Ушинский К. Д. Собрание сочинений. Т. 9. — 1950

Человек
как предмет
воспитания
Педагогическая
антропология

ПРЕДИСЛОВИЕ
КО ВТОРОМУ ТОМУ
В предисловии к первому тому «Антропологии» я
выразил надежду поместить во втором не только ана-
лиз процессов чувствования и воли, но анализ и тех
духовных особенностей, которые составляют отличи-
тельную черту психической жизни человека. Однакоже
эта надежда, как видит читатель, не вполне осуще-
ствилась, и во втором томе исполнена только первая
половина задачи. Это произошло отчасти от нездоровья,
а отчасти оттого, что изложение явлений чувствования
и воли заняло более места, чем я ожидал. Я, конечно,
мог бы и не издавать в свет этого тома, пока не окончил
бы всего труда, но, зная, что некоторые из педагогов
уже начали пользоваться моею книгою при препода-
вании педагогики, я желал выдать поскорее хоть то,
что готово.
Читатели, познакомившиеся уже с первым томом
«Антропологии», найдут, может быть, что изложение
второго не вполне соответствует первому, что в нем
менее точности и определенности, но это уже зависит
от самого свойства предметов и их предварительной
обработки. Явления чувствования и воли, как извест-
но всякому, кто знаком с психологической литера-
турой, разработаны гораздо менее, чем явления созна-
ния. Неопределенность, неясность, шаткость наблю-
дений, противоречие в мнениях составляют отличи-
тельную черту этих глав во всех психологических
курсах. Может быть, читатель, знакомый с литерату-
рой этого отдела психологии, найдет даже, что в нашем
труде ой сделал некоторые успехи.

Самый способ исследования явлений и во втором
томе остался прежний, ибо я признаю его единственно
рациональным. Но из критических разборов, вызван-
ных первым томом, можно было убедиться, что способ
этот не вполне понят, и в этом нет ничего удивитель-
ного. В психологии так все привыкли строить теории,
а не изучать факты и, отправляясь от какого-нибудь
прежде установившегося миросозерцания, выдвигать
вперед те психические явления, которые подходят под
такое миросозерцание, упрямо отворачиваясь от дру-
гих, которые могли бы его смутить, что я нисколько
не удивился, что одни причисляют мои воззрения к
идеалистическим, другие к материалистическим, а
третьи упрекают в противоречии самому себе. Это я
предвидел и в предисловии к первому тому. Никто не
захотел критиковать мой труд только на основании
выставленных в нем фактов, т. е. единственном осно-
вании, на котором он может быть критикован. Видя
в духе точно такую же необходимую гипотезу, сосре-
доточивающую мир психических явлений, как и в мате-
рии другую гипотезу, сосредоточивающую мир явле-
ний физических, я не придаю никакого значения тому,
назовут ли меня материалистом, или идеалистом. Я про-
сто беру психические явления, всем знакомые, как
результаты самонаблюдений и внутреннего опыта чело-
века, анализирую их, группирую, и если где ставлю
гипотезу, то нигде не прикрываю ее.
Психология так долго находилась в зависимости от
философии, что нельзя ожидать, чтобы взгляд на нее
как на науку, не имеющую ничего общего с философ-
скими умозрениями, как на науку наблюдения и опыта,
установился скоро, — установился не только в загла-
вии психологических теорий, где он давно уже заяв-
ляет себя, но и на самом деле. Я, может быть, поступил
дурно, не выяснив прежде отношений моей психологии
к философии, которая в настоящее время, после по-
грома гегелевской системы, представляет одни разва-
лины. Но этим выяснением отношения психологии
к философии мне будет всего удобнее заняться в

предисловии к третьему тому, так как в третьем томе
отношение это уже само собою установится.
Теперь же скажу только мимоходом, для удаления
дальнейших недоразумений, что, по моему убеждению,
в настоящее время и сама философия может явиться
только посредницею между психологией и науками
природы. В настоящее время возможна только такая
философия, которая основывала бы постройку научного
миросозерцания, с одной стороны, на фактах, добытых
психическим самонаблюдением, а с другой — на фак-
тах, добытых наблюдением над внешнею для человека
природою. Другой философии в настоящее время
я не понимаю. Если основать философию на одних
психических фактах, то выйдет самый туманный и
неопределенный идеализм; если основать ее на одних,
известных нам, фактах внешней природы, — как это
делает так называемая позитивная философия, — то
выйдет как раз столько же туманный и столько же
неопределенный материализм, но в обоих случаях
откроется обширное поле человеческой фантазии, оцен-
ка которой возможна уже на основании правил поэзии
или риторики, а не основаниях науки. Отправляясь
от идеального воззрения Гегеля и от позитивной фило-
софии Конта, как бы забывшей самое существование
психических явлений, мыслитель одинаково удаляется
от действительного знания и попадает уже в мир фанта-
стических построек, где величественнейшие дворцы
выстраиваются очень легко и скоро именно потому, что
это дворцы карточные.
Сохраняя за собою право в третьем томе выяснить
отношение моей книги к различным физическим и
психическим теориям, я предоставляю этот второй том
здравому смыслу читателя и прошу его, не навязывая
мне никаких предвзятых миросозерцании, критико-
вать меня единственно с фактической стороны: верны
ли те факты, из которых я делаю вывод, и соответ-
ствует ли вывод факту. Если при анализе фактов я на-
талкиваюсь на противоречия, которых нельзя объяс-
нить, то стараюсь сам указать на них читателю. Я счи-

таю это лучшим, чем прикрывать их какою-нибудь
туманною гипотезою и выдавать эту гипотезу за глу-
бокомысленный вывод. Неужели игра в гипотезы
(эта игра в философские жмурки) не надоела, наконец,
человеку? Не гораздо ли лучше сказать себе простое
«не знаю», чем обманывать и себя, и других?
Об одном только я прошу читателя: я прошу его
помнить, что психический факт, который он сознает
совершающимся в самом себе, точно такой же несом-
ненный факт, как и факт какой бы то ни было точной
науки. Замечая в себе такой факт, всякий из нас может
быть уверен, что он одинаково повторяется в миллио-
нах подобных нам существ и что потому он и может
быть изучаем, и достоин самого внимательного изуче-
ния. Неразумное забвение самого существования огром-
ной сферы психологических фактов влечет теперь в
крайность, противоположную той, в которую еще
недавно увлекалось мышление, остановившееся на од-
них психических явлениях и смотревшее сквозь приему
их на весь внешний мир.
В третьем томе я надеюсь поместить окончание
«Антропологии» и педагогические приложения, из нее
выведенные. Эти педагогические приложения должны,
по моему плану, составить сжатый учебник педагогики,
но такой учебник, которого никак нельзя было бы
заучивать.
Этого в особенности я хочу потому, что считаю зау-
чивание всяких педагогических учебников не только
бесполезною, но даже вредною тратою времени. Если
воспитатель хорошо познакомится с законами чело-
веческой природы, насколько они нам известны, то
для него достаточно здравого рассудка, чтобы оценить
ту или другую педагогическую меру, тот или другой
педагогический прием, а этих мер и приемов бесчис-
ленное множество, ибо каждый данный действительный
случай непременно видоизменяет всякий прием и вся-
кую меру.
К. Ушинский
20 марта 1869 г.

Человек как предмет воспитания
ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ
Том 2-й
Б. Чувствования
Глава I
О ЧУВСТВОВАНИЯХ ВООБЩЕ: ВСТУПЛЕНИЕ
Самостоятельность этого психического явления (1—2). —
Установление термина: чувствование (3). — Малая об-
работка этого отдела душевных явлений (4). — Три
главные теории чувствований (5)
1. В первом томе нашей «Антропологии» мы окон-
чили описание явлений сознавательного процесса и,
начав с простейших явлений ощущения, дошли после-
довательно до образования понятий. Но всякий из нас
испытывает, что душа наша не остается равнодушною
ко всем этим, ее же собственным актам, что на одни
ощущения и сочетания ощущений она отвечает очень
часто (если не всегда) удовольствием, радостью, лю-
бовью, желанием, а на другие — неудовольствием, пе-
чалью, гневом или отвращением. Таким образом, в
душевном мире открываются нам новые, доселе нами
еще нетронутые явления.
2. Что эти внутренние волнения души (назовем их
покуда хоть так) не одно и то же с теми ощущениями,
которыми они вызываются, в этом нетрудно убедиться
самым простым наблюдением. Если какое-нибудь прият-
ное ощущение прекратилось против нашей воли, то
мы испытываем неудовольствие, а иногда и желание,

чтобы ощущение это опять продолжалось. Ощущать
нам более нечего, ибо ощущение прекратилось, и мы
именно испытываем неудовольствие, потому что ощу-
щения этого нет. Следовательно, между ощущением и
тем чувством, которое вызвано в нас его прекращением,
есть существенная разница. Точно так же, по прекра-
щении какого-нибудь неприятного или болезненного
ощущения, мы чувствуем приятное облегчение, тогда
как ощущения уже собственно нет. «Мы можем легко,—
как говорит Фрис, — вообразить себе существо, пред-
ставления которого о вещах даже вообще не сопро-
вождаются никаким чувством удовольствия или неудо-
вольствия, в котором нет никакой оценки достоинства
или недостатка вещей»*.
3. Несоизмеримость ощущения с сопровождающими
его душевными волнениями подмечается ясно при слия-
нии различных волнений этого рода и тем же ощуще-
нием. Так, например : ощущение одного и того же вкуса
может быть для меня сегодня приятным, а завтра
неприятным, хотя при этом я ясно сознаю, что мною
испытывается один и тот же вкус. Одно и то же пред-
ставление может утром меня рассмешить, вечером рас-
сердить, сегодня возбудить во мне приятные надежды,
а завтра страх или гнев. Следовательно, в обоих этих
случаях ощущения и сочетание ощущений, т. е. пред-
ставления, остаются неизменными, и эту их тожде-
ственность я ясно сознаю : но душа моя отзывается в раз-
ное время различно на эти тождественные ощущения
и представления. Из этого мы логически можем вывести,
что подобные разнообразные отзывы души на ее же
собственные ощущения и представления должны со-
ставить для нас особый класс явлений, известных под
общим именем чувств и желаний.
4. К сожалению, слово чувство употребляется в
нашем языке (да и не в одном нашем) безразлично, как
для чувств слуха, зрения, обоняния и т. д., так и для
* Fries, Т. I. S. 40. Это справедливо, но добавление Фри-
са, что, наоборот, чувствование без представления невозможно,
совершенно несправедливо, как мы увидим ниже.

тех внутренних чувств души, которыми она отзывается
на эти внешние ощущения и сочетания, из них состав-
ляемые*. Эта общность названия для психических
явлений совершенно различного рода имеет только то
основание, что как те, так и другие могут быть названы
актами души, но, тем не менее, каждый из нас слишком
ясно сознает различие между этими актами для того,
чтобы смешать их под одним общим названием. Одни из
этих актов суть прямые отзывы души на внешние впе-
чатления, и эти отзывы души мы назвали ощущениями,
а вторые суть уже отзывы души на самые ощущения,
и мы предлагаем, в отличие от чувств, назвать их
чувствованиями. Слово это старинное, книжное, но
для нашей цели оно уже тем хорошо, что неудобно ска-
зать— чувствование слуха, чувствование зрения и т. д. **
Таким образом, слово чувство будет для нас общим
генерическим названием как для ощущений, которыми
душа наша отзывается на внешние впечатления, так
и для чувствований, которыми она отзывается на соб-
ственные же ощущения. Если же чувствования мы
будем иногда называть чувствами внутренними или
душевными, то не потому, чтобы мы признавали ощу-
щение чем-то внешним для души. Мы видели, что и
ощущения суть собственные акты души ***. Но чув-
* «Слово чувство (sentiment, Gefühl),— говорит Мюллер,—
имеет столько различных значений в разговорном языке и даже
в психологии, что нельзя определить, которое из них настоящее»
(Man. de phys., p. 511). О различном и неправильном употреб-
лении слова чувство (the feeling) в английском языке см. у Милля
(Mil Га Logic. Book. I, ch. III, p. 54).
** На путаницу психических терминов в подобном случае
жалуются почти все психологи. Так, напр., Вайтц (Lehrbuch
der Psychologie, S. 287) сваливает на эту путаницу даже тем-
ноту психологических теорий. Это обвинение кажется нам не-
справедливым, ибо теория должна вносить научную систему
в язык, как это делают, напр., естественные науки, и не язык
виноват, если многие психологи при определении чувствование
довольствуются еще темною фразою Гегеля «Das dumpfe Weben
des Geistes in sich». Определяя так психические явления, нельзя
сваливать на язык темноту наших психических понятий.
*** «Педаг. Антр.», т. I, гл. X, § 12.

ствования, если можно так выразиться, будут еще
родственнее для души, чем ощущения*. В чувствова-
ниях выражается субъективное отношение души к ощу-
щениям, причиною которых является внешний мир,
действующий на нас чрез посредство органов внешних
чувств. Это отзывы души на ее же собственные ощу-
щения, по выражению Милля. Чувствования неотде-
лимее от души, чем ощущения, и их-то именно человек
не может сообщить другому человеку. Еще Кант заме-
тил, что человек может сойтись с другим человеком
в том, что сахар сладок, а щавель кисел, но не сойдется
в том, что кислое может одному нравиться, а другому
быть противно, и латинская поговорка de gustibus non
disputandum относится именно к чувствованиям, а не
к ощущениям**.
5. Такая особенная задушевность или субъектив-
ность чувствований не допускает их полного и ясного
выражения в представлениях, так что между нашими
представлениями и нашими чувствованиями суще-
ствует, по замечанию Гербарта, некоторая несоизмери-
мость, и мы «в наших представлениях не можем выра-
зить всего, что в нас происходит»***. Это отношение
чувствований к нашим представлениям было, без со-
мнения, одною из причин того, что мы и до сих пор не
* «Говоря философски,— говорит Дж. Ст. Милль,— все
ощущения суть состояния души, а не состояния тела (и потому
нельзя разделять чувств на телесные и душевные). Если же ощу-
щения (sensations) называются телесными чувствованиями, то
только как такой разряд чувств, который производится непо-
средственно состояниями тела, тогда как другого рода чувства,
мысли, напр., и душевные движения (emotions) возбуждаются
не непосредственно какими-либо действиями на телесные орга-
ны, но уже ощущениями или прежними мыслями» (M і 1 l's
Logic. В. I, Ch. III, p. 51). Очень здравый взгляд, жаль только,
что Милль тут же не отделил чувствований от мыслей.
** «Anthropologie», § 67. То же почти у Бенеке. Lehr-
buch der Psych., § 238. Waitz. Lehrbuch der Psych. S. 272. Тоже
у Декарта. Les passions de l'âme. Art. 29.
*** Herbart. Lehrbuch der Psych. §95. См. также у
Waitz'a, § 31, S. 298.

имеем даже сколько-нибудь полного и систематиче-
ского перечисления этих важных и характеристических
душевных явлений, имеющих такое громадное значе-
ние для эстетика, юриста, политика и педагога. Даже
в отношении интеллектуальных, или формальных,
чувств, каковы удивление, недоумение, сомнение и т. п.,
наиболее удавшихся гербартовской теории, Вайтц
находится вынужденным сказать, что «психология не
так далеко ушла, чтобы даже перечислить их вполне»*.
Декарт свою книгу «О страстях», под которыми он
наиболее разумел чувствования, начинает жалобою на
классических писателей древности, что они ничего не
сделали для изучения столь интересного, важного и
не особенно трудного предмета, «так как всякий может
наблюдать чувствования (les passions) в самом себе»**.
Но под конец своей книги сам Декарт, кажется, убе-
дился, что это изучение не так легко, каким оно пока-
залось ему с первого взгляда. Замечательно, что Спи-
ною Свое изложение теории чувствований и желаний
начинает такою же жалобою на Декарта***. Лучшим
же доказательством трудности этого отдела психоло-
гии служит то, что, несмотря на последовательные
труды многих психологов Англии и Германии, отдел
чувствований и доселе остается гораздо темнее того,
в котором излагается процесс сознавания. Последний
английский психолог Бэн приходит также в большое
затруднение по поводу перечисления чувствований ****
и вынужден даже предположить возможность чувство-
ваний до того индивидуальных, что «они никогда не
Могут сделаться известными всему человечеству»*****.
6. Мы не будем вдаваться здесь в подробную исто-
рию этого отдела психологии, но не можем однакоже
не указать на три главные теории, старающиеся, каж-
дая с своей точки зрения, объяснить появление чув-
* Waitz. Lehrbuch der Psych. § 32. S. 302,
** Les passions de l'âme.
*** Spinosa. Eth. P. III.
**** The Emotion and the Will, p. 27.
***** Ibid., p. 90.

ствований в душе. Ив критического разбора этих теорий
возник и тот взгляд, который мы сами хотим предло-
жить читателю, а потому этот взгляд будет понятнее,
когда мы объясним его историю*. Первую из этих
трех теорий мы можем назвать физиологическою, вто-
рую механическою, а третью, пожалуй, хоть философ-
скою. Представителями первой, физиологической, будут
для нас Декарт, Мальбранш — с одной стороны, и
Бэн — с другой. Представителями второй, т. е. меха-
нической, теории — Гербарт и его, более или менее,
верные и сознательные последователи : Дробиш, Вайтц,
Бенеке. Представителями философской теории — Спи-
ноза, Гегель, Эрдман, Розенкранц, Шопенгауэр, в но-
вейшее время: Фортляге, Браубах, Фихте (младший).
Глава II
ФИЗИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЧУВСТВОВАНИЙ
Теория Декарта (1—4). — Теория Бэна (5—7). — Глав-
ная ошибка этой теории (8)
1. Странным может показаться, что именно Де-
карт, признаваемый обыкновенно родоначальником
нового идеализма, совпадает в объяснении чувствова-
ний и желаний с писателями материалистического
направления. Но эта странность объясняется тем, что
Декарт как философ по преимуществу, как человек,
привыкший жить более головою, чем сердцем, ставит
идею и вообще сознавательный процесс везде на первый
* Критика уже успела упрекнуть нас в том, что мы
разбираем критически различные психологические теории (Жур-
нал министер. народн. просвещения за 1868 год, май, статья
г. Владиславлева). Этих теорий будто бы не знают наши педаго-
ги, а потому и не могут ими интересоваться. Мы же-думаем,
что не имеем, права не показать нашим читателям, почему берем
ту, а не другую теорию, и почему, признавая во взятой нами
теории одно, изменяем или отвергаем другое. К этому обязы-
ваемся мы требованиями науки и требованиями литературной
честности.

план: видит в Способности познавания единствен-
ную духовную способность и назначает чувство-
ваниям и желаниям (или, по его выражению, вообще
страстям) самую подчиненную роль. Страсти, по убе-
ждению Декарта, служат для укрепления в душе пред-
ставлений, которые без этого скоро бы исчезли*.
Замечательно, что и Кант, этот человек, почти превра-
тившийся в одно мышление, смотрит еще презритель-
нее на чувствование и страсти и видит в них почти
что врагов независимости человеческой мысли**.
2. Без сомнения, замечание Декарта не лишено
справедливости, и представления наши, пропитанные
чувствованиями, или, по выражению Бенеке, «аффек-
тивные образы», оставляют по самой своей аффектности
прочнейший след в душе, чем те, к которым мы отно-
симся безразлично. Но мы полагаем, что человек, не
увлеченный односторонностью умственной работы и
знающий сам по себе, что такое жизнь сердца, согла-
сятся с нами, что видеть в наших горестях и радостях,
в наших наслаждениях и страданиях, в гневе, любви
и отчаянии только дидактические приемы для укрепле-
ния в нашей памяти тех или других представлений и
идей значит превращать человека в какую-то думаю-
щую машину. Если мы думаем не для того только,
чтобы любить и ненавидеть, то, без сомнения, не для
того же любим и ненавидим, чтобы думать. Этот сухой,
бесчувственный взгляд на человека отзывается нестер-
пимою гордостью философа, воображающего, что он
один только живет, как следует, т. е. головою. При
этом случае мы должны отдать справедливость Гегелю,
что он гораздо лучше, чем Кант, оценил важное значе-
ние страстей в человеческой жизни и признал, что без
отрасти ничего великого сделано быть не может***. Да
разве сам Кант не. может служить лучшим примером
безграничной страсти увлечения?
** Les passions de l'ame. Art. 74.
** Kant's Anthr. §§ 73 u. 74.
*** Hegel's Philos, des Geistes. II Abth. § 474.

3. При таком философско-аскетическом взгляде на
чувствования неудивительно, что идеалист Декарт,
обеспечив за идеей и разумом право духовности, не
затруднятся приписать причину чувствований, желаний
и страстей особенного рода невидимым животным га-
зам (les esprits animaux) *, совершенно материального
происхождения, так как, по мнению Декарта, они
вырабатываются из пищи **, а последователь Де-
карта, Мальбранш, прямо говорит о их выделении из
крови ***. По мнению Декарта, газы эти, или «неко-
торого рода воздух» (un certain air du vent), заключают-
ся в полости мозга и проходят в нервах, и движениями
этих-то газов производятся, поддерживаются и укреп-
ляются страсти ***•. Движение нервных газов сооб-
щается маленькой железе, находящейся внутри мозга,
которая и есть местопребывание души *****. Таким
образом, любовь, напр., есть душевное движение (émo-
tion), производимое движениями газов, возбуждающих
душу стремиться к соединению с предметом, который
ей кажется соответствующим ******у а желание есть
«волнение души, производимое газами, которые рас-
полагают ее хотеть в будущем вещей, кажущихся ей
приятными» *******t
4. Эти животные газы и мозговая железа как место-
пребывание души звучат теперь для нас несколько
странно. Мы нуждаемся в более тонких выражениях.
Нам трудно помириться даже с нервными токами Бэна
* Descartes. Les passions de l'âme. Art. 7.
** Ibid. Art. 96.
*** Oeuvres de Malebranche. 1854. Th. II, p. 122.
**** Descartes, art. 31, 37, 46.
***** Ibid. Art. 31, 51.
****** Ibid. Art. 86.
******* Ошибочно было бы думать, однако, что Декарт
положил основание физиологическому взгляду на чувствования
и страсти. Этот взгляд существовал уже до Аристотеля. Раз-
бирая предшествовавшие ему психологические теории, Аристо-
тель говорит: «Одни говорят о гневе, что это есть желание пре-
кращения страданий, а другие, что это есть кипение крови, обли-
вающей сердце» (De anima. L. I, с. I). Следовательно, Декарт
только развил подобное же воззрение на чувствования и страсти.

и ncuzo-физическими движениями Фехнера, мы требуем
еще более неуловимых и туманных фраз, вроде функций
нервного организма и т. п. Но ведь в сущности это все
одно и то же — одно и то же незнание. Декарт так же
произвольно изобретает свои животные газы, как Бэн
свои токи, Фехнер свои психо-физические движения,
а Фогт свои мыслительные функции мозга. Не будем же
очень строги к Декарту за то, что он обманывал себя
не теми фразами, которыми мы теперь себя обманы-
ваем. Древние, по свидетельству Аристотеля, обманы-
вали себя еще более грубыми физиологическими объяс-
нениями чувств. Всякий век имеет свою собственную
моду в пополнении пробелов в своих знаниях. Мы
увидим даже, что декартовская гипотеза имеет отчасти
верное основание и что если бы Гербарт и его последо-
ватели взглянули на чувствования также и с точки
зрения Декарта, то избежали бы другой крайности.
5. Что для Декарта его животные газы, то для
Бэна его нервные токи, разнообразными движениями
которых по нервной системе он старается разъяснить
различного рода душевные движения (emotions — то
же, что мы называли чувствованиями) и даже прямо
называет эти токи эмоциональными токами *. Но
недаром для психологии прошло два столетия после
Декарта, недаром трудились над нею такие лица, как
Локк, Рид, Броун и другие. Бэн видит уже невозмож-
ность объяснять движениями токов все явления чув-
ствований; он только ставит последние в зависимости от
первых, но и при этом ограничении идет гораздо далее
того, чем допускают факты, так, напр., он говорит,
что «органические аффекты, производимые душевными
волнениями, или, по-нашему, чувствованиями и жела-
ниями (как, напр., сокращение и растяжение мускулов,
бледность или краска в лице, отделение слюнных, по-
товых и других желез и т. п.), «столь существенны для
развития известных душевных волнений (по-нашему,
чувствований и желаний), что если бы эти органиче-
* Al. Bain. The Emotion and the Will, p. 41.

ские аффекты были остановлены в своем течении, то
самые душевные движения непременно были бы дру-
гие»* .
6. В этом замечании Бэна есть также своя доля
правды. Уже Декарт указал на то свойство душевных
чувствований и желаний, что они, действуя на наш
телесный организм, вызывают в нем особенное состоя-
ние, которое, в свою очередь, действуя обратно на
душу, поддерживает в ней страсти, его вызвавшие.
Правда и то, что, останавливая нашею волею отражение
душевного волнения в нервах, мы уменьшаем самое
волнение и не даем ему усилиться, как это заметил на-
блюдательный Кант. «Попросите», говорит он, «рас-
сердившегося человека сесть, и он уже будет менее
сердиться, потому что сидя сердиться неудобно»**.
Но, во-первых, это уже обратное действие чувствования,
зародившегося в душе и отразившегося в особенном
состоящій нервного организма, а, во-вторых, есть ли
хотя малейшее сомнение в том, что человек, потеряв-
ший способность плакать, не потеряет способности горе-
вать и что паралич личного нерва (nervus facialis),
после чего лицо человека делается совершенно неспо-
собным выражать гнев, радость, презрительную на-
смешку или страдания, нисколько не лишит человека
возможности попрежнему же гневаться, радоваться,
презирать и страдать?
7. Впрочем, что сам Бэн не придает того значения
своим «токам нервной энергии», какое придает Декарт
своим «животным газам», ясно уже из следующих слов:
«в удовольствии, — говорит Бэн, — действуют мус-
кулы, поднимающие бровь и расширяющие рот, — в
неудовольствии сокращаются противоположные мус-
кулы, но ничего неизвестно о том мозговом процессе,
которым определяется это предпочтение. Стимулы
удовольствий и страданий идут по одним и тем же
каналам чувствования, ход их распространения по
* Ibid., р. 28.
** «Anthrop.», § 77.

сложной мозговой системе одинаково открыт для обоих,
но есть нечто, что в одном случае определяет течение
к одной специальной части, а не ко всем частям без-
различно»*. Однакоже это не мешает Бэну с особенною
силою налегать везде на телесные проявления чув-
ствований и часто даже указывать на них как на при-
чину самих чувствований.
Ниже, при критике механической теории чувство-
ваний, мы оценим все действительное значение этих
попыток объяснить душевные волнения физиологи-
ческими явлениями, но здесь укажем только на слабые
стороны этого проявления.
8. Главный недостаток физиологической теории
состоит в том, что, изучая чувствования как физиоло-
гические процессы, мы будем бродить в совершенной
темноте, ибо если психология, по верному замечанию
Д. С. Милля, мало знает о душевных явлениях, то
физиология знает о них и того менее**. Что пользы в
том, что мы будем разводить по нервам наши «нервные
токи» или «животные газы» или опускать и подымать
наши «психо-физические движения», как делает Фех-
нер, когда мы ровно ничего не знаем ни об этих газах,
ни об этих токах и движениях и когда все эти газы,
токи, психо-физические движения чистейшее произ-
ведение нашей фантазии? Кроме того, что бы ни открыла
физиология в жизни нервов, она, как и всякая другая
наука внешней для нас природы, не может открыть
ничего, кроме движений, как мы показали это в первой
* Bain. Ibid., p. 13 и 14. Впрочем, вообще надобно
заметить о Бэне, что в первом своем сочинении (The Senses and
the Intellect) он гораздо более материалист, чем во втором (The
Emotion and the Will), где, напр., на первой же странице встре-
чается у него следующее выражение: «факт или свойство, назы-
ваемое чувством, совершенно отличается от всякого физического
свойства материи», или несколько далее: «мы замечаем в живом
существе большое собрание материальных качеств, но свойство,
называемое чувством или сознанием, отличается от свойств ма-
терии и составляет последнее не разлагаемое проявление, основу
великого организма, называемого душою».
** Mill's Logic. T. II, p. 431.

части нашей «Антропологии» *, а между движением
и психическим явлением нет ничего общего: они
вполне несоизмеримы. Наконец, теория, стремящаяся
объяснить чувствования и желания физиологи-
ческими процессами в организме, всегда встретит
непреодолимое препятствие в тех психических фактах,
которые указывают на такую зависимость наших чув-
ствований от наших представлений, что одно и то же
ощущение, идущее из внешнего мира, может в разное
время породить в нас самые различные чувствования и
желания. На эту-то именно зависимость наших чув-
ствований от наших представлений весьма удачно и
плодовито для науки обратила внимание гербартов-
ская теория чувствований, которой по ее отличитель-
ному характеру, составляющему ее силу и ее одно-
сторонность, мы придали название механической.
Глава III
МЕХАНИЧЕСКАЯ ИЛИ МАТЕМАТИЧЕСКАЯ
ТЕОРИЯ ЧУВСТВОВАНИЙ
Теория Гербарта (1—3). — Верная сторона этой тео-
рии (4). — Ее ошибки (5—10). — Бенековское видоизме-
нение теории Гербарта (11—14). — Объяснение проис-
хождения желаний по Гербарту и Бенеке (15—17)
1. Душа, по теории Гербарта, есть только «пред-
ставляющее существо», или, вернее, совершенно бес-
характерная арена, в которой борются между собою
представления. Из этой борьбы представлений возни-
кают как сознаваемость их, так и сопровождающие
их чувствования и желания**. Чувствования, по тео-
рии Гербарта, не составляют чего-нибудь отдельного
от представлений, и особенная способность души чув-
ствовать и желать есть выдумка психологов. Но чув-
ствование не есть представление, а напротив, до того
* «Педаг. Антр.», т. I, гл. XXXIX, пп. 9—13.
** Herbart's Schrift, zur Psychol. В. I. S. 71.

несоизмеримо с представлением, что его и выразить
нельзя в форме представления, потому-то чувство-
вания неясны*. «Так как в нас находится множество
представлений в самых разнообразных соединениях,
то каждое новое восприятие действует как возбуждение
(Reiz), которым одни представления затрудняются, дру-
гие вызываются и усиливаются, текущие вереницы на-
рушаются или приводятся в движение, и возбуждаются
различные душевные состояния. Явление это будет
еще сложнее, если, как бывает обыкновенно, новое
представление само по себе разнообразно, так что
оно разом входит в разнообразные вереницы и дает им
толчок, который приводит их в новые соотношения,
затруднения или слияния»**.
2. Ту же мысль развивает еще более последователь
Гербарта Вайтц, говоря: «чувствования не могут быть
отделены от представлений: где нет представлений, там
нет и чувствований, и без хода представлений чувство-
вания невозможны, а возможны только ощущения.
Чувствования порождаются в нас самим ходом пред-
ставлений и выражают собою характер этого хода.
Одно представление вытесняет из души другое и, в свою
очередь, вытесняется третьим. Это вытеснение и за-
труднение (сопротивление вытесняемого представле-
ния) происходит с большею или меньшею силою. Вот
это-то взаимное давление представлений, условливае-
мое их относительною силою, а не содержанием, и
выражается в чувствованиях. Представлениям, следо-
вательно, принадлежит самое содержание, а в чув-
ствованиях выражается только форма взаимных отноше-
ний одного представления к другим и напряженность
их взаимного гнета».
3. Чтобы яснее понять гербартовскую теорию чув-
ствований, представим себе вместе с Вайтцем***, что
два представления, совершенно равносильные, встрети-
лись в душе: случай, по мнению Вайтца почти невоз*
* Ibid. S. 80.
** Ibid. § 39. S. 32.
*** Waitz. § 30. S. 293—295.

можный. -При такой равносильности встретившихся в
душе представлений, они будут взаимно парализиро-
вать силу друг друга, и ни одно их них не возникнет в
сознании, или, другими словами, от такой встречи
двух равносильных представлений в душе не образуется
сознательного представления. (Спрашивается, между
прочим, кто же будет сознавать эти несознаваемые
представления и равенство их сил, и что такое представ-
ление вне сознания, как метко спрашивает гербарти-
анцев гегелист Розенкранц?) Но при этом столкно-
вении равносильных представлений хотя ни одно из
них не возникнет к сознанию, состояние души будет
уже иное, чем то, какое было бы в ней вовсе без борьбы
представлений. Так, тело, поддерживаемое другим те-
лом, остается в покое: оно не падает, но стремление его
упасть выражается в его весе. Эта-то относительная
стремительность и взаимный гнет представлений, так
сказать, относительный вес их выражается в различ-
ных чувствованиях. Чем сильнее будут два парализи-
рующие друг друга представления, тем и степень чув-
ства будет сильнее. «Ясно, говорит Вайтц, что в таком
случае состояние души будет зависеть вовсе не от ка-
чественного содержания представлений, взаимно про-
тиводействующих (парализирующих друг друга) и по-
тому несознаваемых, но от степени силы, которою об-
ладают эти парализирующие друг друга представления»»
Но такая равносильность представлений — случай
почти невозможный*, так как, по теории Гербарта,
представления находятся в состоянии беспрестанного
понижения и возникновения (ослабления и усиления),
и, кроме того, всегда возможно появление в сознании
новых представлений, которые нарушат равновесие
* Однако любопытно было бы знать те исключения, которые
заставили сказать Вайтца почти. Такие исключения объяс-
нили бы нам многое, как многое объясняют в физиологии урод-
ливые, нов иди м ому, произведения природы. Мы думаем, однако,
что Вайтц не мог оправдать своего почти психическими фактами,
иначе он должен бы был признать возможность чувствования4
без представления, что именно отвергается гербартовской теорией.

борющихся представлений или заменят их собою.
Гораздо обыкновеннее то явление, что одно представ-
ление оказывается сильнее другого и, следовательно,
вытесняет его из сознания. Но если при этом в душе
удерживается представление, положим, с силою А, без
всякого противодействия другого представления, та
состояние души будет уже иное, чем то, какое она
испытает, если предположить в ней представление, по-
ложим, с силою A-J-5, которое для того, чтобы удер-
жаться в сознании, должно теснить другое представ-
ление, стремящееся войти в сознание с силою д. В обо-
их случаях за сознаваемым представлением останется
только сила А, но состояние души в обоих случаях
будет различно, и вот это-то различие и выражается
в нас чувствованием (Gefühl).
«Каждый гнет одного представления другим, гово-
рит Вайтц, должен сопровождаться определенным чув-
ствованием, сила которого измеряется силою вытесня-
емого представления. Так, чем более будет сила д в
приведенном примере, тем заметнее будет чувствова-
ние, которым сопровождается первое представление,
удерживающееся в сознании еще с силою А. Таким
образом, качественное содержание того, что предста-
вляется, нисколько при этом не изменится, и чувство-
вание, совершенно независимо от качественного со-
держания представления, основывается только на
образе и способе (Art und Weise) вступления представ-
ления в сознание и тех обстоятельствах, при которых
представление действительно вступает в сознание»*.
4. В этом наблюдении над появлением чувствова-
ний в душе чрезвычайно много верного, и Гербарту
первому принадлежит честь Т луб око, хотя односторон-
не, анализировать такое именно появление чувство-
ваний в душе, на которое впрочем обратил внимание
еще Спиноза. «Различные люди, говорит Спиноза, мо-
гут быть различно аффектированы одним и тем же пред-
метом, и один и тот же человек может быть различно
* Waitz. § 40. S. 295.

аффектирован одним и тем же предметом, в различное
время»*, В самом деле, наблюдая в себе зарождение
чувства гнева, радости, печали и т. п., мы скоро убе-
димся, что в этих чувствованиях именно выражается
отношение уже готового содержания нашей души к
представлению, которое вновь вступает в наше со-
знание, или, почему бы то ни было, вновь возникает
в нашей памяти, переходя из бессознательного состоя-
ния в сознательное. Не само по себе содержание пред-
ставления, а его отношение к другим, уже находя-
щимся в нас представлениям, условливает появление
чувствования и его характер. Впоследствии мы оце-
ним все психологическое и педагогическое значение
этого зоркого наблюдения, которое, вместе с наблю-
дением над ассоциацией представлений, положило
основу опытной психологии. Но теперь нам следует
указать на его односторонность и на. то, что Гербарт
и его последователи, увлекаясь этим верным, но од-
носторонним воззрением, сделали из него выводы, ка-
ких нельзя было сделать.
5. Прежде всего мы видим, что Гербарт дает душе
слишком механический характер, представляя ее в виде
какой-то борьбы представлений, причем степень их
взаимного давления и сопротивления выражается раз-
личными чувствованиями. Все это делается как-то
само собою, без участия тела, с одной стороны, и без
участия души, с другой. Положим, однако, что такое
представление души, как ни трудно примириться с
ним живому чувству человека, возможно, но, спра-
шивается, имел ли право Гербарт, даже при таком ме-
ханическом или математическом представлении души,
отрицать в ней особенную способность к чувствова-
ниям, как это он делает? Положим, что чувствования
происходят от разнообразия в силе давления одного
представления другим, но все же, чтобы чувствовать
это различие сил, душе нужна особенная способность.
Душа должна иметь способность не только сознавать
* Spinosa. Eth. P. I. Prop. 51.

восторжествовавшее представление, но и почувство-
вать ту степень усилия, в которую обходится пред-
ставлению эта возможность удержаться в сознании.
Влагая эту способность в самое представление вместо
того, чтобы влагать его в душу, мы собственно не из-
меняем дела и не подвигаемся ни на шаг к разъясне-
нию происхождения этих психических явлений. Что
же объяснится нам в этом происхождении, если мы
примем, что не душа, а каждое представление,
само по себе сознает в одно и то же время свое содер-
жание и свое механическое отношение к другим пред-
ставлениям, усиливающимся войти в сознание? Са-
мая сила давления одного представления другим
зависит, конечно, не от чего-либо иного, а от того же
содержания представлений. Что же выиграет наука,
если, вместо одной души с двумя способностями, со-
знания и чувствования, она поставит столько же душ,
сколько представлений, и признает за представлением
также две способности: способность сознавать свое
собственное содержание и способность чувствовать от-
ношение этого содержания к содержанию других пред-
ставлений? Разъяснение фактов не подвинется от
этого ни на шаг вперед, и мы только, вместо одной
гипотезы, с которою так сроднилась наша душа, по-
ставим другую, с которой она не может примириться,
несмотря на все свои усилия.
6. Но главный недостаток гербартовской теории тот,
что она не объясняет самого важного, именно того,
для объяснения чего она cos дана: не объясняет специ-
фического качественного различия в чувствованиях,
обратив все внимание только на степень их силы. Од-
накоже степень силы чувствования и его специфиче-
ское качество — не одно и то же, и каждое из чувство-
ваний, не теряя своего специфического характера,
может быть сильнее и слабее. Горе ни в каком случае
не есть слабая или сильная степень радости, хотя горе
и радость одинаково могут быть слабы и сильны. При-
знав, что душа ощущает всякое замедление или уско-
рение в ходе своей деятельности, его перерывчатость

или его постоянство, взаимное давление представлений
друг другом, мы все же не объясним себе, почему одни
из этих явлений будут душе приятны, а другие непри-
ятны,— самое качество чувствований останется загад-
кой, неразрешимою по теории Гербарта, которая, как
и всякая другая математическая теория, может объяс-
нить в явлениях только то, что есть в них количе-
ственного, а не качественного.
7. Всего очевиднее достоинства или недостатки дан-
ной гипотезы выказываются, конечно, при самом объяс-
нении ею тех явлений, для объяснения которых она
создана. Вот почему мы позволим себе, признавая всю
важность гербартовской теории чувствований, анали-
зировать самую приложимость ее к объяснениям пси-
хических явлений. Возьмем для этого, напр., душевно
умственное чувство ожидания,— одно из «простейших и
важнейших чувств», по выражению Вайтца, из кото-
рого гербартианцы выводят многие другие.
Чувство ожидания, по гербартовской теории, воз-
никает из того, что в душе нашей уже установились
вереницы каких-нибудь представлений, соответствую-
щие рядам каких-нибудь внешних явлений, напр. ряду
явлений природы, или ряду поступков человека. Ес-
тественно, что если что-нибудь вызовет в сознании пер-
вое звено данной вереницы представлений, то оно
повлечет за собою другое, за другим потянется третье
и т. д., из чего само собою возникнет чувство ожида-
ния. Но положим, что в ряду явлений природы, со-
ответствовавшем вызванной веренице представлений,
появится какой-нибудь новый член или исчезнет один из
прежних, тогда появится чувство обмана (Täuschung)*.
Это совершенно верно: но ожидание и обман только
формальные чувствования, они одинаково могут быть
приятны и неприятны, полны страха или надежды, воз-
буждать радость или печаль, гнев или злобу. Если мы
ожидаем какой-нибудь беды, то может ли быть что--
нибудь приятнее обмана в этом ожидании? Вот этого-
* Waitz. § 32, S. 302.

то механическая теория и не может объяснить. Она
говорит: «чувство удовлетворенного ожидания необ-
ходимо приятно, так как весь процесс принял такой
исход, какого требовало течение представлений»*.
Но, во-1), это положение противоречит факту: мы
никак не думаем, чтобы человек, получивший проще-
ние под самой виселицей, очень обиделся тем,что исход
течения его представлений изменился, а во-2), слово
необходимо ничего само по себе не объясняет: почему
же необходимо? Почему душе приятен беспрепятствен-
ный ход ее представлений, и почему ей неприятны пре-
пятствия, мешающие этому ходу? Не значит ли это,
другими словами, что в душе, кроме представленийу
следует предположить стремление к беспрепятствен-
ной психической деятельности,— стремление, не за-
висящее от самих представлений? Но этого-то именно
и не хочется механической теории, которая поставила
себе задачею «показать, как могут появиться приятные
и неприятные чувства без всякого отношения к чув-
ственным стремлениям, и без каких бы то ни было при-
рожденных склонностей и стремлений»**. Но разве
сказать «необходимо приятно» или «необходимо непри-
ятно» значит показать, почему приятно или неприятно?
8. Возьмем другой пример приложения гербар-
товской теории к частным психическим явлениям.
Так, теория эта вынуждена объяснять скуку утомле-
нием***, но это объяснение ясно противоречит общему
сознанию, которое готово скорее назвать скуку недо-
статком утомления, необходимого для спокойствия
души, что опять указало бы нам на необходимость
признать в душе стремление к деятельности, а этого
то и не могла допустить гербартовская теория. Точно
так же мы могли бы указать на бессилие механической
теории объяснить вполне чувство удивления, сомне-
ния ит. п., если бы это не завело нас слишком далеко
* Waitz. § 32, S. 308.
** Ibid. S. 903.
*** Ibid. § 34. S. 35.

й если бы объяснение этих специфических чувство-
ваний не ожидало нас впереди.
9. Но если уже в объяснении таких формальных
чувствований, каковы: ожидание, нетерпение, чув-
ство обмана, удивление, скука и т. п., механическая те-
ория оказывается одностороннею, то еще более выра-
жается эта односторонность, когда дело доходит до
таких чувств, полных определенного содержания, ка-
ковы: горе, радость, страх, гнев, телесные страдания
и наслаждения. Все эти чувствования, которые именно
на всех человеческих языках и называются чувствова-
ниями,— механическая теория просто вычеркивает не
только из своего списка чувствований, дав им особое
название аффектов, но даже прямо из списка психи-
ческих явлений, отбрасывая все аффекты в область физио-
логии*.
У самого Гербарта еще есть попытка психологи-
чески объяснить страдания и наслаждения**, но так
как эта попытка не могла удаться и обличала только
односторонность теории, то Вайтц • прямо отказы-
вается от нее и сваливает все дело на физиологию***.
И в этом случае Вайтц последовательнее своего учителя,
в самом деле, чувствования телесных страданий или
наслаждений нет никакой возможности вывести из
борьбы представлений.
Но эта невозможность относится не к одним те-
лесным чувствованиям, и напрасно механическая те-
ория старается отделить их от душевных****: и те, и
другие одинаково ощущаются душою, и если пред-
меты душевного и телесного наслаждения различны и
если этим различием условливается даже самая проч-
ность наслаждений, то тем не менее удовольствие все
же остается одним и тем же чувством удовольствия,
чем бы оно ни было вызвано.
* Herbart's Lehrb. der Psychol. S. 76.
** См. Herbart. S. 77. Также Anmerk. I. Также
Waitz. § 32. S. 306.
*** Waitz. § 112. P. 413.
**** Ibid.

Страдание от голода, конечно, не зависит от представ-
лений, а напротив, часто самое течение представлений
зависит от чувства пробуждающегося голода. Точно
так же нередко и чувство гнева, страха или веселости
вовсе не выходит из представлений, а напротив, са-
мими этими чувствованиями условливается характер
представлений. Многие патологические явления (о ко-
торых подробнее мы скажем ниже) указывают прямо
на возможность возбуждения в душе различного рода
чувствований: гнева, страха, печали, любви, вовсе не-
зависимо от представлений, так что эти чувствования,
возбужденные в душе болезненным состоянием орга-
низма (бешенством, ипохондрией и т. п.), уже сами
подбирают соответствующие им представления, а не
выходят из хода представлений.
10. Вот почему сторонники механической теории
Гербарта, Дробиш, Вайтц и даже Бенеке (наиболее
удалившийся от этой теории), вовсе выбрасывают пе-
речисленные нами характерные чувствования из ряда
чувствований, делают из них особый род аффектов*
и, по большей части, обходят их объяснение. В отделе
чувствований они оставляют только именно те умствен-
ные чувствования, которые на общепринятом языке
всего реже называются этим именем, каковы, напр.,
чувство ожидания, сомнения, контраста, удивления и
т. п. формальные чувствования, сопровождающие наш
умственный процесс. Правда, эти психологи стараются
привлечь в ту же категорию и чувство удовольствия
или неудовольствия; но мы уже видели, как не удается
эта попытка Вайтцу и увидим ниже, как не удается она
и Бенеке, хотя он и сделал уже большую уступку, и
если не признал стремлений, врожденных душе, та
признал стремительность, врожденную его гипотетиче-
ским первичным силам, вырабатываемым душою.
Кроме этих формальных чувств, механическая те-
ория признает еще чувства, принадлежащие только
* Впрочем, это отделение сделано прежде Гербарта.

человеку, а именно эстетические и нравственные*, но
о них нам еще не время говорить.
Спрашивается, не обличается ли односторонность те-
ории и неверность ее основной гипотезы, если она долж-
на выбрасывать значительнейшую часть явлений,
для объяснения которых призвана, а при объяснении
других, как мы видели, впадать в противоречие с
фактом.
11. Желая уяснить и более приложить к фактам
теорию Гербарта, Бенеке должен был уже несколько
отступить от нее, но так как все же он настаивал на
том, что в душе нет никакой врожденной способности
чувствовать и никаких врожденных стремлений, то
и его теория происхождения чувствований также мало
удовлетворительна.
Наши читатели, без сомнения, знакомы с основными
понятиями бенековской теории и знают, что, по этой
теории, сознание и все его явления выходят из соеди-
нения первичных сил души (Urvermögen) и возбуждений
или внешних впечатлений (Reize). Из этой же ги-
потезы хочет вывести Бенеке чувствования и желания
как разнообразия в соотношениях между первичными
силами и возбуждениями. Эти два необходимые фак-
тора всякого сознательного явления могут нахо-
диться в следующих пяти различных отношениях ме-
жду собой:
1) Если возбуждение (впечатление) так слабо, что
не наполняет собою первичной силы, тогда рождается
чувство неудовлетворенности, неудовольствия (Un-
lust). Так, напр., мы получаем чувство неудовлетворен-
ности, неудовольствия, если рассматриваем предмет,
недостаточно освещенный, или слушаем звуки, слишком
тихие для того, чтобы мы могли их ясно расслышать.
2) Если возбуждение (впечатление) как раз соот-
ветствует воспринимающей первичной силе, тогда мы по-
лучаем в результате не чувствование, а представление.
Так, когда мы рассматриваем предмет при достаточном
* Waitz. § 32-40.

освещении, то у нас рождается ясное о нем представ-
ление.
3) Если первичная сила получает обильное напол-
нение возбуждением, более, чем ей нужно, то в резуль-
тате получается чувство удовольствия. Таково впечат-
ление ярко-освещенной бальной валы, звуков музыки
и движения танцующих пар, таково впечатление, про-
изводимое на детей рождественской елкой, и т. п.
4) Если эта полнота возбуждения постоянно возра-
стает, то естественно, что, наконец, первичная сила
должна быть перевозбуждена (überreizt), и мы со-
знаем это отношение как мало-помалу* возникающее
чувство пресыщения и отвращения (Überdruss, Ekel).
Так, по свидетельству Pay, пьяниц отучают от водки,
подмешивая ее во все кушанья и напитки. Так, говорят,
наши торговцы лакомств до рвоты кормят сладким
своих маленьких приказчиков и после того считают
свои лакомые товары безопасными.
* 5) Наконец, если случается, что чересчур обильное
возбуждение внезапно наполняет первичную силу, то
получается ощущение боли й страдания*.
12. Уже само собою видно, что это та же гербар-
товская теория, но менее глубокая и развитая, и на-
столько мельче, насколько легче для понимания, но
главный недостаток ее тот же самый, как и теории
Гербарта. Мы все же никак нё выведем чувства из пред-
ставления, а должны приписать первичным силам,
кроме способности сознания возбуждений, еще способ-
ность чувствования разнообразных отношений к ним
этих возбуждений. Хотя Бенеке не утомляется повто-
рять, что нет никакой врожденной способности чув-
ствования **, но в сущности он признает ее, только
приписывает не душе, а своим гипотетическим первич-
ным силам, но так как эти силы вырабатываются душою
же, то мы и не видим никакого выигрыша для науки
* Положения взяты у Бенеке: Lehrbuch der Psychol. § 58,
а объясняющие примеры у Рау, удачнейшего популяризатора
Бенеке (Raue, Benecke's Seelenlehre, § 24).
** Lehrbuch der Psychol., 225, 113 и др.

признать гипотезу Бенеке. Вся разница ее с теорией
Гербарта состоит только в том, что ту же способность
чувствования, которую Гербарт приписывает представ-
лениям, Бенеке приписывает первичным силам, глав-
ному душевному фактору представлений*.
13. Что же касается до объяснения частных психи-
ческих явлений, то теория Бенеке еще более гербар-
товской показывает свою несостоятельность. Так, по
теории Бенеке, недостаточность возбуждения (впечат-
ления) составляет причину неудовольствия, но разве
самый слабый запах розы не приятнее для нас самого
сильного запаха жженого пера? Теория говорит, что
постепенное и медленное возбуждение до излишка дает
нам чувство отвращения, а внезапное усиление — чув-
ство страдания, но разве мы не испытываем страдания,
опустив пальцы в холодную воду и нагревая ее мед-
ленно до степени кипения? Об этом могли бы сказать
кое-что несчастные раки, которых кухарка кидает в
холодную воду и ставит на плиту. По теории Бенеке
обильно льющиеся возбуждения доставляют удоволь-
ствие, но разве обильно льющиеся дисгармонические
звуки и дурные запахи могут доставить кому-нибудь
удовольствие?
14. Принцип сравнения, вводимый Бенеке в процесс
чувствования, также имеет много справедливого. «Под
именем чувствования, говорит Бенеке, мы разумеем
непосредственное сознание, присущее нам в каждый
момент нашей бодрственной жизни, о свойстве наших
психических состояний. Эти свойства (сила, возбуж-
денность, свежесть, крепость и т. д.) мы сознаем, срав-
нивая между собою два или более состояния наши, од-
новременные или близко один за другим наступающие».
Один из этих факторов процесса сравнения и именно
* Первичвая сила могла бы остаться совершенно равно-
душною к силе или слабости возбуждения. Притом же мы ощу-
щаем не силу или слабость возбуждения относительно первичной
силы, о которой мы ничего не знали бы без теории Бенеке, а
удовольствие, страдание, страх, а в этих чувствах нет ничего
общего с тем, что говорит Бенеке.

тот, с . которым сравнивается, Бенеке называет осно-
ванием чувствования, а другой, приравниваемый,—
чувствованием*. Действительно, сравнение не только
играет важную роль в степени напряженности на-
ших чувствований, но даже может изменить самый
характер их: так, напр., сравнивая свое состояние с
богатством, еще большим, мы можем ощущать не-
приятное чувство, которое изменяется, если мы по-
думаем о людях беднее нас. Но при этом мы вовсе не
ощущаем какой-нибудь крепости, слабости или свет
жести соединений первичной силы и возбуждения, а
нечто совершенно иное, специфическое.
15. Несостоятельность механической или матема-
тической теории выказывается еще яснее, когда она
хочет объяснить происхождение желаний, не призна-
вая никаких врожденных человеку стремлений.
Гербарт прямо указывает на трудность и даже
невозможность провести границы между желанием и
чувствованием**. Вайтц, последователь Гербарта, счи-
тает желание одним из чувствований, которое проис-
ходит вследствие того, что «удовлетворение (чего?)
чем-нибудь удалено»***. Но уже ив самых слов Вайтца
видно, что неудовлетворенности чувствований должно
предшествовать стремление быть удовлетворенным. Эта
очевидная несообразность побудила Бенеке придать
своим первичным силам особенную стремительность,
которую будто бы они имеют по самой природе своей
еще до своего соединения с возбуждениями****, т. е.
прежде появления сознания. Неужели же и после
этого Бенеке мог сказать, что он не признает никаких
врожденных стремлений и генетически объясняет все
психические явления?
16. По теории Бенеке, прирожденная стремитель-
ность остается в первичной силе до тех пор, пока
сила эта досыта не наполнится возбуждением, т. е.
» Lehrbuch der Psychol. § 235.
** Lehrbuch der Psychol. § 31.
*** Waitz. § 40.
**** Benecke. §§ 26, 29, 113.

впечатлением. Соединение первичной силы и возбужде-
ния (по миновании периода сознательности) остается
в душе следом, находящимся вне сознания, но кото-
рый может быть возбужден к сознательности. Если это
след приятного впечатления, то он способен к двоякому
воспроизведению: или как простое воспоминание удо-
вольствия, или как желание его повторения*. «Ес-
ли воспроизводительный акт так близок к первона-
чальному, от которого остается след в душе, что впе-
чатление удовольствия сохранилось во всей своей
полноте, то происходит воспоминание удовольствия.
Но по мере того как возбуждение отделяется и первич-
ная сила становится свободною от возбуждения (reiz-
leer), свойственная ей первоначальная стремитель-
ность опять выступает, но уже в измененном виде: на-
сколько первичная сила была наполнена исчезающим
{теперь) возбуждением, настолько делается она уже
не неопределенным стремлением, готовым принять вся-
кое возбуждение, а определенным желанием, стремя-
щимся к тому возбуждению, которым первичная сила
была наполнена**.
Самая напряженность стремления определяется
степенью освобождения первичной силы от возбужде-
ния»***.
17. Не говоря уже о том, что самое основание
этого происхождения желаний ложно, ибо принимает
логическую бессмыслицу — стремление ко всему, что
равняется отрицанию стремления, мы спросим только
следующее: имел ли при этом Бенеке право утвер-
ждать, что его теория не нуждается в признании каких
бы то ни было природных стремлений и далеко ли бе-
нековское определение желаний отстоит от определе-
ния, делаемого Спинозою, который, как известно,
всю психическую природу основывал на прирожден-
ных (но, конечно, определенных) стремлениях? «Же-
лание,— говорит Спинова,— есть природное стремле-
* Benecke. § 173. См. также Raue, § 25.
** Benecke. § 113, § 201.
*** Ibid. § 171.

ние, сопровождаемое сознанием (cupiditas est appé-
tit us cum ejusdem conscientia)».
Но если и есть разница между определениями Бенеке
и Спинозы, то все преимущество на стороне Спинозы:
его определение не имеет в основании логической бес-
смыслицы (неопределенное стремление), как бенеков-
ское, оно кроме того яснее и вернее действительности,
хотя и в нем недостает еще одной черты. Желание, как
мы подробнее увидим ниже, есть уже произведение не
двух, а трех душевных факторов: а) прирожденного
определенного стремления, условливающего возмож-
ность того или другого чувствования, б) чувствования,
условливаемого прирожденным стремлением, и в) со-
знательного представления желаемого, без которого
желание невозможно.
Глава IV
ФИЛОСОФСКАЯ ТЕОРИЯ ЧУВСТВОВАНИЙ
Признание врожденности стремлений (1). — Мнение
Спинозы и Гегеля (2). — Необходимость признания этой
гипотезы (3). — Крайности новых психологов и фило-
софов в этом отношении, в особенности Шопенгауэра
(4—10). — Крайние мнения Фортляге (11—17)
1. В последнее время многие психологи, вышедшие
из школы Гербарта и Бенеке, разладили с теориями
своих учителей именно за невозможность объяснить
появление чувствований и желаний помимо прирож-
денных стремлений. И вот понятие стремления (Trieb),
вновь поддержанное философией Шопенгауэра, стало
играть в психологии первенствующую роль. Но, ко-
нечно, идея врожденных стремлений — вовсе идея не
новая. Вся философия Платона построена на врож-
денных человеку стремлениях. Стоическая школа за-
щищала эту мысль в борьбе с эпикурейцами, и после-
дователь стоиков, Цицерон, весьма справедливо при-
давал большое нравственное значение тому, выводятся
ли чувствования из стремлений или, наоборот, стрем-

ления ив чувствований*. Но, может быть, ни у кого
идея врожденных стремлений не приняла таких об-
ширных размеров, как у Спинозы. Он не только на-
зывал желание «сознательным стремлением», но и
во всех решениях души видел «не что иное, как
одно ее стремление, которое разнообразится, смотря
по различию состояний тела», так что стремления
тела и решения души у Спинозы одно и то же **,
а само стремление есть сущность человека, из
которой проистекают все изменения, необходимые
для самосохранения этой сущности***. Но так как ум,
по мнению Спинозы, есть то же самое, что и воля
(Voluntas et intellectus unum et idem sunt) **•*, то из
этого уже видно, какую всеобъемлющую и всеобъясняю-
щую роль имело природное стремление (appetitus) в
психологии Спинозы. Это же самое стремление, толь-
ко под немецким уже названием (Trieb), легло в основу
всей шопенгауэровской философии.
2. Другого взгляда на роль стремления нельзя и
ожидать от такого философа, каков Спиноза, и от та-
кого миросозерцания, какое выразилось в его великой
философской поэме и потом легло в основание другой
великой поэмы, хотя не столь художественно обра-
ботанной и уже не оригинальной, т. е. философской
системы Гегеля. Кто видит в мире только всемогуще
развивающуюся идею, подобную нашим идеям, но
только вполне завершенную и потому не знающую
пределов и препятствий, тот, конечно, не может
видеть в стремлениях, желаниях' и актах челове-
ческой воли ничего, кроме выводов из этой все-
обнимающей и все выполняющей абсолютной идеи,
необходимых как математические. Психологические
воззрения Гегеля были только развитием идей Спи-
нозы, если, конечно, исключить те пошлые компро-
* Cicero. De officiis. lib. I, с. 2,5.
** Mentis décréta nihil sunt praeter ipsos appetitus.
*** Ibid. P. III. Prop. 9. Schôl. Совершенное же уничтоже-
ние воли в стремлении см. Eth. P. II. Prop. 48 и. 49.
**** Ibid. Prop. 49. Coroll. Eth. I. Prop. 32/

миссы, которые внушены были Гегелю его личными
и практическими расчетами и за которые потому так
справедливо упрекает его Гейм. Для Гегеля, как и для
Спинозы, душа есть только идея тела, одна из ступе-
ней развития абсолютной идеи, а при таком взгляде
на душу врожденные стремления, конечно, должны
решать все*. Мы уже выше неоднократно указывали
на несостоятельность онтологических попыток в пси-
хологии, но, тем не менее, отвергая притязания идеа-
лизма на тождественность абсолютной идеи во все-
ленной и в уме философа, мы не видим, однако, надоб-
ности отвергать единственную гипотезу, которая
может сколько-нибудь уяснить нам явления чувство-
ваний и желаний и их взаимные соотношения.
3. Однакоже, принимая гипотезу врожденных стрем-
лений, мы останемся верны нашему главному прин-
ципу и никогда не забудем, что это только гипотеза,
призванная для объяснения психических явлений, но
не могущая лечь в основу каких бы то ни было мета-
физических построек. Признавая врожденные стрем-
ления, мы не должны забывать, что можем узнать
о существовании и характере этих стремлений только
уже тогда, когда они проявятся в чувствованиях, же-
ланиях и действиях, и не имеем права, не изменяя тре-
бованиям науки, строить на этом предположении, как
бы естественно оно нам ни казалось, еще другие пред-
положения. Гипотеза не может быть основанием науч-
ных соображений, а только ключом в своде научного
здания, который придется и переменить, когда при
новых материалах явится возможность поднять зда-
ние выше; основою же этого здания должны быть факты,
и ничего более, кроме фактов. Насколько прирожден-
ные стремления раскрываются нам в чувствованиях,
желаниях и действиях человека, настолько мы и впра-
ве говорить о стремлениях в такой опытной науке,
какою должна быть психология.
* Сравн. Spinosa. Eth. II. Prop. 13 и 19 и Hegel's
Werke. Die Philos, des Geistes. H Abth. S. 5, 20 и др.

4. Но не так думали те новейшие психологи Браубах,
Фортляге, Фихте-младший, которые, чувствуя необ-
ходимость воротиться к прежней гипотезе стремлений
и подкрепляемые эксцентрическою философией Шо-
пенгауэра, положили стремление (Trieb) в основу
целого ряда соображений и выводов, совершенно ото-
рвавшихся от опыта и наблюдения. Мы не будем раз-
бирать здесь теорий всех этих психологов: для этого
назначается нами особое сочинение, но не можем
и здесь уже не указать на односторонность, в которую
может увлечь психолога философская система Шопен-
гауэра.
5. Главная отличительная мысль шопенгауэров-
ской философии, резко отличающая его систему от
всех прежних, состоит в том, что он отделяет волю от
познавания и ставит ее на первый план, тогда как во
всех прежних психологических и философских систе-
мах воля являлась только как выражение сознания и
результат познавания.
Шопенгауэр думает, что «это разделение недели-
мой прежде личности (Я) или души на две разнородные
части должно иметь для философии то же значение,
какое для химии имело первое разложение воды на ее
составные части». По Шопенгауэру, «вечное и нераз-
рушимое в человеке — жизненный принцип его — есть
не душа, но, употребляя опять «химический термин,
«радикал души», и этот радикал есть воля. Так назы-
ваемая душа есть уже нечто сложное: соединение во-
ли и разума»*.
Разум, по Шопенгауэру, «есть уже второстепен-
ная простая функция мозга, произведение организма,
и как отправление мозга условливается организмом.
Воля, напротив, есть нечто первоначальное, основной
принцип организма, и сама условливает организм».
«Воля есть существо само по себе (an sich), и это су-
щество предварительно, в процессе представления
* Über den Willen in der Natur, voa Schopenhauer.
1864. § 19.

(этой функции мозга), представляет себя как органи-
ческое тело. Только вследствие формы познавания (или
деятельности мозга), т. е. только в представлении,,
является для каждого его собственное тело как нечто
пространственное, расчлененное, органическое в пред-
ставлении, а не вне представления, не непосредствен-
но в самосознании» *.
Таким образом у Шопенгауэра, во-первых, воля яв-
ляется как нечто вполне первоначальное, как существо
само по себе (als Ding an sich), во-вторых, тело
является только видимостью, объективированием воли,
а познавание только функцией) мозга.
6. Здесь не место разбирать критически мнение
Шопенгауэра**, но мы заметим только, что в этой
оригинальной односторонности, которая, как мы ду-
маем, не может выдержать строгой критики, есть
чрезвычайно верная и глубокая мысль, есть если не
полное исправление промаха прежних германско-фи-
лософских систем, то, по крайней мере, полное обнару-
жение этого промаха. В самом деле, германская фило-
софия, и даже психология, до Шопенгауэра, преимуще-
ственно занималась одною познавательною способно-
стью человека, одною головою (принимая общенародное
выражение), оставляя разбор сердца (тоже по общена-
родному выражению) почти не тронутым. Воля, стремле-
ния, внутренние чувства, страсти, инстинкты, вообще
вся действующая сторона человека, если и находили
себе место в философских системах, то только весьма
незначительное: рассматривались вскользь, поверх-
ностно, скорее как незначительное добавление к глав-
ному предмету, т. е. познавательной способности. Шо-
пенгауэр первый обратил внимание на это важнее упу-
щение в изучении человека. Но как всякий пропаган-
дист новой мысли, он зашел слишком далеко и не только
поставил волю рядом с познавательною способностью,
но отбросил последнюю в разряд телесных отправле-
* Ibid. S. 20.
** Мы встретимся еще с этим взглядом далее, в главе
о воле.

ний*. Между взглядом Шопенгауэра на стремления и
взглядом Спинозы и Гегеля мы видим только ту раз-
ницу, что у идеалистов врожденные стремления выхо-
дят как выводы из абсолютной идеи, отразившейся в
душе человека, как необходимое следствие всемогу-
щей разумности этой идеи, а из стремления уже воз-
никают чувствования, желания и решения воли, ка-
жущиеся нам свободными, тогда как Шопенгауэр
перерезывает эту нить, связывающую идею и ее необ-
ходимые последствия, и кладет в основу всего само
стремление или какую-то бессознательную волю, не
принадлежащую никому, не порождающуюся ни из
какой идеи, а напротив, такую, которая сама поро-
ждает идеи. Эта бессознательная воля, существующая
как-то самостоятельно, творит у Шопенгауэра все, а
равно и у его последователей, Браубаха и Фортляге.
7. На такое понятие о воле гербартианцы обыкно-
венно замечают, что «хотя и есть представления без
воли, но, по крайней мере, в нашем сознании, нет воли
без представления того, чего хочешь, ибо, чтобы хотеть,
должно прежде всего знать, чего хочешь»**. Но ка-
ким бы дельным ни казалось нам, однакоже, это воз-
ражение Дробиша, которое он делает всем психологам,
увлекшимся философией Шопенгауэра, но оно много
теряет своей силы, когда мы взглянем на некоторые
общеизвестные факты, ясно показывающие, что стрем-
ление очень часто предшествует сознанию того, к чему
человек стремится. Без сомнения, новорожденный мла-
денец не имеет никаких представлений ни о пище, ни
о еде, а между тем хочет есть***. Разве из представления
о еде является желание есть? Скорее можно принять
наоборот. Разве в животном, никогда не видавшем
* Даже у Вундта, последнего ив германских психологов,
всего две небольшие главы посвящены всем чувствованиям (см.
Menschen- und Thierseele. II В.).
** Moral-Statistik, von D robisch. S. 78.
*** Рид думает даже, что «тяжелое чувство голода есть
все, что может ощущать ребенок в первые дни своей жизни».
Works of Re a d. Vol. II, p. 551.

животных того же рода, но другого пола, не пробудятся
половые инстинкты?Уже Локк, несмотря на свою вражду
к идее врожденности, должен был сказать, что воля преж-
де всего определяется «сильнейшим настоящим неудо-
вольствием (the greatest present uneasinesse». И это
была едва ли не единственная из мыслей Локка, ко-
торую вполне признал Лейбниц и потом Рид*. Та же
самая мысль проводится во всей антропологии Канта.
Конечно, не сознание необходимости тепла для орга-
низма, которое приходит к человеку очень поздно, или
вовсе не приходит, делает тепло приятным. Многие
ли люди знают и теперь, почему тепло необходимо для
организма? Мы прежде хотим есть, чем знаем, что та-
кое еда, и ищем тепла прежде, чем знаем, что такое те-
пло. «Инстинктивными движениями, как говорит Мюл-
лер, и называются именно такие, разумность которых
не сознается»**. Вот почему Мюллер, признавая ин-
стинкт столь же необходимым для животного, как и
самая его организация, приписывает и самый инстинкт
той же творящей силе, которая вырабатывает и орга-
низует животное. «Окончательная причина инстинкта,
говорит Мюллер, не заключается в каком-нибудь ор-
гане, но принадлежит вполне силе организующей,
действующей по необходимым законам и разумным
принципам»***.
8. Не входя, однако, здесь в разбор того, что такое
инстинкт и от чего он зависит, мы видим в нем только
факт, доказывающий очень сильно против гербарти-
анцев, что стремление может предшествовать сознанию
того, к чему оно направлено, и что во всяком нашем,
уже сознаваемом желании лежит в основе такое бессо-
знательное стремление. Конечно, мы привели здесь
только, так называемые, телесные стремления, но и в
•«Каждое стремление,— говорит Рид,— сопровождается
ему только свойственным ощущением неудовольствия (Every ap-
petite is accompanied with an uneasy sensation proper to it)».
Ibid., p. 551.
** Man. de phys. T. II, p. 97,
*** Ibid., p. 98.

телесных стремлениях есть душевные элементы. Нет,
конечно, сомнения, что приятный запах производит
одно движение в наших обонятельных нервах, а не:
приятный — другое, но здесь вопрос в том, почему
одно ив этих движений душе приятно, а другое — не-
приятно. Причина этого,— по выражению знаме-
нитого физика Эйлера,— лежит в природе самой души
и нам неизвестна»*. То же самое, как мы увидим далее,
приложимо и к чисто душевным движениям, эстети-
ческим и нравственным.
9. Но видя несостоятельность возражения гербар-
тианцев, которое они выставляют принятию стрем-
лений как основ чувствований и желаний, мы, тем не
менее, не становимся вполне и на сторону шо-
пенгауэровской философии. Принимая стремление как
необходимую гипотезу, мы не забудем, однако, что это
не более как гипотеза и предпочитаем лучше остано-
виться на ней, чем блуждать бесплодно в туманных
сферах, куда переносится мысль, признавая бессозна-
тельную волю точно так же, как и признавая абсолют-
ную идею.
10. Мы уже видели выше, как вредно переносить
слово идея, созданное для обозначения нашего душев-
ного явления, на нечто вне нас лежащее, на внешнюю
природу, и объяснять ее идеями, подобными нашим.
Точно так же опасно и бесплодно переносить чисто
психический термин воли во внешнюю для нас природу
и объяснять какою-то бессознательною, вне нас лежа-
щею, волею даже нашу собственную волю. Мы просто
не выходим из области фактов и где замечаем в психи-
ческих явлениях присутствие сознательной воли, там
ее и указываем, а где не замечаем, там указываем на
ее отсутствие. Наша роль в этом случае очень легка,
мы только описываем явления, не принимая на себя
ответственности объяснять их и там, где не хватает
фактов.
* Lettres d'Euler. L. XXVII, p. 318.

Чтобы понять вполне необходимость такой осто-
рожности, мы выставим здесь, как пример того, к
чему может увлечь психолога принятие шопенгауэров-
ской системы, систему Фортляге. Но, чтобы понять
систему Фортляге, мы должны указать предвари-
тельно, как она сложилась.
11. Сам Фортляге в предисловии в своей психо-
логии указывает с благодарностью на Шопенгауэра^
Бенеке, Дюбуа-Реймона как на людей, которым его
система обязана основными идеями своими. И дей-
ствительно, мы можем проследить, как развилась мысль
Фортляге под влиянием этих предшествовавших ему
писателей «
Каждому из наших читателей, вероятно,- известна
давно уже пущенная в ход гипотеза о силе в скрытом со-
стоянии. Гипотеза эта имела свое место, имеет его и
теперь, в естественных науках, но Бенеке первый,,
если мы не ошибаемся, вздумал перенести эту гипо-
тезу в психические явления. В его следах сознание
находится точно в таком же скрытом состоянии, в
каком находится в физике теплород в воде при извест-
ных условиях. Это сознание в скрытом состоянии
обнаруживается при возбуждении следа каким-нибудь
новым впечатлением. Бенеке не остановила невозмож-
ность этой мысли, т. е. невозможность признать со-
знание в-бессознательном состоянии, ибо что же другое
может значить сознание в скрытом состоянии, как не
сознание в бессознательном состояния, т. е. со-
вершенную нелепость? К этой гипотезе Бенеке, кото-
рую он проводит везде, нигде не высказывая ее с тою
ясностью, которая очевидно обнаружила бы ее невоз-
можность, само собою присоединилось потом знаме-
нитое открытие берлинского физиолога Дюбуа-Рей-
мона, о котором мы уже упоминали выше*. Дюбуа-Рей-
мон показал опытами, что живые нервы в спокойном
состоянии обнаруживают электричество на электро-
метре, а при деятельном перестают обнаруживать у
* «Педаг. Антр.», ч. I, гл. XI, п. 1.

следовательно, поглощают его как силу, необходимую
для их работ. Это навело мечтательных психологов на
мысль, что сознание есть подобная же живая сила,
которая может быть в открытом некрытом состоянии.
Весьма естественно к этой мысли присоединилась и
другая, а именно та, что все разнородные силы при-
роды суть только различные формы одной и той же
силы, или, лучше сказать, различные формы движе-
ния. Мы тоже упоминали об этой мысли выше. Здесь
же скажем только вскользь, что мысль эта невольно
подталкивала метафизирующих психологов отыскать
такой же общий принцип для всех душевных явлений,
какой был отыскан (или предполагается отысканным)
для всех физических явлений. И этот принцип они на-
шли в шопенгауэровской системе: в бессознательной
и всемогущей воле или, одним словом, в стремлении
(Trieb).
12. Переворачивая мысль Бенеке, видевшего воз-
можность выработки сознания из бессознательных сил
природы и существования его в скрытом состоянии,
Фортляге переносит эту гипотезу в самое сознание и
старается объяснить его как физическую силу, на-
ходящуюся в скрытом, задержанном состоянии, в со-
стоянии стремления, напряженности, колебания, со-
мнения, вопроса (im fragenden Zustande).
Чтобы сделать такую гипотезу вероятною, Форт-
ляге как психолог начинает наблюдением над созна-
нием. Он показывает, что первое проявление сознания
выражается в сомнении, колебании, в форме вопроса,
в форме любопытства, приглядыванья и прислуши-
ванья, когда оно собственно еще ничего не видит и не
слышит, что потом сознание, увидев и услышав, не
останавливается на том, что видит и слышит, но все
спешит вперед и вперед, беспрестанно спрашивает,
ищет, сомневается, и в этом будто бы выражается вся
существенная деятельность сознания*.
* System der Psychologie, von К. Fortlage. 1855. Erst.
Th. § 7 und § 8.

Присутствие сознания в живом организме, по Форт-
ляге, мы узнаем по произвольным движениям; но
как же мы узнаем произвол самых движений? Как
отличаем произвольные движения от непроизволь-
ных? Задавшись этим вопросом, Фортляге разре-
шает его очень остроумно: «произвольное движение
от непроизвольного, говорит он, отличается возмож-
ностью ошибки, а вследствие этого, сомнением, нере-
шительностью, колебанием в выборе. Если магнитная
стрелка обращается одним концом всегда к северу, то
непроизвольность этого движения мы именно выводим
из того, что стрелка всегда и безошибочно обращается
к северу. Произвольность же движений животного тем
и отличается, что животное может ошибиться, а по-
тому сомневается, колеблется, смотрит, слушает, ощу-
пывает вопросительно. Как только это вопроситель-
ное состояние прекращается, -так прекращается и со-
знание. Как только колебание превращается в реше-
ние, так и сила, проявляющаяся сознанием в своей
вопросительной форме, превращается в бессознательно
действующую силу, двигающую животное»*.
13. До сих пор Фортляге не выходит из области
психологии, и мы можем быть только благодарны
ему, что он внес в нее новую идею, которая справед-
лива, если только принять в расчет ее односторонность
и то, что она не объясняет всей сущности сознания, а
берет одну ее сторону. Если бы мы могли наблюдать
сознание только в других живых существах (что, ко-
нечно, невозможно), а не в самих себе, то не могли бы
ничего прибавить к определению сознания, которое
дает нам Фортляге. Мы и могли бы узнать о сознании
только как о сомнении, нерешительности и т. д., но,
имея возможность наблюдать сознание в самих себе,
мы видим, что оно не всегда выражается в форме во-
проса или сомнения, а гораздо чаще в форме непосред-
ственного чувства. Какое же тут сомнение, если мне
больно и я чувствую боль? В выборе средств избавиться
* Ibid. S. 93 и др

от боли проявится уже колебание, но самое чувство
<юли предшествует этому колебанию.
Следовательно, теория Фортляге в психологиче-
ском отношении одностороння и есть вывод из наблю-
дений, а не самонаблюдений. Но эта теория была ему
нужна для другой цели, которая раскрывается вполне
только в начале второго тома его психологии.
Там уже он прямо говорит: «Стремление (Trieb),
подобно теплоте и электричеству, есть невесомое суще-
ство (imponderabiles Wesen), которое, входя в малей-
шие частицы массы, импульсы которых им заряжены,
проявляется преходящим образом в виде определен-
ной силы»*.
Зная же, что вся психология Фортляге построена на
стремлении и все психологические явления объясня-
ются как стремления, мы поймем все значение брошен-
ного здесь намека, что стремление, эта основа, или,
лучше, сущность души, эта основа всех психических
явлений, есть не что иное, как невесомое вещество,
подобное электричеству или теплоте. Это еще тем яс-
нее, что несколько выше Фортляге требует, в проти-
воположность Гегелю, не признававшему стремлений в
бездушной природе**, чтобы в физике все невесомые
агенты назывались не силами, а стремлениями***.
14. Далее Фортляге развивает свою мысль так:
«Не стремление вообще дает нам знать о свойствах
невесомого агента, но только стремление в незадер-
жанном или бессознательном состоянии, тогда как
стремление в возвышенном (напряженном) и в само
на себя обращенном состоянии, т. е. в состоянии во-
проса, есть существо, доступное только внутреннему
наблюдению или внутреннему чувству. Внутреннее же
наблюдение показывает нам, что стремление не пере-
стает быть стремлением, проявляясь деятельною си-
лою в пространственных движениях, что его специфи-
ческие свойства, законы его механизма и его перехо-
* Ibid. Zweit. Th. S. 23.
** Die Phil des Geistes. § 426.
*** Syst. der Psych., v. Fortlage. Erst. Th. 25.

дов существенно одни и те же как в сознательном, так
и бессознательном состояниях». (Фортляге не подумал
о том, что это, может быть, происходит оттого, что са-
мые невесомые агенты и теории их проявлений суть
только создания человеческой души и что самое поня-
тие о силе взято нами из психического мира и перене-
сено на физический)*. «Вот почему, говорит Фортляге,
можно бы все невесомые жидкости физики назвать стре-
млениями, только имея при этом в виду, что стремле-
ние есть обширнейшее понятие, а невесомая жидкость —
более тесное (т. е. невесомая жидкость есть вид, а стрем-
ление род), или, что хотя все невесомые агенты мо-
гут быть названы стремлениями и именно стремлениями
на известной специальной ступени их существо-
вания, но что не все стремления действуют как неве-
сомые жидкости, а только те, которые находятся в бес-
сознательном состоянии»**.
To-есть, выражаясь яснее, Фортляге хочет сказать:
сознание есть невесомая жидкость, но не всякая неве-
сомая жидкость есть сознание, а только та, которая
находится в сознательном состоянии. В сознательном
же состоянии находится невесомая жидкость тогда,
когда она находится в скрытом, задержанном состоя-
нии (gehemten Zustande), как теплород в воде. Следо-
вательно, из этого выходит прямо, что вода со скры-
тым в ней теплородом есть сознательное существо.
Этого-то вывода и не хотелось Фортляге. Вот почему,
может быть, он и выразился здесь так темно.
15. Говоря далее о том, что импульсы невесомых
деятелей переходят с одной массы на другую, не имея,
однако, самостоятельного бытия без отношения к мас-
сам, Фортляге вдруг делает такой, ни из чего не выте-
кающий вывод: «Если мы сделаем один шаг, то натолк-
немся на такие жидкости (fluida), которые не только
имеют способность переходить с массы на массу со
* Как мы то показали выше. См. «Человек как предм.
воспит.», т. I, гл. XXXV, пп. 19—24.
** Fortlage. Zw. Th. S. 26 и 27,

своими импульсами, но также могут оставаться в ко-
лебании (in der Schwebe zu stehen), перейти ли им на
массу «а» или на массу «Ь» или не переходить ни на ту,
ни на другую, и в этом нерешительном колебании мо-
гут пребывать целые периоды времени, не сообщая
своих импульсов ни одной из масс, около которых вер-
тится вопрос. Такие агенты называются стремлени-
ями, насколько они сообщают свои импульсы извест-
ным массам, а насколько они, не сообщая своих им-
пульсов, остаются сами в себе замкнутыми, называ-
ются они актами сознания и понимания *.
Спрашивается, почему такую простую мысль так
затемнил Фортляге? Мы думаем потому, что обнажен-
ная от своих ученых туманов и переведенная на про-
стой человеческий язык, она является самою невероят-
ною гипотезою, .а между тем это любимая мысль Форт-
ляге.
16. Фортляге говорит: стоит сделать один шаг,
чтобы перейти от невесомой жидкости физики к неве-
сомой жидкости сознания, и делает прыжок, в кото-
ром всякая логика сломит себе шею. Невесомые жид-
кости не только гипотеза, но и устарелая гипотеза.
Но и прежде никто не предполагал невесомых жид-
костей существующими отдельно от тел, а только в
телах в скрытом состоянии, выходя из которого, они
производят ощущаемые явления. Фортляге же признает
невесомую жидкость, которая может в продолжительный
период времени балансировать между телами, как
птица на воздухе, не решаясь, на которое из них спу-
ститься. Кроме того, мы можем еще понять физическую
гипотезу о скрытом, задержанном (gehemten) тепло-
роде или электричестве именно потому, что они пред-
полагаются скрытыми в каком-нибудь теле или задер-
жанными этим телом, не допускающим их проявиться;
но в чем же скрыт такой балансирующий между телами
флюидум? Уж не в самом ли себе? Но ведь это невоз-
можно. Если мы говорим, что человек может скрыться
* Ibid. § 27 и 28. Курсив в подлиннике.

сам в себе, то это потому, что человек организм, но как
же спрячется само в себя тело однообразное, состоящее
из однообразных атомов? Как спрятаться железу в са-
мого себя?
Но да не подумает читатель, что в обширном и
глубоко-обдуманном сочинении Фортляге только и
есть, что эта гипотеза. Правда, она составляет люби-
мую мысль Фортляге, красную нить его книги, но тем
не менее у Фортляге много совершенно новых и удачных
психических анализов, которыми, без сомнения, вос-
пользуется наука.
17. Мы с намерением остановились на мнениях
Фортляге, чтобы показать читателю, как опасно, при-
няв даже самую необходимую, самую неизбежную ги-
потезу, счесть эту гипотезу вв. факт и строить на ней
целое миросозерцание.
Невозможно не признать в человеке стремлений^
предшествующих появлению чувствований и жела-
ний и условливающих их появление и их характер.
На существование таких стремлений указывают факты,
ясные, как день, и известные каждому. Разбирая
теорию Гербарта и его последователей, мы показали
читателю, как невозможно обойтись психологии бе»
признания врожденных стремлений, а разбирая мне-
ния последователей Шопенгауэра, мы показали, как
опасно . увлечься этою, вполне необходимою гипоте-
зою". Вот почему мы постараемся воспользоваться те-
орией стремлений для группировки и объяснения ду-
шевных явлений и в то же время удержимся от всяких
фантазий, в какие нас увлекла бы эта гипотеза, если
бы мы придали ей значение факта.
О существовании стремлений мы можем узнать
только в их проявлении, т. е. тогда только, когда стрем-
ление становится сознаваемым, а сознаваемое стремле-
ние есть уже не стремление, а чувствование или жела-
ние.
Следовательно, стремление есть гипотеза, но ги-
потеза необходимая. Такою мы ее и признаем.

Глава V
ГИПОТЕЗА СТРЕМЛЕНИЙ
Установление понятия стремления (1—3). — Стрем-
ление на психологической почве (4—7). — Отношение
стремлений к желаниям (8—9)
1. Прежде всего взглянем на то, для означения ка-
кого понятия мы употребляем слово стремление.
Замечая, *что магнитная стрелка, как бы ее ни от-
клоняли, предоставленная себе самой, всегда одним
концом своим обращается к северу, и, не зная действи-
тельной причины такого явления, мы говорим, что
магнитная стрелка имеет стремление обращаться од-
ним концом своим к северу, а другим к югу. Мы на-
зываем, следовательно, стремлением не самую деятель-
ность стрелки, но неизвестную нам причину, кото-
рая в данном случае заставляет магнитную стрелку
двигаться, и притом двигаться так, а не иначе. Заме-
тим при этом, что если бы мы увидали, что кто-нибудь
подвинул один конец стрелки к северу, то мы не на-
звали бы этого стремлением. Следовательно, мы назы-
ваем стремлением не только неизвестную нам причину
замечаемой нами деятельности, но и притом такую при-
чину, которую мы предполагаем в самом существе,
обнаруживающем ту или другую деятельность, а не
вне его.
2. Если замечаемую нами деятельность обнару-
живает существо .живое, то в этом случае, вместо
слова стремление, мы часто употребляем другое слово:
инстинкт, но разумеем под словом инстинкт как раз
то же самое, что разумеем и под словом стремление,
т. е. разумеем неизвестную нам причину замечаемой
нами деятельности живого существа и притом причину,
лежащую в самом живом существе, а не вне его. И заме-
чательно, что если нам удается открыть причину де-
ятельности животного, лежащую или в его организме,
или в его жизненном опыте и предполагаемом рас-
судке, то мы не называем уже этой причины инстинктом.

Следовательно, под именем инстинкта и животного
стремления мы разумеем всегда и непременно
неизвестную нам причину деятельности, лежащую в
самом существе, обнаруживающем ту или другую де-
ятельность. Замечая, напр., что черепаха, только что
вышедшая из яйца, на песчаной морской отмели, тот-
час же устремляется к морю, мы указываем причину
такого явления в инстинкте этого животного, именно
потому, что не можем предположить, чтобы черепаха,
находясь еще в яйце, могла что-нибудь узнать о море
и его положении, о том, что это именно тот элемент,
где ей назначено жить, и о том, наконец, что на берегу
ей очень опасно, так как множество птиц хотят пожи-
виться ее мягким телом. Не имея возможности пред-
положить таких сложных опытных знаний в черепахе,
только что вышедшей из яйца, мы указываем причину
ее целесообразного движения к морю во врожденном
ей инстинкте, т. е., выражаясь проще, говорим, что
причина этого явления нам неизвестна, но что причина
эта, по нашей вере в причинность всех явлений*, не-
пременно должна быть, и притом в самой черепахе, а
не вне ее.
3. Это последнее качество стремлений и инстинк-
тов, т. е. что они лежат в самом действующем существе,
подало Спинозе повод выводить самое стремление из
сущности существа. И действительно, между нашим
понятием сущности и нашим понятием стремления нет
большой разницы. Под именем сущности мы разумеем
спокойную причину или совокупность спокойных при-
чин характеристической деятельности того или другого
существа. Под именем же стремления мы разумеем уже
действующую причину деятельности. Так, напр., мы
говорим: при нагревании таких-то двух тел в них об-
наруживается стремление к химическому соединению.
Но и здесь мы опять же не знаем, не есть ли сама сущ-
ность та же деятельность, только скрытая от нашего
наблюдения, следовательно, и не можем логически от-
* «Педаг. Антр.», т. I, гл. XXXIX.

делить понятие сущность от понятия стремление. Еще
Спиноза сказал, что тела отличаются одно от другого
движением или покоем, быстротою или медленностью
движения, а «не сущностью»*. Эта мысль гениального
философа нашла себе обширное подтверждение в совре-
менном естествознании, которое также стремится до-
казать, что разнообразие явлений зависит от разнооб-
разия в движениях, и успело доказать это вполне,
по крайней мере, в отношении теплоты и движения**.
Следовательно, стремлением мы называем неизвест-
ную нам причину деятельности, обнаруживаемую тем
или другим существом, и притом такую причину,
которую мы предполагаем в самой сущности данного
существа. Таково логическое происхождение идеи
стремления. Эта идея, следовательно, есть субъективная,
но вместе с тем логически необходимая идея, столь же
необходимая, как идея сущности или идея причины.
4. Если мы перенесем наблюдение стремления в
психическую сферу и станем наблюдать его в
самих себе, то придем совершенно к тождественным
результатам. И в себе самих мы называем стремлением
неизвестную нам причину, возбуждающую в нас те или
другие психические или психо-физические явления.
Так, напр., мы не назовем стремлением или инстинк-
том той причины, которая заставляет нас строить дом,
шить теплую одежду, запасать хлеб на будущий год,—
не назовем именно потому, что мы видим причину
этих наших деятельностей в сознательной мысли об
их необходимости или об их пользе для нас. Если же
мы называем инстинктом или животным стремлением
причину, побуждающую только что родившееся дитя
искать пищи в сосцах матери и выполнять при этом
очень сложный и нелегкий процесс сосания, то именно
потому, что мы не можем предположить в только что
родившемся ребенке ни сознательной мысли о по-
требности питания, ни тех знаний из физики, которые
* Spinosa. Eth. P. II. Prop. 13. Lern. I.
** Psycho-Physik, von T. Fechner. Leipzig. 1860. Th. I.
S. 29.

нужны для того, чтобы устроить пневматическую ма-
шину изо рта. На этом основании, мы разделяем дей-
ствия сознательные от действий инстинктивных.
5. Однакоже, если мы будем внимательно анали-
зировать наши сознательные действия, т. е. такие,
причину которых мы сознаем, то заметим, что в основе
каждого такого действия, под целым рядом сознатель-
ных причин, лежит всегда причина несознаваемая;
бессознательное стремление, или инстинкт. Так, напр.,
человек пашет поле и засевает его по сознательной
причине о необходимости пищи и на будущий год.
Необходимость пищи он также узнал из многочислен-
ных опытов голода, но, никто, конечно, не скажет,
чтобы человек испытывал голод вследствие сознания
необходимости пищи для продолжения жизни. Следова-
тельно, и в основе целой цепи сознательных причин,
обусловливающих сложную деятельность земледельца,
лежит причина бессознательная: инстинктивное стрем-
ление человека к пище. Наука, показывая нам необ-
ходимость возобновления тканей нашего тела для про-
должения нашей жизненной деятельности, расширяет
цепь сознательных причин, но много ли и теперь есть
людей, которые сознают ясно, почему человеку нужно
есть и пить? А все, тем не менее, хотят есть и пить. Точ-
но так же, многие ли сознают значение воздуха в
пищевом процессе? Но между тем ни к чему, может
быть, человек не стремится так жадно, как к воздуху,
даже и не зная о его существовании. Стремление к пище
пробуждается в младенце прежде, чем он имеет поня-
тие не только о необходимости пищи, но даже вообще
понятие о пище. Мы, конечно, не можем припомнить
тогдашнего состояния нашей души*, и в настоящее
время побуждение голода немедленно пробуждает в
нас представление о пище; но первое стремление не
могло выразиться иначе, как, по выражению Локка,
«в чувстве недостатка». Точно так же мы садим резеду,
* «Состояния удовольствия и страдания, говорит. Бэн,
не так легко воспроизводятся, как образы внешнего мира» (The
Will, р. 432).

потому что она хорошо пахнет, но почему нам нравится
запах резеды — это остается для нас неизвестным, и
это неизвестное лежит в основе целого ряда созна-
тельных действий наших. Даже эстетические наши на-
слаждения, в конце концов, сводятся к бессознатель-
ным стремлениям. Все люди более или менее имеют
эстетическое чувство, а между тем еще никто до сих
пор не определил, что такое красота в музыке, поэзии,
живописи. Мы можем изучать условия красоты, т. е.
возводить их в сознание, но почему именно такое, а
не другое соединение линий и красок, почему именно
такое, а не другое сочетание звуков нравится нам,—
этого мы не внаем. Да если бы, наконец, наука и от-
крыла нам это, то все же мы должны были бы признать,
что чувствовали красоту прежде, чем узнали причину
этого чувства.
То же самое должны мы признать и в отношений
причин нашей нравственной деятельности. Разве и
теперь еще не спорят о причине нравственных стрем-
лений человека, после того как эти нравственные стре-
мления проявляются человечеством в продолжение
многих и многих тысячелетий? То же самое относится
и к стремлениям религиозным. Разве и теперь еще не
появляются ежегодно теории происхождения этих
стремлений, создавших тысячеобразные религиозные
верования, идущие вглубь древности, далее всяких
исторических исследований?
6. Следовательно, не должны ли мы признать, что
в основе всякой нашей сознательной деятельности все
же лежит бессознательное стремление? Хочется, нра-
вится, не хочется, не нравится — для нас последняя
причина всех наших сознательных действий. Возь-
мите, какое хотите, действие, и как бы оно ни каза-
лось вам проникнуто сознанием, анализируйте его до
последних пределов, и вы найдете в основе его бессо-
знательное стремление. Положим, напр., что, вникая
в условия гармонического сочетания звуков, мы от-
кроем, что эти сочетания тем более нам нравятся, чем
более дают нам деятельности в сфере звуков и чем бес-

препятственнее и в то же время обширнее может со-
вершаться эта деятельность*, но и тогда причина, по-
чему душе нравится обширная и беспрепятственная
деятельность, останется для нас неизвестною, и мы
опять же принуждены будем назвать эту неизвестную
причину таинственным именем врожденного стремле-
ния к сознательной деятельности, ибо эта причина
лежит в нас самих, а не вне нас.
7. Нетрудно убедиться, что причина того, что нам
хочется и нравится и что, следовательно, составляет
бессознательную основу нашей сознательной деятель-
ности, лежит не в предмете, возбуждающем в нас
приятные ощущения, а в нас самих. Мое желание есть
делает мне хлеб приятным, а не хлеб пробуждает во
мне чувство голода, хотя, конечно, вид хлеба очень
часто может отвлечь мое внимание от других предме-
тов и тем самым дать мне возможность почувствовать
то, уже существующее, состояние моего организма, ко-
торое отразится в душе чувством голода. «Мы желаем
вещи, говорит Спинова, не потому что она кажется нам
хорошею, но потому вещь кажется нам хорошею, что
мы ее желаем»**. Эту мысль следовало бы уяснить так:
мы желаем вещи не потому, что она кажется нам хо-
рошею, но она кажется нам хорошею вследствие бес-
сознательного к ней стремления, в нас существующего»
Не должно смешивать этих двух понятий: желание и
стремление. Конечно, в основе каждого желания лежит
бессознательное стремление, но здесь к нему присое-
диняется уже сознательное представление желаемого,
извлеченное из многочисленных опытов удовлетво-
рения первоначально бессознательному стремлению.
8. Все разделение нами предметов на полезные, бес-
полезные и вредные, на приятные, неприятные и без-
различные делается нами на основании таких бессозна-
тельных стремлений нашей природы, т. е. на осно-
вании таких, возникающих в нас психических состоя-
* «Педаг. Антр.», т. I, гл. VII, пп. 10—12.
** Spinosa. Eth. P. III. Prop. 9 u. 39. Schol.

ний, причины которых скрываются вне нашего со-
знания.
9. Бессознательные стремления превращаются в
сознательные желания не иначе, как через посредство
чувствований. Бессознательное стремление к пище,
называемое голодом, делает нам хлеб приятным, и
после этого мы уже сознательно желаем и ищем хлеба.
Следовательно, чувствование удовольствия, сопровож-
дающего удовлетворение бессознательного стремления,
превратило это бессознательное стремление в сознатель-
ное желание. Бессознательно* стремимся мы к гар-
монии звуков и, слыша гармонические звуки, полу-
чаем удовольствие, а впоследствии уже сознательно
желаем этих звуков, ибо знаем, что они доставляют нам
удовольствие. Таков психический акт во всей своей
простоте и точности. Стремление, чувствование и
представление* — вот три психические явления/ ко-
торые соединяются в сложном акте желания. Конечно,
первый член этой цепи мы только предполагаем, но тем
не менее предположение его для нас логически неиз-
бежно: мы не можем иначе объяснить появление в нас
тех или других чувствований, как предположив те или
другие бессознательные стремления в нашей природе,
а появлению в нас сознательных желаний мы также
необходимо -должны предпослать появление в нас чув-
ствований, условливающих все наши желания и не-
желания**. В желании уже соединяется воспомина-
ние испытанных чувствований и представление пред-
мета, возбудившего в нас эти чувствования.
* Незнание сложности желания и истории образования
желаний ведет к самым уродливым и практически вредным
предположениям. Таково, напр., мнение о врожденности желаний
преступления, мнение, разделяемое и знаменитым Кетле со мно-
гими другими (Sur l'homme, par Quetelet. Paris. 1833.
T. II, p. 108).
** Придерживаясь Спинозы, Мюллер говорит: «Чувство-
вания суть сознаваемые желания» (Man. de Phys. T. II, p. 511).
Мы же видим, что чувствование есть самостоятельный акт души,
возбуждающийся в ней удовлетворением или неудовлетворением
стремлений.

Глава VI
ВРОЖДЕННЫЕ СТРЕМЛЕНИЯ
Стремление к единичному существованию
Разделение врожденных стремлений (1—3)
1. Путем анализа наших чувствований и желаний
мы доходим до сознания полной необходимости при-
знать существование врожденных стремлений, хотя
сами эти стремления находятся вне области сознания
и мы узнаем о них только в наших чувствованиях и
еще более в наших желаниях. Но мы не только узнаем
о существовании стремлений вообще, но должны оп-
ределить их как стремления к чему-нибудь опреде-
ленному, ибо признание неопределенного стремления,
стремления ко всему, или, что все равно, ни к чему,
вроде шопенгауэровской воли, за которою следует
идея, но которой она не предшествует, противоречит
самому понятию стремления,— уничтожает это понятие
и рисует воображению какое-то существо, уже непо-
нятное человеку. Наука же, во всяком случае, не долж-
на выходитъ из области человеческого понимания.
2. Само собою разумеется, что определение стрем-
лений, врожденных человеку, и классификацию их мы
можем сделать только на основании анализа тех чув-
ствований и в особенности желаний, в которых стрем-
ления обнаруживаются для сознания, доходя вся-
кий раз в нашем анализе до необходимости признания
того или другого врожденного стремления, без кото-
рого самое чувствование или желание было бы необъ-
яснимо. Перечисляя самые простые и всем людям оди-
наково свойственные желания и притом такие, следы
которых мы находим и у животных (выделяя, следо-
вательно, желания, свойственные только человеку), и
соединяя эти животные желания в отдельные группы
по принципу сходства, мы найдем несколько обширных
стремлений, прирожденных если не каждому одушев-
ленному организму, то всем наиболее развитым из
них.

3. К таким врожденным, бессознательным стрем-
лениям следует причислить, во-первых, стремление к
индивидуальному существованию, куда относятся как
пищевое стремление, так и все инстинкты индивидуаль-
ного самосохранения; во-вторых, стремление к обще-
ственному и родовому существованию, куда относится
и половой инстинкт; в-третьих, стремление к созна-
тельной деятельности, выражаемое прежде всего тос-
кою бездействия. Первые два рода стремлений мы мо-
жем характеризовать названием растительных, ибо
они выходят из потребностей растительного организма*,
третий же род свойствен только существам, одарен-
ным жизнью и потому стремящимся жить. Психоло-
гия, основанная на началах шопенгауэровской фило-
софии, разыскивая стремления, находит их бесчислен-
ное множество. Так Фортляге находит стремления
высшие и низшие, нервные, кровные, стремления
репульсии, стремления к ассимиляции и многое мно-
жество других**. Но вместо того, чтобы творить стрем-
ления, мы считаем лучшим изучать проявления тех,
которые всем известны.
Стремление к индивидуальному существованию
Пищевые стремления (4—8). — Ощущение голода и
страдание от голода (9). — Вкусовые ощущения (10—
11). — Отношение чувства голода к психическим рабо-
там (12). — Ощущение недостатка сил (13). — Ощущение
избытка физических сил (14—15). — Частности пище-
вого стремления (16—19)
4. Тело наше, как и всякий другой растительный
организм, имеет потребность питания для развития
своих органов, которое и совершается не иначе, как
через уподобление телом элементов внешней для него
* «Педаг; Антр.», т. I. гл. VI.
** System der Psychologie, von К. Fortlage, 1855.
Erst. Th. §§ 33, 38 et cet.

природы. Процесс питания как в человеке, так и в
растении совершается одинаково, видоизменяясь, но
не изменяясь существенно*. Но в растении, по отсут-
ствию души, процесс этот совершается, не сопровож-
даясь сознанием. В одушевленном же существе душа
ощущает эти процессы: ощущает сперва появление
потребности питания, а потом удовлетворение ее —
ощущает, так сказать, начало и конец процесса.
5. Нет сомнения, что ощущение душою расти-
тельных потребностей тела и тех или других фазисов
из процесса их удовлетворения совершается чрез того
же посредника, через которого, как мы- видели это
выше, телесные впечатления превращаются в душев-
ные ощущения, т. е. через посредство нервного орга-
низма**. Это посредство необходимо следует предпо-
ложить, и на него указывают многие факты анатомии
и физиологии, хотя еще наука далеко не раскрыла
вполне, какие изменения происходят в нервном орга-
низме, под влиянием которых душа испытывает ощу-
щение голода, жажды или потребности дыхания, от-
носящейся также к пищевому процессу.
Мы видели также выше, что в животном организме
к растительным пищевым потребностям тела прибав-
ляется еще одна, условливаемая уже особенностью жи-
вотного. В животном потребность пищи является уже
не только вследствие потребности развития органов
и размножения, как в растении, но и вследствие того,
что ткани животного организма, беспрестанно потре-
бляемые деятельностью жизни, требуют беспрестан-
ного же обновления, так что в животном питательный
процесс по окончании роста следовало бы назвать соб-
ственно возобновительным***.
6. Мы ощущаем голод и жажду точно так же, как
ощущаем цвет, звук, свет, запах и т. п., т. е. ощущаем
особенное состояние нервного организма, и поэтому
* «Педаг. Антр.», т. I, гл. IV.
** Menschen- und Thierseele, von Wundt. 1863. В. II.
S. 24.
*** «Педаг. Антр.», т. I, гл. IV.

мы отнесли эти ощущения к особенному разряду об-
щих ощущений*; здесь же нас занимают не сами эти
ощущения, а чувствования, которыми они сопровожда-
ются; те страдания, которыми, напр., сопровождается
долго неудовлетворяемый голод, и то удовольствие,
которым сопровождается его удовлетворение. Почему
долгое неудовлетворение голода мучительно, а удовле-
творение его приятно? На эти столь простые воп-
росы мы и должны отвечать также просто —
не внаем. Если бы магнитная стрелка была
одарена душою, то ей, вероятно, казалось бы очень
естественным стремиться одним концом к северу, а
другим к югу, если бы она была одарена способностью
чувствования, то весьма вероятно, что ей также каза-
лось бы очень естественным ощущать .удовольствие,
когда это стремление удовлетворяется, и неудоволь-
ствие, когда удовлетворение ее стремления встречает
помеху, но, тем не менее, это естественное было бы со-
вершенно непонятным.
7. Мы можем только предположить, что душа в
своем стремлении к жизненной деятельности, встречая
недостаток в телесных силах, необходимых для этой
деятельности, испытывает страдания, не сознавая при-
чины этих страданий. Это, во всяком случае, спаси-
тельный голос природы, без которого жизненная дея-
тельность скоро истощила бы силы тела и сама должна
была бы остановиться: для растений не нужно этого
голоса, так как у них нет жизненной деятельности.
Но эта тесная связь души и тела лежит вне нашего
сознания, и не оно, в непосредственной своей форме,
а только новейшая наука, весьма сложными опытами
и наблюдениями открывает, что ткани тела изменяются
под влиянием жизненной деятельности. Не только
животное, но и человек неминуемо погибли бы, если
бы могли продолжать жизненную деятельность до со-
вершенного истощения сил, даже испытывая ощущение
голода, но не чувствуя побуждающей силы сопровож-
* «Педаг. Антр.», т. I, гл. VII, п. 27.

дающих его страданий, или, если бы, например, не
испытывали страданий при недостатке воздуха, кото-
рый так же необходим для творения крови, как и пища*.
8. Пищевое стремление, с присоединением к нему
и процесса дыхания, обставлено множеством рефлек-
тивных процессов, которые также могут совершаться
без всякого участия сознания таковы: отделение слюн-
ных желез, глотание, движение желудка, биение серд-
ца, дыхание и др. Сложный акт кормления младенца
грудью также есть сложный рефлекс множества орга-
нов, приходящих в движение при пробуждении стрем-
ления, для удовлетворения которого этот рефлекс
назначен.
9. Ощущение голода само по себе нельзя назвать
страданием, в легкой степени аппетита оно может быть
даже приятным и возбуждающим чувством, особенно,
если ввиду хороший обед; а напротив, отсутствие ап-
петита есть тяжелое и неприятное чувство. Точно так
же и удовлетворение аппетита, независимо от вкуса
пищи, начинает доставлять удовольствие только тогда,
когда аппетит возрос до степени беспокойного ощуще-
ния; так что мы можем принять, что душа испыты-
вает страдания при ощущении голода собственно от-
того, что нормальное состояние нервной системы, не-
обходимое для совершения жизненной деятельности,
все более и более нарушается. Верно или нет это пред-
положение, однакоже несомненно то, что интенсив-
ность чувства наслаждения питанием (независимо от
вкуса пищи) находится в прямой зависимости от сте-
пени голода, который мы удовлетворяем, в таком-то
смысле голод называется лучшим на свете поваром.
Мы должны вынести некоторое страдание, чтобы полу-
чить наслаждение, и чем интенсивнее было страдание,
тем интенсивнее и удовольствие : удовлетворяя же вся-
кий раз только что зарождающемуся аппетиту или
даже предупреждая его появление, как это часто бы-
вает, мы вместе с тем не наслаждаемся и удовлетворе-
нием голода, хотя можем еще наслаждаться специаль-
ным вкусом пищи.

10. Различие во вкусе пищи и наше различное отно-
шение к различным вкусам, вероятно, имеет свое осно-
вание также в питательном процессе, но основание это
еще не раскрыто химиею и физиологиею. Кажется,
должны быть вкусы и запахи примитивныег приятные
или неприятные вообще для человека, по крайней мере,
на это намекает производство слов, общее, кажется,
всем языкам, по которому понятие сладкого перене-
сено и на душевные удовольствия, а понятия горечи
и на душевные страдания. Но всемирная гастрономия,
а может быть, отчасти и человеческие идиосинкразии,
часто передающиеся наследственно, так изменили при-
митивные вкусы, что до них теперь и добраться трудно.
Горькое часто нравится гастроному так же, как и кис-
лое, и что считается противным у одного народа, то
составляет лакомство у другого. Здесь, кажется, при-
соединяется еще удовольствие чисто психической де-
ятельности сознательного процесса, который, будучи
обращен ко вкусовым ощущениям, находит удоволь-
ствие в процессе распознавания, сравнения и комби-
нации — своего рода вкусовой музыке; большую роль,
должно быть, играет здесь также тщеславие, свой-
ственное вообще знатокам во всех искусствах. Для
нас важно только то, что и в отношении наслаждений
вкуса и обоняния большая или меньшая интенсивность
наслаждения покупается не иначе, как большею или
меньшею интенсивностью лишений: нет такого прият-
ного вкуса, который не перестал бы быть приятным
при постоянном удовлетворении и неприправляемый
чувством удовлетворяемого голода.
11. Но из самой переменчивости вкусовых и обоня-
тельных удовольствий мы видим уже, что их никак
нельзя поставить наряду с удовольствиями удовлетворя-
емого голода. Это — несущественные требования при-
роды, а потому они пробуждаются и глохнут от удов-
летворения и неудовлетворения. Вероятно, что если
бы дитя никогда не кормить сладким, то оно не полу-
пило бы стремления к сладостям, но вероятно также и
то, что сладкая пища, употребляемая постоянно, сна-

чала потеряла бы для него всякую приятность, а по-
том стала бы отвратительна. Но главное дело здесь не
в сладком и не в горьком, а в том, чтобы не обращать
усиленной психической деятельности детей в такую уз-
кую и неплодовитую сферу, какую представляют для
сознания вкусовые ощущения.
12. Неприятность чувства голода психически объ-
ясняется тем, что душа в своем стремлении к деятель-
ности встречает затруднение в истощенном теле. Если
нервная система наша чем-нибудь сильно возбуждена,
то мы долго не ощущаем самой настоятельной потреб-
ности пищи, но, наконец, потребность эта становится
так интенсивна, что мы не можем уже думать, не за-
мечая' ее. Однакоже, когда голод достигает высокой
степени, то специфические мучения его прекращаются,
и появляется не остановка работы нервной системы,
как следовало бы ожидать, но ее усиленная деятель-
ность, которая ускоряет смерть организма, быстро
поглощая его последние силы. Следовательно, мы ни-
как не можем сказать, как хотят того иные, чтобы на
душевную работу шел только избыток органических
сил тела: напротив, при недостатке этих сил, они все
идут на душевную деятельность, т. е. на ту деятель-
ность нервов, которая, как мы видели, необходима
при. душевных работах. Если было бы наоборот, то
при недостатке питания прежде всего прекращалась
бы душевная деятельность, а мы видим, напротив,
что она усиливается и мучения голода сопровождаются
безумными мечтами, в которых, так сказать, сгорают
последние атомы пищи*
13. Возобновительный процесс в животном, кроме
чувства голода, сопровождается еще ощущением уста-
лости и бодрости, а эти (органические ощущения со-
провождаются чувствованиями: страданием, которое
* Вскрытие животных, умерших голодною смертью, пока-
зало, что менее всего теряют своего весу нервы (Физиологиче-
ские письма Фогта, стр. 180). Но не значит ли это, что нервы
питаются на счет других элементов тела? Без питания они не мог-
ли бы продолжать своей деятельности.

может достичь сильной интенсивности, как, напр.,
тогда, когда человеку долго мешают спать, и удо-
вольствием, которое всякий из нас испытывает при
бодром состоянии тела. Но это обилие физических
сил, если мы не даем ему исхода в деятельности, само
может сделаться причиною страданий Ш.
14. Исход № этому избытку беспрестанно накопля-
ющихся физических сил природа прежде всего указы-
вает в телесных движениях. Стремление к телесным
движениям обнаруживается уже в зародышевом со-
стоянии человека и животных, и мы отчасти согласны
с Бэном*, приписывающим причину этих движений
накоплению мозговой энергии, но думаем, что в иных
случаях потребность движения прямо объясняется
накоплением массы крови. Мы все испытываем очень
ясно потребность движений в членах, когда они долго
остаются в одном и том же положении, и при неудовле-
творении этому стремлению чувство страдания может
достичь высокой степени. Вот на эту-то потребность
движений указывает и Гербарт**, замечая ее особенно
в детях и молодых животных или, прямее, в молодых
животных организмах, у которых выработка физи-
ческих сил идет очень быстро, тогда как трата их соб-
ственно на душевные процессы еще не велика. Есте-
ственно, что вместе с ослаблением процесса выработки
физических сил и возрастанием деятельности душев-
ной, все более и более поглощающей эти силы,
и самая потребность телесных движений умень-
шается.
15. Но это телесное стремление к движениям, вы-
ходящее из избытка физических сил, следует строго
отделять от стремления к сознательной деятельности,
которая может продолжаться и тогда, когда физиче-
ских сил не хватает даже для правильных, нормаль-
ных отправлений растительного организма, так что
сознательная деятельность, продолжая совершаться,
* Bain, The Will.
** Lehrbuch der Psychol.

совершается в ущерб телесному органному, истребляя
те силы, которые нужны для его питания*.
16. К этим же пищевым стремлениям, возникаю-
щим из потребности растительного и возобновитель-
ного процесса, следует, конечно, отнести и потребность
влаги, или жажду, потребность воздуха, необходи-
мого в кровотворении, равно как и потребность опре-
деленной температуры, которая сказывается в удоволь-
ствии, ощущаемом нами при тепле и прохладе, и в неу-
довольствии, которое ощущаем мы при холоде или жаре.
Мы стремимся к теплу или прохладе не потому, чтобы
(как того хочет Бэн) испытали уже удовольствие того
и другого, но потому, что испытываем страдания, ко-
гда температура переходит определенный предел.
17. Достаточно ли этих указаний природы для то-
го, чтобы возобновительный процесс мог беспрепят-
ственно совершаться, — этого мы не беремся решить.
Гегель считает стремление непогрешимым; но это —
онтологическое предположение, которого нельзя оп-
равдать фактами. Что называется непогрешимым в от-
ношении внешней для нас природы,— этого мы не
можем знать, что же касается до непогрешительности
этого голоса природы в отношении сохранения и обес-
печения нашей жизни, то есть поводы сомневаться в
такой непогрешимости. Действительно, у иных живот-
ных этот голос природы очень верен, но в человеке мы
замечаем иногда такие стремления, удовлетворение
которых прямо вредно организму. Так, дети слабо-
грудые любят чрезмерно усиленные крики и движе-
ния, которые для них положительно вредны; так, зо-
лотушные любят все мучнистое, а также и все острое,
что тоже для них вредно. Стремится ли при этом при-
рода к разрушению собственного своего дела или это
есть уже извращение, вносимое в организм болезнью,—
для разрешения подобных онтологических вопросов
мы не имеем никаких данных.
* «Педаг. Антр.», т. I, гл. XI, п. 5.

18. Пищевые стремления иногда обставлены у жи-
вотных поразительными инстинктами, которых у че-
ловека замечается гораздо менее. Следует ли видеть
в этом расчет создания, имеющий в виду умственные
способности человека, или, может быть, самое поль-
зование человека своими умственными способностями
мало-помалу заглушило в нем природные инстинкты,
— этого мы также решить не беремся по недостатку
данных. Заметим только, что обоняние, а, может быть,
у низших животных и осязание, играет очень важную
роль в пищевых инстинктах. Обоняние, так близко
граничащее со вкусом и осязанием, что деятельность
их часто и различить невозможно*, есть само по
себе уже удовлетворение пищевого стремления, но удо-
влетворение такое ничтожное, что оно может служить
только указанием, что данная пища может утолить
голод, уже мучащий животное. Обонянием животное
приводится к опытам удовлетворения голода тою или
другою пищею, а опыт, сопровождающийся приятным
чувством удовлетворения, сделавшись определенным
представлением, превращает бессознательное стрем-
ление к пище в определенное желание той или другой
пищи.
19. В область этого же стремления к индивидуаль-
ному существованию мы должны отнести и те инстинк-
ты самосохранения, или, вернее, самозащиты, которых
много замечается у равных животных, но которые ед-
ва ли есть у человека. По крайней мере, наблюдая над
детьми, мы замечаем, что средства самозащиты приоб-
ретаются у них опытом: вследствие опытов узнает ре-
бенок, что огонь жжется и что упасть больно. Может
быть, при более внимательном наблюдении и можно
было бы заметить, что и у дитяти есть некоторые врож-
денные приемы самозащиты; но это не имеет для нашей
цели никакого важного значения.
* «Педаг. Антр.», т. I, гл. XII, пп. 15, 17 и 18.

Глава VII
ИНСТИНКТИВНЫЕ СТРЕМЛЕНИЯ К ОБЩЕСТВЕННОМУ
И РОДОВОМУ СУЩЕСТВОВАНИЮ
Это врожденное стремление, или инстинкт (1). — Стрем-
ление к общественности в животных и растениях (2—
4). — Половые стремления — только вид стремлений об-
щественных (5—6). — Любовь к детям как вид обще-
ственного стремления (7—9). — Общественные стремле-
ния как стремления органические (10—12). — Отличие
общественных стремлений у человека (13). — Явления,
вытекающие из стремления к общественности (14). —
Потребность ласки и любви (15)
1. Как бы ни казалось нам разумным стремление к
общественности в человеке и сколько бы потом чело-
век ни вносил в это стремление ясного расчета тех
польз, которые извлекает он из общественной жизни, но,
вглядевшись внимательно в факты, мы должны при-
знать, что в основе этого стремления к обществу лежит
природный инстинкт, действующий в Человеке прежде,
чем становятся в нем возможными эгоистические рас-
четы. Это тем более очевидно, что тот же инстинкт об-
щественности действует и в животных, у которых мы
не можем предполагать такого обширного развития
рассудка, какое нужно было бы, чтобы понять пользу
общественной жизни.
2. Аристотель, кажется, первый назвал человека
животным общественным, a за ним многие писатели
повторяли эту фразу. Не отвергая, конечно, стремле-
ния к общественности в человеке, мы должны однако
заметить, что это стремление вовсе не есть исключи-
тельная принадлежность человека. Не только человек,
но и многие животные живут обществами, а некоторые
такими обществами, обширность и сложное устройство
которых невольно поражают самого человека, таковы
общества муравьев, пчел и других насекомых, неко-
торых пород рыб, птиц и, наконец, некоторых четверо-
ногих животных и в особенности из породы грызу-
нов. Следовательно, предполагая в человеке инстинк-

тивное стремление к общественности, мы не можем не
видеть такого же стремления и в животных.
3. Уже в первой части нашей антропологии, рас-:
сматривал организмы, мы нашли два рода их: организмы
единичные и организмы общественные*. Мы нашли так-
же, что организмы общественные такие же самостоя-
тельные явления природы, как и организмы единичные,
и что происхождение как тех, так и других одинаково
неизвестно и что организмы общественные тем отли-
чаются от организмов единичных, что тогда как в по-
следних члены организма связаны материально, в
первых, т. е. в общественных, они связаны между со-
бою не материальною связью, но условиями жизни и
развития. Мы нашли, кроме того, что существование
общественных организмов можно уже заметить в цар-
стве растений, в тех двудомных растениях, которые,
не будучи связаны между собою материально, тем не
менее необходимы друг для друга, так что родовое
их существование условливается соседством двух эк-
земпляров разного пола и тем, что ветер или насеко-
мые переносят плодотворную пыль с тычинок одного
экземпляра на плоднички другого. К этому же разряду
явлений мы причислили явления семьи, рода, племен и
рас,—явления, общие человеку, животными растениям.
4. Эта потребность общественности, существующая
и в растениях и в животных, не чувствуется в первых
по отсутствию в них чувствующей души и чувствуется
во вторых, точно так же, как потребность пищи и
питья, существующая и в растениях, только в животных
превращается в голод и жажду, т. е. начинает ощу-
щаться. Следовательно, мы признаем, что инстинкт
общественности есть только ощущение душою расти-
тельных потребностей тела. К потребностям же расти-
тельного организма мы причислили не только существо-
вание и развитие организмов единичных, но и их родо-
вое и общественное существование, о чем заботится та
же природа.
* «Педаг. Антр.», т. I, гл. 1, пп. 5 и 6.

5. Обыкновенно стремление к родовому существо-
ванию видят только в одном, так называемом, половом
побуждении, но это несправедливо. Конечно, половое
побуждение и половые инстинкты самым очевидным
образом способствуют к родовому продолжению суще-
ствования, но не одни они. Соединение животных в
обширные и стройные общества никак нельзя припи-
сать одним половым побуждениям, из которых также
никак нельзя вывести и забот родителей о своем потом-
стве. Бесполая, рабочая пчела может служить луч-
шим доказательством этого. Она уничтожает трутня,
после того как оплодотворение матки совершилось, и
заботится о черве, т. е. потомстве, вовсе не из половых
побуждений. То же самое замечаем мы у муравьев и
многих других насекомых. Половые побуждения раз-
виваются в известный период возраста и проходят
вместе с ним, тогда как инстинкт общественности вы-
казывается гораздо прежде появления половых побу-
ждений и переживает их. Домашние животные ищут
ласки и ласкаются сами даже к животным другой по-
роды и к человеку гораздо прежде развития половых
побуждений, напротив, с развитием этих побуждений
многие животные ищут уединения. Птицы перед по-
летом собираются в стаи вовсе не из половых побужде-
ний; напротив, многие из них разлетаются в разные
стороны, когда начинают строить гнезда. Эти и многие
другие факты того же рода могут убедить всякого, что
инстинкт общественности гораздо обширнее полового
инстинкта и что половой инстинкт есть только один из
видов инстинкта общественности.
6. Вот чем объясняется ошибка тех писателей, ко-
торые, как, например, Бэн*, самую нежность отноше-
ний между родителями и детьми, а, следовательно, и
между родичами, объясняют половыми инстинктами,
что совершенно отвергается, фактами. Бэн, например,
выводит материнскую любовь из нежных чувствований
(tender emotions) и объясняет их нежностью кожи ре- «
* Bain. The Emotion, p. 106.

бенка, его округленными формами, его светлыми глаз-
ками, следовательно, прямо выводит материнскую лю-
бовь к дитяти из половых инстинктов: как будто мать
менее любит свое больное дитя, худое, покрытое зо-
лотухою, слепое и уродливое для всех, кроме матери?
Правда, Бэн потом смягчает эту мысль, говоря, что
материнское чувство возрастает вместе с накоплением
забот о дитяти, которое становится тем дороже для
матери, чем более забот она к нему приложила. Эта по-
следняя мысль совершенно справедлива, но здесь дело
не в том, чтобы объяснить, как и почему возрастает
и развивается материнское чувство в женщине, но в
том, чтобы показать, как оно зарождается вообще в
живом существе. Прежде чем мать станет заботиться о
ребенке, она уже чувствует потребность этих забот,
а в том-то и дело, чтобы объяснить появление.этой по-
требности.
7. Многие животные заботятся о своих детях пре-
жде их появления на свет, заботятся даже и тогда, ко-
гда никогда их не увидят. Следовательно, выводить
материнское чувство из предмета этого чувства — не-
возможно. Оно выходит ив состояния самого организ-
ма, точно так же, как чувство голода или жажды, и
если мы не можем объяснить себе появление первого,
то нечего удивляться, что не можем объяснить себе и
появление последнего. Наше дело состоит только в
том, чтобы заметить факт, отделить в нем посторонние
примеси и дать ему надлежащее место в ряду других
подобных же фактов. Так, разбирая явление инстинк-
тивной материнской любви в женщине, мы, руковод-
ствуясь одними фактами, а не предвзятыми теориями,
не смешаем ее, с одной стороны, с половыми инстинк-
тами, а с другой уже с чисто человеческой любовью,
не свойственною животным.
8. В материнской любви есть только одно общее с
половыми инстинктами, а именно то, что как материн-
ская любовь, так и половые инстинкты выходят ив орга-
нической потребности общественности, которая •ощу-
щается душою в различных формах: и в форме стремле-

ния различных полов друг к другу, и в форме мате-
ринской любви, и в форме стремления к товариществу,
ив форме сближения существ одного рода без различия
пола, и в форме потребности ласк. Что же касается до
отличия инстинктивной материнской любви, общей всему
живущему, от материнской любви женщины, то это раз-
личие заключается в том, что тогда как инстинктивная
любовь прекращается вместе с прекращением тех ор-
ганических состояний, из которых она вышла, мате-
ринская, чисто человеческая любовь не знает себе пре-
дела.
Самая ласковая собачка начинает ворчать и огры-
заться на своего любимого хозяина в ту минуту, как
у нее завелся детеныш. Она еще даже не видала его, а
уже любит, ибо в этом случае гнев есть только выраже-
ние любви. Но как только окончится период кормле-
ния, собака уже не знает своего дитяти, Здесь мы ясно
видим возникновение материнской любви из органи-
ческих, состояний, с началом которых привязанность
начинается, с окончанием которых она прекращается.
Если бы привязанность эта была следствием забот
матери о своем детеныше, то тогда такое ее появление
и прекращение были бы необъяснимы. У матери че-
ловека есть, без сомнения, и эта инстинктивная при-
вязанность; но в ней есть и другая, чисто человече-
ская основа, основа, чуждая животному миру.
9. Находя, что в материнской любви, кроме сторо-
ны чисто человеческой, объясняемой только душевными
потребностями, есть еще и инстинктивная сторона, вы-
ходящая из органической потребности, мы нисколько
не унижаем этой любви, а напротив, придаем ей са-
мое обширное, мировое значение. Голос телесной при-
роды есть также голос творца ее, и слепой разве мо-
жет не видеть, как громко говорит этот божественный
голос в природе женщины, как только она станет ма-
терью. «Как часто можно видеть, говорит Рид, что мо-
лодая женщина, в самый веселый период своей жиз-
ни, когда она без всяких забот проводила свои дни в
удовольствиях, а ночи в глубоком сне, вдруг преобра-

жается в заботливую, попечительную, бессонную кор-
милицу своего дорогого дитяти, которая проводит
свой день только в том, что смотрит на свое дитя и
заботится о малейших его потребностях, а по ночам
сама себя лишает сна на целые месяцы, только для
того, чтобы оно могло покоиться безопасно на ее руках.
Забывая сама себя, она сосредоточивает все свои за-
боты на этом маленьком существе. Если бы мы не ви-
дели ежедневно такого внезапного превращения при-
вычек, занятий и самого направления ума в женщине,
то оно показалось бы нам более удивительным, чем
любая из метаморфоз, рассказанных Овидием>*. Но
невозможно не видеть, что эта удивительная метамор-
фоза совершается слишком внезапно и быстро, чтобы
объяснять ее заботами матери о ребенке, и что именно
происхождение самых этих забот может найти себе объ-
яснение только в органических переменах, в которых
громко заявляет свои требования голос природы.
Нельзя же объяснить этой внезапной перемены заботами
души, когда именно мы замечаем крутую перемену в
направлении самих этих забот, нисколько необъясня-
емую заботами предшествующими.
10. Вот причины, побудившие нас, рядом с пище-
выми стремлениями, ощущаемыми душою как состоя-
ния нервного организма, поставить и стремление к
общественности как такое же отражение в душе орга-
нических состояний. Первое стремление со всеми сво-
ими формами — голодом, жаждою, потребностью дыха-
ния, стремлениями к определенной температуре, к све-
ту, со всеми инстинктами самосохранения,.— очевидно,
назначено природою к сохранению и развитию единич-
ного организма, как растительного, так и животного,
с тою только разницею, что в растении эти стремления
не чувствуются, а в животном душа ощущает потреб-
ность удовлетворить их. Второе стремление — стрем-
ление к общественности, выходя из тех же органиче-
ских состояний, из которых выходят все инстинкты,
* Read. Vol. II, p. 561.

очевидно, назначено природою для сохранения и раз-
вития родового и общественного существования ор-
ганизмов. Если половые отношения необходимы для
продолжения рода организма, то и те общественные,
которые не условливаются половыми, необходимы для
того же. Пчела не может иначе жить, как в рое, но как
начался рой,— это нам одинаково неизвестно, как и
то, как начался организм. Само собою разумеется,
что, говоря здесь о том, что эти стремления назначены
для продолжения единичного общественного и родо-
вого существования организмов, мы только свидетель-
ствуем факт, нисколько не олицетворяя природы, т. е.,
другими словами, мы говорим только, что этими ин-
стинктами действительно обеспечивается родовое и об-
щественное существование организмов.
11. Удовлетворяя пищевым потребностям и по-
требностям общественности, животное ощущает эти
потребности не как потребности природы, для него
внешней, но как свои собственные потребности, зна-
чения которых в общем хозяйстве природы оно вовсе
не понимает. Животное ищет пищи не для того, чтобы
продолжать свое существование, а потому, что ему
хочется есть, бабочка устраивает судьбу своего буду-
щего потомства, которого она никогда не увидит, ко-
нечно, не для того, чтобы сохранить для энтомологии
известный вид бабочки, а потому, что чувствует не-
преодолимую потребность поступать так, а не иначе.
Человек как животное и настолько, насколько он
животное, также подчиняется голосу приводы, не со-
знавая мирового значение этого голоса. Удовлетворяя
своим пищевым и общественным инстинктам, человек
как животное просто удовлетворяет им только потому,
,что чувствует потребность удовлетворить им в их раз-
нообразной форме.
12; Отсюда уже видна вся несостоятельность пе-
ред фактами тех теорий, которые видят в обществе
только произвольное учреждение человека, устроенное
по эгоистическим расчетам рассудка, и которые пред-
полагают в основе общества или какой-то социальный

контракт, как предполагает Руссо, или какую-то пред-
варительную войну всех против каждого, и каждого
противу всех, как предполагает Гоббез. Мы же видим,
что если бы человек и не обладал теми духовными осо-
бенностями, которые делают его человеком, то все же
он жил бы, как и многие другие животные, в обществах
и обществами. Какого рода были бы эти общества,—
мы не знаем : человеческие особенности немедленно же
начинают видоизменять природные инстинкты, и ни
путешествия, ни история не представляют нам человека
в таком виде, в каком он должен бы быть, если бы ру-
ководствовался только своими животными инстинктами,
не видоизменяя их своими духовными, чисто челове-
ческими особенностями. Человек везде является для
пас уже человеком, а не животным, но это, тем не
менее, не должно нам мешать отличать в человеке то,
что обще ему с животным, от того, что составляет его
человеческую особенность. Как бы ни был видоизме-
нен и развит животный инстинкт особенностями че-
ловеческой природы, но мы имеем всегда возможность
доискаться первичных основ этого инстинкта, или, •
другими словами, как бы ни казалось нам разумно
или рассудочно то или другое явление человеческой
жизни, мы должны всегда попробовать, не доищемся
ли в основании этого разумного явления какого-ни-
будь неразумного инстинкта. Для таких анализов
служат нам превосходным средством факты из жизни
животных. В каком бы диком состоянии мы ни брали
человека, у нас всегда может оставаться подозрение,
что факты, представляемые его жизнью., уже не первич-
ные факты, что в них уже много изменено человече-
скою особенностью, но когда мы находим те же самые
факты в жизни животных, даже самых низших пород,
тогда у нас не остается сомнения, что эти общие факты
принадлежат и в человека его животной природе.
13. Но тогда как животное не сознает мирового
значения тех инстинктов, которым оно удовлетворяет,
человек мало-помалу достигает до этого сознания и,
удовлетворяя своим инстинктивным стремлениям, бо-

лее или менее понимает, какое значение в жизни мира
имеют факты, вытекающие из этого удовлетворения-
Человек, руководимый инстинктом, создает общество,
по потом, сознавая пользу общества для себя и его
необходимость для всех людей, живущих и будущих,
видоизменяет это общество сообразно своему пони-
манию, видоизменяет до того, что с первого раза ка-
жется даже странным приписать основу этой чисто
рассудочной работы слепому инстинкту; но, тем не
менее, психолог не должен останавливаться перед
этою странностью и должен анализом отличить, что
в сложных общественных явлениях принадлежит са-
мознанию человека и что его животному инстинкту.
14. Из инстинктивного стремления к общественно-
сти выходит множество явлений, из которых мы пере-
числим только самые крупные. Из него выходит;
1) половое стремление, которое, в свою очередь, обстав-
лено у многих животных изумительнейшими инстинк-
тами, 2) из стремления к общественности вытекает и
чувство родительской нежности и побудительная при-
чина всех тех забот родителей о детях и дальнейшем
потомстве, которые поражают нас, особенно в царстве:
насекомых, где менее всего можно предполагать рас-
судочного развития, 3) из стремления же к обществен-
ности вытекают те явления товарищества, или, лучшее
сказать, ассоциаций, которые во множестве представ-
ляет нам мир животных, 4) из этого же стремления к
общественности вытекает та потребность ласки, ко-
торую мы замечаем не только у человека, где она
сильно развита, но и у многих животных к которая
иначе не могла быть объяснена.
15. Потребность ласки и любви не вытекает из пред-
мета любви, но есть органическая потребность чело-
века, проявляющаяся и у многих животных. Это ед-
ва ли не самое высшее проявление животной жизни,
которое, как мы увидим дальше, принимает в чело-
веке совершенно духовную форму. Но как бы ни ка-
залась духовна потребность, чтобы нас любили, она,
тем не менее, в глубочайшей основе своей, имеет ор-

ганический инстинкт. Это великий голос природы,
говорящий всякому живому существу, что оно есть
только часть мира и что его бытие и благоденствие
условливается целым миром. Животное безотчетно по-
винуется этому голосу, безотчетно повинуется ему и
человек. Но, изучая мир, изучая собственную историю
свою, человек понимает, наконец, все великое и глу-
бокое значение этого голоса природы, сознает себя дей-
ствительно только органом мировой жизни и, осве-
щая темный инстинкт светом идеи, ищет благоден-
ствия не только других людей, но и целого мира.
Конечно, мы. можем раскрыть это преобразование
только тогда, когда будем излагать явления самосозна-
ния и следить за тем, как человеческая особенность
преобразовывает в человеке все животные инстинкты,
как она превращает в разумную идею все те потреб-
ности растительных организмов, которые сказываются
в животном инстинктивными стремлениями удовле-
творять своим пищевым и общественным потребно-
стям, самой потребности которых оно не знает, но на-
стоятельность которых оно чувствует. Человек, как и
животное, повинуется в этом случае только голосу
природы, но тогда как для животных этот голос
только понудительные звуки, для человека, по мере его
развития, голос этот превращается в понятное слово,
а вместе с тем и закон необходимости превращается в
закон разумный, выполняемый потому, что он разу-
мен, а не потому только, что ему нельзя не повино-
ваться.
Глава VIII
СТРЕМЛЕНИЕ К СОЗНАТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Стремление к сознательной деятельности (1—5). Его
обнаружения у человека (6—14). Отношение к нему
психологов (15—18). Стремление к деятельности и
стремление к наслаждению, — их источники (19—22).
1. Все стремления, перечисленные нами в предше-
ствующей главе, составляют в сущности одно стремле-
ние— стремление быть, стремление к существованию и

расширению этого существования в пространстве й
времени, т. е. к разрождению и продолжению в потом-
стве. Это, как мы уже видели, есть характеристиче-
ская черта растительного организма*, который общ и
растению и животному, ибо и животное прежде всего
есть растение, растущее, развивающееся и размножа-
ющееся. Но тогда как в растении эти органические
потребности не ощущаются, в животном они ощуща-
ются как органические стремления, хотя не в форме
стремлений, но в чувствованиях и желаниях, происхо-
дящих из органических стремлений растительной при-
роды.
Эти органические стремления прежде всего выра-
жаются чувством недостатка или страдания, потом
чувством удовлетворения, удовольствия, и, наконец,
в форме определенных желаний, в которых уже есть
представление желаемого.
2. Наряду с этим органическим стремлением быть,
принадлежащим бездушной природе, хотя и ощуща-
емым душою, мы замечаем другое стремление — стре-
мление, идущее как бы вразрез с первым,— стремле-
ние жить, общее всему живущему, т. е. всему чувству-
ющему миру.
Это стремление удовлетворяется на счет сил, добы-
тых растительными процессами, так что силы, заготов-
ляемые растительными процессами, идут не на один
рост и размножение, но поглощаются частью живот-
ными процессами, или просто — процессами жизни,
ибо жить значит не что иное, как чувствовать, мы-
слить и действовать.
Живая душа в этом своем отношении к раститель-
ным процессам организма представляется, по выра-
жению Гербарта, «паразитом, живущим на счет тела»**.
3. Стремление растительного организма к развитию
единичного существования, к расширению его в про-
странстве, и к продолжению во времени, сказывается
* «Педаг. Антр.», т. I, гл. III, пп. 1—4.
** Lehrb. der Psych. § 68.

в душе общими ощущениями голода, жажды, потреб-
ности отдыха и движения и, наконец, в форме обще-
ственных и в частности половых стремлений. Значе-
ние этого голоса растительной природы недоступно
непосредственному сознанию человека, хотя человек
и повинуется этому голосу: человек хочет есть и пить
вовсе не для того, чтобы продолжать свое существо-
вание, но потому, что ему хочется есть и пить; он от-
дыхает не потому, чтобы сознавал потребность отдыха
для здорового существования тела, но потому, что ощу-
щает страдание от ненормального состояния, в которое
впадает нервный организм при чрезмерном истоще-
нии; точно так же ищет человек и половых сближений,
нисколько не думая о продолжении своего рода, и
основывает первые общества, нисколько не рассчи-
тывая пользы общественной жизни, а только повину-
ясь голосу своего растительного организма. Душа по-
винуется этому голосу не потому, чтобы понимала его
смысл, — хотя и может понять его впоследствии, — но
потому, что испытывает страдания, сопряженные с
неповиновением ему. Мы видим даже, что душа разви-
тая, полная уже своих собственных душевных интере-
сов, может не повиноваться голосу растительной при-
роды: может заставить тело работать до совершенного
истощения сил, может совершенно подавить половые
стремления, может даже отказать телу в пище и, ув-
лекаемая какою-нибудь страстною идеею, довести ис-
тощение тела до голодной смерти. «Кто может уме-
реть, того нельзя ни к чему принудить» — говорил
римлянин, и это выражение справедливо не только в от-
ношении человека к другим людям, но и в отношениях
человека к самой природе. Человек может проти-
виться и ее могучему требованию бытия и разрушить
ее расчеты на силу ее телесных стремлений.
4. Стремление жить или стремление к сознатель-
ной деятельности, т. е. стремление мыслить, чувство-
вать, действовать свойственно, кажется, не одному
человеку.
Мы видим, что и животное, по удовлетворении

всех своих телесных потребностей, не остается спокой-
ным: оно доступно скуке, любит играть, резвиться,
петь, проявлять явные признаки любопытства, ищет
ласки.
Чем выше порода животного, тем проявления по-
требности сознательной деятельности заметнее. Собака
пренебрегает даже удовлетворением телесных потреб-
ностей, потребностями пищи и отдыха, ради психиче-
ских наслаждений, или для избежания психических
страданий. Потеряв любимого господина, собака, ви-
димо, страдает психически, отказывается от самого
лакомого куска и иногда даже умирает от тоски и
голода. Лошади способны к такой же привязанности.
Лев в Jardin des plantes в Париже тосковал и отказы-
вался от пищи, когда издохла маленькая собачка, с
которою он сидел в одной клетке.
5. Если в низших породах животных мы менее за-
мечаем потребностей психической деятельности, то,
может быть, потому, что их психический мир слишком
замкнут для-нас, а может быть, и потому, что им слиш-
ком много сознательной работы дают уже одни стре-
мления, возникающие из растительных процессов: ба-
бочка всю свою недолгую жизнь употребляет на то,
чтобы обеспечить вывод и развитие своего будущего
потомства, которого она никогда не увидит, и обезо-
пасить его от тех случайностей, которых она и знать
не может. Даже у человека, как справедливо заме-
чает Бокль*, мы видим прогрессивное возрастание чи-
сто психических интересов, по мере того как удовле-
творение его телесных потребностей становится для
него легче и поглощает менее его деятельность. На-
ука и искусства возникают тогда, когда накопление
капиталов и изобретение орудий значительно уже об-
легчают сознательный труд человека к удовлетворе-
нию потребностей его телесной жизни. И в индивиду-
альном человеке мы замечаем то же самое. Человек,
* История цивилизации в Англии. Перев. Бестужева (изд.
1864 г.), стр. 31.

который с утра до вечера и всю жизнь свою бьется из
за куска насущного хлеба, плохо развивается, —
но плохо развивается также и тот человек, чья психи-
ческая потребность деятельности найдет себе обильное
удовлетворение в телесных наслаждениях и, нераз-
витая BQ-время, привыкнет к узким пределам этой
сферы.
Явление это весьма понятно. Душа требует созна-
тельной деятельности безразлично, откуда бы ни шла
ее задача. Если задачи этой деятельности даются те-
лом и его естественными или искусственно созданными
потребностями и даются в таком обилии, что душа едва
успевает удовлетворять им, то психическое стремле-
ние удовлетворено, хотя иногда самым жалким обра-
зом, но удовлетворено.
6. Но едва ли есть страшнее наказание для чело-
века, как, удовлетворив всем его физическим потреб-
ностям, в то же время лишить его, по возможности,
всякой психической деятельности, полное лишение
которой, к счастью, невозможно. Едва ли может быть
наказание тяжелее одиночного заключения, и без ра-
боты, в американской тюрьме, чистой, теплой, при
столе, вовсе не скудном. Вол, поставленный в такое
положение, будет еще жиреть, но человек вскоре при-
ходит в совершенное отчаяние и впадает в безумие,
если не найдет в самом себе источника душевной де-
ятельности.
7. Еще более мы оценим, какое основное значение
имеет для души человека потребность психической
деятельности, если взглянем на обыкновенные мотивы
наших действий.
Если человек не принадлежит к одной из двух ка-
тегорий людей, психическая деятельность которых со-
вершенно обеспечена обилием материалов,— если каж-
дое утро не спрашивает у человека — «а что ты будешь
есть сегодня?», или если он не поглощен какою-ни-
будь страстною работою, для которой всех дней жиз
ни кажется ему мало,—то одним из самых обыкно-
венных мотивов человеческих поступков является оты-

скивание, так называемых, развлечений, или, другими
словами, материалов для психической деятельности.
Книги, употребляемые как средство развлечения и по-
глощающие такую огромную часть времени у каждого
образованного человека, карты, поглощающие почти
столь же значительную часть времени у многих,
вечеринки, прогулки, игрушки всякого рода для ма-
лых и взрослых, вино, сон, наконец, как отчаянное
средство от нечего делать,— все это и многое множе-
ство других препровождении времени не имеет в сущ-
ности другого значения, как удовлетворение врожден-
ного человеческой душе стремления к беспрерывной
деятельности.
Страшная и жалкая фраза — убить время, которая
так часто слышится, лучше всего характеризует это
коренное и великое стремление души. Человеку так
мало, кажется, отпущено времени, а между тем он ищет
всевозможных средств убивать его. Почему же чело-
век так сердится на время, которого у него в запасе
так немного? Не на время сердится человек, а толь-
ко выражает этой фразой муку души, ничем не за-
нятой.
8. Кто наблюдал над детьми, тот знает, что дитя
счастливо не тогда, когда его забавляют, хотя оно и
хохочет,— но тогда, когда оно совершенно серьезно
занимается увлекающим его делом. Руссо говорит,
что дитя или смеется, или плачет* и забывает самое
нормальное состояние детской души. К кому дитя
больше привяжется: к тому ли, кто его смешит и ла-
комит, или к тому, кто сумеет давать ему увлекатель-
ную работу?
Какую игрушку предпочитает дитя: ту ли, которая
тешит его блеском, звоном и яркими красками, или ту,
которая дает посильную, но самостоятельную деятель-
ность его душе? И заметьте, что после веселья дети
непременно скучают и что за сильным смехом почти
всегда следуют слезы, тогда как самостоятельная дея-
* Emile, р. 250.

тельность оставляет душу в нормальном, здоровом
состоянии.
Из этих наблюдений, делаемых всеми педагогами,
мы вправе вывести, что в душе дитяти сильнее всего
высказывается стремление к самостоятельной деятель-
ности.
9. Если мы будем анализировать страстные (аф-
фективные) состояния человеческой души, то найдем в
основе этих состояний опять же врожденное душе стре-
мление к деятельности.
Возьмем, напр., чувство глубокого горя, испыты-
ваемого нами при потере любимого человека, и мы
увидим, что и здесь одна из причин наших страданий
заключается в поражении души в ее стремлении к
психической деятельности. Чем более душа наша на-
ходила деятельности в привязанности к оплакивае-
мому человеку, чем более насоздавала она из разнооб-
разных отношений к нему различных сочетаний сле-
дов *, чем обширнее и ветвистее была сеть этих соче-
таний, тем тяжелее для нас потеря. Почти во всем,
что мы делали, думали и чувствовали, почти во всех
вереницах наших представлений, проникнутых чув-
ствованиями и желаниями, человек этот был необ-
ходимым звеном, красною нитью во всех бесчислен-
ных работах нашей души. И вдруг, все это сложное
здание, над постройкой которого душа наша столько
потрудилась, составлявшее, может быть, все содержа-
ние нашей души, рухнуло и лежит в развалинах! Не
раз мысль наша пробует кинуться на привычную до-
рогу, но ей навстречу грозные слова: «его или ее уже
нет, и сюда ходить более незачем». Человек пытается
поднять какую-нибудь длинную, давно скованную ве-
реницу представлений, и. вся эта вереница развали-
вается на куски: из нее вырвано главное связующее
звено; человек хочет предпринять что-нибудь новое и
останавливается: нет уже того, кто входит в каждое
его желание и каждое предприятие. Словом, все об-
* Человек как предм. воспит., ч. I, гл. XXV.

ширное поле душевной деятельности превратилось в
одни развалины, в обширное кладбище, и, порыва-
ясь ежеминутно к этому кладбищу, человек ежеми-
нутно поворачивает назад с чувством душевного стра-
дания.
10. Человеку приходится теперь начать новую ду-
шевную постройку, но каждая новая душевная построй-
ка, сколоченная на скорую руку, из обыденных ма-
териалов, вначале и слишком тесна, и вместе слишком
широка, словом, не уютна, в сравнении с тем обширным
и в то же время хорошо знакомым жилищем, где душе
так легко и в то же время так широко работалось. Но
вот новый барак мало-помалу отстраивается, прибав-
ляется покой за покоем и этаж за этажом. С каждым го-
дом работа все расширяется и идет все веселее, чело-
век все больше входит в свою работу и все реже и реже
вздыхает о прежнем счастье.
Вот почему люди праздные труднее переносят
горе, чем люди, побуждаемые к безустанному труду
потребностями материальной жизни. Вот почему
молодость горюет, повидимому, сильнее старости, но
скорее ее излечивается от своего горя: молодость го-
раздо способнее, чем старость, связывать новые соче-
тания следов, выплетать новые их сети и выстраивать
новые здания, у старости же часто не хватает матери-
алов для новых душевных построек.
Гоголь подметил и ярко выразил эту черту стар-
ческого горя в своих старосветских помещиках. Образ
старушки так вплелся во всю сеть, составлявшую содер-
жание души Афанасия Ивановича, что как только
судьба вырвала эту красную нить, то и все это содер-
жание развалилось, хотя старик продолжал еще дви-
гаться.
11. Много горестей переносит человеческое серд-
це, но едва ли есть горе безвыходнее того, которое пе-
реносит пожилая женщина, потерявшая любимого, и
уже взрослого сына. Все душевные движения этой жен-
щины, все вереницы ее мыслей, желаний, надежд,
предприятий сплелись с идеей об этом утраченном

человеке. Она начала жить им еще с тех пор, как по-
чувствовала его жизнь под сердцем, и с тех пор каждую
минуту и десятки лет вплетала его образ во всякое
душевное свое движение. В душе ее не осталось ни
одного уголка, куда бы она не внесла этого дорогого,
всеосвещающего образа, и чем больше мысль о сыне
вплеталась во все самые затаенные тропы ее души, тем
становился он ей дороже. На одной из картин в Вати-
кане пресвятая дева изображена старухою, лобза-
ющею зияющую рану на руке своего сына, только что
снятого со креста. Может быть, следует обвинить ху-
дожника, что он слишком человечески представил из-
бранный им сюжет, но вглядитесь в лицо этой жен-
щины, изображенное с необыкновенною силою, и вы
поймете сразу, что весь мир — и земля и небо, все
жизненные отношения, вся праздничная и будничная
обстановка жизни, все желания и надежды,— все, что
создавала душа этой женщины в продолжение долгой
ее жизни,— изорвано, измято, уничтожено, и что те-
перь для нее весь мир в одной этой помертвелой ру-
ке, лежащей у нее на коленях и в одной этой потемне-
лой, запекшейся язве.
12. Но не одно горе показывает нам в своем основа-
нии прирожденное стремление души к деятельности. То
же самое заметим мы и во всех других чувствованиях,
как это мы увидим ниже. Но и теперь мы не можем
не привести нескольких примеров, которые показа-
ли бы читателю, почему мы положили в основу всех
душевных стремлений стремление души к деятель-
ности.
Одно яз самых тяжелых для человека чувствова-
ний— это, бесспорно, чувство страха, и вот почему так-
же одно из величайших наслаждений, какие только да-
но человеку испытывать, есть освобождение из-под
невыносимого гнета подавляющего страха. Но поче-
му же так тяжел страх и особенно страх бедствия, еще
не вполне обозначившегося и размеры которого еще
не определились? Наблюдайте над появлением этого
чувствования, и вы заметите, что оно тяжело именно

потому, что ставит непреодолимую преграду для даль-
нейшей душевной деятельности. Страх бросает тяже-
лые камни по всем тем путям, по которым привыкла
ходить наша душа, à потому не дает ей возможности
действовать свободно. Сильный страх, как тысяче-
ногий полип, вплетается во всю нашу душевную ра-
боту и останавливает ее, и заметьте, что чем сильнее,
обширнее и долговременнее угнетал нас страх, тем
больший восторг обнимает нас, когда мы преодоле-
ваем страх и когда душа, в которой потребность де-
ятельности, сдержанная плотиною страха, накопи-
лась, наконец, прорывает эту плотину. Так, горный
поток, заваленный на время лавиною, долго копит
свои силы, но когда, наконец, прорвет снега, то несет-
ся и разливается с силою, равною тому препятствию,
которое он опрокинул.
13. Если мы приложим нашу мысль к привязан-
ностям и ненавистям равного рода, то скоро увидим,
что и в них лежит в основе врожденное стремление
души к деятельности.
Всего сильнее, конечно, бывают привязанности
человека к человеку, именно потому, что ничто так
не способно дать душе человека такую обширную дея-
тельность, какую может дать другой человек. Если же
скряга привязывается к золоту, то привязывается он,
конечно, не к металлу, но к тем мыслям, чувствам,
надеждам и мечтам, которые вызываются в нем день-
гами, как это ярко выставил Пушкин в своем «Скупом
рыцаре». В этом постоянном прикоплении богатства
уже давно открылась для скряги постоянная ипритом
прогрессивная психическая деятельность, и вот чем
объясняются слова Ювенала: «Crescit amor nummi
quantum ipsa pecunia creseit».
14. С кем мы дружимся скорее всего? С тем, чьи мысли,
чувства, желания открывают больше новых сфер нашей
психической деятельности. К кому мы питаем наиболь-
шую ненависть? Именно к тому, кто повсюду является
преградою к прогрессивному движению той же нашей
психической деятельности, к тому, чей образ или мысль

останавливает наши собственные мысли. Тиранство
мысли, которой мы, почему бы то ни было, не можем ни
принять, ни забыть, ни опровергнуть, едва ли не всего
сильнее возбуждает нашу ненависть.
15. Приведенных M нами общеизвестных явлений
психической жизни достаточно, чтобы оправдать, по-
чему мы придаем такое важное значение стремлению
души к сознательной деятельности, какого не придают
обыкновенно. Это стремление признается, конечно,
всеми психологами (нельзя же его не видеть!), но обык-
новенно ему отводят место между множеством других
стремлений. Так, напр., Броун помещает его в число
десяти главнейших родов желаний человека и придает
ему, конечно, большое значение, но все же не то, на
которое оно имеет полное право. Впрочем, мы не можем
отказать себе в удовольствии привести здесь слова
Броуна, доказывающие прирожденность душе стремле-
ния к деятельности.
«Начиная деятельность или интересуясь деятельно-
стью других, говорит Броун, мы не имеем мысли ни
о неудовольствии, которого должны избежать, ни о
счастье, которое должны испытать. Мы уже заняты
прежде, чем почувствовали удовольствие занятия, мы
уже не заняты прежде, чем почувствовали неудоволь-
ствие, происходящее оттого, что мы ничем не заняты
Природа не ожидает наших размышлений и расчетов,
она, правда, дает нам способность рассуждать и рассчи-
тывать, чтобы мы могли исправлять злоупотребления
наших желаний, но желание, необходимое для нашего
собственного благоденствия и для благоденствия окру-
жающих нас, природа пробуждает в нас без нашего со-
действия»* .
Отбросив фаталистический оттенок, проглядываю-
щий в этой мысли Броуна, мы найдем в ней прекрасное
доказательство первобытности стремления к сознатель-
ной деятельности. Душа стремится к деятельности не
* Lectures on the philosophy of the human Mind, by Th.
Brown. Twentieth Edition. London. 1860, p. 445.

потому, что испытала удовольствия, происходящие из
деятельности,или страдания от недостатка деятельности,
а прямо потому, что это стремление составляет ее сущ-
ность, потому что душа, неведомо для нее самой и неза-
висимо от ее желаний, независимо от каких-либо по-
следующих расчетов и соображений, является сама
неиссякаемым источником этого стремления.
16. Гербарт, не признававший никаких врожденных
стремлений, не мог, конечно, признать и врожденного-
стремления души к деятельности. Но зато отрицание
такого ясного психического явления заставило его
впасть в противоречие с самим собою. Так, он приписы-
вает это стремление (не отделяя его от физической по-
требности движений) не духу, а жизни*, и это говорит
тот же самый Гербарт, который еще прежде физиоло-
гов отверг гипотезу жизненной силы/ Еще яснее выходит
это противоречие, когда Гербарт, в другом месте, даже
самые чувствования (Gefühle) выводит некоторым об-
разом из стремления к деятельности**.
17. Бенеке не может отвернуться от признания врож-
денности стремления к деятельности, но придает ее
своим «первичным силам». Но если душа с врожденными,
стремлениями есть гипотеза, то первичные силы со своею
стремительностью тоже гипотеза, и мы предпочитаем
всемирную гипотезу человечества ничем не оправдан-
ной гипотезе одного теоретика.
18. Таким образом, мы признаем, что душе врождено
стремление к деятельности и что всякий человек, ода-
ренный самосознанием, найдет непременно это стремле-
ние в своей душе. «Монарх, говорит Броун, занимаю-
щийся теми добровольными трудами, которые он назы-
вает забавами, должен почувствовать общность своей
природы с природою поденщика»***. Но странно, как
Броун, сознававший общность этого стремления него
первобытность, удовольствовался только тем, что поме-
* Herbart. Lehrbuch der Psych. § 110. S. 70.
** Ibid. § 52.
*** Brown, p. 445.

стил его, кажется, восьмым в числе своих десяти глав-
ных желаний. Не сам ли Броун, в другом месте, говорит:
«как бы ни был несчастлив человек, но если нам удастся
занять его каким-нибудь образом, то он уже счастлив»?
Не могла ли эта самая мысль побудить Броуна не только
не ставить стремления к деятельности ниже стремления
к счастью, но даже не ставить их наравне, так как пер-
вое, по своей первобытности, несомненно предшествует
второму?
19. Стремление к счастью или стремление к удоволь-
ствию, которое выставляется многими психологами
и философами за основное стремление души, из которого
будто бы проистекают все прочие, несомненно, есть уже
стремление производное, условливаемое представлением
того, к чему стремишься, условливаемое, следовательно,
опытами удовольствия и неудовольствия, которые долж-
ны предшествовать желанию счастья. Кант совершенно
справедлив, говоря, что «состояние страданий непре-
менно должно предшествовать всякому удовольствию»*.
Эта мысль Канта согласна и с мыслью Локка, который
все первые действия наши, а, следовательно, и те, которые
доставляют нам в результате удовольствие, выводит
из «величайшего настоящего неудовольствия (the grea-
test present uneasinesse)»**. Замечательно, что в этой
мысли своей Локк сходится с великим своим антагони-
стом Лейбницом и что в первых изданиях своего зна-
менитого сочинения (Of human understanding) Локк
придерживался общепринятой тогда мысли, что идея
величайшего блага определяет деятельность человека,
но потом, «после строгого исследования», отказался от
нее и принял, что стремление выйти из неприятного
положения есть первичный источник человеческой
деятельности.
20. Мы уже видели, что те неприятные положения,
из которых человек стремится выйти, установляются
самою природою в тех состояниях нервного организма,
* Kant's Anthropologie. 1838. § 59. S. 145.
** Locke's Works. P. I. Gh. XXI, p. 33.

которые отзываются в душе неудовольствием и страда-
нием; но источника того неудовольствия, которое испы-
тывает душа при отсутствии сознательной деятельности,
должно искать в самой же душе, в ее стремлении к со-
знательной жизни, которой она еще не знает, но отсут-
ствие которой ее тяготит. Вот почему, вероятно, и Кант
самое стремление к жизни называет тяжелым. «Чувство-
вать жизнь, говорит он, есть не что иное, как чувство-
вать себя вынужденным беспрестанно выходить из на-
стоящего состояния. Это тягостное побуждение остав-
лять момент, в котором мы находимся,, и переходить
в другой, имеет в себе нечто ускоряющее и может даже
довести человека до решимости прекратить свою жизнь,
если он уже испробовал наслаждения всякого рода и
для него не остается никаких новых наслаждений»*.
Но нет ли средства избавиться от такого неприятного
подталкивающего стремления души, не прибегая к та-
ким энергическим средствам? На это Кант нам отвечает
-следующее: «Если мы замечаем в себе недостаток ощу-
щения, то это производит в нас некоторый ужас пустоты
(horror vacui) и составляет как бы предчувствие смерти,
смерти медленной и более тягостной, чем та, когда судь-
ба разом перерезывает нить нашей жизни».
21. Нам кажется, что мысль Канта может быть выра-
жена яснее, если мы заменим его философский язык
языком психологическим. Если нечто побуждает нас
переходить от одной душевной деятельности к другой
и даже искать этой другой, еще не зная ее, то ясно, что
это нечто не есть удовольствие новой деятельности,
которой мы еще не внаем, а чувство неудовлетворения
старою, которая начинает нам уже надоедать. Но почему
же начинает она надоедать нам? Именно потому, что
она стара, т. е. потому, что она нам известна, или, на-
конец, другими словами, потому, что она как известная
мало дает деятельности душе нашей; следовательно,
главною побудкою души к жизненной деятельности
*.Kant's Anthr.Л 60. S. 147.

является недостаток этой самой деятельности, т. е.
стремление к деятельности, живущее в душе.
22. Таким образом, мы признаем два источника
стремлений: один телесный, т. е. наш растительный
организм со всеми его органическими потребностями,
и другой душевный, т. е. душу с ее неиссякаемым стрем-
лением к сознательной деятельности. Оба эти стремле-
ния вместе составляют одно общее, всеобнимающее со-
бою стремление, быть и жить. Для тела важно—быть:
для души же — жить. Существование без жизни не
имеет для души никакого значения. Далее мы откроем
еще третий источник стремлений: в тех особенностях,
которые свойственны только душе человека и совокуп-
ность которых мы называем духом; но, признав этот тре-
тий источник уже теперь, мы затруднили бы наше ис-
следование, а потому, предоставив себе впоследствии
рассмотреть духовные стремления человека, мы взгля-
нем теперь на происхождение чувствований-из первых
двух источников: стремлений, выходящих из потреб-
ностей тела, и стремления, вытекающего из единствен-
ной потребности души..
Глава IX
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЧУВСТВОВАНИЙ
ИЗ ОРГАНИЧЕСКИХ ПРИЧИН
Происхождение органического чувствования удоволь-
ствия и неудовольствия (1—2). — Отношение чувства
удовольствия к чувству неудовольствия (3). — Порож-
дение специальных чувств из органических причин (4—
12). — Почему нельзя признать объяснения чувств из
эгоизма и из борьбы представлений (13—15)
1. Как ни разнообразны стремления, возникающие
из потребности организма, но чувствования, которые,
в свою очередь, возникают из удовлетворения или не-
удовлетворения этих стремлений, имеют общий харак-
тер, если только отделить специальность самих ощуще-
ний. Так, напр., неудовлетворенность пищевого стрем-
ления и стремления к телесным движениям возбуждают

в душе, независимо от разнообразия самих ощущений,
одинаковые чувствования, а именно: неудовлетворение
этих потребностей, возрастая постепенно в своей на-
пряженности, выражается чувством неудовлетворен-
ности, беспокойства, так называемой физической тоски
и, наконец, положительных страданий, которые, в СБОЮ
очередь, могут возрастать в своей интенсивности до
невыносимой степени. Точно так же удовлетворение
тех же стремлений, независимо от специфического ощу-
щения, сопровождающего это удовлетворение, отра-
жается в душе, смотря по степени напряженности самого
стремления, чувствованиями удовлетворенности, спо-
койствия, довольства и, наконец, более или менее на-
пряженных наслаждений. Всем этим чувствованиям,
возникающим от удовлетворения или неудовлетворения
органических стремлений, какого бы они рода ни были,
мы можем придать общее название, а именно: чувство-
ваний удовольствия и неудовольствия.
2. Мы отчасти видели уже выше, в каком взаимном
отношении являются в душе чувствования удоволь-
ствия и неудовольствия, возникающие от удовлетворе-
ния или неудовлетворения телесных потребностей.
Удовольствие, в этом случае, находится в постоянной
зависимости от неудовольствия. Без предварительного
появления неудовольствия удовольствие не могло бы
появиться: если бы, например, пищевая потребность
человека удовлетрорялась немедленно по мере ее прояв-
ления, то человек никогда не испытал бы удовольствия
процесса питания. Степень же силы удовольствия на-
ходится в прямой зависимости от степени силы пред-
шествующего ему неудовольствия. Чем напряженнее
голод, тем напряженнее наслаждение при его удовле-
творении.
3. Человек только на печальную монету страданий
может покупать наслаждения. Все попытки обмануть
природу при этом торге оказываются безуспешными.
Человек беспрерывно пытается уменьшить страдания t
возникающие из неудовлетворения телесных потреб-
ностей, и усилить степень наслаждения при их удовле-

творении, но чувство пресыщения наказывает его за эти
попытки обмана. Если же, не сознавая неизбежности
закона природы, человек настойчиво идет поэтому пути,
то неумолимая природа выполняет над ним то превра-
щение, которому подверглись сластолюбивые путники
Улисса во дворце Цирцеи, или он доходит до мрачной
апатии ко всему. Эту черту человеческой природы выра-
зил образно Сократ, говоря, что Юпитер бросил на зем-
лю двух близнецов, наслаждение и страдание, так свя-
завши их спинами, что никто не может развязать.
4. Гораздо менее было наблюдаемо то явление, что
из состояния телесного организма, кроме этих общих
чувствований, удовольствия или неудовольствия, могут
порождаться чувствования специальные, каковы: гнев,
страх, печаль, радость, влечение, отвращение. Как
порождаются эти чувствования в душе из состояний те-
лесного организма,— этого психология не знает, точно
так же, как не знает она и того, каким образом вибра-
ция главного нерва возбуждает в душе ощущение света
и различных красок. Физиология, с своей стороны, так-
же не знает, каковы те состояния нервного организма,
которыми условливается. чувство голода или жажды,
а равно и органическое появление чувствований гнева
или страха, но, тем не менее, факты такого органиче-
ского появления различных чувствований несомненны.
5. Общая характеристическая черта всех чувствова-
ний, возникающих в душе из состояния организма, та,
что все они являются для души беспричинными. Душа
испытывает эти чувствования, но не находит в себе
самой причины их. «Беспричинная радость», «беспри-
чинная печаль», «беспричинный гнев», «беспричинный
страх», говорим мы именно потому, что, испытывая эти
чувствования в нас самих, мы не можем отыскать причи-
ны им в нашем сознании. Не находим же мы этой причины
потому, что она не в сознании, а в ненормальных состоя-
ниях нашего телесного организма, на что ясно указы-
вает множество медицинских наблюдений.
6. Ложное стремление наук к уединению было при-
чиной, что психологи до сих пор так мало обратили

внимания на эти органические чувствования, которые,
тем не менее, по качеству своему, ничем не отличаются
от тех душевных чувствований, причину которых мы,
можем отыскать в нашем сознании. Беспричинный гнев,
возникающий из органического расстройства, точно :
такой же гнев, как и тот, причину которого мы ясно
сознаем в каком-нибудь рассердившем нас событии.
Разница здесь не в качестве, а в источнике: один гнев
выходит из области, лежащей вне нашего сознания,
а другой — из причин, сознаваемых нами, но как тот,
так и другой — оба одинаково принадлежат душе, ибо
понятие гневающегося фосфора точно так же нелепо,
как и фосфора видящего или слышащего*. Чувствова-
ния, как и ощущения, принадлежат душе, но причины,
их вызывающие, могут лежать и в теле.
7. Из психологов особенное внимание на органи-
ческие чувствования обратил Карус. «Как все перво-
бытные чувствования, говорит он, радость возникает
из двоякого корня: иногда из ночи бессознания, а иног-
да из дня сознательной жизни представлений. Чем
свежее здоровье, чем благоприятнее отношения орга-
низма к внешнему миру, чем быстрее и нормальнее
действуют все жизненные функции,— тем благоприят-
нее с этой стороны настроение к развитию чувства ра-
дости, и все это действует тем могущественнее, чем ме-
нее еще развилась душа в самостоятельный дух. Отсюда
такое разнообразие радостного возбуждения в различ-
ных возрастах и в различных личностях. Младенец, дитя,
отрок (но уже менее) могут быть исполнены радости г
сами не зная почему: черты лица их освещаются этим
чувством* веселая улыбка играет у них на устах, и все
вопросы о причине их радости были бы напрасны».
«Точно так же и печаль,— говорит Карус далее,— выхо-
дит щ двух различных областей — сознательной и бес-
сознательной. Печаль (причина которой лежит в бес-
сознательной области) есть частью замедленное биение.
сердца, бледность, происходящая от удаления крови из,
* «Педаг. Антр.», ч. I, гл. XXXVIII.

волосных сосудов кожи, замедленное дыхание и проч.
Ст особенного отражения этих бессознательных процес-
сов в самосознательном духе образуется в связи с одно-
временным представлением несчастья то, что мы назы-
ваем печалью. Конечно, влияния, которые периодически
возбуждают печаль в бессознательной стороне, могут
быть очень разнообразны. Уже одни перемены атмосфе-
ры имеют весьма чувствительное влияние. Туманные
дни, холодная сырость производят печальное настрое-
ние. Одни климаты более способствуют этому настрое-
нию, другие — менее. Прекращение печали так ж& может
выходить из сознательной области, как и бессознатель-
ной. Всякому известно, сколько способствуют прекра-
щению печального настроения духа телесное движение
и особенно движение на свежем-воздухе при солнечном
сиянии. Не подлежит сомнению, что характеры целых
народностей условливаются климатом» *. Карус пытается
также дать и объяснение этого явления, но, конечно,
дает только гипотетическое. «Пытаясь,— говорит он,—
по возможности, уяснить себе процессы, при которых
исчезает печаль, мы должны себе припомнить, как вся
жизнь представлений особенным, таинственным обра-
зом связана с известными (известны ли они?) неизме-
римыми переменами в иннервационном напряжении моз-
га», т. е., другими словами и откровеннее,— разгадка
этого явления скрывается в непостижимой связи души
и нервного организма.
8. Не вдаваясь, вместе с Карусом, в туманное объяс-
нение этих явлений, которое дало его психологии много
поэтических, но не фактических страниц**, мы, однако,
тем не менее, полагаем, что психолог не может отвер-
нуться от этих явлений и если не может объяснить их,
то все же должен признать их существование и не имеет
права строить теории, которая им противоречит. Вот
почему мы вменяем в вину Гербарту и его последовате-
* Die Anthropologie, v. К. Schmidt. II. Th. 1865. S.
302—304.
** Vorlesungen über Psychologie, von G. Gar us. 1831.
Vorles. XII u. XIII.

лям, что они построили свою теорию возникновения
чувствований единственно из борьбы представлений,
как бы позабыв те случаи, когда чувствования возни-
кают прямо из состояний организма. Если бы они не
заметили влияний организма на наши чувствования и
через них и на ход наших представлений в нормальном
состоянии, то все же патологические случаи этого рода
могли бы раскрыть им глаза. «Предположим себе,—
говорит Карус,— что в одной из тропических стран,
в жаркий, летний полдень, при солнечном сиянии, идет
здоровый человек с непокрытою головою. Напряжен-
ность солнечных лучей условливает сильное разгоря-
чение головы, и кровь, стремительно приливая к мозгу,
приводит его в состояние, которое мы в медицине назы-
ваем воспалением. И вот этот покойный, еще недавно
столь разумный человек чувствует себя духовно рас-
строенным: его мысли путаются, его обыкновенное
миросозерцание извращается, безумнейшие фантазии
теснятся в его душу, и он совершает самые яростные
действия»*. Можно сознаться в невозможности объяс-
нить подобные явления как психологически, так и физио-
логически, но отвернуться от них нельзя.
9. Какие изменения происходят в организме под
влиянием яда бешеных животных,— этого медицина
не знает.
«Водобоязнь не оставляет на субъектах, ей подверг-
шихся, никаких повреждений, которыми можно было
бы объяснить болезненные припадки, наблюдаемые во
время жизни субъекта, а кровь, выпускаемая у живых
субъектов, подвергшихся водобоязни, тоже не обнару-
живает никаких изменений» **. Тем не менее, кто же
может сомневаться, что причина водобоязни есть чисто
физическая? Чем же, однако, яснее всего обнаружи-
вается это последствие укушения бешеного животного?
«Первый период бешенства проявляется печалью, бес-
покойством, бессонницею, головными болями, некото-
* Ibid. S. 237.
** Eléments de pathologie générale, par Chome 1. 4 Edit.
Paris, p. 166.

рою живостью и болтливостью, во втором появляется
неодолимое отвращение к жидкостям, сопровождаем се
ужасом»*. Не должно ли признать, что причина чисто
психических явлений, каковы страх, отвращение, пе-
чаль, гнев, в припадках водобоязни находится не
в душе и ее представлениях, а в болезненном расстрой-
стве телесного организма?
10. Ипохондрия, зависящая часто от физических
причин и нередко бывающая недутом наследствен-
ным**, не вызывает ли также беспричинного чувства
печали, недоверия, страха? Страх — это самое угне-
тающее из человеческих чувствований — может достичь
при ипохондрии такой напряженности, что человек
для того только, чтобы не бояться за жизнь свою, ре-
шается прекратить ее. Конечно, медики еще не согласны
в том, приписать ли в ипохондрии большее влияние
причинам душевным или телесным***, но, во всяком слу-
чае, если эта болезнь может быть наследственна, то,
кажется, нельзя сомневаться, что причина ее лежит,
также и в ненормальном состоянии нервного организма.
11. Факты говорят ясно, что даже чувства привязан-
ности или влечения к предмету могут порождаться под^
влиянием органических причин, лежащих вне нашего
сознания. Ласковая собачонка, за минуту лизавшая ру-
ку господина, даже и тогда, когда он ее наказывал^
тотчас же начинает огрызаться на него, как только
произведет на свет щенка. Конечно, мы замечаем здесь
только проявление гнева, но нетрудно видеть, что гнев
в этом случае есть только оборотная сторона привязан-
ности, быстро развившейся под влиянием органиче-
ских изменений в животном. И привязанность эта.
продолжается у животного ровно столько времени,
сколько организм его находится в особенном состоянии,
а именно весь период кормления, и затем исчезает без
* Traité de pathologie, par Grisolle. Paris, 1852. T. II.
p. 139—141.
** Ibid., p. 684.
*** Handbuch der specialen Pathologie, v. Virchof. 1855.
В. VI. Erst. Abt., v. Hasse. S. 119.

следа; тогда как должна была бы усилиться, если бы
эта привязанность зависела от ассоциации представле-
ний, как это делается у человека, у которого органиче-
ская привязанность есть только основа привязанности
душевной, не имеющей конца. Й заметьте, что животное,
привязанность которого к человеку растет с годами, не
выказывает этого возрастания привязанности в отно-
шении своих собственных детенышей. Не ясно ли, что
в обоих случаях причина привязанности различна?
В одном — это периодическое состояние организма^
а в другом — все растущая и расширяющаяся ассоциа-
ция представлений? Можно ли же не удивляться, что
при таких ясных фактах многие философы и психологи
продолжают объяснять явления материнской привязан-
ности, общие и человеку и животным, расчетами эгоизма
или одной ассоциацией представлений?
12. Мы видели, как возникает чувство отвращения,
в водобоязни, но, по замечанию знатока душевных бо-
лезней Эскироля, у безумных чаще всего оказывается
изменение душевных привязанностей, так что они или
становятся равнодушными к своим родным и друзьям,
или выказывают им даже ненависть. Безумные бегут,
кричат, предаются бешенству «без всяких других по-(
буждений, как только кричать, бежать, убивать»*. Кто'
же сомневается, что все эти чувствования и все эти извра-
щения чувствований возникают у безумных из ненор-
мального состояния телесного организма, а не ив ассо-
циаций представлений? Наоборот, самые представления
здесь подбираются уже тем чувствованием, которое
возникло в душе под влиянием физических страданий.
Безумный в своих мечтах подбирает именно те представ-
ления, которые дают пищу угнетающему его органиче-
скому чувству.
13. Ввиду таких несомненных фактов мы не можем
признать ни теории, объясняющей все чувства из эго-
изма, ни теории, объясняющей все чувства из борьбы
представлений. Мы видим ясно, что чувствования
* Traité de pathologie, par Grisolle, p. 665.

могут порождаться в душе без всякого эгоистического
расчета и без всякой борьбы представлений. В эту
последнюю ошибку впадают не только Гербарт. и его
последователи, но даже и Спиноза, когда выдает за
аксиому, что «виды мышления, каковы: любовь, жела-
ние и другие чувствования души, какими бы именами
их ни называли, не могут существовать без того, чтобы
в индивидууме, в котором они совершаются, не было
идеи о вещи любимой, желаемой и проч., тогда как идея
может существовать без всякого другого вида мысли»*.
Мы же видим, что чувствования могут рождаться вовсе
не из идей, а прямо появляться в душе как отзывы ее
на органические изменения, для души неизвестные:
могут рождаться, в душе точно так же, как рождаются
в ней ощущения звука или света в ответ на вибрацию
слуховых или зрительных нервов, о которой душа ни-
чего не знает, и страдания голода или жажды в ответ на
специальное состояние организма.
14. Если из всего материального мира душа может
ощущать только нервный организм, или, по выражению
Каруса, «созерцает мир под формою нервной системы»**,
то понятно само собой, какое решительное влияние
должны оказывать на психологические явления все
патологические или периодические изменения в этом
организме. Если мы приняли, что предполагаемые виб-
рации нервов выражаются в душе разнообразными ощу-
щениями, то точно так же, и ввиду представленных фак-
тов, должны принять, что патологические или периоди-
ческие перемены в нервной системе отражаются в душе
различными чувствованиями. В обоих случаях душа
одинаково не знает .ни о причине своих ощущений, ни
о причине своих чувствований, а просто испытывает
их. Карус, правда, намекает, что душа прямо испыты-
вает различные органические изменения, но мы думаем,
что где дело идет о чувстве, там необходимо принять
посредствующее участие нервной системы. Изменение
* Spinosa. Eth. P. II. Ах. 3.
** Carus. Vöries. S. 264.

в составе крови, напр., действует на изменение наших
чувств, но, конечно, не иначе, как через посредство нерв-
ной системы, подчиняющейся влиянию такого измене-
ния крови.
15. Видя ив таких несомненных фактов, что все эле-
ментарные чувствования, удовольствие и неудоволь-
ствие, гнев, страх, привязанность и отвращение, могут
рождаться в душе беспричинно, т. е. без причин, доступ-
ных непосредственному ее сознанию, и только под влия-
нием патологических и периодических состояний нерв-
ного организма, мы должны приписать способность этих
чувствований душе совершенно на том же основании,
на котором приписали мы ей способность зрительных,
слуховых и осязательных ощущений, из которых воз-
никают все наши представления.
Вот почему мы одинаково отвергаем и теорию воз-
никновения чувствований из эгоизма, и теорию возник-
новения их из столкновения представлений, хотя при-
знаем много справедливого в обеих, как это мы сейчас
покажем.
Глава X
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЧУВСТВОВАНИЙ
ИЗ СОЗНАТЕЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
Отношение душевных чувствований к органическим
(1—3). — Необходимые условия понятия душевных
чувствований (4—5). — От чего зависит специальный
характер душевных чувствований (6). — От чего проис-
ходит разнообразное настроение души (7—14). — От-
ношение рассудочного процесса к душевным чувство-
ваниям (15—17). — Общее и частное изменение душев-
ного строя индивидуальных людей и целых обществ
(18—19)
1. Если нужно было доказывать возможность проис-
хождения чувствований из непосредственного влияния
на душу состояний телесного организма, то едва ли
нужно доказывать, как могут рождаться чувствования
из представлений: Страшный предмет внушает нам страх,

хотя бы мы перед этим находились в самом спокойном
и радостном настроении; веселая мысль часто заставляет
нас улыбнуться при самом печальном настроении духа.
Здесь ясно, что чувствование возникает из представлений
или, лучше сказать, из нашего отношения к представ-
лению, потому что одно и то же представление в одном
лице может возбудить страх, в другом гнев, в третьем
смех и т. д.
2. Для краткости станем называть все чувствования,
возникающие из представлений, душевными, в отличие
от тех, о которых мы говорили в прошедшей главе и
которые, так как они, неведомо для нас самих, возни-
кают в душе нашей из тех или других состояний орга-
низма, назовем органическими. Мы не придаем особен-
ного значения самым этим терминам, но они покудова
годятся нам для нашей ближайшей цели.
3. По качеству, органические чувствования от ду-
гневных не различаются. Гнев, возбужденный в душе:
какою-нибудь органическою причиной, и потому орга-
нический гнев, точно такой же гнев, как и тот, причину;
которого мы ясно сознаем в том или другом представле-
нии. Но органические чувствования отличаются от ду-
шевных способом своего происхождения, ибо тогда
как первые, органические, предшествуют представле-
ниям и подбирают их соответственно своему специаль-
ному характеру,^— вторые, т. е. душевные, сами возни-
кают из сознаваемых нами представлений и руководятся
ими.
4. Однакоже человеку недостаточно только созна-
вать представление, чтобы из него возникло в его душе
то или другое чувствование: он должен еще понимать
отношение этого представления к самому себе, к своей
личности. Человеку недостаточно видеть наведенное на
него ружье, чтобы почувствовать страх: он должен еще
понимать, какая опасность грозит ему в этом случае,
если же он этого не понимает, то и не почувствует страха.;
5. Но и одного этого понимания недостаточно еще,
чтобы то или другое представление вызвало в душе чело-
века то или другое чувствование. Если мы представим

себе человека, который вовсе не боится смерти, то
заряженное ружье, на него наведенное, не возбудит
в нем никакого страха. Следовательно, для того, чтобы
почувствовать страх в данном случае, надобно еще боять-
ся смерти, т. е., другими словами, надобно носить
в себе стремление к жизни. Вот этого-то последнего
условия и не заметили Гербарт и его последователи,
отвергавшие все врожденные стремления и выводившие
все чувствования только из взаимного отношения пред-
ставлений*. Мы же видим ясно, что в какую бы борьбу
мы ни ставили представления, из них не возникнет
душевное чувствование, если мы не предположим в че-
ловеке никаких врожденных стремлений.
6. Самый специальный характер чувствования за-
висит также не от представления, возбуждающего чув-
ствование, но возникает из отношений этого представ-
ления к тому, кто представляет. Вот почему одно и то
же представление может возбуждать в различных людях
самые противоположные чувствования. Так, например,
приход нежданного гостя, возбуждающий радость
в душе гостеприимного и щедрого человека, возбудит
негодование и страх в душе скряги. Слухи о прибли-
жающемся голоде, заставляющие печалиться и таких
люде$, которым нечего бояться голода, могут наполнить
душу сребролюбца самыми радостными надеждами.
Даже в одном и том же человеке одно и то же представ-
ление может возбуждать различные чувствования в рав-
ное время: что возбуждало страх в детстве, то может
нас потом смешить, и даже то, что рассердило нас
утром, может развеселить нас после обеда. Отчего же
зависит таксе разнообразие чувствований, возбужда-
емых одним и тем же представлением? На это обыкно-
венно отвечают: от различного настроения души, и от-
вечают совершенно справедливо.
7. Наблюдая над проявлениями различных чувство-
ваний у детей, мы замечаем, что большею частью одина-
ковое представление действует на детей одинаково, но
* См. выше, гл. IV.

с течением времени душа человека приобретает свой
особенный, ей только свойственный строй,— и тогда
уже одно и то же представление начинает вызывать у
разных людей разные чувствования. Следователь-
но, душевный строй есть, главным образом, произведе-
ние жизни и вырабатывается жизненными опытами,
которые для каждого человека различны. Конечно,
в этой выработке принимает большое участие и врожден-
ный темперамент человека, но теперь нас занимает не
этот вопрос.
8. Вначале стремления — и душевные, и телесные —
во всех людях одни и те же. Всякий человек хочет есть,
пить, ищет общества себе подобных, ищет душевной
и телесной деятельности. Правда, он и потом ищет все
того же, но в способе удовлетворения этих стремлений
уже замечается большое разнообразие. Возьмем для
примера самое простое стремление — стремление к
пище. Сначала это только общее стремление —удовле-
творить телесной потребности питания и удовлетворить
ее чем бы то ни было. Только что родившийся младенец
не разбирает пищи. Но вместе с удовлетворением
неопределенное стремление к пище начинает выраба-
тываться в определенные желания той или другой пищи,
так что потом одна и та же пища может возбуждать
в одном удовольствие, а в другом отвращение.
9. То, что мы сказали в отношении телесных стрем-
лений, еще более применимо и к тому единственному
душевному стремлению, которое мы до сих пор оты-
скали, а именно к стремлению души к сознательной
деятельности*. Вначале это только общее стремление,
и душу удовлетворяет всякая сознательная деятель-
ность, только пришлась бы она душе по силам. Но со
временем человека естественно увлекает та сфера дея-
тельности, которую он сам же предварительно разрабо-
тал" и в которой потому душа его работает и шире, и
легче, и успешнее, чем во всех других. Но так как эти
сферы деятельности до бесконечности разнообразны,
* См. выше, гл. X.

так же разнообразны, как жизни людские, то отсюда
возникает бесконечное разнообразие желаний, наклон-
ностей и страстей, а вместе с тем и бесконечное разно-
образие в чувствованиях, возбуждаемых одними и теми
же представлениями в различных людях, В отношении
стремления человека к сознательной деятельности,
разнообразие человеческих желаний и наклонностей
еще гораздо более, чем в отношении удовлетворения по-
требностей телесных, которые до некоторой степени со-
храняют свое сходство у всех людей.
10. Нам еще не время говорить здесь о выработке
определенных желаний, наклонностей и страстей из
врожденных стремлений, так как эти психические яв-
ления относятся к области воли. Но, тем не менее, мы
должны уже иметь в виду эту выработку, о которой мы
и выше сказали несколько слов, чтобы понять, каким
образом у людей из одних и тех же прирожденных
стремлений могут выработаться самые разнообразные
настроения души, чем условливается и различие чув-
ствований, вызываемых у разных лиц одним и тем же
представлением. Совокупность этих, уже выработанных
жизнью желаний, наклонностей и страстей и составляет
то, что мы называем строем души.
11. Сначала, в своей сознательной жизни человек
одинаково относится ко всем возможным представле-
ниям, но это продолжается до первых опытов жизни.
С первого же раза опыты эти показывают ему, что одни
предметы удовлетворяют его стремлениям, другие нет,
одни удовлетворяют больше и лучше, другие меньше
и хуже, третьи совсем не удовлетворяют, четвертые
мешают этому удовлетворению и т. д. Тогда уже безу-
частность человека к представлениям прекращается,
и одни из них возбуждают в душе его радость, другие
гнев, третьи страх и т. д. Отсюда уже понятно, как может
разнообразиться строй души у разных людей с течением
жизни.
12. Еще понятнее станет нам это, если мы проследим,
хотя бегло, развитие в душе какой-нибудь страсти. Нет
сомнения, что человек не родится ни скупым, ни щедрым;

но, смотря по тому, в чем найдет он больше удоволь-
ствия и пищи для своей сознательной деятельности,
в сбережении ли денег или в трате их, может образовать-
ся в нем та или другая наклонность. Самое же это раз-
личие--взгляда, как чрезвычайно метко указал Броун,
может зависеть даже' от- случайности, повидимому,
очень мелкой. Деньги только символ или орудие на-
слаждения. Рубль, оставаясь в нашем кармане, представ-
ляет собою множество разнообразнейших наслаждений:
тот же самый рубль, истраченный нами, дает нам одно
наслаждение, очень небольшое и часто очень скоро за-
бываемое. Если мальчику, напр., случилось истратить
свой первый грош, над которым он много мечтал, на
такое удовольствие, которое быстро исчезло бее следа,
и если дитя вспомнит то счастливое состояние своей
души, которое он испытывал, обладая грошом, то душу
^го может наполнить сожаление об истраченных день-
гах. Сожаление же это, повторяясь часто, может поло-
жить в душе первые основы скупости. Если же мальчик
на свои первые деньги купил прочную и занимательную
вещь, которая дает ему много наслаждений, так что
он позабудет о счастливых минутах, когда он ещё
был обладателем своих денег, то направление его наклон-
ностей может быть другое*. Когда же та или другая
-наклонность образуется, наконец, в человеке, тогда
и душа его станет своим особенным, ей только свой-
ственным чувством отвечать на представления.
13. Строй души условливается, конечно, следами
пережитых ею представлений: не бесхарактерными сле-
дами, о которых мы говорили в первой части нашей
«Антропологии», но следами, которые проникнуты
теми чувствованиями, с которыми представления вхо-
дили в душу человека. Если бы в человеке не было ни-
каких врожденных стремлений, то он относился бы
безучастно ко всякого рода представлениям и ко всякой
комбинации их, и в душе сохранялись бы следы этих
представлений, скованные вереницами и сетями по за-
* Brown, р. 461 и 462.

конам памяти, но не имеющие никакого чувственного
характера. Но как только мы предположим в человеке
врожденные стремления, так и предметы внешнего мира,
представления о которых мало-помалу наполняют его
душу, получают для него чувственное разнообразие,
а вместе с тем вереницы и сети следов представлений,
сохраняющиеся в его памяти, должны быть проникнуты
теми чувствованиями, с которыми эти представления
воспринимались. Это относится не к одним каким--
нибудь следам представлений, но ко всем без исключе-
ния. Даже самое отвлеченное ученое мышление, по вер-
ному замечанию великого мыслителя и физиолога
Мюллера, не свободно от этого оттенка страстности.
Ученый, составивший какую-нибудь гипотезу в тиши
кабинета и не объявивший ее никому, тем не менее чув-
ствует неудовольствие, когда эта гипотеза оказывается
ошибочною*.
14. Веяное новое представление, входящее в душу
ребенка, непременно имеет свой особый чувственный
характер, и в памяти дитяти сохраняется не только
след самого представления, но и след того чувства,
с которым оно было воспринято душою. Из этих чув-
ственных следов возникают проникнутые разнообраз-
нейшими чувствованиями вереницы и сети, а все они
вместе составляют то, что мы называем строем души.
Новое представление, входя в душу человека, отно-
сится уже не прямо к его прирожденным стремлениям,
а к тому строю души, который выработался из тех же
прирожденных стремлений через посредство жизненного
опыта. И вот почему каждое новое представление,
каждое новое звено, которое вплетает человек в сеть
своих представлений, вызывает в каждой душе свой
особый звук, свое особое душевное чувство, так что
в этом отношении Бэн был совершенно прав, утверждая,
что чувствования в различных людях могут достигать
такой индивидуальности, что один человек не может
вполне передать другому того, что сам чувствует**.
• Man. Physiol. P. II, p. 512.
** Bain, p. 46.

15. Теперь нам уже будет понятно, почему Спиноза
называл чувствования отношением новых представле-
ний к совокупности стремлений человека, составляю-
щей его сущность*. Спиноза только не отделял стрем-
лений от желаний, наклонностей и страстей, как мы
это сделали, заметив между тем, что как бы ни были
сложны человеческие стремления и склонности, мы,
анализируя их, всегда найдем в основе то же врожден-
ное стремление, только разработанное опытами жизни
в ту или другую форму.
16. Это отношение нового представления к ассоциа-
циям следов старых, проникнутых определенными
чувствованиями, отыскивается сознанием в рассудоч-
ном процессе. Встречаясь с новым представлением,
человек иногда долго и нерешительно примеривает его
то к тем, то к другим вереницам прежних представле-
ний, и при этом душа всегда издает различный звук.
Так, смотря на новое явление, мы можем испытывать
самые разнообразные чувствования, что зависит от того,
с какой стороны мы на него взглянем. При этой пример-
ке сознание, конечно, руководится своею способностью
сравнивать и различать, но самая чувственная оценка
представления возникает не ив этого логического про-
цесса, хотя и посредством его. «Чувство логического
признания,— говорит Гербарт,— совершенно отли-
чается от эстетического (нравственного) предпочтения
или отвержения (Vorziehen und Verwerfen))»**. Мы можем
очень хорошо понимать рассудком, что известное явле-
ние составляет для нас благо, но в то же время это яв-
ление может вызывать в нас чувство страха или отвра-
щения, смотря по чувственному характеру преоблада-
ющих в нас в это время ассоциаций представлений.
Так, больной, понимающий очень хорошо всю необхо-
димость операции, может в то же время бояться ее и
смотреть с отвращением и ужасом на ее орудия. Но пусть
больной глубоко вдумается в опасность своей болезни
* Spinosa, Eth. P. II. P. IV, prop. 5.
** Herbart's Lehrbuch der Psych. § 85.

и необходимость операции, взглянет так, чтобы душа
его наполнилась на минуту этими думами и соответ-
ствующими им чувствованиями, и он посмотрит на руку
оператора совсем с другим чувством, хотя чрез мгно-
вение, может быть, опять поддастся чувству страха.
17. Этот процесс примеривания, результатом кото-
рого являются различные чувствования, совершается
иногда весьма медленно ц заметно, а иногда так мгно-
венно, что мы готовы признать, что чувство родилось
у нас прежде соображения и что мы, например, сначала
почувствовали опасность, как это обыкновенно гово-
рится, а потом уже поняли ее. Но это не более, как ошиб-
ка, происходящая от быстроты наших соображений,
и оттого, что они совершаются в нас, часто не облекаясь
в форму слов. Но если мы совершенно не понимаем опас-
ности какого-нибудь явления, то смотрим на него очень
спокойно и можем с улыбкою на лице выпить стакан
отравы. Если же, наконец, не у людей, сколько нам
известно, а у некоторых животных замечается способ-
ность чувствовать опасность, не понимая ее, то чув-
ствование такого рода следует причислить к инстинк-
там, т. е. чувствованиям органическим, а не душевным.
Это голос природы, которому бессознательно пови-
нуется животное, как повинуется оно чувству голода и
особенностям своих вкусов, указывающих ему на пищу,
для него вредную и полезную, или как повинуется,
например, человек, одержимый водобоязнью, неволь-
ному отвращению ко всякой жидкости. У человека,
по крайней мере в настоящем его состоянии, мы не
замечаем таких спасительных инстинктов.
18. Объяснив, как образуется различие душевного
строя у равных людей, мы тем самым уже объяснили,
как может изменяться душевный строй у одного и того
же человека с течением его жизни. Но это изменение
может быть общее и частное. Общее, коренное изменение
происходит медленно и трудно и, чем старше становится
человек, тем оно делается труднее. Частное же изме-
нение может зависеть от множества причин, как органи-
ческих, так и душевных. Так, частное временное на-

строение души быстро меняется под влиянием болезнен-
ного и здорового состояния организма, под влиянием
погоды, часов дня и мимолетных впечатлений. Но эти
частные перемены не нарушают коренного строя души,
и она, на время выведенная из своего уровня, опять
стремится возвратиться к нему.
19. Не только у единичных личностей, но и у целых
народов мы можем заметить разнообразие в душевном
строе, а отсюда и разнообразие чувствований, вызывае-
мое одними и теми же представлениями. Что рассердит
и опечалит китайца, то может рассмешить француза,
и наоборот: от чего француз придет в бешенство, то
может очень слабо подействовать на китайца. Душев-
ный строй народа также меняется с течением истории,
и что пугало наших предков, то смешит нас теперь.
В душевном строе народа, и особенно высших слоев
общества, беспрестанно замечаются также частные
изменения, не касающиеся коренного настроения. Что
лет пять тему назад встречалось в нашем обществе
рукоплесканиями, то теперь может быть встречено
насмешками. Угадывать это душевное настроение об-
щества и руководить им составляет главную задачу
политики, но содействовать образованию, в душе дитяти
такого коренного строя, который достоин человека,—
вот величайшая задача воспитания и воспитателя.
Глава XI
ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ СЕРДЕЧНЫХ
ЧУВСТВОВАНИЙ
Из чувствований порождаются желания (1). — Проти-
воречивые взгляды на значение чувствований (2—5). —
Борьба между чувствованиями (6—7). — Мы вольны
и невольны в наших чувствованиях (8—15)
1. Наши поступки выходят из наших желаний,
а наши желания из чувствований, испытываемых нами
при удовлетворении или неудовлетворении наших

стремлений. Отсюда уже вытекает само собою все прак-
тическое значение наших чувствований. «Всякий пред-
мет, говорит Бэн, который нам нравится, завлекает,
очаровывает душу, настоящий ли он, будущий или вооб-
ражаемый, примитивный или возникающий из ассоциа-
ций, есть сила, побуждающая нас к действию»*. Но
в другом месте также справедливо замечает тот же пси-
холог, что чувствование, чтобы сделаться постоянным
мотивом наших действий (или, по-нашему, превратить
стремление в желание)**, должно оставить свой след
в памяти***. Вот эти-то следы чувствований в памяти
становятся мотивом сознательных желаний. Несмотря,
однако, на такую очевидность практического значения
чувствований, в обществе существуют в этом отношении
самые шаткие понятия..
2. В обществе часто слышится фраза, что «ничто так
не ценится в человеке, как его чувство», а рядом слы-
шится также и другая, совершенно противоположная9
что «в чувствах своих человек не волен». Но если чело-
век не волен в своих чувствованиях, то ставить ему в до-
стоинство или в укор эти самые чувствования так же
рационально, как ставить ему в достоинство или в укор
его физические преимущества и недостатки. Однакоже
оба эти ходячие мнения, как они ни противоречат
друг другу, имеют много справедливого.
3. Мнение, что чувствования в человеке всего доро-
же, совершенно справедливо в том отношении, что ни
в чем так не высказывается истинный, неподдельный
человек, как в своих чувствованиях: высказывается
сам для себя и для других, насколько его чувствования
другим доступны. Ничто — ни слова, ни мысли, ни даже
поступки наши не выражают так ясно и верно нас самих
и наши отношения к миру, как наши чувствования:
в них слышен характер не отдельной мысли, не отдель-
ного решения, а всего содержания души нашей и ее
* The Will, p. 396.
** См. выше, гл. V.
*** The Will, p. 423.

строя. В мыслях наших мы можем сами себя обманы-
вать, но чувствования наши скажут нам, что мы такое:
не то, чем бы мы хотели быть, но то, что мы такое на
самом деле.
4. Часто, например, человеку кажется, что он беско-
рыстен, доброжелателен в отношении других людей
и искренно любит друзей своих, но пусть он внима-
тельно прислушается к тому, каким звуком отзовется его
сердце на новость о неожиданном обогащении или воз-
вышении его друга. Если сердце его издаст звук весе-
лый, то он может заключить, что у него действительно
доброе сердце и что он искренно любит своего друга,
если же звук этот будет печален, то пусть человек
изменит мнение о своем сердце и о своем отношении
к друзьям. Мы можем в мыслях считать себя большими
героями, но только в чувствах наших, отзывающихся
на опасности, мы можем узнать, действительно ли мы
герои. Вот почему Бенеке весьма удачно сказал, что
в мыслях наших выражается наше теоретическое, а в
чувствованиях — наше практическое отношение к миру.
Впрочем, ту же самую мысль выразил еще прежде Кант
в своей «Антропологии».
5. История наших чувствований есть самая интим-
ная история нашей души. Со всеми сколько-нибудь зна-
чительными воспоминаниями у нас непременно свя-
заны какие-нибудь заметные и ясно определенные чув-
ствования. В душу нашу ложатся следы не простых, но
проникнутых чувствами представлений, не простые
абрисы сознания, но раскрашенные чувствами картины.
Перетряхивая же цепь наших воспоминаний, мы или
слышим прежние звуки, какие раздавались тогда, когда
она сплеталась, или они значительно уже изменились.
Одни звенья этой цепи, звучавшие когда-то так сла-
достно или болезненно, издают теперь какой-то глу-
хой, неопределенный, чуть слышный звук, другие не
издают уже почти никакого, хотя мы ясно помним, как
сильно звучали они прежде. Третьи, наконец, к нашему
изумлению, совершенно переменили свой тон и звучат,
например, печально, когда прежде звучали радостно.

Это изменение прежних чувствований есть самое верное
мерило наших душевных перемен: перемен в самом строе
нашей души, отчего изменяется и резонанс ее, когда по
ней ударят новые впечатления.
6. Борьба между различными чувствованиями в од-
ной и той же душе есть явление, знакомое каждому.
Возможность такой борьбы объясняется тем, что из
различных органических стремлений и из одного и того
же основного стремления души вырабатывается в жизни
много различных желаний, наклонностей и страстей,
которые не пришли еще в единство между собою и могут
существовать в душе разом, противореча друг другу.
Новое представление, входя в сознание, может удовле-
творять одному желанию и противоречить в то же время
другому и, следовательно, вызывать в нашей душе
различные чувствования, смотря по тому, к какому ряду
звеньев прилаживает наш рассудок новое звено. Вот
почему и чувствования наши, как и наши мысли, могут
противоречить одно другому.
7. Какое же стремление одолевает в этой борьбе чув-
ствований? Это зависит от двух причин: во-первых, от
самого представления, вызывающего в нас то или дру-
гое чувствование, а во-вторых, от сравнительной силы
борющихся в душе первичных стремлений телесных
и душевных и выработанных душою противоположных
желаний. В каждом представлении есть много сторон,
и если в данном представлении более сторон, удовле-
творяющих стремлению А, чем стремлению Б, которые
противоречат друг другу, то новое представление,
конечно, примкнет к ряду следов, вызванных деятель-
ностью стремления А, если мы примем, конечно, что
оба стремления или оба ряда следов, проникнутых
различными стремлениями, равносильны. Здесь, сле-
довательно, борьба решается самым характером пред-
ставлений. Но если сила стремительности в двух рядах
аффективных (т. е. проникнутых чувствами) представ-
лений различна, то борьба будет решена, конечно,
в пользу того ряда представлений, стремительность
которого сильнее. Так; если мы в одно и то же время

чувствуем усталость и голод, то победа останется на
стороне того стремления, которое сильнее.
8. Из всего этого выходит само собою, что в чув-
ствованиях наших мы действительно не вольны, ибо
в чувствованиях высказывается уже прошедшая исто-
рия нашей души. Прежде чем мы подумаем, хорошо или
дурно наше чувствование, оно уже совершилось. Мы
можем дать и не дать практических последствий чув-
ствованию, отозвавшемуся в нашей душе, но тем не
менее оно уже было. В чувствах своих, следовательно,
мы не вольны, но также ли мы не вольны в том душевном
строе, которым определяется характер чувствований?
9. Философы и психологи, даже отвергающие сво-
боду воли в человеке (напр., Спиноза, Бэн, Локк и др.),
тем не менее признают (и мы не можем не видеть в этом
противоречия), что человек может воспитывать свои
чувства, т. е. может давать тот или другой строй своей
душе. Спиноза прямо указывает на то, что страсть, под-
крепляемая разумом, всегда сильнее страсти, им не
подкрепляемой, и что потому мы можем в борьбе стра-
стей склонять победу на ту сторону, которой придаем
в помощь наш разум, и признает, что от нас зависит
направить нашу мысль на такие представления, которые
ослабляют или усиливают данную страсть. Того же мне-
ния держатся Локк и Бэн*.
• 10. Здесь еще не место анализировать противоречие,
скрывающееся в психологических воззрениях этих
писателей: но нет сомнения, что если такое действие
разума и свободной воли на чувствования возможно,
то не непосредственно, а только чрез влияние на подбор
наших представлений и через них на целый строй души.
Действуя таким образом, мы можем давать пищу одним
наклонностям и усиливать их на счет других и, сле-
довательно, участвовать нашею волею в настроении
нашей души, от которого, как мы видели, зависит и
самый характер чувствований. Всякий легко может
* Eth. P. IV. Prop. 10 Sch. См. также v Броуна, р. 427.
Locke's, The Cond, of the Und., p. 83".

сделать это наблюдение над самим собою, когда одно
и то же представление вызывает в нем различные чув-
ствования, смотря по тому, на какую сторону представ-
ления он обращает преимущественное внимание: стоит
только переменить ряд мыслей, чтобы почувствовать„
например, благодарность к тому самому человеку, на
которого мы, незадолго перед тем, сердились; стоит
только переменить ряд мыслей, чтобы почувствовать
презрение к тому самому поступку, которому мы еще
недавно удивлялись, и т. д. Никаким насилием, конечно,
нельзя переменить любовь в отвращение и отвращение
в любовь, но этого можно достигнуть терпеливым
подбором представлений. Не pas терпеливому науш-
нику удается незаметным подбором представлений пе-
ременить в другом человеке самое благосклонное рас-
положение в ненависть.
11. Сознание этой-то власти человека над своим ду-
шевным строем, которым условливается разнообразие
чувствований, и в то же время сознание его бессилия
над отдельными, внезапно высказывающимися чув-
ствованиями заставило Руссо, говоря о вменяемости
преступлений, сказать о преступниках: «конечно, от
них более.не зависит не быть злыми и слабыми, но от
них зависело не сделаться такими»*. Софистический
оттенок есть в этой мысли, но в сущности своей она
совершенно верна психологически.
12. Если же мы примем во внимание, что чувствова-
ниями нашими определяются наши желания**, а жела-
ниями определяются наши поступки, то из этого само
собою уже выйдет необыкновенно важное, практическое
значение наших чувствований. Мы не скажем вместе
с Броуном, что «вся история есть не что иное, как рас-
сказ о страстях немногих руководителей человече-
ства»***, потому что взгляд на историю, выработанный
после Броуна, уже не допускает такого выражения.
* Emile, р. 330.
** См. выше, гл. VI.
•** Brown, р. 339, и у Бэла, The Will, p. 396.

Но, тем не менее, нельзя не признать, что бесчислен-
ные и беспрестанные уклонения человечества с пря-
мого исторического пути совершаются под влиянием
страстей.
13. Что же касается до индивидуальной жизни, то
всяк из нас сам по себе знает, как часто мы подчиня-
емся внушениям страсти и как часто самый рассудок
наш в своих работах бывает подкуплен страстью. И
если, с одной стороны, по выражению Спинозы, страсть,
подкрепляемая разумом, сильнее страсти, им неподкреп-
ляемой, то и с другой, можно быть гораздо более уве-
ренным, что разумное решение перейдет в исполнение,
когда оно подкрепляется сердечным желанием, чем
тогда, когда оно ему противоречит. Только человек,
у которого ум хорош и сердце хорошо, вполне хороший
и надежный человек.
14. Из сказанного уже само собою выходит, как
важно для воспитателя знать историю происхождения
и образования человеческих чувствований, а из них —
желаний, наклонностей и страстей. «Порок, уже обра-
зовавшийся, говорит Броун, находится почти вне на-
шей власти; только в то время, когда он еще в состоянии
скрытого стремления, мы можем надеяться преодолеть
его моральными мотивами. Но, чтобы отличить это
стремление прежде, чем оно распространилось, и даже
прежде, чем оно стало известным той самой душе, в ко-
торой существует,— обуздать страсть прежде, чем она
стала свирепствовать, и приготовить заблаговременно
добродетели позднейших лет, для этого требуется такое
знание душевной организации, которое может быть
приобретено только прилежным изучением природы,
прогресса и последовательных преобразований наших
чувствований»*.
15. На изменение наших чувствований, как мы ска-
зали, мы можем иметь посредственное влияние, а имен-
но подбором представлений. Но, кроме этого посред-
ственного влияния, мы можем иметь еще и прямое, но
*Brown, р. 17,

уже только не на изменение чувствований, а на подавле-
ние их, на прекращение их перехода в органические
состояния. Чтобы уяснить себе и это явление, мы должны
взглянуть на взаимное отношение чувствований орга-
нических и душевных.
Глава XII
ВЗАИМНЫЕ ОТНОШЕНИЯ ЧУВСТВОВАНИЙ
ОРГАНИЧЕСКИХ И ДУШЕВНЫХ
Самое отношение (1). — Влияние органических чув-
ствований на сознательную деятельность (2—3). — Пре-
кращение нашей власти над органическими чувствова-
ниями во сне (4—8). — Влияние душевных чувствований
на возбуждение органических (9—13)
1. Мы заметили уже выше, что между органическим
чувствованием гнева, страха, печали, радости и т. д.
и душевными чувствованиями того же рода нет никакой
разницы в самом качестве чувствований, а есть разница
только в способе их происхождения. Причину душев-
ных чувствований мы сознаем, потому что она заклю-
чается в отношении нашего же, нового представления
ко всему строю нашей души. Причины органических
чувствований мы не сознаем потому, что она скрыта
в том или другом состоянии телесного организма и дей-
ствует оттуда на душу через посредство недоступной
для сознания связи души и нервного организма. Но,
кроме сходства между органическими и душевными
чувствованиями одного и того же рода, несомненные
факты обнаруживают еще такую связь между ними, что
душевные чувствования могут переходить в органиче-
ские, а органические условливать появление душевных
того же рода.
2. Что органические чувствования имеют важное
влияние на нашу душевную, сознательную деятель-
ность — в этом, без сомнения, каждый мог убедиться
на самом себе. Влияние это, как мы уже видели выше*,
* «Педаг. Антр.», ч. I, гл. XVII, п. п. 1—3 и гл. XXVIII,
§ 11.

выражается в подборе представлений, которым распо-
ряжается то или другое чувствование, вызванное в душе
тем или другим состоянием телесного организма. Че-
ловек, страдающий разлитием желчи, невольно под-
бирает такие представления, которые удовлетворяют
чувству гнева, беспрестанно возникающему в нем из
органических причин, точно так же, как чувство го-
лода насильно заставляет человека думать о предметах,
утоляющих голод.
3. Что мы можем более или менее противиться та-
кому влиянию органических чувствований на нашу
сознательную деятельность,— это также, без сомне-
ния, испытал всякий. Но как далеко идет такая воз-
можность, это зависит, с одной стороны, от силы и по-
стоянства органической причины, возбуждающей то
или другое беспричинное чувство в нашей душе, а с дру-
гой, от силы нашей воли, располагающей душевными
работами.
4. Если же всякое влияние воли на подбор наших
представлений совершенно прекращается, как это бы-
вает с нами каждый pas, когда мы засыпаем, то органи-
ческое чувствование, не встречая уже себе сопротивле-
ния в нашей воле, дает нам такой подбор представле-
ний, какой оно способно дать по своему специфическому
характеру, чем и отличаются существенно наши снови-
дения от наших мечтаний.
5. Сновидение собственно есть та же мечта, но только
вполне управляемая организмом и возникающими из
него чувствованиями. Если же иные ряды представле-
ний и в сновидении отличаются рассудочностью, то
это только потому, что эти ряды вызываются цельными
из запаса памяти, а скованы они были по законам рас-
судка.
.6. Правда, что и в мечтах наших, как это мы видели
выше, принимает участие органическое чувствование,
но это и делает мечту нашу сновидением наяву.
Однакоже, как бы глубоко мы ни замечтались, мы,
пока не заснем, чувствуем возможность вмешать-
ся произволом в нашу мечту и дать ей другое напра-

вление. Во сне же эта возможность для нас прекра-
щается.
7. Кроме того, во сне присоединяется еще новое об-
стоятельство. Воспринимающие чувства наши, зрение,
слух, осязание, перестают действовать и, таким обра-
зом, перерезываются координаты, определяющие наше
положение в действительном мире. От этого происходят
две особенности, которыми отличаются сновидения.
Во-первых, во сне мы теряем возможность сравнивать
степень яркости наших внутренних представлений,
не поддерживаемых силою внешних впечатлений, со
степенью яркости тех представлений, которые, входя
в наше сознание, продолжают поддерживаться впечат-
лениями внешнего предмета. Как бы мы сильно ни вооб-
ражали, например, пламя пожара, но, открыв глава
и взглянув на действительный пожар, или даже просто
на стену, освещенную дневным светом, мы почувствуем,
как бледно пламя нашего воображения перед действи-
тельным пламенем. Во сне же мы теряем эту возможность
сравнения, и создания нашего воображения кажутся
нам действительностью. Во-вторых, прекращение дея-
тельности наших воспринимающих чувств вовсе лишает
нас возможности отличать фантазию от действительного
выполнения. Если наяву я вижу волка, то мне может
придти в мысль, как бы он на меня не кинулся, но от
этой мысли, конечно, волк на меня не кинется, но если
та же самая мысль рождается у нас в сновидении, то
она тут же немедленно и выполняется, разве какая--
нибудь другая мысль помешает этому. Трезвые условия
действительности, связывающие необузданную мечту,
во сне перестают ее связывать, и она делается сновиде-
нием немедленно же, как только прекращение деятель-
ности воспринимающих чувств изолирует человека от
влияний действительного мира.
8. Мы с намерением коснулись здесь влияния орга-
нических чувствований на сновидения, чтобы тем самым
показать яснее, каким образом те же чувствования мо-
гут иметь влияние на ход наших представлений в бодр-
ственном состоянии. Под влиянием такого органического

чувства, мы можем, конечно, подбирать такие представ-
ления, которые удовлетворяют ему и, вместе с тем,
стараясь оправдать себя в таком нашем отношении
к данному представлению, мы будем отыскивать при-
чину гнева или страха и таким образом превратим
органическое чувствование в душевное. Но как только
прекратится действие органической причины гнева
и как только сознательная жизнь души нашей вступит
во все свои права, так мы и признаем всю ничтожность
придуманных нами причин, и нередко удивляемся,
как причина, которая (как мы думали) возбуждала.
наш гнев, превратилась вдруг, будто каким-нибудь
волшебством, в причину, возбуждающую смех.
9. С другой стороны, чувствования душевные, дей-
ствуя долго или повторяясь часто, могут возбудить
в нас органические чувствования того же рода. Так,
человек, рассерженный чем-нибудь, продолжает сер-
диться и тогда, когда давно уже перестал думать о со-
бытии, вызвавшем его гнев. Радостное событие, совер-
шившееся утром, оставляет человека в веселом распо-
ложении на целый день, хотя бы он и не вспоминал о том,
что его обрадовало поутру. Эти явления, столь знако-
мые каждому, нельзя объяснить иначе, как признав,
что душевные чувства наши совершаются в нас не без
влияния на наш нервный организм, а через него и на
органические отправления всего тела. Если разлитие
желчи отражается в душе гневным настроением, то,
и в свою очередь, постоянный или частый гнев, завися-
щий от ясно сознаваемых душевных причин, может вы-
звать разлитие желчи. Страдания легких имеют ясное
влияние на душевное настроение человека, но и душев-
ное настроение человека, в свою очередь, может и здо-
ровые легкие сделать больными.
10. Возможность перехода душевных чувствований
в органические подала повод к тем шатким наблюде-
ниям, которых в особенности много мы встречаем у Де-
карта. Он полагает, например, что чувство страха рас-
страивает пищеварение, а чувство гнева — нет, что чув-
ство любви способствует перевариванию мясной пищи

и т. п.*. Что это влияние есть — в этом каждый более
или менее убеждается опытом, и что это влияние должно
быть,— это указывается тем огромным влиянием, кото-
рое нервная система, прежде всего подвергающаяся,
конечно, влиянию наших душевных чувствований,
имеет на биение сердца, дыхание, пищеварение и вооб-
ще растительные процессы нашего организма. Но это
важное влияние еще так мало расследовано, что, как
справедливо замечает Бэн, едва ли можно вывести из
таких наблюдений что-нибудь положительное**.
11. Вот на этот-то переход душевных чувствований
в органические, которые потом, в свою очередь, дела-
ются источником чувствований того же рода, человек
может иметь весьма сильное влияние. На эту возмож-
ность согласно указывают и Кант и Бэн. Кант говорит,
например, что если рассердившегося человека попро-
сить сесть, то уже этим самым гнев его уменьшится.
Бэн думает, что в этом случае, подавляя разом и насиль-
ственно распространение в организме данного чувства,
мы действуем на нервную систему через посредство
мускулов ***. Германский физиолог Людвиг думает,
что в этом случае мы действуем прямо на нервы. Реше-
ние этого вопроса, конечно, принадлежит физиологии.
Для нас же важно только то, что такое действие воз-
можно. Мы не можем противиться возникновению в нас
душевного чувства гнева, но можем прекратить его про-
должение, можем помешать перейти ему в гнев органи-
ческий, й если последний уже возник, то можем поме-
шать его дальнейшему распространению в организме.
12. По степени этой власти нашей мешать переходу
душевных чувств в органические мы можем судить о силе
нашей воли, а не только о состоянии здоровья нашего
телесного организма, как это замечает Бэн. Во всяком
Случае, всякий человек в этом отношении гораздо силь-
нее, чем он думает, и если кто-нибудь, например, изви-
* Descartes. Passions. Art. 97.
** The Emotion, p. 21.
*** Ibid., p. 14, 15.

няет себя очень легко своею, так называемою, вспыль-
чивостью, то пусть, однакоже, подумает он, отчего так
уменьшается эта вспыльчивость в присутствии лица,
перед которым опасно быть вспыльчивым.
13. Из всего сказанного уже видно, как может че-
ловек иметь влияние на воспитание своих чувствований,
давая пищу одним, задерживая органическое распро-
странение других и, таким образом, изменяя самый
строй нашей души. Но, конечно, все это может делаться
не разом, и вот почему невольно вырывающееся у нас
чувство при каком-нибудь новом представлении может
•служить нам вернейшим показателем той ступени, кото-
рой мы достигли в воспитании самих себя.
Глава XIII
ВОПЛОЩЕНИЕ ЧУВСТВОВАНИЙ
Общеизвестность этого явления и неизвестность его
причин (1—2). — Разнообразие форм воплощения (3). —
Власть человека над воплощением и органическим рас-
пространением чувствования (4—8). — Крик есть также
воплощение чувствования (9)
1. Воплощение чувствований принадлежит к тем
явлениям, которые, будучи близко знакомы каждому,
тем не менее в сущности своей остаются совершенно
непонятными. Кто не знает, какое выражение прини-
мает наше лицо в минуты гнева, страха, радости или пе-
чали, но кто же знает, почему удовольствие раздвигает
углы нашего рта, а гнев сдвигает мускулы лба, почему
веселость выражается улыбкой, а горе вырывается воп-
лями и выливается слезами, почему гнев, достигший
до степени бешенства, усиливает выделение слюны,
а страх прекращает это выделение?*
* «Столь разнообразные выражения черт лица в различных
страстях,— говорит Мюллер,— показывают, что всякое ду-
шевное состояние приводит в действие или ослабляет различные
группы волокон личнаго нерва. Мотивы же этого соотношения

2. Не придавая воплощению чувствований такого
значения, какое придает ему Бэн, который часто самую
причину чувствования находит в его воплощении, мы
тем не менее должны признать, что Бэн более, чем кто
либо другой, изучил этот отдел психологии, т. е. во-
площение чувствований. Но, как всякий специалист,
он придал слишком много значения специальному пред-
мету своих занятий.
3. Формы воплощения чувствований очень разно-
образны: невольное движение членов, судорожное сжи-
мание мускулов лица, или, наоборот, их распущенно
(прекращение их обыкновенного тонического состояния),
ускорение или замедление биения сердца, ускорение
или замедление дыхания, румянец, бледность и, на-
конец, тот особенный, зеленоватый оттенок, который
замечается в крайней степени ужаса, дрожь, особенное
чувство при корнях волос, испарина, холод или жар
кожи, обильное отделение желез: слезных, слюнных
и других, прекращение такого отделения, выражаю-
щееся, например, особенною сухостью во рту при ужасе,
появление горечи во вкусе и, наконец, самые разнообраз-
ные крики, вырывающиеся у нас невольно при сильных
чувствованиях,— вот краткое и далеко не полное ис-
числение всех тех телесных форм, которыми, незави-
симо от нас, а часто и неведомо для нас, воплощаются
наши душевные чувствования. При этом следует заме-
тить, что каждое основное чувствование находит с Joe
особое, характерное выражение в теле. Выражение
страдания, и удовольствия, радости и печали, смелости
и страха, нежности и гнева так резко и типически отли-
чаются одно от другого, что если бы люди не имели дара
слова, то и тогда один человек не лишен бы был возмож-
ности понимать, что делается в душе другого*.
между мускулами лица и различными страстями совершенно не-
известны». jMan. de Phys. T. II, p. 84). Вместо «мотивов» не
лучше ли было сказать средства?
* «В страстях возбуждающих,— говорит Мюллер,—- возни-
кает напряженность, а иногда даже и конвульсии в мускулах,
управляемых нервами дыхания и личным. Не только изменя-

4. Никто, конечно, не сомневается, что эти телесные
выражения чувствований условлены самою природою,
вне всякого человеческого произвола и человеческих
расчетов, и что выражение горя слезами, а радости
улыбкою не придумано людьми. Однакоже всякий из
нас замечает, что хотя эти выражения чувств даны нам
природою, но мы, тем не менее, можем иметь на них
значительное произвольное влияние: можем задержи-
вать смех, глотать слезы, можем, ощущая страх в душе,
не допустить его выражения в теле, и, обуреваемые зло-
бой или досадой, строить сладкую физиономию. Хорошо
выдержанный англичанин считает достоинством со-
хранять всегда невозмутимое выражение лица и с отвра-
щением смотрит на дикаря, предающегося неумеренному
выражению своих чувствований. Человек не только
в себе, но даже в животных, ему подвластных, замеча-
тельно изменил врожденное воплощение чувств. Ля-
гавая собака, по замечанию Декарта, по природе своей,
увидя птицу, кидается за нею, а услыша выстрел, бе-
жит прочь, но человек приучил ее поступать совершен-
но наоборот: увидя птицу — останавливаться, а услы-
ша выстрел — кидаться на птицу*.
5. Человек может по произволу не только задержи-
вать воплощение чувств, но может даже вызывать черты
обыкновенного воплощения того или другого чувства
и тогда, когда это чувство не испытывается его душою.
Так, актер рыдает или смеется, хотя в душе его, может
быть, нет ни горя, ни веселости. Но если человек может
приобретать привычку сдерживать выражение чув-
ства, то точно так же приобретается им привычка
и притворного его усиления. Так, слезные железы
ются черты лица, но и движение дыхания, отчего происходят
стопы, вздохи, икота, В страстях угнетающих (Мюллер при-
нимает деление Спинозы), каковы: страх, ужас, тоска,— все
мускулы распускаются, потому что уменьшается влияние спин-
ного и головного мозга: ноги более не поддерживают тело, лицо
опускается, глаза останавливаются неподвижно, голос пере-
рывается (Man. de Phys. T. II, p. 83).
* Descartes. Les passions. Art. 50.

у иных актеров делаются под старость чрезвычайно
слабы и начинают неудержимо выделять слезы при
малейшем душевном волнении.
6. Частое воплощение чувствований не может остать-
ся без последствий для самой физиономии человека.
Одни и те же черты, вызываемые чувством в физионо-
мии, повторяясь часто, оставляют на ней свой след
и мало-помалу переделывают физиономию человека
сообразно чувствованиям, волнующим его жизнь.
Круглое и гладкое, как яблочко, личико дитяти, похо-
жее на чистые листы нового альбома, все исписывается
под старость глубоко врезывающимися выражениями
душевной жизни. Руссо совершенно справедливо заме-
чает, что даже и в зрелом возрасте с переменою стра-
стей лицо изменяется*.
7. Воплощение чувствований не должно смешивать
с органическим их распространением, хотя, может быть,
границы этих явлений где-нибудь и сходятся между
собою. По крайней мере, мы видим, что, подавляя или
изменяя воплощение наших чувствований, сообразно
нашим рассудочным целям, мы, тем не менее, не подав-
ляем самого чувства. Иногда, наоборот, чувство, кото-
рого, почему бы то ни было, мы не допустили до выраже-
ния в нашей физиономии, тем сильнее бушует в нашей
душе и в нашем нервном организме. Для того, чтобы
подавить чувство, мы должны восстать против нега
самого, а не против его воплощения. В высшем обществе
выражение чувств вообще гораздо сдержаннее, чем
у простых людей, но, тем не менее, страсти бушуют там
ничуть не слабее.
8. Власть человека над воплощением чувства иногда
необъятно велика: мы и представить себе не можем,
как, например, Стенька Разин мог молчать или смеяться,
когда московские палачи употребляли все свое искус-
ство, чтобы вызвать у него крик боли. Но существуют,
кажется, такие воплощения чувствований, которых
человек произвольно вызвать в себе не может. Так в
* Emile, p. 251.

крайней степени ужаса глаза раскрываются до того
неестественно широко, что едва ли может человек так
раскрыть их произвольно.
9. Просим читателя обратить внимание на то, что
мы присоединяем к явлениям воплощения чувствований
и те крики, которые издает человек невольно под влия-
нием того или другого сильного чувства. Крики эти
как средства выражения чувствований как бы потонули
теперь в обширной массе средств, которыми обладает
говорящий человек. Но, тем не менее, и теперь можно
заметить эти первичные, звуковые выражения душевных
чувствований. Не один только человек, но и все живот-
ные, обладающие легкими, выражают свои чувствова-
ния также и криками, что совершенно объясняется
анатомическим устройством как дыхательных и голо-
совых органов, так и тех нервов и мускулов, посредством
которых выражается воплощение чувствований в теле.
Глава XIV
ВОПЛОЩЕНИЕ ЧУВСТВОВАНИЙ КАК ОРГАНИЧЕСКАЯ
ОСНОВА НЕРВНОГО СОЧУВСТВИЯ
Перечисление явлений, основанных на воплощении (1)
1. На воплощении чувствований в личной мимике,
в движении членов, в слезах, смехе, в невольных кри-
ках основывается несколько важных психо-физических
явлений, а именно: 1) нервное сочувствие, 2) нервная
подражательность, 3) нервное соревнование и, наконец,
4) сама телесная возможность дара слова. Анализируем
же каждое из этих важных для психолога и педагога
явлений.
Нервное сочувствие
Заразительность чувствований (2—3). — Объяснение
этой заразительности, данное Спинозою (4). — Част-
ная ошибка Спинозы; необходимость отличать нервное
сочувствие от душевного (5—12)
2. Всякому известно, что крики, стоны и вообще
яркие выражения страдания на лице другого человека,

а также смех, зевота или выражение ужаса действуют
заразительно на зрителя этих проявлений душевного
состояния. Слабонервному человеку, например, даже
опасно смотреть на личные судороги людей, подвержен-
ных падучей болезни. Кликушество, столь знакомое
нам, русским, и которого никак не следует объяснять
одним притворством, скорее всего можно объяснить
невольным, нервным сочувствием. Мы внаем одно село,
в котором одновременное появление нескольких энер-
гических кликуш заставило кликать почти всех моло-
дых женщин. Бэн прямо видит признак нервной сла-
бости в «стремлении принять движение, совершающееся
перед нашими глазами, вместо того, чтобы удерживать
свое собственное направление»*.
3. Психологи много хлопотали о том, чтобы объяс-
нить эту заразительность чувствований. Бэн посвя-
щает этим объяснениям много страниц своей книги,
но, тем не менее, едва ли мы не должны признать самым
простым и естественным объяснение, данное Спинозою,
который, однакоже, сделал при этом важную ошибку
и, поддавшись своей теории чувств, не отделил нервного
сочувствия от душевного.
4. Спиноза основывает сочувствие на том, что вся-
кое представление нами внешнего предмета непременно
отражается каким-нибудь изменением в нашем телесном
организме. «Если же,— говорит он,— природа пред-
ставляемого нами предмета подобна природе нашего
тела, тогда идея внешнего предмета, который мы себе
представляем (и который подвергается тому или другому
изменению), вызовет и в нашем теле подобное же изме-
нение представляемого предмета, и вследствие того,
если мы представляем себе предмет, подобный нам,
находящимся под влиянием какой-нибудь страсти, то
это же представление отразится подобным же представ-
лением нашего тела. Вот почему, только представляя
себе предмет, подобный нам, под влиянием какого-
нибудь чувствования, мы будем испытывать в себе
* The Emotion, p. 214.

подобное же чувствование». Но тут же Спиноза к этому
совершенно справедливому объяснению нервного со-
чувствия, прибавляет совершенно ложную мысль:
«если же, говорит он, мы ненавидим этот, подобный нам
предмет, то испытываем чувствования противополож-
ные»*.
5. Эта неудачная прибавка Спинозы возникла оттого,
что он не отделил нервного сочувствия от сочувствия
душевного и вообще органических чувствований от
чувствований душевных. Ненавидим ли мы или нет
страдающего человека, но, если эти страдания выража-
ются сильно, то мы неизбежно почувствуем к нему
сострадание, прежде еще, чем подумаем, что этот чело-
век ненавидим нами. Ясно, что в этом случае сострада-
ние возникает помимо нашей воли и наших душевных
чувствований, тогда как подавление сострадания воз-
никает уже из соображения причин, сознаваемых ду-
шою. Вот почему Броун совершенно справедливо заме-
чает, что мы сострадаем и страшному преступнику,
когда видим ужас его казни, хотя бы в то же время со-
знавали, что он заслужил казнь еще большую**. Но
это самое явление должно было бы показать Броуну, что
и его объяснение сострадания неверно. Он. объясняет
сострадание законом напоминания, т. е. тем, что «зре-
лище каких-нибудь общих символов внутреннего чув-
ства напоминает нам самое чувство точно так же, как
портрет или даже написанное имя нашего друга напоми-
нает нам самого друга»*. Дав такое объяснение сочув-
* Spinosa, Eth. P. III. Prop. 27. Самый большой недо-
статок психологии как науки — это недостаток преемствен-
ности. Вайтц, наприм., приписывает Герба рту то, что уже дав-
но и гораздо яснее высказано Декартом, Аристотелем, Спинозою
или Кантом; Бенеке развивает мысль Герба рта, не упоминая
о Гербарте; Бэн на целых страницах бьется выразить то, что
давно уже выразил Спиноза гораздо лучше в нескольких стро-
ках. От этого наука слабо подвигается вперед и мало внушает
доверия: она все имеет вид теории, только что возникшей в го-
лове того или другого писателя.
** Brown, р. 410.
*** Ibid., р. 408.

ствию, Броун, весьма естественно, должен был прибе-
гнуть к известному выражению Теренция — homo sum,
humani nihil a me alienum pu to, и — на основании
этого сознания человеком своей солидарности со всеми
другими людьми объяснить явление сочувствия. Но
при этом Броун совершенно забыл, что сочувствие про-
является уже в младенцах, для которых и выражение
Теренция и глубокое чувство, его внушившее, совер-
шенно чужды. Он забыл, что явление сочувствия мы
видим даже у животных.
6. Дело же в том, что мы должны отличать сочув-
ствие душевное от сочувствия нервного. Первое не может
возникнуть иначе, как через посредство мысли, второе
совершается помимо мышления. Припоминать чув-
ство вовсе не то, что сочувствовать. Мы же часто сочув-
ствуем прежде, чем заметим, что начали сочувствовать,
и прежде, чем определили, какое чувство в нас возбуж-
дено. О сострадании душевном, или, лучше сказать,
духовном, возникающем из идеи общности человече-
ской природы, мы должны говорить, конечно, в третьем
отделе нашей книги, здесь же мы говорим о сочувствии
нервном.
7. Приняв такое отдельное появление, нервного со-
чувствия, мы находим, что оно очень хорошо объяс-
няется вышеприведенными словами Спинозы, которые на
новом языке могут быть выражены так: всякое представ-
ление необходимо выражается в нервной системе и,
выразившись в ней, условливает такое ее состояние,
которое может обратно подействовать на душу. Если
в глазах наших отражается лицо страдающего человека,
а в ушах раздаются его стоны, то в нервной системе
нашей развивается такое временное состояние, которое,
отзываясь в душе чувством страдания, на лице выра-
жается чертами страданий, а из груди вырывает звуки
того же чувства. Для этого не нужно даже, чтобы сочув-
ствующий таким образом понимал, что лицо, на кото-
рое он смотрит, страдает и что эти измененные черты
и эти звуки выражают именно страдания. Человек,
вовсе не знакомый с мимическим выражением печали,

не примет ее за радость, и вовсе незнакомый с криком
ужаса никогда не сочтет его за крик веселости. Бес-
словесный младенец, который, конечно, ни на себе са-
мом, ни на других не изучил воплощения чувства пе-
чали или радости, тем не менее, кричит, видя угрюмое
лицо, отвечает плачем на плач и улыбкой на улыбку,
не понимая вовсе значения смеющихся уст, слез или
печальных стонов. Для того, чтобы зевота другого вы-
звала у меня зевоту, вовсе нет надобности, чтобы я со-
знавал психическое значение зевка.
8. Вот что заставляет нас вовсе не соглашаться с Бэ-
ном, который тщетно хочет доказать, что способность
сочувствия приобретается опытом. «Процессом наблю-
дения и индукции, говорит он, каждое дитя узнает
значение улыбки или сдвинутых бровей, нежных или
грубых звуков голоса. Молодой ученик замечает в самом
себе связь (между чувством и его выражением) и распро-
страняет свои познания наблюдением над другими. Это
первое из наших познаний о нашей природе»*. Но мы
видим, что такое объяснение сочувствия опытом и на-
блюдением противоречит фактам. Мы нисколько не со-
мневаемся в том, что опыт и наблюдение расширяют пре-
делы нашего .сочувствия, но хотим только показать, что
основа его коренится не в опытах и наблюдениях. Воз-
можно ли предполагать в младенце такое наблюдение
над собственным своим лицом, которого он никогда не
видал? Кто бывал в грудных отделениях воспитатель-
ных домов, тот знает, как заразительно действует плач
одного ребенка на других. Даже у животных, у кото-
рых самонаблюдения, как мы увидим далее, вовсе не
существует, сочувствие появляется очень рано, и вой
одного щенка поднимает общий вой. Впрочем, в одном
месте Бэн и сам сознается, что в сочувствии есть какое
то инстинктивное основание и что «некоторые из прояв-
лений чувства инстинктивно возбуждают то же самое
* The Emotion, p. 211. Сравн. также его же: The Will,
p. 331, и его же: The Senses, p. 270.

чувство в других»*. Жаль только, что Бэн не остано-
вился на этом инстинктивном сочувствии и не отличил
его от сочувствия душевного.
9. Приняв же существование органических чув-
ствований, мы уже легко объясним себе, что яркое вы-
ражение чувства другим, отразившись в нас через по-
средство зрения или слуха, может произвести в нашем
нервном организме изменения, подобные тем, неведомым
нам изменениям, которыми возбуждаются в нас бес-
причинные чувства гнева, страха и т. д. И в том и в дру-
гом случае это чувство беспричинное: мы можем состра-
дать человеку, не только не понимая почему, но даже
не зная, что он страдает. Разница только в том, что
в органических чувствах на нервную систему действует
расстройство каких-нибудь физических органов, а в
нервном сочувствии подобная же перемена в нервной
системе вызывается впечатлением на нее, пришедшим
извне через зрительные и слуховые органы. Нервное
сочувствие вовсе еще не условливает собою сочувствия
духовного, и вот почему люди слабонервные, или, лучше
сказать, люди с нервами, легко возбуждающимися,
бывают часто в одно и то же время и сострадательны
и жестоки. Они не выносят телесных выражений стра-
дания, не переносят криков и стонов, но в то же самое
время идея страдания других может даже им нравиться
и возбуждать в них удовольствие. Оператор, спокойно
слушающий раздирающие душу крики больного и про-
должающий твердою и спокойною рукою операцию,
может быть в то же время гораздо сострадательнее иной
слабонервной дамы, которая падает в обморок при ма-
лейшем крике страдания и в то же время преспокойно
мучит своего мужа, детей или прислугу. Ребенок, пу-
скающийся в плач, когда слышит плач другого, очень
спокойно мучит животное, не имея еще ясной идеи стра-
дания. Китайских палачей никто не заподозрит в со-
страдании, а между тем бывали примеры, что после
долгой кровавой работы (в Китае преступников казнят
* The Emotion, p. 210.

осенью за один раз) они падали и умирали, и в этом мы
видим прямое действие зрелища страданий на нервы
и продолжительного подавления невольного нервного
сострадания, в этимологическом смысле этого слова.
Вот почему полна истины заметка Джемса Милля,
что лучшие люди вовсе не искали общества и работали
наедине в пользу общества, сочувствуя его страданиям,
но ясно, что это уже не нервное сострадание.
10. От смешения нервного и духовного сострадания
происходит много запутанности и противоречий в языке
психологов и моралистов. Так, например, Руссо говорит
о духовном сострадании, когда утверждает, что человек
сострадает в других только тем бедствиям, от которых
не считает самого себя свободным*, но он же говорит
о нервном сострадании, когда замечает, что «привычка
видеть страдания людей притупляет чувство сострада-
ния»**, и приводит в пример священников и медиков.
Но ложь этой заметки прямо кидается в глаза. Разве
знаменитые герои человеколюбия мало видели челове-
ческих страданий?
11. Конечно, и при таком объяснении нервного сочув-
ствия мы все же доходим до неизвестного, но это неиз-
вестное будет уже общее, которое Спиноза выразил так:
«душа человеческая не знает своего собственного тела
и знает о его существовании только по идее тех измене-
ний, которые оно испытывает»***. Если мы заменим здесь
слово идея словом чувствование, то мысль эта будет
ясна. Душа наша не знает изменений, происходящих
в нервной системе, но отвечает на них своими собствен-
ными актами, которые мы называем ощущениями и
чувствованиями.
12. Декарт, Спиноза, Броун и др. согласно замечают
ту странность в языке, что тогда как в нем есть выра-
жение для обозначения сочувственного страдания (со:
страдания), нет в нем выражения для противополож-
* Emile, р. 242.
** Ibid., р. 252.
*** Eht. P. II, prop. 19.

ног о явления, а именно, сочувственной радости. Броун
даже пытается объяснить этот недостаток слова тем,
что в образованных обществах принято выказывать
всегда и постоянно чувство радости, так что в этом обыч-
ном, фальшивом выражении чувства теряется его истин-
ное выражение*. Но мы заметим на это, что язык соз-
дан не тем образованным обществом, в котором принята
такая манера фальшивого сорадостия. Не объясняя
отсутствия слова, выражающего сочувственную радость,
мы заметим только, что недостает названия и для сочув-
ственного ужаса, который, тем не менее, так резко вы-
ражается в, так называемом, паническом страхе. Кто
испытывал этот страх, тот знает, что он начинается без
всякой мысли об опасности: достаточно только видеть
толпу людей, бегущую в ужасе, чтобы побежать самому.
Нервная подражательность и соревнование
Необходимость отличать нервные явления от душевных
явлений того же рода (13—14)
13. «Основание подражания и сочувствия — одно
и то же, говорит Бэн, одно из них относится к нашим
чувствам, а другое к нашим действиям»**. Мы увлека-
емся не только чувствованиями, но и действиями дру-
гих и, может быть, потому именно, что резкие действия
выходят также из чувствований. Зрелище энергической
скачки сильно возмущает наши чувствования, а именно
чувство смелости и энергии. Вот почему это зрелище
и увлекает мускулы зрителя в ту сторону, куда быстрее
движение совершается. Но мы увидим дальше, что под-
ражательность основывается не на одном нервном со-
чувствии, а выходит также из стремления к сознатель-
ной деятельности, для которой подражание представ-
ляет наиболее удобную и легкую форму***.
* Brown, р. 412.
** The Emotion, p. 210.
*** Не можем не заметить при этом, что Мюллер объясняет
подражание привычкою связывать идею и движение. В пример

14. О соревновании Спиноза говорит, что оно есть
тоже сочувствие, но только в приложении к желанию
и что соревнование есть «желание чего-нибудь, порож-
даемое в нас тем, что мы представляем подобное нам
существо, одушевленное тем же желанием»*.
Ясно, что здесь говорится уже о соревновании не
нервном, а душевном, которое выходит из представле-
ния того, чего мы желаем. Но едва ли, кроме этого ду-
шевного соревнования, имеющего в связи со стремле-
нием к совершенству такое важное значение в жизни
человека, не следует признать существование соревно-
вания нервного и именно соревнования в быстроте дви-
жений, которое мы можем заметить у скачущих лоша-
дей. Мускулы, приведенные в сильное движение, вы-
званное нервным сочувствием, производят эти движения
все с ускоряющеюся силой, но это уже не будет соревно-
вание в точном смысле слова, а только подражание,
которое, будучи возбуждено рае, собственною своею
стремительностью переходит границы подражания.
Глава XV
ВОПЛОЩЕНИЕ ЧУВСТВОВАНИЙ И НЕРВНОЕ
СОЧУВСТВИЕ КАК ОРГАНИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ РЕЧИ
Язык животных и язык чувства в отличие его от языка
мысли (1—3). — На чем основывается язык чувство-
ваний (4—6). — Нервные аппараты языка чувства и
мыслей в человеке (7—13). — Власть наша над физио-
логическим выражением чувствований (14). — Проис-
хождение языка мыслей, или дара слова, из языка
чувствований (15—21)
1. Если бы человек не обладал даром слова, духов-
ную основу которого мы узнаем далее, то нервное со-
чувствие и воплощение чувствований в крике, в мимике
и в телодвижениях были бы единственными средствами
такой связи он приводит зевоту) но разве зевота есть следствие
привычки? (Phys. T. II, р. 96).
* Eth. P. III. Prop. 26. Schol.

душевного общения между людьми. Так называемый
язык животных и останавливается именно на этой
ступени. Если мимику, телесное движение, крики и
стоны, вызываемые в нас чувствованиями, можно на-
звать языком, то, конечно, таким языком обладают и
животные, и, без сомнения, им одним обладал человек
до начала выработки слова, если было когда-нибудь
такое время.
2. Этот органический язык, язык чувствований, а не
мыслей, чувствований, сопровождающих представле-
ния и мысли, но не самих мыслей и представлений,
свойствен, без сомнения, не одним животным, но и че-
ловеку и входит сильным элементом в человеческий
язык. Чтобы убедиться в этом, стоит только сравнить
бесчувственное, холодное чтение какого-нибудь драма-
тического отрывка с представлением того же отрывка
на сцене хорошим актером: мысли передаются те же
самые, и при медленном чтении мы, кажется, могли
бы глубже вдуматься в них, но какая разница в действии
на нас Вся же эта разница происходит именно оттого,
что актер к спокойному языку мыслей придает страстный
язык чувства, характеристические видоизменения го-
лоса, мимику и телодвижения. Мы так привыкли поль-
зоваться языком чувства при рассказе или чтении, что
даже не можем прочитать совершенно бесстрастно от-
рывка, в котором, сколько-нибудь, проглядывают те
или другие чувства, и совершенно монотонное чтение
даже философского трактата неприятно поражает нас.
Замечено даже, что такое, совершенно бесстрастное
чтение делает для нас менее понятным самый отрывок.
Это происходит оттого, что при эстетическом чтении,
как его называют, истолкователем мысли становится
чувство: т. е. известный звук голоса по нервному сочув-
ствию пробуждает в нас именно то чувство, которое
выражается в словах. Таким образом, хороший актер
является лучшим истолкователем драматической пьесы,
хотя не прибавляет к ней ни одного слова, и хорошая
игра шекспировской драмы на сцене объясняет нам
эту драму не только гораздо быстрее, но и

гораздо полнее, чем обширный критический трак-
тат о той же драме, хотя самая игра актера может
быть отчасти следствием спокойного критического изу-
чения.
3. Но что же вносит актер в драматическую пьесу,
если не прибавляет к ней ни одного своего слова?
В язык слова он вносит единственно язык чувства, т. е.
мимику, телодвижения и различные видоизменения
голоса. По силе же влияния на нас игры хороших акте-
ров и даже чтецов и рассказчиков, мы можем судить
о необыкновенном разнообразии, богатстве и силь-
ном влиянии на нас этого языка чувства. Одной и той
же фразе мы можем придать множество разнообразных
оттенков, не изменив в ней, даже не переставив с места
на место ни одного слова. Так, напр., известному вос-
клицанию Гамлета: «человек он был!» хороший актер
может придать множество самых разнообразных смы-
слов: вопроса, утверждения, сомнения, презрения,
восторга, горести, глубокой иронии, шутки и т. д. и
придает это все, не изменяя в самой фразе ни одного
слова. Следовательно, не вправе ли мы заключить, что
чувствования выражаются не словами, а особенным
своим языком? Словами можно описывать чувство, но,
описывая чувство, мы будем только ходить вокруг да
около, тогда как хороший актер одним или несколькими
звуками голоса заставит нас почувствовать самое чув-
ство, т. е. возбудит его в нас через посредство нервного
сочувствия. Еще разительнее выражается вся само-
стоятельность, гибкость, богатство и разнообразие
языка чувствований в итальянской опере на русской
сцене. Большинство слушателей не понимает ни слова
по-итальянски и не знают даже либретто, а между тем
находится под сильнейшим и разнообразнейшим влия-
нием прекрасного пения и художественной игры арти-
стов. Не ясно ли, что возбудителем чувствований здесь
являются единственно звуки, мимика и телодвижения,
или пантомима? Эта самостоятельность и всеобщность
языка чувствования одна дала возможность знамени-
тому Ольриджу, не зная другого языка, кроме англий-

ского, глубоко потрясать публику на самых разноязыч-
ных театрах.
4. Убедившись в совершенной отдельности языка
чувствований от языка мыслей, убедившись в необык-
новенном богатстве и разнообразии этого языка чув-
ствований и в его сильном и беспрестанном вмешатель-
стве в язык мыслей, мы вправе теперь задать себе во-
прос: на чем основывается, какими средствами поль-
зуется этот богатый язык, удачно соперничающий своими
богатствами с самым развитым языком мысли, или
речью? Нет никакого сомнения, что самое деятельное
орудие этого языка чувствований есть звук голоса
Вот почему справедливо называют музыку языком чув-
ства. Мы так мало наблюдали над характеристикою
звуков человеческого голоса и так мало имеем слов
для ее выражения, что далеко не можем сказать словами
того бесконечного разнообразия интонаций голоса >
которое, тем не менее, мы чувствуем и которому под-
чиняемся, слушая игру хорошего актера или речь вели-
кого оратора. Могут ли наши бедные названия — по-
нижение, повышение голоса, перерывчатость, глухота,
сдержанность — выразить хоть сколько-нибудь то раз-
нообразие чувствований, которое заставляет нас испыты-
вать хороший актер? К этому средству присоединя-
ются два другие, более грубые, но, тем не менее, чрез-
вычайно разнообразные, а именно мимика и телодви-
жения.
5. Мимика, как выражение чувствований, так же
мало изучена, как и звуки. Наши обычные фразы:
печальное выражение лица, веселое, грустное, насмеш-
ливое, холодное и т. п., далеко не исчерпывают всего
богатства средств личной мимики, и мы описываем
эти средства только по их действию на нас. Нужно
много страниц, чтобы описать и разъяснить иное выра-
жение лица, а оно действует на нас мгновенно, и мы
мгновенно проникаемся теми чувствами, которые она
выражает, далеко еще не будучи в состоянии выразить
этих чувствований словами. Язык телодвижений уже
более груб и менее разнообразен, чем даже язык ми-

мики, а не только звуков, но не менее выразителен.
Говорят, что знаменитый Гаррик, при появлении тени
в «Гамлете», стоя спиной к зрителям и не произнося
ни одного слова, производил на них влияние сильного
ужаса.
6. Все эти три средства языка чувств: звук, личная
мимика и телодвижения, и особенно первые два, нахо-
дятся между собою в тесной связи, для объяснения кото-
рой мы должны войти в некоторые физиологические
подробности. Эти подробности тем для нас важны, что,
уяснив нам, хотя несколько, язык чувствований, пока-
жут нам и органическую основу словесного языка.
С этой точки зрения мы перейдем к этим подробностям.
7. Кто сообразит все бесконечное разнообразие дви-
жений, которые употребляет язык чувства и мысли
в человеке, тот не будет удивлен, узнав, что в этом
столь сложном явлении принимает участие не один
какой-нибудь нерв, а очень сложная система нервов
и мускулов. Мускульный аппарат речи и движений опи-
сали мы в первой части нашей антропологии41, а теперь
нам приходится описывать нервы этого сложного ап-
парата.
8. Из нервов орудием языка—языка как выражения
не только наших мыслей, но и наших чувствований —
являются следующие: 1) нерв тройничный (nervus
trigeminus), 2) нерв личной (п. facialis), 3) блуждающий
(п. vagus) с прибавочным (п. accessorius), иди Валли-
виевым, и 4) нерв подъязычный (п. magnus hipoglossus).
9. Тройничный нерв. Две ветви этого нерва состоят
исключительно из волокон, передающих ощущение,
в третьей же ветви смешаны волокна чувства и волокна
движения**. Тройничный нерв обусловливает чувстви-
тельность всей передней части головы, начиная с уха,
чувствительность лица, слизистой оболочки глаз, нозд-
рей, языка и полости рта***. Третья ветвь тройничного
* «Педаг. Антр.», ч. I, гл. VIII.
** Manuel de Phys., p. Muller. V. I, p. 671.
*** Швани, стр. 57.

нерва, кроме выполнения своих функций ощущенияг
управляет еще движениями нижней челюсти при жева-
нии, а, следовательно, и при произношении слов.
При перерезе этого нерва с обеих сторон движение че-
люсти прекращается. Заметим же еще, что тройничный
нерв заключает в себе и отделительные волокна слезной
железы*, а слезы, как известно, служат также к вы-
ражению чувствований. Из описания функций тройнич-
ного нерва ясно уже, какое важное участие принимает
он как в языке чувствований, так и в языке мыслей.
Это участие выражается не только в двигательных его
волокнах, но и в ощущающих, потому что ощущение
движений лица, языка и челюстей, без сомнения, играет
очень важную роль в нашем выражении чувств и
мыслей.
10. Личной нерв есть главный двигательный нерв
лица, следовательно, главный двигательный нерв всей
личной мимики. Этим самым уже объясняется важное
значение этого нерва в выражении наших чувствований.
У животных, по мере того как мускулы лица и физио-
номические выражения страстей уменьшаются, объем
личного нерва также становится менее**. Замечательно,
что личной нерв находится в такой связи с процессом
дыхания, что Мюллер не задумывается назвать его ды-
хательным нервом лица (le nerf respirateur de la face)
в том смысле, что действие этого нерва возбуждается
всякий раз, как движение дыхания выполняется с боль-
шей энергией, чем обыкновенно, или с усилием, особен-
но у людей с расслабленным организмом***. Роль этого
нерва в выражении чувств очевидна: внешнее представ-
ление черев посредство большого мозга (а в чувствах
органических то или другое состояние организма)
вызывает в душе то или другое чувствование, которое,
в свою очередь, действует обратно на мозг и приводит,
бессознательно для нас самих, личной нерв в деятель-
* Учеб. Германа, стр. 260.
** Man. de Phys. V. I, p. 775.
*** Ibid., p. 774.

ное состояние, соответствующее возбужденному чув-
ствованию, а деятельное состояние личного нерва, ко-
торый весь состоит из двигательных волокон, произво-
дит сокращение бесчисленных личных мускулов, со-
кращения же эти выражаются в физиономии тем или
другим ее характерным выражением.
11. Блуждающий нерв с добавочным, или Валли-
зиевым, выходя из полости черепа, сходит вдоль по шее
и по груди до желудка, посылая на этом пути ветви
к горлу, к легким и сердцу, равно как к органам гло-
тания и желудка41. Блуждающий нерв с добавочным
дает чувствующие и движущие волокна механизму%
приводящему в движение гортань**. Раздражение
ветви добавочного нерва, выходящей ив продолговатого
мозга, вызывает движение в мышцах гортани. При
перерезе этого нерва голосовая щель сильно расши-
ряется и тер лет способность суживаться, так что живот-
ное не может издавать голоса. Блуждающий нерв,
наоборот, растягивает гортанную щель. В нижнем гор-
танном нерве находятся оба рода волокон: и сужива-
ющие и расширяющие гортанную щель. Герман назы-
вает оба эти нерва, блуждающий и добавочный, сме-
шанным нервом и приписывает смешанному нерву
следующие функции: по пути от мозгового центра око-
нечностям (в центробежной деятельности) смешанный
нерв дает: в) движущие волокна для мышц мягкого
нёба, глотки и гортани, для мышц дыхательного горла
и его ветвей, для пищеприемника, желудка и некоторых
др., Ь) задерживающие волокна для сердца, с)отдели-
тельные волокна: для слизистой оболочки желудка
и для почек, d) сосудо-двигательные волокна для лег-
ких. К центростремительным волокнам смешанного
нерва Герман относит: а) чувствующие волокна для всего
дыхательного аппарата, для пищеварительного, от
нёбной занавески до piloris и для сердца, Ь) волокна, воз-
буждающие рефлексы в дыхательных мышцах; волокна
* Шванн, стр. 59.
** Учебн. Германа, стр. 256.

задерживающие — для легких и трофические, заведы-
вающие образованием сахара в печени.
Из одного описаний смешанного нерва видно уже,
какое громадное участие должен он принимать в во-
площении наших чувствований в звуки, видно также и
то, что движения легких, гортани и сердца находятся
между собою в тесной связи и состоят в то же время под
сильным влиянием многих растительных процессов.
Здесь мы видим возможность физиологического соот-
ношения, которое, например, замечаем мы между чув-
ством страха и отделением почек, между гневом и отде-
лением печени, вообще между страстными движениями
души и пищеварением. Через этот нерв мы получаем
ощущение движения наших легких и горла, вызванных
нашею волею или, помимо нашей воли, каким-нибудь
сильным чувствованием или, наконец, какою-нибудь
чисто физическою причиною.
12. Подъязычный нерв снабжает двигательными во-
локнами все мышцы языка, который и сам есть не что
иное, как большая масса мышечных волокон — один
большой мускул. Из этого понятно уже само собою важ-
ное значение подъязычного нерва в образовании звуков,
условливающих речь. Но весьма было бы ошибочно
приписывать ему одному все физиологические явления,
которыми с телесной стороны условливается дар слова.
Язычный мускул, без сомнения, принимает важное/
участие в речи, но разделяет это участие с лицом и,
главное, с губами и челюстями, с одной стороны, с гор-
лом и легкими — с другой. Вот почему для нас заме-
чательна тесная, анатомическая связь между личным
нервом и подъязычным. Оба они выходят из одного
и того же мозгового центра, из оливчатых тел*.
13. Все эти нервы, тройничный с личным, блужда-
ющий с добавочным и подъязычный, Мюллер считает
тремя позвоночными нервами головы**, принимая,
конечно, мозговой узел за продолжение позвоночного
* Man. de Phys., par Müller, p. 250.
** Ibid. V. I, p. 681.

мозга*. Таким образом, уже анатомически установ-
лена самая тесная связь между мимикой и речью,
с одной стороны,— дыханием, движением горла, лег-
ких и сердца, а следовательно, и с кровообращением —
с другой. Кроме того, через посредство смешанного
нерва наши органы выражения чувств находятся в связи
с отправлениями желудка и выделением различных же-
лез: печени, почек, слезных желез. Вот тот необык-
новенно сложный аппарат воплощения чувствований,
посредством которого устанавливается тесная связь
между чувствованиями нашей души и множеством фи-
зиологических явлений в нашем теле. Через этот аппа-
рат веселость, а иногда и внезапное горе приводят в су-
дорожное движение наш дыхательный орган, и эти
движения обнаруживаются смехом.
Через этот же орган чувство ужаса в. душе отра-
жается в лице особенным состоянием мускулов, в сердце
сжиманием и потом усиленным биением, в легких —
затруднением дыхания, в горле — криком или таким по-
ражением мускулов, что голос отнимается, в почках—
отделением, в коже — дрожью и т. д.
14. Над многими из этих физиологических выраже-
ний наших душевных чувств мы имеем власть, не под-
лежащую сомнению: мы можем смеяться, хотя бы не
чувствовали в душе своей никакой причины смеха, мы
можем дать гневное выражение нашей физиономии,
хотя бы не чувствовали в душе ни малейшего гнева, мы
можем притворно издать крик ужаса или печали, или
заставить за дрожать наш голос, хотя мы ничего не боим-
ся. Хороший актер очевидно доказывает нам, насколько
мы властны свободно распоряжаться физиологиче-
ским выражением чувствований, которые совершаются
также и помимо нашей воли. Конечно, власть эта имеет
свои пределы, и некоторых физиологических явлений
воплощения мы не можем вызвать произвольно, но,
во всяком случае, власть эта очень обширна: может
* См. «Педаг. Антр.», ч. I, гл. IX, п. п. 7, 10 и др.

быть, даже на ускорение и замедление биения сердца
мы можем иметь произвольное влияние.
15. Теперь предположим себе, что человек лишен
дара слова, но не лишен в то же время возможности
произвольно распоряжаться воплощением чувствова-
ний, звуками, мимикой и телодвижениями и что, кроме
того, между людьми существует то нервное сочувствие,
о котором мы говорили выше. Спрашивается, могли ли
бы люди в таком состоянии сообщать друг другу свои
чувствования? В этом не может быть, конечно, ни малей-
шего сомнения, и, соображая все сказанное, мы должны
признать, что такое сообщение необходимо установилось
бы между людьми и было бы двоякого рода: одно —
непроизвольное, другое — произвольное. Рассмотрим
же оба эти рода сообщения.
16. Непроизвольное сообщение чувствований уже
разъяснено нами выше, когда мы говорили о нервном
сочувствии. Крик ужаса, вырвавшийся у человека не1
вольно, и изображение ужаса в лице и в движениях
также невольно пробудят ужас в другом человеке,
слышащем этот крик и созерцающем эти видимые сим-
волы ужаса. Это невольное сообщение чувств между,
людьми идет гораздо дальше, чем кажется с первого
взгляда. Слушая хорошего актера и смотря на него, мы
испытываем самые разнообразные оттенки различных
чувств, вовсе не потому, чтобы мы знали, что вот та-
кою-то интонациею голоса, таким-то выражением лица
и таким-то телодвижением изображается такой-то
оттенок такого-то чувства,— мы вовсе не внаем этого
и даже сами прежде никогда не издавали таких звуков,
никогда не видали таких выражений лица, тем не менее,
эти звуки и эта мимика, путем нервного сочувствия,
пробуждают в душе нашей именно те чувствования,
которые хотел пробудить актер. Следовательно, мы
видим, что область невольного нервного сочувствия
не ограничивается одним резким и крайним проявле-
нием сильного чувства. Даже в простом разговоре
с другим лицом мы невольно подчиняемся этому не^
вольному сочувствию, причина которого не сознается

нами, так, например, нам иногда чрезвычайно трудно
было бы определить, в чем выражается внутреннее
недовольство человека, с которым мы говорим, а между
тем мы очень верно угадываем это недовольство и испы-
тываем на себе его тяжелое действие, не понимая, откуда
оно идет.
17. Непроизвольный язык, условливаемый нервным
сочувствием, общ человеку и животному. Посредством
этого языка животное угадывает чувства других живот-
ных того же рода, угадывает чувством, а не пониманием.
Крик страха, изданный курицею, завидевшею коршуна,
действует как мотив страха на цыплят, и они бегут
спрятаться под крылья матери, бегут не потому, чтобы
понимали значение крика, а потому, что он инстинк-
тивно пробудил в них то же чувство, которое вызвало
его в матери.
18. Теперь предположим, что человек, обладая таким
же языком невольного нервного сочувствия, обратит
внимание на самый этот язык. Положим, что он заме-
тит, что чувство внезапного испуга всегда сопровож-
дается в нем определенными звуками голоса, опреде-
ленными выражениями лица и определенными, тело-
движениями, а чувство веселости — другими звуками,
другою мимикою и другими телодвижениями, чувство
горя —• третьими и т. д., тогда очень естественно, что
человеку может притти на мысль и в то время, когда
он не испытывает никакого особенного чувствования,
произвесть те же звуки и те же мимические движения
для того, чтобы возбудить в другом требуемое чувство.
Но так как человек, как мы видели выше, может про-
извольно распоряжаться воплощениями чувств, хотя
в то время и не испытывает этих чувств, то естественно,
что такое притворное выражение чувств ему удастся
и возбудит в другом существе, в другом человеке, то
или другое чувство, как возбуждает их в нас игра ак-
тера. С накоплением этих наблюдений мог бы устано-
виться между людьми особенный язык, язык, выража-
ющий чувствования, испытанные прежде, хотя и не
испытываемые в то время, когда ори выражаются. Тогда

человек дал бы уже названия своим душевным чув-
ствованиям, возбуждаемым в нем теми или другими
предметами, названия удовольствию и страданию,
страху, гневу, любви, отвращению] боли, голоду и т. д.
Отсюда уже возможен переход и к названию предметов,
возбуждающих те или другие чувствования и желания.
19. От звука как невольного выражения чувства
человек, посредством наблюдения над самим собою и
подобными ему существами, также выражающими свои
внутренние чувствования и желания, мог перейти
к произвольному употреблению того же звука, только
как представителя данного чувства. Звук же как про-
извольный представитель данного чувства, а не как
его необходимый рефлекс есть уже не звук, а слово.
Переход же от слов, выражающих чувства, к словам,
выражающим представления, весьма понятен. Нет
сомнения, что первобытный человек дал название
прежде всего тем предметам, которые сильно возбу-
ждали в душе его то или другое чувствование, и что
потребность чистого интеллектуального мышления раз-
вилась уже впоследствии, так что языку мысли пред-
шествовал язык страсти. Внимание человека должно
было прежде всего остановиться на тех предметах внеш-
него мира, которые почему-либо сильно возбуждали
в нем то или другое чувствование: или страх, или гнев,
или надежду, или любовь, или отвращение. Поэтому
естественно, что человек перенес звуковые рефлектив-
ные воплощения этих чувствований, внушаемых ему
предметами внешнего мира, на самые предметы. Таким
образом, из звуковых рефлективных представителей
чувства, черев посредство самонаблюдения, могли об-
разоваться звуковые представители предметов или
действий, т. е. слова, и язык страсти мало-помалу мог
переходить в язык мысли.
20. Но чем более вырабатывался язык мысли, тем
более терялся в нем язык чувства. Звуки, невольно
порождаемые душевными чувствами, превратившись
.в произвольные символы мысли, сделавшись словами,
подвергались потом бесчисленным изменениям уже не

по законам чувства, а по законам мысли и под разно-
образными влияними различных обстоятельств: по-
требностей жизни и смешения народов. Понятно, что
характер чувства должен был очень стереться со слов
при их беспрестанном многовековом употреблении для
выражения уже не чувств, а мыслей; однакоже, и теперь
его легко заметить, особенно в тех отступлениях от
общечеловеческой логики, которые представляет грам-
матика каждого языка. Особенно характер чувства за-
метен в языках, еще мало развитых, но окончательно
не исчез он и в языках самых развитых, которые давно
уже живут и развиваются по законам мысли, а не чув-
ствований и их рефлексов.
21. Мы должны будем возвратиться к этому предмету
в третьем отделе нашей антропологии, где будем гово-
рить о происхождении человеческого языка — этой
видимой черты, отделяющей человека от животного,
но и здесь уже мы сочли необходимым указать на то;
каким образом обширная система воплощения чувств,
которою творец одарил человеческий организм, пре-
имущественно перед всеми другими организмами, и
которую человек, без сомнения, еще развил употребле-
нием, которою, наконец, он овладел посредством мно-
гочисленных опытов, сделала возможным не только
симпатический язык чувства, язык, общий и человеку
и животному, но и послужила телесным основанием
для дара слова, духовною основою которого является
самосознание, свойственное только душе человека.
Глава XVI
ОТДЕЛЕНИЕ ЧУВСТВОВАНИЙ ОТ ЖЕЛАНИЙ
И ДУШЕВНЫХ ЧУВСТВЕННЫХ СОСТОЯНИЙ
Запутанность разделения чувствований в общественной
психологии и у психологов (1—4). — Причина этой
запутанности (5). — Отделение чувствований от жела-
ний (6—7). — Отделение простых чувствований от
чувственных состояний души (8—9). — Чувствования
душевные и духовные (10)
1. До сих пор мы разделяли чувствования един-
ственно по способу их происхождения и, на основании

этого принципа, отделяли чувствования органические или
беспричинные, причина которых скрывается в состоя-
ниях организма, от чувствований душевных, причина
которых ясно сознается нами в представлениях, вы-
зывающих те или другие чувствования. К этим двум
видам мы могли бы присоединить еще чувствования
духовные, т. е., по нашему определению духа*, такие,
которые свойственны только одному человеку, но, чтобы
облегчить себе анализ, мы все эти чисто человеческие
психические явления относим к третьей части нашей
антропологии, хотя и не можем везде строго выдержать
этой системы.
Но каждый из нас сознает, конечно, что чувство-
вания разделяются не только по внешнему прин-
ципу своего происхождения, но и по внутреннему
своему качеству. Кто же смешает гнев с любовью,
страх с радостью? Вот- об этом-то делении по качеству
мы и хотим говорить теперь.
2. Может быть, ни в чем так не выражается младен-
ческое состояние наших психологических понятий, как
в разделении чувствований. Пусть два или три человека
попробуют только перечислить испытываемые ими
чувствования, и они увидят, что счет у каждого будет
свой особый. Сначала это дело, может быть, покажется
им легким, каким показалось оно и Декарту, но потом
они убедятся, что это дело очень нелегкое, если и воз-
можное. Откуда же происходит такое странное явле-
ние? Разве любовь, гнев, радость и страх не одинакова
знакомы китайцу, французу или жителю Патагонии?
Разве наши прадеды не так же ненавидели и любили,
как и мы? Если же эти психические явления совершались
и продолжают совершаться всегда и у всех одина-
ковым образом, то они выполняют все требования,
чтобы сделаться точными предметами научного иссле-
дования: откуда же происходит, что человек даже и не
перечислил, а не только уже не разместил своих чув-
* «Педаг. Антр.», ч. I, гл. XLV, п. 2.

ствований в какую-нибудь стройную систему, с кото-
рой все были бы согласны?
3. Странность этого явления увеличивается, когда
мы видим, что и те люди, которые не только испыты-
вают различного рода чувствования, но и сделали их
предметом своих специальных и упорных наблюдений,
не достигли никаких положительных результатов в
исчислении и классификации столь знакомых каждому
душевных явлений. «Проведение полной системы чув-
ствований,— говорит знаток психологической литера-
туры, профессор Фолькман, — остается и до сих пор
благочестивым желанием, осуществление которого
«два ли подвинулось вперед бесчисленными попытками
старых психологии» *. Мы же прибавим, что и попытки
новой психологии, сделанные для достижения той же
цели, дали такие же, если не меньшие результаты, как
и попытки старой. Не можем же мы считать особым
подвигом психологов гербартовской школы, что они
вовсе уклоняются от перечисления чувствований и их
классификации?
Различные чувствования, тем не менее, остаются
различными психическими явлениями, различие кото-
рых каждый замечает.
4. У каждого самостоятельного психолога, если он
только не набрасывает с намерением туманного покрова
на этот отдел психологии, свой особый счет чувствова-
ний и своя особая классификация. У Декарта основ-
ных чувствований шесть **; у Спинозы — три, между
которыми он помещает и желание как третий вид чув-
ствований ***; Броун подразделяет главные чувство-
вания по принципу времени на чувствования, относя-
щиеся к настоящему, прошедшему и будущему, относит
к последним желания и насчитывает одних главных
желаний десять, не сообщая нам, сколько же неглав-
ных и как относятся главные к неглавным Новей-
* Grundr. der Psych., von Volkmann. S. 318.
** Descartes. Les passions. Art. 69.
*** Eth. P. III. App. Def. 1. 2. 3.
**** Brown; p. 340.

Страница из черновой рукописи К. Д. Ушинского с перечнем
душевных движений и опытом их классификации.

ший английский психолог Бэн насчитывает уже один-
надцать групп душевных чувствований *. Новейший
германский психолог Вундт совершенно избегает пере-
числения чувствований и скорее занимается лексико-
логией некоторых названий этих психических явле-
ний, чем их анализом **. Невольно поражаешься
этим явлением и спрашиваешь себя: возможно ли,
в самом деле, перечислить чувствования? Не бесконеч-
ное ли их множество? Не свои ли особые чувствования
у каждого человека? Не появляются ли они случайно,
не повторяясь вновь? Но уже одно то, что люди пони-
нимают чувствования друг друга, понимают даже по
одному описанию чувствования людей, давно отжив-
ших, и верно отгадывают, каких последствий должно
ожидать от того или другого чувствования, показывает,
что это явления не случайные, но постоянные, и что
если могут быть, как догадывается Бэн, такие видо-
изменения чувствований, которые не общи всем людям,
то есть же и такие основные, которые одинаково повто-
ряются у всякого человека всех веков и всех нацио-
нальностей. Неужели же нет возможности доискаться,
по крайней мере, этих основных чувствований и пере-
числить их?
5. Нам кажется, что главная причина путаницы в
перечислении чувствований заключается в том, что,
приступая к этому перечислению, не отделяют, во--
первых, чувствований от желаний, а, во-вторых, чув-
ствований самих по себе — от их соединений с теми
представлениями, которыми они вызываются и кото-
рых, конечно, бесчисленное множество, и в-третьих, не
выделяют чувствований, возникающих из человеческих
особенностей. Попробуем же прежде всего избежать
этих ошибок.
6. Отделение чувствований от желаний. Желание
есть, конечно,» тоже чувствование, но во-1) чувствова-
ние уже производное, а во-2) дающее само по себе це-
* The Emotion, p. 58—61.
** Menschen- und Thiorseele. II B. S. 25—27 u. 35—37.

лую серию новых явлений, относящихся к области
воли, куда и само оно должно быть причислено. Правда,
что желать и хотеть, как замечает Рид * (I wisch and
I desire), не одно и то же, но, однако, легко заметить,
что это лишь две степени одного и того же явления.
В существе, в котором нет свободной воли (а мы именно
покуда занимаемся таким существом), желание немед-
ленно переходит в волю, как только будут устранены
или подавлены все противоборствующие ему в самой
душе желания и нежелания. Точно так же воля немед-
ленно переходит в поступок, как только будут удалены
все препятствия к такому переходу, представляемые
уже внешним для души миром. Желание, следователь-
но, есть уже начало воли в процессе ее образования еще
в самой душе. Вот почему в отношении одного и того
же предмета мы можем иметь различные желания, но
волю только одну. Как только желание наше возрастет
до того, что подавит все другие желания, так оно и
превратится в. волю.
7. Желание есть уже следствие соединения того
или другого чувствования с тем или другим опреде-
ленным представлением. Стремиться мы можем и к
тому, чего не знаем и чего себе не представляем; так,
младенец стремится к пище, не зная, что такое пища.
Но желать мы можем только того, что уже внаем и
что уже себе представляем более или менее ясно. Че-
ловек стремится к пище и тогда, когда не знает, что
такое пища, но, попробовав той или другой пищи и
испытав удовольствие, происходящее от удовлетворения
голода этою пищею, уже сознательно ее желает. Сле-
довательно, желание возникает в человеке из прирож-
денных бессознательных стремлений через посредство
соединения представления о предмете, удовлетворяю-
щем или неудовлетворяющем данному стремлению, с
чувствованием, возникающим при этом удовлетворен
* Read, р. 122. То же у Аристотеля (Aristo-
teles Nicomachisch Ethik; übers, von Stahr. B. III, kap 2,
§6).

нии или неудовлетворении. На этом основании, жела-
ние должно быть выделено из области чувствований к
отнесено к области воли.
8. Отделение чувствований от чувственных состоя-
ний души или от соединения чувствований с пред-
ставлениями. Хотя всякое душевное чувствование не-
пременно соединено с каким-нибудь представлением,
но уже потому только, что одно и то же чувствование,
может быть соединено с разнообразнейшими пред-
ставлениями, мы должны строго отделять представления
от чувствований, ими внушаемых; иначе мы потеряемся,
в бесчисленности чувствований, соответствующей бес-
численности представлений, и в бесчисленном разно-
образии их сочетаний. Кроме того, мы видели, что те
же самые чувствования могут не вызываться представ-
лениями, а, наоборот, вызывать их, возникая сами не
из представлений, а из органических, несознаваемых
нами причин.
Правда, что и в том и в другом случае чувство-
вание мгновенно соединяется с представлением, так
что мы не можем наблюдать его в его отдельности;
но в этом отношении оно разделяет судьбу тех химиче-
ских элементов, которые никогда не могут быть полу-
чены в чистом виде, но всегда только в соединении о
другими элементами.
Однакоже это обстоятельство не мешает химику
принимать эти элементы за самостоятельные, именно
потому, что они могут переходить из одного соединен
ния в другое.
9. Чувствования, сливаясь с представлением и ö
самыми сложными сочетаниями представлений, состав-
ляют с ними вместе то, что мы назовем покудова хоть
чувственным состоянием души. Понятно, что хотя бы
эти чувственные состояния возникали из немногих
элементарных чувствований, но сами по себе они могут
быть так же разнообразны, как могут быть разно-
образны наши представления и сочетания этих пред-
ставлений. Кроме того/ в одном и том же сочетании
представлений может открываться нами множество

разнообразных чувствований, так что от этого будут
возникать уже смешанные чувственные состояния души»
Так, напр., в отношении к одному человеку мы можем
испытывать самые разнообразные чувствования и из
смешения таких чувствований образуется особое инди-
видуальное, нам только свойственное чувствование к
этому человеку, которое мы затруднимся рассказать
другим иначе, как рассказав всю историю его образо-
вания. Но разве это должно мешать психологу раз-
личать элементы этих сложных продуктов душевной
жизни?
Этот переход чувствований в чувственные состоя-
ния души так для нас важен, что мы посвятим ему
особую, следующую главу.
10. Отделение чувствований душевных от духовных»
Слово душевный отделяет для нас изучаемые нами чув-
ствования как от органических, о которых мы говорила
выше, так и от духовных, о которых мы будем говорить
в конце нашей антропологии.
К духовным чувствованиям и к духовным чув-
ственным состояниям мы относим не только такие,,
как, напр., чувствование права, чувствования эстети-
ческие, по и те сложные психические явления, в ко-
торых особенности душевные перемешиваются с особен-
ностями духовными.
Так, напр., чувствование гнева есть явление ду-
шевное, а чувствование мести, в котором гнев
является таким сильным элементом и которое потому
психологи, большею частью, помещают рядом с чув-
ствованием гнева, есть уже явление духовное, так как
в нем к чувствованию гнева присоединяется чувство-
вание права. Конечно, мы не можем выдержать во
всей строгости такого деления и, поясняя приме-
ром то или другое чувствование, будем приводить
и такие психические явления, которые свойственны
только человеку, но тут же всегда укажем на те общие
душевные элементы, которые именно занимают нас в
этом отделе.

Глава XVII
ПЕРЕХОД ЧУВСТВОВАНИЙ В ЧУВСТВЕННЫЕ
СОСТОЯНИЯ ДУШИ
Сохранение следов чувствований (1). — Отношение сле-
дов чувствований к следам представлений (2). — Ком-
бинация чувственных следов представлений (3). —
От чего зависит напряженность чувствования и его об-
ширность (4—6). — Отчего следы чувствований, соеди-
няемых с идеею, сохраняются в нас дольше (7). —
Как действует повторение на чувство (8—10). — Прак-
тическое значение этого вопроса (11—14)
1. Представления наши сохраняются в нашей па-
мяти в форме следов, как бы мы ни представляли себе
эти следы: в форме ли нервных привычек, или в форме,
идей, или, наконец, в той двоякой форме, какую мы
признали, основываясь на фактах, ясно указывающих
как на физические, так и на душевные элементы в
актах нашей памяти *. Но в какой же форме сохраняют-
ся в нас следы испытанных нами чувствований? Что
мы сохраняем следы чувствований, в этом не может быть
•сомнения. «Мы и желаем того или другого, как спра-
ведливо замечает Бэн, только потому, что помним то
или другое чувствование, испытанное нами **. Но
должно строго отделять воспоминание чувствования от
«го воспроизведения. Мы можем вспоминать, как то или
другое представление возбуждало когда-то наш гнев,
и вовсе не чувствовать прежнего гнева при этом воспо-
минании. Но, с другой стороны, представление, раз
возбудившее наш гнев, может снова возбуждать его и
даже так, что мы гневаемся уже при самом появлении
представления, прежде даже, чем дадим себе отчет,
почему мы гневаемся. Так, лицо человека, нанесшего
нам глубокое оскорбление, возбуждает в нас чувство
гнева, прежде чем мы подумаем о нанесенном нам
оскорблении. Точно так же присутствие любимого чело-
века возбуждает в нас чувство любви прежде, чем мы
* «Педаг. Антр.», ч. I, гл. XXII.
** Bain, The Emotion, p. 63.

подумаем о причинах и условиях, из Которых родилось
и в которых окрепло наше чувствование. Вот почему
мы должны признать, что следы чувствований сохра-
няются в нас, как и следы представлений. Но как
сохраняются?
2. Бэн замечает, что чувствования, пережитые
нами, труднее и слабее воспроизводятся, чем представ-
ления, занимавшие наше сознание *. Мы же полагаем,
что чувствования без представления вовсе не могут
быть воспроизводимы нами сознательно и по произ-
волу, хотя иногда и возникают из органических при-
чин, лежащих вне нашего сознания. Мы решительно
не видим возможности воспроизвести произвольно то
или другое чувствование иначе, как вызвав его тем или
другим представлением, в котором оно сохраняется.
Не вдаваясь в подробное исследование этого вопроса,
с которым мы встретимся ниже, мы примем покудова,
что следы душевных чувствований, испытанных нами,
сохраняются как в нервных **, так и в идеальных
следах представлений, которыми эти чувствования
были в нас вызваны, или, другими словами, что в душе
сохраняются не бесцветные абрисы представлений, а
раскрашенные красками чувствований, которыми эти
представления и сочетания их проникнуты. Такие
представления и сочетания, ассоциации представлений
мы будем называть представлениями чувственными,
или аффективными образами. Если же в душе нашей
сохраняются целые вереницы и сети представлений,
проникнутых одним или многими чувствованиями, то
это мы назовем чувственным состоянием души. От боль-
шей же или меньшей сложности образов, проникнутых
чувствованиями, происходит много психических явле-
ний, очень интересных и весьма важных для психолога
и педагога.
3. Одиночное ощущение или его след не может воз-
будить в нас ни радости, ни печали, хотя может воз-
* Bain, The Emotion, p. 38.
** Или в органических состояниях тела, как мы это по-
казали выше для чувствований органических.

будить удовольствие или неудовольствие. Одиночное
представление, не очень обширное, хотя и есть уже
сочетание следов многих ощущений, но не доставит
еще нам настолько радости или печали, чтобы они
заслуживали это название. Но чем сложнее становится
сочетание представлений, проникнутых чувством удо-
вольствия, тем явственнее и постояннее выражается в
нас состояние радости.или печали. Отдельный цвет,
отдельный запах или вкус может быть нам приятен
или неприятен, т. е. может, в своей отдельности, воз-
буждать в душе чувствование удовольствия или неудо-
вольствия, но не радость и не печаль. Для возбуж-
дения в нас радости или "печали необходима уже целая
ассоциация представлений, из которых каждое воз-
буждает в душе нашей данное чувствование. Тогда
только душа наша получает возможность, переходя
от одного аффективного представления к другому,
также проникнутому чувствованиями, продолжить
состояние удовольствия и неудовольствия, или, обни-
мая разом целую ассоциацию аффектированных пред-
ставлений или какую-нибудь значительную часть ее,
расширить чувство удовольствия или неудовольствия
до той степени, что мы можем назвать уже это душевное
состояние печалью или радостью *.
4. Чувствование, само по себе, может быть только
слабее или сильнее, напряженнее (интенсивнее).
Степень напряженности отдельного чувствования
зависит от двух причин : во-первых— от напряженности
того стремления, из удовлетворения л или неудовле-
* То, что мы называем душевным чувственным состоянием,
Вундт называет настроением (Stimmung) и аффектом, совершенно
изменяя то значение этого слова, которое придано было прежними
психологами (Menschen- und Thierseele. В. II. S. 28). Но, на-
ткнувшись на это знаменательное явление, Вундт скоро оставляет
его, так как оно противоречит его главному положению. К тому
же явлению пришел и Спенсер, и также без всяких последствии
(Principles of Psychologie, § 201). Отбросив ложь теории, мы най-
дем здесь верное наблюдение. Фортляге признает даже особен-
ные «чувственные понятия» (Gefühlsbegriffe), но также не дает
этой мысли надлежащего места (Syst. d. Psych. I Th. § 15).

творения которого чувствование рождается, и, во-вто-
рых, от предмета, служащего удовлетворением, смотря
по тому, в какой степени он удовлетворяет стремлению
или мешает его удовлетворению. По степени удовле-
творения стремления напряженность чувства упадает
и возрастает снова вместе с усилением стремления.
5. Понятно, что и напряженность чувственного
душевного состояния будет зависеть от большей или
меньшей напряженности тех чувствований, которыми
проникнуто то или другое сочетание представлений,
условливающее чувственные состояния нашей души, но
обширность чувственного состояния, а вследствие того
его продолжительность и постоянство зависят уже от
обширности самих сочетаний, проникнутых теми или
другими чувствами. Одиночное или необширное пред-
ставление не может долго возбуждать то или другое
чувствование. Необходима целая ассоциация представ-
лений для того, чтобы душа, переходя от одного из
них к другому, могла возобновлять чувствование более
или менее продолжительно, смотря по обширности ас-
социаций, его возбуждающих. Если какое-нибудь
чувствование в нас слишком напряжено, то мы сами
навязываем на него целый ряд ассоциаций, не идущих
даже к делу, только чтобы удержать чувство и расши-
рить его. Так, под влиянием гнева мы взводим иногда
такие обвинения на человека, возбудившего в нас
гнев, какие показались бы нам забавными в спокойную
минуту. Душа наша, обнимая разом целую большую
ассоциацию представлений, проникнутых одним и тем
же чувствованием, расширяет самое чувствование.
6. В самом чувствовании мы можем только разли-
чать степень его напряженности, а в чувственном со-
стоянии, каковы, напр., радость, печаль, любовь,
ненависть, мы, кроме степени напряженности, зави-
сящей от напряженности самого чувствования, про-
никающего данную ассоциацию, должны различать
степень продолжительности и обширности чувствен-
ного состояния, которое уже зависит от обширности и
разнообразия самих сочетаний, проникнутых чувством.

Продолжительность чувственного состояния находится
в обратно-пропорциональном отношении с его обшир-
ностью. Только припоминая разом, как бы сводя в
одну сумму все оскорбления, нанесенные нам нашим
врагом, мы чувствуем всю глубину и обширность нашей
ненависти к нему.
7. Отсюда уже понятна причина того психического
явления, на которое обратил внимание и Бэн, хотя и
не мог объяснить его происхождения^ именно, что те
чувствования живут в нас прочнее, которые могут со-
единиться с идеями *. Теперь для нас понятно, почему
мы дольше можем наслаждаться прекрасным видом,
чем прекрасным цветком, и почему наслаждение пер-
вым — гораздо обширнее и глубже наслаждения вто-
рым. Вот почему также самые сильные, обширные, по-
стоянные и прочные страсти возникают в душе только
•к таким предметам, которые могут дать душе нашей
громадные сочетания представлений, каковы, напр.,
власть, деньги, природа, науки, искусства, человек,
религия.
8. Всякому приходилось испытать и читать две со-
вершенно противоположные истины; от повторения
чувство слабеет, и от повторения чувство усиливается,
или: чувство, долго не вызываемое, замирает; чувство,
часто вызываемое, притупляется. Это важное противо-
речие мы встречаем не только в общественном мнении,
но и у психологов. Так, напр., Бэн говорит, что «повто-
рение чувствования имеет оживляющее и убивающее
влияние, смотря по обстоятельствам» **, но не объяс-
няет этих обстоятельств. Выше же, тот же Бэн прямо
утверждал, что «чувствование, часто испытываемое,
•скорее служит мотивом для наших действий, чем то,
которое мы испытываем редко»***; тогда как Бенеке,
наоборот, прямо говорит, что «в воспроизведении чув-
ство уже слабеет» ****.
* The Emotion, p. 55.
** Ibid., p. 102.
*** Ibid., p. 38.
**** Lehrb. der Psych., v. Benecke, § 245.

9. Это противоречие и эта темнота в объяснении столь
важного психического явления зависит от того, что
психологи не отделяют ясною чертою чувствований от
чувственных состояний. Признав же это отделение,
мы объясним себе замечательное усиление и ослабление
чувствований от их повторения. Если мы испытываем
данное чувствование в связи с одним и тем же представле-
нием, то с каждым разом повторения чувствование сла-
беет, как и само представление *, если только, конечно,,
не возрождаются вновь и вновь те стремления, которые
дают начало чувствованию, как возрождаются у нас
все стремления, вытекающие из действительных потреб-
ностей тела. Но если предмет, возбуждающий чувство-
вание, таков, что допускает большое углубление в себя,
т. е., другими словами, если предмет таков, что ощуще-
ния, получаемые от него душою, могут оставлять в ней
многочисленные и разнообразные следы, из которых
будут выплетаться все большие и сложнейшие сочета-
ния, то чем более мы будем углубляться в такой предмет,
тем обширнее будет разрастаться наше чувство к нему
и тем оно будет продолжительнее и прочнее.
10. Следует при этом напомнить читателю, что самая
прочность следов представлений зависит много от ор-
ганов, через которые получаются внешние впечатления.
Ощущения, получаемые нами через органы зрения и
слуха, оставляют в нашей памяти гораздо прочнейшие
следы, чем ощущения, получаемые через органы вкуса,
обоняния и даже осязания. Мы почти совсем не можем
припоминать ощущений обоняния и вкуса и весьма
слабо ощущения осязания, если они не соединены
с зрительными. Вот почему из ощущений низших чувств
не может выработаться таких прочных и обширных ас-
социаций, как из ощущений чувств высших**, но зато
* «Педаг. Антр.», ч. I, гл. XVI, п. 7.
** На этом различии, общем для всех людей, Бенеке ста-
рался построить общую людям нравственность (Lehrb. der Psych.
§ 248); но, как мы увидим в своем месте, эта попытка Бенеке-
оказалась вполне неудачною. Еще яснее для критики высказана
эта неудачная попытка у Диттеса, одного из ревностнейших ис-
толкователей Бенеке (Das Aesthetische, v. Dilles. § 5).

ощущения, даваемые низшими чувствами, взятые в от-
дельности, заметно напряженнее и находятся в связи
с такими стремлениями, которые периодически возрож-
даются из потребностей нашего тела.
11. Предоставив себе развить эти мысли полнее при
анализе отдельных видов чувствований и чувственных
состояний, из них возникающих, мы здесь укажем
только читателю на все практическое значение, какое
имеет для воспитания этот переход чувствований в чув-
ственные состояния.
Теперь для нас будет понятно то явление, что если
мы будем кормить дитя роскошнейшими блюдами
(если бы это было нужно), но все одними и теми же,
то мы не разовьем в нем такой страсти ко вкусовым
ощущениям, как тогда, если будем кормить его го-
раздо менее изысканным, но разнообразным столом,
или, кормя его грубым столом, будем при этом часто
лакомить его разнообразными лакомствами.
С другой стороны, если мы будем вызывать в ребенке
одни и те же чувствования одними и теми же пред-
ставлениями, то мы мало-помалу заглушим в нем
самое то чувствование, которое, быть может, хотели
упрочить.
Если же какое-нибудь чувствование будет вызывать-
ся разными представлениями и в различных комбина-
циях, составляющих содержание какого-нибудь одного
глубокого предмета, то данное чувствование будет воз-
растать, пока не найдет себе пределов в пределах самого
предмета; если же этот предмет по содержанию своему
бесконечен, по крайней мере, бесконечен для человека,
каковы наука, искусство, религия, то и самое чувство
будет расти бесконечно.
12. Отделив душевные чувственные состояния от
элементарных чувствований, из которых эти состояния
слагаются в связи с различными представлениями,
мы .выиграем много в упрощении системы и приобретем
надежную точку опоры при анализе сложных душевных
явлений. Не только общество, но даже и психологи
говорят, напр., о чувстве ненависти как об особом чув-

стве, но, анализируя это душевное состояние, мы уви-
дим, что в нем соединяется и чувство гнева, и чувство
отвращения, и множество желаний, что в нем можно
даже заметить чувство удовольствия, как и чувство
страдания,— и все это в самой сложной ассоциации
разнообразнейших представлений. Вот почему и самая
ненависть бывает бесконечно разнообразна: это уже не
элементарное однородное чувство, а сложный продукт
душевной жизни.
13. То же самое следует сказать и о так называемом
чувстве любви. Такого элементарного чувства нет, а есть
только невольное влечение к предмету, удовлетворяю-
щему нашим стремлениям.
В любви же, как и в ненависти, могут быть со-
единены самые разнообразные чувства: и страдание
и наслаждение, и радость и печаль, и страх й сме-
лость, и. даже гнев и ненависть. Кроме того, в любви
уже мы видим множество желаний и нежеланий. Это
также уже сложный продукт душевной жизни, кото-
рый у каждого может быть свой особенный, а потому
и справедливо, что каждый Любит по-своему. То же
самое следует сказать о так называемых чувствова-
ниях: почтении, уважении, благодарности, лести, за-
висти, злобе и множестве других.
14. Понятно теперь, что если бы все эти необычайно
сложные и неисчислимо разнообразные продукты душев-
ной жизни принимать за элементарные, однородные
чувствования, то не было бы никакой возможности ни
перечислить человеческих чувствований, ни системати-
зировать их.
Если же мы будем принимать за однородные,
элементарные чувствования только те, которые не
имеют в себе никакой сложности и хотя связываются
с представлениями, но могут возникать и независимо
от них из органических состояний тела, то это поможет
нам как перечислить чувствования, так и анализиро-
вать потом сложные чувственные состояния души.

Глава XVIII
ВЫДЕЛЕНИЕ ДУШЕВНЫХ ЧУВСТВОВАНИЙ
И ИХ РАЗДЕЛЕНИЕ
Выделение душевных чувствований (1). — Разделение
их (2—14)
1. Словом душевный мы отличаем рассматриваемые
нами чувствования, во-первых, от чувствований органи-
ческих, а во-вторых, от чувствований духовных. Под
именем органических чувствований мы разумеем такие,
которые возникают из различных как периодических,
так и патологических состояний телесного организма
и причин которых, по тому самому, мы не сознаем.
К чувствованиям духовным мы причисляем все те, кото-
рые свойственны только человеку, как, напр., чувство-
вания эстетические и нравственные. К чувствованиям
же душевным мы относим все те, причина которых
заключается в отношении наших представлений к на-
шим стремлениям и которую, следовательно, мы созна-
ем. Стремления наши мы также можем разделить на
телесные, душевные и духовные. К телесным стремле-
ниям мы отнесли все те, которые возникают из потреб-
ностей растительного процесса нашего тела. Душевное
стремление мы заметили только одно — стремление
жить, т. е. стремление к сознательной деятельности,
что для души одно и то же. О стремлениях духовных,
т. е. свойственных только человеку, нам предстоит
говорить впоследствии.
2. Возникновение душевных чувствований из отноше-
ния представлений к нашим стремлениям, какого бы
рода эти стремления ни были, ясно само собою. Все, что
удовлетворяет нашим стремлениям,— доставляет нам
удовольствие, все, что противоречит им,— неудоволь-
ствие] все, что мешает удовлетворению наших стремле-
ний и что мы пытаемся преодолеть,— внушает нам
гнев; все, что мешает нашим стремлениям так, что мы
не решаемся его преодолевать,— внушает нам страх;
все, что кажется нам способным удовлетворить наши

стремления,— влечет нас к себе, внушает нам симпа-
тию или влечение; все, что, наоборот, кажется нам про-
тивным нашему стремлению,— внушает нам антипатию
или отвращение. Таким образом, из разнообразия отно-
шений наших стремлений к нашим представлениям,
естественно порождаются в нас различные душевные
чувствования.
3. Мы сказали: к нашим врожденным стремлениям,
но это выражение может подать повод к недоразуме-
ниям. В нашей душе могут возникать различные чув-
ствования из отношения представлений к таким стрем-
лениям, которых мы никак не можем назвать врож-
денными. Так, напр., человек, преданный азартной
игре, может испытывать гнев, если что-нибудь мешает
удовлетворению его страсти; можно ли же сказать, что
здесь чувствование возникает из отношения представ-
ления к врожденному стремлению? Но если мы разберем
даже такое искусственное стремление, каково стремле-
ние к азартной игре, то увидим в основе его, во-первых^
прирожденное всякой душе стремление к деятельности,
а во-вторых — прирожденное только человеку стрем-
ление к совершенству. Если же из таких законных
стремлений выработалась такая уродливая страсть, то
причину этого следует искать в обстоятельствах жизни
человека, в его воспитании, в его умственном и нрав-
ственном развитии. Следовательно, даже и в отношении
чувствований, порождаемых азартною игрою, мы можем
сказать, что они возникают из отношения представле-
ний к врожденным стремлениям человека, хотя эти
врожденные стремления под влиянием жизни приняли
такое уродливое направление. Все наши желания,
наклонности и страсти, как бы сложны они ни были
и как бы искусственны ни казались, имеют в своем осно-
вании врожденное стремление. Но так как всякое жела-
ние образуется из стремлений посредством жизненного
опыта, а опыты эти бесконечно разнообразны, то из
одного и того же врожденного стремления может обра-
зоваться множество разнообразных желаний, наклон-
ностей и страстей. Одно и то же стремление к пище,

смотря по разнообразию его удовлетворения, может вы-
работаться во множество разнообразных желаний той
или другой пищи, смотря по тому, чем мы привыкли
удовлетворять наш голод. Но еще гораздо плодовитее
в этом отношении душевное стремление к сознательной
деятельности. Каждая душа вырабатывает для себя осо-
бую сферу деятельности и в ней чувствует себя легко,
работает широко и без препятствий, так что то, что мо-
жет одному казаться обширною сферою деятельности,
будет казаться для другого тесною тюрьмою, и наоборот.
Понятно, что в этом отношении все зависит от жизнен-
ного опыта, определившего нашу деятельность так или
иначе.
4. Кроме перечисленных выше чувствований, удо-
вольствия и неудовольствия, гнева, страха, влечения
и отвращения, появление которых в процессе удовле-
творения нашим стремлениям ясно само собою, мы долж-
ны причислить к элементарным чувствованиям еще
несколько таких, помещение которых в число элемен-
тарных чувствований, прямо порождающихся из наших
врожденных стремлений, потребует оправдания и до-
казательства, таковы чувствования: скуки, стыда, са-
модовольства, смелости и доброты.
Но само собою разумеется, что оправдание причи-
сления этих чувствований к чувствованиям элемен-
тарным может возникнуть только из подробного их
анализа.
5. Все исчисленные нами чувствования вызываются
в душе при процессе удовлетворения ею ее врожденных
стремлений, откуда бы ни шли эти стремления: из тела,
души или духа. Но есть еще ряд особых чувствований,
служащих средствами сознавательного процесса, спе-
циально удовлетворяющего стремлению души к созна-
тельной деятельности. Таковы чувствования: сомнения,
удивления, контраста и др., о которых в подробности
мы скажем тогда, когда до них дойдет дело. Чтобы отли-
чить эти чувствования, в которых и посредством которых
совершается самый процесс сознательной деятельности,
мы назовем их душевно-умственными чувствованиями

в отличие от тех, которые порождаются из самого про-
цесса удовлетворения стремлений, но существуют как
бы вне сознавательного процесса и которые мы назовем
душевно-сердечными по особенному, чисто физиологи-
ческому влиянию их на сердце, нервная система кото-
рого преимущественно подвергается влиянию душев-
ных волнений4'.
6. Итак, мы разделяем все чувствования натри рода:'
а) органические, б) душевные и в) духовные, из которых
рассматриваем здесь только душевные, так как наблю-
дение над органическими может быть только отрывоч-
ное, а наблюдение над духовными предстоит нам в 3-й
части нашей антропологии.
7. Душевные чувствования мы опять разделяем на
два рода: а) душевно-сердечные и б) душевно-умственные.
Под именем душевно-сердечных мы разумеем такие,
которые порождаются из отношения представлений
к нашим стремлениям, под именем вторых, душевно
умственных, мы разумеем такие, которые сопровождают
умственный процесс прилаживания новых представ-
лений к вереницам и сетям прежних. Новое представ-
ление, которое противоречит прежним, удивит нас,
но не испугает и не рассердит до тех пор, пока мы не
поймем его отношения к нашим стремлениям. Душевно-
умственные чувствования порождаются умственной
оценкой, тогда как сердечные порождаются оценкою
сердечною, т. е. нашими интересами, или, еще проще,
нашими врожденными стремлениями, в какую бы слож-
ную форму желаний, наклонностей и страстей они ни
выработались.
8. Мы займемся сначала чувствованиями душевно-
сердечными, причисляя к ним пять антагонистических
пар сердечных чувствований, а именно: 1) удовольствие
и неудовольствие, 2) влечение и отвращение, 3) гнев
и доброту, 4) страх и смелость и 5) стыд и самодо-
вольство.
* Wundt. Menschen- und Thierseele. В. II. S. 23.

Глава XIX
ВИДЫ ДУШЕВНО-СЕРДЕЧНЫХ ЧУВСТВОВАНИЙ:
1) УДОВОЛЬСТВИЕ И НЕУДОВОЛЬСТВИЕ
Темнота вопроса (1). — От чего она зависит (2). —
Самостоятельность этих чувствований (3). — Отноше-
ние чувствования неудовольствия к ощущению боли и
вообще ко внутренним ощущениям (4—6). — Чувствова-
ния удовольствия не должно смешивать с другими чув-
ствами (7). — Они условливаются стремлением (8). —
Чувствование это не различается по качеству, а только
по количеству (9—12). — Следы, оставляемые этими
чувствованиями, и возобновление этих следов (13—
19). — Практическое их значение (20—22)
1. Нет чувствований, чаще повторяющихся, как
чувствования удовольствия и неудовольствия, но, не-
смотря на такое частое повторение, а может быть, имен-
но по причине его, чувствования эти представляют наи-
большую трудность для анализа. Не было ни одного
психолога, ни одного философа и ни одного моралиста,
который не употребил бы значительных стараний к изу-
чению этих чувствований. Они были главным предметом
спора между стоиками и эпикурейцами; на том или дру-
гом толковании их софисты основывали свои моральные
правила. Платон во множестве диалогов затрагивает
этот предмет и посвящает ему исключительно целый
длинный диалог, под заглавием «Филеб или об удоволь-
ствии»*. Аристотель в своей «Этике» посвящает несколь-
ко глав** определению чувства удовольствия и неудо-
вольствия, а в своей «Риторике» вновь возвращается
к тому же предмету. В новой философии и психологии,
начиная Декартом и оканчивая Бэном и Вундтом, нет
мыслителя и нет психолога, который не почувствовал
бы на себе всей трудности анализа чувствований удо-
вольствия и неудовольствия и в то же время всю основ-
ную важность этого анализа как для психологии, так
* Dialogues de Platon. Xll-me série. Edit. Charpantier.
Philèbe ou du plaisir.
** Arist. Nicom. Eth. B. Vil. Kap. II, §§ 13, 14 u. 15.

и для морали. Все это дает нам право надеяться, что
люди, знакомые с трудностями этого анализа и пони-
мающие в то же время всю громадную важность его для
идеи воспитания, извинят нас, что мы, затрагивая
уже несколько раз этот вопрос, будем снова и снова
к нему возвращаться. В этой главе мы займемся, если
можно так выразиться, одною психическою историею
этих противоположных чувствований, не переходя
нигде к их моральному значению, другими словами,
мы будем рассматривать здесь чувствования удоволь-
ствия или неудовольствия только как виды чувствова-
ний, а не как мотивы для нашей деятельности, что
ожидает нас в главах о воле.
2. Мы думаем, что трудность наблюдения над чув-
ствованиями удовольствия или неудовольствия немало
увеличивается тем, что они имеют способность соеди-
няться с множеством других душевных явлений, а имен-
но: со всеми возможными ощущениями и даже со всеми
возможными чувствованиями. Но не должна ли самая
эта способность этих чувствований соединяться со всеми
ощущениями и чувствованиями навести нас на мысль,
что само по себе чувство удовольствия и неудовольствия
является чем-то самостоятельным, особенным от тех
чувствований и ощущений, которые им сопровожда-
ются. Другими словами, не должно ли быть во всех
приятных ощущениях что-нибудь общее, чему придал
человек общее имя удовольствия, и во всех неприятных
также что-нибудь общее, что человек назвал общим име-
нем неудовольствия? «Язык людей,— говорит Гезиод,
цитируемый Аристотелем,— никогда не ошибается
вполне», и мы думаем, что в такой общности термина,
прилагаемого к самым разнообразным ощущениям и
чувствованиям, есть верное основание: меткое психо-
логическое наблюдение, сделанное человечеством.
3. Необходимость признания самостоятельности
анализируемых нами чувствований выкажется еще
яснее, если мы припомним, что одно и то же ощущение,
нисколько не изменяясь в своем специфическом харак-
тере, может сегодня вызвать в человеке чувство удо-

вольствия, а завтра в том же человеке чувство неудо-
вольствия, хотя человек сознает, что самое ощущение
не изменилось. Чувство аппетита или рождающегося
голода может вызвать в человеке чувство удовольствия
и чувство неудовольствия, смотря по тому, имеет ли
он в виду хороший обед или нет. Можно, конечно, ска-
зать, что здесь мы испытываем разом чувство удоволь-
ствия и чувство неудовольствия*, но такое заключение
будет явно несправедливым, ибо, очевидно, невозможно
испытывать одной душе в одно и то же время два такие
противоположные, уничтожающие друг друга чув-
ствования, каковы удовольствие и неудовольствие.
Можно не испытывать ни того ни другого, но испыты-
вать оба вместе — невозможно. Здесь мы должны только
признать, что чувства голода и жажды суть специфиче-
ские внутренние или органические ощущения душою
тех или других состояний в организме, а самое чувство
удовольствия или неудовольствия есть уже отзыв души
на эти ощущения.
4. То же самое следует сказать и об отношении
чувствования неудовольствия или страдания к органи-
ческому ощущению боли. Если мы отделяем зрительные
ощущения от удовольствия и неудовольствия, которыми
они могут сопровождаться и не сопровождаться, то на
каком же основании не отделим мы чувствования не-
приятности боли от самого ощущения боли? Боль есть
такое же специфическое ощущение данного состояния
тех или других нервов, как и всякое другое. При пе-
ререзе глазного нерва ощущается не боль, а свет; при
поражении • слуховых нервов ощущается не боль, а
звук**, при поражении нервов, передающих боль, ощу-
щается не звук, не свет, а боль.
5. Боль, как известно, происходит от самых разно-
образных внешних причин, но точно так же от разно-
образных .внешних причин могут происходить и свет,
* Philèbe ou du plaisir, p. 474.
** «Педаг. Антр.», ч. I, гл. X, п. 11; а также ср. гл. VII,
п. п. 21, 25.

и звук, и ощущение запаха. В сущности же внутренняя
причина боли должна быть одна и та же, а именно:
насильственное сближение или насильственное разъе-
динение частиц нервов, переходящее пределы, положен-
ные динамическими законами организма. Боль в этом
случае есть спасительный указатель, что частицы орга-
низма приходят между собою в такое соотношение, ко-
торое угрожает жизни или здоровью организма, а стра-
дание, испытываемое при ощущении боли, есть спаси-
тельный голос природы, который, необъяснимо для нас
самих, говорит душе, что удовлетворение ее стремления
к жизни находится в опасности. Правда, мы не пони-
маем, откуда идет этот голос, а потому и называем era
голосом фантастического существа или природы, но
тем не менее мы можем изменить этот голос в нашем
сознании. Человек, напр., у которого рука отнята па-
раличом, очень обрадовался бы, почувствовав в ней
боль, и не с удовольствием, а с истинным наслажде-
нием прислушивался бы к этой боли. Больной, которого
уверили, что ощущение горчичника есть симптом воз-
можности выздоровления, с истинным наслаждением
испытывает боль, производимую горчичником. Физио-
лог или психолог, изучающий сам на себе характери-
стику различных видов боли, может с неудовольствием
испытывать, что боль проходит. Конечно, на это
могут заметить, что такие явления возможны только
в низших степенях боли, а когда боль усиливается,,
то человек не может уже не страдать. Это зависит от
силы воли, от занимающей нас идеи, но для нас важна
здесь самая возможность этого явления, а не его сте-
пень. Предание же говорит, что фанатизм нередко за-
ставлял людей с удовольствием переносить такие ощу-
щения боли, которые пугают нас своею громадною
напряженностью.
6. Признаем же ощущение голода, жажды, темпе-
ратуры, ощущение потребности движений, ощущение
щекота, тошноты, равно как и разнообразные ощущения
боли за такие же специфические ощущения, каковы
ощущения зрения, вкуса, слуха и т. д. Между двумя

этими родами ощущения только та разница, что так
называемые внешние ощущения, по особенному своему
свойству, передают нам познание о вещах, вне нас ле-
жащих, тогда как ощущения внутренние извещают нас
о состояниях нашего собственного организма. Чув-
ствование же удовольствия или неудовольствия может
•сопровождать или не сопровождать как те, так и другие,
и является показателем отношения этих ощущений
к стремлению, живущему в человеке: к стремлению
быть во всех его видах, и к стремлению жить созна-
тельной жизнью*. Это отношение мы можем понимать
и можем только чувствовать: в первом случае у нас воз-
никает органическое чувствование удовольствия или не-
удовольствия, причины которого мы не сознаем непо-
средственно, а во втором — чувствование душевное. Но
самое содержание чувствования, как при том, так и
при другом его происхождении, будет одно и то же.
7. Мы увидим далее, что чувствование удовольствия
и неудовольствия комбинируется с другими чувствова-
ниями, ив которых одни всегда сопровождаются неудо-
вольствием или удовольствием, а другие могут сопро-
вождаться то удовольствием, то неудовольствием. Так,
напр., чувство скуки всегда неприятно, но точно так же
всегда неприятно и чувство стыда. Однакоже никто не
смешает чувства стыда с чувством скуки. Следователь-
но, чувство неудовольствия не должно быть смешивае-
мо ни с чувством стыда, ни с чувством скуки, хотя
всегда их сопровождает. Тем более нельзя смешать его
с чувством гнева, которое мы иногда нарочно поддержи-
ваем в себе, так как оно нам. нравится,— или с чувством
любви, которое может то мучить нас, то доставлять нам
удовольствие. Признав самостоятельность чувства удо-
вольствия и неудовольствия и его отдельность как от
других чувствований, так и от ощущений, мы можем
теперь приступить к ближайшему его изучению.
8. «Удовольствие,— говорит Аристотель,— есть оп-
ределенное возбуждение души и в то же время ощути-
* См. выше, гл. VIII, п. п. 1 и 2.

тельно-успокаивающий переход ее в состояние, соот-
ветствующее ее природе»*. В этом . определении есть:
некоторое противоречие: возбуждение не есть успокое-
ние, а успокоение не всегда доставляет душе удоволь-
ствие, так как самое отсутствие возбуждения сопровож-
дается неприятным чувством скуки. Справедливо же
в этом определении то, что чувство удовольствия или
неудовольствия совершенно обусловливается стремлени-
ями человека, сознает ли он эти стремления в виде опре-
деленных желаний, или бессознательно подчиняется
им. Чувство неудовольствия будет именно чувствование
человеком того гнета, которым сказываются живущие
в нем стремления при их неудовлетворении. Чувство-
вание же удовольствия естъ не что иное, как ощущение
уменьшения этого гнета или его совершенного прекра-
щения, когда стремления удовлетворяются. Все же
остальное в удовольствии или неудовольствии будет
специфическим ощущением или специфическим чув-
ствованием, которые могут сопровождать чувство удо-
вольствия, но могут и не сопровождать его. Так, человек
испытывает весьма ясное удовольствие, когда боль
прекращается, хотя это удовольствие не сопровож-
дается никаким определенным ощущением или чувство-
ванием. К этому же роду чистых удовольствий (чистых
в психическом, à не в моральном смысле) принадлежит,
чувство отдыха, сменяющее чувство усталости. Мы не
испытываем при этом никаких особых ощущений или
чувствований, а наслаждаемся только исчезновением
страдания. Но чувство удовольствия, тем не менее, так
ясно при этом, что Кант не затруднился назвать отдых
одним ив напряженнейших и законнейших наслаждений.
9. Все эти наблюдения и соображения побуждают
нас не соглашаться с Бэном, когда он говорит:
«Как естъ различного рода сладости, так естъ и ка-
чественное различие между различного рода удоволь-
ствиями и неудовольствиями. Чувство, вызываемое
великим произведением искусства, совершенно отли-
• Rhet. В. I, Сар. 2, § 1.

чается от удовольствия игры или взрыва любви. Все они
имеют нечто общее, но каждому, кроме того, принад-
лежит своя особая характеристическая печать»*. Мы
же видим, что эта «характеристическая печать» различ-
ного рода удовольствий принадлежит не самому чув-
ству удовольствия, а тому телесному или душевному
явлению, которым оно вызывается. Само же чувство
удовольствия или неудовольствия по качеству своему
всегда одинаково, а различается только количественно:
во-первых, по степени своей напряженности, а во--
вторых, по степени своего постоянства и обширности.
10. Степень напряженности удовольствия, как мы
уже видели, зависит от силы самого стремления и сте-
пени неудовольствия, им возбуждаемого. В этом отно-
шении как удовольствие, так и неудовольствие имеют
бесчисленные градации и могут доходить от едва замет-
ного довольства или недовольства до невыносимых стра-
даний и захватывающих душу наслаждений.
11. Степень же постоянства и обширности удоволь-
ствия или неудовольствия зависит уже от обширности
и прочности сочетаний тех представлений, которыми
вызываются эти чувствования. Вот почему, а не от ка-
чественного различия в самом чувстве удовольствия,
драма Шекспира, разыгранная хорошо, доставляет нам
такое обширное наслаждение, что его, повидимому,
нельзя и сравнивать с наслаждением вкусною пищею,
которое может быть очень напряженно, но всегда оста-
нется узким и быстро преходящим. Сам же Бэн, в дру-
гом месте, нападает на мысль, которая могла бы не до-
пустить его до ошибки. «Наслаждение хорошим ку-
шаньем, замечает он, исчезает вместе с кушаньем, а
хорошая новость, услышанная поутру, оживляет нас
радостным чувством на целый день». Это явление
объясняется, во-первых, тем, что вкусовые ощущения,
как мы видели, выше**, или вовсе не припоминаются,
или очень слабо, а во-вторых, тем,что вкусовое ощущение
* The Emotion, p. 30.
** «Педаг. Антр.», ч. I, гл. VII, п. п. 17 в 18.

есть ощущение одиночное, тогда как хорошая новость
есть огромное сочетание представлений, из которых
каждое внушает душе свое отдельное чувствование,
а все они сливаются в сумму обширной и продолжитель-
ной радости. Если бы Бэн отделил, как это сделали мы,
чувствования от чувственных состояний души, то не
впал бы в такую ошибку.
12. Как удовольствие, так и неудовольствие, соеди-
нившись с представлениями, не проходят для души бес-
следно, но оставляют свой след в следах тех самых пред-
ставлений, которыми были вызваны. Мы не будем ра-
зыскивать вместе с Бэном, что лучше вспоминается
человеком — удовольствие или страдание*, так как
мы думаем, что это одинаково для обоих чувствований
и зависит от их интенсивности и свойства представлений,
с которыми они слились, но обратим внимание на то,
что припоминать удовольствие и перечувствовать его
вновь, хотя и не с первобытной силой, не одно и то жег
Вспоминая, напр., хорошую картину, которую я виделг
я могу ощущать удовольствие, более или менее напря-
женное, но вспоминая протекшее удовольствие, я испы-
тываю даже неудовольствие именно оттого, что на
испытываю уже более минувшего удовольствия. Так,
воспоминания молодости могут сопровождаться то удо-
вольствием, то неудовольствием, смотря по тому, как
вспоминающий относится к ним: если он прямо вспо-
минает какое-нибудь счастливое событие своей моло-
дости, то сердце его наполняется удовольствием; если
же он думает, что это событие миновалось и не воротится
более, то сердце его наполняется грустью. Присмотри-
тесь и прислушайтесь, как старики рассказывают вос-
поминания своей молодости, и вы заметите, как у них
улыбки сменяются вздохами и вздохи улыбками.
13. Еще яснее подмечается то же явление при вос-
поминании протекших страданий. Одно и то же воспо-
минание оскорбления, полученного в детстве, может
наполнить душу человека приятным чувством или го-
* The Emotion, p. 85.

речью и злобою, смотря по тому, как человек отнесется
к своему воспоминанию. Если он взглянул на свое дет-
ство как на нечто давно минувшее, с чем нет у него более
никакой связи, то воспоминание детских страданий вы-
зовет у него приятное чувство, если же, наоборот, вос-
поминающий видит в припоминаемом ребенке тожде-
ственную с ним личность — если, напр., он думает о том,
какое дурное влияние имело на всю его жизнь грубое
обращение наставников, или просто, наконец, силою
воображения переносится совершенно в свою детскую
личность, то сердце его опять чувствует жало оскорбле-
ния и чувствует, может быть, даже сильнее,,чем чув-
ствовало в то время, когда оскорбление было нанесено.
При сильном воображении можно даже произвольно
делать этот опыт и, вспоминая, напр., протекшую опас-
ность, то почувствовать мучение страха, то удоволь-
ствие, что эти мучения миновались. Эта способность
произвольно вызывать чувство через посредство вооб-
ражения дает игре хороших актеров оттенок глубокой
истины, потрясающий публику.
14. Наблюдая далее над своими воспоминаниями,
проникнутыми чувственным характером, мы можем
наметить и другую весьма важную характеристическую
черту отношений между этими двумя антагонистами —
удовольствием.и неудовольствием. Соединенные вместе
в одном одновременном представлении или сочетании
представлений, они действуют друг на друга как отри-
цательные и положительные величины, сведенные в один
ИТОГ. Поставленные же рядом, но не.' слитые в одном
представлении, каждое из них увеличивает напряжен-
ность своего соседа всею силою своей противоположной
напряженности. Поясним примером оба случая.
15. Как сила жара, говорит Бэн, может быть изме-
ряема количеством растапливаемого им снега, так и
сила удовольствия, относительно своего действия на
душу, может быть измеряема количеством тех страда-
ний, которые оно в состоянии утишить*. Действительно,
* The Emotion, p. 30.

если какое-нибудь удовольствие заставляет человека
пренебрегать страданиями, то оно должно быть сильнее
этих страданий. Но как тающий снег, превращаясь
в воду, поглощает тепло из окружающей его атмосферы
и охлаждает ее, так и элемент страданий, если не может
преодолеть элемента удовольствий, заключающегося
в одном и том же представлении, то ослабляет его на всю
силу этих страданий.
16. Совершенно обратное явление происходит тогда г
если представления, проникнутые противоположными
чувствованиями, или такие, что в итоге каждого выхо-
дят противоположные чувствования, стоят рядом, не
соединяясь: тогда приятное представление усиливает
свою приятность всею силою неприятности неприят-
ного, и наоборот. Стоит вспомнить о своей бывшей бед-
ности, чтобы гораздо сильнее почувствовать удоволь-
ствие от своего настоящего богатства, и наоборот: стоит
вспомнить свое прожитое богатство, чтобы горазда
сильнее почувствовать свою настоящую бедность. От
этого же зависит и то явление, что, сидя в уютной ком-
нате, в веселом кругу, у светлого камина, мы сильно уве-
личиваем свое удовольствие, вспоминая или воображая
вьюгу, холод, мрак и уединение, царствующие за
стенами. Если человек подмечает эту особенность во
взаимном отношении чувствований удовольствия и
неудовольствия и пользуется ею, чтобы усилить напря-
женность своих наслаждений, то может притти к самым
уродливым страстям. Но так как эта способность са-
монаблюдения принадлежит только человеку, то и эти
страсти, возникающие через посредство такого самонаб-
людения, составляют только человеческую принадлеж-
ность.
17. Таким образом, если мы одновременно представ-
ляем себе более или менее обширную ассоциацию пред-
ставлений, из которых одни проникнуты неприятными
чувствами, а другие — приятными, так однакож, что
в сумме неприятных будет менее, чем приятных, тогда
общее впечатление всей ассоциации будет приятное, но
уменьшенное суммою всех неприятных представлений.

Если же представляемая ассоциация так обширна, как,
напр., вся наша протекшая жизнь, и мы, не обнимая ее
разом, перебираем в ней одно представление за другим,
то приятность теперь ощущаемого представления выиг-
рывает в напряженности от соседства с протекшим,
неприятным, и наоборот; под конец же всего процесса
останется у нас воспоминание сильной, живой душевной
деятельности, которая всегда душе приятна. Вот почему
человек любит вспоминать свою протекшую жизнь, как
бы она грустно ни прошла.
18. Замечательно однако, что воспоминание какой--
нибудь низости, сделанной нами, какого-нибудь нрав-
ственного проступка — всегда неприятно, но это явле-
ние не противоречит общему закону и доказывает толь-
ко, что мы чувствуем солидарность с нами всех наших
поступков во всю нашу жизнь, так что безнравствен-
ный поступок, совершенный нами в детстве, свидетель-
ствует нам вообще о всем нашем характере именно по-
тому, что настоящий характер наш есть вывод всей
нашей жизни. Еще же замечательнее то явление, что
если мы даже и сознаем, что изменились к лучшему
и что безнравственный поступок, сделанный нами преж-
де, теперь уже для нас невозможен, то и тогда мы не
перестаем совеститься за него, если только усиленным
действием нашего воображения не разобьем нашу жизнь
на части. Вот чувственное доказательство тождествен-
ности нашей души во все моменты ее жизни.
19. Бывают, правда, и такие явления, что человек
о какою-то радостью рассказывает свои прежние про-
ступки, но это уже происходит оттого, что он не считает
эти проступки своими, а объясняет их, например, влия-
нием окружающей среды и представляет себя несчаст-
ною жертвою этих влияний. Если же, наконец, как
это. иногда бывает у закоренелых злодеев, человек
просто хвастается своими злодействами, то это именно
потому, что он смотрит на их силу, на их количествен-
ную, а не на их качественную сторону. «Но нет человека,
как справедливо замечает Броун, который, независимо
от сладостных плодов проступков, не пожелал бы иметь

чистой совести. Это, быть может, единственное общее
желание всех людей»*.
20. Практическое значение чувствований удоволь-
ствия и неудовольствия громадно. Это именно те сред-
ства, которыми природа заставляет нас выполнять ее
требования. Если бы органическое ощущение голода
не сопровождалось страданиями, то человек умер бы от
голода вскоре после рождения. Если бы стремление
к родовому существованию не было обставлено такими
сильными побудками страданий и наслаждений, то
родовое существование животных организмов не было
бы ничем обеспечено. Если бы скука не сопровождалась
мучительным чувством, то что бы заставило человека
перейти к свободной деятельности, не вынужденной
телесными заботами? Удовольствием и страданием
природа подталкивает и заманивает и человека, и живот-
ное к выполнению тех стремлений, которые вложены
в их тело и душу.
21. Это, бесспорно, огромное значение чувствований
страдания и удовольствия в жизни живых существ по-
будило многих философов и психологов видеть в этих
чувствованиях разгадку всех поступков, всех желаний
и даже всех прочих чувствований человека. И эта мысль
совершенно справедлива, если мы только дополним ее
тем соображением, что сами эти чувствования, удоволь-
ствия и неудовольствия, выходят из врожденных телу
и душе стремлений, и что, таким образом, первою при-
чиною деятельности живых существ является само
стремление. Мать не потому любит свое новорожденное
дитя, что эта любовь доставляет ей удовольствие, а по-
тому любовь доставляет ей удовольствие, что она
любит**. Чувство же это, как мы видели, пробуждается
в матери органическим состоянием, независимо от вся-
кого представления о страданиях или удовольствиях.
Любовь иногда страшно мучит нас, но, тем не менее,
остается в душе нашей. Многие с удовольствием вырвали
* Brown, р. 418.
** Ibid., р. 427.

бы из сердца чувство зависти, во продолжают завидо-
вать, несмотря на горечь этого чувства и на то отвраще-
ние, которое они сами к нему питают.
22. Особенная же односторонность этого сенсуали-
стического взгляда на удовольствие и неудовольствие
оказывается в приложении к тому стремлению, которое
мы назвали стремлением души к сознательной деятель-
ности. К сознательной деятельности в ее чистоте человек
побуждается неприятностью скуки, но при удовлетво-
рении этому стремлению не чувствует удовольствия.
Человеку именно свойственно увлекаться идеей того
дела, которое он делает, без всякого расчета на полу-
чение каких бы то ни было удовольствий или во избе-
жание каких бы то ни было страданий. Напротив, часто
человек для осуществления своей идеи пренебрегает
и удовольствиями и страданиями и когда работает, то
не чувствует ни тех, ни других. И только при таком
отношении человека к делу для него возможно творче-
ство, как это мы увидим ниже.
Глава XX
ВИДЫ ДУШЕВНО-СЕРДЕЧНЫХ ЧУВСТВОВАНИЙ:
2) ЧУВСТВОВАНИЕ ВЛЕЧЕНИЯ И ОТВРАЩЕНИЯ
История этого вопроса (1). — Мнение Аристотеля (2). —
Декарта (3). — Спинозы (4—5). — Локка, Рида и Смита
(6—7). — Гербарта и Бенеке (8). — Бэна (9). — Геге-
листы (10) — Чувство влечения к предмету не есть
следствие опыта (11—13). — Его безразличие (14). —
От чего, зависит степень этого чувства (15—16). —
Чувство отвращения (17—19)
1. Ни одним сердечным чувством не занимались люди
столько, сколько любовью. Вся, так называемая, изящ-
ная литература преимущественно посвящена всевоз-
можным проявлениям этого чувства. Философы и пси-
хологи видели ясно, сколько важных явлений индиви-
дуальной и общественной жизни человека зиждется на
чувстве любви, но, несмотря на это, оно осталось едва

ли не самым неопределенным из всех сердечных чув-
ствований.
2. Аристотель, в своей «Риторике», говорит: «лю-
бить— значит желать другому того, что считаешь за
благо, и желать притом не ради себя, но ради того, кого
любишь, и стараться по возможности доставить ему это
благо»*. В этом высоком определении любви мы видим,
с одной стороны, что здесь чувство смешано с желанием,
тогда как очевидно, что чувство любви побуждает нас
желать блага любимому существу, а не желание
блага пробуждает в нас чувство любви, с другой сторо-
ны, под это определение не подойдут вовсе те явления
любви, в которых человек не думает о счастье любимого
предмета, а только об обладании им. Наконец, мы заме-
тим, что Аристотель сам противоречит своему опреде-
лению, выставляя несколько ниже доброжелательство
как особый вид чувствований и определяя это чувство
так, что совершенно смешивает его с чувством любви,
так как и доброжелательным он называет того, кто рас-
положен сделать другому какое-нибудь благо, не руко-
водясь при этом никакими личными расчетами, а именно
только желанием сделать что-нибудь хорошее тому,
к кому он расположен**.
3. Декарт, придерживаясь своей странной системы
«животных газов», говорит, что «любовь есть душевное
движение,'вызываемое движением газов, побуждающих
душу соединяться добровольно с предметами, которые
кажутся душе приятными, тогда как ненависть есть
душевное движение, которое побуждает душу желать
отделения от предметов, представляющихся ей вред-
ными»***. Правда, Декарт при этом прибавляет, что
он упоминает здесь о «газах» именно для того, чтоб отли-
чить любовь и ненависть, зависящие от тела, «от суж-
дений, также побуждающих душу к добровольному со-
единению с предметами, которые она считает хорошими,,
* Rhet. В. II, Cap. IV, § 2.
** Ibid., Cap. VII, § 2.
*** Descartes. Passions de l'âme. Art. 79.

и к удалению от тех, которые она считает дурными».
При этом Декарт намекает, что и самая любовь, возбуж-
денная суждениями, отличается от любви, возбуждае-
мой «животными газами». Другими словами, Декарт
хочет отличить органическое чувство любви от душев-
ного, но чувство любви, чем бы оно ни возбуждалось,
всегда в душе одно и то же. Кроме того, хотя любовь
и выражается в желании соединиться с любимым пред-
метом, но само по себе чувство любви еще не есть жела-
ние. Наконец, мы знаем возможность такой высокой
любви, когда человек добровольно удаляется от лю-
бимого предмета, только чтобы доставить ему счастье.
Аристотель, следовательно, определяет любовь слишком
высоко, а Декарт — слишком низко: оба же они, опре-
деляя любовь желанием, определяли последствия чув-
ства любви, а не самое это чувство.
4. Выделение самого чувства любви мы могли бы
ожидать найти у Спинозы, но, увлеченный своею тео-
риею, выводящею все чувствования из радости и печали,
Спиноза определяет любовь «как чувство радости, со-
провождаемое идеею ее внешней причины»*. Неточность
этого определения кидается в глаза сама собою. Чув-
ство любви не всегда сопровождается чувством радости,
а иногда и чувством горя, но от этой перемены сопро-
вождающих ее чувств любовь не перестает быть любовью,
следовательно, она есть чувство отдельное, не зависящее
от радости и печали. Кроме того, определив любовь,
как определяет ее Спиноза, мы не отличим ее от того
радостного чувства, которое испытывает иногда чело-
век при виде гибели и страданий ненавистного ему
предмета.
5. Спиноза вооружается против определения любви,
данного Декартом «как желания соединиться с люби-
мым предметом», говоря, что это только одно из свойств
любви, а не ее сущность. Но кто же может определить
сущность любви? Это так же невозможно, как опреде-
лить сущность зеленого или красного цвета. Вопросы:
* Spinosa Eth. Р. III. Appen. § 5.

что такое любовь или что такое гнев — такие же безот-
ветные вопросы, как и что такое сладость, или что такое
свет, или что такое холод. «Любовь, говорит совершенно
справедливо Бэн, есть один из тех последних психоло-
гических фактов (an ultimate fact), которого условия
и характер мы можем изучать и определять, но кото-
рого мы не можем уже разложить»*. Доходя до таких
последних психологических фактов, точно так же, как
и доходя до последних, уже далее неразлагаемых фак-
тов природы, человеку остается только указывать на
них, но определять их сущности он не может, ибо опре-
деление сущности есть не более, как анализ или разло-
жение понятия определяемого предмета.
6. Напрасно мы искали бы более точной характери-
стики любви у других психологов, следующих за Спи-
нозою. Так, обратившись к Локку, мы найдем, что он
выводит любовь из удовольствий, доставляемых чело-
веку тем или другим предметом. «Если кто-нибудь, го-
ворит Локк, обратится к мысли, которую он имеет о том
удовольствии, какое может доставить присутствующий
или отсутствующий предмет, он имеет идею, называемую
нами любовью»**. Но, прежде всего, любовь вовсе не
есть идея, а чувство, которое может соединяться с са-
мыми различными идеями. Потом Локк требует уже
самонаблюдения, чтобы могло появиться чувство любви,
требует обращение человека на собственную свою мысль.
Но это противоречит самому простому наблюдению: мы
замечаем в себе чувство любви прежде, чем подумаем
об отношении нашем к предмету.
7. Рид как бы не признает отдельности чувства
любви и помещает, ее вообще в число добрых чувств
(benevolent affections), а самые эти добрые чувства он
причисляет к стремлениям, которые творец вложил
в человека, чтобы сохранить его индивидуальное, обще-
ственное и родовое существование. «Добрые же чув-
ства» Рид отличает от прочих стремлений только тем, что
* The Emotion, p. 208.
** Of human Understand. В. II. Chap. 20. § 4.

они относятся «к лицам, а не к вещам». Но такое опре-
деление любви, как могущей только относиться к чело-
веку, противоречит фактам, ибо человек может любить
вещи, природу, искусство, божество; противоречит,
наконец, и общенародному употреблению слова любви,
где говорится о сребролюбии, сластолюбии, властолю-
бии и т. д.
Рид думает, что все «добрые чувства», к которым при^
надлежит и любовь, имеют между собою нечто общее,
и находит это общее в том, что все они «всегда приятны».
Замечая же, что любовь не всегда сопровождается удо-
вольствием, Рид называет это случаем. «Родительская
любовь,— говорит он,— есть приятное чувство, но она
делает то, что несчастье или дурное поведение дитяти
наносит тяжелые раны душе. Сострадание есть прият-
ное чувство, но несчастье, которого мы не можем облег-
чить, может нас мучить. Любовь к женщине — прият-
ное чувство, но, не встречаемое взаимностью, оно за-
ставляет нас страдать»*. Но если мы признаем, что
любовь может сопровождаться страданиями, то мы уже
не имеем никакого права говорить, что чувство любви
всегда приятно. Если же мы отбросим и этот общий
признак всех «добрых чувствований», перечисляемых
Ридом, то между ними не остается ничего общего, т. е.
именно не остается того, что мы называем любовью во-
обще. Рид, очевидно, смешал чувство любви, с одной
стороны, с сочувствием, которое может порождать лю-
бовь, но само по себе еще не есть любовь*.*, а с другой —
с тем стремлением, которое заставляет нас искать ува-
жения и любви нам подобных, и вообще смешал стрем-
ление с чувством, так что ему осталось только излагать
различные проявления любви, что он и сделал, не пы-
таясь уже отыскать общее в этих различных проявле-
ниях или саму любовь. Шотландский моралист Смит
также выводит любовь из сочувствия, которое, как мы
уже внаем, имеет совершенно другие основания. Он
* Read. Vol. II, p. 559.
** См.-выше, гл. XV.

также называет любовь приятным чувством, ненависть—
неприятным *, но так же, как и Рид, не имел для этого
достаточных оснований.
8. У Гербарта и его последователей, по особенному
отношению гербартовской теории к чувствованиям,
которое мы указали выше, напрасно было бы искать ха-
рактеристики любви. Каждое чувство любви есть у них
особенный продукт взаимодействия представлений или,
как у Бенеке, различных отношений между впечатле-
нием и первичными силами**. Для Бенеке от взаимного
привлечения однородных представлений, существую-
щих в двух лицах, образуется дружба, а от взаимного
влечения представлений, добавляющих друг друга,
образуется любовь. «Если мы,— говорит он в своем
«Учении о нравственности»,— сравним склонности,
которые теснее связывают людей, то кидается в глава,
что главное основание этих склонностей есть: в любви —
отношение взаимного высшего возбуждения и попол-
нения, а в дружбе — отношение единогласия и слия-
ния»***. Конечно, от согласия во мнениях может родить-
ся чувство любви, но самое это согласие не есть еще;
любовь. Справедливо и то, что в любви между лицами
двух различных полов большое значение играет добавле-
ние недостатков одного пола достоинствами другого,
но если это добавление возбуждает чувство любви, то,
без сомнения, не само по себе, а потому, что мы, по
природе своей, стремимся к такому пополнению и рас-
ширению. Словом, из всякого соотношения представле-
ний между собою, или «первичных сил» с возбужде-
ниями (Reize), выйдет только соотношение, которое
можно понять умом, но не порождающее чувствований,
которые порождаются уже оттого, что одно отношение
нам нравится, а другое нет, что зависит от наших
стремлений, а не самих отношений.
* Smith. The theory of moral sentiments. P. I. Sect.
I. Chap. 2, p. 12.
** Benecke's Lehrbuch der Psych. P. VI. § 195.
*** Grundlinien der Sittenlehre, von Be ne cke. В. II.
S. 267.

9. Бэн, желая вывести чувство любви, увлекся слиш-
ком далеко общим направлением своей психологии, что
и помешало ему отделить чувство любви от чувствен-
ности, основывающейся на ощущении органических
состояний тела. Желая же вывести все проявления люб-
ви из чувственных побуждений, Бэн вдается в такие
парадоксы, которые невольно кидаются в глаза, как
мы это видели в отношении объяснения, данного им люб-
ви материнской*. Бэн говорит, что ощущения, склоня-
ющие нас к «нежному чувству (tender emotion), прежде
всего все мягкого и нежного свойства, таковы: мягкие
прикосновения, приятные звуки, тихие движения,
умеренное тепло, кроткое, солнечное сияние»**. Но
ясно, что, принимая любовь даже и в таком узком,
чувственном значении, Бэн взглянул на нее главами
мужчины, а не женщины. Как же он объяснит то явле-
ние, что женщине нравится сила, мужество и смелость,
а вовсе не слабость, трусость или женственность? По-
пытки же вывести из тех же «нежных ощущений» такие
чувства, каковы: уважение, благоговение, благодар-
ность! показывают только, до чего писатель может
увлекаться предвзятою теориею. Кроме того, большой
недостаток Бэна в том, что он не отделяет простых явле-
ний любви от Сложных, в которых принимает участие
не одна любовь.
10. Гегель, усвоивший из Спинозы понятие стремле-
ний, проводит его также далеко, как и Спиноза, дальше
фактов и наблюдений, и признает существование какого
то общего разумного стремления, которое не подтверж-
дается фактами да и непонятно для рассудка, потому что
стремление ко всему есть понятие, скрывающее в самом
себе непримиримое противоречие, а в этом только общем
стремлении Гегель и находит оправдание или разумность
частных***. Но Гегель и психологи его школы, Розен-
кранц.и Эрдман, в этом случае оказываются последовав
* См. выше, гл. VII, п. п. 6 и 7.
** The Emotion, p. 94.
*** Gegel's Werke. Die Phil, des Geistes. II Abth. § 473,

тельнее Спинозы и выводят влечение к предмету прямо
из стремления. Влечение к предмету есть для них стрем-
ление, которое из своей общности, через посредство при-
влекательности предмета, переходит на единичный пред-
мет, как, напр., в том случае, когда голодный видит
какое-нибудь определенное кушанье или жаждущий
какой-нибудь определенный напиток*. Следовательног
влечение в этом случае будет индивидуализированное
стремление—стремление, сосредоточившееся на одном
внешнем предмете. Но «так как практическое чувство
может быть возбуждено приятно или неприятно, смотря
по соответствию или несоответствию объективности
данному стремлению, то и влечение может быть или
положительное, или отрицательное»**. Мы не знаем,,
можно ли сказать по-немецки die negative Begierde;
но по-русски отрицательное влечение — бессмыслица,
и мы прямо должны сказать — влечение и отвращение.
Но это положительное влечение гегелисты относят прямо
к воле, тогда как они должны были бы заметить, что оно
сказывается в душе чувством влечения, которое, само по
себе, не есть еще воля, и вот это-то чувство влечения,
не отделенное гегелистами от самого влечения, действи-
тельно есть чувство любви в своем зародыше.
11. Чувство влечения к предмету мы признаем тем
общим признаком, который одинаково находится во
всех родах любви, начиная от самого чувственного
и доходя до самого высокого. Где есть любовь, там есть
непременно влечение к предмету. Влечение это выходит
из прирожденного стремления, обособленного каким--
нибудь индивидуальным предметом, и, само по себе,
есть проявление рождающегося желания, следователь-
но, один из моментов образования склонностей, наклон-
ностей, страстей и вообще воли. Но чувствование этого
влечения есть именно то чувствование, из которого, раз-
виваются представлениями и сочетаниями представле-
* Psych., v. Rosenkranz, 1863, S. 425. То же у Erd-
mann'a. Psych. Briefe. 1863. XVII Brief.
** Ibid. S. 426.

ний самые разнообразные психические состояния, кото-
рые мы безразлично называем любовью: любовь к детям,
к женщине, к другу, к природе, к искусству, сласто-
любие, сребролюбие, властолюбие и т. д.
12. Следовательно, любовь, или чувство влечения,
есть специфическое чувство (sui generis), которое вся-
кий из нас испытывает, но которое так же невозможно
определить, как нельзя определить и никакое душевное
чувство, как нельзя определить и ни одного из наших
первичных ощущений. Определить его нельзя потому,
что оно составляет простое, не разлагающееся душевное
явление, но можно отделить его от других чувствований
и назначить ему то место, которое оно занимает в ду-
шевной жизни. Любовь, или в первой своей форме чув-
ство влечения, пробуждается в душе всякий раз, как мы
встречаем предмет, соответствующий тому или другому
врожденному нам стремлению. Мы не будем разбирать
вопроса, почему человек узнает, что представляющийся
ему предмет соответствует его стремлению. Этот вопрос,
как мы думаем, неразрешим. Если признать, что пред-
мет, входя в область наших ощущений зрения, слуха,
обоняния или вкуса, уже начинает удовлетворять суще-
ствующему в нас стремлению и тем самым дает нам знать
о своем соответствии стремлению, то тогда следовало бы
признать, что ощущение предмета, соответствующего
нашим стремлениям, уже ослабляет эти стремления,
удовлетворяя им. Факты же говорят наоборот, что бли-
зость предмета, соответствующего стремлению, возбуж-
дает самое стремление. Вот почему Эрдман говорит, что
опыт есть мать желаний, а неопытность есть мать вле-
чений (des Gelüstens)*, но не объясняет нам этого дей-
ствительного факта.
13. Во всяком случае мы не можем принять той мыс-
ли, что любовь, или влечение, есть только следствие
опытов удовольствия или неудовольствия, так как самое
удовольствие или неудовольствие есть уже следствие
не одних качеств предмета, возбуждающих в нас это
* Ibid. S. 353.

чувство, но и качеств врожденных нам стремлений,
Которые именно и делают одни предметы приятными,
а другие — неприятными. Мы не потому только любим
предмет, что он доставляет нам удовольствие, но потому
он и доставляет нам удовольствие, что мы его любим.
Каким бы путем мы ни узнали, что предмет соответ-
ствует нашему стремлению,— путем ли случайного опы-
та или путем руководящего нас инстинкта,— но во
всяком случае нас связывает с предметом самое вле-
чение к нему, а не то удовольствие, которое возбуждает
в нас этот предмет.
14. Само по себе чувство влечения к предмету ни
приятно, ни неприятно: удовольствие и неудовольствие
выходят уже из удовлетворения или неудовлетворения
стремлений. Вид предмета, к которому я чувствую
сильное влечение и который мне недоступен, может
всучить меня. Что может быть мучительнее, как вид
и запах любимого блюда для человека голодного? Если
же вид этот заставляет нас то улыбаться, то досадовать,
то радует нас, то мучит,— то это зависит не от самого
влечения, а от других чувствований и представлений.
Получая надежду овладеть тем, что мне нравится, я
чувствую радость и наоборот, но самое влечение, тем
не менее, остается неизменным, какие бы другие чув-
ствования и представления его ни сопровождали.
15. Гегелисты весьма остроумно отделяют влечение
от склонности тем, что в первом человек увлекается
предметом, находящимся в области его настоящих ощу-
щений, а в склонности увлекается уже и представле-
нием предмета, вышедшего из области его ощущений.
Если же мы примем, что как чувство, называемое вле-
чением, так и чувство, называемое склонностью, при-
надлежат одинаково к области любви, обозначая только
различные ступени этого чувства, то доймем, почему
развитие чувствований зависит уже от свойства пред-
ставлений любимого предмета, тогда как самая сила,
напряженность чувства зависит, главным образом, от
напряженности стремления, удовлетворяемого пред-
метом. Человек, страстно любящий искусство, может,

(тем не менее, отдать самую дорогую для него картину
за кусок хлеба, предложенный ему в то время, когда
его мучит страшный голод. Должны ли мы заключить
ив этого, что он любит хлеб более, чем картину, или что
эти два чувства совершенно равны? Ни того, ни другого,
если мы только умеем отличать напряженность чув-
ства от его глубины и обширности *. Аристотель гово-
рит, что любовь преимущественно укореняется через
зрение, и в этом отношении совершенно справедлив,
потому что следы зрительных ощущений, как мы это
уже видели, сохраняются в нашей памяти гораздо
прочнее всех других, а потому и могут составлять го
раздо более обширные сочетания, чем следы ощущений
низших чувств. Вот почему влечение, вкоренившееся
зрением, гораздо легче переходит в чувство склонности
или любовь — в настоящем значении этого слова. Об-
ширные и разнообразные представления любимого пред-
мета дают постоянство и продолжительность чувству
влечения, которое иначе сейчас же прекращается, как
только стремление удовлетворено.
16. Иные предметы удовлетворяют только одному
нашему стремлению, другие же, по самой обширности
своей, могут удовлетворять множеству стремлений:
телесных, душевных и духовных. Блюдо, которое имеет
приятный запах; не неприятно нам и тогда, когда мы
наелись его досыта, блюдо же, имеющее отвратитель-
ный запах, мы приказываем убрать со стола, как только
поели; такое же блюдо, которое и красиво, и вкусно,
и хорошо пахнет, еще долее может поддерживать в нас
чувство влечения к себе. Если же предмет такого рода,
что удовлетворяет множеству самых разнообразных
стремлений наших: и телесных, и душевных, и духов-
ных (эстетических и нравственных), то понятно само
собою, что наша склонность к нему может вызвать в ду-
ше постоянное, беспрерывное и неизмеримо-обширное
чувство любви уже по тому самому, что дает душе нашей
разнообразную и обширную деятельность, т. е. удовле-
* См. выше, гл. XI.

творяет душевному стремлению к жизни, которое не
уменьшается от удовлетворения, а еще развивается.
17. Что касается до чувства отвращения, то оно
есть противоположность чувству влечения. Розенкранц
полагает, что оно начинается именно от того обмана,
который испытывает человек, когда, удовлетворяя
своему стремлению, находит, что предмет, выбранный
им, напротив, противоречит этому стремлению*. Но
это несправедливо: мы не получим отвращение к камню,
хотя бы и приняли его сначала за хлеб. Чувство отвра-
щения еще загадочнее, чем чувство любви, но, тем не
менее, в первобытности его убеждают нас многие факты.
В водобоязни получается неодолимое отвращение к жид-
костям, многие врожденные идиосинкразии также обли-
чают отдельность чувства отвращения и доказывают,
что отвращение, как и влечение, есть следствие не од-
ного опыта. Какой опыт мог внушить больному отвра-
щение к воде, когда, напротив, она столько раз достав-
ляла ему удовольствие?
18. Отвращение следует отличать от гнева. Мы даже
не можем гневаться на того, кого презираем, а презре-
ние и есть именно то душевное состояние, которое обра-
зуется, главным образом, из слияния чувства отвраще-
ния с представлениями. Ненависть, которую обыкно-
венно противополагают чувству любви, есть чувство
сложное: в образовании его принимают участие и от-
вращение, и гнев, и страх, и чувство неудовольствия,
а потому ненависть не следует прямо противополагать
любви.
19. Отвращение к предмету часто появляется тогда,
когда он, удовлетворив нашему стремлению, не пере-
стает еще входить в область наших ощущений и, так ска-
зать, насильно удовлетворяет стремлению, которого
уже нет. Так, мы можем получить положительное от-
вращение к такому блюду, которого наелись до тош-
ноты и, замечательно, что это отвращение остается,
когда тошнота проходит, так что мы не можем есть этого
* Psych., v. Rosenkr. S. 427.

блюда даже во время сильного аппетита. Это относится
далеко не к одним вкусовым ощущениям, и, если, на-
пример, мы станем насильно занимать ребенка тем,
что даже ему понравилось сначала, то можем возбудитъ
в нем отвращение к предмету. Этого не понимают мно-
гие педагоги, которые, чувствуя сильную любовь
к какому-нибудь предмету, толкуют о нем детям до
пресыщения. Такие педагоги не соразмеряют обшир-
ности, разнообразия и сложности тех комбинаций,
которые данный предмет оставил в их душе, с теми
сравнительно бедными следами, которые оставил он
в душе ребенка, или, другими словами, не соразмеряют
своего обширного интереса к предмету с малым инте-
ресом, возбужденным в ребенке тем же предметом*.
Вот также одна из причин, почему воспитателями детей
Должны быть педагоги, а не специальные ученые:
должны быть такие воспитатели и наставники, для ко-
торых самое душевное развитие воспитанника является
специальным предметом, а не какая-нибудь отдельная
наука. Профессора или учителя, до страсти любящие
свой предмет, т. е. когда, по определению, которое
Гегель дал страсти, субъективность человека вся по-
гружается в особенное направление воли**, такие
профессора и учителя способны скорее внушить ребенку
отвращение к предмету, чем любовь.
Глава XXI
ВИДЫ ДУШЕВНО-СЕРДЕЧНЫХ ЧУВСТВОВАНИЙ:
3) ГНЕВ И ДОБРОТА
История вопроса (1). — Мнение Аристотеля (2—3). —
Декарта (4). — Спинозы (5). — Локка, Рида, Броуна
и Бэна (6—7). — Наш вывод (8—15). — Безразличность
чувства гнева в нравственном отношении (16—17). —
Чувство доброты и нежности (18—23)
1. Гнев выдается как-то рельефнее любви, так как
вообще он порывистее и самое воплощение его энер-
* «Педаг. Антр.», ч. I, гл. XX.
*** Die Phil, des Geistes, v. Hegel. 2 Abth. § 474.

гичнее, но, тем не менее, и в отношении гнева мы встре-
чаем ту же шаткость в наблюдениях, как и в отношении
любви. Главный недостаток наблюдения здесь тот же
самый: обыкновенно смешивают простое элементарное
чувство гнева с чувственными состояниями души,
в образовании которых принимают участие разнообраз-
ные чувства, самые разнообразные представления и
даже чисто человеческие понятия, не свойственные
животным, у которых, однакоже, ясно обнаружи-
вается тот же самый гнев, какой мы замечаем и в себе.
2. Аристотель определяет гнев как «стремление
к тому, что кажется нам возмездием за что-нибудь, в чем
мы видим незаслуженное оскорбление со стороны лица,
не имеющего на то права, и нанесенное нам самим или
кому-нибудь из близких»*, и прибавляет еще к этому
сложному определению гнева, что гнев сопровождается
чувством неудовольствия. Очевидно, Аристотель сме-
шал гнев с местью таким сложным чувственным состоя-
нием души, в котором мы необходимо должны при-
знать уже сознание своей личности и сознание своего
права. Вот на каком основании и Бэн, тоже смешавший
чувство гнева с чувственным состоянием мести, не при-
знает, что гнев есть у детей, так как у них не могло еще
образоваться сознание прав своей личности** и, таким
образом, противоречит факту, что гнев обнаруживается
в детях чрезвычайно рано, а по типичности своего выра-
жения никак не может быть смешан с чувством боли,
как этого хочет Бэн. Каждая мать и каждая опытная
няня легко отличит в ребенке крик гнева от крика
боли. Вот почему также Бэн отвергает существование
гнева и у животных, что заставляет его объяснять,
напр., драку петухов «экзальтированным желанием
власти»***. К такому очевидному противоречию фактам
придет и каждый, кто смешает гнев с местью.
3. Впрочем, мы обязаны заметить, что Аристотель,
излагая различные условия, при которых в человеке
* Rhetorika. В. II. Сар. 2, § 1.
** The Emotion, p. 165.
*** Ibid., p. 170.

возбуждается гнев, приходит очень часто к элементар-
ному чувству гнева, но удаляется от него по какой-то
необъяснимой странности. Так, в одном месте он го-
ворит, что «мы впадаем в гнев всякий раз, когда что--
нибудь стоит на пути наших желаний», и вот почему,
продолжает он, «люди в состоянии страдания, бедности,
сильных телесных стремлений, голода и жажды, одним
словом, во всех состояниях, когда они чего-нибудь
желают, не получая удовлетворения, склонны к взры-
вам гнева, ибо во всех этих отдельных случаях дорога
гнева уже проложена преобладающею страстью**.
Здесь ясно, что чувство гнева не есть еще чувство мести,
а прямо какое-то выражение неудовлетворенного стрем-
ления, и выражение, относящееся именно ко всему, что
мешает удовлетворить нашему стремлению. Точно так
же противоречит Аристотель сам себе, когда, выставив
в своем определении, что гнев всегда сопровождается
неудовольствием, в следующем же параграфе говорит,
что, во всяком случае, гнев должен сопровождаться
известным чувством удовольствия, которое порож-
дается из надежды отомстить**. Но если одно и то же чув-
ство может сопровождаться, конечно, порознь, такими
двумя прямыми антагонистами, каковы: удовольствие
и неудовольствие, как это и действительно показывают
факты, то не вправе ли мы заключить, что гнев есть
чувство совершенно самостоятельное (sui generis),
которое может сопровождаться другими чувствами, но
может и не сопровождаться ими? Вот почему мы отвер-
гаем все те мнения психологов, у. которых чувство
гнева называется то приятным, то неприятным***.
4. Декарт смешивает гнев с ненавистью, а ненависть
противополагает любви****. Мы же видели, что анта-
гонист любви есть отвращение, а не гнев, и к этой
* Arist., ibid., § 10.
** Ibid., § 2.
*** Так Броун называет гнев чувством неприятным (Brown,
р 417); Бэн — приятным (The Emotion, p. 165); Рид —всегда
неприятным (Read, II. р. 570) и т. д.
**** Les passions. Art. 79.

мысли отчасти пришел сам Декарт, но не воспользо-
вался ею*. Он видел, что любви противополагается от-
вращение (l'horreur), но не видел, что ненависть (la
haine) есть уже сложное чувственное состояние души,
в образовании которого принимают участие как отвра-
щение, так и гнев (la colère). Вот почему Декарт говорит
о двух видах ненависти, из которых «одна относится
к вещам дурным (mauvaises), а другая к вещам отврати-
тельным (laides)», и эту последнюю ненависть называет
отвращением. Но разве мы не можем получить отвра-
щение к вещам дурным, хотя и красивым? Змея очень
красивое животное, но многие чувствуют к ней неодо-
лимое отвращение. Говорят обыкновенно, что тут от-
вращение внушается холодом кожи, но мы часто любим
ощущение холода, особенно в кушаньях. Точно так же
нам нравятся змеиные извивы, которыми мы украшаем
и свои платья и свои жилища. Даже вся фигура змеи—~
одна из любимых художниками форм. Следовательно,
здесь отвращение зависит уже не от красивых форм.
Чувство отвращения часто возбуждается в нас к тем
предметам, которые долго возбуждали в нас страх или
гнев и которые, перестав возбуждать эти чувства, стали
возбуждать отвращение. В чувственном же состоянии
ненависти соединяются — и гнев, и отвращение, и страх,
и прямое чувство неудовольствия; вот почему чувство
ненависти так же разнообразно у людей, как и чувство
любви, и побуждает их к самым различным поступкам.
Следовательно, мы видим, что Декарт, не отличая
гнева от ненависти, вовсе пропустил определение гнева.
5. Спиноза в этом отношении был наблюдательнее
Декарта; он уже замечает как особенные чувства —
ненависть, отвращение и гнев, смешанные Декартом.
Но так как и Спиноза все же не видит в ненависти слож-
ного душевного состояния, а в гневе и отвращении
элементарных чувств, то и не может ясным образом
разделить этих трех душевных явлений. Так, он опре-
деляет ненависть «как печаль с идеею ее внешней при-
* Ibid. Art. 85.

чинш*. Но, в таком случае, чем же отличается нена-
висть от печали о потере друга? Отвращение Спиноза,
определяет «как печаль, сопровождаемую идеею предме-
та, который есть для нас случайная причина печали»*41,
т. е., как объясняет это Спиноза в другом месте, «от-,
вращение возникает в нас к таким предметам, которые
собственно для нас безразличны, но на которые, по
случайности, мы переносим идею печали и получаем,
к этим предметам, в сущности для нас безразличным,
антипатию или отвращение»***. Заметка совершенно
верная, и мы действительно получаем, например, от-
вращение к тому месту, где мы вынесли сильную печаль
или оскорбление, но, тем не менее, чувство отвращения
не будет ни чувством печали, ни чувством оскорбления.
Кроме того, невозможно отвергать врожденных отвра-
щений или антипатий, которые, хотя и необъяснимы,
но, тем не менее, существуют. «Гнев же,— по мнению
Спинозы,— есть желание сделать зло тому, что мы нена-
видим»****, а «месть есть желание, возбуждаемое взаим-
ною ненавистью, сделать зло тому, кто нам причинил
какой-нибудь ущерб»*****. Здесь мы видим опять, что
гнев смешан с ненавистью и чувство смешано с жела-
нием, возникающим из чувства, но не условливающим
его. Мы чувствуем гнев прежде, чем подумаем сделать
ело тому, кто нас рассердил. Правда, боль оскорбле-
ния, чувство гнева и желание мести сливаются иногда
в одно мгновение, но часто можно их очень легко раз-
личить: иногда мы долго чувствуем жало оскорбления,
прежде чем у нас возникло чувство гнева, и долго сер-
димся, прежде чем нам придет на мысль отомстить за
оскорбление.. Мы видим, следовательно, что Спиноза,
увлеченный своею теориею происхождения всех чувств
из радости и печали, не мог отличить гнева от мести
* Eth. P. III. Append. 7.
**Ibid. § 9.
*** Ibid. Propos. 15.
**** Ibid. Append. § 36.
***** Ibid. §37.

и отвращения, хотя и заметил отдельное существование
этих психических явлений.
6. Локк называет гнев «расстройством души, полу-
чившей оскорбление, сопровождаемым целью мести»*,
и этим показывает, как не глубок его анализ чувство-
ваний и чувственных состояний. Гораздо более глубо-
кий анализ гнева находим мы у Рида, хотя и ему также
не удалось отличить первичное чувство гнева от нена-
висти, мести и отвращения. Рид, руководимый замет-
кою епископа Бутлера, говорит, что «должно различать
внезапное неудовольствие, которое есть слепое побуж-
дение (impulse), возникающее из нашего организма, от
того негодования, которое обдумано. Первое возбуж-
дается какого бы ни было рода столкновением (the
hurt), а второе может быть возбуждено только настоя-
щим или воображаемым оскорблением»**. Рид замечает
при этом, что только человек может отличить оскорбле-
ние от всякой неприятности, нанесенной нам. Первый
род гнева Рид называет животным гневом и говорит,
что он даже свойствен мыши, которая начинает кусать-
ся, когда не может убежать. Этот животный гнев РИД
причисляет к благодетельным инстинктам природы.
Но его затрудняет то явление, что как животные, так
даже и люди часто обращают свой гнев на вещи бездуш-
ные, которые не способны быть наказанными, и думает,
что это вовсе несвойственно людям, если же и заме-
чается в детях, то только потому, что они принимают не-
одушевленные предметы за одушевленные, и что, если то
же самое делают иногда и взрослые люди, то только
по привычке, оставшейся с детства***. «Человек же,—
говорит далее Рид,— может выносить от другого чело-
века сильные страдания, вовсе не сопровождаемые идеей
оскорбления, а, напротив, самыми дружескими наме-
рениями, как, напр., при операциях. Всякий видит,
что сердиться за такие страдания свойственно живот-
* Lock. Of human Underst. В. II. Chap. XX, § 12.
** Read. V. II, p. 568.
*** Ibid., p. 569.

ному, но не человеку»*. Однакоже операторы знают, как
часто невольный гнев пробуждается при операциях
у самых разумных людей, и не сам ли Рид указывает
на пример, приводимый Локком, одного больного, кото-
рый был излечен от сумасшествия тяжелою и болез-
ненною операциею? Этот человек понимал все благодея-
ния, которое ему сделали, но в то же время не мог
видеть своего благодетеля. «В этом случае, говорит
Рид, мы видим ясно действие обоих принципов: живот-
ного и разумного». Мы же прибавим, что мы видим
в этом случае именно то первичное чувство гнева, для
проявления которого вовсе не нужно идеи оскорбления
и идеи права и которое возникает без всякой идеи и
свойственно как человеку, так и животному.
7. Что касается до Бэна, то, не признавая гнева
элементарным чувством, он «хотел разложить его на
другие, более элементарные»**, но эта попытка вполне
не удалась ему. Он, например, производит гнев из стра-
дания, но тут же должен признать, что степень гнева
вовсе не пропорциональна страданию и что тогда как
сильный удар утишает чувство гнева, мелкие страдания
могут довести гнев до бешенства***. Броун замечает
то же самое явление и хочет объяснить его из нравствен-
ных принципов человека****, но объясняет неудачно,
тем более, что -то же самое мы замечаем и у живот-
ных. Желая провести свою теорию гнева как слож-
ного психического явления, соединенного с идеей
личности и права, Бэн, как мы уже видели, вынуж-
ден сильно противоречить фактам и отрицать суще-
ствование гнева у животных и у детей ***** и потому
должен объяснять явные явления гнева у животных
самыми странными поводами, которые, во всяком слу-
чае, труднее приписать животным, чем приписать им
прямо чувство гнева. Кроме того, Бэн смешивает от-
* Ibid. р. 570.
** The Emotion, p. 207.
*** Ibid., p. 163.
**** Brown, p. 422.
***** The Emotion, p. 164, 170,

вращение с гневом и гнев с ненавистью*, словом,
повторяет все ошибки своих предшественников, при-
бавляя к ним еще новые.
8. Из разбора вышеприведенных мнений мы видим
всю необходимость отличить элементарное чувство
гнева, во-первых, от такого же элементарного чув-
ства — отвращения, а во-вторых, от ненависти и мести
как таких сложных душевных состояний, в образова-
нии которых не один уже гнев принимает участие.
Признав же гнев за элементарное чувство, мы уже
не будем пытаться разлагать его, а, приняв за пер-
вичный психический факт, известный каждому, поста-
раемся выставить только то общее условие, при кото-
ром гнев обнаруживается.
9. Душа наша, встречаясь с препятствиями к удов-
летворению своих стремлений, или врожденных ей, или
вызываемых в ней состояниями телесного организма,
стремится преодолеть эти препятствия* и в этом стремле-
нии своем собирает необходимые для того силы телесные
или душевные. Вот это-то извлечение сил для того, чтобы
стать в уровень с препятствием, и выражается тем харак-
теристическим чувством, которое мы называем гневом**.
В чувстве неудовольствия душа ощущает только болез-
ненное влияние препятствия: в гневе же душа порывается
удалить это препятствие. Порыв этот может перейти
в деятельность, может и не перейти, но самое ощущение
душою этого порыва будет уже чувством гнева. Вот
почему гнев вообще проявляется как страсть, действую-
щая порывисто: ослабевающая после каждого порыва
и вновь возникающая, если прежний порыв не достиг
удаления препятствия. Поддавшись совершенно дей-
ствию препятствия, мы испытываем только страдание,
но первая попытка сбросить препятствие отзовется
* Ibid., р. 175.
** Сходное с этим определение гневу дает Браубах, выво-
ди гнев из неудовлетворенного стремления, «причем оно воз-
вышается для борьбы с препятствиями» (Braubach, Psych,
des Gefühls. S. 96). Но то, что Браубах приписывает самому
стремлению, мы приписываем душе, ощущающей стремления.

в душе непременно чувством гнева, которое будет вы-
ступать тем яснее, чем чаще и дольше будут повторяться
неудачные попытки. В первом проявлении своем гнев
так незаметен, что мы почти готовы пригнать его за
простое скопление энергии, но чем дальше будет вы-
ступать это чувство, тем яснее выскажется в нем харак-
тер гнева.
10. Такое отношение чувства гнева к процессу психи-
ческой деятельности выражается с особенною ясностью
во многих явлениях. У людей слабых и раздражи-
тельных, всякая сколько-нибудь усиленная деятель-
ность сопровождается совершенно ясным чувством гнева
именно потому, что уже и небольшие препятствия за-
ставляют их делать значительные усилия, чтобы ско-
пить свою силу. Даже у людей, совершенно здоровых,
прервав их сильную деятельность, мы ясно заметим
чувство накопившегося гнева. Вот отчего зависит и то
явление, что значительная обида или просто сильный
удар или даже внезапный, энергический перерыв нашей
деятельности каким-нибудь препятствием неспособен
так поднять чувство гнева, как мелкие препятствия.
Ничем нельзя привести и человека и животное в такое
бешенство, как мелкими помехами его душевной дея-
тельности, беспрестанно следующими одна за другою:
от сильной боли животное стонет, выражая тем чувство
страдания, от укушения комаров и мошек, причиняю-
щих только зуд, самую низшую степень боли, оно при-
ходит в ярость.
11. При расстройстве легких (и даже вообще голосо-
вых органов) постоянное затруднение процесса дыха-
ния, едва заметно мешающее речи, делает длинную речь
больного человека гневною: говоря, он сердится, по-
тому что ему трудно говорить, и стоит только ему по-
молчать несколько времени, чтобы гневное чувство
в нем уменьшилось. В мыслях и поступках таких лю-
дей часто гораздо больше доброты, чем в их словах.
Ощущение голода, т. е. недостатка физических сил для
преодоления препятствий, представляемых психиче-
скою или физическою деятельностью, сопровождается

очень ясным чувством гнева. Чем более истощен орга-
низм, тем труднее добываются из него силы, необходи-
мые даже и для психической деятельности.
12. Такой взгляд на чувство гнева подтверждается
также и характеристическими чертами его воплощения.
Усиленное кровообращение есть именно порыв дать
требуемые силы телу, а напряженность мускулов, вооб-
ще замечаемая в гневе, именно совершается под влия-
нием этих неудачных порывов души уничтожить или
удалить препятствие. Мускулы как бы заряжаются
нервною силою, которой, наконец, накопляется в них
столько, что она уже сама собою переходит из формы
теплоты или электричества в форму движения*, и при
этом вырывается у нас невольный крик, невольное дви-
жение, сжатие челюстей, мускулов лба, удар ногою
о землю, удар сжатым кулаком по столу и т. п. После
этих движений гнев на мгновение ослабевает затем, что-
бы потом, при новом порыве накопления сил, опять
усилиться.
13. Цель гнева — если можно говорить о цели такого
невольного чувства — состоит в том, чтобы удалить
препятствия, представляющиеся в психической дея-
тельности. Вот почему от удаления препятствий гнев
душевный большею частью прекращается. Но почему
же, спрашивается, не только животному, но даже и че-
ловеку свойственно продолжать выражение своего гнева
на таком предмете, который перестал уже быть препят-
ствием? Это зависит уже как от перехода душевного
гнева в органический**, так и оттого, что представление
предмета, возбудившего гнев, продолжает еще дей-
ствовать в душе как препятствие к ее нормальной дея-
тельности. Вот почему животное продолжает еще
грызть палку, или кидается на камень, которые причи-
нили ему боль, вот почему и раздражительный человек
ломает вдребезги вещь, хотя она и перестала мешать
его деятельности. Кроме того, ни одно чувство не спо-
* «Педаг. Антр.», т. I, гл. VIII, п. п. 9, 10, 11.
** См. выше, гл. XII.

собно так переходить в аффект, как гнев. Нервный
человек, рассерженный чем-нибудь, долго продолжает
сердиться, хотя часто не может даже вспомнить, что его
рассердило. В таком состоянии человек уже во всем
подыскивает оправдательные причины для своего бес-
причинного гнева.
14. Повторяясь часто и сильно, гнев, чувствуемый
порывами, производит заметный упадок сил, который
объясняется именно силою самих порывов и энергиею
движений, им вызываемых, а энергия эта иногда бы-
вает так велика, что человек потом сам удивляется соб-
ственным своим силам, которых и не подозревал в себе
в спокойном состоянии. Удар, нанесенный в гневе,
может быть не только сильнее того, каким его хотел
сделать человек, но даже сильнее, чем он мог его сделать
в спокойном состоянии. Вот почему так опасно преда-
ваться гневу с детьми: рассерженный человек и сам
не оценивает тяжести своих ударов. Повторяясь часто,
гнев очень удобно переходит в постоянное органическое
состояние, как это заметил еще Аристотель41. Но если
гнев стремится всегда индивидуализироваться, т. е.
сосредоточиться на предмете, на который он может из-
литься, то нельзя сказать, как говорит тот же Аристо-
тель, что «гнев .всегда направлен на что-нибудь инди-
видуальное»**, ибо мы часто наблюдаем, как разгневан-
ный человек, забыв даже причину своего гнева, ищет на
чем бы его излить.
15. Из чувства гнева, в соединении его с представле-
ниями и другими чувствованиями, происходит множе-
ство психических чувственных состояний: ненависть,
негодование, месть, злоба, жестокость, тиранство
и т. д. Этих состояний такое множество и такое разно-
образие, что не только невозможно их описать, но даже
и перечислить. Впоследствии мы сделаем пробные ана-
лизы некоторых из этих душевных состояний.
* Rhetorika. В. II, Сар. 2, § 13.
** Ibid. § 30.