымъ фактомъ. При посредствѣ этой громадной и
непрерывной умственной работы нравственный идеалъ на-
чинаетъ направлять и вашу практическую дѣятельность,
которая такимъ образомъ получаетъ высшій нравственный
характеръ, какой она только можетъ пріобрѣсти.
Итакъ, для того, чтобы наше рѣшеніе быть нравствен-
ными, сдѣлать всю свою жизнь постепеннымъ приближеніемъ
къ нравственному идеалу было твердо и устойчиво и могло
быть нами проведено во всемъ рядѣ нашихъ поступковъ,
несмотря ни на какія противодѣйствующія ему сильныя
страсти и влеченія, которыя увлекаютъ насъ въ противопо-
ложную сторону,—оно должно опираться на сильное и жи-
вое влеченіе къ идеѣ нравственности, къ нравственному
идеалу, влеченіе, всегда и съ непреодолимой силой владѣ-
ющее всѣмъ нашимъ сознаніемъ. Безъ наличности такого
сильнаго влеченія никакое общее рѣшеніе, a въ томъ числѣ
и рѣшеніе быть нравственнымъ человѣкомъ, не можетъ быть
проведено. Надо, чтобы человѣкъ чувствовалъ ненасытимые
„голодъ и жажду* къ нравственной дѣятельности, и чтобы эти
голодъ и жажда, чѣмъ болѣе онъ пытается ихъ утолять, тѣмъ
становились бы ненасытнѣе, и чтобы подобно тому какъ дей-
ствительный голодъ, ощущаемый вами въ желудкѣ, неудер-
жимо насъ влечетъ къ пищѣ, такъ и здѣсь ненасытимое влече-
ніе къ нравственности непреодолимо влекло бы насъ на путь
добра и правды. Но въ то время, какъ пища несетъ утоле-
ніе нашему голоду,* здѣсь происходитъ наоборотъ: каждый
нравственный поступокъ дѣлаетъ только еще болѣе нена-
сытнымъ наше влеченіе къ нравственности. Такимъ обра-
зомъ, ото влеченіе, при частомъ своемъ обнаруженіи, можетъ
изъ искры разрастись въ пламя, и это пламя можетъ охва-
тить жизнь всего нашего сознанія и каждый уголокъ его
озарить своимъ заревомъ.
Ключъ къ пониманію той силы, какую влеченіе къ нрав-

ственности принимаетъ у нѣкоторыхъ лицъ, если только оно
вообще получаетъ господство въ жизни личности, заключается
въ томъ, что это влеченіе по своей природѣ принадлежитъ
въ числу ненасытимыхъ и даже болѣе того, тѣмъ труднѣе
насытимыхъ, чѣмъ большую силу оно пріобрѣтаетъ. Каждое
его удовлетвореніе приводитъ въ еще большей его неудовле-
творенности;, каждый хорошій поступокъ, каждое нравствен-
ное дѣйствіе еще болѣе раскрываетъ наши глаза на широту
и безпредѣльность нравственной задачи; чѣмъ больше дѣлаешь
въ области нравственности, тѣмъ больше сознаешь то, что
еще не сдѣлано, но что должно быть сдѣлано. Нравствен-
ная задача все болѣе вырастаетъ вмѣстѣ съ [постепеннымъ
ея разрѣшеніемъ, и возрастающая широта и безпредѣльность
этой задачи все болѣе захватываютъ насъ, очаровываютъ
и непреодолимо влекутъ къ себѣ. Если первоначальное рѣ-
шеніе быть нравственнымъ опирается и на слабое влеченіе
и потому часто и не выдерживаетъ борьбы съ тѣми дурными
побужденіями, которыя въ насъ дремлютъ, то падать духомъ
ни въ какомъ случаѣ не слѣдуетъ. Не надо только упускать
ни одного случая приводить свое рѣшеніе въ исполненіе,
надо пользоваться тѣми моментами, когда сильныя и дурныя
побужденія въ насъ дремлютъ, и въ эти моменты наше рѣ-
шеніе быть нравственными проводить съ особенною настой-
чивостью. Тогда слабое влеченіе къ нравственному идеалу и
нравственной дѣятельности будетъ разгораться все сильнѣе,
и такъ какъ чѣмъ дальше, тѣмъ оно будетъ становиться все
ненасытимѣе и въ этомъ смыслѣ все напряженнее и повели-
тельнее, то, въ концѣ концовъ, долженъ наступить такой
моментъ, когда оно будетъ въ состояніи выдержать борьбу
и съ самыми сильными побужденіями нашей природы.
Итакъ, для проведенія общихъ рѣшеній въ нашей жизни
требуется, чтобы они опирались на сильныя влеченія, но
если даже первоначально они опираются и на слабыя вле-
ченія, мы можемъ эти влеченія усилить, пользуясь всякимъ
моментомъ, когда наше рѣшеніе безъ особенной борьбы мо-
жетъ быть приведено нами въ исполненіе. Такимъ путемъ
влеченіе, развившись, сообщитъ и нашему рѣшенію доста-
точную силу и устойчивость. Остановимся теперь болѣе

подробно на развитія въ насъ того влеченія, которое "пред-
полагаетъ рѣшеніе быть нравственнымъ.
Каковъ характеръ этого влеченія? Что это вообще за
влеченіе и въ силу чего именно оно является [такимъ не-
насытимымъ и тѣмъ болѣе разгорается, чѣмъ большее полу-
чаетъ удовлетвореніе? Мы видѣли, что нравственность есть
установленіе гармоніи между всѣми цѣлями нашей жизни,
объединеніе ихъ въ одну систему, въ одно цѣлое, причемъ
однако и сама эта система цѣлей безпредѣльно расширяет-
ся. Если это такъ, то рѣшеніе быть нравственнымъ предпо-
лагаетъ влеченіе къ установленію гармоніи между нашими
цѣлями. Это—естественное влеченіе человѣка, потому что
оно вытекаетъ изъ природы самой воли н даже имѣетъ свои
глубокіе корни въ природѣ самого сознанія; въ большей или
меньшей степени оно обнаруживается у всѣхъ людей, хотя
не у всѣхъ получаетъ надлежащую степень широты и раз-
витія и надлежащее господство въ ихъ духовной жизни.
Влеченіе къ гармоніи между цѣлями жизни только у немно-
гихъ лицъ достигаетъ той высоты и силы, благодаря кото-
рымъ они представляютъ намъ наиболѣе совершенные образ-
цы нравственнаго типа, возможные для даннаго времени,
У большинства людей это влеченіе къ гармоніи, къ цѣль-
ности, къ единству нашей волевой дѣятельности, нашихъ
цѣлей, нашихъ влеченій, нашихъ дѣйствій легко побѣждает-
ся тѣми или другими отдѣльными, изолированными влече-
ніями. Не влеченіе къ объединенію всѣхъ влеченій между
собой, но отдѣльныя влеченія поперемѣнно одерживаютъ по-
бѣду въ сознаніи, опредѣляютъ ихъ духовную жизнь и ихъ
практическую дѣятельность. Но тѣмъ не менѣе влеченіе къ
объединенію, цѣльности и гармоніи дѣйствуетъ; если оно и
побѣждается другими отдѣльными влеченіями, то все же вся
его сила и превосходство въ томъ, что оно дѣйствуетъ не-
прерывно, такъ какъ оно вытекаетъ изъ природы самого со-
знанія. Въ этомъ лежитъ залогъ foft побѣды, которую оно
должно впослѣдствіи, въ концѣ концовъ, при благопріятныхъ
обстоятельствахъ, одержать. Каждое изъ влеченій временно
покоряетъ себѣ сознаніе и затѣмъ, получивъ свое удовлетво-
реніе, до поры до времени исчезаетъ изъ него; влеченіе къ

объединенію, цѣльности, гармоніи никогда вполнѣ не исче-
заетъ, хотя оно и не сознается нами всегда вполнѣ ясно и
отчетливо.
Это влеченіе находить себѣ работу въ сколько-нибудь
широкой степени первоначально тамъ, гдѣ сила отдѣльныхъ
влеченій является относительно слабой, гдѣ страсти молчать,
т. е. въ области теоретической, познавательной дѣятель-
ности или въ области художественнаго творчества и на-
слажденія красотой. Что движетъ ученаго ИЛИ философа
въ ихъ работахъ, какъ не глубокое стремленіе къ устано-
вленію гармоніи между своими мыслями? Что является по-
требностью ученаго, какъ не объединеніе накопленнаго имъ
запаса фактовъ и наблюденій въ одну стройную систему на-
учнаго знанія? Къ чему стремится философъ, какъ не къ со-
зданію стройной, гармоничной системы нашихъ понятій, какъ
не к* цѣльному воззрѣнію на міръ и на жизнь, въ кото-
ромъ въ гармоническомъ соединеніи нашла бы свое выра-
женіе полнота всего существующаго? А что заставляетъ ху-
дожника создавать Прекрасную картину или музыканта —
симфонію — какъ не стремленіе сочетать различные цвѣта,
различныя степени свѣта и тѣней или различной высоты и
силы H различнаго тембра звуки въ одно гармоническое цѣ-
лое, называемое нами именно въ силу згой цѣльности, гар-
моніи и единства—прекраснымъ. И когда мы наслаждаемся
красотой, то именно потому, что наше влеченіе къ гармоніи
получаетъ здѣсь свое удовлетвореніе.
Такимъ образомъ, прежде чѣмъ влеченіе къ гармоніи
получитъ свое широкое примѣненіе къ области практической
жизни, къ жизни человѣка во всемъ ея цѣломъ, гдѣ при-
ходятъ въ столкновеніе такія жгучія страсти, гдѣ прихо-
дится бороться съ такими сильными влеченіями нашей жи-
вотной природы, оно находитъ свое удовлетвореніе въ ин-
теллектуальной и эстетической сферѣ. Но, найдя себѣ удо-
влетвореніе тамъ, оно мало по малу настолько окрѣпнетъ и
pafcOtitàtotfi что будетъ въ состояніи одержать побѣду и надъ
тѣми сильными побужденіями, которыя мѣшаютъ ему на
первыхъ порахъ найти себѣ полное и широкое примѣнёніе
къ практической жизни человѣка, т. е. къ дѣятельности его

воли въ области реальной жизни, и тогда оно поможетъ этой
волѣ стать нравственной волей. Этимъ ясно отмѣчена та
важность, которую имѣетъ въ области нравственнаго воспи-
танія интеллектуальное и эстетическое развитіе и ихъ роль
въ этомъ воспитаніи.
Но влеченіе къ гармоніи, цѣльности, единству выраба-
тывается, развивается и крѣпнетъ не только въ области тео-
ретическаго познанія или въ области художественнаго твор-
чества, это влеченіе развивается также прямо и непосред-
ственно и въ самой области практической жизни, которая,
какія бы узкія задачи она ни ставила первоначально, необ-
ходимо вмѣстѣ съ тѣмъ содѣйствуетъ развитію влеченія къ
гармоніи, которое незамѣтно и постепенно, такимъ образомъ,
растетъ и крѣпнетъ и выводитъ человѣка за предѣлы этихъ
узкихъ задачъ. Задачи практической жизни благодаря этому
все болѣе и болѣе расширяются. Получивъ болѣе широкое
поле для своего примѣненія, влеченіе къ гармоніи еще бо-
лѣе усиливается и ведетъ къ еще большему расширенію
задачъ жизни и т. д. безъ конца. Посмотримъ ближе на весь
этотъ процессъ.
Каждая практическая дѣятельность—возьмемъ ли мы дѣ-
ятельность купца, занимающагося торговлей, или фабри-
канта, руководящаго какимъ-нибудь промышленнымъ пред-
пріятіемъ, возьмемъ ли мы дѣятельность занятыхъ у этихъ
лицъ приказчиковъ и рабочихъ—представляетъ извѣстную
совокупность согласованныхъ внутри себя дѣйствій, и по-
скольку она не носитъ вполнѣ автоматическаго характера,
предполагаетъ и согласованіе ряда соотвѣтствующихъ этимъ
дѣйствіямъ цѣлей. Чтобы исполнить какое бы то ни было
практическое дѣло, какъ бы ни были узки его задачи, и
притомъ успѣшно, необходимо предварительно ясно пред-
ставить себѣ весь тотъ кругъ дѣйствій, который требуется
для приведенія этого дѣла въ исполненіе, слѣдуетъ на-
мѣтить рядъ послѣдовательныхъ цѣлей, установить ихъ не-
обходимый порядокъ такъ, чтобы достиженіе предшествую-
щихъ цѣлей обусловливало и облегчало достиженіе всѣхъ
послѣдующихъ вплоть до самой послѣдней, которая и есть
не что иное какъ осуществленіе задуманнаго предпріятія.

Необходимъ, выражаясь кратко, планъ, и этотъ планъ есть
не болѣе не менѣе, какъ согласованная гармонически си-
стема послѣдовательныхъ цѣлей.
. Всякая практическая дѣятельность, если только дѣйствую-
щая личность хочетъ, чтобы она была успѣшной (а она не
можетъ этого не хотѣть, такъ какъ не даромъ успѣшность
считается высшимъ выраженіемъ практичности), необходимо
предполагаетъ составленіе плана, т.-е. предварительное
установленіе въ сознаніи гармоніи между извѣстною болѣе
или менѣе ограниченною совокупностью цѣлей. Такимъ об-
разомъ всякая практическая дѣятельность, упражняя насъ
въ составленіи плановъ, вмѣстѣ съ тѣмъ развиваетъ въ насъ
способность къ составленію плановъ, a слѣдовательно и
влеченіе къ подобному составленію плановъ или, что одно
и то же, къ установленію гармоніи между опредѣленнымъ
кругомъ цѣлей. Чѣмъ болѣе развивается эта способность,
тѣмъ въ болѣе широкомъ полѣ она нуждается для своего
примѣненія. Планы для прежняго небольшого круга цѣлей
начинаютъ составляться все съ большею и съ большею
легкостью: чтобы быть на высотѣ развитія нашей способ-
ности къ составленію плановъ, самыя практическія задачи
должны быть расширены, и способность къ составленію пла-
новъ, если не найдетъ этихъ болѣе широкихъ задачъ въ
дѣйствительной жизни, создастъ ихъ сама себѣ искусствен-
но. Разъ развившись, влеченіе къ гармоніи цѣлей въ обла-
сти практической жизни не можетъ молчать, а необходимо
вмѣстѣ со своимъ ростомъ будетъ искать себѣ все болѣе и
болѣе широкаго удовлетворенія и будетъ находить его или
въ сферѣ реальной жизни, въ области болѣе широкой прак-
тической дѣятельности, или въ какой-либо искусственно
созданной сферѣ.
Если влеченіе къ гармоніи цѣлей настолько расширит-
ся, что для удовлетворенія его понадобится самая ши-
рокая возможная для насъ практическая задача—прожить
всю свою жизнь такимъ образомъ, чтобы она имѣла воз-
можно болѣе плодотворное значеніе для человѣчества —
тогда мы станемъ лицомъ къ лицу съ тѣмъ, чего тре-
буетъ отъ насъ высшій нравственный идеалъ. Тогда пона-

добится составленіе самаго широкаго плана, такъ какъ
этотъ планъ долженъ быть установленіемъ гармоніи между
всѣми цѣлями всей нашей жизни. Такимъ образомъ, неза-
мѣтно узкая практическая дѣятельность, дѣятельность ка-
кого-нибудь купца, фабриканта, рабочаго и т. д. путемъ
цѣлаго ряда постепенныхъ и послѣдовательныхъ метамор-
фозъ можетъ перейти въ ту широкую практическую дѣятель-
ность, которую мы называемъ реализаціей въ жизни выс-
шихъ нравственныхъ идеаловъ. Здѣсь разница не по су-
ществу, а только въ степени и широтѣ: и тамъ и тутъ сто-
итъ задача гармоніи цѣлей—но въ одномъ случаѣ мы имѣ-
емъ узкій, ограниченный рядъ цѣлей, a въ другомъ—этотъ
рядъ является настолько безграничнымъ, уходящимъ въ
безконечность, что едва можетъ быть уловленъ нашей мыслью.
Значитъ ли это, что мы унизили нравственность, если
показали ея зародыши въ такой узко практической и ме-
лочной дѣятельности, какъ дѣятельность какого-нибудь, на-
примѣръ, купца? Нисколько, этимъ мы только усиливаемъ
вѣру въ окончательное торжество нравственности. Если
каждая сознательная, преднамѣренная дѣятельность, какой
бы узкій характеръ она не носила, содержитъ ее въ заро-
дышѣ, то это только даетъ намъ надежду на то, что этотъ
зародышъ разовьется, выростетъ, окрѣпнетъ и что та выс-
шая нравственность, которая родится изъ него, одержитъ
побѣду надъ всѣми низшими, узкими и ограниченными фор-
мами человѣческой дѣятельности, гармонически ихъ сливъ
въ одной широкой, безграничной нравственной работѣ, ко-
торой будетъ наполнена вся жизнь будущаго нравственнаго
человѣка и нравственно-просвѣтленнаго человѣчества. Уже
въ самомъ купцѣ, фабрикантѣ, рабочемъ—скрыта та сила,
которая, когда выростетъ, хлынетъ могучимъ потокомъ,
размоетъ всѣ перегородки, раздѣляющія людей, вырветъ
людей изъ узкихъ сферъ ихъ дѣятельности, въ которыхъ
они взаимно не понимаютъ другъ друга и даже, болѣе того,
враждуютъ между собою, и поставить ихъ на путь широ-
кой общей работы для достиженія безпредѣльно расширяю-
щихся общечеловѣческихъ цѣлей. Даже эксплоататоры, даже
поработители, сами того не замѣчая, воспитываютъ въ са-

михъ себѣ эту силу, которая въ концѣ - концовъ должна
положить предѣлъ ихъ дѣлу порабощенія другихъ людей,
угнетенія человѣческой личности и безнаказаннаго пользо-
ванія ея трудомъ. Залогъ побѣды добра надъ зломъ лежитъ
.въ томъ, что зло хотя и поддерживаетъ зло, но для обезпе-
ченія своего торжества не можетъ обойтись безъ того, что
является добромъ. Такимъ образомъ зло противъ своей волн
способствуетъ развитію добра, т.-е. развитію того, что въ
концѣ концовъ должно положить конецъ и самому злу. Между
тѣмъ добро, въ истинномъ смыслѣ этого слова, порождаетъ
только одно добро. Злые люди, хотя и не желая этого, все лее
служатъ добру и подготовляютъ, такимъ образомъ, вмѣстѣ
съ добрыми его окончательное торжество въ мірѣ.
Итакъ, всякая практическая дѣятельность, какой бы узкой
она не являлась, способствуетъ развитію влеченія къ уста-
новленію гармоніи между цѣлями, но ни въ одной изъ формъ
послѣдней это не дѣлается въ такой широкой степени, какъ
въ тѣхъ, которыя носятъ соціальный характеръ, въ которыхъ'
цѣли другихъ существъ дѣлаются нашими цѣлями, становятся
предметомъ нашихъ стремленій. Въ этихъ формахъ дѣятель-
ности цѣли другихъ существъ объединяются съ цѣлями на-
шей жизни и потому онѣ способствуютъ развитію влеченія
къ гармоніи въ усиленной, расширенной степени. Всѣ эти
формы дѣятельности имѣютъ въ своей основѣ дѣятельную
симпатію человѣка къ человѣку или активный альтруизмъ
который, по мѣрѣ своего практическаго обнаруживанія, все
болѣе расширяется и углубляется и въ которомъ влеченіе
въ гармоніи цѣлей получаетъ свое наиболѣе полное и ши-
рокое выраженіе.
Симпатическое отношеніе въ мыслямъ другихъ людей,
обусловливающее все болѣе расширяющійся обмѣнъ мыслей
среди людей, ведетъ къ объединенію нашихъ мыслей съ
мыслями другихъ въ одно цѣлое, причемъ однако личная ори-
гинальность индивидуальнаго мышленія нисколько не уничто-
жается, но, съ развитіемъ стремленія къ творческой работѣ
въ области мысли у единичной личности, у ней вмѣстѣ съ
тѣмъ все болѣе возрастаетъ и принимаетъ все болѣе ши-
рокій характеръ влеченіе къ объединенію своихъ мыслей

съ тѣми мыслями другихъ, на которыхъ лежитъ печать истин-
ности. Симпатическое отношеніе къ переживаемымъ другими
чувствованіямъ ведетъ къ созданію все болѣе широкой эмо-
ціональной связи среди людей и, развивая все въ возростаю-
щемъ размѣрѣ сердечность и интимность эмоціональной
жизни у отдѣльной личности, въ то же время развиваетъ
все въ болѣе широкой степени и влеченіе къ дѣятельному
объединенію своей эмоціональной жизни съ эмоціональной
жизнью другихъ людей. Наконецъ, симпатическое отношеніе
къ тѣмъ цѣлямъ, которыя преслѣдуютъ другіе люди, къ тѣмъ
идеаламъ, которые они создаютъ, порождаетъ общую коллек-
тивную дѣятельность, основанную на объединеніи цѣлей жизни,
многихъ личностей въ одно цѣлое, и не уничтожая свобод-
ной, творческой постановки цѣлей у отдѣльной личности,
ведетъ къ развитію все болѣе расширяющагося влеченія къ
гармоніи цѣлей индивидуальной ЖИЗНИ СЪ цѣлями остальныхъ
людей, съ цѣлями всего общества. Въ конечномъ предѣлѣ
само общество, цѣли котораго объединяются съ цѣлями жизни
индивидуальной личности, расширяется до предѣловъ всего
человѣчества.
Выше мы говорили о томъ важномъ значеніи, которое
имѣетъ область научнаго и философскаго познанія и худо-
жественнаго творчества для развитія въ человѣкѣ влеченія
къ гармоніи. Остановимся теперь болѣе подробно на отно-
шеніи этихъ областей къ области нравственности, такъ какъ
ничто не проливаетъ такого яркаго свѣта на все значеніе
принципа гармоніи цѣлей, какъ именно разрѣшеніе вопроса
о взаимномъ отношеніи истины, красоты и нравственности.
И расширеніе области научнаго знанія, и расширеніе
области художественнаго творчества, и усвоеніе уже добытой
истины, и наслажденіе уже созданными продуктами прекрас-
наго—все это невозможно безъ дѣятельнаго участія нашей
воли, и въ этомъ смыслѣ все это является или однимъ изъ
нашихъ влеченій, или одною изъ цѣлей нашей жизни. A такъ
какъ задача нравственности—установленіе гармоніи между
всѣми нашими влеченіями, между всѣми цѣлями нашей жизни
и, что само собою подразумѣвается, между связанными съ
этими послѣдними нераздѣльно дѣйствіями, то отсюда неиз-

бѣжно слѣдуетъ, что задача расширенія области истины и ея
усвоенія, задача творчества прекраснаго и наслажденія имъ—
обѣ эти задачи являются вмѣстѣ съ тѣмъ и нравственными
задачами, насколько онѣ занимаютъ надлежащее мѣсто въ
общей системѣ цѣлей человѣческой жизни, насколько онѣ не
нарушаютъ гармоніи и единства цѣлаго. Истинное и пре-
красное есть только одна ивъ цѣлей человѣческой жизни,
нравственное охватываетъ всю жизнь, имѣетъ въ виду сово-
купность всѣхъ цѣлей, a такъ какъ цѣлое больше каждой
изъ своихъ частей, потому что въ себѣ ее заключаетъ, то
отсюда становится понятнымъ, что нравственность выше исти-
ны и красоты, но не въ томъ смыслѣ, чтобы здѣсь могла
быть рѣчь о какомъ-нибудь противопоставлены и предпо-
чтенія, a въ томъ, что нравственность представляетъ нѣчто
-болѣе широкое, самое широкое, что только существуетъ для
человѣка, и что всегда и необходимо заключаетъ въ себѣ и
стремленіе къ истинѣ и красотѣ во всѣхъ видахъ и формахъ.
Я говорю—необходимо, потому что исканіе истиннаго и пре-
краснаго составляетъ одну изъ цѣлей человѣческой жизни,
въ которой человѣкъ будетъ неуклонно стремиться до тѣхъ
норъ, пока не измѣнится его духовная природа. Высшая
нравственная цѣль въ числѣ другихъ задачъ, которыя она
•ставитъ человѣку, требуетъ также, чтобы онъ стремился къ
истинѣ и искалъ прекраснаго. И эти задачи она считаетъ
особенно важными въ числѣ другихъ задачъ, такъ какъ онѣ
-служатъ подготовительною школою и средствомъ воспитанія
для другихъ болѣе широкихъ задачъ: гармонія въ области
мыслей и образовъ подготовляете путь къ установленію бо-
лѣе широкой гармоніи въ области реальной жизни. Исканіе
истины и поиски прекраснаго незамѣтно воспитываютъ насъ
и для нравственности, дѣлаютъ насъ все въ большей сте-
пени пригодными для осуществленія высшихъ требованій
нравственности. Для кого сдѣлалось второю натурою искать
гармоніи въ области мыслей или въ области образовъ, тотъ
съ большею легкостью будетъ стремиться и къ установленію
гармоніи между собой и человѣчествомъ, подразумѣвающемъ
установленіе гармоніи въ области своей жизни и установле-
ніе гармоніи въ средѣ самого человѣчества.

Отношеніе между истиною, красотою и нравственностью
я хочу разсмотрѣть еще съ нѣсколькихъ другихъ сторонъ,
чтобы уяснить этотъ интересный вопросъ по возможное•
полно.
Нравственность есть установленіе гармоніи между цѣлями
человѣческой жизни, и эта задача не произвольно выдумана
нами, но естественно вытекаетъ изъ природы самой воли
человѣка и даже имѣетъ свои корни въ природѣ самого со-
знанія. Когда мы впервые сознаемъ эту задачу въ ясной
формѣ, этимъ самымъ расширяется область познанной нами
истины. Разница только въ томъ, что эта истина есть истина
практическая, она имѣетъ отношеніе къ нашей волѣ, къ нашей
дѣятельности и этимъ глубоко разнится отъ всѣхъ истинъ
теоретическаго порядка, которыя не имѣютъ прямого и не-
посредственнаго отношенія къ волѣ и дѣятельности, въ ко-
торыхъ формулируется только то, что есть, но не то, что
должно быть.
Однако, несмотря на это, тѣ требованія, которыя ставитъ
нравственность, обладаютъ всѣми признаками истинности, они
въ полномъ размѣрѣ могутъ быть отнесены къ категоріи
истинъ, хотя и истинъ особеннаго, своеобразнаго рода. Требо-
ванія нравственности — истина, потому, что они вытекаютъ
изъ природы самой воли и самого сознанія, они такимъ
образомъ не могутъ быть по произволу выдуманы человѣ-
комъ изъ своей головы, они заложены въ его духовной при-
родѣ и они могутъ быть только познаны имъ. Постепенно
съ развитіемъ мыслительной дѣятельности человѣка они и
познаются все въ болѣе и болѣе широкомъ размѣрѣ. Область
сознанной и понятой практической истины все болѣе и болѣе
расширяется, требованія нравственности все болѣе уясняются
не только въ своихъ общихъ чертахъ, но и въ своихъ
конкретныхъ подробностяхъ.
Что же будетъ представлять собою въ такомъ случаѣ, съ
этой точки зрѣнія нравственность? Нравственность разсматри-
ваемая съ этой стороны, можетъ быть нами опредѣлена, какъ
воплощеніе въ жизни нѣкоторой доли познанной человѣкомъ
истины, которую мы назвали истиной практическою. Реали-
заціи этой практической истины—вотъ высшая задача нрав-

ственности. Съ расширеніемъ области познанной нами прак-
тической истины и успѣшности ея реализаціи возростаетъ и
то, что мы называемъ нравственностью. Надо къ этому при-
бавить, что познаніе практической истины не можетъ быть
расширено безъ дѣйствія, направленнаго на ея реализацію:
только путемъ обнаруженія воли въ дѣятельности познается
ея природа и тѣ идеальныя требованія нравственности, ко-
торыя вытекаютъ изъ этой природы. Если теоретическое
познаніе не можетъ быть расширено безъ его провѣрки пу-
темъ опыта, понимая это слово въ самомъ широкомъ смыслѣ,
то практическое познаніе тѣмъ въ большей степени и тѣмъ
въ большемъ размѣрѣ требуетъ провѣрки дѣйствіемъ. Въ
области практическаго познанія безъ дѣйствія не можетъ
быть полнаго и совершеннаго познанія. Предметомъ позна-
нія здѣсь служитъ дѣйствующая воля, и дѣйствительная
природа этой воли можетъ быть познана только въ дѣйствіи.
Такимъ образомъ, практическое познаніе необходимо всегда
подразумѣваетъ при этомъ и дѣятельность.
Итакъ мы видимъ, какимъ образомъ нравственность можетъ
быть нами включена въ область познанія истины, какимъ
образомъ „нравственное" можетъ быть нами подведено подъ
категорію „истиннаго*, какимъ образомъ, хотя исканіе истины
и является однимъ изъ составныхъ элементовъ нравствен-
ности, но въ то же время и сама нравственность есть не
болѣе, какъ одна изъ формъ исканія истины.
Посмотримъ теперь, какимъ образомъ нравственность
можетъ быть понята, какъ одна изъ формъ стремленія къ
прекрасному, какимъ образомъ „нравственное" можетъ быть
подведено нами подъ категорію „красоты*. Бели нравствен-
ный дѣятель можетъ быть уподобленъ искателю истины, то
онъ въ равной мѣрѣ можетъ быть уподобленъ и художнику,
творящему прекрасное произведеніе. Чѣмъ разнится твор-
чество Гёте, создавшаго своего Фауста, или Бехтовена,
сочинившую девятую симфонію, или Рафаэля, нарисовав-
шаго Мадонну, отъ дѣятельности нравственнаго героя, како-
вымъ, напр., является Христосъ? Она разнится только по
тѣмъ матеріаламъ, которыми они пользовались для своего
творчества, но сущность дѣятельности оставалась одна и та

же, и въ результат* ея получилось то, что мы называемъ
прекраснымъ. Прекрасенъ „Фаустъ", прекрасна девятая сим-
фонія, прекрасна рафаэлевская Мадонна, но прекрасна и вся
жизнь Христа, и развѣ она вся въ ея цѣломъ не можетъ
быть разсматриваема какъ художественное твореніе, какъ
результатъ высшаго искусства, искусства нравственной жизни.
Развѣ созерцаніе жизни Христа не даетъ намъ впечатлѣнія
какой то высшей неземной красоты?!
Нравственность необходимо входитъ въ область прекрас-
наго. Это есть созданіе прекраснаго изъ всей нашей жизни.
Нравственный человѣкъ творитъ это прекрасное не изъ об-
разовъ своей фантазіи, не изъ звуковъ и красокъ, онъ тво-
ритъ его изъ своихъ дѣйствій, изъ обнаруженіи своей воли,
изъ всей своей жизни, насколько онъ направляетъ ее сооб-
разно съ высшими требованіями нравственности. Къ безко-
нечной области продуктовъ художественнаго творчества онъ
прибавляетъ тоже продуктъ—свою жизнь, красота которой
превосходитъ красоту всего прочаго, что творятъ поэты,
художники, музыканты. Изъ всѣхъ симфоній въ мірѣ лучше
всего та, въ которой звучитъ жизнь нравственно-совершеннаго
человѣка, гдѣ каждый поступокъ, какъ гармоническій аккордъ,
входитъ въ стройную связь цѣлаго. Изъ всѣхъ поэмъ лучше
всего та, которой является жизнь великаго героя нравствен-
ности, въ которой отдѣльные моменты жизни, какъ строй-
ные ряды строфъ, риѳмующихъ между собою, нанизываются
одна на другую. Изъ всѣхъ картинъ лучше всего та, кото-
рая рисуется на полотнѣ жизни хорошимъ человѣкомъ не
мертвыми масляными красками, а живыми подвигами любви
къ человѣчеству.
Такимъ образомъ, „нравственное* можетъ быть подведено
и подъ категорію „прекраснаго". Это есть одинъ изъ свое-
образныхъ видовъ красоты, которая тѣмъ разнится отъ всѣхъ
другихъ видовъ, что ея элементами являются дѣятельныя
состоянія самаго творящаго человѣка, а не его страдатель-
ныя состоянія въ видѣ переживаемыхъ имъ образовъ и не
мертвая, безжизненная природа, въ которую и при помощи
которой онъ воплощаетъ эти образы. Здѣсь матеріалъ для
творчества и творящее начало совпадаютъ, здѣсь художникъ

в художественное произведеніе отожествляются. Нравствен-
ный человѣкъ творитъ изъ самого себя, изъ своей жизни
то высшее произведете искусства, которое мы называемъ
нравственностью. Свѣтомъ этого высшаго искусства, оза-
ряются и всѣ другіе виды и формы искусства, и если
онъ привходить въ нихъ элементомъ, то сообщаетъ худо-
жественнымъ произведеніямъ изъ области всѣхъ другихъ
искусствъ особенное значеніе, одухотворяете ихъ, даетъ имъ
нравственный смыслъ, который безмѣрно увеличиваетъ ихъ
цѣнность.
Итакъ нравственность входитъ и въ эстетическую область
искусствъ, и съ этой точки зрѣнія она можетъ быть охарак-
теризована, какъ исканіе прекраснаго, какъ стремленіе соз-
дать ту высшую живую красоту, которой исполнена жизнь
нравственныхъ героевъ человѣчества. Я не безъ умысла
употребилъ здѣсь слово „живая красота", потому что всѣ
продукты такъ называемаго художественнаго творчества—
красота мертвая, безжизненная. Это—красота холоднаго мра-
мора, засохшихъ красокъ, здѣсь не бьетъ пульсъ жизни въ
истинномъ смыслѣ слова. Статуя мертва, она не можетъ го-
ворить, но нравственно прекрасное это—сама жизнь въ ея
наивысшемъ выраженіи, въ ея наиболѣе могучемъ проявле-
ній, это— наиболѣе совершенная воля въ неистощимомъ
рядѣ ея усилій водворить гармонію между цѣлями человѣ-
ческой жизни, воля, громко и краснорѣчиво говорящая сво-
ими дѣйствіями, своими поступками, Хотя исканіе прекрас-
наго и входитъ, какъ одна изъ цѣлей, въ область нрав-
ственной дѣятельности, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ мы видимъ,
и сама нравственность можетъ быть разсматриваема, какъ
одна изъ формъ исканія прекраснаго, какъ одинъ изъ ви-
довъ стремленія къ созданію красоты.
III.
Что является основаніемъ нравственной оцѣнки?
Прежде чѣмъ перейти къ вопросу о томъ отношеніи, въ
какомъ „этика гармоніи цѣлей" находится къ другимъ эти-

ческимъ системамъ, мы должны произвести анализъ понятій
„цѣнности", „оцѣнки", такъ какъ эти понятія играютъ боль-
шую роль въ области этики. Что собственно слѣдуетъ под-
разумѣвать подъ цѣнностью? Что является мѣриломъ для
измѣренія цѣнностей? Что въ частности можетъ служить мѣ-
риломъ для нравственной оцѣнки? Вотъ рядъ очень интерес-
ныхъ вопросовъ, которые мы постараемся хотя въ общихъ
чертахъ освѣтить.
Легче всего эти вопросы намъ будетъ разрѣшить, если
мы возьмемъ область экономическихъ отношеній, гдѣ поня-
тіе цѣнности играетъ особенно важную роль. Цѣнность со-
ставляетъ одно изъ центральныхъ понятій политической эко-
номіи. Что же разумѣется въ политической экономіи подъ
этимъ понятіемъ? Въ политической экономіи различаютъ цѣн-
ность двоякаго рода: потребительную и мѣновую. Потреби-
тельную цѣнность какого-нибудь продукта составляетъ его
способность удовлетворять тѣмъ или другимъ потребностямъ
человѣка. Чѣмъ сильнѣе потребности, чѣмъ больше коли-
чество ихъ, которое можетъ удовлетворять данный продуктъ,
тѣмъ выше и его потребительная цѣнность. Что касается
мѣновой цѣнности, то главнымъ опредѣляющимъ факторомъ
для нея является количество труда, необходимое для про-
изводства продукта. Трудъ и потребности—вотъ два главныя
основанія, которыми мы руководимся при экономической
оцѣнкѣ вещей.
Но чѣмъ мы руководимся при нравственной оцѣнкѣ?
Предметомъ нравственной оцѣнки можетъ быть только пове-
деніе человѣка и притомъ только въ той мѣрѣ, въ какой
оно имѣетъ сознательный, волевой характеръ, въ какой оно
является результатомъ сознательной воли человѣка. Нрав-
ственную оцѣнку нельзя производить вещамъ: про вещи
нельзя говорить, что онѣ нравственны или безнравственны.
Вещи могутъ быть только полезны или вредны, пригодны
для тѣхъ или другихъ цѣлей или ни для чего непригодны,
красивы или безобразны, но не нравственны или безнрав-
ственны. Нравственной цѣнности прямо и непосредственно
онѣ не имѣютъ и могутъ получить ее только косвеннымъ
образомъ, поскольку принимается при этомъ въ расчетъ

ихъ отношеніе въ волевому поведенію человѣка. Когда го-
ворятъ: „какая безнравственная картина!", то это имѣетъ
только тотъ смыслъ, что или она свидѣтельствуетъ о без-
нравственной волѣ создавшаго ее художника, или же при
этомъ подразумѣвается, что она можетъ оказать дурное влія-
ніе на поведеніе тѣхъ людей, которые на нее смотрятъ,—
но сама по себѣ картина не можетъ быть безнравственной.
Итакъ нравственную цѣнность имѣетъ только волевое
поведеніе человѣка и лишь въ переносномъ смыслѣ можно
говорить о нравственной цѣнности вещей. Точно также
только въ переносномъ смыслѣ можно говорить о нравствен-
ной цѣнности такихъ человѣческихъ дѣйствій, которыя явля-
ются выраженіемъ не сознательной воли человѣка, а совер-
шаются имъ или въ безсознательномъ состояв іи, или помимо
воли. Нельзя оцѣнивать съ нравственной точки зрѣнія дѣйствія
какого-нибудь лунатика или дѣйствія сумасшедшаго.
Но чѣмъ же нравственная оцѣнка разнится отъ оцѣнокъ
всякаго другого рода? Всякая оцѣнка, какую бы мы ни
взяли, имѣетъ относительный характеръ, только нравствен-
ная оцѣнка имѣетъ безусловный характеръ. Такъ, напр.,
взятая нами раньше для примѣра экономическая оцѣнка ве-
щей имѣетъ въ виду ихъ относительное значеніе по отно-
шенію къ потребностямъ и труду человѣка, но не ихъ зна-
ченіе само по себѣ. Между тѣмъ какъ нравственная цѣнность
волевого поведенія выражаетъ его безусловную цѣну, не то
значеніе, которое оно имѣетъ по отношенію къ чему-нибудь
другому, находящемуся внѣ его, но то значеніе, которое оно
имѣетъ само по себѣ. Если мы будемъ оцѣнивать волевое
человѣческое поведеніе не само по себѣ, а по отношенію въ
чему бы то ни было другому, такъ или иначе связанному
съ нимъ, то мы будемъ производить какую угодно оцѣнку
этого поведенія, но только не нравственную.
Итакъ нравственная оцѣнка есть оцѣнка безусловная и
ей подлежитъ только волевое поведеніе человѣка, но гдѣ же
мы будемъ искать мѣрила для нея? Мы должны искать его
въ самомъ поведеніи, а не внѣ его. Какъ выйти изъ этого
затрудненія? Разрѣшить это затрудненіе мы можетъ только
въ томъ случаѣ, если будемъ разсматривать человѣческое

поведеніе не какъ рядъ отдѣльныхъ изолированныхъ воле-
выхъ актовъ, но какъ одно цѣлое. Въ такомъ случаѣ это
цѣлое поведеніе явится для насъ тѣмъ мѣриломъ, которое
будетъ намъ служить при оцѣнкѣ того или другого волевого
акта съ нравственной точки зрѣнія. Поведеніе здѣсь будетъ
измѣряться поведеніемъ: мѣриломъ для каждой отдѣльной
части поведенія, отдѣльнаго поступка, будетъ служить все
поведеніе въ его цѣломъ, и нравственная цѣнность поступка
будетъ измѣряться его значеніемъ для цѣлаго поведенія.
Цѣлое тѣмъ совершеннѣе, чѣмъ больше гармоніи, цѣльности
и единства между его частями. Слѣдовательно, чѣмъ въ боль-
шей степени отдѣльный поступокъ содѣйствуетъ единству,
цѣльности и гармоніи всего поведенія въ его цѣломъ, тѣмъ
выше его нравственная цѣнность, или, другими словами,
чѣмъ больше данный поступокъ находится въ гармоніи со
всѣми другими поступками, тѣмъ выше его нравственный
характеръ. Наоборотъ, всякій поступокъ, который нарушаетъ
цѣльность, гармонію и единство цѣлаго поведенія, вноситъ
въ него диссонансъ, противорѣчіе, раздвоенность или вообще
дѣлаетъ его раздробленнымъ и несвязнымъ —всякій такой
поступокъ съ нравственной точки зрѣнія имѣетъ отрицатель-
ную цѣнность, которая тѣмъ выше, чѣмъ рѣзче дисгармонія,
порождаемая подобнымъ поступкомъ.
Но здѣсь возникаетъ новое затрудненіе: что понимать
подъ цѣлымъ поведеніемъ? Прежде всего это есть поведеніе
цѣлой жизни человѣка. Но и этого еще мало. Отдѣльный
человѣкъ есть часть болѣе или менѣе широкаго обществен-
наго цѣлаго и его поведеніе входитъ, какъ элементъ, въ
поведеніе этого цѣлаго. Такимъ образомъ, мѣриломъ при
нравственной оцѣнкѣ должно быть поведеніе всей той обще-
ственной группы, частью которой личность является, вклю-
чая сюда и поведеніе ея самой въ теченіе всей жизни. Гар-
монія, цѣльность и единство этого общественнаго поведенія
является высшимъ критеріемъ для измѣренія нравственной
цѣнности того или другого поступка отдѣльной личности,
живущей въ обществѣ. Что это такъ — въ этомъ нетрудно
убѣдиться, потому что и ходячая нравственность предста-
вляетъ намъ примѣненіе того же принципа, хотя ложное и

неправильное. Съ точки зрѣнія ходячей нравственности нрав-
ственными считаются поступки, наиболѣе согласные съ уста-
новившимися обычаями и законами въ данной общественной
группѣ, т.-е. наиболѣе согласные съ поведеніемъ того обще-
ственнаго цѣлаго, къ которому данная личность принадле-
житъ. Это правильно, что надо сообразоваться съ поведеніемъ
того общественнаго цѣлаго, къ которому мы принадлежимъ,
но не въ смыслѣ подчиненія установленному кодексу нрав-
ственности, который часто служитъ живымъ воплощеніемъ
разлада, .борьбы и антагонизма людей между собою, a въ
томъ смыслѣ, чтобы каждый нашъ поступокъ сдѣлался со-
дѣйствующимъ факторомъ въ установленіи истинно гармо-
ничнаго общественнаго поведенія. Антагонизмъ личностей
ошибочно принимается здѣсь за ихъ гармонію и эта мнимая
гармонія является высшимъ мѣриломъ при нравственной
оцѣнкѣ до тѣхъ поръ, пока по тѣмъ или другимъ причинамъ
иллюзія не разрушится. Такимъ образомъ, и эта неправильна
производимая людьми нравственная оцѣнка подтверждаетъ
тотъ взглядъ, что при нравственной оцѣнкѣ высшимъ мѣри-
ломъ является гармонія, цѣльность и единство всего поведе-
нія въ его цѣломъ.
Поведеніе должно оцѣниваться поведеніемъ, отдѣльный
волевой поступокъ цѣлою совокупностью ихъ—все это пре-
красно, но развѣ не можетъ при этомъ производиться оцѣнка
съ точки зрѣнія того значенія, которое поведеніе имѣетъ
въ смыслѣ уменьшенія человѣческихъ страданій и увеличе-
нія человѣческихъ удовольствій, и развѣ эта оцѣнка не
является вмѣстѣ съ тѣмъ и нравственной? Подобная оцѣнка
можетъ производиться и она вполнѣ законна, потому что
уменьшеніе страданій и увеличеніе удовольствій является
одною изъ цѣлей человѣческой дѣятельности, но тѣмъ не
менѣе эта оцѣнка вполнѣ относительна, не имѣетъ безуслов-
наго характера и въ этомъ смыслѣ не является и нрав-
ственной оцѣнкой въ собственномъ смыслѣ этого слова.
Сами удовольствія и страданія подлежатъ еще нравственной
оцѣнкѣ. Всегда еще остается разрѣшить вопросъ—таковы ли
эти удовольствія, которыхъ слѣдуетъ добиваться, и таковы
ли эти страданія, которыхъ слѣдуетъ избѣгать. Нравствен-

ность можетъ требовать, чтобы мы избѣгали удовольствій
какого-нибудь опредѣленнаго рода, и въ тѣхъ или другихъ
случаяхъ она можетъ налагать на насъ страданія и без-
условныя жертвы. Удовольствіе не только наше, но и ка-
кого бы то ни было другого существа отнюдь не есть такой
высшій критерій, сообразно съ которымъ мы опредѣляемъ
нравственную цѣнность того или другого поступка. Ученіе
о счастьѣ человѣка и человѣчества можетъ и должно быть
разрабатываемо, но это отнюдь не есть вмѣстѣ съ тѣмъ и
ученіе о нравственности. Ученіе о нравственности имѣетъ
другія болѣе широкія основы: оно обнимаетъ область всѣхъ
цѣлей человѣческой жизни, тогда какъ ученіе о счастьѣ
интересуется только одной категоріей ихъ. Этика, которая
занимается только вопросомъ о счастьѣ, не можетъ даже въ
строгомъ смыслѣ этого слова быть названа этикой, такъ какъ
то, что является этическимъ въ истинномъ смыслѣ, оста-
вляется ею внѣ своего круга.
IV.
Отношеніе „этики гармоніи цѣлей" къ гедонизму, ути-
литаризму, морали благополучія, этикѣ категорическаго
императива, эволюціонной этикѣ и „морали жизни" Гюйо.
Для того, чтобы въ полной мѣрѣ оправдать принципъ
гармоніи цѣлей, слѣдуетъ показать въ какомъ отношеніи онъ
находится къ другимъ принципамъ, которые играли и до
сихъ поръ продолжаютъ играть роль основныхъ принциповъ
въ системахъ этики. Прежде всего здѣсь передъ нами высту-
паетъ такъ сильно распространенная теорія, которая кладетъ
въ основу нравственности удовольствіе, для которой увели-
ченіе суммы удовольствій и уменьшеніе суммы страданій
является высшею нравственною цѣлью. Эта теорія извѣстна
подъ именемъ гедонизма. Бъ самой своей первоначальной
формѣ, какую она приняла у Аристиппа, эта теорія отстаи-
ваетъ удовольствіе минуты. Для Аристиппа одно мгновеніе
не должно приноситься въ жертву другому или подчиняться
ему. Порхай какъ бабочка отъ одного удовольствія къ дру-

гому, слѣдуя каждому вспыхнувшему въ тебѣ влеченію и не
сообразуясь съ тѣмъ, что отъ этого послѣдуетъ для другихъ
влеченій—для остальной твоей жизни, вотъ къ чему сведется
высшее предписаніе этой морали. Здѣсь единичный мгнове-
нія жизни стоятъ изолированно другъ отъ друга, здѣсь нѣтъ
и рѣчи о ихъ согласованіи другъ съ другомъ, объ устано-
вленіи между ними хотя какой нибудь гармоніи. По мѣтко-
му выраженію Гефдинга, мы имѣемъ здѣсь „господство мгно-
венія*. Принципу гармоніи цѣлей здѣсь абсолютно нѣтъ ни-
какого мѣста, такъ какъ ни одна цѣль здѣсь не сравнивается
съ другой, a слѣдовательно не можетъ итти рѣчь и объ уста-
новленіи между ними какого бы то ни было соотношенія, о
какомъ нибудь полномъ, или хотя бы частичномъ согласова-
ніи. Каждая цѣль господствуетъ здѣсь сама по себѣ, незави-
симо отъ другихъ, имѣетъ самодовлѣющее значеніе. „Въ эти-
ческомъ отношеніи, это—самая радикальнѣйшая точка зрѣ-
нія, какую только можно себѣ представить", говоритъ Геф-
дингъ, и далѣе вполнѣ справедливо онъ самъ же приба-
вляетъ, „что она устраняетъ всякую этику, такъ какъ исклю-
чаетъ всякую оцѣнку* 1).
Въ болѣе совершенной формѣ принципъ удовольствія
выступаетъ передъ нами въ тѣхъ теоріяхъ, которыя провоз-
глашаютъ его подъ формулой „наибольшаго счастья наиболь-
шаго числа людей* — въ такъ называемой утилитарной
доктринѣ; здѣсь просто удовольствіе фигурируетъ передъ нами
подъ именами счастья, пользы. Принципъ пользы или счастія
стоитъ выше уже того принципа, въ которомъ имѣется въ
виду только удовольствіе минуты и выше именно потому, что
здѣсь уже рѣчь идетъ о сравненіи удовольствій между собою,
о ихъ соподчиненіи другъ съ другомъ, объ образованіи изъ
нихъ нѣкоторой гармонической системы, которую мы назы-
ваемъ счастьемъ. Такимъ образомъ, каждое отдѣльное удо-
вольствіе становится здѣсь цѣлью только въ той мѣрѣ, въ
какой оно гармонизировано съ остальными удовольствіями,
въ какой оно способно войти въ систему удовольствій, назы-
ваемую счастьемъ. Просто удовольствіе уже перестаетъ здѣсь
*) Г. Гефдингъ. Этика, стр. 20.

быть самодовлѣющею цѣлью, и является таковою только въ
той мѣрѣ, въ какой оно подчинено принципу цѣльности,
единства и гармоніи. Этимъ самымъ- хотя и косвеннымъ пу-
темъ, признается превосходство принципа гармоніи надъ прин-
ципомъ простого удовольствія.
Но и само понятіе счастья въ формулѣ „наибольшаго
счастья наибольшаго числа людей" косвеннымъ образомъ
подчиняется принципу гармоніи. Бели высшею цѣлью нрав-
ственности является наибольшее счастіе наибольшаго числа
людей, то, слѣдовательно, не всякое счастіе здѣсь можетъ
быть оправдано съ этической точки зрѣнія, а только такое,
которое находится въ гармоніи со счастіемъ наибольшаго
числа людей. Счастье каждаго единичнаго человѣка здѣсь
должно не только находиться въ возможно меньшемъ про-
тиворѣчіи со счастіемъ другихъ людей, оно должно находиться
съ ихъ счастіемъ въ возможно болѣе совершенной гармоніи—
только тогда и оно, какъ элементъ, имѣетъ право войти въ
общую систему наибольшаго счастія наибольшаго числа лю-
дей. Счастіе отдѣльной личности только при условіи гармони-
заціи со счастьемъ другихъ людей получаетъ здѣсь свое
этическое оправданіе. Все это хотя и не формулируется от-
крыто въ принципѣ „наибольшаго счастія", теоріи такъ на-
зываемаго альтруистическаго утилитаризма, однако пред-
полагается въ немъ скрытымъ образомъ. Только принципъ
гармоніи даетъ намъ руководящее начало для выбора между
тѣмъ или другимъ видомъ счастья или между счастьемъ
той или другой отдѣльной, личности. Счастіе такимъ обра-
зомъ фактически не является здѣсь самодовлѣющею цѣлью, а
только въ той мѣрѣ, въ какой оно подчинено принципу гар-
моніи, цѣльности, единства. Въ этомъ отношеніи, чтобы
еще болѣе выяснить, что удовольствіе, подъ какими бы
именами оно ни выступало, подъ своимъ ли собственнымъ
или подъ названіемъ „пользы", „счастья" и т. д., не можетъ
быть верховнымъ принципомъ этики, полезно остановиться
на той наиболѣе совершенной формѣ утилитарной доктрины,
которую она приняла у Гефдинга..
Гефдингъ слова „польза" и „счастье" замѣняетъ словомъ
„благополучіе". Но и въ этой новой одеждѣ только въ еще

болѣе отчетливой формѣ вырисовывается передъ нами то
громадное значеніе, которое принципъ гармоніи имѣетъ въ
области этики. Въ самомъ дѣлѣ, обратимся къ тому, что пони-
маетъ Гефдингъ подъ словомъ „благополучіе". „Подъ словомъ
благополучіе", говоритъ онъ, „я подразумѣваю все, что служитъ
удовлетворенію человѣческой природы въ ея цѣломъ" *). И
что особенно заставляетъ его предпочитать слово благополу-
чіе всѣмъ другимъ словамъ, которыя предлагались утилита-
ристами, это то, что существуетъ одна сторона дѣла, кото-
рая выражается словомъ „благополучіе" яснѣе, чѣмъ какимъ-
либо другимъ. „Благополучіе", говоритъ Гефдингъ, „обозна-
чаетъ именно состояніе цѣльности. Мгновенныя
чувствованія страданія и удовольствія не даютъ критеріи для
цѣльнаго состоянія... Изъ единичныхъ изолированныхъ чув-
ствованій удовольствія и неудовольствія нельзя вывести ни-
чего точнаго; столь же мало можетъ насъ привести къ цѣли
простое складываніе ихъ. Нужно, наоборотъ, изслѣдовать
взаимную связь между отдельными чувствованіями и о б щ и м ъ
характеромъ сознанія, которому они принадлежатъ,
т.-е. дѣйствительнымъ единствомъ его. Точно также
удовольствіе и страданіе единичнаго индивидуума должно
быть разсмотрѣно въ связи съ цѣлымъ общественнымъ со-
стояніемъ" *).
Все это совершенно справедливо, но все это въ то же
время говоритъ и противъ самаго Гефдинга, противъ того,
чтобы считать благополучіе высшею цѣлью нравственной
дѣятельности, противъ того, чтобы утверждать, что „послѣд-
нимъ масштабомъ оказывается... удовольствіе и страданіе
какого-нибудь болѣе или менѣе сознательнаго существа" *).
Если нужно изслѣдовать связь между отдѣльными чувствова-
ніями и общимъ характеромъ сознанія или сознаніемъ, взя-
тымъ въ его цѣломъ, то слѣдовательно этотъ общій характеръ
сознанія или цѣлое сознаніе является здѣсь главнымъ опре-
дѣляющимъ факторомъ. Это цѣлое сознаніе, имѣетъ большее
!) Тамъ же, стр. 30.
*j Тамъ же, стр. 30.
3) Тамъ же, стр. 81.

значеніе, чѣмъ тѣ или другія отдѣльныя чувствованія удо-
вольствія и неудовольствія, возникающія въ немъ. A кромѣ
этихъ чувствованій удовольствія и неудовольствія мы откры-
ваемъ въ этомъ сознаніи другіе элементы, имѣющіе большое
значеніе въ психической жизни человѣка и обладающіе цѣн-
ностью, которая не уступитъ цѣнности чувствованій удоволь-
ствія. Я говорю объ элементахъ воля и познанія, которые
психологическій анализъ вынужденъ признать въ качествѣ
своеобразныхъ элементовъ психической жизни, не могущихъ
быть сведенными къ чувствованіямъ удовольствія и неудо-
вольствія, хотя всегда и нерасторжимо связанныхъ съ ними.
Итакъ, если общій характеръ сознанія является тѣмъ, что
опредѣляетъ значеніе для нашей жизни тѣхъ или другихъ
единичныхъ чувствованій удовольствія и неудовольствія, если
при оцѣнкѣ этихъ послѣднихъ мы должны принимать во вни-
маніе цѣлое сознаніе, то на какомъ основаніи мы тѣмъ не
менѣе утверждаемъ, что послѣднимъ масштабомъ оказывается
удовольствіе, на какомъ основаніи верховною цѣлью этики
мы ставимъ благополучіе, подъ которымъ Гефдингъ пони-
маетъ „истинное* счастіе или „истинную" пользу. Въ дей-
ствительности послѣднимъ масштабомъ оказывается цѣлое
сознаніе, общій характеръ его, а высшею цѣлью гармонія
всѣхъ цѣлей, но отнюдь не благополучіе, которое является
только одной изъ цѣлей человѣческой дѣятельности, даже
если мы и расширимъ понятіе благополучія до такой сте-
пени, что оно начинаетъ заключать въ себѣ болѣе того, что
обыкновенно связывается съ этимъ названіемъ.
Гефдингъ остановился на полдорогѣ и не сдѣлалъ того
послѣдняго шага, который еще оставалось сдѣлать, чтобы
принципъ гармоніи цѣлей былъ признанъ во всей своей силѣ
и яркости. Признавъ единство сознанія, общій характеръ его,
имѣющими такое большое значеніе, Гефдингъ тѣмъ не менѣе
не его, a чувствованія удовольствія или страданія выстав-
ляетъ, какъ послѣдній масштабъ. Ставя, наоборотъ, цѣлое соз-
наніе высшимъ масштабомъ, мы будемъ признавать не только
за чувствованіями удовольствія, но и за всякимъ другимъ
психическимъ содержаніемъ, будетъ ли оно намъ являться
въ формѣ элементовъ познанія или воли, право играть роль

одной изъ цѣлей нашей жизни, если только при постановкѣ
этой цѣли принято во вниманіе все сознаніе въ его цѣломъ,
въ гармонической связи всѣхъ его элементовъ.
Понятіе цѣнности или оцѣнки отнюдь не связано съ чув-
ствованіями удовольствія или неудовольствія, a съ тѣмъ
мѣстомъ, которое тотъ или другой психическій элементъ за-
нимаетъ въ цѣломъ сознаніи, съ его способностью содѣйство-
вать связи, гармоніи, цѣльности сознанія или наоборотъ на-
рушать эту связь, цѣльность и гармонію. Высшею цѣнностью
въ психическомъ отношеніи обладаетъ все то, что ведетъ къ
наибольшей гармоніи, цѣльности и связанности сознанія, и все
это встрѣчаетъ съ нашей стороны наибольшее одобреніе въ
качествѣ цѣли нашей деятельности. Бели это намъ и не
всегда бываетъ вполнѣ отчетливо ясно, то фактически это
всегда бываетъ такъ.
Удовольствіе и страданіе ошибочно могли быть при-
няты за окончательную цѣль нашихъ дѣйствій, за послѣднее
основаніе при выборѣ нашемъ между тѣми или другими по-
ступками потому, что они являются показателями гармоніи
или дисгармоніи жизни сознанія. Какъ термометръ насъ из-
вѣщаетъ о состояніи теплоты, въ которомъ находится данное
тѣло, такъ они насъ увѣдомляютъ о нарушенной или возста-
новленіи гармоніи нашего сознанія. Но когда мы нагрѣ-
ваемъ тѣло и измѣряемъ это термометромъ, мы нагрѣваемъ
его не для того, чтобы термометръ поднялся до извѣстной
точки, а для того, чтобы нагрѣлось само тѣло, и по показа-
ніямъ термометра судимъ, имѣетъ ли это мѣсто или нѣтъ.
Такъ и дѣйствуя, въ дѣйствительности, мы не ищемъ только
тѣхъ или другихъ удовольствій н не стараемся только избѣ-
жать тѣхъ или другихъ страданій. Сознаніе, которое находить
свое выраженіе въ волевой дѣятельности, ищетъ только согла-
сія съ самимъ собою, цѣльности, гармоніи» a удовольствіе
или страданіе, какъ термометръ, только показываютъ ему,
достигнута ли эта гармонія или нѣтъ, Вслѣдствіе естествен-
ной иллюзіи мы сосредоточиваетъ все свое вниманіе да по-
казателѣ и считаемъ его за главную цѣль и эту иллюзію под-
держиваетъ то обстоятельство, что удовольствіе, будучи однихъ
изъ психическихъ элементовъ, какъ таковой обладаетъ из-

вѣстною внутреннею цѣнностью. Играя большую роль въ пси-
хической жизни, ярко выступая въ извѣстные моменты на
общемъ фонѣ сознанія, оно привлекаетъ къ себѣ наше вни-
маніе и мы совсѣмъ почти забываемъ объ этомъ общемъ фонѣ
сознанія, въ которомъ и заключается вся суть дѣла.
Остановимся еще болѣе подробно на тѣхъ дальнѣйшихъ
опредѣленіяхъ, которыя Гефдингъ связываетъ со словомъ
„благополучіе". „Благополучіе", говоритъ онъ, „было бы
иллюзіей, если бы подъ этимъ словомъ понимать пассивное»
навсегда созданное положеніе. Благополучіе должно состоять
въ дѣятельности, въ работѣ... Однако, несмотря на это, мы
не откажемся отъ нашего первоначальнаго опредѣленія бла-
гополучія, какъ прочнаго, длящагося состоянія удовольствія.
Нужно только отбросить мысль о пассивномъ состояніи" 1).
Мы видимъ, что здѣсь въ понятіе благополучія вводится
одинъ очень важный элементъ,—дѣятельность, работа, актив-
ное состояніе, однимъ словомъ воля въ рядѣ ея обнаруженіи,
но этотъ элементъ въ концѣ концовъ оказывается тоже под-
чиненнымъ удовольствію, т.-е. является только средствомъ
для „прочнаго длящагося состоянія удовольствія", а не по-
ставленъ съ удовольствіемъ на одну ногу и не признанъ въ
качествѣ возможной цѣли, независимо даже отъ связанныхъ
съ нимъ чувствованій удовольствія.
Вотъ почему если взять слово благополучіе даже въ та-
комъ широкомъ смыслѣ, въ какомъ беретъ его здѣсь Геф-
дингъ, то и оно не исчерпываетъ всѣхъ тѣхъ цѣлей, кото-
рыя можетъ себѣ ставить человѣкъ, потому что и въ этой
формѣ оно является только тѣмъ же удовольствіемъ, ка-
кимъ оно являлось и во всѣхъ другихъ утилитарныхъ систе-
махъ, только одѣтымъ въ болѣе дорогіе и богатые наряды.
Но суть дѣла здѣсь осталась одна и та жа. Высшая цѣн-
ность признается только за одной изъ формъ психической
жизни, а именно sa чувствованіями удовольствія, а осталь-
ное содержаніе сознанія лишено самостоятельнаго значенія,
и играетъ по отношенію къ этимъ чувствованіямъ только
чисто служебную роль.
*) Тамъ же, стр. 84.

Взглядъ этотъ глубоко противорѣчитъ мыслямъ, которыя
Гефдингъ развиваетъ въ своей „Психологіи" о равноцѣнномъ
значеніи элементовъ познанія, чувствованія и волн въ области
душевной жизни, о ихъ несводимости другъ на друга и о
томъ, что изъ всѣхъ элементовъ психической жизни первен-
ство принадлежитъ волѣ, понимаемой въ самомъ широкомъ
смыслѣ, т.-е. въ смыслѣ активности вообще. Воля можетъ хотѣть
самое себя, т.-е. хотѣть дѣйствовать не ради связанныхъ въ
этимъ чувствованій удовольствія, но и ради самой себя, хо-
тѣть дѣятельности ради дѣятельности или лучше ради того,
что это связано съ наибольшей цѣльностью, гармоніей и
единствомъ сознанія. Воля въ ея болѣе узкомъ пониманіи,
гг.-е. въ смыслѣ дѣятельности, сообразно тѣмъ или другимъ
напередъ поставленнымъ цѣлямъ, есть высшая форма соз-
нанія вообще, форма, въ которой сознаніе достигаетъ своей
наивысшей гармоніи, цѣльности и единства. Такимъ образомъ
дѣятельность ради осуществленія тѣхъ или другихъ цѣлей
•сама есть высшая цѣль, потому что эта цѣль въ наиболь-
шей степени содѣйствуетъ объединенію, цѣльности и гар-
моніи сознанія и тѣмъ въ большей степени, чѣмъ больше
сама она руководится принципомъ объединенія, цѣльности и
гармоніи, т.-е. чѣмъ болѣе эта дѣятельность имѣетъ въ виду
объединеніе ряда послѣдовательно ставимыхъ цѣлей въ одну
гармоническую систему цѣлей. При этой формѣ дѣятельности,
принявшей характеръ установленія гармоніи между цѣлями,
и сознаніе достигаетъ своей высшей возможной для него
цѣльности, гармоніи и единства. Удовольствіе, счастіе, поль-
за, благополучіе, какое широкое пониманіе не соединялось
бы съ этимъ послѣднимъ словомъ, не являются послѣд-
нею, конечною цѣлью; такою цѣлью можетъ быть только
общая система всѣхъ цѣлей человѣческой жизни, безпредѣльно
расширяющаяся, и только эта общая система цѣлей, гармо-
нически связанныхъ между собою, можетъ послужить оправ-
даніемъ для постановки удовольствія, счастія, пользы, благо-
получія, или чего бы то ни было другого, какими хотите
назовите именами, въ качествѣ одной изъ цѣлей человѣче-
ской дѣятельности.
Мнѣ предстоитъ теперь довольно трудная и сложная за-

дача—показать, въ какомъ отношеніи принципъ гармоніи
цѣлей стоитъ къ понятію безусловнаго долга и вообще къ
этикѣ категорическаго императива, формулированной Кантомъ.
Въ этикѣ Канта центральнымъ является понятіе „доброй
воли". Добра только та воля, которая согласна съ своимъ
истиннымъ назначеніемъ, которая исполняетъ свою обязан-
ность и притомъ исполняетъ свою обязанность ради самой:
обязанности, безъ всякихъ другихъ какихъ либо постороннихъ
видовъ и соображеній. Только такая воля добра сама въ себѣ.
Обязанность есть законъ. Истинно добрая воля исполняетъ
законъ только изъ уваженія къ закону. Правило истинно доб-
раго поступка должно согласоваться съ закономъ. Законъ въ
строгой всеобщности приложимъ къ каждой волѣ, ко всѣмъ
разумнымъ существамъ. Слѣдовательно правило поступка бы-
ваетъ добрымъ, „когда я могу желать, чтобы мое правило сдѣ-
лалось всеобщимъ закономъ". Остановимся пока на этихъ
мысляхъ Канта и посмотримъ, въ какой онѣ находятся связи
и отношеніи къ тѣмъ мыслямъ, которыя я здѣсь развиваю.
Этика Канта тоже содержитъ въ себѣ зародышъ, изъ кото-
раго можетъ быть развита „этика гармоніи цѣлей" и пока-
зать это тѣмъ болѣе важно, что тѣмъ ярче обрисуется, все
значеніе „этики гармоніи цѣлей", къ которой неизбѣжна
приводятъ столь различныя направленія въ этическихъ уче-
ніяхъ, какъ, напримѣръ, утилитаризмъ и мораль безуслов-
наго долга.
Въ самомъ дѣлѣ, мы охотно признаемъ основныя по-
сылки Канта и готовы вмѣстѣ съ нимъ исходить изъ поня-
тія „доброй воли". Итакъ добрая воля только та, которая
согласна со своимъ назначеніемъ, которая исполняетъ свою
обязанность. Но въ чемъ же состоитъ назначеніе воли? Ка-
кова ея обязанность? Эта обязанность должна вытекать изъ
природы самой воли, а не быть извнѣ навязана ей; если
она* будетъ извнѣ навязана, то она будетъ имѣть произволь-
ный характеръ, будетъ чужда самой волѣ и не будетъ со-
отвѣтствовать ея назначенію.
Но какова же природа воли? Мы видѣли, что воля есть
постановка цѣлей, что постановка каждой цѣли въ отдѣль-
ности предполагаетъ объединяющую дѣятельность сознанія

й что чѣмъ выше поднимается развитіе води, тѣмъ больше
эта объединяющая дѣятельность отъ одной цѣли распростра-
няется на все большую и большую совокупность ихъ. Назна-
ченіе воли, которое вытекаетъ изъ ея природы, а не навя-
зывается ей извнѣ, объединеніе того міра цѣлей и связан-
ныхъ съ ними дѣйствій, которому она даетъ начало. Это—
высшая, самая первоначальная и основная обязанность воли
всѣ остальныя обязанности ея уже только вытекаютъ изъ
этой послѣдней.
Первоначальная обязанность воли—стремиться къ гармо-
ніи, цѣльности и единству между тѣми цѣлями, которыя
она ставитъ, и эту обязанность она должна исполнять ради
самой обязанности, а не ради какой-либо другой посторонней
цѣли. Потому что ни одна цѣль, отдѣльно взятая, не мо-
жетъ быть больше всей системы цѣлей и должна войти въ
нее'только какъ отдѣльная составная часть. Не она служитъ
оправданіемъ для всей системы цѣлей, а вся система цѣлей
служить оправданіемъ для нея. Но сама система цѣлей, если
только она не входитъ какъ часть въ другую болѣе широкую
систему цѣлей, есть нѣчто безусловное, что имѣетъ значеніе
само по себѣ, что есть добро само по себѣ, что не нуж-
дается ни въ какомъ оправданіи.
Гармонія цѣлей есть законъ, законъ самой воли, выте-
кающій изъ ея природы, и истинно добрая воля исполняетъ
этотъ законъ изъ уваженія къ самому закону, изъ уваженія
къ самой себѣ, потому что этотъ законъ служитъ выраже-
ніемъ ея истинной сущности, потому что возможно болѣе
совершенное исполненіе этого закона, есть вмѣстѣ съ этимъ
достиженіе и самою волею возможно болѣе полнаго совер-
шенства. Правило истинно добраго поступка должно согла-
соваться съ этимъ закономъ гармоніи цѣлей. Истинно доб-
рымъ поступкомъ является тотъ, цѣль котораго представ-
ляетъ одинъ изъ составныхъ элементовъ гармонической си-
стемы цѣлей. Правиломъ истинно добраго поступка является
его гармонизированіе со всѣмъ безпредѣльнымъ рядомъ нашихъ
другихъ поступковъ.
Этотъ законъ гармоніи цѣлей въ строгой всеобщности при-
ложимъ къ каждой волѣ, Но всѣмъ разумнымъ существамъ.

При своемъ приложеніи къ каждой волѣ, ко всѣмъ разумнымъ
существамъ онъ принимаетъ самую широкую форму, какую
онъ только можетъ принять. Разъ мы приходимъ къ идеѣ
закона, который могъ бы стать всеобщимъ закономъ, мы
тѣмъ самымъ приходимъ къ идеѣ всеобщаго союза разум-
ныхъ существъ, въ которомъ наша воля, какъ и воля вся-
каго другого разумнаго существа, перестаетъ себя разсма-
тривать изолированно, и разсматриваетъ себя только какъ
одинъ изъ составныхъ элементовъ этой общей воли всѣхъ
разумныхъ существъ. Но тогда и система цѣлей нашей ин-
дивидуальной жизни входитъ только какъ часть въ болѣе
широкую систему цѣлей, которую долженъ себѣ ставить
гармоническій союзъ разумныхъ существъ или, можно ска-
зать, что система нашихъ цѣлей безпредѣльно расширяется,
включая въ себя и тѣ цѣли, которыя ставятъ или могутъ
ставить другія разумныя существа. И если мы при совер-
шеніи нашихъ поступковъ руководимся идеей о гармоніи
такой безпредѣльно расширенной системы цѣлей, то можно
въ полномъ смыслѣ этого слова сказать, что законъ нашей
воли въ строгой всеобщности приложимъ къ каждой волѣ,
ко всѣмъ разумнымъ существамъ.
Примѣненіе этой идеи>, конечно, можетъ быть только да-
леко неполное и несовершенное, что будетъ зависѣть отъ
степени развитія самой личности и всего человѣчества. Къ
ея осуществленію, какъ отдѣльный человѣкъ, такъ и все
человѣчество только постепенно приближается, не будучи
однако никогда въ состояніи ее достигнуть вполнѣ. Эта идея
только указываетъ то направленіе, въ которомъ должно
совершаться развитіе нравственности, даетъ возможность
только намѣтить послѣдовательныя ступени въ этомъ раз-
витіи, но на верхнюю ступень человѣкъ никогда не подни-
мется, потому что, чѣмъ выше онъ поднимается, тѣмъ болѣе
вырастаетъ и та лѣстница, по которой онъ поднимается; но
нравственность заключается не въ томъ, чтобы достигнуть
вершины, а чтобы, руководясь свѣтлымъ огонькомъ, свѣтя-
щимъ на этой вершинѣ, сдѣлавъ его своей путеводной звѣздой,
непрерывно подниматься отъ одной ступени къ другой, все
выше и выше, не жалѣя своихъ усилій.

Расширять сферу своихъ цѣлей до предѣловъ возможнаго
и стараться внести въ эту сферу возможно больше цѣль-
ности, единства и гармоніи — вотъ высшая нравственность
доступная человѣку. Въ конечномъ предѣлѣ сфера цѣлей
отдѣльной личности должна стать такой широкой, чтобы
совпасть со сферой цѣлей всего человѣчества. Въ напра-
вленіи ко все большему и большему совпаденію этихъ сферъ
и идетъ нравственное развитіе человѣка, какъ его приходится
наблюдать въ историческомъ развитіи человѣчества. Но бу-
детъ ли достигнуто полное совпаденіе? Кто знаетъ? Это такая
безпредѣльная задача. Но если даже мы и предположимъ,
что оно будетъ достигнуто, то все же лѣстница, по которой
поднимался человѣкъ, вырастетъ еще выше и на самой верх-
ней ея ступени заблеститъ еще болѣе яркій огонь: система
цѣлей человѣчества, какъ составная часть, войдетъ въ какую-
нибудь другую еще болѣе широкую систему цѣлей...
Этика гармоніи цѣлей тѣмъ выгодно отличается отъ этики
категорическаго императива или безусловнаго долга, что
это не есть только формальная этика, какою является этика
Канта. Форма и содержаніе въ ней тѣсно сливаются въ
одномъ гармоническомъ единствѣ и равно приняты во вни-
маніе при формулированіи основного принципа нравствен-
ности. Не пустой формѣ здѣсь придано главное значеніе,
при чемъ все богатое содержаніе реальной жизни является
какъ бы не имѣющимъ существеннаго значенія для задачъ
нравственности; нѣтъ, и форма и содержаніе здѣсь выра-
жены въ равной мѣрѣ въ ихъ значеніи для нравственности.
Мы не скажемъ, вмѣстѣ съ Кантомъ, что „моральную цѣну
придаетъ поступку не содержаніе его, а только форма", что
„моральный принципъ есть не матеріальный, а формаль-
ный". Подобный выводъ получился у Канта потому, что
онъ бралъ понятіе воли, забывая о содержащемся въ немъ
понятіи цѣли. Но понятіе цѣли необходимо включается въ
понятіе воли. И если разсуждать о волѣ, не принимая этого
во вниманіе, то можно прійти къ ложнымъ и односторон-
нимъ выводамъ.
Вѣдь воля и есть не что иное, какъ цѣлепоставляющая
дѣятельность, и если исключить изъ понятія воли все то

безграничное богатство цѣлей, которое она въ себѣ содер-
житъ, то мы и придемъ къ понятію „чистой воли", Т.-е.
въ формѣ, лишенной всякаго содержанія. Но это не болѣе
какъ безжизненный призракъ, который получился только
потому, что съ реальной жизни мы совлекли ея плоть и
кровь; и такимъ образомъ остался одинъ скелетъ, едва уло-
вимый въ своихъ очертаніяхъ. Защищая принципъ гармоніи
цѣлей, какъ высшій принципъ нравственности, мы имѣемъ
въ виду не чистую волю Канта, не волю, изъ которой исклю-
чены всѣ эмпирическія цѣли, всѣ эмпирическія побужденія,
т.-е. все, что составляетъ реальное содержаніе воли. Мы бе-
ремъ волю, какъ она существуетъ въ дѣйствительности, въ
ея нераздѣльной связи съ вѣчной постановкой эмпириче-
скихъ цѣлей. Мы видимъ волю только тамъ, гдѣ ставятся ка-
кія бы то ни было опредѣленныя цѣли, и если постановка
такого рода эмпирическихъ цѣлей прекратилась, то вмѣстѣ
съ тѣмъ прекратилось и то, что можетъ быть еще называемо
волей въ узкомъ значеніи этого слова. Безпредѣльно расши-
ряющейся рядъ цѣлей составляетъ здѣсь содержаніе, a гармо-
нія, цѣльность, единство"—представляютъ намъ ту форму
которая должна быть придана этому содержанію, тотъ за-
конъ, которымъ дѣятельность воли должна направляться,
если только воля хочетъ слѣдовать своему естественному
назначенію, вытекающему изъ ея природы, а не навязан-
ному ей извнѣ.
Для чего собственно Канту понадобилась чистая или
только формальная воля? Установленіемъ этого понятія онъ
хотѣлъ сласти то, что придаетъ нравственности ея высшее
значеніе, т.-е. ея абсолютный, безусловный характеръ. Нрав-
ственное дѣйствіе предполагаетъ абсолютную цѣль, между
тѣмъ, какъ каждая эмпирическая цѣль есть цѣль относи-
тельная и, слѣдовательно, если мы погружаемся въ этотъ
міръ относительныхъ цѣлей, если мы имѣемъ дѣло съ эмпи-
рической волей, мы не найдемъ тамъ ничего такого, что бы
могло имѣть безусловный и абсолютный характеръ, не най-
демъ тамъ никакой цѣли, которая не была бы чѣмъ-нибудь
обусловлена. Но въ такомъ случаѣ мы не найдемъ тамъ и
нравственности. Значитъ нравственность, если имѣть въ

виду только эмпирическую волю, представится не болѣе,
какъ иллюзіей, лишенной всякаго значенія. Если нравствен-
ность еще гдѣ-либо существуетъ и возможна, то это только
при одномъ условіи, что кромѣ эмпирической воли, которая
себѣ ставить только эмпирическія цѣли, возможна еще чи-
стая воля, воля свободная отъ всякихъ эмпирическихъ по-
бужденій, и надъ такой-то только волей и можетъ имѣть
силу безусловная цѣль, для такой только воли можетъ быть
возможна нравственность.
Такимъ образомъ, идея чистой воли нужна для того,
чтобы сохранять безусловный характеръ нравственности,
чтобы защитить ее, какъ абсолютную цѣль. Но нуждается
ли нравственность въ подобной защитѣ и развѣ нѣтъ воз-
можности спасти абсолютный характеръ нравственности и
не выходя за предѣлы дѣйствительной, реальной, эмпири-
ческой воли, не создавая фиктивнаго понятія чистой воли,
которое не можетъ быть реализовано въ нашемъ сознаніи
никакимъ усиліемъ мысли? Это оказывается вполнѣ возмож-
нымъ и именно при принятіи принципа гармоніи цѣлей, въ
которомъ въ слитной формѣ получаетъ свое полное выра-
женіе какъ абсолютный, такъ и относительный характеръ
нравственности.
Каждая цѣль въ отдѣльности имѣетъ условное и относи-
тельное значеніе, но вся система цѣлей, взятая какъ одно
единое гармоническое цѣлое, имѣетъ безусловное значеніе:
она, какъ безусловная цѣль, служитъ оправданіемъ и для
каждой отдѣльной относительной цѣли, которую мы ста-
вимъ въ нашей жизни. И въ той мѣрѣ, въ какой при по-
станови той или другой отдѣльной эмпирической цѣли
принята во вниманіе вся гармонически связанная внутри
себя система цѣлей, въ той мѣрѣ и эта эмпирическая цѣль
принимаетъ безусловный характеръ, т.-е. характеръ нрав-
ственной цѣли. И въ этомъ смыслѣ каждая эмпирическая
цѣль можетъ принять такой характеръ, т.-е. получить зна-
ченіе нравственной цѣли, а вся дѣятельность человѣка—
характеръ нравственной дѣятельности. И такимъ образомъ
относительное и абсолютное здѣсь сливаются въ одно цѣлое;
будучи относительной, каждая цѣль въ то же время можетъ

имѣть и абсолютный характеръ, если только она одновре-
менно является, какъ членъ всей системы гармонически ме-
жду собою связанныхъ цѣлей.
Абсолютное здѣсь не можетъ быть иначе реализовано,
какъ только при посредствѣ относительнаго, нравственная
воля не можетъ получить своего выраженія иначе, какъ
только въ эмпирической волѣ. Только будучи эмпирической,
она можетъ быть въ то же время и нравственной: внѣ эмпи-
рической воли нѣтъ никакой нравственности. Нравственность
не по ту сторону жизни, но въ самой жизни, въ самомъ
процессѣ ея, это—высшее выраженіе, котораго процессъ жизни
достигаетъ, будучи гармонизировать непрерывной деятель-
ностью разумной воли, т.-е. воли, дѣйствующей подъ влія-
ніемъ идеи цѣльности, гармоніи и единства всей системы цѣ-
лей человѣческой жизни. И все это вполнѣ согласуется съ
тѣмъ пониманіемъ безусловнаго или абсолютнаго, какое при-
даетъ ему Кантъ въ своей „Критикѣ чистаго разума" въ при-
мѣненіи къ области теоретическаго познанія.
Безусловное тамъ у него обозначаетъ направляющую
идею, т.-е. идею, сообразно которой должно развиваться
наше опытное знаніе. Оно обозначаетъ границу или цѣль,
къ которой опытъ долженъ стремиться, но которой онъ, какъ
опытъ, никогда не можетъ достигнуть и не долженъ до-
стигнуть. Если бы существовалъ безусловный или послѣд-
ній принципъ опыта, полагаетъ Кантъ, то въ этомъ прин-
ципѣ всѣ опытныя сужденія имѣли бы свою общую осно-
ву, и въ такомъ случаѣ всѣ опытныя науки составляли
бы только одну науку, и система человѣческаго знанія
замыкалась бы въ нѣкоторое единство. Опытъ долженъ
стремиться къ этой цѣли, т.-е. долженъ расширяться
и при томъ расширяться постоянно. Опытъ никогда не мо-
жетъ и не долженъ достигнуть этой цѣли, т.-е. онъ не
можетъ никогда закончиться, не можетъ дойти въ своемъ
постепенномъ ходѣ до такого пункта, гдѣ бы онъ прекра-
тился, какъ довершенный. Если же, такимъ образомъ, опытъ
долженъ постоянно расширяться, не будучи никогда въ со-
стояніи закончиться, то ясно, что царство и непрерывность
опыта безграничны, какъ время и пространство. Опытъ

долженъ стремиться къ этой недостижимой цѣли, т.-е. при
всякомъ расширеніи онъ долженъ имѣть въ виду единство
своихъ познаній и постоянно стараться соединить всѣ свои
части въ одно цѣлое науки. Эта идея цѣлаго или разумнаго
единства составляетъ цѣль, стоящую перецъ опытною нау-
кою,—цѣль, къ которой она стремится, но которой никогда
не достигаетъ, цѣль, которая требуетъ постояннаго расши-
ренія нашего эмпирическаго знанія и вмѣстѣ съ тѣмъ столь
же постояннаго соединенія эмпирическаго познанія въ одно
правильно связанное цѣлое.
Вотъ великія и глубоко вѣрныя мысли, которыя разви-
ваетъ Кантъ въ своей „Критикѣ чистаго разума", и намъ
остается только примѣнить ихъ не къ области теоретическаго
познанія, a къ области практическаго дѣйствія, и мы тогда
неизбѣжно придемъ къ принципу цѣльности, единства и
гармоніи цѣлей, какъ къ той безусловной цѣли, которая должна
руководить насъ въ области чисто практической дѣятельности,
которая должна быть высшимъ закономъ нашей воли.
Безусловная цѣль и въ области нравственности мо-
жетъ обозначать только направляющую идею, т.-е. идею, со-
образно которой должна развертываться наша практическая
дѣятельность. Она обозначаетъ границу, къ которой наша
практическая дѣятельность должна стремиться, но которой
она никогда не можетъ достигнуть. Если бы возможно было
достигнуть безусловной цѣли нашей дѣятельности, осуще-
ствить практически послѣдній принципъ ея, то въ такомъ
случаѣ всѣ отдѣльныя, частныя, опредѣленныя, особенныя,
относительныя цѣли, всѣ наши эмпирическія цѣли составили
бы одну гармоническую систему цѣлей. Наша практическая
дѣятельность должна стремиться къ этому, т.-е. должна рас-
ширяться и притомъ постоянно расширяться, чтобы захваты-
вать въ свою область всѣ тѣ отдѣльныя цѣли, которыя
только находятся въ предѣлахъ силъ человѣка, на которыя
простирается могущество его воли. И этотъ процессъ рас-
ширенія человѣческой дѣятельности, расширенія системы
цѣлей человѣческой жизни никогда не можетъ дойти до
такой точки, гдѣ бы онъ прекратился, какъ законченный и
довершенный. Царство цѣлей и непрерывный рядъ ихъ также

безграничны, какъ пространство и время. Но, несмотря на
то, что дѣятельность человѣка и область его цѣлей, такимъ
образомъ, непрерывно расширяется, при всякомъ своемъ ра-
сширеніи разумная человѣческая дѣятельность должна имѣть
въ виду единство своихъ дѣйствій, гармонію цѣлей, которыя
предполагается достигнуть при посредствѣ этого ряда дѣй-
ствій, должна постоянно стараться соединить всѣ цѣли въ
одно гармоническое цѣлое. Эта идея цѣльности, гармоніи,
единства безпредѣльно расширяющагося царства цѣлей со-
ставляетъ высшую, безусловную цѣль, стоящую передъ че-
ловѣческой деятельностью, цѣль, къ которой она должна по-
стоянно стремиться, не будучи, однако, никогда въ состояніи
ея достигнуть вполнѣ. И въ той мѣрѣ, въ какой эта цѣль
постоянно имѣется въ виду отдѣльной личностью въ ея де-
ятельности, дѣятельность этой личности пріобрѣтаетъ нрав-
ственный характеръ. Тогда каждая относительная цѣль яв-
ляется вмѣстѣ съ тѣмъ и отблескомъ абсолютной цѣли и
тѣмъ самымъ на нее какъ бы налагается печать нравствен-
ности.
Вотъ путь, который мнѣ представлялся бы наиболѣе пра-
вильнымъ и естественнымъ, съ точки зрѣнія самого Канта,
въ вопросѣ объ опредѣленіи абсолютной цѣли и который не-
избѣжно приводитъ насъ къ принципу гармоніи и единства
цѣлей, какъ верховному принципу нравственности. Но Кантъ
избралъ здѣсь другой путь и взялъ понятіе абсолютнаго въ
совершенно другомъ смыслѣ, въ которомъ оно заводитъ насъ
въ цѣлую сѣть противорѣчій и приводитъ къ одностороннимъ
и ложнымъ выводамъ, стоящимъ въ рѣзкомъ противорѣчіи
съ міромъ дѣйствительной жизни.
Вмѣсто того, чтобы разсматривать абсолютную цѣль, какъ
направляющую идею, какъ границу, къ которой стремится
постоянно развитіе воли, не будучи однако никогда въ со-
стояніи ее достигнуть, какъ идеальное требованіе, которое
мы въ качествѣ разумныхъ существъ предъявляетъ себѣ,—
онъ придалъ ей значеніе дѣйствительности; вмѣсто того,
чтобы видѣть абсолютное въ никогда не завершающемся
единствѣ всѣхъ безпредѣльно расширяющихся цѣлей чело-
вѣческой жизни, онъ придалъ значеніе абсолютнаго только

нѣкоторымъ изъ этихъ цѣлей. Такимъ образомъ, онъ при-
шедъ, какъ это совершенно вѣрно замѣчаетъ Іодль, къ не-
мыслимому понятію „цѣли самой по себѣ"; хотя эта цѣдь
необходимо желаема всякимъ, но при этомъ существованіе
ея съ точки зрѣнія результата не имѣетъ для насъ никакой
цѣны, и именно поэтому она одна, какъ „абсолютная цѣн-
ность* только и можетъ служить общимъ практическимъ
закономъ *). Всѣ остальныя цѣли являются относительными;
онѣ представляютъ собою нѣчто цѣлесообразное, полезное,
приложимое, онѣ имѣютъ значеніе средства. Напротивъ, та
цѣль, которая по природѣ своей никогда не бываетъ сред-
ствомъ, а всегда только цѣлью, будетъ въ отличіе отъ этихъ
послѣднихъ абсолютною.
Такимъ образомъ, абсолютная цѣль получила здѣсь зна-
ченіе, какъ одна изъ возможныхъ цѣлей, которыя ставитъ
себѣ человѣкъ въ ряду другихъ цѣлей жизни. Что же, по
мнѣнію Канта, является такою абсолютною цѣлью? Нѣтъ
ни средствъ, ли относительныхъ цѣлей безъ поставляющаго
цѣли существа, т.-е. безъ води или практическаго разума.
Разумное существо есть лицо. Лицо есть принципъ всѣхъ
относительныхъ цѣлей, условіе, при которомъ только к воз-
можны средства. Поэтому лицо никогда не бываетъ сред-
ствомъ, а всегда есть цѣль, абсолютная цѣдь, само себѣ цѣль:
лицо, какъ разумное существо, слѣдовательно человѣкъ, на-
сколько онъ лицо, иди способенъ быть лицомъ, слѣдова-
тельно каждый человѣкъ. Лицо имѣетъ значеніе само по
себѣ, его цѣна состоитъ въ самомъ существованіи его, а не
въ той пользѣ, которую оно приноситъ другимъ: эта чисто
моральная стоимость есть достоинство лица, человѣческое
достоинство.
Съ точки зрѣнія такого понятія объ абсолютной цѣли
нравственный законъ принимаетъ у Канта форму такого
предписанія: „поступай такъ, чтобы человѣчество, какъ въ
твоемъ лицѣ, такъ и въ лицѣ всякаго другого, служило тебѣ
не средствомъ только, a вмѣстѣ и цѣлью!* Эта формула нрав-
ственности представляетъ, по мнѣнію Іодля, такую же дву-
*) Ф. Іодль. Исторія этики въ новой философіи, томъ II, стр. lt>.

смысленную пустоту, какъ и другая формула нравственнаго
предписанія, данная Кантомъ: „поступай такъ, какъ если бы
правило твоего дѣйствія должно было стать всеобщимъ зако-
номъ природы". Принципъ, данный въ этой формулѣ, „те-
ряетъ всякое реальное основаніе, если отвлечься отъ того,
какое значеніе нарушеніе его могло бы имѣть для общихъ
и необходимо желаемыхъ цѣлей человѣчества,—т.-е. для его
благополучія и совершенствованія" *).
Остановимся болѣе подробно на всей этой цѣпи разсу-
жденій у Канта, которую мы привели выше, и посмотримъ
въ какихъ она нуждается поправкахъ съ точки зрѣнія этики
гармоніи цѣлей. Мы уже выяснили, въ какомъ значеніи
этика гармоніи цѣлей принимаетъ понятіе объ абсолютной
цѣли. Исходя изъ этого понятія, эта этика считаетъ невоз-
можнымъ, то понятіе объ абсолютной цѣли, которое при-
даетъ ему Кантъ, и то, что онъ въ ряду другихъ цѣлей че-
ловѣческой жизни отличаетъ, какъ абсолютную цѣль, она
считаетъ такою же относительною и эмпирическою цѣлью,
какъ и всѣ прочія цѣли и въ равной мѣрѣ, какъ и всѣ
прочія, подлежащею оцѣнкѣ и обусловленною идеею о гар-
монической совокупности всѣхъ цѣлей человѣческой жизни.
Но признавая въ этомъ смыслѣ ея относительный харак-
теръ, она тѣмъ не менѣе считаетъ полезнымъ и необходимымъ
выдѣлить эту цѣль изъ области всѣхъ другихъ цѣлей, какъ
обладающую особенно важнымъ и огромнымъ значеніемъ па
сравненію со всѣми другими цѣлями человѣческой жизни,
какъ такую относительную цѣль, которая стоитъ выше всѣхъ
другихъ относительныхъ цѣлей. И съ этой точки зрѣнія она
считаетъ полезнымъ то разграниченіе, которое Кантъ дѣ-
лаетъ въ области цѣлей. Но однако и здѣсь она принуждена
внести поправки и дополненія, чтобы избѣжать той „дву-
смысленной пустоты", которою страдаютъ формулы Канта.
Очевидно, что изъ всѣхъ цѣлей человѣческой жизни наи-
большее значеніе должны имѣть тѣ, въ которыхъ имѣется
въ виду самъ человѣкъ, какъ разумное существо, какъ лицо,
какъ практическій разумъ или воля, какъ источникъ поста-
*) Тамъ же, стр. 16.

новки цѣлей и ихъ гармоническаго соединенія въ одно цѣ-
лое. Эта цѣль, входя въ общую систему цѣлей я опредѣ-
ляясь ею, цѣлостностью и гармоніей этой системы, ивъ всѣхъ
отдѣльныхъ цѣлей представляется самой важной, такъ какъ
-она является главнымъ основнымъ средствомъ къ расшире-
нію самой системы цѣлей и къ установленію въ этой системѣ
наибольшей гармоніи.
Такимъ образомъ, съ точки зрѣнія принципа гармоніи
цѣлей изъ всѣхъ эмпирическихъ и относительныхъ цѣл$й
должно быть отдано предпочтеніе развитію воли, какъ все
расширяющейся способности къ постановкѣ все болѣе и
болѣе широкаго ряда цѣлей, а также какъ способности къ
объединенію этого ряда цѣлей все въ большей и большей
степени въ одно гармоническое цѣлое. Воля, эмпириче-
ская воля, которая постоянно обнаруживается въ жизни,
>со всѣмъ неисчерпаемымъ богатствомъ заключающихся въ
лей цѣлей, а не „чистая воля" въ смыслѣ Канта, „которая
собственно ничего не хочетъ, не имѣетъ никакихъ цѣлей,
кромѣ той, чтобы ея правило стало общимъ правиломъ"
является одною изъ первыхъ цѣлей человѣческой жизни.
-Эту волю мы должны развивать, какъ въ самихъ себѣ,
такъ и въ каждомъ другомъ человѣкѣ, въ которомъ только
она можетъ быть развита, потому что, чѣмъ больше водя
-будетъ развита въ насъ и во всѣхъ другихъ людяхъ, тѣмъ
шире будетъ царство цѣлей и тѣмъ больше въ немъ бу-
детъ цѣльности, единства и гармоніи. Нравственная лич-
ность, есть личность, въ которой воля развита въ наиболь-
шей возможной степени, которая ставитъ наибольшее^ воз-
можное количество цѣлей, связывая ихъ. въ одно гармониче-
ское цѣлое. Развитіе подобной личности есть эмпирическая
.цѣль, которая не можетъ сравниться по своему значенію ни
съ какими другими эмпирическими цѣлями, она глубоко н
.неизмѣримо ихъ превосходить. Существованіе такой лично-
сти означаетъ ея непрерывную дѣятельность надъ расшире-
ніемъ царства цѣлей и установленіемъ въ этомъ царствѣ
гармоніи; внѣ дѣятельности, внѣ цѣлей, которыя..личность
1) Іодль, т. II, стр. 16.

сама себѣ ставить, она но имѣетъ еще какого-либо другого
существованія, которое обладало бы еще какою-нибудь цѣн-
ностью.
Если понимать нравственную личность такъ, т.-е. со
всѣмъ тѣмъ богатствомъ цѣлей, которое она въ себѣ за-
ключаетъ, со всѣмъ тѣмъ вліяніемъ, которое она оказываетъ
на себя и другихъ, то можно признать, что она имѣетъ
абсолютную цѣну. Но эту абсолютную цѣну она имѣетъ
именно, какъ живое, непрерывное осуществленіе великаго
нравственнаго закона гармоніи цѣлей, который неизглади-
мыми буквами начертанъ въ волѣ человѣка. Поднимаясь по
все выростающей и выростающей лѣстницѣ, до верхнихъ
ступенекъ этой послѣдней, въ направленіи къ безусловному,
человѣческая личность все въ большей степени начинаетъ
озаряться тѣмъ уходящимъ въ даль огонькомъ, который го-
ритъ на самой послѣдней ступени. И чѣмъ ярче она оза-
ряется этимъ огнемъ, тѣмъ болѣе безусловную цѣну она по-
лучаетъ.
Понятіе объ абсолютной цѣнности нравственной лично-
сти есть опять-таки не болѣе, какъ направляющая идея,
т.-е. идея, которая указываетъ, въ какомъ направленіи должно
совершаться развитіе личности, чтобы она могла пріобрѣсти
безусловную цѣнность, при чемъ однако эта безусловная цѣн-
ность не можетъ быть никогда осуществлена: въ направленіи
къ ней можно безконечно приближаться, никогда однако ее
не достигая. Безусловную цѣнность личность могла бы пріо-
брѣсти только въ томъ случаѣ, если бы она могла безконечно
расширить область своихъ цѣлей и въ этой области устано-
вить полную гармонію, если бы она могла хотѣть все то,
что хотятъ другія разумныя существа, т.-е. все человѣчество
ставшее разумнымъ, и даже всѣ другія разумныя созданія
въ *гірѣ, если только они существуютъ, если бы она могла
сдѣлать цѣли всего человѣчества и вообще цѣли всемірнаго
союза всѣхъ разумныхъ существъ своими цѣлями и въ этой
безпредѣльно расширенной сферѣ цѣлей установить цѣль-
ность, единство и гармонію, тогда бы личность пріобрѣла и
безусловную цѣнность. Но это только путеводная звѣзда, въ
направленіи которой должно совершаться развитіе нравствен-

ной личности. Такимъ образомъ, нравственный законъ мы
формулируемъ въ нѣсколько иныхъ словахъ, чѣмъ это дѣ-
лаетъ Кантъ. Мы бы выразили его такъ: „Стремись объеди-
ниться съ возможно большимъ количествомъ разумныхъ су-
ществъ въ одно цѣлое, такъ, чтобы цѣли этихъ существъ
стали и цѣлями твоей жизни, развивай волю въ себѣ и въ
возможно большемъ количествѣ другихъ живыхъ существъ,
стремись къ тому, чтобы человѣчество составило одно цѣлое
и чтобы воля всего человѣчества и твоя воля слились въ
одномъ гармоническомъ единствѣ; работай надъ расширеніемъ
въ средѣ человѣчества и вообще въ мірѣ царства цѣлей и
надъ установленіемъ въ этомъ послѣднемъ все большей цѣль-
ности, единства и гармоніи!"
Намъ осталось еще сказать нѣсколько словъ о томъ отно-
шеніи, въ какомъ этика гармоніи цѣлей стоитъ къ эволю-
ціонной этикѣ. Этика гармоніи цѣлей вполнѣ согласуется съ
эволюціонной этикой въ признаніи той истины, что нравствен-
ность есть результатъ развитія и находится въ непрерыв-
номъ процессѣ развитія. Отъ эволюціонной этики, какъ она
выступаетъ въ ученіяхъ Дарвина, Спенсера, Лесли Стефена,
она отличается тѣмъ, что въ противоположность этимъ уче-
ніямъ, въ которыхъ главную роль въ развитіи нравствен-
ности играютъ факторы біологическаго порядка, въ ней, на-
оборотъ, первостепенная роль принадлежитъ факторамъ пси-
хологическаго и соціологическаго порядка, развитію созна-
нія, а также того взаимодѣйствія между сознаніями, къ ко-
торому существеннымъ образомъ сводится процессъ обще-
ственной жизни. Но она близко подходитъ къ ученію эво-
люціонной школы, какъ оно выступаетъ въ ученіи Алексан-
дера въ его сочиненіи „Нравственный порядокъ и прогрессъ11
(Moral Order and Progress), который стремится охватить
факты нравственной жизни съ болѣе широкой точки зрѣнія,
чѣмъ это имѣетъ мѣсто въ системахъ предшествующихъ мы-
слителей.
Бели у Спенсера и у Лесли Стефена мы видимъ пол-
ное господство естественно-научной и біологической точки
зрѣнія, если Спенсеръ обращаетъ свое главное вниманіе на
тѣ свойства и стороны, которыя являются въ поведеніи че-

ловѣка общими съ поведеніемъ всѣхъ остальныхъ живыхъ
существъ, то здѣсь, наоборотъ, мы встрѣчаемъ попытку от-
мѣтить своеобразный характеръ человѣческаго поведенія, со
всѣми вытекающими изъ него слѣдствіями, здѣсь мы встрѣ-
чаемъ болѣе глубокій психологическій анализъ самаго чело-
вѣческаго поведенія. По мнѣнію Александера, употребленіе
слова „поведеніе*—безразлично какъ для обозначенія дѣй-
ствій человѣка, такъ и животныхъ—способствовало тому, что
было упущено изъ виду различіе нравственности отъ всѣхъ
другихъ формъ и видовъ жизни, какъ это мы и находимъ у
Спенсера въ его „Данныхъ науки о нравственности.* Пове-
деніе есть терминъ, который относится собственно къ воле-
вымъ дѣйствіямъ, свойственнымъ спеціально человѣку, и его
распространеніе на остальной животный міръ является нѣ-
которымъ родомъ антропоморфизма. Дѣло этики стараться
дать полное выраженіе для подобныхъ различій, но не сти-
рать и не уничтожать ихъ. „Поведеніе человѣка отлично
отъ поведенія амёбы именно потому, что оно поведеніе че-
ловѣка, а не амёбы*1).
И по мнѣнію Александера, настаивать на своеобраз-
номъ характерѣ человѣческаго поведенія отнюдь не зна-
чить вступать въ противорѣчіе съ эволюціонной теоріей, съ
вѣрой въ то, что нравственное поведеніе представляетъ
только наиболѣе развитую форму поведенія вообще. На са-
момъ дѣлѣ это значитъ только въ полномъ размѣрѣ призна-
вать идею развитія. Если идея развитія имѣетъ разумный
смыслъ, то мы должны обращать вниманіе не только на не-
прерывность, на постепенный послѣдовательный переходъ
однѣхъ формъ въ другія по лѣстницѣ развитія,—мы должны
также отдавать должное и тѣмъ различіямъ, которыя су-
ществуютъ между этими послѣдовательными формами. Стоя
на этой точкѣ зрѣнія и разсматривая характерныя особен-
ности человѣческаго поведенія, слѣдуетъ признать, что* со-
знаніе своей цѣли является отличительнымъ, характернымъ
признакомъ воли и если упустить это изъ виду, то и са-
*) S. Alexander. Moral Order and Progress. An analysis of
ethical conceptions, p. 62.

мый предметъ этики утрачиваетъ то значеніе, которое онъ
долженъ имѣть.
Нравственнымъ поведеніемъ, по мнѣнію Александера,
обыкновенно считаютъ только такое поведете, которое яв-
ляется результатомъ нашей, воли. Нравственность начинаетъ
существовать только съ того момента, когда впервые возни-
каетъ воля. Специфическая характерная черта подобнаго
поведенія заключается въ томъ, что оно подразумѣваетъ со-
знаніе своей цѣли, и эта черта рѣзко отдѣляетъ явленія
нравственности отъ другихъ низшихъ формъ жизни. Добро
означаетъ.не что иное какъ равновѣсіе, существующее ме-
жду различными элементами поведенія. Отдѣльный единич-
ный актъ поведенія или личность оцѣниваются нами при
посредствѣ опредѣленнаго мѣрила или критеріи поведенія,
называемаго нравственнымъ идеаломъ. Этотъ нравственный
идеалъ представляетъ собою такое поведеніе, въ которомъ
согласованы и приведены въ равновѣсіе различные борю-
щіяся между собою наклонности. Добро и есть нечто иное,
какъ это взаимное приспособленіе частей въ уравновѣшен-
номъ цѣломъ; въ отдѣльномъ индивидуумѣ оно получаетъ
свое выраженіе въ равновѣсіи различныхъ способностей, на-
клонностей и потребностей индивидуума, a въ. обществѣ —
въ равновѣсіи различныхъ отдѣльныхъ личностей, составля-
ющихъ данное общество.
Высшею цѣлью или высшимъ критеріемъ нравственнаго
поведенія не является, по мнѣнію Александера, ни удоволь-
ствіе, ни совершенство, ни наибольшая сумма жизненности,
но само хорошее поведеніе вообще, опредѣ-
ленное выше какъ равновѣсіе между отдѣль-
ными составными частями этого поведенія.
Эта цѣль выше другихъ потому, что она содержитъ ихъ въ
себѣ и въ то же время заключаетъ въ себѣ элементы, безъ
которыхъ эти другія цѣли являлись бы недостаточнымъ опре-
дѣленіемъ нашихъ нравственныхъ стремленій. Такъ, не вся-
кое удовольствіе признается нами, какъ достойный предметъ
нашихъ стремленій, оправдываемый съ нравственной точки
зрѣнія: среди всѣхъ удовольствій, доступныхъ человѣку,
только тѣ удовольствія, которыя согласуются съ нравствен-

нымъ идеаломъ уравновѣшеннаго поведенія, могутъ занять
мѣсто въ человѣческой жизни, какъ одинъ изъ ея элемен-
товъ.
Точно такъ же и совершенство еще не обозначаетъ са-
мо по себѣ нравственности. Нѣтъ ничего нравственнаго въ
томъ, что мы обладаемъ совершенной физической организа-
ціей или, что процессъ мышленія совершается въ насъ наи-
болѣе совершеннымъ образомъ. Дѣйствіе различныхъ на-
шихъ способностей, о совершенствѣ которыхъ можетъ итти
рѣчь, если онѣ разсматриванія каждая сама по себѣ, на-
ходится вполнѣ за предѣлами нравственности. Наоборотъ,
до какихъ предѣловъ совершенства каждая изъ нашихъ спо-
собностей можетъ быть упражняема, опредѣляется- именно
только критеріемъ хорошаго или уравновѣшеннаго поведенія.
Такимъ образомъ ни удовольствіе, ни совершенство не
опредѣляютъ высшей цѣли нравственнаго поведенія, какъ
только въ той мѣрѣ, въ какой утверждается, что это удо-
вольствіе и это совершенство именно таковы, какъ это тре-
буется критеріемъ равновѣсія.
Съ другой стороны, само хорошее поведеніе, кромѣ того,
что оно подразумѣваетъ это равновѣсіе, заключаетъ въ себѣ
въ качествѣ цѣлей и удовольствіе, и совершенство. Удоволь-
ствіе, какъ составной элементъ, включается въ хорошее по-
веденіе необходимо потому, что хорошее поведете всегда
является сознательнымъ, преднамѣреннымъ результатомъ на-
шей воли, а всякое обнаруживаніе воли въ дѣятельности
связано постоянно и неразрывно съ самыми живыми чувство-
ваніями удовольствія. Эти удовольствія, съ которыми свя-
зана волевая дѣятельность, самый процессъ достиженія цѣли,
Александеръ обозначаетъ какъ этическія удовольствія, про-
тивополагая имъ всѣ остальныя удовольствія, какъ „патоло-
гическій*. Совершенство, какъ цѣль, включается въ хорошее
поведеніе потому, что это послѣднее можетъ быть само раз-
сматриваемо въ идеалѣ, какъ совершенство въ смыслѣ пол-
ной гармоніи своихъ составныхъ частей, какъ наиболѣе со-
вершенная ихъ комбинація.
Наконецъ, критерій уравновѣшеннаго поведенія согла-
суется также и съ критеріемъ наибольшей жизненности по-

тому,.что жизненность означаетъ не что иное, какъ состояніе
равновѣсія жизненныхъ функцій, свойственнымъ данному
организму. Но жизненность сама по себѣ еще не можетъ
служить достаточнымъ опредѣленіемъ для высшей нравствен-
ной цѣли. Главный вопросъ заключается въ томъ, о равно-
вѣсіи какихъ именно элементовъ или функцій, гармоническое
•сочетаніе которыхъ связано съ наибольшею жизненностью,
вдеть дѣло. Критерій уравновѣшеннаго поведенія ясно н
определенно указываетъ, что таковыми элементами являются
волевые акты человѣка, совершаемые имъ съ сознаніемъ ихъ
значенія.
Въ силу всѣхъ этихъ соображеній Александеръ и прихо-
дитъ къ тому выводу, что идеалъ уравновѣшеннаго поведе-
нія составляетъ наиболѣе широкое, полное и исчерпывающее
опредѣленіе для высшей нравственной цѣли.
Спрашивается теперь, въ какомъ отношеніи „этика гар-
моніи цѣлей" стоитъ къ „морали жизни* въ той ея формѣ,
въ какой она развита у Гюйо и подробное критическое из-
слѣдованіе которой было помѣщено въ началѣ этой книги.
Этика гармоніи цѣлей разсматриваетъ, подобно Гюйо, жизнь,
какъ верховную цѣль нравственности, если только подъ этимъ
разумѣть не одну индивидуальную жизнь, но и жизнь со-
ціальную, общечеловѣческую и даже общеміровую. Въ такомъ
случаѣ понятія гармонизированной жизни и гармоніи цѣлей
совпадутъ другъ съ другомъ, такъ какъ каждая цѣль есть
ни болѣе ни менѣе какъ, идеальное представленіе будущей
лизни. Что же касается причины нравственности, то источ-
никомъ ея этика гармоніи цѣлей, въ противоположность
„морали жизни'', видитъ не жизнь вообще, но только созна-
ніе и спеціально ту концентрированную форму сознанія,
какой является воля въ ея высшемъ развитіи. Понятіе жизни
слишкомъ широко и оно опять-таки заводитъ насъ въ область
біологіи. Въ этомъ смыслѣ ученіе Гюйо имѣетъ чрезмѣрно
физіологическій характеръ, онъ занимается по преимуществу
изслѣдованіемъ физіологическихъ условій нормальной нрав-
ственной дѣятельности человѣка. Этика гармоніи цѣлей раз-
сматриваетъ нравственность не какъ результатъ жизни вообще,
MLO какъ результатъ психической жизни, и хотя понятіе жиз-

ни покрываетъ тѣ цѣли, которыя ставятся личностью, но
среди этихъ цѣлей наиболѣе основными являются тѣ, ка-
кія подводятся подъ названіе психической жизни. Осталь-
ныя-цѣли играютъ по отношенію къ цѣлямъ этого порядка
служебную роль. Богатство и полнота психической жизни,
въ ея ли индивидуальной или коллективной формѣ, сохра-
неніе ея и безпредѣльное развитіе въ смыслѣ увеличенія
широты, сложности и внутренней согласованности различ-
ныхъ психическихъ состояній между собою—вотъ что соста-
вляетъ самую важную цѣль среди другихъ цѣлей человѣче-
ской жизни. Вообще говоря, этика гармоніи цѣлей, въ проти-
воположность „морали жизни" Гюйо, выводитъ нравственность,,
въ истинномъ значеніи этого слова, не изъ природы жизни
вообще, но изъ природы человѣческой воли въ частности.
IV.
Расширеніе системы цѣлей, какъ процессъ необходимо
обусловливаемый природой самой воли.
Прежде чѣмъ кончить настоящую статью, мы считаемъ
необходимымъ остановиться болѣе подробно еще на самомъ
процессѣ расширенія системы цѣлей и на доказательствѣ
того, что это расширеніе постоянно и необходимо совер-
шается, такъ какъ оно обусловливается природою само&
воли. Принципъ гармоніи цѣлей только тогда можетъ быть
правильно понимаемъ, если постоянно имѣется въ виду
этотъ непрерывный процессъ расширенія самой системы
цѣлей.
Всякое волевое дѣйствіе въ истинномъ смыслѣ этого
слова всегда отличается характеромъ новизны. Оно, какъ
это прекрасно показываетъ Пьеръ Жанэ, и какъ это под-
робно изложено нами въ другомъ мѣстѣ (см. статьи „Среда
какъ факторъ нравственнаго воспитанія" и „Формула разг
витія жизни"), представляетъ своего рода актъ творчества*
Первая стадія въ этомъ актѣ творчества. есть объединенію
или синтезъ, выражаясь научнымъ языкомъ, извѣстной сово-
купности образовъ (представленій), соотвѣтствующихъ тому„
что должно быть исполнено нами или достигнуто нами, т.-е-

представляющихъ воспроизведете въ сознаніи ряда тѣхъ
дѣйствій, которыя мы должны совершить, и того конечнаго
состоянія, которымъ долженъ завершиться этотъ рядъ. Все
это есть не 'что иное, какъ представленіе цѣли. За этимъ
уже слѣдуетъ вторая стадія, т.-е. совершеніе всего того ряда
дѣйствій, который мы себѣ представляли.
> Въ волевомъ актѣ самой важной является первая стадія,
т.-е. постановка цѣли или образованіе той объединенной со-
вокупности образовъ (синтеза ихъ), которая служитъ для ея
выраженія, и сосредоточіе всѣхъ силъ сознанія на ясномъ,
отчетливомъ представленіи этой цѣли. Усиліе воли должно
быть затрачено именно въ этой области. Волевой актъ въ
собственномъ смыслѣ этого слова, является актомъ внутрен-
нимъ и Заключается, въ томъ, чтобы создать цѣль и удер-
жать ее въ ясной, отчетливой формѣ въ сознаніи, не давъ
другимъ представленіямъ оттѣснить ее на задній планъ. Для
этого требуется большое усиліе и это усиліе и есть собственно
усиліе воли. Что же касается самаго выполненія цѣли, т.-е.
совершенія того ряда дѣйствій, который мы себѣ представ-
ляемъ, то оно носитъ механическій характеръ и должно
быть отнесено не столько къ области воли въ собственномъ
смыслѣ, сколько къ области психологическаго автоматизма.
Этотъ рядъ дѣйствій развертывается самъ собою, если только
цѣль въ ясной, отчетливой, опредѣленной формѣ удержи-
вается нами въ сознаніи.
Выполненіе этого ряда дѣйствій покоится на томъ за-
конѣ, что всякій образъ, всякое представленіе имѣетъ тен-
денцію выразиться въ соотвѣтствующемъ ему движеніи, вся г
кая идея дѣйствія самопроизвольно стремится перейти въ
соотвѣтствующее дѣйствіе. Такого рода дѣйствія называются
идеомоторными и они имѣютъ вполнѣ автоматически харак-
теръ. Попробуйте сосредоточить все свое вниманіе на мысли
а какомъ-нибудь движеніи, напримѣръ на мысли о томъ, что
ваша правая рука сгибается, и вы увидите, что рука дѣй-
ствительно начнетъ сама собою сгибаться. Вся трудность
волевого, акта заключается именно въ постановкѣ цѣли и въ
сосредоточенія вниманія на ней, а остальное все является
второстепеннымъ. Если бы даже движеніе и не послѣдовало

по : тѣмъ или другимъ причинамъ, напримѣръ,: вслѣдствіе
какихъ - нибудь разстройствъ въ двигательномъ механизмѣ,
то все-таки про человѣка, который обладаетъ способности
ставить'цѣль и концентрировать на ней всю силу своего
сознанія, т.-е. сосредоточивать на ней все свое взиманіе*
мы скажемъ, что онъ обладаетъ сильной волей.
Итакъ истинно труднымъ и самымъ важнымъ является
въ волевомъ процессѣ актъ постановки цѣли и сосредоточе-
нія на ней всѣхъ силъ сознанія. Постановка цѣли есть,
какъ мы видѣли, творчество цѣли. Волевой актъ является
волевымъ только вслѣдствіе своей новизны, только новое
сочетаніе образовъ, новый синтезъ ихъ требуетъ затраты
той психической энергіи, которую мы называемъ волевымъ
усиліемъ и чѣмъ новѣе это сочетаніе, тѣмъ съ большимъ
трудомъ оно можетъ быть создано и удержано въ сознаніи,
тѣмъ напряженнее должно быть усиліе воли. Если сочетаніе
образовъ является старымъ, если оно уже было создано
нами ранѣе, то дѣйствіе утрачиваетъ свой волевой харак-
теръ и тѣмъ въ большей мѣрѣ, чѣмъ чаще это сочетаніе
образовъ, эта цѣль, въ связи съ слѣдующимъ за ней рядомъ
дѣйствій, возникала въ сознаніи. И такимъ образомъ то, что
прежде являлось результатомъ воли, впослѣдствіи становится
результатомъ психологическаго автоматизма, а волевое уси-
ліе затрачивается на образованіе новыхъ психическихъ со-
четаній, новыхъ цѣлей.
Изъ природы самой воли вытекаетъ необходимость воз-
никновенія новыхъ цѣлей, т.-е. цѣлей, которыя хотя бы въ
какомъ-нибудь отношеніи имѣли характеръ новизны. Если
мы предположимъ, что это творчество новыхъ цѣлей изсякло
и прекратилось, то мы въ сущности предположимъ не что
иное какъ исчезновеніе самой воли. Но, пока воля суще-
ствуетъ, необходимо должны возникать все новыя и новыя
цѣли и такимъ образомъ расширяться сфера того, что чело-
вѣкъ достигаетъ при посредствѣ своей дѣятельности.
Эти новыя цѣли будутъ становиться все болѣе и болѣе
сложными. Это обусловлено тѣмъ, что въ качествѣ элемен-
товъ ихъ могутъ войти психическія сочетанія, соотвѣтствую-
щія старымъ цѣлямъ и принявшія автоматическій характеръ.

Чтобы понять вполнѣ ясно этотъ процессъ усложненія цѣ-
лей достаточно взять въ качествѣ примѣра процессъ обуче-
нія какому-нибудь искусству, напримѣръ, игрѣ на рояли, и
прослѣдить, что при этомъ происходитъ. Когда ребенокъ
учится играть на рояли, ему приходится первоначально за-
трачивать громадныя усилія воли, чтобы произвести опреде-
ленный ударъ тѣмъ или другимъ пальцемъ по клавишѣ,
чтобы отыскать на клавіатурѣ ту или другую ноту, изобра-
женную на нотной бумагѣ. Затѣмъ каждая нота имъ легко
разыскивается, не требуется больше особенныхъ усилій и
для того, чтобы произвести тѣмъ или другимъ пальцемъ
надлежащій ударъ; эти дѣйствія принимаютъ автоматически
характеръ. И чѣмъ болѣе они принимаютъ этотъ автомати-
чески характеръ, тѣмъ болѣе дѣлается возможнымъ для
воли перейти къ другимъ болѣе сложнымъ задачамъ. Ребе-
нокъ, уже не думая о каждой нотѣ въ отдѣльности и о
каждомъ пальцѣ, учится исполнять сначала несложныя со-
четанія звуковъ, которыя очень часто встрѣчаются въ му-
зыкальныхъ произведеніяхъ. Скоро исполненіе и этихъ со-
четаній становится автоматическими Гаммы, аккорды, арпед-
жіо и т. д. исполняются легко и безъ особеннаго усилія
воли и тогда волевое усиліе уже можетъ быть направлено
на исполненіе пьесъ, трудность и сложность которыхъ все
болѣе и болѣе возрастаетъ. Сравните теперь цѣли, если
только спеціально имѣть въ виду игру на рояли, того, кто
только еще начинаетъ учиться и того, кто достигъ въ этомъ
искусствѣ такого совершенства, что съ легкостью исполняетъ
самыя трудныя сонаты Бетховена, и вы увидите, какое здѣсь
получается неизмѣримое разстояніе въ отношеніи сложности,
широты и количества цѣлей) которыя могутъ быть достиг-
нуты въ одинъ и тотъ же промежутокъ времени. И все это
благодаря тому, что волевое дѣйствіе, вслѣдствіе частаго
повтореніи, становится автоматическимъ все болѣе легкимъ
и быстрымъ, требуетъ все меньшей и меньшей затраты пси-
хической энергіи. Усиліе воли, которое прежде затрачива-
лось на это, получаетъ возможность перейти къ новымъ
болѣе широкимъ и сложнымъ цѣлямъ, такъ какъ прежнія
цѣли, достиженіе которыхъ совершается все съ большею и

большею легкостью, могутъ войти какъ элементы въ цѣли
болѣе широкаго и сложнаго порядка. Механизированіе поле-
выхъ дѣйствій, увеличеніе области психологическаго авто-
матизма съ необходимостью влечетъ за собою также и услож-
неніе волевыхъ дѣйствій, усложненіе цѣлей, обогащеніе си-
стемы цѣлей цѣлями болѣе сложными и широкими.
Здѣсь слѣдуетъ обратить вниманіе и еще на одно об-
стоятельство, которое съ необходимостью тоже обусловли-
ваетъ процессъ расширенія системы цѣлей. Чѣмъ больше
устанавливается гармоніи между всѣми цѣлями человѣка,
тѣмъ больше является возможности и для расширенія самой
системы цѣлей. Потому что, чѣмъ больше гармонія цѣлей и
связанныхъ съ ними дѣйствій, тѣмъ меньше психической
энергіи пропадаетъ безплодно. Если цѣли противорѣчатъ
другъ другу, то каждая изъ нихъ достигается въ болѣе
ограниченномъ размѣрѣ, чѣмъ это могло бы быть въ томъ
случаѣ, когда цѣли соответствовали бы другъ другу: то, что
достигается однимъ волевымъ дѣйствіемъ, то до нѣкоторой
степени уничтожается другимъ. Если это противорѣчіе бу-
детъ устранено, то понадобится меньшее, волевое усиліе на
достиженіе старой системы цѣлей и, такимъ образомъ, воля
можетъ направиться на расширеніе самой этой системы. Это
все равно какъ если бы мы уменьшили треніе между ча-
стями какой-нибудь машины, мы тѣмъ самымъ увеличили
бы ея продуктивность, потому что часть силы, которая про-
падала прежде безплодно при треніи, пошла бы на производи-
тельную работу, для совершенія которой построена данная
машина. Такъ и всякое установленіе гармоніи между на-
шими дѣйствіями, между цѣлями нашей жизни, уменьшаетъ
треніе между ними, ведетъ къ сбереженіи) и экономіи того
запаса волевой энергіи, который находится у человѣка, и
даетъ возможность затратить ее болѣе лроизводительнымъ
образомъ, соотвѣтственно ея назначенію, т.-е. на творчество
новыхъ цѣлей, болѣе сложныхъ и широкихъ. Какое значе-
ніе въ этомъ процессѣ расширенія системы цѣлей играетъ
окружающая человѣка среда, изложено нами подробно въ
статьѣ „Среда какъ факторъ нравственнаго воспитанія" и
мы здѣсь касаться этого вопроса не будемъ, такъ какъ онъ

не. имѣетъ существеннаго значенія для основной задачи
этой статьи, заключающейся въ обоснованіи принципа гармо-
ніи цѣлей, какъ верховнаго принципа нравственности, a въ
данномъ мѣстѣ намъ важно было только показать необходи-
мость расширенія самой системы цѣлей, но мы вовсе не
имѣли въ виду прослѣдить этотъ процессъ расширенія во
всемъ его объемѣ.
Въ заключеніе отмѣтимъ еще слѣдующее. Принципъ, гар-
моніи цѣлей есть не только принципъ, которымъ мы дол-
жны руководиться въ нашей практической дѣятельности, это
есть вмѣстѣ съ тѣмъ и принципъ, которому суждено сы-
грать Великую роль и въ теоретической разработкѣ науки о
нравственности. Онъ указываетъ намъ тотъ путь, на кото-
ромъ'1 должна совершаться эта разработка. Это—путь экспе-
риментальнаго и точнаго изученія тѣхъ цѣлей, которыя ста-
витъ себѣ человѣкъ, тѣхъ взаимныхъ отношеній, которыя
существуютъ между цѣлями, тѣхъ измѣненій, которыя совер-
шаются въ системѣ цѣлей, какъ въ предѣлахъ жизни инди-
видуальнаго человѣка, такъ и въ теченіе историческаго раз-
витія человѣчества. Такимъ образомъ можно будетъ прослѣ-
дить какъ.выработку нравственности въ предѣлахъ индиви-
дуальной жизни, такъ и прогрессивную ея выработку среди
человѣчества, и намѣтить тѣ дальнѣйшія ступени, по кото-
рымъ человѣку еще предстоитъ взбираться. Принципъ гармо-
ніи цѣлей есть, слѣдовательно, принципъ, который можетъ
имѣть очень плодотворное значеніе въ развитій науки о нрав-
ственности.

Общій очеркъ ученія о нравственности 1).
I.
Краткій обзоръ результатовъ, добытыхъ въ статьѣ
„О высшемъ принципѣ нравственности".
Въ настоящей статьѣ мы предполагаемъ дать краткій об-
щій систематическій очеркъ ученія о нравственности. Но,
прежде чѣмъ приступить къ своей задачѣ, намъ слѣдуетъ
выяснить ту точку зрѣнія, съ которой этотъ очеркъ будетъ
сдѣланъ.
Ученіе о нравственности, которое мы развиваемъ здѣсь,
построено цѣликомъ на природѣ воли, какъ ее открываетъ
намъ современная научная психологія. Исходя изъ устано-
вленнаго психологіей понятія воли и изучая процессъ ея
возникновенія и развитія, мы пришли въ предыдущей
статьѣ („О высшемъ принципѣ нравственности") къ тому
заключенію, что высшій законъ, опредѣляющій развитіе
нравственной воли, высшая нравственная цѣль не есть ка-
кая-либо опредѣленная цѣль въ ряду другихъ цѣлей чело-
вѣческой жизни, но вся система цѣлей человѣческой жизни,
ея гармонія, цѣльность и единство. Напомнимъ вкратцѣ ре-
зультаты, добытые въ этой статьѣ, такъ какъ они служатъ
исходными пунктами для тѣхъ мыслей, которыя мы разви-
ваемъ въ настоящей.
Воля въ широкомъ смыслѣ слова означаетъ активность
вообще. Вездѣ, гдѣ сознаніе не находится въ пассивномъ
состояніи, вездѣ, гдѣ оно такъ или иначе самостоятельно
1) Статья эта была напечатана въ журналѣ „Вѣстникъ Воспитанія"
за 1902 г., №№ 8, 9.

рёагируетъ на внѣшнія впечатлѣнія, мы имѣемъ право го-
ворить о волѣ. Въ этомъ смыслѣ нѣтъ ни одного акта пси-
хической жизни, который не предполагалъ бы участія волк,
потому что даже простое ощущеніе, простое воспріятіе
внѣшнихъ предметовъ не являются пассивными отраженіями,
но предполагаютъ активную дѣятельность сознанія.
Но кромѣ этого широкаго значенія, которое придается
слову воля, она можетъ быть понимаема и въ болѣе узкомъ
смыслѣ. Въ этомъ узкомъ смыслѣ она означаетъ сознатель-
ную дѣятельность, опредѣляемую представленіемъ цѣли. По-
нятіе о волѣ, какъ о цѣлепоставляющей дѣятельности, и
играетъ основную, первостепенную роль въ обоснованіи
этики.
Воля въ смыслѣ сознательной цѣлепоставляющей дѣятель-
ности представляетъ высшую форму активности, которая
постепенно вырабатывается изъ низшихъ формъ ея. Прежде,
чѣмъ человѣкъ научится дѣйствовать вполнѣ сознательно •
преднамѣренно, онъ дѣйствуетъ безсознательно или полусо-
знательно и непреднамѣренно, онъ дѣйствуетъ, повинуясь
инстинктамъ и непреодолимо дѣйствующимъ влеченіямъ.
Первоначально влеченія очень просты, и удовлетвореніе
ихъ можетъ достигаться быстро и непосредственно, но съ
усложненіемъ жизни это все болѣе и болѣе становится не-
возможнымъ, да и самыя влеченія принимаютъ все болѣе
сложный характеръ. Тогда является необходимой сознатель-
ная, обдуманная цѣлепоставляющая дѣятельность. Такимъ
образомъ первый толчокъ для развитія воли даютъ влече-
нія, и на первыхъ ступеняхъ своего развитія она является
покорною слугою влеченій. Но мало-по-малу съ усложне-
ніемъ окружающей среды и происходящимъ параллельно съ
этимъ развитіемъ психической жизни, все болѣе возрастаетъ
по своимъ размѣрамъ та сумма волевыхъ дѣйствій, которыя
человѣкъ бываетъ вынужденъ совершать для удовлетворенія
влеченій. Неизбѣжный ростъ и расширеніе этой стороны
психической жизни приводятъ къ тому, что она завоевы-
вав» все болѣе и болѣе самостоятельную роль въ духов-
ной жизни, пока, наконецъ, не овладѣваетъ тѣми психиче-
скими процессами, которые дали ей начало. Тогда начи-

нается обратный процессъ подчиненія влеченій человѣка
развившейся благодаря имъ сознательной цѣлепоставляющей
дѣятельности, тѣмъ задачамъ, которыя естественно выте-
каютъ изъ природы послѣдней.
Чтобы опредѣлить, каковы эти задачи, слѣдуетъ только
обратиться къ анализу волевой дѣятельности человѣка. Если
мы возьмемъ, напримѣръ, такую сложную форму волевой
дѣятельности, когда, человѣкъ составляетъ себѣ планъ на
значительный промежутокъ времени и приводитъ его затѣмъ
въ исполненіе, то мы увидимъ, что этотъ планъ предста-
вляетъ собою не болѣе не менѣе, какъ умственное воспро-
изведеніе извѣстнаго согласованная внутри себя ряда дѣй-
ствій, какъ установленіе гармоніи между рядомъ цѣлей, а
затѣмъ дѣятельность сообразно этому плану, есть рядъ вза-
имно согласованныхъ волевыхъ актовъ, составляющихъ одно
гармоническое цѣлое, если только, конечно, дѣятельность
воли нормальна, т.-е. совершается правильно, сообразно ея
природѣ. Возьмемъ ли мы каждый отдѣльный поступокъ
воли, требующій ряда небольшого количества дѣйствій, мы
увидимъ, что и тутъ дѣло сведется къ установленію гармо-
ніи между этими дѣйствіями, и если мы даже возьмемъ са-
мый элементарный волевой актъ, который сводится только
къ одному единственному дѣйствію и не допускаетъ даль-
нѣйшаго разложенія, мы увидимъ, что и здѣсь цѣльность,
гармонія и единство являются основнымъ закономъ. Самая
элементарная цѣль должна быть такова, чтобы не заклю-
чать въ самой себѣ противорѣчія, чтобы характеристическія
свойства ея взаимно не исключали другъ друга. Только при
условіи быть согласной сама съ собой она можетъ быть на-
ми поставлена въ качествѣ цѣли. Такимъ образомъ законъ
гармоніи, единства, цѣльности всецѣло управляетъ всею
нашею волевою дѣятельностью, насколько эта послѣдняя со-
вершается правильно, сообразно своей природѣ, насколько
дѣйствіе приближается по своему характеру, къ : этическому
дѣйствію. Какъ логическое мышленіе есть только мышленіе,
наиболѣе согласное съ природою мыслительнаго процесса,
такъ и нравственная дѣятельность есть только- дѣятельность
наиболѣе согласная съ природою нашей воли.

Пріобрѣтеніе волей .господства надъ другими назшими
формами активности означаетъ только подчиненіе этихъ по-
слѣднихъ первой, но отнюдь не устраненіе ихъ изъ обла-
сти душевной жизни. Такъ развившаяся воля нисколько
не устраняетъ необходимости дѣятельности по влеченію.
Влеченія всегда имѣли и всегда будутъ имѣть большое зна-
ченіе въ жизни человѣка, въ его духовномъ развитіи. Ихъ
надо не устранить, но гармонизировать, внести въ нихъ по-
рядокъ и единство и подчинить высшимъ цѣлямъ духовнаго
развитія, и тогда они явятся незамѣнимыми помощниками
этого развитія и получатъ то громадное плодотворное зна-
ченіе, которое они могутъ имѣть, будучи надлежащимъ об-
разомъ направлены. Это и является одною изъ первыхъ
основныхъ задачъ развивающейся воли.
Современная научная психологія показываетъ, что сте-
пень развитія сознанія тѣмъ выше, чѣмъ больше цѣльно-
сти, гармоніи и единства между его предполагаемыми эле-
ментами и послѣдовательными моментами его. Въ волѣ эта
гармонія, цѣльность и единство сознательной жизни полу-
чаютъ свое наиболѣе полное и широкое выраженіе; здѣсь
объединеніе, концентрація сознанія достигаютъ своей наи-
высшей степени. И вмѣстѣ съ тѣмъ здѣсь естественный за-
конъ самого сознанія становится нравственнымъ закономъ
воли, т.-е. получаетъ свое послѣдовательное и системати-
ческое примѣненіе ко всей области сознательной жизни,
какъ въ той, въ которой мы имѣемъ дѣло съ процессами,
происходящими въ индивидуальномъ сознаніи, такъ и къ
той, въ которой дѣло идетъ о психическомъ взаимодѣйствіи
между индивидуальными сознаніями,—между тѣмъ какъ рань-
ше онъ находилъ примѣненіе только частичное, неполное
и несовершенное.
Высшій принципъ нравственности, вытекающій естествен-
но изъ понимаемой такимъ образомъ природы воли, есть
гармонія, цѣльность и единство безпредѣльно расширяющейся
системы цѣлей, ставимыхъ себѣ отдѣльнымъ человѣкомъ и
той общественной группой, въ составъ которой онъ входитъ
и которая въ конечномъ предѣлѣ должна расшириться до
границъ всего человѣчества.

Вотъ въ общихъ чертахъ тѣ мысли, которыя были раз-
виты нами въ статьѣ „О высшемъ принципѣ нравственности*,
и исходя изъ которыхъ мы хотимъ попытаться дать общій
очеркъ ученія о нравственности, этики гармоніи цѣлей.
II.
Ученіе о цѣляхъ жизни.
Когда мы разсуждаемъ о сознательной волѣ человѣка, то
при этомъ мы можемъ становиться на три различныя точки
зрѣнія, взаимно дополняющій другъ друга и вмѣстѣ взятыя
дающія намъ полное представленіе о ней. Мы можемъ сосредо-
точить все свое вниманіе или на тѣхъ цѣляхъ, которыя воля
себѣ ставитъ, или на тѣхъ качествахъ, которыя характеризу-
ютъ волю, разсматриваемую какъ источникъ постановки цѣ-
лей, или на тѣхъ результатахъ, которые достигаются волевою
дѣятельностью человѣка. Изслѣдованіе о волѣ, имѣющее въ
виду только тѣ цѣли, которыя она себѣ ставитъ, могло бы
быть названо ученіемъ о цѣляхъ.
Но такъ какъ цѣль есть не что иное, какъ идеальное
требованіе, которое воля предъявляетъ себѣ, такъ какъ въ
этомъ смыслѣ, разъ поставленная волею цѣль, принимаетъ
для нея обязательный характеръ и этотъ обязательный хара-
ктеръ становится тѣмъ сильнѣе, цѣль тѣмъ повелительнѣе
требуетъ своей реализаціи, чѣмъ яснѣе сознается соотвѣт-
ствіе цѣли съ природою самой воли, т.-е. чѣмъ болѣе цѣль
является какъ составной элементъ гармонической системы
цѣлей,—-то можно сказать, что ученіе о цѣляхъ есть вмѣстѣ
съ тѣмъ и ученіе объ обязанностяхъ. Нарисовать гармони-
ческую систему цѣлей, имѣя въ виду современныя условія
жизни и современнаго человѣка, — значитъ въ сущности не
что иное, какъ дать картину тѣхъ обязанностей, которыя
ложатся на современнаго человѣка. Это, конечно, можетъ быть
выполнено только въ тѣхъ чертахъ, въ какихъ эти цѣли
являются общими для всѣхъ людей, какъ людей, или для из-
вѣстныхъ опредѣленныхъ характеристическихъ группъ ихъ,
но не можетъ быть сдѣлано для каждаго индивидуальнаго
человѣка въ отдѣльности. Къ цѣлямъ общаго характера при

-соединяются здѣсь болѣе индивидуализированный цѣли, ко-
торыя могутъ быть опредѣлены каждымъ человѣкомъ толь-
ко для самого себя и которыя составляютъ кругъ обязан-
ностей, имѣющихъ значеніе только для данной личности.
О такого рода обязанностяхъ мы не будемъ здѣсь гово-
рить, мы будемъ имѣть въ виду только обязанности общаго
характера.
Какъ мы видѣли выше, высшая цѣль есть установленіе
гармоніи между всѣми цѣлями человѣческой жизни и рас-
ширеніе самой системы цѣлей до предѣловъ возможнаго.
Вмѣстѣ съ тѣмъ это есть также и высшая обязанность
-человѣка. Всѣ остальныя обязанности имѣютъ уже производное
значеніе и естественнымъ образомъ вытекаютъ изъ этой
основной. Можно даже сказать, что всѣ остальныя обязан-
ности только въ той мѣрѣ и являются нравственными обя-
занностями, въ какой онѣ связаны съ этой послѣдней, такъ
какъ каждая цѣль, только занявъ опредѣленное .мѣсто въ
гармонической системѣ цѣлей, пріобрѣтаетъ вмѣстѣ съ тѣмъ
и этическое значеніе: только какъ одинъ ивъ факторовъ гар-
моніи цѣлей она дѣлается нравственною цѣлью. Счастье, на-
примѣръ, само но себѣ не есть нравственная цѣль, но какъ
составной элементъ гармонической системы цѣлей, оно мо-
жетъ пріобрѣсти всѣ характеристическія черты нравствен-
ной цѣли.
Обозрѣвая всѣ тѣ цѣли, которыя ставитъ себѣ отдель-
ная личность, мы замѣчаемъ прежде всего, что онѣ могутъ
бытъ раздѣлены на два большіе класса: на тѣ цѣли, предме-
томъ которыхъ является сама индивидуальная личность, и на
тѣ, предметъ которыхъ находится внѣ данной личности. За-
дача установленія гармоніи между всѣми цѣлями человѣче-
ской жизни получаетъ такимъ образомъ/Для насъ болѣе кон-
кретный характеръ: она сводится къ задачѣ установленія
гармоніи между тѣми цѣлями, центромъ которыхъ является
сама дѣйствующая личность, и тѣми, которыя лежатъ за пре-
дѣлами ея. Эти два большіе класса цѣлей должны быть свя-
заны въ одно гармоническое цѣлое. Но это невозможно, если
только въ предѣлахъ каждаго изъ этихъ классовъ цѣлей не
-будетъ установлено гармоніи, если каждый изъ нихъ не бу-

деть объединенъ въ одно цѣлое. Такимъ образомъ первона-
чальная основная обязанность установленія гармоніи между
всѣми цѣлями жизни, сохраняя свое вѣчное, непреходящее
значеніе* приводитъ насъ естественнымъ путемъ къ двумъ,
вытекающимъ изъ нея, хотя и менѣе широкимъ обязанно-
стямъ, изъ которыхъ первую мы формулировали бы такъ:
„стремись внести единство въ сферу тѣхъ цѣлей, предметомъ
которыхъ является твоя индивидуальная личность!u А вторая
могла бы быть выражена въ слѣдующей формулѣ: „стремись
объединить въ одно гармоническое цѣлое всѣ тѣ цѣли, пред-
метъ которыхъ лежитъ за предѣлами твоей личности!"
Остановимся теперь болѣе подробно на каждой изъ этихъ
группъ цѣлей и посмотримъ, какія новыя задачи или обя-
занности вырастаютъ изъ обязанности внесенія единства и
гармоніи въ предѣлахъ каждой группы. Обратимся прежде
всего къ цѣлямъ, предметомъ которыхъ является сама дей-
ствующая личность. Какія категоріи цѣлей болѣе частнаго
характера мы могли бы здѣсь отмѣтить?
Индивидуальная личность представляетъ, съ одной сторо-
ны, физическій организмъ, съ другой — извѣстное определен-
ное психическое содержаніе. Поэтому дѣятельность человѣка
въ этой области можетъ имѣть въ виду или физіологическое
процессы, совершающіеся въ его организмѣ, или различные
психическіе процессы, происходящіе въ его сознаніи. Между
этими двумя группами процессовъ и въ предѣлахъ каждой
изъ нихъ должно быть установлено гармоническое единство
и притомъ, такъ какъ психическіе процессы являются наи-
болѣе цѣнными и важными для человѣка, такъ какъ въ нихъ
для него таится истинный смыслъ и значеніе жизни, то за-
бота о физическомъ организмѣ должна быть подчинена заботѣ
о нашей духовной личности. Мы должны заботиться о сохра-
неніи, развитіи и совершенствованіи нашей физической орга-
низаціи въ той степени, въ какой это необходимо для со-
храненія, развитія и совершенствованія въ насъ психической
жизни, въ какой это не противорѣчитъ цѣлямъ достиженія
этой послѣдней наиболѣе высокихъ ступеней.
Оставляя въ сторонѣ ту широкую группу цѣлей, въ ко-
торой имѣется въ виду сохраненіе, развитіе и совершенство-

ваніе нашей физической организаціи и дальнѣйшія подраз-
дѣленія внутри которой могутъ быть почерпнуты изъ области
гигіены, обратимся къ дѣятельности личности, въ которой
цѣлью являются различные психическіе процессы, въ ней
происходящіе. Основной задачей или обязанностью здѣсь бу-
детъ объединеніе психической жизни въ одно гармоническое
цѣлое, а также расширеніе ея въ возможно большей сте-
пени въ смыслѣ наиболѣе богатаго ея содержанія. Психи-
ческіе процессы раздѣляются на процессы познавательнаго
характера (процессы ощущенія, представленія и т. д.), на
процессы переживанія тѣхъ или другихъ чувствованій и про-
цессы волевой деятельности въ широкомъ смыслѣ этого слова.
Всѣ эти процессы должны быть гармонизированы между
собою: умъ, чувство и воля должны составить единое цѣлое.
Личность должна стремиться къ тому, чтобы быть цѣльною
личностью. Такова обязанность, которая ложится на нее въ
этой области. Но такъ какъ воля въ смыслѣ активности
вообще есть наиболѣе основная и существенная функція,
такъ какъ само сознаніе обязано своимъ существованіемъ
волѣ, какъ это показываетъ Гефдингъ въ своей „Психоло-
гіи" *), то въ гармоническойъ сочетаніи психическихъ про-
цессовъ всѣ остальные процессы, т.-е. умъ и чувство, должны
быть подчинены волѣ. Умъ и чувство должны быть разви-
ваемы только до тѣхъ предѣловъ, въ какихъ это не отра-
жается вредно на активности человѣка.
Не будемъ останавливаться на болѣе подробномъ опре-
дѣленіи тѣхъ цѣлей, къ которымъ приводятъ общія за-
дачи развитія ума и чувства, такъ какъ мы имѣемъ въ
виду не столько дать полный исчерпывающій очеркъ всѣхъ
обязанностей, ложащихся на человѣка, сколько познако-
мить съ методомъ опредѣленія ихъ, и обратимся въ той
дѣятельности индивидуальной личности, задачей которой
является развитіе воли.
Что касается воли въ широкомъ смыслѣ этого слова, т.-е
понимаемой какъ активность вообще, то мы вскорѣ замѣ-
*) Г. Гефдингъ. Очерки психологіи, основанной на опытѣ, 3-е
изд. 1898 г., стр. 266.

чаемъ, что здѣсь существуютъ самыя различныя степени раз-
витія этой активности, начиная отъ самопроизвольной, инстин-
ктивной дѣятельности, дѣятельности но влеченію и кончая
дѣятельностью сообразно опредѣленнымъ, выбраннымъ созна-
тельно цѣлямъ. Эта послѣдняя форма дѣятельности, или воля,
въ узкомъ значеніи этого слова, представляетъ высшую фор-
му развитія сознанія и активности, вѣнецъ этого развитія,
и всѣ остальныя низшія формы активности, которыя имѣютъ
одновременно съ ней мѣсто, должны быть ей подчинены. Въ
области активности лежитъ задача такого гармоническаго
объединенія всей сферы активности человѣка, при которомъ
бы дѣятельность автоматическаго характера, по инстинкту,
по влеченію, не стояла бы въ противорѣчіи съ сознательною
волевою дѣятельностью человѣка ради тѣхъ или другихъ
избранныхъ имъ цѣлей, но, наоборотъ, содѣйствовала этой
послѣдней въ наивысшей возможной степени. Мы должны
стремиться къ тому, чтобы наши инстинкты, влеченія и наши
волевые акты слились въ одномъ гармоническомъ единствѣ.
Мы переходимъ теперь къ той большой группѣ цѣлей или
обязанностей, предметъ которыхъ находится за пределами
индивидуальной личности. Эти цѣли могутъ быть раздѣлены
тоже на два большіе класса. Въ одномъ ивъ нихъ цѣлью
являются тѣ измѣненія, которыя совершаются, благодаря
дѣятельности индивидуальной личности, въ окружающихъ ее
людяхъ и въ формахъ жизни, рождающихся изъ взаимодѣй-
ствія людей между собою,—въ другомъ—тѣ измѣненія, кото-
рыя сознательная дѣятельность человѣка производитъ въ
остальной, находящейся кругомъ него, неодушевленной и оду-
шевленной природѣ. И такъ какъ человѣкъ среди всей при-
роды представляетъ самое цѣнное по богатству того психи-
ческаго содержанія, которое въ немъ таится, такъ какъ это
есть самая высшая форма, достигнутая развитіемъ жизни на
землѣ, то отсюда становится понятнымъ, что тѣ цѣли, въ
которыхъ имѣются въ виду въ болѣе или менѣе широкой
степени окружающіе насъ люди и ихъ соціальныя отношенія,,
должны имѣть господство надъ тѣми цѣлями, въ которыхъ
имѣются въ виду измѣненія, производимыя нами въ осталь-
ной природѣ. Между этими двумя категоріями цѣлей долж-

но быть установлено гармоническое единство, при чемъ
послѣднія должны быть подчинены первымъ. Индивидуальная
личность должна стремиться такъ видоизмѣнить природу, чтобы
послѣдняя въ наибольшей степени содействовала возможно
болѣе полному и широкому развитію возможно большаго ко-
личества людей и установленію, поддержанію и развитію
среди нихъ наиболѣе совершенныхъ, справедливыхъ, гармо-
ническихъ формъ жизни, охватывающихъ возможно болѣе
широкое количество людей въ солидарномъ союзѣ и связы-
вающихъ ихъ съ возможно большаго числа сторонъ.
Если мы теперь возьмемъ въ частности тѣ цѣли, пред-
метомъ которыхъ является окружающее насъ человѣчество,
взятое въ болѣе или менѣе широкихъ размѣрахъ, то мы
увидимъ, что и здѣсь могутъ быть отмѣчены двѣ большія
группы цѣлей: въ одной имѣются въ виду отдѣльныя лично-
сти, ихъ всестороннее развитіе, ихъ обогащеніе болѣе цѣн-
нымъ и широкимъ психическимъ содержаніемъ, т.-е. духов-
нымъ богатствомъ, въ другой—то психическое взаимодѣйствіе
между индивидуальными личностями, между индивидуальными
сознаніями, которое составляетъ соціальную жизнь. Эти двѣ
категоріи цѣлей должны быть гармонически согласованы
между собою и въ предѣлахъ каждой изъ нихъ въ свою оче-
редь должна быть установлена гармонія. На индивидуаль-
наго человѣка ложится обязанность содѣйствовать возможно
большему количеству другихъ людей въ дѣлѣ развитія въ
себѣ цѣльной личности, въ которой сознаніе и въ особен-
ности воля достигаютъ наивысшей своей широты и напря-
женности, и въ то же время на него ложится обязанность
содѣйствовать въ возможно большей степени гармоническому
объединенію индивидуальныхъ сознаніи и въ особенности
воль въ одно цѣлое, которое будетъ представлять изъ себя
наивысшій расцвѣтъ самой совершенной общественности.
Все предшествующее изложеніе имѣло въ виду, какъ мы
уже упоминали, не столько дать полную и исчерпывающую
систему цѣлей или обязанностей, ложащихся на индивидуаль-
наго человѣка, сколько показать тотъ методъ, какимъ эта
система обязанностей, гармонически связанныхъ между со-
бою, должна строиться. Система цѣлей не представляетъ собою

чего-либо разъ навсегда законченнаго; напротивъ того, она
находится въ процессѣ непрестаннаго развитія и видоизмѣ-
ненія. Она разнится отъ одного лица къ другому и измѣ-
няется вмѣстѣ съ ростомъ отдѣльной личности и историче-
скимъ развитіемъ человѣчества. Возрастъ, индивидуальныя
особенности и переживаемая эпоха кладутъ свой отпечатокъ
на ту систему цѣлей или обязанностей, осуществленіе кото-
рыхъ составляетъ нравственный долгъ того или другого от-
дѣльнаго человѣка. Каждый человѣкъ можетъ только самъ
для себя начертать эту систему обязанностей, и для того;
чтобы быть въ состояніи исполнить это наиболѣе совершен-
нымъ образомъ, надо обладать наиболѣе полнымъ знаніемъ
самого себя, того общества, среди котораго живешь, того
историческаго періода, который переживаетъ современное че-
ловѣчество. Только это знаніе дастъ возможность отдѣльной
личности выработать и ту гармоническую систему обязан-
ностей, выполненіе которыхъ въ данный моментъ историче-
скаго развитія человѣчества ложится именно на нее и кото-
рыя являются формулой того, что должна совершить данная
личность, чтобы въ наиболѣе полной и совершенной степени
выполнить свою нравственную задачу.
Но система цѣлей или обязанностей, принимая, по
мѣрѣ своего уясненія, все болѣе индивидуализированный ха-
рактеръ, вмѣстѣ съ тѣмъ пріобрѣтаетъ также и все болѣе и
болѣе соціальный отпечатокъ. Чѣмъ болѣе совершенное зна-
ніе пріобрѣтаетъ личность о самой себѣ, тѣмъ болѣе она
научается себя разсматривать какъ невыдѣлимый членъ со-
ціальнаго цѣлаго, которое непрерывно развивается и расши-
ряется и въ конечномъ предѣлѣ должно охватить все чело-
вѣчество. И вмѣстѣ съ тѣмъ обязанности личности переста-
ютъ носить характеръ обязанностей, ложащихся только на
данную индивидуальную личность, a принимаютъ также ха-
рактеръ обязанностей, ложащихся на цѣлое общество, ши-
рота и размѣръ котораго зависятъ отъ степени развитія
личности и отъ того періода исторической эволюціи, кото-
рый приходится переживать человѣческому роду. Въ концѣ
концовъ, въ безконечно отъ насъ отдаленномъ будущемъ,
обязанности отдѣльной личности, не утрачивая своего инди-

видуальнаго характера, должны стать также и обязанностями
всего объединеннаго солидарнаго человѣчества, союза всѣхъ
людей, гармонически связанныхъ между собою.
Выполняя въ наиболѣе совершенной степени свою инди-
видуальную задачу, личность будетъ въ то же время все
въ болѣе и болѣе совершенной степени выполнять ту за-
дачу, осуществленіе которой лежитъ на все болѣе возра-
стающемъ но своимъ размѣрамъ общественномъ цѣломъ.
Нравственный долгъ отдѣльной личности все болѣе будетъ
пріобрѣтать черты выполненія соціальнаго долга, a соціаль-
ный долгъ вмѣстѣ съ расширеніемъ размѣровъ объединенія
людей въ одно цѣлое все въ большей степени будетъ ста-
новиться долгомъ всего человѣчества, т.-е. выполненіемъ
солидарными усиліями всего человѣчества лежащей на немъ
высокой нравственной задачи.
III.
Ученіе о добродѣтеляхъ.
Ученіе объ обязанностяхъ естественно дополняется уче-
ніемъ о добродѣтеляхъ. Если мы отвлекаемся на время отъ
тѣхъ цѣлей, которыя ставитъ себѣ воля, a обращаемъ глав-
ное вниманіе на то, въ какой мѣрѣ воля способна къ вы-
полненію того круга обязанностей, который вытекаетъ изъ
ея природы, то мы приходимъ къ понятію добродѣтели.
Добродѣтель это есть такое качество воли, или характера,
что равнозначуще, потому что характеръ есть организо-
ванная, твердая, устойчивая воля, которое дѣлаетъ ее въ
наибольшей степени способной къ выполненію высшей
нравственной задачи., Посмотримъ, какую форму принимаетъ
ученіе о добродѣтеляхъ съ точки зрѣнія принципа гармоніи
цѣлей.
Въ статьѣ „О высшемъ принципѣ нравственности" мы
видѣли ту роль, которую играютъ влеченія въ жизни чело-
вѣка и въ каждомъ его волевомъ актѣ. Влеченія—неизбѣж-
ная составная часть духовной жизни человѣка и безъ ихъ
содѣйствія не можетъ быть приведено въ исполненіе ни
одно рѣшеніе его воли. Но влеченія должны быть подчи-

нены высшимъ духовнымъ задачамъ человѣка, т.-е. должны
служить дѣлу установленія наибольшей цѣльности, гармоніи
и единства въ области его сознанія и въ особенности воли,
какъ высшей концентраціи сознанія. Съ этимъ неизбѣжно
связана и другая задача въ области влеченій: они должны
быть гармонизированы между собою. Подчиненіе влеченій
высшимъ задачамъ сознанія и воли, т.-е., другими словами,
высшимъ требованіямъ нравственности, придаетъ имъ болѣе
чистый, возвышенный, идеальный характеръ. Гармонизація
же влеченій другъ съ другомъ умѣряетъ ихъ относительную
силу, не даетъ имъ возможности достигать того безмѣрнаго
напряженія, когда они человѣка дѣлаютъ своимъ рабомъ и
получаютъ свое удовлетвореніе въ ущербъ всѣмъ другимъ
влеченіямъ его природы, имѣющимъ такое же законное
право на удовлетвореніе. Такимъ образомъ, если имѣть въ
виду область влеченій, то высшею добродѣтелью здѣсь
явится чистота влеченій, т. е. пріобрѣтеніе ими все болѣе
и болѣе идеальнаго, возвышеннаго характера—вслѣдствіе той
связи, которая устанавливается между ними и идеальными
требованіями нравственности, и ихъ умѣренный характеръ
—вслѣдствіе того, что данное влеченіе пришло въ гармонію
съ другими влеченіями нашей природы.
Обратимся теперь къ актамъ воли въ собственномъ смы-
слѣ этого слова, гдѣ человѣкъ не находится во власти одного
влеченія, но гдѣ имѣютъ мѣсто обдумываніе и выборъ, гдѣ
человѣкъ рѣшаетъ сдѣлать то, или другое. Если имѣть въ
виду подобныя рѣшенія, то высшею добродѣтелью здѣсь
явятся'мужество, сила, настойчивость, храбрость, которыя
обнаруживаются при приведеніи разъ принятаго рѣшенія
въ исполненіе, несмотря ни на какія препятствія, ни на
какія опасности, ни на какія искушенія. Разъ принятое рѣ-
шеніе до тѣхъ поръ, пока мы не убѣдились въ его лож-
ности, въ его несоотвѣтствіи съ идеальными требованіями
нравственности, т.-е. съ тѣмъ закономъ ея, который выте-
каетъ изъ природы самой воли, закономъ гармоніи, цѣль-
ности и единства всѣхъ цѣлей человѣческой жизни,—должно
быть мужественно, настойчиво, безъ всякихъ колебаній
проводимо въ жизнь. Во имя подобнаго рѣшенія мы должны

отважно бороться съ различными влеченіями нашей приро-
ды, которыя ему противодѣйствуютъ.
Мужество, сила и настойчивость, съ какою мы приводимъ
данное рѣшеніе въ исполненіе, только тогда, однако, являют-
ся нравственными качествами или добродѣтелями въ нрав-
ственномъ смыслѣ, когда рѣшеніе, которое мы приводимъ
въ исполненіе, соотвѣтствуетъ истинѣ, согласно съ высшимъ
закономъ воли, отвѣчаетъ идеальнымъ требованіямъ нрав-
ственности, т.-е., другими словами, когда то опредѣленное,
частное рѣшеніе, которое мы въ тѣхъ или другихъ случаяхъ
жизни принимаемъ, стоить въ тѣсной связи съ нашимъ
общимъ рѣшеніемъ сдѣлать всю нашу жизнь выполненіемъ
высшаго нравственнаго закона, который, какъ мы видѣли,
есть законъ гармоніи цѣлей. Если то частное рѣшеніе, ко-
т>рое мы приводимъ въ исполненіе, не имѣетъ подобнаго
характера, то и мужество, сила и настойчивость, обнаружи-
ваемый нами при этомъ, тоже утрачиваютъ свой нравствен-
ный ореолъ. Разбойникъ можетъ мужественно и съ настой-
чивостью приводить въ исполненіе свои кровавые замыслы,
но никто подобнаго мужества не назоветъ "Добродѣтелью.
Англичане съ мужествомъ и настойчивостью истребляли
храбрыхъ, отважныхъ буровъ, боровшихся sa свою свободу,
независимость и самобытность, но никто не назоветъ муже-
ство англичанъ нравственнымъ: оно недалеко ушло отъ
мужества того разбойника, котораго мы взяли для примѣ-
ра. Но мужество, храбрость, которыя буры обнаруживали
въ борьбѣ га свободное развитіе личности, за свободныя
условія жизни, есть мужество высоко-нравственнаго харак-
тера.
Такимъ образомъ мы приходимъ къ той главной и основ-
ной добродѣтели, благодаря которой или, лучше сказать,
въ связи съ которой и всѣ остальныя становятся нравствен-
ными добродѣтелями. Эта добродѣтель—любовь и неутоми-
мое стремленіе къ правдѣ, стремленіе къ тому, чтобы ка-
ждая наша мысль, каждое наше чувство, каждое наше рѣ-
шеніе, каждый нашъ поступокъ служили наиболѣе полнымъ
отраженіемъ внутренней правды. Правда во внутренней на-
шей жизни это—наиболѣе ясное, отчетливое, незатемненное

пониманіе того, что наиболѣе согласуется съ природою на-
шего сознанія, нашей воли, это—постоянная оцѣнка съ точ-
ки зрѣнія такого пониманія каждой нашей мысли, каждаго
нашего рѣшенія. Только при условіи подобной внутренней
правды, при условіи устраненія изъ своего духовнаго міра
всякой лжи, всякаго извращенія истины, всякаго противо-
рѣчія правдѣ, къ которымъ пасъ побуждаютъ тѣ или другія
сильныя влеченія, сильныя страсти, заставляющія насъ лгать
передъ самими собой, чтобы добиться своего удовлетворе-
нія,—только при этомъ условіи наша жизнь можетъ получить
вполнѣ нравственный характеръ и всѣ качества нашей при-
роды могутъ стать нравственными качествами.
Внутренняя правда требуетъ наивысшаго расцвѣта на-
шихъ интеллектуальныхъ сидъ, требуетъ такого полета на-
шей умственной дѣятельности, который могъ бы охватить
всю нашу жизнь въ ея цѣломъ, и такой проницательности,
которая намъ давала бы возможность въ тѣхъ или другихъ
жизненныхъ обстоятельствахъ легко и свободно оріентиро-
ваться и опредѣлить, что именно нужно дѣлать въ такое-то
время и въ такомъ-то мѣстѣ въ виду осуществленія гармони-
чески связанныхъ въ одно цѣлое задачъ всей нашей жизни,
въ виду реализаціи той высшей правды, сознанія которой мы
достигли. Это наибольшее развитіе интеллектуальныхъ силъ
будетъ тѣмъ, что можно назвать расцвѣтомъ разума въ насъ,
или мудростью въ высшемъ значеніи этого слова. И такимъ
образомъ, внутренняя правда тѣсно связана съ тѣмъ, чтобы
разумъ пріобрѣталъ все большее значеніе въ нашей жизни,
чтобы мы становились все болѣе и болѣе мудрыми. Но муд-
рость и богатство знаній это отнюдь не два равнозначущія
понятія: можно обладать огромнымъ запасомъ знаній и все-
таки не быть мудрымъ, потому что высшая мудрость заклю-
чается въ способности охватить всю сложную цѣпь цѣлей
своей жизни и связанныхъ съ ними поступковъ въ одномъ
гармоническомъ единствѣ и ясно понять значеніе каждой
отдѣльной цѣли въ этомъ цѣломъ, въ которомъ объединяет-
ся вся наша индивидуальная жизнь, и даже болѣе того, въ
которомъ объединяется наша индивидуальная жизнь съ
жизнью человѣчества, потому что каждой актъ нашей инди-

видуальной жизни тѣсно вплетенъ въ сѣть общечеловѣче-
скихъ отношеній.
Это-то послѣднее обстоятельство и дѣлаетъ недостаточ-
нымъ все то перечисленіе добродѣтелей, которое было нами
сдѣлано до сихъ поръ, потому что въ этомъ перечисленіи
мы стояли на индивидуальной точкѣ зрѣнія, разсматривали
индивидуума какъ бы изолированно отъ другихъ людей. Но
подобный изолированный индивидуумъ есть не болѣе какъ
отвлеченное понятіе. Индивидуальная личность со всѣми ея
свойствами, во всѣхъ обнаруженіяхъ ея жизни, не суще-
ствуетъ безъ общества. Оторвать личность, разсматриваемую
здѣсь въ ея духовной физіономіи, а не съ физической сто-
роны, отъ соціальной основы, на которой она вырастаетъ и
развивается, значитъ, лишить ее жизни, обречь на духовную
смерть. Это все равно, какъ если бы мы вырвали растеніе
съ корнями изъ земли и предоставили его самому себѣ. Оно
засохло бы и перестало расти. Точно такъ же и личность,
если даже мы возьмемъ самую геніальную, никогда бы не
достигла выработки своей индивидуальности и самобытности,
никогда бы не развернулась во всей своей красѣ, если бы
мы ее вырвали ивъ общества, если бы мы ее лишили того
непрерывнаго психическаго взаимодѣйствія съ другими
людьми, того обмѣна и вліянія индивидуальныхъ сознаніи
другъ на друга, которое составляетъ соціальную жизнь.
Глубоко и многочисленными корнями, безконечно развѣт-
вленными, личность внѣдрена въ соціальную жизнь, и по-
тому и каждое нравственное дѣйствіе личности, и каждое
нравственное качество ея характера имѣетъ соціальное зна-
ченіе, и не только въ томъ смыслѣ, что они обусловлены
жизнью въ обществѣ, но также и въ томъ, что они сами
играютъ соціальную роль.
Но прежде чѣмъ разсмотрѣть соціальную роль перечи-
сленныхъ нами выше индивидуальныхъ добродѣтелей, обра-
тимся къ той добродѣтели, которая еще не была упомянута
нами, но которая прямо и непосредственно вытекаетъ изъ
того факта, что человѣкъ живетъ въ обществѣ, что онъ" со-
ціальное существо, что онъ часть болѣе или менѣе широ-
каго цѣлаго, которое въ конечномъ предѣлѣ должно стать

равнымъ всему человѣчеству. Каковъ характеръ этой добро-
дѣтели и каково ея имя? Имя ея—справедливость. Справед-
ливость требуетъ, чтобы мы содѣйствовали гармоническому
взаимодѣйствію личностей или группъ того цѣлаго, въ со-
ставъ котораго мы входимъ, требуетъ установленія такихъ
формъ совмѣстной жизни, при которыхъ цѣли каждой лич-
ности получили бы надлежащее признаніе, при которыхъ бы
цѣли всѣхъ личностей, вмѣстѣ взятыхъ, образовали одну
гармоническую стройную систему общественныхъ цѣлей,
чуждую всякихъ противорѣчій. Справедливость есть такимъ
образомъ признаніе въ полномъ размѣрѣ воли каждаго
отдѣльнаго человѣка, насколько она не противорѣчитъ общей
гармонической системѣ цѣлей общественнаго цѣлаго, и со-
дѣйствіе тому, чтобы эта воля получила свое безпрепят-
ственное осуществленіе. Справедливость требуетъ, чтобы
каждый отдѣльный человѣкъ могъ свободно удовлетворять
всѣмъ запросамъ своей природы и развивать свою личность
во всѣхъ направленіяхъ, насколько это оказывается совмѣ-
стимымъ съ свободною жизнью и развитіемъ другихъ людей.
Всякое развитіе личности и всякій образъ жизни, которые
связаны съ подавленіемъ или порабощеніемъ другихъ лю-
дей, съ лишеніемъ ихъ возможности развиваться, будутъ
несправедливы. Справедливость требуетъ, чтобы отдѣльныя
группы людей или отдѣльный народъ не покупали своего
счастія и благополучія цѣною несчастія, лишенія свободы и
гибели другихъ группъ людей и народовъ. Таковы требова-
нія справедливости, и человѣка, проникнутаго ими, стараю-
щагося ихъ всегда и постоянно осуществлять въ своей
жизни, мы называемъ человѣкомъ справедливымъ. Справед-
ливость есть одна изъ тѣхъ высшихъ добродѣтелей, которая
требуется для осуществленія нравственнаго закона въ его
полномъ размѣрѣ, т.-е. не только въ предѣлахъ индивиду-
альной жизни, но и далеко за предѣлами ея въ жизни со-
ціальной, въ средѣ человѣчества для того, чтобы сдѣлать
все человѣчество живымъ воплощеніемъ нравственнаго за-
кона гармоніи, цѣльности и единства всѣхъ цѣлей, въ тѣхъ
предѣлахъ, въ какихъ это возможно.
Обратимся теперь къ опредѣленію того соціальнаго харак-

тера, который получаютъ указанныя нами выше индивидуаль-
ныя добродѣтели, благодаря тому факту, что личность есть
невыдѣлимый членъ болѣе или менѣе широкаго обществен-
наго, цѣлаго. Возьмемъ прежде всего область влеченій. Мы
видѣли, что въ области влеченій стоитъ задача гармонизи-
рованія влеченій, свойственныхъ данному индивидууму, другъ
съ другомъ, а также ихъ подчиненія высшимъ идеальнымъ
•задачамъ нравственности, вытекающимъ изъ природы чело-
вѣческаго сознанія и воли. Бели мы примемъ во вниманіе,
что изолированнаго индивидуума не существуетъ, что инди-
видуальная личность, какъ нѣчто обособленное, есть не бо-
лѣе, какъ абстракціи, то эта задача получитъ болѣе опре-
дѣленный характеръ. Не только влеченія отдѣльной лично-
сти должны быть гармонизированы между собою, но влече-
нія каждой личности должны быть гармонизированы съ вле-
ченіями другихъ личностей, составляющихъ вмѣстѣ съ нею
одно общественное цѣлое; при удовлетвореніи ихъ должны
приниматься въ расчетъ влеченія другихъ людей, а не толь-
ко тѣ или другія влеченія нашей собственной природы, а
также и тѣ задачи нравственности, которыя вытекаютъ изъ
факта психическаго взаимодѣйствія между сознаніями. Чи-
стота влеченій, т.-е. пріобрѣтеніе ими все болѣе и болѣе
возвышеннаго и идеальнаго характера, должна обозначать
•собою также ихъ все большее подчиненіе идеальнымъ тре-
бованіямъ справедливой общественной жизни. Въ атомъ
•смыслѣ чѣмъ чище становится природа влеченій, тѣмъ бо-
лѣе священный характеръ они принимаютъ. И если мы
представимъ, что они будутъ подчинены тѣмъ идеальнымъ
требованіямъ, которыя вытекаютъ изъ гармоническаго со-
единенія всего человѣчества въ одно солидарное цѣлое, то
влеченія тѣмъ самымъ получатъ высшее мыслимое для насъ
освященіе. Просвѣтленный, облагороженный ликъ человѣ-
чества и ихъ тогда окружитъ ореоломъ святости.
Другимъ характеристическимъ качествомъ въ области вле-
ченій, дѣлающимъ ихъ въ наибольшей степени пригодными
для реализаціи нравственнаго идеала, мы считали ихъ уме-
ренную силу: они должны умѣряться другими влеченіями
нашей природы. Къ этому мы еще должны прибавить, что

сила ихъ должна умѣряться или вообще регулироваться
идеальными требованіями общественной жизни.
Чтобы все это было вполнѣ ясно, мы возьмемъ для при-
мѣра одно изъ тѣхъ влеченій, которое играетъ особенна
важную роль въ общественной жизни и которое получаетъ
свое удовлетвореніе въ формѣ той или другой трудовой
дѣятельности. Влеченіе наше къ труду въ той или другой
его формѣ не только должно быть гармонизировано съ дру-
гими нашими влеченіями, какъ, напримѣръ, съ влеченіемъ
къ отдыху, ко сну и такъ далѣе, оно должно быть гар-
монизировано и съ влеченіями другихъ людей, подчинена
идеальнымъ требованіямъ справедливой общественной жизни;.
Трудъ отдѣльной личности долженъ принять форму обще-
ственнаго труда, общественнаго служенія, это придастъ ему
характеръ святости. И чѣмъ болѣе экономическая жизнь,
чѣмъ болѣе производство богатствъ покоится на трудѣ по-
добнаго рода, тѣмъ болѣе священный характеръ они сами
принимаютъ. Экономическія отношенія людей другъ къ другу
должны быть подчинены этическимъ, и тогда они утратятъ
все то пошлое, низменное, меркантильное, что они въ себѣ
заключаютъ. Производство матеріальныхъ благъ должно
быть подчинено производству благъ идеальныхъ, т.-е. нрав-
ственной дѣятельности, создающей справедливый порядокъ
общественныхъ отношеній. Тогда оно приметъ этическій ха-
рактеръ, тогда оно станетъ священнымъ исполненіемъ нрав-
ственнаго долга, тогда экономическая жизнь войдетъ, какъ
одинъ изъ элементовъ, въ жизнь нравственную. Экономи-
ческія отношенія въ настоящее время дѣйствуютъ мертвя-
щимъ образомъ на нравственную дѣятельность; когда они
подчинятся этическимъ отношеніямъ, когда они облагоро-
дятся, когда они пріобрѣтутъ характеръ святости, они
станутъ великой СИЛОЙ, оживляющей духъ нравственности
въ обществѣ.
Возьмемъ другое влеченіе—влеченіе къ половой любви.
Чѣмъ выше поднимается нравственное развитіе, тѣмъ бо-
лѣе это влеченіе утрачиваетъ свой животный характеръ. Съ
нравственнымъ развитіемъ личности половая любовь пере-
стаетъ быть только средствомъ удовлетворенія животной

отрасти. Эта страсть умѣряется другими влеченіями нашей
природы, а любовь принимаетъ все болѣе чистый, возвы-
шенный и идеальный характеръ. И этотъ идеальный харак-
теръ достигаетъ высшей своей степени, когда любовь ме-
жду мужчиною и женщиною все въ большей степени начи-
наетъ проникаться идеальными требованіями справедливой
общественной жизни. Тогда она получаетъ характеръ свя-
тости. Союзъ любви, одухотворенный и согрѣтый стремле-
ніемъ водворить среди человѣчества гармонію, проникну-
тый святымъ желаніемъ объединить человѣчество въ одно
-солидарное цѣлое, самъ принимаетъ священный характеръ.
И счастіе, которое онъ даетъ,—не пошлое мѣщанское сча-
стіе, съ своимъ узкимъ, замкнутымъ, обособленнымъ отъ
всего широкаго міра міркомъ наслажденій, это счастіе со-
грѣто и освѣщено животворными лучами идеальной работы
на благо человѣчества. Чѣмъ выше поднимается развитіе
людей, тѣмъ болѣе половая любовь принимаетъ характеръ
союза двухъ лицъ для проведенія въ жизнь своихъ самыхъ
высшихъ нравственныхъ идеаловъ, для воплощенія въ мірѣ
добра и правды,' тѣмъ болѣе она подчиняется требованіямъ
нравственности и тѣмъ въ большемъ размѣрѣ одухотворяет-
ся общественными стремленіями. Этихъ двухъ примѣровъ
совершенно достаточно для того, чтобы понять, какой ха-
рактеръ должны пріобрѣсти влеченія, когда нравственный
законъ будетъ нами въ полномъ размѣрѣ понятъ и осущест-
вленъ въ своей жизни.
Перейдемъ теперь къ волевымъ актамъ въ собственномъ
смыслѣ этого слова, т.-е. въ тѣмъ, которые получаютъ свою
высшую форму въ рѣшеніи. Какія дополненія мы должны
внести въ наши предшествующія разсужденія, если будемъ
принимать во вниманіе, что личность и общество нераздѣль-
ны Въ своемъ существованіи? Мы видѣли выше, что выс-
шею добродѣтелью здѣсь являются мужество, сила, настой-
чивость, съ которою мы приводимъ данное рѣшеніе въ ис-
полненіе, до тѣхъ поръ, пока мы не убѣдимся въ его лож-
ности. Мы видѣли также, что эти качества могутъ считаться
добродѣтелью въ нравственномъ смыслѣ только въ томъ
случаѣ, если наше рѣшеніе согласно съ высшими требова-

ніями нравственности. И мы можемъ сказать теперь, что эта
обозначаетъ не только то, что извѣстное наше рѣшеніе
должно быть согласно со всѣми другими нашими рѣшеніями,
должно составлять вмѣстѣ съ ними одну гармоническую си-
стему, но также и то, что наше рѣшеніе должно быть гар-
монизировано съ системою рѣшеній того общественнаго цѣ-
лаго, частью котораго мы являемся, что оно вмѣстѣ съ
ними должно составлять одно гармоническое цѣлое. Но при
принятіи нами того или другого рѣшенія мы должны со-
образоваться только съ тѣми рѣшеніями другихъ людей,
которыя являются опредѣляющими факторами въ устано-
вленіи справедливаго общественнаго порядка, т.-е. которыя
не находятся въ противорѣчіи съ условіями гармонической,
солидарной общественной жизни. На лицъ, которыя приво-
дятъ въ исполненіе рѣшенія подобнаго характера, мы должны
смотрѣть, какъ на своихъ естественныхъ, союзниковъ, и
обязательно должны считаться съ ихъ рѣшеніями. Съ ли-
цами же, которыя приводятъ въ исполненіе рѣшенія проти-
воположнаго характера, мы должны бороться, потому что
бороться съ ними значитъ содѣйствовать устраненію тѣхъ
препятствій, которыя мѣшаютъ установленію солидарной
общественной жизни.
Но чѣмъ болѣе наше рѣшеніе согласуется съ рѣшеніями
другихъ, тѣмъ болѣе оно пріобрѣтаетъ соціальный характеръ:
оно перестаетъ быть только личнымъ рѣшеніемъ нашей
воли, но является вмѣстѣ съ тѣмъ и общественнымъ рѣше-
ніемъ, перестаетъ быть только выраженіемъ внутренней правды
нашего сознанія, но становится вмѣстѣ съ тѣмъ выраженіемъ
и общественной правды, т.-е. той правды, которая рождается
изъ союза индивидуальныхъ сознаніи и ихъ взаимодѣйствія.
Мужество, сила и настойчивость, съ какою мы отстаиваемъ
свои рѣшенія въ жизни, принимаютъ вслѣдствіе этого болѣе
возвышенный и идеальный характеръ. Личность становится
борцомъ не только за личную субъективную правду, но и sa
общественную правду, за правду всего человѣчества, и сила, съ
какой она проводитъ свои рѣшенія, принимаетъ характеръ
святого подвига и благороднаго героизма, до котораго только
человѣкъ можетъ подняться.

Пониманіе общественной правды, правды всего человѣ-
чества можетъ родиться только путемъ союза многихъ инди-
видуальныхъ личностей, развившихъ въ себѣ въ наивысшей
степени любовь и неутомимое стремленіе къ внутренней
правдѣ въ области своего сознанія, обладающихъ въ наи-
высшей степени тѣмъ качествомъ, которое мы назвали муд-
ростью. Только при подобномъ взаимодѣйствіи индивидуаль-
ныхъ сознаніи, въ основу котораго положена искренность и
пущена въ ходъ вся доступная намъ мудрость, можетъ воз-
никнуть полное, ясное и отчетливое пониманіе правды чело-
вѣчества, и тѣмъ болѣе полное, чѣмъ шире и напряженнѣе
взаимодѣйствіе индивидуальныхъ сознаніи и чѣмъ оно пря-
мѣе и искреннѣе. Тогда личная правда нашего сознанія все
болѣе будетъ получать характеръ общественной правды, а
личная наша мудрость—печать все болѣе растущей мудрости
всего человѣчества. Личность все болѣе будетъ становиться
однимъ изъ участниковъ выработки въ человѣчествѣ созна-
нія общественной правды до возможно болѣе широкихъ пре-
дѣловъ. Въ безконечно отдаленномъ отъ насъ будущемъ это
должно привести къ ясному, отчетливому сознанію роли
каждой индивидуальной личности въ прогрессивномъ развитіи
гармонически объединеннаго человѣчества, къ объединенію
всѣхъ цѣлей, которыя себѣ ставитъ человѣчество и отдѣль-
ные его члены въ одну стройную систему, и къ ясному
пониманію значенія и мѣста каждой цѣли въ этой безгра-
ничной системѣ цѣлей всего человѣчества. Но это—тотъ ко-
нечный предѣлъ, къ которому развитіе жизни будетъ безко-
нечно стремиться, никогда, однако, его вполнѣ не достигая.
Онъ только показываетъ, въ какомъ направленія какъ все
человѣчество, такъ и отдѣльныя личности должны выраба-
тывать въ себѣ то качество, которое мы называемъ мудростью,
тотъ путь, въ направленіи котораго личная правда должна
все болѣе и болѣе расширяться, чтобы становиться вмѣстѣ
съ тѣмъ все въ большей и большей степени выраженіемъ
правды человѣчества.
Вотъ въ краткихъ чертахъ тѣ измѣненія, которыя полу-
чаютъ выше перечисленныя нами добродѣтели, благодаря
тому факту, что личность все въ болѣе и болѣе широкой

степени становится нераздѣльною частью все болѣе и болѣе
широкаго общественнаго цѣлаго.
Здѣсь умѣстно остановиться на томъ, что можетъ быть
названо развитіемъ въ человѣкѣ совѣсти, такъ какъ процессъ
развитія того, что мы называемъ добродѣтелями, и процессъ
развитія совѣсти представляютъ въ сущности выраженіе
одного и того же факта, только разсматриваемаго съ разныхъ
сторонъ.
Совѣсть это есть чувство того отношенія, въ которомъ
данный нашъ поступокъ стоитъ къ общей совокупности тѣхъ
цѣлей, которыя мы себѣ ставимъ въ жизни. Если данный
поступокъ противорѣчитъ этой общей системѣ цѣлей нашей
жизни, то это ощущается нами въ видѣ того тягостнаго чув-
ства, которое называется „угрызеніями совѣсти". Если» на-
оборотъ, данный поступокъ находится въ полномъ согласіи
съ общею системою нашихъ цѣлей, то наша „совѣсть спо-
койна". Широта совѣсти зависитъ отъ широты системы цѣ-
лей, и совѣсть тѣмъ глубже, тѣмъ острѣе, чѣмъ полнѣе гар-
монія этой системы, потому что тѣмъ чувствительнѣе является
и каждый диссонансъ, который сюда вносится. У людей,
которые живутъ мгновеніемъ, совѣсти нѣтъ, но чѣмъ шире
сознаніе человѣка охватываетъ его жизнь, тѣмъ съ большею
яркостью вспыхиваетъ и огонекъ совѣсти.
Вообще развитіе совѣсти, развитіе личности и развитіе
самосознанія идутъ параллельно другъ съ другомъ. Чѣмъ
болѣе вырабатывается личность и самосознаніе въ человѣкѣ,
тѣмъ болѣе развивается въ немъ и совѣсть. Развитіе лич-
ности тѣмъ выше, чѣмъ больше цѣльности и единства пріо-
брѣтаетъ жизнь сознанія, не только со стороны своей формы,
но и со стороны своего содержанія. Чѣмъ выше личность,
тѣмъ шире система цѣлей, которую она ставитъ себѣ, и
тѣмъ больше гармоніи, цѣльности и единства внутри этой
системы. Ничто такъ не характеризуетъ личность, какъ на-
правленіе ея воли. Перечислить тѣ цѣли, которыя преслѣ-
дуетъ данная личность, а также указать на взаимное соот-
ношеніе цѣлей въ жизни личности значить дать наиболѣе
ясное представленіе о ней. „Скажи мнѣ, съ кѣмъ ты зна-
комъ, и я скажу тебѣ, кто ты", говоритъ пословица; пра-

вильнѣе было бы выразиться: „скажи мнѣ, чего ты хочешь бо-
лѣе или менѣе постояннымъ образомъ, и я скажу тебѣ, кто
ты*. Знакомство если и характеризуетъ человѣка, то только
косвеннымъ образомъ, указывая до нѣкоторой степени на
кругъ тѣхъ цѣлей, которыя онъ себѣ ставитъ.
Личность предполагаетъ самосознаніе, и совѣсть тоже не-
мыслима безъ самосознанія, по крайней мѣрѣ, совѣсть силь-
ная, широкая, развитая. Чѣмъ яснѣе человѣкъ сознаетъ
себя, свою личность, чѣмъ шире онъ охватываетъ цѣли
своей жизни въ гармоническомъ единствѣ, тѣмъ болѣзненнѣе
онъ ощущаетъ каждое отступленіе отъ этой системы цѣлей,
каждое уклоненіе отъ того опредѣленнаго направленія, въ
которомъ развертывается жизнь его личности. Каждая по-
сторонняя цѣль, которую онъ, благодаря тѣмъ или другимъ
обстоятельствамъ жизни, поставилъ себѣ, стоящая въ проти-
ворѣчіи съ общею системою цѣлей его жизни, чувствуется
имъ какъ рѣзкій диссонансъ, и, если еще не поздно, онъ
отказывается отъ ея достиженія, несмотря на сильныя при-
манки и искушенія. Если же дѣйствіе совершилось, то этотъ
рѣзкій диссонансъ даетъ ему о себѣ знать мученіями со-
вѣсти.
Предписанія: „развивай въ себѣ личность!* или „способ-
ствуй'тому, чтобы голосъ совѣсти становился въ тебѣ гром-
че!* въ сущности почти совпадаютъ и сводятся въ конеч-
номъ результат* ни болѣе, ни менѣе, какъ къ слѣдующему
предписанію: „расширяй систему цѣлей твоей жизни до пре-
дѣловъ возможнаго и стремись внести въ нее какъ можно
больше цѣльности, гармоніи и единства! Дѣйствуя подобнымъ
образомъ, ты развиваешь въ себѣ личность, поднимаешь ее
до высшихъ высотъ, до которыхъ она только можетъ под-
няться, и вмѣстѣ съ тѣмъ вырабатываешь въ себѣ въ
наивысшей доступной степени то, что люди называютъ „го-
лосомъ совѣсти*. Чѣмъ шире будетъ система твоихъ цѣлей,
чѣмъ больше будетъ цѣльности, гармоніи и единства внутри
нея, тѣмъ громче будетъ говорить въ тебѣ и голосъ совѣсти,
тѣмъ онъ будетъ яснѣе и опредѣленнѣе, тѣмъ онъ будетъ
вѣрнѣе и безошибочнѣе, тѣмъ безопаснѣе можно будетъ тебѣ
на него положиться въ тѣхъ или другихъ случаяхъ твоей

жизни!" И дѣйствительно мы въ жизни очень часто видимъ,
что человѣка съ широкой системой цѣлей, гармонически свя-
занныхъ между собою, совѣсть мучаетъ во многихъ тѣхъ
случаяхъ, гдѣ человѣкъ съ узкой системой цѣлей не ощу-
щаетъ никакихъ угрызеній совѣсти, а даже, наоборотъ, ра-
дость и довольство. Первобытные дикари не только не испы-
тывали никакихъ мученій совѣсти, когда скальпировали
своихъ враговъ, а почитали позоромъ вернуться домой безъ
скальповъ или съ малымъ количествомъ послѣднихъ. Совре-
менный цивилизованный человѣкъ, по крайней мѣрѣ изъ
числа тѣхъ, которые не опустились до уровня дикарей,
страдаетъ даже, если ему приходится нанести своему врагу
рану не оружіемъ, а только словомъ. Тотъ, кто проникся
заповѣдью: „любите враговъ своихъ, любите ненавидящихъ
васъ и презирающихъ васъ!а, тотъ обладаетъ неизмѣримо
болѣе широкою сферою цѣлей, чѣмъ тотъ, для кого враги
являются только предметомъ полнаго пренебреженія, нена-
висти или причиненія имъ страданій, и сфера цѣлей пер-
ваго обладаетъ несравненно большею цѣльностью, гармоніей
и единствомъ, чѣмъ сфера цѣлей послѣдняго.
Мы должны указать еще, хотя бы въ общихъ чертахъ,
на тѣ измѣненія, которыя претерпѣваетъ развитіе совѣсти
въ личности, благодаря тому факту, что эта послѣдняя все
въ большей и большей мѣрѣ и все болѣе тѣсными и нераз-
рывными узами связывается съ постепенно расширяющимся
кругомъ людей. Личность все въ большей мѣрѣ является
представительницей растущей въ своемъ объемѣ обществен-
ной группы. По мѣрѣ того, какъ личность становится бор-
цомъ за общественную правду, является все въ болѣе со-
вершенной степени выразителемъ правды всего человѣче-
ства, по мѣрѣ этого и совѣсть все болѣе утрачиваетъ свой
исключительно личный, субъективный характеръ. Личная
совѣсть все въ большей степени является голосомъ обще-
ственной совѣсти, отраженіемъ совѣсти всего человѣчества.
Чѣмъ въ большей мѣрѣ личность становится частью соли-
дарнаго цѣлаго, тѣмъ болѣе она себя чувствуетъ отвѣт-
ственной за то зло, источникомъ котораго является это цѣ-
лое. Расширеніе солидарной жизни, прогрессирующее объеди-

неніе людей между' собою ведутъ къ выработкѣ все болѣе
могучаго и широкаго чувства, которое мы назвали голосомъ
общественной совѣсти въ отдѣльной личности. И это чувство
-тѣмъ шире и тѣмъ напряженнѣе, чѣмъ шире система цѣлей
общественной жизни и чѣмъ больше въ ней цѣльности,
единства и гармоніи
IV.
Ученіе о нравственныхъ благахъ.
Ученіе о нравственности нами было пока разсмотрѣно
съ двухъ сторонъ: съ одной стороны, какъ ученіе о цѣляхъ
или объ обязанностяхъ, съ другой—какъ ученіе о добродѣ-
теляхъ. Существуетъ еще третья сторона, которой мы до
сихъ поръ не касались, а именно нравственную дѣятель-
ность можно изслѣдовать не только имѣя въ виду качества
нравственнаго дѣятеля, его личность, не только разсматри-
вая эту дѣятельность непосредственно съ точки зрѣнія тѣхъ
цѣлей, которыя она ставитъ личности, но также еще н съ
точки зрѣнія тѣхъ результатовъ, которые получаются отъ
нравственной дѣятельности, и того значенія, какое этн ре-
зультаты имѣютъ. Разсматриваемое съ этой стороны ученіе
о нравственности есть ученіе о нравственныхъ благахъ.
Что же является въ результат* нравственной дѣятель-
ности и что слѣдуетъ понимать подъ нравственнымъ бла-
гомъ? Чѣмъ нравственныя блага отличаются отъ всякаго
другого рода благъ, напримѣръ, отъ благъ матеріальныхъ?
Конечно, какъ и слѣдуетъ ожидать, ученіе о нравственныхъ
благахъ тѣсно сливается съ ученіемъ о цѣляхъ млн объ
обязанностяхъ, потому что то, что первоначально является
какъ цѣль нравственной дѣятельности, принимаетъ затѣмъ
форму ея результата. Имѣя это въ виду, займемся распу-
тываніемъ поставленныхъ нами себѣ вопросовъ.
Прежде всего отвѣтимъ на вопросъ, чѣмъ нравственное
благо разнится отъ матеріальнаго. Матеріальныя блага явля-
ются результатомъ экономической, хозяйственной дѣятель-
ности человѣка и имѣютъ своимъ назначеніемъ служить для
удовлетворенія тѣхъ или другихъ потребностей человѣка,

нравственныя блага могутъ быть результатомъ только нрав-
ственной дѣятельности человѣка, и назначеніе ихъ можетъ
заключаться только въ удовлетвореніи нравственныхъ запро-
совъ его природы. Матеріальныя блага могутъ вмѣстѣ съ
тѣмъ стать и нравственными благами, но только при условіи,
если они получатъ роль орудія и средства при выполненіи
нравственныхъ задачъ жизни. Какъ экономическія отношенія
могутъ принять этическій характеръ, такъ и результаты эко-
номической дѣятельности, матеріальныя блага, могутъ полу-
чить значеніе нравственныхъ благъ, ставъ орудіемъ для уста-
новленія солидарной гармонической общественной жизни, т.-е.
для достиженія одного изъ высшихъ нравственныхъ благъ.
Но значеніе нравственныхъ благъ они могутъ получить толь-
ко косвеннымъ образомъ, сами же по себѣ они не имѣютъ
значенія нравственныхъ благъ. Только войдя, какъ элементъ,
въ систему нравственнаго порядка, они и сами получаютъ
этическое значеніе.
Но что же имѣетъ значеніе нравственнаго блага само
по себѣ? Задача нравственности, какъ мы видѣли, есть уста-
новленіе гармоніи между цѣлями человѣческой жизни, со-
единеніе тѣхъ цѣлей, которыя себѣ ставитъ отдѣльная
индивидуальная личность, съ тѣми цѣлями, которыя себѣ
ставитъ общественная группа, въ составъ которой входитъ
данная личность, въ одно гармоническое цѣлое, что пред-
полагаетъ, съ одной стороны, установленіе гармоніи между
цѣлями индивидуальной личности, съ другой—установленіе
гармоніи между цѣлями общества. Въ той мѣрѣ, въ какой
эта задача получаетъ свое осуществленіе въ жизни, въ ка-
кой она является передъ нами, какъ достигнутый резуль-
татъ, въ какой она получаетъ свое видимое воплощеніе, мы,
имѣемъ передъ собою то, что можетъ быть названо нрав-
ственнымъ благомъ. Нравственное благо есть такимъ обра-
зомъ состояніе достигнутой гармоніи цѣлей.
Гармонія, насколько она является какъ нѣчто достигну-
тое, есть такое состояніе, съ которымъ мы соединяемъ по-
нятіе совершенства. Подъ совершеннымъ предметомъ мы
понимаемъ такой, всѣ части котораго строго согласованы
другъ съ другомъ, другими словами, который является во-

мощеніемъ гармоніи. Но система Цѣлей какъ отдѣльной
личности, такъ и цѣлаго общества постоянно расширяется
и обогащается новыми цѣлями, болѣе сложными и болѣе
широкими. Вслѣдствіе такого расширенія системы цѣлей
гармонія оказывается нарушенной, совершенное дѣлается
несовершеннымъ и то, что было нравственнымъ благомъ,
перестаетъ имъ быть и даже можетъ стать нравственнымъ
зломъ, если будетъ упорствовать въ своемъ существованіи.
Извѣстная достигнутая гармонія цѣлей, если человѣкъ цѣпко
держится за нее и не измѣняетъ въ другую болѣе широкую
форму, соотвѣтственно расширенію самой системы цѣлей,
является препятствіемъ въ дѣлѣ прогрессивнаго развитія
нравственности какъ въ отдѣльной личности, такъ ивъ че-
ловѣчествѣ, и отсюда рождаются тяжелые драматическіе кон-
фликты. Только при условіи покорно уступить свое мѣсто
другой, болѣе широкой, полной и сложной гармоніи, которой
требуетъ происшедшее расширеніе системы цѣлей, состо-
яніе достигнутой гармоніи можетъ быть считаемо нравствен-
нымъ благомъ. Въ противномъ случаѣ, если это состояніе
выступаетъ съ притязаніемъ на абсолютное значеніе, оно
является нравственнымъ зломъ. Абсолютнаго совершенства
нельзя достигнуть, и оно означало бы только остановку въ
процессѣ развитія нравственности, между тѣмъ это есть про-
цессъ, который не можетъ никогда закончиться: каждое со-
стояніе достигнутой гармоніи становится условіемъ для до-
стиженія состоянія еще болѣе широкой гармоніи и т. д.
безъ конца, каждая достигнутая ступень совершенства есть
только средство подняться на болѣе высокую ступень. Если
мы это забываемъ, если мы какую-либо ступень совершен-
ства, достигнутую нами, возводимъ въ нѣчто абсолютное,
то мы перестаемъ двигаться, мы воображаемъ, что дошли
до послѣдней ступени, и тѣмъ самымъ мы себя вычерки-
ваемъ изъ списка нравственныхъ существъ, потому что
нравственность состоитъ въ вѣчномъ движеніи, состоитъ въ
томъ, чтобы подниматься отъ одной ступени лѣстницы, ве-
дущей къ абсолютному, до другой, нигдѣ не останавливаясь
дольше того времени, сколько это необходимо для болѣе
успѣшнаго движенія по лѣстницѣ. Всякое совершенство от-

носительно, абсолютное значеніе имѣетъ только вѣчный
процессъ совершенствованія. Такимъ образомъ, благодаря
этому міръ нравственныхъ благъ есть вѣчно колеблющійся
и мѣняющійся міръ: то, что вчера было нравственнымъ бла-
гомъ, можетъ сегодня перестать имъ быть и даже сдѣлаться
нравственнымъ зломъ. Послѣ этихъ предварительныхъ замѣ-
чаній мы можемъ перейти теперь къ болѣе подробному об-
зору самихъ нравственныхъ благъ.
Непосредственно и само по себѣ нравственнымъ благомъ
является только состояніе достигнутой гармоніи между цѣ-
лями жизни. Бели взять отдѣльную личность, то это будетъ
означать установленіе гармоніи въ предѣлахъ индивидуаль-
ной воли, ея внутреннее согласіе съ собой, ея относительное
совершенство. Относительное совершенство воли или хара-
ктера, что равнозначуще, является здѣсь нравственнымъ
благомъ само по себѣ, непосредственно. Всѣ остальныя сто-
роны въ духовномъ развитіи личности получаютъ характеръ
нравственныхъ благъ только въ той мѣрѣ, въ какой они
играютъ какую-нибудь роль въ достиженіи совершенства во-
лей. Только совершенная воля есть нравственное благо само
по себѣ, но такимъ не является, напримѣръ, совершенство
въ умственномъ отношеніи. Развитіе ума становится нрав-
ственнымъ благомъ, если оно ведетъ къ выработкѣ болѣе
гармонической, болѣе согласной сама съ собой воли, но само
но себѣ, разсматриваемое внѣ того значенія, которое оно
имѣетъ для развитія болѣе совершенной воли, оно не имѣетъ
значенія нравственнаго блага. Точно такъ же и эстетиче-
ское развитіе личности, различные ея художественные та-
ланты и дарованія еще не являются сами по себѣ нрав-
ственными благами, но только въ томъ случаѣ, если пред-
ставляютъ средства для воспитанія болѣе совершенной воли
или орудіе Для выполненія ею высшихъ задачъ нравствен-
ности. Даже физическое совершенство въ этомъ отношеніи
можетъ получить характеръ нравственнаго блага, если ста-
нетъ орудіемъ въ развитіи болѣе совершенной воли.
Если мы теперь возьмемъ общество, то можно будетъ
сказать, что непосредственно и прямо нравственнымъ бла-
гомъ здѣсь является состояніе достигнутой гармоніи между

волями отдѣльныхъ личностей, его составляющихъ. Это со-
стояніе установленной гармоніи между волями есть нрав-
ственное благо само по себѣ, всѣ же остальныя явленія въ
общественной жизни получаютъ характеръ нравственныхъ
благъ только въ той мѣрѣ, въ какой они ведутъ къ уста-
новленію подобной гармоніи. Экономическій, правовой и по-
литическій строй должны служить выраженіемъ и средствомъ
для установленія гармоніи между личностями, составляющи-
ми данную общественную группу; тогда они пріобрѣтаютъ
значеніе и характеръ нравственнаго блага. Если, наоборотъ,
экономическая организація, правовой порядокъ и политиче-
скія учрежденія въ данномъ обществѣ являются выраженіемъ
не гармоніи воль, a ихъ антагонизма, если они вмѣсто устра-
ненія противорѣчій между отдѣльными индивидуальными во-
лями являются орудіемъ для поддержанія подобныхъ проти-
ворѣчій, то они представляютъ нравственное зло. Только
какъ выраженіе, средство и орудіе гармонизированной воли
всѣхъ они получаютъ этическое значеніе. Тутъ въ особенно-
сти надо еще постоянно имѣть въ виду, что извѣстныя эко-
номическія, правовыя и политическія учрежденія, которыя
могли быть нравственнымъ благомъ на извѣстной опредѣ-
ленной стадіи развитія, потому что служили тогда средствомъ
для установленія гармоніи между узкою системою цѣлей
общественной жизни, могутъ стать нравственнымъ зломъ на
болѣе высокой ступени развитія общественной жизни, съ
расширеніемъ самой системы общественныхъ цѣлей, если
они продолжаютъ упорно сохраняться въ неизмѣненномъ
видѣ.
Точно такъ же и образовательныя, культурныя учрежде-
нія всякаго рода являются въ данномъ обществѣ нравствен-
нымъ благомъ только въ томъ размѣрѣ, въ какомъ они со-
дѣйствуютъ установленію гармоніи между индивидуальными
волями личностей, составляющихъ данное общество, и не
являются препятствіемъ для установленія здѣсь болѣе ши-
рокой гармоніи. Въ противномъ случаѣ система образова-
тельныхъ учрежденій, господствующихъ въ обществѣ, можетъ
стать нравственнымъ зломъ.

V.
О мотивахъ нравственныхъ дѣйствій.
Когда мы излагали ученіе о нравственности какъ ученіе
о цѣляхъ человѣческой жизни или объ обязанностяхъ, намъ
слѣдовало бы послѣ этого остановиться на вопросѣ о моти-
вахъ человѣческихъ дѣйствій, другими словами, на выясне-
ніи той роли, которую играютъ чувствованія въ волевомъ
актѣ, но, не желая нарушать того гармоническаго впечатлѣ-
нія, которое даетъ послѣдовательное изложеніе ученія объ обя-
занностяхъ, о добродѣтеляхъ и о нравственныхъ благахъ,
мы рѣшили разсмотрѣть этотъ предметъ только уже послѣ
того, какъ ученіе о нравственности будетъ нами предста-
влено съ этихъ трехъ различныхъ сторонъ, взаимно допол-
няющихъ другъ друга. Посмотримъ теперь, какъ разрѣшает-
ся вопросъ о мотивахъ человѣческихъ дѣйствій съ точки
зрѣнія этики гармоніи цѣлей.
Цѣль это есть совокупность представленій, тогда какъ
мотивъ есть побудительная причина дѣйствія, чувствованіе
болѣе или менѣе сложнаго рода. Въ какомъ отношеніи сто-
итъ мотивъ къ цѣли? Мотивъ есть то чувствованіе, которое
возбуждаетъ въ насъ цѣль, благодаря которому извѣстное
представленіе только и получаетъ характеръ цѣли, т.-е. ста-
новится предметомъ нашихъ стремленій. Если представленіе
или совокупность представленій оставляютъ насъ безучаст-
ными и холодными, если они не возбуждаютъ въ насъ ника-
кихъ чувствованій, то они и не могутъ стать нашими цѣля-
ми, не могутъ вызвать насъ къ какой-либо дѣятельности.
Представленіе само по себѣ, независимо отъ тѣхъ чувство-
ваній, которыя съ нимъ связаны, не можетъ двигать нашу
волю. Такимъ образомъ чувствованія играютъ громадную
роль въ нашихъ волевыхъ дѣйствіяхъ. Но при этомъ слѣ-
дуетъ ясно и отчетливо усвоить себѣ одну очень важную
истину.
Мотивами нашихъ волевыхъ дѣйствій являются тѣ чув-
ствованія, которыя въ насъ возбуждаются представленіемъ
цѣли, но отнюдь не тѣ предполагаемыя чувствованія, ко-

торыя мы должны были бы испытывать въ томъ случаѣ,
если бы цѣль была достигнута. Такъ, напримѣръ, въ дѣй-
ствіи, совершаемомъ нами для удовлетворенія чувства голода,
мотивомъ служитъ то чувство, которое въ насъ возбуждаетъ
представленіе о пищѣ, но отнюдь не то чувство удоволь-
ствія, которое мы должны были бы испытывать послѣ ѣды.
Мотивомъ, двигающимъ насъ въ нравственной дѣятельности,
является то чувство, которое возбуждаетъ въ насъ предста-
вленіе о нравственной цѣли, мысль о нравственномъ идеалѣ,
но отнюдь не то, которое мы будемъ испытывать, когда
цѣль нами будетъ достигнута. Волевое дѣйствіе какъ въ его
сложной, такъ и въ его элементарной формѣ, въ дѣйствіи no
влеченію, имѣетъ безкорыстіи характеръ: оно опредѣляется
только тѣмъ чувствомъ, которое въ насъ вызываетъ цѣль, но
не тѣми ожидаемыми чувствованіями, которыя мы должны
будемъ испытывать по достиженіи цѣли. Воля устремляется
къ цѣли потому, что цѣль ее привлекаетъ сама по себѣ,
безъ всякихъ корыстныхъ расчетовъ. Корыстное, эгоистиче-
ское дѣйствіе составляетъ только одинъ изъ видовъ волевой
дѣятельности, но отнюдь не покрываетъ всей его сферы. Это
именно есть такое дѣйствіе, въ которомъ цѣлью является
представленіе о нашемъ „я", какъ испытывающемъ различ-
ныя чувствованія удовольствія. Но это—уже не здоровое и
не нормальное явленіе, a исключеніе, только подтверждающее
то общее правило, что чувствованіе, возбуждаемое въ насъ
представленіемъ цѣли, является истиннымъ побудительнымъ
мотивомъ. Нравственный идеалъ, если бы онъ не вызывалъ
въ насъ чувствованій, и притомъ чувствованій сильныхъ, ко-
торыя въ состояніи были бы выдержать борьбу со всякаго
рода другими чувствованіями, возникающими въ насъ, кото-
рыя могли бы стать мотивами, способными побѣдить въ насъ
всѣ другіе мотивы,—не былъ бы въ состояніи возбудить нашу
волю къ нравственной дѣятельности. Только возбуждая въ
насъ сильныя чувства, онъ можетъ стать факторомъ, опре-
дѣляющимъ нашу жизнь. Итакъ, каковы же тѣ чувствованія,
которыя нравственная деятельность предполагаетъ въ,каче-
ств* своихъ мотивовъ?
Нравственность есть установленіе гармоніи между цѣ-

ляли; слѣдовательно, для того, чтобы она была возможна,
необходимо, чтобы представленіе о подобной гармоніи воз-
буждало наше чувство. Гармонія вообще, въ какой бы она
сферѣ и области ни обнаруживалась, связана съ чувствомъ са-
маго сильнаго удовольствія и является въ силу этого привле-
кательной для насъ, будетъ ли это гармонія мыслей, гармо-
нія образовъ или ощущеній, гармонія влеченій или гармонія
волевыхъ актовъ. Всякій разладъ между мыслями, образами
или цѣлями является для насъ мучительнымъ, и мы стре-
мимся выйти изъ этого разлада, изъ этой внутренней борьбы
съ самими собою. Чѣмъ шире гармонія, которая должна быть
установлена, чѣмъ больше элементовъ она захватываетъ, тѣмъ
привлекательнѣе она является для насъ, съ тѣмъ большимъ
чувствомъ радости она связана. Гармонія въ области воли,
въ области цѣлей человѣческой дѣятельности есть самая ши-
рокая гармонія, заключающая въ себѣ самое большое коли-
чество психическихъ элементовъ, потому что она охватываетъ
всю человѣческую жизнь въ ея цѣломъ, и потому то и ясная,
отчетливая идея о подобной гармоніи должна быть связана
съ самымъ сильнымъ и могучимъ чувствомъ радости. И эта
свѣтлая радость, которую въ насъ возбуждаетъ ясная мысль
о гармоніи въ области воли, въ области цѣлей жизни, есть
то чувство, которое служить побудительной причиной, моти-
вомъ, заставляющимъ насъ работать надъ установленіемъ этой
гармоніи, надъ воплощеніемъ въ жизни нравственнаго идеала.
Это чувство свѣтлой радости, возбуждаемое въ насъ пред-
ставленіемъ нравственнаго идеала, есть нравственное чув-
ство. Оно тѣмъ сильнѣе, тѣмъ чище и выше, чѣмъ яснѣе,
полнѣе и отчетливѣе мы себѣ представляемъ нравственный
идеалъ. Чѣмъ чаще мы своею мыслью возвращаемся къ
нравственному идеалу, передумывая его и въ общемъ, и въ
различныхъ частностяхъ и подробностяхъ, тѣмъ болѣе интен-
сивный характеръ принимаетъ въ насъ и нравственное чув-
ство, тѣмъ болѣе оно разрастается, расширяется и углуб-
ляется.
Нравственное чувство есть не пассивное, а активное
чувство: оно заключаетъ въ себѣ элементъ стремленія къ
дѣятельности. Это—не просто чувство радости, которое успо-

каивается на созерцаніи представляемой гармоніи. Эта свѣт-
лая радость тѣсно связана съ неудержимымъ позывомъ къ
творческой работѣ, со стремленіемъ только представляемую
гармонію въ области воли сдѣлать живою гармоніею, т.-е.
осуществить въ дѣйствительности. Когда эта гармонія бу-
детъ осуществлена въ дѣйствительности, мы будемъ тоже
испытывать чувство радости, но тогда это будетъ уже чисто
страдательное, пассивное чувство, и не оно является моти-
вомъ нравственной дѣятельности, но то безкорыстное актив-
ное чувство, которое въ насъ возбуждаетъ представленіе
нравственнаго идеала.
Надо всегда помнить, что только активный чувствованія,
и притомъ только связанныя съ установленіемъ гармоніи въ
области воли, могутъ имѣть этическій характеръ; всѣ же
остальныя чувствованія не являются этическими въ соб-
ственномъ смыслѣ этого слова. Нравственность имѣетъ дѣло
только съ человѣческою волею, съ установленіемъ гармоніи
въ области воли, между ея цѣлями; это есть по существу
своему нѣчто активное, дѣятельное, творческое и потому
эпитетъ нравственности не можетъ быть примѣняемъ къ
пассивному состоянію. Вотъ почему сами по себѣ чувство-
ванія, насколько они являются пассивными состояніями, пе-
реживаемыми человѣкомъ помимо своей воли, не входятъ
въ область нравственности; они становятся явленіями нрав-
ственнаго порядка только въ той мѣрѣ, въ какой заклю-
чаютъ въ себѣ моментъ активнаго стремленія, позывъ къ
творческой деятельности надъ установленіемъ гармоніи.
Этимъ, напримѣръ, нравственное чувство глубоко разнится
отъ того * эстетическаго чувства, которое возбуждаетъ въ
насъ созерцаніе какого-нибудь прекраснаго предмета. При
эстетическомъ наслажденія мы являемся пассивными зрите-
лями. Въ нравственномъ же чувствѣ мы, наоборотъ, чув-
ствуемъ себя дѣятельными и активными.
Нравственное чувство принимаетъ самыя многообразныя
формы' н степени, смотря по различію и широтѣ тѣхъ за-
дачъ, которыя стоятъ передъ личностью въ тѣ млн другіе
моменты ея жизни. Если имѣется въ виду только установ-
леніе гармоніи въ предѣлахъ нашей индивидуальной воли,

между цѣлями нашей личной жизни, то нравственное чув-
ство принимаетъ форму чувства нравственнаго достоинства
личности. Нравственное достоинство личности тѣмъ выше,
чѣмъ согласнѣе ея воля сама съ собой, чѣмъ больше гармо-
ніи между цѣлями ея жизни, чѣмъ меньше между ними
противорѣчій. Если имѣется въ виду только установленіе
гармоніи въ предѣлахъ того общества, составною частью
котораго личность является, то нравственное чувство при-
нимаетъ форму чувства справедливости. Чѣмъ большую гар-
монію между цѣлями составляющихъ данную общественную
группу личностей мы стремимся установить, чѣмъ болѣе
справедливый общественный строй мы хотимъ создать, тѣмъ
выше въ насъ чувство справедливости. Наконецъ, если лич-
ность имѣетъ въ виду установленіе гармоніи между собою
и окружающими ее людьми, то нравственное чувство при-
нимаетъ характеръ нравственной любви, ИЛИ активнаго аль-
труизма. Чѣмъ больше гармонія между мной и другими
людьми, чѣмъ въ большей степени ихъ цѣли я дѣлаю цѣ-
лями своей жизни, тѣмъ сильнѣе во мнѣ чувство нравствен-
ной любви, или активнаго альтруизма. Въ чувствѣ нрав-
ственной любви чувство нравственнаго достоинства и чувство
справедливости сливаются какъ бы гармонически въ одно
цѣлое.
Всѣ эти различныя чувствованія являются въ большей
или меньшей степени мотивами нашей нравственной дѣя-
тельности и встрѣчаются въ различныхъ сочетаніяхъ у
разныхъ людей. У однихъ въ качествѣ мотива, напримѣръ,
преобладаетъ чувство нравственнаго достоинства; у другихъ,
наоборотъ, на первомъ планѣ можетъ стоять чувство спра-
ведливости; третьи, наконецъ, могутъ преимущественно ру-
ководиться чувствомъ нравственной любви. Только въ по-
слѣднемъ случаѣ мы . имѣемъ мотивъ болѣе полно и болѣе
близко подходящій къ природѣ нравственнаго идеала; въ
первыхъ же двухъ случаяхъ онъ является только неполнымъ
и частичнымъ отраженіемъ природы нравственности. Чув-
ство нравственнаго достоинства носитъ слишкомъ индиви-
дуалистическій отпечатокъ; чувство справедливости имѣетъ
чрезмѣрно соціальный характеръ; только чувство нравствен-

ной любви, или активнаго альтруизма, является такимъ, въ
которомъ индивидуальная и соціальная стороны сливаются
нерасторжимо въ одно гармоническое цѣлое: оттого оно и
полнѣе тѣхъ другихъ чувствованій выражаетъ природу нрав-
ственности.
Чувство нравственной любви не слѣдуетъ смѣшивать
<5езъ всякихъ дальнихъ словъ съ чувствомъ симпатіи. Не
всякая симпатія есть вмѣстѣ съ тѣмъ и нравственная лю-
бовь, но только симпатія активная, или активный альтру-
измъ, какъ мы назвали ее выше. Симпатія, насколько она
является пассивнымъ состояніемъ, не входитъ въ область
нравственности: она можетъ служить подготовкой для раз-
витія нравственности, но она не составляетъ еще самой
нравственности. Только тогда, когда пассивная симпатія
становится активной, т.-е. когда это есть не просто автома-
тически отзвукъ на страданія и радости другого, но дѣя-
тельное стремленіе облегчить страданія другого и увеличить
его радости, — только тогда она становится истинно-нрав-
ственнымъ чувствомъ. Волевой актъ, мотивомъ котораго яви-
лось чувство дѣятельной симпатіи, есть актъ установленія
гармоніи между дѣйствующею личностью и тѣмъ лицомъ
или лицами, для которыхъ она дѣйствуетъ. Дѣйствующая
личность въ этомъ актѣ устанавливаетъ гармонію между
цѣлями другихъ и своими цѣлями, дѣлая цѣли этихъ дру-
гихъ вмѣстѣ съ тѣмъ и цѣлями своей жизни, ихъ дѣло—
своимъ дѣломъ, сливая въ этомъ актѣ ихъ жизнь со своею
жизнью. Чувство дѣятельной симпатіи развивается тѣмъ
шире, чѣмъ большій круга существъ оно захватываетъ и на
чѣмъ большія стороны въ жизни этихъ существъ оно отзы-
вается.
Кромѣ вышеперечисленныхъ формъ, нравственное чув-
ство принимаетъ еще и другія: такъ, напримѣръ, любовь
къ истинѣ, насколько она имѣетъ характеръ активнаго
стремленія, есть тоже одна изъ формъ нравственнаго чув-
ства. Мышленіе есть тоже деятельность нашей воли, но
только эта дѣятельность получаетъ свое примѣненіе не въ
реальномъ мірѣ, a въ области нашихъ представленій, поня-
тій, идей. Насколько мы стараемся мыслить логически, на-

сколько мы стремимся установить гармонію въ области на-
шихъ представленій, понятіи и идей, насколько мы ищемъ
истины, мы тѣмъ самымъ выполняемъ также и одну изъ
этическихъ задачъ. Логика это—этика въ области мысли, а
любовь къ истинѣ есть одна изъ формъ нравственнаго чув-
ства, насколько полемъ дѣятельности человѣка является
теоретическая область познанія; это—та форма нравствен-
наго чувства, которою опредѣляется нравственная дѣятель-
ность въ этой области.
Подобно этому, и любовь къ прекрасному, насколько
она принимаетъ характеръ активнаго стремленія, есть одна
изъ формъ нравственнаго чувства, только форма, которая
находитъ свое примѣненіе въ области художественнаго твор-
чества, искусства. Если нравственность мыслителя, какъ
такового, заключается въ томъ, чтобы искать истину, то
нравственность художника, какъ художника, состоитъ въ
томъ, чтобы искать самыя совершенныя формы для выра-
женія красоты. Эстетика въ сущности является не болѣе
какъ отдѣломъ этики въ примѣненіи къ области художе-
ственнаго творчества. Исканіе прекраснаго есть тоже исканіе
нравственнаго, но только въ узкой и ограниченной области
образовъ нашей фантазіи. Любовь къ прекрасному есть
такимъ образомъ одна изъ формъ нравственнаго чувства,
ограниченнаго сферой искусства.
Но такъ какъ и любовь къ истинѣ и любовь къ пре-
красному представляютъ только ограниченныя формы нрав-
ственнаго чувства, то онѣ должны всегда контролироваться
тѣмъ болѣе широкимъ нравственнымъ чувствомъ, которое
охватываетъ всю полноту жизни, которое обнимаетъ собой
не только практическую жизнь, но и область исканія истины
и красоты, сливая все это въ одномъ гармоническомъ един-
ствѣ. Нравственное чувство, когда оно получаетъ такой без-
гранично широкій характеръ, когда при посредствѣ его мы
какъ бы чувствуемъ „абсолютное* и „вѣчное*, когда мы
охватываемъ въ немъ всю безпредѣльную широту всѣхъ за-
дачъ и цѣлей жизни, когда насъ вдохновляетъ эта безко-
нечно расширяющаяся гармонія цѣлей всего человѣчества,
а быть можетъ, и всѣхъ разумныхъ существъ всего міра,—

тогда оно поднимается до высоты религіознаго чувства. По-
тому что, въ сущности говоря, религіозное чувство, по край-
ней мѣрѣ въ его самыхъ высшихъ формахъ, есть не что
иное какъ нравственное чувство, только поднятое до своихъ
самыхъ высшихъ предѣловъ, чувство, предметомъ котораго
стала мысль о нравственности, распространенная на всю
полноту и широту жизни, на все человѣчество, на весь міръ,
однимъ словомъ, идея о нравственномъ порядкѣ всего міра,
въ которой абсолютный характеръ нравственности достигаетъ
до высшихъ границъ своего сознанія. Всѣ положительныя
религіи въ сущности представляютъ фантастическія этиче-
скія теоріи міровой жизни метафизическаго характера, имѣв-
шія своей задачей спасти абсолютный характеръ нравствен-
ности. Но метафизическими и произвольными построеніями
этотъ абсолютный характеръ не можетъ быть спасенъ. Нѣтъ
ничего болѣе ненадежнаго какъ фантастическая метафизика.
Однѣ теоріи смѣняютъ другія и каждая изъ нихъ безсильна
доказать свою правоту. Что остается во всѣхъ религіяхъ
неизмѣннаго, такъ это—религіозное чувство, порывъ къ аб-
солютному и вѣчному. Пора понять, что всѣ тѣ пестрыя
одежды, въ которыя мы облекали религіозное чувство, дол-
жны быть отброшены, что религія должна остаться только,
какъ вѣра въ абсолютный характеръ нравственности, въ без-
конечную широту ея задачъ, захватывающихъ постепенно
все болѣе широкій кругъ существъ, распространяющихся на
все человѣчество, a въ безпредѣльно отъ насъ отдаленномъ
будущемъ на весь міръ. Исполняя свою конкретную нрав-
ственную задачу, въ то же время чувствовать, что испол-
няешь міровую задачу, содѣйствуешь обращенію всего че-
ловѣчества въ нравственное человѣчество и всего міра въ
этическій міръ,—значитъ поднимать свое нравственное чув-
ство до высоты религіознаго чувства. И чѣмъ выше стано-
вится полетъ нравственныхъ стремленій въ человѣкѣ, чѣмъ
ярче и горячѣе вспыхиваетъ его нравственный энтузіазмъ,
чѣмъ напряженнѣе въ немъ сознаніе безпредѣльности, вѣч-
ности и абсолютности задачъ нравственности, тѣмъ болѣе и
нравственное чувство въ немъ пріобрѣтаетъ религіозный
характеръ. Религія, отбросивъ всѣ проходящіе, произволь-

ныв и фантастическіе элементы, которые она въ себѣ за-
ключала, въ концѣ концовъ станетъ религіей нравственно-
сти, a религіозное чувство, освободившись отъ всѣхъ тѣхъ
уродливыхъ формъ, въ которыхъ оно проявлялось, станетъ
только высшимъ полетомъ нравственнаго чувства.
VI.
О препятствіяхъ на пути къ осуществленію принципа
гармоніи цѣлей.
Послѣдовательное примѣненіе все въ болѣе расширя-
ющихся размѣрахъ принципа гармоніи цѣлей означаетъ не
что иное, какъ пріобрѣтеніе сознаніемъ и въ частности его
наиболѣе полнымъ выраженіемъ, волей, господства. Когда
рѣчь идетъ о томъ, чтобы сдѣлать принципъ гармоніи цѣ-
лей руководящимъ началомъ человѣческой дѣятельности, то
въ сущности это сводится къ тому, чтобы сдѣлать сознаніе
и волю основными факторами жизни. Когда все человѣче-
ство и весь міръ станутъ этическими, то торжество созна-
нія и воли въ средѣ человѣчества и въ мірѣ достигнетъ
своего наиболѣе полнаго выраженія: тогда природа, насколько
она намъ является какъ громадный механизмъ, составитъ
покорное орудіе объединенныхъ сознанія и воли всего че-
ловѣчества, a можетъ быть, и всего міра въ осуществленіи
ими тѣхъ цѣлей, которыя составляютъ естественное назна-
ченіе сознанія и воли. Процессъ развитія въ средѣ чело-
вѣчества и вообще въ мірѣ нравственности есть процессъ
все большаго и большаго подчиненія природы сознанію. Со-
знаніе овладѣваетъ природой и дѣлаетъ ее средствомъ для
осуществленія высшихъ своихъ задачъ, т.-е. наиболѣе пол-
ной и широкой нравственной жизни, или для реализаціи
цѣльности, гармоніи и единства въ безграничномъ царствѣ
цѣлей всего міра.
Но это — тотъ конечный предѣлъ, къ которому развитіе
міровой жизни должно стремиться, безконечно къ нему при-
ближаясь и никогда однако его вполнѣ не достигая. Если
же мы возьмемъ тотъ моментъ міровой эволюціи, въ кото-
ромъ она находится въ настоящее время, то мы увидимъ,

какъ безпредѣльно далеко то время, когда можно будетъ го-
ворить не только о господствѣ сознанія надъ природой во
всемъ ея цѣломъ, но даже только о господствѣ человѣче-
скаго сознанія надъ тою природою, которую намъ предста-
вляетъ развитіе жизни на землѣ, надъ тѣми стихійными
процессами на послѣдней, которые вмѣсто того, чтобы под-
чиняться сознанію человѣка, разрушаютъ плоды его созна-
тельной дѣятельности и даже господствуютъ надъ самими
его сознаніемъ и волей. Сознаніе и воля человѣка оказы-
ваются безсильными противъ тысячи случайностей, которыми
угрожаетъ имъ механизмъ природы на землѣ. Различнаго
рода стихійныя бѣдствія, въ родѣ наводненій, пожаровъ,
бурь и всевозможныхъ другихъ несчастныхъ случаевъ, вся-
каго рода болѣзни и, наконецъ, смерть, все это, не говоря о
многихъ другихъ явленіяхъ аналогичнаго рода, представляетъ
намъ факты, которые краснорѣчиво говорятъ о томъ, какъ
еще сравнительно слабо господство сознанія надъ природой,
насколько еще сомнительной, шаткой и неувѣренной является
дѣятельность воли. Плоды этой дѣятельности природа можетъ
обратить въ ничто и даже, повидимому, можетъ обратить
въ ничто и человѣческое сознаніе и волю. Каждый день
гибнетъ масса лицъ, дѣятельность которыхъ могла бы еще
быть въ высшей степени плодотворна для человѣчества,
которые далеко еще не сказали своего послѣдняго слова:
они попадаютъ случайно подъ зубья громаднаго механизма
природы и эти зубья безжалостно раздробляютъ ихъ въ дре-
безги, и свѣтлое дѣло, задуманное ими, остается не выпол-
неннымъ, нить сознанія обрывается, и вмѣстѣ съ хрупкимъ
организмомъ, унесеннымъ стихійными силами природы, исче-
заетъ и та могучая, добрая воля, которая неустрашимо со-
вершала свои подвиги любви къ человѣчеству. Въ какое
положеніе этика гармоніи цѣлей становится въ фактамъ по-
добнаго рода, въ которыхъ выражается еще такая слабая
сила и власть сознанія и воли надъ природой?
Предписанія, которыя этика гармоніи цѣлей ставитъ че-
ловѣку, вслѣдствіе этого нисколько не колеблются и даже,
наоборотъ, вслѣдствіе именно этого они. полу чаютъ еще бо-
лѣе повелительный характеръ. Если еще такъ слаба и не-

надежна роль сознанія и воли какъ регуляторовъ жизни, то
съ тѣмъ большею настойчивостью надлежитъ дѣйствовать,
чтобы эта роль становилась все значительнѣе, чтобы цар-
ство сознанія и воли утверждалось ;все болѣе. прочно и не-
зыблемо, и для этого есть только одинъ единственный путь
и именно тотъ, къ которому ведетъ твердое и неуклонное
слѣдованіе принципу гармоніи цѣлей. „Расширяй какъ можно
больше сферу своихъ цѣлей и старайся внести въ эту сферу
возможно больше цѣльности, гармоніи и единства", говоритъ
этика гармоніи цѣлей каждому отдѣльному человѣку. Только
такимъ путемъ медленно и шагъ за шагомъ человѣчество
утверждаетъ господство сознательной воли и все болѣе и
болѣе полное подчиненіе ей природы. Расширять сферу
своихъ цѣлей значитъ расширять сферу. своей производи-
тельной дѣятельности; устанавливать въ этой сферѣ единство
и гармонію—значитъ дѣлать эту дѣятельность еще произво-
дительнѣе, еще плодотворнѣе. Принципъ гармоніи цѣлей
есть вмѣстѣ съ тѣмъ и принципъ разумной экономіи силъ
для достиженія торжества надъ природой. Побѣда надъ при-
родой составляетъ тоже одну изъ важныхъ цѣлей, входящую
какъ составной элементъ въ общую систему цѣлей человѣ-
ческой жизни. Эта побѣда имѣетъ особенно важное значеніе,
потому что чѣмъ полнѣе она будетъ достигнута, тѣмъ си-
стематичнѣе и полнѣе будетъ примѣняться и самый прин-
ципъ гармоніи цѣлей, тѣмъ шире будетъ и осуществленіе
задачъ нравственности. Пусть смерть, болѣзни и разнаго
рода несчастные случаи выхватываютъ изъ рядовъ человѣ-
чества работниковъ, людей сознательной широкой гармони-
ческой воли; пусть ихъ дѣло осталось незаконченнымъ, они
все-таки хоть и немного расширили могущество человѣче-
ской воли. На смѣну ихъ являются тысячи другихъ работ-
никовъ, и человѣчество мало-по-малу создаетъ все болѣе и
болѣе благопріятныя условія для послѣдовательнаго и систе-
матическаго примѣненія принципа гармоніи цѣлей. Грустна
и неприглядна современная действительность, зло смѣется
природа надъ сознательными усиліями человѣка. Ну что же!
пускай она смѣется, а мы все-таки будемъ мужественно
жить среди того горя и испытаній, которыя намъ жизнь

приноситъ; мы будемъ итти впередъ, мы будемъ системати-
чески и сознательно дѣйствовать, расширяя насколько воз-
можно область своихъ цѣлей, стремясь внести въ нее воз-
можно больше гармоніи и вѣря въ то, что воля человѣчества
такимъ путемъ, при нашемъ участіи, одержитъ въ концѣ
концовъ побѣду надъ природой и сдѣлаетъ ее послушнымъ
орудіемъ въ дѣлѣ осуществленія высшихъ нравственныхъ
задачъ.
Я раньше указалъ на стихійныя силы природы, которыя
въ формѣ пожаровъ, бурь, землетрясеній, наводненій, болѣз-
ней всякаго рода, смерти и т. д. уничтожаютъ плоды созна-
тельной дѣятельности человѣка, а также и само сознаніе и
волю человѣка обращаютъ въ ничто. Природа, какъ громад-
ный механизмъ, чужда всякихъ цѣлей. Механизмъ природы
дѣйствуетъ, подчиняясь извѣстнымъ опредѣленнымъ законамъ,
констатированіемъ которыхъ занимается наука, называемая
нами естествознаніемъ. Природѣ нѣтъ никакого дѣла до соз-
нательной воли человѣка. Она развертываетъ передъ нами
свои явленія, которыя могли бы быть нами предсказаны съ
неукоснительною точностью, «ели бы намъ было точно из-
вѣстно распредѣленіе силы и вещества въ мірѣ. Этотъ меха-
низмъ природы въ иныхъ случаяхъ является благодѣтельнымъ
для человѣка, но въ иныхъ случаяхъ онъ влечетъ за собою
пагубные для него результаты. Все зависитъ отъ того или
другого случайнаго сочетанія или взаимодѣйствія силъ при-
роды, которому нѣтъ никакого дѣла ни до цѣлей человѣка,
ни до гармоніи этихъ цѣлей между собою. Чтобы механизмъ
природы служилъ для осуществленія цѣлей человѣка и для
установленія между ними гармоніи, воля человѣка должна
овладѣть механизмомъ природы, подчинить его себѣ и сдѣ-
лать орудіемъ для осуществленія своихъ задачъ. Овладѣть
механизмомъ природы можно только при посредствѣ знанія
этого механизма. Только знаніе природы и развитіе этого
знанія поможетъ человѣку покорить природу, дастъ ему воз-
можность установить такое взаимодѣйствіе силъ природы,
создать такое ихъ сочетаніе, результаты котораго будутъ
имѣть наиболѣе плодотворное значеніе для расширенія цар-
ства цѣлей и для установленія въ этомъ царствѣ гармоніи.

Развитіе науки, а также прикладного знанія или техники,
занимающейся вопросомъ о такомъ сочетаніи силъ природы,
въ результат* котораго являлось бы достиженіе тѣхъ или
другихъ поставленныхъ человѣкомъ цѣлей,—вотъ что хотя
медленно, но непрерывно ведетъ къ подчиненію механизма
природы человѣческой волѣ.
Но механизмъ существуетъ не только въ области такъ
называемой природы въ узкомъ смыслѣ этого слова, онъ
существуетъ также въ области самого сознанія, онъ обнару-
живается также и въ томъ взаимодѣйствіи между созна-
ніями, которое мы называемъ общественною жизнью. Воля
человѣка должна овладеть и этимъ психическимъ механиз-
момъ, если можно такъ выразиться, и этимъ соціальнымъ
механизмомъ и подчинить ихъ высшимъ своимъ задачамъ.
Овладѣть механизмомъ психической жизни можетъ помочь
развитіе той науки, которая называется психологіей; овла-
дѣть же механизмомъ соціальной жизни можетъ помочь раз-
витіе соціологіи въ широкомъ смыслѣ этого слова. Искусства
сочетанія силъ психическихъ и силъ соціальныхъ, въ ре-
зультатѣ котораго получались бы тѣ или другія желательны»
слѣдствія, которыя воля человѣка намѣчаетъ себѣ, относится
тоже къ области техники. Педагогика и соціальная политика
представляютъ также техническое прикладное знаніе. Меха-
низмъ психической жизни, какъ и механизмъ соціальной
жизни можетъ дѣйствовать и во благо и во вредъ человѣка;
этотъ механизмъ можетъ служить орудіемъ въ расширеніи
царства цѣлей и въ установленіи въ этомъ царствѣ гармо-
ніи, но онъ можетъ также вести и къ суженію царства цѣ-
лей, можетъ явиться источникомъ противорѣчій и дисгармо-
ніи въ немъ. Самъ по себѣ механизмъ психической и соці-
альной жизни чуждъ всякихъ цѣлей, только воля человѣка,,
овладѣвъ имъ, можетъ его заставить служить тѣмъ задачамъ,,
которыя, являются высшими задачами воли.
По нашему мнѣнію, самое основное противоположеніе,,
которое можно открыть въ мірѣ,— это между механизмомъ
и волею. Первоначально воля находится подъ гнетомъ меха-
низма, но мало-по-малу она освобождается изъ-подъ этого
гнета, овладѣваетъ механизмомъ и подчиняетъ его себѣ.

Подчиненіе механизма, въ какихъ бы формахъ онъ ни обна-
руживался, волѣ человѣка, тому высшему закону, которому
эта воля слѣдуетъ въ своей дѣятельности, составляетъ, одну
изъ высшихъ нравственныхъ задачъ. Какъ бы высоко ни
поднялась въ своемъ развитіи жизнь отдѣльнаго человѣка,
жизнь цѣлаго человѣчества или всего міра, механизмъ бу-
детъ въ ней всегда существовать, но чѣмъ выше будетъ
развитіе сознательной жизни, тѣмъ болѣе механизмъ будетъ
регулироваться и направляться сознательной волей. Механи-
ческое, такимъ образомъ, станетъ вполнѣ цѣлесообразнымъ,
и то, что являлось прежде связаннымъ между собою, какъ
цѣпь причинъ и слѣдствій, будетъ въ то же время являться
намъ какъ цѣпь средствъ и цѣлей или цѣлей ближайшихъ
и цѣлей болѣе отдаленныхъ.
Развитіе воли среди человѣческаго рода означаетъ раз-
витіе власти и могущества надо всѣмъ механическимъ, а
также объединеніе воль между собою въ гармоническій со-
лидарный союзъ, такъ какъ объединеніе воль есть тоже
одно изъ условій для расширенія власти надъ механизмомъ
природы, психической и соціальной жизни. Но чѣмъ выше
поднимается развитіе воли среди человѣчества, тѣмъ созна-
тельнѣе, систематичнѣе и шире она подчиняется принципу
гармоніи цѣлей, составляющему высшій законъ воли.
Уже самъ механизмъ природы въ силу присущихъ ему
законовъ подготовляете торжество сознательной волн на
земномъ шарѣ. Целесообразное въ борьбѣ за жизнь должно
побѣдить нецѣлесообразное, потому что сущность цѣлесооб-
разныхъ органическихъ сочетаній состоитъ въ томъ, что
они способствуютъ сохраненію того вида организмовъ, кото-
рому они свойственны. Такимъ образомъ, по существу цѣле-
сообразное должно побѣдить и вытѣснить на землѣ нецѣле-
сообразное. Подобно этому, можно сказать, что сознательная
воля должна побѣдить все инстинктивное и привычное. Дѣй-
ствіе инстинктивное есть сформировавшееся приспособленіе
къ опредѣленной совокупности жизненныхъ обстоятельствъ,—
сознательное волевое дѣйствіе есть способность постояннаго
переприспособленія къ измѣняющейся совокупности обстоя-
тельствъ. Инстинктъ и привычка могутъ поэтому насъ часто

вводить въ обманъ и оказываться недостаточными, если въ
условіяхъ жизни совершилась перемѣна; сознательная воля,
напротивъ того, идетъ навстрѣчу всѣмъ подобнымъ перемѣ-
намъ въ условіяхъ жизни. Вотъ почему организмы, въ ко-
торыхъ развита сознательная воля, должны въ концѣ кон-
цовъ побѣдить и вытѣснить съ земного шара такіе организ-
мы, въ распоряженіи которыхъ находятся только инстинкты
и привычки. Точно также въ концѣ концовъ на земномъ
шарѣ должна получить господство организованная и объеди-
ненная воля многихъ надъ волей отдѣльныхъ личностей и
чѣмъ шире организація воль, чѣмъ больше элементовъ она
захватываетъ, чѣмъ болѣе въ ней признается цѣнность за
каждой индивидуальной волей, входящей въ ея составъ,
тѣмъ болѣе она цѣлесообразна, тѣмъ болѣе она жизненна и
устойчива, тѣмъ большими она преимуществами обладаетъ
по сравненію со всякими другими организаціями и потому
должна будетъ необходимо подчинить ихъ себѣ.
Такимъ образомъ уже стихійный процессъ природы ве-
детъ къ организаціи всего человѣчества въ одно солидарное
цѣлое, но онъ ведетъ къ этой цѣли медленнымъ и долгимъ
путемъ, при чемъ много силъ и жизней гибнетъ безплодно
и непроизводительно. Люди сознательной воли могутъ уско-
рить этотъ процессъ и сократить связанныя съ нимъ стра-
данія: они могутъ его направить по такому руслу, на ко-
торомъ ни одна человѣческая сила не пропадетъ безплодно,
но послужитъ для скорѣйшаго осуществленія гармонической,
солидарной жизни въ человѣчествѣ. И это они могутъ сдѣ-
лать тѣмъ въ большей мѣрѣ, чѣмъ въ большей степени они
будутъ овладѣвать механизмомъ жизни при помощи все бо-
лѣе расширяющагося знанія и пониманія его.
Итакъ, главнымъ препятствіемъ для осуществленія въ
широкихъ размѣрахъ принципа гармоніи цѣлей является
неполное и несовершенное знаніе и пониманіе человѣкомъ
механизма природы, механизма въ области сознанія и ме-
ханизма въ сферѣ соціальной жизни. Хотя здѣсь, въ осо-
бенности, что касается механизма въ области природы, и
много сдѣлано, но то, что остается еще сдѣлать, неизмѣримо
превосходитъ то, что сдѣлано. И въ особенности еще много

придется поработать надъ тѣмъ, чтобы овладѣть механиз-
момъ психической и соціальной жизни, точное и научное
изученіе которыхъ началось только въ сравнительно недавнее
время. Соціальная политика и педагогика далеко уступаютъ
по своей разработанности другимъ отдѣламъ техники и въ
особенности тѣмъ, гдѣ рѣчь идетъ о примѣненіи физики и
химіи. Между тѣмъ какъ въ послѣднихъ человѣкъ дѣйству-
етъ съ полною увѣренностью, въ области первыхъ резуль-
таты часто являются сомнительными и гадательными. Но
овладѣть механизмами психической и соціальной жизни для
дѣла нравственности не менѣе, если не болѣе, важно, чѣмъ
овладѣть механизмомъ природы. Высшее желаніе Фауста
въ концѣ его долгой жизни заключалось въ томъ, чтобы
бороться и побѣдить „безцѣльную стихій неукрощенныхъ
силу" (zwecklose Kraft unbftndiger Elemente). Онъ жаждалъ
высокаго наслажденія
„Das herrische Meer vom Ufer auszuschliessen,
Der feuchten Breite GrSnzen zu verengen
Und, weit hinein, sie in sich selbst zu drangen*. l).
Желаніе это въ немъ пробудилось, когда онъ стоялъ у
берега морского и наблюдалъ морской приливъ, и вотъ въ
какихъ словахъ онъ описываетъ чувства и впечатлѣнія, воз-
бужденныя въ немъ этимъ зрѣлищемъ:
Mein Auge war aufs hohe Meer gezogen;
Es schwoll empor, sich in sich selbst zu thurmen,
Dann liess es nach und schuttelte die Wogen,
Des flachen Ufers Breite zu bestiirmen,
Und das verdross mich; wie der Uebermuth
Den freien Geist, der aile Rechte schàtzt,
Durch leidenschaftlicb aufgeregtes Blut
Ins Missbehagen des Gefiïhls versetzt.
Ich hielt's fur Zufall, schSrfte meinen Blick:
Die Woge stand und rollte dann zuruck,
*) „Заставить могучее море удалиться отъ береговъ, оттѣснить бу-
шующую влагу, заключивъ ее далеко отсюда, въ ея же собственныя
границы".

Entfernte sich vom stolz erreichten Ziel;
Die Stunde kommt, sie wiederholt das Spiel.
Sie schleicht heran, an abertausend Enden,
Unfruchtbar selbst, Unfruchtbarkeit zu spenden;
Nun schwillt's und wSchst und rollt und iiberzieht
Der wîisten Strecke widerlich Gebiet.
Da herrschet Well'auf Welle kraftbegeistet,
Zieht sich zuriick, und es ist nichts geleistet... !).
Отнять y моря его владѣнье, сдѣлать глухую пустыню
плодородной, создать свободную обстановку для жизни мил-
ліоновъ, жизни, полной свободной, трудолюбивой дѣятель-
ности— таково завѣтное желаніе Фауста на склонѣ лѣтъ,
давшее ему возможность пережить одинъ мигъ истиннаго и
высокаго счастія, съ которымъ ничто въ жизни не можетъ
итти въ сравненіе. Въ томъ, чтобы этому дѣлу отдаться
всей душой, Фаустъ видѣлъ „послѣднее слово людской му-
дрости" (der Weisheit letzter Schluss). — Фаустъ нашихъ
дней возмущался бы не только той „безцѣльною стихій не-
укрощенныхъ силой", которую намъ обнаруживаетъ приро-
да, отъ его взора не укрылась бы и та безцѣльная сила
неукрощеннаго механизма, опустошительная дѣйствія кото-
раго приходится наблюдать и въ области душевной жизни
отдѣльной личности и въ области соціальныхъ отношеній.
И тамъ, и тутъ приходится видѣть, какъ набѣгающія волны
привычекъ и традицій, дикихъ страстей и суевѣрій опусто-
*) „Взглядъ мой привлеченъ былъ морскимъ приливомъ. Я видѣлъ,
какъ волны, бѣшено громоздясь одна на другую, обрушивались и раз-
стилались, заливая плоскую полосу берега. Зрѣлище это огорчило меня,
какъ при видѣ своеволія, дѣйствующаго подъ напоромъ страсти, огор-
чается чувство человѣка, привыкшаго уважать чужія права. Я принялъ
видѣнное за единичный случай и насторожилъ мое вниманіе. Волна»
спавъ, отхлынула назадъ, удаляясь отъ только что побѣдоносно достиг-
нутой ею цѣли; но наступилъ новый приливъ и съ нимъ повторилось
то же самое... Волна подкрадывалась со всѣхъ сторонъ, сама безплодная и
приносившая съ собой безплодіе. Она надувалась, росла, катилась, за-
воевывая непривѣтливое пространство пустынной мѣстности. Волны
царствовали! царствовали съ дикой силой и удалялись, не принося ни-
какой пользы!" (Фаустъ. Трагедія Гёте. Перев. А. Л. Соколовскаго,
стр. 262).

таютъ душевную и соціальную жизнь и дѣлаютъ и ту, и
другую безплодной, обращая въ пустыню. Фаустъ новыхъ
дней нашелъ бы для себя много безпредѣльной работы и
въ этой области, еще столь мало разработанной, еще столь
слабо понятой. И даже болѣе того, онъ ясно понялъ бы,
что люди только тогда въ полномъ размѣрѣ будутъ въ со-
стояніи подчинить себѣ механизмъ природы, когда они
вполнѣ овладѣютъ механизмомъ психической и соціальной
жизни, когда, благодаря совершенному знанію этого послѣд-
няго, удастся утвердить на землѣ на прочныхъ и незыбле-
мыхъ началахъ свободный солидарный союзъ всего человѣ-
чества, въ которомъ творческая, сознательная воля каждой
отдѣльной личности получитъ наибольшій просторъ для сво-
его развитія, наиболѣе широкое поле для своего примѣ-
ненія.
VII.
Индивидуализація, какъ одна изъ характерныхъ чертъ
нравственнаго развитія. Заключеніе.
Прежде чѣмъ кончить настоящую статью, мы считаемъ
необходимымъ отмѣтить одну сторону въ развитіи нрав-
ственности, которую мы старались вездѣ подчеркнуть, гдѣ
это представлялось возможнымъ по ходу мыслей, но кото-
рая не была еще до сихъ поръ нами формулирована въ
ясно выраженной формѣ.
Ученіе о нравственности, которое мы развивали какъ въ
этой своей статьѣ, такъ и въ статьѣ „О высшемъ принципѣ
нравственности", всецѣло основано на природѣ человѣче-
скихъ сознанія и воли и необходимыхъ законахъ ихъ раз-
витія, какъ ихъ намъ открываетъ современная научная пси-
хологія. Мы исходили изъ того установленнаго психологіей
положенія, что, чѣмъ выше степень развитія сознанія, тѣмъ
больше гармоніи и единства между его составными частями,
тѣмъ въ большей мѣрѣ онѣ сливаются въ одно нераздѣль-
ное цѣлое. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, чѣмъ сложнѣе становится
сознаніе, чѣмъ выше оно поднимается въ своемъ развитіи,
тѣмъ болѣе отличимыми другъ отъ друга дѣлаются отдѣль-
ныя составныя части его и тѣмъ болѣе такихъ отличимыхъ

составныхъ частой можетъ быть открыто въ сознаніи. Если
мы возьмемъ элементарное сознаніе, сознаніе на низшихъ
ступеняхъ его развитія, то увидимъ, что элементы познанія,
чувствованія и воли находятся тамъ въ слитномъ, недифе-
ренцированномъ состояніи; въ болѣе развитомъ сознаніи
они становятся ясно диференцированными и отличимыми
другъ отъ друга.
Если мы обратимся въ частности къ волѣ, то увидимъ
что, чѣмъ ниже ея развитіе, тѣмъ болѣе поступки походятъ
одинъ на другой и, наоборотъ, чѣмъ болѣе воля подни-
мается въ Своемъ развитіи, тѣмъ болѣе становятся различ-
ными другъ отъ друга отдѣльные поступки воли. Каждое
дѣйствіе воли, каждая цѣль съ развитіемъ воли все болѣе
и болѣе индивидуализируется. Это обусловлено тѣмъ обстоя-
тельствомъ, что при постановкѣ той или другой цѣли съ
теченіемъ времени все большій кругъ остальныхъ цѣлей
принимается во вниманіе. Такимъ образомъ каждая цѣль
въ этомъ смыслѣ пріобрѣтаетъ болѣе сложный, a слѣдова-
тельно и болѣе своеобразный характеръ. Съ другой стороны,
чѣмъ болѣе при постановкѣ той или другой цѣли принята во
вниманіе остальная совокупность цѣлей, тѣмъ ярче выступа-
етъ то особенное значеніе, которое именно эта цѣль имѣетъ
въ общей системѣ цѣлей, ея отличіе отъ всѣхъ другихъ цѣ-
лей, тѣмъ рельефнѣе обрисовывается ея индивидуальный ха-
рактеръ. Чѣмъ въ большей степени устанавливается гармо-
нія между цѣлями, тѣмъ въ большей степени каждая цѣль
индивидуализируется, потому что тѣмъ болѣе она становится
такою цѣлью, которая должна занять именно такое-то опредѣ-
ленное мѣсто въ общей системѣ цѣлей, а не какое-либо дру-
гое: ея физіономія дѣлается вполнѣ ясной и определенной.
Гармонизація цѣлей необходимо, такимъ образомъ, связа-
на съ ихъ индивидуализаціей. Чѣмъ шире дѣлается система
цѣлей, внутри которой устанавливается гармонія, тѣмъ болѣе
индивидуализированный характеръ принимаетъ каждая цѣль
въ отдѣльности, потому что тѣмъ болѣе сложный отпечатокъ
и тѣмъ болѣе широкаго цѣлаго она носитъ на себѣ.
Вообще говоря, чѣмъ сложнѣе что-либо, тѣмъ оно болѣе
индивидуально, своеобразно, потому что тѣмъ меньшую до-

пускаетъ оно повторяемость. Съ развитіемъ воли цѣли ста-
новятся все сложнѣе и сложнѣе, потому что развитіе воли
и выражается до нѣкоторой степени въ увеличеніи сложно-
сти цѣлей н, слѣдовательно, въ этомъ отношеніи цѣли прі-
обрѣтаютъ все болѣе и болѣе индивидуальный характеръ.
Съ другой стороны, даже и элементарныя цѣли, входящія
въ составъ этихъ болѣе сложныхъ цѣлей, все болѣе индиви-
дуализируются, потому что становятся элементами болѣе
сложныхъ цѣлей. Это все равно какъ какой-нибудь аккордъ,
если вы его будете брать отдѣльно на рояли, то сколько бы
вы это не повторяли, онъ будетъ звучать всегда одинаково,
но тотъ же самый аккордъ въ извѣстномъ опредѣленномъ
мѣстѣ сонаты Бетховена будетъ звучать иначе, 4ѣмъ въ
какомъ-либо другомъ мѣстѣ этой же сонаты или чѣмъ въ
сонатѣ, напр., Гайдна и Моцарта. Занявъ опредѣленное
мѣсто въ цѣломъ музыкальномъ твореніи, онъ пріобрѣлъ
особый своеобразный отпечатокъ, индивидуализировался.
Точно то же происходитъ и съ каждою простою цѣлью, если
она входитъ, какъ элементъ, въ цѣль болѣе сложнаго раз-
ряда: она индивидуализируется и тѣмъ больше, чѣмъ слож-
нѣе цѣль, т.-е. чѣмъ болѣе индивидуальный характеръ это
сложная цѣль носитъ.
Что индивидуальность тѣсно связана съ богатствомъ свя-
зей, которыя данное явленіе или данный предметъ имѣетъ
съ другими явленіями и предметами, лучше всего можно
понять, обратись къ выясненію того различія, которое суще-
ствуетъ между общими понятіями и понятіями частными.
Чѣмъ болѣе конкретный характеръ носитъ понятіе, тѣмъ съ
большимъ рядомъ другихъ понятій оно имѣетъ связей. Срав-
ните, напр., такія понятія: „живое существо", „человѣкъ",
„европеецъ", „русскій", „Иванъ Ивановичъ Поповъ" (опре-
деленная личность), расположенныя здѣсь по степенямъ
убывающей ихъ общности. Чѣмъ менѣе общимъ становится
какое-нибудь понятіе, тѣмъ болѣе возрастаетъ число его
признаковъ, которые мы должны были бы перечислить при
опредѣленіи даннаго понятія. Понятіе объ „Иванѣ Ивано-
вичѣ Поповѣ", опредѣленномъ данномъ человѣкѣ заключаетъ
въ себѣ безконечное количество признаковъ, т.-е: другими

словами это понятіе связано съ огромнымъ числомъ другихъ
понятій, съ неизмѣримо большимъ, чѣмъ понятіе, напр., про-
сто о „человѣкѣ" или вообще о „живомъ существѣ". Выра-
жаясь иначе, чѣмъ болѣе индивидуализированный характеръ
носитъ понятіе, съ тѣмъ большимъ рядомъ другихъ понятій
оно должно имѣть связей. То же самое справедливо и отно-
сительно каждаго факта нашей душевной жизни. Своеобраз-
ность и индивидуализація опредѣленнаго психическаго явле-
нія обусловлена богатствомъ его связей съ другими психи-
ческими явленіями.
Такимъ образомъ, какъ мы видимъ, какъ развитіе воли,
такъ и развитіе сознанія вообще являются все возрастающей
и расширяющейся гармоніей все болѣе и болѣе индивидуали-
зирующихся элементовъ. Эта гармонія отнюдь не означаетъ
такого поглощенія частей цѣлымъ, при которомъ эти части
перестаютъ быть различимыми другъ отъ друга; напротивъ
того, она предполагаетъ наиболѣе рельефное и выпуклое вы-
дѣленіе этихъ частей, не утрату ими своеобразнаго характе-
ра, но наиболѣе полную обрисовку этой своеобразности.
И эти же черты, т.-е. наибольшая гармонія цѣлаго при
наибольшемъ индивидуализированіи его составныхъ частей
являются характерными и для нравственнаго идеала, созда-
ваемая человѣкомъ, по мѣрѣ того какъ этотъ идеалъ при-
нимаетъ все болѣе и болѣе совершенныя формы.
Высшій нравственный идеалъ, до пониманія котораго
люди достигли въ послѣднее время, ставитъ задачей уста-
новленіе солидарной, гармонической жизни во всемъ чело-
вѣчествѣ, устраненіе всѣхъ формъ борьбы, антагонизма,
конкуренціи людей другъ съ другомъ, обращеніе человѣ-
чества въ трудовую кооперацію и вмѣстѣ съ тѣмъ наиболь-
шее развитіе каждой индивидуальной жизни, наибольшее
расширеніе ея самобытности, самостоятельности и свободы.
Нельзя найти болѣе полнаго, болѣе лучшаго, болѣе ши-
рокаго выраженія для того, что составляетъ естественный
законъ самого сознанія и вмѣстѣ съ тѣмъ нравственный
законъ воли, этой высшей концентраціи сознанія. Этотъ
идеалъ не есть что-либо искусственное и чуждое намъ: на
немъ лежитъ печать нашей природы какъ сознательныхъ

существъ; онъ представляетъ высшее, мыслимое для насъ
пока, расширеніе основныхъ задачъ самого сознанія до
предѣловъ всего человѣчества; онъ представляетъ формиро-
ваніе человѣчества сообразно тому, что въ нашей природѣ
есть лучшаго, а именно — сообразно тѣмъ формамъ созна-
тельной жизни, въ которыхъ сознаніе достигаетъ наиболѣе
полнаго н совершеннаго выраженія своихъ основныхъ за-
дачъ, вытекающихъ изъ его сущности, какъ сознанія. Какъ
сознательныя существа мы призваны къ великому: мы
должны реформировать человѣчество и міръ по образу и
подобію нашего сознанія. Высшій законъ нашей сознатель-
ной жизни мы должны сдѣлать высшимъ закономъ жизни
всего человѣчества, а в> безконечно отъ насъ отдаленномъ
будущемъ онъ сдѣлается, быть можетъ, при дружныхъ сое-
диненныхъ усиліяхъ всего человѣчества, и высшимъ зако-
номъ всего міра. Но сейчасъ это — не болѣе какъ дерзкая,
безумная мечта: ближайшая наша задача — обращеніе всего
человѣчества въ солидарный союзъ свободныхъ, достигшихъ
каждая наибольшей полноты развитія, личностей. Это — ве-
ликая задача, она требуетъ безчисленнаго множества работ-
никовъ, дѣйствующихъ во всѣхъ областяхъ жизни, сообразно
своимъ силамъ и способностямъ, и медленно, незамѣтно,
камень за камнемъ, созидающихъ фундаментъ для „новаго
человѣчества". Ни одна работа не представляется здѣсь мел-
кой и ничтожной, ни одна сила — лишней и ненужной...
Здѣсь такъ необходимо много силъ и это такое великое
дѣло, что отказаться отъ своей работы, выбыть изъ строя,
было бы просто преступленіемъ... Надо итти и итти, хотя
бы даже спотыкаясь и падая, хотя бы даже терпя разочаро-
ванія и неудачи. Пусть насъ воодушевляетъ свѣтлая вѣра,
что даже наши паденія и неудачи послужатъ однимъ изъ
камней въ созидающемся храмѣ будущаго! Личность должна
бодро и неутомимо, и одна и въ союзѣ съ другими, дви-
гаться все впередъ и впередъ, избравъ своимъ руководя-
щимъ началомъ, своею путеводною звѣздою, великій прин-
ципъ установленія цѣльности, гармоніи и единства въ без-
предѣльно расширяющемся царствѣ цѣлей человѣческой
жизни.

Гармонія и нравственная свобода. 1)
Élargissons-nous donc; laissons
nos coeurs ouverts
A tout tressaillement de ce vaste
univers. 2)
I. Guyau. Vers d'un philosophe.
I.
Основныя черты нравственнаго идеала.
Гармонія и свобода—вотъ два, невидимому, исключающіе
другъ друга принципа, вотъ двѣ непримиримый противопо-
ложности, какъ это кажется на первый взглядъ. Однако,
<5олѣе внимательное изслѣдованіе взаимнаго отношенія упо-
мянутыхъ принциповъ не только обнаруживаетъ, что они
совсѣмъ не противоположны, но открываетъ даже, наобо-
ротъ, что они взаимно предполагаютъ и обусловливаютъ
другъ друга, и что наиболѣе совершенная гармонія ведетъ
къ наиболѣе полной свободѣ, а наибольшая свобода находитъ
свое выраженіе въ осуществленіи наибольшей гармоніи. До-
казать это положеніе въ примѣненіи къ нравственной жизни
человѣка и составляетъ предметъ настоящей статьи.
Пытаясь опредѣлить основныя черты нравственнаго идеала,
мы необходимо приходимъ къ тому заключенію, что стре-
мленіе въ той или другой формѣ, въ той или другой сте-
!) Статья эта была написана въ началѣ 1892 г. для литературнаго
сборника „Помочь", изданнаго въ началѣ 90-хъ годовъ кружкомъ лите-
раторовъ въ пользу голодающихъ; здѣсь она воспроизводится въ нѣ-
сколько дополненномъ видѣ.
2) „Раздвинемъ рамки своихъ отношеній къ міру и пусть сердца наши
будутъ открыты для всякаго трепетанія этой обширной вселенной!..."

пени, осуществить въ жизни гармонію—составляетъ одну изъ
главныхъ его характеристикъ. Гармонія или соотвѣтствіе
различныхъ сторонъ нашей природы, гармонія или равно-
вѣсіе разнородныхъ стремленій и дѣятельностей, источни-
комъ которыхъ мы являемся, гармонія или солидарность
нашей личной жизни съ развивающеюся жизнью всего че-
ловѣчества—таковы задачи, которыя этическій идеалъ намъ
ставитъ. Стремись достигнуть гармоніи въ такой степени, въ
какой только возможно, внутри себя, а также между твоею
жизнью и жизнью всего окружающаго тебя міра и всего
человѣчества, среди котораго ты живешь,—таково руково-
дящее предписаніе, которое онъ намъ даетъ. Установить
въ жизни гармонію и кооперацію всѣхъ существъ и устра-
нить изъ нея антагонизмъ и борьбу, создать такое взаимное
сотрудничество всѣхъ людей, при которомъ каждый являлся-
бы условіемъ счастья и повышенной жизненности для всѣхъ
остальныхъ, а не условіемъ ихъ страданій, гибели или
смерти,—вотъ завѣтная мечта, которая уже съ давнихъ поръ
волнуетъ моралиста. Но не менѣе этого воодушевляетъ по-
слѣдняго и другое завѣтное стремленіе—воплотить въ жизни
идеалъ „нравственной свободы", сдѣлать нравственныхъ дѣ-
ятелей въ самомъ высокомъ размѣрѣ, въ какомъ только воз-
можно, самостоятельными, самобытными и независимыми, а
ихъ дѣятельность какъ можно болѣе напряженною, безпре-
дѣльною и широкою, такъ чтобы свобода нравственнаго
дѣятеля расширялась и увеличивалась прогрессивно, не
зная для своего расширенія и увеличенія ни конца, ни
предѣла.
Принципъ гармоніи и принципъ свободы оба заявляютъ
въ области нравственности право на свое существованіе и
воплощеніе,—но согласимы-ли они между собою—вотъ во-
просъ, который является для моралиста однимъ изъ вопро-
совъ первостепенной важности. Чтобы показать то взаимное
отношеніе, которое существуетъ между этими обоими прин-
ципами, попытаемся прежде болѣе подробно охарактеризо-
вать каждый изъ нихъ.

II.
Принципъ гармоніи.
Ставя идеалъ гармоніи, какъ цѣль нравственнаго пове-
денія, человѣкъ исходитъ изъ того предположенія, что эле-
менты, между которыми наше нравственное поведеніе должна
установить гармонію, не стоятъ другъ съ другомъ въ основ-
номъ, непримиримомъ антагонизмѣ и противоположеній. Такъ,
если мы беремъ отдѣльнаго человѣка, то мы предполагаемъ
при этомъ, что отдѣльныя стороны его природы не исклю-
чаютъ другъ друга, что развитіе духовное, напр., вовсе не
требуетъ, чтобы было подавлено развитіе физическое, и
обратно; или, если мы беремъ въ этомъ отдѣльномъ чело-
вѣкѣ только одну духовную сторону, то предполагаемъ, напр.,
что развитіе воли нисколько не требуетъ того, чтобы было
подавлено развитіе ума и чувства, и что развитіе человѣка
въ умственномъ и эмоціональномъ отношеніяхъ нисколько
не должно итти въ ущербъ его совершенству въ отношеніи
воли, или, какъ принято говорить, въ отношеніи характера.
Если же мы беремъ не отдѣльнаго человѣка, a цѣлый міръ
или все человѣчество, то мы предполагаемъ при этомъ, что
развитіе и жизнь отдѣльныхъ личностей нисколько не стоятъ
въ роковомъ неустранимомъ антагонизмѣ съ жизнью другихъ
людей и остального міра и не требуютъ неизбѣжной и посто-
янной гибели, страданій и несчастій этихъ другихъ людей,—
что мыслимъ такой порядокъ общечеловѣческой жизни, при
которомъ каждая личность, пользуясь въ наибольшей сте-
пени всѣми матеріальными и духовными благами, будетъ
способствовать въ то же время тому, чтобы эти блага въ
наибольшихъ размѣрахъ и равномѣрно распредѣлялись и
между всѣми остальными людьми.
Если бы мы предположили, что физическая и духовная
природа человѣка, что мысль, чувство и воля, что жизнь
отдѣльной личности и всего человѣчества стоятъ въ корен-
номъ, непримиримомъ антагонизмѣ и разладѣ между собою,
то было бы безплоднымъ и напраснымъ дѣломъ, лишеннымъ
всякаго разумнаго смысла, ставить идеаломъ для человѣка

стремленіе осуществить въ жизни гармонію. Гармонія была
тогда для насъ только однимъ пустымъ звукомъ, утра-
тившимъ всякое живое значеніе. Но, ошибочно или нѣтъ,
человѣкъ исходитъ изъ того убѣжденія, что во всѣхъ при-
веденныхъ нами случаяхъ не существуетъ основного, не-
примиримаго антагонизма, что антагонизмъ имѣетъ здѣсь
только временное и преходящее значеніе и благодаря со-
знательнымъ, личнымъ и соединеннымъ усиліямъ людей,
-благодаря энергической и неутомимой работѣ благородныхъ
героевъ нравственнаго идеала, онъ долженъ рано или поздно
исчезнуть окончательно съ лица земли и дать мѣсто для
-самой совершенной и самой полной гармоніи. Въ этой со-
знательной творческой дѣятельности, направленной на устра-
неніе антагонизма, разлада и борьбы вездѣ, гдѣ они только
-существуютъ, и на установленіе царства всеобъемлющей гар-
моніи, всеохватывающей солидарности и самой широкой
коопераціи всего живущаго,—въ этой плодотворной и вели-
кой работѣ человѣкъ и видитъ свою высшую нравственную
задачу.
Итакъ, ставя принципъ гармоніи основнымъ, руководя-
щимъ нравственнымъ правиломъ, мы необходимо предпола-
гаемъ, что между индивидуальнымъ и всеобщимъ, между
частью какого-нибудь сложнаго цѣлаго и этимъ цѣлымъ,
между отдѣльною личностью и всѣмъ человѣчествомъ суще-
ствуетъ основное, необходимое согласіе. Безъ этого предпо-
ложенія, нравственная дѣятельность, которая, имѣла бы въ
виду достиженіе гармоніи, была бы лишена всякаго разум-
наго смысла и могла бы быть уподоблена работѣ бѣднаго
труженика Сизифа.
Но эта идея объ отсутствіи коренного разногласія между
частью и цѣлымъ, между личностью и человѣчествомъ и о
возможности достиженія между ними полной гармоніи вле-
четъ за собою роковыя затрудненія, которыя грозятъ, по-
видимому, подорвать значеніе принципа гармоніи въ каче-
ствѣ руководящаго нравственнаго идеала. Въ самомъ дѣлѣ,
если гармонія возможна, если она достижима, то, съ дости-
женіемъ ея, нравственная задача человѣка будетъ выпол-
нена, нравственный идеалъ будетъ осуществленъ, и такимъ

образомъ для нравственной дѣятельности человѣка исчезнутъ
всякіе поводы и мотивы.
Прекрасно эта мысль иллюстрируется въ одномъ неболь-
шомъ стихотвореніи,. *) гдѣ поэтъ рисуетъ намъ сначала,
картину идеальнаго будущаго, въ которомъ
„Все вокругъ открыто для познанья,
„Гордый умъ не вѣдаетъ оковъ;
„Больше нѣтъ преградъ и разстоянія, .
„Больше нѣтъ мгновеній и вѣковъ;
„Міръ цвѣтетъ безсмертною весною:
„Глубь небесъ горитъ безсмертнымъ днемъ;
„Но дерзаютъ грозы надъ землею
„Разсыпать рокочущій своё громъ;
„Мигъ желанья—мигъ осуществленья,
„Воплощенъ завѣтный идеалъ,
„И на смѣну вѣчности мученья
„Вѣчный рай счастливцамъ просіялъ...
И, однако же, нарисовавъ эту радужную картину, поэтъ
обращается къ одному изъ предполагаемыхъ счастливцевъ
этого идеальнаго будущаго и спрашиваетъ его:
„Что жъ ты сталъ, печально размышляя?
„Рви плоды и пышные цвѣты!..
„Твой покой не возмутятъ заботы,
„Ты не рабъ,—ты властелинъ судьбы.
„Или вновь ты захотѣлъ работы,
„Слезъ и жертвъ, страданья и борьбы?
„Или все, къ чему ты шелъ тревожно,
•Шелъ путемъ лишеній и скорбен,
„Стало вдругъ и жалко, и ничтожно
•Роковой безцѣльностью своей?.. .
Полное осуществленіе гармоніи, слѣдовательно, ведетъ
какъ бы къ упраздненію нравственной дѣятельности, къ
устраненію всякихъ требованій и запросовъ на нее, къ ти-
шинѣ и покою чего-то достигнутаго, законченнаго, завер-
шеннаго. Это успокоеніе на чемъ-то окончательно достигну-
томъ, какъ бы совершенна ни была осуществленная гармо-
нія, явится послѣднимъ днемъ, похоронною пѣснью и клад-
*) Грядущее, стихотвореніе С. Надсона.

бищемъ для нравственной деятельности человѣка. Неужели
же оно можетъ представляться желательнымъ человѣку, съ
его постояннымъ стремленіемъ»къ новому, съ его вѣчными
попытками къ обновленію жизни,—человѣку, который только
въ неутомимой творческой работѣ находитъ высшую красу
и прелесть своего существованія? Не заключаетъ ли въ себѣ
тотъ нравственный идеалъ противорѣчія, осуществленіе ко-
тораго ведетъ къ упраздненіи) самой нравственной дѣятель-
ности и дѣлаетъ ее, въ концѣ концовъ, совершенно излиш-
ней—вотъ роковые вопросы, которые вызываетъ въ насъ
принципъ гармоніи. Чтобы отвѣтить на эти вопросы, обра-
тимся сначала къ болѣе подробному изслѣдованію принципа
нравственной свободы, a затѣмъ покажемъ, яри какомъ по-
ниманіи и тотъ и другой принципы не только вполнѣ совмѣ-
стимы другъ съ другомъ, но именно лишь вмѣстѣ и лишь
въ соединеніи даютъ намъ полную и исчерпывающую харак-
теристику высшаго нравственнаго идеала.
III.
Принципъ свободы.
Принципъ свободы въ .своемъ отрицательномъ смыслѣ
означаетъ отсутствіе зависимости отъ внѣшнихъ условій, отъ
внѣшняго принужденія, или такъ называемой „внѣшней
необходимости*. Не зависѣть ни отъ кого и ни отъ чего, не
быть обусловленнымъ въ своей дѣятельности никакими внѣш-
ними обстоятельствами, дѣйствовать не подъ давленіемъ
„внѣшней необходимости41,—таковъ идеалъ свободы въ его
отрицательномъ значеніи.
Но достижима ли свобода въ ея отрицательномъ значе-
ніи, можетъ ли человѣкъ въ своей дѣятельности не зави-
сѣть ни отъ какихъ внѣшнихъ условій, можетъ-ли онъ уйти
изъ подъ гнета тяготѣющей надъ нимъ внѣшней необходи-
мости? Въ мірѣ дѣйствительности, въ которомъ мы живемъ,
всѣ явленія тѣсно связаны другъ съ другомъ и каждое обу-
словливается всѣми остальными. Въ этомъ смыслѣ и человѣче-
ская воля, какъ одинъ изъ элементовъ этого міра, всегда
обусловливалась и всегда будетъ обусловливаться остальными

элементами міровой жизни, говоря другими словами, воля
человѣка всегда была зависима отъ внѣшняго міра, всегда
подчинялась внѣшней необходимости и всегда будетъ под-
чиняться послѣдней. Если понимать идеалъ свободы въ его
отрицательномъ значеніи въ смыслѣ исключенія воли отъ
всякаго вліянія на нее внѣшняго міра, то надо признать,
что онъ безусловно неосуществимъ и что гоняться за его
осуществленіемъ было бы химерой. Освобожденіе воли изъ
подъ гнета внѣшней необходимости можетъ имѣть " только
одинъ разумный и реальный смыслъ. Воля способна стать
независимой отъ внѣшняго міра, только заставивъ этотъ
внѣшній міръ дѣйствовать на себя въ направленіи, въ кото-
ромъ естественное стремленіе воли, ея „внутренняя необхо-
димость", можетъ получить свое наиболѣе полное выраженіе
и осуществленіе. Заставить внѣшній міръ сотрудничать съ
внутреннимъ міромъ, внѣшнюю необходимость кооперировать
и дѣйствовать въ одномъ направленіи съ необходимостью
внутреннею и значитъ стать независимымъ отъ этого внѣш-
няго міра и освободить волю человѣка изъ-подъ гнета внѣш-
ней необходимости. Въ осуществленіи гармоніи между внѣш-
ней и внутренней необходимостью свобода человѣка нахо-
дитъ свое реальное воплощеніе.
Въ положительномъ смыслѣ идеалъ свободы обозначаетъ
наибольшую полноту жизни, дѣйствія, дѣятельности. Расши-
рять свою активность во всѣ стороны и во всѣхъ направле-
ніяхъ, дѣлать ее все болѣе и болѣе напряженною и увели-
чивать безъ конца сферу ея приложенія,—значитъ тѣмъ са-
мымъ увеличивать и сферу свободы въ положительномъ ея
значеніи. Такъ какъ, въ какой бы значительной степени
активность человѣка не была повышена, мы всегда можемъ
представить себѣ активность еще болѣе высокую, то, въ
этомъ смыслѣ, идеалъ свободы есть такой идеалъ, который
ставитъ человѣку „вѣчную" задачу, никогда не могущую
быть окончательно разрѣшенной.
Прекрасную характеристику идеала „нравственной сво-
боды" мы встрѣчаемъ у одного замѣчательнаго современнаго
мыслителя, Альфреда Фулье, въ его сочиненіи „Свобода и
детерминизмъ". Разбирая вопросъ о томъ, какимъ образомъ

воля освобождается отъ двигателей, порабощающихъ ее, что-
бы опредѣляться только тѣми двигателями, которые согласны
съ ея нормальнымъ направленіемъ, онъ приходитъ къ слѣ-
дующимъ заключеніямъ:
Воля можетъ опредѣляться посредствомъ идеи болѣе или
менѣе узкой или широкой. Напр.: она можетъ уступить да-
вленію настоящаго момента, или же обнимать и будущее.
Всегда разсматривалась, какъ болѣе свободная, та воля, кото-
рая можетъ господствовать надъ собою въ настоящемъ въ
виду будущаго блага. Воля можетъ даже дѣйствовать въ
нѣкоторомъ размѣрѣ „подъ вліяніемъ идеи вѣчности", т.-е.
съ намѣреніемъ достигнуть блага, которое не было бы огра-
ничено какимъ-либо опредѣленнымъ временемъ. „Всѣ фило-
софы разсматривалъ какъ освобожденіе для воли—подни-
маться выше соображеній времени. А между измѣреніями
самаго времени существуетъ одно, отъ котораго мы глав-
нымъ образомъ пытаемся освободиться, это — прошедшее.
Мы не хотимъ быть исчерпаны только тѣмъ, что было и что
есть, мы хотимъ господствовать надъ протекшимъ време-
немъ, чтобы заставить существовать время будущее*4.
Подобно тому, какъ мы стремимся освободиться отъ со-
ображеній времени, мы стремимся также стать и выше со-
ображеній мѣста. Дѣйствуя на опредѣленной точкѣ земли,
человѣкъ можетъ, однако, ставить себѣ цѣлью дѣйствіе, ко-
торое было бы независимо отъ границъ пространства и про-
стиралось бы на весь міръ; человѣкъ можетъ хотѣть, какъ
говорили стоики, сдѣлаться гражданиномъ всего міра, civis
totius mundi.
„Кромѣ границъ времени и пространства, мы стремимся
переступить также и болѣе конкректныя, болѣе реальныя
границы нашего собственнаго тѣла и тѣхъ матеріальныхъ
тѣлъ, которыя насъ окружаютъ. Матерія, со своимъ меха-
ническимъ детерминизмомъ, всегда казалась препятствіемъ
для идеальной свободы. Хотя не слѣдуетъ себѣ вообразилъ,
чтобы можно было перевернуть вверхъ дномъ механическіе
законы міра, можно, однако, представить себѣ, что механи-
ческій детерминизмъ, какъ низшій и внѣшній, можетъ быть
подчиненъ детерминизму болѣе внутреннему и болѣе живому.

Освободиться отъ одной необходимости посредствомъ другой,
которая превосходитъ первую—уже одно это можетъ соста-
влять приближеніе къ свободѣ: существо, которое опредѣ-
ляется своими внутренними двигателями, будетъ всегда раз-
сматриваться, какъ болѣе свободное, чѣмъ машина, опредѣ-
ляемая внѣшними силами". Точно также существо разум-
ное, опредѣляемое идеями, обдуманными мотивами, будетъ
всегда считаться болѣе свободнымъ, чѣмъ существо неразви-
тое, опредѣляемое только своими инстинктивными побужде-
ніями. Дѣйствовать въ виду сознательной цѣли,—значитъ
быть болѣе свободнымъ, чѣмъ дѣйствовать слѣпо и механи-
чески. Все человѣчество видѣло въ погонѣ за цѣлями одну
изъ формъ свободы.
Между самими цѣлями наиболѣе согласными съ идеаль-
ной свободой всегда являлись цѣли интеллектуальнаго ха-
рактера, идеи, и между послѣдними, наиболѣе универсаль-
ныя. „Дѣйствовать въ виду универсальнаго закона, какъ
это хочетъ Кантъ, конечно, значитъ давать доказательство
большей свободы и менѣе ограниченной активности, чѣмъ
дѣйствовать единственно въ виду частнаго, подъ непосред-
ственнымъ вліяніемъ чувствованія". „Но не будемъ забы-
вать во всякомъ случаѣ того", прибавляетъ при этомъ Фу-
лье, „что самый законъ имѣетъ тогда значеніе не какъ чи-
стая форма, но какъ законъ, выражающій содержаніе
въ одно и то же время и наиболѣе обширное, и по возмож-
ности болѣе конкретное, содержаніе, которое есть не что
иное, какъ вся совокупность индивидуумовъ (totalité), къ
которымъ этотъ законъ примѣнимъ. Дѣйствовать для
всѣхъ индивиду умовъ,—вотъ въ чемъ заклю-
чается истинная свобода, потому что она вмѣщаетъ
въ себѣ наибольшую независимость по отношенію ко всѣмъ
границамъ пространства, времени, тѣла и самой индиви-
дуальности" 1).
Такова характеристика нравственной свободы, которую
намъ даетъ Фулье. Далекая отъ того, чтобы быть тоже-
ственной съ эгоизмомъ, нравственная свобода, понимаемая
і) A. Fouillée. La liberté et le déterminisme, p. 295, 296, 297.

такимъ образомъ, есть не что иное, какъ самое полное
безкорыстіе и самая широкая любовь, охватывающая всѣ
существа въ ихъ единствѣ. Наибольшее приближеніе къ сво-
бодѣ будетъ, по мнѣнію этого мыслителя, актомъ совершенно
противоположнымъ эгоизму, „актомъ, который цѣликомъ вы-
ходя изъ самаго основанія нашей индивидуальности, будетъ
имѣть своею цѣлью всю совокупность индивидуумовъ и бу-
детъ превосходить, такимъ образомъ, по своему предмету
безконечно границы нашей такъ называемой индивидуаль-
ности". Прогрессъ этой идеи нравственной свободы и чув-
ства, которое ее сопровождаетъ, „есть прогрессъ нрав-
ственности, тожественный съ прогрессомъ свободы44 1).
Къ этой общей характеристик нравственной свободы,
которую намъ даетъ Фулье, мы должны добавить еще нѣко-
торыя черты, которыя имѣютъ для насъ очень большое зна-
ченіе при разрѣшеніи поставленнаго вопроса. "Какъ мы ви-
дѣли, свобода, въ ея положительномъ смыслѣ, означаетъ
наибольшую полноту жизни и дѣйствія, наиболѣе широкую
и напряженную активность. Но такое наибольшее дѣй-
ствіе, освободившееся отъ всѣхъ стѣсняющихъ его пре-
градъ, будетъ также и дѣйствіемъ, безконечно разнообраз-
нымъ по своимъ результатамъ, потому что оно будетъ ни-
чѣмъ не ограничено, а только—ограниченное, только заклю-
ченное въ извѣстные предѣлы можетъ быть исчерпано опре-
дѣленнымъ количествомъ повторяющихся формъ, для актив-
ности же, ничѣмъ не ограниченной, существуетъ также и
ничѣмъ не ограниченное, безконечно разнообразное число
формъ обнаруженія; Такимъ образомъ, свобода, какъ дѣй-
ствіе наиболѣе независимое отъ всякихъ препятствій, необ-
ходимо связана съ наибольшимъ богатствомъ и разнообра-
зіемъ формъ обнаруженія человѣческой активности, съ на-
ибольшимъ числомъ наиболѣе разнородныхъ результатовъ
этой активности.
Свободная сознательная активность есть по своему суще-
ству сила творческая: пока она существуетъ, до тѣхъ
поръ въ міръ является вѣчно что-нибудь новое, и если она
*) 1. с. р. 298.

возрастаетъ и будетъ возрастать, то прогрессивно вмѣстѣ съ
нею будетъ расти и размѣръ того обновленія, которое она
каждый разъ производитъ въ мірѣ. Только разсматривае-
мая какъ голый механизмъ, природа представляетъ намъ
повтореніе однѣхъ и тѣхъ же формъ, но ничто не даетъ
намъ права считать міръ лишь однимъ механизмомъ. На-
ряду съ механическимъ существуетъ духовное, наряду съ
движеніемъ—сознаніе, наряду съ подчиненіемъ внѣшнимъ
законамъ—свободная активность, являющаяся источникомъ
новыхъ законовъ, наряду съ однообразнымъ повтореніемъ
стараго—никогда не прекращающееся творчество новыхъ
формъ.
IV.
Взаимная обусловленность обоихъ принциповъ.
Спрашивается теперь, какъ согласить съ только что очер-
ченнымъ нами идеаломъ нравственной свободы идеалъ гар-
моніи, который тоже являлся намъ, какъ основной идеалъ
нравственности, но который, повидимому, въ своемъ осуще-
ствленіи, совершенно исключаетъ первый?
Мы уже указали на то обстоятельство, что въ то время,
какъ принципъ гармоніи ставитъ опредѣленную, ко-
нечную цѣль, съ достиженіемъ которой нравственность,
исполнивъ свое назначеніе, становится какъ-бы излишней,—
принципъ свободы, наоборотъ, даетъ человѣку безконеч-
ную, никогда неразрѣшимую задачу и, такимъ образомъ,
дѣлаетъ нравственность вѣчной спутницей въ человѣческой
жизни. Но противоположность обоихъ принциповъ этимъ не
ограничивается и идетъ далѣе.
Принципъ гармоніи требуетъ наиболѣе полной, наиболѣе
тѣсной связи и зависимости тѣхъ частей или элементовъ, о
гармоніи которыхъ идетъ рѣчь, требуетъ образованія изъ ча-
стей наиболѣе совершеннаго органическаго цѣлаго, созданія
неразрывной, неразрушимой солидарности,—принципъ свобо-
ды, наоборотъ, ставитъ требованіе наибольшей самостоятель-
ности, независимости и самобытности отдѣльныхъ частей и
охватываетъ собою тенденцію къ тому, чтобы каждую часть

одного организма, понимая это слово въ самомъ широкомъ
смыслѣ, обратить какъ бы въ отдѣльный независимый орга-
низмъ, чтобы достигнуть наибольшаго простора для дѣятель-
ности каждаго изъ составныхъ элементовъ одного сложнаго
органическаго цѣлаго. Какъ согласить между собою двѣ та-
кія совершенно противоположныя тенденціи? Можетъ ли са-
мая полная и тѣсная связь и зависимость быть совмѣстимой
съ самою совершенною самостоятельностью и независимо-
стью? Можетъ ли самая неразрывная солидарность быть со-
единена съ наиболѣе неограниченной свободой? Могутъ ли
самая широкая гармонія и кооперація уживаться рядомъ съ
самымъ безпредѣльнымъ индивидуализмомъ?! Не только мо-
гутъ, но именно всѣ вмѣстѣ они лишь и достигаютъ своего
наиболѣе пышнаго расцвѣта, своего наиболѣе полнаго осуще-
ствленія и воплощенія въ человѣческой жизни...
Гармонія возможна и осуществима и, однако же, это осу-
ществленіе нисколько не ведетъ къ упраздненіи) нравствен-
ной дѣятельности, ни въ малѣйшей степени не дѣлаетъ по-
слѣднюю излишней» Когда рѣчь идетъ объ осуществленіи
гармоніи, то является весьма существеннымъ вопросъ, между
какими* элементами гармонія эта достигается, даны ли намъ
эти элементы разъ навсегда, или же, наоборотъ, развитіе
міровой жизни приноситъ постоянно съ собой все новые и
новые элементы. Если мы предположимъ, что къ прежнимъ
элементамъ присоединяются новые, то гармонія, установлен-
ная между старыми элементами, съ присоединеніемъ новыхъ,
перестаетъ быть уже гармоніей и требуетъ новой деятель-
ности для достиженія новой гармоніи. Такимъ образомъ,
если предположить, что жизнь, какъ личная, такъ и обще-
ственная, все развивается, и что это развитіе постоянно
приноситъ съ собой новыя требованія, потребности и за-
просы, вызываетъ на свѣтъ новыя стороны, какъ индиви-
дуальнаго, такъ и общечеловѣческаго существованія,—тогда
и осуществленіе гармоніи намъ явится, какъ вѣчная задача,
постоянно разрѣшаемая и достигаемая и столь же постоянно
ставимая все снова и снова, и тогда гармонія, какъ нрав-
ственный идеалъ, нисколько не будетъ требовать вмѣстѣ
съ своимъ осуществленіемъ и упраздненіи нравственной дѣя-

тельности. Какъ гармонія, такъ и свобода, являются нашими
постоянными задачами, которыя всегда въ каждый данный
моментъ, могутъ нами въ той или другой степени дости-
гаться, не переставая въ то же время быть предметомъ на-
шихъ вѣчныхъ стремленій. Развитіе свободной активности,
какъ мы видѣли, заключается въ возрастаніи творческой
дѣятельности, создающей новое все въ болѣе широкихъ раз-
мѣрахъ. Свободная дѣятельность человѣка приноситъ вмѣстѣ
съ собою въ міръ все новые и новые элементы и такимъ
образомъ ставитъ постоянно снова и снова для самой же
себя никогда не утрачивающую и не могущую утратить
своего значенія задачу установленія гармоніи между новою
совокупностью міровыхъ элементовъ.
Но, понимаемая правильно, т. е. будучи мыслима осуще-
ствимой и возможной и въ то же время такой же вѣчной
задачей, какъ и идеалъ свободы,—гармонія и въ другихъ
отношеніяхъ представляетъ тѣсное сродство и самую не-
разрывную связь съ нравственной свободой. Мы уже видѣли
выше, что истинная свобода заключается въ томъ, чтобы
дѣйствовать для всѣхъ индивидуумовъ, потому что это дѣй-
ствіе представляетъ наибольшую независимость по отноше-
нію къ границамъ пространства, времени и какимъ бы то ни
было другимъ. Идеальный предметъ, который истинно сво-
бодная воля дѣлаетъ цѣлью своихъ дѣйствій, — это всѣ
существа въ ихъ единствѣ. Но сдѣлать весь міръ, или
хотя бы все человѣчество, предметомъ своихъ стремленій
и значитъ не что иное, какъ стремиться къ тому, чтобы
установить между собою и внѣшнимъ міромъ между собою
и всѣмъ человѣчествомъ гармонію въ той мѣрѣ, въ какой
только возможно, л въ то же самое время стремиться
установить эту гармонію въ наибольшей степени кругомъ
себя, въ мірѣ и человѣчествѣ, и внутри самого себя, между
различными сторонами своей природы, между разнородными
своими стремленіями и цѣлями, мыслями и чувствами. Та-
кимъ образомъ, истинная свобода имѣетъ своимъ послѣд-
ствіемъ наиболѣе широкую и наиболѣе полную гармонію.
Гармонія, простирающаяся на всѣ существа и охватывающая
ихъ со всѣхъ сторонъ, — таково идеальное стремленіе, въ

осуществленіи котораго нравственная свобода находитъ свое
самое полное удовлетвореніе.
Вполнѣ согласуясь со всѣмъ только что сказаннымъ, и
щетинная гармонія, истинная солидарность, заключаются въ
сознательномъ соединеніи свободныхъ, независимыхъ лично-
стей. Гармонія или солидарность, имѣющія свое основаніе
не въ сознаніи и не въ свободномъ стремленіи къ соедине-
нію другъ съ другомъ связанныхъ между собою существъ,
представляютъ только внѣшнюю гармонію и солидарность п
не имѣютъ той силы, крѣпости и прочности, какъ внутрен-
няя солидарность и гармонія сознательно и свободно соеди-
ненныхъ между собою индивидуумовъ. Эта внѣшняя гармо-
нія обусловлена тѣмъ или инымъ счастливымъ стеченіемъ
обстоятельствъ и потому имѣетъ только временный и слу-
чайный, а не постоянный и необходимый характеръ. Прекра-
щается это случайное сцѣпленіе обстоятельствъ и вмѣстѣ
съ нимъ перестаетъ существовать и обязанная ему внѣшняя
гармонія. Между тѣмъ какъ та гармонія, которая основы-
вается на внутреннемъ стремленіи составныхъ элементовъ
къ гармоническому соединенію другъ съ другомъ, даже бу-
дучи уничтоженной благодаря какому-либо неблагопріятному
стеченію обстоятельствъ, стремится сама по себѣ возстано-
виться потомъ сызнова. Такимъ образомъ, истинная гар-
монія находитъ свое дальнѣйшее развитіе, расширеніе и
углубленіе въ возрастаніи сознательности, свободы и неза-
висимости тѣхъ индивидуальностей, между которыми она
существуетъ. Развитіе гармоніи имѣетъ въ своемъ конеч-
номъ результатѣ возрастаніе нравственной свободы. Если
нравственная свобода ведетъ къ наибольшей гармоніи, то и
гармонія съ своей стороны приводитъ къ наиболѣе широкой
нравственной свободѣ. Эти два явленія связаны между собою
тѣснымъ и неразрывнымъ родствомъ и достигаютъ своего
наибольшаго роста и процвѣтанія только одновременно.
Гармоническая и солидарная жизнь со всѣмъ человѣче-
ствомъ способствуетъ только расцвѣту всѣхъ индивидуаль-
ныхъ особенностей человѣка и заставляетъ бить черезъ край
свѣтлый и чистый ключъ индивидуальной жизни, переполняя
ого до самаго крайняго избытка Кооперація съ другими

людьми, отдача своего „я" какъ бы въ безграничную соб-
ственность другихъ „я", безкорыстный трудъ на пользу че-
ловѣчества,— все это есть въ то же самое время и условіе
для утвержденія собственной личности во всей ея красотѣ
и самобытности, во всей ея безграничной свободѣ и незави-
симости. Это видимое рабство есть на самомъ дѣлѣ источ-
никъ дѣйствительной и истинной свободы. Безъ гармоніи я
солидарной жизни съ остальнымъ человѣчествомъ индивиду-
альность заглохла и завяла бы, какъ вянетъ цвѣтокъ безъ
воды и воздуха. Гармонія, солидарность — это та живитель-
ная влага, которая даетъ силу и крѣпость индивидуальной
жизни, это—тотъ кислородъ, который ей сообщаетъ безпре-
дѣльную напряженность и энергію. Индивидуальность часта
смѣшиваютъ съ особностью, свободу — съ отсутствіемъ
всякихъ общественныхъ связей, но между этими двумя на-
чалами рѣшительно нѣтъ ничего общаго, и даже, напротивъ
того, они стоятъ другъ съ другомъ въ самой непримиримой
враждѣ. Индивидуальность и свобода вовсе не обозначаютъ
изолированности отъ всего живого, отъ всей окружающей
насъ міровой жизни, отрѣшенности отъ интересовъ всего
человѣчества и отъ участія въ общей работѣ, соединяющей
лучшія силы его, a, напротивъ того, предполагаютъ самое
тѣсное и самое широкое соприкосновеніе и взаимодѣйствіе
съ этою жизнью, живой и глубокій интересъ къ общечело-
вѣческимъ задачамъ и бодрый, неутомимый трудъ въ союзѣ
съ другими надъ воплощеніемъ великихъ идеаловъ всеобщей
солидарности и братства. Развитіе личной, индивидуальной
жизни немыслимо безъ соприкосновенія съ жизнью другихъ
п притомъ соприкосновенія самаго глубокаго и тѣснаго.'
Вотъ почему гармоническая и солидарная жизнь съ другими
людьми, гдѣ это соприкосновеніе многихъ жизней достигаетъ
наибольшей степени своей полноты, сливая безраздѣльно
многія человѣческія существованія съ самыхъ многоразлич-
ныхъ сторонъ съ другими въ одно стройное гармоническое
цѣлое,-— вотъ почему она такъ и оплодотворяетъ пышный
цвѣтокъ индивидуальной жизни, съ тѣмъ роскошнымъ и чуд-
нымъ плодомъ нравственной свободы, который созрѣваетъ на
немъ при благопріятныхъ условіяхъ.

Такимъ образомъ, какъ мы видимъ, высшій этическій
идеалъ совмѣщаетъ въ себѣ оба принципа, которые казались
намъ на первый взглядъ находящимися между собою въ не-
примиримомъ антагонизмѣ]—и принципъ гармоніи, и прин-
ципъ нравственной свободы. Онъ требуетъ отъ насъ осуще-
ствленія въ жизни одинаково и того, и другого. Если прин-
ципъ нравственной свободы намъ указываетъ болѣе на
индивидуальную сторону нравственности, то принципъ гар-
моніи намъ оттѣняетъ болѣе соціальную сторону ея. Но
нравственность есть фактъ одновременно и индивидуальный,
и общественный, и было бы ошибочно искать ея основы
исключительно только или съ той, или съ другой стороны,
или въ отдѣльной личности, взятой независимо отъ соеди-
няющихъ ее общественныхъ узъ, или въ обществѣ, какъ
таковомъ, разсматриваемомъ изолированно отъ составляю-
щихъ его индивидуумовъ. Истинная задача нравственности
простирается одновременно и на индивидуума, и на обще-
ство, или, лучше сказать, истинная задача ея заключается
въ томъ, чтобы установить гармонію между обществомъ и
индивидуумовъ, чтобы отдѣльную личность и все человѣче-
ство связать въ одно нераздѣльное гармоническое цѣлое, но
такъ, однако, чтобы личность не утонула и не затерялась
въ безпредѣльномъ морѣ человѣческихъ существъ. Только
гармонія и только нравственная свобода, если бы даже и
было мыслимо ихъ раздѣленіе, не могутъ быть действитель-
ною, истинною цѣлью нашихъ усилій, но и та, и другая
вмѣстѣ, въ своей живой и неразрывной связи, въ своемъ
органическомъ и нерасторжимомъ единствѣ.
Воплотить среди людей въ наибольшей степени солидар-
ность и въ то же время способствовать наибольшему подъ-
ему и развитію индивидуальной жизни во всѣхъ отношеніяхъ,
способствовать тому, чтобы каждая личность могла развернуть
всѣ свои силы и способности и быть въ самой высокой сте-
пени самостоятельной, самобытной и независимой, — таковъ
идеалъ, который одушевляетъ лучшихъ людей нашего време-
ни, который составляетъ самую завѣтную человѣческую на-
дежду и стремленіе. Быть можетъ, пройдетъ еще не мало
вѣковъ и будетъ потрачено много усилій для его осуществле-

нія, но ни одно изъ этихъ усилій не пропадетъ напрасно
и, рано или поздно, на темномъ небѣ человѣческой жизни,
омраченномъ грозными, черными тучами борьбы за существо-
ваніе и приниженности человѣческой личности, взойдетъ луче-
зарное ясное солнце всеобщей гармоніи, когда получитъ гро-
мадную цѣнность каждая живая индивидуальность, каждое
„дыханіе жизни". Когда-нибудь человѣчество распуститъ свои
долго связанныя крылья, чтобы подняться свободно къ свѣт-
лой лазури идеала и устремляться оттуда уже съ тѣхъ поръ
непрерывно впередъ, безъ всякихъ препятствій, все въ болѣе
чистыя и прозрачныя сферы.
Въ заключеніе я долженъ обратить вниманіе на слѣдую-
щее обстоятельство. Несмотря на то, что оба указанные
нами принципа одинаково требуютъ себѣ мѣста при построе-
ніи нравственнаго идеала, не трудно видѣть, что принципъ
гармоніи является болѣе широкимъ и имѣетъ, повидимому,
большее значеніе, чѣмъ принципъ нравственной свободы.
Вѣдь, въ концѣ концовъ, чего иного требовалъ этическій
идеалъ, какъ не установленія гармоніи между самимъ прин-
ципомъ гармоніи и,принципомъ нравственной свободы. Та-
кимъ образомъ, въ этомъ смыслѣ можно сказать, что гар-
монія является болѣе основнымъ понятіемъ, характеризу-
ющимъ нравственную цѣль. Это есть тотъ .признакъ, въ за-
висимости отъ котораго каждая человѣческая цѣль стано-
вится нравственной, безнравственной или безразличной. Оши-
бочно думаютъ тѣ, [которые полагаютъ, что нравственныя
цѣли составляютъ какую-либо частную, особенную, опредѣ-
ленную категорію цѣлей среди общей массы всѣхъ тѣхъ
цѣлей, которыя человѣкъ себѣ ставитъ. Нравственная цѣль
не заключается въ какой-либо частной, особенной цѣли,
но—въ гармоніи всѣхъ частныхъ, особенныхъ, опредѣлен-
ныхъ цѣлей, которыя человѣкъ себѣ ставитъ и можетъ ста-
вить. Если такова задача нравственности, то становится
понятнымъ, почему съ этой точки зрѣнія нравственность
является абсолютнымъ, а не относительнымъ фактомъ, такъ
какъ эта задача существуетъ для всѣхъ народовъ, для всѣхъ
временъ, для всѣхъ ступеней развитія. Смотря по тому, въ
какой мѣрѣ каждый народъ, каждый отдѣльный человѣкъ

«ее осуществляетъ, въ этой степени мы можемъ считать ихъ
я нравственными.
Принципъ гармоніи имѣетъ широкое всеобъемлющее зна-
ченіе. Спросите у современнаго ученаго и философа—въ
чемъ заключается высшая задача знанія и философіи,—и
они вамъ отвѣтятъ, что она заключается въ гармоніи пред-
ставленій и понятій, которыя мы имѣемъ о внѣшнемъ или
внутреннемъ мірѣ, или о томъ и другомъ вмѣстѣ. Соедине-
ніе этихъ понятій въ одно гармоническое планомѣрно - свя-
занное цѣлое—къ этому стремится нашъ умъ въ своей тео-
ретической дѣятельности. А задача искусства или эстетиче-
скаго развитія не заключается ли въ гармоніи нашихъ ощу-
щеній и связанныхъ съ ними образовъ и чувствованій, въ
устраненіи между ними всякаго противорѣчія. Подобнымъ
образомъ, какъ мы только что видѣли, и задача нравствен-
ности, которая имѣетъ отношеніе къ волѣ человѣка, заклю-
чается въ гармоніи цѣлей и мотивовъ человѣческой дѣятель-
ности. Гармонія въ области понятій или разума даетъ намъ
истинное, гармонія въ области ощущеній, связанныхъ съ
ними образовъ и чувствованій даетъ намъ прекрасное,
и наконецъ, гармонія въ сферѣ воли создаетъ нравствен-
ное. Но такъ какъ гармонія и въ области разума и въ
сферѣ ощущеній, образовъ и связанныхъ съ ними чувство-
ваній есть въ извѣстномъ отношеніи продуктъ нашей дѣя-
тельности н слѣдовательно воли, то отсюда становится по-
нятнымъ, почему истинное и прекрасное является въ то же
время и нравственнымъ. Истина и красота составляютъ въ
этомъ смыслѣ необходимые составные элементы нравствен-
ной цѣли.
При этомъ мы должны обратить вниманіе еще на одну
очень важную сторону въ разбираемомъ вопросѣ. Идетъ ли
рѣчь о системѣ цѣлей, или системѣ понятій, пли системѣ
ощущеній и связанныхъ съ ними образовъ и чувствованій,
во всѣхъ случаяхъ состояніе наибольшей гармоніи есть так-
же состояніе, при которомъ составные элементы данной си-
стемы въ наименьшей степени противодѣйствуютъ другъ
другу въ своей дѣятельности, при которомъ наименьшая
доля силъ этой системы идетъ на взаимное парализованіе

другъ друга, при которомъ, слѣдовательно, дѣйствіе каждаго
изъ этихъ элементовъ достигаетъ наибольшей интенсивности,
a дѣйствіе цѣлаго наибольшей степени. Состояніе наиболь-
шей гармоніи означаетъ собою состояніе наибольшей коопе-
раціи, наиболѣе плодотворнаго совокупнаго дѣйствія и въ
то же время это есть состояніе, при которомъ данный ре-
зультатъ получается съ наименьшею затратою силы. Гар-
монія связана съ наибольшимъ количествомъ результатовъ
и въ то же время съ наибольшею экономіею силъ. Когда
мысль работаетъ логически по закону тожества и избѣгая
противорѣчій, то этимъ обезпечивается ея наиболѣе плодо-
творное дѣйствіе: при наименьшей затратѣ силъ она дости-
гаетъ наибольшихъ результатовъ. Когда переживаемый нами
при созерцаніи произведенія искусства ощущенія, образы в
чувствованія гармонически связываются между собою, при
чемъ избѣгаются диссонирующія совпаденія, то этимъ тоже
при наименьшей затратѣ силъ обезпечивается наибольшее
эстетическое удовлетвореніе. Совершенно подобно этому же
и когда отдѣльные акты воли вступаютъ въ кооперацію, въ
солидарное дѣйствіе между собою въ виду достиженія одного
и того же результата, тогда, избѣгая антагонистическихъ и
противорѣчивыхъ цѣлей, при наименьшей затратѣ силъ, вола
человѣка является наиболѣе плодотворной по своимъ послѣд-
ствіямъ. Если человѣку удастся когда-нибудь найти для ка-
ждой цѣли свое надлежащее мѣсто и связать всѣ цѣли, ста-
вимый имъ въ теченіе жизни, въ одну гармоническую, чу-
ждую всякихъ противорѣчій систему, то его дѣятельность ста-
нетъ плодотворной въ самой высокой степени, въ какой толь-
ко она можетъ быть плодотворной. И та же самая нравствен-
ная задача, т.-е. гармонія цѣлей, стоитъ и передъ каждою
болѣе или менѣе широкою группою людей, начиная съ са-
мой маленькой—семьи и кончая самой большой — чело-
вѣчествомъ.
Продолженіемъ этой книги служитъ 2-й томъ—
Педагогика творческой личности".