Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. Т. 1. - 1989

Часть
первая

Глава I
Предмет психологии
Природа
психического
Характеристика психических
явлений. Специфический круг
явлений, которые изучает пси-
хология, выделяется отчетливо и ясно — это наши
восприятия, мысли, чувства, наши стремления,
намерения, желания и т. п.— все то, что составляет
внутреннее содержание нашей жизни и что в ка-
честве переживания как будто непосредственно
нам дано. Действительно, принадлежность инди-
виду, их испытывающему, субъекту —т первая ха-
рактерная особенность всего психического. Пси-
хические явления выступают поэтому как процессы
и как свойства конкретных индивидов; на них
обычно лежит печать чего-то особенно близкого
субъекту, их испытывающему.
Не подлежит сомнению, что так, как нам бы-
вает дано нечто в непосредственном пережива-
нии, оно никаким иным способом дано нам быть
не может. Ни из какого описания, как бы ярко
оно ни было, слепой не познает красочности
мира, а глухой — музыкальности его звучаний
так, как если бы он их непосредственно воспри-
нял; никакой психологический трактат не заменит
человеку, самому не испытавшему любви, увлече-
ния борьбы и радости творчества, того, что он
испытал бы, если бы сам их пережил. Мне мои
переживания даны иначе, как бы в иной перспекти-
ве, чем они даны другому. Переживания, мысли,
чувства субъекта — это его мысли, его чувства,

это его переживания — кусок его собственной жизни, в плоти и
крови его.
Если принадлежность индивиду, субъекту является первым
существенным признаком психического, то отношение его к не-
зависимому от психики, от сознания объекту — другая не менее
существенная черта психического. Всякое психическое явление
дифференцируется от других и определяется как такое-то пере-
живание благодаря тому, что оно является переживанием того-то\
внутренняя его природа выявляется через его отношение к
внешнему. Психика, сознание отражает объективную реальность,
существующую вне и независимо от нее; сознание — это осознанное
бытие.
Но было бы бессмысленно говорить об отражении, если бы то,
что должно отражать действительность, само не существовало
в действительности. Всякий психический факт — это и кусок реаль-
ной действительности и отражение действительности — не либо одно,
либо другое, а и одно и другое; именно в том и заключается
своеобразие психического, что оно является и реальной стороной
бытия и его отражением — единством реального и идеального1.
С двойной соотнесенностью психического, присущего индивиду
и отражающего объект, связано сложное, двойственное, противо-
речивое внутреннее строение психического факта, наличие в нем
самом двух аспектов: всякое психическое явление — это, с одной
стороны, продукт и зависимый компонент органической жизни
индивида и, с другой, отражение окружающего его внешнего мира.
Эти два аспекта, в тех или иных формах представленные даже
в совсем элементарных психических образованиях, все более
отчетливо дифференцируются и принимают специфические формы на
более высоких ступенях развития — у человека, по мере того как с
развитием общественной практики он становится субъектом в под-
линном смысле слова, сознательно выделяющим себя из окружа-
ющего и соотносящегося с ним.
Эти два аспекта, всегда представленные в сознании человека в
единстве и взаимопроникновении, выступают здесь как пережива-
ние и знание. Моментом знания в сознании особенно подчерки-
вается отношение к внешнему миру, который отражается в психике.
Переживание это первично, прежде всего — психический факт, как
1 Впоследствии С. Л. Рубинштейн глубоко и оригинально
проанализировал философско-психологическую проблему
идеального. По его мнению, характеристика психического
как идеального относится, строго говоря, лишь к продукту
или результату психической деятельности, а не ко всему
психическому в целом (см. его философско-психологический
труд «Бытие и сознание». М., 1957. Гл. II. § 2. О психическом
как идеальном. С. 41—54). В советской литературе это пер-
вая большая работа, в которой в рамках философско-пси-
хологической теории систематически разработана категория
идеального.— Примеч. сост.

кусок собственной жизни индивида в плоти и крови его, специфичес-
кое проявление его индивидуальной жизни. Переживанием в более
узком, специфическом смысле слова оно становится по мере того,
как индивид становится личностью и его переживание приобретает
личностный характер.
Переживанием психическое образование является, поскольку оно
определяется контекстом жизни индивида. В сознании пережива-
ющего индивида этот контекст выступает как связь целей и мотивов.
Они определяют смысл пережитого как чего-то со мной происшед-
шего. В переживании на передний план выступает не само по себе
предметное содержание того, что в нем отражается, познается, а
его значение в ходе моей жизни — то, что я это знал, что мне
уяснилось, что этим разрешились задачи, которые передо мной
встали, и преодолены трудности, с которыми я столкнулся. Пере-
живание определяется личностным контекстом, как знание (см.
дальше) — предметным; точнее, оно является переживанием, по-
скольку определяется первым, и знанием, поскольку оно определяет-
ся вторым. Переживанием становится для человека то, что оказы-
вается личностно-значимым для него.
С этим связано положительное содержание термина пережива-
ния, которое обычно вкладывается в него, когда говорят, что человек
что-то пережил, что то или иное событие стало для него пережива-
нием. Когда мы говорим, что какое-нибудь психическое явле-
ние было или стало переживанием человека, это означает,
что оно в своей, поэтому неповторимой, индивидуальности вошло
как определяющий момент в индивидуальную историю данной
личности и сыграло в ней какую-то роль. Переживание не является,
таким образом, чем-то чисто субъективным, поскольку оно, во-
первых, обычно является переживанием чего-то и поскольку,
во-вторых, его специфический личностный аспект означает не вы-
падение его из объективного плана, а включение его в определен-
ный объективный план, соотнесенный с личностью как реальным
субъектом.
Два психических явления могут быть отражением одного и того же
внешнего явления или факта. Как отражение одного и того же, они
эквивалентны, равнозначны. Они — знание или осознание данного
факта. Но одно из них — например, то, в котором данный факт
был впервые осознан во всем своем значении,— могло сыграть
в силу тех или иных причин определенную роль в индивидуальной
жизни данной личности. То особое место, которое оно заняло в
истории развития данной личности, выделяет его, придает ему
неповторимость, делающую его переживанием в специфическом,
подчеркнутом смысле слова. Если событием назвать такое явле-
ние, которое заняло определенное место в каком-то историческом
ряду и в силу этого приобрело определенную специфичность, как
бы неповторимость и значительность, то как переживание в
специфическом, подчеркнутом смысле слова можно будет обозна-

чать психическое явление, которое стало событием внутренней
жизни личности.
Декарт до конца дней своих помнил особое чувство, охватив-
шее его в то утро, когда, лежа в постели, он впервые представил
себе основные очертания развитой им впоследствии концепции.
Это было значительное переживание в его жизни. Каждый человек,
живущий сколько-нибудь значительной внутренней жизнью, огля-
дываясь на свой жизненный путь, всегда находит воспоминания о
таких моментах особенно напряженной внутренней жизни, озарен-
ных особо ярким светом, которые, в своей неповторимой индиви-
дуальности глубоко входя в его жизнь, стали для него пережива-
ниями. Художники, изображая психологию своего героя, недаром
склонны бывают особенно осветить его переживания, т. е. особо
значительные моменты его внутренней жизни, характеризующие
индивидуальный путь его развития, как бы поворотные пункты
его. Переживания человека — это субъективная сторона его реаль-
ной жизни, субъективный аспект жизненного пути личности.
Таким образом, понятие переживания выражает особый специ-
фический аспект сознания; он может быть в ней более или менее
выражен, но он всегда наличен в каждом реальном, конкретном
психическом явлении; он всегда дан во взаимопроникновении и
единстве с другим моментом — знанием, особенно существенным для
сознания.
Вместе с тем мы выделяем переживание и как особое специфи-
ческое образование. Но и в этом последнем случае переживание
является переживанием чего-то и, значит, знанием о чем-то. Оно вы-
ступает как переживание не потому, что другой аспект — знания —
в нем вовсе отсутствует, а потому, что витальный, или личност-
ный, аспект в нем является господствующим. Таким образом,
всякое переживание включает в себя как нечто подчиненное и
аспект знания. Вместе с тем знание — даже самое абстрактное —
может стать глубочайшим личностным переживанием.
В первичной зачаточной форме момент знания в сознании
заключается в каждом психическом явлении, поскольку всякий
психический процесс является отражением объективной реальности,
но знанием в подлинном, специфическом смысле слова — познанием,
все более глубоким активным познавательным проникновением в
действительность оно становится лишь у человека по мере того,
как он в своей общественной практике начинает изменять и,
изменяя, все глубже познавать действительность. Знание — сущест-
венное качество сознания; недаром в ряде языков понятие знания
включается в качестве основного компонента в самый термин
сознания (con-science). Однако сознание и знание не только
едины, но и различны.
Различие это выражается двояко: 1) в сознании отдельного
индивида знание обычно представлено в некоторой специфичес-
кой для него ограниченности, 2) оно в сознании индивида обрам-

лено и пронизано рядом дополнительных мотивационных компонен-
тов, от которых знание, как оно представлено в системе науки,
обычно отвлекается.
В сознании отдельного индивида, поскольку он остается в рам-
ках своей индивидуальной ограниченности, знание объективной
реальности часто выступает в специфически ограниченных, более
или менее субъективных формах, обусловленных зависимостью их не
только от объекта, но и от познающего субъекта. Знание, пред-
ставленное в сознании индивида, является единством объективного
и субъективного2.
Высших ступеней объективности, поднимающей знание до уров-
ня научного познания, оно достигает лишь как общественное
познание, как система научных знаний, развивающихся на основе
общественной практики. Развитие научного знания — продукт об-
щественно-исторического развития. Лишь в меру того, как индивид
включается в ход общественно-исторического развития научного
познания, он может, опираясь на него, и сам собственной своей
познавательной научной деятельностью продвинуть научное познание
на дальнейшую, высшую ступень. Таким образом, индивидуаль-
ное познание, как оно совершается в сознании индивида, всегда
совершается как движение, отправляющееся от общественного
развития познания и снова возвращающееся к нему; оно вытекает
из общественного познания и снова вливается в него. Но процесс
развития познания мира индивидом, совершаясь внутри обществен-
ного развития познания, все же отличается от него; мысли, к кото-
рым приходит индивид, даже те, которые, продвигая на высшую
ступень общественное познание, переходят в систему или историю
самой науки, в индивидуальном сознании и в системе научного
знания иногда могут быть даны в разных контекстах и потому
отчасти в различном содержании.
Мысли ученого, мыслителя, писателя имеют, с одной стороны, то
или иное объктивное значение, поскольку они более или менее адек-
ватно, полно и совершенно отражают объективную действитель-
ность, а с другой — тот или иной психологический смысл, который
они приобретают для их автора в зависимости от условий их возник-
новения в ходе его индивидуальной истории. В некоторых слу-
чаях ограниченность горизонтов личного сознания автора, обуслов-
ленная индивидуальным ходом его развития и историческими
условиями, в которых оно совершалось, бывает такова, что вся
полнота объективного содержания мыслей, которые запечатлены в
его книгах, произведениях, трудах, раскрываются лишь в дальнейшем
историческом развитии научного познания. Поэтому автора иногда
можно понять лучше, чем он сам себя понимал. Для тех, кто затем
2 В дальнейшем С. Л. Рубинштейн значительно углубил свою
трактовку субъективного (см. его «Бытие и сознание».
Гл. II. § 3. О психическом как субъективном. С. 54—70). —
Примеч. сост.

рассматривает мысли какого-нибудь автора в связи с той обществен-
ной ситуацией, в которой они возникли, с тем объективным
контекстом исторического развития научного познания, в который
они вошли, они в этих новых связях раскрываются и в новом
содержании. В системе знания, в историческом контексте об-
щественного познания раскрывается их значение для познания
действительности и выделяется их объективное содержание; в
индивидуальном сознании, в зависимости от конкретного пути
развития данного индивида, его установок, замыслов, намерений,
они наполняются иным конкретным содержанием и приобретают
иное конкретное значение: те же самые положения, формулы и т. д.
имеют в одном и другом случае то же и не то же самое значение,
или, сохраняя одно и то же объективное предметное значение,
они приобретают у разных субъектов в зависимости от их мотивов
и целей различный смысл.
Сознание конкретного реального индивида — это единство пере-
живания и знания.
В сознании индивида знание не представлено обычно в «чистом»,
т. е. абстрактном, виде, а лишь как момент, как сторона многообраз-
ных действенных, мотивационных, личностных моментов, отража-
ющихся в переживании.
Сознание конкретной живой личности — сознание в психологи-
ческом, а не в идеологическом смысле слова — всегда как бы по-
гружено в динамическое, не вполне осознанное переживание,
которое образует более или менее смутно освещенный, изменчи-
вый, неопределенный в своих контурах фон, из которого сознание
выступает, никогда, однако, не отрываясь от него. Каждый акт
сознания сопровождается более или менее гулким резонансом,
который он вызывает в менее осознанных переживаниях,— так же
как часто более смутная, но очень интенсивная жизнь не вполне
осознанных переживаний резонирует в сознании.
Всякое переживание дифференцируется от других и определяется
как такое-то переживание благодаря тому, что оно является пере-
живанием того-то. Внутренняя природа его выявляется в его от-
ношении к внешнему. Осознание переживания — это всегда выясне-
ние его объективного отношения к причинам, его вызывающим, к
объектам, на которые оно направлено, к действиям, которыми оно
может быть реализовано. Осознание переживания, таким образом,
всегда и неизбежно — не замыкание его во внутреннем мире,
а соотнесение его с внешним, предметным миром.
Для того чтобы осознать свое влечение, я должен осознать
предмет, на который оно направлено. Человек может испытывать
неопределенное чувство неприятного беспокойства, истинной приро-
ды которого он сам не осознает. Он обнаруживает нервозность;
с меньшим, чем обычно, вниманием следит за работой, от времени
до времени, ничего специально как будто не ожидая, поглядывает
на часы. Но вот работа окончена. Его зовут обедать; он садится

за стол и с несвойственной ему поспешностью начинает есть. Неопре-
деленное чувство, о котором первоначально трудно сказать, что оно
собственно собой представляет, впервые определяется из этого
объективного контекста, как ощущение голода. Утверждение, что я
ощущаю голод или жажду, есть выражение моего переживания.
Никакое описание или опосредованная характеристика пережива-
ния не сравнится с самим переживанием. Но определение этого
переживание как переживания голода или жажды включает утверж-
дение о состоянии моего организма и о тех действиях, посредст-
вом которых это состояние может быть устранено. Вне отношения
к этим фактам, лежащим вне внутренней сферы сознания, пере-
живание не может быть определено; вне отношения к этим фактам
невозможно определить, что мы испытываем. Установление «не-
посредственных данных» моего сознания предполагает данные,
устанавливаемые науками о внешнем, предметном мире, и опосре-
довано ими. Собственное переживание познается и осознается
человеком лишь через посредство его отношения к внешнему миру,
к объекту. Сознание субъекта несводимо к голой субъективности,
извне противостоящей всему объективному. Сознание — единство
субъективного и объективного. Отсюда понятным становится истин-
ное взаимоотношение сознательного и бессознательного, разреша-
ющее парадокс бессознательной психики.
Навряд ли у человека какое-либо психическое явление может быть
вовсе вне сознания. Однако возможно не осознанное, «бессозна-
тельное» переживание. Это, конечно, не переживание, которое мы
не испытываем или о котором мы не знаем, что мы его испытываем;
это переживание, в котором не осознан предмет, его вызываю-
щий. Не осознанным является собственно не самое переживание,
а его связь с тем, к чему оно относится, или, точнее, переживание
является неосознанным, поскольку не осознано, к чему оно относится;
пока не осознано, переживанием чего является то, что я переживаю,
я не знаю, что я переживаю. Психическое явление может быть
осознано самим субъектом лишь через посредство того, пережива-
нием чего оно является.
Бессознательным часто бывает молодое, только что зарожда-
ющееся чувство, в особенности у юного, неопытного существа. Нео-
сознанность чувства объясняется тем, что осознать свое чувство
значит не просто испытать его как переживание, а и соотнести
его с тем предметом или лицом, которое его вызывает и на которое
оно направляется. Чувство основывается на выходящих за пределы
сознания отношениях личности к миру, которые могут быть осоз-
наны с различной мерой полноты и адекватности. Поэтому можно
очень сильно переживать какое-нибудь чувство и не осознавать
его — возможно бессознательное или, вернее, неосознанное чувство.
Бессознательное или неосознанное чувство — это, само собой ра-
зумеется, не чувство, не испытанное или не пережитое (что было бы
противоречиво и бессмысленно), а чувство, в котором переживание

не соотнесено или неадекватно соотнесено с объективным миром.
Аналогично настроение часто создается вне контроля сознания —
бессознательно; но это не означает, конечно, что человек не
осознает того, что и как он осознает; это означает лишь, что человек
часто не осознает именно этой зависимости, и неосознанность его
переживания заключается именно в том, что она как раз не попадает
в поле его сознания. Точно так же, когда говорят, что человек
поступает несознательно или что он несознательный, это означает,
что человек не сознает не свой поступок, а последствия, которые
его поступок должен повлечь, или, точнее, он не осознает свой
поступок, поскольку он не осознает вытекающих из него последст-
вий; он не осознает, что он сделал, пока не осознал, что означает
его поступок в той реальной обстановке, в которой он его совер-
шает. Таким образом, и здесь «механизм» или процесс осознания
во всех этих случаях в принципе один и тот же: осознание
совершается через включение переживания совершаемого субъектом
акта или события в объективные предметные связи, его опреде-
ляющие3. Но совершенно очевидно, что число этих связей прин-
ципиально бесконечно; поэтому не существует неограниченной, ис-
черпывающей осознанности. Ни одно переживание не выступает
вне всяких связей и ни одно не выступает в сознании сразу во всех
своих предметных связях, в отношении ко всем сторонам бытия, с
которыми оно объективно связано. Поэтому сознание, реальное со-
знание конкретного индивида никогда не является «чистой», т. е.
абстрактной, сознательностью; оно всегда — единство осознанного и
неосознанного, сознательного и бессознательного, взаимопереплетен-
ных и взаимосвязанных множеством взаимопереходов. Поскольку,
однако, человек как существо мыслящее выделяет существенные свя-
зи, ведущим в этом единстве оказывается у человека его сознатель-
ность. Мера этой сознательности бывает все же различной. При
этом осознанное и неосознанное отличается не тем, что одно лежит
целиком в «сфере» сознания, а другое вовсе вне его, и не только
количественной мерой степени интенсивности или ясности осознания.
Осознанный или неосознанный, сознательный или несознательный
характер какого-нибудь акта существенно определяется тем, что
3 Развивая впоследствии эту идею о «механизме» осознания,
С. Л. Рубинштейн следующим образом конкретизировал ее
в отношении мышления: исходный всеобщий «механизм»
мышления как процесса состоит в том, что в процессе мыш-
ления познаваемый объект включается во все новые связи и в
силу этого выступает во все новых качествах, которые фик-
сируются в новых понятиях и понятийных характеристиках;
из объекта тем самым как бы вычерпывается все новое со-
держание; он как бы поворачивается каждый раз другой
своей стороной, в нем выявляются все новые свойства (по-
дробнее см.: Рубинштейн С. Л. О мышлении и путях его
исследования. М., 1958. С. 98—99; его же. Бытие и сознание.
С. 278).— Примеч. сост.

именно в нем осознается. Так, я могу совершенно не осознавать
автоматизированного способа, которым я осуществил то или иное
действие, значит, самого процесса его осуществления, и тем не
менее никто не назовет из-за этого такое действие не сознательным,
если осознана цель этого действия. Но действие назовут не созна-
тельным, если не осознано было существенное последствие или
результат этого действия, который при данных обстоятельствах
закономерно из него вытекает и который можно было предвидеть.
Когда мы требуем сознательного усвоения знаний, мы не предпола-
гаем, что знания, усвоенные — пусть не сознательно, находятся вне
сознания так или иначе освоившего их индивида. Смысл, который
мы вкладываем при этом в понятие сознательности, иной: то или
иное положение усвоено сознательно, если оно осознано в системе
тех связей, которые делают его обоснованным; не сознательно,
механически усвоенные знания — это прежде всего знания, за-
крепленные в сознании вне этих связей; не осознано не само по себе
положение, которое мы знаем, а обосновывающие его связи или,
точнее: то или иное положение знания не осознано, или усвоено
не сознательно, если не осознаны объективные связи, которые
делают его обоснованным. Его осознание совершается через осо-
знание того предметного контекста, к которому он объективно
относится. Для того чтобы осознать, или сознательно усвоить, то
или иное положение, надо осознать те связи, которые его обосновы-
вают. Это первое. И второе: когда мы говорим о сознательном
усвоении знаний, мы имеем в виду такое усвоение знаний, при
котором именно результат усвоения является сознательной целью
индивида, в отличие от тех случаев, когда усвоение знаний
происходит в результате деятельности, исходящей из посторонних
мотивов, как-то: получение какой-либо награды и т. п., так что усвое-
ние знаний, будучи результатом деятельности индивида, не осознает-
ся им как ее цель. Поскольку данный личностно-мотивационный
план не затрагивает непосредственно предметно-смыслового содер-
жания знаний, можно, пожалуй, сказать, что здесь решающим явля-
ется то, как нечто осознается, хотя и в данном случае в конечном
счете речь идет все же о том, что именно оказывается осознанным.
Недаром сознательным в специфическом смысле слова называют
человека, способного осознать объективную, общественную значи-
мость своих целей и мотивов и руководствоваться именно ею.
Мы наметили, таким образом, «механизм» осознания. Бессозна-
тельное влечение переходит в осознанное, когда осознан объект, на
который оно направляется. Осознание влечения происходит, таким
образом, опосредовано через связь с предметом влечения. Точно так
же осознать свое чувство значит не просто испытать связанное
с ним волнение, неизвестно чем вызванное и что означающее, а
соотнести его надлежащим образом с тем предметом или лицом,
на которое оно направляется. Таким образом, наши собственные
переживания познаются и осознаются опосредованно через отноше-

ние их к объекту. Этим объясняется и то, что данные интроцепции
(см.. дальше) остаются обычно «подсознательными». Но осознание
одного и не осознание другого содержания имеет обычно за собой те
или иные мотивы, а не объясняется только неопытностью, незна-
нием и т. п. негативными основаниями. Неосознание (или неадекват-
ное осознание) именно данного влечения, чувства, поступка и т. д.
обусловлено обычно тем, что его осознанию противодействуют
динамические тенденции, силы, исходящие из того, что оказывается
значимым для индивида, включая нормы идеологии и обществен-
ные оценки, которыми руководствуется индивид. Заключенные в
переживаниях тенденции, зависящие от того, что оказывается зна-
чимым для личности, контролируют таким образом в той или иной
мере избирательный процесс их осознания.
Психика и сознание. Психическое имеет двоякую форму существо-
вания. Первая, объективная, форма существования психического
выражается в жизни и деятельности: это первичная форма его
существования. Вторая, субъективная, форма существования психи-
ческого — это рефлексия, интроспекция, самосознание, отражение
психического в самом себе: это вторичная, генетически более поздняя
форма, появляющаяся у человека. Представители интроспективной
психологии, определяя психическое как явление сознания, считая,
что бытие психического исчерпывается его данностью сознанию
или представленностью в нем, ошибочно принимали эту вторичную
форму существования или проявления психического за первичную
или, вернее, единственную форму его существования: сознание
сводилось к самосознанию или выводилось из него.
Между тем, ощущения, восприятия, представления, образующие
как бы состав психики, и соответствующие психические процессы —
это не то, что первично осознается, а то, посредством чего нечто —
предмет — осознается. Сознание первично не означает смотрение
внутрь на ощущения, восприятия и т. д., а смотрение ими или по-
средством них на мир, на его предметное бытие, порождающее
эти ощущения и восприятия. Специфично для сознания, как такового,
в его отличие от психики в целом, предметное значение, смысло-
вое, семантическое содержание, носителем которого являются пси-
хические образования. Семантическое же содержание сознания
сформировалось у человека в процессе порождения у него языка,
речи; оно сложилось в процессе общественно-исторического раз-
вития; семантическое содержание сознания — это общественное
образование. Таким образом, сознание индивида размыкается не
только по отношению к предметному миру, но вместе с тем и по
отношению к общественному сознанию. Самая связь сознания с
предметным миром, реализуемая его семантическим содержанием,
опосредована его общественной сущностью.
Поскольку психическое, внутреннее определяется посредством
своего отношения к внешнему, оно не «чистая», т. е. абстрактная,
непосредственность, каковой она обычно представляется, а единство

непосредственного и опосредованного. Между тем для идеалисти-
ческой интроспективной психологии сознания всякий психический
процесс есть то, чем он непосредственно представляется
сознанию переживающего его субъекта; бытие психического исчер-
пывающе определяется его непосредственной данностью сознанию;
оно поэтому превращается в сугубо личностное достояние: каждому
субъекту даны только явления его сознания, и явления его сознания
даны только ему; стороннему наблюдателю они принципиально
недоступны; они замыкаются во внутреннем мире, доступном лишь
для самонаблюдения, или интроспекции4; психология должна поэто-
му изучать психические явления в пределах того индивидуаль-
ного сознания, которому они непосредственно даны; сущность и
явление будто бы совпадают в области психологии, т. е. собственно
в ней сущность будто бы непосредственно сводится к явлению:
все психическое — это лишь феноменальное, лишь явление созна-
ния. Между тем в действительности бытие психического вовсе не
исчерпывается его данностью сознанию субъекта, рефлектирующего
на свои переживания. Психические факты — это прежде всего реаль-
ные свойства индивида и реальные процессы, выявляющиеся в
его деятельности. Реальный биологический смысл возникновения и
развития психики в процессе эволюции в том именно и заключался,
4 Продолжая свою критику интроспекционизма, С. Л. Рубин-
штейн позднее пришел к выводу о необходимости принци-
пиально различать обычно отождествляемые самонаблюде-
ние и интроспекцию. По его мнению, самонаблюдение есть
факт; оно — наблюдение, направленное человеком на самого
себя, на самопознание, а интроспекция — это определен-
ная (причем порочная) трактовка, бесспорно, существую-
щего самонаблюдения. «Суть интроспекционизма... не в том,
что в нем познание субъекта направлено на самого себя.
Никак не приходится отрицать возможности и необходимо-
сти самопознания, самосознания, самоотчета в целях само-
контроля. Направленность на самого себя в интроспек-
ции — не исходная, не основная, не определяющая, а про-
изводная черта. Смысл интроспекции — в утверждении са-
моотражения психического в самом себе...» (Рубин-
штейн С. Л. Бытие и сознание. С. 65—66).
Можно предположить, что такое различение интроспек-
ции и самонаблюдения имело целью, в частности, сохранить
и защитить последнее в качестве возможного, необходимого
и объективного метода психологического познания. Это
было особенно важно в 50-е гг. (автор в это время закончил
и опубликовал цитируемую здесь монографию «Бытие и со-
знание»), потому что после так называемой Павловской сес-
сии Академии наук СССР и Академии медицинских наук
СССР 1950 г. в директивном порядке началась безудержная
физиологизация психологической науки. В результате соб-
ственно психологические методы и методики исследования
(прежде всего самонаблюдение) были объявлены ненаучными
и подлежали замене чисто физиологическими методами
как якобы единственно объективными и научными.—
Примеч. сост.

что развитие психики животных, обусловленное изменением их
взаимоотношений со средой, в свою очередь приводило к изменению
этих взаимоотношений и их поведения. Развитие сознания у чело-
века в процессе развития трудовой деятельности было и следствием и
предпосылкой развития высших специфически человеческих форм
деятельности. Психика не бездейственное сопутствующее явление
реальных процессов; она реальный продукт эволюции; ее развитие
вносит реальные и все более существенные изменения в реальное
поведение.
Если проанализировать традиционную психологическую концеп-
цию, то в основе как определяющее ее положение скрывается прин-
цип непосредственной данности психического. Это по существу ради-
кально-идеалистический тезис: все материальное, физическое,
внешнее дано опосредованно через психику, психическое же пере-
живание субъекта — единственная, первичная, непосредственная
данность. Психическое, как явление сознания, замкнуто во внутрен-
нем мире, оно исчерпывающе определяется отношением к самому
себе, независимо от каких-либо опосредующих отношений к чему-
либо внешнему.
Исходя именно из этой предпосылки, крайние и в сущности
единственно последовательные представители интроспективной пси-
хологии5 утверждали, что показания сознания, данные интроспек-
ции абсолютно достоверны. Это значит, что нет инстанции, способ-
ной их опровергнуть, что справедливо в той же мере, как и то, что
нет инстанции, способной их подтвердить, поскольку они ни с чем
объективным, вне их лежащим, не соотнесены. Если психическое
есть чистая непосредственность, не определенная в собственном
своем содержании объективными опосредованиями, то нет вообще
объективной инстанции, которая могла бы проверить показания
сознания; возможность проверки, отличающая знание от веры, в
психологии отпадает; она для самого субъекта так же невозможна,
как и для постороннего наблюдателя; тем самым становится не-
возможной психология как объективное знание, как наука. И тем
не менее, эта концепция психического, по существу исключающая
возможность объективного психологического познания, определила
все, в том числе и резко враждебные интроспективной психологии,
психологические системы. В своей борьбе против сознания предста-
вители поведенчества — американского и российского — всегда
исходили из того его понимания, которое установили интроспек-
ционисты. Вместо того чтобы в целях реализации объективизма
5 К числу крайних и наиболее последовательных представи-
телей интроспекционизма С. Л. Рубинштейн относил прежде
всего отечественного психолога Н. Я. Грота и американского
психолога Э. Титченера (см.: Грот Н. Я. Основания экспе-
риментальной психологии//Вундт В. Очерк психологии: Вве-
дение. М., 1897; Титченер Э. Б. Учебник психологии. М.,
1914). — Примеч. сост.

в психологии преодолеть интроспекционистскую концепцию созна-
ния, поведенчество отбросило сознание, потому что ту концепцию
сознания, которую оно нашло в готовом виде у своих противников,
оно приняло как нечто непреложное, как нечто, что можно либо
взять, либо отвергнуть, но не изменить.
Традиционная идеалистическая концепция, господствовавшая в
психологии в течение столетий, может быть сведена к нескольким
основным положениям: А. Психическое определяется исключительно
своей принадлежностью субъекту. Декартовское «cogito, ergo sum»
(«я мыслю, следовательно, я существую») говорит о том, что даже
мышление относится только к мыслящему субъекту, безотноситель-
но к объекту, который им познается. Это положение остается
неизменным для всей традиционной психологии. Психическое для
нее прежде всего проявление субъекта. Это первое положение
неразрывно связано со вторым. Б. Весь объективный материаль-
ный мир дан опосредованно через психику в явлениях сознания.
Но психическое — это непосредственная данность; его бытие ис-
черпывается его данностью сознанию. Непосредственный опыт
составляет предмет психологии как для Декарта, так и для Локка —
при всем различии в остальном их философских взглядов; как для
Вундта, так и для современных гештальтпсихологов. В. В резуль-
тате сознание превращается в более или менее замкнутый внутрен-
ний мир переживания или внутреннего опыта, который раскрывается
лишь в самонаблюдении, или интроспекции.
Этим положениям традиционной идеалистической концепции со-
знания мы противопоставляем другие, в которых может быть резюми-
рована наша концепция. А. Сознание — это специфическая форма
отражения объективной действительности, существующей вне и не-
зависимо от него, поэтому психический факт не определяется
однозначно одним лишь отношением к субъекту, переживанием
которого он является. Он предполагает отношение к объекту, кото-
рый в нем отражается. Будучи выражением субъекта и отраже-
нием объекта, сознание — это единство переживания и знания.
Б. Психическое переживание — непосредственная данность, но
познается и осознается оно опосредованно через свое отношение
к объекту. Психический факт — единство непосредственного и опо-
средованного. В. Психическое несводимо к одному лишь «явлению
сознания», к его отражению в себе самом. Сознание человека —
не замкнутый внутренний мир. В собственном внутреннем содер-
жании оно определяется посредством своего отношения к объектив-
ному миру. Сознание субъекта несводимо к чистой, т. е. абстрактной,
субъективности, извне противостоящей всему объективному. Созна-
ние — это осознанное бытие, единство субъективного и объектив-
ного.
В радикальном противоречии со всей идущей от Декарта идеа-
листической психологией, которая признавала явления сознания
непосредственной данностью, центральным в психологии должно

быть признано то положение, что психическое включено в связи,
выходящие за пределы внутреннего мира сознания, опосредовано
отношениями к внешнему, предметному миру и лишь на основе
этих отношений может быть определено. Сознание всегда является
осознанным бытием. Сознание предмета определяется через свое
отношение к предмету сознания. Оно формируется в процессе
общественной практики. Опосредование сознания предметом —
это реальная диалектика исторического развития человека. В про-
дуктах человеческой — по существу своему общественной — дея-
тельности сознание не только проявляется, через них оно и форми-
руется.
Отношение сознания, психики к бытию никак не может быть све-
дено к одному лишь отношению теоретического субъекта к объекту.
Оно включает и практическое отношение. Сознание не только зна-
ние и отображение — рефлексия бытия, но и практическое отноше-
ние к нему субъекта.
Чисто теоретическое сознание — абстракция; свою реальную ос-
нову эта абстракция получает только на высших ступенях разви-
тия, когда с выделением из практической деятельности деятельнос-
ти теоретической впервые вычленяется теоретическое сознание как
относительно самостоятельное производное образование, связанное
с специфической установкой субъекта на познание. Теоретическое
отношение — отношение производное; первичным и определяющим
является, как правило, отношение практическое, которое в конечном
счете охватывает и пронизывает теоретическую деятельность со-
знания. Это сказывается во всем строении сознания. Сознание по
глубочайшему своему существу не только созерцание, отображе-
ние, рефлексия, но также отношение и оценка, признание, стремле-
ние и отвержение, утверждение и отрицание и т. д. Сознание
человека — это свидетельство и производный компонент его реальной
жизни. Содержание и смысл сознания как реального психологичес-
кого образования определяется контекстом жизни — реальными жиз-
ненными отношениями, в которые включен человек, его делами и
поступками.
Сознание выражает бытие индивида. Каждый индивид, и чело-
век в том числе, связан с окружающим его миром и нуждается
в нем. Эта реальная, материальная, практическая связь человека
и любого живого существа с миром выражается в многообразной
системе сил, динамических тенденций. Их порождает в индивиде то,
что оказывается значимым для него в мире. Значимое для человека,
для личности как общественного индивида не сводится к одному
лишь личностному, только партикулярно-личностно-значимому, оно
включает и общественно-значимое, всеобщее, которое, становясь
значимым для личности и в этом смысле личностно-значимым, не
перестает оставаться общественно-значимым.
Практическое сознание человека как общественного существа —
это в высших своих проявлениях нравственное сознание. Общест-

венно-значимое, переходя в личностно-значимое для человека, по-
рождает в нем динамические тенденции долженствования, далеко
выходящие за пределы динамических тенденций только личностных
влечений. Противоречивое единство одних и других определяет
мотивацию человеческого поведения.
Психика
и деятельность
Всякое действие человека исходит из тех или иных
мотивов и направляется на определенную цель;
оно разрешает ту или иную задачу и выражает
определенное отношение человека к окружающему. Оно вбирает в
себя, таким образом, всю работу сознания и всю полноту непосред-
ственного переживания. Каждое самое простое человеческое дейст-
вие — реальное физическое действие человека — является неизбеж-
но вместе с тем и каким-то психологическим актом, более или менее
насыщенным переживанием, выражающим отношение действующего
к другим людям, к окружающим. Стоит только попытаться обосо-
бить переживание от действия и всего того, что составляет его
внутреннее содержание, — мотивов и целей, ради которых человек
действует, задач, которые его действия определяют, отношения
человека к обстоятельствам, из которых рождаются его действия, —
чтобы переживание неизбежно исчезло вовсе. Жизнью подлинных
больших переживаний живет только тот, кто занят непосредственно
не своими переживаниями, а реальными, жизненно значимыми
делами, — и обратно — подлинные, сколько-нибудь значимые в жиз-
ни человека деяния всегда исходят из переживания. Когда спе-
циально ищут переживание, находят пустоту. Но пусть человек от-
дастся действию — глубокому, жизненному — и переживания на-
хлынут на него. Переживание рождается из поступков, в которых
завязываются и развязываются отношения между людьми,— как
и самые поступки, особенно такие, которые становятся существен-
ными обстоятельствами в жизни человека, рождаются из пережи-
ваний. Переживание — и результат и предпосылка действия, внеш-
него или внутреннего. Взаимопроникая и питая друг друга, они
образуют подлинное единство, две друг в друга взаимопереходящие
стороны единого целого — жизни и деятельности человека.
Формируясь в деятельности, психика, сознание в деятельности, в
поведении и проявляется. Деятельность и сознание — не два в раз-
ные стороны обращенных аспекта. Они образуют органическое це-
лое — не тожество, но единство. Движимый каким-нибудь влече-
нием, человек будет действовать иначе, когда он осознает его, т. е.
установит объект, на который оно направлено, чем действовал,
пока он его не осознал. Сам факт осознания своей деятельности
изменяет условия ее протекания, а темчсамым ее течение и характер;
деятельность перестает быть простой совокупностью ответных реак-
ций на внешние раздражители среды; она по-иному регулируется;
закономерности, которым она подчиняется, выходят за пределы одной
лишь физиологии; объяснение деятельности требует раскрытия и
учета психологических закономерностей. С другой стороны, анализ

человеческой деятельности показывает, что самая осознанность или
неосознанность того или иного действия зависит от отношений,
которые складываются в ходе самой деятельности. В ходе деятель-
ности действие осознается, когда частичный результат, который им
достигается, превращается в прямую цель субъекта, и перестает
осознаваться, когда цель переносится дальше и прежнее действие
превращается лишь в способ осуществления другого действия,
направляемого на более общую цель: по мере того как более мелкие
частные задачи приобретают относительную самостоятельность,
действия, на них нацеленные, осознаются; по мере того как они
вбираются в более обширные общие задачи, действия, на них
направленные, выключаются из сознания, переходят в подсозна-
тельное. Таким образом, сознание включается и выключается в
зависимости от отношений — между задачами и способами их
осуществления, — которые складываются в самом процессе деятель-
ности. Сознание не является внешней силой, которая извне управляет
деятельностью человека. Будучи предпосылкой деятельности, созна-
ние вместе с тем и ее результат. Сознание и деятельность
человека образуют подлинное единство.
Сознательное действие — это не действие, которое сопровождает-
ся сознанием, которое помимо своего объективного обнаружения
имеет еще субъективное выражение. Сознательное действие отли-
чается от неосознанного в самом своем объективном обнаруже-
нии: его структура иная и иное его отношение к ситуации, в кото-
рой оно совершается; оно иначе протекает. Определение
деятельности человека в отрыве от его сознания так же невозможно,
как определение его сознания в отрыве от тех реальных отношений,
которые устанавливаются в деятельности. Так же как явление со-
знания не может быть однозначно определено вне своего отношения
к предмету, так и акт поведения не может быть однозначно определен
вне своего отношения к сознанию. Одни и те же движения могут
означать различные поступки, и различные движения — один и тот
же поступок. Внешняя сторона поведения не определяет его одно-
значно, потому что акт деятельности сам является единством внешне-
го и внутреннего, а не только внешним фактом, который лишь внеш-
ним образом соотносится с сознанием. Акт человеческой деятельнос-
ти — это сложное образование, которое, не будучи только психичес-
ким процессом, выходя за пределы психологии в области физиологии,
социологии и т. д., внутри себя включает психологические компо-
ненты. Учет этих психологических компонентов является необходи-
мым условием раскрытия закономерностей поведения. Бихевиорист-
ское понимание поведения должно быть так же радикально преодоле-
но, как и интроспективное понимание сознания.
Поведение человека не сводится к простой совокупности реакций,
оно включает систему более или менее сознательных действий или
поступков. Сознательное действие отличается от реакции иным
отношением к объекту. Для реакции предмет есть лишь раздражи-

тель, т. е. внешняя причина или толчок, ее вызывающий. Действие —
это сознательный акт деятельности, который направляется на объект.
Реакция преобразуется в сознательное действие по мере того, как
формируется предметное сознание. Действие, далее, становится
поступком по мере того, как и отношение действия к действующему
субъекту, к самому себе и к другим людям как субъектам, поднявшись
в план сознания, т. е. превратившись в сознательное отношение,
начинает регулировать действие. Поступок отличается от действия
иным отношением к субъекту. Действие становится поступком по
мере того, как формируется самосознание. Генезис поступка и
самосознания — это сложный, обычно внутренне противоречивый,
но единый процесс, так же единым процессом является генезис
действия как сознательной операции и генезис самого предметного
сознания. Различные уровни и типы сознания означают вместе с тем
и различные уровни или типы поведения (реакция, сознательное
действие, поступок). Ступени в развитии сознания означают изме-
нения внутренней природы действия или актов поведения, а измене-
ние внутренней природы есть вместе с тем и изменение психоло-
гических закономерностей их внешнего объективного протекания.
Поэтому структура сознания принципиально может быть определена
по внешнему, объективному протеканию действия. Преодоление
бихевиористской концепции поведения является вместе с тем и прео-
долением интроспективной концепции сознания.
Наша психология включает, таким образом, в область своего изу-
чения и определенный, а именно психологический аспект или сторону
деятельности или поведения. Путь нашей психологии не может
заключаться в том, чтобы вернуться к изучению психики, оторван-
ной от деятельности, существующей в замкнутом внутреннем мире.
Ошибка поведенческой психологии заключалась не в том, что она
и в психологии хотела изучать человека в деятельности, а в том,
как она понимала эту деятельность, и в том, что она хотела
деятельность человека в целом подчинить закономерностям биоло-
гизированной психологии. Психология не изучает поведение в целом,
но она изучает психологические особенности деятельности. Наше
понимание деятельности, психологические особенности которой
изучает психология, при этом так же радикально отличается от
механистического понимания поведения, как наше понимание пси-
хики от ее субъективно-идеалистической трактовки.
Решение вопроса не может заключаться в том, чтобы дать
«синтез» одной и другой концепции. Такой «синтез», поскольку он
утверждал бы, что нужно изучать и деятельность и сознание,
объективное обнаружение поведения и, помимо того, его субъектив-
ное выражение, фактически неизбежно привел бы к объединению
механистического понимания деятельности с идеалистическим пони-
манием сознания. Подлинного единства сознания и поведения,
внутренних и внешних проявлений можно достигнуть не внешним,
механическим объединением интроспективного идеалистического уче-

ния о сознании и механистического бихевиористского учения о пове-
дении, а лишь радикальным преодолением как одного, так и другого.
Единство сознания и поведения, внутреннего и внешнего бытия
человека раскрывается для нас в самом их содержании.
Всякое переживание субъекта всегда и неизбежно является, как
мы видим, переживанием чего-то и знанием о чем-то. Самая
внутренняя его природа определяется опосредованно через отноше-
ние его к внешнему, объективному миру. Я не могу сказать, что
я переживаю, не соотнеся своего переживания с объектом, на
который оно направлено. Внутреннее, психическое неопределимо вне
соотнесения с внешним, объективным. С другой стороны, анализ по-
ведения показывает, что внешняя сторона акта не определяет
его однозначно. Природа человеческого поступка определяется за-
ключенным в нем отношением человека к человеку и окружаю-
щему его миру, составляющим его внутреннее содержание, которое
выражается в его мотивах и целях. Поэтому не приходится соот-
носить поведение как нечто лишь внешнее с сознанием как чем-то
лишь внутренним; поведение само уже представляет собою единство
внешнего и внутреннего, так же как, с другой стороны,
всякий внутренний процесс в определенности своего предметно-
смыслового содержания представляет собой единство внутреннего и
внешнего, субъективного и объективного.
Таким образом, единство сознания и деятельности или поведения
основывается на единстве сознания и действительности или бытия,
объективное содержание которого опосредует сознание, на единстве
субъекта и объекта. Одно и то же отношение к объекту обусловли-
вает и сознание и поведение, одно — в идеальном, другое — в мате-
риальном плане. Этим в самой основе своей преодолевается тради-
ционный картезианский дуализм.
Психофизическая проблема. Принадлежность каждого психи-
ческого процесса конкретному индивиду, в жизнь которого он
включается как его переживание, и отношение его к внешнему пред-
метному миру, который он отражает, свидетельствуют о связи
психического с физическим и ставят так называемую психофизи-
ческую проблему, т. е. вопрос о взаимоотношении психического и
физического.
Различное решение этого вопроса служит основным водоразде-
лом между материализмом и идеализмом. Материализм утверждает
первичность материи и рассматривает психику, сознание, дух, идею
как нечто производное; идеализм разных видов и толков, наоборот,
утверждает первенство и независимость идеи, духа, сознания, психи-
ки.
С тех пор как Декарт резко противопоставил друг другу материю
и дух как две различные субстанции, психофизическая проблема
приобрела особенную остроту. В принципе, в философском плане
душа и тело, психика и организм были дуалистически разъединены.
Между тем факты сначала обыденной жизни, а затем и данные все

более углубленного научного исследования на каждом шагу сви-
детельствовали о наличии между ними определенных взаимоотно-
шений. Особенно яркие доказательства взаимосвязи психики и
организма дали генетическое исследование и патология. Изучение
развития нервной системы в филогенезе с показательной ясностью
вскрыло соответствие между уровнем развития центральной нервной
системы и психики. Изучение патологических случаев, особенно
нарушения деятельности различных участков коры больших полу-
шарий головного мозга, которые влекли за собой выпадение или
нарушение психических функций, с полной доказательностью устано-
вило зависимость, существующую между психикой и деятельностью
коры. Наконец, и в пределах нормального функционирования
организма многообразно обнаруживается взаимосвязь в изменении
физиологических и психологических функций. Эти факты нужно было
теоретически интерпретировать, чтобы согласовать их с философски-
ми предпосылками. В этих целях на основе дуалистических пред-
посылок, установленных Декартом, были выдвинуты две основные
теории: теория психофизического параллелизма и теория взаимо-
действия.
Обе эти теории исходят из внешнего противопоставления пси-
хических и физических процессов; в этом противопоставлении и
заключается их основной порок. (...)
Этим дуалистическим теориям, господствовавшим в традицион-
ной психологии, противопоставляются теории тожества. Теории
тожества сводят психическое к физическому или, наоборот, физи-
ческое к психическому.
Сведение психического к физическому лежит в основе поведен-
ческой психологии. С точки зрения этой механистической психоло-
гии данные сознания могут быть безостаточно сведены к физиологи-
ческим процессам и в конце концов описаны в тех же терминах
механики и химии, что и физические данные; они не являются свое-
образным видом существования. Это позиция вульгарного механи-
стического материализма. Она совершенно не в состоянии объяснить
те в высшей степени сложные взаимоотношения между мозгом и пси-
хикой, которые раскрыла современная психоневрология.
Наряду с этой механистической теорией выступает и идеалисти-
ческая теория тожества в духе феноменализма или откровенного спи-
ритуализма.
В противовес как дуализму, противопоставляющему психическое
и физическое, так и учению о тожестве психического и физического в
духе механистического материализма у одних, спиритуализма у дру-
гих, советская психология исходит из их единства, внутри которого и
психическое и физическое сохраняют свои специфические свойства.
Принцип психофизического единства — первый основной принцип
советской психологии. Внутри этого единства определяющими явля-
ются материальные основы психики; но психическое сохраняет свое
качественное своеобразие; оно не сводится к физическим свойствам

материи и не превращается в бездейственный эпифеномен.
Признанием этих общих философских положений дело психо-
логии в разрешении психофизической проблемы не заканчивается. Не
достаточно признать принцип психофизического единства как руко-
водящее начало, надо конкретно реализовать его. Это трудная
задача: о чем свидетельствуют многократные попытки как со стороны
психологов, так и со стороны физиологов разрешить эту задачу.
При разрешении психофизической проблемы, с одной стороны,
необходимо вскрыть органически-функциональную зависимость
психики от мозга, от нервной системы, от органического «субстрата»
психофизических функций: психика, сознание, мысль — «функции
мозга»; с другой — в соответствии со специфической природой
психики, как отражения бытия,— необходимо учесть зависимость ее
от объекта, с которым субъект вступает в действенный и познава-
тельный контакт: сознание — осознанное бытие. Мозг, нервная си-
стема составляют материальный субстрат психики, но для психики не
менее существенно отношение к материальному объекту, который она
отражает. Отражая бытие, существующее вне и независимо от
субъекта, психика выходит за пределы внутриорганических отноше-
ний.
Вульгарный материализм пытается свести решение психофизи-
ческой проблемы к одной лишь первой зависимости. В резуль-
тате приходят к представлению об однозначной детерминирован-
ности сознания изнутри одними лишь внутриорганическими зави-
симостями. В какие бы модные одежды такая трактовка психо-
физической проблемы ни рядилась, принципиально она не выходит
за пределы старой мудрости Л. Бюхнера и Я. Молешотта. Вместе с
Д. И. Писаревым и его западноевропейскими единомышленниками,
отожествившими мышление с выделением желчи и мочи, вульгар-
ные материалисты забывают о специфике психики; являясь от-
ражением мира, она принципиально выходит за пределы лишь
внутриорганических отношений6. Поскольку психика — отражение
действительности, поскольку сознание — это осознанное бытие, они
не могут не детерминироваться также своим объектом, предметным
содержанием мысли, осознаваемым бытием, всем миром, с которым
человек вступает в действенный и познавательный контакт, а не
только лишь одними отправлениями его организма как таковыми.
Иногда — особенно отчетлива у Б. Спинозы — этот второй гносео-
логический аспект психофизической проблемы, выражающийся в
зависимости сознания от объекта, вытесняет или подменяет первую
функционально-органическую связь психики с ее «субстратом».
Единство души и тела с точки зрения Спинозы основывается на
том, что тело индивида является объектом его души. «Что душа
6 К. Маркс очень ярко это выразил, говоря о глазах и ушах,
что это «органы, которые отрывают человека от пут его
индивидуальности, превращая его в зеркало и эхо вселен-
ной» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 75).

соединена с телом, это мы доказали из того, что тело составляет
объект души»7. В попытке так установить психофизическое единство
реальная связь структуры и функции подменяется идеальной,
гносеологической связью идеи и ее объекта.
В отличие как от одной, так и от другой из этих попыток разре-
шить психофизическую проблему в плане только одной из двух за-
висимостей, действительное ее разрешение требует включения обеих.
Первая связь психики и ее субстрата раскрывается как отноше-
ние строения и функции; она, как будет видно дальше, опреде-
ляется положением о единстве и взаимосвязи строения и функции.
Вторая связь — это связь сознания как отражения, как знания, с
объектом, который в нем отражается. Она определяется положе-
нием о единстве субъективного и объективного, в котором внеш-
нее, объективное опосредует и определяет внутреннее, субъективное.
Речь при этом, очевидно, не может идти о рядоположном
существовании двух разнородных и между собой никак не связан-
ных детерминаций. Ведущая роль принадлежит здесь связи индивида
с миром, с которым он вступает в действенный и познавательный
контакт8.
7 Спиноза Б. Избранные произведения: В 2 т. М., 1957. Т. I.
С. 426, доказательство теоремы 21: «Эта идея души соеди-
нена с душою точно так же, как сама душа соединена с
телом».
8 Проведенный С. Л. Рубинштейном анализ связей психики
с мозгом и с внешним миром стал одним из объектов резкой
критики в период обсуждения и осуждения 2-го издания
«Основ общей психологии» на рубеже 40—50-х гг.
С. Л. Рубинштейн был несправедливо обвинен в космополи-
тизме (в «преклонении перед иностранщиной», в недооценке
и даже отрицании успехов отечественной науки, в частности
физиологического учения И. П. Павлова) и снят со всех
постов. В ходе этой антикосмополитической кампании неко-
торые психологи (А. Н. Леонтьев и другие) публично крити-
ковали автора «Основ...» за то, что вся его монография якобы
пронизана дуалистическими идеями так называемой двойной
детерминации психики: с одной стороны, психика определя-
ется изнутри — органическим субстратом, мозгом (такова
внутренняя детерминация); с другой стороны, она определя-
ется извне — отражаемым объектом (внешняя детермина-
ция).
Однако критика легко опровергается. С. Л. Рубинштейн с
самого начала (в частности, на комментируемых страницах)
специально оговаривает, что, с его точки зрения, вообще не
может быть и речи о рядоположном существовании двух
разнородных и не взаимосвязанных детерминаций. Подоб-
ной рядоположности просто нет, поскольку ведущим, опре-
деляющим является развитие образа жизни, в процессе из-
менения и перестройки которого происходит развитие ор-
ганизмов и их органов (в том числе мозга) вместе с их
психофизиологическими функциями. Эту главную идею
С. Л. Рубинштейн последовательно реализует в «Основах
общей психологии».

Оба выделенные анализом соотношения, детерминирующие пси-
хику, включаются в единый контекст, которым они в целом и опреде-
ляются. Для разрешения психофизической проблемы особенно су-
щественно правильно их соотнести.
Психический процесс, который принципиально не сводится к толь-
ко нервному физиологическому процессу, выступает по большей
части как действие, направленное на разрешение задачи, предмет и
условия которой заданы прямо или косвенно, непосредственно или
опосредованно предметным миром. Природа этой задачи определяет
характер неврологических механизмов, которые включаются в про-
цесс ее разрешения.
Это положение отчетливо выступает, например, в правильно поставленном
психофизиологическом исследовании движения, которое показывает, что с изменением
задачи, которая разрешалась движением, отношения к ней со стороны субъекта, его
мотивации, составляющей внутреннее психологическое содержание действия, изменя-
ются также неврологический уровень и механизмы осуществления движения
(см. главу о движении). Действие человека является подлинным психофизичес-
ким единством. Таким образом, в плане конкретного исследования преодолевают-
ся вульгарные представления, насквозь пронизанные традиционным дуализмом,
согласно которым психические моменты в человеческой деятельности будто бы
являются внешними силами, извне управляющими движением, а последнее —
чисто физическим образованием, для физиологической характеристики которого
безразличен тот психофизический контекст, в который оно включено.
Лишь в таком единстве обоих соотношений, в которые вклю-
чается психика, перестраивается понимание каждого из них, до
конца преодолевается психофизический дуализм, непреодолимый,
пока каждое из них берется порознь, причем психика, соотносясь,
неизбежно противопоставляется мозгу, субстрату или объекту. На
самом деле мы в конечном счете имеем не два равноправных и
Ту же идею С. Л. Рубинштейн разработал на методо-
логическом уровне в своей следующей монографии «Бытие
и сознание», основываясь на выдвинутом им философском
монистическом принципе детерминизма: внешние причины
всегда действуют только через внутренние условия (т. е.
в данном случае через специфические закономерности раз-
вития индивида, человека, организма, его мозга). Он под-
черкивает, что «никак не приходится обособлять и противо-
поставлять одно другому — отношение психического к мозгу
и к внешнему миру... Психическая деятельность — это дея-
тельность мозга, взаимодействующего с внешним миром,
отвечающего на его воздействия... Только правильно поняв
связь психического с внешним миром, можно правильно
понять и связь его с мозгом... Мозг — только орган, служа-
щий для осуществления взаимодействия с внешним миром
организма, индивида, человека. Сама деятельность мозга
зависит от взаимодействия человека с внешним миром,
от соотношения его деятельности с условиями его жизни,
с его потребностями... Мозг — только орган психической
деятельности, человек — ее субъект» («Бытие и сознание».
С. 5, 1).—Примеч. сост.

внеположных соотношения. Одно из них в действительности
включено в другое и в свою очередь определяет его.
В онтогенезе строение мозга обусловливает возможные для дан-
ного индивида формы поведения, его образа жизни; в свою очередь
образ жизни обусловливает строение мозга и его функции. Ведущим,
определяющим является при этом развитие образа жизни, в
процессе перестройки и изменения которого происходит развитие
организмов и их органов — в том числе мозга — заодно с их психо-
физическими функциями.
При переходе от биологических форм существования и жизне-
деятельности животных к историческим формам общественно-
исторической деятельности у человека изменяются материальные
основы, определяющие психику, и она сама. С переходом от биоло-
гического развития к историческому у человека психика переходит на
новую, высшую, ступень. Этой высшей, качественно специфической
ступенью в развитии психики является сознание человека.
С развитием у человека трудовой деятельности, которая ма-
териализуется в определенных продуктах, сознание человека, фор-
мирующееся и развивающееся в процессе этой деятельности,
опосредуется предметным бытием исторически создаваемой матери-
альной и духовной культуры. Будучи «продуктом мозга», созна-
ние становится историческим продуктом. Генезис сознания нераз-
рывно связан с становлением человеческой личности, с выделе-
нием ее из окружающего и противопоставлением ей окружающего
как предметного мира, объекта ее деятельности. Становление
предметного сознания, в котором субъект противополагается объек-
ту, является по существу не чем иным, как идеальным аспектом
становления личности как реального субъекта общественной
практики. Сознание предполагает возможность индивида выделить
себя из природы и осознать свое отношение к природе, к другим
людям и к самому себе. Оно зарождается в процессе материаль-
ной деятельности, изменяющей природу, и материального общения
между людьми. Получая в речи, в языке форму реального практи-
ческого существования, сознание человека развивается как продукт
общественной жизни индивида.
Появление психики и развитие новых форм ее всегда связано
с появлением и развитием новых форм жизни, новых форм сущест-
вования. Так, в частности, появление и развитие сознания — этой
высшей специфически человеческой формы психики — связано с раз-
витием общественной жизни.
Предмет и задачи
психологии
как науки
Уяснение природы психического определяет теоре-
тические задачи психологии, специфику психоло-
гического познания. Анализ любого психического
явления показывает, что осознание — а значит,
всякое, даже наивное познание — психических явлений всегда
предполагает раскрытие тех предметных связей, посредством которых
психические переживания впервые выделяются из мистической ту-

манности чистой непосредственности, лишенной всякой определен-
ности и членораздельности, и определяются как объективные пси-
хологические факты. Поскольку предметные отношения могут быть
неправильно или неполно, неадекватно раскрыты в непосредст-
венных данных сознания, эти последние могут давать неадекват-
ное познание психических явлений. Не все то, что человек пережи-
вает, он адекватно осознает, потому что не все отношения, выра-
жающиеся в переживании и определяющие его, сами адекватно
даны в сознании как отношения. Именно поэтому встает задача —
отличного от простого переживания — познания психического по-
средством раскрытия тех объективных связей, которыми оно объек-
тивно определяется. Это и есть задача психологии. Психологическое
познание — это опосредованное познание психического через рас-
крытие его существенных, объективных связей и опосредовании.
Психологическая наука, радикально отличная от основных
тенденций традиционной психологии, изучавшей функции или струк-
туру сознания только имманентно, в замкнутом внутреннем мире,
должна исходить при изучении человеческого сознания из его
отношения к предметному миру объективной действительности.
Заодно с преодолением дуалистического противопоставления
психического как будто бы замкнутого внутреннего мира миру внеш-
нему падает традиционное дуалистическое противопоставление само-
наблюдения, интроспекции внешнему наблюдению, падает самое
понятие самонаблюдения в его традиционной трактовке, которая,
замыкая самонаблюдение в самодовлеющем внутреннем мире,
механически противопоставляет его внешнему, объективному наблю-
дению.
Поскольку, с одной стороны, действие или поступок не могут
быть определены вне своего отношения к внутреннему содержа-
нию сознания, объективное психологическое наблюдение, исходящее
из внешней стороны поведения, не может брать внешнюю сторону
поведения в отрыве от внутренней его стороны. С другой стороны,
осознание моих собственных переживаний совершается через рас-
крытие их отношений к внешнему миру, к тому, что в них пережи-
вается, познание психических фактов, исходящее из внутренней
их стороны, из самонаблюдения, не может определить, что собствен-
но оно дает, вне соотношения психического, внутреннего с внеш-
ним.
Пусть я исхожу из самонаблюдения: мне даны мои пережива-
ния так, как мои переживания никому другому не могут быть даны.
Многое из того, что сторонний наблюдатель должен был бы устано-
вить косвенным путем посредством кропотливого исследования, мне
как будто непосредственно открыто. Но все же: что собственно
представляет собой мое переживание, каково объективное психоло-
гическое содержание того процесса, субъективным показателем ко-
торого оно служит? Чтобы установить это и проверить показания
моего сознания, я вынужден, становясь исследователем собствен-

ной психики, прибегнуть принципиально к тем же средствам,
которыми пользуется в объективном психологическом исследова-
нии сторонний наблюдатель. Сторонний наблюдатель вынужден
прибегнуть к опосредованному познанию моей психики через изуче-
ние моей деятельности не потому только, что ему непосредственно
не даны мои переживания, но и потому, что по существу нельзя
объективно установить психологический факт или проверить объек-
тивность психологического познания иначе, как через деятельность,
через практику. (...)
Восприятие предполагает наличие реального объекта, непосредственно дейст-
вующего на наши органы чувств. Оно всегда при этом есть восприятие какого-то
материала (предмета, текста, нот, чертежа), которое совершается в определен-
ных реальных условиях (при определенном освещении и пр.). Для того чтобы
установить наличие этого объекта и, значит, наличие восприятия (а не галлюцина-
ции), необходимо, очевидно, прибегнуть к ряду операций, совершаемых в опре-
деленных реальных условиях. Для того, например, чтобы утверждение о четкости
восприятия не было фразой, лишенной всякого определенного значения, нужно
прибегнуть к объективному мерилу, дающему возможность придать утверждению
точное содержание, например: четкость и острота зрения при чтении такого-то
текста в таких-то реальных условиях, на таком-то расстоянии, при таком-то
освещении. Но для того чтобы это установить, необходимо, очевидно, испытать
функцию в этих конкретных реальных условиях — действительно прочитать этот
текст.
Воспроизведение предполагает соответствие воспроизведенного образа реально-
му объекту. Для того чтобы установить наличие этого соответствия и, значит,
наличие подлинного воспроизведения (а не воображения) и характер соответствия
(степень точности) и, значит, психологические особенности воспроизведения или
памяти, необходимо, очевидно, объективизировать воспроизведенный образ, выявить
его вовне, хотя бы зафиксировать словесно и создать таким образом возмож-
ность проверки этого соответствия в определенных условиях, доступных реальному
контролю.
Имеется ли налицо действительно мышление (а не случайная ассоциация
представлений), определяется тем, осознаны ли объективные предметные отноше-
ния, которые дают решение задачи. Но дают ли осознанные в данном психоло-
гическом процессе отношения действительное решение задачи,— это доказывается и
проверяется ее решением. Субъективное чувство понимания — это симптом, который
может быть обманчивым. Оно по существу заключает в себе гипотезу о возмож-
ных действиях субъекта. Эта гипотеза проверяется действием: понимание решения
задачи определяется умением ее решить, а умение ее решить доказывается ее
решением. (...)
Через посредство деятельности субъекта его психика становится
познаваема для других. Через посредство нашей деятельности объек-
тивно познаем нашу психику, проверяя показания нашего сознания,
даже мы сами. Случается поэтому — каждый это когда-либо испы-
тывал,— что собственный наш поступок внезапно открывает нам в
нас чувство, о существовании которого мы не подозревали, и совсем
по-новому нам же освещает наши собственные переживания. Мы
сами через нашу деятельность, не непосредственно, а в испытаниях
жизни глубже всего познаем самих себя. По тем же самым данным
нашей деятельности познают нашу психику и другие. Понятным,
таким образом, становится, что другие люди, перед которыми раз-

ворачивается наша деятельность, иногда раньше замечают в нас
вновь зародившееся чувство, во власти которого мы находимся,
чем мы сами его осознаем, и порой даже правильнее судят о нашем
характере и о наших реальных возможностях, чем мы сами в
состоянии это сделать.
Показания нашего сознания о наших собственных пережива-
ниях, данные самонаблюдения, как известно, не всегда достоверны;
иногда мы не осознаем или неадекватно осознаем свои пережива-
ния. Для познания собственной психики мы всегда должны ис-
ходить — в принципе так же, как при познании чужой психики,
но лишь в обратной перспективе — из единства внутренних и внеш-
них проявлений. Интроспекция как такое погружение во внутреннюю
сторону, которое бы вовсе изолировало и оторвало психическое
от внешнего, объективного, материального, не может дать никакого
психологического познания. Она уничтожает самое себя и свой
объект. Психическое переживается субъектом как непосредствен-
ная данность, но познается лишь опосредовано — через отношение
его к объективному миру. В этом ключ к разгадке таинственной
природы психологического познания; отсюда открывается путь для
преодоления феноменализма, разъедающего систему традиционной
психологии.
Единство между сознанием и деятельностью, которое таким об-
разом устанавливается, создает основу объективного познания
психики: падает утверждение субъективной идеалистической пси-
хологии о непознаваемости чужой психики и утверждение против-
ников психологии о субъективности, т. е. ненаучности, всякого пси-
хологического познания; психика, сознание может стать предметом
объективного познания.
Это единство является основой подлинно научного объективного
познания психики. Оно открывает возможность идти к познанию
внутреннего содержания личности, ее переживаний, ее сознания,
исходя из внешних данных ее поведения, из дел ее и поступков.
Оно дает возможность как бы просвечивать через внешние
проявления человека, через его действия и поступки его сознание,
тем самым освещая психологические особенности его поведения.
Деятельность человека,— как писал К. Маркс о промышленной
деятельности,— является «раскрытой книгой человеческих сущност-
ных сил, чувственно представшей перед нами человеческой психо-
логией» (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. Т. 42. С. 123).
Единство сознания и поведения, однако, не тожество; речь
идет не об автоматическом совпадении внешних и внутренних
проявлений человека. Действия людей по отношению к окружающе-
му не всегда непосредственно соответствуют тем чувствам, которые
они к ним питают: в то время как человек действует, в нем обычно
перекрещиваются различные, порой противоречивые чувства. Внеш-
не различные и даже противоположные поступки могут выражать
применительно к различным условиям конкретной ситуации одни и

те же черты характера и проистекать из одних и тех же тенденций
или установок личности. Обратно: внешне однородные и как будто
тожественные поступки могут совершаться по самым разнородным
мотивам, выражая совершенно не однородные черты характера и
установки или тенденции личности. Один и тот же поступок один
человек может совершать для того, чтобы помочь кому-нибудь,
а другой — чтобы перед кем-нибудь выслужиться. Одна и та же
черта характера, застенчивость например, может в одном случае
проявиться в смущении, растерянности, в другом — в излишней
шумливости и как будто развязности поведения, которой при-
крывается то же смущение. Самое же это смущение и застенчи-
вость нередко порождаются диспропорцией в одних случаях между
притязаниями личности и ее способностями, в других — между ее
способностями и достижениями и множеством других самых разно-
образных и даже противоположных причин. Поэтому ничего не
поймет в поведении человека тот, кто не сумеет за внешним пове-
дением вскрыть свойства личности, ее направленность и мотивы,
из которых исходит ее поведение. Бывают случайные поступки, не
характерные для человека, и не всякая ситуация способна адекват-
но выявить внутренний облик человека (поэтому перед художника-
ми встает специальная композиционная задача — найти такую, для
каждого действующего лица специфическую, ситуацию, которая в
состоянии выявить именно данный характер). Непосредственные дан-
ные поведения могут быть так же обманчивы, как и непосредст-
венные данные сознания, самосознания, самонаблюдения. Они
требуют истолкования, которое исходит из внешних данных поведе-
ния, как отправных точек, но не останавливается на них как на
чем-то конечном и самодовлеющем. Отдельный, изолированно
взятый, как бы выхваченный из контекста, акт поведения обычно
допускает самое различное истолкование. Его внутреннее содержа-
ние и подлинный смысл обычно раскрывается лишь на основе
более или менее обширного контекста жизни и деятельности чело-
века — так же, как смысл фразы часто раскрывается лишь из
контекста речи, а не определяется однозначно одним лишь словар-
ным значением составляющих ее слов. Таким образом, между внут-
ренними и внешними проявлениями человека, между его сознанием
и поведением всегда существует связь, в силу которой внутренняя
психологическая природа акта деятельности сказывается и на внеш-
нем его протекании. Однако это отношение между ними не зеркально;
их единство — не автоматическое совпадение; оно не всегда адекват-
но. Если бы это отношение между внутренней психологической
природой акта и его внешним протеканием вовсе не существовало,
объективное психологическое познание было бы невозможно; если
бы оно всегда было адекватно, зеркально, так что каждый совер-
шенный акт не требовал бы никакого истолкования для квалифи-
кации его внутренней природы, психологическое познание было бы
излишне. Но это отношение существует, и оно не однозначно, не

зеркально; поэтому психологическое познание и возможно и необ-
ходимо.
В своем конкретном содержании психика человека, его сознание,
образ его мыслей зависят от образа его жизни и деятельности,
формируясь в процессе их развития. Основное значение для пони-
мания психики животных приобретает изучение ее развития в про-
цессе биологической эволюции, для понимания сознания человека —
его развитие в историческом процессе: психология изучает психику
в закономерностях ее развития. Психология изучает при этом не одни
лишь абстрактно взятые функции, а психические процессы и свойст-
ва конкретных индивидов в их реальных взаимоотношениях со
средой; психология человека — психику, сознание человека как кон-
кретной личности, включенной в определенную систему обществен-
ных отношений. Сознание человека формируется и развивается в
процессе общественно-организованной деятельности (труда, обуче-
ния); оно исторический продукт. Психология человека не перестает
из-за этого быть естественной наукой, изучающей психологическую
природу человека, но она вместе с тем и даже тем самым (а не
несмотря на это) историческая наука, поскольку самая природа
человека — продукт истории.
Психология человека обусловлена общественными отношениями,
поскольку сущность человека определена совокупностью общест-
венных отношений. Если в отличие от организма, как только биологи-
ческого индивида, термином «личность» обозначить социальный
индивид, то можно будет сказать, что психология человека изучает
психику как качественно специфическое свойство личности или что
она изучает психику личности в единстве ее внутренних и внешних
проявлений. Всякое изучение сознания вне личности может быть
только идеалистическим, так же как всякое изучение личности
помимо сознания может быть только механистическим. Изучая
сознание в его развитии, психология изучает его в процессе станов-
ления сознательной личности.
Закономерности общественного бытия являются наиболее сущест-
венными ведущими закономерностями развития человека. Психоло-
гия в своем познании психики человека должна поэтому исходить
из них, но, однако, никак не сводить ни психологические законо-
мерности к социальным, ни социальные к психологическим. Точно
так же — как ни велико значение физиологического анализа
«механизмов» психических процессов для познания их природы, —
никак нельзя свести закономерности психических процессов к
физиологическим закономерностям. Отражая бытие, существующее
вне и независимо от субъекта, психика выходит за пределы
внутриорганических отношений и выражается в качественно иной,
отличной от физиологической, системе понятий; она имеет свои спе-
цифические закономерности. Основная, конечная теоретическая зада-
ча психологии и заключается в раскрытии специфических психо-
логических закономерностей.

Психологическое познание — это познание психического, опосре-
дованного всеми существенными конкретными связями, в которые
включена жизнь человека; оно поэтому изучение не только механиз-
мов психики, но и ее конкретного содержания.
Эти последние формулы означают принципиальное преодоление
чисто абстрактной психологии: они означают приближение психоло-
гии к конкретным вопросам практической жизни9. (...)
[Фрагмент из книги «Бытие и сознание».
М., 1957, с. 255—264]
а) Процесс, деятельность как основной способ
существования психического
Основным способом существования психического является его существование
в качестве процесса, в качестве деятельности. Это положение непосредственно
связано с рефлекторным пониманием психической деятельности, с утверждением, что
психические явления возникают и существуют лишь в процессе непрерывного
взаимодействия индивида с окружающим его миром, непрекращающегося потока
воздействий внешнего мира на индивида и его ответных действий, причем каждое
действие обусловлено внутренними причинами, сложившимися у данного индивида в
зависимости от внешних воздействий, определивших его историю.
В соответствии с этим исходная задача психологического исследования —
изучение психических процессов, психической деятельности. Так, исследование
мышления должно прежде всего вскрыть его как процесс анализа, синтеза,
обобщения. Психологическое исследование запоминания должно выявить, что делает
человек, когда он запоминает; как он анализирует подлежащий запоминанию
материал, группирует, синтезирует его, как его обобщает, каков состав и ход
процесса, в результате которого совершается запоминание. При восприятии
результат его — образ предмета — выступает в сознании человека при определен-
ных условиях видимым образом как бы вне процесса, поскольку последний не
осознается. В этом случае психологическое исследование должно, меняя условия
протекания процесса (создавая затрудненные условия познания предмета, обра-
9 Приводимый далее фрагмент из другой работы дает пред-
ставление о существенной эволюции воззрений С. Л. Рубин-
штейна на предмет психологической науки. В монографиях
«Основы психологии» (1935) и «Основы общей психологии»
(1940, 1946) автор разрабатывал принцип единства созна-
ния (вообще психики) и деятельности, систематически не
дифференцируя в самой психике объективно присущие ей
два аспекта: психическое как процесс и как продукт (ре-
зультат) указанного процесса. Отсюда обобщающие форму-
лировки: человек и его психика проявляются, формируются
(и изучаются) в деятельности; психология изучает психику
в закономерностях ее развития и т. д. При этом деятельность
обычно понимается строго однозначно — как практическая
и теоретическая деятельность субъекта. Однако позднее —
в неопубликованной книге «Философские корни психологии»
(1946) и особенно в выросшей из нее монографии «Бытие и
сознание» (1957), а также во всех последующих рукописях,
книгах и статьях — С. Л. Рубинштейн систематически вы-
членяет в психике ее процессуальный аспект, доказывая,
что именно процесс есть основной способ существования
психического (другие способы его существования — ре-
зультаты психического процесса и психические свойства,
состояния и т. д.).— Примеч. сост.

щаясь к начальным этапам формирования восприятия), все же выявить процесс
восприятия — чувственный (например, зрительный) анализ, синтез выделенных
анализом сторон, обобщение, интерпретацию — словом, весь психический состав
процесса восприятия.
Мы говорили до сих пор о процессе или деятельности, не различая их. Но их
следует дифференцировать.
Во избежание всякой двусмысленности само понятие деятельности также долж-
но быть дифференцировано. В одном смысле это понятие употребляется, когда
говорят о деятельности человека. Деятельность в этом смысле — всегда взаимо-
действие субъекта с окружающим миром.
Понятие деятельности употребляется в науке (в физиологии) и соотноситель-
но не с субъектом, а с органом (сердечная, дыхательная деятельность),0. В этом
последнем смысле всякий психический процесс есть деятельность, а именно деятель-
ность мозга.
О деятельности в другом смысле говорят применительно уже не к органу
(в данном случае — мозгу), а к человеку как субъекту деятельности. Здесь надо
различать процесс и деятельность. Всякая деятельность есть вместе с тем и процесс
или включает в себя процессы, но не всякий процесс выступает как деятельность
человека. Под деятельностью мы будем здесь разуметь такой процесс, посредством
которого реализуется то или иное отношение человека к окружающему его миру,
другим людям, к задачам, которые ставит перед ним жизнь. Так, мышление
рассматривается как деятельность, когда учитываются мотивы человека, его отноше-
ние к задачам, которые он, мысля, разрешает, когда, словом, выступает личност-
ный (а это прежде всего значит мотивационный) план мыслительной деятельности.
Мышление выступает в процессуальном плане, когда изучают процессуальный сос-
тав мыслительной деятельности — те процессы анализа, синтеза, обобщения, посред-
ством которых разрешаются мыслительные задачи. Реальный процесс мышления,
как он бывает дан в действительности, представляет собой и деятельность (человек
мыслит, а не просто ему мыслится), и процесс или деятельность, включающую
в себя совокупность процессов (абстракцию, обобщение и т. д.).
В ходе исследования на первое место может выступать то процессуальный
план, образующий необходимую основу мыслительной деятельности, то надстраи-
вающийся над ним верхушечный личностный план, в котором мышление только
и выступает как деятельность субъекта, выражающая его отношение к задачам, кото-
рые перед ним встают. Как деятельность, выражающая или осуществляющая
отношение человека к окружающему, мышление, точно так же как восприятие
и т. д., выступает уже в качестве деятельности познавательной, эстетической —
вообще теоретической, а не просто психической. Психической она является только по
своему процессуальному и мотивационному составу, а не по задачам, которые она
как деятельность разрешает.
Деятельность человека как субъекта — это его практическая и теоретическая
деятельность. Точка зрения, согласно которой психическая деятельность как таковая,
как «производство» представлений, воспоминаний, вообще психических образований,
якобы является деятельностью человека как субъекта (а не только его мозга),
связана с прочно укоренившимися в психологии интроспекционистскими воззре-
ниями. Лишь на основе интроспекционистской концепции представляется, что при
так называемом произвольном запоминании или припоминании человек решает
«мнемическую» задачу, заключающуюся в производстве определенного представле-
ния, и что производство представлений как таковых является в данном случае
деятельностью человека. На самом деле, когда человек что-то припоминает, он не
производит внутренние психические образы, а решает познавательную задачу по
10 Деятельность в этом смысле означает функционирование
органа. Характеристика функции органа как деятельности
подчеркивает роль в его функционировании взаимодейст-
вия организма со средой в отличие от трактовки функции
как отправления органа, детерминированного якобы только
изнутри.

восстановлению хода предшествующих событий; подобно этому ученик, выучивающий
заданный ему урок, осуществляет учебную, а не просто психическую деятельность.
Таким образом, понятие деятельности человека приобретает в конечном счете
свой естественный, здравый смысл, очищенный от тех двусмысленностей, которые
вносит в него психология, еще не освободившаяся от наследия интроспекционизма.
Психология от этого будет в прямом выигрыше: она освободится от неблагодар-
ной обязанности изучать совершенно фиктивный объект — интроспективно понимае-
мую психическую деятельность и вместе с тем получит непосредственный
доступ к психологическому изучению подлинной деятельности человека — той деятель-
ности, посредством которой он познает и изменяет мир.
Виды человеческой деятельности определяются по характеру основного «про-
дукта», который создается в результате деятельности и является ее целью. С этой
точки зрения можно различать практическую (специально трудовую) и теорети-
ческую (специально познавательную) деятельности. Они образуют, собственно,
единую деятельность человека, поскольку теоретическая выделяется в особую деятель-
ность из первоначально единой практической лишь на определенном уровне,
и продукты ее в конечном счете опять-таки включаются в практическую деятель-
ность, поднимая последнюю на все более высокий уровень. Это и есть деятельность
человека в собственном смысле слова.
Практическая деятельность выступает как материальная, а теоретическая
(деятельность ученого, художника и т. д.) — как идеальная именно по характеру
своего основного продукта, создание которого составляет ее цель. Практическая
деятельность материальна, поскольку основной эффект, на который она направлена,
заключается в изменении материального мира, в создании материальных продуктов.
Теоретическая деятельность «идеальна», опять-таки поскольку «идеален» продукт, ко-
торый она порождает,— наука, искусство. Эта характеристика практической деятель-
ности как материальной, а теоретической как идеальной по характеру продукта,
составляющего ее цель, не определяет, как уже отмечалось, состава практической
и теоретической деятельности. Нет такой теоретической деятельности, которая не
включала бы каких-либо материальных актов, как то: движения пишущей руки при
написании текста книги — научной или художественной — или партитуры музы-
кального произведения — симфонии или оперы; а в деятельности скульптора,
высекающего статую из мрамора, физического труда не меньше, чем в деятельности
любого рабочего на производстве, хотя, создавая произведение искусства, он занят
идеальной деятельностью. Подобно этому нет такой практической деятельности,
которая, создавая материальный продукт, состояла бы только из материальных
актов и осуществлялась бы без участия психических процессов. Поэтому и практи-
ческая деятельность человека должна войти в сферу психологического исследо-
вания.
В задачи психологического исследования входит изучение и теоретической,
«идеальной» (в частности, познавательной деятельности ученого) и практической
(прежде всего трудовой) деятельности — реальной, материальной, посредством кото-
рой люди изменяют природу и перестраивают общество. Психология, которая
отказалась бы от изучения деятельности людей, утеряла бы свое основное жизнен-
ное значение. Таким образом, предмет психологического исследования никак не
сконцентрирован на изучении «психической деятельности». Положение это
имеет двойное острие: оно означает как то, что психология изучает не только
психическую деятельность, но и психические процессы, так и то, что она изучает
не только психическую деятельность, но и деятельность человека в собственном
смысле слова, в ее психологическом составе. И именно в этом — в изучении
психических процессов и в психологическом изучении деятельности человека,
посредством которой он познает и изменяет мир,— и заключается основное. (...)
При изучении психической деятельности или психических процессов принци-
пиально важно учитывать, что они обычно протекают одновременно на разных
уровнях и что вместе с тем всякое внешнее противопоставление «высших» психи-
ческих процессов «низшим» неправомерно, потому что всякий «высший» психи-
ческий процесс предполагает «низшие» и совершается на их основе. Так, не прихо-
дится думать, что происходит либо непроизвольное запоминание, либо произволь-

ное. Исследование показало, что, когда совершается произвольное запоминание,
вместе с тем закономерно происходит и непроизвольное. Психические процессы
протекают сразу на нескольких уровнях, и «высший» уровень реально всегда
существует лишь неотрывно от «низших». Они всегда взаимосвязаны и образуют еди-
ное целое. Всякая познавательная деятельность, всякий мыслительный процесс,
взятый в своей реальной конкретности, совершаются одновременно на разных уров-
нях, многопланово. Подспудно во всякую, казалось бы совсем абстрактную, мыс-
лительную деятельность включены чувственные компоненты, продукты чувственных
познавательных процессов; самые абстрактные понятия, взятые как реальные акты
познания, представляют из себя пирамидальные сооружения, в которых абстракции
все более высокого порядка образуют вершину, а в основе лежат, прикрытые несколь-
кими слоями абстракций разного уровня, чувственные обобщения, продукты более
или менее элементарной генерализации.
Аналогично обстоит дело и с мотивацией. При объяснении любого человечес-
кого поступка надо учитывать побуждения разного уровня и плана в их реальном
сплетении и сложной взаимосвязи. Мыслить здесь однопланово, искать мотивы по-
ступка только на одном уровне, в одной плоскости,— значит, заведомо лишить себя
возможности понять психологию людей и объяснить их поведение.
б) Психические процессы и психические образования
В результате всякого психического процесса как деятельности мозга возникает
то или иное образование — чувственный образ предмета, мысль о нем и т. д.11. Это
образование (образ предмета), однако, не существует вне соответствующего про-
цесса, помимо отражательной деятельности; с прекращением отражательной деятель-
ности перестанет существовать и образ. Будучи продуктом, результатом психической
деятельности, образ, фиксируясь (в слове), в свою очередь становится идеальным
объектом и отправной точкой дальнейшей психической деятельности. Образ, сле-
довательно, двояко, двусторонне включается в психическую деятельность.
Всякий эмоциональный процесс, т. е. процесс, в котором его эмоциональный
эффект — изменение эмоционального состояния человека — является главным психо-
логическим эффектом, тоже оформляется в виде некоего образования — эмоции,
чувства. И эти образования, как и образы предмета, не существуют вне, помимо
тех процессов, в которых они формируются. Каждое чувство, выступающее как
устойчивое образование, длящееся годы, иногда проходящее через всю жизнь чело-
века (любовь к другому человеку, к своему народу, к правде, к человечеству и т. д.),
есть сплетение чувств-процессов, закономерно возникающих при соответствую-
щих обстоятельствах. Так, чувство любви к другому человеку — это чувство радости
от общения с ним, восхищения от того образа человеческого, который при таком
общении с ним выявляется, связанной с этим нежности к нему, заботы о нем,
как только ему начинает что-то угрожать, огорчения, когда он терпит неудачи
или подвергается страданиям, возмущения, когда по отношению к нему совершает-
ся несправедливость, гордости, когда в трудных условиях он оказывается на
высоте,— все эти чувства выражают применительно к разным обстоятельствам, их
вызывающим, одно и то же отношение к человеку. Каждое из них, как и все они
вместе,— процессы, закономерно вызываемые их объектами (конечно, в данном случае,
как и вообще, воздействия объектов могут закономерно вызывать психические явле-
ния лишь постольку, поскольку они преломляются через сложившиеся в субъекте
внутренние отношения, обусловливаясь их закономерностями).
Изучать психические процессы, психическую деятельность,— значит, тем самым
изучать формирование соответствующих образований. Безотносительно к образо-
ванию, которое формируется в процессе, нельзя, собственно, очертить и самый
процесс, определить его в специфическом отличии от других психических про-
цессов. С другой стороны, психические образования не существуют сами по себе вне
соответствующего психического процесса. Всякое психическое образование (чувствен-
ный образ вещи, чувство и т. д.) — это, по существу, психический процесс в его
результативном выражении.
11 Их мы обычно разумеем, говоря о психических явлениях.

Через свое результативное выражение, через свои продукты психическая дея-
тельность соотносится со своим объектом, с объективной реальностью, с теми
областями знания, которые ее отражают. Через свои продукты — понятия — мыс-
лительная деятельность переходит в сферу логики, математики и т. д. Поэтому
превращение продуктов мыслительной деятельности, например понятий, их усвоения,
в основной предмет психологического исследования грозит привести к утрате его
специфики.
Концентрация психологического исследования на продуктах мыслительной
деятельности, взятых обособленно от нее,— это и есть тот «механизм», посредством
которого сплошь и рядом осуществляется соскальзывание психологического ис-
следования в чуждый ему план методически-геометрических, арифметических и
тому подобных рассуждений. В психологическом исследовании психические обра-
зования — продукты психических процессов — должны быть взяты именно в качестве
таковых. Изучение психической деятельности, процесса, в закономерностях его
протекания всегда должно оставаться в психологическом исследовании основным
и определяющим.
Всякий психический процесс есть отражение, образ вещей и явлений мира,
знание о них, но, взятые в своей конкретной целостности, психические процессы
имеют не только этот познавательный аспект. Вещи и люди, нас окружающие,
явления действительности, события, происходящие в мире, так или иначе затраги-
вают потребности и интересы отражающего их субъекта. Поэтому психи-
ческие процессы, взятые в их конкретной целостности,— это процессы не только
познавательные, но и «аффективные»12, эмоционально-волевые. Они выражают не
только знание о явлениях, но и отношение к ним; в них отражаются и сами
явления, и их значение для отражающего их субъекта, для его жизни и деятель-
ности. Подлинной конкретной «единицей» психического (сознания) является целост-
ный акт отражения объекта субъектом. Это сложное по своему составу образование;
оно всегда в той или иной мере включает единство двух противоположных компо-
нентов — знания и отношения, интеллектуального и «аффективного» (в вышеуказан-
ном смысле), из которых то один, то другой выступает в качестве преобладаю-
щего. Подлинно жизненной наукой психология может быть, только когда она сумеет,
не исключая и аналитического изучения ощущений, чувств и т. п., психологически
анализировать жизненные явления, оперируя такими нефункциональными «единица-
ми» психического. Только таким образом можно, в частности, построить подлинно
жизненное учение о мотивации, составляющее основное ядро психологии личности.
Глава II
Методы психологии
Методика
и методология
Наука — это прежде всего исследование. Поэто-
му характеристика науки не исчерпывается опре-
делением ее предмета; она включает и определение ее метода.
Методы, т. е. пути познания, — это способы, посредством которых
познается предмет науки. Психология, как каждая наука, употреб-
ляет не один, а целую систему частных методов, или методик.
Под методом науки — в единственном числе — можно разуметь си-
стему ее методов в их единстве. Основные методы науки — не внеш-
ние по отношению к ее содержанию операции, не извне привно-
симые формальные приемы. Служа раскрытию закономерностей,
они сами опираются на основные закономерности предмета науки;
12 Понятие аффекта берется здесь в смысле не современной
патопсихологии, а классической философии XVII—XVIII
столетий (см., например, у Б. Спинозы).

поэтому метод психологии сознания был иной, чем метод психоло-
гии как науки о душе: недаром первую обычно называют эмпири-
ческой психологией, а вторую — рациональной, характеризуя таким
образом предмет науки по тому методу, которым он познается;
и метод поведенческой психологии отличен от метода психологии
сознания, которую часто по ее методу называют интроспективной
психологией. Точно так же то понимание предмета психологии,
которое было здесь дано, предопределяет соответствующее ему
решение основных вопросов о ее методе.
Осознает ли это исследователь или нет, его научная работа
объективно в своей методике всегда реализует ту или иную мето-
дологию. Для последовательной и плодотворной реализации в пси-
хологии нашей методологии весьма существенно, чтобы она была
осознана и, будучи осознанной, не превращалась в форму, извне
механически накладываемую на конкретное содержание науки,
чтобы она раскрывалась внутри содержания науки в закономер-
ностях его собственного развития.
Марксистская диалектика, как теория познания и научная
методология, ставит перед научным исследованием задачу понять
и отобразить объективную действительность — реальный предмет
в его собственном реальном развитии и реальных, опосредующих
его отношениях: «сама вещь в ее отношениях и в ее развитии
должна быть рассматриваема», — формулирует В. И. Ленин первое
требование диалектики. Детализируя далее «элементы диалектики»,
сущность которой он определяет как учение о единстве противо-
положностей, Ленин в своем комментарии к «Науке логики»
Г. В. Ф. Гегеля в первую очередь выделяет следующее: «1) объек-
тивность рассмотрения (не примеры, не отступления, а
вещь сама в себе). 2) вся совокупность многоразличных отно-
шений этой вещи к другим. 3) развитие этой вещи
(respective явления), ее собственное движение, ее собственная
жизнь» (В. И. Ленин. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 202).
Методы
психологии
Психология, как и каждая наука, пользуется
целой системой различных частных методов, или
методик. Основными методами исследования в
психологии, как и в ряде других наук, являются наблюдение
и эксперимент. Каждый из этих общих методов научного исследо-
вания выступает в психологии в различных и более или менее специ-
фических формах; существуют разные виды и наблюдения и экспе-
римента. Наблюдение в психологии может быть самонаблюдением
или внешним наблюдением, обычно в отличие от самонаблюде-
ния именуемым объективным. Внешнее, так называемое объективное,
наблюдение может в свою очередь подразделяться на прямое и
косвенное. Точно так же существуют различные формы или виды
эксперимента. Разновидностью эксперимента является так назы-
ваемый естественный эксперимент, являющийся формой промежуточ-
ной между экспериментом и простым наблюдением.

Помимо этих основных методов, которые получают в психологии
специфическое выражение в соответствии с особенностями ее пред-
мета, в психологии пользуются рядом промежуточных и вспо-
могательных методик.
Ввиду роли, которую в методике психологического исследова-
ния играет генетический принцип, можно, далее, говорить о гене-
тическом принципе или методе психологического исследования.
Генетический метод в психологии, т. е. использование изучения
развития психики как средства для раскрытия общих психологи-
ческих закономерностей, — не сопоставляется с наблюдением и
экспериментом в одном ряду и не противопоставляется им, а необ-
ходимо на них опирается и строится на их основе, поскольку
установление генетических данных в свою очередь основывается
на наблюдении или эксперименте.
При использовании различных методов психологического ис-
следования необходимо считаться с особенностями изучаемой проб-
лемы. Так, например, при изучении ощущений вряд ли какой-либо
другой метод может быть так эффективен, как экспериментальный.
Но при изучении высших проявлений человеческой личности серьез-
но встает вопрос о возможности «экспериментировать» над челове-
ком.
Методика исследования всегда отражает ту или иную методоло-
гию. В соответствии с общими принципиальными установками нашей
психологии специфические черты должна носить и ее методика.
1. Психика, сознание изучается нами в единстве внутренних
и внешних проявлений. Взаимосвязь психики и поведения, сознания
и деятельности в ее конкретных, от ступени к ступени и от момента к
моменту изменяющихся формах является не только объектом, но и
средством психологического исследования, опорной базой всей мето-
дики.
В силу единства сознания и деятельности различие в психоло-
гической природе акта деятельности сказывается и во внешнем
его протекании. Поэтому всегда существует некоторое соотношение
между внешним протеканием процесса и его внутренней природой;
однако это отношение не всегда адекватно. Общая задача всех
методов объективного психологического исследования заключается в
том, чтобы адекватно выявить это отношение и, таким образом,
по внешнему протеканию акта определить его внутреннюю психоло-
гическую природу. Однако каждый отдельный, изолированно взятый
акт поведения допускает обычно различное психологическое истол-
кование. Внутреннее психологическое содержание действия раскры-
вается обычно не из изолированно взятого акта, не из отдельного
фрагмента, а из системы деятельности. Лишь учитывая деятель-
ность индивида, а не только какой-нибудь изолированный акт, и соот-
нося ее с теми конкретными условиями, в которых она совершается,
можно адекватно раскрыть то внутреннее психологическое содержа-
ние действий и поступков, которое может быть высказано и может

быть утаено в высказываниях человека, но обнаруживается в его
действиях.
Этот принцип объективного психологического исследования реа-
лизуется многообразными методическими средствами, зависящими
от особенностей предмета исследования.
2. Поскольку решение психофизической проблемы, из которого
исходит наша психология, утверждает единство, но не тожество
психического и физического, психологическое исследование, никак не
растворяясь в физиологическом и не сводясь к нему, однако необходи-
мо предполагает и часто включает физиологический анализ психоло-
гических (психофизических) процессов. Вряд ли, например, возмож-
но научное изучение эмоциональных процессов, не включающее
физиологического анализа входящих в их состав физиологических
компонентов. Психологическое исследование никак не может и в
этом отношении замкнуться в чисто имманентном — феноменоло-
гическом описании психических явлений, оторванном от изучения
их психофизиологических механизмов.
Неправильно было бы недооценивать значение физиологических
методик в психологическом исследовании. В частности, павловская
методика условных рефлексов является мощным средством анализа
чувствительности.
Однако физиологический анализ и, значит, физиологическая
методика в психологическом исследовании может играть лишь
вспомогательную роль и должна занимать в нем поэтому подчинен-
ное место.
Решающим вопросом при этом является, однако, не сто-
лько разграничение и подчинение одного из них другому, сколько
умение правильно их соотнести, так чтобы в конкретной практике
психофизического исследования они образовали подлинное единство.
Под этим углом зрения должна быть пересмотрена пронизанная
дуализмом постановка исследований в традиционной психофизио-
логии ощущения и движения и развернута целая система психо-
физических исследований, конкретно реализующих общий принцип
психофизического единства.
3. Поскольку материальные основы психики не сводятся к ее
органическим основам, поскольку образ мыслей людей определяет-
ся образом их жизни, их сознание — общественной практикой,
методика психологического исследования, идущего к психологиче-
скому познанию человека, отправляясь от его деятельности и ее
продуктов, должна опираться на социально-исторический анализ
деятельности человека. Лишь правильно определив подлинное обще-
ственное содержание и значение тех или иных поступков человека
и объективных результатов его деятельности, можно прийти к пра-
вильному их психологическому истолкованию. Психическое не
должно при этом социологизироваться, т. е. сводиться к социальному;
психологическое исследование должно поэтому сохранять свою спе-
цифичность и самостоятельность, не растворяясь, а лишь — где
это требуется — опираясь на предварительный социологический

анализ человеческой деятельности и ее продуктов в общественно-
исторических закономерностях их развития.
4. Целью психологического исследования должно быть раскрытие
специфических психологических закономерностей. Для этого необхо-
димо не оперирование одними лишь статистическими средними, а ана-
лиз конкретных индивидуальных случаев, потому что действитель-
ность конкретна и лишь ее конкретным анализом можно раскрыть
реальные зависимости. Принцип индивидуализации исследования
должен быть существеннейшим принципом нашей методики. Однако
задача теоретического психологического исследования заключается
не в жизнеописании отдельного индивида в его единичности, а в том,
чтобы от единичного перейти к всеобщему, от случайного к необ-
ходимому, от явлений к существенному в них. Для теоретического
психологического исследования изучение индивидуальных случаев
является поэтому не особой областью или объектом, но средством
познания. Через изучение индивидуальных случаев в их вариатив-
ности психологическое исследование должно идти к истинной своей
цели — к установлению все более общих и существенных закономер-
ностей. Установка на индивидуализацию исследования и на раск-
рытие реальных закономерностей должна быть поставлена в нашей
психологии во главу угла — в принципиальной противоположности
всем концепциям, для которых суть заключается в том, чтобы уста-
навливать стандарты, оперируя статистическими средними.
5. Психологические закономерности раскрываются в процессе
развития. Изучение развития психики является не только специаль-
ной областью, но и специфическим методом психологического иссле-
дования. Генетический принцип является существенным принципом
нашей методики. При этом суть дела заключается не в том, чтобы
проводить статистические срезы на различных этапах развития и
фиксировать различные уровни, а в том, чтобы сделать именно
переход с одного уровня на другой предметом исследования и вскрыть
таким образом динамику процессов и их движущие силы. В частно-
сти, при изучении психического развития в онтогенезе задача заклю-
чается не в том, чтобы зафиксировать посредством как бы момен-
тальных снимков различные, по существу абстрактные, уровни
умственного развития и отнести к ним различных детей, как бы
разнеся их по различным этажам и полкам, а в том, чтобы в ходе
самого исследования продвинуть детей с одного «уровня» на следую-
щий, высший, и проследить в реальном процессе развития его
существенные закономерности.
6. Поскольку продвижение детей с одного уровня или ступени
психического развития на другой совершается в процессе обучения,
генетический принцип в выше раскрытом его понимании требует
в качестве существенного своего развития и дополнения примени-
тельно к психологии ребенка, помимо индивидуализации, еще
«педагогизации» психологического исследования. Надо изучать
ребенка, обучая его. Но принцип педагогизации психологического

изучения ребенка означает не отказ от экспериментального исследо-
вания в пользу педагогической практики, а включение принципов
педагогической работы в самый эксперимент.
То положение, что надо изучать детей, обучая их, является
частным случаем более общего положения, согласно которому мы
познаем явления действительности, воздействуя на них (в частно-
сти, самое глубокое и конкретное познание людей достигается в про-
цессе их переделки). Это одно из основных положений нашей
общей методологии и теории познания. Оно может и должно получить
многообразное конкретное осуществление в методике психологиче-
ского исследования. Так при изучении патологических явлений
психики у больного индивида терапевтическое воздействие дает
возможность не только выправить, но и глубже познать их.
Таким образом, в самой методике, в «практике» исследования
закладывается единство, связь между теорией и практикой, между
научным познанием психических явлений и реальным практическим
воздействием на них.
7. В рамках нашей общей концепции новый смысл и характер
может приобрести использование в методике психологического ис-
следования продуктов деятельности, поскольку в них материали-
зуется сознательная деятельность человека (изучение продуктов
умственной деятельности и творчества в исследовании мышления,
воображения). Психологическое исследование никак не должно при
этом основываться на механической регистрации голой результа-
тивности деятельности и пытаться устанавливать в ней и навсегда
фиксировать стандартные показатели психического состояния.
Один и тот же внешний результат может иметь самое различное
психологическое содержание в зависимости от того, в какой конкрет-
ной ситуации он имел место. Поэтому раскрытие психологического
содержания результатов каждого объективного исследования, исхо-
дящего из внешних данных, его расшифровка и правильная интер-
претация требуют обязательного учета, а значит, и изучения конк-
ретной личности в конкретной ситуации. Это положение должно
стать одним из основных в методике нашего психологического ис-
следования, особенно при изучении высших, наиболее сложных
проявлений личности, — в противоположность обезличению, по
большей части господствующему в методике зарубежной пси-
хологической науки.
Поскольку при этом личность и ситуация в их конкретной реаль-
ности выходят за пределы только психологических явлений, пси-
хологическое исследование, не утрачивая своего характера и спе-
цифичности своего объекта, требует тщательного учета целого
ряда моментов, выходящих за пределы чисто психологического.
Наблюдение
Наблюдение в психологии выступает в двух основ-
ных формах — как самонаблюдение, или интро-
спекция, и как внешнее, или так называемое объективное, наблюде-
ние.

Традиционная, интроспективная психология считала самонаблю-
дение, или интроспекцию, единственным или во всяком случае основ-
ным методом психологии. Это было реализацией в методах ис-
следования той общей позиции, согласно которой психика прев-
ращалась в замкнутый в себе внутренний мир.
Объективная, поведенческая психология вовсе отвергла само-
наблюдение и признала единственным методом психологии «объек-
тивное» наблюдение внешнего «поведения». Это была лишь из-
нанка той же дуалистической, картезианской позиции, которая
метафизически рассекла мир на две друг для друга внешние сферы —
духовную и материальную.
Мы исходим из единства внешнего и внутреннего. Поэтому для
нас по-новому решается вопрос как о самонаблюдении, так и о
наблюдении. На основе единства психического и физического,
внутреннего и внешнего, к которому приходит наше решение пси-
хофизической проблемы, раскрывается единство самонаблюдения
и внешнего, так называемого «объективного», наблюдения. Речь
для нас идет не о совместном применении наблюдения как двух
разнородных, внешне друг друга дополняющих методов, а об их
единстве и взаимопереходе друг в друга.
Самонаблюдение. Самонаблюдение, или интроспекция, т. е. наб-
людение за собственными внутренними психическими процессами,
неотрывно от наблюдения за их внешними проявлениями. Познание
собственной психики самонаблюдением, или интроспекцией, всегда
осуществляется в той или иной мере опосредованно через наблюде-
ние внешней деятельности. Таким образом, совершенно отпадает
возможность превращать самонаблюдение — как того хочет ради-
кальный идеализм — в самодовлеющий, в единственный или основ-
ной метод психологического познания. Вместе с тем, так как реа-
льный процесс самонаблюдения в действительности является лишь
одной стороной наблюдения также и внешнего, а не только внут-
реннего, интроспективного, так что показания самонаблюдения могут
быть проверены данными внешнего наблюдения, — отпадают и
все основания для того, чтобы пытаться, как хотела поведенческая
психология, вовсе отрицать самонаблюдение.
В ряде случаев, например при изучении ощущений, восприятия,
мышления, так называемое самонаблюдение (посредством которого
мы раскрываем содержание наших психических процессов) и так
называемое объективное наблюдение (посредством которого мы
познаем явления объективной действительности, в них отражаю-
щиеся) представляют собственно два различных направления в ана-
лизе или истолковании одних и тех же исходных данных. В одном
случае мы от показаний нашего сознания, отражающих объек-
тивную действительность, идем к раскрытию тех психических про-
цессов, которые привели к такому, а не к иному ее отражению;
в другом — от этих показаний сознания, отражающих объективную

действительность, мы переходим к раскрытию свойств этой дейст-
вительности.
В единстве внешнего и внутреннего, объективного и субъективного
основным, определяющим для нас является объективное. Поэтому
исходя из нашего понимания сознания, мы не сможем признать
самонаблюдение ни единственным, ни основным методом психо-
логии. Основными методами психологического изучения являются
методы объективного исследования.
Признание самонаблюдения основным методом психологии зало-
жено в том понимании психологии, которое установилось со времени
Р. Декарта и Дж. Локка. Имея длинную историю и множество при-
верженцев, признающих его единственным специфически психоло-
гическим методом, самонаблюдение имело и много непримиримых
противников.
Возражения, которые выдвигались против самонаблюдения, были двоякого
порядка: одни утверждали невозможность самонаблюдения; другие отмечали труд-
ности, с которыми оно сопряжено, и его ненадежность.
Первую точку зрения особенно резко сформулировал родоначальник философ-
ского позитивизма О. Конт. Он говорил, что попытка превратить самонаблюдение
в метод психологического познания — это «попытка глаза увидеть самого себя»
или глупая попытка человека выглянуть в окно, чтобы посмотреть, как сам он прохо-
дит мимо по улице. Человек либо действительно что-либо переживает, либо он
наблюдает; в первом случае некому наблюдать, поскольку субъект поглощен пере-
живанием; во втором случае нечего наблюдать, поскольку субъект, установившись
на наблюдение, ничего не переживает. Самонаблюдение невозможно, потому что
невозможно самораздвоение субъекта на субъект и объект познания.
Как все аргументы, которые доказывают слишком много, и этот довод ничего
не доказывает. Он признает несуществующее метафизическое единство субъекта
и пытается отрицать бесспорный факт самонаблюдения, которое, как всякое действи-
тельное явление, возникает при известных условиях, развивается и при опреде-
ленных условиях исчезает. Мы можем констатировать невозможность интроспекции
при некоторых специальных условиях (например, при сильных аффектах) или
слабое ее развитие у маленьких детей, но не отрицать самонаблюдение вовсе. Отрицать
существование самонаблюдения, — значит, доводя мысль до конца, отрицать осоз-
нанность переживания и в конечном счете отрицать сознание. Подлежать сомнению
может не существование самонаблюдения, а значение его как метода научного
познания.
Мыслители, которые отмечали трудность и ненадежность самонаблюдения,
выдвигали главным образом два соображения: 1) самонаблюдение не столько ин-
троспекция, сколько ретроспекция, не столько непосредственное восприятие,
сколько восстановление ранее воспринятого, потому что невозможно одновременное
сосуществование процесса наблюдаемого с процессом его наблюдения; 2) в самона-
блюдении объект наблюдения независим от самого наблюдения: наблюдая явление
сознания, мы его изменяем, и поэтому не исключена возможность того, что мы делаем
мнимое открытие того, что сами внесли туда.
Эти трудности реальны, но не непреодолимы. Вопрос о возможности их прео-
доления при самонаблюдении требует уяснения природы самонаблюдения, или
интроспекции.
Задача интроспекции в понимании интроспективной психологии
заключается в том, чтобы посредством специального анализа вычле-
нить из всех связей предметного внешнего мира явления сознания

как непосредственные переживания. Очень распространенная в
современной психологии точка зрения, согласно которой так по-
нятая интроспекция принимается как один из методов психологии,
с тем что к ней присоединяется объективное наблюдение, простое
или экспериментальное, которое должно ее дополнить и проверить, —
никуда не годный компромисс. Если бы интроспекция относилась
к миру внутреннему вне связи его с внешним миром, а объективное
наблюдение — к данным внешнего мира, если бы у них, таким обра-
зом, были разнородные и внутренне не связанные объекты, данные
объективного наблюдения не могли бы служить для проверки пока-
заний самонаблюдения. Внешнее объединение двух принципиально
разнородных методов так же неудовлетворительно разрешает проб-
лему метода, как неудовлетворительно разрешает проблему пред-
мета психологии механическое объединение субъективно-идеали-
стического понимания сознания с механистическим «объективным»
пониманием поведения.
Но отрицание самонаблюдения в понимании идеалистической
психологии не означает, что данные самонаблюдения вовсе не могут
быть использованы в психологии и что самое понимание самонаб-
людения не может быть перестроено на основе не тожества, а под-
линного единства субъективного и объективного.
Очевидно, что некоторые данные сознания фактически всегда
используются в физических науках в каждом исследовании внешнего
мира. Показания чувств о звуке, цвете, теплоте или тяжести пред-
метов служат отправным пунктом для исследования физических
свойств вещей. Эти же данные могут послужить и исходной точкой
для заключений о психическом процессе восприятия. Никто не оспа-
ривает использования этих данных в физических и социальных
науках. Без этого отправного пункта чувственного опыта никакое
знание и никакая наука не были бы возможны. Равным образом дол-
жно быть возможно и использование показаний сознания о пережи-
ваниях субъекта, в которых отражаются свойства внешнего мира
(т. е. не только тогда, когда он говорит «этот предмет теплее того»,
но и тогда, когда он утверждает, что ему сейчас теплее, чем было
раньше). Но в таком случае спрашивается далее: почему показания
сознания могут быть использованы в отношении восприятия челове-
ка и не могут быть использованы для познания его представлений,
мыслей или чувств?
Сторонники так называемого метода словесного отчета склонны
признать правомерность использования показаний сознания в
первом случае и неправомерность их использования во втором.
Они исходят при этом из следующего: показания первого типа,
поскольку они относятся к предметам внешнего мира, допускают
объективную проверку; вторые, относясь к переживаниям субъекта,
такой проверки не допускают. Однако этот довод падает, поскольку
психические процессы не протекают в замкнутом внутреннем мире,
к которому принципиально закрыт был бы доступ извне; те же

самые психические процессы могут стать доступными и для объек-
тивного исследования, исходящего из данных поведения. В связи
с данными объективного исследования данные самонаблюдения
могут быть использованы в научном изучении психики как источник
первичной информации, требующий проверки объективными пока-
зателями и допускающий ее. Лишь искусственный, неправомерный
отрыв данных «внутреннего опыта» от опыта внешнего, от объектив-
ных данных, превращает показания самонаблюдения в нечто недо-
ступное объективному контролю и делает самонаблюдение вовсе
неприемлемым в науке.
В действительности самонаблюдение имеет для психологического
познания определенное значение, ввиду того что между сознанием
человека и его деятельностью есть единство, но нет тожества, и
внутри единства между ними обычно имеются значительные рас-
хождения и противоречия. Однако сохранить интроспекцию как
метод в психологии можно, только изменив понимание самой сущно-
сти его. Основа для такого преобразования метода самонаблюде-
ния заложена в данном выше понимании сознания.
В показаниях самонаблюдения, которые представляются субъек-
ту непосредственными данными сознания, всегда имеются опосре-
дования, которые в них лишь не раскрыты. Каждое мое утверждение
о собственном переживании заключает в себе соотнесение его с
объективным миром. Эта предметная отнесенность факта осознания
вычленяет его из туманности «чистого» переживания и определяет
осознание как психологический факт. Объективная проверка непос-
редственных данных самонаблюдения совершается через посред-
ство этого отношения к внешнему предметному миру, которое опре-
деляет внутреннюю природу явления сознания. В силу этого не
только другие, но и я сам, для того чтобы проверить показания
моего самонаблюдения, должен обратиться к их реализации в объек-
тивном акте. Объективное наблюдение поэтому не добавляет извне
к самонаблюдению совершенно разнородные данные. Психология
не строится двумя совершенно разнородными методами. Данные
внутреннего и внешнего наблюдения взаимосвязаны и взаимообус-
ловлены.
Подлинное осознание собственного переживания совершается
посредством акта, направленного не прямо на него, а на ту или иную
задачу, которая осуществляется исходящим от него действием.
Разрешая ее, субъект в соответствующем действии — внешнем или
внутреннем — раскрывает себя. В ходе психологического исследо-
вания, желая из показаний испытуемого извлечь данные для реше-
ния той или иной психологической проблемы, экспериментатору надо
поэтому направлять своими вопросами испытуемого не на то, чтобы
он сообщал, каким ему представляется то, что он делает и пережи-
вает, а на то, чтобы он по заданию экспериментатора совершал
соответствующее действие и таким образом обнаруживал сплошь и
рядом им самим не осознанные закономерности, согласно которым

в действительности объективно протекают соответствующие процес-
сы.
Короче говоря, если под интроспекцией, или самонаблюдением,
разуметь такое погружение во внутреннее, которое вовсе изолировало
бы и оторвало внутреннее, психическое от внешнего, объективного,
материального, то самонаблюдение, или интроспекция, в этом смысле
не может дать никакого психологического познания. Она уничтожит
самое себя и свой объект. Если же под самонаблюдением разуметь
наблюдение самого себя, собственной психики, то оно само включает
единство и взаимосвязь внутреннего и внешнего наблюдения, внут-
ренних и внешних данных. Самонаблюдение может быть лишь фа-
зой, моментом, стороной исследования, которое при попытке прове-
рить его данные само неизбежно переходит в объективное наблюде-
ние. Наблюдение, исследование и в психологии должно вестись в
основном объективными методами.
Объективное наблюдение. Новый специфический характер прио-
бретает в нашей психологии и внешнее, так называемое объективное,
наблюдение. И оно должно исходить из единства внутреннего и
внешнего, субъективного и объективного. Наблюдая внешнее проте-
кание действий человека, мы изучаем не внешнее поведение само по
себе, как если бы оно было дано в отрыве от внутреннего психическо-
го содержания деятельности, а именно это внутреннее психическое
содержание, которое должно раскрыть наблюдение. Таким образом,
во внешнем, так называемом объективном, наблюдении внешняя
сторона деятельности является лишь исходным материалом наблюде-
ния, а подлинным его предметом служит ее внутреннее психическое
содержание. В этом основная принципиальная установка наблюдения
в нашей психологии в отличие от поведенческой психологии, которая
делала именно внешнюю сторону единственным предметом пси-
хологического наблюдения.
Так называемое объективное, т. е. внешнее, наблюдение — самый
простой и наиболее распространенный из всех объективных методов
исследования. Он широко применяется в психологии, так же как
и в других науках.
Научное наблюдение непосредственно соприкасается с обыкно-
венным житейским наблюдением и восприятием. Необходимо по-
этому прежде всего установить основные общие условия, которым
вообще должно удовлетворять наблюдение, для того чтобы поднять-
ся над уровнем случайных житейских наблюдений и стать научным
методом.
Первое основное требование — это наличие четкой целевой
установки. Ясно осознанная цель должна руководить наблюдателем,
давая ему правильную установку на предмет наблюдения. В соответ-
ствии с целью должен быть определен план наблюдения, зафик-
сированный в схеме. Плановость и систематичность наблюдения
составляют самую существенную черту его как научного метода.
Они должны исключить элемент случайности, свойственный житей-

скому наблюдению, и создать хотя бы минимальное единообразие
условий наблюдения. При отсутствии единообразного плана наблю-
дения производятся каждый раз из колеблющихся, изменяющихся
установок, изменения которых невозможно учесть. Поэтому остается
неизвестным, за счет чего должны быть отнесены установленные
изменения в наблюдениях — за счет ли не поддающихся учету
изменений в условиях, при которых проводилось наблюдение, или
за счет самих наблюдаемых явлений. Объективность наблюдения
зависит прежде всего от его плановости и систематичности.
Если наблюдение должно исходить из четко осознанной цели,
определяющей правильную установку на соответствующий предмет
наблюдения, то оно должно приобрести избирательный характер.
Это требование избирательности находится как будто в противо-
речии с другим требованием, обычно предъявляемым к объективному
наблюдению, — с требованием полноты или даже фотографичности
наблюдения. Однако это противоречие кажущееся: лишь при выпол-
нении первого условия и на его основе возможным оказывается вы-
полнить и второе. Наблюдать все вообще в силу безграничного
многообразия существующего совершенно невозможно. Всякое наб-
людение поэтому неизбежно носит избирательный, или выборочный,
частичный характер. Отбор материала осуществляется не стихийно
и потому случайно, а сознательно, значит планово. Лишь при этом
условии оказывается возможной относительная полнота наблюдения
внутри созданных таким образом рамок.
Требование фотографичности, которое технически стали осуще-
ствлять в психологии путем использования не только фотографии,
но и кинематографа, должно означать не только, а иногда не столько
требование полноты, сколько требование объективности наблюде-
ния, т. е. фиксации фактического материала независимо от объек-
тивного его истолкования. При этом надо учесть, что хотя и следует
различать факты и их более или менее субъективное истолкование,
но нельзя описание фактов и их истолкование друг от друга оторвать.
Наблюдение становиться методом научного познания лишь посто-
льку, поскольку оно не ограничивается простой регистрацией фактов,
а переходит к формулировке гипотез, с тем чтобы проверить их на но-
вых наблюдениях и, отмечая исключения, уточнить первоначальные
гипотезы или заменить их новыми. Такой организацией наблюдения
объясняется тот факт, что некоторые науки без эксперимента смогли
достичь большого совершенства и так полно выявить свои законы,
как, например, социальные науки в исследованиях К. Маркса и как
астрономия. Действительно, научно плодотворным объективное
наблюдение становится постольку, поскольку оно связано с устано-
влением и проверкой гипотез. Таким образом, фактический мате-
риал и его истолкование, не смешиваясь, объединяются теснейшим
образом. Отделение субъективного истолкования от объективного и
выключение субъективного производится в самом процессе наблюде-
ния, соединенного с постановкой и проверкой гипотез.

При этом весь процесс познания движим внутренними противоре-
чиями, единством и борьбой между различными его сторонами.—
между регистрацией фактов и их теоретическим истолкованием.
Исследование всегда исходит из какого-то понимания и является
истолкованием изучаемого. Исходя из определенного понимания, оно,
однако, обычно рано или поздно вскрывает факты, разрушающие
или видоизменяющие старое, исходное понимание, которое привело
к их раскрытию, и ведет к новому; а новое понимание ориентирует
исследование на новые факты, и т. д.
Лишь учтя эти общие методические соображения, относящиеся
к методу наблюдения вообще, можно разрешить основную принци-
пиальную трудность, с которой связано объективное наблюдение
специально в психологии. Как можно посредством объективного,
внешнего наблюдения изучать психические, внутренние процессы?
Что собственно является предметом объективного психологического
наблюдения?
Сторонники объективной поведенческой психологии отвечают:
только внешние реакции, различные движения, жесты и ничего
больше, потому что только они — объективные факты. Но наблю-
дение, которое ограничилось бы внешними реакциями, могло бы
быть объективным, но оно не было бы психологическим. Описание
поведения, которое может представлять какой-либо интерес в пси-
хологическом плане, всегда должно содержать в себе психологиче-
ское истолкование. Недаром даже сугубо объективные описания
такого крайнего представителя бихевиоризма, как Дж. Б. Уотсон,
испещрены выражениями, заключающими психологическое содер-
жание, как-то: «ребенок стремился достать игрушку», или «он избе-
гал прикосновения» и пр.
В действительности объективное наблюдение в психологии нап-
равлено не на реакции, не на внешние действия сами по себе, а на
их психологическое содержание. При этом приходится считаться
с тем, что внешний акт непосредственно не тожествен с внутрен-
ней операцией и потому неоднозначно ее определяет. Поэтому точка
зрения тех психологов, которые считают, что психологическое содер-
жание интуитивно, т. е. непосредственно, дано во внешнем объек-
тивном наблюдении чисто описательного типа, в конечном счете так
же несостоятельна, как и точка зрения тех, которые считают психоло-
гическое содержание вообще недоступным для объективного наб-
людения.
Психологическое истолкование внешних данных (движений и
прочее) (...) должно быть найдено на основе гипотез, которые не
могут и не должны быть устранены в процессе объективного психо-
логического наблюдения, но которые могут и должны быть в нем
проверены. Судьба этих психологических истолкований решается в
зависимости от того, приводит ли данное психологическое истол-
кование к раскрытию закономерных связей психических явлений,
т. е. переходит ли описание в объяснение.

Описание явлений на основе наблюдения правильно, если заклю-
ченное в нем психологическое понимание внутренней психологиче-
ской стороны внешнего акта дает закономерное объяснение его
внешнего протекания в различных условиях.
Основное преимущество метода объективного наблюдения заклю-
чается в том, что он дает возможность изучать психические процессы
в естественных условиях; в частности, ребенка можно наблюдать в
условиях обучения в школе. Однако при изучении явлений, в которых
отношение между внешней стороной поведения и его внутренним
психологическим содержанием более или менее сложно, объектив-
ное наблюдение, сохраняя свое значение, по большей части должно
дополняться другими методами исследования. При этом всегда
существенно сохранять в поле зрения конкретного испытуемого,
живого ребенка, подлежащего изучению.
Широко пользуется объективным наблюдением, в частности, психология ребен-
ка. Значительное количество записей, дневников зафиксировало обширный материал
по психологии раннего детства.
Дневники велись частично и неспециалистами. Таковы главным образом дневники
матерей (см. дневники А. Павловой, В. А. Рыбниковой-Шиловой, Э. Стачинской)
Как на классический образец применения объективного наблюдения к психологи-
ческим проблемам можно в качестве примера указать на изучение выразительных
движений в известном труде Ч. Дарвина «О выражении ощущений...»2
Экспериментальный
метод
Основные особенности эксперимента, обусловли-
вающие его силу, заключаются в следующем. 1) В
эксперименте исследователь сам вызывает изу-
чаемое им явление, вместо того чтобы ждать, как при объективном
наблюдении, пока случайный поток явлений доставит ему возмож-
ность его наблюдать. 2) Имея возможность вызывать изучаемое
явление, экспериментатор может варьировать, изменять условия, при
которых протекает явление, вместо того чтобы, как при простом
наблюдении, брать их такими, какими ему их доставляет случай.
3) Изолируя отдельные условия и изменяя одно из них при сохране-
нии неизменными остальных, эксперимент тем самым выявляет значе-
ние отдельных условий и устанавливает закономерные связи, опреде-
ляющие изучаемый им процесс. Эксперимент, таким образом, очень
мощное методическое средство для выявления закономерностей.
4) Выявляя закономерные связи между явлениями, экспериментатор
может варьировать не только сами условия в смысле их наличия или
отсутствия, но и их количественные соотношения. В результате экспе-
римента устанавливаются допускающие математическую форму-
лировку количественные закономерности. В основном именно благо-
даря эксперименту естествознание пришло к открытию законов при-
роды.
1 Павлова А. Дневник матери. М., 1924; Рыбникова-Шило-
ва В. А. Мой дневник: Записи о развитии ребенка от рож-
дения до 3, 5 лет: В 2 ч. Орел, 1923; Стачинская Э. Дневник
матери. М., 1924.
2 Дарвин Ч. О выражении ощущений у человека и животных//
Собр. соч.: В 3 т. М.; Л., 1927. Т. 2. Кн. 2.

Основная задача психологического эксперимента заключается
в том, чтобы сделать доступными для объективного внешнего наблю-
дения существенные особенности внутреннего психического процесса.
Для этого нужно, варьируя условия протекания внешней деятель-
ности, найти ситуацию, при которой внешнее протекание акта адек-
ватно отражало бы его внутреннее психологическое содержание. За-
дача экспериментального варьирования условий при психологичес-
ком эксперименте заключается прежде всего в том, чтобы вскрыть
правильность одной-единственной психологической интерпретации
действия или поступка, исключив возможность всех остальных.
Первоначальный вундтовский эксперимент был экспериментом
психофизиологическим. Он заключался по существу в регистрации
физиологических реакций, сопутствующих психическим процессам,
которая сопровождалась самонаблюдением.
Вундтовский эксперимент был целиком построен на дуалистичес-
кой теории внешнего параллелизма психического и физиологического.
Эти методические принципы легли в основу экспериментальной мето-
дики и определили первые шаги экспериментальной психологии.
Но экспериментальная методика стала скоро прокладывать себе
и несколько иные пути. Существенный этап составили в этом отноше-
нии исследования Г. Эббингауза о памяти (см. главу о памяти).
Вместо того чтобы изучать исключительно соотношение между физи-
ческими раздражителями, физиологическими процессами и со-
путствующими им явлениями сознания, Эббингауз направил экспе-
римент на изучение протекания самого психологического процесса
в определенных объективных условиях.
Возникший в пограничной области психофизики и психофизио-
логии эксперимент в психологии в дальнейшем стал продвигаться
от элементарных процессов ощущения к высшим психическим процес-
сам; с этим продвижением в иные области связано было и изменение
самого характера эксперимента. От изучения соотношения отдельно-
го физического раздражителя или физиологического раздражителя
и соответствующего ему психического процесса он пришел к изуче-
нию закономерностей протекания самих психических процессов в
определенных объективных условиях. Из внешней причины физи-
ческие факты стали условиями психического процесса. Эксперимент
перешел на изучение его внутренних закономерностей.
С тех пор и главным образом за последние годы эксперимент полу-
чил очень многообразные формы и широкое применение в самых раз-
личных областях психологии — в психологии животных, в общей
ПСИХОЛОГИИ и в психологии ребенка. При этом некоторые из новейших
экспериментов отличаются большой строгостью методики; по просто-
те, изяществу и точности результатов они иногда не уступают лучшим
образцам, созданным такими зрелыми экспериментальными науками,
как, например, физика.
Ряд глав современной психологии может уже опереться на
точные экспериментальные данные. Особенно богата ими современ-
ная психология восприятия.

Против лабораторного эксперимента выдвигались три соображе-
ния. Указывалось: 1) на искусственность эксперимента, 2) на анали-
тичность и абстрактность эксперимента и 3) на осложняющую роль
воздействия экспериментатора. .
Искусственность эксперимента или его отдаленность от жизни
обусловлена не тем, что в эксперименте выключаются некоторые ос-
ложняющие условия, встречающиеся в жизненных ситуациях. Ис-
кусственным эксперимент становится, лишь поскольку в нем выпада-
ют существенные для изучаемого явления условия. Так, эксперимен-
ты Г. Эббингауза с бессмысленным материалом являются искусст-
венными, поскольку они не учитывают смысловых связей, между тем
как в большинстве случаев эти связи играют существенную роль
в работе памяти. Если бы теория памяти Эббингауза по существу
была правильной, т. е. если бы лишь механические повторения, чисто
ассоциативные связи определяли воспроизведение, эксперименты
Эббингауза не были бы искусственными. Сущность эксперимента
в отличие от простого наблюдения определяется не искусственностью
условий, в которых он производится, а наличием воздействия экспе-
риментатора на подлежащий изучению процесс. Поэтому искусст-
венность традиционного лабораторного эксперимента нужно пре-
одолевать прежде всего внутри экспериментального метода.
Известная аналитичность и абстрактность была в значительной
мере свойственна лабораторному эксперименту. Эксперимент обычно
берет изучаемый им процесс изолированно, внутри одной определен-
ной системы условий. Раскрытие взаимосвязи различных функций
и изменения в процессе развития законов протекания психичес-
ких процессов требуют дополнительных методических средств. Их
доставляют главным образом генетический и патологический методы.
Далее, эксперимент в психологии проводится обычно в условиях,
далеких от тех, в которых протекает практическая деятельность че-
ловека. Так как закономерности, которые вскрывал эксперимент,
были очень общего, абстрактного характера, то они не давали воз-
можности непосредственных выводов для организации челове-
ческой деятельности в производственном труде или педагогическом
процессе. Попытка приложения этих абстрактных закономерностей к
практике превращалась часто в механическое перенесение результа-
тов, полученных в одних условиях, на другие, нередко совершенно
разнородные. Эта абстрактность психологического эксперимента
заставила искать новых методических приемов для решения практи-
ческих задач.
Очень сложным и существенным является вопрос о влиянии воз-
действия экспериментатора на испытуемого. Для преодоления возни-
кающих в связи с этим трудностей иногда стремятся устранить непос-
редственное воздействие экспериментатора и построить эксперимент
так, чтобы самая ситуация, а не непосредственное вмешательство
экспериментатора (инструкция и т. п.) вызывала у испытуемого под-
лежащие исследованию акты. Однако, поскольку эксперимент по

самому существу своему всегда включает непосредственное либо
опосредованное воздействие экспериментатора, то вопрос заключа-
ется не столько в том, чтобы устранить это воздействие, сколько
в том, чтобы правильно учесть и организовать его.
При оценке и истолковании результатов эксперимента необходимо
специально выявить и учесть отношение испытуемого к эксперимен-
тальному заданию и к экспериментатору. Это необходимо, потому что
поведение испытуемого в эксперименте — это не автоматическая ре-
акция, а конкретное проявление личности, которая устанавливает
свое отношение к окружающему. Это отношение сказывается на ее
поведении и в экспериментальной ситуации.
Пользуясь экспериментом в психологии, никогда нельзя забывать
того, что всякое вмешательство экспериментатора, в целях изучения
психических явлений, вместе с тем неизбежно оказывается и средст-
вом полезного или вредного воздействия на изучаемую личность.
Особое значение это положение приобретает при изучении психоло-
гии ребенка. Оно накладывает ограничение на использование экспе-
римента, с которым нельзя не считаться. Необходимо также иметь
в виду, что данные, полученные в экспериментальной ситуации, могут
быть правильно истолкованы, только взятые в соотношении с усло-
виями, в которых они получены. Поэтому, чтобы правильно интер-
претировать результаты психологического эксперимента, необходимо
сопоставить условия эксперимента с предэкспериментальной ситуа-
цией и с условиями всего пути развития данного человека и интерпре-
тировать непосредственные данные эксперимента применительно
к ним.
Учитывая все это, необходимо: 1) преобразовать эксперимент
изнутри, чтобы преодолеть искусственность традиционного экспери-
мента; 2) дополнить эксперимент другими методическими средствами.
Для разрешения тех же задач: 3) вводятся методические варианты,
являющиеся промежуточными формами между экспериментом и
наблюдением, и другие вспомогательные методы.
Своеобразным вариантом эксперимента, представляющим как бы
промежуточную форму между наблюдением и экспериментом, явля-
ется метод так называемого естественного эксперимента, предло-
женный А. Ф. Лазурским.
Его основная тенденция сочетать экспериментальность исследова-
ния с естественностью условий — весьма ценна и значима. Конкрет-
но эта тенденция у Лазурского в его методике естественного экспери-
мента реализуется следующим образом: при методе естественного
эксперимента экспериментальному воздействию подвергаются усло-
вия, в которых протекает изучаемая деятельность, самая же деятель-
ность испытуемого наблюдается в ее естественном протекании.
Например, предварительным анализом обнаруживается значи-
мость различных предметов школьного обучения, их влияние на про-
явление тех или иных психических процессов ребенка, которые затем
изучаются в естественных условиях школьной работы по данному

предмету. Или предварительно устанавливается, в какой игре осо-
бенно ярко проявляется та или иная черта характера; затем в целях
изучения проявлений этой черты у различных детей они вовлекаются
в данную игру. В процессе этой игры исследователь наблюдает их
деятельность в естественных условиях. Вместо того чтобы переводить
изучаемые явления в лабораторные условия, стараются учесть вли-
яние и подобрать естественные условия, соответствующие целям
исследования. В этих соответственно подобранных условиях подле-
жащие изучению процессы наблюдаются в их естественном протека-
нии, без всякого вмешательства со стороны экспериментатора.
Мы вводим в наши исследования по психологии ребенка другой
вариант естественного эксперимента. А. Ф. Лазурский избегал не-
посредственного воздействия на ребенка в интересах «естествен-
ности». Но в действительности ребенок развивается в условиях воспи-
тания и обучения, т. е. определенным образом организованного
воздействия на него. Соблюдение естественных условий развития поэ-
тому никак не требует устранения всякого воздействия вообще. Воз-
действие, построенное по типу педагогического процесса, вполне
естественно. Мы и вводим его в эксперимент, реализуя таким образом
новый вариант «естественного» эксперимента, который должен, по
нашему мнению, занять центральное место в методике психолого-
педагогического исследования ребенка.
Мы изучаем ребенка, обучая его. Мы не отказываемся для этого
от экспериментирования в пользу наблюдения за педагогическим
процессом, а вводим элементы педагогического воздействия в самый
эксперимент, строя изучение по типу экспериментального урока.
Обучая ребенка, мы стремимся не зафиксировать стадию или уровень,
на котором находится ребенок, а помочь ему продвинуться с этой ста-
дии на следующую высшую стадию. В этом продвижении мы изучаем
закономерности развития детской психики (см. сб. «Ученые записки
кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена». Т. 18, 34 и
35). <...>
Система основных психологических методов, в совокупности своей
позволяющие психологии разрешать все стоящие перед нею задачи,
развернута в своих основных звеньях. В этой ориентировочной харак-
теристике методов даны, конечно, лишь общие рамки. Каждый
метод, чтобы стать действительным средством научного исследова-
ния, должен явиться сначала результатом исследования. Он не
форма, извне накладываемая на материал, не внешний только техни-
ческий прием. Он предполагает знание реальных зависимостей: в
физике — физических, в психологии — психологических.
Рефлексологический метод в физиологии, который служит сред-
ством физиологического исследования, был построен на предвари-
тельном открытии и изучении рефлексов; он и результат и средство
изучения закономерностей рефлекторной деятельности — сначала
результат и лишь затем средство; точно так же ассоциативный экспе-
римент опирается на учение об ассоциациях. Поэтому каждая психо-

логическая дисциплина имеет свою методику, отличную от методики
других; методы психологии животных отличны от методов психологии
человека: отпадает самонаблюдение, и преобразуются другие методы.
И каждая отдельная проблема имеет свою специальную методику,
предназначенную для ее изучения. В связи с определением предмета
психологии здесь намечены только основные виды методов и общие
принципы их построения.
Глава III
История психологии
История развития западной психологии
Психология и очень старая, и совсем еще молодая наука. Она
имеет за собой тысячелетнее прошлое, и тем не менее она вся еще
в будущем. Ее существование как самостоятельной научной дис-
циплины исчисляется лишь десятилетиями; но ее основная пробле-
матика занимает философскую мысль с тех пор, как существует
философия. Годам экспериментального исследования предшество-
вали столетия философских размышлений, с одной стороны, и тыся-
челетия практического познания психологии людей — с другой. (...)
Психология
в XVII—XVIII вв.
и первой
половине XIX в.
Новая эпоха как в философской, так и психоло-
гической мысли начинается с развитием в XVII в.
материалистического естествознания.
Если для каждого этапа исторического разви-
тия можно вскрыть преемственные связи, соединя-
ющие его как с прошлым, так и с будущим, то некоторые периоды,
сохраняя эти преемственные связи, все же выступают как поворотные
пункты, с которых начинается новая эпоха; эти периоды связаны
с будущим теснее, чем с прошлым. Таким периодом для философской
и психологической мысли было время великих рационалистов (Р. Де-
карт, Б. Спиноза) и великих эмпириков (Ф. Бэкон, Т. Гоббс), которые
порывают с традициями богословской «науки» и закладывают
методологические основы современного научного знания.
Особое место в истории психологии принадлежит среди них
Р. Декарту, идеи которого оказали особенно большое влияние
на ее дальнейшие судьбы. От Декарта ведут свое начало важнейшие
тенденции, раскрывающиеся в дальнейшем развитии психологии.
Декарт вводит одновременно два понятия: понятие рефлекса — с од-
ной стороны, современное интроспективное понятие сознания — с
другой. Каждое из этих понятий отражает одну из вступающих за-
тем в антагонизм тенденций, которые сочетаются в системе Декарта.
Один из основоположников механистического естествознания,
объясняющий всю природу движением протяженных тел под воздей-
ствием внешнего механистического толчка, Декарт стремится распро-

странить этот же механический идеал на объяснение жизни организ-
ма. В этих целях он вводит в науку понятие рефлекса, которому суж-
дено было сыграть такую большую роль в современной физиологии
нервной деятельности. Исходя из этих же тенденций, подходит Де-
карт к изучению аффектов — явлений, которые он считает непосред-
ственно связанными с телесными воздействиями. Так же как затем
Б. Спиноза, который с несколько иных философских позиций тоже
подошел к этой излюбленной философско-психологической проблеме
XVII в., посвятив ей значительную часть своей «Этики», Декарт стре-
мится подойти к изучению страстей, отбрасывая религиозно-мораль-
ные представления и предрассудки,— так, как подходят к изучению
материальных природных явлений или геометрических тел. Этим
Декарт закладывает основы механистического натуралистического
направления в психологии.
Но вместе с тем Декарт резко противопоставляет в заостренном
дуализме душу и тело. Он признает существование двух различных
субстанций: материя — субстанция протяженная (и не мыслящая)
и душа — субстанция мыслящая (и не протяженная). Они опреде-
ляются разнородными атрибутами и противостоят друг другу как
независимые субстанции. Этот разрыв души и тела, психического
и физического, становится в дальнейшем камнем преткновения и
сложнейшей проблемой философской мысли. Центральное место зай-
мет эта психофизическая проблема у Б. Спинозы, который попы-
тается снова объединить мышление и протяжение как два атрибута
единой субстанции, признав соответствие «порядка и связи идей»—
«порядку и связи вещей», а душу идеей тела.
Заостренный у Р. Декарта дуализм — раздвоение и отрыв духов-
ного и материального, психического и физического, который
Спиноза пытается преодолеть, приводит к борьбе мировоззрений,
разгорающейся после Декарта, к созданию ярко выраженных систем
механистического материализма или натурализма, с одной стороны,
субъективизма, идеализма или спиритуализма — с другой. Материа-
листы (начиная с Т. Гоббса) попытаются свести психическое к
физическому, духовное к материальному; идеалисты (особенно ярко
и заостренно у Дж. Беркли) материальное — к духовному, физи-
ческое — к психическому.
Но еще существеннее для психологии, чем заложенное в систе-
ме Декарта дуалистическое противопоставление души и тела, пси-
хического и физического, та новая трактовка, которую получает
у Декарта самое понимание душевных явлений. У Декарта впервые
оформляется то понятие сознания, которое становится центральным
понятием психологии последующих столетий. Оно коренным обра-
зом отличается от понятия «душа» (псюхе) у Аристотеля.
Из общего принципа жизни, каким оно было у Аристотеля, душа, дух
превращается в специальный принцип сознания. В душе совершается
раздвоение жизни, переживания и познания, мысли, сознания.
Декарт не употребляет термина «сознание»; он говорит о мышлении,

но определяет его как «все то, что происходит в нас таким образом,
что мы воспринимаем его непосредственно сами собой»1. Другими
словами, Декарт вводит принцип интроспекции, самоотражения соз-
нания в себе самом. Он закладывает, таким образом, основы интрос-
пективного понятия сознания, как замкнутого в себе внутреннего
мира, которое отражает не внешнее бытие, а самого себя.
Выделив понятие сознания из более широкого понятия психичес-
кого и совершив этим дело первостепенного значения для истории
философской и психологической мысли, Декарт с самого начала при-
дал этому понятию содержание, которое сделало его узловым
пунктом философского кризиса психологии в XX в. Механисти-
ческая натуралистическая трактовка человеческого поведения и
элементарных психофизических процессов сочетается у Декарта
с идеалистической, спиритуалистической трактовкой высших прояв-
лений духовной жизни. В дальнейшем эти две линии, которые у
Декарта исходят из общего источника, естественно и неизбежно
начинают все больше расходиться.
Идеалистические тенденции Декарта получают дальнейшее свое
развитие у Н. Мальбранша и особенно у Г. Лейбница. Пред-
ставление о замкнутом в себе внутреннем мире сознания превраща-
ется у Лейбница в общий принцип бытия: все сущее в его мона-
дологии мыслится по образу и подобию такого замкнутого внутрен-
него мира, каким оказалось у Декарта сознание. Вместе с тем в
объяснении душевных явлений, как и в объяснении явлений природы,
Лейбниц самым существенным образом расходится с Декартом
в одном для него центральном пункте: для Декарта все в природе
сводится к протяженности, основное для Лейбница — это сила;
Декарт ищет объяснения явлений природы в положениях геометрии,
Лейбниц — в законах динамики. Для Декарта всякое движение —
результат внешнего толчка; из его системы выпала всякая внутрен-
няя активность; для Лейбница она — основное. С этим связаны
недостаточно еще осознанные и освоенные основные его идеи в
области психологии. В центре его психологической системы — по-
нятие апперцепции. Он оказал в дальнейшем существенное влияние
на И. Канта, И. Ф. Гербарта и В. Вундта. У Г. Лейбница же в его
«бесконечно малых» перцепциях, существующих помимо сознания
и рефлексии, впервые намечается понятие бессознательного.
Интуитивно- или интроспективно-умозрительный метод, который
вводится Декартом для познания духовных явлений, и идеалисти-
чески-рационалистическое содержание его учения получает дальней-
шее, опосредованное Лейбницем, но лишенное оригинальности его
идей, продолжение в абстрактной рационалистической системе
X. Вольфа («Psychologia empirica», 1732 и особенно «Psychologia
rationalis», 1740). Продолжение идеи Вольфа, дополненное эмпири-
1 Декарт Р. Начала философии. Ч. I, § 9//Избр. произв. М.,
1950. С. 429.

ческими наблюдениями над строением внутреннего мира, получает
свое выражение в сугубо абстрактной и научно в общем бесплодной
немецкой «психологии способностей» (И. Н. Тетенс); единственное
ее нововведение, оказавшее влияние на дальнейшую психологию, это
трехчленное деление психических явлений на разум, волю и чувство.
С другой стороны, тенденция, исходящая от того же Р. Декарта,
связанная с его механистическим материализмом, получает продол-
жение у французских материалистов XVIII в., материализм которых,
как указывал К. Маркс, имеет двойственное происхождение: от
Декарта, с одной стороны, и от английского материализма — с дру-
гой. Начало картезианскому течению французского материализма
кладет Э. Леруа; свое завершение оно получает у П. Ж. Ж. Каба-
ниса (в его книге «Rapport du Physique et du Morale chez, l'Hom-
me»), у П. А. Гольбаха и особенно у Ж. О. де Ламетри («Че-
ловек — машина»); механистический материализм декартовской на-
турфилософии сочетается с английским сенсуалистическим мате-
риализмом Д. Ж. Локка.
Радикальный сенсуалистический материализм зарождается с по-
явлением капиталистических отношений в наиболее передовой стра-
не того времени — Англии. Английский материализм выдвигает два
основных принципа, оказавшие существенное влияние на развитие
психологии. Первый — это принцип сенсуализма, чувственного опы-
та, как единственного источника познания; второй — это принцип
атомизма, согласно которому задача научного познания психических,
как и всех природных явлений, заключается в том, чтобы разложить
все сложные явления на элементы, на атомы и объяснить их из
связи этих элементов.
Умозрительному методу рационалистической философии англий-
ский эмпиризм противопоставляет опыт. Новые формы производства
и развитие техники требуют не метафизических умозрений, а положи-
тельного знания природы: начинается расцвет естествознания.
Молодая буржуазия, вновь пришедший к жизни класс, чужда
тенденций стареющего мира к уходу от жизни в умозрение. Интерес
к потусторонним сущностям метафизики меркнет перед жадным
практическим интересом к явлениям жизни в их чувственной осяза-
тельности. Устремленная к овладению природой в связи с начина-
ющимся развитием техники мысль обращается к опыту. Ф. Бэкон,
родоначальник английского материализма, первый в философии
капиталистической эпохи иногда наивно, но ярко и знаменательно
выражает эти тенденции.
Тенденции материалистического сенсуализма вслед за Бэконом
продолжает П. Гассенди, воскресивший идеи Эпикура. Идеи Бэкона
систематизирует Т. Гоббс (1588—1679), который развивает матери-
алистическое и сенсуалистическое учение о психике. Он выводит все
познание, а также и волю из ощущений, а ощущение признает свой-
ством материи. У Гоббса, по определению Маркса, «материализм
становится односторонним». У Бэкона «материя улыбается своим поэ-

тически-чувственным блеском всему человеку». У Гоббса «чувствен-
ность теряет свои яркие краски и превращается в абстрактную
чувственность геометра». «Материализм становится враждебным че-
ловеку. Чтобы преодолеть враждебный человеку бесплотный дух в
его собственной области, материализму приходится самому умерт-
вить свою плоть и сделаться аскетом» .
Дальнейшее развитие и непосредственное применение к психоло-
гии принципы эмпирической философии получают у Дж. Локка
(1632—1704).
Критика умозрительного метода, направленного на познание
субстанций, в локковской теории познания ведется в интересах
поворота от умозрительной метафизики к опытному знанию. Но наря-
ду с ощущением источником познания внешнего мира Локк признает
«внутреннее чувство», или рефлексию, отражающую в нашем созна-
нии его же собственную внутреннюю деятельность; она дает нам
«внутреннее бессознательное восприятие, что мы существуем»3. Са-
мый опыт, таким образом, разделяется на внешний и внутренний. Гно-
сеологический дуализм надстраивается у Локка над первоначаль-
ной материалистической основой сенсуализма. У Локка оформляют-
ся основы новой «эмпирической психологии». На смену
психологии как науки о душе выдвигается «психология без души»
как наука о явлениях сознания, непосредственно данных во внутрен-
нем опыте. Это понимание определяло судьбы психологии вплоть
до XX в.
Из всей плеяды английских эмпиристов именно Локк имел
бесспорно наибольшее значение непосредственно для психологии.
Если же мы присмотримся к позиции Локка, то неизбежно придем
к поразительному на первый взгляд, но бесспорному выводу: несмот-
ря на то, что Локк как эмпирист противостоит рационализму Р. Де-
карта, он по существу в своей трактовке внутреннего опыта как
предмета психологии дает лишь эмпирический вариант и ско-
лок все той же декартовской концепции сознания. Предметом психо-
логии является, по Локку, внутренний опыт; внутренний опыт позна-
ется путем рефлексии, отражения нашего внутреннего мира в себе
самом; эта рефлексия дает нам «внутреннее непогрешимое восприя-
тие своего бытия»: такова локковская транскрипция декартовского
«cogito, ergo sum» («я мыслю, значит я существую»). Вместе с тем
Локк по существу устанавливает интроспекцию как специфический
путь психологического познания и признает ее специфическим
и притом «непогрешимым» методом познания психики. Так в рамках
эмпирической психологии устанавливается интроспективная концеп-
ция сознания как особого замкнутого в себе и самоотражающегося
внутреннего мира.
Сенсуалистические идеи Локка далее развивает во Франции
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 143.
3 Локк Дж. Опыт о человеческом разуме//Избр. философ,
произв.: В 2 т. М., 1960. Т. 1. С. 600.

Э. Б. де Кондильяк (1715—1780), который придает локковскому сен-
суализму более радикальный характер. Он отвергает, как и Д. Дидро
(который выпускает свой трактакт по психологии под показатель-
ным названием «Физиология человека»), К. А. Гельвеций,
Ж. О. де Ламетри, Ж. Б. Р. Робине и другие французские матери-
алисты, «рефлексию», или внутреннее чувство, Локка в качестве
независимого от ощущения источника познания. В Германии сенсуа-
листический материализм выступает обогащенный новыми мотива-
ми, почерпнутыми из классической немецкой идеалистической фило-
софии первой половины XIX в., из философии Л. Фейербаха.
Второй из двух основных принципов английского сенсуалистичес-
кого материализма, который мы обозначили как принцип атомизма,
получает свою конкретную реализацию в психологии в учении об
ассоциациях. Основоположниками этого ассоциативного направле-
ния в психологии, оказавшегося одним из наиболее мощных ее тече-
ний, являются Д. Юм и Д. Гартли. Гартли закладывает основы ассо-
циативной теории на базе материализма. Его ученик и продолжатель
Дж. Пристли (1733—1804) провозглашает обусловленность всех пси-
хических явлений колебаниями мозга и, отрицая принципиальную
разницу между психическими и физическими явлениями, рассмат-
ривает психологию как часть физиологии.
Идея ассоциативной психологии получает в дальнейшем особое
развитие — но уже не на материалистической, а на феноменалисти-
ческой основе — у Д. Юма. Влияние, оказанное Юмом на развитие
философии, особенно английской, способствовало распространению
ассоциативной психологии.
Под несомненным влиянием ньютоновской механики и ее закона притяжения
Юм вводит в качестве основного принципа ассоциацию, как своего рода притяжение
представлений, устанавливающее между ними внешние механические связи. Все
сложные образования сознания, включая сознание своего «я», а также объекты
внешнего мира являются лишь «пучками представлений», объединенных между собой
внешними связями — ассоциациями. Законы ассоциаций объясняют движение пред-
ставлений, течение психических процессов и возникновение из элементов всех сложных
образований сознания.
Таким образом, и внутри ассоциативной психологии друг другу
противостоят материалистическое направление, которое связывает
или даже сводит психические процессы к физиологическим, и субъ-
ективно-идеалистическое направление, для которого все сводится
к ассоциации субъективных образов-представлений. Эти два направ-
ления объединяет механицизм. Ассоциативное направление оказа-
лось самым мощным течением оформившейся в середине
XIX в. психологической науки.
Отмечая значение тех социальных сдвигов, которые совершаются
в истории Европы на переломе от XVII к XVIII в., для истории
науки, Ф. Энгельс характеризует это время как период превращения
знания в науку («знание стало наукой, и науки приблизились к своему
завершению, т. е. сомкнулись, с одной стороны, с философией, с дру-

гой — с практикой»)4. В отношении психологии нельзя полностью
сказать того же, что говорит Энгельс в этом контексте о математике,
астрономии, физике, химии, геологии. Она в XVIII в. еще не оформи-
лась окончательно в подлинно самостоятельную науку, но и для
психологии именно в это время были созданы философские основы,
на которых затем в середине XIX в. было воздвигнуто здание
психологической науки. У Р. Декарта параллельно с понятием реф-
лекса впервые выделяется современное понятие сознания;
у Дж. Локка оно получает эмпирическую интерпретацию (в поня-
тии рефлексии), определяющую его трактовку и в эксперименталь-
ной психологии в период ее зарождения и первых этапов развития.
Обоснование у английских и французских материалистов связи
психологии с физиологией и выявление роли ощущений создает пред-
посылки для превращения психофизиологических исследований орга-
нов чувств первой половины XIX в. в исходную базу психологи-
ческой науки. Р. Декарт и Б. Спиноза закладывают основы новой
психологии аффектов, отзвуки которой сказываются вплоть до
теории эмоций Джемса — Ланге. В этот же период у английских
эмпириков — у Д. Гартли, Дж. Пристли и затем у Д. Юма — под
явным влиянием идей ньютоновской механики формулируется основ-
ной объяснительный принцип, которым будет оперировать психоло-
гическая наука XIX в.,— принцип ассоциаций. В этот же период у
Г. Лейбница в понятии апперцепции (которое затем подхваты-
вает В. Вундт) намечаются исходные позиции, с которых в недрах
психологической науки XIX в. на первых порах будет вестись борьба
против механистического принципа ассоциации в защиту идеалисти-
чески понимаемой активности.
Немецкая идеалистическая философия конца XVIII и начала
XIX в. на развитие психологии сколько-нибудь значительного непос-
редственного влияния не оказала.
Из представителей немецкого идеализма начала XIX в. часто
отмечалось влияние И. Канта. Кант, однако, лишь попутно касается
некоторых частных вопросов психологии (например проблемы тем-
перамента в «Антропологии»), громит с позиций «трансценденталь-
ного идеализма» традиционную «рациональную психологию» и, под-
даваясь влиянию в общем бесплодной немецкой психологии способ-
ностей (главного представителя которой — И. Н. Тетенса он очень
ценит), относится крайне скептически к возможности психологии
как науки. Но влияние его концепции отчетливо сказывается на
первых исследованиях по психофизиологии органов чувств в трактов-
ке ощущений (И. Мюллер, Г. Гельмгольц, см. дальше); однако
психофизиология развивается как наука не благодаря этим кантов-
ским идеям, а вопреки им.
Из философов начала XIX в.— периода, непосредственно пред-
шествовавшего оформлению психологии как науки, наибольшее вни-
4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 599.

мание проблемам психологии уделяет стоящий особняком от основ-
ной линии философии немецкого идеализма И. Ф. Гербарт. Главным
образом в интересах педагогики, которую он стремится обосновать
как науку, основывающуюся на психологии, Гербарт хочет превра-
тить психологию в «механику представлений». Он подверг резкой
критике психологию способностей, которую до него развили пред-
ставители английского ассоцианизма, и попытался ввести в психоло-
гию метод математического анализа.
Эта попытка превратить психологию как «механику представле-
ний» в дисциплину, оперирующую, наподобие ньютоновской механи-
ки, математическим методом, у Гербарта не увенчалась и не могла
увенчаться успехом, так как математический анализ у него приме-
нялся к малообоснованным умозрительным построениям. Для того
чтобы применение математического анализа получило в психологии
почву и приобрело подлинно научный смысл, необходимы были
конкретные исследования, которые вскоре начались в плане психо-
физики и психофизиологии.
Подводя итоги тому, что дал XVIII в., вершиной которого в науке
был материализм, Ф. Энгельс писал: «Борьба против абстрактной
субъективности христианства привела философию восемнадцатого
века к противоположной односторонности; субъективности была
противопоставлена объективность, духу — природа, спиритуа-
лизму — материализм, абстрактно-единичному — абстрактно-всеоб-
щее, субстанция ... Восемнадцатый век, следовательно, не разрешил
великой противоположности, издавна занимавшей историю и запол-
нявшей ее своим развитием, а именно: противоположности субстан-
ции и субъекта, природы и духа, необходимости и свободы; но он
противопоставил друг другу обе стороны противоположности во всех
их остроте и полноте развития и тем самым сделал необходимым уни-
чтожение этой противоположности»5.
Этого противоречия не разрешила и не могла разрешить немецкая
идеалистическая философия конца XVIII и начала XIX в. и не могла
создать новых философских основ для психологии.
В 1844—1845 гг., когда формируются взгляды К. Маркса, им
не только закладываются основы общей научной методологии и цело-
стного мировоззрения, но и намечаются специально новые основы
для построения психологии.
Еще до того в этюдах и экскурсах, служивших подготовительными
работами для «Святого семейства» (1845), имеющих самое непос-
редственное отношение к психологии и особенное для нее значение,
в «Немецкой идеологии» (1846—1847), посвященной анализу и
критике послегегелевской и фейербаховской философии, Маркс и
Энгельс формулируют ряд положений, которые закладывают новые
основы для психологии. В 1859 г., т. е. одновременно с «Элементами
психофизики» Г. Т. Фехнера, от которых обычно ведут начало психо-
5 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 599—600.

логии как экспериментальной науки, выходит в свет работа Маркса
«К критике политической экономии», в предисловии к которой он
с классической четкостью формулирует основные положения своего
мировоззрения, в том числе свое учение о взаимоотношении созна-
ния и бытия. Однако ученые, которые в середине XIX в. вводят экспе-
риментальный метод в психологию и оформляют ее как самостоя-
тельную экспериментальную дисциплину, проходят мимо этих идей
нарождающегося тогда философского мировоззрения; психологи-
ческая наука, которую они строят, неизбежно стала развиваться в
противоречии с основами марксистской методологии. То, что в этот
период сделано классиками марксизма для обоснования новой, под-
линно научной психологии, однако, обрывается лишь временно,
с тем чтобы получить дальнейшее развитие почти через столетие
в советской психологии.
Оформление
психологии как
эксперименталь-
ной науки
Переход от знания к науке, который для ряда
областей должен быть отнесен к XVIII в.,
а для некоторых (как-то механика) еще к XVII в.,
в психологии совершается к середине XIX в.
Лишь к этому времени многообразные психоло-
гические знания оформляются в самостоятельную науку, вооружен-
ную собственной, специфической для ее предмета методикой исследо-
вания и обладающей своей системой, т. е. специфической для ее пред-
мета логикой построения относящихся к нему знаний.
Методологические предпосылки для оформления психологии как
науки подготовили главным образом те, связанные с эмпирической
философией, течения, которые провозгласили в отношении познания
психологических, как и всех других, явлений необходимость поворота
от умозрения к опытному знанию, осуществленного в естество-
знании в отношении познания физических явлений. Особенно зна-
чительную роль сыграло в этом отношении материалистическое кры-
ло эмпирического направления в психологии, которое связывало
психические процессы с физиологическими.
Однако, для того чтобы переход психологии от более или менее
обоснованных знаний и воззрений к науке действительно осущест-
вился, необходимо было еще соответствующее развитие научных
областей, на которые психология должна опираться, и выработка
соответствующих методов исследования. Эти последние предпосылки
для оформления психологической науки дали работы физиологов
первой половины XIX в.
Опираясь на целый ряд важнейших открытий в области физио-
логии нервной системы (Ч. Белла, показавшего наличие различных
чувствующих и двигательных нервов и установившего в 1811 г. основ-
ные законы проводимости6, И. Мюллера, Э Дюбуа-Реймона, Г. Гельм-
гольца, подвергших измерению проведение возбуждения по нерву),
6 Тот же Чарльз Белл явился, между прочим, и автором за-
мечательного трактата о выразительных движениях.

физиологи создали целый ряд капитальных трудов, посвященных
общим закономерностям чувствительности и специально работе раз-
личных органов чувств (работы И. Мюллера и Э. Г. Вебера, работы
Т. Юнга, Г. Гельмгольца и Э. Геринга по зрению, Г. Гельмгольца по
слуху и т. д.). Посвященные физиологии органов чувств, т. е. различ-
ным видам чувствительности, эти работы в силу внутренней необхо-
димости переходили уже в область психофизиологии ощущений.
Особенное значение для развития экспериментальной психологии
преобрели исследования Э. Г. Вебера, посвященные вопросу об отно-
шении между приростом раздражения и ощущением, которые были
затем продолжены, обобщены и подвергнуты математической обра-
ботке Г. Т. Фехнером (см. дальше). Этим трудом были заложены
основы новой специальной области экспериментального психофи-
зического исследования.
Результаты всех этих исследований объединил, отчасти дальше
развил и систематизировал в психологическом плане в своих «Осно-
вах физиологической психологии» (1874) В. Вундт. Он собрал и
усовершенствовал в целях психологического исследования методы,
выработанные первоначально физиологами.
В 1861 г. В. Вундт изобретает первый элементарный прибор спе-
циально для целей экспериментального психологического исследова-
ния. В 1879 г. он организует в Лейпциге лабораторию физиологичес-
кой психологии, в конце 80-х гг. преобразованную в Институт экспе-
риментальной психологии. Первые экспериментальные работы Вунд-
та и многочисленных учеников были посвящены психофизиологии
ощущений, скорости простых двигательных реакций, выразительным
движениям и т. д. Все эти работы были, таким образом, сосредото-
чены на элементарных психофизиологических процессах; они целиком
еще относились к тому, что сам Вундт называл физиологической
психологией. Но вскоре эксперимент, проникновение которого в пси-
хологию началось с элементарных процессов, лежащих как бы в
пограничной между физиологией и психологией области, стал шаг за
шагом внедряться в изучение центральных психологических проблем.
Лаборатории экспериментальной психологии стали создаваться во
всех странах мира. Э. Б. Титченер выступил пионером эксперимен-
тальной психологии в США, где она вскоре получила значительное
развитие.
Экспериментальная работа стала быстро шириться и углубляться.
Психология превратилась в самостоятельную, в значительной мере
экспериментальную науку, которая все более строгими методами
начала устанавливать новые факты и вскрывать новые закономер-
ности. За несколько десятилетий, прошедших с тех пор, фактический
экспериментальный материал, которым располагает психология,
значительно возрос; методы стали разнообразнее и точнее; облик
науки заметно преобразился. Внедрение в психологию эксперимента
не только вооружило ее очень мощным специальным методом науч-
ного исследования, но и вообще иначе поставило вопрос о методике

психологического исследования в целом, выдвинув-новые требования
и критерии научности всех видов опытного исследования в психоло-
гии. Именно поэтому введение экспериментального метода в психо-
логию сыграло такую большую, пожалуй, даже решающую роль
в оформлении психологии как самостоятельной науки.
Наряду с проникновением экспериментального метода значитель-
ную роль в развитии психологии сыграло проникновение в нее прин-
ципа эволюции.
Эволюционная теория современной биологии, распространившись
на психологию, сыграла в ней двойную ролы во-первых, она ввела
в изучение психических явлений новую, очень плодотворную точку
зрения, связывающую изучение психики и ее развития не только
с физиологическими механизмами, но и с развитием организмов
в процессе приспособления к среде. Еще в середине XIX в.
Г. Спенсер строит свою систему психологии, исходя из принципа
биологической адаптации. На изучение психических явлений распро-
страняются принципы широкого биологического анализа. Сами пси-
хические функции в свете этого биологического подхода начинают
пониматься как явления приспособления, исходя из той роли функ-
ции, которые они выполняют в жизни организма. Эта биологическая
точка зрения на психические явления получает в дальнейшем значи-
тельное распространение. Превращаясь в общую концепцию, не огра-
ничивающуюся филогенезом, она вскоре обнаруживает свою ахилле-
сову пяту, приводя к биологизации человеческой психологии.
Эволюционная теория, распространившаяся на психологию,
привела, во-вторых, к развитию прежде всего зоопсихологии. В конце
прошлого столетия благодаря ряду выдающихся работ (Ж. Леба,
К. Ллойд-Моргана, Л. Хобхауза, Г. Дженнингса, Э. Л. Торндайка
и другие) зоопсихология, освобожденная от антропоморфизма, всту-
пает на путь объективного научного исследования. Из исследований
в области филогенетической сравнительной психологии (зоопсихо-
логии) возникают новые течения общей психологии и в первую оче-
редь поведенческая психология. (...)
Проникновение в психологию принципа развития не могло не сти-
мулировать и психологических исследований в плане онтогенеза. Во
второй половине XIX в. начинается интенсивное развитие и этой
отрасли генетической психологии — психологии ребенка. В 1877 г.
Ч. Дарвин публикует свой «Биографический очерк одного ребенка».
Около того же времени появляются аналогичные работы И. Тэна,
Э. Эггера и других. Вскоре, в 1882 г., за этими научными очерками-
дневниками, посвященными наблюдениям за детьми, следует про-
должающая их в более широком и систематическом плане работа
В. Прейера «Душа ребенка». Прейер находит множество последова-
телей в различных странах. Интерес к детской психологии становится
всеобщим и принимает интернациональный характер. Во многих
странах создаются специальные исследовательские институты и вы-
ходят специальные журналы, посвященные детской психологии.
Появляется ряд работ по психологии ребенка. Представители каж-

дой сколько-нибудь крупной психологической школы начинают
уделять ей значительное внимание. В психологии ребенка получают
отражение все течения психологической мысли.
Наряду с развитием экспериментальной психологии и расцветом
различных отраслей генетической психологии как знаменательный в
истории психологии факт, свидетельствующий о значимости ее
научных исследований, необходимо еще отметить развитие различных
специальных областей так называемой прикладной психологии,
которые подходят к разрешению различных вопросов жизни, опира-
ясь на результаты научного, в частности экспериментального, ис-
следования. Психология находит себе обширное применение
в области воспитания и обучения, в медицинской практике,
в судебном деле, хозяйственной жизни, военном деле, искус-
стве (...)
Кризис
методологических
основ психологии
Оформившаяся как самостоятельная наука в се-
редине XIX в. психология по своим философским
основам была наукой XVIII в. Не Г. Т. Фехнер
и В. Вундт — эклектики и эпигоны в философии,
а великие философы XVII—XVIII вв. определили ее методологические
основы. Оформление психологии как экспериментальной дисципли-
ны у Вундта происходило уже в условиях назревавшего кризиса ее
философских основ.
Поэтому в корне должна быть отвергнута та очень распростра-
ненная точка зрения, которая превращает оформление эксперимен-
тальной физиологической психологии у Фехнера и Вундта в кульми-
национный пункт развития психологии, приближаясь к которому
психология все шла вверх и начиная с которого она, переходя в со-
стояние кризиса, стала неуклонно спускаться вниз. Внедрение в пси-
хологию экспериментального метода и выделение психологии как
особой экспериментальной дисциплины является бесспорно сущест-
венным этапом в развитии психологической науки. Но становление
новой психологической науки не может быть стянуто в одну точку.
Это длительный, еще не закончившийся процесс, в котором должны
быть выделены три вершинные точки: первая должна быть отнесена
к тому же XVIII в. или переломному периоду от XVII к XVIII в.,
который выделил Ф. Энгельс для всей истории науки, вторая — ко
времени оформления экспериментальной физиологической психоло-
гии в середине XIX в.; третья — к тому времени, когда окончательно
оформится система психологии, сочетающая совершенство методики
исследования с новой подлинно научной методологией. Первые камни
этого нового здания заложил в своих ранних работах К. Маркс.
Для развития психологии во второй период характерно отсутствие
больших оригинальных систем, в какой-либо мере сравнимых с теми,
которые создал XVIII в. или начало XIX в., подчинение психологии
таким построениям, как эклектическая «индуктивная метафизика»
В. Вундта, прагматическая философия У. Джемса или эмпириокри-
тицизм Э. Маха и Р. Авенариуса, и нарастающая борьба с идеалисти-

ческих позиций против стихийно-материалистических тенденций,
сенсуалистических и механистических принципов, на которых перво-
начально строится экспериментальная физиологическая психология;
под конец этого периода борьба эта приводит психологию
к явному кризису. Наряду с этим происходит дальнейшее развитие
специальных экспериментальных исследований и совершенствование
техники исследования.
Развитие экспериментального исследования почти все относится собственно к
этому периоду. В предшествующий период произошло лишь самое зарождение психо-
физики и психофизиологии, или физиологической психологии. Развитие выходящего за
рамки психофизиологии экспериментального исследования, начинающегося с работы
Э. Эббингауза о памяти (1885), исследования Е. Мюллера о памяти и внимании и т. д.,
относится главным образом к концу XIX в. (80-е и 90-е гг.). К этому же времени
относится развитие зоопсихологии (классический труд Э. Л. Торндайка выходит в
1898 г.). Особенно значительное развитие психологии ребенка, начинающееся с труда
В. Прейера (1882), относится главным образом к еще более позднему времени (труд
В. Штерна «Психология раннего детства» в 1914 г., работы К. Грооса, К. Бюлера и
других в последующие годы).
Физиологическая, экспериментальная психология по своим основ-
ным наиболее прогрессивным методологическим принципам и фило-
софским традициям была, как мы видели, к моменту своего оформле-
ния еще наукой XVIII в. (...) Борьба против методологических прин-
ципов, на которых было первоначально воздвигнуто здание экспе-
риментальной психологии, начинается уже на рубеже XX в. Она идет
по многим линиям, повсюду в этой борьбе продолжается противо-
поставление одной противоположности другой. Господствующему
первоначально в физиологической психологии сенсуализму различ-
ных толков противопоставляется рационализм (психология «чистого
мышления» вюрцбургской школы и А. Бине: снова Декарт против
Локка); механистическому атомизму в психологии — ассоцианиз-
му — целостность различных видов (целостная психология берлин-
ской школы, лейпцигской и т. д.) и принцип активности («апперцеп-
ция», «творческий синтез» у В. Вундта; Лейбниц против Декарта);
натурализму физиологическому (в психофизиологии) или биоло-
гическому (Дарвин, Спенсер) — различные формы спиритуалисти-
ческой «психологии духа» и идеалистической «социальной пси-
хологии» (французская социологическая школа в психологии).
Далее поднимаются новые противоречия: интеллектуализму — сен-
суалистическому и рационалистическому —начинают противопо-
ставляться различные формы иррационализма', разуму, который обо-
жествляла французская революция XVIII в., — темные глубинные
влечения, инстинкты. Наконец, с разных сторон начинается борьба
против лучших прогрессивных моментов картезианского понятия
сознания с его ясным и отчетливым знанием; против него, с одной
стороны, выдвигается диффузное чувствоподобное переживание
психологии лейпцигской школы (/С. Беме и немецкие мистики против
Декарта); против него, с другой стороны, выступают различные раз-
новидности психологии бессознательного (психоанализ 3. Фрейда

и т. д.); Против него, наконец, доводя кризис до крайних пределов,
выступает поведенческая психология, которая отвергает не только
специфическое понятие сознания, но и психику в целом: «Человек-
машина» Ж. О. Ламетри пытается преодолеть все противоречия че-
ловеческого духа, вовсе упразднив его (рефлекс против сознания,
Декарт против Декарта).
Эта борьба в своих основных тенденциях является идеологической
борьбой, но опорные точки для тех конкретных форм, которые она
принимает в практике психологического исследования, дают проти-
воречия между конкретным фактическим материалом, который
вскрывает поступательный ход научного психологического исследо-
вания, и теми методологическими основами, из которых исходила
психология.
Борьба по всем этим направлениям, начинаясь на рубеже XX в.,
тянется в зарубежной психологии по сегодняшний день. Но в разные
периоды господствующими оказываются разные мотивы. Здесь при-
ходится различать прежде всего период до 1918 г. (до окончания
первой мировой войны и победы Великой социалистической револю-
ции в России) и последующий период. Во второй из этих периодов
психология вступает в полосу открытого кризиса; в первый он подго-
товляется. Уже и в первый из этих периодов начинают складываться
многие из направлений, которые станут господствующими в после-
дующий период, — и иррационалистический интуитивизм А. Бергсо-
на, и психоанализ 3. Фрейда, и психология духа В. Дильтея и т. д., но
характерными для этого периода являются главным образом нап-
равления, ведущие борьбу против сенсуализма и отчасти механи-
стического атомизма ассоциативной психологии, которая является
на первых порах господствующим направлением психологии (Г.
Спенсер, А. Бэн — в Англии, И. Тэн, Т. А. Рибо — во Франции,
Э. Эббингауз, Е. Мюллер, Т. Циген — в Германии, М. М. Троицкий —
в России). В этот период господствует еще тенденция рационали-
стического идеализма. В последующий период, в послевоенные годы,
которые становятся и для психологии годами острого кризиса, господ-
ствующими все в большей мере становятся иррационалистические,
мистические тенденции.
Антисенсуалистические тенденции выявляются сначала в связи
с постановкой в психологии проблемы мышления — в наиболее
тонкой форме у А. Бине во Франции, у Д. Э. Мура и Э. Эвелинга
в Англии, в наиболее заостренно идеалистической форме в Германии,
у представителей вюрцбургской школы, находящейся под непосред-
ственным влиянием идеалистической философии Э. Гуссерля, воскре-
шающего платоновский идеализм и «реализм» схоластической фило-
софии. Вюрцбургская школа строит психологию мышления на основе
«экспериментального самонаблюдения». Основная цель ее — пока-
зать, что мышление в своей основе — чисто духовный акт, несводи-
мый к ощущениям и независимый от чувственно-наглядных образов;
стержнем его является «интенция» (направленность) на идеальный

объект, основным содержанием — непосредственное «схватывание»
отношений. Таким образом, вюрцбуржцы возрождают в рамках
«экспериментальной психологии» идеи рационалистической фило-
софии, так же как их противники осуществляют принципы философии
эмпиризма. При этом оба направления при всем их антагонизме
объединены общим метафизическим подходом к вопросу о соотно-
шении мышления и ощущения. Сенсуалистическая психология стоит
на позициях вульгарного метафизического эмпиризма, для которого
нет перехода от ощущения к мышлению. Тем самым приходится
либо вовсе отрицать качественную специфичность мышления, сводя
мышление к ощущениям, либо рассматривать мышление в отрыве
от ощущения. Постановка проблемы мышления в плане психологи-
ческого исследования неизбежно должна на этой основе привести
к рационалистическому противопоставлению мышления ощущению,
вообще чувственной наглядности.
Вслед за борьбой против сенсуалистического принципа начинает-
ся борьба и против механистически-атомистического принципа ассо-
циативной психологии, против «психологии элементов» и ее тенден-
ции, навеянной идеалами механистического естествознания, разла-
гать все сложные образования сознания на элементы и рассматри-
вать их как результат сцепления, ассоциации этих элементов. Еще
В. Вундт пытается учесть качественное своеобразие целого по отно-
шению к элементам, вводя понятие апперцепции и творческого син-
теза, противопоставляемого им простой внешней ассоциации. К этому
нововведению вынуждают Вундта экспериментальные факты. Так,
уже первые психологические работы по слуховым ощущениям, а
именно исследования К. Штумпфа (1883), показали, что тоны, слива-
ясь, а не внешне лишь ассоциируясь, образуют многообразные це-
лостные структуры, выступающие как новые специфические качества,
несводимые на качества входящих в них элементов. Затем X. Эрен-
фельс (1890) показал это на зрительных восприятиях и впервые ввел
для обозначения этого специфического нового качества целого тер-
мин «Gestaltqualitat». Последующие исследования о восприятии му-
зыкальных тонов и ряд других исследований вскрыли обширный фак-
тический материал, который не вмещался в рамки психологии эле-
ментов и принуждал к тому, чтобы выйти за ее пределы.
Сначала этот выход за пределы механистической психологии эле-
ментов совершается по преимуществу путем противопоставления
механизму ассоциаций различных форм «творческого синтеза»,
как проявлений духовной активности (Вундт), «переходных состоя-
ний сознания» (Джемс) и т. п. В последующий послевоенный период
кризиса этот же вопрос о целостных образованиях, несводимых на
сумму элементов, разрешается исходя уже из существенно иных
позиций структурного формализма (гештальтпсихология) и ирра-
ционалистической комплектности (лейпцигская школа).
Борьба против ассоциаций как основного объяснительного прин-
ципа экспериментальной психологии находит себе выражение и в

другой очень симптоматической тенденции — тенденции вовсе отка-
заться от объяснения более сложных осмысленных («духовных»)
психических явлений и ограничиться описанием тех форм, в которых
эти духовные явления даны («описательная психология» В. Диль-
тея). Но и эти тенденции (наметившиеся еще у Вундта, противопо-
ставляющего физиологической психологии историческую психологию
народов, изучающую высшие духовные образования — речь, мышле-
ние и т. д.) выступают на передний план уже в последующие после-
военные годы — в период кризиса.
В годы, следующие за окончанием первой мировой войны, кри-
зис принимает острые формы. Так же как кризис в физике, о котором
писал В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», в мате-
матике и т. д., это кризис, связанный с идеологической борьбой за
методологические основы науки. Рушатся методологические
основы, на которых было первоначально воздвигнуто здание экспе-
риментальной психологии; все большее распространение получает
в психологии отказ не только от эксперимента, но и вообще от
задач научного объяснения («понимающая психология» Э. Шпран-
гера); психологию захлестывает волна витализма, мистициз-
ма, иррационализма. Идущий из глубин организма инстинкт (А.
Бергсон), «горме» (у У. Мак-Дугалла) вытесняет интеллект. Центр
тяжести переносится от высших исторически сложившихся форм
сознания к доисторическим, примитивным, «глубинным» ее основам,
от сознания — к бессознательному, инстинктивному. Сознание низво-
дится на роль маскировочного механизма, лишенного реального
влияния на поведение, управляемое бессознательными влечениями
(3. Фрейд). Наряду с этим механицизм принимает крайние формы,
приходя к полному отрицанию психики и сознания человека; чело-
веческая деятельность сводится к совокупности неосознанных реф-
лекторных реакций (поведенческая психология). В психологии наро-
дов и в учении о личности, в характерологии господствующими
в зарубежной буржуазной психологии становятся реакционные расо-
вые фаталистические теории (Э. Кречмер, Э. Иенш); в психологии
ребенка широко распространяется педология, в педагогической и
вообще прикладной психологии — тестология.(...>
Кризис психологии выявился в наибольшей своей остроте, ког-
да сформировалась поведенческая психология — рефлексология в
России и бихевиоризм в Америке, потому что поведенческая пси-
хология, выдвинув поведение как предмет психологии, с особенной
остротой выявила кризис центрального понятия всей современной
психологии — понятия сознания.
Русская рефлексология (В. М. Бехтерев) сложилась на основе
изучения физиологии нервной деятельности. Американский бихевио-
ризм (от английского слова behavior, что значит «поведение»)
сформировался в Америке на рубеже XX в. в исследованиях над
поведением животных. В первую очередь исследование Э. Л. Торн-
дайка поведения животных (1898) заложило основы бихевиоризма,

определив методику и проблематику новой психологии, в которой
центральное место заняла проблема навыка.
Выросшую из этих исследований с животными концепцию Дж.
Уотсон методологически оформил, заострил и перенес на психологию
человека. В 1912 г. он сформулировал принципы новой психологии
в программной статье7. В 1918 г. он их развернул в своей книге
«Психология как наука о поведении». Ряд психологов, главным
образом в Америке, — К. Лешли, У. Хантер, Вайсс примкнули к ново-
му направлению. Вскоре бихевиоризм смог опереться на работы
И. П. Павлова об условных рефлексах, начавшиеся после исследо-
ваний Э. Л. Торндайка, но независимо от них.
В настоящее время к бихевиористам причисляется значительное число амери-
канских психологов, объединенных лишь признанием поведения предметом психологии.
Само же поведение понимается ими по-разному. Так, ряд психологов-поведенцев
(прежде всего Э. Ч. Толмен) особенно подчеркивают направленный, целевой харак-
тер поведения, роль намерения в нем.
В литературе сделана была попытка расклассифицировать современных бихевио-
ристов на три группы: строгих (типа Дж. Б. Уотсона), бихевиористов не строгих
(Г. У. Олпорт и др.) и бихевиористов, признающих направленный характер поведения
(типа Э. Ч. Толмена)8. Но в действительности их можно насчитать много больше.
Образуется ряд различных оттенков и промежуточных позиций, почти смыкающихся
с механистическими направлениями внутри эмпирической психологии. Наряду с этим
на механической основе бихевиоризма нарастают идеалистические телеологические
тенденции. Крупнейшим представителем такого телеологического необихевиоризма
является в настоящее время Э. Ч. Толмен9, сочетающий бихевиоризм с гешталь-
тизмом.
Предметом психологии бихевиоризм считает не сознание, а пове-
дение. Под поведением понимаются ответные движения организма на
раздражения среды. Внешние раздражители, простые или сложные
ситуации — это стимулы; ответные движения — реакции. Задача
психологии — установить однозначные отношения между стимулами
и реакциями. В отличие от того направления биологической пси-
хологии, которое стремилось объяснить все поведение животных и
человека, исходя исключительно из внутренних, «глубинных» орга-
нических тенденций — инстинктов, влечений, поведенческая психо-
логия, как учение о реакциях, пытается вывести все поведение
из действия внешних раздражителей.
В целях реализации объективности научного познания в психо-
логии бихевиоризм выключает сознание и пытается строить уже
не «психологию без души», а психологию без психики.
В отношении сознания у представителей поведенчества наме-
тились в основном две различные точки зрения. Одни, как перво-
7 Watson J. В. Psychology as the behaviorist views//Psycho-
logical Review. 1931. V. 20.
8 См.: Рубинштейн С. Л. Необихевиоризм Тольмана//Ученые
записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А. И. Гер-
цена. Л., 1939.
9 См.: Tolman Ed. Ch. Purposive Behavior in Animals and
Men. N. Y.; L., 1932.

начально Уотсон, не отрицая существования сознания, отвергают
его лишь как объект научного знания. Таким образом, субъектив-
но-идеалистическому пониманию психики противопоставляется меха-
нистическое понимание научного знания. Другая, более радикальная,
позиция заключается в отрицании сознания, вернее, в сведении его
к физиологическим процессам (К. Лешли).
Легко убедиться в том, что эта позиция бихевиоризма внутренне
противоречива. Нельзя положить в основу психологического поз-
нания отрицание сознания. Отрицая явления сознания у испытуемых
на том основании, что он об этих явлениях узнает лишь из показаний,
основанных на самонаблюдении, бихевиорист вынужден самим фак-
том изучения предполагать у себя те явления сознания (восприятия,
наблюдения, мышления), которые он отрицает у других. Дж. Б. Уот-
сон сам отмечает, что бихевиорист «в своей научной деятельности
употребляет орудия, существование которых он отрицает в своем
объекте и в самом себе». Таким образом, бихевиорист разлагает
и распределяет между двумя субъектами то, что реально соединено
в одном. В конечном счете он вынужден все же вернуться на
половинчатую, внутренне несостоятельную позицию признания су-
ществования сознания и отрицания возможности его изучения.
Эта позиция бихевиоризма обусловлена тем, что бихевиоризм в
своей борьбе против психологии сознания исходил из той концепции
сознания, которая была создана субъективно-идеалистической пси-
хологией. Вся аргументация представителей поведенческой психоло-
гии, обосновывающая необходимость выключения психики из психо-
логии, сводилась в основном к тому, что психические явления, или
явления сознания, принципиально доступны только одному наблюда-
телю: они «не поддаются объективной проверке и потому никогда
не смогут стать предметом научного исследования» (Дж. Б. Уотсон).
Эта аргументация против психологии сознания опиралась в конечном
счете на интроспективное понимание сознания.
Вместо того, чтобы в целях реализации объективизма научного
познания в психологии преодолеть интроспективное понимание пси-
хики, поведенческая психология отбросила психику.
Исходя именно из такого понимания сознания, поведенческая
психология пришла к своему пониманию деятельности как поведения.
Изучение деятельности человека в отрыве от сознания означает не
только выпадение сознания из области психологического исследова-
ния, но и ложное, механистическое понимание самой деятельности,
которая сводится к совокупности реакций.
Понимание деятельности, или поведения, как совокупности реак-
ций превращает реактивность в универсальный принцип: каждый акт
деятельности представляется как ответ на внешний раздражитель.
В основе этой концепции реактивности лежат теория равновесия
и принцип внешней механической причинности. Внешний толчок
нарушает равновесие; реакция восстанавливает его. Для дальнейшей
деятельности необходим новый, извне идущий толчок.

Новейшие исследования заставляют усомниться в том, чтобы
поведение даже и низших животных носило чисто реактивный
характер. В применении же к человеческой деятельности этот прин-
цип реактивности приводит к явному противоречию с самой основной
ее особенностью. Человек здесь представляется только объектом
средовых воздействий. Человек, конечно, является и объектом воз-
действия на него со стороны среды; но он также и субъект, который
сам воздействует на среду, изменяет ее, регулируя те условия, кото-
рые обусловливают его деятельность. Изменяя среду, человек изме-
няется сам; в этом отличительная особенность труда в его специфи-
чески человеческих формах. Определение поведения как совокупнос-
ти реакций не учитывает специфики человеческой деятельности.
Начав с отрицания сознательности человеческой деятельности, би-
хевиоризм приходит и к отрицанию ее активности.
Сведение высших форм человеческой деятельности к механичес-
кой сумме или агрегату элементарных реакций — рефлексов —
ведет к утрате их качественного своеобразия. Эта радикально-
механистическая аналитическая концепция носит и ярко выраженный
антиисторический характер. Правильно отмечает Дж. Б. Уотсон,
что бихевиористская психология «прямо выросла из работ над пове-
дением животных». И недаром он начинает предисловие к первому
изданию своей «Психологии» с заявления: «Когда я писал этот
труд, я рассматривал человека как животный организм». Наряду
со сведением психического к физическому поведенческая психоло-
гия последовательно проводит сведение социального к биологичес-
кому.
Теоретически решающим для понимания кризиса психологии,
раскрывшегося в борьбе поведенческой психологии против психо-
логии сознания, является то, что в конечном счете поведенческая
психология и интроспективная психология исходят из одного и
того же понимания психики, сознания. Идеалистическая психоло-
гия признала реальные психические процессы лишь субъективными
содержаниями самонаблюдения, а бихевиористы и рефлексологи
некритически полностью приняли идеалистическую концепцию своих
противников. Только в силу этого они не могли найти никакого иного
пути для реализации объективной научности психологического поз-
нания, как отказ от познания психики. Интроспекционисты, замыкая
психику во внутреннем мире сознания, оторвали психику от деятель-
ности; бихевиористы приняли как непреложную истину этот отрыв
друг от друга сознания и деятельности, внутреннего и внешнего.
Только на этой основе можно было определить свою задачу так,
как это сделали представители поведенческой психологии: вместо
изучения сознания, оторванного от поведения, поставить себе зада-
чей изучение поведения, оторванного от сознания.
Таким образом, можно сказать, что и этот стержневой аспект
кризиса был заложен в исходных позициях психологии сознания,
сохранивших свое господство в экспериментальной психологии.

Это был кризис декарто-локковской интроспективной концепции
сознания, которая в течение столетий довлела над психологией.
Сводя психику к сознанию, а сознание к самосознанию, к отраже-
нию (рефлексии) психики в себе самой, эта ставшая традицион-
ной для всей психологии декарто-локковская концепция сознания
отъединила сознание человека от внешнего мира и от собственной
его внешней, предметной практической деятельности. В результате
деятельность человека оказалась отъединенной от сознания, проти-
вопоставленной ему, сведенной к рефлексам и реакциям. Сведенная
к реакциям деятельность человека становится поведением, т. е.
каким-то способом реагирования; она вообще перестает быть дея-
тельностью, поскольку деятельность немыслима вне ее отношения к
предмету, к продукту этой деятельности. Поведение — это реактив-
ность отъединенного от мира существа, которое, реагируя под
влиянием стимулов среды, самой своей деятельностью активно
не включается в нее, не воздействует на действительность и не
изменяет ее. Это жизнедеятельность животного, приспособляющегося
к среде, а не трудовая деятельность человека, своими продуктами
преобразующая природу.
Отъединение сознания от предметной практической деятельности
разорвало действенную связь человека с миром. В результате
предметно-смысловое содержание сознания предстало в мистифици-
рованной форме «духа», отчужденного от человека.
Поэтому можно сказать, что, так же как поведенческая психоло-
гия является не чем иным, как оборотной стороной интроспектив-
ной концепции сознания, так «психология духа» (Э. Шпрангер),
в которой предметно-смысловое содержание сознания — «дух» —
выступает в мистифицированной форме данности, независимой от
человеческой деятельности, является оборотной стороной поведен-
ческой концепции деятельности. Именно потому, что поведенческая
психология свела деятельность, преобразующую природу и порож-
дающую культуру, к совокупности реакций, лишила ее воздействен-
ного предметного характера, предметно-смысловое содержание «ду-
ха» предстало в виде идеальной данности.
За внешней противоположностью этих концепций в их конечных
выводах скрывается общность исходных позиций, и если К. Бюлер
ищет выхода из кризиса психологии в том, чтобы примирить,
дополнив одну другой, психологию поведения с психологией духа
(и психологией переживания), то нужно сказать, что их «синтез»
лишь соединил бы пороки одной с пороками другой. В действитель-
ности нужно не сохранять как одну, так и другую, а обе их преодолеть
в их общей основе. Эта общая основа заключается в отрыве созна-
ния от практической деятельности, в которой формируется и пред-
метный мир и само сознание в его предметно-смысловом содержа-
нии. Именно отсюда проистекает, с одной стороны, отчуждение
этого содержания как «духа» от материального бытия человека,
с другой — превращение деятельности в поведение, в способ реаги-

рования. Здесь в одном общем узле сходятся нити, связующие
психологию сознания и психологию поведения, психологию поведения
и психологию духа; у направлений, представляющихся самыми
крайними антиподами, обнаруживается общая основа. Здесь сре-
доточие кризиса, и именно отсюда должно начаться его преодоление.
Оформившаяся в качестве особой научной дисциплины психоло-
гия во всех основных своих разветвлениях исходила первоначально
из натуралистических установок. Это был физиологический либо
биологический натурализм, рассматривающий психику и сознание
человека исключительно как функцию нервной системы и продукт
органического биологического развития.
* Но как только новая «экспериментальная психология» попыталась
перейти от изучения элементарных психофизических процессов к
изучению более сложных осмысленных форм сознательной деятель-
ности, она еще у Вундта столкнулась с очевидной невозмож-
ностью исчерпать их изучение средствами психофизиологии. В
дальнейшем это привело к тому, что идеалистическая «психология
духа» была противопоставлена физиологической психологии. При
этом объяснение явлений было признано задачей лишь физиологи-
ческой психологии, изучающей психофизические, т. е. скорее физио-
логические, чем собственно психические, осмысленные, «духовные»
явления. Задачей же психологии духа признавалось лишь описание
тех форм, в которых эти духовные явления даны («описательная
психология»), или их понимание («понимающая психология»).
Как в одном, так и в другом случае духовные, т. е. осмысленные,
психические явления, характерные для психологии человека, превра-
щались в данности, не допускающие причинного объяснения их
генезиса.
Эти духовные явления связывались с формами культуры, т. е.
с содержанием истории, но не столько с тем, чтобы объяснить
исторический генезис и развитие человеческого сознания, сколько
с тем, чтобы признать духовный характер раскрывающегося в
историческом процессе содержания культуры, которая превращает-
ся в систему вечных духовных форм, структур или ценностей.
В результате создалось внешнее противопоставление природы и
истории, природного и духовного. Оно является общим для обеих
враждующих концепций. В этом смысле можно опять-таки сказать,
что неизбежность всего в дальнейшем развернувшегося конфликта
натуралистической и «духовной» психологии — «geisteswissenscha-
ftliche Psychologie» — была заложена в исходных позициях нату-
ралистической психологии. Ее механистический натурализм, так же
как и идеализм психологии духа, не мог возвыситься до мысли о
единстве человеческой природы и истории, до той истины, что
человек прежде всего природное, естественное существо, но самая
природа человека — продукт истории. Поэтому духовное содержание
исторического человека было внешне противопоставлено психологии
природного человека.

Своеобразную попытку понять развитие форм человеческого
сознания как продукт социально-исторического развития сделала
французская социологическая школа Э. Дюркгейма.
Тенденция связать психологию с социальными дисциплинами во
французской науке не нова. Она идет еще от Огюста Конта. В
своей классификации наук Конт, как известно, не отвел особого
места психологии. Его отрицательное отношение к психологии как
самостоятельной дисциплине было направлено, в основном, против
интроспективной метафизической психологии, которую в его время
насаждал во Франции В. Кузен. О. Конт противопоставил этой
психологии то положение, что психические процессы становятся
объектом науки лишь постольку, поскольку мы устанавливаем и
определяем их извне, в объективном наблюдении, и вскрываем вне
их лежащие причины возникновения и протекания. Для реализации
своего требования О. Конт не видел другого пути, как расчленить
психологию на две дисциплины. Изучение психических функций
он относил: 1) к анатомо-физиологии мозга, которая изучает их
физиологические условия, 2) к социологии, которая изучает их
характер, взаимосвязи и развитие в социальной среде.
Признание социальной обусловленности психологии человека
получило значительный отзвук во французской психологической
литературе. (Особенно явственно обнаруживаются эти социальные
мотивы у одного из крупнейших французских психологов предыду-
щего поколения — у Т. Рибо.) Представители французской со-
циологической школы и близкие к ней ученые (Э. Дюркгейм,
Л. Леви-Брюль, Ш. Блондель, Ж. Пиаже, М. Хальбвакс), а также
П. Жане попытались объяснить формы человеческого сознания
как продукт общественного развития. В ряде исследований они
попытались вскрыть общественно-исторический генезис человеческих
форм памяти, мышления, эмоций, развития личности и ее самосоз-
нания. Однако проблема социальной обусловленности сознания не
получила и в исследованиях французских психологов удовлетвори-
тельного разрешения. В работах, исходящих из социологической
концепции Э. Дюркгейма, социальность была понята идеалисти-
чески в отрыве от реальных общественных, производственных отно-
шений людей и их отношения к природе; социальное, так же как
и все объективное содержание мира, было сведено к общественному
сознанию — к идеологии; социальные отношения — к общению в пла-
не сознания.
Эта идеалистически понятая социальность была внешне проти-
вопоставлена биологической природе человека. Психическое разви-
тие было поэтому некоторыми представителями этого направления
(Ж. Пиаже) понято как процесс вытеснения примитивных форм
биологически обусловленной психики психикой социализированной.
У представителей французской социологической школы социаль-
ность сводится к идеологии, идеология же (и коллективные пред-
ставления) отожествляется с психологией. Общественное бытие

превращается в социально-организованный опыт. Из сферы со-
циального, в котором эти психологи ищут объяснения генезиса
и развития человеческого сознания, выпадает общественная дея-
тельность человека, практика, в процессе которой в действитель-
ности формируется сознание человека. Поэтому действительно адек-
ватного объяснения генезиса и развития сознания у человека и
эта психология, рассматривающая сознание как продукт обществен-
но-исторического развития, дать не смогла.
Психология, оформившаяся как наука в экспериментальных
исследованиях ощущений и затем памяти, была по своим исходным
господствующим установкам насквозь интеллектуалистична; позна-
вательные процессы занимали в ней центральное место. Это была
психология ощущений, восприятий, представлений, идей. Потребнос-
ти, побуждения, тенденции не играли в ней сколько-нибудь замет-
ной роли. Она изучала сознание само по себе, вне реальной
деятельности и поведения; уже поэтому проблема побуждений не
была для нее актуальна. Поскольку эта традиционная класси-
ческая психология сознания пыталась объяснить поведение, она
исходила из перцептивных, интеллектуальных моментов, она упо-
минала и о тенденциях, но все эти тенденции мыслились как нечто
производное от представлений, от идей. Это были тенденции идей,
из которых пытались объяснить поведение человека, а не тенденции
человека, которыми объяснялось бы течение его идей.
«Люди,— пишет Ф. Энгельс,— привыкли объяснять свои действия
из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих
потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове,
осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалис-
тическое мировоззрение, которое овладело умами в особенности со
времени гибели античного мира»10. Это положение Энгельса пол-
ностью применимо к основному направлению западноевропейской
психологической науки XIX в. Интеллектуализм, связанный с пре-
небрежением к неинтеллектуальной стороне психики, к динамическим
движущим силам поведения, столкнулся с фактами, которые он
оказался не в состоянии охватить и объяснить. Они вскрылись,
во-первых, в генетическом плане сравнительной психологии, в
которой изучение поведения животных, начиная с Ч. Дарвина,
выявило значение проблемы инстинктов; с психологии животных эта
проблема движущих сил, побуждений или мотивов поведения была
распространена на человека. Роль влечений, аффективных тенденций
вскрылась, во-вторых, в патологическом плане (в исследованиях
П. Жане, 3. Фрейда и др.). И опять-таки из области патологии
сделаны были выводы и в отношении нормальной психологии.
В частности, психоанализ показал на обширном клиническом ма-
териале, что общая картина психической жизни человека, созданная
традиционной школьной, насквозь интеллектуализированной
10 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 439.

психологией, никак не соответствовала действительности. В
действительности в психике человека, в мотивах его поведения
проявляется далеко не только интеллект; в них существенную роль
играют влечения, аффективные тенденции, которые часто приходят
в острый конфликт с сознанием человека и, определяя его
поведение, порождают жестокие потрясения.
В связи с этим на передний план все больше выдвигается
новая проблема — побуждений, мотивов, двигателей поведения, и
психология начинает искать их не в идеях, а в тенденциях (отчасти
Т. Рибо, затем П. Жане), потребностях (Э. Клапаред, Д. Катц,
К. Левин, Дж. Шиманский), влечениях (3. Фрейд, А. Адлер),
инстинктах и диспозициях (У. Мак-Дугалл, Э. Ч. Толмен и множество
других). Выражающаяся в них динамическая направленность приз-
нается уже не чем-то производным, а тем основным, из чего психоло-
гия должна исходить при объяснении поведения.
В трактовке этих динамических движущих сил чем дальше, тем
больше выделяется тенденция, которая с особенной остротой прояв-
ляется в таких концепциях, как психоанализ 3. Фрейда, «гормичес-
кая» психология У. Мак-Дугалла и др., рассматривать движущие
силы человеческой деятельности как нечто первично заложенное
внутри человека, в его организме, а не формирующееся и разви-
вающееся из его изменяющихся и развивающихся взаимоотношений
с миром. Поэтому источники человеческой деятельности, ее мотивы
представляются как идущие из темных глубин организма, совершен-
но иррациональные, бессознательные силы, находящиеся вовсе вне
контроля интеллекта: идеи уже будто бы вовсе не могут быть
движущей силой поведения людей; это привилегия одних лишь
слепых инстинктов.
Роль влечений особенно остро выявил на клиническом материале 3. Фрейд.
На их основе он возвел здание психоанализа. (...) Теоретически наряду с основной
группой сексуальных влечений признаются еще в качестве второй группы сначала
влечения «Я», затем влечения смерти. Исходящие из биологических глубин организ-
ма силы определяют всю деятельность человека; примитивные влечения являются
основными ее мотивами. Роль социальных отношений ограничивается чисто нега-
тивной функцией вытеснения. Давление социальности, представителем которой
внутри личности выступает «Я», осуществляющее социальную «цензуру», вытесняет
влечения в сферу бессознательного. Вразрез с проходящим через всю психологию
от Р. Декарта и Дж. Локка отожествлением психики и сознания Фрейд признает
сознание лишь свойством психики, причем свойством, которым она может и не
обладать. Психика при этом расчленяется на внешние друг другу сферы — соз-
нательного, бессознательного и подсознательного. Между первыми двумя действуют
силы отталкивания; влечения вытесняются в бессознательное; вытесненные, они
не могут без маскировки проникнуть в сферу сознания, и не сознательное «Я», а
«Оно» признается подлинным ядром личности.
Интеллектуализм традиционной психологии нашел концентриро-
ванное выражение в самой концепции сознания как предмета пси-
хологии. Сознание — это прежде всего знание, познание. Сведение
психики к сознанию стирает границы между психическим пережи-
ванием и знанием, между психологическим и идеологическим,

философским понятием сознания. Индивидуальное сознание конкрет-
ного индивида, которое изучает психология,—это в действитель-
ности единство знания и переживания. Традиционная концепция
трактовала само переживание как явление сознания; верная своей
общей установке, она сводила переживание как реальный психи-
ческий факт к его самоотражению в сознании. Поэтому традиционное
понятие переживания как явления сознания, которым широко
пользуется интроспективная психология, выступает в основном поз-
навательным, интеллектуальным образованием, между тем как в
действительности и в нашем его понимании переживание — это
полнокровный психический факт, включающий все стороны психики
и выражающий в каком-то преломлении полноту индивидуального
бытия познающего субъекта, а не только познаваемое содержание
отражаемого объекта.
На основе такого интеллектуализированного понимания сознания,
сводящего психическое к одной из его сторон, попытка восстано-
вить в своих правах реальный психический факт неизбежно приводит
к не менее порочному противопоставлению психики и сознания и
к выключению из психического его познавательной, сознательной
стороны. Эта точка зрения нашла себе выражение в различных
концепциях современной психологии: в психоанализе 3. Фрейда
с его учением о бессознательном и сведением психики к темным
глубинным влечениям, в которых сосредоточивается то, что вытес-
няется из сознания; в учении А. Бергсона, противопоставляющего
связанный с основами жизни бессознательный инстинкт сознатель-
ному интеллекту; в утверждениях таких психологов, как А. Валлон,
который из того, что психический факт не может быть сведен к
функции осознания и исчерпывающе определен в терминах самосоз-
нания, заключает, что психика и сознание вообще чуждые друг другу
области; сознание, обусловленное социальным идеологическим со-
держанием, на этом основании будто бы вовсе выпадает из сферы
психологии11.
Все эти противоречия разъедают психологию, вступившую в по-
лосу открытого кризиса. Таким образом, конфликты, в которые
вовлечена была психология механистическими и идеалистическими
установками, а также метафизическим характером господствовавше-
го в ней мышления, неспособным вскрыть взаимосвязи и взаимо-
переходы от ощущения к мышлению, от психики к сознанию и т. д.,
оказались очень многообразными и идущими по разным направле-
ниям.
11 Wallon A. Le probleme biologique de la conscience//G. Du-
mas (ed.). Nouveau Traite de Psychologie. P., 1930. Т. 1. Во
многом по-иному, чем в означенной статье, поставлены
основные философские, методологические проблемы психо-
логии в позднейшей работе того же автора — в его вводных
установочных статьях к «La vie mentale» в «Encyclopedie
Francaise» (т. VII), где дана новая интересная их трактовка.

Наметившаяся уже раньше антитеза целостной психологии и
психологии элементов в период кризиса выдвигается очень заострен-
но. Целостные тенденции становятся все более популярными в
зарубежной психологии XX в. Они выступают носителями идеалис-
тических идей различных толков и оттенков. Самый принцип
целостности получает несколько существенно различных реализа-
ций. Для В. Дильтея и его продолжателей он означает прежде
всего целостность личности, которая является активным носителем
определенной идеологии. Для берлинской школы гештальтпсихоло-
гии это целостность динамической ситуации и ее формальной
структуры. Для лейпцигской школы принцип целостности реализу-
ется не в структурности, а в диффузной комплексности, и
его существеннейшим выражением является «народная» целост-
ность, поглощающая личность.
Гештальтпсихология (М. Вертхаймер, В. Кёлер, К. Коффка, К. Левин), выдвинув
в качестве первого основного принципа принцип целостности, противопостави-
ла его механистическому принципу психологии элементов (Und-Verbindung, по
Вертхаймеру). Под «гештальт» представители этого направления разумеют целост-
ное образование, обладающее своеобразным качеством формы, несводимым к
свойствам входящих в его состав частей.
Идею целостности гештальтпсихологи первоначально развили в психологии
восприятия, в которой они прежде всего попытались и экспериментально ее
обосновать. Построенная гештальтпсихологией на основе принципа структурной
целостности теория восприятия носит ярко выраженный феноменалистический,
формалистский идеалистический характер. Принцип целостности, первоначально
раскрытый на проблеме восприятия, был затем применен гештальтпсихологами
к решению исходных принципиальных проблем, прежде всего психофизической
проблемы. Далее этот принцип был распространен на все остальные проблемы
психологии. Применение принципа целостности за пределами психологии восприя-
тия было обусловлено выявлением второго основного принципа гештальтпсихо-
логии, тесно связанного с первым,— принципа динамичности. Согласно этому
принципу, течение психических процессов определяется динамическими, изменяющи-
мися соотношениями, устанавливающимися в самом процессе, а не независимыми
от него и определяющими его путь механистическими связями. Таким образом,
каждый психофизический процесс тоже оказывается замкнутым в себе целым.
Следовательно, действия человека представляются как конечная стадия саморегули-
рующегося динамического процесса восприятия ситуации. Поэтому поведение це-
ликом определяется структурой ситуации.
Здесь идеализм теснейшим образом сплетается с механицизмом. Если понима-
ние исходной реальной ситуации как «феноменального сенсорного поля», т. е.
сведение объективной действительности к восприятию, представляется идеалис-
тическим, то мысль, будто «сенсорное поле», т. е. восприятие ситуации в качестве
фазы единого саморегулирующегося процесса, предопределяет действия человека,
является сугубо механистической. Она лишь более утонченная и не менее ради-
кально механистическая концепция, чем та, которая заключена в схеме «раздра-
жение — реакция». Действие, с точки зрения этой концепции, не сознательный
акт личности, выделяющей себя из ситуации, противопоставляющей себя ей и
способной ее преобразовать, а функция от этой ситуации, из которой оно автома-
тически вытекает.
Вместе с тем принцип динамичности, согласно которому психофизический
процесс всецело определяется в своем протекании изменяющимися соотношениями,
устанавливающимися в самом этом процессе, фактически означает, что весь опыт
понимается как имманентный продукт субъекта. Принцип динамичности, который
представители гештальттеории противопоставляют «машинной теории» рефлектор-

ной концепции, заключает в себе полное отрицание внешнего опосредования;
он упирается в идеализм.
Таким образом, несмотря на заостренную борьбу с частными проявлениями
механицизма — со сведением целого к механической сумме частей, гештальтпси-
хология сама является механистической концепцией. И в то же время, несмотря на
свой «физикализм» и борьбу с «витализмом», она является феноменалистической,
т. е. идеалистической, теорией. Идеализм и механицизм в самых утонченных
и потому особенно опасных формах сплетены в ней в сложном единстве.
На идеалистической и механистической основе в гештальтпсихологии
надстраивается формализм. И чем дальше, тем обнаженнее и заостреннее высту-
пают эти формалистические тенденции, особенно там, где представители геш-
тальтпсихологии пытаются подойти к проблемам психологии личности и коллектива.
Критика методологических позиций гештальтпсихологии никак не должна
исключить признания несомненных их заслуг в области психологического исследо-
вания. Гештальтпсихология сыграла несомненно крупную роль в преодолении
атомистических тенденций ассоциативной психологии. Еще существеннее ее поло-
жительная роль в развитии экспериментального исследования, достигшего в рабо-
тах гештальтпсихологов исключительно высокой степени совершенства. Не под-
лежит, в частности, сомнению, что исследования В. Кёлера антропоидов знаме-
нуют собой новую веху в области сравнительной психологии, а К. Левин и
его сотрудники создали новый тип эксперимента, представляющий исключительной
ценности инструмент для изучения психологии человеческого поведения.
Совершенно иной характер носит другое направление целостной
психологии, представленное так называемой лейпцигской школой.
Гештальтпсихология стоит на позициях феноменализма; при этом
для нее характерен все же физикализм; это натуралистическая,
механистическая теория. Лейпцигская же школа (Ф. Крюгер,
Й. Фолькельт и др.) исходит из мистического, иррационалисти-
ческого идеализма, она ведет свое происхождение от немецкой
романтики и религиозной мистики.
Взгляды этой школы носят заостренно идеалистический характер.
Психика сводится к чувствоподобному переживанию. Структурной
целостности гештальттеории противопоставляется диффузно-ком-
плексная целостность смутного, недифференцированного чувства.
На передний план выдвигаются аффективно-эмоциональные моменты
и на нет сводятся интеллектуальные. Умалить роль интеллекта,
роль знания в сознании — такова основная тенденция этого учения.
Она представляет реакцию иррационалистического мистического
идеализма против лучших тенденций декарто-локковского понятия
сознания как знания. Вожди этой школы возглавили фашистскую
психологию, в то время как представители гештальтпсихологии
вынуждены были покинуть фашистскую Германию и развернуть
свою работу в США.
С механическим атомизмом, укоренившимся в исходных пози-
циях психологии, связано и то, что психология, разложив психику
на элементы, вовсе упустила из поля зрения личность как целое.
В ходе кризиса эта проблема личности выступила с большой
остротой. Эта проблема, в частности, стоит в центре персоналисти-
ческой психологии В. Штерна.

Стремясь как будто преодолеть сложившийся под влиянием
христианской идеологии и укоренившийся благодаря Р. Декарту
дуализм психического и физического, души и тела, В. Штерн в
своей персоналистической психологии вместо признания психофизи-
ческого единства выдвигает принцип психофизической нейтраль-
ности: личность и ее акты не могут быть отнесены ни к психичес-
ким, ни к физическим образованиям. Оторванное от конкретной
исторической личности человека это понятие стало у Штерна абст-
рактной метафизической категорией. Понятие личности распростра-
няется на самые различные ступени развития и перестает быть
характерным для какой-нибудь из них. Личностью признается не
только общественный человек, но также, с одной стороны, всякий
организм, клетка, даже неорганические тела, с другой — народ,
мир, бог. Личность определяется формальными внеисторическими
категориями целостности и целенаправленности, выявляющимися
в самосохранении и самораскрытии. (...)
История развития
психологии в СССР
История
русской научной
психологии
Развитие психологической теории в России,
борьба в ней материализма и идеализма приняли
особенные формы. Самобытность русской психо-
логической мысли, не только творчески обобщившей достижения
мировой психологии, но и создавшей новые пути в общем развитии
науки, связана с историей передовой русской общественной
мысли, классического философского материализма и передового
естествознания.
В развитии научной психологической мысли в России особое
место принадлежит М. В. Ломоносову. Конечно, в России существо-
вала и до Ломоносова философская мысль, развивавшаяся в
психологическом направлении. Однако именно с Ломоносовым осо-
бенно тесно связаны оригинальные пути становления русской
передовой психологической мысли. В своих работах по риторике
и по физике Ломоносов развивает материалистическое понимание
ощущений и идей. Еще в 1744 г. в «Кратком руководстве по
риторике» Ломоносов утверждал, что содержанием идей являются
вещи природы. Положение о первичности материи и зависимости
от нее психических явлений последовательно развивалось Ломоносо-
вым в его физических работах, особенно в его теории света
(1756), где, между прочим, дана интересная попытка объяснения
физиологического механизма ощущения цвета.
С точки зрения Ломоносова, нужно различать познавательные
(умственные) процессы и умственные качества человека. Последние

возникают из соотношения умственных способностей и страстей.
Анализ страстей и их выражения в речи, данный Ломоносовым,
представляет крупный исторический интерес. Источниками страстей
и их формой выражения являются действия и страдания, опре-
деляемые Ломоносовым, как «всякая перемена, которую одна вещь
в другой производит»12. Такое понимание психики уже расходится
с психологической концепцией X. Вольфа, господствовавшей в то
время в философии и психологии и от которой, возможно, ранее
отправлялся Ломоносов.
В своей риторике Ломоносов выступает как реалист, великолеп-
ный знаток людей. Именно поэтому исходным моментом для
Ломоносова становится не абстрактная умственная способность или
психическая функция, а жизненное качество человеческой личности,
проявляющееся в страстях и действиях, двигателях человеческого
поведения, руководимого разумом, отражающим природу.
Психологические воззрения Ломоносова были составной частью
его общественно-научного мировоззрения. Человек, сын своего вре-
мени, был неизменно в центре интересов Ломоносова, психологи-
ческие воззрения которого получили поэтому определенный гуманис-
тический характер.
С середины XVIII в., в связи с зарождением в рамках феодаль-
ной России буржуазных отношений, наряду с богословской церков-
ной идеологией и идеалистическим рационализмом, со времен
Петра проникающим в Россию из Западной Европы, начинает
сказываться в России и влияние французских просветителей и
материалистов.
Это влияние впервые сказывается непосредственно в психологи-
ческих воззрениях Я. П. Козельского («Филозофические предложе-
ния», 1768) и опосредованно проявляется в психологической
концепции А. Н. Радищева, вполне самостоятельной и оригиналь-
ной в разрешении психогенетической проблемы, в установлении
ведущей роли речи в психическом развитии человека. Эта концеп-
ция изложена Радищевым главным образом в его основном философ-
ском трактате «О человеке, его смертности и бессмертии». Психо-
логические воззрения Радищева являлись составной частью его
философского, материалистического и гуманистического мировоззре-
ния.
В начале XIX в., когда более радикальная часть дворянства,
дворянские революционеры стали в ряды декабристов, более умерен-
ное либеральное дворянство стало противопоставлять реакционной
12 Ломоносов М. В. Краткое руководство к красноречию,
книга первая, в которой содержится риторика, показующая
общие правила обоего красноречия, то есть оратории и
поэзии, сочиненное в пользу любящих словесные науки.
СПб., 1816. С. 11.

официальной идеологии (представленной «Библейским обществом»,
Голицыным, Фотием) идеи немецкой идеалистической философии.
На психологию этого времени особенно значительное влияние оказал
Шеллинг. Первыми яркими выразителями шеллингианских идей
выступают Д. М. Велланский («Биологическое исследование
природы в творящем и творимом ее качестве, содержащее основные
начертания всеобщей физиологии», 1812) и В. Ф. Одоевский («Пси-
хологические заметки»). Духом позднего шеллингианства проникну-
ты работы П. С. Авсенева, X. А. Экеблада («Опыт обозрения
биологико-психологического исследования способностей человечес-
кого духа», 1872) и др. Эти работы трактуют психологию в плане
общей антропологии, подчеркивают «целостность» человеческого
существа, связь его со всей вселенной и выдвигают идеи развития,
однако не в естественнонаучной, а метафизической трактовке.
Конкретные факты, выявляющие реальный процесс развития,
заслоняются или попросту заменяются метафизическими размышле-
ниями, часто довольно шаткими. (...)
От русских шеллингианцев надо отделить А. И. Галича. В фило-
софском отношении Галич (...) сам испытал явное влияние Шеллин-
га. Однако в системе его психологических взглядов, представлен-
ных в замечательном труде «Картина человека» (1834), Галич
выступает как оригинальный ученый и развивает передовые для
своего времени идеи, связывая переход от сознания к самосознанию
с «практической стороной духа», т. е. деятельностью человека
в общественной жизни.
«Я знаю, что я живу не иначе, как обнаруживая свою деятель-
ность (хотя бы то было и по поводу внешних раздражений),—
пишет Галич,— не иначе, как проявляя свою жизнь для себя и для
других, не иначе, как выводя на позорище временные отдельные
порождения моего средобежного могущества, которое везде и оста-
ется основанием последних, составляющих совокупность или сумму
моего бытия исторического». «Пускай мысль делает различия между
внешним и внутренним, в практике мы действительно и существуем
и знаем про себя столько, сколько удается нам показать то,
что мы есть и чем мы могли бы быть». «Раскрывшееся сознание
моей жизни исторически подает мне и способы распознавать свое
лицо с другими отдельными лицами. Я и самого себя и всякого
другого принимаю за особенное, определенное существо, и привет-
ствую в нем брата». В связи с этим подчеркиванием деятельности,
«практической стороны духа», в «Картине человека» Галича ярко
выдвигаются проблемы личностно-мотивационного плана — побуж-
дения, склонности, страсти и т. д. Связанное «с историческим
бытием» народа духовное развитие личности, по Галичу, наиболее
существенно сказывается в нравственных чувствованиях и поступках
человека. Отсюда специальное место в его системе занимает крити-
ческая этика, вызвавшая крайнее недовольство официальной науки
николаевской России.

Решающее значение для развития передовой русской психологии
XIX в. имели психологические воззрения великих русских филосо-
фов-материалистов — А. И. Герцена, В. Г. Белинского, Н. А. Добро-
любова и в особенности Н. Г. Чернышевского. (...)
Идея Герцена о «деянии», как существеннейшем факторе ду-
ховного развития человека, сохраняет все свое принципиальное
значение и по сегодняшний день, так же как острую актуальность
сохраняет по отношению и к современной психологии его общее
требование «одействотворения» науки.
Белинский во второй период своего творческого развития
также высказал требование передовой общественной мысли — дать
психологию личности, а не лишь отдельных способностей. (...)
В противоположность дуалистическим идеалистическим теориям,
противопоставляющим психическое и физическое, Добролюбов
отстаивает их единство.
«Смотря на человека как на одно целое, нераздельное существо,—
пишет Добролюбов,—мы устраняем и те бесчисленные противоречия,
какие находят схоластики между телесной и душевной деятель-
ностью... теперь уж никто не сомневается в том, что все старания про-
вести разграничительную черту между духовными и телесными от-
правлениями напрасны и что наука человеческая этого достигнуть
не может. Без вещественного обнаружения мы не можем узнать
о существовании внутренней деятельности, а вещественное обнару-
жение происходит в теле». (...)
Философские идеи Чернышевского, его материализм и психофи-
зиологический монизм находят себе блестящее конкретное претворе-
ние у И. М. Сеченова. (...) Его знаменитые «Рефлексы головного
мозга» (появившиеся в 1863 г. в виде журнальных статей в
«Медицинском вестнике», а в 1866 г. вышедшие отдельной книгой)
определили новые пути физиологии головного мозга, оказав, как
известно, значительное влияние на И. П. Павлова.
Сеченов заложил в России также основы психофизиологии орга-
нов чувств и наметил в ней, в частности в теории зрения, связи
его с осязанием и т. д., новые, оригинальные пути. Однако было бы
совершенно неправильно рассматривать Сеченова только как фи-
зиолога, который в качестве такового своими физиологическими
трудами оказал более или менее значительное влияние на психоло-
гию. И. М. Сеченов был и крупнейшим русским психологом,
и можно с определенностью утверждать, что не только Сеченов-фи-
зиолог оказал влияние на Сеченова-психолога, но и обратно:
занятия Сеченова с ранней молодости психологией оказали прямое
и притом очень значительное влияние на его физиологические
исследования, в частности те, которые определили его концепцию
рефлексов головного мозга. Он сам об этом прямо свидетельствует
(см. его работу: Автобиографические записки. М., 1907).
В своей психологической концепции Сеченов выдвинул изучение

психических процессов в закономерностях их протекания как основ-
ной предмет психологии и особенно подчеркнул значение генетичес-
кого метода. В своей борьбе против традиционной идеалистической
психологии сознания Сеченов (в замечательной статье «Кому и как
разрабатывать психологию») поставил перед научной мыслью
задачу, которая сохраняет свое значение и по сегодняшний день.
Основную ошибку психологов-идеалистов Сеченов видел в том, что
они являются, как он выражается, «обособителями психического»,
т. е. в том, что они вырывают психическое из связи природных
явлений, в которые они в действительности включены, и, превращая
психическое в обособленное, замкнутое в себе существование, внеш-
не противопоставляют тело и душу. В своих «Рефлексах головного
мозга», о которых И. П. Павлов говорил, как о «гениальном
взлете сеченовской мысли», и в других своих психологических
работах, с которыми «Рефлексы головного мозга» связаны органи-
ческой общностью единой концепции, Сеченов пытался разрешить
эту задачу — преодоления обособления психического — теми сред-
ствами, которые в то время были в его распоряжении. Он отверга-
ет отожествление психического с сознательным и рассматривает
«сознательный элемент», как средний член единого — рефлектор-
ного — процесса, который начинается в предметной действитель-
ности внешним импульсом и кончается поступком. Преодоление
«обособления» психического — это, по существу, та самая задача,
которую сейчас новыми, открывшимися ей в настоящее время сред-
ствами, решает советская психология.
Своими идеями и исследованиями Сеченов оказал прямое влия-
ние на развитие в России экспериментально-психологических иссле-
дований, сближавших русскую психологию с передовым русским
естествознанием. Идеями Сеченова в значительной степени опреде-
лялось формирование русской экспериментальной психологии в
80-х — 90-х гг. прошлого столетия. (...)
В тот же период, когда развертывается деятельность Чернышев-
ского и Сеченова, вскрывающего физиологические предпосылки пси-
хологии,— в 60-х гг.— А. А. Потебня выдвигает в русской науке
положение о единстве сознания и языка и ставит перед историей
языка задачу «показать на деле участие слова в образовании
последовательного ряда систем, обнимающих отношение личности
к природе»13. Применяя исторический принцип не только к внешним
языковым формам, но и к внутреннему строю языков, Потебня
делает первую и единственную в своем роде блестящую попытку
на огромном историческом материале наметить основные этапы
развития языкового сознания русского народа. На тонком анализе
обширного языкового материала Потебня стремится вскрыть исто-
рическое становление и смену разных форм мышления — мифоло-
гического, научного («прозаического») и поэтического. Для По-
13 Потебня А. А. Мысль и язык. М., 1862. С. 21.

тебни, в отличие от Г. В. Ф. Гегеля, поэтическое мышление
является не низшей ступенью мышления, а своеобразной и специ-
фической по отношению к «прозаическому» и научному мышлению,
но не менее существенной, чем последнее, формой познания.
Потебня подчеркивает также роль слова и в развитии самосознания.
<...>
В психологии, разрабатываемой в середине прошлого столетия,
находят также отражение тенденции эмпирической психологии.
В центре этого течения, ориентирующегося по преимуществу на
английскую эмпирическую психологию,— принцип ассоцианизма.
Впервые влияние эмпиризма сказалось еще в работе О. М. Новиц-
кого «Руководство к опытной психологии» (1840), но в определенное
течение это направление оформляется лишь в 60-х — 70-х гг.
Его основным представителем является М. М. Троицкий («Наука
о духе»). Он пытается свести всю духовную жизнь к ассоциациям.
В своей «Немецкой психологии в текущем столетии» (1867) он
подвергает критике немецкую метафизическую идеалистическую пси-
хологию. В. А. Снегирев («Психология», 1873) также признает
закон ассоциации основным законом психической жизни и примы-
кает к английской эмпирической психологии, но позиция его
эклектична: свой ассоцианизм он пытается примирить с самы-
ми различными психологическими направлениями и точками зре-
ния.
Проводниками идеалистических тенденций в психологии в этот
период выступают такие люди, как К. Д. Кавелин и Н. Н. Страхов.
Они вступают в борьбу против материалистического направ-
ления физиологической психологии (механистические представите-
ли которой склонны были, правда, свести психологию к физио-
логии). <...>
Особое место в психологической литературе этого периода за-
нимает основное произведение одного из крупнейших представителей
русской педагогической мысли — «Человек как предмет воспитания»
К. Д. Ушинского (1868—1869).
Ушинский, широко используя в своем труде материал, накоплен-
ный мировой психологической наукой его времени, сумел подчинить
весь этот материал установкам, глубоко характерным для самобыт-
ных путей как его собственной, так и вообще передовой русской
общественной научной мысли. Первая, важнейшая из этих установок
связана с «антропологическим» подходом к изучению психологии.
Этот подход к проблемам психологии означал рассмотрение всех
сторон психики человека в целостно-личностном, а не узкофунк-
циональном плане; психические процессы выступают не как «меха-
низмы» лишь (в качестве каковых их по преимуществу стала
трактовать экспериментальная функциональная психология на
Западе), в качестве деятельности человека, благодаря чему они мог-
ли получить у Ушинского подлинно содержательную характерис-
тику. Вторая существенная установка, специфическая для Ушин-

ского, заключалась в том, что антропология у него выступала,
как антропология педагогическая. Это значит, что человек рассмат-
ривался им не как биологическая особь с предопределенными
его организацией неизменными свойствами, а как предмет воспита-
ния, в ходе которого он формируется и развивается; его развитие
включено в процесс его воспитания. В ходе этого последнего
подрастающий человек выступает как субъект, а не только как
объект воспитательной деятельности учителя. Ушинский с исключи-
тельной четкостью и последовательностью проводит через все свои
психологические и педагогические построения особенно дорогую
ему мысль о труде, о целеустремленной деятельности, как основном
начале формирования и характера и ума. (...)
Если в работах И. М. Сеченова была выдвинута роль физиологи-
ческих основ и материалистических установок в разработке психо-
логии, то в труде Ушинского, вышедшем почти одновременно с
работами Сеченова, впервые выступила роль педагогической прак-
тики для системы психологических знаний. (...)
Если 30-е гг. были отмечены нами как время появления первых
светских работ по психологии, то 60-е гг. должны быть выделены
как эпоха, когда создаются предпосылки для подлинно научной
ее разработки. Этот период отмечен большим ростом психологичес-
кой литературы, публикация которой в 60-х гг. резко повыша-
ется. (...)
Экспериментальная психология начала развиваться в России в
80—90-х гг. прошлого столетия, когда возник ряд эксперименталь-
ных психологических лабораторий: В. М. Бехтерева (в Казани),
В. Ф. Чижа (в Юрьеве), А. А. Токарского (в Москве), а также
А. О. Ковалевского, В. М. Сикорского и др.; в последующие годы
развертывают свою работу лаборатории Н. А. Бернштейна, Г. И. Рос-
солимо и др. (...)
Важную роль в развитии мировой экспериментальной психологии
играли лучшие представители русской психологической науки. Это
относится прежде всего к одному из крупнейших и наиболее пере-
довых представителей экспериментальной психологии в России
Н. Н. Ланге, автору прекрасного курса «Психология». Его «Психо-
логические исследования», вышедшие в 1893 г., посвящены экспе-
риментальному изучению: одно — перцепции, а другое — произволь-
ного внимания.
Эти исследования привлекли к себе широкое внимание в мировой
психологической науке; из них первое — о перцепции — было опуб-
ликовано в отчете Лондонского международного конгресса экспе-
риментальной психологии; исследование о внимании вызвало спе-
циальные отклики со стороны крупнейших психологов различных
стран — В. Вундта, У. Джемса, Г. Мюнстерберга и др.
Н. Н. Ланге же создал одну из первых в России лабораторий
экспериментальной психологии при Одесском университете. Вслед

затем такие же лаборатории были организованы в Петербурге
(А. П. Нечаев) и Киеве, потом (в 1911) в Москве создан был
первый в России Институт экспериментальной психологии при
Московском университете14. Возглавивший этот институт Г. И. Чел-
панов выпустил в 1915 г. первое русское общее руководство
по экспериментальной психологии («Введение в экспериментальную
психологию»).
За этот же период — конец XIX и начало XX в.— в русской
психологической литературе появился ряд экспериментальных работ,
посвященных специальным психологическим проблемам: работы
Н. Я. Грота об эмоциях (с основными положениями которого,
высказанными в опубликованной во Франции статье, переклика-
ются некоторые тезисы одного из крупнейших французских психо-
логов — Т. Рибо), В. М. Сикорского (его исследования об умствен-
ной работоспособности нашли многочисленных последователей в
Западной Европе), А. Ф. Лазурского, одна из основных работ
которого о классификации личности была издана Э. Мейманом
(в выходившей под его редакцией серии «Pädagogishe Monograp-
hien») и оставила заметный след в последующих зарубежных
теориях по психологии личности.
Оставаясь на позициях опытного научного исследования, Лазур-
ский ищет для изучения сложных проявлений личности новые ме-
тодические пути. Стремясь сочетать преимущества эксперимента
с систематическим наблюдением, он намечает свою оригинальную
методику «естественного эксперимента».
Наряду с общей психологией начинают развиваться и другие
отрасли психологического знания — патопсихология (Н. А. Берн-
штейн, В. П. Сербский), психология слепых (А. А. Крогиус),
психология ребенка (представленная рядом работ Д. М. Трошина,
В. М. Сикорского и др.), зоопсихология, основоположником которой
в России является В. А. Вагнер (см. его двухтомные «Биологические
основания сравнительной психологии (Био-психология)», 1913).
Вагнер выступает одним из создателей биологической зоопсихологии,
строящейся на основе дарвинизма.
В этот же период начинают более интенсивно развиваться
специальные отрасли психологического знания, разработка ко-
торых диктовалась нуждами практики — медицинской и педа-
гогической.
Наши клиницисты (начиная с С. С. Корсакова, И. Р. Тарханова,
В. М. Бехтерева, В. Ф. Чижа и др.) были одними из первых
привлекшими психологию на помощь клинике, а К. Д. Ушинский,
рассматривая в своем замечательном трактате человека как предмет
воспитания, закладывает основы подлинной педагогической психо-
14 Теперешний НИИ общей и педагогической психологии
АПН СССР.— Примеч. сост.

логии значительно глубже, принципиально правильнее и притом рань-
ше, чем это было сделано, например, Э. Мейманом.
Попытку развернуть психологию в педагогическом аспекте,
использовав психологические знания в интересах обучения и вос-
питания, делает вслед за Ушинским еще в конце 70-х гг. П. Ф. Кап-
терев. Каптерев культивирует педагогическую психологию, к которой
он относит основы общей психологии (в понимании, близком
к английской эмпирической психологии), психологию ребенка и
учение о типах. Учение о типах — типология детей, в частности
школьников,— разрабатывается П. Ф. Лесгафтом («Школьные ти-
пы», «Семейное воспитание ребенка и его значение», 1890).
Разработка педагогической психологии получает в дальнейшем
более широкий размах и развитие в направлении, приближающемся
к меймановской «экспериментальной педагогике» на основе развития
экспериментальной психологии. Она находит себе выражение в
трудах съездов по педагогической психологии и эксперименталь-
ной педагогике (1906—1916 гг.).
В 1906 г. собирается первый Всероссийский съезд по педагоги-
ческой психологии, в 1909 г.— второй (см. «Труды» 1-го и 2-го
съездов), в 1910 г. собирается первый Всероссийский съезд
по экспериментальной педагогике, в 1913 г.— второй и в 1916 г.—
третий (см. «Труды» 1-го, 2-го и 3-го съездов). (...)
Советская
психология
Советская психология начинала свой путь в то
время, когда мировая психологическая наука,
с которой русская психология всегда находилась
в теснейшей связи, сохраняя при этом свои самобытные черты,
вступила в полосу кризиса.
Этот кризис был, как мы видели, по существу методологи-
ческим, философским кризисом, который распространился на целый
ряд наук — вплоть до основ математики. В психологии он принял
особенно острые формы, обусловленные особенностями ее предмета,
тесно связанного с самыми острыми мировоззренческими вопро-
сами. В психологии поэтому особенно воинствующие и грубые
формы принял как идеализм, так и механицизм.
•Перед советской психологией встала задача построения системы
психологии на новой, марксистско-ленинской, философской осно-
ве. Надо было сохранить, умножая его, все конкретное богатство
накопленного психологией фактического материала и перестроить
ее исходные теоретические установки: сохранить историческую
преемственность в развитии научной мысли, но не ограничиваться,
как этого хотели сторонники традиционной психологии, мелочными
коррективами к принципиально порочным идеалистическим и меха-
нистическим установкам и давно отжившим традициям, а создать
на основе марксистско-ленинской диалектики новые установки
и проложить новые пути для разрешения основных теоретических
проблем психологической мысли. Понятно, что такая задача не могла

быть разрешена сразу же. Для ее разрешения, естественно,
потребовалась длительная и напряженная работа — теоретическая
и экспериментальная, соединенная с упорной борьбой против
вульгарного механицизма, с одной стороны, традиционного идеализ-
ма и интроспекционизма, несовместимого с подлинно научным
построением психологии,— с другой.
Уже в первые годы после революции, в начале 20-х гг.,
среди психологов начинается идейная борьба вокруг вопроса о
философских основах психологической науки и осознается необходи-
мость ее перестройки, исходя из марксистской философии. Основ-
ные удары критики в этот первый период обращаются против
идеалистической психологии. К концу его совершенно сходят
со сцены представители крайнего спекулятивного метафизического
ее крыла (Н. О. Лосский, С. Л. Франк и др.). На первые же годы
после Великой Октябрьской революции приходится освоение пав-
ловского учения об условных рефлексах. В своих классических
работах этого периода И. П. Павлов создает физиологию больших
полушарий головного мозга и закладывает, таким образом, основы
физиологического анализа психических процессов. Учение об услов-
ных рефлексах становится мощным средством для объективного
изучения психических явлений. (...)
Однако претворение марксистской методологии в адекватную
ей психологическую теорию осуществилось не сразу. (...) В со-
ветской психологической литературе сначала находят себе широкое
признание принципы поведенческой психологии. Поведенческие
тенденции в советской психологии в этот период имели и известное
положительное значение. Они выражали прогрессивную в своей уста-
новке на объективность научного знания оппозицию против идеа-
листической психологии сознания. В наиболее самобытной форме
тенденции «объективной» поведенческой психологии проявляются у
В. М. Бехтерева, которого можно считать одним из зачинателей
крайней формы поведенчества не только в русской, но и в мировой
науке. (...) В советский период В. М. Бехтерев переходит от так
называемой «объективной психологии», сыгравшей в свое время
крупную и положительную роль, к рефлексологии. В отли-
чие от Павлова, который в своих классических исследованиях об
условных рефлексах последовательно остается в рамках физиологии,
Бехтерев выдвигает рефлексологию как особую дисциплину, отлич-
ную как от физиологии (от физиологического изучения рефлексов),
так и от психологии и долженствующую заменить эту последнюю.
Начинается борьба против психологии как таковой. Не определенные
идеалистические течения в психологии, а сама психология, поскольку
она делает психику предметом изучения, объявляется идеализмом.
Рефлексология, которая выступает под видом материалистического
учения, каковым она в действительности не была, приобретает
в 20-х гг. значительное распространение и известную популярность.
Под влиянием ее вульгарного воинствующего механицизма начи-

нается вытеснение психологии из преподавания. Опираясь на под-
держку господствовавших в те годы «методологов», вульгарный
механистический материализм торжествовал, празднуя пиррову по-
беду.
Аналогичные тенденции нашли затем выражение в «реактологии»
К. Н. Корнилова. (...)
Провозглашая лозунг построения марксистской психологии, Кор-
нилов пытается реализовать его посредством «синтеза» поведенчес-
кой психологии с психологией сознания. Но этим он естественно
лишь сочетает механицизм первой с идеализмом второй, между тем
как подлинная задача заключалась в том, чтобы преодолеть как
механистическую трактовку поведения, так и идеалистическое пони-
мание сознания.
Учение о реакциях, составляющее фактическое ядро его «марк-
систской психологии», было разработано Корниловым в эксперимен-
тальных исследованиях в 1916—1921 гг. Оно выросло в связи с рабо-
тами А. Лемана, Н. Аха и др. и в своем реальном содержании никак
не было связано с марксизмом, а скорее смыкалось, с одной стороны,
с энергетизмом, а с другой, с идеалистическим волюнтаризмом. Это
учение о реакциях, истолкованное в духе модного поведенчества, Кор-
нилов попытался оформить как «реактологию» и объявить конкрет-
ной реализацией марксистской психологии. Под лозунгом марксист-
ской психологии Корнилов фактически в своей реактологии создал
эклектическую механистическую концепцию, ничего общего с марк-
сизмом не имеющую. В последующие годы она вобрала в себя учение
о биологическом и социальном, как двух факторах, извне предопре-
деляющих развитие и поведение личности, и ряд аналогичных, по-
лучивших в те годы распространение концепций.
Значительное внимание привлекла к себе затем «теория культур-
ного развития высших психических функций» Л. С. Выготского, раз-
работанная им совместно с группой сотрудников. Подобно тому как
в рефлексолого-реактологических теориях основная тенденция зак-
лючалась в том, чтобы преодолеть позиции идеалистической психо-
логии и создать объективную психологию, исходящую из деятель-
ности, из поведения, так основной тенденцией и задачей психологии,
нашедшей себе выражение в теории культурного развития, явилось
стремление продвинуть в психологию идею развития, принцип исто-
ризма.
Сама эта основная исходная тенденция имела определенно
положительное значение. По сравнению со статичной, антиистори-
ческой позицией традиционной психологии, которая рассматривала
психические функции человека вне всякого исторического развития,
исходные генетические, исторические устремления теории культурно-
го развития высших психических функций представляли известный
шаг вперед. Но при анализе этой теории с позиций марксистского
историзма ярко обнаруживается, что и эта теория исходила из лож-
ных методологических предпосылок. Она дуалистически противопос-

тавила «культурное» развитие «натуральному», а самое развитие
трактовала в духе генетического социологизма15.
В 30-х гг. в советской психологии начинается полоса дискуссий.
В 1930 г. происходит реактологическая дискуссия. Вслед за этим на-
чинается распад рефлексологической школы Бехтерева. В 1932 г. дис-
куссия разгорается вокруг теории культурного развития.
В середине 20-х гг. работа в области психологии приобретает
значительный размах. Психология получает свой периодический пе-
чатный орган (журнал «Психология») и занимает подобающее ей
место в системе университетского преподавания (в виде секции в рам-
ках философского факультета). Советские психологи принимают
активное участие в международных психологических конгрессах
(IX конгресс в США); в СССР проходит ряд съездов и конференций.
Однако в 30-е гг. психология теряет большую часть своих позиций.
Это^объясняется как внешними причинами, так и причинами внут-
ренними, лежащими в самой психологии: господство в ней меха-
нистических тенденций либо прямо вело к ликвидации психоло-
гии, либо косвенно приводило к тому же результату, делая ее бес-
плодной.^..)
В 40-е гг. научная теоретическая и экспериментальная работа
по психологии получает в СССР широкое и плодотворное развитие.
Консолидируется ряд психологических центров — не только в Москве
(Гос. Институт психологии) и Ленинграде (кафедра психологии
Гос. Педагогического института им. Герцена и сектор психологии
Института мозга им. Бехтерева), но и в Грузии (под руководством
Д. Н. Узнадзе) и на Украине (в Харькове, Киеве, Одессе); работа
разворачивается и в других местах. Ширится разработка вопросов
общей психологии — ее основ и истории, вопросов мышления и речи,
памяти и навыков, мотивов поведения и способностей и т. д. Среди
15 В этом своем критическом анализе культурно-исторической
теории высших психологических функций, разработанной
Л. С. Выготским и его учениками (как и в анализе всех
вообще теорий), С. Л. Рубинштейн выступает прежде всего
в качестве методолога и теоретика, выделяющего наиболее
общий концептуальный каркас и исходную логику рассмат-
риваемых им теорий. По мнению С. Л. Рубинштейна, куль-
турно-историческая теория как целостная концепция стра-
дает от противопоставления «культурного» и «натураль-
ного», что, однако, не исключает ее достижений в конкрет-
ных областях психологии. В последующих главах он рас-
крывает эти достижения и недостатки применительно к
частным разделам психологической науки. Уже после смерти
С. Л. Рубинштейна был проведен систематический сопоста-
вительный анализ его концепции и теории Л. С. Выготского,
подтвердивший справедливость общей оценки С. Л. Рубин-
штейном культурно-исторической теории (см.: Брушлин-
ский А. В.. Культурно-историческая теория мышления. М.,
1968; Будилова Е. А. Философские проблемы в советской
психологии. М., 1972).— Примеч. сост.

отдельных исследований в общей психологии можно особенно отме-
тить работы П. П. Блонского (о памяти), Б. М. Теплова (о способ-
ностях) и ряд других. Значительное развитие получает работа в об-
ласти психофизиологии (С. В. Кравков и его многочисленные сотруд-
ники), коллектив сектора психологии Института мозга им. Бехтерева
в Ленинграде (рук. Б. Г. Ананьев). Большие успехи делает зоопсихо-
логия — пользующиеся широкой известностью и за границей работы
Н. Н. Ладыгиной-Коте, исследования В. М. Боровского, Н. Ю. Войто-
ниса и др. Свои пути прокладывает себе патопсихология (А. Р. Лурия,
В. Н. Мясищев и др.). Обширный комплекс исследований, охваты-
вающий вопросы развития восприятия и наблюдения, памяти и
усвоения знаний, речи и мышления и т. д., развертывается по детской
и педагогической психологии (коллективом кафедры психологии Гос.
Педагогического института им. Герцена в Ленинграде, кафедрой
психологии Харьковского пединститута — А. Н. Леонтьев и его сот-
рудники; коллективом работников Московского Института психоло-
гии — А. А. Смирнов и др.) и т. д. Эти исследования, проводимые
советскими психологами, дают обширный материал для теоретиче-
ских обобщений. Углубляется и сама теоретическая работа.
В эти годы в СССР идет особенно интенсивная работа по построе-
нию системы советской психологии.(...) Она дана в настоящей кни-
ге — в том виде, по крайней мере, как она представляется ее автору.
Ее основные вехи могут быть сформулированы в нескольких основных
положениях. Таковы:
а) принцип психофизического единства, включающий единство
психического как с органическим субстратом, функцией которого
является психика, так и с объектом, который в ней отражается;
б) принцип развития психики как производного, но специфического
компонента в эволюции организмов, в ходе которого адаптивное
изменение образа жизни обусловливает изменение как строения
нервной системы, так и ее психофизических функций в их единстве и
взаимосвязи, в свою очередь на каждой данной ступени обусловли-
ваясь ими (см. след. главу); в) принцип историзма применительно
к развитию человеческого сознания в процессе общественно-истори-
ческого развития, в ходе которого общественное бытие людей опре-
деляет их сознание, образ их жизни — образ их мыслей и чувств, в
свою очередь обусловливаясь ими; г) принцип единства теории и
практики, т. е. теоретического и экспериментального изучения чело-
веческой психики и воздействия на нее. Таковы основные принципы
советской психологии. Все они получают в ней теперь не только приз-
нание в качестве общефилософских тезисов, но и реализацию в плане
психологической теории и психологического исследования. Нити,
ведущие от всех этих основных принципов, сходятся в единой узловой
точке — д) в положении о единстве сознания и деятельности.
Единство сознания человека и его поведения, внутреннего и внеш-
него его бытия, которое в нем утверждается, раскрывается прежде
всего в самом их содержании.

Всякое переживание субъекта, как мы видели, всегда и неизбеж-
но является переживанием чего-то, так, что самая внутренняя его
природа определяется опосредованно через отношение его к внешне-
му, объективному миру; с другой стороны, анализ поведения пока-
зывает, что внешняя сторона акта не определяет его однозначно,
что одни и те же внешние движения могут в различных случаях
означать разные поступки и различными движениями может осущест-
вляться один и тот же поступок, так как природа человеческого
поступка определяется заключенным в нем отношением человека
к человеку и окружающему его миру, которое составляет его внутрен-
нее содержание.
Таким образом, не приходится лишь извне соотносить поведение,
поступок как нечто лишь внешнее с сознанием как чем-то лишь
внутренним; поступок сам уже представляет собой единство внешне-
го и внутреннего — так же как, с другой стороны, всякий внутренний
процесс в определенности своего предметно-смыслового содержания
представляет собой единство внутреннего и внешнего, субъектив-
ного и объективного. Единство сознания и деятельности или поведе-
ния основывается на единстве сознания и действительности или
бытия, объективное содержание которого опосредует сознание, на
единстве субъекта и объекта. Одно и то же отношение к объекту
обусловливает и сознание и поведение, одно — в идеальном, дру-
гое — в материальном плане. Таким образом, единство психического
и физического раскрывается еще в новом плане, и в самой своей
основе преодолевается традиционный картезианский дуализм.
Единство психики, сознания и деятельности выражается далее в
том, что сознание и все психические свойства индивида в деятель-
ности его не только проявляются, но и формируются-, психические
свойства личности — и предпосылка и результат ее поведения. Это
следующее стержневое положение нашей трактовки психологии.
Этим определяется, прежде всего, трактовка психики в генетическом
плане — в ее развитии.
В корне, в самой основе своей преодолеваются представления о
фаталистической предопределенности судьбы людей — наследствен-
ностью и какой-то будто бы неизменной средой: в конкретной деятель-
ности, в труде, в процессе общественной практики у взрослых, в ходе
воспитания и обучения у детей психические свойства людей не
только проявляются, но и формируются.
В новом свете выступает, таким образом, кардинальная проблема
развития и формирования личности, всех ее психических свойств и
особенностей — способностей, характерологических черт. В деятель-
ности человека, в его делах — практических и теоретических — пси-
хическое, духовное развитие, человека не только проявляется, но и
совершается.
Эти положения заставляют нас, вместе с тем, выйти за пределы
чисто функциональной трактовки психики, которая рассматривает

всякий психический процесс, как однозначно детерминированный
изнутри функционально-органическими зависимостями. Такое поло-
жение приводит к раскрытию зависимости психических процессов от
реальных взаимоотношений, которые складываются у человека в жиз-
ни. Это размыкает замкнутость внутреннего мира психики и вво-
дит ее изучение в контекст конкретных материальных условий, в
которых практически протекает жизнь и деятельность людей. Отсю-
да вытекает требование — строить психологию как науку, изуча-
ющую психику, сознание людей в конкретных условиях, в которых
протекает их деятельность, и таким образом в самых исходных
своих позициях связанную с вопросами, которые ставит жизнь,
практика.
Такой подход к психологии сказывается как на методике исследо-
вания, в которой изучение и воздействие сочетаются друг с другом,
так и на построении исследования, в котором теоретические обобще-
ния и практические приложения образуют как бы две стороны едино-
го процесса.
Такое построение исследований составляет одну из наиболее су-
щественных черт в построении нашей психологической работы.
Оно неразрывно связано с её исходными принципиальными уста-
новками.
В дни Великой Отечественной войны советские психологи, выпол-
няя свой патриотический долг, уделили значительное внимание обо-
ронной тематике — психологическим проблемам, связанным с наблю-
дением и разведкой («сенсибилизация органов чувств»), с обучением
техническим военным специальностям (обучение летчиков, радистов
и т. д.), с восстановлением речевых и двигательных функций у ране-
ных и восстановлением трудоспособности инвалидов Великой Отече-
ственной войны.
На принципиально новой философской основе в советской психо-
логии снова выступают лучшие традиции передовой русской фило-
софско-психологической мысли и более радикально, чем когда-либо,
преодолевается все отжившее, порочное и реакционное, что держа-
лось в официальной психологической науке дореволюционной России.
Снова с большей, чем когда-либо, отчетливостью выступает ее гума-
нистическая тенденция. Снова в центре ее внимания — человек,
реальная человеческая личность в ее реальных жизненных отноше-
ниях, в ее деяниях и поступках.
В связи с этим советская психология, уделяя в последнее время
значительное внимание анализу психофизических функций, все реши-
тельнее поднимается над изучением одних лишь механизмов, и
утерянная было в предшествующие годы проблематика личностная,
мотивационная, связанная с центральными психологическими вопро-
сами жизни и деятельности людей, выступает в ней во всем ее значе-
нии. Решая эти проблемы на принципиально новой основе, своими
новыми путями, советская психология сейчас перекликается с моти-
вами, прозвучавшими еще у Герцена и Белинского, и таким образом

восстанавливается связь исторической преемственности с лучшими
традициями нашей общественной философской мысли.
С этими же лучшими традициями перекликается она, преодоле-
вая — своими, новыми путями — фаталистическое представление о
путях развития личности, по-своему разрешая сеченовскую задачу
борьбы против «обособителей психического» и преодоления этого
«обособления», сближая психологию с жизнью, с задачами практики,
с потребностями народа.
Сейчас перед психологией в СССР стоят большие задачи — теоре-
тические и практические, связанные с нуждами как военного, так и
мирного времени — со всеми областями огромного по своему размаху
и значению строительства. Перед ней открывается огромное поле дея-
тельности и неограниченные возможности развития.

ЧАСТЬ
ВТОРАЯ

Глава IV
Проблема развития в психологии
Психика человека является продуктом разви-
тия. (...>. Генетическая психология, в частности
зоопсихология и психология ребенка, принадле-
жит к числу дисциплин, наиболее интенсивно раз-
рабатываемых в последние десятилетия. Однако
в отношении понимания развития резко выступают
крупнейшие принципиальные расхождения.
Применительно к пониманию психического
развития сохраняет полное значение то, что было
сказано В. И. Лениным о понимании развития во-
обще: «Две основные (или две возможные? или
две в истории наблюдающиеся?) концепции раз-
вития (эволюции),— пишет Ленин,— суть: раз-
витие как уменьшение и увеличение, как
повторение, и развитие как единство противопо-
ложностей (раздвоение единого на взаимоисклю-
чающие противоположности и взаимоотношение
между ними).
При первой концепции движения остается в
тени с а м о -движение, его двигательная
сила, его источник, его мотив (или сей источник
переносится во вне — бог, субъект etc.) При вто-
рой концепции главное внимание устремляется
именно на познание источника ,,с а м о "движения.
Первая концепция мертва, бледна, суха. Вто-
рая— жизненна. Только вторая дает ключ к
,,самодвижению'4 всего сущего; только она дает
ключ к ,,скачкам", к „перерыву постепенности", к
,,превращению в противоположность", к уничто-
жению старого и возникновению нового»1.
Господствующей в психологии была до сих пор
концепция психического развития, как «уменьше-
ния и увеличения, как повторения»,— так можно
охарактеризовать ту эволюционистскую точку
зрения, согласно которой психическое развитие —
это эволюция в буквальном смысле слова, т. е.
лишь «развертывание» свойств или признаков,
изначально данных в виде задатков или появляю-
щихся на самых начальных стадиях развития.
Поскольку развитие представляется лишь коли-
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 317.

чественным нарастанием изначально данных качеств, в психологи-
ческом развитии нет места для «возникновения нового», нет подлин-
ных новообразований; нет потому и перерывов непрерывности,
связанных с «уничтожением старого и возникновением нового»;
развитие совершается постепенно, эволюционно, без «скачков»,
без «революции», без новообразований.
Узел вопроса в аргументации, при помощи которой сторонники
эволюционистской концепции психического развития пытаются за-
крепить свою точку зрения, связан с соотношением преемственности
и непрерывности или постепенности. Сторонники эволюционистской
концепции указывают обычно на преемственность в развитии высших
форм на основе низших, доказанную огромным фактическим мате-
риалом. Наличие преемственности бесспорно. Самые элементарные
формы психики на низших ступенях генетического ряда, с одной сто-
роны, и самые высшие проявления сознания на вершинах челове-
ческой мысли — с другой, составляют единый ряд, в котором высшие
ступени могли развиться лишь на основе низших. Отрицание преем-
ственности означало бы отрицание развития и признание наивно-
идеалистической точки зрения. Однако наличие преемственности в
действительности нисколько не доказывает существования непрерыв-
ности в смысле постепенности развития, потому что преемственность,
означающая, что высшие формы возникают на основе низших, не
исключает того, что эти высшие формы качественно отличны от
низших.
Из эволюционистской концепции вытекает ряд ошибочных мето-
дологических выводов, наложивших глубокий отпечаток на большин-
ство исследований современной генетической психологии. Исходя
из той посылки, что весь путь развития представляет собой однород-
ное целое, определяемое одними и теми же неизменными закономер-
ностями, сторонники эволюционистской концепции считают возмож-
ным попросту переносить законы, установленные исследованием на
одном этапе развития, на все остальные. По большей части при этом
совершается механическое перенесение снизу вверх; закономерности
элементарных форм поведения переносятся на высшие. Так, устано-
вив механизмы поведения животных на низших генетических ступе-
нях, ряд исследователей превращает закономерности, которым подчи-
няются эти элементарные формы рефлекторной деятельности, в уни-
версальные законы поведения человека. Но принципиально столь же
возможно на этой основе и обратное перенесение — сверху вниз.
Например, формы зрелого мышления переносятся рядом исследова-
телей на мышление трех-, четырехлетнего ребенка; некоторые склон-
ны приписывать обезьянам и другим животным интеллект «того же
рода и вида», что у человека. Качественные различия, таким образом,
стираются; специфика либо низших, либо высших форм для иссле-
дователя утрачивается.
Принципиально отлична от эволюционистской диалектико-ма-
териалистическая концепция развития психики.
Первый принцип марксистской теории развития — это принцип
диалектический. Он определяет, во-первых, значение или место раз-

вития и его изучения в общей концепции. Развитие психики является
для нас не только более или менее интересной частной областью
исследования, но и общим принципом или методом исследования
всех проблем психологии. Закономерности всех явлений, и психи-
ческих в том числе, познаются лишь в их развитии, в процессе их
движения и изменения, возникновения и отмирания. Диалектический
принцип определяет, во-вторых, трактовку самого развития. <...>
а) При диалектическом понимании развитие психики рассматри-
вается не только как рост, но и как изменение, как процесс, при ко-
тором количественные усложнения и изменения переходят в качест-
венные, коренные, существенные и приводят к скачкообразно прояв-
ляющимся новообразованиям.
Применительно к развитию в онтогенезе это положение очень
просто выразил еще Ж.-Ж. Руссо, сказав, что ребенок — это не
маленький взрослый. Сказанное относится не только к физическим
особенностям детского организма, но не в меньшей мере и к его пси-
хике. Восприятие, память ребенка, его мышление и т. д. отличаются
от восприятия, памяти, мышления взрослого не только «как умень-
шение и увеличение», не только тем, что у ребенка они менее, а у
взрослого более развиты. Они у ребенка иные, чем у взрослого; зако-
номерности, которым они подчиняются, в процессе развития видоиз-
меняются. Количественные изменения, нарастая, переходят в качест-
венные.
Поскольку психическое развитие является не только увеличением
изначально данных качеств, а также и появлением новых, непрерыв-
ность развития прерывается: в нем выделяются качественно различ-
ные, друг к другу несводимые этапы или ступени; исследование долж-
но четко дифференцировать их внутри единства. Каждая такая сту-
пень психического развития, будучи качественно отличной от всех
других, представляет относительно однородное целое, так что воз-
можна ее психологическая характеристика как некоторого специ-
фического целого.
Процесс психического развития происходит при этом не как «река-
питуляция», т. е. простое повторение пройденного, а как поступа-
тельный переход — сложный и часто зигзагообразный по восходящей
спирали — от одной ступени к другой, качественно своеобразной,
ступени. И задача психологии при изучении психического развития
заключается в том, чтобы вскрыть и преемственность в развитии выс-
ших форм психики на основе низших и качественное своеобразие
этих высших форм (как-то: сознания человека по сравнению с пси-
хикой животных).
б) Поскольку психические явления, как и все явления природы и
общественной жизни, имеют свое прошлое и будущее, свою отрица-
тельную и положительную сторону, что-то отживающее и нечто раз-
вивающееся, им свойственны внутренние противоречия. И подлинным
содержанием психического развития является борьба этих внутрен-
них противоречий, борьба между старыми отживающими формами

психики и новыми нарождающимися. Задача психологического иссле-
дования и заключается в том, чтобы проследить происходящее в
этой борьбе развитие новых форм психики в их существенных зако-
номерностях.
Возникновение новой ступени психического развития не является,
однако, только внешней надстройкой. Всякая предшествующая ста-
дия всегда представляет собой подготовительную ступень к последу-
ющей; внутри ее нарастают — сначала в качестве подчиненных мо-
ментов — те силы и соотношения, которые, став ведущими, дают на-
чало новой ступени развития.
Таков диалектический принцип в трактовке психического разви-
тия.
С диалектическим принципом неразрывно связана в нашем пони-
мании психического развития материалистическая трактовка его.
В противоположность идеализму, утверждающему, что первич-
ным является идея, дух, сознание, психика, а материя, бытие явля-
ются чем-то производным, материализм исходит из того, что материя,
бытие первично, а психика, сознание, дух, идеи вторичны, производ-
ны, что они — продукт развития материального мира, и потому их
научное изучение должно исходить из зависимости психики, созна-
ния от их материальных основ и не может быть понятно вне связи с
ними. (...)
Психика является продуктом развития органической жизни.
Поэтому вопрос о материальных основах психики — это прежде всего
вопрос об ее зависимости от материальных основ органической жиз-
ни, от ее материального субстрата.
Непосредственным материальным субстратом психики в ее разви-
тых формах является центральная нервная система, мозг. Но психи-
ка, несомненно, связана не только с нервной, но и с гуморальной,
химической регуляцией.(...) Однако в настоящее время не приходит-
ся противопоставлять друг другу нервную и химическую, или гумо-
ральную, регуляцию: самая нервная регуляция является вместе с тем
и химической, поскольку она осуществляется через посредство гор-
монов и медиаторов, выделяемых в результате проходящих по нер-
вам раздражений. В свою очередь инкреты могут влиять на перифери-
ческие окончания нервов и на мозговые центры и вызывать прямым
раздражением клеток те же изменения функций, как и нервные разд-
ражения. С другой стороны, инкреция желез может быть регулируема
мозговыми центрами; так, повреждения мозга могут вызвать гипер-
тиреоидизм. Каждая железа внутренней секреции представлена в
центральной нервной системе. Таким образом, испытывая на себе
воздействие желез внутренней секреции, их гормонов, так же как и
других гуморальных факторов, нервная система все же господствует
над ними, осуществляя высшую регуляцию жизни организма в его
взаимоотношениях со средой. При этом во всяком случае влияние
химических гуморальных факторов на психику осуществляется через
посредство нервной системы.

Как ни значительна для психики (особенно для эмоциональных
состояний) роль вегетативной нервной системы, существенно участ-
вующей в гуморальной регуляции жизни организма, однако вегета-
тивная нервная система, взаимодействуя с соматической, осущест-
вляет свое влияние на поведение через посредство центральной
нервной системы. Таким образом, можно сказать, что психика явля-
ется функцией центральной нервной системы, функцией мозга.
Однако взаимоотношения психики и мозга, психики и нервной
системы составляют лишь одну сторону во взаимоотношениях психи-
ки и ее материальных основ. Говоря о том, что психика является
продуктом мозга, а мозг — органом психики, нельзя не учесть и того,
что психика является отражением действительности, бытия; а выс-
шая форма психики — сознание человека является осознанием его
общественного бытия. Отношения психики и мозга выражают лишь
отношения психики к ее органическому субстрату. Другую сторону
отношения психики к ее материальным основам составляет отноше-
ние психики к объекту, который она отражает. Как отражение и
затем осознание психика выходит за пределы организма и его
свойств; она выражает отношение к окружающему, к объективной
деятельности, к бытию. У человека это прежде всего отношение к
общественному бытию. Выражающееся идеально в сознании, оно
выражается и во внешнем поведении, во внешней деятельности.
Сознание человека определяется его бытием, а бытие человека —
это не только мозг, организм и его природные особенности, но и
деятельность, благодаря которой человек в ходе исторического раз-
вития видоизменяет природные основы своего существования.
Отношения психики к ее материальному субстрату и к объекту
не вне- и не рядоположны. Это две неразрывные стороны единой
по существу связи психики с ее материальными основами. Мы расчле-
няем их, чтобы раскрыть внутреннюю взаимосвязь нервной системы,
мозга (материального субстрата), как механизма поведения, с самим
поведением, или деятельностью, которая при этом осуществляется2.
Вместе с тем должно быть уточнено и теоретически освещено отно-
шение психики и мозга.
Эти коренные вопросы могут быть разрешены лишь в генетическом
плане. Вопрос о взаимоотношении психики и ее материальных основ
для разных ступеней развития, в частности для биологического и ис-
торического развития, решается по-разному. Ключ к его разрешению
лежит в правильном понимании развития психики. Первой предпо-
сылкой такого правильного понимания является положение о един-
стве строения и функции во всяком органическом развитии.
Единство строения и функции носит сложный характер, включая
2 Позднее Рубинштейн уточнит это определение и скажет, что
нервная система, мозг являются механизмами психики, а
последняя — регулятором поведения, а само поведение и
деятельность осуществляются человеком (см. Рубин-
штейн С. Л. Принципы и пути развития психологии. М.,
1959. с. 19, 25 и др.).— Примеч. сост.

многообразные взаимосвязи между ними, различные на разных сту-
пенях развития.(...) С переходом к высшим ступеням развития и
повышением пластичности органа возрастает относительная незави-
симость функции от строения и возможность функционального
изменения деятельности без изменения строения. Это положение
приобретает особенное значение для понимания соотношения мозга и
психики у человека.
Но зависимость между строением органа и его функциями не одно-
сторонняя; не только функция зависит от строения, но и строение от
функции. Особенно велико формообразующее значение функции для
молодых органов, у которых формообразование на самых ранних
стадиях развития, между тем как для более дифференцированных
форм образуется более значительный дофункциональный период, в
течение которого структура закладывается еще до того, как она начи-
нает выполнять свою специфическую функцию, и формирующее зна-
чение функции сдвигается на более поздние стадии. Но как бы то ни
было, не подлежит сомнению, что организм вообще и в особенности
наиболее активные его органы (к числу которых в первую очередь,
конечно, относится мозг) в процессе своего функционирования под-
вергаются более или менее значительной перестройке, отделке, шли-
фовке, так что зрелые их формы в онтогенетическом развитии фор-
мируются под воздействием функций органа, производимой им рабо-
ты. Таким образом, в окончательной своей форме орган является
продуктом не самого по себе функционального созревания, а функ-
ционального развития: он функционирует развиваясь и развивает-
ся функционируя.
Значение таких функциональных изменений структуры в онтогене-
тическом развитии совершенно очевидно. Но зависимость строения,
от функции не ограничивается ими. И в филогенетическом развитии
строения организмов функция играет существенную и даже ведущую
роль. В пользу этого положения говорит приспособительный характер
эволюции, приводящий к развитию признаков, соответствующих
среде и образу жизни. (...)
Здесь можно оставить совершенно открытым относящийся к ком-
петенции биологов и весьма дискуссионный вопрос о том, как осуще-
ствляется эта ведущая роль среды и образа жизни в развитии строе-
ния и функций и функционально обусловленных изменений строения
в филогенетическом развитии. (...)
В советской биологической литературе Т. Д. Лысенко считает, что
опытами по вегетативной гибридизации «вопрос о возможности
наследования так называемых «благоприобретенных» признаков для
советской агробиологии окончательно решен в благоприятном смыс-
ле».
Русская генетическая школа Северцова — Шмальгаузена, про-
должая линию Ч. Дарвина и отмежевываясь от неодарвинизма, так-
же подчеркивает формообразующую роль функции, осуществля-
ющуюся через естественный отбор.

«Если мы возьмем организм птицы,— пишет А. Н. Северцов,— то увидим, что
все ее органы и функции приспособлены к воздушному образу жизни: удивительно
сложное и целесообразное строение перьев защищает птицу от холода при быстрых
переменах температуры, которым она подвергается при полете; маховые перья кры-
ла расположены так, что крыло непроницаемо для воздуха при ударе вниз и что
перья располагаются в вертикальной плоскости при подымании крыла, так что
воздух свободно проходит между ними при взмахе вверх; хвост является рулем глу-
бины; замечательны устройства птичьих лап, являющихся органами хватания и
передвижения на суше, и анатомические особенности мускулов и сухожилий ноги,
позволяющие птице спать на ветке дерева (благодаря этому устройству, чем крепче
спит птица, тем плотнее она схватывает ветку)... Мы имеем здесь ряд чрезвычайно
характерных особенностей, которые совершенно ясно свидетельствуют о том, что
организм птицы является в высокой степени приспособленным к воздушному образу
жизни, т. е. к специальным условиям ее существования. Но, разбирая строение птиц
далее и углубляя начатый анализ, можно убедиться, что каждая птица приспособле-
на также к особенностям именно своего образа жизни, т. е. что водяная птица помимо
перечисленных приспособлений имеет ряд других, благодаря которым она может
плавать, нырять и питаться водяными животными или растениями, что лесные птицы,
лазающие по деревьям, как дятел или поползень, приспособлены именно к этому
образу жизни, а не к другому, и т. д.» (Эволюция и психика. М., 1923. С. 8).
* * *
В этом отношении существенный интерес, как нам кажется, представляет направ-
ление работ И. И. Шмальгаузена, который, исходя из единства или параллелизма
мутационных и модификационных изменений, стремится показать, как отбор в отно-
шении активных органов совершается на фоне или основе функциональных моди-
фикаций, вследствие чего направление естественного отбора и совершающейся
посредством него эволюции определяется адаптивными функциональными моди-
фикациями3.
Таким образом, можно сказать, что прямо или косвенно образ
жизни играет определяющую роль в развитии и строения, и функции
3 В своем анализе биологических основ психического разви-
тия С. Л. Рубинштейн, продолжая лучшие традиции научной
школы А. Н. Северцова и его последователя И. И. Шмаль-
гаузена, разрабатывает принципиально важную идею о фор-
мообразующей роли функций, осуществляющейся через
естественный отбор. Вместе с тем легко понять, что в усло-
виях 40-х гг. С. Л. Рубинштейн не мог не упомянуть и ла-
маркистскую точку зрения Т. Д. Лысенко. Делает он это
предельно кратко, сразу же переходя к дальнейшему и явно
сочувственному рассмотрению работ А. Н. Северцова и
И. И. Шмальгаузена.
Для того чтобы правильно оценить комментируемые
здесь страницы «Основ общей психологии», необходимо учи-
тывать, как они были поняты и за что критиковались в конце
40-х гг. А. Н. Леонтьев писал, что автор «излагает как
равноправные обе диаметрально противоположные друг
другу теории: теорию морганистскую и теорию, развиваемую
Т. Д. Лысенко» (Леонтьев А. Н. Важнейшие задачи совет-
ской психологии в свете итогов сессии Всесоюзной акаде-
мии сельскохозяйственных наук//Советская педагогика.
1949. № 1. С. 76—85). П. И. Плотников резко осудил
С. Л. Рубинштейна за то, что он «поднимает на щит и вос-
хваляет» И. И. Шмальгаузена (см. рецензию П. И. Плот-
никова на «Основы общей психологии» в: Советская педа-
гогика. 1949. № 4. С. 11 —19).— Примеч. сост.

в их единстве, причем влияние образа жизни на строение опосредо-
вано функцией. Лишь признание этого положения создает биоло-
гические естественнонаучные предпосылки для единого целостного
учения о развитии, в которое учение об антропогенезе органически
входит определяющим звеном.
В этом учении в качестве основного принципа выступает положе-
ние об определяющей роли образа жизни в развитии психики; в ка-
честве основного механизма — единство и взаимосвязь строения и
функции: не только строение определяет функцию, но и функция —
строение; в качестве основного тезиса — то положение, что в ходе
развития и строение мозга и его психофизические функции в подлин-
ном единстве выступают и как предпосылка и как результат изме-
няющегося в ходе развития образа жизни. Все психические образо-
вания и свойства не только проявляются, но и формируются в нем —
под контролем биологических форм существования у животных, исто-
рических форм общественной жизни у человека.
В ходе развития строение мозга обусловливает возможные для
данного индивида формы поведения, его образа жизни (особенно от-
четливо эта зависимость — образа жизни от строения мозга —
выступает при статическом рассмотрении их взаимоотношений на
одной данной ступени); но в свою очередь образ жизни обусловливает
строение мозга и его функций (особенно отчетливо эта зависи-
мость — строения мозга от образа жизни — выступает при генети-
ческом рассмотрении вопроса о происхождении той или иной ступени
развития как мозга, так и организма в целом).
Ведущим, определяющим является при этом развитие образа
жизни, в процессе перестройки и изменения которого происходит раз-
витие организмов и их органов — мозга в том числе — заодно с функ-
циями. Общие биологические закономерности развития контроли-
руют, в конечном счете, развитие как морфологических, так и функ-
циональных его компонентов. При этом развитие строения регули-
руется через посредство функции. Таким образом, в конечном счете,
образ жизни регулирует и строение мозга и его психофизические
функции в подлинном единстве.
Вместо одностороннего примата морфологии (или физиологии)
над психологией мы утверждаем примат генетической биологии над
генетической морфологией нервной системы.(...) Развитие строения
нервной системы не может быть вскрыто вне связи с опосредующим
его развитием функций и вне зависимости от образа жизни и эволю-
ции форм поведения. Поэтому вне связи с генетической физиологией
и генетическим изучением поведения, включающим и психологию,
генетическая морфология должна неизбежно превратиться в морфо-
логию сравнительную: она вынуждена ограничиваться установле-
нием срезов на различных ступенях развития и их сравнением —
вместо того чтобы вскрыть закономерности развития. На этой основе
и генетическая физиология нередко подменяется сравнительной фи-
зиологией, которая лишь дополняет сравнительную морфологию соот-

несением функций на различных морфологических срезах: эволюция
строения и функций в их единстве и взаимозависимости подменяется
суммой рядоположных статических срезов. Реализация генетического
принципа в биологии невозможна без включения данных генетиче-
ской психологии. Недаром так именно строил свое учение Ч. Дарвин.
Недаром также А. Н. Северцов, строивший подлинно генетическую
морфологию, подойдя к общей проблеме эволюции, выдвинул как
одну из центральных для общего эволюционного учения проблему:
«эволюция и психика».
Мозг животного не может развиваться иначе, как под контролем
биологических условий существования и естественного отбора. В ис-
торическом развитии человека соответственно речь будет идти о при-
мате в генетическом плане общественно-трудовой деятельности: рука
человека и мозг его являются не только предпосылками, но также
продуктами труда. Само строение мозга и его развитие не может быть
понято вне той деятельности, которая им как механизмом осущест-
вляется; тем более не может быть понято независимо от этой деятель-
ности сознание, мысль, органом которой мозг является. Определя-
ющими для психики животного являются природные основы его
существования и его жизнедеятельности, его поведение; опреде-
ляющими для психики, для сознания человека являются способы
общественной деятельности: общественное бытие людей определяет
их сознание.
Из такого понимания материальных основ психики, включающих
органические ее основы в качестве одного из соподчиненных компо-
нентов, вытекают существенные выводы для понимания характера
той связи, которая существует между психикой и мозгом. Мозг
«продуцирует» психику, сознание, мысль не так, как печень продуци-
рует желчь, потому что и самая психика, сознание, мысль сущест-
венно отличается от желчи и прочих физических продуктов органи-
ческой жизни. Ее основное свойство — отражение, выражая отно-
шение к действительности, к бытию в целом, она выходит за пределы
внутриорганических отношений.(...)
Деятельность же или поведение организма, обладающего психи-
кой, включает психические компоненты. Изменение психических ком-
понентов деятельности, изменяя взаимоотношения со средой, изме-
няет условия деятельности, а обусловленное этим изменение деятель-
ности влечет за собой в ходе развития изменение и механизмов этой
деятельности, в частности мозга. Зависимость изменений в строении
мозга обезьян и человека от реальных условий их жизни и деятель-
ности была опосредована изменениями в рецепции, новой значи-
мостью, которую приобрели новые виды ощущений. (...) Нельзя
рассматривать свойства мозга как некую самодовлеющую первопри-
чину свойств психики, тем самым в известном смысле противопостав-
ляя их друг другу. Мозг и психика, строение мозга и его психофизи-
ческие функции развиваются в подлинном единстве. Таким образом,
взаимоотношения между психикой и мозгом оказываются неизмеримо

тоньше, сложнее и теснее — в смысле их взаимосвязи и взаимообус-
ловленности,— чем это представляется, когда, исходя из строения
мозга, рассматривают его функции вообще и психические в частности
лишь как производные от строения, не учитывая зависимости
строения от функции и как строения, так и функции в их единстве —
от образа жизни.
Представление об односторонней зависимости функции от строе-
ния органа, который складывается будто бы независимо от его
функционирования, делает с самого начала необъяснимой всякую
связь между ними. Она устанавливается лишь в процессе развития,
в котором строение и функция находятся в непрерывном внутреннем
взаимодействии. Развитие органа происходит не так, что одно его
строение, порождающее одни функции, переходит в другое, порожда-
ющее соответственно другие функции; самый переход от одного
строения органа к другому в свою очередь и опосредован, обусловлен
теми функциями, которые он выполняет; развитие как его структуры,
так и функции регулируется образом жизни организма.
Подлинное единство психического и физического, психики и мозга
осуществляется лишь в процессе их развития — в силу взаимосвязи
и взаимозависимости структуры и функции. И поэтому лишь в гене-
тическом плане, лишь изучая и мозг и психику не статически, а диа-
лектически, не в безжизненном покое, а в движении и развитии, мож-
но в их взаимосвязях раскрыть и выявить подлинное единство пси-
хического и физического. Статическая трактовка взаимоотношения
психики и мозга неизбежно приводит к механистическому их
разрыву — к психофизическому параллелизму или эпифеноменализ-
му, к чисто внешнему соотнесению психических функций и мозга.
Подлинный монизм в решении психофизической проблемы осущест-
вим лишь на диалектической основе.
Эти положения раскрывают конкретное содержание нашего реше-
ния психофизической проблемы в духе единства; которое осущест-
вляется и раскрывается в процессе развития.
Эти положения говорят вместе с тем о том, что недостаточно
проследить основные ступени в развитии нервной системы и соотнести
с ними им соответствующие ступени психики, как если бы нервная
система развивалась сама по себе и каждая форма ее определяла бы
от себя ту форму психики, которую она продуцирует. При такой
постановке связь между психическим и физическим неизбежно пре-
вращается в чисто внешнее соответствие, в параллелизм, неизвестно
кем и как установленный. Для того чтобы раскрыть эту связь и по-
нять ее во внутренних закономерностях, нужно перейти от изучения
психофизических корреляций к изучению истории закономерного
развития организмов, которое приводило к все более высоким совер-
шенным формам отражения, рецепции, познания и поведения, дви-
жения, действия.

Развитие психики
и поведения
Для того чтобы правильно понять процесс пси-
хического развития, необходимо теперь раскрыть
его основное содержание. Можно сначала в самой
общей форме сказать, что сущность психического развития заключа-
ется в развитии все новых форм действенного и познавательного
отражения действительности; переход к высшей ступени всегда выра-
жается в расширяющейся возможности познавательного и действен-
ного проникновения в действительность. Это проникновение во внеш-
нее объективное бытие неразрывно связано как с оборотной своей
стороной с развитием внутреннего психического плана деятельности.
В этом проявляется первая существенная общая тенденция психи-
ческого развития.
Всякий организм, будучи некоторым целым, выделяется из окру-
жающего, и всякий вместе с тем связан с окружением. Каждая пси-
хическая функция и каждый акт поведения всегда являются внут-
ренне противоречивым единством выделения индивида из среды и
связи его с ней. В ходе психического развития индивид все более
выделяет себя из действительности и все больше связывается с ней,—
связывается, выделяясь. Переходя ко все более высоким формам
отражения — от сенсорной дифференцировки энергии какого-нибудь
внешнего раздражителя к восприятию предмета или ситуации и от
него к мышлению, познающему бытие в его связях и взаимоотноше-
ниях, индивид все более выделяется из ближайшего окружения
и глубже связывается со все более широкой сферой действительности.
В ходе развития психики, по мере перехода к высшим ее ступе-
ням, прогрессирует не выделение субъекта из окружающего за счет
его связи с ним и не связь за счет выделения, а и связь, и выделение.
Ступеньки психического развития — это ступеньки и выделения и
связи, всегда представленных в каждом акте индивида во внутренне
противоречивом единстве.
Концепции психического развития, которая видит его сущность во все более
глубоком отражении и изменении действительности, противостоит теория, усматри-
вающая сущность психического развития в использовании символов, знаков, в том,
что на высших ступенях развития вводятся знаки и оперирование предметами, ве-
щами заменяется операциями над их заместителями. Человек пользуется знаками,
животное не пользуется ими — в этом, с точки зрения этой теории, основное разли-
чие между ними (Э. Кассирер, А. И. Делакруа и др.)4.
4 Данное положение весьма существенно тем, что здесь
С. Л. Рубинштейн указывает на философский первоисточник
трактовки психики как оперирования знаками и символа-
ми — ее принадлежность Э. Кассиреру. Концепция субъекта,
разработанная С. Л. Рубинштейном в марбургской диссер-
тации, позволила ему позднее сделать существенные кор-
рективы в знаково-символической трактовке психики: 1) ог-
раничив ее значение ролью речи; 2) указав, что существенно
не только происходящее с помощью знаков выделение субъек-
та из действительности, но и устанавливаемая субъектом
его связь с ней; 3) отметив, что по мере проникновения
субъекта в действительность расширяется внутренний план

Отправной точкой для этой теории служит то бесспорно верное положение, что
в развитии психики человека весьма большую роль играет речь. Однако эта теория
не способна дать сколько-нибудь полного научного объяснения развитию. Она не
учитывает того, что, выводя психическое развитие из речи, необходимо объяснить
развитие самой речи. Речь не развивается «сама из себя»; она возникает и развивает-
ся на определенной основе — на основе труда и в единстве с мышлением.
Эта теория не учитывает и еще одного важного момента. Усматривая сущность
психического развития в том, что между субъектом и действительностью вклинива-
ются знаки, условные заместители вещей, она односторонне сводит развитие лишь к
выделению субъекта из действительности. Она идеалистически игнорирует тот оче-
видный факт, что выделение субъекта из действительности является лишь одной —
оборотной — стороной процесса; что другая, позитивная и наисущественнейшая
сторона этого процесса заключается во все расширяющейся и углубляющейся связи
субъекта с действительностью. Таким образом, основным и определяющим является
не столько то, что субъект переходит от явления к знаку, его обозначающему, сколько
то, что он может перейти от явления к его сущности; не столько то, что от оперирова-
ния вещами он может перейти к оперированию замещающими их знаками, сколько
то, что, спланировав во внутреннем плане свои действия, он может переделывать
вещи, изменять действительность. Сущность психического развития заключается во
все новых возможностях познавательного и действенного проникновения в действи-
тельность. Это проникновение неразрывно связано с углублением в субъекте внутрен-
него плана, плана внутренней жизни личности.
С этой первой связана вторая существенная тенденция психи-
ческого развития. Сначала рецепция, отражение чувственного раз-
дражителя в образе, познание является лишь стороной, начальным
моментом нерасчлененного акта поведения. В таком нерасчлененном
единстве они представлены в элементарных сенсомоторных реакциях.
Лишь затем, по мере перехода от сенсомоторных реакций как
двигательных ответов на чувственный раздражитель к предметному
восприятию, с одной стороны, и предметному действию — с другой,
рецепторные, вообще познавательные моменты выделяются и превра-
щаются в относительно самостоятельную деятельность. Возрастаю-
щая дифференциация сенсорных и моторных функций составляет
вторую существенную тенденцию психического развития. Их диф-
ференциация означает, однако, не разрыв соединяющих их связей,
а переход ко все более сложным связям и взаимозависимостям
между ними.
Во все более сложном взаимодействии образа рецепции и образа
действия примат, ведущая роль остается за деятельностью, которая
включает рецепцию как условие или компонент. Правильность этого
положения отчетливо выступает уже в относительно элементарных
сенсомоторных реакциях. Установление условно-рефлекторных свя-
зей данных рецепции и эффекторной части жизненно значимых
для животного реакций приводит не только к тому, что поведение
делается все более приспособленным и совершенным; оно вместе
его психики. Эти коррективы позволяют сопоставить обще-
философские взгляды С. Л. Рубинштейна на роль знаков в
соотнесении субъекта с действительностью, диалектику
внешнего и внутреннего со знаково-символической концеп-
цией Л. С. Выготского в психологии.— Примеч. сост.

с тем приводит и ко все более тонкой дифференцировке и совершен-
ному анализу воспринимаемых свойств среды. Тонкость чувственных
дифференцировок вырабатывается на основе условно-рефлекторного
механизма под прямым воздействием того эффекторного результата,
к которому они приводят.' Каждый организм реагирует не на все
вообще раздражения, которым он может быть подвергнут, и даже
не на все те, которые его рецепторные механизмы в состоянии, вообще
говоря, дифференцировать,— не на все физиологически возможные,
а на биологически для него значимые5. Таким образом, связь
с жизненно значимой деятельностью животного регулирует его
рецепцию.
Не менее отчетливо эта зависимость образа рецепции от образа
действия выступает и на уровне восприятия. Восприятие — это
чувственное отображение предмета или явления объективной дей-
ствительности. Как отображение предмета, восприятие предполагает
высокое развитие не только сенсорного, но и моторного аппарата,
развитие тонической деятельности, обусловливающей возможность
сохранять необходимое для наблюдателя состояние активного покоя
и таким образом выделяться из потока происходящих в среде
изменений, воспринимая в ней более или менее устойчивые
предметы, как источники от них исходящих воздействий и объекты
на них направляемых действий6.
Если остановиться специально на восприятиях человека в их
историческом развитии, то здесь опять-таки в специфических формах
выступает зависимость образа рецепции от образа действия в виде
зависимости специфически человеческого восприятия и его развития
от развития общественной практики: преобразуя природу, порождая
предметное бытие очеловеченной природы, общественная практика
отчасти порождает, отчасти развивает новые формы специфически
человеческого восприятия. Создавая в искусстве красоту форм, по-
рождая речь и музыку, она вместе с бытием их предмета порождает
и человеческие способности их восприятия. Специфически челове-
ческие формы восприятия являются не только предпосылкой
специфически человеческой деятельности, они также и ее продукт.
Мало того, весь процесс осознания природы совершается, как о том
5 В этом положении — в еще не развитом виде — содержатся
истоки той концепции детерминизма, которую С. Л. Рубин-
штейн разработал в 50-е гг. и представил в книге «Бытие
и сознание». Этим положением не только отрицается бихе-
виористская схема, согласно которой организм якобы реа-
гирует на все внешние воздействия, не только указывается
на его избирательность, но и определяется принцип этой
избирательности — значимость, которая не совпадает с био-
логической и физиологической возможностью организма вос-
принять и дифференцировать внешние воздействия.—
Примеч. сост.
6 Эта мысль нашла яркое выражение у акад. А. А. Ухтом-
ского (см. его статьи в: Физиологический журнал СССР.
1938. Т. XXIV. Вып. 1—2).

свидетельствует палеонтология речи и мышления, по мере того, как
соответствующие предметы и явления вовлекаются в процесс произ-
водственной деятельности людей и приобретают, в силу этой связи с
их общественной деятельностью, общественную значимость.
Если, наконец, перейти к мышлению человека как способности
в закономерностях развития познавать сущность явлений, то и тут
оказывается, что человек познает природу, изменяя ее. Разум
человека является не только предпосылкой практической предметной
деятельности, которой человек преобразует мир; он также ее продукт.
В единстве практической и теоретической деятельности примат при-
надлежит первой. Познавательная деятельность человека зарожда-
ется и развивается сначала как сторона, момент, аспект его практи-
ческой деятельности. Лишь затем она выделяется из практической
деятельности, в которую она первоначально вплетена, в качестве
особой теоретической деятельности. Даже и выделившись, теорети-
ческая деятельность сохраняет, однако, связь с практической дея-
тельностью, исходит из практики, подчиняется ее контролю, в свою
очередь воздействуя на нее и руководя ею.
Доступные на той или иной ступени развития способы воздействия
на действительность всегда весьма существенно определяют доступ-
ные на этой ступени развития способы познания действительности,
так же как, конечно, способы познания в свою очередь, развиваясь,
обусловливают возможность новых, все более совершенных спосо-
бов воздействия на действительность.
Конечно, существует и обратная зависимость поведения от
рецепции, в частности деятельности эффекторов от рецепторов.
Зависимость действия, движения от рецепции отчетливо выступа-
ет в элементарных сенсомоторных актах, в которых моторная
реакция является эффекторным ответом на рецепцию. В процессе
развития форм поведения развитию рецепции и рецепторных аппа-
ратов, очевидно, принадлежит важная роль. Развитие рецепторов
обнаруживает большую дифференциацию, чем развитие собственно
эффекторов, и многообразие форм поведения, их дифференциация
идет, таким образом, в большей мере за счет развития рецепции,
чем за счет развития двигательного аппарата. Доказательством
этому служит уже то, что рефлекторное поведение различных живот-
ных разнится много больше, чем их эффекторные аппараты.
Преобладание рецепторов над эффекторами находит себе морфологи-
ческое выражение в том гистологическом факте, что сенсорные
элементы, афферентные нейроны количественно преобладают над
эфферентными еще в спинном мозгу животных, и по мере восхож-
дения к высшим этажам нервной системы это преобладание стано-
вится все более значительным. Именно это преобладание сенсорных
элементов и возможность функциональной связи одного и того же
двигательного аппарата с различными афферентными нервами и
обусловливает ту борьбу за овладение общим эфферентным путем,
которую Ч. С. Шеррингтон отобразил в схеме «нейральной воронки».

Открытый И. П. Павловым механизм условного рефлекса вскры-
вает, как все новые и новые рецепторные моменты, в силу принципа
временной связи, включаются в детерминирование эффекторной
реакции. В результате все новые и новые данные рецепции приобре-
тают определенную значимость для жизни организма. Уже рефлек-
торное поведение животного выражает, таким образом, его восприя-
тие среды.
Не менее явственно выступает зависимость образа действия
от образа восприятия на дальнейших, более высоких, ступенях
развития. Необходимым условием всякого осмысленного, разумного
действия является учет объективных свойств той ситуации, в которой
оно совершается, поэтому оно обязательно исходит из восприятия
этой ситуации и в той или иной мере определяется им. От того,
как индивид воспринимает мир, будет в значительной мере зави-
сеть, как он будет действовать в нем.
В дальнейшем отражение, познание действительности выходит
за пределы только перцептивного отображения действительности
и переходит к ее отражению в мысли, в понятии, раскрывающем
ее существенные опосредования, связи, закономерности развития.
И опять-таки действия человека, его поведение будет в значитель-
ной мере зависеть от того, как он осмысливает действитель-
ность, от того, в какой мере он постигает происходящее в
закономерностях его развития.
Основные этапы
развития поведения и психики
Проблема
инстинкта, навыка
и интеллекта
Под поведением разумеют определенным образом
организованную деятельность, осуществляющую
связь организма с окружающей средой. В то время
как у человека внутренний план сознания отдифференцирован
от поведения, у животных психика и поведение образуют непосред-
ственное единство, так что изучение их психики необходимо включа-
ется как компонент в изучение их поведения.
В большом многообразии конкретных актов поведения, которые
приходится наблюдать у индивидов на разных ступенях эволюцион-
ной лестницы, обычно выделяют три основных, различных по своей
психологической природе, типа поведения: инстинктивное поведение,
навыки и разумное поведение. Старания исследователей были сна-
чала направлены главным образом на то, чтобы выявить их отли-
чительные особенности и друг от друга отграничить. Однако в
настоящее время с неменьшей настойчивостью встает и вопрос об
их взаимосвязях. Лишь раскрыв и их различия и их взаимосвязи
и взаимопереходы, лишь уяснив, как эти различные по своей
психологической природе формы поведения сплетаются в конкретном

поведении в сложное единство, функционируя одна внутри другой,
можно понять их истинную природу и подлинные пути их развития.
Развитие психологически различных форм поведения совершается
в результате борьбы двух антагонистических, внутренне противо-
речивых тенденций наследственности и изменчивости, фиксиро-
ванное™ и лабильности. В каждой форме поведения в той или иной
мере представлена как одна, так и другая, как фиксированность,
так и лабильность, но их соотношение, мера их в ходе развития
изменяется, и это изменение их меры приводит на некоторых узловых
точках развития к качественным изменениям типа поведения.
Изменение в соотношении фиксированности и лабильности выра-
жается в изменяющемся соотношении органического строения и
функции, функций и форм поведения. Эти же изменения конкретно
выражаются в различиях инстинктивных и индивидуально-измен-
чивых форм поведения.
Инстинкты. Все поведение животных является «инстинктивным»
в том широком смысле, в котором иногда употребляют это слово,
противопоставляя инстинктивное сознательному. Сознательное пове-
дение, которое выражается в изменении природы и регулируется
на основе осмысления, осознания существенных связей, познания
закономерностей, предвидения, имеется только у человека; это
продукт истории, формирующийся в ходе развития общественно-
трудовой практики. Все формы психики и поведения животных стро-
ятся на основе биологических форм существования, вырабатываясь
в процессе приспособления к среде. По своей мотивации все они
исходят из неосознанных, слепо действующих биологических потреб-
ностей. Но в «инстинктивном» в широком смысле поведении живот-
ных выделяются инстинктивные формы поведения в более специ-
фическом смысле слова.
В инстинктивных действиях преобладает фиксированность за
счет лабильности: для них характерна относительная стереотип-
ность; различные индивидуальные акты инстинктивного поведения
у различных индивидов одного и того же вида остаются в основном
как бы в рамках одной общей им структуры. Так, птенцы, вы-
лупившиеся в инкубаторе и воспитанные в вольере, никогда не
видавшие, как их родители или вообще птицы того же вида строят
гнезда, всегда строят гнезда в основном того же типа, что и их
предки.
Под инстинктами обычно разумеют далее действия или более
или менее сложные акты поведения, которые появляются сразу
как бы готовыми, независимо от выучки, от индивидуального
опыта, будучи наследственно закрепленным продуктом филогенети-
ческого развития. Так, только что вылупившийся из яйца утенок,
будучи брошен в воду, начинает плавать, цыпленок клюет зерна.
Это умение не требует упражнения, выучки, личного опыта7.
7 Богатейший материал об инстинктах содержат труды
В. Л. Вагнера, как специальные (Водяной паук. М., 1900;

Говоря о наследственности, филогенетической закрепленности
или врожденности инстинктивного действия, нужно учитывать, что
каждый конкретный акт поведения включает в единстве и взаимо-
проникновении и наследственные и приобретенные компоненты.
Развитие форм поведения, являющихся продуктом филогенеза,
у каждого индивида тоже должно быть опосредовано его онтоге-
незом. В некоторых случаях, как показывают новейшие более де-
тальные исследования об инстинкте, инстинктивные действия фик-
сируются лишь в процессе первых выполнений этих инстинктивных
действий, затем уже сохраняя установившийся в них шаблон
(опыты Л. Верлена). Таким образом, не приходится внешне
противопоставлять друг другу наследственное в инстинкте и приобре-
тенное в других формах поведения (навык). Внутри самого инстинкта
имеется некоторое единство этих противоположностей с господст-
вом — в инстинкте — наследственного.
Инстинктивные действия отличаются часто большой объективной
целесообразностью, т. е. приспособленностью или адекватностью
по отношению к определенным, жизненно важным для организма
ситуациям, совершаясь, однако, без осознания цели, без предвидения
результата, чисто автоматически.
Есть немало примеров высокой целесообразности инстинкта.
(...) Самка листоверта, изготовляя из листа березы воронку, в
которую она потом откладывает свои яйца, предварительно разре-
зает этот лист, как это требуется, чтобы можно было свернуть
его,— в полном соответствии с тем решением этой задачи, которое
дано было знаменитым математиком и физиком X. Гюйгенсом,
определившим способ построения так называемой эволюты по данной
эвольвенте. Пчела строит свои соты так, как если бы она владела
математическими методами для разрешения задач на максимум
и минимум: на наименьшем пространстве с минимумом материала
она строит соты, имеющие при данных условиях максимальную
вместимость. (...) Все это «инстинкты» — действия совершаются без
знания и учета их значения и последствий,— но их «целесообраз-
ность» для организма бесспорна.
Эта целесообразность инстинкта сделала его излюбленным дети-
щем метафизической телеологии различных толков и видов,—
начиная с наивных телеологических размышлений старых авторов
о целесообразности инстинктивной деятельности организмов, как
доказательстве мудрости их творца, и кончая утонченной виталис-
тически-спиритуалистической концепцией А. Бергсона, который
противопоставляет интеллекту, обращенному вовне, к материи,
инстинкт как более глубокую силу, связанную с самыми истоками
творческого жизненного порыва и потому превосходящую интеллект
Городская ласточка. СПб., 1900), так и обобщающие
(Биологические основания сравнительной психологии. СПб.;
М., 1913. Т. I, II; Этюды по эволюции психических способ-
ностей. М., 1924—1929. 11 выпусков).

надежностью своих достижений: интеллект всегда ищет, исследует—
и очень часто, если не большей частью, заблуждается; инстинкт
никогда не ищет и всегда находит.
Эта же пресловутая целесообразность дала повод другим прово-
дить в сравнительной психологии антропоморфические тенденции—
приписывать животным на ранних ступенях развития человекоподоб-
ные интеллектуальные способности, объясняя инстинкт, как перво-
начально разумные действия, наследственно закрепившиеся и авто-
матизировавшиеся (Д. Романее, В. Вундт).
Нетрудно, однако, убедиться в том, что эта пресловутая
целесообразность инстинкта неразрывно связана и с крайней его
нецелесообразностью.
Действительно, наряду с данными, говорящими о высокой целе-
сообразности инстинкта, есть не меньше фактов, свидетельствующих
о его исключительной слепоте. Так, пчела столь же старательно
будет закупоривать ячейку соты, в которой проткнуто дно, как
если бы все было в порядке, несмотря на полную бесцельность
этой операции. Гагарка, яйцо которой во время полета за пищей
было переложено на другое место, по возвращении садится с ма-
тематической точностью на прежнее место, усердно греет грудью
и «высиживает» площадку на скале, нимало не заботясь об яйце,
находящемся в поле ее зрения (из наблюдений Г. С. Рогинского).
Подобных фактов множество. Таким образом, целесообразность
инстинктивного поведения носит далеко не такой абсолютный
характер, как это иногда представляется.
Совершенно очевидно, что эта целесообразность по существу
не что иное, как приспособленность, адаптированность к определен-
ным условиям, жизненно важным для существования организмов
данного вида. Она должна быть предметом не метафизического
размышления, а научного объяснения. Это научное объяснение
включает и выяснение механизмов инстинктивного действия.
Основными механизмами, посредством которых осуществляются
инстинктивные действия, являются рефлексы (безусловные).
На основании этого сделана была попытка свести инстинкт к
рефлексу, определив инстинктивное действие, как цепной рефлекс,
т. е. как цепь прилаженных друг к другу рефлексов, так что
ответная часть предшествующего служит раздражителем для сле-
дующего.
Эта попытка несостоятельна по ряду причин. Прежде всего эта
концепция дискуссионна в генетическом аспекте. Исследования
Г. Э. Когхилла и Дж. Хэррика эмбриона одного вида саламандры
дают экспериментальные основания предполагать, что рефлекс, т. е.
выдифференцированная реакция отдельного нервного механизма,
не является такой генетически первичной формой, из которой сум-
мативным путем получаются сложные целостные реакции организма.
Вначале имеются скорее малодифференцированные целостные реак-
ции организма, из которых затем выделяются отдельные рефлек-

торные дуги; вместе с тем усложняется структура сначала более
или менее аморфной целостной реакции. Генетически инстинкт,
таким образом, скорее всего не является просто суммой или
цепью рефлексов.
Инстинкт не сводится к простой сумме или цепи рефлексов
также и потому, что как форма поведения он не исчерпывается
совокупностью механизмов, посредством которых осуществляется,
а предполагает определенную «мотивацию», которой определяется
или регулируется действие этих механизмов. Существенная осо-
бенность инстинктивного действия заключается в том, что источником
мотивации его является определенное органическое состояние или
изменение этого состояния, обусловленное физиологическими изме-
нениями в организме (в частности эндокринной системой, обуслов-
ливающей деятельность половых желез при половом созревании).
Это органическое состояние делает особо значимыми для животного
определенные раздражители и направляет его действия. С изменени-
ем этого состояния изменяется отношение животного к объектам
окружения; одни раздражители утрачивают свою значимость, другие,
прежде безразличные, ее приобретают (самка перестает привлекать
и начинает привлекать пища и т. д.). Зависимость от органического
состояния, той или иной значимости раздражителей, направленности
деятельности и объединения различных реакций в целое отличает
инстинктивное действие, как форму поведения, от простой суммы
рефлексов. Ограниченность «мотивации» поведения органическими
состояниями и изменениями отличает инстинктивное поведение
от других, более высоких, форм поведения. (...)
Инстинктивное поведение характеризуется: 1) специфическим
способом мотивации и 2) специфическими механизмами выполне-
ния. Инстинктивное действие — это сложное действие, исходящее из
органической мотивации — из биологических потребностей — и вы-
полняемое посредством первично автоматических реакций.
Хотя инстинктивная деятельность осуществляется автоматически,
посредством более или менее фиксированных механизмов, она,
однако, коренным образом отличается от чисто рефлекторного
действия, поскольку включает некоторую, большую или меньшую,
долю лабильности.
В естественных условиях на животное действует не изолирован-
ный и искусственно выделенный внешний раздражитель, а сово-
купность их, составляющая единую ситуацию. Эта последняя нахо-
дится во взаимосвязи с внутренним состоянием организма. Под
регулирующим воздействием этого состояния, создающего известную
готовность действовать в определенном направлении, и разворачива-
ется деятельность. В процессе этой деятельности конкретная ситуа-
ция в взаимосвязи внешних и внутренних условий непрерывно
меняется. Даже простое перемещение животного с одного места на
другое уже изменяет для него ситуацию; вместе с тем, в результате
деятельности животного может измениться и его внутреннее

состояние (насыщение после еды и т. п.). Таким образом, в резуль-
тате действий животного изменяются условия, в которых они проте-
кают, а изменение условий, в которых они протекают, не может не
вызвать изменения и самих действий. Поведение животного не
фиксировано от начала до конца. Вступление в действие тех или
иных рефлексов, тех или иных сенсомоторных реакций обусловлено
изменяющимися условиями, в которых протекает деятельность
животного, и самой этой деятельностью. Как всякое действие
живого организма, оно в процессе своего осуществления изменяет
условия своего протекания и потому само изменяется. Осуществляясь
посредством относительно фиксированных механизмов, инстинктив-
ное поведение, однако, все же никак не является механическим
актом. Именно в силу этого инстинктивные действия могут быть
в известной мере приспособленными к ситуации и изменяться в
соответствии с изменением ситуации, внешне этим сближаясь с
разумными действиями.
Отличаясь от индивидуально-изменчивых форм поведения (от
навыка и интеллекта), инстинкт, однако, теснейшим образом связан
с ними. В поведении каждого животного, взятом в его конкретной
реальности, обычно функционируют в единстве и взаимопроникно-
вении разные формы поведения, а не один лишь изолированный
инстинкт или же такой же изолированный навык и т. д. Так,
клевание у цыпленка — инстинктивный механизм, готовый к моменту
рождения. Но вначале цыпленок клюет и зерна, и маленькие
камешки, бисер и т. п. Лишь затем он научается отличать зерна
и клевать только их. Таким образом, биологически важный акт
питания осуществляется посредством реакций, в которых инстинкт
и навык сплетены. Здесь навык функционирует как бы внутри
инстинкта. Точно так же внутри инстинкта могут функционировать
элементы интеллекта.
Инстинкты имеются у живых существ на разных уровнях разви-
тия. Инстинктивные действия наблюдаются в весьма специфической
форме у высших беспозвоночных, у членистоногих: в частности
известно, какую большую роль инстинктивные формы поведения
играют у пчел и муравьев. Яркие примеры инстинктивного поведе-
ния у позвоночных наблюдаются у птиц. Об инстинктах говорят
и применительно к человеку. Инстинкты на столь различных ступе-
нях или уровнях развития — это, очевидно, разные инстинкты.
Различие в характере и уровне инстинктивного поведения связа-
но: 1) с особенностями рецепции, с тем, как дифференцируются
раздражители инстинктивных действий,— насколько дифференциро-
вано и генерализовано воспринимаются объекты, на которые
направлено инстинктивное действие, и 2) со степенью шаблонности
и стереотипности инстинктивного действия. Характер рецепции и
характер действия теснейшим образом взаимосвязаны.
Слепота и неразумность многих инстинктивных действий и их
нецелесообразность при нестереотипных условиях объясняется преж-

де всего тем, что многие инстинктивные действия вызываются
как бы условным раздражителем, который филогенетически
закреплялся в качестве сигнала, вызывающего соответствующие
действия без надлежащей дифференциации тех объектов, на которые
по существу направляется инстинктивное действие.
Слепыми, «неразумными» являются инстинктивные действия,
которые исходят из ощущения отдельных чувственных свойств без
восприятия того предмета, на который направляется действие, и
совершаются в виде реакций на отдельный сенсорный раздражи-
тель.
Это имеет место, например, в тех случаях, когда бабочка делает
попытку к совокуплению с любым предметом, от которого исходит
запах самки. Совсем иное получается, когда инстинктивное действие
детерминируется отчетливым, достаточно дифференцированным и
генерализованным восприятием предметов и некоторых общих, в
частности пространственных, свойств ситуации. В этих случаях
инстинктивные действия поражают своей разумностью, т. е. адекват-
ностью ситуации. Такие формы инстинкта встречаются у животного
с развитыми внешними рецепторами, в частности у птиц, отличаю-
щихся хорошо развитым зрением. В качестве особенно яркого
примера можно привести наблюдения над вороной (в опыте
М. Герц). Орехи в этом опыте были покрыты на глазах у вороны
небольшими горшочками. Ворона клювом сбила горшочек и достала
орех, но, схватив орех, она сделала попытку захватить и горшочек,—
в результате орех выпал из клюва. Тогда ворона взяла орех, засу-
нула его в горшочек и, схватив клювом горшочек, унесла его
вместе с орехом.
Как ни сложно и ни разумно в данном случае было поведение
вороны, нет нужды предполагать, что здесь имело место решение
задачи посредством интеллектуальной операции. Ворона принадле-
жит к числу животных, которые готовят себе пищу про запас,
пряча ее в полые поверхности. В силу этих биологических условий
у вороны должно быть хорошо развито восприятие полых поверхнос-
тей, так как с этим связан акт прятания пищи. Поэтому поведение
вороны можно и в данном случае трактовать как инстинктивный
акт. Однако это не исключает того, что этот акт оказывается как бы
на грани действия разумного. В основе разумных инстинктивных
действий, приспособленных к разным ситуациям, лежит в большин-
стве случаев более или менее генерализованное восприятие прос-
транственных свойств, общих многим ситуациям. (...)
На разных ступенях развития изменяется и характер инстинкта
и его взаимоотношение с другими формами поведения. Если говорят
об инстинктах у человека (пищевом, сексуальном), то это инстинкты,
которые уже коренным образом отличаются от инстинктов живот-
ных. Недаром для их обозначения вводят часто и новый термин—
влечение. Для перехода от инстинктов животных к влечениям
потребовались коренные сдвиги в развитии — переход от биологи-

ческого развития к историческому и этим обусловлено развитие
сознания.
Индивидуально-изменчивые формы поведения. Уже на ранних
ступенях развития, наблюдая поведение животных, мы встречаем
индивидуально-изменчивые формы поведения, которые в отличие от
инстинктивных действий могут быть охарактеризованы как навыки.
Под навыками при этом разумеют такие новые реакции или
действия, которые возникают на основе выучки или индивидуаль-
ного опыта и функционируют автоматически.
Поскольку первоначально, как уже отмечалось, инстинктивные
действия носят диффузный, менее дифференцированный характер,
а индивидуально-изменчивое поведение располагает очень ограни-
ченным репертуаром реакций, навык и инстинкт не расходятся
еще так, как впоследствии. В ходе дальнейшего развития коли-
чественные различия, накапливаясь, дают скачок, и индивидуаль-
но-изменчивые формы все более резко дифференцируясь, выделя-
ются из первичного единства с инстинктами.
Уже червя можно выдрессировать, пользуясь электрическим
током как безусловным болевым раздражителем, чтобы он проходил
несложный лабиринт в определенном направлении (Иеркс); тара-
кана можно научить, чтобы он обходил окрашенное в определенный
цвет поле, если в течение некоторого времени пропускать по нему
электрический ток каждый раз, как таракан забежит туда (К. X. Тер-
нер). (...)
Навыки, как и инстинкты, на разных ступенях развития более
или менее существенно отличаются друг от друга, с одной стороны,
по своей слепоте близко подходя к тем инстинктам, на основе
которых они вырабатываются, с другой — по своей разумности—
к проявлениям подлинного интеллекта. Различный характер и уро-
вень навыка существенно зависит прежде всего от двух условий,
тесно связанных между собой: во-первых, от того, как воспринима-
ется ситуация, в которой вырабатывается навык, от более или менее
дифференцированного и генерализованного характера восприятия;
во-вторых, от организации самого действия, от более или менее
фиксированного и шаблонного или изменчивого, лабильного харак-
тера навыка.
Характер навыка существенно зависит от характера восприятия,
от того, как в восприятии дифференцируются и генерализуются
те условия, с которыми в навыке связывается соответствующее
действие. Эта зависимость вскрывается в многообразных фактах
наблюдения и эксперимента. Так, в опыте с проблемной клеткой
(Ф. Ж. Бойтендейк) собаку научили отпирать клетку, чтобы
овладеть пищей, нажимая на рычаг, находившийся с той стороны,
где стоял экспериментатор. Когда клетку повернули на 180°, собака
снова подошла к тому месту, где стоял экспериментатор, и стала
производить те же движения, посредством которых она открывала
клетку, направляя их, однако, не на то место в клетке, в котором

находился рычаг. Собака, очевидно, определяла движения, которы-
ми она открывала рычаг, не по рычагу, а по положению экспери-
ментатора. Потребовалась новая тренировка, столь же продолжи-
тельная, как и первая, чтобы научить собаку производить соответ-
ствующие движения с противоположной стороны, где после поворота
клетки находился рычаг. Новый поворот клетки на 90° вызвал
необходимость в новой перетренировке. Очевидно собака, производя
движения, которыми открывался рычаг, все еще не выдифференци-
ровала рычаг, а по каким-то пространственным признакам, которые
служили ей условными сигналами, ориентировалась, отправляясь
от экспериментатора. Лишь после целого ряда повторений собака
научилась искать сам рычаг и стала в результате открывать
дверцу клетки при любом ее положении. Пока рычаг как таковой —
предмет, на который объективно должно было направляться дейст-
вие, не выдифференцировался из окружения, навык собаки носил
чрезвычайно шаблонный характер, пригнанный лишь к одной спе-
циальной ситуации, к одному определенному положению клетки.
Навык становился более гибким, приспособленным к различным
ситуациям, по мере того как предмет, на который должно направ-
ляться действие, выдифференцировался в восприятии из окружения.
Такую же существенную роль, как дифференцированность,
играет и надлежащая генерализованность восприятия. Так, чтобы
навык, выработанный на рычаге определенной формы, величины,
окраски, приобрел полную гибкость, нужно из всех частных и
несущественных свойств данного рычага выделить общие механи-
ческие его свойства. Гибкость навыка, адекватный его перенос
на разные ситуации, существенно зависит от вычленения в восприя-
тии из разнообразных и от случая к случаю изменяющихся частных
данных черт, существенных для закрепляющегося в навыке действия.
Таким образом, совершенство навыка весьма зависит от диффе-
ренцированности и генерализованности восприятия тех условий, с
которыми он связывается. Закрепившееся в виде навыка действие
будет производиться целесообразно, т. е. совершаться во всех тех
условиях и только в тех условиях, которым оно адекватно, если
условия, с которыми связано данное действие, дифференцируются
в восприятии и опознаются в их общих свойствах.
Зависимость навыка от восприятия условий, с которыми связы-
вается действие, не односторонняя. Не только выработка навыка
зависит от надлежащей дифференцировки и генерализации условий,
которыми детерминируется действие, но и обратно — дифференциа-
ция восприятия совершается в результате действия. Так, в выше-
приведенном опыте с собакой рычаг выдифференцировался у
нее из окружения в результате многократных действий в разных
условиях.
Навык характеризуется далее фиксированной или лабильной
организацией самого действия. На одном полюсе в этом отношении
стоит навык, в котором фиксирована определенная система движе-

ний; на другом — навык, в котором фиксирована лишь общая схема
действия, в разных случаях осуществляемая посредством самых
различных движений, последовательность которых зависит от кон-
кретных условий ситуации. (...) Обычно каждый навык включает
в себя ту или иную меру и фиксированности и лабильности —
одно и то же закрепившееся в виде навыка действие осуществляет-
ся более или менее разнообразными движениями.
Различия навыков в смысле фиксированности и лабильности сказываются и
в механизме их функционирования. Навыки, в которых преобладает фиксирован-
ность, в которых определенная совокупность движений закреплена в строгую после-
довательность, функционируют, переносятся с одной ситуации на другую по
преимуществу на основании общности элементов. Навыки, в которых господствует
лабильность, в которых закреплена главным образом общая схема действия,
осуществляемого в тех или иных ситуациях посредством различных движений,
функционируют и переносятся с одной ситуации на другую по преимуществу
на основании общности более или менее генерализованной структуры. Образо-
вание навыков на основе общности элементов (Э. Торндайк) и образование навыков
на основе генерализации (Ч. X. Джедд) не исключают друг друга; в действитель-
ности имеет место как одно, так и другое, каждое по преимуществу на разной
ступени развития. Ошибочность как теории общих элементов Э. Торндайка, который
учит, что перенос в навыке основывается на общности элементов, входящих в
состав осуществляемых в виде навыков действий, так и теории генерализации
Ч. X. Джедда, который объясняет перенос общностью структуры, заключается
лишь в том, что, мысля внеисторически, авторы этих теорий неправомерно
переносят то, что специфично для одной ступени развития, на навык вообще.
Лабильность, или вариативность, и фиксированность, или кос-
ность, навыка является как бы оборотной стороной дифференци-
рованности и генерализованности восприятия ситуации. Примером
лабильного, не фиксированного навыка может служить хотя бы на-
вык крысы, которая, научившись пробегать через лабиринт, сумела
также и проплыть через него, когда он оказался наполненным
водой, хотя для этого пришлось произвести совсем иную совокуп-
ность движений, которой крыса не обучалась. Приобретая данный
навык, крыса научилась не тому, чтобы по такому-то сигналу
произвести такие-то движения или сокращения таких-то мышц, а то-
му, чтобы двигаться в определенном направлении, поворачиваться
в определенной последовательности. Лабильность этого навыка, т. е.
по существу его генерализованность (заключающаяся в том, что
закрепляется общая схема действия независимо от частной сово-
купности движений, посредством которой оно было произведено), за-
висит от того, что у крысы закрепилась не последовательность
двигательных реакций, а общая схема пути. Для этого необходимо
было, чтобы она восприняла ситуацию, в которой вырабатывался
навык, в ее общих пространственных свойствах.
Навык — «историческое» понятие. На разных ступенях развития
он имеет различное, изменяющееся, развивающееся конкретное
содержание. На низших ступенях развития, в частности когда
навык детерминируется условными сигналами (как, например,
в тех случаях, когда действие, направленное на рычаг, детерми-

нирует местонахождение экспериментатора, чисто случайно связан-
ного с местонахождением рычага), навык по своей слепоте мало чем
отличается от слепого инстинкта, также детерминируемого специаль-
ными сигналами. Поскольку и сами инстинкты закрепляются в
процессе филогенетического развития реакциями на условные раз-
дражители (запах пищи или самки, вызывающие соответствующие
акты), можно предположить, что генетически инстинкты и навыки
имеют одну общую основу или корень, из которого они затем раз-
вились по расходящимся линиям в порядке «раздвоения единого».
В процессе этого развития по расходящимся линиям все больше
заостряется противоположность между инстинктами, с одной сторо-
ны, и навыками — с другой, между наследственно фиксированными
и изменчивыми формами поведения. При этом на каждом полюсе
представлена и противоположность; раздвоение не упраздняет
внутренних взаимосвязей.
Если, таким образом, навык, с одной стороны, сближается с
инстинктом, то, с другой стороны, там, где действие направляется
дифференцированным и генерализованным восприятием ситуации и
навык приобретает не шаблонный генерализованный характер, он
приближается к разумному действию. В восприятии ситуации в
случае такого навыка мы имеем как бы интеллект в свернутом
виде, так же как на последующих ступенях, когда доминирует
интеллект, навык функционирует внутри интеллектуального действия,
поскольку собственно всякое интеллектуальное действие всегда
включает в себя и навыки; они взаимно проникают друг в друга.
При всем единстве и взаимопроникновении навыка и интеллекта,
так же как навыка и инстинкта, они вместе с тем и существенно
различны. Между навыком и интеллектом существуют не только
различия и единство, но и прямая внутренняя противоположность,
внутреннее противоречие. Вне этого единства и этих внутренних про-
тиворечий нельзя понять развитие навыка. Развитие интеллекта,
как мы увидим, невозможно без того, чтобы не был сломлен пер-
вичный автоматизм. Автоматическое действие может фактически
находиться в большем или меньшем соответствии с объективно-
существенными условиями ситуации, изменяясь в соответствии с
ними; в этом смысле можно говорить об его разумности или об
элементах интеллекта внутри навыка. Но действие, которое с самого
начала складывается и протекает автоматически, не может приво-
диться в соответствие с этими условиями и сообразно им пере-
страиваться, как только новые условия этого потребуют, а именно
это существенно характеризует подлинно разумное сознательно
регулируемое действие. Возникновение в ходе эволюции такого
действия, связанного с развитием интеллекта, создает «скачок»,
разрыв непрерывности в развитии индивидуально-изменчивых форм
поведения: оно означает коренное изменение в соотношении ла-
бильности и фиксированности, борьба между которыми проходит
через всю историю развития поведения. Между разумным, созна-

тельно регулируемым действием и первоначальными автоматизма-
ми создается противоречие. Однако лабильность и фиксированность
не являются лишь внешними противоположностями. На основе ла-
бильного, разумного, сознательно регулируемого поведения снова
возникают фиксированность, автоматизм, образуется новый вид на-
выка. Всякий навык — это автоматизм; но существует два коренным
образом отличающихся вида автоматизма: первичный автоматизм
действия, которое с самого начала протекает таким образом, и
вторичный автоматизм действия, которое сначала совершается не
автоматически и затем путем повторения или упражнения закрепля-
ется, фиксируется, автоматизируется. Соответственно этому сущест-
вует два коренным образом отличающихся вида навыка: навыки
как первично автоматические действия, которые непроизвольно
складываются на основе инстинктивной мотивации, в результате
непреднамеренного стечения обстоятельств, и навыки, которые соз-
нательно вырабатываются в процессе учебы, посредством предна-
меренного закрепления или автоматизации первоначально не авто-
матически совершающихся действий.
Оба вида навыков существенно отличаются друг от друга. Как
процесс их образования, так и их функционирование подчиняется
разным закономерностям (см. о навыках). Различны прежде всего
их механизмы. Механизмом первично автоматических навыков явля-
ются условные рефлексы; они образуются посредством механизма
временных связей. Навыки второго вида, вторично автоматизируемые
действия, предполагают помимо существенного и для их закрепления
механизма условных рефлексов также и другие «механизмы» интел-
лектуального порядка — более или менее генерализованные смысло-
вые связи.
Различие между этими двумя видами навыка не только количест-
венное, но и качественное, существенное, коренное. Навыки второго
вида имеются только у.человека (хотя у человека имеются не только
такие сознательно вырабатываемые навыки, но и непроизвольно
складывающиеся). Для развития навыков второго вида потребова-
лись коренные общие сдвиги в развитии: переход от биологического
развития к историческому и связанное с ним появление интеллек-
туальных форм познания и сознательных форм поведения, харак-
терных для человека.
По существу навыки являются не столько специфической совер-
шенно самостоятельной формой поведения, сколько его компонентом
или механизмом, который строится либо на основе инстинктов с
их органической, естественной мотивацией, либо — у человека — на
основе высших форм сознательного поведения с их исторически
обусловленной мотивацией. Инстинктивному поведению надо проти-
вопоставлять не столько навыки как таковые, сколько вообще
индивидуально-изменчивое поведение, частичной формой которого
являются навыки.
Экспериментальному исследованию навыков посвящено очень

большое число работ. Особенно значительное место среди них
принадлежит классической работе Э. Торндайка «Animal Intelligen-
ces
Строгой объективностью методов исследования поведения животных Э. Торндайк
положил конец наивному антропоморфизму, господствовавшему в прежней сравни-
тельной психологии, которая для объяснения поведения животных привносила в
него самые сложные формы человеческого сознания, и открыл новую эпоху в
зоопсихологии.
Наряду с положительными эти методы породили отрицательные тенденции:
если в сравнительной психологии до Торндайка (у Ж. Лёба, а также Т. Бера, А. Бета
и В. Икскюля) господствовала антропоморфизация психологии животных, то
после Торндайка в ней стала доминировать «зоологизация» психологии человека.
Формы и механизмы поведения, установленные на животных, стали механически
переносить на человека. На смену переносу сверху вниз началось перенесение
снизу вверх. В силу этих тенденций сам Торндайк, не будучи ортодоксальным
бихевиористом, объективно положил начало бихевиоризму.
Опыты Торндайка были задуманы как испытания интеллекта. Они проводились
с животными — кошками, собаками и потом низшими обезьянами, а распространя-
лись на человека. Их теоретическая цель заключалась в том, чтобы на примитивных,
простых и потому более доступных для анализа формах экспериментально
вскрыть, как в индивидуальном опыте вырабатываются действия, соответствую-
щие новым ситуациям, и происходит решение задач. (...)
На основании анализа обучения Э. Торндайк выводит централь-
ное положение, на котором он строит всю свою теорию: решение
задач у животных носит случайный характер; оно не основано на
понимании. Если бы животное поняло стоящую перед ним задачу,
оно сразу ее решило бы. Если бы животное однажды решило
задачу осмысленно на основе понимания ее условий, решение не
могло бы быть для него более затруднительным после, чем было
до того. Раз это все же имеет место, значит решение задачи явля-
ется не сознательным продуктом понимания, а механическим резуль-
татом случая; понимание не играет роли в выработке навыка; он
создается в результате случайных движений — по методу проб и
ошибок; животное производит случайные движения, из них механи-
чески отбираются и закрепляются правильные решения.
В качестве закономерностей, определяющих процесс механичес-
кой выработки навыков, Торндайк выдвигает три основных закона:
закон упражнения, закон эффекта и закон готовности.
Согласно закону упражнения, прочнее закрепляется то движение,
которое чаще повторяется. Чаще повторяется, согласно закону
эффекта, то движение, которое дает положительный эффект, удовлет-
ворение. Согласно закону готовности, для того чтобы образовался
навык или «связь», нужна известная готовность организма.
В понятие готовности Торндайк включает самые различные мо-
менты: зрелость нервных механизмов, неутомленность отдельных
органов, общую установку (особое состояние ума). Все эти разно-
образные моменты, характеризующие состояние организма и несом-
ненно влияющие на его поведение, Торндайк пытается свести к
готовности отдельных нервных связей. Возможность образования

навыков, таким образом, как бы заложена в строении нервной
системы, так что в этом аспекте «учение животного — это
инстинкт его нейронов». Так же как сначала Торндайк пытался
обосновать закон упражнения на законе эффекта, так он пытается
самый закон эффекта укоренить и в законе готовности. Он утверж-
дает, что действие (проведение соответствующего импульса) достав-
ляет удовлетворение или неудовлетворение в зависимости от того,
находится или не находится в готовности соответствующая нервная
связь.
Каждый из законов Торндайка имеет определенную фактическую
основу (роль упражнения в выработке навыка, благоприятное влия-
ние положительного результата действия на его закрепление, зна-
чение готовности организма, установки субъекта при обучении),
однако удовлетворительной общей теории эти законы не дают. Преж-
де всего образование навыков, согласно теории Торндайка, не
означает возникновение чего-то нового, а лишь отбор определенных
комбинаций из числа уже имеющихся реакций. Хотя навык выраба-
тывается в индивидуальном опыте, он в сущности не является у
Торндайка новообразованием. Узел разрублен. Проблема развития
упраздняется.
Результаты своего исследования, проведенного с животными, Э. Торндайк
непосредственно перенес на человека и применил к педагогическому процессу.
Уже в отношении животных утверждение, что навык всегда вырабатывается
посредством проб и ошибок из совершенно случайных хаотических реакций,
требует критического отношения. В отношении обезьян, даже низших, опыты
Г. 3. Рогинского показали, что навыки у них вырабатываются обычно не путем
проб и ошибок, не в результате хаотических движений и случайных правильных
решений, но также и не в результате «ага!» — переживаний, внезапного понима-
ния наподобие озарения. Выработка навыков у низших обезьян, которых наблюдал
Рогинский, происходила в результате проб, но проб не хаотических и совершенно
случайных, а направленных как бы по определенному руслу. Хаотические реакции,
совершенно случайные движения', лишенные всякой направленности, появлялись
обычно лишь при сверхтрудных для животных задачах. (...)
Общей концепции Торндайка о роли навыков мы должны противопоставить
два положения.
1. На высших ступенях развития существуют не только навыки, но и принципиаль-
но, качественно отличные от них формы подлинно интеллектуального, осмысленно-
го поведения.
2. Возникновение в процессе развития высших форм интеллектуального пове-
дения означает не просто надстройку над навыками новых, к ним не сводимых
форм, но и перестройку самих навыков. Включаясь в структуру интеллектуализи-
рованного поведения, сами навыки преобразуются: создается новый тип навыка.
Сопоставление навыков, образующихся у человека в процессе обучения на основе
понимания и являющихся продуктом вторичной автоматизации, с автоматически
возникшими навыками ясно обнаруживает их принципиальное различие. И процесс их
образования, и их функционирование подчиняются различным закономерностям.
По-иному поставлена проблема навыка и обучения в исследова-
ниях Э. Толмена, которые он подытожил в большом труде «Purpo-
sive Behavior in Animals and Men». На большом экспериментальном
материале («Крысы в лабиринте») Э. Толмен показал — на примере

«классического» образца навыка безошибочного пробега по лабирин-
ту,— что навык включает два компонента: знание лабиринта
и использование этого знания в пробеге лабиринта по кратчайшему
пути к месту, где животное получает корм или свободу. Эти
два компонента в процессе обучения часто объективно расчленяются
на два различных поведенческих акта, исходящих из разной
мотивации. В основе одного из них — собственно обучения — лежит
потребность в ориентировке. Новая ситуация или изменение ситуации
вызывает ориентировочное или исследовательское поведение, отлич-
ное от выполнения практического задания — овладение пищей и т. п.
Для этих форм поведения привлекательны и разные объекты и ха-
рактерны разные способы действий. Когда перед животным практи-
ческое задание — достичь кормушки, оно выбирает кратчайший путь,
пренебрегая деталями помещения и направляясь прямо к пище. При
ориентировочном поведении для животного длинные пути оказывают-
ся привлекательнее коротких, большие помещения предпочтитель-
нее малых; сами движения животного при этом медленны и осторож-
ны, животное по пути обнюхивает стены, углы, по нескольку раз воз-
вращается на одно и то же место. Когда животное не очень голодно,
то ориентировочное или «исследовательское» поведение одерживает
сплошь и рядом верх над поведением, непосредственно направленным
на практическое задание. Обучение, приобретение знаний проявляет-
ся вовне лишь опосредованно через использование его в выполнении
практического задания, но оно является в этой «практической»
деятельности животного специфическим компонентом. Его специ-
фичность объективно проявляется в том, что иногда из компонента
эта ориентировочная исследовательская деятельность выделяется в
особый поведенческий акт, направленный на обучение, остающееся
«скрытым» для наблюдения, пока оно не выявляется в поведенческом
акте, непосредственно направленном на выполнение конкретного
задания. И именно этим компонентом обучения в этом специфическом
смысле, отличном от навыка, как более или менее гладкого выпол-
нения задания, определяется, по Толмену, поведение в психологичес-
ком смысле слова в отличие его от всякого другого процесса.
Определяющим в поведении — в психологическом плане — являются
заключенные в поведении познавательные и мотивационные компо-
ненты.
Над этим центральным ядром конкретных исследований Толмен
возвел обширное методологическое строение, представляющее собой
сложную амальгаму из бихевиоризма, гештальтизма, механицизма
и телеологии. Оно подлежит критике. Но выше нами отмеченный
и выделенный из дальнейших спекулятивных построений факт
представляется капитальным. Психологическое исследование эво-
люции форм поведения должно сосредоточиться именно на нем —
на развитии мотивационных и познавательных компонентов пове-
дения.
Решающая по своему значению для генезиса человеческого

сознания проблематика развития неизбежно перемещается дальше—
к переходу от элементарных форм индивидуально-изменчивого по-
ведения, совершающегося по методу проб и ошибок, к более высоким
формам «интеллектуального» поведения.
Интеллект. Зачатки «интеллекта» закладываются у животных в
рамках инстинктивного поведения. Формы поведения, связанные с
зачатками интеллектуальной деятельности, исходят у животных из
инстинктивной мотивации, связанной с органическими, биологичес-
кими потребностями. Интеллектуальное поведение всегда содержит
и автоматические, стереотипные компоненты в виде частичных опе-
раций, включающихся в выполнение интеллектуальных действий.
Но эти последние существенно отличаются способностью соотнести
различные частные операции со сложными действиями. С развитием
интеллектуальной деятельности вариативность, пластичность поведе-
ния существенно увеличивается, приобретая как бы новое измерение.
Существенно изменяется соотношение между последовательными —
предыдущими и последующими — актами поведения и вместе с тем
и соотношение акта поведения и ситуации, в которой он соверша-
ется. В поведении, основанном на навыках, на выработавшихся
в процессе индивидуального развития функциональных стереотипах,
последующий акт поведения повторяет предыдущий. Если в инстинк-
тивных реакциях поведение было сковано видовым прошлым, то в
навыках оно связано индивидуальным прошлым. Реагируя на настоя-
щую ситуацию стереотипной реакцией — навыком, индивид реаги-
рует на нее как на прошлую, адекватно относясь к ней, лишь посколь-
ку она является повторением прошлой. Отсюда неизбежные противо-
речия между поведением и объективными условиями ситуации, в
которой оно совершается. По мере того как развивается интеллек-
туальная деятельность, это противоречие разрешается. С развитием
интеллектуальной деятельности каждый акт поведения приобретает
значительную вариативность. В результате возникают внутренние
предпосылки для более адекватного регулирования поведения в
соответствии с новыми, изменяющимися условиями внешней объекти-
вной ситуации. «Разумное» поведение, основанное на интеллектуаль-
ной деятельности, определяется, таким образом, специфическим
отношением, с одной стороны, к объективным условиям, к ситуации,
в которой оно осуществляется, с другой — к истории развития
индивида, его осуществляющего: оно должно быть адекватно ситуа-
ции, целесообразно используя соотношения между предметами для
опосредованного на них воздействия; притом это целесообразное
поведение должно быть новым для данного индивида актом
и достигаться не вслепую, а в результате познавательного
выделения объективных условий, существенных для действия.
«Разумное» поведение, связанное с развитием интеллекта, обычно
противополагается инстинкту с его слепотой и навыку с его автома-
тизмом, как их прямая противоположность. Вместе с тем элементы
разумности, интеллекта имеются, как мы видели, внутри инстинкта

и навыка, и вся история развития и инстинктов и навыков, особен-
но на высших ступенях, неразрывно сплетается с развитием интел-
лекта, на каждой ступени в новых формах обнаруживая и проти-
воречия и единство, взаимосвязь, взаимопереходы друг в друга.
«Разумным» действием в очень широком смысле слова можно
назвать всякое действие, которое находится в соответствии с объек-
тивными, существенными для данной задачи условиями. «Разумным»
в этом смысле оказывается инстинктивное, по-видимому, действие
вороны в вышеприведенном примере в силу большой адекватности
ситуации — в отличие от слепого, неразумного инстинктивного
действия гагарки, которая, после того как яйцо было сдвинуто, са-
дится на то место, где было яйцо, и греет камень. «Разумным»
в этом смысле представляется поведение собаки, когда при любом
расположении клетки она производит движения, необходимые для
того, чтобы ее открыть, ударяя по рычагу,—в отличие от слепого,
неразумного ее поведения, которое она обнаружила, когда, при пово-
роте клетки и передвижке рычага, ударяла по тому месту, где
он первоначально находился.
Таким образом, «разумность» поведения зависит прежде всего
от характера восприятия.
Способность дифференцировать предметы в ситуации и реагиро-
вать на их соотношения — прежде всего, по-видимому, на простран-
ственные соотношения предметов в зрительном поле — является
первичной предпосылкой интеллекта в широком, неспецифическом
смысле слова. Ядро же собственно интеллекта составляет способ-
ность выделить в ситуации ее существенные для действия свойства
в их связях и отношениях и привести свое поведение в соответствие
с ними. Существенные же связи основаны на реальных зависимос-
тях, а не на случайных совпадениях, на условно-временных
связях. Выделить существенные для действия реальные зависимости
от случайных условно-временных связей можно, только изменяя
ситуацию, т. е. воздействуя на нее. Развитие интеллекта поэтому
существенно обусловлено развитием двигательного аппарата, как
периферического, так и центрального,— способностью к манипули-
рованию и произвольному движению. Существеннейшей биологи-
ческой предпосылкой развития интеллекта является развитие руки
и зрения, способности производить действия, изменяющие ситуа-
цию под контролем зрения, и таким образом наблюдать результаты
собственного воздействия на окружающий мир: образ действия не
в меньшей мере определяет образ познания, чем образ познания—
образ действия.
В силу этой зависимости развития интеллекта от развития
руки и зрения, от способности активно воздействовать на окружаю-
щее и наблюдать результаты этого воздействия, биологические
предпосылки интеллекта зарождаются у обезьян, у которых впервые
развивается манипулирование под контролем высокоразвитого
зрения. Интеллект в специфическом смысле слова развивается у

человека в ходе исторического развития на основе труда; изменяя
в своей общественно-трудовой деятельности действительность, чело-
век познает ее и, познавая, изменяет. Интеллект человека,
служащий для познания действительности и руководства действием,
формируется в процессе воздействия на действительность.
При этом интеллектуальная деятельность характеризуется не
только своеобразными механизмами, но и специфической мотива-
цией. Она выступает в виде любопытства, любознательности,
специфической познавательной формы интереса к окружающему.
Было бы неправильно приписывать этот интерес какому-то специ-
фическому исследовательскому импульсу, будто бы заложенному в
природе обезьяны или человека. В действительности этот интерес,
любознательность, любопытство являются потребностью, которая
возникает в процессе деятельности, расчленяющей и изменяющей
окружающие предметы. Интерес, сначала проявляющийся в стрем-
лении манипулировать вещами, именно этим манипулированием
или, точнее, теми изменениями, которые оно производит в вещах,
вероятно, первично главным образом и порождается. Исследова-
тельский импульс — это прежде всего интерес к предмету, порож-
денный теми изменениями, которым он подвергается в результате
воздействий на него: познавательный, теоретический интерес зарож-
дается в практической деятельности.
Интеллект и «разумная» деятельность, с ним связанная, яв-
ляются продуктами длительного развития. Они — исторические
понятия. Возникнув в результате развития, они сами разви-
ваются. (...)
Развитие интеллекта выражается, во-первых, в изменениях не
только количественных, но и качественных самого интеллекта.
Изменяется как содержание, так и форма интеллектуальной дея-
тельности: в смысле содержания интеллектуальные операции про-
никают во все более глубокие слои сущего, по мере того как
развиваются формы действенного проникновения в окружающее и
изменения действительности. Анализ и синтез зарождаются в дей-
ствии и сначала производятся, как практические анализ и синтез.
В дальнейшем у человека интеллектуальные операции становятся
не только практическими — вплетенными непосредственно в структу-
ру действия,— а также и теоретическими, все более опосредован-
ными.
Развитие интеллекта выражается, во-вторых, в изменении и дру-
гих форм поведения; инстинкт, приобретая все более лабильные
формы, переходит во влечение, в котором закреплен лишь исходный
импульс действия и завершающий его осуществление акт, а весь
промежуточный процесс, от которого зависит, будет ли влечение
удовлетворено, когда, как, при каких условиях,— переходит уже к
интеллекту. Навык перестраивается не менее радикально: у человека
появляются навыки, которые целиком строятся на основе интеллек-
туальной деятельности: посредством специальной тренировки или

упражнения в навык превращается интеллектуальная по сути
операция.
Вместе с тем, в-третьих, изменяются и взаимоотношения между
интеллектом, навыком и инстинктом. Сначала элементы интеллекта
заключены внутри инстинкта и навыка, проявляясь в нестрого
стереотипных, изменяющихся применительно к ситуациям формах
как одного, так и другого. Навык как индивидуально приобрета-
емая форма поведения, изменяющаяся под влиянием личного опыта,
особенно близок к интеллекту. То, что из перспективы высоко-
развитого интеллекта представляется в виде генерализованного
навыка, вариативного в способах своего осуществления, является
собственно еще не расчлененным единством навыка и элементарных
зачатков интеллекта. Недаром обучаемость животных, способность
их изменять свое поведение на основе личного опыта, трактова-
лись обычно под рубрикой «ум» животных. Это недифференцирован-
ное единство затем раздваивается; развитие идет посредством
«раздвоения единого» по расходящимся линиям — с одной стороны,
дифференцируются высшие специфические формы интеллекта, с
другой — все еще относительно рутинные навыки, более или менее
косные автоматизмы. В результате единство между различными
формами психики и поведения не порывается, а становится лишь
более дифференцированным. Все отчетливее отличаясь друг от дру-
га, они вместе с тем и взаимопроникают друг в друга. Если на
ранних ступенях развития интеллект или элементы его выступают
внутри инстинкта или навыка, то на высших инстинкт и навык
функционируют внутри или на основе интеллекта, который осмысли-
вает, контролирует и регулирует их.
Общие выводы. В итоге нашего анализа инстинкта, навыков
и интеллекта, как типов поведения, мы приходим к следующим
общим выводам.
Выделение инстинкта, навыка и интеллекта и их противопостав-
ление как трех последовательных, друг над другом надстраивающих-
ся форм, никак еще не решает проблемы эволюции форм психики
и поведения. Инстинкт, навык и интеллект встречаются на разных
ступенях. Каждый из этих трех типов поведения не остается
одним и тем же. На различных ступенях развития изменяется
как конкретная природа характерных для него форм психики и
поведения, так и взаимоотношение различных форм между собой.
Попытка построить теорию развития на противопоставлении ин-
стинкта, навыка и интеллекта получила особенно отчетливое выра-
жение в известной теории трех ступеней К. Бюлера.
Заслуга К. Бюлера состоит в том, что он поставил в современной психологии
проблему развития психики животных как проблему принципиальную и общепси-
хологическую, значение которой выходит далеко за пределы специальных зоопси-
хологических вопросов.
Излагая историю поведения животных, Бюлер стремится пока-
зать, что описанные им генетические ступени — инстинкт, дрессура

и интеллект — не являются случайными, но возникают закономерно
в силу внутренней логики развития, ведущей ко все большему
совершенству поведения.
Теория Бюлера вызывает, однако, серьезные возражения как
чисто фактического, так и теоретического характера. Главные из
них состоят в следующем.
Стремясь подчеркнуть качественные особенности различных сту-
пеней развития, Бюлер противопоставляет их друг другу. В резуль-
тате каждая из них получает одностороннюю характеристику,
в которую не укладываются реальные зоопсихологические факты.
Факты показывают, наоборот, что хотя инстинкты и навыки,
навыки и интеллект и представляют собой своеобразные формы
поведения, но что существует вместе с тем взаимопроникновение
этих форм.
То понимание соотношения генетических ступеней, которое мы
находим у К. Бюлера, не является оправданным и теоретически.
Без учета того, как внутри предшествующей ступени развития
создаются условия для появления новой, высшей ступени, как внутри
старого рождаются ростки нового, невозможно понять необходимос-
ти перехода к более высоким ступеням развития, т. е. невозможно
понять самый процесс развития. Поэтому неслучайно общие взгля-
ды Бюлера на развитие носят не каузально-генетический характер,
как этого требует строго научное мышление, но характер телеоло-
гический,— переход к высшим ступеням совершается по Бюлеру
в силу имманентно-телеологической необходимости: несовершенство
низших ступеней делает имманентно необходимым переход к выс-
шим.
Благодаря тому, что Бюлер не ставит перед своим исследова-
нием задачи вскрыть процесс подготовления переходов от одной
ступени развития к другой, из его концепции вовсе выпал один
из существеннейших вопросов: вопрос о развитии внутри каждой
данной ступени, эволюция самого инстинкта, навыка и интеллекта.
Естественно, что последнее обстоятельство еще более подчеркивает
отрыв одной генетической ступени от другой.
Вторая основная причина затруднений, на которые наталкивает-
ся трехступенная теория Бюлера, состоит в том, что, пытаясь
показать внутреннюю логику развития поведения животных, Бюлер
вместе с тем незаконно отвлекается от тех внешних условий,
в которых протекает развитие, и от тех материальных анатомо-
физиологических предпосылок, на основе развития которых только
и может развиваться само поведение. Из этого вытекают два следст-
вия: во-первых, процесс развития психики в животном мире, трак-
туемый вне каузальных связей его с его материальной основой,
выпадает из общей системы современных научных представлений
о ходе эволюции; сложный и многоветвистый путь биологического
развития животных превращается у Бюлера в процесс, различные
ступени которого вытягиваются в одну прямую линию, разделенную

на три строго ограниченных отрезка. Во-вторых, Бюлер оказывается
не в состоянии раскрыть, в чем именно состоит и чем объясняются
особенности описанных им форм психики у человека и как происхо-
дит переход к этим высшим человеческим формам. Этого и невозмож-
но показать, если отвлечься, как это делает Бюлер, от главного:
от анализа особенностей самих условий человеческого существова-
ния и определенного ими образа жизни людей — жизни, изначаль-
но основанной на общественном процессе труда.
Итак, главная задача, которую пытался разрешить Бюлер, а
именно задача показать внутреннюю закономерность процесса ду-
ховного развития, остается неразрешенной. Инстинкт, дрессура
и интеллект выступают в теории Бюлера лишь как три различных,
последовательно налагающихся один на другой механизма, безраз-
личных к тому содержанию, которое они реализуют, и поэтому
неспособных к подлинному развитию, к подлинному «самодвиже-
нию».
Критика трехступенной теории развития Бюлера не снимает, од-
нако, вопроса о ступенях развития и не освобождает нас от необ-
ходимости дать позитивную схему. При этом нужно учесть весь
фактический материал эволюции форм поведения — как тот очень
обширный материал, который лег в основу различения инстинкта,
навыка и интеллекта, так в частности и материал о ранних доин-
стинктивных формах поведения, не учтенный в этой схеме.
В построении этой схемы мы исходим из того, что: 1) различ-
ные ступени в развитии психики определяются изменением форм
существования, материальных условий и образа жизни, в свою
очередь влияя на изменение последнего.
Умение животного решать те или иные задачи, по которой обык-
новенно судят об уровне его интеллектуальных способностей, не
является плодом его изолированно взятых психических данных.
Оно существенно зависит от общих биологических особенностей
данного животного и от того, насколько данная задача им адекват-
на. Например, крысы лучше, чем обезьяны, решают задачи на
прохождение через лабиринт — не потому, что они вообще умнее
обезьян, а потому, что эта задача более адекватна для тех специ-
фических способностей, которые должны были развиться у них в
связи со специфическими биологическими условиями их существо-
вания. По тем же причинам птицы, которые обычно прячут пищу
на зиму, зарывая ее, особенно успешно решают различные задачи,
требующие ориентировки в пространстве. Из этого вытекает, что
научное изучение развития интеллектуальных способностей у живот-
ных не может замкнуться в абстрактном рассмотрении психи-
ческих способностей, взятых сами по себе, а должно исходить
из изучения конкретных биологических условий существования и
жизнедеятельности животных. В конечном счете не формы психики
определяют ступени развития живых существ, как это принято в
идеалистической психологии, а биологически у животных, истори-

чески у человека детерминированные ступени их развития опреде-
ляют формы психики. 2) Различные ступени не наслаиваются лишь
внешне друг на друга, а связаны друг с другом многообразными
отношениями и взаимопереходами; каждая последующая ступень
является качественным новообразованием, и переход от одной
ступени к другой представляет скачок в развитии.
В соответствии с этим мы намечаем — в порядке предваритель-
ной рабочей гипотезы — следующую схему:
0. Предысторические с точки зрения развития психики формы
поведения — у простейших, у которых еще отсутствуют нервная сис-
тема и специализированные органы чувств, поведение которых
регулируется физическими градиентами, тропизмами, определяясь в
основном физико-химическими процессами.
Для развития психики собственная история существенно связана
с развитием форм поведения, которые регулируются через посредство
органов чувств и нервной системы. Эти формы поведения подраз-
деляются сперва на две основные большие ступени.
1. Основанные на биологических формах существования, выра-
батывающиеся в процессе приспособления организма к среде,
инстинктивные, т. е. несознательные, формы поведения.
II. Основанные на исторических формах существования, выра-
батывающиеся в процессе общественно-трудовой практики, изменяю-
щей среду, сознательные формы поведения.
Психическое развитие животных обусловлено общими законо-
мерностями биологического развития организмов в условиях опре-
деленных взаимоотношений его с окружающей естественной средой.
Психическое развитие человека обусловлено общими закономер-
ностями общественно-исторического развития. При этом значение
биологических природных закономерностей не упраздняется, а
«снимается», т. е. вместе с тем и сохраняется,> но в опосредо-
ванном и преобразованном виде8.
8 Положение, что биологические закономерности не упраздня-
ются, а «снимаются», т. е. сохраняются в преобразованном
виде, чрезвычайно существенно как принципиальная пози-
ция С. Л. Рубинштейна в свете последующей дискуссии в
советской психологии о соотношении биологического и соци-
ального, непосредственно касавшейся природы способностей,
а более глубоко — соотношения социального и биологи-
ческого (как наследственного, генетического и в широком
смысле природного). В последующем анализе этой пробле-
мы, который был связан с изучением «Философско-эконо-
мических рукописей 1844 г.», С. Л. Рубинштейн подчеркнул
диалектику природного и общественного в философском пла-
не. «Первично природа детерминирует человека, а человек вы-
ступает как часть природы, как естественное или природ-
ное существо» (Рубинштейн С. Л. Принципы и пути разви-
тия психологии. М., 1959. С. 204—205). Это, в свою очередь,
не исключало для него обратной зависимости — природы от
человека (и окружающей человека природы и его собствен-
ной «телесной» или «чувственной», по выражению К. Марк-

В зависимости от изменяющегося соотношения строения и
функции и поведения в ходе биологического развития психики
выделяются различные подступени, а именно:
1. Инстинктивные формы поведения в более узком, специфи-
ческом смысле слова, т. е. формы поведения с такой зависимостью
функции от структуры, при которой изменение поведения по отноше-
нию к жизненно важным ситуациям в основном возможно лишь
в результате изменения наследственной организации.
2. Индивидуально-изменчивые формы поведения.
Индивидуально-изменчивые формы поведения в свою очередь
подразделяются на: а) те, которые основываются на функциональ-
ных стереотипах, вырабатывающихся в процессе индивидуального
развития, и адаптируются к наличной ситуации, лишь поскольку
она является повторением уже бывших ситуаций: индивидуально-
изменчивые формы поведения типа навыков; б) связанные с разви-
тием интеллектуальной рассудочной деятельности.
В пределах группы II, характеризующей развитие сознания,
мы будем различать два этапа, определяемые уровнем обществен-
ной практики: на первом — представление, идеи, сознание непосред-
ственно еще вплетены в материальную практическую деятельность
и в материальное общение людей; на втором — из практической
деятельности выделяется теоретическая деятельность и в связи с этим
существенно перестраиваются и изменяются все стороны психики.
В ходе развития все эти ступени не наслаиваются внешним
образом друг на друга, а друг в друга переходят. В ряде случаев
эти переходы уже могут быть намечены.
Так, переход от поведения, регулируемого градиентами, физико-
химическими процессами, к поведению, которое регулируется через
посредство органов чувств и нервной системы и включает чувстви-
са, природы). Более того, только понимание общественного
способа развития природы человека (превращение его зри-
тельного восприятия в эстетическое, превращение его дви-
жения в пластику и язык танца) дает возможность рас-
крыть совершенно новое качество, в котором выступает
биологическое, становясь на уровне человека природным.
Абсолютизация социальной детерминации человека при-
водит к двум методологическим просчетам: к упразднению
специфики биологии человека (с настоятельным требова-
нием восстановить которую выступил позднее Б. Г. Ананьев)
и почти одновременно к переносу при генерализации пав-
ловской теории на всю психологию, закономерностей био-
логии животных (и их высшей нервной деятельности) на
биологию человека, что также фактически нивелировало
специфику последней. Рефлекторные закономерности высшей
нервной деятельности животных, хотя и выявлялись по прин-
ципу связи организма со средой, при переносе на че-
ловека (в виде рефлекторных основ психики вообще)
специфика этого принципа (как опосредствующего возмож-
ность переноса основания) в них не учитывалась, а лишь
дополнялась учением о второй сигнальной системе.—
Примеч. сост.

тельность, т. е. примитивные формы психики, опосредован возник-
новением нервной системы. Возникновение же нервной системы,
которая служит для проведения импульсов и интеграции деятель-
ности организма, в процессе проведения раздражения и интеграции
деятельности организма посредством градиентов (см. дальше) и
совершается; интеграционные функции порождают нервную систему
как орган, как механизм, осуществляющий эти функции, а нервная
система в соответствии со своим строением порождает новые формы
интегрирования, новые функции, в том числе и психические.
Дальнейший этап в развитии психики и поведения — возник-
новение более сложных инстинктивных форм поведения, связан
с возникновением дистантрецепторов. Здесь снова отчетливо высту-
пает развитие, становление, переход от одной ступени к другой —
в процессе образования дистантрецепторов, выделяющихся из кон-
тактрецепторов в связи со снижением их порогов.
Далее, на другом полюсе отчетливо выступает конкретно-реаль-
ная диалектика перехода от биологических форм психики к истори-
ческим формам сознания в процессе труда.
Различные формы поведения, характерные для каждой из этих
ступеней, и признаки, их характеризующие, также не внеположны,
а взаимосвязаны. Так, в инстинктивных формах поведения, проти-
вопоставляемых индивидуально-изменчивым формам поведения, нас-
ледственность и изменчивость даны в единстве. Это выражается,
во-первых, в наследственной изменчивости самих инстинктов, кото-
рые в своей наследственной фиксированности являются продукта-
ми эволюции. Это выражается, во-вторых, в том, что инстинктив-
ные формы поведения у каждого индивида опосредованы его инди-
видуальным развитием, фиксируясь в течение эмбрионального
периода или даже в первых действиях постэмбрионального периода
(опыты Л. Верлена). Далее, в реальном поведении одного и
того же и индивида и вида обычно представлена не одна, а несколько
форм поведения в единстве, в котором одна лишь преобладает.
Так, даже у высших беспозвоночных, у которых наследственная
стереотипность инстинктов особенно выражена, налицо и известная
индивидуальная выучка (опыты К. Фриша с пчелами).
Наконец, не только у одного и того же индивида определен-
ного вида, но и в одном и том же акте поведения сплошь и рядом
в качестве компонентов включаются различные формы поведения:
так, когда цыпленок начинает клевать зерна и только их,— это и
инстинкт и навык в едином акте.
В развитии выше намеченных форм поведения имеются, как
мы видели, известная преемственность, взаимосвязь и многообраз-
ные переходы между последующими и предшествующими, низшими
и высшими ступенями. Однако это развитие совершается не прямо-
линейно и не в порядке непрерывности, а с резкими, скачками,
разрывами непрерывности (в порядке «раздвоения единого», разви-

тия по расходящимся линиям и иногда возрастающей диверген-
ции). Так, наиболее фиксированные и слепые инстинктивные реакции
типа цепного рефлекса на определенный, узко специализированный
раздражитель (запах самки, определенной пищи и т. п.), с одной
стороны, и наиболее расходящиеся с ними индивидуально-измен-
чивые формы поведения — с другой, являются продуктом более
позднего развития, в ходе которого они все более расходились.
Таким образом, в ходе развития наблюдается не только постепен-
ное накопление качественных различий внутри определенной формы,
дающее на тех или иных точках «скачки», качественно различные
новые ступени, но и образование в ходе развития резко расходя-
щихся (дивергентных) форм поведения. Сопоставление этих наибо-
лее дивергентных форм, в которых до крайних пределов доведены
и односторонне выражены специфические особенности, отличающие
одну форму поведения от другой, и питало те механистические
теории, которые представляют развитие поведения как внешнее на-
слаивание различных форм.
В ходе развития наблюдается вместе с тем и появление анало-
гичных форм на разных ступенях развития. Так, аналогичное разви-
тие инстинктивных форм поведения наблюдается у насекомых, у
высших беспозвоночных и затем среди позвоночных — у птиц. Одна-
ко в первом и во втором случае это разные инстинкты. Еще
более резкий и парадоксальный пример: ситуативно-ограниченные
формы интеллектуального поведения наблюдаются на высших этапах
группы I биологически обусловленных форм поведения (у прима-
тов) и на низших этапах группы II исторически обусловленных
форм поведения (у детей в преддошкольном и младшем дошколь-
ном возрасте). Это и создало почву для тех эволюционистских
теорий, которые переносят одни и те же абстрактно взятые
категории с одной ступени на другие, качественно отличные (как
это имеет место в той же схеме К. Бюлера). Однако в действитель-
ности между этими формами поведения за некоторой в значительной
мере внешней аналогичностью скрывается глубокая, коренная
внутренняя разнородность. Более углубленное исследование явствен-
но ее обнаруживает (см. главу о мышлении, опыты А. Н. Леонтьева
и его коллег о практическом интеллекте у детей).
Приведенная схема дает классификацию — схематическую —
форм поведения в биологическом плане. Однако внутри эволюции
форм поведения совершается очень существенная и для самих форм
поведения эволюция форм познания. Эволюция форм психики,
специфических форм познания, т. е. отражения действительности,
и форм поведения образуют при этом не два параллельных ряда,
а два друг в друга включенных звена или стороны единого процесса;
каждая форма поведения, будучи в конкретном своем протекании
обусловлена формой познания, самим своим внутренним строением
выражает определенную форму психики, познания или отражения
действительности, в силу чего именно через объективный анализ

развития внутреннего строения форм поведения раскрывается разви-
тие форм познания.
Весь наш анализ как инстинктивных форм поведения, в которых
преобладают наследственно закрепленные механизмы, так и форм
индивидуально-изменчивых (навыков) показал (см. с. 124, 127,
135) — ив этом один из наиболее существенных его результатов,—
что внутреннее строение каждой из этих форм поведения, определен-
ный исход из ее механизмов и отношение к окружающей среде
(а те-м самым и биологическое ее значение) различно в зависимости
от характера рецепции, т. е. отражения действительности. В качестве
таких форм отражения, т. е. познания действительности, в ходе
нашего анализа выделились: а) ощущение отдельного качества
без восприятия соответствующего предмета, сенсорная дифференци-
ровка отдельного раздражителя, который вызывает действие типа
реакции — в целом фиксированный ответ на сенсорный раздражи-
тель; б) предметное восприятие. Внутри этого последнего имеет
место, во-первых, более или менее диффузное «целостное»
восприятие предмета в ситуации и, во-вторых, выделяющее его из
ситуации восприятие предмета с более или менее дифференцирован-
ным и генерализованным выделением отношений: интеллект в его
доступных животному зачаточных формах. В зависимости от этого
различия в формах познания выступают изменения и во внутреннем—
психологическом — строении форм поведения, наметившиеся в на-
шем анализе: появляется отличное от реакции действие — более
или менее сложный акт поведения, направленный на предмет и
определяемый им. При достаточно дифференцированном выделении
в восприятии предмета из ситуации, т. е. условий и отношений,
в которых он дан, действие, направляясь на предмет, в различных
условиях осуществляется различными способами. В связи с выделе-
нием предмета из ситуации, т. е. изменением строения восприятия,
изменяется, усложняется и строение действия; тожественная общая
направленность того или иного акта поведения оказывается сов-
местимой со все большим разнообразием обходных путей, все
большей вариативностью способов его осуществления при изменяю-
щихся условиях. Сами же способы начинают выделяться из целост-
ного действия и переноситься из одного действия в другое,
фиксируясь в качестве навыков в более специфическом смысле
слова, отличном от установившегося в современной зоопсихологии,
в которой под навыком по существу разумеют лишь индивидуаль-
но-изменчивую (и этим отличную от инстинкта) форму поведения.
При этом действие в таком понимании предполагает не только
более или менее дифференцированное и генерализованное предмет-
ное восприятие, но и достаточную пластичность, изменчивость
высших форм поведения, их эффекторных механизмов. Эффекторика
и рецепторика в ходе эволюции вообще — как указывалось выше
(см. с. 116) —теснейшим образом взаимосвязаны.
Изменение форм познания, или отражения, окружающей действи-

тельности неизбежно взаимосвязано и с изменением форм мотива-
ций, так же психологически дифференцирующих формы поведения.
Видоизменяя внутреннее строение поведения, формы познания, воз-
никая внутри тех или иных форм поведения и в зависимости
от них, в свою очередь опосредуют переход от одной формы поведения
к другой (см. выше с. 125).
Задачей дальнейшего исследования является раскрытие общих
закономерностей и конкретной диалектики развития, в процессе
которого совершается переход от одной формы отражения, познания,
к другой, в результате возникновения и снятия противоречия
между материальными формами существования и формами отраже-
ния, познания9. При этом принципиально решающим является то,
что в основу мы кладем формы существования (биологические,
исторические с дальнейшей дифференциацией тех и других), изме-
няющийся в процессе развития образ жизни; на этой основе в ка-
честве производных и подчиненных включаются — для каждой дан-
ной ступени развития — механизмы поведения, заложенные в сфор-
мировавшейся в результате предшествующего развития организа-
ции индивидов данного вида, и формы их психики (мотивации,
познания), с тем что одни и другие, т. е. органические свойства
индивидов и характерные для них формы психики (мотивации,
познания), в ходе эволюции берутся во взаимосвязи и взаимообус-
ловленности. Конкретное осуществление этой программы дело даль-
нейших исследований.
Глава V
Развитие поведения и психики
животных
Поведение низших
организмов
Способность реагировать на исходящие из среды
раздражения — раздражимость — является ос-
новным свойством всякого, даже самого элементарного однокле-
точного организма. Уже голая протоплазматическая масса амебы
реагирует на механические, термические, оптические, химические,
электрические раздражения (т. е. все раздражения, на которые реаги-
руют высшие животные). При этом реакции нельзя прямо свести
на физическое действие раздражителей, которые их вызывают.
Внешние физико-химические раздражения не определяют прямо,
непосредственно реакции организма; зависимость между ними не
однозначна: одно и то же внешнее раздражение в зависимости
от различных обстоятельств может вызвать разные и даже проти-
9 Попытку дать такую историю развития форм отражения и
форм деятельности предпринял А. Н. Леонтьев в своей
докторской диссертации «Развитие психики» (1940; см. также
его книгу «Проблемы развития психики». М., 1972).

воположные реакции: как положительные — по направлению к источ-
нику раздражения, так и отрицательные — от него. Следовательно,
внешние раздражения не вызывают непосредственно реакцию, а
лишь обусловливают ее через посредство тех внутренних изменений,
которые они вызывают. Уже здесь налицо известное выделение
из среды, некоторая избирательность и активность. В силу этого
даже самое элементарное поведение низшего организма не может
быть сведено к физико-химическим закономерностям неорганической
природы. Оно регулируется биологическими закономерностями,
согласно которым реакции организма совершаются в смысле
приспособления — основного типа биологического соотношения
всякого животного организма со средой1.
На всех ступенях развития поведение обусловлено и внешними
и внутренними моментами, но на различных ступенях развития
соотношение между внешними, в частности физико-химическими,
раздражителями и внутренними процессами, которые опосредуют
их влияние на поведение, различно.
Чем выше уровень развития, тем большую роль играют внутрен-
ние условия. У человека иногда внешний стимул оказывается лишь
случайным поводом для действия, являющегося по существу выра-
жением сложного внутреннего процесса: роль внешних раздражите-
лей в таком случае сказывается лишь очень опосредованно.
Напротив, на самых низших ступенях органического развития роль
внешних раздражителей велика, так что при некоторых условиях
реакции практически более или менее однозначно определяются
внешними физико-химическими раздражителями.
Определяемые такими физико-химическими раздражениями вы-
нужденные реакции организма — это так называемые тропизмы.
Общую теорию тропизмов развил Ж. Лёб, исходя из исследова-
ний Ж. фон Сакса о тропизме растений. Тропизм — это обусловлен-
ная симметрическим строением организма вынужденная реакция —
установка или движение — организма под воздействием внешних фи-
1 Положение С. Л. Рубинштейна об обусловленности психи-
ческого развития животных общими закономерностями био-
логического развития организмов, происходящего при вза-
имодействии последних с окружающей средой, и, соответ-
ственно, об обусловленности психики — ее форм — образом
жизни существенно отличается от позиции по этому вопросу
А. Н. Леонтьева. В своем выступлении в 1947 г. при обсуж-
дении книги А. Н. Леонтьева «Очерк развития психики»
С. Л. Рубинштейн четко сформулировал это различие:
«В анализе развития психики животных проф. Леонтьев
неизменно исходит из форм психики — сенсорной, перцеп-
тивной, интеллектуальной — с тем, чтобы, отправляясь от
них как от чего-то определяющего, идти к анализу поведе-
ния тех или иных животных, вместо того чтобы исходить из
их образа жизни и прийти к формам психики как чему-то
производному» (частный архив С. Л. Рубинштейна).—
Примеч. сост.

зико-химических раздражителей. Иначе говоря, тропизм — это вы-
нужденная ориентировка организма по отношению к силовым ли-
ниям. (...)
Но и тропизмы низших организмов обусловлены в действитель-
ности не только внешними, но и внутренними факторами. Однако
роль этих внутренних факторов в большинстве случаев так ничтожна,
что при некоторых условиях ею можно практически пренебречь.
Это не дает, однако, теоретически основания отвергать значение
этих внутренних факторов или не учитывать их в теоретической
концепции. (,..).
Существенной предпосылкой развития форм поведения, в которых
психические компоненты играют все более существенную роль, явля-
ется связанное с усложнением и изменением условий и образа жизни
животных развитие нервной системы и затем прогрессирующая
ее централизация, а также развитие органов чувств и затем выделе-
ние дистантрецепторов.
Развитие нервной
системы
у животных
Функции проведения раздражения и интеграции
поведения в ходе эволюции откладываются у
организмов в самой их структуре.
Нервная система появляется впервые у кишеч-
нополостных. В своем развитии она проходит несколько этапов, или
ступеней. Первоначальным, наиболее примитивным типом нервной
системы является диффузная нервная система. Она порождает
недифференцированный способ реагирования на раздражение, кото-
рый встречается, например, у медузы.
В дальнейшем развитии живых существ и их нервной системы
начинается процесс централизации нервной системы (у червей),
который далее идет по двум расходящимся линиям: из них одна
ведет к высшим беспозвоночным, другая — к позвоночным. Эволю-
ция приводит, с одной стороны, к образованию сначала так назы-
ваемой узловой нервной системы. Для нее характерно сплетение,
концентрация нервных клеток в узлах, которые по преимуществу
осуществляют регуляцию реакций животного. Этот тип нервной сис-
темы отчетливо представлен у кольчатых червей. (...)
Вместе с тем уже у червей начинает выделяться головной
узел, приобретающий господствующее, доминирующее значение.
У животных, обладающих узловой нервной системой, впервые
появляется реакция, имеющая характер рефлекса.
У членистоногих (пчел, муравьев) — на высших ступенях разви-
тия беспозвоночных — головной мозг приобретает уже сложное
строение; в нем дифференцируются отдельные части (грибовидные
тельца), в которых происходят довольно сложные процессы переклю-
чений. В соответствии с этой относительно сложной организацией
нервной системы у членистоногих, в частности у пчел, у муравьев,
наблюдаются и довольно сложные формы поведения и психической
деятельности. Эта деятельность имеет, однако, по преимуществу
инстинктивный характер.

Уже у беспозвоночных прослеживаются основные тенденции
развития нервной системы, имеющие существенное значение и для
развития ее психических функций. Эти тенденции заключаются в
прогрессирующей централизации, цефализации и иерархизации
нервной системы. Централизация нервной системы проявляется в
сосредоточении нервных элементов в определенных местах, в
образовании ганглиев, в которых скопляется, централизуется мно-
жество ганглиозных нервных клеток; цефализация нервной системы
заключается в преимущественном сосредоточении в особо высокой
дифференцировке нервной системы на головном конце тела;
иерархизация нервной системы выражается в подчинении одних
участков или частей нервной системы другим.
В связанной с этим развитием нервной системы, эволюции
ее функций проявляется существенная закономерность, заключаю-
щаяся в прогрессирующей специализации реакций. Вначале внешнее
раздражение вызывает в ответ диффузную реакцию, как бы массовое
действие (mass action — по Когхиллу), затем происходит специали-
зация реакций, т. е. выделение местных специализированных
реакций отдельных частей тела. Захватывая в какой-то мере всю
нервную систему, возбуждение в результате внутрицентральных
взаимодействий направляется более избирательно по некоторому
числу нервных путей. В результате возникают более специализи-
рованные реакции, лучше приспособленные для достижения опре-
деленного эффекта.
Эти тенденции в развитии нервной системы приобретают еще
более глубокое и специфическое значение на другой из двух раздваи-
вающихся линий, которая от первичных форм с нерасчлененным
головным ганглием диффузного нервного строения ведет к трубча-
той нервной системе позвоночных.
У позвоночных совершается все более резкая дифференциация
нервной системы на периферическую и центральную. Прогресс
в развитии позвоночных осуществляется главным образом за счет
развития центральной нервной системы. Наиболее существенным
в развитии центральной нервной системы является эволюция строе-
ния и функций головного мозга. В головном мозге дифференцируется
мозговой ствол и большие полушария. Большие полушария разви-
ваются в филогенезе из конечного мозга. (...)
Значительное развитие коры — неокортекса — является наибо-
лее характерной чертой в развитии мозга млекопитающих; у
высших из них, у приматов и особенно у человека, она занимает
господствующее положение.
Основной тенденцией или «принципом» развития центральной
нервной системы у позвоночных является энцефализация ее
функций; свое высшее выражение этот процесс находит в кортика-
лизации нервных функций.
Энцефализация, как основной принцип прогрессивного развития
центральной нервной системы, заключается в том, что в ходе эволю-

ции совершается переход функционального управления из спинного
мозга через все уровни центральной нервной системы от низших
к высшим ее этажам или отделам. При этом переходе функций
вверх первоначальные центры сводятся на роль лишь передаточных
инстанций.
Особенное значение для нас имеет тот факт, что с перемещением
функционального управления вообще связано и «перемещение»
психических функций. Психические функции перемещаются в ходе
развития к передним высшим отделам нервной системы; функция
зрения, связанная сначала с зрительной долей среднего мозга,
перемещается в наружное коленчатое тело (подкорка) и в затылоч-
ную долю большого мозга; аналогично функция слуха перемещается
из слухового бугорка продолговатого мозга и заднего четверохол-
мия во внутреннее коленчатое тело (подкорка) и в височную долю
полушарий; заодно с этим переходом рецепторных функций совер-
шается и параллельное перемещение регулируемых ими двигатель-
ных функций; психические функции всегда связаны с передовым,
ведущим отделом нервной системы — с тем, в котором сосредото-
чивается верховное управление жизнью организма, высшая коор-
динация его функций, регулирующая его взаимоотношения с
окружающей средой. Кортикализация функций заключается именно
в переходе функционального управления и специально психи-
ческих функций по направлению к коре — этому высшему отделу
нервной системы. (...)
Развитие аппаратов, служащих для отображения воздействий
внешнего мира, и связанное с ним развитие чувствительности,
ее дифференциация и специализация были существенным фактором
эволюции. Элементарная «разностная чувствительность» к различ-
ным механическим, термическим, химическим раздражителям наб-
людается на очень ранних ступенях развития. В развитии более
сложных и совершенных форм поведения существенную роль сыгра-
ло развитие дистантрецепторов.
Дистантрецепторы (см. дальше) являются (согласно Ч. Шер-
рингтону) филогенетически более поздними образованиями, чем
контактрецепторы, как о том свидетельствует связь контактре-
цепторов с филогенетически более древними, дистантрецепторов—
с филогенетически более молодыми отделами нервной системы.
Образование дистантрецепторов, выдифференцировавшихся из
контактрецепторов, было связано со снижением порогов их чувстви-
тельности. (...)
Развитие дистантных рецепторов, увеличивая возможности отоб-
ражения действительности, создает предпосылку для развития более
совершенно организованных форм поведения. Будучи предпосылкой
развития более совершенных форм поведения, в которых психичес-
кие компоненты начинают играть все более существенную роль,
развитие нервной системы и в частности ее рецепторного аппарата
является вместе с тем и результатом развития этих форм поведения.

Развитие нервной системы и психических функций у животных
совершается в процессе эволюции форм их поведения. (...)
Образ жизни
и психика
Индивидуально-изменчивые формы поведения
(навык и интеллект) получают преимущественное
развитие на той из двух расходящихся линий,
которые образуются в результате раздвоения единого сначала
корня,— на той, по которой развиваются позвоночные. У низших
позвоночных психические проявления значительно более элементар-
ны, чем у высших беспозвоночных, однако перспективы развития
по этой линии большие.
В филогенезе низших позвоночных конечный мозг служит перво-
начально высшим органом обонятельных рецепций и их координа-
ции с нижележащими отделами центральной нервной системы;
вторичные обонятельные центры образуют старую кору. Обоняние
является главным органом дифференциации внешнего мира и ориен-
тировки в нем. Лишь у рептилий появляется новая кора (неокортекс),
не являющаяся уже непосредственно аппаратом обоняния, однако
и у них, как и у всех нижестоящих позвоночных, обонятельные
функции еще преобладают. Дальнейшее развитие кора получает у
млекопитающих, превращаясь в орган все более высокой корре-
ляции различных восприятий, все более сложного поведения.
В развитии позвоночных снова выступает принцип непрямолиней-
ного развития по расходящимся линиям. Из развивающегося в
процессе онтогенеза позвоночных конечного мозга — коры и цент-
ральных ганглиев у одних преобладающее развитие получает кора,
у других — центральные ганглии. Эволюция конечного мозга в сто-
рону преобладания центральных ганглиев наблюдается у птиц, в
сторону все большего преобладания коры — у млекопитающих. Эта
последняя линия, ведущая к приматам и затем к человеку, оказы-
вается более прогрессивной. По этой линии преимущественно
развиваются высшие формы индивидуально-изменчивого поведения;
по другой линии — у птиц — снова особо значительную роль приоб-
ретают структурно фиксированные, инстинктивные формы поведения.
Со слабым развитием коры и преобладанием центральных ган-
глиев в строении центральной нервной системы у птиц сочетается
значительное развитие полушарий большого мозга, знаменующее
большой шаг вперед по сравнению с рептилиями. В полушариях
заметное развитие получают зрительные доли и малое — обонятель-
ные, в области чувствительности — значительное развитие зрения
и слабое развитие обоняния. Так же слабо развито у птиц осяза-
ние, хорошо, как правило, развит слух.
Центральный факт, определяющий и строение птиц и их психику,
заключается в их приспособленности к полету, к жизни в воздухе.
Для летной жизни нужно хорошее развитие зрения (особенно
изощрено оно, как известно, у хищных птиц, которые с большой
высоты стремглав бросаются на свою жертву). Но воздух вместе
с тем значительно более однообразная среда, чем почва, жизнь

на которой приводит млекопитающих в соприкосновение с самыми
различными предметами. В соответствии с этим и деятельность
птиц, включая летные движения, отличается значительным однообра-
зием, шаблонностью, относительно малой вариативностью2. Некото-
рые птицы, несомненно, обнаруживают довольно хорошую обучае-
мость, но в общем у птиц преобладают инстинктивные формы пове-
дения. Наиболее характерным для птиц является сочетание относи-
тельно шаблонных действий с мало вариативными двигательными
возможностями и очень развитого восприятия (в частности зри-
тельного). Благодаря последнему некоторые инстинктивные действия
птиц производят впечатление действий, находящихся на грани ин-
стинкта и интеллекта,— как, например, поведение вороны в выше-
приведенном опыте с орехом и горшочком.
Инстинкты птиц — это уже не те инстинкты, что у пчел или
муравьев, вообще у беспозвоночных. Самый инстинкт, таким
образом, изменяется — на разных ступенях развития он иной;
вместе с тем изменяется и соотношение инстинктивных и индиви-
дуально-изменчивых форм поведения: у птиц — особенно у некото-
рых — научаемость достигает уже значительного уровня.
У млекопитающих, развитие которых ведет к приматам и затем
к человеку, значительное развитие получает новая кора — неокор-
текс. В поведении млекопитающих господствующее значение полу-
чают индивидуально приобретаемые, изменчивые формы поведения.
Ярким проявлением непрямолинейного хода развития, соверша-
ющегося по расходящимся линиям, служит при этом тот факт, что ни
у одного из млекопитающих вплоть до приматов острота зрения
на расстоянии не достигает того уровня, что у птиц. У низших млеко-
питающих существенную роль в поведении при ориентировке в
окружающем играет еще обоняние, в частности у крыс, а также
у собак. Несомненно отчасти поэтому собаки хуже справляются с
задачами, требующими зрительного охвата ситуации.
Высшего своего развития психические функции достигают у
приматов. Центральный факт, которым определяются и строение
мозга и психические функции обезьян, заключается в образе
жизни обезьян (а не в будто бы самодовлеющем развитии психи-
ческих способностей или таком же самодовлеющем развитии в строе-
нии мозга). Умение лазать расширяет поле зрения; значение
обоняния уменьшается, роль зрения возрастает.
Многообразие зрительных и слуховых впечатлений при жизни в
лесу стимулирует сенсорную деятельность мозга и соответствующее
развитие в нем высших сенсорных долей. В связи с этим в мозгу
наблюдается значительный рост зрительных долей за счет обоня-
тельных. Заодно с сенсорными развиваются и высшие моторные
центры, регулирующие произвольные движения: жизнь на деревьях,
балансирование на ветвях и перепрыгивание с ветки на ветку тре-
2 См.: Боровский В. М. Психическая деятельность животных.
М.; Л., 1936.

бует не только хорошего глазомера, но и развитой координации
движений. Таким образом, свойственный обезьянам образ жизни
на деревьях обусловливает развитие высших рецепторных и мотор-
ных центров и приводит к небывалому до того среди животных раз-
витию неокортекса.
Обусловленный этим образом жизни на деревьях способ передви-
жения обезьян привел к тому, что обезьяны стали переходить
к прямой походке; рука начала выполнять у них иные функции,
чем нога; она стала служить для хватания; в ней выделяется
большой палец, приспособленный для хватания веток, и она делается
пригодной для схватывания и держания различных предметов и
манипулирования ими. Развитие у обезьян руки и зрения, способ-
ности манипулировать предметами под контролем зрения, позволя-
ющего подмечать те изменения в окружающем, которые вносит в него
собственное действие, создает у обезьян основные биологические
предпосылки для развития интеллекта.
Вопрос о преобладании у обезьян зрения или кинестезии послужил предметом
ряда исследований. В своем большом исследовании, проведенном по методике
проблемных ящиков, Н. Н. Ладыгина-Коте3 показывает, что у макак кинестезия
преобладает над зрением. Э. Г. Вацуро в остроумно построенных опытах стремится
обосновать то же положение в отношении высших обезьян. Опыты Г. С. Рогинского
свидетельствуют о ведущей роли зрения в поведении высших обезьян.
К манипулированию с предметами и к зоркому их рассматрива-
нию стимулирует обезьян и то, что они питаются орехами, внутренним
содержанием плодов, сердцевиной стеблей, так что пищу им прихо-
дится извлекать, производя так сказать практический анализ вещей.
Образ жизни обезьян определяет доступный им образ познания.
Умение собрать различные части, составить из различных предметов
новое целое, приложить один предмет к другому в качестве орудия,
т. е. склонность и способность к практическому синтезу, по данным
Н. Ю. Войтониса, у низших обезьян еще не развита.
Специальные наблюдения и экспериментальные исследования по-
казали, что уже для низших обезьян характерна способность зорко
подмечать каждую деталь окружающих их предметов и склонность,
манипулируя ими, выделять эти детали; при этом их привлекает
сама новизна предметов.
Подытоживая результат своих наблюдений над обезьянами, Н. Ю. Войтонис
констатирует, что нет в окружающем мире предмета, заметного для человека,
который не привлек бы к себе внимания обезьяны, не вызвал бы у нее стремление
исследовать его. Нет в сложном предмете заметной для человека детали, которую
бы не выделила обезьяна и не направила бы своего действия4. От других животных
3 См.: Ладыгина-Коте Н. Н. Приспособительные моторные
навыки макака в условиях эксперимента. М., 1928.
4 См.: Войтонис Н. Ю. Характерные особенности поведения
обезьян//Антропологический журнал. 1936. № 4; его же.
Поведение обезьян с сравнительной точки зрения//Фронт
науки и техники. 1937. № 4.

обезьяну, по его наблюдениям, отличает именно то, что для нее абсолютно всякая
вещь, а в сложной вещи всякая деталь становится объектом внимания и воздейст-
вия.
На основании своих наблюдений Войтонис считает возможным утверждать, что
любопытство (которое он обозначает как ориентировочно-«исследовательский»
импульс) вышло уже у обезьян из непосредственного подчинения пищевому и
защитному инстинкту, переросло их и функционирует как самостоятельная по-
требность.
Наличие «любопытства», направленного на действенное обследо-
вание посредством манипулирования каждого объекта, попадающего
в поле зрения обезьяны, является одной из основных биологических
предпосылок для пользования орудиями и формирования интеллекта.
Поскольку орудие — это предмет, который приобретает значение и
интерес только благодаря своей связи с добываемым при его помощи
объектом, способность обращать внимание на предмет, не имеющий
непосредственного биологического значения, является существенной
предпосылкой для развития интеллекта и использования «орудий».
Способность к практическому синтезу, которая еще не наблюдает-
ся у низших обезьян, начинает отчетливо проявляться у антропоидов.
Высшие человекоподобные обезьяны способны подметить по крайней
мере пространственные и внешние действенные соотношения пред-
метов в зрительном поле. Они уже прилагают один предмет к другому,
используя их в качестве «орудий», как это показали исследо-
вания.
Изучению психики приматов, особенно человекоподобных обезь-
ян, посвящено множество исследований. Из работ советских авто-
ров нужно отметить прежде всего исследования Н. Н. Ладыгиной-
Котс. Изучение поведения обезьян ведется также в Колтушах в
лаборатории акад. Л. А. Орбели. Из работ зарубежных авторов
особенное значение имеют эксперименты Р. М. Иеркса, В. Келера,
П. Гиома и Э. Мейерсона и ряд других.
Из этих последних работ мы специально остановимся на поль-
зующихся особенно широкой известностью исследованиях Келера.
Для правильной оценки исследований Келера существенно от-
делить объективное содержание его экспериментальных данных от
той гештальтистской теории, из которой он исходит.
Экспериментальный материал Келера, как и данные других ис-
следователей, свидетельствует о существовании у высших живот-
ных, у человекоподобных обезьян «разумного» поведения, принци-
пиально отличного от случайных действий проб и ошибок. Таким
образом, механистическая теория, сводящая все формы деятель-
ности к рефлекторно устанавливающимся навыкам, оказывается
неправомерной. Но теоретическое истолкование осложнено у Келера
гештальтистской теорией, согласно которой критерием интеллекта
объявляется «возникновение всего решения в целом в соответствии
со структурой поля». Этот критерий не позволяет отграничить разум-
ное действие от инстинктивного; последнее не простой агрегат
отдельных реакций, оно тоже бывает приноровлено к ситуации.

Данные новейших исследований, в частности советских
(Н. Ю. Войтонис, Г. С. Рогинский), а также зарубежных (Л. Верлен)
свидетельствуют, во-первых, о том, что В. Келер в ходе своих
экспериментов, очевидно, недооценивал обезьян. Оказалось, что даже
низшие обезьяны способны при надлежащих условиях разрешать
некоторые задачи, которые у Келера представлялись недоступными
антропоидам. Так, в частности, в опытах Рогинского даже низшие
обезьяны, несколько освоившись с тесемками и веревками, выбира-
ли из многих веревок и тесемок только те, которые были привязаны
к приманке, независимо от того, каково было их расположение. (...)
Данные собственных исследований Келера свидетельствуют о том,
что он вместе с тем в своих общих выводах переоценивал обезьян:
никак нельзя, как это делает Келер, признать у обезьян интеллект
«того же рода и виду», что у человека. Это с еще большей очевид-
ностью вытекает из других опытов, в частности проводившихся в
Колтушах Э. Г. Вацуро. (...)
Таким образом, если обезьянам доступны действия, по своей
внешней эффективности превосходящие очерченные Келером воз-
можности, то по своей внутренней психологической природе их
поведение более примитивно, чем утверждал Келер. Однако этот
вопрос об интеллекте антропоидов требует дальнейших пристальных
исследований. Необходимо при этом учитывать, что, судя по всем
данным, индивидуальные различия между антропоидами чрезвычай-
но велики, поэтому сделать общие выводы на основании наблюде-
ний за одной или двумя обезьянами едва ли возможно.
Структурный принцип гештальтистов внес в проблематику сравни-
тельной психологии ряд противоречивых тенденций. Развивая в
полемике против теории трех ступеней К- Бюлера гештальтистскую
концепцию психологического развития, К. Коффка с полной опреде-
ленностью утверждает, что инстинкт, дрессура и интеллект — это
не три совершенно различных принципа, а один, только различно
выраженный. (...)
Принцип, выдвинутый Келером для объяснения интеллекта в его
специфическом отличии от других низших форм, объявляется общим
для всех форм поведения. Этот результат заложен в гештальтистском
понимании интеллекта. Принцип целостности структуры действитель-
но не позволяет отделить интеллект, разумное поведение от низших
форм поведения, в частности от инстинкта. Только что установлен-
ные грани опять стираются в результате того, что за попыткой
продвинуть низшую границу вверх последовала попытка так же
неправомерно сдвинуть верхнюю границу вниз.
Формалистический гештальтистский критерий структуры, соглас-
но которому «разумное действие» определяется как действие,
совершающееся в соответствии с структурой ситуации в целом, не
давал возможности выявить качественные различия между интеллек-
том обезьян и инстинктом низших животных, с одной стороны,
между интеллектом обезьян и человека — с другой.

В. Келер выявил осмысленное поведение обезьян как новый
специфический тип поведения, в отличие от случайного, неосмыслен-
ного поведения по методу проб и ошибок торндайковских живот-
ных. Но как только это было сделано, сейчас же обнаружилась
тенденция превратить только что установленный новый вид пове-
дения в такую же универсальную форму. Наряду с этой тенденцией
выявилась и другая, для которой также исследование Келера по-
служило отправной точкой. Поскольку Келер совершенно ошибочно
признал у своих обезьян интеллект того же вида и рода, что и у чело-
века, создалась чрезвычайно благоприятная ситуация для того,
чтобы в менее примитивных, более утонченных и потому опасных
формах провести отожествление психики животных и человека.
Эта возможность, заложенная в признании интеллекта у обезьян,
была реализована отчасти самим Келером, перенесшим свои опыты
над обезьянами на детей, и затем его продолжателями, исследо-
вавшими практический интеллект у человека (см. главу о мышлении).
В действительности на каждой ступени развития интеллект при-
обретает качественно специфические формы. Основной «скачок» в
развитии интеллекта, первые зачатки или биологические предпосыл-
ки которого появляются у приматов, у человекоподобных обезьян,
связан с переходом от биологических форм существования к исто-
рическим и развитием у человека общественно-трудовой деятель-
ности: воздействуя на природу и изменяя ее, он начинает по-новому
ее познавать; в процессе этой познавательной деятельности
проявляется и формируется специфически человеческий интеллект;
будучи предпосылкой специфических форм человеческой деятельнос-
ти, он является вместе с тем и ее результатом. Это развитие челове-
ческого интеллекта, мышления, неразрывно связано с развитием у
человека сознания.
Глава VI
Сознание человека
Историческое развитие сознания
у человека
Проблема
антропогенеза
Начало человеческой истории означает качествен-
но новую ступень развития, коренным образом
отличную от всего предшествующего пути биологического развития
живых существ. Новые формы общественного бытия порождают и
новые формы психики, коренным образом отличные от психики
животных,— сознание человека.
Развитие сознания у человека неразрывно связано с началом
общественно-трудовой деятельности. В развитии трудовой деятель-

ности, изменившей реальное отношение человека к окружающей
среде, заключается основной и решающий факт, из которого проис-
текают все отличия человека от животного; из него же проистекают
и все специфические особенности человеческой психики.
По мере развития трудовой деятельности человек, воздействуя
на природу, изменяя, приспособляя ее к себе и господствуя над
нею, стал, превращаясь в субъекта истории, выделять себя из
природы и осознавать свое отношение к природе и к другим людям.
Через посредство своего отношения к другим людям человек стал
все более сознательно относиться и к самому себе, к собственной
деятельности; сама деятельность его становилась все более созна-
тельной: направленная в труде на определенные цели, на производ-
ство определенного продукта, на определенный результат, она все
более планомерно регулировалась в соответствии с поставленной
целью. Труд как деятельность, направленная на определенные
результаты — на производство определенного продукта,— требовал
предвидения. Необходимое для труда, оно в труде и формировалось.
Характерная для трудовой деятельности человека целенаправлен-
ность действия, строящегося на предвидении и совершающегося в
соответствии с целью, составляет основное проявление сознатель-
ности человека, которая коренным образом отличает его деятель-
ность от несознательного, «инстинктивного» в своей основе поведения
животных.
Возникновение человеческого сознания и человеческого интеллек-
та может быть правильно объяснено только в зависимости от
его материальной основы, в связи с процессом становления человека
как исторического существа.
Данные современной науки исключают возможность происхожде-
ния человека от одной из современных пород человекоподобных
обезьян, но определенно указывают на общность их происхожде-
ния. (...)
В процессе очеловечения, в филогенезе человека решающее
значение имело опять-таки изменение образа жизни прачеловека:
отдаленный предок человека спустился с деревьев на землю. (...)
Развитие руки как органа труда было вместе с тем и ее развитием
как органа познания. Многообразные прикосновения в процессе
труда стимулировали чувствительность руки и, отражаясь на строе-
нии периферических рецепторных аппаратов, привели к усовершен-
ствованию осязания. В процессе активного ощупывания предмета ру-
ка начинает дифференцировать различные чувственные качества,
как признаки и свойства обрабатываемых человеком предметов. (...)
Развитие трудовой деятельности привело также к развитию
более совершенных, более тонких и лучше координированных дви-
жений, совершаемых под контролем высших чувств, главным об-
разом зрения: для труда потребовалась все более совершенная
координация движений и в процессе труда она развивалась.
Развитие все более совершенных чувств было неразрывно связано

с развитием все более специализированных сенсорных областей
в мозгу человека, преимущественно тех, в которых локализованы
высшие чувства, а развитие все более совершенных движений —
с развитием все более дифференцированной моторной области,
регулирующей сложные произвольные движения. Все более услож-
нявшийся характер деятельности человека и соответственно все
углублявшийся характер его познания привел к тому, что собственно
сенсорные и моторные зоны, т. е. так называемые проекционные
зоны в коре мозга, которые непосредственно связаны с перифери-
ческими и эффекторными аппаратами, как бы расступились, и особое
развитие в мозгу человека получили зоны, богатые ассоциативными
волокнами. Объединяя различные проекционные центры, они служат
для более сложных и высоких синтезов, потребность в которых
порождается усложнением человеческой деятельности. В частности
особое развитие получает фронтальная область, играющая особенно
существенную роль в высших интеллектуальных процессах. При
этом с обычным у большинства людей преобладанием правой
руки связано преобладающее значение противостороннего левого
полушария, в котором расположены главнейшие центры высших
психических функций, в частности центры речи.
Так развитие трудовой деятельности и новые функции, которые
должен был принять на себя мозг человека в связи с развитием
труда, отразились на изменении его строения, а развитие его
строения обусловило в свою очередь возможность появления и
развития новых, все более сложных функций как двигательных,
так и сенсорных, как практических, так и познавательных.
Вслед за трудом и рядом с ним возникшая в совместной трудовой
деятельности речь явилась существеннейшим стимулом развития
человеческого мозга и сознания.
Благодаря речи индивидуальное сознание каждого человека, не
ограничиваясь личным опытом, собственными наблюдениями, пи-
тается и обогащается результатами общественного опыта: наблю-
дения и знания всех людей становятся или могут благодаря
речи стать достоянием каждого. Огромное многообразие стимулов,
которое получает благодаря этому человек, дало мощный толчок для
дальнейшего развития его мозга. А дальнейшее развитие его мозга
создало новые возможности для развития его сознания. Эти
возможности расширялись по мере развития труда, открывающего
человеку в процессе воздействия на окружавшую его природу все
новые стороны ее.
Благодаря орудиям труда и речи сознание человека стало раз-
виваться как продукт общественного труда. С одной стороны, ору-
дия как обобществленный труд передавали в овеществленной
форме накопленный человечеством опыт из поколения в поколение,
с другой стороны, эта передача общественного опыта, его сооб-
щение совершалось посредством речи. Для общественного труда
необходимо было общественное, материализованное в речи сознание.

Необходимое для общественного труда, оно в процессе обществен-
ного труда и развивалось (см. главу о речи).
Становление человека было длительным процессом. Древнейшим
представителем человечества и в то же время по своему физическо-
му типу переходной формой от обезьяны к человеку является
яванский питекантроп; <...> питекантропу уже свойственно было
прямохождение при действиях верхними конечностями, свободными
от функций локомоции при передвижении по земле. Точно неизвест-
но, изготовляли ли питекантропы орудия, но можно предполагать,
что они уже перешли эту грань. С несомненностью установлено
употребление орудий у синантропов. (...)
Синантропы по уровню развития культуры стояли довольно
высоко: это были несомненно общественные существа с обществен-
ным способом охоты и поддержания огня. Череп синантропов еще
очень схож с черепом питекантропа; в некоторых отношениях он
даже более примитивен (например, по особенностям височной
кости), но мозговая коробка более объемиста. (...)
К кругу обезьянолюдей причисляют (или выделяют в отдельный
вид) еще гейдельбергского человека, известного только по одной
нижней челюсти. (...)
В то время как синантропы жили в первую половину четвер-
тичного периода, общая длительность которого исчисляется примерно
в один миллион лет, гейдельбержцы жили во вторую межледнико-
вую (миндель-рисскую) эпоху, около 400 тысяч лет назад. В их время
каменные орудия в Европе имели тип орудий ашельской культуры,
предшествовавшей культуре мустьерской.
Носителями мустьерской культуры были неандертальцы, которые
являются потомками обезьянолюдей, или людей эпохи аморфной
стадии индустрии и эпохи раннего палеолита. (...) Первая находка
человека подобного типа была сделана на склоне горы Гибралтар
в 1848 г. (...) Неандертальцы — представители древнего человечес-
кого типа, предшествовавшего типу современного человека и являв-
шегося предком последнего (...)
Палестинские неандертальцы обнаруживают удивительное соче-
тание особенностей неандертальцев (например, надглазничный ва-
лик) с особенностями типа современного человека (например, явст-
венно выраженный, хотя еще и не сильно развитый, подбородочный
выступ): этих неандертальцев можно вполне считать переходной
формой между собственно неандертальцами и ископаемыми людьми
современного типа (кроманьонцами и т. п.). (...)
Неандертальцы преобразовались в более высокоразвитого чело-
века позднего палеолита: уже люди ориньякской эпохи обладают
всеми основными чертами строения современного человека. (...)
Развитие внешнего облика, самой природы человека шло в связи
с развитием общественного труда, с развитием техники изготовле-
ния и применения орудий, с развитием общества. В процессе
общественно-производственной деятельности людей, благодаря кото-

рой они изменяют окружающую их природу, изменяется и их
собственная природа1. Изменяется их природа — и физическая,
и психическая. Совершенствуется рука, способная создавать более
тонкие и разнообразные орудия, например резцы, с помощью кото-
рых кроманьонские мастера создавали свои первые оригинальные
произведения примитивного искусства. Совершенствуется глаз,
способный любоваться этими произведениями искусства, развивает-
ся головной мозг. Словом, из Homo neandertalensis формируется
Homo sapiens — человек с теми морфологическими чертами, которые
в основном характеризуют современных людей, и это уже подлинная
история со сменой эпох, которые недаром обозначают как каменный,
медный, бронзовый, железный век. За ними следуют уже историчес-
кие времена, определяемые историческими датами, хронологией.
Сознание и мозг
Новые функции, которые должен был принять на
себя мозг человека в связи с развитием труда,
отразились на изменении его строения. Коренное изменение харак-
тера деятельности — с переходом от жизнедеятельности к трудовой
деятельности, все более усложнявшийся характер этой деятель-
ности и соответственно все углублявшийся характер познания
привели к тому, что над проекционными зонами, непосредственно
связанными с периферическими сенсорными и моторными аппара-
тами, развились богатые ассоциативными волокнами зоны, служа-
щие для более сложных синтезов. Сравнение мозга человека с
мозгом обезьяны отчетливо выявляет эти сдвиги: у человека первич-
ное зрительное поле, столь развитое у обезьян, заметно уменьшается,
и вместе с тем значительно возрастают поля, с которыми связаны
сложные синтезы зрительного восприятия (вторичное зрительное
поле). <...)
С изменением строения и функции коры у человека связана
и возрастающая роль — новый этап в процессе кортикализации.
В то время как у всех позвоночных вплоть до хищных с мозговым
стволом связаны еще психические функции, у человека он лишь
рефлекторный аппарат; психические процессы являются у него функ-
цией коры — органа индивидуально приобретенных форм поведе-
ния. (...)
Поскольку у человека органом сознательной деятельности являет-
ся кора, вопрос о взаимоотношении психики и мозга сосредоточи-
вается в первую очередь на вопросе о взаимоотношении психики
и коры больших полушарий головного мозга.
Вопрос о взаимоотношении психики и коры выступает в науке
конкретно, как вопрос о функциональной локализации, или
локализации психических функций в коре. (...)
Локализационная теория, господствовавшая в науке до последне-
го времени, сложилась в результате того, что над положительными
См.: Маркс К. Капитал. Т. 1. Гл. 5. § 1//К. Маркс, Ф. Энгельс.
Соч. Т. 23. С. 188—189.

фактическими данными исследования было воздвигнуто здание
гипотез и теорий, отражающих те же методологические тенденции,
которые господствовали и в тогдашней психологии. Представление о
мозге как совокупности или мозаике отдельных центров, соединенных
между собой ассоциационными путями, отражало концепцию ассоци-
ативной психологии, из которой по существу и исходила класси-
ческая локализационная теория. Представление же о том, что
каждой психической функции, в том числе самым сложным, соответ-
ствует определенный центр, является своеобразной и наивной реали-
зацией в физиологии головного мозга теории психофизического
параллелизма. (...)
Изучение филогенеза мозга показало, что в филогенетическом
ряду наблюдается всевозрастающая анатомическая дифференциация
коры, причем все большее развитие получают те участки, которые
являются носителями особенно высоких функций.
Существенные результаты дает и изучение онтогенетического
развития архитектоники коры. Примененный впервые К. Бродманом
принцип деления коры на основании изучения ее онтогенетичес-
кого развития (которое привело его к различению гомогенети-
ческой коры, приходящей в процессе своего онтогенетического
развития к шестислойному строению, и гетерогенетической коры,
не проходящей через стадию шестислойного расщепления) получил
дальнейшее развитие у ряда советских ученых. Исследования
И. Н. Филимонова, Г. И. Полякова, Н. А. Попова показали, что уже
на ранних стадиях онтогенетического развития выступает деление
коры большого мозга на три основные зоны: 1) изокортекс, 2) алло-
кортекс, включающий архикортекс и палеокортекс, и 3) определя-
ющую алло- и изокортекс межуточную область. Наличие этого деле-
ния уже на ранних стадиях онтогенеза дает основание заключить,
что оно имеет существенное значение.
В результате современных исследований можно считать уста-
новленным, что кора состоит из гистологически различных, могущих
быть индивидуально дифференцированными полей. Не должно было
бы также подлежать сомнению и то, что с гистологическими особен-
ностями связано и некоторое функциональное своеобразие. (...)
Над этим бесспорным положением, опирающимся на эксперименталь-
но установленные факты, классическая локализационная теория
воздвигала весьма гипотетическое и шаткое строение, допустив,
что каждая, даже сложная, психическая функция непосредственно
продуцируется отдельным участком как «центром».
Эта классическая локализационная теория в настоящее время
основательно поколеблена исследованиями X. Джексона, Г. Хэда,
работами К. Монакова, X. Гольдштейна, К. Лешли и других.
Оказалось прежде всего, что новые клинические данные о много-
образных формах афазии, агнозии, апраксии не укладываются в
классическую локализационную схему. С одной стороны, поражение
так называемой речевой зоны в левом полушарии при более тщатель-

ном исследовании оказывается связанным с расстройством не только
речи, но и других интеллектуальных функций. С другой стороны,
нарушение речи, различные формы афазии связаны с поражением
различных участков.
При оценке обоснованности выводов традиционной локализацион-
ной теории нужно, далее, учесть, что методом экстирпации на
основе поражения различных участков коры могли быть установлены
лишь «центры нарушения», а не центры функционирования в собст-
венном смысле. Из того факта, что поражение определенного поля
влечет за собой нарушение определенной функции, следует, что
это поле играет существенную роль в выполнении данной функции;
но это не означает, что оно является «центром», который сам
продуцирует эту функцию, и что в ней не участвуют и другие
поля. Надо поэтому различать между локализацией патологичес-
кого симптома в определенном поле и локализацией функции в
определенном «центре».
Это положение особенно решительно проводил против классичес-
кого учения о локализации К. Монаков. Как указал Монаков и
подтвердил К. Лешли, значительные повреждения и других участ-
ков коры помимо тех, с поражением которых в первую очередь связа-
но нарушение высших интеллектуальных функций, также влечет за
собой их нарушение, хотя и не столь глубокое. С другой стороны,
и при разрушении основных для данной функции участков осталь-
ная часть коры по истечении некоторого времени до известной сте-
пени компенсирует дефект, принимая на себя замещающую роль.
Особенно существенное значение для локализационной проблемы
имеет функциональная многозначность гистологически определенных
полей коры. Даже разделению коры на отдельные сенсорные и
моторные участки нельзя придавать абсолютного значения. Вся
кора функционирует как чувствительно-двигательный аппарат,
в котором имеется лишь местное преобладание одной из двух
функциональных сторон — двигательной или сенсорной. Дифферен-
циация функциональных особенностей связана с преобладающим
развитием в данной области одного из двух основных слоев коры
(А. Якоб). (...)
В отношении высших интеллектуальных функций ряд современных исследова-
телей, как то К. Монаков, К. Гольдштейн, К. Лешли (в ранних работах, от которых
позднее он отошел), в своей борьбе против традиционной локализационной
теории делают своеобразный зигзаг в противоположном направлении — обратно к
идеям М. Ж. П. Флуранса. Так, Монаков принимает локализацию только «входных»
и «выходных ворот», т. е. мест вхождения в кору рецепторных путей и выхода
из нее эффекторных. Для всех высших, более сложных психических функций
Монаков признает только «хроногенную» локализацию. Он, конечно, прав в том, что
сложную интеллектуальную функцию нельзя локализовать в каком-нибудь одном
центре, что в ее осуществлении должны принять участие, каждый со своим вкладом,
нервные элементы, распределенные на обширной территории мозга, действие кото-
рых объединяется в одной временной структуре. Правильной также в своей основ-
ной идее является тенденция К. Монакова локализовывать каждую функцию во време-
ни, путем отнесения ее к определенной стадии в генетическом ряду. Но локализа-
ция только во времени, принципиально противопоставляемая всякой локализации

в пространстве, ведет в конечном счете к идеалистическому отрыву психики от
ее материального субстрата.
К. Лешли в своих ранних работах еще решительнее отходит от правильного
положения о функциональной многозначности корковых полей к отрицанию какого бы
то ни было «соответствия структурных и функциональных единиц». Он считает, что
можно говорить лишь о количественном соответствии между объемом мозгового
повреждения и степенью расстройства интеллектуальной функции.
В результате друг другу противостоят две непримиримые и, пожалуй, равно
неправомерные концепции: согласно одной, мозг представляет мозаику или механичес-
кую сумму разнородных центров, в каждом из которых локализована особая
функция; согласно другой, мозг функционирует как целое, но такое, в котором все
части функционально равнозначны, так что, архитектонически чрезвычайно диффе-
ренцированный, он функционально представляется однородной массой.
Учет всех фактических данных, экспериментально установлен-
ных как одной, так и другой стороной, допускает только одно
решение: в сложные психические функции у человека вовлечена
значительная часть коры или вся кора, весь мозг как единое целое,
но как целое и функционально и гистологически качественно
дифференцированное, а не как однородная масса. Каждая его часть
вовлечена в целостный процесс более или менее специфическим
образом. Для сложных интеллектуальных функций не существует
«центров», которые бы их продуцировали, но в осуществлении
каждой из них определенные участки мозга играют особенно
существенную роль. Для интеллектуальной деятельности особенно
существенное значение имеют, очевидно, доли третьей лобной
извилины, нижней теменной и отчасти височной, поскольку их
поражение дает наиболее серьезные нарушения высших психичес-
ких процессов. Функциональная многозначность обусловлена еще и
тем, что психическая функция связана не с механизмом или аппа-
ратом как таковым, а с его динамически изменяющимся состоянием
или, точнее, с протекающими в нем нейродинамическими про-
цессами в их сложной «исторической» обусловленности.
Полное разрешение всех противоречий между исследователями по
вопросу о функциональной локализации может быть достигнуто
лишь на основе генетической точки зрения. Степень дифференциа-
ции коры и распределения функций между различными ее участ-
ками на разных ступенях развития различна. Так, у птиц, которых
изучал М. Ж. П. Флуранс, отрицавший всякую локализацию, еще
никакой локализации в коре, по-видимому, не существует. У средних
млекопитающих, у собак, кошек, как установили опыты И. П. Павло-
ва и Л. Лучиани, с переслаиванием различных зон, некоторая
локализация уже несомненно налицо; однако она еще очень
относительна: различные зоны переслаиваются. П. Флексиг, который
утверждал, что в коре существуют особые проекционные зоны, т. е.
зоны представительства различных рецепторных систем, связанных
между собой расположенными между ними ассоциационными зона-
ми, проводил свои исследования по преимуществу с человеческими
эмбрионами. Различие результатов, к которым пришли эти исследо-

ватели по вопросу о локализации, объясняется, по-видимому, разли-
чием тех объектов, которые они изучали.
Очевидно, неправильно механически переносить результаты,
полученные в исследовании одного животного, на других, стоящих
на иных генетических ступенях, и обобщать эти результаты в
общую теорию применительно к локализации функций в мозге вооб-
ще. В этом (как правильно указывает Л. А. Орбели) заключает-
ся источник неправомерных споров и существенная причина рас-
хождения разных точек зрения на локализационную проблему.
Из того, что на низших ступенях эволюционного ряда нет
локализации, нельзя делать вывода, что ее нет и на высших; точно
так же из ее наличия на высших нельзя делать вывода о ее нали-
чии и на низших. Из того, что чувствительные зоны переслаивают-
ся у собак, нельзя умозаключать, что это же имеет место на всех
ступенях развития, в том числе и у человека,— так же как на основа-
нии того, что в коре человека выделяются относительно обособлен-
ные проекционные зоны, связанные расположенными между ними
ассоциативными зонами, нельзя считать, что такова вообще
структура мозга. Вопрос о функциональной локализации должен
разрешаться по-разному для разных генетических ступеней —
по-одному для птиц, по-другому для кошек и собак и опять-таки по-
иному для человека.
В соответствии с той же основной генетической точкой зрения,
нужно признать, что и для человека на данной ступени развития
этот вопрос о локализации применительно к разным — генетически
более древним и генетически более молодым — механизмам также
решается по-разному: чем филогенетически древнее какой-либо
«механизм», тем строже его локализация. Локализация в низших
этажах нервной системы строже, чем в подкорке, в подкорке
строже, чем в коре. В коре, в свою очередь, относительно
примитивные «механизмы» в процессе филогенеза точнее закрепи-
лись за определенными участками ее; в осуществлении же высших
генетически более поздних функций, сложившихся в процессе исто-
рического развития человека, принимают участие очень многие или
все «поля» коры, но различные поля, включаясь в работу целого,
вносят в него различный вклад. (...)
[Фрагмент из книги С. Л. Рубинштейна
«Принципы и пути развития психологии».
М., 1959. С. 219—230, 232—233, 236—237]
Рефлекторная теория И. М. Сеченова и И. П. Павлова. Особое место в истории
развития понятия о рефлексе принадлежит прежде всего чешскому ученому И. Про-
хаске. С него начинается переход от механического декартовского к биологическому
пониманию рефлекса. Вместе с тем у Прохаски наметились и первые шаги к преодо-
лению дуалистического декартовского противопоставления рефлекторных и психо-
логических (сознательных) актов.
В последующий период на основе работ Ч. Белла, Ф. Мажанди и других,
в трудах М. Холла и Й. Мюллера, сосредоточивших свое внимание на изучении

структурных, анатомических особенностей нервной системы, малоподвинутом во време-
на Прохаски, складывается тот анатомический подход к деятельности нервной систе-
мы, который критиковал И. М. Сеченов, противопоставляя ему свой функциональ-
ный, физиологический подход к изучению нервной системы; в это время создается
представление об анатомической локализации нервных дуг. Особенно заостренно
дуализм выразился в холловской концепции, согласно которой деятельность организ-
ма оказалась расколотой на два совершенно разнородных вида, локализирующих-
ся один в спинном, другой в головном мозгу.
Э. Пфлюгер принимает как нечто непреложное сложившееся к тому времени
анатомическое понятие о рефлексе как акте, определяемом морфологически фикси-
рованной рефлекторной дугой, заранее предуготованным сцеплением чувствительных
и двигательных нервов. Отметив непригодность этого механизма для осуществления
приспособительных актов организма к среде, Пфлюгер отвергает сведение законо-
мерности актов не только головного, но и спинного мозга к механизму рефлекса.
И. М. Сеченов то же исторически сложившееся понятие разрешает другим, в извест-
ном смысле противоположном пфлюгеровскому, путем. Он отвергает не рефлекторную
природу приспособительных реакций, как Пфлюгер, а сложившуюся к тому времени
в физиологии анатомическую концепцию рефлекса, которая для Пфлюгера остается
неприкосновенной, и распространяет преобразованную — уже не анатомическую,
а функциональную — концепцию рефлекса на головной мозг.
Характеристика деятельности головного мозга как рефлекторной означает у
И. М. Сеченова прежде всего то, что это деятельность закономерная, детермини-
рованная. Исходной своей естественнонаучной предпосылкой рефлекторная теория
И. М. Сеченова имеет положение о единстве организма и среды, об активном
взаимодействии организма с внешним миром. Это положение составило первую
общебиологическую предпосылку открытия Сеченовым рефлексов головного мозга.
Обусловленная внешними воздействиями, рефлекторная деятельность мозга — это
тот «механизм», посредством которого осуществляется связь с внешним миром
организма, обладающего нервной системой.
Второй — физиологической — предпосылкой рефлекторной теории явилось откры-
тие Сеченовым центрального торможения. Оно стало первым шагом к открытию вну-
тренних закономерностей деятельности мозга, а открытие этих последних было необ-
ходимой предпосылкой для преодоления механистического понимания рефлекторной
деятельности по схеме: стимул — реакция, согласно механистической теории причины
как внешнего толчка, якобы однозначно определяющего эффект реакции.
Рефлекс головного мозга — это, по Сеченову, рефлекс заученный, т. е. не
врожденный, а приобретаемый в ходе индивидуального развития и зависящий от
условий, в которых он формируется. Выражая эту же мысль в терминах своего
учения о высшей нервной деятельности, И. П. Павлов скажет, что это условный
рефлекс, что это временная связь. Рефлекторная деятельность — это деятельность,
посредством которой у организма, обладающего нервной системой, реализуется связь
его с условиями жизни, все переменные отношения его с внешним миром. Условно-
рефлекторная деятельность в качестве сигнальной направлена, по Павлову, на то,
чтобы отыскивать в беспрестанно изменяющейся среде основные, необходимые для
животного условия существования, служащие безусловными раздражителями.
С двумя первыми чертами рефлекса головного мозга неразрывно связана
и третья. Будучи «выученным», временным, изменяющимся с изменением условий,
рефлекс головного мозга не может определяться морфологически раз и навсегда
фиксированными путями.
«Анатомической» физиологии, которая господствовала до сих пор и в которой
все сводится к топографической обособленности органов, противопоставляется
физиологическая система, в которой на передний план выступает деятельность,
сочетание центральных процессов. Павловская рефлекторная теория преодолела
представление, согласно которому рефлекс якобы всецело определяется морфологи-
чески фиксированными путями в строении нервной системы, на которые попадает
раздражитель. Она показала, что рефлекторная деятельность мозга (всегда
включающая как безусловный, так и условный рефлексы) — продукт приуроченной

к мозговым структурам динамики нервных процессов, выражающей переменные
отношения индивида с внешним миром.
Наконец, и это самое главное, рефлекс головного мозга — это рефлекс с
«психическим осложнением». Продвижение рефлекторного принципа на головной
мозг привело к включению психической деятельности в рефлекторную деятельность
мозга.
Ядром рефлекторного понимания психической деятельности служит положение,
согласно которому психические явления возникают в процессе осуществляемого
мозгом взаимодействия индивида с миром; поэтому психические процессы, неотде-
лимые от динамики нервных процессов, не могут быть обособлены ни от воздейст-
вий внешнего мира на человека, ни от его действий, поступков, практической
деятельности, для регуляции которой они служат.
Психическая деятельность — не только отражение действительности, но и опреде-
литель значения отражаемых явлений для индивида, их отношения к его потреб-
ностям; поэтому она и регулирует поведение. «Оценка» явлений, отношение к ним
связаны с психическим с самого его возникновения, так же как их отражение.
Рефлекторное понимание психической деятельности можно выразить в двух
положениях:
1. Психическая деятельность не может быть отделена от единой рефлекторной
деятельности мозга; она — «интегральная часть» последней.
2. Общая схема психического процесса та же, что и любого рефлекторного
акта: психический процесс, как всякий рефлекторный акт, берет начало во внеш-
нем воздействии, продолжается в центральной нервной системе и заканчивается
ответной деятельностью индивида (движением, поступком, речью). Психические
явления возникают в результате «встречи» индивида с внешним миром.
Кардинальное положение сеченовского рефлекторного понимания психического
заключает признание того, что содержание психической деятельности как деятель-
ности рефлекторной не выводимо из «природы нервных центров», что оно детермини-
руется объективным бытием и является его образом. Утверждение рефлекторного
характера психического связано с признанием психического отражением бытия.
И. М. Сеченов всегда подчеркивал реальное жизненное значение психи-
ческого. Анализируя рефлекторный акт, он характеризовал первую его часть,
начинающуюся с восприятия чувственного возбуждения как сигнальную. При этом
чувственные сигналы «предуведомляют» о происходящем в окружающей среде. В
соответствии с поступающими в центральную нервную систему сигналами вторая
часть рефлекторного акта осуществляет движение. Сеченов подчеркивал роль
«чувствования» в регуляции движения. Рабочий орган, осуществляющий движе-
ние, участвует в возникновении психического в качестве не эффектора, а рецептора,
дающего чувственные сигналы о произведенном движении. Эти же чувственные
сигналы образуют «касания» с началом следующего рефлекса. При этом Сеченов
совершенно отчетливо показывает, что психическая деятельность может регули-
ровать действия, проектируя их в соответствии с условиями, в которых они
совершаются, только потому, что она осуществляет анализ и синтез этих условий.
На передний план в работах Павлова необходимо и закономерно выступает
физиологический аспект рефлекторной теории. Все его учение направлено на
раскрытие внутренних закономерностей тех нервных процессов, которые опосредст-
вуют зависимость ответных реакций от раздражителей, от внешних воздействий.
Такими внутренними законами и являются открытые И. П. Павловым законы
иррадиации и концентрации, возбуждения и торможения и их взаимной индукции.
Раздражители получают переменное значение, изменяющееся в зависимости от того,
что они в силу предшествующего опыта, отложившегося в коре в виде системы
условных нервных связей, для данного индивида сигнализируют.
Свое учение о высшей нервной деятельности, разработанное при исследовании
животных, И. П. Павлов признал необходимым дополнить применительно к чело-
веку идеей о второй сигнальной системе, взаимодействующей с первой и действую-
щей по тем же физиологическим законам. Для второй сигнальной системы
решающим является то, что раздражителем в ней выступает слово — средство
общения, носитель абстракции и обобщения, реальность мысли. Вместе с тем вторая

сигнальная система, как и первая,— это не система внешних явлений, служащих
раздражителями, а система рефлекторных связей в их физиологическом выраже-
нии; вторая сигнальная система —это не язык, не речь и не мышление, а принцип
корковой деятельности, образующий физиологическую основу для их объяснения.
Однако понятие второй сигнальной системы, введенное для объяснения особен-
ностей высшей нервной деятельности человека, остается пока по преимуществу
обозначением проблемы, которую надлежит разрешить.
Павловское учение заполнило понятие рефлекторной деятельности, введенное
первоначально в науку для характеристики реакций низших этажей нервной системы,
физиологическим содержанием, относящимся к самому высокому этажу, лишило этот
термин прежде им выполняемой функции служить средством различения разных
уровней, дифференциации низших и высших уровней человеческой деятельности.
В результате в павловской школе наметилась тенденция к сведению или подтяги-
ванию всей физиологии к учению о деятельности коры (и к тому, что в ниже-
лежащих этажах нервной системы доступно ее контролю). Из поля зрения
физиологии начало уходить все многообразие физиологических функций организма
и изучение специфических закономерностей низших уровней нервной системы. В
связи с таким подтягиванием всей физиологии к изучению деятельности собственно
одной только коры стоит, с другой стороны, тенденция на слитие психологии
с физиологией путем полного сведения психологии к физиологическому учению о
высшей нервной деятельности. В вышеуказанной линии, выступившей довольно
заостренно на павловской сессии,— источник ряда трудностей, с которыми в последу-
ющие годы столкнулась павловская школа.
Павлов сам указал на необходимость изучения новых законов
того, что он назвал второй сигнальной системой, связанной с
ролью речи в психике человека. Дать на этот вопрос ответ, хотя
бы приближающийся к той классической четкости, с какою Павлов
разработал учение об условных рефлексах, остается нелегкой зада-
чей будущих исследований. Они должны завершить дело Павлова,
разработав учение о физиологических механизмах высших форм
сознательной деятельности человека.
Развитие сознания
Первой предпосылкой человеческого сознания
было развитие человеческого мозга. Но самый
мозг человека и вообще его природные особенности — продукт
исторического развития. В процессе становления человека отчетливо
выступает основной* закон исторического развития человеческого
сознания. Основной закон биологического развития организмов,
определяющий развитие психики у животных, заключается в положе-
нии об единстве строения и функции. На основе изменяющегося
в ходе эволюции образа жизни организм развивается, функцио-
нируя; его психика формируется в процессе его жизнедеятельности.
Основной закон исторического развития психики, сознания человека
заключается в том, что человек развивается, трудясь: изменяя
природу, он изменяется сам; порождая в своей деятельности —
практической и теоретической — предметное бытие очеловеченной
природы, культуры, человек вместе с тем изменяет, формирует,
развивает свою собственную психическую природу. Основной прин-
цип развития — единство строения и функции — получает примени-
тельно к историческому развитию психики свое классическое выра-
жение в одном из основных положений марксизма: труд создал
самого человека; он создал и его сознание. (...) В процессе

созидания культуры духовные способности человека, его сознание
не только проявлялись, но и формировались. Необходимые для созда-
ния человеческой — материальной и духовной — культуры высшие
формы человеческого сознания в процессе ее созидания и развива-
лись; будучи предпосылкой специфически человеческих форм
трудовой деятельности, сознание является и ее продуктом. (...)
Становление человеческого сознания и всех специфических
особенностей человеческой психики, как и становление человека в
целом, было длительным процессом, органически связанным с раз-
витием трудовой деятельности. Возникновение трудовой деятель-
ности, основанной на употреблении орудий и первоначальном
разделении труда, коренным образом изменило отношение человека к
природе. (...)
В трудовом действии, поскольку оно направляется на производст-
во предмета, а не непосредственно на удовлетворение потребности,
расчленяется, с одной стороны, предмет, который является целью
действия, с другой — побуждение. Это последнее перестает действо-
вать как непосредственная природная сила. Из предмета и побужде-
ния начинает выделяться отношение субъекта к окружающему и
к собственной деятельности2. Выделение этого отношения происхо-
дит в процессе длительного исторического развития. Разделение
2 Сравнение позиции С. Л. Рубинштейна с позицией другого
известного психолога — Д. Н. Узнадзе по вопросу о формиро-
вании потребности как отвлеченной от непосредственных
побуждений индивида позволяет лучше понять сложный диа-
лектический процесс ее формирования. Отношение субъекта
к действительности, появляющееся в результате отрыва от
собственных побуждений, Д. Н. Узнадзе называл объекти-
вацией и связывал ее с переключением собственной потреб-
ности на детерминацию потребностями других людей. Он
также связывает способность руководствоваться логикой
объекта с абстрагированием от его значимости для удовле-
творения собственной потребности. «Совершенно естествен-
но,— пишет по этому поводу Д. Н. Узнадзе,— что, направ-
ляя свою деятельность на явления и вещи, объективиро-
ванные мною, я получаю возможность при манипуляции с
ними руководствоваться не какой-нибудь из практически
важных для меня особенностей, а рядом объективных дан-
ных их свойств» (Узнадзе Д. Н. Экспериментальные основы
психологии установки. Тбилиси, 1961. С. 192).
Сначала, на первом уровне, происходит абстрагирова-
ние непосредственных потребностей индивида и закладыва-
ется возможность руководствоваться в своих действиях по-
требностями других людей. Однако сказанное не означает,
что при этом личность не руководствуется собственными
потребностями, интересами и т. д., что происходит полное
абстрагирование от собственных потребностей. Сознатель-
ность (или осознанность) личностных потребностей пред-
полагает возможность их постоянного соотнесения с интере-
сами общества и других людей и степень согласования,
соединения личных и общественных потребностей. —
Примеч. сост.

труда с необходимостью приводит к тому, что деятельность чело-
века непосредственно направляется на удовлетворение не собствен-
ных потребностей, а общественных; для того чтобы были удовлетворе-
ны его потребности, человек должен сделать прямой целью своих
действий удовлетворение общественных потребностей. Таким обра-
зом, цели человеческой деятельности отвлекаются от непосредствен-
ной связи с его потребностями и благодаря этому впервые могут
быть осознаны как таковые. Деятельность человека становится
сознательной деятельностью. В ходе ее и формируется и проявляет-
ся сознание человека, как отражение независимого от него объекта
и отношение к нему субъекта.
[Фрагмент из книги С. Л. Рубинштейна «Бытие и сознание».
М., 1957. С. 233—238] 3
К решению вопроса о детерминированности психической деятельности надо
при этом подходить конкретно, дифференцированно, учитывая, что разные ее
стороны определяются разными условиями и изменяются в ходе исторического
развития разными темпами. (...)
Особенности человеческой психики, связанные с познавательной деятельностью
руки как органа труда и с речью, развившейся на основе труда, корен-
ным образом отличают психику человека от психики животных. Вместе с тем, бу-
дучи связаны с самим процессом становления человека, с антропогенезом, эти
свойства являются общими для всех людей.
Не подлежит, однако, ни малейшему сомнению, что в психике людей есть
свойства, существенно изменяющиеся в ходе исторического развития человечества
и отличающие людей различных эпох.(...)
Развитие форм чувствительности не ограничивается теми изменениями, которые
связаны с переходом от животных к человеку. В ходе исторического развития
человечества происходят дальнейшие изменения чувствительности. Изменение чувст-
вительности, как и вообще изменения в психической деятельности и психическом
складе людей, связаны в первую очередь с изменением условий и образа их
жизни, форм человеческой деятельности и ее продуктов, в частности, и развитие
мышления, как и развитие языка, связано с практической деятельностью людей
и обусловлено ею.
В различных психических явлениях удельный вес компонентов меры устой-
чивости не одинаков. Наибольшей устойчивостью обладают психические процессы
(ощущения, восприятие, мышление и т. д.) как деятельности мозга, как формы
отражения, взятые в общих закономерностях их протекания. В более подвижном
содержании психических процессов можно отличить относительно более устой-
чивый состав, отражающий предметный мир природы в его основных чувствен-
но воспринимаемых свойствах (цвет, форма, величина, расположение в пространстве,
движение). Наиболее подвижным и изменчивым содержанием психических про-
цессов является все то, что в чувствах, мыслях и т. д. выражает
отношение человека как общественного существа к явлениям общественной жизни.
С изменением общественного строя, его базиса — производственных отношений изме-
няется и это содержание психических процессов, изменяются чувства и взгляды людей,
связанные с общественными отношениями.
Таким образом, ясно: совершенно невозможно разрешить вопрос о детер-
минированности психической деятельности условиями жизни, если ставить его мета-
физически, не конкретно, предполагая, что психика в целом детерминируется либо
природными, либо общественными условиями, либо условиями общественной жизни,
3 Проблема социальной детерминации психики была конкре-
тизирована С. Л. Рубинштейном в книге «Бытие и созна-
ние», из которой приводится соответствующий фрагмент.—
Примеч. сост.

общими для всех людей, либо специфическими условиями того или иного обществен-
ного строя. Всякая попытка абсолютизировать любое из этих положений заранее
обречена на провал.
Для того чтобы на самом деле реализовать важнейшее требование научного
познания — принцип детерминизма — в отношении психических явлений, необходимо
подойти конкретно, дифференцированно к выяснению детерминированности психичес-
кого, выявить и учесть зависимость различных сторон психического от различных
условий жизни, преодолеть огульную, метафизическую альтернативную постановку
вопроса о детерминированности психических явлений. Например, недостаточно
констатировать, что изменение общественного строя — ломка капиталистического
строя и создание социалистического — повлекло за собой какое-то изменение пси-
хологии людей, чтобы из этого сделать общий вывод, распространяя на пси-
хическую деятельность в целом (и на трактовку предмета психологии),— вывод
о том, что психическая деятельность вся изменяется с каждым изменением обще-
ственного строя и что задача психологии как науки сводится к изу-
чению этих изменений. (...)
С изменением общественного строя в психологии людей — при сохранении общих
всем людям психических свойств (в частности, зависимых от общих условий общест-
венной жизни)— появляются новые, порожденные данным общественным строем
и специфичные для него черты, приходящие на смену тем, которые были специ-
фичны для предшествующего общественного строя.
В психологии каждого человека есть черты, общие всем людям, независимо
от того, к какому общественному строю, классу и т. д. они бы ни принадлежали,
и сохраняющиеся на протяжении многих эпох: чувствительность к сенсорным
раздражителям, для которых у человека выработались соответствующие рецепторы,
способность сохранить в памяти заученное, автоматизировать сначала сознательно
выполняемые действия и т. д.
В психологии каждого человека существуют общечеловеческие черты, но нет
такого абстрактного «общечеловека», психология которого состояла бы только из
общечеловеческих черт или свойств; в психологии каждого человека есть черты,
специфичные для того общественного строя, для той эпохи, в которой живет
индивид,— типичные черты, порожденные данным общественным строем, данной
эпохой. При этом более частные, специальные свойства являются конкретизацией
применительно к специальным условиям более общих человеческих свойств, а общие
свойства и закономерности, их выражающие, выделяются как обобщение конкрет-
ных явлений, включающих и более частные, более специальные свойства.
В ходе деятельности людей, направленной на удовлетворе-
ние их потребностей, происходит их развитие, изменение, утон-
чение первоначальных потребностей и развитие новых. (...)
Будучи мотивом, источником деятельности, потребности являются
вместе с тем и ее результатом. Деятельность, которой человек
начинает заниматься, побуждаемый теми или иными потребностями,
становясь привычной, сама может превратиться в потребность.
И именно в результате общественной деятельности потребности
человека становятся подлинно человеческими. (...)
В развитии мотивации человеческой деятельности наряду с пот-
ребностями существенную роль играют и интересы. Под интересами в
общественной жизни разумеют то, что благоприятствует существо-
ванию и развитию человека как члена того или иного народа,
класса, как личности. Будучи осознанными, интересы, в этом их по-
нимании, тоже являются существенными мотивами в деятельности че-
ловека.
Определенную роль в мотивации деятельности человека играют и
интересы в том специфическом смысле этого слова, который оно
приобрело в психологии, в смысле, связывающем его с любоз-

нательностью, потребностью что-либо узнать о предмете; интерес в
этом смысле — это мотив «теоретической», познавательной деятель-
ности. Развитие интересов к науке и технике, к литературе и ис-
кусству шло у человечества вместе с историческим развитием куль-
туры. По мере того как создавались новые области науки, порож-
дались и новые научные интересы. Будучи мотивом, источником поз-
навательной деятельности, интересы являются вместе с тем ее
продуктами.
С историческим развитием потребностей и интересов связано
и развитие человеческих способностей. Они формируются на ос-
нове исторически сложившихся наследственных задатков в деятель-
ности, направленной на удовлетворение потребностей. Деятельность
человека, предполагая наличие у человека определенных способнос-
тей, вместе с тем и развивает их. Порождая материализован-
ные продукты своей деятельности, человек вместе с тем форми-
рует и свои способности. Производство продуктов практической и
теоретической деятельности человека и развитие его способностей —
две взаимосвязанные, друг друга обусловливающие и друг в друга
переходящие стороны единого процесса. Человек становится спо-
собным к труду и творчеству, потому что он формируется в труде
и творчестве. Развитие музыки было вместе с тем и развитием
слуха, способного ее воспринимать. Зависимость между ними дву-
сторонняя, взаимная: развитие музыки не только отражало, но и
обусловливало развитие слуха. То же относится к глазу, способ-
ному воспринимать красоту форм, и к восприятию человека в целом.
Изменяя в своей деятельности облик мира, человек начинает по-
иному видеть, воспринимать его.
В процессе исторического развития сознания очень существенное
место занимает развитие мышления, с которым прежде всего связа-
на сознательность человека. Основной путь развития мышления,
обусловленный развитием общественной практики, вел от наглядного,
узко практического мышления, в котором форма еще не отдели-
лась от содержания, число от исчисляемого, понятие от предмета, —
к абстрактному, теоретическому мышлению (см. главу о мышлении).
В ходе исторического развития, с развитием науки, происхо-
дило и развитие научного мышления. Развитие научного мышления
и развитие науки — это не два отдельных, друг от друга
независимых процесса, а две взаимосвязанные и взаимообус-
ловленные стороны единого процесса. Развитие научных форм мыш-
ления было не только предпосылкой, но и следствием, результатом
развития науки. Научное мышление, необходимое для научного
познания, в процессе научного познания и формировалось, развива-
ясь по мере развития общественной практики.
По истории развития мышления и сознания наука распола-
гает обширным, хотя еще недостаточно использованным материа-
лом. Сюда относятся, прежде всего, история материальной куль-
туры; история техники также доставляет существенные данные