Струминский В. Я. Очерки жизни и педагогической деятельности К. Д. Ушинского. - 1960

КРИТИКО-БИБЛИОГРАФИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ
1. ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ БИОГРАФИЯ КАК
ИСТОРИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ
Документальная биография изучаемого деятеля — это исход-
ный момент, опорный пункт для дальнейших, более сложных
исследований. В узком биографическом исследовании закла-
дываются основы для постановки ряда вопросов, требующих
более углубленного, специального исследования о мировоз-
зрении, о конкретной деятельности и исторической роли данной
личности. В узкобиографическом очерке жизни и деятельности
К. Д. Ушинского не может быть дано исчерпывающего разъяс-
нения сложных (философских, социально-политических, психо-
логических, педагогических) вопросов, решению которых была
посвящена эта деятельность. Но это не значит, что биографи-
ческие очерки могут быть совершенно от них изолированы.
Исследуя внешнюю, хронологическую «канву деятельности
великого педагога и соприкасаясь с разными вопросами содер-
жания этой деятельности, очерки эти должны подготовлять
читателя к более глубокой их постановке.
Ни в широком, ни в узком смысле слова биография
К. Д. Ушинского еще не была разработана, несмотря на более
или менее настойчивые попытки в этом направлении, пресле-
довавшие задачу широкого распространения сведений о вели-
ком русском педагоге. Уже непосредственно после смерти
Ушинского, в посвященном ему некрологе* В. Я. Стоюнин,
ставший впоследствии известным русским педагогом, писал:
«Полная биография нашего лучшего педагога была бы не толь-
ко любопытна, но и поучительна. Может быть, со временем,
собрав достаточно материалов, мы и займемся этим трудом».
Стоюнину не удалось осуществить свое намерение, да едва ли
это возможно было в его время. Спустя 10 лет, в 11881 г., по-
явился первый опыт биографии Ушинского, принадлежавший
* «С.-Петербургские ведомости», 1871 г., № 79.

бывшему секретарю Ушинского А. Ф. Фролкову. Вызвавший
самым фактом своего -появления общие одобрения, опыт Фрол-
кова одновременно встречен был рядом сомнений с точки
зрения самой (возможности такой биографии при отсутствии
точных и проверенных данных. «Нет сомнения,— писал
Л. Н. Модзалевский,— что для полной биографии Ушинского,
деятельность которого всегда отличалась глубиной убеждения
и особенной страстностью, еще не настало время; многие из его
противников, которым теперь пришлось бы краснеть за свои
поступки против этого преобразователя русского воспитания,
еще живы, а потому и спокойное отношение, и беспристрастная
оценка педагогической деятельности покойного как литератур-
ной, так и практически-педагогической, пока еще совершенно
невозможны. Для полной биографии его недостаточно собрано
даже точных фактов и внешних данных из его многосторонней
жизни, полной превратностей, увлечений .и самых горьких ра-
зочарований, рано подкосивших жизнь этого замечательного
деятеля... На всех знавших покойного лежит священная обя-
занность сообщить о К. Д. Ушинском все, что они знают и что
только возможно теперь же сказать о нем, будь то за или
против него; будущий биограф сумеет воспользоваться всем
этим материалом,— и замечательная личность этого честного
борца за русскую школу восстанет перед потомством во всей
своей жизненной правде, а может быть — и во всем своем
величии» *. Положение, описанное Л. Н. Модзалевским, про-
должалось в течение всей второй половины XIX и начала XX вв.
Крайне скудные, неопределенные и противоречивые данные
о великом русском педагоге, К. Д. Ушинском, не будучи свое-
временно собраны и критически исследованы, породили в связи
с преследованиями, которым он подвергался со стороны пра-
вительства и духовенства, а также со стороны второстепенных
представителей печати, целый ряд предвзятых и тенденциозных
точек зрения.
Ввиду изложенного понятно, что обзор основных биогра-
фических данных об Ушинском должен быть построен на пред-
варительном критическом учете немногих сохранившихся к
нашему времени источников и материалов, являющихся основой
для любых высказываний по вопросам его жизни и деятельности.
2. КРАТКИЙ ОБЗОР ОСНОВНЫХ ИСТОЧНИКОВ БИОГРАФИИ
К. Д. УШИНСКОГО
Источники, которые есть возможность в настоящее время
привлечь к изучению биографии К. Д. Ушинского, могут быть
сгруппированы в следующие 4 разряда: 1) официальные данные
* Л. Н. Модзалевский, К биографии К. Д. Ушинского. По по-
воду его биографического очерка (газета «Кавказ», 1881 г., № 274, 281).

в виде разного рода документов, в которых учитывались раз-
личные моменты из жизни Ушинского учреждениями, в кото-
рых он работал; 2) автобиографические материалы, оставлен-
ные самим Ушинским; 3) сообщения биографического харак-
тера, оставленные разными лицами, писавшими об Ушин-
ском (мемуарная литература); 4) опыты законченных биогра-
фий, неоднократно предпринимавшиеся как с научными целя-
ми, так и в значительном количестве случаев с целями пропа-
ганды и распространения идей К. Д. Ушинского. Официаль-
ные (1), автобиографические (2) и мемуарные (3) материалы
(последние далеко не в полной степени) собраны автором настоя-
щей работы в 11-м томе изданного Академией педагогических
наук «Собрания сочинений» К. Д. Ушинского (1952), где дана их
краткая первичная характеристика. Поэтому в настоящем очер-
ке целесообразно привести с небольшими пояснениями только
перечень этих материалов для того, чтобы можно было в крат-
ком обзоре представить себе объем и содержание тех данных,
которыми может располагать в настоящее время изучающий
биографию Ушинского. Обращение ко 'всем этим материалам,
по мере надобности, будет производиться и ш дальнейшем, но,
разумеется, с критической точки зрения. Общий характер этого
критического отношения к источникам будет кратко освещен
в предлагаемом перечне, более частным образом он будет рас-
крываться в процессе изложения самой биографии.
1) Официальные данные, а) Свидетельство о рождении
К. Д. Ушинского, выданное отцу его из Тульской духовной
консистории в 1833 г. (т. XI, стр. 238).
б) Документы об окончании Ушинским Новгород-Северской
гимназии и Московского университета (т. XI, стр. 245—254).
в) Документ о присвоении отцу Ушинского и его законно-
рожденным детям звания потомственного дворянства в 1838 г.
(т. XI, стр. 241).
г) Формулярные списки о службе, составленные в разных
учреждениях (т. XI, стр. 358—370).
2) Автобиографические материалы, д) Воспоминания об
обучении в Новгород-Северской гимназии (т. XI, стр. 45—58).
е) Дневник Ушинского, относящийся к университетским
годам. 1844—1845 гг. (т. XI, стр. Ill— 41).
ж) Отрывок из дневника 1849 г. (т. XI, стр. 42—44).
3) Педагогические заметки о Швейцарии (дневник 1862 г.)
(т. XI, стр. 59—136).
и) Переписка Ушинского с разными лицами — Черкас-
ским, Старчевским, Семевским, Модзалевским, Скребицким,
Корфом, Пугачевским (т. II, стр. 137—237). Переписка Ушин-
ского представляет весьма ценный автобиографический источ-
ник. К сожалению, ответные письма сохранились только от

Н. А. Корфа. В 1957 г. сотрудниками Калининского област-
ного архива обнаружена доселе неизвестная переписка
К. Д. Ушинского с В. С. Беллюстиным, активнейшим сотруд-
ником «Журнала МНПр», в период редактирования этого
журнала Ушинским. Переписка открывает очень интересную
сторону работы Ушинского в «Журнале МНПр», о которой до
сих пор можно было только догадываться. Означенная пере-
писка в количестве 12 писем Ушинского опубликована в пер-
вом томе изданного АПН «Архива К. Д. Ушинского».
к) Эпизодические высказывания и заметки автобиографи-
ческого характера, встречающиеся в статьях и других произве-
дениях самого Ушинского, даже в его «Педагогической антро-
пологии», пока еще специально не исследованы и не использо-
ваны в литературе об Ушинском. Автор по мере надобности
будет ссылаться на эти высказывания Ушинского в различных
местах своих очерков.
3) Мемуарные материалы. Биографические данные i этого
рода представлены в целом ряде воспоминаний и заметок лиц,
непосредственно знавших Ушинского, так или иначе встречав-
шихся с ним, и по тому или другому поводу эпизодически
публиковавших свои наблюдения или оставивших их в ру-
кописном виде. В числе этого рода материалов должны быть
отмечены следующие:
л) И. В. Павлов. Переписка с А. И. Малышевым (т. XI,
стр. 274—278).
м) Н. С. Ушинская. Переписка с Я. П. Пугачевским
в первые годы после смерти Ушинского (т. XI, стр. 228—237).
н) Ю. С. Рехневский. К. Д. Ушинский. Некролог («Ве-
стник Европы», 1871 г., № 2, перепеч. в т, XI, стр. 402—429).
Рехневский — университетский товарищ Ушинского, часто
встречавшийся с ним за время его работы в журналах «Сов-
ременник» и «Библиотека для чтения», ставший затем товари-
щем редактора «Журнала МНПр», во время редактирования
этого журнала Ушинским, а после его ухода — и. о. редактора
и затем редактором, причем эту должность он нес, в известной
степени продолжая педагогическую линию Ушинского, вплоть
до прихода в министерство Д. А. Толстого с его новым кур-
сом в педагогике. Как университетский товарищ и ближай-
ший сотрудник Ушинского Рехневский несомненно ближе и
больше, чем кто-либо другой, знал обстоятельства жизни Ушин-
ского. В смысле всесторонности освещения его жизни, начиная
с университетских лет, по обстоятельности непосредственного
знания этой жизни некролог Ю. С. Рехневского является луч-
шим из очерков, когда-либо посвященных Ушинскому. По су-
ществу дела его некролог может быть рассматриваем как пер-
вый компетентный очерк биографии Ушинского, составлен-
ный лицом, близко знавшим его. Несомненно однако же, что
некоторые, нужные ему для некролога сведения и материалы

Рехневский получал в семье Ушинского и с ними согласовал
свое изложение как с недопускающим сомнений источником.
Как и другим ранним биографам, ему нехватало обстоятель-
ных и точных сведений фактического порядка, которые могли
быть собраны только позднее: этих сведений, к сожалению, не
хватало и членам семьи К. Д. Ушинского, далеко не всегда
входившим в круг его дел и занятий. Понятно, что и в очерке
Рехневского проскальзывают сообщения, не отвечающие дей-
ствительности и в свою очередь из этого очерка переходят в
последующие сообщения. Ниже поправки к данным некролога
Рехневского будут в соответствующих местах отмечены.
о) В. Стоюнин. К. Д. Ушинский («Спб. вед»., 1871 г.,
№ 49). Некролог В. Я. Стоюнина, хотя и не может сравнить-
ся с обстоятельными сведениями, данными в статье Рехнев-
ского, несомненно принадлежит лицу, непосредственно знав-
шему Ушинского и располагавшему сведениями о его жизни
и деятельности, .которые были в ходу в то время. Сведения эти
далеко не во всем правильны. Так, например, неверны сведе-
ния о причинах столкновения Ушинского с начальством в Яро-
славском лицее, об имении Ушинского в Киевской губ. (вместо
Черниговской) и т. п. Но В. Я. Стоюнин был проникнут глу-
боким уважением к педагогу, так много сделавшему для своих
современников и для последующей русской педагогики. Имен-
но поэтому он считал, что биография Ушинского будет по-
учительной для русских учителей. К сожалению, сам он не
смог заняться составлением более подробной и обстоятельной
биографии Ушинского.
л) М. Чалый. Материалы для биографии К. Д. Ушин-
ского («Нар. школа», 1874 г., № 4); Воспоминания («Киев-
ская старина», 1889 г., № 3—8). М. К. Чалый учился вместе
с Ушинским в Новгород-Северской гимназии и был одним из
наиболее близких его товарищей, о 'котором у него остались
самые теплые воспоминания. Некоторое время М. Чалый был
директором Киевской гимназии, а затем назначен был дирек-
тором Лицея кн. Безбородки в Нежине и, вероятно, около
этого времени решил возобновить свое знакомство с гимнази-
ческим товарищем, получившим к тому времени всероссийскую
известность. К сожалению, он прибыл в хутор Богданку, когда
Ушинский, возвратившись после лечения в Крыму, застал до-
ма свежую, всего только накануне зарытую могилу его стар-
шего сына, нечаянно покончившего с собою во время охоты.
Чалый узнал о несчастье своего бывшего товарища от дру-
гих и, только издали увидев его убитую горем фигуру, не ре-
шился его беспокоить в такую тяжелую минуту. Воспомина-
ния М. Чалого дают яркое и живое представление о раннем
школьном периоде жизни Ушинского. Его статья в «Началь-
ной школе» всецело посвящена Ушинскому; статья в «Киев-
ской старине» представляет широкую картину культурно-бы-

товой жизни на Украине 30-х годов XIX в. и выходит далеко за"
пределы личной биографии Ушинского. Следует учесть однако
же, что в той части воспоминаний, которая касается Ушинско-
го, Чалый, возможно, согласовал свой рассказ с теми данны-
ми, какие он получил в семье Ушинского, причем не лишено
вероятия, что ему были показаны и те воспоминания об обу-
чении в Новгород-Северской гимназии, которые были начаты
Ушинским и хранились в его архиве. Ряд бытовых подробно-
стей в воспоминаниях Ушинского и Чалого излагается почти
одними и теми же словами. Это может значить не только то,
что Чалый нашел воспоминания Ушинского отвечающими дей-
ствительности, но также и то, что его собственные воспомина-
ния находились в известной зависимости от того, что писал
Ушинский.
р) Л. Н. Модзалевский. К. Д. Ушинский. К биогра-
фии (газета «Кавказ», 11881 г., № 259, 274, 281). Подзаголовок
статьи Модзалевского показывает, что его замечания связаны
с появившимся в 1881 г. первым опытом биографии К. Д. Ушин-
ского, написанной А. Ф. Фролковым, бывшим учителем детей
Ушинского и его личным секретарем и переписчиком его ра-
бот. Л. Н. Модзалевский был за последнее десятилетие жизни
К. Д. Ушинского одним из наиболее близких к нему его дру-
зей. С ним Ушинский почти во все время своего вынужденною
пребывания за границей, т. е. с 1862 по 1868 г., вел непрерыв-
ную переписку. Многие подробности жизни и деятельности Ушин-
ского Модзалевскому были в гораздо большей степени ясны,
чем А. Ф. Фролкову. Совершенно естественно, что он имел воз-
можность внести целый ряд поправок и уточнений в скупое
биографическое повествование А. Фролкова. Не следует одна-
ко же упускать из виду, что хотя принято считать, что Модза-
левский был учеником и единомышленником Ушинского, он
обладал ярко выраженной индивидуальностью и был по
сравнению с Ушинским человеком уже другой эпохи. Их взгля-
ды далеко не совпадали по существу. Ряд событий в жизни
Ушинского он оценивал по-своему и это своеобразное пони-
мание отразилось на его поправках и дополнениях к Фролко-
ву. В разных местах настоящих очерков это будет отмечаемо
по мере надобности.
с) А. В. Старчевский. Мои воспоминания о К. Д. Ушин-
ском («Народная школа», 1885 г., № 1). Старчевский — быв-
ший редактор журнала «Библиотека для чтения», в котором в
первой половине 50-х годов сотрудничал Ушинский. Воспоми-
нания его вызваны к жизни появлением в печати первой био-
графии Ушинского, написанной А. Фролковым. Старчевский,
естественно, должен был обратить внимание на то, что у Фрол-
кова обойден совершенным молчанием тот период жизни Ушин-
ского, когда он был сотрудником «Библиотеки для чтения» и
помещал в ней большое количество статей. Старчевский по-

ставил себе задачей на основании сохранившейся у него пе-
реписки с Ушинским восстановить документально работу Ушин-
ского в «Библиотеке для чтения». С этой стороны воспомина-
ния Старчевского имеют неоспоримую ценность. Однако же
пользование мемуарным материалом Старчевского должно быть
критическим. Статья его писана в преклонном возрасте, когда
память уже во многом изменяла автору. Там, где он дает до-
кументальный материал, его сообщения ценны. Равным обра-
зом ценна его общая характеристика Ушинского, как человека
большой культуры. Но там, где он дает фактические сообще-
ния по памяти, многое у него оказывается перепутанным. Так,
перепутаны даты заграничной поездки Ушинского, спутаны его
сообщения о тетрадях по «Педагогической антропологии» и их
провале в редакции «Сына отечества» и т. п. Кроме того, зна-
чительно расширив рамки своей статьи и поставив себе зада-
чу дать воспоминания не только о работе Ушинского в «Би-
блиотеке для чтения», но и о других периодах его жизни, Стар-
чевский довольно часто без критики заимствует неверные и
ошибочные данные у того же Фролкова, а возможно, что заим-
ствует ; их из сообщений, слышанных в семье Ушинского, с
ведома и, может быть, даже по просьбе которой он писал свои
воспоминания и которой подарил письма Ушинского к нему.
Следует в особенности учесть то обстоятельство, что в воспо-
минаниях Старчевского есть эпизод, без критики вошедший с
его слов во все последующие жизнеописания Ушинского и
создавший совершенно ложное представление о мотивах, по
которым Ушинский оставил работу в «Современнике», чтобы
в 1854 г. перейти в «Библиотеку для чтения». В редакции этого
эпизода явно сквозит определенная тенденциозная цель
А. В. Старчевского. Недаром напечатанный текст его статьи
расходится с черновиком, оставшимся в архиве семьи Ушин-
ского.
В напечатанном тексте проводится совершенно опреде-
ленная мысль об идейно-теоретическом расхождении Ушинско-
го с редакцией журнала «Современник», между тем как в чер-
новике проводится мысль о расхождении Ушинского с кружком
сотрудников «Современника» начала 50-х годов по мотивам
этического порядка. Возможно, что печатная редакция назван-
ного эпизода подсказана Старчевскому семьей Ушинского в
интересах реабилитации последнего перед реакционными кру-
гами, не мирившимися с учебными книгами Ушинского и как
раз в начале 80-х годов подготовлявшими изъятие их из шко-
лы, для чего была организована специальная комиссия при
учебном комитете Министерства народного просвещения, в
течение 15 лет пересматривавшая и переоценивавшая «Родное
слово» Ушинского, доходами с которого жила его семья. Во-
шедшая в биографию Ушинского печатная редакция эпизода с
его уходом из «Современника» при всей его наружной правдопо-

добности вносит фальшивую ноту в его жизнеописание, непра-
вильно окрашивающую всю его деятельность, о чем подробнее
будет сказано ниже.
т) Д. Д. Семенов. Из пережитого: мое знакомство
с К. Д. Ушинским («Русская школа», 1895 г., № 1—2).
Его же. Деятельность К. Д. Ушинского в Смольном инсти-
туте по личным воспоминаниям (Сб. «Памяти К. Д. Ушинского
по случаю 25-летия со дня его кончины» Спб., 1896). Д. Д. Семе-
нов— один из активнейших сотрудников К. Д. Ушинского в
Смольном институте, выдающийся педагог-методист, специалист
по вопросам методики географии и русского языка, автор учеб-
ных пособий, подготовлявший методические разработки уроков
по «Детскому миру» Ушинского с целью составления совместно
с автором методического пособия к употреблению этой книги
в школе. В его воспоминаниях об Ушинском преобладает боль-
шей частью конкретный материал, не лишенный интереса, но
иногда приобретающий анекдотический характер.
у) И. П. Деркачев. К. Д. Ушинский в Симферополе
в 1870 г. («Русская школа», 1897 г., № 5—6).
ф) А. А. Чумиков. Из записок («Русский архив», 1902 г.,
№ 10); «Мои цензурные мытарства» («Русская старина», 1899 г.,
№ 9, 12). Чумиков А. с 1857 г. издавал «Журнал для воспита-
ния», в котором вместе с К. Д. Ушинским и П. Г. Редкиным
сотрудничал и Н. А. Добролюбов. В своих записках А. А. Чуми-
ков сообщает отрывочные сведения и о сотрудниках своего жур-
нала, в том числе и об Ушинском.
х) Е. Н. Водовозова. На заре жизни, Спб., 1911; изд. 2,
Academia, 1934. Елизавета Николаевна Водовозова (Цявлов-
ская), известная писательница-педагог (1844—1923 г.), училась
в Смольном институте в те годы, когда туда был приглашен
на должность инспектора классов Ушинский. Она была свиде-
тельницей того обновления учебной жизни института, какое
началось при Ушинском; она была свидетельницей той борьбы,
какую подняли против Ушинского реакционные элементы
института с целью выжить его из своей среды. Ее воспоминания
еще носят на себе следы того наивного «обожания», с каким
институтки старого времени относились к своим учителям; но,
будучи написаны автором уже в преклонном возрасте, они не
потеряли характера непосредственных и живых впечатлений,
ценных своей правдивостью. Можно сказать, что чисто детские
впечатления автором значительно отсеяны и в его рассказе
остался образ Ушинского, борца за новую педагогику, реформа-
тора Смольного института. В форме художественного автобио-
графического повествования автор отразил жизнь Ушинского не
не только в Смольном, но и в течение некоторого времени после
его ухода из Смольного. Кроме того, автору принадлежат не-
сколько чисто бытовых очерков с воспоминаниями об Ушинском
за разные годы.

ц) С. А. Маркова. Дневники и письма (Сборник разнооб-
разного содержания в Гос. публ. библиотеке им. Салтыкова-
Щедрина № 921/29). Автор дневников и писем —бывшая воспи-
танница Смольного института, окончившая институт в 1860 г.
В своих дневниках и письмах она рассказывает о тех впечатле-
ниях, которые выносила, присутствуя на разъяснениях Ушин-
ским вопросов литературы, а также на его лекциях по педагоги-
ке для воспитанниц старших классов института. Немногочислен-
ные замечания С. А. Марковой имеют такую же, если не
большую ценность непосредственности, как и воспоминания
Водовозовой, с тем только различием, что последние обработаны
литературно уже в зрелом возрасте *.
4) Биографические очерки. Если некролога Рехневского и
Стоюнина представляли собой первые наброски биографии
Ушинского, то по мере того как материалы о жизни и деятель-
ности великого русского педагога накоплялись и приводились в
систему, являлась возможность законченного изложения его
биографии на основе синтеза собранных материалов. Этой воз-
можностью пытался воспользоваться почти каждый, кто писал
что-либо об Ушинском: своему материалу он стремился пред-
послать хотя бы краткий очерк его биографии. Таких кратких
очерков можно насчитать более двух десятков. В настоящем
обзоре следует провести разграничение между биографически-
ми очерками в собственном смысле, основанными на самостоя-
тельных поисках материалов, обогащавшими педагогическую
литературу новыми данными, новой обработкой старых, и ком-
пилятивными опытами, только засорявшими эту литературу
всякими субъективными вымыслами, быстро превращавшимися
в трафаретные суждения об Ушинском, не основанные на само-
стоятельной разработке авторами соответствующих материалов.
Поэтому в настоящем очерке целесообразно выделить три
биографических очерка об Ушинском, явившиеся, несмотря
на присущие каждому из них недостатки, известными этапами
в разработке биографии Ушинского в дореволюционное время.
ш) А. Фролков. К. Д. Ушинский. Спб., 1881 (изд. 2,
Владикавказ, 1896). Автор — личный секретарь Ушинского в
заграничный период его жизни, писавший под его диктовку
последние его труды — второй том «Педагогической антрополо-
гии» и переписывавший третью часть «Родного слова». Более
чем кто-либо другой он мог быть в курсе личных дел и трудов
Ушинского. После смерти Ушинского Н. С. Ушинская именно
Фролкову доверила приведение в порядок библиотеки и руко-
писей Ушинского, а также группировку собранных для третьего
тома «Антропологии» выписок. Биография Ушинского вышла
в 1881 г., к 10-летию со дня смерти Ушинского. Автор восполь-
* О содержании дневников и писем С. А. Марковой подробно рассказал
проф. М. А. Яковлев в статье «Из педагогической деятельности К. Д. Ушин-
ского в Смольном институте» («Советская педагогика», 1954 г., № 3).

зовался как своими воспоминаниями, так и указаниями и ма-
териалами семьи Ушинского, а также и уже напечатанными
работами — некрологами Рехневского и Стоюнина, воспомина-
ниями Чалого, книгами Лядова и Семенова о Смольном мона-
стыре. Выход в свет биографии Ушинского, первой законченной
и литературно обработанной биографии, конечно имел большое
значение и был встречен сочувственно и с одобрением. Он ожив-
лял в памяти педагогов образ К. Д. Ушинского и несомненно
преследовал задачу несколько реабилитировать великого педаго-
га в правительственных кругах, поскольку над литературно-пе-
дагогическим наследством Ушинского уже сгущались тучи
и готовилось запрещение его «Родного слова» для употребления
в начальных школах. Эту побочную цель следует иметь в виду,
так как ею объясняются некоторые особенности биографическо-
го повествования Фролкова, например, выпячивание религиоз-
ности Ушинского, замалчивание некоторых острых моментов его
жизни и т. п. Современниками отмечались серьезные недостатки
в биографии, изданной Фролковым, как, например, неумение
дать объективную оценку исторической роли Ушинского.
Анонимный рецензент в журнале «Вестник Европы» (1881 г.,
№ IX) отмечал, что у Фролкова осталась невыясненной истори-
ческая роль Ушинского, его принадлежность многими сторона-
ми своей личности к людям 40-х годов; кроме того, у автора
биографии не доставало исторического понимания, чтобы оце-
нить различие эпох, налагаемое временем и новыми условиями.
Замечание, что Ушинский вышел из 40-х годов,— очень верное.
Автор названной рецензии отмечает также, что, называя Ушин-
ского «отцом разумной русской школы, воспитателем русских
педагогов, другом русской женщины, учителем русского дитя-
ти», Фролков игнорирует современность и годы, предшество-
вавшие Ушинскому: «Мы не против этих выражений, когда в
краткой биографии нужно несколькими словами выразить основ-
ной смысл и заслугу деятельности человека. Но строго истори-
ческий взгляд должен был бы видоизменить эти выражения
и включить в историческую заслугу и многие другие имена.
Новейшая педагогика имела предшественников... Влияние
Пирогова было огромно. Сотрудники Ушинского в Смольном
были образованы не им, а целым направлением времени, кото-
рое проникнуто было духом освобождения и гуманизма и кото-
рое сделало возможным самую деятельность Ушинского»
(стр. 440). Замечание в известной степени также правильное.
Ушинский не появился внезапно, он вырос на определенной
исторической почве, но при всей его верности эпохе и зависимо-
сти от нее все же был явлением особенным как в отношении
к своим предшественникам, хотя имел учителей —и близких,
и далеких, так и в отношении к своим последователям, из кото-
рых нередко хотят сделать его школу. Ни сам Ушинский не
был чьим-то учеником, ни школы своих последователей, которые

бы дальше развивали его идеи, он не имел и нередко жаловался
в этом смысле на свое одиночество, на отсутствие понимания
даже у близких к нему лиц. Совершенно естественно, что у
автора, впервые поставившего перед собой задачу разработки
биографии Ушинского, не только не могло быть исторически вер-
ного понимания фактов, у него часто не хватало достоверных
фактов. На стр. 20 он писал: «если не ошибаемся, Ушинский
принимал участие в переводе с английского языка вместе с дру-
гими «Политической экономии» Милля»,— сообщение, питав-
шееся только слухами, хотя и правдоподобными; на стр. 28 он
сообщает, что Ушинский был приглашен министром Головни-
ным редактировать «Журнал МНПр», что также неверно, так
как означенное приглашение Ушинский получил еще в 1859 г.
от 'министра Е. Ковалевского, Головнин же вторично приглашал
Ушинского взять на себя редакцию журнала после того, как
он вынужден был уйти оттуда; на стр. 38 автор пишет, что
императрица Мария Александровна при свидании с Ушинским
в Италии в 1866 г. поручила будто бы ему высказать свои
взгляды о воспитании наследника Николая Александровича,
что также неверно, так как в 1865 г., этот наследник уже скон-
чался, а письма о воспитании наследника Ушинский писал еще
в 1849 г. Эти и другие неверные данные, переходя в другие ра-
боты, давали основание для новых соображений, столь же мало-
вероятных, как и их первооснова. Тем не менее за А. Фролко-
вым остается та заслуга, что он первый дал законченную и
более или менее литературно обработанную биографию Ушин-
ского, положив, таким образом, основание последующим
опытам.
ш) М. Песковский. К. Д. Ушинский, его жизнь и пе-
дагогическая деятельность. Спб., 1892. Новый биографический
очерк об Ушинском явился в результате совершенно естествен-
ного желания дать популярно-педагогически разработанную био-
графию взамен несколько примитивно и аляповато составленного
очерка Фролкова. Изданный в числе других биографий в широ-
ко известной «библиотеке Ф. Павленкова» очерк Песковского
получил значительную известность и в определенной степени
достиг своей цели — распространения в массах первоначальных
сведений о жизни и деятельности Ушинского. Как своего рода
синтез накопившихся материалов о жизни и педагогической
деятельности великого русского педагога очерк Песковского
достигал своей цели. Но это был очерк, рассчитанный на широ-
кую популяризацию сведений об Ушинском, а не исследова-
тельская работа, проверявшая и углублявшая эти сведения.
В научно-педагогической среде очерк Песковского не был
поэтому встречен вполне сочувственно. В журнале «Русская шко-
ла» (1893 г., № 11) И. Гарский (Л. Н. Модзалевский) в своей
рецензии отмечал, что, несмотря на внешнюю законченность
очерка, у нас до настоящего времени остается еще много не-

уясненных вопросов: неизвестен состав всего написанного Ушин-
ским, нет оценки и изучения его работы в Ярославском лицее,
в Смольном институте, недостаточно показана борьба Ушинско-
го с немецким влиянием в русской педагогике, не разъяснена
сущность предъявленного ему обвинения в Ярославском лицее.
Очевидно, биография Песковского игнорировала эти вопросы
и их освещение. «Будет время,—писал рецензент,— когда мы
будем иметь, кроме надгробного памятника Ушинскому, еще
и общественный, который поставит общество своему первому
педагогу-реформатору и когда составится тот музей Ушинскому,
устройство которого так горячо предлагает почтенный биограф».
С точки зрения научных требований к биографии перечислен-
ные выше критические замечания И. Гарского совершенно за-
конны. Одновременно с Гарским проф. Н. Ф. Сумцов
(в «Сборнике Харьковского историко-филологического обще-
ства», т. V, 1893, вып. 1. Труды педагогического отдела; дал еще
более отрицательный отзыв об очерке Песковского как науч-
ной работе. «В ней много публицистического пустословия.
Восхваливает автор Ушинского на все лады, но все это фразы
и нет в книжке того, в чем собственно и выражается уважение
к деятелю — изучения его сочинений и отчетливого представле-
ния его миросозерцания» (стр. 1102—103). В особую вину рецен-
зент ставит несколько преувеличенные суждения автора об
Ушинском как единственном представителе научной педагогики
в России, до и после которого не было высказано ни одной
светлой мысли. Дело представляется автором биографии так,
как если бы до Ушинского педагогика в России не была ведома,
не ощущался никакой интерес к учебно-воспитательному делу,
не знали, чему и как нужно учить подрастающие поколения.
Такое освещение хода всего педагогического дела в России
рецензент справедливо назвал фальшивым, публицистически
извращающим историческую перспективу: уже в статьях Нови-
кова в конце XVIII в. были, по его замечанию, развиты замеча-
тельно светлые педагогические мысли, так же как у Карамзина,
Прокоповича-Антонского, Одоевского и др. Замечание, бес-
спорно, правильное, говорящее о необходимости дальнейшей
углубленной разработки научно-педагогической биографии
Ушинского, но вместе с тем не отменяющее исторического зна-
чения очерка Песковского.
Охарактеризованные два очерка биографии Ушинского
не были единственными, но уже на них ощутительно сказались
и недостаток материалов о жизни и деятельности Ушинского,
и слабая в научном отношении их разработка. Отсюда, есте-
ственно, вытекала необходимость поставить задачу более осно-
вательной и глубокой разработки биографии Ушинского,
основанной на специальном подборе материалов о его жизни и
деятельности. К началу XX в., в связи с общим повышением
интереса к педагогическим проблемам вообще и к К. Д. Ушин-

скому в частности, потребность в тщательном собирании и
углубленном изучении его педагогического наследства резко
поднялась. В 1908 г- почта одновременно были изданы два сбор-
ника с публикацией новых материалов об Ушинском. Один
принадлежал А. Н. Острогорскому, другой В. И. Черны-
шеву. Первый опубликовал ряд рукописей, в том числе ав-
тобиографических, предоставленных в его распоряжение семьей
Ушинского, под заглавием: «Собрание .неизданных сочинений
К. Д. Ушинского (Материалы для педагогической антропологии,
т. III и материалы для биографии)», Спб., 1908. Второй издал
том забытых статей К. Д. Ушинского «Собрание педагогических
сочинений», т. II (дополнительный), Спб., 1908. В. И. Чернышев
наметил себе большой план работы. Предполагая написать
биографию Ушинского, он решил для этой цели предварительно
установить материалы его педагогического наследства и собрать
данные о его жизни и деятельности. Он был первым собирате-
лем забытых трудов К. Д. Ушинского. Он опубликовал следую-
щие результаты своих изысканий: «Забытые труды К. Д. Ушин-
ского» («Изв. по нар., обр.», 1906 г., № 12); «К литературно-
педагогической деятельности К. Д. Ушинского» («Русская
школа», 1910 г., № 2); «Разыскания об Ушинском» («Русская
школа», 1912 г., № 2). Этими своими исследованиями он поло-
жил начало собственно научным поискам в области изучения
биографии и педагогического наследства Ушинского. И когда
в (советское время поднялся интерес к наследству великого
русского педагога, труды В. И. Чернышева оставались от до-
революционного времени единственными научными работами,
дававшими первоначальную ориентировку в вопросах изучения
педагогического наследства и биографии Ушинского.
Многолетние труды, предпринятые В. И. Чернышевым с
целью разыскания материалов о жизни и педагогической дея-
тельности К. Д. Ушинского, видимо, утомили и разочаровали
его. Поэтому, издавая упомянутый выше второй (дополнитель-
ный) том педагогических сочинений Ушинского, он в своем
предисловии достаточно пессимистически расценивал резуль-
таты своих поисков. «Не решаемся сказать,— писал он,— что
мы нашли все, что напечатано нашим педагогом. Вследствие
значительного срока, протекшего со дня кончины К. Д. Ушин-
ского, собрание биографических материалов, являющихся ос-
новой подобных изданий, представляло для нас значительные
трудности. Друзья и близкие Константина Дмитриевича почти
все скончались; писем его сохранилось немного; печат-
ные сведения о нем и его трудах, появлявшиеся в тече-
ние полустолетия, слишком разбросаны и малодоступны.
Даже неизвестно, где находится и сохранилась ли большая и
ценная библиотека покойного, пожертвованная вдовой Педа-
гогическому обществу, закрытому в 11879 г. Конечно, мы не
могли отдать значительного времени изучению журналистики

с начала 50-х до конца 60-х годов ради определения того,
что сделано в ней Ушинским. Такие труды требуют многих
лет и многих сил. Литература предмета совсем не разработа-
на; указателей мало; статьи тех отделов, в которых участвовал
покойный, обыкновенно не подписаны; живые свидетели
сошли со сцены. Мемуары той эпохи тоже дают мало сведений
для изучения Ушинского» (стр. 3—4). В другой своей работе
по тому же поводу автор совсем пессимистически писал: «Еще
несколько лет и .многое, что теперь может разъясниться под-
линно и точно, сделается предметом гипотез и догадок». Воз-
можно, что пессимистические настроения В. И. Чернышева
были временными и случайными, и с течением времени он
нашел бы возможность как-либо оформить работу, для кото-
рой уже собраны им были значительные материалы. Однако
же первая мировая война и следовавшие за ней революции,
а также' специальные задания, полученные им по словесному
отделению Академии наук, оборвали непрерывную работу над
биографией Ушинского, и .материалы, им накопленные, были
сданы во избежание порчи и в целях сохранения в Государст-
венный литературный архив. Но в период подготовки к 75-лет-
ней годовщине смерти Ушинского Президиум АПН обратился
к В. И. Чернышеву с просьбой написать работу об Ушинском.
Пересмотрев свои материалы, он решил в рамку краткой био-
графии Ушинского вложить накопившиеся у него и ранее им
не опубликованные данные о педагогической реформе Ушин-
ским Смольного института. Таким образом, получился еще
один биографический, документально обоснованный очерк об
Ушинском, опубликованный уже в советское время, но хроно-
логически относящийся к дореволюционному времени.
э) В. И. Чернышев. К. Д. Ушинский и реформа Смоль-
ного и Александровского институтов («Изв. АПН РСФСР»,
1951, вып. 33). Неоспоримое достоинство работы автора в
том, что в основной своей части она полностью выполнена на
основании материалов, которые с огромными усилиями до-
быты и изучены автором самостоятельно еще в дореволю-
ционное время. Именно поэтому автору удалось избежать
многих ошибочных утверждений его предшественников. Прав-
да, по недостатку материалов и по другим причинам автор
в свою очередь допустил ряд ошибочных утверждений, огово-
ренных в редакционных примечаниях к изданной им био-
графии. Очерк В. И. Чернышева в целом дает правдивый рас-
сказ о жизни Ушинского, проникнутый глубоким сочувствием
и уважением к его личности. «Его биография,— пишет ав-
тор,—представляет настоящее «житие, повествующее о стра-
даниях и подвигах» за просвещение родной страны. Человек
в высокой степени честный, прямой и правдивый, совершенно
неспособный на сделки с своей гражданской совестью, пре-
зирающий угодливость властям, реформатор по натуре и убеж-

дениям, К. Д. Ушинский нигде не мог работать не только до
конца, но даже более или менее длительно» (стр. 140).
Таковы были первые литературные опыты оформления на-
учной биографии К. Д. Ушинского, появившиеся еще в до-
советское время. Опыты эти, хотя и одобрительно встречались
в педагогической литературе, нередко вызывали .возражения,
говорившие о неудовлетворенности то неполнотой фактических
данных, то недостаточным их освещением. Несомненно, что на
первых порах авторы еще в очень незначительной степени
располагали материалом, тот же небольшой материал, кото-
рым они располагали, нуждался еще в целом ряде коммента-
риев. Только В. И. Чернышеву, спустя 3 1/2 десятка лет после
смерти Ушинского, впервые удалось дать более или менее
удовлетворительную библиографию работ Ушинского и о нем.
Охарактеризованными попытками дать научно-литератур-
ную разработку биографии Ушинского не исчерпывались опы-
ты изложения его биографии. В любой работе, посвященной
Ушинскому, сообщались то более, то менее подробные биогра-
фические сведения о нем. Это были, так сказать, обиходные
сведения о великом русском педагоге, более или менее ши-
роко распространенные и тесно связанные с широкой из-
вестностью учебников Ушинского, с популярностью его дидак-
тических идей. Количество таких кратких сообщений о жизни
и деятельности Ушинского от нескольких строк до десятка и
более страниц исчисляется десятками. Из нескольких десят-
ков таких опытов беглого изложения биографии Ушинского
можно назвать целый ряд работ, которые в свое время способ-
ствовали распространению, популяризации идей Ушинского.
Таковы статьи и брошюры и даже книги В. Люстрицкого
(1882), В. Острогорского (1891), А. Италийского (1896), К. Ель-
ницкого (1903), Н. Грунского (1906), Ермилова (1910), В. Вол-
кович (1913) и др. Авторы работ по истории русской педагоги-
ки в главы об Ушинском обязательно вставляли биографиче-
ские о нем сведения (П. Ф. Каптерев, М. И. Демков).
В советское время были опубликованы специальные био-
графические очерки, посвященные ранним годам жизни
К. Д. Ушинского: проф. М. Полосина «Ушинский, его детство,
отрочество и юность» («Ученые записки МШИ имени Ленина»,
т. XXXIII), Н. В. Зикеева «Детство и годы учения К. Д. Ушин-
ского» («Ученые записки МОПИ», т. XXV, 1953). Опытов ис-
следования жизни и педагогической деятельности Ушинского
в целом в советское время не появлялось, если не считать двух
работ, преследовавших цели популяризации деятельности и
работ Ушинского. Это работы: В. Я. Струминского «К. Д. Ушин-
ский» (М., 1943) и А. Г. Иванова «К. Д. Ушинский» (Яро-
славль, 1949). Зато во всех почти курсах по истории педаго-
гики, в больших работах, посвященных Ушинскому,— В. Я. Стру-
минского «Педагогическая система К. Д. Ушинского» (вводная

статья к первому тому «Избр. соч. Ушинского», 1939),
Д. О. Лордкипанидзе «Педагогическое учение Ушинского»
(1948), Т. Тажибаева «Психология и педагогическая психоло-
гия К. Д. Ушинского» (Алма-Ата, 1948), в большом количест-
ве брошюр, статей, посвященных изложению о его жизни и дея-
тельности, биографические о нем сведения, как правило, да-
вались в виде предисловия или введения ко всей работе. Сле-
дует отметить, что об Ушинском написано свыше двух десятков
диссертаций, в том числе только работа Н. В. Зикеева посвя-
щена биографии великого педагога.
*
Таким образом, на скудость педагогических работ, по-
священных биографии К. Д. Ушинского, пожаловаться нельзя.
Однако же эти работы с самого начала стали принимать
стандартные формы, аналогичные формам старинных житий.
В них фигурировали не столько проверенные и установленные
факты из жизни Ушинского, сколько определенные стандарт-
ные шаблоны, в которые по мысли авторов должна была вы-
литься эта жизнь. Такой была судьба биографических очер-
ков не об одном только Ушинском. Целый ряд причин обусло-
вил собой такое явление в разработке его биографии.
а) В первую очередь необходимо указать на то обстоя-
тельство, что биографические данные о жизни Ушинского на-
чали собираться поздно: первая библиография сочинений Ушин-
ского была впервые собрана и опубликована В. И. Черныше-
вым спустя почти 40 лет после смерти Ушинского.
Основная канва жизни Ушинского оставалась точно не
установленной: год рождения, происхождение, школа, служба
в разных учреждениях — все это излагалось по шаблону, но
без твердых данных. Указывалось четыре даты года рождения
Ушинского; спорили о том, какой марки дворянство отца
Ушинского,— был ли он крупный дворянин, или средний, или
просто мелкий, а в биографии Фролкова утверждалось даже,
что он вел свое происхождение от старинной дворянской фа-
милии. Путались сведения об имении отца Ушинского: одни
полагали, что оно находилось на окраине Новгород-Северска
и представляло собой барский дом с большим садом и служ-
бами; другие полагали, что это хутор Богданка, находившийся
в 4 или 15 верстах от Новгород-Северска. Приступавший к
биографическому очерку автор мог выбирать любой вариант
из этих разноречивых сведений или создавать свой. Такова
первая причина неудовлетворительности биографических очер-
ков о жизни и деятельности Ушинского, составлявшихся во
второй половине XIX и первой половине XX в.
б) Другая причина заключалась в том, что творчеством
авторов даже при наличии точных фактов — часто управляли

предвзятые идеи, при помощи которых исследование самых
точных и неоспоримых фактов .может быть направлено в лю-
бую сторону. Хорошо известно, что одни из биографов имели
тенденцию «улучшить» Ушинского, тогда как другие намере-
вались его «ухудшить» даже при наличии фактов, говоривших
обратное этим намерениям. Так, чтобы «улучшить» Ушинско-
го в глазах советских педагогов, один из его биографов, вопре-
ки фактам и заявлениям самого Ушинского, писал, что «в сво-
их более поздних работах Ушинский признается, что «нераз-
гадываемые вопросы бога (его) больше не занимают», а
также, что «наука не имеет права смотреть на человека как
на существо двух миров, не начинает с верований». Отсюда
он сделал вывод, что Ушинский эволюционировал от религии
к атеизму. Первая фраза взята из юношеского дневника
Ушинского, а вторая из первой его научной работы, опублико-
ванной в 1848 г. Ясно, что ни при каком усилии воображения
обе эти фразы не могут быть отнесены к более поздним рабо-
там Ушинского. Автор научной работы или не знал о времени
цитируемых работ, или сознательно искажал их. Это не един-
ственный пример извращения фактов биографии Ушинского.
Но перечислять их здесь нет возможности: в дальнейшем о
них, по мере надобности, будет сказано.
в) Нельзя не остановиться еще на одной, третьей причине
^неудовлетворительности биографий Ушинского. Эту третью
причину можно охарактеризовать как низкий методический
уровень техники научной работы, при котором автор понимает
свою работу не как научное исследование фактов, а как бес-
цельное их комбинирование, лишенное даже вышеуказанных
тенденций к «ухудшению» или к «улучшению» субъекта био-
графии, лишь бы выполняемая работа с внешней стороны по-
лучила подобие научной комбинации. Так, изучая биографию
Ушинского, один из авторов ознакомился с его перепиской с
разными лицами. Факт биографически бесспорно важный и
его следует, как и все другие факты, научно исследовать, вни-
кнуть в мотивы каждой отдельной переписки и уже в соответ-
ствии с этим освещать факты этой переписки. В памяти автора
остались три цитаты из переписки Ушинского с педагогом
Н. А. Корфом. Эти три цитаты автор и приводит в разных
местах своей работы, но пока он их переписывал, он забыл
имя адресата и каждый раз утверждал, что цитаты взяты им
из переписки Ушинского с М. И. Семевским, между тем как
последний никакого отношения к этой переписке не имел. Ра-
бота была переиздана трижды и во всех изданиях мистифика-
ция оставалась неисправленной. Факт беспрецендентный в
истории науки. Если ботаник, пишущий научную работу по
своей специальности, смешал бы дуб с березой, ему предло-
жили бы, прежде чем приниматься за научную работу, ознако-
миться с курсом средней школы. В работах по биографии Ушин-

ского аналогичные факты, к сожалению, не всегда находят
правильную оценку.
Приведенные примеры не единичны,— это типичные явления,
которые говорят о том, что в разработке биографии Ушинско-
го имеются крупные недочеты, заключающиеся: а) в крайней
скудости материалов, на основе которых должна быть построена
биография, б) в обилии всякого рода ложных тенденций, сво-
дящихся к заранее поставленным задачам «улучшения» или
«ухудшения» Ушинского как педагогического деятеля, в) в
низком уровне выполнения научных работ. Из наличия этих
типичных явлений, возникших в результате навыков, воспитан-
ных в нескольких поколениях историков педагогики, и вытека-
ла необходимость настоящего труда, в котором автор поставил
себе задачу дать в первую очередь документальную биогра-
фию Ушинского, основанную на возможно более широком под-
боре проверенных фактов его жизни. Но это не значит, что
предлагаемая работа будет представлять собой только перечень
фактов и документов. Устанавливаемые документами факты
являются только элементами большого целого, посвященного
научной педагогике. Этим целым является вся жизнь Ушинско-
го, к которой должны подвести читателя доступные в данный
момент документы. Поэтому в предлагаемой работе будут
иметь место не только разрозненные факты, но и заключения,
выводы, предположения, гипотезы, раз только логика фактов
ведет к выходу за пределы непосредственно данного материа-
ла. Вместе с тем автор вовсе не предполагает, что его опытом
работа изучения биографии Ушинского будет исчерпана.
Ему хотелось бы только привлечь возможно больше фактиче-
ского материала, до сих пор не включавшегося в биографию
Ушинского, и выключить из стандартно написанных биографи-
ческих очерков извращенные, фальсифицированные данные,
тенденциозно освещенные действительные факты, лишенные
всякого основания выдумки, которыми пестрят до сих пор как
биографические очерки, так и работы, посвященные мировоз-
зрению и педагогическим идеям Ушинского. Но биография не
самоцель. Это только основа для дальнейшего, углубленного
изучения того содержания, которым была заполнена жизнь
великого русского педагога.
3. ПЕРИОДИЗАЦИЯ ЖИЗНИ К. Д. УШИНСКОГО
Биография как исторический рассказ предполагает опреде-
ленную периодизацию. Последняя, естественно, может опреде-
ляться годами жизни данного лица. Но биография—не лето-
писное повествование, осуществляющееся в порядке следова-
ния от одного года к другому. Это известная группировка
фактов ЖИЗНИ, определяемая, с одной стороны, течением психо-
физической жизни данного лица, с другой стороны, его уча-

стием в социальной жизни своей страны. Таким образом на-
мечаются определенные хронологические рамки, в которые
укладывается жизненный путь субъекта биографии и которые
дают возможность представить всю его жизнь в ее единстве
и в разнообразии ее частей одновременно. Жизнь К. Д. Ушин-
ского в целом, обнимающая время с 1824 по 1870 г., естествен-
но, распадается на три больших этапа, каждый из кото-
рых представляет известного рода законченность и определен-
ность.
Первый этап (1824—1844), начинаясь с рождения, продол-
жается до начала зрелости, охватывая собой возрасты детства,
отрочества и юности. Период этот заканчивается выходом из
университета и вступлением в самостоятельную жизнь.
Второй этап (1844—1862) может быть охарактеризован как
опыт служебной деятельности Ушинского в разных учрежде-
ниях царской России средины XIX в. Опыт этот после двух лет,
проведенных при университете в ожидании назначения, начал-
ся вступлением Ушинского в должность и. о. профессора
камеральных наук в Ярославском лицее и заканчивается его
удалением из Смольного института и отъездом в заграничную
командировку.
Третий этап (1862—1870) характеризуется отъездом Ушин-
ского в заграничную командировку с целью в самостоятельной
работе в области научной педагогики выполнить созревшие
у него творческие задачи, невыполнимые в России в условиях
наступившей реакции.
Каждый из перечисленных этапов складывается из ряда
отдельных моментов, требующих специального изучения. При
отсутствии посвященных биографии Ушинского научных в
собственном смысле этого слова работ, многие из этих момен-
тов не всегда представляются достаточно ясно и трактуются
совершенно произвольно. Совершенно целесообразна поэтому
задача проследить за тем, что же мы знаем более или менее
достоверно о жизни Ушинского по каждому из указанных
этапов.
Предупреждая последующее детальное изложение, необхо-
димо сказать, что уже означенные три этапа выражают
определенную внутреннюю закономерность, которая в самых
общих чертах может быть раскрыта здесь так:
На первом, самом продолжительном и ответственном
этапе его жизни Ушинский не только получил общее образова-
ние в объеме, необходимом и возможном для людей того
времени, не только специальное образование юриста, необхо-
димое для отправления соответствующих практических функ-
ций в государственном аппарате, но также, что особенно
важно, уловил те жизненные, прогрессивные тенденции своего
времени, которыми определялось направление его работы на
любом жизненном пути в защиту нового и в борьбе со старым,

отживающим. С первых дней своей самостоятельной (работы,
вернее с момента окончания университета, Ушинский уже чув-
ствовал себя вооруженным для той борьбы за ростки новой
жизни, которую ему придется вести. Можно сказать, что
первый этап жизни Ушинского и начало второго, т. е. пример-
но до 25 лет, был самым счастливым и вдохновляющим
периодом его жизни1. -
Второй этап в целом представляет собой ряд тяжелых
опытов осуществления теоретически осознанных Ушинским за-
дач на разных поприщах его служебной деятельности: а) по
прямой своей специальности (юридической) в Ярославском
лицее и затем в области журнальной работы (с 1846 по 1854 г.);
б) по второй (педагогической) специальности в Гатчинском
и в Смольном институтах, а также в журнальной педагогиче-
ской литературе. Это были опыты радикальной борьбы за
новое, за новые учреждения, новую систему юридического
образования, новую систему народного образования, отвечаю-
щую формирующемуся капиталистическому производству.
Практическая и теоретическая работа Ушинского в этом на-
правлении вызывала или снятие его с работы или энергичные
наладки против него в печати, говорившие о том, что с его
работой не мирятся не только реакционные классы (духовен-
ство, правительство), но также и значительная часть прогрес-
сивной интеллигенции.
Ряд неудач на разных поприщах работы привел Ушинско-
го— к третьему этапу его жизни: в связи с ослаблением
своего здоровья он нашел целесообразным воспользоваться
предложенной ему заграничной командировкой для беспрепят-
ственного выполнения тех педагогических и специально-науч-
ных задач, которые он считал уже созревшими для выполнения.
Командировка в связи с болезнью, требовавшей непрерывного
лечения, длилась до конца жизни Ушинского, т. е. в течение
9 лет. За эти годы он выполнил основную часть своей научной
работы в области педагогики, стяжавшую ему имя великого
русского педагога и сделавшую его имя дорогим для советских
учителей.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО И ЮНОСТЬ К. Д. УШИНСКОГО
О детских и юношеских годах К. Д. Ушинского много
интересных бытовых подробностей сохранилось преимущест-
венно в автобиографических воспоминаниях самого Ушинско-
го и в мемуарных записях его современников. Но основные
биографические подробности, требующие точной документаль-
ной фиксации, начиная с года рождения, социального положе-
ния родителей Ушинского и т. п., оставались неясными, бла-
годаря чему повисали в воздухе многочисленные данные ран-
них лет его жизни. Вот почему биографическое повествование
о раннем периоде жизни Ушинского приходится начинать и
довольно часто прерывать постановкой ряда нерешенных, пока
условно решаемых вопросов. Такими нерешенными еще вопро-
сами в значительной степени богаты и последующие этапы
жизни К. [ Д, Ушинского. Только в попытках их постановки
и решения могут быть ближе уяснены основные контуры жизни
великого русского педагога.
1. ДЕТСКИЕ ГОДЫ К. Д. УШИНСКОГО В СЕМЬЕ
Год рождения
К. Д. Ушинского.
Эта, казалось бы, столь бесспорная био-
графическая дата в жизни Ушинского
оказывается до настоящего времени спорной.
В разных 'случаях в качестве такой даты называются 1823,
1824, 1825 и даже 1826 г. Читатель оставляется в неведении
относительно того, что это за таинственные данные, которые по-
зволяют решать так различно вопрос. Что касается множествен-
ности дат, то она объясняется тем, что в середине 60-х годов,
когда Ушинскому понадобились документы для определения
его сына в военную гимназию, обнаружилось, что дела де-
партамента иностранных исповеданий МВД, в котором эти
документы хранились по месту первоначальной службы Ушин-
ского в Петербурге, сгорели во время пожаров начала 60-х го-

дов, Ушинскому пришлось вести переписку с целым рядом
учреждений, чтобы получить соответствующие справки. В рас-
поряжении же исследователей, принимавшихся за составление
биографических сведений, оставались по вопросу о годе рожде-
ния Ушинского или сведения, получавшиеся ими непосред-
ственно в семье Ушинского, или так называемые формулярные
списки о службе, в которых обычно указывался не год рожде-
ния, а возраст в момент составления списка. Понятно, что
возраст в зависимости от времени составления списка мог
указываться на год больше или меньше.
Совершенно естественно, что возник вопрос о метрическом
свидетельстве Ушинского, которое одно могло дать совершен-
но точное и не вызывающее споров разрешение вопроса о годе
его рождения. Впервые заинтересовавшийся этим вопросом
В. И. Чернышев долго и безуспешно разыскивал это метриче-
ское свидетельство по разным городам, где служил отец
Ушинского. После долгих поисков Чернышев обратился в
Московский университет, где ему выдали в копии свидетель-
ство об окончании Ушинским Новгород-Северской гимназии.
Годом рождения Ушинского в этом свидетельстве назван 1823-й.
На этой дате и остановился В. И. Чернышев. Однако канце-
лярия университета не показала Чернышеву другого важного
документа, хранившегося в деле К. Д. Ушинского, под назва-
нием: «Свидетельство надворного советника Димитрия Гри-
горьевича Ушинского сыну Константину». Документ, не пока-
занный Чернышеву, был выдан отцу Ушинского из Тульской
духовной консистории и в нем сообщалось, что метрического
свидетельства о рождении Константина Ушинского своевремен-
но не было составлено, так как крестивший его кладбищенский
священник г. Тулы по неимению бланок ведомостей о креще-
нии своевременно не оформил дела с записью, потом постепен-
но забыл о нем, а затем неожиданно скончался. Отец же
Ушинского, перешедший на службу в другой город, также
забыл об этом и вспомнил только тогда, когда наступила пора
отдавать сына в гимназию. В 1833 г. он совершил поездку в
Тулу, разыскал там восприемников, свидетелей крещения
Ушинского, и по взаимному соглашению было установлено, что
годом рождения и крещения сына Константина был
1823 г., что консисторией и было удостоверено. Формально
здесь все правильно и можно было бы на этом остановиться,
если бы не двойственность в показаниях самого. Ушинского о
годе его рождения.
Что касается самого Ушинского, то, конечно, он не мог не
знать о документе, который официальной датой его рождения
считает J 823 г. С другой стороны, он прекрасно знал и другую,
неофициальную дату своего рождения, как знали ее роди-
тели, его близкие друзья и члены его семьи. В своих
воспоминаниях о Новгород-Северской гимназии Ушинский

писал: «Мать, моя умерла, когда мне не было еще 12 лет»
(т. XI, стр. 54). Это ценное показание, подтверждаемое това-
рищем Ушинского по гимназии М. К. Чалым. В год смерти
матери Ушинский поступил в III класс гимназии. Это был
1835 год. В августе—сентябре этого года Ушинскому, по его
собственным словам, не было еще 12 лет, т. е. было 11 */г лет,
так как он родился 18 февраля. Возвращаясь с 1835 г. на один-
надцать лет назад, получаем 1824 год — совершенно точную и
определенную неофициальную дату рождения Ушинского.
Вслед за Ушинским эту же дату называют Рехневский, уни-
верситетский товарищ и друг Ушинского, автор первого
обстоятельного некролога о нем; Фролков, автор первой био-
графии Ушинского, написанной по данным, полученным в семье
Ушинского; Старчевский, автор воспоминаний об Ушинском;
Песковский, автор биографии Ушинского, и др.
Напрашивается предположение о том, что отец Ушинского,
имея в виду быстро развивающиеся способности своего сына,
решил определить его в гимназию, не дожидаясь, пока ему
исполнится 10 лет, а для этого нужно было в свидетельстве от
консистории показать, что он родился не в 11824, а в 1823 г.
С таким свидетельством К. Д. Ушинский уже в 1833 г., будучи
девятилетним мальчиком, мог быть зачислен в I класс гимна-
зии1*. С этим предположением совершенно согласуются воспо-
минания товарищей Ушинского (Чалого по гимназии и Рехнев-
ского по университету), которые одинаково показывают, что
Ушинский везде и особенно в гимназии выглядел значительно
моложе своего официального возраста. Есть, таким образом,
достаточное основание считать годом рождения Ушинского
не — 1823 г.. а 1824 г.
Родители
К. Д. Ушинского.
К. Д. Ушинский был сыном Димитрия Григорь-
евича Ушинского и Любови Степановны Ушин-
ской. Социальное положение родителей
Ушинского обычно рисовалось в стилизованных стандартных
формах скромного феодально-помещичьего быта начала XIX в.
Так, первый биограф Ушинского, А. Ф. Фролков, личный секре-
тарь Ушинского и домашний учитель его детей, писал, что отец
Ушинского, получив воспитание в Московском университетском
благородном пансионе, принадлежал к одной из старинных мало-
российских дворянских фамилий. Сначала был на военной служ-
бе, а после Отечественной войны 1812 года получил отставку и
поселился в Новгород-Северске, на окраине которого имел дом с
обширным двором, службами и прекрасным фруктовым садом **.
Был женат на дочери местного капиталиста и владел -сотней де-
* Примечания даны в конце книги.
•** В своих воспоминаниях К. Д. Ушинский пишет гораздо скромнее,
называя этот «устроенный на барскую ногу» дом проще — «домик моего
отца», «хуторок, куда никто не заглядывал». (Соч., т. XI, стр. 54.)

сятин земли и тридцатью крепостными, которых рано отпустил
на волю. Состояние в целом не было блестящим (стр. 3—4). В
этой характеристике семьи, в которой родился Ушинский, далеко
не все ясно и нет ни одной ссылки на какой-либо документ. По-
нятно однако же, что Фролков следовал стандартной легенде,
сложившейся в семье Ушинского в середине XIX в. и рисовав-
шей идеализированный образ быта его родителей. Традиция
эта удержалась однако же и у советских историков. Интересно
задуманный и с известным лирическим подъемом выполненный
биографический очерк проф. И. И. Полосина «К. Д. Ушинский,—
его детство, отрочество и юность» («Ученые записки» Моск.
гос. пед. института имени В. И. Ленина, т. XXXIII, М., 1946)
продолжает ту же некритическую идеализацию, не оправдывае-
мую ничем, кроме фантастической игры воображения.
Эта ставшая привычной многим бытовая картина жизни
родителей К. Д. Ушинского, нарисованная двумя биографиями
и в разных вариациях повторявшаяся другими, на самом деле
неверна и не отвечает исторической действительности. Что
касается хутора Богданки, принадлежавшего будто бы отцу
Ушинского, то на самом деле он никогда ему не принадлежал
и составлял собственность будущей жены К. Д. Ушинского —
Надежды Семеновны Дорошенко.
Отцу Ушинского принадлежал не хутор, а дом с садом на
окраине Новгород-Северска и особого наименования не имел.
Возможно, что автор был введен в заблуждение одной иллю-
страцией, в книге В. Волкович «Ушинский — русский националь-
ный воспитатель». Иллюстрация была снабжена надписью «Ху-
тор Богданка, в котором провел детство и родился Ушинский».
Эта надпись была заведомо неверной, так как родился Ушин-
ский не в Богданке, а в г. Туле.
Весьма существенным является вопрос о сословной принад-
лежности родителей Ушинского. Что родителей Ушинского на-
зывали дворянами, прибавляя иногда, что они происходили из
старинного, малороссийского дворянского рода, это понятно в
середине и второй половине XIX в., когда принадлежность к
дворянству определяла удельный вес личности. В семье Ушин-
ского, естественно, давали понять, что они происходят из дво-
рян, что могло поднять престиж фамилии. Естественно, что и
сам Ушинский в послужных списках скромно писал о своем
происхождении: «из дворян»; ведь, ему приходилось служить
в дворянских учебных заведениях. Но еще вопрос, можно ли
сказать, что происхождение отца Ушинского, да и сына его
Константина, было дворянское. Твердо установленным нужно
считать то, что отец Ушинского действительно получил дворян-
ское звание, но только уже по истечении примерно 50 лет его
жизни после длительной сначала военной, а потом граждан-
ской службы. Это значит, что до этого времени отец Ушин-
ского по своему рождению к дворянскому сословию не принад-

лежал. Только в 1838 г. 20 октября Черниговское дворянское
собрание, установив на основании послужного списка
Д. Г. Ушинского, что он «приобрел в действительной воин-
ской и «гражданской службе воинские штаб-офицерские чины,
приносящие потомственное дворянство», постановило: «сопри-
числить Д. Г. Ушинского вместе с детьми его в число дворян
Черниговской губ.» (т. XI, стр. 241—244).
До сопричисления к дворянскому сословию Д. Г. Ушинский
был, очевидно, простым военным, а потом гражданским чинов-
ником. Долголетняя служба на обоих поприщах и образование
давали ему законное право на причисление к дворянскому
сословию, но происхождение Д. Г. Ушинского, конечно, не
было дворянским. Из послужного списка, данные которого
включены в документ о сопричислении Ушинского к дворянско-
му званию, видно, что он в должности прапорщика в 1807 г.
обучал дворян военной службе и за скорое доведение их к по-
знанию порядка воинской службы произведен поручиком.
В 1808 г. за скорое сформирование из рекрутов батальона про-
изведен штабс-капитаном. В 1812—1814 гг. за скорое сформиро-
вание в гвардию 3 тысяч и в гренадеры 5 тысяч солдат
награжден в 1815 г. майором. В продолжение военной службы
был в походах, участвовал в сражениях. В 1817 г. за болезнью
вовсе уволен от военной службы с награждением чином под-
полковника и мундиром (Собр. соч. Ушинского, т. XI, стр. 242).
Сообщение А. Ф. Фролкова, что по выходе в отставку
Д. Г. Ушинский поселяется в Новгород-Северске, где приобре-
тает дом, неверно, так как уже с 1820 г. Ушинский начинает
гражданскую службу в разных городах. Только после смерти
жены, как говорится об этом в его послужном списке,
Д. Г. Ушинский унаследовал в собственность принадлежав-
шие его жене дом на окраине Новгород-Северска и хутора
(Солоный и Павловский) с тридцатью душами крестьян. Когда
именно женился Д. Г. Ушинский, в промежутке ли между от-
ставкой 1817 г. и поступлением на гражданскую службу в
1820 г., или после поступления, неизвестно, но вероятнее первое.
В 1820 г. 3 апреля он получает назначение в Тульскую казен-
ную палату по хозяйственной экспедиции советником *; далее
следовал перевод в Полтавскую казенную палату; в 1826 г.
Ушинский определен в канцелярию министра финансов; в 1833 г.
получает новое назначение в Олонецкую казенную палату по
хозяйственному отделению советником, а в 1836 г. сверх долж-
ности советника утвержден в звании члена Вологодского
тюремного комитета исправлять должность тамошнего вице-
губернатора, затем из должности советника перемещен на
должность губернского казначея и 23 февраля 1838 г. от
должности казначея уволен (Соч. К. Д. Ушинского, т. XI,
•* Здесь, в г. Туле, в 1924 г. родился его сын Константин.

Отец К. Д. Ушинского
стр. 242—243). Только после этого отец Ушинского возвращает-
ся на постоянное жительство в Новгород-Северск, подает
заявление о включении его в дворянскую родословную книгу
Черниговской губернии и в 1840 г. избирается дворянами на
ответственную должность уездного судьи. М. Чалый, товарищ
по гимназии, утверждает, что мать К. Д. Ушинского — Любовь
Степановна — происходила из семьи местного капиталиста,
по фамилии Гусак, почему и мать Ушинского в бытовом,,
обиходном разговоре называли Гусаковной (М. Чалый, Мате-
риалы для биографии Ушинского. «Нар. шк.», 1874 г., № 4,
стр. 45). Ю. С. Рехневский сообщает в некрологе об
Ушинском: «Мать его была урожденная Гусак» (Соч. Ушинско-
го, т. XI, стр. 404). Другие авторы вносят сюда уточнения, го-
воря, что Д. Г. Ушинский вступил в брак с дочерью местного
капиталиста, урожденной Капнист (М. Песковский,
К. Д. Ушинский, стр. 9, то же в воспоминаниях А. Стар-
чевского). В документе о сопричислении Д. Г. Ушинского
с законными его детьми к дворянскому сословию отмечено,
что после смерти жены его (т. е. в 11835 г.) ему достались
крестьяне в хуторах Солоном и Павловском с жилым домом
в Новгород-Северске. Таким образом, землю с крестьянами
в означенных двух хуторах и дом на окраине Новгород-Север-

Мать К. Д. Ушинского
ска Д. Г.; Ушинский получил в наследство от первой своей
жены. Трудно сказать, как отец и мать Ушинского вели хозяй-
ство на имевшихся у них хуторах и в доме, но никак нельзя
согласиться с идиллической картиной, нарисованной проф. По-
лосиным, что «12 крестьянских дворов хорошо кормили, обува-
ли, одевали Ушинских». Если так, непонятно, зачем Д. Г. Ушин-
ский с 1820 г. вновь начинает службу, уже гражданскую, и
переселяется из города в город — из Тулы в Полтаву, из
Полтавы в распоряжение министра финансов, потом в Олонецк,
Вологду, и так в течение почти 20 лет. При этом дети рожда-
ются у него не в Новгород-Северске, а в местах службы:
в Туле (Константин в 1824 г.), в Вологде (Сергей в 1829,
Екатерина в 1831 г.). Очевидно, и жена вместе с детьми должна
была как-то странствовать с мужем и детство Ушинского
в 20-х годах, вопреки Полосину, вовсе не было безоблачным,
золотым, как не была безоблачной и жизнь семьи Ушинских.
Нужно думать, что с 1833 г., когда сын Д. Г. Ушинского
Константин был записан в Новгород-Северскую гимназию, его
мать вынуждена была окончательно поселиться с тремя детьми
в своем доме на окраине Новгород-Северска. В 1835 г. она
скончалась, отец продолжал служить на далеком севере, в
Вологодской губернии, и только в 1838 г. окончательно поселил-

ся в Новгород-Северске, причем вторично женился на сестре
ген. Гербеля в Шостенском пороховом заводе. От этого брака
родилась дочь Ольга. О времени смерти отца Ушинского, как
и о времени его рождения, известий нет.
Таким образом, социальное положение родителей К. Д. Ушин-
ского может быть только весьма условно охарактеризовано тра-
диционными выражениями о принадлежности их к «старинному
дворянскому малороссийскому роду». Только мать Ушинского,
возможно, происходила из дворянской фамилии Капнистов.
Отец же только после прохождения целого ряда военных и
гражданских должностей, не ранее как по истечении 50 лет
его жизни был причислен к дворянскому званию2.
Правильнее всего поэтому следовало бы охарактеризовать
его как военного и гражданского чиновника, разночинца пер-
вой половины XIX в.
Состав и быт
семьи Ушинских.
В семье Д. Г. Ушинского, кроме Константи-
на, родившегося в 1824 г., было еще двое де-
тей—Сергей (1829) и Екатерина (1831). Кро-
ме того, был в семье и еще один сын, Александр, который собст-
венно и являлся старшим сыном этой семьи. В свидетельстве
о крещении Константина записано, что восприемником его при
крещении был старший брат Александр (т. XI, стр. 240). В до-
кументе же о присвоении дворянского звания отцу Ушинского
сказано, что оно присваивается его законным детям — Кон-
стантину, Сергею и Екатерине (т. XI, стр. 244). Это дает право
заключить, что Александр, старший брат Константина, был
'внебрачным сыном Д. Г. Ушинского. Обстоятельства, при ко-
торых появился у него этот сын, неясны, но он фигурирует
во всей последующей истории семьи Ушинского3. Видимо1, он
получил высшее образование и проявил себя на литературном
и журнальном поприще рядом статей и книг, которые подпи-
сывались его фамилией, А. Ушинский.
Судя по тому, что дети Ушинского рождались в Туле, Во-
логде, нужно думать, что мать их жила вместе с отцом и вме-
сте с детьми переносила тягость его страннической жизни, при-
хотливо перебрасывавшей его в различные города России. Дом
с садом на окраине Новгород-Северска являлся, вероятно,
только временным приютом для семьи в целом. Но по мере
роста семьи тяжесть страннической жизни все увеличивалась;
кроме того, выяснилась необходимость постоянного места жи-
тельства для обучения подраставшего старшего сына. Нужно
думать, что именно во второй половине 1833 г., когда офор-
млялось свидетельство о рождении Константина, жена
Д. Г. Ушинского окончательно водворилась в своем доме с
большим садом, имея на руках троих малолетних детей, я
здесь начала вести систематическую подготовку будущего ве-
ликого педагога к поступлению в гимназию, проходя с ним
последовательно программу первых двух классов. Вероятно,

мать Ушинского обладала большим природным педагогическим
талантом и, возможно, от нее воспринял Ушинский свои луч-
шие педагогические приемы, в частности, приемы работы с
детьми дошкольного и младшего школьного возраста. Неда-
ром Ушинский повторял, что лучшее средство подготовки учи-
телей— это соприкосновение их в раннем детстве с выдаю-
щимися педагогами: <*Мы большей частью учим так, как нас
учили в детстве»,— говорил он.
Годы жизни в семье и влияние матери сказались на всей по-
следующей жизни Ушинского, который высоко оценивал роль
матери и семейного воспитания вообще. К темам о семейном и ма-
теринском воспитании Ушинский возвращался неоднократно и
лирический характер отступлений на эти темы не оставляет
сомнений в их автобиографическом значении. «Трудно выра-
зить в словах, более доступных для выражения грусти или
злости, чем отрадного чувства, то особенное светлое нечто,
что рождается в душе нашей, когда мы вспоминаем теплоту
родимого семейного гнезда,—писал Ушинский в 1860 г.—
До глубокой старости остаются в нас какие-то задушевные
связи с той семьей, из которой мы вышли. Нам как-то трудно
представить себе, что эти связи уже разорваны навсегда, и
это глубокое семейное чувство пробуждается в нас по- време-
нам, несмотря на толпу воспоминаний, проникнутых горечью
и желчью» (Соч. Ушинского, т. II, стр. 471). Это несомненно
автобиографический материал, в котором подчеркнуты и за-
душевные связи с семьей, и воспоминания, проникнутые го-
речью и желчью. И того и другого в жизни Ушинского было
достаточно. Ни с психологической, ни с педагогической точки
зрения Ушинский не мог понять и тем более оправдать того
явления, когда матери, имея малейшую возможность самостоя-
тельно вести воспитание своих детей, спешат отдать их в чу-
жие руки. Путешествуя по Германии, он удивлялся тому, что
матери, имеющие полную возможность вести занятия с деть-
ми дома, спешат отдавать их в школы для малолетних. А
между тем, пишет он, «все великие педагоги, начиная с Пе-
сталоцци, видят в учении детей матерью идеал первоначаль-
ного учения; даже школы подделываются, но, конечно, плохо,
под это идеальное материнское учение».
Воспитательное влияние матери дополнялось влиянием
богатой и роскошной природы, окружавшей Ушинского в его
домашнем быту. В незаконченных воспоминаниях о своей
школьной жизни Ушинский в поэтически красивой форме опи-
сывает то неотразимое стихийное влияние, какое еще в детстве
производила на него окружавшая природа. «Прекрасное ме-
сто положение, богатое самыми живыми и разнообразными
ландшафтами, огромный старый сад, изрытый переполненны-
ми зеленью оврагами, рано могли развить во мне любовь к
природе. Из хутора я ежедневно должен был ходить в гим-

назию и еще до города пройти версты две по живописному
берегу Десны. Боже мой, сколько перемечталось на этом пре-
красном берегу, на этих «кручах», нависших над рекой... А
как оживлялась и наполнялась впечатлениями жизнь моя,
когда приближалась весна: я следил за каждым ее шагом, за
каждой малейшей переменой в борьбе зимы и лета. Тающий
снег, чернеющий лед реки, расширяющиеся полыньи у берега,
проталины в саду, земля, проглядывавшая там и сям из-под
снега, прилет птиц, оживающий лес, шумно бегущие с гор
ручьи — все было предметом моего страстного недремлющего
внимания и «впечатления бытия» до того переполняли мою
душу, что я ходил как полупьяный. Но вот и снегу нет более,
и неприятная нагота деревьев в саду заменилась со всех сто-
рон манящими таинственными зелеными глубинами, вот и виш-
ни брызнули молоком цветов, зарозовели яблони, каштан под-
нял и распустил свои красивые султаны и я бежал каждый
раз из гимназии домой, как будто меня ждало там и нивесть
какое сокровище. И в самом деле, разве я не был страшным
богачом, миллионером в сравнении с детьми, запертыми в
душных стенах столичного пансиона? Какие впечатления мо-
гут дать им взамен этих живых, сильных, воспитывающих
душу впечатлений природы? После уже будет поздно пользо-
ваться ими, когда сердце утратит свою детскую мягкость, а
рассудок станет между человеком и природой. Странно, что
воспитательное влияние природы, которое каждый более или
менее испытал на себе, которое с такой живостью выражается
почти в каждой вымышленной и истинной биографии, так ма-
ло оценено в педагогике» (т. XI, стр. 54—56)4.
Когда умерла в 1835 г. мать Ушинского, его брату Сергею
было 7 лет, Екатерине — 4 года. Отец должен был возвратить-
ся к месту службы в Вологде. Константин начал регулярно
ходить в III класс гимназии и, вероятно, находился на попе-
чении кого-либо из крепостной прислуги, вместе с своим бра-
том Сергеем и сестрой Екатериной. О старшем брате Алек-
сандре Ушинский ничего не сообщает в своих воспоминаниях.
Возможно, что в это время он или кончал где-нибудь высшую
школу, или уже самостоятельно работал. Таким образом,
Ушинский за эти годы— 1835, 11836 и 1837, когда отец дослу-
живал на севере России свою гражданскую службу, считал
себя ответственным лицом, на котором должны лежать и за-
боты о младшем брате. «Отец после смерти матери почти не
жил дома, вспоминает Ушинский,— так что жил я один с
меньшим братом моим в том хуторке, куда никто не загляды-
вал» (т. XI, стр. 54). Сохранившаяся переписка и другие ма-
териалы говорят о том, что Ушинский в университете и по
его окончании постоянно беспокоился о судьбе своего, очевид-
но, младшего брата, а сестрам своим оказывал денежную
помощь до последних дней своей жизни.

С 1838 г., когда отец Ушинского женился второй раз, хуто-
рок оживляется и делается шумным и суетливым. В дом к
отцу Ушинского наезжают, по воспоминаниям Чалого, гости,
устраиваются пирушки, вечера, гремит музыка. Уединение, в
котором невольно пребывал Константин Ушинский в течение
нескольких лет и которое, по его словам, сказывалось на нем
отрицательно, развив в нем крайнюю 'Мечтательность, прекра-
щается. Теперь нередко случается, что ему не удается приго-
товить дома уроки, и он утром бежит к товарищу, наскоро
выслушивает с его слов уроки и оба затем направляются в
школу. Зато мачеха Ушинского, немка по национальности,
начала вести с ним занятия по немецкому языку. Возможно,
что именно она приучила Ушинского к чтению без словаря,
которое так рекомендовал впоследствии Ушинский. Усвоив
секрет этого чтения, Ушинский щеголял на переменах перед
товарищами чтением Шиллера по подлинному тексту.
В 1840 г. Ушинский кончает обучение в Новгород-Северской
гимназии и поступает в Московский университет. Вместе с
этим порываются те связи, которые соединяли его с отцом.
Студенческая жизнь Ушинского является началом его само-
стоятельной жизни в материальном отношении. От отца он
уже не получал достаточного пособия и содержал себя уро-
ками, а вскоре принял на себя и заботы о своем младшем
брате. Об отце своем Ушинский ни разу не вспоминает, хотя
бы косвенно, так, как вспоминает о матери. Видимо, воспи-
тательная деятельность отца, если только она была и выра-
жалась в чем-нибудь, не оставила в нем положительных вос-
поминаний. Характеризуя различные типы родителей, Ушин-
ский в одном месте пишет: «Вот папаша, обладающий
грубейшими манерами полкового писаря, заботится об аристо-
кратичности в манерах своих детей и колотит своего сынишку
за то, что он поиграл с сыном дворника» (Соч. К. Д. Ушин-
ского, т. II, стр. 465). Где-то, очевидно, наблюдал, а может
быть и лично пережил это когда-нибудь Ушинский. Известно,
что демократические наклонности были сильно развиты у
него с ранних лет, у отца же его несомненно были на-
лицо стремления подняться к верхам общественной лестницы.
Возможно, что в приведенной цитате Ушинский вспомнил
какой-либо случай из своей собственной жизни, когда отец
выражал в резкой форме порицание его стремлению поиграть
с товарищем, сыном прислуги.
2. ОБУЧЕНИЕ В НОВГОРОД-СЕВЕРСКОЙ ГИМНАЗИИ (1835—1840)
В год смерти матери, в 1835 г., Ушинский, прошедший пер-
вые два класса домашнего обучения под руководством матери»
поступил в III класс Новгород-Северской гимназии, которая
явилась следующей после семьи школой Ушинского.

Краткая
история
гимназии.
Новгород-Северская гимназия была преоб-
разована из основанного еще в 1789 г. главного
народного училища. Когда в начале XIX в. си-
стема народного образования в России переде-
лывалась наново, генеральный визитатор Харьковского учеб-
ного округа И. Ф. Тимковский, осматривавший это училище,
высказался за его сохранение и преобразование в четырех-
классную гимназию. Впоследствии, согласно Уставу 11828 г.,
уездное (поветовое) училище и четырехклассная гимназия
должны были быть преобразованы в семиклассную гимназию.
Преобразование это подготовлялось постепенно' и началось
только в 1832 г. За 40 с лишком лет здание, в котором должна
была разместиться новая гимназия, значительно обветшало.
В своих воспоминаниях Ушинский оставил такое описание
школьного здания, в котором он учился: «Длинное, низенькое,
ветхое, почерневшее здание со своей скверной, украшенной
флюгером, будочкой наверху, в которой качался неугомонный
колокольчик, походило, по мнению окрестных помещиков, бо-
лее на паровую винокурню, чем на храм науки: окна в ста-
рых рамах дрожали, подгнившие полы, залитые чернилами
и стоптанные гвоздями каблуков, скрипели и прыгали; рас-
коловшиеся двери притворялись плохо, длинные старые скамьи,
совершенно утратившие свою первоначальную краску, были
изрезаны и исписаны многими поколениями гимназистов. Чего-
чего только не было на этих скамьях! И ящички самой за-
мысловатой работы, и прехитрые многосложные каналы для
спуска чернил, и угловатые человеческие фигурки, солдатики,
генералы на лошадях, портреты учителей, бесчисленные изре-
чения, бесчисленные обрывки уроков, записанных учеником,
не понадеявшимся на свою память, клеточки для игры в скуб-
ки, состоявшей в том, что гимназист, успевший поставить три
креста сряду, драл немилосердно своего партнера за чуб.
Старые почерневшие портреты героев екатерининского време-
ни в старых, источенных червями рамах качались на стенах,
украшенных обрывками обоев. Плохо было это здание, но мне
жаль его, как жаль первых и живых снов своей детской жиз-
ни» (т. XI, стр. 48).
Директор
гимназии
И. Ф. Тимковский.
К моменту преобразования Новгород-Север-
ской гимназии в семиклассную на место скон-
чавшегося первого ее директора, Халанского,
был назначен его родственник, вышеупомяну-
тый И. Ф. Тимковский, проживавший в отставке в 40 вер-
стах от Новгород-Северска, в своем имении Турановке. Док-
тор прав и философии, член великобританского и геттингенского
ученых обществ, Тимковский пользовался славой весьма уче-
ного человека. Несомненно, что он обладал большим педаго-
гическим опытом, приобретенным им по должности визита-
тора Харьковского учебного округа, и был передовым педа-

гогом, отстаивавшим уже в то время необходимость -грамоты
для крестьянства, борющимся с механическими метода-
ми преподавания, требовавшим от учителя разумного и об-
стоятельного, основанного на твердом знании объяснения
урока по содержанию и составившим несколько учебников
для школы.
В качестве директора гимназии он занял в последней не-
сколько своеобразное положение. Мысля себя высшим ру-
ководителем и наблюдателем за жизнью гимназии в це-
лом, он возложил повседневную будничную работу по гим-
назии на своего помощника и заместителя, на котором лежала
забота о поведении учащихся и об организации их учебной
жизни, как и наблюдение за ходом преподавания, сам же
почти безвыездно проживал в своем имении, наслаждаясь
природой и перечитывая классиков. В 'гимназии он появлялся
всего несколько раз в году, чтобы прочесть ученикам какую-
либо речь или в конце года провести экзамены. Несмотря
на такие, исключительно льготные условия, созданные им для
своей работы, И. Ф. Тимковский оказывал огромное нравст-
венное влияние на гимназию в целом, т. е. на учеников и
учителей своей личностью.
М. К. Чалый, товарищ Ушинского по гимназии, оставил
очень интересные воспоминания об этом директоре. «Илья
Федорович, уезжая в свое имение Турановку в 40 верстах от
города на каникулярное время, оставался там до конца октяб-
ря, наслаждаясь по примеру Горация Флакка, своего любим-
ца, прелестями сельской природы. С конца октября до конца
декабря директор жил в своем юродском доме, но гимназии
не посещал. Приезжая во время роспуска 20 декабря, соби-
рал всю гимназию в залу, говорил viva voce * речь и надобно
знать, что эти речи-импровизации были лучшими его произведе-
ниями: он говорил увлекательно, убедительно и просто. Темами
для своих речей И. Ф. обыкновенно избирал какой-нибудь
афоризм или изречение знаменитого мужа вроде, например,
следующего: «Император Тит, недовольный проведенным днем,
говорил своим друзьям: Amici! Hodie diem perdidi **». Затем
следовало развитие главной мысли применительно к жизни
ученика. По окончании речи он давал воспитанникам трех
высших классов несколько тем на праздники и уезжал в свою
Турановку до поста. В продолжение великого поста директор
приезжал в гимназию только раз, на Андреево стояние ***,
а потом уезжал из города встречать в деревне весну и возвра-
щался в конце мая, перед самыми экзаменами, на которых он
* Устно, экспромтом.
** Друзья! Сегодня я потерял день!
*** Чтение в середине великого поста покаянного канона Андрея
Критского.

просиживал ежедневно по десяти часов... На экзамен директор
привозил целую гору классиков и заставлял нас всегда пере-
водить места незнакомые, продерживая ученика возле стола
больше часу. Всегда ровный, спокойный, директор сохранял
олимпийскую невозмутимость, когда все вокруг волновалось...
Экзамены производились при самой торжественной обстановке:
посреди зала ставился длинный, покрытый красным сукном стол
какое-то необыкновенное кресло для директора, напоминав-
шее трон великих князей московских; на столе лежала целая
куча книг в красивых заграничных переплетах и редкие издания
римских классиков, из которых мы должны были переводить
ä livre ouvert*, начиная с V класса. Любимыми предметами
Ильи Федоровича были латынь и русская словесность. Экзаме-
ны по этим предметам тянулись иногда с утра и до полуночи.
Ученики переводили выбранные им самим отрывки из прозаи-
ков и поэтов. Уже между учениками V класса были такие бой-
кие латинисты, которые довольно свободно переводили
«Георгики» Виргилия, «Элегии» Овидия и даже некоторые из
речей Цицерона. Напавши на такого доку, директор оживлялся
и долго не отпускал его от стола, наслаждаясь красотами выра-
жений и успехами испытуемого. Но не на одних отличных оста-
навливал свое внимание наш директор. И посредственные учени-
ки; от него не скоро отделывались. С необыкновенным терпением
он выслушивал не вполне удовлетворительный ответ и весьма
искусными приемами старался навести его на дорогу, помогая
делать анализ и конструкции слов и заставляя усиленно рабо-
тать мозгами, и только тогда оставлял его в покое, когда
убеждался в его неспособности» (М. К. Чалый. Воспо-
минания. «Киевская старина», 1889 г. № 4, стр. 87—88;
№ 5—6, стр. 326—328).
Учебно-вос-
питательная
работа
в гимназии.
Преобразованная в семиклассную гимназию
только с 1832 г., Новгород-Северская гимназия
представляла собой учебное заведение пере-
ходного типа и во многом еще напоминала
старую бурсу. Ушинский в своих воспомина-
ниях пишет, что «в гимназии до прихода учителей, как и в
киевской бурсе, описанной Гоголем, устраивались различные
воинственные игры, оканчивавшиеся иногда порядочным побои-
щем... Под боком был высокий тенистый монастырский сад, где
между двумя рядами могил росли старые ветвистые яблони и
груши... Иногда устраивались преинтересные флотилии на
соседней громадной луже, причем бывало не без купанья; уче-
ники же постарше бегали иногда и в слободку, расположенную
за монастырем и 'славившуюся веселостью своих обитателей
и еще более обитательниц. Весной отправлялись в огромные,
* На любой странице открытой книги, без подготовки.

извилистые рвы, изрывшие меловые окрестности Новгород-
Северска; там росла чудная земляника, там же я и сотни подоб-
ных мне брали первые уроки в курении табаку из очеретового
чубука и глиняной или медовой самодельной трубочки; эти
первые уроки оканчивались весьма неприятным опьянением и
даже рвотой; иногда давались и гораздо более гибельные
приятельские уроки и устраивались довольно грязные оргии»,
(т. XI, стр. 50—51). Наблюдение за повседневным ходом жизни
гимназии поручалось инспектору, выносившему на себе всю
тяжесть этого нелегкого дела. Однако же директор Тимковский
не одобрял телесных наказаний, бывших во всеобщем употреб-
лении в школах, и рекомендовал ограничиваться только более
мягкими мерами, которые не могут оказать дурного влияния на
характер. Ушинский упоминает о палях (удар линейкой по ла-
дони), стоянии на коленях, ночевке в сторожке и т. п. Увольне-
ния допускались только в исключительных случаях. Однажды,
выбившись из сил от нескончаемой возни с нарушителями дис-
циплины, инспектор представил к увольнению ученика Триполь-
ского. По этому случаю «директор приехал в гимназию и тот-
час велел собрать в залу все классы, сказал трогательную речь
об испорченности молодого поколения, привел цитаты из Сал-
люстия и Тацита; наконец, вызвал на середину Трипольского
и голосом, полным негодования, сопровождая слова выразитель-
ными жестами, сказал: «иди от нас! не оскверняй своим дыха-
нием святилища науки и доброй нравственности». У порога
стоял сторож Парамон с грязной метлой, которой и выметал
за гимназические ворота негодный сор» (М. Чалый. Воспоми-
нания. «Киевская старина», 1889 г., № 5—6, стр. 305).
Учебная жизнь гимназии шла обычным для этого рода учеб-
ных заведений ходом. Были учителя весьма хорошие, но были
и посредственные. Учащиеся с обычной проницательностью
весьма быстро улавливали все особенности своих учителей и
приспособлялись к ним. М. Чалый вспоминает, как в связи
о пересмотром преподавательского состава у них в одно время
«не стало почтенного педагога Игнатьева с его любезной «ариф-
метичкой», представлявшейся нам не иначе, как в образе синей
тетрадки, в которой нам досконально были известны все задачи
со всеми их нехитрыми решениями. Мы отлично понимали, как
«в один высокоторжественный день выстрелено было из пушек
101 раз и сколько пороху на эти выстрелы было потрачено»,
«как катилось колесо и сколько раз оборотилось оно в минуту».
Задачи эти много лет повторялись слово в слово, так что не
знать их решения мог только самый несообразительный чело-
век» (М. Чалый. Воспоминания. «Киевская старина», 1889 г.
№ 4, стр. 81). Зато новый преподаватель удивил всех, потребо-
вав от учеников не только решения задач, но еще и рассужде-
ния при этом. Тот же автор вспоминает другого преподавате-
ля— латиниста, который, желая привлечь внимание учащихся

к изложению жизнеописания Датама по Корнелию Непоту
неизменно употреблял один и тот же прием, говоря: «вообразите,
господа, как этот воинственный муж скачет на коне» и учащиеся,
заранее подготовленные к этой фразе, сейчас же начинали
допрашивать его: «А какой масти была лошадь у Датама?
А как ехал Датам — рысью или галопом? Чем кормил Датам
своего коня — овсом или сеном» и т. д., пока преподаватель не
замечал, что над ним смеются (там же, стр. 85). Эти единичные
примеры не говорят еще о гимназии в целом. Они показывают
только, что в таких случаях учителя находили себе отрицатель-
ную оценку. Наряду с ними были и положительные типы учите-
лей. Ушинский, кроме Тимковского, вспоминает «любимого
учителя истории» — Михаила Ерофеева.
Воспитание
и обучение
К. Д. Ушинского
в гимназии,
его итоги.
Регулярно посещать гимназию Ушинский на-
чал с III класса. До этого времени, проходя
программу I и II классов под руководством
матери, он, можно думать, являлся в гимназию
в указанные администрацией сроки для про-
верки пройденного дома материала. На этом
основании в увольнительном свидетельстве, выданном Ушин-
скому по окончании гимназии, педантично отмечено, что он «по-
ступил в гимназию 1833 г. октября 10 дня в I класс и был в оном
год» и т. д. М. Чалый пишет: «в III классе обратил на себя внима-
ние всего класса как привлекательной (наружностью, так и своим
почти детским возрастом миловидный мальчик лет 12—Костя
Ушинский. Ему не 'было полных 12 лет» (Киевская старина»,
11889 г., № VIII, стр. 303, 436). Между тем в III классе были старо-
жилы, которым кончался уже второй десяток лет. Пребывание с
ними в одном классе грозило новичку неприятностями. «На нови-
чка Костю, мальчика женственного, деликатного сложения, всег-
да чистенько одетого, наши 18—20-летние молодцы с первого же
дня поступления в их общество посмотрели косо и стали чинить
ему разные гадости» (там же, стр. 437). (Посещение гимназии
было сопряжено для Ушинского с длинным путешествием через
весь город.
«Новгород-Северская гимназия,—писал он,— стояла за го-
родом; а домик моего отца находился на другой стороне го-
рода — верстах в четырех от гимназии, тоже за городом, и в
местности гористой и очень живописной». Таким образом, при>-
ходилось совершать ежедневное путешествие около 8 верст.
На половине пути к гимназии находился дом Чалого, к которому
Ушинский изредка заходил отдохнуть и с которым всегда воз-
вращался из гимназии. Чалый отмечает, что у Ушинского не
проявлялось признаков какой-либо гордости своим происхожде-
нием и он просто и откровенно беседовал с его родными, иногда
завтракал у них,, если ему 'Случалось уходить из дому без чаю.
Очень скоро Чалый посвятил своего товарища во все таинства
охоты с ружьем и уженья. Катанье на лодке Ушинский полюбил

сразу и охотно принимал участие вместе с учениками гимназии
в сооружении из досок монастырского забора всякого рода
флотилий на соседней громадной луже. Что касается охоты
с ружьем, Ушинский не излюбил ее с самого начала из состра-
дания к убиваемым животным.
Что дала Ушинскому гимназия? Об этом лучше всего мог
сказать он сам. Набрасывая воспоминания о своем обучении
в школе уже в зрелые годы, после того как ему пришлось
ознакомиться с целым рядом учебных заведений, Ушинский
оценивал работу своей гимназии, несмотря на очевидные недо-
четы ее работы, положительно. «Воспитание, которое мы полу-
чили в 30-х годах в бедной уездной гимназии маленького город-
ка Малороссии, Новгород-Северска, было в учебном отношении
не только не ниже, но даже выше того, которое в то время по-
лучалось во многих других гимназиях. Этому много способ-
ствовала страстная любовь к науке и несколько даже педан-
тическое уважение к ней в покойном директоре Новгород-
Северской гимназии, старике-профессоре, имя которого' извест-
но и ученой литературе, И. Ф. Тимковском... Искренние ученые
стремления и глубокие религиозные убеждения, соединявшиеся
в незабвенном Илье Федоровиче, имели сильное влияние на
гимназию... Между нами жило, мы и сами не знали почему,
какое-то благоговейное уважение к науке и к тем немногим
учителям и даже товарищам, которые ею ревностно занимались.
Умение переводить трудные места Горация или Тацита было
патентом на всеобщее уважение. Такого ученика VII класса
знали даже довольно оборванные мальчуганы первейшего
(т. е. приготовительного) класса, смотрели на него с уважением
и произносили его имя, как имя Гумбольдта. Другие пред-
меты были слабее, а новые языки, по неимению ни
хороших преподавателей, ни хороших руководств, шли очень
плохо... Если теперь припомнить, — резюмировал свои выводы
Ушинский,—все, что могла дать гимназия прилежнейшим из
своих учеников, то нельзя не сознаться, что все это было весьма
не обширно. Хорошо уже и то, что у большей части учеников
были любимые предметы;' но вообще учение далеко не достига-
ло той полноты подготовительных сведений, которых можно
и должно требовать от гимназий. Мы узнавали только кое-что то
из той, то из другой науки; но любили и уважали то, что узна-
вали, и это уже было много. Плохие, тощие учебники и отсут-
ствие всяких педагогических сведений в преподавателях всего
более были причиной такой неполноты сведений, потому что
при хорошем учебнике и благоразумном методе и посредствен-
ный преподаватель может быть хорошим». Зато, когда впо-
следствии Ушинский присмотрелся к внутренней жизни столич-
ных школ, когда «узнал, что в иных огромных детских казар-
мах, где все так вылакировано, вычищено, все блестит
и сверкает, все хвастливо кидается в глаза своей обдуман-

ностью и порядком, где дети находятся ежеминутно под
бдительным надзором неусыпных начальников, украшенных
за свою бдительность всеми возможными отличиями,— заводят-
ся между детьми те же пороки, которые водились и между
нами в бедных лачугах Новгород-Северска. Только эти пороки
принимают здесь еще более характер повальных болезней,
тщательно скрываемых, но не искореняемых начальством»,—
тогда положительные качества его гимназии встали перед ним
во весь рост: «О! тогда я оценил по достоинству и постовые
молитвы покойного Ильи Федоровича и наше уважение к одам
Горация, и нашу любовь к учителю истории, и нашу гордость
своими маленькими сведениями, и почтительный страх, который
овладевал нами при слове: университет!» (т. XI, стр. 46—48,
51—52).
*
Лишившись с 12 лет матери, а следовательно, и разумного
постоянного присмотра, предоставленный большею частью са-
мому себе, Ушинский развивался за время гимназического
курса с некоторыми болезненными отклонениями в сторону.
Он сам отмечает некоторые из таких отклонений. «Слишком
большое уединение, в котором я проводил большую часть
своего времени дома, длинные, более чем полуторачасовые
прогулки в гимназию и назад по пустынным кручам Десны в
соединении с несколькими десятками путешествий и романов,
которые я прочел в библиотеке отца, оставленной на наш про-
извол, слишком рано и сильно развили во мне мечтательность»
(т. XI, стр. 57). Это не могло не отразиться и на учебной ра-
боте Ушинского. Обладая блестящими способностями и пре-
восходя своих товарищей по развитию, самостоятельно при
помощи мачехи изучив немецкий язык и научившись без сло-
варя читать немецких авторов, Ушинский в последних клас-
сах гимназии относился к учебной работе без надлежащего
рвения, обнаруживая, согласно определению совета гимназии,
прилежание посредственное. Возможно, что здесь сказались
домашние обстоятельства, связанные с вторым браком отца,
и наступившей в доме шумной жизнью; возможно, что в свя-
зи с возрастом Ушинского в нем возникал ряд психо-физиче-
ских изменений, нарушавших спокойное течение его жизни.
По воспоминаниям Чалого, «по временам на него нападала
хандра: он становился то задумчивым, то раздражительным;
в спорах не терпел ни малейшего противоречия. Заложив руки
в карманы, ходил по классу, бросая по временам насмешливо-
презрительные взгляды по адресу суетившихся за уроками
товарищей. Эта эксцентричность была предметом острот то-
варищей: его зв»али «ученейшим» и «философом» («Киевская
старина», 1889 г., № VIII, стр. 442).

Выпускной экзамен, произведенный в июне 1840 г., обна-
ружил, что у Ушинского имеются знания по .всеобщей и рус-
ской истории — отличные, в российской словесности — отлич-
ные и хорошие, в географии и статистике — хорошие (а также
в законе божием), в латинском языке, физике, в рисовании
и чистописании — достаточные, в математике — слабые и по-
средственные. В увольнительном свидетельстве, кроме успехов,
отмечены особо поведение и прилежание. О поведении Ушин-
ского сказано: «Первое: в отношении к соучащимся вел себя
прилично, не обнаружив никаких наклонностей, достойных
осуждения; второе: в отношении к начальству оказывал долж-
ное уважение и приветливость и вообще был поведения хоро-
шего». В отношении прилежания отмечено, что «при превос-
ходных дарованиях старание к приобретению знаний употреб-
лял посредственное». Увольнительное свидетельство выдано
Ушинскому «по его прошению для дальнейшего образования
в императорском Московском университете». Под свидетель-
ством имеются подписи: директора Андрея Боторовского,
инспектора Герасима Ивановского, законоучителя Василия Ла-
чевского и учителей — математики Иосифа Бонче-Осмоловско-
го, латинского языка Карла Микульского, русской (Словесности
Федора Киреева, физики Матвея Домидовского, истории Ми-
хаила Ерофеева, немецкого языка Эдуарда Штранге и фран-
цузского языка Ромуальда Саковича.
3. ГОДЫ ОБУЧЕНИЯ В МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ (1840—1844)
Несмотря на то что количество и качество знаний, усвоен-
ных Ушинским в гимназии, было сравнительно невелико, он
вынес из нее любовь и уважение к науке, и почтительный
страх овладевал им и его товарищами при слове «университет».
Ушинскому было 16 1/2 лет, когда он был зачислен на юриди-
ческий факультет Московского университета. Начиналась
самая трудная и самая ответственная пора его духовного
развития, пора формирования мировоззрения, созревания
его научных взглядов и всестороннего развития его лич-
ности. 16-летний возраст в представлении Ушинского на
всю жизнь связался с мыслью о начинающемся расцве-
те духовной жизни. Именно в это время под оживляющим
впечатлением университетской атмосферы Ушинский до ощу-
тимости ясно испытал, как начинает формироваться его ду-
ховная жизнь, как вступает в силу его разум, просыпаются
его творческие силы. «16-летний возраст, писал он, это именно
то время, когда начинает формироваться в человеке убежде-
ние... Только теперь настает пора воспитания идеи, мысли,
таинственная формация взглядов на жизнь и убеждений,—
именно та пора, когда наука начинает действовать на душу
человека... В эти первые годы юности именно и начинается об-

разование человека .наукой... Юность любуется своими рожда-
ющимися силами и не любит ходить на помочах. Здесь уже
возможны только свободные убеждения, овладевающие мыслью,
пленяющие воображение и потом уже проникающие в сердце
и характер. В 116-летнем возрасте начинается формирование в
человеке убеждений под влиянием тех явлений, которые его
окружают и тех мыслей, которые в нем пробуждаются этими
явлениями»*.
В старейшем университете России Ушинский сразу почув-
ствовал себя в атмосфере, насыщенной десятилетиями умст-
венной жизни, пропитанной традициями 80-летней научной ра-
боты и опытом социально-политических исканий. Понятно, что
если в доуниверситетский период Ушинский получал только
элементы знаний и только зачатки социально-политических на-
строений; если вместе с своими товарищами он узнавал «толь-
ко кое-что то из той, то из другой науки» и не достигал «той
полноты подготовительных сведений, которой можно и долж-
но требовать от гимназии» (т. XI, стр. 17), то именно здесь, в
университете, эти элементы и задатки раннего периода жизни
Ушинского в связи с вступлением его в ответственный возраст
юности должны были оформиться и приобрести более или ме-
нее определенную социально-политическую окраску и научно-
философское выражение. Здесь, в университете, Ушинский по-
лучил то направление, с которым вышел в жизнь и которое
составило основу его дальнейшего развития.
Поездка
в Москву
и поступление
в университет.
Эмоциональная приподнятость Ушинского в
перспективе поступления в старейший русский
университет, естественно, должна была превра-
тить поездку в Москву в событие огромного зна-
чения в его личной жизни. Эту поездку Ушин-
ский попытался однажды сделать предметом автобиографиче-
ского рассказа. Рассказ этот не получил окончательной
отделки и не вошел в книгу («Детский мир»), для которой
был предназначен. Но все же в нем хорошо сказано о том на-
строении, с которым Ушинский с товарищами подъезжал к Мо-
скве. Вот небольшой отрывок из этого рассказа:
«Выпускной гимназический экзамен окончен; аттестат на
руках: пора собираться в университет. Трое из нас выбрали
отдаленный университет — Московский. Почему? — трудно ре-
шить. Какое-то неизъяснимое очарование скрывалось для нас
в слове «Москва». Нанят троечный извозчик,— мы были не
довольно богаты, чтобы ехать на почтовых,— отслужен напут-
ственный молебен. Я плакал горько, прощаясь в первый раз
с родным гнездом; но в этих слезах было и какое-то отрадное
* А. Н. Острогорский, Собрание неизданных сочинений К. Д. Ушин-
ского (материалы для «Педагогической антропологии» т. III и материалы
для биографии), Спб., 1908, стр. 129—131.

чувство: широкий мир, о котором мы только мечтали, наконец!,,
открывался перед нами! Но вот и красивые горы, с (которых
съезжал когда-то удалой князь Игорь, отправляясь на полов-
цев, и главы Спасовского монастыря, в котором скрывался
когда-то беглый инок, задумавший сделаться царем на Моск-
ве,— скрылись вдали...
Мы ехали дней 12. Мценск показался для нас хорошим го-
родом, Орел и Калуга громадными, красивыми городами для
нас, не видевших до того времени ничего лучше Новгород-
Северска. Но что же должны были мы почувствовать, когда
наш ямщик, выезжавший обыкновенно до света, когда мы еще
крепко спали в кибитке, разбудил нас, говоря: «Не хотите ли,
господа, взглянуть на Москву!» Сон слетел с нас в одну ми-
нуту и мы, стоя на передке, смотрели во все глаза, смотрели
и не понимали: неужели это один город обхватил полгоризон-
та? Москва еще была верстах в 30 от нас, едва виднелась
в светлом утреннем воздухе; а верхушки церквей и колоколен
ярко блестели своими золотыми главами, видны были —и впе-
реди, и направо, и налево, составляя громадный полукруг...
...Мы остановились где-то неподалеку от Сухаревой баш-
ни...» (Соч., т. XI, стр. 247—249). Путешественникам предстоя-
ло в первую очередь выполнить неизбежные формальности,
которым подвергались все поступавшие в университет, — под-
вергнуться испытаниям. В справке об окончании Московского
университета, выданной К. Д. Ушинскому, сказано, что он «по-
ступил в Московский университет на юридический факультет
в августе 1840 г. по свидетельству Новгород-Северской гимназии
и удостоен звания студента Московского университета по над-
лежащем испытании, каковому подвергались, все поступающие
в университет». «Уже во время приемных экзаменов и первых
лекций в университете мы все, вспоминает Ю. Рехневский, обра-
тили внимание на Ушинского, тогда весьма молодого человека,
почти мальчика, с черными выразительными глазами, с умным
, и грустным симпатичным лицом, которого живая и бойкая речь
с чуть заметным малороссийским акцентом, оригинальные и
резкие суждения по поводу университетских лиц, тогдашних
театральных и литературных явлений и всего того, что интере-
совало наш университетский мир, невольно возбуждали общее
сочувствие, какое возбуждает всякий, выходящий из ряда
обыкновенных молодой человек» (т. XI, стр. 405).
Так Ушинский с товарищами вошел в тот таинственный
мир, о котором он до сих пор мог только издали мечтать, мир
науки, на который еще в гимназии он приучился смотреть с
благоговением и надеждой. Что в действительности дал этот
мир Ушинскому и как он использовал полученное, — ответ на
этот вопрос может быть более или менее полно развернут
только в дальнейшем, в связи с анализом социально-полити-
ческих, философских и педагогических идей Ушинского, раз-

вивавшихся им на базе, полученной в университетском образо-
вании. В настоящем обозрении по необходимости придется ог-
раничиться в первую очередь скудными рамками внешних
биографических данных.
Московский
университет
после реформы
1835 г.
Можно считать общепринятой и неоспори-
мой развитую еще А. И. Герценом точку зре-
ния, что Московский университет со дня 'своего
основания, несмотря на полицейскую one*
ку, которой он подвергался со стороны царского
правительства, стал центром умственной жизни России. И чем
туже стягивались тиски абсолютизма над русской жизнью,
тем сильнее она 'создавала в Московском университете свой
умственный центр. С Московским университетом связали
свои имена лучшие деятели русской науки и литературы, на-
чиная с Ломоносова и Новикова в XVIII в. «Я так многим
обязан университету,— писал об университете своего времени
Герцен,— и так долго после курса жил его жизнью, с ним, что
не могу вспоминать о нем без любви и уважения. В неблаго-
дарности он меня не обвинит; по крайней мере, в отношении
к университету лепка благодарность, он<а не раздельна с лю-
бовью, с светлым воспоминанием молодого развития». Но луч-
шей эпохой в жизни Московского университета были несом-
ненно 40-е годы, наступлению которых предшествовало реак-
ционное изменение университетского устава в 1835 г., отме-
нившее автономию университетов и отдававшее их под ближай-
ший надзор попечителей округов. Реакционный смысл измене-
ния университетского устава заключался в том, чтобы сжать
самодеятельность научных сил университета, подчинив их над-
зору попечителей. Однако, вопреки откровенно реакционному
смыслу реформы университетского устава, реализация этой
реформы совпала с давно уже подготовлявшимся обновлением
научных сил университета путем подготовки профессоров для
различных университетских кафедр за границей. В силу это-
го, с конца 30-х годов в Московском университете появилась
целая фаланга новых и молодых профессоров, только что воз-
вратившихся из-за границы, где они обучались каждый по
своей специальности. Новый попечитель Московского округа,
граф С. Г. Строганов сочувствовал этому мероприятию и под-
держивал его. О гр. Строганове этого периода с уважением
отзывался Герцен, неоднократно имевший с ним беседы по
принципиальным вопросам. «В графе Строганове, писал Гер-
цен после одной из таких бесед, бездна рыцарски благородно-
го. Длинный замечательный разговор» (Дневник, 26. XI
1843 г.). После второго посещения Герцен записал в своем
дневнике: «Я долго «был у него; расстались, кажется, довольные
друг другом; странный он человек, но я уважаю многое из
его качеств и, без сомнения, он очень важен для Московского
университета и для просвещения всей России» (17. XII 1844 г.).

К началу 40-х годов Московский университет благодаря сте-
чению отмеченных обстоятельств, оказался внешне и внутрен-
не обновленным и идейно вооруженным для той большой
идеологической работы, которая, естественно, концентрирова-
лась в нем как центре умственной жизни России в тот тяже-
лый период, когда над ней царил со всей силой гнет николаев-
ского режима. «Московский университет гремел тогда по
всей России, — писал К. И. Бестужев-Рюмин о 40-х годах. —
Он поднялся на такую высоту, что давал тон всей умственной
жизни русского общества: во всех концах России были его
ученики, разносившие далеко о нем славу. В эти годы Мо-
сковский университет был общим чаянием почти всего, что
было мыслящего в России, верховным ареопагом в деле нау-
ки; он блистал плеядой талантов в разных родах и разных
направлениях: Соловьев и Шевырев, Катков и Редкий, Гра-
новский и Крылов, Кавелин и Морошкин, Кудрявцев и Чи-
вилев, — что «может быть противоположнее по таланту и на-
правлению, по складу ума и характера? Над всем этим разно-
образием умов, характеров и даже направлений подымалось
одно общее свойство—дух высокой нравственности»*.
Только что цитированный автор прав в том отношении, что
обновленный новыми научными силами Московский универ-
ситет стал еще концентрированнее отражать в своей идеоло-
гической работе то, что происходило в экономической и поли-
тической жизни России в целом и что отражение это не было
однородным, так как неоднородными были и университетские
научные силы. В их среде были представители различных
общественных течений, как консервативных, так и прогрес-
сивных. Между ними естественно устанавливались антагонисти-
ческие отношения, находившие себе выражение в содержании
и методах работы отдельных дисциплин. Но это была не толь-
ко внутриуниверситетская борьба, это было идеологическое
отражение той практической и идейной борьбы, которая за-
хватывала собой всю русскую жизнь. Московский университет
был действительно идейным центром этой 'борьбы—^ борьбы дво-
рянской феодальной идеологии, с одной стороны, и новой, разно-
чинно-демократической, с другой стороны, борьбы старой
схоластической науки с новой, опытно-исследовательской.
И тот, кто входил в университет в качестве ли студента, или
преподавателя, охватывался этой внутренне противоречивой
и напряженной боевой атмосферой. В этой атмосфере оказал-
ся К- Д. Ушинский вплоть до окончания университета в 1844 г.
Чтобы констатировать, что и как впитывал Ушинский в
университетской среде, нужно более или менее отчетливо
знать, чем дышал он в этой атмосфере. К сожалению, атмос-
* Е. Шмурло, Очерк жизни и научной деятельности К. И. Бестужева-
Рюмина. Юрьев, 1899, стр. 30—32.

fbepa эта не нашла еще надлежащего отражения ни в исто-
рии университета, ни в истории общеидеологического развития
России первой половины XIX в. Давно сложившаяся либе-
ральная традиция выдвинула на первый план расхождения,
разделявшие идеологов дворянства—славянофилов и западни-
ков и притом в узких пределах юридического факультета, как
если бы этим факультетом исчерпывались идеологические дви-
жения в стенах Московского университета. Но, не говоря уже
о том, что Грановским и Шевыревым не исчерпывались даже
расхождения внутри юридического факультета, помимо юри-
дического факультета в университете функционировали еще и
другие факультеты — историко-филологический, физико-мате-
матический, медицинский. Один медицинский факультет на-
считывал в своих пределах свыше 500 студентов, причем чи-
сленное соотношение студентов всех факультетов можно схе-
матически представить в таких цифровых данных: одну
единицу в общем числе студентов составлял историко-филоло-
гический факультет (45 студентов), две единицы — физико-
математический факультет (82 студента), четыре—юридиче-
ский (164 студента) и двенадцать — медицинский (500 студен-
тов), общее же число всех студентов университета в начале
40-х годов составляло примерно около 850 человек в году.
И если на юридическом и историко-филологическом факуль-
тетах преобладающее место принадлежало более или менее
знаменитым профессорам филологии, философии, истории, юри-
дических наук, то и на других факультетах были свои знаме-
нитости, которые не проходили незамеченными в общестуден-
ческой массе,— геологи, географы, зоологи, физиологи, антро-
пологи и т. п., количество же студентов этих факультетов
втрое превышало число студентов, изучавших идеологические
дисциплины. Можно сказать, что интересы 3Д всего числа
студентов клонились к изучению реальных вещей, идеологиче-
скими же вопросами была занята только lU. Само по себе это
еще ничего не говорит: реальные предметы можно изучать
идеалистически, и обратно, идеологические предметы можно
трактовать материалистически. Но уже эта направленность
масс университетской молодежи в область медицинских и
физико-математических дисциплин и, с другой стороны, зна-
чительное количество студентов юридического факультета,
стремившихся к изучению правовых отношений прошлого и
настоящего, говорит о наличии объективных условий, которые
создавали эту потребность в изучении природы и обществен-
ных отношений. Как конкретно велось это изучение и как
конкретно оно отражалось на формировании мировоззрения
К. Д. Ушинского, — это возможно установить только при бли-
жайшем анализе имеющихся данных.
Совершенно понятно, что основным идеологическим воздей-
ствием университета на студентов являлись официальные

курсы каждого факультета. Естественно поэтому спросить
прежде всего, какие курсы и каких профессоров прослушал
Ушинский. Почти одновременно с ним обучался на юридиче-
ском факультете известный впоследствии собиратель произве-
дений русской устной словесности А. Н. Афанасьев. Он был
на два года моложе Ушинского и когда последний кончал
четвертый курс, он переходил на третий. Фактически они слу-
шали почти одни и те же курсы, читавшиеся по одному и тому
же учебному плану. После Афанасьева остались подробные
воспоминания о его обучении1 на юридическом факультете* и
в первую очередь о том плане, по которому велось обучение
на юридическом факультете в начале и средине 40-х годов XIX в.
Все предметы учебного плана делились на две группы — пред-
меты факультетские (или основные), составлявшие самую
суть юридического специального образования, и предметы
побочные к специальному курсу, но имевшие общеобразователь-
ное значение, завершавшие общее образование гимназического
курса и в то же время облегчавшие усвоение специально
юридических дисциплин. Самые общие факультетские предметы
изучались уже на первом и втором курсах, причем все осталь-
ное время этих курсов заполнялось прохождением побочных
предметов. На третьем и четвертом курсах читались исключи-
тельно факультетские предметы. Баллы по факультетским
предметам принимались во внимание при определении степени
для оканчивающих курс, а именно — требовалось иметь не
менее 41/г баллов в общем выводе для получения степени
кандидата и 3 1/2 для получения степени действительного
студента. Баллы, полученные на экзаменах по побочным
предметам, принимались во внимание только при переходе
с одного курса на другой, для чего достаточно было иметь в
среднем отметку 3 1/2. В окончательном выводе эти отметки
не принимались во внимание.
По курсам предметы юридического факультета распределя-
лись так:
1 -й курс: основные предметы — Государственное
право (Редкий); История русского законоведения (Морошкин);
побочные предметы — Теория словесности (Шевырев);
Богословие (Терновский); Латинский язык (Фабрициус);
Немецкий язык (Геринг); Древняя всеобщая история (Крю-
ков) .
2-й курс: основные предметы — Государственное пра-
во (Редкий); История римского права (Крылов); побочные
предметы — Статистика и политическая экономия (Чивилев);
Русская история (Погодин, Соловьев); Всеобщая история сред-
них веков (Грановский); Логика(—).
* А. Н. Афанасьев, Московский университет 1843—1849 гг. («Русская
старина». 1886 г., № 7).

3- й курс: основные предметы —Гражданское право
(Морошкин); Уголовное право (Баршев); Полицейское право
(Лешков).
4- й курс: основные предметы — Гражданское судо-
производство (Морошкин); Уголовное судопроизводство (Бар-
шев); Международное право («Пешков).
Каких-либо конкретных выводов из этого схематического
плана, (конечно, делать нельзя, но план этот все же представля-
ет собой определенный исторический документ, и некоторые
общие соображения, вытекающие из наблюдения этого плана,
все же являются законными. Прежде всего нужно признать
весьма значимым то обстоятельство, что специальные факуль-
тетские курсы дополнялись побочными общеобразовательными
предметами, восполнявшими недостатки и неполноту гимнази-
ческого курса и расширявшими понимание специальных курсов.
Характерно, что главное место среди этих побочных предметов
занимают предметы историко-филологического факультета —
древняя, средневековая и русская история, два языка и теория
словесности, логика. Понятно, что это далеко не все предметы
общего образования, знание которых являлось необходимым для
образованного человека средины XIX в. Поэтому, если некото-
рые из студентов юридического факультета уже по выходе из
университета обнаруживали серьезную осведомленность в воп-
росах естествознания, психологии, антропологии, то источник
этой осведомленности законно искать за пределами факуль-
тетских и даже университетских курсов.
Таков первый вывод, напрашивающийся при рассмотрении
плана, по которому учился А. Н. Афанасьев. По совершенно
сходному плану, за небольшими исключениями, которые будут
отмечены в дальнейшем, учился и К. Д. Ушинский, шедший
впереди Афанасьева на 2—3 года. В плане Афанасьева точно
отмечены профессора, читавшие соответствующие курсы:
несомненно те же профессора читали курсы и при Ушинском.
Если попытаться дать самую общую политическую характери-
стику этим профессорам, то их легко распределить на две
группы: в первую, реакционную, следует отнести — С. П. Шевы-
рева, М. П. Погодина, Н. И. Крылова и, возможно. С. И. Бар-
шева; в группу прогрессивных профессоров следует отнести —
Т. Н. Грановского, Д. Л. Крюкова, А. И. Чивилева, П. Г. Ред-
кина, Ф. Л. Морошкина. Эта группа численно превосходила
первую, но в первой был Н. И. Крылов, крепостники монархист,
в то же время состоявший деканом юридического факультета
и откровенно преследовавший прогрессивных профессоров и в
первую очередь П. Г. Редкина. Именно по его доносу Редкий
вместе с некоторыми другими профессорами вынужден был
подать заявление о «добровольном» оставлении работы профес-
сора в Московском университете. Уже из этой предварительной
характеристики состава преподавателей юридического факуль-

тета легко сделать вывод, что внутренние отношения этого
коллектива не могли не быть сложными и напряженными,
получая выражение во враждебных идейных столкновениях,
говоривших о классовой противоположности их интересов.
Обращает на себя внимание и специально факультетская
часть учебного плана. При первой же попытке его- обозрения
бросается в глаза то, что он был построен в строгом 'согласии
с реакционными установками правительства Николая I, на-
правленными на подавление демократических движений,
развивавшихся в стране с начала XIX в. Согласно этим дирек-
тивам, на юридическом факультете должны преподаваться не
отвлеченные теории с их опасными для монархии уклонами,
а совершенно конкретные государственные законы — уголовные,
гражданские, полицейские, международные, и самые лекции
должны сводиться к изложению или даже текстуальному чте-
нию этих законов. Что касается теоретического обоснования
этих законов, то оно должно выразиться в чтении курса государ-
ственного права, который должен дать общее обоснование
монархического строя, а также исторических курсов русского
законоведения и римского права. Установившаяся с конца
XVtfll в. традиция преподавания теоретических основ права
в виде 'курсов энциклопедии законоведения, естественного (или
что то же — народного) права — эта традиция, со времени
предпринятой в начале 20-х годов XIX в. мракобесами Магниц-
ким и Руничем чистки профессоров Казанского и Петербургско-
го университетов, рассматривалась как революционное пося-
гательство на самодержавную монархическую власть, якобы
получающую свои права от бога. Профессора, имевшие хотя
бы намеки на какое-либо положительное отношение к этим
курсам, изгонялись без права дальнейшего преподавания.
Ультраправая позиция Магницкого в конечном итоге влекла за
собой закрытие университетов и ликвидацию высшего образова-
ния.
Правительство Николая I стремилось придать университет-
скому преподаванию откровенно реакционное направление,
преследующее цель защиты монархии. Упрощенный план препо-
давания юридических дисциплин в высших учебных заведе-
ниях, продиктованный монархом, осуществить было нелегко:
ему стихийно противостояла традиция теоретического обосно-
вания законов, а не простого их изложения, традиция построе-
ния теории права, тяготевшая к либеральным тенденциям, так
называемого, естественного права, резко выраженным в начале
XIX в. Эта тенденция находила себе выражение в том, что старая
терминология дисциплин юридического факультета далеко не
сразу устранялась из учебных планов и частично продолжала
еще употребляться. Если сравнить учебный план, переданный
Афанасьевым и относящийся к средине 40-х годов, с аттеста-
том Ушинского, относящимся к первой половине этого десяти-

летия, то нельзя не заметить, что в более позднем, по проис-
хождению, учебном плане все унифицировано и сведено к поня-
тию -государственного права и его разновидностей (уголовное,
гражданское, полицейское, международное право). В аттестате
Ушинского, который, возможно, был отпечатан значительно
раньше 40-х годов, звучат наименования учебных дисциплин,
значительно более облагороженные: в место всепоглощающего
государственного права мы имеем здесь энциклопедию законове-
дения—uKyipc весьма широкий и разносторонний; вместо поли-
цейского права курс благоустройства и благочиния; вместо
уголовного и гражданского прав — соответствующие законы;
и, что особенно характерно, вместо (Международного права —
общенародное правоведение, что звучит почти как естественное
и народное право начала XIX в. Но как бы ни звучали наиме-
нования -курсов, само собой понятно, что каждый профессор
вносил в читаемый им курс свое понимание предмета, деталь-
но проследить за которым чрезвычайно трудно. Во всяком
случае уже попытка самой общей ориентировки в учебном
плане юридического факультета, действовавшего в 40-х годах,
дает нам ту руководящую идею, что основные представители
этого факультета—его декан, Н. И. Крылов, и профессор ос-
новной дисциплины факультета — государственного права,
П. Г. Редкий, были по существу идейными врагами, пред-
ставителями различных, исключающих друг друга идеологий,
с разных сторон подходивших к осуществлению учебных и
воспитательных задач факультета. Между представленными
ими противоположными направлениями как-то разделялись
остальные преподавательские силы, работавшие одни — в про-
грессивном, другие — реакционном направлении.
Рассматривая узкофакультетские условия жизни Ушинско-
го в университете, нельзя упускать из виду тех общеунивер-
ситетских, а также внеуниверситетских влияний, которые не
могли не затронуть и студентов юридического факультета. На
других факультетах университета имели место такие же груп-
пировки прогрессивных и реакционных сил, возникали анало-
гичные противоречия и столкновения, создавались своеобразные
ситуации. На каждом факультете имелись свои выдающиеся
научные силы в областях математики, физиологии, медицины,
антропологии и др., продвигавшие науки вперед; их дости-
жения не оставались тайной для студентов других факуль-
тетов. На годичных университетских собраниях всегда вы-
ступали профессора разных факультетов с научными докла-
дами по очередным вопросам своей специальности; и эти
выступления общеуниверситетского характера не могли оста-
ваться вне поля зрения студентов всех факультетов. В средине
40-х и в начале 50-х годов университет устраивал открытые
лекции для широкой публики. На этих лекциях выступали с
своими лекциями Грановский, Соловьев, Шевырев: это были

лекции преимущественно историко-филологического факульте-
та; наряду с историками и филологами выступал и естество-
испытатель, биолог-эволюционист К. Ф. Рулье. Эти выступле-
ния, где отдельные ученые демонстрировали для широкой
публики свои достижения в области своей специальности,
были в своем роде общеуниверситетскими научными торже-
ствами, которые также не могли проходить бесследно для
студенческих масс. Они приобщали их к участию в движении
общеуниверситетской и общерусской научной мысли в различ-
ных областях.
Приобщение к научной жизни факультетов и всего уни-
верситета в целом не исключало непосредственного общения
студентов с проявлениями этой жизни вне университета —
в литературе и науке. Как например такого проникновения
внеуниверситетских влияний в среду студентов можно указать
на широкое распространение в студенческой среде передовых
демократических идей таких писателей 40-х годов, как Гер-
цен и Белинский. Окончив в свое время Московский универ-
ситет, А. И. Герцен и после выхода продолжал тяготеть к уни-
верситету, имел знакомства с студентами и профессорам:!
университета, а в 1845 г. он, как вольнослушатель, вместе с
студентами посещал курс лекций сравнительной анатомии.
В начале 40-х годов печатались его замечательные статьи
«О дилетантизме в науке» и «Письма об изучении природы».
Работы эти с увлечением читались не только в университете,
но и в других учебных заведениях, и митрополит Филарет,
обеспокоенный тем, что произведения эти читаются даже в
духовно-учебных заведениях, вместе с Строгановым тре-
вожно обсуждал вопрос о мерах, которые можно было бы
предпринять против влияния Искандера на молодежь. Одно-
временно с Герценом широкое влияние на всю мыслящую и
особенно учащуюся молодежь оказывал своими статьями не-
когда изгнанный из Московского университета В. Г. Бе-
линский. 40-е годы были периодом, когда его литературная
деятельность достигла своего зенита, когда его влияние на
молодежь могло соперничать с организованным влиянием це-
лых учебных заведений. Каждая новая книжка «Отечествен-
ных записок», где помещались статьи Белинского без подписи,
с нетерпением ожидалась студентами университета и с жаром
поглощалась и обсуждалась ими. Ушинский уже в течение
40-х годов находился под несомненным влиянием Белинского,
и это влияние, отразившееся бесспорным образом на его педа-
гогических идеях, к сожалению, осталось до сих пор мало
изученным5. Социально-политические и философские идеи
Белинского, не говоря уже о его педагогических идеях, долж-
ны быть также учтены, как фактор, действовавший на Ушин-
ского еще в период его университетской жизни. Герцен и Бе-
линский являлись выразителями новой разночинно-демокра-

тической идеологии, которая официально не могла найти себе
приюта в стенах университета, но которая неудержимо вры-
валась в его стены извне и неофициально находила себе под-
час восторженный прием.
Таковы были общерусские условия воспитания и развития
на юридическом факультете Московского университета в на-
чале 40-х годов.
Студенческая
среда,
окружавшая
Ушинского.
Переходам к рассмотрению процесса развития
Ушинского в университетские годы, в частности,
к рассмотрению той студенческой среды, кото-
рая составляла какую-то часть общего фона, с
большей или меньшей активностью участвовав-
шую в переработке и освоении воспитательных влияний, со-
средоточенных в учреждениях университета.
Согласно эпизодическим сообщениям ряда лиц, более или
менее близко общавшихся со студенческой средой Москов-
ского университета начала 40-х годов XIX в., среда эта, что
естественно, не была однородной и отличалась значительной
пестротой. На эту пестроту как в интеллектуальном, так и в
социальном отношении неоднократно обращал внимание в сво-
ей переписке Т. Н. Грановский. 19 июля 1840 г. он писал: «за
студентов наших поручиться нельзя; между ними есть отлич-
ные люди в полном смысле слова, и—величайшие негодяи.
Иначе и не может быть при пестром образовании наших сту-
дентов». В другой раз он пояснял: «студенты занимаются хо-
рошо, пока не кончили курса; по выходе из университета
лучшие из них, те, которые подавали наиболее надежд, по-
шлеют и теряют участие к науке и ко всему, что выходит из
круга так называемых положительных интересов» *. По своей
классовой принадлежности студенты времени Ушинского раз-
делялись на различные группы. Здесь были и представители
аристократии, и представители среднего дворянства, и разно-
чинцы . Отношение разных групп студенчества к учебной ра-
боте в университете и к идеологическим основам его работы
было, конечно, неодинаковым, хотя точного соответствия меж-
ду классовой принадлежностью и отношением к учебным за-
нятиям, конечно, установить нельзя. По воспоминаниям Афа-
насьева, «студенты делились на кружки, которые условлива-
лись их общественным положением: кружок аристократов по
фамилиям и отчасти по состоянию (здесь преобладал фран-
цузский язык, разговоры о балах, белые перчатки и треуголь-
ные шляпы), кружок семинаристов, кружок поляков и кружок
(самый обширный), состоявший из всех остальных студентов,
где по преимуществу коренилась любовь к русской науке и
русской народности. Большей частью студенты жили по квар-
* А. Станкевич, Т. Н. Грановский и его переписка, М., 1897,
стр. 402, 405.

тирам, занимая (небольшую комнату со столом и прислугой,
иногда и чаем; некоторые жили весьма бедно; стипендии и
уроки были единственным средством их жизни» *.
Ушинский вращался в демократическом кружке и, по от-
зывам товарищей, занимал выдающееся положение, будучи
наиболее отзывчивым на все, происходившее в жизни уни-
верситета. С большим пренебрежением и сарказмом относился
он к первой группе — аристократической. Его симпатии были
подлинно демократические. А. Ф. Фролков пишет в своей био-
графии: «Будучи совершенным демократом по средствам и
по взглядам, Ушинский жил душа в душу с такими же бед-
няками, как сам. Не любил он товарищей богачей и аристо-
кратов, в особенности тех, в которых проявлялась наглость,
заискивание, низкопоклонство. Он беспощадно казнил тех из
них, которые перед экзаменами ездили к профессорам с ви-
зитами и поздравлениями и старались обратить на себя вни-
мание прилежным записыванием лекций у таких профессоров,
которые читали по печатным книгам». Ю. Рехневский, одно-
курсник и друг Ушинского, также подчеркивает, что несмотря
на стесненное материальное положение, Ушинский делился с
товарищами последним рублем и последней трубкой табака.
При этом «он вовсе не чуждался театров и известных тракти-
ров Печкина и «Великобритания», которые заменяли для нас
клубы и читальни, так как в них имелись всегда в нескольких
экземплярах не только лучшие тогдашние журналы, но и
вновь выходившие, наиболее читаемые тогда книги. Уже тогда
Ушинский отличался некоторыми качествами, которые впо-
следствии наделали ему много врагов и принесли немало огор-
чений,— именно полнейшей независимостью характера и при-
вычкой высказывать каждому откровенно свои убеждения.
Студенты-аристократы, любившие пускать пыль в глаза фран-
цузскими фразами, рысаками, франтовскими мундирами и
всякими модными затеями, страшно боялись Ушинского, ко-
торого остроты попадали очень метко» (т. XI, стр. 409). Как
и другие студенты, Ушинский нанимал квартиру, причем имел
в своем распоряжении человека для услуг (Ивана), предо-
ставленного в его распоряжение отцом. Но средства к сущест-
вованию были ничтожны, и он давал частные уроки. Как и
другие товарищи, возвращаясь с каникул, Ушинский приво-
зил с собой известные запасы продуктов, которые служили
ему и его товарищам подспорьем в питании.
Центральное место в жизни студента занимали, конечно,
лекции профессоров. Профессора 40-х годов выступали на
кафедре большей частью как уже совершенно сложившиеся
ученые с собственными курсами и не читали их по тетрадкам,
как это имело еще место в первой четверти XIX в., но излага-
* А. Н. Афанасьев, Цит. выше статья, стр. 393.

ли свой предмет устно. Очень часто кроме лекций других по-
собий к экзаменам не было. Отсюда вытекала необходимость
записи лекций со слов профессора. Для этого необходимо
было своевременно попасть в аудиторию. На первом курсе
лекции популярных профессоров слушало более 200 че-
ловек. Чтобы занять место в аудитории, наиболее удобное для
слушания и записывания лекций, студенты толпой ожидали
по утрам, когда откроется дверь аудитории, и затем стреми-
тельно занимали намеченные места, положив на парту тетрадь
или фуражку. Не успевшие занять место на передних партах,
усаживались на ступеньках профессорской кафедры с тет-
радками и чернильницами). Таким образом, профессор часто
оказывался окруженным на своей кафедре группой студентов.
Именно такую картину лекций довольно часто рисует в своей
переписке Т. Н. Грановский.
Как можно судить по привычкам Ушинского, сложившим-
ся еще в период его гимназической жизни, он лекций не запи-
сывал, но воспринимал и усваивал их непосредственно в про-
цессе слушания, быстро и сильно реагируя на основное содер-
жание, идею лекции. Содержание лекции часто делалось
предметом оживленного обсуждения непосредственно после
ее окончания. Иногда зачинщиком такого обсуждения являл-
ся сам Ушинский. Как видно из дневника, который вел Ушин-
ский в первый год по окончании университета, готовясь к эк-
замену на магистра, возражения лектору он иногда заносил
в свой дневник. В процессе слушания лекций складывалось
отношение студентов к профессорам, и Ушинский оказывал боль-
шое влияние на своих товарищей суждениями о достоинствах
и недостатках профессорских чтений. Ю. С. Рехневский сооб-
щает, что Ушинский недолюбливал некоторых профессоров;
особенно часто страдал от его острых слов один профессор
русской словесности, человек весьма ученый и оказавший
большие услуги науке, но читавший лекции с невыносимой
аффектацией. Ненавистен был ему еще один профессор, кото-
рого теория уголовного права не отличалась гуманностью
взглядов (Соч. Ушинского, т. XI, стр. 409) *. Если в первом
случае Рехневский имеет в виду проф. Шевырева, то возмож-
но, что не одна аффектация его произношения была причиной
резких выпадов Ушинского, а и реакционность взглядов этого
профессора, выступавшего постоянным антагонистом кумиру
московского студенчества, проф. Грановскому. Лекции про-
фессоров подвергались со стороны Ушинского не только кри-
тике, но и своеобразному комментированию. «Ушинский уже
в то время поражал всех нас,— пишет Рехневский,— своими
необыкновенными способностями... Он с необыкновенной лег-
* В первом случае, вероятно, имелся в виду проф. литературы
С. П. Шевырев, во втором — проф. уголовного права С. И. Баршев.

костью и быстротой усваивал себе самые трудные философ-
ские и юридические теории, относясь к ним всегда критиче-
ски. Нередко случалось, что после выслушания лекции, в ко-
торой нам преподавалась какая-либо слишком мудреная тео-
рия (например, теория владения по римскому праву и по разъ-
яснению немецких юристов) слушатели, плохо поняв суть
дела, обращались к Ушинскому с просьбой изложить им всю
эту мудрость по-своему, и он всегда успевал растолковать им
сущность лекции совершенно верно и удобопонятно. Память
у нею была до такой степени объемиста, что он даже вполне
знал ту часть статистики, в которой проф. Чивилев знакомил
нас с профилями Центральной Европы при помощи исчисления
всех горных вершин и проходов с показанием вышины их над
уровнем моря. До такого совершенства никто из нас, товари-
щей Ушинского, никогда не доходил. Благодаря этой памяти
ан почти вовсе не готовился к университетским экзаменам и
ему достаточно было в течение года прослушать любой уни-
верситетский курс, чтобы в мае месяце сдать переходный эк-
замен» (т. XI, стр. 407—408).
Помимо университета, где слушались лекции и велись раз-
личные теоретические и практические занятия, студенты чаще
всего собирались в- находившемся против университета трак-
тире, прозванном «Великобритания». Трактир этот, располо-
женный напротив экзерциргауза (в недавнее время— «манеж»),
так и назывался студенческим. Здесь студенты закусывали,
обедали, играли на биллиарде, пили, кутили, обменивались
новостями, знакомились с текущей журнальной и научной
литературой. В дневнике Ушинского, писанном на другой год
после окончания университета, имеется запись, в какие часы
его можно видеть в библиотеке и в «Великобритании»: оче-
видно, он придерживался порядка, установившегося еще в
период студенческой жизни. Трактир был чем-то вроде студен-
ческого клуба. Прислуга трактира знала университетские обы-
чаи, в трактире висело расписание лекций и в определенные
часы, согласно расписанию, студентам давали знать о начале
лекций того или другого из профессоров. Когда в «Великобри-
тании» не оказывалось никого из студентов, это было знаком
того, что идут лекции кого-либо из наиболее популярных про-
фессоров— Грановского, Редкина, Рулье и т. п.6.
Идейно-
философские
направления
в Московском
университете
начала 40-х
годов.
Отвечая на вопрос, как шло философское и со-
циально-политическое развитие Ушинского за
время его обучения в университете, необходимо
принять во внимание не только общий уклад уни-
верситетской жизни определенный его уставом,
учебными планами и т. п., но в первую очередь
содержание курсов, прослушанных и проработан-
ных Ушинским, определявшееся прежде всего идейным направ-
лением преподавания. Как легко усмотреть из приведенного вы-

ше перечня предметов преподавания, в составе профессоров
юридического факультета были, с одной стороны, широко из-
вестные, передовые ученые, входившие в западническую (со-
гласно принятой в середине XIX в. классификации) группи-
ровку научных сил, как-то — Грановский, Редкий, Крюков,
Чивилев, Крылов; с другой стороны, ряд профессоров, вхо-
дивших в славянофильскую крайне правую, реакционную
группировку, как-то Шевырев, Погодин; и наконец, группа
профессоров, не выделявшихся резко в ту или другую сторону,
но добросовестно и спокойно работавших над своим предме-
том (Лешков, Морошкин, Баршев). В совместной преподава-
тельской работе этих ученых получало направление идейно-
философское развитие К. Д. Ушинского. Яркую и выразитель-
ную характеристику преподавания на юридическом факультете
дал Ю. Рехневский. Как характеристика, данная университет-
ским товарищем Ушинского, она, естественно, вызывала наи-
большее доверие и надолго утвердилась в сознании тех, кто
знакомился с жизнью и деятельностью Ушинского. «Мы, юри-
сты, — писал Рехневский, — слушали всеобщую историю у
Крюкова и Грановского, римское право у Крылова, полити-
ческую экономию и статистику у Чивилева. Преподавание их
стояло на уровне европейской науки и побуждало слушателей
к самостоятельному труду. Особенным сочувствием студентов
пользовались два первых из названных профессоров, которых
чтения при всей основательности и глубине содержания
отличались еще необыкновенной художественностью формы.
Но никто из тогдашних преподавателей не производил на нас
такого глубокого впечатления, как профессор энциклопедии
законоведения и государственного права; П. Г. Редкий. В его
чтениях было именно то, что могло увлечь молодых людей,
был юношеский жар и глубокое убеждение. Он умел возбудить
в своих учениках любовь к науке, потому что сам искренно,
страстно любил науку, хотя эта любовь вовсе не была у него
любовью науки для науки; это собственно была любовь для
человечества, ибо П. Г. Редкий искренно верил и заставил нас
верить, что наука и цивилизация могут и должны побороть
всякое зло на земле, что они водворят свободу и мир и осча-
стливят людей! В сороковых годах такие идеалистические
взгляды были еще возможны. Чтения П. Г. Редкина, всегда
увлекательные, переходили иногда в восторженные импрови-
зации, которые производили на 'слушателей потрясающее дей-
ствие. Эти лекции привлекали множество слушателей не
только юристов всех курсов, но даже медиков и математиков,
и часто случалось, что студенты других факультетов, прослу-
шав одну лекцию П. Г., переходили в юридический факультет
единственно затем, чтобы иметь возможность слушать его
лекции... Лекции П. Г. имели решительное влияние на умст-
венное развитие Ушинского и на дальнейшее направление его

занятий; они впервые ознакомили его с философскими науками
и возбудили к ним любовь, и если впоследствии Ушинский
всякому занимавшему его явлению старался отыскать фило-
софское основание и во всех своих трудах строго следовал
философским началам, то этим он преимущественно обязан
П. Г. Редкину» (т. XI, стр. 405—407). Фактическая сторона
этой характеристики университетских занятий Ушинского не
может быть оспариваема. Огромное влияние Редкина-препо-
давателя — факт. Факт, что Редкин был научным руководи-
телем Ушинского. Неоспоримо, что знакомство с философией
и любовь к ней Ушинский получил через Редкина. Но фило-
софия философии — рознь. Чему и как в области философии
научился Ушинский, что он воспринял в процессе своего об-
щения с научным руководителем? Редкин, как известно, счи-
тал себя, да и другие считали его представителем ортодок-
сального гегельянства. Но гегельянство как философия не
оставалось неизменным и уже при жизни своего основателя
раскололось на две фракции — правую, реакционную и левую,
прогрессивную, требовавшую пересмотра всей системы. Спра-
шивается, был ли сам Редкин в такой степени ортодоксом--
гегельянцем, каким он стремился казаться или как это каза-
лось другим? Редкин, как известно, болезненно переживал
режим николаевского царствования, тяготевший над универ-
ситетской профессурой, и во вторую половину XIX в. публич-
но перед студентами Петербургского университета отказался от
гегелевской системы, признав свое прежнее преклонение перед
ней ошибкой своей преподавательской деятельности в Москве.
В откровенной беседе с своим близким знакомым Редкин го-
ворил о николаевском режиме: «Это были тяжкие годы уни-
жения науки и жизни» (М. В. Шимановский, П. Г. Редкин.
Одесса, 1891, стр. 23). Он давал понять, что его гегельянство
было подневольной и не совсем искренней данью времени *.
Однако же прогрессивную сторону пропаганды гегелевского
учения в среде московского студенчества следует видеть в том,
что в этом учении заключалось зерно, которое при всех усло-
виях оказывало положительное влияние на философское раз-
витие студентов.
За всем тем лекциями Редкина не исчерпывалось идей-
ное влияние Московского университета на студентов. Отно-
сясь с полным доверием к приведенному выше свидетельству
университетского товарища Ушинского, Ю. С. Рехневского, об
огромном влиянии лекций проф. Редкина на умственное раз-
витие К. Д. Ушинского, нельзя не признать в то же время,
что конкретная действительность была много сложнее этого
общего утверждения об огромном значении руководящего
* Подробнее о Редкине см. во вступительной статье к «Избранным
педагогическим сочинениям П. Г. Редкина», Учпедгиз, 1958.

влияния Редкий а. В действительности студенты Московского
университета жили не только под впечатлением ортодоксаль-
ной системы Гегеля, излагаемой в лекциях проф. Редкий а: они
имели возможность видеть и ее отрицательные стороны. Це-
лый ряд талантливых профессоров Московского университета
уже на юридическом факультете давали в своих лекциях кри-
тику философской системы Гегеля. Если даже считать, что
П. Г. Редкий был убежденным и талантливым пропагандистом
и комментатором гегелевской системы для своих слушателей,,
то не является секретом, что целый ряд талантливых профес-
соров Московского университета на том же юридическом
факультете давали в своих лекциях содержательную критику
философской системы Гегеля. Редкин-гегельянец имел и своих
принципиальных противников в стенах университета. В числе
таких противников необходимо прежде всего упомянуть проф.
Д. Л. Крюкова, читавшего древнюю всеобщую историю как
побочный общеобразовательный предмет на том же первом
курсе, на котором читал энциклопедию законоведения проф.
П. Г. Редкий. Крюков «разоблачал перед студентами искусст-
венность гегелевских построений, подчиняющих мертвым схе-
мам все явления природы и жизни. Он рассказывал о том„
как сам он, будучи студентом, увлекался лекциями Гегеля, в
которых было что-то обаятельное для юношей, так как в све-
те гегелевских построений всякое жизненное явление как-то
легко раскрывалось в процессе его внутреннего развития.
Крюков рассказывал студентам, как под впечатлением гегелев-
ской философии он и многие из его товарищей, «лежа на ди-
ване и бросив все положительные и практические занятия,
стали мечтать о судьбах мира и строить все события и буду-
щее государство по троичной системе. Выйти из этой пустоты
помогли мне,— рассказывал Крюков,— только превосходные
и в высшей степени проникнутые практическим смыслом лек-
ции Савиньи». — В особенности сильным противником аб-
страктных построений в гегелевском стиле был проф.
Н. И. Крылов, читавший историю римского права студентам
второго курса одновременно с лекциями проф. Редкина по
государственному праву. К. И. Бестужев-Рюмин в своих ци-
тированных выше воспоминаниях рассказывает как «здравая
немецко-философская речь гегельянца » (очевидно, Редкина )
сменилась в лице Н. И. Крылова «живым, образным препода-
ванием знаменитого романиста, первую же свою лекцию по-
святившего насмешкам над троичностью Гегеля с явными на-
меками на Редкина». Враг всякого рода абстрактных построе-
ний, Крылов требовал в любой области конкретного изучения
фактов. «Каждое отдельное явление,—вспоминал Бестужев-
Рюмин,— представлялось ему в сложной совокупности отно-
шений, близких и отдаленных, смутным отголоском чего-то бо-
лее отдаленного я крупного. Он сближал предметы на вид

совершенно неоднородные и «в области наиболее сухой и част-
ной находил источник для мыслей с общим значением». Много
внимания уделял Крылов психологической характеристике яв-
лений права.
Таким образом, если даже представлять себе П. Г. Ред-
кина таким завзятым гегельянцем, каким его иногда изобра-
жают, то все же студенты, как бы ни увлекались они его лек-
циями, находили им противовес в других лекциях юридиче-
ского факультета. Известный собиратель русских сказок,
А. Н. Афанасьев, окончивший юридический факультет Мо-
сковского университета года на два позже Ушинского, в ци-
тированных уже воспоминаниях об университете и в част-
ности, о лекциях Редкина, в несколько иронической форме
рассказывает, что свои лекции Редкий строил по гегелевской
системе и во всяком явлении усматривал три момента раз-
вития: момент абсолютного (момент всеобщности), момент
конкретного (обособления) и момент единства того и другого.
«От этой тройственности он не отступал ни на шаг,— пишет
Афанасьев. — Все лекции его делились на три части, из кото-
рых каждая опять на три и т. д. В энциклопедии законоведе-
ния он объяснял нам развитие по трем его моментам:
право обычное, законодательство и право юристов. Право
обычное, темно, бессознательно истекающее из массы наро-
да,— это первый момент; второй будет законодательство, где
право высказывается уже с сознательной целью, исходит из
лица и уславливается его произволом; наконец, в третьем
моменте, в котором два первые являются в единстве, право
вступает в высшую ступень; здесь оно бывает уже трудом об-
разованных юристов, вышедших из народа и ведающих его
нужды и потребности» *. Как бы ни казалось кому-либо такое
построение искусственным, на самом деле оно представляет,
в отличие от других построений в гегелевском духе, очень
серьезное обобщение в области юридических дисциплин. И сам
Афанасьев, представив в несколько иронически преувеличенном
изображении структуру редкинских лекций, замечает: «Лекции
Редкина заставили нас видеть в явлениях сего мира внутреннее
развитие и в этом развитии признавать постепенность; показали
нам, что ничто не возникает вдруг и что есть законы, которых
никак нельзя обойти. Мы были в восторге от его лекций, а на
4 курсе мы уже нисколько не восторгались его гегелевскими
замашками и смотрели на них с благоразумной трезвостью».
Это значит, что к концу курса устанавливалось трезвое отно-
шение к его идеалистическим тенденциям, если таковые были,
но оставалось ценное зерно, (которое в гегелевской философии
несомненно было.
* А. Н. Афанасьев, Цит. соч. («Русская старина», 1886 г., № 7).

Из изложенного ясно, что тенденция представить Ушинско-
го верным учеником Редкина и Грановского является односто-
ронней. Сфера влияний, испытанных Ушинским в университете,
была значительно шире. Здесь Ушинский имел возможность
знакомиться с разными подходами к той философии, которая
являлась исходным пунктом в выработке мировоззрения наро-
дов Европы первой половины XIX в. Он знакомился с орто-
доксальным изложением этой философии у Редкина, одновре-
менно у Крюкова и Крылова он учился критическому отноше-
нию к абстрактным гегелевским схемам и предпочтению
конкретного изучения действительности, а Грановский был
для него образцом и примером искренности и смелости в убеж-
дениях и самостоятельности научного творчества. Этим соче-
танием различных влияний обеспечено было то, что Ушинский
уже с университетской скамьи начал самостоятельно относить-
ся к гегелевской системе, не будучи рабом тех отвлеченных
категорий, в которые одето было здоровое зерно этой системы.
Уже на университетской скамье Ушинский внимательно штуди-
рует основные произведения Гегеля: «Философскую энцикло-
педию», «Философию права», «Философию истории», возможно,.
«Феноменологию духа» и др. Это значит, что, пользуясь (ком-
ментариями Редкина, он внимательно исследует самую сущность
философии Гегеля. В одной из своих статей 1866 г. Ушинский
вспоминал об этом раннем увлечении философскими построе-
ниями Гегеля: «Теперь как-то странно перечитывать все эти
диалектические фразы, а между тем лет 20 тому назад
(т. е. в средине 40-х годов) это было вовсе не странно и челове-
чество еще недавно искренно любовалось обширной, необыкно-
венно стройно развитой системой, проходящей по бесчислен-
ным категориям, не затрудняющейся никаким вопросом, не
останавливающейся ни перед каким сомнением... Гегелевская
философия имела какое-то отуманивающее свойство, так что
человек, втянувшийся в нее, переставал понимать возможность,
мыслить другим образом: он не мог вырваться из этих диалек-
тических форм, растяжимых до бесконечности и всегда готовых
к его услугам, к чему бы он ни обратился, и не мог взглянуть
на них со стороны простым, здоровым взглядом» (Соч., т. III,,
стр. 344, 346). Эти строки, без сомнения, имеют автобиографи-
ческий интерес: Ушинский характеризует эпоху 40-х годов по
собственным воспоминаниям и впечатлениям. Действительно,
в университетские годы и непосредственно по выходе из универ-
ситета Ушинский живет еще яркими впечатлениями от филосо-
фии Гегеля и находится под властью его философских катего-
рий. Из университета Ушинский вышел с значительной долей
вынесенных им из изучения гегелевской философской системы
положений и несомненно, что с некоторыми из них он не рас-
стался до конца жизни. В известных встречах Ушинского с
студентом медицинского факультета Павловым, которого увлек-

л а яркая личность Ушинского (встречи относятся к 1847—
1851 гг.), последний развивает идею о том, что все в жизни
развивается путем противоречий и их примирения, что радость
немыслима без страдания. Павлов приходит к выводу, что
Ушинский путает живой верден с мертвым зейном (Соч. Ушин-
ского, т. XI, стр. 274—278). Сущность спора, переданного
в письме Павлова, не вполне ясна, но совершенно ясно, что
Ушинский живет категориями гегелевской философии, пытаясь
проверить их на реальном, жизненном материале. Как будет
показано ниже, уже к моменту окончания университета Ушин-
ский жил напряженной внутренней жизнью, критически отно-
сился к авторитетам и стремился к самостоятельности. Этим
объясняется, что тот фундамент гегелевской философии, кото-
рый был заложен в нем в университетские годы, в эти же годы
начал подвергаться значительной перестройке.
Неизбежность перестройки идеалистического наследства
гегелевской философии уже на университетской скамье сделает-
ся тем более ясной, если принять во внимание, что Ушинский,
как и ряд других студентов, едва ли мог ограничиться тем, что
он слышал в своей аудитории в смысле оспаривания идеалисти-
ческих построений. Ограничение идейных влияний на Ушинско-
го именами Грановского и Редкина, естественно, объясняется
стремлением ослабить впечатление политической и философской
левизны Ушинского в связи с теми 'преследованиями, которым
подвергался как сам Ушинский, так и его сочинения, которые
официально не допускались для распространения в школе и.
среди учителей. Несомненно, имело большое значение уже то,
что в пределах юридической аудитории раздавалась резкая кри-
тика гегельянства. Однако же студенты юридического факуль-
тета жили не только жизнью своей аудитории, но приобщались
и к тому, что происходило за ее пределами, на других факуль-
тетах. Либеральная легенда, выразившаяся первоначально
в некрологе Рехневского, а затем поддержанная иконописным
образом Ушинского в биографическом очерке А. Ф. Фролкова
и, конечно, дружно поддержанная показаниями всех, заинте-
ресованных в реабилитации Ушинского в реакционных «кругах,—
об этих других влияниях не говорит ничего. Между тем они
были, и о них впервые глухо упомянул Л. Н. Модзалевский,
сказав со слов Ушинского, что он в юности разделял взгляды
левогегельянского направления в философии, которое несом-
ненно означало радикальный поворот в идеалистическом миро-
воззрении, но, конечно, не могло оформиться только под влия-
нием таких профессоров, как Грановский и Редкий, которых
начал критиковать Ушинский уже на студенческой скамье
(о чем будет сказано ниже), хотя и относился к ним с неизмен-
ным уважением, как к своим профессорам и руководителям.
Но если внутри юридического факультета, где официально
царило ортодоксальное гегельянство, назревал кризис этой

доктрины, то прямого выхода из этого кризиса приходилось
искать не столько внутри факультета, сколько за его пределами,
где поиски ответов -на волнующие вопросы были менее стесне-
ны рамками доктринальной философии. Последующая деятель-
ность Ушинского показывает, что выход из тесных рамок
гегельянской философии им был найден и он постепенно овла-
девал и новыми приемами мышления, и новыми научными
данными, черпая их, очевидно, уже за пределами официаль-
ных факультетских программ и курсов. Об этих новых наслое-
ниях в сознании Ушинского, которые вели за собой радикаль-
ную переработку ортодоксального гегельянства, приходится
судить на основании материалов уже не юношеского периода,
а последующего зрелого возраста, которые показывают, что
непосредственно по выходе из университета Ушинский владел
и новыми, более совершенными методами научной работы,
и новыми данными, с которыми не знакомила его официальная
программа факультета, «на котором он учился. И именно это
обстоятельство заставляет апеллировать к каким-то докумен-
тально не зафиксированным влияниям, которые воздействовали
на его сознание независимо от юридического факультета, а воз-
можно даже и независимо' от университета в целом.
Чтобы пояснить сказанное, необходимо припомнить, что
общее образование Ушинского, полученное им в гимназии и на
первых курсах университета, сводилось преимущественно к
филологическим и словесным дисциплинам, которые далеко не
предполагали возможности образования у него систематических
знаний энциклопедического характера—(географических, •геоло-
гических, этнографических, психологических, физиологических,
антропологических и т. п. Между тем уже с первых лет своей
самостоятельной работы Ушинский выступил с работами эн-
циклопедического характера, предполагавшими широкий круг
познаний в различных областях не только общественных, но
и естественных наук. Здесь достаточно только указать на три
большие работы Ушинского — его речь «О камеральном образо-
вании», книгу «Детский мир» и «Опыт педагогической антропо-
логии»,— работы, представляющие собой определенные вехи
научно-литературной работы Ушинского в России, приурочен-
ные к 1848, 1861 и 1868 гг. Все эти работы носят определенно
энциклопедический характер. Это—работы огромной творческой
силы, из которых каждая делает в своей области радикальное
продвижение вперед на основании переработки огромного
материала, с которым Ушинский не имел еще дела, когда учил-
ся на факультете. К сожалению, ни одна из этих работ не была
предметом научно-исторического анализа, в процессе которого
выяснен бы был ее исторический генезис. Но достаточно было
советскому ученому, проф. Б. Е. Райкову, изучающему историю
развития эволюционного учения в России, обратить в связи
с этим внимание на несколько глав во втором томе «Опыта

педагогической антропологии», в которых Ушинский подверг
анализу работу Ч. Дарвина «О происхождении видов», недавно
перед этим вышедшую, чтобы изумиться самой возможности
такого явления. В 1948 г. проф. Райков опубликовал статью —
«Ушинский о Дарвине и дарвинизме» *, в которой отметил «глу-
бокие и вдумчивые и во многих отношениях чрезвычайно инте-
ресные суждения Ушинского, имеющие несомненное значение
для развития дарвинизма в России» (стр. 95) и в конце делает
заключение, что «ясность и глубина мышления нашего педагога
достойны удивления» (стр. 104), «сила критического анализа
Ушинского несомненна» (стр. 102). Замечательно то, что автор
статьи, глубокий знаток естествознания и его истории в России,
выражает такую высокую оценку идей Ушинского в области
естествознания. Но остается все же неясным вопрос, который,
естественно, должен поставить всякий читающий статью,—
когда же этот педагог, который, как выражается проф. Райков,
«не был естественником по своему образованию, окончил юри-
дический факультет и преподавал законоведение» (стр. 95),—
когда этот педагог успел войти в область естествознания на-
столько, чтобы высказывать глубокие и ясные по своей зрелости,
достойные удивления оценки гениального труда Дарвина,
явившегося итогом исследовательской работы целой жизни?
Проф. Райков не ставит этого вопроса и не решает его. Но ответ
может быть дан только в том смысле, что с естествознанием
и идеями эволюции Ушинский должен был ознакомиться значи-
тельно раньше, а не в период написания своего «Опыта педаго-
гической антропологии». Он должен был уже значительно
раньше как-то сродниться с идеями эволюции вообще. Действие
тельно, Ушинский был близок к ним и даже сделал опыт
проведения этих идей в своей более ранней работе, к (которой
он готовился несколько лет и которая вышла в 1861 г. Это была
вышеназванная работа «Детский мир». К сожалению, и эта
работа не была предметом научного анализа и самая идея ее
оказалась исторически затушеванной в связи с многочисленны-
ми редакционными искажениями. Между тем именно в этой
книге Ушинский сделал замечательную в педагогической лите-
ратуре попытку подвести детей 10—12-летнего возраста путем
организации соответствующих, отвечающих детскому возрасту
наблюдений к выводу об эволюционном развитии животного
мира, начиная с простейших живых существ. Чтобы предпри-
нять такую попытку и осуществить ее педагогически, необхо-
димо было значительно раньше ознакомиться и с естество-
знанием и с идеями эволюции. Но когда и где это могло про-
изойти, где впервые эти идеи могли зародиться в сознании
Ушинского? Уже простая постановка этого совершенно закон-
* «Ученые. записки», Ленинградского гос. пед. института имени
А. Н. Герцена, т. 71, 1948, стр. 95—107; Ср: Его же, К. Д. Ушинский и
естествознание («Естествознание в школе», 1947 г., № 1, стр. 44—51).

ного вопроса заставляет обратиться к научной (работе Москов-
ского университета, где именно с начала 40-х годов получила
начало своего развития идея эволюции животного мира в
блестящих работах профессора зоологии К. Ф. Рулье. Мы не
имеем ни одного документа, который бы подтвердил хотя бы
отдаленно наличность каких-либо фактических отношений
студента Ушинского к К. Ф. Рулье. И тем не менее есть воз-
можность установить столько всевозможных (гносеологических,
естественноисторических, методических) связей идей Ушинско-
го с идеями К. Ф. Рулье, что нельзя отказаться от мысли,
что где-то и, нужно думать, еще в университете, Ушинский
как-то, слушая или читая, оказался в сфере влияний Рулье,
иначе нельзя объяснить ту струю реалистической, естественно-
научной мысли, которая пронизывает собой все существо по-
следующей научной и педагогической деятельности Ушинского
и которая затопила собой почти все, что еще оставалось в
Ушинском от идеалистических влияний официальной универси-
тетской .педагогики.
Продолжительная деятельность Рулье в Московском
университете (с 1840 по 1858 г.) была временем замечательной
творческой работы по развитию зоологической науки в России,
причем Рулье «впервые сформулировал ряд материалистиче-
ских положений как относительно взаимоотношений животного
со средой, в которых главная и решающая роль принадлежит
среде» (В. С. Петров, К. Ф. Рулье, М., 1949, стр. 39), так;
в частности, и относительно развития животного мира в целом:
«Рулье был наиболее крупным эволюционистом додарвинов-
ского периода в России, убежденным сторонником эволюцион-
ной идеи. Ученики Рулье — Н. А. Северцев, С. А. Усов,
Я. А. Борзенков, А. П. Богданов — восторженно встретили
учение Дарвина» (там же, стр. 42). Рулье не мог оставаться
в университете незаметным. Он, помимо выдающихся творче-
ских дарований, обладал замечательным лекторским талантом.
Его называли в московских кругах «московским Цицероном».
Этот лекторский талант прежде всего заставлял устремляться
в его аудиторию толпы слушателей. Когда Рулье безвременно
скончался, один из студентов университета говорил над его
могилой следующее: «Имя его произносилось с тем же уваже-
нием, как и имена Грановского и Кудрявцева, и найдется ли
во всем университете хоть один студент, которому бы не было
известно это дорогое имя? Слушатели его дорожили каждой
лекцией, потому что каждая его лекция — художественное созда-
ние как по внешней отделке, так и по мысли. Вот почему никто
из нас не пропускал ни одной из его лекций. Вот отчего ауди-
тория, .когда читал покойный профессор, наполнялась студента-
ми всех факультетов, так что часто недоставало места»
(В. С. Петров, Цит. соч., стр. 54). Рулье не мог оставаться
неизвестным в среде других профессоров университета

и потому, что он принимал широкое участие IB организации
публичных лекций, устраивавшихся Московским университе-
том дважды—«в 1845/46 г. зимой и в 1851 г. и получавших
широкий резонанс не только в пределах Москвы. Начав свою
исследовательскую работу в области зоологии с изучения исто-
рии первозданных животных в пределах Московской губернии,
для чего ему необходимо было организовать полевые геологи-
ческие экскурсии в окрестностях Москвы, Рулье искал сотруд-
ников не только среди студентов, но и вообще среди молодых
людей. Он писал о том, что «под сенью Московского универси-
тета собирается большое число молодых любознательных
людей. Многие из них, изучая геологию и палеозоологию
в академическом преподавании, желают ознакомиться с мате-
риалами науки на самом деле, желают научиться собирать их
сами для нее, Преподаватель должен дорожить таким благород-
ным чувством и стараться направить его». Автор, извлекший
приведенную цитату из неопубликованного труда Рулье, одно-
временно с этим писал о Рулье: «Во всех его полевых изыска-
ниях его всегда сопровождали студенты и просто молодые люди,
интересовавшиеся наукой* Здесь же, на месте, он не только
прививал им навыки, необходимые полевому исследователю,
но учил понимать открытое, находить ему место в науке,
делать выводы и строить широкие обобщения, раскрывающие
пути дальнейших изысканий» (С. Р. Микулинский,
К. Ф. Рулье и его учение о развитии органического мира.
Изд. АН СССР, М., 1957, стр. 105—106). Ушинский не превратил-
ся в специалиста-зоолога, тем более в палеозоолога, но если он
хоть несколько раз был на полевых изысканиях Рулье, то нужно
думать, что именно здесь он познакомился с геологией не толь-
ко в академическом ее изложении, а на практике, и знакомство
это обнаружил уже в своем рассказе «Поездка за Волхов»,
художественно отразившем содержание действительной поездки,
совершенной Ушинским до 1852 г., когда был напечатан его
рассказ. Здесь же приобрел он навык к такого рода изыскани-
ям, которые впоследствии заинтересовали его в других обла-
стях — специально географической, социально-экономической,
школьной. Так, известно, что в год окончания университета
(1844) летом Ушинский (Совершил шестинедельное путешествие
по Украине с неизвестной целью; в 11846—1847 гг. он предпри-
нимал путешествия по Ярославской губернии с целью наблюде-
ния торгово-ярмарочных пунктов; с той же целью он в 1861 г.
совершил путешествие по Владимирской губернии.
Ученики Рулье, дружно работавшие со второй половины
XIX в. над восстановлением памяти о нем в истории русской
науки, «согласно свидетельствуют, что в своих лекциях, в поле-
вых изысканиях, в статьях К. Ф. Рулье неизменно учил своих
учеников методу научной работы теоретически и практически.
Но эти методы удивительно напоминают как приемы работы

Ушинского над своими учебниками, так и его прямые наставле-
ния. Уже в известной своей статье, опубликованной в «Отече-
ственных записках» (т. XIX, 1841, стр. 13) под заглавием
«Сомнения в зоологии как науке», К. Ф. Рулье выдвинул
методологическое требование к науке о сочетании в ней опыт-
ного (эмпирического) и теоретического (рационального) момен-
тов в познании природы: «Наблюдения и опыты немы, — писал
он, — их должно объяснить, им должно дать значение, без того
они будут лежать без пользы в науке... Зоология и вся есте-
ственная история по преимуществу опытная уже потому, что
она исследует тела, и вместе с тем умозрительная потому, что
должна представлять собой форму науки, а не безотчетный,
беспорядочный набор необъясненных фактов, схваченных на-
удачу или на случай». Возможно, что именно эта статья, в ко-
торой так много отрывочно высказанных афористических указа-
ний, была первой статьей, прочитанной Ушинским на втором
году его обучения в университете и обратившей его внимание
на методологические вопросы построения науки вообще и зоо-
логии в частности. Это были вопросы, остро поставленные как
передовыми преподавателями естественных наук в университе-
те (напр. проф. А. М. Филомафитским), так и передовыми
мыслителями (напр., А. И. Герценом).
В своих лекциях К. Ф. Рулье, по отзывам его учеников
(Н. А. Северцева, С. А. Усова), демонстрировал особенности
своего научного метода исследования: сначала он давал своим
слушателям массу биологических фактов, затем начинал обоб-
щать эти факты и в конце лекции делал общие выводы.
В этих беседах всегда поражало необыкновенное мастерство
сводить частности в одно общее, сила синтеза. На одной из
лекций он говорил: «Частности вы забудете, может быть, но
план науки, организация ее частей останутся у вас навсегда»
(В. С. Петров, Цит. соч., стр. 54—55). Эту методику хорошо
знал Ушинский и в своих работах, особенно в учебниках, прово-
дил ее с большим совершенством. Высказываясь, в частности,
о разработке научной зоологии, К. Ф. Рулье с особенной настой-
чивостью подчеркивал необходимость научно правильной класси-
фикации животного мира, исходя из более существенных и бо-
лее постоянных признаков и игнорируя менее существенные
и второстепенные. «Я хочу классифицировать животное как
нечто целое, полное животное, а не часть его... Мы хотим клас-
сифицировать целых животных, а классифицируем их зубы,
клюв, перья, ноги и пр. Мы смеемся над человеком, подбираю-
щим в своей библиотеке книги по цвету бумаги, чернил, обрезу,
переплету и пр., а между тем не то же ли самое мы делаем
с животными?» (В. С. Петров, Цит. соч., стр. 13). Рулье
интересовался образом жизни животного, его взаимоотношения-
ми со средой и другими организмами, влиянием внешних усло-
вий на строение и поведение животных. Отсюда он, естественно,

приходил к выводам, имевшим одновременно большое теоре-
тическое значение. Когда Ушинский поставил перед собой
задачу ввести учащихся в книге «Детский мир» в научное
понимание окружающей их природы и жизни и, в частности,
дать им элементарные знания о животном мире, то в целях
правильной классификации животного мира он остановился
прежде всего на строении животного как признаке, определяю-
щем его место в зоологической лестнице. Он избрал в качестве
классификационного признака не частные и случайные качества
животного, а черты, вытекавшие из его эволюционного разви-
тия и определявшие собой все его частные черты. Накопление
данных в этом направлении, естественно, должно было вести
учащихся к итогам большого мировоззренческого значения, под-
нимавшим естествознание на ступень основной общеобразова-
тельной дисциплины в школе. В самом деле, «Детский мир»,
по замыслу автора, представлял не просто сборник статей, но
тщательно обдуманный опыт изложения для детей 10—11 лет
системы животного, растительного и минерального царств
с таким расчетом, чтобы у детей сложилась систематическая
картина расположения животных видов по степени сложности
их анатомо-физиологического строения так, чтобы из этой
картины вытекала необходимость признать эволюционное раз-
витие животных, начиная от простейших форм и кончая чело-
веком. С этой целью в основу изучения животного мира детьми
Ушинский положил анализ строения скелетной системы
животных, причем по мере накопления материала и его класси-
фикации дети под руководством преподавателя получали систе-
матическое расположение видов животного царства, начиная
от простейших форм и кончал более сложными, причем
последним звеном в этой лестнице оказывался человек.
При такой разработке естествознание получало огромный
теоретический смысл и достигало той степени, на которой оно
могло уже преподаваться как теоретическая наука, а не как
голый перечень различных пород животных. И если в одной из
своих работ К. Ф. Рулье высказал пожелание, вернее — надеж-
ду, что со временем правительство введет курс естествознания
в гимназиях, то Ушинский своим «Детским миром» осуществил
это пожелание, назначив свою книгу для чтения для первых
классов среднеучебных заведений. Нет надобности упоминать
здесь о целом ряде выступлений Ушинского в защиту естество-
знания как науки и учебного предмета в школе. Совершенно
понятно, что главу своего «Опыта педагогической антрополо-
гии», посвященную Дарвину, Ушинский закончил выражением
уверенности, что его «великая мысль, бывшая результатом и
превосходным завершением множества предшествующих по-
пыток, одна только придает смысл и жизнь той части естествен-
ных наук, которая известна под именем описательной ботаники
и? описательной зоологии. Одна только эта мысль способна

извлечь эти бесчисленные и плохо связанные факты из того
мертвенного состояния, в котором они до сих пор находятся
и в котором они мало приносили пользы делу воспитания,
несмотря на верное, повсюду проникшее желание внести, их
в эту область жизни... Учение Дарвина придает живой смысл
всему естествознанию и может сделать его самым могучим
образовательным предметом для детства и юности, но и
заключает в себе глубокий нравственный смысл» (Соч. Ушин-
ского, т. IX, стр. 378).
Наблюдение идейного сходства в области научных построе-
ний между Ушинским и Рулье можно продвинуть и дальше —
от естественнонаучного изучения животных к изучению чело-
века. Ушинский, как известно, закончил свою (научную работу
опытом построения научного учения о человеке (антропологии)
и применением этого учения IK воспитанию. К- Ф. Рулье, зани-
маясь изучением зоологии и эволюцией животного мира, есте-
ственно подходил к человеку, который завершает собой лест-
ницу животного мира, и так или иначе должен был уяснить
отношения зоологии к антропологии. Хорошо известна дав-
нишняя традиция естествознания изучать человека в антро-
пологии как биологическую особь, как только существо, за-
нимающее определенное место в ряду животных организмов.
Как антрополог Рулье выдвигал требование подходить к изу-
чению человека не только как к биологической особи, равно-
ценной остальным животным организмам, хотя и возвышаю-
щейся над ними, но и как к существу качественно отличному
от животного мира и обладающему каким-то новым качест-
вом, отличающим его от других животных. Это качественное
отличие выражено на старом психологическом языке, придаю-
щем ему видимость идеалистической формулировки, но значи-
мость его от этого не уничтожается. Отмечая общее у человека
и животных в психическом отношении, утверждая, что у
животных нельзя отрицать рассудка, что очень важно, Рулье
в то же время признает, что рассудок животных существен-
но отличается от рассудка человека, почему зоология должна
быть отделена от антропологии как науки о человеке. Чело-
век составляет особое царство в ряду органических существ.
«Мы отдаем человеку, — писал Рулье,—(высшую сферу рас-
судка— разум, как исключительную его принадлежность. Он
предмет особенной, самой обширной из наук — Антропологии,
которая рассматривает человека или со стороны обществен-
ной, или со стороны духовной и к которой вся медицина, и
история, и философия и т. д. относятся, как части к целому.
Между ними и зоологией только одно общее — путь исследо-
вания опытно-индуктивный, следящий за постепенным органи-
ческим развитием целого, метод естественный, который из
естественных наук перешел ныне и в науки антропологические»
(Анат. Богданов, К. Ф. Рулье. Биографический очерк,

М., 1885, «Известия общества любителей естествознания, ан-
тропологии и этнографии», т. X, III, .вып. 2, стр. 1179). Сходство с
концепцией Ушинского, положенной им в основу «Педагоги-
ческой антропологии», о чем речь будет в дальнейшем,—
определенное7.
Выше уже отмечено, что у нас нет документальных данных,
свидетельствующих о том, что Ушинский испытал на себе еще
в университетский период своей жизни влияние К. Ф. Рулье,
которое помогло ему в области естествознания значительно
полнее отрешиться от гегелевского идеализма. Но целый ряд
данных о постановке Ушинским в ряде своих работ вопросов
гносеологии, естествознания, антропологии, методики преподава-
ния заставляет думать о возможности такого влияния именно
со стороны Рулье. Следует только упомянуть, что наряду с
этими качественными сходствами имеется ряд текстуальных
совпадений, свидетельствующих о том, что Ушинский в свое
время мог читать известные работы Рулье или (Слышать его
лекции и что-то воспринять из них. Приведем только два при-
мера:
Известно-, что в своей речи на торжественном собрании
Московского университета 16 июня 11845 г. («О животных
Московской губ. или о главных переменах в животных перво-
зданных», М., 1845), которая не могла остаться неизвестной
Ушинскому, К. Ф. Рулье высказал предположение в объясне-
ние появления валунов в пределах Московской губ., что они
перенесены сюда на льдинах, отрывавшихся у северных нор-
вежских скал и затем по мере таяния льдин опускавшихся
на дно моря, покрывавшего в далеком прошлом середину
великорусской равнины: «Московские первозданные породы
оторваны от скал Северной Европы, места первобытного их
образования, и занесены в нашу котловину, может быть, дви-
жением вод, на льдинах». Это уже устаревшее к нашему вре-
мени объяснение появления гранитных валунов на Русской
равнине Ушинский использовал в своей увлекательно напи-
санной для детей статье «Гранитный валун» («Детский мир».
Собр. соч., т. IV, стр. 350 и сл.). Дав описание обыкновенного
гранитного булыжника и анализ его состава, Ушинский далее
объясняет историю его появления в России. «Родина его не
здесь, а далеко на севере, в Финляндии, или, может быть,
даже в Швеции. Там есть целые гранитные горы основа-
ния которых, вероятно, идут глубоко в земле и там, действи-
тельно, подземный огонь мог выдвинуть наружу гранитные го-
ры и скалы... От этих-то скал оторваны и те куски гранита,
которые валяются по нашим полям и которыми мы мостим
наши улицы. Стоит только взглянуть на состав этого булыж-
ника, чтобы узнать, что он был когда-то частью скалы, стоя-
щей теперь где-нибудь в Скандинавии или Финляндии. Но
как же он попал сюда, за тысячу верст?.. Спросим у геолога,

и геолог расскажет нам историю происхождения нашего кам-
ня, расскажет нам и о его путешествии» и т. д. 16 июня 1845 г.
Ушинский еще мог присутствовать на торжественном собрании
Московского университета и слышать -выступление Рулье, но
мог затем читать его речь в отдельном издании и впоследст-
вии воспользоваться изложенным там объяснением. Но понят-
но также, что это совпадение могло быть и чисто случайным,
внешним.
Но вот другой пример. В своей статье «Сомнения в зооло-
гии, как науке» (Отеч. зап., 1841, т. XIX, стр. 2) Рулье писал:
«Часто учащийся знает название бразильского и новогол-
ландского животного и останавливается в недоумении перед
улиткой, рыбой и дичью своей местности: таких зоологов мо-
гут экзаменовать и пристыжать любой продавец съестных
припасов и каждый поваренок, не имеющие ни малейшего
притязания на образованность HI науку». Отмечая в другом
месте то же незнание собственной местности и собственной
страны, Рулье говорил: «Тут забыты и народная гордость, и
просвещенное рвение познать свое отечество, и золотое пра-
вило идти от известного к неизвестному» («О животных Моск.
губ»., стр. 90—92). Характерно, что именно это наблюдение
относительно плохого знания своей родины неоднократно по-
вторял в аналогичной форме и Ушинский в своих педагогиче-
ских замечаниях по вопросу о преподавании географии. Вот
одно из них: «Самая главная черта, отличающая русского
образованного человека от иностранца, это та, что русский
весьма плохо знает свое отечество, сравнительно даже с ма-
лообразованным швейцарцем, французом, немцем, англичани-
ном. Француз перенесет вам Москву на берег Балтийского
моря, но свою родину, ее историю, ее великих писателей он
непременно знает; русский опишет вам в подробности Лондон,
Париж и даже Калькутту и призадумается, если спросите
у него, какие города стоят на Оке» (Соч., т. III, стр. 529).
Мотивируя такого рода высказывания, Ушинский, подобно
Рулье, приводил аргументы одновременно и педагогические,
и патриотические, —сходство, которое опять-таки заставляет
задуматься над его происхождением.
Не приводя других данных и сопоставлений, нужно при-
знать, что в то время как либеральная легенда изображала
Ушинского-студента преклоняющимся перед авторитетом сво-
их учителей-идеалистов, умильно читающим в свободные
часы произведения Гофмана, Жан-Поль Рихтера и других
немецких романтиков, факты показывают, что кругозор Ушин-
ского-студента был много шире, что уже на юридическом фа-
культете он имел возможность не однажды (слышать дельную
критику гегелевской философии, а у профессоров других фа-
культетов знакомиться с опытно-индуктивным методом иссле-
дования, противопоставленным умозрительному, метафизиче-

скому методу идеалистической философии, и усваивать новей-
шие данные естествознания. Только этим ранним развитием
Ушинского-студента можно объяснить тот расцвет его фи-
лософских и научных способностей, который так ярко про-
явился с первых же лет его самостоятельной работы.
*
Изложенное показывает, что философское и научное раз-
витие К. Д. Ушинского в университете представляло собой
процесс значительно более сложный, чем это представлено бы-
ло в первых биографических очерках, исчерпывавших свои
задачи общим указанием на неотразимое и определяющее
влияние официального руководителя молодого Ушинского.
Гегелевская система не была только личным убеждением Ред-
кина, который мог распоряжаться ею по своему усмотрению.
Это была общеевропейская интеллектуальная собственность
начала XIX в. Как последнее достижение германской филосо-
фии она являлась в России исходным пунктом, с которого на-
чиналось построение миросозерцания поколением 40-х годов.
В этом отношении русская передовая интеллигенция не только
не уступала западноевропейской, но в известной степени и
превосходила ее и в другой социально-исторической обстанов-
ке тоже вела напряженную работу по переосмыслению остав-
ленного Гегелем философского наследства в применении к
конкретным социально-историческим особенностям русской
жизни. К. Д. Ушинский, как можно судить уже на основании
изложенного, вышел из университета не только с критическим
отношением к ортодоксальной гегелевской философии, но и с
известными, навеянными левогегельянской школой, идеями о
преодолении отсталых сторон этой философии и приспособле-
ния ее прогрессивного содержания к удовлетворению назрев-
ших потребностей русской жизни. Разработка этих взглядов
в Ярославском лицее была поставлена Ушинскому в вину и
послужила причиной снятия его с работы и запрещения даль-
нейшего ее продолжения, где бы то ни было.
Теоретическое освоение Ушинским данных науки и фило-
софии, которым он был занят на протяжении университетского
курса, нельзя мыслить как самодовлеющий процесс. Этот про-
цесс шел параллельно с социально-политическим самоопреде-
лением молодого Ушинского, частью обусловленный им, ча-
стью в свою очередь обусловливающий его. Возможно, что
элементы социально-политического самоопределения в извест-
ной степени были накоплены даже раньше, чем началось их
теоретическое обоснование. Во всяком случае оба процесса
должны были слиться с течением времени в целостном миро-
воззрении. В ранние юношеские годы возможно наблюдать

только отдельные проявления этих сторон формирующегося
мировоззрения Ушинского на основании тех немногих докумен-
тальных материалов, которые (Сохранились к нашему времени.
Формирование
социально-
политических
идей Ушинского
в университете.
В университет Ушинский вошел с ясно опреде-
лившимися социально-политическими устремле-
ниями, вынесенными из доуниверситетской жиз-
ни. Эти черты определенно характеризуются
биографами Ушинского как тенденции демо-
кратические, резко противопоставленные аристократическим
элементам, ярко выделявшимся в университетском студенче-
стве того времени (см. выше стр. 54—55). В Ушинском-студен-
те не было ни малейших признаков того происхождения «из
знатной дворянской фамилии», о чем в противоречие себе го-
ворили те же биографы. Демократические тенденции и при-
вычки Ушинского были хорошо отмечены в противовес либе-
ральной легенде товарищами Ушинского как по Новгород-Се-
верской гимназии (Чалый), так и по университету (Рехневский).
Иронически-презрительное отношение к аристократам-товари-
щам и дружба с товарищами-средняками характерны для
Ушинского-студента.
Характеризуя занятия Ушинского в университете, Рехнев-
ский сообщает, что Ушинский изучал историю французской
революции и ее героев, причем у него сложилось определенное,
на всю жизнь оставшееся отрицательное отношение к Напо-
леону и к Вольтеру. Первого он ненавидел как врага граж-
данской свободы, второго как врага свободы религиозной. Эти
сложившиеся симпатии и антипатии остались у него на всю
жизнь. Сообщение Рехневского очень характерно как пока-
затель ранних народно-демократических стремлений Ушин-
ского. Вражда к Наполеону и Вольтеру не была однако же
враждой к тем, кто колебал престолы и алтари, а к тем, кто
порабощал народы, лишая их свободы гражданской, полити-
ческой и свободы самоопределения духовного, свободы сове-
сти. Проф. М. В. Нечкина, говоря о борьбе против Наполеона
в начале XIX в., пишет, что его свержение было одновременно
и целью европейских правительств и целью европейских народов.
«Однако ближайшая общая цель не означала единства целей
конечных: удар правительствами и удар народами наносился
во имя разных конечных целей. Правительства воевали во имя
восстановления старого и укрепления старого, народы шли
в борьбу под лозунгами завоевания нового. Правительства боро-
лись против Наполеона как против узурпатора законных престо-
лов, народы шли в борьбу против тирана и угнетателя». «Воль-
нолюбивые видели в нем тирана, истребителя свободы; царелюб-
цы называли его хищником престола»,— метко заметил о Напо-
леоне Ф. Ф. Вигель («А. С. Грибоедов и декабристы», М., 1947;
стр. 225). Это четкое разграничение различных конечных целей
при отрицательной оценке Наполеона может служить некоторым

комментарием к сообщению Ю. С. Рехневокого о причинах 'не-
нависти Ушинского к Наполеону и Вольтеру.
Изложенных данных о социально-политической настроенно-
сти Ушинского в университетские годы было бы, конечно, очень
мало, если бы среди ранних рукописей Ушинского не сохрани-
лась запись, являющаяся своего рода социально-политической
исповедью Ушинского, которую он вел накануне своего выхо-
да в самостоятельную жизнь, в первые же месяцы после окон-
чания университета и в которой он подвел, так сказать, итог
своему политическому развитию к моменту выхода из универ-
ситета. Первые же записи его дневника в ноябре 1844 г. го-
ворят о совершенно определившемся социально-политическом
направлении Ушинского, о том, что он колеблется, но не в вы-
боре этого направления, а только в том, какими путями он
мог бы лучше осуществить его. В дневнике 18. XI 1844 г. Ушин-
ский записал, что он думает о зародившемся у него плане
написания истории: «Если я его приму,— пишет Ушинский,—
он должен определить цель всей моей жизни, именно: на-
писать историю так, как я ее понимаю». Ушинский пишет
далее, что мысль эта родилась в нем давно и еще два года
назад, т. е. на третьем курсе университета, она проявилась
с силой, которая могла бы перейти в решение, и теперь вновь
с особенной отчетливостью возникла перед ним. Цель, вол-
нующая Ушинского, ясна: быть полезным народу; но Ушин-
ский стоит перед вопросом,—как лучше осуществить эту
цель: теоретическим ли путем, взявшись за разработку исто-
рии в том особом понимании, которое сложилось у него, или
избрав для себя поприще практической деятельности. «Конеч-
но,— пишет Ушинский о задуманном им плане разработки исто-
рии,—| этот труд достаточен, чтобы заполнить много жизней,—
но угадал ли я свое направление? В нем ли я найду успо-
коение? Не леность ли только гонит меня от поприща факти-
ческой деятельности? Не был ли бы я для нее способнее?
Не сделал ли бы я для России больше здесь, нежели написав
историю? Доставит ли она что-нибудь незрелому народу? Вот
вопросы, которые должен я разрешить в следующих днях»
(Соч. Ушинского, т. XI, стр. 18). Таким образом, цель и на-
значение жизни представляются Ушинскому ясными (он дол-
жен служить «незрелому народу», быть полезным для него);
остается неясным, в каком направлении он должен осущест-
вить эту цель, какими средствами идти к ней,—избрать ли
поприще практической деятельности, или стать на путь на-
учно-теоретической работы. Несколькими днями раньше,
13 ноября 1844 г., Ушинский специально писал в своем днев-
нике о социально-политических задачах своей деятельности,
очевидно, им неоднократно осмысливавшихся. Эта запись в днев-
нике Ушинского является исключительно важным документом
его биографии, доселе еще в надлежащей степени не привле-

кавшимся исследователями жизни и идей Ушинского к изу-
чению.
Совершенно очевидно из этой записи, что она сделана ав-
тором не сразу, а в результате длительного процесса осмы-
сливания им реальных социально-экономических и политиче-
ских отношений и своего места, своей возможной роли в усло-
виях тогдашней России. За словами и выражениями автор-
ского дневника чувствуется определенная концепция, им
освоенная в предшествующие годы и теперь выливающаяся в
окончательной форме.
Автор размышляет о своем назначении в жизни: «Приго-
товлять умы! рассеивать идеи!.. Вот наше назначение. Мы
живем не в те годы, чтобы могли действовать сами. Отбросим
эгоизм, будем трудиться для потомства!.. Рано еще действо-
вать! Пробудим требования, укажем разумную цель, откроем
средства, расшевелим энергию — дела появятся сами... Тихо,
покорно будем нести гнет, от которого избавим наших потом-
ков. Предупредим бедствия перелома. Будем трудиться над
постройкой чудного здания, которому внуки наши дадут свое
имя, истинных творцов которого никто и никогда не узнает»
(Соч., т. XI, стр. 11—12). Поражает в этом отрывке прежде
всего совершенно отчетливое сознание гнета, невозможности
действовать самим, преждевременности сопротивления. Но это
не отказ от противодействия гнету; это не вопрос о том, быть
или не быть сопротивлению; это вопрос о времени, когда оно
должно быть начато, и о причинах, по которым оно должно
быть задержано в данный момент. Причины заключаются
в отсутствии предварительной подготовки умов, в их несозна-
тельности, в неясности целей и разумных средств, в слабости
энергии. Автор записи сознает свою жизненную цель как задачу
подготовить народ к грядущему перелому: неподготовленный
перелом грозит бедствиями и страданиями. Когда же массы
осознают свои цели и средства, «дела появятся сами». В этом
юношески самоотверженном практическом идеализме явственно
слышится отзвук какой-то давнишней, задавленной и загнанной
под спуд сознания революционной идеи, временно смиряющейся
ввиду невозможности действовать в условиях тяжелого и гнету-
щего политического режима и неподготовленности масс. Объек-
тивно потребность перемены представляется автору давно
назревшей, хотя не для всех она ясна.
В соответствии с распространенной традицией считать Ушин-
ского представителем теории мирного развития, в приведенном
отрывке его дневника легко можно было бы увидеть подтвер-
ждение этого взгляда: в самом деле, разве не говорят приве-
денные строки о том, что автор боится революции, проповеду-
ет покорность и смирение, желает задержать массовый протест
против царского деспотизма,—словом, является сторонником
«мирного прогресса»? На самом деле, автор говорит не о том.

что «нужно избегать решительных действий, а об их несвое-
временности в данных обстоятельствах, он говорит не о по-
корности, а подготовке к свержению гнета. Основное опасение
автора — «бедствия перелома», но бояться этих бедствий не
значит примиряться с гнетом. Революционная теория
марксизма всегда подчеркивала предпочтительность мир-
ного пути, который позволит избежать лишних жертв, раз-
рушения производительных сил. Вывод, что «еще рано дейст-
вовать», не говорит, таким образом, ничего о том, что не надо
действовать. Напротив, не только в юности, но и до конца
жизни Ушинский проявляет бурную деятельность, направлен-
ную на борьбу с препятствиями. — Возвращаясь к записям
юношеского дневника Ушинского, мы видим, что только что
говоривший о бедствиях перелома автор уже одержим горя-
чим бурным стремлением к деятельности, которой, по его созна-
нию, требует изменившаяся жизнь, говорящая о том, что пе-
релом уже начался, что он идет стихийно. 25 ноября 1844 г.
он пишет: «Все в человеке молчит, кроме одного требования
деятельности. Это верный симптом перемены». Перемена эта
уже «начинается, она уже началась!» Она начинается в сознании
отдельных людей как своеобразная «революция духа», как
«борьба ума с чувством, с пороками, с предрассудками». Эту
«благодетельную, великую революцию в духовном мире» автор
дневника видит уже «повсюду, во всех явлениях» и, вообразив
себя в роли просветителя, пропагандиста, он приглашает своих
воображаемых слушателей осмотреться вокруг. «Вот,— про-
возглашает он,— та благодетельная, великая революция в духов-
ном мире, следы которой повсюду, во всех явлениях поражают
горем слабые души. Пойдем теперь на поле битвы, заглянем
во все сферы, где совершается эта победа ума: в жизнь об-
щественную, в жизнь домашнюю, в жизнь индивидуальную,
в религию, в поэзию, в художества, в науку. Везде мы най-
дем эту революцию в разных формах, — и везде увидим тор-
жество плебея-ума, везде услышим стоны погибающей ари-
стократии-чувства» (там же, стр. 19, 22). Характерно, что
эти признания юноши Ушинского, готовящегося вступить в
жизнь, ни разу с тех пор, как они были опубликованы в 1908 г., не
были привлечены к делу биографами К. Д. Ушинского, хотя и за-
долго до опубликования они были доступны для всех, инте-
ресовавшихся его жизнью и деятельностью. Если принять во
внимание, что через три года после приведенных записей сво-
его дневника, т. е. в 1847 г., Ушинский писал уже свою речь
«О камеральном образовании», в которой, приступая к выпол-
нению намеченной программы своей деятельности, подвергнул
резкой критике всю систему камерального образования, как
систему устаревшую, обслуживавшую феодальные учреждения,
между тем как уже во всем мире основы феодального строя
рушатся и создается на основе индустриальной промышленное

сти новое, гражданское общество, законы которого вскрыты
английским экономистом А. Смитом,— то легко понять, что
под наступившей революцией автор дневника имеет в виду
стихийно растущую буржуазную экономику, необходимость
укреплять ее сознательно, присоединив к ней революцию ду-
ха, т. е. распространив ее на все области жизни — области
познания, морали, эстетики, права, быта и т. д., потому что
старые традиции еще живучи и цепко держат в своих оковах
человеческое общество. Словом, молодой Ушинский уже в
первом году по окончании университета осознал, что в обла-
сти экономики Россия делает известный шаг в сторону
капитализма и победы над феодализмом. Приветствуя
этот прогрессивный шаг, Ушинский при выборе призвания
решается сознательно вступить на путь просветительства, путь
содействия всему, что прямо или -косвенно способствует победе
капитализма. Словом, в 40-х годах XIX в. Ушинский осознал
себя просветителем-демократом, или, согласно предложенному
В. И. Лениным научному марксистскому термину, буржуазным
демократом: «термин буржуазная демократия, — писал
В. И. Ленин, — есть единственно точная, с точки зрения марк-
сизма, научная характеристика» (т. 17, стр. 88). Очевидно,
на этот именно путь буржуазного демократизма сознательно
вступил К. Д. Ушинский в год окончания университета, и про-
следить его дальнейшие шаги на этом пути является непо-
средственной задачей биографического очерка.
Характеризуя этот начальный момент социально-полити-
ческого самоопределения К. Д. Ушинского как буржуазный
демократизм, нельзя забывать, что содержание, обозначаемое
тем или иным термином, не является вечным и неизменным,
что оно развивается и изменяется. Буржуазный демократизм
не означает еще (буржуазной идеологии. По поводу термина
«буржуа» В. И. Ленин писал, что «у нас зачастую крайне не-
правильно, узко, антиисторично понимают это слово, связы-
вая с ним (без различия исторических эпох) своекорыстную
защиту интересов меньшинства. Нельзя забывать, что в ту
эпоху, когда писали просветители XVIII века (которых обще-
признанное мнение относит к вожакам буржуазии), когда
писали наши просветители от 40-х до 60-х гг., все обществен-
ные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его
остатками. Новые общественно-экономические отношения и их
противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии. Ни-
какого своекорыстия поэтому тогда в идеологах буржуазии
не проявлялось; напротив, и на Западе и в России они совер-
шенно искренно верили в общее благоденствие и искренно
желали его, искренно не видели (отчасти не могли еще ви-
деть) противоречий в том строе, который вырастал из крепо-
стного» (В. И. Ленин, Соч., т. 2, стр. 473). Не видеть про-
тиворечий в том строе, который вырастал из крепостного,.

значит — «в считать их существенными для нового строя, зна-
чит—у думать о строе, который будет чужд этих противоречий.
Это значит, что буржуазные демократы 40—60-х годов были
чужды идеологии, которая обычно связывается с (развитым
буржуазным строем. Для характеристики Ушинского как бур-
жуазного демократа 40—60-x годов это очень существенно.
Вот почему, прежде чем закончить обозрение университет-
ского периода жизни Ушинского, важно обратить внимание еще
на один документ этих лет, обычно также не принимавшийся
во внимание биографами Ушинского. Этот документ — письмо
Ушинского к его университетскому товарищу, кн. В. А. Черкас-
скому от 8 августа 1844 г. Оправдываясь в том, что своевремен-
но не откликнулся на приглашение Черкасского посетить его,
Ушинский сообщает, что был в шестинедельном путешествии
по Украине и, между прочим, провел три дня в деревне у Ред-
кина в обществе проф. Т. Н. Грановского. Это посещение дало
повод Ушинскому еще раз продумать свои отношения к руково-
дителю и поделиться летними наблюдениями с Черкасским.
Оказывается, что еще в период университетских лекций
Ушинского поражало наличие некоторых противоречий в
Редкине:
«Это — первый характер, который заставляет меня признать-
ся, что я его не понимаю,—(писал Ушинский. — Но самолюбие
не оправдывает меня тем, что идеал, созданный о нем моим
воображением, слишком укоренился в голове моей и мне до-
вольно трудно теперь его переменить. Мне кажется, что он
страдает той же болезнью, как и все люди нашего века, только
старается уверить себя в противном. Впрочем, может быть, я и
ошибаюсь». Причиной, вызвавшей эти размышления, была
неожиданность увидеть своего учителя в новой обстановке и в
новом, так сказать, освещении, вне университетской аудитории.
«Представьте себе мое изумление: вместо нашего почти вдохно-
венного профессора я нашел малороссийского панича в полной
форме и это превращение занимало меня целые три дня, что
я у него пробыл. Он очень поздоровел... Кровь кипит в нем как
в 16-летнем мальчике... Я хотел несколько раз быть откровен-
ным с Редкиным и показать, что я такое. Но я уж говорил Вам,
что его не понимаю, а потому и не могу ему высказать все.
Глядя на него, я подвергаюсь тому оптическому обману, кото-
рый бывает вечером на реке: то кажется она слишком глубокой,
то слишком мелкой; мечте же я не хочу ввериться, между тем
как человеку, изведавшему то же, что и я, я бы с охотой открыл
момент, на котором остановился; ученость же и ум еще не
ручательство» (т. XI, стр. 1138, 140).
Это замечательное место из письма только что окончившего
университет Ушинского говорит о том, что в момент начала сво-
ей самостоятельной жизни он переживал состояние огромной
неудовлетворенности в связи с тем, что он называл «болезнью

века», от которой он мучительно пытался излечиться сам
и посоветоваться об этом с Редкиным, но, неожиданно пора-
женный его новым, деревенским обликом, воздержался. Какое-
то наблюдение, по-видимому, и раньше отмеченное Ушинским,
убедило его, что Редкий, этот «почти вдохновенный профессор»,
сам страдает общей болезнью, хотя и старается подчас скрыть
это. Об этой болезни Ушинский пишет Черкасскому, как о чем-
то общеизвестном: «Зачем описывать ее? Мы понимаем ее
и все ее признаки нам известны». Однако месяца через три
после этого, в своем дневнике от 25 ноября 1844 г. все же по-
пытался ответить самому себе на тяготивший его вопрос.
Болезнь века — это болезнь роста общественного, болезнь пере-
хода в новую стадию развития, неизбежность которой, однако
же, далеко не всеми еще осознается. «Везде во всех сферах
духа, — пишет Ушинский в очень взволнованном и приподнятом
настроении, выражая свои мысли очень отрывочными и не
всегда понятными фразами и образами,— совершается «благо-
детельная, великая революция», везде, в жизни общественной,
домашней, в религии, художествах, поэзии, науке — «везде мы
найдем эту революцию в разных формах и везде увидим тор-
жество плебея-ума, везде услышим стоны погибающей аристо-
кратии-чувства». Однако же следы этой «благодетельной рево-
люции в духовном мире поражают горем слабые души». Не все
это осознают, и автор дневника, обращаясь к тем, кто закрылся
«мантией непроницаемого величия»*, угрожает сорвать ее.
«Мы так уверены, что под нею скрывается ничтожество, что
с презрением пробежим мимо вас, смешных и жалких, и оста-
вим вас указывать песчаные мели в нашем вечном стремлении
по безграничному морю вечности... Прочь черные, таинственные
плащи! Кончилась ночь. Вы спите, когда все вокруг вас уже
движется! Проснитесь, заря занимается!» (т. XI, стр. 19—«20).
Сопоставление письма Ушинского к Черкасскому с этим местом
его дневника дает основание думать, что в Редкине Ушинского
поражало то, что «кровь кипит в нем как 16-летнем мальчике»
и в то же время, закрываясь «непроницаемой мантией величия»,
он не замечает или делает вид, что не замечает того, ставшего
уже фактом явления, что борьба ума с чувством, с доброде-
телями, с пороками, предрассудками—кончается. И «вот при-
чина вашей муки! Вам жаль прошлого, невозвратного, потому
что оно уже теперь никуда не годится, потому что оно, ложное,
отринуто умом. Вам жаль ваших чувств, ваших сердечных
движений,— вам жаль обмана!» (т. XI, стр. 20). Так можно
истолковать то раздвоенное отношение к Редкину, которое
созрело в Ушинском к моменту окончания им университета:
* Л. Н. Толстой, полемизируя в 1861 г. в своем журнале «Ясная По-
ляна» с либеральными противниками образования, укоряет их: «А вы, как
египетский жрец, закрываетесь от него (народа. — В, С.) таинственной
мантией» (Полное собр. соч., т. 8, стр. 48).

с одной стороны энергия, сила, ум, красноречие, с другой —
таинственный мистический плащ, покрывающий философа, и
защита прошлого, его эмоций, уже обреченных .на исчезнове-
ние. Это значит, что за время университетского обучения Ушин-
ский не только освоил прослушанные курсы, но и продумал все
приобретенное с точки зрения мировоззрения в целом и нашел
основную причину общей «болезни века», от которой, по его
мнению, не был свободен его руководитель, проф. Редкий.
Болезнь эта—красивые метафизические фразы («широкополые
шляпы», «черные, таинственные плащи»), поддерживающие уже
отжившее, старое и закрывающие то новое, что неудержимо
рвется к жизни. И совершенно ясно, что Ушинский уже без
остатка захвачен этим новым процессом и его увлекает задача
активно содействовать ему во всех сферах жизни и бороться
с тормозящими этот процесс старыми традициями.
Если исходить из только что приведенных, впервые исполь-
зуемых данных о социально-политическом самоопределении
молодого Ушинского, то нельзя не признать того, что к моменту
окончания университета в нем уже созрело совершенно опреде-
ленное сознание стихийно происходящей в жизни перестройки.
Но это еще не сознательная политическая революция, это
стихийный экономический переворот, который требует созна-
тельного преобразования жизни во всех ее сторонах. Автора
цитированных записей угнетает только то, что народ находится
еще в состоянии духовной спячки и темноты, в силу чего созна-
тельный переворот и переустройство жизни еще невозможны.
При живом ощущении назревшей в жизни перемены в записях
молодого Ушинского совершенно определенно выделяется ясное
сознание придавленности народа, делающей несвоевре-
менным призыв к революционным действиям и выдвигаю-
щей задачу предварительного его просвещения («пробудим
требования, укажем разумную цель, откроем средства, расше-
велим энергию — дела появятся сами»). В этих записях слы-
шится совершенно определенный отзвук так еще недавнего,
печального опыта разгромленного Николаем I революционного
декабристского восстания 14 декабря 1825 г. И совершенно
естественно поставить здесь вопрос, есть ли какая-либо вероят-
ность, что к Ушинскому, родившемуся почти за два года до
декабристского восстания, могли каким-нибудь образом до-
нестись отголоски этого движения и быть осмысленными таким
образом, что движение было неудачным потому, что массы
народа не были привлечены к участию в нем, что дворяне-рево-
люционеры, как об этом писал В. И. Ленин, «были еще страшно
далеки от народа» и что наиболее благородной и целесообраз-
ной является задача посвятить свою жизнь предварительному
просвещению и подготовке народа к изменению установившегося
общественного строя, в корр'*>ц\ I господствующие классы
угнетают народ. Если такое предположение напрашивается само-

собой из анализа вышеприведенных записей в дневнике Ушин-
ского, то ближайшее знакомство с обстоятельствами детства
и юности Ушинского дает основание к заключению, что именно в
эти ранние годы и могли зародиться у Ушинского его первые идеи
об освободительном революционном движении декабристов и
затем, .когда он естественным путем перешел к изучению рево-
люционных движений в Европе и буржуазной французской
революции в частности, результатом этого изучения у него
явилась, как отмечают биографы, ненависть к Наполеону и Воль-
теру. Это была ненависть не к революции и не к атеизму, а к
поработителям свободы религиозной и политической. Как раз
такие, весьма вероятные и в отдельных случаях совершенно
действительные факты биографии Ушинского обычно не изуча-
лись, постепенно предавались забвению или искажались, гораз-
до чаще уступая место другим, воображаемым фактам, которые
отвечали либеральной легенде об Ушинском как стороннике
мирного развития, противнике революционного преобразования,
защитнике монархии и религии.
Из признаний Ушинского известно, что любимым его предме-
том еще в гимназии была история и воспоминание об учителе
истории, Михаиле Гавриловиче Ерофееве, было наиболее ярким.
Возможно, что первые систематизированные сведения о де-
кабристском восстании он мог получить на уроках истории
или в частных беседах с учителем. Никаких документов об этом
нет. Однако целый ряд данных говорит о том, что в течение
десятилетий, следовавших за судом над декабристами,
память о них не исчезает из памяти русского общества. Впечат-
ление восстания и жестокой расправы с восставшими, сослан-
ными в далекую Сибирь, было исключительно сильным. .О каз-
ненных и об осужденных ходили рассказы по всей России;
стихотворения Рылеева с его призывами к свободе имели
хождение по всей стране; стихи Пушкина и, в частности, по-
священные сосланным в Сибирь декабристам, также распро-
странялись в списках. В разных местах поднимались следствия,
связанные с подозрениями в причастности тех или иных лиц
к декабристскому движению. От этих подозрений не были сво-
бодны и школы. В 1827 г. в Нежинской гимназии высших наук,
когда там учился Гоголь и Редкий, будущий учитель Ушинского,
возникло дело «О политическом вольнодумстве некоторых
профессоров и учащихся». Из дела видно, что учащиеся знали
наизусть стихотворения Рылеева с его призывами к свободе*.
Товарищ Ушинского по Новгород-Северской гимназии, М. К- Ча-
лый, оставивший свои воспоминания о времени обучения писал:
* В. И. Савва, К истории вольнодумства в гимназии высших наук кн.
Безбородко. Сборник Харьковского историко-филологического общества,
1908, т. 18. Новый пересмотр дела см. в работе Д. Иофанова «Н. В. Гоголь».
Киев, 1951.

«Мне «передавали, что в 1828 г. между учениками уездного
училища (из этого училища преобразована Новгород-Северская
гимназия) был открыт заговор, состоящий в том, что кто-то из
аборигенов принес из дому брошюру «Донесение следственной
комиссии, наряженной в 1825 г. над декабристами» («Киевская
старина», 1889 г., т. 25, № 5—6, стр. 305—306). Странно, конеч-
но, что брошюра, содержащая в себе донесение правительст-
венной комиссии и, следовательно, совершенно, благонадежная и
невинная, могла вызвать обвинение в заговоре, да еще в среде
уездного училища. Но- раз в жизни учебного заведения возни-
кают такие процессы, они не скоро забываются и передаются от
одного поколения учащихся к другому в течение долгого време-
ни и, конечно, вызывают к себе жгучий интерес прежде всего
своей запретностью, противозаконным, политическим содержани-
ем процессов. Кое-что о декабристах мог узнать Ушинский от
своего отца, участника войны 1812 года и современника декабри-
стского восстания. Кое-что весьма существенное Ушинский мог,
несмотря на свой ранний возраст (до 12 лет), услышать о де-
кабристах и от своей матери Любови Степановны (урожден-
ной Капнист). Сын известного поэта XVIII в. ВВ. Капниста —
А. В. Капнист был членом «Союза благоденствия». Капнисты
были хорошо знакомы с декабристами — Бестужевым-Рюминым,
Н. И. Лорером, Пестелем (Д. Иофанов, Н. В. Гоголь, стр. 38).
Дочь писателя СВ. Капнист (в замужестве С. В. Скалой) остави-
ла после себя ряд воспоминаний о декабристах — бр. Муравьевых-
Апостол, Бестужеве-Рюмине, ее брате A.B. Капнисте, друге ее
детских лет — Н. И. Лорере (там же, стр. 43). Мать Ушинского
Л. С. Капнист, если только она поддерживала знакомство и
родственные связи с Капнистами, конечно, была в курсе тех на-
строений, которые царили среди декабристов, оставшихся на сво-
боде после разгрома их движения. От матери, несмотря на свои
детские годы, Ушинский мог многое узнать и о тех угнетенных
настроениях и о тех надеждах на будущее, «когда «проснется на-
род», которыми утешали себя разгромленные дворянские
революционеры, мечтавшие о возможности исправить допущен-
ную в самом начале века ошибку. В своих воспоминаниях об
обучении в гимназии Ушинский рассказывает о тех уединенных
мечтах, которым он предавался во «время своих ежедневных
восьмиверстных путешествий в гимназию и из гимназии по
оврагам на берегах Десны. Возможно, что в этих мечтах игра-
ли роль не только воинственные предания Новгород-Северска,
не только предания удалого казачества, перемешанные с
вальтерскоттовской историей Наполеона и с множеством
воинственных повестей, как об этом рассказывает Ушинский
(Соч., т. XI, стр. 57—68), но и не так далекие эпизоды из вос-
стания декабристов, тем более, что Южное общество декабри-
стов охватывало собой и Черниговскую губернию. Но рассказать
об этом в своих школьных воспоминаниях Ушинский, конечно,

не мог: недаром на этом именно месте и оборвалась рукопись
его воспоминаний, писанных, по-видимому, в самом конце
50-х годов, накануне наступавшей революционной ситуации
60-х годов *.
Но если бы предположение о том, что Ушинский свои перво-
начальные представления об окончившемся неудачей декабри-
стском восстании получил еще в детстве, если бы это предполо-
жение оказалось и неправильным, то нельзя отрицать того, что
в юношеском дневнике Ушинского все же сказался определен-
ный, откуда бы он ни шел, отголосок декабристского движения,
выразившийся в признании, что движение бессильно, если оно
не будет (поддержано народом, что поэтому целый ряд лет, если
не десятилетий, должен быть посвящен тому, чтобы просветить
народ, подготовить его к предстоящей перестройке обществен-
ных отношений, переделке всего государственного строя. Эта
мысль лежала в основе такой декабристской организации, как
«Союз благоденствия». «Основной своей задачей,— пишет проф.
М. В. Нечкина,—«Союз благоденствия» ставил формирование
«общественного мнения», той силы, которая, согласно просвети-
тельной философии, их вдохновлявшей, управляла исторической
жизнью человечества. Согласно «Русской правде» Пестеля
именно общественное мнение могло до основания потрясти
твердыню феодально-крепостного строя — феодальную ари-
стократию. Даже революция называлась на образном язы-
ке декабристов «всеобщим развержением умов». Для подго-
товки этого «всеобщего развержения» и надлежало работать. Де-
кабристы на этом этапе развития полагали, что примерно в течение
.20 лет они смогут настолько подготовить общественное мнение,
что переворот будет полностью обеспечен. Эта работа была
необходима, «дабы общее мнение революции предшествовало»,—
так говорил Пестель» (М. В. Нечкина, Цит. соч., стр. 132).
«Союз благоденствия», как официальная организация декабриз-
ма был в 1821 г. упразднен и началось формирование новых
декабристских союзов на севере и юге России с определенной
целью организации военного восстания. Между тем события
на Западе давали возможность тревожно размышлять о целе-
* Однако, как только Н. П. Огарев издал в Лондоне в 1861 г. сборник
под заглавием «Думы К. Ф. Рылеева», Ушинский раздобыл этот сборник
и полностью переписал его в один из своих альбомов. Это внимание к поэту-
декабристу говорит о том, что память о декабристах-революционерах была
жива у Ушинского. Сборник перепечатан в XI томе собрания сочинений
Ушинского (стр. 279—287). Но тогда он перепечатывался с машинописной
копии (подлинный экземпляр, переписанный рукой Ушинского, утерян в пе-
риод осады Ленинграда), и еще не было известно, откуда он переписан
Ушинским. Поэтому вопрос о времени его появления мог быть решен толь-
ко предположительно; сейчас, после перепечатки изд. Огаревым сборника,
с которым полностью совпадает содержание альбома Ушинского, возможна
определенно утверждать, что он переписан Ушинским после 1861 г. с Лон-
донского издания.

сообразности военных (восстаний, не поддерживаемых народом.
В 1821 г. была разгромлена неаполитанская революция.
В 1823 г. то же произошло с испанской революцией. В 1823 г.
24 ноября декабристы собрались на юге для обсуждения вопро-
са об испанской революции. «Во весь рост,—(писала М. В. Неч-
кина,— встал перед декабристами вопрос об участии в движе-
нии народных масс, без активности которых оказывается не-
прочным результат революции. Военная же революция исклю-
чала непосредственное инициативное участие масс в перево-
роте... Новой тактики декабристы не выработали. Но глубочай-
шее раздумье над значением массового движения и сомнение
в правильности выбранной тактики занимали членов Южного
общества. Перед некоторыми из них роль народа в революцион-
ном , движении начинает вырисовываться много яснее, чем
раньше» («Пушкин и декабристы», М., 1949, стр. 25). Намечав-
шаяся в России начала XIX в. революционная ситуация не
создалась, между тем революционное восстание декабристов,
осуществившееся в неожиданных условиях декабря 1825 г., ког-
да в декабристских кругах iHe было еще ни договоренности, ни
организованности применительно к создавшейся ситуации, окон-
чилось неудачей. В декабристских кругах осталось впечатле-
ние, что неудача восстания заключалась в его одностороннем
военном характере, в отсутствии активного участия народных
масс, в неподготовленности общественного мнения к перевороту.
Вот эта идея, очевидно, широко распространенная в среде тог-
дашней дворянской интеллигенции, совершенно явно прогляды-
вает в записях дневника Ушинского. Он широко пользуется ею
и впоследствии, говоря о силе и значении «общественного
мнения» в таком деле, как воспитание. Характерно, что даже
образы, которые употребляет Ушинский в своем дневнике
(«будем трудиться над постройкой чудного здания»), совпадают
с теми образами, которые после разгрома восстания декаб-
ристов употребляли декабристские поэты, символизируя ими
известную перемену в тактике революционного движения. Один
из них, А. И. Одоевский, писал:
В лазурь небес восходит зданье:
Оно незримо каждый день
Трудами возрастает века,
Но со ступени на ступень
Века возводят человека.
(Собр. соч. А. И. Одоевского).
*
В противовес распространенным трактовкам, на основании
изложенного выше, молодого Ушинского можно характеризо-
вать так, что в философском отношении, хотя он и воспитывал-
ся под влиянием проф. Редкина и Грановского, он не являлся

Ь полном смысле слова их (последователем и, критически отно-
сясь (ко многим их взглядам и положениям, воспринимал, поми-
мо идеалистических, и другие взгляды, прислушивался к крити-
ке Гегеля в выступлениях Крюкова и Крылова, воспринимал
методологию опытного изучения природы в чтениях и трудах
проф. Филомафитского и Рулье и в телом вооружался уже на
университетской скамье методикой опытного изучения явлений
природы и общественной жизни в противоположность метафи-
зическому, умозрительному методу идеалистической филосо-
фии. Эта характеристика полностью отвечает последующей
критике Ушинским идеалистических систем и основательной
осведомленности его в развитии естествознания в различных его
направлениях. Что касается социально-политического направле-
ния Ушинского, то уже в университетские годы он выступает
перед исследователем как народник-просветитель, причем его
народность является не реакционным лозунгом, а лозунгом про-
грессивным, требующим освобождения народа от политического
гнета и экономического порабощения. Свою задачу молодой
Ушинский видит в том, чтобы 'Служить народу — теоретически
ли, или практически, но так, чтобы подготовить его к грядущему
делу освобождения. Ушинский выступает на поле самостоятель-
ной научной деятельности как демократ, служитель народа, по-
свящающий себя делу его просвещения. Таким, на основании
имеющихся материалов, рисуется образ Ушинского накануне
его вступления на самостоятельную научную работу.
Выпускные
испытания
и аттестат.
Весной 1844 г. Ушинский вместе с товарища-
ми закончил курс своего обучения на юридиче-
ском факультете Московского университета. Об
окончании курса учения в аттестате сказано, что
Ушинский «окончил курс Московского университета по юриди-
ческому факультету с примерным поведением и отличными ус-
пехами и удостоен Советом университета степени кандидата 3 ию-
ня 1844 года». Вместе с Ушинским степени кандидата было удо-
стоено 4 студента — Черкасский, Требинов, Пиня, Воронов;
остальные окончили курс с званием просто студентов. Ученая
степень оканчивающих определялась средней суммой баллов по
юридическим дисциплинам за все четыре года обучения. Для сте-
пени кандидата требовалось, чтобы эта сумма не была ниже 4,5.
Всего юридических дисциплин Ушинский прослушал 15 и полу-
чил по всем предметам отметку «5», за исключением курса уго-
ловных законов, по которому была поставлена отметка «4». Та-
ким образом, общая сумма баллов равнялась 74, а средняя 4 и
14/15. Кн. В. А. Черкасский получил полную сумму баллов — 75,
в среднем 5 и поставлен в списке первым, Ушинский следовал
после него. Низшую оценку имел Воронов — 4 8/15.
Юридические дисциплины, прослушанные Ушинским в уни-
верситете, и отметки по ним обозначены в аттестате так: Первый
курс: Энциклопедия законов (5); История [российского законо-

дательства (5). Второй курс: История римского права (5);
Российские государственные законы (5). Третий курс: Римское
право (5); Уголовные законы (4); Благоустройство и благочи-
ние (5); Российские гражданские законы (5). Четвертый курс:
Уголовное судопроизводство (5); Гражданское судопроизвод-
ство (5); Иностранное законодательство (5); Законы о финан-
сах (5); Римское право (5); Общенародное правоведение (5).
Перечисление юридических дисциплин по курсам в общем совпа-
дает с учебным планом юридического факультета, приведенным
выше по воспоминаниям Афанасьева, но у последнего некоторые
дисциплины носят несколько упрощенные наименования, что
делалось в целях уточнения задач читаемых курсов в соответ-
ствии с целями, поставленными им правительственной полити-
кой Николая I. Поэтому, если в аттестате Ушинского еще зна-
чатся прежние наукообразные наименования курсов (Энцикло-
педия законоведения, Уголовные законы, Благоустройство и
•благочиние), то те же курсы в перечислении Афанасьева звучат
откровеннее с точки зрения преследуемых ими целей (Государ-
ственное право, Уголовное право, Полицейское право).
В практике университетов в силу высочайшего повеления
соблюдалась при выпуске оканчивавших курс традиция еже-
годного выдвижения в распоряжение попечителя округа трех
отличнейших кандидатов для определения на службу прямо в
министерство или в другие высшие присутственные места, между
тем как остальные студенты должны были по закону три года
прослужить в губернских присутственных местах и только после
этого получали право поступать на службу в министерства
(В. В. Берви-Флеровский, Воспоминания. «Голос минув-
шего», 1915 г., № 3, стр. 141). По юридическому факультету был
выдвинут кн. В. А. Черкасский, как первый по списку кандидат.
Однако же по особым соображениям он представил в Совет
заявление, что желает «продолжать науки для достижения ма-
гистерской степени», в силу чего постановлением Совета
1. IX 1844 г. на юридическом факультете отличнейшим кандида-
том объявлен iK. Д. Ушинский. Этим объясняется, что по окон-
чании университета к началу нового учебного года оба кан-
дидата должны были явиться в Москву и в университет;
Черкасский — чтобы готовиться к магистерскому экзамену,
Ушинский — чтобы выжидать очередного назначения, но, в силу
предварительной договоренности, установленной летом во время
поездки Ушинского в деревню Редкина, где гостил и Гранов-
ский, Ушинский в ожидании назначения тоже начал готовиться
к магистерскому экзамену («Будем готовиться вместе», — писал
юн Черкасскому), не оформив, однако же, этого своего намере-
ния формальным заявлением, как это сделал Черкасский.
Таким образом, с началом лета 1844 г. оканчивается первый
этап жизни Ушинского, кончаются его детство и юность и на-
чинается период его самостоятельной жизни.

ГЛАВА ВТОРАЯ
НА ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖБЕ В РОССИИ
(1844—1862)
Формально поступление ;К. Д. Ушинского на государственную
службу необходимо считать со времени решения Совета универ-
ситета о выделении его в качестве отличнейшего кандидата
юридического факультета в распоряжение попечителя Москов-
ского учебного округа для назначения на высшие государствен-
ные должности без предварительного прохождения стажа низ-
ших должностей. Назначение не могло состояться немедленно,
и ожидание его могло продолжиться неопределенно долгое вре-
мя. Учитывая это, Ушинский, совершая летом 1844 г. «шести-
недельное путешествие» по окрестностям, посетил в августе
П. Г. Редкина в его имении Полтавской губернии, где встретил
в качестве гостя и Т. Н. Грановского. Пробыв три дня в обще-
нии с своими университетскими руководителями, .Ушинский по
их совету решил в ожидании назначения готовиться к магистер-
скому экзамену, а для обеспечения ему возможности жить во
время подготовки в Москве, Редкий обещал предоставить
Ушинскому в пансионе четыре недельных урока с оплатой по
6 руб. за урок, что обеспечивало его в материальном отношении.
Назначение в Ярославский лицей официально последовало ровно
через два года й, если бы Ушинский держал экзамен, он мог бы
быть оставлен для продолжения работы при университете, но
уже в начале 1845 г. он отказался от задачи готовиться к экза-
мену. Возможно, что к концу 1845 г. в связи с подготовкой
реформы Ярославского лицея Ушинский был предупрежден о
готовящемся назначении.
Сразу начавшаяся на высоком уровне служебная работа
К. Д. Ушинского шла весьма неравномерно. В основном Ушин-
ский стремился приложить свои силы на двух поприщах, сна-
чала на юридическом и экономическом, затем на педагогиче-
ском. Обе попытки оказались в условиях конца 40—50-х и нача-
ла 60-х годов неприемлемыми для русского правительства этих
лет и влекли за собой соответствующие административные меры.
Свою первоначальную работу по энциклопедической специально-

сти камералиста Ушинский сменил <на не менее энциклопедиче-
скую работу педагога. В первой работе основным его стремлени-
ем было радикально реорганизовать устаревшую средневековую
систему камеральных наук с целью приспособить ее к новой, ка-
питалистической системе хозяйства, которая в 40-е годы уже
стихийно входила в русскую жизнь. Во второй работе он стре-
мился столь же радикально реорганизовать средневековую си-
стему русской педагогики с целью перестроить ее на теоретиче-
ских основах новой, опытной психологии и новых народных по-
требностей, возникших в связи с изменениями, происходившими
в хозяйственной жизни России. Признав в конце концов, что ра-
бота в России для него невозможна, Ушинский ввиду болезни
испросил себе, пользуясь покровительством сильных лиц, загра-
ничную командировку, чтобы в заграничном уединении теорети-
чески выполнить тот педагогический замысел, который ему не
удалось осуществить практически. Таков был общий характер
служебной работы Ушинского, который в переписке с Л. Н. Мод-
залевским он выразил словами — «не от мира сего есмь», что
означало, что в условиях самодержавного режима и засилия бю-
рократизма его творческая работа в учреждениях страны невоз-
можна.
1. ПОДГОТОВКА К МАГИСТЕРСКОМУ ЭКЗАМЕНУ В ОЖИДАНИИ
СЛУЖЕБНОГО НАЗНАЧЕНИЯ
Время между окончанием университета и назначением на го-
сударственную службу фактически длилось у Ушинского в тече-
ние двух лет— 1844—1845 и 1845—1846 гг. Ушинский в эти го-
ды, с одной стороны, ожидал назначения, с другой стороны, од-
новременно, с Черкасским готовился к магистерскому экзамену.
Из дневника, который Ушинский вел в конце 1844 и начале
1845 г., видно, что он работал под руководством и наблюдением
П. Г. Редкина, пользовался его книгами, имел с ним встречи.
В материальном отношении уроки в пансионе, обещанные ему
Редкиным, конечно, обещали устроить Ушинского, но, как заме-
чает он в письме к Черкасскому, «на меня, кажется, обрушива-
ются многие семейные заботы (судя по дневнику, Ушинский
должен был принять на себя заботы о младшем брате, Сергее,
который кончал, гимназию и, видимо, тоже должен был готовить-
ся куда-то. — В. С). Что же,—пишет Ушинский,— милости про-
сим, я готов вынести и не такую тяжесть» (т. XI, стр. 138). Уро-
ков в .пансионе он почему-то не взял, ню имел какой-то урок в
частной семье, по поводу которого часто сокрушается в своем
дневнике, видимо, негодуя на свою малоопытность в педагогиче-
ском деле.
.'Обмен письмами между Черкасским и Ушинским, состояв-
шийся в конце лета 1844 г., проливает свет на те перспективы,
которые рисовались Ушинскому на самой заре его самостоятель-

ной жизни *. В своем письме к Ушинскому В. А. Черкасский
приглашал посетить его в имении (с. Ивановское (Пригори) Be-
невского у., Тульской губ.). Письмо его не сохранилось, и судить,
о чем писал он Ушинскому, можно только на основании ответа
Ушинского. Ясно прежде всего, что письмо касалось общих ин-
тересов двух первых кандидатов, окончивших юридический фа-
культет в 11844 т. и имевших какие-то общие планы на ближай-
шие годы. Черкасский сообщал Ушинскому о каком-то своем
«разговоре с графом» (очевидно, попечителем Московского учеб-
ного округа, С. Г. Строгановым). Черкасский говорил графу о
каких-то препятствиях, связанных с его выдвижением в качестве
«отличнейшего кандидата», о боязни осуждения его поведения в
аристократических кругах («что скажут?»). Несомненно, Чер-
касский говорил с попечителем о своем отказе от назначения,
данного ему Советом университета!, причем мотивировл это «мне-
нием света», в котором ему приходилось вращаться. Отказ вы-
лился в форму заявления Совету о желании «продолжать науки
для достижения магистерской степени», в силу чего звание от-
личнейшего кандидата по юридическому факультету осенью бы-
ло перенесено на Ушинского. Из письма последнего видно, одна-
ко же, что у него с Черкасским были приблизительно одинако-
вые шпаны. Ушинский называл их «профессорскими мечтами».
В ближайшей перспективе Ушинский, как и Черкасский, имел в
©иду экзамен на право защиты магистерской диссертации: «го-
товиться будем вместе: только я должен буду читать то, что Вы
давно знаете» **. Однако решимость Ушинского держать экза-
мен была далеко не такой твердой, как у Черкасского: «Еду в
Москву, но не с твердым намерением там остаться. И как ни
смешна моя идея Кавказа8, но едва ли она не большая действи-
тельность, чем профессорские мечты». Об идее Кавказа Ушин-
ский нигде больше не упоминает и потому неясно, что он имеет
в виду. Судя по тому, что в письме своем, непосредственно после
приведенных слов, Ушинский прибавил: «так я говорю только в
отношении себя и своих способностей», можно думать, что с
«профессорскими мечтами» у Ушинского соединялась известная
неуверенность в своих силах и представление О' более скромных
родах служебной деятельности, которые он связывал как-то- с
с Кавказом. Между прочим, друзья Ушинского, Л. Н. Модзалев-
ский, Д. Д. Семенов, обнаруживали большое тяготение к Кавка-
зу и значительную часть своей служебной работы провели в ус-
ловиях этой окраины. Дневник Ушинского за 1844 г. дает все
* Письма эти, как и другие материалы этого периода, частично уже ис-
пользованы в конце предыдущей главы, поскольку содержание их относится
к периоду университетской жизни Ушинского. В настоящей главе содержа-
ние их используется, поскольку оно освещает начало самостоятельной ра-
боты Ушинского.
** Ушинский имел <в виду то обстоятельство, что Черкасский, будучи
старше его по возрасту, уже со второго курса выполнял под руководством
профессоров различные научные работы.

же основание думать, что главным для него был субъективный
вопрос о его действительном призвании и его способностях.
18 ноября, вернувшись к своей давней мечте «написать историю
так, как я ее понимаю», Ушинский спрашивает себя: «Но уга-
дал ли я свое направление? Не леность ли только гонит меня от
поприща фактической деятельности? Не был ли бы я для нее
способнее? Не сделал ли бы я для России больше здесь, нежели
написав историю?» (т. XI, стр. 18). Под фактической деятельно-
стью Ушинский, очевидно, имеет в виду службу, и мотивом для
выбора между практической деятельностью и научной работой
является сравнительная оценка того, что полезнее для родины.
Таким образом, письмо Ушинского к Черкасскому в связи с
некоторыми последующими заметками его дневника несколько
приоткрывает для нас завесу, скрывавшую до сих пор внутрен-
ний «мир молодого Ушинского. Очевидно, 20-летний Ушинский,
только что вышедший из стен университета, чувствовал себя не-
уверенным, выбитым из колеи, лишенным необходимого равнове-
сия. Не -говоря уже о колебаниях в связи с выбором направления
деятельности, главное затруднение заключалось в формировании
устойчивого мировоззрения. Свое стремление найти здесь твер-
дую точку опоры, установить внутреннее (равновесие Ушинский
называет заботой о «внутреннем мире». И эта забота беспокоила
Ушинского в гораздо большей степени, чем внешние успехи, ко-
торые его мало интересуют: «О внутренней жизни я забочусь го-
раздо более и, если успею примириться с самим собой, то о дру-
гом мне мало нужды». Внешние условия предстоящей подготов-
ки к экзамену под руководством таких людей, как Редкий и Гра-
новский, Ушинского радуют, но он опять боится обмануться не
в людях, но «в себе». Какая-то неуверенность в своих силах му-
чает Ушинского и в то же время он .совершенно уверенной с соз-
нанием своего превосходства поучает своего корреспондента:
«Ваш разговор с графом меня удивил. Эта боязнь — «что ока-
жут»— слишком чужда мне. Мало ли еще будет каких препят-
ствий Вам, как и всякому (связанному с светом), кто решит дей-
ствовать по (собственной мысли! Но, князь, в презрении (мнения
людей есть какая-то обаяющая радость. Вы были у всех,— это
прекрасно. Эти люди должны быть орудиями, но не трогать на-
шего душевного спокойствия и настолько, насколько' ласточка
задевает крылом своим поверхность спокойного моря». Это по-
казывает, что, несмотря на колебания по отдельным вопросам,
сознание какой-то внутренней независимости и самостоятельно-
сти уже выработалось в Ушинском. Он пишет, что «привык к
независимым действиям», действиям «по собственной мысли»,
не связанным с мнениями и суждениями окружающих людей.
Отвечая на приглашение князя посетить его, Ушинский пи-
сал, что предполагает сделать это 23 августа по дороге в
Москву, если найдет в Тульской почтовой конторе письмо от
Черкасского с сообщением, что в этот день он будет у себя. Не-

известно,'удалось ли свидеться двум кандидатам, как предпола-
гал Ушинский, и встречались ли они потом вообще. 25 августа
Ушинский предполагал обязательно быть в Москве, так как с
этого дня начинались лекции.
* т
•*
Нужно думать, что с 25 августа Ушинский, как и предпола-
гал, приступил к своим занятиям по подготовке к магистерскому
экзамену. Представление об этих занятиях можно составить себе
на основании дневника, который вел Ушинский с 8 ноября 1844 г.
по 23 апреля 1845 г. Содержание дневника весьма разнообраз-
но. Изредка Ушинский заносил в дневник наиболее поразившие
его цитаты из прочитанной литературы, хотя для выписок у не-
го, видимо, была особая тетрадь; периодически давал перечни
назначенной для чтения и прочитанной литературы; довольно
часто выносил суровые оценки своему поведению; писал распи-
сания ежедневных занятий; устанавливал правила поведения и
описывал свои субъективные переживания; наконец, что особен-
но важно, нередко записывал связанные с занятиями размышле-
ния по различным вопросам. Содержание дневника в целом да-
ет,1 таким образом, достаточный и разнообразный, хотя и не ис-
черпывающий, .материал для суждения о том, как шла подготов-
ка к предположенному магистерскому экзамену.
Из ряда перечней книг, подлежавших изучению и регулярно
заносимых Ушинским в дневник, видно, что он должен был си-
стематически изучать по источникам и пособиям ряд дисциплин.
На первом месте среди этих дисциплин стоит право и его
история. Уже в первой записи дневника дана заметка о не-
обходимости проштудировать шеститомный труд Ф. Савиньи
«История (римского права в средние века». В начале декабря
Ушинский отмечает в числе прочитанных книг, кроме Савиньи,
Эйхгорна «История немецкого государства и права», Боссера
«Система естественного права», Мауренбрехера «Германское
право», Гегеля «Философия права» и др. В связи с историей
права Ушинский читает работы по истории — Дальмон «Исто-
рия английской революции», О. Тьери (все сочинения), Гизо
«Курс современной истории» (т. 1—6), Бомон-Васси «История
европейских государств до конгресса в Вене», Сарран-младший
«Луи-Филипп и контрреволюция 1830 г.». Далее перечисляется
целый ряд работ по статистике и географии. В числе географи-
ческих работ целый ряд путешествий по России. По политиче-
ской экономии Ушинский читает сочинения Pay, Росси, Сисмон-
ди т. II—-2, Бланки «История политической экономии», по финан-
сам—I Якоби . По философии—Гегель «История философий»,
«Философская пропедевтика» и др. Кроме научной литературы
эпизодически отмечены 2—3 случайные книги из области худо-
жественной литературы.

Ясно, что Ушинском у предстояло проработать ряд научных
дисциплин, сконцентрированных около науки права и его исто-
рии. Для первой половины XIX в. дисциплина истории права с
той или иной трактовкой этого социального явления была дей-
ствительно основной общественной наукой, исключительно важ-
ной в деле формирования мировоззрения. Достаточно назвать
работы Савиньи го> истории и философии права, Гегеля «Фило-
софия права», Маркса «Введение к критике философии права
Гегеля», чтобы прийти к выводу, что право было центральной
проблемой, такое или иное решение которой требовалось для
уяснения основ мировоззрения в первой половине XIX в. В са-
мом деле, если основы средневекового права вытекали из усло-
вий феодальной общественной формации, то французская бур-
жуазная революция разрушила эти условия и провозгласила
новые, вытекавшие из основ буржуазного общественного строя.
Однако же начавшаяся с конца XVIII в. аристократическая ре-
акция в Европе выдвинула вопрос об исторической ценности и
смысле феодального права. Работы Савиньи и Гегеля шли в
русле этой реакции, подменяя оценку исторического права для
современности его исторической ролью в прошлом. Маркс мет-
ко и беспощадно критиковал историческую школу права. Изве-
стны его саркастические выражения о «школе, узаконяющей
подлость сегодняшнего дня подлостью вчерашнего, школе, объ-
являющей мятежным всякий крик крепостных против шута,
если только этот кнут — старый и прирожденный исторический
кнут» (т. 1, стр. 401). Знал ли Ушинский только что цитирован-
ную работу Маркса («Введение к критике гегелевской филосо-
фии права»), это вопрос особый. Работу Маркса знал
В- Г. Белинский, знали и другие. Что касается Ушинского, он
во всяком случае знал работы Савиньи и Гегеля с свойствен-
ной им тенденцией к реставрации феодального права, о чем он
говорил в своей речи «О камеральном образовании». Равным
образом он знал о том повороте в области правосознания, какой
произошел в период французской революции. Таким образом,
он был в курсе основных течений своего времени в области пра-
ва. Он должен был склоняться к какому-то решению вопроса о
праве.
На основании дневника еще трудно сказать, к чему он скло-
нялся, но характерно, что он делает несколько выписок о пра-
вах народа, в том числе из сочинений немецкого юриста Р. Мо-
ля о том, что «все учреждения, а следовательно, и полицей-
ские должны быть народными и по их направлению, и по их
форме» (т. XI, стр. 41). Р. Моль9, германский юрист, критико-
вал гегелевское учение о государстве и праве, противопоставив
ему идею гражданского, народного права. Три года спустя, в
речи «О камеральном образовании», Ушинский в свою очередь
обосновал необходимость радикальной переработки гегелевско-
го учения о государстве и праве.

К. Д. Ушинский в 1844—1845 гг.
Если спросить теперь, как шли занятия Ушинского по изло-
женной программе, то чтение дневника оставляет впечатление,
что, изучая перечисленные работы, он сразу же столкнулся с
двумя возможностями, которые непримиримо боролись в нем
на протяжении всего времени, пока шла подготовка к экзаме-
ну. Первая возможность, сразу увлекшая Ушинского и сообщив-
шая особую привлекательность его занятиям,— это возможность
творческой работы над изучаемым материалом и выяснением в
связи с этим своего призвания в жизни; вторая возможность,
сразу же воспринятая Ушинским угнетенно и отрицательно; это
перспектива формального усвоения предметов и сдачи экзамена
с официальным заявлением, что он стремится к получению ма-
гистерской степени.
Творческая работа над читаемым материалом увлекала
Ушинского перспективой осмыслить человеческую историю во»-
обще и отечественную в частности и нести свет этого знания в.
массы. В цитированных выше записях дневника Ушинского яр-

ко отражена вдохновенная жажда просветительства и подго-
товки народа к его будущей исторической задаче: он мечтает
работать для потомства, подготовлять умы, сеять знания, изыс-
кивать средства для предстоящей в будущем (перестройки -соци-
ального здания, шевелить энергию подрастающих поколений.
Не откладывая выполнение осознанной задачи на будущее,
Ушинский составляет себе программу ежедневных занятий по
часам1 и одновременно с этим ставит перед собой задачу укреп-
лять волю и заставить ее подчиняться уму, который один дол-
жен повелевать человеческими поступками. Через 10 дней пос-
ле того как начат дневник, Ушинский формулирует созревшую
в нем мысль, преследовавшую его уже с третьего курса уни-
верситета и оформившуюся как задача написать историю так,
как он ее понимает, с той целью, чтобы таким образом прине-
сти наибольшую пользу народу. Проходит еще неделя, и Ушин-
ский записывает в дневник большую тираду, которая звучит,
как воображаемая речь, с которой автор обращается к слуша-
телям, уверяя их, что уже начинается революция духа, близок
день ее окончательной победы и все уже находится в движении.
Благодетельная революция ума сказывается во всех явлени-
ях,— в жизни общественной, домашней, индивидуальной, в ре-
лигии, поэзии, художестве, науке... Автор дневника с боль-
шим подъемом приглашает воображаемых слушателей за-
глянуть вместе с ним во все сферы, в которых осуществляется
эта благодетельная революция в духовном мире (см. стр.
75 — 77).
Так осуществлялась первая, лежавшая перед молодым
Ушинским возможность творческой работы над научным мате-
риалом. Для этой творческой работы, которая обозначалась в
дневнике рубриками «читать для ума», «читать для себя», Ушин-
ский отводил каждую неделю 32 часа. Но рядом с ней лежала
практически гораздо более важная задача — формальное за-
явление о желании готовиться к экзамену и фактического ус-
воения памятью всего материала. Эта задача, видимо, не вы-
зывает особого энтузиазма: для подготовки к экзамену Ушин-
ский выделял всего 23 часа в неделю. Независимо от этого, она
крайне смущала Ушинского прежде всего с моральной точки
зрения: ему казалось чем-то постыдным сделать заявление, что
он ищет ученой степени и, значит, преследует карьеристские це-
ли; ему казалось, что это связано будет с обвинением в том,
будто он заискивает у профессоров и пр. 9 декабря Ушинский
встретился в библиотеке с проф. Морошкиным. Последний спро-
сил у Ушинского, что он теперь делает, что намерен делать
дальше, т. е. задал самые обыкновенные вопросы, с какими под-
ходят друг к другу некоторое время не встречавшиеся люди.
По поводу этой встречи Ушинский записал в своем дневнике:
«Как заколыхалось мое глупое сердце! —чего? зачем? само не
знает... Он спрашивал, что я хочу делать? Так что же? Стран-

ное дело: я убежден, что я делаю хорошо и стыжусь, боюсь по-
казать другим то, что я делаю! Корень этого тот, что я ненави-
жу искательства и что я трепещу, что 'бы меня не сочли за че-
ловека, чего-нибудь ищущего. А между тем как ни благородно
мое стремление, кажется, что в нем есть порядочная доля тщес-
лавия» (т. XI, стр. 25).
После этого начинается какой-то застой в работе. 20 января,
в первой же записи нового 1845 г., Ушинский констатирует:
«дух мой как будто заснул, ни одним движением он не напоми-
нает о своем существовании. Гордой самоуверенности в своем
бытии, веры в свою индивидуальность, в самого себя, в душу —
как будто не бывало» (т. XI, стр. 26). Ушинский делает судо-
рожные усилия вновь настроиться на творческий лад: пишет
правила поведения, следит за их выполнением, однако
утраченное бодрое настроение не возвращается. Очевидно, имел
место обычный временный упадок сил, требовавший отдыха.
Между тем подготовка к экзамену требовала одоления массы
мелочей и большой усидчивости в работе. Возможно, что преодо-
ление этих трудностей не было для Ушинского особенно тяже-
лым: известно, что он обладал отличной памятью и прекрасно дер-
жал университетские экзамены, не записывая лекций и не затра-
чивая времени на усиленную подготовку во время экзаменаци-
онной страды. Но на первый план у него выступали сомнения и
страдания морального порядка: разговоры с окружающими
приводят его в расстройство и он много раз дает себе обеща-
ние не вести впредь пустых разговоров, не навязываться с раз-
говорами, когда не о чем говорить. Возможно, что разговоры
эти так или иначе переходили на больную для Ушинского тему
о его подготовке. В итоге этих внутренних переживаний Ушин-
ский 26 (Марта 1845 г. резюмирует, наконец, результаты своего
раздвоения в такой записи: «Я не выдержу (очевидно, не экза-
мена, а тех внутренних мучений, какие приходилось переживать
в связи с подготовкой к нему.— В. С), я не буду держать экза-
мена на магистра: в этом я почти убежден; но не хочу переме-
нять пути, не хочу ничего искать. К чему мучить себя? Мне ка-
жется, что эта глупая комедия скоро кончится... И я очень
похож на рыбака, выбравшего из трех исполнений, предложен-
ных ему «духом», колбасу, которую жена потом с досады прице-
пила к ею носу и, наконец, он принужден был в 3-ем желании
просить, чтобы она отвалилась. — Я точно так же распорядился»
(т. XI, стр. 32—33). Можно считать, что вместе с этой записью
окончилось то внутреннее раздвоение, которое тяготило Ушин-
ского до сих пор. Он решил, что держать экзамена не будет и,
очевидно, сделал об этом заявление.
Однако же после приведенной решающей записи 26 марта
Ушинский не прекращает своих занятий по намеченной програм-
ме и продолжает изучать накопившуюся в его записях литерату-
ру. В записи 2 апреля он дает перечень вновь прочитанных

работ и записывает интересный 'воображаемый разговор, очевид-
но, с кем-то из профессоров, возражая ему по вопросу о про-
исхождении семьи, причем вносит в теорию своего собеседника
замечательно меткую поправку, указывая как на одну из причин
возникновения семьи на потребность «общественности». Мысль
Ушинского, очевидно, продолжает работать в принятом творче-
ском направлении, формальная же подготовка к экзамену, по--
видимому, уже совсем его не занимает. Дневник заканчивается
выписками о праве из Гегеля и Р. Моля. Выписками 23 апре-
ля 1845 г. дневник обрывается. Возможно, что Ушинский осве-
домил Редкина о своем решении и в начале лета 1845 г. отпра-
вился, как обычно, в Новгород-Северск и провел там каникулы.
Экзамена на магистра Ушинский не держал. По всем видимо-
стям, не держал его и Черкасский, хотя он, как это видно из его
архива, и получал приглашения на экзамен в феврале 1847 г.10
Дальнейшая судьба Ушинского была предрешена тем обстоя-
тельством, что в 11845 г. назрела очередная реформа Ярослав-
ского лицея и гр. Строганову нужны были преподаватели для
ряда дисциплин. Вместе с другими кандидатами получил реко-
мендацию и Ушинский на должность и. о. профессора ряда ка-
меральных наук. Занятия в реорганизованном лицее открылись
с началом 1846/47 учебного года и с этого времени должен был
начать свои занятия Ушинский. В послужных списках отмечено,
что Ушинский «по окончании курса в Московском университете
в 1844 г. в службу вступил исправляющим должность профессо-
ра энциклопедии законоведения, государственных законов,
казенного управления и финансов при Ярославском Демидов-
ском лицее 1846 года, августа 2-го дня» (т. XI, стр. 359—360).
Где Ушинский провел 1845/46 учебный год, остается неизвест-
ным, хотя напрашивается предположение, что во второй полови-
не 1845 г. он должен был направиться в г. Ярославль.
2. К. Д. УШИНСКИЙ В ЯРОСЛАВСКОМ ДЕМИДОВСКОМ ЛИЦЕЕ
Краткая
история
лицея.
Ярославский лицей, куда Ушинский назначен
был и. о. профессора камеральных наук, пред-
ставлял собой одно из тех нередких в России
начала XIX в. учреждений, которые возникали
по случайному желанию какого-либо жертвователя, не знавше-
го, как иначе употребить свои капиталы и имения, но в то же
время обставлявшему свое пожертвование определенными усло-
виями, с которыми должны были считаться его распорядители.
Ярославский лицей возник в результате пожертвования, сделан-
ного г. Ярославлю Павлом Григорьевичем Демидовым (1738—
1821) в сумме ста тысяч рублей и ряда вотчин с 3578 душами
крестьян. Жертвователь, которого кто-то назвал «отпрыском
петровских реформ», считался одним из просвещеннейших людей
в России второй половины XVIII и начала XIX в., учился у раз-

ных профессоров Европы, изучая естествознание, математику и
технические -науки, слушал лекции Линнея в Упсале и составил за
время своего обучения (богатейшие (коллекции по естествознанию,
нумизматике, искусству, которые пожертвовал разным учреж-
дениям. Любя просвещение и «почитая его первым основанием
благосостояния государства», Демидов выразил желание, чтобы
на доходы его пожертвования было организовано «училище,,
которое имело бы одинаковую степень с университетом и все
преимущества оного». Развернуть университет на доходы с
пожертвованной суммы и имений было трудно уже потому, что
вследствие неисправного управления пожертвованными вотчи-
нами доходы с них поступали нерегулярно и с каждым годом
на крестьянах .накоплялись недоимки. Министр просвещения
П. В. Завадовский нашел выход из создавшегося затруднитель-
ного положения в том, чтобы на пожертвованные средства ос-
новать училище, в котором преподавались бы науки, принадле-
жащие ко всем университетским факультетам и составляющие
преподавание энциклопедическое, но не университетское. •
Ввиду изложенного согласно Уставу 8. I 1805 г. (Сб. пост, ми-
нистерества просвещения, т. I, стр. 348) было создано Демидов-
ское училище высших наук, занимающее «первую степень не-
посредственно после университетов» и состоящее из семи про-
фессоров, преподающих энциклопедические науки. В открывае-
мое училище Московский университет послал 5 преподавателей
и 5 студентов. Училище развертывалось медленно. Ревизовав-
ший его в 1808 г. Прокопович-Антонский доносил университету,
что «число учащихся слишком мало, всего 19 человек, пожертво-
вания благодетеля заплачены слишком мелкой монетой, профес-
сора сами тужат и стыдятся, что училище их в таком положе-
нии» *. Назревала необходимость какой-то реформы. Высшее
дворянство, недовольное учреждением университетов, как не-
мецкой выдумкой, склонялось к тому, чтобы создавать в инте-
ресах дворянской молодежи учебные заведения особого, облег-
ченного типа, занимающие середину между университетом и
гимназией. В. П. Кочубей, выдающийся государственный дея-
тель начала XIX в., писал М. М. Сперанскому в 1811 г.: «Не
университеты нам нужны, когда некому в них учиться, особливо
на немецкую стать, а училища. Система лицеев есть самая
лучшая, какую для России принять можно. 8-летний опыт по-
казал, что установление университетов не "соответствовало тем
ожиданиям, какими правительство себя ласкало». Действитель-
но со второго десятилетия начинается полоса организации ли-
цеев. В 1810 г. организуется Царскосельский лицей; в 1811 г.
* М. И. Семевский, путешествуя в начале 80-х годов по различным
городам России, слышал шедшее от очевидцев предание, что с наступле-
нием каникул профессора Ярославского лицея разъезжали по вотчинам для
собирания взносов с крестьян («Русская старина», 1889 г., № 10. «Поездка
по России», стр. 224).

создается проект Ришельевского лицея (самый лицей открыт
в 11817 г.); в 1825 г. создается устав Нежинской гимназии выс-
ших наук, которая преобразуется затем в лицей. В 1835 г. пре-
образуется и основанное Демидовым училище в Демидовский
Ярославский лицей, причем, в соответствии с идеологической
реакционной политикой начала 20-х годов вместо первоначально-
го энциклопедического учебного плана ударение сделано на
юридических и камеральных науках. Естественное и народное
право прежнего учебного плана заменены русским публичным
(гражданским и уголовным) правом. На реакционные тенден-
ции нового учебного плана не замедлила отрицательно реагиро-
вать молодежь. Количество учащихся стало быстро уменьшать-
ся. Трудно было удержать старых профессоров и еще труднее
подыскать новых. К 1845 г. количество студентов со ста чело-
век (в 1835 г.) снизилось до 35. По инициативе попечителя
Московского округа и в некотором (Противоречии с общими
установками реформы 1835 г. учебный план лицея был снова пе-
рестроен. Лицею была поставлена задача давать квалифициро-
ванных специалистов в области юридических дисциплин, причем
квалификация самого лицея повышалась с таким расчетом,
чтобы приблизить его к юридическому факультету Московского
университета и рассматривать его как своеобразное дополнение
к нему. Уровень юридических дисциплин предполагалось повы-
сить до университетского, ввиду чего вводились такие дисцип-
лины, как энциклопедия законоведения, основы права, полити-
ческая экономия и др. На трех курсах лицея были распределены
науки общеобразовательные, камеральные и юридические. Имен-
но в это реорганизованное в третий раз Демидовское училище
и был назначен Ушинский и. о. профессора камеральных наук.
Этот новый устав в свою очередь оказался неудовлетворитель-
ным в связи с ростом внутренних противоречий в России и евро-
пейскими политическими событиями 1848 г. Из центра шли стро-
жайшие предписания всем университетам снизить уровень пре-
подавания юридических дисциплин, не допускать препода-
вания ни госправа, ни энциклопедии законоведения как тео-
ретических дисциплин, что и послужило основной причиной
снятия Ушинского с широко развернутой им программы препо-
давания своего курса. Новые преподаватели были постав-
лены в узкие рамки простого изложения существующих законов.
Таким образом, план (реорганизации лицея 1845 г. по существу
не был выполнен. Вместе с этим не была достигнута и та цель
увеличения количества студентов, которую стремились достиг-
нуть. Поэтому в 1868 г. правительство решилось еще на одну
реформу. Демидовский юридический лицей был реорганизован
в учреждение, функционирующее как юридический факультет,
равный университетскому по правам и предметам преподавания.
Эта последняя реформа была наиболее удачной. Количество
учащихся уже в 1867 г. повысилось до 107, в 1882 г. до 314,

в 1903 г. до 497. В новом лицее охотно работали известные
профессора. В 1872 г. начинается издание «Временника Деми-
довского юридического лицея», в котором печатались ученые
труды, нередко значительные в научном отношении. К 1903 г.
вышло 86 книг этого издания. Такова внешняя история учрежде-
ния, в котором Ушинский впервые приступил к своей научной
и преподавательской работе с осени 1846 г.11.
Лекции
Ушинского
по вопросам
камерального
образования.
Приступая к исполнению возложенной на
него должности профессора в только что пре-
образованном лицее, Ушинский, конечно, дол-
жен был чувствовать и значительный подъем
и большую ответственность, принимаясь за
выполнение порученного ему дела. Реорганизация Ярославско-
го лицея в 1845 г. была предпринята одновременно с реоргани-
зацией лицеев Нежинского и Ришельевского и в связи с пред-
принятым учреждением камеральных разрядов на юридических
факультетах Спб университета (в 1843 г.) и Казанского
(в 1844 г.). Реорганизация Ярославского лицея была продолже-
нием университетских реформ, предпринятых в николаевское
время с целью поставить высшее образование на службу реак-
ции. Ярославский лицей как бы включался в результате рефор-
мы в состав Московского университета в качестве дополнения
к его юридическому факультету. В одном из СВОИХ выступле-
ний в Ярославле проф. Шевырев говорил: «Мы считаем Ярослав-
ский Демидовский лицей пятым факультетом Московского уни-
верситета, факультетом камеральных наук, которого нам не-
доставало» («ЖМНПр.», 1853 г., X, стр. 22—23). Реорганизация
Ярославского лицея была, таким образом, результатом предпри-
нятой русским правительством широкой попытки создать для го-
сударственных наук самостоятельное положение в системе уни-
верситетов. В соответствии с этими Ушинский намечал себе впе-
реди большую и увлекательную задачу разработать отвечаю-
щую современности систему государственного образования, еще
с XVIII в. носившую старинное наименование «камеральной».
Структуру камерального образования, разработанную в Герма-
нии еще в XVIII в. и перенесенную в Россию, Ушинский стремил-
ся преобразовать методологически и методически применительно
к середине XIX в. в России. Актуальность этой задачи осознава-
лась уже на юридических факультетах разных университетов,
что видно из речей, произнесенных в Харьковском университете
проф. Платоновым*, в Московском—проф. П. Г. Редкиным**.
Но Ушинский имел все основания подойти еще раз к радикаль-
ному решению назревшей задачи о реорганизации системы го-
сударственного камерального образования.
* Платонов, О камеральном образовании, Харьков, 1845.
** П. Г. Редкин, Какое общее образование требуется современностью
от русского правоведца, М. 1946.

За отсутствием многих материалов (Архив Ярославского ли-
цея подвергся разрушению в период гражданской войны 1918—
1919 гг.) сейчас уже трудно восстановить в подробностях про-
цесс работы Ушинского над составлением и разработкой пору-
ченных ему курсов энциклопедии законоведения и государ-
ственного права. Несомненно, что год, предшествовавший нача-
лу занятий по новому плану, был посвящен тщательной под-
готовке к предстоявшей серьезной работе. В одном из пер-
вых своих заявлений Совету лицея Ушинский энергично требует
перестановки предметов преподавания в первоначально наме-
ченном учебном плане в соответствии с логикой их содержания,
так, чтобы самая общая дисциплина — энциклопедия законо-
ведения, являющаяся введением ко всем частным юридическим
дисциплинам, была поставлена не на втором, а на первом
курсе. Это требование, естественно, было удовлетворено. Особен-
но тревожил Ушинского вопрос о литературе, необходимой для
разработки порученных ему курсов. «Еще не зная библиотеки
Демидовского лицея, я предполагал, что встречу там недостаток
в книгах по моим кафедрам — энциклопедии законоведения,
государственного права и науки финансов,— и старался пре-
дупредить это, сколько позволяли мои собственные средства.
Но, прибывши на место, я увидел, что этот недостаток был
более предполагаемого: в течение 10 лет не выписано почти ни
одной юридической книги, ни одной энциклопедии законоведе-
ния и ни одной для финансов,— библиотека не имеет даже
Свода законов. Существующие книги, кроме отдела римского
права, самые жалкие, тогда как кафедры других наук каждый
год прибавляли много дельного и даже роскошного к богатому
уже собранию» (т. XI, стр. 257—258). Это обстоятельство за-
ставляет его .поднять вопрос о выписке необходимой для занятий
заграничной литературы. И здесь впервые его ходатайство обра-
щает на себя (Подозрительное внимание попечителя округа
С. Г. Строганова, который потребовал представления ему
подробного списка книг и, получив список, вычеркнул из него
все, что показалось ему ненужным и лишним: из книг по финан-
совому праву в количестве 43 он вычеркнул 14, из книг по го-
сударственному и международному праву оставил только три.
По заключению проф. С. Покровского, который имел возмож-
ность заниматься в еще не погибшем архиве Ярославского лицея,
попечитель стремился «оградить высшие учебные заведения от
проникновения в них конституционных идей»*.
Осенью 1846 г. Ушинский начал чтение лекций по энцикло-
педии законоведения на первом курсе, с следующего 1847 г. по
государственному праву — на втором курсе. В личном архиве
* С. Покровский, Страница из профессорской деятельности
К. Д. Ушинского в Демидовском лицее, «Вестник воспитания», 1911 г., № 9,
стр. 69—70.

Ушинского остались его рукой написанные вступительные лекции
к ЭТИМ двум курсам!. В этих вступительных лекциях Ушинский
развивал обычно теоретическую, принципиальную сторону сво-
его курса в соответствии с новой установкой лицея на подготов-
ку специалистов по камеральным наукам, а затем, не пускаясь
в детали и подробности, «которые каждый может прочитать
сам», читал, опираясь на существующие пособия, положенный
куре, привлекая студентов к самостоятельным занятиям. Уже
на втором курсе два студента писали по заданию Ушинского
самостоятельные работы на тему «Об областных учреждениях
Петра I» и получили за выполненные работы один золотую, дру-
гой серебряную медали. О своеобразной методике чтения лек-
ций, выработанной Ушинским, можно судить по его замечаниям
на статью Н. И. Пирогова об университетах. В этих замечани-
ях Ушинский вспоминает частью лекции своих университетских
профессоров, частью собственную практику в Ярославском ли-
цее. «На университетских лекциях часто излагаются предметы,
вовсе к такому изложению неспособные. Так, например, нередко
на юридических факультетах излагаются сокращения различных
томов свода законов, как будто студенты сами не умели
бы прочесть в своде законов, не умели бы составить
из них конспекта. Что тут объяснять? Над чем тут
ораторствовать? Мудрено ли, что сам профессор засыпает,
перечитывая в десятый раз устройство губернского
правления, и что студенты не слушают профессора, зная, что
к экзамену найдут все это или в тетради, или в своде законов?
Мы знали одного молодого профессора государственных учреж-
дений, который на другой же год 'своего чтения так наскучил
этим перечитыванием конспекта из свода законов, что отдал
тетрадки студентам и 'сказал им: «Читать это iHia лекции невыно-
симо скучно; слушать вы меня не -будете; вот вам тетрадки: вы-
учите их к экзамену, ничего непонятного' вы. там не найдете;
а мне позвольте приходить к вам и прочесть лекции по исто-
рии русского права. Я надеюсь, что это вас займет, и мне читать
будет приятно». В то время выходка эта показалась для неко-
торых странной; но кажется, что теперь она должна быть возве-
дена в общее правило... Есть много таких предметов, о* которых
и беседовать-то нечего, а которые следует просто взять и вы-
учить— или по своду, или по учебникам, или по запискам. Что
беседовать, напр., об устройстве пожарных лестниц, об окраске
будок и т. п.? Если это уже и нужно знать, то, по крайней мере,
нечего здесь понимать... Самостоятельные разработки по руко-
водствам и источникам тех или других отделов науки должны
быть предоставляем ы самостоятельной работе студентов.
Точно так же должно предоставлять студентам изучение того
или другого источника или того или другого фундаментального
сочинения: так, напр., от студентов юридического факультета
можно требовать, чтобы они прочли Савиньи, Тибо или Гуго, то-

го или другого из знаменитых криминалистов, или перевели
и объяснили что-нибудь из Пандектов ит. д.» (т. III, стр. 69—72).
Освободив, таким образом, себя от целого ряда деталей
программы, преподаватель может знакомить студентов «с дей-
ствительно ученой разработкой фактов, с действительным про-
цессом ученых исследований, а не читать им азбуку науки или
ее конспект» (там же). По этим несомненно автобиографиче-
ским высказываниям Ушинского можно 'судить О' той методике
преподавания, какой он держался за время работы в Ярослав-
ском лицее.
В курсе энциклопедии законоведения Ушинский, располагая
тремя часами в неделю и опираясь на лучший в то время учеб-
ник по энциклопедии законоведения проф,. К. А. Неволина
(Киев, 1840, ч. 1—2), уяснил студентам общие философские
и исторические основы законоведения, отыскивая середину меж-
ду столь популярными в первой половине XIX в. учениями
Гегеля и Савиньи, с одной стороны, и энциклопедистов XVdlI в.,
с другой стороны. По воспоминаниям Модзалевского, Ушин-
ский сам говорил, что он разделял в то время убеждения и
взгляды левых гегельянцев и возражал консервативным сторон-
никам Гегеля, будто все действительно существующее разумно
и не подлежит изменению и усовершенствованию. В то же время
Ушинский отвергал взгляд, будто законы общественной жизни
могут быть по произволу устанавливаемы и изменяемы правитель-
ством: законы подготовляются историей народа, являются выра-
жением исторической необходимости, вытекающей из назрев-
ших потребностей народа. Поэтому правильная разработка
проблем законоведения может быть дана только на основе тща-
тельно продуманных философских основ, с одной стороны, и
изучения исторического процесса развития народов, с другой
стороне. Курс Энциклопедии подготовлял, таким образом, пе-
реход к программе второго курса по государственному праву.
Этот второй курс, читавшийся также в течение трех часов в не-
делю, имел подзаголовок, уточнявший его официальное содер-
жание,— «Государственные и губернские учреждения и законы
о состояниях». Вступительных лекций к этому курсу Ушинский
читал две: в первой он дал обзор географического строения Рос-
сии, которым обусловливались предпосылки для исторической
жизни славянских племен на Русской равнине; вторая посвя-
щена обзору племен, населявших эту равнину. Очевидно, курс
должен был строиться на показе того, как из сочетания геогра-
фических условий жизни русского народа и творческой деятель-
ности отдельных племен., населявших страну, вытекала' конкрет-
ная русская история и ее правовые учреждения. В этом построе-
нии, возможно, и заключалась суть раннего замысла Ушинского
«написать историю так, как я ее понимаю». Что читал Ушин-
ский на третьем курсе в 1848/49 г., неизвестно; согласно учеб-
ному плану должен быть прочитан курс Казенное управление и

финансы, но фактически ему нужно (было продолжать незакон-
ченный курс истории государственного права. Во всяком случае
известный итог своей работы в области камеральных наук
Ушинский попытался сделать по истечении двухлетнего их пре-
подавания в указанном лицее.
Речь «О каме-
ральном обра-
зовании» как
итог методо-
логической
работы
Ушинского
в области каме-
рального обра-
зования.
18 сентября 1848 г. состоялось торжественное
заседание Ярославского лицея, на котором
Ушинский выступил с речью, порученной ему
Советом. Речь эта представляла собой боль-
шое исследование, занимавшее не менее 200
страниц обычного формата. Чтению этой речи
на торжественном заседании придавалось,
очевидно, большое значение. Она должна была
дать своего рода итог двухгодичной работы
лицея, преобразованного с целью приближения его к уровню ра-
боты университетского пятого факультета. Возможно, что тор-
жественное заседание (Происходило в присутствии представите-
лей университета и почетного попечителя лицея.. В том же году
речь вышла из печати в Москве. По содержанию речь представ-
ляла собой серьезную методологическую работу, в .которой
Ушинский намечал коренное преобразование камеральных наук,
исходя из критики немецкой камералистики, ориентировавшейся
на условия феодального строя отсталых немецких государств
и потому совершенно устарелой в условиях развивающегося
капиталистического общественного строя. Известно, что, переходя
от гегелевской философии к изучению экономических наук в
40-х годах XIX в., Маркс также столкнулся с господствовавшей
в Германии системой камеральных наук и характеризовал эту
систему как такое произведение немецкой экономической лите-
ратуры, которое «по своей вздорности, дилетантизму, бессодер-
жательности, многословесности, бесцеремонности в присвоении
чужих мыслей не делает особенной чести «немецкому духу»-
Камералистика лишена всяких признаков подлинной науки и
представляет собой «кашу из всякой всячины, политую эклекти-
чески-экономическим соусом» (Маркс, Критика политической
экономии). Поставленный перед задачей разработки камеральных
наук в Ярославском лицее, Ушинский подошел к ней с тем юно-
шеским энтузиазмом к науке, какой был воспитан в нем еще на
школьной и студенческой скамье. Он подвергнул систему каме-
ральных наук, перенесенную в Россию из Германии еще в сере-
дине XVilll в., (беспощадной методологической и методической
критике; он показал, что представители камеральных наук еще
не вскрыли действительного предмета своего изучения и рабо-
тают методами!, не имеющими ничего общего с научными: мно-
гочисленные правила и наставления, содержащиеся в камераль-
ных сочинениях, «оторванные от всякой исторической и психоло-
гической основы, не могут быть ничем иным, как пустым и бес-
полезным резонерством» (т. 1, стр. 143). Серьезная критика ка-

мералистики обязывала автора этой критики самому решить во-
прос о ее предмете и «методе. Ушинский располагал достаточ-
ными данными «для выполнения такой работы.
Уже на университетской скамье Ушинскому приводилось
слышать и читать о новом общественном строе, возникшем и
развивающемся в Европе в связи с разложением феодального.
Он был знаком с социально-экономическими! идеями видней-
шего представителя классической буржуазной политической
экономии, А. Смита, в известном исследовании которого пока-
зано, как внутри феодально-сословного общества Англии посте-
пенно сложилось новое социально-экономическое общество, и
проанализированы основные законы его существования. В своей
речи «О камеральном образовании» Ушинский исходит, как из
бесспорного факта, из сложившегося в Европе и уже развиваю-
щегося в России нового экономического общества, общества
гражданского. «Это экономическое общество,— пишет он,—в тече-
ние всей средней и новой истории восходило к своему сознанию,
но только в теории А.Смита достигло до сознания своего основ-
ного закона — «свободного разделения и соединения труда»...
Это общество, которое обыкновенно называют гражданским': об-
щество основанное на эгоизме и на материальных интересах»
(т. I, стр. 170—1.1711). Нужно считать характерным тот факт, что
молодой Ушинский начинает свою научную работу в области
социальных наук с признания факта формирования в недрах
феодального строя нового общества, называемого гражданским.
С этого признания начинали свою работу основоположники
марксизма. В своей статье «К. Маркс» (1869) Энгельс писал,
что, «отправляясь от гегелевской философии права, Маркс при-
шел к мнению, что не государство, изображаемое Гегелем «вен-
цом всего здания», а напротив, «гражданское общество», к ко-
торому Гегель относился с таким пренебрежением, является той
областью, в которой следует искать ключ к пониманию .процесса
исторического развития человечества». Этого ключа искал, оче-
видно, и молодой Ушинский. Критика консервативной
стороны гегелевской философии, начатая им еще она (Студенче-
ской скамье, к середине 40-х годов достигла своей вершины в
признании фактически развернувшейся в Европе и захватываю-
щей Россию (Социально-экономической революции, выдвигающей
на место феодально-сословного новое гражданское, иначе,—
буржуазное общество: «(работники, ремесленники, фабриканты,
капиталисты, землевладельцы,— пишет Ушинский,— вот сосло-
вия этого общества, или лучше сказать его элементы» (т. I,
стр. 172). Анализ этого общества, его структуры Ушинский
предполагал положить в основу реорганизации устарелого ка-
мерального образования. Его речь явилась наброском1 такой
реорганизации.
Чтобы ближе представить себе, какие изменения в системе
социальных наук должны были произойти после того как уста-

новлен предмет их изучения—гражданское общество, доста-
точно обратить внимание на то, какое новое соотношение уста-
новилось между ними с самого начала. Совершенно ясно, что для
гражданского общества, занятого хозяйственной деятельностью,
основной наукой будет наука о хозяйстве, иначе—политиче-
ская экономия. Наука, изучающая деятельность этого общества
и устанавливающая ее законы, явится основополагающей во
всей системе социально-экономических наук, необходимых но-
вому обществу. Вся социальная структура этого общества
может быть объяснена только с помощью науки хозяйства, «по-
тому что,— пишет Ушинский,— законы хозяйства с необыкно-
венной силой проявляются в организации общества: из всех де-
лений человечества самое заметное, самое ощутительное и ко-
торое так часто заставляет чувствовать себя, есть деление, про-
изводимое разделением труда и вообще законами хозяйства. Мо-
жет быть, из всех связей, которыми только соединяются люди,
ни одна не является такой прочной, такой осязательной, ни одна
не поглощает собой столько минут нашей жизни, как та'связь,
которая производится соединением труда и вообще законами
хозяйства. Даже в сферах высших люди являются уже с тем
неизгладимым отпечатком в их характере, который они полу-
чают от характера места, занимаемого ими в хозяйстве челове-
чества, и от той функции, которую они отправляют в этом хо-
зяйстве. Даже в высшие сферы переносят свою деятельность те
связи, которые заключаются человеком в хозяйстве, так что в
этих высших сферах хозяйственные союзы являются уже еди-
ницами с определенным характером» (т. I, стр. 192—193). Если
хозяйственная наука является основной в гражданском обще-
стве, то остальные социальные науки только отражают в разных
'сферах общественной жизни то, что уже дано в хозяйственно-
экономической основе. Поэтому, например, наука права не яв-
ляется самодовлеющей наукой: «право,— пишет Ушинский,—
есть только отражение общественного организма в юридической
сфере» (т. I, стр. 210). Понятно, что отражение в сознании лег-
ко отрывается от отражаемого объекта, и в таком случае в науке
открывается широкая возможность для произвольных, не кон-
тролируемых действительностью построений. Именно поэтому
Ушинский находит необходимым произвести резкое разграниче-
ние между науками, изучающими реальные вещи и систематиче-
ски контролирующими их отражения в сознании, и науками, отор-
вавшимися от изучаемых вещей. Подлинная наука, писал Ушин-
ский, должна изучать «не то, что могло бы быть или должно
бы быть по понятию того или другого лица, но то,что в самом
деле есть... Истинная мысль не есть мнение о вещи, но понятие
самой вещи; наука должна открывать глаза человеку на явле-
ния внешнего мира, а не предаваться бесплодным сожалениям
и утопиям. Единственным критериумом вещи есть самая вещь,
а не наше понятие о ней,., не постройка произвольных теорий и

не резонерство, основанное на шатких понятиях о каком-то об-
щем совершенстве и общей справедливости» (т. I, стр. 201).
Вникнув ближе в сущность идей Ушинского, легко понять,
что, констатировав факт возникновения, на месте прежнего
феодально-сословного, нового гражданского общества и выделив
на первое место науку политическую экономию, на которую
как на свою реальную основу должны были опереться другие
социальные науки, Ушинский тем самым решал вопрос о пе-
рестройке системы камерального образования в самодержав-
ном государстве Николая I, как это ни странно с первого взгля-
да, на основах радикального материалистического мировоззрения.
Юношески самоуверенное выступление Ушинского, вытекавшее из
его веры в силу науки, из преклонения перед ней, и ставившее с го-
ловы на ноги все прежнее направление камерального образования,
рассчитанного исключительно на удовлетворение узких потреб-
ностей замкнутого феодального государства,— это выступление
явилось решительным и дерзким вызовом по адресу той системы
государственного юридического образования, внутри которой он
выступал. Можно сказать, что он стремился подрубить ту ветку
большого дерева, на которой сидел сам. Несомненно, это грозило
автору большими неприятностями.
В литературе о К. Д. Ушинском ни разу не было отмечено
это раннее, самостоятельное его выступление по вопросу о реор-
ганизации камерального образования в соответствии с факти-
ческим вступлением России в 40-х годах в новый период со-
циально-экономического развития, период капитализма, требо-
вавший реорганизации всей системы социально-экономических
наук. Это произошло потому, что ранние работы Ушинского,
поскольку они были направлены в широкую область вопросов
юридических, экономических, географических, этнографических
и пр., вообще не изучались педагогами. Благодаря этому от их
внимания ускользнула та социально-экономическая основа, ко-
торая явилась исходным моментом в формировании (мировоззре-
ния Ушинского и затем составила предпосылку его педагогиче-
ских идей. Выше, в первой главе уже показано, как это направ-
ление стало формироваться у Ушинского еще в период его уни-
верситетских занятий в связи с начавшейся критикой гегелевского
идеализма. Когда в 60-х годах Ушинский приступил к развитию
своих педагогических идей, его проницательные противники
справа, из среды духовенства, сразу усмотрели материалистиче-
скую струю его идей и неустанно преследовали его учебники,
настаивая на их запрещении даже после его смерти, между тем
как противники слева, представители вульгарного материализма,
односторонность которых Ушинский неоднократно разоблачал,
поспешили объявить его идеалистом, а заодно уже представить
его политическим реакционером, зовущим Россию назад, к пат-
риархальному быту. Авторы-педагоги, приступившие к изучению
педагогических идей Ушинского без знакомства с генезисом его

мировоззрения, некритически остановились на тех противоречи-
вых и необоснованных обвинениях, которые были предъявлены
ему в пылу горячих и ожесточенных споров 60-х годов, когда
в обстановке взаимного непонимания не различали правых и
виновных, и обошли те исходные позиции, которые лежали в
основе всех выступлений Ушинского. Между тем современные
историки признают совершенно неоспоримым то положение, что
именно 40-е годы в России «явились началом своеобразного
промышленного переворота», выдвинувшего на место прежнего
сословного строя задачу формирования нового, гражданского
(буржуазного) общества» (А. С. Нифонтов, 1848-й год &
России. Очерки по истории 40-х годов. М., 1936, стр. 204—205),
т. е. то, что Ушинский констатировал в первой своей научной ра-
боте еще в 1848 г.; и что, с другой стороны, именно в начале
40-х годов зародилась в России революционно-демократическая
мысль, отражающая чаяния крепостного крестьянства, и что
именно революционеры-демократы «наиболее последовательно
воплотили в своей программе основные принципы русского про-
светительства, которое, по определению В. И. Ленина, харак-
теризуется враждой и ненавистью к крепостному праву и всем
его порождениям в экономической, социальной и юридической
области, защитой просвещения, самоуправления, свободы, евро-
пейских форм жизни, отстаиванием интересов народных масс»
(С. Б. Окунь, Очерки истории СССР. Лгр., 1957., стр. 372—
373).
Выше уже показано, что сознательная жизнь и деятельность
К. Д. Ушинского началась на той стадии исторического развития
России, когда ее капиталистическое развитие настолько продви-
нулось вперед, что уже явно ощущалась неизбежность борьбы
с феодальным общественным строем, который, однако же, был
еще достаточно сильным, чтобы отстаивать свое существование.
Ушинский вступал в жизнь с определенным сознанием своей
миссии служить делу упрочения нового общественного строя во
всех надстроечных сферах жизни — в науке, морали, искусстве,
быту и т. д. В сознании молодого Ушинского было живо ощу-
щение того, что это уже не первое столкновение сил нового ми-
ра со старым, что предшествующие столкновения были неудач-
ными, потому что были организационно неподготовленными, что
в борьбе не принимал участия народ, оторванный от прогрес-
сивных сил страны и не понимавший своих задач настолько, что--
бы сознательно, а не стихийно принять участие в начинающейся
борьбе. И только что окончивший университет молодой Ушин-
ский записывает в своем дневнике, что на новом этапе русской
жизни стихийному движению необходимо помогать идеологиче-
ски, развивая новое сознание в области экономики, философии,
политики, права, естествознания и т. п. Эта основная идея, с ко-
торой вступал в жизнь Ушинский, придавала высокий смысл всей
его деятельности, в какой бы области культуры он ни работал,—

в области ли камералистики, естествознания, психологии, педа-
гогики, или любой другой. Это была ориентирующая идея его
жизни, указывавшая ему направление и смысл его работы, за-
ставлявшая его идти в унисон с общим развитием жизни. Эту
работу Ушинский начал в Ярославском лицее, доказав необхо-
димость реорганизации всей системы камерального образования
и новой структуры общественных наук в соответствии с новым
этапом русской жизни. Эту работу он продолжал на следующих
стадиях своего служебного поприща. Где бы он ни появлялся,
он выступал, как идейный борец против пережитков феодализма
и защитник интересов нового, гражданского общества, его сво-
боды и самодеятельности. Эта идейная подкладка всей деятель-
ности Ушинского до сих пор не была выявлена в исследованиях
о нем, что затрудняло в значительной степени и понимание его
работы в области педагогики.
К. Д. Ушинский
как редактор
неофициальной
части «Ярослав-
ских губернских
ведомостей».
Ушинский не ограничивался теоретической
разработкой проекта реформы камерального
образования и приспособления его к потребно-
стям нового, гражданского общества. Его уве-
ренность в правильности его предложений о
реформе была так велика, что еще до назна-
чения на должность и.о. профессора Ярославского лицея и еще
до официального своего вступления в должность «1846 года, ав-
густа 2 дня» он уже анонимно работает в Ярославле в роли ре-
дактора неофициальной части «Ярославских губернских ведо-
мостей»12. Необходимо признать, что Ушинский выступил в
этой роли с первого номера «Ярославских губ. ведомостей» за
1846 г. с статьей «О торговых селах и местах Ростовского уез-
да». Это в известной степени дает возможность объяснить, куда
делся Ушинский после 1844/(45 года, когда он работал еще в
Москве, готовясь к магистерскому экзамену, которого, однако,
же к концу года решился не держать. Нужно думать, что не-
официальное предупреждение о назначении на должность и. о.
профессора в Ярославском лицее он получил во второй полови-
не 1845 г. и к началу 1846 г. был уже в Ярославле. Подготав-
ливаясь к вступлению в должность со второй половины 1846 г.,
он принял на себя анонимно роль редактора неофициальной
части «Ярославских губ. ведомостей». В этой роли он ставил
своей задачей показать на материале местного края (геогра-
фическом, историческом, статистическом, * художественном, хо-
зяйственно-промышленном), как развивается и крепнет новое
гражданское общество, отличительными признаками которого
являются — рост сельскохозяйственной и промышленной про-
дукции, рост торговли и обмена, увеличение количества
ярмарок, развитие путей сообщения, облегчение кредит-
ных операций и т. п. Таким образом, в первом же номере
«Ведомостей» за 1846 г. появилась вышеупомянутая статья о
торговых селах Ростовского уезда. Статья в основном дает пе-

речень торговых мест в этом уезде с краткой характеристикой
их. Статье предпослано краткое предисловие обобщающего,
философского характера, в котором автор подводит читателя
к основной идее своего замысла. Это предисловие и по стилю, и
по содержанию характерно для Ушинского. «Если огромное собра-
ние частей, соединенное в одно стройное целое, составляет для
нас предмет удивления, то нельзя не обратить внимания на
способ соединения этих частей и во всяком случае поучительно
вникнуть в первоначальное их совокупление. Пред вами ко-
рабль, нагруженный произведениями разных фабрик, готовый
из устья широкой Невы отправиться в отдаленные края Евро-
пы... Постепенно восходя к источникам, из которых составилось
это огромное целое, наблюдатель дойдет до ничтожного торга
на сельских рынках или базарах, где несколько бедных про-
мышленников скупают 'грубые произведения природы—корье,
кожи, овчины... И вот начало торговой промышленности, вот
биржа, где повышаются или понижаются фонды. В этом отно-
шении каждый уезд в губернии имеет, так сказать, свои центры,
к которым по удобству сообщений, часто по привычке, стекают-
ся промышленники, а оттуда произведения промышленности
уже в значительном количестве везут в города или на большие
фабрики и заводы...» Такова в основном была идея, поло-
женная редактором в основу неофициальной части «Губерн-
ских ведомостей»: заинтересовать читателей той деятельностью,
которая составляет отличительную особенность нового, .на
глазах всех вырастающего гражданского общества.
По всей вероятности, сотрудники для нового раздела наш-
лись не сразу и листы неофициальной части ведомостей запол-
нялись материалом из столичной печати. Это и естественно:
ближайшими своими «сотрудниками Ушинский мыслил еще
двух профессоров, назначаемых в лицей: С. И. Львовского и
В. И. Татаринова; но в 1846 г. они только еще кончали универ-
ситет, лекции свои в лицее могли начать согласно учебному
плану только со второго курса, т. е. с 1847 г. Понятно, что
только с 5 марта 1848 г. в неофициальной части «Ярославских
губернских ведомостей» мог появиться специальный раздел под
заглавием «Статьи научного содержания». В этом (разделе ре-
гулярно помещаются статьи по истории /местного края, статьи
географические, политико-экономические и т. п. Авторы статей
не всегда подписывают свои фамилии, нередко обозначают
свое авторство условными знаками. Своей фамилии Ушинский
ни разу не подписал, но его авторство определенно чувствуется
в ряде статей. В № 11, 14 и 17 печатается географическая и
экономическая статья «Волга», в которой эта река характери-
зуется не только с географической стороны, но и как торговая
артерия всей русской земли, статья несомненно принадлежит
Ушинскому. В ряде других статей «О Ростове и ростовских
ярмарках», «Наблюдения путешественника по Ростовскому

уезду», а также в статье «Историческое, географическое и
статистическое описание Ярославской губ», возможно, он при-
нимал какое-то, we только редакторское участие. В № 15, 118
и 19 .напечатана статья В. Татаринова за его подписью «О век-
селе». К ней дано примечание редактора: «Назначение губерн-
ской газеты —(распространять сведения, по преимуществу
необходимые в промышленности1, требует помещения таких ста-
тей, какую мы теперь предлагаем нашим читателям. Мы благо-
дарим ее составителя и просим всякого, кому захотелось бы
оказать несколько слов о подобном предмете, удостоить нас
присылкой своей статьи, адресуя на имя редактора неофици-
альной части губернских ведомостей. Мы примнем ее с благо-
дарностью, и, чем ближе она будет к действительной жизни,
тем больше она доставит пользы». Намерение редактора осве-
щать в неофициальной части вопросы, нужные для деятельно-
сти так называемого гражданского, иначе буржуазного, обще-
ства, совершенно ясно.
Социально-
политические
события 1848 г.
в Европе
и в России
и их отражение
на составе
профессоров
Ярославского
лицея.
Трудно сказать, как сложилась бы в дальней-
шем профессорская деятельность Ушинского
и его товарищей, совместно с которыми он дол-
жен был поднять уровень Ярославского лицея,
но 1848 г. с его революционными событиями
на Западе, столь грозно всегда отзывавшими-
ся в России, привел к радикальному измене-
нию взглядов на камеральные лицеи и их разря-
ды при университетах. Попытка широко «развер-
нуть преподавание и разработку камеральных наук, естественно,
в условиях 1848 г.. вызвала критическое к себе отношение со
стороны правительства. Задним числом теперь вносились спеш-
ные поправки и разъяснения, что имелось в виду изучение не
энциклопедии законоведения, а положительного законодатель-
ства, не уяснение основ права, а изложение его законных форм.
При этом пояснялось, что уже простое изложение положительно-
го законодательства таит в себе непредвиденные опасности, так
как может быть сопровождаемо сообщением таких теоретиче-
ских понятий и воззрений, которые не отвечают намерениям
правительства. Возникла задача внушить директорам лицеев
и университетов о необходимости, ввиду революционных собы-
тий в Европе, организованного наблюдения за чтением лекций
профессорами.
В циркуляре попечителям от 19 марта 1848 г. сообщалось,
что «новейшие события на Западе Европы ознаменова-
лись восстанием против законных властей и посягатель-
ством на государственный порядок». Отсюда вытекала для
директоров задача «недопущения при преподавании учебных
предметов ничего такого, что могло бы в незрелом еще уме
поколебать веру или уменьшить убеждение в необходимости
и пользе основных учреждений нашего государства». В неподле-

жавшем опубликованию «Наставлении ректору и деканам юри-
дического и первого отделения философского факультета»,
данном 24 октября 1849 г., очередные задачи правительства в
связи с революционным движением на Западе нашли себе исчер-
пывающее выражение. Ректору и деканам предписывалось
особо бдительное внимание обратить на те предметы, «которых
изложение, по предосудительному духу настоящего времени, мо-
жет подавать неблагонамеренности более случаев ко внушению
молодым людям неправильных и превратных понятий о предме-
тах политических. Таковы, напр., государственное право, поли-
тическая экономия, наука о финансах и все вообще исторические
науки, возможность злоупотребления коих не подлежит сомне-
нию». Указывая на возникшие преимущественно во Франции
разные политико-экономические системы (сен-симонизм, фурье-
ризм социализм, коммунизм), которые, особенно последние две,
«объявив непримиримую войну всему, что возвышается над без-
земельной и бездомной чернью, нагло подводят под свой желез-
ный уровень все состояния, с уничтожением всяких отличий
породы, заслуг, богатства и даже ума», наставление предписыва-
ло ректорам и деканам: «Следя внимательно за развитием столь
гибельного и, по несчастию, преуспевающего мнения в Европе,
ректор и деканы будут тщательно отсекать в рассматриваемых
ими программах и воспрещать в устном преподавании с кафедр
все, что может даже и косвенно содействовать распространению
у нас этих разрушительных начал или служить им некоторой
опорой. К сему относятся рассуждения, имеющие целью унизить
достоинство и пользу какого бы то ни было сословия в государ-
стве или поколебать установленные законами отношения меж-
ду разными состояниями, двусмысленные или сомнительные
намеки насчет несбыточных теорий об общности капиталов и
недвижимых имуществ, одним словом, всякого рода попытки
притязания пролетариев к общественной и частной собствен-
ности» (А. Скабичевский, Очерки по истории русской цен-
зуры, стр. 341—343). Под влиянием такого рода соображений,
которые широко развивались уже с 1848 г., программа препо-
давания государственного права постепенно суживалась, пока
7 ноября 1849 г. его преподавание совсем не было приостановле-
но (С. Покровский, Цит. соч., стр. 70), дабы, как пояснял
министр просвещения Ширинский-Шихматов, «никакое преврат-
ное применение не могло найти места в умах молодых людей,
посещающих университетские лекции».— Что касается энци-
клопедии законоведения, то с начала 1850 г. был введен систе-
матический контроль за преподаванием по программам, причем
в качестве идеальной рисовалась, по словам проф. Редкина,
задача «устроить в наших университетах преподавание законов
так, чтобы во всех университетах в один известный день и час
проходилось, т. е. просто прочитывалось, из Свода каждым пре-
подавателем по своей части именно столько-то статей без какого

бы то ни было отступления от порядка Свода, без замечания
или даже перифраза».
Понятно, что при такой перемене взглядов на задачи и мето-
ды преподавания энциклопедии законоведения и государствен-
ного права ни дирекция лицея, ни попечитель округа не могли
пройти мимо той постановки преподавания этих предметов, ка-
кую дал им Ушинский. В. Стоюнин в некрологе, посвящен-
ном Ушинскому («Спб. вед.», 1871 г. № 49), впервые сообщил о
том, что на заседании Совета Ушинский в резкой форме выра-
жал свою неудовлетворенность распоряжением правительства
о том, чтобы преподаватели составляли подробные конспекты
своих лекций и указывали в них те цитаты, которые будут зачи-
тываться. Ушинский доказывал, что живое дело преподавания
нельзя стеснять рамками и что преподаватель не может преду-
смотреть, что и когда ему придется говорить в его живой рабо-
те с слушателями. Вслед за Стоюниным почти все, писавшие
об Ушинском, приводили эти соображения Ушинского как причи-
ну, вызвавшую его уход из лицея. Вполне возможно, что Ушин-
ский мог говорить так, как это изложено у Стоюнина, но распо-
ряжения о подробном составлении программ и с цитатами выш-
ли уже тогда, когда Ушинского в лицее не было, и возможно,
что Ушинский, высказываясь по поводу этих требований так и го-
ворил, как это показано Стоюниным, но ясно, что это уже даль-
нейшее истолкование причины ухода, а не действительная при-
чина. Действительную причину ухода Ушинского из лицея нужно
видеть прежде всего в той широкой разработке порученных ему
курсов, которая совершенно не соответствовала задачам прави-
тельства, выяснившимся после 1848 г. Прямые и трезвые суж-
дения Ушинского по всем вопросам лицейской жизни создали
о нем впечатление, как о «беспокойном элементе лицейской жиз-
ни» (С. Покровский, Цит. соч., стр. 74). Выход из печати
речи Ушинского «О камеральном образовании» должен был
еще усилить впечатление о несоответствии его научной работы
в лицее с действительными политическими задачами последнего.
«Речь,— как замечает Рехневский,— прошла незамеченной».
В наступивших тревожных условиях говорить о ней было не-
уместно, так как от начала до конца она представляла собой
под видом критики немецкой камералистики убийственную кри-
тику постановки камерального образования в России, которую
ничем нельзя было опровергнуть. Единственным возможным
опровержением могло быть только полное умолчание об этой
работе и прекращение преподавательской деятельности Ушин-
ского в лицее. Администрация округа не могла не осозна-
вать, что задуманная ею в 1845 г. реформа была неудачной,
что приравнение лицея к факультету Московского университе-
та, приглашение в качестве преподавателей профессоров —
все это давало возможность расширенного толкования задач
лицея. Нужно было, не производя шума, изменить самый стиль

преподавания, что можно было сделать только заменой админи-
страции и наиболее выдающихся преподавателей. Ближайшим
поводом к этому послужили беспорядки в лицее.
* *
*
Некоторый свет на беспорядки среди студентов Ярославско-
го лицея проливает дело канцелярии министра народного про-
свещения «О буйных поступках студентов Ярославского лицея»
(№ 247). Подлинное дело об этих поступках вместе с архивом
лицея погибло, и потому многие подробности его неизвестны.
Сводится все дело к тому, что в сентябре 1849 г. в городской
гостинице «Берлин» по случаю поступления в лицей новичков
было устроено угощение и произошел какой-то скандал, при-
чем один из студентов был арестован. Это вызвало беспокойство
Ярославского военного генерал-губернатора Бутурлина, до кото-
рого и ранее доходили отрицательные слухи о студентах и про-
фессорах лицея. Он снесся об этом с директором лицея и по
соглашению с ним направил все дело к недавно назначенному
новому попечителю лицея, штаб-ротмистру Павлу Демидову,
внуку брата учредителя. Последний немедленно приступил
к обследованию состояния лицея и дал свое заключение, 'резю-
мировавшее как его личные наблюдения, так и те отзывы, ко-
торые им были получены во время обследования. Отрывки! из
этого заключения сохранил в своей статье об Ушинском проф.
С. Покровский. Заключение было направлено на уяснение при-,
чин «буйных поступков» студентов, встревоживших администра-
цию. Современное состояние лицея Демидов связал с его недав-
ней реформой. «После 1846 г.,— писал он,— в лицей стали по-
ступать в профессора молодые люди 22—23 лет, (которые не
признавали в должной степени начальство директора и тем ос-
лабили его управление и, кроме того, находились со студентами
в товарищеских отношениях, отчего и в студентах было ослаб-
лено уважение к начальству и они стали производить шалости,
отклонившие дворян и других родителей от отдачи в лицей
своих детей» (С. Покровский, Цит. ст., стр. 75). Новых
профессоров, недавно поступивших, Демидов противопоставляет
старшим, более опытным, действующим «совершенно согласно
с директором», между тем как младшие — Ушинский и его то-
варищ Львовский, читавший в лицее политэкономию, статисти-
ку и науку о торговле, особенно первый, «увлекаются иногда
своей молодостью и имеют наклонность действовать по своему
впечатлению». В частности, об Ушинском Демидов дает отзыв
как о профессоре, имеющем «большие дарования и отличные
познания, но с большим самолюбием, развитым особенным отли-
чием — назначением в исправление должности профессора почти
по окончании курса наук. Ушинский имеет большое влияние на
студентов; он мог бы быть полезным в лицее, но нужно иметь за

ним постоянное наблюдение со справедливой строгостью в от-
ношении к службе». Возможно, что в беседе с старшими препо-
давателями, которых шокировало поведение молодых препода-
вателей, попечителю лицея было навеяно соображение, что
Ушинского следовало бы «сначала поучить несколько лет в
гимназии, где он мог бы приобрести большую опытность и необ-
ходимое хладнокровие при преподавании столь важных предме-
тов взрослым уже молодым людям и приучился к строгому ис-
полнению приказаний начальства» (там же). Свой окончатель-
ный вывод попечитель делает условно, полагая, что при возоб-
новлении несогласий в среде профессоров (очевидно имелись в
виду несогласия между старыми и молодыми преподавателями),
«необходимо будет для примера удалить из лицея одного из
профессоров, того, который будет главной причиной раздора»
(там же). Можно думать, что у попечителя лицея, давшего в
общем очень положительную характеристику Ушинского как
профессора, сложилось уже твердое представление о том, что
именно он является причиной раздора, и условно предложенной
мерой он имел в виду оказать известное влияние на его пове-
дение в будущем. В то же время из приведенных данных обсле-
дования нельзя не видеть, что значительную роль в создании
тревожного положения в лицее играли такие обстоятельства,
как недовольство старых преподавателей новыми порядками,
установившимися с 1846 г., в частности, назначением молодых
людей, которым бы нужно еще быть учителями в гимназии, на
должности профессоров, в связи с чем выросло среди студен-
тов «неуважение к начальству и старшим». Очевидно, что внут-
ренние раздоры, связанные с научной деятельностью молодых
профессоров, имели большое значение. Это внутреннее недоволь-
ство, проявлявшееся вначале скрыто, теперь, в связи с полити-
ческими обстоятельствами 1848 г., выступило открыто, и слухи
о неблагонадежности молодых профессоров взволновали и ад-
министрацию.
Результаты своего обследования вместе с предположением
о преобразовании лицея почетный попечитель последнего пред-
ставил попечителю округа, а также и министру просвещения, в
связи с чем в департаменте канцелярии министра и было заве-
дено дело «О буйных поступках студентов Ярославского лицея»'.
Попечитель округа немедленно посетил лицей и в результате
его посещения прежде всего определилась судьба новых профес-
соров— Ушинского, Львовского и Татаринова, которые почти
одновременно были назначены в 1846 г. на должности профес-
соров лицея. Всем троим было дано понять, что они немедленно
должны получить отпуска для приискания себе новых должно-
стей по собственному выбору. Львовский подал заявление ди-
ректору лицея об увольнении его от занимаемой должности
вследствие расстроенного здоровья, Ушинский — об увольнении
в Петербург или Москву, для совещания «с тамошними меди-

ками о болезни». Через неделю после того как Ушинский полу-
чил отпуск, на его /место был- назначен другой кандидат «в ви-
де испытания к исправлению должности профессора на время
бытности Ушинского в отпуске» (Архив Демид. лицея, 1849 г.,
дело № 212). Дальнейшим 'распоряжением попечителя были
Уволены директор и инспектор и предположено постепенно за-
менить всех преподавателей лицея новыми, более надежными.
Так было ликвидировано «Дело о буйных поступках студентов
Ярославского лицея». Все три профессора, в первую очередь
получившие отпуска,— Львовский, Татаринов и Ушинский — на-
правились в Петербург в поисках нового поприща для своей
деятельности. Львовский и Татаринов быстро нашли себе ра-
боту, но, «разумеется, не .педагогическую и "не научную, так как
в канцелярии министра хранилось их «Дело», связанное с буй-
ными поступками студентов, были зарегистрированы их отпуска
и всякое продвижение по службе отмечалось. Для Ушинского
это было труднее. Ему не безразлично было, какой род деятель-
ности избрать: он уже органически сжился с начавшейся науч-
ной работой. «Небольшой толчок судьбы,— писал он в своем
дневнике 19 декабря 1849 г.,— разбил все мои предположения,
весь тот мир, который так долго во мне строился» (т. XI,
стр. 43). Возобновить налаженную работу — вот к чему стре-
мился Ушинский, но это было не легко. Вот почему, когда про-
шел первый месяц отпуска, он просит о продлении отпуска
еще на месяц по той же причине, т. е по болезни. С получением
вторичной отсрочки выдача жалованья Ушинскому по лицею
была прекращена. По истечении второго месяца отпуска дело
Ушинского оставалось в том же положении, т. е. никакой удов-
летворяющей его работы он не находил, и тогда он возобновил
в третий раз свое ходатайство перед министерством о продол-
жении ему отпуска по той же причине еще на месяц. В форму-
лярном списке Ушинского записано по вопросу об отпусках так:
«Был в 1849 г. на 28 дней, и с разрешения тов. министра народ-
ного просвещения продолжил еще на один месяц, по истечении
же сего отпуска продолжил еще на 29 дней, по истечении коих
явился на службу в срок» (т. XI, стр. 367). Все шло таким об-
разом «по закону». «Уволенный» Ушинский числился в отпуске,
его послужной список велся исправно, производство в чины шло
своим порядком и, будучи уже уволенным, Ушинский 25 сентября
1849 г. получил чин коллежского секретаря. Ясно, что историю
с увольнением профессоров лицея в целях ликвидации неудав-
шейся реформы 1846 г. старались вести и секретно, и без шума.
* *
*
Прежде чем перейти к вопросу о том, как реагировал Ушин-
ский на свое увольнение и что он делал в своем отпуске, инте-
ресно посмотреть на него за время его работы в Ярославском

лицее tco стороны, глазами тех лиц, которым так или иначе
случилось сколько-нибудь присмотреться к нему. Сохранилось в
этом отношении два документа—один правительственный, дру-
гой частного происхождения.
Дело «О буйных поступках студентов Ярославского лицея»
заведенное в канцелярии министра просвещения, даже поел*
ликвидации его «виновников», привлекало к себе тревожное
внимание бдительных стражей порядка. Естественно, что в
начале декабря 1849 г. товарищ министра обратился к на-
чальнику Ярославской губернии с запросом секретного характе-
ра о том, как обстоят в отношении порядка и дисциплины дела
Ярославского лицея. 21 декабря того же года начальник губер-
нии писал следующее: «Наблюдение и заботливость за студен-
тами Ярославского лицея, говоря о настоящем времени, доста-
точны и полезны. Обращаясь к прошедшему времени (не более
1/2 года тому назад), я находил в студентах лицея большое свое-
волие, а в начальниках их .нечто похожее на потачку, обраще-
ние с воспитанниками, так сказать, панибратское и, что всего
нетерпимее, видел в них дух неуважительности к начальству и
даже противодействие директору лицея. Впрочем, отзыв этот
до всех и каждого не должен касаться, а следует отнести к про-
фессорам Ушинскому и Львовскому, которые подали слишком
невыгодное о- себе понятие за свободу мыслей и передачу оных
воспитанникам лицея.
Когда пошли в обществе об этом толки и лишь я получил
о сем сведение, то, не теряя времени, дабы искоренить зло в
самом начале, я через секретное мое отношение просил
директора лицея уведомить меня, в какой мере справедли-
вы толки о студентах лицея и о профессорах Ушинском й
Львовском. Полученный мной ответ, как вполне подтвердивший
вышеозначенные сведения, я немедленно препроводил к г. попе-
чителю Демидовского лицея на дальнейшее распоряжение. О чем
почтительнейше уведомляя, я имею честь доложить вашему
сиятельству, что хотя в настоящее время профессора Ушинский
и Львовский переведены в другие места, но не остался ли в этом
заведении, хотя в самой малой мере, дух своеволия, тем паче
непокорности к начальству. Я бы показал, с своей стороны, ны-
не строжайше подтвердить директору лицея, чтобы он на пред-
меты такого рода неупустительно обращал свое внимание. Я же,
с 'своей стороны, выполняя свои обязанности, если что-либо
с достоверностью узнаю непорядочное по внутреннему управле-
нию лицея, то не премину, ничего не скрывая, довести до све-
дения вашего сиятельства» (ген.-майор Бутурлин). Такова по-
литическая характеристика, данная начальником губернии
Ушинскому как профессору, который насаждал в студентах
свободу мыслей, своеволие, дух непокорности к начальству. Нет
надобности говорить, что сам начальник губернии1 едва ли имел
возможность видеть и слышать Ушинского, и его характери-

стека только отражает те слухи об Ушинском, которые [распро-
страняла реакционная часть лицея.
Другой документ — переписка студента третьего курса ме-
дицинского факультета Московского университета И. В. Пав-
лова с своим приятелем Малышевым. В своих письмах Павлов
рассказывает, между прочим, и о своих встречах с Ушинским
за время его работы в Ярославском лицее и некоторое время
Спустя после его ухода из лицея, Студент^медик И. В. Павлов —
это тот самый Павлов, о котором А. И. Герцен, слушавший в
1845 г. в Московском университете лекции по сравнительной
анатомии упоминает в своем дневнике 31. I 1845 г. «Иван Ва-
сильевич Павлов,— пишет Герцен,— рассказывал, как были при-
няты студентами мои статьи в «Отечественных записках». При-
знаюсь, мне было очень весело слышать: большей награды за
труд не может быть. Юноши тотчас оценили, в чем дело, и
гурьбой ходили в кондитерские читать»- Знакомство с Герценом
и содержание переписки Павлова говорят о том, что это не был
узкий специалист-медик, что он интересовался широкими фило-
софскими и политическими вопросами. Неизвестно, был ли зна-
ком Павлов с Ушинским до назначения его в лицей: в момент
поступления Павлова в университет Ушинский уже окончил
свой факультет и, живя в Москве и посещая университетские
лекции, готовился к магистерскому экзамену в течение 1844—
1845 гг. Получив затем в 1846 г. назначение в Ярославский
лицей вместе с Львовским и Татариновым, тоже воспитанни-
ками Московского университета, Ушинский вместе с товари-
щами приезжал на каникулах в Москву, причем «ярославцы»,
как их теперь звали, посещали по старой памяти студенческую
гостиницу «Великобритания», оживляя недавние собственные
впечатления. Здесь и встречался Павлов с Ушинским, причем
по письмам видно, что это не первое знакомство- и что оно со-
стоялось значительно раньше. Зимой 1848 г., т. е. за год до
«увольнения», во время каникул три 'бывших московских сту-
дента приехали из Ярославля в Москву и об этой встрече рас-
сказывает Павлов своему корреспонденту: «25 декабря... Сюда
съехались ярославцы — Львовский с семейством, Ушинский и
Татаринов, которого вчера проводили в Тамбов,— он уехал за
сестрами... Политические мнения он (Татаринов) всегда при-
возит из Ярославля странные... Мы его понаправили и отпус-
тили... С Ушинским я провел вместе несколько часов. Что это,
братец, как мы умны! Посмотришь на других, просто «ужас-
нешься» (цитата из институтского батьки). Как ты думаешь,
что говорил мне этот живой и не глупый (действительно не глу-
пый) юноша по поводу — понимаешь — современности? Да то,
что в Debats и в Siecle писали. «Наслаждение, говорит, наслаж-
денье... да разве можно наслаждаться без злополучия? Не будь
его, не было бы и радости. Разве антитез не есть необходимый
элемент бытия?» и так далее из Гегеля, понимаете.—Зачем

же, я «говорю, Константин Дмитриевич, вы кушаете перед шам-
панским хороший сыр, а не «кусок сушеного навозу? Лучше «было
бы по логике. Антитез, понимаете!.. «Вы, говорит, юноша!»
Я так и покатился со смеху. Ребенок говорит мне, что я юноша.
Эти плохие «вилозовы» мешают различность с противополож-
ностью, живой верден с абстрактным -земном *. — Львовский
всех их умнее. Татаринов на меня произвел самое ужасное
впечатление. Таившаяся в душе мысль превратилась, наконец,
в осязательное убеждение: он недоносок, чтобы не сказать бо-
лее. Почему я в этом убедился?— шпекинизм мешает мне го-
ворить».— Несомненно, что разговор Павлова с Ушинским был
на темы социально-политические, судя по тому, что Татаринову
дается жесткая политическая, хотя из «боязни «шпекинизма»
(т. е. вскрытия переписки на почте) и не раскрытая характери-
стика; содержание же разговора с Ушинским передается под
покровом философских рассуждений о страдании как источнике
наслаждения и обратно, причем Павлов определенно усматри-
вает у Ушинского смешение абстрактного идеалистического
представления о «бытии с реальными формами его становления.
Как конкретно сказывалось это философское расхождение на
предмете разговора, «конечно, трудно судить, так как самый
разговор передан с определенными умолчаниями. Но аналогич-
ные темы поднимались Ушинским и впоследствии и некоторую
конкретизацию их в применении к условиям николаевской Рос-
сии дал проф. Яковлев на материалах дневника и переписки
ученицы Ушинского по Смольному институту Марковой (см.
ниже стр. 179). Помогая воспитанницам правильно понять го-
голевский пессимизм, Ушинский разъяснял им, что пессимизм
этот был отражением условий жизни первой половины XIX в.,
требовавших радикального изменения, так что злополучие, опи-
сываемое Гоголем, должно «быть понято как источник или сти-
мул к его изменению или переделке к лучшему.
Рождественские каникулы 1848 г. прошли, и 21 января сле-
дующего года Павлов пишет новое письмо своему адресату,
сообщая ему очередные московские «новости и в первую очередь,
* Зейн (Sein) — абстрактное понятие бытия, чистая идея о нем не заклю-
чающая в себе действительности как таковой; Верден (Werden) — конкрет-
ное понятие перехода от чистой идеи бытия к самому бытию, становление
действительности. В гегелевской философии это были два основные понятия,
которыми ее основатель оперировал и в установлении соотношения между ко-
торыми выражалось развитие его философии. В стабильной, ортодоксальной
форме гегелевской философии решающее значение принадлежало абстрактно-
му понятию бытия, его чистой идее; в период кризиса этой философии вни-
мание переключилось на понятие становления, реализации идеи. В дальней-
шем соотношение между этими понятиями установилось не сразу и шло с
известными колебаниями в сторону одного или другого: бытие абстрактное,
идеальное, спутывалось с бытием конкретным, реальным, и обратно. Этот
момент в разговоре с Ушинским и отмечает И. В. Павлов, говоря, что он
««живой верден спутывает с абстрактным зейном».

К. Д. Ушинский в 1849—1850 гг.
что на место уволенного из университета проф. Редкина посту-
пил новый профессор, которого «прислали не для ученых, а бо-
лее для политических целей. Он на первой лекции развивал ту
мысль, что монархическое неограниченное правление есть идеал,
к которому стремится все человечество с начала исторического
периода». И далее автор обращается мыслью опять к Ушин-
скому. «Ярославцы давно уже уехали. С Ушинским я сошелся
как нельзя больше. Чудная натура! Несмотря на свою стран-
ность, он мне напоминает Кароля (что касается до недостатков).
Но он их выкупает своей жизненаполненностью и детской чисто-
той души. Если бы я был женщина, я бы в него влюбился без
ума». Кароль, с которым Павлов сравнивает Ушинского, — дей-
ствующее лицо в романе Бальзака «Музей древностей». «Ка-
роли, — поясняет Бальзак, — никогда не склоняли головы перед
королевской властью, ни перед городами, ни перед церковью, ни
перед богатством». Герой романа — разорившийся в период
французской революции дворянин, лишившийся всех своих зе-
мельных богатств, но не эмигрировавший за границу: «Благодаря

мужеству в отстаивании своих мнений, безупречному благород-
ству дворянина и необычайно достойному поведению он заслу-
жил искреннее уважение окружающих».
Прошло 2 1/2 года. Павлов окончил университет по медицин-
скому факультету и, получив назначение на должность консуль-
танта при Оренбургских госпиталях с полуторатысячным жа-
лованьем и казенной квартирой, (направился в Петербург для
оформления своего назначения. К этому времени три ярославца,
каждый по-своему, устроились в Петербурге, и Павлов не упу-
стил случая свидеться с ними. 8 мая 1851 г. он пишет письмо
тому же Малышеву и, между дрочим, сообщает ему: «В Петер-
бурге виделся с нашими московскими. Татаринов бухгалтером
в думе. Он сделался чист, приличен, руками не машет, ничем
не восторгается и по-французски не говорит. О водке говорить
нечего — совсем перестал пить. Львовский в Петербурге как
рыбка в воде. Ушинский совсем напротив. Я его еще больше
полюбил. Он поумнел необыкновенно. В Москве все то же».
В пояснение к этому необходимо '.сказать, что Ушинский в это
время уже больше года состоял на службе по министерству
внутренних дел в департаменте духовных дел иностранных ис-
поведаний в должности помощника столоначальника, получая
ничтожное содержание в размере 400 руб. в год и энергично
стремясь продолжить научную работу, прерванную выходом из
Ярославского лицея. Понятно, что его материальное положение
было весьма стесненным, между тем как в душе он стремился
к большой и ответственной научной работе, начало которой
было им положено в Ярославском лицее. Естественно возникает
вопрос, как Ушинский пришел к необходимости взять на себя
столь скромную работу, как должность помощника столона-
чальника.
3. В ПОИСКАХ ОТВЕЧАЮЩЕЙ ПРИЗВАНИЮ РАБОТЫ
Вынужденный оставить лицей под дипломатическим предло-
гом «отпуска для совещания с медиками о болезни», Ушинский
использовал все предоставленные законом возможности для
того, чтобы найти себе новое, подходящее к его призванию за-
нятие, для чего трижды возобновлял срок отпуска. Однако же
кончался срок третьего отпуска, а занятие не находилось. Ушин-
ский был близок к отчаянию и, как всегда в тяжелые минуты,
начинает свой дневник, в котором систематически следит за
своей работой и своими попытками где-то обосноваться, куда-то
приложить свои силы. Конечно, если бы Ушинский последовал
примеру своих товарищей, он быстро бы устроился на любой
чиновничьей должности. Но именно эта должность всем строем
психики Ушинского была для него исключена. В отличие от
товарищей Ушинский не хотел и не мог расстаться с той науч-
ной работой, в которую он вжился в лицее и которая раскры-

вала перед ним большие исследовательские перспективы и воз-
можности. Отвергая в принципе чиновничью службу, Ушинский
стремился примкнуть к работе педагогической или научной, и в
этом направлении, очевидно, шли его поиски. От дневника Ушин-
ского за 1849 г. сохранились только небольшие заметки1 за по-
следние дни (18, 19, 20, 22 и 23) декабря. По этим записям
трудно судить о том, чем именно занимался Ушинский в крити-
ческий период трижды возобновлявшегося по болезни отпуска и
совершенно неизвестно, что он делал с сентября 1849 г. по
февраль 1850 г., где и с /какими медиками совещался о своей бо-
лезни, что предпринимал для устройства своего служебного
положения. Видна только его взволнованность, растерянность и
стремление возобновить расстроившуюся научную работу, база
для которой так неожиданно ускользнула из-под его ног. Только
22 декабря промелькнула в дневнике краткая и сдержанная за-
метка о правительственном приговоре над петрашевцами:
«В 9 часов утра происходила на Семеновском плацу страшная
сцена объявления приговора 23 человекам политическим пре-
ступникам». Преступники даже не названы и никак ближе
не охарактеризованы. В своих письмах о воспитании наследника,
написанных лет 10 спустя, Ушинский, видимо, даже рисуется
своим знакомством с различными общественными течениями.
Он говорит о «самых различных общественных кружках», в ко-
торых ему приходилось участвовать, обсуждая различные во-
просы современной общественной жизни. В работе кружков, по
характеристике Ушинского, преобладала отрицательная оценка
общественной жизни и почти не замечалось положительных
взглядов на то, как поднять уровень общественной жизни. По
этому поводу Ушинский и замечает, что на таком общественном
поле, где нет твердо выраженных и общепринятых обществен-
ных убеждений, возникают многочисленные увлечения молодежи
«блестящими, но эфемерными» теориями утопистов. «Вот источ-
ник, из (которого по временам появляются те молодые коммуни-
сты, социалисты, фурьеристы, сен-симонисты, атеисты, материа-
листы и пр., которые, вспыхивая иногда как блудящие огоньки
на тихом, покрытом безразличной тьмой общественном болоте,
так пугают собой правительство» *. Ясно, что Ушинский имел
совершенно определенные представления и суждения о различ-
ных общественных течениях и в 1849 г., когда он возобновил,
как будет показано ниже, свое знакомство с В. А. Милютиным,
привлекавшимся к расследованию по делу о петрашевцах, его
знания об этом общественном течении не исчерпывались только
полицейской характеристикой участников этого течения, как по-
литических преступников, явно' рассчитанной на возможное в та-
* А. Н. Острогорский, Собрание неизданных сочинений К. Д. Ушин-
ского (материалы для «Педагогической антропологии», т. III и материалы
для биографии), Спб., 1908, стр. 146—147.

ких случаях любопытство чиновников жандармского управле-
ния. Именно поэтому, несмотря на наличие скупых заметок
дневника, трудно судить о том, чем же (именно был занят Ушин-
ский во время своего отпуска и приходится довольствоваться
только предположениями на основании прямых и косвенных ука-
заний по этому «вопросу.
Видимо, Ушинский прежде всего рассчитывал на возмож-
ность получить где-либо скромную работу учителя. Почетный
попечитель лицея в своем отзыве советовал ему предварительно
поучить несколько лет в гимназии. Ушинский предпочитал
уездное училище. Можно думать, что этот выбор был выраже-
нием тяготения Ушинского к начальной школе, созданного в нем
теми занятиями, которые вела с ним его мать. Недаром впослед-
ствии Ушинский сосредоточивается на разработке пособий для
начальных 'классов гимназий и уездных училищ, чтобы затем
окончательно остановиться на начальном училище. В последний
год своей жизни в беседе с учителем Деркачевым в Симферо-
поле Ушинский рассказывал ему, что он желал поступить учи-
телем уездного училища и разослал в разные училища: до 30
заявлений, не получив ответа. В числе других он посылал заяв-
ление в Симферопольское уездное училище. Есть сообщение
о его заявлении, посланном в Шую Владимирской губернии.
Живя в Петербурге, естественно было послать заявление и Б
Петербург. В одном из писем к -Пугачевскому, говоря о Петер-
бурге, Ушинский вспоминает: «там я напрасно искал места
уездного учителя» (т. XI, стр. 225). Несомненно, что Ушинский
пытался найти место уездного учителя, но точно не ясно, куда
именно он подавал свои заявления и почему он не получал на
них ответа, а может быть получал отказы. Едва ли есть основа-
ние представлять дело так, что отпуск, предоставленный Ушин-
скому, до такой степени встревожил педагогическую админи-
страцию, что во все концы России понеслись строжайшие
наказы не принимать его на педагогическую работу. В отзыве
почетного попечителя по существу давалась лестная характери-
стика Ушинскому и даже рекомендовалось ему поработать в
гимназии: с какой стати тогда запрещать ему работать в уезд-
ном училище? Если бы отпуск, предоставленный Ушинскому,
означал наличность серьезного проступка по лицею, едва ли он
получал бы от товарища министра последовательно три отпуска
подряд: его попросту сняли бы с работы, так же бы поступи-
ли и с его товарищами. На самом деле им предоставлена
возможность искать работу. И сам начальник Ярославской
губернии, давший столь нелестную политическую характеристи-
ку Ушинскому, сообщает в конце декабря 1849 г. товарищу ми-
нистра, что Ушинский и Львовский перевелись уже в другие
места. Следовательно, самый перевод осуществился с формаль-
ной стороны совершенно безболезненно, не отразившись никак
«а послужных списках Ушинского и его товарищей: по этим

спискам ни за что нельзя догадаться, что у них имелась какая-
то провинность по их службе в Ярославском лицее.
Одновременно с поисками учебной деятельности Ушинский
стремился возобновить и свою научную работу. Из дневника,
начатого Ушинским в конце декабря 1849 г., видно, что к концу
полученного им третьего отпуска он был охвачен серьезной
тревогой за свое будущее в связи с безуспешными поисками
работы. В составленном им расписании занятий на неделю Ушин-
ский намечает целый ряд свиданий с отдельными лицами, посе-
щений «библиотек, редакций и решает сосредоточенно приняться
за дело, так как «в последнее время я вот уже около 5 месяцев
ничем не занимался. За дело! За дело! И чтобы не разбивать
сил своих, я решительно займусь только одной статьей для Гео-
графического общества. Сегодня непременно к Милютину за
книгами и, если достану записку, то сегодня же и к Шварцу;
если же нет, то зайду хоть в Публичную библиотеку. Снова —
самое строгое наблюдение над собой, над своим характером и
способностями! Сделать как можно более пользы моему отече-
ству— вот единственная цель моей жизни и к ней-то я должен
направлять все свои способности» (т. XI, стр. 42—43). Совер-
шенно ясно, что одновременно с поисками службы Ушин-
ский ищет научную работу и ориентируется на Географическое
общество, на редакцию «Лесного журнала» и обращается к ряду
лиц. Упоминание (в связи с Географическим обществом) о Ми-
лютине указывает на момент в биографии Ушинского, совсем не
освещенный. Владимир Алексеевич — младший из трех брать-
ев Милютиных. В 1849 г. он еще не был секретарем Географи-
ческого общества, но имел определенное к нему отношение как
его член. В 1849 г. он защищал в Спб университете маги-
стерскую диссертацию и, вероятно, уже с 1847 г., с момента
окончания юридического факультета, был он прикреплен к
университету, а в 1850 г. получил должность адъюнкт-
профессора (профессорский помощник) и читал на юридиче-
ском факультете лекции, а с 1853 г. избран профессором по
кафедре благочиния и благоустройства, именовавшейся менее
благозвучным термином «полицейского права». Через
Милютина Ушинский, очевидно, предлагал тогда свою статью
для Географического общества. Как ясно из биографических
данных о Милютине, Ушинский мог познакомиться с ним во вре-
мя своего студенчества, так как обучение на юридическом факуль-
тете Милютин начал в Московском университете в 1843/44 г.,
когда Ушинский был на четвертом курсе, и если не в этом, то
в следующем 1844/45 г. это знакомство могло состояться.
Из дневника Ушинского видно, что в 1849 г. он обращает-
ся к Милютину как к давно знакомому человеку, у которого
можно одолжиться книгами, получить рекомендательную запис-
ку в библиотеку и т. п. По каким-то причинам, может быть, в
связи с своими родственными отношениями Милютин перевелся

в Спб университет и в 1847 г. закончил юридический факультет.
Уже на последнем году своего обучения Милютин дал для жур-
налов «Отечественные записки» и «Современник» ряд замеча-
тельных статей, посвященных анализу социально-экономических
проблем современной Европы, в особенности все "растущего об-
нищания трудящихся масс и вопросов утопического социализма,
как первы/х попыток найти решение социальных проблем, по-
рожденных развитием капитализма в Европе и России. Статьи
Милютина представляли для своего времени (крупное обществен-
ное событие в России и пользовались огромной популярностью
среди радикальных демократических кругов конца 40-х годов.
Только что начинавший свою литературную деятельность вели-
кий русский сатирик М. Е. Салтыков посвятил В. А. Милютину
свою повесть «Противоречия», напечатанную в 1847 г., очевидно,
как-то с своей стороны откликаясь на вопросы, затронутые Ми-
лютиным. Близость Милютина к радикально-демократическим
течениям того времени была общепризнанной. В. Г. Белинский
в своей статье «Взгляд на литературу 1847 г.» охарактеризовал
статьи Милютина как «главнейшие из замечательных ученых
статей этого года». Ушинский не мог не заметить статей Милю-
тина, печатавшихся на протяжении всего 1847 г. в период самой
наряженной творческой работы Ушинского над проблемой пе-
рестройки камерального образования в условиях наступления
новой общественной формации в России. Именно основных во-
просов, связанных с этой формацией, касался в своих весьма
увлекательно написанных статьях и Милютин. Его первая статья
была посвящена разбору учения Мальтуса, теория которого,
по словам Стоюнина, интересовала Ушинского еще в универси-
тете. Возможно, что Стоюнин ошибочно перенес интерес Ушин-
ского \к теории Мальтуса на университетские годы, но интерес
этот был: он отражен в нередких упоминаниях Ушинского о
Мальтусе и его теории. Вслед за этой статьей появилась есте-
ственно вытекавшая из нее другая статья Милютина «О проле-
тариях и пауперизме в Англии и Франции» и вслед за тем ряд
статей, посвященных основным вопросам политической экономии
в связи с разбором книги Бутовского «Опыт о народном богат-
стве». Все эти вопросы очень близко соприкасались с проблема-
ми, интересовавшими Ушинского в плане перестройки камераль-
ного образования. (Понятно, что если даже Ушинский не был
знаком с Милютиным со времени студенчества, то он не мог не
попытаться увидеться с ним в Петербурге в связи с происшед-
шим крушением его профессорской карьеры в лицее.) Было что--
то общее между Ушинским и Милютиным. Яркие статьи послед-
него не могли остаться незамеченными, но характерно, что с
начала 1848 г., в связи с обвинением в посещении заседаний
Петрашевского общества, эта публицистическая деятельность
внезапно обрывается, и Милютин, возможно, не без заступни-
чества своих сановных братьев остается в университете, согла-

шаясь взять на себя чтение самого благонамеренного курса
«Полицейского права», или в другой формулировке — курса
«Благочиния и благоустройства» *. Конечно, только Милютин
мог з известной степени понять то затруднительное положение,
в каком оказался Ушинский после своего вынужденного ухода
из Ярославля 13.
О фактических результатах сношений Ушинского с Милюти-
ным будет сказано в дальнейшем. Но результаты эти, конечно,
не могли появиться немедленно. Ушинский же ждать не мог.
Срок его последнего отпуска истекал. Портить свой формуляр-
ный список замечанием о неисправности по службе он не желал.
Явиться на службу он должен 'был в срок, но, конечно, не в
Ярославль, где ему уже назначен был заместитель. В Петер-
бурге же пока ничего не предвиделось, за исключением чинов-
ничьей службы, которую давно уже избрали и помирились с
ней товарищи Ушинского: Львовский работал в банке, Татаринов
в 'городской Думе. В таких условиях 23 декабря появляется в
дневнике Ушинского запись, в которой он пишет о своем
«отвращении к жизни городов, столиц, к службе, к этим ничтож-
ным и бесполезным занятиям, к этой грязной, тесной душной
сфере, в которой заставляет меня стонать немилосердная судь-
ба!.. Много ли я прошу у тебя, судьба? Неужели мне придется
погибнуть в этой тюрьме, в которой нет даже стен, чтобы раз-
бить себе голову? Почему тебе хочется меня испортить, загряз-
нить, истоптать и тогда уже бросить в землю? О, неужели же
целый век исканий, целый век этих глупых, бесцельных ребя-
ческих забот?! Я не хочу ничего, я не хочу никуда, куда ты тол-
каешь меня, о нищета проклятая!.. Чиновничий -пролетариат —
едва ли не самый грустный, самый тяжелый пролетариат в ми-
ре и, по крайней мере, самый убийственный... Душа отравляется
мало-помалу, жизнь истощается с болью и по каплям...» (т. XI,
стр. 43—»44).
В этом отчаянном и, казалось, безвыходном положении Ушин-
скому был подсказан кем-то очень простой выход: предложить
свои услуги министерству внутренних дел, где в департаменте
духовных дел «иностранных» исповеданий лицам с научным
* В связи с расследованием дела петрашевцев Меньшиковский комитет
занялся изучением печати и ее настроений. Внимание комитета привлекла
статья Милютина о Бутовском: «В 11-м номере журнала «Отечественные
записки» 1847 г. в критике сочинения Бутовского о политической экономии
изложена полная теория преобразования общественных наук, требующая
пересоздания сих наук на началах совершенно новых, совершенно чуждых
всем прежним и нынешним отношениям» (А. С. Нифонтов, 1848 г. в Рос-
сии. Очерки по истории 40-х годов, М., 1938). Характерно, что аналогичная
теория преобразования общественных наук в условиях капиталистического
общества одновременно была предложена и Ушинским в его речи, но,
очевидно, осталась незамеченной, может быть, потому, что была напечатана
не на страницах журнала, вызывавшего к себе всегда пристальное внимание
цензуры.

образованием предоставлялись льготные условия для ра-
боты *. Есть основания думать, что в данном случае Ушинско-
му пришел «а помощь его университетский учитель П. Г. Ред-
кий, который в 1848 г. вынужден был оставить Московский
университет и в 1849 г. уже работал в Петербурге. Ушинский
не мот не знать о 'судьбе своего «руководителя и в трудную ми-
нуту, вероятно, нашел возможным посоветоваться с ним
В конечном итоге в деле Ярославского лицея об Ушинском
№ 2117 за 1849 г. появляется прошение Ушинского о перемеще-
нии его в департамент духовных дел «иностранных» испове-
даний, а в формулярном списке записывается, что «высочайшим
приказом по гражданскому ведомству Ушинский, согласно же-
ланию его, перемещен в Департамент духовных дел иностранных
исповеданий помощником столоначальника 1850 г. 6 февраля»
(т. XI, стр. 364). Таким образом, снятый с работы в конце сен-
тября 1849 г. Ушинский числился на службе в лицее до 6 февра-
ля 1850 г. и формально никакого перерыва в его работе не было.
К. Д. Ушинский
в должности
помощника
столоначальника
в департаменте
иностранных
исповеданий.
(6. II 1850 г.—
1. VIII 1854 г.).
Скромная должность, принятая Ушинским, воз-
награждалась так же скромно: год работы
помощника столоначальника вознаграждался
суммой в 400 рублей. Скромный размер этого
заработка станет понятным, если принять
во внимание, что вице-директор получал в год
2 тысячи рублей, директор 3 тысячи и что при-
ятель Ушинского Павлов на должности кон-
сультанта Оренбургских госпиталей получал
1 1/2 тысячи жалованья и готовую квартиру. Обстоятельства, при
которых Ушинский решился принять на себя работу в департа-
менте духовных дел, хорошо уяснены Ю. С. Рехневским. Управ-
лявший министерствами внутренних дел и уделов Л. А. Перов-
ский имел слабость к людям науки и без особых затруднений
привлекал их на службу в свои министерства. «У него,— пишет
Рехневский,— в числе начальников отделений и столоначальни-
ков было немало магистров и докторов нрав и философии; (Меж-
ду прочим, к нему поступили на службу некоторые из профес-
соров Московского университета, оставившие учебную службу
после смены попечителя гр. Строганова. Вероятно, при помощи
своих профессоров Ушинский определился на службу в депар-
* Термин «иностранный» в применении к религиозным верованиям (ис-
поведаниям) европейских государств в наименовании «департамент иностран-
ных исповеданий МВД» является продуктом канцелярского творчества
первой половины XIX в. Он звучит неграмотно, так как религиозные верова-
ния различались между собой как православные и инославные. Поэтому
было бы правильнее говорить «департамент инославных исповеданий».
Но, с одной стороны, поскольку эти наименования являются делом субъектив-
ной оценки и, с другой стороны, поскольку документы департамента
зарегистрированы в архивных описях под этим столетней с лишком давности
наименованием, в дальнейшем оно оставляется без изменений.

тамент «иностранных» исповеданий. (При жизни проф. Редкина
Рехневский, конечно, не решался назвать его имени из опасения
причинить какую-либо неприятность своему бывшему учите-
лю.— В. С.) Но к департаментской службе Ушинский, как сам
часто говорил, был совершенно неспособен и, по-видимому, он
не принимал никакого участия в производстве текущих дел де-
партамента и даже редко туда являлся, занимаясь на дому
составлением исторических записок и исполнением других подоб-
ного рода поручаемых ему работ. Не будучи особенно стесняем
службой, он начал изучать английский язык и литературу, много
занимался изучением философии и особенно (Пристрастился к
землеведению» (т. XI, стр. 412). При таких условиях понятно,
что Ушинский, вопреки своим мрачным, записанным в дневнике,
предчувствиям относительно тяжести чиновничьей службы, мог
в конце концов примириться до некоторой степени с этой служ-
бой, прослужить в департаменте около 5 лет, дважды получить
производство по 'службе — в титулярные советники и в коллеж-
ские ассесоры, а также денежную награду. Здесь невольно вспо-
минаются слова Ушинского из его письма к Черкасскому по во-
просу о будущем: «Я ни к чему не стремлюсь: о внутренней жиз-
ни я забочусь гораздо более и если успею помириться с самим со-
бою, то о другом мне мало нужды. Если бы вы меня лучше
знали, то поняли бы мое равнодушие к будущим успехам» (т. XI,
стр. 139). Именно это стремление обеспечить себе условия для
развития своей внутренней жизни и заставило Ушинского поми-
риться с скромной должностью помощника столоначальника.
В самом начале этого периода департаментской службы, в мо-
мент тяжелой материальной нужды и начавшей развертываться
внутренней жизни, в мае 1851 г. и посетил Ушинского его ста-
рый университетский приятель И. В. Павлов: «Я его еще боль-
ше полюбил. Он поумнел необыкновенно»,— таковы были впе-
чатления Павлова.
Хотя центр тяжести внутренней жизни Ушинского лежал за
пределами департамента, тем не менее первая половина 50-х
годов проведенная Ушинским в должности /помощника столона-
чальника, представила бы для биографа значительный интерес,
если бы в какой-либо степени сохранились дела департамента
за эти годы. К сожалению, во время пожаров начала 60-х годов
архивы МВД подверглись значительной порче и от архива
департамента духовных дел почти ничего не осталось за годы
1850—1854, за исключением примерно около 12 дел, которые не
дают ясного представления о том, какую именно работу выполнял
Ушинский, и в которых даже имя его ни разу не встре-
чается... В первой половине 50-х годов одним из начальствую-
щих лиц департамента был будущий министр народного про-
свещения Д. А. Толстой. В 1853 г. он подписывался — «управ-
ляющий департаментом, вице-директор». В департаменте было
три отделения и в каждом из них по три столоначальника и по

три помощника. На основании сохранившихся дел нельзя со-
ставить себе ясного представления о функциях отделений. В од-
ном из таких отделений, именно в третьем, которое было сокра-
щено в 1854 г., работал Ушинский.
О содержании поручений, которые '.мог получать Ушинский,
можно только догадываться. В числе дел, которые разрабаты-
вались и обсуждались в департаменте иностранных исповеданий,
были такие, как переход из одного вероисповедания в другое,
воинская повинность, метрикация, крещение нехристиан, браки
и бракоразводные дела и т. п. Оформление этих и других дел
и лиц нехристианского исповедания требовало знания за-
конов, их изменений в различных исторических усло-
виях, понимания конкретной обстановки, в которой требуется
применение того или другого закона и т. д. Знания Ушинского в
области юридических дисциплин могли в этом случае безусловно
пригодиться для того, чтобы дать более или менее обстоятель-
ную историческую справку, перевести на русский язык тот или
иной документ с латинскою языка. В некоторых случаях требо-
валось специальное изучение того или иного вопроса на местах.
В формулярном описке Ушинского сохранилось замечание, что
он «был командирован управляющим министерством внутренних
дел в Черниговскую губ. 1851 года июля 11 дня и, окончив с ус-
пехом поручение, возвратился из командировки 17 апреля
1852 г.». Очевидно, поручение было сложное, если для его вы-
полнения понадобилось девятимесячное отсутствие с места
службы. К сожалению, о содержании поручения, полученного
Ушинским от МВД, нет данных; возможно, что оно было связано
с изучением каких-либо сектантских движений на Украине.
С службой Ушинского в департаменте духовных дел связан
неизвестно откуда идущий слух, часто, однако же, повторяемый,
будто именно в департаменте завязались недружелюбные лич-
ные отношения Ушинского с будущим министром просвещения
Д. Толстым как его непосредственным начальником. Отношения
эти начались будто бы с того, что Ушинский с свойственным ему
сарказмом охарактеризовал своего начальника, который, узнав
об этом, стал его непримиримым личным и идейным врагом.
Неоспоримо то, что по своей идеологии и темпераменту Ушин-
ский и Толстой резко отличались друг от друга, и этого одного
было достаточно для того, чтобы между ними установилась из-
вестная рознь. Но объяснять эту рознь неизвестно кем пущен-
ным анекдотом об остроумной и злой характеристике, брошенной
Ушинским по адресу Толстого, едва ли целесообразно. Еще ме-
нее целесообразно связывать с этим анекдотом нарочитое пре-
следование Ушинского со стороны Толстого. Данных для этого
нет. Как бы ни была антипатична сама по себе личность Тол-
стого, нужно все же признать, что в своих служебных отноше-
ниях он держался в пределах известной осторожности. Едва, ли
есть, например, какие-либо основания думать о его благожела-

тельных отношениях к сатирическим выпадам по адресу просве-
щения в России и ее внутренних порядков со стороны М. Е. Сал-
тыкова-Щедрина. Однако же министр внутренних дел ничем не
проявил своей административной власти в отношении к вели-
кому сатирику, вероятно, вспоминая, как об этом говорил по-
следний, те годы, когда они вместе учились в Александровском
лицее. Между тем у биографов Ушинского дело представлялось
так, что Ушинский совершенно незаслуженно подвергся пресле-
дованию со стороны Толстого по личной его неприязни к нему
и вторично был освобожден от работы. В действительности, как
значится в формулярном списке Ушинского, «за упразднением
3-го Отделения департамента духовных дел иностранных испове-
даний, по высочайше утвержденному в 16-й день июня 1854 г.
мнению Государственного Совета, высочайшим приказом по
гражданскому ведомству, отданным 1 августа 1854 г. за № 152,
Ушинский уволен от службы за штатом 1854 г. августа 1-го
дня». Едва ли для того, чтобы уволить Ушинского, нужно было
искусственно придумывать упразднение 3-го отделения департа-
мента с его немалым штатом и представлять это дело на об-
суждение Гос. Совета. Увольнение произошло в результате меры,
которая неоднократно принимается в различных учреждениях.
В том же департаменте духовных дел в начале XIX в. суще-
ствовало четыре отделения; по ходу дел было упразднено 4-е
отделение. В 1854 г. было упразднено 3-е отделение и оставлено
два. Очевидно, штаты департамента разбухли и было много не-
нужных должностей.
У Ушинского едва ли было основание жаловаться на ту
правительственную меру, которая была применена к 3-му отде-
лению департамента. Еще менее было у него оснований жало-
ваться на те пять лет, которые он провел в департаменте. Можно
сказать, что жизнь его в департаменте была почти безоблачной
и безмятежной. Он нашел то, о чем мечтал, когда записывал
19 декабря 1849 г. в своем дневнике: «Небольшой толчок судьбы
разбил все мои предположения, весь тот мир, который так долго
во мне строился». В департаменте Ушинский нашел возмож-
ность вновь начать строить этот мир. Небольшие поручения он
имел возможность выполнять дома, не отсиживая служебных
часов. Вместе с тем он получил возможность начать сотрудни-
чество в ряде периодических изданий — в «Современнике»,
«Библиотеке для чтения» и др., т. е. в новой форме возобновить
ту научную работу, которая была оборвана его уходом из Яро-
славского лицея.
За время службы в департаменте исполнилась и другая мечта
Ушинского. 19 декабря 1849 г. он писал в своем дневнике:
«О, зачем я один? Мой разум и мое сердце просят товарища.
Тяжело бороться одному против усыпления, заливающего со
всех сторон!» (т. XI, стр. 43). Во время командировки в Черни-
говскую губернию, с июля 1851 г. по апрель 1852 г., Ушинский

одновременно с выполнением данного ему управляющим МВД
поручения имел возможность возобновить свое знакомство с под-
ругой своего детства Н. С. Дорошенко, проживавшей в соседнем
с Новгород-Северском хуторе Богданка, и в Петербург он вер-
нулся уже женатым человеком. 5 января 1852 г. Ушинский за-
писал в альбом своей жены четверостишие, в котором фиксиро-
вал обоюдное их стремление связать свою жизнь.
Нам разный путь судьбой назначен строгой,
Вступивши в жизнь, мы быстро разошлись,
Но невзначай, проселочной дорогой,
Мы встретились и братски обнялись. (/С. У.)
В тот же альбом Ушинский вписал и другое свое стихо-
творение, в котором в поэтически прекрасной форме выражает
свое решение связать свою судьбу с судьбой подруги сво-
его детства.
Как часто я, мой милый друг,
Смотрел с тоскою безотрадной
На все живущее вокруг, '
Добычу глупости и скуки жадной!
Как часто я, угрюмый, одинокий,
Глядел на жизнь как на служенье
Судьбе и глупой и жестокой.
Я видел в ней одно бесплодное боренье!
И мысль моя напрасно пробегала
Пустыни света и людей,
И жизнь от глада замирала
В груди тоскующей моей.
Так смотрит кормчий безутешный
На неподвижную морскую пелену
И молит небо безуспешно
Поднять усталую волну.
Но ветер дохнул, исчезла тишина,
Очнулся воздух, вздрогнула волна,
Надулся парус, и корабль исчез
В веселой синеве небес.
Так жизнь в душе моей проснулась,
Призыву милому откликнулась она,
Весельем сердце встрепенулось,
И снова счастьем грудь полна.
И нет тоски, и убежало горе,
И снова цель видна
В безбрежном море.
(К. Ушинский.)
Рукой Н. С. Дорошенко вверху этого стихотворения сделана
не совсем понятная надпись: «1852 г. с 15 на 16 сентября, Новго-
род-Северск. Я согласна». Возможно, что дата 1852 г. поставле-
на ошибочно вместо 1851 г. В таком случае она означает, что
в середине сентября 1851 г. Н. С . Дорошенко дала свое согла-
сие на предложение Ушинского, поэтически изложенное в стихо-

творении. Но если это дата верная, в таком случае возможно
предположить, что, оставшись временно в своем хуторе, Н. С. вы-
разила согласие переехать в Петербург в сентябре 1852 г.
12 октября 1852 г. в семье Ушинских родился первый сын
Павел.
После женитьбы материальное положение Ушинского
несколько осложнилось, но одновременно и улучшилось.
Н. С. Дорошенко владела хутором Богданкой в 15 верстах от
Новгород-Северска и некоторым количеством земли, которая
в начале 70-х годов давала доход 200 рублей в год. В послужном
списке Ушинского, составленном 1 марта 1860 г., по вопросу,
есть ли у жены имение, записано: «Черниговской губ. в Глухов-
ском у. 800 десятин земли с населенными на них 60 душами
крестьян (имение жены благоприобретенное)»; по вопросу, есть
ли у него самого или у родителей имение, дан ответ: «за ним
состоит в Черниговской губ., в Новгород-Северском уезде 100 де-
сятин земли, на которых поселена 21 душа крестьян (родовое
имение)». Что касается родового имения Ушинского, то оно
указано им как имение родителей и в дальнейшем нигде нет
упоминания о том, что К- Д. Ушинский имел какое-либо отноше-
ние к этому имению.
После смерти отца Ушинского (год смерти неизвестен) рас-
порядительницей, вероятнее всего, должна была остаться его
вторая жена, а затем дочери отца Ушинского от первого и
второго брака. Что касается имения жены Ушинского, то ясно,
что после реформы 1861 г. земля должна была отойти к кре-
стьянам и только часть оставалась в распоряжении прежних
владельцев. 7 июня 1863 г. Ушинский во время своего приезда
из-за границы просил разрешения съездить для присутствования
при размежевании земель в имении Черниговской губернии;
при размежевании он уступил крестьянам 1/в остававшейся зем-
ли, учитывая, что земля — собственность его семьи в целом 14.
Та часть земли, которая осталась в распоряжении семьи Ушин-
ских, очевидно, сдавалась крестьянам для обработки на услови-
ях, принятых в то время. Так или иначе со времени женитьбы
Ушинский имел уже определенный доход с земли, принадлежав-
ший его жене, и это давало ему возможность чувствовать извест-
ную материальную базу под ногами.
За время работы в департаменте Ушинский имел возмож-
ность сделаться плодовитым сотрудником целого ряда журна-
лов. Работа в департаменте дала ему возможность не отрывать-
ся от научных интересов, которые сложились у него еще в уни-
верситете и затем оформились в Ярославском лицее, и не только
не снизить, но и значительно поднять свой умственный уровень.
Со службой мелкого чиновника Ушинский примирялся только
потому, что она давала ему возможность, хотя в несколько иной
форме, продолжать начатую в Ярославском лицее научную
работу.

Журнальная
работа
К. Д. Ушинского
в первой поло-
вине 50-х годов.
Работа эта теснейшим образом связана с Геогра-
фическим обществом и с редакциями журналов
«Современник» и «Библиотека для чтения».
19 декабря 1849 г. Ушинский записывает в сво-
ем дневнике: «Чтобы не разбивать сил своих, я ре-
шительно займусь только одной статьей для Географического об-
щества. Сегодня непременно к Милютину за книгами и, если до-
стану записку, то сегодня же и к Шварцу; если же нет, то зай-
ду хоть в Публичную библиотеку». Из записи легко заключить,
что это уже не первое посещение Милютина и что договорен-
ность о работе для Географического общества уже была. Трудно
судить, в чем она заключалась, но, очевидно, что Милютин ка-
кие-то перспективы для работы Ушинского имел и как-то обнаде-
жил его. Известно, что в 1851 г. Милютин поместил ряд статей
в журнале «Современник» и был тесно связан с кружком
«Современника». По случаю трагической кончины Милютина в
1855 г. редакция «Современника» (№ 9) писала, что журнал
потерял в нем «одного из деятельных и постоянных своих со-
трудников». Весьма возможно, что именно Милютин рекомендо-
вал Ушинского редакции «Современника» благодаря чему
он уже с 1852 г. выступает в качестве одного из постоянных
сотрудников этого журнала. Возможно, однако же, что извест-
ное содействие оказал ему и П. Г. Редкий, который после пере-
езда в Петербург в 1848 г. некоторое время работал в «Совре-
меннике». Что касается Географического общества, то, будучи
его членом уже в 1848 г., Милютин мог советовать Ушинскому
выполнить какие-либо работы для Общества. С конца 1851 г.
Милютин вступает в должность секретаря Общества и вносит
предложение о том, чтобы секретарю была дана доля участия
в редакции «Вестника Географического общества» с тем, чтобы
сделать некоторые изменения в самой программе издания этого
журнала. Вероятно, Милютин, заранее рассчитывая на свое уча-
стие в редакции, обещал Ушинскому привлечь его к сотрудниче-
ству. Просьба Милютина была удовлетворена, и он попытался
перенести центр тяжести этого издания от оригинальных и тяже-
ловесных статей к более легким обзорам и сам занялся редакти-
рованием трех отделов: 3-го—«Извлечения из иностранных
сочинений», 4-го — «Библиография» и 5-го — «Хроника и гео-
графические известия». По этим разделам было дано за 1852 г.
до 70 печ. листов, причем Милютин преследовал в качестве
главной задачи довести до сведения читателей успехи географи-
ческой науки как на Западе, так и в России. Опыт Милютина
был признан в редакционном комитете неудачным, так как на
1853 г. подписка на «Вестник» значительно уменьшилась, что,
по мнению комитета, свидетельствовало о неудовлетворенности
подписчиков, которые не увидели в журнале капитальных работ
членов Общества и вообще географических исследований о Рос-
сии. Возможно, что это было недовольство в первую очередь

самого редакционного комитета. Согласно указаниям последнего,
Милютин должен был включить два новых отдела в журнал —
статистический и этнографический и сократить другие. В 1855 г*
Милютин только начал редактирование «Вестника» и вскоре
выехал в командировку за границу. Из изложенного видно, что
Ушинский мог сотрудничать у Милютина с 1852 по 1855 г. 1852 г.
застал Ушинского в командировке в Черниговскую губ., в хло-
потах по устройству семейной жизни, и был начальным годом
его сотрудничества в «Современнике». Определенно можно счи-
тать установленным, что Ушинскому принадлежат в «Вестнике
Русского географического общества» две статьи об Аргентинской
республике—одна в 1853 г. и другая в 185.4 г. Обе статьи без
подписи автора, но их принадлежность Ушинскому несомненна
на основании переписки Ушинского с Старчевским, из которой
видно, что Ушинский 9 марта 1854 г., предлагая редактору
«Библиотеки для чтения» выборку исторических материалов об
этой республике, сообщал, что выборку географических мате-
риалов он отдает Географическому обществу. Старчевский не
принял предложения Ушинского, и обе статьи появились в «Вест-
нике Географического общества». Обе статьи перепечатаны в
первом томе Сочинений Ушинского (1948). Возможно догады-
ваться, что целый ряд анонимных Географических обзоров в
«Вестнике» за 1852 г. также принадлежал Ушинскому. Совер-
шенно ясно, однако же, что литературная работа Ушинского в
Географическом обществе широко развернуться не могла, прини-
мая во внимание связанность этого издания определенными
академическими традициями и условностями.
Гораздо более благоприятные условия для литературной дея-
тельности Ушинского представляла работа в передовом журнале
середины XIX в. «Современнике». С 1852 г. Ушинский печатает-
ся в этом журнале за собственной подписью и без подписи, по-
мещая статьи оригинальные и переводные, а также статьи
обзорные. Регулярные выпуски «Современника» давали возмож-
ность более или менее постоянной работы. К тому времени
Ушинский уже овладел в достаточном совершенстве и англий-
ским языком, что давало ему возможность предлагать редакции
переводы как художественной, так и научной иностранной лите-
ратуры. Более или менее самостоятельно вел Ушинский в «Сов-
ременнике» отдел «Иностранное обозрение». При этом он, как
видно из его переписки с Старчевским, придал этому разделу
особую форму, которая заключалась в том, что вместо разбросан-
ных вырезок из газет и журналов, ничем не объединенных меж-
ду собой, кроме внешней группировки (театр, художественная
литература, наука и т. п.), иностранное обозрение давалось в
форме связного изложения, подчинявшего приводимые факты
какой-либо идее, благодаря чему вместо прежней механической
смеси получался фельетон, в котором составитель проводил ка-
кую-либо свою мысль. Судя по его переписке с Старчевским,

редактором «Библиотеки для чтения», эта новая форма иностран-
ных известий введена была Ушинским в 1853 г., между тем как
в 1852 г. преобладала еще прежняя форма чисто внешней груп-
пировки различных известий. «Иностранные известия» по при-
нятой в «Современнике» традиции не подписывались составите-
лем, так как в составлении этого отдела подчас принимали уча-
стие различные авторы. Так как составление этого отдела
в 1853 и 1854 гг. принадлежало Ушинскому преимущественно *,
то следовало бы в интересах установления его литературно-пе-
дагогического наследства раскрыть его анонимное участие здесь,
что, к сожалению, не сделано в интересной попытке восстановле-
ния анонимных сотрудников «Современника», данной в III томе
сборника, посвященного Н. А. Некрасову15.— Есть основания
думать, что кроме иностранных известий Ушинский анонимно
печатал в «Современнике» и некоторые рецензии. Из большого
количества рецензий, помещенных в «Современнике» за три года
(около 400), есть возможность выделить, по крайней мере 20,
которые могли быть написаны Ушинским (в 1852 г. — 6, в
1853 г..— 9 и в 1854 г. — 5). Это были рецензии на книги по
географии, истории, грамматике, естествознанию. Как в ино-
странные известия, так равным образом в рецензии Ушинский
стремился вносить свое понимание вопросов культуры, давать
свое освещение обсуждаемым вопросам с точки зрения уже
сложившихся у него взглядов на те или иные проблемы. По
этим признакам и можно с большей или меньшей уверенностью
приписывать те или иные анонимные статьи Ушинскому.
Вполне возможно, что именно эти анонимные статьи, требо-
вавшие большой подготовительной и кропотливой работы и в
то же время совершенно для него обязательной, часто тяготили
Ушинского и вызывали жалобы с его стороны на переобреме-
нение. Но в гораздо большей степени Ушинского интересовала
возможность давать в журнале самостоятельные исследования
по интересовавшим его вопросам. Такими вопросами являлись
проблемы географии, естествознания, истории и связанные с ними
вопросы научной методологии. Данные этих наук Ушинский стре-
мился синтезировать, представляя себе дело таким образом, что
на географической основе должны развиваться как естественные,
так и исторические науки, сохраняя при этом свою самостоятель-
ность и не сливаясь друг с другом. Методика разработки геогра-
фии в связи с геологией, с одной стороны, естествознанием и
историей, с другой стороны,— вот основная проблема, интере-
совавшая Ушинского и, по-видимому, воспринятая им еще на
университетской скамье не только из лекций Грановского, но и из
знакомства с чтениями Рулье. Обработке этой проблемы он
* В связи с переходом Ушинского с начала 1854 г. в «Библиотеку для
чтения» его участие в составлении «Иностранных известий» со второй поло-
вины этого года прекращается.

посвятил свою статью «Поездка за Волхов», свои, превратившие-
ся в большие статьи рецензии на «Магазин землеведения» и,
наконец, большое историко-критическое и географическое иссле-
дование, посвященное критическому обзору ряда трудов по
географии и истории, около этого времени напечатанных Геогра-
фическим обществом. Критический талант и обилие знаний в
области истории и географии выявились в этом исследовании
в полной мере. Возможно, что это исследование и есть статья,
которую Ушинский готовил для Географического общества с кон-
ца 1849 г., но которую так и не удалось напечатать в его
изданиях. В годы Севастопольской войны Ушинский опублико-
вал в «Современнике» большую работу о «Современном состоя-
нии Турции». Анализируя состояние этой страны, Ушинский
давал понять, что причины ее бедственного положения заклю-
чаются не в ней самой, а в той эксплуатации, какой она под-
вергается со стороны Англии. Как и в других своих статьях,
Ушинский давал понять, что секрет отсталости Турции заклю-
чается в деспотизме, который искусственно поддерживается
в своих интересах Англией, и что спасение Турции, как и дру-
гих восточных государств, заключается в переходе от средневе-
кового устройства к новому, капиталистическому строю.
В 1853 г. в целом ряде книжек «Современника» печаталась в
переводе Ушинского, снабженная его небольшими примечаниями
книга Д'Израэли «Литературный характер или история гения»,—
книга, представляющая своеобразную попытку дать психологию
великого человека, его воспитания, образования, формирования
его привычек и пр. на "основании собственных высказываний и
образа жизни великих людей. Перевод книги показал склон-
ность и интерес Ушинского к постановке и решению психологи-
ческих проблем.
За три года работы в «Современнике» Ушинский дал до-
вольно большую продукцию, причем особенно большой была эта
продукция в 1853 г. В этом году Ушинский напечатал в 9 кни-
гах журнала свой перевод книги Д'Израэли, в 4 книгах дал
4 оригинальных статьи и около 9 рецензий, не говоря уже о еже-
месячных «Иностранных известиях». В то же время у Ушинского
создалось впечатление, что к нему относятся в журнале, как
к чернорабочему журналисту, недостаточно оплачивают его труд
и печатают в журнале то, что не заслуживает опубликования.
В значительной степени это впечатление создалось у Ушинского
вследствие недостаточного знакомства с положением дел в
журнале, в которое его как только что вступившего в состав
журнала не находили необходимым и уместным посвящать. Ме-
жду тем «Современник» за время с 1848 г. переживал тяжелый
период, который историками литературы справедливо назван
«мрачным семилетием». Обстановка политической реакции по-
ставила журнал в исключительно тяжелые материальные и цен-
зурные условия. Требования цензуры были до крайности же-

сткими и нужно было любой ценой спасать передовой журнал
от закрытия, которое могло последовать по любому ничтожному
поводу. Вместе с тем материальное положение журнала было
незавидным. Со смертью Белинского в 1848 г. количество под-
писчиков журнала резко понизилось, едва превышая 21/г ты-
сячи. Участники кружка «Современника» с целью отвлечь вни-
мание цензуры стремились заполнять страницы журнала лите-
ратурными безделками, посвящавшимися, например, описанию
похождений праздных чудаков по Петербургу и его окрестно-
стям («Сентиментальное путешествие Ивана Чернокнижникова
по петербургским дачам»). Скудость материальных средств
журнала заставляла Некрасова, по его собственным словам,
«торговаться» с авторами. «В 1848—1854 гг. самое существование
журнала зависело от этой торговли»,— пишет В. Евгеньев-Мак-
симов («Жизнь и деятельность Некрасова», т. II, 1950, стр. 119).
Хотя за годы «мрачного семилетия» «Современник» продолжал
оставаться лучшим и передовым журналом, все же, по заключе-
нию только что цитированного автора, он несколько потускнел
в общественном отношении (стр. 121). В таких условиях у Ушин-
ского к концу 1853 г. и создалось вышеуказанное тягостное впе-
чатление: (цензурные придирки, затруднения он воспринимал
как личный произвол редактора, который стремится угождать
публике и печатает не то, что нужно, а то, что понравится. Под
этим впечатлением у Ушинского к началу 1854 г. созрело наме-
рение попытаться наладить авторскую работу в другом жур-
нале и с этой целью он обратился к редактору «Библиотеки для
чтения» А. В. Старчевскому. Сообщение об этом факте перехода
Ушинского впервые передано Старчевским в его воспоминаниях
об Ушинском («Нар. школа», 1885 г., № 1), но в такой форме,
которая, может быть, помимо желания автора, внушала чита-
телям тенденциозную мысль, будто Ушинский решил оставить
журнал из-за несогласия с политическими взглядами Чернышев-
ского и Добролюбова. Сообщение Старчевского, восстанавли-
вающее забытую страницу жизни Ушинского, конечно, имеет
исключительно важное значение для биографии Ушинского, и
оно так или иначе использовано в биографических очерках, по-
являвшихся после 1885 г. Однако же оно нуждается в критиче-
ском пересмотре ввиду тех комментариев, которыми нередко его
сопровождают и которые бросают (без должного основания) не
заслуживающую доверия тень на личность и поведение Ушин-
ского.
В статье Старчевского его свидание с Ушинским описано так:
«... Я пришел предложить вам «мои услуги; я работаю в
«Современнике», но не сочувствую его направлению. Я среди
редакции —чужой».
Это подлинные его слова, которые я до сих пор удержал в
памяти.

— Вы не сочувствуете направлению журнала? — переспро-
сил я.
— Да, не сочувствую его направлению; но прежде всего я не
сочувствую людям, составляющим кружок «Современника», а по-
том многому, что печатается в журнале. Я вижу, что я здесь не
на своем месте, и решил бросить «Современник».
При чтении так переданной беседы, естественно, создается
впечатление, что Ушинский разошелся с направлением передо-
вого журнала, который служил органом революционной демо-
кратии. Стало почти общепринятым у историков педагогики
утверждение, что Ушинский разошелся с политической линией
Чернышевского и Добролюбова и решил предложить свои ус-
луги другой редакции. В действительности, ни в 1853 ни
в 1854 г. Добролюбов еще не имел отношения к «Современнику».
Его первая статья появилась здесь только в 1857 г., но в этом
году Добролюбов с Ушинским сотрудничал в «Журнале для вос-
питания» и отзывался о статьях Ушинского одобрительно, рас-
хождения между ними не наблюдалось. Что касается Черны-
шевского, то в конце 1853 г., как рассказывает об этом он сам
(Собр. соч., т. I, 1939, стр. 716 и сл.), Некрасов, которому он
предлагал свои услуги, всячески отговаривал его от перехода в
«Современник» и рекомендовал держаться «Отечественных за-
писок», ссылаясь на безденежье и невозможность регулярно
выплачивать гонорар сотрудникам. Очевидно, Некрасов только
еще присматривался к Чернышевскому и на протяжении 1854 г.
давал ему только пробного характера работы. Очевидно, что
и 1854 г., да и в ряде следующих лет еще нельзя говорить о по-
литической линии Чернышевского и Добролюбова: она укрепи-
лась только к концу 50-х годов, да и то не без борьбы. Следова-
тельно, не эта линия, которой фактически еще не было, смущала
Ушинского в беседе с Старчевским. В случайно сохранившемся
черновике статьи Старчевского его разговор с Ушинским пере-
дан несколько иначе. Оказывается, что Ушинский жалуется
не на направление журнала, а на людей, на ту богему, которая
оказалась внутри редакции. В черновике статьи Старчевского
его разговор с Ушинским представлен в таком виде:
— Я пришел предложить вам мои услуги. Я работаю в «Со-
временнике», но я не сочувствую этой богеме. Все это народ
безалаберный, беспорядочный, и я среди них чужой.
Это подлинные слова, которые я до сих пор удержал в па-
мяти.
— Вы не сочувствуете направлению журнала? — заметил я.
— Не то, что я не сочувствую его направлению, прежде
всего я не сочувствую людям, составляющим кружок «Совре-
менника», а потом многому, что печатается в журнале, потому
что собственно направления у него вовсе нет. Все ругать, всем
быть недовольным, проповедовать утопии, притом каждый про-

поведует, во что горазд,— разве это может считаться .направле-
нием? Я прежде всего люблю порядок, порядок во всем; а где
нет порядка,— не знаешь, за чем гоняются люди. Притом про-
поведовать одну безнравственность и безнравственность во
всем — этим нельзя ничего создать... Я вижу, что между такими
апостолами я не на своем месте и решил бросить «Современ-
ник».
Несомненно, что этот черновик статьи Старчевского под-
вергся тенденциозной редакторской правке. Несочувствие людям
«Современника», охарактеризованным термином «богема», пре-
вратилось в дважды настойчиво и категорически подчеркнутое
утверждение о несочувствии направлению «Современника».
Осуждение людей, ведущих беспорядочный и распущен-
ный образ жизни, превратилось в осуждение политического на-
правления журнала, сформировавшегося позже. Сам ли Стар-
чевский исправил корректуру своей статьи или это сделал редак-
тор журнала, ясно, что, если даже Ушинский говорил о несо-
чувствии направлению «Современника», его слова должны были
звучать иначе в начале 1854 г., чем 30 лет спустя. Дважды по-
вторенное утверждение о несочувствии направлению «Современ-
ника» давало ясно понять, что редакция желает оттенить поли-
тические расхождения Ушинского с журналом революционной
демократии.
В 1885 г. это могло иметь большое значение для реабили-
тации Ушинского в глазах правительства, которое как раз в
этом году предприняло подход против «Родного слова» Ушин-
ского как учебника, разрушающего религиозные верования
детей. Но, каковы бы ни были побуждения, заставившие внести
исправления в корректуру статьи Старчевского, ясно, что в
1853 г., когда созрело решение Ушинского предложить свои ус-
луги другому журналу, ни Чернышевского, ни Добролюбова в
составе редакции «Современника» еще не было и само собой
разумеется, не могло быть речи о торжестве их политической
линии. Что же касается того кружка «Современника», с которым
не мог ужиться Ушинский, то именно с этим кружком не могли
мирно ужиться, несколько лет спустя, и представители револю-
ционной демократии.
А. Н. Пыпин, не доверять которому нет никаких оснований,
так описывает этот кружок. Это «был, без сомнения, лучший
литературный круг того времени; в этом кругу в известной сте-
пени чувствовалось превосходство над обычной массой тогдаш-
ней литературы. К чувству превосходства присоединялось и не-
которое, уже не зависевшее от литературы барство. Кружок мог
напомнить слова г-жи Сталь, что в России несколько gentilhom-
mes занимаются литературой. Большей частью это были именно
люди дворянского круга с еще привычными тогда его чертами;
последние привились и другим, у которых дворянское барство
заменилось барством купеческим, как, напр., у В. П. Боткина...

Черты известного, хотя и прикрываемого, высокомерия у Турге-
нева иных прямо раздражали... Дружинин, бывший гвардейский
офицер, кажется, довольно богатый человек, держал себя ан-
глийским джентльменом... В кругу «Современника» передава-
лись разного рода текущие новости, цензурные анекдоты, иногда
сверхъестественные, или шла незатейливая приятельская бол-
товня, какая издавна господствовала в холостой компании
тогдашнего барского сословия,— а эта компания была и холо-
стая, и барская... Барское удовольствие, охота, чрезвычайно за-
нимает, напр., Тургенева, который беспрестанно пишет о ней
Некрасову. Фет с видимым одобрением упоминает о том, что
у Тургенева «был прекраснейший крепостной повар, купленный
им за тысячу рублей». Фет считает нужным занести в свои вос-
поминания «уху» в английском или купеческом клубе. В друже-
ской компании беседа окрашивалась довольно крупной аттиче-
ской солью, той солью, которая в те времена особенно потреб-
лялась в холостых барских компаниях, гражданских и военных»
(А. Н. Пыпин, Н. А. Некрасов, Спб., 1905.). Таков был кружок,
в котором вращался Ушинский в «Современнике» в 1852—
1853 гг. и среди которого он чувствовал себя настолько чужим,
что пришел к выводу о необходимости перейти в другой журнал.
Для пуритански честного, подвижнически настроенного Ушин-
ского атмосфера этого аристократически-барского кружка дей-
ствительно была невыносима. Если учесть это обстоятельство,
признание Ушинского в том, что он не сочувствует направлению
«Современника» (даже, если оно было дано в такой форме),
прозвучит совершенно иначе. Кружок «Современника» в 1852—
1853 гг., как легко видеть, представлял собой нечто совершен-
но иное, чем тот кружок, который впоследствии, несколько
лет спустя, сформировался около Чернышевского и Добро-
любова 16.
Тот кружок, которому не сочувствовал Ушинский, продолжал
существовать несколько лет и после того, как Ушинский перестал
работать в «Современнике». Прошло 5 лет после его ухода, и в
этом же кружке, среди этой богемы, оказался и Н. А. Добролю-
бов. Он испытал то же отвращение к настроению, царившему
в кружке, что и Ушинский. Он систематически не появлялся на
обедах Тургенева, на которые получал от него снисходительно-
покровительственные приглашения: «Приходите и вы, молодой
человек!» Однако же в 1858 г. на обеде, устроенном в редакции
«Современника» в память Белинского, Добролюбов не мог не
присутствовать. «Он был поражен,— рассказывает М. Лемке,—
словоизвержением пировавших видных литераторов, делавшимся
среди разливанного моря вина, причем многие говорили очень
высоким слогом о благе народа, об идеалах великого критика
и т. д. Добролюбов был глубоко возмущен несоответствием высо-
ких слов с ничтожностью деятельности самих говоривших и, вер-
нувшись домой, излил свое негодование в большом стихотворе-

нии, которое на другой день утром получили все участники пир-
шества». В этом стихотворении, между прочим, говорилось:
Не раз я в честь его бокал
На пьяном пире поднимал
И думал: «Только, только этим
Мы можем помянуть его,
Лишь пошлым тостом мы ответим
На мысли светлые его!»
Из приведенного эпизода нельзя не видеть, что с тем же ста-
рым кружком «Современника» весьма серьезно, по причинам
морально-политического характера расходился и Добролюбов
и, конечно, Чернышевский. Но в то время как Ушинский просто
оставил кружок, в среде которого чувствовал себя одиноким
и чужим, группа революционных демократов нашла в себе до-
статочно решимости, чтобы объявить кружку решительную
войну, выдвинув новые, революционно-демократические лозунги.
Это привело к тому, что к началу 60-х годов члены старого
кружка «Современника» постепенно, начиная с Тургенева, де-
монстративно стали выходить из состава редакции, внутри ко-
торой начал формироваться новый, революционно-демократиче-
ский кружок. Это не значит, разумеется, что Ушинский мог
бы безоговорочно примкнуть к новому кружку, но к нему он был,
конечно, ближе, чем к старому, о чем будет возможность под-
робнее сказать в следующих очерках.
Об условиях и формах работы К. Д. Ушинского в «Библиоте-
ке для чтения» Старчевский сообщает в своей статье, что, со-
гласно первоначальной его договоренности с Ушинским, сотруд-
ничество последнего должно было начаться с апреля. Однако
же, узнав о семейном положении Ушинского, Старчевский «не
упускал из виду, как можно скорее исполнить его желание».
Из переписки Ушинского видно, что уже 9 (марта он просит
Старчевского прислать ему корректуру «Нашей улицы» Текке-
рея, а к 20 марта обещает дать статью о литературных новостях.
Действительно, уже в мартовской книжке «Библиотеки для
чтения» помещен фельетон Ушинского под заголовком («Что
делается в мире»), представляющим собой первый вариант
заголовка фельетона, в последующих номерах надписывавшегося
иначе — «Заметки путешествующего вокруг света». Нужно счи-
тать, таким образом, что сотрудничество Ушинского в «Библио-
теке для чтения» началось с марта 1854 г. Старчевский далеко
не был таким сговорчивым редактором, как того ожидал Ушин-
ский. Конечно, и над Старчевским тяготели требования и угрозы
цензуры. Так, он не принял очень интересной статьи Ушинского
«Цивилизация и варварство», в том же году напечатанной в
«Вестнике Географического общества». Не появились на стра-
ницах «Библиотеки для чтения» и такие статьи Ушинского, как
«Англичане и Греки» (о греческом восстании начала XIX в.),
«О сомнамбулизме», «Описание нашей Америки» и, вероятно,

другие. Статьи эти не разысканы, но они для биографа предста-
вили бы большой интерес. Тем не менее в лице Старчевского
Ушинский нашел редактора, с которым можно было делиться
мыслями, беседовать, переписываться и даже «торговаться»
относительно гонорара. Естественно, что, уловив эту разницу, он
в первом же своем фельетоне (март 1854 г.), сообщая о смерти
главного редактора Journal des Debats, Армана Бертеня, писал:
«Имя и память Бертеня особенно дороги потому, что он и его
семейство всегда обходились с писателями с уважением, на дру-
жеской ноге, как следует обходиться с людьми, которые,
но возвышенности души и ума, научают и улучшают подобных
себе. Прекрасный пример, которому, к сожалению, редко следу-
ют в наше время посреди меркантильного и промышленного пе-
ревеса, ставящего писателей в зависимость от издателя!.. Как
редактор, Бертень, работал усердно, неутомимо и читал в кор-
ректуре каждый нумер журнала, от первой строчки до послед-
ней. Только при этом условии журнал и может развиваться,
сохранять свое влияние на публику и держаться на первом ме-
сте». Проникнутая большим личным чувством реплика эта
содержит какой-то намек на отношения к Ушинскому в редак-
ции «Современника». Возможно, что Ушинский имеет в виду отно-
шения к нему со стороны И. Панаева. Недаром ни в воспомина-
ниях И. Панаева, ни в воспоминаниях А. Панаевой ни словом
не упоминается об Ушинском, несмотря на то, что за три года
своей работы в «Современнике» (1852—1854) он был одним из
видных его сотрудников, сделавшим солидный вклад на страни-
цы журнала. Вступив в состав сотрудников «Библиотеки для
чтения», Ушинский не сразу оставил «Современник»: целый ряд
его работ продолжал еще печататься в «Современнике» в тече-
ние первой половины 1854 г. и частью позднее. Так, в первой
половине этого года в книгах V и VI печатается большая кри-
тическая статья Ушинского на второй том издания А. Фролова
«Магазин землеведения и путешествий», но рецензия на третий
том в 1855 г. принадлежит уже Чернышевскому, хотя В. И. Чер-
нышев в своем указателе ошибочно приписал ее Ушинскому.
Точно так же «Иностранные известия» со второй половины
1854 г. переходят к Н. Г. Чернышевскому в № 7 и 8, а для за-
полнения последующих номеров Чернышевский, как видно из
его переписки, приглашал А. Н. Пыпина.
Сотрудничество Ушинского в «Библиотеке для чтения» выра-
зилось прежде всего в систематической поставке для журнала
переводов художественных произведений Теккерея, Диккенса
и др. Этот материал менее всего подвергался опасности быть
опротестованным со стороны цензуры, раз только произведе-
ние в целом не вызывало возражений. Ежемесячно Ушинский
давал журналу фельетон под общим заголовком «Заметки путе-
шествующего вокруг света». Взятое в целом, содержа-
ние «Заметок» за 1854 г. и начало 1855 г. представляется до-

статочно богатым и содержательным. Здесь подробно освещает-
ся состояние науки, особенно в области географических и архео-
логических открытий, в области техники, искусства, образования
и т. п. Говоря об открывающемся в Лондоне Сейденгемском
дворце, автор заметок пишет, что это «будет живая книга, по
которой люди, жаждущие образования, станут изучать любопыт-
нейшие явления природы, чудеса искусства, успехи промышлен-
ности, сравнивать эпохи, места, людей и составлять себе понятие
о ходе образованности». В свое время «Заметки путешествующе-
го» были отмечены как раздел «Библиотеки», который читается с
интересом. Отвлекаемый переводами, которые он стремился по-
ставлять особенно аккуратно, Ушинский нередко просил редак-
цию поручить составление фельетона кому-либо другому, остав-
ляя за собой право редактировать составленные другими
обозрения. В 1855 г., когда Ушинский уже был вовлечен в педа-
гогическую работу, раздел «Заметок» особенно часто поручается
другим лицам.
За все время работы в «Библиотеке» Ушинский особенно на-
стойчиво добивался у Старчевского передачи ему обозрения
русских журналов. Он неоднократно писал редактору: «Прошу
вас покорнейше доставить мне возможность разделаться с рус-
ской журналистикой. Мне так давно хочется». Просьба была
естественной, так как, согласно условию, Ушинскому предостав-
лялось и «обозрение журналов». Но самая форма письма и на-
стойчиво заявленное желание «разделаться с русской журнали-
стикой» говорят о том, что у Ушинского имелись какие-то
специальные научные интересы в этой области. Однако же, не
говоря уже о том, что Старчевский не особенно охотно предо-
ставлял Ушинскому возможность печатать оригинальные статьи,
он медлил с выполнением его просьбы, так как ему хотелось
сохранить в редакции других сотрудников — Рыжова, Дружини-
на .и пр., которым он в виде пробы предоставлял поочередно
ведение журналистики, пока, наконец, этот раздел не остался
окончательно за А. Рыжовым, который до конца 1855 г. вел жур-
налистику анонимно, а с начала 1856 г. стал писать ее под псев-
донимом О. Колядина. Переписка Ушинского и пересмотр разде-
лов журналистики за 1854 и 1855 гг. дают возможность допу-
стить, что в некоторых номерах «Библиотеки» Ушинскому была
предоставлена возможность принять частичное участие в разде-
ле журналистики, в июле же 1855 г. ему, может быть, в виде
пробы, была предоставлена возможность полностью заполнить
раздел журналистики. Ушинский придал своему фельетону фило-
софский характер, посвятив его разоблачению вульгаризатор-
ских, мнимоматериалистических приемов эстетической критики.
Автор саркастически высмеивает вульгарно-материалистические
идеи Фохта и Молешотта. Только что вышедшую книгу Черны-
шевского «Эстетические отношения искусства к действительно-
сти» автор рассматривает как «вызванную стародавними непра-

вильностями в искусстве, против которых она собственно и на-
правлена, но из нее не следует отрицание искусства». Автору
фельетона хотелось бы сохранить веру в «великое творческое
значение искусства». Последнее не должно только рабски копи-
ровать действительность, *оно должно также и подниматься над
нею. Совершенно очевидно, что, настойчиво домогаясь разреше-
ния ^принять участие в критике «журнальной литературы»,
Ушинский хотел по-своему вмешаться в ту дискуссию по вопро-
сам искусства, которая поднялась в тогдашней журналистике
и которая представляла собой идеологическое отражение сос-
ловно-классовой борьбы в русском обществе того времени. .
Фельетон в таком духе не удовлетворил редактора, который
ориентировался на более элементарные потребности читателей
своего журнала. Фельетоны Ушинского он неоднократно называл
скучными за их научный характер. Таким образом, журналисти-
ка осталась за Рыжовым.
Более или менее оригинальных статей Ушинского редакция
«Библиотеки для чтения» напечатала только две. Первая («Сей-
денгемский дворец») представляет собой тщательно составлен-
ную по английским отчетам характеристику известной выстав-
ки художественных произведений в Англии. Статья составлена
в виде попытки обзора всемирной истории искусств на основа-
нии материалов, собранных на выставке. Вторая статья, над ко-
торой, судя по переписке, Ушинский работал долго, исправляя
и переделывая ее,— «О преступности в Англии и Франции».
Проблема статьи интересовала Ушинского в связи с ростом
преступности в Европе. Собирая и обрабатывая материал для
своей статьи, Ушинский пытался решить вопрос, который ин-
тересовал его и впоследствии в плане разработки педагогических
проблем,— вопрос о том, в какой степени образование может
сокращать рост преступности.
Таким образом, закончив в первой половине 1854 г. работу
в «Современнике», Ушинский с марта 1854 г. работает в «Биб-
лиотеке для чтения». С 1 августа 1854 г. в связи с упразднением
3-го отделения департамента духовных дел Ушинский остается
за штатом. Последовавшее- затем в ноябре назначение Ушин-
ского в Гатчинский сиротский институт преподавателем, а за-
тем инспектором классов и связанный с этим назначением пе-
реезд Ушинского в Гатчину естественно затрудняли беспере-
бойную журнальную работу Ушинского и в «Библиотеке для
чтения», хотя он старательно пытается продолжать ее и сохра-
нить свои деловые связи с Старчевским. Последний продолжал
редактирование «Библиотеки» до середины 1856 г., после чего
стал издавать новый журнал «Сын отечества», редактирование
же «Библиотеки» перешло к Дружинину, с которым Ушинский
не мог бы сотрудничать по тем же причинам, что и в «Совре-
меннике». Последний фельетон Ушинского за его подписью
К. У. был напечатан в первом номере «Библиотеки» за 1856 г.

4. К. Д. УШИНСКИЙ НА ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ РАБОТЕ
(1854—1862)
Будучи всецело захвачен идеями о формировании нового,
гражданского общества в Европе и начальных этапах его воз-
никновения в России, Ушинский отнесся к запрещению ему
дальнейшей работы в лицее с предоставлением возможности
служить в любой другой области как к насильственному вме-
шательству в его внутреннюю жизнь, всецело поглощенную осо-
знанными им проблемами современности. Ввиду этого он решил,
не поддаваясь соблазну бесконфликтной службы, продолжать
начатую в Ярославском лицее работу в индивидуальном по-
рядке. Устроившись на должности помощника столоначальника,
предоставлявшей ему широкую возможность самостоятельной
личной работы, Ушинский стремился найти удовлетворение в
творческой журнальной работе. Возможно, что, оставшись жур-
налистом, Ушинский написал бы ряд трудов по экономике, гео-
графии, этнографии, истории; может быть, занялся бы перево-
дом многотомного труда Риттера по географии; может быть,
снова получил бы приглашение на преподавательскую работу
по своей юридической специальности в каком-либо из универси-
тетов (к такой возможности он был близок в первой половине
50-х годов в Петербурге и в средине 60-х годов, когда усиленно
искали профессоров для предположенного к открытию Одес-
ского университета). Но это только возможности. В действитель-
ности журнальная работа отражалась на Ушинском тяжело, ска-
зываясь прежде всего на ухудшении его здоровья. Назвать
успешной в обычном смысле слова эту работу так же нельзя было.
Далеко не все шло гладко: перегрузка черной работой, цензур-
ные и денежные столкновения с редакторами, невозможность
работать над темами, которые диктовались логикой внутрен-
него развития Ушинского,— все это делало журнальную ра-
боту обременительной. С ней можно было мириться, пока по-
стоянную служебную опору для себя Ушинский имел в депар-
таменте иностранных исповеданий. Оставшись в связи с закры-
тием 3-го отделения за штатом, Ушинский, естественно, уже
с августа 1854 г. начал думать о зачислении вновь в какую-
нибудь штатную должность. В связи с приближением конца ни-
колаевского режима и первыми признаками поднимавшегося
демократического движения перед Ушинским, естественно, воз-
никла вновь далеко не чуждая ему перспектива педагогической
работы. Что Ушинский имел уже известный интерес к пробле-
мам педагогики еще с университетской скамьи, об этом говорит
его университетский дневник, в котором наряду с высказыва-
ниями по вопросам философии и истории имеются и записи пе-
дагогического характера; об этом говорят его настойчивые по-
пытки получить после лицейской катастрофы место учителя в
уездном училище и его журнальные статьи начала 50-х годов,

в которых наряду с другими вопросами культуры он освещал и
педагогические. Открывшаяся перспектива педагогической ра-
боты резко изменила не столько направление, сколько содер-
жание работы Ушинского, превратив его из экономиста в широ-
ком смысле—географа, этнографа, историка и т. п.— в прак-
тика и теоретика педагогики — дисциплины, получившей с на-
чала 60-х годов огромное общественное значение в России.
Первым местом педагогической службы Ушинского был Сирот-
ский институт в Гатчине, вторым Смольный институт в Петер-
бурге. На работе в этих двух институтах сложились конкретные
педагогические идеи Ушинского, которые он продолжал разви-
вать в своих теоретических работах. Оба эти института яви-
лись, так сказать, родиной педагогических идей Ушинского. Но
эти идеи не родились бы, если бы вступлению Ушинского в на-
званные учреждения не предшествовала его идейная работа в
областях экономики, истории, психологии и других наук.
Определение Ушинского на работу в Гатчинском институте
в должности учителя русской словесности и юридических пред-
метов осуществилось вследствие высочайшего приказа от 3 ап-
реля 1855 г., т. е. уже с началом нового режима, который в то
время нередко называли, в противоположность старому, либе-
ральным, но зачислен он был на работу с 4 ноября 1854 г., т. е.
еще со времени старого режима. Это значит, что хлопоты
Ушинского о зачислении его в штат начались еще в 1854 г.
К. Д. Ушинский в Гатчинском институте (1854—1858)
Педагогическая деятельность Ушинского в целом, и в Гат-
чинском институте в частности, так мало подвергалась изуче-
нию, что даже конкретные обстоятельства назначения его в
этот институт до сих пор остаются невыясненными. Ближай-
ший жизнеописатель Ушинского, Ю. С. Рехневский, дает такое
изложение этих обстоятельств: «В 1855 г. Ушинский случайно
встретился в Петербурге с П. В. Голохвастовым, бывшим на-
чальником своим по Демидовскому лицею, занимавшим тогда
место директора Гатчинского сиротского института. По предло-
жению Голохвастова он принял должность преподавателя сло-
весности и законов, а потом и инспектора классов в Гатчин-
ском институте» (т. XI, стр. 413—414). В основном это объяс-
ненение заслуживает внимания уже потому, что оно идет от
близкого знакомого и друга Ушинского и указание на Голо-
хвастова, возможно, идет от самого Ушинского. Однако же са-
мый процесс утверждения в должности был гораздо сложнее:
простое предложение директора не решало еще вопроса. Гат-
чинский институт находился в ведении Спб Опекунского со-
вета и решения этого Совета подлежали высочайшему утвер-
ждению. Ясно, что назначение Ушинского в Гатчинский инсти-
тут не могло состояться, помимо какого-либо содействия сверху.

А. В. Старчевский, который также имел возможность часто
встречаться с Ушинским в период его работы в Гатчинском ин-
ституте по редакционным, делам, дополняет сообщение Рех-
невского указанием на личное знакомство Ушинского с гр.
С. С. Ланским, который состоял почетным опекуном института.
«Ушинский,— по словам Старчевского,— пользовался личным
расположением графа, который любил его, принимал всегда
охотно, говорил с ним о многом, как с человеком образованным
и литератором, и имел к нему полное доверие... Каждые две
недели (очевидно, после назначения. — В. С.) Ушинский яв-
лялся к графу и толковал с ним о потребностях института и
потом заезжал ко мне». По-видимому, Ушинский имел возмож-
ность свободно развивать перед графом свои проекты. Когда
на должность преподавателя в институте он представил Рех-
невского, граф, как рассказывает со слов Ушинского Старчев-
ский, возразил: «Но он поляк?» Ушинский нашелся и заметил:
«Но я малоросс, ваше сиятельство!», чем по-видимому, и ре-
шился вопрос о назначении Рехневского. Примиряя эти два по-
казания — Рехневского и Старчевского, можно считать, что по-
ступление Ушинского в Гатчинский институт было обеспечено
совпадением двух рекомендаций—директора и почетного
опекуна.
Уже с 30 июня 1855 г. Ушинскому было поручено исправ-
ление должности инспектора классов при институте с одновре-
менным прекращением преподавания первоначально поручен-
ных ему предметов. 2 июня 1856 г. он утвержден в этой долж-
ности. С 16 июля 1857 г., по случаю увольнения в отпуск
директора, Ушинскому поручено отправление должности дирек-
тора в течение трех месяцев, а с 1 августа 1858 г., с разреше-
ния почетного опекуна, ему поручено преподавание юридиче-
ских предметов в старших классах. Одновременно шло произ-
водство в чины, награждение медалями и деньгами. Работа
Ушинского в Гатчинском институте продолжалась по 16 января
1859 г., когда состоялось постановление о переводе его в Смоль-
ный институт на должность инспектора классов Воспитатель-
ного общества благородных девиц и Спб Александровского
училища.
В. П. Острогорский, одно время собиравший материалы
для исследования об Ушинском, первый натолкнулся на чрез-
вычайную скудость данных о деятельности Ушинского в Гат-
чинском институте. Он писал: «К сожалению, нет пока биогра-
фических данных, показывающих, в чем именно выразилась
преподавательская и административная деятельность Ушинского
в Гатчинском институте» («Вестник воспитания», 1891 г., № 1;
стр. 82. «Педагог-идеалист»). Это было однако же совсем
так. Данные были, но своевременно не были использованы. Как
раз около этого же времени другой писатель-педагог, М. Пе-
сковский, публиковал результаты своих занятий биографией

Ушинского и в одной из статей сообщал, что «время инспектор-
ства Ушинского в Гатчинском институте было одной из самых
блестящих эпох в истории этого учебного заведения, ярко отме-
ченной большой упорядоченностью всего учебно-воспитатель-
ного дела и успешностью его». Это впечатление Песковский вы-
сказал на основании непосредственного ознакомления с архи-
вом Гатчинского института. Сожаление же Острогорского
о недостаточности данных о Гатчинском периоде деятельности
К. Д. Ушинского высказано как раз в том году, когда дирекция
Гатчинского института решила очистить архив этого учрежде-
ния, уничтожив 180 пудов его дел, не исключая и весьма цен-
ных в историческом отношении. Уничтожению подверглись дела
за 30—40-е годы, когда в институте работал" знаменитый пред-
шественник Ушинского Е. О. Гугель, и за 50-е годы, когда рабо-
тал там Ушинский. В результате уничтожения только случайно
уцелели немногие материалы этих лет. Спустя около полутора
десятка лет другой исследователь, собиравший материалы для
биографии Ушинского, В. И. Чернышев, обратился к препода-
вателю института А. Васильеву с просьбой об ознакомле-
нии его с оставшимися материалами о деятельности Ушинского
в Гатчинском институте и получил от него объяснительную за-
писку с копиями некоторых документов. Таким образом, яви-
лась возможность несколько расшифровать направление и со-
держание деятельности Ушинского в Гатчинском институте,
что в свою очередь привело к выводу о правильности того впе-
чатления, которое создалось у Песковского при первоначальном
ознакомлении с архивом Гатчинского института, а равным об-
разом о достоверности воспоминаний А. В. Старчевского в той
их части, которая говорит, что именно в Гатчинском институте
Ушинский развернул свой педагогический талант, почувство-
вав его силу и свое действительное призвание к педагогиче-
скому делу, к которому готовился давно.
Как оформилось
педагогическое
призвание
К. Д. Ушинского.
Интересный не только в биографическом, но и
в теоретическом отношении вопрос о том, что
именно заставило Ушинского, специалиста в
области камеральных и экономических наук,
восторженно отдаться педагогической деятель-
ности, не был предметом специального анализа и решать его
приходится пока только гадательно. Включиться в педагогиче-
скую работу, несмотря на раннее предрасположение к ней,
Ушинскому пришлось, очевидно, не сразу, а постепенно, по мере
вхождения во внутреннюю жизнь Гатчинского института, озна-
комления с его порядками, потребностями. Старчевский сооб-
щает в своих воспоминаниях, что ряд писем Ушинского, в кото-
рых заключались особо интересные педагогические признания
его, он отложил отдельно и к моменту написания воспоминаний
разыскать не мог. Когда могли быть написаны эти письма,
трудно сказать. В 1855 г. в переписке Ушинского со Старчевским

действительно имеется перерыв с апреля по октябрь, но он объяс-
няется перерывом в работе Ушинского и отъездом его на канику-
лы, во время которых он был назначен исправляющим долж-
ность инспектора классов. По возвращении с каникул в сентяб-
ре 1855 г. Ушинский организовал конференцию с учителями рус-
ского языка для упорядочения преподавания этого предмета и
возобновил переписку с Старчевским только в конце октября.
Второй перерыв в переписке идет с 18. I. 1856 г. по 9. X. того же
года. Этот перерыв, естественно, объясняется занятостью Ушин-
ского_по Гатчинскому институту, прекращением редактирования
«Библиотеки» Старчевским и организацией выпуска нового жур-
нала «Сын отечества». В этом перерыве, очевидно, тоже не могло
быть места для педагогической переписки. Если Ушинский
и мог писать такие письма, то, очевидно, не в первом году, ког-
да был допущен к работе только условно, и, конечно, не сразу
после назначения его инспектором классов.
Между тем в воспоминаниях Старчевского имеется опреде-
ленная тенденция приписать своему влиянию увлечение Ушин-
ского педагогическими вопросами. Какое-то реальное зерно в
этом воспоминании, конечно, скрыто. Старчевский связывает
его с апрельским письмом Ушинского в 1855 г. В постскриптуме
этого письма Ушинский, отправляясь на каникулы, писал: «Я ду-
маю о вашем предложении. Оно безукоризненно хорошо». Стар-
чевский комментирует эту приписку в своих воспоминаниях так:
«Летом 1855 г. в нескольких нумерах английского журнала
«Athenaeum» я наткнулся на статьи о воспитании и образовании
в Америке. Пробежав, я нашел их очень интересными и так как
тогда вопрос о воспитании и образовании сделался вопросом
дня и стал на первом плане,— я тотчас написал записку к
К. Д. Ушинскому, поручая ему перевести эти статьи для
«Б. д. чт.», зная притом, что на другой день ко мне явится из
Гатчины от Ушинского посланец — Иван за русскими и иностран-
ными журналами». Результатом этого предложения было то,
что через несколько дней явился в редакцию взволнованный
Ушинский. Его речь в передаче Старчевского, ровно через 30 лет
после ее произнесения, звучала так: «Ах! А. В., что вы со мной
сделали! зачем прислали вы мне статью об американском вос-
питании? Вращаясь постоянно в училищном круговороте, озна-
комившись поближе с детьми, которых надо развивать, учить
и воспитывать, я по прочтении Athenaeum'a не мог спать не-
сколько ночей. Его статья произвела страшный переворот в моей
голове, в моих понятиях, убеждениях. Не потому, чтобы она
была совершенно безукоризненна и могла быть у нас целиком
приложена к делу, к русской жизни; но она подняла в моем уме
целый рой вопросов по воспитанию и образованию; навела меня
на многие совершенно новые мысли, .которые без этой статьи,
пожалуй, никогда не пришли бы мне в голову... Словом, вы ме-
ня погубили... Я не знаю, что я сделаю, что со мной будет, но я

решился с этого дня посвятить себя исключительно педагогиче-
ским вопросам и, как хотите, завалю вас статьями в этом ро-
де». Эта взволнованная речь Ушинского была бы замечательным
документом для его биографии, если бы она была своевременно
записана, а не воспроизведена через тридцать лет после ее пред-
полагаемого произнесения, когда Старчевскому пришлось оправ-
дываться от обвинения в непомерной загрузке Ушинского. Вос-
производя давно стершиеся из памяти события, Старчевский
пишет, что Ушинский так на него подействовал своими педаго-
гическими рассуждениями, что ему самому на мгновение «захоте-
лось бросить все и идти в учителя, пожалуй поступить в Гатчин-
ский институт по знакомству с К. Д.» Педагогическое вдохнове-
ние Старчевского скоро остыло. Очередные-журнальные кор-
ректуры, за которые ему пришлось приняться, вскоре отрез-
вили его. Иначе было с Ушинским: «Новая идея,— вспомина-
ет Старчевский,— глубоко запала в его душу, он не переста-
вал ею бредить и знакомил меня со всевозможными своими пе-
дагогическими фантазиями, доводившими его чуть ли не до по-
мешательства». Характеризуя как «бред и фантазии» педаго-
гические идеи Ушинского, Старчевский тем самым непро-
извольно дает понять, что он очень поверхностно разбирался
в тех идеях, которыми делился с ним Ушинский. Об этом мож-
но судить и на основании фактической проверки данных его
статьи с воспоминаниями об Ушинском. Нередко они весьма
спутаны. Заканчивает свое сообщение Старчевский тем, что
Ушинский вскоре успокоился, «но мысль о воспитании и образо-
вании глубоко засела у него в голове и он стал работать в этом
направлении. Несколько статей об американском воспитании бы-
ли им доставлены и напечатаны в «Б. д. чт.», где он по-прежне-
му продолжал занятия».
Совершенно ясно, что вопреки Рехневскому и Фролкову,
Старчевский с фактами в руках стремился доказать, что Ушин-
ский нагружался работой по собственному желанию, что его
работа оплачивалась согласно договоренности, что он сам
находился в дружественной переписке с Ушинским и сверх того
подсказал ему новое направление в его педагогически работе.
Если первые три положения в известной степени подтверждают-
ся перепиской, то относительно последнего этого нельзя сказать:
при наличии какой-то реальной подкладки для приведенного
выше сообщения, несомненно, что за давностью времени собы-
тия, отвечавшие этой реальности, как-то стушевались в воспоми-
нании автора и получили не отвечающий действительности вид.
Вполне возможно, что Ушинский с увлечением рассказывал
Старчевскому об американской системе образования и о своих
планах в Гатчинском институте, но никаких статей Ушинского
об американской системе в «Библиотеке для чтения» напечатано
не было. Что касается статьи в английском журнале об амери-
канском воспитании, то, не говоря уже о том, что указания на

нее содержатся только в двадцатилетней давности воспоминани-
ях А. Старчевского, в статьях же самого Ушинского об амери-
канском образовании (их было не менее трех) никаких указаний
на английский журнал нет. Замечание Старчевского, что статьи
были напечатаны,— или явный самообман, или преследует цели
самооправдания: в «Библиотеке для чтения» принадлежащих
Ушинскому статей об американском образовании нет. Возможно,
что Старчевский имел с ними дело, но почему-либо не мог напе-
чатать. У Ушинского же создалось впечатление, что с Старчев-
ским ему довольно трудно работать ввиду того, что многие его
статьи бракуются. Последнее письмо Ушинского к Старчевскому
от 9. X. 1866 г. кое-что разъясняет. После длительного перерыва
в 9 месяцев, перерыва, объясняемого служебными занятиями
но институту, Ушинский пишет: «Теперь дел стало поменьше
и я кое-что работаю. Теперь кончаю статью «О народности в
общественном образовании» для «Морского сборника», и у ме-
ня почти готова другая статья об американском образовании,
которую не знаю, где помещу; но для вашего журнала она слиш-
ком велика, листов 8 печатных, а может быть, и больше. У меня
теперь собрано много хороших материалов по воспитательной
части и я был бы очень рад, если бы небольшая статейка о фран-
цузком образовании пригодилась Вам» (т. XI, стр. 155—156).
Из этого письма во всяком случае ясно, что не ранее как через
два года после поступления в Гатчинский институт Ушинский
мог сказать, что у него накопилось много хороших материалов
по воспитательной части, в том числе и по американскому воспи-
танию, и что он их обрабатывает, причем предлагает Старчевскому
для его нового еженедельного журнала «Сын отечества» неболь-
шую статью о французском образовании. Именно этот срок,
т. е. конец 1856 г., и нужно признать минимальным для того,
чтобы объяснить ceöe происшедшее в Ушинском резкое измене-
ние направления его работы. За эти два года Ушинский, с одной
стороны, подошел вплотную к той педагогической культуре, ко-
торая за несколько десятилетий выросла и сложилась в Гатчин-
ском институте и, придавленная бюрократическим режимом
николаевского самодержавия не обнаруживала заметных при-
знаков жизни: с другой стороны, вторая половина 50-х годов
была временем широкого демократического подъема в России,
который соответствующим образом отразился на всех сторонах
русской жизни. Ушинский, вступив на педагогическую работу
в момент этого подъема, не мог не испытать на себе его могу-
щественного, оживляющего воздействия, тем более, что социаль-
но-экономические идеи Ярославского периода составляли весьма
серьезную предпосылку для постановки и решения педагогиче-
ских проблем, с такой силой поставленных общественными дви-
жениями 60-х годов.
После этих предварительных соображений обратимся к
самому Гатчинскому институту.

Организованный в 1803 г. в ведомстве императрицы Марию
как учреждение для воспитания сирот, Гатчинский институт ко
времени Ушинского имел уже более чем 50-летнюю историку
увлекательно изложенную предшественником Ушинского по
должности инспектора классов, П. С. Гурьевым (Очерк исто-
рии Гатчинского сиротского института», Спб., 1854), и богатый
опыт педагогической работы. Сначала он функционировал как
воспитательное учреждение для малолетних детей и как началь-
ная школа, по окончании которой дети в соответствии с обна-
руженными ими способностями распределялись по различным,
учреждениям и школам повышенного типа. В 30-х и начале
40-х годов в Гатчинском институте широко развернулась дея-
тельность выдающихся русских педагогов — А. Ободовского,.
П. Гурьева и Е. Гугеля. По их инициативе в 1833 и 1834 гг.
издавался единственный в России тех лет, замечательный по
своей содержательности и стоявший на уровне передовой евро-
пейской педагогической мысли «Педагогический журнал».
В стенах Гатчинского института в те же годы широко разверну-
лась разработка как методики воспитательной работы в целом,,
так, в частности, и методики преподавания арифметики, геогра-
фии, русского языка и других предметов. Это был блестящий
период педагогической работы Гатчинского института, связан-
ный с творческой работой Е. Гугеля. С второй половины
30-х годов работа Гатчинского института осложнилась, так как
он был преобразован в среднее учебное заведение, которое долж-
но было подготовлять наиболее способных воспитанников, меж-
ду прочим, и для университетского обучения. В 1847 г. институт
получил юридическое направление, что еще более усложнило
его структуру, так как средняя школа получила профессиональ-
ную надстройку: общеобразовательный курс института равнял-
ся пяти годам, специально юридический—трем. В ряду других
аналогичных школ Гатчинский институт занял, таким образом,,
середину между школами для подготовки канцелярских служи-
телей и училищем правоведения, т. е. был средней профессио-
нально-юридической школой, имевшей своей задачей подготов-
ку воспитанников для гражданской службы по всем отраслям:
по министерствам юстиции, внутренних дел, государственных,
имуществ, народного просвещения. На выпускных экзаменах
института присутствовали представители министерств и по сво-
ему усмотрению отбирали понравившихся им кандидатов.
К началу 50-х годов институт переживал уже период упадка:
прежних выдающихся педагогических сил, прославивших
институт в 30-х годах, уже не было; единственный представитель
этих годов, П. С. Гурьев, уже, очевидно, старел и истратил за-
пас своих творческих сил; наличные преподаватели, подчинен-

ные бюрократическому режиму администрации, конечно, не мог-
ли удовлетворительно решать усложнившихся проблем, лежав-
ших перед институтом. Институт как учреждение достиг огром-
ных размеров: он включал в себя свыше 600 воспитанников,
имел 31 преподавателя, 29 воспитателей, 16 писарей, не считая
администрации. В этом огромном учреждении нужно было уве-
ренно решать целый ряд сложнейших педагогических проблем.
Сочетание общеобразовательной и специально практической
подготовки в одном учебном заведении должно было выдвигать
весьма актуальные задачи — выявления способностей и направ-
ленности учащихся к будущей практической деятельности, вы-
работки наклонностей к тем или иным видам практической
деятельности в течение общеобразовательного курса, рациональ-
ного распределения учащихся по специальностям,— словом, сто-
ял вопрос об установлении нормального соотношения общего
и специальною образования. Характер закрытого учебного заве-
дения выдвигал перед его руководством вопрос о постановке
воспитания вообще и, в частности, вековечный в школьной прак-
тике больной вопрос о соотношении воспитания и образования,
который, согласно давнишней традиции, разрешался неудовлет-
ворительным, механическим разделением функций образования
и воспитания. Необходимость принимать в институт неграмот-
ных детей, не получавших до своего поступления предваритель-
ной подготовки, ставила вопрос об организации при институте
подготовительного отделения и правильной постановке в нем
элементарного обучения и воспитания. Все эти вопросы — вос-
питательные, образовательные, организационные, тесно связан-
ные друг с другом, естественно, должны были возникнуть перед
Ушинским, несмотря на то что он был назначен заведующим
только учебной частью и ко всему остальному официально он не
имел отношения. Разделение воспитательной и учебной работы,
отсутствие нормального, не чиновничьего воспитательного воз-
действия на учащихся, бюрократизм всего вообще руководства
жизнью института, обезличивавший каждого отдельного работ-
ника, неудовлетворительная постановка учебной работы и край-
не низкая успеваемость учащихся,— все это поднимало перед
Ушинским целый ряд настоятельных и жгучих педагогических
проблем, решать которые можно было только во всеоружии
определенных теоретических основ. В поисках за ними Ушинский
в первую очередь должен был столкнуться с установившимся в
практике института отрицательным отношением к теоретической
работе над решением педагогических проблем и боязнью снова
вступить на тот теоретический путь, который 15 лет тому назад
опорочил в глазах начальства педагогическое творчество Гу-
геля.
В одной из своих позднейших статей Ушинский вспоминал,
как именно в Гатчинском институте, этом очаге педагогиче-
ской культуры 30-х годов, ему пришлось в середине 50-х годов

встретить признаки резко отрицательного отношения к творче-
ской педагогической литературе. «Помню я, как, поступив на
службу в одно учебное заведение и рассматривая его библио-
теку, довольно многотомную, нашел я... два шкафа, запылен-
ные, почернелые, запечатанные. Видно по всему, что их лет 20 не
отпирали. Прошу открыть и нахожу очень полное собрание пе-
дагогических книг. Это было в первый раз, что я видел собра-
ние педагогических книг в русском учебном заведении. Этим
двум шкафам я обязан в жизни своей очень многим и, боже
мой! от скольких бы грубых ошибок был избавлен я, если бы
познакомился с этими двумя шкафами прежде чем выступил на
педагогическое поприще! — Человек, заведший эту библио-
теку, был необыкновенным у нас человеком "(Ушинский говорит
о Гугеле. — В. С). Это едва ли не первый наш педагог, ко-
торый взглянул серьезно на дело воспитания и увлекся
им. Но горько же и поплатился он за это увлечение.
Покровительствуемый счастливыми обстоятельствами, он мог
несколько лет приводить свои идеи в исполнение; но вдруг
обстоятельства переменились,— и бедняк-мечтатель окончил
свою жизнь в сумасшедшем доме, бредя школой, детьми, педа-
гогическими идеями. Недаром же после него закрыли и запеча-
тали его опасное наследство. Разбирая эти книги, исписанные
по краям все одной и той же, уже мертвой рукой, я думал, что
лучше было бы, если бы он жил в настоящее время, когда уже
научились лучше ценить педагогов и педагогические идеи»
(т. III, стр. 141). Это признание Ушинского совершенно опреде-
ленно говорит о том, как много нового и фундаментального
извлек он для себя из знакомства с педагогической литерату-
рой, вышедшей в России и за границей до начала 40-х годов.
В библиотеке Гугеля он прежде всего мог познакомиться с бо-
гатым содержанием «Педагогического журнала», издававшегося
педагогами Гатчинского института, и с русской педагогической
литературой первых десятилетий XIX в. Здесь же Ушинский
нашел богатое собрание тех заграничных мастеров педагогики,
практиков и теоретиков, на изучении которых росло педагоги-
ческое мастерство Гугеля. Рассматривая в 1862 г. педагогиче-
скую библиотеку в кабинете Фрелиха, директора женской шко-
лы в Берне, Ушинский увидел на полках целый ряд книг: «Вот
Дистервег, вот Шварц, вот Шмидт, вот Нимейер, Грубе, Кер-
нер,— все старые знакомцы!»,— прибавляет Ушинский. И это
говорит, что как педагог он в первую очередь воспитывался на
литературе конца XVIII и начала XIX в. Вот почему непра-
вильно мнение, высказанное Старчевским и, возможно, незави-
симо от него повторенное В. И. Чернышевым *, будто старая
* В. И. Чернышев, К. Д. Ушинский и реформа Смольного и Алек-
сандровского институтов («Известия АПН РСФСР», М., 1951, «вып. 33,
стр. 74—75).

литература не имела значения в педагогическом образовании
Ушинского. Но аргументы Старчевского являются аргументами
дилетанта в педагогике: он высказывает сожаление, что ему
неизвестно, когда и к кому написано письмо Ушинского с вы-
шеприведенным рассказом о библиотеке Гугеля. На самом деле
рассказ о библиотеке дан не в письме, а в статье о педагогиче-
ской поездке по Швейцарии, напечатанной в 1863 г. «Я не могу
допустить,— пишет Старчевский,— чтобы это письмо было на-
писано в 1856 г. и вот почему: Ушинского не могла восхитить
до такой степени старая педагогическая библиотека... Трудно
прийти в особенный восторг от массы педагогических книг, на-
писанных ровно за тридцать лет назад! Да и кто не знает, какая
страшная разница между педагогическими взглядами, господст-
вовавшими в первой четверти XIX столетия, и взглядами на
педагогику, как науку и искусство, в середине пятидесятых
годов». Эту разницу, конечно, прекрасно понимал Ушинский в
60-х годах, когда вспоминал о библиотеке Гугеля, и все же
отозвался о ней восторженно. Ведь в этой библиотеке были не
только произведения первых десятилетий XIX в., но, что особен-
но важно, классическая литература по педагогике XVIII в.
Гугель—ученик Песталоцци, следовательно, он не мог не иметь
его сочинений, как и сочинений Руссо. Понятно, что Ушинский
дорожил библиотекой Гугеля как собранием лучших теорети-
ческих сочинений по педагогике. Само собой понятно, что
Ушинский не застыл на старой педагогической литературе, но
изучал и современную. Аргумент В. И. Чернышева, что Ушин-
ский мало ссылается на старую педагогическую литературу,
неубедителен, так как ссылка на ту или другую литературу
определяется потребностями и содержанием, обсуждаемой темы:
по нескольким первым статьям вовсе нельзя судить о том, какое
значение придавал Ушинский старой классической литературе,
как это делает В. И. Чернышев. Таким образом, первым обстоя-
тельством, обусловившим собой быстрое включение Ушинского
в педагогическую работу Гатчинского института, нужно признать
счастливую находку им библиотеки Гугеля. Библиотека, по его
собственному признанию, открыла ему научный взгляд на сущ-
ность педагогической деятельности, помогла теоретически осмыс-
лить ее.
Одновременно действовало и вышеуказанное второе обстоя-
тельство— рост со второй половины 50-х годов давно подготов-
лявшегося общественного демократического движения в стране,
свидетельствовавшего о том, что наступила пора смены старого
феодального режима в России и установления нового, буржуаз-
но-демократического. Это общественное движение открывало
большие перспективы для педагогической работы, указывало
широкие возможности охватить этой работой массы подрастаю-
щего поколения народа и применить к его воспитанию и образо-
ванию новые, рациональные приемы. Знакомство с тем широким

простором, какой давался воспитанию в тогдашних Штатах Се-
верной Америки, указывало на то, что такие же, а может быть,
еще большие возможности могут наступить и в России. Те эпи-
зодические сообщения о положении народного образования в раз-
личных европейских странах и в Америке, которые неодно-
кратно давал Ушинский в своих иностранных обозрениях, по-
лучили в его глазах исключительно большой интерес, как
освещающие те вопросы, к постановке которых подошла уже
и Россия. Демократический подъем в России Ушинский осмыс-
ливал как фактическое вступление страны в давно уже подго-
товлявшуюся и им обстоятельно охарактеризованную в речи
«О камеральном образовании» фазу капиталистического разви-
тия («индустриальный век»), когда на первый план выступят
интересы народных масс, их просвещение и творческое раз-
витие. В России, как в любой демократической стране, должна
наступить эра широкого развития просветительных мероприя-
тий,— эта мысль окрыляла Ушинского в его педагогической ра-
боте. Она получала не только теоретико-педагогический, но од-
новременно и широкий демократический и политический смысл.
Естественно, что Ушинский приступил к собиранию и изучению
с этой точки зрения современного материала по народному об-
разованию. У него накопился ряд материалов о положении об-
разования в различных странах Европы и в США и был набро-
сан ряд статей с критической оценкой различных систем
образования. Нужно было найти возможность опубликовать эти
статьи, что в России, не имевшей педагогических журналов,
было, конечно, не легко. Казалось бы, что Старчевский, с лиш-
ком два года работавший с Ушинским в «Библиотеке», восполь-
зуется его услугами и в новом журнале «Сын отечества». Этого,
однако, не случилось по причинам, о которых Старчевский пи-
шет не совсем ясно. «Случилось обстоятельство, которое разлу-
чило нас с Ушинским надолго. Дело было из-за того, что авторам
никогда не следует говорить правды относительно их сочинений.
Это неопровержимая истина. В какой бы дружбе или родстве
вы ни находились с автором, но чуть вы не одобрили его произ-
ведения, чуть вы не сочувствуете и не относитесь с похвалой
к его литературному или ученому труду—и дружба и родство
кончены». Очевидно, произошел какой-то разрыв, но почему —
неясно. Приведенное выше (стр. 151) письмо Ушинского к Стар-
чевскому (9 октября 1856 г.) было ответом на предыдущее
письмо Старчевского. Видимо, Старчевский, вспомнив Ушин-
ского уже после трехмесячного издания своего нового журнала,
теперь приглашал его к сотрудничеству, но в чем-то не одобрял
его прежних работ и в свою очередь просил высказаться о «Сыне
отечества». Ушинский перечислил Старчевскому в своем ответе
те статьи, над которыми он работает, и те статьи, которые он
мог бы приготовить: «Но,— добавляет он,— не знаю, пригодится
ли что для вас, даром же работать не хочется»,— очевидный

намек на те статьи, которые в прошлом не принял Старчевский
по тем или иным соображениям. Что касается нового его жур-
нала, Ушинский с обычной прямотой писал: «Не скажу вам ни-
чего о вашем журнале, потому что в глаза хвалить не люблю;
но скажу, что, мне кажется, было бы лучше для него, если бы
официальности немного потеснились и дали бы побольше места
учено-популярным статьям, которых вообще в наших журналах
в сравнении с заграничными необыкновенно мало. Дешевизна
же вашего журнала налагает на него обязанность быть про-
водником образования в массу... Одна политическая экономия,
так мало знакомая публике, может дать много материала, а гео-
графия, естественные науки и т. д.!» Заканчивается письмо
весьма сухо и подчеркнуто холодно при внешней корректности:
«Но вы, конечно, лучше меня знаете, что вам нужно; позвольте
же поблагодарить вас еще раз за память обо мне и сказать
Вам — до свидания». Очевидно, Ушинский почувствовал себя
обиженным каким-то отношением к нему Старчевского. В свою
очередь и Старчевский не мог не почувствовать, что с Ушин-
ским теперь стало труднее разговаривать.
О некоторых
чертах
практической
деятельности
К. Д. Ушинского
в Гатчинском
институте.
Совершенно понятно, что конкретные особен-
ности практической деятельности Ушинского-
педагога вытекали из тех практических
затруднений в работе большого учреждения,
которые требовали устранения, но в свою оче-
редь предполагали правильный теоретический
подход в борьбе с ними.
Сохранившиеся данные о Гатчинском институте позволяют
утверждать, что внимание Ушинского в первую очередь остано-
вилось на огромной неуспеваемости учащихся института, кото-
рая выражалась в том, что большая половина учащихся остав-
лялась на второй год и меньшая половина переводилась в сле-
дующие классы. М. Песковский сохранил из уничтоженного ар-
хива института весьма любопытную статистическую справку,
говорящую о том, какую успеваемость нашел Ушинский при
своем вступлении в институт и как эта успеваемость изменя-
лась при нем:
Годы
Всего
учащихся
Выпущено
Переведено
Оставлено
на 2-й год
Уволено
1854/5 669
32
243 376
18
1855/6 658
22
442 183 10
1856/7 666
30
444 1*0
8
1857/8 686
40
405 230
11
1858/9 635
44
416 162
7
Из приведенной таблицы легко видеть, как неблагополучие
в постановке учебной работы постепенно устраняется, как год
за годом неуклонно растет количество переводимых в следующие

классы и количество выпускаемых и так же неуклонно умень-
шается количество оставляемых на второй год и количество
уволенных. Эти статистические данные определенно говорят о
каких-то настойчивых мероприятиях внутри института, направ-
ленных к достижению именно этого результата.
Случайно уцелевшее дело Гатчинского института № 104 гово-
рит о том, что такие мероприятия имели место и что Ушинскому
пришлось сразу же вступить в конфликт с рутинными учебными
традициями института, успевшими уже свить себе гнездо в
жизни когда-то передового учреждения. Ушинскому пришлось
перенести борьбу с своими сослуживцами, которые сразу стали
оказывать ему сопротивление и подавать на него жалобы, моти-
вируя эти жалобы намеками, что новый инспектор разрушает
практику работы, установленную высочайшими распоряже-
ниями. Упомянутое выше дело озаглавлено: «Высочайше утвер-
жденное наставление для образования воспитанников в военно-
учебных заведениях». Оно хранилось в делах института как об-
разец педагогического документа, безупречного с «высочайшей»
точки зрения. В стиле этого документа, запечатленного автори-
тетом Я. И. Ростовцева, были разработаны в конце 40-х и на-
чале 50-х годов на основании предшествующего опыта работы
Гатчинского института, подробные программы по русскому
языку и литературе. Программы напечатаны целой книгой и
утверждены, в виде опыта, на три года. С основными идеями
программ, поскольку они обобщали опыт педагогов 30-х годов,
Ушинский был согласен, но постановку преподавания русского
языка по этим программам считал неудовлетворительной, а их
конкретное содержание устаревшим и требующим обновления.
С этой целью Ушинский уже в сентябре 1855 г. созвал с разре-
шения директора конференцию преподавателей русского языка.
Обсудив практику преподавания и ее недочеты, конференция в
составе пяти преподавателей вместе с Ушинским решила, что
необходимо внести изменения в постановку преподавания рус-
ского языка. Протокол конференции за подписью всех ее участ-
ников Ушинский представил директору с таким разъяснением:
«Находя необходимым при преподавании русского языка внести
единообразие и постепенность в практических упражнениях,
я составил по этому предмету подробные правила для всех
классов. Правила эти были мной прочитаны всем преподавате-
лям русского языка, исправлены с общего согласия в некоторых
частях и единогласно признаны полезными. Представляя их на
утверждение начальства, я всепокорнейше прошу позволить мне
принять их в руководство немедленно, чтобы и в этом году прак-
тические упражнения по русскому языку могли быть приведены
в порядок». Несмотря на то, что преподаватели подписали про-
токол конференции, были среди них недовольные, и почетному
опекуну института, С. С. Ланскому были посланы анонимные
жалобы на Ушинского, в результате чего директор института

получил от почетного опекуна извещение, что «некоторые препо-
даватели при институте не исполняют законных требований и. о.
инспектора классов, относящихся до учебной части, и даже вхо-
дят в полемическую переписку вопреки правилам подчиненно-
сти их по службе. Объявить учителям, чтобы они отнюдь не
позволяли себе уклоняться от всех требований и. о. инспектора
классов, признанных начальством полезными и данным в руко-
водство программам не противными. Особенно подтвердить им,
чтобы занимались своим делом, а не марали бумаг».
Неизвестно, были ли организованы аналогичные конферен-
ции по другим предметам. Во всяком случае общая неуспевае-
мость первых лет стала постепенно снижаться, следовательно,
какие-то мероприятия шли не только по линии русского языка.
Эти мероприятия и вызывали общую неприязнь в косной среде
Гатчинского института к неожиданно нарушившему ее покой
реформатору. Как только Ушинский был переведен в Смоль-
ный институт и в Гатчинском институте появился новый ин-
спектор классов, Панченко, от него получилась целая доклад-
ная записка на имя почетного опекуна о неправильных дей-
ствиях Ушинского при пересмотре высочайше утвержденной
программы преподавания русского языка. Директор института
на основании документов 1855 г. и опроса учителей, работавших
при Ушинском, установил, что распоряжения Ушинского были
совершенно правильными, новому же инспектору предоставлено
право по примеру Ушинского организовать конференции, обсуж-
дать все возникающие в порядке преподавания вопросы и решать
их на основании этого обсуждения. Случайно, по небрежности
канцелярии, или с умыслом, чтобы обратить внимание кого
следует, но материалы о пересмотре программы по русскому
языку были включены в дело о высочайше утвержденном на-
ставлении для образования воспитанников военно-учебных за-
ведений как бы в подтверждение того, что требованиями Ушин-
ского нарушалась установленная высочайшим распоряжением
практика обучения.
Вообще, Ушинский предпринял большую перестройку учеб-
ной части, что вызвало ряд неудовольствий с разных сторон и
привело к тому, что после перевода Ушинского в Смольный ин-
ститут по его адресу был высказан целый ряд обвинений. Так,
уже предшественник Ушинского по должности инспектора клас-
сов, П. С. Гурьев, в своих воспоминаниях о Гугеле обмолвился
едким замечанием по адресу некоторых инспекторов (очевидно,
имея в виду Ушинского), что, вступая в исполнение своих обя-
занностей, они стремятся во что бы то ни стало переделать ста-
рые порядки, включительно до расстановки стульев. Раздава-
лись обвинения, что целый ряд учебных пособий, украшавших
стены института, как-то — рисунков, таблиц, географических
карт, глобусов, бюстов и т. п., Ушинский велел убрать в кладо-
вые, благодаря чему стены лишились своих украшений, а уча-

щиеся возможности самостоятельно пользоваться учебными по-
собиями. На самом деле все обстояло иначе. Ушинский держал-
ся того взгляда, что картины и другие пособия, развешанные на
стенах, скоро перестают замечаться учащимися и не привлекают
их внимания. Поэтому их следует держать в специальных каби-
нетах и привлекать к делу сообразно с ходом преподавания.
В Смольном Ушинский застал обратную практику: драгоценней-
шие учебные пособия сохранялись взаперти в кабинетах и не
извлекались в классы в качестве пособия при преподавании.
Кто-то пожертвовал институту драгоценный зоологический ка-
бинет; для него отвели целое помещение и закрыли его, не от-
крывая в течение целого ряда лег. Когда Ушинский приказал
его открыть, оказалось, что почти весь кабинет изъеден молью
и только небольшое количество экспонатов удалось спасти и
ввести в учебное употребление. Понятно, что такая радикальная
мера легко могла подать повод для нового обвинения в разоре-
нии зоологических коллекций. В Гатчинском институте Ушин-
ский не мог пройти мимо библиотечного имущества института
и делал известные нововведения, которые дали повод для новых
обвинений. Было две библиотеки: одна учебная — 14 849 томов и
другая —разных сочинений 7157 томов — фундаментальная,
очевидно. В учебной, иначе ученической, библиотеке, судя по ко-
личеству заключались не одни учебники, но и книги для дет-
ского чтения. Ушинский ввел какое-то ограничение для пользо-
вания учащимися фундаментальной библиотекой. Возникло в
связи с этим новое обвинение. Возможно, что обвинения этого
рода шли со стороны бывшего инспектора классов. Обвинения
эти нашли себе отголосок в раздраженной статье И. Пиотров-
ского «Погоня за лучшим» («Современник», 1861 г., № 6), явно
не отвечающей действительности. Пиотровский пишет: «С остав-
лением Гурьевым должности инспектора классов значительная
часть учебных пособий была перенесена из рекреационных зал
в кладовые. Зачем?—предание умалчивает. При П. С. Гурьеве
воспитанники могли пользоваться книгами из библиотеки «раз-
ных сочинений», с его же отставкой эта библиотека, вероятно,
начала приводиться в порядок, причем стало неудобно выдавать
книги воспитанникам и выдача производилась только наставни-
кам. Мы знаем достоверно, что этот порядок существовал
с 1854 г. до 1859—1860 гг. Что же значат богатства учебных
заведений, когда на них наложил свою печать какой-нибудь
Плюшкин в виде инспектора-педагога?» Обвинение, лишенное
всякой доказательной силы, основанное на непроверенных слу-
хах и проникнутое предвзятой озлобленностью автора, который
в 60-х годах имел полную возможность фактически разобраться
в обвинениях, если таковые существовали, и не делать прозрач-
ных и необоснованных намеков.
Борьба с неуспеваемостью в Гатчинском институте, естест-
венно, должна была обратить внимание Ушинского на те учеб-

ные книги, которые являются основным фактором в формиро-
вании успехов учащихся. Основной предмет, который препода-
вал Ушинский, заставил его поставить вопрос о создании книги,
которая облегчила бы овладение родным языком, устной и
письменной речью, и вместе с тем давала бы то развитие мысли
учащихся, которое является предпосылкой для развития речи и
которое iß схоластических учебниках по русскому языку сплошь
и рядом игнорируется. Гениальная мысль, родившаяся у Ушин-
ского, заключалась в том, чтобы сочетать обучение языку с изу-
чением конкретных явлений, доступных ребенку 10—11-летнего
возраста, так, чтобы упражнения в языке велись не отвлеченно,
а «а конкретном материале. Таким образом, родилась целая
система занятий, направленных одновременно и на формирова-
ние первоначальных знаний о природе и обществе, и на разви-
тие на этом материале устной и письменной речи. Это была со-
вершенно оригинальная в русской педагогике идея, осуществ-
ление которой доставило Ушинскому заслуженный успех. Идея
эта зародилась и сформировалась у Ушинского в Гатчинском
институте. Об этом прямо свидетельствует наиболее авторитет-
ный из биографов Ушинского — Рехневский. Он пишет: «К гат-
чинской эпохе жизни Ушинского относится начало наиболее
важных его трудов по составлению книг для первоначального
обучения. Первую из этих книг «Детский мир и хрестоматия»
он начал составлять еще в 1858 г. и напечатал ее в начале
1861 г. Читая эту книжку, составленную, по-видимому, из та-
ких простых, легких и безыскусственных рассказов и описаний,
с первого взгляда можно подумать, что составление ее не тре-
бовало особенного труда и усилий. Между тем Ушинский по-
святил ей целых три года усидчивого труда». К тому же Гат-
чинскому институту должен быть отнесен и замысел другой, не
менее замечательной его книги «Родное слово». В архиве Ушин-
ского сохранился замечательный документ под заглавием «План
книги, долженствующей иметь 25 изданий». План этот пред-
ставляет по существу своему первый очерк «Родного слова»,
разработанного и напечатанного только в 1864 г.
Было бы неправильно думать, что Ушинского волновали в
Гатчинском институте одни только вопросы учебной работы. Как
инспектор классов он не имел права касаться никаких других
вопросов в институте. Но он не мог не замечать того, что по су-
ществу дела разделение учебной и воспитательной работы в
институте — явление глубоко ненормальное, что органически
цельный процесс воспитания разрывается механически на два
отдельных процесса — воспитание и обучение, в резуль-
тате чего возникают ненормальные явления как в области вос-
питания, так и в области обучения. Однако же как инспектор
классов он не имел права касаться вопросов воспитания. Но тем
интенсивнее работает его мысль над разрешением проблемы
единства воспитания и обучения. Целый ряд этого рода вопросов

он поднимает анонимно в печати и в некоторых своих записках
в министерство. Вообще же нужно сказать, что на опыте работы
Ушинского в Гатчинском институте оформились его основные
педагогические идеи, разработанные им в его статьях и учебни-
ках. К проблемам, рожденным в практической работе Гатчинско-
го института, Ушинский систематически возвращался в течение
всей своей последующей жизни и, так сказать, теоретически
дорабатывал и развивал их. В этом заключается значение Гат-
чинского периода жизни Ушинского.
Первые теоре-
тические статьи
К. Д. Ушинского
по специально-
педагогическим
вопросам.
Выступление Ушинского в печати с теорети-
ко-педагогическими статьями было не только
особым этапом в его личной жизни, но одно-
временно и выражением нового этапа в со-
циально-экономической и педагогической жиз-
ни России. До сих пор задавленные и сжатые
полицейским режимом царизма подлинно педагогические ин-
тересы масс народа, вытекавшие из его житейских потребно-
стей, в связи с общеизвестными политическими событиями рус-
ской жизни второй половины 50-х годов внезапно оживились, и
почувствовалась настоятельная потребность их всенародного
обсуждения и практического удовлетворения. Опубликованная
в 1856 г. в журнале «Морской сборник» статья Н. И. Пирогова
«Вопросы жизни» произвела большее впечатление именно тем,
что подвергала публичному обсуждению животрепещущие воп-
росы общественного воспитания, которые до сих пор считались
сферой, исключительно подлежащей ведению правительства.
Статья вызвала широчайшие отклики во всех журналах, не-
смотря на то что была написана тяжелым стилем и с большим
уклоном к мистицизму. Статья обсуждалась горячо, так как тре-
бовала решительного поворота в организации общественного об-
разования, выдвигая на первый план не специальное, а общее
образование, образование человека, вопреки несколько лет тому
назад произведенной правительством реформе школы, выдви-
гавшей на первый план образование специалиста и соответст-
венно этому устанавливавшей специальную профессиональную
надстройку уже над IV классом гимназии, ранее, чем закончено
общее образование, дающее подготовку к специальному. Широ-
кое сочувствие этой стороне высказываний Пирогова, как и са-
мые эти высказывания, не отражали еще всего, что входило в
понятие образования в наступивших новых условиях общест-
венной жизни. Положение об общем образовании как предпо-
сылке специального можно было отстаивать и в условиях старого
времени, не изменяя содержания образовательной системы. Пи-
рогов, например, как показал это несколько позже Ушинский,
признавал возможным общее образование только в старой клас-
сической форме, с чем уже нельзя было согласиться, так как
современность требовала перехода к новой, реальной системе
образования. Самое главное то, что в наступившем обществен-

ном движении необходимо было самое понятие образования
поднять на новую 'социально-политическую стадию, рассматри-
вая его уже не в рамках отживающего сословного обществен-
ного строя, а как выражение потребностей народа в целом, как
средство удовлетворения широких масс трудящихся. Народ-
ность воспитания — вот лозунг нового воспитания, который про-
возгласил и теоретически раскрыл К. Д. Ушинский, понимая
народность, как принцип демократии в широком смысле этого
слова. С этой точки зрения, точки зрения народности, и подошел
Ушинский в своих первых теоретических статьях к истории и
теории образования.
Вопрос об опубликовании подготовленных им статей, бес-
покоивший Ушинского, как видно из его переписки с Старчев-
ским в декабре 1856 г., разрешился к началу следующего года
удовлетворительно, так как совместными усилиями Ушинского
и Редкина было намечено издание педагогического журнала под
редакцией А. А. Чумикова— педагога, который в течение 12 лет
перед тем работал помощником инспектора классов Николаев-
ского сиротского института и совместно с инспектором
А. Г. Ободовским планировал задачу возобновления попытки
Гугеля издавать педагогический журнал. Смерть Ободовского
и освобождение Чумикова от работы в институте заставили
последнего энергичнее взяться за неосуществленный проект из-
дания журнала, обратившись к помощи авторитетных педаго-
гов. В своих воспоминаниях («Мои цензурные мытарства»,
«Русская старина», 1899 г., № 12, стр. 585—586) Чумиков рас-
сказывает: «В конце 1856 г., поощряемый П. Г. Редкиным, быв-
шим проф. Московского университета, и учеником его, инспекто-
ром классов Гатчинского сиротского института К. Д. Ушинским,
моими будущими сотрудниками, задумал я издание педагоги-
ческого журнала». В период, когда так живо в связи со статьей
Пирогова стали обсуждаться педагогические вопросы, админи-
страция не возражала против издания педагогического жур-
нала, а редактор «Журнала МНПр», А. В. Никитенко, в свою
очередь отозвался сочувственно о новом издании. A.A. Чумиков
отмечает в своих воспоминаниях, что нравственная помощь,
обещанная ему Редкиным и Ушинским, «имела большое значе-
ние, но что сотрудничество этих лиц было ограничено их слу-
жебными обязанностями, Ушинский же даже не жил в Петер-
бурге» («Из записок Чумикова», «Русский архив», 1902 г.,
№ 10, стр. 205), так что вся тяжесть издания журнала должна
была лечь на редактора. Чумиков отмечает трудность привлече-
ния сотрудников и большие цензурные затруднения, так как
цензор, попечитель учебного округа Щербатов, не дозволял ка-
саться закрытых учебных заведений и писать об их недостатках.
Указанием на различные трудности издательской работы Чуми-
ков пытается затушевать недостатки своего издания, которое не
могло полностью ответить на запросы времени. В действитель-

ности на отсутствие сотрудников Чумикову нельзя было жало-
ваться. В числе его сотрудников были достаточно видные педа-
гоги того времени — Паульсон, Вессель, Редкий, Ушинский и в
особенности такой талантливый и передовой общественно-поли-
тический мыслитель, как Н. А. Добролюбов. Но уже этот послед-
ний отметил в своем дневнике простодушие, забитость и скром-
ность Чумикова и, уступая его далеко не широким требованиям,
должен был давать ему статьи, преимущественно переработан-
ные с иностранного по частным вопросам методики воспитания
й обучения. Большие принципиальные статьи Добролюбова по
вопросам воспитания не могли появиться в журнале Чумикова.
Такова его статья «Значение авторитета в воспитании», перво-
начально предназначенная для «Журнала для воспитания» и
одобренная Редкиным, но, в конечном итоге, появившаяся в жур-
нале «Современник». Есть основания думать, что между Чуми-
ковым и его выдающимися сотрудниками были принципиальные
разногласия, в силу которых эти сотрудники не могли долго
оставаться в журнале и выбывали в течение 2—3 лет. Так вы-
были из журнала постепенно — Паульсон, Вессель, Редкий,
Ушинский, Добролюбов.
Ушинский, в частности, сотрудничал в «Журнале для воспи-
тания» всего два года— 1857 г. и 1858 г. н за эти два года он
дал журналу пять содержательных статей, из коих одна — «О на-
родности в общественном воспитании» — представляла собой
целое исследование, занявшее свыше ста страниц. То решение
основных педагогических проблем, какое давал Ушинский в
своих статьях, совсем не гармонировало с педагогическими уста-
новками Чумикова. Этот последний считал необходимым ставить з
первую очередь узкопрактические вопросы, между тем как для
Ушинского было важным в первую очередь дать им принципи-
альное обоснование. Чумиков полагал, что для решения постав-
ленных им задач достаточно освещать и переносить в русскую
школу практический опыт Германии; Ушинский, напротив, счи-
тал, что наша педагогика должна быть народной и что педаго-
гическая литература должна быть отражением общественного
мнения по вопросам воспитания. Выдвигая на первый план
идею народности в воспитании, Ушинский стремился с этой точ-
ки зрения осмыслить педагогически системы других народов и
уяснить, в частности требования и потребности русского на-
рода в области воспитания. К немецкой педагогике Ушинский
подходил не только с признанием ее больших достоинств, но
также и с критикой неприемлемых для русского народа одно-
сторонностей; для Чумикова же она была тем источником, из
которого можно было черпать материалы без ограничения.
«В первые три года мой журнал черпал из этого источника не-
ограниченные заимствования»,— писал Чумиков в своих воспо-
минаниях. Считая себя большим специалистом в области педа-
гогики, Чумиков к Ушинскому относился несколько свысока.

Отдавая ему должное как выдающемуся теоретику, Чумиков
недооценивал его как педагога-практика («Русский архив»,
1902 г., № 10, стр. 200). Попятно, что при таких условиях Чу-
миков не мог рассматривать статьи Ушинского как материал,
характерный и желательный для своего журнала, и нередко в
специальных примечаниях выражал свое несогласие со взгля-
дами Ушинского. Так, когда Ушинский в одной из своих статей
написал, что «нет причин, почему бы женщина могла отстать
от мужчины в науке и в способности преподавания», редакция
«Журнала для воспитания» сделала к этому месту специальное
примечание: «По нашему мнению, такая ученая женщина пере-
стает быть женщиной. Достоинство педагогических способностей
женщины есть также пока опорный предмет». Такой обыватель-
ский подход к одному из крупнейших вопросов 60-х годов гово-
рил о серьезных принципиальных расхождениях редакции
с своим сотрудником.
Педагогические статьи Ушинского, публиковавшиеся в
«Журнале для воспитания» на протяжении двух лет, представ-
ляют однако же замечательное явление. Они свидетельствуют
о том, с какой зрелостью мысли Ушинский вошел в педагогиче-
скую работу; одновременно они говорят и о том, какой серьез-
ный вклад внесен им в русскую педагогическую мысль уже
этими первыми статьями. На большой теоретической и прин-
ципиальной высоте Ушинский поднял и заострил целый ряд су-
щественных для русской педагогики вопросов одновременно и
теоретических, и практических. В первой же своей статье
«О пользе педагогической литературы» Ушинский поставил во-
просы о соотношении теории и практики в педагогике, о разра-
ботке психологических основ педагогики, о значении педагоги-
ческой литературы для выработки общественного мнения по
вопросам воспитания. Н. А. Добролюбов отозвался об этой
статье, как об «интересной». Во второй статье «Три элемента
школы» Ушинский показывал всю гибельность того разрыва
между воспитанием « образованием, который царит в особен-
ности в закрытых учебных заведениях. По существу дела
статья в ярких красках рисовала антипедагогические условия
работы Гатчинского института, явившиеся результатом противо-
естественного разрыва органически связанных элементов
школы и механического разделения их между директором,
воспитателями и преподавателями. Назвать имя института
Ушинский однако же не имел права и критиковал его работу,
изображая аналогичные порядки некоторых французских и анг-
лийских школ. Не желая рисковать службой в случае, если его
намек будет понят, Ушинский напечатал свою статью под псев-
донимом «Виссарион Жуков. Москва». Намек был понят, и
статья Ушинского произвела большое впечатление в закрытых
учебных заведениях. Один из педагогов кадетскою корпуса в
Москве, П. Е. Басистов, пересказал содержание статьи Ушин-