Архив К. Д. Ушинского: T. 3. — 1961

МАТЕРИАЛЫ
ДЛЯ
" ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ
АНТРОПОЛОГИИ,"
ПЕРЕВЕДЕННЫЕ
И НАПЕЧАТАННЫЕ
К.Д.УШИНСКИМ

И. ДИЗРАЭЛИ
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ХАРАКТЕР, ИЛИ ИСТОРИЯ
ГЕНИЯ, ЗАИМСТВОВАННАЯ ИЗ ЕГО СОБСТВЕННЫХ
ЧУВСТВ И ПРИЗНАНИЙ1
ПРЕДИСЛОВИЕ
В пятый раз принимаюсь я за этот предмет, занимав-
ший меня с самой ранней молодости, и принимаюсь с тем
же чувством удовольствия, как и прежде, и почти с тем
же энтузиазмом.
Если б начала, на которых построено это сочинение,
не занимали мен<я еще в годы моей юности, то материа-
лы, объясняющие характер литературной личности, ни-
когда не могли бы быть собраны. Давно уже пришла
мне мысль раскрыть историю гения вообще, преследуя ее
в тех обстоятельствах, которые являются одинаковыми
в истории гениальных людей. Изучение характера лите-
ратурной личности в истории литературы составляет само
по себе курс опытной философии, в которой всякий новый
опыт подтверждает прежние и всякая новая истина слу-
жит дополнением истин уже известных. Метода философ-
ского наведения помогла мне вывести заключения и уста-
новить результаты, которые, однако, оставались шатки-
ми и подверженными сомнению до тех пор, пока не наш-
ли себе подтверждения в фактах, видимых для всякого,
и в чувствах, справедливость которых всякий .может по-
верить по своему собственному сердцу.
Но из моего предположения не должно выводить, буд-
то я считаю всех гениальных людей похожими друг на

друга: люди .не только разнятся между собою, но один и
тот же человек в различные периоды своей жизни пред-
ставляется неодинаковым. Я утверждаю только, что
каждый гений рано или поздно открывает свое сходство
с прочими гениями и что он не может сбросить с себя из-
вестных качеств, ощущений и слабостей, которые, проис-
ходя из одинакового темперамента и из одних и тех же
симпатий, являются в то же время необходимыми следст-
виями одинакового положения, занимаемого гением в об-
ществе, и одинаковой моральной жизни, так что история
тех гениальных личностей, которых нет уже более на све-
те, служит вечным комментарием для жизни современных
нам гениев. Есть, правда, тайные ощущения, которые
скрываются гениальными людьми или из благоразумной
осторожности, или из опасений, или из скромности, или,
наконец, из гордости; но мне иногда казалось, что я об-
ладаю ключом от того лабиринта, в котором они сами
потерялись. Я знаю, что многие из гениальных литера-
торов, пользующихся большой известностью, симпатизи-
ровали с чувствами, внушившими мне это сочинение.
Объясняя идиосинкразию гения, я вместе с тем изучал
и характеристику любителей литературы и .искусств.
Предмет, избранный мною, без сомнения, должен
быть рассматриваем как предмет глубоко метафизиче-
ский; но .в то же врем'я здесь сделана попытка взглянуть
на »него и со стороны медицинских наук. Всякое сочине-
ние, однако ж, должно быть оценяемо сообразно той це-
ли, которую избирает в нем сам автор по степени дости-
жения этой цели, а не по тем заранее составленным пред-
ставлениям критика, чем должно быть это сочинение, по
его мнению. Форма, избранная мною, более драматиче-
ская, нежели философская: рассказы, описания, разгово-
ры, монологи, события и сцены следуют в нем почти не-
прерывной чередой.
Может быть, я иногда слишком горячо отстаиваю ве-
ликих людей от обвинений в слабостях, свойственных
всякому человеку, — обвинений, повторяемых так часто.
Может быть, также я слишком увлечен своим любимым
предметом, так давно меня занимающим, и славлю лите-
ратурную личность выше той ступени, которую опреде-
ляет ей мнение читающей публики. Но что такое само
по себе это мнение, этот непогрешительный и безапелля-
ционный судья? Сегодня оно уже не то, чем было вчера.

Чувства читающей публики, ее мысли, ее желание и по-
требности меняются, и сами литературные личности про-
изводят часто эту перемену мнения, хотя их редко оце-
нивают и часто награждают презрением. Перестанем
же смотреть на этот класс людей как на бесполезных
членов нашего делового поколения: в мире существует
не одна материальная деятельность и чем реже встре-
чается деятельность умственная, тем она дороже. От-
крывать истину, давать нравственное и благородное на-
правление страстям человеческим, знакомить человека с
лучшей частью его самого — таково было всегда назна-
чение настоящего писателя, достойного носить это имя.
Каким бы счастьем ни наслаждались мы в частной и
общественной жизни, мы не должны забывать, что са-
мыми необходимыми познаниями, так же как и самыми
утонченными удовольствиями, мы обязаны этим людям,
которые из любви к славе и истине, удаляясь из среды
дорогих им существ, посвящали общей пользе и свои
мысли, и свои чувства, и свои труды.
Прошло уже более сорока лет с тех пор, как я издал
«Опыт характеристики литературного гения». Это сочи-
нение было писано мною в одном из отдаленных
графств и напечатано в провинциальной типографии.
В нем к моим личным недостаткам присоединились еще
недостатки моей юности, тем не менее это незрелое
произведение было принято благосклонно и все издание
его скоро разошлось: занимательность предмета выку-
пала недостатки автора.
В продолжение двадцати лет многие писатели, и в
том числе некоторые, пользующиеся громкой известно-
стью, напоминали мне об этом небольшом сочинении.
Они полагали, что оно, несмотря на свои несовершен-
ства, могло усилить их привязанность к литературным
занятиям. Одно довольно необыкновенное обстоятельст-
во еще более утвердило это мнение. Мне случайно по-
пался в руки экземпляр моей книги, принадлежавший
одному из величайших поэтов нашего века, который во
время своего пребывания в Афинах два раза, в 1810 и
18Ы годах, прочел мое сочинение. Это обстоятельство
побудило меня снова приняться за обработку давно
начатого труда.
Вот те побуждения, которые заставили меня с новы-
ми силами обратиться к прежнему предмету, от кото-

рого, впрочем, в продолжение всей своей ученой дея-
тельности я никогда не отрывался надолго. Плодом
моих трудов было издание в 1818 году сочинения под
названием «Литературный характер, извлеченный из ис-
тории гениальных людей, из их собственных ощущений
и признаний».
В предисловии к этому изданию, упомянув о факте,
относящемся к лорду Байрону, так как этот факт был
непосредственной причиной нового издания, я счел нуж-
ным прибавить следующие слова: «Я рассказываю этот
факт не из тщеславия, как это может показаться с пер-
вого взгляда: если бы я не смотрел на свое собственное
произведение с тем же беспристрастием и чистосерде-
чием, с которым смотрю на произведения других, то я
бы никогда не был награжден вниманием великого по-
эта. В заметках его, сделанных на моей книге, нет лес-
ти, но много меткого и справедливого; тем не менее
одного уже того обстоятельства, что гениальный чело-
век мог прочесть мой слабый труд два раза и в два
различные периода своей жизни, было достаточно, что-
бы заставить какого бы то ни было автора снова воз-
вратиться к обработке своего произведения».
Спустя несколько времени после издания этого сочи-
нения, которое было переделано совершенно наново,
один английский джентльмен, только что воротившийся
из Италии, показал мне экземпляр моей книги, на по-
лях которой рукою лорда Байрона снова были сделаны
заметки. Эти заметки были чрезвычайно любопытны и
вызваны, по большей части, теми мыслями, которые вы-
разил я в своей книге о характере самого поэта.
В 1822 году вышло новое, дополненное издание это-
го сочинения, в двух томах. Воспользовавшись этим
случаем, я внес в него заметки лорда Байрона, за ис-
ключением одной, которую я не хотел передавать пуб-
лике, хотя в ней выражались дружелюбные чувства ве-
ликого поэта, в особенности лестные для меня *.
* Как все, что относится к великому поэту, имеет большой ин-
терес, то и эта заметка не должна быть скрыта. При втором изда-
нии, как я уже сказал выше, милорд написал: «Я был виноват, но
я был молод и пылок и, писав эти строки, никак не думал, что они
попадутся в руки автора, искусство которого я всегда уважал и со-
чинения которого я читал чаще, чем сочинения какого-либо другого
английского писателя, исключая разве одного трактата о Турции».

Вскоре после выхода в свет третьего издания моей
книги я получил от милорда следующее письмо:
Монтенеро, вилла Дюпюи, близ Лехорна.
Июня 12, 1822 г.
«Дорогой сэр,
Если вы позволите так назвать себя. Еще в Пизе
взялся я за перо, чтобы отблагодарить вас за присылку
нового издания вашего сочинения о «Литературном ха-
рактере», которое часто служило для меня утешением и
всегда удовольствием, но мне помешали в исполнении
этого намерения частью мои занятия, а частью неприят-
ности всякого рода: недавно еще горячка похитила у
меня моего ребенка, а потом я вынужден был возиться
с законниками в этой беззаконной стране, по случаю
жалобы одного из моих служителей на одного хитро-
го бездельника, который осмелился поднять оружие на
безоружного англичанина. Я сделал слишком много чес-
ти этому негодяю, приняв его за офицера и обращаясь
с ним как с дворянином. Он не был ни тем, ни другим,
как и многие в этой стране из носящих медали и мунди-
ры. Однако ж, он поплатился за свою грубую дерзость,
получив тяжелую и опасную рану, нанесенную ему не-
известно кем: из трех подозреваемых лиц и двух аре-
стованных ни один не мог быть уличен, что, впрочем, до-
вольно странно, потому что рана была получена на ули-
це, .в праздничный день, на гулянье и в присутствии мно-
жества народа... Но возвращаюсь к предметам, имею-
щим более отношения к вашему «Литературному ха-
рактеру». Если бы я знал, что эта книга с моими за-
метками, которые вы сочли достойными печати, попадет-
ся в ваши руки, то я обратил бы на них более внимания,
сделал бы их гораздо более и с большим старанием.
Я поистине не знаю, гений ли я, как вам угодно ме-
ня называть, или нет, но скажу только одно, что реше-
ние этого вопроса мало меня занимает. Титло гения по-
купается многими слишком дорогою ценой, и справед-
ливость его не может быть с ясностью доказана до тех
пор, пока потомство не решит дела; но потомство ре-
шает только тогда, когда это решение не может уже нас
более занимать.
У мистера Муррея находятся мои рукописные ме-
муары (они не могут быть изданы прежде моей смер-

только ни (разу не читал с тех пор, как они написаны, но
и не имею ни .малейшего желания читать. В них, по
крайней мере по моему убеждению, я говорю истину, не
всю истину, потому что не хотел впутывать туда многих
частных историй, но и ничего, кроме истины, насколь-
ко она могла быть высказана, не задевая других.
Я не знаю, видели ли вы эти рукописи; но так как вы
интересуетесь всем, что относится к истории литератур-
ного характера, то я очень доволен, если вы их видели.
Несколько дней тому назад я послал также ему (Мур-
рею), через моего друга лорда Клера, мой дневник, ко-
торый поможет Муррею, если он переживет меня, из-
дать мои рукописи. Если вы захотите спросить меня о
чем-нибудь, имеющем отношение к вашей философии
литературного ума (если мой ум литературный), то я
или буду отвечать вам откровенно, или покажу вам
причину всех моих нет, хорошо, дурно и т. п. Теперь я
расплачиваюсь за то, что помогал когда-то портить вкус
публики. Когда я писал ложнонатянутым слогом юно-
сти и того века, в котором мы живем, громкое эхо ру-
коплесканий встречало мои сочинения повсюду; но в
эти последние пять лет, когда я пытался создать что-ни-
будь лучшее и писал так, как мне казалось нужно пи-
сать для того, чтобы дать сочинению прочность, все, да-
же мой великий покровитель Фрэнсис Жеффри, сквайр,
в своем «Эдинбургском обозрении», вооружились на ме-
ня за мои последние сочинения. Такова-то истина! Че-
ловек не смеет разом взглянуть ей в лицо и узнает ее
только мало-помалу; он принимает ее сначала за Гор-
гону, вместо того чтобы тотчас же признать в ней Ми-
нерву. Но, к счастью, я принадлежу к числу тех харак-
теров, которые легко раздражить, но невозможно своро-
тить с дороги. Впрочем, я, кажется, пишу диссертацию
вместо письма. Я пишу к вам из виллы Дюпюи, близ
Лехорна: Элыба и Корсика видны с моего балкона, и
старый друг мой, Средиземное море, катит у ног моих
свои волны. Пока живет во мне страсть к природе, до
тех пор я могу укрощать и обуздывать мои собственные
страсти и противостоять страстям других.
Честь имею быть поистине вам обязанным и предан-
ным слугою.
Ноэль Байрон.
К И. Дизраэли, скв.»

Вскоре за этим письмом последовала греческая эк-
спедиция.
Это творение, задуманное в юности, исполненное в
годы мужества, под влиянием благороднейших чувств
нашей натуры, посвящается мною памяти великого че-
ловека, труды которого, как красноречиво выражается
Бёрке, «принесли отчизне много прочной пользы, так
что тишина его кабинета была полезнее для мира свет-
ского шума, пышных советов и громких сражений».
ГЛАВА I
Литературный характер вообще и любители литературы
и искусства
В образованной Европе мы встречаем особый класс
людей, члены которого, рассеянные в разных веках и
странах, не подчиняясь общим интересам и страстям,
двигающим обыкновенных людей, соединяются в одну
семью родственной связью своих стремлений: они бес-
сознательно слагают свои усилия в одном общем деле
и дружно делят между собою одну общую славу. Их
имена повторяются во всех странах Европы и их творе-
ния изучаются повсюду: англичанину не чужды Ма-
киавелли и Монтескье; итальянец знаком с Бэконом и
Локком; Шекспир, Мольер и Сервантес одними и теми
же строками вызывают улыбку и слезы на берегах Тем-
зы,-Сены и Гвадалквивира.
Contemporains de tlous les hommes,
Et citoyens de tous les lieux.
Татарский хан, удивляясь остроумию Мольера, на-
шел Тартюфов в Крыму. Он приказал .перевести на та-
тарский язык сочинения французского сатирика, и если
бы этот перевод был кончен при жизни этого образо-
ванного хана, то Мольеру удалось бы, может быть, по-
ложить основание изящного вкуса далее между турка-
ми и татарами. Мы видим, что итальянец Пиньотти, до-
казывая непогрешительность исторических характери-
стик Гвиччардини, «ссылается на авторитет английского
критика Болингброка: немец Шлегель пишет о Шекспи-
ре с увлечением патриота; итальянцы, удивляясь тем

благородным образам, которые наш Флаксман умел из-
влечь из их великого поэта, в то же время осуждают
слабые попытки, сделанные в этом роде итальянскими
артистами. Так обширно влияние живой связи литера-
турных умов, соединяющей отдаленные столетия и
страны.
Не более двух веков прошло с того времени, когда
влияние литературы каждого народа ограничивалось
тесными пределами отчизны и гениальные люди, желая
далее распространить свою славу, прибегали к языку
древнего Рима; но естественно, что на чуждом языке
сочинения их теряли свой национальный колорит и не
могли никогда уже сделаться популярными. Когда тор-
говля, политические столкновения, обмен новых откры-
тий познакомили европейские нации с языком друг дру-
га, то они скоро заметили, что, несмотря на разнообра-
зие формы, происходящее от разнообразия народных
обычаев, ум человеческий везде один и тот же; что все
люди, к какой бы они нации ни принадлежали, имеют
сходные потребности, ищут одних и тех же наслажде-
ний и что, наконец, как в отвлеченных истинах, так и в
основах науки нет национальных различий: каждая
наука и каждый самый дробный отдел ее соединяются
в одно знание, подобно узкому ручью, который, начи-
наясь в какой-нибудь отдаленной точке земли, несет
свои воды через другие большие потоки в один и тот
же общий океан.
Но даже сами члены этого гениального семейства
не всегда сознавали родственную связь, соединяющую
их в одно целое; даже гении первой величины не угады-
вали своих братьев в гениях других стран.
Главную общую черту литературного характера
удачно положил Джонсон, хотя и придал ей несколько
меланхолический оттенок: «толковать в приятельском
кружке, думать в уединении, пробуждать вопросы или
отвечать на них — вот занятия ученого. Одиноко бродит
он в мире, не поражая никого великолепием и никому
не внушая страха: и, кроме его же братии, никто его не
знает и никто его не ценит». Так думал этот великий
писатель в тяжелые годы своего искуса,— в те годы,
когда
Достоинство его взрастало тихо,
Под гнетом нищеты и горя.

В это время Джонсон не сознавал еще, что он и сам
уже посвятил все дни свои тому же делу и пересозда-
вал в могучем уме своем умы современников и потом-
ства, потому что он принадлежал к небольшому числу
тех людей, индивидуальный гений которых становится
со временем гением целого народа. Гордый разум
Мильтона отраднее смотрел на ту «прочную хвалу и не-
увядающую славу, которую бог и добрые люди назна-
чили в удел творениям, подвинувшим вперед благо че-
ловечества».
Слишком обширное и неопределенное название ли-
тературный характер очерчивает, однако, общий тип тех
лиц, которые по своим главным занятиям отделяются
от прочих слоев общества, хотя, в то же время, могут и
принадлежать к ним. Характер, создаваемый каждым
занятием, изменяется под влиянием времени и народ-
ности; но литературный характер, по самому предмету
своих занятий, менее подвержен этим условиям и имеет
более постоянную и независимую основу.
Литературный характер образуется под влиянием
одних и тех же наклонностей и стремлений; а потому и
между самими писателями всех веков и народов сохра-
няется поразительное фамильное сходство, несмотря на
все различие их талантов и темпераментов. Цицерон и
Плиний Младший так же верно, как Петрарка и Эразм,
а потом Юм и Гиббон, очертили характер писателя, его
страсть к науке, его любовь к чтению, его борьбу с
жизнью, его стремление к уединению и к известности,
его торжества и разочарования в литературной славе.
Это сходство замечается также и между любителями
литературы и искусства, которые, одушевляемые благо-
родною страстью, собирали и сохраняли сокровища че-
ловеческого ума: Аттик, Кречрод (Crachrode) и Тоон-
лей были томимы одною и тою же неутолимою жаж-
дою. Мы преследуем здесь чувства всех наших литера-
турных современников, во всех веках и у всех образо-
ванных народов, замечая и великих творцов науки и
тех, кто сохранил непрерванною длинную цепь челове-
ческих приобретений. Одни наложили на свои создания
печать своего гения, другие сохранили в обороте «эту
монету, остающуюся в наследство после великих лю-
дей, которую время пускает в ход и не может покрыть
ржавчиною».

ГЛАВА II
Литераторы, восстающие на литературу.— Практические люди.—
Политико-экономы.— Литературные отступники.— Руководители мне-
ний публики.— Люди, вообще отзывающиеся о литературе с прене-
брежением.
Некоторые литераторы сами старались унизить за-
нятие литературою, смешивая, по причинам весьма по-
нятным, все ранги литературного м.ира и придавая с
намерением честь авторства тем десяти тысячам авто-
рам, список которых похож более на листок народной
переписи, чем на список гениальных людей *.
Люди факта, ученые и люди остроумия и изящного
вкуса (писатели — в общепринятом смысле слова) дол-
го смотрели с враждою друг на друга **. Королевское
общество в начале своего существования едва могло
устоять против .веселых нападок литераторов, да и са-
мое Общество антиквариев долго служило для них
предметом насмешки***. Ho такие узкие понятия не тя-
готеют уже более над человеческим разумом.
Науки предлагают новый материал для литерату-
ры, а литература открывает новое .поприще последо-
вателям науки. В природе и в истории нет ни одного
предмета, который под рукою гения не мог возбудить в
нас живого любопытства. Антикварий, натуралист, ар-
хитектор, химик и даже сочинители медицинских дис-
* Мы имеем словарь «Десяти тысяч современных авторов», при-
надлежащих одной нашей нации. Они расположены по алфавиту,
так что встречаются самые поразительные сближения. Во Франции
в прошедшем столетии насчитывали уже двадцать тысяч писателей.
В политической экономии народонаселение показывает силу госу-
дарства, но в литературном мире числовые величины ничего не зна-
чат. Выкиньте из этого словаря тех литературных недоносков, кото-
рых смерть поражает при самом рождении, так, например, писателей
одного трактата одной медицинской диссертации, и тому подобное,—
выбросьте также все совершенно незамечательные посредственности,
всех наших литературных шарлатанов, и вы не выставите всех двад-
цати четырех букв словаря.
** Причины развиты ниже, в главе о недостатке взаимного
уважения.
*** См. Бутлера, в его «Слон на месяце», Соут (South) в речи,
произнесенной им при открытии Оксфордского театра, пускают в
натуралистов этим горьким сарказмом: «Mirantur nihil nisi pulices,
Dediculos — et se iosos».

сертаций объявляют в настоящее .время свои притяза-
ния на звания писателей и открывают «свое родство со
всем великим семейством литературных гениев.
Новое варварское поколение метафизиков политиче-
ской экономии напало на самое существование гениаль-
ных произведений в литературе и .в искусствах и, изме-
ряя на свой собственный аршин людей, занимающихся
этими предметами, назначало им самую низкую ступень
в общественной, лестнице. Поглощенные созерцанием
материальных предметов и отвергая все, что не входит
в их узкое понятие о полезности вещей, эти холодные
арифметики, в воображении которых нет ничего, кроме
миллионов, видят высочайшее произведение искусства
в бумагопрядильной машине (Дженни) и оценяют ум-
ственный труд по законам предложения и требования.
Они поместили литературный труд в разряд трудов не-
производительных, а литераторов причислили к классу
шутов, певцов, оперных танцовщиков и пр. * В системе
политической экономии открыто, что «раса людей, на-
зываемых литераторами, должна необходимо занимать
в обществе то невысокое положение, которое занимала
она прежде, когда слова ученый и нищий были синони-
мами». Глядя на человеческую природу только с ком-
* Дизраэли вообще не жалует политико-зкономов. Всякая наука
имеет свою точку зрения, которой она не должна покидать под опа-
сением заблудиться в лабиринте человеческих познаний. В картине
мира, с точки зрения политико-экономистов, литераторы занимают
далеко не первое место; зато в истории просвещения они являются
между лицами, стоящими на первом плане. Всему в мире свое место.
Картина мира, раскрываемая науками, одна и та же; но они раскры-
вают ее с различных сторон, и только так, а не иначе, может быть
она вся раскрыта. Заслуга Адама Смита, на которого нападает
Дизраэли, именно в том и состоит, что он умел выделить из области
человеческой жизни предмет новой и самостоятельной науки. Он
везде преследует один материальный интерес, и это его достоинство,
а не недостаток; однако он нигде не говорит, что в мире ничего не
должно быть, кроме материальных интересов. Он говорит о богатстве
народов, зачем же требовать, чтобы он говорил об .их образовании?
Трудно объяснить то ожесточение, с которым такой ученый писатель,
как Дизраэли, отзывается о политической экономии во многих из
своих сочинений; но это вое равно, что воевать против разделения
наук. Юрист необходимо видит в каждом человеке существо, готовое
нарушить или уже нарушившее право. С людьми, для которых не
нужно ни контрактов, ни договоров и которые не могут нарушить
права, юристу нечего было бы делать; из этого не следует, что вся-
кий юрист в каждом человеке видит плута или преступника.
(Прим. пер.)

мерческой и фабричной стороны, они обращаются к че-
ловечеству в силу его самых первых потребностей и са-
мых грубых ощущений и втискивают все моральное и
физическое существование человека в узкие рамки на-
родосчисления. Они подводят высшие натуры под низ-
кий уровень обыденных потребностей и видят в чело-
веке только носильщика тяжестей или фабричного ра-
ботника, вычеркивая из своей системы и разум и вся-
кое благородное стремление. В том классе общества,
который они называют непроизводительным, мы нахо-
дим всех тех, чья жизнь прошла в развитии человече-
ских идей и в достижении истин науки... Но действи-
тельное благосостояние и счастье народов говорят нам
убедительнее, нежели самый «Опыт о богатстве наро-
дов» *.
Но гораздо опаснее тот класс гениальных людей, ко-
торые, сами занимаясь литературой, стараются повре-
дить ее успехам. Многие из них, подобно Корнелию
Агриппе, оставили в своих собственных творениях сле-
ды своего непостоянного характера, своей слабой люб-
ви к занятиям и своего неправильного образа мыслей.
Но для других людей этого же класса наука служила
только средством к возвышению и никогда не была
целью: она была для них лестницей, по которой они до-
бирались до почестей, и богатства, а не путеводною звез-
дой, которая бы указывала им дорогу и одушевляла их.
К таким литературным характерам принадлежат Вар-
буртон, Ватсон и Вилькес, которые оставили свои уче-
ные занятия, как только эти занятия помогли им до-
стичь предположенной цели.
Ватсон (Watson) оставил заниматься химией и за-
пор .свою лабораторию, как только профессорская кафед-
ра была учреждена. Любовь его к избранной им науке
* Но мне приятно заметить, что г. Мальтус вполне разделяет
мое мнение об этом унизительном взгляде политико-экономов. Рас-
суждая о гениальных произведениях, этот писатель говорит: «Нель-
зя положить цену открытиям Ньютона или наслаждению, достав-
ляемому творениями Шекспира и Мильтона, по той цене, по которой
проданы их сочинения: она не может измерить степени, в которой
они возвысили и облагородили свою отчизну». Principles of Polit.
Econ., p. 48. А далее он признает, что многие «так называемые непро-
изводительные труды принесли более пользы, чем производительные;
но только эта польза не может быть оценена по правилам, по которым
оценивается народное богатство»

была так слаба, что он в продолжение тридцати лет но-
вых открытий и усовершенствований, следовавших за
его собственными исследованиями, никогда уже не при-
нимался снова за опыты: впрочем, он и сам сознается, что
предпочитает лиственничные деревья лавровым. Из рас-
чета стал он заниматься науками и литературой, из рас-
чета же и бросил их: в своей остроумной исповеди он
дает нам замечательный пример, до какого унижения
эгоизм и честолюбие могут довести литератора.
Мы привыкли смотреть на Вилькеса (Wilkes) как
на политического авантюриста и, может быть, покажет-
ся странным, что я поместил этого ловкого придворного
в число литераторов по профессии; но в разнообразной
жизни Вилькеса было и такое время, когда он был од-
ним из самых жарких поклонников литературы. Он ког-
да-то жаждал литературной славы и, возвратясь из
Италии, объявил, что «он думает посвятить всего себя
своей «Истории Англии», в которой желает сравниться
с Ливием, так как величие и слава английского народа
требуют историка, равного, историку древнего Рима».
Кто только слышал об интригах его и был свидетелем
•последних дней этого истощенного сластолюбца, тот с
трудом может представить себе, что тот же самый
Вилькес строил в молодости такие возвышенные пла-
ны. Любовь толпы составила счастье этого авантюриста,
который потом, сделавшись эпикурейцем, смеялся над
литературной славой. Растратив всю жизнь свою на
удовольствия и сосредоточив все свои чувства на самом
себе, Вилькес оставил своим родным и знакомым то
же, что и целому миру, — пример беспощадного эгоиз-
ма! Этот остряк не завещал нам ни одной остроты;
этот гениальный человек не создал ни одного гениаль-
ного творения; этот смелый защитник английских хар-
тий кончил тем, что сделался отъявленным льстецом. Он
мог только и хотел оставить нам несколько черт из жиз-
ни политического хитреца и написал свою автобиогра-
фию, но, к счастью человечества, она сгорела.
Люди, достигшие быстро высокой степени, всегда с
негодованием смотрят на тех, кто идет тою же дорогою:
глаза их ослеплены страстью и расчетом. Ораторы, ов-
ладевшие нами силою своего красноречия, оканчивают
тем, что начинают пренебрегать красноречием и хотят
повелевать уже одною силою своей власти. Наш вели-

кий министр Питт с презрительной холодностью обра-
щался с литераторами: в этом его упрекали даже
друзья его. Такие политические характеры напоминают
палу Адриан-а VI: получив тиару в вознаграждение за
свою ученую деятельность, он потом стал преследовать
литераторов, страшась, как говорят итальянцы, вред-
ного влияния своих прежних собратий по занятию *.
Но еще хуже приходится бедным авторам, когда
люди подобного разбора становятся руководителями
общественного мнения, потому что известные уловки ны-
нешней критики легко могут даже великого писателя
поставить в смешное положение. Слон долго борется в
глубине лесов со своими преследователями, наконец
попадается в весьма нехитрую западню и выплясывает
потом по раскаленному железу, под крики ярмарочного
фигляра. Эти критики хвалятся тем, что обуздывают не-
умеренное тщеславие писателей; но немало нужно иметь
тщеславия и для такой критики. Гнев, сарказм, эгоизм,
тщеславие, раздражительность завязывают тот волшеб-
ный узел, которого бедный писатель, не верящий более
в свои силы, не в состоянии распутать.
Эта легкомысленная критика, старающаяся подрыть-
ся под вечные основы истины и осмеять возвышенные
идеи, одушевлявшие гениальных писателей, хочет низ-
весть литературные труды до степени простой забавы.
Она видит в оконченном произведении писателя только
искусно сыгранную партию на бильярде или хорошо вы-
полненную музыкальную пьесу и в трудных ученых
изысканиях—отгадку шарады. По представлению та-
кой критики, всякий автор есть лентяй, который хочет
придать себе вид человека занятого и забавляет своими
выдумками других, уже совершенных лентяев. Она за-
бывает, что искусство писать занимательно, стиль, есть
только окончательная форма произведения и что вдо-
хновение течет из более глубоких источников. Без этого
вдохновения, без этого одушевления, которое оживляет
* Многие полагают, что Адриан VI был не таков, каким его вы-
ставила клевета, не постигая быстроты такой перемены: но Адриан
и прежде был не более как схоластик, глядевший с презрением на
произведения древнего искусства и на современных гениев. Он, по-
видимому, принадлежал к разряду политико-экономов. Когда ему
показали группу Лаокоона, то он мог только заметить, что все по-
добные вещи были idola antiquorum.

собою мертвые страницы, без внутренних душевных
движений все творение будет только блестящею, но пу-
стою .игрушкою. Недавно еще один из критиков, поль-
зующийся большим авторитетом, сказал: «Великий та-
лант не должен никогда слишком увлекаться своей соб-
ственной известностью и придавать слишком большую
важность своим сочинениям, каким бы успехом они ни
пользовались и как бы ни были богаты по своим резуль-
татам». Он проповедует писателям довольно трудный
искус. Бюффон й Гиббон, Вольтер и Попе, посвятившие
всю свою жизнь и все свои силы литературным заня-
тиям, увлекались, как мы знаем, «своей собственной из-
вестностью и придавали большую важность своим со-
чинениям», особенно потому, что эти сочинения «поль-
зовались успехом».
Таковы-то домашние враги литературного общества,
литераторы, поражающие литературу. (И ты, Брут!)
Но литература переживает своих неблагодарных пи-
томцев и может сказать им то же, что сказал мексикан-
ский король, упрекая изменивших ему советников: «Вы
были перьями моих крыльев, зеницами моих очей!»
ГЛАВА III
Место, занимаемое художниками в истории литературного гения.—
Аналогия их целей и наклонностей в художниках и литераторах.—
Одна и та же природа гения выражается в них в различных фор-
мах.— Они проходят одни и те же эпохи.
ГЛАВА IV
Природа гения. — Умственные организации различны. — Гений не
есть следствие навыка или воспитания.— Он коренится в особенных
свойствах души.— Предрасположения гения.— Чем должно заменить
чистый лист бумаги Локка?

ГЛАВА V
Юность гения.— Его первые впечатления могут быть объяснены его
последующими действиями.— Родители имеют другой взгляд на
своих гениальных детей, нежели мы.— Первые наклонности гения.—
Его меланхолия.— Его мечты.— Любовь к уединению.— Располо-
жение к спокойствию.— Он отличается своими сверстниками.— Сла-
бость первых его попыток.— Гений часто долго не открывается.—
Воспитание юноши может не быть воспитанием гения.— Внутреннее
беспокойство, одолевающее гения, пока он найдет предмет своих
стремлений.— Его любознательность и его творческая способность.—
Первые наклонности юного гения показывают его будущее направ-
ление.— Несомненные признаки гения.
Теперь мы вступаем в волшебную область: в ней
встречаем мы только призрачные явления, множество
рассказов и сцен, посреди которых действительность
едва мелькает в сумраке, наполненном созданиями во-
ображения и отдаленными преданиями. Но, тем не менее,
нам кажется, что признаки гения -в ребенке могут быть
указаны последующими действиями человека, .потому что
между первыми проблесками гениального ума и его по-
следующими произведениями мы замечаем такую гармо-
нию, -которая уверяет нас в существовании тайной связи,
соединяющей детство и мужество гениальных людей.
Но можем ли мы в изменчивых чертах ребенка уга-
дать будущую физиономию человека и в самом темпера-
менте гения открыть задатки его будущего характера?
Гениальная восприимчивость родится ли вместе с раз-
дражительностью нервов в глубокий характер, отражает-
ся ли уже в первых мечтах ребенка? Бестрепетность и
душевная сила не выражаются ли уже в детских играх и
в той власти, которую получает гениальный ребенок над
своими товарищами? Детство Катона было отмечено
важностью, свойственною только взрослому: она отра-
жалась в его речах, в его физиономии, в его детских за-
бавах. Бэкон, Декарт, Гоббс, Грей и др. показывали уже
в детстве признаки будущей силы своих умственных спо-
собностей и раннее развитие характера.
Добродетельный и глубокомысленный Бойль (Boyle) *
* Роберт Бойль, философ и натуралист (1626—1691); он состав-
лял центр кружка молодых ученых, которые со временем положили
начало Королевскому обществу (Royal Society). Бойль издал мно-
жество трактатов, относящихся к философии природы; он же изобрел
воздушный насос. (Прим. пер.)

видит в своем детстве несомненные признаки всего на-
правления своих душевных способностей. Он мог увели-
чивать тяжесть своих детских проступков, но не мог
скрывать ни малейшей частицы истины: так ложь была
противна его природе. Рассказав одно происшествие из
своего детства, он прибавляет следующие слова, которы-
ми мы можем начать эту главу: «Этот пустой случай я
привожу здесь не потому, что считаю его достойным вос-
поминания, но потому, что природный характер человека
удобно наблюдать в первые и последние дни его жизни,
точно так же, как на солнце удобнее смотреть только при
его восходе или закате. В эти непродолжительные пе-
риоды более всего раскрывается настоящая природа че-
ловека».
Альфьери, $тот историк гениальной души, сознавал,
что в его детском характере обозначилось уже особенное
и меланхолическое настроение. Из домашней тишины и
уединения душа гениального ребенка высасывала пищу
для своей страстной природы. Рассказав несколько слу-
чаев, выражавших его -датский характер, Альфьери при-
бавляет: «Кто захочет внимательнее взглянуть на эти
происшествия и доискаться в них самих зародышей стра-
стей человека, для того эти рассказы не будут уже таки-
ми пустыми и детскими, какими они могут показаться с
первого взгляда». Он говорит сам о себе, что в детстве
он был «молчалив и тих по большей части, болтлив и жив
по временам и всегда впадал в крайности: упорно и не-
терпеливо противился всякому принуждению, но скло-
нялся перед ласкою; страх выговора удерживал его бо-
лее, нежели страх наказания: б01ясь стыда до крайности,
он неодолимо боролся с насилием». Таков портрет семи-
летнего ребенка — портрет, заставивший великого траги-
ка вывести такое заключение: «В организме ребенка уже
скрывается человек» *.
В древние времена господствовало убеждение, что в
склонностях ребенка выражается будущий характер че-
ловека. Цицерон в одном из своих диалогов употребляет
прекрасное сравнение, заимствуемое из природы, кото-
рая так последовательна во всех своих созданиях:
* Жизнь Альфьери, гл. IV под названием «Sviluppo dell'indole
indicato da vari fattarelli» («Развитие гения, или природные наклон-
ности, выражающиеся в различных пустых вещах»).

«Юность, — говорит он, — есть весна жизни, и цветы ее
достаточно уже показывают, какие плоды будут собраны
впоследствии». Один из знатоков человеческой души
после многих наблюдений над своими учениками совето-
вал одним из них заниматься политикой, другим — пи-
сать .историю, третьим — сделаться поэтами, четвертым—
ораторами. И Сократ верил, что природа приготовляет
гениев и позволяет угадывать свои намерения в первых
наклонностях детства. Этим правилом руководствова-
лись также и иезуиты, эти великие искусники в деле вос-
питания. Они так описали Фонтенеля: adolescens omnibus
numeris absolutus et inter discipulos princeps (юноша, со-
вершенный во всех отношениях и образец для своих то-
варищей); ,а сказав о старшем Кребильоне: puer ingenio-
sus sed insignis nebulo (способный мальчик, но большая
каналья), они, может быть, не так ошиблись, как пока-
жется с .первого раза: пылкая, но еще неустановившаяся
природа мальчика показывала решительное стремление
к созданию ужасных сцен и беспримерно жестоких ха-
рактеров.
В старом романсе о короле Артуре рассказывается,
как один пастух обратился к королю с просьбой, чтобы
тот сделал его сына рыцарем. «Ты просишь многого», —
отвечал ему Артур и захотел узнать, было ли это соб-
ственное желание пастуха или желание его сына. Ответ
старика замечателен: «Ах, нет, не мое, — сказал он,—
а .моего беспутного сына: у меня тринадцать сыновей, и
все они делают то, что я им приказываю; но этот маль-
чик не хочет работать, и ни я, ни моя жена ничем не мо-
жем его заставить взяться за нашу работу. Он то и дело
что возится со стрелами да глазеет на турниры и рыца-
рей, и спит и видит, как бы ему самому сделаться рыца-
рем». Король приказал пастуху привести всех своих
сыновей. «Все они походили на старика, только один Тор
не был похож на него ни лицом, ни осанкой и ростом
был выше всех своих братьев: Артур сделал его рыца-
рем». (В этом безыскусственном рассказе мы видим исто-
рию гения: все дети походили на отца и •помогали ему,
но гений только мучил свое семейство и не мог привык-
нуть к простой работе: посреди стад своих он слышал
звон оружия и мечтал о битвах и турнирах.
Гениальный человек не легко склоняется под общий
уровень и не может примириться с условиями обыкно-

венной жизни. Родители по большей части смотрят с не-
годованием на страсть сына к Вергилию или Эвклиду,
•и первые шаги гения в жизни всегда отличаются упор-
ством .и горем. Лилли (Lilly), наш знаменитый астролог,
описывает свою юность, в которой много сходного с
юностью артуровского пастуха. Он просил своего отца,
чтобы тот позволил ему попытать своего счастья в сто-
лице, где он надеялся проложить себе дорогу своими
талантами и знаниями. Старик, не ожидавший ничего
путного от занятий своего сына, отпустил его с охотою,
желая как-нибудь отделаться от него, «потому что,—как
говорит сам Лилли,— *я был неспособен ни к каким сель-
ским работам, не мог взяться за соху, и мой отец часто
говаривал мне, что я решительно ни к чему не годен» —
приговор, который так часто гении выслушивают от
своих родителей.
Читая биографии великих людей, мы с сожалением
смотрим на те преследования, которым они подвергались
в детстве. Поэта глубоко оскорбляет грубость настав-
ников Расина, которые до тех пор жгли его стихи, пока,
наконец, бедный мальчик не выучил их наизусть. Мате-
матик не может удержатся от горькой усмешки, припо-
миная все, что вытерпел Паскаль от своего отца за
страсть к Эвклиду, которого он, наконец, понял, не изу-
чая. Отец Петрарки бросил в огонь стихи своего сына,
несмотря на крики, гнев и слезы юноши: но это сожже-
ние не могло же принудить поэта сделаться законником
и не отняло у него римских лавров. Дядя Альфьери бо-
лее двадцати лет подавлял поэтический характер благо-
родного поэта: но он, не зная стихосложения, был уже
поэтом. Впоследствии природа, как строгий кредитор,
взяла принадлежащий ей гений с двойными процентами.
Это были люди, которых ни насилие, ни воспитание не
могли своротить с дороги к величию.
Но будем же справедливы и к родственникам вели-
ких людей: они смотрят на них совсем не теми глазами,
какими смотрим мы. Для нас это великий человек, для
них — непослушный и упрямый ребенок: мы видим в нем
гения, окруженного знамением славы, они — упрямого
ленивца, который не хочет заниматься, чем должен.
Жизнь гения редко бывает счастливою, и родители, не
лишенные честолюбия, боятся, чтобы сын их не потерялся
в толпе плохих художников и писателей, которые всю

жизнь обманывают самих себя, всю жизнь разочаровы-
ваются и умирают, не перешагнув за границу посредст-
венности.
Гениальный юноша, волнуемый тайным влечением,
часто сам открывает себе дорогу к приобретению позна-
ний, которых не может сообщить ему ни один наставник.
«Ни один учитель,— говорит Иппократ,— не может на-
учить нас тому, чему учит нас наша собственная при-
рода». Способность, которую гений развивает впослед-
ствии, таится в нем в ранние годы, но никто ее не заме-
чает; а в это время она уже питается и растет, высасы-
вая из внешних явлений только то, что ей свойственно,
и упорно отвергая все чуждое. Душа гения наполняется
силами в тиши уединения, подобно «источнику, скрытому
в глуши лесов». Сидней говорит: «Орел парит один —
бараны пасутся стадами».
Но когда первое чувство наконец пробудится в груди
гения, тогда им овладевают волнение и неопределенное
беспокойство. Он еще не размышляет: пред ним мелька-
ют туманные очерки, значение которых он угадывает не
мыслью, но чувством, а воображение предупреждает ум.
Вот как гений сам раскрывает нам этот таинственный
процесс:
«Одаренный всем, чем только может одарить приро-
да, избранный ребенок с гордым сознанием склоняется
над смешанной грудой сокровищ, таящихся в его плодо-
витой душе. Он творит уже, но сам не знает прелести
своих созданий, и работает для славы, не сознавая еще,
какая высокая награда ждет его впереди».
Он наполняет уединение своими собственными созда-
ниями, еще никому не видимыми страстями и еще шат-
кими мыслями. Названия, которые он дает своим люби-
мым местностям, открывают уже его наклонности, его
тайные занятия и его надежды: так, Петрарка назвал то
место, куда он любил уединяться, Liriternum, в память
своего любимого героя, Сципиона.
В этой наклонности гениальных детей к уединению
часто видят признаки болезненной меланхолии. «Ког-
да,— говорит Бойль, рассказывая впечатления своей мо-
лодости,—прерывались мои уроки и наставало время от-
дыха, я скрывался от моих товарищей и один, по целым
часам, бродил в поле, где мое воображение работало на
свободе, создавая ежедневно новые сцены». Эти прогул-

ки возбудили беспокойство в его друзьях, полагавших,
что он страдает меланхолиею. Альфьери был точно в
таком же положении: он чувствовал необъяснимое вол-
нение во время своей поездки в Марсель, где он посе-
щал только театр и -морской берег и где пробуждался
его драматический гений. Каждый вечер, покупавшись
в море, он садился на выдавшийся камень, прислонясь
к скале, «которая,— рассказывает он сам,— закрывала
от меня все предметы, находящиеся на берегу, так что
передо мною и вокруг меня было только море и небо:
солнце, опускаясь в волны, освещало обе эти бесконеч-
ности и придавало им новую красоту. Там провел я мно-
го чудных часов, наполненных самыми фантастическими
думами: там создал я .много поэм, хотя не знал писать
ни на одном языке, ни прозой, ни стихами».
Это же чувство раскрывает нам и другой, современ-
ный нам великий гений, которому более, чем кому-ни-
будь, знакома внутренняя история гениальной юности.
Вот в каких чертах изображает он энтузиазм детского
возраста Тассо:
«От самого рождения душа моя была упоена лю-
бовью, которая обнимала все и примешивалась ко все-
му, что только попадалось мне на глаза; бездушные
предметы оживали в моем воображении, и в диких, по-
левых цветах, разбросанных по обнаженной скале, я
видел целый рай. Я был резвый мальчик, но, укрывшись
под тень дерев, колеблемых ветром, так глубоко преда-
вался своим видениям, что часы убегали без счета и не-
заметно».
Гениальные дети не любят шумных игр и убегают от
своих товарищей. Битти (Baettie) * в своем «Менестре-
ле» изображает самого себя:
«Он не любил толпы, крика и шумных игр, не любил
мешаться в ссоры и стычки и убегал от них в тишину
лесов».
Боссюэ также старался укрываться от своих школь-
ных товарищей, и они мстили ему обыкновенным ору-
жием •школьников: прозвание bos suetus aratro, которым
* Джемс Битти — шотландец, замечательный поэт конца про-
шедшего столетия. «The Minstrelb — знаменитейшая его поэма, в
которой он описывает развитие чувств и мыслей молодого деревен-
ского поэта. (Прим. пер.)

они заклеймили Боссюэ, употреблялось так часто, что
сделалось классическим.
Ученый Гьют (Huet) рассказывает о тех школьных
придирках, которыми преследовали его товарищи, же-
лая оторвать его от любимых занятий. «Наконец,— гово-
рит он,— желая продолжать мои занятия, я стал вста-
вать вместе с солнцем, когда еще мои товарищи спали,
и убегал в лес, где я мог читать и учиться на свободе».
Но школьники и там отыскали будущего ученого и вы-
тащили его из его уединения. Сэр Вильям Джонс редко
участвовал в играх своих соучеников; о Грее говорят, что
он никогда не был ребенком; Чаттертон, Берне, Гоббс
и Бэкон были необыкновенно серьезны в детстве. Миль-
тон в возвышенных стихах сохранил нам отрывок из
своей школьной жизни:
«Я был еще ребенком, но ребяческие игры уже не
занимали меня: мой детский ум жаждал серьезных зна-
ний и искал того, что могло бы быть полезно обществу.
Мне казалось, что я рожден покровительствовать всякой
истине и повсюду защищать справедливость».
Эта любовь к уединению, спокойствию и раздумию
остается в гениальных людях на всю жизнь. Гениальный
человек редко любит общественные удовольствия и те-
лесные упражнения: по большей части он не способен к
тем забавам, в которых требуются верность руки или
глаза или изящные манеры. Эту характеристику гения
дает Гораций в одной из своих од, которую так часто
декламируют в школах. Битти говорит о своем «Мене-
стреле», что «телесная сила и ловкость не радовали его
и не возбуждали его тщеславия». Альфьери рассказы-
вает нам о самом себе, что танцмейстер француз напра-
сно бился над его ногами и что он не мог без смеха и
содрогания видеть этого человека. Гораций, по своему
собственному признанию, никак не мог без страха вска-
рабкаться на своего мула и был очень плохим ездоком.
Метастазий сам смеется над своим ружьем: поэт-охотник
только пугал зайцев и куропаток. Вергилий и Гораций
представляют нам те же черты поэтической лени: они
сопровождали .мецената в деревню и в то время, как рим-
ский вельможа забавлялся игрою в мяч, оба барда на-
слаждались спокойствием на дерновой скамье, в про-
хладной тени деревьев. Плиний Младший был в востор-
ге от того, что охота и рыбная ловля вошли тогда в моду;

благодаря этой моде он мог целые дни просиживать за
своими таблетками и заниматься. «Пусть,—говорит он,—
сети мои 'будут пусты, только бы таблетки мои
были полны...» Том-сон изобразил самого себя в герое
«Замка лености», а изящный Валлер (Waller) верно
выражает в своих стихах ту же самую наклонность:
«О, как люблю я беспечно раскидываться в тени плата-
нов, каждый день призывать муз — ив тиши воспиты-
вать свою душу!»
Портрет гениального юноши, начерченный Битти по
собственным своим ощущениям, а мною взятый из мно-
гих наблюдений, показался одному из наших великих
поэтов * слишком женственным и робким, слишком сла-
бонервным. «Величайшие поэмы всех народов,— говорит
он,— были люди, одаренные замечательной телесной кре-
постью, они любили телесные упражнения и отличались
в них». Но не принял ли наш критик, увлекшись своими
северными привычками, искусство великих поэтов, с ко-
торым они описывают мужественные упражнения и те-
лесную силу, за доказательство их собственного превос-
ходства в этих упражнениях? Поэты и художники, по
самому образу их жизни, не могут развить силы муску-
лов и крепости тела. Постоянное размышление, глубокая
задумчивость, сидячая жизнь не дают ловкости и силы;
кроме того, нежный организм всегда почти сопровожда-
ет глубокий и восприимчивый разум. Все неудобства,
соединенные с сидячими работами, прилагаются и к ли-
тературным занятиям—аналогия очевидна. Руссо ду-
мает, что кабинетные занятия расслабляют не один фи-
зический состав человека и что занятие науками не толь-
ко расстраивает телесный организм, но истощает и обес-
силивает самый дух и делает человека малодушным **.
Но мы, руководствуясь более высоким началом, пола-
гаем, что гениальный человек и не должен «отличаться
во всех мужественных упражнениях». Сенека, образ
жизни которого был совершенно литературный, советует
писателям, чтобы они, «избирая какое-нибудь удоволь-
ствие, не предавались ему вполне и спешили возвратить-
* Во всех тех местах, где Дизраэли говорит о великом поэте,
не называя его по имени, он подразумевает лорда Байрона.
(Прим. пер.)
** В предисловии к «Нарциссу».

ся к тем занятиям, которым они должны посвящать и
дни и ночи свои». Он думает, что увлечение телесными
упражнениями и превосходство в них может обратиться
в привычку литератора, которая может иногда даже по-
ставить его в смешное положение. Мортимер, один из из-
вестнейших художников, увлеченный своим атлетиче-
ским телосложением, часто предавался {неумеренным те-
лесным упражнениям, и, может быть, не без основания
доказывают, что эта привычка, столь несообразная с ка-
бинетными занятиями, помешала этому гениальному че-
ловеку, обещавшему так много, развить свой талант до
полной зрелости, хотя, может быть, она и развила его
телесные силы.
Но возвратимся к нашему предмету. Любовь к уеди-
нению превращается иногда в молодости гения в настоя-
щую страсть. Пример этого мы видим в двух гениаль-
ных людях, одаренных самыми противоположными ха-
рактерами. Французский остряк и французский философ
оба сознаются, что они чувствовали влияние этой стра-
сти в молодости и думали даже, что открыли ее причину.
Аббат де Сен-Пьерр говорит: «Я помню, как Сегре,
(Segrais) рассказывал, что в его время множество моло-
дых людей обоего пола, от семнадцати до двадцати лет,
показывали наклонность навсегда оставить свет. Он до-
казывал, что это особенный род меланхолии, и в шутку
называл это стремление к уединению нравственной ос-
пой, от которой один из тысячи успевает избегнуть.
Я сам испытал на себе действие этой страсти; но теперь
я избавился от нее» *.
Но, убегая от игр, свойственных их возрасту, гени-
альные дети часто заменяют их другими, сообразными
с их наклонностями и направлением их воображения; в
этих играх, как в снах человека, повторяются любимые
темы. Ариост, будучи еще школьником, составил целую
трагедию из истории Пирама и Фисби, которую должны
* Впрочем, эта меланхолия юности, как объясняет один немец-
кий философ, скорее есть общая переходная ступень от юношеского
возраста к мужеству, чем особый признак гения: человек грустит,
находя свой внутренний мир в совершенной противоположности с
тем миром, который начинает раскрываться перед его глазами. Редко
кому удается перескочить эту ступень, редкие до нее никогда не до-
ходят, но много таких, которые перешагнули ее прежде, нежели ро-
дились на свет, и, кажется, родятся практиками. (Прим. пер.)

были разыгрывать его братья и сестры *, и уже в то вре-
мя занимался переложением старых французских и ис-
панских романсов. Вильям Джонс в Гарроуской школе,
сидя за картою Греции, разделял греческие поля на от-
дельные владения и раздавал их своим товарищам; а не
будучи в состоянии достать экземпляра «Бури», которую
они тогда разыгрывали, он прочел на память всю свою
роль. Таким образом, мы должны согласиться, что
Джонс еще в школьных играх обнаружил главное на-
правление своего ума—счастливую память и тот вкус,
который впоследствии развил он в своих литературных
занятиях**. Флориан в детстве по целым дням стрелял
птиц и каждый вечер отдел над старым переводом «Илли-
ады»: когда ему попадалась какая-нибудь особенно
красивая птица, то он давал ей имя одного из своих лю-
бимых героев и, сложив костер, торжественно сжигал ее
тело, потом, собрав пепел в урну, он подносил ее своему
деду, вспоминая при этом Патрокла или Сарпедона. Мы
видим, что уже в этих детских играх раскрывался буду-
щий гений автора «Нумы Помпилия», «Гонзальва Кор-
дуанского» и «Вильгельма Теля». Бэкон отличался в дет-
стве необыкновенной наблюдательностью, и королева
Елизавета звала его маленьким лордом-наблюдателем.
На вопрос королевы, сколько ему лет, мальчик отвечал:
«Двумя годами моложе счастливого царствования ваше-
го величества». Эта смесь 'глубокомыслия, находчивости
и придворной ловкости, полученной им в наследство от
отца, отличала лорда Бэкона и в годы его мужества.
Мне случилось читать письмо одного из современников
Гоббса, в котором говорится, что этот великий мысли-
тель, будучи еще мальчиком, часто ездил на ярмарку
продавать кожи из лавки своего отца и что там уже он
обнаруживал те идеи, которые потом развил в своих со-
чинениях.
Лучшим признаком таланта может служить то пред-
почтение, которое отдают школьные товарищи юному
* По этому поводу нельзя не припомнить кукольного театра
Гёте, перенесенного им и в его чудный роман. Жаль, что Дизраэли,
по-видимому, мало знакомый с немецкой литературой, не воспользо-
вался собственными признаниями этого колоссального гения.
(Прим. пер.)
** Вильям Джонс (Gones) — поэт и замечательный ученый кон-
ца прошедшего столетия. (Прим. пер.)

гению. В эти годы жизни нет ни лести, с одной стороны,
ни хитрости —с другой; всякое душевное движение вы-
ражается откровенно, и мальчик, отличенный своими то-
варищами, достигает этого отличия одними природными
силами. Детство Нельсона было ознаменовано такими
поступками, которые находятся в родственной связи с
его последующими подвигами. Отец его хорошо понимал
характер своего сына, когда говорил: сВ какое положе-
ние ни поставь этого мальчика, он непременно станет
подниматься наверх и если только есть малейшая воз-
можность, то наверно доберется до самой верхушки де-
рева». Из воспоминаний Франклина о своих детских го-
дах мы видим, что он уже в то время показывал не толь-
ко необыкновенную изобретательность ума и смелости
характера, но и ту настойчивость воли, которая пользует-
ся всеми средствами для достижения предположенной
цели. В детстве он был уже искателем приключений, и
так как отец не позволял ему сделаться моряком, то он
из соседней реки создал для себя океан; целые дни про-
водил он на воде и в маленькой лодочке, воображая
себя смелым Колумбом. Берег, на котором он и его то-
варищи пристрастились удить рыбу, мало-помалу обра-
тился в болото: предприимчивый мальчик немедленно
проектировал устройство надежной пристани и обратил
свое внимание на кучу каменьев, приготовленных не-
вдалеке оттуда для постройки дома. С той практической
мудростью и уллисовской хитростью, которая отличала
Франклина в зрелом возрасте, воспользовался он ка-
меньями, приготовленными для постройки чужого дома,
и устроил задуманную пристань. В этой изобретатель-
ности, в выполнении детских планов и в этой твердой ре-
шимости не покидать своего дела, пока оно не будет при-
ведено к концу, проявляется уже будущий практический
характер Франклина. Но качества, привлекающие то-
варищей, не всегда сообразны с характером гения. Пред-
водитель шайки школьников всегда внушает почтитель-
ное уважение, тогда как истинный талант, ищущий уеди-
нения, не может пользоваться своим влиянием. Мисс
Сивард рассказывает, что «Джонсон, будучи в школе,
казался огромным и жалким малым, далеко переросшим
всех своих товарищей: впрочем, на Джонсона и в то
время смотрели как на большого чудака, потому что он
и тогда уже отстаивал свои мнения догматически, с над-

менной запальчивостью и дерзостью». Черты детского
характера лорда Болингброка и сэра Роберта Вальполя,
школьных товарищей и соперников, остались в них на
всю жизнь. Необыкновенная живость и изящество Бо-
лингброка отражались и после, в его нападках на Валь-
поля, который постоянно торжествовал твердостью сво-
его характера. Такой же антагонизм мы замечаем и в
жизни двух великих государственных людей нашего вре-
мени— в мудрости одного и остроумии другого: приро-
да создала их соперниками, а обстоятельства делают то
друзьями, то врагами. Один наблюдатель, заглянув в
собрание кембриджских поэм, сочиненных прежними
учениками Кембриджа, замечает, что «Коолей и тогда
уже отличался грациозностью, Мильтон — возвышенно-
стью и Барро — обилием».
Но можно ли указать в жизни гениального юноши
такой период, в котором бы выражались уже несомнен-
ные признаки гениального характера? Природа гениаль-
ных личностей так же разнообразна, как и их судьба.
Одни из них, подобно брильянтам, начинают блестеть
только после получения грани, другие, подобно много-
цветным перлам, родятся уже с этим блеском.
Одним из неблагоприятных обстоятельств, постига-
ющих гений в его молодости, мы можем назвать слабость
его первых опытов и мы никак не должны судить о та-
ланте молодого человека по его первым произведениям.
Если бы первые сочинения Драйдена и Свифта решали
их судьбу, то они никогда, бы не сделались писателями.
Смоллетт*, прежде чем узнал направление своего гения,
воображал себя великим драматическим писателем и ни-
когда не мог простить Гаррику, который отказался при-
нять на сцену его трагедию. Смоллетт впоследствии, в
других своих сочинениях, уже исполненных таланта, по-
стоянно преследовал великого актера за то, что тот от-
верг его бесталанную трагедию. Первые сочинения Ра
* Товий Смоллетт (1721—1771) более романист, нежели поэт
в своих романах; он счастливый соперник Ричардсона и Фильдинга.
Лучшие его сочинения, отличающиеся необыкновенным, остроумием
и увлекательностью рассказа: «Приключения Родрига Рандома»;
«Приключения Перегрина Пикля», «Экспедиция Гумфри Клинкера».
Смоллетта англичане ставят по юмору выше Фильдинга, с которым
познакомилась наша публика в романе «Том Джонс»; но сцены его
менее обработаны. (Прим. пер.)

сина, отрывки которых сохранены его сыном, совершенно
не похожи на его последующие произведения: они, как
нарочно, исполнены тех эффектов, которых Расин впо-
следствии в особенности не терпел. Можно ли узнать
строгий и тонкий стиль автора «Андромахи» в таком на-
пыщенном описании Авроры: «Fille du jour, qui nais avant
ton pere!» (Дочь дня, рожденная прежде отца). Гиббон
не обнаружил нисколько силы и глубины своего таланта
в своем «Опыте литературы», ни в своей «Истории Швей-
царии». Гармонической прозы Джонсона нет и следа в
его первых произведениях. Многие авторы и художники
начинали весьма неудачно тот путь, на котором впослед-
ствии достигли такого совершенства. В первых рисунках
Рафаэля, когда он работал еще под надзором Перруд-
жино, не видно ни одной линии той идеальной красоты,
которую впоследствии он один только умел воспроизво-
дить. Кто взглянув на «Сон» Рафаэля, может отгадать,
что та же самая кисть создаст «Преображение»? Или
кто в слепом подражателе и ученике Гудсона может от-
крыть Рафаэля нашей страны?
Гений, даже достигший уже зрелых лет, не всегда
замечается своими современниками и часто долго еще
скрывается в толпе. Знаменитый Фабий (Fabius Maxi-
rnus) в детстве своем был предметом насмешек: он до
того был смирен и тих, что товарищи прозвали его ба-
рашком. Его усидчивость и молчаливость, его равноду-
шие к детским забавам, его медленность, трудность, с
которой ему давались уроки, его всегдашняя готовность
подчиняться воле своих товарищей сделали ему репута-
цию неисправимо бестолкового малого, и кто мог уга-
дать, что величие ума, безграничная смелость, непреклон-
ная воля, которыми впоследствии отличился Фабий,
скрывались так долго под такими, совершенно противо-
положными качествами? В самом деле, гениальный маль-
чик может долго казаться ленивым и тупым флегмати-
ком; глубокомыслие и наблюдательность могут долго
скрываться в характере, который робок потому, что не
испытал еще сил своих. Страстное влечение избранной
души, которая в тишине высасывает из окружающих
предметов силы будущего гения, не всегда легко отли-
чить от тупой настойчивости труженика. Мы часто слы-
шим от товарищей детства гениального человека, что он,
будучи в школе, казался тупым и подавал мало надежд.

Руссо думает даже, что во многих детях под личиной
обманчивой тупости скрывается глубокий гений, а Ро-
жер Ашем (Roger Ascham) * в числе характеров, более
способных к наукам, прямо помещает бездарных и тупо-
умных детей, то есть задумчивых, меланхоликов и мед-
ленных. Молодые живописцы подсмеивались над первы-
ми труженическими произведениями Доминикино, кото-
рые были так тяжелы и так мало обещали, что заслу-
жили трудолюбивому живописцу название огромного
вола; и Пассери, который словами sua taciturna lentezza
так удачно выразил медленное и скрытное развитие ге-
ния Доминикино, пришел в изумление, узнав историю
молодости своего любимого артиста.
«Трудно поверить,— говорит он,— что этому велико-
му художнику так долго не давалась живопись; но, как
рассказывают, Доминикино сам начинал было разуве-
ряться в своей способности к этому занятию. Я, однако
же, не могу понять, как такой живой талант, такая раз-
витая душа, одаренная в высшей степени художествен-
ным направлением, могли таится под личиной крайней
бездарности, и скорее готов думать, что художник сам
не понимал природного характера своего гения и на-
стойчиво требовал от него тех горячих порывов, которые
рождаются и исчезают с быстротою молнии».
То же самое мы видим и в юности Гольдсмита, кото-
рый также мало подавал надежды. Он сам говорит, что
только на тридцатом году жизни литература начала за-
нимать его и что до того времени сама поэзия не имела
для него особенной прелести **. В само»м деле, друзья его
постоянно удивлялись его произведениям и долго не мо-
гли привыкнуть к мысли, что это произведения Гольд-
смита, в котором никто не замечал прежде такого та-
ланта.
Юм отличался только умеренностью и прилежанием,
так что все знавшие его полагали, что из него выйдет
отличный купец; а о Буало в детстве говорили, что хотя
* Рожер Ашем — старый английский педагог. Он написал не-
сколько педагогических сочинений. «Тохофилус, или искусство уче-
ния с удовольствием» и «Школьный учитель», где он предлагает
лучшие методы для изучения языков. (Прим. пер.)
- ** Это собственное признание Гольдсмита; но еще более пора-
жает оно нас в устах лорда Байрона, как это будет сказано в за-
метках в следующей главе.

он и не показывает большого ума, но скромен и ни о ком
не отзывается дурно. Это кажущееся отсутствие талан-
та, скрывающегося под совершенно противоположными
качествами, замечается в детстве весьма многих гениев.
Даже внимательные и умные родители и наставники ча-
сто ошибались и считали совершенно бездарными именно
тех людей, которые впоследствии заняли место между
знаменитостями первого разряда: так мало можем мы
решать судьбу ребенка по первым проявлениям его спо-
собностей и душевных качеств *. Отец знаменитого Исаа-
ка Барро (Barrow) говорил обыкновенно, что «если уже
богу угодно взять какого-нибудь из его детей, то он желал
бы, чтобы эта участь пала на Исаака, как такого маль-
чика, который ничего не обещает в будущем»; и в про-
должение трех лет, проведенных Барро в Чартерской
школе, он отличался только крайней леностью и неря-
шеством.
Мать Шеридана, женщина, сама занимавшаяся лите-
ратурой, называла будущего великого писателя самым
тупым и бездарным из своих детей. Бодмер, стоявший
так долго во главе литературного образования Швейца-
рии, открыл и поддержал не один молодой талант, но
Геснера он считал совершенно бездарным мальчиком
и, подвергнув его нескольким экзаменам, привел роди-
телей его в совершенное отчаяние объявлением, что сын
их обладает самыми посредственными способностями и
годится только для какой-нибудь простой работы и са-
мых нехитрых счетов. Делая такой приговор над буду-
щим поэтом и художником, Бодмер не заметил, что за
кажущеюся тупостью и неспособностью к вытверживанию
бессмысленных слов в этом мальчике скрывалось живое
и творческое воображение. В продолжение грамматиче-
ских лекций молодой Геснер наполнял скучные часы сво-
им собственным занятием: под скамьею лепил он из вос-
ка группы людей, животных и другие фигуры и, несмот-
ря на то что педагогическая лоза часто прерывала заня-
тия артиста, он оканчивал свои фигурки, которые со-
ставляли его единственное счастье, и относил их своим
* Один из замечательнейших товарищей Бойля (см. выше)
(1630—1677). Он занимался естественными науками, потом вступил
в духовное звание и впоследствии был вице-канцлером Кембриджско-
го университета. Проповеди, составившие его славу, были писаны им
в последние годы жизни и изданы после его смерти. (Прим. пер.)

маленьким сестрам. Впоследствии это влечение к подра-
жанию природе составило славу Геснера.
Часто случается, что первое воспитание юноши вовсе
не соответствует характеру его гения, который, таким
образом, остается неизвестным как для других, так и
для него самого.
В этом случае сама природа питает посеянные ею
семена. Даже самое счастливое направление может
быть закрыто неблагоприятными обстоятельствами, по-
тому что, как я уже сказал, гений принимает в себя толь-
ко то, что сродно ему по натуре. Часто в продолжение
долгого периода своей жизни гениальный человек не мо-
жет остановиться ни на чем и не может отыскать того
занятия, к которому он способен. Это неопределенное
томление, эта неудовлетворенная жажда деятельности
одолевают всегда чувствительный темперамент гения, не
отыскавшего предмета своих пламенных стремлений,
и часто порождают ту тоску и меланхолию, от которых
даже самая жизнь кажется несносною тягостью, но
скрытый талант вырывается наконец наружу, и гений,
подготовленный в тиши, поражает мир необъяснимой
зрелостью первых своих произведений.
Рассказывают, что Пеллегрино Тибальди, заслужив-
ший впоследствии название второго Микеланджело, за-
нимался прежде живописью и был до того недоволен
первыми своими произведениями и самим занятием, что
впал в тоску и отчаяние и, удалившись из города, ре-
шился уморить себя голодом; но друзья отыскали его
и убедили, оставив живопись, заняться архитектурою,
которая впоследствии составила его славу. Д'Аржанвиль
сомневается в справедливости этого рассказа, но иначе
мы не можем объяснить, почему Тибальди более двад-
цати лет не брал в руки кисти. Тассо с судорожным не-
терпением переменил пять или шесть предметов, пока,
наконец, остановился на эпопее; та же самая нереши-
тельность долго преследовала Гиббона в выборе предме-
та для своей истории. Иные, будучи лишены средств
продолжать свои любимые занятия, впадали в печальное
состояние. Друзья знаменитого химика Бергмана, желая
заставить его взяться за более выгодное занятие, отняли
у него все книги, относящиеся к естественным наукам,
но природный химик, благодаря этой заботливости, за-
болел и принужден был оставить университет; здоровье

его восстановилось только тогда, когда он мог снова при-
няться за свои любимые занятия.
Взгляд на гробницу Вергилия пробудил гений Бок-
каччо и открыл ему его собственное назначение. Будучи
еще юношей и бродя в окрестностях Неаполя, он неожи-
данно увидел эту гробницу. Всемирная слава великого
поэта заставила юношу с горечью взглянуть на свои
торговые занятия, и с этого дня, как рассказывает нам
Виллани, Боккаччо навсегда оставил торговлю и пре-
дался литературе. Наш Фидий, Проктер часто расска-
зывал, что он никогда не бросил бы торговли, если бы
случайно не увидел картины Барри «Венера, выходящая
из моря». Один этот случай заставил его заняться худо-
жеством и навсегда оставить свой прежний образ жизни.
Но, конечно, не эти случаи создают гения, они только
вызывают наружу врожденные наклонности, давно та-
ившиеся стремления.
Но примеры гениальных людей, сознающих свое на-
значение уже в юности, встречаются гораздо чаще.
«Первый самостоятельный выбор молодого человека ре-
шает его будущее занятие»,— это замечание делает Гарт-
лей (Hartley) *, который, рассказывая своей дочери анек-
доты из своего детства, уверял, что намерение написать
книгу о природе человека запало ему в голову, когда,
будучи мальчиком девяти или десяти лет, он раскачи-
вался, уцепившись за ворота. Тогда уже начал он раз-
мышлять о том, что такое ум, что такое человек и какое
его назначение. Таково было настоящее рождение в
голове десятилетнего мальчика знаменитого сочинения
«Наблюдения над человеком, его организмом, сомнения-
ми и надеждами».
Джон Гюнтер (Hunter) еще в ранней молодости со-
ставил первые идеи о развитии жизненного начала, ко-
торые потом дали ему такую известность, потому что
уже в то время, как рассказывает нам мистер Абернеси
(Abornethy), Гюнтер делал наблюдения над зародышем
яйца, которые то подтверждали, то опровергали его мне-
ние.
Один мой ученый-друг, человек чрезвычайно наблю-
* Давид Гартлей — знаменитый английский медик-философ. Его
сочинение Observations on Man, his Frame, his Duty and his Expecta-
tion> вышло в 1749 г. В нем он объяснял все явления человеческого
разума. (Прим. пер.)

дательный, сообщил мне весьма любопытное замечание.
Он убежден, что все самые важные теории и системы,
как бы поздно они ни были публикованы, задуманы ав-
торами в самой ранней молодости. Эта важная заметка
оправдывается несколькими поразительными фактами, и
к числу любопытнейших фактов такого рода принадле-
жит письмо лорда Бэкона к отцу Фульгенцию, в котором
Бэкон говорит, что план его философии был уже готов
тридцать лет тому назад, следовательно, этот план был
создан Бэконом в самой ранней молодости. Мильтон с
детских лет задумывал эпическую поэму. Де Ту сам рас-
сказывает, что, будучи еще мальчиком, он забрал себе
в голову написать историю своего времени и вся его
жизнь прошла в приготовлении и собирании материалов
для этой цели. Монтескье уже с двадцати лет приготов-
лял материалы для «Духа законов» и делал извлечение
из огромных томов гражданского права. План обшир-
ного творения Тиллемона начертан им на девятнадцатом
году жизни, когда он читал Барония; а самые лучшие
места расиновских трагедий были созданы им еще в то
время, когда он бродил в рощах Портройяла. Таким
образом, многие знаменитые творения созревали в душе
гениев задолго до того времени, когда они сделались
известны миру *.
Это таинственное созревание гения, обнаруживающее-
ся в поэтах и художниках прежде, нежели они познако-
мятся с употреблением красок или с правилами стихосло-
жения, замечается также и в тех гениальных людях,
произведения которых не принадлежат к разряду произ-
ведений фантазии. Говорят, что Питт родился минист-
ром, а я думаю, что покойный доктор Шоу с самого рож-
* Мне не нужно напоминать, что я не могу поместить себя в
число этих великих людей, которые долго составляли предмет моих
любимых занятий; но в малом, как и в великом, совершается один
и тот же процесс. Еще в молодости я был поражен бэконовскою ме-
тодою наведения и в голове моей всегда сохранялось замечание лор-
да Болингброка, что «отвлеченные положения, как бы они ни были
верны, .кажутся темными и сомнительными, пока не будут подтвер-
ждены и объяснены примерами». Еще в 1793 году я издал «Рассуж-
дение об анекдотах», в котором видна вся неопытность молодого
писателя. Я строил план невыполнимый. Но с того времени до сегод-
няшнего дня я иду по одной и той же дороге, раскрывая нравствен-
ные начала в анекдотах, и, по всей вероятности, как начал, так л
кончу.

дения уже был натуралистом ,и один современный наш
великий археолог — археологом: страстная любознатель-
ность есть неодолимая и врожденная способность, тре-
бующая, точно так же как и способность творчества, осо-
бенного настроения ума. Один из биографов сэра -Ганса
Слоона (Sloone) выражается таким образом: «Жажда
к наукам в нашем авторе родилась, кажется, вместе с
ним, так что его собрание редкостей началось вместе с
его существованием». Этот странный и напыщенный слог
только затемняет истину. Слоон с самых ранних лет чув-
ствовал непреодолимое стремление к изучению приро-
ды и к собранию ее редких произведений. В своем заве-
щании он говорит, что его собрание есть плод долгих
стараний, которым он посвятил себя с самой ранней мо-
лодости, чувствуя непреодолимое стремление к изучению
растений и других произведений природы. Страсть к на-
укам пробудилась в Пиреске (Peiresc) тогда еще, как он
принимался за азбуку, как рассказывал Гассенди—
один старик, знавший знаменитого ученого еще мальчи-
ком. Он постоянно возился с книгами и бумагами и на-
доедал всем своими вопросами, пока, наконец, ему не
объявили, что он утолит своей ненасытимой любозна-
тельности только тогда, когда выучится читать. Можно
сказать, что он никогда не учился, как простой школь-
ник, но всегда изучал и разыскивал, как истинный уче-
ный. Страсть к изучению древностей пробудилась в нем
на десятом году жизни, по поводу нескольких древних
монет, найденных по соседству. «Жажда к знанию,— го-
ворит Гассенди, — разгоралась в нем, как огонь в лесу».
Бэль (Bayle), суд которого может быть признан в деле
истории гения, рассказывая, что он знал двух монахов,
из которых один был одарен несомненною способностью
к генеалогии, а другой — к географии, прибавляет:
«(Пусть человек делает то, к чему он рожден: природные
наклонности не скроются под монашеской одеждой».
Таким образом, не одни только поэты и художники,
как обыкновенно думают, родятся с непреодолимыми
наклонностями к своим занятиям, но и великие ученые
отмечаются природою. Я сознаюсь, что смотрю на это
непреодолимое стремление ума к известным занятиям,
в которых воображение играет небольшую роль, как на
врожденный гений, и, по моему мнению, великие ученые
также принадлежат к классу избранных людей. Я чув-

ствую всю верность выражения, употребляемого прежде
так часто: жажда к наукам...
Но возвратимся к нашему предмету — к гениям твор-
чества, к гениальным людям в общепринятом смысле
этого слова. Боккаччо говорит, что он с детских лет пи-
тал страсть к рассказам, которые потом сделались его
литературным назначением. «Еще на седьмом году сво-
ей жизни,— рассказывает он,— не имея наставника и ед-
ва умея читать, я. обнаруживал природную способность
к вымыслу и сочинил несколько маленьких сказок».
Таким образом, «Декамерон» появился на свет прежде,
нежели обыкновенно полагают. Декарт, будучи еще маль-
чиком, предавался глубокой задумчивости, за что това-
рищи дали ему прозвание философа; он любил делать
вопросы и всегда доискивался причины. Ему было уже
двадцать пять лет, когда он оставил военную службу;
но сила философского мышления развилась в нем гораз-
до ранее. Он сам сообщает нам, какие предметы зани-
мали его в молодости, как в тиши развивался его гений
и как его разум, предаваясь невольному влечению, в
продолжение двадцати лет работал над одною и тою же
системою, которая, по его собственному выражению, вы-
ходила на свет мало-помалу, как Минерва из глыбы
мрамора. Микеланджело в детстве своем рисовал при
всяком удобном случае; а когда его знатные родители,
страшась, чтобы великий художник не помрачил собою
знаменитого рода их предков, принудили его оставить
кисть, тогда он взялся за резец: так вырывалось наружу
искусство, жившее в душе гениального ребенка. Лопе
де Вега, Веласкес, Ариост и Тасоо в своих детских заня-
тиях показывали уже будущее направление их гения.
Резкий пример неодолимости гениальных стремлений,
вложенных природою, мы видим в Мурильо. Этот моло-
дой художник, оставаясь на родине, не возбуждал ни-
чьего внимания, но другой артист, возратясь из Лондона,
где он учился у Ван-Дейка, удивил Мурильо чистотой .и
особенной манерой, незнакомой молодому живописцу.
Мурильо немедленно составляет план покинуть родную
Севилью и бежать в Италию: вся беспокойная энергия
гения вырвалась наружу. Но не имея никаких средств
к совершению задуманного путешествия, художник купил
полотно, разрезал его на куски и, нарисовав на них лики
святых, ландшафты, цветы, стал продавать эти карти-

ны — особенный род мелкой торговли, которая соответ-
ствовала вкусу и набожности того времени; такие кар-
тины в особенности раскупались авантюристами, отправ-
лявшимися в Ост-Индию. Запасшись, таким образом, до-
вольно скудными средствами, смелый художник присту-
пил к выполнению задуманного плана, несмотря на всю
его опасность, несмотря на слезы любимой сестры, кото-
рой он одной только открыл свои намерения. Он добрал-
ся до Мадрида и, явившись там к своему земляку Вела-
скесу, наставительно просил у него рекомендательных
писем в Рим. Великий художник, пораженный просто-
тою и смелостью юноши, понял, чего стоит этот.римский
путешественник, и убедил его, что для того, чтобы на-
учиться живописи, не нужно ходить в Италию. Он от-
крыл Мурильо королевские картинные галереи и занялся
его образованием. Впоследствии Мурильо возвратился
в свой родимый город, который не заметил ни его отсут-
ствия, ни его возвращения, который не заметил и после
таланта великого художника, хотя теперь и тщеславится
его именем.
То же самое непреодолимое влечение увлекло две-
надцатилетнего Калло (Callot) из-под отцовской кровли.
Родители его были знатного происхождения и думали,
что искусство гравера может унизить их сына; но маль-
чик, наслушавшись чудес об итальянском художестве и
побуждаемый любопытством, заставлявшим его забы-
вать все опасности, в одно прекрасное утро скрылся.
Много дней странствовал он и наконец в обществе цы-
ган и в самом жалком виде достиг Флоренции. Нантский
купец узнал маленького беглеца и привез его домой. Но
гениальный ребенок снова бежал в Италию и снова был
найден и привезен домой своими братьями. Отец, тер-
пение которого, наконец, истощилось, позволил своему
сыну сделаться самым оригинальным гением француз-
ского искусства, который в нежности рисунка, естествен-
ности фигур и в живописи групп соперничал с Гогартом.
Фактов такой неодолимости природных влечений ге-
ния множество. Взгляните на Нантёйля (Nanteuil); он,
скрывшись в деревне, наслаждается живописью, так как
родители запрещают ему заниматься этим искусством!
Взгляните на Генделя; ему предназначено было сде-
латься доктором прав, но никакие преследования не мо-
гли охладить его энтузиазма: спрятав старые клавикор-

ды в отдаленную комнату, он просиживает над ними це-
лые ночи, вызывая из своей души музыкальный гений!
Посмотрите на Фергюзона, простого крестьянского маль-
чика: он выучился читать, так что никто этого и не подо-
зревал, слушая, как отец его учил старших братьев; по-
смотрите, как он трудится над созданием деревянных
часов без малейшего знания механики, как этот пастух,
подобно древнему халдею, изучает небесную сферу на
глобусе, сделанном его собственными руками. Великий
механик Смитон (Smeaton), будучи ребенком, не любил
детских игр, он мало-помалу собрал работничьи инстру-
менты, смотрел на работы, расспрашивал. Однажды, на-
глядевшись на сельского механика, поправлявшего мель-
ницу, ребенок взобрался на крышу риги и в самом опас-
ном положении приступил немедленно к постройке вет-
ряной мельницы. И до шести лет было замечено за ним
много таких подвигов. Отец его был адвокатом и, желая
пустить сына по той же дороге, с этою целью послал его
в Лондон; но он решительно объявил, что «изучение за-
конов не соответствует наклонности его гения» — слова,
которые он часто употребляет. Он написал одушевленное
послание своему отцу, в котором доказывает всю неспо-
собность свою к изучению законов, и умный старик по-
зволил сыну «предаться влечению своего гения». Такова
история человека, построившего Эддистонский маяк,
столь же несокрушимый посреди волн, как и скала, на
которой он возвышается.
Можем ли после этого сомневаться, что в душе этих
детей природа поселила таинственное и беспокойное
стремление; оно росло вместе с ними и не зависело ни
от каких внешних обстоятельств, в .которых другие обык-
новенно ищут источника гения.
Но трудно найти случай разительнее того, который
рассказывают о детстве аббата ла Келя (La Caille), од-
ного из первых астрономов своего времени. Ла Кель
был сыном приходского, деревенского клерка, и когда
ему было не более десяти лет от роду, то отец каждый
вечер посылал его звонить в церковный колокол. Про-
звонив, мальчик обыкновенно весьма долго не возвра-
щался: отец сердился, бил сына, но тот все-таки не ис-
правлялся и продолжал приходить домой спустя час и
более после того, как прозвонит колокол. Подозревая
какую-то тайну в поведении своего сына, клерк решился

подсматривать и тихонько последовал за ним. Мальчик,
по обыкновению, взобрался на колокольню, прозвонил и,
пробыв там целый час, стал слезать: встретив своего от-
ца, бедный ребенок задрожал, как пойманный на месте
преступления, и, упав на колени, сознался, что он обы-
кновенно засматривается на звезды и потому опаздывает
домой. Отец, не рожденный астрономом, больно высек
своего сына, и мальчик, стоя посреди улицы, горько
плакал. В этом положении увидел его один ученый и,
узнав причину его слез, был поражен как необыкновен-
ною страстью десятилетнего ребенка к звездам, так и тою
находчивостью, с которою он открыл обсерваторию на
вершине колокольни. Этот добрый человек, считая такую
наклонность природною печатью гения, освободил роди-
телей от непокорного ребенка, дал ему все средства удо-
влетворить своему врожденному стремлению, и ла Кель
сделался великим астрономом. Но каким образом ребе-
нок может иметь предрасположение к изучению той или
другой науки — астрономии, механики, архитектуры или
естественной истории,— остается для нас неразгаданной
тайной природы. Мы видим, что в этих случаях в детской
душе есть какая-то самородная мысль и какой-то само-
родный навык к известному занятию и что природа,
предшествуя воспитанию, сама раскрывает избранный
ею ум и впоследствии с материнской нежностью при-
сутствует при его развитии. Случай может вызвать на-
ружу внутреннее стремление гения, но не может создать
его: сколько детей находилось в одинаковом положении
со Смитоном, Фергюсояом и ла Келем, но это положе-
ние не пробуждало в них такой энергии.
Случай с Клерон (Clairon), великою трагическою ак-
трисой Франции, которая, никогда не видав театра, была
уже актрисой, также заслуживает внимания. Она была
самого простого происхождения, и мать ее, женщина не-
образованная и грубая, бранью и жестокими побоями
принуждала ее к тяжелым работам. «Я сама не знаю,—
говорит Клерон,— откуда происходило мое отвращение:
но я не могла примириться с мыслью сделаться работ-
ницей и остаться навсегда в своем углу». Однажды, ког-
да ей было еще только одиннадцать лет от роду, она
была заперта в наказание в темную комнату с полу-
закрытыми окнами. Маленькая Клерон, взобравшись на
стул, старалась найти какое-нибудь развлечение, выгля-

дывая в окно. Скоро внимание ее было совершенно по-
глощено тем, что она увидела в соседнем доме, где жила
знаменитая тогдашняя актриса. Эта актриса, окружен-
ная своим семейством, давала уроки танцевания своей
дочери. Маленькая девочка, будущая французская Мель-
помена, была совершенно поглощена этой привлекатель-
ной сценой. «Я вся перешла в зрение,— рассказывает
она,— и не проронила ни одного движения. Я дождалась
конца урока и видела, как все семейство начало аплоди-
ровать дебютантке, а мать обняла ее и поцеловала.
Я припомнила тогда, как отличается моя судьба от судь-
бы этих счастливых детей, и печаль наполнила мое серд-
це, которое билось так сильно, что я принуждена была
сойти со стула, — и все исчезло!» Эта сцена была
открытием для девочки, и с этой минуты -маленькая де-
вочка Клерон не знала покоя и упорно добивалась, что-
бы мать запирала ее чаще в темную комнату. Счастли-
вые девочки, дочери актрисы, сделались образцами для
бедной малютки: она с гениальной восприимчивостью
подражала всем их движениям и жестам и в это время
приобрела ту грацию, которая впоследствии составила
ее славу. Своими танцами она приводила в восторг сво-
их маленьких приятельниц и даже смягчала суровый
характер матери, словом, уже в это время пылкая де-
вочка была актрисой, еще не зная, что такое актриса.
Можем ли мы сказать, что случай, доставивший Кле-
рон возможность взглянуть на уроки актрисы, сделал ее
самое актрисой? Не могли ли множество других случаев
пробудить в душе ее те способности, которые сделали ее
великой артисткой? Во всех искусствах есть внешняя
сторона, которая может быть приобретена подражанием
и навыком, а самый гений приобретает ее воспитанием;
но есть другая сторона, для которой нужна врожденная
способность — то тайное чувство, которое мучит и не ос-
тавляет ни на минуту в покое избранную душу. Это чув-
ство может заглохнуть от недостатка воспитания и тогда
оно обратится в тоску, в то болезненное состояние, от
которого ничем нельзя излечиться. Клерон, не видя еще
театра, носила уже в себе великий талант драматиче-
ского гения. «Если бы,— говорит она, — я не разделяла
страданий Дидоны, то я никогда не могла бы их
представить».
Мы не можем оценить всей степени той силы, с какою

впечатления ложатся в мягкий, восприимчивый ум ди-
тяти, но не можем не заметить, что они с такою же си-
лою действуют и на нравственную сторону ребенка и что
часто характер, обозначившийся в детстве, остается по-
том на всю жизнь; он может несколько измениться, но
не может вовсе исчезнуть. Ум и характер человека тесно
связаны между собой. Эразм сообщает нам, что сэр
Томас Мур имел всегда что-то такое веселое и шутливое
в своей физиономии: он, казалось, каждую минуту готов
был улыбнуться. Портрет Мура подтверждает справед-
ливость этих слов и показывает такую веселость харак-
тера и такую шутливость, которая вовсе несообразна с
важностью великого канцлера. Это выражение физио-
номии Мура объясняет нам Эразм, говоря, что «сэр То-
мас Мур в детстве обнаруживал удивительную веселость,
остроту и такой юмор, который, казалось, родился пре-
жде его самого». А мы знаем, что Мур и умер, как жил,—
с шуткой на устах. Герой, сожалевший впоследствии, что
его завоеваниям открыт только один мир, в юности уже
обнаружил свой беспокойный гений.
Рассказ о детском возрасте принца Генри, писан-
ный одним из его приставников, составляет достоверное
собрание детских анекдотов, которое невольно заставило
меня почувствовать, что многие дети достойны иметь
биографов; но так как детские биографии составляют
большую редкость, то я благодарю случай, доставивший
мне в руки эту рукопись о первых признаках характера
принца Генри *. Профессор Дюгальд Стеварт (Stewart)
сообщает нам любопытный факт из детства Арнольда,
в котором, принимая в соображение последующую дея-
тельность этого замечательного человека, мы находим
разительный пример силы первых впечатлений разума.
На восьмом году своей жизни Арнольд часто играл в
библиотеке кардинала Дю Перрона (Du Perron) и од-
нажды потребовал, чтобы ему подано было перо.
— Зачем тебе перо? — спросил его кардинал.
— Затем,— отвечал мальчик, — чтобы писать такие
же книги против гугенотов, какие пишете вы.
Старый и уже больной кардинал не мог скрыть своей
радости и, подавая мальчику свое перо, сказал:
* Я поместил эту рукопись в рассказе о «Литературных редко-
стях».

—-Передаю тебе его с тем же чувством, с Каким уми-
рающий Дамет передавал свою свирель маленькому Ко-
ридону.
Другие дети могли также потребовать пера, но же-
лание писать против гугенотов обнаруживает более глу-
бокое чувство и такую связь мыслей, которая предвеща-
ла будущего полемика.
Нам кажется, что некоторые из этих фактов доказы-
вают неоспоримо существование врожденной способно-
сти гения, самородных качеств ума, или, как другие на-
зывают, особенности организации, которая была пред-
метом многих споров, основывающихся большею частью
на одном различии выражений. Мы повторяем, что ге-
ний дается от природы и существует независимо от вос-
питания, в котором он нуждается, но которое не может
его заменить: это—внутреннее влечение, инстинкт, жи-
вущий в недрах характера избранной души. «Это, — го-
ворит один из гениальных людей, — наше особое чувство,
наша внутренняя сила, неотъемлемая часть нашего су-
щества».
В истории гения есть, без сомнения, много второсте-
пенных причин, благоприятствующих или неблагоприят-
ствующих его развитию, но между ними самую замеча-
тельную роль занимают первоначальное воспитание и
первые привычки.
ГЛАВА VI
Первоначальное воспитание.— Гении-самоучки.— Их ошибки.— Ка-
ким образом они исправляют недостатки своего воспитания.— Исто-
рия самовоспитания Моисея Мендельсона.— Кружок друзей по боль-
шей части вреден молодому гению.— Петрарка и его друг и их заме-
чательное свидание.— Обращение к молодому таланту.
Первоначальное воспитание составляет эпоху в исто-
рии гения и неоспоримо оказывает сильное влияние на
его произведения. Что первое впечатление навсегда
удерживается в уме, готовом принять его, точно так же
как первый шаг в жизни часто решает всю судьбу чело-
века; но этот период выходит из пределов наших свет-

лых воспоминаний и проходит незамеченным со стороны
других.
Однако ж мы можем привести здесь много особен-
ных случаев из этого периода, оказавших вредное влия-
ние на развитие гения. Медики уверяют нас, что в моло-
дости каждого человека есть такой период, когда фор-
мируется его организм, и что обстоятельства, сопровож-
дающие этот процесс, имеют особенно сильное влияние
на здоровье человека в продолжение всей его жизни; в
истории образования гениального характера есть также
это опасное время. Дурные наклонности и привычки, не-
правильное воспитание, тщеславие и самообольщение
необузданного ума — все это, действуя в таком раннем
возрасте, может оставить гибельные следы в характере
и направлении гения, которые будут сопровождать его
потом до гробовой доски. Привязанность, которую
Джонсон питал в молодые годы к произведениям сэра
Томаса Брауна (Brown), произвела в нем то пристрастие
к латинизированному английскому языку, которое по-
стоянно портило его грациозный стиль. Гиббон особен-
ною странностью своего слога, как он сам сознается,
«обязан привычке говорить на одном языке, а писать на
другом» *. Обстоятельства, сопровождавшие первые за-
нятия Рембрандта, имели дурное влияние на его после-
дующие произведения. Особенность и неестественность
освещения, замечаемые во всех его картинах, происхо-
дят оттого, что мельница его отца, в которой он провел
первые годы жизни, освещалась через отверстие, сде-
ланное в крыше, и юный художник привык видеть все
предметы в каком-то магическом свете. Страсть, кото-
рую получил в юности Николай Пуссен к античным
статуям, имела на него такое сильное влияние, что, за-
нимаясь впоследствии живописью, он никогда уже не
мог освободить своего гения от холодных форм мрамо-
ра: он высекал, а не рисовал своею .кистью, и от всех
его произведений дышит холодом — его фигуры суровы
и неподвижны. Попе, будучи еще ребенком, нашел в
кармане своей матери маленькую книжечку, наполнен-
* Нужно ли напоминать, как эта ничем не оправдываемая при-
вычка вредит нашей литературе? Образованное общество до сих пор
говорит часто не на русском языке, оттого и самые даровитые пи-
сатели становятся в тупик, когда им приходится вывести на сцену
двух разговаривающих лиц из образованного класса. (Прим. пер.)

ную мистическими бреднями, и кто мог подозревать,
что чувства, выраженные им в своей «Элоизе», и мисти-
ческая любовь, развитая в этом произведении, вдохнов-
лена поэту ничтожной книжонкой, которую он впослед-
ствии поместил в своей библиотеке наряду с великими
писателями древности? Чтение «Турецкой истории» Ри-
ко произвело неизгладимое впечатление на великого
современного поэта, которое осталось в нем «а всю
жизнь и отразилось в таких его произведениях, каковы
«Гяур», «Корсар» л др. Путешествие в эти страны позна-
комило его с местом действия. Рико дал только направ-
ление восприимчивому юноше, который, конечно, и без
того всегда бы был поэтом *.
Влияние первоначального воспитания на образование
характера гения — замечательный нравственный фено-
мен, но до сих лор он мало обращал на себя внимания.
Франклин рассказывает нам, что в своей молодости,
имея недостаток в книгах, он прочел «Опыт проектов»
де Фоо (De Foe), и впечатление, произведенное на него
этой книгой, имело влияние на самые главные проис-
шествия его жизни. Сочинения Ричардсона оказали ре-
шительное влияние на судьбу Рейнольда: они сначала
* Следующее замечание, сделанное лордом Байроном в этом
месте на полях моей книги, не может не интересовать любителей поэ-
зии и историков человеческого разума. Воспоминания милорда о пер-
вых его чтениях подтверждают мое мнение, хотя он и говорит, что
более занимался восточными историями, сказками и восточными об-
разцовыми произведениями, нежели фолиантами Рико:
«Нольз (Knolles), Кантемир де Тотт, леди Монтегю, Гавкинса
переводы из миньотовской истории Турции, «Арабские ночи», все пу-
тешествия на восток и все восточные сказки, какие только попада-
лись мне в руки, я прочел, точно так же, как и историю Рико, преж-
де нежели мне исполнилось десять лет. Помнится, «Арабские ночи»
прежде всего. После востока я более всего любил историю морских
сражений, «Дон-Кихота» и рассказы Смоллетта, особенно его «Род-
риг Рандом», к историческим романам я чувствовал истинную
страсть».
«Будучи мальчиком, я не мог без отвращения прочесть никакого
поэтического произведения».
Рукописная заметка лорда Байрона. Позднее, уже незадолго до
смерти, разговаривая в Греции с графом Гамба, лорд Байрон сказал:
«Турецкая история» была одна из первых книг, доставлявших
мне наслаждение в детстве, и я думаю, что это чтение имело боль-
шое влияние на все мои последующие стремления посетить Левант
и .придало моим стихам тот восточный оттенок, который многие в
них замечают».

сделали его живописцем, а потом и писателем. Много
неизгладимых и теплых впечатлений забросили в пыл-
кую душу Рейнольда эти восхитительные страницы, пол-
ные энтузиазма! Сэр Вальтер Ралей (Rawliegh), как го-
ворит предание, в своей молодости читал и перечитывал
открытие Колумба и подвига Кортеца и Пизарро. Его
характер и главные происшествия его жизни, кажется
были вдохновлены этим чтением: страсть к открытиям
сделалась в его душе неодолимой. Доказано уже, что
первая страсть к военному делу родилась в груди Маль-
боруга при чтении вегециева сочинения «De re milita-
ri», которое он случайно нашел в библиотеке школы
св. Павла. Если бы он не мог (понять самого текста кни-
ги, то одних рисунков, приложенных к ней, достаточно
бы было, чтобы пробудить в нем страсть к военной сла-
ве. Руссо в самом раннем детстве находился уже под
двумя разнообразными влияниями: великие личности
Плутарха наполняли его ум, а разные никуда не годные
романы развили в нем болезненную раздражительность
воображения, которая господствовала над всеми его
способностями: он думал, как римлянин, и чувствовал,
как сибарит. Тому же самому влиянию подчинялась на-
ша талантливая писательница Катерина Маколей (Ma-
cauley), которая сама говорит, что первые наклонности
ее характера образовались при чтении римских истори-
ков, но, придав римский оттенок английским партиям,
она исказила английские характеры и представила рим-
ские в преувеличенном виде. Но особенно резкий пример
такого влияния предрассудков, принятых в детстве и ос-
тавшихся на всю жизнь человека, представляет нам
характер мистера Блекбёрна (Blackburne), автора зна-
менитой «Исповеди» (Confessional) и любопытных «Ме-
муаров Голлиса», написанных с такой энергией.
Я всегда видел в характере Блекбёрна lusus politicus
et theologicus. Он писал с такой запальчивостью против
того учреждения, в котором сам занимал место, что уши
его должны были бояться участи ушей Прайна и Бест-
вика, а его политические мнения могли бы сделать честь
любому круглоголовому. Тайный источник этих бредней
был случайно открыт впоследствии. В те дни, когда охо-
та за лисицами составляла единственное занятие Блек:
бёрна, в один дождливый день, который он принужден
был провести в доме своих знакомых, случайно попалось

ему в руки несколько старых изъеденных червями книг,
составлявших библиотеку его прадеда и излагавших пра-
вила оливеровского правосудия. «Я,— рассказывает сам
Блекбёрн,— принес эти книги в свою спальню и из них-то
познакомился я с правилами старых пуритан: эти пра-
вила сделались моими собственными». Таким образом,
загадка разрешена! Блекбёрн в своем йоркширском
уединении, разбирающий старую пуританскую библиоте-
ку, не напоминает ли собою ламанчского рыцаря, зава-
ленного рыцарски/ми романами?
. Бывают даже такие влияния, действующие на чело-
века в отдаленном детстве и остающиеся на всю жизнь
в характере писателя, начала которых он и сам уже не
может припомнить.
Воспитание, однако же, столь необходимое в наше
просвещенное время, не действует на развитие гения,
скрытого в ребенке, и часто проявление гения начинает-
ся тогда уже, когда воспитание оканчивается. Грей на
вопрос, когда он почувствовал первое сильное влечение
к поэзии, отвечал: «Думаю, что тогда, когда я прочел
Вергилия для собственного своего удовольствия, а не
по заказу учителя». Сила самовоспитания в гении тако-
ва, что славный физиолог Джон Гюнтер (Hunter), кото-
рый решительно сам себя образовал, был до того про-
никнут своим анатомическим тактом, что объяснил мно-
гие темные места в древних писателях, которых он не
мог читать и которых не могли объяснить люди, обла-
давшие огромной ученостью.
Что гений воспитывает сам себя, мы ссылаемся в
этом на собственное свидетельство всех членов этой ве-
ликой семьи, но это воспитание не всегда идет удачно и
многие гениальные личности оканчивали свои дни посре-
ди обломков собственного таланта и с убитой душой:
«О! сколько возвышенных умов погибло под влиянием
злосчастной звезды!»
Обыкновенным препятствием на пути самовоспита-
ния являются неблагоприятные обстоятельства, в кото-
рые поставлен гений, и многие из великих людей поло-
вину жизни своей истратили на то, чтобы вознаградить
потерянное время или искоренить в себе следы дурного
воспитания. Есть целый ряд таких поздновоспитанных
гениев, которые должны бы стоять во главе века и кото-
рые, после бесконечных усилий, с ужасом открывали,

что они еще не догнали современности. Винкельман, про-
ведший всю свою молодость в бедности и в незавидном
положении деревенского школьного учителя, сам изобра-
жает нам свое положение, так резко противоречившее
его высокому назначению. «Я,— говорит он,— рачительно
и с величайшей точностью исполнял обязанности школь-
ного учителя и, уча азбуке немытых ребятишек, жаждал
знаний, мечтал о прекрасном и возвышенном и думал
подражать Гомеру: но как часто в эти минуты увлече-
ния я говорил самому себе, да и теперь еще не перестаю
повторять то же: успокойся, взволнованное сердце,—
твои порывы не по твоим силам!» Эти препятствия, став-
шие на пути самовоспитания Винкельмана, принесли
много вреда его пылкому гению, и он никогда не пере-
ставал сокрушаться втайне, что в первые годы своей
жизни он ни в ком не нашел покровительства и потерял
понапрасну так много времени. «Я,— говорит он далее,—
принадлежу к разряду тех несчастливцев, которых древ-
ние называли sero sapientes, поздно воспитанными,
потому что и я слишком поздно вышел в свет и добрался
до Италии. Чтобы чего-нибудь достигнуть, я должен был
получить воспитание, соответствующее моим намерени-
ям и веку, в котором я живу». Этот класс поздновоспи-
танных гениев, обширен, и один великий музыкант уве-
рял меня, что и в музыкальном мире можно указать не-
сколько талантливых личностей, много утративших от-
того, что слух их развился слишком поздно.
Гении -самоучки представляют много особенностей,
неблагоприятных для их таланта, который часто бывает
весьма силен, но редко принимает надлежащее направ-
ление. Самая эта сила вредит ему: чувства переливают-
ся через край и высокий дух впадает в состояние, похо-
жее на безумие. Часто гении такого рода с изумитель-
ным прилежанием наполняют свой ум всякого рода све-
дениями; но эти сведения, нахватанные наудачу и на-
скоро, сваленные в одну беспорядочную груду, похожи
на богатые стоги хлеба, набитые в житницу, лишенную
отверстий, они гниют и сгорают от тяжести и плотности
собственной массы, от недостатка притоков свежего воз-
духа. Не сознавая процесса развития своего собствен-
ного ума, ни ума других людей, эти гении-самоучки не
могут выразить своих беспорядочных мыслей и не умеют
пробудить симпатию к своим идеям в других людях.

Они или никогда не открывают средств выразить свое
внутреннее влечение, или открывают их слишком поздно.
Вот отчего часто первые произведения гениев такого
разряда отличаются бездарностью, тогда как последние
отмечены печатью несомненного таланта; но свет не до-
жидается развития и произносит свой осуждающий при-
говор. Небрежение или даже презрение, с которым встре-
чаются первые произведения таких невыработавшихся
талантов, если не убивает, то исправляет их: познако-
мившись наконец с сущностью прекрасного, они откры-
вают в себе живой источник оригинального таланта, ко-
торого прежде не замечали, хотя он-то своим обилием и
волновал их душу. Гордясь силами, скрытыми в душе
их, они обнаруживают одни только свои недостатки и
необдуманно предаются своему энтузиазму. Но творче-
ская сила, врожденная гению, никогда и никакими об-
стоятельствами не может быть выжита из души чело-
века, она выбивается из-под тяжести самого грубого и
неразвитого рассудка, проглядывает среди самых извра-
щенных чувств и выбирается на свет из хаоса, царству-
ющего в голове полупомешанного энтузиаста, который
часто есть не что иное, как гений, сбившийся с настоя-
щего пути. Мы можем указать множество таких гениев-
самоучек в ряду неизвестных творцов старых романсов
и баллад всех европейских наций. Много Гомеров и
Вергилиев спят в этих наследниках их гения, недока-
завших своих прав на наследство. Бёниан (Bunian)
может назваться Спенсером простого народа: он
обладал небесным огнем, но жертвенник был груб и
дурно приготовлен *.
Живописец Барри оставил после себя такие произ-
* Английский народный поэт-самоучка (1628—1668), он был по
ремеслу медник и сам выучился читать и .писать. Его «Путешествие
пилигрима» («The Pilgrim's Progress*) считается одной из замеча-
тельнейших книг в английской литературе; она была издана бесчис-
ленное число раз и переведена почти на все европейские языки. В ней
Бёниан старается представить жизнь христианина, его борьбу с ис-
кушениями и, наконец, его победу над злом — и все это представ-
лено с такой занимательностью, что эта книга, несмотря на свое
серьезное содержание, читается даже детьми с большим удоволь-
ствием. Он написал много еще других произведений, которые все
замечательны по таланту автора. Мы просим извинения за эти крат-
кие заметки у тех из наших читателей, которые хорошо знакомы с
английской литературой; они легко могут быть пропущены.

ведения, которыми не будет пренебрегать ни один зна-
ток дела, ни один художник, желающий быть справедли-
вым. Темперамент этого энтузиаста во многом походил
на темперамент Руссо: чувства его несколько грубее, но
в нем живет та же самая творческая сила необуздан-
ного воображения, обуреваемого теми же самыми стра-
стями; тот же беспорядок царствует в его впечатлитель-
ном уме и та же самая энергия наполняет его душу. Он
был самоучка-литератор и самоучка-живописец. Страст-
ный энтузиазм прорывается в его дурно выполненных
произведениях, и искры юного и сильного гения прогля-
дывают повсюду в его смелых очерках. Когда, будучи
уже профессором, он читал свои лекции в Академии, то
приводил в восторг своих слушателей и они громко вы-
ражали энтузиазм, возбужденный его словами. Этот бо-
гато одаренный природой человек, которому недоставало
только воспитания, услышав, что его одушевленные речи
пробудили гений во многих из его слушателей, восклик-
нул: «Браво, браво ребята! Так было и в Афинах». Но
он часто забрасывал своей природной грязью чистые со-
здания своего гения.
Нередко страницы, написанные Барри, возбуждали
юный гений. И в самом деле, прежде чем мы поймем,
в чем состоит сущность прекрасного, не должны ли мы
почувствовать влечение к нему и полюбить его прежде,
чем узнаем? Многие талантливые молодые художники
уверяли меня, что первую страсть свою к искусству они
почерпали в полудиких фантазиях Барри, а первую об-
думанность— в зрелых произведених Рейнольда: один
вливал огонь и волнение в их душу, в другом они нахо-
дили покой и удовлетворение возбужденных порывов.
Разительный пример преодоления трудностей на пути
к самообразованию мы находим в Моисее Мендельсоне,
которому германские литераторы придали почетный ти-
тул еврейского Сократа *. Препятствия, заграждавшие
* Я написал биографию Мендельсона еще в 1798 году и поме-
стил ее в одном периодическом издании; произведение неопытного
пера имело счастье обратить-на себя внимание покойного Барри (а),
которого я лично не знал. Он обессмертил мое слабое.произведение,
взяв из него материал, и поместил Мендельсона в своем «Элизиуме
гениев» в одну группу с Аддиссоном, писавшим об «истине христиан-
ской религии, и Локком, любимым образцом Мендельсона.
(а) Вильям Проктер, писавший под вымышленным именем Барри.
(Прим. пер.)

Мендельсону путь к литературе и философии, были так
велики, что мы можем сравнить историю его жизни с ис-
торией авейронского дикаря, выросшего посреди лесов.
Мендельсон, сын бедного раввина, родился в немец-
кой деревушке и получил совершенно раввинское воспи-
тание; но тот, кто не знает, в чем состоит это воспитание,
не поймет всего значения этого термина. Евреи в Гер-
мании находились в то время в самом униженном состоя-
нии и коснели в таком невежестве, что немногие из них
понимали даже язык своей прежней родины. Они упо-
требляли в обыкновенных разговорах самое изуродован-
ное и варварское еврейское наречие, а обучение молодых
раввинов ограничивалось решительно одним Талмудом:
подобно турецким суннитам, во всяком другом знании
они видели одно нечестие. Бесчисленные томы Талмуда
составляли единственный предмет размышления истин-
ного еврейского ученого, он не видел ничего выше Тал-
муда, и даже ничего, кроме Талмуда, подобно племени
патусков, которые думают, что мир оканчивается за го-
рами, окружающими их долину.
Таково было и воспитание Мендельсона, но даже и
это воспитание успело взволновать его душу и оставить
след в характере его гения. Отбросив беспорядочные
мечты Талмуда, он в то же время напитывался вдохно-
вением знаменитых Мемонид и врожденная ясность его
ума пробивалась сквозь окружавшую его тьму. Но ему
грозил еще другой враг, опасный не менее этих много-
томных писаний; отец его был почти нищий и вынужден
был отправить своего сына в Берлин — искать работы
и куска хлеба.
В Берлине Мендельсон занял место переписчика у
другого бедного раввина, который познакомил его с тео-
логией, юриспруденцией и схоластической философией
своего народа. С таким наставником Мендельсон не мог
далеко уйти в философии, в которой он впоследствии
сделался соперником Платона и Ложа, и немного „узнал
ед..литературы, в которой впоследствии он занял первое
место между критиками Германии.
Неожиданный случай сообщил первое сильное, дви-
жение гению великого человека. В Берлине Мендельсон
познакомился с одним молодым человеком, в судьбе и
стремлениях которого он нашел много родственного. Это
был польский еврей, отлученный от еврейской общины

за свои еретические мысли и принужденный вести бро-
дяжническую жизнь, но этот бродяга был философ,
поэт, натуралист и математик. Мендельсон до последних
дней своей жизни не мог вспоминать о нем без слез. Они
были поставлены судьбою в одинаковое положение, и
скоро самая нежная симпатия связала их друг с другом.
Они говорили между собой на единственном наречии, ко-
торое понимал Мендельсон, и Поландер (так звали его
друга) охотно принял на себя его литературное образо-
вание.
Эти два человека представляли собой самое странное
явление в истории литературы. Два бездомных молодых
еврея, бродя в месячные ночи по улицам Берлина или
усевшись где-нибудь на крыльце, учили друг друга с
Эвклидом в руках и — что еще страннее — с Эвклидом,
переведенным на еврейский язык: Мендельсон не пони-
мал другого языка и Поландер сделал для него этот
перевод. Кто мог бы угадать в этом жалком еврее, сидя-
щем на ступеньках чужого крыльца, будущего Платона
Германии!
Поландер, страдавший уже глубокою меланхолией,
скоро умер, но его жизнь прошла не напрасно: электри-
ческая искра, заброшенная им в душу Мендельсона, не
погибла.
После смерти своего друга и наставника Мендельсон
снова остался один и все-таки, не владея ни одним язы-
ком, кроме испорченного еврейского наречия, он не мог
никому сообщить плодов своих глубоких размышлений.
Гений Мендельсона, по всей вероятности, погиб бы для
Германии, если бы особенность направления его ума и
странность его судьбы не обратили на себя внимания
доктора Киша. Помощь этого медика пришла вовремя
и значение ее было велико: он каждый день посвящал
по нескольку часов на образование бедного юноши. Этот
добрый человек имел столько ума, чтобы оценить не-
обыкновенные способности Мендельсона, и столько бла-
городства, чтобы помочь их развитию. Мендельсон сю>
ро мог прочесть Локка в латинском переводе, хотя с
большим трудом, отыскивая почти каждое слово и при-
водя в порядок конструкцию речи, но понимая хорошо
смысл метафизики, который он скорее угадывал, нежели
переводил.
Эти чрезвычайные усилия умственных способностей

замедляли успехи Мендельсона, но укрепляли его силы
и приучали превозмогать трудности. Потом он перешел
к изучению живых языков и в особенности английского,
желая читать в оригинале своего любимого автора. Та-
ким образом, этот великий философский ум образовы-
вал сам себя, без посторонней помощи.
Любопытно открывать в характере гения следы об-
стоятельств его жизни и его нравственного развития.
Недостатки еврейского образования, полученного Мен-
дельсоном в молодости, представляли ему много препят-
ствий в его занятиях. Наследовав только один язык, об-
ветшалый, изуродованный и совершенно негодный к вы-
ражению идей новой философии, Мендельсон придавал
уже слишком большую цену своим новым приобретениям,
и, в восторге от обладания многими языками, он едва
не сделался филологом. В философии, приняв господст-
вующие тогда начала Вольфа и Баумгартена, он долго
не мог проложить себе нового пути и освободить свой
оригинальный ум из этих ржавых цепей. Это были не-
обходимые ступени в его образовании, но теперь должно
было отделаться и от них.
Наконец, ум Мендельсона посреди литературных за-
нятий развился и освободился от стеснявших его пре-
пятствий, и он явился великим оригинальным мыслите-
лем во множестве прекрасных рассуждений по предмету
нравственной и критической философии, а между тем
и слог его выработался мало-помалу до той степени со-
вершенства, что критики Германии единодушно призна-
ли его первым и блестящим образцом точности и изя-
щества. Таким образом, бедный, скитающийся еврей,
запутанный сначала в непроходимый лабиринт еврей-
ского образования, угнетенный в зрелом возрасте бед-
ностью и болезнью и борясь потом со всеми трудностями
своих коммерческих занятий, которые давали ему скром-
ные средства к независимой жизни, сделался образцовым
писателем Германии. История развития Мендельсона
представляет прекрасный пример самообразования ге-
ниальной души.
Благоразумные советы друзей, которые могут быть
полезны в юности обыкновенного человека, часто оказы-
вают вредное влияние на развитие гения. Множество
авторов и художников коснеют в невежественном уди-
влении к друзьям своей молодости, тогда как суждение

того же самого кружка доводит часто до отчаяния истин-
ного гения. Произведения изящного вкуса всегда не-
счастнее в этом отношении произведений чисто рассу-
дочных или простого рассказа фактов, достоинства ко-
торых осязательнее и доступнее человеческому сужде-
нию; но изящный вкус такая редкость, что часто гени-
альный человек во всю жизнь свою не может отыскать
в своем кружке ни одного существа, которое бы было
достаточно одарено вкусом, знаниями, опытностью и мо-
гло бы вещим чувством предупредить приговор света.
При появлении первого произведения юного писателя
одни, по совершенной неспособности к критическому раз-
бору, видят в нем только одни красоты, другие, по глу-
пости, не видят в нем ровно ничего, третьи, чисто уже
по злости, видят в нем только одни ошибки. «Я получил
сильное отвращение,— говорит Гиббон,— от чтения сво-
их рукописей друзьям своим: одни из них, желая быть
любезными, хвалят, другие — критикуют чисто из одного
тщеславия». Если бы некоторые из наших первостепен-
ных писателей положились на мнения друзей своих, то
мы потеряли бы много прекрасных произведений. Друзья
Томсона (Thomson) * в первых произведениях его не на-
ходили ничего, кроме ошибок; даже самый благородный
из них, Винтер, находил его слишком плодовитым, не
замечая, что эта плодовитость была плодовитостью по-
эта. Томсон, несмотря на то, создал новую школу и апел-
лировал на мнение своих друзей к публике. Из ненапе-
чатанного письма нашего поэта я выписываю те слова,
которые показывают, какое чувство питал он к своим
прежним шотландским литературным приятелям. Вот
что пишет он к Маллету (Mallet): «Я слишком далек от
того, чтобы защищать эти два стиха: предаю их всей
глубине той поэтической бездны, которая давно уже при-
готовлена для Митчеля, Морриса, Рука, Кука, Бекин-
гама и тому подобных. Но пока я не буду убежден или
не почувствую себя убежденным — что, впрочем, одно и
то же,— то я буду упрям, как персидский мул».. Этот
поэт, обладавший таким любящим сердцем, был до того
раздражен пристрастной критикой своих ученых друзей,
* Games Thomson (1700—1748)—самый популярный поэт того
времени. Поэмы его: «Зима, Весна, Лето и Осень» и «Замок лености»
и др. (Прим. пер.)

что заставлял их в поэтическом аду разделять одну
участь с Дунсиадами и Лампунами. Он отмстил Митчелю
эпиграммой, в которой, чтобы сделать ее еще ядовитее,
поэт намекает на телесный недостаток критика, у кото-
рого был поврежден один глаз: «Ты видишь только ошиб-
ки, злобный Митчель,— говорит он,—когда же, наконец,
увидит красоту твой поврежденный глаз?» О другом из
своих приятелей Томсон отзывается с большею умерен-
ностью, однако с полным убеждением, что критик хотя
и умный человек, но не имеет никакого сочувствия к
поэзии: «Рассуждения Экмана (Aikman) о моих произ-
ведениях очень хороши: но он не берет во внимание на-
правление моего гения; если я переменю дорогу, мои
произведения будут жалки. Я должен выбирать те выра-
жения, которые кажутся мне более точными,— иначе я
не могу продолжать своих занятий с охотою». «Зеркало»
Томсона вышло в свет в Эдинбурге и было встречено
строгой критикой, как и все «доморощенные произведе-
ния», но Лондон вознаградил поэта. Свифт, введя Пар-
неля (Parnell) * к лорду Болингброку и в свет, замеча-
ет в своем журнале: «любопытно наблюдать, как легко
здесь прокладывает себе дорогу тот, кого почти за ничто
считали в Ирландии». Монтень рассказывает нам, что
его претензии на авторство казались в его родимой про-
винции страшно смешными и нелепыми. «У нас,— гово-
рит он,— я должен платить деньги издателям, тогда как
в других местах издатели платят мне».
Но ничто не приводит в такое смущение приятель-
ского суда, как новая форма сочинения, изобретенная
юным гением; флаг еще никем не выброшен, критики не
могут опереться ни на чей авторитет и впадают в самое
затруднительное положение, из которого они выходят
только осуждая нововведение. Когда Рейнольд возвра-
тился из Италии, обогащенный всеми сокровищами ис-
кусства, то Гудсон (Hudson), увидев его новую картину
и не заметив в ней ни одной черты своей манеры, сказал,
что: молодой художник до поездки своей в Италию ри-
совал гораздо лучше; а другой, не знавший ничего выше
Кнеллера, третировал с видимым презрением будущего
Рафаэля Англии.
* Томас Парнель — ирландец, знаменитый поэт начала
XVIII столетия. (Прим. пер.)

Но если для молодого писателя опасно полагаться
на мнения своих друзей, то не менее опасно и оставлять
без внимания всякую критику. Для него необходим
Квинтилиан. Но, чтобы иметь такую критику, писатель
должен образовать свое суждение чтением и размышле-
нием. Дайте ему мрамор и пусть он сам сделается ваяте-
лем, пусть великие писатели всего мира будут его путе-
водителями и лучшие критики — его судьями; пусть из
одних он черпает вдохновение, а из других — те откры-
тия в искусстве, которых он нескоро достиг бы собствен-
ным опытом. Тот, кто не читает критики, редко заслужи-
вает того, чтобы его критиковали: его успехи в искусстве
можно сравнить с путешествием человека, который изу-
чает страну, не зная ее ландкарты. Чем более знаний сое-
диняет в себе автор, тем легче решить ему, что он дол-
жен делать. Часто довольно одного шага, чтобы сделать
новое открытие и пойти вперед; но чтобы сделать этот
шаг, должно быть хорошо знакомым с местом, с которо-
го отправляемся. Это важное обстоятельство в жизни
гения очень часто зависит от случая, и многие до гробо-
вой доски не могли открыть в себе таланта, который был,
но существования которого они и не подозревали. Гос-
подствующей способностью Кёррена (Curran) было бо-
гатое и страстное воображение, но в молодости своей он
не знал себе цены и только впоследствии, приготовляясь
занять место в общественной службе, он сознал, нако-
нец, силу, живущую в душе его: так медленно развива-
лась в нем врожденная способность.
Пусть молодой писатель продолжает свои занятия,
в каком бы роде они ни были; новые произведения воз-
растают мало-помалу и каждое из них, подобно альпий-
ским цветам, имеет свою особую почву. Перечитывая
свои собственные произведения и размышляя о них, пи-
сатель может открыть особенность своего таланта, об-
судить свою собственную манеру и открыть новую форму
для старого предмета. Многие художники вместе с Ве-
стом (West) говорят, что «в их первых произведениях
были такие стороны, которые могут быть названы от-
крытиями в искусстве и которых они, несмотря на всю
свою последующую опытность, никогда не могли прев-
зойти».
Юность гения есть время восторга, как называет его
поэт «Человеческой жизни». «Очарование окружает че-

ловека .в этот период, и тайный голос —к счастью или к
несчастью — твердит ему: надейся! В это время он обо-
жает искусство и художников». Энтузиазм Ричардсона
воспламенил Рейнольда, который приходил в восторг,
читая портрет великого живописца, и Рейнольд считал
Рафаэля величайшим из всех гениев, когда-либо бывших
на земле. Вест, будучи еще юношею, восклицает: «Жи-
вописец идет рука об руку с великими и сильными зем-
ли!» Эти же самые чувства заставляют содрогаться их
юную душу при мысли, что, может быть, им предстоит
темная судьба и имя их обречено забвению.
Но не всегда это солнце восторга освещает весну
жизни гениального человека: приходят пасмурные дни
сомнения, страха, недовольства собою. Меланхолия, ра-
зочарование в своем таланте — эти спутники неопытного
гения часто приходят, уходят и снова возвращаются,
они-то составляют тайную историю сердца, так прекрас-
но выраженную Петрарком в разговоре с Иоанном Фло-
рентийским, к которому юный поэт часто приходил во-
одушевлять свои слабеющие силы, исповедовать свои
ошибки и поверять свои тайные сомнения. В душе Пет-
рарки родился вопрос: должен ли он продолжать свои
поэтические занятия, или, отказавшись навсегда от сла-
вы, дать другое направление своей жизни?
«Однажды,— рассказывает он,— я пришел к Иоанну
Флорентийскому в том лихорадочном расположении ду-
ха, которое часто мной овладевало, он встретил меня с
обыкновенной своей добротою. «Что с вами? — оказал
он.—Вас, кажется, гнетет какая-то мысль, и если я не
ошибаюсь, то вам сегодня не посчастливилось.— «Вы
угадали, отец мой (я привык называть его этим именем),
хотя со мной не случилось сегодня ничего нового, но я
пришел к вам опять с моей прежней грустью, опять с
моими прежними муками: они знакомы вам! Мое сердце
всегда было открыто для вас, и вы знаете, сколько уси-
лий я употребил, чтобы выбраться из толпы и приоб-
ресть имя, и, без сомнения, усилия мои не вовсе пропали
даром; по крайней мере ваше мнение — в мою пользу.
Не справедливейший ли вы из людей и не лучший ли вы
из критиков, который никогда не переставал поддержи-
вать мои надежды?.. Чего же мне надобно более? Не го-
ворили ли вы мне много раз, что я обязан ответить богу
в употреблении тех талантов, которыми он одарил меня?

Ваши похвалы были для меня могучим поощрением, и,
возвращаясь от вас домой, я принимался за дело с новым
жаром, жадно ловя каждое мгновение. Покинув избитую
дорогу, я открыл новый путь и надеялся, что мой усид-
чивый труд приведет меня к чему-то великому; но теперь
я и сам не знаю как, когда мне казалось, что я достигал
уже высшей ступени... я вдруг почувствовал, что силы
мои падают; весна моей души поблекла, и то, что мне
казалось прежде легким, теперь кажется недоступным.
Я спотыкаюсь на каждом шагу и каждую минуту готов
повергнуться в безвыходное отчаяние. Я снова прихожу
к вам: посоветуйте мне, научите меня. Должен ли я на-
всегда покинуть мои занятия? Должен ли избрать дру-
гую дорогу в жизни? Отец мой, сжальтесь надо мною!
Спасите меня от того страшного положения, в котором
я совершенно потерялся!» Я не мог продолжать: слезы
помешали мне говорить. «Перестаньте огорчаться, сын
мой! — сказал мне этот добрый человек, — ваше положе-
ние совсем не так дурно, как вы думаете: дело в том, что
вы знали мало, а думали, что знаете много. Вы открыли
ваше незнание, и это — первый великий шаг на пути к
познаниям. Завеса спала, и вы видите теперь те темные
стороны вашей души, которые прежде закрывались из-
лишней самоуверенностью. Всходя на вышину, мы по-
стоянно видим новые места, которых прежде не заме-
чали. Идите настойчиво по той дороге, которую вы вы-
брали по моему совету, и верьте, что бог не оставит вас.
Есть болезни, которых не замечает сам больной, но от-
крытие их есть уже первый шаг к выздоровлению».
Может быть, этот замечательный разговор случайно
попадется на глаза какому-нибудь начинающему писа-
телю в одну из тяжелых минут, когда Шекспир'не нахо-
дил в себе поэтического дарования, а Рафаэль не считал
себя художником; пусть же эта тихая и успокаивающая
мудрость доброго друга Петрарки рассеет облака, тяго-
теющие над его душою, и повеет на него надеждою
славы!
Талантливый юноша! если ты сочувствуешь великим
писателям, если их идеи рождают в тебе новые мысли и
чувства, если, припоминая людей, пользующихся благо-
склонностью света, ты чувствуешь в себе достаточно сил,
чтобы сравниться с ними или даже превзойти их, если,
размышления о собственных признаниях гениальных людей.

ты находишь в истории развития своей души те же ощу-
щения, те же случаи, те же препятствия и если ты прео-
долевал их теми же самыми средствами, то не теряй
мужества и слушайся того тихого, внутреннего голоса,
который говорил в сердце Корреджио и Монтескье:
ed io anche son pittore!
ГЛАВА VII
Раздражительность гения.— Положение гения в светском кругу.—
Одинаковые черты в характере гениев.— Заботы о великом имени.—
Сомнения, мучившие знаменитейших писателей.— О творчестве.—
Ученые.— Писатели.— Художники.
ГЛАВА VIII
Направление литературы и направление читателей.— Люди, прокла-
дывающие новую дорогу в литературе.— Отношение светских людей
к людям гениальным.— Привычки гениального человека отличаются
от привычек светских.— Изучение, размышления, одушевление и
дальнейшее развитие гения.— Столкновения между светским и ге-
ниальным человеком..
ГЛАВА IX
Беседа гениальных людей.— Недостатки ее могут происходить от
тех самых качеств, которые ведут гениального человека к величию.—
Медленная мысль не есть еще тупая.— Хорошие собеседники не все-
гда хорошие писатели.— Причина их превосходства в разговорах
состоит в том, что они умеют в словах своих достигать известной
цели.
ГЛАВА X
Литературное уединение.— Его необходимость.— Посетители по про-
фессии.— Скука, которую они приносят.

ГЛАВА XI
Размышления гения.—Нет еще сочинения об искусстве размы-
шлять.— Предрасположение ума.— Воображение одного неделимого
пробуждает воображение в другом.— Чувства, рождаемые музыкой.—
Отсутствие стеснения.— Мрак и безмолвие, прерывая деятельность
наших чувств, усиливают живость познавательных способностей.—
Деятельность памяти.— Память есть основание гения.— Изобрете-
ния, делаемые с целью упрочить нравственный и литературный ха-
рактер и помогать ученым занятиям.— Размышления гения в зави-
симости от обычаев.— О ночном времени.— День размышления пред-
шествует дню творчества.— Великие произведения вследствие легких
приготовлений.— О мыслях, не выражаемых на бумаге.— Искусство
размышлять во всякое время и на всяком месте.— Сосредоточенное
внимание есть источник философских открытий.— Спокойствие мыш-
ления как зародыш гениальности.
«Постоянное, непрерывное внимание, терпеливое спо-
койствие духа составляют один из признаков гениаль-
ности. Способность мыслить и способность чувствовать
разделены между двумя разрядами гениальных людей:
людьми по преимуществу мыслящими и поэтами в об-
ширном смысле этого слова. В наших мыслях есть из-
вестная связь, точно так же, как в наших сердцах —
известное побуждение; кто умеет управлять первою, тот
умеет мыслить; кто в состоянии подвигнуть второе, тот
умеет чувствовать.
Нет еще сочинения об искусстве размышления, .между
тем подобное сочинение было бы чрезвычайно полезно
человеку, у которого проявляется только отдельная, оди-
нокая мысль. Преследование одного какого-нибудь пра-
вила порождало великую систему. Таким образом, мы
обязаны, может быть, Адамом Смитом французским эко-
номистам. Один легкий намек вел к новым открытиям.
Так, Жирард, воспользовавшись идеей, впервые выска-
занною Фенелоном, написал свои «Синонимы». Но,
между тем, как во всех ремеслах всякий замечательный
производитель совершенствует искусство своего пред-
шественника, основные правила искусства мышления,
несмотря на простоту и естественность процесса и наше
постоянное упражнение, неизвестны миллионам людей,
и часто гениальные люди сами не догадываются, из ка-
кого материала они творят свои создания. Некоторые
основные начала ума, развиваемые метафизиками, пред-
ставляются важными руководителями в этом вожделен-

ном искусстве. Мы можем даже полагать, что с тех пор,
как гениальные люди нынешнего века открыли нам тай-
ну своих занятий, это искусство подлежит разрабатыва-
нию более очевидными, осязательными путями, чем это
кажется с первого раза, и что тут применимы некото-
рые механические соображения и практические приемы.
У<м, хорошо организованный, может быть руководим
одним соображением, подобно тому, как кусок свинца
заставляет действовать машину, измеряющую полет вре-
мени. Многие таинства искусства мышления остаются
отдельными, разобщенными с действительностью фак-
тами, которые со временем могут войти в область опыт-
ной естественной истории.
Джонсон делает любопытные замечания насчет свойств
ума. Он думает, что ум достигает в среднем возрасте
человека такого предела, далее которого он не может
идти. Когда силы природы уже употребили весь запас
энергии, бывшей в них, они не могут уже развиваться.
Мох, растущий в основании дерева, не сделается дере-
вом. Тут человеку, ничего не остается, кроме как дей-
ствовать на основании практических применений и опы-
та; а те и другой могут произвести очень немногое по
причинам, которые нуждаются в основательном исследо-
вании. Это открыло бы нам, вероятно, более широкий,
объемистый взгляд на сущность ума, чем каким мы об-
ладали до сих пор. Адам Фергюссон удачно выразился:
«Блеск, который человек разливает вокруг себя, по-
добно мерцанию метеора, продолжается лишь до тех
пор, пока длится движение; минуты покоя и мрака совпа-
дают друг с другом».
В чем же состоит искусство размышления, как не
в способности отрешиться от мира и видеть, как этот мир
движется внутри нас в то время, как мы сами в спокой-
ном состоянии? Так, художник, помощью оптического
инструмента обнимает и сосредоточивает перед собою
беспредельный ландшафт, раскинувшийся во все сто-
роны, и терпеливо копирует природу, вмещенную в ма-
леньком пространстве инструмента.
В области наших мыслей есть своего рода подчинен-
ность. Гениальный ум может усвоить себе известный,
ему лишь сродный ряд идей. Замечательно, что при уче-
ных занятиях гениальных людей, предварительно созда-
ния ими каких-либо произведений, воображение их про-

буждалось под влиянием их любимых писателей или
художников. Прикасаясь к магниту, они сами превраща-
лись в магнит. Мистер Матиас, говоря о Грэе, советует
всем, посвященным в тайны поэзии, следовать примеру
этого великого писателя, который не садился за свои
сочинения иначе, как начитавшись перед тем творений
Спенсера. То же самое делали Малерб, Корпель и Ра-
син; точно так же Мильтон повторял самые пламенные
стихи Гомера и самые нежные строфы Эврипида. Даже
древность представляет нам примеры взаимного влия-
ния гениальных умов. Цицерон рассказывает, как крас-
норечие его одушевлялось от постоянного изучения ла-
тинских и греческих поэтов, а Помпей, который был ве-
ликим и в самой юности, не приступал ни к какому зна-
чительному предприятию, не оживив своего воображе-
ния описанием характера Ахилла в «Илиаде», хотя он
понимал в то же время, что восторг был навеян на него
не столько самим героем, сколько поэтом. Когда Бос-
сюэ собирался сочинять надгробную речь, то уходил
на некоторое время в свой кабинет и размышлял над
страницами Гомера; когда его опросили о цели такого
обычая, он отвечал:
«...magnam mihi mentem, animumque delius inspiret
vates»*.
На основании этого же закона предрасположения ума
многие пробуждали в себе чувства действием музыки.
Альфьери, собираясь писать, приготовлял свой ум, слу-
шая музыку.
«Почти все мои трагедии,— говорит он,—были со-
зданы в моем уме или при звуках музыки, или немного
спустя по окончании ее».
То же самое известно нам и о многих других писа-
телях. Возле рабочего кабинета лорда Бэкона часто
играла музыка; Мильтон в минуты вдохновения любил
прислушиваться к органу; музыка была потребностью
для Варбуртона. Симфонии, которые пробуждали в по-
эте возвышенные чувства, могли точно так же сообщить
изобретательность уму великого критика при воззрении
его на отвлеченные истины. Один из знаменитых фран-
цузских проповедников, Бурдалу или Массильон, приго-
товляясь говорить проповедь в присутствии двора, играл
* «Да наставит и воодушевит меня делийский поэт».

за несколько минут до того на Скрипке с целью возвы-
сить свою душу.
Любимая манера размышлять у Кёррена была со
скрипкою в руке; он целые часы проводил в том, что в
задумчивости перебирал струны и приготовлял свое во-
ображение к творчеству. Когда Леонардо да Винчи пи-
сал свою «Лизу» более известную под именем «Джо-
конды» (La Joeonde), при нем постоянно были музыкан-
ты, которые своею игривою мелодией внушили ему мысль
Tipsy dance and revelry *.
Были кроме того, некоторые более мелочные при-
вычки у гениальных людей во время деятельности их
ума; некоторые из них до того тривиальны, что показа-
лись бы всякому смешными. Гайдн не мог сочинять ина-
че, как в парадном костюме, с брильянтовым перстнем
на пальце, и писал только на самой изящной бумаге.
Руссо признается нам в том сильном влиянии, которое
производили на него, когда он писал, розовые бантики
ленты, завязывавшей его портфель, его глянцевитая
бумага, блестящие чернила и золотой песок. Подобные
факты рассказываются о многих других замечательных
людях. Когда Апостоле Дзено, предшественник Метаста-
зио, собирался сочинять новую драму, то говорил обык-
новенно самому себе: «Apostolo! Recordai che questa ё la
prima opera che dai in iuce» **.
Мы сами иногда не подозреваем, в какой мере наши
мысли подчиняются нашим ощущениям. Де Люк от при-
роды был очень вспыльчив, но он укрощал порывы стра-
сти, наполняя себе рот сластями и конфетами. Когда
Гольдони чувствовал, что сон его тревожится идеями,
оставшимися у него в голове от дневных занятий, он
старался убаюкать себя тем, что читал наизусть словарь
венецианского диалекта, переводя некоторые речения на
тосканский и французский языки; а так как это занятие
было очень незамысловато, то на третьем или четвертом
слове лекарство оказывало свое действие. В этом состо-
яло искусство отвлекать внимание от сильных к более
слабым ощущениям, причем вместе с ослаблением вни-
мания слабело и самое впечатление.
* О резвой пляске и шумном разгуле.
** «Апостоло! Помни, что это первое произведение, которое ты
представляешь публике».

Мендельсон, которого слабый и слишком восприим-
чивый организм изнемогал от умственных усилий, при-
ступая к какому-нибудь трудному вопросу и желая отре-
шиться на некоторое время от предмета мышления, под-
ходил обыкновенно к окну и начинал считать черепицы
на крыше соседнего дома. Этот факт показывает, в ка-
кой мере мы можем управлять своими мыслями.
Известно, что многие глубокие мыслители не могли
продолжать своих умственных занятий при сильном ос-
вещении или шуме. При этом внимание к тому, что дол-
жно действовать на их внутренние ощущения, нару-
шается впечатлениями внешних чувств.
Бывают, впрочем, примеры, что авторы, как Прист-
лей и некоторые другие, продолжают свои литератур-
ные занятия посреди разговора и в присутствии своей
семьи, но подобные умы не принадлежат к числу самых
своеобразных и отчетливых или предметы их мышления,
по самому существу своему, требуют лишь здравого суж-
дения и некоторой сметливости. Только ум, во всей пол-
ноте своей сосредоточенный на идеях, одарен бывает
производительною способностью. Во времена Плутарха
еще можно было видеть подземный кабинет, устроенный
Демосфеном, где он проводил по два и по три месяца
сряду. Мальбранш, Гоббс, Корнель и др. старались на-
рочно произвести сумрак в своих покоях в то время, как
писали, с тем чтобы сосредоточить свои идеи, как гово-
рит Мильтон, исключительно на предмете мышления.
По мере того как деятельность наших чувств прекращает-
ся, познавательные способности начинают приобретать
большую живость; это заметил один из знаменитейших
метафизиков нашею (Времени, и когда лорд Честерфильд
сказал своему воспитаннику, которого внимание развле-
калось разными предметами, попадавшимися ему на
глаза и мешавшими заниматься, что он будет вперед
преподавать свои уроки в более темной комнате, то он
имел в виду это правило; он был убежден, что в полу-
мраке ребенок будет учить и удерживать в памяти за-
ученное в десять раз лучше. Мы часто закрываем глаза,
желая сосредоточить на известном пункте наши умст-
венные силы или возобновить перед собою яснее пред-
мет, который почти совсем изгладился из нашей памяти.
Трудно заниматься изучением писателя или худож-
ника, имея пепел глазами роскошный ландшафт. Уеди-

ненный, неизукрашенный покой, с бюро, креслом и ли-
стом бумаги, был в продолжение пятидесяти лет рабочим
апартаментом Бюффона; единственным украшением для
комнаты служил портрет Ньютона, повешенный против
него. Ничто не нарушало, таким образом, его размышле-
ний. Прелестная комедия Кумберлэнда «Вест-Индеец»
была написана в пустой комнате, обращенной окнами на
кучу ирландского торфа, и комик вполне понимал всю
выгоду такого помещения.
«Во все часы моих занятий,— говорит этот изящный
писатель,— постоянным желанием моим было иметь та-
кую комнату, в которой бы ничто не развлекало моего
внимания, и потому я всегда избегал роскошных квар-
тир и живописных видов из окон. Развалившаяся стена
или, как теперь, куча торфа не в состоянии отвлечь мое
воображение от главной цели его стремлений; и так как
в этом преследовании цели для него уже довольно зани-
мательности и прелести, то ему не нужно, кроме того,
никаких побочных приманок. Отец мой всегда удивлялся
моему странному выбору».
Свойства памяти во все времена возбуждали внима-
ние мыслящих людей; они открывали целый мир неизве-
данных таинств, в котором каждый делает открытия,
только усиливающие его удивление, но нисколько не рас-
ширяющие круга его понятий. Ле Саж, один из новейших
философов, имел чрезвычайно слабую память. Не будучи
в состоянии изучать языки и все науки, которые требуют
обширной памяти, он постоянно старался восполнить
этот недостаток строгим порядком и методою в распреде-
лении дознанных им фактов или идей, так что, несмотря
на свою ничтожную в начале память, он все-таки мог вы-
звать, по произволу, всякую идею, всякое представление,
сделавшиеся однажды его достоянием. Джон 'Гюнтер до-
казывает выгоды, проистекающие от изложения наших
мыслей на бумаге: «Это то же,— говорит он, — для мы-
слителя, что для человека коммерческого — касса, без
которой он не может знать, прирастает или истрачивает-
ся его капитал». Вольф, германский метафизик, расска-
зывает о себе, что, вследствие постоянного упражнения,
лежа в постели и посреди мрака, он решал алгебраиче-
ские задачи и составлял геометрические теоремы един-
ственно при содействии воображения и памяти; и когда
днем он поверял одно после другого эти вычисления, то

всегда находил их безошибочными. Без сомнения, эта
необыкновенная деятельность отлично организованной
памяти зависит от постепенного приспособления ее к со-
четанию тех или других идей. Когда мы размыслим,
что все, что мы знаем и чувствуем в настоящую минуту,
составляет лишь самую ничтожную часть познаний, при-
обретенных нами в разное врем-я, и ощущений, испытан-
ных в продолжение целой жизни, то невольно пожелаем
обладать/искусством, могущим снова вызвать перед на-
ми сцены, которые давно исчезли, и возобновить впечат-
ления, изглаженные самыми разнообразными ощуще-
ниями. Во всяком случае, впрочем, память все-таки ос-
тается, некоторым образом, второстепенною способ-
ностью; это есть сила собирающая, скопляющая сведе-
ния. В гениальных произведениях память не рождает из
себя ничего непосредственно, она служит лишь основа-
нием гениальности при содействии воображения и жи-
вого чувства. Для гениальных людей это не только хро-
нология происшествий, но и ощущений, а потому они
вспоминают то лишь, что сильно действовало на их ду-
шу. Люди менее даровитые не отличаются способностью
припоминания, по причине слабой восприимчивости. Не
правда ли, что происшествия, описываемые великим
романистом, очень часто встречаются нам в жизни
людей обыкновенных? Не правда ли, что лица, так жи-
во обрисованные его воображением, постоянно откры-
ваются нами в толпе? Древние называли муз дще-
рями памяти — изящный миф, доказывающий есте-
ственную и тесную связь между воображением и воспо-
минанием.
Способности памяти составляют род запасной кассы
для гения, которую он накопляет незаметно посреди.
обыкновенных расходов. Локк научил нас первым пра-
вилам употребления в дело этих способностей, показы-
вая нам искусственные приемы при расположении идей
и фактов; Аддисон прежде, нежели стал издавать своего
«Наблюдателя», заготовил три фолианта материалов. Но
высшую степень в науке должна занять такая книга, ко-
торая бы давала человеку полное понятие о его сущест-
ве, в которой каждое отдельное наблюдение служило бы
ключом к уразумению дознанного, возвращая нам поте-
рянные труды и возобновляя исчезнувшие представле-
ния. Самосозерцание помогает человеку уразуметь себя

вполне; а сохранение в памяти прошедшего есть ступень
к бессмертию.
Сэр Самуэль Ромильи начал в самую трудную пору
своей жизни дневник, обнимавший двенадцать лет, кото-
рый он завещанием предоставил своим детям, в том
предположении, «что этот дневник может быть им поле-
зен». Поступая таким образом, Ромильи руководился,
может быть, примером другого ученого, знаменитого
Гейтлокка, который написал обширное сочинение под
заглавием «Воспоминания о трудах Гейтлокка, из запи-
сок его жизни, для назидания его детей». Что ни та, ни
другая из этих книг не появилась в свет, мы должны счи-
тать для себя потерей. Наследства подобных людей дол-
жны быть достоянием всех их соотечественников.
Записывать все происшествия каждого дня с замеча-
ниями, кого и что случилось видеть — был совет лорда
Кэмза мистеру Кёруэну; и в течение нескольких лет он
не ложился спать, не исполнив этой обязанности, кото-
рую привычка сделала для него легкою. «Лучшая и вер-
нейшая дорога к познанию, — сказал лорд Кэмз, — со-
стоит в том, чтобы пользоваться трудами других и усваи-
вать себе их опыты».
Таким способом Кёруэн, по его собственным словам,
усвоил себе искусство мышления; а его свидетельство до-
статочно доказывает возможность плана, о котором он
нам говорит, между прочим: «Хотя многие отступят пе-
ред мыслью наложить на себя подобную обязанность, но
попытка эта, повторяемая некоторое время, обратится в
привычку, от которой будет труднее отстать, чем было
приобресть ее». Если бы мы имели случай заглянуть в
библиотеку писателя, мастерскую художника, лаборато-
рию химика и посмотреть на то, что они лишь набросали
в очерках, или на то, что лежит рассеянным в отрывках,
если бы мы могли изобразить себе их первую и послед-
нюю идеи, то убедились бы, что мы потеряли более, чем
получили в свое владение. Мы увидали бы там фунда-
менты без самых строений — разрушенные, но тем более
красноречивые памятники их надежд. Один из современ-
ных архитекторов представил публике изображение
своей души в книге под заглавием «Архитектурные воз-
зрения молодого ума в радостное утро юности»; эти воз-
зрения в настоящую пору сделались «вспоминаниями под
вечер жизни». В этом описании он представил все ар-

хитектурные проекты, созданные его воображением, но
невыполненные в действительности. Здесь находим мы
неподдельное чувство, хотя все эти неосуществившиеся
мечты, представленные на одной картине, кажутся стран-
ными. В истории литературы подобные примеры встре-
чаются очень часто: юное воображение, не измеряя ни
времени, ни способностей, задумывает то, чего не в со-
стоянии выполнить. Адам Смит, в предисловии к перво-
му изданию своей '«Теории чувств», уведомлял об изго-
товляемом им к обнародованию обширном сочинении о
законах и государственном правлении; а в последнем из-
дании он подтвердил это обещание, присовокупляя, что
«тридцать лет уже он остается в убеждении, что сможет
исполнить то, о чем предуведомлял публику». «Народное
богатство» было только отрывком из этого громадного
труда. Без сомнения, гениальные люди больше, чем кто-
либо другой, жалуются на обширность науки и краткость
жизни человеческой.
Много усилий было употреблено и много сделано изо-
бретений с целью сохранить от забвения моральную и
литературную известность гения и успехи его на том или
другом поприще. Мы видим тому примеры в деятельно-
сти таких людей, каковы были Гиббон, сэр Вильям
Джонс и Пристлей. Изобретение, помощью которого
определялись и измерялись моральные качества литера-
турного характера и степень поступательного движения
его, было остроумно названо сэром Вильямом Джонсом
«Andrometer» *.В этой картине человеческих стремлений
и успехов, свойственных каждой поре нашей жизни, он
показывает нам, что мы должны изучать и 'что применять
к делу, сообразуясь с периодами жизни и их разнообраз-
ными требованиями. Даже беглый взгляд на подобный
мемуар, похожий на своего рода часы, укажет нам, без-
действует ученый или подвигается вперед помощью
своей ежедневной деятельности. Подобные средства не-
редко выдумывались гениями, неравнодушными к своим
успехам.
Между сэром Вильямом Джонсом и доктором Фран-
клином не было никакого сообщения, а между тем, буду-
чи еще очень молодым, американский философ-самоучка
* Мерило человека от греческого avYjp — avupos — человек
и uixcov — мера. (Прим. пер.)

питал столь же возвышенное и пылкое уважение к
своему моральному и литературному превосходству.
«(Около этого времени, — говорит Франклин, — я со-
ставил смелый и трудный проект, как достигнуть мораль-
ного совершенства».
Он начал свой дневник, в котором противу тринадца-
ти добродетелей, сопровождаемых семью столбцами, оз-
начавшими дни недели, он отмечал и то, что считал
своими ошибками; он нашел себя более испорченным,
чем ожидал; но потом количество проступков постепенно
уменьшалось. Эта — «книга слабостей и проступков», как
назвал бы ее лорд Шефтсбюри, никогда не покидала его.
Она сохранилась до настоящего времени. Второй, допол-
нительный план Франклина состоял в отдании отчета за
все двадцать четыре часа суток, причем он представляет
нам описание и образцы своей нравственной системы и
заключает торжественным уверением: «Потомство мое
должно узнать, что один из его предков, при помощи та-
кой маленькой хитрости (little artifice), достиг истинного
счастья в жизни».
Таким образом, мы видим, что воображение Джонса
и рассудок Франклина, не связанные между собою ни по
существу, ни по внешнему проявлению, но руководимые
одним и тем же стремлением образовать свой нравствен-
ный и литературный характер, действуют подобными
друг другу, хотя странными, путями.
Записки Гиббона и Пристлея объясняют нам опыты
и привычки литературного характера.
«Все, что я узнал, — говорит доктор Пристлей о са-
мом себе,—очень много способствовало уменьшению
моего удивления и презрения к другим людям. Если бы
мы могли проникнуть в ум сэра Исаака Ньютона и ис-
следовать все ступени, которые перешли, совершен-
ствуясь, его великие творения, то мы не нашли бы ниче-
го удивительного в этом процессе.
Наш ученый с особенною искренностью показывает
нам разнообразные механические приемы, помощью ко-
торых он вызывал и приводил в порядок свои идеи, пред-
ставляет перечень своих дневных и годовых занятий, ко-
торым он соперничествовал с строгою, неизменною мето-
дою Гиббона, Бюффона и Вольтера, располагавших ча-
сто в сочинениях своих, тем или другим образом, позна-
ния, приобретенные ими по описанным нами методам.

Они знали, чего искать и где искать; они употребляли
даже в дело смышленых секретарей, следуя примеру Бэ-
кона, который говорил, что некоторые книги «можно по-
ручить читать вместо себя другому».
•Бюффон высказал прекрасный совет для усвоения
себе оригинальности, говоря, 'что писатель предваритель-
но должен исчерпать свои собственные идеи и потом уже
прибегать к другим сочинениям. Даже Гиббон, самый
опытный начетчик из наших авторов, советует делать
то же.
«Принимаясь обрабатывать какой-нибудь предмет,—
говорит он, — я приостанавливал чтение книг, трактую-
щих о нем, а начинал совокуплять в уме своем все, что
знал, предполагал и обмыслил в этом роде, так что я мог
уже после того определить, сколько посторонние писа-
тели прибавили к моему собственному запасу».
Совет лорда Бэкона, что мы должны продолжать
свои ученые занятия, в каком бы положении ни был наш
ум, в сущности очень основателен. Когда мы расположе-
ны к деятельности, мы идем быстрыми шагами на пути
занятий, а если не расположены, то должны стараться
выработать свой ум и освободить его от шероховатости
и неподатливости, проистекающих от упрямства. Были
люди, которые постоянно преследовали какую-нибудь
идею; таковы Моцарт и Цицерон, отличавшиеся неуто-
мимою деятельностью и не бывшие в состоянии перено-
сить, чтобы их гений был в спокойном состоянии.
Для таких умов постоянное рвение к труду заменяет
самое вдохновение, которое не может всегда и в одина-
ковой степени посещать человека.
Трудолюбие, распорядительность суть качества, кото-
рые древние часто приписывали самым возвышенным
личностям; фразы «incredibile industria, diligentia singu-
lar считались при этом обыкновенными. Мы, в нынеш-
нее время, не в состоянии себе представить распоряди-
тельность Цицерона; но он сам говорит нам, что он_не
терпел, чтобы у него пропадала даром хотя одна минута.
Не только часы досуга посвящены были у него заня-
тиям книгами, но даже в служебное время он выходил не-
надолго прогуляться и в это время что-нибудь обдумы-
вал .и диктовал: многие из его писем написаны до рас-
света, многие из Сената, из-за обеденного стола или во
время вставания с постели утром. Закат солнца был сиг-

налом для занятий Вильяму Джонсу и Джону Гюнтеру,
которые постоянно изыскивали и рассматривали новые
факты, объясняя то, что происходило в его голове, сле-
дующим сравнением: «Мой ум похож на пчелиный улей».
Сравнение очень верное, «потому что, — замечает
Эбернети, — посреди, суматохи и кажущегося беспоряд-
ка, там необыкновенный порядок, правильность, строй-
ность и обильный запас пищи, своевременно заготовлен-
ный в самых избранных хранилищах природы».
Таким образом, каждый .гениальный человек всех бо-
лее способен истолковать мысли и чувства другого по-
добного себе человека. Когда мы размыслим о громадно-
сти творений Цицерона, Плиния Старшего, Эразма, Пет-
рарки, Барония, лорда Бэкона, Ушера, Бэля, то не мо-
жем достаточно надивиться этим трудолюбивым писате-
лям, которых время уже миновало.
Но да не вообразят и другие умственные художники,
действующие в воздушной области фантазии и рассудка,
что они ткут -свои ткани без руководящего правила и без
тайного навыка, который они приобрели и который мно-
гие, по его податливости и угодливости, считают за вро-
жденный инстинкт.
«Навык, — говорит Рид, — отличается от инстинкта
не сущностью своею, а происхождением; происхождение
последнего есть дело природы, происхождение первого —
дело искусства».
Что мы привыкли делать, к тому получаем наклон-
ность при известных обстоятельствах; но при этом мы
должны стараться усвоить себе неуловимое с первого ра-
за искусство открывать и разрабатывать поприще изо-
бретательности — искусство, необходимое даже при са-
мом счастливом настроении души. Человек, имевший
вполне всю художественную опытность, относил, одна-
ко ж, в творчестве многое к тому, что мы называем «ме-
ханическим», «привычным».
«Будьте уверены, — говорит Гольдсмит, — что ум в
некоторой степени также действует механически и что
человек, успевший силою навыка усвоить себе его внеш-
нее подобие, будет наконец в состоянии подчинить себе
и сущность. Продолжительным навыком в литературных
занятиях он приобретает отчетливость мышления и изя-
щество выражения, которые недоступны писателям не-

привычным, хотя они и одарены, может быть, вдесятеро
плодовитейшим гением».
Ум Бутлера не был, по природе своей, находчив, но
выработался от постоянных наблюдений и исследований,
а простодушный стих Бэрни, шуточного поэта, как дока-
зывают его рукописи, образовался вследствие частых по-
правок и перемен. Даже в применении к самым отвле-
ченным предметам подобный способ умствования оказы-
вается действительным, и Альфьери говорит сам, что в
своих патетических драмах, созданных, 'кажется, под впе-
чатлением внезапного энтузиазма, он следовал все-таки
известному, однажды принятому способу изобретения.
«Все мои трагедии, — продолжает он, — были написа-
ны в три приема, из которых первый касался выбора
идеи, второй— развития ее и третий — выражения в сти-
хотворной форме. После этих трех процессов я начинал,
подобно другим авторам, изглаживать, исправлять и за-
менять написанное».
«У человечества все дело навыка», — восклицает Ме-
тастазио, и мы подтвердим, что это касается и мышле-
ния гения. Конечно, многие из его смелых представлений
рождаются случайно, возникают внезапно и внезапно
же исчезают, по крайней мере для его собственных ощу-
щений, подобно колоссальному призраку, который по-
среди ледников видится путешественнику, движется и ос-
танавливается вместе с ним и минуту спустя пропадает и
не существует уже более, как разве в воображении и вос-
поминании. Часто в глубокой тишине темной ночи идеи,
занятия, весь ход пережитого дня снова представляются
воображению. Мало математиков, замечает профессор
Дюгальт Стюарт, которые бы не твердили во сне своих
заманчивых проблем. При возникновении перед нами
этих живых сцен мы до такой степени претворяемся в
зрителей, что один из наших великих современных поэ-
тов, не желая, чтобы и сновидения его оставались неот-
меченными, начал вести им подробный перечень. Тассо
рассказывает многие из своих снов, которые прерыва-
лись тем, что он просыпался, твердя вслух какой-нибудь
стих. «Нынешнюю ночь я проснулся, — говорит он, — с
следующим стихом на устах: «Е i duo che manda il пего
adusto Suolo»*.
* Двое, которых послала черная перегоревшая земля.

Он нашел, что эпитет черный (пего) не совсем уме-
стен. «Я опять забылся, и вот мне снится, что я читаю
Страбона и нахожу там, что пески Аравии и Эфиопии
чрезвычайно белы, а сегодня утром я действительно оты-
скал это самое место. Вы видите, какие у меня ученые
сновидения». Но случаи подобного рода не были исклю-
чительно свойственны этому великому барду. Поэты-им-
провизаторы, говорят, решительно не могут спать после
минут вдохновения: стихи звучат у них в ушах и вообра-
жение их подавляет. Это возбужденное состояние ме-
шает спокойствию сна, подобно тому, как на океане и по
окончании бури не перестают вздыматься и пениться
волны. Всякий поэт, будет ли то Мильтон или Блэкмор,
скажет вам, что муза посещает его во время сновидений.
Судьба такого поэта тяжелее судьбы великого министра
сэра Роберта Вальполя, который ложась в постель, мог
вместе с платьем освободить себя от всех политических
интриг; но сэру 'Роберту, судя по его портрету и анекдо-
там о нем, свойственны были особенная изысканность
манер и невозмутимое спокойствие духа, что редко нахо-
дим мы у гениальных людей. Таким образом, один из
этих последних сожалел, что сон его был очень глубок и
не прерывался сновидениями; из вереницы фантастиче-
ских образов он думал извлечь новый источник вдохно-
вения. Историк Де—Ту был один из тех великих литера-
турных характеров, которые всю свою жизнь готовятся к
труду, который потом исполняют; не опуская ничего из
своих путешествий и дипломатических поездок, Де — Ту
дает нам любопытный отчет и в своих сновидениях. Его
страсть к наукам и его уважение к великим людям, с ко-
торыми ему удавалось беседовать, были до того сильны,
что часто ему казалось во сне, что он путешествует по
Италии, Германии и Англии, где советуется с учеными
людьми и роется в их библиотеках. Эти литературные
сны продолжались у него всю жизнь, но особенно часто
посещали его во время путешествий, будучи отражением
ежедневных происшествий.
Если память не в состоянии бывает уловить этих рез-
вых детей воображения и разглядеть их хорошенько по
наступлении утра, то душа вдруг чувствует себя как бы
опустелою, одинокою. Руссо жаловался на это обстоя-
тельство. Полный энтузиазма, он посвящал, по обыкно-
вению, предмету своих размышлений длинные бессонные

ночи. Мечтая, лежа в постели с закрытыми глазами, он
проходил в уме все разнообразные периоды своей жиз-
ни; но, когда он вставал и одевался, все снова исчезало,
а когда садился за письменный стол, то ему не о чем бы-
ло писать. Таким образом, у таланта есть своего рода
вечера и утро, минуты бодрствования и минуты покоя,
у него есть и часы истинного вдохновения; но дело в том,
что для человека, умеющего размышлять, такой час
всегда близок. Никто, кажется, не обладал этим искус-
ством в такой степени, как Попе; даже самая ночь про-
ходила не бесплодно для его поэтического существова-
ния. То же было и с Леонардо да Винчи, который рас-
сказывает нам, как часто, 'будучи в постели, он .припоми-
нал все идеи, приходившие ему в голову и в продолже-
ние дня и вызванные теперь молчанием и темнотою ночи.
Бессонные ночи составляют удел гения, занятого значи-
тельным трудом; деятельность рассудка не прекращает-
ся; картины воображения делаются свежее и свежее и
всякое счастливое выражение долго раздается в ушах
того, кто ищет благозвучной, плавной речи и возбужден-
ный дух которого нескоро .может прийти в прежнее, спо-
койное состояние.
Но хотя многое в гении и кажется нам случайным,
в главных отправлениях своих деятельность ума имеет
определенный ход и требует известного приготовления.
Умственные способности не всегда развиваются совре-
менно друг с другом, не всегда действуют совокупными
силами. Когда какая-нибудь отдельная способность осо-
бенно развита, а другие, напротив, вялы, неподвижны,
самое произведение, как произведение гения, будет отли-
чаться значительными недостатками. Потому-то способ-
ности, в какой мере они ни были бы свойственны челове-
ку, без сомнения, должны разрабатываться силою раз-
мышления. Нечего и говорить, что размышление непре-
менно должно предшествовать творчеству; но мы не за-
мечаем часто на опыте важности этого факта. Дело в
том, что это трудно для исполнения, пока не обратится у
нас в привычку. Нам случается написать что-нибудь, и
мы находим, что написали дурно, мы переписываем и на-
ходим, что написали хорошо; это значит, что при вто-
ром акте творчества мы употребили достаточно размы-
шления. Впрочем, мы все-таки очень редко употребляем
в дело воображение в той степени, в какой могли бы, со-

образуясь с его свойствами. Многие посредственные про-
изведения были бы несравненно совершеннее, если бы
им помогла эта способность ума. Многие поверхностные
писатели достигли бы глубокомыслия, если бы, присту-
пая к творчеству, посвятили день размышлению и только
при этом условии излагали бы свои мысли. Многие гени-
альные произведения первоначально были посредствен-
ны и слабы и совершенствовались лишь при усугублен-
ной деятельности ума. Есть поговорка Конфуция, кото-
рая хотя и теряет в переводе, но тем не менее вполне
справедлива:
«Трудись, но не забывай и размышлять; размышляй,
но не забывай и трудиться».
Очень немногие обширные творения представляются
уму авторов во всей полноте своей, со всею побочною
обстановкою. Два или три поразительные факта, снача-
ла неизведанные, составляют, может быть, все, что гени-
альный человек первоначально замечает. Только при
разработке предмета ум писателя проникается им. Так,
летний ландшафт на рассвете покрыт еще туманом;
солнце бросает первый луч свой на один известный пред-
мет, но когда свет и теплота усиливаются, вся сцена ожи-
вает и достигает яркого полуденного колорита. Как пре-
красно это движение ума по пути к творчеству, об этом
говорит Драйден, замечая, между прочим, что его соб-
ственное произведение было некогда «безобразною мас-
сою идей, подавлявших во мраке одна другую; вообра-
жение еще начинало только подносить к свету безжиз-
ненные образы, с тем, чтобы, при помощи рассудка, один
из них избрать, другие отбросить». «iB эту минуту,— про-
должает он, — я чувствовал в себе ту распаленную фан-
тазию, которая увлекает впечатлительных людей на
скользкое поприще авторства». Гиббон говорит нам о
своей истории: «При начале моего труда, он казался мне
темным и запутанным, таким же представлялось мне его
заглавие: Истинная пора упадка и разрушения империи
и проч. Я часто готов был уничтожить плод семилетних
усилий». Винкельман нередко терялся, сочиняя свою
«Историю искусства»; он делал сотню напрасных попы-
ток, прежде чем нашел настоящий план посреди этого
лабиринта. Самые ничтожные обстоятельства порожда-
ют иногда превосходные произведения. Когда одна дама
попросила аббата де Лилля написать несколько стихов

на картины сельской жизни, опыт удался, описание сле-
довало за описанием и составило поэму «Сады». Заме-
чательное сочинение «Искусство мыслить» вначале было
предназначено лишь к тому, чтобы сообщить одному мо-
лодому человеку из логики все то, что может быть при-
менимо к практике, и автор этого труда, великий Арно,
хотел употребить на него одно утро; но при этом к ве-
ликому мыслителю столпилось .столько новых идей, что
он пригласил к участию своего друга Николля, и, таким
образом, несколько набросанных страничек развились в
тот превосходный том, о котором наш просвещенный ме-
тафизик недавно отозвался, что «трудно оценить это про-
изведение выше его действительных достоинств». Пем-
бертон, который коротко был знаком с Ньютоном, гово-
рит нам, что его трактат о «Философии природы», пол-
ный разнообразных и глубоких исследований, был со-
ставлен им без всяких других материалов, кроме того,
что в продолжение нескольких лет он записывал по не-
скольку тезисов, которые, в совокупности, при разработ-
ке, заняли ученого полтора года. Замечательное обстоя-
тельство случилось и с другим знаменитым философом,
лордом Бэконом. Будучи еще молодым, он написал пись-
мо отцу Фульгенцию о своем ученом труде, который он
назвал «Великое рождение времени» — заглавие, казав-
шееся ему слишком высокопарным. Опыт сам по себе
потерян, но это был первый очерк того, чем позднее он
занялся и обработал под именем «Возникновения наук».
Локк сам признается, что его великое творение о «Чело-
веческом разуме», когда он только что начал писать его,
«должно было составить не более печатного листа, но что
чем долее он писал, тем план сочинения более расширял-
ся». Таким образом, очень интересно было бы прочесть
историю человеческого ума и замечать, как Ньютон, Бэ-
кон или Локк в продолжение тридцати лет выводили ис-
тину из истины и, наконец, воздвигали целое здание си-
лою своей изобретательности.
Если бы возможно было собрать некоторые идеи ве-
ликих мыслителей, еще ни разу не записанные, то сколь-
ко открыли бы мы живых, своеобразных представлений,
которых они не перенесли в свои произведения! Худож-
ники имеют то преимущество перед писателями, что пло-
ды их воображении, их любимые мечты, которые потом
не усваиваются при посредстве труда, остаются для по-

томства и эти-то так называемые «этюды» часто бывают
драгоценнее для знатоков, чем совершенно оконченные
произведения. В литературе мы имеем один замечатель-
ный образец этих мимолетных идей гения. Попе и Свифт,
бывши однажды вместе в деревне, заметили, что если бы
мыслящие люди стали записывать «идеи, представляю-
щиеся им, например, во время прогулок по полям, то про-
читать это впоследствии было бы столь же интересно,
как и какое-нибудь обработанное сочинение». Они сдела-
ли опыт и решились записывать все, что случайно придет
им в голову во время их пребывания в деревне. Это по-
служило материалом для «Мыслей» в сборниках Попе и
Свифта *. В числе сочинений лорда Бэкона мы находим
одно под названием «Случайные мысли, собранные в ви-
дах пользы». Во всякое время у постели Вольтера и на
его письменном столе была чернильница с пером и не-
сколько листов бумаги. Поля книг были исписаны его
заметками и случайными мыслями. Цицерон, читая, по-
стоянно делал замечания и объяснения. Следовательно,
нужно уметь читать точно так же, как уметь мыслить и
писать.
Деятельность мышления может иметь место во всякое
время и повсюду, и гениальные люди во время прогулок,
за столом или посреди общества, обращая умственные
взоры внутрь самих себя, могут составить род искус-
ственного уединения; они одиноки посреди толпы, без-
мятежны посреди суеты и благоразумны посреди безрас-
судства. Когда Доменикино упрекали за его непостоян-
ство в привычках, за то, что он не оканчивает большой
картины, которую обязался написать, он отвечал: «Eh! Jo
la sto continuamente dipingendo entro di me» **. Леонардо
да Винчи оставил после себя множество маленьких кни-
жек, которые он носил на своем поясе, чтобы иметь воз-
можность тотчас же набросать то, что впоследствии ему
нужно было припоминать; а Аморетти открыл, что в этих
очерках гениальный 'человек составил физиономическую
систему, которую преподавал своим ученикам. Гайдн ак-
куратно отмечал в своей записной книжке все пассажи
* Этот анекдот находится в биографии Попе, написанной Рёф-
фгидом. Вероятно, он сообщен Варбуртоном, как и все касавшееся
личного знакомства с поэтом, что было в этой книге, лишенной вся-
кого литературного достоинства. (Прим. авт.)
** «Я постоянно занят ею в моем воображении»,

и идеи, которые приходили ему в голову во время его
прогулок или посреди общества. Многие из великих про-
изведений подобных людей были обдуманы во время
шумного пира или при звуках музыки в каком-нибудь
концерте. Когда Родни, сидя за столом у лорда Сандви-
ча, в то время, как бутылка переходила от одного гостя
к другому, занялся тем, что стал раскладывать кусочки
пробки и когда эта выходка его возбудила всеобщее лю-
бопытство, он отвечал, что составляет план, как уничто-
жить неприятельский флот. Это, вероятно, было минутою
какого-нибудь важного открытия, которое смелость ге-
роя привела впоследствии в исполнение. Какое положе-
ние, казалось бы, более бесплодно, чем путешествие по
морю, когда воображению человека не представляется
ничего, кроме беглых наблюдений над поверхностью вод?
Но постоянное упражнение ума известным родом дея-
тельности есть отличительная черта гениальности, пример
тому мы видим в Цицероне и сэре Вильяме Джонсе. По-
среди восточных морей, сделав путь в 12 000 миль, Джонс
постоянно был одушевлен энтузиазмом, который он пе-
ренес потом в свои речи, произносимые в Азиатском об-
ществе; таким же образом Цицерон, сидя на корабле и
плывя вдоль берегов мимо города, в котором жил друг
его Требаций, написал сочинение, которое тот пожелал
иметь, о чем в настоящую минуту ему напомнил вид го-
рода.
Этой привычке сосредоточивать свое внимание и вы-
водить из каждой простой идеи ее дальнейшие послед-
ствия философствующий гений обязан многими из своих
открытий. Однажды вечером, в Пизанском соборе, Гали-
лей заметил качание бронзовой люстры, повешенной вну-
три свода и приведенной в движение каким-то неосто-
рожным служителем. Размышления гениального челове-
ка извлекли из этого обыкновенного происшествия новую
мысль в науке и привели к измерению времени посред-
ством /маятника. Кто, кроме гения подобного рода, сидя
у себя в саду и смотря на упавшее яблоко, открыл бы
новое свойство в телах и определил закон тяготения,
предположив, что подобные же причины могли бы под-
держать правильность движений планетной системы?
Кто, кроме такого гения, при виде мальчиков, пускавших
мыльные пузыри, пришел бы к открытию свойств света
и цветов и к разложению солнечного луча? Франклин,

будучи на корабле и заметив особенное спокойствие во-
ды на море, после того, как в нее вливали кухонные по-
мои, силою того же размышления был приведен к откры-
тию в масле удивительного свойства укрощать волны
на океане; и много кораблей было спасено в бурную по-
году, достижение опасной пристани много облегчено
вследствие этой новой мысли гениального человека.
Таким образом, размышление из самых простых ис-
тин выводит полное определенности философское дока-
зательство, обращая самые забавы детей, самые обык-
новенные случаи домашней жизни в основание новых
данных для науки. Явления гальванизма были известны
ученым; но только один гениальный человек сумел вос-
пользоваться своим открытием, сообщил ему свое имя и
ввел его в область науки. Лежа в ванне, но постоянно
обдумывая средства открыть обман золотых дел масте-
ра, сделавшего корону Гиерону, самый необыкновенный
из древних философов, Архимед, наведен был на мысль
составить целый ряд данных, изложенных им в двух его
книгах, существующих доныне под заглавием «De insi-
dentibus in fluido», в которых один из великих математи-
ков видит особенную отчетливость и изящество в дока-
зательствах. Подобно тому, как было с Гальвани, само-
му простому случаю мы обязаны открытием паровых ма-
шин. Когда маркиз ворчстерский был в заключении в
Тауэре, то во время приготовления ему обеда он заме-
тил, что крышка на одном из горшков, будучи туго наде-
та, от действия пара вдруг соскочила и упала в камин.
Его изобретательный ум тотчас же напал на целый ряд
идей насчет применения к практике силы пара как дви-
гателя. Замечания, изложенные им в «Веке открытий»,
были успешно развиты другими, и происшествие, которое
в первую минуту могло лишь возбудить улыбку, разре-
шилось важными результатами в области механики.
Гениальный ум в тиши уединения часто предается
продолжительным размышлениям; это как бы род сумра-
ка, скрывающего от нас, даже при дневном свете, все по-
сторонние предметы. В цицероновом трактате «О старо-
сти» мы видим, что Катон восхищается Кайем Сульпи-
цием Галлом, который когда садился писать поутру, то
вечер заставал его еще за работой, а когда брался за пе-
ро вечером, то писал до рассвета. Сократ проводил в раз-
мышлении целые дни, обратив лицо и глаза на один ка-

кой-нибудь предмет и находясь в каком-то оцепенении.
Лафонтен, когда писал свои комические рассказы, то си-
дел с утра до вечера в одном и том же положении под
каким-нибудь деревом. Это спокойное состояние есть
следствие энтузиазма, который показывает нам все окру-
жающие нас предметы на таком расстоянии, как будто
между нами и лежащим перед нами ландшафтом зна-
чительный промежуток. Поджи рассказывает нам о Дан-
те, что он так сильно, как никто другой, предавался раз-
мышлениям; потому что если он начинал читать, то каза-
лось, что он только и жил в своих идеях. Однажды поэт
пришел посмотреть на общественную процессию. Войдя в
книжную лавку и взяв книгу, он задумался, потом, вы-
ходя оттуда, уверял, что не видал и не слыхал ничего,
что могло бы ему напомнить о процессии, которая окон-
чилась незамеченная им. Об одном из новейших астро-
номов говорят, что когда он пришел однажды к себе в
комнату, на небе показался какой-то метеор; он провел
всю ночь, наблюдая его, и когда к нему пришли рано ут-
ром, он стоял все в том же положении, как человек, со-
бирающийся с мыслями, произнес только:
«Это должно быть так; но пора, кажется, лечь спать».
Он простоял всю ночь у окна, наблюдая небесное яв-
ление, и сам .вовсе не заметил этого. Абернеси прекрас-
но изобразил нам Ньютона в подобном же положении:
«В особенности это могущество ума, который в со-
стоянии обнять множество фактов и истин с полною от-
четливостью, составляло принадлежность Ньютона, чем
он исключительно выдавался из толпы. Эта самая спо-
собность помогала ему сообразить в уме целый трактат,
прежде чем он излагал хотя одну мысль на бумаге. В по-
добных занятиях он проводил дни и ночи, совершенно не
обращая внимания на окружающие его предметы».
(Нет ничего невероятного в сведениях, которые сооб-
щаются нам о людях, столь же восторженных в своих за-
нятиях, когда ум до того проникается предметом своего
созерцания, что не замечает всего остального. Впечатле-
ния наших чувств прекращаются при сильном умствен-
ном напряжении. Архимед, погруженный в изыскания
математических истин, и живописцы Протоген и Пар-
меджанино в минуты размышления до того забывали о
всем чувственном, что не были в состоянии оторваться от
своей работы даже в минуты всеобщего страха, когда со

стороны неприятеля грозила сильная опасность. Марино
до того был поглощен созданием Адониса, что не почув-
ствовал в .ноге сильного ожога, который не мог переси-
лить удовольствие, испытываемое его воображением. То-
мас, один из новейших французских писателей и много-
сторонний мыслитель, целые часы проводил сидя перед
забором и произнося вслух свои сочинения, причем одна
и та же щепотка табаку целый час оставалась у него
между пальцами и он не замечал, как она уничтожалась.
Когда он выходил из своей комнаты после продолжитель-
ных занятий, то в нем заметна была значительная пере-
мена и следы его идей отражались на его лице и в дви-
жениях. С красноречивою верностью Бюффон описывает
эти мечтания ученого, которые сокращают день и часы
обращают в минуты:
«Изобретательность условливается терпением: рас-
сматривайте долго избранный вами предмет, он будет
постепенно разоблачаться перед вами, пока наконец род
электрической искры коснется вашего мозга и сообщит
особенно возвышенную теплоту вашему сердцу. Тогда
наступают роскошное развитие гения, часы, предназна-
ченные для творчества, — часы столь упоительные, что я
проводил из них по двенадцати и по четырнадцати сряду
за моим пюпитром и постоянно испытывал удоволь-
ствие».
Епископ Горн, которого литературные ощущения от-
личались особенною нежностью, прекрасно обрисовал
их в своем «Комментарии на псалмы». Он говорил о се-
бе в третьем лице; но кто же, кроме него самого, мог уло-
вить эти сладостные ощущения, которые так скоро исче-
зают посреди глубокомысленных ученых занятий?
«Он принимается поутру за работу с свежею голо-
вою; тишина ночи влечет его к деятельности, и он может
сказать с уверенностью, что эта потребность сильнее по-
требности в пище и отдохновении. Каждая часть труда
призывает его к ближайшему знакомству с собою, и ни
одна страница не доставляет ему неудовольствия, кроме
последней, возвещающей, что работа кончена».
Это наслаждение, находимое в ученых занятиях, эта
боязнь прервать их, это нетерпение идти вперед прекрас-
но также описаны Мильтоном в его письме к другу Дио-
дати:
«У меня ум такого свойства, что никакое замедление,

никакая остановка с целью отдохновения не в состоянии
удержать меня от преследования избранного предмета,
пока я не обниму и не разработаю его во всей полноте».
Таков гений в минуты, посвященные размышлению.
Но есть еще более возбужденное 'состояние, когда рассу-
док, -как бы смешиваясь с мечтаниями, при созерцании
известной сцены, личности или страсти, изменяет самые
формы деятельности чувственных органов. Это возбу-
жденное состояние имеет место тогда, когда поэт, в ми-
нуты вдохновения, или философ, при содействии мысли,
находятся под влиянием свойственного гению энту-
зиазма.
ГЛАВА XII
Энтузиазм гения.— Состояние ума, граничащее с забытьём и отлич-
ное от мечтания.— Идеальное присутствие не похоже на присут-
ствие действительное.— Доказательства, что чувства наши подлежат
влиянию идеального мира.— Сладкое сознание изучения в искус-
стве, науке и литературе.— О смешанных чувствованиях.— Особен-
ная сосредоточенность внимания.— Мечты, проистекающие от при-
зраков.— Энтузиасты в литературе и искусстве, их самоотвержение.
ГЛАВА XIII
О зависти гения.— Зависть часто пропорциональна гениальности.—
Лихорадочное состояние души у писателей и художников.— Об осо-
бенных организациях, разрушающихся под влиянием этого лихора-
дочного состояния.
ГЛАВА XIV
Недостаток взаимного уважения у гениальных людей часто проис-
ходит от несходства их идей.— Не одна лишь зависть или сопер-
ничество заставляет гениальных людей унижать друг друга.

ГЛАВА XV
Самохвальство гения.— Склонность к похвале инстинктивна в при-
роде гения.— Высокое мнение гениев о самих себе необходимо для
выполнения их ученых и литературных трудов.— Древние открыто
домогались себе похвалы.— Примеры того -же в новейшее время.—
Автор лучше знает свои достоинства, чем его читатели, и хуже свои
недостатки.— Писатели изменчивы в своем удивлении или презрении
к чему-нибудь.
ГЛАВА XVI
Домашняя жизнь гения.— Недостатки великих произведений, припи-
сываемые домашним несчастьям.— Дом литературного человека
должен быть приютом спокойствия и тишины.— Об отце.— О мате-
ри.— О семействе гения.— Гениальные люди не более других ува-
жаются в своем домашнем кругу.— Деятели науки и искусства в
практической жизни.
ГЛАВА XVII
О бедности.— Бедность есть качество относительное.— В какой мере
литературному человеку надо желать быть бедным.— Крайняя бед-
ность.—Заданная работа.— Бесплатный труд.— Покровительство
издателей.
ГЛАВА XVIII
Супружеское состояние литераторов.— Мнение, что супружество не
соответствует склонностям гения.— Одиночество как скрытная при-
чина неуживчивого характера гениальных людей.— О несчастных
союзах.— Не нужно, чтобы жена гения была непременно литературно
образована.— О кротости и впечатлительности высоких женских ха-
рактеров.—Изображение литературной женщины.

ГЛАВА XIX
Литературная дружба.— Дружба в молодых годах.— Различие ли-
тературной от великосветской дружбы.— Друзья сообщают свои
идеи и переносят упреки и советы.— Единство ощущений.— Симпа-
тия не в обычаях внешних, а в движениях души.— Дружба возмож-
на и при различии характеров.— Слава литературных друзей.— Их
огорчения.
ГЛАВА XX
Литературный и личный характер.— Личные свойства писателя могут
составлять совершенную противоположность тому, что мы видим в
его произведениях.— Ошибочные понятия о писателях, не знакомых
нам лично.— Парадоксальные явления в истории гения.— Почему
характер человека может быть противоположен характеру его про-
изведений.
ГЛАВА XXI
Дилетант литературы занимает середину между писателями и чита-
телями.— Его уединенная жизнь.— Он часто бывает отцом гения.—
Аттик — дилетант древности.— Характер новейшего дилетанта, ви-
димый в Пеиреске.— Польза от дилетантов для писателей и худож-
ников.
ГЛАВА XXII
Литературная старость не оставляет ученых исследований.—Влия-
ние на жизнь поздних занятий.— Род деятельности престарелого ли-
тературного характера.— О литературных людях, умерших посреди
своих трудов.
ГЛАВА XXIII
Многосторонность гения.— Ограниченные понятия о гении у древ-
них.— Противоположные способности действуют с уменьшенной си-
лой.— Гениальные люди имеют превосходство только в одной извест-
ной отрасли деятельности.

ГЛАВА XXIV
Литература как ступень к славе.— Умственное превосходство не
основывается на химере, а \на общественном мнении.— Литературные
почести у различных наций.— Местный отпечаток в связи с воспо-
минанием о гениальном человеке.
ГЛАВА XXV
Влияние авторов на общество и общества на авторов.— Националь-
ный вкус есть источник литературных предрассудков.— Истинный
гений всегда служит органом своей нации.— Образцовые писатели
ясно выказывают национальный характер.— Гений есть орган духа
времени.— Причины его унижения у того или другого народа.— Он
не остается незамеченным, но часто терпит пренебрежение.— Естест-
венные постепенности гения.— Гениальные люди приносят человече-
ству пользу втихомолку.— Общественное мнение в нынешнее время
есть создание писателя.— Политики стараются отвергнуть этот за-
кон.— Писатели составляют посредствующую связь между прави-
тельством и подданными.— Взгляд на писателя, уединившегося в
своем кабинете.— Писатели делают эпоху в истории.— Влияние по-
пулярных авторов.— Бессмертие мысли.— Семейство гения, объясняе-
мое его генеалогией.

БЕССОЗНАТЕЛЬНАЯ ЖИЗНЬ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
ЧЕЛОВЕКА, РАССМАТРИВАЕМЫЕ
С ПСИХОЛОГИЧЕСКИ-ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ ТОЧКИ
ЗРЕНИЯ2
Понятия сознание и самосознание для .психологии и
педагогики имеют 'важное значение. Эти понятия долгое
время принимались за исходный пункт при всякой систе-
ме психологии и на них основывались разнообразнейшие
психологические воззрения; в педагогике их признавали
целью не только всякого умственного образования, но и
методического изложения всякого предмета преподава-
ния. Только в новейшее время психология обратила вни-
мание и на бессознательные действия человеческой ду-
ши, т. е. на такие, которые не достигают и не могут до-
стичь до сознания, или на такие, которые, происходя из
сознания, возвращаются в бессознательность. И педаго-
гика нашего времени доставила себе целью изучить так-
же со своей стороны эту бессознательную деятельность и
попытаться извлечь из ее познания какое-нибудь практи-
ческое применение для воспитания и обучения.
Сознание человека состоит во внутреннем созерцании
своих понятий и мыслей. На вопросы: что значит, соб-
ственно, в своем происхождении сознание, как человек
может достичь и действительно достигает до него, — на
эти вопросы психологи или вовсе ничего не отвечают, или
отвечают различным образом. Но они согласны в самом
понятии о сознании и в том, что относительно представ-
ляющего субъекта оно может иметь различные степени
совершенства: быть темным и смутным, ясным и свет-

лым; согласны и в том, что относительно представляе-
мого объекта сознание обращается на предметы в про-
странстве и на предметы деятельности во времени. Если
предметом сознания будет деятельность самого мысля-
щего лица, то такое сознание называется самосознанием
(Apperception).
Достижение сознания совершается путем бессозна-
тельным и находится в тесной связи с бессознательными
деятельностями представляющего субъекта. Оно покрыто
мраком, непроницаемым для человеческого познания;
его можно только усмотреть в явлениях, но сущность его
постичь невозможно. Эти бессознательные деятельности
относятся главным образом к рождению и сохранению не
только отдельных личностей, но и целого рода; они пред-
ставляются в двух группах: к одной относятся деятель-
ности органические, к другой — инстинктивные. Эти груп-
пы состоят в тесном отношении между собой и в своих
разнообразных явлениях имеют много общего.
Организмом называют всякое особенное 'явление об-
щей жизни в природе: живое целое, которого части вза-
имно условливаются и определяются законно необходи-
мыми деятельностями так, что каждая отдельная часть
условливает развитие и сохранение другой, и сама, на-
оборот, условливается существованием этой последней.
Такие деятельности называются органическими деятель-
ностями; они происходят в жизни организма как
внутренний необходимость; они непрерывны и, следова-
тельно, не случайны, не зависимы от всего чуждого
организму, следовательно, внутренни; они составляют
самостоятельность этой жизни, которая становится их
целью.
Характеристический признак органического существа
состоит, между прочим, в том, что в отправлениях его
жизни всякое отдельное явление бывает в одно и то же
время и причиной, и действием: кровь питает органы, ее
порождающие, и та же самая сила, которая выжимает ее
из сердца, гонит ее от поверхности и оконечностей тела
опять к сердцу.
Бессознательные деятельности второй группы — дея-
тельности инстинктивные — имеют с органическими то
общее, что они вытекают из животно-органической жиз-
ни как внутренняя необходимость и совершаются без
предварительного опыта, без подражания, без рассужде-

ния и без представления цели, к которой они направ-
лены.
Инстинкт есть нечто врожденное или всем вообще жи-
вотным, как голод и половое побуждение, или особенно
только некоторым, как позыв к плаванию — водяным
птицам, позыв к странствованию — перелетным птицам.
Инстинкт имеет целью или сохранение индивидуума, как,
например, стремление лечить себя, укрываться, защи-
щаться, нападать на неприятеля, или сохранение рода,
как половое побуждение и стремление ухаживать и забо-
титься о детях*; или обе эти цели соединяются вместе,
как, например, в стремлении к общежитию, к странство-
ваниям и т. п. Инстинкт можно назвать художественным
(Kunst-trieb), когда в нем выражается ловкость, умение,
досужество, являющиеся как бы делом размышления и
продолжительной практики. В действиях этого рода ин-
стинкта обнаруживается внимательность; они соверша-
ются как бы с предположенной целью. Такова, например,
постройка гнезд птицами и насекомыми, тканье паутины
и т. п.
Инстинкт животных служит им заменой недостатка
разума и воли; он представляется в большем совершен-
стве у низших пород, особенно у насекомых; ослабевает
у животных, обнаруживающих соображение и хитрость,
и изменяет свое направление или исчезает совершенно,
когда на отдельное животное или на целый вид действует
постоянно и продолжительно влияние человека, который
отнимает свободу у животного, укрощает его, приучает и
дрессирует. Явления инстинкта в слабейшей степени об-
наруживаются в человеке; инстинкт уменьшается в нем
по мере удаления отдельного человека от состояния дет-
ства и целого народа—от дикого образа жизни. Однако ж
и у человека еще замечаются повсюду явления инстин-
ктивные: дитя по инстинкту хватает грудь матери; при-
слушиваясь, мы невольно открываем рот, чтобы лучше
* Это стремление не ограничивается своими собственными деть-
ми, а переходит и на чужих. Молодую кукушку, оставившую гнездо
своих кормильцев, все продолжают кормить не только эта последние,
но и чужие птицы, каждый раз, как только она издает известный
крик (см. Eckermann, Unterredungen mit Goethe). Курицы, не си-
девшие сами на яйцах, принимают под свое покровительство осиро-
тевших цыплят, начинают клохтать и заступают для них место
матери.

услышать; мы наполняем легкие воздухом и приподы-
маем ребра, когда хотим сделать прыжок; в судорожном
состоянии человек бессознательно избирает пищу и
питье или другое средство для своего излечения; нередко
человеку как во сне, так и наяву как бы по вдохновению
открывалась участь, предстоящая ему самому или дру-
гому, и то, что могло предотвратить опасность или слу-
жить спасением *. Действие инстинкта разрушается, про-
падает от сознательной деятельности разума и воли. Ди-
тя, подобно лунатику, перейдет безопасно по узенькой
дощечке, перекинутой через пропасть; но у него закру-
жится голова, если ему растолкуют опасность, которой
оно подвергается. Таким же образом для дитяти тогда
только существует моральная опасность сделать дурное
дело, когда он уже перестает только по инстинкту слу-
шаться необходимости, когда он, поняв различие между
добром и злом, умеет сделать выбор между ними. Поэто-
му разного рода предостережения и правила как для фи-
зического, так и для нравственного самосохранения дей-
ствуют очень вредно на маленьких детей; даже и взрос-
лым подобные предостережения следует внушать с вели-
чайшей осмотрительностью. Дитя, сознавая многие окру-
жающие его опасности, беспрестанно боится за свою
жизнь; чувство страха помрачает ясные дни его юности.
Но оно будет еще достойнее сожаления, если станет по-
читать себя греховным и слабым существом: это хуже,
чем ежеминутно бояться сломать себе шею на ровной и
гладкой дороге.
Инстинктивные деятельности, представляющиеся дей-
ствиями, как бы выходящими из рассуждения, но на са-
мом деле не будучи таковыми, с первого взгляда кажут-
ся удивительнее, нежели деятельности органические. Ка-
жется, как будто они направлены к известной цели, но
легко усмотреть, что существо, действующее по инстинк-
ту, не имеет понятия об этой цели. Нельзя не сознаться,
что для достижения цели выбраны вернейшие средства,
но легко убедиться, что выбор их основывается не на
* Эта инстинктивная 'предусмотрительность, предчувствие, от-
носится обыкновенно, без всякого сомнения, к самому предчувству-
ющему лицу. Были, однако ж, примеры, достаточно засвидетельство-
ванные, что человек действовал по инстинктивному побуждению для
спасения другого. См. статью «Инстинкт» в журнале «Die Natur»,
год 8-й.

опыте и .не ,на расчете. Где нельзя отрицать определенных
целей и употреблять вернейших средств для их достиже-
ния, там нельзя отрицать и действия сознательной, ра-
зумной воли. Но так как этой воли у действующего су-
щества решительно нет, поэтому такому инстинкту в ста-
рину приписывали сверхестественное внушение и уже
древние употребляли выражение instinctus divinus.
Но в сущности инстинктивные действия нисколько не
удивительнее органических. Смотря с разумной точки
зрения на те и на другие, не найдем в них никакого чуда,
в обыкновенном смысле этого слова, т. е. никакого укло-
нения от неизменных законов природы. Однако ж для
мыслящего человека кажется удивительным и самое зна-
чение всей органической жизни; он может только заме-
чать ее и ощущать, но понять ее не может. «В живом ор-
ганизме, — говорит Вильгельм Гумбольдт, — все отдель-
ные части находятся во взаимном воздействии одна на
Другую и целое оживляется проникающей его силой».
Что причина и следствие находятся здесь во взаимном
воздействии, в этом явлении, в отношении механическом,
заключается противоречие: механическое perpetunm mo-
bile невозможно. Но в области органического все отдель-
ное получает жизнь и значение от целого и целое состоит
только из соединения всего отдельного, так что здесь
цель (действие) есть вместе и средство (причина): расте-
ние порождает сем1Я и из семени же развивается расте-
ние; животное дышит, потому что у него есть легкие, и у
него есть легкие, чтобы дышать. Спиноза находил в ор-
ганическом взаимодействии причин и следствий грамма-
тическую фигуру гистерологию ( νδτερον — προτερον) и
отрицал цели в природе; отрицал их и Бэкон Верулам-
ский; по крайней мере теологические исследования он
считал совершенно бесплодными. Кант считает понятие
о цели одной только формой мысли человеческого духа,
а современные нам проповедники материализма кричат
по улицам и переулкам: «И у нас нет глаз, чтобы видеть,
нет ушей, чтобы слышать, но мы видим и слышим, пото-
му что у нас есть глаза и уши». Понять совершенно по-
добные изречения трудно, однако ж, обыкновенному че-
ловеческому уму; они не поддаются не только уму обра-
зованному, но незнакомому с философскими системами,
но и ученому мыслителю. Мысль, что превосходные орга-

ны для света и звука, которые природа образует во мра-
ке и тишине материнского чрева, назначены ею для того,
чтобы человек мог ими видеть и слышать; мысль, что си-
ла, создавшая человека, -с прирожденным ему понятием
о цели, сама действует с целью, а не следует слепо сле-
пому влечению необходимости,— эту мысль старались
уяснить и доказать философы и философски мыслящие
мужи древних и новых времен. Платон называет мате-
рию необходим остью и утверждает, что «понятие (идея
цели) преодолевает необходимость». Аристотель говорит,
что цель есть предположение, из которого необходимо вы-
текает действие на материю, и устройство органов дыха-
ния может быть объяснено только целью дышать.
Гегель называет деятельность органической жизни са-
мостоятельной, ни на что чуждое не опирающейся дея-
тельностью, которая сама себя имеет целью (eine an sich
seibst in sich zuriickgehende). Психолог Бурдах говорит:
«(Существенная разница между органическим и неорга-
ническим образованием состоит в том, что первое опре-
деляется не свойством материи, а целью». Он представ-
ляет организм чем то целым, состоящим из чувственных
явлений и покоющимся на духовном основании. Мнение
Бэкона, что вопросы о пользе .различных явлений в при-
роде бесполезны и бесплодны, заключает в себе, без сом-
нения, нечто истинное: глупо при всяком явлении в при-
роде искать в нем целесообразности и особенно практи-
ческой пользы для человека. Пошлые розыскания такого
рода даже в элементарных школах породили много неле-
постей; доказывали, например, мальчику премудрость
божию, между прочим, тем, что он поместил глаз чело-
веческий не на локте или не на подбородке. Несмотря на
это, нельзя, однако ж, допустить, чтобы исследование о
целях природы не приносило никакой практической поль-
зы ни для науки, ни для жизни; врач, желающий выле-
чить больной орган, должен знать, какое назначение от
природы получил этот орган и что препятствует ему вы-
полнить свое назначение. Особенно педагогика на вопро-
се о цели основывает свое главное положение: развивай
способности воспитанника сообразно с природным их на-
значением.
Если мы сравним органические деятельности с ин-
стинктивными, то увидим, что и те и другие имеют оди-
наковое значение: все они относятся к сохранению или

индивидуума, или целого рода. Далее, мы находим, что
они взаимно условливают и возбуждают одни других;
так, например, органическое устройство органов пищева-
рения требует известного рода пищи, которую находит
и распознает инстинкт; и половой инстинкт направлен к
возбуждению органической жизни. Наконец, мы нахо-
дим, что они согласны между собою и в своих отправле-
ниях: новорожденное животное, которое во чреве матери
органически всасывало в себя пищу, явясь на свет, де-
лает то же самое по инстинкту; птица высиживает яйцо
по инстинкту, у млекопитающих оно органически созре-
вает от теплоты материнского чрева. Инстинктивные,
равно как и органические отправления суть самодея-
тельности, совершающиеся по внутренней необходимости,
бессознательно для действующего существа, и деятель-
ности инстинктивные тем только отличаются от органи-
ческих, что они обнаруживаются как бессознательные
акты воли, как невольные действия. Так как инстинктив-
ные и органические деятельности имеют одно и то же на-
чало и должны быть рассматриваемы как факт внутрен-
ней необходимости, существующий apriori в жизни жи-
вотного; так как в своей совокупности они составляют
самую жизнь индивидуума, обнимают собою ее (развитие
и продолжение, то, следовательно, целесообразность, су-
щественно принадлежащую понятию инстинктивного дей-
ствия, можно, без всякого сомнения, отнести и к дей-
ствиям органическим. И потому как истинно одно поло-
жение: «Природа заставляет паука ткать сеть, чтобы ло-
вить ею мух», — так истинно и другое: «Природа дает
пауку орган для тканья, чтобы он выпрядал нити для
своей паутины».
Органические деятельности обнимают собою не толь-
ко телесную, но и духовную сферу жизни, которая дости-
гает в человеке до сознания: человек вживается в созна-
ние. Сознание есть органическое явление, вызванное
влиянием внешнего мира и совершающееся в той части
нашего существа, которую мы называем душой. Душа
есть нечто присущее организму; деятельность ее, возбу-
жденная воздействием внешнего мира на органы чувств,
развивается вместе с языком и возвышается до сознания.
Это нечто, присущее организму, может быть не что иное,
как то же самое, что действует при всех органических
деятельностях с той же самой силой, которую мы заме-

чаем в ее сознательном действии, т. е. всякая органиче-
ская деятельность только в душе может иметь свое осно-
вание. Душа есть седалище органической деятельности
жизни, или, лучше, она сама есть эта жизненная деятель-
ность, создающая и сохраняющая человеческий орга-
низм, следовательно, она есть и принцип, образующий
тело. Так как сознание никогда не бывает органическим
явлением, то оно должно осуществляться для человека
путем бессознательным: сознание развивается из абсо-
лютной бессознательности; постичь его в источнике, там,
где оно начинается, столь же трудно, как и всякую дру-
гую органическую деятельность; ошибаются, без сомне-
ния, те психологи, которые думают, что вполне объясни-
ли сознание в его происхождении. Физиолог может на-
блюдать процесс органического образования; он может
открыть образующую материю и сказать нам, как она
составляется посредством окисания, брожения и т. п.; он
может разложить ее на маленькие элементарные, или
первоначальные, тела, которые группируются в ячейки;
но образовательную силу и вместе с нею самый процесс
образования он еще не объяснит этим в ее первоначаль-
ном источнике. Психолог может объяснить нам, что
внешний мир, действуя на органы чувств, производит в
душе возбуждения, которые, повторяясь, становятся ощу-
щениями; что если душа имеет достаточно силы впечат-
лительности и энергии, то ощущения в ней все более
скопляются, становятся ее собственностью и переходят в
сознание; но вопрос о свойстве этой удерживающей си-
лы, которая обнаруживается здесь сильнее, там слабее,
вопрос о возможности чувственного восприятия, об удер-
жании возвращающихся впечатлений и о действии их на
чувства, следовательно, вопрос о происхождении созна-
ния этим еще не разрешен, и явление сознания остается
необъясненным. Можно только наблюдать явления, обна-
руживающиеся при этом органическом процессе, и то не
на самом себе, а на других, и пользоваться этими наблю-
дениями для дальнейших психологических розысканий и
для педагогических целей. Наблюдения эти равно важ-
ны и в том и в другом отношении; необходимо произво-
дить их надлежащим образом. По нашему убеждению,
из процесса развития языка в человеке можно вывести
вернейшее заключение об успехе его духовной деятель-
ности, которая мало-помалу восходит до сознания и до

самосознания; ибо язык и мысль находятся во взаимном
органическом отношении между собою, как причина и
следствие: мы говорим, потому что мыслим, и мыслим,
потому что говорим. Мысль и язык различаются между
собой не вначале, не в источнике своего происхождения,
а уже в их ходе, в их развитии.
Тип развития языка есть явление (Vorgang) органиче-
ское, коренящееся в природе человека, будем ли мы рас-
сматривать его в отношении образования звуков, кото-
рое происходит посредством органов языка, или — в от-
ношении образования понятий, необходимо зависящего
от действия внешнего мира на органы воспринимающих
чувств. Между земными существами только человек ода-
рен словом; он один имеет первоначальную силу, или
врожденную способность, создавать понятия и мысли и
учиться выражать их и сообщать другим посредством
слов. Хотя животное также имеет органы чувств, однако
ж у него не развиваются ни язык, ни мысли: стало быть,
в человеке есть природные силы, которых животное или
совсем не имеет, или если имеет, то не в такой мере и не
в таком совершенстве, как человек. Чувства получают
впечатления от внешнего мира сначала пассивно; но эти
впечатления извне весьма скоро вызывают воздействие
извнутри; эта самодеятельность является уже в живот-
ном, как способность замечать явления (Wahrnehmung);
в человеке же она восходит до чувственного созерцания
(Zur sinnlichen Anschauung). Чувственное созерцание
есть исходный пункт всей духовной деятельности; оно до-
ставляет духу материал для его развития, и дух разви-
вается, преобразуя предмет чувственного созерцания в
нечто однородное с его собственным существом — в поня-
тие. Но этого усвоения не могло бы произойти, если бы
между явлениями действительного мира и между воспри-
нимающей душой не было чего-то общего, если бы не су-
ществовал между ними момент согласия. Но это общее
есть деятельность, которая в действительном мире обна-
руживается как движение, а в области мира духовного —
прежде как созерцание: движение во внешнем мире душа
принимает за нечто истинное, гармонирующее с ее соб-
ственной созерцательной деятельностью.
Деятельность есть начало и источник в развитии ре-
ального мира, как и в развитии духовного мира понятий
и мыслей, но направление деятельности в обеих сферах

различается с самого начала и именно здесь обнаружи-
вается разница в природе духовного и реального. В ре-
альном мире деятельность есть нечто общее, переходя-
щее в особенное, в бытие; как сила центробежная и цент-
ростремительная, она вступает сама с собою в борьбу,
сама себя задерживает и через это творит н образует
предметы реального мира. В области духовного,'напро-
тив, деятельность отправляется от особенного, от индиви-
дуального, от чувственного созерцания и состоит в стрем-
лении особенное привести к общему, воспринятое чувст-
венным созерцанием превратить в понятие. Дитя в раз-
витии своего языка схватывает сначала имена собствен-
ные, например, реки, собаки, а потом уже имена нари-
цательные.
Первое обнаружение духовной деятельности, первое
развитие духовной жизни, переход из состояния бессоз-
нательного в сознательное есть познание.
Познание же состоит в том, что дух наш превращает
особенное (бытие) в общее ( деятельность) и обе эти про-
тивоположности — бытие и деятельность — соединяются
воедино суждением. Во всем том, что произносит дитя,
даже в одном только слове, сказанном им, если только
оно понимает его, заключается суждение: «мама» в устах
дитяти значит: «там мама», «мамы нет», «мама возвра-
щается», «мама идет» и т. п. Только позднее дитя начи-
нает различать противоположность между бытием и дея-
тельностью и в его представлении развиваются различ-
ные формы понятий; еще позднее оно узнает низшие ви-
ды отдельных понятий деятельности и бытия и, наконец,
различает от видов бытия — лиц, вещей — индивидуаль-
ное бытие; оно достигает до самосознания, когда оно, как
лицо говорящее, отличает себя местоимением я от каждо-
го другого бытия, о котором оно до сих пор говорило, и
от каждого другого лица, которое к нему обращалось с
речью: самосознание начинается с того времени, когда
дитя перестает говорить о себе в третьем лице.
Различные области, на которые распадаются созна-
тельные и бессознательные деятельности души, не строго
отделены и разграничены одна от другой: отправления,
совершающиеся вначале бессознательно, могут перейти в
сознание или под влияние сознания, и наоборот, отправ-
ления, совершающиеся сознательно, могут окончиться по-
мимо сознания или перейти в бессознательность.

Органические, а еще чаще инстинктивные деятельно-
сти вступают в сознание или под влияние (споспешест-
вующее или разрушительное) -сознания. Так, деятель-
ность дыхания, которая совершается без всякого созна-
ния, даже когда человек спит или находится в обмороке,
мы можем сознавать и произвольно давать ей направле-
ние: мы можем ускорить и задержать дыхание и через
это действовать на кровообращение, на биение пульса;
при вдыхании и выдыхании воздуха мы можем совершен-
но произвольно впускать и выпускать его или ртом, или
при закрытом рте ноздрями. Отправление жевания и гло-
тания, происходящее вначале без ведома нашей воли,
впоследствии совершается под ее влиянием и может быть
подчинено правилам приличия. Деятельности пересту-
пания, хождения, бегания совершаются инстинктивным
образом и соответственным упражнениям учит сама при-
рода, но обычай принимает эти деятельности в свою об-
ласть, нужда определяет их, общественность превращает
их в игру, а искусство сообщает им ритмический такт и
изящество. Положение тела, его движения, игра его мус-
кулов, разнообразнейшие мины и ужимки, без участия
воли, служат выражением различных состояний, пред-
ставлений и движений нашей души; ваятель, живописец
и актер замечают эти явления, наблюдают их, изучают
их естественные законы, подражают им сознательно и
воспроизводят их с художественной целью, сообразно с
законами изящного.
Воспитатель имеет множество случаев тем деятельно-
стям дитяти, которые оно совершает от природы бессоз-
нательно, посредством своего влияния сообщить новые
направления и большее разнообразие, приспособить их к
своим целям и привести их в сознание дитяти. Но при
этом он должен всегда помнить, что первая образова-
тельница человека, природа, для успешнейшего образова-
ния также дала законы и правила; он должен остерегать-
ся, чтобы его влияние не было преждевременным, чтобы
излишней искусственностью не приучить дитя к неестест-
венности, чтобы насильственным обращением внимания
питомца на его собственную деятельность не стеснить его
природной свободы и ловкости; он должен помнить, что
предрассудки и произвольные учреждения извратили ес-
тественные наклонности и побуждения человека, что, ук-
лоняясь с пути, указанного природой, они вывели его на

путь ложный, ко вреду его физической и нравственной
жизни. Несомненная истина, лежащая в основании этих
требований, нигде не представлена с такой ясностью ее
практического значения, как в творении Ж.-Ж. Руссо о
воспитании: его «Эмиль» -как в этом отношении, так и во
многих других для воспитателя есть истинное природное
евангелие.
Особенного внимания воспитателя заслуживает та об-
ласть органической деятельности, в которой сознание
развивается из абсолютной бессознательности —область
языка, как с фонетической стороны, так и со стороны ло-
гической. Оба фактора языка — телесный, или речь, и
духовный, или мышление, — вначале и долгое время спу-
стя у дитяти, как уже было упомянуто, не представляют-
ся еще двумя органическими противоположностями, чем
они бывают впоследствии: дитя что думает, то и говорит,
и человек, как весьма остроумно доказал К. Ф. Беккер *,
учится, собственно, не говорить, а, напротив, он учится
молчать.
Воспитание должно заботиться о том, чтобы дитя не
выучилось молчать слишком рано, прежде чем выучится
говорить; чтобы оно из чувства робости, от ложного сты-
да и застенчивости, которая часто кажется скромностью,
от преждевременной скороспелой предусмотрительности
не приучалось молчать. В особенности воспитание дол-
жно позаботиться, чтобы дитя не молчало из глупости, от
недостатка мыслей или от затруднения находить слова.
В наше время с одной известной стороны непременно тре-
буют, чтобы в школе приучали детей к молчанию. Это
непостижимо: учитель в настоящее время должен ста-
раться уподобляться не Христу, который отверзал уста
немым, а дьяволу, который производил немоту. С дру-
гой" стороны, также нехорошо, если приучают дитя гово-
рить, не рассуждая. По природе своей дитя этого никог-
да не делает, исключая только тот случай, когда оно, по-
буждаемое своим природным чувством ритма и созвучия,
к речам своим прибавляет иногда, играючи, разного рода
ритмические созвучия, полуестественные звуки, происхо-
дящие из чувства и не имеющие ничего общего с мыслью.
Если же дитя употребляет, собственно, слова, ни о чем
при этом не думая, то это может служить верным призна-
* Oreanism der Sprache.

ком, что его довели до этого противоестественного дела.
В родительском доме, в приютах и в школах заставляют
ребенка заучивать механически молитвы, места из биб-
лии и катехизиса, стишки, песенки; этим приучают его по-
вторять с голосу слова, значение которых для него недо-
ступно, и тем насильственно нарушают порядок приро-
ды, препятствуют органическому развитию языка и как
бы преднамеренно, теоретически заглушают и затемняют
дух дитяти.
Дитя учится говорить, слыша и видя, как говорят дру-
гие. Если бы воспитатель, в самом начале его развития,
вздумал отделить два элемента языка — фонетический и
логический — и для каждого из них назначил особенные
упражнения, он поступил бы, не соображаясь с закона-
ми природы.
Когда дитя слышит ясное произношение, то и само
произносит ясно, и это перенимание произношения про-
исходит в нем бессознательно, без всякого знания орудий
языка и их деятельности. Только в таком случае, когда
дитя плохо или совсем не слышит, или у него один или
многие органы языка образованы неправильно, тогда
только необходимо привести ему в сознание тот образец
произношения, которому он подражает.
При правильном же развитии органов слуха или язы-
ка дитяти, если бы стали обращать его внимание на дея-
тельность этих органов и, вследствие этой деятельности,
давать название звукам и классифицировать их, то этим
нарушили бы естественное образование его речи и задер-
жали бы как фонетическое, так и логическое развитие
языка, и особенно когда бы поступлено было совершенно
навыворот, т. е. когда бы, начав с названия звуков, по-
том заставили бы дитя произносить слоги и слова. Мож-
но для других целей заставлять дитя разлагать слово на
составляющие его звуки, но из данных слогов составлять
слово есть дело, совершенно противное природе реши-
тельно во всякое время. Даже ударение над словами ди-
тя с самого начала делает совершенно правильно и с уве-
ренностью, если только оно не испорчено дурными при-
вычками и руководится единственно своим собственным
чувством. И в этом случае воспитатель помешает орга-
ническому процессу развития языка, если будет старать-
ся слишком рано приводить в сознание дитяти то, что
должно совершаться бессознательно, путем естественным.

Логический элемент языка обнимает собою то, что в
человеке восходит до сознания, — понятия и мысли; и
язык, как уже было сказано, вызывает к бытию сознание
внешнего мира и самосознание человека. Человек может
также достичь до сознания того, как язык выражает по-
нятия и мысли и отношения между ними, т. е. он может
сознать самый язык, как внутреннее и внешнее явление
его деятельности; но сознание языка не дается человеку
вместе с сознанием вообще, он может достичь до него
только впоследствии. Однако же вместе с развитием язы-
ка в нас возникает темное чувство законности -его яв-
лений, чувство, которое мы замечаем, когда оно возму-
щается от неправильных выражений.
Следовательно, когда дитя начнет говорить и еще дол-
го спустя, поправляя его произношение, нужно обращать-
ся только к этому чувству языка, а никак не к сознанию
его законов. Уже и тем нарушается свободная деятель-
ность языка, когда указывают дитяти прямо на ошибку
против языка и, вместо того чтобы, не останавливаясь на
неправильном выражении, просто заменить его правиль-
ным, хотят исправить ее иначе.
Впоследствии, позднее, от темного чувства языка ди-
тя должно перейти к сознанию его, ибо, руководствуясь
одним только чувством, мы не можем достичь совершен-
но правильного употребления родного языка, не говоря
уже об иностранном. Но можно нанести вред целому
развитию языка, начав преждевременно, собственно, из-
учение его и стараясь возбудить сознание языка в таком
возрасте, который природа назначила исключительно для
действия бессознательного чувства языка.
Особенного внимания заслуживает возвращение со-
знания в бессознательность. Так как совершение (про-
цесс) сознания есть явление органическое, то и пребыва-
ние сознания (Bewustbleiben), удержание сознанного в
сознании условливается органическими силами и деятель-
ностями. Самознание возвращается в бессознательность
в различных состояниях жизни: во сне, в обмороке, в мни-
мой смерти, в старости. Когда сила, удерживающая в
сознании предметы и явления внешнего мира, ослабевает;
когда один предмет сознания вытесняет из него другой;
когда понятия и мысли не вызываются снова посредст-
вом сближения (Association), тогда сознанные представ-
ления на мгновение или на долгое время исчезают из соз-

нания или навсегда переходят в бессознательность. В со-
знательном состоянии мы сознаем ясно только один ка-
кой-либо предмет нашего созерцания или нашей мысли,
а о прочих предметах, которые были в нашем сознании,
мы не думаем в эту минуту. Многое мы теряем совер-
шенно из нашего сознания, забываем, что знали, разучи-
ваемся делать, что умели; мы делаем многое бессозна-
тельно, что изучали сознательно.
Между бессознательными состояниями сон есть наи-
более удивительное; его назначение — покой и восстанов-
ление сил, истощенных деятельностью тела и духа. Во сне
душевные силы действуют органически, без всякого влия-
ния воли, и чем глубже сон, чем дальше от него сознание,
тем действительнее восстанавливающая деятельность ор-
ганизма. Жизненная деятельность спящего очень похожа
на жизненную деятельность зародыша; и сон некоторым
образом можно рассматривать как возвращение челове-
ка в состояние эмбрионической жизни; в обоих состоя-
ниях организм действует творчески—там образователь-
но, здесь — обновительно. Пробуждение есть нечто вро-
де возрождения; недаром, проснувшись от глубокого, здо-
рового сна, говорят обыкновенно: «Теперь ,я как будто
снова родился»; эта народная поговорка заключает в се-
бе глубокий смысл. Однако ж, с другой стороны, есть
разница между состоянием спящего и состоянием заро-
дыша; человек не может возвратиться совершенно в пер-
вобытное состояние своей жизни, он переносит по боль-
шей части в бессознательное состояние образы, составив-
шиеся в душе в состоянии сознательности, свои созерца-
ния, свое знание, свои сведения; пробудясь, он может
иногда вспомнить, как действовала его душа во сне под
влиянием предшествовавшего сознательного состояния.
Эта деятельность души во сне называется сновидением.
Во сне индивидуальность души только стесняется, огра-
ничивается, а не уничтожается, она не сливается более с
общей жизнью, как это было в ее первобытном состоянии,
поэтому мы всегда грезим, когда спим, что доказывается
разговором в глубоком сне и действиями лунатиков;
только, проснувшись, мы не всегда помним наши снови-
дения. Так как во сне душа освобождается от действия
на нее внешнего мира и от сознания настоящего, то она
не привязывается к действительности ни чувственным
впечатлением, ни волею, и поэтому ничем не сдерживае-

мая фантазия уносит ее в пестрый мир возможного. Но
фантазия все берет для себя .из жизни души, проникну-
той сознанием, так что в сновидениях душа ощущает ра-
достные и болезненные чуствования и побуждает к совер-
шению не только действий мышления и воли, но даже и
действий телесных, как у лунатиков, и может разговари-
вать с другими, что бывает с ясновидящими. Состояние
ясновидения, которое с лунатизмом происходит при осо-
бенном, болезненном настроении нервной системы и при
животном магнетизме, вызывается посредством предна-
меренного действия на нервную систему, служит очевид-
ным доказательством того, что душа, перешедшая в бес-
сознательность, в своих ощущениях и действиях не огра-
ничивается более ни пространством, ни временем, ибо яс-
новидящий не только органически ощущает состояние
своего собственного тела, но инстинктивно узнает о тех
событиях, которые, по органической связи всего соверша-
ющегося, принадлежат будущему. Подобные инстин-
ктивные ощущения возникают иногда в душе так-
же и в обыкновенном сне и даже в бодрственном со-
стоянии и наука должна была признать действительность
этих загадочных явлений. Но так как такие ощущения
души не отличаются особенными признаками от других,
которые ум и фантазия почерпает бессознательно из дей-
ствительной жизни, то было бы весьма неблагоразумно и
даже опасно придавать им значение предчувствий и
предвещаний. Для поддержания телесной и духовной си-
лы, для сохранения здоровья нашему организму необхо-
дим укрепляющий, совершенно спокойный сон. Хороший
сон зависит не только от телесного состояния, но и от
расположения духа, и педагогическая диететика на это
последнее должна обращать особенное внимание. Если
перед самым сном дух наш находился в состоянии уси-
ленной деятельности или душа была взволнована ка-
ким-нибудь живым чувством, то после такого состояния
не может быть глубокого, освежающего сна, потому что
в нем еще в значительной степени будет продолжаться
индивидуальная жизнь души. После же умеренной дея-
тельности чувства и фантазии сон бывает покоен, тих и
освежителен для тела и для души. Мать, поющая или
что-нибудь рассказывающая над колыбелью засыпающе-
го «ребенка, поступает в этом случае совершенно сообраз-
но с природой: колыбельные песенки и сказочки для ма-

леньких детей суть лучшие усыпляющие средства. На-
добно наблюдать, чтобы большие дети перед сном не
предавались сильным душевным движениям или умст-
венным занятиям, требующим напряжения: приятная бе-
седа, легкое чтение, пение и музыка — вот лучшие заня-
тия поздним вечером для больших детей, равно как и для
взрослых.
Когда в бодрственном состоянии внимание так при-
стально устремлено на какой-либо предмет созерцания
или мышления, что в это время человек совсем не думает
о других предметах и остается совершенно свободным от
всякого их влияния, тогда обнаруживаются явления, ма-
ло различающиеся от явлений бессознательности. Быва-
ли люди, у которых напряженное внимание, глубокая
дума, в особенности углубление в предмет сверхчувст-
венного созерцания, были так сильны, что в эти минуты
они оставались нечувствительными для внешних явле-
ний, для самых резких, чувственных впечатлений, даже
для мучительнейшей телесной боли. Мы не замечаем на-
ших собственных телесных движений, теряем более или
менее чувствительность ко внешним впечатлениям, к
обычным действиям, происходящим около нас, когда вни-
мание наше сильно устремлено на один какой-либо пред-
мет: душа с ее сознательной волей находится в деятель-
ном состоянии по одному только направлению и в то же
время совершает незначительные телесные действия бес-
сознательно, по привычке. Желательно, чтобы такое на-
пряженное внимание было при всяком учении. Главным
образом оно зависит от интереса, который находит уче-
ник в предмете преподавания. Со стороны учителя этот
интерес возбуждается и поддерживается тем, что он по-
стоянно «находится при своем предмете» (bei der Sache
bleibt), излагая его методически, основательно, без про-
пусков и без излишеств, возбуждая постоянно самодея-
тельность учеников и заставляя их работать сообразно
с их силами.
При легком способе учения, играючи, ученик ни за что
не принимается серьезно, ничего не в состоянии просле-
дить с твердостью и постоянством; поверхностная метода
учения, расплывающаяся только в ширину, задерживает
в ученике развитие сознания, мешает его уму обнять
предмет и вниманию — остановиться на нем; наконец, ме-
тода догматическая, которая насильно навязывает пред-

мет учения, приучает ученика к рассеянности и непосто-
янству в мышлении и в действии.
Если человек забыл, что знал, если он разучился (т. е.
забыл по недостатку в упражнении) делать то, что умел,
то в этом случае представляют себе, что бывшее в душе
исчезло из нее. Но на самом деле оно не исчезло, а пе-
решло в бессознательность и при обстоятельствах может
опять в ней возникнуть. Часто вдруг, без всякого созна-
тельного повода, без всякого заметного сцепления идей,
мы вспоминаем то, что давно уже исчезло из нашей па-
мяти: какое-нибудь лицо, какую-нибудь мысль, слово, да-
же простой звук. В бреду, в ясновидящем сне люди про-
износили слова и целые связные речи на иностранном
языке, совершенно им незнакомом, и после строгого ис-
следования этого любопытного явления оказывалось, что
они в бодрственном состоянии когда-то слышали эти сло-
ва, но не понимали их и бессознательно на некоторое
время удержали их в памяти. Но мы можем только то
удержать в сознании и продолжительно сохранять в па-
мяти, что в нас действительно достигло до сознания, что
мы ясно заметили, поняли и усвоили. Сознательное удер-
жание в памяти чрезвычайно важно для духовного раз-
вития человека, ибо знание имеет в нем свое основание:
tantum scimus, quantum memoria tenemus. Поэтому вся-
кий осмотрительный учитель не будет медлить упражне-
нием и укреплением памяти своего ученика. При этом
первое и необходимейшее условие состоит в том, чтобы
действительно достигло до сознания ученика то, что по-
том должно утвердиться в его памяти, ибо, с одной сто-
роны, дольше помнится то, что ясно было замечено, по-
нято и усвоено; с другой стороны, у воспитанника остает-
ся духовная сила, приобретенная им сознательной дея-
тельностью духа, даже и тогда, когда знание перешло
в область бессознательности. Механическое же заучива-
ние наизусть непонятных слов и предложений не только
совершенно бесполезно, но и существенно вредно, пото-
му что оно разрушает рассудок. Ученик, в котором обна-
руживается способность легко запоминать всякий набор
непонятных для него изречений, есть, без сомнения, огра-
ниченная голова. Если мы будем принуждать мальчика
к такому бессмысленному действию, то умственные спо-
собности его непременно от этого пострадают; и если та-
кая метода учения будет продолжаться довольно долго,

он оглупеет совершенно. Неразумно также заставлять
ученика читать наизусть по нескольку раз даже и такие
вещи, которые он понял действительно: мальчику, естест-
венно, скучно будет вечно повторять одни и те же мысли,
в одной и той же форме; принужденный следовать в про-
должение довольно долгого времени за целым рядом из-
вестных ему мыслей он скоро утомится, и заученный со-
знательным образом, богатый содержанием материал в
короткое время превратится в его устах в утомительное
пересказывание бессознательно выученного наизусть; он
станет произносить слова безучастно, тогда как его фан-
тазия будет уноситься совершенно к другим предметам.
Вот замечательное психологическое явление: человек
часто бессознательно, сообразно, однако ж, с целью про-
изводит такие действия, для совершения которых он
приобрел способность путем сознательным; и он может
совершать их опять с полным сознанием, если только за-
хочет. Начинающий учиться играть на фортепьяно уз-
нает, что каждый из клавишей при ударе издает особен-
ный тон, служа рычагом молоточку, ударяющему по од-
ной или по нескольким согласно звучащим струнам. Он
учится различать отношение между звуками и группиро-
вать их по степеням и октавам. Потом он знакомится с
нотами как знаками звуков; он учится различать нотную
систему, места нот, виды их и ключ; он узнает, какие
клавиши и как сильно должно прижать сообразно с зна-
ками звуков; он достигает ясного сознания системы зву-
ков и музыкального ритма, выучивается отделять малые
и большие музыкальные образы по строению их ритмиче-
ского периода, по их гармоническим и мелодическим
отношениям; он ясно сознает законы и правила, по кото-
рым он должен разыграть какое-нибудь определенное
музыкальное произведение, соображаясь со всем выше-
сказанным. Но продолжительными практическими уп-
ражнениями, которые идут постоянно рука об руку с тео-
ретическим изучением, он достигает, наконец, такой лов-
кости в игре, что может a livre ouvert разыграть любую
сонету Бетховена, не давая себе при этом никакого отчета
в упомянутых подробностях его деятельности; между тем
он может их тотчас же привести себе в сознание, если
только захочет. Да и невозможно было бы исполнить ка-
кое-нибудь сложное действие, если бы нужно было про-
изводить его с полным сознанием всех отдельных его мо-

ментов; и ловкостью* называют ничто иное, как способ-
ность что-нибудь изученное путем сознания делать бес-
сознательно. Всякая ловкость достигается упражнени-
ем, а упражнение состоит в повторении сознательного
или бессознательного действия. Упражнение будет орга-
ническим, когда повторением достигается ловкость в та-
ких действиях, которые первоначально не могли совер-
шаться путем сознания, каковы, например, действия вос-
принимающих чувств, ходьба, речь; оно будет, в противо-
положность теоретическому познанию, практическим, ког-
да действие, производимое сначала сознательно, от часто-
го повторения станет, наконец, совершаться бессозна-
тельно, как, например, чтение, письмо, счет и т. п., оно
будет механическим, когда относится к действию, совер-
шаемому с самого начала бессознательно, между тем
как оно могло бы и должно бы совершаться сознательно.
К механическим упражнениям «мы относим: склады, чте-
ние бессмысленных соединений звуков (бры, вздры) и не-
понятных или непонятых слов и предложений, упражне-
ние в таких формах языка, значения которых ученик не
понимает, упражнения в орфографии единственно путем
наглядности, счисление без знания оснований и все дру-
гие действия, которые совершаются по непонятным пра-
вилам и предписаниям. Все механические упражнения —
в указанном выше значении этого слова — не согласны
с учением, имеющим целью развитие дитяти и недостой-
ны школы, особенно школы XIX столетия, ибо улучше-
ние школьного учения произошло главным образом и
прежде всего от изгнания из нее бездушного механизма,
мертвящей дрессировки.
Путем упражнений должно довести ученика до совер-
шенства в тех действиях, от которых требуется ловкость;
он должен совершать их быстро, не сознавая при этом,
как и по каким законам он действует. Но до этого совер-
шенства он не должен достигать исключительно одним
только упражнением; это последнее должно начаться пу-
тем сознательным, и деятельность из сознания должна пе-
рейти в бессознательность.
(Из Rhein. Blatter)
* Такого рода ловкость немцы выражают словом «fertigkeit»,
которое превосходно передает изложенную здесь мысль: «man ist mit
den bewussten Thun fertig und an seine Stelle ist das unbewusste
Thun getreten*.

ПИСЬМА К МАТЕРИ
О ФИЗИЧЕСКОМ И ДУХОВНОМ ВОСПИТАНИИ ЕЕ
ДЕТЕЙ
Д-РА КАРЛА ШМИДТА 3
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Что такое воспитание? — Цель воспитания. Человеческая природа
развивается, когда сродное ей из окружающего мира предлагается
человеку в качестве пищи. — Сущность развития. — Соображение
врожденных особенностей или индивидуальности при развитии. —
Только мать может решать задачу воспитания наиболее естественным
образом.
Создавайте матерей, которые умели бы воспитывать
детей своих — этими словами, обращенными к г-же Кам-
пан, Наполеон обрисовал великое назначение женщины и
определил задачу, которую ей должно решать в общем
механизме мировой и человеческой жизни. Таким обра-
зом, и женщина имеет свое общественное и политическое
призвание. Это призвание состоит в воспитании ее де-
тей, а с ними и всего человечества. Пока матери не сосре-
доточат всех своих сил на изучении собственных детей и
на воспитании, которое основывается на этом изучении,
до тех пор все счастье, к которому стремится человечест-
во, и всякий мир, столько вожделенный людям, останут-

ся мечтою. Потому-то я с радостным чувством берусь
за перо, чтобы через вас быть участником в осуществле-
нии этой мечты; хочу попытаться удовлетворить вашим
ожиданиям и дать ответ на те в высшей степени важные
вопросы, с которыми вы должны будете встретиться при
воспитании ваших детей. «Что такое воспитание?» — вот
первый вопрос, который вы задаете, и я в ответ на него
очерчу вам в немногих словах природу и назначение че-
ловека, а с этим вместе обозначится и цель, к которой
должно стремиться воспитание...
Мир и человек соответствуют друг другу и гармони-
руют между собою в целом и в частях. Система пищева-
рения и питательные средства, легкие и атмосферный
воздух, способность представления и место, вид, цвет,
вес предметов природы, любовь к детям и дети, милосер-
дие и требующее любви человечество — весь внешний
мир находит для себя в человеческом духе повторение,
и нет ни одного предмета, ни одного явления в природе,
которому в человеке не соответствовал бы какой-нибудь
орган, способный воспринимать его, так же как обратно:
нет деятельности и способности в человеческом организ-
ме, которая не находила бы предмета ей сродного.
Таким образом, сродное нам по существу, берущее
свое начало в природе составляет для телесных и духов-
ных органов человека пищу и возбуждение. Только срод-
ное возбуждает и питает; только сродное ассимилирует-
ся, то есть уподобляется. Дитя только тогда будет воспи-
тано в духе.нравственности, когда в мыслях, суждениях и
поступках всех его окружающих ему будет подан пример
нравственности. Детский ум тогда только воспринимает
истины, когда они ему представляются в форме мыслей,
которые сходны с его собственными. Этого требует ос-
новной закон, на котором зиждется все воспитание.
Брать из природы для пищи и для возбуждения тела и
души ребенка только сродные им предметы — вот прямое
и единственное средство, которое имеет воспитатель для
того, чтобы возбуждать природу своего воспитанника к
естественной деятельности. Производить правильное вли-
яние, чтобы произвести правильную реакцию, — вот в
чем состоит искусство воспитания.
Но мера правильного влияния различна, смотря по
возрасту и индивидуальности воспитанника. Грудной ре-
бенок не может переварить того, что совершенно прилич-

но для дитяти второго возраста. Подобно этому умствен-
ный желудок будущего великана умом требует большего
количества и более крепкой пищи, нежели может перенес-
ти слабый умом. Только лишь правильная мера в возбу-
дительных и питающих средствах вызывает телесную и
духовную природу из ее внутренней глубины к внешнему
раскрытию.
Поэтому слово «развитие» означает понятие, в кото-
ром заключается задача воспитателя. Производить в ор-
гане столько возбуждения всякий раз, сколько он имеет
в данную минуту силы,— в этом состоит искусство раз-
вития. Воспитатель должен быть способен идти в разви-
тии к высшему идеалу истины, свободы и любви; он дол-
жен быть способен возделать природу, то есть привести
силою духа ту же самую природу в развитое состояние,
иначе он не может быть воспитателем.
Развивать! — это не значит вбивать или вколачивать,
представляя собою при воспитании трость в руке школь-
ного учителя, но разрабатывать то, что дремлет внутри,
вывести наружу лежащее в глубине души и дать ему
гармонию формы, то есть дать ему образ прекрасного.
Развивать! — это не значит влагать в природу челове-
ка что-нибудь ей чуждое, но только дать возможное со-
вершенство тому, что есть, и привести все это в гармони-
ческое сочетание. Кто развивает ребенка, тот не должен,
например, давать возрастать его страстям, которые впо-
следствии, сделавшись сильны, бушуют подобно разлив-
шемуся горному потоку, и уже нельзя отважиться их
удержать или велеть им остановиться, — страстям, кото-
рые разрушают гармонию человеческого духа, состав-
ляющую его истинную цель, обращают в низкое
рабство.
Притом развивать — значит развивать каждое дитя
сообразно его природе. В каждом ребенке нам представ-
ляется целый мир, полный, живой космос; но он являет-
ся в своем собственном образе. Каждый человек и все
люди — люди; но каждый из них такой человек, какого
другого не было, нет и не будет, то есть каждый есть ин-
дивидуальный человек. Поэтому вы не должны воспиты-
вать ваших детей по известной мерке, вы их не можете
омывать общим для всех омовением, чтобы, сделавши их
бледными и телом и духом, не выпустить под конец из
школы воспитания, будто бы из фабрики. Развивайте

преимущественно индивидуальные задатки, не забывая
при этом и общечеловеческого. Уважайте самородное
(оно есть у каждого человека, если только он отважи-
вается сохранить его в себе и если оно у него не отнято)
и не грешите, уничтожая его, против мира...
Развивать и индивидуализировать — вот в чем заклю-
чена для воспитателя тайна воспитания и вот на чем
единственно основывается истинная метода последнего.
Вы хотите воспитать ваших детей, во всем сообразу-
ясь с природою. Для этого вы должны узнать их приро-
ду, изучить врожденные задатки, различные по их силе
и величине, и потом в воспитании уже следовать этой
природе. Открытые задатки вы должны развивать толь-
ко отнюдь не скачками, отнюдь не спешить на почтовых
и на парах к полному их развитию, но лишь шаг за ша-
гом подвигаться дальше вслед за идущей вперед жизнью
всей природы. Не прямо из зерна выходит цветок; преж-
де чем появится он, должны развиться листья и почки.
Мы не можем ни надеяться, ни требовать плодов, когда
с самого начала душевные семена были .развеяны. По-
спешность бывает с остановками. Потом каждый из уз-
нанных вами задатков должен получать в соответствен-
ной мере возбуждение и пищу, так чтобы, например,
большой и сильный орган духовной жизни был упражня-
ем сообразно естественной степени своей силы, слабый
же орган не был слишком сильно напрягаем и, таким об-
разом, как бы усыпляем...
Воспитание—самая трудная и в то же время самая
легкая обязанность. Так руководить, так направить чело-
века, чтобы он стремился и возвышался к божеству, для
этого нужен воспитатель, в котором билось бы человече-
ское сердце и бодрствовала бы божественная любовь,*—
* Как в данном, так и © других местах своих писем К. Шмидт
окрашивает свое изложение густым покровом религиозной идеоло-
гии. Но было бы ошибочным делать отсюда заключение, что автор
является убежденным теологом. Из содержания его писем опреде-
ленно видно, что с видимой нарочитостью подчеркиваемая автором
религиозная идеология не связана органически с содержанием всего
изложения и является только -неизбежной по условиям .времени по-
верхностной оболочкой, под которой просвечивает уже новое, отвер-
гающее эту идеологию содержание. Живя в условиях тяжелой поли-
тической реакции в Германии 50—60-х гг. XIX в., К. Шмидт вынуж-
ден был вуалировать религиозной идеологией свои прогрессивные
взгляды. Если на многих страницах он аргументирует свои педа-

воспитатель, который пришел к полному сознанию идеи
человеческой природы с ее законами и понял жизнь при-
роды, который чувствовал бы природу сердцем и ж.ил бы
ею, нужен воспитатель, который был бы органически об-
разован, который знал бы самого себя, а по самому себе
и мир, ибо без этого знания в воспитании нельзя сделать
и шагу вперед. Так, нельзя создать архитектурного про-
изведения, не зная законов архитектуры, и еще не до-
вольно для этого, если уже есть необходимое количество
строительного материала, — нужен воспитатель не ремес-
ленник, но художник, создающий, подобно ваятелю, ста-
тую из годного .материала. Счастливец тот, кто сумеет
создать Юпитера и Медицейскую Венеру. Нужен такой
воспитатель, который насквозь видит тело и душу чело-
века, который знает и видит, как в каждом человеке ин-
дивидуально является целое человечество, и умеет при-
менять этот общий взгляд к степеням развития ребенка,
так что приготовляет ему необходимую для тела и для
души пищу в таком виде, в каком его желудок может ее
переносить и переваривать. Нужен воспитатель, который
сам был бы полным, цельным, живым человеком, потому
что только цельное, полное, живое привлекает нас, а вос-
питанию принадлежит привлекающая сила. Воспита-
ние— самая трудная и самая легкая обязанность. Но
немного встречается таких людей, которые не оставляют
без внимания этой легкости, именно потому, что это дело
слишком близко к нам, а человек вообще всего менее
внимателен к тому, что к нему всего ближе, немного лю-
дей, которые обращают внимание на эту трудность, пото-
му что она слишком высока. Только одна мать знает и
готические 'идеи, обращаясь к идее божества, призывая стремиться к
нему, подражать ему, то на других страницах он сплошь .и рядом
проговаривается, утверждая, например, что природа (а не божество)
дала человеку орган речи, а раскрывая ближе содержание по-
нятия божества, в гармонии с которым должно идти воспита-
ние, он показывает, что чувство божества, которое нужно .воспиты-
вать в детях, сводится к общечеловеческим стремлениям—.искать
истину, бороться за .правду, делать добро, стремиться к прекрасному.
Отсюда следует, что, вынужденный по условиям своей эпохи при-
крываться религиозной оболочкой, К. Шмидт все же дал в своих
письмах материя диетическое понимание законов воспитания, как в
этом легко убедиться при внимательном чтении его труда. Поэтому
редакция сочла необходимым, не нарушая последовательности изло-
жения, сделать некоторые сокращения в тексте писем. (Прим. ред.)

чувствует это и никогда не забывает. Только для матери
ничто, касающееся ее ребенка, не бывает слишком мало
или слишком велико,, слишком легко или трудно. Только
материнский глаз и только он один есть тот микроскоп,
который пробивает себе путь в мир детской жизни и ви-
дит ее всю насквозь, а потому он один умеет ее развивать
и воспитывать.
Великие начала воспитания ни у кого не могут найти
лучшего приложения и скорее получить осуществление,
как у все переносящей, никогда не уступающей материн-
ской любви.

ПИСЬМО ВТОРОЕ
Тело и дух подчинены одним и тем же законам природы. — Оба они
друг другом обусловливаются. — Только в здоровом теле живет здо-
ровый дух. — Только здоровый дух имеет здоровое тело.
Должно ли воспитание равномерно применяться к ду-
ше и телу человека, спрашиваете вы? Я отвечаю на это:
законы, управляющие млечным путем, как и те, по ко-
торым качается часовой маятник, которым повинуется
земля и по которым живут душа и тело человека, — все
это истоки одной и той же божественной силы и потому
они находятся в гармонической связи между собою. Мир
есть великий, одушевленный, полный души организм, из
которого всюду бьет светлая жизнь. Поэтому как в це-
лом, так и в частностях материя и сила, тело и дух сли-
ваются в нем гармонически. Материя и сила, тело и дух,
-равно как и законы, которым они подчинены, взаимно
уравновешиваются, обусловливаются и перепутываются,
подобно тому, как в гармоническом сочетании звуков ни
один не может быть оторван от другого без того, чтобы
мелодия не превратилась в нестройную разладицу. Че-
ловек един и гармоничен, как все в мире, где все — гар-
мония.
Если же тело и дух по своей природе составляют од-
но гармоническое целое, то оба они могут быть здоровы-
ми только в полной гармонии, следовательно, задача вос-
питания — гармонически развить это единое целое. Как
же иначе может действовать воспитание? Где пределы
духа и его влияния на тело? Где, наоборот, начинается
действие тела на дух? Если воспитание захочет прене-
бречь телом, оно поставит этим препятствие развитию
самого духа; если же воспитание не захочет обратить

внимание на этот последний, то оно положит оковы на
тело. В человеческом организме нам представляется еди-
ная жизнь и эта жизнь тогда только воспитывается со-
образно своей сущности, когда и видимая и существую-
щая ее сторона, и бессознательная и сознательная жизнь
развиваются так, что они взаимно возбуждают и ожив-
ляют одна другую, притом в такой степени, в какой это
требует назначение той и другой из них, цель которого —
развитие и представление божественной идеи, называе-
мой человеком. Возделывание духовной жизни без воз-
делывания жизни физической—то же, что труд в теплице,
цветы которой, выращенные насильственно, убивает пер-
вый подкравшийся весенний мороз. Без развития духов-
ной жизни физическая жизнь есть явление уродливое;
она раньше времени деревенеет и каменеет. Физическая
изнеженность почти всегда имеет следствием изнежен-
ность души, и где душа питается сластями, там изнежи-
вается, там расслабевает и тело. Наоборот: крепость
духа усиливается крепостью тела и где закаливается ду-
ша, там и мышцы приобретают больше упругости.
Телесное здоровье поддерживается и укрепляется
гармоническим развитием духовной жизни, здоровье
же духа — гармоническим развитием жизни физи-
ческой.
Не забывайте этого никогда при воспитании ваших
детей. Уже Платон заметил, что тело и душа должны
быть водимы и управляемы, как пара лошадей, запря-
женных в дышло. Должно воспитывать в человеке не те-
ло и душу, но и тело и душу вместе. Душа наша, пока
мы живем на земле, необходимо нуждается в теле, как
в орудии своего проявления (и была ли бы она сущест-
вом, если бы ни в чем не проявлялась?); ни тело, ни ду-
ша не могут без вреда для того или другой оставаться
пренебреженными в воспитании. Здоровая душа в здоро-
вом теле — вот что составляет земное счастье человека.
У кого недостает одного, тому не поможет другое. Вот
почему Рюкерт сказал:
«Ein gutes Werkzeug braucht zur Arbeit ein Arbeiter
Und gute Waffen auch zum Waffenstreit ein Streiter.
Du Streiter gottes und Arbeiter, merk's о Geist!
Das deines eigenen Leib's du nicht unachtsam seist.
Das ist dein Arbeitszeug, das ist dein Streitgewaffen
Das halte wohl in Stand, zu streiten und zu schaffen.

О, wie du dich bethorst, wenn du den Leib erstorst,
Der dich so angehort, wie du gott angehorst
Wie du gott angehorst, so hort dein Leib dir an,
Und ohne deinen Leib bist du kein Gottesmannb *
* Работнику необходим при работе хороший инструмент и воину
для битвы хорошее оружие. Ты, воин и работник бога, дух человече-
ский! Заметь это и не будь небрежен к своему собственному телу. Это
твой инструмент, твое оружие, сохраняй его в состоянии бороться
и творить. О, как ты заблуждаешься, когда ты уничтожаешь тело,
которое также принадлежит тебе, «как ты принадлежишь богу; без
твоего тела ты не божественный человек.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Воспитание бессознательной жизни.— Кругооборот жизни и процесс
питания у человека.— Питательные вещества: белковина, волокнина,
казеин, студень. — Жир и жироподобные вещества. — Совершенней-
шее питательное средство.— Молоко, мясо, яйца, семена злаков,
стручковые овощи, поваренная соль, вода, спиртные напитки, кофе,
чай, шоколад, воздух.— Органы питания и их деятельность.— Пище-
варение; кровь и ее обращение, легкие и процесс дыхания, теплота.—
Культура органов питания — зубов, желудка; органов дыхания —
легких и кожи; кровяной системы — сердца и его движений.— Со-
размерное количество и качество питательных средств и диетические
правила при употреблении их.— Обмывание и купание и их пра-
вила.— Атмосферный воздух: воздушные ванны и одежда.— Окру-
жающая природа и ее влияние на тело человека дают особый строй
его душе.
Жизнь вселенной проходит в вечном кругообращении.
Из воздуха, воды и земли ткут растения свои эфирные
ткани, свои зеленые листья и красивые цветы. Приро-
да — живая реторта, в которой создается то, чего химия
не может произвести во всех своих ретортах,— это ор-
ганическая жизнь, слагающаяся из веществ неорганиче-
ских. Животное съедает растение, живет его тканями и
продуктами его выдыхания; растительные вещества оно
превращает в форму высшей органической материи —
животной. Из растений и животных, а также из отдель-
ных неорганических веществ слагается искусно устроен-
ное человеческое тело рядом беспрерывных новообразо-
ваний. Но оно скоро выделяет снова из себя материю,
и ею-то, вместе с извержениями животных, всецело* пре-
вращающимися в воздух, воду и землю, живут рас-
тения.
Таким образом, процесс питания в человеческом те-
ле есть только часть, только промежуточная точка в веч-
ном кругообращении материи.
Безжизненная и живая природа со всех сторон окру-

жает человека и спешит сделаться составною частью его
организма.
Из мира растений и животных человеческий орга-
низм берет жизненный материал, образующий кровь и
жир.
К образующим кровь веществам принадлежат: бел-
ковина, которую содержат кровь и соки животного, яич-
ный белок, соки растений, семена злаков и овощей; во-
локнина, находящаяся в крови и мясе животных и в се-
менах злаков, где она соединена с клейковиною; казеин,
который доставляют молоко и кровь животных и струч-
ковые плоды; наконец, студень, содержащийся в костях,
хрящах, сухих жилах и коже животных и в семенах
злаков.
К образующим жир веществам, то есть к таким, кото-
рые доставляют жир в клеточную ткань, а также в про-
межутки между мышцами и внутренностями и служат
горючим материалом для дыхания и отчасти питают
мозг, нервы, мышцы и кожу, относятся: жир из мяса,
жир яичного желтка и костяного мозга у животных, рав-
но как растительные масла, и, наконец, подобные жиру
вещества, как, например, молочный сахар (в молоке);
алкоголь, образующийся из молочного сахара и из дру-
гих веществ, крахмал в картофеле, сахар тростниковый,
свекольный, виноградный, уксусная, молочная кис-
лоты и др.
Самое совершенное питающее средство есть то, в ко-
тором содержатся все эти питательные вещества, необхо-
димые человеческому организму, который из них состав-
лен; содержатся притом в надлежащем количестве, т. е.
в таких порциях, в каких они находятся в человеческом
теле.
Поэтому-то молоко есть самое совершенное питатель-
ное средство. Оно есть в одно и то же время и пища и
питье. Его фосфорокислая известь составляет основу
костей, его белковинное вещество, казеин, образует мя-
со, костный клей и роговую ткань, его молочный сахар
и масло дают жир. Мясо питает все ткани организма. Из
белковинных составных частей оно содержит мышечную
волокнину, белковину и кровь; в нем есть также состав-
ная часть другого разряда, жир, кроме того, соли и же-
лезо, содержащиеся в гематине.
При жарении. а также и при варении, если кусок сы-

рого мяса положен прямо в кипяток, белок свертывается
на поверхности мяса и питательные вещества остаются в
последнем. Поэтому жареное мясо питательнее, нежели
вареное, которое сначала ставится на огонь в холодной
воде, потому что в этом случае питательные вещества
растворяются и извлекаются водою и в результате полу-
чается малопитательное мясо, не очень питательный
бульон. Мясо переваривается легко, оно не тяжелее рас-
тительной пищи;, мясо диких животных большею частью
легче, чем мясо жирных домашних животных.
Яйца столько же богаты питательными началами, как
и мясо.
Питательность зерен злаков обусловливается содер-
жанием в них клейковины, вещества, соответствующего
животной белковине. По степени питательности их сле-
дует разместить в следующем порядке: пшеница, рожь,
овес, ячмень, маис. Приготовленный из них хлеб по сво-
ей питательности всего ближе подходит к мясу и яйцам,
однако ж он труднее переваривается, чем мясо, потому
что это последнее содержит жир, а хлеб — лишь крах-
мал и сахар, которые должны быть предварительно пре-
вращены органами пищеварения в жир.
Горох, бобы и чечевица богаты как образующими
жир, так и образующими кровь веществами, но по при-
чине содержащейся в них клетчатой ткани они трудно
перевариваются. Вообще наиболее удобоваримы те пи-
тательные вещества, которые по своему составу всего
ближе подходят к составным частям крови.
Менее питательны, чем стручковые плоды, капуста и
огородная зелень.
Поваренная соль удобоварима и питательна *.
Вода — главнейшая часть телесной массы. Она осве-
жает, оживляет, возвышает жизненную деятельность.
Она обусловливает взаимодействия органических состав-
ных частей. Без воды невозможно органическое раз-
витие.
* Это несправедливо. Соль вовсе не принадлежит к питательным
веществам в обыкновенном значении этого выражения. Питаться
солью невозможно. Известно даже, что мясо, рыба, подвергнутые
солению, теряют от этого способа приготовления в своей питательно-
ста. Должно только сказать, что поваренная соль составляет чрезвы-
чайно важную необходимую составную часть и лучшую приправу
нашей пищи, существенно способствующую ее перевариванию. (Прим.
пер.)

Спиртные напитки различаются между собою по
большему или меньшему содержанию винного спирта.
Они лишь в незначительной степени составляют пита-
тельное средство; они действуют, развивая только тепло-
ту и возбуждая пищеварительные органы и нервную си-
стему. Различные виды пива содержат меньше процен-
тов спирта и больше плотных питательных веществ, не-
жели вина.
Кофе и чай не причисляются к важным питательным
средствам: будучи употребляемы умеренно, они произ-
водят оживляющее действие; чрезмерное их употребле-
ние возбуждает и расслабляет. По причине сильно воз-
буждающего действия содержащихся в них оснований
кофеина и теина они сообщают желудку силу для сва-
рения принятой в несоразмерном количественном отно-
шении пищи. Шоколад питательнее, нежели кофе и чай,
но труднее их переваривается.
Воздух для человеческого организма есть существен-
нейшее питающее средство. Он обыкновенный посредник
в процессе питания. Только под его влиянием все другие
питательные средства достигают своего высшего обра-
зования.
Вот питающие средства, которые служат пищею и
возбуждением для пищеварительных органов человека,
имеющих свое место в его туловище.
Пищеварительные органы, длина которых в 6 раз
более длины всего тела и, следовательно, составляет от
30 до 36 футов, от рта до желудка носят название пище-
приемника, а ниже желудка до заднего прохода — на-
звание кишок; они принимают питающие средства непо-
средственно. Во рту пища размельчается зубами и сма-
чивается слюною, которая превращает крахмал пищи в
сахар. В акте глотания пища через глотку достигает до
желудка, где действием желудочного сока преимущест-
венно растворяются и перерабатываются белковинные
вещества, а жир делается жидким, между тем как вода
и спиртные напитки большею частью без изменения пе-
реходят отсюда путем всасывания в кровь. Переварива-
ние жиров и образующего их крахмала происходит в
кишках, куда питающие средства поступают из желудка
и где они являются, наконец, в виде питательного сока,
то есть в виде белой, похожей на молоко жидкости, ко-
торая состоит из раствора солей, сахара, жира и раст-

воримого белка. Лимфатические сосуды, которые пре-
имущественно в желудке и в кишках дают от себя мно-
гочисленные ветви, всасывают из питательного сока его
жидкую питательную часть и более и более уподобля-
ют ее крови, превращая белок в волокнину и образуя
гематин, чтобы потом передать его кровеносным со-
судам, где он прогоняется сокращениями сердца к легким
и гари посредстве атмосферного воздуха превращается
в кровь.
Центральный орган кровообращения есть сердце. Из
левого сердечного желудочка кровь течет по артериям и
их разветвлениям ко всем частям тела, где, наконец, ар-
терии переходят в волосные сосуды.
В волосных сосудах находится фокус питания. Они
образуют сеть, которая, распределяясь всюду по орга-
низму, составляет почти большую часть органов и кото-
рая содержит в себе существо тканей. При чрезвычайно
малом диаметре этих сосудцев (равном 1/200—1/300 па-
рижской линии) стенки их так нежны и прозрачны, что
могут быть видимы только при самом сильном увеличе-
нии. Сквозь эти стенки пропотевает кровь как питающий
сок, и каждая частица органа извлекает из него себе по-
добные части, чтобы превратить их в свое существо,
кость извлекает известь, мозг — белковину, мускул — во-
локнину и т. д., так что теперь питательные вещества
уже окончательно превращаются в кожу, кости, волосы
и зубы, в мясо и мозг. Но в то же время все вещества,
сделавшиеся негодными, возвращаются из частей наше-
го тела посредством волосных сосудов в кровь, именно
веточки этих сосудов соединяются между собою и таким
образом, расширяясь, переходят в вены, которые отно-
сят сделавшуюся негодной для питания кровь в правое
предсердие.
Из правого предсердия кровь поступает в правый сер-
дечный желудочек, чтобы отсюда перейти в легкие. На-
полненные атмосферным воздухом легочные пузырьки
всюду пронизаны тончайшими сосудцами, так что при
посредстве их воздух и кровь действуют друг на друга.
Открытый в 1771 году одновременно двумя учеными,
Шеве и Пристлеем, и содержащийся в атмосферном воз-
духе кислород поглощается кровью, между тем как угле-
кислота и. водяные пары отделяются ею легочным пу-
зырькам и выдыхаются этими последними в атмосферу.

Принятый кислород оживляет введенные волосными сосу-
дами в поток крови питательные средства и совершенно
превращает их в кровь.
Обновленная таким образом кровь возвращается тог-
да в левое предсердие и тем заключает свой круговой
путь через все члены тела, чтобы в то же мгновение на-
чать новый круг жизни, круг обращения по всему телу.
Она прошла на этом пути пространство около 150 футов
в 2 или в 3 минуты, в течение же целого дня проходит
более трех миль.
Такова дивная тайна обмена веществ — вечное со-
единение и разъединение, сочетание, разделение, рожде-
ние и умирание, такова жизнь, непрерывно и неуклонно
катящая свои волны, жизнь, которую ведет в отдельных
актах ее деятельности неведомым для человека образом
высшая разумная сила, промысел божий и которая до
тех пор идет, не прерываясь, вперед, пока человек су-
ществует на земле. Этот обмен вещества дает человече-
скому организму собственную теплоту, составляя источ-
ник этой теплоты. В тех случаях, когда обмен веществ
упадает, например, во время сна и голода, упадает и на-
пряженность теплоты. Где обмен веществ возвышается,
там возвышается и теплота. Жизненная теплота в здо-
ровом состоянии равняется 29 и 30°, что, стало быть, со-
ставляет в то же время мерило жизни, ощутимое нер-
вами осязания, как теплота вообще. Когда эта теплота
нормальна, тогда обмен веществ идет своим естествен-
ным ходом, тогда организм, так сказать, беспрестанно
умирает, чтобы беспрестанно возрождаться, тогда чело-
век здоров.
Здоровье, следовательно, зависит от здорового со-
стояния органов тела и от содержания, свойств, надле-
жащего количества органов тела и сущности даваемых
им питающих средств. При здоровых уже задатках ор-
ганы сохраняются здоровыми, когда они имеют доста-
точное упражнение. Органы упражняются, когда они на-
прягаются ни слишком много, ни слишком мало, когда
деятельность их сообразна с законами природы. Дея-
тельность органов сообразна с законами природы, когда
они получают соответственное возбуждение. Органы по-
лучают соответственное возбуждение, когда- им достав-
ляется столько пищи, сколько по своим силам они могут
перерабатывать.

Что касается, в частности, культуры органов питания,
то относительно пищеварительных органов должно со-
блюдать следующие правила: часто чистить зубы, не
разгрызать ими твердых хрупких тел, не раскусывать
вязких или имеющих острый вкус веществ. Также не
должно слишком скоро переходить от холодного куша-
нья к горячему, и наоборот; не должно растрачивать нор-
мальной слюны слишком частым плеванием. Желудок
вообще не должно сдавливать узкою одеждою и обреме-
нять излишней пищею.
Он не должен быть постоянно полон: не следует бес-
престанно есть. Всякая деятельность бывает периодична
и сменяется покоем. Деятельность желудка поддержи-
вается обильным питьем воды и покоем во время пище-
варения. Нельзя во время употребления пищи преда-
ваться никаким другим занятиям, например, физическим
упражнениям или чтению, глубокому размышлению,
нельзя делать сильных движений непосредственно после
обеда; лучше всего после обеда стоять, сидеть, умеренно
прохаживаться или короткое время подремать. Желудок
во время пищеварения не может переносить давления;
правильные испражнения, лишь только в них чувствует-
ся потребность, дают желудку силу для новой деятель-
ности.
Органы дыхания укрепляются и развиваются медлен-
ным и глубоким дыханием, умеренным пением, громким
разговором, сильными движениями грудной клетки, ко-
торой также не должно стеснять и стягивать. Легкие
должно предохранять от простуды. Внезапные переходы
из холода в тепло, из тепла в холод вредны.
Так как кожа состоит в тесной связи с легкими и
представляет как бы вывороченное наружу легкое, то
культура органов дыхания требует, чтобы и кожа со-
держалась в чистоте при помощи ванн и омовений и за-
щищалась от простуды сообразною одеждою, но, одна-
ко ж, и не изнеживалась.
В отношении кровеносной системы наблюдается сле-
дующее. Сердце должно быть укрепляемо сильными и
глубокими вдыханиями и выдыханиями, сильными дви-
жениями рук и холодными обмываниями груди и спины.
Здоровая пища и здоровое дыхание дают здоровую
кровь, активные и пассивные упражнения мышц способ-
ствуют правильности движения крови.

Здоровые органы требуют сообразной пищи.
Относительно пищи и питья должно принять за
главное правило — умеренность: ни слишком мало, ни
слишком много. Вообще человеческий организм требует
ежедневно пищи 1/40 часть веса своего тела: от 2 до 3
фунтов пищи и от 3 до 4 фунтов питья.
Впрочем, это количество зависит от возраста, пола,
рода занятий, от температуры и степени влажности воз-
духа *. Зимою и в холодном климате человеку необходи-
мо больше пищи, нежели летом и в жарких странах; при
телесных и умственных напряжениях или при росте —
больше, чем при покое; мужчине — больше, чем особам
женского пола, потому что при условиях первого рода
обмен веществ происходит более деятельно, в противо-
положных же условиях — менее деятельно.
При выборе пищи должно быть главным правилом,
чтобы она содержала в себе все те вещества, из которых
состоит наше тело. Следовательно, пища должна быть
смешанною из тел растительного и животного царства,
потому что только в таком случае организму могут быть
доставлены все необходимые вещества. Вместе с тем не-
обходима перемена питающих средств, потому что и са-
мая питательная пища, доставляемая организму посто-
янно без всякой перемены, утрачивает свои возбуждаю-
щие и питательные свойства.
Если организм будет получать такого рода пищу и в
таком именно количестве, то она будет служить для не-
го нормальным возбудителем и он будет оказывать нор-
мальное противодействие, то есть легко переваривать эту
пищу. Вот условия, способствующие пищеварению:
а) пища, хорошо сваренная на огне, поступает в желу-
док уже наполовину переваренною; б) кто медленно ест,
тот обыкновенно живет долго**; в) употребление пищи
не должно повторяться слишком часто или слишком ред-
ко; г) пища не должна быть ни слишком холодна, ни
очень горяча; д) спокойное и веселое расположение ду-
ха составляет хорошую приправу стола.
Пищу легких и кожи составляют воздух и вода.
Омывание и купание открывают поры кожи, возбуж-
* Кроме всего этого, оно зависит также от привычки, что необ-
ходимо знать и помнить воспитателю детей. (Прим. пер.)
** Не должно только этого принимать абсолютно. (Прим. пер.)

дают кровообращение, укрепляют нервную систему, осве-
жают дух, предохраняют от простуд. Каждый день долж-
но делать омовение всего тела, а в случае возможно-
сти — купаться в реке. Температура воды при этом раз-
нится между 18 и 12 градусами, причем в точности со-
ображаются с телосложением. Продолжительность ван-
ны зависит от того, как будет холодна вода, равно как и
от привычки купающегося; впрочем, она не должна пре-
вышать 5—10 минут. Непосредственно после употребле-
ния пищи, после быстрого бегания и сильных физических
напряжений не следует купаться. После ванны должно
быстро вытереть тело шерстяною тканью; затем полезно
умеренное движение на открытом воздухе.
Для нас весьма здоров чистый атмосферный воздух*,
который состоит из 21 части кислорода и 79 частей азо-
та с небольшим количеством угольной кислоты. Поэтому
должно избегать воздуха тесных запертых пространств,
где дышит большое число людей и животных, пото-
му что в таких местах кислород замещается углекисло-
тою. Воздух, обремененный окисью углерода и продук-
тами гниения, также вредит здоровью. Напротив, никог-
да не будет довольно рекомендовать открытый свежий
атмосферный воздух. Поэтому высокие, просторные,
светлые, обращенные на солнце жилые комнаты и спаль-
ни (без света блекнет жизнь, свет возбуждает жизнь)
должны быть ежедневно открыты по нескольку часов
свободному доступу свежего воздуха. Таким образом,
ежедневно должно принимать как водяную, так и воз-
душную ванну, остерегаясь только крайних температур.
Сырая и холодная погода вредна; теплая и сырая вредит
менее; сухая вообще здорова; сухая и теплая, за исклю-
чением крайних степеней, самая здоровая. Чтобы предо-
хранить организм от вредных и часто неизбежных влия-
ний температуры,., следует носить сообразную с внешнею
температурою и с индивидуальностью особы одежду, ко-
торая не должна слишком слабо удерживать телесную
теплоту и скорее должна быть просторна, нежели тесна.
Здоровая пища, принимаемая здоровыми органами,
соответственно законам природы, составляет условие
здорового обмена веществ, здоровой телом и духом жиз-
ни. Материя и форма, тело и дух, внешняя и внутренняя
жизнь находятся между собою в самой тесной связи и
в самом глубоком взаимодействии. Растение, выросшее

на песчаной, изобилующей кремневою кислотою почве,
бывает жестко и подобно стеклу, между тем как расте-
ние, живущее на известковой почве, покрывается листья-
ми, похожими на кожу, и душистыми, красивыми цве-
тами. Питающиеся мясом сильны, проворны и имеют ме-
ланхолическо-холерический темперамент; питающиеся
растениями боязливы и имеют сангвинико-флегматиче-
ский темперамент. На третичных формациях 1/5 умерших
составляют чахоточные. На глинистой почве приходится
ежегодно один смертный случай на 14—20 человек, на
песчаной — только один на 40—48 человек. На жизнь и
смерть, на душу и тело человека имеют существенное
влияние пища и питье, почва, свет и воздух — эти пи-
тающие средства человеческого организма.
Вот почему в письме, где вы ожидали от меня объяс-
нения естественных законов воспитания, я говорил вам
о законах питания тела. Я хотел вам показать или вы-
сказать, что в кухне за столом, равно как у ванны и на
прогулках, вы можете и должны заботиться о физиче-
ском и духовном благе ваших детей не менее, чем за
учебным столом и в классной комнате.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
Пища жизни сознательной.— Область сознательной и область бессо-
знательной жизни — произведения одной и той же силы. — Нервная
система как орган сознательной жизни. — Нервы и органы внешних
чувств: осязания, вкуса, обоняния, зрения и слуха — и деятельность
каждого из них.— Внешние чувства представляют пищеварительные
органы души.— Правила сохранения органов чувств.— Мозг как
седалище души; правила для здоровой его деятельности. — Движу-
щие нервы и органы движения, то есть костная и мышечная систе-
мы. — Движение и деятельность составляют жизнь. — Упражнения
костной и мышечной системы по указанию законов природы и по
соображениям условий индивидуальности.
Область жизни бессознательной и жизни сознатель-
ной не составляют между собою противоположностей,
разделенных непереходимою пропастью... Это та же са-
мая сила, которая бессознательно производит человече-
ское тело и потом пользуется этим произведением, как
своим орудием, чтобы сознательно воспринимать в себя
окружающий мир, .которая образует мозг, чтобы дости-
гать до сознательного познания, чувствования и желания,
которая дает определенное устройство нашим внешним
чувствам, чтобы с их помощью мы могли познавать внеш-
ний мир, .которая производит -мышцы, чтобы при посред-
стве их мы могли исполнять произвольные движения, и
которая создала системы пищеварения, кровообращения
и дыхания, чтобы питать и мозг, и орган чувств, и мыш-
цы. Об этой-то силе, об этой лежащей в основании каж-
дого неделимого -божественной мысли и об этом орудии,
которое она создала себе в человеческом теле, чтобы
достигать до его сознания, должно говорить вам мое сегод-
няшнее письмо.
Это орудие, эта тончайшая стихия человеческого ор-
ганизма, высшая ступень и царь всей организации, назы-
вается нервною системою; она проникает с своими раз-
ветвлениями во все члены тела и имеет свой центр в го-

Лове. С одной стороны, она служит посредником всякой
органической образовательной деятельности; с другой
стороны — источником чувствований и движений, родни-
ком мыслей, чувств и желаний. Нервную систему можно
сравнивать с электромагнетическим телеграфом. Мозг
есть электромагнетическая батарея, от которой во все
точки тела протянуты электромагнетические проволоки.
Эти последние, получив из внешнего мира возбуждения
через посредство органов чувств, проводят с быстротою
молнии впечатления внешнего мира к мозгу, с другой же
стороны, действия души передаются из мозга нервами
движения к мышцам и костям и обусловливают в них
движения. Таким образом, нервная система разделяется
на: а) духовные пищеварительные органы, то есть орга-
ны внешних чувств с чувствующими нервами, б) на ду-
ховные отделительные органы, то есть систему костей и
мышц * с движущими нервами, и в) мозг — духовную
кровеносную систему.
Пищею для органов чувств служит внешняя природа.
Все тела небесные и земные составляют предметы, пере-
вариваемые органами внешних чувств.
Все органы чувств в действительности представляют
одно только чувство — чувство осязания. Но так как
внешний мир с своими разнообразными предметами име-
ет -много различных сторон, то внешние чувства должны
иметь различные направления, чтобы обнимать все эти
стороны. Поэтому каждое чувство представляется нам
как способность осязания, образованная соответственно
различным отношениям пространства -и времени. Пище-
варительными органами для явлений в пространстве
служат чувства осязания, вкуса, обоняния и зрения, а
пищеварительным органом для явлений во времени слу-
жит чувство слуха.
Каждый орган чувства состоит собственно из органа,
воспринимающего и переваривающего впечатления внеш-
него мира, и из нерва, проводящего принятые впечатле-
ния к мозгу. Как скоро органу чувства представляется
явление, сродное с ним по своей сущности, то он усвояет
его и образовавшееся при этом впечатление, соответст-
* Таким образом, выходит, что нервная система, между прочим,
разделяется на систему костей и мышц!!! Да не думает, однако ж,
читатель, чтобы это было так действительно. (Прим. пер.).

вующее внешнему возбудителю, переносится посредст-
вом нерва к мозгу. Этим и оканчивается роль органа чув-
ства и его нерва. Не глаз собственно видит, не ухо слы-
шит: видит и слышит человек в своем мозгу при посред-
стве глаза и уха. Наша душа образует в мозгу ощущения
из возбуждений, передаваемых чувствующими нервами
этому органу, и из них составляет представления пред-
метов, существующих в пространстве и во времени. Без
органов чувств и без чувствующих нервов душа не мог-
ла бы составить в мозгу никакого представления, потому
что тогда недоставало бы посредников между нею и
внешним миром; но без мозга и без чувствующих нер-
вов, проводящих внешнее впечатление, не могли бы и
органы чувств давать никаких ощущений.
Таким образом, способность ощущения, которой вве-
рена стража жизни в организме и которая вследствие
этого распространена по всему телу, но не действует в
отдалении, а только в чрезвычайно близком расстоянии,
имеет свой орган во внешней поверхности кожи. Всюду
распространенные здесь нервные нити воспринимают
получаемые из внешнего мира впечатления и проводят
их к мозгу. Та же кожа служит и органом осязания, то
есть того чувства, которое дает душе представления ме-
ханических свойств предметов.
Орган вкуса есть полость рта. Чувства вкуса пред-
ставляют духовную полицию, задерживающую вещества
внешнего мира и свидетельствующую у каждого из них
его законный вид, прежде чем оно войдет в наш организм.
Но ни орган, ни нерв вкуса не дают сами по себе ощу-
щения вкуса. Оно получается в мозгу и есть результат
возникающего в нем представления. Поэтому вкус раз-
вивается в параллель с мозгом и с духовною стороною
человека. В выборе пищи проявляется высшая или низ-
шая организация человека: готтентоты, например, едят
головных вшей и разных гадов. Закон природы относи-
тельно выбора пищи может быть выражен так: живые
существа не употребляют в пищу равных себе, но толь-
ко подобных и сродных. Чем больше человек удаляется
от этого закона, тем ниже стоит. Таким образом, мы не
едим обезьян, между тем как караиб съедает убитого им
неприятеля.
Чувство обоняния играет роль сторожа, поставленно-
го с тою целью, чтобы предупреждать наш вкус о близ-

ко находящемся предмете. Орган его — нос, посредством
которого, при помощи обонятельного нерва, возникает в
мозгу ощущение запаха, соответствующее внешнему
предмету. Оно бывает нам приятно, когда совмещается с
жизнью нерва и возвышает ее; напротив — неприятно,
когда ощущаемый запах более или менее подавляет
жизнь нерва.
Зрение есть космическое чувство, устремляющееся в
бесконечность, чувство наиболее теоретическое и наибо-
лее бескорыстное. Посредством этого органа восприни-
мается из мира вечное движение, называемое светом.
Свет есть волнообразное движение, действующее на сет-
чатую оболочку глаза. Многообразные изменения, раз-
личные массы световых волн являются в мозгу в виде
различных цветов. Вообще видение предметов — не дело
глаза. Только посредством действующей в нашей душе
способности представления мы видим в пространстве
предметы, различая при этом расстояние, величину, ме-
сто, цвет и особенности этих последних.
Ухо есть орган, посредством которого в душе возбуж-
даются представления звуков или, иначе, посредством
этого чувства мы ощущаем звучные волны, действующие
на ухо в форме более или менее определенных звуков,
потому-то вне нас существует или происходит только
движение. В ухе и в слуховом нерве лишь вследствие
этого внешнего движения происходит движение внутрен-
нее. Звук есть только представление, принадлежащее на-
шей душевной способности и возбужденное особым дви-
жением слухового нерва.
Таким образом, внешние чувства действительно пред-
ставляют пищеварительные органы нашей души. Но они
тогда только дают здоровый питательный сок, когда здо-
ровы сами и когда явления природы принимаются ими,
как того требуют вообще законы пищеварения. Поэтому
для человека, заботящегося о здоровье души, главней-
шую задачу составляет попечение о здоровье органов
чувств и их нервов, то есть сохранение этих органов от
повреждений. В специальном отношении пыль, дым, рез*
кий ток воздуха, внезапный переход от тепла к холоду,
печаль и горе вредят глазам. Накопление серы в ушах,
сильный воздушный ток вредны для ушей; слизистая
оболочка носа должна быть охраняема от простуды; по-
лость рта необходимо часто очищать; кожа рук требует

тщательного ухода. Для естественной деятельности нер-
вов чувств должно принять следующие законы: а) только
то, что соответствует органу чувства и его нерву, возбуж-
дает их; б) возбуждение не должно быть слишком ми-
молетно и слишком часто; чтобы в мозгу могли образо-
ваться более живые ощущения и представления, для это-
го возбуждение должно употребляться чаще; в) всякий
орган чувства и его нерв переваривают и передают мозгу
лишь столько, сколько они могут, смотря по своей пи-
щеварительной силе. Чрезмерное напряжение ослабляет
и притупляет внешние чувства. Слишком сильное давле-
ние, слишком острые и очень горячие вещества чересчур
раздражают чувство вкуса; неумеренное нюхание табака
ослабляет чувство обоняния; яркий свет и продолжитель-
ная темнота, равно как и внезапный переход от одного
к другому, притупляют силу зрения; слишком сильные
и слишком высокие звуки, а также и слишком продолжи-
тельное напряжение слуха вредят этому чувству и при-
тупляют слуховой нерв. Однако ж орган может приту-
питься к одному возбуждению, оставаясь чувствитель-
ным к другому, потому что точка уравновешивания воз-
буждения и силы не разделяется равномерно по всему
органу, но она выше для часто возобновляющегося
впечатления, нежели для менее частых впечатлений.
Таким образом, мельник не слышит стука мельницы,
но хорошо слышит звуки музыки. Если возбуждение
действует на орган чувства чересчур сильно, то оно
ощущается уже как боль, потому что боль есть чувст-
во несостоятельности жизненной силы относительно воз-
буждения; г) каждый орган чувства и нерв его могут
быть в деятельности только периодически, потому что
деятельность требует покоя, и обратно. Тот и другой
не должны переступать естественного предела, кото-
рый указывается чувством усталости или ощущением
свежей силы.
Как скоро предметы внешнего мира перевариваются
органами чувств согласно с общими законами пищева-
рения и передаются нервами чувств мозгу, они превра-
щаются там в представления.
Мозг есть центральный орган нервной системы, а по-
тому в человеческом организме он служит общим цент-
ром всех других центров. Мозг есть седалище нашей ду-
ши, которая с помощью различных частей его, как сво-

их органов усваивает себе окружающий мир и бога, ко-
торыми она живет. В мозгу, не в том, конечно, который
лежит на анатомическом столе и представляет лишь
мертвые остатки, но в мозгу, отделенном от остального
организма и связанном жизненною связью с целым,— в
живом мозгу родятся мысли, чувства и желания, возни-
кает деятельность всех этих отдельных способностей,
деятельность, вообще значительно зависящая в объеме
и силе от величины и силы мозга.
Чтобы мозг естественным образом обнаруживал ду-
шевную деятельность, он должен иметь естественную ве-
личину и жизненность, то есть весить по крайней мере
два с половиной фунта и лежать большею половиною
своей массы в передней и верхней части черепной поло-
сти. Но при натуральной величине и жизненности мозга,
его деятельности могут угрожать сильные сотрясения,
толчки падения и пр., слишком большой холод и слиш-
ком большой жар. Она может быть затруднена различ-
ными препятствиями, нарушающими правильный обмен
материи, слишком частым или слишком сильным воз-
буждением от употребления спиртных напитков и т. д.
Деятельность мозга поддерживается правильным пита-
нием тела, здоровым дыханием и кровотворением, до-
ставлением соответственной пищи внешним чувствам и
соразмерными движениями. Мозг укрепляется: а) если
его деятельность не слишком велика и не слишком мала,
но соответствует силе самой души; б) если возбуждения,
которыми она вызывается, не слишком слабы и не слиш-
ком сильны; в) если не возбуждается слишком долго од-
на и та же деятельность или, иначе, если деятельность
мышления, чувствования и боли сменяется одна другою,
так что при этом возбуждаются к действию различные
части мозга; г) если за деятельностью следует надлежа-
щий покой, лишь только чувство неохоты к дальнейшей
деятельности й ощущение усталости IB голове дают знать,
что умственное напряжение достигло высшей своей сте-
пени; д) если, наконец, периодическая смена деятельно-
сти и покоя, указываемая сменою дня и ночи, соблюдает-
ся также надлежащим образом и в умственной жизни
каждого человека, то есть если во время дня он пре-
дается деятельности, во время же ночи — сну.
Одно из самых важных гигиенических средств для
здоровой деятельности мозга составляет надлежащее от-

влечение духовной деятельности физическими упраж-
нениями.
Мозг посылает от себя движущие нервы ж мышцам,
которые в соединении с костями приводят в исполнение
мысли, чувства и желания, родившиеся в мозгу.
Костная система, состоящая, если включить сюда
тридцать два зуба, из шестидесяти отдельных головных
костей, пятидесяти трех костей туловища, шестидесяти
восьми костей верхних конечностей и шестидесяти че-
тырех костей нижних конечностей, представляет остов,
на который опирается все тело, которому наши члены
обязаны своею прочностью и твердостью и к которому
прикрепляется мышечная система, движущая этот ос-
тов, а с ним и всего человека. Триста пар мышц испол-
няют в теле человека и на его поверхности всевозможные
движения. Они наклоняют голову вперед и отклоняют
назад, поворачивают глазное яблоко кверху и книзу,
внутрь и наружу, открывают и закрывают отверстие рта,
отводят и приводят нижнюю челюсть, укорачивают и
удлинняют язык, сгибают и разгибают верхние и нижние
конечности, приводят в движение желудок и кишки
и т. д. Все непроизвольные и произвольные движения со-
вершаются мышцами. К непроизвольным относятся: дви-
жения желудка и кишок, сердца и дыхательные движе-
ния. Произвольные движения происходят вследствие воз-
буждений, получаемых мозгом; сюда принадлежат ходь-
ба, разговор, пение и т. д., потому что органы речи и пе-
ния не что иное, как снаряды, составленные также из
костей и мышц. Для выполнения их цели природа дала
этим органам устройство духового инструмента с язы-
ком, где легкие представляют раздувательный мех, ды-
хательное горло — духовую трубку, голосовые связки —
язычок, гортанная щель — узкое отверстие трубки. Вы-
сота и глубина звуков при этом зависят от степени на-
пряжения голосовых связок и от ширины гортанной ще-
ли. Объем голоса обусловливается большею или мень-
шею упругостью гортани, сила голоса — силою мышц
грудной клетки, его приятность — гармоническим отно-
шением частей, составляющих орган голоса, его чисто-
та — степенью сократительности гортанных мышц. Со-
ставные элементы речи — звуки производятся помощью
различных движений и расположений органов голоса при
посредстве выдыхаемого воздуха, Звуки соединяются в

слоги, то есть в сомкнутые сочетания гласных и соглас-
ных букв. Когда определенное представление или чув-
ство, родившееся в душе, возбуждает врожденную нам
способность речи, то мы соединяем слоги для образова-
ния слов и соединяем слова для произнесения целой
системы звуков.
Дух наш живет в движениях. Движение — сущест-
венная черта всякой жизни. Все идет, ничто не стоит: не
стоит человеческая жизнь, она течет внутри нас, она из-
меняется и наружно. Жизнь есть движение. Жизнь и
движение составляют природу человеческого организма.
Движение двояко: внутреннее и внешнее; внутреннее
поддерживает внешнее, внешнее помогает внутреннему.
Для жизни духа преимущественно важны внешние про-
извольные движения, принадлежащие « сознательным его
отправлениям: ходьба, физический труд, разговор, пение
и т. д. В этих движениях и посредством их душа чело-
века совершает свои действия, ведет свою непрерывную
борьбу, творит искусство и науку, возделывает природу,
обращает ее в свою службу. В деятельности обнаружи-
вается духовная жизнь человека. Труд и деятельность
составляют жизнь и существенное свойство человека —
это цвет и плод его природы.
Поэтому прежде всего необходимо, чтобы система
движения сохранялась в здоровом состоянии и чтобы
она подчинялась господству духа. Надлежащее количе-
ство здоровой пищи, здоровая кровь, здоровый воздух,
здоровые органы чувств и здоровый мозг — вот условия
здоровья системы движения. Кто хочет позаботиться об
этом последнем, тот должен стараться доставить себе
эти условия.
В отношении специального сохранения костной си-
стемы должно наблюдать следующее: занимаясь писани-
ем, сидеть прямо и прямо держать спину, не поднимая
одного плеча выше другого; держаться прямо при ходь-
бе и т. д. Прямое держание всего тела вообще и всег-
да — необходимое условие здоровья. Все части организ-
ма, сами по себе уже расположенные симметрично,
должны находиться в равновесии. Это достигается уп-
ражнением частей организма.
Для мышечной системы должно принять следующие
законы: а) -мышцы укрепляются соразмерным упражне-
нием; вследствие недеятельности они теряют свою сокра-

тительность; б) от слишком продолжительного, часто
повторяемого и слишком сильного напряжения они ос-
лабевают; в) необходима не слишком малая и не слиш-
ком большая деятельность; г) после всякой работы дол-
жен следовать отдых; д) чувство утомления обыкновенно
дает нам знать, когда должно прекращать деятельность;
е) мышечная деятельность может и должна возвышаться
только мало-помалу, лишь постепенно должно восхо-
дить от меньшей траты сил к большей и большей; ж) все
мышцы требуют деятельности и должны быть упраж-
няемы, поэтому в мышечной деятельности должна иметь
место перемена; з) все упражнения должны быть вы-
полняемы на свежем воздухе, в просторном платье, не
непосредственно после употребления пищи и с предо-
сторожностями от .простуды. Эти законы имеют при-
ложение во «всех -видах мышечной деятельности, как
в отношении непроизвольных движений, так и в отно-
шении ходьбы, верховой езды, плавания, гимнастичес-
ких упражнений, физической работы, разговора и
пения.
Но они должны прилагаться индивидуально, сооб-
разно с индивидуальностью каждого лица, предающего-
ся упражнениям. Мы уже видели, что законы питания
организма должны индивидуализироваться: для одних
всего приличнее мясная пища, напротив, для других —
растительная; один может лучше переносить холод, дру-
гой— жар; у одного сильнее и деятельнее легкие, у дру-
гого — желудок; даже у одной и той же особы деятель-
ность легких может быть затруднена, а деятельность же-
лудка может оставаться в порядке, и наоборот. Везде
законы жизнедеятельности в целом и в частностях долж-
ны специально сообразоваться с индивидуальностью дан-
ного случая. Никто не должен и никто не может безна-
казанно выходить из пределов своей индивидуальности;
такое пренебрежение к ним не проходит даром. То же
самое должно разуметь относительно упражнений систе-
мы органов движения. Тощие, малокровные особы могут
предаваться менее сильной, менее'продолжительной дея-
тельности, нежели цветущие здоровьем и сильные. Кто
пользуется скудным столом, тот изнуряется от сильной и
беспрестанной мышечной деятельности и т. д. Сила дви-
жения и количество труда должны быть пропорциональ-
ны количеству мышечной силы.

При таких только условиях развивается наибольшая
сумма силы, неутомимость и ловкость в системе орга-
нов движения, а через нее и в других системах, во всех
органах вообще, как в телесных, так и душевных. Общее
прогрессивное развитие сил состоит не в одном только
развитии мышечной системы, но также и пищеваритель-
ной, кровеносной, отделительной системы, сферы внеш-
них чувств и духа. Вследствие сообразной с природою
деятельности возрастает сила всего телесного и духов-
ного организма. Дар наблюдения и способность сужде-
ния, точно так же, как физическая сила и физическое
здоровье, вырабатываются с помощью деятельности. На-
ши руки и ноги, наша голова и мышцы указывают нам
на деятельность как на непременный наш долг.
Как посредством органов чувств физические явле-
ния превращаются в душевные представления, так, на-
оборот, посредством органов движения, посредством
внешних действий человека внутренние явления его ду-
ховной жизни переходят в явления физические. Моим
сегодняшним письмом я желал раскрыть, каким обра-
зом и под влиянием каких законов это происходит. Я до-
казал в нем, что дух есть источник жизни и движения,
что он, однако ж, существенно зависит в своем настрое-
нии и в силе от внешнего мира, который относится к
нему, как желудочное и умственное пищеварение, при-
готовляющее для него пищу. Что такое самый дух и ка-
ковы его внутренние свойства — ответом на это будет со-
держание моего следующего письма *.
* Некоторые неточности в изложении физиологической части в
этом in предыдущем письме мы считали позволительным оставить
так, как они есть, потому что ,в популярных педагогических беседах
эти специальности составляют все-таки дело второстепенное и о них,
конечно, здесь говорится не в серьезной форме. Нельзя и требовать
ученой строгости от сочинения, не имеющего претензии быть специ-
ально ученым. Насколько же именно автору было необходимо пу-
скаться в физиологию и какую действительную пользу могут прине-
сти матери как воспитательнице детей физиологические сведения
в том виде, в каком они здесь передаются,—судить об этом предо-
ставляется критике. (Прим. пер.)

ПИСЬМО ПЯТОЕ
Способности и деятельности духа.— Единство и многосложность
духа.— Мыслительные способности: способность воспринимания про-
странства и времени; таланты и высшие способности духа.— Чувст-
ва личные и зависимые.— Способности воли: инстинкт рода, само-
сохранения и внутренней сосредоточенности.— Питание отдельных
способностей духа.— Степени их развития: впечатление, ощущение,
влечение, представление, чувство, желание, память, привычка, во-
ображение, энтузиазм, страсть.— Ум, понятие, сознание, самосозна-
ние.— Разум и идея.— Каждый человек организован индивидуально:
нет двух людей совершенно одинаково организованных.
Душа единична и в то же время многосложна, как
и всякий организм, совмещающий в своем единстве
множество и «во множестве единство...
На том основании, что душа или возбуждается к де-
ятельности отвне, или стремится извнутри ко вне, или,
наконец, сосредоточивается в себе самой и в своей бо-
жественной первооснове, она является в нас или мы-
слящею, или желающей, или чувствующею, и таким об-
разом, вся духовная деятельность ее обнаруживается
в способностях мысли, воли и чувства. Эти-то способ-
ности с различными средствами их питания и составят
предмет настоящего письма.
Мыслительные способности являются как восприя-
тия* пространства и времени, как таланты и как мы-
слительные способности в собственном смысле слова.
Восприятия пространства и времени создают пред-
ставления о пространстве и времени с их свойствами,
воспринимая их через внешние чувственные органы.
* Считаем долгом заметить, что словом «восприятие» мы пере-
водим подлинное «Sinn» на том основании, что по смыслу подлинни-
ка под этим Sinn разумеется первичный акт познавательной способ-

Восприятия формы заставляют придавать предме-
там формы и воспринимать образы и, таким образом,
способствуют памяти лиц.
Восприятия величины собирают впечатления о ве-
личине тел независимо от их формы, об объемах пред-
метов и их взаимном отдалении друг от друга; они важ-
ны для геометров, архитекторов и портретистов.
Восприятия веса наделяют способностью опреде-
лять твердость, плотность, мягкость, жесткость, лег-
кость и тяжесть предметов и бывают развиты у тех лиц,
которые отличаются в стрельбе, фехтовании и наездни-
честве.
Восприятия местностей наделяют способностью лег-
ко воспринимать и удерживать представления о про-
странственных отношениях — память местностей, возбу-
ждают страсть к путешествиям и служат главною со-
ставною частью в таланте ландшафтной живописи,
землеописания и естествоведения.
Восприятия цветов дают представления о цветах,
различают оттенки цветов и их согласие, группируют
гармонически краски и наслаждаются ими.
Восприятия чисел занимаются числами, представ-
ляют числа и хранят их в памяти.
Восприятия индивидуальности, или предметности,
наблюдают предметы в их простом (безотноситель-
ном) существовании, делают их доступными представ-
лению и составляют главную потребность для естест-
венной истории.
Восприятия времени судят о времени, промежутках
его и вносят такт в музыку.
Восприятия фактов наделяют памятью происшест-
вий и истории и собирают представления о разных слу-
чаях и событиях.
Таланты перерабатывают и развивают полученные
отвне представления в совместные и последовательные
образы.
ности; а такой акт именно .и есть восприятие. Перевести же словом
«ощущение» мы не решились потому, что на русском языке оно зву-
чало бы слишком дико -в тех сочетаниях, в каких нам пришлось бы
употреблять его, .например, ощущение чисел, ощущение инди-
видуальности и т. п. Точно так же мы не могли передавать его
и словом «чувство» или «идея», чему основания можно видеть
далее.

Талант зодчества — идея искусства — есть основа-
ние таланта механики; он возбуждает наклонность к
сложению и формировке материальных частей и пото-
му необходим архитекторам, инженерам, живописцам и
скульпторам.
Талант порядка снабжает чувством естественного
размещения и естественных взаимных отношений пред-
метов, схватывает симметрию между ними и разливает
опрятность и чистоту в домашнем быте.
Талант музыки проявляется в звуках, мелодиях и
гармонии.
Талант подражания копирует манеры, движения и
действия людей и явлений природы, наделяет даром
действовать по примеру других и в связи с интеллекту-
альными способностями — талантом механического ис-
кусства, а в связи со способностью чувствований —
талантом мимики; он служит существенным элемен-
том фантазии и имеет большую важность для архитек-
торов, живописцев, скульпторов и поэтов.
Талант остроумия подмечает скрытые сходства, на-
деляет чувством комического и располагает к весело-
сти.
Талант словесного выражения снабжает способ-
ностью замечать, изобретать, заучивать и сохранять в
памяти слова для выражения чувств и мыслей.
К мыслительным способностям в собственном смы-
сле относятся способность сравнения, которая замеча-
ет сходства, а еще прежде — различия и образует по-
нятия, и способность заключения, которая преследует
зависимость одних явлений от других, отношения меж-
ду причинами и действиями, основаниями и следст-
виями.
Вторую группу в духовном организме составляют
способности чувствователъные, которые обнаружива-
ются в чувствах личных и чувствах зависимых.
К чувствам личным относятся:
а) Твердость, которая наделяет решительностью,
терпением и постоянством в принятых намерениях, но
при исключительном развитии ведет к упрямству и
упорству, а при недостаточном — к слабости и непосто-
янству;
б) Чувство самости, которое выражается в надежде
на себя и свои силы, самообладании, самостоятельно-

сти и решительности во внешней деятельности, но при
избытке развития ведет к гордости, высокомерию, само-
любию и властолюбию, а при недостатке — к излишне-
му смирению и скромности.
К чувствам зависимым принадлежат:
Любовь к почету — возбуждает желание уважения
от других и ищет молвы и славы; в излишней степени
развития она становится честолюбием, тщеславием и
славолюбием.
Осторожность — внушает осмотрительность и долж-
ную внимательность к себе в речах и поступках и слу-
жит существенным элементом благоразумия, если толь-
ко не доводится нами, при излишнем развитии, до бо-
язливости, нерешительности и меланхолии или, напро-
тив, не превращается при недостаточном — в оскорби-
тельную невнимательность и фамильярность (безза-
стенчивость — Ungestum).
Доброжелательство ищет счастья других и склоняет
к состраданию и деятельной любви, но при неумеренном
развитии переходит в расточительность, вредную угод-
ливость чужим прихотям и в сентиментальность, а при
малом, наоборот,— в суровость и равнодушие к благо-
состоянию ближних.
Совестливость есть чувство правды и неправды, не-
уклонной честности и любви к истине. При излишнем
развитии она влечет за собою безмерные угрызения со-
вести, излишнюю мнительность и самоосуждение, а при
слабом — нарушение чужих прав.
Идеальность есть любовь к прекрасному, стремле-
ние к совершенству, чувство поэзии, но развитая до ис-
ключительности, она обращается в мечтательность и
высокопарный энтузиазм, а оставленная без внима-
ния— в недостаток вкуса к прекрасному.
Способность верить есть стремление к новому и уди-
вительному, заставляющее радоваться неожиданному и
великому; на излишней степени развития она становит-
ся верою в чудесное, в магию и в явления духов, а на
слабой — склонностью \к сомнению и неверием.
Надежда — разумная, ясная доверчивость к будуще-
му, никогда не заходящее солнце на дневном и ночном
небе жизни; но в излишней степени — смешное ожида-
ние разных благ от будущего, а в недостаточной — веч-
но опасающееся сердце...

3. К третьей группе душевных способностей, к спо-
собностям воли принадлежат:
a) Как инстинкты рода:
Половое влечение, производящее половую любовь;
Инстинктивная любовь к детям, вызывающая привя-
занность к детям, но на крайней степени обращающая-
ся в животную любовь и
Влечение к привязанностям, расширяющее сферу уз-
кой одинокой жизни в дружбе.
b) Как инстинкты самосохранения:
Влечение к жизни и питанию, которое возбуждает
сознание цены жизни и необходимости ее сохранения;
Влечение к внутреннему уединению (Verheimlichung-
strieb) — шаг к скрытности (существенный элемент са-
мообладания); при неумеренном развитии оно перехо-
дит в замкнутость, хитрость, притворство и лживость,
при недостаточном — в неуменье хранить в себе мысли
и чувства.
Влечение к борьбе — стремление противиться опас-
ностям— основание мужества. Будучи слишком силь-
но, оно производит сварливость и раздражительность,
а слишком слабо — трусливость в характере.
Влечение к разрушению — наступательное стремле-
ние, дающее силу и энергию разрушать враждебное, но
при одностороннем развитии сопровождающееся суро-
востью в поступках, жестокостью, злостью, возмутитель-
ностью и запальчивостью, а при недостаточном — стра-
хом и трепетом при одном виде крови.
Стремление к приобретению — инстинкт приобре-
тать и овладевать тем, что составляет всегдашнюю по-
требность прочих душевных способностей; в преувели-
ченном виде оно переходит в корыстолюбие и скряжни-
чество, а в слишком малом — в расточительность.
c) Стремление к (внутренней) сосредоточенности
(Einheitstrieb), которое старается укрепить и связать
между собою представления, чувства, идеи и прочие
элементы духа; при чрезмерном развитии оно упорно
вращается в кругу внутренних отправлений и идей, не
обращая внимания на внешние впечатления, между тем
как тот, кто обладает им в слабой степени, страдает
рассеянностью.
Таким образом, я изложил здесь главные составные
элементы душевной жизни. Но эти элементы только тог-

да 6 состоянии будут сделаться живыми, подвижными и
деятельными, когда мы будем доставлять сродные им
предметы для питания и уподобления именно: способно-
стям познавательным — ограниченные пространством и
временем предметы природы, равно как представления
и мысли; способностям чувствовательным — чувства и
сцены мира и природы, могущие возбуждать чувства,
способностям желательным — влечения и склонности
других людей, равно как предметы, способные возбуж-
дать в нас стремление к ним или уклонение от них, смо-
тря по тому, стесняют или расширяют они нашу духов-
ную жизнь. Точно так же и частные силы души возбу-
ждаются, оживляются и развиваются своими специаль-
ными, сродными им средствами: половое влечение —
существованием другого пола; инстинктивная любовь к
детям — присутствием и обладанием детьми; склон-
ность к привязанностям — друзьями и отечеством; вле-
чение к жизни—уяснением и сознанием ценности жиз-
ни; влечение к пище — питательными веществами;
стремление к борьбе — встречающимися на пути жизни
естественными и духовными препятствиями; стремление
к разрушению — предметами, угрожающими разруше-
нием естественному и нравственному миру и потому
требующими уничтожения; влечение к внутреннему
уединению — отношениями, заставляющими удержи-
вать в себе мысли, чувства; стремление к приобрете-
нию— собственностью и ее собиранием, хранением и
расточением; стремление к сосредоточенности — пред-
метами, приковывающими к себе внимание и задержи-
вающими мысль духа; твердость — терпением в пред-
приятиях и людьми с твердым характером, равно как и
рассказами о них; чувство самости — индивидуальными
интересами и столкновениями с другими, встречающи-
мися с ними самолюбиями; любовь к почету — добрым
мнением о нас ближних; осторожность — появлением
опасностей и людей, злоупотребляющих миром; добро-
та воли — счастьем и бедствиями мыслящих и чув-
ствующих существ; совестливость — сценами правды и
неправды и действием правосудия между людьми; ...вос-
приятия предметов и 'фактов—.наблюдениями и опытами
физики, историею, повествованиями и пр.; восприятия
формы, .величины, веса, места и числа, равно как талант
порядка,—науками: геометриею, арифметикою, алгеб-

рою, географиею, ботаникою, минералогией), зоологиею
и анатомиею, восприятия цвета и времени, равно ,как
талант музыки и восприятия форм и величин, наравне с
талантом архитектуры и идеальностью — скульптурою,
искусством зодчества, живописью, музыкою и поэзиею,
талант подражания—кодированием действий людей и
явлений внешнего .мира, талант остроумия — подмеча-
нием скрытых сходств, талант словесного выражения —
сообщением мыслей и чувств в разговоре, способности
•сравнения и .заключения — естествознанием, .политикою
и нравственною философиею.
Таковы главные питательные элементы души. И как
скоро каждой душевной способности дается соответ-
ственная ей пища, начинается жизненный процесс ее
развития и деятельности. Первая и еще слабая степень
душевной деятельности называется в области мысли
впечатлением, в области чувства — ощущением, а в об-
ласти воли — влечением. Но чем более и более будут
повторяться в душевной деятельности сообразные с ее
способностями возбуждения, тем более и более эти спо-
собности будут становиться шире и живее — впечатле-
ние будет переходить в представление, ощущение — в
чувство, влечение — в желание. При этом сила памяти
(так называется она по отношению к мышлению) и при-
вычки (так называют ее в области чувства и воли) по
свойственному ей закону облегчает в душевной деятель-
ности каждый последующий, сходный с предыдущим
акт и затрудняет последующий — противоположный.
И когда эта деятельность душевная возрастает до выс-
шей степени своей живости, то она является в мире мыс-
ли воображением, в мире чувства — энтузиазмом, а в
воле — страстью.
Внешнее возбуждение действует на соответствующий
ему орган в душе человеческой. Но рождающаяся затем
деятельность этого органа затрагивает в душе как ор-
ганизме, состоящем из разных органов, и все прочие
душевные способности по их большему или меньшему
сродству между собою и таким образом возбуждает и
их к большей или меньшей деятельности. Поэтому в че-
ловеческом организме никогда не действует одна душев-
ная способность в отдельности от других, а всегда дей-
ствует большая часть их в совокупности. Совокупная
деятельность мыслительных способностей называется

умом, которого произведение есть понятие, например,
растения, животного, человека и пр., а общее свойство,
принадлежащее всем умственным отправлениям и со-
ставляющее продукт этих самых отправлений,— созна-
нием й в том случае, когда при этом преимущественно
действуют способности сравнения и заключения и когда
сознание бывает главным образом направлено само на
себя — самосознанием. Когда деятельность мыслитель-
ной силы соединяется с высшими способностями чув-
ствований, тогда эта деятельность получает название
разума, а продукты ее — идеями, которые бывают раз-
личны именно потому, что представляют собою резуль-
тат мышления в соединении с частными чувствования-
ми: так, идея любви есть продукт мысли и доброты во-
ли, идея красоты — продукт мысли и идеальности, идея
истины — продукт мысли и совестливости. А когда идеи
господствуют и .над .способностями желательными, так
что последние .подчиняются первым, тогда человек ста-
новится (нравственно свободным: он живет тогда в гар-
монии с самим собой, в гармонии с миром...
Но содержание сознания, самосознания и разума
принимает различный вид, смотря по различному скла-
ду различных людей. И действительно, все люди органи-
зованы разнообразно. Нет двух человек между тысяча-
ми миллионов населяющих землю людей, у которых бы
эти духовные отправления сложились в совершенно
одинаковую форму и одинаковый размер тела и духа.
У одного мыслительные способности преобладают над
чувствовательными и желательными, у другого — чув-
ствования над мыслями и желаниями, у третьего — же-
лания над представлениями /и чувствами. И так далее.
Человек с развитым умом принимает совсем различные
направления, смотря по тому, в чем бывает он особенно
силен — в суждении ли о цветах или в восприятии пред-
метов, в способности ли сравнивать или в способности
умозаключать; равным образом человек с сильным чув-
ством становится совсем иным в том случае, когда он
действует по преимуществу в области нравственных и
религиозных способностей, и в том, когда поддается
чувствам эгоистическим и зависимым, точно так же и
человек с развитою волею, водимый (побуждениями ро-
да, бывает совсем не похож на того, который управляет-
ся инстинктами самосохранения, равно как и человек,

увлекающийся между побуждениями рода, именно по-
буждениями половыми, не похож на того, который сле-
дует побуждениям зависимым. Один и тот же человек
может глубоко понимать музыку и, однако ж, не быть
тонким мыслителем, равно как и наоборот. Один может
быть благожелателен и, однако, скуден верою, а другой
богат верою и суров характером. Наконец, иной может
быть силен в страстях и стремлениях и, однако же, не
вполне тверд в преодолении препятствий или в стремле-
нии к разрушению, неотважен и немужествен. Как
24 буквы алфавита, так и 36 способностей души явля-
ются в бесчисленных и, однако же, заметных комбина-
циях.
Но, в каких бы комбинациях ни проявлялись они в
различных индивидуумах, они должны всегда слагаться
в индивидуальную гармонию и, как бы ни были различ-
ны эти индивидуальные гармонии, всегда идеи должны
составлять основные аккорды в этой гармонии. Каким
путем может быть достигнуто исполнение этого «долж-
ны», это нам могут объяснить законы душевной жизни

ПИСЬМО ШЕСТОЕ
Законы душевной жизни. — Способности мысли, чувства и воли
должны действовать гармонически: мышление, противоположное чув-
ству и желанию, чувство без мысли и воли, желание без чувства и
мысли разрушают духовную жизнь человека.—Законы возбуждения
и питания духа. — Законы сродства; сродные и противоположные
деятельности духа.—Односторонние способности чувства и способы
приведения их в гармонию духа.—Чрезмерно большие и малые спо-
собности мысли и средства приведения их в гармонию с общей дея-
тельностью духа. — Проявление душевной жизни во внешней дея-
тельности человека.
Душа, как и телесный организм, подвержена непре-
рывному росту и видоизменению. Она постоянно разви-
вается от низших ступеней развития к более высоким, с
одной стороны, воспринимая отвне питательные сред-
ства и .претворяя их в духовную кровь и плоть — в .пред-
ставления, чувства и стремления, а с другой, извергая
из себя все старое и изношенное. Только путем такого
жизненного реального процесса образуется самый дух
и зародыши представлений, чувств и стремлений выра-
стают в живой организм. Но в этом развитии и возра-
стании много значит, как высший закон и цель, то,
чтобы оно совершалось в гармоническом порядке, ибо
каково бывает развитие, таков и плод его, только гар-
монически развивающийся дух и проявляется гармони-
чески. Потому, в силу этого закона, и мысли, и чувства,
и желания должны взаимно ограничиваться и подчи-
няться друг другу.
Мыслительная деятельность в гармонии общей ду-
шевной жизни имеет задачею постигать и наблюдать
предметы мира и их отношения, равно как вносить свет
сознания в чувствования и указывать своею ясностью
естественные границы желаниям. Сама по себе, отдель-

но от высших чувствований, деятельность мыслительных
способностей очень обширна: они могут каждую силу
души направлять и к добру и к злу, строить планы и
ко вреду и к благу человечества, и к воровству и к бла-
готворительности. Задача деятельности чувствований в
гармонии душевных способностей -состоит в том, чтобы
привязывать человека к вечности...
Желания и эгоистические чувства имеют наше я глав-
ным предметам своих попечений. В гармонии с целым «их
действия благотворны и необходимы для этого целого.
Но не проведенные через мысли и чувства, они бывают
ненасытимы и слепы к своим следствиям, а их действия
получают характер грехов и пороков, удовлетворение
которым в своих конечных результатах делает человека
рабом того, что должно 'бы было само служить ему.
Такое взаимное ограничение душевных способно-
стей, необходимое для их гармонического возрастания,
будет достигнуто только тогда, когда при развитии их
будут наблюдаемы общие законы возбуждения и
сродства.
Общие законы возбуждения и сродства важны и для
душевной жизни. Они суть следующие: 1) только дея-
тельность сообщает жизнь и силу душевным способно-
стям. Подобно телесным членам, они созданы для дея-
тельности. Деятельность, труд — это их жизненная сти-
хия. 2) Повторенная деятельность составляет упражне-
ние. Только тогда, когда эта деятельность повторяется
чаще и чаще, способности души будут упражняться и
приобретать все большую и большую легкость совер-
шать свои отправления. Ибо закон упражнения таков:
каждая сила становится тем крепче, (чем чаще 'будет
проявляться она в деятельности. А противоположность
этого закона: каждая сила бывает тем слабее, чем ме-
нее она возбуждается и потому действует. «Упражне-
ние делает мастером», «Repetitio est mater studiorum».
Первое действие, производимое возбуждением, влияю-
щим на душу и вызывающим ее к деятельности, бывает
не столь сильно, чтобы через него наши представления,
чувства, стремления могли вполне образоваться и со-
храниться на долгое время. Для сообщения им полной
жизненности нужно частое повторение их: дитя не в со-
стоянии по первому взгляду ни научиться читать буквы,
ни писать их после первой попытки: лжец может со-

всем оставить ложь после первой борьбы с ложью; «на-
чало во всем трудно»; но каждая следующая победа,
например, над ложью, делает легчайшею каждую даль-
нейшую борьбу. Первое поползновение к пороку оста-
новить легко, но каждому последующему противостоять
тем труднее, чем больше преступлений закона лежит
впереди его. «Опасайся первого шага» — такой закон
упражнения достигает, однако же, своей полной силы
тогда, когда: а) при каждом упражнении мы переходим
непременно от легчайшей деятельности к более труд-
ной, когда: Ь) возбуждение, как питательный элемент,
не превышает силы; ибо если оно слишком сильно и
продолжительно или повторяется слишком часто, то
сила истощается и ослабевает, не в состояния будучи
выдерживать деятельности, соответственной возбужде-
нию; напротив, если возбуждение слабо, то сила не вы-
зывается к деятельности; и когда: с) соблюдается закон
периодичности, ибо после деятельности и следующего
за нею истощения должен наступать покой, который
для общей совокупности душевных сил состоит в еже-
дневной натуральной мере сна, а для частных сил души
достигается тогда, когда мы переходим от одной дея-
тельности к другой, например от математического или
философского мышления к музыке.
Как законы сродства, важны для души следующие
космические общие законы: 1) сродные способности
взаимно укрепляют, а противоположные взаимно ослаб-
ляют одна другую; 2) обобщение сродного укрепляет
силу тем более, чем более это сродное объединяется в
одной цели. Но сродные между способностями душев-
ными следующие: влечение к жизни и пище, любовь к
детям и благожелание; любовь к детям и влечение к
дружеским привязанностям; стремление к борьбе и
стремление к разрушению; стремление к борьбе и
твердость — надежда и влечение к приобретению; склон-
ность к внутреннему уединению и осторожность; вера,
надежда и чувство божества, вера и благожелание; ве-
ра и идеальность; чувство самости и любовь к почету;
влечение к дружеству с любовью к почету, благожела-
тельностью и чувством божественного, восприятие
предметов и чувство; восприятия предметов, форм и ве-
личин; восприятия предметов, веса и цветов; музыкаль-
ный талант и восприятие времени; остроумие и способ-

ность сравнения способности сравнения и заключения;
способность сравнения и восприятие фактов. А проти-
воположные между способностями души следующие:
половое влечение противоположно нравственному чув-
ству и высшим способностям мышления; влечение к
дружеству осторожности; стремление к борьбе осторож-
ности, любви к почету и благожелательности; стремле-
ние к разрушению благожелательности, любви к почету;
осторожности и совестливости; стремление к внутренне-
му уединению, надежде, любви к почету, стремление к
борьбе и разрушению; стремление к приобретению бла-
гожелательности и любви к почету; чувство самости
любви к почету, осторожности, совестливости, благоже-
лательности и высшим способностям мышления; любовь
к почету — чувству самости высшим 'мыслительным си-
лам; осторожность — стремлению к борьбе, любви к по-
чету, идеальности, надежде, благоговению, вере и благо-
желательности; благожелательность — стремлению к
приобретению, стремлению к разрушению и самоуваже-
нию, самоуважению и высшим мыслительным силам;
твердость осторожности, надежда осторожности и выс-
шим способностям мышления, вера осторожности и
высшим способностям мышления, восприятие чисел
идеальности, талант подражания осторожности и чув-
ству самости, талант словесного выражения чувству са-
мости, осторожности и влечению к внутреннему уедине-
нию, остроумие любви к почету, совести и благожела-
тельности, способность заключения идеальности, чудес-
ности.
На этих законах сродства и возбуждения, равно как
на сродстве и противоположности душевных способно-
стей, основывается возможность воспитания, основы-
вается прочная надежда на то, что и дурной человек мо-
жет сделаться лучшим, основывается, наконец, та истина,
что человек предназначен к нравственной свободе и мо-
жет сделаться нравственно свободным.
Примеры:
Превышают стремления в человеке свои границы и
подавляют собою чувства и мысли, так что угрожают
ему потерею свободы и благосостояния: упражнение
по законам сродства и возбуждения возвращает их в
свои пределы. Отдали от них свойственное им возбуж-

дение, и, оставленные без деятельности, они ослабеют.
Противопоставь им высшие способности мышления и
чувствования, и они утихнут. Вообще, стремления по-
давляются: возбуждением благожелательности посред-
ством упрашивания, любви к почету, посредством по-
хвал /и порицаний,—осторожности посредством угроз и
наказаний, высших мыслительных сил посредством убе-
ждения. В частности сила полового влечения становит-
ся тем слабее, чем сильнее будут возбуждаться высшие
способности мышления и чувствований. Доведенная до
крайности любовь к детям делает шалунами детей; бу-
дучи ограничиваема высшими силами мышления, она
доводится до своей естественной меры. Влечение к при-
вязанностям укрепляется совестью, благожелатель-
ностью и чувством божественного, чем и доводится до
степени самого искреннейшего дружества, а ослабляет-
ся в случае, если оно сделалось слишком расточительно
на дружеские обязательства, посредством осторожности
и высших мыслительных сил. Преувеличенное влечение
к пище возвращается в свои границы и сдерживается
также высшими силами мысли и твердостью. Влечение
к внутреннему уединению при недостатке совести про-
изводит ложь и лживость, отсюда, по законам возбуж-
дения, ослабляй сочетание этого влечения с первыми
свойствами и укрепляй связь с последними. Стремление
к борьбе, не удерживаемое в должных границах, ста-
новится буйством; оно умеряется осторожностью, лю-
бовью к почету, благожелательностью и чувством бо-
жественного; чтобы ослабить его в известном индивиду-
уме, нужно обратиться к указанным противоположным
способностям и возбуждать те из .них, которые уже до-
вольно сильны и крепки в этом индивидууме; впрочем,
чтобы не подавить совсем этого стремления, нужно раз-
вивать его вместе с твердостью и приводить оба в дея-
тельность, в связи с высшими чувствованиями, причем
оно является уже как мужество в борьбе с пороками.
Стремление к разрушению, на крайней степени и отре-
шенное от остального душевного организма, ведет к
жестокости и убийству; но пусть будут приведены к уси-
ленной деятельности, вопреки ему, осторожность, со-
весть, любовь к почету, благожелательность и чувство
божественного, и оно будет побеждено; а пусть подчи-
нят его высшим отправлениям мышления и чувствова-

ний, и оно сообщит энергию мыслям и действиям, силу
к разрушению зла. Очень сильное влечение к приобре-
тению в связи с сильным влечением к скрытности мо-
жет сделаться причиною воровства, если не будет сдер-
живаемо в границах достаточной совестливостью. Раз-
витие совести и с тем вместе любви к почету, благоже-
лательности и чувства божественного подавляют и
уничтожают предшествующие поползновения к воров-
ству. Так умеряется крайняя деятельность в области
стремлений.
То же самое и с чувствами. Эгоистические чувства
на крайней степени развития приводятся в свои грани-
цы чувствами зависимыми, а чувства вообще — дейст-
виями мысли. В отношении к тем и другим, применяя
•законы возбуждения, мы должны отказывать в возбу-
ждении сильно развитым способностям, а слабые все
чаще и чаще приводить в большее и большее возбужде-
ние, укрепляя последние через взаимодействие и воз-
буждение сродных с ними способностей. Отсюда, в от-
ношении ,к частным чувствованиям: где слаба твердость,
там бывает очень слаба осторожность, но много разви-
ты мыслительные силы и стремления к борьбе и разру-
шению. Поэтому, где она доведена до крайности, там
нужно оставлять ее без возбуждения и настаивать на
развитии осторожности и способностей мышления.
Чувство самости при ничтожном развитии рождает
малодушие и унизительную трусость; и при излишнем
гордость, которая в связи с сильною любовью к поче-
ту и слабыми мыслительными способностями становит-
ся самодурством, а в связи с слабоумием и совестью —
нетерпимостью.
Во всех этих случаях законы возбуждения и сродст-
ва предписывают оставлять без деятельности преувели-
ченный орган и возбуждать не сродные с ним и под-
крепляющие его способности, а противоположные, тог-
да как в противных случаях — наоборот. Любовь к по-
чету в связи с высшими силами мышления и высшими
чувствованиями бывает чувством чести и чувством дол-
га: в таких сочетаниях и должна она действовать; но,
когда при чрезмерном развитии, вместе с сильным чув-
ством самости и стремлением к приобретению и с малою
совестью и благожелательностью, становится она зави-
стью, тогда должны быть приводимы в деятельность ее

антагонисты, каковы благожелательность и совестли-
вость. Осторожность в недостаточном виде бывает вред-
на, делаясь легкомыслием, а в преувеличенном — зам-
кнутостью, между тем как в должной мере и в связи с
высшими способностями мышления она рождает осмот-
рительность: законы средства и возбуждения предписы-
вают усиливать последние и ослаблять первые. Добро-
желательство, доведенное до чрезмерности, 'Сопрово-
ждается вредною расточительностью в любви, а
ослабляется стремлением к приобретению и чувством
самости. Но если эта способность мало развита и обна-
руживается равнодушием к благосостоянию ближнего
и если подобный индивидуум, будучи одарен вместе с
тем сильною жаждою приобретения и сильным чувст-
вом самости, не верит ни в какое бескорыстное добро и
считает слабостью великодушие, чуждое всяких самолю-
бивых расчетов, то должно будить любовь в таком серд-
це и живыми любящими личностями, и сценами, вызы-
вающими сострадательность, и возбуждением всех
зависимых чувств, дабы, исполненное этой любви боже-
ственной, оно согрело душу и освятило ее для вечности.
Совесть вместе со способностями мышления рождает
справедливость, а с сильною добротою воли — благо-
дарность; но при неумеренной степени развития обнару-
живается скрупулезностью и педантизмом, а при недо-
статочной — бессовестностью; доброта воли и чувство
религиозное, равно как постоянное упражнение должны
укреплять ее, когда она слаба, а мыслительные способ-
ности умерять, когда слишком возбуждена...
Подобным же образом воспитываются и приводят-
ся в гармоническую систему душевной деятельности и
мыслительные способности. Сами по себе, отдельно от
других сил души, они не должны действовать: ни один
человек не должен быть только мыслителем. Посему
если они развиваются односторонне, без участия и даже
вопреки высших чувствований, при этом стараются по-
стичь абсолютную истину сами в себе и через самих
себя и отвергнуть мир божественный, -как непостижи-
мый для рассудка, то возбуждение чувствований долж-
но показать им, что каждая сила души знает лишь один
собственный мир и что хотя слепой и отрицает цвета,
но тем не менее цвета существуют для зрячего. Если,
далее, высшие силы мышления стремятся к истине по-

мимо восприятий времени и пространства и рассматри-
вают мир с чисто идеалистической точки зрения, отвер-
гая ту истину, что все наше знание не восходит далее
того (идеала) материала, который дают ему восприя-
тия пространства и времени, то деятельность этих самых
восприятий и должна довести их до сознания этой ис-
тины. Наоборот, если действующие в пространстве и вре-
мени способности на крайней степени развития впадают
в материализм и не признают никакой истины, кроме той,
которая приобретается через чувственное восприятие,
тогда должны быть возбуждаемы по преимуществу
высшие силы мышления и чувствований, чтобы порож-
даемые ими идеи дали предощутить первым вечные ис-
тины. То справедливо, что мыслительные способности
могут иметь и сами по себе высокое значение для жиз-
ни, воли и деятельности человека, так что человек силь-
ного ума в одних мыслях ищет и находит основания всех
чувств и желаний, но во всяком случае глубочайшие ос-
новы всякой деятельности суть именно чувства и вле-
чения, и только в связи с ними мышление делается бла-
готворным заправителем чувств и склонностей. И так
в гармонии должны развиваться как все душевные спо-
собности, так и способности мышления, которые выра-
стают через впечатления от пространственных и времен-
ных явлений и в случае односторонности или недостатка
своего развития в отношении к целому требуют этих пи-
тательных элементов, как своей природной пищи.
Однако же человек только потому человек, что он
действует. В делах и подвигах должна проявляться его
душевная жизнь: вместе с ними он растет и выясняет-
ся. В действиях открывается вся душа и ее внутренняя
гармония приводится в гармонию с миром внешним.
В действиях не только приносит душа цветы, но и эти
цветы ее вырастают в плоды. Поэтому душевная жизнь
должна всегда и постоянно, следуя своему росту и рас-
цветанию, обнаруживаться в деятельности: она должна
трудиться сколько сама над собою, столько же и над
видимым миром. Но ее дела и труды не суть продукты
низших склонностей и пр., а излияние идей; и в этом
случае только «упражнение делает мастером», только
труд научает работать — пример увлекает и возбуждает
•к соревнованию и подражанию...
Такая гармония душевных способностей между со-

бою и гармония души с телом и миром внешним имеет,
конечно, целью устремлять и направлять туда — горе —
законы душевной жизни, которые я изложил в настоя-
щем письме. Вместе с тем оно показало нам основание
истинного богатства жизни и всех ее радостей, основа-
ние телесного и душевного здоровья и благосостояния.
Гармония — это ненарушимое внутреннее равновесие
между собою и с миром внешним душевных и телесных
сил, это здоровье и благосостояние. И только здоровье
есть жизнь.

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
Телосложение и темперамент.— В человеческой деятельности наряду
с величиною органа нашей души, то есть мозга, имеют существенную
важность свойства, вид и образ духовной деятельности.— Телосло-
жение выражает свойства тела, темперамент — свойства души.— Ха-
рактер и сущность цветущего телосложения и сангвинического тем-
перамента, лимфатического телосложения и флегматического темпе-
рамента, желчного телосложения и холерического темперамента.—
Сближение и разъединение темпераментов.— Темпераменты сами по
себе не бывают ни хороши, ни дурны; в крайних пределах они пред-
ставляют извращение человеческой природы.— Воспитание темпера-
ментов с целью воспрепятствовать их крайнему выражению.
Железный прут крепче и сломить его труднее, чем
деревянную палку, хотя бы она была в десять раз его
толще. И человек огромного роста, но вялый, слабее,
чем малорослый, обладающий крепкими мускулами. То
же можно приложить не только к телу, но и к душе че-
ловека. Поэтому и взаимная разность между людьми
состоит не в том только, что они обладают относительно
большими или меньшими органами души и тела. Неоди-
наковая впечатлительность, неодинаковая крепость и
жизненность, проявляющиеся в теле в виде определен-
ного телосложения и в душе в виде определенного тем-
перамента, составляют не менее важную черту разли-
чия людей по душе и телу, как и неодинаковая величи-
на различных душевных и телесных способностей, так
что два человека, одаренные одинаково большими спо-
собностями души, могут быть совершенно различны по
их проявлениям, если один будет сангвиник, а другой
меланхолик; так же точно флегматик, обладающий
большими душевными способностями, может быть го-
раздо менее деятелен, чем холерик, одаренный от при-
роды меньшими по величине душевными способностями.
Телосложение и темперамент — это природные дан-
ные, определяющие основной настрой индивидуальной
жизни. Как всякая страна имеет свой климат, так и вся-

кий человек имеет свой темперамент: темперамент
страны есть ее климат, климат человека есть его темпе-
рамент. Телосложение есть физический темперамент, а
темперамент есть душевное телосложение (?). Разных
телосложений или основных телесных типов и разных
темпераментов или типов мозга и души так -же много,
как и людей. Но вообще все они сводятся к четырем
группам.
Цветущее телосложение условливается преоблада-
нием артериальной крови и выражается в стройности
тела, в узкой длинной груди, .в нежной коже, в светлых
волосах, в голубых или смуглых живых глазах и в бы-
строй подвижности. Сангвинический, то есть .крове-
обильный, весело себя чувствующий, легко возбуждаю-
щийся темперамент, соответствующий указанному те-
лосложению, в высшей степени восприимчив к меняю-
щимся впечатлениям внешнего мира, не оставаясь при-
том на долгое время прикованным ни к одному из них.
Сангвиник весь принадлежит настоящей минуте; без
заботы о будущем, он живет каждый миг полною и весе-
лою жизнью; быстро меняется перед ним и сильная
радость, и тяжкая печаль, не проникая глубоко внутрь
его. Сангвиник — это человек светский.
Лимфатическое телосложение характеризуется туч-
ностью и дряблостью тела, вялостью мышц, медлен-
ностью кровообращения и движений и условливается
преобладающею деятельностью органов пищеварения.
Соответствующий ему флегматический, то есть хладно-
кровный, ленивый, с трудом возбуждающийся темпера-
мент, медленно воспринимает впечатления внешнего
мира и тихо и покойно истрачивает свою жизнь. Он
производит натуру голландца. Шекспир сказал: где
жирное брюхо, там тощий мозг, чем тучнее бока, тем в
большем банкротстве душа.
Нервное телосложение, при преобладающей деятель-
ности нервной системы, обнаруживается сильно разви-
тым головным и спинным мозгом, впавшею грудью и
таким же животом, неразвитыми мускулами и высоким
тонким телом. В области духовной жизни это телосло-
жение называется меланхолическим темпераментом, то
есть тяжелокровным, грустно настроенным и живущим
внутри самого себя, темпераментом, который с напря-
женным вниманием преследует впечатления, раз задев-

шие его за живое, глубоко трогается ими и удерживает
их со всею энергиею. Меланхолик больше мыслит, чем
желает.
Наконец, желчное телосложение и холерический, то
есть теплокровный, пламенный и неутомимо деятельный
темперамент представляет крепкую систему мускулов,
широкую грудь, широкие плечи, полный пульс, эласти-
ческую мозговую ткань, быстрое понимание и сильную
возбудительность и жизненность. Холерик преследует
свою цель с необыкновенной энергией. Моисей и Лю-
тер были холерики. Холерик больше желает, чем мы-
слит.
Смотря по своему сродству, темпераменты или схо-
дятся, или расходятся между собою. Сангвиники скоро
сближаются, но также скоро и расходятся. Нервные
сближаются нелегко, зато надолго. Сангвиники и флег-
матики никогда не мирятся между собой.
Сам по себе каждый темперамент хорош и может
служить к выполнению самых важных задач жизни.
Только один ведет к цели скорее и вернее, чем другой.
С известными темпераментами, кажется, соединены осо-
бые душевные способности: твердость и стремление к
разрушению -с холерическим, осмотрительность с флег-
матическим, способность .мыслительная с меланхоли-
ческим, -половое влечение и надежда с -сангвини-
ческим.
В крайних своих пределах темпераменты представ-
ляют извращение человеческой природы, сангвиниче-
ский— легкомысленную жадность к наслаждениям,
флегматический—тупое равнодушие, меланхолический—
глухую ко всему мечтательность, холерический —
необузданные страсти.
Та или другая пища, различная степень образова-
ния, разные впечатления и отношения видоизменяют
темпераменты. И здесь-то заключается возможность
воспрепятствовать крайнему выражению темперамен-
тов, а с другой стороны, ошибочно направить их таким
образом, что они доходят до крайних пределов.
Так бывает, когда лимфатик воздерживается от из-
лишнего покоя и его спящий, почти полуживой организм
возбуждается и одушевляется, то есть когда он поддер-
живает свою жизненную силу крепительной, но легко
удобоваримой пищей, по преимуществу мясною и раз-

нообразным усиленным движением на вольном воздухе;
когда особа цветущего телосложения по преимуществу
питается растительною пищею, не употребляет спирт-
ных напитков, веществ возбуждающих и пряностей и
при этом делает еще правильные движения, когда нерв-
ный человек питается растительною пищею и избегает
неудобоваримой мучной пищи, также стручковых плодов,
пучащих живот, делает движения на открытом возду-
хе, и наконец, когда человек желчный воздерживается
от (Спиртных налитков и •крепительной мясной пищи, а,
напротив, главным своим кушаньем избирает плоды и
зелень.
Действуя на телосложение подобными средствами,
мы, естественно, и самые темпераменты можем подчи-
нять естественной мере. Впрочем, для умерения их тре-
буется нечто «больше этого. Жизнь возжигается от
жизни, а потому темперамент флегматический может
возбуждаться к жизненности только среди живых на-
тур. Но в отношении к его душевной деятельности основ-
ное правило—не слишком .много зараз. Особенно в нем
нужно возбуждать высшие чувства и зависящие от них
стремления, чтобы они пришли в деятельность. Пере-
мена места и путешествия также выводят его из духов-
ного сна. Напротив, чтобы поощрить к деятельности
сангвиника, нужно прежде всего затронуть его стремле-
ние к единству (?), твердость, осмотрительность и спо-
собность мыслительную. Следует также удалять его от
сильных возбуждений и сильных страстей. Впрочем,
никогда не должно ослаблять крепости мускулов и силы
пищеварения продолжительным сидением. Относитель-
но холерика нужно заботиться, чтобы руководителем
его были высшие мыслительные и чувствовательные спо-
собности, чтобы его раздражительность и страстность
была умеряемая религией и нравственностью, чтобы
бурная душа его была умеряема уединением и анали-
зом самой себя, и, наконец, относительно нервного
субъекта, чтобы душа его отвлекалась влиянием обще-
ства к окружающему миру, чтобы душевная деятель-
ность не служила в ущерб физическому здоровью и что-
бы для этой цели эта деятельность, согласно с закона-
ми природы, сменялась деятельностью физическою.
Телосложение к темперамент обнаруживают значи-
тельное влияние на телесную и душевную деятельность

человека. Поэтому воспитание должно обращать серьез-
ное внимание на это влияние, избегая, однако ж, за-
блуждения, будто бы темперамент может восполнить
недостаток душевных способностей.
Воспитание вообще может только содействовать тому,
чтобы душевные способности проявлялись в возможно
высшей для них степени, так, как только позволяют им
величина душевных способностей и свойство темпера-
мента. Эта величина составляет уже такой предел, кото-
рого не может переступать воспитание, точно так же
как из флегматика оно не сделает сангвиника. Если оди-
наково воспитывать двух неделимых, сходных по темпе-
раментам и различных по душевным органам, то воспи-
тание дает душевную крепость и совершенство тому
из них, чьи душевные органы будут больше и в той
именно мере, в какой они больше у одного, чем у дру-
гого. Малая величина мозга, а вместе с тем и слабость
проявления духа делают человека неспособным к вос-
питанию, как это видно на идиотах; напротив, одаренные
большею величиною мозга в соединении с счастливым
темпераментом воспитываются сами собою, как Моцарт
и Шекспир *.
* Содержание этого письма не дает определенной идеи о том,
что должно понимать под словами телосложение и темперамент. Во-
обще, эти два совершенно различных понятия часто смешиваются
между собою: конечно, определить, что такое телосложение, очень
трудно. Это общая рамка -или форма особенной организации каждого
неделимого, выражаемая словами крепость или сила и слабость —
телосложение крепкое и телосложение слабое. Это образ существо-
вания индивидуальной организации, основание индивидуальной при-
роды. Крепость телосложения каждого человека находится в пря-
мом отношении с следующими пятью обстоятельствами: 1) проч-
ностью и совершенством анатомического строения организма, 2) пра-
вильностью его физиологических отправлений, 3) степенью физиче-
ской силы, 4) сопротивляемостью причинам болезни, 5) энергией
жизненности. Слабость телосложения находится в обратном отноше-
нии к тем же обстоятельствам. Кроме того, между ними есть мно-
жество посредствующих оттенков.
Название «темперамент» далеко не новое. Оно родилось из той
мысли древних, что будто бы органические тела образованы из раз-
личных элементов, слитых вместе, но в таких пропорциях, что они
взаимно умеряются (temperantur) одни другими. Однако ж уравно-
вешенная таким образом организация, которой они давали название
темперамента, встречается редко. Наичаще они допускали несораз-
мерность между этими элементами, но так, что эта несоразмерность
бывает совместима со здоровьем. Это-то, собственно, и называли тем-
пераментом.

У древних было, как известно, четыре элемента: тепло, холод,
сухость и влажность,— из которых, по их мнению, могли образовать-
ся четыре следующих соединения: 1) теплое и сухое, в котором пре-
обладает желчь и которое составляет желчный или холерический
темперамент, 2) теплое и сырое, в котором преобладает черная желчь
и которое составляет черножелчный или меланхолический темпера-
мент, 3) холодное и сухое, в котором господствует кровь и которое
образует собственно так называемый сангвинический темперамент,
4) холодное и влажное, в котором преобладает мокрота (слизь) и
которое составляет мокротный или флегматический темперамент.
С новейшими успехами науки учение о темпераментах совершенно
изменилось; но фантастические названия, придуманные для них древ-
ними, удержались и поныне. В наше время под темпераментами ра-
зумеют известные разности между людьми, неизменные, совместимые
с сохранением здоровья и жизни, происходящие от неодинаковой
соразмерности и деятельности различных частей тела и способные
видоизменять животную экономию человека.
При настоящем состоянии науки можно принять четыре следую-
щих темперамента: 1) сангвинический или кровяной, 2) нервный,
3) флегматический или лимфатический, 4) холерический или желч-
ный. Под каждым из этих названий различается отдельное состоя-
ние организма, отличающееся от других особыми чертами.
Сангвинический темперамент отличается следующими признака-
ми: мягкой, белой, слегка розовой кожей, румяным лицом, русыми
волосами, умеренною полнотою тела, короткою шеею, крепким и раз-
витым пульсом, правильностью и .полностью главных отправлений,
развитой мышечной силой, склонностью к любви, живостью ощуще-
ний, обширностью понимания и воображения, сильными страстями.
Между знаменитыми людьми, представлявшими этот темперамент,
называют Марка-Антония, Платона, Генриха IV, герцога Ришелье,
Бюффона, Мирабо. Сангвиник должен соблюдать следующие гигие-
нические правила: а) употреблять здоровую, но не очень обильную
и -не возбудительную пищу; избегать возбуждающих напитков, в
особенности спиртных; б) упражнять мышечную систему частыми и
разнообразными движениями, чтобы несколько тратить слишком бо-
гатую и легко возобновляющуюся кровь; в) тщательно избегать тес-
ных, худо проветриваемых комнат, чтобы предотвращать приливы
крови к мозгу; г) без настоятельной необходимости не прибегать к
кровопусканиям, легко обращающимся у сангвиников в привычку.
Вот главные черты нервного темперамента: телосложение сла-
бое, ткани тела сухие, фибры тонкие, мышцы малоразвитые, лицо
худощавое, бледное, подвижное и выразительное, взгляд живой, лоб
высокий, движения быстрые и прерывистые, впечатлительность жи-
вая и сильная, попеременность большой энергии, кажущейся несо-
размерною с силами, и морального изнеможения без очевидной при-
чины; отсутствие .антагонизма между мышечною и нервной система-
ми; подвижность ощущений, развитие ума, избыток деятельности
половых органов. Между знаменитыми людьми, которым история
приписывает этот темперамент, считаются: Тиберий, Людовик XI,
Паскаль, Жан-Жак Руссо, Циммерман, Робеспьер и др. Людям
нервного темперамента гигиена советует: а) избегать всех причин,
возбуждающих восприимчивость нервной системы и в особенности
действующих на умственные способности, б) избегать как ослабля-

ющей, так и возбуждающей диеты, в) часто употреблять ванны, в
особенности теплые или прохладные, но во всяком случае не очень
продолжительные, г) предаваться умеренным, однако ж, довольно
сильным телесным упражнениям, сменяя деятельность мозга дея-
тельностью физической и мышечною. Жить, если можно, в деревне
и вести жизнь деятельную, более физическую, чем умственную.
Признаки лимфатического темперамента составляют: рыжие или
светло-русые волосы, голубые глаза, тонкая и белая кожа, малое
развитие системы волос, мясо мягкое, слизистые отверстия слабо ок-
рашенные, большой объем носа, губ, ушей; зубы испорченные, ще-
ки, покрытые пятнистою краскою, руки и ноги объемистые. Кровь
таких особ движется с меньшею силою, отчего отправления у них
вялы. Умственные способности обыкновенно менее живы, мышечная
система менее сильна.
Если желают противодействовать флегматическому темперамен-
ту, то необходимо иметь в виду следующие правила: а) вдыхание
чистого, достаточно возобновляемого воздуха; расположенное на
сухой, возвышенной местности светлое жилище, если только воз-
можно, в деревне, б) правильные, соразмерные с силами, телесные
упражнения, в) здоровая, обильная, преимущественно азотистая
пища с примесью некоторых свежих овощей и плодов, г) стара-
тельное избегание влияния сырости и всяких болезнетворных при-
чин, потому что у флегматиков болезни способны длиться и повто-
ряться неопределенное время.
Признаки желчного темперамента следующие: темный, даже
несколько желтоватый оттенок кожи, волосы черные, жесткие, гла-
за темные, развитая желчная система, физиономия выразительная,
обнаруживающая твердость и ум, мышцы сильные, формы жесткие
без полноты, костный скелет крепкий, главные внутренности разви-
тые и энергически выполняющие свои отправления; ум и понятли-
вость, страсти сильные и продолжительные, характер твердый, ре-
шительный и неуступчивый, честолюбие и настойчивость до упрям-
ства. Представителями этого темперамента считаются: Александр
Великий, Юлий Кесарь, Брут, Магомет, Сикст V, Кромвель, Петр
Великий, Наполеон и др. Люди желчного темперамента должны
принять за руководство следующие правила: а) постоянно воздер-
жанную жизнь, избегать излишеств в столе и злоупотребления
спиртных напитков; б) много заниматься телесными упражнениями;
в) избегать слишком сильных душевных движений; г) избегать за-
поров на низ.
Часто темпераменты соединяются между собою по два. Самые
частые соединения суть следующие: нервно-сангвинический, нерв-
но-флегматический и сангвинико-флегматический. Темперамент мо-
жет быть врожденный и приобретенный. (Прим. пер.)

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ
Мужчина и женщина; их физическая и духовная природа и соответ-
ственно ей физическое и духовное воспитание.— Природе мужчины
свойственна самостоятельность, природе женщины — зависимость—
У женщин восприимчивость преобладает над самостоятельною дея-
тельностью, у мужчин самостоятельная деятельность — над воспри-
имчивостью.— У мужчин имеют перевес сила мышления и сила воли,
у женщин — чувства.— Мужчина переносит сильнейшее телесное и
духовное питание, нежели женщина.
Различная величина частных способностей души в
связи с различными темпераментами и телосложениями
производит пестрое разнообразие в человеческом мире;
она производит, что один употребляет в пищу людей,
другой — змей, третий — устриц; что один живет на де-
реве, другой — в пещере, третий — во дворце; что один
зол и груб, другой — добродетелен и образован, один
горд и высокомерен, другой кроток и скромен, один
скрытен и серьезен, другой легкомыслен и болтлив,
один раб предрассудков, другой остроумен в суждениях
и решителен в действиях; она производит то, что нет
двух особ, которые совершенно были бы сходны по цве-
ту волос и лица, по устройству глаз и носа, большого,
малого и продолговатого мозга, по наружному виду, по
манерам и движениям. И все эти миллионные разности
между людьми суть произведения первоначальной, по-
лярной противоположности, служащей основою челове-
чества, то есть мужчины и женщины. Дитя, третья лич-
ность, рождающаяся от двух других, с одной стороны,
представляет собою соединение душевной и телесной
жизни отца и матери, так как вместе с полученным от
отца оно соединяет в себе нечто, взятое от матери, и с
наследованным от матери получает нечто от отца, а с
другой оно все-таки принадлежит к которой-нибудь из
двух половин человечества и своими свойствами прояв-

ляет ту или другую из них, то есть представляет собою
или мужчину, или женщину; затем впоследствии дитя
само становится отцом или матерью новых детей и т. л.
Мужчина и женщина — это две половины человека,
которые взаимно восполняются и из которых в одной
выступает на вид по преимуществу то, что в другой сто-
ит на заднем плане. Потому-то каждая из них стремит-
ся сделаться полным человеком, совмещающим в себе
обе половины. Потому-то любовь — это сила, творящая
мир, находит себе полную жизнь в двух полах, в мужчи-
не и женщине.
Природе мужчины свойственна самостоятельность,
природе женщины — зависимость. Даже электричество
на поверхности тела мужчины большею частью бывает
положительное, а у женщины по большей частью — от-
рицательное. И посмотрите на всю внешнюю наруж-
ность, на твердую и плотную, угловатую и жесткую, уп-
ругую и резкую структуру костей и мускулов у мужчи-
ны и в то же время на нежность, тонкость и округлен-
ность в очертаниях женщины, посмотрите на крепкие и
широкие плечи, длинную грудь и развитые черты лица
мужчины и на узкие плечи, узкую грудную клетку жен-
щины, на всю наружность ее тела, округленного в це-
лом и в частях, и вы найдете достаточное подтверждение
тому, что мужчина назначен для самостоятельности мо-
гущества, а женщина — для самопожертвований и угож-
дений. Мужчина — это верховное, женщина—второсте-
пенное тело. У мужчины относительно массивнее голова
и туловище, у женщины — глаз и икры. У женщин пре-
обладают жидкие части над твердыми, у мужчин —
твердые над жидкими. Кровь мужчины содержит более
волокнистых, железистых и соляных частей, женская —
больше белка и воды. Количество газов, выдыхаемых
мужчиной, при равных прочих условиях, гораздо боль-
ше, чем выдыхаемых женщиной. Мозг женщины абсо-
лютно меньше и легче, но по отношению к величине те-
ла гораздо больше, чем у мужчины. Средняя, верхняя
часть мозга больше и тяжелее у женщины, а лобная
часть — у мужчины. Тогда как у женщины органы
внешних чувств острее и движения ее грациознее, муж-
чина является в своих действиях исполненным силы.
Мужчина по большей части желчного или нервного тело-
сложения и холерического и меланхолического темпера-

мента: в нем самодеятельность преобладает над воспри-
имчивостью. Женщина — или цветущего и сангвиниче-
ского, или лимфатического и флегматического темпера-
мента *: в ней восприимчивость преобладает над само-
деятельностью.
Таково различие между телом мужчины и телом жен-
щины. Параллельно ему соответствуют и душевные (раз-
личия.
«Мужчина должен выступить во враждебную жизнь,
должен действовать и стремиться»,— так выразил Шил-
лер основные стихии духа мужчины и его (призвание.
Сила мысли и воли преобладает в мужчине. Мысль и
желание — вот область, в которой живет его душа. По-
нятием, суждением он силится дойти до истины; с терпе-
нием и твердостью, осторожно и беспристрастно, но
вместе с тем пылко, гордо и величаво устремляется он в
земные недра и в высоты неба, желая найти ее. И от-
крываемые им истины снова служат для него основны-
ми положениями, в силу которых — и целями, для осу-
ществления которых он работает с усердием и мужест-
вом, не оглядываясь назад. Всякий успех в развитии
мировой истории зависел от мужчин. Во всех областях
духа, в науке и искусстве, в политике и религии истин-
ными творцами были только мужчины. Мир мужчины—
это весь мир: он проникает своим духом и в таинствен-
ную область неба, в миры звезд, и раскрывает их тайны;
он всматривается в каплю воды и открывает в ней мир
1 687 000 000 инфузорий. Всюду, где он может искать и
находить истины, понятия и идеи, там душа его приходит
в движение. Понятия и идеи для него составляют все.
Они значат для него больше, чем лица; лица же имеют
для него значение лишь настолько, насколько они слу-
жат орудиями идей и понятий в области искусства, ре-
лигии и т. п. На том же вращается и его любовь. Муж-
чина любит не только свою жену и своих детей, наряду
* Это неверно. Всеми признано, что мужчины представляют
большею частью нервно-сангвинический или сангвинико-лимфатиче-
ский темперамент, хотя немало мужчин и желчного темперамента.
Что касается до женщин, то у них всего чаще встречается нервно-
флегматический темперамент. Чистый флегматический и нервный
темпераменты существуют более у женщин, между тем как сангви-
нический и желчный в чистом виде появляются более у мужчин. По
крайней мере относительно умеренного климата Европы, в котором
мы живем, приведенные нами наблюдения верны. (Прим. пер.)

с ними он любит свою науку, свое отечество и т. п. Муж-
чина приобретает и оберегает, мыслит и действует.
Домом правит хозяйка, мать семейства,— вот духов-
ное назначение женщины и ее жизни. Чувство есть дух
женщины — оно властелин в ее душе. Руководясь чув-
ством, она судит н заключает, думает и поступает. Чув-
ствами она живет. Удаляясь от борьбы мыслей, она пре-
дается искренне внутреннему чувству, всегдашнему не-
другу закона, судящего обо всем хладнокровно и строго.
В нераздельном единстве с природой она открывает ду-
шу впечатлениям данной минуты, как бы все еще про-
должает жить райскою жизнью, испытывает всюду чув-
ственную поверхность жизни и -своим тонким тактом, по
внешнему обращению мужчины, угадывает его внутрен-
нее настроение. Религиозная область — родная область
женщины, ибо здесь истина является в форме чувства,
именно веры. Точно так же к ней близко стоит искус-
ство, дающее известную форму изящному, в особенности
музыка. Наука же с ее строгим и глубоким характером
чужда ей, ибо женщина ищет истины, как чувства, не в
понятиях, а в лицах. Для нее лица значат больше, чем
понятия, и понятия для нее имеют значение лишь на-
столько, насколько она видит их воплотившимися в ли-
цах. Оттого она в свои суждения вносит личность, она
пристрастна в них и, с точки зрения логики, близорука
и поверхностна. Любовь, и именно любовь личная, есть
сущность ее природы и стихия ее жизни. Она любит,
обожает и молчаливо жертвует собой: только1 жены
умеют умирать вслед за своими мужьями. Семейство
есть государство женщины. Здесь-то ее цельная лич-
ность, ее ласковая, заботливая, самоотверженная, тер-
пеливая, смиренная, отличающаяся большим тактом,
набожная, целомудренная, нравственная, кроткая и
скромная природа раскрывается во всей своей цвету-
щей красе; но здесь же открывается поле для ее раздра-
жительности и прихотливости, для ее болтливости и
страсти нравиться. Каббала сравнивает женщину с луной
и землей по отношению к мужчине, как к солнцу и све-
ту. Израильтянин назвал женщину домом мужчины, а
Талмуд называет ее стеною, выведенною кругом мужа.
Женщина принадлежит духу земли, а мужчина — духу
мира.
Различие телесной и душевной жизни, свойственной

мужчине и женщине, требует ближайшего определения
общих законов жизни и воспитания сообразно с их раз-
личием и особенностями.
В отношении к телу мужчине нужна крепкая пища,
женщине — нежная: мужчине — по преимуществу мяс-
ная, женщине — по преимуществу растительная; ей, по
причине ее .раздражительности, нужно также воздержи-
ваться от пряностей и спиртных напитков; на свежий
воздух женщина должна выходить еще чаще и регуляр-
нее, чем мужчина, так как она по своему призванию вы-
нуждена вести сидячую и комнатную жизнь. По причи-
не своей нежной и чувствительной организации она мо-
жет оставаться лишь короткое время в холодной ванне
и должна иметь более теплую одежду, чем мужчина.
Телесное напряжение мужчины может быть сильнее,—и
тогда как его гимнастические упражнения служат к раз-
витию крепости и ловкости мышц, женские должны
быть направлены преимущественно к развитию грации.
Вообще же телесное воспитание женщины, как и мужчи-
ны, должно стремиться к тому, чтобы сохранить ей
крепкое и здоровое телосложение — через что обеспечи-
вается не только ее собственная жизнь и здоровье, но и
будущего человечества.
В отношении к душе: в мужчине преимущественно
нужно развивать мысль и волю, тем самым он научает-
ся действовать и действует в мире, как сознательный его
член. Но при этом не следует пренебрегать и воспита-
нием чувства, чтобы внутреннюю жизнь мужчины не ли-
шить почвы. Только чувства дают мыслям и воле истин-
но божественное содержание. Быв оторвана от чувств,
мысль мужчины превращается в теоретический, а дей-
ствие в практический атеизм. Образование чувства в
женщине есть существенная потребность. Все религиоз-
ные и нравственные добродетели, и в особенности бого-
боязненность, вера, любовь, верность, кротость и скром-
ность,—должны украшать женщину, если только она в
собственном смысле хочет соответствовать своему при-
званию. Но и мыслительная способность должна стоять
о бок с чувствами, как надежная стража чувства, и во-
ля посредством деятельности должна проводить чувст-
ва в мир семейный, тогда женщина не будет сентимен-
тальна в своих чувствах и не будет чуждаться своей при-
роды, так чтобы топтать ее ногами и эмансипировать себя,

то есть желать быть мужчиной. Если только женщина
в чувстве сохраняет вполне свою природу и это чувство
освещает мыслью и проявляет практически в домашнем
быту, то эта прекрасная женщина—истинная полови-
на мужа. Женщина чувствует, чтобы мыслить, мужчи-
на мыслит, чтобы чувствовать; женщина любит, чтобы
жить, мужчина живет, чтобы любить; оба они своей че-
тою представляют как бы одну личность. Женщины не
делаются мужчинами, но рождают мужчин, и мужчины
не делаются женщинами, но делают счастливыми жен-
щин.
Представив в настоящем моем письме характеристи-
ку мужчины и женщины, полагаю, что я выполнил поло-
вину моей задачи прежде, чем начал говорить о том,
чего вы сначала от меня требовали и чего во-первых от
меня ожидали. Вы желали моего ответа на важнейшие
вопросы, встретившиеся при воспитании ваших детей,
из которых младшему нет еще году, а старшему 9 лет,
Я, напротив, в первом моем письме к вам старался от-
влечь ваше внимание от ваших детей и обратить его на
природу человека и на законы его воспитания вообще.
Я показал вам, как и при каких условиях душа и тело
человека развиваются сообразно с природою — гармо-
нически и в гармонию, не в такую гармонию, которая
определилась бы раз навсегда во всех своих частных
чертах и по которой должен был бы формироваться
каждый индивидуум, напротив, в такую гармонию, кото-
рая состоит не в тождестве телесных, а тем более ду-
шевных способностей, но которая признает различные
задатки в пределах телесного и душевного здоровья и
требует только того, чтобы высшие мыслительные и
чувствительные способности служили для них главным
основанием и опорою. Таким образом, я отвлек вас от
ваших детей, чтобы обратить ваше внимание на них.
Теперь же мы обратимся еще к общим законам воспи-
тания на разных ступенях развития дитяти, и это будет
составлять предмет моих следующих писем.

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ
Воспитание до рождения.— Дитя прежде рождения на свет имеет
свое небо и свою землю в утробе матери.— Все, что действует на
мать, действует и на дитя; правила для матери: лишь она почув-
ствует, что сделалась матерью, она должна жить сообразно с при-
родой в отношении к пище, напиткам, к движению и одежде, жить
в душевном спокойствии, по правилам добродетели, беречься испуга,
страха, душевных возмущений и страстей.
Священное время — то время, когда мать носит ди-
тя -под своим сердцем: она носит в себе будущую чело-
веческую личность...
Человек уже живет прежде, чем начинает жить на
земле. И эта жизнь его, жизнь в утробе матери, так же
важна для его жизни на земле, как жизнь зародыша
для возникающего из него растения. Если можно раз-
делять жизнь человека в утробе матери и жизнь его на
земле, как две противоположности, то и прозябание
желудя © почве следует отделять, как противополож-
ность, от всей остальной жизни дуба. Жизнь человека в
утробе матери зависит от нее настолько же, насколько
жизнь человека на земле зависит от климатических и
местных условий, от воды, света и т. п. В утробе матери
он имеет свое небо и свою землю; здесь он зарождается
и растет, отсюда сосет он жизненные соки, отсюда за-
имствует и свет и жизнь, и свое тело и свою душу. Все,
от природы свойственное душе и телу матери, также
пища и воздух, свет и движение, все, что она употреб-
ляет, равно и все ее мысли, чувства и желания, ее вол-
нения и страсти, ее внутренние возмущения и стремления
отражаются своим влиянием на образующемся в ней
организме дитяти и делаются достоянием его плоти и
крови и его души. Жить сообразно с природою — это
священный долг матери, ибо таков уже закон воспита-
ния, что если она во всем следует своей природе, то и

дитя, которое носит она под своим сердцем, развивает-
ся сообразно с природой.
По отношению к телесной жизни этот долг велит ма-
тери заботиться о своем здоровье. Заботится же она о
своем здоровье тогда, когда в период беременности ста-
рается быть умеренной в пище и питье, употребляет
крепкие, питательные и легкоудобоваримые кушанья
и избегает пряностей и спиртных напитков. В противном
случае она наносит вред не только своему собственно-
му пищеварению, но и питанию своего дитяти и в то
время, как свою нервную и кровеносную систему она
доводит до высшей степени напряжения, нарушается
правильность кровообращения ее дитяти. Далее, мать
поддерживает свое здоровье, когда она пользуется в
надлежащей мере воздухом, светом и движением. Недо-
статок этих питающих средств ослабляет органы дыха-
ния и деятельность мускулов как матери, так и дитяти.
При неумеренном же употреблении этих средств жизнь
обоих может быть в опасности. Комнатная жизнь рас-
страивает здоровье, и непривычка к свежему воздуху,
конечно, не защищает от простуды, а, напротив, распо-
лагает к простуде при малейшем сквозном ветре. Дви-
жение в комнате и на свежем воздухе есть одно из важ-
нейших средств к поддержанию здоровья беременной
женщины. Но усиленное движение, танцы, прыжки,
продолжительное стояние и вообще всякое сильное те-
лесное напряжение непозволительны во время беремен-
ности. Ежедневная прогулка по нескольку часов на от-
крытом воздухе — вот лучший род движения для жен-
щины, как скоро она почувствует себя матерью. Нако-
нец, мать сберегает и улучшает свое здоровье, когда она
следует требованиям природы в отношении к одежде и
к обмываниям. Чтобы поддержать правильность отправ-
лений кожи, ей нужно во время беременности каждый
день принимать ванны или обмываться, разумеется, ес-
ли только она прежде к этому привыкла, иначе крайне
было бы неразумно начать пользоваться с этого време-
ни холодными ваннами. Ее одежда отнюдь не должна
быть тесна, потому что от слишком узкого платья, осо-
бенно от корсета, расстраивается пищеварение матери и
вследствие этого плод ее худо питается.
Нет телесного здоровья без душевного и душевного
без телесного. Поэтому другой долг матери, заключаю-

щийся в требовании жить сообразно с природою,, есть
долг жить спокойно и добродетельно. Малейшее рас-
стройство в душевной жизни матери может повредить
дитяти на всю его земную жизнь с физической или ду-
ховной его стороны. Поэтому-то мать должна беречься
испуга, страха, сильной радости и сильной печали, внут-
ренних волнений и страстей, если хочет сохранить жи-
вущее в ней дитя здоровым душою и телом. Напротив
все качества, которые облагораживают женщину, осо-
бенно должны украшать ее в период беременности. Она
должна приобрести и сохранять светлые и спокойные
чувства, удалять свои мысли, чувствования и желания
от всего низкого и направлять их к божественному.
Редко может быть здорово то дитя, нося которое мать
терзалась душевными страданиями. И никакого лучше-
го задатка для будущей земной жизни она не может
дать ребенку, как светлые, открытые, набожные чувст-
ва, руководившие ею в тот период, когда дитя исключи-
тельно находилось под ее влиянием. Под собственным
вашим сердцам в продолжение 40 недель носите вы, ма-
тери, ваших детей. Вы питаете их кровью вашего тела
и вашей души. Будьте же столько внимательны к себе,
чтобы святая творящая природа могла докончить свое
дело и ваши дети нашли в вас также место воспитания,
откуда воспитанник не выносит вреда для своего тела
или души.
Если дитя происходит от здоровых родителей и если
мать воспитывала свой плод, сообразуясь с требования-
ми природы, то при появлении его на свет мы привет-
ствуем в нем человека, обладающего задатками телес-
ного и душевного здоровья и нуждающегося только в
надлежащей среде для тела и души и в средствах пи-
тания, соответствующих его природе для того, чтобы он
мог свободно развивать свои задатки и через то наслаж-
даться своею жизнью.

ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ
Физическое воспитание в первый год жизни ребенка.— Сила мате-
ринской любви и ее значение в воспитании.— Питающие средства
новорожденного дитяти.— Кормление грудью; искусственное кормле-
ние; отнятие от груди.— Воздух, свет, вода, одежда, движения как
необходимые условия здорового развития.
Любовь — основная сила воспитания. Этой истиной
я должен был бы начинать и оканчивать все свои
письма. Любовь удовлетворяет уже сам/а себя; но юна
хочет жить в других. Любовь существует вечно и никогда
не стареет. Любовь теряет все, чтобы с этой потерей сде-
латься еще богаче. Любовь разделяется для того, чтобы
удвоиться, отдает себя, чтобы самой получить, жертвует
собою, чтобы жить.
Мать должна уметь любить, иначе она не может быть
матерью. Не тому принадлежит дитя, кто его родил, но
кто его любит. Мы обладаем только тем, что приобрели.
Только любовью заслуживается, приобретается и сохра-
няется право обладания человеком. Только силою любви
своей мать становится матерью; без любви она не более
как пассивный сосуд в зиждущей руке природы.
Ребенок нуждается в любви уже при самом появле-
нии своем на свете. Только бескорыстная, сильная, не-
победимая любовь матери может носить плод и преодо-
левать те трудности, с которыми связано воспитание
ребенка в первый год его жизни, когда он умеет только
получать и брать и еще не в состоянии давать.
До рождения дитяти его отношения ограничивались
одною матерью; оно окружено было ее влиянием, от
которого вполне зависело. С минуты рождения ребенок
становится относительно матери самостоятельным, еди-
ничным существом. Как член земли, он находится с этих
пор в непосредственном соприкосновении с окружающим
миром и с его влиянием.

Поэтому многие органы, бывшие до рождения недея-
тельными, вступают теперь в полную деятельность: так,
например, легкие и органы пищеварения. Другие, на-
против, претерпевают только перемену, как кровеносная
и нервная система. Однако ж в первый период внеутроб-
ной жизни все органы еще чрезвычайно слабы, и сила их
деятельности еще мала. Но уже в течение этого первого
года они достигают известной крепости и степени жиз-
ненности, развивающейся вместе с деятельностью и по-
средством деятельности самих органов. Жизнь этих по-
следних энергична, обмен веществ идет быстро, кишеч-
ные испражнения и мочеиспускание часты, каждое испа-
рение значительно.
Очень мягкие вначале мышцы скоро приобретают
более силы и (крепости, тело отлагает жир и округляется,
кости твердеют. Причина всего этого заключается в том,
что органы пищеварения, (которые в первую половину
первого года жизни еще слабы (потому, что еще нет зу-
бов, а слюнные железы и желудок в первое время еще
не вырабатывают пищеварительных жидкостей, но по-
том мало-помалу отделяют их в большем и большем
количестве), во вторую половину и в конце этого года
становятся крепче. Появление зубов и укрепление мышц
и костей в такой степени, что дитя выучивается стоять
и ходить, составляют результат физического развития в
первый год жизни.
С величиною и силою органов должны соразмеряться
количество и вид пищи, количество воздуха, степень све-
та и теплоты. Так как всякая органическая жизнь состо-
ит во взаимодействии собственной внутренней силы орга-
низма и силы, действующей извне, то в развитии внут-
ренней силы и жизни организма действует закон, по ко-
торому обе силы должны находиться в равновесии, и,
следовательно, степень внешней силы должна .быть та-
кова, чтобы сила внутренняя могла ее перерабатывать
и, таким образом, вырабатывалась бы сама до постепен-
но большей напряженности и постепенно сильнейшей
деятельности.
В продолжение девяти месяцев дитя еще связано с
своею материю: в эти девять месяцев мать кормит его
своею грудью. Природа не делает скачков. Что до рож-
дения было в такой неразрывной связи, то не может быть
разом совершенно разъединено. По истечении первых

девяти месяцев дитя начинает жизнь еще более отдель-
ную от матери, так что по прошествии первого года де-
лается уже почти самостоятельным 'существом, которое
ведет собственную, не связанную с матерью жизнь.
Девять месяцев после рождения мать должна питать
свое дитя, так сказать, собственною плотью и кровью.
Этого требует закон природы, отступить от которого
можно только со вредом для здоровья матери и дитяти.
Думать, что здоровая мать 'кормлением своего ребенка
сильно ослабляется, есть заблуждение. Опыт доказыва-
ет, что, за исключением беременного состояния, смерт-
ность между женщинами никогда не бывает менее, как
во время кормления. Не было бы ничего дурного для
нашего цивилизованного света, если бы в этом отноше-
нии он поставил себе в образец нецивилизованный класс
общества, где считается стыдом, если здоровая мать не
кормит ребенка собственною грудью.
Простой хороший стол, состоящий из молока, мяса,
яиц, шелушистых овощей и хлеба, вместе с правильными
движениями дает кормящей матери питающее вещество
для ее ребенка — молоко, которое представляя отчасти
животное, отчасти растительное тело, легко перевари-
вается, хорошо питает, не сильно возбуждает и совер-
шенно соответствует пищеварительным органам детско-
го организма. Однако ж если мать-физически или ду-
шевно больна или если есть повод к подозрению, что
в ней скрывается зерно наследственного семейного не-
дуга, то следует прибегнуть к выбору кормилицы. Эта
последняя должна быть по возможности одного возра-
ста с матерью, должна иметь одинаковое с нею телосло-
жение, одинаковый цвет волос.
Необходимо, чтобы она была здорова телом и душою,
родила крепкое, здоровое дитя и одарена была светлым,
веселым характером. Если же такой кормилицы не най-
дется, то ребенку должно давать коровье молоко, кото-
рое подогревается для этого до температуры 30° по Рео-
мюру и берется два раза в день от не очень давно оте-
лившейся коровы. В первый месяц после рождения дитя-
ти коровье молоко разбавляется тремя частями воды, во
второй месяц — двумя, в третий употребляется пополам
с водою, наконец, в шестой месяц дается чистое коровье
молоко. По истечении первых шести месяцев, кроме мо-
лока, ребенку дают жиденькую кашу на воде и толченые

сухари, размоченные водою. В первые месяцы жизни
ребенок должен получать пищу, лишь только проснется,
потому что оп в это время просыпается только тогда, ко-
гда его пищеварительные органы не имеют материала
для своей работы. Мало-помалу дитя приучают прини-
мать пищу через четыре часа и вовсе не получать ночью.
Его отнимают от груди, когда у него прорежутся первые
зубы верхней и нижней челюсти и когда здоровье его
окрепнет. В это время желудок ребенка уже сильнее и
пищеварение совершается уже не так быстро. Однако ж
и теперь еще дитя должно получать больше жидкой, не-
жели твердой пищи, а главное, не кушать никаких воз-
буждающих и содержащих пряности блюд и отнюдь не
знакомиться с произведениями кондитерских. Молоко,
суп, свежие овощи — вот естественные питающие сред-
ства в конце перового года жизни.
Открытый свежий воздух составляет для грудного
ребенка столь же существенное питающее средство, как
и пища. Комнатные растения дурно развиваются; блед-
ность их красок указывает на их болезненное развитие.
Если ребенок днем и ночью дышит в своей комнате чи-
стым воздухом, если днем он, сколько возможно больше,
бывает на открытом воздухе, если он не стянут слишком
туго в пеленках, так что может свободно и глубоко вды-
хать, то он наверно будет свеж и здоров. Однако же дол-
жно избегать быстрых перемен температуры, равно как
и холодного воздуха или сквозного ветра. Поэтому не
следует выносить ребенка наружу при суровом восточ-
ном или северном ветре.
Вместе с свежим воздухом дитя пользуется необхо-
димым для его жизни светом. Только среди света про-
цветает жизнь. Ухаживайте, сколько угодно, за вашими
цветами, но если вы лишите их света, то они потеряют
сначала живость своих красок, а вскоре и всю свою жиз-
ненную силу. Без света блекнет и человек; он слабеет и
дряхлеет. Лишенный света грудной ребенок неизбежно
хиреет.
Вместе с воздухом и светом вода составляет сущест-
венное питающее средство для организма грудного ре-
бенка. Должно ежедневно купать и мыть грудное дитя.
Ванна называется горячею, если вода имеет темпера-
туру, высшую температуры человеческого тела (30°),
теплою, если она между 29—20°, тепловатою, если она

между 20 и 15°, и холодною, если она ниже 15°. Ванна
новорожденного должна иметь 26—28° теплоты; после
первых шести недель она должна быть несколько холод-
нее и в течение первого года жизни дойти постепенно до
20°. Лучше всего, если для ванны берут свежую воду
из ключа и потом подливают к ней столько согретой на
огне воды, сколько нужно для приведения ванны к из-
вестной температуре. Комната, и которой делается ван-
на, должна иметь, по крайней мере, 14° тепла и как скоро
ванна окончится (она не должна продолжаться более
5 минут), то все тело должно вытереть сухою шерстя-
ною тканью. Такая ежедневная ванна есть вместе с тем
лучший способ чисто содержать ребенка. Чистота — не-
обходимое условие питания ребенка и одно из отличных
средств, подвигающих вперед его развитие естествен-
ным образом.
Чтобы организм мог удерживать собственную тепло-
ту, он должен быть защищаем от перемен температуры
одеждою. Но платье и у грудного ребенка не должно
быть чересчур тепло, потому что слишком теплое платье
ослабляет вообще наш организм, в частности же чрез-
мерно возбуждает и расслабляет кожу, а потому легко
производит простуду и предрасполагает к ней. Отсюда
вытекает правило: от самого рождения класть ребенка
спать на тюфяке, набитом конским волосом, потому что
такой тюфяк не принимает в себя слишком большой
теплоты. Однако ж одежда грудного ребенка не должна
быть и чересчур легка, потому что вследствие слишком
недостаточного и слишком легкого одеяния кровь в из-
бытке приливает к внутренним органам, чем затрудняет-
ся правильный ход жизненного развития. Одежда вооб-
ще приспособляется к времени года и к телосложению
особы; но во всякое время года, при всяком телосложении
она не должна быть чересчур узка и отнюдь не должна
жать, потому что последствием слишком узкой одежды
бывают закривления позвоночника, страдания желудка
и т. д. Голову необходимо покрывать только в первые
недели, после же она должна оставаться открытою и
только во время летних жаров должна быть защищаема
соломенною шляпою. Ноги следует содержать тепло, все-
гда сухо и чисто. Башмачки (до тех пор, пока ребенок
не начнет ходить, всего лучше шерстяные) должны быть
легки, просторны и не коротки. При такой одежде дитя

не стеснено в своих движениях, а оно должно быть в
движении, сколько лишь может, по требованию своей
природы.
Первые движения сообщаются ребенку окружающи-
ми особами — это движения пассивные. Всякое из них,
например езда, ношение ребенка на руках, делается
вредным, когда оно слишком сильно. Никогда не должно
носить на руках дитя, непосредственно после принятия
им пищи. Не следует всегда его носить на руках. Но луч-
ше всех пассивных движений активные, которые начина-
ются, как скоро головной и спинной мозг более или ме-
нее укрепятся. Это укрепление идет параллельно с раз-
витием органов питания. Грудной ребенок, согласно тре-
бованиям природы, с первых недель жизни должен де-
лать свободные, самостоятельные движения, когда и
сколько он хочет. Долой с него эти свивальники, кото-
рыми он связан. Они сдавливают его тело и дух. Бросьте
это крепкое стягивание и ваш страх, будто бы без него
детский организм не может правильно развиться. Лучше
кладите ребенка в теплую погоду на зеленый дерн на по-
достланном одеяльце и по сильной живой радости, с ко-
торою он будет двигаться, вы увидите, что это потреб-
ность природы. Указанные выше движения составляют
первые уроки сидения, стояния и ходьбы. Дитя тогда
только начинает сидеть, когда оно уже твердо может
держать голову и прямо держаться, что бывает обыкно-
венно на пятом месяце или по истечении этого послед-
него. Ни при стоянии, ни при ходьбе не должно употреб-
лять никаких искусственных пособий. Они все вообще,
в каком бы виде ни были, вредны. Только не принуждай-
те и не удерживайте ребенка, он выучится по внуше-
нию одной природы лежать, ползать, стоять, ходить в
обыкновенной, естественной последовательности и в есте-
ственное время.
Если, таким образом, вы окружите ваше дитя всеми
необходимыми элементами и обратите их в его пищу,
то оно вырастет на 6—8 дюймов выше и сделается на
12—14 фунтов тяжелее, чем было непосредственно после
своего рождения, следовательно, рост его будет равнять-
ся 24—26 дюймам, а вес 24 фунтам. С такими данными
свежий и здоровый ребенок перейдет в так называемый
возраст первого детства.

ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ
Духовное воспитание в первый год жизни дитяти.— Внешние чув-
ства пробуждают внутренние духовные способности и дают им пер-
вый толчок: они уже на четвертом месяце жизни образуют столь
твердые представления, что дитя видит сны.— На третьем месяце
дитя прислушивается к определенным звукам и находит в них удо-
вольствие.— На четвертом и пятом месяце оно узнает свою мать, на
шестом месяце приучается к ожиданию и во второй половине пер-
вого года начинает упражнять дар слова.— Закон возрастания ду-
ховных сил.— Мать — духовная пища дитяти.— Закон психического
влияния.— Созерцание и наблюдение чувственного мира в первый
год жизни.— Развитие мыслительной способности через влияние дет-
ской комнаты, природы и посредством игр матери с ребенком —
правила воспитания, сюда относящиеся. — Пособие при обучении
языку.— Первый год жизни — самая богатая духовными приобрете-
ниями эпоха.
...Человек является в мир в состоянии, подобном сну.
Впечатления воздуха и света, сильно действующие на не-
го при его появлении на свет, возбуждают чувствитель-
ность его нервов: тут возникает первое ощущение и в
первый раз просвечивает детская душа, чтобы с этой ми-
нуты мало-помалу начать развиваться.
Это развитие совершается параллельно развитию
мозга. Мозг грудного ребенка сначала бывает очень не-
жен. Этот орган не обнаруживает еще никаких опреде-
ленных отправлений. Поэтому-то грудной ребенок боль-
шую часть времени проводит во сне. Не мешайте же ему,
когда он хочет спать, и не тревожьте шумом его сна, чем
темнее комната, тем глубже его сон. Вредно также для
глаз ребенка, если он долго лежит на одном и том же
боку; надобно переменять положение его в постели и
кроватку помещать так, чтобы она была обращена к све-
ту, потому что сам ребенок, по естественному побужде-
нию, устремляет к нему свои глаза; противное этому по-
ложение часто бывает причиною косоглазия. Во время

сна нужно держать ребенка гораздо теплее, чем в бодр-
ственном состоянии, потому что в то время отправления
сердца и легких совершаются гораздо слабее*. Детская
должна иметь около 18° Р. тепла** и постель ребенка дол-
жна находиться в таком месте, где она наименее может
быть подвержена сквозному ветру. Никогда не следует
будить ребенка внезапно. Выспавшись, он сам пробуж-
дается мало-помалу. Когда он встает, то надобно обе-
регать его от простуды более, чем когда-нибудь угрожа-
ющей в это время. Если ребенок достаточно спит и свое-
временно просыпается, если он предохранен при этом от
простуды, то он способен деятельно воспринимать влия-
ния и впечатления, производимые на него матерью, дру-
гими детьми и окружающею природою и пробуждающие
его душу к деятельности.
Эти влияния действуют на ребенка с первых минут
его жизни и будят его душу прежде, нежели мы подме-
тим в нем бодрствование. Свет и все предметы, его отра-
жающие, различные звуки, доходящие до слуха ребенка,
производят уже впечатление на его глаз и ухо, когда еще
глаз его не видит ничего определенного в предметах, а
ухо еще не воспринимает определенных звуков, когда
еще дитя ощущает только свое измененное состояние, в
которое оно поставлено окружающим миром. Но эти яв-
лении, как определенные впечатления, производят движе-
ния и жизнь в органах внешних чувств и по связи этих
органов с внутренними требованиями жизни и развития
необходимо вызывают их на сообразную с внешними
впечатлениями деятельность и пробуждают, таким обра-
зом, душевные способности.
Прежде других начинается деятельность чувства зре-
ния. Сначала глаз закрыт для впечатлений внешних
предметов. Но уже на первой неделе жизни глаза ре-
бенка блестят первыми лучами духовной жизни. Чувст-
во осязания, раздражаемое обмыванием и т. п., про-
* Это так. Однако же не следует забывать, что постель есть на-
ша одежда во время сна, тем более согревающая нас, чем она мяг-
че; а потому излишнее одевание ребенка во время сна вредит ему.
Оно вызывает пот, ослабляет силы и делает трудным пищеварение
ребенка. (Прим. пер.).
** Такая температура необходима в продолжение первых восьми
дней после рождения, но потом она уже излишня и вредна, почему и
должна быть постепенно понижена.

буждается почти вместе с чувством зрения. Слух обна-
руживается на второй неделе жизни и сначала лишь как
темное ощущение впечатлений звука. К концу первого
месяца дитя начинает различать горькое от сладкого.
Таким образом, в течение первого месяца жизни в ребен-
ке пробуждается деятельность внешних чувств и уже
просвечивает внутренняя способность к составлению пер-
вых представлений и к обнаружению воли, главным сти-
мулом которой служит первое болезненное ощущение.
Это обнаруживание воли тем живее, чем живее и яснее
представление о предмете, превращающем болезненное
ощущение в чувство удовольствия. На втором месяце
жизни ребенка зрение, осязание и слух становятся опреде-
леннее, а через (них пробуждаются IB 'ребенке идеи .про-
странства и времени: глаз направляется к отдельным
предметам, отличает между ними светлые от темных и
следит за движением первых; сообщает взгляду опреде-
ленное направление, хотя часто еще не может устано-
виться в известном направлении; только на четвертом
месяце глаз приучается сосредоточивать взор и более
или менее долго в одном направлении. На пятом месяце
ребенок уже старается все рассмотреть и осязать и, та-
ким образом, представление о пространстве становится
в нем более живым и ясным. Впрочем, уже на четвертом
месяце представление о пространстве бывает в ребенке
так живо, что он видит сны; сновидения предполагают
уже известную силу представлений и способность вос-
поминания. Мало-помалу в то же время развивается и
чувство слуха: дитя отличает сильные звуки от слабых,
устремляет внимание в ту сторону, откуда идут звучные
волны, и, таким образом, приобретает идеи пространст-
ва и расстояния, равно как и идею времени. Вскоре за-
тем в нем возникает и чувство такта, а к концу третье-
го месяца — чувство тона, вот почему с этого времени
дети обыкновенно любят пение. На четвертом и пятом
месяце внешние чувства и внутренние представления
пространства и времени становятся уже так живы и
сильны, что ребенок отличает свою мать от всех его
окружающих особ, на пятом и шестом месяце различает
знакомый голос от незнакомого и если часто слышит по-
вторяемые названия одних и тех же предметов, то с из-
вестными словами соединяет представление об извест-
ных предметах, то есть понимает известное значение

слов. В то же время в ребенке пробуждаются инстинкты
и врожденные чувства. Вначале деятельны инстинкты
жизни и питания; вскоре затем обнаруживается влече-
ние к борьбе и разрушению. Вместе с тем чувства неж-
ной привязанности и любви входят светлыми лучами в
его душу и освещают перед ним мир своим волшебным
светом. Впрочем, прежде чем дитя получит точное пред-
ставление об этом, мать привязывает его к себе своею
любовью и нежностью. В сороковой день дитя уже улы-
бается и с этого же времени, но никак не раньше, даже
большею частью только на третьем месяце, начинает
плакать со слезами. На 4-ом месяце оно смеется и гром-
ко радуется; на 5-м может даже отличать ласковые сло-
ва от суровых и обнаруживать желание или отвраще-
ние; на 7-м и 8-м месяце ребенок играет и занимается
один; он может короткое время как бы беседовать с са-
мим собою (это есть уже следствие большего или мень-
шего богатства собственных представлений и чувствова-
ний) и так как у него образовалось уже представление
времени (оно образуется еще на шестом месяце), то он
приучается к ожиданию. В то же время начинает подра-
жать другим в их действиях и посредством частого на-
блюдения того закона, по которому от известного дейст-
вия всегда происходит известное следствие, приобретает
смутное представление о цели. Затем оно начинает на-
зывать вещи на своем собственном языке. Лепет на тре-
тьем месяце представляет первую попытку произноше-
ния звуков. Но когда представления сделаются живее и
сильнее, душа вынуждается к тому, чтобы выражать эти
чувства во внешних формах: она создает свой язык. Кри-
ки ощущения, которыми дитя отвечает на впечатления,
производимые на него внешними предметами, составля-
ют первые его слова. Эти крики скоро переходят в чле-
нораздельные звуки, которые, часто повторяясь и служа
выражением известных предметов, производят то, что
ребенок помнит предмет, хотя он и не представляется его
внешним чувствам, и воспоминание о предмете рождает
в нем звуки, служащие ему выражением. Итак, дитя на-
зывает теперь предметы на собственном языке, употреб-
ляя собственный алфавит. А есть первый звук этого ал-
фавита, более или менее приближающийся к звукам
е и о, к нему вначале присоединяются согласные м, б, п.
Вообше дитя приучается выговаривать буквы в таком

порядке: из гласных — а, е, о, у, и; из согласных — спер-
ва м, потом б и п, затем д, т, л, н, далее ф, г, х, к, с, р.
Наконец дитя, руководясь подражанием, приучается на-
зывать вещи теми именами, какими их называют вооб-
ще, и это есть высшая деятельность человеческого духа
в первые годы нашей жизни.
Мать, другие дети и природа — вот источники ду-
ховной пищи грудного ребенка и привычка — вот сред-
ство, которым детская душа превращает доставляемую
ими пищу в постоянную свою собственность. Поэтому в
особенности важно при развитии детской души обращать
внимание на закон привычки, удалять от детей впечат-
ления, возбуждающие несвойственные их возрасту пред-
ставления и чувства и, напротив, усиливать такие, кото-
рые должны сделаться второю их природою: это закон,
который в первый год заслуживает особенного внимания,
ибо, обращаясь от юношеских лет к раннему детству, мы
видим, что сила его возвышается в геометрической про-
грессии, так что если сила и влияние воспитания на
двенадцатом году жизни ребенка = 1, то на девятом они
равняются уже 2, на седьмом = 4, на пятом = 8, н#
третьем =16, на первом—32. «Jung gewohnt, alt gethan»,
говорит немецкая пословица; есть и арабская послови-
ца: выученное в детстве как бы вырезывается на камне;
выученное в зрелом возрасте исчезает так же скоро, как
птичье гнездо.
С первой минуты рождения дитяти чрезвычайно важ-
ное влияние на его развитие обнаруживает все окружаю-
щее. Эта окружающая среда — то же для души ребен-
ка, что молоко матери для его тела. И как для тела мо-
локо матери составляет самую естественную, самую здо-
ровую пищу, так и для души его нет более естественных
средств питания в окружающей среде, как сама мать.
Грудь и лоно матери служат первыми и наилучшими
приютами для воспитания человека. Здесь под влиянием
окружающего мира загораются первые искры представ-
лений, здесь под поцелуями .матери рождаются первые
чувства, здесь возникают первые желания — первые, по-
тому что они дают направление всей его будущей зем-
ной жизни. Первые великие чувства, подсмотренные ма-
теринским глазом в сердце дитяти, могут быть на ми-
нуту подавляемы страстями, но они никогда не могут
быть в нем уничтожены. Всякое доброе дело, всякая ве-

ликая мысль, всякое чувство матери ложатся краеуголь-
ным камнем в развивающейся душе дитяти. Но точно
так же и все низкое, чувственное и пошлое надолго
оставляет по себе глубокий след в душе ребенка. Как
часто мачехи бывают причиной физического и ду-
ховного уродства человека? Вспомните, какое могу-
щественное влияние на целую жизнь Гёте имели свет-
лый и строгий характер его отца и творческая фантазия
его матери?..
'Вы спросите, как же может и как должна действовать
мать на развитие души своего дитяти? Отвечаю: она
должна действовать, имея в виду самый закон духовного
развития, который играет главную роль на всех его сту-
пенях; но особенно важное значение и глубокое прило-
жение в период раннего детства имеет закон психиче-
ского влияния. Всякое психическое состояние человека,
когда оно распространяет свое влияние на другого, про-
изводит и в нем такое же чувство. Всякое психическое
действие одного лица влияет на деятельность других лиц.
Это следует сказать о мужестве и малодушии, о радости
и печали, о воодушевлении и унынии. Дитя и плачет и
смеется вместе с своею матерью, не зная причины ни
своих слез, ни своего смеха. Прежде, чем начать гово-
рить, оно понимает уже безгласный язык телодвижений.
Старайтесь от всего вашего сердца во всем быть
тем, чем вы желаете сделать ваше дитя,— вот первое и
главное условие, если только вы с первой минуты жизни
хотите воспитывать его сообразно с законами природы.
Каждое слово, каждый звук, каждое движение матери
раздается в душе дитяти и отражается в его собственных
минах и телодвижениях. Осыпая своих детей поцелуями,
давайте им понять вашу любовь к ним и тем возбуж-
дайте в них любовь к себе. Старайтесь усиливать их
привязанность к вам посредством вашей к ним привязан-
ности. Отвечая на их требования (которые они по обык-
новению обнаруживают на своем языке криком) ласко-
вым голосом, кроткими движениями и нежным обраще-
нием, воспитывайте в них мир добрых чувствований,
подавляйте и истребляйте в них низкие инстинкты, жела-
ния и страсти в самом их зародыше, отнюдь не давая им
пищи. Дитя переживает в этот период весну своей жиз-
ни. Будьте же для него греющим весенним солнцем, ко-
торое из почек растения развивает цветы. Безвременные

утренние морозы убивают весенние цветы. Не позволяй-
те же себе вспыльчивости, каприза, гнева и досады в
присутствии ваших детей. Сами не дразните и не раздра-
жайте их и не позволяйте другим этого делать. Не будь-
те в отношении к ним самолюбивы и своенравны. Осте-
регайтесь в одну минуту ласкать их с излишнею неж-
ностью, а в следующую затем встречать их с холодно-
стью и с чувством досады. Не всегда исполняйте тотчас,
что захочет ребенок. Сначала, правда, он своими слезами
только просит, но его просьбы вскоре превратятся в
самолюбивую настойчивость, если только вы будете ра-
бою всех его прихотей, особенно таких, удовлетворять
которым нет никакой действительной надобности; уже
на третьем месяце ребенок хорошо понимает, чего он
может достигать своим криком. Если в нем начинают
обнаруживаться какие-нибудь дурные влечения, особенно
капризы и прихоти, и притом без всякой внешней побу-
дительной причины, то святой долг матери противодей-
ствовать им, но только не таким способом, чтобы в ней
самой обнаруживалась прихоть или своенравие. Ка-
призный крикун пусть кричит, мать не должна его слу-
шать, и чем он больше станет кричать, тем меньше пусть
она его слушает. Этим дитя приучается чувствовать силу
законности и подчинять себя закону. Дать дитяти убеж-
дение — главная задача воспитания. Пусть же оно встре-
тит в матери такую воспитательницу, которая держала
бы его за узду, нимало не ослабляя ее, которая никогда
не сдавалась бы на его прихоти и не оказывалась бы
слабою перед его упрямством. Материнская любовь, но
не та, которая свойственна обезьянам, нежная, но не
впадающая в крайность привязанность подавляют в де-
тях дурные наклонности в самом их зародыше. Вместе
с любящею матерью окружают дитя другие дети, кото-
рые обращаются к нему с дружеским зовом, с шутками
и радостями, — что же все это должно вносить в мир дет-
ской души, как не чувства радости, мира и любви? Едва
дитя успеет взмахнуть своими крыльями, как уже входит
в его душу, как уже делается началом его жизни новая
сила, никогда не умирающая; эта сила — любовь.
Мать, детская комната и окружающая природа со-
ставляют также пищу для развития внешних чувств и
мыслительных способностей ребенка.
При развитии внешних чувств мать должна обращать

внимание на то, чтобы на глаза ребенка не падал резкий
и быстро меняющийся свет, чтобы слух его не раздра-
жался слишком сильными звуками, чтобы рука его ося-
зала не одни твердые и крепкие, но, по возможности, все
предметы, которые только видит глаз, чтобы его вкус не
образовывался одними лакомствами и обоняние не при-
туплялось от чрезмерно сильных запахов.
Заботясь о развитии мыслительных способностей,
мать пусть наблюдает, чтобы детская комната не была
переполнена разного рода вещами, картинами и т. п.,
чтобы дитя приучалось видеть предметы раздельно и от-
четливо, иначе чрезмерное обилие впечатлений, которы-
ми будет развлекаться его взор, не сосредоточиваясь на
одном каком-нибудь предмете, приучит его к рассеян-
ности. Впрочем, душа ребенка, только что пробудивша-
яся к жизни, еще не окрепла настолько, чтобы могла
долго останавливаться на одном и том же предмете; а
потому мыслительные способности могут также дурно
развиваться, если им будут давать слишком мало пищи,
т. е. слишком мало предметов для наблюдения. Детская
комната дополняет природу с ее предметами, которые,
поражая и увлекая глаз ребенка разнообразием впечат-
лений, рождают в его душе разнообразные представле-
ния и вместе с тем чувства радости, ужаса и изумления.
Но мать, знакомя ребенка как с предметами детской ком-
наты, так и с предметами природы, должна заботиться
о том, чтобы они представлялись душе ребенка в извест-
ном порядке и были воспринимаемы не одним чувством
зрения, но и слухом, и осязанием (дитя уже, по врожден-
ному инстинкту, хочет все осязать), ибо только при этом
условии мало-помалу пробуждаются в нем духовные ор-
ганы восприятия пространства, внешнего вида, формы,
тяжести, места, объема и т. д., указанные нами выше;
только этим путем дитя, которое прежде не могло раз-
личить одного предмета от другого и верило, что все
предметы, видимые глазом, оно также непосредственно
может осязать рукой, — приучается различать и обсужи-
вать теплоту и холод, жесткость и мягкость, тяжелость
и легкость, отдаленность, величину, наружный вид и все
свойства, воспринимаемые внешними чувствами.
Так действуют природа и детская комната под руко-
водством матери на развитие мыслительных способно-
стей ребенка. Но, разумеется, более всего он учится сам

на руках своей матери. Все игры и занятия, которые она
разделяет с ним, служат упражнением его духовной жиз-
ни. Она шутя берет его за ручки, ножки, за нос, за уши,
заставляет показывать ей зубки, язык и, таким образом,
доводит его до понимания различия и разнообразия его
членов, которые все принадлежат к его телу, но в то же
время представляют отдельные органы. Она кормит его,
приговаривая с любовью: «Кушай, милое дитя»,— кладет
его в кроватку, припевая: «Спи, усни, моя малютка»,—
и, таким образом, пробуждает в нем понятие о самостоя-
тельности действий и об их цели. Она приближает к све-
че его маленький палец; он чувствует ее теплоту, и при
слове: «обожжешься» — видимый им предмет получает
для него объективность.
Ко всему этому мать призывает еще на помощь науку
и искусство. Она не только заставляет ребенка играть
разными игрушками, чтобы укрепить его мышцы, но не-
которые из них даже привешивает к люльке и этим при-
учает его останавливать взгляд на одном предмете и
определять глазом его границы. Иные из них она привя-
зывает к шнурку и заставляет ребенка вертеть их кру-
гом, чем возбуждает в нем первые представления о дви-
жении, близости и отдаленности предметов. Между тем,
когда игрушки раскрашены радужными цветами, ребе-
нок, смотря на них, приобретает понятие о цветах, их
разнообразии и сочетаниях. Первые музыкальные чув-
ства в ребенке также пробуждает мать. Она часто берет
на клавишах простые аккорды, играет ему простейшие
пьесы, поет приятным напевом колыбельные песни и, та-
ким образом, знакомит его с простейшими мотивами
пения.
Когда непосредственным рассмотрением предметов в
ребенке возбуждены представления о всех общих сторо-
нах этих последних, тогда они, вместе с чувствами, ими
возбуждаемыми, заставляют ребенка выражать в слове
духовную его деятельность. Но прежде, чем ребенок нач-
нет говорить, нужно приготовлять его к этому извест-
ными упражнениями. В этом отношении мать должна
обращать внимание не на то только, чтобы так или иначе
научить его говорить, но на то, чтобы укрепить его орга-
ны речи и, главное, воспитать в нем богатство представ-
лений и чувств, которые бы побуждали его говорить:
повторением слов, для него непонятных, дитя приучается

к бессмысленной болтовне. Уроки речи, пока сам ребе-
нок еще не говорит, должны состоять в повторении таких
слов, которые указывают на предметы, ему известные
и любимые им. Пусть называют ему те предметы, кото-
рые обратили на себя его внимание, которые он видит
или о которых он слышит. Произношением слов, со-
стоящих из немногих простых букв, возбуждается талант
подражания, который вместе с представлениями и чув-
ствами действует на талант слова, а этот, в свою очередь,
создает для известного предмета известное слово, кото-
рое произносится органами речи. Как скоро ребенок бу-
дет в состоянии говорить, то нужно требовать от него,
чтобы он произносил каждое слово как можно отчетли-
вее. Не нужно подсказывать ему того, что он хочет ска-
зать. Он должен сам стараться быть понятным сколько
может, по степени своего развития. Если он еще не в со-
стоянии произносить некоторых слов отчетливо и ясно,
не надобно подражать неправильности его выговора, как
это делают многие, называя предметы теми же изломан-
ными именами, какими называет их ребенок. Напротив,
всякий раз, как он дает предмету ложное название, сле-
дует его поправить, чтобы он сам старался и привыкал
называть его правильно. Этим и оканчиваются уроки
языка. Овладев первыми стихиями речи в первые годы
своей жизни, дитя получает в них точку опоры для даль-
нейшего развития и образования своего духа.
Приобретая самостоятельность и самодеятельность
относительно еды, ходьбы и употребления слова, ребенок
побеждает первые и наибольшие трудности, сам не зная,
как это делается. Он вступает в борьбу за свою незави-
симость от внешнего мира и выходит из этой борьбы по-
бедителем. При помощи зубов захватывает приличную
для себя пищу и размельчает ее. Поднявшись на ноги,
он освобождается от прикрепления к одному месту и де-
лается гражданином всей земли. Благодаря дару слова
он возвышается над всем миром, ибо понимает окружа-
ющие предметы не только с их частной й чувственной,
но и с общей и духовной стороны. Неоспоримая истина,
что ни в одном из периодов своей жизни человек не уз-
нает так много, как в первый год после своего рожде-
ния.

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ
Физическое воспитание в первом детстве.— Задача воспитания со
второго до седьмого года; зубы и усовершенствование органов пище-
варения, кровообращения и дыхания, органов чувств и мышечной
системы в первые семь лет жизни. — Ежедневное расписание куша-
ний, качества ежедневной ванны, спальня и детская, различные дви-
жения в первом детском возрасте сообразно с индивидуальностью.
Телесный организм дитяти в первый год жизни раз-
вивается уже настолько, что физическая жизнь может
сама собою идти вперед естественным путем, а опираясь
на нее, и душа делает первые взмахи своими крыльями.
Задача воспитания в первом периоде детства, к которому
относятся первые семь лет, состоит не в том, чтобы одно-
сторонне ускорить физическое или духовное развитие и
тем нанести ущерб душе или телу, а, напротив, в том,
чтобы органы тела и души привести к гармоническому
развитию. Гармония всех врожденных задатков и сил —
вот великое слово природы, вот ее вечный закон, кото-
рый не позволяет издеваться над собою, но неминуемо
отмщает за себя своему нарушителю.
Телесному развитию дитяти в этом периоде жизни
должна соответствовать телесная пища.
В конце первого и в течение второго и третьего годов
дитя приобретает восемь резцов, четыре главных и во-
семь коренных зубов или так называемые молочные
зубы. Обыкновенный порядок появления зубов следу-
ющий: сначала выходят средние нижние резцы, за ними
те же зубы верхней челюсти, потом боковые резцы—вер-
хние и нижние, затем — два коренных зуба нижних и
верхних; за ними, около двух лет, следуют четыре глаз-
ных зуба, наконец, не прежде 24-го или даже 30-го ме-
сяца прорезываются четыре задних коренных зуба. Та-
ким образом, дитя приобретает органы для размельче-

ния более твердой пищи. В тесной связи с зубами раз-
виваются отдельные железы рта, желудка и кишок и
вся желудочно-кишечная система, так что необходимые
для более сложного пищеварения жидкости: слюна, же-
лудочный сок и пр.— отделяются теперь в большем ко-
личестве. Впрочем, это развитие желудочно-кишечного
канала, как и всякое другое развитие, совершается по-
степенно: в начале второго года жизни оно бывает еще
слабо, на четвертом году значительно усиливается, од-
нако жив конце первого детства оно все еще не так
совершенно, как у взрослого. Деятельность системы кро-
вообращения и дыхания в продолжение этого периода
также становится правильнее и спокойнее. Вместо 70 ды-
ханий, насчитываемых в минуту у новорожденного, на
пятом году жизни ребенок делает только 32 дыхания в
минуту и вместо 130 ударов пульса на седьмом году жиз-
ни у него насчитывают только 90. Мускулы также более
и более приобретают твердости и силы, так »что по исте-
чении первых трех лет дитя выучивается самостоятельно
ходить, а на седьмом году оно уже смело ходит, бегает,
прыгает и с помощью известных групп мускулов может
пополнять различные искусственные движения. Органы
внешних чувств становятся острее, тоньше и поле их дея-
тельности расширяется: вкус и обоняние привыкают точ-
но различать приятное от неприятного; зрение и слух
вместе с внутренними способностями восприятия про-
странства и времени делаются весьма деятельными. Мозг
сам по себе все еще слаб, но вещество его становится
несколько плотнее и мозговые извилины обозначаются
явственнее. Вообще, как в первый год жизни, так и в те-
чение всего первого детства еще преобладает образова-
тельная деятельность, и это необходимо нужно для того,
чтобы физическая и духовная жизнь ребенка не осла-
бела. Поэтому-то на естественное развитие физической
жизни должно быть направлено особенное внимание вос-
питателей.
Чем больше сила, тем сильнее деятельность, и чем
сильнее естественная деятельность, тем больше сила.
Сила и деятельность должны проявляться гармонически,
чтобы жизнь шла вперед естественным порядком.
Поэтому дитя в первом детстве должно еще много
спать, чтобы слабой силе мозга давать надлежащий от-
дых и не ослабить ее еще более чрезмерным возбужде-

пнем. Впрочем, если грудной ребенок должен спать поч-
ти день и ночь, если и на втором году ему еще нужно
много она, то начиная с третьего года он уже мало-по-
малу отучается спать днем и во вторую половину первого
детства требует для сна только 12 часов. Детский сон
бывает тем спокойнее и тише, чем более избегают про-
изводить в ребенке непосредственно перед его сном ум-
ственное возбуждение рассказами и т. п. Дитя должно
спать в своей кроватке, но отнюдь не в общей с другими
детьми, а тем более со взрослыми, особенно со старыми
особами. Шюлер рассказывает историю одной больной
девочки, которая не только остановилась в своем разви-
тии, но даже впала в сильную чахотку, оттого что спала
вместе со своей восьмидесятилетней бабушкой, и только
тогда вылечилась, когда устранили это обстоятельство*.
Возраст первого детства требует более сильных
средств питания, чем период младенчества. Впрочем,
только сообразуясь с течением лет, можно дозволить
ребенку более и более твердую пищу. На втором и треть-
ем году жизни следует кормить его еще жидким супом,
бульоном с мелкой крупой и сухарями, также спелыми,
сладкими плодами и молочной пищей. Затем мало-
помалу можно давать более легкие овощи, молодые бобы
и т. л. и немного нежного и удобоваримого мяса, на пя-
том, шестом и седьмом году можно уже давать живот-
ную и растительную пищу, но всегда удобоваримую и пи-
тательную, однако не раздражающую, стало быть, ни-
когда не должно дозволять пищи жирной и студенистой.
В течение всего этого периода дитя должно кушать бе-
лый, а не черный хлеб. Как вредно вообще излишнее
употребление картофеля, в особенности для детей, тому
служит доказательством большой живот ирландца и
живот ребенка, воспитываемого в нищете. Жажду ре-
бенка следует утолять молоком и водою; спиртные на-
питки для него еще яд. Дитя получает пищу аккуратно
в 8, 12, 4 и 6 часов; в отношении к количеству пищи уме-
* Хотя действительно нельзя отвергать, что тесное сообщество
престарелой особы с юным ребенком, в особенности если они спят
в общей постели, может вредить здоровому развитию дитяти, тем
не менее этот рассказ о девочке, спавшей со своею бабушкою и
будто бы получившей от этого чахотку, от которой ей также легко
удалось и избавиться, должен быть отнесен к области наивных ба-
сен. (Прим. пер.).

ренность есть неизменный закон; смотря по времени дня
можно давать утром молоко с булкой, в обед — бульон
из удобоваримого мяса с мелкой крупой, за полдником —
булку и спелые плоды, а вечером — жидкий суп. Всего
лучше, когда дитя кушает в детской комнате, а не за
общим столом вместе с взрослыми, где нельзя дозволить
ему всех блюд, притом же оно не может долго просидеть
спокойно; следствием чего бывают обыкновенно с одной
стороны крики, а с другой стороны — брань, потому что
ребенка заставляют сделаться взрослым и рассудитель-
ным, тогда как он еще ребенок.
Ежедневную ванну или ежедневное обмывание всего
тела необходимо продолжать в течение всего этого пе-
риода. При этом не следует употреблять слишком хо-
лодной воды из безрассудного желания физически зака-
лить ребенка: крайности отнюдь не укрепляют, а ослаб-
ляют организм. Развитие требует постепенности: только
постепенно крепнут телесные органы, только постепенно
должно переходить от теплых ванн к холодным. Во вся-
ком случае, непосредственно перед ванною следует пре-
дохранять тело от слишком большого холода и от слиш-
ком большого тепла, а непосредственно после ванны, по
общему правилу, следует вытирать его сухою, несколько
грубою простынею. Доказательством того, что ванна
производит благотворное действие на организм, служит
чувство усиленной теплоты, распространяющейся по телу
после ванны. Впрочем, польза, которую доставляет ван-
на, состоит не в одном усилении деятельности желез и
кровеносных сосудов кожи, но в уничтожении вредных
скоплений во внутренних органах и в удалении веществ,
извергаемых телом, которые без омовения мало-помалу
засаривают поры кожи и через это затрудняют процесс
испарения.
Наряду с обмываниями содействует правильным от-
правлениям кожи естественная, т. е. безыскусственная,
не стесняющая тела одежда. Корсеты затрудняют дви-
жения груди, сдавливают желудок, печень и селезенку,
изменяя их естественное положение, сжимают широкое
основание женской груди, соответственно общепринятым
понятиям о красоте талии, и тем самым полагают нача-
ло искривлениям стана и другим многочисленным бо-
лезням. Во избежание подобных последствий от привязы-
вания над чреслами некоторых частей одежды необхо-