Стоюнин В. Я. Руководство для теоретического изучения литературы... — 1910

Рѣчь.
Прочитать стихотвореніе Лермонтова „Вѣтка Па-
лестины" (Хрестоматія къ Руководству отд. I).
Разсмотримъ, какимъ образомъ могла сложиться вся
эта рѣчь. Раздѣляя ее на части, находимъ: 1) описаніе
Палестины; 2) впечатлѣніе отъ пальмовой вѣтки. Въ
первой представляются слѣдующія подробности: описаніе
физической природы Палестины, ея жители, отдѣльныя
картины и значеніе для христіанскаго міра; во второй—
обстановка, при которой поэтъ увидѣлъ вѣтку, и впе-
чатлѣніе отъ нея. Ясно, что все это, прежде чѣмъ вы-
разиться въ рѣчи, должно было развиться въ душѣ поэта.
Посмотримъ, какимъ образомъ совершилось это развитіе.
Привезенная изъ Іерусалима пальмовая вѣтка при из-
вѣстной обстановкѣ (передъ иконой, прозрачный сумракъ,
блескъ лампады, кивотъ и крестъ) возбуждаетъ въ поэтѣ
чувство благоговѣнія, мира и отрады и напоминаетъ ему
о той странѣ, откуда она привезена, напоминаетъ и
все то, что онъ зналъ или читалъ о той же странѣ. Съ
этимъ вмѣстѣ онъ сближаетъ вѣтку съ той страной, въ
которой она росла; затѣмъ сближаетъ ее, на основаніи
своихъ познаній, съ бѣдняками туземцами, которые сры-
ваютъ вѣтви для продажи богомольцамъ, какъ бы слы-
шитъ этихъ бѣдняковъ, ихъ тихія молитвы или пѣсни
старины. Далѣе слѣдуетъ сближеніе сорванной вѣтки съ
самымъ деревомъ, на которомъ она росла, и наконецъ
съ богомольцемъ, который прибылъ туда изъ далекой
страны или съ желаніемъ очиститъ свою запятнанную

совѣсть, или изъ благочестія для удовлетворенія рели-
гіозной потребности души. Такимъ образомъ въ душѣ
поэта создалась обширная картина въ связи съ той вѣткой,
которую ему представила дѣйствительность. Всѣ мысли,
какія являются ему о Палестинѣ, онъ не иначе пред-
ставляетъ, какъ въ картинахъ, такъ, сдѣлавъ выводъ, что
въ коренныхъ жителяхъ Палестины, несмотря на ихъ
жалкое настоящее положеніе, должно посреди святынь
развиться религіозное чувство и сознаніе своей истори-
ческой славы, онъ воображаетъ ихъ не иначе, какъ съ
тихой молитвой на устахъ или съ пѣснями о славной
старинѣ. Въ этой картинѣ и выразился его выводъ. Или,
имѣя въ виду мысль, что въ Палестину приходятъ и
грѣшные, и праведные люди, онъ воображаетъ однихъ
съ грустью и со слезами—знакомъ душевнаго терзанія и
раскаянія, другихъ съ яснымъ взглядомъ, достойныхъ
неба по суду людскому и божескому. Равнымъ образомъ,
при видѣ вѣтки передъ иконой, ему воображается вѣрный
часовой, охраняющій святыню.
Дѣйствіе душевныхъ силъ. Изъ всего этого можно
представитъ, что совершалось въ душѣ поэта: онъ чувство-
валъ и вмѣстѣ съ тѣмъ мыслилъ, вспоминая и воображая,
и со всѣмъ тѣмъ создалъ нѣчто опредѣленное, цѣлое, въ
которомъ, при гармонической связи частей, выразилась
одна общая идея. Но онъ не довольствовался только
этимъ, у него еще явилось желаніе передать другимъ то,
что такъ живо создалось въ немъ; отсюда возникаетъ у
него работа надъ словомъ, языкомъ, который способенъ
передавать все, что ни дѣлается въ душѣ.. Такимъ обра-
зомъ умъ съ памятью, воображеніемъ, фантазіей, чувства,
желаніе или воля участвуютъ въ трудѣ его. Всѣ этн силы
называются душевными силами или способностями. Не
каждый человѣкъ въ равной мѣрѣ одаренъ ими. Одинъ
способенъ хорошо и надолго удерживать въ душѣ всѣ
впечатлѣнія, все то, что когда-либо видѣлъ и слышалъ,

но извлекаетъ изъ этого самыя скудныя мысли и не
способенъ дѣлать никакихъ выводовъ — это значитъ, что
онъ одаренъ хорошей памятью, но умственныя силы
развиты въ немъ мало. Другой можетъ мыслитъ не иначе,
какъ все представляя въ картинамъ, въ образахъ — это
значитъ, что онъ одаренъ способностью воображенія.
Третій при встрѣчѣ съ какимъ-либо пріятнымъ явленіемъ
тотчасъ же чувствуетъ къ нему неудержимое влеченіе, а
при встрѣчѣ съ явленіемъ непріятнымъ не можетъ удер-
жать своего отвращенія; отсюда возбуждаются въ немъ
радость, грусть, любовь, ненависть и другія чувства, что
свидѣтельствуетъ объ его чувствительности, т.-е. сильной
способности сердца принимать впечатлѣнія и ставитъ
человѣка въ извѣстныя отношенія ко всему окружающему.
Иной способенъ легко соединять въ одно цѣлое части,
разрозненныя въ дѣйствительности, чтобы представитъ
общую мысль, или сближать разныя явленія, чтобы
объяснитъ себѣ причину того или другого. Значитъ, здѣсь
сильно дѣйствуетъ фантазія—творческая способность. Но
въ то же время человѣкъ съ умомъ или съ воображеніемъ
можетъ бытъ недѣятельнымъ, т.-е. не имѣть желанія
переводитъ свои мысли въ дѣйствительность, превращать
ихъ въ дѣло. Это указываетъ на недостатокъ въ немъ
воли. Всѣ эти способности въ иномъ человѣкѣ могутъ
развиться и вмѣстѣ въ значительной степени, что уже
представляетъ натуру талантливую или геніальную. Пре-
обладаніе той или другой силы сообщаетъ и дѣятельности
человѣка особенный характеръ.
ДѢйСТВІе фантазіи. Для поэта особенно важна сила
фантазіи, какъ мы увидимъ , впослѣдствіи; но дѣйствіе
ея выказывается и въ другихъ сферахъ жизни. Такъ,
напримѣръ, при ея участіи создается мифологія у народовъ
первоначальныхъ, когда у человѣка являются вопросы о
причинахъ разныхъ явленій, а умъ его, за недостаткомъ
наблюденій, еще не въ состояніи дѣлать общіе выводы

и опредѣлять естественныя причины. Предполагая таин-
ственныя силы, производящія явленія, онъ съ помощью
фантазіи представляетъ дѣйствительныя существа, кото-
рымъ могутъ принадлежатъ эти силы. Является опредѣ-
ленный образъ, который и обращается въ божество, такъ
какъ человѣкъ признаетъ за нимъ страшную силу, спо-
собную сразу подавить его. Здѣсь изъ дѣйствительности
взяты только силы природы; все же прочее дополнено
фантазіей при дѣйствіи ума, стремящагося всему найти
причины. Точно также участвуетъ фантазія и въ народ-
ныхъ суевѣріяхъ или предразсудкахъ, указывая на при-
чины не только факта совершившагося, но и будущаго
событія, котораго нужно ожидать, какъ слѣдствія. Созданія
народной фантазіи нерѣдко переходятъ и къ поэтамъ,
соединяясь съ какой-либо идеей или особымъ его намѣ-
реніемъ. Такъ Пушкинъ, желая представитъ сильное впе-
чатлѣніе, какое производитъ на русскаго человѣка мятель,
выражаетъ всѣ признаки ея въ образѣ бѣса, какъ онъ
создался въ народной фантазіи, и потомъ уже для боль-
шаго соотвѣтствія съ дѣйствіемъ мятели раздробляетъ
этотъ образъ въ своей собственной фантазіи на множество
другихъ, составляющихъ цѣлые рои (Хрест. отд. I). Онъ же
беретъ изъ классической мифологіи образъ Аполлона,
которому поэтъ съ лирою въ рукѣ приноситъ жертву
(тамъ же); цѣль его была представитъ поэта подъ вліяніемъ
вдохновенія. Созданія фантазіи много зависятъ какъ отъ
понятій, какія составилъ себѣ человѣкъ о природѣ и жизни,
такъ и отъ настроенія чувства. Лермонтовъ, представляя
увядшею пальму, на которой росла извѣстная вѣтка, пред-
полагаетъ и причину ея увяданія: въ разлукѣ безотрадной.
Чувство религіозное настроило и его фантазію на сбли-
женіе отдѣльной вѣтки съ тою страною, которая имѣетъ
для христіанъ религіозное значеніе.
Словесное выраженіе. Вся эта внутренняя или ду-
ховная дѣятельность человѣка, одареннаго отъ природы

извѣстными силами, должна найти въ словѣ, въ языкѣ
и такія выраженія, чтобы въ нихъ вполнѣ опредѣлиться.
Слѣдственно, слово должно бытъ способно не только
излагать мысль, но и рисовать картину или образъ и
передавать чувства. Отсюда понятно, что при различ-
номъ настроеніи духа и при участіи различныхъ силъ
каждый человѣкъ будетъ находитъ и особыя выраженія,
не похожія на выраженія другого, хотя бы у нихъ шла
рѣчь объ одномъ и томъ же предметѣ. Такъ всѣ мысли
о Палестинѣ, высказанныя Лермонтовымъ, я могу выра-
зитъ и въ такихъ словахъ:
Мѣстность Палестины холмистая, климатъ знойный; черезъ
нее протекаетъ Іорданъ; передъ нею возвышаются Ливанскія
горы, покрытыя лѣсомъ; жители ея бѣдны и питаются отъ
богомольцевъ; но они религозны и помнятъ свою славную ста-
рину.Путешественники оченъ цѣнятъ въ этихъ мѣстахъ пальму,
которая бросаетъ широкую тѣнь и даетъ имъ убѣжище отъ
зноя; но случается, что и она дѣлается его жертвою, изсы-
хаетъ и покрывается степною пылью. Изъ Палестины бого-
мольцы приносятъ съ собою пальмовыя вѣтви, съ которыми
стояли при богослуженіи: туда привлекаетъ ихъ • чувство
религіозное; между ними естъ люди праведные и грѣшные.
Въ этой рѣчи мысли тѣ же самыя; но состояніе духа,
при какомъ онѣ излагались, совсѣмъ не то: здѣсь только
передаются мои мысли и выводы о Палестинѣ. но не
видно, чтобы при этомъ во мнѣ было возбуждено вообра-
женіе, или дѣйствовала фантазія, или стремилось бы
высказаться чувство. Отсюда мнѣ и не нужно было ни
тѣхъ картинъ, ни тѣхъ образовъ и разныхъ сближеній,
ни даже тѣхъ словъ. Отсюда же и впечатлѣніе отъ моей
рѣчи совсѣмъ не то, какое остается отъ рѣчи Лермон-
това. Представимъ въ примѣръ еще изображенія одного
и того же предмета, сдѣланныя нѣсколькими поэтами.
Державинъ, Пушкинъ и Кольцовъ, рисуя суровую зиму,
употребили одинъ и тотъ же пріемъ — олицетвореніе, т.-е.
представляли неодушевленный предметъ въ живомъ лицѣ;
а между тѣмъ въ каждомъ выражается особое настроеніе.

У Державина: Идетъ сѣдая чародѣйка,
Косматымъ машетъ рукавомъ:
И снѣгъ, и градъ, и иней сыплетъ
И воды претворяетъ въ льды.
У Пушкина: Когда могучая зима,
Какъ бодрый вождь, ведетъ сама
На насъ косматыя дружины
Своихъ морозовъ и снѣговъ,
На встрѣчу ей трещатъ камины
И веселъ зимній жаръ пировъ.
У Кольцова: Вѣдь ужъ осень на дворъ
Черезъ прясло глядитъ,
Вслѣдъ за нею зима
Въ теплой шубѣ идетъ,
Путь снѣжкомъ порошитъ,
Подъ санями хруститъ.
Изображеніе Державина мы называемъ гиперболическимъ,
т.-е. въ размѣрахъ громадныхъ, выходящихъ изъ предѣ-
ловъ дѣйствительности. То же самое видимъ и въ дру-
гомъ его описанія зимы, въ одѣ „На рожденіе порфиро-
роднаго отрока".
Съ. бѣлыми Борей власами
И съ сѣдою бородой и пр. (Хрест. къ Руков. отд. I).
Справляясь съ другими его картинами, находимъ,
что и тамъ гипербола преобладаетъ; значитъ, такое ужъ
было постоянно настроеніе его духа. Изображеніе Пуш-
кина не выходитъ изъ сферы дѣйствительнаго міра, по-
тому что только она привлекала всегда его вниманіе.
Кольцовъ же, вращаясь въ сферѣ русской простонародной
жизни, остался вѣренъ себѣ и въ изображеніи зимы.
Слогъ. Отъ такого настроенія духа зависитъ и харак-
теръ нашего выраженія, что составляетъ слогъ (стиль),
который проявляется въ выборѣ словъ, въ ихъ сочетаніи
и расположеніи, въ представленіи картинъ и образовъ,
въ передачѣ чувства. Такъ Лермонтовъ въ своемъ вообра-
женіи до того оживилъ вѣтку, что обратился къ ней съ
вопросами, какъ къ живому существу, которое можетъ
слышатъ и отвѣчать, хотя въ обыкновенномъ спокойномъ

состояніи духа никто бы не подумалъ забрасывать вопро-
сами бездушное существо. Вся первая часть его стихо-
творенія состоитъ изъ вопросовъ, въ которыхъ и рисуется
передъ нами Палестина съ разныхъ сторонъ.
Обращая вниманіе на выборъ словъ, замѣчаемъ, что
у него при названіяхъ общихъ часто стоятъ слова, вы-
ражающія признакъ отдѣльнаго предмета, что и служитъ
живому его изображенію. Другими словами, поэтъ любитъ
рисовать предметы эпитетами, напримѣръ, воды Іордана
названы чистыми, молитва тихая, сыны Солима бѣдными,
глава пальмы широколиственною, разлука безотрадною
и проч. Или вмѣсто слова, выражающаго предметъ,
употребляется одно или нѣсколько словъ, указывающихъ
на его главные признаки, т. е. берутся выраженія опи-
сательныя: вмѣсто солнца — лучъ востока, вмѣсто хри-
стіанина—воинъ божьей рати; или чрезъ сближеніе раз-
ныхъ явленій употребляются слова въ переносномъ смыслѣ,
иначе—метафорически, напримѣръ, востока лучъ ласкалъ,
вѣтръ сердито колыхалъ, пальма манитъ прохожаго
широколиственной главой, прахъ ложится жадно, набожной
рукою, съ безоблачнымъ челомъ и др. Нельзя не замѣтить,
чтО все это живо рисуетъ передъ нами предметы и цѣлыя
картины, передавая въ то же время и впечатлѣнія отъ
нихъ. Съ этою же цѣлью избѣгаются глаголы, выра-
жающіе общее дѣйствіе; а вмѣсто нихъ употребляются
слова, въ которыхъ представляются разные его моменты,
напримѣръ грушъ и слезы вмѣсто раскаянія: „Грустилъ
онъ часто надъ тобой" и проч.
Слова. Въ языкѣ большая часть словъ представляетъ
названія общія, т. е. одно слово выражаетъ всѣ сходные
предметы или дѣйствія, хотя у каждаго изъ нихъ естъ
свои отдѣльныя особенности; такъ, напримѣръ, слово чело-
вѣкъ выражаетъ всѣхъ людей, слово читать выражаетъ
всякое чтеніе каждаго человѣка. Эти слова мнѣ даютъ
понятіе о предметѣ или дѣйствіи, т. е. съ каждымъ

словомъ я себѣ представляю извѣстные признаки, или
извѣстное движеніе, или состояніе, Когда мнѣ какой-либо
предметъ назовутъ столомъ, то, можетъ бытъ, я и не
представлю ясно вида его, но, по крайней мѣрѣ, съ
нимъ я соединю признаки, какіе можно найти во всѣхъ
столахъ, и, чѣмъ больше будетъ такихъ признаковъ,
тѣмъ видъ предмета мнѣ дѣлается яснѣе. Если тотъ же
самый предметъ мнѣ назовутъ не столомъ, а вещью, то
съ нимъ я могу соединитъ уже менѣе признаковъ, такъ
какъ вещами называется много другихъ предметовъ, кромѣ
столовъ, слѣдовательно съ общимъ ихъ названіемъ будетъ
соединяться менѣе общихъ признаковъ. Еще менѣе при-
знаковъ представится мнѣ, если тотъ же столъ назовутъ
просто предметомъ. Тогда мнѣ будетъ даже трудно пред-
ставитъ какой-либо внѣшній видъ этого предмета за со-
вершеннымъ недостаткомъ признаковъ. Изъ этого видно,
что къ одному и тому же предмету можетъ относиться
нѣсколько общихъ названій: дубъ можетъ бытъ названъ
и деревомъ, и растеніемъ, и органическимъ существомъ,
и предметомъ, и сугцествомъ. Но не каждое изъ этихъ
названій одинаково ясно мнѣ представитъ видъ или форму
дуба. Чѣмъ къ большему числу предметовъ относится на-
званіе, тѣмъ менѣе признаковъ представляетъ оно, и зато
тѣмъ труднѣе намъ вообразитъ его форму. Такія общія
названія или слова, которыя даютъ нѣкоторое понятіе о
предметѣ, но не могутъ изобразитъ его формы, назы-
ваются отвлеченными или абстрактными. Степень ихъ
отвлеченности не одинакова: они тѣмъ отвлеченнѣе, чѣмъ
менѣе представляютъ признаковъ; такъ растеніе отвле-
ченнѣе дерева, существо отвлеченнѣе растенія. Согласно
съ этимъ опредѣленіемъ и названія разныхъ качествъ,
свойствъ, не представляющія никакого образа, могутъ
также назваться отвлеченными, напримѣръ бѣлизна, кра-
сота, злость, доброта и др. Отсюда и самыя выраженія,
составленныя изъ отвлеченныхъ словъ, называются отвле

ченными, напримѣръ „вещество ограничено пространствомъ
и временемъ". Такія выраженія всегда представляютъ
выводы изъ наблюденій надъ многими явленіями, слѣдо-
вательно, подобно отвлеченнымъ словамъ, заключаютъ
нѣчто обобщенное.
Въ языкѣ естъ также слова, которыя называются
именами собственными и которыя имѣютъ въ виду всегда
обозначить только извѣстный предметъ въ дѣйствитель-
ности, напр. Іорданъ, Іерусалимъ, Александръ. Цѣль
ихъ только указать на предметъ, чтобъ выдѣлить его изъ
круга всѣхъ другихъ сходныхъ предметовъ, имѣющихъ
общее названіе: такимъ образомъ всѣ рѣки, земли, го-
рода, люди, народы получили свои особыя названія; но
нельзя сказать, что каждый предметъ кромѣ общаго
названія имѣетъ еще свое особенное, хотя у каждаго
непремѣнно есть свои особые признаки: такъ деревья,
вещи существуютъ безъ собственныхъ именъ. Въ такомъ
случаѣ, чтобы указать на предметъ или выдѣлить его
изъ круга сходныхъ предметовъ, мы употребляемъ мѣсто-
именіе, которое здѣсь замѣняетъ имя собственное: этотъ
дубъ, та вещь. Изъ этого видно, что имя собственное,
подобно мѣстоименію, не даетъ намъ никакого понятія
о предметѣ, т. е. не заключаетъ въ себѣ никакихъ при-
знаковъ, слѣд. менѣе, чѣмъ отвлеченное названіе, мо-
жетъ передать мнѣ видъ предмета или нарисовать образъ.
А между тѣмъ въ дѣйствительности каждый предметъ
отличается отъ всѣхъ другихъ своими признаками. Со
всѣми ими вмѣстѣ онъ называется конкретномъ въ про-
тивоположномъ его общему названію, которое представ-
ляетъ абстрактъ. Если мы хотимъ познакомиться съ
предметомъ, какъ съ конкретомъ, т. е. составитъ себѣ
ясное его представленіе, то разсматриваемъ его со всѣхъ
сторонъ, пока не замѣтимъ всѣхъ его признаковъ, и тогда
въ состояніи бываемъ живо представитъ его, хотя бы
были даже далеко отъ него. Отсюда понятно, какимъ

образомъ можно рисовать предметы словомъ. Общія на-
званія передаютъ существенные, постоянные признаки
предмета; тѣ же, которыми предметъ привлекаетъ особен-
ное вниманіе, какъ признаки отличительные, выражаются
добавочными словами, которыя и составляютъ какъ бы
краски языка. Но здѣсь необходимо соблюдать большую
умѣренность: указывать только на такіе признаки, ко-
торые дѣйствительно произвели впечатлѣніе и опредѣ-
лили предметъ, только тогда онъ можетъ намъ предста-
виться въ живомъ образѣ. А если бы намъ вздумали
исчислять при каждомъ названіи всѣ признаки, даже и
такіе, которые заключаются въ самомъ названіи (молодой
юноша), то наше воображеніе утомилось бы такими по-
дробностями и было бы не въ состояніи представитъ
цѣлый образъ. Здѣсь вся сила не въ обиліи словъ, а въ
ясности образа, которая зависитъ отъ ясности впечат-
лѣній. Лермонтовъ и Пушкинъ въ этомъ случаѣ могутъ
служитъ образцами.
Метафоры и сравненія. Каждый отдѣльный предметъ
или явленіе часто опредѣляется сходствомъ съ другимъ
извѣстнымъ предметомъ или явленіемъ. Это сходство мы
находимъ вслѣдствіе одинакихъ впечатлѣній отъ разныхъ
предметовъ: впечатлѣніе отъ настоящаго явленія напоми-
наетъ впечатлѣніе отъ какого-либо явленія прежняго, и
отсюда происходитъ между ними сближеніе, которое мы
и выражаемъ въ метафорахъ и сравненіяхъ. Такъ Лер-
монтовъ назвалъ вѣтку вѣрнымъ часовымъ святыни, хотя
повидимому между тѣмъ и другимъ предметомъ нѣтъ ни-
чего общаго. А между тѣмъ у него было основаніе для
сближенія: вѣтка, постоянно находящаяся при святынѣ,
напомнила ему часового, не отходящаго отъ ввѣреннаго
ему сокровища. Такъ какъ сближенія предметовъ, яв-
леній зависятъ отъ разнообразныхъ впечатлѣній, испы-
танныхъ въ жизни, то оченъ понятно, что ихъ можетъ
быть весьма много; у каждаго человѣка свои особенныя,

и чѣмъ онъ впечатлительнѣе, чѣмъ сильнѣе его вообра-
женіе, тѣмъ ихъ болѣе, и тѣмъ они оригинальнѣе. Все
это зависитъ уже отъ самой натуры человѣка и слѣд.
характеризуетъ его слогъ. Само собою разумѣется, что
сближенія насильственныя, придуманныя, искуственныя,
не вытекающія изъ естественнаго сходства впечатлѣній,
не могутъ намъ представитъ ни одной живой черты, ко-
торая бы опредѣлила предметъ: такія сближенія намъ не
могутъ и нравиться. Эти недостатки вытекаютъ изъ лож-
наго понятія объ украшеніи слога, такъ какъ живопись
считается его красотою. Но красота здѣсь заключается не
въ обиліи эпитетовъ, метафоръ и сравненій, а въ вѣр-
номъ и живомъ изображеніи предметовъ и впечатлѣній.
Только такой слогъ и можетъ назваться художественнымъ.
Примѣчаніе. Кромѣ упомянутыхъ олицетвореніи, ги-
перболъ, эпитетовъ, метафоръ, сравненій, естъ много и
другихъ способовъ для картиннаго изображенія жизни
или для болѣе сильной передачи впечатлѣнія и чувства.
Тѣ изъ. нихъ, гдѣ слова употребляются въ переносномъ
значеніи, называются тропами; сюда относятся, кромѣ
метафоръ, вытекающихъ изъ сравненія (душа общества,
глава семьи, подошва горы), метониміи — вытекающія
изъ близкаго отношенія предметовъ (сосѣди горятъ
вмѣсто сосѣдній домъ; изучаю Пушкина вмѣсто сочи-
ненія Пушкина; стоитъ одной ногой въ могилѣ вмѣсто
скоро умретъ); синекдохи—изъ особаго отношенія какой-
либо части къ цѣлому (Суворовъ всегда побѣждалъ вра-
говъ вм. войско подъ начальствомъ Суворова; у него
естъ свой кусокъ хлѣба вм. избытокъ, пропитаніе);
иронія—изъ противоположности (какой Геркулесъ! го-
ворятъ о хиломъ человѣкѣ; прекрасно! говорятъ для
насмѣшки о неудовлетворительномъ трудѣ). Обороты
рѣчи, представляющіе образъ, создавшійся подъ влія-
ніемъ сильнаго впечатлѣнія или чувства, называются фи-
гурамъ или фигуральными выраженіями. Сюда относятся
сравненія, олицетворенія, противоположенія или конт-
растъ! (я царь—я рабъ, я червь—я Богъ; очи яснѣе
дня, чернѣе ночи). Для придачи выраженію большей
силы употребляются плеоназмъ! и тавтологическія выра-
женія (видѣлъ своими глазами, слышалъ своими ушами,
работаю день деньской, ночь ноченьскую, ходитъ скорой

ходьбой); недомолвки или элипсисы: предстала (смерть!)
и старецъ великій смежилъ орлиныя очи въ покоѣ.
Разобрать описаніе Степи Гоголя со стороны слога (изъ
Тараса Бульбы, Хрест. къ Рук. Отд. I.). Степь днемъ: какъ
выражено впечатлѣніе отъ ея поверхности; живопись степной
растительности, обитателей, выраженіе впечатлѣнія отъ общей
картины; степь вечеромъ и ночью: впечатлѣнія на чувства
зрѣнія, осязанія, обонянія, слуха.
ЯСНОСТЬ выраженія. Но въ духовной нашей дѣятель-
ности не всегда возникаютъ образы, картины и чувства;
часто мы стараемся только о томъ, чтобы сдѣлать общіе
выводы или заключеніе о многихъ явленіяхъ и предме-
тахъ; тогда мы довольствуемся только общими названіями,
отчего и слогъ нашъ отличается большею или меньшею
отвлеченностью. Его поэтому называютъ или отвлечен-
нымъ слогомъ, или простымъ, или ученымъ. Здѣсь мы
стараемся только о томъ, чтобы выразиться какъ можно
яснѣе, т. е. чтобы другіе поняли наши мысли совер-
шенно такъ, какъ мы сами понимаемъ ихъ. Заботясь объ
ясности выраженія, конечно, мы должны имѣть въ виду,
что она зависитъ отъ чистоты языка, правильности его и
точности. Чистота относится къ этимологическій сторонѣ
языка. Нечистымъ языкомъ называютъ такой, въ ко-
торомъ много словъ иностранныхъ, непонятныхъ боль-
шинству, или словъ и формъ устарѣлыхъ (т. е. архаиз-
мовъ), которые могутъ затруднитъ отвыкшихъ отъ нихъ,
или словъ новыхъ (неологизмовъ), значеніе которыхъ не
сразу можно угадать. Правильность относится къ синта-
ксической сторонѣ языка. Неправильнымъ языкомъ назы-
ваютъ такой, въ которомъ выраженія составлены не по
законамъ этого языка. По большей части, неправильность
здѣсь происходитъ отъ вліянія иностранныхъ языковъ,
т. е. переводятъ выраженія слово въ слово, напр. не
знаю, если онъ придетъ (съ франц.) вм. придетъ ли онъ,
окна даютъ на улицу (съ франц.) вм. выходятъ, вы-
даются; слышу его пѣть (съ франц.) вм. что онъ поетъ.

Такія несвойственныя языку выраженія называются вар-
варизмами обыкновенно же имъ придаются названія са-
мыхъ языковъ, съ которыхъ они переведены: латинизмы,
грецизмы, славянизмы, германизмы, британизмы, галли-
цизмы (съ франц.). Послѣдніе чаще всего слышатся въ
нашемъ языкѣ.
Точность составляетъ собственно стилистическую сто-
рону языка. Она касается выбора словъ, которыя бы
вполнѣ выражали понятія, какія я хочу передать. Неточ-
нымъ языкомъ называютъ такой, въ которомъ естъ дву-
смысліе, т.-е. можно понятъ мысль и такъ и иначе. Не-
точности часто происходятъ отъ незнанія коренного зна-
ченія словъ, отъ невнимательной ихъ разстановки, отъ
неосторожнаго употребленія мѣстоименій.
Примѣчаніе. Чтобы выработать себѣ точный языкъ,
необходимо умѣть отличатъ слова синонимическія. Сино-
нимами называются слова, сходныя по значенію; въ обы-
кновеній рѣчи они нерѣдко употребляются безразлично,
одно вмѣсто другого: но тамъ, гдѣ требуется точность
въ передачѣ мысли, чувства или въ изображеніи картины
со всѣми оттѣнками, требуется и строгій выборъ словъ,
которыя бы выражали тѣ впечатлѣнія и тѣ оттѣнки,
какіе нужно. Въ этомъ случаѣ намъ можетъ много по-
мочь изученіе слога лучшихъ писателей. Сличеніе при-
мѣровъ, выбранныхъ изъ ихъ произведеній, можетъ опре-
дѣлить оттѣнки каждаго синонимическаго слова. Такъ,
напр., хотя слова путъ и дорога часто мы употребляемъ
одно вмѣсто другого, а въ народныхъ пѣсняхъ они даже
сливаются въ одно слово путъ-дорога, но тѣмъ не менѣе
у каждаго изъ нихъ естъ свой оттѣнокъ, что видно изъ
стиха Кольцова: безъ дороги въ путъ отправился, или изъ
выраженія: отправился въ путъ по грязной дорогѣ, гдѣ
одно слово нельзя употребитъ вмѣсто другого. Изъ этихъ
примѣровъ видно, что путъ означаетъ направленіе иду-
щаго или ѣдущаго, а дорога — проложенная или про-
битая тропа отъ мѣта до мѣста. Точно также слова:
грустно и скучно часто смѣшиваются въ употребленіи,
но они означаютъ не одно и то же—у Крылова: бывало
грустно имъ, а скучно не бывало; мы спрашиваемъ: не
было-ли вамъ скучно въ театрѣ? и не рѣшимся употре-
бивъ слово грустно. И то, и другое выражаетъ расположеніе

ложеніе духа отчасти сходное, но причины ихъ раз-
личныя: скука вытекаетъ изъ такого состоянія, въ кото-
ромъ ничто не занимаетъ и не развлекаетъ меня, и я
чувствую душевную пустоту; грусть же вытекаетъ изъ
событія настоящаго или прошедшаго, подѣйствовавшаго
томительно на мое сердце, такъ сердечная утрата, раз-
лука производятъ грусть, а праздное состояніе—скуку.
Скукѣ противоположно веселье, грусти—радость. Иногда
для опредѣленія синонимовъ нужно обратиться къ про-
исхожденію слова, такъ опредѣлятся слова: размышленіе,
разсужденіе, раздумье.
Подобрать примѣры и опредѣлить слова: знаніе, умѣнье,
разумѣнье\ число и количество\ всякій и каждый.
Предложеніе И періодъ. Выводъ или заключеніе вы-
текаетъ всегда изъ соображеній, которыя отличаются отъ
простыхъ сужденій и выражаются въ особой формѣ.
Сужденіе указываетъ на признакъ, существующій или
не существующій въ предметѣ въ данный моментъ: по-
года хороша—не хороша, онъ будетъ гулятъ. Форма су-
жденія есть предложеніе. Предметъ сужденія выражается
въ подлежащемъ, признакъ—въ сказуемомъ, моментъ—въ
связкѣ или въ окончаніи глагола. Такъ какъ мы можемъ
судить объ одномъ предметѣ, и о нѣсколькихъ, и о всѣхъ
сходныхъ или однородныхъ, то отсюда и сужденія бы-
ваютъ единичныя (ваша книга прочитана), частныя
(иныя книги очень полезны) и общія (книги скорѣе пе-
чатаются, чѣмъ пишутся). Точно также мы или прямо
признаемъ признакъ въ предметѣ, или связываемъ его
возможность съ извѣстнымъ условіемъ, или предпола-
гаемъ одинъ изъ многихъ при одномъ предметѣ, или на-
конецъ одинъ признакъ при одномъ изъ многихъ предме-
товъ, отсюда и сужденія бываютъ безусловныя (или кате-
горическія), условныя и раздѣлительныя. Первыя выра-
жаются въ одномъ простомъ предложеніи (погода была
хороша), вторыя — въ двухъ предложеніяхъ, изъ кото-
рыхъ одно выражаетъ условіе (мы пойдемъ гулять, если
будетъ хорошая погода), третьи — въ такомъ предложеніи

женіи, въ которомъ подлежащія или сказуемыя соединены
союзомъ или (погода будетъ или вѣтряная, или дождливая;
или вы, или я должны уйти). Предложенія слитныя и
сложныя выражаютъ, что нѣсколько сужденій соедини-
лись, имѣя что-нибудь общее, или предметъ сужденія,
или признакъ.
Соображеніе состоитъ въ сведеній нѣсколькихъ обсто-
ятельствъ, изъ которыхъ мы дѣлаемъ выводъ, принимая
его за истину. Напримѣръ я знаю, что дурная погода
вредно дѣйствуетъ на здоровье, знаю, что его можно
предохранить отъ вліянія дурной погоды теплымъ платьемъ,
знаю, что въ настоящій моментъ погода дурная; изъ
всего этого дѣлаю выводъ: мнѣ нужно одѣться теплѣе,
чтобы выйти изъ дому; руководствуюсь этимъ выво-
домъ, и поступать согласно съ нимъ, считаю благора-
зуміемъ. Или узнавъ, что нѣсколько отдѣльныхъ сход-
ныхъ фактовъ сопровождались одними и тѣми же по-
слѣдствіями, заключаю, что и всѣ подобные факты при
тѣхъ же обстоятельствахъ будутъ сопровождаться тѣми же
послѣдствіями. Такъ, зная, что нѣсколько людей погибло
отъ вдыханія углероднаго газа, я заключаю, что онъ
вообще дѣйствуетъ разрушительно на человѣческій орга-
низмъ. Разсматривая всѣ эти соображенія, мы замѣчаемъ,
что каждое состоитъ изъ нѣсколькихъ сужденій—общихъ
и частныхъ или единичныхъ, слѣдственно и выражается
въ нѣсколькихъ главныхъ предложеніяхъ; но располага-
ются они не одинакимъ образомъ: иногда выводъ вы-
ражается въ общемъ сужденіи, иногда въ частномъ или
единичномъ. Соображеніе о дѣйствіи углерода относится
къ первому случаю; соображеніе о погодѣ — ко второму.
Разница между ними въ томъ, что въ первомъ случаѣ
отъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ явленій переходимъ къ
заключенію о всѣхъ подобныхъ же, когда бы они ни
явились, т.-е. признакъ, проявляющійся въ нѣсколькихъ
предметахъ, предполагается существующимъ и въ другихъ

гихъ подобныхъ же; во второмъ же случаѣ происходитъ
наоборотъ: отъ общаго дѣлается заключеніе къ отдѣль-
нымъ предметамъ, т.-е. принимается за достовѣрное при-
знакъ во всѣхъ сходныхъ предметахъ и на этомъ осно-
ваніи предполагается онъ въ каждомъ изъ нихъ въ
отдѣльности. Такія соображеній въ наукѣ называются
умозаключеніемъ. По первому способу умозаключеніе на-
зывается индуктивнымъ или индукціей (наведеніемъ);
по второму—дедуктивнымъ или дедукціей. Самая обыкно-
венная и правильная форма дедукціи называется силло-
гизмомъ. Здѣсь необходимы три сужденія; одно изъ нихъ
составляетъ предложеніе, которое доказывается, слѣд-
ственно заключеніе, и два другія вмѣстѣ доказываютъ
его и называются посылками: одна — большая посылка,
всегда сужденіе общее, другая — меньшая посылка, су-
жденіе частное или единичное. Понятіе общее въ обѣихъ
посылкахъ называется среднимъ терминомъ. Вотъ примѣръ:
Растеніе не можетъ жить безъ воды (большая посылка),
Цвѣтокъ на моемъ окнѣ также растеніе (меньшая посылка),
Слѣдственно, чтобы онъ жилъ, его нужно поливать
водою. (заключеніе)'
Здѣсь выводъ дѣлается изъ общаго положенія о ра-
стеній, положенія, которое уже намъ извѣстно; но до
него мы могли дойти только путемъ индуктивнымъ, т.-е.
наблюдая надъ отдѣльными растеніями, замѣчая, что ни
одно изъ нихъ не можетъ жить безъ воды, и отсюда уже
заключая, что этимъ признакомъ должны отличаться всѣ
растенія, надъ которыми мы даже -не наблюдали. Слѣдо-
вательно, индуктивный способъ предшествуетъ дедуктив-
ному. Если соображеніе или умозаключеніе состоитъ изъ
нѣсколькихъ сужденій, то, конечно, оно можетъ выра-
жаться не иначе, какъ въ нѣсколькихъ предложеніяхъ,
которыя должны бытъ въ тѣсной связи между собою и
представлять какой-либо выводъ. Такая форма выраженія

называется періодомъ. Представленный нами силлогизмъ
естъ періодъ. Вотъ еще примѣры изъ Карамзина:
1) Гражданинъ долженъ читать исторію: она миритъ его
съ несовершенствомъ видимаго порядка вещей какъ съ
обыкновеннымъ явленіемъ во всѣхъ вѣкахъ.
Ясно, что здѣсь первое предложеніе заключаетъ вы-
водъ, сдѣланный изъ послѣдующихъ, которыя поэтому
составляютъ доказательства. Такъ какъ выводъ пред-
ставляетъ сужденіе частное, то слѣдовательно до него
авторъ дошелъ путемъ дедуктивнымъ. Разложимъ же на
отдѣльныя посылки вторую часть его періода: исторія
представляетъ, что во всѣ вѣка несовершенства порядка
вещей были явленіями обыкновенными; съ обыкновенными
явленіями мы скоро примиряемся, слѣдовательно можемъ
примириться и съ несовершенствомъ видимаго порядка
вещей; для этого, мы, какъ граждане, должны читать
исторію.
2) Гражданинъ долженъ читать исторію: она утѣшаетъ
его въ государственныхъ бѣдствіяхъ, свидѣтельствуя, что и
прежде бывали подобныя, бывали еще ужаснѣйшія, и госу-
дарство не разрушалось.
Здѣсь выразилось слѣдующее умозаключеніе: исторія
свидѣтельствуетъ. что и ужаснѣйшія бѣдствія не разру-
шали государства; настоящія бѣдствія еще не ужаснѣйшія,
слѣдовательно утѣшительно думать, что они не поведутъ
къ разрушенію государства; значитъ, для утѣшенія въ
бѣдствіяхъ гражданинъ долженъ читать исторію.
3) Гражданинъ долженъ читать исторію: она питаетъ
нравственное чувство и праведнымъ судомъ своимъ распо-
лагаетъ душу къ справедливости, которая утверждаетъ наше
благо и согласіе общества.
Другими словами: справедливость утверждаетъ наше
благо и согласіе общества; исторія своимъ праведнымъ
судомъ располагаетъ душу къ справедливости, слѣдова-
тельно она питаетъ нравственное чувство; значитъ, гра-
жданинъ долженъ читать исторію.
Такъ какъ здѣсь всѣ три періода ведутъ къ одному

и тому же заключенію, то они могутъ слиться въ одинъ,
что произведетъ сложный періодъ:
Гражданинъ долженъ читать исторію: она миритъ его съ
несовершенствомъ видимаго порядка вещей, какъ съ обыкно-
веннымъ явленіемъ во всѣхъ вѣкахъ; утѣшаетъ въ государ-
ственныхъ бѣдствіяхъ, свидѣтельствуя, что и прежде бывали
подобныя, бывали еще ужаснѣйшія, и государство не разру-
шалось; она питаетъ нравственное чувство и праведнымъ
судомъ располагаетъ душу къ справедливости, которая утвер-
ждаетъ наше благо и согласіе общества.
4) Приступая къ описанію достопамятной осады Казан-
ской, замѣтимъ, что она, вмѣстѣ съ Мамаевой битвой, до
самыхъ нашихъ временъ живетъ въ памяти народа, какъ
славнѣйшій подвигъ древности, извѣстный всѣмъ россіянамъ
и въ чертогахъ, -и въ хижинахъ.
Здѣсь заключаются два.вывода.
Осада Казанская потому достопамятна, что есть
славнѣйшій подвигъ древности.
На ряду съ нею достопамятна и Мамаева битва тоже
потому, что есть славнѣйшій подвигъ древности.
Оба эти вывода вытекаютъ изъ слѣдующихъ посы-
локъ: славнѣйшій подвигъ живетъ до отдаленныхъ вре-
менъ въ памяти народа; Казанская осада извѣстна до
нашихъ временъ всѣмъ россіянамъ и въ чертогахъ и въ
хижинахъ; слѣдственно, она есть славнѣйшій подвигъ
древности; Мамаева битва до нашихъ временъ живетъ
въ памяти народа; слѣдовательно, она есть также сла-
внѣйшій подвигъ древности.
Одинаковая память въ народѣ о двухъ разныхъ со-
бытіяхъ сближаетъ ихъ; отсюда и авторъ оба вывода слилъ
въ одинъ періодъ.
5) Два обстоятельства дали ей сію чрезвычайную знаме-
нитость: она была первымъ нашимъ правильнымъ опытомъ въ
искусствѣ брать укрѣпленныя мѣста, и защитники ея показали
мужество удивительное, рѣдкое, отчаяніе истинно велико-
душное, такъ что побѣду купили мы весьма дорогою цѣною.
Этотъ періодъ доказываетъ положеніе предыдущаго:
почему Казанская осада могла сдѣлаться извѣстною всѣмъ
россіянамъ?

Вотъ составныя части періода:
Первый правильный опытъ въ какомъ-либо искусствѣ
скоро дѣлается всѣмъ извѣстенъ; казанская осада была
первымъ нашимъ правильнымъ опытомъ въ искусствѣ
брать укрѣпленныя мѣста; слѣдовательно не удивительно,
если она сдѣлалась знаменитою.
Побѣда покупается дорогою цѣною или тогда, когда
противники показываютъ удивительное и рѣдкое муже-
ство, или тогда, когда бьются съ отчаяніемъ. Въ дан-
номъ случаѣ было и то, и другое; слѣдовательно, побѣда
должна была купиться весьма дорогою цѣною.
Побѣда, купленная весьма дорогою цѣною, дѣлается
знаменитою; такою цѣною куплена Казанская побѣда;
слѣдовательно, она должна была сдѣлаться знаменитою.
А два подобныя обстоятельства дали ей чрезвычайную
знаменитость. Здѣсь три умозаключенія сливаются вмѣстѣ,
такъ какъ конечная цѣль ихъ — представить одинъ и
тотъ же выводъ, который и выражается въ сложномъ
періодѣ.
Но тотъ же самый періодъ можно разбить на отдѣльныя
предложенія:
Мы купили побѣду весьма дорогою цѣною. Защитники
Казани показали мужество удивительное, рѣдкое, отчаяніе
истинно великодушное. Казанская осада была первымъ на-
шимъ правильнымъ опытомъ въ искусствѣ брать укрѣпленныя
мѣста. Всѣмъ этимъ объясняется причина чрезвычайной
знаменитости Казанской осады.
Здѣсь мы видимъ, что прежняя тѣсная грамматическая
связь между предложеніями нарушена, такъ что оказа-
лась возможность раздѣлить ихъ точками. Періодъ уничто-
женъ, хотя выводы остались тѣ же самые, но они не
выражены въ одной формѣ со своими посылками. Отсюда
видно, что періодъ непремѣнно долженъ состоять изъ
нѣсколькихъ частей, грамматически между собою связан-
ныхъ. Каждое предложеніе, выражающее или выводъ,
или сужденіе доказывающее, называется членомъ періода.

Такъ какъ періодъ иногда бываетъ довольно длиненъ, и
однимъ тономъ голоса трудно произнести его, то обыкно-
венно сначала мы повышаемъ голосъ до извѣстной сте-
пени, а потомъ понижаемъ. Отсюда періодъ стали дѣлить
на двѣ части; первую назвали повышеніемъ, вторую—
пониженіемъ; въ одной изъ нихъ заключается выводъ, а
въ другой—посылки.
Рѣчь, въ которой преобладаютъ періоды, называется
періодическою. Мы видѣли, что періоды могутъ строиться
разнообразно, что зависитъ отъ искусства писателя; ви-
дѣли также, что писатель по волѣ можетъ и избѣгать
періодовъ, что зависитъ отъ склада его ума. Слѣдовательно,
и эти свойства рѣчи могутъ служитъ характеристикою
слога. Естъ писатели, которые любятъ изъясняться ко-
роткими предложеніями, не выражая внутренней логической
связи мыслей внѣшнею грамматической связью. Таковъ
прозаическій слогъ Пушкина.
Съ Екатеринограда начинается военная грузинская до-
рога; почтовый трактъ прекращается. Нанимаютъ лошадей до
Владикавказа. Дается конвой казачій пѣхотный и одна пушка.
Почта отправляется два раза въ недѣлю и проѣзжіе къ ней
присоединяются: это называется оказіей. Мы дожидались не
долго. Почта пришла на другой день, и на третье утро въ
9 часовъ мы были готовы отправиться въ путь. На сборномъ
мѣстѣ соединился весь караванъ, состоявшій изъ пятисотъ
человѣкъ или около. Пробили въ барабанъ, мы тронулись.
Впередъ поѣхала пушка, окруженная пѣхотными солдатами.
За нею потянулись коляски, брички, кибитки солдатокъ,
переѣзжающихъ изъ одной крѣпости въ другую; за ними
заскрипѣлъ обозъ двуколесныхъ аробъ (Изъ путешествія
въ Арзерумъ).
Такой рѣчи присвоено названіе отрывистой. Выра-
женія сжатыя, короткія съ пропусками нѣкоторыхъ ча-
стей предложенія, называются лаконическимъ?,, по имени
народа лаконянъ, который не любилъ многословія.
Разстановка словъ и предложеній. Какъ важна раз-
становка словъ въ отдѣльныхъ предложеніяхъ, такъ важна
и разстановка предложеній въ періодахъ. И въ томъ, и

другомъ случаѣ слѣдуетъ руководствоваться требованіями
грамматическими, логическими и фонетическими. По
первымъ необходимо сближать слова и предложенія, на-
ходящіяся между собою въ грамматической связи, напри-
мѣръ, опредѣленіе группировать около словъ опредѣляе-
мыхъ, дополненія ставитъ какъ можно ближе къ словамъ
дополняемымъ, придаточныя предложенія при тѣхъ ча-
стяхъ, къ которымъ они относятся и проч. По требова-
ніямъ логическимъ необходимо взвѣшиватъ силу каждаго
слова или предложенія въ рѣчи, какое значеніе оно здѣсь
можетъ имѣть, и сообразно съ этимъ давать ему соотвѣт-
ствующее мѣсто, соблюдал извѣстный порядокъ: чтобы
слова, опредѣляющія время, были сгруппированы въ
одномъ мѣстѣ, другія однородныя обстоятельства не были бы
разбросаны въ разныхъ частяхъ и проч. При этомъ
необходимо имѣть въ виду и предыдущія, и слѣдующія
предложенія или періоды, чтобы видна была логическая
связь между ними, чтобы слѣдственно легко было слѣдить
за развитіемъ общей мысли. Такъ, напримѣръ, Карамзинъ
началъ періодъ предложеніемъ: „два обстоятельства дали
ей сію чрезвычайную знаменитость", хотя возможно по-
ставитъ его и въ концѣ. Но автору нужно было привести
этотъ періодъ въ логическую связь съ предыдущимъ,
показавъ, что здѣсь объясняется одно изъ высказанныхъ
тамъ положеній: „Казанская осада извѣстна всѣмъ рос-
сіанамъ". Здѣсь въ каждомъ отдѣльномъ предложеніи онъ
разставляетъ слова, слѣдуя естественному развитію мысли:
подлежащее съ его опредѣленіями, сказуемое съ допол-
неніями и обстоятельствами. Только въ послѣднемъ пред-
ложеніи: „такъ что побѣду купили мы весьма дорогою
цѣною" естественный порядокъ словъ нарушенъ: впереди
поставлено дополненіе, за нимъ сказуемое и потомъ уже
подлежащее. Причина тому — желаніе сообщитъ слову
„побѣда" особую силу. Лишь только оно явилось впе-
реди, то за нимъ по грамматическому требованію есте

ственнее всего поставитъ сказуемое, отъ котораго оно
зависитъ, а со сказуемымъ сблизить подлежащее и, на-
конецъ, далѣе указать на обстоятельства. Конечно, можно бы
было сказать: „такъ что побѣду мы купили весьма до-
рогою цѣною". Въ этомъ случаѣ мѣсто подлежащаго
опрёдѣляется только при сказуемомъ, спереди или сзади
все равно. Но никогда Карамзинъ не построилъ бы такой
фразы: „мы побѣду весьма дорогою цѣною купили * или
„побѣду купили весьма дорогою цѣною мы". Въ первомъ
случаѣ подлежащее оказалось слишкомъ далеко отъ ска-
зуемаго, что не согласно ни съ логическимъ, ни съ грам-
матическимъ требованіемъ. Во второмъ — фраза оканчи-
вается односложнымъ словомъ и притомъ главнымъ въ
предложеніи, что дѣлаетъ ее слишкомъ обрывистою, не-
пріятной) для слуха. Здѣсь уже дѣйствовали требованія
фонетическія. Они касаются пріятнаго согласованія зву-
ковъ и плавнаго теченія рѣчи, что много зависитъ отъ
соразмѣрнаго распредѣленія удареній: нѣсколько одно-
сложныхъ словъ рядомъ, представляя скопленіе удареній,
нарушаютъ плавность, слѣдовательно, гармонію рѣчи;
точно то же происходитъ отъ соединенія нѣсколькихъ
многосложныхъ словъ: рѣдкое повышеніе голоса при мно-
жествѣ звуковъ дѣлаетъ фразу тягучею и незвучною.
Скопленіе въ одномъ мѣстѣ слишкомъ многихъ гласныхъ
звуковъ (зіяніе—hyatus) или согласныхъ также оченъ
непріятно для слуха.
Нѣкоторые писатели обращаютъ особенное вниманіе
на благозвучіе фразы, конечно, вслѣдствіе постояннаго
музыкальнаго настроенія души, ищущей красоты въ зву-
кахъ, что также можетъ служитъ характеристикою слога;
таковы у насъ Карамзинъ, Жуковскій, Пушкинъ, Лер-
монтовъ.
Стихъ. Музыкальность или гармонія звуковъ обыкно-
венно дѣйствуетъ пріятно на душу. Отсюда развилось
искусство „музыка"; отсюда же въ каждомъ языкѣ выра

батывается стихъ, сначала для пѣнія, а впослѣдстіи
остается какъ изящное выраженіе творчества духа. Рус-
скій дитературный стихъ основывается на правильномъ
періодическомъ повышеніи голоса или тона, отчего онъ
и названъ типическимъ. Слѣдовательно, вся сила на-
шихъ стиховъ заключается въ удареніи. Число удареній
въ стихѣ опредѣляетъ число частей его или стопъ. Пра-
вильное или періодическое повтореніе удареній опредѣ-
ляетъ число слоговъ въ стопѣ; стопа двусложная, если
удареніе повторяется черезъ слогъ, трехсложная—черезъ
два слога. Такъ какъ удареніе можетъ падать или на
первый, или на второй, или на третій слогъ, то отсюда
является пять главныхъ размѣровъ:
Двухсложная стопа съ удареніемъ на первомъ слогѣ—
хорей:
Если | жизнь те|бя обманетъ,
Нё пе|чалься|, нё сердись,
Въ дёнь у|ныні|я смирись.
Дёнь ве|селья|, вѣрь, настанетъ. (Пушкинъ).
Стихъ хореическій четырехстопный.
Стопа двухсложная съ удареніемъ во второмъ слогѣ—
ямбъ:
Играй | Адёль,
Не знай | печа|ли:
Хари|ты, Лёль,
Тебя | вѣнча|ли. (Пушкинъ).
Стихъ ямбическій двухстопный:
Стопа трехсложная съ удареніемъ на первомъ слогѣ—
дактиль:
Вихрь полу|ночный, ле|титъ бога|тырь,
Тьма отъ че|ла его, | съ посвиста | пыль;
Стоитъ на | горы, | горы тре|щатъ;
Ляжетъ на | море, | бездны ки|пятъ. (Державинъ).
Первые два стиха—дактилическіе четырехстопные;
другіе два — смѣшанные четырехстопные дактило-хореи-
ческіе.

Стопа трехсложная съ удареніемъ на второмъ слогѣ—
амфибрахіи:
'По синимъ | волнамъ о|кеана
Лишь звѣзды | блеснутъ въ небесахъ,
КорАбль о|дин6кій | несётся,
Несётся|—на всѣхъ па|русахъ. (Лермонтовъ).*
Стихі трехстопный амфибрахическія
Стопа трехсложная съ удареніемъ на третьемъ слогѣ—
анапестъ:
До разсвѣ|та подняв|шись, коня | осѣдлалъ
Благород|ный Смальгольм|скій баронъ,
И безъ от|дыха гналъ | межъ уте|совъ и скалъ
Опъ коня, | торопясь | въ Бродерстонъ. (Жуковскій).
Стихъ анапестическіе первый и третій четырех-
стопный,—второй и четвертый—трехстопный.
Чтобы опредѣлить размѣръ, нужно руководствоваться
тремя признаками: черезъ сколько слоговъ повторяется
удареніе, на который слогъ оно падаетъ, и сколько уда-
реній приходится въ стихѣ.
Здѣсь только слѣдуетъ отличатъ стихотворное уда-
реніе отъ естественнаго, или просодическаго *). Первое
является только въ стихѣ по требованію стихотворнаго
размѣра, такъ что иногда одно слово можетъ явиться съ
двумя удареніями, напр. въ стихѣ:
Птичка | божі|я не|знаетъ
слово „божія" съ двумя удареніями, первое естественное,
второе стихотворное. Чаще всего первое сливается со
вторымъ; но иногда естественное пропадаетъ, какъ, напр7
въ словѣ не въ томъ же стихѣ.
П6лноГе|фёстъ,укро|тися,мой | сынъ знаме|нитый.Не | должно
Такъ безпо|щадно за | смертныхъ ка|рать безсмертнаго | бога.
Такъ пове|лѣла—и | богъ уга|силъ пожи|рающій | пламень.
(Гнѣдичъ).
Стихъ шестистопный дактило-хореическій, называемый
гекзаметромъ.
*) Просодіей называется наука о слогоудареніи.

Старай|ся на|блюдать | различныя | примѣ|ты.
Пастухъ | и зем|ледѣлъ | въ младеніческі я лѣ|ты.
Взглянувъ | на нё|беса, | на за|падну|ю тѣнь,
Умѣ|ютъ ужъ | предрёчь | и вѣтръ, | и яс|ный день.
(Пушкинъ).
Стихъ шестистопный ямбическій, называемый але-
ксандрійскимъ.
При чтеніи пяти и шестистопныхъ стиховъ голосъ въ
началѣ повышается, а къ концу понижается, отсюда въ
стихѣ # происходитъ какъ бы переломъ, который назы-
вается цезурой... Въ приведенномъ гекзаметрѣ цезура на
словахъ: укротися, смертныхъ, Богъ; въ приведенномъ
алексанДрійскомъ стихѣ на словахъ: наблюдать, земле-
дѣлъ, небеса, предречь.
Звучность стиху придаетъ также рифма, т. е. созвучіе
окончаній въ двухъ словахъ послѣ ударенія. Если ударе-
ніе на послѣднихъ слогахъ, то рифма является однослож-
ною (въ старину называемая мужескою); если удареніе
на вторыхъ слогахъ отъ конца, то согласованіе звуковъ
производитъ рифму двухсложную (въ старину женскую);
при удареніяхъ на третьихъ слогахъ составляется рифма
трехсложная. Напр.
Въ минуту жизни трудную
Тѣснится ль въ сердцѣ грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Но рифма не есть необходимая принадлежность стиха;
такъ гекзаметръ! пишутся безъ рифмъ. Безрифменные
стихи часто называются бѣлыми.
Примѣчаніе. Въ древнихъ языкахъ—греческомъ и
латинскомъ, стихотворный размѣръ называется метри-
ческимъ. Онъ основывается на особенномъ свойствѣ
гласныхъ звуковъ — произноситься кратко и протяги-
ваться. Послѣдовательная смѣна слоговъ короткихъ и
долгихъ составляла гармонію стиха. Стопа состояла изъ
одного долгаго и двухъ короткихъ. Въ нѣкоторыхъ
языкахъ, какъ напр. во французскомъ и польскомъ,
употребляется размѣръ силлабическій, основанный на

одинаковомъ счетѣ слоговъ въ каждомъ стихѣ. Въ нашей
литературѣ такой размѣръ господствовалъ въ XVII и
въ началѣ XVIII столѣтія (см. въ историческомъ курсѣ,
въ статьѣ о Кантемирѣ).
Народный СЛОГЪ. Характеръ слога литературнаго,
какъ уже сказано, зависитъ отъ личности пишущаго; но
нельзя подмѣтить выраженіе личности въ слогѣ нашихъ
простонародныхъ пѣсенъ, сказокъ и всѣхъ тѣхъ -произ-
веденій, которыя изстари слагаются въ народѣ и хранятся
у него въ памяти, переходя изъ устъ въ уста, отъ
поколѣнія къ поколѣнію. Въ нихъ уже установились
опредѣленныя выраженія, образы, картины, описательные
пріемы, которые и повторяются вездѣ. Конечно, при ихъ
созданіи фантазія пользовалась тѣми средствами, какія
представляла русская природа и русская жизнь. Она
сблизила извѣстныя явленія жизни съ извѣстными явле-
ніями природы, отсюда выработала опредѣленный образъ
и никогда не оставляла его. Такъ съ вьющимися кудрями
соединилась идея счастія, радости, веселья:
Завиваются ли кудри,
Завиваются ли черныя
Отъ веселья, отъ радости,
Развиваются ли кудри,
Развиваются ли черныя
Отъ печали, отъ горести,
Отъ тоски-кручинушки.
Образовалась особая народная символика, т. е. съ
извѣстнымъ явленіемъ природы стала соединяться и по-
сторонняя идея въ жизни человѣка, какъ напр. съ кукую-
щей кукушкой—тоскующая женщина, съ птичьимъ гнѣз-
домъ—семейная жизнь и пр. Эта символика образовала
и особый символическій языкъ, при передачѣ чувствъ и
впечатлѣній.
Изъ-за лѣсу, лѣсу темнаго,
Изъ-за горъ, да горъ высокіихъ
Летитъ стаюшка сѣрыхъ гусей,
А другая лебединая.
Отставала лебедь бѣлая

Прочь отъ стада лебединаго,
Приставала лебедь бѣлая
Къ тому стаду сѣрыхъ гусей.
Не умѣла лебедушка
По гусиному кликати;
Ее начали гуси щипать,
А лебедушка стала кричатъ:
Не щеплите, гуси сѣрые,
Не сама я къ вамъ залетѣла,
Занесло меня погодою,
Погодою полуденною,
Полуденною-студеною.
Вся эта картина представляетъ судьбу дѣвушки, вы-
ходящій замужъ.
Усвоивъ себѣ языкъ символическій, народный слогъ
почти не пользуется языкомъ метафорическимъ. Обыкно-
венные же описательные пріемы—постоянные эпитеты и
разнообразныя сравненія, между которыми особенно ори-
гинальны сравненія отрицательныя.
Не былинушка въ чистомъ полѣ зашаталася:
Зашаталася безпріютная головушка.
Сближеніе явленій, совершенно противоположныхъ
по впечатлѣнію, производитъ иронію или насмѣшливое
выраженіе, напримѣръ, висѣлица представляется пала-
тами. Народный слогъ любитъ также употребленіе тавто-
логическихъ выраженій, т. е. соединеніе двухъ словъ
одного корня или одного значенія, напримѣръ, думу ду-
мамъ, день деньской, конь—лошадь вѣрная, путъ-дорога.
Стихъ народный также нѣсколько отличается отъ стиха
литературнаго. Въ немъ только два или три слова сохра-
няютъ свои ударенія, прочія же всѣ теряютъ его; стопы
раздѣляются цезурою:
Ужъ какъ палъ туманъ \ на синё море,
А злодѣй-тоска | въ ретиво сердце...
Не шуми мати | зелёная | дубравушка.
Не мѣшай мнѣ | добру молодцу | думу думати.

Разобрать слогъ какой-либо народной пѣсни (Хрест. къ
Руков. отд. III), выяснивъ сначала ея содержаніе, обративъ
вниманіе на идіотизмы, на уменьшительныя формы и на всѣ
грамматическія особенности, на эпитеты, сравненія, оживленіе,
гиперболическія представленія, иронію.
Вліяніе времени. Въ слогѣ виденъ не только писа-
тель съ настроеніемъ своего духа въ извѣстный моментъ
и съ своими постоянными особенностями, но и самая
эпоха, когда онъ жилъ, съ тѣми особенностями, которыя
усвоивались всѣми современными писателями. Эти осо-
бенности выказываютъ степень развитія литературнаго
языка и вліяніе на него иностранныхъ языковъ и лите-
ратуръ. По нимъ можнО узнать. къ какому времени отно-
сится произведеніе даже безъ имени автора.
Вотъ примѣры:
Образецъ русскаго слога въ XVII стол.: Азъ, много-
грѣшный рабъ Божій, еже божественною благодатію сподоби-
выйся странныхъ идіоматъ пребогатоцвѣтныя вертограды
видѣти, посѣтити и тѣхъ пресладостными и душеполезными
цвѣты услажденія душеживительнаго вкусити, тщаніе поло-
жихъ многое и трудъ не малый. Да и въ домашній же языкъ
славянскій яко во оплотъ или огражденіе церкве россійскія
оттуду пресажденіе кореней и пренесеніе семенъ богодухно-
венно цвѣтородныхъ содѣю, не скудость убо исполняя, но
богатому богатство прилагая, занеже имущему дается (Си-
меонъ Полоцкій).
Эпохи Петра Великаго: Есть-ли бы къ намъ добріи гости,
не предвозвѣстя о себѣ, моремъ ѣхали, узрѣвше ихъ, не-
мощно бы уготовить трактаментъ для нихъ. Какъ же на такъ
нечаянно и скоро нападающаго непріятеля мощно устроитъ
подобающую оборону? едина конфузія, единъ ужасъ, трепетъ
и мятежъ.
Какъ многій поморскіи городы, не весма флота не имѣвшіи,
но не имѣвшіи' флота довольнаго, погибли, разорены, не отъ
сильнаго супостата, но отъ пиратовъ, то есть морскихъ раз-
бойниковъ, полны суть исторіи (Феофанъ Прокоповичъ).
Знаешь ли чисты хранитъ и совѣсть и руки?
Бѣдныхъ жалки ли тебѣ слезы и докуки?
Не завистливъ, ласковъ, правъ, не гнѣвливъ, беззлобенъ,
Вѣришь ли, что всякъ тебѣ человѣкъ подобенъ?
Изрядно можешь сказать, что ты благороденъ,
Можешь счесться Гектору иль Ахилу сроденъ,

Юлій и Александръ и всѣ мужи славны
Могутъ быть предки твои, лишь бы тебѣ нравны.
Мало-жъ пользуетъ тебя звать хоть сыномъ царскимъ,
Буде въ нравахъ съ гнуснымъ ты не разнишься псарскимъ.
(Ан. Кантемиръ)
Половины XVIII стол.: Велико дѣло и мѣру моего ра-
зума превосходящее предпріемлю, когда при толь знатномъ
собраніи, именемъ сего ученаго общества, за несказанное
благодѣяніе, величайшей на свѣтѣ государынѣ благодареніе
и похвалу приносить начинаю. Но разсудивъ прилежно,
обрѣтаю оное легко и способно: ибо гдѣ обильнѣйшую
матерію съискать краснорѣчіе, гдѣ обширнѣе распростра-
ниться разумъ, гдѣ быстрѣе устремиться искренняя ревность
можетъ, какъ въ преславныхъ добродѣтеляхъ толь великія
монархини? Когда языкъ мой щедротами ея ободренный
удобнѣе обращаться, когда голосъ мой великодушіемъ ея
укрѣпленный громче возвыситься можетъ, какъ проповѣдуя и
превознося несравненныя ея достоинства.
(Ломоносовъ).
Ты, Муза, лиру пріими
И чтобъ услышала вселенна
Коль жизнь наукамъ здѣсь блаженна,
Возникни, вознесись, греми.
Гдѣ древнимъ именемъ Славена
Гордяся пролились струи;
Тамъ видя Нимфа изумленна
Украшенны луга свои,
Златые кровы окомъ мѣритъ
И въ ужасѣ себѣ не вѣритъ.
(Ломоносовъ)..
Конца XVIII и начала XIX стол.: За долгъ, за самый
священный долгъ почитаю сказать всякому нѣжному сердцу,
всякому, кто любитъ человѣчество и кто умѣетъ цѣнить его,
что въ нашемъ хладномъ сѣверномъ отечествѣ, гдѣ природа
не весьма щедрою рукою разсыпаетъ благіе дары свои, родился
и жилъ такой человѣкъ, котораго душа была бы украшеніемъ
самой Греціи, отечества Сократовъ и Платоновъ, благословен-
нѣйшей стороны подъ солнцемъ. А вы, мрачныя души, вы
ме можете разумѣть меня. Оставьте печальнаго! Оставьте
сіи безпорядочныя строки, орошаемыя моими слезами! Не
для васъ изливаю горесть свою и не требую вашего одобренія.
Когда сердце мое превратится въ каменъ; когда огнь чувства
угаснетъ въ груди моей; когда, забывъ святую истину, паду
ницу предъ златыми кумирами человѣческихъ заблужденій:
тогда будете вы друзьями моими; тогда перо мое посвятится

вашему удовольствію; тогда удостоите меня благопріятной
улыбки своей. Теперь мы чужды другъ друга и горесть моя
не можетъ васъ тронуть (Карамзинъ).
Также см. въ Хрестом. къ Рук. прозу и стихи Батюшкова.
ОПИСАНІЕ И ОПРЕДЕЛЕНІЕ.
Прочитать описаніе „Лѣса" Аксакова (Хр. къ Рук.
отд. I). Тема: лѣсъ какъ и вода—краса природы.
Части: отношеніе воды къ лѣсу; раздѣленіе лѣса на виды
и признаки каждаго изъ нихъ. Отношеніе автора къ красно-
лѣсью и чернолѣсью и отсюда причина, почему онъ остана-
вливается на описаніи послѣдняго. Виды чернолѣсья и отли-
чительные признаки каждой породы и каждаго возраста.
Впечатлѣніе. Что принадлежитъ лѣсу: породы лѣсныхъ птицъ
съ признаками, по которымъ онѣ скорѣе всего узнаются.
Лѣсныя травы и цвѣты. Лѣсные звѣри. Лѣсная промышлен-
ность, уничтожающія красу природы.
Общія описанія. Авторъ не описываетъ одного ка-
кого-либо лѣса съ цѣлью представить его какъ красу
извѣстной мѣстности. Онъ имѣетъ въ виду вообще вся-
кій лѣсъ, почему и содержаніе его описанія составляютъ
одни выводы изъ наблюденія надъ всѣми лѣсами, какіе
ему удавалось видѣть. Здѣсь онъ представляетъ впечатлѣ-
нія, которыя каждый разъ повторяются при видѣ того
или другого лѣса, и которыя повели его къ сравненію
и выводамъ. Но главная цѣль его не представить впе-
чатлѣнія, а познакомитъ съ тѣми явленіями, которыя всѣ
вмѣстѣ производятъ на васъ извѣстное впечатлѣніе, из-
слѣдовать, такъ сказать, причину его. Для этого ему
нужно было разсмотрѣть лѣсъ во всѣхъ его частяхъ или
иначе анализировать лѣсъ и убѣдиться, что лѣсъ—краса
природы, и что только отъ нея и можетъ бытъ такое
впечатлѣніе. Слѣдовательно задача автора представить
лѣсъ не такъ, какъ онъ можетъ казаться подъ вліяніемъ

впечатлѣнія, а такъ, какъ онъ существуетъ въ дѣйстви-
тельности, производя своими свойствами то, а не другое
впечатлѣніе. Это, конечно, не все равно. Здѣсь авторъ
долженъ былъ многосторонне изучать лѣса, подмѣчать всѣ
ихъ общіе признаки, т. е. дѣлать обобщеніе, чтобы дойти
до общаго представленія лѣса и всѣхъ видовъ его. Здѣсь
фантазіи не могло быть работы; она подавлялась стро-
гими выводами ума, наблюдающаго дѣйствительность и
обобщающаго ея явленія. Правда, онъ коснулся въ своемъ
описаніи „лѣшихъ", существъ, созданныхъ фантазіей,
коснулся для того, чтобы объяснитъ причину впечатлѣнія,
по которому создались эти небывалыя существа, населяя
лѣса по народному представленію. Такимъ образомъ все,
что ни представляетъ онъ, есть плодъ изслѣдованія съ
цѣлью познакомиться съ дѣйствительною сущностью пред-
мета. Для передачи изслѣдованій ему необходимо было
сдѣлать извѣстную группировку ихъ, согласно съ темою
и съ требованіями ума или иначе логическими требова-
ніями. Тема допускаетъ только такія мысли, которыя
служатъ къ ея развитію или объясненію: „Пріятное впе-
чатлѣніе лѣсъ производитъ потому, что онъ краса при-
роды—слѣдовательно въ составъ описанія могутъ войти
только такіе выводы, которые въ состояніи убѣдить, что
главныя части лѣса составляютъ красоту. Умъ удовлетво-
ряется только тогда, когда ему представляютъ мысли въ
тѣсной связи, когда онъ легко можетъ слѣдить, какъ одна
мысль вытекаетъ изъ другой, и какъ всѣ онѣ составляютъ
нѣчто цѣлое, т. е. одну общую мысль. Итакъ тема должна
опредѣлить, какія мысли могутъ войти въ составъ сочи-
ненія; логическія требованія должны указать, какъ распо-
ложитъ эти мысли.
Планъ авторъ дѣлитъ на четыре большія части:
1) Представитъ связь лѣса съ водою, которая также
составляетъ красу природы.

2) Представитъ главную сущность лѣса, какъ сово-
купность множества деревьевъ.
3) Представитъ то, что можно найти въ каждомъ лѣсѣ
какъ его принадлежность.
4) Представитъ, что губитъ лѣсъ, производя грустное
чувство: какъ страдаетъ красота природы, какъ съ этимъ
уничтожается пріятное впечатлѣніе, и является чувство
жалости—одно изъ сильныхъ доказательствъ, что пріятное
впечатлѣніе лѣсъ производитъ красотокъ
Въ каждой изъ этихъ частей, заключающихъ разныя
подробности, должны бытъ свои части, но въ тѣсной
связи между собою. Такъ во второй, самой большой
части, естественнѣе всего было сначала представитъ раз-
дѣленіе лѣса на виды: краснолѣсье и чернолѣсье, ука-
завъ на существенные признаки каждаго, общій внѣшній
видъ, породы деревъ, почву. Такъ какъ авторъ болѣе
любитъ чернолѣсье, а потому болѣе и изучилъ его, то
съ нимъ особенно онъ и хочетъ познакомитъ другихъ.
Слѣдовательно, здѣсь кстати указать причину, почему
на немъ преимущественно онъ останавливается. Далѣе
дѣлается необходимымъ познакомитъ со всѣми подроб-
ностями чернолѣсья. Для этого сперва нужно указать на
составъ его, т. е. перечислить всѣ тѣ деревья, которыя
даютъ ему извѣстный видъ. Такъ какъ рѣчь идетъ о
красотѣ, то при этомъ нужно представитъ и особые при-
знаки каждой породы, сообщающіе ей красоту. Затѣмъ
дѣленіе чернолѣсья по возрасту—молодой и старый лѣсъ,
указаніе на ихъ признаки, не нарушающіе общаго впе-
чатлѣнія красоты. Но кромѣ этого лѣсъ въ жаркую пору
производитъ въ человѣкѣ и другія чувства—днемъ, ночью,
во время бури впечатлѣнія измѣняются. Съ ними связы-
ваются и сверхъестественныя существа, которыми народ-
ная фантазія населяетъ лѣса. Говоря о впечатлѣніяхъ,
конечно, кстати опредѣлить, какъ они подѣйствовали на
фантазію неразвитого народа. Такимъ образомъ вслѣд

ствіе логической связи распредѣлились подробности второй
части описанія.
Точно такъ же сгруппировались *и подробности третьей
части; она должна представитъ все то, что наполняетъ
лѣсъ: предметы, сюда относящіеся, одни- скрываются въ
листьяхъ деревъ, другіе видимы на землѣ. между де-
ревьями; первые распознаются только по звукамъ, это
пѣвчія птицы; слѣдственно, и главные признаки ихъ въ
звукахъ, составляющихъ лѣсной концертъ, своего рода
красоту. При описаніи, конечно, автору придется подо-
брать слова звукоподражательныя, которыя своими зву-
ками напоминали бы голосъ той или другой птицы. Пред-
ставивъ, что слышится въ лѣсу, авторъ переходитъ къ
тому, что тамъ видится: травы, цвѣты, грибы, звѣри,
хищныя птицы; особые виды всѣхъ ихъ съ главными
признакамъ
Общія черты слога здѣсь опредѣляются настроеніемъ
духа автора: онъ хочетъ представитъ красу лѣса; слѣд-
ственно, здѣсь нельзя устранитъ дѣйствіе воображенія,
которое возбуждается красотою; отсюда картинность, живо-
писномъ являются сами собою.
Частныя описанія. Точно такъ же можно бы было
описать и какой-либо извѣстный лѣсъ, представивъ, что
онъ составляетъ красоту извѣстной мѣстности: но только
тогда не пришлось бы представлять общихъ выводовъ,
которые составляютъ содержаніе Лѣса Аксакова; а слѣ-
довало бы ограничиться только наблюденіями надъ этимъ
однимъ лѣсомъ, собирая его особенные признаки вмѣстѣ
съ общими, безъ которыхъ нельзя себѣ представитъ ни
одного предмета. Но при раздѣленіи на части и при рас-
предѣленіи подробностей и здѣсь необходимо было бы
держаться тѣхъ же самыхъ правилъ, т. е. соображать
все, согласно съ темою и съ логическими требованіями.
Можетъ бытъ, пришлось бы вставитъ и еще другія части
или сократитъ ихъ число; это уже зависитъ отъ цѣли и

точки зрѣнія автора, которыя должны заключаться въ
темѣ. Можетъ бытъ, пришлось бы иначе размѣстить части
и въ нихъ иначе расположитъ подробности; но все это
должно бытъ оправдано логическими требованіями. Та-
кимъ образомъ нельзя представить опредѣленнаго ре-
цепта, по которому слѣдуетъ составлять описанія; но
можно только опредѣлить необходимыя условія, при ко-
торыхъ они составляются. (См. въ Хрест. къ Рук. Зы-
рянскій лѣсъ).
Опредѣленіе. Описаніе не слѣдуетъ смѣшивать съ опре-
дѣленіемъ, которое не имѣетъ въ виду представлять по-
дробности и впечатлѣнія; оно только указываетъ, къ ка-
кому роду относится такой-то видъ предметовъ, и чѣмъ
онъ отличается отъ другихъ видовъ, или, иными словами,
цѣль его назначитъ законное мѣсто одному виду среди
другихъ видовъ, чтобы не смѣшать его съ ними. Опре-
дѣлять одинъ предметъ невозможно, его обыкновенно
описываютъ, т. е. исчисляютъ его разнообразныя при-
знаки, чтобы представить полнѣе его образъ. Опредѣленіе
Ивана, Петра, Александра Македонскаго, этого дуба по-
казалось бы страннымъ требованіемъ; можно опредѣлить,
что такое человѣкъ, что такое дубъ, т. е. такое понятіе,
которое составилось изъ наблюденія надъ отдѣльными
одинакими предметами чрезъ ихъ обобщеніе, и которое мы
называемъ видовымъ понятіемъ или просто видомъ. Изъ
видовъ, близкихъ между собою, т. е. сходныхъ по суще-
ственнымъ ихъ признакамъ, мы составляемъ ихъ общій
родъ или родовое понятіе, которое и представляемъ въ
совокупности всѣхъ сходныхъ видовъ; такъ, напр., подъ
именемъ дерево разумѣемъ и дубъ, и березу, и ель, и
сосну, и всѣ другіе виды деревьевъ; оно и составляетъ
цѣлый родъ, заключающій въ себѣ общіе признаки всѣхъ
видовъ; нѣтъ ни одного признака дерева, котораго бы мы
не нашли и въ дубѣ, и въ ели, и во всѣхъ его видахъ;
но зато у каждаго вида остаются еще свои особенные

признаки, которыхъ нѣтъ въ другихъ видахъ, и которые
не предполагаются и въ общемъ ихъ родѣ, напр. у дуба
извѣстная форма листьевъ. Такіе признаки называются
видовыми отличіями. Изъ отдѣльныхъ родовъ, близкихъ
между собою по главнымъ признакамъ, мы составляемъ
также черезъ обобщеніе новый высшій родъ и т. д., напр.
изъ дерева, кустарника, травы мы составляемъ общее
понятіе о растеній, въ которое и входятъ всѣ ихъ общіе
признаки; изъ растеній и животныхъ составляемъ по-
нятія объ органическомъ существѣ. Здѣсь низшій родъ
дѣлается какъ бы видомъ высшаго, т.е. дерево извѣст-
ный видъ растенія; растеніе извѣстный видъ органиче-
скаго существа. Итакъ при опредѣленіи вида обыкно-
венно указывается на ближайшій родъ и на видовыя
отличія, напр. дубъ есть дерево съ такою-то формою
листьевъ; съ этимъ же или вмѣсто этого можно назвать
и другія отличія, если они намъ извѣстны. Такою формою
опредѣленія нашъ умъ удовлетворяется, потому что въ
состояніи отличитъ въ ней дубъ отъ всѣхъ другихъ де-
ревьевъ, отсюда и самое опредѣленіе мы называемъ ло-
гическимъ. Но мы удовлетворились бы менѣе, если бы
намъ сказали, что дубъ есть растеніе, т. е. указали бы
не на ближайшій, а на отдаленный родъ; такимъ опре-
дѣленіемъ мы не были бы довольны.
Признаки могутъ быть утвердительные или отрица-
тельные, существенные и случайные. Послѣдніе есть при-
знаки временные и соединяются только съ представле-
ніями, такъ мой домъ сегодня зеленый, а завтра я его
перекрашу и онъ будетъ сѣрый. Существенные признаки—
постоянные и измѣняться не могутъ. Съ общимъ поня-
тіемъ соединяются только признаки существенные. Одни
изъ нихъ входятъ и въ высшее или родовое понятіе, и
называются родовыми; другіе составляютъ принадлежность
только вида и называются видовыми. Такъ въ понятіи
„дерево" родовые признаки—способность жить при извѣст

ныхъ условіяхъ, способность горѣть (они входятъ и въ
понятіе „растеніе"), тогда какъ стволъ, вѣтви—соста-
вляютъ видовые признаки.
Совокупность признаковъ понятія составляетъ содер-
жаніе его. Содержаніе тѣмъ бѣднѣе, чѣмъ понятіе выше
и тѣмъ труднѣе опредѣлять его, т. е. находитъ его родъ
или иначе отдѣлять въ немъ признаки родовые отъ видо-
выхъ. Зато чѣмъ понятіе выше, тѣмъ большее число
низшихъ понятій или представленій подходитъ подъ него,
совокупность ихъ всѣхъ составляетъ его объемъ. Такъ
дерево, кустарникъ, трава—объемъ растенія.
Опредѣленіе понятія можетъ развиться въ цѣлое сочи-
неніе, когда оказывается нужнымъ раскрытъ содержаніе
понятія или объемъ его, или то и другое вмѣстѣ. Это
бываетъ нужно: 1) когда неясно различаются видовые и
родовые признаки, т. е. является затрудненіе, подъ какой
ближайшій родъ подвести данное понятіе (Хр. къ Рук.
от. У. Братолюбіе).
2) Когда нѣкоторые видовые или родовые признаки
могутъ выясниться только черезъ сопоставленіе ихъ съ
другими признаками того же или другихъ однородныхъ
понятій (Хр. от. У. Человѣкъ. Темное понятіе. Непо-
средственный. Организмъ и механизмъ).
3) Когда понятіе смѣшивается съ другими, вслѣдствіе
неясности признаковъ (Хр. отъ У. Притча, пословица и
загадка. Трудъ).
4) Когда не совсѣмъ ясно содержаніе нѣкоторыхъ
низшихъ понятій, которыя составляютъ объемъ даннаго
понятія (Хр. от. У. Идея. Русская пословица).
Понятіе намъ станетъ ясно тогда, когда во всей
ясности будетъ представляться содержаніе и объемъ его,
или иначе, когда мы себѣ выяснимъ всѣ части того и
другого.
Для выясненія дѣлается или расчлененіе понятія (par-
titio—разсматриванія и различаются его признаки или

части, изъ которыхъ состоитъ оно—примѣры въ Хрест.
къ Рук. от. У),—или логическое дѣленіе (divisio—раздѣ-
ляется оно на низшія понятія — примѣры тамъ же). Дѣ-
леніе происходитъ на основаніи одного какого-либо при-
знака, заключающагося въ понятіи (тамъ же Русская по-
словица). Въ этомъ случаѣ каждое низшее понятіе,
входящее въ составъ дѣленія, называется членомъ дѣле-
нія, а всѣ они вмѣстѣ—понятіями соподчиненными. Каж-
дое изъ понятій можетъ дѣлиться на основаніи нѣсколь-
кихъ признаковъ, но съ тѣмъ условіемъ, чтобы они не
смѣшивались. Каждый признакъ долженъ вызывать осо-
бое дѣленіе. Тогда происходитъ сораздѣленіе (Хр. По-
рывъ). Для выясненія понятія употребляется также спо-
собъ генетическій т. е. указывается происхожденіе по-
нятій . или какого-либо его признака (от. У. Темныя
понятія. Бѣлизна. Идея. Народный лѣчебникъ), или спо-
собъ сравнительный т. е. сближаются разнородныя явле-
нія по сходству какихъ-либо признаковъ или впечатлѣній,
куда относятся уподобленія и примѣры (Хрест. от. У.
Душевное спокойствіе. Порывъ. Идея. Славянскій эпосъ).
Противуположеніе представляетъ также одинъ изъ ча-
стыхъ способовъ для выясненія понятія. Здѣсь сбли-
жаются противуположныя понятія и раскрываются при-
знаки каждаго изъ- нихъ (от. У. Непосредственный. Орга-
низмъ и механизмъ).
Разобрать стихотвореніе Кольцова „Лѣсъ" (Хр. къ
Рук. отд. I).
Что послужило поэту поводомъ соединитъ лѣсъ и богатыря
Бову въ одну картину? Какія подробности въ изображеніи того
и другого, и что между ними общаго? Какіе моменты изъ жизни
богатыря и лѣса представляетъ поэтъ? Естъ ли связь между
изображеніемъ картинъ осеннихъ и лѣтнихъ? Какія враже-
скія силы могли обезсилить богатыря и лѣсъ? Въ чемъ заклю-
чается смыслъ всего стихотворенія?
Поэтическія описанія. Сличивъ эти описанія съ пред-
шествующимъ, мы найдемъ, что у обоихъ авторовъ были

разныя намѣренія: одинъ хотѣлъ изслѣдовать, какія при-
чины заключаются въ самомъ лѣсѣ, производящемъ на
насъ извѣстное впечатлѣніе; другой хотѣлъ изобразитъ,
какимъ намъ представляется лѣсъ подъ вліяніемъ извѣ-
стнаго впечатлѣнія. Здѣсь ему не нужно было изслѣдовать,
какъ лѣсъ существуетъ въ дѣйствительности, потому что
самое главное здѣсь человѣкъ со своими впечатлѣніями,
подъ вліяніемъ .которыхъ лѣсъ ему можетъ казаться и
не такимъ, каковъ онъ въ самомъ дѣлѣ. Изобразитъ этотъ
кажущійся образъ лѣса, создавшійся въ фантазіи вслѣд-
ствіе разныхъ сближеній—вотъ содержаніе Лѣса Коль-
цова. Лѣсъ, представленныя Аксаковымъ, всегда одинъ
и тотъ же, потому что авторъ изслѣдовалъ дѣйствитель-
ные его признаки, связанные съ неизмѣнными законами
природы; лѣсъ же Кольцова не всегда представляется
такимъ человѣку, а только въ извѣстный моментъ, при
извѣстномъ состояніи духа, слѣдственно, причины такого
представленія уже заключаются въ душѣ человѣка: въ немъ
видъ осенняго лѣса вызвалъ грустное чувство, напомнивъ
лучшую пору лѣса, пору его красоты; съ этимъ вмѣстѣ
припомнилось ему и такое же впечатлѣніе при видѣ хи-
лаго, больного человѣка, послѣ того, какъ мы знали его
здоровымъ и въ цвѣтѣ лѣтъ. Общность впечатлѣнія тот-
часъ же направила дѣятельность фантазіи, и вотъ лѣсъ
оживился въ образѣ богатыря Бовы. Отсюда начинается
развитіе темы, т. е. представленіе тѣхъ общихъ призна-
ковъ, изъ которыхъ могъ сложиться этотъ образъ, и
представленіе того факта, который при анализѣ получилъ
общій смыслъ, какъ законъ нравственной жизни, то, что
мы называемъ идеей поэтическаго произведенія. Такъ въ
состояніи осенняго лѣса и больного богатыря поэтъ на-
шелъ выраженіе той идеи, что только внутренняя сила
даетъ истинное благообразіе организму.
Изъ всего этого видно, чѣмъ одно описаніе отличается
отъ другого: одно представляетъ дѣйствительность, какъ

она естъ, какъ существуетъ согласно съ естественными
законами; другое—какъ она кажется человѣку при из-
вѣстномъ настроеніи духа, и какой смыслъ получаетъ
тогда по отношенію къ жизни. Слѣдственно, здѣсь главный
интересъ не въ частномъ явленіи, хотя его и представ-
ляетъ авторъ, а въ общей жизни человѣка—въ сліяніи
этого общаго съ отдѣльнымъ образомъ, такъ какъ въ
жизни все является въ отдѣльныхъ образахъ и явленіяхъ.
Конечно, до той же самой идеи можно дойти и посред-
ствомъ изслѣдованія законовъ жизни дерева и человѣка;
но тогда мнѣ представились бы законы природы, а не
живой человѣкъ съ тѣми впечатлѣніями, при которыхъ
дѣйствительность рисуется передъ нимъ въ извѣстномъ
видѣ и которыя ведутъ его къ извѣстнымъ выводамъ.
Однимъ словомъ, тогда скроется внутренняя духовная
жизнь человѣка, жизнь, которая болѣе всего интересуетъ
каждаго, потому что она единственная сознательная
жизнь во всемъ мірѣ.
Описанія такого рода называются поэтическими, въ
противоположность описаніямъ прозаическимъ, которыя
также могутъ быть художественными, если живо и вѣрно
представляютъ намъ предметы, какъ они существуютъ
въ дѣйствительности, примѣромъ чему можетъ служитъ
описаніе лѣса Аксакова.
ПОВѢСТВОВАНІЕ.
Прочитать разсказъ Карамзина о Куликовской битвѣ.
(Хр. къ Рук. от. I).
Весь разсказъ распадается на три части: 1) Событія, пред-
шествовавшія битвѣ, какъ ея причина. 2) Самая битва. 3) Со-
бытія послѣ битвы, какъ ея слѣдствіе. Въ первой части слѣ-
дующія подробности: совѣщаніе о выборѣ мѣста битвы и, какъ
слѣдствіе его, переходъ черезъ Донъ; ожиданіе битвы со сто-
роны русскаго войска и со стороны великаго князя Димитрія,

какъ главнаго лица въ общемъ дѣлѣ;.его молитва и ободреніе
войска; встрѣча съ непріятелемъ. Подробности второй части:
начало битвы вслѣдствіе рѣшимости Димитрія бытъ для всѣхъ
примѣромъ; битва въ передовомъ войскѣ; нападеніе засаднаго
полка, побѣда или конецъ битвы. Подробности третьей части:
распоряженіе князя Владиміра одержавшаго побѣду, спасеніе
великаго князя Димитрія, потеря русскихъ, погребеніе уби-
тыхъ, день ихъ памяти.
Историческое повѣствованіе. Изъ подробностей раз-
сказа можно видѣть, что онѣ составляютъ три группы:
однѣ относятся къ главному событію, на которомъ сосре-
доточивается интересъ разсказа; другія объясняютъ его
причину или поводъ; третьи представляютъ его слѣдствія,
которыя могутъ бытъ ближайшія и отдаленныя. Связь
между этими подробностями двоякая: одна внутренняя,
какая бываетъ между событіемъ, его причиною и слѣд-
ствіемъ; другая—внѣшняя по времени, какъ онѣ явля-
лись однѣ за другими въ дѣйствительности. Отсюда опре-
дѣляется и ихъ изложеніе въ послѣдовательномъ порядкѣ.
Важность ихъ оцѣнивается по отношенію къ главному
моменту событія. Здѣсь главный моментъ побѣда, какъ
торжество русскихъ надъ татарами; слѣдовательно, все,
что способствовало побѣдѣ или что затрудняло ее, должно
составитъ содержаніе разсказа; одни случаи способство-
вали болѣе, другіе менѣе, почему и важность ихъ для
насъ не одинакая. Такъ побѣдѣ могли много способ-
ствовать выборъ мѣста битвы, порядокъ войска, общее
религіозное настроеніе духа, распоряженіе Димитрія, при-
мѣръ его, храбрость Владиміра и своевременное напа-
деніе его засаднаго полка. Все это подробнѣе и пред-
ставляется въ разсказѣ; но самый переходъ войска чрезъ
Донъ, хотя въ дѣйствительности и потребовалъ многаго
времени, въ разсказѣ остался безъ подробностей, потому
что для побѣды было важно, что войско успѣло перейти
на другой берегъ и занятъ тамъ извѣстное мѣсто, но
какъ оно переходило—это на побѣду не имѣло вліянія.

Наконецъ, разсматривая тѣ же подробности, замѣ-
чаемъ, что всѣ онѣ составляютъ дѣйствія лицъ. Отсюда
можемъ опредѣлить дѣль повѣствованія: оно имѣетъ въ
виду представитъ событіе или фактъ, какъ онъ разви-
вался въ дѣйствіи. Сравнивъ его съ описаніемъ, замѣ-
чаемъ, что для описанія нужны признаки, для повѣство-
ванія дѣйствіе; одно выражаетъ состояніе предмета, другое
его измѣненіе или развитіе факта. Такъ какъ состояніе
предмета въ разные моменты бываетъ не одно и то же, то
отсюда для каждаго момента можетъ быть свое описаніе.
Дѣйствіе же требуетъ многихъ послѣдовательныхъ мо-
ментовъ для своего развитія, слѣдовательно, повѣствова-
ніе не можетъ ограничиться однимъ моментомъ. Такимъ
образомъ, повѣствованіе естъ изображеніе предмета во
времени, описаніе—изображеніе предмета въ простран-
ствѣ; одно представляетъ жизнь въ связи съ законами
духа, который направляетъ дѣйствія; другое—жизнь въ
связи съ законами природы, которая даетъ предмету
извѣстный видъ. Главныя условія существованія состав-
ляютъ пространство и время, безъ которыхъ оно про-
явиться не можетъ, т. е. мы не въ состояніи предста-
витъ, себѣ предмета, который бы не занималъ никакого
мѣста и не жилъ бы ни одного момента. Отсюда описа-
ніе и повѣствованіе могутъ представитъ полную жизнь—
обѣ стороны ея.
Разобрать "Пѣснь о вѣщемъ Олегѣ" Пушкина. ,
Съ какою цѣлью поэтъ представляетъ намъ Олега въ мо-
ментъ отправленія его въ походъ противъ хазаръ? Какія черты
русскаго князя ему нужно было изобразить? Какія черты при-
писываются кудеснику и необходимы ли онѣ для разсказа?
Почему такой, а не другой вопросъ предложилъ ему
князь? Согласны ли рѣчи того и другого съ ихъ положеніемъ
и званіемъ? На какія отдѣльныя части раздѣляется все пред-
сказаніе, и какая связь между ними? Почему первое впеча-
тлѣніе предсказанія могло .выразиться въ Олегѣ усмѣшкою,
которая тотчасъ же перешла въ глубокую думу?0 чемъ онъ могъ
думать? Какое чувство князя выразилось въ его наставленіи

отрокамъ? Зачѣмъ поэтъ представилъ Олега на пиру? Какія
мысли предшествовали желанію его посмотрѣть на кости коня?
Что князь думалъ, наступивъ на черепъ? Какое значе-
ніе въ общемъ разсказѣ имѣетъ послѣдняя картина? Въ
какихъ словахъ можно выразитъ сущность содержанія всего
разсказа? На какія части можно его раздѣлитъ? Какая глав-
ныя сцена и обстановка въ каждой изъ нихъ? Есть ли всѣ
эти части и въ разсказѣ у Нестора? Однѣ ли цѣли были у
него и у Пушкина? Какими подробностями отличается раз-
сказъ послѣдняго сравнительно съ первымъ? Всѣ ли онѣ
необходимы сообразно съ цѣлью поэта?
Піитическое повѣствованіе. Разсмотрѣвъ всѣ подроб-
ности „Пѣсни", мы должны по главнымъ ея признакамъ
также назвать ее повѣствованіемъ; здѣсь главный интересъ
въ дѣйствіяхъ Олега въ связи съ стремленіемъ его избѣ-
жать смерти отъ коня, причина—въ предсказаній; слѣд-
ствіе—въ смерти; всѣ подробности изложены въ тѣсной
связи внутренней и внѣшней. Но здѣсь есть и такія осо-
бенности, какихъ мы не найдемъ въ разсказѣ о Кули-
ковской битвѣ. Причина объясняется силой неестествен-
ной — судьбою, отсюда и слѣдствіе неестественное —
смерть, согласная съ предсказаніемъ. Значитъ, въ раз-
сказѣ является вымыселъ. Здѣсь фантазія стремится найти
причину смерти Олега отъ коня. Но поэтъ не самъ вы-
мыслилъ эту невѣроятную причину, а нашелъ ее въ на-
родныхъ сказаніяхъ, записанныхъ лѣтописцемъ. Фан-
тазія творитъ обыкновенно согласно съ вѣрованіями и
взглядами на жизнь. Въ народѣ издавна существовала
вѣра въ судьбу и ея неизмѣнное назначеніе. Отсюда и
фантазія въ судьбѣ нашла объясненіе смерти Олега, ко-
торая всѣмъ казалась странною. Но Пушкинъ въ своемъ
разсказѣ не ограничился только этимъ вымысломъ.
Сравнивая его разсказъ съ лѣтописнымъ, находимъ, что
поэтъ ввелъ въ него и собственный вымыселъ по дѣй-
ствію уже своей фантазіи. Сюда относятся всѣ подроб-
ности встрѣчи и бесѣды съ кудесникомъ, прощаніе съ
конемъ, пиръ Олега, посѣщеніе могилы коня. Фантазія

поэта также стремится найти причину того или другого
дѣйствія и подробную обстановку, чтобы жизнь предста-
вилась полнѣе, внѣшнія обстоятельства въ тѣсной связи
съ* духовнымъ міромъ человѣка. Такимъ образомъ поэту
пришлось вымышлять рѣчи Олега, согласно съ его поло-
женіемъ и настроеніемъ духа. Мы довольны этими рѣ-
чами, хотя и знаемъ, что Олегъ не говорилъ ихъ, до-
вольны, потому что видимъ въ нихъ изображеніе чело-
вѣка въ извѣстной обстановкѣ, съ извѣстными понятіями,
съ извѣстнымъ настроеніемъ духа. Здѣсь вмѣсто дѣйстви-
тельности представляется правдоподобіе, съ цѣлью полнѣе
изобразитъ жизнь человѣка въ данный моментъ. Здѣсь
вымышлены подробности событія, но не вымышленъ че-
ловѣкъ, его природа, его жизнь. Вымыселъ здѣсь только
служитъ къ лучшему объясненію связи міра внѣшняго съ
міромъ внутреннимъ.
Такое повѣтствованіе мы называемъ поэтическимъ или
эпическихъ. Оно отличается отъ историческаго тѣмъ, что
вводитъ въ разсказъ вымыселъ, слѣдовательно, не огра-
ничивается только одною дѣйствительностію, какъ исто-
рическое.
Вымыселъ. Вымыселъ бываетъ естественный и фан-
тастическій; первый согласенъ съ естественными зако-
нами, т. е. представляетъ возможное, какъ, напримѣръ,
у Пушкина дѣйствія, чувства, рѣчи Олега; во второмъ
фантазія выходитъ изъ предѣловъ естественнаго міра и
создаетъ то, что невозможно по естественнымъ законамъ,
какъ, напримѣръ, въ той же пѣснѣ опредѣленіе судьбы,
предсказаніе и исполненіе. Вымыселъ того или другого
рода, какъ мы увидимъ впослѣдствіи, характеризуетъ раз-
ные виды поэтическихъ произведеній.

ХАРАКТЕРИСТИКА.
Разобрать стихотвореніе Батюшкова . На развали-
нахъ замка въ Швеціи" (Хрест. къ Руков. отд. I).
Какая отличительная черта первой картины, и какое впе-
чатлѣніе производитъ она? Какое ея значеніе въ общемъ раз-
сказѣ? Какъ поэтъ опредѣляетъ мѣстность, гдѣ онъ находится?
Въ какихъ словахъ выражается связь этой картины съ послѣ-
дующими? Какія познанія нужны были поэту, чтобы возста-
новить картину прошедшаго? Въ какихъ чертахъ онъ могъ
нарисовать намъ жителей замка? Какъ выразились у него
вѣрованія религіозныя? Какая отличительная черта норманд-
ской жизни? Въ чемъ норманъ находитъ себѣ награду за
подвиги въ молодости и старости? На какія сцены раздѣ-
ляется у поэта изображеніе жизни нормана? Въ чемъ заклю-
чалось содержаніе пѣсенъ скальдовъ? Какую связь настоя-
щаго съ прошедшимъ видитъ поэтъ? Какой вопросъ онъ за-
даетъ себѣ въ послѣдней части стихотворенія? Въ какихъ
словахъ можно выразитъ основную мысль произведенія?
Типическое изображеніе жизни. Здѣсь мы находимъ
соединеніе описанія съ повѣствованіемъ: первое изобра-
жаетъ настоящее, второе — прошедшее; цѣль ихъ пред-
ставитъ прошлую жизнь въ связи съ тѣмъ впечатлѣніемъ,
какое производятъ, на человѣка слѣды этой жизни, слѣ-
довательно, представить отношеніе настоящаго къ про-
шедшему, а съ тѣмъ вмѣстѣ и ту мысль, или идею, ко-
торая вытекаетъ изъ этого сближенія двухъ временъ.
Здѣсь дѣйствуетъ фантазія, направленная вопросомъ: что
когда-то было на мѣстѣ этихъ развалинъ? Самый же
вопросъ явился отъ впечатлѣнія всего окружающаго въ
извѣстный моментъ времени. Чтобы отвѣчать на этотъ
вопросъ, фантазія беретъ себѣ матеріалъ изъ тѣхъ исто-
рическихъ познаній, которыя оказались у авторъ и соз-
даетъ картину прошедшей жизни. Какіе особенные факты
происходили на этомъ мѣстѣ, какими именно лицами со-
вершались они, представить она не можетъ, слѣдовательно,
не въ силахъ изобразитъ намъ и полную дѣйствительность.

Но она извлекаетъ изъ дѣйствительныхъ историческихъ
фактовъ общія черты и изъ нихъ создаетъ отдѣльныя
картины, связывая ихъ съ опредѣленной мѣстностью.
Такимъ образомъ жизнь человѣка въ общихъ чертахъ, при
извѣстной обстановкѣ, съ извѣстными понятіями рисуется
довольно живо. Такое изображеніе жизни мы называемъ
типическимъ, т.-е. соединеніе общихъ чертъ въ одной
частной картинѣ или образѣ. Типическія изображенія не
срисовываются съ дѣйствительности, а слагаются въ одномъ
фактѣ, на основаніи многихъ однородныхъ фактовъ дѣй-
ствительности. Вымыселъ здѣсь по отношенію къ мѣсту,
а не къ общей жизни, т.-е., можетъ быть, на этомъ
мѣстѣ дѣйствія происходили и не съ такими подробно-
стямъ какія предполагаются поэтомъ; но характеръ жизни
былъ именно такой, потому что онъ оправдывается исторіей.
Отсюда самый вымыселъ отличается естественностію за
исключеніемъ одного мѣста, которое имѣетъ въ виду пред-
ставитъ нормандскія религіозныя вѣрованія:
И Гела день и ночь къ Валгалу провожаетъ
Погибшихъ блѣдный сонмъ.
Прочитать изображеніе Полтавскаго боя изъ Полтавы
Пушкина (Хрест. къ Руков. отд. I).
Характеристика событія. Здѣсь описаніе сливается
съ повѣствованіемъ: представляется извѣстное дѣйствіе,
которое составляетъ признаки Полтавскаго боя. Изъ нихъ
одни— признаки общіе, принадлежащіе всѣмъ сраженіямъ
новаго времени; по нимъ можно судитъ, что происходила
не простая драка, не отвратительная рѣзня, а между-
народное сраженіе. Другіе признаки особенные, отличающіе
Полтавскій бой отъ всѣхъ другихъ сраженій.
Битва дѣйствительно представляетъ рѣзню, безчело-
вѣчную драку; если обратитъ вниманіе только на эту
сторону, то придется изображать лишь отвратительныя
картины, которыя не могутъ возбудитъ сочувствія. Слѣд-
ственно, поэтъ долженъ искать главнаго интереса въ чемъ-

нибудь другомъ. Дѣйствительно, сраженіе представляетъ
еще другую сторону, которая отличаетъ его отъ простого
варварскаго избіенія людей: въ немъ выражается борьба
двухъ громадныхъ силъ; каждую изъ нихъ составили силы
отдѣльныхъ личностей; каждая подкрѣплена умомъ и
искусствомъ полководца; каждая воодушевлена какимъ-либо
высшимъ интересомъ жизни — или патріотизмомъ, или
славою. Такая борьба смягчаетъ впечатлѣніе отъ грубаго
истребленія людей, привлекаетъ вниманіе и возбуждаетъ
интересъ. Поэту необходимо найти въ частномъ или еди-
ничномъ явленіи общую идею и выразитъ ее въ главныхъ
признакахъ, чтобы описаніе его могло назваться живымъ
и поэтическимъ. Описывая сраженіе, онъ долженъ непре-
мѣнно представитъ общіе признаки каждаго дѣйствитель-
наго сраженія; такъ у Пушкина видимъ стройное дви-
женіе массъ, представляющихъ страшныя силы, напра-
вляемыя искусствомъ, правильную борьбу ихъ и въ то же
время ужасное разрушительное дѣйствіе смертоноснаго
оружія. Съ этими общими чертами соединяются частныя,
отличающія Полтавскій бой отъ всѣхъ другихъ: по опи-
санію можно заключитъ не только то, что сраженіе про-
исходитъ между русскими и шведами, но и то, какое
именно изъ многихъ сраженій, бывшихъ между двумя
народами. Главные признаки Полтавскаго боя—съ одной
стороны, Петръ своею личностью и патріотизмомъ оду-
шевляетъ все русское войско и направляетъ всѣ его
дѣйствія; съ другой стороны, Карлъ, раненый по своей
неосторожности, страдающій отъ раны, представляетъ со-
вершенную противоположность Петру: онъ не на конѣ
посреди своихъ полковъ, а въ качалкѣ, и своимъ видомъ
не можетъ одушевить войска. Эти признаки въ связи съ
общими и представили живое и прекрасное изображеніе
того сраженія, которое названо Полтавскимъ боемъ; здѣсь
выразились и общая идея, и мѣстныя черты, которыя
придали извѣстный колоритъ всей картинѣ, и, наконецъ,

то впечатлѣніе, какое могъ произвести самый бой на
русскаго человѣка. Конечно, историкъ иначе описалъ бы
это сраженіе. Ему не было бы дѣла до того, насколько
Полтавскій бой выразилъ идею сраженія; изъ дѣйстви-
тельности онъ не сталъ бы выбирать и общихъ призна-
ковъ для представленія этой общей идеи; онъ, напротивъ,
ограничился бы только частнымъ случаемъ; разобралъ бы
планъ сраженія и его выполненіе; постарался бы выяснитъ
причину успѣха русскихъ и неуспѣха шведовъ; поста-
рался бы живѣе представитъ отдѣльныя сцены, которыя
имѣли вліяніе на общій ходъ битвы и, наконецъ, на исходъ
ея (см. въ Хрест. къ Руковод. отд. I, разсказъ Соловьева,
какъ историка и разсказы очевидцевъ). Все это могло бы
быть разсказано оченъ хорошо и занимательно, но тутъ бы
не было поэтическаго изображенія; фантазія тутъ не могла
участвовать. Пушкинъ, конечно, не съ дѣйствительности
списывалъ свою картину. Исторія ему представила только
нѣкоторыя мѣстныя черты; а фантазія дополнила ихъ
чертами общими; она же и создала и образъ Петра въ
моментъ сраженія, какъ человѣка „свыше вдохновеннаго",
какъ „грозу Божію". Этотъ образъ согласенъ съ тѣмъ
общимъ впечатлѣніемъ, какое производитъ личность Петра,
изображаемая исторіею.
Прочитать характеристику Кочубея и его дочери
въ началѣ Полтавы, Пушкина (Хрест. отд. I).
Внѣшняя характеристика лицъ. „Богатъ и славенъ
Кочубей"—двѣ главныя черты, характеризующія Кочубея
въ окружающей средѣ. Но онѣ еще не представляютъ
ясно образа богатаго и славнаго человѣка: въ чемъ вы-
казывается его богатство, въ какой обстановкѣ живетъ
онъ, чѣмъ онъ славенъ — это черты частныя, мѣстныя,
въ которыхъ должно выражаться все то, что составляетъ
богатство и славу. Дальнѣйшія подробности дѣйствительно
представляютъ намъ въ богатомъ человѣкѣ степного мало-

россійскаго помѣщика; у него необозримые луга, на ко-
торыхъ пасутся безъ охраны табуны коней — это богат-
ства мѣстныя, которыми не можетъ характеризоваться
житель какой-либо другой страны. Они дополняются ху-
торами и садами въ окрестностяхъ Полтавы. Эти слова
еще опредѣленнѣе указываютъ на малороссійскаго помѣ-
щика. Далѣе опятъ общее выраженіе „и много у него
добра" раскрашивается подробностямъ которыя говорятъ
намъ о богатомъ человѣкѣ стариннаго времени, когда
атласъ, мѣха и серебряныя вещи считались признаками
богатства, когда деньги копились дома подъ замками, а
не пускались въ обороты:
„Мѣховъ, атласа, серебра
И на виду, и подъ замками".
Еще далѣе представляется новая черта: какимъ обра-
зомъ пріобрѣталась частъ богатства, а съ нимъ и слава—
военная жизнь, „данъ крымскихъ ордъ", вотъ источники
того и другого. Теперь по этимъ мѣстнымъ чертамъ мы
ясно можемъ представитъ, кто такой былъ Кочубей. Но
авторъ продолжаетъ рисовать далѣе, выдѣляя Кочубея
изъ круга другихъ богатыхъ и славныхъ малороссійскихъ
помѣщиковъ казаковъ; онъ прибавляетъ еще одну черту,
которую можно назвать личною:
Прекрасной дочерью своей
Гордится старый Кочубей.
Она составляетъ главную его славу. Дѣлая ей также
внѣшнюю характеристику, поэтъ и здѣсь сначала указы-
ваетъ на общую черту: „нѣтъ красавицы Маріи равной",
и затѣмъ переходитъ къ отдѣльнымъ чертамъ, составляю-
щемъ ея красоту; онъ прибѣгаетъ къ сравненіямъ, по-
дражая восточнымъ поэтамъ, которые по впечатлѣніямъ
отъ отдѣльныхъ частей предмета любятъ сливать въ одинъ
образъ разныя явленія природы. У Пушкина вышло то же
самое: пальма (стройность), лебедь (походка), ланъ (бы-
стрыя движенія), пѣна (бѣлизна), тучи (черные локоны),

роза (цвѣтъ губъ).—все это соединилось для изображенія
красоты. Какъ ни блистательно вышло описаніе въ отдѣль-
ныхъ чертахъ, но воображенію трудно ихъ соединитъ,
чтобы представить живой, цѣльный образъ. Здѣсь нѣтъ
тѣхъ необходимыхъ частныхъ чертъ, которыя бы нари-
совали малороссійскую красавицу, поражающую своею
красотою, славу и гордость отца.
Изъ всего этого заключаемъ, что полная внѣшняя
характеристика лицъ состоитъ въ развитіи общихъ чертъ
въ частныхъ, мѣстныхъ и личныхъ, которыя бы пред-
ставляли и условія жизни человѣка — мѣсто, время, на-
родъ или общество, и исключительныя особенности, ему
принадлежащія.
Прочитать характеристику Іоанна III въ исторіи
Карамзина (Хрест. къ Руков. отд. I).
Историческая характеристика. Здѣсь Карамзинъ ка-
сается опредѣленія характера историческаго лица по его
дѣйствіямъ. Характеръ опредѣляется двумя сторонами:
силами, которыя человѣкъ получаетъ отъ природы, и
направленіемъ, какое онѣ получаютъ подъ вліяніемъ окру-
жающихъ обстоятельствъ. Разсматривая дѣйствія и на-
мѣренія Іоанна III, Карамзинъ замѣтилъ, что главная,
преобладающая черта въ немъ—сила природнаго ума,
въ которомъ обстоятельства развили хитрость и осто-
рожномъ, и который умѣрялъ въ немъ даже природную
жестокость. Эта сила выказалась въ политикѣ внѣшней
и внутренней. Отсюда явилась необходимомъ въ част-
ности прослѣдить эту главную черту и тѣмъ какъ бы на-
рисовать образъ человѣка извѣстной эпохи. Представляя
внѣшнюю политику, Карамзинъ указываетъ на отношеніе
Іоанна къ иноземнымъ государямъ и народамъ, на войну
и миръ, на союзы: цѣль этой политики—возстановленіе
свободы и цѣлости Россіи, причина—добродѣтельная лю-
бовь къ прочному благу своего народа. Цѣль достигалась

силою и хитростью ума, который выказывался въ дально-
видной умѣренности, въ нежеланія мѣшаться въ чужія
дѣла, въ заключеніи союзовъ съ условіемъ явной пользы
для Россіи, въ томъ, чтобъ не бытъ ничьимъ орудіемъ,
находя орудія для собственныхъ замысловъ, наконецъ, въ
отсутствіи всякихъ страстей въ политикѣ. „Слѣдствіемъ
всего этого было то, что Россія, какъ держава незави-
симая, величественно возвысила главу свою на предѣлахъ
Азіи и Европы, спокойная внутри и не боясь враговъ
внѣшнихъ*.
Разсматривая внутреннюю политику, историкъ пред-
ставляетъ отношеніе Іоанна къ русскимъ владѣтельнымъ
князьямъ, ко всѣмъ сословіямъ народа, и ихъ отношенія
къ нему. Цѣль этой политики — учредитъ единовластіе;
успѣхъ ея въ томъ, что онъ „разгадалъ тайны самодер-
жавія и сдѣлался для россіянъ какъ бы земнымъ бо-
гомъ". Главною силою и тутъ былъ умъ, который даже
умѣрялъ природную жестокость въ нравѣ Іоанна: твер-
дость, необходимая для великихъ государственныхъ дѣлъ,
въ немъ граничила съ суровостью. Дѣйствія этой суро-
вости выражались въ страхѣ, который онъ наводилъ на
всѣхъ вокругъ себя. Другія качества Іоанна, боязливость
и нерѣшительность, вытекали также изъ разсчетовъ силь-
наго ума; они были слѣдствіемъ осторожности, въ которой
онъ видѣлъ благоразуміе, такъ какъ она „медленными
успѣхами даетъ прочность своимъ твореніямъ". Такимъ
образомъ, благодаря только одной силѣ ума, Іоаннъ безъ
ученія, безъ наставленія, „ оставилъ государство, удиви-
тельное пространствомъ, сильное народами, еще силь-
нѣйшее духомъ правленія". Въ дополненіе характеристики
авторъ представляетъ отношеніе къ Іоанну историковъ
прежняго и новѣйшаго времени; первые „возвѣстили его
славу въ исторіи" хвалою и именемъ великаго, по-
слѣдніе же нашли въ немъ сходство съ Петромъ Великимъ.
Это повело автора къ сравненію обоихъ государей и къ

указанію на ихъ отличительные признаки, которые осо-
бенно выказались въ отношеніи къ иностранцамъ и къ
европейскому просвѣщенію.
Изъ всего этого видно, что въ историческихъ харак-
теристикахъ по частнымъ историческимъ фактамъ опре-
дѣляются общія черты характера, развившіяся подъ влія-
ніемъ мѣстныхъ условій и составившія его личность.
Какими чертами изображаетъ Пушкинъ Петра Ве-
ликаго и Мазепу въ поэмѣ ..Полтава ?
Идеализація. Собравъ всѣ тѣ мѣста, гдѣ поэтъ гово-
ритъ о Петрѣ, мы увидимъ, что русскій монархъ пред-
ставляется въ тѣ моменты, когда рѣзче проявлялся его
геній и связь его съ Россіей: съ нимъ вмѣстѣ мужаетъ
и Россія молодая, онъ сливаетъ свои интересы съ инте-
ресами Россіи; онъ довѣряется тѣмъ, служба которыхъ
ему кажется полезна Россіи; онъ сознается въ своихъ
ошибкахъ и спѣшитъ загладить ихъ; онъ является душою
Полтавскаго боя, какъ „свыше вдохновенныя, какъ
„Божія гроза", летая посреди своихъ полковъ и не до-
рожа своею жизнію; онъ, наконецъ, послѣ счастливой
побѣды ласкаетъ плѣнниковъ въ своемъ шатрѣ, прини-
маетъ ихъ какъ гостей, признаетъ ихъ своими учителями
и пьетъ за ихъ здоровье. Общее впечатлѣніе отъ всѣхъ
этихъ картинъ рисуетъ намъ генія-монарха, который по-
святилъ всю свою жизнь и труды государству и который,
въ своихъ стремленіяхъ служитъ Россіи, сдѣлался героемъ.
Личность его изображена такими чертами, которыя въ
каждомъ возбуждаютъ невольное сочувствіе. Но согласно ли
съ исторіей представлена эта личность? Были ль въ дѣй-
ствительности у Петра всѣ эти черты, изъ которыхъ поэтъ
сложилъ его образъ? Исторія приводитъ много фактовъ,
гдѣ Петръ является съ подобными чертами; но она не
ограничивается только одними этими фактами, а приводитъ
также другіе, въ которыхъ выражаются и иныя черты
характера Петра, не выставленныя поэтомъ. Слѣдовательно,

историкъ представляетъ намъ характеръ Петра полнѣе—
всѣ его стороны, тогда какъ поэтъ выбралъ одну сторону,
тѣ главныя черты, которыя сдѣлали его героемъ; отсюда
онъ и долженъ былъ выбрать тѣ факты, гдѣ рѣзче выра-
зился монархъ—слуга своему государству. Такимъ обра-
зомъ мы не можемъ сказать, что Петръ не былъ такимъ,
какимъ представилъ его поэтъ; нѣтъ, въ разные моменты
своей жизни онъ являлся дѣйствительно такимъ: дѣло
только въ томъ, что не во всѣ моменты онъ могъ пред-
ставляться въ этомъ образѣ; въ жизни его было много
другихъ моментовъ, гдѣ преобладали другія черты его
характера, изъ которыхъ и слагается полная его личность.
Нельзя также сказать, что только одинъ Петръ былъ
такой монархъ, съ которымъ соединилась идея безкоры-
стіи службы государству и народу: исторія можетъ пред-
ставитъ намъ и нѣсколько другихъ монарховъ, слѣдова-
тельно, эта идея не принадлежитъ исключительно одной
личности; она только возвышаетъ личность; но можетъ
развиваться въ жизни многихъ. Поэтъ подмѣтилъ, что
Петръ своею личностью прекрасно ее представляетъ, и
потому позаботился развитъ эту сторону. Здѣсь ему, слѣ-
довательно, не было и нужды приводитъ другія черты
характера Петра, такъ какъ цѣль его была выразитъ
извѣстную идею въ характерѣ, а не представитъ полный
историческій характеръ. Выставляя другія черты, онъ
могъ бы затемнитъ самую идею и, слѣдовательно, повре-
дитъ своей цѣли, отчего пострадалъ бы и тотъ прекрасный
образъ, который создался въ его фантазіи. Итакъ ойъ
не внесъ другихъ чертъ съ намѣреніемъ, а не по незна-
нію, не по ложному представленію Петра. Такое изобра-
женіе лица называемъ идеальнымъ (или идеаломъ худо-
жественнымъ), потому что извѣстная идея рѣзко вы-
ставляетъ какую-либо его сторону. Отсюда идеальное часто
противополагаютъ дѣйствительному; но это не значитъ,
что идеальное есть что-то невозможное, мечтательное.

Нужно только отличитъ истинную идеализацію отъ ложной.
Первая состоитъ въ тѣсной связи съ дѣйствительностью;
вторая же совершенно отрывается отъ нея; или иначе:
первая, не представляя полной дѣйствительности, выби-
раетъ изъ нея нѣкоторыя главныя черты и ими ограни-
чивается, вторая же нисколько не руководствуется ею,
а вноситъ идею произвольную. Такъ, если бы Пушкинъ
въ характерѣ Петра представилъ преобладающимъ такія
черты, какихъ у него совсѣмъ не было, или какія раз-
витъ! были слишкомъ слабо, то идеализація вышла бы
ложная, напримѣръ, если бы Петръ передъ нами явился
человѣкомъ мечтательнымъ, кроткимъ, преданнымъ исклю-
чительно набожности, то мы назвали бы такое предста-
вленіе ложнымъ, потому что дѣйствительность изъ жизни
Петра не можетъ ни однимъ фактомъ оправдать эти
черты. Значитъ, авторъ произвольно внесъ бы ихъ въ
историческую личность и далъ бы ей ложную идеализацію.
Точно то же слѣдуетъ сказать и объ идеальномъ пред-
ставленіи лица, вымышленнаго самимъ поэтомъ. Идеали-
зацію его должно назвать ложною, неестественною, если
въ немъ представлены такія черты, которыя не могутъ
развиться въ данной обстановкѣ: представленное лицо уже
не имѣетъ ничего общаго съ дѣйствительностью. Лицо
Мазепы Пушкинъ также идеализировалъ, но только раз-
вилъ въ немъ не тѣ лучшія черты, которыя внушаютъ
сочувствіе и нравятся каждому, а напротивъ, въ немъ онъ
представилъ человѣка, исключительно преданнаго своимъ
личнымъ интересамъ: къ нимъ Мазепа направляетъ всѣ
силы своей души, и такъ какъ природа одарила его
замѣчательными силами, то не разбирая средствъ для
достиженія цѣли и умѣя маскировать себя передъ людьми,
онъ обращается въ ловкаго злодѣя и въ дерзкаго измѣн-
ника. Можетъ бытъ, исторія укажетъ и на другія черты
Мазепы, которыя въ иные моменты представятъ его й
лучшимъ человѣкомъ; но поэтъ имѣлъ въ виду тѣ главные

моменты, которые извѣстны всѣмъ и которые дѣйстви-
тельно представляютъ его измѣнникомъ, зашедшимъ слиш-
комъ далеко, благодаря своему уму, хитрости, скрытности
и вмѣстѣ страстности. Такимъ образомъ въ Мазепѣ Пуш-
кина мы видимъ человѣка, сдѣлавшагося злодѣемъ и из-
мѣнникомъ при извѣстныхъ силахъ души и при извѣст-
ныхъ обстоятельствахъ. Эта сторона жизни, конечно, и
развита въ немъ; отсюда и вытекаетъ идеализація.
И Петра, и Мазепу Пушкинъ изобразилъ согласно съ
тѣми представленіями, которыя еще прежде него сложи-
лись во всемъ русскомъ обществѣ: еще въ прошедшемъ
столѣтіи оно не иначе представляло себѣ Петра, какъ
такимъ героемъ, а съ Мазепой всегда соединяло мысль о
злодѣйской измѣнѣ. Слѣдственно, въ своей идеализаціи
Пушкинъ держался народнаго взгляда на обѣ личности.
Прочитать разсказъ Гоголя „Старосвѣтскіе помѣ-
щики".
Типы. Не касаясь пока развитія самой повѣсти, оста-
новимся на характерахъ Афанасія Ивановича и Пуль-
херіи Ивановны. Въ главныхъ чертахъ они сходны между
собою: малое умственное развитіе и отсюда склонность
къ суевѣрію, доброта, кротость, тихая взаимная • любовь,
гостепріимство, вотъ качества, которыми оба они отли-
чаются. Условія ихъ жизни также одни и тѣ же: бездѣт-
ность, крайняя ограниченность интересовъ обезпеченной
жизни, уединенность. Отсюда и „самая жизнь наполняется
исключительными заботами о полномъ спокойствіи, о
вкусной пищѣ, о сладкомъ снѣ; эти заботы распростра-
няются и на посторонняго человѣка, завернувшаго въ
качествѣ гостя подъ ихъ скромный кровъ. Они отличаются
другъ отъ друга только степенью безпечности: Афанасій
Ивановичъ безпечнѣе Пульхеріи Ивановны, которая лю-
битъ похлопотавъ по съѣстной части домашняго хозяйства,
тогда какъ мужъ ея ничѣмъ не выказываетъ своей дѣятель

ности. Всѣ означенныя условія жизни могли бытъ не
только у этихъ двухъ личностей, но и у многихъ другихъ;
основныя черты ихъ характеровъ, какъ малое умственное
развитіе, кротость и пр., также черты очень обыкновен-
ныя; слѣдовательно, подобная жизнь могла сложиться и
у многихъ помѣщиковъ, т. е. ихъ отношеніе къ жизни,
суевѣріе, доброта, гостепріимство и проч. выражались
такимъ же образомъ. Самъ авторъ говоритъ, что онъ
зналъ нѣсколько такихъ помѣщиковъ, которыхъ и назвалъ
общимъ именемъ старосвѣтскихъ. Значитъ, по Афанасію
Ивановичу и женѣ его мы можемъ судитъ о всѣхъ старо-
свѣтскихъ помѣщикахъ. Въ этихъ двухъ личностяхъ авторъ
представилъ тѣ черты, которыми всѣ онѣ отличаются.
Мы даже не думаемъ спрашивать, существовала ли въ
дѣйствительности именно эта самая чета; а только сообра-
жаемъ, могли ли при данныхъ условіяхъ жизни развиться
подобныя личности. Какъ скоро убѣждаемся, что могли,
то уже смотримъ на нихъ какъ на представителей цѣлаго
круга людей, развивавшихся при подобныхъ же условіяхъ.
Если въ нихъ выставлены всѣ общія черты извѣстнаго
круга, то, конечно, авторъ не могъ ограничиться только
двумя личностями, съ нихъ списывать портреты: ему
нужно было наблюдать надъ многими, чтобы подмѣтить
ихъ общія черты, и потомъ уже изъ нихъ создать общій
характеръ, который называется типомъ. Конечно, онъ
могъ имѣть въ виду какую-либо опредѣленную чету, но,
рисуя ее, онъ долженъ былъ очищать общее, или типи-
ческое, отъ мелкихъ чертъ, которыми отличаются другъ
отъ друга отдѣльныя личности, и которыя не могутъ
войти въ типъ. Значитъ, авторъ и тутъ долженъ былъ
своей фантазіей переработывать личности, согласно съ
своими впечатлѣніями отъ многихъ сходныхъ явленій дѣй-
ствительности. Изъ этого мы видимъ, что типъ создается
поэтомъ на основаніи тѣхъ общихъ чертъ, которыя ему
представляетъ дѣйствительность; но самаго типа во всей

чистотѣ тамъ нельзя встрѣтить. Правда, попадаются лич-
ности, которыя по рѣзкости общихъ чертъ приближаются
къ типу, а потому ихъ нерѣдко и называютъ типами;
но онѣ все же въ строгомъ смыслѣ не типы; въ нихъ
всегда найдется какая-либо личная черта, мѣшающая
полному проявленію общаго. Всѣ такія общія черты,
составляющія типъ, могутъ быть названы историческими,
потому что общее въ цѣломъ кругѣ людей можетъ раз-
виться только отъ историческихъ причинъ, т. е. такихъ,
которыя имѣютъ вліяніе на жизнь цѣлаго общества или,
по крайней мѣрѣ, его части, такъ, напримѣръ, законы,
учрежденія извѣстнаго времени, направленіе образованія
и проч.
Имя типичнаго лица, выставляемаго поэтомъ, дѣлается
нарицательнымъ, т. е. его относятъ ко всѣмъ лицамъ въ
дѣйствительности, похожимъ на представленный типъ,
какъ, напримѣръ, Пульхеріей Ивановной можно назвать
каждую старушку, которая понятіями и образомъ жизни
приближается къ ней.
Характеры можно изображать или въ данный моментъ,
какъ уже сложившіеся въ прошедшемъ, напримѣръ, Старо-
свѣтскіе помѣщики, или въ послѣдовательномъ ихъ раз-
витіи. Такимъ образомъ они могутъ быть предметомъ
описательнаго и повѣствовательнаго сочиненія. Часто одно
входитъ какъ часть въ другое. Характеристики могутъ
относиться не къ одному человѣку; могутъ быть харак-
теристики какого-нибудь звѣря или общества, города, госу-
дарства, стараго времени (см. въ Хрест. отд. I Мининъ.
Четыре поколѣнія и другія характеристики).

ОТНОШЕНІЕ ПИСАТЕЛЯ КЪ ДѢЙСТВИ-
ТЕЛЬНОСТИ.
Идеальный МІръ. Мы уже видѣли, какъ фантазія
дѣйствуетъ въ человѣкѣ, создавая на основаніи дѣйстви-
тельности новый міръ, который мы называемъ міромъ
воображаемымъ, идеальнымъ. Человѣкъ способенъ не только
создавать образы изъ отдѣльныхъ чертъ, разсѣянныхъ
въ дѣйствительности въ разныхъ существахъ, но всегда
способенъ представлять и нѣчто лучше того, что онъ
встрѣчаетъ въ дѣйствительности. Въ его фантазіи идея
всегда выражается въ формѣ совершеннѣйшей, слѣдова-
тельно, въ привлекательнѣйшей, какой онъ не видѣлъ
въ дѣйствительности. Эта способность драгоцѣнна для
человѣка, потому что онъ, увлекаясь красотою созданнаго
имъ идеальнаго образа, и въ дѣйствительности направляетъ
свои силы къ тому, чтобы съ нимъ сблизить, улучшить,
возвысить дѣйствительность, значитъ, развивается въ немъ
стремленіе къ совершенствованію, чѣмъ обыкновенно и
отличается разумная жизнь, и отъ чего зависитъ самая
цивилизація. Изъ этого видно, какая связь между дѣй-
ствительнымъ и идеальнымъ міромъ человѣка. Многое
человѣкъ оцѣниваетъ въ жизни только по отношенію къ
своему идеальному представленію, насколько дѣйствительное,
приближается къ идеальному или удаляется отъ него.
Такъ, напримѣръ, составивъ себѣ понятіе о томъ, съ
какими качествами человѣкъ, не выходя изъ своей чело-
вѣческой сферы, можетъ назваться высоко нравственнымъ
человѣкомъ, онъ представляетъ себѣ такой образъ и,
располагая согласно съ нимъ свою собственную жизнь,
согласно же съ нимъ оцѣниваетъ и жизнь другихъ. Такой
идеалъ мы называемъ нравственнымъ идеаломъ въ томъ
смыслѣ, что онъ оказываетъ сильное вліяніе на нрав-
ственную сторону человѣка. Но такъ какъ нравственное

развитіе имѣетъ множество степеней, то, слѣдовательно,
и понятіе о нравственности, а отсюда и самые нрав-
ственные идеалы весьма разнообразны. Идеалъ человѣка
на низшей степени развитія часто кажется далеко не
нравственнымъ человѣку съ высшимъ развитіемъ. По-
нятно, что и отношенія людей въ одной и той же дѣй-
дѣйствительности должны быть весьма различны.
ПОЭЗІЯ И проза. Такимъ образомъ я могу представлять
дѣйствительную жизнь въ связи съ своимъ идеальнымъ
міромъ такъ, какъ она мнѣ кажется по отношенію къ
моему идеалу; могу представлять ее и безъ всякаго отно-
шенія къ нему такъ, какъ она есть и^ развивается по
опредѣленнымъ законамъ; въ этомъ послѣднемъ случаѣ
цѣль моя — познакомить другихъ съ дѣйствительностью,
какъ я самъ успѣлъ познакомиться съ нею, изложить
тѣ законы ея, которые открылись мнѣ черезъ изученіе,
или указать на причины, по которымъ она сложилась
такъ, а не иначе, и которыя я нашелъ посредствомъ
многихъ наблюденій и изслѣдованій; я могу произнести
даже свой судъ надъ явленіями дѣйствительности: одобритъ
или осудитъ ихъ, но не вслѣдствіе сближенія ихъ съ
моимъ собственнымъ идеаломъ, а по сближенію съ общими
законами нравственности. Такого рода произведенія мы
называемъ прозаическими. Отъ нихъ рѣзко отличаются
поэтическія, въ которыхъ дѣйствительная жизнь предста-
вляется въ связи съ міромъ идеальнымъ и, слѣдовательно,
изображается только въ данные моменты по отношенію
къ ней самого автора. Такъ какъ эти отношенія могутъ
быть различны, то отсюда и требуется разсмотрѣть, въ
какихъ видахъ являются поэтическія произведенія.
Отношенія поэта къ жизни. Бъ повѣсти Гоголя „Старо-
свѣтскіе помѣщики" находимъ, что авторъ къ однимъ
и тѣмъ же лицамъ относится то съ любовью, то съ на-
смѣшкою, то съ сожалѣніемъ. Ихъ кротость, доброта, ласковость

вость —черты, которыя не могутъ быть лишними ни въ
какомъ нравственномъ идеалѣ, возбуждаютъ въ авторѣ
сочувствіе и самую нѣжную любовь; они представляются
ему людьми нравственными, и онъ рисуетъ ихъ такъ, чтобы
они могли понравиться каждому. Но съ другой стороны
интересы ихъ жизни такъ ограничены, что даже съужи-
вается до крайности самая идеальная ихъ сфера: трудно
даже сказать, чего бы они хотѣли и къ чему бы могли
стремиться; спокойствіе, взаимная любовь, вкусная пища
и сладкій сонъ вполнѣ удовлетворяютъ ихъ и какъ бы
сливаются съ требованіями ихъ собственнаго идеала; фан-
тазія ихъ какъ бы замерла на дѣйствительности. Понятно,
что человѣкъ съ развитіемъ болѣе высокимъ не можетъ
сочувствовать такой ограниченной духовной жизни. Идеалъ
его долженъ быть иной; слѣдовательно, дѣйствительность
уже представляетъ противорѣчіе съ идеаломъ автора.
Ему кажется смѣшнымъ такое безполезное существованіе,
а отсюда является насмѣшливое отношеніе къ дѣйстви-
тельности. Авторъ смѣется надъ нею сначала веселымъ
смѣхомъ, а потомъ сливается съ нимъ и нѣкоторая грусть,
когда пришлось разсказывать о приготовленіи Пульхеріи
Ивановны къ смерти. Это чувство является отъ мысли,
что люди сами безсознательно и такъ легко уничтожаютъ
свое счастіе отъ суевѣрнаго настроенія ума. Затѣмъ смѣхъ
уже совершенно пропадаетъ и смѣняется полной грустью
при изображеніи одинокаго и жалкаго существованія
Афанасія Ивановича. Здѣсь преобладаетъ уже чувстви-
тельность, вызванная все тою же грустью за человѣка,
и является отношеніе сантиментальное.
Разсматривая собственное отношеніе старосвѣтскихъ
помѣщиковъ къ жизни, мы находимъ, что они не удали-
лись отъ природы, отвѣчая на всѣ ея требованія, не
подавляли и не скрывали своихъ чувствъ, поддаваясь всѣмъ
ихъ движеніямъ, и были совершенно довольны такою
жизнью. Подобное отношеніе къ жизни мы называемъ

наивнымъ, а самыя лица, отличающіяся близостью своей
жизни къ природѣ, идиллическими, такъ какъ принято
называетъ идилліей всякое поэтическое произведеніе, гдѣ
представляется наивная жизнь посреди природы (см. въ
Хрестом. отд. П Дурочка Дуня). Гоголь сравниваетъ
своихъ старосвѣтскихъ помѣщиковъ съ Филемономъ и
Бавкидой—идиллическими лицами, крайне наивными па-
стухомъ и пастушкой, какихъ представляла древняя
идиллія. Наивность въ своемъ крайнемъ проявленій встрѣ-
чается у дѣтей. Такъ какъ она нерѣдко противорѣчитъ
принятымъ условіямъ и приличіямъ жизни, то иногда
возбуждаетъ смѣхъ. Но не всякая наивность смѣшна:
иная возбуждаетъ -сочувствіе, какъ возбуждаетъ его сама
природа. Такъ Гоголь мѣстами видимо сочувствуетъ наив-
ности своихъ лицъ, хотя въ другихъ мѣстахъ и подсмѣи-
вается надъ ними. Изъ всего этого видно, что смѣхъ
бываетъ разнообразный. Наивность возбуждаетъ веселый
смѣхъ; имъ же сопровождаются и всѣ явленія, противо-
рѣчащія тѣмъ или другимъ нашимъ понятіямъ, но не вно-
сящія въ жизнь никакого зла. Смѣхъ же, возбуждаемый
противорѣчіемъ жизни съ нашимъ нравственнымъ идеа-
ломъ, соединяется всегда съ какимъ-либо чувствомъ—
грустью, сожалѣніемъ, досадой, гнѣвомъ, злобой; такой
смѣхъ называется сатирическимъ или юмористическимъ.
Смѣхъ иногда выражается въ ироніи, т.-е. въ сближеніи
двухъ противоположныхъ явленій — когда дурное какъ
будто признается хорошимъ, беззаконное — законнымъ,
безобразное — красивымъ, страдающее — благоденствую-
щимъ и пр., все для того, чтобы рѣзче выставилась не-
сообразность явленія съ идеальнымъ представленіемъ
жизни.
Изображая жизнь, поэтъ имѣетъ въ виду сосредото-
чить интересъ иногда на самой жизни, часто для того,
чтобы датъ возможность извлечь изъ нея общій смыслъ
или идею, какъ законъ жизни, иногда на впечатлѣніи,

какое жизнь производитъ на человѣка, т.-е. представить
состояніе духа подъ впечатлѣніемъ отъ дѣйствительности.
Первый интересъ можетъ назваться эпическимъ, второй—
лирическимъ; первый изображается въ разсказѣ или пере-
дачѣ внѣшнихъ фактовъ, второй въ передачѣ чувствъ.
Нерѣдко одинъ изъ нихъ входитъ какъ часть въ составъ
другого, что можно видѣть въ „Старосвѣтскихъ помѣщи-
кахъ", и что мы увидимъ еще при дальнѣйшихъ разбо-
рахъ. Насмѣшливое отношеніе къ жизни можетъ быть и
въ томъ, и въ другомъ; первое выражается въ изобра-
женіи лицъ, второе въ самыхъ чувствахъ.
ЭПИЧЕСКОЕ ИЗОБРАЖЕНІЕ ЖИЗНИ.
Прочитать нѣкоторыя изъ русскихъ былинъ о бога-
тыряхъ старшихъ, младшихъ, заѣзжихъ и о новгород-
скихъ удальцахъ. (Хрест. къ Рук. Отд. II).
Сдѣлать общую характеристику тѣхъ и другихъ; показать
отношенія между старшими и младшими богатырями: однихъ,
какъ представителей эпохи древнѣйшей, кочующей, мифиче-
ской, другихъ, какъ представителей эпохи позднѣйшей, осѣд-
лой, христіанской; замѣтить, какими чертами отличается пред-
ставитель переходнаго времени отъ одной эпохи къ другой—
Микула Селяниновичъ; идеальныя черты каждаго изъ бога-
тырей и гиперболическое ихъ изображеніе, отношеніе ихъ къ
власти Владиміра краснаго солнышка и къ народу, борьбу
ихъ съ враждебными силами, представленіе этихъ силъ въ
мифическихъ образахъ, связь ихъ съ природою—съ рѣками,
моремъ, горами, птицами и звѣрями Обратитъ вниманіе на
слѣды разныхъ историческихъ временъ въ былинахъ, на
связь новгородскихъ былинъ съ исторіей Новгорода, на отно-
шеніе русскаго народа къ другимъ землямъ.
Народный ЭПОСЪ. Былинами назвались тѣ пѣсни, ко-
торыя слагались въ русскомъ народѣ съ древнѣйшихъ
временъ, выражая разные моменты его жизни такъ, какъ
ихъ представляла народная фантазія. Переходя изъ устъ
въ уста въ теченіе тысячелѣтія, никѣмъ не записанныя,

онѣ измѣнялись согласно съ измѣненіями понятій и вѣ-
рованій народныхъ; одни образы забывались, другіе пере-
рождались въ новые или принимали иной смыслъ. Въ
такомъ видѣ ихъ и записывали въ послѣднее время подъ
именемъ народнаго эпоса. Въ нихъ мы видимъ соединеніе
времени историческаго съ доисторическимъ, которое обык-
новенно называется мифическимъ, или эпическимъ, потому
что тогда особенно бываетъ возбуждена народная фанта-
зія подъ свѣжими впечатлѣніями отъ силъ природы: умъ
безъ всякаго запаса наблюденій и слѣдовательно не имѣя
возможности дѣлать правильные выводы о законахъ при-
роды, ищетъ себѣ въ фантазіи отвѣтовъ на вопросы: откуда
происходятъ тѣ и другія явленія и силы? Соотвѣтственно
съ ними, фантазія создаетъ разные образы, предпола-
гаетъ ихъ въ самой дѣйствительности, и вотъ являются
вмѣстѣ и мифологія, и поэзія. Это первое проявленіе
духовной дѣятельности человѣка и выразилось въ мифиче-
скомъ эпосѣ. Первобытный человѣкъ постоянно чувствуетъ
свою зависимость отъ силъ природы, не можетъ пока
возвыситься надъ ними своимъ духомъ и вполнѣ подчи-
няется имъ. Въ его фантазіи подъ вліяніемъ однихъ и
тѣхъ же повторяющихся впечатлѣній слагается особен-
ная высшая сфера, гдѣ ведутъ борьбу между собою осо-
быя высшія существа. Чувствуя животворное дѣйствіе
солнца въ жизни всего окружающаго, онъ относится къ
нему съ благоговѣйною любовью. Зато страхомъ дѣй-
ствуетъ на этого неразвитого человѣка все то, что скры-
ваетъ отъ него любимое солнце: тучи, ночная темнота,
зимнее время. Они представляютъ ему побѣдителями,
полонившими бѣдное солнце. Но тутъ же въ фантазіи
является и освободитель плѣнника. Громъ въ весеннее
время змѣистыми молніями разсѣкаетъ тучи, прочищаетъ
солнцу дорогу, и во все лѣто оберегаетъ его отъ набѣ-
гающихъ враговъ—бурь и тучъ, стремящихся снова запо-
лонить общаго благодѣтеля. Это мифическая борьба силь

ныхъ небесныхъ существъ, борьба, которая должна была
привлекать все вниманіе человѣка, потому что отъ нея
зависѣло и его существованіе. Это первоначальная обще-
народная тема мифическаго эпоса. Народная фантазія
сближаетъ дѣйствія на небѣ съ дѣйствіями на землѣ и
изъ этого сближенія развиваются подробности борьбы.
Такъ дожди представляются небесными рѣками, облака
горами; ихъ измѣнчивость напоминаетъ то видъ птицы, то
звѣря, отсюда является представленіе небесной охоты или
оборотней, молнія представляется летучею змѣею, ея жи-
лище гора или пещера съ рѣкою. Далѣе сводя жизнь
всѣхъ этихъ существъ съ жизнію человѣка, фантазія на-
дѣляетъ ихъ женами, дѣтьми и проч. Понятно, что этимъ
первымъ созданіямъ фантазіи трудно было во всей чи-
стотѣ дойти до времени историческаго. Они развивались
вмѣстѣ съ языкомъ, на которомъ выражались и слѣдова-
тельно современны началу человѣчества.
Справедливо былины сравниваютъ съ народнымъ язы-
комъ: какъ въ немъ соединяются новыя слова и выраже-
нія съ старыми, первоначальными, и всѣ они вмѣстѣ слу-
жатъ выраженіемъ духовной дѣятельности народа въ дан-
ный моментъ, такъ и въ былинахъ мы видимъ соединеніе
новыхъ и старыхъ образовъ, создавшихся подъ вліяніемъ
разныхъ впечатлѣній, и всѣ онѣ вмѣстѣ представляютъ
одно цѣлое, сохранившееся въ памяти народной и выра-
жающее его духъ, развивавшійся тысячелѣтіями.
Ясно, что первообразы позднѣйшихъ мифическихъ ска-
заній у разныхъ народовъ должны быть одни и тѣ же,
отсюда и главные мотивы ихъ сходны. Тѣ мифическія
созданія фантазіи, которыя дошли до насъ въ народныхъ
пѣсняхъ, по большей части представляютъ только остатки
послѣдняго періода мифической поэзіи, когда народъ сталъ
представлять свои божества въ человѣческомъ образѣ, въ
который мало-по-малу переходилъ первоначальный чудо-
вищный образъ, созданный фантазіей по впечатлѣнію отъ

страшныхъ, подавляющихъ силъ природы. Въ греческой
мифологіи эти образы назывались титанами, почему и
мы называемъ ихъ вмѣстѣ съ самыми силами, которыя
они представляли, титаническими. Изображеніе мифи-
ческихъ божествъ въ человѣческомъ . образѣ показываетъ
уже моментъ самосознанія человѣка, когда онъ созналъ
силы своего духа и поставилъ ихъ выше силъ природы,
отчего и мифическій его эпосъ долженъ былъ получитъ
дальнѣйшее развитіе: дѣйствія прежнихъ божествъ пере-
шли на новыя; между ними должна была явиться борьба,
выражающая смѣну вѣрованій. Одно и то же явленіе
природы можетъ приноситъ человѣку и добро и зло: такъ
солнце, оживляя природу, можетъ при бездождіи и сжи-
гать ее; дождь, какъ живительная влага, приноситъ добро,
но въ то же время можетъ все заливать и уничтожать;
гроза освѣжаетъ воздухъ, но можетъ и поражать смертью
живыя существа. Отсюда въ фантазіи одно и то же явле-
ніе начинаетъ представляться въ разныхъ образахъ—бла-
годѣтельныхъ и враждебныхъ, въ родственной между со-
бой связи.
Съ теченіемъ времени и сами божества съ человѣче-
ской натурой перерождаются въ людей и пока еще лю-
дей необыкновенныхъ, совершающихъ тѣ же дѣйствія,
какія прежде совершались богами, но уже въ сферѣ
человѣческой; являются богатыри, герои, и отсюда обра-
зуется эпосъ богатырскій или героическій. Здѣсь уже че-
ловѣкъ борется съ враждебными силами, каковыми въ
нашемъ эпосѣ представляются Змѣй-Горыничъ, Баба-Горы-
нинка, Соловей разбойникъ, Тугаринъ-Змѣевичъ, Идо-
лище поганое и др. Былины относятся уже къ богатыр-
скому народному эпосу, въ которомъ еще видится связь
съ эпосомъ мифическимъ, хотя и не съ первоначальнымъ.
Въ подвигахъ нашихъ богатырей можно также найти
сходство съ нѣкоторыми подвигами героевъ эпоса дру-
гихъ народовъ, что показываетъ на ихъ отдаленное род

ство по первоначальному эпосу, который, подобно самому
языку, развѣтвился на разныя отрасли, развивая перво-
начальные мотивы. Смѣна старшихъ богатырей младшими
въ нашихъ былинахъ хорошо представляетъ переходъ отъ
одной эпохи народной жизни къ другой, которая, свя-
завъ народъ съ землею его же собственнымъ трудомъ,
должна была измѣнить его взглядъ на многія явленія,
равно какъ и многія его понятія. Такъ Сухманъ бога-
тырь сдѣлался простой стихіей, изъ которой создался его
образъ въ прежнюю эпоху, обратился въ воду, въ рѣку,
лишь только явилось недовѣріе къ нему, какъ къ могу-
чему существу, лишь только оказалась потребность про-
вѣрить, правъ ли онъ; такъ Илья Муромецъ не беретъ
всего того, что передаетъ ему представитель стараго вре-
мени Святогоръ-богатырь, потому что большая часть того
для новаго времени сдѣлалась мертвымъ духомъ. Съ име-
немъ князя Владиміра—съ желтыми кудрями соединяется
постоянный эпитетъ красное солнышко, перешедшій на
него, конечно, изъ прежняго мифическаго эпоса, гдѣ
солнце играло роль божества, какъ средоточіе всѣхъ
силъ въ эпическихъ разсказахъ. Съ другой стороны тотъ
же самый Владиміръ-князь съ эпитетомъ стольно-кіевскій
представляетъ уже историческій моментъ народной жизни,
когда собрались въ одно цѣлое разрозненныя кочевыя
силы, сознавъ свое единство, признавъ одинъ общій
центръ, какимъ явился Кіевъ, и въ немъ одну общую
политическую власть; младшіе богатыри, переродившись
изъ образовъ мифическаго эпоса и потерявъ свою мифи-
ческую силу, обратились въ княжескую дружину, сдѣ-
лавшись представителями разныхъ русскихъ областей,—
кто земли муромской, кто рязанской, ростовской, волын-
ской и др. Сословное раздѣленіе богатырей представляетъ
уже позднѣйшую эпоху. Группируясь около Владиміра-
князя, богатыри, чаще по его же указанію, и ведутъ
борьбу въ одиночку и вмѣстѣ, то съ кочевыми народами,

которые въ позднѣйшемъ представленіи являются съ име-
немъ татаръ и литвы, то съ чудовищами, старинными
созданіями народной фантазіи, представителями силъ при-
роды, съ которыми много приходится бороться умственно
неразвитому человѣку. Въ этой борьбѣ и проявляется
героизмъ; т.-е. человѣкъ напрягаетъ всѣ свои силы къ
извѣстному дѣлу, ставитъ его выше вопроса о жизни и
смерти, не отступая отъ опасностей, которыя грозятъ его
существованію; съ этимъ вмѣстѣ соединяется и благая
цѣль—польза для другихъ. Здѣсь является уже нравствен-
ное начало, направляющее жизнь человѣка, создаются
нравственные идеалы. которые и выражаются въ обра-
захъ любимыхъ богатырей народа, таковы у насъ Илья
Муромецъ, Добрыня Никитичъ. Разные моменты истори-
ческой жизни также оставили свои слѣды на былинахъ.
Хотя кіевскій дворъ князя Владиміра вездѣ является сре-
доточіемъ могучихъ богатырей, но въ его представленіи
и въ отношеніяхъ богатырей къ князю уже видится и
вліяніе Москвы, такъ же какъ въ представленіи враже-
ской силы и борьбы съ нею видится вліяніе татарскаго
времени: въ иныхъ былинахъ ласковый князь стольно-
кіевскій болѣе напоминаетъ грознаго московскаго царя
съ его опричиною, съ которыми не хотятъ имѣть дѣло
святорусскіе богатыри, представители земщины. Интересы
тѣхъ и другихъ уже не одни и тѣ же, какъ бывало
прежде. (Вліяніе новѣйшаго времени замѣтно только въ
отдѣльныхъ словахъ, какъ напр. бумаги гербовыя, трубки
подзорныя, и под.).
Русскіе эпическіе богатыри являются идеальными пред-
ставителями всего народа, отсюда и интересъ ихъ борьбы
національный; но при всемъ томъ личности ихъ отли-
чаются типическими чертами: Владиміръ князь—красо-
тою и счастіемъ, Илья Муромецъ—силою, удачею и отвра-
щеніемъ отъ крови, Добрыня—вѣжествомъ, Алеша Попо-
вичъ—хитростью, корыстью и проч. Отдѣльная и осо

бенная жизнь Великаго Новгорода выразилась въ осо-
быхъ былинахъ, гдѣ представляются и особые богатыри,
у которыхъ нѣтъ ничего общаго съ богатырями кіевскими.
Какъ эти послѣдніе скрываютъ свою личность въ службѣ
земской, подчиняясь нравственнымъ требованіямъ долга,
такъ первые напротивъ стремятся заявитъ о своей лич-
ности и подавить ею все прочее—то, что стало выра-
жаться въ позднѣйшую эпоху въ образѣ князя Владиміра
въ былинахъ Кіевскихъ. Но русскій эпосъ только ми-
моходомъ или сжато касается проявленія внутренней
жизни человѣка, рѣдко гдѣ останавливается на подроб-
ностяхъ этой стороны, находя особенный интересъ въ
проявленій физической силы или въ хитростяхъ ума, въ
чемъ главнымъ образомъ и выражается богатырство. Изъ
этого и вытекаетъ гиперболическое представленіе силы;
богатырь чаще всего является только богатыремъ; обще-
человѣческій же интересъ жизни, выражающійся въ
чувствахъ, если не совсѣмъ исчезаетъ, то слишкомъ слабъ.
Въ нашемъ эпосѣ преобладаетъ наклонность къ факту
къ одной передачѣ событія. Не то совсѣмъ представляетъ
намъ греческій героическій эпосъ, признанный у всѣхъ
образованныхъ народовъ за образцовый въ художествен-
номъ изображеніи жизни. Его изучаютъ въ пѣсняхъ
Иліады и Одиссеи.
Примѣчаніе. Къ разряду былинъ можно отнести и
историческія пѣсни русскаго народа. Въ нихъ мы ви-
димъ, какъ отразились историческія событія въ народ-
ной фантазіи. Такъ изъ жизни царя Ивана Васильевича
Грознаго наивная фантазія представляла его жестокость,
его отношенія къ боярамъ, сыноубійство, завоеваніе Ка-
зани и Астрахани, покореніе Сибири. Въ идеальномъ
изображеніи Грозный вездѣ является подозрѣвающимъ
измѣну и вмѣстѣ съ тѣмъ вспыльчивымъ; при первомъ
подозрѣніи онъ безъ всякаго суда приступаетъ къ рас-
правѣ, велитъ казнитъ—вѣшать. Не отрицая нисколько
этого царскаго его права, пѣснь въ то же время пред-
ставляетъ несправедливость его въ поспѣшности, иногда
даже съ нѣкоторымъ проблескомъ ироніи. Такъ, напр., въ

пѣснѣ о томъ, какъ царь велѣлъ убитъ своего сына,
Никита Романовичъ, спасши его тайкомъ, пировалъ, и
какъ будто бы насмѣхался надъ печалью царя, который
чувствовалъ раскаяніе въ своемъ опрометчивомъ приго-
ворѣ. Узнавъ о Никитиномъ пирѣ, Грозный распаляется
гнѣвомъ на боярина, призываетъ его къ себѣ: ткнулъ
желѣзомъ въ правую его ногу и примялъ къ сырой
землѣ, а самъ приговариваетъ:
Велю я Никиту въ котлѣ сваритъ,
Въ котлѣ сваритъ, либо на колъ посадитъ,
На колъ посадитъ, скоро велю казнитъ;
У меня кручина несносная,
А у тебя боярина пиръ на веселѣ...
Но и здѣсь гнѣвъ и угрозы царя безъ изслѣдованія
дѣла оказываются и опрометчивыми, и совершенно не-
справедливыми. Никита Романовичъ заставляетъ его смѣ-
нить гнѣвъ на милость, возвращая ему мнимо погибшаго
царевича. Въ другой пѣснѣ царь съ своей ярой вспыль-
чивостью уже прямо становится въ комическое положе-
ніе. Онъ осадилъ Казань,
Подъ Казанку подъ рѣку подкопы подводилъ,
За Сулай за рѣку бочки съ порохомъ каталъ,
А пушки снаряды въ чистомъ полѣ разставлялъ.
А татарченки по городу похаживаютъ,
Всяко грубіянство оказываютъ.
Они грозному царю насмѣхаются:
„Не бывать нашей Казани за бѣлымъ царемъ!и
Ужъ какъ тутъ нашъ государь-царь прогнѣвался,
Приказалъ онъ пушкаревъ казнить,
Подкопщиковъ и зажигальщиковъ,
Что отъ нихъ измѣна учинилася:
Что на полѣ вся свѣча сгорѣла,
А подрывъ такъ долго медлится.
А и тутъ всѣ пушкари призадумалися,
Большой за меньшаго хоронится,
А одинъ пушкарь отважился:
„Прикажи, государь-царь, слово молвитъ,
Не вели, государь, насъ казнити:
Что на полѣ горитъ свѣча скорѣе.
Подъ землей-то свѣча идетъ тишѣе",
Не успѣлъ пушкарь слово выговорятъ,

Подъ землею свѣча догорала,
И тутъ разорвало бочки съ порохомъ.
Стали стѣны бросать за Сулай-рѣку,
Забросало палаты бѣлокаменны...
Въ пѣснѣ „Мамстрюкъ Темрюковичъ" видится со
стороны народа обличеніе Москвы въ нравственномъ
свойствѣ съ татарами, и представляется еще замѣчатель-
ная черта—сопоставленіе крестьянина съ боярами Гроз-
наго и ироническій взглядъ на послѣднихъ.
На свадьбу Ивана Васильевича пріѣхалъ удалецъ-
боецъ, славный витязь, самъ князь черкасскій Мамстрюкъ,
пріѣхалъ съ молодой женой и съ храброй дружиной,
пріѣхалъ позже всѣхъ, а садился выше всѣхъ; но на
пиру онъ не пьетъ, не ѣстъ, а выглядываетъ князей и
бояръ, ищетъ себѣ борца-бойца.
Да изъ этихъ изъ князей, бояръ
Не нашелъ себѣ поборника,
Что поборничка-сопротивничка.
Какъ возговоритъ черкасскій князь:
„Ой вы гой есте, добры молодцы!
Вы напрасно землю топчете,
У царя дарма ѣдите хлѣбъ,
Зелено вино распиваете,
На боку лежа, дары получаете".
Всѣ князья-бояре призадумались,
Со стыда носы повѣсили.
Отколь взялся тутъ крестьянскій сынъ—
Съ ноги на ногу прихрамываетъ,
Съ ноздри на ноздрю присапываетъ.
—„Охъ ты гой еси, черкасскій князь,
Великъ ростомъ уродился ты,
Златомъ, серебромъ украсился,
Не пытавъ силы похваляешься;
Да гляди рано не радуйся,
На бѣду я слово вымолвлю.
Не пытай силу съ крестьяниномъ".
Князь черкасскій закипѣлъ сердцемъ, въ гнѣвѣ вы-
скочилъ изъ-за стола и, прежде чѣмъ добрался до кре-
стьянскаго сына, ненамѣренно выказалъ свою богатыр

скую силу: зацѣпилъ на бѣду за столъ, повалилъ девя-
носто скамей и подавилъ полтораста гостей.
И схватилъ крестьянина за воротъ.
Одолѣлъ князя крестьянскій сынъ,
Приподнялъ выше могучихъ плечъ
И ударилъ объ сыру-землю:
Золотые перстни у князя съ рукъ скатилися,
Сапожки сафьяные съ ногъ спалилися,
Растянулся князь черкасскій замертво.
Что князья бояре разахалися,
Молодая княгиня расплакалася,
Въ слезахъ по двору побѣгивала,
Бѣлыя рученьки заламывала.
Слугамъ вѣрнымъ приказывала:
— „Ужъ вы слуги мои, слуги вѣрные!
Вы схватите сына крестьянскаго,
Вы убейте вора безъименнаго,
Разорвите его тѣло на мелки части
Да и бросьте псамъ на съѣденіе".
Какъ возговоритъ православный царь,
Православный царь Иванъ Васильевичъ
„Не судитъ тебѣ, княжна, во моей землѣ*
Не мѣшаться тебѣ, бабѣ, въ дѣла царскія*.
Значитъ борьба національностей признается царскимъ
дѣломъ; въ ней главную роль играетъ сила крестьянская.
Въ окончаніи пѣсни также выражается сторона на-
ціональная въ словахъ царя Ивана Васильевича на жа-
лобы жены его, царицы Марьи Темрюковны, что дере-
венскій дѣтина наругался надъ ея братомъ, любимымъ
его шуриномъ Мамстрюкомъ Темрюковичемъ.
А не то у меня честь въ Москвѣ, что татары борются;
То-то честь въ Москвѣ, что русакъ тѣшится.
Въ этихъ же пѣсняхъ увѣковѣчился любимецъ Гроз-
наго Малюта Скуратовъ, который вездѣ представляется
кровожаднымъ злодѣемъ. Нравъ его переносится даже
на его дочь, которая является героинею въ пѣснѣ о князѣ
Михаилѣ Скопинѣ Шуйскомъ, отравляя его на кре-
стинахъ у князя Воротынскаго. Къ историческимъ пѣс-
нямъ относятся и тѣ малорусскія, равно и славянскія,

въ которыхъ выражается борьба съ національными вра-
гами (см. въ Хрест. къ Рук. отд. П).
Прочитать отрывки изъ Иліады и Одиссеи.
При чтеніи обратитъ вниманіе на борьбу человѣка съ
судьбою, составляющею главное, основное религіозное вѣро-
ваніе грека, на отношеніе боговъ къ людямъ, на представле-
ніе самихъ боговъ въ человѣческомъ образѣ и со всею чело-
вѣческою натурою, на изображеніе героевъ, на проявленіе
того или другого чувства въ каждый моментъ ихъ дѣйствія,
что и составляетъ общечеловѣческую сторону ихъ жизни;
опредѣлить національную черту ихъ—въ вѣрованіяхъ, поня-
тіяхъ, нравахъ, обычаяхъ; замѣтить главныя черты идеаль-
наго представленія личности Одиссея.
Пѣсни, изъ которыхъ сложились Иліада и Одиссея,
первоначально развились въ малоазіатскихъ греческихъ
колоніяхъ, выражая всѣ тѣ вѣрованія и представленія,
которыя по вліянію жизни вырабатывались въ народной
фантазіи съ древнѣйшихъ временъ. Онѣ назывались рап-
содіями и пѣлись нищими и слѣпыми пѣвцами, типъ
которыхъ представленъ въ Одиссеѣ въ образѣ Демодока
на пиру у царя Алкиноя (см. Хрест.). Таковъ былъ и
Гомеръ, съ именемъ котораго Ликургъ перевезъ въ Спарту
нѣсколько пѣсенъ о Троянской войнѣ, о странствіяхъ
Одиссея, а Солонъ — въ Аѳины.
Пизистратиды сдѣлали два сборника такихъ пѣсенъ,
одинъ подъ именемъ Иліады—пѣсни объ Иліонѣ, другой
подъ именемъ Одиссеи—пѣсни объ Одиссеѣ, и все съ
тѣмъ же именемъ Гомера. Но эти сборники не дошли
до насъ. Впослѣдствіи въ Александрійской школѣ уче-
ными критиками было сдѣлано новое собраніе гомери-
ческихъ пѣсенъ: ихъ связали искусственно такъ, что
всѣ вмѣстѣ онѣ представляли послѣдовательное развитіе
дѣйствія, и явились двѣ извѣстныя намъ поэмы Иліада
и Одиссея, какъ произведеніе какого-то поэта Гомера, но
на самомъ дѣлѣ искусственно сложившіяся изъ народ-
ныхъ произведеній греческаго героическаго эпоса.

Вотъ въ главныхъ чертахъ содержаніе той и другой:
Иліада представляетъ нѣсколько послѣднихъ мѣся-
цевъ изъ десятилѣтней осады Иліона (Трои). Собирается
вѣче въ станѣ осаждающихъ грековъ, чтобы обсудитъ,
какъ умилостивитъ бога Аполлона, наславшаго на станъ
моровую язву. Богъ разсердился на грековъ за грѣхъ
главнаго ихъ предводителя героя Агамемнона, который
оскорбилъ жреца его Хриза. У этого, при послѣднемъ
нападеніи на троянцевъ, была захвачена въ плѣнъ дочь,
которая при дѣлежѣ добычи досталась Агамемнону. Хризъ
поспѣшилъ къ нему съ выкупомъ за дочь; но Агамем-
нонъ оскорбилъ его, прогналъ изъ стана и не отдалъ
своей невольницы. Тогда Хризъ обратился съ жалобою
къ Аполлону, который и вступился за своего жреца,
поражая грековъ невидимыми стрѣлами. На вѣчѣ рѣшили
умилостивитъ бога возвращеніемъ Хризеиды отцу и бо-
гатыми жертвами. Агамемнону жалъ было разстаться съ
невольницей, но по настоянію другихъ героевъ, въ осо-
бенности Ахилла, онъ долженъ былъ уступитъ, хотя и
поссорился съ Ахилломъ, оскорбивъ его притязаніемъ
на его собственную невольницу Бризеиду. Тогда Ахиллъ
въ гнѣвѣ объявилъ, что онъ отдѣляется отъ общаго дѣла
и не будетъ принимать участія въ битвахъ, хотя бы гре-
камъ пришлось терпѣть пораженіе. И онъ дѣйствительно
крѣпко держалъ свое слово: происходили многія битвы;
греки нуждались въ помощи Ахилла, и только одинъ
случай вывелъ его изъ бездѣйствія: другъ его Патроклъ
въ одной схваткѣ былъ убитъ Гекторомъ, старшимъ сы-
номъ троянскаго царя Пріама и предводителемъ троян-
цевъ. При видѣ трупа друга, Ахиллъ поклялся отмстить
за его смерть и похоронитъ его только тогда, когда обез-
ображенный трупъ убійцы будетъ привлеченъ къ нему.
Устороживъ Гектора подъ стѣнами Иліона, Ахиллъ при-
нуждаетъ вступитъ въ бой, убиваетъ его и исполняетъ
клятву. По совершеніи похоронныхъ обрядовъ, сопро

вождаемыхъ рыданіемъ Ахилла, въ ночь является къ нему
старый Пріамъ съ выкупомъ и мольбою возвратитъ ему
трупъ сына. Ахиллъ, самъ растроганный, не могъ отка-
зать плачущему старцу и на утро отпустилъ его съ тру-
помъ. Плачевнымъ погребеніемъ Гектора среди Трои за-
капчивается Иліада.
Одиссея представляетъ десятилѣтнее скитаніе грече-
скаго героя, царя Итаки Одиссея по морямъ послѣ раз-
рушенія Трои и возвращеніе его подъ семейный кровъ.
Подъ покровительствомъ богини Аѳины, торжествуя вездѣ
умомъ надъ опасностями, которыя ему и товарищамъ
его представлялись со стороны природы и людей, Одис-
сей едва не погибъ въ пещерѣ циклопа Полифема, сына
морского бога Посейдона. Тотъ уже пожралъ нѣсколько
его товарищей, грозя и ему тою же участью. Но отсюда
Одиссею, наконецъ, удалось спастись все тою же хит-
ростью и находчивостью. Обманомъ онъ ослѣпилъ одно-
глазаго Полифема, за котораго и вступился Посейдонъ.
Посылая бури, морской богъ препятствовалъ Одиссею
возвратиться на родину. Послѣ многихъ бѣдствій Одис-
сей, наконецъ, потерялъ всѣ свои корабли и товарищей.
Выброшенный волною на берегъ острова феакійцевъ,
онъ былъ гостепріимно принятъ царемъ Алкиноемъ; феа-
кійцы съ готовностью взялись перевезти его на островъ
Итаку. Здѣсь нѣкоторое время онъ долженъ скрываться,
найдя въ своемъ домѣ страшные безпорядки. Въ его
отсутствіе жену его Пенелопу увѣряли, что любимый
мужъ ея погибъ, и требовали, чтобы она выбрала себѣ
другого мужа: жениховъ оказалось множество; всѣ они
ежедневно являлись къ ней въ домъ, пировали, разо-
ряли имѣніе, въ ожиданіи, когда она сдѣлаетъ вы-
боръ. Пенелопа, все еще не теряя надежды видѣть
Одиссея, всячески протягивала время. Сынъ Одиссея
Телемакъ, еще юноша, ничѣмъ не могъ помочь матери:
ни удалитъ отъ нея докучныхъ жениховъ, ни оградить

отъ разоренія домъ и богатство своего отца. Наконецъ,
онъ рѣшился посѣтить нѣкоторыхъ героевъ, возвратив-
шихся изъ-подъ Трои, чтобы отъ нихъ свѣдать объ
участи Одиссея. Женихи, опасаясь какого-либо враждеб-
наго дѣйствія со стороны Телемака, задумали погубитъ
его, лишь только онъ возвратится къ берегамъ острова;
но богиня Аѳина, покровительствуя сыну, какъ и отцу,
не допустила ихъ исполнитъ намѣреніе. Вслѣдъ за Теле-
макомъ явился въ Итаку и Одиссеи въ образѣ нищаго
и, свѣдавъ о всемъ происходившемъ безъ него, рѣшился
отмстить нахаламъ. Мщеніемъ царя Итаки и заключается
Одиссея. Въ ней собственно четыре части: 1) Преслѣ-
дованіе Одиссея со стороны Посейдона, 2) Пребываніе
Одиссея на островѣ феакійцевъ и разсказъ его о соб-
ственныхъ странствіяхъ, 3) Жизнь Пенелопы и Телемака
въ отсутствіе Одиссея, 4) Возвращеніе Одиссея и истреб-
леніе жениховъ его жены.
Наблюденіе надъ народнымъ героическимъ эпосомъ
приводитъ къ слѣдующимъ выводамъ:
1) Въ поэтическихъ представленіяхъ * народа выра-
жаются отношенія его къ природѣ и людямъ и та борьба,
какую человѣкъ долженъ вести съ окружающимъ міромъ
за право на жизнь. Здѣсь сливаются всѣ интересы его
жизни: религіозные, нравственные, умственные, семейные,
общественные и политическіе.
2) Хотя въ народѣ съ древнѣйшихъ временъ и су-
ществуютъ отдѣльные пѣвцы, но въ ихъ пѣсняхъ нигдѣ
не видится выраженіе ихъ личности. Они совершенно
сливаются со всею массою народа, изъ которой еще не
успѣли выдѣлиться отдѣльныя силы съ отдѣльными стре-
мленіями. Въ эпическую эпоху народной жизни понятія,
вѣрованія, взгляды не разнятъ людей, а одинаково охва-
тываютъ душу каждаго; фантазія подъ одними и тѣми же
впечатлѣніями одинаково дѣйствуетъ въ каждомъ: нѣтъ
ни у одного особыхъ выводовъ, потому что наблюденія

у всѣхъ одни и тѣ же при одинакихъ обстоятельствахъ;
такимъ образомъ нѣтъ и возможности выдѣлиться изъ
массы личности, чтобы заявитъ свое особое, отдѣльное
существованіе. Все это уже принадлежитъ временамъ
позднѣйшимъ, когда является значительный запасъ на-
блюденій, и умственныя силы нѣкоторыхъ спеціально на-
правляются на повѣрку прежнихъ выводовъ, отчего и
самая фантазія ихъ получаетъ особенное направленіе.
3) Въ произведеніяхъ героическаго эпоса отношеніе
къ жизни наивное. Фантазія отличаетъ добро отъ зла по
отношенію къ человѣку: чтЬ ему гибельно, то зло, что
полезно или выгодно — то добро; ію она еще не знаетъ
ни особенныхъ приличій, ни неприличій, ни нравствен-
наго, ни безнравственнаго; она не имѣетъ и особенно
художественныхъ цѣлей, чтобы. напр., созданнымъ обра-
зомъ сильнѣе подѣйствовать на воображеніе, или лучше
понравиться, или глубже произвести впечатлѣніе на
чувство. Однимъ словомъ, интересы художественные, или
эстетическіе, въ такихъ произведеніяхъ не выдѣляются
изъ прочихъ. Здѣсь сообщается только то, чѣмъ пора-
жаетъ природа или жизнь, отразившись извѣстнымъ обра-
зомъ въ фантазіи: никакихъ особенныхъ соображеній нѣтъ
при передачѣ самаго образа, отчего и творчество народ-
ной фантазіи нерѣдко называется безъискусственнымъ, а
по немъ тотъ же эпитетъ прилагается и къ самымъ про-
изведеніямъ.
4) Въ такихъ произведеніяхъ не выказывается и осо-
бенной цѣли, какую обыкновенно выказываютъ позд-
нѣйшіе поэты, задаваясь тою или другою идеею и со-
гласно съ нею развивая части своего произведенія. Въ
народномъ эпосѣ только представляется, какъ фантазія,
отнеслась къ дѣйствительности, согласно съ умственнымъ
развитіемъ народа; но отсюда не дѣлается никакихъ
поученій; весъ интересъ разсказа заключается въ борьбѣ
силъ, дѣйствующихъ и губящихъ одна другую какъ бы

по необходимости. Отсюда спокойное созерцаніе жизни,
ровный, ничѣмъ невозмутимый тонъ пѣсни, то, что обык-
новенно называютъ объективнымъ отношеніемъ къ пред-
мету, и что рѣзче всего представляется въ живописи,
гдѣ художникъ нигдѣ не имѣетъ возможности выказать
своего особеннаго сочувствія или несочувствія къ лицу,
обязанный одинаково всѣ ихъ отдѣлывать. Подобная жи-
вопись является и въ народномъ эпическомъ изображеніи
жизни.
5) Эпическія описанія отличаются одними и тѣми же
пріемами: разъ сложившійся образъ или картина повто-
ряется въ однихъ и тѣхъ же выраженіяхъ при всякомъ
случаѣ, гдѣ приходится изображать обстановку сходныхъ
дѣйствій, — впечатлѣніе отъ нихъ никогда не мѣняется.
Отсюда являются постоянныя описанія, постоянные эпи-
теты, постоянныя сравненія и проч.
Сказки. Наряду съ богатырскими пѣснями въ на-
родѣ существуютъ сказки: по своему содержанію онѣ
весьма разнообразны; по формѣ онѣ новѣе былинъ; а
по основнымъ темамъ большая частъ изъ нихъ относится
къ глубокой древности. Сказка въ народѣ могла явиться
тогда, когда прежнія вѣрованія стали смѣняться новыми,
и слѣдовательно когда наивная вѣра въ мифическія су-
щества стала пропадать; на прежніе разсказы народъ
сталъ мало-по-малу смотрѣть какъ на что-то небывалое,
вымышленное и повторялъ ихъ для забавы воображенія.
Поэтому онъ и назвалъ сказку складкой, для отличія
отъ пѣсни—были. Такъ какъ основа сказки мифическая,
то оченъ понятно, что сказки всѣхъ народовъ въ глав-
ныхъ чертахъ сходны между собою, и чѣмъ народы ближе
и родственнѣе, тѣмъ и сказки ихъ сходнѣе; такъ сказки
славянскихъ народовъ сходятся даже во многихъ по-
дробностяхъ. Прежній пѣсенный складъ рѣчи мифиче-
скихъ разсказовъ въ сказкѣ пропалъ; ее уже не поютъ,
а пересказываютъ, что дало фантазіи болѣе простора въ

созданіи новыхъ подробностей и въ переработкѣ преж-
нихъ образовъ. Здѣсь она уже не стѣсняется никакими
законами, и фантастическое нерѣдко преобладаетъ не
только въ повѣствовательной, но и въ описательной части.
Несмотря на многія измѣненія, нѣкоторыя изъ русскихъ
сказокъ еще представляютъ видимые слѣды мифическаго
отношенія человѣка къ природѣ; другія уже измѣнили
дѣйствіе силъ божескихъ на силы волшебныя; иныя все
низвели въ простую человѣческую сферу, согласно съ
понятіями новаго времени. Сказка иногда передѣлывается
для интересовъ нравственныхъ съ цѣлью представить пре-
имущества добраго нрава надъ злымъ, смиреннаго надъ
гордымъ, и пр. Сближая разсказъ съ современностью,
сказка иногда представляетъ и насмѣшливое къ ней
отношеніе, принимая такимъ образомъ ироническій тонъ
(Хрест. отд. I). Представляя нѣчто небывалое, большая
часть сказокъ относитъ дѣйствіе къ самымъ отдаленнымъ
временамъ, какъ бы вспоминая собственное незапамятное
происхожденіе; иныя даже иронически относятся къ тому
мифическому времени, „когда и у гороха былъ царь, и
грибы воевали, когда звѣри говорили"; иныя слишкомъ
неопредѣленно указываютъ и на мѣсто дѣйствія — „въ
нѣкоемъ царствѣ, въ нѣкоемъ государствѣ". При такой
неопредѣленности мѣста въ народъ легко переходили и
чужія сказки, разумѣется, передѣлываясь въ частяхъ,
согласно съ народнымъ понятіемъ. Есть сказки, пришед-
шія къ намъ съ Востока, есть и западно-европейскія,
напр. извѣстная сказка о Бовѣ Королевичѣ передѣлалась
изъ одной итальянской сказки.
ЖИВОТНЫЙ ЭПОСЪ. Какъ особый видъ сказокъ въ на-
родѣ существуютъ разсказы о животныхъ, гдѣ фантазія
сблизила съ человѣческой натурой натуру животныхъ,
которая отличается способностью думать и выражать язы-
комъ свою духовную дѣятельность. Происхожденіе этихъ
разсказовъ также относится къ глубокой древности, когда

человѣкъ велъ звѣроловную и пастушескую жизнь и без-
престанно сталкивался съ разными животными. Фантазія
его и здѣсь находила разныя сближенія, объясняя всѣ
дѣйствія и движенія животныхъ тѣми же цѣлями, какими
руководствовался и человѣкъ, приписывая и имъ разныя
чудесныя свойства. Отсюда легко было вообразитъ, что
и животныя, подобно людямъ, могутъ думать и высказы-
вать свои мысли. Разсказы этого рода обыкновенно назы-
ваютъ животнымъ эпосомъ; въ немъ съ одной стороны
вѣрно изображается природа тѣхъ и другихъ животныхъ,
съ другой отношеніе къ нимъ первобытнаго человѣка;
главный интересъ его заключается также во взаимной
борьбѣ за право на жизнь, причемъ, какъ и въ герои-
ческомъ эпосѣ, чаще всего торжествуетъ умъ, выразив-
шійся въ хитрости. Разсказъ ведется съ такою же на-
ивностью и простотою, съ какой и прочія древнія созданія
народной фантазіи; здѣсь также передается жизнь живот-
ныхъ, какъ она отразилась въ фантазіи человѣка, безъ
всякихъ постороннихъ цѣлей — насмѣшки, осужденія,
нравоученія. Въ русскомъ народѣ сохранилось множество
мелкихъ сказокъ о лисѣ, о волкѣ, о котѣ, медвѣдѣ, со-
бакѣ и другихъ звѣряхъ, знакомыхъ народу; видно, что
когда-то онѣ составляли нѣчто цѣлое, полный кругъ эпи-
ческаго животнаго царства. (Хрест. Отд. II).
Легенды, разсказы, составившіеся подъ вліяніемъ хри-
стіанскихъ образовъ и морали, произвели особый видъ
народнаго эпоса, названный легендами (см. Хр. къ Рук.
отд. II). Въ нихъ представляется народный взглядъ на
добро и зло въ жизни.
Остатки древняго эпическаго отношенія къ жизни въ
народѣ еще сохранились въ формѣ загадокъ, заклинаній,
присловій, пословицъ. Фантазія и ихъ слагала подъ влія-
ніемъ необъясненныхъ силъ природы, которая казалась
человѣку не такою, какая она въ дѣйствительности въ
своихъ естественныхъ законахъ: „изъ пустого дупла либо

сычъ, либо сова, либо самъ сатана", „въ тихомъ омутѣ
черти водятся", ^сѣрый волкъ на небѣ звѣзды ловитъ".
Всѣ такія произведенія народа въ совокупности назы-
ваются народнымъ эпосомъ, который слѣдовательно раз-
дѣляется на многіе виды. Народная поэзія въ послѣднее
время имѣла большое вліяніе на фантазію и на языкъ
русскихъ поэтовъ (см. Хрест. къ Рук. отд. П, III).
Примѣчаніе. Поэтическая характеристика народнаго
эпоса прекрасно выразилась въ финской пѣснѣ: „Хо-
чется мнѣ пѣть, повѣдать родную пѣсню: слова таютъ
на устахъ, рѣчи падаютъ-спѣшатъ на языкъ, разсы-
паются... Эти пѣсни пѣвалъ прежде отецъ мой, вырубая
себѣ топорище, этимъ пѣснямъ учила меня матъ моя,
вертя свое веретено, когда малымъ ребенкомъ прыгалъ
я около колѣнъ ея... Есть у меня въ запасѣ и другія
рѣчи, другія загадки и вѣщія слова. Идучи, набиралъ
я ихъ возлѣ дороги, срывалъ я ихъ съ вереска, ломалъ
съ кустарника, обрывалъ съ травки, когда я еще въ
дѣтствѣ пасъ скотину на лугахъ по медвянымъ пригор-
камъ, золотымъ холмамъ, идучи вслѣдъ за чернавушкой
и буренушкой. Морозъ училъ меня пѣснямъ, дождь при-
носилъ мнѣ ихъ, вѣтромъ мнѣ навѣвало ихъ, морскими
волнами причаливало; птички складывали слова, вершины
деревьевъ—сказки... И сматывалъ я пѣсни въ клубокъ,
положилъ клубочекъ въ салазки, привезъ домой, спря-
талъ въ амбарѣ въ желѣзный сундукъ. Долго были мои
пѣсни на морозѣ, долго жили на сторонѣ. Ужъ возьму
ли я пѣсенки съ холоду, принесу ли я сундучекъ съ
морозу въ избу, поставлю сундукъ на лавочку въ перед-
ній уголъ, отворю ли я сундукъ съ пѣснями—отыщу я
нитку въ клубкѣ, развяжу ли я узелокъ въ клубкѣ...
Запою же, запою ли я хорошую пѣсню, сидючи за ржа-
нымъ хлѣбомъ, за столомъ съ пивомъ; а не будетъ ни
пива, ни квасу, запою на тощее сердце, водицей при-
хлебывая, запою на радость нашему вечеру, во славу
этому красному денечку, запою на утѣху завтрашнему
дню, на встрѣчу новому утру"...
Въ наивномъ уподобленій цѣлаго эпоса клубку ни-
токъ, говоритъ профессоръ Буслаевъ, осязательно выра-
жается понятіе о томъ длинномъ рядѣ народныхъ раз-
сказовъ, который можно начать гдѣ ни попало, только бы
распутать завѣтный узелокъ этого поэтическаго клубка.
Кстати приведемъ здѣсь характеристику русской
пѣсни, сдѣланную русскимъ поэтомъ Меемъ:

Охъ, пора тебѣ на волю, пѣсня русская,
Благовѣстная, побѣдная, раздольная,
Погородная, посельная, попольная,
Непогодою-невзгодою повитая,
Во крови, въ слезахъ крещеная-омытая!
Охъ, пора тебѣ на волю, пѣсня русская!
Не сама собой ты спѣлася-сложилася:
Съ пустырей тебя намыло снѣгомъ-дождикомъ,
Нанесло тебя съ пожарищъ дымомъ-копотью,
Намело тебя съ сырыхъ могилъ мятелицей.
Искусственныя ЭПОпеи. Иліада и Одиссея, названныя
эпопеями, какъ извѣстный видъ поэмы, представляющій
героическую эпоху народной жизни, послужили въ позд-
нѣйшее время образцами для эпопей искусственныхъ,
которыя слагались въ теченіе многихъ вѣковъ у разныхъ
цивилизованныхъ народовъ. Здѣсь поэты задавались уже
цѣлями художественными, эстетическими, имѣя въ виду
обработку формы, согласно съ извѣстными требованіями.
Таковы были Виргилій съ Энеидою у римлянъ, Торквато
Тассо съ Освобожденнымъ Іерусалимомъ (XVI ст.) у
итальянцевъ, Камоэнсъ съ Лузіадой (XVI ст.) у порту-
гальцевъ, Мильтонъ съ Потеряннымъ раемъ (XVII ст.)
у англичанъ, Вольтеръ съ Генріадой (XVIII ст.) у фран-
цузовъ, Клопштокъ съ Мессіадой (XVIII ст.) у нѣм-
цевъ, и у насъ Херасковъ съ Россіадой и Владиміромъ
(XVIII ст.).
(Отрывки въ хрест. Галахова и Филонова).
Названія нѣкоторыхъ изъ этихъ произведеній съ окон-
чаніемъ ада, ида уже указываютъ на ихъ подражатель-
ность: и въ самомъ дѣлѣ, всѣ они сложены по прави-
ламъ, выведеннымъ изъ Иліады и Одиссеи, правиламъ,
которыя названы теоріей эпопеи. Она требовала изобра-
женія героизма въ военныхъ подвигахъ, героическихъ
идеаловъ на подобіе троянскихъ героевъ, съ этимъ вмѣстѣ
представленія связи между міромъ естественнымъ и сверхъ-
естественнымъ, участія сверхъестественныхъ силъ въ ге

ройских дѣлахъ людей, что было названо чудеснымъ,
которое и поставлено въ необходимое условіе для эпопеи.
Все это было хорошо въ Иліадѣ и Одиссеѣ, потому что
тамъ фантазія творила по дѣйствительнымъ впечатлѣ-
ніямъ отъ природы и жизни; греки вѣрили во всѣхъ
этихъ боговъ и полубоговъ, слѣдовательно вымыселъ для
нихъ имѣлъ значеніе дѣйствительности; герои у нихъ
создались по тѣмъ идеаламъ, которые развивала сама
жизнь. Новѣйшимъ же поэтамъ приходилось самимъ вы-
мышлять чудесное, въ которое они даже и не вѣрили;
между ихъ чудеснымъ и дѣйствительностью уже преры-
валась всякая внутренняя связь, такъ что вымыселъ обра-
щался въ простую ложь. Иліада сообщила и нѣсколько
другихъ мелочныхъ правилъ, которыхъ старались дер-
жаться поэты: такъ первый стихъ
Гнѣвъ, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына
послужилъ образцомъ для начала многихъ прославлен-
ныхъ эпопей. Здѣсь представляется, во-первыхъ, обра-
щеніе къ богинѣ поэзіи Музѣ, во-вторыхъ, связь поэзіи
съ пѣніемъ и, въ-третьихъ, указаніе на предметъ повѣст-
вованія. Понятно, что у греческаго пѣвца все это выхо-
дило естественно: онъ въ самомъ дѣлѣ вѣрилъ въ Музу,
какъ въ богиню пѣсенъ, слѣдовательно и молился ей
искренно, прося у ней вдохновенія; излагая разсказъ
мѣрнымъ складомъ рѣчи, онъ дѣйствительно пѣлъ подъ
звуки своей лиры. Новѣйшій поэтъ не вѣрилъ въ Музу,
вмѣсто лиры брался за перо, а все продолжалъ призы-
вать небывалую Музу и воображать, что онъ поетъ. И
здѣсь является ложь. Воображаемое пѣснопѣніе настраи-
ваетъ самую рѣчь на возвышенный, неестественный
тонъ, который еще болѣе удалялъ произведеніе отъ гре-
ческаго образца, отличающагося простотою народной
рѣчи. Указаніе же на предметъ разсказа въ Иліадѣ скорѣе
можетъ относиться къ первой пѣснѣ, чѣмъ ко всему со-
держанію поэмы, и, конечно, должно быть признано слу

чайнымъ. А между тѣмъ всѣ поэты употребляли по-
добные же пріемы: кто не обращался къ Музѣ, тотъ
воображалъ какую-либо другую силу, отъ которой ожи-
далъ помощи.
Только въ настоящемъ столѣтіи всѣ убѣдились, что
эта теорія не вѣрна, и назвали ее ложно-классической
вмѣстѣ съ самыми произведеніями, созданными согласно
съ ея требованіями. Ложъ ея произошла отъ того, что
правила выводились изъ крайне ограниченнаго числа об-
разцовъ. Вмѣсто того, чтобы взятъ для наблюденія герои-
ческія поэмы разныхъ народовъ и изъ нихъ вывести общія,
самыя существенныя условія для поэмы, ограничились
лишь двумя греческими поэмами, отчего многое случайное,
объяснимое только извѣстнымъ временемъ и понятіями
греческаго народа, приняли за родовое, существенное,
необходимое вообще для всякой поэмы. Ложъ обнаружи-
лась тотчасъ же, лишь только стали знакомиться съ на-
родными произведеніями другихъ народовъ: они не могли
не понравиться, хотя тамъ и не находили прежнихъ
правилъ теоріи—ясно сдѣлалось, что самыя правила слиш-
комъ односторонни.
Здѣсь мы коснулись только эпическихъ пріемовъ, но
не идей, которыя развивались поэтами и которыя при-
надлежали ихъ времени: такъ, напр., религіозныя хри-
стіанскія идеи у Торквато Тассо, у Мильтона, у Клоп-
штока, идеи вѣротерпимости у Вольтера и проч.
Баллада. Фантастическое, или чудесное, составляло
главную сущность народной эпической поэзіи, какъ мы
видѣли, уже по законамъ самаго духа, который стре-
мится тѣмъ или другимъ путемъ объяснятъ себѣ явленія.
Участіе фантазіи въ этихъ объясненіяхъ ослабѣваетъ,
когда умъ находитъ другой путъ — путъ всестороннихъ
изслѣдованій и выводовъ, когда черезъ нихъ обнаружи-
ваются естественные законы явленій. Съ этимъ вмѣстѣ
и фантастическое, уже не возбуждая вѣры, перестаетъ

интересовать и переходитъ въ образъ сказочнаго. Но и
современные поэты иногда пользуются фантастическими
образами болѣе для того, чтобы въ нихъ яснѣе пред-
ставитъ свое собственное отношеніе къ жизни, или на-
строеніе своего духа, или чей-либо внутренній міръ подъ
вліяніемъ извѣстнаго впечатлѣнія, таковы Воздушный
Корабль Лермонтова, Бѣсы и Утопленникъ Пушкина (Хр.
Отд. I, II). Въ первомъ поэтъ хочетъ выразитъ не-
прочность чувства, на которомъ и не слѣдуетъ основывать
своего счастья. Фантастическій образъ воскресшаго На-
полеона здѣсь замѣняетъ условіе: если бы могъ Наполеонъ
встать изъ могилы и явиться во Франціи, то ничто не
отозвалось бы ему тамъ, гдѣ еще недавно такъ много
сердецъ билось для него. Отдѣляя въ разсказѣ фантасти-
ческое отъ дѣйствительнаго, мы находимъ, что фантасти-
ческое только входитъ въ частъ повѣствовательную; вся же
описательная частъ вѣрна дѣйствительности; черезъ это
произведеніе выходитъ изъ разряда сказочныхъ. Въ Бѣ-
сахъ Пушкинъ хочетъ представитъ, до какого состоянія
духа доводитъ путника мятель: какъ будто бы цѣлые рои
бѣсовъ неотвязно преслѣдуютъ его, надрывая сердце жа-
лобнымъ визгомъ и воемъ. Въ фантастическомъ образѣ,
созданномъ народной фантазіей, поэтъ нашелъ возмож-
нымъ соединитъ внѣшнее явленіе вмѣстѣ съ тѣмъ впе-
чатлѣніемъ, которое оно производитъ. Его собственная
фантазія развила этотъ образъ въ подробностяхъ, придавъ
ему всѣ тѣ черты, какими вьюга себя проявляетъ, такъ
что описательная сторона и здѣсь вѣрна дѣйствительности,
вѣрно и изображеніе впечатлѣнія; а это именно и хотѣлъ
представитъ поэтъ, наводя въ то же время на мысль, подъ
какими впечатлѣніями создаетъ народная фантазія разные
фантастическіе образы. Такимъ образомъ, несмотря на
изображеніе, повидимому, только міра фантастическаго,
передъ нами рисуется съ нѣсколькихъ сторонъ самая дѣй-
ствительность, конечно, по отношенію къ внутреннему

идеальному міру человѣка. Точно то же видимъ и въ
Утопленникѣ: тамъ дѣйствительность представляется съ
двухъ сторонъ: во-первыхъ, внѣшній фактъ; во-вторыхъ,
душевное терзаніе мужика, который страхомъ безнрав-
ственнаго суда поставленъ въ борьбу съ своей совѣстью;
фантастическое явленіе утопленника естъ не что иное,
какъ созданіе фантазіи невѣжественнаго мужика подъ
впечатлѣніемъ испуганной совѣсти. Такого рода новѣйшія
произведенія, въ повѣствовательную частъ которыхъ вхо-
дитъ фантастическое для какихъ-либо цѣлей поэта, на-
зываются балладами. Оно или переходитъ изъ народныхъ
представленій, или создается самимъ поэтомъ. Баллады
прежняго времени такъ называемыхъ романтическихъ
поэтовъ передавали разныя чудесныя сказанія изъ средне-
вѣковыхъ преданій, допуская фантастическое и въ описа-
тельную частъ; главный интересъ ихъ заключался въ
томъ, чтобы возбудитъ въ другихъ какое-либо чувство,
ужасъ, состраданіе, любовь, радость. Нѣкоторые изъ нихъ
для насъ имѣютъ значеніе сказокъ, какъ, напр., многія
баллады Жуковскаго.
Въ другихъ произведеніяхъ фантастическое иногда
является съ цѣлями насмѣшливыми, юмористическими,
какъ увидимъ далѣе.
Басня. Фантастическіе образы изъ животнаго эпоса
перешли въ животную басню. Соединяя въ себѣ натуру
животную и человѣческую, думающія и говорящія жи-
вотныя тѣмъ легче стали примѣняться къ человѣку для
примѣра, болѣе съ нравственною цѣлью. Народъ сталъ
называть именами животныхъ нѣкоторыхъ людей, напо-
минающихъ тѣмъ или другимъ качествомъ какое-либо
животное—осла, свинью, собаку и др. Самыя пословицы,
представляющія обыкновенно выводъ изъ случаевъ, быв-
шихъ въ жизни, стали указывать на дѣйствіе въ животной
сферѣ: гусь свиньѣ не товарищъ; сказалъ бы словечко
да волкъ недалечко. Такимъ образомъ разсказы о думающихъ

щихъ и говорящихъ животныхъ мало-по-малу стали при-
нимать аллегорическій смыслъ, т. е. явились иносказанія,
апологъ, въ которыхъ дѣйствія изъ человѣческой сферы
переносились въ сферу животную, посредствомъ уподо-
бленія или сходства въ какихъ-либо признакахъ. Цѣлью
такихъ аллегорій было желаніе выяснитъ и представить
проще какую-либо нравственную мысль въ примѣненіи
къ жизни.
Разобрать басню Крылова "Оселъ и Соловей".
Какъ авторъ относится къ предмету своего повѣствованія?
Съ какою цѣлью онъ разсказываетъ эту басню? Соотвѣт-
ствуетъ ли форма басни его цѣли, и почему онъ могъ пред-
почесть эту форму всѣмъ другимъ? Какъ животныя пред-
ставляются въ баснѣ? Почему авторъ выбралъ осла, соловья
и пѣтуха? Какъ развивается дѣйствіе? Въ какихъ изобра-
женіяхъ заключается иронія? Изъ какой среды авторъ заим-
ствуетъ картины и выраженія? Всѣ ли картины и образы
могутъ быть названы народными и общепонятными? Все ли
представлено авторомъ естественно?
Изъ разбора видно, что составныя части басни слѣ-
дующія: 1) связь міра дѣйствительнаго съ идеальнымъ,
въ которомъ и выражается мораль жизни, 2) типическое
представленіе извѣстныхъ свойствъ человѣка, 3) аллегорія,
изображающая сферу животную, 4) насмѣшка, выра-
женная въ ироніи по противорѣчію неразумнаго съ ра-
зумнымъ, дѣйствительности съ тѣмъ, чего должно бы было
ожидать.
Но басня не сразу явилась въ такомъ видѣ. Здѣсь
она представляетъ уже поэтическій разсказъ, принявъ
при этомъ тонъ сатиры. Въ первоначальномъ же ея видѣ
поэтическая и сатирическая сторона ея терялась въ нраво-
ученіи, которое выступало на первый планъ: аллегорія не
развивалась въ живомъ разсказѣ съ цѣлью на немъ со-
средоточить главный интересъ, а составляла болѣе простое
уподобленіе или примѣръ для подтвержденія морали и
должна была отличаться сжатостью и краткостью:

У волка засѣла въ горлѣ кость. Онъ пошелъ къ жу-
равлю л сказалъ ему: „У тебя длинная шея, сунь свою
голову въ мое горло и вынь оттуда кость; за это я тебя
пожалую". Журавль легко сдѣлалъ это и сталъ проситъ
себѣ награды. На это волкъ со смѣхомъ сказалъ ему:
"Ты награжденъ ужъ тѣмъ, что я не откусилъ тебѣ го-
ловы". Объясненіе: басня на тѣхъ людёй, которые послѣ
бѣды такъ воздаютъ своимъ благодѣтелямъ.
Въ такомъ видѣ явилась у грековъ Эзопова басня,
перешедшая къ нимъ съ Востока. Ея аллегорію въ по-
дробностяхъ стали разрабатывать впослѣдствіи, и нако-
нецъ у французскаго баснописца Лафонтена (XVII ст.)
она сосредоточила въ себѣ главный интересъ басни,
скрывая мораль въ самомъ разсказѣ, который и разви-
валъ ее какъ основную мысль. Эту форму усвоили себѣ
послѣ Лафонтена и всѣ другіе баснописцы. Крыловъ
усилилъ въ ней иронію, чѣмъ еще болѣе оживилъ басню.
Но басенная аллегорія не ограничилась только жи-
вотною сферою. Фантазія пошла далѣе и овладѣла для
басни всѣми другими сферами: растенія, камни, вещи,—
все въ баснѣ стало думать и говоритъ, имѣя въ виду
представитъ разнообразныя отношенія между людьми, не
выходя, впрочемъ, совершенно изъ своей природы: такъ
каменъ не можетъ произвольно летать и въ баснѣ, если
кто его не броситъ; гребень не можетъ измѣнять своего
назначенія — чесать волосы на какое-либо другое, ему
непринадлежащее.
Съ баснею смѣшалась и притча, которая развиваетъ
аллегорію въ сферѣ человѣческой жизни, перенося дѣй-
ствіе изъ одного круга людей въ другой или изъ общей
сферы въ частную. Такъ извѣстная притча о Сѣятелѣ или
земледѣльцѣ имѣетъ въ виду представитъ разнообразное
дѣйствіе наставительнаго слова на сердца людей, Цѣль
притчи также поучительная, отчего она и смѣшалась съ
баснею.

Разобрать басню Крылова „Лжецъ\
Какія качества выказываетъ въ себѣ лжецъ? Съ какою
цѣлью онъ лжетъ? Можно ли видѣть, что онъ и глупъ и не-
образованъ? Какимъ передъ нами является ёго пріятель?
Можно ли извинить его ложь? Въ какое положеніе поставила
она лжеца? Какое явленіе, подмѣченное въ жизни, хотѣлъ
авторъ выказать въ этой баснѣ? Какія противорѣчія вызы-
ваютъ въ авторѣ иронію, и какъ она развивается въ баснѣ?
Здѣсь не представляется ясной аллегоріи: но нельзя
не замѣтить, что авторъ имѣлъ въ виду изобразитъ не
только лгущаго путешественника, а вообще лгуна, соеди-
нивъ общія его типическія черты въ лицѣ одного путе-
шественника; здѣсь, слѣдовательно, общая сфера перево-
дится въ частную—аллегорія болѣе скрытая. Такого рода
разсказы также .могутъ относиться къ баснѣ.
При изученіи басенъ необходимо обратитъ вниманіе
на два вопроса: 1) какая сторона дѣйствительной жизни
была предметомъ наблюденія автора, и 2) какую мораль
хотѣлъ онъ внести въ жизнь изъ своего идеальнаго міра.
Оба они поведутъ къ разсмотрѣнію тѣхъ подробностей,
какія развиваются въ баснѣ—условій жизни, въ какія
ставится человѣкъ или вслѣдствіе своего нрава, или вслѣд-
ствіе внѣшнихъ, постороннихъ обстоятельствъ, или вслѣд-
ствіе неправильныхъ понятій въ извѣстномъ обществѣ;
отношенія человѣка къ другимъ людямъ и къ самому себѣ;
понятія самого автора о жизни, о счастіи, объ основахъ
нравственности и проч.
При изученіи басенъ Крылова можно раздѣлить ихъ на
слѣдующія группы: 1) басни, въ которыхъ выражается не-
правильный взглядъ на собственныя силы, 2) неправильныя
отношенія между людьми, 3) неправильныя отношенія между
сословіями, 4) неправильныя отношенія къ труду, 5) непра-
вильныя отношенія къ богатству, 6) неправильныя отношенія
къ воспитанію, 7) неправильныя отношенія къ просвѣщенію
и образованію, 8) неправильныя отношенія къ предметамъ.
Разсмотрѣть по нѣскольку басенъ изъ каждой группы и за-
тѣмъ вывести, въ чемъ авторъ видѣлъ помѣху для болѣе
моральной и разумной жизни, и на чемъ могутъ быть осно-
ваны отношенія болѣе правильныя.

Историческая поэма. Въ героическомъ народномъ
эпосѣ, какъ мы видѣли, соединилась съ поэзіей и самая
исторія. Народъ не иначе могъ помнитъ свое прошед-
шее, какъ въ связи съ тѣми образами, которые созда-
вала его фантазія подъ вліяніемъ впечатлѣнія отъ исто-
рическаго событія. Отсюда и дѣйствительные факты
передѣлывались согласно съ идеальными представле-
ніями и излагались въ пѣсняхъ. Но съ теченіемъ вре-
мени, когда умъ человѣка нашелъ способы дѣлать вы-
воды изъ наблюденій, независимо отъ фантазіи, явилось
стремленіе къ естественной истинѣ, дошли мало-по-малу
до письменности, а вмѣстѣ съ нею стали постепенно
отдѣлять интересы исторіи отъ интересовъ поэзіи. Запи-
сывая факты въ моментъ событія, тѣмъ самымъ лишали
фантазію возможности передѣлывать ихъ; стали знако-
миться съ прошедшимъ, составляя разсказы и излагая
ихъ сперва только въ хронологическомъ порядкѣ фак-
товъ, потомъ находя между ними внутреннюю связь,
затѣмъ изучая въ нихъ законы исторической жизни,—
и такимъ образомъ исторія перешла въ науку. Но въ то
же время связь ея съ поэзіей не оборвалась совершенно.
Поэтъ сталъ находитъ въ историческихъ фактахъ выра-
женіе общихъ идей или смысла жизни, въ историческихъ
личностяхъ выраженіе общихъ характеровъ или идеаль-
ное представленіе характера. Его фантазія нашла себѣ
здѣсь работу не для того, чтобы искажать исторію, а для
того, чтобы живѣе представлять общія типическія черты
эпохи въ связи съ требованіями общечеловѣческой или
нравственной жизни.
Разсмотрѣть подробности Полтавы Пушкина послѣ-
довательно во всѣхъ трехъ пѣсняхъ.
Сообразивъ всѣ подробности, мы находимъ, что
здѣсь главный интересъ разсказа заключается в$ связи
частной сферы съ историческою, личныхъ интересовъ
съ общими народными. Такъ, Петръ Великій свои лич

ные интересы совершенно сливаетъ съ народными или
государственными; Кочубей только сближаетъ ихъ, дѣй-
ствуя изъ мщенія, но въ то же время согласно съ обще-
русскими интересами, изъ чего вытекаютъ доносъ и
казнь Кочубея; Мазепа поставилъ свои личные инте-
ресы выше общественныхъ, отчего произошла его измѣна.
Приведя въ связь частные интересы съ общими, ко-
нечно, поэтъ долженъ былъ остановиться на историче-
ской обстановкѣ жизни, чтобы выяснитъ эти интересы
и видѣть, въ какомъ состояніи была та общая сфера,
куда приходилось вводитъ отдѣльныя личности. Для этого
поэту нужно было воспользоваться уже выводами истори-
ческимъ Такимъ образомъ, представивъ личные интересы
Кочубея и Мазепы и вводя ихъ въ общую сферу, онъ
останавливается на вопросѣ, въ какомъ состояніи находи-
лась въ то время Россія и Малороссія, какое отношеніе
было между ними, и какъ оба лица къ нимъ поставили
себя. Столкновеніе интересовъ отдѣльныхъ и общихъ про-
извело борьбу, развитіе которой и составляетъ главное со-
держаніе произведенія. Исторія здѣсь дала тѣ факты и
черты, которыя составляютъ общее: борьбу Петра съ Кар-
ломъ XII, доносъ и казнь Кочубея, измѣну Мазепы, слѣд-
ствія полтавскаго боя и проч. Мы уже видѣли, какъ тутъ
дѣйствовала фантазія, создавая идеализацію и типическія
изображенія времени. Но кромѣ того, въ представленіи
частной сферы она должна была пользоваться вымысломъ
въ подробностяхъ дѣйствія, чтобы ясно представитъ вну-
тренній міръ отдѣльныхъ личностей. Сюда относятся всѣ
думы и разговоры ихъ, согласно съ настроеніемъ ихъ духа
и дѣйствительной обстановкой ихъ жизни. Здѣсь описатель-
ная частъ должна быть вѣрна дѣйствительности, т.-е. она
должна представлять намъ человѣка извѣстнаго времени
и мѣста, изображать его и согласно съ законами духа,
по которымъ онъ могъ дойти до извѣстнаго настроенія, и
выразитъ его такъ, какъ представила фантазія поэта,

другими словами—^-здѣсь и въ созданіи фантазіи должна
сохраниться естественность, она должна творитъ на осно-
ваніи законовъ дѣйствительности.
Для чего же поэтъ сгруппировалъ всѣ эти лица, чѣмъ
онъ руководствовался при общей постановкѣ ихъ, при
распредѣленіи частей и всѣхъ подробностей, однимъ сло-
вомъ, что въ цѣломъ разрабатывала его фантазія, и хо-
тѣла ли представитъ какой-либо общій выводъ изъ давно
минувшей жизни, идеализируя лица въ извѣстной истори-
ческой обстановкѣ? Разсмотрѣвъ содержаніе заключенія
или эпилога, мы легко можемъ увидѣть и цѣль автора,
для которой работала его фантазія. Здѣсь онъ отвѣчаетъ
на вопросъ: что осталось черезъ сто лѣтъ отъ сильныхъ,
гордыхъ сихъ мужей.... Онъ указываетъ на слѣды, со-
хранившіеся до его времени отъ существованія каждаго
изъ нихъ, и слѣды оказываются не одинакіе: отъ Петра
Великаго — огромный памятникъ — вся Россія; о судьбѣ
подвиговъ Карла говорятъ только три ступени въ Бенде-
рахъ; отъ Кочубея и Искры — могилы, всѣми уважае-
мыя, какъ могилы страдальцевъ; отъ Мазепы — ежегод-
ное возглашеніе анафемы въ русскихъ соборахъ; никто
не можетъ указать даже на могилу, гдѣ погребенъ измѣн-
никъ; наконецъ, отъ самой Маріи, которая, впрочемъ, не
относится къ сонму этихъ сильныхъ и гордыхъ мужей, уже
никакого слѣда, развѣ только нѣсколько словъ въ казац-
кой пѣснѣ, гдѣ мимоходомъ вспоминается грѣшная дѣва.
Отъ кого же изъ всѣхъ ихъ остались въ потомствѣ слѣды
завидные и отъ кого жалкіе? Не трудно подвести эти
лица подъ двѣ группы; тѣ, которые соединяютъ свои
личные интересы и страсти съ интересами общими,
оставляютъ надолго завидные слѣды, если не въ народ-
номъ могуществѣ, какъ Петръ Великій, то въ славныхъ
могилахъ, къ которымъ каждый, какъ къ святынѣ, отно-
сится съ уваженіемъ; между этими двумя крайними сту-
пенямъ естъ много другихъ, которыя достаются подоб

нымъ людямъ; тѣ же, которые отдавались только лич-
нымъ интересамъ или ставили ихъ выше общественныхъ,
оставляютъ въ потомствѣ или самые жалкіе слѣды, или
совсѣмъ никакихъ не оставляютъ, хотя бы дѣла ихъ и
были громки въ самой жизни. Чтобъ у поэта могла
явиться такая идея, необходимо было сблизить настоя-
щее съ отдаленнымъ прошедшимъ, разсмотрѣть побу-
жденія и дѣйствія лицъ сильныхъ, гордыхъ, - страстныхъ,
наше отношеніе къ нимъ и затѣмъ уже представить
общій смыслъ жизни, какъ законъ, въ отдѣльныхъ
явленіяхъ. Выводъ здѣсь относится не только къ ли-
цамъ, изображеннымъ въ разсказѣ, но и ко всѣмъ
вообще: послѣ дѣятельности каждаго мы можемъ ожидать
тѣхъ или другихъ слѣдовъ въ потомствѣ. Согласно съ
этой общей идеей должны были сгруппироваться и всѣ
отдѣльныя части произведенія. Такъ какъ въ ней заклю-
чается вопросъ объ отношеніи интересовъ личныхъ. и
общихъ между собою, равно какъ объ отношеніи потом-
ства къ представителямъ этихъ интересовъ, то отсюда
ясно, что поэтъ не могъ остановитъ особаго вниманія на
одномъ какомъ-либо лицѣ; по идеѣ всѣ лица здѣсь должны
быть одинаково важны, потому что всѣ они въ совокуп-
ности объясняютъ общее значеніе жизни. Вотъ отчего
авторъ равно останавливается на подробностяхъ дѣй-
ствія каждаго, не позволяя ни одному изъ нихъ особенно
увлечь насъ своею судьбою во вредъ прочимъ, хотя
въ историческомъ отношеніи одни лица много важнѣе
другихъ; Петръ Великій въ поэмѣ интересуетъ насъ не
болѣе, какъ и Кочубей, и Мазепа; вокругъ каждаго изъ
нихъ сгруппировано столько подробностей, сколько нужно,
чтобы изобразитъ представителя тѣхъ или другихъ инте-
ресовъ въ извѣстныхъ отношеніяхъ. Нельзя было не
представить Петра среди полтавской битвы, такъ какъ
сюда-то его и привела тѣсная связь его съ русскими
народными интересами и такъ какъ здѣсь-то онъ и

положилъ твердое основаніе своему огромному памят-
нику. Точно также оправдываются и подробности, сгруп-
пированныя около другихъ лицъ или требованіями основ-
ной идеи, или эпическою необходимостью, по которой
впечатлѣнія жизни развиваются въ связи съ внѣшнимъ
дѣйствіемъ. Такъ необходимо было представитъ Кочубея
въ темницѣ, какъ страдальца за общіе интересы, какъ
жертву личныхъ интересовъ Мазепы: того требуетъ идея;
за этой необходимостью является и другая—представитъ
въ этой обстановкѣ лицо живое, съ его думами, чув-
ствами, ожиданіями,—словомъ, со всѣмъ тѣмъ, что че-
ловѣкъ въ своей душѣ можетъ переживать въ извѣстный
моментъ.
Такимъ образомъ сущность всего произведенія состав-
ляетъ раскрытіе извѣстной идеи жизни въ искусной груп-
пировкѣ фактовъ со всѣми ихъ подробностями, что и
составляетъ важное условіе высшаго вида литературнаго
эпическаго произведенія; безъ этого оно нисходитъ на
степень низшую—сказки, слагаемой только для забавы
празднаго воображенія. Картина извѣстной эпохи народ-
ной исторической жизни съ ея общими интересами
даетъ произведенію право на названіе исторической поэмы.
Романъ и повѣсть.
Разобрать „Капитанскую дочь' Пушкина.
Разсмотрѣть подробности каждой главы и вывести, въ
чемъ заключаются интересы ея. Обратитъ вниманіе на типи-
ческое изображеніе жизни, воспитаніе, семейство капитана
Миронова, типическія черты Савельича, капитана, капи-
танши и пр. Отдѣлить историческую частъ отъ вымысла и
указать на связь между ними.
Здѣсь главное лицо разсказа вводится въ историче-
скую обстановку; но мы нигдѣ не видимъ, чтобы общіе
интересы эпохи выставлялись на первомъ планѣ, чтобы
авторъ имѣлъ въ виду изобразитъ передъ нами извѣстный
моментъ народной жизни. Здѣсь видимо стоитъ на пер-
вомъ планѣ Гриневъ со своими личными интересами и

привлекаетъ насъ только своею судьбою, но не по отно-
шенію къ общенародной жизни. Авторъ касается исто-
рическаго событія лишь настолько, насколько оно могло
имѣть вліяніе на судьбу Гринева. Слѣдовательно, истори-
ческій интересъ для насъ долженъ заключаться въ раз-
витіи характера въ данный моментъ, т.-е. какъ извѣст-
ная эпоха при опредѣленной обстановкѣ, независимой отъ
личности, могла вырабатывать характеры. Отсюда является
потребность прослѣдить развитіе характера Гринева.
Развитіе характера проявляется въ столкновеніи съ ли-
цами и въ борьбѣ, вызываемой обстоятельствами. Разсмотрѣть
тѣ факты, въ которыхъ выказываются черты характера Гри-
нева, и опредѣлить врожденныя силы, составляющія его осно-
ванія. Какъ онѣ могли развиваться при воспитаніи, какъ вы-
разились въ первомъ столкновеніи съ людьми, съ Зуринымъ,
съ Савельичемъ, съ бродягой въ степи; вліяніе со стороны
семейства капитана Миронова; какія черты характера выка-
зались въ столкновеніи съ Швабринымъ, съ Пугачевымъ; нрав-
ственная связь нѣкоторыхъ случаевъ въ жизни Гринева, какъ
причины и слѣдствія. Въ чемъ заключается идеальная сторона
его характера? Проявленіе и развитіе героизма; могъ ли Шваб-
ринъ съ своимъ направленіемъ дойти до такого же героизма?
Отличительныя черты характера Гринева — разсуди-
тельность, чувствительность, сердечная мягкость, добро-
душіе довели его до героизма. Но, конечно, всѣ эти ка-
чества не всегда производятъ героевъ. Нужны еще осо-
быя обстоятельства, которыя бы дали всѣмъ силамъ че-
ловѣка такое направленіе. Эти обстоятельства — любовь
Гринева, вызвавшая ненависть Швабрина; плѣнъ Марьи
Ивановны, вызвавшій сношенія съ Пугачевымъ, нако-
нецъ подозрѣніе судей, судебное слѣдствіе и судопроиз-
водство того времени, все это сложилось такъ, что чест-
ному и благородному человѣку иначе и невозможно было
поступитъ. Будь Гриневъ увѣренъ, что Марью Ивановну
не. арестуютъ, какъ прикосновенную къ дѣлу, не будутъ
съ нею грубо обходиться, какъ съ преступницей, не
оскорбятъ ея чувства на очной ставкѣ съ убійцами ея
родителей—и послѣднее дѣйствіе его героизма было бы

неумѣстно. Онъ откровенно разсказалъ бы на судѣ исто-
рію своей любви, легко бы оправдался и уничтожилъ бы
всѣ злобные замыслы Швабрина. Но нравы того времени
не позволяли надѣяться на деликатность и мягкость со
стороны судей, и Гриневъ предпочелъ лучше пожертво-
вать собою, чѣмъ подвергнутъ оскорбленіямъ свою не-
вѣсту. Такимъ образомъ оказывается, что въ эту эпоху
чувство, какъ, напр., любовь, могло доводитъ извѣстные
характеры до героизма. Вотъ связь Гринева съ истори-
ческой эпохой. Въ этомъ выразилась и общая идея про-
изведенія: любовь можетъ довести до героизма только
человѣка нравственно развитого.
Повѣряя эту идею въ частяхъ, мы убѣдимся, что
всѣ онѣ были необходимы для ея развитія. Въ самой
идеѣ заключаются слѣдующія части: 1) развитіе прямого,
честнаго и благороднаго характера, 2) развитіе любви,
3) развитіе героизма и, слѣдовательно, борьбы, въ ко-
торой только и можетъ проявиться героизмъ. Развитіе
характера Гринева авторъ выводитъ изъ счастливаго со-
единенія двухъ основныхъ силъ—разсудительности и.чув-
ствительности, соединенія, которое можетъ быть у людей
во всѣ времена. Содержаніе первыхъ главъ и представ-
ляетъ намъ, при какихъ вліяніяхъ могли развиться эти
силы и при какихъ обстоятельствахъ выказаться. Изо-
браженіе семейства Миронова было необходимо, чтобы
видѣть, какимъ естественнымъ путемъ могла развиться
любовь при такомъ характерѣ. Борьба потребовала изо-
браженія противодѣйствующихъ силъ: онѣ являются сами
собою, во-первыхъ, въ столкновеніи на одномъ и томъ же
чувствѣ съ развращеннымъ человѣкомъ, во-вторыхъ, въ
неизбѣжныхъ обстоятельствахъ времени. И то, и другое
повело къ развитію дѣйствія, вызваннаго или гнусными
замыслами Швабрина, или историческими событіями, въ
духѣ того вѣка, и наконецъ къ изображенію героизма,
какъ слѣдствія характера и. всей обстановки жизни.

Счастливое окончаніе разсказа, т.-е. прощеніе Гри-
нева, благодаря хлопотамъ Марьи Ивановны, не выте-
каетъ прямо изъ требованія идеи; оно есть слѣдствіе
разсчета автора оставитъ въ читателѣ пріятное впечат-
лѣніе, чтобы не возмутитъ его нравственнаго чувства,
которое не можетъ быть спокойно при видѣ невинно и
безъисходно страдающаго человѣка! Къ такому окончанію
прибѣгаютъ оченъ многіе писатели, хотя въ дѣйствитель-
ности и не всегда зло наказывается, а добро вознаграж-
дается.
Разсматривая интересы жизни лицъ, представленныхъ
Пушкинымъ, находимъ, что всѣ они заключаются въ
чувствѣ: лица живутъ, только поддаваясь чувству; одного
любовь доводитъ до героизма, другого до злодѣйства.
Удовлетвореніемъ интересовъ чувства оканчивается не-
обходимо и самый разсказъ, потому что лица уже пере-
стаютъ далѣе интересовать читателя. То же самое на-
ходимъ и въ поэмѣ Полтава; тамъ также двѣ противопо-
ложности: герой Петръ и злодѣй Мазепа. Во время Пуш-
кина въ поэзіи было такое направленіе—изображать лишь
въ чувствѣ интересы жизни; но въ этомъ не заключается
необходимое условіе поэтическаго произведенія. Всѣ инте-
ресы жизни могутъ быть предметомъ эпическаго изобра-
женія. Капитанскую дочь называютъ повѣстью или ро-
маномъ, чтЬ въ сущности одно и то же — это эпическое
изображеніе жизни отдѣльнаго лица или лицъ въ данный
моментъ и въ данной обстановкѣ. Если эта обстановка
историческая, то и самый романъ называется историче-
скимъ. Конечно, при этомъ необходимо должна быть идеа-
лизація историческихъ лицъ, но такая, которая бы не
измѣняла ихъ дѣйствительныхъ характеровъ, а давала бы
имъ болѣе общее значеніе; такъ Пушкинъ, представляя
въ Пугачевѣ злодѣя, нашелъ въ немъ черту, которая
характеризуетъ его какъ человѣка, возбуждая къ нему
нѣкоторую симпатію и выражаясь въ немъ, какъ можетъ

выразиться въ русскомъ человѣкѣ. Представляя лица,
романъ въ то же время изображаетъ и самое общество,
среди котораго они дѣйствуютъ, такъ какъ въ дѣйстви-
тельности общественныя силы имѣютъ большое вліяніе
на направленіе силъ отдѣльныхъ лицъ; но въ этомъ слу-
чаѣ романъ отличается отъ поэмы: въ немъ главное вни-
маніе обращается на развитіе отдѣльныхъ интересовъ, въ
поэмѣ же главнымъ образомъ имѣются въ виду интересы
общіе въ данный моментъ жизни народа, и судьба отдѣль-
ныхъ лицъ разсматривается только по отношенію къ этимъ
интересамъ.
Повѣстью называютъ также каждый небольшой эпи-
ческій разсказъ, хотя бы въ немъ представлялся только
какой-либо эпизодъ изъ жизни человѣка, даже безъ вся-
каго намѣренія развитъ общій смыслъ жизни; но въ та-
комъ случаѣ ей не придаютъ названія романа, который
требуетъ отъ эпическаго повѣствованія болѣе подробнаго
анализа жизни.
Не въ каждомъ произведеніи рѣзко выдаются видовыя
черты, по которымъ мы можемъ отнести его съ увѣрен-
ностью къ тому или другому виду; во всякой литературѣ
можно указать нѣсколько произведеній, которымъ при-
лично и названіе поэмы, и историческаго романа или
повѣсти. Такъ, напр., у насъ Тарасъ Бульба Гоголя. Въ
немъ представляется замѣчательный моментъ изъ жизни
казачества; интересы общіе, казацкіе стоятъ, повидимому,
на первомъ планѣ; насъ занимаетъ судьба казаковъ въ
борьбѣ ихъ за вѣру и свободу; лица изображаются по
отношенію къ казацкимъ идеаламъ; самая идея произве-
денія: честный нравственный человѣкъ доводитъ стре-
мленіе къ общему долгу до героизма. Съ этой стороны
произведеніе должно называться поэмой. Съ другой сто-
роны, авторъ старается сосредоточить наше вниманіе на
развитіи личнаго интереса Тараса, отчего около него и
группируетъ всѣ факты: чувство отца въ Тарасѣ столъ же

сильно, какъ и чувство любви къ казачеству, и, слу-
чается, руководитъ имъ даже въ общественномъ дѣлѣ.
Правда, онъ находитъ въ себѣ силы подчинять его казац-
кому долгу, но тѣмъ не менѣе оно составляетъ какъ бы
судьбу его и ставитъ его въ отдѣльное положеніе передъ
всѣми казаками. Здѣсь, слѣдовательно, соединились инте-
ресъ поэмы и интересъ романа, отчего произведеніе ни-
сколько не пострадало, такъ какъ имѣетъ въ виду жизнь,
въ которой часто смѣшиваются разнообразные интересы.
Разобрать Тараса Бульбу по частямъ.
Опредѣлить типическія черты казака въ домашней жизни,
въ дорогѣ, на Сѣчи, на войнѣ, воспитаніе казака, военная
школа и казацкая жизнь. Отсюда вывести, въ чемъ состоялъ
казацкій долгъ, какой нравственный идеалъ развивался въ
казацкой средѣ, какъ сообразно съ нимъ казакъ стремился
устроить свою жизнь, какъ онъ относился ко всему тому, что
не соотвѣтствовало его идеалу. Идеальныя черты Тараса: въ
какихъ сценахъ особенно выказалась отцовская любовь Тараса
и согласно ли съ казацкимъ характеромъ? Развитіе дѣйствія
въ связи съ чувствомъ Тараса и внѣшними обстоятельствами;
развитіе героизма. Прослѣдить идею произведенія въ частяхъ.
Мѣдный всадникъ Пушкина названъ авторомъ по-
вѣстью, но въ немъ представляется одна сторона, которая
даетъ ему и значеніе поэмы: личность Петра Великаго,
какъ представителя общенародныхъ интересовъ, пода-
вляетъ представителя личныхъ интересовъ и опредѣляетъ
то значеніе, которое Петербургъ долженъ былъ имѣть въ
общей государственной жизни.
Разобрать „Мѣдный Всадникъ“.
Какая связь вступленія съ содержаніемъ разсказа? Какой
вопросъ рѣшается въ вступленіи? Съ какой цѣлью ведется
разсказъ объ Евгеніи? Въ чемъ заключается сущность первой
части? Кто является главнымъ героемъ? Представителемъ
какихъ интересовъ являются Петръ Великій и Евгеній? На
какія картины и сцены раздѣляется вторая часть и какъ въ
нихъ разрѣшается главный вопросъ? Справедлива ли основ-
ная мысль всего разсказа? Какую оцѣнку можно сдѣлать
всему произведенію?

Поэту чаще всего приходится ставитъ свой идеалъ
въ обстановкѣ современной ему жизни; слѣдовательно,
наблюдать ее и дѣлать общіе выводы. Отсюда романъ
получаетъ значеніе общественное; оно тѣмъ значитель-
нѣе, чѣмъ шире взглядъ автора на жизнь, чѣмъ вѣрнѣе
онъ умѣетъ угадывать смыслъ ея, что, конечно, много
зависитъ отъ широты образованія автора: чѣмъ образо-
ваннѣе онъ, тѣмъ глубже вникаетъ въ жизнь, и тѣмъ
естественнѣе фантазія его относится къ ней. Такіе ро-
маны также получаютъ для насъ значеніе историческое,
хотя бы въ нихъ были вымышлены всѣ лица и ихъ
дѣйствія: здѣсь типическія черты жизни и лицъ живо
представляютъ намъ, какъ человѣкъ со своими природ-
ными силами могъ развиваться въ данной обстановкѣ,
какой просторъ въ своемъ развитіи имѣли его личные
интересы и какая участь могла ожидать его. Примѣромъ
можетъ служитъ романъ Пушкина Евгеній Онѣгинъ. Здѣсь
представлена обстановка жизни, выработавшаяся истори-
чески въ русскомъ обществѣ; она и направляла жизнь
отдѣльныхъ лицъ, сливая ихъ въ одну массу: понятія,
сословные интересы, отношеніе къ труду, воспитаніе, —
все это представляетъ послѣдній моментъ изъ прошедшаго
развитія. Посреди этой обстановки поставлены два лица,
хорошо одаренныя отъ природы; но безполезны для нихъ
оказались эти силы, этотъ даръ природы, который скорѣе
сдѣлается для нихъ источникомъ несчастія, такъ какъ по
своимъ силамъ они не могли довольствоваться тѣмъ, чѣмъ
довольствуется и съ чѣмъ мирится большинство. Онѣ-
гинъ, воспитанный только для свѣтской жизни, согласно
съ идеаломъ высшаго общества, скоро утомился въ ней,
успѣвъ измѣрить всю пустоту ея, но не приготовленный
ни къ какому дѣлу, ни на одномъ не могъ остановиться:
жизнь не привязывала его къ себѣ никакимъ интересомъ;
принявъ свои прежнія минутныя увлеченія за настоящія
чувства, онъ вообразилъ, что уже извѣдалъ и жизнь лю

дей, недовѣрчиво отнесся къ силѣ чувствъ и поставилъ
себя въ ложное отношеніе къ жизни. Онъ замѣтилъ
ошибку только тогда, когда близкое и возможное счастіе
сдѣлалось для него невозможнымъ. Татьяна, при бога-
томъ запасѣ нравственныхъ силъ, благодаря малому и
одностороннему образованію, также поставлена была въ
ложное отношеніе къ жизни: увлекшись готовымъ книж-
нымъ идеаломъ безъ всякой его провѣрки, она связала
его съ лицомъ, которое знала болѣе по слухамъ; по
натурѣ способная любитъ глубоко, она вся отдалась
своему чувству; интересъ жизни открылся для нея только
въ этомъ чувствѣ, и она сдѣлалась жертвою своего
воображаемаго идеала. Когда дѣйствительность предста-
вила ей не то, чего она ожидала, она все же не отка-
залась отъ своего обмана, а только углубилась въ себя,
предавшись мечтательной жизни и порвавъ связи съ на-
стояній и будущей дѣйствительностью. Для нея сдѣла-
лись всѣ жребіи равны, и она выходитъ замужъ не по
чувству, а по требованіямъ матери, ведетъ свѣтскую
жизнь не по страсти къ удовольствіямъ, а по требованію
положенія мужа. Новая встрѣча съ Онѣгинымъ только
сильнѣе убѣждаетъ ее, что вопросъ о счастіи для нея
существовать не можетъ. Нравственный долгъ жены
является для нея судьбою, которой она безпрекословно
и покоряется. Для нея счастіе также было и близко, и
возможно, но оно ускользнуло вслѣдствіе всего склада
жизни. Осталось одно томленіе.
Такимъ образомъ фантазія поэта видитъ тѣсную связь
между отдѣльными лицами и всею общественною обста-
новкою жизни, слагавшеюся постепенно въ теченіе цѣ-
лаго столѣтія: она-то и составляетъ ту силу, какую фан-
тазія древнихъ представляла въ видѣ судьбы.
Разсмотрѣть въ Евгеніи Онѣгинѣ подробности обстановки
жизни, типическія черты жизни свѣтской и помѣщичьей, разви-
тіе характеровъ Онѣгина и Татьяны; подъ какими вліяніями они
развивались, въ какія отношенія стали къ дѣйствительности?

Какъ ни пуста жизнь Онѣгина, но поэтъ съ большимъ
сочувствіемъ изображаетъ намъ судьбу его; насмѣшливое
отношеніе въ видѣ ироніи изрѣдка можно подмѣтить въ
немъ, и то чаще оно относится къ общественному складу
жизни, чѣмъ къ самому лицу. Вникая, въ какой зависи-
мости отъ постороннихъ силъ представлялась ему судьба
главныхъ лицъ, мы убѣждаемся, что поэтъ и не могъ
перейти въ рѣзкую насмѣшку. Смѣхъ обыкновенно вы-
текаетъ изъ свободной воли человѣка: противорѣчіе его
свободныхъ дѣйствій съ нашими идеальными предста-
вленіями иногда дѣлаетъ ихъ смѣшными въ нашихъ гла-
захъ. Если же человѣка разсматриваютъ какъ невольное
и безсильное орудіе другой силы, чего онъ и самъ не по-
дозрѣваетъ, и что между тѣмъ устраиваетъ его судьбу,
то положеніе его скорѣе можно назвать печальнымъ, чѣмъ
смѣшнымъ. Дѣйствительно, грусть не разъ вырывается
изъ сердца поэта при обращеніи его къ жизни. Онъ даже
мало смѣется надъ самымъ обществомъ, составляющимъ
страшную силу въ родѣ судьбы для отдѣльныхъ, даже
сильныхъ по натурѣ личностей. Какъ сила, это обще-
ство не смѣшно, несмотря на всю пустоту свою, по-
тому что губительно дѣйствуетъ на молодыя силы; суще-
ствованіе его законно въ томъ смыслѣ, что вытекаетъ изъ
прошедшаго, изъ причинъ историческихъ. Представляясь
съ этой стороны, оно, конечно, должно подѣйствовать на
фантазію не возбужденіемъ смѣха, а скорѣе чувствомъ тя-
жести, подавляющей лучшія надежды на жизнь. Прихо-
дится только изображать его какъ силу безсознательную,
дѣйствующую по извѣстнымъ законамъ. Такъ Пушкинъ
чаще всего и относится къ нему, то поддаваясь грусти, то
жалобамъ, то презрѣнію; согласно съ этимъ настраивается
и его фантазія.
Разобрать повѣсть Гоголя „Старосвѣтскіе помѣщики".
Двѣ ея части—описательная и повѣствовательная раз-
виваютъ идею автора; первая представляетъ счастіе ста

ричковъ-помѣщиковъ, сложившееся безъ всякаго усилія
съ ихъ стороны, незамѣтно, согласно съ ихъ нравомъ,
умственнымъ развитіемъ и всей обстановкой скромной
жизни; вторая представляетъ безсознательное разрушеніе
счастія собственными же ихъ силами, что все вмѣстѣ
раскрываетъ слѣдующій смыслъ: не прочно счастіе людей,
слишкомъ мало развитыхъ умственно, хотя бы въ нрав-
ственномъ отношеніи они были и прекрасные люди; соб-
ственною своею рукою, безсознательно они разрушаютъ
свое счастіе и нерѣдко губятъ свою жизнь.
Слѣдуетъ провѣрить развитіе идеи въ частяхъ: какія части
необходимо вытекаютъ изъ самой идеи; съ какихъ сторонъ
автору нужно было разсмотрѣть жизнь; въ чемъ заключалось ея
счастіе, какъ пришло несчастіе и было ли оно неизбѣжно?
Разобрать повѣсть Гоголя „Шинель".
Надъ кѣмъ и почему смѣется авторъ? Какія чувства соеди-
няются съ его смѣхомъ? Есть ли поэзіи дѣло до чиновниковъ?
За чиновничьи ли интересы вступается авторъ? За что предста-
вленное общество уважало человѣка, и что въ человѣкѣ ува-
жалъ самъ авторъ? Какое противорѣчіе въ ихъ понятіяхъ?
Что смѣшитъ Гоголя въ Акакіи Акакіевичѣ, и чѣмъ его смѣхъ
отличается отъ оскорбительнаго смѣха сослуживцевъ бѣднаго
чиновника? Какое значеніе для Акакія Акакіевича имѣла ши-
нель? Правдоподобны ли всѣ его чувства? Какое впечатлѣніе
производитъ разсказъ о шинели? Какъ нужно смотрѣть на фан-
тастическое окончаніе? Есть ли въ немъ какая-либо мысль въ
связи со всѣмъ разсказомъ? Можно ли найти нравственное при-
миреніе съ безотрадною жизнію, изображенною авторомъ?
По созерцаніи дѣйствительной жизни фантазіи автора
представилась двоякая противоположность съ его идеаль-
ными представленіями: съ одной стороны противорѣчіе
общественной силы, дѣйствующей сознательно, съ тѣми
нравственными законами, которые автору идеально пред-
ставляются въ нравственномъ человѣкѣ; съ другой сто-
роны противорѣчіе униженнаго образа человѣка съ тѣмъ,
который долженъ ему принадлежать по праву, какъ
разумному существу. Такое отношеніе дѣйствительности
къ идеальному міру настроило автора юмористическіе,

гдѣ вмѣстѣ со смѣхомъ соединяется у него злоба къ однимъ,
состраданіе къ другимъ, и съ такимъ настроеніемъ раз-
вивается весъ разсказъ. Не отвѣчая здѣсь на всѣ вопросы,
которые предлагаются на разрѣшеніе для ближайшаго
знакомства съ произведеніемъ, остановимся только на по-
слѣднихъ, чтобы видѣть, какъ фантазія можетъ пользоваться
фантастическимъ міромъ для цѣлей юмористическихъ.
Авторъ не хотѣлъ остановиться на печальномъ раз-
мышленіи о жизни Акакія Акакіевича и имъ закончить
свою повѣсть, не хотѣлъ, чтобы читатель закрылъ книгу
съ мрачнымъ настроеніемъ и съ безотраднымъ чув-
ствомъ, въ которомъ невозможно найти примиренія съ
жизнію. Цѣль юмориста не та, чтобы ставитъ насъ
враждебно къ жизни, т.-е. убѣждать, что въ ней неис-
полнимы и неосуществимы наши лучшіе идеалы. Нѣтъ,
поражая смѣхомъ грустныя и безотрадныя явленія жизни,
онъ въ то же время ищетъ въ смѣхѣ и примиренія. Го-
голь и послѣ смерти Акакія Акакіевича продолжаетъ
исторію о шинели, называя это окончаніе фантастиче-
скимъ. Съ перваго взгляда такой конецъ можетъ показаться
лишнимъ, придуманнымъ некстати, только для смѣха. Но,
вникнувъ поглубже въ связь его со всѣмъ предыдущимъ,
мы должны признать въ авторѣ глубокія нравственныя
и эстетическія соображенія. Онъ оченъ хорошо понималъ,
что человѣкъ, уничтожившій своего собрата или сдѣлавшійся
причиною его гибели, хотя смутно, хотя неясно, но долженъ
почувствовать свою вину. Онъ можетъ легко и заглушитъ
топотъ совѣсти, но на нѣкоторое время она все же по-
тревожитъ его. У человѣка, мало развитого морально, съ
невѣжественными понятіями, грубое воображеніе создаетъ
внѣшніе пугающіе призраки и разные страхи, .которые
ему кажутся естественнымъ слѣдствіемъ его вины и даже
казнію за нее. Что въ городѣ появились мошенники и
стали стаскивать шинели съ плечъ прохожихъ, дѣло
оченъ естественное. Но почему же здѣсь явилось имя

Акакія Акакіевича? Вотъ это-то и показываетъ, что смерть
жалкаго чиновника нѣсколько смутила совѣсть всѣхъ тѣхъ,
которые безжалостно, грубо унижали и оскорбляли его,
что мысль о немъ шевелилась въ нихъ и послѣ его смерти,
что совѣсть ихъ не совсѣмъ была спокойна, хотя они и
не сознавались въ этомъ. Но каждый изъ нихъ невольно
обнаружилъ тайное движеніе своей души при первомъ
случаѣ. Не перешло бы имя Акакія Акакіевича на мошен-
никовъ, стаскивавшихъ шинели, если-бъ въ воображеніи
самихъ чиновниковъ не воскресъ образъ его, но уже мсти-
тельный, грозящій, требующій себѣ удовлетворенія. Доста-
точно было только слуховъ о грабежѣ шинелей, чтобы
этотъ образъ перешелъ въ дѣйствительность. Какъ невѣ-
жественность была причиною грубаго ихъ обхожденія съ
своимъ собратомъ, такъ точно она же создала имъ и
страхи въ возмездіе за смерть его, когда совѣсть ихъ
почувствовала нѣкоторое смущеніе. Такимъ образомъ чело-
вѣкъ самъ себя нравственно наказываетъ за свои вины
или, иначе, наказаніе непосредственно вытекаетъ изъ того
ложнаго положенія, въ которое онъ поставилъ себя. Но
собственно не эту идею авторъ имѣлъ въ виду, разсказывая
фантастическій конецъ повѣсти. Онъ хотѣлъ представить,
что гибель даже такого жалкаго человѣка, надъ которымъ
при жизни его всѣ смѣялись, которымъ всѣ пренебрегали,
который былъ ничтожнѣе какой-нибудь букашки, обра-
щающей на себя вниманіе естествоиспытателя, что ги-
бель и такого человѣка можетъ потревожить совѣсть не
только мелкихъ людей, но и значительной особы, счи-
тающей за собой право уничтожать слабыхъ высокомѣр-
нымъ презрѣніемъ, что слѣдственно не безъ отомщенія
остается гибнущее существо, носящее имя человѣка. А
въ этой тайной тревогѣ совѣсти уже лежитъ надежда на
исправленіе. Если же возможно исправленіе отдѣльныхъ
личностей, то возможно и исправленіе всего общества,
которое съ большимъ нравственнымъ развитіемъ не будетъ

ставитъ личности въ ложное неестественное положе-
ніе. Значитъ всѣ такія безобразныя явленія жизни не
постоянныя, а временныя. Такимъ образомъ, смѣясь надъ
невѣжествомъ и глупостью людей, въ концѣ своей по-
вѣсти, авторъ въ томъ же смѣхѣ нашелъ нѣкоторое нрав-
ственное примиреніе съ жизнію, изображеніе которой
возбудило самое безотрадное и тяжелое чувство. Его зна-
чительно смягчаетъ конецъ повѣсти юмористическимъ
смѣхомъ, указывая мысли исходъ отъ отчаянія къ при-
миренію.
Все это опредѣляетъ и значеніе юмористическихъ про-
изведеній; а съ этимъ вмѣстѣ опредѣляетъ и значеніе
смѣха, о которомъ тотъ же Гоголь говоритъ такимъ
образомъ:
Смѣхъ значительнѣе и глубже, чѣмъ думаютъ. Не
тотъ смѣхъ, который порождается временной раздражи-
тельностью, желчнымъ болѣзненнымъ расположеніемъ ха-
рактера; не тотъ также легкій смѣхъ, который весъ изле-
таетъ изъ свѣтлой природы человѣка, излетаетъ изъ нея,
потому что на днѣ ея заключенъ вѣчно бьющійся род-
никъ его, но который углубляетъ предметъ, заставляетъ
выступитъ ярко то, что проскользнуло бы, безъ прони-
цающей силы котораго мелочь и пустота жизни не испу-
гала бы такъ человѣка. Презрѣнное и ничтожное, мимо
котораго онъ равнодушно проходитъ всякій день, не воз-
росло бы передъ нимъ въ такой страшной, почти кар-
рикатурной силѣ, и онъ не вскрикнулъ бы, содрогаясь:
неужели естъ такіе люди? тогда какъ по собственному
сознанію его бываютъ хуже люди. Нѣтъ, несправедливы
тѣ, которые говорятъ, будто смѣхъ возмущаетъ; возму-
щаетъ только то, что мрачно, а смѣхъ свѣтелъ. Многое
возмутило бы человѣка, бывъ представлено въ наготѣ
своей; но, озаренное силою смѣха, несетъ оно уже при-
миреніе въ душу. И тотъ, кто понесъ бы мщеніе про-
тивъ злобнаго человѣка, уже почти мирится съ нимъ,

видя осмѣянными низкія движенія души его... Насмѣшки
боится даже тотъ, кто уже ничего не боится на свѣтѣ.
Въ глубинѣ холоднаго смѣха могутъ отыскаться горячія
искры вѣчной, могучей любви *).
Приложить всѣ сдѣланные выводы къ Мертвымъ душамъ
Гоголя. Наблюденію автора здѣсь представлялись тѣ мелочи
жизни, которыя составляютъ силу и овладѣваютъ всѣмъ су-
ществомъ человѣка, если въ немъ не будетъ возбужденъ ка-
кой-нибудь высшій интересъ жизни. Онъ будетъ считать эти
мелочи и дрязги жизни за настоящее и самое важное для себя
дѣло и не будетъ замѣчать той пошлой стороны, которая бро-
сается въ глаза каждому постороннему наблюдателю. Такая
среда при недостаткѣ болѣе высокихъ интересовъ жизни и
представилась автору въ дѣйствительности; люди не развитые
и умственно, и нравственно завязли въ тину разныхъ мелочей,
имѣя притомъ въ рукахъ силу и власть, отъ которой зависитъ
судьба многихъ другихъ людей. Съ этой точки прослѣдить,
какіе типы здѣсь создавала фантазія подъ извѣстнымъ впе-
чатлѣніемъ, и какъ выразился юмористическій взглядъ автора
на такую жизнь. Какія типическія черты цѣлаго общества
подмѣчены авторомъ, въ чемъ онъ выставляетъ смѣшную сто-
рону его? Посреди такого общества является посторонній че-
ловекъ со своими особыми интересами, развитіе которыхъ и
составляетъ главное содержаніе произведенія—часть повѣство-
вательную и вмѣстѣ вымыселъ. Отличаясь артистическимъ
стремленіемъ въ жизни, т.-е. прельщаясь только ея красивою
обстановкою, въ этомъ Чичиковъ нашелъ себѣ и цѣль жизни
въ противоположность съ тою грязною дѣйствительностью, ко-
торая окружала его съ самаго дѣтства. При его маломъ нрав-
ственномъ развитіи идеальный міръ его не могъ отличаться
возвышенными сторонами; онъ былъ пошловатъ въ тѣхъ мело-
чахъ, въ какихъ представлялся ему. Осуществить его въ дѣй-
ствительности можно было легко при денежныхъ средствахъ.
О нихъ-то онъ и начинаетъ заботиться, причемъ выказываетъ
всѣ свои природныя силы и раскрываетъ свой внутренній
міръ.—Опредѣлить, изъ какихъ чертъ сложился нравственный
образъ Чичикова? Въ чемъ заключается его сила и смѣшная
сторона? Почему къ нему сначала дружелюбно отнеслось все
общество, а потомъ сразу оттолкнуло его? Въ столкновеніи
двухъ силъ общественной и личной не выказывается ли несо-
стоятельность каждой, и не лежитъ ли въ нихъ самихъ при-
*) Театральный разъѣздъ.

чина ихъ собственнаго разстройства и гибели? Остановиться
на размышленіяхъ автора: какія мысли въ нихъ высказываетъ
онъ, и какъ ими опредѣляется его собственная личность.
ЛИРИЧЕСКОЕ ИЗОБРАЖЕНІЕ ЖИЗНИ.
Выраженіе чувства. Мы уже говорили, что, изобра-
жая жизнь, поэтъ можетъ сосредоточить вниманіе на
впечатлѣніи, какое она производитъ, слѣдовательно, на
первомъ планѣ выставитъ наблюдающаго и чувствующаго
человѣка—его внутренній міръ подъ вліяніемъ извѣст-
наго явленія. Такое отношеніе къ жизни называется ли-
рическимъ, или субъективнымъ, въ противоположность
объективному, т.-е. эпическому. Зародившееся въ чело-
вѣкѣ чувство, развиваясь, ищетъ себѣ исхода, т.-е. стре-
мится выразиться въ какихъ-либо знакахъ. Звукъ и дви-
женіе въ этомъ случаѣ оказываются самыми удобными.
Испуганный человѣкъ вздрагиваетъ или вскрикиваетъ,
чѣмъ и выражаетъ состояніе своего духа. Но за пер-
вымъ моментомъ, когда умъ успѣетъ сознать чувство и
выразитъ его въ мысли, является слово, тоже звукъ, но
соединенный съ извѣстнымъ понятіемъ, съ названіемъ
чувства; оно будетъ выражено въ тонѣ, съ какимъ будетъ
произнесено слово: мнѣ страшно, я испугался. Такимъ
образомъ слово, какъ звукъ, имѣетъ способность выра-
жать чувство: но только ясно сознанное умомъ. Порывы
души, не пришедшіе въ ясное сознаніе, выражаются въ
гармоническомъ сочетаніи простыхъ звуковъ, что назы-
вается музыкой. Отсюда видно, что музыкальность, т.-е.
пріятное сочетаніе звуковъ, составляетъ важное условіе
для художественнаго выраженія чувства. Фантазія, под-
чинившись чувству, создаетъ посредствомъ разныхъ сбли-
женій образы, которые выражаютъ уже въ подробностяхъ
настроеніе нашей души въ данный моментъ. Выражен-
ные звучнымъ словомъ, они и составляютъ лирическую

поэзію. Ей усвоено имя музыкальной по преимуществу,
такъ какъ первоначальная форма ея есть пѣсня, слагав-
шаяся въ народѣ для пѣнія. Древнегреческіе поэты обык-
новенно свое пѣніе сопровождали игрою на лирѣ, отчего
и поэзію чувства стали называть лирическою.
Въ произведеніяхъ эпическихъ нерѣдко встрѣчаются
лирическія отступленія, гдѣ поэтъ, оставляя разсказъ,
переходитъ къ непосредственному выраженію своего чув-
ства или вообще настроенія своей души, такъ, напр., у
Пушкина въ Евгеніи Онѣгинѣ или у Гоголя въ Мерт-
выхъ душахъ. Точно также и элементы эпической поэзіи—
описаніе и повѣствованіе входятъ въ составъ лирическаго
произведенія, такъ что нерѣдко оба рода смѣшиваются,
отчего иныя произведенія называются лиро-эпическими,
напр. баллада Пушкина Бѣсы: по изображенію чувства,
вызваннаго всѣми явленіями мятели, оно есть произве-
деніе лирическое; по разсказу о внѣшней борьбѣ чело-
вѣка съ природою—эпическое; точно такъ и Лѣсъ Коль-
цова и многія другія. Чувство возбуждается внѣшними
явленіями, отчего и лирика не можетъ избѣжать ни опи-
саній, ни повѣствованій; она только не должна терять
изъ виду, для чего дѣлается то и другое.
Разобрать стихотвореніе Пушкина „Ко гробу Кутузова".
Что изображается въ каждомъ куплетѣ? На сколько частей
можно раздѣлить стихотвореніе? Какая общая связь между
частями? Какъ поэтъ изображаетъ обстановку главнаго пред-
мета? Какое значеніе этой обстановки? Какими чертами опи-
сывается Кутузовъ? Вѣренъ ли поэтъ исторіи? Почему онъ
находитъ въ гробу восторгъ? Что означаютъ стихи послѣдняго
куплета? Можно ли было бы узнать Кутузова, если бы въ оглав-
леніи не было обозначено его имя? Какъ бы понялъ стихо-
твореніе иностранецъ, незнакомый съ русской исторіей и не
слыхавшій ничего о Кутузовѣ? Въ чемъ же состоитъ главная
мысль всего стихотворенія?
Могила Кутузова при извѣстной обстановкѣ напом-
нила поэту то время, когда русскій народъ, предводи-
тельствуемый Кутузовымъ, спасъ свое отечество и тѣмъ

надолго прославилъ себя. Это возбудило въ поэтѣ патріо-
тическое чувство. Подъ такимъ впечатлѣніемъ его фан-
тазія въ лицѣ Кутузова представила себѣ человѣка, ко-
торый по вызову народа спасъ свою родину и остался
вѣчно жить въ памяти потомства; оно съ восторженнымъ
благоговѣніемъ обращается къ его могилѣ, какъ къ свя-
тому мѣсту; изъ чувства развился живой образъ. Такъ
какъ подобная же участь ждетъ каждаго спасителя ро-
дины, то и самый образъ принимаетъ значеніе общее; но
только фантазія изобразила его тѣми чертами, какія при-
надлежатъ Кутузову. Чтобы выразитъ такое настроеніе
души, поэту нужно было представитъ мѣсто и всю обста-
новку, которая также имѣла вліяніе на вызовъ извѣст-
наго чувства, тотъ національный образъ, въ которомъ
фантазія нашла общее представленіе, наконецъ самое
чувство, которое и составляетъ всю силу этого образа, такъ
какъ имъ вызывается оно изъ сердца каждаго русскаго.
Итакъ, для насъ важно здѣсь собственно не личное,
хотя поэтъ и выражаетъ то, что онъ самъ чувствуетъ,
а общее, человѣческое—то, что можетъ чувствовать каж-
дый человѣкъ при такой же обстановкѣ; здѣсь мы инте-
ресуемся тѣмъ состояніемъ, какое испытываетъ душа
человѣка въ данный моментъ. Въ этомъ случаѣ намъ
нѣтъ дѣла до личныхъ отношеній между людьми, отно-
шеній, которыя также возбуждаютъ разныя чувства.
Поэтъ можетъ разсердиться на своего слугу, который
не сумѣлъ угодитъ ему, какъ барину, и если бы при
этомъ вздумалъ выражать свой гнѣвъ въ лирической
формѣ, то мы не нашли бы никакого интереса въ его
трудѣ, какъ бы ни былъ онъ изящно обработанъ. Мы
можемъ интересоваться ни бариномъ, ни слугою, а только
человѣкомъ. Другое дѣло, если бы тотъ же слуга оскор-
билъ поэта, какъ человѣка, то поэтъ имѣетъ полное право
выразитъ передъ всѣми свой гнѣвъ на человѣка же и
разсчитывать на сочувствіе другихъ.

Больной поэтъ можетъ испытывать разныя томитель-
ныя ощущенія души; но поэтъ, понимающій свое при-
званіе, не будетъ для ихъ выраженія пріискивать раз-
ные образы и складывать звучныя фразы. Интересъ та-
кихъ произведеній, изображающихъ дѣйствіе лихорадки
и подобное, слишкомъ мелокъ, чтобы возбудитъ и въ
насъ живое чувство. Но если поэтъ страдаетъ при видѣ
того, какъ попираются его человѣческія права, или когда
отъ его сердца отрываютъ самое дорогое для него въ
жизни, то его страданія могутъ перейти въ лирическое
произведеніе и найти сочувствіе. Конечно, не всегда и
общее человѣческое чувство можетъ откликнуться сочув-
ствіемъ въ сердцѣ другого; но это будетъ зависѣть отъ
достоинства самаго образа, въ которомъ оно выразится:
онъ можетъ быть или недоступенъ другому, или въ дѣй-
ствительности выражать совсѣмъ не то, что представи-
лось поэту. Такъ, если кто въ Кутузовѣ, вслѣдствіе раз-
ныхъ историческихъ соображеній, не найдетъ спасителя
русскаго народа, то, конечно, и патріотическое чувство
поэта съ этимъ образомъ не перейдетъ къ нему; но виною
тутъ будетъ не малое достоинство чувства, а другой
взглядъ на передаваемый образъ. За Пушкинымъ во
всякомъ случаѣ останется искренность чувства и голосъ
современнаго ему русскаго народа, который такъ отно-
сился къ Кутузову; слѣдовательно, поэтъ представилъ
этотъ образъ съ народной точки зрѣнія.
Разобрать стихотвореніе Лермонтова Пророкъ\
Какого 'человѣка можетъ представить намъ пророкъ, изо-
браженный поэтомъ? Откуда взять образъ пророка? Какія въ
немъ библейскія черты? Какія цѣли могли быть у пророка, и
въ чемъ заключалось его ученіе любви и правды? Почему
люди такъ озлобились на него? Что унесъ съ собою пророкъ
въ пустыню, и какъ онъ жилъ тамъ? Въ чемъ можетъ заклю-
чаться завѣтъ Предвѣчнаго? Какой наружный видъ принялъ
пророкъ? Измѣнилось ли къ нему отношеніе людей? Какъ они
сами на себя смотрятъ и какъ объясняютъ себѣ внѣшность

пророка? Такимъ ли онъ представляется намъ? Въ чемъ мы
видимъ его подвигъ? Какъ поэтъ относится къ старцамъ?
Можемъ ли мы вѣрить всѣмъ словамъ пророка и считать его
пророкомъ дѣйствительнымъ?
Содержаніе стихотворенія состоитъ въ повѣствованіи
о судьбѣ пророка, но главный интересъ его все же лири-
ческій: оно развивается подъ вліяніемъ чувствъ самого
поэта и вмѣстѣ съ тѣмъ раскрываетъ передъ нами вну-
тренній міръ пророка. Поэтъ пораженъ величіемъ нрав-
ственнаго образа человѣка, который борется за общее
счастіе, за любовь и правду, хотя этого величія и не за-
мѣчаютъ самолюбивые люди, привыкшіе судить только
по наружности. Фантазія поэта уподобляетъ такого че-
ловѣка библейскому пророку и въ противоположность
его нравственному величію и наружной нищетѣ ставитъ
нравственную слѣпоту и внѣшнее довольство его гоните-
лей. Иронія поэта ясно говоритъ о томъ чувствѣ, которое
возбуждаютъ въ его душѣ всѣ тѣ люди. Такимъ обра-
зомъ, подъ вліяніемъ сочувствія къ одному и нерасполо-
женія къ другимъ, фантазія создала чрезычайно живыя
лица и сцены, въ которыхъ и передаются намъ чув-
ства—самое высокое уваженіе къ пророку и самое глу-
бокое презрѣніе къ старцамъ. Поэтъ въ интересахъ эпи-
ческихъ могъ бы остановиться на многихъ подробно-
стяхъ, могъ бы, напр., изобразитъ не мало занимательныхъ
сценъ борьбы пророка съ врагами; но онъ указываетъ
только на причину этой борьбы, чтобы опредѣлить силу
чувствъ, возбужденныхъ въ немъ тою и другою стороною:
Провозглашать я сталъ любви
И правды чистое ученье.
Въ меня всѣ ближніе мои
Бросали бѣшено каменья.
Эти строки не даютъ намъ никакихъ подробностей
борьбы, но живо опредѣляютъ, какое чувство должно
вспыхнутъ въ человѣкѣ при видѣ каменьевъ, летящихъ
въ праведника. Слѣдовательно, здѣсь все вниманіе поэта

обращено на такія черты, которыя, живо рисуя образъ,
представили бы развитіе собственнаго его чувства.
Этимъ отличается лирическое изображеніе жизни отъ
эпическаго. Полнота образа, какая1 здѣсь обыкновенно
требуется, заключается не въ подробностяхъ, а въ тѣхъ
рѣзкихъ чертахъ, которыя вызываютъ чувство. Съ нею,
конечно, соединяется и сжатость выраженія, такъ какъ
чувство многословіемъ ослабляется. Отсюда ясно, по-
чему лирическія произведенія бываютъ очень невелики
по объему, сравнительно съ эпическими. Длинное лири-
ческое произведеніе всегда утомляетъ, слѣдовательно,
не можетъ оставитъ и сильнаго впечатлѣнія. Причина
та, что въ длинномъ поэтъ поневолѣ развлекаетъ вни-
маніе разными картинами и образами, силу одного впе-
чатлѣнія уничтожаетъ силою другого и не даетъ возмож-
ности сосредоточиться чувству на одномъ предметѣ, чтобы
вполнѣ и живо опредѣлиться.
Такъ какъ музыкальность есть важное условіе для
художественнаго выраженія чувства, то отсюда понятію,
почему лирическая поэзія такъ любитъ стихъ. Попро-
буйте пересказать лирическое произведеніе прозою, даже
очень хорошею, и впечатлѣніе отъ него значительно
ослабнетъ. Попробуйте сдѣлать то же самое съ эпиче-
скимъ произведеніемъ, оно сохранитъ ту же силу, т.-е.
точно такъ же подѣйствуетъ на вашу душу.
Иногда поэтъ для выраженія впечатлѣнія или чувства
беретъ не свои, а уже готовые образы, создавшіеся въ
фантазіи того или другого народа, какъ, напр., библейскіе,
древнеклассическіе или изъ міра средневѣкового, также
изъ народной поэзіи, смотря по связи своего воображенія
съ тою или другою сферою (см. Хрестом. къ Руководству).
Сравнить стихотворенія „Море" Жуковскаго и „Къ
морю Пушкина.
Что Жуковскаго особенно поражаетъ въ морѣ? Какъ онъ
опредѣляетъ свое впечатлѣніе? Что приписываетъ морю, фан

тазія поэта, и вслѣдствіе этого какой у него создается образъ?
Какими причинами фантазія объясняетъ разныя морскія
явленія? Изображеніе какой идеи видитъ Жуковскій въ сліяніи
моря съ небомъ? Откуда вытекаетъ идеализація моря? Что
Пушкина особенно поражаетъ въ морѣ? Такъ же ли, какъ
Жуковскій, онъ соединяетъ съ моремъ идею дружбы? На какія
морскія картины онъ обращаетъ вниманіе, и какъ у него
создается идеализація моря? Въ чемъ поэтъ представляетъ
свою связь съ моремъ? Какую связь съ моремъ находитъ онъ
въ Наполеонѣ и Байронѣ? Что представляется ему въ настоя-
щемъ по отношенію къ морю и что въ будущемъ?
Личность поэта. Море какъ въ Жуковскомъ, такъ и въ
Пушкинѣ вызвало одно и то же чувство: обоимъ оно
нравится, обоихъ влечетъ къ себѣ; но не одинакія сбли-
женія производитъ въ нихъ фантазія: отсюда и созда-
ются не одинакіе образы. Причина заключается въ раз-
ныхъ отношеніяхъ къ самой жизни: Жуковскому пред-
ставляется въ жизни много таинственнаго; фантазія его,
стремясь объяснитъ это таинственное, находитъ ему
причины тамъ, гдѣ ихъ въ дѣйствительности быть не
можетъ, производитъ сближенія такія отдаленныя, что
изъ нихъ возникаетъ образъ уже фантастическій, соот-
вѣтствующій впечатлѣнію отъ таинственнаго. Идеализа-
ція здѣсь совершается черезъ перенесеніе идеи жизни
совершенно изъ другого міра; такъ таинственность моря,
привлекающая Жуковскаго, объясняется имъ тайною
любовью моря и неба; въ порывахъ моря онъ видитъ
что-то родственное съ своею душою, порывающейся къ
небу изъ земной неволи, что выражается во всей его
поэзіи. Онъ постоянно стремится во всемъ найти таин-
ственную связь земного съ небеснымъ, постоянно пред-
ставляетъ порывы души къ небу. Онъ ищетъ истинно
прекраснаго только въ небѣ, которое является обитали-
щемъ его неосязаемаго идеала красоты; оттуда нисхо-
дитъ все чарующее, все обѣщающее отраду и наслажде-
ніе, все манящее отъ земли, какъ отъ мѣста неволи, не-
постоянства, утратъ и печали, къ чему-то лучшему,

неземному, вѣчному (Хр. къ Рук.). Оченъ понятно, что,
при такомъ настроеніи, онъ нашелъ то же самое и въ
морѣ, которое и послужило ему поэтическимъ образомъ
для выраженія его стремленій. Такія стремленія полу-
чили названіе романтическихъ.
Фантазія Пушкина не отдалилась отъ того, что пред-
ставляетъ дѣйствительность. Она стремится опредѣлить
чувство полнотою того дѣйствительнаго образа, который
представляется моремъ, не допуская никакихъ посторон-
нихъ чертъ, принадлежащихъ другой сферѣ жизни.
Идеализація его также вытекаетъ изъ сближенія пред-
мета съ идеей, но такой, которая естественно связы-
вается съ извѣстными сторонами моря. Выставивъ эти
стороны, онъ передаетъ и ту силу чувства, какая ими
возбуждается.
Такимъ образомъ дѣйствительность отражается въ
душѣ Пушкина извѣстными впечатлѣніями, возбуждаетъ
въ ней сильныя чувства своими лучшими жизненными
сторонами, изъ чего слагается поэтическій образъ, доста-
вляющій наслажденіе. Какъ у Жуковскаго выразилось
отношеніе его къ поэзіи, такъ и у Пушкина:
Въ лѣса, въ пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полнъ,
Твои скалы, твои заливы,
И плескъ, и шумъ, и говоръ волнъ.
Наслажденіе сложившимся поэтическимъ образомъ—
вотъ цѣль поэзіи; безмолвное уединеніе вдали отъ житей-
скаго шума—вотъ условіе для творчества. Поэтъ является
исключительнымъ артистомъ въ дѣлѣ поэзіи. Съ артисти-
ческимъ стремленіемъ онъ отнесся и къ морю, выражая
свой чувства въ прощаніи съ нимъ.
Изъ всего этого мы видимъ, что характеръ творче-
ства поэтической фантазіи всегда зависитъ отъ отношенія
поэта къ жизни, отъ особыхъ его понятій и взглядовъ
на жизнь и поэзію. Въ этомъ случаѣ, несмотря на все

разнообразіе образовъ и чувствъ, ими выражаемыхъ, у
одного и того же поэта характеръ остается во всѣхъ его
произведеніяхъ одинъ и тотъ же. Такъ у Пушкина и въ
стихотвореніяхъ, сложившихся подъ впечатлѣніемъ грусти,
фантазія выказываетъ себя въ стремленіи создать образъ
для артистическаго наслажденія, найти и въ грустную
минуту лучшую черту въ дѣйствительности и развитъ ее
въ привлекательный образъ, какъ бы въ противодѣйствіе
грусти. Таковы эллегіи Пушкина. Къ этому виду лири-
ческихъ стихотвореній относятся всѣ тѣ, которыя выра-
жаютъ грустное настроеніе души, отсюда и самыя грустныя
чувСтва называются эллегическими.
Разсмотрѣть эллегіи Пушкина „Брожу ли я вдоль улицъ
шумныхъ" и „Безумныхъ лѣтъ угасшее веселье": Что наводитъ
поэта на грустное настроеніе, и что примиряетъ его съ дѣй-
ствительностью.
Совсѣмъ другое представляютъ эллегіи Лермонтова.
Для примѣра разсмотримъ извѣстную его эллегію „Вы-
хожу одинъ я на дорогу". Сила грусти здѣсь выражается
въ противоположности того впечатлѣнія, какое произво-
дитъ тихая, ясная ночь: она должна бы дѣйствовать
успокоительно на душу, а между тѣмъ поэтъ не нахо-
дитъ успокоенія. Ни прошедшее, ни будущее не пред-
ставляютъ ему никакихъ связей съ жизнью; ничего при-
влекательнаго въ ней не находитъ онъ и въ настоя-
щемъ. Подъ впечатлѣніемъ этой чудной ночи фантазія
создаетъ ему совершенно особенный міръ, гдѣ, ему
кажется, онъ могъ бы успокоиться. Онъ совершенно
отворачивается отъ дѣйствительности, изъ которой вынесъ
только глубокую грусть, не хочетъ возврата къ ней; а
хотѣлъ бы слиться съ природою, заснутъ такъ, чтобы
осталось только одно чувство—любовь, и чтобы лишь
черезъ нее чувствовать жизнь. Но какъ такая жизнь
только желательна, а не возможна, то грусть навсегда
должна остаться въ сердцѣ; никакія другія впечатлѣнія

не вытѣснятъ ея. Черезъ такое представленіе глубже
выражается и сила грусти.
Народная пѣсня. Первоначальную форму лирической
поэзіи составляетъ народная пѣсня. Русская пѣсня начи-
нается со временъ миѳическихъ въ связи съ древнѣй-
шими народными вѣрованіями, языческими обрядами,
праздниками и выражаетъ настроеніе души подъ впечат-
лѣніемъ обоготворяемой природы. Когда съ христіан-
ствомъ прежніе обряды стали терять свой религіозный
характеръ, обращаясь въ простыя игры, потеряли свой
первоначальный смыслъ и эти пѣсни, хотя и удержали
многіе первоначальные образы и выраженія, напоми-
нающіе о миѳическомъ отношеніи къ природѣ. Всѣ эти
пѣсни у насъ названы обрядными, таковы свадебныя,
святочныя, хороводныя. Кромѣ ихъ, въ народѣ постоянно
слагались пѣсни для выраженія тѣхъ чувствъ, которыя
вызывались русскою жизнью. Фантазія здѣсь обыкно-
венно сближала внутреннюю жизнь съ явленіями при-
роды и въ этой тѣсной связи ихъ представляла наивное
отношеніе къ жизни. По времени эти пѣсни могутъ раз-
дѣлиться на старыя и новѣйшія. Въ первыхъ являются
по большей части два поколѣнія—старшее и младшее,
одно господствующее, сильное своими родовыми преда-
ніями, на которыхъ крѣпятся всѣ его нравственныя по-
нятія, вѣрующее въ достоинство идеаловъ, выработан-
ныхъ въ старыя времена, торжествующее надъ вторымъ
своею нравственною силою, властію, авторитетомъ отцовъ
и дѣдовъ; другое—вполнѣ подвластное ему, чувствующее
свой молодыя силы и сознающее свое положеніе предъ
авторитетомъ старшихъ. Лиризмъ здѣсь идетъ изъ устъ
молодого поколѣнія. Затаенный, глухой ропотъ мо-
лодой личности противъ семейнаго деспотизма—одинъ
изъ самыхъ обыкновенныхъ мотивовъ русской пѣсни: или
молодая женщина плачется, что приневолили ее выйти

за стараго нелюбимаго мужа, что жизнь ея навѣки по-
гублена и не найти ей счастія; или добрый молодецъ
прощается съ красной дѣвицей, плачась на отца и матъ,
которые разлучаютъ ихъ, и обѣщаясь обвѣнчаться „съ
смертью раннею и насильною". Сознаніе полнаго безсилія
противъ гнетущей силы фантазія представила въ образѣ
рока, судьбы, которой нельзя избѣжать и поневолѣ нужно
подчиниться.
Другой обыкновенный мотивъ русской народной ли-
рики—горькія жалобы на чужую сторону: человѣкъ,
отдѣлившійся отъ семьи или бездомный сирота не могъ
найти счастія ни въ чужой семьѣ, ни въ чужомъ селѣ,
гдѣ каждый заботится о своихъ семейныхъ интересахъ.
По этимъ впечатлѣніямъ фантазія дала чужой сторонѣ
самую непривлекательную обстановку:
Чужая сторона безъ вѣтру сушитъ, безъ морозу знобитъ:
Она горемъ вся изнасѣяна, она слезами поливана.
Отсюда видно, что большая часть русскихъ народ-
ныхъ пѣсенъ относится къ эллегіямъ.
Въ новѣйшихъ пѣсняхъ представляется уже не глухой
ропотъ, а голосъ личности, отказавшійся отъ прежнихъ
идеаловъ и сознавшей свою силу. Эти пѣсни склады-
ваются большею частію по городамъ, гдѣ другія условія
и обстановка жизни даютъ личности больше возможности
развиваться и сознавать себя.
Пушкинъ довольно вѣрно опредѣлилъ русскую на-
родную пѣсню стихами:
Что-то слышится родное
Въ долгихъ пѣсняхъ ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска.
Удалое разгулье выражаетъ веселье, которое иногда
даже выходитъ изъ обыкновенныхъ границъ и потому
долго длиться не можетъ. Оно выражаетъ не радости
жизни, не постоянное счастье, а минутную вспышку. Съ
разгульной пѣснью нерѣдко соединяется пляска, столъ же

порывистая и быстрая. Есть еще пѣсни шутливыя, въ
которыхъ выражается насмѣшливый взглядъ на непра-
вильныя отношенія зятя къ тещѣ, невѣстки къ свекрови
или къ свекру, мужа къ женѣ и под. Въ нихъ преобла-
даетъ иронія, къ которой любитъ прибѣгать русскій че-
ловѣкъ. Она же проявляется иногда и въ свадебныхъ, и
въ хороводныхъ пѣсняхъ, въ которыхъ представляется
взаимное отношеніе молодыхъ людей — парня и дѣвицы
(См. въ Хрестоматіи къ Руковод.).
Въ русскомъ народѣ каждая община или каждый
отдѣльный слой, преслѣдующій свой особенные интересы,
составляетъ свой пѣсни, въ которыхъ и выражаетъ свой
стремленія: такъ у насъ явились пѣсни казацкія, сол-
датскія, разбойничьи, нищенскія и др. Разнообразныя по
содержанію, онѣ представляютъ то удаль, то шутку, то
воинственное настроеніе, то религіозное чувство, то на-
конецъ, печаль-тоску (Хр. къ Рук.).
Новѣйшая русская пѣсня въ обработкѣ болѣе худо-
жественной явилась у Кольцова. Онъ выразилъ интересы
простонародной жизни въ тѣхъ чувствахъ, которыя пере-
жилъ самъ въ связи съ вопросомъ о счастіи въ усло-
віяхъ и обстановкѣ той же жизни. Сила чувства его
выражается безъ всякой мечтательности въ образахъ,
взятыхъ изъ дѣйствительности и рисующихъ картины
русской жизни. Онъ развиваетъ идеалъ счастливой жизни,
разсматривая ее съ матеріальной и нравственной стороны.
Такъ какъ трудъ составляетъ основаніе матеріальному
довольству, безъ котораго невозможно счастіе, то онъ и
поетъ пѣснь крестьянскому труду. Она слагается у него
подъ вліяніемъ возвышеннаго чувства, которое пробу-
ждается въ душѣ связью труда человѣка съ силами при-
роды. Такова „Пѣсня пахаря":
Съ тихою молитвой
Я вспашу, посѣю,
Уроди мнѣ, Боже,
Хлѣбъ—мое богатство.

Это чувство, съ которымъ крестьянинъ выходитъ
въ поле на работу, объясняется его надеждою, что его
трудамъ будетъ содѣйствовать природа, безъ которой
самый усиленный трудъ не принесетъ плодовъ. Фантазія
рисуетъ ему, что въ общемъ сдѣлать приходится на его
долю и что на долю силъ природы. Эти силы, про-
являясь въ „красавицѣ зорькѣ, которая загорѣлась въ
небѣ" въ тотъ моментъ, когда онъ съ своимъ сивкою
идетъ на трудъ, или въ солнышкѣ, которое выходитъ
изъ-за лѣса, веселятъ духъ его и нравственно возвышаютъ,
вызывая религіозное чувство. Вотъ достоинство крестьян-
скаго труда. То же самое выражается и въ пѣснѣ
„Урожай". Пѣсня „Что ты спишь мужичокъ" пред-
ставляетъ чувства, возбуждаемыя видомъ крестьянина лѣ-
ниваго и прилежнаго.
Кромѣ труда, внѣшнія условія для счастія соста-
вляютъ силы и здоровье; но они недостаточны безъ
условій нравственныхъ, которыя еще важнѣе первыхъ.
Всѣ эти условія выражены въ пѣснѣ „Сяду я за столъ",
гдѣ представляется глубокая дума, какъ дожить вѣкъ,
когда не оказывается въ дѣйствительности ни одного изъ
этихъ условій. По большей части отрицательно ихъ
представляетъ поэтъ, такъ какъ въ дѣйствительности они
рѣдко встрѣчались, отсюда и пѣсня его изображаетъ
чаще несчастнаго, чѣмъ счастливаго человѣка. Онъ или
бѣденъ, или одинокъ, или нѣтъ у него свободы, или
долженъ подавить въ себѣ свой сердечныя чувства,—изъ
всего этого печаль, тоска, жалобы, тѣ же эллегическія
чувства, которыми отличаются пѣсни, сложившіяся въ
народной средѣ. Впрочемъ, попадаются и пѣсни, выра-
жающія счастливыя мгновенія жизни, которыя вытекаютъ
изъ свободнаго движенія чувства.
Ода. Такъ какъ чувства бываютъ весьма разнообразны
и притомъ выражаются разнообразно, то и для лириче-
скихъ стихотвореній существуетъ множество названій;

одни изъ нихъ даются по содержанію, другія по формѣ;
одни перешли къ намъ изъ древнеклассической поэзіи,
другія изъ средневѣковой. Впрочемъ, въ настоящее время
большая частъ изъ нихъ уже вышла изъ употребленія.
Выраженіе сильнаго чувства, возбужденнаго какимъ-
либо общественнымъ событіемъ или даже какою-либо
важною идеею, называется обыкновенно одою. У грековъ
это слово означало всякую пѣсню; новые же поэты, по-
дражая хвалебнымъ пѣснямъ, или одамъ греческаго поэта
Пиндара, удержали это названіе только за извѣстнымъ
видомъ лирической поэзіи. Въ нашей литературѣ въ преж-
нее время писалось множество одъ. Для примѣра раз-
смотримъ оду Пушкина, написанную на смерть Напо-
леона. Вѣсть объ его смерти вызвала въ русскомъ поэтѣ
заразъ и чувство патріотическое, и состраданіе къ душев-
нымъ мукамъ, которыя свели въ могилу великаго чело-
вѣка. Подъ этими впечатлѣніями фантазія поэта пред-
ставила нѣсколько моментовъ изъ чудесной жизни этого
человѣка и, сопоставивъ ихъ, развила тотъ образъ, кото-
рый долженъ представляться русскому человѣку при мы-
сли о Наполеонѣ. Сначала онъ указываетъ на самый
фактъ, возбудившій въ немъ извѣстныя чувства; здѣсь
въ его фантазіи сближаются какъ бы противоположныя
явленія, взятыя изъ жизни угасшаго великаго человѣка:
грозный вѣкъ Наполеона закатился въ мрачной неволѣ,
могучій баловень побѣдъ и властитель — осужденный,
изгнанникъ вселенной. При этомъ онъ замѣчаетъ, что
пришла пора отнестись къ умершему безпристрастно,
какъ обыкновенно относится потомство къ прежнимъ дѣя-
телямъ. Далѣе, фантазія его представляетъ могилу этого
человѣка и въ ней видитъ также сближеніе противопо-
ложностей: пустынныя волны не соотвѣтствуютъ той
громкой славѣ, той кровавой памяти, какую онъ надолго
по себѣ оставилъ. Но эти противоположности и состав-
ляютъ великолѣпіе могилы:

Надъ урной, гдѣ твой прахъ лежитъ,
Народовъ ненависть почила,
И лучъ безсмертія горитъ.
Затѣмъ фантазія поэта общими чертами изображаетъ
моментъ его славы, когда все сокрушала сила его генія,
его своенравная воля, принося земнымъ племенамъ одно
рабство, когда Франція забыла свои величавыя надежды
на вольность, сама отдалась ему въ неволю и какъ бы
плѣнялась своимъ блистательнымъ позоромъ. Но вотъ,
далѣе фантазія сводитъ съ силами этого великана силы
русскихъ, и тутъ высказывается патріотическое чувство
поэта. Причину гибели его поэтъ видитъ въ томъ, что
онъ съ высоты отважныхъ думъ не могъ постигнутъ
сердца русскихъ, что поздно разгадалъ ихъ:
Великодушнаго пожара
Не предузнавъ, ужъ ты мечталъ,
Что мира вновь мы ждемъ какъ дара;
Но поздно русскихъ разгадалъ...
Россія, бранная царица,
Воспомни древнія права!
Померкни, солнце Аустерлица!
Пылай, великая Москва!
Настали времена другія,
Исчезни краткій нашъ позоръ!
Благослови Москву, Россія!
Война: по гробъ нашъ договоръ.
Далѣе фантазія изображаетъ моментъ гибели врага
русскихъ и освобожденіе всей Европы:
И до послѣдней всѣ обиды
Отплачены тебѣ, тиранъ!
Этимъ послѣднимъ словомъ поэтъ хочетъ выразитъ не
брань, недостойную его, а вину великана передъ Евро-
пою. Но эта вина искуплена остальными годами его
жизни:
Искуплены его стяжанья
И зло воинственныхъ чудесъ
Тоскою душнаго изгнанья
Подъ сѣнью чуждою небесъ...

Гдѣ, устремивъ на волны очи,
Изгнанникъ помнилъ звукъ мечей,
И льдистый ужасъ полуночи,
И небо Франціи своей;
Гдѣ иногда, въ своей пустынѣ,
Забывъ войну, потомство, тронъ,
Одинъ, о миломъ сынѣ
Въ уныньѣ горькомъ думалъ онъ.
Вотъ какой образъ, внушающій глубокое чувство со-
страданія, создался у поэта. Представленный въ проти-
воположность съ образомъ тирана, поработителя Европы,
онъ вызываетъ слово примиренья; поэтъ грозитъ тому ма-
лодушному позоромъ, кто вздумалъ бы безумно укорять
его развѣнчанную тѣнь. Въ заключеніе, патріотизмъ
поэта указываетъ на ту точку, съ которой русскій чело-
вѣкъ, произнося слово примиренья, долженъ смотрѣть
на Наполеона:
Хвала! онъ русскому народу
Высокій жребій указалъ,
т.-е. былъ причиною, что русскіе явились освободите-
лями Европы.
И міру вѣчную свободу
Изъ мрака ссылки завѣщалъ,
т.-е. своею ссылкою убѣждаетъ каждаго, что порабо-
щеніе міра уже сдѣлалось невозможно никакому генію:
сокрушая свободу другихъ, онъ самъ лишится ея. Въ
этомъ уже выразился не только взглядъ поэта русскаго,
но и европейскаго, проникнутаго высшимъ интересомъ
человѣчества.
Такимъ образомъ въ одѣ, подъ впечатлѣніемъ извѣст-
наго чувства, фантазія поэта соединяетъ въ одинъ образъ
черты, которыя даетъ событіе или дѣйствительность, и
этимъ разъясняетъ нравственное значеніе факта.
Сатира. Горькое чувство поэта, возбужденное явле-
ніями жизни, несогласными съ высшими ея цѣлями и
съ нравственнымъ его идеаломъ, выражается въ сатирѣ:

съ нею необходимо соединяется насмѣшка, такъ какъ
самое чувство поэта вытекаетъ изъ уклоненія дѣйстви-
тельности отъ разумныхъ требованій жизни. Сила этого
чувства бываетъ не одинакова, отсюда и сатира весьма
разнообразна—отъ легкой и веселой насмѣшки до са-
маго злобнаго негодованія. Сатира, передавая чувство,
въ то же время рисуетъ и дѣйствительность, его возбу-
дившую, но, разумѣется, такъ, какъ рисуетъ вообще
поэзія, т.-е. соединяетъ общія черты въ одномъ живомъ
образѣ. Такъ, Лермонтовъ въ сатирѣ „Первое января"
выражаетъ горечь и злость при видѣ пустоты и бездушья
общества, сбирающагося только для веселья, живущаго
безъ всякой живой мысли, безъ всякой опредѣленной
цѣли. Фантазія его представляетъ всѣхъ этихъ бездуш-
ныхъ людей, съ дикимъ шопотомъ затверженныхъ рѣчей,
въ видѣ масокъ, стянутыхъ приличьемъ, и рядомъ съ
ними, по воспоминанію, рисуетъ жизнь сельскую, по-
среди природы, съ чистымъ идеаломъ юности, прельщаю-
щимъ молодую душу, вызывающимъ сердце къ жизни.
Сведя эти двѣ жизни и видя ихъ противорѣчіе, онъ еще
сильнѣе чувствуетъ злобу за то, что все его прошедшее,
среди этой пестрой толпы, окружающей его при шумѣ
музыки и пляски, оказывается уже мечтою. Сила злобы
его выражается въ желаніи.
...Смутитъ веселость ихъ
И дерзко броситъ имъ въ глаза желѣзный стихъ,
Облитый горечью и злостью!
Въ другой сатирѣ Лермонтова Дума выражается са-
мое тяжелое и горькое чувство поэта подъ впечатлѣніемъ
думы о смыслѣ окружающей его жизни, подъ впечатлѣ-
ніемъ вопроса, что даетъ эта жизнь для ума и сердца.
Фантазія его соединяетъ рѣзкія черты изъ дѣйствитель-
ности въ одинъ образъ, но образъ, не привлекающій
своею силою и красотою; онъ противъ воли поэта вы-
шелъ нравственно безсильнымъ, преждевременно изсох

шимъ въ молодомъ тѣлѣ отъ бездѣйствія, изъѣденнымъ,
скукою отъ недостатка разумной жизни: его прошедшее,
безцвѣтное и ничтожное, представляетъ много предме-
товъ для насмѣшки и ни одного для благороднаго жи-
вого увлеченія; настоящее—какъ ровный путъ безъ цѣли,
какъ пиръ на праздникѣ чужомъ, грядущее—иль пусто,
иль темно; наука оказалась для него безплодною и
только изсушила его умъ тѣми обрывками познаній, ка-
кими онъ могъ запастись; искусства оказываются также
безсильны расшевелить душу сладостнымъ восторгомъ,
душу, въ которой задавлены всѣ лучшія чувства и дви-
женія. Что же оставитъ такое поколѣніе потомкамъ, и
какъ потомки отнесутся къ нему? Фантазія поэта нахо-
дитъ самый поразительный образъ, чтобы передать то
подавляющее горькое чувство, которое овладѣло его ду-
шою, подъ впечатлѣніемъ этого образа, изъѣденнаго
нравственнымъ недугами:
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Надъ міромъ мы пройдемъ безъ шума и слѣда,
Не бросивши вѣкамъ ни мысли плодовитой,
Ни геніемъ начатаго труда.
И прахъ нашъ съ строгостью судьи и гражданина
Потомокъ оскорбитъ презрительнымъ стихомъ,
Насмѣшкой горькою обманутаго сына
Надъ промотавшимся отцомъ.
Что можетъ почувствовать промотавшійся отецъ, когда
ему явится мысль о справедливой и горькой насмѣшкѣ
сына, по праву ожидающаго отъ него въ наслѣдство
хотъ чего-нибудь цѣннаго,—трудно выразитъ силу этого
чувства. Къ ней-то поэтъ приравниваетъ и собственное
свое чувство, развившееся отъ сознанія безплодности
окружавшей его жизни.

ДРАМАТИЧЕСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНІЕ ЖИЗНИ.
Сравнить „Скупого рыцаря" Пушкина и „Плюш-
кина" Гоголя (Мертвыя души).
Опредѣлить источникъ страсти рыцаря и Плюшкина. Отчего
одинъ копитъ только золото, другой всякую дрянь? Какъ дѣй-
ствуетъ страсть въ томъ и въ другомъ на всѣ прочіе интересы
жизни? Какое оправданіе находитъ себѣ каждый? Какъ оба они
относятся къ людямъ? Какой конецъ можетъ быть у Плюш-
кина, и какъ намъ представляется смерть рыцаря? Какъ вы-
ражается въ проявленій страсти общечеловѣческая и націо-
нальная сторона? Могъ ли Плюшкинъ повторитъ сцену барона
въ подвалѣ передъ сундукомъ съ золотомъ? Виденъ ли въ
Плюшкинѣ русскій помѣщикъ и хозяинъ, а въ баронѣ сред-
невѣковой рыцарь? Какое впечатлѣніе оставляютъ въ насъ
оба скупые? Отчего произошло различіе въ впечатлѣніяхъ? Въ
какое отношеніе каждый поэтъ поставилъ себя къ изображае-
мому лицу? Въ чемъ заключается различіе въ изложеніи у того
и другого поэта? Не оправдывается ли это различіе содержа-
ніемъ произведеній и цѣлями обоихъ поэтовъ?
Драматическіе положеніе. Сравненіе ясно опредѣ-
ляетъ намъ, въ чемъ состоитъ драматическое положеніе
лица. Оно естъ слѣдствіе стремленія человѣка согласо-
вать дѣйствительность съ требованіями своего внутрен-
няго, идеальнаго міра: возстановить или удержать гар-
монію между тѣмъ и другимъ, чтобы наслаждаться ею.
Такъ какъ при этомъ стремленіи встрѣчаются силы, пре-
пятствующія или во внѣшности, или въ самомъ себѣ,
силы нравственныя, то отсюда и происходитъ столкно-
веніе силъ, борьба, въ которой и выражается ясно
взволнованное, тревожное состояніе духа человѣка, отстаи-
вающаго свой идеалъ.
Такое положеніе можетъ быть дѣйствующее и стра-
дательное. Въ первомъ случаѣ человѣкъ самъ вызываетъ
борьбу, во второмъ обстоятельства ставятъ его въ необ-
ходимость бороться—это положеніе его дѣлается трога

тельнымъ, когда онъ испытываетъ нравственныя стра-
данія не по своей винѣ, а какъ жертва обстоятельствъ.
Изъ всего этого видно, что не каждая борьба можетъ
назваться драматическою. Сраженіе между двумя лицами
представляетъ борьбу, но оно можетъ быть только слѣд-
ствіемъ какого-либо предыдущаго драматическаго поло-
женія; а само по себѣ еще не драма. Борьба съ силами
природы также не представляетъ драмы, хотя можетъ
быть причиною драматическаго положенія лица, если
при этомъ будутъ страдать его нравственные интересы,
напр., если онъ будетъ .въ опасности лишиться того, что
особенно дорого его душѣ. Такимъ образомъ для драма-
тическаго положенія необходима внутренняя борьба вслѣд-
ствіе противорѣчія или въ самомъ себѣ, напр. страсти
и сознанія долга, или своихъ стремленій съ окружающею
дѣйствительностью.
Такъ какъ въ жизни происходитъ безпрестанная
борьба, то она выражается и во всѣхъ родахъ поэтиче-
скихъ произведеній. Такъ въ Тарасѣ Бульбѣ изображается
борьба казаковъ съ врагами ихъ вѣры, въ Полтавѣ—
борьба русскихъ со шведами, въ Мѣдномъ всадникѣ—
борьба лица со стихійною силою, въ Евгеніи Онѣгинѣ—
борьба со скукою жизни, въ Бѣсахъ — борьба съ при-
родою и пр. Въ однихъ изъ этихъ произведеній интересъ
борьбы заключается во внѣшнемъ дѣйствіи, въ успѣхѣ,
или въ не успѣхѣ, въ другихъ — въ чувствѣ, произво-
димомъ борьбою. „Но тамъ же мы встрѣчаемъ и поло-
женія драматическія, напр. въ Полтавѣ — Кочубей въ
темницѣ: чувство христіанское, требующее прощенія вра-
гамъ, и чувство мщенія производитъ въ немъ внутреннюю
борьбу въ ожиданіи казни, и далѣе, наглость врага, ко-
торый отнялъ у него лучшія сокровища и все еще не
хотѣлъ оставитъ его въ покоѣ даже въ послѣдній часъ
жизни, возмущаетъ его душу; или въ сценѣ объясненія
Маріи съ Мазепою; или въ Тарасѣ Бульбѣ—положеніе

Тараса, когда онъ узнаетъ объ измѣнѣ Андрея, и потомъ
встрѣча съ нимъ; или передъ дверьми Остаповой тем-
ницы; или въ сценѣ на площади и др. Здѣсь мы видимъ
душевное бореніе въ человѣкѣ, вызванное обстоятель-
ствамъ столкновеніе разнообразныхъ чувствъ и страстей,
которыя ищутъ себѣ исхода иногда даже съ опасностью
жизни. Но всѣ эти положенія составляютъ отдѣльныя
части, какъ эпизоды цѣлаго повѣствованія. Не на ихъ
полное развитіе авторъ обращаетъ главное вниманіе, не
на нихъ и сосредоточиваетъ главный интересъ. Драмати-
ческое положеніе можетъ быть выражено даже въ про-
стой пѣснѣ, такъ, напр., въ пѣснѣ о Георгіи Черномъ
Пушкина (см. въ Хрестоматіи): одно и то же пре-
красное чувство, любовь къ родинѣ, поставило отца и
сына во враждебныя отношенія — сынъ хочетъ поднять
всю Сербію, чтобы свергнутъ тяжелое турецкое иго;
старикъ отецъ знаетъ изъ прежнихъ опытовъ, какъ до-
рого приходилось платиться сербамъ за каждую попытку
возстанія: съ каждымъ разомъ положеніе ихъ дѣлалось
только нестерпимѣе. Опасаясь, что новою попыткою Сербія
окончательно погубитъ себя, онъ негодуетъ на сына и
даже рѣшается подавить въ себѣ отцовское чувство и
для родины пожертвовать сыномъ, выдавъ его туркамъ.
Сынъ, съ своей стороны, въ надеждѣ на успѣхъ род-
ного дѣла, употребляетъ всѣ средства, чтобы удержать
старика, и когда убѣждается, что усилія его напрасны,
подавляетъ въ себѣ сыновнія чувства и для блага ро-
дины рѣшается быть отцеубійцей. Борьба между отцомъ
и сыномъ разыгралась здѣсь такъ быстро, что за вну-
треннимъ ея развитіемъ невозможно было и слѣдить; весь
интересъ ея могъ сосредоточиться на мгновенномъ внѣш-
немъ дѣйствіи и выразиться она могла только въ не-
большой пѣснѣ.
Драма. Изображеніе полнаго развитія драматической
борьбы отъ начала ея до окончательнаго исхода соста

вляетъ драму., Если главный интересъ ея заключается
въ развитіи борьбы, то, слѣдовательно, все, что отвле-
каетъ отъ нея вниманіе, ослабляетъ этотъ интересъ, все
это въ драмѣ лишнее. Отсюда описанія и повѣствованія,
составляя существенныя части эпической поэзіи, не вхо-
дятъ въ драму. Въ ней остаются только лица, которыя
выражаютъ свой внутренній міръ въ дѣйствіи и въ раз-
говорахъ, какъ это бываетъ и въ жизни. Здѣсь мы уже
не можемъ слышать разсказа автора о томъ, что было;
а видимъ только то, что совершается въ настоящемъ въ
столкновеніи силъ, вызванныхъ особеннымъ настроеніемъ
души. Въ эпическомъ произведеніи также приводятся
разговоры лицъ, но они отличаются отъ драматической
формы; въ разсказѣ авторъ постоянно дѣлаетъ поясненія:
кто говоритъ, какъ говоритъ, въ какомъ положеніи го-
ворящій, какое впечатлѣніе производитъ своею рѣчью
и проч., чего въ драматической формѣ нельзя встрѣтить.
Не имѣя тѣхъ средствъ для изображенія жизни, какія
даетъ эпическая поэзія, драматическій писатель долженъ
бываетъ направить всѣ силы своей фантазіи на созданіе
самыхъ лицъ, имѣя въ виду, что о нихъ нельзя разска-
зывать самому: онъ долженъ живо представить себѣ ихъ
характеры и среду, въ которой развивались они, точно
также идеальный міръ каждаго, и согласно со всѣмъ
этимъ изображать стремленія, дѣйствія и разговоры, такъ
какъ только по нимъ въ драмѣ и можно судитъ о че-
ловѣкѣ. Драматическая борьба можетъ быть весьма разно-
образна, отсюда и драма является въ нѣсколькихъ видахъ;
изъ нихъ два, трагедія и комедія, считаются противо-
положными одинъ другому какъ по дѣйствію, такъ и по
впечатлѣнію; они какъ бы съ двухъ сторонъ опредѣляютъ
границы драматической борьбы, какая можетъ быть въ
человѣческой жизни.
Трагедія. Чтобы видѣть въ чемъ заключается сущ-
ность трагической борьбы, намъ слѣдуетъ остановиться

на нѣкоторыхъ иностранныхъ произведеніяхъ, такъ какъ
въ русской литературѣ нѣтъ художественной трагедіи,
которую можно было бы поставитъ на ряду съ ними.
Первые образцы трагедіи представили древніе греки; они
въ особенности развили драматическое искусство и по-
томъ своими произведеніями имѣли вліяніе на развитіе
его у другихъ народовъ. Греческая трагедія развилась
изъ хорового пѣнія въ праздники Вакха; оно сопрово-
ждалось разными обрядами, чествуя божество вина и ве-
селья около его жертвенника, вокругъ котораго сбира-
лось множество народа. Иногда хоръ дѣлился на два
полухора, они какъ бы переговаривались между собою,
ходя передъ жертвенникомъ. Съ теченіемъ времени изъ
хора стало выдѣляться одно лицо, прерывая пѣніе раз-
сказомъ содержанія мифическаго. Затѣмъ мало-по-малу къ
религіозному интересу сталъ прибавляться интересъ па-
тріотическій: разсказывались факты, изображающіе славу
греческаго народа, и, наконецъ, самый разсказъ пере-
шелъ въ представленіе, разсказчикъ сдѣлался актеромъ.
Борьба съ судьбою, служащая основаніемъ греческаго
эпоса, вошла и въ представленія грековъ, и по мѣрѣ
того какъ эпическій интересъ замѣнялся драматическимъ,
оказывалась потребность увеличивать и число актеровъ—
отъ одного перешли къ двумъ, а затѣмъ и къ тремъ;
хоръ попрежнему всегда оставался при жертвенникѣ,
представляя уже согласно съ дѣйствіемъ или народъ,
или старшинъ народныхъ, или воиновъ, или толпу жен-
щинъ. Въ немъ всегда преобладалъ интересъ лирическій:
восхваленіе какого-либо божества, или указаніе на силу
судьбы, или выраженіе участія къ бѣдѣ кого-либо изъ
дѣйствующихъ. На ряду съ представленіями важными—
трагедіями стали являться и шутливыя, веселыя, пред-
ставлявшія смѣшную сторону жизни—комедіи. Съ этимъ
вмѣстѣ устраивались особыя мѣста для зрителей; явился
театръ, явились и геніальные поэты, создававшіе образ

цовыя трагедіи и комедіи, которыя и въ настоящее
время цѣнятся оченъ высоко. Трагики Эсхилъ, Софоклъ
и Эврипидъ и комикъ Аристофанъ, всѣ жили въ V стол.
до Р. X., когда въ особенности процвѣталъ греческій
театръ.
Остановимся на трагедіи Софокла „Антигона". Она
основана на ѳиванскомъ эпическомъ сказаній о судьбѣ
царя Эдипа и всей его семьи. Эдипъ уже на старости,
незадолго до смерти убѣдился, что исполнилось все на-
значенное ему судьбою еще при его рожденіи: онъ былъ
убійцею своего отца, мужемъ своей матери, не зная и
самъ ни того, ни другого. Терзаясь невольными престу-
пленіями, о которыхъ узналъ уже черезъ много лѣтъ,
онъ въ отчаяніи ослѣпилъ себя и умеръ въ доброволь-
цемъ изгнаніи. Но кара за такое преступленіе перешла
и на его дѣтей. Два его сына Этеоклъ и Полиникъ,
оставшись послѣ отца царями въ Ѳивахъ, поссорились.
Полиникъ ушелъ изъ города и привелъ себѣ на помощь
семъ вождей. При осадѣ Ѳивъ онъ сошелся съ братомъ,
вступилъ съ нимъ въ поединокъ и убилъ его въ тотъ
самый моментъ, когда и отъ него получилъ смертельную
рану. Тогда царемъ былъ выбранъ родственникъ Эдипа
Креонъ, который тотчасъ же и издалъ указъ—похоро-
нитъ трупъ Этеокла съ почестями, какъ защитника оте-
чества и божескихъ храмовъ; трупъ же Полиника, какъ
врага отечества, броситъ въ поле на растерзаніе хищ-
нымъ птицамъ и звѣрямъ; а тому, кто отважился бы
похоронитъ его, грозила казнь. Креонъ, убѣжденный,
что онъ дѣйствуетъ такъ, какъ слѣдуетъ поступать хо-
рошему царю, забылъ о существующемъ божескомъ за-
конѣ — погребать умершаго, и не видѣлъ противорѣчія
между нимъ и своимъ, человѣческимъ закономъ. Но
боги никому не позволяютъ безнаказанно не исполнять
своихъ законовъ. Все это сразу увидѣла и поняла Ан-
тигона, молодая дѣвушка, дочь Эдипа. Съ этого и на

чинается трагедія. Положеніе Антигоны—самое безвы-
ходное: исполняя законъ человѣческій, она вооружитъ
противъ себя боговъ за неисполненіе закона божескаго,
закона своей совѣсти; исполняя этотъ послѣдній, т.-е.
похоронивъ трупъ брата, она накличетъ на себя казнь,
обѣщанную Креономъ. Какъ бы она ни поступила, ее
ожидаетъ горькая участь. Совѣсть и любовь къ брату
заставляютъ ее выбрать борьбу съ человѣкомъ. Ужасъ
ожидающей ее смерти пока заслоняется величіемъ по-
двига, который она принимаетъ на себя: она хочетъ
похоронитъ брата, не отказываясь отъ своего намѣренія
даже тогда, когда сестра ея Исмена не соглашается по-
могать ей, сознавая свое безсиліе въ борьбѣ съ силь-
ными людьми. Борьба Антигоны трагическая: она хо-
четъ выполнитъ подвигъ, хотя бы онъ стоилъ ей жизни:
занимаетъ ее вопросъ не о жизни и смерти; выше его
поставила она вопросъ совѣсти — исполнитъ божескій за-
конъ и угодитъ тѣни брата. Трагическую борьбу при-
шлось начатъ и Креону, когда онъ узналъ, что законъ
его не исполненъ, и кто нарушилъ его. Вмѣсто того,
чтобы просвѣтиться подвигомъ Антигоны и замѣтить
противорѣчіе, въ какое онъ поставилъ себя съ религіоз-
ными убѣжденіями, на что уже намекалъ ему 'и хоръ,
представлявшій народныхъ старшинъ, Креонъ впалъ еще
въ большее ослѣпленіе: теперь уже задѣто было его
самолюбіе; царская власть въ его рукахъ еще вновѣ;
онъ хочетъ, чтобы всѣ безпрекословно ему повинова-
лись; ему кажется недостойнымъ царя — принятъ чей-
либо совѣтъ и сознаться въ своей ошибкѣ; съ каждымъ
новымъ указаніемъ на ошибку упорство его только
растетъ, онъ ослѣпленно борется противъ истины, не
признавая ея за истину, и быстро идетъ къ гибели, не
предвидя ее. Ни Антигона, ни Исмена, ни сынъ его
Гемонъ, женихъ Антигоны не могутъ подѣйствовать на
его сердце, ни на его умъ: они съ каждымъ словомъ

только больше раздражаютъ его; наконецъ, слѣпой ста-
рикъ жрецъ Тирезій, истощивъ всѣ убѣжденія, оскор-
бленный Креономъ, успѣваетъ страхомъ подѣйствовать
на его воображеніе, предсказывая ему близкое бѣдствіе;
а Тирезій никогда не говорилъ лжи. Тогда только сму-
щается Креонъ и поддержанный хоромъ, рѣшается отмѣ-
нить свое приказаніе уморитъ Антигону. Онъ самъ
спѣшитъ освободитъ ее изъ пещеры, куда она была за-
перта на голодную смерть; но было уже поздно, пред-
сказанія Тирезія сбывались: Антигона умертвила себя,
не дожидаясь, когда голодъ будетъ мучитъ ее; женихъ
ея Гемонъ проникъ къ ней и, видя ее уже мертвою,
въ отчаяніи закололся въ глазахъ отца, который спѣ-
шилъ къ пещерѣ. Жена Креона, услышавъ о смерти
сына, не перенесла этой вѣсти и также лишила себя
жизни. Такимъ образомъ явились три новые трупа за
одинъ не погребенный; такъ боги покарали царя за
упорство. При видѣ всего этого Креонъ въ отчаяніи
винитъ одного себя и доходитъ до полнаго изнеможенія.
Ужасъ остается въ постороннихъ зрителяхъ .отъ всѣхъ
этихъ сценъ. Онъ еще увеличивается отъ послѣдняго
замѣчанія хора, что назначенія судьбы не избѣжишь,
значитъ, положеніе человѣка совершенно безысходное;
имъ управляетъ какая-то высшая сила, которой нѣтъ
возможности сопротивляться, и которая такъ или иначе
ведетъ его къ гибели. Такъ древніе себѣ представляли
трагическое положеніе, въ которое становится человѣкъ,
сталкиваясь съ назначеніемъ судьбы; онъ всегда при-
знаетъ ея силу въ тотъ моментъ, когда она уже совер-
шается, и когда нельзя отступить ни шагу.
Быстрое развитіе несложнаго дѣйствія, живое изобра-
женіе лицъ и простота ихъ характеровъ, выказываю-
щихся только въ дѣйствіи, простота самаго идеальнаго
міра каждаго, составляютъ отличительныя качества ху-
дожественной классической трагедіи. Напримѣръ, Анти

гона изъ простого соображенія, что подземнымъ богамъ
и тѣнямъ лучше угодитъ, чѣмъ человѣку, такъ какЪ съ
ними потомъ придется быть вѣчно, рѣшается на герой-
скій поступокъ, не задумываясь даже, подъ силу ли онъ
ей; она видѣла, что иначе поступитъ ей невозможно,
даже разсердилась на сестру, которая хотѣла навести
ее на разсужденіе о неравенствѣ силъ; она умѣетъ лишь
дѣйствовать согласно съ стремленіями своей души, а не
разсуждать, и зато смѣло идетъ на подвигъ, не думая
о смерти. Но нельзя сказать, что она не боялась смерти,
не хотѣла жить на свѣтѣ; нѣтъ, какъ и всѣмъ грекамъ,
смерть представлялась ей въ страшномъ образѣ, но
только въ тотъ моментъ этотъ образъ какъ бы заслонялся
подвигомъ, на который она шла. Зато, когда подвигъ
изъ будущаго и настоящаго перешелъ въ прошедшее,
передъ нею выступила смерть въ своемъ обыкновенномъ
ужасномъ образѣ, и Антигона нисколько не думала
скрывать своего страха, показывать презрѣніе къ смерти,
чтобы выдержать характеръ героини; вмѣсто того, она
отлично выдерживаетъ характеръ дѣвушки, женственную
его сторону. У нея было много энергіи, когда ей она
была нужна; но теперь она, какъ безсильная дѣвушка,
съ сожалѣніемъ, съ плачемъ и отчаяніемъ покидаетъ
жизнь и не стыдится ни своихъ жалобъ, ни слезъ; только
не ослабляетъ величія своего подвига раскаяніемъ: она
не укоряетъ себя, что рѣшилась на подвигъ, не сожа-
лѣетъ о томъ, что сдѣлано; она убѣждена, что поступитъ
иначе ей было и невозможно. Эта честность, естествен-
ная простота, энергія сильнаго характера и въ то же
время слабость безпомощной дѣвушки составляютъ живыя
черты идеальной личности Антигоны. Совершенною про-
тивоположностью ей является сестра ея Исмена. Она
также молодая дѣвушка, разсудительная болѣе, чѣмъ
Антигона, но безъ ея энергіи, робкая. Какъ въ Анти-
гонѣ житейскія бѣды развили рѣшительность и силу ха

рактера, такъ въ Исменѣ онѣ развили разсудитель-
ность, осторожность и робость, вмѣстѣ съ сознаніемъ
собственной слабости; она не способна ни на какой по-
двигъ; но ее нельзя назвать ничтожною и бездушною;
она робка для того, чтобы самой идти на бѣду; когда же
бѣда пришла, то въ ней мгновенно является сила духа
замѣчательная. Она не задумалась объявитъ себя участни-
цей въ томъ поступкѣ, отъ котораго прежде изъ Страха
отказалась, не задумалась, хотя и знала, что ее также
могутъ осудитъ на казнь. Страхъ одиночества, когда не
станетъ Антигоны, испугалъ ее больше смерти, такъ что
она предпочла послѣднюю: пропала ея робость, и она
уже смѣло говоритъ съ Креономъ, думая только облегчитъ
судьбу своей сестры. Наивность преобладаетъ въ обоихъ
характерахъ, но въ каждомъ выражается своеобразно, и
немного сценъ потребовалось автору, чтобы представитъ
ихъ чрезвычайно живо. Этимъ-то особенно и отличаются
талантливые драматическіе писатели.
Чтобы лучше вникнуть въ характеръ греческой тра-
гедіи и вывести общее понятіе о трагическомъ, остано-
вимся на сравненіи трагедіи классической съ новою, раз-
вившеюся подъ вліяніемъ христіанской цивилизаціи. Луч-
шимъ представителемъ новаго драматическаго искусства,
по общему признанію, является Шекспиръ, англійскій
поэтъ начала XVII стол. Изученіе каждой его драмы
доставляетъ не только удовольствіе, но и пользу во мно-
гихъ отношеніяхъ. Она отлично знакомитъ насъ съ ду-
ховной стороной человѣка, съ его нравственной природой,
съ законами, по которымъ дѣйствуютъ страсти: она на-
водитъ насъ на многіе нравственные выводы, объясняющіе
смыслъ жизни. Мы коснемся трагедіи „Король Лиръ",
обозначивъ вопросами тѣ стороны, на которыя слѣдуетъ
обратитъ особенное вниманіе.
Разсмотрѣть содержаніе трагедіи, слѣдя за развитіемъ дра-
матическаго ея интереса; опредѣлить положеніе и характеръ

каждаго лица, какъ могъ развиться каждый характеръ въ дан-
ной обстановкѣ, и что поставило каждое лицо въ извѣстное
положеніе? Естественнымъ ли образомъ вытекаетъ гибель лицъ
изъ того положенія, въ какое они поставлены собственными
стремленіями или обстоятельствами? Чѣмъ возбуждаетъ сочув-
ствіе къ себѣ то или другое лицо? Какія лица участвуютъ въ
развитіи дѣйствія, и какія являются жертвами другихъ?
Въ трагедіи разыгрываются двѣ драмы — въ семей-
ствѣ Лира и въ семействѣ Глостера; слѣдовательно, раз-
виваются отдѣльно и два дѣйствія, и только подъ ко-
нецъ сливаются въ одно; но это нисколько не нарушаетъ
единства произведенія и не ослабляетъ драматическаго
интереса, такъ какъ между ними есть внутренняя связь
въ общей идеѣ: она развиваетъ вопросъ о нравственной
связи между родителями и дѣтьми и объ ея нарушеніи,
которое сопровождается трагическими послѣдствіями для
тѣхъ и другихъ. Кромѣ Эдгара и герцога Альбанскаго,
пострадавшихъ только нравственно, всѣ прочіе гибнутъ
вслѣдствіе того, что подкопаны нравственныя основы
жизни, и жить уже никому не оставалось возможности.
Здѣсь нѣтъ разбора лицъ: нравственные и безнравствен-
ные гибнутъ все равно, добродѣтель не торжествуетъ,
хотя зло въ самомъ себѣ находитъ гибель. Но здѣсь не
дѣйствуетъ судьба или сила неотразимыхъ обстоятельствъ,
какъ въ классической трагедіи; здѣсь мы только видимъ,
что люди, ставъ въ неестественныя отношенія другъ къ
другу, должны были естественнымъ путемъ дойти до конца,
лишь только начали борьбу между собою; другого исхода
имъ не оставалось; слѣдовательно, самое ихъ положеніе
для нихъ сдѣлалось роковымъ; но начало, откуда все это
вышло, совсѣмъ другое. Странно сначала покажется, что
лучшіе люди являются жертвами порочныхъ, которые
въ первое время торжествуютъ, развивая и направляя
дѣйствіе, и уже въ концѣ погибаютъ. Но на самомъ дѣлѣ
все это очень естественно, если вникнуть, отчего всѣ эти
люди порочны, и какая сила дѣйствуетъ въ нихъ и

управляетъ ими: всѣ они являются людьми страстными
по природѣ; страсть кипитъ въ нихъ, ищетъ себѣ исхода;
отсюда замыслы, борьба, неожиданныя нападенія на лю-
дей, которые не ожидаютъ его, и торжество надъ ними.
Такой страстностью не отличаются лучшіе люди шекспи-
ровской трагедіи; у нихъ нѣтъ и той силы, которая бы,
указывая имъ на заманчивыя цѣли, вызывала къ стре-
мительному дѣйствію. Изъ этого, конечно, не слѣдуетъ,
что всѣ страстные люди непремѣнно будутъ и пороч-
ными, или наоборотъ; но временно это было справед-
ливо для той жизни, надъ которою Шекспиръ могъ на-
блюдать. Это была преимущественно еще средневѣковая
жизнь, въ которой страсть сильныхъ людей,. не сдержи-
ваемая никакими законами, никакими нравственными убѣ-
жденіями ума, не находила себѣ границъ и развива-
лась въ томъ направленіи, гдѣ ей было больше про-
стора. Въ своихъ идеальныхъ стремленіяхъ, увлекаясь
честолюбивыми замыслами и не разбирая средствъ, чтобы
идеальное обратитъ въ дѣйствительное, человѣкъ быстро
переступалъ нравственные предѣлы и дѣлался пороч-
нымъ не изъ любви къ злу и къ пороку, не изъ не-
нависти къ людямъ, а изъ той или другой страсти, ко-
торую сдержатъ онъ былъ не въ силахъ; отсюда выте-
кало его безчеловѣчіе. Въ тотъ вѣкъ главною дѣйствую-
щею силою дѣйствительно была страсть, которая многими
и смѣшивалась съ волею. Напротивъ, люди не страст-
ные, слѣдовательно болѣе способные хладнокровно раз-
суждать, въ благопріятныхъ условіяхъ жизни чаще явля-
лись хорошими людьми, но зато легко дѣлались жертвами
людей дѣятельныхъ, слѣдовательно, страстныхъ. Такимъ
образомъ трагедія Шекспира представляетъ намъ на-
чало или источникъ трагической борьбы въ страсти
человѣка; она сама борется на смерть, вызываетъ и
другихъ на смертельную борьбу. Отсюда объясняется,
почему въ шекспировской трагедіи выставляются все

люди изъ высшаго круга: короли, владѣтели, герцоги,
принцы, графы. Имѣя въ виду представлять полное
развитіе страсти, поэтъ долженъ былъ изображать та-
кихъ людей, которые по своей силѣ въ дѣйствительности
могли безнаказанно нарушать законы, и у которыхъ, слѣ-
довательно, для страсти былъ полный просторъ; только
въ такомъ кругу и можно было представитъ естественно,
до какого развитія можетъ дойти страсть, и какое
возмездіе она наконецъ найдетъ себѣ. Въ классиче-
ской трагедіи точно также видимъ только борьбу силь-
ныхъ людей, но тамъ совсѣмъ другая причина. Тамъ
нужно было представитъ непобѣдимую силу судьбы, слѣ-
довательно нужно было сознаніе людей съ геройскими
силами, побѣжденныхъ ею: люди съ обыкновенными си-
лами не могли бы заинтересовать своею борьбою; она
ничего бы не доказала.
Продолжая сравнивать обѣ трагедіи, находимъ, что
въ классической нигдѣ не встрѣчается ни шутливыхъ
сценъ, ни комическихъ лицъ; даже невольно чувствуется,
что все это было бы тамъ совершенно неумѣстно; тогда
какъ въ шекспировской трагедіи нерѣдко среди сценъ
важныхъ и ужасныхъ попадаются шутливыя, комическія,
которыя не кажутся неумѣстными, а напротивъ, еще
полнѣе представляютъ жизнь, какъ, напр., въ Королѣ
Лирѣ выходки шута, въ Гамлетѣ сцена могильщиковъ.
Причиною тому служитъ то же самое основаніе борьбы
въ обѣихъ трагедіяхъ. Въ классической борьбу вызы-
ваетъ или направляетъ высшая не человѣческая сила;
подъ ея давленіемъ человѣку не до смѣха; только одна важ-
ная мысль о жизни можетъ занимать его. У Шекспира же
страсть, вызывая борьбу, можетъ одинаково ставитъ чело-
вѣка и въ положеніе, возбуждающее ужасъ, и въ положе-
ніе комическое; все это часто встрѣчается въ жизни, все
это можетъ перейти и въ произведеніе поэта. Что же ка-
сается до общаго впечатлѣнія отъ обѣихъ трагедій, то онѣ

обѣ возбуждаютъ ужасъ въ душѣ читателя, но при
всемъ томъ впечатлѣніе отъ классической трагедіи болѣе
тяжелое и подавляющее, чѣмъ отъ другой. У Шекспира
всегда остается возможность примиренія съ жизнію,
тогда какъ въ первой примиренія нѣтъ никакого. Чув-
ствуется совершенное безсиліе человѣка, которому нѣтъ
исхода къ лучшему: онъ вѣчная жертва судьбы, ничто
не можетъ избавить его отъ ея власти. У Шекспира
страсть губить людей, но страсть, которую ничѣмъ не
сдерживаютъ. Когда ея сила будетъ со всѣхъ сторонъ
ограничена твердыми законами, которые нельзя будетъ
преступать безнаказанно, то человѣку будетъ жить
безопаснѣе, меньше будетъ и жертвъ, слѣдовательно,
примиреніе съ жизнью заключается въ мысли, что всѣ
эти явленія, оставляющія въ душѣ ужасъ, только явле-
нія временныя, свойственныя извѣстному времени; они
сдѣлаются невозможны съ улучшеніемъ жизни и съ
развитіемъ образованія.
Въ нашей литературѣ весьма видное мѣсто занимаетъ
драма Пушкина Борисъ Годуновъ. Она составляетъ осо-
бый видъ драматической поэзіи, гдѣ главный интересъ
заключается въ общей идеѣ, которою поэтъ хочетъ
объяснить историческое событіе, выразившее извѣстный
моментъ народной жизни. Согласно со взглядомъ Карам-
зина, фантазія Пушкина такимъ образомъ представила
судьбу царя Годунова: Борисъ, какъ убійца царевича, слѣ-
довательно преступникъ, избѣжавъ людского суда, достигъ
своей цѣли: онъ сдѣлался царемъ; нравственная сторона
жизни съ этимъ фактомъ уничтожается, и, если не бу-
детъ вновь возстановлена, должна навсегда потерять
всякое значеніе: каждый, глядя на царя-злодѣя, пред-
почтетъ преступную жизнь, ведущую къ блистательной
судьбѣ. Но возстановить эту сторону люди уже не могутъ,
такъ какъ Борисъ-царь сталъ выше ихъ всѣхъ по ихъ
добровольному избранію. Въ этомъ случаѣ остается еще

другой, высшій судъ, который по безсиліи) людей теперь
долженъ выказать свою силу, чтобы не позволитъ вѣчно
торжествовать преступленію. Надъ Борисомъ и долженъ
былъ совершиться этотъ высшій судъ, судъ неба, и по-
карать его именемъ убитаго имъ царевича, какъ при-
зракомъ, вышедшимъ изъ могилы для того, чтобы не
оставитъ преступленія ненаказаннымъ, если люди были
не въ силахъ наказать его. Самозванецъ является только
орудіемъ Провидѣнія, назначившаго кару преступному
царю; вотъ отчего онъ такъ быстро успѣваетъ, несмотря
на дерзкіе, почти несбыточные свой планы, на все
легкомысліе, съ какимъ приступаетъ онъ къ ихъ испол-
ненію, на ничтожную горсть войска, которое разбиваютъ
московскія войска. Невидимая сила ведетъ его впередъ
какъ небесную кару. Борисъ не выдержалъ душевнаго
волненія; онъ почувствовалъ надъ собой судъ Божій,
созналъ свое безсиліе и умеръ, думая, что невинный
сынъ его всходитъ на престолъ по праву и удержитъ
карающую руку невидимаго судіи. Но не такъ было рѣ-
шено въ высшемъ правосудномъ судѣ. Престолъ, добы-
тый страшною цѣною крови, не могъ остаться въ родѣ
убійцы, иначе судъ не достигъ бы своей цѣли. Зло
было такъ велико, что за него долженъ былъ поплатиться
и невинный юноша именемъ все того же Димитрія. На-
родъ, незадолго со злобою кричавшій противъ осиротѣв-
шаго семейства Бориса, отвѣтилъ общимъ безмолвіемъ
на извѣстіе о смерти юнаго Ѳедора и его матери-царицы.
Онъ ясно увидалъ, что его человѣческому суду здѣсь
уже нѣтъ мѣста, что уже безъ него совершился другой
судъ; стихла злоба, и фактъ былъ признанъ однимъ мол-
чаніемъ.
Разсмотрѣть каждую сцену въ отдѣльности: содержаніе и
цѣль разговора, обрисовка Характеровъ въ ихъ типическихъ
чертахъ, понятія каждаго лица, особенности его языка, дра-
матическія движенія, развитіе дѣйствія. Прослѣдить внутрен-
нюю связь между всѣми сценами, чтобы ясно представитъ

себѣ общій ходъ дѣйствія, тотъ смыслъ, какой дается ему
поэтовъ, и видѣть значеніе каждой сцены въ цѣломъ произ-
веденіи. Опредѣлить отношеніе между лицами и сословіями,
отношеніе ихъ къ Борису и его къ нимъ, прослѣдить парал-
лель, въ какой ведутся Годуновъ и Самозванецъ; ихъ таин-
ственную связь, на которой построена вся драма. Опредѣлить,
какія заимствованія сдѣлалъ Пушкинъ изъ исторіи Карамзина
и какъ переработалъ найденные у него факты въ драмати-
ческія сцены *).
Драма Пушкина въ своемъ основаніи нѣсколько схо-
дится съ классической трагедіей; только у него вмѣсто
опредѣленія судьбы дѣйствуетъ судъ Провидѣнія, но все
же сила высшая, не человѣческая, съ которою сталки-
вается главное лицо или герой. Но въ положеніи лицъ
обѣ драмы расходятся: въ древней опредѣленія судьбы
были неизвѣстны герою; у него были свой стремленія,
которыя расходились съ высшимъ сокровеннымъ пред-
назначеніемъ; онъ боролся, думая, что борется съ обык-
новенными обстоятельствамъ и потому была надежда на
побѣду, по крайней мѣрѣ исходъ борьбы былъ ему не-
извѣстенъ: уже побѣжденный, онъ сознавалъ, что бо-
ролся съ судьбою и преклонился передъ ея силой. Го-
дуновъ является въ другихъ обстоятельствахъ: тайная
сила ставила его въ трагическое положеніе за совер-
шенный грѣхъ, за который онъ мучился совѣстью, въ
то же время признавая надъ собою дѣйствіе этой силы.
Съ такимъ сознаніемъ онъ долженъ былъ чувствовать без-
силіе бороться съ нею, такъ какъ при этомъ не могло
быть какой-либо надежды на побѣду. Передъ нею его
положеніе было страдательное; онъ не можетъ развивать
дѣйствія; онъ только принимаетъ укоры совѣсти: отсюда
и# драматическій интересъ въ его положеніи является
только тогда, когда какой-либо внѣшній неожиданный
фактъ напомнитъ ему сильнѣе объ его преступленіи и
*) См. Борисъ Годуновъ, изданіе Исакова, 1871 г., для изученія
въ учебныхъ заведеніяхъ.

о казни, ожидаемой имъ свыше. Но при всемъ томъ
онъ является центромъ всего движенія, въ которомъ
видятся представители всѣхъ званій, отъ патріарха и
боярина до послѣдняго мужика, бѣглаго монаха и юро-
диваго; они отличаются живыми типическими чертами,
какія могли выработаться въ ту эпоху. Это и состав-
ляетъ художественную сторону исторической драмы
Пушкина.
Комедія. Въ нашей литературѣ преимущественно
развивался комическій видъ драмы. Разборъ нѣсколькихъ
лучшихъ русскихъ комедій дастъ понятіе и вообще о
комедіи. Остановимся на "Горѣ отъ ума" Грибоѣдова и
„Ревизорѣ" Гоголя.
Слѣдуетъ вчитаться въ комедію „Горе отъ ума", чтобы
подробно разсказывать содержаніе каждой сцены и даже за-
помнитъ характеристическія выраженія. Такъ какъ представ-
ленное здѣсь общество считаетъ себя образованнымъ, то вы-
вести, въ чемъ оно полагаетъ образованіе, и какой у неГо
составился идеалъ образованнаго человѣка? При его взглядѣ
на образованіе была ли необходимость въ наукѣ? Что въ че-
ловѣкѣ могло уважать такое общество? Какое значеніе имѣлъ
здѣсь чинъ? Какъ смотрѣли на государственную службу, что
въ пей считали главнымъ и чего отъ нея добивались? Какимъ
является въ комедіи Фамусовъ, какъ чиновникъ и какъ отецъ?
Какъ онъ смотрѣлъ на воспитаніе? Опредѣлить его нравствен-
ныя правила. Почему общество такъ враждебно отнеслось къ
Чацкому? Какія понятія его противорѣчили понятіямъ обще-
ства? Что онъ уважалъ въ человѣкѣ? Со всѣми ли его мнѣ-
ніями можно согласиться? Опредѣлить личность Молчалина.
Въ чемъ заключается смѣшная сторона его? Что общаго между
нимъ и Загорѣцкимъ, который, по выраженію Чацкаго, не
умретъ въ Молчалинѣ? Опредѣлить образованіе, понятія и ха-
рактеръ Софьи по отношенію ея къ отцу, Чацкому и Мол-
чалину. Можетъ ли все это общество въ самомъ дѣлѣ на-
зваться образованнымъ и нравственнымъ? Въ какое противо-
рѣчіе оно поставило себя къ настоящему европейскому обра-
зованію? Какою силою въ государствѣ оно считало себя? Какъ
въ такомъ обществѣ можетъ быть встрѣчена всякая другая
сила, заявившая свою законность во имя высшаго европей-
скаго просвѣщенія и новыхъ болѣе возвышенныхъ идеаловъ?
Какъ здѣсь можетъ дѣйствовать провозвѣстникъ . новыхъ

истинъ? Могъ ли Чацкій отказаться отъ тѣхъ высшихъ инте-
ресовъ жизни, съ какими онъ явился въ это общество? Какая
внутренняя борьба должна была зародиться въ немъ съ лю-
бовью къ Софьѣ и въ заботахъ о своемъ личномъ счастіи?
Какое оружіе въ борьбѣ съ Чацкимъ выбрало общество?
Отчего онъ не тотчасъ же оставилъ его, и что ему мѣшало
быть сдержаннымъ, чтобы ограничиться одними наблюденіями
надъ Софьею, если ему нужно было убѣдиться въ ея чув-
ствахъ? Почему всѣ сразу съ радостью и безъ повѣрки ухва-
тились за слово сумасшедшій, лишь только оно было произне-
сено? Въ какой моментъ и съ какимъ чувствомъ Чацкій дол-
женъ былъ оставитъ это общество? *).
Драматическая сторона этого произведенія заключается
во внутренней борьбѣ Чацкаго: не имѣя силъ отказаться
отъ своихъ убѣжденій, онъ въ то же время соединяетъ
мысль о счастіи съ любовью къ Софьѣ, къ которой при-
вязался еще въ дѣтствѣ, но которая не могла возвы-
ситься до его понятій, а только испугалась разрушитель-
ной силы, слышавшейся ей въ его смѣлыхъ и насмѣш-
ливыхъ словахъ. Онъ долженъ видѣть, какъ счастіе его
ускользаетъ изъ рукъ за то, что онъ не можетъ быть
похожъ на Молчалина, Загорѣцкаго и подобныхъ; отсюда
злоба, гнѣвъ, негодованіе, презрѣніе волнуютъ его душу
и производятъ въ немъ бурю, которая со стороны
всѣхъ этихъ Загорѣцкихъ, Скалозубовъ отражается сло-
вомъ сумасшедшій. Комическая сторона представляе-
мой жизни заключается въ томъ ложномъ положеніи,
въ какомъ находилось все общество, само не замѣ-
чая того: усвоивъ себѣ иностраннымъ воспитаніемъ
внѣшность европейской жизни, оно. считало себя обра-
зованнымъ, отвергая въ то я&е время высшіе интересы
европейскаго образованія и отстаивая всѣми силами про-
тивоположные имъ интересы — личные, мелочные. Оно
выпустило изъ виду главныя цѣли образованія и не вы-
яснило себѣ истинныхъ основъ нравственности; отсюда
*) См. Недоросль и Горе отъ ума, для изученія въ учебныхъ за-
веденіяхъ, изданіе Стоюнина 1871 г.

на самомъ дѣлѣ явилось и необразованнымъ, и безнрав-
ственнымъ. Авторъ подмѣтилъ такое противорѣчіе этого
мнимо образованнаго общества съ тѣмъ идеальнымъ
представленіемъ, какое должно сложиться подъ вліяніемъ
истиннаго понятія о дѣйствительномъ образованіи, и это
должно было показаться ему смѣшнымъ. Въ самомъ
дѣлѣ, съ высшимъ идеаломъ человѣка смѣшны эти мишур-
ные идеалы, которыми величаются подобные люди,
смѣшна эта погоня за чинами, это исключительное по-
клоненіе внѣшнему блеску, смѣшны эти вѣчныя заботы
о пустой формальности, въ которой нѣтъ ни на грошъ
дѣла, смѣшно это вѣчное хлопотливое бездѣлье, которое
принимается за настоящее и важное дѣло, смѣшонъ
этотъ страхъ за цѣлость и безопасность государства при
всякой новой живой мысли. Но не одинъ смѣхъ возбуж-
дается всѣмъ этимъ, беретъ и горе при видѣ той силы,
какая заключается въ цѣлой массѣ: она подавляетъ
нравственныя силы отдѣльныхъ личностей, она все хо-
четъ подчинитъ себѣ, своимъ понятіямъ и остановитъ
всякое развитіе; нравственное чувство страдаетъ отъ та-
кихъ впечатлѣній, и отсюда является вмѣстѣ со смѣхомъ
и враждебное отношеніе къ такой жизни — лица пред-
ставляются комически, въ намѣреніяхъ автора видится
сатира, т.-е. желаніе осмѣять ихъ, показать уродливую
сторону ихъ жизни, развившуюся отъ дурного направ-
ленія ума, чувства и воли. Это сатирическое отношеніе
къ жизни и выражается въ Чацкомъ, устами котораго
авторъ высказываетъ самого себя; слѣдовательно, сюда
входитъ и лиризмъ, какъ выраженіе негодованія автора.
Но не въ этомъ заключается сущность комедіи; она со-
стоитъ въ комическомъ положеніи лицъ, въ ихъ уклоне-
ніи отъ серьезныхъ цѣлей жизни, отъ высшихъ ея инте-
ресовъ. Изъ этого уклоненія и вытекаетъ борьба, въ ко-
торой они отстаиваютъ свой личные интересы. Такъ
какъ здѣсь имѣется въ виду общество людей, то, конечно,

комическіе типы дѣлаются необходимою принадлежностью
комедіи.
Чацкій, повидимому, остался побѣжденнымъ: онъ дол-
женъ былъ оставитъ поле битвы, отступитъ, измучен-
ный, съ разбитымъ сердцемъ, не нанося никакого вреда
своимъ противникамъ; слѣдовательно, они торжествуютъ,
они остались побѣдителями. Но все это нисколько не
смягчаетъ комической стороны ихъ положенія и не на-
водитъ того безотраднаго чувства, какого обыкновенно
избѣгаетъ комедія. Здѣсь торжествуетъ только сила массы,
а не нравственная сила, которая въ ней оказалась со-
вершенно несостоятельною. При нравственномъ безсиліи
это торжество сильной массы можетъ быть только кратко-
временно. Но, конечно, надъ нею будетъ торжествовать
уже не Чацкій, а тотъ идеалъ, во имя котораго онъ бо-
ролся, въ которомъ находилъ свою нравственную крѣ-
пость, которому пожертвовалъ своимъ счастіемъ. Съ тор-
жествомъ этого идеала и высшіе интересы жизни сдѣлаются
общественными интересами.
Такимъ образомъ и комедія имѣетъ въ виду разъяс-
нимъ важные вопросы жизни, но только путемъ отрица-
тельнымъ, т.-е. представляя смѣшную ея сторону вслѣд-
ствіе противорѣчія съ высшимъ идеаломъ, который при-
нятъ авторомъ, и нравственную ея несостоятельность въ
борьбѣ противъ этого идеала.
Въ комедіи „Ревизоръ" авторъ имѣетъ въ виду представитъ
служебную сторону жизни, которая одна въ его время и
могла назваться общественною стороною. Разсмотрѣть, какими
являются представленные чиновники въ этой сферѣ и какими
въ другихъ сферахъ, напр. вт семейной, пріятельской. По-
нимаютъ ли они тѣ общіе интересы, которымъ должны служитъ?
Какъ они относятся къ закону и къ людямъ, подчиненнымъ
ихъ власти? Такъ какъ ихъ противорѣчіе съ идеальнымъ
представителемъ закона вытекаетъ изъ ихъ малаго умствен-
наго и нравственнаго развитія, изъ ихъ ложныхъ понятій, то
и опредѣлить эти понятія по отношенію къ религіи, къ службѣ,
къ начальству, къ личнымъ интересамъ; какой идеальный
міръ можетъ создаваться у нихъ при мысли о высшемъ чинѣ,

о знатномъ положеніи? Почему извѣстіе о ревизорѣ поставило
ихъ всѣхъ въ комическое положеніе, сдѣлавшись завязкою
драматическаго дѣйствія? Замѣтна ли имъ самимъ комическая
ихъ сторона? Вмѣстѣ съ страхомъ чувствуютъ ли они раскаяніе
въ своихъ незаконныхъ поступкахъ? По какимъ признакамъ
всѣ заключаютъ, что пріѣзжій долженъ быть ревизоръ, и почему
для нихъ эти признаки такъ убѣдительны? Борьбу они могутъ
вести только скрытую, потому что и самая сила, идущая на
нихъ,скрываетъ себя; нужно прежде всего попытаться обмануть
ее, прикрытъ злоупотребленія внѣшнимъ порядкомъ, чистотою,
обойти, опутать эту силу,—словомъ, сдѣлать все то, что до
сихъ поръ спокойно и удачно дѣлалось съ закономъ, когда
вопросъ шелъ о судьбѣ другихъ; теперь онъ коснулся ихъ
собственной судьбы, взволновалъ ихъ всѣхъ страхомъ, который
и вызвалъ ихъ на комическую защиту самихъ себя. Страхъ
ихъ усиливается, когда они узнаютъ, что ревизоръ уже въ
городѣ; но вмѣстѣ съ этимъ высказывается и нѣкоторое торже-
ство, что сила открыта противъ ея воли, и что, слѣдовательно,
теперь можно дѣйствовать противъ нея вѣрнѣе, особенно когда
оказывается, что ее составляетъ молодой человѣкъ и, вѣроятно,
еще неопытный во всѣхъ чиновническихъ продѣлкахъ. Ко-
мизмъ ихъ положенія еще усиливается, когда читатель узнаетъ,
что сила, которую они въ страхѣ намѣрены обходитъ и опу-
тывать, сила мнимая, что только одинъ внезапный страхъ и
могъ ослѣпить ихъ. Прослѣдить всю эту борьбу, замѣчая
комическую и драматическую ея сторону, т.-е. изъ какихъ
противорѣчій вытекаютъ смѣшныя положенія лицъ, и какая
внутренняя борьба разныхъ чувствъ происходила въ нихъ.
Дѣйствіе комедіи „Ревизоръ" основано на случайномъ
пріемѣ молодого человѣка за ревизора; но случайность
эта не лишаетъ комедіи общественнаго значенія, потому
что сила ея заключается въ представленіи противорѣчія
дѣйствительныхъ общественныхъ служителей и дѣятелей
съ тѣми, какіе должны бы были быть, чтобы приноситъ
обществу пользу, предполагаемую закономъ. Случайность,
которую, впрочемъ, нельзя назвать необыкновенною, вве-
денная авторомъ, только помогла ему лучше раскрытъ
нравы такихъ дѣятелей и лучше показать нравствен-
ную ихъ несостоятельность. Настоящій ревизоръ не
далъ бы имъ возможности такъ тонко выказать себя во
всѣхъ движеніяхъ чувства, а безъ этого не раскрылась

бы вполнѣ причина такого безнравственнаго положенія
людей въ ихъ служебной сферѣ, тогда какъ во всякой
другой они могутъ показаться порядочными людьми:
кто хорошимъ семьяниномъ, кто добрымъ пріятелемъ,
кто гостепріимнымъ хозяиномъ или веселымъ собесѣд-
никомъ. Такими большая частъ изъ нихъ и слыла въ
дѣйствительности у тѣхъ, которые не имѣли возможности
близко вникать въ ихъ служебную сферу. У автора
не было намѣренія представить ихъ отъявленными него-
дяями, плутами, мошенниками, унизить все служебное
сословіе; онъ хотѣлъ только представить нравственную
несостоятельность ихъ въ той сферѣ, гдѣ непремѣнно
требуется развитіе сознанія общественныхъ интересовъ,
чего у нихъ и не было; отсюда и вытекаетъ самымъ
естественнымъ образомъ комизмъ ихъ положенія. Явле-
ніе дѣйствительнаго ревизора въ концѣ комедіи также
случайное и приведено авторомъ съ цѣлью показать, что
законъ долженъ являться съ карою не скрытно,. а явно,
и сразу поражать страхомъ, не давая себя опутывать;
но такая случайность не можетъ назваться настоящею
развязкою комедіи: эта послѣдняя должна естественно
вытекать изъ всего предыдущаго, какъ необходимое
его слѣдствіе. Настоящая нравственная развязка заклю-
чается въ страхѣ и вмѣстѣ негодованіи и злобѣ город-
ничаго на писакъ, т.-е. писателей, которые выставятъ
этотъ случай на общій, смѣхъ въ позоръ ему и всѣмъ
его сослуживцамъ. Этотъ страхъ гласности и осмѣянія
указываетъ на вѣрное средство. возвысить нравственный
уровень общества и уничтожитъ въ дѣйствительности по-
добныя явленія.» Здѣсь, слѣдовательно, указаны авторомъ
и условія, при которыхъ должно совершиться торжество
его идеала и произойти примиреніе съ дѣйствительностью.
Отсюда оправдывается и его замѣчаніе, что комическій
смѣхъ не ссоритъ, а миритъ съ жизнію.
Что касается типическихъ чертъ, то здѣсь во всѣхъ

чиновникахъ выведены однѣ общія черты уѣздныхъ чи-
новниковъ, составляющихъ городскія власти, и не видно
болѣе мелкихъ чертъ, которыя бы отличали одно лицо
отъ другого. Дѣло въ томъ, что всѣ эти черты рѣзко
являются въ другихъ сферахъ ихъ жизни; служебная же
сфера, уравнивая ихъ, на всѣхъ налагаетъ одну и ту же
печать; вотъ отчего въ этой сферѣ они и похожи другъ
на друга: городничій, на мѣстѣ почтмейстера, повторилъ
бы и всѣ его дѣйствія со всѣми тѣми же пріемами;
судья, на мѣстѣ городничаго, явился бы вторымъ Сквоз-
никомъ-Дмухановскимъ. Совсѣмъ съ другими типическими
чертами является Хлестаковъ, представитель уже иной
сферы, хотя также чиновникъ и съ такимъ же ничтож-
нымъ умственнымъ и нравственнымъ развитіемъ. Лицъ,
которыя соотвѣтствовали бы идеалу автора, нѣтъ въ
этой комедіи, но не потому, чтобы авторъ хотѣлъ ска-
зать, будто во всемъ городѣ не оказалось ни одного по-
рядочнаго лица, а потому, что такому лицу нечего было
бы дѣлать въ этомъ замкнутомъ кружкѣ властей, кото-
рыя не пустили бы его къ себѣ въ товарищи. Ему оста-
валась бы только роль посторонняго резонера, а не дѣя-
теля, тогда какъ комедія требуетъ дѣйствія, а не раз-
сужденій и нравоученій. Авторъ весьма мѣтко назвалъ
смѣхъ добродѣтельнымъ лицомъ въ своей комедіи. Этимъ
онъ хотѣлъ сказать, что читатель или зритель, похожій
на эти лица, не будетъ искренно смѣяться надъ ними;
онъ будетъ находитъ всѣ ихъ поступки естественными
и нисколько не смѣшными и будетъ только сердиться,
злобиться и браниться за то, что они выставлены на
осмѣяніе. Человѣкъ же, искренно смѣющійся, долженъ
быть нравственно развитъ болѣе ихъ. слѣдовательно и
въ состояніи понятъ тотъ идеалъ, который какъ бы не-
видимо присутствуетъ въ комедіи, и который ярко освѣ-
щаетъ смѣшныя стороны дѣйствующихъ лицъ. Изъ этого
видно, что представлять идеальныя лица въ комедіи за-

виситъ совершенно отъ цѣли и воли автора, и отсутствіе
ихъ не можетъ служитъ ему упрекомъ.
ИЗСЛѢДОВАНІЕ ЖИЗНИ.
(Хрест. къ Руков. Отд. V).
Цѣль изслѣдованія. Мы видѣли, какъ во многихъ
поэтическихъ сочиненіяхъ раскрывается общая идея,
которая относится къ жизни человѣка и даетъ ей опре-
дѣленный смыслъ. Здѣсь фантазія такъ группируетъ
факты и лица, обращенныя въ типы, что смыслъ жизни
самъ собою выясняется безъ особенныхъ доказательствъ.
Но до этихъ же самыхъ идей можно доходитъ и другимъ
путемъ, посредствомъ изслѣдованія дѣйствительной жизни.
Убѣжденные, что нѣтъ явленія, какъ въ жизни чело-
вѣка, такъ и въ жизни природы и вообще въ дѣйстви-
тельности, безъ всякой причины, мы обыкновенно или
стараемся отыскать каждому явленію причину и тѣмъ
объяснитъ его существованіе, или соединяемъ однородныя
явленія и разсматриваемъ, одною ли причиной всѣ они
производятся, и уже изъ этого сравненія выводимъ за-
конъ, дѣлая общее заключеніе.
Такъ, напр., мы видимъ, что въ наше время нѣко-
торые изъ прежнихъ дѣятелей возбуждаютъ въ массѣ
къ себѣ сочувствіе и уваженіе, одни въ большей степени,
другіе въ меньшей; иные же наоборотъ, или совсѣмъ забыты,
или возбуждаютъ отвращеніе. Съ этимъ можетъ явиться
у насъ вопросъ о причинѣ такихъ явленій. Мы обра-
щаемся къ жизни всѣхъ этихъ людей и стараемся под-
мѣтить главныя ихъ свойства, въ особенности же общія
каждой группы. Наблюденіе наше укажетъ намъ, что
одни въ своей жизни стремились къ общей пользѣ, другіе
думали только о самихъ себѣ. Такимъ образомъ при-
чины найдены и изъ нихъ вытекаетъ та общая идея,

которую развилъ и Пушкинъ въ своей Полтавѣ, но
дошелъ до нея иначе, сгруппировавъ нѣсколько лицъ
одной и той же эпохи. Иногда два-три случая мнѣ
могутъ датъ общую идею; чтобъ убѣдиться, вѣрна ли
она, я примѣняю ее ко многимъ частнымъ случаямъ,
разсматривая, всегда ли такія слѣдствія вытекаютъ изъ
такихъ причинъ. Напр., идею Капитанской дочери Пуш-
кина о героизмѣ я могу изслѣдовать, примѣняя ее къ
другимъ случаямъ въ жизни, гдѣ проявляется въ любви
героизмъ, и отыскиваю причины всѣхъ ихъ; если всѣ
онѣ сходны, т.-е. если героизмъ вездѣ вытекаетъ только
изъ благородныхъ качествъ души, то заключаю, что и
самая общая идея вѣрна, какъ неизмѣнный законъ.
Изъ всего этого видно, въ чемъ заключается изслѣ-
дованіе. Съ явленіями природы мы поступаемъ такимъ же
образомъ, отыскиваемъ явленіямъ законныя причины и
изъ этого выводимъ общіе законы для явленій однород-
ныхъ. Часто изслѣдуемые факты бываютъ сложные и
вытекаютъ изъ нѣсколькихъ причинъ, дѣйствующихъ въ
совокупности. Отсюда усложняются и самые способы,
изслѣдованія. Процессъ изысканія того, какіе послѣдующіе
факты неизмѣнно связаны съ какими предшествующими,
или, другими словами, какія явленія относятся одни къ
другимъ, какъ причины и слѣдствія, есть процессъ анализа.
Онъ есть разложеніе сложнаго цѣлаго на его составныя
части. Сложеніе же частей въ общее представляетъ син-
тезисъ (Хрест. V 20).
Способы ИЗСЛѣдованІЯ. Въ способѣ производитъ
анализъ одинъ умъ разнится отъ другого. Анализъ со-
ставляетъ сущность наблюденія. Наблюдателемъ слѣдуетъ
назвать не того, кто только видитъ находящуюся предъ
его глазами вещь, а того, кто видитъ, изъ какихъ частей
ода состоитъ. Одинъ человѣкъ отъ невниманія или отъ
того, что ненадлежащимъ образомъ направляетъ свое вни-
маніе, не замѣчаетъ половины того, что видитъ; другой

отмѣчаетъ болѣе того, что видитъ, смѣшивая видимое съ
воображаемымъ; иной хотя и видитъ цѣлое, но не ловко
дѣлитъ его на части, соединяетъ въ одну массу пред-
меты, которые должны быть отдѣлены, и разъединяетъ
другіе, которые удобнѣе было бы разсматривать какъ
одинъ предметъ. Иногда бываетъ нужно измѣнить
обстоятельства для того, чтобы найти дѣйствіе какой-
либо причины или причину какого-либо дѣйствія. Съ
этой цѣлью мы можемъ прибѣгнуть или къ наблюденію,
или къ опыту; мы можемъ найти соотвѣтствующій
нашей цѣли случай въ природѣ или искусственно со-
поставить обстоятельства, создать случай. Первое и
наиболѣе очевидное различіе между наблюденіемъ и
опытомъ состоитъ въ томъ, что опытъ есть громадное
расширеніе наблюденія. Онъ даетъ намъ возможность
не только производитъ гораздо большее число измѣненій
въ обстоятельствахъ, чѣмъ какое представляетъ намъ
природа сама по себѣ, но въ тысячахъ случаевъ даетъ
возможность производитъ именно тотъ родъ измѣненій,
въ которомъ мы нуждаемся, чтобы открытъ законъ
явленія. Природа же, сложившаяся не по тому плану,
чтобы облегчать намъ изслѣдованія, рѣдко оказываетъ
намъ эту услугу. Напримѣръ, чтобы удостовѣриться въ
томъ, какое начало атмосферы дѣлаетъ ее способною
поддерживать нашу жизнь, мы требуемъ такого измѣ-
ненія^ чтобы живое существо было погружено поочередно
въ каждое составное начало атмосферы. Но природа не
представляетъ въ отдѣльномъ видѣ ни кислорода, ни
азота. И искусственному опыту обязаны мы какъ знаніемъ,
что дыханіе поддерживается кислородомъ, а не азотомъ,
такъ и свѣдѣніемъ о самомъ существованіи обоихъ ве-
ществъ *).
Какъ наблюденіе, такъ и опытъ относятся къ способу
*) Система логики Милля.

или методу изслѣдованія, который называется наве-
деніемъ (индуктивнымъ). Общій же выводъ въ примѣ-
неніи къ частнымъ случаямъ называется дедуктивнымъ
методамъ.
Чтобы яснѣе представитъ различіе этихъ методовъ,
покажемъ его на примѣрѣ. Пустъ предметомъ изслѣ-
дованія будутъ условія выздоровленія человѣка отъ
извѣстной болѣзни: можетъ ли быть данное лекарство
средствомъ отъ этой болѣзни, или, иными словами,
можетъ ли оно быть причиною ожидаемаго дѣйствія?
Дѣйствуя по дедуктивному методу, мы приняли бы за
исходную точку извѣстныя свойства этого лекарства и
извѣстные законы человѣческаго тѣла и, умозаключая
отъ нихъ, пытались бы открытъ, будетъ ли это лекарство
дѣйствовать на тѣло въ предполагаемомъ болѣзненномъ
его состояніи такимъ образомъ, чтобы возстановить здо-
ровье. Дѣйствуя же по индуктивному методу, мы просто
давали бы то лекарство въ возможно большемъ числѣ
случаевъ, отмѣчая возрастъ, полъ, темпераментъ и другія
особенности тѣлосложенія, видоизмѣненіе болѣзни, данную
степень ея развитія и тому подобное, и замѣчали бы,
въ которыхъ изъ этихъ случаевъ лекарство оказывало
спасительное дѣйствіе, и какими обстоятельствами оно
сопровождалось; или сравнивали бы случаи выздоровленія
со случаями неуспѣха, чтобы выбрать изъ нихъ тѣ,
которые, сходные во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, разни-
лись бы только въ фактѣ, что лекарство было или не
было употреблено.
Если предметъ не поддается изслѣдованію по тому
или другому методу, и причину дѣйствія найти невоз-
можно, то дѣлается предположеніе причины, которое и
повѣряется дедуктивнымъ способомъ, т.-е. отдѣльными
дѣйствіями. Такое предположеніе, дѣлаемое для попытки
вывести изъ него заключенія, согласныя съ фактами,
дѣйствительно существующими, называется гипотезой

(от. V. 23). Такъ строятся гипотезы для объясненія
причины сѣвернаго сіянія, вѣтровъ, падающихъ камней
и пр. Здѣсь повѣрка уже составляетъ доказательства,
предположеніе не нуждается въ другомъ доказательствѣ,
если согласуется со всѣми однородными фактами. Ко-
нечно, будетъ убѣдительнѣе, если предполагаемая при-
чина есть не только дѣйствительное явленіе, что-либо
дѣйствительно существующіе въ природѣ, но и если
извѣстно, что она способна оказывать какое-либо вліяніе
на дѣйствіе. Гипотеза полезна уже въ томъ отношеніи,
что наводитъ на путъ изслѣдованія, который, можетъ
быть, приведетъ къ полученію дѣйствительнаго доказа-
тельства. Посредствомъ гипотезъ въ наукѣ уже доказано
много истинъ, которыя, наконецъ, перестали быть гипо-
тетическими.
Здѣсь опредѣлены только общіе методы изслѣдованія;
но у каждаго изъ нихъ есть нѣсколько особыхъ пріемовъ,
которые разсматриваются въ наукѣ, называемой логикой,
иные изъ нихъ примѣнимы болѣе къ отрасли однихъ
знаній, иные къ отрасли другихъ: изслѣдованіе механи-
ческихъ силъ производится не по тѣмъ методамъ, по ко-
торымъ совершается изслѣдованіе царства растительнаго
или дѣятельности человѣческаго духа.
Изложеніе изслѣдованія. Изслѣдованія часто служатъ
основаніемъ сочиненій описательныхъ и повѣствователь-
ныхъ. Такъ при разборѣ описанія „Лѣса" Аксакова мы
видѣли, что въ основаніе его положено предварительное
изслѣдованіе многихъ лѣсовъ и потомъ • сдѣлано имъ
обобщеніе, или извлечены типическія ихъ черты, ко-
торыя представляются въ одной живой картинѣ. Самое
описаніе написано съ цѣлью указать на причины пріят-
наго впечатлѣнія отъ каждаго лѣса. Изслѣдованіе же
берутъ себѣ въ основаніе и сочиненія историческія, т.-е.
они излагаютъ факты, вѣрность которыхъ уже утвер-
ждена изслѣдованіями. Но самый процессъ изслѣдованія

въ нихъ остается скрытымъ. Сочиненія, излагающія
изслѣдованія по извѣстному методу, составляютъ особый
родъ прозы, который называется прозою поучительною
или дидактическою, такъ какъ цѣль подобныхъ сочи-
неній убѣдить въ истинѣ или доказать существованіе
такого-то закона, слѣд. только научитъ насъ. Эти же со-
чиненія называются философскимъ!,, такъ какъ они имѣютъ
въ виду общіе выводы, обобщенія, приведеніе многихъ
частныхъ или отдѣльныхъ случаевъ въ дѣйствительности
къ одному началу. Убѣжденные въ вѣрности сдѣлан-
наго заключенія или вывода, мы считаемъ его истиною
и стремимся передать ее другимъ. Для этого мы должны
представить все то, что убѣдило насъ самихъ и что обык-
новенно называютъ доводами и доказательствамъ!,. Груп-
пируя доказательства какой-либо истины, мы соста-
вляемъ разсужденіе *), которое вмѣстѣ съ простымъ
описаніемъ и повѣствованіемъ есть основной видъ прозы.
То, что въ нашемъ собственномъ изслѣдованіи было
послѣднею мыслію, какъ окончательный выводъ, или
тезисъ (положеніе), въ разсужденіи дѣлается первою
мыслію или темою, подтвержденіе которой называется
развитіемъ и составляетъ содержаніе разсужденія. Впро-
чемъ, тезисъ не всегда сливается съ темою: въ темѣ иногда
выражается только вопросъ, на который отвѣчаетъ
тезисъ. Въ разсужденіи обыкновенно разсматривается
отношеніе между понятіями, соединенными въ одно
сужденіе (тезисъ), возможно оно или невозможно. Въ
этомъ послѣднемъ случаѣ разсужденіе часто состоитъ
въ опроверженіи чужихъ выводовъ. Здѣсь приходится
доказывать, что причины явленія, предполагаемыя дру-
гимъ, совсѣмъ не причины, или что изъ предполагаемыхъ
причинъ вытекаетъ совсѣмъ не тѣ слѣдствія, какія выво
*) Къ разсужденію относятся также и выясненія понятій (см.
Опредѣленія).

дятся, т.-е. отрицается законная связь между извѣстными
фактами, какая должна быть между дѣйствіемъ и его
причиною, а вмѣсто того находятъ или другія причины
данному дѣйствію, или изъ данныхъ причинъ выводятъ
иныя слѣдствія (хр. V. 24, 25, 26, 29, 32). Планъ
такого разсужденія, которое можетъ назваться полеми-
ческихъ (спорнымъ), много зависитъ отъ опровергаемаго
мнѣнія или сочиненія, такъ какъ авторъ долженъ перехо-
дитъ послѣдовательно отъ одной его части къ другой и
согласно съ ними группировать свои доказательства.
Въ основаніи разсужденія часто лежитъ силлогизмъ,
который и составляетъ его логическую сторону (От. V.
26, 29, 30). Большая посылка въ немъ иногда выпу-
скается, если она общеизвѣстная, а преимущественно вы-
ясняется средній терминъ, слѣдовательно обѣ посылки
ставятся въ правильное отношеніе, изъ чего только и мо-
жетъ вытекать правильный выводъ.
Въ подкрѣпленіе доказательствъ (наблюденій, опытовъ,
силлогизмовъ) вводятся въ разсужденіе сравненія, противо-
положенія, примѣры, свидѣтельства (24, 26, 28).
ЯЗЫКЪ ИЗСлѢдованІЯ. Языкъ изслѣдованія, отличаясь
особыми свойствами, называется философскимъ языкомъ.
Чтобы языкъ былъ вполнѣ удобенъ для выраженія
истинъ, добываемыхъ посредствомъ изслѣдованія, онъ
долженъ удовлетворитъ нѣсколькимъ требованіямъ. Въ
общеупотребительномъ языкѣ многія слова смѣшиваются
въ значеніи, одно употребляется вмѣсто другого или
метафорически, или фигурально; въ одномъ выраженіи
слово всѣми принимается съ однимъ значеніемъ, въ дру-
гомъ—уже съ другимъ, такъ, напр., слова честь, благо-
родство, просвѣщеніе, образованіе многими понимаются
различно. Въ философскомъ языкѣ этого быть не мо-
жетъ. Тамъ непремѣнно требуется, чтобы общее назва-
ніе имѣло смыслъ твердо установленный и точно опре-
дѣленный. Въ живомъ языкѣ обыкновенно совершается

двойное движеніе или два противоположныя движенія:
одно состоитъ въ обобщеній, вслѣдствіе котораго слова
постоянно теряютъ части своего прежняго значенія и
являются съ меньшимъ содержаніемъ, но допускаютъ
болѣе общее приложеніе, другими словами, вмѣсто вида
они начинаютъ выражать родъ. Такъ у насъ слово ба-
ринъ вмѣсто прежняго выраженія сословія или состоя-
нія стало выражать всякаго человѣка, ведущаго извѣст-
ный образъ жизни. Слово посохъ изъ выраженія орудія
пастуха перешло и къ выраженію орудія странника.
Второе движеніе состоитъ въ спеціализаціи: здѣсь слова
изъ значенія рода переходятъ къ значенію вида, прі-
обрѣтаютъ добавочное значеніе, въ приложеніи ограни-
чиваясь лишь частью случаевъ, въ которыхъ прежде
они могли быть соотвѣтственно употребленъ!. Такъ у
пасъ слово зелье вмѣсто общаго выраженія зелени стало
употребляться въ смыслѣ лекарственной травы или травы,
имѣющей какую-нибудь особенную спеціальную силу по
отношенію къ человѣку; слово животина въ народѣ
относится не ко всякому животному, а только къ ко-
ровѣ или къ лошади. Изслѣдователь и здѣсь долженъ
отстранить отъ слова всякое двусмысліе и опредѣлить
себѣ точное его значеніе, чтобы съ нимъ постоянно и
употреблять слово. Конечно, это значеніе не должно
противорѣчить тѣмъ главнымъ свойствамъ, которыя на-
родъ соединяетъ съ нимъ въ своемъ представленіи. Такъ
ученые за словомъ солъ, означающимъ въ народѣ хло-
ристый <натрій (поваренную соль), утвердили значеніе
обширнаго и разнообразнаго класса веществъ, сход-
ныхъ съ названнымъ лишь въ нѣкоторыхъ качествахъ;
только эти качества и стало означать ученое слово,
вмѣсто всѣхъ отличительныхъ свойствъ поваренной соли.
Въ обыкновенномъ языкѣ слово идея у насъ употреб-
ляетъ и какъ понятіе, о предметѣ, и вообще какъ
мысль. Въ философскомъ же языкѣ произошла бы сбив

чивость и неясность, если бы заранѣе не опредѣлить,
въ какомъ именно значеніи употреблять слово. Слово
прекрасный мы относимъ ко всѣмъ предметамъ, произво-
дящимъ пріятное, впечатлѣніе, но каждый разъ съ нимъ
соединяемъ еще какое-нибудь особенное, спеціальное зна-
ченіе: иногда прекрасный означаетъ удобный, иногда —
красивый, иногда — добродѣтельный и проч. Но еслибы
изслѣдователь искусства не опредѣлилъ себѣ, въ какомъ
значеніи ему слѣдуетъ употреблять это слово, то у чи-
тающаго его изслѣдованіе произошла бы запутанность въ
самой мысли.
Въ философскомъ языкѣ не только каждое слово
должно выражать строго опредѣленное значеніе, но не
должно быть и ни одного важнаго значенія безъ особаго
ему присвоеннаго названія, другими словами, все, на
что приходится часто указывать, должно ходить съ осо-
бымъ названіемъ. Въ представленіи единичнаго наблю-
денія необходимо, чтобы названіе указывало, какой именно
фактъ былъ наблюдаемъ. Такъ въ изслѣдованіи языка,
называя слово односложнымъ или кореннымъ, мы какъ
бы описываемъ его съ извѣстной стороны, т.-е. пока-
зываемъ, какой фактъ въ немъ для насъ важенъ. Всѣ
такія слова въ философскомъ языкѣ составляютъ терми-
нологіи). Она требуетъ краткаго и сжатаго названія, ко-
торое тотчасъ бы вызывало въ умѣ особое сочетаніе
свойствъ. Названіе, состоящее изъ нѣсколькихъ словъ
или цѣлаго предложенія, можетъ развлекать умъ отдѣль-
ными понятіями, которыя заключаются въ каждомъ изъ
этихъ словъ и, слѣдовательно, мѣшаютъ ему сосредото-
читься на извѣстномъ фактѣ, такъ что самая идея вы-
зывалась бы недостаточно быстро и легко. Черезъ это
могли бы ускользнуть отъ нашего вниманія многія истины,
которыя вытекаютъ изъ яснаго и быстраго предста-
вленія.

Многіе предметы и явленія мы подводимъ подъ общіе
отдѣлы или раздѣляемъ ихъ на виды. Необходимо, чтобы
для каждаго существеннаго отдѣла было особое опредѣ-
ленное названіе. Эти слова, кромѣ извѣстнаго свойства,
принадлежащаго предмету, должны еще означать, что
предметъ принадлежитъ къ извѣстному существенному
отдѣлу, въ которомъ многія свойства считаются общими
и непремѣнными. Такъ, напр., названіемъ существитель-
ное имя или глаголъ я опредѣляю не только назначеніе
слова, но и разумѣю извѣстный отдѣлъ словъ, съ кото-
рыми связывается нѣсколько однихъ и тѣхъ же призна-
ковъ,—всѣ эти слова могутъ быть подлежащими въ рѣчи,
сказуемыми, могутъ измѣнять свой окончанія и проч.
Такія названія составляютъ номенклатуру. Для каждаго
круга знаній есть своя номенклатура, какъ, напр., въ
грамматикѣ, физикѣ, астрономіи и пр.
Въ философскихъ сочиненіяхъ характеръ изложенія
зависитъ отъ цѣли: имѣются ли въ виду люди, спеціально
занимающіеся въ той области знаній, къ которой отно-
сится изслѣдуемый предметъ, или масса, очень мало зна-
комая съ этой областью. Для нея необходимо останавли-
ваться подробно на такихъ объясненіяхъ, которыя у спе-
ціалиста замѣняются однимъ словомъ; приходится и са-
мый философскій отвлеченный языкъ замѣнять болѣе
употребительнымъ. Такое изложеніе называется популяр-
нымъ или общедоступнымъ.
ОБЩІЕ ВЫВОДЫ.
(ПОСЛѢ ИСТОРИЧЕСКАГО КУРСА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЪ!).
Все ясно сознанное человѣкомъ переходитъ въ мысль,
которая и выражается словомъ. Словесное развитіе мысли
въ послѣдовательномъ порядкѣ составляетъ сочиненіе.
Совокупность всѣхъ сочиненій, развивающихъ общіе

или высшіе интересы жизни народа, составляетъ его лите-
ратуру. Литература раздѣляется на два большіе отдѣла—
сочиненія поэтическія и прозаическія. Первыя предста-
вляютъ намъ жизнь по отношенію къ идеальному міру
человѣка, вторыя—жизнь дѣйствительную, какъ она суще-
ствовала или существуетъ по естественнымъ законамъ. Въ
первыхъ главная дѣятельность принадлежитъ уму худо-
жественному или фантазіи, которая мыслитъ образами
подъ вліяніемъ извѣстныхъ впечатлѣній отъ дѣйствитель-
ности. Во вторыхъ дѣйствуетъ умъ теоретическій, "ко-
торый изслѣдуетъ дѣйствительность, чтобы получитъ о ней
истинныя понятія.
Форма изложенія по отношенію къ лицу является въ
слѣдующихъ видахъ: монологическая, діалогическая (раз-
говорная) и эпистолярная (письмо или посланіе). Въ
первой авторъ, развивая мысли, не имѣетъ въ виду
опредѣленнаго лица; онъ обращается какъ бы коллек-
тивно ко всѣмъ, предполагая вообще публику (Исторія
Карамзина, Лѣсъ Аксакова и пр.). Такая форма самая
употребительная въ литературѣ. Въ діалогической формѣ
авторъ развиваетъ мысли въ разговорѣ между двумя или
нѣсколькими лицами (драма, нѣсколько разсужденій у
Карамзина, Вечеръ у Кантеміра Батюшкова). Въ эпи-
столярной — авторъ имѣетъ въ виду опредѣленное лицо
или нѣсколько лицъ, къ которымъ и обращается, излагая
имъ тѣ или другія свѣдѣнія (Письма русскаго путеше-
ственника Карамзина, стихотворныя посланія Пушкина,
Жуковскаго). Въ поэзіи иногда обращеніе къ извѣстному
лицу составляетъ фигуральное выраженіе, какъ напр., въ
одѣ Пушкина „ Наполеонъ" обращеніе къ умершему импе-
ратору:
О, ты, чьей памятью кровавой
Міръ долго, долго будетъ полнъ...
Или у Кольцова обращеніе къ лѣсу:
Что, дремучій лѣсъ, призадумался.

У Лермонтова обращеніе къ пальмовой вѣткѣ:
Скажи мнѣ, вѣтка Палестины... и мн. др.
Въ эпическихъ произведеніяхъ по большей части
бываетъ форма смѣшанная: авторъ то разсказываетъ
отъ своего лица монологомъ, то выставляетъ лица, за-
ставляя ихъ говоритъ (Полтава Пушкина), то приводитъ
письма.
Поэзія какъ искусство опредѣляется такимъ образомъ:
она естъ выраженіе изящнаго въ словѣ. А изящное есть
выраженіе идеи въ совершенной формѣ, т.-е. полное
согласіе идеи съ формою. Выраженіе изящнаго въ какой-
либо матеріи составляетъ искусство. Дѣло искусства
такъ обработать данный матеріалъ, чтобы въ немъ въ
совершенствѣ выразилась та форма, которую создала фан-
тазія, сливъ ее съ извѣстной идеей. Отсюда совершен-
ство поэтической формы составляетъ главное условіе
поэзіи, какъ и всякаго искусства. Это и даетъ ей на-
званіе прекраснаго, которое есть причина наслажденія,
доставляемаго поэзіей.
-Поэзія раздѣляется на эпическую, лирическую и дра-
матическую. Проза — на историческую, дидактическую и
ораторскую.
Форма ПОЭЗІИ ЭПИЧескоЙ, или эпоса и прозы историче-
ской—разсказъ, т.-е. послѣдовательная передача фактовъ
въ тѣсной связи между собою, какъ они сознаны авто-
ромъ. Въ разсказѣ заключаются двѣ стороны — описа-
тельная и повѣствовательная; иногда преобладаетъ одна,
иногда другая. Обѣ онѣ имѣютъ въ виду представить
жизнь въ подробной ея обстановкѣ.
Въ эпическомъ произведеніи вмѣстѣ съ фактами дѣй-
ствительными является и вымыселъ, чего нѣтъ въ
историческомъ. Вымыселъ принадлежитъ къ идеальному
міру человѣка и можетъ касаться предметовъ, лицъ и
дѣйствій. Онъ можетъ быть естественный и фантасти-
ческій. Первый представляетъ явленія возможныя, со-

гласныя съ естественными законами, второй—невозмож-
ныя въ дѣйствительности, сверхъ-естественныя.
Въ современныхъ эпическихъ произведеніяхъ образо-
ванныхъ народовъ вымыселъ является въ части повѣ-
ствовательной, и то вымыселъ естественный, или, если
фантастическій, то какъ аллегорія, напр. въ баснѣ; въ
части же описательной изображается одна дѣйствитель-
ность. Въ произведеніяхъ прежняго времени фантасти-
ческій вымыселъ встрѣчается не только въ повѣствова-
тельной, но и въ описательной части. Для насъ инте-
ресны тѣ изъ нихъ, въ которыхъ выразилась и вѣра въ
возможность этого фантастическаго міра, лакъ, напр.,
въ народныхъ произведеніяхъ, или у средневѣковыхъ
поэтовъ.
Лица въ эпической поэзіи должны составлять идеалы
и типы, а не исключительныя личности, списанныя съ
дѣйствительности: эти послѣднія принадлежатъ прозѣ
исторической.
Итакъ, эпическая поэзія имѣетъ въ виду изобразитъ
жизнь человѣка, какъ она выражается во внѣшности
при извѣстныхъ условіяхъ и при данной обстановкѣ въ
связи съ идеальнымъ міромъ.
Эпическая поэзія раздѣляется:
1) По характеру творчества: на народно-устную и
литературно-художественную.
Первая слагается въ массѣ народа по народнымъ
идеаламъ, отражая въ себѣ понятія и представленія всей
массы, но не личность одного. Она вѣками сохраняется
въ памяти народа по преданію и переходитъ въ литера-
туру уже въ позднѣйшее время. Вторая обрабатывается
по личнымъ соображеніямъ отдѣльныхъ поэтовъ: они и
отражаютъ въ ней свою личность, внося иногда и свои
личныя стремленія въ противоположность стремленіямъ
массы, жизнь которой они представляютъ. Въ первой
преобладаетъ наивность, во второй чувствительномъ.

2) По отношенію разсказа къ самой жизни эпосъ
бываетъ идеальный и юмористическій.
Первый относится къ жизни съ сочувствіемъ, находя
въ ней большее или меньшее согласіе съ идеаломъ
и выставляя этотъ идеалъ какъ возможный или суще-
ствующій въ жизни.
Второй относится къ жизни насмѣшливо или съ нѣ-
которой враждебностью, находя въ ней рѣзкія противо-
рѣчія съ идеаломъ, которому нѣтъ возможности раз-
виваться въ данной обстановкѣ.
3) По направленію и народностямъ: эпосъ восточный,
эпосъ классическій (древне-греческій и римскій), подра-
жательно или ложно-классическій (у ново-европейскихъ
народовъ въ XVI, XVII и XVIII стол.), романтическій
(средневѣковой у западныхъ народовъ), подражательныя
или новоромантическій (въ началѣ нынѣшняго столѣтія
у европейскихъ народовъ), художественно-народный (на-
стоящаго времени).
Здѣсь смѣшивается направленіе съ народностью, по-
тому что народъ въ извѣстное время даетъ особенное
направленіе своему творчеству, согласно съ выработан-
ными понятіями; это направленіе и обозначается име-
немъ народа, какъ, напр., эпосъ индійскій, норманд-
скій, шотландскій. Другимъ названіемъ характеризуется
направленіе, развивавшееся вмѣстѣ у нѣсколькихъ наро-
довъ, напр. классическій, романтическій эпосъ. Въ клас-
сической поэзіи фантазія обращалась только къ природѣ
и подражала ей, создавая прекрасные образы; въ роман-
тической въ природѣ она находила только образы, враж-
дебные человѣку, и искала красоты духовной въ самомъ
человѣкѣ. Отсюда и въ представленіи самыхъ образовъ
въ классической поэзіи является пластика, т.-е. обяза-
тельное изображеніе формы, подобно какъ въ скульптурѣ,
въ романтической же — живопись, аллегорія, фигураль-
ность и при этомъ нѣкоторая отвлеченность. Въ наше

время поэты заботятся о художественномъ развитіи данной
идёи по отношенію къ народной жизни, отчего и напра-
вленіе современной эпической поэзіи можетъ назваться
художественно-народнымъ.
4) По времени или историческому развитію: эпосъ
мифическій, героическій и историческій.
Первый изображаетъ дѣйствіе силъ природы на че-
ловѣка, какъ онѣ представлялись въ его фантазіи; въ
немъ заключается первобытное міросозерцаніе народа,
обратившееся въ систему религіозныхъ его вѣрованій.
Боги и ихъ дѣйствія составляютъ содержаніе мифиче-
скаго эпоса. Но у большей части народовъ во всей цѣ-
лости онъ не доходитъ до позднѣйшихъ временъ; а пере-
рабатывается въ эпосъ героическій, гдѣ главный инте-
ресъ заключается въ изображеніи геройскихъ дѣйствій
людей, представленныхъ по идеаламъ народа, сознавшаго
свою силу и народность. Историческій эпосъ принадле-
житъ временамъ историческимъ, представляя всѣ интересы
жизни по идеаламъ своего времени. Онъ называется исто-
рическимъ не потому, что долженъ представлять дѣйствія
историческихъ лицъ: ихъ можетъ и не изображать раз-
сказъ, а потому, что типически изображаетъ жизнь,
которая дѣлается достояніемъ исторіи. Романъ Евгеній
Онѣгинъ для насъ имѣетъ историческое значеніе, такъ
какъ представляетъ состояніе общества въ извѣстный
моментъ историческаго его развитія.
5) По содержанію: сказка, баллада, басня (притча),
легенда, историческая пѣсня, поэма, романъ или повѣсть.
Въ первыхъ четырехъ допускается вымыселъ фанта-
стическій. Первоначальная сказка въ народѣ произошла
изъ мифическаго эпоса, когда исчезла вѣра въ мифы,
отчего въ ней явился фантастическій вымыселъ и въ опи-
сательной, и въ повѣствовательной части. Къ сказкѣ
принадлежатъ и народные разсказы о животныхъ, какъ
остатки мифическаго животнаго эпоса. Въ средѣ обра

зованной сказка считается низшимъ видомъ эпической
поэзіи, такъ какъ прежній смыслъ ея, связывавшій ее
съ жизнью, потерялся, и теперь, по своему фантастиче-
скому вымыслу, она слишкомъ удаляется отъ жизни.
Сказка забавляетъ неразвитыхъ людей, если она не слу-
житъ предметомъ ученаго изслѣдованія. Поэтому пріемы
сказки употребляютъ для развитія въ дѣтяхъ какого-либо
нравственнаго направленія, дѣйствуя на ихъ фантазію.
Нѣкоторые поэты художественно обрабатываютъ народныя
сказки (напр. Пушкинъ); въ этомъ случаѣ насъ зани-
маетъ художественное воспроизведеніе того наивнаго
міра, который создала фантазія. Къ литературной сказкѣ
можно отнести и разсказы, хотя бы и безъ фанта-
стическаго вымысла, гдѣ фантазія творила съ одной
цѣлью забавить воображеніе, не задаваясь какой-либо
идеей или желаніемъ раскрытъ смыслъ жизни. Отъ сказки
отличается сказаніе, т.-е. преданіе о какомъ-либо событіи,
развитомъ фантазіею или съ нравственной цѣлью или
для того, чтобы выразитъ какой-либо идеалъ. Народныя
сказанія обильно разрабатываются поэтами для художе-
ственныхъ цѣлей (у Лермонтова Три пальмы—восточное
сказаніе).
Баллада, дошедшая до насъ отъ среднихъ вѣковъ,
приближается къ сказкѣ, если имѣетъ въ виду только
передать фантастическій разсказъ, какъ старинное на-
родное вѣрованіе; если же она при этомъ хочетъ раз-
витъ какую-либо идею жизни (Утопленникъ Пушкина,
Эолова арфа Жуковскаго), то она получаетъ высшее
значеніе. Въ этомъ случаѣ фантастическій вымыселъ
можетъ принадлежатъ и собственной фантазіи (Воздушный
корабль Лермонтова).
Басня имѣетъ въ виду примѣненіе извѣстной морали
къ данному моменту жизни. Фантастическій вымыселъ
здѣсь имѣетъ значеніе аллегоріи. Животная басня про-
изошла изъ животнаго эпоса. Въ подражаніе ей въ ал

легорію вводятъ одушевленныя растенія, камни и вещи.
Притча вводитъ въ аллегорію людей и по цѣли смѣши-
вается съ басней.
Легендою называется народное сказаніе въ религіоз-
номъ духѣ; многія изъ нихъ представляютъ жизнь раз-
ныхъ отшельниковъ, пустынниковъ и т. п. Литературно
обработанная легенда у насъ въ старинное время при-
числялась къ особому виду эпическихъ сочиненій, ко-
торыя назывались Житіями. Легенды обрабатываются
и новѣйшими поэтами съ цѣлью развитъ какую-либо
идею (у Лермонтова: Бѣглецъ—горская легенда). Содер-
жаніе легенды иногда переходитъ въ такъ называемые
духовные стихи, которые у насъ поются слѣпыми нищими.
Отъ нихъ отличается народная историческія пѣсня, ко-
торая поется народомъ и которая представляетъ, какъ
въ народной фантазіи отразилось историческое событіе
или дѣятельность историческаго лица. Новѣйшіе поэты
также занимаются разработкой исторической пѣсни, напр.
у Лермонтова: „Пѣсня про купца Калашникова" и у
гр. А. Толстого „Князь Репнинъ".
Поэма изображаетъ въ идеальныхъ представленіяхъ
развитіе общенародныхъ интересовъ жизни въ извѣстную
эпоху.
Въ содержаніе поэмы непремѣнно входитъ предста-
вленіе героизма. Отсюда слово герой перешло на главныя
лица во всѣхъ другихъ произведеніяхъ, хотя бы въ нихъ
и не развились никакіе героическіе подвиги. Исторія
намъ представляетъ поэму въ слѣдующихъ видахъ:
Народно-героическая поэма въ формѣ пѣсенъ, назван-
ныхъ у грековъ рапсодіями, у насъ былинами. Изъ рап-
содій составились поэмы гомерическія — Иліада и Одис-
сея, названныя эпопеями. Въ подражаніе имъ долгое
время составлялись эпопеи искусственныя (Энеида, Осво-
божденный Іерусалимъ и др.), по правиламъ, выведен-
нымъ изъ Иліады и Одиссеи. Во всѣхъ этихъ поэмахъ

фантастическій вымыселъ составляетъ существенную частъ
содержанія; въ народныхъ онъ — безсознательный, т.-е.
принимается за дѣйствительность, въ искусственныхъ—
онъ придумывается сознательно, по теоріи.
Историческая поэма имѣетъ въ виду идеализацію
историческихъ личностей и типическое изображеніе исто-
рической жизни по требованію идеи, выведенной поэтомъ
изъ самой жизни (Полтава Пушкина).
Довѣсть или романъ (видъ поэзіи, развившейся въ
средневѣковой или романской литературѣ) изображаетъ
развитіе личныхъ интересовъ жизни въ связи съ идеаль-
нымъ представленіемъ поэта, съ цѣлью раскрытъ смыслъ
этой жизни. Смотря по содержанію романа, ему даютъ
разныя названія: рыцарскій, историческій, политиче-
скій, семейный, нравоописательный, идилическій и др.
Идилическая повѣсть или идилія представляла наив-
ное отношеніе къ жизни и, изображая по боль-
шей части жизнь сельскую, пастушескую, называется
также буколической, пасторальной повѣстью. У нѣко-
торыхъ идилическихъ поэтовъ прошедшаго столѣтія наив-
ное перешло въ сантиментальное, которое уже стало
представлялъ ложное отношеніе къ жизни, черезъ что
и самая жизнь изображалась ненатурально (Идиліи Гес-
нера). Повѣсть небольшого объема у насъ не назы-
вается романомъ. Въ старинной русской литературѣ
были повѣсти религіозныя, изображавшія интересъ рели-
гіозно-христіанской жизни (Объ Ульяніи Муромской, о
Горѣ злосчастіи); въ нихъ часто вымыселъ въ духѣ
христіанства смѣшивался съ языческимъ; повѣсти умиль-
ныя, представлявшія событія изъ исторической жизни
народа, которыя вызывали умильныя чувства (О наше-
ствіи Батыя, Задонщина). Повѣсти Карамзина и его по-
слѣдователей назывались сантиментальными, или чув-
ствительнымъ по крайне чувствительному отношенію ихъ
къ жизни.

Несмотря на всю эту дробность дѣленія эпической
поэзіи, въ каждой литературѣ найдется довольно такихъ
эпическихъ произведеній, которыя затруднительно под-
вести подъ одинъ изъ этихъ видовъ; въ нихъ являются
или черты смѣшанныя, или какія-либо свой важныя
особенности, которыя не характеризуются ни -однимъ
изъ сказанныхъ названій. Для нихъ иногда придумы-
вается новое названіе, какъ, напр., въ новѣйшее время
назвали лирическою поэмою произведенія, въ которыхъ
главный интересъ разсказа заключается не въ дѣйствіи
лица, а въ его чувствахъ, возбуждаемыхъ явленіями
жизни, въ его стремленіяхъ найти дѣятельность своимъ
силамъ въ общей жизни (поэмы англ. поэта Байрона,
Лермонтова — Мцыри). Въ большей ихъ части вырази-
лось недовольство дѣйствительностью и съ нимъ разо-
чарованіе, исканіе лучшаго, на что направитъ бы свой
силы.
Нѣкоторые поэты съ какимъ-либо намѣреніемъ даютъ
своему произведенію названіе, которое, по главнымъ
признакамъ, не можетъ быть ему приписано, напр. Го-
голь назвалъ Мертвыя души поэмою изъ справедливаго
желанія показать, что юмористическій разсказъ ничѣмъ
не ниже того вида эпической поэзіи, который считался
высшимъ ея видомъ, и слѣд. хотѣлъ ввести въ поэзію,
какъ особый видъ ея, юмористическую поэму: Лермон-
товъ началъ писать разсказъ подъ названіемъ „сказка для
дѣтей", хотя уже по началу видно, что онъ назначался
не для дѣтей, и что выйдетъ изъ него не сказка. Въ на-
стоящее время замѣтно стремленіе слить романъ съ по-
эмою, чѣмъ отличаются нѣкоторые современные романы.
Лирическая ПОЭЗІЯ имѣетъ въ виду представить вну-
треннюю жизнь человѣка, тотъ міръ впечатлѣній, кото-
рыя оставляются явленіями жизни и направляютъ дѣя-
тельность фантазіи. Хотя лирика и выражаетъ личныя
чувства поэта, но они должны имѣть значеніе общее,

чтобы произведеніе его могло быть отнесено къ разряду
поэтическихъ, назначеніе которыхъ — представлять въ
частномъ общечеловѣческое. Впечатлѣнія его должны вы-
ражать моментъ внутренней жизни человѣка, вызван-
ный не какимъ-нибудь случайнымъ, условнымъ явленіемъ,
имѣющимъ мгновенное значеніе только для одной лич-
ности. Само собою разумѣется, что вымысла въ чувствѣ
быть не можетъ: оно должно быть дѣйствительное, испы-
танное поэтомъ слѣдовательно искреннее. Фантазія поэта
ограничивается созданіемъ образовъ, въ которыхъ мо-
жетъ вполнѣ выразиться вся сила чувства: здѣсь являются
разныя уподобленія, сравненія, предположенія, даже фан-
тастическія картины, какъ средства передачи дѣйстви-
тельнаго чувства.
Самая обыкновенная форма лирической поэзіи—ко-
роткое стихотвореніе. Оно соединяетъ два условія ху-
дожественнаго выраженія чувства—быстроту и музыкаль-
номъ. Чувство ищетъ себѣ быстраго исхода и потому
требуетъ самой сжатой или краткой формы; оно же
предпочитаетъ звукъ всякому другому матеріалу для
своего яснаго выраженія; художественную обработку
звука составляетъ музыкальность; въ языкѣ же высшей
музыкальности достигаютъ извѣстнымъ размѣромъ или
стихомъ.
Родство лирической поэзіи съ музыкой выражается
пѣніемъ, отчего самый простой видъ лирики есть пѣсня.
Народная лирическая пѣсня выражаетъ чувства чело-
вѣка, развиваемыя общими условіями и обстановкой
народной жизни. Русская народная пѣсня, по самому
пѣнію, раздѣляется на два вида: пѣсня хоровая и на
одинъ голосъ. Первая поется въ связи съ извѣстной обста-
новкой и обычаями народной русской жизни, отъ ко-
торыхъ и получаетъ свое названіе: пѣсни свадебныя,
святочныя, хороводныя. Сюда же относятся и пѣсни за
какимъ-нибудь общимъ дѣломъ — пѣсни гребцовъ, бур-

даковъ, жнецовъ, пѣсни казацкія, солдатскія, разбой-
ничій, пировыя, плясовыя и проч. Въ нихъ выражается
общее душевное настроеніе людей подъ впечатлѣніемъ
извѣстныхъ интересовъ жизни. Пѣсня, сложившаяся
для пѣнія одного лица, выражаетъ настроеніе души отъ
извѣстныхъ обстоятельствъ жизни, очень обыкновенныхъ
въ данной обстановкѣ.
У грековъ пѣсня называлась одою. Смотря по выра-
жаемымъ чувствамъ, она раздѣлялась на разные виды:
чувство религіозное передавалось въ гимнѣ; восторжен-
ное настроеніе отъ религіозныхъ игръ создало побѣдную
оду, или эпиникію (у Пиндара). Веселая пѣсня, выразив-
шая наслажденіе жизнію, по имени поэта Анакреона,
получила названіе анакреонтической.
Въ новѣйшее время одою по преимуществу назвалось
лирическое стихотвореніе, выражающее сильное чувство
въ связи съ какимъ-либо фактомъ, имѣющимъ болѣе или
менѣе общее значеніе въ жизни. Въ XVII и XVIII стол.,
во времена господства подражательнаго или ложнаго
классицизма, ода считалась главною формою лирической
поэзіи, отличалась, отчасти въ подражаніе Пиндару,
длиннотою, что уже не соотвѣтствовало требованіямъ ли-
рики, и вообще, въ стремленіи быть классическою, впала
въ крайнюю искусственность; она теперь называется
одою ложно-классическою. Она раздѣлялась на оду духов-
ную, торжественную или хвалебную и философскую. Пер-
вая выражала религіозныя чувства и отличалась боль-
шею естественностью, такъ какъ здѣсь подражаніе древ-
нимъ должно было быть ограничено по различію религі-
озныхъ вѣрованій. Здѣсь чаще являлись образцами псалмы
царя Давида. Переложеніе ихъ на современный языкъ
также составляло видъ духовной оды. Торжественная
или хвалебная ода называлась также пиндарическою по ея
стремленію сравняться съ одою Пиндара. Она имѣла въ
виду выразитъ восторженное чувство отъ какого-нибудь

событія и тѣмъ превознести его. Искусственные ретори-
ческіе пріемы при сочиненіи такой оды впослѣдствіи были
осуждены, осмѣяны и отвергнуты. Ода философская
развивала какую-либо нравственную мысль въ связи съ
какимъ-нибудь важнымъ событіемъ. Первыми образцами
для нея служили оды римскаго поэта Горація, почему
она иногда называлась одою гораціанскою. Подъ общее
опредѣленіе оды не подходили оды анакреонтическія,
которыя также сочинялись тогдашними поэтами.
Лирическія стихотворенія, изображающія грустное
настроеніе души, еще у грековъ получили названіе эллегій,
то же, что въ нашей народной поэзіи заунывная пѣсня.
Нѣкоторыя стихотворенія называются думою, гдѣ поэтъ,
выражая свое чувство, задумывается надъ жизнію, же-
лая угадать ея смыслъ. Лирическое стихотвореніе, въ
средневѣковой или романской поэзіи выражавшее пре-
имущественно рыцарскую любовь, называлось роман-
сомъ. Это названіе дошло и до насъ, означая чувстви-
тельное стихотвореніе, назначенное для пѣнія. Оттуда
же къ намъ перешелъ и сонетъ, названіе, данное лири-
ческому произведенію по формѣ: оно состоитъ изъ
четырнадцати стиховъ, раздѣленныхъ на четыре купле-
та —первые два въ четыре стиха, послѣдніе въ три съ
двумя рифмами (Мадона Пушкина). Въ романской поэзіи
существовало множество названій, даваемыхъ стихотво-
реніямъ по ихъ формѣ; но теперь они забыты.
Особый видъ лирической поэзіи составляетъ сатира,
выражающія горькое чувство, вызванное безсмысленною
жизнію общества, несогласною съ идеаломъ поэта. Форма
ея весьма разнообразна. Сатира можетъ соединяться и
съ пѣсней, и съ эллегіей, и съ думой, и даже съ одой (у
Державина).
Сборники разныхъ поэтическихъ надписей и мелкихъ
лирическихъ стихотвореній у грековъ назывались Анто-
логіей (букетомъ цвѣтовъ). Отсюда легкія и игривыя

стихотворенія въ духѣ древнихъ и у насъ называются
антологическими (у Батюшкова, Пушкина).
Драматическая поэзія представляетъ полное развитіе
внутренней борьбы человѣка, вызванной обстоятельствами
его жизни, или страстью, или убѣжденіями. Борьба мо-
жетъ не иначе выразиться, какъ въ дѣйствіи; слѣдова-
тельно, дѣйствіе составляетъ необходимое условіе драмы.
Завязку дѣйствія составляетъ случай, поставившій лица
въ извѣстное положеніе и вызвавшій ихъ на борьбу.
Развязка заканчиваетъ дѣйствіе, показываетъ послѣдній
исходъ борьбы. Вымыселъ можетъ быть въ дѣйствіи
драмы и въ лицахъ; но черты ихъ характеровъ должны
переходитъ изъ дѣйствительности; фантазія только типи-
чески обрабатываетъ или идеализируетъ ихъ. Въ драму
можетъ входитъ даже вымыселъ фантастическій, какъ,
напр., въ нѣкоторыхъ драмахъ Шекспира (Гамлетъ,
Макбетъ, Буря). Форма драмы — разговоръ; но въ ней
допускается и громкое выраженіе думы одного лица.
Рѣчь лица называется монологомъ. Такъ какъ драма на-
значается для представленія на сценѣ, то для большаго
удобства она раздѣляется на части, которыя называются
дѣйствіями, или актами. Иногда актъ еще дѣлится на
картины или отдѣльныя сцены. Каждый актъ и каждая
картина представляетъ непрерывное дѣйствіе; между актами
предполагаетъ большее или меньшее протекшее время;
картины чаще всего выражаютъ современныя дѣйствія
въ разныхъ мѣстахъ. Иногда драма начинается прологомъ,
т.-е. сценами, представляющими дѣйствіе, бывшее за-
долго до начала борьбы, и объясняющими отношеніе
между лицами, которымъ потомъ пришлось столкнуться.
Иногда къ концу драмы присоединяется эпилогъ, т.-е.
сцены, представляющія судьбу нѣкоторыхъ лицъ совер-
шившейся борьбы.
Драма обрабатывается въ разныхъ видахъ; изъ нихъ
два отличаются особыми названіями—трагедія и комедія.

Въ трагедіи человѣкъ ставится въ такое драматиче-
ское положеніе, которое угрожаетъ ему гибелью; оно
называется положеніемъ трагическимъ. Чаще всего оно
вытекаетъ изъ борьбы противъ силъ, которыя считаются
твердыми, нравственными и потому несокрушимыми си-
лами; разумѣется, собственная гибель того, кто хочетъ
подкопать ихъ, очень естественна. Усиліе его, какъ
дѣйствіе сильнаго характера или сильной страсти чело-
вѣка, непремѣнно возбуждаетъ въ насъ интересъ своею
человѣческою стороною, хотя бы мы и не могли отно-
ситься съ сочувствіемъ къ его поступкамъ. Слѣдовательно,
трагическій герой не долженъ быть какой-либо извергъ
или злодѣй, въ которомъ подавлено все человѣческое,
потому что человѣческая сторона его только и можетъ
привлекать насъ.
Комедія развиваетъ борьбу вслѣдствіе уклоненія чело-
вѣка отъ того, что признается разумнымъ, законнымъ,
приличнымъ; черезъ это человѣкъ становится въ смѣшное,
или комическое положеніе и наконецъ выказываетъ свою
нравственную несостоятельность. Комедіи даютъ разныя
названія, глядя по ея содержанію: комедія нравовъ или
высокая комедія, комедія шутливая или фарсъ, комедія
водевиль (съ пѣніемъ).
Древняя, или классическая трагедія и новая, образцы
которой далъ Шекспиръ, представляютъ два вида тра-
гедіи, развившіеся подъ вліяніемъ особыхъ взглядовъ на
жизнь и на борьбу, какую приходится вести человѣку въ
жизни. Въ подражаніе древней въ XVII и XVIII стол.
развилась новая классическая или, какъ теперь ее назы-
ваютъ, ложно-классическая трагедія; она сочинялась по
извѣстной теоріи, составленной на основаніи выводовъ
Аристотеля, и представляла борьбу страсти съ долгомъ.
Трагедіи Шекспира также нашли многихъ подражателей
уже въ новѣйшее время, когда классической трагедіи
стала противополагаться драма романтическая.

Въ средніе вѣка для сценическихъ представленій со-
чинялись мистеріи, гдѣ изображались въ лицахъ факты
изъ библейской и церковной исторіи.
Въ прошедшемъ столѣтіи явился, сначала во Франціи,
особый видъ драмы, который назвался драмою слезливою,
или мѣщанскою, такъ какъ онъ отличался крайнею
чувствительностью и представлялъ, вмѣсто сильныхъ ге-
роевъ, лица изъ обыкновенныхъ смертныхъ.
Драма, представляющая историческіе моменты жизни
въ борьбѣ отдѣльныхъ лицъ, называется драмою истори-
ческою или народною.
Произведенія, гдѣ выставляется драматическое поло-
женіе лицъ, но гдѣ не развивается полной драматической
борьбы, называются просто сценами (у Пушкина и у
Гоголя).
Изъ обзора всѣхъ родовъ поэзіи видно, что она имѣетъ
въ виду только человѣка; внѣшнюю природу она изобра-
жаетъ лишь по отношенію къ человѣку и иначе изобра-
жать не должна. Правда, въ прежнее время развивался
особенный родъ поэзіи, названный описательною поэзіею,
гдѣ изображалась жизнь одной природы безъ связи ея съ
человѣкомъ; но въ наше время такая поэзія признана
ложною. Точно также существовала и поэзія дидактиче-
ская (поучительная — напр. о пользѣ стекла Ломоносова
Ars poëtica — Горація), справедливо отвергнутая нашимъ
временемъ. Она въ поэтической формѣ представляла на-
учные выводы съ цѣлью легкимъ средствомъ научить че-
ловѣка, передавъ ему ту или другую истину или правила
жизни. Но это не есть цѣль поэзіи. Она изображаетъ
намъ жизнь человѣка въ зависимости отъ его духовной
природы, которая направляетъ ее; каждый читатель мо-
жетъ извлечь себѣ изъ поэтическаго произведенія мно-
жество поученій, о которыхъ даже и не думалъ поэтъ;
но это потому, что жизнь вообще поучительна и наво-
дитъ человѣка на разные выводы и заключенія. Заботы

поэта должны быть направлены къ тому, чтобы понра-
виться т.-е. вѣрно и прекрасно изобразитъ жизнь, а не
къ тому, чтобы стать чьимъ-либо учителемъ.
Поучать человѣка и представлять жизнь природы безъ
ея отношенія къ человѣку имѣетъ въ виду проза, въ
облаетъ которой никогда не должна переходитъ поэзія.
Слово проза употребляется у насъ въ двухъ значеніяхъ:
какъ противоположность поэзіи и какъ противоположность
стиху. Поэтическому произведенію доступенъ и тотъ, и
другой языкъ — стихотворный и прозаическій; произве-
денію же прозаическому первый совсѣмъ недоступенъ.
Здѣсь мы имѣемъ въ виду прозу, какъ извѣстный родъ
литературы.
Проза ИСТОрическая представляетъ дѣйствительную
жизнь природы и человѣка. Ее составляютъ описанія и
повѣствованія. Если въ ней преобладаютъ первыя, то
она называется прозою описательною, если вторыя, то
повѣствовательною.
Къ описательной прозѣ относятся представленія жизни
природы. Описанія здѣсь могутъ быть общія и частныя—
одни представляютъ цѣлый видъ или родъ животныхъ,
растеній (Лѣсъ Аксакова), минералогъ и пр.; другія—
извѣстную мѣстность (Рейнскій водопадъ Карамзина и
Жуковскаго), извѣстное животное или растеніе. Для пер-
выхъ требуются изслѣдованія и общіе выводы; для вто-
рыхъ наблюденія. Общія описанія составляютъ содержаніе
исторіи естественной.
Къ прозѣ описательной относятся также характери-
стики, т.-е. описаніе характеровъ, которыя также могутъ
быть общія и частныя —однѣ представляютъ черты общаго
характера, какъ, напр., скупого, мота, меланхолика,
другія — одного извѣстнаго характера. Послѣднія чаще
входятъ въ повѣствовательныя сочиненія. Каждому от-
дѣльному предмету можно сдѣлать описаніе, т.-е. пред-
ставитъ въ извѣстный моментъ его состояніе во всѣхъ

признакахъ. Обыкновенно цѣль описанія указываетъ, на
какіе признаки слѣдуетъ обратитъ большее или меньшее
вниманіе. Описаніе, живо представляя воображенію пред-
метъ, называется художественнымъ описаніемъ. Оно выхо-
дитъ изъ области прозы, если картина дополняется пред-
ставленіями фантазіи. Такъ описаніе Рейнскаго водопада
у Жуковскаго переходитъ уже въ поэтическое тамъ, гдѣ
авторъ, коснувшись чувства, начинаетъ предполагать въ
водопадѣ такія силы, какихъ въ немъ на самомъ дѣлѣ
нѣтъ.
Соединеніе многихъ разнообразныхъ описаній обык-
новенно представляетъ описаніе путешествія. Такъ какъ
путешествія дѣлаются съ разными цѣлями, то и въ опи-
саніи ихъ преобладаетъ одна какая-либо идея, которая
и сообщаетъ главный интересъ произведенію: или ученый,
или религіозный (Даніила Паломника), или политическій,
или художественный (изображеніе природы и жизни людей
и впечатлѣній въ той или другой странѣ — Карамзина).
Во всякомъ случаѣ въ литературномъ описаніи путеше-
ствія необходимо значительное преобладаніе общаго инте-
реса надъ личнымъ, который болѣе умѣстенъ въ частныхъ
письмахъ.
Повѣствовательныя сочиненія, представляя преимуще-
ственно жизнь человѣка въ дѣйствіи, являются въ разныхъ
видахъ:
1) Разсказы объ отдѣльныхъ происшествіяхъ. Они мо-
гутъ составляться или очевидцами, или другими по слу-
хамъ и притомъ съ разными цѣлями. Достоинство ихъ
заключается въ обстоятельномъ изложеніи причинъ или
поводовъ, въ искусной группировкѣ подробностей и въ
живописномъ изображеніи дѣйствія.
2) Лѣтопись состоитъ изъ отдѣльныхъ разсказовъ
и короткихъ замѣтокъ, расположенныхъ хронологически,
по годамъ. Она можетъ имѣть въ виду или цѣлый народъ
(Лѣтопись Нестора), или одну облаетъ, городъ, село, при-

ходъ, семейство, отдѣльное какое-либо учрежденіе. Лѣто-
писецъ излагаетъ только факты, но не можетъ вникать
въ ихъ внутренній смыслъ, который раскрываетъ черезъ
изслѣдованіе фактовъ въ общей ихъ связи. Съ фактами
иногда онъ соединяетъ и нравственную оцѣнку ихъ, со-
гласно съ своими нравственными понятіями, иногда при-
бавляетъ къ нимъ какія-либо разсужденія для назиданія
читателямъ; иногда дѣлается нравственная характеристика
лица съ цѣлью похвалитъ или осудитъ его.
3) Записки, излагающія воспоминанія видѣннаго и
слышаннаго авторомъ, который въ нѣкоторыхъ событіяхъ
могъ и самъ принимать участіе. Конечно, онъ судитъ по
большей части съ личной точки зрѣнія, иногда руковод-
ствуясь въ оцѣнкѣ даже личнымъ интересомъ (Записки
или исторія кн. Курбскаго о царствованіи царя Ивана
Васильевича, записки Державина). Записки могутъ обни-
мать или всю жизнь автора, или только нѣкоторое ея
время. Интересъ ихъ зависитъ отъ достоинства наблюденій
и отъ литературнаго таланта автора.
4) Исторія — самый обширный видъ исторической
прозы. Она представляетъ развитіе жизни народа или
общества; такъ какъ жизнь представляетъ много сторонъ
и много поприщъ для дѣятельности, то отсюда состав-
ляются и разнообразныя исторіи: политическая, церковная,
исторія цивилизаціи, литературы, наукъ, художествъ, тор-
говли, мореплаванія, промышленности и проч.
Цѣль всякой исторіи — раскрытіе тѣхъ силъ, кото-
рыя направлялъ дѣятельность человѣка, способствовали
успѣшному развитію жизни или задерживали его. Изъ
этого видно, что исторія требуетъ самаго подробнаго изслѣ-
дованія фактовъ и связнаго ихъ изложенія, которое бы
представляло ихъ причины и слѣдствія и внутреннее
развитіе, составляющее дѣйствительную жизнь. Пред-
метъ, остающійся безъ такого развитія, не можетъ имѣть
и исторіи.

Достоинство исторіи состоитъ въ томъ же, въ чемъ и
достоинство хорошаго разсказа. Въ цѣломъ она должна
передать вѣрное* понятіе о жизни и ея видоизмѣненіяхъ
въ ту эпоху, которую изображаетъ.
Въ каждой литературѣ болѣе всего трудятся надъ
разработкою исторіи народа и государства, потому что
такая исторія опредѣляетъ отношеніе настоящей жизни
ко всему прошедшему, изъ котораго она вытекаетъ, слѣ-
довательно, какъ бы способствуетъ общественному само-
сознанію. Она можетъ даже руководитъ въ жизни обще-
ственной и государственной. Первый трудъ историка со-
стоитъ въ собраніи сколь возможно болѣе историческихъ
матерьяловъ, которые могутъ быть литературные (раз-
сказъ!, лѣтописи, записки, ученыя изслѣдованія), архив-
ные (грамоты, акты, указы и пр.), археологическіе (ве-
щественные остатки старины). Имѣя достаточно матерья-
ловъ, историкъ приступаетъ къ оцѣнкѣ и къ изслѣдова-
нію фактовъ—это трудъ аналитическій, или критическій.
Оцѣнка матеріаловъ или историческихъ источниковъ со-
стоитъ въ опредѣленіи, что достовѣрно историческаго можно
извлечь изъ нихъ, и какъ событія отразились въ сознаніи
передающаго ихъ современника. Изслѣдованіе или изученіе
фактовъ заключается въ отысканіи истинныхъ причинъ
событій, внутренней ихъ связи между собою, смысла каж-
даго факта, чтобы ясно опредѣлить, какой моментъ народ-
наго развитія въ немъ выразился по отношенію къ предъ-
идущему и послѣдующему времени. Если далеко не всѣ
историки вполнѣ достигаютъ этого, то по крайней мѣрѣ
каждый долженъ къ тому стремиться. За трудомъ анали-
тическимъ наступаетъ трудъ синтетическій, т.-е. группи-
ровка фактовъ для представленія стройнаго цѣлаго, живое
изображеніе личностей по отдѣльнымъ чертамъ, какъ онѣ
выказались въ ихъ дѣйствіяхъ. Общая цѣль такого повѣ-
ствованія—изобразитъ дѣйствительное развитіе народной
жизни, которая выражалась въ фактахъ, чтобы въ каждый

моментъ видѣть умственное и нравственное его состояніе,
его характеръ и тѣ силы, которыя ему способствовали
дойти до этого состоянія. Здѣсь требуется изложеніе хро-
нологическое и прагматическое, т.-е. послѣдовательность
во времени и въ причинахъ со слѣдствіями. Здѣсь же
должны быть и общіе выводы изъ частныхъ явленій,
чтобы хорошо понимать общее настроеніе духа или дух*ь
времени, согласный съ идеалами данной эпохи, чтобы
представить и законы, по которымъ народъ могъ разви-
ваться такъ, а не иначе, то, что называютъ философскою
стороною исторіи. Для всего этого потребно со стороны
историка много соображенія и искусства, потому что отъ
него еще ожидается художественное воспроизведеніе про-
шедшей жизни народа, т.-е. не только вѣрное, но и жи-
вописное ея представленіе. Изящная обработка самой
формы также должна привлечь вниманіе историка. Онъ
долженъ видѣть, какія части и подробности слѣдуетъ рас-
пространитъ, какія сжатъ, какіе привести эпизоды, чтобы
ими не отвлечь вниманія отъ главнаго разсказа и не по-
терять общей нити и пр. Къ этому же относится и изящ-
ная обработка языка и слога.
Конечно, каждая исторія тѣсно связывается съ вре-
менемъ автора; оно отражается въ его взглядахъ, въ его
отношеніяхъ къ прошедшему, въ оцѣнкѣ событій и лицъ,
иногда въ основной идеѣ, связанной съ интересами вре-
мени. Хотя это и вредитъ объективной сторонѣ разсказа,
но избѣжать этого почти невозможно, такъ какъ невоз-
можно требовать, чтобы человѣкъ отказался отъ своей
личности.
5) Біографія, или жизнеописаніе, должна имѣть въ
виду почти всѣ тѣ же требованія, какія выведены для
исторіи. Здѣсь только вмѣсто народа является одно лицо:
жизнь его должна быть представлена такъ, чтобъ можно
было видѣть развитіе его духа, силъ, характера, дѣя-
тельности, какъ нравственно слагался человѣкъ, какія

причины дали опредѣленное развитіе его силамъ, что
отразилось въ немъ со стороны народа, общества, вѣка,
что самъ онъ внесъ въ общую жизнь своею дѣятель-
ностью. Общій интересъ біографіи долженъ быть исто-
рическій, т.-е. она должна представлять намъ, какъ въ
данную эпоху могли вырабатываться извѣстные харак-
теры какое направленіе могли получатъ тѣ или другія
природныя силы человѣка. Съ этой стороны можетъ быть
интересна не только біографія какого-либо извѣстнаго
лица, но и всякаго человѣка. Найти въ его жизни общій
интересъ зависитъ уже отъ умѣнья біографа. Конечно,
не всѣ факты изъ жизни человѣка имѣютъ біографиче-
ское значеніе. Біографу также нужна критика или ана-
лизъ, чтобы изслѣдовать, оцѣнить факты, видѣть связь
ихъ съ духовнымъ развитіемъ лица и съ общимъ ходомъ
жизни, опредѣлить постороннія силы, имѣвшія вліяніе на
его развитіе и пр. Всѣ такимъ образомъ добытые біогра-
фическіе факты должны быть изложены въ извѣстной груп-
пировкѣ, чтобы въ нихъ представился человѣкъ, слѣдов.
съ качествами общечеловѣческими, чтобы въ немъ видны
были черты національныя, общественныя, извѣстной эпохи
и личныя, только ему принадлежащія. Лишь при этихъ
условіяхъ можетъ предъ нами явиться живой человѣкъ,
и біографія выйдетъ художественною, если авторъ обра-
титъ такое же вниманіе на обработку формы, какое тре-
буется отъ историка.
Біографію не можетъ замѣнить автобіографія, т.-е.
собственное жизнеописаніе автора (Чистосердечію при-
знаніе Фонвизина, Исповѣдь Жанъ-Жакъ Руссо), такъ
какъ самому невозможно безпристрастно анализировать
свою жизнь и сдѣлать вѣрную оцѣнку своей личности;
но такое сочиненіе можетъ служитъ богатымъ матерья-
ломъ для біографіи, точно такъ, какъ и частныя письма
къ разнымъ лицамъ.
Дидактическая проза имѣетъ въ виду представитъ

изслѣдованія предметовъ и явленій жизни съ цѣлью
объяснитъ ихъ, датъ о нихъ вѣрное понятіе или опре-
дѣлить законы, по которымъ они существуютъ и дѣй-
ствуютъ. Собственно объяснитъ значитъ указать на
связь явленія съ причиною: когда найдена и разсмо-
трѣна причина явленія, то дѣлается яснымъ и самое
явленіе, обнаруживается и законъ его существованія.
Главныхъ общихъ способовъ или методовъ изслѣдова-
нія два—индуктивный (наведеніе), дедуктивный (вывод-
ной). Первый изслѣдуетъ посредствомъ наблюденія и
опыта (a posteriori), второй посредствомъ разныхъ сооб-
раженій или умозаключеній и повѣрки общей мысли
частными явленіями (a priori). Оба эти метода представ-
ляютъ нѣсколько особыхъ пріемовъ, которые разсматри-
ванія и опредѣляются въ логикѣ. Объясненія касаются
какъ явленій природы, такъ и моральной жизни чело-
вѣка. Простая форма дидактической прозы есть разсу-
жденіе. Если тема сложная, т.-е. если оказывается нѣ-
сколько причинъ явленія, то и разсужденіе раздѣляется
на столько же частей, и каждая частъ опредѣляетъ из-
вѣстную причину. Въ свою очередь и части могутъ под-
раздѣлиться, если у автора собрано довольно доказа-
тельствъ. Въ этомъ случаѣ однородныя доказательства
обыкновенно сближаются и составляютъ отдѣльныя группы.
Въ разсужденіи Карамзина „О любви къ отечеству и
народной гордости" представляются причины этого чув-
ства въ человѣкѣ. Онѣ заключаются въ тѣсной связи
человѣка съ мѣстомъ его рожденія, съ людьми, окружав-
шими его, или съ согражданами, и съ благомъ и славою
отечества. Отсюда и самая любовь къ отечеству раздѣ-
ляется на виды. Каждый изъ нихъ составляетъ особую
частъ разсужденія. Первыя двѣ части указываютъ на
причины, почему въ каждомъ человѣкѣ можетъ быть лю-
бовь физическая и нравственная; третья представляетъ
причину, почему не въ каждомъ развивается любовь поли

тическая, которая переходитъ въ народную гордость, й
почему у русскихъ мало развито это чувство. Доказа-
тельства автора составляютъ факты, взятые изъ жизни
человѣка, такъ какъ только они и могли объяснитъ ему
явленіе. Ломоносовъ въ разсужденіи „О пользѣ книгъ
церковныхъ" указываетъ причины, почему русскимъ по-
лезно чтеніе церковныхъ книгъ; причины онъ находитъ
въ связи русскаго языка литературнаго и народнаго с
церковно-славянскимъ и съ греческимъ, въ связи его съ
Церковью, въ историческомъ его значеніи, въ способности
церковнаго языка удовлетворитъ требованіямъ современной
реторики, въ средствахъ, какія онъ даетъ, чтобы огра-
дить литературный языкъ отъ иностранныхъ вліяній, нако-
нецъ въ тѣсной связи литературнаго языка съ отечествен-
ною славою. Во всѣхъ этихъ частяхъ общей темы онъ
группируетъ извѣстные ему факты, которые и составляютъ
подтвержденіе или доказательства каждой отдѣльной при-
чины, а всѣ они вмѣстѣ подтверждаютъ общій выводъ о
пользѣ чтенія церковныхъ книгъ.
Иногда изслѣдованія связи причинъ и дѣйствій бы-
ваютъ весьма сложны и требуютъ многихъ особыхъ пріе-
мовъ, такъ что изложеніе ихъ или разсужденіе соста-
вляетъ весьма обширное сочиненіе. Здѣсь автору нуженъ
особый навыкъ въ распредѣленіи частей и ихъ подраздѣ-
ленія.
Если изслѣдованіе касается отдѣльнаго дѣйствія че-
ловѣка съ цѣлью указать причины, по которымъ мы мо-
жемъ сдѣлать ему опредѣленную характеристику, т.-е.
назвать его дурнымъ или хорошимъ, полезнымъ или без-
полезнымъ, справедливымъ или несправедливымъ, то при
этомъ обыкновенно употребляется особенный пріемъ. Здѣсь
данное дѣйствіе или частный случай сводится съ об-
щими выводами, сдѣланными независимо отъ него: они
даютъ понятія объ условіяхъ дѣйствія хорошаго, полез-
наго, справедливаго и, слѣдовательно, опредѣляютъ, ка

кія причины требуютъ придать данному дѣйствію тотъ
или другой эпитетъ. Другими словами, къ частному слу-
чаю прилагается извѣстная мѣрка въ видѣ закона или
общей истины, и по сравненіи ихъ дѣлается заключе-
ніе, подходитъ ли случай подъ эту общую мѣру или
нѣтъ. Такая мѣра называется критеріумомъ, а изложе-
ніе всего процесса называется критикой. Такъ какъ
отступать отъ общихъ законовъ можетъ только человѣкъ
въ своихъ дѣйствіяхъ, направленіе которыхъ зависитъ
отъ его воли, то оченъ понятно, что каждое дѣйствіе
человѣка можетъ быть предметомъ критики. Но въ лите-
ратурѣ подъ именемъ критики чаще всего разумѣютъ
критику литературныхъ произведеній. Литературная кри-
тика можетъ имѣть въ виду или содержаніе, или форму
сочиненія. Въ первомъ случаѣ она касается провѣрки
фактовъ, вѣрно ли изображена жизнь, правильно ли сдѣ-
ланы выводы, есть ли законная связь между тѣмъ, что
называютъ причиною и слѣдствіемъ ея и пр. Такая кри-
тика называется историческою. Здѣсь критеріумомъ слу-
житъ истина, требуемая отъ каждаго сочиненія. Если
сочиненіе противорѣчитъ истинѣ, то оно осуждается.
Во второмъ случаѣ разсматривается, какъ изложено со-
держаніе. Здѣсь обращается вниманіе на то, какъ идея
развита въ частяхъ; соразмѣрны ли между собою части
и представляютъ ли стройное цѣлое, выражаютъ ли
поэтическіе образы то, что хотѣлъ выразитъ авторъ,
полно ли представлены созданные имъ типы и пр. Такая
критика называется эстетическою. Критеріумомъ здѣсь
служитъ теорія, которую авторъ принимаетъ за истин-
ную. Иногда онъ только указываетъ въ своей критикѣ
на тотъ критеріумъ, котораго онъ держится, предпола-
гая, что каждый уже знакомъ съ нимъ. Иногда же онъ
излагаетъ и самый критеріумъ, если хочетъ ввести въ
теорію новыя основанія или новые выводы. Во всякомъ
случаѣ эти новые основанія и выводы должны быть хо

рошо доказаны, какъ всякая новая истина; иначе они
будутъ личными мнѣніями автора, которыя въ критикѣ
не должны быть ра мѣстѣ критеріума; по крайней
мѣрѣ подобныя критики не могутъ имѣть значенія. Само
собою разумѣется, что критикъ долженъ быть хорошо
знакомъ съ областью того предмета, о которомъ онъ бе-
рется судитъ, долженъ понимать современныя требованія
со стороны науки и искусства и въ то же время бытъ
воспріимчивымъ ко всему изящному, если онъ касается
эстетической критики.
Критика на критику называется анткритикой. Слово
критика иногда замѣняется рецензіей, которая болѣе
имѣетъ въ виду датъ отчетъ о впечатлѣніи отъ прочитан-
наго сочиненія, чѣмъ изслѣдовать его въ подробностяхъ.
Разсужденія и критики служатъ матерьяломъ особаго
вида дидактическихъ сочиненій, которыя называются
наукою. Наука должна непремѣнно обнимать цѣлый видъ
или классъ однородныхъ предметовъ или явленій и въ
то же время излагать всѣ добытыя истины или законы,
относящіеся къ этому классу, такъ, напр., законы дѣй-
ствія силъ составляютъ науку механику, законы чи-
селъ—математику, законы царства растительнаго—бота-
нику и пр. Но только этихъ двухъ условій недостаточно
для того, чтобы сложилась наука. Нужно, чтобы наука
представляла познанія не отрывочныя, а въ тѣсной
связи, такъ чтобы одно входило въ другое, или одно
вытекало бы изъ другого, или одно основывалось бы на
другомъ. Собраніе всѣхъ истинъ, относящихся къ одному
какому-нибудь классу однородныхъ предметовъ, можетъ
составитъ словарь, а никакъ не науку. Для науки нужно
еще дѣленіе всѣхъ предметовъ на отдѣльные классы,
которые необходимо привести въ тѣсную связь одинъ
съ другимъ. Такое дѣйствіе называется классификаціей.
Вотъ какъ она опредѣляется въ логикѣ, которая изслѣ-
дуетъ ея законы: классификація естъ мѣра для возможно

лучшаго приведенія въ порядокъ въ нашемъ умѣ идей о
предметахъ: она причиною, что идеи сопровождаютъ одна
другую или слѣдуютъ одна за другою въ такомъ по-
рядкѣ, который даетъ намъ наибольшую власть надъ
пріобрѣтеннымъ уже нами знаніемъ и всего прямѣе ве-
детъ къ дальнѣйшему его пріобрѣтенію. Въ этомъ отно-
шеніи задача классификаціи можетъ быть изложена во-
обще слѣдующимъ образомъ: заставитъ думать о вещахъ
въ такихъ группахъ, а объ этихъ группахъ въ такомъ
порядкѣ, чтобы скорѣе всего запомнитъ и обнаружитъ
ихъ законы.
Классификація дѣлается на основаніи одного какого-
либо признака: такъ человѣка по типу дѣлятъ на пле-
мена—индо-европейское, семитическое, монгольское и др.,
или по національности—русскіе, нѣмцы, французы и пр.,
или по религіи—христіане, мусульмане, язычники и пр.
Такъ какъ признаковъ можно найти много, то много
можетъ быть и классификаціи однихъ и тѣхъ же пред-
метовъ; но нужно отличатъ классификацію предметовъ
естественную или научную отъ практической или тех-
нической. Первая основывается на такихъ важныхъ
свойствахъ (признакахъ), которыя наиболѣе обнаружи-
ваютъ сходства между данными предметами и отличія
ихъ отъ прочихъ и придаютъ состоящему изъ этихъ
предметовъ классу наиболѣе рѣзкую особенность. При
такой классификаціи мы изучаемъ предметы для расши-
ренія нашего знанія о всѣхъ ихъ особенностяхъ и отно-
шеніяхъ, а не со спеціальною практическою цѣлью. Такъ
въ грамматикѣ дана классификація словамъ по оконча-
нію—способныя измѣнять окончаніе и неспособныя, или
по ихъ назначенію въ рѣчи—существительныя, прила-
гательныя и пр. Но всѣмъ словамъ можно сдѣлать и
другія классификаціи: слова рифмующіяся, звучныя и не-
звучныя. Такая классификація уже будетъ практическая,
дѣлаемая для извѣстныхъ практическихъ цѣлей. Такъ

сельскій хозяинъ дѣлитъ травы на полезныя и сорныя,
хотя ботаникъ никогда не возьметъ такого дѣленія. Въ
наукѣ должна бытъ классификація только естественная,
по которой удобнѣе можно бы различать существенныя
особенности каждой группы. Приведенныя въ извѣстный
порядокъ, всѣ эти группы или классы составляютъ си-
стему; слѣдовательно, наука есть систематическое изло-
женіе всѣхъ истинъ, относящихся ко всѣмъ однороднымъ
предметамъ и явленіямъ.
Подробности, какъ строитъ науку и какіе могутъ
быть научные методы, уже излагаемъ логика. Съ разви-
тіемъ образованія число наукъ постоянно увеличивается,
такъ какъ при непрерывномъ изученіи природы и чело-
вѣка открываются новыя стороны, привлекающія изслѣ-
дованія, и по мѣрѣ накопленія истинъ, относящихся къ
новой' сферѣ, составляется естественная классификація,
съ которою является и наука: такъ геологія, физіологія
и т. п. науки новыя, которыя развиваются съ недавняго
времени. Точно также измѣняются классификаціи и
прежнихъ наукъ по мѣрѣ открытія въ нихъ новыхъ
истинъ или законовъ.
Ораторская проза обыкновенно выражается въ формѣ
рѣчи, вызванной какимъ-либо особымъ обстоятельствомъ
изъ жизни. Хотя эта же форма нерѣдко употребляетъ
и для разсужденій, назначенныхъ для чтенія въ уче-
ныхъ собраніяхъ, но отъ нихъ рѣзко отличается оратор-
ская. рѣчь, цѣли которой гораздо обширнѣе. Цѣль раз-
сужденія убѣдить каждаго въ какой-либо истинѣ собран-
ными доказательствами; слѣдовательно, здѣсь имѣется въ
виду только умъ, которому нужно передать точныя изслѣ-
дованія предмета. Въ ораторской рѣчи главная цѣль
возбудитъ въ другихъ желаніе стремиться къ извѣстной
цѣли и дѣйствовать согласно съ видами оратора; слѣд-
ственно, здѣсь нужно подѣйствовать на волю слуша-
телей. Для этого нужно не только убѣждать въ истинѣ

или справедливости того, что передаетъ ораторъ, ио и
вызывать всѣ силы, которыя могутъ дѣйствовать на волю,
такъ сказать, воспламенять духъ, чтобы передаваемая
мысль перешла въ желаніе слушателей и осуществи-
лась бы въ дѣйствительности. Здѣсь ораторъ нерѣдко
долженъ употребитъ всѣ средства, какія можетъ датъ
слово, иногда даже пользуется средствами поэзіи, со-
здаетъ живые образы, говоритъ языкомъ поэтическимъ,
чтобы возбудитъ чувства, фантазію, даже страсти. По-
нятно, что для всего этого нужно имѣть особенный
талантъ.
Главная частъ ораторской рѣчи заключается въ изло-
женіи обстоятельствъ дѣла и въ убѣжденіи. Здѣсь ора-
торъ дѣйствуетъ подобно критику, т.-е. сводитъ частное
съ общимъ, слѣдовательно, употребляетъ методъ дедук-
тивный. Частное — это есть данный случай и главный
предметъ его рѣчи, напр. предлагаемый для изданія за-
конъ, поступокъ извѣстнаго лица, или жизнь цѣлаго
общества и пр., общее — польза для всѣхъ, справедли-
вомъ, нравственность, законность и пр. Это общее или
предлагается, какъ извѣстное всѣмъ, или доказывается
авторомъ, какъ истина, и затѣмъ выводится или согласіе,
съ нимъ частнаго явленія, или несогласіе; отсюда уже
возбуждается или сочувствіе къ данному частному, или
отвращеніе отъ него, и уже сообразно съ этимъ вызы-
вается желаніе поступитъ такъ, а не иначе, т.-е. отверг-
нутъ законъ или принятъ его, осудитъ или оправдать'
лицо, отказаться отъ извѣстнаго образа жизни или про-
должать его.
Для того, чтобы въ литературѣ могло развиться ора-
торское краснорѣчіе, необходимы особыя условія обще-
ственной жизни, нужно, чтобы народъ или сословія имѣли
право принимать участіе въ общественныхъ дѣлахъ. и
чтобы каждый или, по крайней мѣрѣ, нѣкоторыя избранныя
лица имѣли право свободно обращаться къ собранію съ

рѣчью и обсуживать дѣла, касающіяся общихъ ихъ
интересовъ.
У насъ съ давнихъ временъ могло развиваться только
духовное краснорѣчіе, или проповѣдь. Она произносилась
обыкновенно въ церкви лицомъ изъ духовенства съ цѣлью
направитъ жизнь собравшихся для молитвы на лучшій
путь. Общее здѣсь составляло евангельское ученіе, хри-
стіанская мораль, частное — современная жизнь людей.
Несогласіе общаго съ частнымъ вызывало осужденіе и
затѣмъ призывъ къ лучшей жизни (проповѣдь Серапіона).
Иногда проповѣдникъ оставлялъ въ сторонѣ нравственную
жизнь своихъ слушателей, а имѣлъ въ виду возбудитъ
въ нихъ любовь къ христіанству, разъясняя его значеніе
(проповѣдь Кирилла Туровскаго). Кромѣ проповѣди въ
нашей литературѣ иногда появлялись похвальныя рѣчи
(Слова Ломоносова Петру I и Елизаветѣ Петровнѣ,
Слово Карамзина Екатеринѣ II); здѣсь общее предста-
влялъ идеалъ правителя или общественнаго дѣятеля, со-
зданный ораторомъ; частное—дѣятельность восхваляемаго
лица.
Въ послѣднее время у насъ явилась возможность
развиваться краснорѣчію судебному. Общее здѣсь законъ
и справедливость, частное — поступокъ, приписываемый
обвиняемому лицу. Изъ согласія частнаго съ общимъ
вытекаетъ оправданіе лица: изъ противорѣчія — осу-
жденіе.
Въ западныхъ литературахъ развивается еще красно-
рѣчіе парламентское, или политическое, касающееся дѣлъ
внутренней и внѣшней политики.
Образцы краснорѣчія политическаго и судебнаго пред-
ставляетъ также древне-классическая литература (Демо-
сѳенъ, Цицеронъ); тамъ оно вызывалось образомъ госу-
дарственнаго правленія. Важность его для жизни дока-
зывается тѣмъ, что ораторская рѣчь сдѣлалась у древнихъ
предметомъ особой науки, которая называлась рето

рикой, и которая въ средніе вѣка была примѣнена къ
духовному краснорѣчію. Въ XVII столѣтіи она перешла
и къ намъ и до послѣдняго времени изучалась во мно-
гихъ школахъ. Она утверждала одинъ общій планъ для
всѣхъ рѣчей й учила, какъ составлять рѣчи по этому
плану.