Рубинштейн М. М. Проблема «Я», как исходный пункт философии. — 1923

Prof. M. Roubinohtein. Le problème du sujet, considéré comme
un point intentif de la philosophie.
Проблема «я», как исходного пункта философии*).
I.
Ни в одной области человеческой мысли нет той
своеобразной, исключительной трудности положения,
с которым мы встречаемся в философии, как в учении
о миросозерцании: судьба ее, в значительной мере,,
решается той исходной точкой, которую мы избираем
в построении нашей теории, т. е, иными словами,.—
характер ее предрешен самым началом, когда само
учение далеко еще от законченности. В то время, как
представитель, так называемой, положительной наук»
изучает известную область мира и имеет возможность
опереться на другую смежную науку или предпосылки
из смежной области, философ стремится охватить то
целое, в которое он входит сам; он невольно попадает
в положение человека, которому приходится на подо-
бие барона Мюнхгаузена, вытаскивать себя из' болота
собственными силами. Часто он вводит искусственные:
опорные точки и вынужден принимать на себя ответ-
ственность за следствия, привнесенные этой опорой'
вопреки его желаниям и согласию. Весь исторический
путь философии испещрен такими примерами.
Отсюда становится понятным стремление филосо-
фов свести на минимум, а то и совсем освободиться
*) Статья эта представляет собой уступительные главы новой
книги, подготовляемой автором к печати.

от предпосылок в исходном пункте; философия без
предпосылок—вот идеал философского учения,—то
великое „ничто", из которого Гегель пытался путем
блестящих логических мытарств вывести всю систему
философии. Это й возвело теорию познания в ранг
основной ветви философии, —того стража, от которо-
го необходимо получить своего рода пропуск в царство
философии.
Что касается теории познания, часто отождест-
вляемой с теорией критицизма,то нужно не забывать,
что как ни интересна и ни важна сама по себе гно-
сеология, тем не менее недавнее возведение ее в ранг
вершительницы философских судеб представляется нам
глубоко ошибочным. Мы сами, как и всякое философ-
ское учение нашего времени, не уйдем от целого ряда
критических, гносеологических рефлексий, но „для-
того, чтобы знать, пет нужды иметь знание о самом
знании"*). Мы долгое время тонули в гносеологических
мелочах и на каждом шагу не видели из-за деревьев
леса; философская мысль—последнего времени—исто-
пилась в постоянных' подходах к философии, но редко
успевала выйти на действительный простор творчества
и свободного постижения; гносеологический скепти-
цизм во многом сделал свое дело и наступает пора
попытаться прямо сойти в воду, чтобы поучиться пла-
вать в живой водной среде, а не за кабинетным сто
лом гносеологического скептицизма Мы должны будем
отдать также посильную дань критицизму, но это не
служит в наших глазах выполнением обязательства
перед одной гносеологией, а это делается в интересах
осторожного решения вопроса об исходном пункте
философии, этом решающем моменте всякой философ-
ской теории.
Это то требование критицизма, которое необхо-
димо выполнить. Что же касается теории поз-
нания, то она, как таковая, должна занять свое по-
*) Слова Юркевича, - цитирую из Г. Г. Шпета „Явление и смысл", стр48

четное, но не всезаслоняющее место и должна в свое
время дождаться решения ее проблем на основе того
отправного пункта, который будет продиктован нашей
критической обоснованной мыслью. Наше обращение
в первую очередь к некоторым вопросам гносеологии
вызывается, главным образом, необходимостью отдать
дань времени и его условиям, а также методологиче-
скими соображениями. Все внимание сейчас и должно
быть сосредоточено на этом основном принципе, на его
прояснении, на сохранении его в чистоте и ясности
от побочных наслоений, от излишних и нежелательных
предпосылок.
Но где найти эту Архимедову точку, как дать
философию без предпосылок*)? Это требование может
иметь, конечно, только один смысл: так как не нахо-
дясь нигде и не имея никакой точки отправления, мы
лишаемся возможности говорить о каком бы то ни
было движении, хотя бы это было движение мысли, и
так как в такой общей форме оно бессмыслица, то
ясно, что оно может и должно заключать в себе толь-
ко одно содержание, а именно: философское учение
должна попытаться обойтись без теоретических пред-
посылок, т. е. основной этап должен быть дан не
теорией, но он, конечно, должен быть. Ведь и сам
Бог, созерцая мир, становится в известное отношение
к нему. Требовать безотносительного познания—зна-
чит требовать безотносительного отношения, что
невозможно.
Стремление найти беспредпосылочный исходный
пункт чисто теоретического характера привело к це-
лому ряду неудач, на одной из которых - психологизме—
мы остановимся позже. Здесь же отметим, что это
стремление внутренне противоречиво, так как всякий
теоретический'исходный пункт будет скрытым или
явным суждением, а всякое суждение предполагает
определенное мыслимое содержание; если оно дается
*) См. Лосский „ Обоснование интуитивизма", 2 изд., стр. 59.

теоретически, то мы попадаем в заколдованный круг.
Сведя содержание этого основного суждения на чисто-
формальное высказывание-если бы это было в дей
ствительности возможно, чего также нет,—мы, затем,
получаем роковое следствие, опорочивавшее не раз
философию, особенно метафизику, а именно, что
вместо того, чтобы об'яснить предмет философского
раздумья, мы его просто устраняем и заменяем мыс-
лимым миражем, потому что первоначальная теорети-
ческая фикция, за которой скрывается живой философ,
абсолютируется и дедуцированный мир вытесняет дей •
ствительность.
Но если теория может в исходном принципе
только принять, осознать и выявить, но не может
сама дать необходимое содержание, то ясно, что его
могут дать только или вера, или практическая дея-
тельность, или оба они вместе. Так как вера есть
также только особая форма ответа на уже возникший
вопрос,— мы должны сосредоточить все наше внимание
на жизнедеятельности, этом первоисточнике всех:
вопросов. Теоретически первое—это не ответ, а воп-
рос, что ясно само собой и не требует никаких дока-
зательств. Анализ же первого вопроса указывает нам
на то, что он рожден и может быть рожден только
живой жизнью, жизнедеятельностью, он переживается
деянием, в котором выявлены воля и чувство жизне-
деятельности, и мыслью стоит на грани теоретического
и практического. Начав с его рассмотрения, мы мо-
жем решить вопрос об исходном пункте'.
Мы таким образом напоминаем о мысли Фихте:
„Am Anfing w>r die That!" но мы ее, как это будет
видно дальше, берем со всеми теми следствиями, к
которым обязывает внимание к голосу жизни и жиз
недеятельности. В деянии при том именно живом,
конкретном, а не отвлеченном деянии,—дается ясное
и непреложное начало: там утверждается я и не я, но
не как чистые логические понятия, а как суб'ект и
об'ект живого положительного характера Теория здесь

бессильна что-либо опрокинуть или в корне изменить,
потому что эти два элемента вопроса до теоретичны
м вне ее власти в самой своей сущности, что, конеч-
но, нисколько не мешает философии затем попытаться
одеть их в точные философские понятия и перенести
многое из сферы одного в сферу другого.или совсем
отклонить многое, но не затрагивая основного. Фило-
софия—теория есть ответ на вопрос, заданный жизнью,
и она связана содержанием этого вопроса и тем, что
дано в нем по самому существу. 'Иначе философия,
•как и всякая мысль, невозможна. „Жизнь первее и
непосредственнее всякой рефлексии о ней или ее
саморефлексии*)*, а этот голос говорит в перворожден-
ном вопросе не о я и не я, а об иной паре, уже
живого свойства: о я и мире. Это то, что заключено
в самой сути жизнедеятельности и никакие теории и
рассуждения не могут устранить этого живого созна-
ния себя и мира как элементов, основ самой возмож-
ности жизни и деятельности.
Фихте провозгласил примат жизни по ценности и
значению**); он глубоко правдиво отметил, что иначе
Как при наличии сопротивления деятельность-жизнь
немыслима***), что для нее необходимо я и «нечто
различное с ними****), но дальше он изменяет признан-
ному им примату жизни и берет вместо живого и
жизни я и не я,—то, что кажется ему логически
простым, но что в действительности глубоко сложно
и, главное, отнюдь не является отрицательным. Соблазн
подменить голос жизни голосом логики, коренной грех
ряда философских систем,—вызывался самой сутью
познания, требовавшей суб'екта и об'екта и преодоле-
ния их противоположности в установлении их взаимо-
отношения, хотя-бы и в отрицательной форме. Фихте
глубоко прав, когда он говорит, что где знание, там
'*) С. Н. Булгаков „Философия хозяйства", стр. 10,
**)Sonnenklarer Bericht, Werke Ш, s. 557.
***) System der Sittenlehre Werke II 401.
-****) Там же, s. 417.

убеждение, там „я" отвоевало себе место, там оно
расширило свою сферу, но до преодоления чисто
теоретического, было преодоление противоположности
смешанного порядка, преодоление жизнедеятельного
свойства в конкретной, живой действительности; про-
тивопоставление в знании есть только рефлексия на
противопоставление в жизнедеятельности, а в ней нет
пары я и не я, а есть текучая, как мы увидим даль-
ше, пара я и мир.^
Вот это и есть то первое, что должно служить
исходным пунктом. Как только мы резко отрываем:
членов этой пары друг от друга, мы вступаем на путь,
уже затуманенный коренной ошибкой. Чтобы понять
живое,—а именно о нем и только о нем " и может
быть речь в философии,—истинная философия должна
не терять из виду'этого жизненного исходного пункта
в его живой полноте;- она может переносить центр
тяжести в „я" или мир, но не отрывать их друг от
друга совсем. Этот центр тяжести мы переносим в
суб'екта, как исходную точку философии, потому, что»
в нем устанавливается для нас, людей—пока услов-
ный—центр, в нем лежит наш первый жизненный
интерес; его примат установил все тот-же голос жиз-
ни, и наконец, к нему мы обращаемся прежде всего
потому, что мир обнимает множество, и взятый нами,
опыт, как говорит Джемс *), течет как бы пробурав-
ленный прилагательными, существительными, предло-
гами и союзами, т. е. он не только дальше,' но и
сложнее, если члены этой пары будут взяты раздельно..
„Я" переживается в связи с миром, но мир разверты-
вается для нашего познания на нас, как на—пока-
условном центре и потому он дан жизнью более
интимно, непосредственно, чем мир. Ори этом необхо-
димо помнить, что все это устанавливается для опре-
деления исходной точки, это только условное перене-
сение центра тяжести и ни в каком случае не должна
*) Вселенная с плюралистической точки зрения, стр. 185.

давать повода к традиционному уединению """ и его
изоляции;
Указав на вопрос, рожденный жизнью, и на дан-
ный ею отправный пункт, мы теперь становимся лицом
к лицу с необходимостью прояснить и выявить прежде
всего, что такое это "я".
п..
В области философии идут длинной вереницей
примеры того, как наиболее близкое и даже непосред-
ственно данное дольше всего остается сокрытым и
неразгаданным. Так было и с вопросом о нашем
„я*. Долгое время этой проблемы совсем ;не было на
философском горизонте, а когда она появилась, она
превратилась в головоломный вопрос с подчас почти
неопреодолимыми преградами. На 'протяжении XIX
века и вплоть до .нашего времени выросли сотни
школ и течений; взаимно опровергающих друг друга-
и в этой борьбе проблеме суб'екта принадлежит бес-
спорно центральное место. Как ни ценно богатое
разнообразие продуктов философского творчества, но
появление его в период, энергично подчеркнувший в
философии свою научность, порождает вполне оправ-
данное сомнение в правдивости не только решений,
но и самой постановки вопроса. Это сомнение под-
крепляется еще и тем, что большинство течений
упрекает друг друга в психологизме, как смертном
философском грехе. На этой проблеме мы - должны
остановиться, так как таким путем мы получим : воз-
можность ясно ответить на вопрос о том, что сле-
дует понимать под „я" в философии.
С именем философии неразрывно связали мысль
об отвлеченном мышлении. Связь эта для обыденного
человеческого сознания тем более окрепла, что „мета-
физика* затерялась в безконечно искусственных по-
строениях, а жизнь приковывала к той части действи-
тельности, к суете сует, в которой вращается данный
Человек. Между тем, по всему своему существу . по

предмету и по интересам философия является и мо-
жет быть только самым конкретным учением, учением
о жизни и живом, или она превращается в тягостное
недоразумение. Чтобы понять это, необходимо вспом-
нить, что понятие абстракции указывает на отвлече-
ние от чего-нибудь, на то, что целое, живое подвер-
глось расчленению и затем, из полученной анализом
группы, мы взяли тот или иной элемент, мы отвлекли
его от целого от того, во что он входил. Пока это
изъятие отвлечения совершается условно, как в отдель-
ных науках, и мы не забываем об этой условности и
не пытаемся подменить отвлеченным элементом живое
целое в нашем толковании, наша мысль движется в
области правомерной; как только это условие нару-
шается, перед нами появляются научные и особенно
философские уродливости, к числу которых принадле-
жит и психологизм *).
Хотя самое слово психологизм могло бы подать
повод думать о чисто психологическом расчленении и
незаконном использовании (отвлечении) психологиче-
ских понятий за пределами психологии, но в действи-
тельности необходимо вопрос несколько расширить и
включить сюда же то расчленение, которое привело
к самой основе психологии,—к понятию души, отде-
ленной от тела, и о незаконном использовании и этого
понятия, В то время, как философия есть учение о
живом, действительном мире, учение* созидаемое жи-
вым человеком, во имя живых, конкретных интересов,
она живет под влиянием отвлеченных идей и, так
называемой, научности, подтачивающей жизненный
нерв живой философской мысли: порабощенная за-
конным в науках, но непригодным для нее расчлене-
нием и отвлечением, философия пошла тем же путем
изоляции и фиксирования, которые отрывают от жизни
и живого; при этом психологизм и отвлеченность ее
выразилась в двух направлениях: на суб'ект познания,
*) См Вл. Соловьев, предисл. к «критике отвлеченных начал», соч*
т. П. Срвн. Бергсон "Введение в метафизику», стр. 198.

на "я", и на сб'ект, предмет познания; таким обра-
зом, под понятие психологиста подходит не только
тот, кто в философии пытается опереться на продукты
анализа душевной жизни, но и тот, кто в своем ме-
тоде идет путем отвлечения от этих элементов, косвен-
но отдавая им незаслуженную дань. Это все те. к кому
в философии применимы слова Гете из „Фауста*:
Кто хочет что нибудь живое изучить
Сперва его всегда он убивает,
Потом на части разнимает...
Кто привык так поступать в отдельных науках и кто
пытается тем же путем итти в философии, не замечает,
что предмет философии уже исчез.
Теоретически рассуждая, опасность психологизма
не должна была бы быть очень велика, так как фило-
софия всегда определялась, как наука о целом, о ми-
росозерцании; и в предмете познания и в вопросе о
познавателе так легко было поверить живой действи-
тельности, особенно в тех учениях, которые утверждали
самополагание „я\ Но весь исторический путь фило-
софии вплоть до наших дней сложился иначе: психо-
логизм разросся в очень крепкое и глубоко захваты-
вающее течение. Многое, конечно, здесь обменяется
тем, что философ, размышляющий о целом и живом,
мог бы быть сравнен со стрелком, находящимся в не-
прерывном движении и стреляющим по все время
движущейся цели;, и вот свои мечты о том, что можно
^было-бы, стоя твердо и удобно нанеподвижном месте легко
лопасть в неподвижно фиксированную цель, он прини-
мает за действительность Вместо того, чтобы итти,
как подобает философу *) дальше ученого, мы остаемся
там же и рискуем вступить, и часто и вступаем, в
•безнадежный конфликт с отдельными науками.
Живое, жизненное не мирится с расчленением,
потому что оно или уничтожает жизнь, или понижает
*) A. gergson «Evolution créatrice», p. 398.

ее; логически и научно все действительное поддает-
ся расчленению и анализу; но то, что должно быть
взято, как живая жизнь, о которой, идет речь в фи-
лософии, то абсолютно неприкосновенно в своем един-
стве: рука перестает быть рукой, когда она отсечена
от тела; головы отдельно от тела нет, есть только
кости, мускулы, кожа и т. д; ум, выделенный из жи-
вого существования, не существует уже больше в дей-
ствительности, а заменяется понятием, мыслью о нем
и т. д.
Вот это то разложение, необходимое в отдельных
науках, в том числе и в психологии, и недопустимое
в философии, как учении о живом, реальном мире,
живом человеке и его живых запросах и интересах, и
водворилось в философии необыкновенно прочно, на-
столько прочно, что борьба с ним, неоднократно вос-
вещавшаяся и возвещаемая и до' сих пор, велась и
ведется учениями, которые сами повинны в том же
грехе, представляя собой только иную . разновидность
психологизма. От психологизма можно будет избавить-
ся только тогда, когда будет дан реальный живой
познаватель и реальный живой предмет философского
размышления.
Расчленение и идущий с ним, психологизм были
подготовлены задолго до возникновения философской
теории тем первоначальным актом абстракции, кото-
рым первобытный человек отделил дух от тела и та-
ким образом впервые порвал с непосредственным во-
сприятием, это было величайшее научное открытие,
сделавшее возможным вес сонм положительных наук о
мире и человеке,—наук, живущих фиксацией, дискур-
сивностью и продуктами отвлечения, но это надолго
предопределило путь философии в сторону психоло-
гизма. Исторически это был глубоко оправданный и
весьма плодотворный путь; здесь также нет перед на-
ми пустых страниц истории, но эта плодотворность во
многом и многом уходила на рождение наук и научно-
сти и общего оплодотворения культуры и умственного

роста, но само миросозерцание не отливалось на этою
пути в жизненную, устойчивую форму; а главное . на
этом пути выростали непреодолимые противоречия.
Философия в своем развитии затем свято сохранила
и хранит это первое открытие первобытного человека,,,
его мысль о двойном бытии, материальном и духов'*
ном, тела и духа; эта мысль родила все многочислен-
ные разновидности материализма и спиритуализма.
В дальнейшем развитии философии небезынтерес-
но, отметить, что мысль наша шла все шире и глуб
же по тому философскому пути, на котором возникла
много необыкновенных отвлеченных ценностей, но где
она отходила от живого и жизни и все больше зату-
манивалась истиннная суть философии, как живого
мировоззрения, как мудрости, и укреплялся порочащий
привкус в представлении о ней, отлитый в слово'«ме-
тафизика» Источник охлаждения между жизнью и фи
лософией заключается в том, что последняя принима
ет фикции за действительность, мертвое за живо?.
Особенно тяжелые выводы она дает в учении о чело-
веческом познании, поскольку речь идет о философии,
а не о психологии. Интеллект, выделенный из живого
целаго, именуемого человеком из продукта отвлечения,
«из фонарика для подземелья превратился в истин-
ное солнце, освещающее весь мир»*). Подметив в
живом акте размышления одну сторону, приковываю-
щую в данном случае внимание к себе, мы извлекли-
ее,, как познающий разум, в самостоятельно действую-
щий фактор и породил ту самонадеянность ума, о ко-
торой говорит Бергсон**), когда помнят только о
Голове человека, но забывают обо всем остальном в
нем.
В то время, как сама психология, взяв от рас-
членения все, что оно дает, категорически отказалась-
от теории способностей, от сепаратизма частей и клас-
сификацию душевных явлений признает только, как>
*) A. Bergson „Evolution créatrice'4 (р. 6Ш d 1910). i
>.r **) там-же, p 52.

эвристический принцип, всячески подчеркивая един-
ство душевной жизни и все больше направляясь к
признанию душевно-телесной жизни, философия, стре-
мясь избавиться от психологизма, пошла по пути его
утончения вплоть до головокружительной высоты чи-
стого логизма. Она пошла путем вылущения из суб
екта не только всего живого, но и всего психическо
го. стремясь найти „чистый11 суб'ект, суб'ект „как
таковой". При этом не замечают,, что это чисто пси-
хологическое очищение, что это углубление отвлече
ния, а не возвращение к живой и цельной полноте.
Таким образом в вопросе о суб'екте весь исто-
рический путь философии сложился в психологическое
растворение живого, действительного мыслителя. Мы
-искали его <5VTO»Ç OV ШЛИ все дальше по пути углуб;
ления в его психику и пока что завершили все гно-
<селогической фикцией, идеей „чистого я<;, а затем,
«а этот то несуществующий крючок мы и пы-
таемся повесить все миропонимание, даже самое бы-
тие. Вполне понятно, что при этом цель и смысл фи-
лософии преобретают чисто созерцательный характер:
растворив жизнь и живое, необходимо этот суб'ект
поставить вне действия в созерцательную позу,—ста-
рая претензия на человечески абсолютную точку зре-
ния со всеми принесенными ею разочарованиями. Взятые
отвлеченно суб'ект и об'ект неизбежно превращаются
в свою противоположность: суб'ект, очистившись от
всего возможного и невозможного вместе с тем, как
основной принцип выведения, вбирает в себя все и
утрачивает свой характер суб'екта; об'ект-же, насы-
щенный духом суб'екта, уже не может -быть просто
объектом. Отсюда воскресла снова идея coincidentio
oppositorum в определении абсолюта, как тождества*)
но в тумане этого детища Шеллинга "все кошки серы»;
<в этом абсолюте, как и в его отвлеченных элементах,
не было жизни,—он был мертв.
*) См. Вышеславцев „Этика Фихте4', M 19U, стр. 255.

„Чистое я", „как таковое", „чистый об'ект", ,,объ-
ект как таковой"и т. д.—все это является не более
не менее как πρωτον ψέυδoç философии,—той коренной
ложью, из которой получился целый СОНМ философские
тупиков, не говоря уже о том, что самый язык фило-
софии указывает на бесконечно запутанное положение..
Покинув живых суб'екта и об'екта и подменив их:
измышлением, мы не отказались от живого побудите-
ля и сути философии и не могли не отказаться, но
все наши претензии остались. Меж тем мы впадаем *
явное ignoratio или mutatio elènchi, доказываемое на
отвлеченностях мы переносим на действительность и?
обратно; вопросы, законные по отношению к живому,-
к действительности, ставятся по отношению к мертвому,;
отвлеченному. В силу этого органического дефекта
вход философских рассуждений с неудержимой силой
врывается или вносится на место отвлечен-
ного, „чистого я" —или очищенного до „некоторой'
степени" - живой суб'ект, мыслитель и познаватель, к
получается так, что мыслит в действительности чело-
век и выводы делаются применительно к нему и по
анологии с ним, а в философской теории все это при-
писывается , чистому" суб'екту или самим понятиям;-'
Такое соскальзывание неизбежно, потому что мертвое^
или фиктивное остается мертвым и фиктивным и из*
него нельзя получить жизни и движения.
Вместо ответов действительных у нас часто по-
лучался ряд хитросплетений, „лукавых мудрствований %
й неразрешимых вопросов Мы вынуждены недоумевать-
как раз перед тем, что жизненно не допускает ни
малейших сомнений и колебаний. Живя и действуя^:
мы становимся в тупик перед вопросом о транссуб;ек
тивном действии; следом за философией живым укором^
Идет проблема свободы воли, неразрешенная, предста-
вляющаяся неразрешимой и вместе с тем неотступно*
требующая ответа и ответа положительного; перед,
нами, как устрашающий призрак, до сих пор стоит
вопрос о реальности чужого, „я- , к которому мы тео-

ретически никак не можем пробиться; мы теперь, как
и раньше, мало подвинулись в решении вопроса о том,
как дух схватывает материально пространственные
предметы; мы наделили форму формующей силой,- мы
мыслим гносеологически суб'ект невольно, как мысли:
теля, ему прописываются суждения; выделив элемент
и добросовестно забыв об этом, мы превращаем его
в нечто самостоятельное и реальное и ставим вопрос
за вопросом, откуда оно и как и т. д.
Перед нами курьезное положение, вызванное тем,
что мысль не пространственна, а меж тем факт локализа-
ции не подлежит ни малейшему сомнению не только
потому, что многие, как Шопенгауер, ссылаются в
доказательство своей гениальности на свой лоб, но в
самой идее принадлежности разума, индивиду, челове-
ческому или родовому, или мировому, скрывается та-
.же мысль; пред нами странность, что живой красочный
мир, аромат и сок действительности, —цвет, запах,
звук ит. д.—только субъективные качества; физика и
физиология могут растворять их в миллионы колеба-
ний чего-то, давая научное объяснение в интересах
приспособления к „мировому хозяйству" *), но отрица-
ние их в философии есть яркий симптом философского
неблагополучия.
Настоящим сигналом *о философском бедствии
является солипсизм: его все отрицают, никто не до-
казывает, он тяжко дискредитирован, и тем не менее
призрак этот продолжает неизменно бродить в отвле-
ченной философии субъективистического порядка, — там
где есть „чистое* или „очищенное я" в той или иной
.форме.
Мысль о самоочевидности ля" была дана Декар-
том, но он в пояснении своего cogito встал на отвле-
ченную точку зрения: то объясняя cogito ках полноту
душевной жизни (Principia;, то переходя к идее очи-
щенного сознания **). У его последователей и в даль-
*) Я пользуюсь выражением С.Н. Булгакова „Философия хозяйства'.
**) См. М. Рубинштейн „К методологии и гносеологии Декарта*'
,Вопр .фил.е кн. 97.

нейшем развитии философии, это самосознание разжиж-
жалось все больше: за родовым сознанием появилось
синтетическое единство апперцепции, сознания вообще
и для „я% идея'самополагания мысли; мы видим „я"
как систему категории, в роли своего рода логическо-
го бога. С этим можно сопоставить курьезное пони-
мание мышления: оно рисуется как школьно проверен*
ная система логики. Воскреспо старое отождествле-
ние-логического и реального следования: за мнимо
саморазвивающееся понятие спрятался Гегель,—живой
конкретный человек, - и двигал весь процесс до тех
пор, пока в этой величайшей системе, именно в ее
философии истории, в завершений мировой исторической
задачи в прусской государственности начала XIX века
не показался явно живой Гегель, сын своего времени.
В наше время о хин из видных мыслителей, Риккерт
пошел в своей теории познания характерным путем,
выясняя предмет познания: в область объекта отошли
не только вещный мир и мое тело, но и психологиче-
ский суб'ект и дух, пока не осталась одна идея суб'
екта, предназначенная дальше свершить все, что
требуется в системе трансцендательного идеализма.
Если здесь было только всемогущество в области
формы, то у Когена в его математизирующей научной
философии чистая мысль оказалась всевластной и в
области всего предмета познания и в области содер-
жания познания. У Гуссерля эта отвлеченная точка
зрения привела к мысли, что перед лицом разума все
существующее hic et nunc есть чистейшая нелепость.
Такое следствие стало неизбежным потому, что в за-
вершающем акте,—так как у познающего разума лицо
мнимого мыслителя, —нужно выбирать: или надо от-
казаться от основного принципа, от исходного отвле-
ченного, психологического „я\ признав, что мысли-
тель этот мним и действительность подменивается,
«или, если глядеть глазами фиктивного зрения, то
ясно, что действительность—нелепость;* иррациональ-
ность превращает ее в абсурд. Но. тогда философ

отказывается от живой действительности, а жизнь
отказывается от философии и идет мимо нее.
Если критицизм в сущности вел от пустоты и при-
вел к пустыне, то и у метафизиков дело обстояло не
лучше, где не сумели отрешиться от греха отвлечен-
ности. Пустыня получилась у материализма потому,
что он также расчленил в философии живое; это те-
чение впало в рабство научности в самой наивной
форме, подчинившись абсолютированной фикции. Даже
более утонченные Мыслители, как Ницше, звавшие
вслушаться в голос тела и земли*), остались на почве
такого же уклона от живого в отвлеченное; и у Ниц-
ше абстракция,—одно*тело, плод психологизма. Если у
противников „холодные" высохшие глаза и перед ними
всякая птица оказывается общипанной, без перьев**)
то сам он сидит на перьях, но без птицы: одни, глядя
на оголенную птицу, спрашивают, как она может ле
тать; другие задают тот же вопрос, разглядывая одни
перья. Шопенгауер дал неразрешимую загадку в том,
как безрассудная воля, одна психологическая отвле
ченность приводит к просветлению, к разуму другой
отвлеченности. На том же пути находятся спиритуалис-
ты всех оттенков: добытая отвлечением идея душев
ного фактора гипостазируется и возводится в абсолют.
Интеллект, воля, дух-мысль и т. д. стоят друг против
друга, как самостоятельные существа: человек стано-
вится своего рода учреждением с изоляционными каме
рами, из которых время от времени выпускаются оди-
ночники и, сделав свое особое, отдельное дело, снова
замыкаются в камеры.
Материалист никак не может внести жизнь в
свое учение и перечти к живому; спиритуалист в
конце концов должен утверждать, как Шпир, что весь
мир, рисующий нам самостоятельные тела, есть систе-
матически организованный обман. Религиозно философ-
ская точка зрения, отвлекающая от жизни предпочти-
*) Also sprach Zaratuswn, w VII, 44.
**) Там же, стр. 4Г2

тельно дух, приводит у Е. Трубецкого, например,
чуть ли не к переизданию земного мира;
но под другим только заглавием. Антипсихологист
Лосский искал непосредственных данных, но все-таки
увидел их только в сознании; и он был вынужден
назвать акт суждения познания психологическим, что
важно для психологии и неправильно для философии,
так как его интересует живое, а в этом смысле сужде-
ние есть живой акт, в котором участвует весь человек.
Попытки приблизиться к живому первоисточнику
никогда не прекращались, то в усилиях мистики, то
в учении об интуиции, то на путях конкретного зна-
ния; но психологизм, хотя бы и иногда ослабленный,
проникал и туда. Так Бергсон развенчал интеллект и
возвеличил интуицию, „тот род интеллектуального
вчувствования или симпатии, посредством которой мы
проникаем во внутрь предмета, чтобы слиться с тем,
что в нем есть единственного и, следовательно, невы
разимого" *), но и он говорит о живом, но все таки
внутреннем „я*; необходимо помнить, что вотируя
недоверие интеллекту, Бергсон соглашается видеть в
нем действительный самостоятельный фактор, то же
самое он делает с инстинктом и интуицией, а в итоге
получились те неудачи, на которые мы указали в
первой части этого труда.
Войну отвлеченным началам об'явил Вл. Соловьев
и во многих отношениях провел ее очень интересно,
но он взял конкретного суб'екта в гранях психической
жизни, ума, воображения и веры, но до живой пол-
ноты он не дошел.
Психологизм не оставался без влияния на прак-
тическую жизнь. Она сказалась в одностороннем воз-
величении духовной жизни и ее ценности к большому
ущербу для последней. В практической жизни можно
также указать в параллель теории на разрушительное
действие отвлеченной точки зрения. Ницше в свое
*j Введение в метафизику, стр 198.

время указал*), что вера в категории разума создает
нигилизм, потому что мы меряем ценность мира кате-
гориями, относящимися к измышленной действитель-
ности, а следствия переносим в жизнь, рождая отча-
яние и понижая жизнеспособность Как бы ни была
высока и благородна известная идея, но если она
культивируется и выступает изолированно, она стано-
вится злом и больше всего тогда, когда она претен-
дует на абсолютное значение. Современная война по
казала, что может дать идея изолированно (отвлечен-
но) взятого патриотизма: она, несмотря на свое высо-
ко нравственное происхождение, породила тьму без-
нравственнейших действий. Обособленная, отвлеченно
взятая идея интернационализма явила ту же картину
разрушительных следствий: узаконенные теорией кате-
гории пролетария, буржуа и т. д. были перенесены во
всех своих следствиях на живую действительность,
где нет таких изолированных положенний и получился
ужас безконечного разрушения: стремясь бить по части,
всегда били по целому. Великая правда, утвержденная
мыслью, взятая отвлеченно и перенесенная на практи-
ку, становится великим злом. В этом отношении мак-
сималистические радикальные учения дают яркий при-
мер: отвлеченно утвержденная величайшая свобода в
анархических течениях превращается в величайшее
насилие и произвол. Не даром ни одно течение не
выступало с такими злодеяниями, как анархизм, свер
шавший все это во имя абсолютной свободы.
В общем итоге мы приходим к выводу, что истин-
ная действительность дана в конкретном, живом пере-
живании; „прав лишь наивный .реализм. Жизнь всегда
наивна, как наивна всякая целостность и непосред-
ственность**/' • Как использование естественно-науч-
ных понятий в метафизическом смысле в натуралиста
ческой философии приводит к неудачам, так и исполь-
зование философских понятий в естественно научном
*) Wille zur Macht, W. IX 17.
**) С. II. Булгаков «Философия хозяйства^ стр. 166.

духе и методе не допустимо: для философии нет и не мо-
жет быть ни отвлеченного субъекта, ни отвлеченного
объекта; в ней может быть речь только о живом познава-
теле, о конкретном „я* и живом предмете познания-
Последний вывод из критики психологизма это,—что
исходным пунктом для философии может и должна
быть живая человеческая личность во всей ее полноте.
III.
Вопрос о жизненно-правдивом исходном пункте
решается по существу уже самой сердцевиной фило-
софии, ее императивным действенным характером:
каждое ее положение обращено к человеку и так или
иначе говорит о нем. Чтобы спрашивать о мире и
жизни, о смысле жизни человека, необходимо, чтобы
он был, чтобы за всеми действительными сменами этому
"я" было отведено соответствующее место. Тот факт,
что из седой старины идут постоянные попытки рас-
сматривать человека, как своего рода центр мирозда-
ния, говорит о глубоких основаниях в пользу такого
исходного пункта; он во всяком случае исключает
характер случайности. И логически и жизненно-просто
и бесспорно, что философствует человек и философский
свет горит прежде всего для него; „человек предше-
ствует философии, человек—предпосылка всякого фи-
лософского познания*)", но человек не в виде отвле-
ченного элемента, который постоянно пытаются вло-
жить в „я", а живая конкретная человеческая лич-
ность. Это понятие требует некоторых пояснений.
Первое и самое важное пояснение должно заклю-
чаться в том, чтобы оградить наш исходный пункт от
истолкования, например, в эмпириокритическом духе:
мы отклоняем не только растворение субъекта в отвле-
ченные психологические элементы, по отдельности
взятые, но субъект для нас не есть и сумма, состав-
ленная из души и тела, он не психо-физическое
*) Н. А. Бердяев „Смысл творчества", стр 43,

целое, в котором исчезла все-таки какая то связь, &
он живая конкретная личность,—то „я", которое поста-
влено вье всяких сомнений переживанием, действием*)
и самой сутью философии. Ведь не продукты психоло-
гического анализа жили, мучились и пробивались
веками к коренным вопросам философии, а именно а
живой личности родились сомнения и думы. Что пред-
ставляет эта личность метафизически, это должна
решить все учение в его целом, но этим самым, лич-
ность-человек уже об'явлен неприкосновенным во
всей его живой полноте, потому что иначе исчезнут,
потеряет смысл все те вопросы, на которые мы ищем
ответа, потому что философия должна не только объ-
яснить теоретически, но и дать почувствовать, и по-
велеть действовать, и открыть этому действию смысл
и простор. Этим характером t и исходным пунктом
философии и сб'ясняется глубоко знаменательная
смена философских систем, противоречащих друг другу
и тем не менее уживающихся веками рядом друг с
другом,—неувядаем ость, Сократа, Платона и др.,-^потому
что в них живет личность,—живая, конкретная лич«
ность во всей ее полноте, сколько бы философ ни
пытался в теории подменить ее продуктом абстрак-
ции. Если бы философское „я" было „чистым", вылу-
щенным и избавленным от всего живого, то у фило-
софии не было бы истории в том поучительном смыс-
ле, как она существует в действительности и должна
существовать. Отвлеченнее „я" было-бы строго одним,
и мир его, об'ект его, был бы один, но живая лич-
ность дает живой текучий мир и живую смену* фило-
софских учений.
Живая человеческая личность в вопросе о мире
и себе заявила о своем „я", закрепленном действие**
и переживанием. Эта мысль была названа Фихте само-
полаганием «я>. Для мысли, для вопроса, для фило-
софии нужна только идея „я", которое в чистом сво-
*) Срвн. Muneterberg „Grundzüge der Psychologie", s. 93,

Годном акте мысли и полагает самое себя. Отыскивая
наиболее простую форму самополагания, Фихте усмот-
рел ее в чистой логической идее „я". Между тем,
логически простое,—жизненно всегда сложно и недо-
ступно анализу, и то великое самополагание, о кото-
ром глубоко правдиво заговорил Фихте, заключается
s той простоте, которую знает жизнь, которую так
характерно выявляют дети, когда они затрудняются
нарисовать простую геометрическую фигуру, например,
треугольник, трапецию, и без колебаний берутся сри-
совывать жизнь, хотя бы перед ними были сам Ру-
бенс, Корреджио и т. д. „Я" самополагает себя, ис-
ходя из своей живой функции, из переживания, дей
ствия, жизни, так как оно дано именно в них,—как
живое,-конкретное, единое целое. В то время, как при
гносеологически „чистоми самополагании „я", бессодер-
жательное само,. оказалось перед еще более пустым
„не—я" и только благодаря скрытому двигателю вся
система пришла в движение, в действительности жи-
вое „я", как конкретная личность, стоит перед безко*
нечно богатым жив#м об'ектом, миром, во всей его
полноте и, полагая себя, полагает и его в том-же
первоначальном акте, рожденном жизнедеятельностью.
„Я" полагает себя не как идею, не как дух, не как
волю, не как тело или его части и* т. д. и даже не
как их сумму, что также способно создать путаницу,
а как живую личность, так и весь мир единым актом
дан не как система категорий, не как те или иные
колебания волн эфира, а как живой, красочный, зву-
чащий и т. д. мир,—как живой суб'ект в живом мире*),
то „я", которое указывается собственным именем или
указательным местоимением**). Если мы затем отвле-
каемся и оставляем в стороне целый ряд особенностей
отдельных личностей в интересах отыскания общей
почвы для все*, то это никогда не должно обозначать
поворота от жизни и утрату живой перспективы.
*) Срвн. Вл. Соловьев. ..Чтение о богочсловечестве", соб. соч. III стр. Г>5
**) См. /. /. Шпет „Сознание и его собственник" стр. 3.

Научно личность и »яв,в этом своем содержании^
глубоко сложны, но это нисколько не мешает их фи-
лософской (жизненной) простоте. Суть личности пре-
жде всего в ее неразложимом единстве, составленною
с теоретической точки зрения из множества своих
органических частей и служащих единой цели*), все
индивидуальное реально сложно**), но индивид остает-
ся им самим, пока он не разложен. Когда мы пыта-
лись и пытаемся нарушить это единство во имя гно-
сеологической чистоты, прикрывающей подлинный раз-
рушительный психологизм, мы повторяем старую исто
рию с софизмом о лысом: если выдернуть один воло-
сок, человек не облысеет, а затем по одному волоску
мы все таки оголяем его голову. Так и с „я*: спра-
шивают, мыслит ли ваше тело? Конечно, нет. А ваша
рука, голова, воля, чувство и т. д? итак понемногу
остается чистый гносеологический суб'ект. Но так
можно разобрать не только живое существо и лишить-
его жизни, но и привести теоретически в полное
бездействие любую машину: все.части по отдельности*
не создают того действия, которое тем не менее дает
машина в целом. Все дело в том, чтобы понять, что
воли, как воли нет, а есть личность, проявляющая
велю; ума или мышления нет, а есть личность, прояв
ляющая соответствующие акты и т. д. Нормальная:
личность,—т. е пока она есть,—не допускает нару-
шения своего единства в настоящем своем составе,
но она не допускает его и в плоскости последователь-
ности, она есть связь переживаний и состояний в их,
чередовании и взаимоотношении, как и в их одновре-
менности
Отрицая расчленение нашего исходного пункта в
философии, мы этим отнюдь не отклоняем проблем»
личности, как сложного вопроса. Мы только в данною
случае считаем возможным указать на живую жизнь,
•) См. Sigwart „Logik'*. II, s. 25в/7.
**) RiCHert .,Die Grenzen der naturwissenschaftlichen BeariffsbildungJ^
s. 342.

назаменимую никаким описанием и объяснением. Если
бы можно было не опасаться психологизма, можно
было-бы прямо перейти к интересующему нас вопросу,
но этого нет, и, для правдивого решения коренных
вопросов философии, важно отметить некоторые стороны
в нашем исходном пункте.
Само собой разумеется, на первое место должна
быть выдвинута именно та сторона личности, которая
составляет ее как бы differenfia specifica и которая
привела-—при ее изоляции—к психологизму и отвле*
ченности. Это - самосознание, дающее человеку право
говорить о себе „я"*); это та последняя капля, кото-
рая дополнила чашу до краев и создала иллюзию, что
именно она и наполняет ее в необходимой для лич-
ности степени, меж тем как она влилась и слилась с
сложным неразрывным целым, которое мы не можем
обозреть сразу и потому вынуждены анализировать с
опасностью, оказавшейся действительною, забыть о
живом целом, из которого мы выделили эти элементы.
Живое, реальнее самосознание и говорит именно об
этой конкретной полноте. Даже Фихте, абсолютиро-
вавший „я" и его самополагание, подчеркнул, что оно
мыслимо только при противополагании „не я", и это
ясно показывает, что самосознание говорит о живом
,я", у которого только и может быть „предмет*,
об'ект познания, потому что отвлеченнее понятие не
может действовать, а познание есть деяние, акт, не
только в действительности, но и логически возможный
только в живом. Рассматривая самосознание, самораз-
личение и самоопределение**), как суть личности, мы
не в праве забывать о том, из чего мы эту суть выде-
лили* так как выводы все делаются и должны давать-
ся для личности в целом, где нет смысла говорить о
сути, "как таковой*, о «Kern und Schale". Здесь более
чем где-либо необходим возврат к самому себе в прав-
•) См. Kant, „Antropologie", начало.
**) Признаки, выдвинутые 8л. Соловьевым «Чтение о богочеловече-
стве' собр. соч. III стр. 67.

дивом, жизненном смысле из тупиков отвлеченности и
психологизма, из сферы схемы личности и ее только
одной „сути".
Что дает этот возврат к себе, к живой полной
личности?
Эго может быть пояснено четырьмя точками зрения,
применимыми к человеку и, насколько возможно, даю-
щими обзор того, что входит в понятие живой цельной
личности. Эти точки зрения были выдвинуты мною
в педагогике и положены в основу моей педагогиче-
ской теории*), потому что там также идет, речь о жи-
зни и живом.
Эти четыре группы свойств составляются из при-
надлежности человека к четырем сферам фактического
существования: природы, индивидуальности, социаль-
ных образований и той идейной сферы, которую мы в
собственном смысле могли бы назвать культурой: 1. че-
ловек—детище природы, 2. он—индивид, 3. он—социа
лен, так как нормально он немыслим вне взаимоотно-
шений с ему подобными в семье, обществе, народе,
государстве, человечестве, и т.д.; и не только в насто-
ящем времени, но и в их прошлом, удержанном памятью
и наследственностью, и 4. он—сочлен культуры в том
отношении, что он причастен в большей или меньшей
мере к той идейной массе, где даны самосознание,
ценности, цели, задачи, добро, истина, красота, свя-
тость и т. д Все эти сферы в нем не только не
исключают друг друга, но наоборот все они пополняют
друг друга и в личности существуют как единое, хотя
и подвижное, но неразрывное целое, и в каждом акте,
помысле, все они так-или иначе проявляют себя, при
чем, конечно, та или иная сторона может быть в роли
направляющего или центрального фактора, но не
исключая остальных Сложные взаимоотношения этих
сторон и входят в то необозримое целое, которое мы
называем конкретной личностью.
*) Очерк педагогической психологии, в связи с общей педагогикой
4 изд., гл. VI и VII.

Но понятие это не исчерпывается теми искус-
ственно выделенными группами элементов, на кото-
рые мы только что указали. Уже само самосознание
является ярким показателем действенного характера
нашего «я>. Тут прежде всего слышится голос нашего
непосредственного самоощущения и немыслимость жиз-
ни при ином допущении. И здесь предпочтение долж
но быть отдано непосредственному свидетельству
живой жизни, подкрепленному теми соображениями, на
которые мы указывали раньше, а именно,— что «я»
есть не теоретическая идея просто, а функция, пере
живание. В том, что свидетельствуется психической
сферой, как говорит В. Джемс, «percipi есть уже esse;
занавес является самой картиной» *), Пусть это чув-
ство не во всем достоверно и не способно осветить
все, но оно, все таки с полным правом претендует на
внимание **). Всякая попытка отрицания активного
характера «я» приводит к его полному уничтожению,—
-в том числе делает невозможным и мысль, а следо-
вательно и самый акт отрицания. Поэтому в попытке
понять «я>, как деятеля, стремящегося теоретически
{в познании) и практически (во всей сфере культуры)
превратить мир в себя и свое очеловеченное суще
ствование ***), лежит глубокая увлекательная правда,
ярко вскрытая—хотя и с односторонней точки зрения—
философией Фихте, убежденно повторявшего, что сели-
мое, чисто истинное, это —моя самодеятельность,
единственный непосредственный беспорный предикат,
присущий мне> . Даже в самом простейшем восприя-
тии, в самой элементарной реакции дана эта актив-
ность; в нашей жизни нет пассивности, есть только
степени активности, пониженные до незаметности для
*) "Вселенная с плюралистической точки зрения», пер Шпета,
стр.
**) Вопреки мнению Mùnsterbergà Grundzüge der Psychologie, s. 67.
***) Срвн. KapjeiUb «Surtor Resartus», стр. 44. * Человек—животное, вла-
деющее орудием»... стр. 43 сбег орудий он-ничто, с орудиями все».
****) «System der Sittenlehre W. If, 406 и 403. срвн. также «Bestimmung
ies Menschen» W. Iii 347, где Фихте говорит, что он мыслит этот предикат,
но „не измышляет" и также ссылается на непосредственное чувство.

нас, но и в неподвижном состоянии производится
затрата и взаимодействие сил; тем более активно
бывание в нашей душевно-духовной жизни.
Но эта самодеятельность не слепая, это не дви-
жение или изменение, а именно деятельность, т. е.
направляемое целями деяние ~и изменение. Безцель-
ность способна вполне раздавить и уничтожить лич-
ность. Цели эти даются не только раздражениями из
внешнего мира и не только внутренними пережива-
ниями, не только идеями и принципами, и всей сферой
культурных интересов, но и тем, что личность само-
цель,—что особенно важно отметить, как мы это уви-
дим в дальнейшем изложении, С утратой этого свой-
ства <я> или личность перестают существовать. Эта
идея пропитывает всю суть и всю- сферу личности;
она дана в ее самосознании, она—же говорит и в
инстинкте самосохранения, она слышится во всех иных
целях, поставляемых личностью,—это та черта, кото-
рая дает право говорить о личности-человеке, как о
величайшем эгоисте, в лучших, святых своих помы-
слах и деяниях, стремящемся к себе как самоцели,
хотя—бы это было стремление спасти душу свою или:
обрести царство Божие. Во всяком случае:
«Volk und Knecht und Ueberwinder,
Sie gestehen zu jeder Zeit,—
Höchstes Glück der Erdenkinder
Sei nur die Persönlichkeit». Гёте, W. O. Divan.
Стремление к себе, как самоцели, приобретает
безконечно широкий диапазон не только в том, что
есть, но в том, что должно быть, что не есть, а что
творится. Тело наше не ничтожный комок, к которо-
му оказывается прикованным мое <я» *), а наоборот:
оно является безконечно богатым связующим началом'
со всем внешним и внутренним миром, со всей поп-
нотой конкретного мира, тем, что дает—кстати ска-
*) См. Лосский -Обоснование интуитивизма), 2 изд., стр. 2.

зать—реальную основу для постановки великого тра
гического вопроса о мире и <я», об их взаимоотно-
шении.
Во внешнем и внутреннем мире, деятельностью и
познанием, наше <я> прокладывает себе пути, верша
постоянный процесс объединения и оформления, прео-
доления раз'единенного множества *); при этом мы
стремимся об'ять и соединить не только то, что есты
в настоящем, но и исключить перерывы и отчуждение
в прошлом,—чтобы наше „я" было и в мире настоя-
щем, и в прошлом в целом, связанном с ним непре-
рывными связями. **)
К этому необходимо добавить, что та же актив»
ность в личности дана и в отношении будущего. «Я>
наше по самому своему существу не только несет в-
себе итоги прошлого,- не только живет своим настоя-
щим состоянием и диапазоном, но оно всегда в поло-
жении постоянного или обеднения, или обогащения;
статического положения здесь нет; кто не идет впе-
ред, 'тот идет назад, потому что в потоке его жизни'
тонет неизбежно известная часть его переживании.
Что такое это "я", личность, эхо определяется не
только тем, что она есть, но в большей мере тем,
.чем она хочет и стремится быть, чем она делает се-
бя. Перед нашим "я" в этом отношении безграничные
перспективы***), и отрицательные вплоть до уничтоже-
ния себя, и положительные, как возможность все бо-
лее высокого и ценного. Как говорит Вл. Соловьев****),
человеческая личность—к, следовательно, каждый
единичный человек, - есть возможность для осуще-
ствления неограниченной действительности". Мы
вполне присоединяемся к его утверждению, что эта
*) См. Аскольдов. « Мысль и действительность >, стр. 138—139.
**) См. Вл. Соловьев. «Критика отвлеченных начал», собр. соч. Ii,
стр. 154 301. Также FiGhte Grundlage des Naturrechts», w. II, s. 84: о System
der Sittenlehre», w. П, s 616.
***) Срвн. Вл. Соловьев «Критика отвлеченных начал», соч. (I 301 и 303.
***•) Оправдание добра, собр. соч. VII, 212(13.

мысль должна быть аксиомой, но не только этики, а
вообще всей философии; возможность эта настолько
велика, что личность действительно может мыслиться
в идеале безусловной. *)
Личность несет в себе творческую мощь, и эта
творческая мощь выявляется в двух направлениях: в
росте и обогащении самой личности и в росте и обо-
гащении мира. Она обогащает самую себя с каждым
шагом расширения и углубления своих интересов.
Здесь будет вполне к месту вспомнить вундтовский
закон возрастания духовной энергии**), который гово-
рит о том, что***) духовная мощь индивидуальности,
помимо других источников, растет вместе с развитием
психики, благодаря этой дивной способности души
отстаивать самое себя от власти времени" (наприм. в
памяти. М. Р.). Творческая мощь бытия действительно
не только не истощается в процессе мирового разви-
тия, но она растет вместе с ним. Личность, рождая
идею, мысль, идеал и т д., и веря и утверждая их,
создает новую действительность не только в себе и
для себя, но и рождает новую реальную силу, идущую
щ мир. Наши силы, широта и мощь убывают от сом-
нения в себе и возрастают от веры в себя и в свои
идеи. Если герои Шекспира были только плодом твор-
ческой фантазии отдельной личности, то потом, раз
возникнув, они стали жить и, по мере своей художест-
венной полноты и ценности, вошли в действительность,
в причинную цепь,'—они действуют и сами помогают
творить. Пусть они создались по реальному или мни-?
мому поводу, это нисколько не меняет существа дела.
Е. Н. Трубецкой передает****), со слов своего брат^
• ,\ Н. Трубецкого, что Пл. Соловьев, однажды, по бли-
зорукости, принял скорлупу деревянного пасхального
яйца, надетую на палочку, за одиноко растущий цве.
*) Соловьев. «Чтения о богочеловечестве», Собр. соч. LU.
•*) См Logik, R H, Th. И, стр. 276 щ др.
••*) Ci. Зеиьковский „Проблема психической причинности", стр. 87$.
****) „Миросозерцание Вл. Соловьева4' г I. стр 14-15.

ток; С. H. Трубецкой разрушил эту иллюзию в тот
момент, когда Соловьев, вдохновившись воображаемым
одиноким цветком, слагал о нем прочувствованное
стихотворение. В личности ничтожный повод, ложно
понятое явление, может породить великое творение, и
тогда, прежде всего, сама личность становится больше,
глубже, творчески сильнее, потому что к полноте ее
действенной силы прибыли новые звенья.
Конечно, личность, как единичная творческая
сила, не безгранична. Как говорит Фихте*), в самом
понятии личности лежат ее границы. Они определены
границами ее свободы,—на ней мы остановимся в
одной из следующих глав. . Эти границы текучи и
резкую демаркационную линию провести невозможно:
от узкой сферы серенького человека она может раз-
ростаться до безбрежной шири гениальности. Здесь,
как и во всем живом, текучесть и постоянная борьба
суб'екта и объекта, их сфер. Проведение резких обры-
вающих границ мыслимо только в отвлеченном поня-
тии, в фикции, неприемлемой для философии; опреде-
ление может быть достаточным и тогда, когда оно
определенно указывает на текучесть границ. В лич-
ность входит все то, что объединено ее самосознанием
все, что она окрасила личным характером, органиче-
ской теплотой своего существования, будет-ли это
духовное идеальное, душевное,социальное, телесное**),—
это безразлично. И даже при этом условии приходится
сказать, что известная доля отвлеченности в нашем
понимании все-таки останется; мы не можем охватить
всей полноты, мы все-таки «отвлекаем» от живой
полноты действительности, но это неизбежно и допус-
тимо, потому, что здесь дано в основном самодовле-
ющее целое, допускающее временное условное выделе-
ние из действительности как чего-то типического, но
и для типических целей, не больше.
Подчеркивая „я", как живую, конкретную, жиз-
*) Die Bestimmung des Menschen, III s. 4Ö0.
**) См. Л. Джеме, „Психология*, гл. о личности.

ценно—данную личность, мы, естественно, сталкиваемся
с особенным противодействием в той части, где в это
целое включается наше тело. Все тот-же психологизм
и отвлеченность создают нелепое положение: живя;
как единое целое, мы не верим самим себе, своему
существованию и живем со старой мыслью о резкой
раздвоенности в существе человека; мы мыслим по
платоновски: дух благороден и рвется в высь, тело
его сковывает, привязывает к земле и земному. Эври-
стическое научное различение,—психологическая и фи-
зиологическая точки зрения,—поработили философию,
которая в силу основного своего задания не может,
по возможности не должна расчленять. Попытки в
сторону преодоления этого философски тягостного
дуализма идут из века в век: стремление избавиться
от него даны в материализме, в спиритуализме, в
панпсихизме, в современных теориях, учащих, что
телесная жизнь немыслима без душевной, а переход
одной энергии в другую мыслим только при „корен-
ном родстве" их*). Протестуя против определения
психологии, как науки о том, что существует только
во времени, а не в пространстве, психолог А. Бинэ
говорит**), что „в нашей жизни мы не перестаем
локализировать в пространстве, хотя отчасти и смут-
но, нашу мысль, наше я, весь наш интеллектуальный
мир. В данный момент я смотрю на себя, и беру себя
как пример: я пишу эти строки в моем рабочем ка-
бинете, и никакое метафизическое рассуждение не
заставит меня отказаться от моего глубокого убежде-
ния в том, что все мое умственное существо пребы-
вает в этой комнате, во втором этаже моего дома в
Медоне. Я нахожусь здесь, но не где нибудь в другом
месте; тело мое здесь, здесь моя душа, если она у
*) Срвн. В. В, Зеньковский, „Проблема психической причинности",
стр.380.
**) Душа и тело, стр. 113.

меня есть. Я там, где мое тело, и даже думаю, что
я нахожусь в самом моем теле*)*.
С этим дуализмом в философии и жизни нечего
делать. Характерно, что с ним не уживается и другая
теория, трактующая конкретные проблемы жизни —
педагогика, когда она строится жизненно правдиво.
В нем даны в сущности две позитивно научные (но
не философские) точки зрения на человека, как дей
ствительность, отделившие две стороны в живом
целом, тело и душу.—Что перед нами два продукта
отвлечения, против этого ничего не говорит и то,
что после смерти личности остается ее тело, только
тело, т. е. оно, как и камень и др. предметы неорга
нического мира дано, как нечто иное, реальное и
существующее. Насколько правильно такое утвержде
ние в широком смысле слова, это мы попытаемся
выяснить в дальнейшем изложении. Что же касается
человеческого существа, то со смертью все то, с чем
мы имели дело в жизни, совершенно исчезло для
данной живой ' действительности, нет уже не только
познавателя, но нет и человека; рука, нога,—уже не
органы в точном значении этого слова; то, что мы
называем телом человека, перестало быть им и должно
быть понято в иной связи; в нем совершаются уже
совершенно иные процессы и т. д. В живом и кон
кретном проведение грани между физическим и пси
хическим, телесным и духовным невозможно и, с фи
лософской точки зрения, совершенно не нужно**).
Психологические доводы в пользу этого губитель
ного дуализма, оперирующие правомерностью отделе
ния данных сознания и душевной жизни от тела и
телесных процессов, не убедительны: то, что моя рука,
голова и т. д, могут быть объектом восприятия и я
не могу приписать им сознательной или душевной
*) Срвн. Штумпф „Душа и тело", в сборнике „Новые идеи в* фило
софии", № 8 стр. 104, где он выражает готовность признать возможность
порождения психической жизни органическими процессами (как и Джемс).
**) Срвн. Булгаков, «Философия хозяйства», стр. 278,

жизни, в одинаковой мере относится к любому акту
моей душевной жизни, как и телесной. Как раз непо-
средственный опыт говорит твердо и ясно именно не
об отдельном существовании тела и души, а об их:
цельности и полноте. Не даром наивное сознание
пришло к мысли об отдельной душе на пути созер-
цания безжизненного тела, т. е. уже не человека, Для
психологиста и дуалиста остается неразрешимой загад-
кой, почему такое ничтожное явление, как расстрой-
ство желудка, насморк, вспухающий палец и т. д., ме-
шают мысли и даже могут парализовать ее, почему
они могут ослабить волю вплоть до полного ее унич-
тожения Все это становится понятным и ясным в
живом целом, в одном единстве, где палец не мыслит,
не проявляет волю, но и ум и воля не мыслят и не
проявляют воли; не мыслит материя, но не мыслит и.
дух; мыслит и познает живая, конкретная личность*,
из которой выделены абстракцией все эти стороны.
Вот именно потому их состоянием и может опреде-
ляться целое в его состоянии и функциях. Только npœ
такой точке зрения мы избегнем курьезных затрудне-
ний, порождаемых, например, таким вопросом: каким
образом, проснувшееся „я* находит себя после крепкого
сна тем же самым, не теряет связи с своим прошлым &
даже не замечает трудности своего положения; ответ
в духе Тейхмюллера, например, что „я" субстанция,
что оно во сне утрачивает только самосознание, но
что затем самосознание возвращается, не ответ, пото-
му что вопрос только отодвигается, но не устраняется.
Но живые процессы в живом человеке во сне только
понизились и взяла преобладание одна сторона, отнюдь
не исключив, а только приглушив другие, при пробу-
ждении они снова достигают своей обычной интенсив-
ности и нет нужды что-либо восстанавливать, потому
что не было никакого перерыва.
* Отсюда становится понятным стремление человека
возможно полнее вскрыть себя и расширить диапазон:
своей жизни. В этом смысле вполне последовательно,,

необходимо включить в личность, в „я", как исходный
пункт философии, всю полноту не только телесно-ду-
шевного состояния, но и все идейное, идейно-ценное
ее богатство, как 6 лично индивидуальном, так и в
социальном направлении. Все делает это „я* с науч
мой точки зрения одним из очень сложных вопро-
сов, но для философии, как учения о миросозерцании,
это единственно правдивый, простой и наиболее бес-
предпосылочный исходный пункт.
Конечно, в этом пункте всплывает старое опасе
ние, сыгравшее не последнюю роль в узаконении чистой
духовности человека,—что на пути нашего конкретно-
го понимания познавателя,—исчезает разница между
ним и животным. Но мы должны помнить и надеемся
показать в дальнейшем изложении, что только при
нашей концепции может итти в понятном смысле
речь об одухотворении и одухотворенности, в которой
мы заинтересованы. Вообще же заметим, что принци-
пиальное различие между остальными животными и
человеком исчезает и должно изчезнуть; различие есть
в полноте, в степени и в способности к развитию
всех указанных нами сторон,—в том особенно, что
культурное начало дано у остальных животных в стро
го фиксированной дозе, в бессознательной или во
всяком случае затуманенной форме. Там, как говорит
Бергсон, жизненное начало забежало в тупик и оказа-
лось в строгих рамках инстинкта; животные не могут
использовать широко свой опыт для созидания нового,
у них нет творчества. Но мы должны помнить, что
ряд разновидностей животного царства являет срав-
нительно высокую форму социальной жизни, как пчелы,
муравьи и т. д ; и уж во всяком случае все они обла-
дают упрощенной или усложненной жизнью, которая
заставляет предполагать в ней ясные психические
элементы; например, у домашних животных эта душев-
ная жизнь может быть даже относительно высоко
развитой, но она не подымается до высот самосознания,
^ идеи должного, до простора творчества и культуры

в узком, идейном смысле этого слова. Человек—•
то-же животное, но умеющее дополнять, обогащать и
широко использовать не только родовой, но и свой
личный опыт и приобретать свои формальные навыки,
помогающие ему ориентироваться в совершенно новой
обстановке. И здесь конкретное живое понимание не
допускает фиктивных перегородок и перерывов*).
Подчеркивая „я* как живую полноту, мы этим не
устраняем вопроса, о центре тяжести этого „я*. Он
может перемещаться и действительно перемещается,
как это и должно быть в живом и конкретном. „Я"
первобытного человека и „я" гения или святого не
тем отличаются друг от друга, что один—животное,
другой—чистый, творческий дух; в каждом из нас даны
все четыре стороны, которые упомянуты нами раньше;
оба детища природы, оба индивиды, оба сочлены со-
циальных групп и культуры, но у первого сильно
представлена первая сторона—животность, природность,
слабы вторая и третья и подчинены первой, и только
едва тлеющей искоркой дана четвертая сторона,—куль-
турно-идейные интересы, представленные, может быть,
грубыми проявлениями религиозности, эстетизма'и т. д.,-
у второго, эта идейная масса, наоборот, есть направля-
ющая и господствующая сторона, которой подчинены
все остальные и прежде всего животная сторона. Из
степени преобладания той или иной стороны и сла-
гается все богатое разнообразие личностей в их ^ки^
вой полноте, где неизбежно даны все стороны в жи-
вом, неразрывном единстве. Так может случиться, что
в слабом, сравнительно, теле поселится сильный дух и
наоборот; так могут получить преобладание более де-
тализованные стороны, как эстетизм, религиозность
и т: д., но всегда это единство должно мыслиться
так, как оно есть: в живом, текучем, действенном
состоянии, и при том в управляемом целями действии,
т. е. в деятельности.
*) Сравн. Вл. Соловьев «Критика отвлеченных начал», соч. 11*79,
также R. Eucken, »Grundlinien einer neuen Lebensanschaung», 91.

Все это выдвигает целый ряд вопросов и след-
ствий, с которыми мы дальше и должны разобраться.
Свое „я" предполагает чужое „я" „Я" вне среды
себе подобных немыслимо* даже выросши и потом
оказавшись изолированным, оно неизбежно угасает или
подрывается. Без среды человек, даже оставаясь спо-
собным жить животной жизнью, никогда не становится
личностью; если-бы он был только среди объектов, „яи,
личность была бы невозможна. Суб'екг *я" действи-
тельно, как это глубоко правдиво констатирует Г. Г.
Шпет*)? соотносителен прежде всего не объекту, как
учит современная философия, а суб'ектам, свое „я" —
чужим „я". Таким образом мы встречаемся с пробле-
мой чужого „ я ", поглотившей много философски
усилий в психологистической, отвлеченной постно г
и разрешающейся значительно проще в нашей теорг
Все изложенное относительно суб'екта, исхег
пункта философии, предполагает еще одно yj*
ние, также являвшееся до сих пор одним из
сложных вопросов: мысля личность, как ?
творческое начало, мы этим. самым у^
свободу, которая, под названием п-
воли, остается до сих пор не >-:
теоретически она оказывалась
чески мы без нее жить не
личности, нет „я". Где( жг
Нз" оба эти вопроса
тить наше взимание.