Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Т. 1—2. — 1958

ПРЕДИСЛОВИЕ

Из лингвистического наследства, оставленного нам выдающимся отечественным языковедом Александром Афанасьевичем Потебней, ученым с мировым именем, особенно значительным является его капитальный труд „Из записок по русской грамматике“ (тт. I—II, III, IV).

В работах по историческому синтаксису восточнославянских языков (и не только в этих работах) авторы, представители самых различных направлений, широко привлекают материал из исследования А. А. Потебни, отдавая должную дань смелости и глубине выводов даже и в тех случаях, когда построения А. А. Потебни являются спорными или ошибочными.

А. А. Потебню как лингвиста характеризует умение выделить в фактах языка основное, главное, обобщить эти факты, показать своеобразие тех или иных синтаксических явлений для данного этапа исторического развития языка.

Исследуя синтаксис восточнославянских языков, А. А. Потебня устанавливает, какие наслоения в языке являются более поздними и какие более ранними, каковы пути развития синтаксической системы.

Для решения тех или иных вопросов А. А. Потебня привлекает не только материал славянских языков, широко используя, в частности, фольклор, но также и материал других языков, в первую очередь близкородственных — литовского и латышского.

Главы из „Записок по русской грамматике“, посвященные составному сказуемому (особенно истории причастий действительного залога в роли сказуемого), вторым косвенным падежам и их замене творительным падежом, придаточным предложениям, и многие другие поражают исключительной тонкостью научных наблюдений.

Интерес, проявляемый к названному труду А. А. Потебни, научная ценность его исследования побудили Учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения РСФСР переиздать I—II тома работы „Из записок по русской грамматике“, давно уже ставшей библиографической редкостью. В дальнейшем издательство предполагает выпустить и III том.

I—II тома издаются на основе последнего (вышел еще при жизни автора), второго, исправленного и дополненного издания (Харьков, 1888. На обложке — 1889 г.).

Основной русский текст печатается по современной орфографии. Следует особо заметить, что в тексте (и в примерах) не сохраняется, как необычная для читателя, одна из характерных черт орфографии А. А. Потебни — напи-

сание не слитно с личными формами глагола, причастиями, деепричастиями, с прилагательными в сравнительной степени и наречиями 1. Примеры из старинных произведений приведены так, как они даны у автора, хотя А. А. Потебня не всегда располагал изданиями, вполне удовлетворительными с палеографической точки зрения.

В примерах из современных украинского, белорусского, польского, чешского, болгарского, литовского, латышского, немецкого и других языков также сохранена их транскрипция в книге А. А. Потебни.

Сохранены также и все условные сокращения, принятые А. А. Потебней.

В целях облегчения пользования трудом А. А. Потебни „Из записок по русской грамматике“, тт. I—II, в конце книги помещены составленные нами „Указатель имен“ цитируемых в книге авторов научных исследований и „Предметный указатель“.

В. И. Борковский

АЛЕКСАНДР АФАНАСЬЕВИЧ ПОТЕБНЯ

Александр Афанасьевич Потебня 1, замечательный отечественный лингвист, литературовед и этнограф, чье имя носит Институт языковедения Академии наук Украинской ССР, родился 22 сентября 1835 г. в селе Гавриловке Роменского уезда Полтавской губернии. Его родители — мелкопоместные украинские дворяне.

По окончании польской Радомской гимназии А. А. Потебня поступил в 1850 г. в Харьковский университет на юридический факультет, откуда (частично под влиянием студента-медика Михаила Васильевича Неговского, любителя и собирателя украинских народных песен) перешел в 1852 г. на историко-филологический факультет.

Окончив Харьковский университет в 1856 году со степенью кандидата А. А. Потебней была представлена диссертация на тему „Первые годы войны Хмельницкого“), А. А. Потебня начинает службу в 1-й харьковской гимназии.

По совету П. А. Лавровского, крупного историка русского языка, А. А. Потебня готовится к магистерскому экзамену по славянской филологии.

В 1861 г. молодой ученый успешно защитил магистерскую диссертацию на тему „О некоторых символах в славянской народной поэзии“ и был назначен адъюнктом Харьковского университета.

В 1862 г. А. А. Потебня опубликовал в „Журнале Министерства народного просвещения“ большой труд „Мысль и язык“, который несколько раз был переиздан (последнее, пятое издание — в Харькове в 1926 г.).

В том же 1862 г. А. А. Потебня был командирован для научных занятий на два года за границу, откуда он возвратился до истечения срока командировки, в 1863 г.

В 1874 г. А. А. Потебня защитил в Харьковском университете докторскую диссертацию „Из записок по русской грамматике“ (1-я и 2-я части), высоко

И. И. Срезневский о первой части заметил, что „такого цельного филологического разбора строя языка у нас еще не было“. Говоря о второй части труда А. А. Потебни, тот же ученый указал на „стройное богатство подобранных данных, их объяснений и сближений, приводящих к характеристике древнего и нового русского языка, и положительность выводов о ходе его изменений“.

Еще до защиты докторской диссертации А. А. Потебня стал известен как крупный ученый, опубликовавший, кроме названной выше работы „Мысль и язык“, ряд исследований, в их числе: „Два исследования о звуках русского языка“ (1864—1865); „Заметки о малорусском наречии“ (1870) и др.

В 1875 г. А. А. Потебня был утвержден экстраординарным профессором и осенью того же года — ординарным профессором Харьковского университета.

В 1877 г., на основании обширного отзыва академика И. И. Срезневского, высоко оценившего научные труды А. А. Потебни, их автору была присуждена Академией наук полная Ломоносовская премия, и в том же году А. А. Потебня был избран членом-корреспондентом Академии наук и действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете.

Следующий, 1878 г. принес А. А. Потебне золотую Уваровскую медаль, присужденную Академией наук за разбор сочинения П. Житецкого „Обзор звуковой истории малорусского наречия“. За разбор труда Я. Ф. Головацкого „Народные песни Галицкой и Угорской Руси“ Академия наук в 1879 г. вновь присуждает А. А. Потебне золотую медаль.

Работы А. А. Потебни получили официальное признание и в других славянских странах: в 1887 г. он был избран членом чешского Общества наук.

В 1891 г. А. А. Потебне присуждается Русским географическим обществом его высшая награда — золотая Константиновская медаль за многолетние труды и крупные заслуги перед наукой.

Из других работ, написанных А. А. Потебней, следует отметить следующие: „К истории звуков русского языка“ (4 части, 1873—1883); „Слово о полку Игореве“ (текст и примечания, 1878) (переиздано в 1914 г. с дополнениями из черновых рукописей — о „Задонщине“); „Объяснения малорусских и сродных народных песен“ (вышли в Варшаве отдельно двумя томами в 1883 и 1887 гг.); „Значения множественного числа в русском языке“ (1887—1888); „Этимологические заметки“ (1891) и др.

Уже после смерти автора были опубликованы III (в 1899 г.) и IV (в 1941 г.) тома „Из записок по русской грамматике“; работы: „Язык и народность“ (1895), „Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка“ (1894 г. Третье издание — в 1930 г.), „Из записок по теории словесности“ (1905).

Вся научная и учебно-педагогическая деятельность А. А. Потебни связана с Харьковом, с Харьковским университетом. В Харьковском университете он читает лекции почти до самой смерти; в течение 12 лет, с 1877 по 1890 г., он был председателем состоящего при Харьковском университете Историко-филологического общества.

К А. А. Потебне, создавшему в Харьковском университете свою научную школу, ездили совершенствоваться молодые ученые-слависты, в числе их будущий академик Борис Михайлович Ляпунов. Учеником А. А. Потебни был и исключительно талантливый, но рано умерший Александр Васильевич Попов.

Умер А. А. Потебня в Харькове 11 декабря 1891 г. (в возрасте 56 лет).

О том, что потеряла отечественная наука со смертью А. А. Потебни, горячо и верно сказано в одном из многочисленных некрологов: „С кончиною А. А. Потебни не стало одного из даровитейших и прекраснейших русских людей... Харьков, вообще Украина наша всегда может указывать с гордостью на Потебню, как на один из своих драгоценных даров нашей общей русской образованности. Мир его праху и глубокая признательная память потомства за его прекрасные труды, один из лучших подвигов русской мысли в области человеческого знания“1.

СПИСОК ПЕЧАТНЫХ ТРУДОВ А. А. ПОТЕБНИ

А. КНИГИ, СТАТЬИ, ЗАМЕТКИ, РЕЦЕНЗИИ

1. О некоторых символах в славянской народной поэзии, Харьков, 1860; изд. 2, Харьков, 1914 [I. О некоторых символах в славянской народной поэзии. II. О связи некоторых представлений в языке. III. О купальских огнях и сродных с ними представлениях. IV. О доле и сродных с нею существах. Разделы II, III, IV издавались также отдельно (см. ниже 4, 8, 10)].

2. Мысль и язык, СПБ, 1862 (отдельный оттиск статей, опубликованных в „Журнале Министерства народного просвещения“1 за 1862 г.); изд. 4, Одесса, 1922; изд. 5, Харьков, 1926.

3. Отчеты о заграничной командировке, „Извлечения из отчетов лиц, отправленных Министерством народного просвещения за границу для приготовления к профессорскому званию“, ч. I и II, СПБ, 1863. То же, в „ЖМНП“, 1962—1863.

4. О связи некоторых представлений в языке, Воронеж, 1864 (из „Филологических записок“2, вып. III, 1864).

5. Заметка на заметку Сняткова о „Кике“, „Филол. зап.“, вып. 1, 1865.

6. О мифическом значении некоторых обрядов и поверий, Москва, 1865 (из „Чтений Московского общества истории и древностей российских“, книги 2—4, 1865).

7. Два исследования о звуках русского языка. I. О полногласии. II. О звуковых особенностях русских наречий, Воронеж, 1866 (из „Филол. зап.“ за 1864—1865 гг.).

8. О доле и сродных с нею существах, Москва, 1867 (из издания „Древности“, Труды Московского археологического общества, т. I, Москва, 1865—1867).

9. К статье Афанасьева „Для археологии русского быта“, „Древности“, Труды Московского археологического общества, т. I, Москва, 1865—1867.

10. О купальских огнях и сродных с ними представлениях, Москва, 1867 (из „Археологического вестника“ Московского археологического общества, май — июнь, июль — август, 1867).

11. Переправа через воду, как представление брака, Москва, 1868 (из „Археологического вестника“ Московского археологического общества, ноябрь — декабрь 1867—1868).

12. Заметки о малорусском наречии, Воронеж, 1871 (из „Филол. зап.“, вып. I, II, IV, V за 1870 г.).

13. Из записок по русской грамматике, I. Введение, Воронеж, 1874 (из „Филол. зап.“, вып. IV—VI за 1873 г.).

14. Из записок по русской грамматике, II. Составные члены предложения и их замены в русском языке, Харьков, 1874 (из „Записок Харьковского университета“ за 1874 г.), изд. 2, исправленное и дополненное, Харьков, 1888 (на обложке 1889 г.)1.

15. Заметки по исторической грамматике русского языка, „ЖМНП“ за 1873—1874 гг. (перепечатано в работе „К истории звуков русского языка“).

16. Грамматические замечания по поводу сочинений М. Колосова и Л. Гейтлера, „Филол. зап.“, вып. I, IV, V, VI за 1875 г.

17. Орфографическая заметка 2, „Филол. зап.“, вып. VI за 1875 г.

18. К истории звуков русского языка. I, Воронеж, 1876 (из „Филол. зап.“, вып. I—III за 1876 г.). II. Этимологические и другие заметки, Варшава, 1880 (из „Русского филологического вестника“3 за 1879 г.). III. Этимологические и другие заметки, Варшава, 1881 (из „РФВ“ за 1880 г.). IV. Этимологические и другие заметки, Варшава, 1883 (из „РФВ“ за 1883 г.).

19. Малорусская народная песня по списку XVI века. Текст и примечания, Воронеж, 1877 (из „Филол. зап.“, вып. II за 1877 г.).

20. Рецензия на сочинение П. Житецкого „Обзор звуковой истории малорусского наречия“, Киев, 1876. „ЖМНП“ за 1877 г. Более подробно — „Записки Академии наук“ (в „20-м отчете об Уваровских премиях“), т. 33. Прилож., СПБ, 1878.

21. Слово о полку Игореве. Текст и примечания, Воронеж, 1878 (из „Филол. зап.“ за 1877—1878 гг.); изд. 2, Харьков, 1914.

22. Рецензия на сборник „Народные песни Галицкой и Угорской Руси, собранные Я. Ф. Головацким“, М., 1878, 3 части в IV томах, „Записки Академии наук“ (в „22-м отчете об Уваровских премиях“), т. 37. Прилож., СПБ, 1880.

23. Александр Васильевич Попов. В кн. А. В. Попов, Синтаксические исследования. I. Именительный, звательный и винительный в связи с историей развития заложных значений и безличных оборотов в санскрите, зендском, греческом, латинском, немецком, литовском, латышском и славянских наречиях, Воронеж, 1881, стр. I и II.

24. Некролог проф. А. М. Колосова. Газета „Южный край“, № 28 за 1881 г.

25. Объяснения малорусских и сродных народных песен, т. I, Варшава, 1883 (из „РФВ“ за 1883 г.); т. II. Колядки и щедровки, Варшава, 1887 (из „РФВ“ за 1887—1888 гг.).

26. Значения множественного числа в русском языке, Воронеж, 1888 (из „Филол. зап.“ за 1888 г.).

27. Этимологические заметки, „Живая старина“, вып. III за 1891 г.

28. Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка, Харьков, 1894; изд. 3, Харьков, 1930.

29. Язык и народность, „Вестник Европы“, кн. IX за 1895 г.

30. Рецензия на работу А. Соболевского „Очерки из истории русского языка“ (ч. I, Киев, 1884), СПБ, 1896 (из „Известий Отделения русского языка и словесности Академии наук“, т. I, кн. 4, 1896).

31. Из записок по русской грамматике, III. Об изменении значения и заменах существительного, Харьков, 1899.

32. Из записок по теории словесности, Харьков, 1905.

33. Из записок по русской грамматике, IV, М. — Л., 1941.

Б. РЕДАКЦИЯ ИЗДАНИЙ, ПРЕДИСЛОВИЯ К ИЗДАНИЯМ

34. Сочинения Григория Федоровича Квитки (Основьяненка) в 6 томах, 1887—1894. Тт. 1—4 под редакцией А. А. Потебни.

35. Сочинения П. П. Артемовского-Гулака, „Киевская старина“ за 1888 г., с кратким предисловием и примечаниями А. А. Потебни.

36. „Степови думы та спивы“ Ивана Манджуры, 1889. Под редакцией А. А. Потебни.

37. Малорусские домашние лечебники XVIII в., „Киевская старина“, кн. I за 1890 г., с предисловием А. А. Потебни.

38. Сказки, пословицы и т. п., записанные И. И. Манджурой. „Сборник Харьковского историко-филологического общества“, т. 2, 1890, под редакцией А. А. Потебни.

I. ЧТО ТАКОЕ СЛОВО
Что такое слово? Определение отдельного слова как единства
„членораздельного звука и значения, по-видимому, противоречит
обычному утверждению, что «одно и то же слово не только в раз-
личные времена или по различным наречиям одного и того же
языка“, но и в одном и том же наречии в определенный период
„имеет различные значения“ (Буслаев, Гр., § 112).
Говоря так, представляем слово независимым от его значений,
т. е. под словом разумеем лишь звук, причем единство звука и
значения будет не более единства дупла и птиц, которые в нем
гнездятся. Между тем членораздельного звука без значения не
называем словом. Такой звук есть искусственный фонетический
препарат, а не слово.
Для разъяснения этого и подобных недоумений полезно иметь
перед глазами хоть небольшой отрывок истории слова. Вот, напр.,
что мы знаем о слове верста. Прежде всего оно не заимство-
вано ни из готского, где rasta, milliare (Срезневский, Мысли
об ист. рус. яз., 137), ни откуда бы ни было. Далее, оно не
имеет ничего общего со взятым из немец, верстать (сущ., ж.),
верстак, польск. warsztat, лит. warksztotas. При нем стоит
верс-тва, несмотря на различие в суффиксах, не представляю-
щее заметных отличий в значениях. Перед суф..-та и -тва с —
из т, что делает возможным сродство с верт-еть. Что это
сродство действительно существует, в этом убеждает сравнение
с литовским и латинским. Литов. wars-ta-s (м. р.) — собственно
поворот (плуга), длина борозды, проведши которую плуг пово-
рачивают, мера расстояния, ein pfluggewende, мера поля; лит.
warsmas, warsnas, warsnis, id; по всей вероятности, не прямо из
t, перед m, n (Schi., Lit. Gr., § 23,5), а из ss, которое из tš, так
что суффиксы здесь -sma, -sna, -sni. Лит. warsna (ж. р., суф.
-sna) во мн. ч. das gewende, в един, warsna, raszto, отдел (писа-
ния), параграф. Латин. versus [буквально = литов. warstas, с тою
разницею, что U в лат. = з, как в versum (t-tum), tonsum (d-tum)] —
поворот, заворот, в частности заворот плуга на конце нивы
(=versura), откуда — борозда, мера расстояния, а затем полевая
квадратная мера, как чешек, hony, рус, польск. загон, zagon

(поля); по сходству с бороздою — стих, строка. [Сравнение оранья
(и сеянья) с писанием весьма распространено: ср. греч. βοοστροφη-
δόν и загадки: лит. kurs, kytras gimęs, su żasele arie? rasztininķs
su plunksna (Schi., Leseb., 64) — кто, хитрым (мудрым) родившись,
гусью орет? писарь пером; укр. білоє поле, гусь на нем оре,
мудрой го сіє (H о м и с, 303); мудрий мудрець гуссю оретъ (ib.);
вр. пятеро пашут = рука пишет (Даль, 449). Таким же
образом и в верста находим следующие значения:
а) Из предполагаемого «поворот плуга “ — борозда, сохраненное
в сербском (врста).
б) Обыкновенная, впрочем, различная в разных местах длина
борозды становится путевою мерою (напр., Новг. лет., 1, 14 под
1168: воротишася отъ города за 30 верстъ; Ип. лет., 93, 94, 106
и др.). Без сомнения, мера эта сначала была значительно меньше
восьмисотной и пятисотной версты. Ср. вр. гоны, расстояние,
какое лошадь в сохе проходит не поворачивая назад; длина па-
шенной полосы: гряда в поле, служащая межою; мера длины,
близкая к длине загона, нивы, от 7 сажен до полуверсты и версты;
укр. гони — длина лана, около 80 саженей; чешек, hony — длина
в 125 шагов, затем — jitro (утро, уповод), jugerum, gewende,
Ѵ2 дня поля. Ср. также Iliad., X, 351 сл. (и Odys., VIII, 124):
αλί' δτε δή ράπέην δσσον τ'επί ουρά πέλονται ήμιόνων, αϊ γάρ τε β$ών
προφερέστεραί εισιν έλκέμεναι νειοιο βαθείης πηκτόν αροτρον... где раз-
личаются, как мера расстояния, муловые гоны от воловых.
Потт (Zeitschr. f. vergi. Spr., VIII, 21) предполагает, что в ос-,
новании рус. верста в этом значении лежит представление
равных пространств, обозначаемых столбами (durch die Wieder-
kehr eines pfahles), т. е. он видит связь этого слова с корнем
варт в возвращении столбов, но тем не менее указывает на
сходство с versus, в коем ничего подобного не находится. Значе-
ние меры в верста, конечно, древнее того времени, когда стали
ставиться верстовые столбы.
в) Рус. верста, верзила, высокорослый человек (презри-
тельно)—не непременно от значения „верстовой столб“, а и от
меры пути. Дорога загадывается так: „довга Гася (ѵ. лежить
Гася) простяглася, а як устане, до неба достане“ (укр.); лит.
kad atsitēstu, dangų paremtu; kad rankäs turėtu, wag{ sugautu —
если б встал (путь, kelies, м. р.), до неба б достал, если б руки
имел, вора б поймал.
г) Рус. верста, верстовой столб, по такому же переходу
мысли, по какому гоны получает значение версты, как предела
нивы.
д) От значения борозды, как прямой, длинной,— верста, ряд
предметов по прямой линии, напр. кирпичей в стене, камней в мо-
стовой. Отсюда же в.-луж. worszta, слой снопов в клуне; пол.
warsta, warstwa, чеш. vrstva, vrstev, слой; хорут. versta, ряд
вообще, в том числе и строка: po vrsti, по ряду, рядами, по по-
рядку; jedno-, dvoj-, troj-, kelikovrst, в один, в два, во сколько

рядов, simplex, duplex etc. Отсюда хорут. серб, врста, разряд,
класс, сословие; серб, врстан човјек, порядочный, почтенный;
серб, врстати се, становиться в ряд. [Со значением ряда ср.
литов. eile, борозда, строка, стих, слой, степень родства, ряд,
боевой строй, порядок. Ближайшая форма корня — il из предпола-
гаемого ir, а это из ar или в значении «орать“ (литов. arti и срод-
ное с ним irti, remigare), или со значением „ити“ (санскр. ар со
специальными временами от арчһ). В последнем случае ср. греч.
στοίχος, ряд, линия, порядок, боевой строй, стих, при στείχω, иду,
санскр. стигh, ascendere, гот. staiga, слав, стьзя и пр. Curt.,
Grundz., 1, № 177.]
е) От значения борозды, как идущей рядом с другою и рав-
ной с нею, ст.-рус. и ст.-сл. вьрста, връста и соврем, вр^
верста, пара, ровня; „божьствьная и свѣтозарьная вьрста
Борисе и Глѣбе“ (до 1163 года, Срезн., Пам. рус. п.; там же
„Борисе и Глѣбе мученика святая и супруга“ (пара, как пара
волов в ярме). Отсюда вр. верстать, ровнять.
ж) От значения версты, как длины (пройденной), согласно
с обычным представлением времени пространством и жизни путем,
идет ст.-рус. и ст.-слав. вьрста, връста, возраст („отъ млады
вьрсты“, „юнъ верстою“). Съвьрстьникъ (срб. врсник) —
имеющий одну версту с другим, однолеток и в этом смысле
ровня, и, как жена, муж называются ровнею, так в следующем
съвьрстьниця, жена: „мужи плакахуся съверьстниць своихъ“
(Ип. л., 200).
Из этих значений не менее 3—4 живет в одно время в рус-
ском языке, в каких бы тесных пределах мы его ни понимали.
Совершенно случайно, что они не сохранились все.
Итак, слово верста, по-видимому, многознаменательно; но та-
кою оно лишь в том виде, в каком является в словаре. Между
тем действительная жизнь его и всякого другого слова совер-
шается в речи. Говоря „пять верст“, я разумею под „верст“ не
ряд, не возраст и пр., а только меру расстояния. Слово в речи
каждый раз соответствует одному акту мысли, а не нескольким,
т. е. каждый раз, как произносится или понимается, имеет не более
одного значения. Сравнивая отдельный акт речи „пять верст“,
„отъ млады вьрсты“ и т. п. и отвлекая общее, находимое в этих
актах, мы должны считать это общее лишь сокращением, а не
неизменною субстанцией, окруженною изменчивыми признаками.
В действительности не только верста = 500 саженей есть слово
отдельное и отличное от верст а = возраст, верст а = пара, но и
верста в одном из этих значений есть иное слово, чем версты,
версте и т. д. в том же лексическом значении, т. е. малейшее
изменение в значении слова делает его другим словом. Таким
образом, пользуясь выражением „многозначность слова“, как мно-
жеством других неточных выражений, сделаем это выражение
безвредным для точности мысли, если будем знать, что на деле
есть только однозвучность различных слов, то есть то свойство.

что различные слова могут иметь одни и те же звуки. Однозвуч-
ность эта частью оправдывается единством происхождения слов,
частью же происходит от уравнивающего действия звуковых
стремлений языка, действия, в общем имеющего психологическое
основание, но независимого от особенности значения слова. Напр.,
род, лоб местами произносятся как рот, лоп не в силу своего
значения, а потому, что всякий звучный согласи, зв. на конце
превращается в отзвучный; нем. bratpfanne превратилось в рус.
противень не потому, что сковорода чем-либо напоминает
вещь, противную другой, т. е. соответствующую или равную ей,
а потому, что нем. слово своими звуками напомнило русское.
Греч, προς-φορά уже в древ.-рус. не позже XII в. явилось в форме
проскура (Вопрош. Кюрик., Калайдов., Пам. росс. слов. XII в.,
173; Житие Феодосия по сп. XII в.), как и ныне в укр. и др.,
за чем, сколько известно, не последовало никакого сближения
значений с про и скора, шкура или другими туземными сло-
вами. От чисто фонетической нивеляции слов отличны случаи так
называемой немецкими учеными „народной этимологии“ (Volksety-
mologie), когда этимологически непонятное слово сближается и по
смыслу со словом понятным и когда т. о. в семейство действи-
тельно родственных слов ошибочно вводятся слова, первоначально
чуждые этому семейству. Напр., лат. summa, итог, понятое как
складчина или сбережение, переходит в укр. сума („невелика
сума грошей“ у Квитки); лат. levisticum в нем. liebstöckel, откуда
укр. любисток, которым поят „для любощів“; лат. centaurium
(из греч., кентаврово зелье), сближенное с centum и aureus, дало
нем. tausendgüldenkrant (Pott, Etym. Forsch., II, 4, 333), откуда
укр. золототысячник.
Откуда бы ни происходила родственная связь однозвучных
слов, слова эти относятся друг к другу, как предыдущие и по-
следующие. Без первых не были бы возможны последние. Обыкно-
венно это называют развитием значений слова из одного
основного значения, но, согласно со сказанным выше, собственно
это можно назвать только появлением целого слова, т.е.
соединения членораздельного звука и одного значения, из слова
предыдущего.
II. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ И ЗНАЧЕНИЕ
Когда говорим, что А значит или означет Б, напр., когда,
видя издали дым, заключаем: значит, там горит огонь; то мы по-
знаём Б посредством А. А есть знак Б, Б есть означаемое этим
знаком, или его значение. Знак важен для нас не сам по себе,
а потому, что, будучи доступнее означаемого, служит средством
приблизить к себе это последнее, которое и есть настоящая цель
нашей мысли. Означаемое есть всегда нечто отдаленное, скрытое
трудно познаваемое сравнительно со знаком.

Понятно, что функции знака и значения не раз навсегда свя-
заны с известными сочетаниями восприятий и что бывшее прежде
значением в свою очередь становится знаком другого значения.
В слове также совершается акт познания. Оно значит нечто,
т. е., кроме значения, должно иметь и знак. Хотя для слова звук
так необходим, что без него смысл слова был бы для нас недо-
ступен, но он указывает на значение не сам по себе, а потому,
что прежде имел другое значение. Звук верста означает меру
долготы, потому что прежде означал борозду; он значит „бо-
розда“, потому что прежде значил „поворот плуга“, и так далее
до тех пор, пока не остановимся на малодоступных исследованию
зачатках слова. Поэтому звук в слове не есть знак, а лишь обо-
лочка, или форма знака; это т. ск. знак знака, так что в слове
не два элемента, как можно заключить из вышеприведенного опре-
деления слова как единства звука и значения, а три.
Для знака в данном слове необходимо значение предыдущего
слова, но знак не тождествен с этим значением; иначе данное
слово, сверх своего значения, заключало бы и все предыдущие
значения.
Я указываю начинающему говорить ребенку на круглый мато-
вый колпак лампы и спрашиваю: „что это такое?“ Ребенок много
раз видал эту вещь, но не обращал на нее внимания. Он ее не
знает, так как сами по себе следы впечатлений не составляют
знания. Я хочу не столько того, чтобы он дополнил впечатления
новыми, сколько того, чтобы он объединил прежние и привел их
в связь со своим запасом сознанных и приведенных в порядок
впечатлений. На мой вопрос он отвечает: „арбузик“. Тут прои-
зошло познание посредством наименования, сравнение позна-
ваемого с прежде познанным. Смысл ответа таков: то,
что я вижу, сходно с арбузом.
Назвавши белый стеклянный шар арбузом, ребенок не думал
приписывать этому шару зеленого цвета коры, красной середки
с таким-то узором жилок, сладкого вкуса; между тем под арбу-
зом в смысле плода он разумел и эти признаки. Из значения
прежнего слова в новое вошел только один признак, именно шаро-
видность. Этот признак и есть знак значения этого слова.
Здесь мы можем назвать знаки иначе: он есть общее между
двумя сравниваемыми сложными мысленными
единицами, или основание сравнения, tertium compara-
tionis в слове.
Так и в прежде приведенных примерах: кто говорит „верста“
в значении ли определенной меры длины, или в значении ряда
или пары, тот не думает в это время о борозде, проведенной по
полю плугом или сохою, парою волов или лошадью, а берет из
этого значения каждый раз лишь по одному признаку: длину,
прямизну, параллельность. Одно значение слова вследствие своей
сложности может послужить источником нескольким знакам,
т. е. нескольким другим словам. Итак, знак по отношению к зна-

чению предыдущего слова есть лишь указание, отношение к этому
значению, а не воспроизведение его. Согласно с этим не следует
смешивать знака в слове с тем, что обыкновенно называют
собственным значением слова, противопоставляемым значению
переносному1. Собственное значение слова есть все значение
предыдущего слова по отношению к последующему, а где не
требуется особенной точности — даже совокупность нескольких
предыдущих значений по отношению к нескольким последующим.
Напр., можно сказать, что белый, albus, lucidus, есть собствен-
ное по отношению к белый, добрый, прекрасный, милый (как
отчасти в русском, а особенно в лит. balts). В том, что мы от-
носительно называем собственным и что в свою очередь есть
переносное по отношению к своему предшествующему, может
быть несколько признаков, между тем как в знаке только один.
Белый, albus, есть в равной мере собственное по отношению
к белый, вольный, и к белый, добрый, но знаки во втором и
третьем слове (иначе: основания сравнений с первым) различны.
Так как в данном слове, рассматриваемом как действительное яв-
ление, а не отвлечение, находим всегда только одно значение,
то, не применяясь к принятой терминологии, а видоизменяя ее
по-своему, мы не можем говорить ни о собственном, ни о пере-
носном значении данного слова: предыдущее значение есть для
нас значение не только слова, которое рассматриваем, а другого.
Каждое значение слова есть собственное, и в то же время каж-
дое, в пределах нашего наблюдения,—производное, хотя бы то,
от которого произведено, и было бы нам не известно.
И с другой стороны, по отношению к значению последующего
слова знак есть только указание. Он только намекает на это
значение, дает возможность в случае надобности остановиться на
нем и постепенно привести его в сознание, но позволяет и не
останавливаться.
Знак в слове есть необходимая (для быстроты мысли и для
расширения сознания) замена соответствующего образа или поня-
тия; он есть представитель того или другого в текущих де-
лах мысли, а потому называется представлением. Этого
значения слова представление, значения, имеющего особен-
ную важность для языкознания и обязанного своим происхожде-
нием наблюдению над языком, не следует смешивать с другим,
более известным и менее определенным, по которому представле-
ние есть то же, что восприятие или чувственный образ, во вся-
ком случае — совокупность признаков. В таком значении употреб-
ляет слово представление и Буслаев: «отдельным словом озна-
чаются представления и понятия- (Грам., § 106). В том
1 „Между многими значениями одного и того же слова отличаем такое,
которое, по нашим понятиям, кажется нам собственным, а остальные пере-
носными; напр., в белый значение цвета называем собственным (напр., белая
бумага), а значение света переносным (напр., белый день, белый свет)“, Бу-
слаев, Гр., § 143. ,

смысле, в каком мы принимаем это слово, согласно со Штейнта-
лем (Vorstellung) и другими, представление не может быть озна-
чаемым: оно только означающее.
Представление, тождественное с основанием сравнения в слове,
или знаком, составляет непременную стихию возникающего
слова; но для дальнейшей жизни слова оно необходимо. Как из-
вестно, есть много слов, связь коих с предыдущими не только не
чувствуется говорящим, но не известна и науке. Почему, напр.,
рыба названа рыбой, или иначе говоря: как представляется рыба
в этом слове? Значение здесь непосредственно примыкает к звуку,
так что кажется, будто связь между ними произвольна. Говорят,,
что представление здесь есть, но оно совершенно пусто (бессо-
держательно) и действует, как нуль в обозначении величин араб-
скими цифрами: разница между 3, 30, 0,3 зависит от пустого
места при 3, обозначаемого нулем (Steinthal, Gram. Log. u.
Psychol., 334). Кажется, однако, что таким образом лишь напрасно
затемняется значение термина „представление“. В слове ры-
ба содержание не представляется никак, а потому представления
в нем вовсе нет, оно потеряно. Значение имеет здесь только
внешний знак, т. е. звук. Этим, однако, не изгладилась разница
между этим словом и соответственным словом другого языка,
напр. piscis или литов. żuwis. Разница между ними с самого на-
чала состояла, кроме звука, не в одном знаке или представлении,,
но и в количестве предикатов, вещественным средоточием коих
служило представление. Эта последняя разница осталась и после
того, как представление исчезло, если угодно, превратилось в ма-
тематическую точку.
Что такое „значение слова“? Очевидно, языкознание, не укло-
няясь от достижения своих целей, рассматривает значение слов
только до известного предела. Так как говорится о всевозможных
вещах, то без упомянутого ограничения языкознание заключало
бы в себе, кроме своего неоспоримого содержания, о котором не
судит никакая другая наука, еще содержание всех прочих наук.
Напр., говоря о значении слова дерево, мы должны бы перейти
в область ботаники, а по поводу слова причина или причинного
союза — трактовать о причинности в мире. Но дело в том, что
под значением слова вообще разумеются две различные вещи, из
коих одну, подлежащую ведению языкознания, назовем ближай-
шим, другую, составляющую предмет других наук,дальней-
шим значением слова. Только одно ближайшее значение
составляет действительное содержание мысли во время произнесе-
ния слова. Когда я говорю „сижу за столом“, я не имею в мысли
совокупности раздельных признаков сиденья, стола, простран-
ственного отношения за и пр. Такая совокупность, или понятие,
может быть передумана лишь в течение ряда мгновений,' посред-
ством ряда умственных усилий и для выражения своего потребует
много слов. Я не имею при этом в мысли и живого образа себя
в сидячем положении и стола, образа, подобного тому, какой мы

получаем, напр., когда, закрывши глаза, стараемся мысленно изо-
бразить себе черты знакомого лица. Несмотря на такое отсутствие
во мне полноты содержания, свойственной понятию и образу,
речь моя понятна, потому что в ней есть определение места и
мысли, где искать этой полноты, определение, достаточно точное
для того, чтобы не смешать искомого с другим. Такое опреде-
ление достигается первоначально посредством представления,
а затем и без него, одним звуком. Пустота ближайшего значения,
сравнительно с содержанием соответствующего образа и понятия,
служит основанием тому, что слово называется формою
мысли.
Ближайшее значение слова, одно только составляющее пред-
мет языкознания, формально вовсе не в том смысле, в каком
известные языки, в отличие от других, называются формальными,
различающими вещественное и грамматическое содержание. Фор-
мальность, о которой здесь речь, свойственна всем языкам, все
равно, имеют ли они грамматические формы, или нет. Ближайшее,
или формальное, значение слов, вместе с представлением, делает
возможным то, что говорящий и слушающий понимают друг друга.
В говорящем и слушающем чувственные восприятия различны
в силу различия органов чувств, ограничиваемого лишь родовым
сходством между людьми. Еще более различны в них комбинации
этих восприятий, так что когда один говорит, напр., „это неклен“
(дерево), то для другого вещественное значение этих слов совсем
иное. Оба они думают при этом о различных вещах, но так, что
мысли их имеют общую точку соприкосновения: представление
(если оно есть) и формальное значение слова. Для обоих в при-
веденном примере отрицательная частица имеет одинаковый смысл,
именно такой, какой в отрицательных сравнениях: это — клен,
но в то же время и не клен, т. е. не обыкновенный клен и не
черноклен. Для обоих словом неклен назначено для татарского
клена одно и то же место в мысли подле обыкновенного клена
и черноклена, но в каждом это место заполнено различно. Общее
между говорящим и слушающим условлено их принадлежностью
к одному и тому же народу1. Другими словами: ближайшее зна-
чение слова народно, между тем дальнейшее, у каждого раз-
личное по качеству и количеству элементов,— лично. Из лич-
ного понимания возникает высшая объективность мысли, научная,
но не иначе, как при посредстве народного понимания, т. е. языка
и средств, создание коих условлено существованием языка. Таким
образом, область языкознания народно-субъективна. Она соприка-
сается, с одной стороны, с областью чисто личной, индивидуаль-
но-субъективной мысли, с другой — с мыслью научной, представ-
ляющей наибольшую в данное время степень объективности.
1 Слово народ употреблено здесь для краткости. Круг единства пони-
мания известного слова может быть гораздо теснее отвлеченного понятия
такой-то (русский и пр.) народ“.

III. РАЗЛИЧНЫЕ ПОНЯТИЯ О КОРНЕ СЛОВА
Мы видели, что появление данного слова предполагает суще-
ствование предыдущего; это в свою очередь возникает из другого
и т, д. Пока остановимся на этом наблюдении, хотя оно не может
нас удовлетворить, так как невозможно допустить, не впадая
в мистицизм, чтобы ряды слов продолжались до бесконечности
и чтобы язык не имел начала. К этому наблюдению мы прибавим
другое. В словах индоевропейских языков замечается, кроме раз-
личия элементов, т. е. кроме того, что слово состоит из звуко-
вого единства, представления и значения, еще другого рода слож-
ность, состоящая в том, что слово заключает в себе более одной
части1 и что части эти не могут быть выведены одна из другой:
-та в верс-та не есть порождение части верт и не предпола-
гает ее, и наоборот. Правда, в санскрите есть слова, частью упо-
требляемые самостоятельно (напр. гир, воззвание, речь, двиш,
враг), частью стоящие на конце других, более сложных слов, как
лиһ в мадһу-лиһ, собственно медолиз, пчела (Bopp, Krit.
Gr. der Sankr. Spr., § 106, 154; Μ. Müller, Vöries, üb. die
Wiss. d. Spr., II, 75—6), слова, коих звуки не могут быть разби-
ваемы на части без уничтожения всякого их значения. Останавли-
ваясь только на звуках этих слов, не можем заметить в них ни-
какого различия частей; но, обращая внимание на то, что эти слова
суть имена, а не другая какая-либо часть речи, и что этот отте-
нок не может быть выведен из значений, как „звать“, „ненави-
деть“, „лизать“, взятых сами по себе, мы должны признать в этих
словах сложность значения в том же самом смысле, в каком ее
находим в слове верста и т. п. На вопрос: „откуда могла
взяться эта сложность значения и почему слово, как гир, речь,
есть существительное женского р. в именит, пад. единств, ч.“?—
можем ответить только таким образом: так как в огромном боль-
шинстве случаев значение определенной грамматической катего-
рии (имя, глагол и т. д.) достигается в слове индоевропейских
языков тем, что оно заключает в себе более одной части, то и
сложность значения слов, как двиш, их грамматическая опреде-
ленность может быть только отражением более наглядной слож-
ности других слов2. Потому двиш понималось как имя, что
рядом с ним было сложное двеш-ми (или другая, более древ-
няя форма этого рода), имевшее функцию глагола.
Спрашивая себя после этого, какое значение можно придать
термину „корень слова“, прежде всего ответим, что корнем может
быть то, из чего возникает данное слово. В этом, впрочем, неупо-
требительном значении всякое относительно первообразное слово
будет корнем своего производного, с тем непременным условием,
1 Восклицание, как о! и т. п., не есть слово.
2 Есть случаи, когда звуковая неделимость слова только мнимая, когда
слово потеряло. звуковой элемент, бывший некогда носителем формального
значения; но отсюда не следует, что так бывает всегда.

чтобы первое объясняло все части последнего, напр. верста,
поворот плуга, по отношению к верста, борозда. Но этим зна-
чением термина удовольствоваться нельзя, ибо, напр., верста
в 1-м своем значении предполагает слово, которое не объяснит
нам происхождения части -та. Эта последняя должна иметь свой
корень. Так приходим к тому, что слово посредственно или не-
посредственно предполагает столько корней, сколько в нем час-
тей1. Мы видели выше, что под частями данного слова следует
разуметь как такие значения или их оттенки, которые изобража-
ются в слове особыми звуками, так и такие, которые в данном
слове звукового выражения не имеют, а предполагают лишь слож-
ность других слов. Если бы, разложив двешми и все слова
подобного строения ( ѥсмь, я(д)-мь) на составные части (дети,
н)с — ас, яд = ад и -ми), мы нашли корень каждой из них, то мы
бы увидели, что такой корень не мог бы иметь и той сложности
значения, какая существует в имени двиш, враг. Этой слож-
ности или грамматической определенности не от чего было бы
зависеть. При таком состоянии языка и имя двиш не могло бы
существовать как имя. В области исторически данных индоевро-
пейских языков не находим уже такой простоты строения, такого
отсутствия грамматических разрядов, но наверное предполагаем
в них такое состояние, основываясь как на анализе самых этих
языков, на существовании в наше время других языков подобного,
хотя и не вполне такого же устройства, так и на наблюдениях
над языком наших детей.
Под детским языком разумеем здесь не те так называемые
детские слова, как вава, цаца, которые входят в состав наших
словарей и суть не более как результаты старания взрослых при-
мениться к детскому выговору и пониманию2. Категории нашего
языка так тесно связаны с нашей мыслью, что мы их мыслим
и произнося и такие слова, как вава и пр. Слова эти в наших
устах выходят сложными результатами мысли, и потому это не
детские слова. Практически воротиться к первым ступеням раз-
вития мы уже не можем, но, наблюдая за первыми детскими по-
пытками сознательного мышления, присутствуем тем самым и при
зарождении языка, при самостоятельном создании слов, которые,
хотя в наше время почти никогда не переходят в язык взрослых,
да и самими детьми весьма скоро забываются, но дают возмож-
ность заключать о явлениях первобытного языка народов8. Вот
одно из подобных наблюдений.
1 С этой точки зрения нельзя было бы сказать, что „der ausdruck soff-
wurzel ist tautologisch; formwurzel — eine contradictio in adjecto. Den die
wurzel ist nur stoff (Steinth., Ueb. die Würz., Zeitschr. Völkerps., II, 461), так
как суффикс, имеющий уже лишь формальное значение, может быть корнем
другого суффикса.
2 Ср. Paul, Principien der sprachgesch., 1880, стр. 191.
3 Некоторые междометные слова, между прочим детские, т. е. созданные
не детьми, а для детей, даже фонетически предполагают категории имени,
глагола, множественного числа и пр.

Ребенку показали в окне игрушечной лавки статуэтку безо-
бразного старика в очках, читающего книгу, и сказали при этом,
что он ,бу-бу-ба́́“, т. е. он читает, произнося такие звуки. То,
что здесь было произнесено взрослым так называемое детское
слово, нам важно лишь для сравнения с тем, что произведено
этим словом в самом ребенке. Звуки „бу-бу-ба- сочетались в нем
с одновременным впечатлением от статуэтки, и из этой ассоциации
вышло в течение немногих следующих дней несколько слов с теми
же звуками, слов, возникновения которых никак нельзя было пред-
видеть вначале. Последовательность этих слов была приблизи-
тельно такова: нечто безобразное и страшное; не^то нехорошее,
неприятное в настоящем смысле и в шутку (напр., один знакомый
в очках, которого ребенок знал еще прежде и жаловал); нечто
чужое, но не страшное, а безразличное; нечто новое, странное,
с переходом от чужого к странному, как в странный и ėtran-
ge = extraneus. Конечно, тут легко было ошибиться в толкованиях,
но несомненно, что ребенок различал несколько значений, т. е.
слов, и что умысел лица, от которого заимствованы звуки „бу-
бу-ба\ мысль, вложенная этим лицом в эти звуки, в развитии
последующих значений были ни при чем. Тот же ребенок кухарку
Прасковью называл пухоня, а цироги, которые она подавала
на стол, — пухоня1. В первом примере безусловное начало ряда
слов есть сочетание Звуков „бу-бу-ба“ и известного чувственного
образа. Такое сочетание не только не есть имя или глагол, но это
даже вовсе не слово, потому что в нем недостает одного из су-
щественных элементов вновь возникающего слова, именно пред-
ставления: в нем новое восприятие не сравнивается ни с чем,
ничем не объясняется, не доводится до сознания, а лишь без
ведома лица связывается в нем со звуком, так что повторение
того же восприятия приводит в память и воспроизводит звук,
и наоборот. Отсюда заключаем, что и в языке первобытного чело-
века начало ряда слов не было словом. В нашем примере звук
был дан ребенку извне, независимо от самостоятельно полученного
им впечатления. Вполне самостоятельно созданных членораздель-
ных звуков мы в детском языке не замечаем, впрочем, не потому,
что их теперь вовсе не бывает, а потому, что степень их члено-
раздельности весьма низка и что эти несовершенные создания
весьма скоро вытесняются болеет совершенными заимствованиями.
В первобытном человеке, которому не у кого было заимствовать,
подобные звуки могли быть лишь отражением впечатления и на-
ходились от него в зависимости, условленной психофизическим
механизмом. Что и эти звуки стояли на низкой степени членораз-
дельности, сравнительно со строгою определенностью звуков мно-
гих позднейших языков, в том убеждают, между прочим, и на-
блюдения над фонетическими изменениями языков, исторически
1 Оттого, что при более настойчивом требовании имя кухарки повторялось
с обычным в таких случаях изменением ударения: „Прасковья, Прасковья!“

известных (см. Μ. Müller, Vorl. üb. die Wiss. d. Spr., II, 179
и сл.). Первое слово в нашем примере возникло тогда, когда
ребенок обозначил нечто страшное, напр. лицо, картинку, тень, но
непременно нечто не сливающееся с первым впечатлением, теми
же звуками „бу-бу-баа, с коими сочеталось это первое впечатле-
ние. Слово это было сознательным признанием сходства второго
восприятия с первым в одном признаке. Оно не осталось одино-
ким, но немедленно стало средством новых актов сознания и дало
начало новым словам, в ряду коих каждое предыдущее по отно-
шению к своим производным может назваться корнем, притом
с большим правом, чем первообразное слово флексивных языков
по отношению к своим последующим. Сложное первообразное
слово может вовсе не заключать в себе некоторых частей произ-
водного, так что последнее может для своего появления нуждаться
в нескольких словах, между тем как в нашем примере этого нет.
Здесь предыдущее слово заключает в себе все данные для воз-
никновения последующего при появлении нового восприятия, тре-
бующего сравнения и объяснения. Это потому, что пример наш
относится к тому периоду развития, в котором еще не возникла
потребность в сочетании слов для обозначения форм мысли, и са-
мих этих форм нет. Все слова ряда, различаясь по значению,
сходны, кроме звуков, в том, что не относят своего содержания
ни к какому общему разряду. Значение их не есть ни действие,
ни качество, ни предмет, а чувственный образ, предшествующий
выделению этих отвлечений.
Для наших детей период отсутствия флексий проходит очень
скоро, благодаря влиянию языка взрослых. Дети, начавшие лепе-
тать в конце первого года, на третьем, при благоприятных усло-
виях, доходят до правильного употребления лиц, падежей, пред-
логов, даже некоторых союзов. Периоды же жизни народов обни-
мают тысячелетия. Индоевропейское племя с незапамятных времен
говорит флексивным языком. Без сомнения, неисчислимые теперь
тысячелетия протекли для него между началом членораздельной
речи и началом флексий. На всем этом протяжении жизни языка
мы на основании того, что доступно непосредственному наблю-
дению, не можем предположить ничего, кроме простых сочетаний
звуков и восприятий в самом начале и затем — длинных рядов
слов дофлексивного и флексивного периода. Если под корнями по
преимуществу, согласно с сказанным до сих пор, будем разуметь
действительные величины, т. е. настоящие слова, но не представ-
ляющие никакой сложности частей и относящиеся к доформаль-
ному и дофлексивному периоду, то спрашивается, может ли оты-
скивание таких корней входить в число задач языкознания? По-
видимому, языкознание, по крайней мере теперь, не может пойти
далее определения самых общих свойств корня, понимаемого
в таком смысле. Отдельные корни для него недоступны. Чтобы
найти корень, необходимо, чтобы нам было дано слово, ибо корень
есть только предыдущее слово и без последующего не есть ко-

рень, как отец, не имевший никогда детей, не есть отец. Поло-
жим, нам было бы дано флексивное слово, непосредственно при-
мыкающее к дофлексивному периоду языка, хотя, собственно
говоря, нет исторически известного слова, относительно которого
мы имели бы право питать такую уверенность. Для большей про-
стоты обратим внимание на одну лексическую сторону этого слова.
Определить его корень — значило бы показать тот круг признаков
(значение предыдущего слова), из которого взято его представле-
ние. Здесь, очевидно, не говоря уже о звуках, две искомые вели-
чины, между тем как известная только одна, именно значение
данного слова. Как найти эти две неизвестные? Конечно, никак
не легче в доисторическом языке, чем в языке наших детей. Если
бы мы случайно не знали, какой образ' связан был ребенком со
звуками „бу-бу-ба“, то никакие соображения не навели бы нас на
то, почему ребенок, напр., медведя называет „бу-бу-ба“. Скорее
всего мы бы подумали, что это слово звукоподражательное, между
тем как на деле звуки этого слова для самого ребенка никогда
не были звукоподражанием. Столь же очевидно, что и в другом
примере по одному имени пирогов (пухоня́) совершенно невоз-
можно узнать отношение его к лицу (пухо́ня — Прасковья).
Итак, если о корне мы думаем, что он есть настоящее слово,
величина действительная, а не идеальная, и если мы относим его
к периоду языка, недоступному для наблюдения, то корень так и
останется нам неизвестным. Согласно с этим мы должны пред-
положить, что если языкознание не есть одно огромное заблуж-
дение, то под корнями, которые оно отыскивает, следует разуметь
нечто иное. И действительно, для практической этимологии корень
не есть настоящее слово.
Корень в индоевропейских языках, говорит Курциус, есть
знаменательное сочетание звуков, которое оста-
ется от слова по отделении всего формального
и случайного (Grundz. d. Griech. Etym., 43—44). Под случай-
ным здесь разумеется чисто фонетическое, не связанное с значе-
нием слова, незнаменательное, напр. опущение гласной ε в γί-γν-
ο-μαι при γένος. Оставаясь на точке зрения автора, можно допол-
нить это определение. Оно предполагает сознание функционального
различия между такими частями слова, как вьрт в верс-та,
такими, как -та, но затем оно берет во внимание только части
первого рода, т. е. те, которые имеют вещественное значение.
Это так несправедливо, что можно с таким же правом вместо
вышеприведенного определения поставить другое, столь же одно-
стороннее: в слове, разложимом на две части (ад-ми, ямъ), корень
есть то знаменательное сочетание, которое остается по отделении
всего вещественного, т. е. в нашем примере -м и, м ь. Разделивши
слово верста на в а ρ τ- и -τ а, видим, что по первой части оно
сходно с вертеть, ворот и пр., а по второй — с перс-т,
рос-т, пя-та, корос-та, золо-то, ле-то и пр., то есть
что слова соединяются в семейства не только лексическими, или

вещественными, но и формальными своими частями. Поэтому вы-
шеприведенному определению предпочтем другое: корень есть
знаменательное сочетание звуков, которое оста-
ется по выделении из слова всех остальных зна-
менательных сочетаний и по устранении звуко-
вых случайностей. Под именем звуковых случайностей
разумеем, между прочим, влияния выделяемых сочетаний на зву-
ковую форму остающихся. Можно обобщить это и сказать вместе
с м. Мюллером: для нас, говорящих флексивными языками, корни
суть то, что получается в остатке после полного анализа нашего
наречия или всех наречий, в своей совокупности составляющих
арийскую группу (Vöries, üb. die Wiss. d. Spr., II, 76). Сравнивая
между собою известное количество слов, напр. вла-ти-СА,
вал-и-ть, волн-а, вал-ъ, είλ-ό-ω (качу), έλ-ό-ω (вью), vol-v-o,
находя в них общее знаменательное сочетание звуков и утверж-
дая, что во всех этих словах выступает на яв значение движения
по кривой (Curt., Grundz., № 527), очевидно, отвлекаемся от не-
сходного в этих словах. Мы создаем отвлечение, служащее посо-
бием для нашей мысли, но никак не ее целью, как и всякое
отвлечение, корень, понимаемый таким образом, не может совпа-
дать ни с одним из конкретных явлений языка. Между тем те
самые ученые, которые считают корни отвлечениями, приписывают
им и реальное бытие. Так, Курциус, сказавши о том, что непро-
износимые сочетания, как γλ, κρ, θρσ, которые выдаются Бенфеем
за корни, могут быть только чистыми отвлечениями, имеющими
одно призрачное бытие, продолжает: „хотя корни, как мы их по-
нимаем, получаются посредством отвлечения, но из
этого отнюдь не следует, чтобы они не существовали в действи-
тельности; они в состоянии языка, исторически нам известном, не
существуют только сами по себе. Тем не менее они полусозна-
тельно лежат в основании происшедших из них форм, подобно
тому, как темы, произведенные от корней, в свою очередь лежат
в основании форм, от них происшедших. К тому же многое гово-
рит в пользу того, что такие корни в древнейшем периоде
языка, т. е. до появления флексий, и без всех прибавок имели
реальное бытие, что, иначе сказать, по крайней мере многие из
них были действительными словами- (Grundz. d. Gr. Etym. s, 44).
Итак, Курциус полагает, что от способа, каким добываются корни,
т. е. в настоящем случае от деятельности отвлечения, нельзя за-
ключать о том, существуют ли корни объективно или только
в нашей мысли: корни добываются отвлечением, а между тем су-
ществуют объективно. Очевидно, такое утверждение несправед-
ливо. Собирая в одно общие признаки волка, лисы, шакала, собаки
и отвлекаясь от признаков несходных, получим общее понятие,
которое не будет характеристикой никакого из этих видов и ни-
какого действительного животного. Корень как отвлечение и корень
как реальная объективная величина, т. е. как слово (ибо только
слово имеет в языке объективное бытие), суть два совершенно

различные понятия. Всякому продукту отвлечения необходимо
свойственно заключаться в каждой из единиц, бывших исходными
точками отвлечения, и быть общим всем этим единицам. Это свой-
ство имеет корень как отвлечение, но не корень как слово. Про-
цесс отвлечения корня не предполагает между словами, над кото-
рыми производится, никаких других отношений, кроме отношения
сходства. Напротив, корень как действительное слово предпола-
гает между словами этого корня генетическое отношение, о кото-
ром мы узнаем не посредством отвлечения, а посредством слож-
ного ряда вероятных умозаключений. Отношение корня как дей-
ствительного слова к производным сходно с отношением родона-
чальника к потомству. В роду, как и в ряду сходных слов, до
некоторой степени сохраняются известные наследственные черты.
Родовые черты могут быть отвлечены, но это отвлечение, хотя
и входит в характеристику каждого из членов рода и хотя может
служить посылкою к заключению о свойствах родоначальника,
никаким чудом не станет понятием об этом родоначальнике. По-
добным образом и корень как отвлечение заключает в себе неко-
торые указания на свойства корня как настоящего слова, но не
может никогда равняться этому последнему. Странно было бы
утверждать, что родоначальник живет в своем потомстве, хотя
бы и не „сам по себе“, а в соединении с чем-то посторонним.
Он в нем не живет никак; он был лишь виновником того, что
в потомстве сохраняются, хотя и не неизменно, некоторые черты.
Точно так нельзя думать, что в производных живет как бы то ни
было корень как слою. В дошедших до нас индоевропейских язы-
ках нет корней в смысле дофлексивных слов, но отношения этих
корней к своим производным были в существенном такие же, как
отношения известных нам первообразных слов к своим. И вот
спрашивается, разве первообразное слово подъшьва (подошва),л
почва (id.) заключено в своем производном почва, верхний
слой земли?1. Очевидно, что элементы первого слова, кроме зву-
ков, суть: значение — подошва обуви и представление — нечто
подшитое, и что этих элементов, опять кроме звуков, нет во вто-
ром слове, в котором значение (верхний слой земли) представлено
находящимся под ногою, подобно подошве. Вр. початок (укр.
починок) есть веретено пряжи, представленное имеющим один
початок (начало) нити, стало быть, одну нить; но в производ-
ном початок, колос кукурузы, представления первого слова
нет и следа, а от значения (веретено пряжи) остался один след
в том, что колос кукурузы представлен имеющим очертание вере-
тена с пряжею. Таким образом, в последующем слове, как уже
1 Ошибочно предположение Даля, что это слово относится к почивать.
Ср. ,подошва церковная“ — фундамент, 1552 г., Ак. отн. до Юр. Б. II, 776;
э..х пошвы (т. е. подшвы) до конька И около презренным взглядом Мое строе-
ние слегка С своим обозревая рядом, Ты... мнишь...“ (Державин); „до подошвы
они (мироеды) всех да разоряют“ (Барс, Причит., 1, 285).

выше было сказано, заключено всегда не предшествующее слово,
а лишь отношение к нему. Если же предыдущее слово исчезло
из языка, то тем самым исчезло и отношение к нему последую-
щего. То же следует сказать о звуковых отношениях слов. Во
множестве случаев очевидно, что известное сочетание звуков не
есть общее всему семейству слов. Заключая от случаев, имеющих
для нас силу аксиом, мы говорим, что ча (в початок) пред-
полагает чѧ ; но второе вовсе не заключено в первом, Ч не
заключено в своей соответственной русской форме. Согласно со
всем этим и корень, как дофлексивное слово, не заключен
в своих производных и не существует в них объективно ни сам
по себе, ни в соединении с другими корнями. Подобно тому как
дальнейшие члены рода получают жизнь не от того, кого люд-
ская память считает их родоначальником, а от своих родителей,
и при создании слова пред мыслью создателя находится корень
только тогда, когда слово прямо примыкает к дофлексивному
периоду. В остальных случаях реальною основою производного
слова служит не корень, как дофлексивное слово, и не тема,
которая есть отвлечение, а флексивное же слово.
Курциус, стараясь совместить отвлеченность корня с его объ-
ективным бытием, незаметно для себя подменяет одно понятие
о корне другим, совершенно отличным1. Далее он сам доказывает,
что корни, как он их понимает, не могут иметь другого бытия,
кроме идеального. Он отвергает корни, как непроизносимые соче-
тания согласных. Действительно, такое понятие о корне совмести-
мо лишь с полным отсутствием исторического взгляда на язык.
Лишь тот, для кого формы γί-γν-ο-μαι,, γέν-ος, γόν-ος и γυν-ή стоят
на одной плоскости, может считать корнем этих слов γν. Но то,
что в современном частном языкознании ставится на место такого
1 Он повторяет здесь ошибку М. Мюллера, который, как видно из сле-
дующего, признает за анализом чудотворную силу открывать корни как объ-
ективные единицы. Вслед за вышеприведенным определением корня М. Мюл-
лер говорит: «Если наш анализ совершен надлежащим образом, то то, что нам
является как простой остаток (т. е. корень как отвлечение), должно первона-
чально быть реальным зародышем. Эти зародыши на ранней степени разви-
тия языка должны были служить всякой цели. Мы не должны также забы-
вать, что есть языки, которые остались в этом зачаточном состоянии, в которых
до нынешнего дня нет никакого внешнего различия между корнем и словом.
В китайском, напр., ly означает орать, рало и вол (т. е. оратай), ta значит
быть великим, величина и великий. Следует ли принимать известное слово за
имя, или за глагол, или за частицу,— это зависит от места, занимаемого им в
предложении... На что же указывает это? Я полагаю, на то, что в росте языка
была ступень, на которой еще не было установлено то тесное разграничение,
какое мы делаем между частями речи, на которой даже различие подлежащего
и сказуемого, служащее основанием разграничению частей речи, несовершенно
еще проявилось в действительности и не получило еще никакого внешнего
выражения“ (Vöries., II, 76—77). Мы не сомневаемся в том, что была такая
пора в жизни флексивных языков, и утверждаем только, что остатки от ана-
лиза никоим образом не могут превратиться в реальные зародыши языка,
т. е. слова дофлексивного периода, и что мысль, противная этому, есть само-
обольщение.

корня, хотя и более удовлетворяет требованиям науки, тем не ме-
нее не есть действительное слово.
„Не столь легко, как на вопрос: возможно ли принимать кор-
ни без гласных, — говорит Курциус, — ответить на другой вопрос:
следует ли выставлять для каждого языка особые корни, или же
одни общие для всего семейства языков. На первый взгляд ка-
жется более согласным с понятием о корнях, как действительных
первобытных словах языка говорить не о греческих, а лишь об
индоевропейских корнях, ибо нет ничего достовернее того, что θε,
ζυγ, γεν никогда не были самостоятельными словами. Эти звуки
образовались лишь много спустя после того, как язык оставил
позади себя первобытные слова... Поэтому Гейзе допускает только
индоевропейские корни, а Штейнталь соглашается с ним, между
тем как Яков Гримм держится мнения, что то, что считается кор-
нем в одном языке, может не признаваться корнем в другом. Оче-
видно, дело идет здесь не о теории (т. е. не о полной истине,
доступной в данное время), по крайней мере не о ней одной, а
о практике, т. е. о временных потребностях исследования отдель-
ных языков. Кто принимает только индоевропейские корни, тот
тем самым должен устранить не только греческие, но и санскрит-
ские корни. Согласно с этим можно бы говорить только о корне
ган, а не оджан или γεν. Корень г ар, который и сам по себе
имеет три существенно различные основные значения: звать (γηρόω),
глотать (βορεΤν) и бодрствовать (έγρηγορένοα),— совпал, бы таким
образом с корнем д ж а р, который также имеет три главные значе-
ния: стареться (γέρων), приближаться и хрустеть. Так
как основное к в санскрите частью остается неизменным, частью
переходит в ч и с, то три корня: кам, любить, чам, хлебать, и
сам, успокаивать, или кар, делать, и чар, идти, должны быть све-
дены к одному или нескольким равнозвучным. Но не значило ли бы
это, по требованию теории, сваливать “в кучу образования, кото-
рые в живом языке далеко расходятся между собою? Еще опаснее
был бы такой прием в применении к греческому языку, в котором
уже с древнейших времен большее, чем в санскрите, количество
гласных содействовало различению значений, έδ, есть, и οδ, пах-
нуть, в греческом так же строго отделяются друг от друга, как
и соответственные слова в латинском (edere и odor) и литов-
ском (ėdmi, ем, и udžiu, нюхаю). Неужели оба корня нам следует
свести к не встречаемому нигде, чисто теоретическому ad? Кто
же поручится нам за то, что и в более раннем периоде ad, есть,
и корень, означающий нюхать, пахнуть, не были различены между
собою, но только неисследимым для нас способом? Темы (die
Stämme) άρ (άραρίσκω и άρόω), έρ (έρέσσω), όρ (δρνυμι) возводятся κ
одной основной теме — к сохраненному в санскрите а ρ-, но с каждою
из этих трех форм соединено особое значение: с формою с α —
значения ладно приходиться к чему и орать, с формою с ε — гре-
сти веслом, с формою с о — возбуждать, подниматься; а если
сравним латинские слова artus, rėmus и orior, то окажется, что и

здесь с теми же гласными связано тоже специальное значение.
Следовательно, изменение гласных здесь ни формально, ни слу-
чайно, но согласно с нашим определением должно быть отнесено
к корню. Кто примет одно ар за корень всех этих греческих
слов, тот изгладит специальное отношение звука α к значению
άραρίσκω и пр., тот упустит из виду элементы, служащие значению
в темах слов έρέσσω и δρμενος. Разница между ά'ρμενος (прилажен-
ный и пр.) и ορμενος (стебель, побег) совершенно отлична от раз-
ницы между λέγω и λόγος, между Ιτρεπον (imperf.) и Ιτραπον (aor.).
В последнем случае изменение гласных связано с формальным
значением слов, а в первом оно принадлежит к вещественному
содержанию языка (sprachstoff): έρ таким же образом заключено в
формах ώρτο (поднялся), δρμενος, δρνυμι, ορίνω, как их основное со-
держание (grundstoff), и действует в них, так сказать, как монада,
каким скр. ар- заключено в происшедших от него. Принятие та-
кого рода тем (άρ, έρ, όρ) столь же необходимо для ясного изобра-
жения строения языка, как и принятие тем именных, производных
глагольных и местоименных. И именная тема πλοο- никогда не
существовала сама по себе, а между тем мы называем ее тем же
именем, что и санскритскую тему плава-, самостоятельное суще-
ствование коей скорее может быть допущено. Мы называем с в
πλοο-ς, плав а-с окончанием именительного, хотя собственно пер-
воначальным знаком этого падежа было по всей вероятности с а.
Одним словом, везде в языкознании мы называем те звуковые
сочетания и элементы, которые суть изображения и как бы на-
следники соответственных индогерманских сочетаний и элементов,
теми же именами, что и эти последние. Так как в развитии языка
господствовало непрерывное предание, то γεν есть наследник кор-
ня ган. Γεν, постепенно образовавшееся из ган, всегда сохра-
няло одинаковую с ним ценность для словообразования;. почему
бы нам называть эти сочетания разными именами? Мне не кажутся
особенно удачными попытки предотвратить смешение индогер-
манских корней с теми, которые им наследовали. Гейзе различает
корни и коренные формы (wurzelformen), хотя, строго го-
воря, понятие корня несовместимо с понятием формы; Штейнталь
различает корень и тему, но последнее выражение слишком
обширно; Потт — корни абсолютные и относительные.
Сознание этого последнего различия без сомнения важно. Но не-
ужели всегда нам возможно дойти до безусловно последнего кор-
ня? Уже одна необходимость принимать для индогерманского пе-
риода множество гомонимных корней заставляет усумниться в
этом. Неужели кто-либо возьмется возвести к одному основному
значению значения вышеупомянутого корня кам, любить и
хлебать, или найдет вероятным, что язык с самого начала обо-
значил столь различные значения тем же звуком? Одним словом,
хотя мы признаем вероятным, что исходными точками индогерман-
ского языка были слова (wortkörper) вроде тех корней, до кото-
рых мы можем доходить посредством заключений, и что многие

из сих последних имели уже с самого начала именно те самые
звуки, какие мы в них находим, но решить, есть ли такое-то со-
четание звукового комплекса и значения безусловно древнейшее,
или нет, невозможно. Поэтому языкознание, в частности, всегда
будет иметь дело только с относительными корнями, которые в
каждом языке являются в другом виде“ (Curt., Grundz. d. Qriech.
Et.2, 45-7).
На это прежде всего заметим, что на наш взгляд вопрос о
том, „следует ли при современном состоянии языкознания для
каждого из индоевропейских языков принимать свои корни, или
только корни индоевропейские?“, не представляет никаких трудно-
стей. Тут нет никакого или ... или ... Без сомнения следует
выставлять те и другие. Начиная с ближайших к нам явлений
данного языка и восходя к началу, мы доходим до таких комп-
лексов, коих более древний вид не может быть найден средст-
вами одного этого языка, напр. до корней εδ и οδ в греческом,
до корней кам и чам в санскрите. Никто нам не мешает оста-
новиться на этом, но в таком случае мы насильно подавим в себе
последнее заключение, вытекающее из того, что нам известно,
именно, что οδ и εδ предполагают а д, что ч а м предполагает к а м.
Делая это заключение, мы оставляем открытыми вопросы: находи-
лись ли в связи между собою значения, известные нам в οδ и εδ,
в кам и чам? Если нет, то не было ли с самого начала звуко-
вой разницы между ад, есть, и ад, нюхать, пахнуть? Если да,
то какова была эта связь? Таким образом, мы вовсе не сваливаем
в одну кучу того, что разделено языком, вовсе не стираем уста-
новленных им отношений известных звуков к известным оттенкам
значения, так как, восходя от ближайших явлений к более отда-
ленным, не заметаем своих следов. Не может быть никакого вреда
от того, что состояние наших знаний принуждает нас принять для
чам предшествующую форму кам. Напротив, как ни бесплодна
может показаться такая теоретическая конструкция теперь, воз-
можно, что после она ляжет в основание дальнейших заключений.
Курциус думает, что никто не сочтет вероятным соединения в
слоге кам столь различных значений, как любить и хлебать. По-
чем знать? Хотя может со временем открыться, что кам, любить,
и чам, хлебать, не имеют между собою ничего общего, но не
невероятна покамест и их генетическая связь. В славянской на-
родной поэзии весьма распространено символическое изображение
любви едой и питьем1. Почему бы и в кам любовь не могла быть
представлена хлебаньем?
Принятие как общеиндоевропейских, так и специально грече-
ских, славянских и др. корней не заключает ни малейшего проти-
воречия. В общих чертах те и другие совершенно сходны. Пер-
вые не в большей мере суть настоящие слова, чем вторые, так
как ни те, ни другие не суть вовсе слова. Они — отвлечения, но
4 См. мое соч. Объясн. малор. песен, II, указатель.

добытые не из всего семейства слов, каков бы был, напр., корень
„гортанная + л“ в словах скользить, колзать, холзать,
гылзать и глудкой, а только из древнейшего члена семей-
ства в отдельном языке, как напр. в греческом или во всем ин-
доевропейском. Преимущества таких корней пред теми, которые
составляют вытяжку из всего известного семейства слов и равно-
мерно заключены в каждом его члене, равны преимуществам исто-
рического языкознания пред чисто описательным. Корень (отвле-
чение), как он понимается теперь, есть понятие несравненно более
определенное, чем корень как принадлежность описательного язы-
кознания. Так, в звуковом отношении вместо формулы „горт. +л“
для семейства скользить и пр. мы выставляем корень ска-
пал1. Мы уже не говорим о значении, общем всем словам одного
корня, которое, при многочисленности семейства и чрезвычайном
разнообразии, а нередко и противоположности значения состав-
ляющих его слов, должно быть чрезвычайно бледно. Мы припи-
сываем корню скһал то значение, какое может быть отвлечено
от значения глагола скһал-а-ти, колеблется, качается, — гла-
гола, не искусственно построенного нами, а действительно нахо-
димого в санскрите, который в этом случае кажется наиболее
близким к общеарийскому языку. Здесь можно поступать и дей-
ствительно поступают еще осторожнее. Звуковых знаменательных
сочетаний в языке несравненно менее, чем представлений и значе-
ний, так как на одно такое сочетание приходится сплошь и рядом
несколько значений. Другими словами, изменчивость и подвиж-
ность мысли в языке гораздо более изменчивости звуков. Звуко-
вые аналогии, которыми руководствуемся, восходя от последу-
ющих звуковых форм к предыдущим, заводят нас дальше, чем
те, посредством коих подвигаемся от последующих значений к
предыдущим. Поэтому благоразумно, выставляя звуковые сочета-
ния, предполагаемые в дофлексивном периоде известным семейст-
вом слов, вовсе не придавать этим сочетаниям вида действитель-
ных слов, не приписывать им значения древнейшего глагола в этом
семействе, но говорить, напр., что корень слов дамь, дат и,
дар, дань есть да или да (относит, краткости или долготы
конечного а корня см. Schleicher, Compend.s, § 206, прим. 3)
• с неизвестным значением1. Корни специально народные (греч.,
1 Если бы для совокупности слов, которые мы считаем сначала за одно
семейство, нашлось два или несколько корней, которые не могут бытъ сведены
к одному внутри данного языка, то мы бы сказали, что первоначальное наше
утверждение ошибочно и что мы имеем перед собою не одно семейство, а
несколько сродных, которых единство древнее рассматриваемого нами языка.
2 Такой корень не есть то же, что слог (понятие чисто фонетическое).
Штейнталь, излагая мысль Потта, говорит: „Мы употребляем выражения бук-
ва гласная, согласная, слог в том случае, когда, отвлекаясь от их
значения в языке, рассматриваем звуки или сочетания звуков как физиологи-
ческие продукты; с другой стороны, мы употребляем выражение корень,
рассматривая слог, как принадлежащий известному языку и имеющий опре-
деленное значение. Так. обр., разница между корнем и слогом, как между

слав, и пр.) и корни общеиндоевропейские суть не более, как не-
обходимые (каждая на своем месте) посылки начатого языкозна-
нием, но не доведенного до конца умозаключения о корнях, как
действительных словах, о свойствах языка, неизвестного нам ис-
торически. О таких корнях, конечно, нельзя сказать, что с них
началось создание языка (Curt., Zur Chronologie etc., 17); ими
только кончается наше знание строения языка. Кто же думает,
что довел исследование хотя одной какой-либо частности до са-
мого конца, кто, напр., в значении корней, добываемом ныне язы-
кознанием, усматривает действительные свойства первобытного
языка, тот принимает средство за цель, подмостки за самое
здание.
Довольно давно уже считается не стоящим опровержения мне-
ние, что все содержание языка идет от ограниченного числа,
напр., по Беккеру, от 82-х кардинальных понятий. Напротив, мы
слышим теперь, что содержание первобытного языка должно было
быть более частно, что, заключая от различия звуковой формы
к различиям значений, следует считать корни индоевропейского
языка сотнями, а не десятками, а тем менее единицами. Тем не
менее в нынешних взглядах можно заметить отблески прежних
„кардинальных понятий“ и т. п. Конечно, уже большое рассто-
яние между попытками, напр., вывести весь греческий язык из αω
и т. п. и утверждением, что „индогерманец сначала обозначал част-
ные понятия, подходящие под общее и τ и, а лишь потом это об-
щее“ (Curt., Grundz.8, 91); но и тот, кто в древнейшем достижи-
мом для нас слове находит, положим, не общее понятие „видеть“,
а частные, schauen, spähen, blicken, achten и др., все-таки пред-
полагает, что мысль человека того времени вращалась в кругу
общих понятий. „Человек,— говорит Макс Мюллер,— не может дать
имени никакому предмету, не открывши предварительно общего
качества, которое во время наблюдения показалось ему наиболее
поразительным признаком этого предмета“; напр., в словах асва-с,
equus, ίππος конь назван по быстроте, от ас, быть быстрым,
острым. «Исследуя любое слово, мы постоянно приходим к тем
же результатам; каждый раз выражается (предварительно) общее
качество, приписывается предмету как его свойство... Следя за
словом по всем степеням его развития до его исходной точки,
в конце или, лучше сказать, в начале мы встречаем лишь кор-
словом и слогом (или слогами) основана не на чем-либо объективном, а лишь
на нашей точке зрения“ (Ueb. die Wurzeln der Sprache, Ζ. f. Völkerpsych., II,
458). Но в данном языке и в определенном случае не всякий раз и слогу при-
менимы обе эти точки зрения. Напр., хь или шь в похъ-ва, по-шь-ва
есть слог, составляющий физиологический продукт и имеющий место в опре-
деленном языке; но ни в каком отношении не есть корень. Стало быть, есть
нечто объективное, заставляющее нас смотреть на это ш ь лишь с фонетиче-
ской стороны. Знаменательность — общий признак понятий корня и темы
(основы). Эти понятия тождественны в случаях, когда тема, напр. дай да-лъ,
да-нъ, далее не разложима, и не совпадают, когда тема, напр. да-д в
да(д)-мь, да(д)-си, разложима.

ни совершенно общего значения, как ити, двигаться, бе-
жать, делать... Взявши во внимание, что человек из этих неоп-
ределенных и бледных понятий сумел образовать слова, выража-
ющие тончайшие оттенки нашей мысли и чувства, мы лишь тем более
должны удивляться чудодейственным силам языка“ (М. Müller,
Vorlesung, üb. die Wiss. der Spr., II, 58—69). Мы не станем
удивляться тому, что если в языке есть названия отвлеченных
качеств и действий, то от них могут образоваться слова с зна-
чениями более конкретными. Примеры этому у нас постоянно пред
глазами, так что за ними нечего ходить в древность или в чужие
языки. Что удивительно и непостижимо, так это то, если только
это правда, что язык некогда состоял из одних названий отвле-
ченностей, что человек должен был сначала создать эти названия
и от них уже спуститься к конкретному. И правда ли это?
В утверждении, что при исследовании начала слов всегда на-
талкиваемся на общее качество, под „всегда“ следует разуметь
„в конце“, то есть в такой дали, в которой от наблюдения усколь-
зают уже определенные очертания явлений. В большей близи
видно и не то. Когда в наших языках имена производятся от
имен, когда, напр., початок, колос пшенички, производится от
початок, веретено пряжи, то разве при этом предварительно
выражается общее качество, приписываемое предмету в производ-
ном слове? Нет, одного слова для качества „подобный веретену
пряжи“ или для действия „быть подобным веретену пряжи“ у нас
вовсе и не было в языке. Когда ребенок назвал сферичный кол-
пак лампы арбузом, то открыл ли он сначала общее качество шаро-
образности? Нет. Если бы такое мгновение было, как оно бывает
впоследствии, то оно оставило бы по себе след в слове, подобном
нашему круглый, шаровидный, арбузовидный и т. п.,
а не в названии стеклянного шара арбузом. Утверждать противное
не заставит ли нас утверждать и то, что собака составляет сна-
чала, хотя и бессловесно, общие понятия о качествах нищеты и
богатства, а потом уже начинает с лаем бросаться на всякого ни-
щего, входящего во двор?
Все заставляет думать, что и в языке, как и вообще, за ис-
ходную точку мысли следует признавать чувственные восприятия
и их комплексы, стало быть, нечто весьма конкретное сравни-
тельно с отвлеченностью общего качества. Как теперь правильный
ход мысли состоит в восхождении от частного к общему, а потом,
на основании этого процесса, и в обратном движении, так было и
всегда. Мнение, что первобытное слово всегда означает общее
качество, основано на смешении понятий значения слова и за-
ключенного в нем представления и на замене первого вто-
рым. Общий закон языка состоит в том, что всякое новое слово
имеет представление, т. е. что значение общего слова всегда за-
ключает в себе один признак, общий со значением, ему предше-
ствующим. Представление есть средство доводить до сознания
новое значение, но само оно сознается только тогда, когда на-

правим внимание на свойства нашего слова. Его можно сравнить
с глазом, который сам себя не видит. Оно никогда не бывает даже
временною целью мысли. Оно не существует до возникновения
нового слова. Напротив, общее значение слова есть именно то,
что сознается в слове и посредством слова. Оно есть всегда цель
мысли (хотя и временная, ибо непосредственную ценность для нас
имеет только конкретное, и отвлечения создаются лишь ради раз-
работки этого конкретного и подчинения его мысли). Как скоро
общее значение есть в слове, то существование его нисколько
не зависит от появления следующего слова. Большая разница
между возникновением бессознательного представления такой-то
формы тела при образовании слова початок, колос кукурузы,
от початок, веретено пряжи, и между существованием в созна-
нии качества, напр., бел, которое применяется к частному явле-
нию в белок. Отыскивая корни наших слов при помощи списков
санскритских глаголов, мы сводим все в языке на этот последний
случай, забывая при этом, что если бы даже действительно общее
значение этих глаголов не было выдумано, если бы оно точно
предполагалось значением наших слов, то глаголы эти, будучи
продуктом сильного отвлечения, в свою очередь имели корни, со-
держание коих в конце концов должно было состоять из чувст-
венных восприятий, стало быть, напр., не из общего качества бы-
строты, а из отражения определенного явления: быстро летящей
птицы, быстро падающего камня и т. п., т. е. не из сознатель-
ного отвлечения, а из материала для отвлечения. Можно думать
только, что в сравнительно поздний период образования грамма-
тических форм из этого хаотического значения слов выделилось
значение деятельности, так или иначе приписываемой своему про-
изводителю.
IV. ГРАММАТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ
Определение слов как звукового единства с внешней
стороны и единства представления и значения с внут-
ренней без дополнений применимо только к языкам простейшего
строения. Приводя в пример слово верста, мы оставили в сто-
роне то обстоятельство, что оно не только значит, напр., длину
в 500 саженей, но одновременно с этим есть существительное
женского рода, в именительном падеже единственного числа. По-
добное слово заключает в себе указание на известное содержание,
свойственное только ему одному, и вместе с тем указание на один
или несколько общих разрядов, называемых грамматическими ка-
тегориями, под которые содержание этого слова подводится на-
равне с содержанием многих других. Указание на такой разряд
определяет постоянную роль слова в речи, его постоянное отно-
шение к другим словам. Верста, в каком бы ни было значении,
и всякое другое слово с теми же суффиксами, будучи существи-
тельным, само по себе не может быть сказуемым, будучи имени-

тельным, может быть только подлежащим, приложением или ча-
стью сложного сказуемого и т. д. Из ближайших значений дво-
якого рода, одновременно существующих в таком слове, первое
мы назовем частным и лексическим, значение второго рода — об-
щим и грамматическим. Ближайшее значение первого рода мы
прежде назвали формальным по отношению к значению дальней-
шему (стр. 19—20); но по отношению к грамматическим категориям
само это формальное значение является вещественным. По такому
значению слово, как верста, назовем вещественным и лексиче-
ским. Кроме таких слов, в арийских языках есть другие, которые
не имеют своего частного содержания и не бывают самостоятель-
ными частями речи. Вся суть их в том, что они служат указате-
лями функций других слов и предложений. Нередко слова эти
лишены даже звуковой самостоятельности (no-воду, знаешь-ли),
так что могут называться словами лишь в том смысле, в каком
суффиксы и предлоги, считаемые слитными, суть слова. Такие
слова называются чисто формальными и грамматическими. Их
можно также называть служебными, противополагая вещест-
венным („знаменательным“), как главным, на содержании которых
сосредоточен весь интерес мысли; но при этом не следует сме-
шивать принятого нами деления слов на лексические и формаль-
ные с делением на знаменательные и служебные в том виде, в
каком оно у Буслаева (Гр., § 138, 159). К служебным словам,
означающим „отвлеченные понятия и отношения“, Буслаев
относит, кроме предлога и союза, еще числительные, местоимения
и местоименные наречия и вспомогательные глаголы. Оснований
деления здесь два: отвлеченность и значение отношения (формаль-
ность); но не всякая отвлеченность есть формальность, так что в
сущности здесь смешаны два деления. Число есть одно из выс-
ших отвлечений, но числительное не есть слово формальное:
в языках простейшего строения оно не имеет никаких граммати-
ческих определений, как детское „цаца, вава“; в языках арий-
ских оно заключает в себе, а не предполагает только в прошед-
шем как лексические, так и формальные стихии, т. е. имеет и
свое специальное содержание, и отношение к грамматической ка-
тегории существительного, прилагательного, наречия, рода, паде-
жа, числа и пр. То же следует сказать о местоимении. Не тре-
бует доказательства то, что в тот, этот мы различаем указание,
как частное содержание этих слов, и грамматическую форму t
род, число и пр. Местоимения, кроме некоторых случаев, означают
не отношения и связи, а явления и восприятия, но обозначают их
не посредством признака, взятого из круга самых восприятий, а
посредством отношений к говорящему, т. е. не качественно, а
указательно. Что до личных местоимений, то они, смотря по при-
сутствию или отсутствию грамматических форм в языке, могут
быть или только вещественными словами, или то вещественно-
формальными, как и указательные тот, этот, то чисто формаль-
ными. Об этом, а равно и о вспомогательных глаголах будет ска-

зано ниже. Здесь ограничусь ссылкою на Штейнталя (Gram. Log.
u. Psych., § 128). Если наречия отместоименные служебны потому,
что образованы от слов, принятых за служебные, то почему не
отнесены к служебным наречиям числительные? Если это не не-
домолвка, то что такое значит служебность? Во всяком случае,
не формальность в нашем смысле. В местоименных наречиях фор-
мально не то, что они указательно означают „качество“ {так, как),
„количество“1 (сколько, столько), „место“ (где, там), „время“
(когда, тогда) (Буслаев, Гр., § 160, 2), а то, что они суть наре-
чия, т. е. что они, в качестве особого члена предложения, рав-
носильны деепричастиям и наречиям от других качественных (не-
местоименных) слов. Это слова столь же вещественные, как вер-
ста и т. п. Потеря склоняемости не связана в них с уничтоже-
нием специального значения, как в предлогах и союзах, а есть
только средство обозначения категории наречия.
Формальная часть слова по строению сходна с словами чисто
вещественными. Грамматическая форма тоже имеет или предпола-
гает три элемента: звук, представление и значение. Так, напр.,
суффиксы: вр. -енок, укр. -енко, образующие отечественные и
фамильные имена, предполагают действительно существующие од-
нозвучные с ними или близкие к ним суффиксы со значением
уменьшительности. Отечественность (патронимичность) в них срав-
нена с уменьшительностью, фамильность с отечественностью, и
каждое из этих сравнений основано на признаке, общем его чле-
нам, признаке, который по отношению к значению есть представ-
ление. Как бы ни было трудно здесь и вообще отделить пред-
ставление от предшествующего значения, мы, основываясь на слу-
чаях, где эти величины явственно различаются, можем быть уве-
рены, что они и здесь различны. В каждом из приведенных суф-
фиксов можно различить по три составные части, в свою очередь
подлежащие такому же разбору.
Несмотря на такую сложность внутреннего строения вещест-
венно-формальных слов в арийских языках, в словах этих есть
единство значения, по крайней мере в некотором смысле. Моменты
вещественный и формальный различны для нас не тогда, когда
говорим, а лишь тогда, когда делаем слово предметом наблюде-
ния. На мышление грамматической формы, как бы она ни была
многосложна, затрачиваем так мало новой силы, кроме той, какая
нужна для мышления лексического содержания, что содержание
это и грамматическая форма составляют как бы один акт мысли,
а не два или более и живут в сознании говорящего как неделимая
единица. Говорить на формальном языке, каковы арийские, — зна-
чит систематизировать свою мысль, распределяя ее по известным
отделам. Эта первоначальная классификация образов и понятий,
служащая основанием позднейшей умышленной и критической, не
обходится нам, при пользовании формальным языком, почти ни во
что. По этому свойству сберегать силу арийские языки суть
весьма совершенное орудие умственного развития: остаток силы,

сбереженной словом, неизбежно находит себе другое применение,
усиливая наше стремление возвыситься над ближайшим содержа-
нием слова. Наш ребенок, дошедший до правильного употребления
грамматических форм, при всей скудости вещественного содержа-
ния своей мысли, в некотором отношении имеет преимущество
пред философом, который пользуется одним из языков, менее
удобных для мысли.
Есть языки, в коих подведение лексического содержания под
общие схемы, каковы предмет й его пространственные отношения,
действие, время, лицо и пр., требует каждый раз нового усилия
мысли. То, что мы представляем формою, в них является лишь
содержанием, так что грамматической формы они вовсе не имеют.
В них, напр., категория множествен, числа выражается словами
„много“, „все“; катег. времени — словами, как „когда-то“, „давно“;
отношения, обозначаемые у нас предлогами,—словами, как „зад“,
„спина“; напр., а спина б=а за б. То же в словообразовании.
Есть, положим, тема для вещественного значения „спасти“. Чтобы
образовать nora. agentis „спаситель“, нужно к этой теме присое-
динить „человек“: спасти-человек (retten-mensch). Так прибавка
материального слова „вещь“ образует имя действия (спасти-вещь,
retten-sache = спасение), прибавка слов „место“, „орудие“ — имена
места, орудия (Humb., Ueb. Verschied, etc., 260; Steinth., Charak-
terist., 317—8). Хотя в тех же языках могут быть и более
совершенные способы обозначения категорий, но тем не менее
для них характеристично то, что в них слово, долженствующее
обозначать отношение, слишком тяжеловесно по содержанию;
что оно слишком часто заключает в себе указание на образ
или понятие, чуждые главному содержанию, усложняющие это
содержание прибавками, не нужными с нашей точки зрения,
уклоняющие мысль от прямого пути и замедляющие ее тече-
ние.
Арийские языки представляют лишь случаи мнимого сходства
с вещественным обозначением категорий. Конечно, мы говорим,
напр., „на лицевой стороне дома“, но в таком случае мы останав-
ливаемся на значении „лицевая сторона“, как на содержании, ко-
его форму, отношение к „дом“ выражаем невещественными флек-
сиями. В болгарском вместо предлога по встречаем в одном зна-
чении сл ед (след смерть покаяне-то не быва), в другом — спо-
ре д, куда входит слово ряд (според поп-ат и при-ход-ат); вме-
сто за — зад: зад-врата-та=за ворота, за воротами; в серб.
због, т. е. с-бок(а), со стороны значит wegen, по причине, ради.
Срб. код из кон. Но слѣд, зад, употребленные в формаль-
ном значении предлогов, вовсе не тождественны с подобнозвуч-
ными вещественными словами, а только образованы из них. Обра-
зование и состояло в возведении вещественных слов к такому
значению, которое не вводит мысли в лишние затраты и не от-
влекает ее от предмета. В болгарских предлогах след, зад
так же не мыслится указание на предметы след, зад, как в

предлоге под —печной или другой какой-либо под. Впрочем,
известно, что формальные языки образуют свои формы из веще-
ственных слов не столько качественных, сколько указательных.
V. ПО ЧЕМ УЗНАЕТСЯ ПРИСУТСТВИЕ ГРАММАТИЧЕСКОЙ
ФОРМЫ В ДАННОМ СЛОВЕ?
Грамматическая форма есть элемент значения слова и однород-
на с его вещественным значением. Поэтому на вопрос: „должна
ли известная грамматическая форма выражаться особым звуком“ —
можно ответить другим вопросом: всегда ли создание нового ве-
щественного значения слова при помощи прежнего влечет за со-
бою изменения звуковой формы этого последнего? И наоборот:
может ли одно изменение звука свидетельствовать о присутствии
новой грамматической формы, нового вещественного значения?
Конечно, нет. Выше мы нашли многозначность слов понятием
ложным: где два значения, там два слова. Последовательно могут
образоваться одно из другого десятки вещественных значений при
совершенной неизменности звуковой формы.
То же следует сказать о грамматических формах: звуки, слу-
жившие для обозначения первой формы, могут не изменяться и
при образовании последующих. При этом может случиться, что
эти последние собственно для себя в данном слове не будут
иметь никакого звукового обозначения1. Так, напр., в глаголе раз-
личаем совершенность и несовершенность. Господство этих кате-
горий в современном русском языке столь всеобще, что нет ни
одного глагола, который бы не относился к одной из них. Но по-
явление этих категорий не обозначилось никаким изменением преж-
них звуков: дати и даяти имели ту же звуковую форму и до
того времени, когда первое стало совершенным, а второе несовер-
шенным. Есть значительное число случаев, когда глаголы совер-
шенный и несовершенный по внешности ничем не различаются:
женить, настоящее женю (несов.), и женить, будущ. женю
(соверш.), суть два глагола, различные по грамматической форме,
которая в них самих, отдельно взятых, не выражена ничем, так
как характер я сохраняет в них свою прежнюю функцию, не
имеющую отношения к совершенности и несовершенности.
Вещественное и формальное значение данного слова составляют,
как выше сказано, один акт мысли. Именно потому, что слово
формальных языков представляется сознанию одним целым, язык
столь мало дорожит его стихиями, первоначально самостоятель-
ными, что позволяет им разрушаться и даже исчезать бесследно.
Разрушение это обыкновенно в арийских языках начинается с конца
1 Высказываемый здесь взгляд отличен от обычного. Ср., напр., слова
проф. Ягича: ,Я могу во всяком синтаксисе найти примеры, что одна и та же
форма в разных отношениях получает различные значения; но еще никому не
приходило в голову сказать, что это не одна форма, а две, три и т. д. (Prim-
jetbe k sintaksi, 186, Knjizevnik, II, 1865).

слова, где преимущественно сосредоточены формальные элементы.
Но литов. garsas осталось при том же значении сущ. именит, ед.
м. р. и после того, как, отбросивши окончание им. ед., стало рус-
ским голос. Вот еще пример в том же роде. Во время единства
славянского и латышско-литовского языка в именах мужских яв-
ственно отличался именительный падеж от винительного: в един-
ствен, числе имен с темою на -а первый имел форму -a-c, второй —
-а-м. По отделении слав, языка, но еще до заметного разделения
его на наречия, на месте обоих этих окончаний стало ъ, и тем са-
мым в отдельном слове потерялось внешнее различие между име-
нительным и винительным. Но это нисколько не значит, что в
сознании исчезла разница между падежом субъекта и падежом
прямого объекта. Многое убеждает в том, что мужской род бо-
лее благоприятен строгому разграничению этих категорий, чем
женский, единственное число — более, чем множественное. Между
тем в то время, когда в звуковом отношении смешались между
собою падежи имен, и винит, ед. муж., они явственно различались
во множ. того же рода, а в женском ед. различаются и поныне.
В некоторой части самих имен муж. рода, смешавших звуковую
форму именительного и винительного ед. ч., язык впоследствии
опять и внешним образом различил эти падежи, придавши вини-
тельному окончание родительного. Т. о., вместо представления
всякого объекта, стоящего в винительном, безусловно страдатель-
ным (как и в лат. Deus creavit m und u m, pater ämat filium),
возникло две степени страдательности, смотря по неодушевленно-
сти или одушевленности объекта: бог создал свет, отец любит
сына. Однозвучность именит, и винит, (свет создан и б. создал
свет), винит, и род. (отец любит сына, отец не любит сына)
не повлекла за собою смешения этих форм в смысле значений1.
В этом сказалось создание новой категории одушевленности и не-
одушевленности, но вместе с тем и то, что до самого этого вре-
мени разница между именит, и винит, ед. муж. р. не исчезала из
народного сознания.
В литовском за немногими исключениями, а в латышском за
исключением it (идет, идут) суффикс 3-го лица в настоящем
и прошедшем потерян. То же и в некоторых слав, наречиях; но
в латышско-литовском 3-е лицо ед., кроме того, никаким звуком
не отличается от 3-го лица множ. Оставляя в стороне вопрос,
точно ли в этих языках-потеряно сознание различия между чис-
лами в 3-м лице, можем утвердительно сказать, что сама катего-
1 Во избежание неясности следует разделять вопросы о первообразности
или производности значения суффикса и о качестве наличной формы. Говорят:
„род. мн. в слав., как и в других арийских, резко отделен от прочих падежей,
между тем как в двойств, ч. род. и местный совпадают по форме, и нельзя
наверное решить, имеем ли дело с настоящим родительным, или с мест-
ным“ (Miki., V. Gr., IV, 447). Этого нельзя решить, рассматривая падеж как
отвлечение; но в конкретном случае ясно, что руку в „въздѣяниѥ руку мо-
ею“ есть род., а в „на руку мо ю“ есть местный.

рия 3-го лица в них не потеряна, ибо это лицо, при всем внешнем
искажении, отличается от 1-го и 2-го как един., так и множ. чисел.
В формальных языках есть случаи, когда звуки, указывающие
на вещественное значение слова, являются совершенно обнажен-
ными с конца. Так, напр., в болг. „насилом можеше ми за (букв.=
ВЪЗ-А), ПО не можеше ми да“ (Памяти, и образцы нар. яз. и сл.»
I, 269). Странно было бы думать, что зе, д а суть корни в смыс-
ле слов, не имеющих ни внешних, ни внутренних грамматических
определений. Это не остатки незапамятной старины, а произведе-
ния относительно недавнего времени. Немыслимо, чтобы язык»
оставаясь постоянно орудием усложнения мысли, мог при каких
бы то ни было прочих условиях в какой-либо из своих частей
возвратиться к первобытной простоте. Зе и да могут быть кор-
нями по отношению к возможным производным словам, но неза-
висимо от этого это настоящие инфинитивы, несмотря на отсут-
ствие суффикса -ти. Во всяком случае это слово с совершенно-
определенною грамматическою функциею в предложении.
К этому прибавим, что и звуки, носящие вещественное значе-
ние слов, могут исчезнуть без ущерба для самого этого значения.
Так в вр. подь, поди потерялось и, от которого именно и за-
висит первоначально значение и τ и. В польск. weź (возьми) от и м
(основная форма — јам) осталась только нёбность конечной со-
гласной предлога; нёбность эта могла, впрочем, произойти и от
окончания повелительного.
Если в данном слове каждому из элементов значения и соот-
ветствует известный звук или сочетание звуков, то между звуком
и значением в действительности не бывает другой связи, кроме
традиционной. Так, напр., когда в долготе окончания именит, ед.
ж. р. а находят нечто женственное, то это есть лишь произволь-
ное признание целесообразности в факте, который сам по себе
непонятен. Если бы женский род в действительности обозначался
кратким a, a мужеский и средний долгим, то толкователь с таким
же основанием мог бы в кратком -а видеть женственность. В из-
вестных случаях это самое женское -а может стать отличием сущ.
м. р.: укр. сей собака и сущ. сложные, как па л и-в о да, болг.
нехрани-майка (дурной сын, не кормящий матери). Эти по-
следние суть сущ. м. р., хотя первая их половина не есть сущест-
вительное, а вторая — существительное женское. Без сомнения»
предание основано на первоначальном соответствии звука и душев-
ного движения в звуке, предшествующем слову; но основание это
остается неизвестным, а если бы и было известно, то само по
себе не могло бы объяснить позднейшего значения звука. Таким
образом, для нас в слове все зависит от употребления (Буслаев,
Гр., § 7). Употребление включает в себя и создание слова, так
как создание есть лишь первый случай употреб-
ления.
После этого спрашивается, как возможно, что значение, все
равно вещественное или формальное, возникает и сохраняется в

течение веков при столь слабой поддержке со стороны звука?
В одном слове это и невозможно, но одного изолированного слова
в действительности и не бывает. В ней есть только речь. Значе-
ние слова возможно только в речи. Вырванное из связи слою
мертво, не функционирует, не обнаруживает ни своих лексических,
ли тем более формальных свойств, потому что их не имеет (Humb.,
Ueber Verschied, 207; Steinth., Charakteristik, 318—19, Буслаев,
Γρ., § 1). Слово конь вне связи не есть ни именительный, ни
винительный ед., ни родительный множ.; строго говоря, это даже
вовсе не слово, а пустой звук; но в „къдѣ есть конь мой?“ —
это есть именительный; в „помяну конь свой“, „повелѣ осѣдлати
конь“—это винительный; в „отбѣгоша конь своихъ“ — родитель-
ный множественного. Речь в вышеупомянутом смысле вовсе не
тождественна с простым или сложным предложением. С другой
стороны, она не есть непременно „ряд соединенных предложений“
(Буслаев, Γρ., § 1), потому что может быть и одним предложе-
нием. Она есть такое сочетание слов, из которого видно и то,
как увидим, лишь до некоторой степени, значение входящих в
него элементов. Таким образом, „хочю ити“ в стар.-русском не есть
еще речь, так как не показывает, есть ли „хочю“ вещественное
слово (volo) или чисто формальное обозначение будущего времени.
Итак, что такое речь — это может быть определено только для
каждого случая отдельно.
Исследователь обязан соображаться с упомянутым свойством
языка. Для полного объяснения он должен брать не искусственный
препарат, а настоящее живое слово. Нарушение этого правила ви-
дим в том, когда посылкою заключения о функции слова служит
не действительное слово с одним Значением в вышеопределенном
смысле, а отвлечение, как напр. в следующем: „Русская форма
знай получает в речи смысл желательный, или повелительный,
или, , наконец, условный“... „Из истинного (!) понимания
грамматического значения формы как формы мы легко могли
объяснить и те частные значения, которые она может иметь в
живой речи, мы поняли настоящий смысл и объем его употребле-
ния в языке. Теперь спрашивается: имеем ли мы право назвать
его формою повелительного наклонения, или желательного, или
условного? Ровно никакого. Это значило бы отказаться от пони-
мания существенного грамматического ее значения и ограни-
чить ее разнообразное употребление в речи одним каким-либо слу-
чайным значением. И в самом деле: на каком основании эту форму
мы назвали бы наклонением повелительным, когда ею же выра-
жается в языке и желание, и условие? Почему не назвать бы ее
желательным наклонением? Почему не назвать бы ее также на-
клонением условным? Мы не можем согласиться с мнением тех
ученых, которые утверждают, что этою „общею личною фор-
мою глагола“ (в этом ее сущность, по мнению автора приво-
димых строк) выражается повеление, а желание и условие — так
себе, как оттенки повеления. Да почему же повеление и желание

не могут быть оттенками условия?“ (Н. Некрасов, О значении
форм русского глагола, 106). Здесь истинным пониманием формы
считается не понимание ее в речи, где она имеет каждый раз
одно значение, т. е. говоря точнее, каждый раз есть другая форма,
а понимание экстракта, сделанного из нескольких различных форм.
Как такой препарат, „знай“ оказывается не формою известного
лица и наклонения, а „общею личною формою“. Такое отвлечение,
а равно и вышеупомянутое общее значение корней и вообще „об-
щее значение слов“, как формальное, так и вещественное, есть
только создание личной мысли и действительно существовать в
языке не может. Языкознание не нуждается в этих „общих“ зна-
чениях. В одном ряду генетически связанных между собою зна-
чений, напр. в з н а й повелительном и условном, мы можем видеть
только частности, находящиеся в известных отношениях одна к
другой. Общее в языкознании важно и объективно только как ре-
зультат сравнения не отдельных значений, а рядов значений,
причем этим общим бывают не сами значения, а их отношения.
В этих случаях языкознание доводит до сознания те аналогии,
которым следует бессознательно творчество языка. Напр., когда
говорим, что подобен в значении „приличен“, „красив“ анало-
гично с пригож, то мы не утверждаем ни того, что по=при
или доба = год, ни выводим общего из значений этих слов, а
признавая эти слова различными величинами и не пытаясь „добыть
из них среднее число, поступаем по формуле a:b = c:dr т. е.
уравниваем не значения, а способ их перехода в другие.
Но вышеупомянутому автору в знай кажется существен-
ным только то, что есть его личное мнение, именно, что это „об-
щая личная форма“. Конечно, можно бы и не говорить об этом
заблуждении, если бы для нас оно не представляло опасности и
в настоящее время. Мы не можем сказать, как Г. Курциус: „Никто
не станет теперь, как пятьдесят лет тому назад, выводить упо-
требление падежа или, наклонения из основного понятия,
получаемого отчасти философским путем, посредством применения
категорий. Теперь вряд ли кто-либо упустит из виду то, что по-
добные основные понятия суть лишь формулы, добытые посредством
отвлечения из совокупности оттенков употребления“ (Zur Chrono-
logie d. indogerm. Sprachf., 10).
Некрасов думает, что вышеупомянутое отвлечение есть суб-
станция, из которой вытекают акциденциальные частные, т. е.,
по-нашему, единственные действительные значения, и что, отка-
зываясь от такой выдумки, он потеряет связь между этими частным
значениями и должен будет ограничиться одним из них, отбросивши
все остальные. Действительно, невозможно представить себе, что
так называемые частные значения сидят в звуке вместе и в одно
время, что конь есть вместе и именит, и винит., что знай есть
повелительное и в то же время условное. Но стараться понимать
„форму как форму“, т. е. саму по себе, — значит создавать небы-
валые в действительности и непреодолимые затруднения.. Слово

в каждый момент своей жизни есть один акт мысли. Его единство
в формальных языках не нарушается тем, что оно относится ра-
зом к нескольким категориям, напр. лица, времени, наклонения.
Невозможно совмещение в одном приеме мысли лишь двух вза-
имно исключающих себя категорий. Слово не может стоять в по-
велительном наклонении и в то же время в условном, но оно мо-
жет стать условным и тогда станет другим словом. Одно и то же
слово не может быть в то же время наречием и союзом, и если
говорят, что разница между этими словами состоит лишь в син-
таксическом значении (Miki., Vergi. Gr., IV, 151), то это лишь
только по-видимому мало, а в сущности заключает в себе все
различие, какое может существовать между словами, в формаль-
ном отношении.
Различные невыдуманные значения однозвучных слов того же
семейства относятся друг к другу не как общее и существенное
к частному и случайному, а как равно частные и равно сущест-
венные предыдущие и последующие. Жизнь слов, генетически
связанных между собою, можно представить себе в виде родо-
словного дерева, в коем отец не есть субстанция, а сын не акци-
денс, в коем нет такого средоточия, от разъяснения которого за-
висело бы все. Без предыдущего слова не могло бы быть после-
дующего, которое, однако, из одного предыдущего никаким сред-
ством выведено быть не может, потому что оно не есть преобразо-
вание готовой математической формулы, а нечто совершенно новое.
Если не захотим придать слову речь слишком широкого зна-
чения языка, то должны будем сказать, что и речи, в значении
известной совокупности предложений, недостаточно для понимания
входящего в нее слова. Речь в свою очередь существует лишь
как часть большего целого, именно языка. Для понимания речи
нужно присутствие в душе многочисленных отношений данных в
этой речи явлений к другим, которые в самый момент речи оста-
ются, как говорят, „за порогом сознания41, не освещаясь полным
его светом. Употребляя именную или глагольную форму, я не пе-
ребираю всех форм, составляющих склонение или спряжение; но
тем не менее данная форма имеет для меня смысл по месту, ко-
торое она занимает в склонении или спряжении (Humb., Ueb.
Versch., 261). Это есть требование практического знания языка,
которое, как известно, совместимо с полным почти отсутствием
знания научного. Говорящий может не давать себе отчета в том,
что есть в его языке склонение, и, однако, склонение в нем дей-
ствительно существует в виде более тесной ассоциации известных
форм между собою, чем с другими формами. Без своего ведома
говорящий при употреблении данного слова принимает в сообра-
жение то большее, то меньшее число рядов явлений в языке.
Напр., в русском литературном языке творит, п. ед. находится в
равномерной связи с другими падежами того же склонения и, в
частности, не стремится вызвать в сознание ни одного из них,
так как явственно отличается от всех их в звуковом отношении.

Но в латышском этот падеж не имеет особого окончания и со-
впадает в единствен, числе с винительным (greku, грех, грехом),
а в множ. с дательн. (grėkim, грехам, грехами). Было бы оши-
бочно думать, что этот язык вовсе не имеет категории творитель-
ного или, точнее говоря, группы категорий, обозначаемых именем
творительного. Вследствие звукового смешения творительного с
винительным в единственном говорящий был бы наклонен смеши-
вать в одну группу категории творительного и винительного; но,
бессознательно справляясь со множественным числом, под звуко-
вою формою винительного множественного он не находит значе-
ний, которые мы обозначаем именем творительного, и отыскивает
эти значения под звуковою формою дательного множ. ч. Таким
образом, в говорящем по-латышски особенность категории твори-
тельного поддерживается посредством более тесной ассоциации
между единственным и множественным числом, чем в русском.—
Когда говорю: „я кончил“, то совершенность этого глагола ска-
зывается мне не непосредственно звуковым его составом, а тем,
что в моем языке есть другая подобная форма „кончал“, имеющая
значение несовершенное. То же и наоборот. Случаи, в которых
совершенность и несовершенность приурочены к двум различным
звуковым формам, поддерживают в говорящем наклонность разли-
чать эти значения и там, где они не разлучены звуками. Следо-
вательно, говоря „женю“ в значении ли совершенном, или несо-
вершенном, я нахожусь под влиянием рядов явлений, образцами
коих могут служить кончаю и кончу. Чем совершенней ста-
новятся средства наблюдения, тем более убеждаемся, что связь
между отдельными явлениями языка гораздо теснее, чем кажется.
В каждый момент речи наша самодеятельность направляется всею
массою прежде созданного языка, причем, конечно, существует
разница в степени влияния одних явлений на другие. Так, говоря
„кончил“ и „кончал“, я заметным образом не подчиняюсь действию
того отношения между коньчити и коньчати в стар.-рус-
ском, которое сказывается в том, что не только аорист конь-
чахъ, коньчаша, но и коньчати, коньчавъ и пр. мы
принуждены переводить нашими совершенными формами: окон-
чил, окончить, окончивши.
VI. ФОРМЫ ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЕ И СИНТАКСИЧЕСКИЕ
Сказанное выше о том, что нет формы, присутствие и функ-
ция коей узнавались бы иначе, как по смыслу, т. е. по связи с
другими словами и формами в речи и языке, заставляет думать,
что нижеследующее разделение форм на этимологические и син-
таксические, хотя и имеет в основании действительное явление,
но выражено сбивчиво и понимается ошибочно. Говорят, что „все
языки (т. е. флексивные) с течением времени теряют или же иска-
жают этимологические формы“ и что недостаток их восполняют

формами „синтаксическими, описательными, откуда явствует, что
в истории языков первоначальное господство этимологии уступает
место последующему за ним господству синтаксиса, и притом
синтаксиса в его позднейшем виде, когда он основывается уже не
на первоначальной этимологической форме, а на отвлеченном по-
нятии, ею выраженном“ (Буслаев,Тр., § 117). Взгляд на разли-
чие форм этимологических и синтаксических зависит, конечно, от
того, как понимать вообще деление грамматики на части. Буслаев
смотрит на это таким образом. Во-первых, грамматика, по его мне-
нию,есть наука о языке (§ 18), а не о формах только. Впрочем,
здесь он сам противоречит своему определению, потому что по-
свящает свою грамматику только формам, а не лексическому со-
ставу языка, да и в том же параграфе, вслед за приведенным
определением, говорит, что грамматика „отдельные грамматические
формы подводит под общие законы“. Во-вторых, грамматику, именно
как учение о форме языка, он делит „на этимологию, или
словопроизведение, и синтаксис, или словосочине-
ние. Первая рассматривает каждое слово в отдельности, вторая
рассматривает слова во взаимном их сочетании в предложениях
простых и сложных“. „Так как значение частей речи и их изме-
нений определяется в синтаксической связи слов, то этимология
не входит в рассуждения об этом предмете и ограничивается
только звуковою частью речений. Она рассматривает сначала свой-
ства звуков, потом образование слов помощью производства и
сложения и наконец изменения слов по склонениям и спряжениям;
синтаксис же объясняет значение и употребление частей речи и
их изменений... Таким образом, этимология и синтаксис отдельно
исследуют то, что в языке существует в совокупности, именно
членораздельные звуки и мысли, ими выражаемые. Первое состав-
ляет предмет этимологии, второе — синтаксиса“ (Γρ., § 19).
При таком понимании этимологии неверно сказано, будто она
рассматривает каждое слово в отдельности; очевидно, следовало
сказать: слово, независимо от его роли в предложении, потому
что когда мы говорим: в древнеславянском языке ни одно слово
не оканчивалось на согласную,—то, конечно, здесь речь не об от-
дельном слове. Это, впрочем, неточность выражения; но и с са-
мим делением согласиться нельзя. В нем на долю этимологии вы-
пали одни звуки, так что эта часть грамматики согласно с опре-
делением должна бы быть названа фонетикой. Однако Буслаев
на практике не следует своему определению. Напр., что можно
бы сказать о неопределенном на - τ и, совершенно отвлекаясь от
„мысли“? — Что конечная гласная и предыдущее ей m по наречиям
изменяются так-то; что древнейшее данное их произношение та-
кое-то, а вероятное, открываемое известными соображениями, та-
кое-то; что согласная перед m изменяется так-то или не изменяется.
Одним словом, с чисто фонетической точки зрения неопределенное
на -ти совершенно исчезает, остаются только отношения звуков.
То ли говорит Буслаев об этой форме в отделе словообразова-

ния? — „Неопределенное наклонение есть существительное»
от глагола произведенное14 (§51). Разве это полное от-
влечение от мысли? Можно бы сказать в пределах этимологии и
больше, напр. определить падеж, в котором закоченело это суще-
ствительное, и показать, как случилось, что именно этот падеж
повел к нашей форме. Здесь не личная непоследовательность
Буслаева. О подобных вещах говорят и другие в отделе этимоло-
гии, потому что этимология не фонетика. После того, как сказано
в фонетике, что есть в языке m и и, что они сочетаемы, что д
перед т=Су для какой надобности еще повторяет, что есть не-
кое - τ и, напр., в вести, брести.
Допустим, что этимология „ограничивается только звуковой
частью речений“. Какой смысл имеет при этом разделение форм
на этимологические и синтаксические? Почему это, напр., „окон-
чания склонений рассматриваются в этимологиив, а „состав описа-
тельной формы склонений (один член, напр. le, или член с пред-
логом, напр. dų-de-1) принадлежит синтаксису“1 (§ 168)? Разве
описательной формы нельзя рассматривать со стороны одних зву-
ков? Разве, узко понимая этимологию как перечень звуковых ука-
заний на формы, без их объяснения, последовательно опускать в
этом перечне указания на формы, не составляющие звукового
единства, напр. буду делать? Ведь отдельно взятые буду и
делать указывают вовсе не на то, на что их сочетания. Если
непоследовательного почему буду делать есть форма синтак-
сическая?
Но, как сказано, содержание этимологии другое. Слово состоит
из членораздельных звуков и значения в обширном смысле,
заключающем в себе представление и значение. Поэтому вся об-
ласть изучения языка наиболее естественно делится на фоне-
тику, рассматривающую внешнюю форму слова, звуки, предпола-
гая их знаменательность, но не останавливаясь на ней, и учение
о значении, в котором, наоборот, внимание сосредоточено на
значении, а звуки только предполагаются. Значение слов, в той
мере, в какой оно составляет предмет языкознания, может быть
названо внутреннею их формою в отличие от внешней зву-
ковой, иначе — способом представления внеязычного содержания.
С такой точки зрения в языке нет ничего, кроме формы внешней
и внутренней (Steinth., Gr. Log. u. Ps.). Но известные языки в об-
ласти своей внутренней формы делают различие между представ-
лением содержания и представлением формы, в какой оно мыслится.
Этому в языкознании соответствует учение о значении в тесном
смысле, или о вещественном значении, и учение о грамматических
формах. Каждое из этих двух делений может рассматриваться с
двух точек: этимологической и синтаксической. Будет ли перед
нами вещественное или формальное значение слова, мы равно
а) или определяем его, что возможно только из контекста, из со-
четания его с другими — точка синтаксическая; б) или изыскиваем
путь, которым язык дошел до этого значения,—точка этимологи-

ческая. В последнем случае непременно переходим за пределы
данного слова или формы, напр., показывая, чем было неопреде-
ленное наклонение, прежде чем стало само собою, мы говорим не
о нем, а о других формах. Конечно, слова, предшествующие по
отношению к данному, тоже должны быть определены синтакси-
чески, и если это не делается, то предполагается сделанным. Та-
ким образом, этимология и синтаксис относятся друг к другу, как
история и описание современного состояния; последнее объясняется
первым. То, что по отношению к данному слову есть этимология,
то по отношению к предшествующему — синтаксис. Точки зрения
этимологическая (историческая) и синтаксическая (описательная)
применяются и к фонетике, хотя здесь не носят этих названий и
хотя здесь менее побуждений держать их раздельно, по большей
простоте предмета. И в области значений строгое разделение эти-
мологии и синтаксиса вряд ли возможно.
Чем яснее становится связь моментов жизни языка, тем менее
нужным кажется в видах порядка и ясности далеко разносить объ-
яснения этимологические и синтаксические. Так как историчность
есть существенная черта языкознания и так как синтаксис есть
момент истории языка, то неисторическое языкознание как наука,
неисторическая этимология и неисторический синтаксис равно не-
мыслимы.
Вообще условием годности определения этимологии кажется,
во-первых, то, чтобы принято было в соображение употребление
этого слова об исследовании вещественного значения слов, и во
вторых, чтобы поместить этимологию в ряду других частей язы-
кознания так, чтобы она не совпадала с фонетикой. Такое совпа-
дение было бы доказательством неверности определения.
Затем возвращаюсь к вышеприведенному положению Буслаева
об отношении форм этимологических и синтаксических и о смене
господства этимологии и синтаксиса.
Если держаться того, что этимология и синтаксис суть лишь
две различные точки зрения на одно и то же явление языка, а
в частности на грамматическую форму, то нельзя понять, почему
форма, представляющая звуковое единство, имеет более права
называться этимологическою, чем форма раздельная, так называемая
описательная или синтаксическая? И как с возможностью рассма-
тривать всякую форму синтаксически примирить первоначаль-
ное господство этимологии? Впрочем, говоря о первоначальном
господстве этимологии, Буслаев разумеет, как кажется, уже не то,
что формы с самого начала бывают слитны, а нечто другое. Поня-
тие звуковой раздельности и слитности относительны. В обширном
смысле не только предложение, но и период суть звуковые един-
ства. Более тесно звуковое единство сочетаний, легко разложимых,
как предложные падежи (ηό-воду, на-реке) и как глагольные
формы, вроде „буду-говорить“, напр. „казав- си“. Еще теснее
единство сочетаний, в коих произошли уподобления, слияния, опу-
щения звуков, как в местоименном склонении (добрааго, доброго,

dobrego и т. д.). Таким образом, формам слитным, как пол.
znałem, укр. знатиму, серб, знаћу, предшествуют раздельные
зналъ ѥсмь и пр. Полное звуковое слияние здесь позже фор-
мального значения вспомогательного слова. Более чем вероятно,
что так бывало и в древнейшие времена, т. е., напр., что формы
глагола ас-, с- имели уже чисто формальное значение прежде,
чем слились с темою другого глагола для образования аориста
(вѣсъ, ведохъ). Следовательно, если бы здесь была речь лишь
о раздельности и слитности, то о времени доисторического обра-
зования форм можно бы сказать словами Буслаева, только наобо-
рот, что в доисторические времена господство синтаксиса (в смысле
раздельности) сменилось господством этимологии. Конечно, при-
знавая, что и в древнейшие времена образования форм синтакси-
ческие отношения имели такую же важность, как и теперь, хотя
с тех пор в языке многое изменилось. Буслаев различает два вида
синтаксиса: один древнейший, другой позднейший, который «осно-
вывается уже не на первоначальной этимологической форме, а на
отвлеченном понятии, ею выражаемом“. И в другом месте: „син-
таксическое употребление слов бывает двоякое: 1) основанное на
этимологической форме и вместе с тем наглядное и 2) отступаю-
щее от этой формы по требованию мысли и потому отвлечен-
ное“ (§ 155). С таким разделением опять нельзя согласиться,
примеры, долженствующие его подкрепить, нам вовсе не показы-
вают его необходимости. Буслаев говорит: „В древнейшем периоде
мысль находится в теснейшей связи с этимологическою формою,
и потому синтаксическое употребление слов основывается на эти-
мологической форме, напр. числительные пять, шесть, десять,
имеющие форму существительных женского р. ед. ч., согласова-
лись первоначально в этом роде и числе с местоимениями, прила-
гательными и глаголами; напр., в Юрид. Ак. (XVII в.): „та десять
копенъ описана“. В новейшем периоде язык сочетает слова неза-
висимо от этимологической формы, на основании только общего
смысла, какой дается речениям; потому, напр., упомянутые числи-
тельные согласуются уже не в женском р. ед. ч., а в среднем
того же числа (напр., десять взято) или во множ. числе (десять
взяты), на том основании, что эти числительные принимаются
в отвлеченном смысле числа вообще“ (Γρ., § 116). Такой отнюдь
не личный взгляд высказан Буслаевым и раньше: „История языка
состоит в непрестанном разрушении первоначальных форм языка,
в постепенном удалении сознания народного от смысла, в самом
слове содержащегося“... „История языка отказывается от оправ-
дания выражения четыре человека законами логики. В со-
временном языке не все признает она логически правильным и многое
объясняет как искажение и порчу первоначальной правильности;
она скажет, что в вышеприведенных выражениях существительное
действительно в двойственном числе; но когда произошло искаже-
ние этой формы, тогда как остаток старины, пришедший в забве-
ние, двойственное число могло в некоторых случаях придаваться

понятию и множественного числа. Таким образом, допуская
в позднейшем языке бессмыслицу, история стремится объяснить
ее искажением древнейшей правильной формы“ (Разбор, соч. Срез-
невского „Мысли об ист. русск. яз.“ в „Отеч. Зап.“, 1850, № 10,
42 и 44). Явление, о котором здесь речь, свойственно не только
формальной, но лексической стороне языка, притом во все времена
его развития. Нет логического противоречия в том, что человек
по прозванию Цобегей не имеет никакого отношения к волам,
а люди Пушкарь, Сердюк, Бронник не пушкари и пр.
Пушкаренко, Бронников вовсе не сыновья Пушкаря и пр.,
ибо эти прозвища давно перестали быть личными. Таким же обра-
зом в десять взято, десять взяты видим не сочетание,
„независимое от этимологической формы“, а совсем иные формы,
сравнительно с женск. един, десять, формы, которые сочета-
ются соответственно своей природе. Бессмыслица в сочетании
четыре человека была бы тогда, когда бы окончанию -а
в „человека“ раз навсегда было присвоено значение двойствен-
ности; но на деле забвение категории двойственности („два чело-
века“) было вместе созданием категории „несколько“ („два, три,
четыре человека“, но „пять человек“, с род. мн.), занимающей
середину между единством и множеством, которое по этому
взгляду начинается с пяти. Некогда эту середину занимала двой-
ственность. Для более древних ступеней развития, сохранившихся
у некоторых дикарей, как тасманийцы, и даже у европейских
детей, много (как и в древних индоевропейских и др. языках,
имеющих числа ед., дв. и множеств.) начинается с трех, так что
весь ряд определенных для сознания количеств равномерно делится
на единство, двойственность и тройственность, служащую пред-
ставлением (образом) множественности, первоначально не бесконеч-
ной, а очень ограниченной. Тейлор (Первобытн. культ., 1, 243)
указывает как на выражение той же мысли на детский стишок:
“one-s попе, two's some, three's many, four's a penny, five's a littl
hundred · (один — ничто, два — нечто, три — много, четыре —
пенни, пять — малая сотня); на замеченное В. Гумбольдтом сход-
ство между значением трех у дикарей и употреблением трех
для обозначения высокой или превосходной степени в индоевроп.
языках (terfehx, τρ^σμέγιστος, τρικυμία = трьвлънѥниѥ, τριλαμπής=
трьсвѣтлъ, русск. по этому образцу — трезвон); на то, что в еги-
петских иероглифах отвесная черта при изображении предмета
означает единство, две такие черты — двойственность, три — неоп-
ределенно большое число. В отличие от мнения о возможности
несогласия между этимологической формой и употреблением можно
утверждать, что отношение мысли к грамматической форме не
похоже на то верование, по которому душа, вылетевши из тела,
смотрит на него как на сброшенную одежду, не чувствуя на себе
его, тяжести. Мысль в формальном языке никогда не разрывает
связи с грамматическими формами: удаляясь от одной, она непре-
менно в то же время создает другую. Синтаксические отношения

формы всегда согласны с нею самою: она ведь и узнается по этим
отношениям. В говорящем никогда не бывает несогласия между
формою и ее сочетай ием, но для наблюдателя формы и вообще
значения распадаются на две группы. Одни стоят, так сказать, на
краю горизонта, так что за ними ничего не видно. Таковы слова
этимологически темные, коим предшествующих наблюдатель не
знает и в коих именно потому он уже никак не может усмотреть
разлада между каким-либо одним значением и другим. Другие
ближе к наблюдателю, заключают в себе явственные указания на
свои предыдущие и тем дают наблюдателю повод к ошибке,
состоящей в том, что он, принявши эти предыдущие за непо-
движные, думает, будто это сделал сам язык, будто в самом языке
водворилось несогласие между „значением и употреблением“, или
между „этимологиею и синтаксисом“, или, еще иначе, между
„началом этимологическим“ и „логическим“ (Буслаев, Γρ., § 230),
причем первое отождествляется с наглядным, а второе с отвлечен-
ным. В сочетании „надеяться на бога“ Буслаев видит „синтакси-
ческое сочетание, основанное на этимологической форме и первона-
чальном воззрении, лежащем в ее основе“, потому что этот глагол
„означает представление о положении чего-нибудь на что-нибудь“
(как „полагаться на что или на кого“); но „надеяться чего“ (как
„ожидать чего“) сочетание, по его мнению, основанное уже не на
форме, а на отвлеченном понятии, которое впоследствии было при-
дано слову“ (§ 116). „Перенесение слова от одного значения к дру-
гому расширяет смысл грамматической формы уже по требованию
отвлеченной мысли... Ставя глагол надеяться в один разряд
с синонимом ожидать, уже отвлекаем это первое слово от его
собственного наглядного значения, определяемого этимологическим
составом“ (ib., § 154). С нашей точки, приведенные примеры пред-
ставляются в таком виде: в надеяться на что представление
взято из значения полагаться на что. Иначе, надежда здесь
обозначена сходством с действием опирающегося на что. Предмет,
возбуждающий надежду, есть здесь нечто вроде горы каменной
(„надеюсь, полагаюсь, как на каменную гору“), стены нерушимой,
почвы под ногами. В надеяться чего, напр. награды, зна-
чение изменилось и может быть приблизительно обозначено посред-
ством ожидать чего, как и в укр., пол. сподіватись
(и архаич. сподітись), spodziewać się с родительным, имеющим
здесь смысл мысленного движения от предмета. Но разве пред-
ставление осталось то же? Ничуть. Оно взято из значения
„надеяться“, а не из того значения, из коего в надеяться на...
было взято представление надежды. Иначе: значение надеяться
чего обозначено сходством с тою надеждой, в которой на первом
плане не уверенность, а ожидание. Это значение вовсе не имеет
отношения к „полагаться на что“, ибо усмотренное нами отноше-
ние есть отношение предыдущего слова, а не этого. В „надеяться
чего“ видим не расширение смысла грамматической формы „наде-
яться на“, а совершенно новую грамматическую форму, которая

не может не согласоваться с синтаксическим сочетанием своим,
потому что состоит именно в этом сочетании с родительным. Если
в надеяться на что значение и сочетание определяются эти-
мологическим составом глагола, влиянием слитного предлога, то
разве не следует назвать этимологическим составом того обстоя-
тельства, что в надеяться чего предлог на лишен прежней
функции, благодаря чему стало возможно сочетание глагола с роди-
тельным? Не мудрено, что в этом сочетании нет согласия с пре-
дыдущею, совсем другою грамматическою формою.
И в каком отношении наша ошибка может быть характери-
стична для позднейшего языка? Конечно, всякое последующее
слово есть более сложное произведение, чем предшествующее,
именно потому, что последнее нужно для первого, а не наоборот.
Справедливо также, что отчасти можно измерить степень слож-
ности двух значений, принадлежащих даже к различным рядам.
При этом под сложностью значений разумеем сложность, так ска-
зать, лесов и подмосток, нужных для сознания значения с такой-то
точки зрения. Так, напр., значение слов серый, белый, оче-
видно, образовалось менее извилистым путем, чем многие обстоя-
тельственные названия цветов, вроде „наваринского дыму с пла-
менем“, названия, которые весьма часто, если не всегда, суть не
излишние синонимы, но доводят до сознания до того времени
не замечаемые оттенки и смешения цветов. Но, во-первых, такого
рода сложность последующего вещественного значения не есть
непременно отвлеченность сравнительно с предыдущим. Нынеш-
няя ландшафтная живопись, именно в силу своей большой слож-
ности, как продукта мысли, сравнительно с живописью предше-
ствующих веков, по содержанию более конкретна, чем эта
последняя. Почему же того же не может быть и в языке? И дей-
ствительно, оказывается, что в слове можно сознавать и сравни-
тельно конкретное посредством значений сравнительно отвлеченных,
а не только наоборот1. Во-вторых, грамматическая форма, в каче-
стве отношения, есть всегда нечто отвлеченное. Поэтому сравне-
ние грамматических форм между собою относительно отвлечен-
ности покажет нам только различие в степени, если еще покажет,
а не различие коренное. Отношение глагола к объекту в наде-
яться на бога, по мнению Буслаева, наглядно, а в надеяться
1 Пресловутая живописность древних языков есть детская игрушка гру-
бого изделия сравнительно с неисчерпаемыми средствами поэтической живо-
писи, какие предлагаются поэту новыми языками, не исключая, конечно, фран-
цузского, опороченного пристрастно немцами за его мнимую непоэтичность.
Настоящие поэты, те, для которых поэзия есть дело жизни, а не школярство,
теперь не сочиняют на мертвых языках не потому, что не знают этих языков
(иные знают), и не потому, что были бы непонятны (в минуту вдохновений
этот вопрос не существует), а потому, что эти языки своею неуклюжестью
убили бы современную мысль. Перевод современного стихотворения на древ-
ний яз., кроме редких исключений, был бы искажением или пародиею; но,
насколько вообще перевод с одного языка на другой возможен, возможны
хорошие переводы древних поэтических произведений на новые языки.

награды отвлечённо „по требованию мысли“ (§ 155), как будто
в первом случае мысль ничего не требовала; но воззрение, лежа-
щее в основании первой формы, не „первоначально“ • в безусловном
смысле уже потому, что вообще форма не есть в языке явление
первоначальное. Эта форма предполагает другие формы, еще более
первоначальные, по отношению к которым она могла бы быть
названа отвлеченною. Следовательно, если разделим язык на два
периода: предшествующий — значений конкретных и последую-
щий— значений абстрактных, то мы ничего не выиграем, если не
покажем, с какой именно точки начинается наша абстрактность,
и если не докажем, что определенная нами точка выбрана не про-
извольно. Впрочем, Буслаев противополагает абстрактности не кон-
кретность, а изобразительность: „В истории языка период изобра-
зительного представления предшествует периоду отвлеченных
понятий“ (§ 156). Но изобразительность в слове мы можем пони-
мать как достоинство способа обозначения, а не как свойство
обозначаемого. Поэтому она может противополагаться не отвле-
ченности значения, а только неизобразительности1. Формы „наде-
1 Весьма обычно, по крайней мере было, вредное смешение свойств слова
и свойств образа и понятия. Так, в одном учебнике (Стоюнина, Руков. для
теор. изуч. л-ры, изд. 4) читаем: «Такие общие названия, или слова,
которые дают некоторое понятие о предмете, но не могут изобразить
его формы, называются отвлеченными, или абстракт н ы м и. Сте-
пень их отвлеченности неодинакова: они тем отвлеченнее, чем менее пред-
ставляют признаков. Так, (слово) растение отвлеченнее дерева"... „Имя
собственное, напр. Иордан, подобно местоимению, не дает нам никакого поня-
тия о предмете, т. е. не заключает в себе никаких признаков, следовательно“
(несмотря на конкретность), „менее, чем отвлеченное название, может пере-
дать мне вид предмета или нарисовать его образ...“ Но: нет слова, кото-
рое могло бы „изобразить“, нарисовать форму, вид предмета, ибо слово может
иметь или один признак (представление), или не иметь никакого. Изобрази-
тельность слова есть живость его представления. В этом смысле слово рас-
тение изобразительное, чем слово дерево. Вообще самые отвлеченные
значения могут означаться словами со свежими, незатертыми представле-
ниями (напр., судьба, необходимость, сила (области, укр. силити,
вязать, напр. веревкою), логическое основание и пр.). Наоборот, самые
наглядные значения могут означаться словами без представлений' слова
сосна, дуб для обыкновенного сознания столь же неизобразительны, как
слово Иордан. Последнее лишено для нас представления не потому, что оно
собственное: имена нарицательные могут быть лишены представлений, а имена
собственные могут их иметь, напр. Бобруйск, Бобрик, Боровск,
Сое ни ud и пр. Сравнение собственных имен с местоимениями ошибочно.
По своей указательности местоимения одинаково отличны от имен качествен-
ных, как нарицательных, так и собственных, а по своей нарицательности,
т. е. потому, что всякий город есть этот, гот, как всякий город называется
городом, местоимения сходны с именами нарицательными, а не собствен-
ными. Собственность и нарицательность, общность и частность, как явления
языка, должны быть отличаемы от той разницы в степенях отвлеченности
значений (образов, понятий), которая определима лишь тогда, когда известно,
кому и в какой момент принадлежит данный образ или понятие. Собственное
имя может быть связано для меня со значением чрезвычайно бледным, напр.
город N = такая-то точка на карте или на земном шаре. Если я знаю одну
породу сосны и одну — дуба, то мои понятия о них менее отвлеченны, чем бота-

яться на бога“ и „надеяться награды“ в нашем смысле равно
изобразительны, потому что обе равномерно указывают на значе-
ние, каждая на свое. Неизобразительность может быть недостат-
ком личного языка, а не народного. В последнем изобразитель-
ность, пока он жив, не оскудевает, потому что она тождественна
с понятностью слова. Последняя, очевидно, не зависит от того,
подлежит ли чувствам означаемое, или нет, просты ли средства
обозначения, или сложны.
Возвратимся еще раз к оспариваемому нами положению: „(Флек-
сивные) языки с течением времени теряют этимологические формы,
вместе с чем господство этимологии сменяется в них господством
синтаксиса“. Против того, что этимология и синтаксис, как две
взаимно условливающие себя точки зрения, нераздельны, так^что
нельзя допустить строя языка, выказываю него господство этимо-
логии или синтаксиса, можно возразить, что ведь в китайском,
как говорят, вся грамматика состоит в синтаксисе, и этимологии,
как части грамматики, вовсе нет; что флексивные языки по-види-
мому, с течением времени приближаются к такому состоянию, что
под господством синтаксиса во флексивных языках разумеются те
случаи, когда, напр., число третьего лица в глаголе, взятом
отдельно от местоимения, не указано (как в литовском arie, орет,
орют) или когда род и число существительного не обозначаются
в прилагательном, так что, как говорят, последнее вовсе не согла-
суется с существительным, как в английском.
Но в китайской грамматике этимология имеет лишь другой
характер, а не отсутствует. Это язык, хотя и формальный, но не
имеющий и никогда не имевший флексий. В нем слово (говорят
„корень“) без всяких приспособлений становится членом речи
(Steinth, Charakter., 133). Между тем флексивный язык никогда
не доходит до такого состояния и даже не приближается к нему.
„Продолжительное существование флексий в таком языке, его
флексивная природа, уже определили известным образом (и на-
всегда) направление мысли в языке (hat dem Sprachsinn seine
gestalt gegeben). Между духом народа, говорящего таким языком,
духом, сформированным флексивностью языка, и внешним видом
этого языка (отсутствием флексий) существует только мнимое
несоответствие (Humb., Ueber Verschied., 292—3).
Вообще, рассмотревши вышеприведенное мнение о смене гос-
подства этимологии господством синтаксиса, мы не берем себе из
этого мнения ничего, кроме сырых фактов, лежащих в его осно-
вании, именно: что а) звуковые элементы отдельных форм с тече-
нием времени стираются; b) формы, как значения, сменяются
другими; с) эти последние могут состоять более чем из одного
слова и не составлять звукового единства.
нические; но тот, в ком есть эти последние, тем не менее, быть может, спо-
собнее меня вызвать в себе конкретные образы этих деревьев, в свою очередь
уступая в этой способности пейзажисту.

Противоположение этимологии синтаксису есть лишь неудач-
ное преобразование другой противоположности создания и па-
дения форм, или создания и употребления форм,
противоположности, к которой и переходим.
VII. СОЗДАНИЕ И РАЗРУШЕНИЕ ГРАММАТИЧЕСКИХ
ФОРМ
В создании грамматических форм многое остается таинственным;
однако верно, что оно не есть следствие той причины, на кото-
рую указывает Макс Мюллер. Он говорит: „В санскритском вин-
сати из дви-дасати, двадцать, мы имеем пример того, что
называется фонетической порчей (corruption), разрушающей не
только (внешнюю) форму языка, но и всю его природу. Как скоро
эта порча обнаружится“ (следовательно,>тесть время, когда она не
обнаруживается; далее автор говорит,- что есть языки, коим она
совершенно чужда), „язык теряет то, что следует считать суще-
ственным характером человеческой речи, именно знаменательность
каждого ее элемента. Народ, говоривший языком, в коем вин-
сати, двадцать, столь же мало думал при этом слове, что оно
заключает в себе два и десять, как француз о том, что в vingt
есть слова deux и dix. Поэтому язык, поддаваясь фонетическим
изменениям, вступает в новую пору своего развития. Жизнь осла-
бевает или совсем угасает в словах или частях слов, носящих на
себе первые следы этих фонетических преобразований. С этой
поры такие слова и их части могут удерживаться в языке только
искусственно, посредством традиции, и, что особенно важно, с этой
поры начинается различение существенных, или коренных, и только
формальных, или грамматических, составных частей слова“. „Фоне-
тическая порча ведет к первому появлению так называемых грам-
матических форм“ (М. Müller, Vorl. über die Wiss. der Sprache,
I Serie, 40—1). Итак, фонетические изменения — это болезнь,
в известное время овладевающая языком. Будучи направлена
к разрушению языка (так как, по вышесказанному, она уничтожает
то, что в нем существенно), эта болезнь его, однако, не уничто-
жает, а, напротив, как бы мимоходом, создает то, чем формальные
языки превосходят все остальные, что в них есть высшего и
лучшего не для постороннего судьи, а для самого 'говорящего;
именно, эта болезнь создает грамматическую форму. Возможно ли
это? Совершенно произвольно утверждение, что традиционность
в языке есть нечто искусственное, конвенциональное (ib., 42).
Искусственность может быть понята лишь как противень безыс-
кусственности, под которою в этом случае мы могли бы разуметь
только непосредственную знаменательность звука; но такую зна-
менательность можем представить себе лишь в безусловно первых
словах, которые прямо возникли из патогномических звуков. Уже
во втором слове ряда звук значит нечто не потому, что он сам
по себе изобразителен, а потому, что прежде он означал нечто

другое. Уже здесь становится безразличным, возник ли этот звук
первоначально в самом говорящем, или передан извне. Традиция
одновременна с самим языком; она есть принадлежность всякого
языка, а не одного формального, и никак не может появляться
только в относительно позднее время. Искусственность предпола-
гает умысел, иначе она будет пустым словом, но в традицион-
ности языка нет умысла. Звуковая изменчивость есть тоже явление
первоначальное, всеобщее, отнюдь не свойственное одним лишь
формальным языкам. Поэтому она также не может считаться явле-
нием болезненным, как и образование мифов, которые, по Мюл-
леру, тоже есть болезнь языка. Если бы эта изменчивость сама
по себе способна была образовать грамматические формы, то языки,
имеющие свойство распадаться на наречия, или, что то же, раз-
растаться в группы наречий, т. е. все языки без исключения,
стали бы формальными, чего на деле нет.
Кто думает, что фонетическая порча производит грамматиче-
ские формы, тот должен бы думать, что она же их разрушает.
По крайней мере несомненно, что звуковая изменчивость сопро-
вождает язык в тот период, который называют временем разру-
шения форм. Если принять, как это и делают, создание и разру-
шение форм за явления противоположные, как математическое
увеличение и уменьшение, то будет ясно, что одна я та же сила
сама по себе не может производить противоположных явлений.
Ясно, что тут что-то неладно. „
Сам Мюллер должен был признать косвенно, что звуковая
изменчивость не есть самостоятельная разрушительно-творческая
сила: „Слова сопротивляются фонетической порче, пока живы и
вполне понятны; но как скоро они, так сказать, теряют присут-
ствие духа, появляется в них и фонетическая порча, пораженные
коею части слова сохраняют лишь конвенциональное, искусствен-
ное существование и ссыхаются в грамматические формы“ (ib., 42).
Следовательно, фонетическая порча разрушает только то, что ей
позволяют разрушать. Ее присутствие или отсутствие зависит от
присутствия или отсутствия „духа“. Но если в слове или его эле-
менте нет духа, то оно вовсе не существует, как слово или как
элемент другого, и особенность формального слова, т. е. то, почему
оно формально, не может быть названа отсутствием духа. Таким
образом, то, что Мюллер называет отсутствием жизни в слове и
его непонятностью, есть только новое появление жизни, новая
понятность: изменение функции слова, образование нового слова
из прежнего. Значит, дух правит звуком в слове. Согласно с этим
и грамматическая форма не есть мумиеобразный остаток прежней
жизни слова, а, напротив, то, в чем с особою силою проявляется
жизнь мысли в слове. Было бы странно, если б было иначе.
Членораздельный звук есть материал, несравненно более по-
датливый, чем, напр., глина, так как он не берется извне, а про-
изводится самим человеком одновременно с тем, чему он служит.
Поэтому следует ожидать, что влияние звука на творчество мысли

в слове будет менее уловимо, чем влияние глины на деятельность
ваятеля. Так оно и есть. Возьмем любой случай потери формы,
напр. потерю причастия настоящего действительного в русских
говорах1. Мы чувствуем, что смешение и безразличное употреб-
ление форм, как зная, знаючи, знаюче, давно обнаружившее-
ся в письменности, не было следствием какой-либо физиологиче-
ской необходимости. И теперь слух, наш достаточно тонок для
явственного разграничения этих звуков, и никакие привычки и на-
клонности других органов не мешают нам произносить, напр., знаю-
че вм. знаючи и наоборот. Смешение форм в этом случае можем
объяснить только психологическим мотивом, именно бессознатель-
ным стремлением к образованию новой грамматической категории —
деепричастия. Таким образом, и разрушение, и рождение форм, рав-
но как и вещественных значений, ближайшим образом зависят не
от наклонностей внешних органов слова, а от известной потребно-
сти мысли. Конечно, и в органах с течением времени происходят
изменения, но изменения эти, по крайней мере во многих случаях,
состоят не в огрубении органов, а в их усовершенствовании, кото-
рое могло бы повести лишь к размножению внешних знаков форм.
Итак, после всего сказанного для нас все-таки остается вопро-
сом: что такое создание и разрушение грамматических форм, если
точно то и другое характеризует два различные периода э жизни
языка?
„В период образования форм,— говорит В. Гумбольдт,— народы
более заняты самим языком, чем его целью, т. е. тем, что он дол-
жен означать. Они усиливаются выразить мысль, и это их стрем-
ление (Drang) вместе с вдохновительным влиянием удачи произво-
дит и поддерживает их творческую силу... Это первоначальное
преобладание стремления создавать язык над стремлением созда-
вать живой дух“ (т. е. дух не как субстанцию, а как деятельность:
создавать нечто выше названное тем, что должен означать язык)...,
„сказывается в том, что чем первобытнее (ursprünglicher) языки,
тем богаче формами. В некоторых языках обилие форм видимо
перерастает потребность мысли. Поэтому оно умеряется во время
превращений, испытываемых языками под влиянием более зрелого
развития мысли (Geistes-bildung). Период создания форм оканчи-
вается мгновением, когда язык как орудие — налицо, и тогда духу
остается употреблять его и воплощаться в нем. Так и бывает в
действительности: способ, каким дух высказывается, употребляя
язык как орудие, сообщает этому последнему цвет и характер“
(Humb., Ueber Versch., 195—6).
Два периода языка характеризуются здесь тем, что в первом
язык создается и сам служит целью, а во втором употребляется,
становится средством. Это должно бы объяснить, почему, как
предполагают, в языках формальных настает время уменьшения
форм; однако вовсе не объясняет. Противоположности создания и
1 Прич. наст, в наш литературный язык внесено из ст.-славянского.

употребления, цели и средства, как и выше рассмотренная проти-
воположность этимологии и синтаксиса, имеют субъективное зна-
чение: это не различные периоды языка, а различные точки зрения
на один и тот же период. По мысли самого Гумбольдта, язык
отличается от всякого внешнего орудия тем, что последнее сначала
делается для известной внешней цели, т. е. сначала само служит
целью деятельности, а потом употребляется и от этого портится.
Такое орудие без внешней цели немыслимо, между тем главная
цель языка (известное преобразование мысли говорящего) заклю-
чена в нем самом. Нельзя себе представить момента речи, который
бы не был в то же время актом объективирования, сознания, тол-
кования мысли и который не изменял бы в то же время языка,
хотя мы замечаем эти изменения лишь тогда, когда они достигают
значительной величины. Поэтому язык всегда есть столько
же цель, сколько средство, настолько же создается,
насколько употребляется. Немыслимо, чтобы человек,
говоря, имел в виду будущие цели своей мысли, а не насущные
ее потребности; чтобы он мог отвлекаться от обозначаемого словом
иначе, как становясь наблюдателем явлений языка. Во все времена
человек, говоря, усиливается выразить свою мысль, т. е. довести
ее до известной степени ясности, связать ее с прежними актами
своего мышления.
Сам Гумбольдт говорит, что „было бы ошибочно думать, что
периоды языка, резко разграниченные здесь для большей ясности,
так разграничены и в действительности. Постоянная работа духа,
состоящая в употреблении языка, оказывает непрерывное влияние
на самое строение языка, на создание форм; но влияние это тоньше
(feiner) и при первом взгляде иногда ускользает от внимания. Ни
одного периода в жизни человечества или народа
нельзя считать исключительно предназначенным
для развития языка“. Если употребление есть тоже создание,
то и прежнее утверждение, что народ сначала создает язык, а
потом, употребляя, сообщает ему свои особенности, рушится само
собою: „Образ мысли народа (Denk-und Sinnesart), сообщающий
языку цвет и характер, действует на язык уже с первого начала“
(Humb., ib., 196).
Затем, по-видимому, отбросивши противоречия, в которые по-
влекла противоположность периодов увеличения форм, Гумбольдт
опять возвращается к этому „факту“ и, не спрашивая, точно ли это
факт, пытается дать ему новое объяснение. „Чем далее зашел
язык в деле строения грамматических форм, тем менее представ-
ляется случаев, требующих нового решения. Поэтому борьба с
выражением мысли становится менее упорною; чем более дух поль-
зуется тем, что уже им создано, тем более ослабевает его стрем-
ление к творчеству, его творческая сила. С другой стороны, воз-
растает количество созданного и вошедшего в постройку материала,
и эта внешняя масса теперь“ (с неопределенной точки, с которой
начинается ослабление творчества в языке?), „в свою очередь

действующая на дух, налагает на него свои собственные законы
и сдерживает свободное и самостоятельное влияние интеллигенции.
В этих двух пунктах“ ( в уменьшении творчества, по мере умень-
шения числа задач его вызывающих, и увеличении влияния того,
что прежде создано) „заключается то, что в вышеприведенном
различии (двух периодов языка) принадлежит не личному взгляду,
а действительной сущности вещей“ (ib., 196—7). Допустивши, что
уменьшение творчества, несмотря ни на что, несомненно, мы спро-
сим, точно ли в языках с течением времени представляется все
менее и менее случаев, требующих нового решения? Наблюдение
свидетельствует о непрерывном изменении языков во всех частях
их строения. Язык постоянно остается посредником между познан-
ным и вновь познаваемым. Как вещественные значения, так и формы
должны быть рассматриваемы как средства и вместе акты позна-
ния. Если мир, как мы верим, неисчерпаем для познания и если
верно, что не может быть найдено пределов лексическому разви-
тию языка, то нельзя назначить и черты, ограничивающей коли-
чество и качество возможных в формальном языке категорий.
С другой стороны, если даже допустим невероятное, что количество
предстоящих задач наперед известно народной мысли, то нельзя
будет понять, почему задачи эти представляются этой мысли все
реже, по мере приближения к своему концу, почему творчество
не остается в той же силе до самого своего объективного предела?
Сила отдельного человека ослабевает не потому, что он доходит
до цели, а потому и по мере того, как он тратит ее на совершение
пути. Силы же народа, к коим принадлежит творчество в языке,
отличается от единичных сил тем, что, при равно благоприятных
внешних условиях, восстановляются нарождением новых поколений.
Поэтому ослабление творчества языка, если оно есть, может про-
исходит не от уменьшения количества предстоящих задач, не от
близости цели, а разве от других причин.
Другого утверждения Гумбольдта, что сила творчества в языке
находится в обратном отношении к массе созданного языка, что
чем больше эта масса, тем меньше влияние на язык интеллигенции1,
тоже нельзя объяснить никаким сравнением. Наибольшее сходство
язык представляет с искусством и наукою, которые предполагают
его существование и возникают при его посредстве, но, как из-
вестно, его не заменяют. В науке масса познанного находится не
в обратном, а в прямом отношении, если не к энергии познаватель-
ной деятельности, для измерения коей у нас нет средств, то к
успехам ее. Нельзя отвергать возможности ослабления или застоя
этой деятельности, но то и другое может происходить от ухудшения
породы, от причиненного внешними влияниями перерыва в предании2.
1 Под которой можем разуметь здесь лишь совокупность способностей
народа, создающих язык.
1 „Преобладание практического направления в языке может навязывать
ему сокращения, опущения формальных слов, эллипсы всякого рода, ибо когда

В этом случае прежде добытое мыслью теряется для нее в
большей или меньшей мере; но вообще количество процентов
мысли увеличивается с увеличением капитала. В частности, это
относится и к языку. Сам по себе язык содействует непрерывности
предания, постоянству в капитализации мысли, и если предание
порою прерывается, то он в этом неповинен. Масса созданного
увеличивается в языке и в то время, которое называют временем
создания по преимуществу. Если принять вышеупомянутое обратное
отношение, то как понять, что увеличение массы созданного в одно
время сопровождалось созданием форм, а после — их разрушением?
За исключением случаев нарушения непрерывности предания
в языке, все остальное, совершающееся в нем, может быть понято
лишь как следствие усложнения мысли. С этой точки зрения рас-
смотрим так называемый факт падения форм в формальных языках.
Трудно более заподозрить действительность этого факта, чем это
сделал сам Гумбольдт: ,От предполагаемого индоевропейского
языка пошел целый ряд языков, служащих органами высшей в
свете цивилизации“. Причина этому должна заключаться в том,
что „строение этих языков наиболее соответствует потребностям
духа, наиболее возбуждает его деятельность и потому сохраняет
наиболее прочную силу производить новые образования, вызывае-
мые течением времени и (внешними) судьбами народов“ (Humb.,
ib., 253). Сущность этого строения состоит в том, что каждое
слово этих языков носит на себе печать определенной граммати-
ческой категории (ib., 185), из коих наиболее, выдающиеся и важ-
ные суть глагол, союз и местоимение относительное. Эти части
речи, будучи, подобно всем остальным, следствием синтеза, в то
же время в большей мере, чем остальные, имеют синтез своею
грамматическою функциею. Глагол создает предложение, союз и
имеют в виду одно только взаимное понимание, то пренебрегают всем непо-
средственно ненужным для этого“ (Humb., ib., 290). Мысль эта приводится
Гумбольдтом в связь с противоположностью создания и употребления языка,
но ее следует освободить от этой связи, ибо и в упомянутых явлениях есть
своего рода творчество. Можно представить себе часть народа в таких исклю-
чительных обстоятельствах, при которых все интересы сосредоточены на не-
многих ближайших потребностях, когда быстрое течение дел не дает сроку
расширить круг мысли, воспользоваться всем прежде добытым ею запасом.
Результаты такого состояния вместе с влиянием постороннего языка мы видим
в безобразном и бедном русско-китайском кяхтинском говоре (Изв. II отд. АН,
II, 370). „Приспособленный к специальной цели своей и выгодно с блестящим
успехом служа ей, язык этот к другим приспособлениям уже не способен, для
иных расспросов, помимо торговых, не годится“ (Максимов, Поездка на
Амур, 488). Механическое смешение народностей особенно благоприятствует
возникновению таких говоров, но они могут образоваться и среди однородного
населения, группами, которые выделены из массы известными односторонними
интересами. Нет ничего невероятного в предположении, что такие исключи-
тельно практические говоры при неблагоприятных обстоятельствах могут
далеко распространять свое влияние. Такое влияние поистине можно бы на-
звать явлением ненормальным и болезненным, причем, само собою, оно не может
быть возведено на степень всеобщего двигателя развития языка.

местоимение относительное связывают предложения в высшие и
более сложные единицы.
„Но каким образом согласить то, что плодотворное жизненное
начало (индоевропейских) языков состоит в их флективности, с тем
явлением, что богатство флексий свойственно именно юношескому
возрасту жизни языков, а с течением времени »исподволь умень-
шается? По меньшей мере странно то, что начало ослабевающее
(флексивность) есть вместе с тем начало охранительное. Между
тем стиранье (das abschleifen) флексий есть неоспоримый факт“
(ib., 289).
Факт состоит в стиранье флексий, рассматриваемых как звуко-
вые элементы, но не в уменьшении общего количества форм и не
в потере формальности в языках, ее выработавших. Грамматическая
форма, как было уже сказано, со своего появления и во все по-
следующие периоды языка есть значение, а не звук. Формальность
языка есть существование в нем общих разрядов, по которым рас-
пределяется частное содержание языка, одновременно с своим по-
явлением в мысли. Ежеминутно распределяя содержание своей
мысли в языке по разрядам, невозможно утратить привычки к такой
классификации, а, напротив, можно только все более и более уко-
ренять в себе эту привычку. Придерживаясь сравнения языка с
наукою, мы a priori найдем вероятным, что с течением времени
известные грамматические разряды могут оказываться несовмест-
ными с удобством мысли, подобно тому как известные научные
деления уничтожаются по мере успехов знания. Такое сравнение
заставляет нас усумниться в основательности того сожаления (на-
поминающего печальное верование в смену золотого века веками
менее благородных металлов), с которым нередко говорилось о по-
тере форм в языках 1 Если в науке уничтожение известных делений
1 Буслаев в разборе тМыслей об ист. русск. яз.“ Срезневского (Отеч. Зап.,
1850, № 10, 32—3) говорит: „И древнейшие письменные памятники (славян, яз.)
не сохранили нам золотого века процветавшего языка“. Совершенство языка
этих памятников „только яснее доказывает, что прежде, в эпоху недосягаемую,
язык мог быть еще совершеннее в своем грамматическом построении, что
древнейшие формы языка суть такие же развалины первоначального организма,
как и язык нынешний, разве только свежее, и не столь обезображенные на-
ростами и обломками от течения веков, как последний“. „История литературы,
искусств, наук развивается вместе с жизнью народа... Не такова история языка.
С усовершенствованием народа в умственном и политическом отношениях язык
уже не двигается вперед, не совершенствуется в своих формах, не приобре-
тает новых сочетаний звуков, но даже теряет мало-помалу и те богатства,
какие имел искони. Только в одном отражается на языке совершенствование
народное, именно в большей правильности и ясности при изложении мыслей
в речи. Но это — уже не от совершенствования языка, а от стремления под-
чинить бессознательно употребляемые формы языка отвлеченной мысли...
С совершенствованием народа язык может изменяться, искажаться, но не дви-
гается вперед, ибо он единожды навсегда создан высшею творческою силою
и, подобно природе внешней, может быть применяем к потребностям человека,
но, как та же природа, он не может принимать постоянного участия в движе-
нии исторических судеб народа“ {ib., 40—1). В отличие от этого мы думаем,
что нет противоположности в развитии культуры и языка.

есть выигрыш мысли, то того же следует ожидать и от уничто-
жения известных грамматических категорий, разумеется, при не-
прерывности предания в языке. Тут есть, однако, некоторая раз-
ница. Наука вся находится в области критической мысли. Измене-
ния в науке всегда имеют ясно сознанные основания. Между тем
язык, будучи орудием сознания, сам по себе есть создание бес-
сознательное. Говорящему ясно то, до чего доводит его язык, но
путь, которым идет при этом язык, не ясен. Поэтому говорящий,
содействуя уничтожению известной грамматической категории,
никогда не знает, почему он это делает и какую пользу от этого
получает. Только для науки о языке, а не для создания и упо-
требления слова важно решение этих вопросов. Но языкознание
только ищет этого решения и редко его находит. Ответить на
вопрос о значении данной формы или ее отсутствия для мысли
было бы возможно лишь тогда, когда бы можно связать эту форму
с остальными формами данного строя языка, связать таким образом,
чтобы по одной форме можно было заключить о свойстве если не
всех, то многих остальных. До сих пор языкознание большею ча-
стою принуждено вращаться в кругу элементарных наблюдений
над разрозненными явлениями языка и дает нам право лишь наде-
яться, что дальнейшие комбинации этих явлений от него не уйдут.
Покамест возможны лишь шаткие заключения о роли данного
явления в общем механизме словесной мысли известного периода,
так как мы умеем читать лишь самые грубые указания на родство
явлений. Так, напр., мы нашли в слове лелеять удвоение извест-
ного рода и по этой нити дошли до заключения, что русский язык
вместе со многими другими предполагает такую-то категорию
интенсивности глагола, что такой самой категории в настоящее
время нет, так как ее не следует смешивать с интенсивностью,
обозначаемою посредством именных суффиксов. С предполагаемою
категориею случилось нечто в роде превращения живого организма
в почву; но в языкознании большею частью нельзя еще сказать
(продолжая сравнение), какого рода растительности благоприят-
ствует почва, заключающая в себе такие-то составные части? что
именно должно следовать за разрушением, напр., категории интен-
сивности?
Таким состоянием знания объясняется существование взгляда,
который в превращении известного создания языка, так сказать, в
почву видит смерть и более ничего; в прошедшем языка, обладав-
шем двойственным числом, аористами, имперфектом, будущими,
составлявшими звуковое единство, и т. п., находит тонкость мысли
и богатство, а в настоящем этого языка, лишенного упомянутых
форм,—грубость и бедность. Но объяснение взгляда не есть его
оправдание. Чтобы оправдать такой взгляд, нужно бы предполо-
жить: или что с течением времени сила, создающая язык, осво-
бождается из него для другой деятельности, причем язык пере-
стает быть орудием мысли, каким он был сначала; или что язык
изъят из области закона природы, по которому смерть есть начало

новой жизни. То и другое несправедливо. Более обещает убежде-
ние, что за потерею формы следует рождение новой, причем в
результате получится одно из двух: а) Отдельная грамматический
форма, подобно растительной и животной, может непосредственно
перерождаться в другую. Напр., говоря „два, три, четыре рубля“,
мы относим существительное к категории, которую обозначаем
посредством „ несколько“ (больше одного и меньше пяти) и кото-
рая непосредственно предполагает существование категории двой-
ственности, б) Грамматическая форма неизбежно входит в строй
языка, лежащий в основании последующего строя, но сама может
исчезать, не оставляя непосредственного остатка в другой форме,
подобно тому как окончательно вымирают некоторые роды растений
и животных. Возможно, что некоторые породы кислицы, дикой
груши, собаки, овцы вымерли, не оставивши никакого следа в ро-
дословной ныне существующих пород этих растений и животных;
но от этого далеко до общего вымирания форм или сведения их
к немногим. Напротив, число пород воспитываемых человеком рас-
тений и животных постоянно увеличивается. Так и в языке из
вымиранья некоторых форм без видимого остатка не следует, что
количество формальных оттенков, различаемых в речи, уменьшается.
По крайней мере, если это уменьшение действительно существует,
если точно мысль в языке довольствуется немногими разрядами
вместо множества прежних, то это должно быть лучше доказано,
чем было до сих пор. Без лучших доказательств мы этому не по-
верим, ибо пример науки говорит нам, что с увеличением способ-
ности к отвлеченному мышлению и с увеличением запаса знаний
многие деления и категории оказываются негодными и отбрасы-
ваются, но зато являются новые, так что в развитии наук нет ни-
какой возможности говорить о противоположности периода возник-
новения и падения общих понятий.
Каким образом доходят до мысли о падении грамматических
форм? Берут, напр., схемы склонений в трех периодах языка и со-
считывают в каждом отдельно различные по звукам окончания.
Оказывается, положим, что в древнем верхненемецком языке таких
окончаний было 40, в среднем 20, в новом 5—6. Отсюда вывод,
по-видимому, несомненный: падение форм. Но здесь за форму
принят ее внешний знак, тогда как форма есть значение; сосчитано
число внешних знаков известного рода, но не показано, что эти
знаки достаточно различались по своему значению и что присутствие
их в языке было признаком богатства и порядка, а не лишним
бременем для мысли: что если они и различались достаточно, то
не заменились ли какими-либо другими указаниями на форму? Число
форм, т. е. формальных значений, в разных периодах языка вовсе
не сосчитано1. Между тем, чтобы доказать, что число форм умень-
1 Напр., не принято в расчет такое блистательное доказательство творче-
ства языка в относительно новое время, как обозначение зависимых, несокра-
щенных предложений, в отличие от главных, посредством инверсии: ich habe

шается, нужно именно считать формальные оттенки значений —
труд не столь легкий, как счет окончаний. Вероятные результаты
такого труда были бы, во-первых, менее точны, потому что в каж-
дом языке есть большое количество таких формальных значений,
коих ученые наблюдатели вовсе не замечают (хотя, если это их
собственный язык, различают на деле), кои учеными понимаются
ошибочно или смешиваются с другими; во-вторых, при всей неточ-
ности, результаты эти могли бы быть далеко не согласны с выводами
из счета окончаний.
Необходимо раз навсегда отделаться от ложного понимания
грамматической формы, о котором было говорено выше (§ 5). Необ-
ходимо твердо знать, что при счете форм должно стремиться к
тому, чтобы считать за единицу действительную форму, а не аб-
стракцию. Мы привыкли, напр., говорить об о д н ом творительном
пад. в русском языке, но на деле этот падеж есть не одна грам-
матическая категория, а несколько различных, генетически связанных
между собою. Всякое особое употребление творительного есть
новый падеж, так что, собственно, у нас несколько падежей, обо-
значаемых именем творительного. Сколько именно таких особых
употреблений и вообще сколько падежей в современном русском
или другом языке,— это вопрос не из тех, которые можно предла-
гать детям в школе, так как и сами ученые в этом между собою
не согласны. Каждое особое значение предлога дает новый падеж.
Не зная числа падежей в истинном значении этого слова, конечно,
нельзя правильно судить и о том, уменьшается ли их число, или
нет. Для меня несомненно, что новые падежи в вышеуказанном
смысле появляются и доныне. Впрочем, нельзя отвергать того, что
в языке, служащем органом непрерывно деятельной мысли, дейст-
вительно уменьшается число категорий известного рода. Возможно
в языках, хотя и не индоевропейских, что, напр., в действии раз-
личается непременно, совершается ли оно мужчиною или женщи-
ною, сидя или стоя и т. п. Хотя в формальных языках этого и не
бывает, но и в них есть, а прежде было больше недостаточно
одухотворенных категорий, т. е. таких, в которых вещественное
содержание слова недостаточно отделено от его формы. Потеря
подобных категорий, к числу коих можно отнести, напр., интен-
сивность, дезидеративность, оптативность глагола, никак не может
противоречить развитию формальности языка и увеличению в нем
количества других форм. Предупреждая систематическое решение
таких вопросов, можно думать, что так как немыслимо оскудение
творчества в языке без особых пертурбаций, зависимых от новых
внешних причин, то новые языки вообще суть более совершенные
органы мысли, чем древние, ибо первые заключают в себе больший
dieses buch gelesen,— dass (weil, wenn) ich dieses buch gelesen habe (G. v. d.
Gabelenz, Zur vergi, synt., Zeitschr. f. Völkerps., VIII).Такие акты творчества,
такие торжества объединяющей мысли и не могут приниматься в расчет теми,
которых внимание поглощено счетом суффиксов.

капитал мысли, чем последние1. Важность древних языков, каковы
санскритский, греческий, латинский, для языкознания происходит
не от того, что они в лексическом и формальном отношении выше
новых, а совершенно наоборот, от того, что они во всех отноше-
ниях ниже, т. е. проще и доступнее анализу. В этом же заклю-
чается и педагогическое значение этих языков.
Предположив, что языки, кроме частных случаев, совершенст-
вуются всесторонне, нетрудно примирить с этим то обстоятельство,,
что с древнейших времен, доступных исследованию, в формальныя
языках замечается выветривание звуков (в том числе и тех, кото-
рые поддерживают формальные значения) и чередованье форм
простых и описательных.
Что до звуков, то потеря окончаний, а отчасти и префиксов
может сопровождать два различных явления: появление новой ка-
тегории или сохранение прежней. В первом случае язык не доро-
жит звуком, потому что звук прямо ему мешает; так, напр., поль-
скому деепричастию znając приличнее потеря бывшей в нем некогда
конечной гласной, чем ее сохранение (znający). Так как эта гласная
в деепричастии уже не имеет смысла, то сохранение ее лишь без
нужды замедляло бы течение речи и мысли. В сущности то же
бывает и в случае сохранения прежней категории. Звук в слове
' есть средство объективировать мысль,, ставить и удерживать ее
перед собою, как предмет, подлежащий действию следующей мысли..
Затрата силы на произнесение звука в речи оправдывается лишь
в той мере, в какой без звука невозможно удержать перед собою
значение. Чем слабее энергия мысли, ?тем более она нуждается в
звуке как внешней опоре; но, по всем соображениям, эта энергия
в языке увеличивается, и этим объясняется небрежность в сохра-
нении прежнего звукового состава слова. Процесс падения звуков
в языке напоминает несколько других „сходных явлений. Малогра-
мотные до такой степени нуждаются в звуке для понимания, что
или вовсе не могут читать иначе, как громко, или по крайней мере
читают беззвучно, но раздельно, произнося слова, шевеля губами
и пр. От упражнения это проходит: человек выучивается читать
глазами, т. е. для объектирования мысли ему довольно ее изобра-
жения на письме. В истории письмен, средства объектировать слово,
замечается нечто подобное. Мы заменили устав и полуустав ско-
рописью, которая в свою очередь может быть вытеснена стеногра-
фией. Небрежность относительно сохранения первоначальной формы
букв есть противень той, с какою язык обращается со звуками,
как скоро они становятся ему ненужны. Предел, за который не
ι переходят сокращения в том и другом случае, есть понятность,
1 Курциус, считая необходимым принимать два периода жизни индоевро-
пейских языков (der Bildung und der Ausbildung, der Vervollkommnung), что
еще спорно, признает, что языки второго периода, стало быть и нынешние,
лучше удовлетворяют назначению всякого языка служить выражением мысли,
чем основной язык первого периода, и что в истории языка никакого потерян-
ного рая нет (Zur Chronologie der indogerm. Sprach., отд. оттиск, 12—14).

предел изменчивый, а не неподвижный. Становясь сильнее в ум-
ственном счислении, мы менее нуждаемся в цифирных знаках и
счетах, хотя невозможно представить себе, чтобы подобные посо-
бия могли со временем оказаться вовсе ненужными.
Итак, если, при сохранении грамматической категории, звук,
бывший ее поддержкою, теряется, то это значит не то, что в языке
ослабело творчество, а то, что мысль не нуждается более в этой
внешней опоре, что она довольно сильна и без нее, что она поль-
зуется для распознавания формы другим, более тонким средством,
именно знанием места, которое занимает слово в целом, будет ли
это целою речью или схемою форм. Кто не умеет считать и имеет
недостаточное понятие о пространственных отношениях, тот должен,
чтобы выбрать один предмет из многих, знать его собственные
приметы, напр. цвет и т. п.; но>, имея возможность определить пред-
мет по порядку, по месту в пространстве, можно, если это нужно,
не обременять мысли никакими другими приметами.
Существование в языке описательных форм не только не есть
признак падения формальности, но, напротив, свидетельствует о
торжестве этого принципа. Описательная форма есть сочетание
слов, уже имеющих формальные определения, но в совокупности
составляющих один акт мысли. Возможность такого сочетания
требует присутствия в языке чисто формальных слов. Нужна про-
должительная работа мысли для того, чтобы освободить вещест-
венные слова от всякого вещественного содержания и обратить их
в беспримесные выражения отношений. Всякая описательная форма,
возникшая после простой и предполагающая эту последнюю (напр.,
сочетание личного местоимения, как формы, с глаголом, формаль-
ного глагола с причастием, предлога с именем), тем самым есть
создание весьма сложное. Как бы ни было трудно доказать в от-
дельных случаях, что описательная форма, вытесняющая простую,
вносит в язык новое содержание, мы вообще должны предполагать
как на основании частных наблюдений, так и a priori, что замена
простой формы сложною не есть только заплата на старое платье,
а создание новой формы мысли; образование предлога из сущест-
вительного и сочетание этого предлога с именем, будет ли оно
еще снабжено падежным окончанием, или нет, по значению своему
для мысли не есть то же, что прежний падеж, а нечто, по всей
вероятности, более согласное с новыми ее потребностями. С такой
точки зрения в новых языках по отношению к древним можно
видеть перерождение, а не вырождение и искажение, так что не
вполне можно согласиться с Гумбольдтом, когда он говорит лишь
о сохранении существенных черт формальности древних языков в
новых, а не об укреплении и развитии этого начала.
„Замена падежа предлогом в новых языках (индоевропейских)
вовсе не тождественна с тем случаем, когда в приставочных язы-
ках отдельное слово указывает на падеж. Хотя первоначальное
значение такого слова и забыто, но все же слово это не выражает
чистого отношения, потому что все строение такого (нефлексив-

ного) языка вытекает не из того воззрения (innere Sprachansicht),
которое энергически стремится к резкому разграничению частей
речи; потому что дух такого народа не с этой точки (формальных
различий) воспринимает создания своего языка. Римскому языку
вполне свойственна была формальная точка зрения. Предлоги со-
ставляли в нем систему (чистых отношений); каждый, смотря по
своему значению, требовал соответственного падежа и только
вместе с падежом обозначал отношение. Это прекрасное1 согласо-
вание (предлога с падежом) не перешло в языки, выродившиеся
из римского; но в языках этих сохранилось чутье такого порядка,
признание предлога особою частью речи с формальным значением.
По принципу эти языки не менее формальны, чем их родона-
чальный. То же находим и в употреблении глагола. Как бы ни
были несовершенны его формы2, но синтаксическая его сила
та же, потому что язык раз навсегда и неизгладимо отделил его
от имени3. Местоимение, часто ставимое в романских языках при
глаголе, там, где оно не ставилось в языке первообразном, соот-
ветствует по смыслу, в каком оно принимается, истинному понятию
о глаголе, потому что в романских языках местоимение в этих
случаях есть лишь отдельное от глагола, иначе поставленное лич-
ное окончание, между тем как в языках, коим чуждо отношение
лица, местоимения имеют вещественное значение“ (Humb., Ueber
Versch., 295; Steinth., Gr. Log. u. Ps., § 128).
VIII. ГРАММАТИКА И ЛОГИКА
Следующее рассуждение довольно характеристично для направ-
ления, и ныне имеющего многих последователей преимущественно
между теми из представителей языкознания, которые не столько
сами изучают язык, сколько учат ему в школах. На вопрос: „есть
ли именительный падеж единственная форма логико-грамматиче-
ского подлежащего?“—отвечают: „В предложениях „Паллада
любит Улиса“, „я не сплю по ночам“, „у меня есть книги“
именительные падежи говорят о том же лице или предмете, о ко-
тором творительный в „Палладою любим Улисс“, дательный в
„мне не спится по ночам“, родительный „у меня нет книг“.
Именительные в первых трех предложениях суть подлежащие. Им
1 Во всяком формальном языке своя красота форм, и если ученые находят
ее более в древних языках, чем в новых, то они любуются не столько этими
древними языками, сколько своим трудом, употребленным на их изучение: что
дорого, то мило.
2 Это несовершенство форм глагола в новых языках принято под влиянием
мысли о падении форм. В действительности его может и не быть. Различные
формы могут быть равно совершенны, т. е. равно необходимы для производи-
мых ими действий.
8 Это место следовало бы обсудить тем, которые в русском глаголе ви-
дят именно характер, т. е. принимают, что раз установленное разграничение
имени и глагола стирается со временем.

приписываются те же сказуемые, что и так называемым косвенным
падежам в трех остальных. Следовательно, эти косвенные падежи
Палладою, мне, книг суть тоже подлежащие, ибо две вели-
чины, порознь равные третьей, равны между собою1. Это все равно,
как если бы сказать: вот палец счетом один, а вот свечка тоже
одна, следовательно, что палец, что свечка — все едино. Как здесь
мы узнаём не то, что такое палец и что свечка, а то, что разные
вещи можно считать за единицу, которая всегда равна себе, так
и там в лучшем случае мы узнаем только то, что для логики
словесное выражение примеров ее построений безразлично. Если
же цель теоретического изучения языка именно и состоит в со-
знании функций различных падежей и т. п., то для такого изуче-
ния „логико-грамматическое“ подлежащее и тому подобное в свою
очередь безразлично, так как существование этих вещей возможно
только вне языка.
Изумительно, что автор вышеприведенного рассуждения тут
же говорит: „различие между грамматикою и логикою, давно со-
знаваемое многими, окончательно доказано лет 15 тому назад,
как всем известно, Штейнталем в его „Grammatik, Logik und
Psychologie, Berl., 1855“.
В этой книге Штейнталь именно и доказал, что понятия, каково
„логико-грамматическое подлежащее“, заключают в себе разруши-
тельные для себя противоречия, логически немыслимы.
Ссылаясь на ту же книгу Штейнталя, я не буду останавли-
ваться на рассматриваемом в ней вопросе об отношении логики к
грамматике и ограничусь лишь следующими положениями.
Слово не одним присутствием звуковой формы, но всем своим
содержанием отлично от понятия и не может быть его эквивален-
том или выражением уже потому, что в ходе развития мысли
предшествует понятию.
Грамматическое предложение вовсе не тождественно и не па-
раллельно с логическим суждением. Названия двух членов послед-
него (подлежащее и сказуемое) одинаковы с названиями двух из
членов предложения, но значения этих названий в грамматике и
логике различны. Термины „подлежащее“, „сказуемое“ добыты
из наблюдения над словесным предложением и в нем друг другом
незаменимы. Между тем для логики в суждении существенна
только сочетаемость или несочетаемость двух понятий, а которое
из них будет названо субъектом, которое предикатом, это для нее,
вопреки существующему мнению, должно быть безразлично, ибо
в формально-логическом отношении, независимо от способа возник-
новения и словесного выражения, все равно, скажем ли „лошадь —
животное“, „лошадь не собака“ или „животное“ включает „ло-
1 Рассуждение это нисколько не оправдывается тем, что в его пользу
можно привести весьма сильные авторитеты, напр. Гримма, у которого тоже
подлежащее есть или прямой падеж, или косвенный, причем в действительном
обороте косвенный зависит от прямого, а в страдательном наоборот (D. Gr., IV, 1).

шадь“ (в числе животных есть лошадь), „собака не лошадь“.
Категории предмета и его признака не нужны для логики, для
которой и то и другое — только понятия, совокупности признаков1.
Тем менее возможно вывести из логического суждения прочие
члены предложения: определение, обстоятельство, дополнение.
Совершенное, т. е. вполне согласное с требованиями языка,
предложение может соответствовать не логическому суждению, а
только одному понятию, содержание коего, конечно, разложимо в
; суждение. Напр., на известной ступени развития языка, т. е. пони-
мания, „гремит“ означает действие без действователя: гром (в
смысле действия) происходит; но эгзистенцияльность в обширном
смысле, т. е. существование вне нас или только в нашей мысли,
есть признак, входящий во всякое понятие; суждение „понятие χ
существует“ тавтологично и в этом смысле вовсе не есть логи-
ческое суждение, так как не требует никакой логической поверки.
С другой стороны, простое предложение может соответство-
вать более чем одному логическому суждению. Не только каждая
пара членов предложения (подлеж. и сказ., подл, и определ., ска-
зуемое и обстоятельство, сказуемое и дополн.) может соответство-
вать суждению, но и один член предложения может соответствовать
одному и более чем одному суждению, притом не только в со-
ставных словах (укр. пiчкур, истопник, человек, „курящий“ печи;
дривітня, место, где „тнут“, рубят дрова), но и в простых:
укр. и стар.-рус. (Ип. лет.) голубит и, ласкать другого, как
милуются голуби.
Грамматических категорий несравненно больше, чем логических.
Поэтому недостаточное отвлечение логического содержания мысли
от словесного выражения обнаруживается внесением в логику ка-
тегорий, вовсе не нужных для ее целей, напр. связки, некоторых
делений суждений. Наоборот, подчинение грамматики логике
сказывается всегда в смешении и отождествлении таких явлений
языка, которые окажутся различными, если приступить к наблюде-
нию с одною предвзятою мыслью о том, что априорность в на-
блюдательных науках, каково языкознание, весьма опасна.
Логическая грамматика не может постигнуть мысли, составляю-
щей основу современного языкознания и добытой наблюдением,
именно, что языки различны между собою не одной звуковой
формой, но всем строем мысли, выразившимся в них, и всем своим
влиянием на последующее развитие народов. Индивидуальные раз-
личия языков не могут быть понятны логической грамматике, потому
что логические категории, навязываемые ею языку, народных раз-
личий не имеют.
Многие до сих пор держатся того мнения, что логика есть
нечто вроде естественной истории мышления, что она рассматри-
1 Ошибочно в 1-м издании этого сочинения: „логическое подлежащее...
бывает грамматическим сказуемым, логическое сказуемое грамматическим
подлежащими

вает в с я к и e явления мысли по крайней мере со стороны их формы,
но в то же время не могут не признать, что можно мыслить весьма
деятельно и нелогично, из чего следует, что логика рассматри-
вает такое свойство мысли, которого в мысли может и не быть.
Между тем в этом последнем наблюдении даны пределы логики,
переходя которые она перестает быть сама собою. Совершенство-
вание наук выражается в их разграничении относительно цели и
средств, а не в смешении, в их взаимодействии, а не в рабском
служении другим. Логика может быть самостоятельна только в
том случае, если ее задача будет поставлена лишь в изыскании
условий логической истины, которая есть лишь одна из сторон
полной истины, доступной в данное время. Логика должна спра-
шивать лишь о том, не заключает ли данная мысль противоречий,
независимо от новых наблюдений, которыми она может быть под-
тверждена или опровергнута? Иначе: мыслима ли мысль сама в
себе? Напр., суждения „некоторые корни растут вверх (или гори-
зонтально)“, „корни имеют лиственные почки“ истинны с логиче-
ской точки, если под корнем разумеется вообще подземная часть
растения. Логика не может дать никакого руководства к другой
поверке этих суждений. Но как скоро независимо от логики со-
ставлено иное понятие о корне, как о нисходящей оси растения,
то и логика найдет, что вышеприведенные суждения ложны, что
корень не может расти вверх, не может иметь лиственных почек,
иначе он не корень. Здесь видно, что логическая и грамматическая
правильность совершенно различны, так как последняя возможна
и без первой, и наоборот, грамматически неправильное выражение,
насколько оно понятно, может быть правильно в логическом отно-
шении. В этом заключены две существенные черты логики. Во
первых, она есть наука гипотетическая. Она говорит: если дана
мысль, то отношения между ее элементами должны быть такие-то,
а в противном случае мысль не логична. Но логика не говорит,
каким путем мы дошли до данной мысли, т. е. она не есть наука
генетическая, какова психология. Напр., в суждении логика не
рассматривает процесса сказывания, а со своей односторон-
ней точки зрения оценивает результаты совершившегося процесса.
Напротив, языкознание принадлежит к числу наук исторических.
Во-вторых, логика есть наиболее формальная из наук. Она
судит о всякой мысли, относящейся к какой бы ни было области
знания, так как всякая мысль допускает одностороннюю логиче-
скую поверку: согласие или несогласие с требованиями тождества
мысли с самой собою. Язык есть тоже форма мысли, но такая,
которая ни в чем, кроме языка, не встречается. Поэтому формаль-
ность языкознания вещественна сравнительно с формальностью
логики. Языкознание, и в частности грамматика, ничуть не ближе
к логике, чем какая-либо из прочих наук.
Сказанное имеет целью указать на путь, по которому нельзя
дойти до верного определения основных понятий языкознания, ко-
торый не ведет к объяснению явлений языка.

IX. ТРУДНОСТИ ПРИ ОПРЕДЕЛЕНИИ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
И ЕГО ЧЛЕНОВ
Считается известным, что в языках, подобных нашему, необ-
ходимо различать содержание и грамматическую форму. Однако,
рассматривая определения предложения и его частей, напр., в.
грамматике Буслаева, пользующейся у нас заслуженною извест-
ностью и во многих отношениях типичной, можем, мне кажется,
убедиться, что понятие содержания (насколько оно составляет
предмет языкознания) и формы слова еще весьма не ясны. В этой
неясности иное лично, но во многом проявляется такое общее
состояние знания, когда, с одной стороны, еще чувствуется тяго-
тение к старой теории (логико-грамматической), для которой нет
в слове ни собственно язычного содержания, ни формы, а есть,
только нечто, по другому взгляду, вовсе не заключенное в слове,
именно понятие, а с другой стороны, имеются уже факты, которые
будучи как следует сведены и направлены, могли бы ниспроверг-
нуть эту теорию. Так, напр., дается определение предложения,,
заимствованное из логической грамматики, не заключающее в себе
определения глагола, с таким же основанием применимое к языкам,
вовсе не имеющим глагола, как и к нашему. Затем из наблюдения
сообщается, что наше предложение без глагола невозможно. Если
придать надлежащий вес последнему утверждению, то окажется,
что первое определение предложения пусто и должно быть, выки-
нуто; но этого не делают и тем производят туман.
По Буслаеву, „предложение, как суждение, выраженное
словами, состоит из подлежащего и сказуемого, напр. „человек
мыслит“, „науки полезны“ (Γρ., § 120). Нам же известно, что под
„добрый человек“ и „любить науки“ тоже могут разуметься суж-
дения, но выражения эти не суть предложения. С другой стороны,
правда, что суждение должно состоять из двух членов; но есть
такое определение предложения, более верное, чем ходячее, по
которому выходит, что не только „хочется“, но и „хочу“ суть
предложения без грамматического подлежащего. Существенный
признак предложения в наших языках состоит в том, что в пред-
ложение входят части речи; если их нет, то нет и нашего пред-
ложения. На это обстоятельство нет даже намека в определении
предложения как суждения, так как из понятия о суждении части
речи выведены быть не могут. Следовательно, такое определение
бесполезно.
„Во всяком предложении должно отличать: 1) самую материю,
или содержание предложения, т. е. названия самых понятий и пред-
ставлений, входящих в состав предложения, и 2) способ сочетания
их в предложении“.
„Содержание предложения выражается отдельными словами,
означающими или предмет (имя существительное), или действие

{глагол), или свойство (прилагательное). Способ же сочетания имен
и глаголов в предложении означается или окончаниями этих слов
(склонениями и спряжениями), или же такими отдельными словами,
которые сами по себе содержания речи не выражают, а служат
связью другим словам в предложении или показывают между ними
отношение. Так, напр., в предложении „дерева цветут“ сверх по-
нятий: дерево, цвести, отношение глагола цветут к подле-
жащему дерева означено помощью окончания -утв (ib., § 120).
Здесь содержанием предложения названы понятия. Под этим
словом мы не можем понимать ничего другого, кроме единств
познанных признаков. Напр., понятие дерева есть совокупность
того, что мы знаем ό дереве: что оно имеет корень, ствол, ветви,
что оно растет, что оно многолетне и пр. Языкознание предпола-
гает, что слово может указывать на такое содержание, но затем
о нем не судит и не нуждается в нем для объяснения явлений
языка. Повторяем, что содержание языка состоит лишь из символов
внеязычного значения и по отношению к последнему есть форма.
Чтобы получить внеязычное содержание, нужно бы отвлечься от
всего того, что определяет роль слова в речи, напр. от всякого
различия в выражениях: „он носит меч“, „кто носит меч“, „кому
носить меч“, „чье дело ношенье меча“, „носящий меч“, „носитель
меча“, „меченоситель“, „меченосец“, „меченоша“, „меченосный“.
Если при этом не всякое различие между частями речи исчезнет,
то это будет, служить лишь доказательством несовершенства отвле-
чения, а никак не того, что в содержание предложения входят
различия между существительным, прилагательным и глаголом.
Буслаев, хотя говорит, что предложение fno содержанию состоит
из понятий, но под этим понимает существительное, прилагатель-
ное, глагол, т. е. настоящие грамматические формы, которые суть
содержание не для языка, а для грамматики. Но для грамматики
различия между существительным, глаголом и пр. суть в той же
мере содержание, как и различия между падежами, числами, лица-
ми и пр. Разница в том, что „существительное“, „глагол“ суть
отвлечения и вне мысли ученых не существуют; действительное
же бытие имеет только известное существительное, извест-
ный глагол, составляющий часть живой речи, стоящие в совер-
шенно определенном отношении к другим частям ее, снабженные
всею полнотою формальных определений, какую только могут
вместить в данный момент речи, напр. меч в именит, или винит.
ед. м. как подлежащее или дополнение; носит—3-е л. ед. наст.,
сказуемое.
Признавши, что и то, что Буслаев называет матернею, есть не
материя, а „способ сочетания“, форма, мы преобразуем его поло-
жение таким образом: во всяком предложении должно различать
форму и форму, т. е. в предложении, кроме формы, нет ничего,
так что, отнявши форму, мы уничтожим предложение флексивных
языков.

Понятное дело: когда сказавши, что предложение состоит из
подлежащего и сказуемого, затем порознь определяем то и другое,
то наши определения должны исключать друг друга. Это не соблю-
дено в следующем:
а) „Основной член предложения есть сказуемое1. Собственная
и первоначальная этимологическая форма сказуемого есть глагол“.
„Глагол в смысле сказуемого означает 1) признак, приписывае-
мый предмету, и 2) отношение лица говорящего к слушающему
и к предмету речи“.
.Отношение лица „означается или местоимениями личными, или
личными окончаниями глагола, напр. я думаю“ (§ 122).
б) „Подлежащее выражается или 1) самым лицом глагола, напр:
да-м, я говорю; или отдельною частью речи, означающей пред-
мет, о котором говорится, напр. земля движется“ (§ 124).
Здесь местоимение я в „я говорю“ не названо отдельно частью
речи, вероятно, в том смысле, что оно находится в столь же тес-
ной связи с глаголом, как и личное окончание.
Из сравнения а) и б) видно, что личное окончание или вместе
с ним и личное местоимение входят в состав понятия сказуемого
и что они же входят и в понятие подлежащего, так что предпо-
ложение о раздельности этих членов предложения не выдержано.
Выпутаться из этого можно таким образом. Личное окончание или
вместе с ним местоимение личное, как чистая форма (отношение
к лицу, а не обозначение его указанием), суть непременные со-
ставные части личного глагола. Без них нет глагола, стало быть,
нет сказуемого. Но если подлежащее не есть сказуемое, то оно
никогда не бывает ни личным окончанием, ни личным местоимением
в формальном значении.
Определение подлежащего как предмета, о котором говорится,
имело бы смысл лишь как ссылка на другое определение, именно
того, что мы условились понимать под предметом, о котором го-
ворится. Что отождествление подлежащего, как именительного
падежа, и „предмета, о котором говорится“, совершенно условно
и произвольно, в этом, как давно замечено, может убедить вся-
кий смышленый и еще не перешколенный ребенок. Вот речь:
„Не заботьтесь о завтрашнем дне. О чем тут говорится? — О зав-
трашнем дне. — Нет, не то! Какой главный предмет этой речи?—
Чтоб мы не заботились.—Нет, предмет, о котором здесь гово-
рится, это вы, второе лицо.—Но ведь о нас здесь ничего не го-
ворится!“. Разве это несправедливо? Вообще всякая знаменатель-
ная часть речи может быть, смотря по контексту, предметом,
о котором говорится в предложении.
Перейдем к определению отношения подлежащего и сказуемого
к другим членам предложения.
1 Из определения предложения как суждения и этого не видно. В сужде-
нии оба члена равно существенны.

„Отдельные слова тогда только могут составить предложение,
когда будут сложены одно с другим: 1) по способу согласо-
вания или 2) по способу управления слов41 (Буслаев, Γρ.,
§ 121). Этими двумя или должен исчерпываться способ сочетания
слов в предложении. Ниже нам представится случай поверить это
утверждение. Согласование предполагает, что один член есть со-
гласуемый (объясняющий), а другой, с которым нечто согла-
суется,—объясняемый. Управление тоже предполагает члены —
управляющий и управляемый (ib.).
„Подлежащее и сказуемое именуются главными членами
предложения в отличие от других слов, которые их объясняют и
дополняют и называются членами второстепенными“ (ib.,
§ 125).
Так как второстепенные члены предложения в свою очередь
могут иметь при себе свои собственные согласуемые и управляе-
мые слова (§ 127), то, значит, подлежащее и сказуемое суть члены
объясняемые и дополняемые, но не служащие другим объяснением.
Затем нам остается узнать, что значит быть объясняемым, допол-
няемым и объяснять, дополнять. Но как бы в частности ни опре-
делялись эти явления, во всяком случае, они предполагают части
речи, флексии в обширном смысле. Согласно с этим путь, кото-
рому мы здесь следовали, не приводит к определению подлежа-
щего и сказуемого. Такое определение может быть удовлетвори-
тельно только в том случае, если будет вместе с тем определе-
нием частей речи, функция коих — быть подлежащим и сказуемым.
„Второстепенные члены рассматриваются в двояком отношении:
1) по синтаксическому употреблению и 2) по значению“ (Γρ., § 125).
Значение слов, как членов предложения, формально и, как такое,
сказывается в синтаксическом употреблении, есть само это упо-
требление. Конечно, не звуки слова и не его вещественное значе-
ние составляют его грамматическую функцию, а именно его фор-
мальное значение. Таким образом, для нас две точки зрения
различаемые Буслаевым, составляют одну и ту. же; но так как он
держит эти точки раздельно и, как увидим, глядя с них, прихо-
дит к противоречивым заключениям об одном и том же, то значит,
здесь под значением разумеется не то, что выше (§ 120) было
названо материею предложения и оказалось его формою. Здесь
под значением может разуметься лишь нечто не грамматическое и
даже вовсе неязычное.
Посмотрим, как представляются второстепенные члены с точки
синтаксического употребления.
„По синтаксическому употреблению они суть слова, присоеди-
няемые к главным членам предложения посредством согласо-
вания или управления. Присоединяемые посредством согла-
сования именуются словами определительными; посредством

управления — дополнительными“ (§ 125). Минуя тот круг,
что главное есть то, что не второстепенно, и наоборот, посмотрим,
как разграничиваются согласование и управление. „Согласова-
нием называется такое сочетание слов, в котором одно слово
уподобляет свое окончание окончанию другого“... „управ-
лением — такое, в котором одно слово зависит от другого“ (§ 121).
В первом определении было бы точнее сказать не об уподоб-
лении окончания (какое мы видим, напр., когда винительные
цьркъве, камене, отличные по окончанию от винительн. имен
с темою -и-, получают при том же значении окончание, сходное
с пѫть, кость, именно церковь, камень), а об уподобле-
нии формы, в смысле значения. Затем согласование и управление
сводятся на уподобление и зависимость. Если точнее не
определить этих терминов, то они легко могут быть поставлены
один вместо другого: когда под влиянием существительного я
говорю: „добрый (а не -ая, -ое) человек“, „человек добр“, то
это случай согласования, уподобления; а между тем разве здесь
прилагательное не зависит от существительного? Наоборот,
в управлении зависимость может быть названа уподоблением.
Когда при действительном глаголе ставим винительный прямого
объекта (любить ближнего) или при глаголе предложном имя
с таким же или соответственным предлогом (войти в город, выйти
из города), то разве это не согласование, не уподобление падежа
значению глагола?
Остается искать других различий. При управлении „слово
означает свою зависимость от другого или окончанием падежа, или
же предлогом“ (§ 121); при согласовании предлога не бывает. Эта
черта могла бы охарактеризовать употребление беспредложных
падежей в определении, но она осталась необъясненною.
Различие определительных и дополнительных по разряду слов,
к коим они присоединяются, тоже неудачно: определительные
присовокупляются к существительному и местоимениям, напр.,
этот человек, доброе дело, я сам и проч.; дополнительные
зависят от глагола или от имени, произведенного от глагола1,
напр. „любить чтение“, „любовь к чтению“, „достоин награды“
(§ 125). Следовательно, определительных не бывает при глаголе
и прилагательном; но 1) куда отнести прилагательное в „остал-
ся беден“? Оно есть именительный падеж и потому зависимым
и дополнительным быть не может (§ 121); оно согласуется и по-
тому, как увидим, не может быть обстоятельством; оно ближай-
шим образом относится к глаголу и потому не есть определитель-
ное подлежащего, тем более, что качественное прилагательное,'
будучи таким определительным в литературном русском языке,
стоит в определенной форме (бедный человек). Остается признать,
что оно входит в состав сказуемого — как что? как определитель-
ное. Сам Буслаев называет такое слово определением: со-
1 Есть ли доказательства, что все дополняемые прилагательные отглагольны?

ставное сказуемое содержит в себе при глаголе существительном
(только) второстепенные члены предложения, между прочим, „оп-
ределение“, напр.: бог всемогущ (при определительном все-
могущий бог) (§ 128). Определение есть определительное, сто-
ящее при глаголе. 2) Как назвать такой в „это такой добрый
человек, что...“? Это слово показывает здесь не качество чело-
века такой (человек), а качество доброты (такой добрый), следо-
вательно, есть определительное прилагательного.
По началам параграфов 121 и 125 казалось бы, что все отно-
шения между членами предложения должны подходить под поня-
тия согласования и управления и что второстепенные члены должны
быть непременно или определительными, или дополнительными; но
оказывается, что „сверх определительных и дополнительных должно
отличать еще такие члены предложения, которые не состоят в ви-
димой синтаксической связи с словами, к которым присовокупля-
ются, т. е. не согласуются и не управляются, напр.: „очень
хороший“, „идти в город“. „Такие слова именуются обстоятель-
ственными“ (§ 125).
Это видно с той же точки „синтаксического употребления“;
при этом оказывается, что последнее может быть отождествлено
с „синтаксическою связью“ лишь в том случае, если эту связь
разделим на видимую и невидимую: обстоятельственные слова или
вовсе не находятся в связи с другими членами и в таком случае
стоят вне предложения, что невозможно, или находятся с ними
в невидимой связи, и тогда как узнать о существовании этой
связи?
Хотя мы видим, что попытка определить второстепенные члены
предложения по синтаксическому употреблению неудачна, но в этом
виновата не точка зрения (синтаксическое употребление). Как ска-
зано, мы можем считать эту точку единственно верною и с зара-
нее готовым сомнением приступаем к рассмотрению того, что мо-
жет явиться Буслаеву с другой точки, называемой им (и другими)
значением.
„Рассматривая второстепенные члены предложения по их зна-
чению, видим: 1) что определительные присоединяются к другим
словам посредством не только согласования, но и управления и
2) что между обстоятельственными, сверх вышеупомянутых, не
согласующихся и не управляемых, большая часть таких, которые
относятся к дополнительным. Что же касается до этих последних“
(т. е. дополнительных, которые в то же время не суть обстоя-
тельственные?), „то самое их значение определяется синтаксиче-
ским употреблением, т. е. управлением“ (125).
Перед нами два деления понятия о второстепенном члене
предложения, из коих первое, по синтаксическому упо-
треблению, состоит в том, что такой член бывает или согла-

суемым, или управляемым, или таким, в коем нет признаков ни
согласования, ни управления. Второе деление того же понятия, по
значению, совмещается с первым, так что определительное
есть частью согласуемое, частью управляемое, обстоятельствен-
ное— частью управляемое, частью не управляемое, не согласуе-
мое; дополнительное все заключено в понятии управляемого, но
не тождественно с этим понятием, в котором, кроме дополнения,
смещаются отчасти определительные и обстоятельственные. С од-
ной точки, деление второстепенных членов на согласуемые и пр.
не только оказалось нужным для деления их на определительные
и пр., но и совершенно совпадало с ним; но с другой точки, пер-
вое деление оказалось совершенно ненужным для второго. Вгля-
дываясь в нижеследующие пояснения второго деления, мы нахо-
дим объяснение такому отношению в том, что второе деление по
значению основано не на наблюдении над языком, а над чем-то не
имеющим к языку непосредственного отношения, что автору только
кажется, будто он различным образом делит одно и то же поня-
тие, между тем как он делит два различных понятия и влагает
в одно то, что нашел в другом.
„Определительные присовокупляются к другим словам для
означения признаков по вопросам: какой? чей? который?
сколько? Напр., этот дом, моя книга, умный человек, пя-
тый год, пять лет“ (§ 125). Свойство этих вопросов таково,
что, отвечая на них, мы не должны обращать внимания на грам-
матическую форму ответов и что определительное, узнанное по
этим ответам, окажется понятием вовсе не грамматическим. Бус-
лаев пытается ограничить эти ответы известными грамматическими
формами, напр. считает определительными из несогласуемых слов
только такие, которые стоят в родительном без предлога, а не
в других падежах с предлогом или без него (ib.); но это с его
стороны непоследовательно.
„Какой?“ есть вопрос о качестве независимо от его грамма-
тической формы. Если Буслаев говорит, что родительные падежи
в „человек пожилых лет“, „свет солнца“ суть определи-
тельные, потому что стоят вместо „пожилой человек“, „сол-
нечный свет“ (ib.), то мы лишь разовьем эту его мысль, утвер-
ждая, что существительные в родительном с предлогом, предлож-
ном, винительном, творительном, дательном с предлогами и без
них, служащие ответами на вопрос о качестве и заменяемые при-
лагательными, суть тоже определительные: человек в летах
( = пожилой), итог деньгам ( = денежный); ст.-сл. евангелию на
умъвениѥ ногамъ ( = ножьноѥ); корова с теленком (в смысле
„стельная“); девица с длинными волосами ( = длинноволо-
сая); через меру труд ( = чрезмерный); укр. свита до діла
(добра); курка до соку (сокова); сорочка до долу (до ділна,
из одной ткани до самого низу); сідельце од злота (золотое);

молодецъ г-речи (к речи, „гречный“, grzeczny, do rzeczy); на
руку ковінька (палка ловкая) и т. д. Наш вывод согласен, между
прочим, со следующими словами Гатталы: в„За подчиненный атри-
бут (по терминологии Буслаева — несогласуемое определительное)
следует считать (между прочим) и родительный и другие падежи
с предлогами везде, где ими ближайшим образом определяется су-
ществительное или другое имя, занимающее его место, напр.: krāl
jsem bez vojsk, läska k bohu. Сюда в особенности относятся
описания сложных немецких слов, как boty do b 1 ä t a (koth-stiefeln),
hra v karty (karten-spiel), šatek na kr k (hals-tuch), šaty do
prace a šaty na svätek (alltags und feiertags-kleider) (Srovnacf
raluvnice jäz. českėho a slov., § 23).
Не переходим ли мы таким образом в область других членов
предложения? Да, конечно. В „любовь к чтению“ дат. с предл., по
синтаксическому употреблению, есть дополнение (Б у с л а e в, § 125);
но нам до этого в сущности нет дела, так как на этот раз опре-
деляем по значению. Дурно только то, что, занимаясь этими от-
ветами, мы думаем, будто различаем второстепенные члены пред-
ложения между собою: мы не отличаем их даже от главных, ибо
было бы произвольно думать, что глагол не может служить отве-
том на вопрос о качестве; какой это луг? — его понимает вес-
ною (луг поемный).
Ответом на „чей?“ (вопрос о принадлежности) служит безраз-
лично родит, существительного и прилагательное: сын отца,
отцовский сын. Говорится, будто то и другое есть один и
тот же член предложения.
„Который?“ на это ответ — не только местоимение указа-
тельное и числительное порядочное, но и всякое обозначение места,
занимаемого предметом в ряду других, например укр. обозначение
степени родства: брат у перших (в первых).
Отвечая на „сколько?“, отвлекаемся от синтаксического раз-
личия между две версты (именит.), много людей и много сде-
лал, заплатил три (винит.) с полтиной. Замечательно еще следу-
ющее: „Не согласуются с своим определяемым слова определитель-
ные, выраженные... числительными количественными, начиная
с пяти, напр. пять лет (т. е. лета числом пять)“ (ib.). Согласно
с этим в старинном „та десять копен описана“ (Буслаев, Γρ.,
§ 230) или в современном „те десять копен описаны“ опреде-
лительное есть десять, а определяемое — родительный копен.
Подлежащее здесь налицо; но где же оно? Если десять есть
определительное, то оно не подлежащее. Дозволивши себе переделку
в „копны числом десять описаны“, по вышеуказанному образцу ^
узнаем, что подлежащее есть копен, родительный падеж! Пусть
кто-либо согласит с этим то, что „этимологическая (заметим: не син-
таксическая) форма подлежащего есть именительный падеж“ (Γρ.,
§ 124). Буслаев, сколько мне известно, прямо не говорит, что родитель-
ный бывает подлежащим; но он должен бы это сказать, потому что
это действительно так со стороны „значения“ этого падежа, и дру^

гие ученые это делают, напр. Гаттала: после основных числитель-
ных от пяти... и собирательных dvė (двое и пр.) как атрибу-
тов подлежащего это последнее ставится в родитель-
ном, а сказуемое в 3-м л. ед. ср. р.: vystupovalo sedra krav
peknych a tłustych. (Srov. mluv., § 22, 1, с), несмотря на то, что
там же (23,2): „За подчиняемый атрибут считаем родительный раз-
делительный в случае в § 22,2, 1, с. (vystupovalo sedm krav) и
после наречий, как mnoho, mälo: zbēhlo se mnoho lidu“. Таким
образом, krav есть в то же время и подлежащее и определитель-
ное, т. е. две точки, с которых это кажется, непримиримы.
„Дополнительными словами означается отношение дейст-
вия к предмету“ (т. е., наоборот, предмета к действию), „ко-
торый подлежит действию, и к лицу действующему.
Эти отношения выражаются помощью косвенных падежей как без
предлогов, так и с предлогами, т. е. в управлении непосредствен-
ном и посредственном“ (Буслаев, § 125, II).
Категория дополнения (лицо действующее и предмет, подле-
жащий действию) определяется таким образом:
„В синтаксическом отношении лицом действующим может быть
не только одушевленный, но и неодушевленный предмет; и наобо-
рот, предметом действия может быть лицо одушевленное. Напр.,
в выражениях: „освещено солнцем“ и „любить родителей“
солнце есть лицо действующее, а.родители — предмет дей-
ствия“. Точка зрения, с которой творительный при страдательном
обороте означает лицо действующее, есть не синтаксическая, не
грамматическая. С грамматической точки действующее лицо есть
именительный падеж, подлежащее. Сам Буслаев говорит, что, при-
писывая действие предмету неодушевленному, мы представляем
его лицом действующим; напр., „река омывает берега“ (§ 148).
Удержание обеих точек зрения ведет к неразрешимой путанице,
ибо если творит, падеж при страдательном обороте есть лицо
действующее, то именительный подлежащего в том же обороте
есть предмет действия, т. е. то же самое, что винительный при
действительном глаголе. И в других случаях априорно-грамматиче-
ское направление смешивает дополнение с подлежащим. Так, Бу-
слаев говорит, что при безличном сказуемом лицо действую-
щее обозначается различными косвенными падежами, заменив-
шими первоначальный именительный подлежащего, именно
дательным (мне думается = я думаю), творительным (его гро-
мом убило = гром его убил), родительным, „происшедшим из
подлежащего“ (наехало гостей) и просто „родительным подле-
жащего“ (нет денег), а в народном языке родительным с пред-
логом у при страдательном причастии (впереди его проехано
у богатыря = богатырь проехал) (§ 201). Сказанное здесь о за-
мене косвенными падежами первоначального именительного (под-
лежащего) придает всему такой вид, как будто эти косвенные па-

дежи имеют какое-то право наследства на значение подлежащего;
но так не бывает. Когда известная категория возникает из другой,
т. е. при ее посредстве, то в результате мы получаем две кате-
гории, которые в общем могут быть весьма различны между со-
бою. Так, из причастия, как определения, получается деепричастие,
которое не остается в роли определения по наследству, а создает
себе новую роль. Но в рассматриваемом случае нет и этого: вряд
ли какая-либо этимология возведет все косвенные падежи к име-
нительному; по крайней мере совершенно несомненно, что этимо-
логическая связь их с именительным может быть лишь самая от-
даленная. И замены в смысле вытеснения одного оборота другим
(каким бы ни было: этимологически родственным или нет) здесь
нет: „мне думается“ и „я думаю“ остаются в языке на равных
правах. Здесь есть только субъективная замена, т. е. ученый под-
ставляет одно из синонимических выражений вместо другого, ко-
торого объяснение кажется ему более трудным. Здесь видим
только ошибочный прием: для облегчения задачи исследования
судить по одной вещи о другой, совершенно отличной. Синони-
мичность так употребляемых слов состоит в том, что они безраз-
личны по отношению к известной абстракции, каково, напр., ло-
гическое подлежащее. Гораздо откровеннее было бы поступить
здесь, как выше, по образцу рассуждения: „свет солнца=сол-
нечный свет, следовательно, солнца есть определительное“,
т. е. сказать: „мне хочется = я хочу, следовательно, мне (не
происходит от подлежащего и не заменяет его, а) есть под-
лежащее“. Так и делают другие, между прочим Гаттала, ко-
торый знает случай, когда между подлежащим, стоящим в роди-
тельном, и сказуемым нет никакого согласования: neni jich, их
(подлежащ.) нет (Sr. ml., § 19, 1). У Зикмунда (Skladba jāz. česk.,
§ 14) узнаём еще более; подлежащим бывает не только родитель-
ный без предлога и с ним, но и дательный, и винительный с пред-
логами, именно тогда, когда падежи эти обозначают меру и при-
близительный счет (при сказуемых в среднем роде), напр. zemrelo
lidi do (około,4 blizko) t f ikr ät e sto tisic; było jich kdvėma
tisicum; pod tis i с koni tam było; hosti było o tri stoły. До-
пуская пользование синонимичностью выражений в вышеопределен-
ном смысле, возражать против этого невозможно, ибо, подставивши,
напр., вместо последнего выражения другое, хотя и не русское и
не чешское: „три стола гостей были“ (а не было), мы увидим, что
подлежащее в первом есть не hosti (гостей), а о tri stoły (около
трех столов). Возражать может только тот, для которого единст-
венное указание на функцию членов предложения есть их грам-
матическая форма. Кстати замечу, что Малецкий (Gram. jęz. pol-
skiego, § 601, 646) весьма здраво судит о том свойстве польского
языка, по которому числительные при так называемых безличных
глаголах ставятся в родительном (dwóch, trzech, pięciu, sześciu
było, poległo, zostało), только кажется (с логико-грамматической
точки), что подлежащее здесь dwóch и пр.; нов действительности

подлежащего нет, а родительный, по мнению Малецкого, имею-
щий смысл винительного, во всяком случае есть второстепенный
член предложения.
„Слова обстоятельственные употребляются в предло-
жении для означения обстоятельства места, времени, образа дей-
ствия или качества, меры и счета, причины“. Следует перечисле-
ние вопросов (где, откуда и пр.), на которые ответами служат
обстоятельственные (Буслаев, Γρ., § 125, III). Не останавливаясь
на трудности по этим вопросам разграничить между собою кате-
гории обстоятельства, обращу внимание на то, что и сама эта ка-
тегория в целом не может быть отличена от дополнения, а как
мы видели, и от подлежащего, когда сам не знаешь, по чему су-
дить: по форме или не по форме. В „войти в город“ — „в го-
род» по значению есть обстоятельство места, а по управлению — до-
полнительное“ (Буслаев, ib.). Следовательно, дополнитель-
ное не есть значение, однако „глаголы, означающие движение и
пребывание, требуют после себя, в смысле дополнения, обстоя-
тельственных слов... напр.: идти в город“ (ib.). Следовательно,
так как обстоятельство имеет смысл дополнения, то дополнение
есть значение.
Мы видели выше, что творительный в „освещено солнцем“
есть quod übet: подлежащее или дополнение; но в „пишу
пером“ это есть обстоятельство образа действия. Почему не
подлежащее? Разве не может здесь говориться о пере (а не
о кисти и пр.), что я им пишу? Винительный в „съел пирог“
есть дополнение, но в „съел кучу пирогов“—обстоятельство
меры и т. д.
В заключение заметим, что то направление, которое произвело
такую путаницу в грамматике, строго говоря, не может быть на-
звано логико-грамматическим. В нем несравненно более априор-
ного, чем может дать формальная логика. Так, напр., к сбивчиво-4
ста определений второстепенных членов предложения логика не
причастна, потому что, как выше сказано, второстепенных членов
она вовсе не знает, что признает и Буслаев (Γρ., § 126).
X. ЧЛЕНЫ ПРЕДЛОЖЕНИЯ И ЧАСТИ РЕЧИ
1. Когда говорится, что „первое слово есть уже предложение“»
то под „предложением“ бессознательно разумеется не то, что но-
сит это название в формальных языках, а психологическое
{не логическое) суждение при помощи слова. Такое первое слово
(ср. выше стр. 27) или, что то же, первобытное предложение
есть акт апперцепции, т. е. сравнения и объяснения того, что
уже раз воспринято; оно связывает две мысленные единицы: объ-
ясняемое (психологический субъект) и объясняющее (психологи-
ческий предикат), и в этом смысле оно двучленно, без чего самое

сравнение и объяснение немыслимо. Но подлежащее такого пред-
ложения [нерасчлененное восприятие внешнего (образа), сопровож-
даемое личным ощущением, или только это последнее] есть еще
не выраженный словом бессознательный вопрос, обращен-
ный к дальнейшей деятельности мысли. Словесно выражается в та-
ком предложении только представление объясняемого, объясняю-
щее, иначе — сказуемое первобытного предложения, по формуле:
χ (нечто не выраженное словом, существование чего в говорящем
было до той поры ему не известно) =а (напр., мама!). Сочета-
ние двух таких первообразных сказуемых, в котором одно стало
объясняемым, другое объясняющим, двучленно со стороны сло-
весного выражения, но четырехчленно по своей психологической
подкладке, как выражение двух апперцепции. Таким образом, сло-
весное выражение подлежащего апперцепции непервообразно.
Первообразное словесно-одночленное предложение, иначе — перво-
образное слово языка, каков язык начинающих говорить детей,
предикативно. Это свойство остается за отдельным словом, как
выражением апперцепции, навсегда (напр., Эй! Сюда! Пора! и пр.),
но с прибавкой того, что дано языку тысячами лет развития.
Первообразное слово-предложение, установляя общность признака
между χ и а, объясняемым и объясняющим, не относит ни того,
ни другого ни к какому общему разряду: под „мама!“ детского
языка не мыслится ни субстанция, ни ее атрибут, ни ее действие.
Между тем простейшее предложение наших языков заключает
уже в себе грамматическую форму; оно появляется в языке вместе
с нею. Образование и изменение грамматических форм,
составляющих формальное (грамматическое) содержание предло-
жения, есть другое название для изменения самого
предложения, т. е. того ближайшего целого, в коем совер-
шается жизнь этих форм. Понимая язык как деятельность, невоз-
можно смотреть на грамматические категории, каковы глагол, су-
ществительное, прилагательное, наречие, как на нечто неизменное,
раз навсегда выведенное из всегдашних свойств человеческой
мысли. Напротив, даже в относительно небольшие периоды эти
категории заметно меняются. Некоторые из таких изменений я
старался представить в следующем соч. (О составных чл., см.
положения). Здесь укажу только, что, напр., личный глагол (vb.
finit.) многочисленных языков, каков русский, сложен по строенью,
предполагает не менее чем двучленное первобытное предложение,
но неизмеримо удален от такого, а само собою и от одночленного
первобытного предложения, чистою формальностью - заключенных
в нем отношений к лицу, не говоря уже о других, возникших
позднее категориях, каковы, напр., в слав. яз. совершенность и
несовершенность и степени длительности. Глагол как сказуемое
не мог остаться прежним, одержавши такие победы над именем,
как образование неопределенного наклонения, позднее — прошед-
шего на -лъ из имени, получивши возможность определяться
вновь возникшими частями речи, как наречия отыменные и дее-

причастия. Глагольность предложения, степень его единства с те-
чением времени изменяются. Точно так отвлечение, которое на-
зываем „имя“, в жизни языка представляет изменчивое множество
признаков. Степень атрибутивности и предикативности имени и
его противоположности глаголу изменяется. И вообще в языке,
не только говоря a priori („все течет“), не может быть, но и
a posteriori нет ни одной неподвижной грамматической категории.
Но с изменением грамматических, категорий неизбежно изменяется
и то целое, в котором они возникают и изменяются, именно пред-
ложение, подобно тому, как неизбежно форма устойчивой кучи
зависит от формы вещей (напр., кирпичей, ядер), из коих она сла-
гается, как неизбежно форма и определение общества изменяется
вместе с развитием особей. Кто определил бы предложение, напр.,
русского яз. как словесное выражение психологического суждения,
сказал бы так же мало, как тот, который бы определил Сократа
как особь зоологического вида homo sapiens или нынешнее госу-
дарство, церковь и т. п. как человеческое стадо. Конечно, мало-
содержательные определения легче. Внимание останавливается пре-
имущественно на таких чертах предложения, которые в течение
веков и тысячелетий кажутся неизменными, и таким образом воз-
никает определение, одинаковое для многих периодов даже не
одного языка, а многих. Такое определение может быть верно,
но для исторического языкознания оно значит то же, что. для
истории вообще мнение Экклесиаста: „что было, то и будет; и что
делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем“.
„Бывает нечто, о чем говорят: „смотри, вот это новое!“, но это
было уже в веках, бывших прежде нас“. Интерес истории — именно
в том, что она не есть лишь бесконечная тавтология. Так и из
основного взгляда на язык как на изменчивый орган мысли сле-
дует, что история языка, взятого на значительном протяже-
нии времени, должна давать ряд определений пред-
ложения. Возражать на это требование1 тем, что оно не ис-
полнено мною или другим, то же, что возражать на „suum cuique“,
тем, что люди похищают и грабят. Последнее — правда, но по-
тому-то для людей и спасительно руководиться нравственными
правилами. Дать ряд определений предложения — значит зайти да-
леко от начала работы, вызываемой упомянутым требованием.
Этого я себе не приписываю, хотя и стараюсь не толочься на
одном месте, не заключать от голых схем, каково логическое суж-
дение, вдобавок смешиваемое с психологическим, к необходимости
или ненужности того или другого в предложении данного языка.
2. Переходя от того состояния языка, при котором психоло-
гическое сказуемое есть еще бесформенное слово, т. е. слово,
1 Фил. зап., 1878, VI, 15—6: „выражение- это „принадлежит лишь к остро-
умным изречениям, не подкрепленным никаким примерным определением
предложения, приуроченным к какому-либо периоду языка“... Это „гипотеза,
мельком проскользнувшая“ в мое „сочинение“.

предшествующее образованию грамматических категорий, к язы-
кам, наиболее развитым в формальном отношении, каковы наши,
мы замечаем в этих последних, что главное (независимое от дру-
гого) предложение невозможно (кроме случаев опущения
глагола) без verbum finitum (т. е. глагола в тесном смысле, без
причисления к нему причастных форм); что само по себе vb. fi-
nitum составляет предложение S напр. будет (с предполагаемым
как определенным, так и неопределенным субъектом). Поэтому,
определивши такой глагол, тем самым определим minimum того,
что должно заключаться в предложении этих языков.
Примечание. Само собою, что более содержательные опре-
деления предложения будут достигаться по мере внесения в ми-
нимальное определение предложения черт, зависящих от других
грамматических категорий, кроме vd. fin. Maximum определения
предложения данного момента языка (с оговоркою „сколько нам
известно“) было бы синтезом синтаксиса этого языка.
Высказывая вышеприведенное мнение о невозможности в на-
ших языках предложения без глагола, я не утверждал, что vb.
fin. есть явление первобытное, и не отвергал возможности найти
под последним наслоением этих языков следы другого порядка
вещей, как видно из 2-го положения к соч. „Из зап. по русск.
грам.“ (X, 1874. См. в конце этой кн.): „В русском языке по на-
правлению к нашему времени увеличивается противоположность
имени и глагола“ и пр. Но я думал и думаю, что отыскать эти
следы трудно и что те, которые видят их на поверхности нынеш-
него или хотя и древнего, но высокоформального языка, каков
древн. греческий, слишком облегчают себе работу. Хотят в ны-
нешнем языке показать случаи отсутствия нынешних грамматиче-
ских категорий, напр. полную предикативность имени, а вместо
этого показывают слова, со строго обозначенною нынешнею их
функциею, дающею возможность употреблять их отдельно, без
пояснений. Опущения, ставшие возможными благодаря совершен-
ству разграничения грамматических функций остающихся слов и
высокой отвлеченности опускаемых, принимают за первоначальное
безразличие, подобно тому как если бы приняли стенографические
сокращения за инкунабулы письмен. Впрочем, рядом с такими qui
pro quo могут встречаться и действительные находки. К числу их
я не отношу утверждения, что рус. был (как сказуемое) и быть
по сему! древнее, чем былъ ѥсть и быт и сть, и что пред-
ложение без глагола „астрономия — наука“ древнее, чем „астро-
номия есть наука“ (К. Luge bil, Zur frage über zweitheilige
und einheitliche Sätze, Arch. f. Slav. phil., VIII, 1, 1884). Раньше
А. Попов (Синтаксическ. исследов., Ворон., 1881, стр. 30—1 и
1 По Курциусу (Zur Chronolog. der indog. Sprach, 21), разница между име-
нем и глаголом та,- что „das nomen bloss nennt, das verbum aussagt“, т. е. что
глагол есть сказуемое.

далее), возражая nā мое мнение об исключительной предикатив-
ности глагола, ссылается в подтверждение своего мнения на
G. von der Gabelenz, Zur vergi, syntax., Zeitschr. f, völkerpsych.,
VIII, 141—2), где говорится: „есть обороты (в современном языке),
в коих слово ставится самостоятельно, без всякой связи с дру-
гими членами предложения. Таковы а) междометия и звукоподра-
жания 1; Ъ) наречные и прилагательные восклицания, примыкающие
к междометиям: reizend! entsetzlich!; с) звательные падежи; d) по-
велительные наклонения“. Сам Попов говорит, между прочим:
„термины „подлежащее“, „объект“ предполагают уже значитель-
ную сложность предложения; так, подлежащее предполагает при
себе сказуемое, а объект предполагает подлежащее и сказуемое
(за исключением безличных предложений, в которых подлежащего
может и не быть). Между тем факты дают возможность взойти
к более простому и первоначальному виду предложения, к одно-
членному предложению“ (1, с. 30). Здесь, как видно из следую-
щего, за факты, то есть за нечто объективное, обязательное
для всякого здравого мышления, принято объяснение явлений,
столь же или еще более субъективное, чем объяснение противо-
положное, ибо в числе этих фактов — ссылка на употребительность
„в ариоевропейских языках“ „предложений, состоящих из
одного имени, как: „пожар! пора! стыд! хорошо! хожено!
убито!“ и т. п., куда „относятся перечисления, заглавия и „т. п.“
(ib., 31). В том-то и вопрос, состоят ли искони эти предложения
из одного имени? насколько они первообразны? Они не первооб-
разны, ибо находятся в зависимости от строя нынешнего языка,
объясняются этим строем, как его части, вместе с ним предпола-
гают продолжительное развитие языка. В „хорошо!“ даже нет
налицо имени, а есть наречие, предполагающее, между прочим,
столь продолжительные процессы, как образование противополож-
ности имени и глагола, образование среднего рода, разделение
имени на существительное и прилагательное, переход согласуемого
прилагательного, тяготевшего к подлежащему, в наречие, тяготею-
щее ко глаголу. Если самое образование такого наречия, как я
думаю, было возможно только при глаголе, то опущение глагола
при нем предполагается само собою. Тоже mutatis mutandis можно
сказать и о выражениях „хожено!“ и пр.
Попов говорит: „Едва ли кому-нибудь удастся доказать, что,
напр., при виде горящего предмета первоначально кричали: „это
есть пожар!“ или „есть пожар!“ и потом стали кричать просто
„пожар!“ (ib., 31—2). В том-то и дело просто ли это? Только,
по-видимому, просто крикнуть при опасности „пробі!“ (укр.) или
переговариваться при встрече т. о.: „Здоров! а що?“ —
Бички. „Скілки?“—Сім! „Прощай! цобе! — Прощай! цобе!“ На
самом же деле эти случаи лаконизма понятны и объяснимы только
1 Тут я согласен, что о! и пр. междометия, не предполагающие других
частей речи, первообразны.

потому, что в понимающем есть готовые сложные схемы предло-
жений, схемы, в коих обрывки речи, как дополнение „про бог“
(=пробі), т. е. ради бога, каждый раз занимают свое определен-
ное место. Так, междометия укр. цобе! цоб! суть обрывки
речи, оказывающиеся дополнениями, предполагающими подразуме-
ваемый глагол движения: цобе́ ='д-себе́, т. е. од себе, пол.
od siebie, вправо: цоб = к-собі, т. е. к собе, пол. k-sobie, диа-
лектич. k-se, влево. Так, в случаях, когда налицо в предложении
только именительный существительного, мы по контексту разли-
чаем, стоит ли этот падеж как подлежащее с недоговоренным
сказуемым (напр., в Новг. л. II2, 38: „въ лѣто 6917. Чюдо
страшно въ церкви святаго Михаила на Сковородки въ монастырѣ:
звукъ в маковицѣ, ноябрь 30, по два дни и по двѣ нощи“) или как
предикативный атрибут, часть составного сказуемого с подразуме-
ваемым подлежащим и глаголом (связкою). К последнему случаю
относятся восклицания „пожар!α и заглавия. Я думаю, что загла-
вия, как „Временник“, „Начало повести“, „Уставы Владимировы“,
„О убийстве“, „Грамота такого-то“, по строю новее, чем двучлен-
ные и многочленные предложения, каковы: „Се — повѣсти времянь-
ныхъ лѣтъ, откуду есть пошла Русьская земля, кто въ Киевѣ
нача первѣе княжити...“; „се начнемъ повѣсть сію“ (Лет.); „а се
покони вирьнии“; „а се уроци скоту“; „а се устави Володимиръ“;
„а се — наклади“; „а се — о женѣ, оже върчеться сѣдѣти по
мужи“; „а се —о купци, оже истопиться“; „а се — оже холопъ
ударить“ (и без „се“: „оже свержеть виру“); „а се — закладаюче
город“ (Русск. правда); „а се о мѣстѣ архангела Михаила, гдѣ
явися Исусу Навгину“ (Хождение игум. Даниила); „се язъ князь
Володимѣръ сынъ Василковъ, внукъ Романовъ, пишу грамоту: далъ
есмь княгинѣ своей и проч.“ (Ип.а, 505).
Другой вид, по мнению Попова, простых первоначальных, од-
ночленных (безглагольных) предложений, это — „именительный и
винительный восклицательные, стоящие сами по себе или в со-
единении с некоторыми частицами“ (и звательным) (Синтак. исслед.,
30—1, 34—41). Я думаю, что, как вообще мы не только на-
клонны, но и обязаны судить о прошедшем и отдаленном по
настоящему и близкому, до тех пор, пока эта мерка не окажется
неприложимою, так и здесь следует прежде всего попытаться
подвести указанные случаи под наличные грамматические катего-
рии. В таком случае, мне кажется, мы не выйдем из круга „слож-
ности предложения“, состоящего из... или предполагающего под-
лежащее, сказуемое (глагольное), объект, из круга, из коего
именно думал выйти Попов. Именительный восклицательный под-
ходит под разряд подлежащего с атрибутом, что видно, если
к „ой я нещасний!“ прибавим (как в песне) „що маю діяти?“
Винительный подходит под обыкновенный нынешний объект:
а) объект, указываемый: лат. eccum (ecce eum) ipsum obviara, что
объясняем себе, предполагая глагол, вроде глагольных частиц, как
серб, гле, укр. гля, вр. вишь, ишь, или вроде пол. otóż go

masz! В выражении eccum adest сказуемое не „присоединяется
к винительному“, как думал Попов (ib., 37), а предполагает свое
подлежащее, как в серб, e то га (родит.), где иде, вот он
идет, б) Объект презрения при междометии, имеющем глаголь-
ную, предикативную силу: скр. д h и г Бһишмая!, тьфу на
Бгишму в) Объект неудовольствия, сожаления (что близко к
предыдущему) или радости и удивления, напр.: лат. о me miserum,
или латыш, после восклицания или звательного падежа, или и без
этого: ай упите! таву гразну ликуминь! (ой речка твою прекрас-
ную излучину!); ак таву ци'ту си'рди, ох, твое жестокое сердце
{Попов, ib., 39; Bielenst, Lett. Gr., § 540), с винительным, вроде
того, как в укр. выражениях, употребительных и в порицатель-
ном, и в доброжелательном смысле: „а бодай тебе“ (напр.,
з твоею уродою!), вр. ну тебя, укр. ну тебе! г) Объект
предлагаемый, требуемый, понуждаемый, при частицах, имеющих
силу сказуемого, как в лат. en, литов. te (на), укр. на, ке, ну
и пр.
Последовательно было бы присоединить сюда и родительный
при восклицаниях, который Миклошич относит к родит основания
(причины): „Родительный означает основание в восклицаниях, на-
чинающихся в цел. с о, о веле, оле, увы, ухъ, дивъ... В серб,
стоит один родит., или этот падеж со, да, с указательными ча-
стицами, как ево, ето, ено, нуто, с указательным гле, со-
кращенным повелит, от гледати, со 2-м л. ед. настоящ. или 2 л.
ед. повелит, от видјети... причем следует принять во внимание,
что объект при видети (и слушати) может означаться роди-
тельным“ (Сіг., IV, 465—6). Таким образом, случаи, как цел.—
О прѣславныихъ чюдесъ! гр. ω παραδόξων πραγμάτων, серб, лијепе
дјевојке! ето, царе, лијепе дјевојке! боже мили, чуда великога!
укр.—молодця! (в смысле „молодец!“) подводятся под случаи: гле
чуда! ал'да видиш (ѵ да виш) чуда великога! aryuiaj чуда!
Наконец примеры родительного, подобного вышеупомянутому,
ведут нас к дательному: οί-μοι της τύχης, weh mir des deschickes,
заключает в себе ot-jxot, нем. weh mir! лит. āi man! вр. ох-ти мне!
и само по себе ох ти!, где ти — dat. ethic.
Таким образом, вместо искомого первобытного безразличия мы
находим различение функций не менее четырех падежей: именит.,
винит., родит., дательного.
О вышеупомянутых винит. Попов (1, с. 41) говорит: „Объяс-
нение этих винит, опущением при них глагола едва ли вероятно.
Если оно и может быть допущено, то только для винит, с оттен-
ком требования. При других же винительных восклицательных
трудно даже определить, какой глагол мог быть
опушен. При винит, с оттенком предложения можно бы подра-
зумевать глагол, как возьми; но такой винительный... неотделим
от винит, указательных (лат. винит, с en...); притом как мог бы
зависимый винит, чередоваться с именительным? Эти винительные
не могут также зависеть от частиц, так как частицы эти не гла-

гольного, а местоименного происхождения (Pott, Etym. forsch;»
1“, 412—6). Влияние глагольного управления могло проявляться
лишь в том, что аналогия винительного при глаголах давать,
брать способствовало сохранению винительных независимых
предложения и требования“.
На это замечу:
Невозможность в точности обозначить подразумеваемый глагол
не доказывает, что выражение искони безглагольно, ибо падеж
может служить дополнением не к одному глаголу, а к более-ме-
нее обширному лексическому и грамматическому разряду глаголов.
Таким образом, „вина!“, вырванное из связи речи и рассматривае-
мое отвлеченно, может одинаково предполагать глаголы подай,
принеси, купи, налей, выпей и т. п., но от этого свойство
родительного части не изменится и такой падеж не станет перво-
бытным предикативным.
Вопрос: „как мог бы зависимый винительный чередоваться
с именительным“ (т. е. так как он чередуется, то, значит, он,
винительный независимый), возник таким образом, что автор сам
произвел чередование, отождествивши выражения на деле различ-
ные, как напр. укр. добра-ніч! пол. dobra-noc! (именит, подлежа-
щего) и серб, лаку ноћ (винит, прямого объекта) или литов. te
udega! вот хвост! (с именит, как и в след.: „и рыболовъ кинулъ
пять осетровъ на корабль: „во се, государь, тебѣ рыбы и бес
продажи!“, „вося, государыня, дары отъ короля Додона!“; „во се,
государыня матушка, дѣти твои!“. Сказ, о Бове, Пам. др. письм.,
1879, 1, 65) с таким, как литов. te tau waiką! на тебе дитя! Вы-
ражения, как литов. ak asz bednas! (ох я бедный! с именит.), ak
manę bedną! (ох меня бедного! с винит.), ak man bednara! (ох мне
бедному), по значению падежей и общему эффекту друг другом
незаменимы.
Утверждение, что винит, не может зависеть от частиц место-
именного происхождения, упускает из виду, что такие частицы
могут явно стать глаголами, принявши личные окончания: вр.,
укр. на, на-те; польск. и с окон. 2-го л. ед. naś-ći; укр. ке
ке-те; ну, нумо, нуте; геть (прочь! во 2 л. ед.), гетьте'
На вопрос: „что такое глагол-сказуемое и чем отли-
чается он от ближайшей к нему части речи, имени?“—прежде
всего следует отвечать таким образом: если предложение не мо-
жет быть определено как содержание, то и свойство составных
его членов вообще, и в частности различие имени и глагола,
должно быть только формальное, т. е. должно состоять не в со-
держании, а в способе его представлять.
Затем при определении частей речи должно быть принято
в соображение то, что глагол (vb. fin.) арийских языков всегда, а
имя — почти всегда (ср. выше, стр. 28—9) обнаруживает (по мень-
шей мере) двойственность своего состава: вѣсть (=вѣд+ть) —
3-е л. ед. наст., вѣсть (=вѣд+ть) — именит, ед. ж. р. Опре-

деление глагола или имени, совпадающее с определением одной
из их составных частей (части вид-, вѣд- или части -ти, -ть),
будет ошибочно даже в случае, если определение этих частей бу-
дет верно, а тем паче, если этим частям, взятым порознь, будет
приписано то, что появилось лишь в силу их сочетания.
Название одних корней (как вид-) вещественными (stoff-
wurzeln), других (как -ти) формальными (formwurzeln), осно-
ванное на том, что вторые преимущественно служат для означения
грамматических отношений, ведет к ошибочному предположению,
что формальность их исконна, что они не предполагают самостоя-
тельных слов с вещественным значением.
Другие называют корни вид- и т. п. глагольными, корни
-ти и пр. ме сто именным и. Если под этим разуметь более
того, что от первых с прибавкою вторых образуются, между про-
чим, и глаголы; если думать, что так называемый глагольный корень
ближе к нынешнему глаголу, чем к имени, то выйдет, что такой
корень не есть корень, в смысле первообразного слова без всяких
грамматических категорий.
Третьи, удерживая название корней вид- и т. п. глаголь-
ными, думают, что корни -ти должны называться именными.
Фик говорит: „Эти корни называют местоимениями (pro-nomina),
потому что они имеют значение не сами по себе, а как замести-
тели других имен, возникших из глаголов... С большим основанием
можно видеть в них настоящие древние имена, так что, наоборот,
позднейшие имена можно бы назвать заместителями местоимений,
усиленными прибавкою глагольного значения (verbalbegriff), а
местоимения чистыми именами без глагольной примеси.
Таким образом, приписывая древнейшему языку рядом с прагла-
голом столь же первобытное имя, мы противоречим мнению,
что было время, когда язык, еще неспособный к образованию имен,
состоял только из глагольных корней, или праглаголов; между тем
язык, обозначающий действия, но лишенный способности обозна-
чать носителя этих действий, не мог бы быть выразителем самого
грубого и простого человеческого мышления. Ибо мышление, осно-
ванное на самосознании, начинается со способности разлагать вос-
приятие на две основные его части, т. е. отделять носителя дей-
ствия от самого действия и соединять их друг с другом... Такая
способность разлагать и слагать была уже присуща сознанию пер-
вого человека. Это выразилось в раздельном, но одновременном
создании звуков, из коих одни означали чистый субъект,
другие — действия, совершаемые им. Согласно с этим в место-
именных корнях, быть может, можно еще распознать основное
общее значение тот (der), т. е. чувственно или мысленно созер-
цаемый носитель действий. Вскоре это значение, по близости или
дальности этого носителя, распалось на раздельные обозначения
я, ты, он, этот, тот. Затем глагольные и местоименные корни,
которые с самого начала существовали не каждые для себя, а лишь
для того, чтобы; соединяясь, обозначать восприятие, или, что то же.

образовать первобытное предложение, стали вступать между собою
в более тесные сочетания. Из сопоставления их возникло и индо-
европейское слово. Если в их сочетании перевешивает глаголь-
ное значение, то возникает глагол (*ад-ма, ѣмь), если перевеши-
вает именно значение, возникает имя (*адтар)· (Fick, Vergi, vör-
terb.я, 934—5. Ев. от Иоанна: „im anfang war... die that!“). „Въ
началѣ бѣ“ глагол и имя, которые хотя и названы первобытными,
но имеют существенные свойства позднейших! Мое отношение к
этому взгляду отчасти уже указано выше. Основная ошибка, мне
кажется, состоит в удержании старинного определения глагола и
в перенесении этого определения на так называемый глагольный
корень. Что до первого, то говорят, что (нынешний) глагол
означает действие, как существительное — предмет, прилагатель-
ное свойство (Буслаев, Γρ., § 120). Пусть точно гл. летит
означает действие: это одно не составляет глагольной природы, ибо
слова полет, бег и пр. означают деятельности, не будучи гла-
голами1. Что до второго, то немыслимо, чтобы так называемый
глагольный корень имел отвлеченное значение, каково значение дей-
ствия (ср. выше стр. 33—5). Объективируемое в слове и подлежа-
щее поверке сознания мышление начинается не с разложения воспри-
ятия на субстанцию и предикат или атрибут, а с обозначения целого
восприятия. Таким образом, слово, предполагаемое лексическою
частью (лек-) глагола летит, означало не действие, взятое отвле-
ченно, а еще не разложенное восприятие, безразличную совокупность
предмета и действия, напр. не полет, приписываемый птице, а летя-
щую птицу без всякого разложения этого явления. Ближайшее зна-
чение части *лек в гл. летит есть примета или признак, коим
восприятие, напр. летящая птица, намечается мыслью для дальнейшей
мысли. Такое же значение в той же мере предполагается и именем
и есть столь же доименное, как доглагольное. Это *лек (или
его первообраз) само по себе, без дополнения со стороны место-
именного корня, могло составлять первобытное предложение. То же
следует сказать о корнях местоименных: они также означали не
субстанцию отдельно от атрибута, а цельное восприятие; они в
той же мере были самостоятельны и предикативны, как в детском
языке предикатами невыраженного объекта апперцепции могут оди-
наково служить и слова, как вава!, и слова указательного зна-
чения, как al
Доглагольное и доименное слово отличается от первобытного
местоимения способом обозначения восприятий; местоимение отме-
чает восприятия указанием, т. е. относительно говоря-
шего (этот—более близкий ко мне, тот — более далекий от
меня), а корни, как лек, — признаком безотносительным.
Поэтому, устранивши сбивчивое название „глагольные корни“,
1 Steinte Gr. Log. u. Psych., 370; ср. Буслаев, Γρ., § 158: „Названия
отвлеченных свойств и действий суть существительные, а не прилагательные
и глаголы, напр.: белизна, ćoópoma, любовь, хождение“.

следует назвать такие корни безотносительными, каче-
ственными или объективными, а местоименные — отно-
сительными, указательными или субъективными1
(последнее, по вышесказанному, отнюдь не в том смысле, что они;
первобытные грамматические субъекты). Различие корней качест-
венных от указательных относится ко глубочайшей древности; но,
если судить по позднейшим языкам, оно может быть непервобытно.
Именно известны в разных языках случаи образования местоимений
от имен с качественными корнями, напр. нем. man в man spricht,
φρ. on в on parle; хорут. ist i, тот, тот самый, откуда taj-isti, tist,
тот самый; литов. pats, сам (из patis, господин, хозяин, как, на-
оборот, в рус. сам получило качественное значение хозяина,
главы дома), польск. pan в знач. местоим. 2 л.= рус. вы и пр.
Итак, понятие о качественном или, как называли, глагольном
корне не дает никакого руководства к различению глагола и имени.
Сравнивая, с одной стороны, выражения, как „зеленая трава“,
не составляющие предложения, а с другой предложения, как
„трава зеленеет“, не найдем в них никакого различия по со-
держанию; но глагол изображает признак во время
его возникновения от действующего лица, а имя — нет.
В этом определении глагола безразлично, будет ли момент возник-
новения признака современен речи говорящего, или нет; будет ли
время представляться продолжительным, или мгновенным; будет ли
самое возникновение признака фактом, или повелением, желанием>
условием. При большом разнообразии прочих формальных опреде-
лений в глаголе постоянно лишь то, что в нем признак представ-
ляется „энергетическим обнаружением силы, непосредственно
вытекающим из действующего лица“ (Humb., Ueb. versch., 256, 259;
Steinth., Charakt., 278). В понятие о глаголе непременно входит
отношение к лицу, каково бы ни было это последнее: извест-
ное или нет, действительное или фиктивное. Так как в выраже-
ниях, как „люблю“, и равносильных им, хотя и снабженных знаком
лица спереди (j'aime), есть только отношение к лицу, а самое лицо
(подлежащее) не обозначено никак, ни качественно, ни указательно;
то такие выражения не заключают в себе ничего, кроме сказуе-
мого, т. е. бессубъектны. Поэтому предложения, как „све-
тает“, которые действительно отличны от вышеприведенных, так
же неловко называть их старым именем („безличные“, хотя имеют
лицо, т. е. lucus a non lucendo), как и именем, какое предлагают
им теперь, между прочими, Миклошич: „бессубъектные“. Правда,
они бессубъектны, но этим не обозначено их отличие от „люблю“
и пр. В последних есть указание на определенный субъект
(„люблю“ кто? — я), в первых на неопределенный: „светает“ что? —
неизвестно, что, нечто, в славянских языках, как iv в немецком,
относимое к среднему роду („рассвело“). Впрочем, в стремлении
к точности выражения легко дойти до абсурда, если не принимать
1 Steinth., Charakteristik, и пр., 278.

в расчет, что вообще слово ценится не по своему этимологиче-
скому значению, а по тому, на которое указывает значение этимо-
логическое. Под безличностью глагола давно привыкли понимать
не отсутствие грамматического лица, а известные его свойства.
Этим устранена опасность смешения понятий и необходимость искать
нового термина.
О другом определении подлежащего и сказуемого (Буслаев,
Γρ., §§ 122, 124), по которому выходит, что „дам „я говорю“
Суть сказуемые, но в то же время заключают в себе подлежащие
{личные окончания и личные местоимения с чисто формальным
значением), так что за вычетом подлежащего сказуемым окажется
не личный глагол, а глагольная тема, было говорено выше (IX):
Личные окончания, как знаки связи сказуемого с подлежащим,
образовались из указательных слов, имевших вещественное значе-
ние. До этого не было еще глагола-сказуемого в вышеопределенном
смысле, но возникновение его могло быть известным образом под-
готовлено. Штейнталь думает, что до появления личных окончаний
разница между названием действующего лица и его энергии была
в арийских языках намечена тем способом, который в семитических
языках есть главное средство образования форм, а в арийских уже
с давних пор имеет лишь второстепенное значение, именно внут-
ренним изменением корня; действие означалось удвоенным корнем,
действующее лицо — корнем простым с усиленною гласною (Cha-
rakterist., 258). Быть может, было время уже после образования
личных окончаний глагола, когда имя, по простоте своего строения,
еще совпадало с корнем, в смысле бесформенного слова. На это
могут служить указанием имена действующего лица или предмета
и действия, как скр. дрс, око (как смотрящее), еще (?), не имеющие
падежного окончания. Во всяком случае тот глагол без личных
окончаний и то имя без окончания падежа были вовсе не то, чем
они стали по образовании личных и падежных окончаний.
3. Определения подлежащего, определения (непосредственного
атрибута), предикативного атрибута в сложном сказуемом, допол-
нения (грамматического объекта) должны совпадать с определением
имени, к которому мы теперь и переходим.
Существительные и прилагательные в тесном смысле (т. е. про-
изведенные от безотносительных корней), будучи близких к гла-
голу \ еще более близки между собою. И теперь многие суффиксы
безразлично образуют как существительные, так и прилагательные,
а чем далее в старину, тем более здесь сходства между этими
частями речи. Так, напр., славянские языки потеряли прилагатель-
ные с темою на -и и на -у, отчасти сохранивши эти темы в суще-
ствительных; но несомненно, что прилагательные с такой темой
были и в этик языках. Склонение существительных и прилагатель-
ных первоначально одно и отлично от склонения местоимений. 06-
1 Что, однако, не дает права утверждать, что „все имена происходят от
глаголов“ (Miki., Synt., 2).

разование местоименного склонения прилагательных, а в некоторых
наречиях почти полное забвение именного их склонения, есть яв-
ление относительно позднее. Согласно с этими сходствами для
существительного и прилагательного есть общее название (имя)
и должно быть общее определение, в коем бы обе эти части речи
безразлично противополагались глаголу.
Ходячие определения, не указывающие ни на взаимную бли-
зость существительного и прилагательного, ни на их отношение
к глаголу, именно определение существительного как названия
предмета, а прилагательного как названия свойства, неверны. Пер-
вое недовольно определительно, а второе и вовсе не определяет.
Существительное есть точно название предмета, но лишь
в одном смысле этого слова, который сам нуждается в определении.
Дело в том, что такое грамматический предмет? С известной точки
зрения белизна, доброта, скупость и добряк, скупец
суть названия качества; но эта точка не дает познания языка, ибо
мешает отличать добряк от добрый: это точка неграмматиче-
ская. Другие с таким же основанием скажут, что имена перво-
начально означают деятельности, ибо все вещи представляем
как-либо действующими и называем согласно с этим (Miki., Synt., 2).
Третьи то же свойство первоначального имени могут назвать ка-
чественностью1.
Прилагательное называют именем свойства, понимая под
свойством как безотносительное качество (белый), так и от-
носительное, т. е. такое, которое немыслимо в предмете, если при
этом не мыслится другой предмет (отцов, отцовский). Свой-
ство без других определений есть термин такой же неграммати-
ческий, как и качество, отношение, действие. Глагол
белеет, существительное белизна, наречие белым-бела
с таким же правом могут быть названы названиями качества 'или
свойства, как и прилагательное бел. Если останемся при опреде-
лении прилагательного как признака, то станем на точку зрения
Недоросля, с которой „слово дурак — прилагательное, потому что
прилагается к глупому человеку·. Существительное и глагол могут
означать и относительные качества: бабство (свойство бабы), ба-
бить, бабовать (что „она бабит“— это ее качество).
Отыскивая такое определение именем, которое бы соответст-
вовало вышеприведенному определению личного глагола, находим,
что по отношению к познающему лицу и акту познания имя от-
носится ко глаголу, как воспоминание прежде
познанного к познаваемому вновь; что по отношению
к познаваемому в имени представляется признак не
как производимый предметом (солнце светит), а как
1 »Das Substantiv gibt dan namen, das adjectiv die beschaffenheit eines ge-
genständes an. Sicher war auch jenes bei seinem Ursprung von einer eigenschaft
des benannten ausgegangen, deren bedeutung sich allmälich verdunkelte und in
einen vielseitigeren begrif auflöste, während der einseitige sinn des adjectivs
fester beharrt“, Grimm, Gr., IV, 254.

данный в предмете, находящийся в нем (светлое
солнце, свет солнца). Когда говорю: „солнце светит“, то это
(при ясности этимологического значения слова „солнце“, свет-
лое, светящее) значит: то, что я прежде называл светлым и что
под этим ярлыком было сложено в моей памяти, то, как замечаю,
производит теперь свет1.
Разница между существительным и прилагательным сходна
с разницею между предложением, состоящим из подлежащего и
сказуемого, й предложением без подлежащего, с одним сказуемым.
В последнем случае в сказуемом обозначено отношение к подле-
жащему, но само подлежащее не мыслится. Так и в прилагательном
бел, белый мыслится и то, что признак находится в чем-либо,
но само это нечто со стороны своего содержания не мыслится.
Оно определено лишь грамматическою формою прилагательного;
оно есть при белый, именительный един, числа м. р., а в прочем
может быть названием какой угодно совокупности признаков. Таким
образом, прилагательное есть признак, данный в чем
то, что без помощи другого слова остается со
стороны содержания неопределенным. Ниже увидим,
что это определение прилагательного косвенно заключает в себе и
определение существительного. Предупреждая это последнее, за-
метим следующее о происхождении категорий имени.
Допуская одновременное возникновение имени и глагола и их
противоположности, тем самым признаем их взаимную связь и не-
посредственную близость. Между тем в нашем языке и близких
к нему из всех отделов имени одно причастие прямо примыкает
к глаголу, занимая по значению середину между ним, с одной
стороны, и существительным и прилагательным в тесном смысле 2—
с другой. В причастии возникающий признак (черта глагола)
представляется данным (черта имени); иначе: в нем данный приз-
нак представляется зависимым от энергии, присущей предмету,
но сама эта энергия не мыслится, между тем как в собственном
прилагательном не мыслится и отношение к энергии. „Зеленею-
щая“ трава значит не только имеющая признак зелени, как „зеле-
ная“, но и имеющая его в силу того, что сама производит этот
признак. В нынешнем языке замечаем, что существительные и при-
лагательные в тесном смысле производятся от причастий, но ни-
когда наоборот3. Отсюда заключение, что первобытное имя, пред-
шествовавшее выделению категорий существительного и прилага-
1 По Курциусу, разница между глаголом и именем сводится на различие
„der flüssigen und der erstarrten handlung“ (G. Gurt, Zur Chronolog., 21).
2 А не между одним прилагательным и глаголом. Сущ. и прилаг. берутся
здесь в тесном смысле, т. е. без местоимений существительных и при-
лагательных.
3 Кто утверждает противное, например, что причастия на -к-, -m- (дан,
бит) возникли из прилагательных, тот должен отсылать нас за доказательст-
вами к доисторической древности, относительно которой едва ли можно
утверждать, что тогда „категория прилагательного“ (в нынешнем смысле) „была
вполне развита“ (Ср. Paul, Principien der Sprachgeschichte1, 212).

тельного, по способу представления в нем признака ближе всего
подходило к причастию; что оно могло бы быть названо причастием,
если б с последнего снять слои, налегшие на него впоследствии. Преж-
де всего не нужно себе представлять причастия непременно словом
отглагольным: оно не происходит от глагола, а появляется вместе
с ним. Собственно и о позднейших причастиях, понимаемых в тес-
ном смысле, по крайней мере о значительной их части, нельзя
сказать с уверенностью, что они произведены от глагола (vb. fini-
tum): факт состоит только в общности темы глагола и причастия,
общности, которая в некоторых случаях могла произойти и наобо-
рот, вследствие отпричастности некоторых глагольных разрядов.
Относительно первобытного арийского языка имеет силу следующее
предположение, основанное, между прочим, на существовании в
санскрите и др. языках имен, присоединяющих падежные окончания
непосредственно к корню. По образовании от качественного корня
личного глагола посредством присоединения к этому корню знаков
3-х лиц един, числа и слияния их с этим корнем в одно слово
оставшееся простое качественное слово не могло уже быть по-
прежнему бесформенным, как круг по отсечении его части пере-
стает быть кругом. Это слово, напр. да- по отношению к 3-му
лицу да-та, своим присутствием оттенявшее глагол, и само было
же отрицательно характеризовано и имело функцию части речи,
[Какой? Мы говорим — имени-причастия без времен, залогов, родов,
чисел и падежей, стало быть, имени, стоящего на степени безраз-
личия грамматического субъекта и объекта, субъекта й атрибута.
Появившиеся впоследствии суффиксы не создали категории имени,
а лишь внесли в нее некоторые различия, вряд ли определимые в на-
стоящее время, но, конечно, не бывшие нынешними различиями су-
ществительного, прилагательного и причастий в собственном смысле.
Нынешнее причастие есть часть речи обособленная, оставшаяся за
выделением категорий существительного и прилагательного, откуда
понятно, что способы его образования весьма ограничены сравни-
тельно с более древним причастием. Такое мнение кажется лишь
продолжением в темное прошедшее выводов положительного язы-
кознания. В периоде, ближайшем к началу славянской письменности,
есть основания предполагать большее число причастий, чем сколько
их находится позже. Да оглянувшись, и в наличном славянском
языке можно их найти больше, чем сколько принято считать. Так,
можно лишь одобрить мнение, что вторая половина составных слов,
как скоро-ход, блюдо-лиз, серб, брзо-плет (род наскоро пле-
томого плетня), руко-сад (виноград собственноручной посадки)
есть причастие (Jagić, Rad Jugosl. Akad. V., 214). Из этого, однако,
не следует, что лов в брзо-лов предполагает причастие наст,
действ, ЛОВА и есть его искажение или что π лет в брзо-плет
предполагает прич. наст. стр. плетом. Легкость, с кото-
рою формы, как -плет, принимают то действительное, то страда-
тельное значение, ведет к мыли, что первоначально залога в них вовсе
не было. Точно так же, переводя эту форму посредством прича-

стий наст. вр. плетущий или плетомый, мы только по нужде
берем для объяснения форму, снабженную значением времени, но
отнюдь не приписываем времени первобытному причастию. И в числе
причастий в тесном смысле есть такие, которые, как кажется, пер-
вобытное причастие вообще, сами по себе времени не имеют.
Итак, первобытное имя-причастие могло равняться нынешнему
причастию за вычетом из последнего, между прочим, категорий
времени и залога. Разница между ним и глаголом могла состоять,
не в отсутствии в нем энергичности, а в том, что в нем признак,
производимый деятельностью лица, представлялся не возникающим
в сознании в момент речи, а усвоенным сознанию прежде, и
в этом смысле данным. Поэтому в языке, состоявшем, по предпо-
ложению, кроме местоимений, лишь из причастий и глаголов, оба
эти члена предложения были дифференцированы гораздо менее,
чем в нынешнем языке имя и глагол. Имя было, так сказать, го-
раздо предикативнее; предложение заключало в себе, менее един-
ства, основанного на противоположности главных членов, чем
нынешнее. „Солнце светит“ могло значить приблизительно: тот
комплекс признаков, который уже познан, как производящий свет
(время прошедшее, но лишь субъективное, относящееся не ко вре-
мени совершения события, а ко времени усвоения), производит свет..
Когда прилагательное или причастие в языке, доступном наблю-
дению, становится существительным, то признак в нем сначала
нисколько не изменяется, а лишь то, в чем находится признак,
становится по содержанию определенным. Что было в прилага-
тельном и причастии вопросом, напр. бел кто?1 ветх кто? ко-
ростель (т. е. издающий такие-то звуки2) кто?—то является
в виде ответа в существительном: бел, белок, ветха — ве-
тошка3, коростель (т. е. издающий такие-то звуки) — такая
то птица. Мы предполагаем такое же отношение первобытного
причастия к существительному. Существительное перво-
начально есть признак, заключенный (данный, уже гото-
1 Что первоначально разницы между кто? и что? не было, в этом,
кроме различных соображений, может наглядно убедить наблюдение над
детьми. Я знаю ребенка, говорящего уже довольно бойко, но упорно удер-
живающего такие выражения, как „кто это в стакане?“—цветок, поставленный
в воду. Ср. в нар. песне:
Нихто ня цвиу, нихто ня цвиу, адзин василёчик;
Нихто ня мил, нихто ня мил, адзин мил дружочик. (Шейн, Бр. п., 222).
2 Пол. chrós-ciel, ralius. Кор. кард- (скр. кард-пар д-, crepitare) ил»
карт- (литов. kertu, kirsti, рубить; ср. название той же птицы вр. дерг-ач,
укр. дерк-ач, потому что дергает, об издаваемом ею звуке. Суф. -тель,
образующий nomina agentis, заключает в себе суф.-тар, образующий при-
частия в санскр. и латинском.
3 В стар, рус прямо ветъхъ: „Богъ мывъся въ мовници и вспотився,
от(ре)ся (или - отьръся, прич.) ветъхомъ и верже съ небесе на землю“
(Лавр, лат., 76). Нет достаточной причины думать, что это описка, вм. вѣхъ-
тьмъ или вѣхтемъ, как стоит в Ипатьевском списке, или что вѣхъть
(укр. віхоть, польск. wiecheć, чеш. vechet\ хорут. vehet) есть перестановка,
из ветъхъ. Ср. вѣха. Написание „вехоть соломы“ се (Ип., 218) ошибочно

вый) в чем-то, определенном для мысли и без по-
мощи другого слова; белок есть белая часть яйца, белая
покрытая снегом хора; бель есть белая пряжа, белые колосья (без
зерен), белая мелкая рыба, белый порошок (сулема); старик —
старый человек или старое русло реки, носящей мужское имя, напр.
Днепр; старуха — старая женщина или старое русло реки с
женским именем, старка — старая овца, старая водка и т. п.
Хотя, произнося подобное существительное, мы не мыслим
in extenso того, в чем дан этимологический признак, и хотя, стало
быть, это нечто остается за пределами сознания, но в существи-
тельном это нечто и в остальном своем составе, кроме этимоло-
гического признака, уже не есть сырой материал мысли: оно была
уже прежде в этих непоименованных признаках доведено до соз-
нания. Сравнительно с первобытным именем существительное есть
результат более сложной работы мысли.
Способ, каким язык дает в существительном ответ на вопрос,
заключенный в прилагательном, чисто формален. Прибавка в су-
ществительном нового суффикса, который сам по себе может
быть столь же свойствен и прилагательным, или легкое изменение
значения прежнего суффикса, бывшего уже в прилагательном, сами
по себе не определяют того, что именно означается признаком в
существительном. Продолжая сделанное'выше сравнение существи-
тельного с предложением, состоящим из подлежащего и сказуемого,
сравнение, которое не должно быть принимаемо за отождествление,
можем сказать, что существительное более сходно с таким пред-
ложением, в коем подлежащее есть местоимение, как знаменатель-
ная часть речи, чем с таким, где подлежащее есть существитель-
ное. Если существительное бель, белая пряжа, может быть
сравнено с „это бело“, то бель, в значении чего-то белого
(.будь то бель забелелася“), сходно с предложением, в коем под-
лежащее есть неопределенное местоимение: „нечто бело“. В по-
следнем примере круг признаков, в котором заключен признак бе-
лизны, представляется неизвестным, однако не в том смысле, как
в прилагательном, ибо в бель не требуется пояснения другим
словом (существительным), что бело, как в прилагательном бел.
В бель, нечто белое, дан на это ответ, хотя и неясный; сово-
купность неизвестных признаков, к коим отнесен признак, этимоло-
гически данный, здесь представляется действительно существующей.
Затем нам представляются существительные отвлеченные, как
белизна. Где здесь совокупность признаков, из которой выдви-
нут один? Ее нет в действительности. Она фиктивна. Но такие
фикции не сразу создаются в языке. При появлении таких суще-
ствительных их грамматический род прибавляет к их признаку
свои, настолько определенные, что при благоприятных для этого
условиях из них может развиться мифический образ, напр. „встала
обида, всплескала лебедиными крилы“. Лишь впоследствии ис-
чезает это значение грамматического рода, соозначаемый самостоя-
тельный круг признаков пустеет, перестает быть содержанием и ста-

новится лишь способом представлять признак, этимологически дан-
ный. Существительное становится отвлеченным, т. е. назва-
нием признака, мыслимого самостоятельно, незави-
симо от какого-либо комплекса признаков и представ-
ляемого источником действия (подлежащее) или пределом действия
другим предметом, кроме подлежащего (с коим как-либо соприкасает-
ся действие), дополнением. Этим определением существительное
отвлеченное не смешивается с прилагательным, ибо последнее есть
данный признак, мыслимый не самостоятельно, а в чем-то другом.
„Грамматическое различие между существительными конкретными
и абстрактными основано не на противоположности чувственного
и не подлежащего чувствам, а на том, признается ли субстанци-
альность реальною, т. е. объективно существующею в действи-
тельности, или только идеальною, т. е. формою, которая придана
мыслью чему-то, что само по себе не самостоятельно. Конкретным
существительным будет и название не подлежащего чувствам, или
сверхчувственного, если последнее мыслится как самостоятельная
индивидуальная субстанция, напр. бог, дух, душа, время. Напро-
тив, содержанием отвлеченного существительного может быть
воспринимаемое чувствами, напр. красота, величина, ибо сущность
такого существительного в том, что оно подводит под форму суб-
станциальности понятие атрибутивное, все равно чувственное или
нечувственное, т. е. свойство или действие, находящееся в суб-
станции“ (Heyse, System der sprach w., § 187).
. Оба приведенные определения существительного, как признака,
предполагают, что этот признак ясен, что он вносит свое содер-
жание в мысль; но с течением времени во множестве сущ. кон-
кретных признак теряется; так, напр., в слове дуб хотя и был
некогда свой признак, столь же явственный, как в белок и т. п.,
но теперь это слово относит мысль лишь к известному самосто-
ятельному кругу признаков, не противопоставляя этому кругу ни-
какого отдельного признака. На этой степени развития сущест-
вительное конкретное есть такое название опре-
деленного вместителя или вместилища признаков,
которое не дает возможности определить, какой из
этих признаков ближе к сознанию. Здесь нас оставляет
возможность сравнения с предложением, ибо в этих существи-
тельных никакого подобия сказуемого нам не дано.
Забвение признака в существительном происходит если не
исключительно, то главным образом от того, что этот признак ока-
зывается несущественным в ряду других, им соозначаемых, или
противоречит им. Напр., если правда, что дочь значило доиль-
щица от доения коров, то какой смысл имел бы этот признак,
когда при других условиях быта от употребления этого слова в
речи сложилось нынешнее его значение?1 Такие изменения в слове
1 По мнению Потта, дочь значило не „ubera ducens“, доящая, a „ducen-
da-, die erst heimzuführende (Etym. Forsch., II, 1, 589). Другие, более ясные

не находятся в непосредственной зависимости от грамматической
формы, но они могут сами изменять ее. Так, существительное с
забытым признаком тем самым резче отделено от прилагательного,
причастия и глагола, чем существительное с признаком явственным.
Сводя эти три определения существительного, с тем чтобы
получить одно общее, можем возвратиться к старинному опреде-
лению. Общий признак существительного тот, что оно есть
название грамматической субстанции, или вещи.
Если б сказать „название предмета“, то нужно было бы пояснить,
что здесь разумеется предмет в обширном смысле, т. е. как грам-
матический субъект, так и объект, между тем как грамматический
предмет в тесном смысле, или объект, есть лишь косвенный не-
согласуемый падеж. Грамматическую субстанцию следует отличать
от метафизической. Последняя есть вещь сама по себе, отделен-
ная от всех своих признаков и представляемая не доступною ни-
какому разложению и исследованию причиною появления этих
признаков в нашем сознании. Грамматическая вещь несравненно
древнее такого понятия. Она есть совокупность признаков, совер-
шенно однородных с тем, который может быть этимологически
дан в существительном, более тесно связанных в мысли между
собою и словом, чем с другими признаками. Совокупность эта, как
мы видели, может быть и действительная, и фиктивная. В послед-
нем случае она лишена содержания и действует лишь как сред-
ство определить точку зрения на признак, этимологически данный
в существительном. В первом случае связь этой совокупности со
словом состоит не в том, что она мыслите^ вместе с ним, а в
том, что при произнесении слова она, не занимая собою созна-
ющей мысли, представляется готовою стать ее предметом.
По Миклошичу, существительное отличается от прилагатель-
ного по значению тем, что „первое может означать (точнее — про-
сто означает) носителя признаков (den träger von beschaffenheiten),
а второе нет“ (Miki., Synt., 3). Под признаками, коих носителем
является существительное, следует здесь разуметь, как показы-
вает множественное число, не тот признак, который в существи-
тельном может противопоставляться самостоятельному комплексу
других признаков, а те, которые даются в предложении определе-
нием и сказуемым.
Начавши с имени в тесном смысле, как слова от качествен-
ного корня, мы дошли до таких определений, в коих о качествене
ности корня вовсе не может упоминаться, потому что вовсе н-
говорится об этимологически данном признаке. Эта обширность
примеры: одръ (*о-дьръ), первоначально — одранная с животного шкура, по-
том, a potiori, постель, далее — кровать, помост разного рода. Место, сна-
чала, между прочим, место, где лежат, ложе, потом оленья и другая шкура,
служащая постелью (как постель, арх. постлань, целая оленья шкура),
далее — одна шкура, независимо от назначения, и единица клади: связка,
ящик, чемодан и пр. (Ср. Бусл., Оч., 1, 183). Ток сначала cursus, έρομος, по-
том, от молоченья лошадьми, скотом,— гумно и т. д.

определения не случайна, потому что действительно под понятие
существительного и прилагательного подходят не только имена
качественные, но и местоимения, за исключением наречных (где
и пр.) и тех, которые, ставши предлогами и союзами, вовсе не
называются местоимениями. В этих пределах местоимение есть или
существительное, или прилагательное: я, ты, он, мы, вы, они,
независимо от своей указательности, суть имена субстанций; тот,
этот, мой, твой суть прилагательные, имена признаков, относи-
мых к субстанции, обозначенной другим словом. Первоначальное
различие между словами качественными и указательными, по об-
разовании категорий существительного и прилагательного, является
лишь второстепенным основанием деления этих категорий.
4. Согласно с определением глагола-сказуемого главного пред-
ложения, как признака во время его возникновения от действу-
ющего лица, определим подлежащее главного предложения
таким образом: оно есть вещественное указание на не-
посредственного производителя признака, означа-
емого сказуемым. Под вещественным обозначением ра-
зумеется то, что, как выше упомянуто, личное местоимение бывает
подлежащим только тогда, когда означает вещь, а не тогда, когда
оно равносильно личному окончанию: „я сказал“, с силою речи
на втором слове, есть сказуемое без подлежащего, как лат. dixi.
Можно бы возразить, что такое определение годится только для
подлежащего действительных оборотов речи, что только „при гла-
голах действительных (activa subjektīva et objectiva, действитель-
ных в тесном смысле и средних) субъект сам действует, а при
страдательных он есть цель деятельности другого субъекта“
(Miki., Vergi. Gr., IV, 263); но такое возражение страдало бы не-
точностью терминологии. Так, названный другой субъект при стра-
дательном глаголе, напр. у нас творительный, сродный с твори-
тельным орудия, в литов. родительный без предлога, предполагающий
значение движения от предмета, есть лишь вид грамматического
объекта, а настоящим действователем представляется и здесь пер-
вый и, по-нашему, единственный субъект. Это особенно явственно
там, где в основании страдательного оборота видна еще возврат-
ность: „книга эта читается всеми“ —она делает так, что всё ее
читают. Конечно, такая самодеятельность субъекта страдательного
сказуемого фиктивна, но она действительна в грамматическом смыс-
ле, как способ изображения. Так, существительное отвлеченное
есть существительное (substantivum), несмотря на фиктивность
своей субстанции.
В наших языках единственные падежи, способные выражать
подлежащее, суть именительный и звательный.
Отношение этих падежей друг к другу и к предложению по-
нимают различно. Шлейхер (Compend.2, § 263) говорит о зватель-
ном, что это вовсе не падеж, а имя в форме междометия, и от-
сюда выводит невозможность особого падежного суффикса для
звательного. Такого мнения держатся и другие, между прочим

Миклошич, который говорит: „Звательный (лишь) по преданию
причисляется к падежам, между тем как и с внешней стороны,
в отличие от прочих падежей, он не отмечен особым суффиксом,
и (с внутренней стороны) имя в этом падеже, не будучи подчи-
нено принудительной силе склада предложения (einem festen zwan-
ge des Satzgefüges nicht unterliegt), что обозначается, однако, на-
званием casus, свободно (loser) приставляется к речи, подобно
междометию“ (Gr., IV, 360). Я в отличие от прежнего своего
подобного мнения (Из зап., Ilf 157) теперь считаю верным ста-
ринное мнение, противопоставляющее именительный и звательный
как прямые падежи, т. е. падежи субъекта и слов, согласуемых
с ним, остальным косвенным падежам объекта. Согласно с этим
звательный, как и именительный, имея определенную деятельность
в предложении, стоит не вне его, а в нем. Синтаксическое разли-
чие именительного и звательного — в том, что именительный лишь
в местоимениях личных я и мы, ты и вы есть 1-е и 2-е лицо;
остальные имена местоименные и качественные суть 3-е лицо;
между тем звательный (с нижеследующею оговоркою). естъ 2-е
лицо и, как такое, согласуется с 2-м лицом глагола. Вопреки пра-
вилу „отделять запятою звательный от сказуемого (укр. „сира
земле, розступися“, ѵ. „розступися, сира земляв) и не отделять
именительного“ („сира земля розступилася“) думаю, что рассто-
яние в живой речи между этими падежами и сказуемым одинаково.
Сходство значений обоих падежей выражается в том, что в древ-
нейших индоевропейских языках только единственное число имеет
особую звуковую форму звательного (чистая тема без падежного
суффикса, с переносом ударения к началу слова: господ ь—госпо-
ди, δεσπότης — δέσποτα, Vergilius — Vėrgili), тогда как в двойств, и
множ. ч. звательный (кроме переноса ударения на первый слог в
древнеиндийском) имеет суффикс именительного. Бенфей дока-
зывал, что не только в дв. и мн. ч., #но и в единственном
звательный произошел из именительного, еще в доисторическое
время потерявши суффикс именительного (для м. р. -с)1. Этот
трудный вопрос можем оставить в стороне, ограничившись указа-
нием на не подлежащее сомнению стремление многих языков за-
менить звуковую форму звательного формою именительного. Так,
в большей части вр. говоров, в хорутан., некоторых хорват, гово-
рах звательный оставил лишь незначительные следы, причем функция
его осталась за именительным.
Обратное явление, т. е. звательный в функции именительного,
согласуемый с 3-м лицом, находим в народных песнях укр., серб-
ских, болгарских, редко в хорут.2 Есть мнение, что это явление
1Th. Benfe у, Ueber die enstehung des indogermanischen vocativs, Got-
ting., 1872, Abbhandl. der königl. Gesellsch. der wissensch. zu Göttingen, b. VII.
8 См. Mikl., Gr., IV, 370, а также в укр. думах: ,Оттоді то припало ему з
право! руки чотирі полковники. Первый полковниче Максиме Олшаньский,
А другий полковниче Мартине Полтавський, Трейтій полковниче Ивана (sic)
Богуне, А четвертий Матвій Бороховичу“, Метл., 389; Ей як на славній, панове,

не синтаксическое, а фонетическое: когда стиху (сербскому десяти
сложному) недостает слога, то этому недостатку легче всего по-
мочь, заменивши именительный какою-либо безразличною формою,
какова форма звательного. Поэтому в именах женск. р., имеющих
в зват. столько же слогов, сколько в именительном, звательный
не ставится вместо именительного: „кад то чула беговица млада“,
но „кад то чуо беже господине“, по такому же побуждению, как
чисто фонетическое в случаях: „jecrč н>ему тама додирала“, „по ши-
роком пол>у Демовскоме“, „за н>име“ и т. п. (Jagić, Primjetbe
k našoj sintaksi, Književnik, II, 180, 1865). На это Миклошич
замечает, что такому требованию (лишнего слога) могли бы удо-
влетворить и другие падежи, не один звательный; что здесь воз-
звание (die an-und zurufsform) служит обозначением грамматического
субъекта (Gr., IV, 370). Я держусь среднего мнения. Именно до-
пускаю, что во многих случаях форма звательного употребляется
бессмысленно, единственно для размера, подобно тому как для той
же цели употребляются и другие формы, отличные от форм зва-
тельного, напр. в серб, „запросио љубовићу бего... Отле бего
(а не зв. беже) на трагове noįe (Певания црногор., 190); но: береди
Лјубовића бего (ib., 191, рядом с „запросио Лјубовићу бего“);
]једно ójeiue краљевића Марко (как и в обращении „побратиме
краљевића Марко“, ib., 264), где видеть родительный принадлеж-
ности невозможно, ибо Марко был не сын королевича, а сам ко-
ролевич. Так и в укр.: „первый дука сребраника (т. е. сребраник)
Гаврило Довгополенко... То один дука сребраника був обачний...
(Метл., 378, 382). Но против распространения мнения проф. Ягича
на все случаи и на самое происхождение явления говорит то, что
рассматриваемый звательный встречается и в укр. думах, размер
коих легко может обойтись без одного слога, притом иногда в
случаях, когда именительный и звательный равносложны (напр.,
Ивасю Вдовиченку... сідає, Метл., 418, хотя можно бы сказать
не только Ивась, но и Ивасё Вдовиченко); в серб. „Каква j' красна
Каица војводо“ (Kap. njec. II, 483); в болг. „Болен лежит Стан-
ковике Дуко... Проговоре Станковике Дуко“ (Миладин., 65—7).
Поэтому думаю, что первоначально употребление звательного
вместо именительного было знаменательно и произошло из обра-
Украіні, у славнім городі у Корсуні, Там крикне-покликне Хвилоне Корсунь,
ский полковнике, Козаків на Черкень-долину ув охотне військо викликає,
ib., 413; Оттогді-то Хвилоне, Корсуньский полковниче на доброго коня сідав...-
ib., 414; Тогді-ж-то Ивасю Вдовиченку на доброго коня сідає (ib., 418). Тогді-
ж-то Хвилоне, Корсуньский полковниче изъ намету выхождає, ib., 418, 420,421,
422; Тогді-то Хвилоне, Корсуньский полковник: (s.) изтиха словами промовляє,
ib., 420; Ивасю Вдовиченку сёго неслухає, ib., 421; Тогді-ж-то не могли знати ни
сотники, ни полковники... Що наш пан гетьман Хмелницький, Батю Зинов Богдану
Чигириньський У городі Чигрині задумав, ib., 391. Относительно формы зват.
Богдану ср. в той же думе: „пане гетьмане Хмелницький, батьку Зинов Богдану
Чигрыньский, Не буду я и пр., ib., 392; Ей Ивану Потоцький, кролю Польский;
ты-ж-бо... пъєш-гуляєш! ib., 394; Оттогді-то Ивану Потоцький, кролю Польский,
листи читав, ib., 394.

щения певца к отсутствующему лицу (третьему), как к присутст-
вующему, во 2-м лице, и такое обращение, обычное у Гомера
(к Менелаю, Патроклу, Ахиллу, Фебу и пр., в Одиссее к Эвмею),
вопреки мнению Ля-Роша (в примеч. к II, IV, 127), считаю выте-
кающим именно из сочувствия певца к упоминаемому лицу и из
живости представления этого лица. Этим объясняется, почему в
слав, песнях зв. вместо именит, почти только в именах лиц. Исклю-
чение, сколько знаю, составляет только конь: „есть у мене три
коні на стойлі: один коню як голуб сивенький, другий коню як
ворон чорненький“ (Метл., 105). За переход от зват., как 2-го лица,
ко звательному, как 3-му лицу, можно бы считать случаи, когда
за обращением в звательном следует сказуемое в 3-м лице, напр.:
Ай же ты собака, злодей Калин царь!
Думает думушку недобрую,
Советует советы нехорошие
[И] хочет от жива мужа жену отнять.
(Рыбник., 11, 1, 114)1.
Обыкновенно говорится, что всякая часть речи, в том числе
прилагательное и причастие, в качестве подлежащего, становится
существительным; но всегдашняя субстантивность подлежащего,
выведенная a priori из определения подлежащего как имени пред-
мета, о котором речь, а не из наблюдения и оценки отдельных
случаев, требует оговорки. Субстантивность подлежащего, а вместе
и дополнения есть лишь стремление наших языков, а не их посто-
янное свойство. Миклошич говорит: „Есть языки, в коих прилага-
тельное, равно как и существительное, может означать носителя
свойств, и языки, в коих этого нет. К последним принадлежат
славянские, хотя правило это ограничивается все
более и более исключениями. Между тем как β немец-
ком говорится der Weise ist glücklich, во французском le sage est
hereux, в славянск. стоит „мѫдрьць блаженъ сть“, а не „мѫдръ
блаженъ сть“. Разница здесь в том, что в тех яз. есть самосто-
ятельный член, посредством коего прилагательные превращаются
в существительные (субстантивируются), между тем как в славян-
ских яз., не имеющих члена, или к прилагательному присоединяется
соответственное существительное, или же прилагательное, должен-
ствующее означать лицо, превращается в существительное посред-
ством суффиксов -и к, -ьць, -ежь (в хорут.), -ка, -и к а и пр.·
(Synt., 6,1). Я думаю, что во всяком языке, имеющем прилагатель-
1 Еще случай звательного вм. именительного: как встречаемое доныне,
начиная с XIV или XV в., владыко (вм. владыка, епископ), так западнорусские
прозвища, ставшие фамильными: Сиротко (Ш e й н, Матер, для изуч. быта и яз.
Свз. кр., I, 275, 279), Ломако (ib., 475), Редько (ib., 485 et pass.), Дубяго (ib., 505);
Плевако, Цєлицо ( = телица), Ковако; из лит. Корейво (литов. kareiwis, воин).
Не следует смешивать окончания этих имен с общерусскими формами, как
Ивашко и т. п., и укр. отечественными на -енко.

ное, эта часть речи может указывать на носителя признаков и в
этом смысле обозначать его. Разница в том, что языки, имею-
щие член, различают в прилагательном способы, какими оно ука-
зывает на субстанцию (der Weise, ein Weiser). Славянский язык,
не имея члена самостоятельного, не делал этих различий, что
не мешало ему, подобно немецкому, делать прилагательное подле-
жащим.
Согласно с приведенным местом Миклошича, многочисленные
во всех славянских наречиях обороты, в коих прилагательное стоит
на месте подлежащего, напр. русские пословицы „богат шел
β пир, а убог брел в мир“1, „и глуп молвит слово в лад;
„глуп да ленив одно дважды делает“; „наг золота не копит“,
„голодный поле перебежит, а наг ни с места“; „гневлив с
горшки не ездит“; „бит небитого на руках носит“ (Буслаев,
Γρ., § 222, пр. 2; Даль, Поел.), нужно бы рассматривать или как
позднейшие нарушения основного славянского правила, по кото-
рому должно бы здесь стоять богач, глупец и т. д., или как
случаи, в коих прилагательное есть не подлежащее, а атрибут
опущенного существительного. Мне кажется ошибочным то и дру-
гое. Случаи эти имеют характер глубокой древности, и непонятно,
почему Миклошич думает, что выражения, как „алъчьнааго
накръми“ первоначально чужды славянскому языку (Synt., 25, II).
Они не появились в позднейшее время, а лишь сохранились до на-
шего времени, причем в силу общего стремления замещать имен-
ное склонение прилагательных местоименным прилагательные явля-
ются здесь теперь большею частью в определенной форме, нисколько
не приобретая этим существительности: „битый небитого везет“.
Впрочем, если бы они и были новы, то это не освобождало бы
нас от решения, есть ли подлежащее их прилагательное. Предпо-
ложение, что здесь опущены известные существительные, не нужно.
Правда, %мы знаем, что в „гневлив“ и пр. речь о человеке, и знаем
потому, что на это нам указывает вещественное содержание дру-
гих членов предложения: с горшками ездят только люди в. По этому
самому нет нужды предполагать, что при „гневлив“ стояло когда
либо „человек“ или что-нибудь подобное. Но кто это „бит“, „не-
бит“? Опять человек? Почему же непременно так, когда знаем,
что выражение взято из сказки о лисе и волке, где волк бит и
везет, а лиса небита и едет? И опять почему же бит непременно
волк, когда знаем, что ценность таких выражений именно и состоит
в их способности обобщаться? Здесь соль речи именно в том, что
субстанция, к которой относится данный признак, предполагается
существующею, но никак не определяется (кроме грамматического
1 Миклошич (Synt, 144) понимает это выражение так: reich ging er zum
schmaus etc., т. е. считает прилагательное не подлежащим, а предикативным
атрибутом, как было бы в „он пошел богат (богатым), а воротился беден“. Это
ошибочно.
2 Между тем субстанция таких слов, как ,скупецьв,не нуждается ни в ка-
ких вещественных одре делениях, так как ясна сама по себе.

рода): кто бы ни был бит, но он небитого везет. Такая неопреде-
ленность субстанции есть свойство прилагательного. Подлежащее
здесь указано вещественно посредством признака, который в нем
находится, но оно не стало существительным, потому что комплекс
признаков, к коему относится данный, не определен. В настоящее
время эта неопределенность может быть умышленная, но нетрудно
представить себе такое состояние мысли, когда определенность
субстанции совершенно недостижима и когда человек не мог го-
ворить иначе, как в таком смысле: „то, что бито“ (то, что хоть
и было воспринято чувствами, но не было разложено сознанием,
за исключением одного выделенного признака), „то самое произ-
водит другой признак“. Если оно станет существительным, то это
потому, что к нему приложится смысл многих предикатов. В каж-
дом отдельном случае необходимо различать, совершился ли уже
такой процесс, или еще нет. Такое различение нелегко, ибо внеш-
них признаков часто не бывает никаких. Так, несомненно, что мно-
гие прил. ср. рода, как подушное, подымное и пр. (Бусла-
ев, § 224, пр. 3; Miki., Synt., 27, 15), стали названиями податей,
т. е. суть уже не прилагательные, употребляемые в смысле суще-
ствительных, а настоящие существительные; однако кажется оши-
бочным относить к существительному такие случаи, как „шея
(у Гоголя)... между плеч черная, а подле черного по обе сто-
роны светло-серая“ (Буслаев, ib.). При этом прилагательном,
кроме заключенного в нем признака, рода, числа, падежа, не ду-
мается ничего определенного в роде пятна, места и пр. Это
„черное“ нам необходимо отличать от таких существительных, как
чернь, чернота, и мы это делаем таким образом, что слово
„черное“ вовсе не относим к категории существительного.
5. Грамматический атрибут, за исключением наречий,
но со включением ν ошибочно так называемых сокращенных опре-
делительных предложений, есть название признака, пред-
ставляемого данным в субстанции, обозначенной
другим словом. Разница между определительным прилагатель-
ным и определительным существительным состоит в том, что в
последнем признак не прямо приписывается известной субстанции,
а через посредство другой субстанции.
Существительное, как атрибут, вносит в мысль черту своей
прежней самостоятельности, которая сказывается возможностью
несогласования с определяемым в роде и числе: „река Донец
(атриб.) вытекла из чистого поля; город Ливны (атриб.) стоит
на реке Сосне“ (Буслаев, § 240, пр.). Что касается до относи-
мых сюда случаев несогласования и в падеже, то:
а) Не видно несогласования там, где постоянный атрибут так
сживается с своим определяемым, что образует вместе с ним одно
слово1. То, что называется несогласованием атрибута, именно его
1 „Отклонение от согласования основано здесь на тесной связи атрибута
или аппозиции с именем“ (Miki., Synt,, 341).

неизменяемость, есть только признак его соединения с определя-
емым в одно слово: в Дунай-реке1, Исус-Христа, князь-Василья,
укр. пан-отцю (Буслаев, § 240, 2, 5,/, 8, б). Само собою, что
раздельное написание таких слов не может служить возражением.
Упомянутое явление сходно с тем, когда в украинских песнях
прилагательное как постоянный эпитет остается неизменным в форме,
похожей на именит, п. ед. ч. м. р., между тем как определяемое
стоит в косвенном падеже того же <или другого рода и числа:
„перед віськом Морозенко ворон-конем вигриває (sic.) (Костом.
в Мр. сбор. Мордовцева, 194); ей мірят-стрілят до сив-сокола
(Головац., Песни, 1, 60); жаль же мени с и в - кониченька (ib., 66);
завершимо (стирту) сив соколоньком (ib., 18); в третєм вершечку
сив-ластовлята (ib., 48); заморозити... глубок-поточейки и бистри
річейки“ (ib., 4). Сюда же укр. „дівич-вечер, Дівич-гора, Перепе-
лич-долинав (Максимович, Кіевлянин, 1841, II, 20). Что первая
половина этих слов уже не рассматривается как именительный
падеж, видно из того, что прилагательные относительные теряют
при этом суф. -ьск, так что получают вид существительных: „як
панок наш тяв, то Тур-царя (Турецкого) стяв“ (Голов., ib., 30);
„фу! Русь-кость (Русская) пахня“ (Погар, Черн. губ., Аф., Ск. 1, 72).
Если принять это в соображение, то нельзя согласиться с Мик-
лошичем, который в вр. купець-жена, купець-дочи (у Рыбн.,
Буслаев, Γρ., § 240, 1) видит соединение существительного
муж. с женским (V. Gr., IV, 21), тогда как здесь сокращение при-
лагательного купецск- (купеческая жена, дочь), сходное с хорут.
prch pogača (prchka pogača, мягкая булка, Miki., V. Gr., III, § 317).
О подобном слиянии имен как постоянных эпитетов с существит.
в слав, наречиях см. Miki., V. Gr., IV, 32, 342.
б) За случаи действительного несогласования существительного
как приложения с определяемым можно считать те, когда имени-
тельный приложения сам имеет при себе свои определения и по
своей сложности не может слиться в одно слово с своим опре-
деляемым: Дмитрию-грозныя очи; Фочкою зовут Федотов сын;
около чебота-зелен сафьян (Буслаева Γρ., § 240, 3,6); ловъ
дѣюшю Свѣналдичю, именемъ Лютъ... и узрѣ и Олегъ (Лавр., 31).
Буслаев (ib., пр. 4) полагает, что словосочинение эпитетов, как
„шуба сукно красно-малиново“, объясняется выпуском соединитель-
ных слов, составляющих предложение придаточное, но оказавшихся
вовсе не нужными и обременяющими речь: „шуба, сшитая из
сукна красно-малинового“. Согласно с К. Аксаковым (Русск. бес,
1859, VI, 71; Соч., II, 602—4) думаю, что тут нет никакого опу-
щения. Выражения „шуба сукно красно-малиново“, „обертываться
туром золотые рога“ тем отличаются от выражений, из коих они
якобы произошли, как „шуба, сшитая из сукна“, „туром, ко-
торый имеет золотые рога“ или „имеющим золотые рога“,
1 Что „Дунай“ здесь принимается за атрибут, видно из укр. „Ой перейду
та перебреду ту Дунайську ріку (н. п.).

или „у которого золотые рога“, что отношения между „шуба“
и „сукно“, „тур“ и „рога“, на которых мысль вовсе не останав-
ливается в первых, составляют ее предмет во вторых. Поэтому вторые
выражения (туром,который..., шуба,сшитая...) тем самым пред-
ставляются результатом большей силы анализа. В первых просто сопо-
ставляются члены, которые являются подчиняющими и подчинен-
ными во вторых. Притом опущение известного члена предложения
не может изменить формальных отношений остальных членов: от
опущения „сшитая“ родительный „из сукна“ не может превратиться
в именительный „сукно“. В словах „Дунай-реки“, „Дунай-реке“
и т. д. обычность атрибута повела к тому, что мысль уже не
останавливается на его отношении к определяемому и тем влечет
за собою неподвижность формы атрибута; подобно этому, и имени-
тельный приложения в „туром золотые рога“ предполагает, что
между определяемым и определением здесь было некогда полное
согласование, которое оставлено потому, что поддержание его тре-
бовало некоторого напряжения мысли, между тем как и без этого
напряжения эпитет продолжал тяготеть к бывшему определяемому.
Одним словом, мне видится полная аналогия между образованием
сложных слов вышеуказанного образца (бой-баба, бой-бабы, козырь
девка и пр., ворон-коня, ворон-коню и пр.) и происхождением
несогласования эпитетов, стоящих в именительном. Между тем
обороты „туром-золотые рога“ и „туром, у которого золотые рога“
противоположны друг другу относительно стремлений языка, коим
обязаны своим происхождением.
в) В противоположность сказанному об эпитете в именительном,
которого не можем отнести ни к какой другой категории, кроме
определения, косвенные падежи, относимые к определению по при-
чинам неграмматическим, т. е. потому что могут быть заменены
согласуемыми прилагательными (сын отца = отцовский сын) или
потому что отвечают на известные вопросы (какой, чей и пр.),
должны быть причислены к разряду грамматического объекта. Эти
косвенные падежи с грамматической точки означают предметы,
мыслимые не в другом предмете, а вне его, хотя независимо от
своего словесного выражения могут быть мыслимы не как субстан-
ции, а как атрибуты. При грамматическом разборе выражения
„цветы... такой цены и красоты“ нам нет дела до того, что цена
и красота не суть вещи самостоятельно существующие, что они
находятся в цветах и пр. и суть их качества. Если бы обращать
на это внимание, то можно бы дойти до грамматических абсурдов,
напр. что в „красота цветов велика“ слово „красота“ есть грамма-
тический атрибут. Для нас родительные падежи в „цветы такой
цены“ и пр. суть названия предметов, которым принадлежат цветы;
на субстанциальность их указывает, между прочим, именно отсут-
ствие всякого согласования с главным словом и их косвенный
падеж.
Прилагательное со включением местоимения прилагательного
в качестве атрибута, по-видимому, не может получить никакой

независимости от определяемого и согласуется с ним в роде, числе
и падеже. Не составляет исключения так называемое согласование
по смыслу. Существительное, не изменяя внешней формы, свой-
ственной его грамматическому роду и числу, может принять новый
род и число, так что в случаях, подобных укр. „така дівчя —
кусочок ласий", „малий собака до-віку щеня“ (см. Miki., V.
Gr., IV, 21—2), дівчя есть существ, женского, а собака —
муж. рода. Единственное число собирательного имени, согласуе-
мое со множественным, есть в действительности множественное
(придоша Русь и пр.). Не сомневаемся же мы в том, что братья
есть множественное число, ибо происхождение этого слова от
именит, единств, числа женского рода вовсе не свидетельствует
о том, что это слово есть в действительности. Так вообще пре-
дыдущее значение слова, хотя служит подкладкою последующему
значению, но нисколько не затемняет его1.
Выражения, как „страстная и святая недели были
проведены“ (Буслаев, Γρ., § 239, 1 б), в коих ни одно из
двух определительных не согласовано с наличным существительным,
происходят от опущения определяемых, согласованных со своими
определяющими — недели: страстная (неделя) и святая (неделя).
Требует объяснения явление, о котором Миклошич говорит
таким образом: „Средний род прилагательных слов относится к
мужскому и женскому (определяемых), когда или пол этих послед-
них считается безразличным, или существительные имеют различ-
ный род: „чловѣка два вьнидета вь црьквь, ѥдино фаризѣй,
а друго мытарь“; серб, „кад се састану вук и лисица, запита
једно друго“; укр. „ зробилися ѥдно ружов, друге кали-
нов“ (Miki., V. Gr., Iv, 32—3). Один из примеров, приводимых им:
вимѣя шесть сыновъ, а седмоѥ дъщерь“, дает основание ду-
мать, что он сюда же отнес бы особую форму винительного
единств, женского местоимений, редко прилагательных, в русском:
„видиши мя болное сущю“ (Лавр, лет., 28,33), где -ое не
могло фонетическим путем образоваться из больну, боль-
ную; „въ тое полату (Котоших.); за тое веревку; опустился в тое-жъ
могилу (Др. Русск. ст.); всее, одное, самое“ (см. Буслаев, Γρ.,
§ 93, в). Форма эта сходна с вин. ср. и род. ж. Если она дей-
ствительно среднего рода, причина сочетания именно с женским
родом не ясна.
1 Так, напр., значение сущ. в именит, п. ед. м. р. в вр. итог, summa, не
заслоняется тем, что это слово предполагает союз к, служивший связью с
предыдущим перечислением, и родит, местоимения того, за которым пропу-
щен глагол (есть, было, вышло, осталось и т. п.; срав. выше стр. 88). Перед
того первоначально мог стоять не только союз ы, но и другой: ино, а:
,Съ Ошевского погосту королю шло сто рублевъ да три рубли, а яловь-
щины шесть рублевъ да четверть, и но того всего сто рублевъ да девять
рублевъ да четверть, XV в.. Ак. 3. Р., 1, 87... королю дани идетъ сто рублевъ
... иного всего того сто и пять рублевъ, ib., 88; ... на Климку два рубли
взяли, на Дениску ... рубль взяли ...а того всего взяли рублевъ на три-
дцать, ib.

По правилу, теперь в русском языке прилагательное без форм
рода, числа и падежа невозможно \ То, что казалось таким при-
лагательным, мы старались объяснить выше как часть другого,
сложного слова (ворон-коня). Это объяснение относится и к серб,
и болг. эпитетам, заимствованным из турецкого (серб, мор-до-
лама,4 темно-голубая долама, мор- доламу и пр.); но его трудно
распространить на явление, которое Миклошич считает однород-
ным с вышеупомянутым, именно на несклоняемость слов на -ь
(от -и), как исплънь, испразднь, различь, свободь,
сугубь в ст.-слав. и všeč (люб, приятен), res (настоящий, истин-
ный), sovraž (враждебный) и др. в хорутанском. Разница та, что
в „ ворон-коняα и пр. прилагательное только атрибутивно, между
тем как в ст.-славян. и хорутан. упомянутые несклоняемые слова
употребляются как атрибутивно (сугубь грѣси, хорут. ledik (нем.
ledig)-dekličev), так и предикативно („въ истин» свободь бѫдете“).
Употребление этих форм в качестве определений существительных
не позволяет считать их за наречия. Ср. одного Mikl., Gr., II, 55,
и Jagić, Arch., 1, 430.
В определении, понимаемом в обширном смысле, разли-
чают два частные понятия: собственно определения (attribu-
tum) и приложения (appositio). Общий, по крайней мере очень
распространенный обычай отделять на письме приложение от опре-
деляемого посредством запятых (Петр Великий, основатель
Петербурга...у заставляет считать общепризнанным, что прило-
жение более самостоятельно по отношению к определяемому, чем
собственное определительное. Затем начинаются разногласия,
впрочем устранимые. Не вдаваясь в частности, замечу только, что,
кажется, ошибочно приписывать аппозитивную силу лишь суще-
ствительному, снабженному своими определительными или допол-
нительными, а еще ошибочнее думать, что всякое существитель-
ное, употребленное атрибутивно (в обширном смысле слова), есть
непременно приложение, а не атрибут в тесном смысле (см., между
прочим, Miki., V. Gr., IV, 342). Думая так, мы бы упустили из виду
несомненную разницу между „царь Петр“ и „Петр, царь-преобразо-
вательв и т. п.; между „живописец Рафаэль“ и „Рафаэль, живописец
гениальный...“ (ср. Буслаев, Γρ., § 125, Б. 1), разницу, кото-
рая сказывается в том, что из оборотов первого рода может воз-
никнуть сложное слово (князь-Петра, князь-Петру), а из обо-
ротов второго рода, в силу большей особности приложения,
ничего подобного не выходит. Наиболее самостоятельный член
предложения есть сказуемое, которое одно может обойтись без
всех прочих членов. Поэтому под относительною самостоятель-
ностью приложения следует понимать его большую предикатив-
1 В выражении ,это особь статья“ особь есть наречие, из „о собѣ“.
В рязанск. гр. 1356 г. (Срезн., Др. пам. рус. письма, 263) ,въ свободь“ есть
дополнение, переходящее к наречному значению, как „въ-доль, въ-простяжь“,
далъ ѥсмь отцю своюму Арсѣнью монастырь свято» богородици на Олговѣ
въ свободь до иго живота“.

ноетъ сравнительно с собственным определением. Это и признают,
делая иногда лишь ту ошибку, что считают приложение возник-
шим из придаточного предложения, начинающегося с относитель-
ного местоимения. Что такой ход языка в общем невозможен,
видно из того, что придаточное с который и пр. более раз-
вито, расчлененно, определенно, чем приложение. Приложение не
происходит от зависимого предложения и не есть такое предло-
жение, а имеет функцию, среднюю между собственным определе-
нием и определительным предложением с глагольным сказуемым.
Принявши большую предикативность приложения, мы не поймем,
почему именно существительное, часть речи менее предикативная,
чем прилагательное, должно быть аппозитивнее прилагательного.
Совсем наоборот, часть существительных, именно местоимение
существительное, приложением никогда не бывает, а часть
прилагательных в обширном смысле, именно причастие, осо-
бенно наклонна употребляться аппозитивно. Некоторые, различая
в причастиях употребление атрибутивное („написанное письмо“)
и аппозитивное („письмо, написанное вчера“), ошибочно на-
зывают аппозитивное причастие сказуемым придаточного пред-
ложения; но „написанное вчера“ и т. п. не есть предложение
в том смысле, как „напишу“. Присоединение прич. некоторых
глаголов (в стар, языке сы и пр.) к согласуемому имени делает
это имя аппозициею или усиливает его аппозитивность; ср. „N,
царь...“ и „N, сы царь...“, „N, си милосьрдъ“. В последних слу-
чаях имя, чтобы входить в состав приложения, не нуждается
в определениях и дополнениях. И прилагательное в тесном смысле
может быть приложением, именно когда оно имеет свои дополне-
ния: „N, жадный к деньгам...“ (что может быть переводимо посред-
ством „будучи жаден“... но отнюдь не произошло из последнего),
и когда стоит при местоимении личном: „ходил я, молод, повеем
городам“ (народная песня); „как, бедной, мне к e горевать“. В по-
следнем случае и существительное без дополнений и определений
аппозитивно: „ходил я, молодец...“; хорв. „Да би знала, мили„
кад ћете ми дојти, Путе би, рожица, свилум преплитала
(Kurelac, Jačke, 34).
6. Атрибут в сказуемом. Имя может быть частью со-
ставного сказуемого, т. е. такого, из частей коего ни одна
сама по себе не может быть названа сказуемым. Так, хотя в вы-
ражении „мороз показался невелик“ в глаголе и заключен признак
„казаться“, представляемый деятельностью подлежащего, но смысл
предложения не в этом признаке, а в том, что представляется
возникающим другой признак (невелик). Когда в предложениях
такого рода („праздность есть порок“) называют сказуемым (пре-
дикатом) имя (порок), то это не точно (Miki., Synt., 344) и проис-
ходит от смешения предложения с логическим суждением 1. В по-
1 Столь же неудобно следовать Гримму, который делает различие между
aussage (по нашей терминологии, простое сказуемое) и praedicat (имя, входя-

следнем „порок" пусть будет предикат, так как логика вовсе не
знает различия между предикатом и атрибутом. Но грамматическим
сказуемым имя быть не может, как скоро под именем разумеем
признак данный, готовый, представляемый независимо от времени
своего возникновения. Имя, входящее в состав сказуемого, есть
атрибут, грамматическое определение, с тою особенностью, что
присоединяется к своему определяемому не прямо, а чрез посред-
ство глагола, сообщающего в наших языках всему сказуемому
грамматическое (формальное) значение времени: „снег бел“, т. е.
есть теперь или бывает обыкновенно, в отличие от „снег был
(ѵ. будет) бел“; „снег был“, т. е., как было в старинном языке,
„былъ исть“ (прошедшее по отношению к настоящему моменту речи,
в отличие от стар, „былъ бѣ“, „былъ бяшеть“, „былъ будеть“).
Эта особенность отличает предикативный атрибут как от опреде-
ления в тесном смысле, так и от приложения, понятого в том
смысле, как показано в предыдущем параграфе. И приложение
(аппозиция) ближайшим образом тяготеет к своему определяемому,
а не к сказуемому. Поэтому трудно согласиться со взглядом
Миклошича, но которому bel golobec в хорут. „grėšnik v nebo
zletel bel golobec“ (взлетел белым голубком), млада в серб,
„те се нисам удомила млада“ (не вышла замуж молодою) суть аппо-
зиции. Если бы это были аппозиции, то мы бы получили значе-
ния: грешник, белый голубь, взлетел на небо; я, молода, не вышла
замуж. Мы будем понимать под предикативным именем (под
предикативным именительным, Grimm, Gr., IV, 589) не то, кото-
рое есть предикат (такого не бывает), а то, которое входит
в состав грамматического предиката 1.
Чтобы обозначить пределы составного сказуемого, как оно
нам представляется, заметим, что и в славянских языках преди-
кативное имя, будучи определением, должно в чем-либо обнару-
живать свою мыслимость в определяемом, т. е. не может стоять
вне законов согласования. Как подлежащее есть всегда прямой
щее в составы, сказ.): „Глагол или вполне заключает в себе „die aussage“
(то, что говорится о подлежащем), напр. „человек живет“, или служит только
связкою (copula), посредством коей подлежащему приписывается (wird prae-
dicirt) другое имя: „der Mensch ist sterblich“. Это прилагаемое (подлежащему>
имя называем предикатом: „das verbum substantivum trägt die aussage auf das.
praedicat über“ (Grimm, Gram., IV, 1).
1 Термин „именное сказуемое- (Curtius и др.) должен бы быть устра-
нен, так как непосредственность сочетания имени как сказуемого с подлежа-
щим и в русск. (праздность — порок) и других сродных (греческом) всегда мни-
мая и объясняется опущением глагола. Бесчисленное множество примеров, как
„εις άνήρ ουδείς ά/ήρ-, „ein mann kein mann-, „один сын не сын, два сына —
полсына, три сына — сын- (Luge bil, Zur frage über zweitheilige und ein-
heitl. sätze, Aren. f. Sl. Ph., VIII, 36 сл., и Jagić, ib., 68 сл.), доказывает не
то, что здесь имя само по себе предикативно, т. е. стоит на предполагаемой
доисторической ступени безразличия имени и личного глагола, а то, что пре-
дикативная связка весьма рано получила чисто формальное значение, в отли-
чие от неопускаемых подобных связок, как напр. „похвала живетъ чело»
вѣку пагуба".

падеж, так и предикативное имя всегда стоит в именительном.
Таким образом, вопреки многим, которые называют сказуемым
творительный в „был солдатом“, родительный в „Петр Великий
был высокого роста“ и др. (Буслаев, § 128), не считаем такого
падежа, совершенно независимого от подлежащего, ни сказуемым,
ни частью сказуемого.
Разница между атрибутивным сочетанием и предложением с
составным сказуемым состоит в том, что в первом — полное от-
сутствие энергии определяемого („перевощик Кий“, „белый снег“),
с простым: „Кий был перевощик“ —перевозил, „снег бел“—
белеет. Но простое сказуемое изображает возникновение признака
наглядно: перевозил в определенный период наблюдения или
каждый раз, как было нужно, „снег белеет“ теперь, когда я на
него смотрю, или каждый раз, как я на него посмотрю. В состав-
ном же сказуемом признак производится деятельностью. подлежа-
щего, но так, что этот процесс не подлежит наблюдению, а пред-
шествует ему: „снег бел“, т. е. делает так, что я вижу его бе-
лым, но не вижу, как он это делает; „он пастух“, „он певец“,
но я не вижу, что он пасет, не слышу его пения; „Кий был пе-
ревощик“, потому что перевозил через Днепр, но в приведенном
предложении заявлено об этом так, что самые акты перевоза
остаются вне наблюдения. Таким образом, в составном сказуемом
признак представляется не просто данным в подлежащем, а дан-
ным результатом деятельности подлежащего. Составное сказуемое
по значению менее наглядно, чем соответственный простой глагол,
ибо имя, сообщающее свое свойство составному сказуемому, так
относится к глаголу, как обобщение прошедших актов мысли
к акту, обогащающему ее новым содержанием.
Существительное и в сказуемом, как в приложении, может
обнаружить свою относительную независимость от подлежащего,
не согласуясь с ним в роде и числе, но не в падеже: „Днепр
есть река“, „побои не суть средство к исправлению людей“,
„рьци да камению се хлѣби бѫдѫть“ (Буслаев, § 236). Прила-
гательное не может не согласоваться и в роде, ибо род его есть
только знак его мыслимости в существительном. По общему пра-
вилу и здесь несогласование прилагательного мнимо, т. е. на деле
бывает его согласованием с наличным значением рода и числа
в существительном, а не с тем, о каком можно бы заключать по
окончанию. Таким образом, прилагательное во множественном со-
гласуется с подлежащим собирательным, которого множественность
изображена посредством единственного. Вместо „Югра же людье
есть языкъ нѣмъ и сѣдять съ Самоядью“ (Лавр, лет.) можно бы
сказать: „Югра нѣми суть“.
Об особенностях причастия в составном будет сказано в дру-
гом месте.
Выше было замечено, что прилагательное, по отсутствию в нем
мысли об определенной субстанции, сходно с бессубъектным ска-
зуемым. Сознание большей его близости к сказуемому сравни-

тельно с существительным сказалось в части русских говоров
тем, что предикативное прилагательное по внешней форме стало
отличаться от атрибутивного: „снег бел" при „белый снег“
Явление это по праву можем назвать созданием особой предика
тивной формы прилагательного, хотя язык внешним образом не
прибавил ничего к прежней, так называемой существительной
форме прилагательного („бел" как существит. „сокол"), а только
ограничил ее употребление. Предикативное прилагательное как
особая категория не существовало до тех пор, пока бесчленная
форма могла употребляться и атрибутивно, что и теперь отчасти
сохранилось в народной поэзии.
Нововерхненемецкие прилагательные предикативные представ-
ляют то заметное отличие от русских, что лишены окончаний
рода, числа и падежа. „Это, говорит Штейнталь, вполне уместно,
потому что именительный в предикате „hat doch keinen rechten
sinn". Здесь качество должно быть совершенно абстрактно при-
писано субъекту, и потому абстрактная тема прилагательного здесь
наиболее прилична. В „diese Frau ist schön" нужно сказать не то,
что „diese Frau ist eine schöne", а то, что „diese Frau hat die
Eigenschaft der Schönheit". Согласование предикативного имени
в древних языках есть лишь следствие того, что в них голая
тема без падежного окончания никогда не появляется самостоя-
тельно и что вообще закон согласования стремился к наибольшему
господству. Но согласование и само по себе не заслуживает об-
суждения44 (еще бы!), „а тем более, если его рассматривать
в связи со всем строем предложения. Впрочем, похвала, заслужи-
ваемая новонемецким оборотом, должна быть ограничена в том
смысле, что немец лишь прекрасно умел употребить разрушив-
шуюся форму своего языка44 1 (Charakteristik der hauptsächlichsten
Typen, 203). Вообще похвала и порицание здесь преждевременны,
потому что психологические причины и следствия синтаксических
явлений легко могут оказаться только различными, а не разноцен-
ными. Согласование, господствующее, между прочим, и в славян-
ском, не есть лишь следствие присутствия известных окончаний,
но имеет цену само по себе. Без особенно сильных доказательств
трудно поверить, чтобы язык когда-либо уподоблялся той береж-
ливой хозяйке, которая давала детям остатки лекарств только для
того, чтобы деньги даром не пропадали, или тому едоку, который
рассуждал: „Хоч живота наруш, аби дар божий не оставався44.
Согласование на всех ступенях своего развития есть средство
производить известные оттенки мысли. Его нарушение всегда об-
разует новые грамматические категории. Так и в настоящем слу-
чае. В русском прилагательное предикативное, отличаясь от атри-
бутивного, остается все-таки признаком, мыслимым в субъекте
1 Ограничение слабое, потому что ведь, насколько хватает исследование,
всякое новое создание в языке есть лишь преобразование и вместе разруше-
ние чего-либо предшествующего.

и изменяющимся вместе с ним: „снег бел“ и „бумага бела“, но
белизна в том и другом случае как бы различна. Когда же язык
уничтожает согласование, то тем самым он отвлекает признак от
субъекта. Говоря a priori, в русском такое отвлечение могло бы
произойти двояко: или посредством превращения прилагательного
в существительное, или посредством перемещения центра его тя-
готения от субъекта к предикату, т. е. посредством отнесения
признака к категории наречия (ad-verbium). Последнее действи-
тельно находим в сравнительной степени („снег белее бумаги“
как „бумага белее снега“) и в деепричастиях. Что до первого, то
можно бы думать, что под него подходит, кроме творительного
при сказуемом (о чем подробнее скажем в другом месте), тот
случай, о котором у Буслаева читаем следующее: „Если сказуе-
мое относится вообще к понятию, выражаемому существительным
в подлежащем, то ставится в ср. роде ед. числа, как в форме,
наиболее соответствующей отвлеченному понятию. Напр., в по-
слов. XVII в. „грѣхъ сладко, a человѣкъ падко“, „медъ
сладко, а муха падко“; „левъ страшно, обезьяна смешно“,
Γρ., § 239 1 Не знаю, почему бы об обороте „грех сладок“
нельзя было бы сказать того же, именно, что в нем сказуемое
относится вообще к понятию, выражаемому существительным в
подлежащем, и как бы это было, если бы сказуемое, в частности,
относилось к подлежащему? Поэтому я не разделяю мнения, что
„это объяснение очень хорошее и вполне удовлетворительное“
(Аксак., Рус. беседа, 1859, VI, 70). Напротив, тут вовсе нет
объяснения синтаксических особенностей оборота, а настоящие
объяснения находятся в следующем. „Такое сочетание слов можно
объяснить или опущением, как напр. в послов, „ум хорошо,
а два лучше того“, т. е. иметь ум — хорошо; или еще скорее—
тем, что здесь заменяется прилагательным среднего рода суще-
ствительное: ум хорошо = ум хорошая вещь, хорошее
дело. Это последнее объяснение подкрепляется тем, что иногда
таким формам среднего рода ед. числа действительно соответ-
ствуют существительные, как это видно, напр., в песне начала
XVII в. „зимовая служба — молодцамъ кручинно, да сердцу
надсадно ... весновая служба — молодцамъ веселье,
сердцу утѣха“. Последние два стиха можно бы заменить в соот-
ветствии предыдущим: „молодцам весело, сердцу утешно“
(Буслаев, ib., примеч. 2). „Ум хорошо“ не возникло из „иметь
ум — хорошо“, так как в этом случае „ум“ в ум хорошо
должно бы считать за винительный, а не за подлежащее, как в
„скорпия секливо“. Точно так же, если бы „ум хорошо“ образо-
валось из „ум хорошая вещь“, „хорошее дело“, то получилось
бы „ум — хорошая“ (как в польском: „to nie łatwa (rzecz)“, „ostat-
1 Ср. в речах литовских послов „каждому отчизна своя мила“, a в ответ-
ных речах московских бояр „каждому отчизна своя мило“ (Ак. 3. Р., 1, 329.
331, год 1504 - 1505).

nia-to po rozum za granicę jeździć“, „možna“, „osobliwsza“,
„pewna“, „niezawodna“), или „ум хорошее“. Нельзя доказать и того,
что „ум хорошо“, не находясь в прямой преемственной связи
с „ум хорошая вещь“, „хорошее дело“, предполагает существо-
вание этих выражений. А если бы и так, если бы точно здесь
прилагательным заменялось существительное, то нельзя заключать
от грамматических форм заменяемого к заменяющему, от „служба—
веселье“ к „служба — кручинно“, точно так, как нельзя
слова „Иванов“ считать на том основании за родительный, что
в других случаях мы ставим „Ивана“. Пусть в „ум хорошо“
прилагательным заменилось существительное, но заменившее могло
бы все-таки быть прилагательным. Почему же оно не согласуется
с подлежащим? Вероятно, здесь разумелось то же, что говорит
Миклошич: „предикатом может стать субстантивированное прила-
гат. сред. р. ед. ч.: греч. — καλόν ή αλήϋεια και μόνιμον; лат. — va-
rium et mutabile semper femina; слав. — скорпиѩ сѣкливо (в греч,
σκορπιό; πληκτικός, хотя, судя по славянскому выражению, можно
бы ожидать πληκτικόν); сврабно есть трехъ; паче всего благаго
житія угодно богови кротость; рус. — грех сладко“ (V. Gr., IV,
29, 19); льгко сть въздоухъ, Ио. Экз. Шестодн.; въздоухъ...
рѣдъко стьствомь, ib. 1 Однако с точки зрения современного
литературного языка, в коем наречия, происшедшие от прилага-
тельных, уже не имеют особого наречного окончания -ѣ и лишь
изредка отличаются от прилагательного неопределенного ср. р. ед.
числа ударением, вряд ли можно устранить отождествление „грех
падко“ с „ум хорошо, а два лучше того“. Хорошо
и лучше для нас не субстантивированные прилагательные, а на-
речия, имеющие смысл, сходный с немецким предикативным прила-
гательным, лишенным флексий. Точно ли эта форма в немецком
есть прилагательное? „Так как, говорит Гейзе, в новонемецком
яз. наречие (как и прилагательное предикативное) потеряло свое
характеристическое окончание, то кажется, будто при связке ста-
вится не прилагательное, а наречие. Но древненемецкий язык,
явственно отличающий особым окончанием наречие от прилага-
тельного, и при связке ставит прилагательное, согласуя его окон-
чание с подлежащим, как это делается в лат. и греч.“ (Syst. der
Sprachwiss., 395). Так, но древненемецкий не указ новому. В про-
тивном случае мы могли бы, напр., ссылаясь на древние славян,
наречия, отрицать в новых бытие деепричастия. Вопрос в том,
имеет ли новонемецкий язык какие-либо средства отличать
наречие schön от прилагательного schön в сказуемом? Если нет,
то и говорить о предикативном прилагательном нет основания.
Впрочем, я должен указать на мнение Гримма, что в новонемец-
1 Видѣ ту люди сущая, како есть обычай имъ и како с я мыють,
хвощються (Лавр., 4); дивно видѣхъ Словѣньскую землю (ib.); како (Ипат.-г
кака) есть вѣра ваша? (ib., 36); есть ми любо вѣра ваша и служение
(Лавр., 47); тако же и прочий вой его вси бяхуть (Лавр., 27), т. е. таковы
как и он сам. Еще см. Буслаев, II, 331, пр. 2, и 333, пр.'l.

ком, наоборот, наречия, потерявшие внешнее отличие от
прилагательного, не столько превратили прилагательные атрибу-
тивные в наречия, сколько сами приблизились к значению преди-
кативных прилагательных (Gram., IV, 921). Так ли это?
7. Связка. В составное сказуемое, кроме имени, входит преди-
кативная связка, которую следует отличать от предикативной
связи, составляющей существенный признак простого сказуемого.
Предикативная связь есть грамматическая форма личного глагола,
есть то, почему этот глагол есть глагол, а не другая часть речи;
связка же есть особое слово, заключающее в себе предикативную
связь, но важное не само по себе, а как средство присоединения
атрибута к подлежащему.
Буслаев считает термин связка лишним в русской грамма-
тике, но основания этого недостаточны. 1) „Сверх подлежащего
и сказуемого в состав предложения допускалась связка, выражае-
мая глаголом существительным e с м ь, e с и, есть, суть. Но так
как самым сказуемым обозначается уже связь его с подлежащим,
то нет необходимости в этой третьей составной части предложения
сверх подлежащего и сказуемого, тем более потому, что она вве-
дена была в логику из грамматики тех языков, в которых между
подлежащим и сказуемым в форме имен существительных или
прилагательных употребляли связью глагол вспомогательный, ка-
ковы языки греческий, латинский и некоторые другие“ (Буслаев,
Γρ., § 110, прим. 1). Связка была введена в логику из грамматики
греч. и лат., и это дурно, потому что в логическом суждении
связки нет; но какое же нам дело до этого, если мы говорим о
грамматике, а не о логике, о предложении, а не суждении? Нам
важно знать не то, что в суждении нет связки, а то, что это
вовсе не обязательно для предложения и что связка e с τ ь в гре-
ческом и латинском, как и в славянском. Из приведенного места
следует, что, напр., в „знание есть сила“ сказуемое—„есть“.
Можно рассуждать иначе; сказуемое есть в приведенном примере
„есть сила“, и состоит оно из атрибута и связки. Обычное в русском
языке и других опущение существительного глагола в настоящем
времени никак не доказывает, что для нас не нужен термин, ка-
ким обозначается sum и пр. в латинском, тем более, что связкою
бывают и многие другие глаголы, никогда не опускаемые. 2) „Гла-
гол существительный в составном сказуемом обыкновенно назы-
вается связкою; но как он означает лицо, время и наклонение,
то нет причины давать ему иного названия, кроме сказуемого“
(ib., § 123, прим.). Если в составном сказуемом одна часть совер-
шенно равносильна с простым сказуемым, то незачем и говорить
о „составном сказуемом“, ибо, выделивши из этого понятия на-
стоящее сказуемое, т. е. простое (личный глагол), мы получим в
остатке не сказуемое, а нечто другое. Для этого другого лучше
выдумать имя, если нет готового, чем смешивать в одном имени
сказуемого два различные понятия. Но Буслаев тем не менее счи-
тает нужным говорить о „составном сказуемом“ (§ 123), и не без

основания, так как функция глагола, входящего в составное ска-
зуемое, не совпадает с функциею простого сказуемого: „земля
есть“ и „земля есть планета“ различны и по формальному значе-
нию своего глагола. Что касается до того, что связке нельзя да-
вать этого имени, потому что она имеет лицо и пр., то именно
потому такая связка и называется предикативною в отличие от
атрибутивных и объективных (Steinthal, Gr., Log. u. Ps., § 130).
3) „Прошедшее время был, была и пр. тем менее может быть
названо связкою, что оно есть не что иное, как причастие прошед-
шее, и само имело при себе так называемую связку во вспомога-
тельном глаголе: есмь, еси и проч., ныне опускаемом“ (Бусла-
ев, Γρ., § 123, прим.). Согласно с этим мы должны бы думать,
что, напр., рус. сверх, польск. podług, литов. pagal (по, соглас-
но с.) и т. п. не могут быть предлогами, потому что уже заклю-
чают в себе предлоги, и что вообще этимологическая сложность
слов не совместима с единством его формального значения. Конеч-
но, когда былъ в „былъ ѥсмь“ представлялось мысли столь
же самостоятельным, как бѣлъ в „бѣлъ ѥсмь“, тогда связкою
было не время былъ ѥсмь в своей цельности, которой тогда и
не было, а одно ѥсмь; но когда „былъ ѥсмь“ слилось в один
акт мысли, когда поэтому впоследствии глагол стал опускаться,
тогда был получило возможность быть связкой.
Некоторые считают a priori несомненным, что предикативной
связкой может быть только глагол наиболее отвлеченного содер-
жания, каков так называемый глагол существительный. Поэтому,
хотя синтаксическое сходство между Κδρος βασυλεός ην и Κδρος έγένετο
βασυλεός бросается в глаза, Курциус видит в первом случае один
именной предикат, а во втором два: один глагольный (глагол со
значением fieri, videri, apparere, nominari, vocari, eligi и т. п.), а
другой именной (Gr. Schulgram., § 361, 4, 7). Такой второй „пре-
дикат“, в той же мере свойственный и славянским языкам, он
называет предикатом дополняющим (ergänzendes pr., чего не
должно смешивать с нашим термином „дополнение“ в значении
грамматического объекта) (Gurt., ib., § 361,8). Но синтаксическая
разница между глаголом, означающим существование, и всяким
другим средним глаголом далеко не есть аксиома. Выражения, как
Κδρος βασυλεύς ήν, в синтаксическом отношении ничем не отличают-
ся от таких, как τριταίοι άπήλθον, трехдневные ушли (т. е. на
третий день; ср. заимствованное с греческого, но согласное с ду-
хом древнего славянского языка „въста тридьневьнъ“); русск. „был
пьян“ синтаксически равносильно с „воротился пьян“, „напился
пьян“. Такое равенство действительно существовало, и его нару-
шение, если оно есть, всегда относительно ново. Для древнего
периода индоевропейских языков так называемые verba der unvoll-
ständigen aussage не вполне предикативные, т. е. допускающие
или требующие предикативного именительного (manere, naści
и т. п.), суть не „как бы связки“ или „связки в обширном смысле“
(между тем как esse связка в тесном), а просто связки без вся-

кого ограничения. Для нас во всех этих случаях предикат состоит
из связки и предикативного атрибута.
Различие в степени отвлеченности значения глаголов само по
себе еще не влечет за собою синтаксического различия. Очень
отвлеченное значение глагола существительного и др. под. тем не
менее есть значение вещественное,4 мыслимое само по себе, хотя
в случае сочетания глагола с атрибутом подчиняемое значению
этого последнего. Может ли такое отвлеченное значение стать
чисто формальным? Может ли из обширного круга глаголов, соче-
таемых с именительным атрибута, выделиться один из несколько
глаголов, не имеющих никакого другого значения, кроме значения
связки? На этот вопрос Гейзе отвечает, что verbum substantivum
v. abstractum, „собственно говоря, не может стать выражением
чистой связки, потому что в нем всегда остается значение суще-
ствования и отношение времени, признаки, чуждые чистой копуле“
(Syst. d. Sprachwiss., 395). Это несправедливо. Время как грамма-
тическая форма не может мешать формальности связки. Понятие
о грамматической связке (ибо логической вовсе нет), как о чем-то
исключающем отношение ко времени, произвольно. Того же мне-
ния, что Гейзе, держится, по-видимому, и Миклошич (V. Gr., IV,
261 — 3). Он, разделивши глаголы по функции на абстракт-
ные ( с-, бы- и их синонимы, напр. рус. „день стоял серый“,
серб, „постао р^ав човјек“), имеющие „только, формальную
функцию связывать подлежащее со сказуемым“, и глаголы кон-
кретные, заключающие в себе предикат, прибавляет, что из
приведенных им абстрактных только те вполне соответствовали бы
своей формальной функции (ihrer formalen function nur dijenigen
vollkommen gerecht wären), которые совсем лишились бы функции
служить сказуемым, чего нельзя сказать даже об ас- (так как оно
во всех языках выражает также и бытие: есть деньги и пр.), а тем
более о словах для werden. Конечно, если под глаголом ю с пони-
мать все случаи его употребления, напр., в современном русском,
то примеры, как приведенный выше, не позволят признать этот
глагол формальным; но абстракция „глагол с“ заключает в себе
более одного глагола. Рядом со случаями, где с — значит „быть
налицо“, „иметься“, есть и другие, где с совершенно лишено
значения бытия: не только польск. mówiłeś, но и укр. казав си
отнюдь не заключает в себе того си, которое значило бы „ты
существуешь“, „ты налицо“, и суть только прошедшие времена
несовершенного глагола. Вообще нет ничего невероятного в том,
что глагол, как есть и некоторые другие, может утратить все
свое вещественное значение; для грамматики каждого языка суще-
ственно важно знать, точно ли в нем есть такие глаголы и по
каким признакам узнается их присутствие. Несомненно, что Гейзе
ошибается, когда принимает за высшую достигнутую индоевропей-
скими языками степень отвлеченности связки то, что она сочета-
ется с именительным атрибута, и когда считает идеалом языков
небывалую логическую связку. „Как трудно достигнуть той сте-

пени отвлеченности, какая требуется для понимания глагола суще-
ствительного как чистой „логической“ связки, показывают те языки,
между прочим и индоевропейские, которые до такой отвлеченности
не доходят. В славянских языках сказуемое в известных случаях
ставится при подлежащем не в именительном, как того требует
свойство грамматического отношения“ (между подлежащим и ска-
зуемым), „а в творительном (ablativus; но слав, творитель-
ный есть не ablativus, a instrumentalis) адвербиального ха-
рактера. Арабы ставят предикат постоянно в объектном падеже,
который собственно есть падеж адвербиальный. Во всех этих слу-
чаях предикат есть наречие, присоединенное к существительному
глаголу“ (Heyse, ib.). Не знаю, как арабы, но верно, что славяне
не дошли до той степени отвлеченности, которая сказывается в
возможности только таких оборотов, как „N est rex“, „f uit f ex“
и проч., а оставили ее за собою. Славянские языки и латышско
литовский от величайшего сходства в рассматриваемом отношения
с греческим, латинским, немецким, перешли к своеобразным обо-
ротам, о возможном значении коих для образования связки, как
чисто формального слова, синтаксически отличного от других гла-
голов, подробнее скажем в следующей статье.
Следует отличать составное сказуемое, в коем имя мо-
жет иметь свои определения и дополнения, не относящиеся к связ-
ке, от описательного времени, которое, несмотря на свою
сложность, более заметную, чем сложность, напр., аориста на -х ъ,
есть один глагол и сказуемое простое. Такое различение станет
невозможным, если вместе с Востоковым составное сказуемое назо-
вем составным глаголом (Русск. гр., § 105), так как тогда „был царь“
в „Петр был царь“ будет такой же единый в себе глагол, как и
„царствовал“. Термин Востокова ошибочен. Известный глагол мо-
жет предполагать существительное или прилагательное, образо-
ваться от них, но не может заключать их в себе в качестве само-
стоятельных слов, имеющих свои определения и дополнения.
В составное сказуемое могут входить как причастия, так и суще-
ствительное ' и прилагательное; в описательное время — только
причастные формы, занимающие середину между глаголом и име-
нем. Глагол в составном сказуемом может быть как словом чисто
формальным, так и вещественным; в описательном времени он
может быть только формальным, и если этого нет, если, напр.,
в древнерусск. „хочеть быти“ глагол означает хотение, а не одно
отношение к лицу и будущему времени (будет), то нет и опи-
сательного времени. Всякое из описательных времен возникает из
составного сказуемого. Обратный переход невозможен, как про-
тиворечие общему стремлению языка, по которому, напр., падеж
с предлогом может превратиться в наречие, но наречие не может рас-
пасться на падеж и предлог. Поэтому, видя, напр., что в польском со-
четание „była przeznaczona“ изменяется в „była przeznaczoną“ с тво-
рительным, который не входит в состав сказуемого, мы должны
думать, что и „była przeznaczona“ всегда было лишь составным

сказуемым, несмотря на то, что мы привыкли такой страдатель-
ный оборот считать за один глагол. Если бы он был описательное
время, то не мог бы распасться. По подобным соображениям при-
дется многое исключить из обычного понятая об описательном
времени в русском языке. Так, у Буслаева „бывал храним,
осужден (Γρ., § 89, Б. 2), бы вал о говорю, говорил“
(ib., § 188,3) суть описательные времена; но их нельзя считать
такими, потому что бывал не есть глагол формальный.
Не останавливаясь на этом, замечу, что в соответствие терми-
нам „составное сказуемое“ и „предикативная связка“ следует при-
нять и термины „составное приложение“ (N, милосьрдъ
сы...) и „аппозитивная связка“ (сы и пр.).
8. Грамматический объект (дополнение) сходен с субъ^
ектом в том, что тем и другим стремится быть лишь существи-
тельное или другая часть речи, употребленная Substantive. Разница
между ними та, что субъект есть не согласуемый ни с чем име-
нительный или звательный падеж, а объект—не согласуемый ни
с чем косвенный падеж. Это отсутствие согласования в объекте
служит указанием на то, что он означает предмет внешний по
отношению к субъекту и другим объектам предложения. Такое
определение объекта многим шире того, какое находим у Буслаева.
Оно „обнимает, между прочим, как падежи, присоединяемые к име-
нам (родительный и дательный принадлежности и пр.)1, относимые
к определению (атрибуту), так и обозначения места, времени, об-
раза действия, причины, представляемые грамматическими пред-
метами. У Востокова можно позаимствовать название дополнения
другим предметом (Русск. грам., § 107, II), т. е. другим,
кроме подлежащего; но нельзя с ним согласиться в том, что до-
полнение есть всегда член управляемый. Чтобы понятие управле-
ния не расползлось в туман, следует понимать под ним только
такие случаи, когда падеж дополнения определяется формальным
значением дополняемого (напр., винительный прямого объекта при
действительном глаголе, падеж с предлогом при предложном гла-
голе, как „надеяться на бога“). Если же дополняемое само по себе
не указывает на падеж дополнения, та, об управлении не может
быть и речи. Другими словами, связь между дополняемым и до-
полнением может быть теснейшая и более отдаленная. Таким
образом, второстепенных членов предложения нельзя подвести под
рубрики согласования, управления и отсутствия того и другого,
ибо несогласуемыми и неуправляемыми могут быть и дополнения.
9. Составное дополнение. Рассматривая предложение
с составным сказуемым и видя, что не всякий глагол может быть
связкою в таком сказуемом, спрашиваем, как поступает язык в тех
случаях, когда составное сказуемое невозможно? Руководится ли
1 „Дом отца“. Разве здесь отец представляется второстепенною субстан-
цией) по отношению к дому, как в настоящем приложении? Разве это все
равно что „отцовский дом“?

он тем же началом, которое выразилось в согласовании атрибута
в сказуемом с субъектом? Прибегает ли он к аналогичным сред-
ствам и при измененных условиях? Предположим, что да, т. е. что
язык во всех случаях старается подобными же средствами удер-
живать существенное в отношениях субъекта и предикативного
атрибута. Если вследствие изменения рода глагола субъект станет
прямым объектом при действительном глаголе, или же родитель-
ным при таком же глаголе с отрицанием, или дательным, то что
станется с бывшим предикативным атрибутом? Так как стремление
языка, по предположению, состоит в сохранении несамостоятель-
ности предикативного атрибута по отношению к бывшему подле-
жащему и так как никаких новых средств для этого не дано, то
предикативный атрибут должен будет по-прежнему согласоваться
в падеже, только не с подлежащим, а с дополнением. За примерами
удобнее обратиться не к современному русск. языку, а к другим.
Известно соответствие между оборотами, как ,Κδρος έγένετο ßocjt-
λεός·, Cyrus rex factus est, и такими, как „οί Πέρσαι τον έδρον έίλον-
το βασιλέα·, „Persae Cyrum regem eligerunt“. Литовскому to dėl
ir asz turaus newerts esąs pas tawę ateiti, Лук, 7, 7, ближайшим
образом соответствовало бы ст.-славян. „ни азъ сътворихъ СА до-
стоинъ сы прийти къ тебѣ“, но обычнее без с ы: „ни азъ сътво-
рихъ СА достоинъ прийти“, где достоинъ согласуется с под-
лежащим, а СА не есть дополнение, так как чувствуется не как
винительный, а как знак субъективности глагола. Вместо этого
находим в Остр. ев. „ни себе (ближайший объект) достойна
(согласуемый с ним атрибут) сътворихъ“ (ne se ipsum quidemsum
dignum arbitratus, qüi venirem ad te).
Подобным образом оборотам с составным сказуемым „гла-
големъ СА раби“ (называемся рабами) и с двумя винительными
„глаголи вы рабы“ (вас рабами) соответствует оборот с двумя
родительными (уже не глаголи васъ рабъ“, Остр.ев^ Иоан.,
15, 15). С некоторыми особенностями, о которых речь в следую-
щей статье, вторым падежом, соответствующим предикативному
атрибуту, бывает и дательный.
Два остальные косвенных падежа, именно творительный и мест-
ный, в таких отношениях не бывают, что зависит от особенностей
их значения, в исследование коих здесь можно не вдаваться. Так.
обр., косвенные падежи делятся на входящие в состав составного
дополнения и не входящие в него.
Язык, в коем при составном сказуемом есть и остальные вы-
шеприведенные обороты, остается верен во всех этих случаях
одному началу согласования. Само собою, что не может быть
названо непоследовательностью то, когда язык, не зная, подобно
греческому и латинскому, родительного при глаголе с отрицанием,
не имеет и оборотов, как „не глаголи васъ рабъ“. Но следует
считать изменением принципа то, когда язык, подобно современ-
ному русскому, сохраняя в одних случаях составное сказуемое, в
других, которые мы выше нашли сходными, не находит этого сход-

ства и обращается к иным средствам: „не считаю вас рабами“
и т. п.
Простое определение подлежащего или приложение к нему от-
лично от атрибута, входящего в состав сказуемого. „Царь (опре-
деление) Киръ избранъ бысть...“ или „Киръ, царь Персьскъ
(приложение), избранъ бысть“ вовсе не то, что „Киръ избранъ
бысть царь“. Или в современном русском: босая (опред.) девица
вышла на мороз“, ѵ. „девица, босая (приложение)1, вышла на
мороз“, не то, что „девица вышла босая (атриб. в сказ.) на мороз“.
Определение и приложение означают признаки, уже данные в опре-
деляемом прежде, чем возникает действие; атрибут в сказуемом
есть признак, возникающий вместе с действием или посредством
его. Подобная разница существует между простым дополнением,
имеющим определения и приложения („избрашѧ царя Кира“, „избрашѧ
Кира, царя Персьска“) и составным дополнением: „избрашѧ Кира
царя“. В первом случае Кир представляется уже царем в то время,
когда его избрали; во втором он только тогда и становится царем,
когда его избрали.
Выше мы назвали именительный в сказуемом предикативным,
т. е. входящим в состав грамматического предиката, но приложить
этого названия ко второму падежу составного дополнения нельзя,
так как это дополнение вовсе не заключает в себе сказуемого.
Тем менее можно согласиться с Курциусом, который, назвавши
именительный в сказуемом именным предикатом, второй винитель-
ный в ,Περσαι τον Κδρον εΓλοντο βασιλέα“ зовет „зависимым преди-
катом“ (Gr. Schtłlgr., §361,10). Кажется наиболее удобным выразить
сходство между предикативным атрибутом и соответственными ему
косвенными падежами, назвавши их все, в отличие от подлежащего
и ближайшего дополнения с их определениями и приложениями,
вторыми атрибутивными, или согласуемыми паде-
жами простого предложения. Подлежащее с своими определе-
ниями, а равно и ближайшие объекты с своими, будут при этом
считаться первыми; они не согласуемы, притом, кроме случаев
инверсии, они занимают первое место в порядке слов.
Указанные выше выражения не дают основания говорить о так
называемых сокращенных придаточных предложениях.
Вообще этот термин неудобен. Он обязан своим происхождением
ошибочной теории, что если логическому суждению соответствует
не предложение, а член предложения, то это произошло лишь
вследствие некоторого помрачнения закона (суждение = предложе-
ние), который некогда господствовал во всей силе. Одно из двух:
или известный отрывок речи есть предложение, и тогда он заклю-
чает в себе личный глагол, хотя бы и опущенный, или он не есть
1 Это есть приложение, appositio, и как приложение, это прилагательное
заключает в зародыше отношения противительное и уступительное: „N, босая,
а вышла“, ѵ. „хотя босая, но вышла“. Ничего подобного нет в собственном
определении „босая девица вышла“. Различие между определением и при-
ложением обозначается не столько порядком слов, сколько тоном.

предложение, а только его часть. Части простых предложений,
именно дополнения, напр. „в налѣзоша и жива“, „увѣдаша князя
идуча", не суть ни предложения, ни сокращения чего-либо, притом
в равной мере. Доля правды, заключенная в термине „сокращенное
предложение44 состоит лишь в том, что если принять vb. fini-
tum = сказуемое за единицу для измерения предикативности, то
окажется, что одни члены простого предложения более приближа-
ются к этой единице, другие менее. Так, причастие ближе к глаголу,
чем существительное и прилагательное; но эта близость не про-
стирается до тождества с личным глаголом. Если бы оказалось,
что позднейший язык заменяет первое из приведенных выражений
одним предложением („нашли его живым“ или „в живых“), а второе
двумя („узнали, что он идет“), то этого свойства позднейшего
языка никак не следовало бы приписывать языку предшествующему.
Сами по себе приведенные вторые падежи равносильны во всем,
кроме того, что причастию свойственны вид (если он есть в языке)
и время. Причастия не возникли из придаточного предложения,
вроде „увѣдаша о же (я к о, анъ) идеть“. Они не предполагают
союзов, напротив, в позднейших языках они вытесняются прида-
точными предложениями, присоединенными к главным посредством
союзов и местоимений относительных. Употребление причастия, а
равно и второго падежа вообще может рассматриваться как объеди-
нение и сосредоточение мысли лишь по отношению к тому неза-
памятному времени, когда не было ни причастий, ни- союзов
с относительными местоимениями, ни придаточных предложений,
когда было возможно лишь построение речи из предложений, не
имеющих между собою никакой формальной связи: „налѣзоша,
живъ сть“, „увѣдаша, идетъ“, „народъ же стоѧ и слышавъ, гла-
гол aa χ», громъ бысть“, Остр. Ев., Иоан., 12,20 (в греческом,
лат. и готском здесь винительный с неопределённым: έλεγε βροντήν
γεγονέναι). Подобное построение в известной мере, как одно из
многих средств языка,- употребительно и в позднейшее время;
.... понеже бо и вижд», уже изобалъ есть вѣдро сочива“ (XIV в.,
Срезневский, Пам. юсов, пис, 221). Здесь связью между
предложениями служит только то, что дополнение первого означает
одно лицо с подлежащим второго. Этот оборот стоит посредине
между совершенно бессвязным „вижд», уже изобалъ сть“ и связ-
ными: „вижд» и изобавъше (изобавъша)“ и „вижд», яко изобалъ
ѥсть“. Два последние в равной мере могли бы назваться сокра-
щениями разве в том смысле, в каком предложение, состоящее
из двух оформленных слов, есть объединение речи, состоящей из
слов, еще не имеющих грамматической формы.
10. Второстепенные связки. Общим свойством вторых
падежей в простом предложении кажется то, что в них, особенно
в косвенных, средства языка как бы скудны сравнительно с его
требованиями. При отсутствии обязательного порядка слов одно
и то же согласование должно дать и простые определения, и при-
ложения, и вторые падежи.

То же сходство между этими членами остается и в следующем
случае: имя, служащее приложением, присоединяется к опреде-
ляемому не прямо, как выше сказано, а посредством причастия:
„Каиафа, архиерей сы лѣту тому44, О. Ев., Иоан., 11,49. Такой
составной атрибут, заключающий в себе атрибутивную связку,
может войти и в сказуемое: литов. „kursai isz tu triju regisi (3-е л.
ед. от regeti-s, видеться, в смысле „казаться“) artimas bu w es“,
Лук., 10,36, что в ст.-слав. было бы: „къто убо отъ тѣхъ трии
мьнить ти СА сы ближьнии“. Таким составным может быть и
второй косвенный падеж: литов. ką sako žmonės žmogus sūnų esantį,
Матф., 16,13, что по ст.-слав. было бы: „кого глаголать (людиѥ)
сына человѣчьска с ища (сынъ человѣчьскъ саде)“.
Более явственное разграничение собственных атрибутов и вторых
падежей обнаруживается при употреблении неопределенного накло-
нения в качестве связи предикативного атрибута и вообще второго
падежа. Неопределенное наклонение не может быть ни простым
определением, ни связкою определения составного. Сколько из-
вестно, никогда не были возможны выражения, как „зеленеть
дерево“ (зеленеющее, зеленое), „Кайафа, быть архиерей“, и в этом
одно из отличий неопределенного накл. от имени со включением
причастия. Но неопределенное бывает связкою второго падежа:
„къто ... ближьнии (предик, атрибут) мьнить ти СА бит И (связка
предикативного атрибута)“, Остр, ев., Лук., 10,36; „кого (2-й вини-
тельный) глаголать МА (1-Й винительн.) быти (связка 2-го вини-
тельного)“, Остр, ев., Матф., 16,13.
11. Обстоятельство. Как личный глагол есть тем самым
сказуемое или предикативная связка, как имя в прямом падеже,
не согласуемое с другим, есть подлежащее, имя в косвенном
падеже, не согласуемое с другим, есть дополнение, а согласуемое
имя в любом падеже есть определение или часть сказуемого: так
и обстоятельству присвоена особая форма, наречие. Выше было
упомянуто, что включение грамматических объектов в понятие
обстоятельства не может быть оправдано. Под обстоятельством,
или наречием, разумеем признак (стало быть, знаменательную
часть речи), связуемый с другим признаком, данным или
возникающим, и лишь чрез его посредство относимый к предмету
(субъекту, объекту), а сам по себе не имеющий с ним никакой
связи. В этом определении заключено, во-первых, то, что ни
существительное, ни прилагательное, ни глагол не могут быть
обстоятельством; ибо в существительном признак мыслится в из-
вестной субстанции, а в прилагательном и глаголе, рассматри-
ваемых независимо от подлежащего и определяемого, — в неизве-
стной, что и выражается их согласованием. Наречие при прила-
гательном не есть только атрибут атрибута, потому что такую
роль в древнем языке может играть и другое прилагательное,
согласуемое с своим ближайшим определяемым, и вместе с ним
согласуемое с субъектом, напр. „пишу грамоту душевную въ своемъ
смыслѣ, добръ здоровъ“ (1406 г., Собр. Г. Γρ. и Дог., 1, № 39),

τ, е. не добр и здоров, а совершенно здоровый; „взвратишася
в-своя-си добр и здорови“ (Лавр., 192); „бѣ же Ростиславъ мужь
добль ратенъ“ (Ип. и др.—добр на рать), „възрастомъ же
лѣпъ“ (Лавр., 72). Согласно с этим наречие при прилагательном
может быть названо лишь несогласуемым атрибутом атрибута.
Во-вторых, существительное не может иметь при себе обстоя-
тельства, т. е. выражения, как „бело снег“, в нынешнем языке
грамматически невозможны. Это, впрочем, вполне применимо только
к языку, в коем установилось строгое различие между существи-
тельным и прилагательным. Чем ближе существительное к прила-
гательному, тем возможнее приложение к нему наречия. Изредка
это встречается в древнерусском: „Меѳодій же посади 2 попа
скорописца зѣло“ (Лавр, л., 11, Ип. —скорописца вельми); „радо-
вашеся Ярославъ видя множество церквій и люди хрестьяны зѣло“
(ib., 66); „научися, вѣрный человѣче, быти благочестно дѣла-
тельв (Лавр., 101)х; „дружинѣ несвѣдущимъ поѣзда князя своего
бороздо“ (Ип.,, 330). Изредка и в более новом языке, напр. укр.
(худоба розійшлася): то на ліки пішло, то брали добрі люде за
якусь колисьто позичку, Квитка; ср.: поездка туда и обратно,
нем. die fahrt hierher. Ср. литов. gaspadinė labai darbininkė būdama...,
Schleich., Leseb., 201, т. е. хозяйка, будучи очень работница
(очень работящая). Отлично от этого древ.-греч. οί νδν άνθρωποι.
Так как при неопределенном наклонении обстоятельство может
находиться („мыть бело“) и так как, как сказано выше, неопреде-
ленное наклонение не может быть атрибутом, то ясно, что эта
форма не есть ни имя, ни, в частности, существительное, а особая
часть речи, о чем см. следующую статью.
Наречия по происхождению могут быть отнесены к двум раз-
рядам: 1) отыменные, со включением отместоименных, объяснимые
из простого предложения, и 2) образованные из сказуемых, пред-
полагающие сочетание предложений. Последние, как „чуть жив-,
укр. „мабуть“, зап. укр. „відай“ и т. п., оставляю в стороне, так
как говорю здесь о простом предложении. Первые делятся на
а) происшедшие от согласуемых частей предложения, между прочим
от определений в именительном, и б) происшедшие от дополнений.
а) В наших деепричастиях наречие образуется из причастия
посредством замены различных форм одною формою именительного
единственного мужского (делая, сделав) или женского рода (сде-
лавши). Некоторая часть деепричастий, не будучи именительными
падежами, что было бы несогласимо с понятием наречия, непосред-
ственно примыкает к этим падежам. В так называемых наших при-
лагательных сравнительной степени (белее), которые в действи-
тельности суть наречия, неподвижною стала форма, \обшая имени-
тельному и винительному един, среднего рода. О наречиях, как
1 Это ошибка, но, быть может, знаменательная. В древнем поучении, из
коего это взято: „наоучисѧ... быти благоч(ь)стью (дат.) дѣлатель“, Пролог XIII в.,
Срезн., Др. пам. рус письма, 233.

много, мало, происшедших от положительной степени прила-
гательных и имеющих форму именительного-винительного ед. ср.
рода и столь же свойственных славянскому языку, как и санскрит-
скому, греческому, латинскому, Бопп думает, что форма их есть не
именительный, а винительный только потому, что „всякий косвен-
ный падеж более годится для обозначения адвербиального отно-
шения, чем именительный“ (V. Gr., § 989). Так и Буслаев (Γρ.,
§ 73,3) и Миклошич (V. Gr., IV, 393—4). Может показаться напрасным
спрашивать, предполагает ли, напр., „мало“ именительный или
винительный, так как в среднем роде нет различия между этими
падежами; однако Бопп не счел этого вопроса излишним, и не
без основания, ибо дело в том, каков был бы ближайший оборот
к мало в случае различения именительного и винительного. Дру-
гая форма этого вопроса такая: должно ли определительное или
входящее в предикат прилагательное стать сначала дополнением,
быть употреблено в косвенном падеже и Substantive, чтобы затем
перейти в наречие? Миклошич для подтверждения аккузативности
наречий от прилагательного среднего рода ссылается на обороты,
как χαράν μεγάλην χα(ρειν и duram servitutem servire (V. Gr., IV, 158),
стало быть, на так называемый внутренний объект. Конечно, это
возможно, но как общее положение вряд ли верно. Никакого
следа объективности не могу усмотреть в „снег белее бумаги“,
„право судилъ си“. Напротив, можно думать, что и в последнем
случае право ближайшим образом не произошло из существи-
тельного (как бы „судилъ еси право “), а примыкает к именитель-
ному атрибута в „правъ судилъ си“, причем переход прилага-
тельного в средний род может быть не более как средством устра-
нить согласование, а не субстантировать прилагательное. И без пере-
хода в средний род может образоваться наречие от именительного,
как показывает, кроме наших деепричастий, литовский язык, где на-
речие можеть застыть в именительном един. м. роДа: „r ods norim“,
букв, „рад хотим“, т. е. мы бы рады, тогда как первоначально
прилагательное здесь изменяется по родам и числам: „rods pada-
rysiu“, рад сделаю, „roda padarysiu“, рада сделаю.Согласное этим,
хотя и нельзя сомневаться, что наречия как, так, укр. як, гаразд
и т. п. суть во многих случаях сокращения форм како, та ко,
я к о, гораздо; но, с другой стороны, нельзя быть уверенным
в том, что в этих наречиях не уцелели в других случаях имени-
тельные един. муж. рода. Вовсе не непременно наречие в укр.
„негаразд ти робиш“ есть сокращение из гораздо; так в следую-
щем: „на себя что купить, то проториться, а ты, удал молодец, и
так (нагой, босой) живешь“ (о Горе Злочастьи, Пам. и обр., 278)
может быть прямо от такого употребления этого слова, как в сле-
дующем: „Володимеръ бо такъ (т. е. такой) бяше любезнивъ:
любовь имѣя къ митрополитомъ и къ епископомъ“ (Лавр., 112).
Допустивши, что в наречии, как мало, так о, в некоторых слу-
чаях может заключаться не винительный, а именительный, мы не
будем иметь надобности вместе с Миклошичем полагать, что

„наречие не совместимо с глаголом существительным“, т. е. что
всякий раз, когда наречие стоит при ѥсть и т. п., напр. в хорут.
„oj tiho bödi ljubi moj“, в так называемом существительном гла-
голе мы должны видеть другой глагол, напр. verhalte dich ruhig
(V. Gr., IV, 159). Будет ли сть, буди и пр. иметь более кон-
кретное или более отвлеченное значение, по залогу оно остается
неизменным.
б) Как наречие, образуемое от согласуемых слов, вместе с па-
дежом теряет и согласование, так в наречии от дополнительных
существенная черта — потеря субстанциальности. Разница между
таким наречием и дополнением может вовсе не выражаться внешним
образом и состоять лишь в том, что в одном случае слово есть
существительное или употреблено существительно, а в другом
уже чувствуется не как другой предмет, а как признак признака.
„За утра“ может быть, смотря по пониманию говорящего, допол-
нением и существительным или обстоятельством и наречием, и
только завтра, в коем, видимо, разорвана связь с склонением
„утро“, „утра“ ... принимается не иначе, как за наречие (см.
Miki., V. Gr., IV, 151 —152). Было бы ошибочно думать, что
наречия, управляющие падежами, напр. „ходить край воды“,
противоречат вышеприведенному определению наречия как слова,
не имеющего определенной связи с объектом. В таких случаях
падеж объекта (воды) есть дополнение не одного слова край,
как было бы, если бы это слово было существительным, а допол-
нение сочетания глагола с наречием „ходить край“.
Позднейшие, этимологически ясные и притом беспредложные
наречия служат основанием для заключения о более древних. По-
следние тоже могут предполагать дополнения и заключать в себе
падежные окончания, хотя не всегда те же самые, какие сохра-
нились в именных и местоименных склонениях позднейшего языка.
Большинство этих древнейших наречий местоименны. Хотя воз-
можно, что уже в их образовании участвовали существительные
от качественных корней, но мнения, подобные Боппову, что d а
в санскритском када (= славян, гда в когда, которое дважды
заключает в себе местоименное к а) образовалось из творительного
дива (днем), остаются догадками.
12. Предлог— связка объекта. Когда дополнение,
имеющее свое дополнение, теряет значение объекта и переходит
в наречие (напр., копию приломити конець поля Половец(ь)каго,,
Сл. о пол. Иг.; Ружа к'рст си чини с ре ш та слънце (крестится
против солнца, на восток), Верк., Н. п., Мак. Буг., 178; серб,
пут онога места = к, по направ. (Буслаев, Γρ., § 249, пр. 4;
Mikl., Gr., IV 253—7), то тем самым оно становится связкою,
соединяющею свое прежнее дополнение с дополняемым. Наиболее
употребительное и, как кажется, наиболее древнее дополнение
существительного есть родительный. Этим объясняется, почему
у нас решительное большинство, а в некоторых языках, как гре-
ческий, все наречия, допускающие сочетания с падежом, сочета-

ются именно с родительным. Понятно, что наречие, в известных
случаях являющееся связкой (ходить около чего), в других
случаях может обходиться без следующего за ним падежа (Бус-
лаев, Γρ., § 249), подобно тому как глагол, бывающий преди-
кативной связкой, может быть и самостоятельным сказуемым.
В обоих случаях язык может стремиться к созданию таких связок,
которые бы не имели никаких других функций. На наших глазах
некоторые наречия теряют способность употребляться без сле-
дующего за ними падежа, напр. межь, между. Это всегда слу-
жит признаком совершившегося в них внутреннего изменения,
именно потери вещественного значения, того, что они стали чистыми
связками объекта, предлогами. Перенося в древность стрем-
ление языка, замечаемое в относительно близкие к нам времена,
можно думать, что и древнейшие предлоги, известные нам только
в формальном значении объективных связок, произошли не иначе,
как от древнейших же, то есть местоименных наречий. В неко-
торых из таких предлогов еще довольно явственны падежные
окончания, напр. в о τ ъ = санскритскому наречию а-тас, оттуда,
коего суффикс имеет значение суффикса ablativi, как и в санскр.
сварга-тас, латинск. coeli-tus, с неба(Bopp, V.Gr.,§ 421, 1001).
В пути от знаменательности наречия к формальности предлога не
бывает скачков и перерывов. Высшая степень формальности пред-
лога обнаруживается в том, что он перестает чувствоваться как
отдельное слово и становится префиксом (реже суффиксом) падежа
и префиксом глагола. Но сначала и ставясь перед глаголом, наречие
предлог рассматривается как самостоятельное слово и может отде-
ляться от глагола другими словами. Так было в гомеровском языке,
так до сих пор в литовском, в коем возвратное si (-ся) может
помещаться между предлогом и глаголом. Сначала пере и об
(обь,. оби) в переходить, обходить, по своей граммати-
ческой функции, совершенно сходны с.ходить через, ходить
около.
13. Этим закончим обзор форм, составляющих простое пред-
ложение.
Первоначально простые предложения следуют друг за другом
так, что формальные отношения между ними вовсе не сознаются
и не обозначаются. Ряды их подобны рисунку без перспективы.
Связь между ними установляется посредством местоимений отно-
сительных и союзов, рассмотрение коих относится к учению о
сложном предложении.

СОСТАВНЫЕ
ЧЛЕНЫ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
И ИХ ЗАМЕНЫ

Предварительные определения понятия о составном члене пред-
ложения были изложены в предыдущей статье (Введение, X,
§ 6-10).
Прежде созданное в языке двояко служит основанием новому:
частью оно перестраивается заново при других условиях и по
другому началу, частью же изменяет свой вид и значение в целом
единственно от присутствия нового. Согласно с этим поверхность
языка всегда более-менее пестреет оставшимися наружи образцами
разнохарактерных пластов. Признавая эту пестроту поверхности
языка, напр. то, что обороты „N был купец“ и „N был купцом“,
стоящие рядом в нынешнем языке, неодновременны по происхожде-
нию и неоднородны, но построены по различным планам; стараясь
сколько-нибудь определить пропорции, в каких на обращенной к
нам поверхности языка смешаны разнохарактерные явления: вместе
с тем приходим к необходимости выяснить их характер, поставивши
их в ряды других, с ними однородных. Такова задача этой статьи
относительно явлений, названных в заглавии. Явления эти принад-
лежат к двум разновременным и разнохарактерным наслоениям.
Древнейшее из них состоит главным образом из вторых имени-
тельных падежей, частью входящих в состав главного сказуемого,
частью выделившихся из него в более самостоятельные части пред-
ложения, и из вторых, так называемых предикативных, косвенных
падежей: винительного, родительного, дательного. Наслоение это
оказывается, за немногими исключениями, общим славянскому
языку с другими древними индоевропейскими. Общая его черта
есть недостаточное синтаксическое различение и даже безразличие
Глаголов служебных и знаменательных и такое господство в пред-
ложении начал согласования, при котором члены предложения,
сравнительно с позднейшим языком, слишком однородна. Ср.,
напр., „избьрашѧ Кира царя“ с нынешним „выбрали Кира царем“
и т. п. Во втором, более позднем наслоении, отчасти уже покрыв-
шем собою первое, мы находим: слияние составного сказуемого
в цельное; усилия, отчасти успешные, образовать чисто формаль-

ные глаголы; разложение составного сказуемого на сказуемое
с придаточным предложением; замены вторых сказуемых падежей
частью несклоняемыми словами сравнительно позднего образования
(наречием — прилагательного, деепричастием — причастия), частью
падежами с предлогом, частью творительным. Сюда же принадле-
жат и некоторые изменения в неопределенном наклонении. Явления
эти при всем своем разнообразии имеют то общее, что составляют
результат стремления к дифференцированию членов предложения.
Язык, к которому они принадлежат, по своеобразности и грамма-
тическому совершенству стоит выше того, к которому относятся
составные члены предложения.
СОСТАВНОЕ СКАЗУЕМОЕ И СОСТАВНОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ
Можно насчитать известное количество глаголов, входящих в
ст.-сл. и других слав, наречиях в сочетание со вторым именитель-
ным, и таким образом отделить эти глаголы от остальных. В древ-
нем языке это, кроме форм с ѥс- и бы-, бѫде-,— глаголы, как
мьнѣтисѧ , творитисѧ , повѣдатисѧ , явитисѧ , довь-
лѣти, съжалитисѧ , убоятисѧ , коньчати, прѣбыти,
прѣстати, стати и стоят и, сѣсти и сѣдѣти, лежати,
вестисѧ , и др., а также страдательные обороты, как назъ-
ванъ бысть, веденъ бысть и пр. Однако указать общую при-
мету, по которой мог бы быть узнан такой глагол „der unvollständigen
aussage“, т. е. способный быть неполным сказуемым, весьма трудно.
Сказавши, что это глаголы средние, возвратные и страдательные,
мы их определим весьма неточно, потому что в наличном языке
далеко не все такие глаголы встречаются“ в составном сказуемом.
Попытка определить глаголы составного сказуемого их отвлечен-
ностью, сравнительно с конкретностью остальных, более-менее
бесплодна. Правда, что из группы этих глаголов выделяются с те-
чением времени такие отвлеченные глаголы, как с-, бы-, кото-
рые, по выражению Миклошича, относятся к конкретным, как ме-
стоимение к имени (Sint., 262); но вся группа не может быть
названа абстрактною по преимуществу, ибо что же особенно аб-
страктного, напр., в глаголах физического движения и покоя:
„въста простъ“, в совр. языке „N лег во гроб живой“? Миклошич
(1. с.) относит к означенным глаголам только те, которые означают
бытие в покое ( с-, sein) и движении (werden, стать в пере-
носном смысле). Признавая, что уже в древнем слав, языке про-
являлось функциональное отличие этих глаголов от остальных,
входящих в составное сказуемое, ниже мы будем рассматривать
с- и бы-, б»де- с именительным отдельно от сочетания с этим
падежом других глаголов. Однако чем далее в древность, тем более
сходства представляют эти глаголы ( с- и бы-) с остальными и
тем труднее различать их роли в предложении. Известно, что ю с-
есть глагол, отличный от бы- и бѫде- не только по корню (ас-,

бһу-), но и потому, что в с- нет оттенка начинательности, кото-
рый в б деть и пр. формально обозначен перенесением глаголь-
ного характера н-, имеющего в слав, и литовско-латышском начи-
нательное значение, внутрь корня. Из этих глаголов только с-
может быть назван существительным (v. substant.), т. е. означающим
существование. Это значение, несмотря на отвлеченность, функ-
ционально не отличает глагола ю с- от остальных, до тех пор, пока
он не становится чисто формальным,— момент, требующий особого
тщательного определения. Глагольные формы корня б h у-, потерявши
предполагаемое в этом корне значение „расти“ (ср. гр. φυτόν, сл.
былию, Miki., ib.), долго оставались при довольно конкретных,
отнюдь не чисто формальных значениях возникновения (стать, воз-
никнуть) и случайности, превращения (стать другим), пребывания,
совершения. Сродные языки ставят на место этих форм различные
весьма конкретные глаголы. Бысть во множестве случаев соот-
ветствует греческому έγένετο,. γέγονεν. В выражении „с горы сея,
идѣ же послѣже бысть Кіевъ“ (Лавр., 4) вм. бысть мы
теперь поставим „создался“, „построился“, „стал“, „возник“
и т. п. Реже в этом значении быхъ и бывъ: тебе ради богъ
твои быхъ сынъ твои (Адаме), Supr., 355, 17; азъ богъ твои
(Адаме), бывыи тебе ради сынъ твои, Supr., 355, 7; въскрьсни,
зраче мои, бывыи (возникший) по образу моему, ib., 155, 19.
В „соволокуться и будутъ нази“ (Лавр., 4) будут значит не то,
что ныне (лит. bus), а стануть (лит. pastos); так в „да бѫдете
мои ученици“, Иоан., 15,8= ίνα γενήσεσθε, лит. kad pastojat, чтобы
вы стали моими учениками. Значение случиться: „аще б деть
обрѣсти“, Мат., 18,- 13 (О. ев.), έάν γένηται εορείν, si acciderit,so sich's
begibt, польск. jeśli się zdarzy, gdyby sie trafiło, укр. коли тра-
питця, коли доведетця, серо, ако се догоди, лит. jej
trópitus, латыш, ja nutik, если случится: „бывъ на томъ мѣстѣ“, Лук.
10,32 (О.ев.),случившись,укр. прилучившись, γενόμενος, quum
venisset, лит. iszkakęs (iszkanku, iszkakti, достигнуть места), латыш,
nacis (=пришедши). „Печаль ваша въ радость б»деть“,Иоан., 16, 20
(О. ев.), γενήσεται, лит. jusü smutnybe turės i džaugsmą pawirst, укр.
с м уток ваш мае радо щами (Кул. на радощі) оберну-
т и с ь, имеет превратиться в радость. „Яко бо розга не можеть плода
сътворити, аще не б деть (εάν μή μείντβ, лит. jej nepasiliekt, латыш,
ja nepalek, если не остается, укр. коли не буде пробувати
(Кул.) на лозѣ, тако и вы, аще въ мнѣ не прѣбѫдете (έάν μή μείνετε,
лит. jej nepasiliekat, лат. ja nepalekat, если не пребываете, не остае-
тесь, т. е. не пребудете), Иоан., 15, 4 Ю. ев.). „Бѫди вола твоя“,
Мат., 26, 42 (γενηθήτω, лит. te nusiduda, лат. lai nutek, пусть
сбудется, совершится, исполнится, укр. нехай збудеця, ста-
нетця). Конкретность гл. быти, &»д» в древнем языке видна и
из его способности сочетаться с предлогами (прѣ-пере, из, вы, до,
за, на, при, про) и давать от себя формы причинную и более
длительные, способности, которой глагол ю с- в слав, языке не
имеет. В относительно позднее время бы-, б уд- теряет значение

werden, для выражения которого начинают употреблять другие
глаголы (напр., русск. стану, стать), и получает значение „бытия“
(sein), что дает основание обычному соединению его с с- в один
глагол.
Останавливаясь на второй половине составного сказуемого, при-
частии, прилагательном, существительном, видим здесь, что чем
далее в старину, тем сходнее функции этих частей речи в состав-
ном сказуемом. Однако так как зародыши различного обращения
с этими частями речи лежат уже в древнем языке, то в приме-
рах; взятых и из этого языка, казалось более удобным отделять
причастия от прилагательных и прилагательные от существитель-
ных. Другие подразделения рассматриваемого здесь материала бу-
дут изложены при случае.
СОЧЕТАНИЕ ПРИЧАСТИЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫХ, КРОМЕ ПРИЧ.
НА -Л Ъ, С ѤСМЬ, БУДУ И ПР.
1. Причастие настоящее действ. с ѥсмь, буди, бу-
ду, бѣхъ, б-ыхъ, бѣахъ.
Христе, хвала тебѣ въздаѭ, яко нѣсмь яко, и прочий человѣци
грабителю, неправьдьници и прѣлюбодѣици... ( ѥсмь) алъчѧ (νηστεύω)
дъва краты в сѫботѫ ( ѥсмь) десѧтинѫ дамъ (άποδεχατώ) вьсего, ѥлико
притѧжѫ (О. ев., Лук., 18, 11—12). Из этого примера видно, что
славянский переводчик ставил рассматриваемые здесь сочетания не
по требованию греческого текста (как в Мариин. ев., ed., Ягич,
280, где „поштѫ сѧ , даѭ “), а вникая в смысл и сообразуясь с своим
языком. Смысл славянского оборота приблизительно таков: „я — по-
стник, я исправный плательщик десятины“.
Си же (иніи языци, иже дань дают Руси) суть свои языкъ
имуще, Лавр., 5 (как бы: иноязычники, или своеязычники).
И есть церки та стоящи въ Корсунѣ градѣ, ib., 47 (ср.
полата же Володимеря съ края церкве стоить и до сего
дне, ib., 47).
Суть же кости его и доселѣ тамо лежаче, ib., 87.
Послахъ отрокъ свои въ Печеру, люди, яже суть дань дающe
Новугороду, ib., 107, как бы „суть данники“.
Суть же (Грьци) хитро сказающе и чюдно слышати ихъ,
ib., 45 (они искусные рассказчики).
Дьяволъ стеня глаголаше: увы мнѣ, яко отсюда прогонимъ
есмь! сдѣ бо мняхъ жилище имѣти, яко сдѣ не суть ученья апо-
стольска, ни суть вѣдуще бога, ib., 50 (как бы: „невѣгласи“
в богопознании).
Суть образом черни, крилаты(-ти), хвосты имуще, ib., 77.
Днсь бо ѥсмь (мн. ч.), а утро акы не бывше ѥсмь; днсь уха-
ниѥмь мажющеся ѥсмь, а утро смердяща; днсь питающася
ѥсмь, а утро съ плачемъ проважаѥ ми къ гробу, Сильв, сб., XIV в.,
Срезневск., о Бор. и Гл., XII.

Намъ же укоренымъ сущимъ отъ беззако(нь)ныхъ тѣхъ Ага-
рянь, и чающе есмы божия благодати и лика преславна, Ип.,
135 (441) (как бы: мы постоянно надеемся).
Буди упъвая на господа всѣмь сьрдцемь, Притч., 3,5
(1271, Бусл., Хр., 76). Вѣда буди, благородный княже: боже-
ственнымъ вдохновеніемъ сотворена бысть душа, Поел. митр. Ни-
киф., Русск. Дост., 1, 64, да будет тебе известно. Не бѫдѣ-
те, яко лицемѣри, сѣту ще, О. ев., Матф., 6,16, μή γίνεσθε
σκυθρωποί.
Отъселѣ человѣкы бѫдеши ловѧ, ib., Лук. 5, 10, Ιση
ζωγρών (как бы: „будешь ловцом“). И се бѫдеши мълч'ѧ И не
могы проглаголати (Ιση σιωπών ха\ μή δυνάμενος λαλήσαι), до нюго
же дьне б»деть се, ib., Лук. 1, 20. Кѫѭ прѣдипоставьѭ словеси
трепезѫ, что бѫдѫ люди селикы гостѧ, имъ же динъ Христос
гонѣѥтъ насытити, Supr., 317, 20.
Будеши стен я и трясася до живота своего, Лавр., 38.
Аще будете въ любви межю собою, богъ будеть въ васъ и
покорить вы противныя подъ вы, и будете мирно живуще;
аще ли будете ненавидно живуще въ распряхъ и кото-
рающеся, то погыбнете сами и погубите землю отець своихъ,
ib., 69.
Аще по моему ошествіи свѣта сего ... манастырь (ся) начнеть
строити и прибывати въ немъ, то вѣжьте, яко приялъ мя есть
богъ; аще ли по моей смерти оскудѣвати начне манастырь черно-
ризци и потребами манастырьсками, то вѣдуще буди (-те:
б. м., будѣте или будете), яко не угодилъ есмь богу, Лавр., 80
(182). Эрбен читает „будете“, переводит budete vedėti.
Бысть Иоанъ крьстѧ въ пустыни и проповѣдаѩ крьще-
ниѥ покаянию, О. ев., Марк. 1, 4, έγένετο βαπτίζων хаί κηρύσσων
βάπτισμα; слав, бысть можно было бы передать так, связывая в один
период с местом Марк., 1, 2—3: согласно с тем, как написано у
пророков („я пошлю“ и пр.), (и действительно) явился Иоан
крестителем и проповедником.
И прозрѣ, и бысть видя, Срезн., Ск. о Бор. и Гл., 80, стал
зрячим. Въ нощи внезапу динъ бысть ею (из двух узников)
внѣ на погребѣ спя, ib., 82, очутился спящим.
ѥгда же несяхуть и къ гробу, предивно знаменіе бысть (= поя-
вилось) на небеси: быша три солнца съяюче межи собою, а
столпи тріе стояще отъ земля до небеси, и надо всими горѣ
бяше, яко дуга, мѣсяць особь стояче, Ип., 18. Стояче —
неправильно вм. стоя.
Погибоша Еюптяне отъ Моисѣя, а первое быша работающе
имъ, Лавр., 7, Эрбенъ: prvė byvali jich sluhy.
Опустѣша села наша и городи наши, быхомъ бѣгаючи
(вм. -че) предъ врагы нашими, Лавр., 95; не „utikalisme“, как у
Эрбена, а скорее „мы стали беглецами“ или „мы стали бегать“.
Бѣ же Иоанъ ... яды акридъ и медъ дивии, О. ев., Марк.,
1,6; ήν έσ&ίων. Бѣ проповѣдаѩ и бѣсы изгонѧ, ib., Марк.,

1, 39; ην κηρύσσων χοΛ τά δαιμόνια εκβάλλων. Бѣ съ ними Петръ
стол и грѣѩсѧ, ib., Иоан., 18, 18; ην έστώς και θερμαινόμενος.
Вьсе мъножьство людии бѣ молитв» дѣѭ , ib., Лук., 1, 10; ην
προσευχόμενον. И бѣ Иосифъ и мати го чудѧщасѧ о глагол-
мыхъ о нюмь, Лук., 2, 33; ήν Ιωσήφ και ή μήτηρ αοτοδ θαυμάζοντες.
И бѣ повинуѩсѧ има, Лук., 2, 51; ήν υποτασσόμενος. Се дъва отъ
нихъ бѣста идѫща, Лук., 24, 13; ήσαν πορευόμενοι.
И бѣ обладая Олегъ Поляны... a съ Уличи и Тѣверци имяше
рать, Лавр., 10; скорее „был обладателем“, чем просто „обладал“,
у Эрб. panoval. Присташа подъ Боричевымъ въ лодьи. Бѣ бо.
тогда вода текущи въздолѣ горы Кіевьскія, Лавр., 23. Ристаше
сквозѣ Печенѣги, глаголя: „не видѣ ли коня никтоже?“ бѣ бо
умѣя печенѣжьски, ib., 28 (как бы: был знаток). И бѣ заповѣдала
Ольга не творити трызны надъ собою, бѣ бо имущи (в то время
имела при себе) презвутеръ, сей похорони блаженную Ольгу, ib., 29.
И узрѣ и (Люта) Олегъ... и заѣхавъ уби и, бѣ бо ловы дѣя
Олегъ, Лавр., 31, п. ч. в то время О. охотился. Онъ же испивъ
половину (чаши), а половину дасть князю пити, дотиснувъся пал-
цемъ в чашю, бѣ бо имѣя подъ ногтемъ растворенье смерт-
ное, ib., 71, п. ч. в то время у него был под ногтем яд. Боле-
славъ же бѣ Кыевѣ сѣдя, оканьныи же Святополкъ рече: „елико же
Ляховъ по городу, избивайте я“, ib., 62. Иде Святославъ Курьску,
бѣ бо и Новѣгородѣ сѣдя Сѣверскѣ, Ипат., 17, п. ч. в то время
был и князем северским. Въ то же время бѣ Андрей Гюргевичь
въ Суждали княжа и тъ бѣ не имѣя любъви къ Мьстиславу,
Ип., 99, скорее „был враг“, чем „не любил“. Володимеръ же
слушаше ихъ (болгаръ), бѣ б о самъ любя жены и блуженье
многое, Лавр. 36, „был женолюбец“. Аще бо бѣ (Володимеръ) и
преже на скверньную похоть желая, но послѣже прилежа къ
покаянью, Лавр., 56. Бѣ бо рать отъ Печенѣгъ и бѣ Володимеръ
воюяся съ ними и о да лая имъ, ib., 52, как бы: „постоянно
воевал“. И бѣ Ярославъ любя церковные уставы, попы любяше
повелику, излиха же черноризьцѣ, и книгамъ прилежа и почи-
тая β часто въ нощи и въ дне, ib., 65 (как бы: „был любитель,
прилежный чтец“). И бѣ тогда (во время перенесенья мощей Бо-
риса и Глеба) держа Вышегородъ Чюдинъ, а церьковь Лазорь,
Лавр., 78. Всеволодъ бѣ издѣтьска боголюбивъ, любя правду,
набдя убогыя, въздая честь епископомъ и презвутеромъ, излиха
же любяще черноризци, подаяше требованье имъ; бѣ же и самъ
въздержася отъ пьяньства, ib., 92. Бѣ любя я (Яна и Марью),
занеже живяста по заповѣди господни, ib., 91. Сіи князь
Олександръ бѣ побѣжая, а не побѣдимъ, ib., 205, былъ
побѣдитель. Олегъ ... бѣ въ то веремя несдравуя велми,
Ип., 93. Володимиръ же бѣ велми немога (б. в то время болен),
тѣмже и полку имъ не да болѣзни дѣля, Ип., 100. Преставися
князь Святославъ Ростиславичь на Волоцѣ, бѣ бо тогда воюя
Новгородьцкую волость, Ип., 102. Столпъ бо бѣ ... стоя передъ
вороты города и бяху въ немъ заперлися Прузи (=си), Ин., 207,

Угри пришедъше къ Днѣпру и сташа вежами, бѣша бо ходяще,
аки се Половци, Лавр., 10, были кочевники, как вот половцы,
Эрбен — byli toulavi.
Бѣах же ѥдини отъ кънижьникъ ту сѣдѧщe и помышлѣѭще
въ сьрдьцихъ своихъ, О. ев., Марк., 2, 6, ήσαν καθήμενοι και διαλο-
ίιζόμενοι. Бѣах нѣции негодующе въ себѣ и глагол ще,
Марк., 14, 4, ήσαν άγανακτουντες. И пастуси бѣах въ той же
странѣ бъдѧще и, стрѣгѫще страж о стадѣ своѥмь, ib.,
Лук., 2, 8, ήσαν άγραυλοδντες XOL[ φυλάσσοντες. Иже бѣах съ ними
възлежѧще, Лук., 5, 29, ot ήσαν κατακείμενοι. Якоже бо бѣах
въ дьни прѣже потопа ѣд ще и пи ще a посагаѭще, до
нюго же дьне въниде Ное въ ковьчегъ, Мат., 24, 38, ήσαν τρώγοντες
и пр.
Мужа твоего убихомъ, бяше бо мужь твои, аки волкъ, вос-
хищая и грабя, Лавр., 24, был хищник и грабитель, подобно
волку. Бяшеть бо (Данило) братолюбьемъ свѣтяся съ братомъ
своимъ Василкомъ, Ип., 22. Бяшеть же (Андрей) и сю добродѣ-
тель имѣя: веляшеть по вся дни возити по городу брашно и
питье разноличное болнымъ и нищимъ на потребу, Ип., 112.
И посла Володимиръ мужа хитра, именемъ Алексу, иже б я ш e при
отцѣ его многы городы рубя, Ип., 206, до того времени, как
был послан, бывал строителем. Посла предъ собою вѣсть Володи-
мирови (между тем как до того времени), Володимиръ же бяше
печалуя повелику, зане не бяшеть вѣсти отъ полку его,Ип., 210.
Бяше около града лѣсъ и боръ великъ и бяху ловяща (-ще)
звѣрь, Лавр., 4, не „lovivalr“, „лавливали“, „а были звероловы“.
И приѣха на мѣсто, йде же бяху лежаще кости его (коня) голы,
ib., 16. Взяша Нѣмци Изборьскъ... Пльсковичь много побиша...
много селъ попустиша около Пльскова... бяху бо перевѣтъ
держаче съ Нѣмци Пльсковичи и подвели ихъ Твердило Иван-
ковичь съ инѣми, Новг., 1, 53, потому что между Псковичами были
переветчики. Прежде бо сего жены блудяху къ нему же хотяше,
и бяху акы скотъ блудя ще (-пи), Ип., 5. Тысячьскыи со Смо-
леньскимъ полкомъ наряженъ бяшеть на Полотьскыи полкъ, бя-
хуть бо Полотьскіи князи помагающе Олговичемъ, Ип., 147,
были союзниками. Бяхуть же въ него братья борза, бяхуть же
живуще во святѣмъ крещеніи, Ип., 204. Бяху стояша (вм.
-ща, -ще) полци отъ Галича за 2 дни, Лавр., 180.
Случаи опущения глагола существительного при причастии
настоящем, должно быть, чрезвычайно редки. A priori они воз-
можны лишь тогда, когда предшествующие глаголы не оставляют
сомнения, к какому времени должно быть отнесено причастие на-
стоящее. Я заметил только один пример, да и тот сомнительный:
ходя, возъ по собѣ не возяше, ни котъла, ни мясъ варя (недо-
писка вм. варяше? или „бяше варя?“), но по тонку изрѣзавъ
конину ли, звѣрину ли, или говядину, на углехъ, испекъ, ядяше,
Лавр., 27.

2. Причастие прошедшее на -ъ, -въ с ѥсмь и пр.
Судя по обилию примеров, как вышеприведенные „бѣ любя“
и пр., можно бы ожидать такого же обилия примеров сочетания,
как „ ѥсмь (бѣ, бяше и пр.) су дивъ“. Однако в Остр. ев. таких
сочетаний вовсе нет, а в других цел. памятниках они редки:
Велико же разньство и межда сть же рещи „сътвори“ и же
рещи „бѣяше“. Ово бо бысть (возникло), не бывъ прѣжде, а дроу-
гоѥ присно бѣаше сы. „Въ начело сътвори“ рече (Мойсей) и
„въ начело бѣаше“ [в Остр. ев. „искони бѣ (Зогр. бѣаше) слово“,
Ио., 1, 1], богоу бо стъ лѣпо (= свойственно) присно быти, а
зъданию бывати (= возникать)... ѥретици же и о Х(рист)ѣ дръзающе
гл(агол)ю(тъ), яко же и Хсъ бывъ стъ. Смотри же еде, аще
речетъ ѥретикъ, яко Хсъ бывъ стъ (возник, собств. существует
как возникший), то чимъ стъ болей земле? И о земли бо рече
Моси: „землѣ бо бѣаше...“, Иоан Экз., Шестоднев., 4.
Так же изредка и в древ.-русск. летописях:
аще ли покаявшеся будемъ, всѣхъ грѣхъ прощени бу-
демъ, Лавр., 72;
наѣхаша пещеру непроходну, в ней же бяше множьство Чюди
влѣзше, Новг. 1, 591.
Если взять во внимание, что такие сочетания ( ѥсмь судивъ и
пр.) обычны в литовском и латышском, что они известны в немно-
гих примерах в ст.-чешском, что они оставили некоторые следы
в нынешних влр. говорах, то будет вероятно, что их отсутствие
или редкость в ст.-слав. и др.-русских памятниках — сравнительно
позднего происхождения. Между тем сочетания того же причастия
прош. с другими глаголами, кроме с-, бы-, буде-, напр.
„мьниться слышавъ“, как увидим, в старинном языке довольно
обычны, не менее, чем „мьниться слыша“. Прямую противополож-
ность этому составляет причастие на -л ъ: сочетания его с гл. ю с-,
б ы- чрезвычайно распространены во всех славянских наречиях, между
тем как сочетания -л ъ с другими глаголами, если и встречаются, то
чрезвычайно редко, так что если бы встретилось выражение „мьниться
слышалъ“, то вероятнее было бы счесть его за два сказуемые „мьнить-
ся слышалъ сть“, чем за одно, каково „мьниться слышавъ“. Отсюда
можно заключить, что языки славянские стремились избавиться от
излишества двух сходных причастий прошед. действ, (-ъ, -въ и
-лъ) и успели в этом, давши им различное назначение: первому —
сочетаться с глаголами, менее наклонными к формальности, а вто-
рому — сю с-, бы-, которые уже в древнем языке, по крайней
мере в сочетаниях с прич. на -лъ, хотя и не вполне формальны,
но ближе первых к формальности.
1 Не идут сюда примеры, как „бяше бо король съ Галичаны, сдумав переже,
послалъ въ Переяславъ“, Лавр., 180, где бяше относится к послалъ, а
сдумавъ — аппозитивно.

3. Хотя сочетания причастия настоящ. и прошедшего (-ъ, -в ъ)
с ѥсмь и пр. и соответствуют подобным др. греч. оборотам и
хотя в отдельных случаях они вызваны греческим текстом, но в
них нет ничего такого, почему и вообще их следовало бы счи-
тать заимствованиями, „подражанием“ греческому (Черный, Греч,
синт. „ § 146, 8). Они свойственны не одному ст.-слав. и др.-рус-
скому, но и другим слав, наречиям. В старинном чешском:
duch svaty od otce a od syna ne učinėn, ani stvofen, ale jest
pochāzeje (т. е. непрестанно исходит), Tom. ze Štitnėho,
XIV в.; a pastyri byli v te krajinė ponocujice, Bibl. bratrskā
(XVI в.); ten muž mi byl včrnė služe, Alexandreida; Tantale byl
velmi sylny, pokorny, nemiluje svaru než spravedlivych bojuv ž ä-
daje, Letop. Trojan; nežbych v takė pf islovi jā i muj lid byl upadna,
radėji v smrt upadnu, Alex.; či jsem byl v čem prāvo mina, ib.
Здесь и в предыдущем примере причастие настоящего вр. глагола
совершенного стоит в смысле прич. прошедшего, как часто и
в стар, -русском. Bud nežādaje jich (соседей) zboža, Starob. skład.;
bud ten brže smrti uživ, kdož jest ji s prāvem zaslouživ, Alex,
(см. Zikmund, Skladba jaz. Českėho, 18, 677; J. Jireček, Roz-
pravy etc., 1860, стр. 80).
В старинном польском: obłożenie dawnosci jim (несовершенно-
летним) obfzeczono niemože być, aližby po lieciech (по достижении
совершеннолетия) byli omiazskająci (су?), 1449, Ks. Ustaw, 51.
В стар, -сербских памятниках: буди упьваѥ вьсѣмь срьдьцемь
на бога, 1222—8, Miki., Monum. Serb., 9; аще кто-либо будеть
прѣтвараѥ (станет переделывать, изменять сделанное), анатѣма
му буди, ib., 15.
По появлении деепричастия естественно ожидать здесь этой
формы на месте причастия. Действительно, мы ее находим в серб-
ском: он je био ходей, кад га позвали (Срезн., Мысли об ист.
рус. яз., 82); в старинном польском: pod jeny m ksiąžąciem tenzė
lud rozmajitego... prawa poźi(y?)wać niema, aby niebył, jako dziw,
rozmajite głowy mając, 1449, Ks. Ust., 71; в нынешнем переводе
библии: był stojąc i grzejąc się, Jo., 18, 18; byli siedząc i myśląc,
чего, однако, в нынешнем польск. литературном и в разговорной
речи не слышно.
В следующем: „самъ князь великій не стоялъ въ городѣ, толке
пріѣзжая на всякъ день“, Пек. 1, 290, не ясно, следует ли
понимать: „приезжая всякий день, не жил, однако же, в городе“,
или: „не жил, а только приезжал“. В последнем случае—„(был)
приезжая“, как „бѣ судя“, но, вероятно, уже с деепричастием, а
не причастием.
Аже вы есте пріѣхавъ къ Пскову, прикончивайте миръ,
Пек. 1, 249.
В современном великорусском, несмотря на редкость причастия
прошед. с ѥсмь и пр. в ст.-русск. памятниках, находим здесь

только деепричастие прошедшее: „он пришедши“; „он был ушед-
ши“, „были все уже проснувшись“ (Бусл., Γρ., § 199, пр. 6);
это мнимая неправильность, говорит Даль (Сл., 1, XXX), в общем
ходу по всей Руси, т. е. в вр. местностях.
...как сглянула на хоромное строеньице,
Припечаливши хоромное строеньнице, Барс, Причит., 1,
167;
Много Аника городов разорил,
Много Аника церквей растворивши,
И много Аника лик божиих поругавши,
И много Аника святыя иконы переколовши,
Много Аника христианские веры облатынил (Киреев.,Пес.,ІѴ,130).
Если разорил, облатынил, как предикаты, равносильны с
растворивши и пр., что кажется вероятным, то при деепри-
частиях, как и при причастиях на -лъ, опущен глагол вспомога-
тельный (есть ѵ. был).
Вдруг прибило тут (лодку) ко крутому ко бережку;
Я гляжу бедна горюша, приодумалась:
„За како ж да это место незнакомое?
Уж я во-веки ведь здесь небываютца (=небываючи)в, ib.,
256, т. е. небывавши, как в укр. „позапаляючи люльки“ (Котл.)
в смысле „позапалявши“.
Полон двор карет наехавши, Полна горница гостей сидя
(Шейн, Русск. н. п., 480), с отнесением „наехавши“ к подлеж.
„двор“, сходно со след.: „К нам наехал полон двор гостей“, ib., 501
А чіе ж гэто поле задремавши стоя?
Горацкое поле задремавши стоя.
Чаго ж яно задремало?.. Роман., Бр. сб., 1, 287.
В литовском сочетание прич. прош. действительного, равного
славянскому на -ъ, -въ, со всеми формами гл. существ, esral
buwau и пр. весьма обычно. Так как в этом языке, равно как и
в латышском, вовсе нет причастия, равного славянскому на -лъ,
а в славянских нар., наоборот, сочетания этого последнего (далъ
есмь и пр.) стали вытеснять сочетания, как ѥсмь давъ, то
можно сказать, что в литовском сочетания esml и пр. с причаст. =
слав, -ъ, -въ, играют ту же роль, что в славянском ѥсмь и
пр. с прич. -лъ. Сходство это еще увеличивается тем, что ѥсмь
и пр. с прич. настоящего, почти бесследно теряемое новыми
слав, языками, в литовском тоже не встречается. В силу такого
функционального сходства, сравнение с нижеследующими приме-
рами может быть уместно и ниже, где будет речь о сочетаниях
причастия на -лъ.
Литов. asz esu (=esmi) paklydęs, Schleich., Leseb., 183, я за-
блудился, букв, ѥсмь заблудивъея; в жен. ед.—esml paklydusi,
во мн. м. р. esam paklydę, ж.— paklydusios. Jis Jonas wilkejo rubu
isz werbludu plauku darytu ir apsijusęs buwo sziksznos diržu
Матф. 3, 4 — опоясывался (είχε ζώνην...), собств. бѣ опоѩсавъсѧ.

Kalwis po to gėre, kaip gėręs buwo, Schi., Leseb., 294, кузнец
после того пил, как и прежде (собств. „яко же и был сть
пилъ“, или'„бѣ пивъ“).
Jis dus žinę, kad wisi sumigę bus, ib., 136, он даст знать,
когда все заснут (букв, будуть засънувъше, т. е. будуть за-
снули).
Je mislyjo, kad ta merga cze bus buwusi, ib., 135, они подумали,
что та девица должна быть здесь (букв, будеть бывъ-
ши; в лит. будущ. с оттенком вероятности, как укр. мабуть,
собств.= имають быти).
Кроме того, в лит. глагол может стоять в желательно-услов-
ной форме, не имеющей себе этимологически равной в славянском:
tai butumbei mano piningus piningmainams dawęs, ir asz, su-
grįžęs, buczau sawąję „su numais atėmęs, Мат., 25, 17, тебе
было бы (= следовало) отдать, а я бы взял; ближе к литовскому:
ты былъ бы давъ, азъ былъ быхъ въз мъ (Schi., Lit. Gr., 302).
В латышском такие сочетания прич. прош. действ, с настоящ.
esmu, прошед. biju, будущим buszu, по словам Биленштейна
(Lett. Gr., §§ 356, 712—14), служат для выражения действия со-
вершенного. Хотя действительно бывают совпадения этих сочета-
ний с русск. прошедшим глаг. совершенного, но они не постоянны,
а потому не должны быть объясняемы свойством самого сочета-
ния, которое по отношению к совершенности и несовершенности
в русском смысле вполне безразлично. Ср., напр., латышек, „te
kaimini un kas winu paprėksz bija redzejuszi,4 ka wińsz bija
neredzīgs, Ио., 9, 8, литов. kaimynai ir kurie jį buwo matę
ubagą esantį (=с»ща нища1); О. Ев.: с сѣди и иже бѣах ви-
дѣли, іако слѣпъ бѣ. Здесь в латыш, и литов. также нет оттенка
совершенности, как и в славян, и русском: видели, видали, а не
увидали.
В немецких наречиях сочетания прич. наст, действ, с глаголами
быть и стать, начинаясь с перевода Ульфилы, где они боль-
шею частью, но не всегда соответствуют таким же греческим
оборотам, продолжаются в древнем и среднем верхненемецком,
куда они, очевидно, не могли быть занесены извне. В новом
верх.-нем. причастие здесь теряет флексии, т. е., переставая со-
гласоваться с подлежащим, становится столь же неподвижно, как
наше деепричастие. Таким образом, из причастий в гот. vas lāis-
jands (ήν διδάσκων), др.-вн. was lebende выходят нов.-вн. сочета-
ния ist ν. war lehrend, lebend, sprechend. Впрочем, новонемец-
кие формы лишь отчасти суть формы причастные и в этом
смысле глагольные, по значению, кроме времени, соответствую-
щие деепричастиям в „был выпивши“ и т. п.; частью же они
разрывают связь с другими глагольными формами и становятся так
1 Здесь лит. ubagas (= убог) — слеп, как влр. обл. нищ —слеп: „царь
глазами обнищал-, Аф., Ск., II, 80; „(сохряняй) буйныя головы от боли, ясныя
очи от нищоты (= слепоты)“, Киреев., Дух. ст., Бусл., Оч., 1, 87.

называемыми предикативными прилагательными: es ist überra-
schend, это поразительно. В английском формы, образовавшиеся из
согласуемых причастий в j am speaking, thou are gbing, сохра-
няют глагольную силу (Grimm, D. Gr., IV, 4—7; Vernaleken,
D. Synt., 1, 16, 22).
Немецким наречиям свойственны и сочетания прич. прошед-
шего с haben и sein, но сочетания эти представляют лишь
весьма отдаленное сходство со слав., каково чеш. jest zasluziv и
пр. Сочетания с haben устраняются из сравнения тем, что при
них, как и в соответственных романских формах, причастие стоит
не в именительном, а в винительном. Этот последний первона-
чально явственно обозначался окончанием (др.-вн. si eigun g i no-
ma na n druhtiti minan, имеют взятого господина моего), кото-
рое потом изгладилось, Grimm, Gr., IV, 69, 154—5, 158—9.
Что до сочетаний с sein, то в нем. нар. уже в незапамятные
времена исчезло прич. прош. действ., которое могло бы быть
сравнено со слав, на -ъ, -въ, или -лъ, а оставшееся прич. прош.
по происхождению есть страдательное, сохраняющее страдат. зна-
чение в глаголах транзитивных и переходящее ко значению дейст-
вительному в интранзитивных. Поэтому сочетания, как „er ist ge-
storben“, сходны с „умьрлъ сть“ и „jest zasluziv“ лишь в том,
что причастие в обоих случаях относится к прошедшему времени
и что в нем. оно до потери флексий тоже было согласовано с
подлежащим в роде, числе и падеже; впрочем, нем. оборот ближе
к латинскому, ιίο внешности страдательному „mortuus est“ (Grimm,
Gr. IV, 155—7).
4. Какими особенностями отличаются сочетания прич. действ,
наст, и прош. на -ъ, -въ с ѥсмь и пр. от простых глаголов в
соответственных временах?
Гримм находи в нем. сочетании глаг. существительного с
прич. настоящим „более живое выражение непрерывности дейст-
вия“ (der continuität, des nichtaufhörens der handlung). „Эффект
этого описания, говорит он, можно бы сравнить со своеобразно
развитою во всех славянских языках формою для vb. actionis im-
perfectae. Кто „ist essend“, тот ест без перерыва (in einem fort);
кто „war essend“,.тот не то что съел кусок и оставил, а еще ел
в то время, как случилось нечто другое. Правда, что обыкновенно
такой оборот совпадает по значению с различиями простых времен.
О едящем я могу говорить „er isst“ лишь до тех пор, пока он
продолжает есть; если он перестал, то деятельность его минула,
и для, обозначения ее оказывается приличною форма прошед. вре-
мени (ass). Точно так о деятельности того, который уже не был
едящим, вместо фор. ass должна быть употреблена форма более
отдаленного прошедшего „er hat gegessen“. Тем не менее живому
духу языка, тем паче такого, который не особенно богат формами
времен, прилично попытаться выразить события во времени“ (не
только простыми формами er isst, er ass, но) „еще иначе“ [Gram.,

IV, 4—5. Ср. Vernaleken, D. Synt., 1, 17, где говорится, что
обороты „er vermochte“ и „war vermögend“, „bleibt“ и „ist blei-
bend“ различаются так, что первые обозначают более моменталь-
ность (das momentane, aoristische), а вторые — длительность (das
dauernde, die dauer), или перфектность].
Мы,должны решительно отвергнуть приравнение сочетаний,
как ist vermögend, к славян, vb. actionis imperfectae и к чему бы
ни было, что у нас понимается под „видом“. Такие сочетания
существуют в славянском рядом с видом и независимо от него.
Не подлежит сомнению, что выражения „jest pochäzeje“ и „pochäzi“
совершенно одинаковы как по степени длительности, так и по не-
совершенности в славянском смысле этого слова. Видов в том
смысле, как они развились в славянском, никогда не было в не-
мецком, которому, однако же, наравне со славянским, свойственны
вышеупомянутые сочетания. В самом славянском, по поводу раз-
ницы между оборотами „бѣ судя“ и „бѣаше судя“, с одной сто-
роны, и „суди“, „судяше“-5-с другой, нет нужды говорить об
аористичности (έγραψα) и греч. имперфектности (Ιγραφον), так как
эта разница существует и в самых сложных оборотах и зависит не
от их сложности, а от свойства входящего в них времени глагола.
Невозможно объяснить особенности сочетания ѥсмь и пр. с
прич. наст, действ., не касаясь в то же время всех других соче-
таний этого рода: с прич. прош. действ., с прич. наст, и прош.
страдательным. Причастия, несмотря на свое различие, вносят в
такие сочетания один общий оттенок, сходный с тем, какой сооб-
щают составному сказуемому имена существительные, сохранившие
свой признак, и прилагательные, причем разумеется само собою,
что это сходство не простирается до тождества. Когда для объ-
яснения сочетаний с причастиями ставим на место сих последних
существительные, то этим увеличиваем расстояние сочетаний с
причастием от простого глагола, т. е., утрируя особенность этих
сочетаний, делаем ее более осязательною. Собственно говоря,
выражение „суть дань дающе“ вовсе не то, что „они данники“.
Такова же разница между „суть хитро сказающе“ и „они хоро-
шие рассказчики“; „не суть вѣдуще бога“ и (употребляя сербское
выражение) „они незнабожцы“; „быша работающе“ и „были ра-
ботниками, или рабами“; „бѣ кърмя“ и „кормитель бяшеть чернь-
цемъ и убогымъ“ (Ип. л., 112, 396); „бѣ вода текущи“ и „был
(тогда) поток“, „бѣ княжа“ и „был князем“; „бяху ловяще звѣрь“
и „они были звероловы“; „бѣ немога“ и „он был больной“, „был
болен“. Первые выражения занимают середину между вторыми и
простыми глаголами. Чтобы уяснить себе, в чем состоит эта
серединность, следует помнить, что разница между глаголом и
именем в тесном смысле этого слова сводится на противополож-
ность признака, представляемого возникающим в известное время,
и признака данного. Причастие изображает, как и имя, признак
данный, но так, что при воспроизведении его сохраняется память
о возникновении его от усилий лица, в силу чего этот признак

в причастии представляется данным в известное время. „Они крас-
нобаи“ значит: теперь, когда я говорю, я приписываю им такое-то
свойство, не ограничивая его никакими временными пределами,
напротив, „суть хитро сказающе“ значит, что им приписывается
такое-то свойство как современное (настоящее) по отношению ко
времени глагола. Так как время это изменчиво (суть бѣша, бѣа-
хуть, будуть), то одновременность с ним признака в причастии
настоящем может получить значение постоянства этого признака.
Выражение „будеше стеня и трясася“ и само по себе, независимо
от дополнения „до живота своего“, могло бы быть переведено:
„будешь постоянно стенать и дрожать“. Когда два события озна-
чены одно временем глагола и причастием, а другое таким же
временем глагола той же степени длительности, но без причастия,
то может получиться такой смысл, что время второго события
заключено как часть во времени первого, напр. „аще будете
которающеся, то погыбнете“; „Болеславъ бѣ Кыевѣ
сѣдя (и в один из моментов этого времени), Святополкъ же
рече“. Если первое событие означено аористом с причастием
наст., а второе преходящим, то такое неравенство в занимаемом
ими пространстве времени незаметно: „Адамъ же и Евга пла-
чющася бѣста, и диаволъ радовашеся“, Лавр, л., 38, может
быть понято так, что диавол радовался все то время, как они
плакались. Остается только разница в степени свойственности
признака подлежащему, большей в глаг. с причастием, чем в
глаголе.
Причастие прошед. в такой же обстановке означает признак,
рассматриваемый как данный, которого возникновение предшест-
вует времени соединенного с ним глагола: jest služiv. Здесь не
может быть речи о непрерывности действия уже потому, что та-
кое сочетание именно тем отличается от „ сть служя“, что в
нем действие, заключенное в služiv, продолжается во время,
о котором говорится (jest, byl) лишь как воспоминание, а как
объективная действительность лишь доходит до этого времени и
прекращается с его наступлением.
Так как для определения значения рассматриваемых сочетаний
удобнее всего помещать их между двумя крайностями: простым
глаголом, с одной, и сочетанием ѥсмь и пр. с существительным
(большею частью nom. agentis) или прилагательным („бѣ любя
жены“ — был женолюбив) — с другой, то в случаях, когда для
сравнения недостает подходящего имени, разница между сочет. с
причастием и простым глаголом менее нам ощутительна. Так, при
переводе на современный язык от нас ускользает разница между
„приѣха на мѣсто, идеже бяху лежаще кости го“ и „идеже
лежахуть“: вместо того и другого мы скажем „лежали“. Ясно
только, что в лежахуть — один акт мысли, а в „бяху лежаще“,
в коем соединено два различных времени, не совместимых в одном
движении мысли, таких движений два. На основании различия
между глаголом и причастием, такую же двойственность следует

признать и в „ сть судя“, несмотря на то, что здесь время и
глагола и причастия одно и то же.
Здесь мы приходим к вопросу, затронутому во введении
(стр. 119): чем отличается описательное время от составного ска-
зуемого и, в частности, к которой из этих двух категорий следует
отнести рассматриваемые здесь сочетания в то время, к коему
относятся наши примеры. Буслаев называет „бѣ учѧ“ и т. п. опи-
сательными формами спряжения (Γρ., § 199, 2). По моему мнению,
описательная форма спряжения отличается от простой признаком,
имеющим место только в мысли постороннего наблюдателя, а не
самого говорящего, именно: между тем как первоначальная слож-
ность одних форм (буду, будь) открывается только посредством
обширного сравнения/ первоначальная сложность других (напр.
укр. був-пси) видна всякому, несколько развитому, который так
их, вероятно, и напишет раздельно. Но для говорящего такой
разницы нет: описательная форма, если она действительно такова,
появляется в нем в момент речи как один прием мысли, а не два
или более, и в этом отношении есть такая же простая форма,
как буду и т. п. Что же касается до того, что такое есть один
прием, или акт мысли, для нашего собственного сознания, а что
два, то об этом молено судить по некоторым внешним приметам.
Прежде всего очевидно, что причастие членное не может со-
ставить с глаголом одной формы по крайней мере до тех пор,
пока чувствуется его отличие от бесчленного и его большая
сложность сравнительно с последним, и что менее всего похожи
на описательные времена сочетания, подобные следующим:
не сь ли сть сѣдѧи (6 καθήμενος) и проел, О. ев., Мариин.
ев., Ио., 9, 8;
си (Ольга) бысть предътекущія крестьяньстѣи земли, аки
деньница предъ солнцем и аки зоря предъ свѣтомъ, Лавр., 29;
7 бо мьстий прия Каинъ убивъ Авеля, а Ламехъ 70, понеже
бѣ Каинъ невѣдыи мьщенья прияти от бога, Ламехъ вѣдыи
казнь, бывши на прародителю его, створи убийство, Лавр., 62.
Миклошич замечает, что хотя причастие и причисляют ко гла-
голу, но это относится лишь к именной, а не» местоименной форме
причастия (V. Gr., IV, 132). Безусловно с этим нельзя согласиться,
ибо причастие, принимая член, от одного этого не перестает быть
Причастием и не становится прилагательным; но верно то, что
член, внося в причастие новое определение, не свойственное лич-
ному глаголу и неопределенному наклонению, тем самым удаляет
причастие от глагола и увеличивает в нем именной характер. Но
имя сущ. или прилаг. с глаголом (напр., Ольга была предшест-
венница...) не дает одной грамматической формы.
Если два слова слились для говорящего в одну форму, то
1) ни одно из них само по себе, отдельно от другого, не может
стать центром тяготения других слов; 2) ни одно отдельно от
другого не может подвергнуться функциональным (не фонетиче-

ским) изменениям. Ни одно из этих условий не соблюдено в сочет.
ѥсмь и пр. с причастием бесчленным наст, и пр. на -ъ, -въ. Что
до 1), то в „бѣ вельми немога“, „był vėmė sluze“ наречие
столь же явственно относится к одному причастию, а не ко всему
сочетанию глагола с причастием, как оно относится к одному при-
лагательному в „был очень болен“ и как прилагательное.тяго-
теет к одному существительному в „он был верный слуга“.
Ничего подобного мы не заметим в сочетании причастия на -лъ
со вспомогательным глаголом. Относительно 2) мы видим, что
причастие бесчленное наст, и прош. уже после своего сочетания
с глаголом ѥсмь и пр. может стать членным и может обратиться
в деепричастие. Отсюда следует, что сочетания „ сть судя“ ни-
когда не были одною формою спряжения, одним временем, но
всегда представлялись сознанию сочетанием двух форм.
ПРИЧАСТИЯ СТРАДАТЕЛЬНЫЕ С ѤСМЪ, БѢХЪ И ПР.
1. С точки зрения языка, имеющего, подобно греческому и
латинскому, особые цельные формы для страдательного сказуемого,
может показаться, что сочетания, стоящие на месте этих форм в
славянском, суть тоже грамматические единицы. Однако в вер-
ности такого взгляда можно у су мниться уже потому, что, исходя
от греческих форм έίόθη έκκόπτεται βάλλεται ήλαόνετο, можно увидеть
грамматические единицы не только в ст.-слав. „данъ бысть“,
но и в сочетаниях прич. страд, с глаголами более полновесными:
посѣкаѥмо бываютъ, въмѣтаѥмо бывають, гонимъ
бывааше.
Мало будет, если при этом сделаем лишь ту уступку очевид-
ности, что назовем славянские сочетания не простыми, а описа-
тельными формами: границы между описательною формою и соче-
танием двух форм нельзя будет определить. Если „посѣченъ
бысть“ есть описательная форма, то есть в сущности одна форма»
то почему „посѣченъ обрѣтесѧ “ есть не такая же форма, а соче-
тание форм? И „бысть“ и „обрѣтесѧ “ суть здесь глаголы вспо-
могательные, и если последний есть глагол вещественный, не до-
пускающий слияния с причастием в одну форму, то почему бы
и первому не быть таким же глаголомъ Если бы эти глаголы
были различны в грамматическом (не лексическом) смысле, то эта
разница должна была бы как-либо сказаться, чего, однако, не
находим.
Вообще ни один язык не может быть указом, где другому
языку нужно два приема мысли, а где один.
Не знаем, была ли когда-либо в славянском языке другая воз-
вратно-страдательная форма глагола, кроме доныне употребитель-
ной, предполагающей винительный падеж с А, и поэтому относи-
тельно поздней. Здесь история этого языка начинается для нас
с факта присутствия в нем двух причастий страдательных, общих
ему с литовским и латышским: настоящего с основною формою

окончание темы -ма и прошедшего с осн. оконч. темы -та, -на.
Вероятно, что в славянском было еще одно страдат. прич. буду-
щего, образованное посредством -ма от той темы будущего, ко-
торая дошла до нас в остатках (бышѫ ; ср. Schleich., Сотр., 2,
§ 219), возможно, что было и другое, соответствующее литов-
скому partie, necessitatis на -tinas (в слав, было бы -тьнъ)\ но
оставляя это в стороне, видим, что славян, язык, не прибегая
к возвратному глаголу, может выразить страдательность в сказуе-
мом лишь посредством сочетания одного из двух названных прич.
страдательных с глаголом. Оттенок страдательности, вносимый
причастием в сказуемое, не зависит от того, будут ли сочетаться
с этим причастием формы ѥсмь, бѣхъ, быхъ и пр., или дру-
гие глаголы, как бываю, ѩвлѭсѧ И пр. При этом всякое соче-
тание выражает явление в виде двух событий: одного, означенного
глаголом, другого — причастием.
Причастие настоящее страдательное означает действие, проис-
ходящее одновременно с тем, которое означено глаголом. Кажется,
что. мнение Шлейхера, будто это причастие всегда выражает дли-
тельность или многократное возникновение действия („die dauer
oder das oftmalige eintreten der handlung“, между тем как прич.
прош. страд. — das geschehen sein der handlung, Lit. Gr., 303) не
только не применимо к славянскому, но неверно и относительно
литовского. Правда, можно представить себе причастие наст, страд,
фоном, на котором изображается событие, означенное глаголом,
сочетаемым с этим причастием; но основанием этому служит не
длительность или многократность именно этого причастия, а более
общее его свойство. Причастие наст, страд., как и всякое другое,
означает признак более постоянный, чем тот, который изображается
в глаголе (vb. finit.). „ сть любимъ“ может быть объяснено
так: „он существует в настоящее время, имея тот признак, что
его любят“, причем кажется, что этот признак, занимая все про-
странство настоящего времени, обозначенного глаголом, выходит
за пределы этого времени в прошедшее. Из контекста может вы-
текать необходимость передачи этого сочетания посредством „er
pflegt geliebt zu werden“, но в самом сочетании это „pflegt“ фор-
мально не выражено. Подобным образом литовское „tai у r sakoma“
(букв.: это есть рекомо, говоримо) только в силу контекста мо-
жет быть переведено посредством „man pflegt zu sagen“, но само
по себе не более длительно, чем „man sagt“. Вст.-русском и ст.-слав.
вместо приведенного литовского оборота стояло бы „ сть съказаѥ-
мо“. Здесь точно есть оттенок длительности и происходящей от-
сюда обычности, но причина этому не в настоящем времени и
страдательности причастия, а в том, что оно образовано от темы
более длительного глагола. Сочетание „видимо бывает“ мы объяс-
ним посредством „всякий раз как бывает, бывает видимо“, с тем чтобы
показать, что здесь из многократности или большей длительности
глагола вытекает смысл многократности связанного с ним прича-
стия и что только поэтому возможен перевод „man pflegt zu sehen“.

То же причастие с другим глаголом, напр. „видимо сть“, дает
только смысл „man sieht41, „es ist sichtbar“.
Причастие прошед. страд, в слав, и литов. означает действие
прошедшее по отношению к тому, которое означено сочетаемым
с ним глаголом: „пьсано сть“, „yra raszyta“, как и „ сть с дивъ“,
независимо от разницы в залоге, означают, что возникшее в про-
шедшем продолжается в своем идеальном существовании и в на-
стоящее: „оно теперь есть бывшее писанным“1.
Первоначально эта форма в обоих языках не имеет никакого
отношения ни к степеням длительности, ни к совершенности и
несовершенности; но потом в славянском и эти оттенки присоеди-
няются к основному значению причастия: укр. казан о, сказано,
росказувано, наросказувано.
До тех пор, пока оба страд, причастия сохраняют способность
входить в сочетание с глаголом для образования сказуемого, в этом
последнем всегда явственно различается изображение двух собы-
тий и двух времен, почему такое сказуемое и не может считаться
одною формою. В этом отношении нынешний русский литератур-
ный язык, развившийся из древнего языка почти без перерывов и
поэтому проникнутый консервативными стремлениями, малым чем
отличается от ст.-слав. и др.-русского, так как сохраняет оба при-
частия. Он лишь слегка отмечает некоторые сочетания прич. наст,
страд, как более архаические, менее употребительные, но удер-
живает их. Может показаться, что неловко сказать „был ругаем“,
но все-таки это по-русски и отличимо без всяких объяснений от
вполне обычного „был руган“. На свойственной нынешнему языку
1 Как прошедшее, идеально продолжающееся в настоящее, сочетание
„(есть) писано v. написано“ наравне с сочетанием „есть с»дивъ ѵ. ос дивъ“
может быть с оговорками приравниваемо к perfectum разных языков. Так, Ша-
франов (О видах р. гл. м., 1852, 10—11) не без некоторого основания сбли-
жает нем. прош. „ich habe gesagt“ с вр. бессубъектным оборотом, состоящим
из родит, с предл. у, для означения предмета, коему принадлежит действие,
и есть (опускаемого) ѵ. было с причастием страд, прош.:
У меня ли у младой в доме убрано: Ложки вымыла, во ши вылила =
ich habe in Ordnung gebracht, в архаическом смысле „имею убранное“;
У дородного добра молодца
Много было на службе послужено:
На печи было вволю полежано;
Много цветного платья поношено;
По подоконью онучей попрошено;
И сахарного куска поедено:
У ребят корок поотымано;
На добрых конях поезжено
(На чужие дровни приседаючи).
У дородного добра молодца
Много было на службе послужено:
На поварнях было посижено,
Кусков и оглодков попрошено,
Потихонку без спросу потаскано:
Голиками глаза повыбиты,
Ожегом пелечи поранены.
Но для точности сравнения следует иметь в виду, что а) нем. ich habe
(v. hatte) gedient безразлично по отношению к совершенности и несовершен-
ности (было служено и послужено) и степеням длительности (было и бывало
убрано); Ь) что русск. оборотов с наст, и прош. глагола (сделано, было сделано)
нельзя отделить от таких же оборотов с будущим: „у меня будет сделано“;
с) что нем. „ich habe“ с явственным некогда винительным причастия соответст-
вует и русск. субъектному обороту: у меня плечи поранены, ich habe verwundete
schultern.

степени развития категорий совершенности и несовершенности
глаголы совершенные не имеют причастия настоящ. страд, (равно
как и действительного), вследствие чего мысль языка начинает
роднить самое понятие о причастии прошедшем страдательном с
совершенностью. Поэтому-то и, наоборот, причастие прошедшее
страд, от глаголов несовершенных более длительных как бы на-
чинает выходить из употребления, по крайней мере в отдельных
случаях: можно сказать „был ускоряем, упрекаем, обвиняем, рас-
пространяем, устраняем, сберегаем“, „было приобщаемо, сообща-
емо к сведению“, но нельзя сказать.„был ускоряй, упрекан“, „было
приобщано“. Хотя, таким образом, употребление причастий стра-
дательных и ограничивается, но оба они сберегаются, обоюдно
поддерживая в себе отношение ко времени. Между тем устране-
ние различия во времени между причастием и глаголом, с ним
сочетаемым, хотя само по себе еще не может произвести слияния
такого сочетания в одну форму, но составляет одно из условий
такого слияния. По-видимому, с этой точки зрения следует смо-
треть на потерю причастия настоящего страд, в нынешних обла-
стных русских говорах, в сербском, чешском, польском1 и
на перенесение части его функции на одну форму на -я, -т. Ср.,
напр., „не дъвѣ ли пътици цѣнимѣ ѥсте“, О. ев., Мат., 10, 29,
с чеш. zdaliž ne byvaji prodaväni dva vrabečkove...; страхъмь ве-
ликъмь одрьжими бѣахѫ, ib., Лук., 6, 37, и чеш. bazni naplneni
byli; гонимъ бывааше, Лук., 8, 29 — by vai puzen и пр. Так и
в старинном польском, где причастие страд, на -н, -т и в опре-
деленно-личном сказуемом стоит еще в именной (бесчленной)
форме: ocziscion, ubielion bądą (XIII в. Maciejów., Dodatki do piśm.
pol.) 4) jest uczinion (XIV—XV в., ib., 17, 21). В нынешнем польском
бесчленно это прич. только в среднем роде ед. ив сказуемых
безличных (będzie dano и безлич. zrobiono, wzięto), а в других
случаях — оно членно, как большинство прилагательных: bywał
pędzony, Лук., 8, 29; kochany jesteś ( = ты любим), как jesteś do-
bry. Таким образом, если, с одной стороны, облегчено слияние
причастия с сопровождающим его глаголом потерею причастия
наст, страд., то с другой — оно затруднено уравнением оставше-
гося причастия страд, с прилагательным. Мы знаем, что такого
уравнения не бывает там, где язык действительно достигает
1 Непопулярность этой формы уже во времена Ю. Крижанича была пово-
дом к тому, что он говорит о ней следующее: „У греков страдательное прич.
настоящ. времени образуется от 1 л. мн. ч. наст.: от φιλουμεν — φιλουμενος. Так
как это причастие у греков в очень большом употреблении, то и наши пере-
водчики выдумали такое же... и от того же 1 л. мн. ч. любим1 творят
новую, никогда в людях не слыханную речь любим и производное имя лю-
бимец... Такого причастия и не было и не будет в словинском (т. е. рус-
ском в смысле общеславянского). Обычны только два слова: видом в русской
общей “(т. е. собственно русской) и знаком в лешской отмене, но и те суть
простые прилагательные, ибо не означают ни настоящего, ни какого-либо
иного времени и не согласны с сим числом (т. е. с 1 л. мн. ч. видим, знаем);
„знаком происходит от имени „знак“ (Граммат., стр. 102).

слияния составного сказуемого в о д н у форму: причастие прошед,
на -лъ, как причастие, и в польском постоянно остается бесчленным.
2. Кажется, можно найти средство для измерения степени пре-
дикативности причастий и прийти к заключению, что причастия
страдательные с довольно давнего времени более близки к прила-
гательному и тем самым менее предикативны, чем причастия наст,
действ, и прошед. действ, на -ъ, -в ъ. Для этого следует сравнить
наклонности причастий и имен к роли аппозиции, стоящей на пе-
реходе от предиката к атрибуту.
а) В этом отношении наиболее явственно сказывается отличие
причастия от имени в слав. прич. действительных наст, и прош.
на -ъ, -въ, а в литовском и латышском, кроме соответствующих
им, еще в прич. наст, действ, втором и причастии будущем.
В славянском упомянутые причастия в бесчленной форме вовсе
не употребительны как атрибуты в тесном смысле, а в членной
форме, поставленные атрибутивно, легко переходят в прилагатель-
ные, напр. русск. текучая вода, сумасшедший человек.
Напротив, эти причастия без члена, как аппозиции, даже изменяясь
в наречия, сохраняют причастный характер, т. е. становятся дее-
причастиями. Подобно этому, в латышском атрибутивное употреб-
ление причастий, соответственных упомянутым, будучи ограничено
причастиями глаг. интранзитивных, легко лишает их отношения ко
времени и переводит в область прилагательных, напр. tekutš
udens (текучая вода), nuspradzis kaķis (дохлая кошка), о чем
Biel., Lett. Gr., § 747, 759. Причастия эти от глаголов транзи-
тивных, поставленные перед определяемым атрибутивно, противо-
речат духу латышского языка. Не по-латышски сказано, напр.,
milėjuts tews (любящий отец); Jezus numani ja tö nu sewun i z g ā-
juszu spėkų (Исус ощутил от себя į = него) исшедшу(ю) силу),
Biel., ib., § 747, anm. 2, § 760, anm. 1. Выражения эти ошибочны
потому, что заключают в себе противоречие между местом, зани-
маемым причастием перед определяемым, местом, свойственным
атрибуту, и невозможностью употребить такое причастие атри-
бутивно. Биленштейн указывает только на один выход из та-
кого противоречия, именно на разложение предложения на два:
numanija, ka speks nu wina izgājis (ощутил, что сила из него
вышла). Быть может, такой выход только и есть в нынешнем
языке; но, кажется, можно в более древнем языке предположить
возможность аппозитивного прич. после определяемого, по об-
разцу славянского „ощути сил» ишьдъшѫ отъ нѥго“. Прича-
стие наст. II на - d a m (a) s, ж. -damа в литовском и латышском
вообще не может быть поставлено иначе, как в качестве прило-
жения подлежащего (Sehl., Lit. Gr., § 141; Biel., Lett. Gr.,
§ 756—7).
Рассматриваемые причастия действ, (кроме -л ъ, о котором речь
особо) не только сами по себе достаточны для выражения аппо-
зитивного отношения, но и не могут входить для этого в сочета-
ния с какою-либо вспомогательною причастною формою. Кажется

столь естественным, что нельзя было никогда сказать „въставъ
си (ν. бывъ) и рече“, что упоминать об том странно; однако
в этом — важное отличие этих причастий от существительных,
прилагательных и причастий страдательных.
В отличие от бесчленного причастия действительного славян-
скому бесчленному прилагательному искони было свойственно быть
определением в тесном смысле (атрибутом). Между прочим, в рус-
ской народной поэзии это в значительной степени сохранилось и
доныне. Между тем бесчленное прилагательное, подобно сущест-
вительному, в качестве аппозиции и в старинном языке встречается
весьма редко: „крестъ цѣловавше, блюдѣте, да не, приступи и
(чит. пре-), погубите душѣ (ѣ = е = Α} своеѣ (ѣ = = ). Лавр.,
102; же скажю не слухомъ бо слышавъ, но самъ о семъ на-
чал ни къ, Лавр., 90\ Мы чувствуем, что выражение, как „Все-
володъ, благовѣрьнъ и богобоязнивъ, не хотяше...“,
нас уже не удовлетворяет, не исполняя умысла выразить аппози-
тивность так определенно, как выражает ее имя со вспомогатель-
ным аппозитивным причастием: „Всеволодъ, богобоязнивъ сы
ν., буда, не хотяше...“, „да не, преступни су те (буду-
че), погубите“, „скажю, самъ сы о семь начальникъ“. Точно
так же редко в старинном языке и неловко с точки позднейшего
языка употребление прилагательного в косвенных самостоятельных
падежах на месте обычных здесь причастий или имен с причастия-
ми: „князю же Всеволоду благовѣрну и богобоязниву,
не хотяше (он же) того сотворити“, Лавр., 163; „въ то же время,
Черниговскому князю немирну, воеваше Олегъ Святославичь
Черниговскую волость“, ib., 156 Хотя бы мы и допустили, что
не необходимо здесь предполагать опущение причастия [немирну
сущу и т. п.), все же нужно признать, что стремление языка
в подобных случаях состоит в устранении бесчленного прилага-
тельного от роли аппозиции. В нынешнем русском, по крайней
мере литературном, возможны только членные прилагательные
в приложении: „Всеволод, (князь) богобоязливый, не хотел“.
Обращаясь затем к причастиям страдательным, мы видим, что,
как аппозиция, они занимают середину между прилагательными и
причастиями действительными. Подобно последним, они сами по
себе, без вспомогательного причастия, в бесчленной форме, в ста-
ринном языке весьма обычны как аппозиции: лишаемъ, не
мьсти; ненавидимъ, любо гонимъ, терпи: хулимъ, моли,
Лавр., 101; шелъ еси былъ на стрыя своего на Михалка, по
1 В выражении „и посолъ тоѣ ночи пьянъ разшибся“ (нач. XVI в.
Ак. Зап. Рос., I, 254) пьянъ, несмотря на то, что мы его переведем посред-
ством „будучи пьян“, есть не аппозиция, а атрибут, входящий в сказуемое.
По-видимому, так следует понимать безвестен в следующем: „И может,
без тебя б мой слабый дар завял безвестен, без плода, без цвета“.—
Крыл., но в следующем наречие при прилагательном заставляет считать по-
следнее аппозицией: „Я уж веки здесь, тих, скромен завсегда,лежу смир-
нехонько“.— Крыл.

вабленъ Ростовци, ib., 162; побѣже, гон им ъ божьимъ гнѣвомъ,
ib.; гнѣвъ, укротимъ лжею, проливаеть сваръ, ib., 170; измроша,
убиваеми гнѣвомъ божиимъ, ib.; възвратися, с(ъ)храненъ
богомъ, ib.; иде, позванъ великимъ княземъ, Троиц., 210;
держимъ же, Игорь видѣ брата своего крѣпко борющася, Ип.,
131 (433); немало зло подъяша безвинніи хрестьяне, отлучаеми
отець отъ роженій своихъ, жены отъ подружій своихъ, ib. Так
было некогда, а отчасти и есть и в других слав. нар. Ср. серб.:
и пан> je лијеп, обучен, и накиһен; польск. стар. Bolesław, gnie-
wem pobudzon, przywolił go zabić (Miki., Gr., IV, 144). Так и
в дательных самостоятельных: бысть радость велика по всѣмъ
землямъ тѣмъ, свобоженымъ имъ отъ поганыхъ, Лавр., 190; древ-
нее была бы бесчленная ф. „слобоженомъ имъ“ (ср. Mikl., Gr.,
IV, 832, 843).
Такое бесчленное аппозитивное причастие довольно обычно
в стихотворной речи литературного русского языка еще прошлого
и нынешнего века, именно оно весьма часто у Крылова: ,а наш
корабль, рукой искусною водим, достигнул пристани и цел, и
невредим; могучий лев, гроза лесов, постигнут старостью,
лишился силы; на берег выброшен кипящею волной, пловец
с усталости в сон крепкий погрузился; как-то вышел он, сей мы-
слью занят, в поле; третий, алчностью к сокровищам томим,
так рассуждал; а бедный пруд год от году все глох, заволо-
чен весь тиною глубокой, зарос, зацвел осокой; и серый рыцарь
мой, обласкан по уши кумой, пошел без ужина домой; дере-
вянный, бог..., от головы до ног обвешан златом, стоял в на-
ряде пребогатом“ и пр. То же и в наше время: Мирозданием
раздвинут, хаос мстительный не спит: Искажен и опроки-
нут, божий образ в нем дрожит...“ (А. Толст.); ,Всюду в зе-
лень убрана, торжествуя хвалит бога жизни полная весна“ (id.).
В нынешней прозе здесь только членное причастие: „занятый этой
мыслью, он вышел в поле“.
С другой стороны, прич. страдательные, подобно существи-
тельному и прилагательному, в аппозиции могут сочетаться в ста-
ринном языке со вспомогательными причастиями, а в позднейшем —
с деепричастиями: казними бо, владыку познаемъ, его же про-
гнѣвахомъ; прославлени бы вше, непрославихомъ; почтен и
бывше, непочтохомъ, Лавр., 166; паче всѣхъ почтени бывше,
горѣе всѣхъ сдѣяхомъ грѣхы; паче всѣхъ просвѣшени бывше,
...паче инѣхъ казними есмы, ib.; сынъ человѣчьскыи, уби въ бывъ
(άποχτανθείς), в третий дьнь въскреснеть, О. ев., Марк., 9, 31;
такие же сочетания прич. ссы, бывъ в древ, переводе слов Григ.
Бог. (Будилов., 56, 1). То же в дательных самостоятельных: об-
рѫченѣ бо бывъши матери го Марии Иосифови (μν^στεοθείσης της
μητρός αότοο Μαρ?ας), прѣжде даже не снѩстасѧ, обрѣтесѧ имѫщи
въ чрѣвѣ отъ духа св та, О. ев., Мат., 1,18.
Оба способа аппозитивного употребления прич. страд, в той
же мере свойственны и литовско-латышскому.

Способы эти дают различные результаты, так как сами по себе
прич. страд, не могут выразить тех четырех оттенков, какие
имеют их сочетания с двумя причастиями действит. (любимъ
сы и бывъ, изгнанъ сы и бывъ). Имя в таких сочетаниях
дает только два значения (добль сы и бывъ), и в этом, между
прочим, его отличие от причастий.
б) В связи с большею наклонностью прич. страдательных,
чем имен, к аппозитивному употреблению могла бы находиться
способность этих причастий быть без помощи глагола сказуемыми
придаточных предложений, связанных с главными посредством от-
носительных слов, в случаях, подобных рассматриваемым ниже
(„не бысть, кто донеса“ и т. п.). На деле, однако, встречаются
только такие примеры этого рода, в коих причастие страдатель-
ное присоединяется к главному сказуемому посредством сравни-
тельной частицы и в коих на месте этого причастия могло бы
стоять и имя: „сътворися акы боденъ“. И в латышско-литовском
прич. страд, склонны иметь такую функцию не сами по себе,
а, как менее предикативные сравнительно с прич. действительными,
лишь в сочетании с сими последними. Примеры, которые, судя
по наружности, опровергают это положение, объясняются опуще-
нием вспомогательного глагола: лит: nedumok, kad wisi karalaus
waikai užniuszti (yr), bet Amons tikt wiens užmusztas (yr),
Царей, II, 13, 32, как в русск.: не думай, что все царские де-
ти убиты, но только один Аммон убит: atsakė:žmones pabėgo
isz muszio ir daug žmonių uzmuszti (yr), taipjau ir Zaulas nu-
mirręs (yr), ib., 1,4 = отвечал: люди бежали из битвы и много
людей убиты, также и Саул умер. Если бы такие обороты
были приняты за oratio obliqua, то для обозначения косвенности
речи нужно бы было в литов. поставить при прич. страд, действи-
тельное: kad uzmuszti esą (букв.: іако убиѥни с»ще). Подобно
этому, и в латышском. Сравним, с одной стороны, латыш, сосла-
гательные обороты с безглагольными причастиями действ, в ска-
зуемом: es celuts (прич. наст, действ., букв, (что) я поднимая);
es celsziits) (пр. буд. действ.=что я подниму); с другой — соот-
ветственные обороты с причастиями страдательными es es u t ce-
ļams (дееприч. наст, действ, с прич. наст. страд.=букв. (что) я
будучи поднимаем); но со значением дебитивным: „что я должен
быть поднимаемъ; es esut celts (деепр. наст, действ, с прич. прош.
страд., букв, (что) я будучи поднят, т. е. что я поднят). Мы
видим здесь на стороне причастий действительных предикативную
самостоятельность, а на стороне страдательных лишь способность
сочетаться с предикативными причастиями (Bielenst., Lett. Gr.,
§ 361, 371, 372).
Если причастие прош. действ, в лат. является в сослагатель-
ных оборотах не самостоятельно, а в сочетании с дееприч. наст,
действит. (es esut celis, букв, (что) я будучи подняв; es esut
bijis celis, (что) я будучи быв подняв, т. е. что я было поднял);
то это происходит не от того, что оно не может стоять само-

стоятельно, а от того, что упомянутые сочетания (esut celis) вы-
ражают в сослагательном особый оттенок времени, соответствующий
изъявительному сочетанию esmu celis (так назыв. perfectum) и от-
личный от того, который обозначается прошедшим простым (cėlu,
по знач. приравниваемое к aor. и imperf.). Но причастие прош.
действ., как сказано, и одно может быть сказуемым зависимого
предложения: es neatcerius, ar tevi köpä dzēris, не припомню, пив
(без глагола в знач. „пил ли я“) с тобою? Biel., Lett. Gr., § 761.
Если из сказанного следует, что причастия страдательные ме-
нее аппозитивны и предикативны, чем действительные, то тем
самым доказано, что они менее действительных наклонны к слия-
нию в одну форму со вспомогательным глаголом. Поэтому, если
даже и „ сть сѫдѧ“ есть не одна форма, а две, то тем большее
основание имеем сказать то же самое о сочет. „ сть сѫдимъ“,
„ сть сѫжденъ“. В новом языке выражения „он любим“, „он осу-
жден“ по степени грамматической слитности могут быть поста-
влены на одну доску не с выражением „он любил“, заключающим
в себе наиболее предикативное из причастий, а скорее с „он прав“.
СОЧЕТАНИЯ ИМЁН С ѤСМЬ, БѢХЪ И ПР. В ДРЕВНЕМ ЯЗЫКЕ
1. а) В древних славян, наречиях прилагательное в именитель-
ном при ѥсмь и пр. в большинстве случаев стоит в бесчленной
форме: да видѧшеи слѣпи бѫдѫть, О. ев., Иоан., 9, 39, что
в нынешнем литератур, русск. передается обыкновенно такою же
бесчленною формою прилагательного: „чтобы стали слепы“. Для
выражения другого оттенка, отчасти сходного с тем, который пе-
редается ныне творительным прилагательного („чтобы стали ѵ.
пусть будут слепыми“), древний язык имел возможность при-
бегнуть столько к местоименной форме прилагательного: „да бѫ-
дѫть слѣпии“, по образцу: „мънози же бѫдѫть прьвии послѣд-
нии (=последними, die letzten; в греческ. έσχατοι без члена), а
послѣдьнии прьвии (в греч. πρώτοι без члена), О. ев., Мат., 19,
30. Здесь членное прилагательное, хотя и не заключает в себе
своего ближайшего субъекта или своей субстанции (как „слѣпьць“),
хотя и не становится существительным, но выражает воспомина-
ние того, что заключенный в нем данный признак был уже мы-
слим прежде в связи с подлежащим: слѣпии, т. е. слѣпи —
j и = те, которые слепы, о которых мы уже знаем, что они
слепы (Ср. Miki., V. Gr., IV, 132). Местоименность прилагатель-
ного как предикативного атрибута не разрушает его связи со
вспомогательным глаголом, но делает эту связь менее непосред-
ственною.
б) В цел. и древ, русском, как и во всех древних слав, наречиях,
в рассматриваемом сочетании прилагательное в сравнительной сте-
пени есть именно прилагательное, т. е. согласуемо: „ да ты бо-
лий си отьца нашего Іакова“, Ио., 4, 12; „и б деть послѣдьнѣя
льсть горьши первый“, О. ев., Мат., 27, 64; въ кый часъ соулѣѥ

ѥмоу бысть, Ио., 4, 63; мънозѣхъ пътиць соулѣйше ѥсте, Лук.,
12,7. Укр. наречие сохраняет здесь возможность прилагательного,
но в членной форме (частью фонетически явственной, частью стя-
женной): „невже (хиба) ти білший отця нашого“ и пр.; оно огра-
ничивает лишь это употреблением наречия из бесчленной формы,
притом в пределах одного и того же говора: „гість гірший (и гірше)
татарина, мила краща (и краще) злота“ (Ср. Mikl., Gr., IV, 460). В вр.
говорах, кроме бр. (которые и в этом могут приближаться к укр.),
по правилу здесь только наречие: „не в пору гость хуже татарина“.
2. Существительное ставится здесь в древнем языке только
в именительном, без чего составное сказуемое (и составное при-
ложение) было бы невозможна. Позднее ставится здесь частью
именительный, частью творительный:
Въ истин» сынъ божий си, О. ев., Мат., 14, 33. В русск.
именит., в польск. твор. Нѣси другъ кесареви, ib.,Иоан., 19, 12.
В руск. именит., в польск. творит.
И бѫдѫ съпричѧстьникъ Христосоу, Supr., 165, 7. Се творл
бѫдеши ми дроугъ присный, ib., 47, 28. Аште ли и чловѣколюбьци
бѫдемъ по съмрьти, нич'тоже отъ того приобрѧштемъ, ib., 276, 28.
Рьци да камению се хлѣби б»д»ть, ib., Мат., 4,3. Русск., польск.
творит. Бѫдете мои ученици, ib., Мат., 4, 3. Русск. именит, и
твор., польск. твор.
Богъ послухъ тому, Лавр., 106. Русск. имен., польск. bóg
świadkiem, чеш. buh toho svedkem.
Мы ти будемъ помощници, Лавр., 114. Хрестъ цѣловалъ на
томъ, яко кто ся кого останеть, то тый будеть обоимъ дѣтемъ
отець, Ип., 80, Пожаловала есмь... игумена N, или кто иный игу-
менъ (т. е. -омъ) будеть по немъ, Ак. ист., 1,98 (1450); при-^
казщику N, или кто по тебе на Костромѣ иные городовые при-
каз щи к и будутъ, ib., 337 (1565, и так часто в грамотах XV —
XVII вв.).
Богъ ти буди послухъ, Лавр., 109. Буди ми другъ, ib., 28. Его
же намъ изволиши самъ, тъ намъ буди отець и игуменъ, ib., 80.
Его же повелѣнью быхъ азъ грѣшный первое самовидець, ib.,
90. И бысть праведьникоу и оученикома го гробъ пештера та,
Supr., 159, 5; и бысть дияволоу лоза съмрть, намъ лоза животъна,
ib., 260, 29. Разболѣвся и бысть мнихъ, Новг. 1,27. Стефанъ,
иже бысть въ него (Феодосия) мѣсто игуменъ, въ се же время
бысть епископъ, Лавр., 90. И бысть игуменъ и пастухъ черно-
ризьцемъ Ѳедосьева манастыря, Ип., 126. Конечное же отвержеся
Христа и бысть бесурменинъ, Лавр., 204. Придоша... рекомии
Болгаре, сѣдоша по Дунави, насельници (Микл., Эрб. читают
„насильници“); Словѣномъ быша, ib, 5.
Во всех этих примерах в русск., польск. творительный.
Инии же не свѣдуще рекоша, яко Кій сть перевозникъ былъ
(Русск. именит.,.твор.; польск. твор., чеш. že byl jest pfevoznįk,

Эрб.); аще бо перевозникъ Кій (чеш. kdyby však byval prevozni-
kem, Эрб., польск. твор.), то не бы ходилъ Царюгороду, ib., 4.
Послемъся къ Васильеви попови rļa Щьковицю, абы былъ
намъ игуменъ и управитель стаду черноризиць (=ьць), Ип. 126.
СОЧЕТАНИЕ ПРИЧАСТИЙ, КРОМЕ ПРОШ. НА -ЛЪ, С ГЛАГОЛАМИ,
КРОМЕ ѤС-, БЫ-
1. Причастиям этим соответствует в греческом частью прича-
стие же, частью неопределенное наклонение; в новых славянских
наречиях — частью развитое придаточное предложение, частью не-
определенное наклонение, причастие в творительном и дееприча-
стие. Стало быть, в этих последних наречиях находим здесь зна-
чительно большее разнообразие форм, чем в древнем языке.
Мьняахѫ духъ вид ще, О. ев., Лук., 24, 37, έδόχουν πνεύμα
Οεωρεΐν, думали, что видят; серб, да виде, чеш. že vidi, польск.
že widzą. Юже мьнитьсѧ имы (δ δοχει εχειν) ВЪЗАТО б деть отъ
нюго, Л., Мат., 25, 29. Ѥже мьнитьсѧ имѣѩ отъиметьсѧ отъ нюго,
ib., Лук., 8, 18. Се бо мьнитьсѧ уне бѫды приложите ко глаго-
ланыимъ (βέλτιον είναι προσΗεΐναι), XI в., Будилович, Иссл. 13 сл.
Григ. Богосл., 19. Сь мьняашесѧ дрьжѧ, χρατείν αυτός ύπελάμβανε,
ib., 48. И мняисѧ стоя да сѧ блѧ(ю)деть непасти, Изб. 1073,
73 (2-й падеж в подлежащем).
И такъ путь (=таков обычай) жены любодѣица, яже ѥгда съ-
твори, отъмывъшися, ничьто же ся мьни сътворьши бесъ-
чиньна (Изб. Свят. 1073, Срезневск., Пам. русск. п., 139=думает,
что не сделала). Но и мнимся бога любяще (=думаем, что
любим); но аще потщимся заповѣди его сохранити, тогда явимся
бога любяще (окажется, что любим), Лавр., 129. И мняшеся
умомъ сѣдя у церквы святою (ему думалось, что сидит, вообра-
жал себя сидящим), XIV в., Срезн., Ск. о Бор. и Гл., 34. И ши-
ротой подрагъ, мьнѧштесѧ (фарисеи) законъ сохранѧште, ве-
личаютъ, Supr., 250, 10 (2-й падеж в приложении).
Дроузии бо пр мь нѣкая прѣгрѣшения видимисѫть имѫште,
въ тайнѣ же велика оуправлѥния къ богоу творѧште, въ насъ
грѣшьни Сѫште мьнѧться, оу бога же с»ть правьдьни,
Изб. 1073, 74.
Такое же непосредственное сочетание со вторым именитель-
ным причастия следует принять и для синонимов гл. мьнѣтисѧ ,
между прочим для вѣдѣтисѧ , на основании оборотов, как „не
ВѢДАТЬ C , чьто твор ще“, о коих — ниже. Ср. в греч. причастие
в именит, при έοικα, кажусь, αισθάνομαι, замечаю, γιγνώσχω, узнаю,
οίδα, знаю, σόνοιζα μοι, сознаю в себе.
Ѥгда же си услыша старецъ, сътвори ужегыи сѧ, XIV В.,
Срезн., Пам. с. письма, 221. Более древний язык требовал бы
здесь бесчленного причастия: сътвори ужьгъ СА, показал вид, что
обжегся. Творити и без с А принято за средник гл.

Тѣлнаго ради женьскаго (=относительно менструации) со Ор-
кадіемъ молвихъ се со игуменомъ, а творяшеся и епископа
прош a въ (сказывал, будто спрашивал) и инѣхъ, а не покладоша
ни за что же, Въпраш. Кюрик. по сп. XIII в., Калайд., Пам., 181.
Творять инии слышавъше отъ инѣхъ епископъ, ib., 191.
Повѣдаше бо ся изъ иного града пришедши (сказывалось
пришедшею), XIV в., Срезн., Ск. о Бор. и Гл., 38.
Да C бышѧ явили человѣкомъ постѧще, О. ев.,
Мат., 6, 16, δπως φανώοι νηστευοντες, ut appareant jejunare. Да не
явишисѧ человѣкомъ ПОСТ С , ib., 6, 18, όπως μή φανής ν^στεύων.
Довьлѣ мънозѣмъ наплънивъ уши, ήρκεσε πλεροδν άχοάς,
XI в., Будил., 1, с. 48.
Данило... сожалиси отславъ сына си Лва и воѣ, Ип., 190
(546), т. е. не „отославши, пожалел“, что было бы выражено по-
средством „отъславъ и (а) съжалиси“, а „пожалел, что отослал“.
Боуди правдивъ тако, яко не кайся правды дѣля и закона бо-
жия и приложа главы, Поуч. Луки Жид., Р. Дост., 1, 8, где
можно ожидать прич. прошед. „не кайся главы приложивъ“,
или, если к а яти с я = жалеть,— неопределенного: „не кайся при-
ложит“.
Не убояшася князя два имуще (=не испугались того,
что у них было два князя) въ власти сей и бояръ ихъ прещенья
ни во что же положиша, Лавр., 160.
С этим сочинением гл. довълѣти, радоватися (пример
ниже), съ жал ит и си ср. в греч. такое же сочинение причастия
с глаголами душевного движения: χαίρω, ήδυμαι, τέρπομαι, αγαπάω,
αίσχυνομαι и др.
Али ты съ клѣврѣтомъ твоимъ моудиши вражд» дръжѧ,
како можеши ити къ мирнѣи трепезѣ и господьни, Supr., 315, 25.
Самъ пребываеши сѣдя и позоруя ядуща ины и упи-
вающаяся, Поуч. Никиф., Р. Достоп., 1, 64, остаешься сидящим.
Слугы не даша ему ничто же и тъ пребысть неяды, Срезн.,
Ск. о Бор. и Гл., 34, остался неевшим. Пребываше бияся и
припадая предъ святыма, ib., 84. Ѥреси бо въставши при
Ѳеофилѣ цѣсари иконоборци, многа лѣта прѣбысть иконьная
святыни гонима и разарѣѥма, Сп. XIV в., Срезн., Свед.,
XXXVII, 56.
Си же, отънѥли же вънидохъ, непрѣста обълобызаѭщи
нозѣ мои, О. ев., Лук., 7, 45, οί> διέλιπε χαταφιλοδσα. Ѩкоже прѣ-
ста глагол» (έπαόσατο λαλών), рече къ Симону, ib., Лук., 5,4.
Ты же г(оспод)и мои кнѧже славьныи Сѵмеоне Х(рист)олюбче
не престаѥши възыскаѧ повелѣнии го (бога), Ио. Экз.,
Пролог.
И прѣжде бо въ оумѣ не прѣстаяше съгрѣшая, и но
створении въ тоижде похоти сть, Изб. 1073, 58. Дияволъ, иже
не престаеть воюя на родъ хрестьяньскый, Лавр., 174.
Александръ... Романовичема не престаяшеть хотя зла, Ип.
163 (502). Ростиславъ Пиньскыи не престаяше клевеща,

Ип. 167 (507). Данилъ... не престаяшеть строя на нѣ рать,
ib., 173 (513). Рать татарьская не престаеть злѣ живу щи
с нами, ib., 191 (548). Не престаяшеть злое творя Володи-
меру князю, ib., 211 (587).
Так и в более позднем языке западнорусск. и моек, с деепри-
частием:
Люди его не переставають казѣчи землю его милости»
1501, Ак. 3. Р., 1, 222. Тыи зрадци наши... не переставають
зачѣпки чинячи и людемъ нашимъ грозячи и листы отпо-
вѣдные къ нимъ'пишучи, 1504, ib., 329. В ответных речах
московских послов та же фраза с другою формою деепричастия:
„не переставають зацѣпки чиня и людемъ его грозя и листы
къ нимъ пишучи“, ib., 331. Во всех этих случаях „не перестает
воюя“ значит не „воюя“ (аппозитивно), не перестает делать что-
либо другое, а „не перестает воевать“.
Да не мнетъ прѣльстници слнца твореща жизнь, нъ да се го
останоутъ кланѣюще, Ио., Экз., Шестоднев, 92, где заме-
тим славянское сочетание остатися с родит, оставляемого пред-
мета. Аще ся сего не покаеши, ни останеши сице творя (не
перестанешь поступать так), то вѣсто ти буди яко... Срезн., Ск.
о Бор. и Гл., 83.
Ѥгда съврьши Иісусъ заповѣдаѩ обѣма на десѧте учени-
кома своима, О. ев., Мат., 11, 1, έτέλεσεν διατάσσων.
Й яко сконча зижа (окончил строить), украси ю (церковь)
иконами, Лавр. 52.
Того же лѣта кон чаш а церковь владычню пишуще (окон-
чили писать), Новг. I, 79.
С этим сочинением гл. прѣбыти, прѣстати, остати,
съврьшити, коньчати, ср. в греч. прич. в именит, с διατελέω,
продолжаю постоянно, διαλείπω, παύομαι, перестаю, τελέω, кончаю.
Шьдъ же и умысѧ и приде видѧ, О. ев., Ион., 9,7, ήλθε
βλέπων.
И възвратися Андрей невреженъ, съхраненъ богомъ
и молитвою родитель своихъ, Ип., 64 (303), т. е. не „возвратился,
будучи невредим“, а „воротился не раненым или невредимым,
будучи сохранен“ и пр.
И яко быша въ дверецъ, ста рака непоступящи, Срезн.,
Ск. о Бор. и Гл., 76,—оборот, построенный одинаково с нижепри-
водимыми, как „ста простъ“ и не переводимый нынешним „оста-
новилась, не двигаясь вперед“, в коем деепричастие возникло из
причастия аппозитивного, а не предикативного.
Святославъ... сѣде княжа ( = сел княжить) ту в Переяс-
лавци, Лавр., 27. Азъ же совокупився съ братьею своею... и
сѣдѣлъ есмь доспѣвъ, жда отъ тебе вѣсти, Ип. t, 466; азъ
сѣжю доспѣвъ, ib., 468. Сѣде Олегъ княжа въ Кіевѣ, Лавр., 10,
Изяславъ лежаше раненъ, Ип., 64 (303). Бѣ бо лежалъ
непогребенъ нѣколико дновъ (т. е. днёв), Ип., 100 (373).

А лежала въ лари тая грамота положена годъ Да полъ
третья мѣсяца, Пек. 1, 233.
Они ведутся полонени, ови посѣкаеми (суть) и до
молодыхъ дѣтий, Лавр., 162.
Митрополитъ поѣха изо Пскова одаренъ, Пек. I, 216.
А намѣстничи люди... и иные никто на пиры и на братчины къ
нимъ незваны пити не ходятъ, а кто къ нимъ придетъ
пити незванъ, и онѣ того вышлютъ вотъ безпенно, 1518, Ак.
ист., I, 185.
Здесь не отделены причастия страдательные от действитель-
ных, хотя, по-видимому, есть основания рассматривать те и другие
отдельно. Именно, кажется, что прич. страд., в силу упомянутой
выше меньшей своей предикативности, входят в непосредственные
сочетания не со всеми теми глаголами, что действ, причастия,
а лишь с глаголами а) мьнѣтися, явитися, творитися,
повѣдатися и т. п., б) прѣбыти и т. п.' в) ити и прочими
гл. вещественного движения. Менее можно ожидать страдатель-
ного причастия при глаголах аффекта (убоятися, радоватися,
сжалатиси) и при перестати, съвьршити. Этим не исклю-
чается возможность ни аппозитивной постановки прич. страд.
(судимъ, не убояся), что, впрочем, разумеется само собою, ни их
посредственного присоединения к сказуемому: не убояся быти
судимъ.
2. Сочетания, подобные вышеприведенным, находим в старин-
ном сербском и чешском.
Да приду у Дубровникь, да на ме не устане никьторе, дѣ (quia,
по Даничичу) ѣ( = я)сьмь радь правь^у учине, и ако правьде
не учину, да сьмь кривь, 1240, Miklos., Monum. Serb., 30. Ср. выше
„радоватися“ и пр.
Ако се кто наиде продавь вино с водомь... да му се все
узме што има, 1222—8, ib., 17. И сь купловь ако се кто наиде
одь нашихь чловѣкь ходе по земли кралевьства ти... да.., XIII в.,
ib., 48.
Обрѣте ли се кто потвараюѥ сию... 1234, ib., 20. Кто есть
здесь подлежащее глагола, а не причастия, как в ниже рассмат-
риваемых оборотах „нѣсть, кто възыская“. Кто ли се обрѣте
прѣслушавь сию мою... да приме гнѣвь и наказанию оть кра-
левства ми, 1234—40, ib., 27. Обрѣте ли сѣ кто нь шедь на
трьгѣ ( = е) или, где годе ставь, нь давь( = не дав) уре-
ченога доходька... да имь сѣ уземлѣ купля, 1253, ib., 40=если
будет найдено, что не пошел, что стал где-либо, не давши мыта...
Кто ли се обрѣте испакостивь имь или што узьмь одь
нихь, да приме гнѣвь..., XIII в., 53.
Эти примеры с наитисе, обрѣсти се, вместе с вышепри-
веденным русским „вестися“ =быть ведену, служат образцами
сочетаний страдательных глаголов с причастиями.

В чешском XVI в. и раньше:
Uzf eise... stoję (=узрѣся стоя), причем с я имеет значение
не объекта, как в „увидал себя стоящим“, а лишь знака меди-
яльности глагола.
Vzdy jsem se podāl od dvefi sto jie nalezla = обрѣтохъ ся
стоячи.
Toho se činil neznaje, stavi se neslyše = творя-
шеться не зная, твориться не слыша.
Poslovė tīto či ni li s e na to nic nedba j ice= „творяхуться
не берегуче того“, показывали вид, что не заботятся об этом.
Bfetislav pofekl se jest chtė k cisafovu dvoru jiti = no-
вѣдѣся хотя...
3. В литовском доныне весьма обычны сочетания с подобными
глаголами таких же причастий и сверх того — причастия настоящ.
II на -damas и прич. будущ. действительн., которое может быть
передано славянским хотѧ, имы С неопределенным накл.
Erodas, numanydams (прич. наст. II) iszmintinguju pri-
gaut s, labai papyko, Мат., 2, 16. В О. ев., как и в греч. тексте,
на месте второго причастия — придаточное предл. с глаголом:
„видѣвъ, яко порѫганъ бысть отъ вълхвъ“; но, по-видимому,
возможно было бы и в слав. „видѣвъсѧ поруганъ“. Лит. numa-
nyti, заметить, здесь гл. средний. Само собою, что он мог бы
стоять и в личной форме с тем же причастием.
Tikisi wis žinąs, Ness. Wb., „мьниться вьсе зная“, верит
о себе, думает о себе, что все знает. Tikėjos už tą паи jeną
gerą pelnę gausęs, Царей, II, 4, 10, „мьняшеться имы получити“,
думал, что за эту новость получит хороший хабар (серб., тур.
муштулук, bothenlohn).
Wargey tikėjos su je sutįksęs (прич. бул.), Царей, II, 13, 1,
думал, что вряд ли с нею сойдется. Nes turinezam dudama, bet
neturinezam atimama ir tai, ko tikįs turis, же мьнѧсѧ ИМЫ, Т. е.
еже мнитьсѧ имѣѩ.
Kad asz nežinoezau neszams (прич. наст, стр.) buvęs
(прич. пр. действ., букв, аще не быхъ СА вѣдѣлъ несомъ бывъ),
taryczau asz bėgte bėgau, Schi., Gr., 332, если б я не знал, что
меня несли, я бы сказал, что я бегом бежал.
Jis sakės esąs welnies, Schi., Lit., Gr. 317, сказался чертом,
букв. „повѣдасѧ сы“... Sakykis mano sesu esanti, Быт., 12, 13,
скажись моей сестрою, букв. „повѣждьсѧ С»ЩИ сестра“.
Dedas megąs, papikęs, nematęs, Ness. Wb., притво-
ряется спящим, сердитым, слепым, букв. творитсѧ съпѩ и пр.
Jeib žmonėms nesiroditumbei pasnikaująs, Мат., 6, 18,
да не явишисѧ человѣкомъ постѧсѧ.
Tas labai pawargęs iszžiureje, Schi., Leseb., 266, он ка-
зался (смотрел, wyglądał) очень беден (в литов. прич. прош.
действ.).
К таким же сочетаниям должны бы быть способны глаголы
jaustis, чувствовать себя, ощущать себя в известном состоянии

(как pajusti: asz paiutau su kojomis vandenyje bestovįs, я почув-
ствовал, что мои ноги стоят в воде, букв, ощутихъсѧ СТОЛ,
Kursch. Wb.) и rastis, найтись, быть найдену.
Girklus girias galįs (хвалитьсѧ могы) auksą kalti, a nemok
nė putrai pramalti, Sehl., Les., 82, хвастун хвалится, что может
золото ковать, а (он) не может и путри (каши) молоть.
Džaugias sawo kaimyną prigaudams (пр. наст. II), priga-
vęs (пр. прош.) prigausęs (буд.), Schi., Gr., 343, радуется, что
обманывает, обманул, обманет своего соседа, букв, радуетсѧ JJŁCTA,
обьльстивъ и пр.; džaugesi velnię prigavęs, Schi., Les., 217, рад
был, что обманул черта.
Asz gailus Zaulą karaliumi įdėjęs, Цар. 1, 15, И, жалею, что
поставил (букв, поставив, прич. прош.) Саула царем.
Gailėjos jt paleidę, Schi., Les., 190, „съжалишѧ си пусти-
въше“, что уступили, отпустили.
Pažadėjo dusęs (прич. буд. в им. ед. м.), обещал, что даст;
в лит. pažadėti здесь в знач. среднем ( = обещаться), допуска-
ющем сочетание с именительным, перед которым нет нужды
вместе со Шлейхером (Gr., 332) принимать опущение союза
kad, что.
Asz velijus tris nedėles dirbęs, nekaip tris denas sirgęs,
Sehl., Gr., 317, лучше хочу (в лит. гл. сред. = хотѣтисѧ) три
недели работать (в лит. прич. прош. работа въ), чем три дня
болеть (лит. болѣвъ).
Ne p a k e n с z'e ne provavojęs, ib., не может вытерпеть
не тягавшись (лит. прич.), т. е. чтоб не тягаться.
Jis pasiliko bestovįs, besėdįs, Kursch. Wb., blieb stehen,
sitzen (в лит. прич. наст.).
Senis nutilo gargaliavęs, Schi., Les., 191, старик перестал
хрипеть, букв.— замълча хрипѣвъ.
Knipelis paliovė muszęs, ib., 211, палка перестала бить (лит.
прич. прош.).
Jau paliovė (apsistojo, perstojo) lijuši (прич. прош. женского
род., заменяющего потерянный средний), уже перестало лить (ливши),
т. е. перестал дождь, Kursch. Wb.
Liaukis werkęs, ib., перестань плакать (букв, плакав, прич.).
Вай ну с то к путяс, шяурус веяли! Вай нусток баряс маня,
„берняли (ой, перестань дуя ( = дуты, северный ветер; ой пере-
стань браня ( = бранить) меня молодец). В. Мил. и Форт., Лит.
н. п., 154, и ib, 221, где с этим сравнивается прич. при англ.
to cease, to finish: he ceased vritting, he finished reading.
Это сочетание причастия с глаголами прекращения в литовском
должно быть принято в соображение, на случай, если мы захотим
висл, „прѣста глаголА“ видеть только подражание греческому
έπαόσατο λαλών, Черный, Греч. синт. „ § 146, 4, прим.
Prakeits te-stow kožnas, kurs..., Цар. (Сам.), 14, 78, пусть стоит
(= будет) проклят каждый, кто...

4. В латышском такие же глаголы (между прочим, хотеть,
желать, для которых славянских примеров мы не имеем)' соче-
таются с теми же причастиями, что в литовском, кроме почти
вышедшего из употребления прич. будущ. (Bielenst., Lett. Gr.,
§ 755; следующие примеры без ссылок—ib., § 528, 754, 761,
766 и 373—374).
Szė teicas labi stradajuszi, они думают (о себе), что
хорошо работают, букв, „мьняться страдаюче“.
Es szkitus visu darijis, я считаю, что все сделал, соб.
„мьнюся вьсе сътворивъ“.
Zināju tēvu klausījusi, я знала (в лат. в знач. средн.), что
слушала отца (была послушна), собств. „вѣдѣхъ ся ѵ. вѣдѣахъ-ся
слушавъши“.
Эс церею тауту делу зелта зару дабуюси, Спрогис, 185,
я надеялась, что добыла (в лат. прич. прош. жен.) в людском
сыне ( = молодце) золотую ветку.
Velėjus ne pinusi, желаю (или желала,в лат.гл. сред.)не
вивши (в лат. прич. прош. ж.), т. е. лучше (мне) было не вить венка.
Vinsz ielas mani kulis, он хвалится, что бил меня, соб. „вели-
чается бивъ“ (прим. прош. м. ед.).
Сакас мате ѣдевуси, жёлотая роціня, Спр., 234, говорит
(о себе) мать, что отдала (меня) в руку того, кто жалеет ( = жа-
лобника, в том смысле, как в укр. песне „сестриця жалібниця“),
собств. как бы „речеться въдавъши“.
Эс не вару не гаюси, Спрог., 156, я не могу не идти
(лат. = не шьдъши, прич. прош. ж.).
Эс айзмирсу баліням крустѣм двѣлюс не кару с и, Спрог.»
79, я забыла братцу крестами (= накрест) ручники не вешавши
(в лат. прич. прош. жен.), т. е. забыла надеть на братца. Ср.
айзмірсу не прасијис, я забыл спросить, букв, „забыл не
спросивши“ (с прич., а не дееприч.). Эти чрезвычайно странные
обороты с отрицанием при причастии после гл. а й з м i p с т, забыть
{Biel., Lett. Gr., § 761, с), быть может, объясняются тем, что
они должны выразить мысль: „забыла (так), что не надела“,
забыл (так), что не спросил“, причем, так как на месте нашего
придаточного предложения с отрицанием стоит одно причастие, то
отрицание может найти место только перед ним.
(Пуриньш) не лайда (мейтас гулет), гриб педаринамс,
Спрог., 167, приданое ( = скрыня) не пускает девиц лежать (=не
позволяет им спать), хочет, чтоб его (ее) готовили, букв, „хочетъ
готовимъ“ (в лат. прич. наст, страд, муж. согласуемое с пу-
риньш).
Gribējās pledinajams, Лук., 16, 21, желааше насытитисѧ,
но букв. „желаашесѧ насытимъ ѵ. насыщаѥмъ“ без быт и, кото-
рое в лат. здесь никогда не стояло.
Тапат гриб пурва зале ка даболс витеяма (прич. наст,
страд, в им. ед. ж.); тапат гриб свеша мате, ка маміня годе-

яма (прич. стр. как выше), Спрог., 240, и болотная трава хочет,
чтоб ее сушили, как клевер; и чужая мать (свекровь) хочет, чтоб
ее чтили, как родную (ей годили?), букв, „хочется сушима, чтима“.
Три следующие лат. глагола употребительны почти наравне с
esmu, biju, but (есмь, был, быть) в сочетании с прич. прошед.
страдательным, для выражения страдательных сказуемых без от-
тенка необходимости, приуроченного к сочетаниям прич. наст, страд,
с esmu и пр.
а) tupu, tapt (литов. tampu, tapti, стать, становиться чем,
werden), напр. tupu celts, ich werde gehoben, т. е. я поднимаем
и я поднят, без различения совершенности и несовершенности;
tam taps dóts, Мат., 25, 29, тому дано б деть (в лат. причастие
в муж. р. вм. недостающего среднего); taps atņemts, ib., възѧто
б деть; ka tu no l'audim ne tupi uzlukats gavēdams, Мат.,
6, 18, букв, „да ты отъ человѣкъ не бѫдеши видѣнъ говѣѩ,
т. е. да не явишисѧ постѧсѧ“.
б) -tiku и tiku, tikt, geschehen, gelangen (лит. tenku, tekti,
доставать, напр. достало хлеба; достаться, доставаться, при-
ходиться кому, не только в безличном, но и в определенно-личном
обороте).
в) kl'ustu, kl'ut, werden' gelangen, ср. лит. klustu, kluti,
между прочим — попадать, -ся, напр. в сеть, в руки.
Все три глагола начинательны.
Реже в таком значении лат. palikt, остаться: „palika kauts =
został bity“.
Примеры глаголов физического движения с причастием:
Вай дѣниня ман, дѣниня, ту атнаці не зинама, Спр., 224,
ой денек мой, денек, ты приходишь незнаем (в ст.-рус. „не-
знаѥмѣ“, „без вести“). Эс апгулу не дерета зам заляс ве-
леніняс, ib., 224, я легла (спать) не засватана под зеленым дерном.
4. В литовском, по-видимому, вовсе не обычно образование
деепричастий из причастий в именительном, входящих в состав
сказуемого. В выражении песни „kad asz ž i noc za u bernuži gau-
sent (дееприч. будущ.), Schi., Lit. Gr., 332, если б я знала, что
достану молодца ( = что мне достанется молодец, а не вдовец),
можно было бы глаголу žinoti приписать среднее значение, как
в одном из приведенных выше латышских примеров, несмотря на
отсутствие при нем возвратного местоимения, а за деепричастием
можно было бы предположить причастие в именит., ед. ж. (gausenti).
Таким образом, литовскому выражению соответствовало бы „аще
быхъ СА вѣдѣла имѫщи получити“. Однако žinoti может быть
здесь и глаголом действительным, при коем опущен первый вини-
тельный (себя), а деепричастие могло образоваться из второго
винительного.
Напротив, в латышском есть несомненные случаи деепричастий
из именительного п. причастия не только действительного, но

также, что составляет особенность этого языка сравнительно с
литовским и русским, и страдательного наст. вр.
а) Мате мейту аудзедама, шкітас пилі муре йот (деепр.
наст, действ.), Спр., 142, мать, растя (воспитывая) девицу, думает
(в лат. гл. сред, в возвр. ф.), что мурует замок, как если бы в
ст.-рус. было сказано „мьниться зижя“ (с деепр. вм. зижючи).
wińsz palika ėdu t, er blieb essend;
б) Gribėjas (гл. сред, в возвр. ф.) bral'я sėva, ka mamińa
aptecam (деепр. страд, наст.), Biel., хотела братняя жена, чтобы
за нею ухаживали („обтекали ее", увивались около нее), как за
матерью, приблизительно: „хотелось ухаживаем(а)“.
5. Русское деепричастие, предполагающее именительный, по
правилу, возникает в русских говорах или из причастия, входив-
шего в сказуемое вместе с с-, бы- („были вставши“) и с глаголами
пребывания1, или из причастия аппозитивного („вставши, сказал“),
или, наконец, из причастия в именительных самостоятельных, о
чем ниже; но из причастия в составном сказуемом с другим гла-
голом, кроме названных, напр. в „не прѣста облобызаишш“ (не
перестала лобызать), деепричастия не выходит. В нынешнем нашем
языке выражение „лобызая не переставала“ без дополняющего
неопределенного (не переставала что делать?) не имело бы смысла,
а с этим неопределенным („лобызая, не переставала плакать“)
выражает вовсе не то, что „не перестаяшеть лобызаючи“. В со-
ставном сказуемом старинного языка, напр. „твориться ида ѵ. шьдъ“,
значение причастий „ида“, „шьдъ“, то, что он есть идущий или шед-
ший, составляет содержание его притворства; признак, заключенный
в причастии, представляется возникающим или возникшим в силу
энергии, выражаемой глаголом „твориться“; причастие, согласуемое
с подлежащим и, таким образом, не самостоятельное и по отноше-
нию к нему, в то же время не самостоятельно и по отношению к гла-
голу в сказуемом. В выражении нынешнего языка „иду чи притво-
ряется“ содержание деепричастия (идучи) не возникает вместе с
деятельностью глагола, а только сопровождает ее („он на ходу
притворяется“), причем глагол требует пояснения (притворяется
чем?). Таким образом, здесь деепричастие, хотя прямо не имеет
связи с подлежащим, а относится к нему лишь через посредство
глагола, но тем не менее по отношению к этому глаголу более
самостоятельно, чем причастие в „твориться ида“. Другая сторона
того же явления состоит в том, что и глагол здесь не вспомога-
тельный, а самостоятельный. Древний язык не видит здесь фор-
мальной разницы между глаголами в „ю с τ ь судя“ и „твориться
ида“, принимая оба за вспомогательные. Новые влр. говоры не-
возможностью сказать „притворился выпивши“ (в смысле „выпив-
шим“ или „пьяным“) при возможности сказать „был выпив-
1 Приуныв стоит палата грановитая, припечаливши косевчаты окошечка,
Барс, Прич., 149.

ши“ — „выпимши“ проводят разделительную черту между
есть, был, будет, будь (б. м., и стал, станет), с одной
стороны, ичвсеми остальными средними глаголами der unvollstän-
digen Aussage — с другой. Последние являются гораздо более
удаленными от прежней своей несамостоятельности и вспомога-
тельное™, чем первые. „Есть“, „был“ и пр. удерживают здесь
следы несамостоятельности, несмотря на стремление деепричастия
выделиться из сказуемого. Тот книжный русский язык, в коем
вовсе не обычны выражения, как „был выпивши“, в этом случае
отличается от упомянутых говоров большею чистотою принципа.
Тем самым он выражает тот взгляд на деепричастие, по которому
оно ни в каком случае не может быть не самостоятельно
по отношению к сказуемому, т. е. всегда выражает признак, воз-
никший помимо деятельности, обозначенной сказуемым.
б. Особо упомяну следующий случай образования деепричастия.
Шлейхер (Litauische Gr., 317—318) находит своеобразным употреб-
ление литовского причастия прошедшего действ, в выражениях:
„sveiks, tare, mels į broliau, į musu kampą parėjęs“, Donaleitis,
136, здоров, сказал, он, милый брат, в наш угол воротившись;
sveiks atėjęs, atkeliavęs, здоров пришедши, приехавши (с
дороги); sveiki nauią metą sulaukę (имен. муж. мн. ч.), здо-
ровы нового года дождавшись, т. е. поздравляю с новым годом;
sveiks valgęs, здоров евши (на здоровье! приветствие едя-
щему); sveiks gėręs (м. ед.), sveiki gerę (м. мн.), sveika
gėrusi (жен. ед.), sveikos gėrusios (жен. мн.), здоров (-а, -ы)
пивши; sveiki klausę, здоровы спросивши, т. е. спасибо, что
спросили, именно о здоровье, и пр.
Для нас интерес этих выражений состоит в том, что и укр.
выражение „здоров пив“, т. е. на здоровье! (обращаясь ко пью-
щему), заключает в себе отнюдь не причастие на -л ъ (как подоб-
ное выражение „здоров був“, „здорова була“, „здорові були“), а дее-
причастие, происшедшее из такого же причастия, какое стоит в литов-
ском, что видно из мн. ч. „здорові пивши“ (а не „пили“). Следы такого
же оборота видны в влр. былинном стихе „здорово женившись,
да не с кем спать“, в коем из согласуемого прилагательного „здо-
ров“ вышло наречие. Вероятно, отсюда же, посредством опуще-
ния „здоров“ или „здорово“, произошли обычные влр. поздравле-
ния: „побанившись!“, „разговевшись!“, „причастившись!“. От
„здоров“, „здрав“ образуется глагол: „здравствуй, братец свет,
да продавши сестру!“, Шейн, Р. н. п., 522. Далее, оборот, как
„здоров пив“, предполагается выражениями, как: „и потом бояре и
боярини царя и царевну поздравляютъ обручався...
венчався“; „царя и царицу поздравляют сочетався законнымъ
браком“, Котоших., 6, 9. Здесь деепричастие не прямо из имени-
тельного, а из предполагающего этот именительный винительного
причастия; из прилаг. „здоров“ в „здоров пив“ и подобных при-
ветствиях образован глагол здоровать кому (»й посла князь в.

П. Я. Захарьина Москвѣ здоровати, что князь великій Псковъ
взялъ“, Пек., I, 288: „здороваютъ великому князю послѣ вѣнчанья“,
1526), здоровить кого (т. е. делать кого здоровом, говоря
ему „здоров“, по тому верованью, что в слушный час сказанное
слово исполняется; в этом же смысле целовати от цел), от-
куда поздоровлять кого.
Выражения „sveiks gėręs“ и „здоров пив“ возбуждают два во-
проса. Во-первых, несомненно, что в них опущен вспомогательный
глагол, но какая именно его форма, повелительное ли buk (Schi.,
1.чс), будь, или настоящее ( = си), коему в таком случае мог
быть сообщен оттенок желательности, независимо от союза, вроде
ать, да, и до его появления? Во-вторых, в каком отношении на-
ходилось здесь причастие к сказуемому, состоящему из прилага-
тельного и глагола? Стояло ли причастие аппозитивно, так что
рассматриваемые обороты значили: „du, nachdem du getrunken
hast,sei gesund“,™,выпивши,будь здоров? В таком случае мы дол-
жны разделить запятою первые два слова в „здорово, женившись,
да не с кем спать“, даже и тогда, когда не предпочтем здесь
объяснения „женившись“ из дательных самостоятельных. Или же
причастие в „здоров (будь) пив“ входило в самое сказуемое, ко-
торое было при этом трехсоставно и означало приблизительно
„indem du getrunken hast sei gesund!“ Чтобы дать понятие о воз-
можности и эффекте такой предикативности причастия в нашем
случае, можно бы указать на вышеприведенное литовское сказуе-
мое „nutilo gargaliavęs“, замолчал хрипев, которое значит в фор-
мальном отношении вовсе не то, что „похрипел и замолчал“ или
„похрипевши замолчал“. Мне кажется более вероятною предика-
тивность причастия в sveiks gėręs, между прочим, и потому, что
причастие здесь в лит. и укр. постпозитивно, между тем как,
будучи приложением, причастие большею частью выступает впе-
ред. Если это так, то в укр. „здоров пив“ мы имеем случай
образования деепричастия из предикативного причастия, стоявшего
не при одном глаголе существительном, как в „был выпивши“, а
при этом глаголе с прилагательным.
7. Вышеприведенными (1—4) примерами вовсе не исчерпаны
глаголы и сказуемые, допускающие сочетание с именительным
причастия. При такой неполноте перечисления вряд ли возможно
охарактеризовать эти глаголы одною какою-либо формулой, кроме
того уже указанного выше признака, что все эти глаголы и ска-
зуемые (сочетания глагола со страдательным причастием) не опу-
скают прямого объекта в винительном и не имеют вовсе допол-
нения. Согласно с этим, в случаях, как „коньчаша церковь
пишуще“, винительный „церковь“ есть дополнение причастия, а
не глагола. Ввиду существующих у нас воззрений следует за-
метить, что как всякая форма, так и залог известного глагола
есть одна функция, а не две или более. Говоря, что „конь-
чати“ с причастием в именительном есть глагол субъективный

и не может дополняться винительным, мы не смущаемся тем, что
„коньчати церковь“ есть глагол объективный, ибо последнее
„коньчати“ отлично в формальном отношении от первого.
Биленштейн, говоря о рассматриваемом здесь сочетании в ла-
тышском (Lett. Gr., § 528), впадает в две ошибки, кроме той
основной, что считает такое сочетание отличительною чертой
латышского языка. Во-первых, он имеет в виду только глаголы
с возвратным местоимением, тогда как в действительности есть
такие же сочетания в лат., лит. и слав, глаголов невозвратных,
так что, напр., „твориться ида“, как сказуемое, относительно своей
сложности совершенно равносильно с „останешитворя“. Во-вто-
рых, в сочетаниях глаголов возвратных, по внешнему виду, с
именительным Биленштейн принимает возвратное местоимение за
такой же винительный прямого объекта, как se в латин. dixit se
divitem. Поэтому он находит в латышском ту странность, что
„именной предикат объекта“ ( = divitem) согласуется не с объ-
ектом (se), а с субъектом, объясняя это тем, что здесь в латыш.
предикат объекта аттрагируется субъектом 1. В действительности
здесь аттракция со стороны субъекта невозможна потому, что
за отсутствием объекта не от чего отвлекать. Возвратное место-
имение, входящее в состав многих слав, и литовско-латышских
глаголов, давно потеряло падежное значение и стало чистым зна-
ком медияльности, потом страдательности глагола. В „твориться
Λ ида“ и т. п. ида не может согласоваться с с я, потому что это
последнее есть не особый член предложения, а знак формы дру-
гого члена, почему причастию остается согласоваться лишь с под-
лежащим. В латинском этому соответствуют обороты со вторым
именительным: nemo doctus nascitur и пр.
Что было в то отдаленное время, когда САВ творить СА
имело только значение винительного, об этом трудно сказать
что-либо определенное; однако не видно надобности принимать
первенство в языке второго винительного перед вторым имени-
тельным. Первообразом оборотов, как „твориться ида“, мог слу-
жить не второй винительный, а второй именительный же при глаго-
лах субъективных без с А.
В вышеприведенных примерах мы видели и глаголы с с А, имею-
щие страдательное значение: „ако се кто наиде одь чловѣкъ
ходе“. Согласно с этим, и сочетания причастия страдательного
с глаголом вновь могут сочетаться с именительным (примерно:
„аще кто обрѣтенъ б деть ходѧ“ или „дроузии видими с»ть
им ште прѣгрѣшения“), образуя вдвойне сложное сказуемое.
1 Нередко, говорит он далее, (кроме причастия) местоимение pats, сам,
аттрагируется субъектом, между тем как в немецком оно, по-видимому, отно-
сится к объекту: papnksz taisnujis pats, tad aizbildini cittus, zuerst rechtfertige
dich selbst, dann entschuldige andere (ib., anm. 2). Здесь простое сопо-
ставление с русским „сначала оправдайся сам“ показывает, что именительный
pats, сам, вполне на своем месте, как подлежащее, или в случае „ты сам“, „я
-сам“— как определение подлежащего.

СОЧЕТАНИЕ ПРИЛАГАТЕЛЬНОГО В ИМЕНИТЕЛЬНОМ (ВТОРОМ)
С ГЛАГОЛАМИ, КРОМЕ ѤСМЬ, БѢХЪ И ПР.
1. а) С твориться, познатися, видѣтися, слыша-
тися, мьнѣтися, явитися и т. п. и с соответственными
страдательными оборотами: да не вътори (deteriores) явимъ
СА мѫченикомъ Христовымъ, Supr., 46; грубъ сы и невѣжа, прѣ-
мудрѣи философъ (род. мн.) явися, Жит. Феодос, Уч. зап., II,
189.
Немоштьнъ мнимъ бѣ приѥмьѧи чьсть отъ аггелъ, Supr.,
367. Изяславъ перед вами не твориться правъ ( = не вы-
дает себя за правого), но кланяеться и милости ваю хочеть, Ип.,
48 (273—4). А Срацини — отъ Измаила, творяться Сарини,
и прозваша имена собѣ „Саракыне“, рекше Сарини есмы, Лавр., 99.
И ко преставленію своему въ болѣзни тяжьцѣ познася
худъ, Ип., 135 (442), почувствовал, сознал, что плох.
И убужься отъ сна, видѣся здравъ, Срезн., Ск. о Бор. и
Гл., 73; убужь же ся, видѣся простъ отъ оковъ, ib., 82.
Мы не слышимъся ни въ чомъ винни передъ тобою,
1501—1503, Ак. 3. Р., 1, 234, не сознаем себя виноватыми.
б) С наречися, прозватися, именоватися, слути,
сказатися и т. п. и соответственными страдательными.
Иже бо разорить ѥдинѫ заповѣдии сихъ малыихъ... мьнии
наречетьсѧ въ цѣсарьствии нѣбесьнѣѥмь, а иже сътворить... сь
великъ наречетьсѧ , О. е., Мат., 5, 19.
Угри прогнаша Волъхи и наслѣдиша землю; ... оттолѣ про-
зе а с я земля Угорьска, Лавр., 11 = прозвалась Угорскою.
Симъ бо первое преложены книгы Моравѣ, яже прозвася гра-
мота словѣньская, Лавр., 11.
Изверже й (Перуна) вѣтръ на рѣнь, и оттолѣ прослу пе-
руня рѣнь. Лавр., 50 (114).
Въ Понетьское море, же море словеть Руское, ib., 3.
Кто въ чемъ скажется виноватъ, то на немъ взяти,
Судеб. 1550, Ак. ист., 1, 225.
в) С гла голами = fieri и со страдательными сказуемыми от
глаголов, требующих второго винительного; с гл. = manere.
Адамъ бо пръвъ съзьданъ бысть, потом Евга, Supr., 368.
И слѣпъ родисѧ , Mikl., Gr., IV, 136—9.
И утверьдисѧ рѫка го съдрава, О. е., Марк., 3, 5,
ποχατεστάθη ή χειρ αοτοδ ογιής, restituta est manus ejus sana.
Ce оставляѥтьсѧ вамъ домъ вашь пустъ, ib., Мат., 23,39.
Которые поддьякы малы поставлены, неженаты, тѣмъ...,
XV в., Ак. ист., 1, 146, ср. которые попы и дьяконы ново по-
ставленъ!... и они..., XVI в., ib., 1, 278; в более древнем языке
могло бы быть „нови поставлена“.
Пр-е бысть алченъ и жаденъ, Лавр., 77.

г) С глаголами вещественного движения и покоя:
Поклонився, напишетъ крестъ на земли и цѣлуеть, и, вставъ
простъ, станетъ на немъ ногами, Лавр., 49.
Вьста мой снопъ правь (όροωθη), Быт., 37,7, Miki., V. Gr.,
IV, 16, 137—139.
И поиде Святославъ ко граду, воюя и грады разбивая, яже
стоять и до днешняго дне пусты, Лавр., 30 (т. е. пусти).
Въ лѣто 6651 стояшe вся осенина дъждева, Новг. 1, 9.
Стояше крѣпокъ въ пѣньи, дондеже отпояху утренюю,
Лавр., 82.
Нищь же бѣ етеръ именемъ Лазарь, иже лежааше при вра-
тѣхъ го г но инъ, О. е., Лук., 16, 20. Ту есть мѣсто знать, идѣ
же Христосъ богъ нашъ лежалъ дѣтескъ съ матерію, Дан. Пал.
Угре же лежахуть пьяни, яко мертви, Ип., 65 (305).
Нѣмъ и глухъ лежа за два лѣта, Лавр., 83.
И паде мертвъ, Л., 78. Клиросъ вьсь съ людьми падоша
ниц и, Новг. 1, 4; то же согласуемое прил. при лежат и, покло-
нитисѧ, см. Mikl., Lex. ниць. И паде въз-накъ, паду (Зл.
мн. аор.) възнаци, άπήλθον ύπτιοι, Mikl., Lex. възнакъ, накъ.
Возмуть на ся прутье младое, бьютъ ся сами и того ся до-
быть, ѥгда влѣзуть (вылѣзуть?) ли живи, Лавр., 4.
Сами истопоша и товаръ, a друзіи вылѣзоша, нъ нази^
а и въ доми ( = ы)придоша здоров и, Новг. 1, 6.
Сами придоша на Лукы здорови вьси, ib., 25.
И повѣдаша Ользѣ, яко Деревляне придоша, и возва e (= ю = я}
Ольга къ собѣ: „добри, гостье, придоша!“. И рѣша Дерев-
ляне: „придохомъ, княгине“, Лавр., 24. Сомнительно, чтобы Ольга
хотела сказать, что вот, мол, хорошие гости пришли, причем до-
бри было бы определительным подлежащего. Вероятнее, что „ добри
придоша“, как составное сказуемое, есть такое же приветствие
(„а, гости, добро пожаловать!“), как более позднее по характеру
выражение с наречием „добрѣ придоша“ и как серб.-—добро до-
шао, добро дошли.
Оставь намъ Ляхы, a самъ пойди миренъ изъ землѣ на-
шеѣ, Ип., 186 (538).
Сы — ночи (ы? синошти, сьношти, Mikl., Lex.; серб.— синоћ)
былъ веселъ съ своей) дружиною и шелъ спать здоровъ, Ип.,
75 (325).
Мнози пѣши придоша съ тоѣ войны, Ип.„ 338. Иде
пѣшь 11 денъ до города Донця, Ип.„ 438. Св. богородица...
вставши шла пѣша до вертепа, Дан. Пал. Телебуга выйде пѣшь
со своею женою об одной кобылѣ, посрамленъ от бога, Ип. „ 587.
Пришли бо бяху высокомысляще, а смирении отъидоша
въ домы своя, Ип., НО (392).
д) С разными другими средними глаголами:
Мьстиславъ Ростиславичь преставися унъ, Hn.t (414).
Отчи наши билися на Кулачьскѣ пѣши, Новг. 1.

2. В более позднем в.-русском языке сравни:
б) потому та улица пустая слыла, что межъ огородовъ,
я дворовъ на ней не было, Пек. I, 288.
г) та вотчина лежитъ пуста, 1609, Доп. к Ак. ист., I,
275; Настасья мертва лежитъ, Нам. и обр., 378; король одва
живъ лежитъ, ib., 375.
Только язъ Владимеръ одинъ холостъ хожу, ib., 372;
идетъ (добрый молодецъ) веселъ некручиноватъ, О Горе
Злоч., ib., 405; молодецъ пошелъ пѣшъ дорогою, ib., 411;
Я тонка иду, горюша, как тесёмочка, Зелена иду, победна,
как травиночка, Барс, Прич., 1, 80.
N угрюм ходит (Шейн, В. н. п., 469), убит лежит; Аль я на
тебе (конь) тяжел сижу? Варенц., 198.
Молодец на пиру невесел седит, кручиноват, скор-
бен, нерадостен, ib.,, 405.
Ты (Дон) быстёр бежишь всё чистёхонек, Киреев.,
в, 88; что мутен течешь (Дон).
Все кузни исходил а некован воротился, Даль, Поел.
в) Пошел = стал:
Нонь народушко пошел такой бессовестной,
Холостыи мужики пошли балованы,
Безотнии сыны да самовольный,
Вдовины дити да неунемныи, Барс., Прич., I, 179.
Ино зло племя человеческо:
В начале пошло непокорливо,
К отцову учению зазорчиво,
К своей матери непокорливо,
А к советному другу обманчиво,
А се роди пошли слабы, добре убожливы,
О Горе Злоч., Пам. и обр., 401.
Ты чином то своим не возвышайся-тко: Едины ( = одинако-
выми) да все у бога люди созданы, Барс., Прич., 1, 285.
Я малешенек у матушки родился,
Я глупешенек у матушки женился, Шейн, В. н. п., 151;
Одна лишь девушка сидит без парня,
Зародилась горька несчастна,
Несчастна, мол, она бесталанна, ib., 289;
Ты родись, моя капуста, и бела, и вила, и со тыном ров-
на, ib., 405; не родись ни хорош, ни пригож, а родись
счастлив, ib.; родился мал, вырос пьян, умер стар:
совсем света не видал, поел. Ты рост и, рост и, ленок, тонок,
долог и высок... Что вниз коренист, а вверх семянист,
ib., 146.
И набаются-то добры про них (сирот) людушки,
Што ведь вольный дети, безуненныи (= безуемные),
Нехрабры да сыновья ростут безотнии,

Некрасны слывут дочери у матушки, Барс., Прич., I, 2, 171;
Живут ласковы словечушки обманчивы,
И прелестной (льстивый) разговор их да надсмечливой,
ib., 22.
Пролитое полно не живет; деньга покатна живет; кто
пива не пьет, тот пьян не живет; человек двою глуп живет,
стар да мал (Даль).
Буде (= если) жизнь, да долговека моя продлится,
Душа грешная моя да проволочится... Барс., Прич., I, 33.
3. В числе глаголов, таким образом сочетаемых с прилагатель-
ными, не находим глаголов душевного движения (радоваться,
сжалиться) и глаголов со знач. „перестать“, „кончить“, которые
мы видели в сочетании с причастиями. Это не случайно, но зави-
сит от меньшей предикативности прилагательного сравнительно
с причастием. Эта предикативность может быть в известных слу-
чаях увеличена присоединением к прилагательному связки: нельзя
сказать „прѣста живъ“, но можно: „прѣста быти живъ“.
4. Особого рассмотрения требуют некоторые случаи:
а) Местоимение так (таков): Изяславъ же рече: „князь есмь!“,
и единъ отъ нихъ рече: „а такъ ны еси и надобѣ“, и выньза
мечь свои и нача и сѣчи по шелому, Ип., 64 (303).
Так как мы говорим „и был таков“ (ушел) „родился, умер
таков“, то и в настоящем случае так = таков (таков (ты)
и нужен, т. е. такого-то, именно князя-то, нам и нужно) должно
рассматривать как часть сказуемого.
Ср. укр.: як побачив таку панночку, що нетілки що зроду не
бачив такої, та вона ёму и не снылась така (= такою), то аж
задрижав, Квитка, Конот. Відь; ласо їсть, на мъякому спить, та
така виходилася, що молодиця хоч куди, id., Парх. Сн.; вр.:
посмотрите, какова я нарядилася, Новг., Колос, Зам., I, 58.
Подобным образом входит в состав сказуемого и укр. який, вр.
каков: який (N) уродився, такий и згине и. т. п., где пре-
дикативность местоимения видна из позднейшей замены творитель-
ным вр.: каков родился = каким родился...
Вр. каков, таков, какой, такой, укр. який, такий,
входят в такие составные сказуемые, как вышеприведенные, уже
заключающие в себе прилагательные качественные: „у Грекъ,
хоть самъ издохнетъ, а на волю (невольника) не пуститъ: таковы
Греки милостивы! Пут. Лукьян., 43; а земля около Нила
ровная, хоть яйцо покати, такова гладка, ib., 53; не знаю
даже я, каков тяжел челнок. — Крыл.; посмотрим, на зубах
каков-то будешь вкусен; „(она) сидела (и т. п.) такая печальная“,
какая печальная сидела она; укр. „N встала така смутна“,
„яка смутна встала N“. Так было и отчасти и есть и в других
славян. нар. и литов.-латышском. Какой, укр. який и пр. сто-
ит в этих случаях, как атрибут предикативного атрибута, тяготея че-
рез этот последний к предикативной связке (глаголу), а через нее

уже к субъекту. В более позднем наслоении языка согласуемый
атрибут заменяется здесь, кроме упомянутого выше творит, п.,
наречием (в русск. так, как, укр., так, як, из тако, како, яко):
вр.—она так хороша (so schön), что...; но в укр. еще „така гарна“
и т. п.; однако ср.: „€й же так, сказала Галочка, слухаючи такі
батькові речи, що ій здавалися так ( = здавались такі), неначе
хто на гусли їй грае", Квит., Щира люб.; Ой дворе ж мій, дворе,
як ( = яке) же ми тепер горе! (свад. п. зап. ч. Подол, г.). В от-
личие от русск., где наречие как, каково, як, яково только
при прилагат. (как печален) или глаг., кроме с-(„каково по-
живаешь?“, что предполагает „каков поживаешь?“); в след. болг.
послов, наречие — при с-: не дѣй да речеш, какво съм, а ка-
кво ш» да съм (Пам. и обр., 138), не говори, каков я (есть),
а каков буду.
β) В той же функции, как выше таков и пр., могло стоять
в трехсоставном сказуемом другое качественное прилагательное:
Придоша..: воеводы и вси вой добры здоровы (т.е. доб-
ри-здорови), где 1-е — атрибут второго = воротились совершенно
здоровые, в добром здоровье, Новг. I, 100.
Язъ поѣхалъ отъ господаря своего его милости, a онъ добръ
здоровъ, 1538, А.З.Р. II, 252.
Володимеръ язвенъ-труденъ въѣха въ городъ свой,
Ип,., 436, т. е. не „раненый и больной“, а, несмотря на порядок
слов, „тяжело раненный“, в смысле „труден-язвен“. Ср. отно-
сительно порядка слов: „тоя же веснѣ бысть вода велика сил-
на (т. е. сильна-велика = сильно велика)... за много лѣтъ не бы-
вала такова вода, Пек. 1,134.
Грузна больна ( = тяжко б.) белая лебедушка, Барс,
Прич., 1, 115. Ср. серб. „један пут ja мртав гладан доі)ем пред
]једну куНу“, Кар. Прип., т. е. мертво (до смерти) голодный.
Стоит чара золота полна меду налита, Шейн, Р. н. п., 451,
как и в укр.„в коморах, то посеред двора стояли насипані
повні вівсом и всяким борошном“, Квит.
γ) Могло бы показаться, что местоимения один, сам,
сложные с последним сам-друг, сам-пят и пр., и прилагатель-
ные прав, рад при глаголах средних входят в состав сказуе-
мого; однако, быть может, от этой мысли следует отказаться ввиду
того, что таким же образом употребляются эти слова и при гла-
голах транзитивных.
В „аще вы сего укора не жаль, азъ единъ погыну“,
Лавр., 62, единъ могло бы рассматриваться как предикативн.
атрибут одного образца с „преставися унъ“; но это слою ока-
зывается определением подлежащего (азъ динъ) ввиду того,
что оно стоит и при действ, гл. „хочю прияти“ ff след.: „како
азъ хочю инъ законъ прияти единъ? а дружина ему смѣятися
начнуть“, Лавр., 27. В нынешних выражениях: „я один это сделаю“,
,я сам это сделаю“, „я это сделаю сам“, „сделаю сам-друг,

сам-третей“ —объективность глагола указывает на невозможность
составного сказуемого.
Одинаково с один должно быть определено и прав (ко-
нечно, прилагательное, а не наречие = όρί)ώ;, recte) в правъ отъвѣ-
ща, О. ев., Лук., 10, 28, правъ сѫдиль си, ib., Лук., 7, 44,
и радъ, стоящее в старинном языке при глаголе всякого залога
и наклонения: ради даемъ медомъ и скорою, Лавр., 25; послушаю
радъ, ib., 37; они же шедше ради снискаша, ib., 55; аче ны ся
и съ дѣтьми бити за тя, а ради ся бьемъ за тя, Ип., 82 (339);
пошли къ намъ жито продаятъ, а мы ради купимъ; чего восхо-
чешь, а мы ради дамы, ib., 208; Левъ радъ поиде съ Татары, ib.;
мы быхомъ тобѣ ради помоглѣ ( = и), но обидить ны стрый свой
Межька, ib., 146. Ср. польск. radzi widzą, słyszą, rad uczynię,
radniejszy bym umarł; чеш. räd učinim, rad bych śel; латин. vo-
lens, nolens, libens, invitus faciam. В нынешних русских говорах,
хотя и встречается еще рад с изъявительным (укр. ради слу-
хаем, Метл., 137), но, по-видимому, обычнее с условным: укр.—
ой рад би я, матусенько, скорійше верну вся, так же кінь мій
вороненький в воротіх спіткнувся (н. п.); влр.—рад бы я, осу-
дарь, женился, да негде взять, Кир., 3, 20; я бы рад бы выступил,
воля не моя, Калики, 54; и рада б не шла (курочка на пир), да
за хохол тащат, Даль; уж я рада бы не плакала; уж я рада бы
с тобою говорила, Бусл., Γρ., § 227, пр. 4.
Нынешний литер, русский яз. относится к приведенным здесь
прилагательным и местоимениям различно. На месте прав и
рад он ставит наречия право, справедливо, охотно, по-
добно тому как на месте прилагательного в сказуемом он в иных
случаях может поставить наречие, о чем ниже. Таким образом,
чем бы ни были эти прилагательные в древнем языке, предикатив-
ным атрибутом или непосредственным атрибут, подлежащего, в
новом лит. яз. они тяготеют к сказуемому. Напротив, место-
имения сам и один постоянно остаются в именительном. Впрочем,
может быть, роль их различна, несмотря на неизменность имени-
тельного, но смотря по качеству глагола и по месту, занимаемому
местоимением. Может быть, в „он пришел сам“, „он пришел
один“ мы имеем такое же составное сказуемое, как в стар.—
^приидоша пѣши“, „падоша ници“ и в новом—„он пришел пер-
вый, последний“ ( = первым, последним), а в „он один (он
сам, он первый) пришел“—прямое определение подлежащего;
при глаголе же действительном, каков бы ни был порядок слов
(т. е. „он сам (он один) решил задачу“ или „он решил ее сам“),
местоимение не входит в сказуемое.
Сам-друг и т. п. (литов. patis aszmas, нем. selbe ander, sel-
bander, rp. τρίτος αυτός, скр. атма панчамас, см. Mikl., Gr., IV,
67 — 69) диалектически теряет согласуемость и переходит в наре-
чие, напр. вр. „Я иду, бедна горюшиця, сам-друг иду со оби-
душкой, сам-третей да со кручинушкой (т. е. сама, обида да

кручина, итого трое), Барсов, Прич., I, 53; польск. przyszła mal-
ka boża samotrzeć (Linde s. v., Miki., 1 с).
δ) О замене прилагательного наречием уместно говорить как
здесь, так и в других местах, ибо наречие из прилагательного,
как и деепричастие из причастия, замещает как именительный,
так и косвенные падежи; но, коснувшись здесь этого вопроса,
отмечу три рода наречий из прилагательных.
а) Сравнительно редко наречие прямо образуется от согласуе-
мого именительного пад. прилагательного, без посредства среднего
рода или особого окончания наречий на -ь, -гъ. Несомненный слу-
чай этого рода —литов. нар. г od s, из именит, ед. м. р. (см. выше,
стр. 126). Сюда же б. м. вр. ниц (пала, легла ниц, лежать
ниц), хотя здесь возможно совпадение именит, м. р. прилагат.
ниц (см. выше, а также: „овъ колѣнома лице покрывааше, а
дроугыи ниць задьхнѣашесѧ, Supr., 353) и наречия на -6, как
цел. стрьмоглавь. Вр. (займете, из цел.) „упал, упасть стрем-
глав“ может быть выводимо и из упомянутого наречия на -ъ, и
из прилагат. стрьмоглавъ. В укр. наречие горіниць, долі-
ниць. Сюда (если не из пѣше) нар. пѣшь: и отъ того камени
въставши, шла пѣшь до вертепа святого, Хожд. Дан. иг. (ed.
Нор.), 79; „Псковичи побѣгоша и прибѣгоша ко Пскову пѣшь“,
Пек. II, П. С. Р. Л. V, 20, под 1407. (Неясна форма пеши: „за
спасибо кум пеши в Москву сходил“, Даль, II, 120; Нужда из
Сызрани в Москву пеши шла, ib., 69.) Вр. сам-друг и пр., о
которых выше. Польск. нар. s a m о p a s (koń się samopas pasie, т. е.
без надзора, без пастуха; ludzie samopas chodzą, Linde) предпо-
лагает имен. ед. м. (poczekaj že, panie samopasie!, ib.); pustopas
(trzeba... na pieczy mieć... ty czasy swoje (жизнь), aby swowolnie
niebujały, aby pustopas, jako bydło w jesieni, wolno nie biegały, Rej.
См. также Linde, s. v.).
б) Наречие на -/& ( = литов. -ai, ei), позднее в русск. вытес-
няемое наречием на -о, -е, уже в древнем языке встречается на
месте именительного, входящего в сказуемое: ср. добръ приде
(см. выше) и начатъ цѣловати мя и рече ми: добрѣ приде,
брате сыну Нифонте! Отселѣ будеши с нами неразлучно (-ьнъ).
Ип.„ 332; иде ис Путивля на Сѣвско и на Болдыжь, простѣ
бо бѣ ему путь Корачеву, Ип.,, 238 ( = прост путь, свободен);
в другом смысле нар. простѣ ( = просто, решительно все) мог-
ло бы стать на месте прилагательного в следующем: И башни,
и роскаты, и врата градцкіе, всѣ просты выгорѣли (позднее —
всё просто выгорело), зеліе и оружіе, все сгорѣло, Пек. 1, 325.
Ср., с одной стороны, цел.—азъ не обиноѩсѧ глаголаахъ
вьсемоу мироу, Ио., 18, 20; и се не обиноуѩсѧ глаголетъ
Ио., 7, 26; не обиноуѩсѧ о отьци възвѣщѫ вамъ, Ио., 16, 25 (О. е.),
а с другой — литов., где здесь наречия: asz drąsey atwiray
swetui kalbėjau; ir sztay drąsey kalba; aiszkiej аре sawą
tėwą jums apsakysiu.

в) Тоже уже в древнем языке появляется наречие на -о (им.
вин. сред, р.), на месте согласуемых падежей: „Печенѣзи... по-
бѣгоша разно отъ града, Лавр.,, 65; оправи насъ, абыхомъ былѣ
вси Ляхове не раздно, но за одинемь быхомъ щитомъ былѣ, Ип.„
461. Позднее круг употребления этого наречия расширяется: обя-
зательно оно в случаях β): зима... снѣжна была сил но, Пек. 1,
237 (ib. вода велика силна); Француз был мертво пьян
(Пушк.), а не „мертв пьян“. Менее обязательно в двусоставном
сказуемом („напился пьян“): Ходишь в царев кабак, Пьяно напи-
ваешься, Шейн, Р. н. п., 312; милый пьянешенько напивается,
ib., 318; говорят, что я им солоно пришелся (Гог.) вм. уже не-
обычного солон пришелся; захворалъ у меня товарищъ N, а
лежалъ три дни трудно сильно, Пут. Лукьян., 48 (ср. выше в
Ип. л.—язвенъ труденъ въѣха...). Вообще граница обяза-
тельности этого наречия на месте согласуемых падежей изменчива:
И прислаша во Псковъ... съ Москвы добрыхъ людей гостей
тамгу уставливати ново, Пек. 1, 288; древнее было бы нову,
безразлично по отношению к различаемым значениям (устав-
ливать тамгу новую и вновь, заново); захочу я нынь, Доб-
рынюшку цело сожру, Гильф. Б., 30 (целого, всего, целиком);
не безчествуй, чадо, богата и убога, a имѣй всѣхъ равно, по
единому, О Горе и Злоч. В укр.: якійсь капѣтанъ секту в'счалъ,
же живо люде въ огнь на спалення и шли ( = живы шли), Лет.
Самовид, 132; князь Ромодановскій з того бою здорово (= здо-
ров) увойшолъ, а князя Пожарского живо ( = живого, живым)
поймано, ib., 58; (гетмана Ив. Самойловича и сынов) якъ якіе зло-
чинцѣ (вин.) з безчестіемъ на Москву голо (голый, голых, голы-
ми) попроважено, ib., 170; кажемъ... ажъ бы есте конно а зброй-
но тамъ на тотъ рокъ были, 1514, Ак. 3., в. II, 114. В польском
уже с XV в. заметно употребление такого наречия в случаях, где
в русском доныне прилагательное согласуемое или стоящее в тво-
рительном: Sąndza tego-to Hermana oth tego gabanya ( = иска)
prósz no ( = prožno, свободным) uczinyi, 1449, Ks. Ust., 44;
c,dyž jest koli piziszedł czas owcam kot no być (быть сукотным,
GyKOTHbiMH), Bib. Zof., 34 (Gen., 31); snadź by mie był nago
(нагою, нагим) od siebie puścił, ib. 35; nago sypiają, tak jak matka
porodziła... i koszulę zdeimują... dopiero tak nago... w owę szafę
wchodzą spać, Pam. Paska, ed Węch, 21; on już nago (нагой, голый)
leży, ib., 105; umarł hetman polny Sieniawski, który już też był choro
( = больной) wybrał się na tamtą expedycya, ib., 384; kozacy potłukli
coś Turków... cało ( = целые, невредимые) do swych uszli, Pam. o
wypr. Chocim, ed. Ż. Paul., 149; fontanna haremu... dotąd stoi
cało, Mick.; młodo ( = молодой, молодым) zaczął wspaniałe
swoje panowanie, młodo skończył, Krasie; ach bierzcie wozy, ach
bierzcie dostatek, tylko puszczajcie nas zdrowo (= здоровых, здоро-
выми, по здорову), Mick.; wojsko też z pod Malborga... powracało...
tylko spojrzawszy, znać było, że kiedy shudo, ubogo boso,
pieszo, to Malborczykowie; kiedy zaś konno, oręźno, odziano

i dostatnio, to Duńczykowie, albo, jak nas nazywali, Czarnie-
czczykowie, Pam. Paska, 79; tam sarnę starszyznę cięto wtenczas,
co to strojno, konno, ib., 106; strojno na tamto miejsce, konno i
rzędno pzyjechawszy, poszli do domu piechotą i prawie nago, ib.,
261. Встречаются наречия не из предикативных согласуемых паде-
жей, как выше, а из области дополнения; jeść zimno ( = na zimno),
есть холодное; jeść sucho ( = suszyć), есть сухое, быть на сухояде-
нии; rano na śniadanie skosztowawszy z garnuszka piwa z serem
ciepło, Krasie ( = na ciepło), теплого пива или пива теплым).
5. Возвращаясь к случаям составного сказуемого, думаю, что
чем дальше подвигаться в древность славянского языка, тем чаще
должны встречаться обороты, как „ста простъ“, „падоша
ници“, с прилагательным в именительном на месте позднейшего
наречия, как „прямо“, „ниц“. Пособием для воссоздания такого
употребления прилагательных в древнеславянском и дославянском
языке, кроме заключения от наличных свидетельств слав, наречий,
служит сравнение со сродными языками. Ср., напр., греч. (гомер.)
οι δε πανημέριοι μολττξ ϋεόν ίλάσκοντο, Π. 1, 472 (вседневные, т. е.
весь день ублажали бога); ευδον παννύχιοι (спали всеночные, т. е.
всю ночь); άγζ'ίοι Ισταν, встречные (т.е. навстречу) вышли; εζετ'
Οδυαήος έναντίη, села против (сл. противная) Одиссея; νηποινοι
ολοισϋε (Од. 1, 380), бесплатные (=без отмщенья) можете погиб-
нуть; πάντες χ9 ώχυμοροί τε γεννοίατο πικρόγαμο! τε (Од. 1,266), все
бы они (женихи) стали быстродольны (постигла бы их скорая смерт-
ная участь) и горькобрачны, и мн. др. Латинские обороты: serus
( = поздно) abi, N se matutinus (= рано) agebat, N nocturnus (ночью)
venit, oceultus (тайно, скрытно) obambulabat, frequens ( = часто),
rarus ( = редко), salvus ( = здорово, по здорову) venit, quietus
( = спокойно) dormiebat. В ст.-нем. наречиях ср. прилагат. в ед. ч.
муж. и ср. р., редко женского, при таких же глаголах, как в сла-
вянском: др.-верх.нем. er gāt m itter (i medius,посередине), bidurn-
ter (spinis circumdatus); ср. также сред.-верх.-нем. er liget toter ( = ле-
жит мертвый), gät blózer (идет голый), там, где в новом ср.-верх.-
нем. необходима форма прилагательного, лишенная флексий
{Grimm., D. Gr., IV, 493, 591 —4).
В литовском и латышском можно оставить в стороне множе-
ство случаев, где прилаг. в именит, п. стоит там же, где и в слав,
именительный, потом творительный, останавливаясь только на слу-
чаях различия, напр.:
В литов. при iszweizdmi, iszweizdeti, казаться, смотреть чем,
или, как некоторые на польско-немец. лад говорят, выглядеть,
стоит прилагательное, но в польск. при wyglądać если не допол-
нение, то наречие: jis gražus, baisus, sweiks, iszsiweizd, кажется
красив, страшен, здоров, польск. wygląda pięknie etc.; kits toks
d y w i n s iszweizdejo, Schi., Leseb., 199, другой1 казался такой
странный, польск. tak (нар.) dziwnie wyglądał; koks tu isz-
weizdi? ne toks iszsiweizd, букв. — какой ты выглядываешь (пол.

jak ty wyglądasz), не такой он выглядывает, т. е. не так, не “тем
он смотрит, не на то похож, Kurschat Wb.
При (pa-si)l i k t i не только „merga gyva iszliks“, девица
жива останется, но и „nepasilik naktwins ant plynu lauku“,
Царей, II, 17, 11, букв. — не оставайся ночной (на ночь, через
ночь) в чистом поле.
Keliak ( = keliauk) sveiks toliaus, Schi., Les., 218, серб, „пу-
туј здрав“, ступай здоров дальше, как укр. „иди, синку, здоров
до дому“, „идіт здорові“, с чем ср. влр. наречия „подобру, по-
здорову“.
О ir tu ką weiki, ar sweiks, ar druts dar medžoji? Donaleit.,
135, а ты что поделываешь, здоров ли, крепок ли, охо-
тишься, — выражение, теперь невозможное в русском.
В латышском: балта зѣд абелите, Спрог., 40, бела цве-
тет яблонька, т. е. бело, белым цветом.
Смiлга купла ауга, ib., 55, метелка (растение) пушиста
растет.
Kay эс яуна номірусі! ib., 217, если б я молода умерла,
т. е. молодою/смолоду.
Мейта гразна гая, ib., 40, девица горда ходит (ходила).
Galds tirs ja-tur, Biel., Let. Gr., § 493, стол чист должен
иметься, т. е. должен быть держим чисто. Ср. у Грибоедова
„куда как чу ден создан свет“,между тем как мы скажем „чудно“.
, 6. В древнем языке всякое прилагательное в сказуемом, будет
ли при нем глагол » с-, б ы- или другой, стояло в именной форме.
В области русского языка это свойство наиболее сохраняется вели-
корусскою народною поэзиею, между тем как наиболее отступает
от него украинское наречие. Хотя и не вследствие заимствования,
но подобно тому, как в новом польском сравнительно немногие
бесчленные прилагательные (jak legł, tak wstał niekontent, Krasie;
См. Miki., V. Gr., IV, 139) теряются в составляющих правило
членных; и в украинском просторечии бесчленное прилагательное
вообще, а в частности — в рассматриваемом сочетании, довольно
редко: Борей недуж лежав, Котл.; знае господин, хто чого
годен, поел.; жив, здоров, виновен и некот. др. Архаичны
песенные обороты, как „ой гаю, гаю, чом ти не шумиш, чом ти не
шумиш, чому тих стоіш“ (тихий, тихо). Следует также заме-
тить, что в жен. роде укр. прилагательное имеет большею частью
лишь вид бесчленного, будучи в самом деле стяженным. Это
доказывается, во-первых, сравнением с мужским и сред, родом,
где необходима членная форма; сравн., напр., другий же брат... ви-
щий од верстви здавався, Котл (но „здавалась в ища“);
він здавався и нікчемний, та був разумний и непевний,
ib. (но „здавалась нікчемна, була розумна“); о жизнь, бурливе море,
хто цілий на тобі зостався, ib. („но зосталась ціла“); як позі-
хав, та побачив с e диво, то так ему рот роззявлений и зос-
тався, Квит, (но „губа роззявлена зосталась“); смутний-неве-

селий сидів (лежав, ходів, встав и т. п.) пан сотник, Кв. (в сред,
роде смутне = оє), но в жен. „Чого світлонька та новесенька,
чого стоіш темнесенька? Чого Маруся молодесенька, чого
сидиш смутнесенька?“ (Метл., 220); иде милий з корчми пья-
ный, Кост., 285, пили до ночи та гуляли та пъяни (-ые) спаты
полягали, Котл. (но „иде пьяна“; „а правда наша пьяна спить“,
Шевч.); так пусто в селі, хоч голий біжи, Номм 39 (но „гола
біжи“); хоч живий в яму лізь; ib., 42 (но „жива лізь“); я кий
уродився, та кий и згинеш; и мій батько та кий мався, и я в его
вдався, Ном., 50, но яка біда уродилась, така й згине, ib.,
44, не тілко що з роду не бачив такоі, та вона ему й не снилась
та к а, Кв.; „великий рости“, но „велика роста“; не знае, хто ему
именно був винний, Кв. (но „була винна“, должна) и т. д.
При этом и в женском р. возможно прилагат. нестяженное: ходить
Маруся вже росчесаная, Метл., 74. Во-вторых, в иных случаях
в пользу стяженности жен. прилагательного говорит его ударение:
уже б тоді весела стала, Котл.; зробилась зараз дуже слаба,
ib., т. е. веселая, слабая, между тем как бесчленные формы бы-
ли бы весела, слаба. В-третьих, мнимо бесчленная форма стоит
в укр. и там, где даже русский литературный язык, в несравненно
большей мере сохранивший бесчленные прилагательные, требует
членных, напр. там, где прилаг. отделено от глагола сравни-
тельною частицею мов, неначе, ніби, буцім-то: „впала на
долівку, мов не жива“—как мертвая, неживая.
В нынешнем русском литературном языке, кажется, можно
распознать стремление разделить глаголы, входящие вместе с при-
лагательными в сказуемое, на два разряда, посредством сочета-
ния с одним из этих разрядов прилаг. бесчленного, а с другим
членного в именительном.
а) Глаголы первого разряда, примыкающие ко гл. есть, был,
будет, за исключением этого последнего, могли бы быть назва-
ны по лексическому значению глаголами возникновения, deswerdens.
Этого не следует смешивать с грамматическою начинательностью,
которая есть встать, становиться, но отсутствует в глаго-
лах бывать, пребыть и пребывать, сделаться, ка-
заться, очутиться, остаться и оставаться и др.:
дом стал для меня постыл; дороги стали непроходимы, Пушк.;
обращение его стало холодно; он стал грустен, как зимнее солн-
це, Лерм.; он становится скуп; дорога наша сделалась живопи-
сна; жизнь моя сделалась мне несносна, Пушк.; он сделался бле-
ден, как полотно, Лерм. Сюда же выйти в знач. „оказаться в
результате“, „выдаться“, „удаться“: от того прибыток вышел
мал, Крыл.; пряжа вышла тонка; из огня тот выйдет невредим,
кто с вами день пробыть сумеет, Гриб.; впрочем, этот гл. в этом
смысле, как и выдаться, может относиться и к другому раз-
ряду („хлеб вышел легкий“, „дом вышел теплый“, „день выдался
ясный“); казаться (становиться следствием восприятия): город

показался мне многолюден; мороз показался невелик; чай никогда
так не казался мне нужен; ямщик казался мне прав; наружность
показалась мне замечательна; обе казались спокойны и смелы, Пушк.;
голова его казалась огромна; и странно (прилаг., а не нареч.) мне
показалось, что звезды гораздо выше, чем у нас на севере, Лерм.;
остаться в смысле, близком к „стать“: лиса осталась чуть
жива, Крыл.; как сам остался жив, считаю право дивом, ib.; о на-
уках спор остался не решен, ib.; чемодан остался цел, Пушк.;
но остаться в смысле, исключающем возникновение, отно-
сится к другому разряду: и звук его песни в душе молодой
остался без слов, но живой, Лерм.; всю ночь окна оставались
отворенные (отворены? отворенными?); очутиться (оказаться
сознанию): он очутился богат; явиться: вот явитесь вы вполне
великодушны, Гриб.
В этих случаях, кроме прилагательного в именит, п. именной
формы, можно поставить с некоторым отличием в значении тво-
рительный, имеющий в прилаг. только местоименную форму (город
показался мне многолюдным); но нельзя употребить имени-
тельного в местоименной форме: город показался мне многолюд-
ный. Эта последняя форма будет сочтена за непосредственный,
а не предикативный атрибут. Это относится только ко глаголам,
кроме ю с-, б ы-, и, что само собою разумеется, только к прилага-
тельным так наз. качественным, точнее — безотносительным, в коих
обе формы склонения обычны. Числительные порядочные и прила-
гат. относительные (Востоков, Р. гр., § 36), лишенные именной фор-
мы именительного1, ныне, по-видимому, могут при глаголах этого
разряда быть поставлены только в творительном: обращение его
стало дружеским (а не -ское); дом показался мне скорее город-
ским, чем деревенским; воротник показался мне бобровым.
При есть, был, будет прилагательное в именительном
может стоять и в именной, и в местоименной форме. О последнем
случае вряд ли можно сказать, что здесь прилагательное „имеет
смысл определительного, при котором опущено существитель-
ное“ (Бусл., Γρ., § 221). Такого опущения в действительности
могло и не бывать. По крайней мере вряд ли кто докажет, что
сначала говорилось: „руки у нее — руки белые“, а потом „руки
у нее белые“. Кажется верным только то, что местоименностью
формы предикативного атрибута увеличивается его связь с под-
лежащим и он как бы подчеркивается — объяснение, конечно, не
совсем удовлетворительное. , Ср. мужик был рослый, ворота
низки, Фонвиз.; усы его и брови были черные, Лерм.; платье
на ней было белое, как лебедь, Гог.; чтобы все было прилич-
но, колпаки были бы чистые и больные не походили бы на
кузнецов, Гог. На такое прилагательное более заметно падает сила
речи, чем на бесчленное. Напр., нельзя сказать иначе, как:
1 Числительные порядочные — друг, четверт, пят, шест, сем, девят,
десят — сохраняют эту форму только в соединении с сам.

походка его была небрежна и ленива, Лерм.; наши лошади
были утомлены, труд наш пуст; но чувствуется необходимость
сказать: походка у него небрежная, лошади у нас были
томленые, мореные; друзья, пустой ваш труд, Крыл.
б) Глаголы другого разряда могли бы быть названы глаго-
лами вещественного движения и пребывания в состоянии (des seins),
причем следует, однако, заметить, что пребыть относится не
сюда и что, наоборот, глаголы с оттенком грамматической начи-
нательности лягу и стану (последний в знач. stehen, а не
werden) принадлежат к этому разряду. В языке не только прош-
лого, но и нынешнего века, особенно поэтическом, мы еще весьма
часто встречаем при этих глаголах бесчленное прилагательное.
Это весьма понятно ввиду того, что наш литературный язык остается
открыт влияниям архаическим и влр. областным. Однако мы
сами, в отличие от вышерассмотренных случаев („дом казался
пуст“), ставим здесь прилагательное членное: он пришел (вер-
нулся, воротился, идет, лежит, спит) пьяный. Ср. (я) стою
и тверд, и прям, Крыл. (= твердый и прямой); вон у чулана
шеста неделя дверь стоит еще ненавешена, Фонвиз. (оборот влр.
простонародный = шестая неделя дверь стоит ненавешенная); тот
с места жив ( = живой) не встанет, Крыл.; зайчиха ходит сукот-
на 9 недель, С. Акс. (= ходит сукотная); те, которые в живых...
чуть бродят полумертвы, Крыл, (полумертвые); задумчив бродит
он, ib. ( = задумчивый); цел котел с дороги воротился, ib. (воро-
тился целый); корабль достигнул пристани и цел и невредим, ib
(целый и невредимый); вода моя (ручья) до самого бы моря так
докатилася чиста, как серебро, ib.(докатилась бы такая чистая);
он сидел шатаясь в седле бледен и окровавлен, Пушк. (мы ска-
зали бы „бледный и окровавленный“); я уехал очень недоволен
сам собой, id. (мы: очень недовольный); чуть жива таскалась, id.
( = ая); добрый конь... скачет весел и игрив, Лерм. (=ый); стран-
ник пришел бос и наг (= босой и нагой) в одну деревню, id.; я
вернулся домой угрюм (=ый) и сердит (=ый), id.; синий небо-
склон безоблачен в звездах сиял морозно, Пушк. ( = сиял без-
облачный, хотя в этом случае мы бы теперь могли ожидать и на-
речия, которое находим, напр., у Гоголя: рассеянно глядел; осле-
пительно блестели верхи белых шатров; необъятно синело теплое
украинское небо). Вполне согласно с нынешним обычаем: верхом
на борзом иноходце разбежался он, хмельной, в каменны (-ные)
ворота, Фонвиз. Мосьё Чацкий, вы в Москве? вернулись холо-
стые, Гриб, (как „возвратилась вся побледневшая“, Гог., и как
„воротился, вернулся больной, раненый“); измученный бегун упал
бездыханный, Лерм.; из городов бежал я нищий, id.; мужичок не
любит тощий спать, Крыл.;...спросил Черевик, лежа связанный
под яткою, Гог., и пр.
Смысл сочетания бесчленного прилагательного с первым из
указанных разрядов гл., а членного — со вторым состоит, по-види-
мому, в некоторого рода согласовании по смыслу. Во введении

(стр. 91) мы приняли определение глагола как слова, изобража-
ющего признак во время его возникновения от лица. Мы не про-
тиворечим этому, говоря здесь об относительно небольшом раз-
ряде возникновения, и даже косвенно не приписываем остальным
глаголам свойств, по которым они не могли бы подойти под общее
определение глагола. Глаголы делятся здесь для нас на не вхо-
дящие в составное сказуемое и входящие в него, стало быть —
менее самостоятельные, чем первые. Последние, на основании ка-
чества выражаемого ими признака (стало быть, на основании не
грамматическом, а лексическом, хотя и влияющем на граммати-
ческий строй речи), в свою очередь подразделяются в русск. литер,
языке на глаголы, более и менее полновесные и самостоятельные,
менее и более наклонные к служебной роли в предложении, хотя
вовсе не чисто служебные. В глаголах разряда а) („он стано-
вится, кажется стар-) возникающий признак, так сказать, менее
осязаем, более нуждается в дополнении со стороны другой поло-
вины сказуемого, чем в глаголах разряда б) („он идет“). Послед-
ний нас удовлетворяет и без прилагательного, хотя может и со-
четаться с ним („он идет задумчивый-). Изменения формы прила-
гательного, смотря по смыслу глагола, показывают, что связи,
соединяющие составное сказуемое в одно целое, не односторонни,
а обоюдны: чем менее самостоятелен глагол, тем менее самосто-
ятельно “прилагательное. Бесчленное прилагательное, как более
древнее, чем членное, тем самым более близко к хаотическому
состоянию мысли в языке, тем самым есть форма менее обособ-
ленная, менее прилагательная, более близкая к причастию. По-
этому оно более членного годится для сочетания с глаголами а),
при коих оно означает признак не одновременный с действием
глагола, а следующий за ним, возникающий в силу действия,
означенного глаголом, находящийся в причинной зависимости от
него. Такая причинная зависимость в „становится стар“ не выражена
сама по себе; тем не менее заметно, что в „стар“ заключен
последний момент энергии „становится“. При глаголе второго
разряда мы ставим прилагательное местоименное не потому, что
в нем заключена „notio secunda“ (Микл., V. Gr., IV, 131 и след.),
что в нем говорится о признаке, прежде упомянутом и уже извест-
ном, ибо в таком случае прилагательное стало бы настоящею
аппозициею: „он, больной (как больной, в качестве больного,
будучи болен), лежит в постели“; „она, босая (хотя босая,
будучи боса и пр.), вышла на мороз“. В выражениях „он ле-
жит больной“, „она вышла босая“ (без запятых) прила-
гательное, несмотря на свою членность, все-таки остается в со-
ставе сказуемого, означая лишь то, что данный признак предста-
вляется более самостоятельным, возникающим не вследствие дей-
ствия глагола, а одновременно с этим действием и независимо
от него. Впрочем, в некоторых из этих случаев разница между
аппозитивным и предикативным прилагательным весьма тонка:
верхом на борзом иноходце разбежался он, хмельной, в камен

вы ворота, Фонвиз. Явственная аппозиция была бы: „он, хмель-
ной, разбежался“. За аппозицию считаю прилагат. и в след. укр.:
Люлю-люлю, гойда-гойда, дитинко маленька!
Урвала сі під тобою ворозка тоненька.
Та нежєль им за ворозков, шо сі, тонка, врвала,
Але жєль ми за дитинков, шо сі невіспала.
(Kolberg, Pokucie, Π, 92)
СОЧЕТАНИЕ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО В ИМЕНИТ. П. С ГЛАГОЛАМИ,
КРОМЕ ѤСМЬ, БѢХЪ И ПР.
Это предикативное сочетание уже в ст.-слав. и древнем рус-
ском должно быть отделено от сочетания с прилагательным, так
как круг глаголов в обоих случаях не один и тот же. Именно с
именительным существительного уже в древнем языке обыкно-
венно сочетаются, кроме быти, только глаголы вещественного
и идеального возникновения (мьнѣтися, явитися, творитися, чини-
тися, наречися, зватися и т. п. и страд, сочет. явлѥнъ, сътво-
ренъ, избьранъ, нареченъ и т. п.), и гораздо реже глаголы, как
ити, расти, жити (в знач. vivere, между тем как в качестве
синонима быть этот глагол и в довольно позднее время может
иметь при себе именит, сущ.: „а всегда гнило слово похвальное;
похвала живетъ человѣку пагуба“, О Горе Злоч.)1, умерети
и т. п. Таким образом, здесь раньше, чем в сочетании с прила-
гательными, проявляется то разделение глаголов, о котором мы
только что говорили. Что такое разделение глаголов и здесь не
исконно, в этом убеждает нас как то соображение, что вообще
различение существительного и прилагательного должно бледнеть
по мере того, как будем подвигаться в древность, так и сравне-
ние со сходными языками. Ср., напр., латыш, „эс, аугдама сер-
дѣніте, не церею года тапт", Спрог., = я, растучи (в латыш, прича-
стие наст. II в им. ед. жен.) сирота (т. е. сиротою) не думала
стать в чести; и в сред, верх.-нем. именительный сущ. при
gehen, sterben и, как предполагает Гримм, некоторых других гл.:
diu gel noch megetin; des starb er mensche und starb nicht got,
где в новом врх.-н. необходимо ,а 1 s Jungfrau“, »als got“, Grimm,
Gr., IV, 593.
В самом русском могут найтись и еще обороты с именит, сущ.
и глаголом или предикативным сочетанием, не совсем подходящим
к глаголам возникновения, напр. подобные вышеприведенному
такъ ны еси и надобѣ“: „кой будетъ вамъ намѣстникъ
отъ мене вамъ князь надобѣ, и язъ вамъ не стою“, Пек. 1,243,
т. е. кой князь вамъ будетъ надобе наместник [какой вам будет или
станет нужен, какого вам понадобится иметь наместником], и
за мною (относительного его назначения) дело не станет.
1 Ср. На голёнахъ (галіонахъ), на каторгахъ всегда стрѣльба живетъ, Пут.
Лукьян., 36; во Іерусалимѣ зимою снѣгу не бываетъ, морозовъ никогда не
живетъ, как у насъ на Москвѣ, ib., 33.

Правило составляют примеры такого рода:
Зане(законъ)безаконьникомъ отечьствиѥ мьниться, Лавр., 6,
т. е. у не имеющих закона отеческие обычаи (отьчьствиѥ) счита-
ются законом.
Вышегородъ... вторый Селунь явися въ Русьстѣи земли,
Срезн., Ск. о Бор. и Гл., XXV.
N побѣдникъ явися противнымъ его (дьявола) стрѣламъ,
Ип., 165.
Курилъ милостию Ис. Ха явленъ бысть пастухъ и учи-
тель ему (Словѣньску языку), Срезн. Свѣд. и зам., XXXVII, 57.
Сей же князь боголюбець показася, Пек. 1, 183.
Вьсякъ иже CA. творить цѣсарь (в греч. два винительных)
противитьсѧ кесареви, О. Ев., Ио., 19,12. Сама сѧ послоух
себѣ твориши, Supr., 176.
Онъ же нынѣ ворогъ ми ся учинилъ, Ип., 150 (470).
Тъ бо... поставь нъ бывъ клиросѣ диякъ... въ олтари
прѣстоялъ слоужѧ, Supr., 157; азъ отьче, оньсица града ѥпи-
скоупъ поставь нъ смъ, ib., 210; послаша й (Добрыну
Ядрѣйковича) въ Русь ставитъ ся и приде (он же) поставленъ
архиѥпископъ Антоній, Новг. 1,31.
Вѣмь, яко отъ бога си пришьлъ учитель, О. Ев., Ио., 3, 2,
ότε έλήλυθας διδάσκαλος, где „ си пришьлъ- следует сравнить отно-
сительно значения с „явилъсѧ си“ и т. п. Ср. в новом русском
языке отнесение некоторых глаголов движения к глаголам возник-
новения: „где случай ты имел, живой уж от тебя не вырывался
цел“, Крыл.
Тѣмь же нарѣчесѧ село то село кръве, О. Ев., Мат., 27,8;
сь бѫдеть великъ и сынъ Вышьняаго наречетьсѧ , Лук., 1,32;
и ты, отрочѧ , пророкъ Вышьняаго наречешисѧ, Лук., 1,76;
ни нарицаѥтесѧ наставьници, Мат., 23,10;яже бо ныня маловрѣ-
меньнаа сьмр'ть сънъ праведныимъ нарицаѥтъсѧ , Supr., 4,6; не
словомъ нарицающеся хрестьяни, а поганьскы живуще,
Лавр., 73.
Яко пришедши сѣдоша на рѣцѣ имянемъ Морава, прозва-
шася Морава, a друзіи Чеси нарекошася, Лавр.,3; Сло-
вѣне... нарекошася Поляне, a друзіи Древляне, ib.;
Поляне, яже нынѣ зовомая Русь, Лавр., 11 (без аттракции
было бы „иже нынѣ зовомии Русь“).
На мѣсто, же сть сказаѥмо Краниѥво мѣсто, О. Ев.,
Марк., 15,22.
В более новом языке: „Еще у молодца былъ милъ надеженъ
другъ, Назвался молодцу названный братъ“, О Горе Злоч.
Примечание. С этим не следует смешивать именительного имени
ли прозвища при глаголах действительных: „и прозваша Ольга „вѣщій“,
Лавр., 13; же и до нынѣ наричють Дунайци городище „Киевець“,
Ib., 4; в сербском „ове Влахе народ зове „Каравласи“, Данич.,
Синт., 74; в чешском „a jmenuji ji „Magdalena“, Zikm., Skład., 1968

в польском: nazwali go „Piotr“, Małec, Gram., §699; в др.
верх.-нем. den man dā hiez „der ritter rot“, ir nennet in „der ritter
rot“, Grimm, Gr., IV, 592. Известно, что именительный здесь стоит вне
грамматической связи, подобно чужим словам, не соединенным с предло-
жением посредством изъяснительного союза. После глагола среднего
или страдательного разница между таким независимым именительным
названия и именительным, согласуемым в древнем языке, не может
быть выражена иначе, как тоном живой речи и кавычками на письме:
нарекошася неси (именит, в сказуемом) и нарекошася „неси“ (именит,
независимый). В новом русском на месте согласуемого именит.-тво-
рительный (назвались чехами), а независимый пад. остается: назвалась
"чехи"; укр. на Сухій Балці хутір, прозиваєтьця „Безверхий“, Кв.
Лишь изредка именит, сущ.— при глаголах вещественного
движения и покоя, где уже в древнем языке может стоять
твор. п.:
На ч'то образъ сьвьпльчению устръмилисѧ ѥсте? = по
образу рати, подобно полку, acie instructa), Supr.,19;
Въ Сионовѣ градѣ... познанъ бывъ Ісоусъ божий сынъ (=сы-
ном), посрѣдѣ отьца и доуха, обою животоу, животъ от живота,
истинъныи животъ ( = жизнью) явьяѧ сѧ, и посрѣдѣ аггелъ и
чловѣкъ... камень ѫгъльнъ лежѧ ( = камнем, как камень),
и междоу обѣма разбоиникома богъ (= богом) разоумьноуоумоу
разбоиникоу явьяѧ сѧ, И посрѢдѢ настоѩштѧѩ жизни и грѧдѫштѧѩ
сѫдиї вѣчъныи СѢДА (судьею, как судья), Supr., 340; (Іосифъ)
възъвавъ (Марію) гнѣвъномъ лицемъ, с д и (и) (дат.) въ ѫтробѣ
сѫштоуоумоу сѫдии (имен.—судьею, в качестве судьи) сѣдѣ-
аше, Supr., 175 ( = призвавъ же ю, яръмъ лицьмъ, сѣдѣ соудѧ
соудии судѧщемоу въ чревѣ, Златостр. XII в., Срезн., Пам.
р. п., 194);
Смѣхъ есмь унотамъ, укаряющимъся мною, и старцемъ же
лежю притъча ( = как пр.) къ наказанію, Кир. Тур., Калайд.,
Пам. XII в., 46.
Чем реже такие случаи в древней письменности, тем архаичнее
они в памятниках устной словесности:
Не убойтесь-ко, родители...: Не огонь иду, не обожгу, Не
змея плыву, не оклюю; Я иду бедна горюшиця, Сам-друг
иду со обидушкой, Барс, Прич., I, 53; Я не гость пришел, не
гостить к тебе, Пришел, душечка, к тебе проститися, Якушк.,
Р. п., 176; Шейн, Р. н. п., 304; Я не вор иду, не разбой-
ни(че)к, Не разбойни(че)к, вдалой молодец. Гулять к де-
вушкам охотничек ( = прихожу не как вор-разбойник, а как
удалой молодец), Шейн, ib., 313; Она подолгу, родимая, гостила.
На переном крылечке была стричена, Была гостьица она да
все улажена, Барс., Пр., 1, 139.
Ср. обычный твор. п. сущ. и именит, прил., напр.: Подходила
тут скорая смерётушка, Она крадчи шла злодейка душегубица, По

крылечку ли она молодой женой, По новым ли шла сеням да
красной девушкой, Аль калекой она шла да перехожею, Со
синя ли моря шла да все голодная, Со циста ли поля шла
да все холодная, Барс. Прич., 1, 2.
Употребление именительного существ, там, где мы ставим
частью именительный, частью творительный, есть черта общесла-
вянского языка, общая ему со сродными языками, не предпола-
гающая никакого постороннего влияния. Из нынешних славянских
наречий сербское здесь архаичнее книжно-русского, чешского и поль-
ского. Ср., напр., с русским: чини ми се та ложница тамница
/представляется, кажется, темницей); вила се начини ÄJeeoJKa
(сделалась девицей), ja hy се створити леп конь (= конем);
ти човјек будући, градиш се бог = ты, человѣкъ сы, творишисѧ.
самъ богъ, Ио., 10, 33 (= богом); она се прометну овца
{оборотилась овцою), Данич., Син., 5, 7 след.
ПРИЧАСТИЯ НАСТОЯЩЕГО И ПРОШЕДШЕГО (-Ъ, -ВЪ) ДЕЙСТВИТ.,
КАК ВТОРОСТЕПЕННЫЕ СКАЗУЕМЫЕ
1. Аппозитивное употребление прич. наст, и
прош. (-ъ, -въ) действ, в именительном. Различение
аппозитивного и атрибутивного употребления названных причастий
-сказывается в нескольких явлениях древнего языка, именно в воз-
можности сочетания аппозитивного причастия со вторым именитель-
ным, в отделении такого причастия от главного сказуемого4союзом
соединительным, в именительных самостоятельных; но заметить
такое различение можно и иным путем, исходя от позднейшего строя
языка, характеризуемого присутствием в нем деепричастий.
Всякое славянское деепричастие предполагает бесчленную
форму причастия. Членное причастие никогда не становится деепри-
частием; оно или вовсе выходит из употребления, или остается
причастием, или переходит в прилагательное. Но член прибавляет
к причастию и вообще к прилагательному указание на более тесную
Связь его с другим именем, чем та, которая сказывается в одном
согласовании прилагательного и причастия бесчленного: добрый,
т. е. добръ j и, значило приблизительно „добр который“ или „добр
тот“, т. е. „тот, который добр“. Отсюда можно заключить, что,
наоборот, общность между бесчленным причастием и деепричастием
должна заключаться в их большей близости к сказуемому.
Берем главный случай образования славянского деепричастия,
по которому отчасти можно судить и об остальных, именно тот,
когда деепричастие предполагает причастие в именительном, вхо-
дяшее в состав сказуемого или прямо примыкающее к подлежащему.
Что происходит в предложении, когда такое причастие превра-
щается в деепричастие? Минуя посредствующую ступень, о которой
ниже, мы видим, что в конце концов в причастии уничтожаются
знаки его согласования с подлежащим (падеж, род, число) и связь
причастия с подлежащим разрушается. Слово, бывшее причастием,

или начинает тяготеть исключительно к сказуемому (если и прежде
входило в состав сего последнего), или же еще впервые вовле-
кается в сферу притяжения сказуемого, если прежде не имело
непосредственного отношения к нему. Конечно, нельзя допустить,
что такое перемещение центра тяготения в последнем из упомя-
нутых случаев совершилось вдруг: прежде, чем это случилось,
в языке должно было чувствоваться отличие причастий определи-
тельных, более тесно связанных со своими определяемыми, от дру-
гих, более близких ко глаголу. Первые были атрибутивны в тесном
значении слова, вторые аппозитивны; все прилагательные отпри-
частные ч(горячий, горючий и т. п.) пошли от первых, а все дее-
причастия — от вторых.
Русские областные говоры утратили причастия действительные,
заменивши tfx, с одной стороны, прилагательными, с другой —
развитыми придаточными предложениями и деепричастиями. Русский
литературный язык сохранил эти причастия под влиянием церковно-
славянского, притом одно из них, настоящее, даже в нерусской
звуковой форме; но и в этом языке такие причастия, поставленные
аппозитивно, чтобы не стать деепричастиями, должны были найти
новую силу сопротивления в своей членности.
Еще довольно трудно в точности определить, как продолжи-
телен период, занимаемый в русском языке процессом образования
деепричастий. Кажется несомненным, что в конце XIV в. причас-
тия действ, аппозитивные были уже только в книжном языке, и
деепричастие, как вполне определившаяся часть речи, уже суще-
ствовало, хотя и отличалось кое-чем от нынешнего. В древних
летописных сборниках, язык коих в большей части случаев древнее
времени их списков (Лавр. 1377, Ип. XV в.), находим еще весьма
много случаев правильного согласования причастий действ, аппози-
тивных: за ними буда (им. ед. м.), узрѣ, Ип., 44; приникъши
(им. ед. ж.) Ольга, и рече, Лавр., 24; Изяславъ же перестряпъ
(им. ед. м.) два дни... и иде, Ип., 11; Давыдовича не доидуча
(им. муж. двойств.) пакы града, стаста близъ, Ип., 26; Святополкъ
и Володимиръ посласта ко Давидови Святославича, веляча
(двойств.) ему съ собою, Ип., 1; Изяславъ же и Ростиславъ,
угадавша (двойств.), и разъѣхастася, Ип., 44; бяста бо два
брата въ Лясѣхъ... и пришедъша (дв.), сѣдоста, Лавр., 5;
'мы сѣдимъ, платяче (мн.) дань. Лавр., 9; вы хочете померети
гладомъ, не имучеся (мн.) по дань, Лавр., 25. Эти и им по-
добные примеры не обнаруживают никаких следов заимствования
из ц.-слав. Частое правильное употребление в тех же памятниках
причастий наст, в его заимствованной форме (со щ)% напр.: Волга сѣ-
дящи въ теремѣ, посла..., Лавр., 24, само по себе не доказывает, что
русская форма этого причастия (ед. ж. сѣдячи, мн. сѣдяче)
в то время уже выходила из употребления. Но те же и др. подобные
памятники изобилуют уже призерами нарушения согласования
аппозитивного причастия. Каждая из форм именительного трех
чисел муж. и жен. рода (веда и ведь, ведут и ведъши, ведуче и

ведъше) почти в равной мере принимается за общую форму не
только всех родов и чисел в именительном, но, как увидим ниже,
и в других падежах: Михалко же и Всеволодъ послушлива сы,
л идоста, Ип., 106; Угри пришедъ (вм. -ъше) отъ в'стока, и
устремишася, Лавр., 10; высѣдъ (вм. -ъше) на брегъ, отринуша
лодьѣ отъ берега, Лавр., 61; Новгородци послаша дары к царю
Дуденю, a рекъ ему тако, Новг. 1, 65; здрави князи и дружина,
по б а рая за хрестьяны на поганыя плъкы, Сл. о п. И.; овиже
Попове единою женою оженѣвся (вм. оженившеся) служать,
a друзіи до семые жены поимаючи служать, Лавр., 93; по-
велѣ Ольга мовь створити, рькуще сице, Лавр., 24; Ольга
поимше мало дружины, легко идущи, приде. Лавр., 24 и пр.1.
Начало этому смешению форм можно бы предположить в конце
XII или начале XIII, так как в памятниках конца XIII века уже
есть, хотя еще довольно редко, случаи несогласования (того дѣля
идеть, абы порозну ходяче (вм. -чю) ясти и пити, Въпраш.
Кюрик. по сп. XIII в.).
Из названных трех деепричастных форм последняя (ведуне,
ведше) исчезает ранее других; равноправность форм деепр. дѣлая
и пришедъ, дѣлаючи и пришедши в влр. видна в XV —
XVII в.: посадники и соцкіе n po четъ грамоты, и дали..., 1483,
Ак. Юр., 3; пришодъ къ рѣкѣ да ставъ у рѣки, тако ркли, 1534,
ib., 44; Новгородокъ Сѣверской, пришодъ, взяли, 1648, Ак.
юр. и 3. Р., III, 216.
В наше время решительное преобладание получила форма,
сходная с древним именит, един. жен. род. (идуча, шести), но ни в
одном из русских наречий форма, бывшая некогда именительные
един. м. (стоя), не исчезла без остатка.
В разных говорах, преимущественно вр., деепричастие удаляется
от соответственных причастий, а иногда и глагольных тем, вслед-
ствие звуковых изменений, напр. в свр. (Барс. прич. pass.), в силу
особого произношения ц из ч (как тц) и неударяемости конечного
слога — даваютца и т. п. вм. -юна; в разных говорах приехадчи
(как пришодчи); накопамши и пр.; иссушомши, ис-
толчомши, посажомши, поднесомши (Рязан. г., Шейц,
Р. н. п., 327—328).
2. Второй именительный с причастием аппози-
тивным (составное приложение). Причастие глаголов,
сочетаемых со вторым именительным, поставленное аппозитивно,
само может иметь при себе второй именительный. В таком виде
оно есть второстепенное составное сказуемое. В более позднем
языке оно подлежит тем же изменениям, что и аппозитивное при-
частие без второго именительного, а этот второй именит, частью
1 Подобным образом колеблются и формы наречия сравнит, степени:
болши того нам не учялъ правити, 1501—1503, Ак. З. Р I, 225; которая
треть болши... оттуль дани болше идеть, а которая меньша треть, съ Tofc
я дани мeньши по головамъ биривали, 1479,91.

остается, частью заменяется творительным, частью развивается в
придаточное предложение с глаголом в сказуемом.
Каиафа, архиереи сы лѣту тому, рече имъ, О. е., Ио., 11,49.
Андреи же князь, толикъ умникъ сы, во всѣхъ дѣлѣхъ
добль сы, и погуби смыслъ свой невоздержаньемъ, Ип., 109.
Α сіи, православные христіане будуче (уже в смысле
дееприч.), а наругаются и безчествуютъ церковь божію и насъ,
1450, Ак. ист., I, 99.
Преставися епископъ Володимерскыи Стефанъ,., бывъ преже
игуменъ Печерьскому манастырю, Лавр., 96.
Се (=сь) же, вставъ ужасенъ и трепетенъ, и покло-
нися образу божію, Ип., 133 (438).
Отьца сво го глаголааше бога, равьнъ СА творѧ богу
О. е., Ио., 5, 18.
Не разумѣша правды божья исправите Ростовци и Суждальци
давний, творяшеся старѣишии, Лавр., 160.
И бысть по сихъ приведе Мьстиславъ Котяня и Половци многы,
творяся на Ляхы и д а, Ип., 165 (498) = показывая вид, что идет.
Сам же раненъ бысть... и приѣха во Брянескъ съ побѣдою и
честью великою, и не мня раненъ на тѣлеси за радость, Ип.,
202, т. е. от радости не чувствуя себя раненым, не думая, что
ранен.
Литва... мняше мирни суще, придоша къ Берестью, Ип.,
168 (503), трехсоставная аппозиция, в коей мняше — аппозитив-
ная связка по отношению к главному предложению; а суще —
такая же связка по отношению к мняще: думая, что находятся
в мире.
И тако възваша кирелѣисонъ вси полци, радуюшеся полки
ратныхъ побѣдивше, Ип., 64. Если превратим аппозитивное
„радуюшеся“ в глагол, то, напр., „радовахуться (и „ради бышя“)
побѣдивше“ будет значить не „победивши, радовались“, а „радо-
вались, что победили“: „побѣдивъше“ поставлено в качестве вто-
рого предикативного падежа.
3. Союз между аппозитивным причастием и гла-
голом. Срезневский (Мысли об ист. рус. яз., 82 — 83), сказавши
о том, что сочетания, как „бѣ учА“, „бяху ловяше“, обычны в
Остр. ев., у Нестора и пр., продолжает: „Что касается до при-
частия действит. прошедшего, то его окончание -въ сравнивали
с окончанием 1-го лица прошедшего простого -хъ, думали, что
оба эти окончания, вместе с оконч. прошед. прич. -лъ, значит
одно и то же, „как придыхания для устройства слогов“, и что
поэтому-то употреблялись будто бы без различия. С этим никак
нельзя согласиться: -хъ есть знак первого лица, равный по смыс-
лу с -мъ...1, между тем как -лъ и -въ — местоимения указа-
1 Теперь, как известно, думают, что-хъ = са-м, т. е. предполагает отпаде-
ние знака первого лица в окончании аориста, а не есть этот знак. Местоимен-
ность причастных суффиксов — это вопрос

тельные, употребительные для образования причастий, как прила-
гательных отглагольных. Замечено было, что сѣявъ стоит в не-
которых рукописях вместо сѣяхъ, там, где мы теперь употребляем
сеял (Матф., 25, 26). Примеров подобных можно представить
много из древних памятников русских (напр., Володимеръ...
в'сплакавъ и рече). В русском языке эта форма не погибла
и теперь: в северных говорах наречия великорусского она сохра-
нилась, хотя и не сохранивши своей прежней определенности, от
того, что вместо причастия, согласовавшегося с подлежащим в
роде и числе, употребляется неизменяемое деепричастие („он
уж вставши“, „вы были вставши“ и т. п.). Как теперь, так и
прежде в этом случае настоящее время вспомогательного глагола,
опускалось, так же как опускается у нас в прошедшем, состав-
ленном помощью причастия на -л („он сеял“, вм. „есть сеял“);
но в чешском старом оно часто оставалось так же, как и другие
времена: „jest zasluživ“, „bud' uživ“.
Таким образом, здесь принимается, что, подобно тому как есть
опущено в „он встал“ и „он вставши“, ѥсмь опущено в „жьн“,
иде же не сѣявъ“ и сть — в „въсплакавъ и рече“. О случаях
„иде же не сѣявъ“ будем говорить ниже, здесь же остановимся
на последних. Если верно, что в „въсплакавъ и рече“ при при-
частии опущен глагол, так что оно в сущности играет ту же
роль, что zasluživ в jest zasluživ, то необходимо будет отказать-
ся от мнения, что сочетания прич. прошедшего на -ъ, -въ с ѥсмь
отсутствуют в Остр. ев. и весьма редки в древних русских памятни-
ках,так как вытеснены сочетанием -лъ ѥсмь и пр.; нужно будет
признать, что такого вытеснения не было, по крайней мере до
довольно позднего времени, потому что обороты „въсплакавъ и
рече“ действительно весьма обычны. Но верно ли это?
В вышеприведенном мнении косвенно заключено утверждение,
что в „въсплакавъ и рече“ даны два равносильные предложения
(как в „заплакал и сказал“). Далее, там говорится только о слу-
чаях подобного употребления причастий -ъ, -въ. Сравнительно с
этим некоторую разницу представляет мнение Буслаева: „В ста-
рину причастие или деепричастие иногда употреблялось вместо
глагола в изъявит, накл., и тогда придаточное предложе-
ние могло слагаться с главными союзами, означающими сочетание
предложений равносильных, напр. „градстіи ловцы
труждаюшеся много и оскудѣваху“, Сказ, о Петрѣ царев, ордын.;
„мы себѣ не ставя судей да помирились“, Ак. юр. (Учебн. русое
грам. „ § 205). Отсюда узнаем, что не только прич. прошед. -ъ,
-въ, как мы видели выше, но и вообще причаст. и дееприч. дей-
Ствит. могли встречаться в случаях, как „въсплакавъ и рече“.
Впрочем, и Буслаев, основываясь на значении союзов, как и, да,
признает такие обороты старинного языка за сочетания предложе-
ний равносильных, согласно с чем и не отделяет в примерах за-
нятою подлежащего от причастия или деепричастия. Как понимать
то, что причастие стоит вместо глагола,— это не ясно: вытеснено

ли причастиями какое-либо простое время, или же только опущен
при тех же причастиях вспомогательный глагол? Из примеров
видно, что если допустим последнее, то должны будем предпо-
ложить опущение вспомогательного глагола не в настоящем только
(а какой же смысл будет иметь „ловци труждающеся суть и
оскудѣваху“, „мы не ставя есмя судей, да помирились“?), но и
в прошедшем. При этом возникает то затруднение, что опущение
вспомогательного бѣ, бяшеть крайне сомнительно, а опущение
былъ (есть) просто кажется невероятным. Если же допустим
замену причастиями простых времен, то опять-таки в „труждаю-
щеся и оскудѣваху“ должны будем прибегнуть к предположению
невероятной замены предполагаемого прошедшего времени (труж-
дааху с я или др. по доб.) причастием настоящим.
Если бы мы имели перед собою только обороты без союза,
какие действительно обычны в древнем и старинном языке, напр.:
пришедше, сѣдоша, Лавр., 3; Радимъ и Вятко... пришедъша
сѣдоста, ib., 5; когождо перетенъ на полъ, поверже я изъ града,
Ип., 22,— то мнение о них, конечно, было бы только одно, имен-
но, что при причастии не опущено никакого глагола, что прича-
стие здесь может быть названо сказуемым лишь в том смысле,
в каком это название приложимо к аппозитивному причастию как вто-
ростепенному члену простого предложения. Очевидно, что от суще-
ствования сочетаний „суть пришьдъше“ нельзя заключать к необхо-
димости таких же сочетний в „пришьдъше сѣдоша“. Единственное
доказательство равносильности предложений и полной предикатив-
ности причастия в „заутра въставъ и рече“, Лавр., 4, есть то, что
в нынешнем нашем литературном языке союз был бы здесь поставлен
только в том случае, если бы нужно было соединить равносильные
предложения. Но такое заключение от нового языка к древнему пред-
полагает равенство этих языков, которого в действительности нет.
Наша речь вообще компактнее древней. В настоящем случае („он
вставши сказал“) она характеризуется тем, что в ней деепричастие
весьма тесно связано со сказуемым и тяготеет только к нему, так что
сказуемое с деепричастием решительно перевешивает^подлежащее.
Союз в „вставши и сказал“ нам претит потому, что, противо-
реча вышеупомянутому тяготению причастия, вносит в речь рас-
пущенность; но безобразное в нынешнем языке могло не быть
таково в древнем, если было знамением его строя. В древнем
языке на месте нашего деепричастия стояло причастие, не имевшее
непосредственного отношения к глагольному сказуемому. Поэтому
можно думать, что в древ, „вставъ и рече“ присутствие союза
делает лишь более явственным свойство оборота, существовавшее
и без союза, именно то, что в предложении два почти равно-
сильные центра; что к первому из них, подлежащему, тянет при-
ложение; что предложение, чуть сдерживая свое единство, еще
как бы распадается надвое, что, однако же, не тождественно с
полным его раздвоением, которое могло бы быть достигнуто пре-
вращением аппозиции в составное сказуемое. Такое объяснение не

касается отношений времени причастия ко времени сказуемого и
потому одинаково применимо к случаям с причастием и настоящим,
и прошедшим. Удержание союза и по превращении причастия в
деепричастие может быть объяснено, как случай „переживания“
явлением того строя, среди которого оно возникло.
Таким образом, мое мнение о рассматриваемом явлении состоит
в том, что во „въставъ и рече- при причастии ничего не опуше-
но; что причастие здесь стоит не вместо глагола, а само за себя;
что глагол на его месте мог стоять разве в то недоступное для
исследования время, когда язык допускал только паратактические
построения; что причастие есть здесь подчиненный член просто-
го предложения, а союз между ним и глаголом — явление не слу-
чайное1, не диалектическое только, а по меньшей мере славяно
литовское, глубоко древнее и знаменательное.
Обращаюсь затем к частностям.
Союз а перед глаголом
Приимъ Іисусъ хлѣбъ и благословивъ, и прѣломи, О. ев., Мат.
26, 26 в греч. причастие аппозитивное без следующего за ним
β слав, союза: κα| ευλογησας έκλασε.
И се динъ отъ сѫщихъ съ Иісусъмь, простьръ рѫкѫ, α извлѣче
ножь свои и ударь раба ар'хиереова, и урѣза му ухо, ib.. Мат.,
26, 51, έκτε'νας τήν χείρα, απέσπασε τήν μάχα'.ραν... κα> πατάςας...
άφειλεν... το ωτίον. И въставъше, а ОТИДОША. ib.. Мат., 22, 22, перевод
вольный: хал αφέντες αυτόν άπήλθον. Пилатъ,., извелъ вънъ Иіса, а
сѣде на сѫдищи, ib., Ио., 19, 13, причастие вместо греч. глагола:
ήγαγεν хал έκάθισεν. И согнувъ книгы, а дасть слузѣ и сѣде,
Ев. 1355, Бусл., Хр., 116; Лук., 4, 20 (в Остр., как и в греч.,
без союза: και πτύςας το βιβλίον, άπονους τφ υπηρέτη, έκάθισε). И
разгнувъ книгы, и обрѣте мѣсто, идеже писано, ib., Лук., 4,17
(και άναπτύίας τό βφλίον εύρε).
Повелѣ воиномъ своимъ, шъдъше въ црькъве, α решти пискоу-
поу Сисинию, яко.., Supr., 162.
Съдумавше Поляне, и вдаща отъ дыма мечь, Лавр., 7. При-
никъши Ольга (к яме), и рече имъ, ib., 24. Почто, зло створивъ,
а не каешися его, Лавр., 113.
Діяволъ испьрва не хотяи добра роду человѣчю и завидѣвъ
ему... а въздвиже на Арсенія... крамолу велику, Новг. 1, 44.
Лежавъ 6 недѣль, и преставися, ib., 47.
Изяславъ же перестряпъ (переждавши, промедлив) два дни
у Логожька, а иде, Ипат., 11. Привелъ брата своего... а да ему
Переяславль, ib., 13.
Изяславъ же и Ростиславъ, угадавша, α розъѣхастася, ib., 44.
Да кто, братье и отци и дѣти, видѣвше божіе попущеніе се,
и не плачеться, ib., 52.
1 Miki., Gr., IV, 827: „Vor dem vb. fin. steht oft die comj. i, wenn das part
vorangeht Ich setze diese das Satzgefüge störende erscheinung auf rechnung
der abschreiber“.

И въставъ Іаковъ отъ сна, а рече, Хожд. Дан. Пал. (ред. Но-
рова), 39; и влѣзъ Давидъ въ печеру ту, а плакашеся горько, ib.;;
пришедши бо ей по воду, и яко почерпе водоносъ свой, и възгласи
ей ангелъ невидимо: „радуйся, обрадованная...“, ib., 133; явися ей
ангелъ... и благовѣщеніе сътворивъ, и отиде отъ нея ангелъ, ib.;
онъ же, видивъ мя поклонившася, и призва мя к себѣ... и шедъ
на торгъ, и купихъ кандило, ib., 239 (Бусл., И: хр., 666).
Таким образом часто в тех же и во многих других и более
поздних памятниках. Употребления здесь союза не следует отож-
дествлять с многосоюзием, тоже свойственным древнему и старин-
ному языку, а отчасти и нынешнему просторечию. Союз в рас-
сматриваемом случае может стоять и там, где многосоюзия в более
обширном смысле нет, и наоборот. Напр., в силу многосоюзия
(т. е. не определяемого нами ближайшим образом ряда явлений,
кроме союза между аппозитивным прич. и глаг.) могло быть ска-
зано: „и не даша его жива, и уморивъше... рекоша“; но независимо
от многосоюзия имеем:
не даша его жива и, уморивъше... и рекоша Фрягомъ: умьрлъ
есть, Новг. 1, 28.
Придоша Литва... и гонишася по нихъ Новгородци и, уго-
нивше ихъ, а биша, ib., 45.
В старинных сербских памятниках: ѣзь кнезь Мирославь, кльньсе,
и подьписахъ, 1186, Срезн., Свед. и зам., XLVII, 144; сего ради
писавь и подьписахь, Miki., Monura. Serb., 10; сего бо ради си»
утврьдивь и подъписахь, ib., 20; сего ради писавьше и подьпи-
сасмо въ свѣдению всѣмъ, ib., 77 и др.
В старом польском:
a wsta ν David tajnie i prziszedł na to miasto, gdzie był Saul,
Царей, I, 26,5, Maciejów, Dodatki dov piśm. polsk., 18.
Dawid wstaw s tego miasta i szedł presz, Цар., 1, „20, 43, ib.,
15; roskrziźowaw swoji sw<>ci roce i pokloknol, 1450, ib., 105; zmo-
wiwszi (y?) to anioł i odstąpił od niej, 1450, ib., 110; tedy poklęk-
nan (прич. наст, в именит, ед. м. р. и со знач. прошед. как русск.
приида) on kapłan i spiewajonci i mówił te modlitwa pierwsza ( = ą)>
1468, ib., 121.
В старом чешском:
Jakžto lvovy štėnec... jenž geštė netvrd v nohy... uzfie nėkde stādo
volov, však pochce k nim s hory dolov, nemoha tė moci jmėti,
sta na (въ знач. прич. прош.) i počne tam chtēti.., Hatt a Pat. Zb.,
Alexandreid, 5; stane vepf, nic nedbaje; ač ktery pes k nėmu v noči,
vezma ranu i otskoči, ib., 39; см. также Jireček Nākres u Miki.,
Gr., IV, 828.
То же самое находим в литовском, с ir.: bekeliojent szis brolis
nuwargęs ir užmigo, Schi., Leseb., 142, букв, „едучи (т. е. когда
они ехали, во время их пути) этот брат уставши (в литов. прич.
прош. бесчленное) а заснул“.
Но в следующем примере — деепричастие настоящ., впрочем,
предполагающее, вероятно, не именительный, а косвенный падеж:

jau szaunei t nakti esant, ir atėjo dvi Laumės, ib., 198, уже очень
в ночь будучи ( = поздно ночью) и пришли две Лаумы. Ср. ст.-
слав, „въшьдъшу Иісусу въ Каперънаумъ, и приступи къ нюму
сътьникъ“, О. ев., Мат., 8, 5, в греч. без союза: είσελθόντι δε
τφ Ιησοδ... προσήλθεν; сълоучисѧ коупьцоу нѣкотороуоумоу, гънавъ-
шоу вельбѫды сво , и пасти на мѣстѣ томь, Супр., 159, 20.
С тем же союзом находим в слав, изредка и причастие наст,
действ, и страдательное: Се, отьче, не дрьзахъ прити къ тебѣ,
помышляя, да како, гнѣвася на мя, и не впустиши ны въ ма-
настырь, Жит. Феод., Уч. зап., II, 2, 192 ( = гневаясь на меня
да не впустишь нас).
Русь же, доспѣвше полкъ, божиею помощью укрѣпляеми, η
поидоша противу имъ, Ип., 126 (423). Аще ли кто завистию со-
тониною одрьжимь, а дрьзнеть разорити что отъ приносимыхъ
мною, 1222—1228, Miki., Mon. Serb., 10.
На том же месте после прич. действ, ставится и союз ах
Побѣже Ѳедоръ Даниловиць съ тіуномъ Якимомъ, поимъше
съ собою 2 княжичя... Тъгда Новгородци рѣша: дажь что зла
съдумавъ на святую Софію, a побѣглъ, а ( = ино, то) мы ихъ-
не гонили, Новг. 1, 44.
В стар.-польском: ψ tff dobo sebraw pachołek strzały a przi
(=y) szedł, Царей, 1, 20, 38, XIV—XV в., Mać Dod., 15.
В стар.-чешском: potom Iovian, vysed z vody, a nenale:/l rucha
ani konie sveho i, podiviv se tomu, a ząrmutil se s toho velmim
конца XV в., Hanuš, Maly vybor z liter. Ceskė, 15.
Сюда в стар.-русском примыкает такая же постановка частиц
ти1, та, таже, тоже (имеющей значение последовательно-
1 Союз» т и по звукам относится к цел., серб, хорут. те και, как н и = лит.
ney к не. По значению ти = а, a (Mikl., Lex. Pal.; „прежде стѣнь ти потомь
истина... образъ же закону и благодати — Агарь и Сарра, работная Агарь и сво-
бодная Сарра: работная прежде, ти потомъ свободная, Иларион, О законе и
благод.). Ввиду мнения (Mikl., Lex. s. v.), что это т и присоединяется к наречиям,
како, т а к о (и др.), замечу, что в како-тине союз т и, a dat. eth. местоимения,,
в рус, польск. и чеш. сокращаемый в -тъ, ć, i (как в Ип. л. ми в мь, 591
и пр.), чего с союзом т и, кажется, никогда не бывает. Ср. в стар.-рус: по-
истинѣ, дѣти мои, разумѣйте, како-ти человѣколюбець богъ милостивъ ѣ
премилостивъ, Лавр.2, 235; не отдать еѣ (Изяславы) неволею ни за когоже, но
кдѣ будеть княгинѣ моей любо, туто-ть ю дати, Ип.„ 595; и иныхъ людей,
товаръ былъ туто-ть, Грам. 1300, Русск. Лив. ак. № 49; нѣ-ту-бо-тк
(Лавр.,, 237) =нѣтути и нѣтуть (часто в Ип. л. и пр.); т о - т ь в знач.
местоимен. наречия (=пол. to-ć: укори кудесника, рька (река, рькя): то-тк
то-ть) неправо молвять волъсви, Лавр.2, 38, 16; слава тобѣ господи! то-ть
Василко побѣдилъ Литву, Ип.,, 566) и заключительного союза (аже самъ въсхо-
чете, ть-ть идѣть, Грам. 1229, по Рум. сп.; оже имешь княжити во Краковѣ,
то-ть мы готовѣ твои, Ип.2, 599 et pass.). Хотя ст.-рус, ст.-польск., чеш. а т ь,
сообщающее изъявительному значение повелит, и пермиссива = да, лит. te,
te-gul, пусть (укр. нехай), по значению соответствует литовскому te (Jag.,.
Aren., VI, 284 сл.); но есть вероятность, что этимологической связи между
ать и te нет и что ать — из а-ти (Aren., VII, 65), в коем а — как
в а-быхъ, да-быхъ, а-ть из дат. ти.

сти во времени; не следует смешивать с тоже, idem), то л и,
ноли.
Мьнѣ ли стъ, пришьдъше къ семоу попоу, ти исповѣдати
грѣхы своѩ, же многъкраты паче мене сьгрѣши?, Supr., 264;
аше бо кто и не видѣвъ ея (матери Феодосиевой), ти слышааше
ю бѣсѣдуюшю, то начьняаше мнѣти мужа ю суща, Жит. Феод.
Также и после дат. самостоятельных: наразоумиѥ же оубо сть,
яже приход шт (= я) мъ благостынямь вѣчьныимъ даръмь блага-
аго бога, ти не пожьдати трьпѣниѥмь> и вѣрою, нъ о земльныихъ
радоватисѧ и тѣхъ приятисѧ , акы невѣроуюштѫ (=оу) въскресению,
Изб. 1076, 48 6.
А вы, раздравше (сделавши раздор, смуту), та прочь, Новг.
1,43,—оборот, и доныне не вышедший из употребления в слу-
чаях опущения главного сказуемого; ,а вы, рассоривши, да прочь“,
да „давай бог ноги“.
Тое же зимы то-и (=укр. та-й) посласта (мя) Берестію брата
на головнѣ, идѣ бяху пожгли, той (=укр. тай) блюдъ го-
родъ тихъ, та идохъ Переяславлю отцю, Лавр., 103.
Како и колико лѣтъ лежавъ тѣло святого, тоже неврѣжено
пребысть ни отъ коѥго (же) плътоядьца, XII в. Срезн., Ск. ö
Бор. и Гл., XXIV. И сторожи сами наряживайте, и ночь (винит.),
отвсюду нарядивше около вой, тоже лязите, а рано встанѣте,
Лавр., 102. Можно было бы сказать „нарядивъше, a (ѵ. и) лязѣте“.
Аще ли вы будеть крестъ цѣловати къ братьи, или къ кому,
али (=укр. аж) управивше сердце свое, на немъ же можете
устояти, тоже цѣлуйте и, цѣловавше, блюдѣте, Лавр., 102. Коли
идяше на войну или инамо, ноли (=.но оли = то лишь = укр. то
аж, то есть „не раньше, чем...“, „не иначе, как“) поклонивъся у
гроба Ѳеодосьева, тоже идяше на путь свои, Лавр., 120. Аще
уставятся полцы крѣпко, то аще ему (полку) и побѣжену быти,
но крѣпко бився, то ж побѣгнет; яко Святополкъ, виноватъ будя,
избивъ братію, но и тако-ти ее крѣпокъ: едва силою к вечеру,
рече, одолѣ Ярославъ, Дан. Заточн., сп. Унд., Бусл., И. хр., 620.
Песъ, ал'ченъ сы гладомъ и стражда, и емъ заецъ, тоже готовы
иди не ясть, обаче ждеть господина, Златостр., ib, 710.
Не лѣнитесь къ церкви ходити... и въ своей клѣти хотя спати,
богу поклонився, толи на постели лязи, Поуч. Лук. Жидят.,
Р. дост., 1,8.
Если позволить себе заключение от большинства случаев и
противопоставить употреблению^ союзов и, а, та после причастия
аппозит. прошедшего то наблюдение, что такого союза обыкновен-
но не бывает после прич. настоящего (напр.: за ними буда, узрѣ,
Ип., 44; онъ, мній буда, не покорить ми ся, Лавр., 149, Ип., 801),
1То есть прич. настоящего в значении настоящего же. Известно, что в
Яр.-русском и других слав. нар. довольно обычно причастие настоящее и форма,
отчасти сходная с ним (напр., „поверга стягы и доскочи“, Ип, 24; настоя-

то можно бы подумать, что не только частицы та, та же в
вышеприведенных примерах, но и част, и, а во „въставъ и рече“
усиливают отношение последовательности во времени, вытекаю-
щее уже из времени причастия: „вставши, потом сказал“.
В дополнение и ограничение такого объяснения и, а прибавлю:
Во-первых, а ставится и после сказуемого, за коим следует
причастие:
Ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся оха-
бивъ, Лавр., 28. Аще кто отъ сво го князя ко иному князю
от(ъ)ѣдеть, а достоину ч(ьс)ть приѥмля от него; то подобенъ есть
Июдѣ, иже, любимъ г(оспод)ьмь, та умысли продати е(го) ко
княземъ жидовьскымъ, Злат. Цепь, XIV в., Бусл., Ист. хр., 478.
Иже бо кто много пиють съ трепари како ти начьнеть полозити
на колѣну, а на ногахъ своихъ не мога отити, а другыи валяется
въ калу блю'а, хоче ся пересѣсти въ ругании, въ посмѣсѣхъ
давъ себе всѣмъ людемъ, а хранителя душа своѥя, аггела г(осподь)ня,
отгнавъ от себе; гдѣ суть мнози трепари, притворени къ чашамъ,
да быша избавили ихъ отъ бѣды тоя, бѣсящихся волею своею?
Сл. Феод. Печ. (сп. XV в.), ib., 692. Tapo бо и былия другоици,
естьство цѣлитвьное имуща, нъ иже я піеть, а не разумѣя, на
кыи вредъ есть, то умираеть, Златостр., ib., 710.
Како мя хотять яти, а оно (а вот недавно) мнѣ цѣловавше
крестъ, рекуще: „аще кто на кого будеть, то на того будеть
крестъ и мы вси“? Лавр., 110. Впрочем, последний пример, б. м.,
сюда нейдет. В предыдущих, очевидно, а не может давать значе-
ния „ищешь, потом бросивши“; оно может означать только
раздельность понимания, дивергенцию причастия и глагола и от-
тенок противительности: „ищешь, а между тем бросил“.
Во-вторых, выше были приведены примеры разделения при-
частия настоящего и сказуемого посредством и; наст. прич. озна-
чает событие, одновременное со сказуемым, а не предшествующее
ему, но здесь и уместно, как указание на последовательность
причины, действующей все время, и следствия: „гнѣваясь и
(в силу этого) не впустишь“.
В-третьих, сюда же следует прибавить употребление α пе-
ред постпозитивным причастием (и дееприч.) настоящего действ,
в значении „а при этом“: жены русскія въсплакашась, а ркучи...,
Слово о п. И.; Ярославна рано плачеть въ Путивлѣ на забралѣ,
а ркучи: „ о вѣтре..., ib.; „а рекуче“, „а река“, „а хотя“, см.1 в
моей статье „Замет, о млр. нар.“, 21; послаша Псковичи воеводъ
своихъ, а крестное цѣлованіе правя, Пек. 1, 216, а кто будеть
закладень позоровалъ ко мнѣ; а жива въ Новгородьской волости,
тѣхъ всѣхъ отступилъся ѥсмь Новугороду, Догов. Тв. кн. с
щее было бы повьргна, прошед. — повьргъ; как архаизм —в поел.:
„несмога с клячей, да по оглоблям“), в значении прич. прошедшего. Ср.
Бусл., Γρ., § 54, пр. 2, 3. В этом случае союз после этого причастия столь
же обычен, как и после прошедшего.

Новг. 1301—1302, С. г. гр., 1. Так и в ст.-польском: о angele
Gabriele! gdzie jest ono twe weselie, coś eś mi go obiecowal... a
rzekący (=ci?): panno, pełna jeś miłości“, около 1470, Mać. Dod.,
122; фонетическое толкование польск. а rzkoc (Bibl. Zof. et pass.)
как одного слова по образцу рус. аржать, иржать (Arch. f.
sl. ph., VII, 419) считаю невозможным.
И при таком порядке слов, как „въставъ и рече“, а встреча-
ется изредка после прич. наст, действ.: аже кто бѣжа а поѥмлеть
что сусѣдне, или товаръ, то господину платити зань, Русск. пр.
по Син. сп., Р. достоп., 58; а хто отходя съ сего свѣта, у кого
дѣтей не будет ани племени, a прикажетъ кому статки свои, ино
намъ того не рушати, 1529, Ак. 3. Р„ II, 208.
По вышесказанному такое употребление союза как некоторая
непоследовательность языка остается и после того, как причастия
обратились в деепричастия, почти бесследно исчезая только в
нынешнем литературном:
Свѣща (вин. мн.) въжегъ (деепр.), и придоша, Ип., 6.
N, и посадники, и соцкіе, прочетъ грамоты, и дали... 1483,
Ак. юр. 3.
И вы, написавъ грамоту, да пошлите ко мнѣ, Пек. 1, 222»
Нѣмцы... пришедше, да два исада болшихъ выжгоша, ib., 223. И
Великій Новгородъ, всего того не радя, да своего посла... во
Псковъ о том прислалъ.
В следующем сопоставлены имена действующих лиц, как под-
лежащие, и причастие бесчленное: „в наших перемирных грамо-
тах написано так, что „татя, бѣглеца, холопа, робу, должника
по исправѣ выдати“. Ино которой тать, или розбойникъ,
или душегубецъ, или иное каково лихое дѣло у чин и въ,
да сбѣжитъ на кою сторону, ино о тѣхъ людехъ писано, а и тѣхъ
по исправѣ выдавати“, 1504—5, А. 3. Р., I, 338.
Сюда же и вр. примеры XV—XVI в. в Гр. Бусл., § 285,
пр. 1, а: приѣхавши, да учали пахати; жалуючи того Савки, да
жито ему отдали. Ср. также богу помолясь, самъ и вонъ пошелъ“,
Др. русск. ст. 1818, 286.
Ввиду возможности сомнения в том, что здесь никакой гла-
гол не опущен при деепричастии, важно, что такие же обороты
есть в нынешнем укр., между тем как деепричастие в сказуемом
(„он уже вставши“, „а какъ-де мы будемъ не дошодъ до
Погару версты съ три, и тотъ де мой товарышъ... остался пить
воды и табаку“, 1648, Ак. Ю. и З. Р. III, 220) в украинск. не
встречается:
Оттим то Настя, дивлячись на худобу, та-й журилась, Кв.
Недуже я добре зробив, що не роспитавши Василя, та-й
покликав его до себе, Кв.
От увійшовши, та мовчки й став коло его, Кв.
Рассмотренное в этом параграфе явление есть частный случай
того, что можно назвать недостатком связности предложения
в древнем и народном языке, сравнительно с нынешним литера-

турным. Союзы здесь как бы назначают еще недостаточно срос-
шиеся швы между частями предложения. Сюда:
а) Отделение союзом дательных самостоятельных от сказуе-
мого: „и бывшю молчанью, и рече Володимеръ“, Ип., 1.
б) Союз между придаточным развитым и главным предл.,
излишний с точки нынешнего литер, яз.: чего хочете, и дамы ти,
Ип. 18; яко соспоша (могылу), α повелѣ трызну творити,
Лавр., 24; яко полѣзе въ двери, и подъяста й два Варяга мечьми
подъ пазусѣ, ib., 33; вся елико всхотѣ, и створи, Ип.,, 201; егда
будетъ туча велика, а находять дѣти наши глазкы стекляныи,
Ü)., 199; которого князя Псковичи восхотять, и язъ вамъ того
дамъ, Пек. I, 222.
В нынешнем укр.: що божий день перебере орішки, що ще
на весиллі, як побачились у перше, та він И дав, Кв.
Замечательно также в нынешнем укр. отделение союзом та
подлежащего, вовсе не имеющего при себе причастия или дееприч.,
от сказуемого:
А той дідусь та був собі зовсім каліка та ще й німий, Кв.;
а там чути, скрипка гра з цимбалами: Матвій Шпонь та продав
сіль, рощитавсь и грошики вчистив та й наняв троїсту, id.; тут
писарь по книгам знайшов, щоб-то твій дідусь та его дідові та
винен був пъятьдесят рублів, id.; а щоб який паробок та посмів
би ΪΪ заняти! ну, ну, не знаю! id.; кажуть, що его хазяїн та хоче
его в прийми взяти, id.; набігла повна хата людей, як почули, що
старий Дрот та просватав свою дочку, id.; се на біду вже йде,
коли пан сотник та буде розумнійший мене, id.
Впрочем, союз здесь нередко не может быть назван плеона-
стичным: он выражает род легкого противоположения сказуемому
Затаенной мысли, связанной с подлежащим, напр.: Дрот (от кото-
рого трудно было ожидать чего-либо такого) да просватал;,
сотник (дурак) да будет умнее меня; чому сей скарб (который,
по поверью, должен рассыпаться) та не рассыпаєтьця? id.; де-
таки сему статись, щоб пан та узяв мужичку? id.
4. Именительные самостоятельные. Относительная
самостоятельность аппозитивного причастия в древнем языке и сход-
ство его функции с функцией главного (глагольного) сказуемого
проявляются не только в отделении его от сказуемого союзом, но
и иначе, в возможности подлежащего с аппозитивным причастием
при глагольном сказуемом, имеюшем свое подлежащее. Эта кон-
струкция встречается в слав, памятниках реже, чем дательные
самостоятельные, из чего, однако, вряд ли следует, что мы имеем
право считать ее за личную ошибку, за признак того, что мысль
пишущего так вообще или лишь в это мгновение слаба и забыв-
чива, что в середине предложения невольно выскакивает из одной
колеи и попадает в другую 1 Причина этой неправильности
1 В устной речи, особенно при наклонности говорящего к построению
длинных предложений, действительная анаколуфия встречается весьма часто.

(nominat, absolut.), говорит Зикмунд, есть большею частию
,vyśin z vazby počatė“ (Ski., 676). Но, во-первых, это не причина
явления, а оно само. Далее, если бы эта конструкция встречалась
чаще, то, оставаясь сама собою, не называлась бы неправильностью.
Можно ее не одобрять только с точки правила, выведенного
из одностороннего наблюдения над позднейшими деепричастиями.
Деепричастие, возникшее из аппозиции подлежащего, снабженного
глагольным сказуемым, естественно, будет относиться через это
сказуемое к тому же подлежащему; но в других случаях деепри-
частие может и вовсе не относиться к подлежащему глагола.
Именительные самостоятельные должны быть оценяемы наравне
с дательными самостоятельными, которые трудно назвать неправиль-
ностью. „Vysin z vazby počatė“, непоследовательность (ανακο-
λουθία), отклонение в середине речи от начального плана построе-
ния предполагает, что в начале речи было в говорящем намерение
или потребность отнести глагол к тому же подлежащему, к кото-
рому будет отнесено и причастие; но такого плана здесь могло и не
быть. Впрочем, и допустивши, что он был, можно думать, что
Где она не во вред понятности, там удержание ее и на письме может стать
художественным приемом, сообщающим речи живость и простоту. Так, напр.,
у Квитки:
Чи 6-ж такий чоловик на світі, хто б не любив діточок? Hi, нема такого
чоловіка, щоб ix не жаловав. И самий запеклий харцизяка, звісно, як
о своему умі, а не тогді, як розлютуетьця, що и не чуствує- нічого... (ожи-
дается: „и той ϊχ жалує“ и т. п.; но вм. этого:), и в того рука не підніметця»
щоб яке зло зробити дитині, Кв., Божі діти.
Як би́ чоловікові усе добро та щастьтя, то він би забув и бога, и думав,
що се ему так добре не від кого ійде (ожидается: „як від себе“, но вм. этого:)
як він сам собі заробляє; а те, що усе від божої до нас милости ійде (ожи-
дается, что „те“ станет подлежащим или дополн. в вин.), він би и не подумав
(того), та закопиливши губу так бы и думав, ще ему ніхто, як він. Кв., ibid.
Молода, як вже стала молодицею, так вже у очіпку, сама румъяна, як e
садова рожа, ійдеть и очиці понурила... а що красної квітки, приколото!
на правім боці очіпка, як звістки, що вона не постидила своего роду... (ожи-
дается гл., сочетаемый с родительным, напр. не забува)... так так и хоче,
щоб у сі бачили, ib.
В с я к з нас, бачачи, як жинка, дітки будуть приставаты та хліба прохати,
так тут не тілки всю худобу, а именно кров свою, душу віддаси, щоб тілко
вони не голодовали, id., Добре роби.
Господь милосердний, як 6 він на небесах, так замісць себе, дав нам
родителів: батько, щоб навчав та до розуму доводив; а щоб чоловік моло-
дий з дуру не затужив та не збывся з панталику, так тут мати з такою
любовию, як β сам господь милосердний до нас грішних, id., Серд. Оке
От от послі Зачатия, у Пилипівку, почнуть старосты швендяти до неї, бо
вже її дочка Оксана, як діждемо Різдвяних мъясниць, то буде (й шісна-
дцятий год, ib. id.
Сюда же можно отнести случаи аттракции: о) Согласование сказуемого
с последним из двух или нескольких подлежащих того же предложения: „ти
думаеш, твоя праця об нему и саме пусте слово, чим втішив его, так и про-
пало?“, Квит., Божі діти; Бусл., Ист. гр., §237, пр. 1; β) Согласование сказуе-
мого с подлежащим не главного, а придаточного предложения, выражающего
сравнение: на дворі бояре, як мак зацвітає, Метл., 157, 173; Ой гам хлопці
славні запорозці, як мак процвітає (т. е. начинает цвести): ib., 430; Головка,
мов кавун качався, Котляр.

одни состояния языка настолько располагают к его нарушению, что
это последнее готово стать правилом, а другие — менее. Нижеприво-
димые примеры взяты из памятников, по языку образцовых для
своего времени; между тем в нынешнем языке подобные примеры
были бы личными ошибками. Причина, по которой аппозитивное
причастие в древнем языке скорее может иметь свое особое подле-
жащее, чем в новом, может заключаться в том, что причастие
в древнем языке более сходно с глаголом, чем в новом; что оно,
присоединившись к подлежащему, хотя и не вполне заканчивает
предложение, но дает мысли некоторый роздых, намечает собою
деление предложения на две части, деление, подобное тому, какое
мы видели во „въставъ и рече“, но с тою разницею, что в предло-
жении с именительными самостоятельными подлежащие главного
и второстепенного сказуемого различны. В новом нашем языке
обороты, как „я сделавши, он сказал“, необычны потому, что
в этом языке, так сказать, больше покатость, по которой мысль
стремится от начала к концу предложения: при большей быстроте
течения меньше заводей и затонов. Вот примеры из древнего языка:
Жѧтелѣне же оуслышавъше плача младеништа, и
мати, почоувъши, обратисѧ и, разоумѣвъши сво го зъла, въскрича
съ въсѣми. Жѧтелѣне же ови клицаахѫ ови течаахѫ вь слѣдь
влька, Supr., 31.
А иже се: на выходъ вышедъ попъ на обѣдни и на вечер-
ній, въ что цѣловати? Рече „въ икону“, Впраш. Кюр., Калайд., 198.
А та вся створивъ азъ, рече Игорь, недостойно ми бяшеть
жиги, Ип., 131. И пришедъ Изяславъ Мьстиславичь къ
Киеву, и бѣ Игорь разболѣлся въ порубѣ и бѣ боленъ велми,
Ип., 28. Андрей же то слышавъ, и бысть образъ лица его
попустнѣлъ, Ип., 109. Сему же приимшю послѣже всея братья
столъ отца своего, по смерти брата своего, се-же (=сь же)
Кыевѣ княжа, быша ему печали болше, паче неже сѣдящю ему
въ Переяславли, Лавр., 92. Олегъ же... устремися на Суждаль
и шедъ Суждалю, и Суждальци дашася ему, Лавр., 108.
А вы плотници суще, а приставилъ вы хоромъ рубити,
Новг. 1,1. Аще ли покаявшеся будемъ... то и сдѣ ходяще при-
жмемъ блага земнаа, и по отшествіи сего свѣта — жизнь вѣчную.
Но мы присно, аки свинія, в калѣ грѣховнѣмъ валяяся, грѣхи къ
грѣхомъ прилагающе, злое предъ очима его творяще по вся дни;
того ради пророкомъ глаголеть къ намъ: „разумѣхъ, рече,
яко жестоци и каменосерди и лѣниви есте творите волю..., Поуч.
Феод. Печ. о казнях, Уч. зап. Ак. н., II, 194 (в Лавр., 72, этой
особенности оборота нет: Но мы на злое възвращаемся, акы
свинія въ калѣ грѣховнѣмъ присно валяющеся, тако пребываемъ.
Тѣмъ же пророкомъ намъ глаголеть: разумѣхъ и проч.).
Бывают случаи, когда подлежащие причастия и глагола тож-
дественны, но когда подлежащее с причастием получает вид име-
нительных самостоятельных, будучи далеко разнесено с глаголом:
мы человѣци грѣшни суще и смерти и,' то оже ны

(кто) зло створить, то хощемъ и пожрети и кровь его прольяти
вскорѣ, Лавр., 101.
Между причастием, вполне согласуемым со своим определяе-
мым, с одной стороны, и деепричастием, вовсе не согласуемым
и не имеющим непосредственной связи с именем, которое им
определялось, когда оно было причастием, — с другой, можно за-
метить среднюю ступень. На ней отпричастное слово не может
быть названо причастием, потому что уже лишено рода, числа и
падежа, но не есть и деепричастие в вышеупомянутом смысле,
потому что стоит не при глаголе, а при своем подлежащем. Ни-
же будут приведены примеры такого отпричастного слова при
дательном; здесь же к вышеприведенным примерам именительного
самостоятельного прибавим следующие, в коих из второго паде-
жа вышло уже несогласуемое слово:
Выскакавъ же вси прочій изъ лодья, и рече Олегъ,
Лавр., 10. Изяславичь Мьстиславъ ведучи въ помочь отцю сво-
ему Угры, и слыша Володимер Галичьскый, оже идеть Мьсти-
славъ Изяславичь, Ип., 65. Посадникъ N и другій посад-
никъ N со Псковичи ѣхавше подъ город подъ Котеленъ, а
онъ невѣрный князь Витовтъ услыша Псковскую рать, Пек. 1,
204. Въ лѣто 6974, за недѣлю по Семенѣ дни, приѣхавъ во
Псковъ послы Новгородскія a съ ними бояръ много на управу,
и наши посадники на вѣчи цѣловаша крестъ передъ Новгород-
скимъ посломъ, ib., 230. Тоя же весны, приѣхавъ отъ Великаго
князя съ Москвы князь Ѳедоръ Юрьевичь... и Псковичи и все
свяшенство выидоша противу его со кресты и посадиша его на
княженій, ib.. 231.
По Великой рѣкѣ ледъ идучи христіяномъ силно много
хоромъ подрало и запасовъ снесло, Пек. 1, 234. Мѣсяца мая въ
21 день съ вечера вшедши туча, и иде дождь во всю
ношь, ib. Вшедши туча дождевая, и двигнуша ся облацы,
ib., 235.
Ино мы, выслухавши съ обу сторонъ тыхъ ихъ рѣчей, и ви-
дѣлося намъ и паномъ радѣ нашей... (Γρ. кор. Сигизм. 1509,
А. 3. Р. 1, 64).
А пріѣзжаючи бояръ и ближнихъ людей жены и доче-
ри, и лучится имъ у царицы обѣдать, и они обѣдаютъ, Кото-
ших., 27; „они“ — подлежащее, хотя и относящееся к „жены и
дочери“, но отличное и отдельное от этих подлежащих.
И женихъ с отцомъ поѣдеть къ невѣстину отцу или матерѣ,
a приѣхавъ, и невѣстинъ отецъ и сродственные встрѣчаютъ
ихъ и честь воздадутъ, ib., 125. Женихъ и невѣста при-
шел ъ въ покои свои, г д ѣ имъ спать, снимают с них платье,
съ жениха дружки, a съ невѣсты свахи, ib., 126. И вшедъ
дѣвка къ Бовѣ въ темницу, да за тоюж дѣвкою пришли два
выжлеца и с,ѣли у темници. Сказ, про Бову кор., Пам. древ,
письм., 1879, 1.

Пройде вешня эта ночь да не видаютца (-тца = це = че), я не
сном да темну ночку коротаюца, я горючима слезамы обливаюца.
Барс., Прич. і, 229.
А и на небѣ просвѣтя свѣтелъ мѣсяцъ, a въ Кіевѣ ро-
дился могучь богатырь, Др. р. ст. (1818), 45.
Сюда следует отнести некоторые из примеров деепричастия
независимого у Бусл. (Γρ., § 275. прим. 2)1:
И годъ, другой тому времени поизойдучи, тѣ Тата-
ры... на Ермака Тимофеева напущалися, Др. р. ст., 122. Бусла-
ев отмечает косым шрифтом: „тому времени поизойдучи“,
по-видимому, полагая, что деепричастие тяготеет к дательному,
причем „годъ — другой“ были бы винительные меры, как „жить год-.
Но вернее кажется, что деепричастие тянет ,к именительному
годъ (годъ... поизойдучи), а дательные стоят при именитель-
ном („год тому времени“, как в „перечень книгам“). Ср. a часъ,
другой поизойдучи, уже князи и бояра отъ заутрени, а
Гришка Растрига изъ бани с женой, Др. р. ст., 103. И мало
время поизойдучи, пришелъ Чурила Пленковичь, ib., 164.
Осѣдлавши онъ Екимъ добрыхъ коней, наряжаются они
ѣхать ко городу ко Кіеву, ib., 182.
В укр.: Повъязавши собі один одному рушники (сваты), от
староста й каже, Кв., Map.; Він (бог) объявить твоє діло через
те, на идо ты й не думает... та объявивши се (бог), тут
відкриються и усі злиї діла, об яких вже люди забули и розись-
кувати, id., Перекотип. Він (бог) не дав Ій (дитині) пропасти, як
воно зоставшися сиротою у пустці, мов билинка у полі,
то туж-туж біда б її постигла, та милосердный господь послав
же нас з жінкою, и намъ грішним зподобилося зполняти его
свиту волю, доглядіть и вигодовати сиріток, id., Божі діти.
Примеры именительных самостоятельных в ст.-чешском: Če-
chove navracujice se s kofistmi, tot' na nē Rakušanė nėnadale vys-
ķočili, Hajek; ranēni jsouce a kryjice se v lese, zvef je rozsapala,
Bibl. Bratrskā.
В ст.-польском: Z a b i w macierz nie o(d)daną, nie pomoże jemu
tego obrzeczenie (заявление, что она не была в законном заму-
жестве), ale musi głową zapłacić, XV в., Ks. Ust XV в., 47. Szla-
chta dowiedziawszy się o nas, z każdej wsi przyjechało ich po
dwóch witać deputatów nomine innych braci, XVII в., Pamiętn. Paska
ed. Węclew, 81; wjeżdżając tedy Czarniecki do Lachowicz, wyszli prze-
ciwko niemu zakonnicy, szlachta, szlachcianki, ib., 112, W Miło-
wczycach mieszkając i Smogorzow trzymając (=когда я жил и пр.),
poczęli mię dalsi krewni postponować, mówiąc, że to przybysz г
innego wojewodstwa, ib., 305. 307; przyszedłszy tedy król z wojs-
kiem nad owe truny, zaraz naszym serce upadło, tb., 361.
1 Собранные в этом месте деепричастия различны по происхождению,
именно предполагают вторые падежи: именит., род., дат. Следовательно, толь-
ко часть их, соответствует ц. с. дательному самостоятельному“.

В серб, и хорв. — Mikl., Gr., IV, 837.
В литовском: dabar asz pasiilsėjęs, duk mą neszt, Schi., Les. 130,
теперь я отдохнувши (в лит. прич. прош. в знач. „так как я от-
дохнул“), дай мне нести.
Bukite linksmi, nes jusu wieszpats Zaulasnumiręs, taygi giminė
Juda manę mostijo, Царей, II, 2, 7, радуйтесь, ибо царь ваш Саул
умерши (так как умер), то племя Иудино меня помазало.
Кто во всех этих случаях захотел бы предположить опуще-
ние, вспомогательного глагола при причастии, напр. „выскакавше
суть“, тот должен бы был объяснить, почему обороты, как
„выскакавъ(ше) же вси прочій изъ лодья, и рече Олегъ“, имеют
значение не сочинения равносильных предложений („все повыска-
кивали, и Олег сказал“), а подчинения: „когда повыскакивали, то
Олег сказал“.
В тех случаях, где деепричастие не имеет при себе явствен-
ного именительного, нельзя разобрать, произошел ли оборот из
именительных самостоятельных, или из дательных. То и другое
возможно, и перевес вероятности на стороне дательных только
потому, что это построение обычнее. Впрочем, иногда наружность
деепричастия скорее указывает на именительный, напр. „убивъ мене
(т. е. когда ты убьешь), a тобѣ волость“, Ип., 16. Также мало
вероятности, чтобы обороты, по-видимому, столь древние, как ре-
куче ( = ще), рекъше, употребляемые безлично в значении
„именно“, „то есть“ („ко всимъ странамъ далнимъ, рекуше къ Гре-
комъ, и Утромъ, и Ляхомъ, и Чехомъ, Ип., 3; придоша отъ Скуѳъ,
рекше отъ Козаръ, Лавр., 5), изменили звуковую форму уже после
появления деепричастия; окончание их указывает на именительный
множественного. Другие случаи указывают на тот же падеж единств,
числа, напр. „а будетъ кто въ тѣхъ заповѣдныхъ лѣсахъ про
свой обиходъ сѣчь лѣсъ, и такому, поймавъ, бываетъ же-
стокое наказание и пеня“, Котоших. В нынешнем литер, яз.—
исключая, напр. „все прошли, исключая того-то“. О подобных
деепричастиях в чешском (tako fka, так сказать, и др.) см. Hat-
tala, Srovn. Ml., 88; Zikm. Skladba, 676, прим. 5, 61.
Столь же редко, как дательные самостоятельные без причастия
(см. ниже), встречается именительный самостоятельный без при-
частия в значении обстоятельства времени: „Тоя же зимы, еще
послове Псковскій на Москвѣ ( = т. е. когда еще были), князь
Псковской Ив. Александровичь и посадникъ степенной Алексѣй
Васильевичь заложиша градъ новъ деревянъ ^на Сини рѣки, Пек. I
(П.С.Р. лет., IV), 228.
1 Если бы доказано было существование в польском причаст. наст, в им. ед.
м. р. на -а (как в русском и чешском), то к случаям деепричастия из причас-
тия с неопределенным субъектом можно бы отнести: „Wojtek nie w i ada
gdzie (= niewiedzieć gdzie, niewiadomo gdzie, невесть где, укр. не знать de)
się podźioł“, Kozłowski Lud (Mazow) 226; „Dusa z ciała wyjść musiała J nie-
w i a d a kej się działa“, ib., 258. Иначе niewiada есть сущ. ж. ед. с опущен-
ным сказуемым.

Изредка встречается другое построение того же рода, состо-
ящее из самостоятельного подлежащего с развитым придаточным
предложением при другом подлежащем главного сказуемого.
Конь, го же любиши и ѣздиши на немъ, отъ того ти ум-
рети, Лавр. 161. Муж евреанинъ, его же всади (2-е лицо) въ темницю,
се 10-е лѣто нѣсть взыскаа его, ни возмолвящаго о немъ (=никто
его не спрашивает), Пал. 1494, Пам. ст. р. литер., III., 44. По
вся дни въ вечерѣ мужъ съ женою и съ дѣтьми и съ домочадцы, кто
умѣетъ грамотѣ, отпѣти (им) вечерня, Домостр., Бусл., Хр., 821. Царе-
вичи же и царевны... внегда случится имъ итти къ церкви, и тог-
да около ихъ по всѣ стороны несутъ суконные полы, что люди
зрѣти ихъ не могутъ, Котош. 14.
Польск. zbójcę, którzi cudze imienie drapiežą, ma jem być wszi(y?)tko
imienie zabrano, XV в, Ks. Ust., 47. Ср. причастный оборот: Zbie-
gowie od swego imienia a po stronam zbijając, to imienie, od którego
zbiegają, naszemu stołu przisądzono aby było, 1503, ib.,47. То же бы-
вает и теперь в просторечии: „trzecia droga, со naprawo będzie, w tą
jedź\ Winc. Pol.
Действие такого построения состоит в том, что оно сосредо-
точивает внимание на первом именительном, выдвигая его из ряда
прочих членов предложения. Совсем иначе почувствовалось бы
содержание речи, если бы в Лавр, было сказано: „отъ того ти
коня, на немъ же ѣздиши, умерети“.
Отчасти сходную с этим роль в области сказуемого играет
т. наз. самостоятельное неопределенное наклонение: „знать он
знает, да не говорит11. Объясняя себе такое неопр. накл. описа-
нием: „что касается до того, чтобы знать“, или „что до знания,
то...“, можно видеть, что подобный смысл в своем роде может
иметь и подлежащее, поставленное вполне самостоятельно, не
только без глагольного, но и без какого бы ни было сказуемого.
Так, напр., в обычной формуле договорных княжеских грамот XV в.:
„а хто которому князю служитъ, гдѣ бы ни жилъ, тому съ тѣмъ
княземъ и ходити (ѣхати), а городная осада (т. е. „что
до осады“ или „в случае осады“), гдѣ хто живетъ, тому туто
и сѣдѣти (v. сѣсти), Собр. гос. гр. и догов., I2.
1 Не ясно, сюда ли относится „кладязи, яже суть за тобою отъ въстока,
изъ того вода идеть по трубѣ, копавъ перейми-, Лавр., 47, т. е. следует ли
исправить иже и считать „кладязи, иже...“ за именительные, или же испра-
вить „кладязя, яже“ и принять это за винительные при „перейми“?
2 „Матери бо родивши его, бысть ему (Всеславу Бряч.) язвено (на главѣ
его); рекоша бо волсви матери его: „се язвено, навяжи нань, да носить e
до живота своего“, ПСРЛ, I, Лавр., 67. Редакция ставит запятую после се
язвено, заставляя этим понимать: „что до этого язвена, то...“; но такая
интерпункция не нужна, так как эти слова могут быть в винительн.: эту ко-
жу (язьно, corium, Miki., Lex.), т. е. эту сорочку, с которою онъ родился,
навяжи на него (как талисман, местопребывание духа хранителя, Афан., Поэт,
воззр., Ш, 360 — 361).

В в.-русских памятниках значение такого именительного само-
стоятельного выясняется тем, что перед ним иногда ставятся со“
юзы а что:
а что наши ординци и дѣлюи, a тѣмъ знати своя служба,
Договори, гр. XIV —XV в. (часто; Собр. г. гр., 1); а что князь
Иванъ Стрыга, a тотъ мнѣ здѣсе у себя надобѣ, Пек. 1, 244. А
что мои люди куплении въ великомъ свертцѣ (т. е. перечислен-
ные там), а тыми ся подѣлять сынове мои. А что золото княгини
моее Оленино, а то есмь далъ дчери своей Фетиньи, 14 обручи
и ожерелье, матери ее монисто новое, что есмь сковал (Духовн.
в. к. Ив. Дан., 1327, С. г. гр., I).
Сюда, а отчасти и к случаям отделения подлежащего от ска-
зуемого союзом (стр. 197: „а той дідусь та був каліка“; ср. „два
мѣсяца на небеси въ нощи и ударилися вмѣстѣ“, Пек. I, 317),
примыкает то, что именное подлежащее становится самостоятель-
ным от присоединения подлежащего местоименного, относящегося
к той же субстанции:
Борѫштии CA съ нами врази наши, τ и изнемогошѧ и падоша,
Supr., 54.
Мстиславичь Всеволодъ, внукъ Володимерь, его же выгнаша
Новгородци отъ себе, о н ъ же приде къ стрыеви своему Яропол-
ку Кыеву, Лавр.,, 289.
А князь Андрѣй Михайловичь Шуйской, a онъ былъ злодѣй;
не судя его писахъ, но дѣла его зла, Пек. I, 304 (1541).
Это часто встречается в вр. былинах и т. п.: А и молодой
Дунай, онъ догадливъ былъ, Скочилъ онъ Дунай, со добра ко-
ня; Молодой Иванъ Гостиной сынъ, Он выпилъ чару зелена вина;..
В та поры Владимиръ князь со княгинею, скоро онъ снаряжа-
ется; Царица Елена, Симеону царю она сонъ рассказала; Α въ
та поры Терентьище, онъ жены своей слушался; Доселева Ря-
зань, она селомъ слыла, Α нынѣ Рязань слыветъ городомъ (Кир.
Дан., Др. р. ст. pass.); Какъ бы бѣла лебедушка по зарѣ она про-
клинала, Говорила царица царю Марья Темрюковна (ib., 43) [от
этих случаев отлично: а) когда местоимение следует за подлежа-
щим и сказуемым: „Укатилося красное солнышко за горы оно да
за высокие, За лесушка оно да за дремучий, Барс., Прич., 1, 1;
Приукрылся нонь надежная головушка, Во матушку ведь он да
во сыру землю, В погреба ведь он да во глубокий, \ib., 18, На-
жила себе чечотка она много дочерей, Шейн, Р. н. п., 252.
b) Когда местоимение предшествует имени: Видел я Тугарина Зме-
евича; В вышину ли он Тугарин трех сажен и пр.).
В укр. — Захарій, як не вмів хитровати (и для чого б то ему?),
він и росказав усе, Кв., Божі діти; Ваші-таки поддані, замісць
того, щоб И поважати, вони будуть попрікати, що й вона му-
жичка, як и вони, id., Щира люб.
Местоимение после подлеж. является средством выделения
этого подлежащего из ряда других, иногда уже перечисленных

прежде: Бр. — Было піць-продаваць Майго каня варанца, Або мяне
малайца. Конь варанєц, ё н выслужывся б, А я б маладзец, Я б вы-
купівся, Шейн, Матер, для изуч. Свз. кр., 1,370; В тую пору
матушка похаживала, Невестушек-ластушек побуживала... А вот
старший братец, ён ружьё-то заряжав, А вот средній в пташку
выстрелиць хоцев, ib., 393.
Укр. Ой за яром брала я лён та забулась повъязати;
Ой недалеко мій милий од мене, та ніким наказати.
Ой повъяжу лён (bis) хоч синею та ожиною;
Ой накажу я свойму милому хоч чужою чужиною.
Ой синяя ожинонька, вона лёну не повъяже;
Ой чужая чужинонька, в о на правдоньки не скаже.
(Ср. Метл., 60)
Відьми e рожденні и вчені. Рожденна, та чужого не займе, г
свого не попусте, а вчена, то скажена, Драгом., Мр. пред., 68;
Италіянець же маляр, Исквапнійший на всякі штуки... Сей пере-
ряжен в обезьяну, Котл.
Из такого местоимения через средний род образуется наречие,
отделяющее подлежащее от сказуемого. Так. обр., в вышеприве-
денном примере согласуемое та чередуется с то; так. обр., вм.
„наша Білилівка, во на тепер-но село, а перше був город“ (Драг.,
Мр. пред., 82) можно бы сказать „воно“ (еще в знач. местоим.).
Зозуля, це удовиця, Зозуля, то з дівчини, ib., 8. Такого про-
исхождения и в литер, русск. обороты, как „жизнь—это горе-.
В серб.— Лиман-паша од Скадра би]ела, он сазива од крајине
Турке, Пев. Црног., 142. В немец, ср. „Servatius, der het ein
mutter, Vernaleken, Deut. Synt., 1,174. В литов. — Той лакштуте,
дребна паукштяле, Той гражеj содялиjе гёда... О тас мано јаунас
бролис, Тай јис гражей жирга шере (Этот соловушко, мелкая
пташечка, Он хорошо поет в садике... А этот молодой брат, то
он хорошо кормил коня), Милл. и Форт., Л. н. п., 184.
Если подлежащее стоит во мн. числе или есть сущ. собира-
тельное, а за ним следует перечисление предметов, входящих в
его объем, и их действий, то главное подлежащее может очу-
титься без сказуемого, так что получится род именит, самост.:
И на семи соборовъ папежеве стараго Рима, и же въ томъ
чину бысть, любо самъ идяше, любо своя пискупы прислаше
(здесь речь могла бы прекратиться), и единство и съвъкупленіе
имѣаху святыа церкви, Поел. Никиф., Калайд., Пам. XII в., 157;
дружина же его, они по немъ идоша, а друзии осташа его,
Ип.„ 237; укр.—нікого по хатам не зосталось: дітвора, ко-
торе біжить, которого на руках несуть; престарих и болящих
під руки ведуть: усі, усі пішли за-крести у поле, Кв., Добре роба
С именительным, за коим местоимение (A N, а о н был злодей),
сходное действие производят поставленные также косвенные па-
дежи: Многашьды бо съгрѣшаюштааго и не каѭштаагосѧ., въвьр-
жети богъ и въ напасти и въ скър'би, Изб. 1073, 63.

Разбѣгошася князи и дружина Ростиславля. Подъ Ростиславомъ
же на первѣмъ поскоцѣ летѣ конь подъ нимъ, Ип.„ 327.
Епископы, попы и игумены, с любовью взимайте от
нихъ благословленіе, и не устраняйтеся отъ нихъ, и по силѣ лю-
бите и набдите, да приимете отъ нихъ молитву от бога, Поуч.
Моном., Лавр.,, 237.
А на третий день своего пріѣзда (владыка) собороваше въ
дому св. троица и сенадикъ чтоша: злыя прокляша, a благовѣр-
нымъ княземъ, лежащимъ въ дому св. Софіи и въ дому св.
Троицы, τ ѣ м ъ пѣша вѣчную память; такоже и инѣмъ добрымъ
л ю д e м ъ, которыя положиша главы своя и кровь прольяша за домы
божія и. за православное христіанство, тако же и тѣмъ пѣша
вѣчную память, a живущимъ окрестъ святѣи Софіи въ В. Нов-
городѣ, тако же и окрестъ св. Троица во Псковѣ, a тѣмъ пѣша
многа лѣта, Пек. 1,214. A въ то время как сила (Псковская) была
подъ городкомъ, Псковичи на вѣчѣ посаднику Дороѳею
Олферьевичю даша ему воеводство ѣхати воевать Нѣмецкой
земли, ib., 274. Двинского намѣстника Ивана Ондреевича Шере-
метева тиунъ его Мокша, 1510, Ак. юр., 28. И по времени
увѣдаша великаго князя Ивана Васильевича роженіе его, Новг.
IIS, 67. Приводная жонка Манка отдана думнаго дьяка Герасима
Дохтурова человѣку его Куземкѣ Михайлову, 1673, Ак. до юр.
быта отн., 59; боярина князя Ромодановскаго жены его человѣкъ,
ib., 60. Поляковъ же и Литву, которые были при томъ лживомъ
царѣ, и въ городѣхъ начали ихъ побивати, Котош., 3; Царскихъ
дворцовыхъ селъ и волостей крестьянъ судятъ ихъ и росправу
чинятъ на Москвѣ во дворцѣ, ib., 113. И князь Ондрѣй съ ка-
бальными послухи N и N просилъ съ ними поля, 1547, Ак. до
юр. б., 210. Да съ послы жъ, которые бываютъ посыланы на
посольскіе съезды, или воеводы въ войну съ полками, и съ
ними въ такіе посылки посылаются образы древняго писанія,
Котош.,, 43. Мне на вёшной лед досадушки не выписать, хитро-
мудрым писарям да им не вычитать. Барс, Прич., 1, 12. Укр. —
От-той хліб, що з гамазіїв добрі люде розібрали, чи не треба б
ё г о поповнити? Кв. Як на великдень розговлялись паскою свяче-
ною, так усяк приймав новий хліб, и вже першого куска не
ззів его сухого: обільлє его слізми, ib.
В нар. п. вр., укр., лит. весьма часто местный падеж или и
другое обозначение места выдвигается и обособляется таким об-
разом посредством наречия указательного: вр.—Что повыше было
села Лыскова, А пониже было Богомолова, Как на той было Волге-
матушке, Там плывет гребет легкая лодочка, Соч. П. Якушк., 577. Ах
по мосту... Там ишел... ib., 591; Как по мосту... Туда шел-
прошел... ib., 642; Из-под камушка... Там текла речка, ib.,
558; Из-под камушка Протекала тут речка быстрая. Укр.—В
колядках это почти правило: 3-за тамтой гори... Виходит ми там
золотий крижик, Гол., II, 7; Ей в полі... Там..., 8; Ей долов ми
долов далеко, Там же ми ріля та й не ёрана, 9; А на 'них лу-

ках... Ген-там..., 12; 3-за оной гори... відти ми выйшли..., 52
и пр. В др. песнях: Ой у полі, в широкім роздолі, Там стояло
чотирі дубочки...; Ой у полі де клен, яблунина,Ой там мати свою
дочку била и пр. Лит.—Жалей гирей, лигёй ланкой, Тя бернялис
шёна njoee (В зеленом лесу, на широком лугу, Там молодец сено
косит) и т. п., Милл. и Форт., Л. н. п., 42, 72, 120 и пр.
Нынешний болг. яз. представляет явления, то вполне, то от-
части сходные с вышеупомянутыми случаями плеонастичности
(с нашей субъективной точки) местоимений.
αα) Местоимение после имени, к коему относится, частью в
перечислениях (как выше в рус), частью без них: Любили се луди
млади от маленки до големи. Стан» време да се земѫт, Μ ома
(вин.?), майка не и дава, Ирген, баша не го жени, Док., 100.
Найху'бавѫ-т» круша свиня-та ю ѣде\ Пам. и обр., 341. В
начале песни: Янкула го войска обкололила, Милад., 140 — 1.
Сюда же и сопоставление местоимений в том же падеже, но в
разных формах: (посмотри) Що те войска тебе обколила, ib., 141;
Яз ке те тебе опитамъ, Милад., 197; Тая ми менѣ нарѫча, ib.; яс
да го него откупам, ib. Мене (и) ми се струва, мне мне ка-
жется; него го нема, его его нет, Mikl., Gr., IV, 74.
ββ) Местоимение го, w и пр. перед именем, к коему относится.
Имя это могло быть прежде упомянуто, так что местоимение
выражает ссылку на него, и особенность оборота — только в по-
вторении имен: (N) ми набрала киска босилёк... Егиди море, младо
спаивче! Да си к скриеш оваа киска... Да m погле'аш киска
босилёк, Мил., 91; По'убаф брат ми от мене.—Ко'» поубаф
от тебе, Ай да му речиш брату ти... ib., 196; (сестра) му
кажвеше брату си, Стоян ю рече сестрѣ си, ib., 197. Но нередко
это встречается в начале речи, напр. песня начинается: Фатиле
ми го Стояна Дренопольски-те сеймени, ib., 196. В таких случаях
предшествующее знакомство с предметом находится только в мысли
говорящего, и местоимение отличается от члена, употребленного
таким же образом, лишь меньшею связью со своим именем, воз-
можностью отделения от него другими словами. Для болгарского
характеристично то, что в нем эти явления составляют правило.
Спорадически они гораздо древнее новоболгарской потери падеж-
ных окончаний. Ср. Mikl., Gr., IV, 74; случаи, упомянутые выше,
а также: Иде Володимиръ на Радимичи. Бѣ у него воевода
Волъчий Хвостъ, и посла а Володимиръ передъ собою Волъчья
Хвоста; сърѣте e на рѣцѣ Пищанѣ и побѣди Радимичѣ Волчий
Хвостъ (Лавр., П. С. Р. л. I, 36; иначе (но хуже),, 55); и вло-
жиша а (Володимера) въ корсту мороморяну, схраниша тѣло его
съ плачемъ, блаженаго князя, ib., 56, ср.„ 90.
Таким образом, именительный с причастным словом есть явле-
ние не единичное и потому маловажное, а находящееся в связи
с некоторыми другими явлениями и вместе с ними характеризу-
ющее известные состояния языка.

ПРИЧАСТИЕ ВЕЗ ЛИЧНОГО ГЛАГОЛА КАК СКАЗУЕМОЕ ПРИДАТОЧНОГО
ПРЕДЛОЖЕНИЯ, СВЯЗАННОЕ С ГЛАВНЫМ СКАЗУЕМЫМ ПОСРЕДСТВОМ
ОТНОСИТЕЛЬНОГО СЛОВА
Такое употребление причастия мало известно, несмотря на
свое значительное распространение, и то принимается за ошибку
переписчика, то отождествляется с прич., входящим в составное
сказуемое или с определением подлежащего. Так, напр., Востоков,
приводя примеры того, что „иногда вместо (?) глагола употребля-
лось причастие действительное“, не делает различия между слу-
чаями, к рассмотрению коих мы здесь приступаем (как „не ВѢДАТЬ
бо СА, чьто твор ще“), и случаями непосредственного сочетания
причастия в именит, с глаголом, как „отъ того бо насъ ни ѥди-
ноже не прикоснысѧ ѥсть“ ( = ничто же касается); мьняахѫ духъ
вид ще; се бо МЬНИТЬСА уне бѫды, Грам. ц.-слав. яз., § 108.
Миклошич называет причастие в случаях „нѣсть, кто милоуѩ“
предикативным, но так же называет он и причастие, прямо при-
мыкающее ко глаголу восприятия: „видѣ господа висѧшта“, Gr.,
IV, 823—5, 834 — 5. Поэтому, откладывая под конец определение
общих свойств этого построения, начну с примеров.
а) Въ насъ бо ходѧть И нѣсть, къто ихъ приѥмлѧ, нѣсть, иже
бы я въвелъ въ домъ свои, Изб. 1076, 8 (Шиман.).
Княже! се дружина его не ѣдуть съ нимъ (с кн. Володимером
Андреевичем, т. е. его телом), а пусти своеѣ дружины нѣсколько:
не кто ни конь довела, ни стяга дон e с а, Ип., 101. Подобно
тому, как теперь ошибочно пишут некому и т. п. вм. нѣкому,
уже и в стар, памятниках встречаем, напр., „не ли кого, иже бы
моглъ на ону страну дойти“, Лавр., 28. Следует читать: „нѣ, кто
довела, донеса“ (из нею = не сть), т. е. некому довести, донести.
Главное предложение есть нѣ. Тъ же шедъ повѣда Ѳеодосию,
яко нѣсть, къто воды нося, Жит. Феод., 31, 2.
Затваряѧи оуши свои, яко же не слышати ништааго, и самъ
призоветъ, и не б » д e τ ь, къто послоушая, Изб. 1073, 84.
Оже ли не будеть, кто го мьстя, то положите за голову
n гривенъ, Рус. пр. по Син. сп. (Рус. дост., 1, 28), т. е. если
некому будет мстить за убитого, то...
Возвратишася съ побѣдою великою Половци, а о нашихъ не
бысть, кто и вѣсть принеса, Лавр., 168, некому было при-
нести.
И не бысть, кто помилуя ихъ, Ип., 200 (565), некому было
сжалиться над ними.
По смерти же великаго князя Болеслава, не бысть, кто кня-
жа въ Лядьской земли, Ип., 208 (581), некому было княжить.
То же в старинном чешском. Примеры XIV—XVI в.:
Jestit' pak, kdo со ucinė? есть ли кому что сделать. Kdaž-to bude
v zlėm pobčda, Nenie, kto со povčda, Jedno każdy: hofie, bėda.
Hatt. a Pat. Zbytky Alexandreid, 4. Neni, kdo čaky pfidada, некому
придать надежды, нет такого, который бы обнадежил, ib., 12.

Nebyl, k d o dedin o s ė v a j e, некому было засевать земель. Božskā
velebnost šestėho dne človėka aby byl, kdo vėcmi v la dna a jich
uživaje..., učinila... чтобы было, кому владеть и пользоваться,
Zikmund, Skład. jaz. česk., 402, 673. Zpravovati, neb zpravovače
posluchati, nevedė kterė jest horšie; neb by nebyl, kto posliichaje
(=къто послушая), nebyl by take, kto zpravuje, T. Štitny,
XIV в., пересуживать других, или слушать пересуживающих, не
знаю, что хуже; ибо если бы некому было слушать, то некому
было бы и пересуживать.
В ст.-пол.: Urzędnik niema więcey robot żadnego dnia roskazo-
wać, niźli ma włodarzow, bo ich (robot) nie będzie, kto doy źrząc,
Gostomski Oekonom., 2 изд., 1644, Wójc Bibliot. Star. III, 114.
Выражений этих не следует смешивать с теми, в коих при-
частие без члена и без относительного местоимения прямо присое-
диняется к есть и пр., составляя с этим глаголом одно сказуе-
мое: сть судя, бяху ловяче. Здесь, между прочим, следующая
разница. В „ сть, къто дон e с a“ „neni, kto učine“ видим прича-
стия настоящего врем, глаголов предложных, имевших уже в то
время значение совершенное. Смысл их относительно времени
можем передать нашим настоящим гл. соверш., т. е. будущим:
есть такой, который донесет. Между тем таких наст. прич. глаг.
соверш. в непосредственном сочетании с смь ( сть донеса) вовсе
не находим; но если бы они и были, то мы скорее должны, были
бы принять в них причастие наст, соверш. за выражение прошед-
шего, как в случае: „посадяче его на престолѣ, поиде( = ѣ)те
же къ Иерусалиму“, Новг. I, 27, и др. подобных, а не будущего.
Приведенные примеры, по отношению к нынешнему языку,
характеризуются тем, что их причастие с именительным относи-
тельного местоимения постоянно заменяется нашим неопределен-
ным с дательным того же местоимения, что, впрочем, зависит
лишь от безличности главного сказуемого в новом языке. Приме-
ров, построенных по тому самому образцу, но с причастием про-
шедшим („ сть, къто донесъ“), в коих причастие не могло бы
замениться нынешним неопределенным, мы не находим.
Срезневский (Мысли об ист. рус. яз., 82) ставит знак равен-
ства между „neni kto dobuda duše mė“ и „нѣсть възъискаяи душу
мою“, Псал., 141 (142), 5; но между этими выражениями та суще-
ственная разница, что в последнем всего одно сказуемое нѣсть,
подлежащее коего есть членное причастие (= „взыскающий не
существует“), а в первом — главное сказуемое нѣсть (neni),
к коему причастие бесчленное, как второстепенное сказуемое, при-
соединено именительным относительного местоимения, что по
смыслу более близко к нынешнему „некому“ с неопред.
Редкий случай представляет следующее: „не потаи мене, же
ти СА сълоучи: нѣ сьде никого сеід бесѣды СЛЫША, Supr., 175.
После нѣ следует не именит, къто, а родит, никого, между
тем как причастие сохраняет форму именительного.

б) Иже бо (кто) не видѣвъ тоя радости въ той день, то не
иметь вѣры сказающему о всемъ томъ видѣніи ( = кто не видал),
Хожд. Дан. (Нор.), 144. Ту стояху вси, иже отъ Галилеи при-
шел ш e съ Іоанномъ и съ матерію Іисусовою, ib., 30. На ню же
(жизнь), иже соуть по образоу и по подобьствоу добрѣ сънабь-
дѣвши..., великыи приимоуть покои; а иже погоубив'ше се
сами своимъ изволениѥмъ проныривымъ, то ни хоудѣ себе не
въздвиг'ше от скврън'ныѥ сею жизни и свиньныѥ на высокоу
оноу (жизнь), яко же подоба мыслъномоу жителиноу, нъ примѣ-
сив'ше се къ скотоу всемоу безоумноумоу и подбив'ше се
имъ,— послани боудоутъ на моукы и казни! люты», Ио. Экз.,
Шестодн., 82. Ср.: И они межъ себя, кто свѣдавъ у кого
невѣсту, посылаютъ къ отцу тоѣ невѣсты, Котоших., 123.
в) Не вѣста CA, чесо просѧща, О. ев., Марк., 10, 38, ούκ
οιδατε, τί αιτεισθε, nescitis, quid petatis, в более поздн. ц.-сл.
„не вѣста, чесо просита“.
Не ВѢДАТЬ бо сѧ, чьто твор ще, ib., Лук., 23, 34, ού γαρ.
οιδασι, τι ποιοδσι, nesciunt enim, quid faciunt. По Востокову (Слов,
к О. ев., 285), „здесь в словенском причастие вместо изъяви-
тельного накл.“, что справедливо разве в обратном смысле, что
позже ставилось здесь изъявительное.
И аште добро твориши, вѣжьсѧ, комоу творѧ, яко послѣди
обличить зоболоу своі», Изб., 1073.
Да злѣ мьнетъ я и бечьс(т)нѣ проповѣдаютъ я (слънце и лоу-
ноу), яко же самовластна ста свѣтил'ника, и не вѣдоуще се, ч'то
бледоуше. Ио. Экз., Шестодн., 115 (не сознавая, что за пустяки
они говорят).
(Василько говорит:) ,Се слышю, оже идеть Володимеръ и Свя-
тополкъ на Давыда. Даже бы мене Давыдъ послушалъ, да быхъ
послалъ мужь свои къ Володимеру воротиться ( = чтобы В. воро-
тился) (вѣдѣ бо ся, съ нимъ что молвивъ) ( = знаю, что с ним
говорить), и не поидеть, Лавр., 112г
О оканьніи! не вѣстеся, что творяше, се бо творите невѣ-
диньемъ, Ип., 33.
ВѢдалъ ся будеть Володимеръ, кого заемъ, ib., 52, будет он
знать, кого занял (как в укр. заняв), т. е. кого он задел, затронул.
Во всех этих примерах вѣдѣтися значит не просто знать
(гл. действ.), а „иметь сознание своего состояния“, глагол сред-
ний, в коем СА уже формально, т. е. не чувствуется уже как
вещественное дополнение в винительном. Прямое дополнение
в винительном или родительном (.вѣдѧтьсѧ того“) здесь невоз-
можно. Поэтому можно бы подумать, что причастие в именит,
здесь непосредственно примыкает ко глаголу, образуя с ним такое
же составное сказуемое, как в литов. „asz žinausi gerai daręs“,
что было бы по-славянски „вѢмьсѧ добро (съ)творивъ“. Если бы
под добро мы стали разуметь не наречие (как литов. gerai), а
сущ. в винит., то этим бы мы еще увеличили наружное сходство
с „не вѣдѧтьсѧ, чьто твор ще“.

Однако при таком понимании было бы упущено из виду сле-
дующее. Относительное местоимение играет здесь двойную роль:
оно не только есть простое дополнение, которое по требованию
силы речи могло бы ставиться перед дополняемым, но должно
ставиться так, как слово, связующее второстепенное подчиненное
сказуемое с главным. Сравнение приведенных примеров со следую-
щими, в коих главные сказуемые или суть глаголы действитель-
ные, или по Другим причинам не могут входить вместе с рассмат-
риваемым здесь причастием в состав сказуемого, убеждает, что
и в „не вѣстасѧ, чесо прос ще“ мы имеем дело не с составным
сказуемым, а с оборотом, в коем именительный причастия не зави-
сит от рода глагола и мог бы посредством относительного слова
примыкать не прямо к глаголу, а к его дополнению.
Самъ бо вѣдѣаше, чьто хотѧ сътворити, О. ев., Ио., 6, 6,
ήδει, τί Ιμε^λε ποιεΤν, sciebat, quid esset facturus. Если б в слав,
языке в большей мере сохранилось прич. будущее, то мы бы имели
здесь оборот вроде sciebat, quid facturus (без esset), по
внешности, а отчасти и по значению равный литовскому żinpjo,
ką darysęs. Верно то, что хотѧ стоит здесь не по описке
вместо хотѣаше = έμελλε, как думал Востоков. (Сл. к Остр,
ев., 304), и не вместо хотѣ въ, которое имело бы здесь веще-
ственное значение „имел намерение“, а потому, что лишь настоя-
щее,- а не другое время глагола хотѣти сообщает неопределен-
ному другого глагола значение будущего времени, а прич. наст,
„хотА —неопределенному значение причастий будущего: перевод-
чику нужно было выразить то, что выражают facturus и darysęs.
Намъ бо вьсего оудобѣѥ стъ, же въсхотѣти чесому, неже
творити, не бо можемъ творити, же хотеще; а.богоу творьцю
все мощно, же хощетъ, хотѣнию бо божию сила припрежена,
да ѥлико же хощет, творитъ, Ио. Экз., Шестодн., 2. Идѣте, же
хот ще, сътворите, Пат. Син. XII в., Бусл., И., хр., 337. ѥгда
что пишe ( = пиша) то въдааше просещиимъ ю преписати, Ио.
Экз., ib., 204. И что у себе имѣя въ руку моею худого добытка,
и отъ того всимъ подавахъ, Хожд. Дан. иг., Бусл., И. хр., 6§8.
Не хождаше зять по невѣсту, но приводяху вечеръ (винит.)
а завътра приношаху по ней, что вдадуче, Лавр., 6. Быть
может, здесь был оттенок будущего, если глагол въдати пони-
мался уже как совершенный: приносили вслед за нею (то), что
Имели дать, что хотели дать, „ же хот ще въдати“.
То ти не мнѣ ста не управила, же рекша, но богови, Ип.,
61 (298), не мне не исполнили (того), что было обещали.
И тако съступиша, же рекше, Ип., 83, соступили (с того),
что было сказали (обещали).
Ини же мъхъ ядяху, ушь 1 сосну, кору липову и листъ ильмъ,
кто чьто замысля, Новг., I, 4/, ели, что кто вздумает.
1 Ушь, м. б.,—нечто покрывающее, судя по контексту, скорее какая
либо кора, чем кожа. Ср. ус-нив, ус-мъ, корень вас, покрывать.

Его же умѣючи, того не забывайте а его же не
умѣючи, тому ся учите, Лавр., 102. Здесь, как и в некоторых
следующих примерах, на месте согласуемого причастия стоит воз-
никшая m него причастная форма, близкая к нынешнему деепри-
частию.
Истцю свою лице взяти... а оному (купившему краденое) желѣти
своихъ кунъ (= жалеть их лишившись; ср. пол. postradać czego,
потерять, лишиться), зане не знають, у кого купивъ. Познаѥть
ли надолзѣ ( = с течением времени), у кого купивъ, то свою
куны възметь, Рус. пр., Достоп., 1, 35; II, 37. Пусть не поду-
мает кто-либо, что купивъ есть укр. произношение причастия
купил.
Вывести му послухы, любо мытника, передъ кымь же
купивъше, ib.
Велику честь приялъ отъ царя, при которомъ прихо-
ди въ цари, Лавр., 4.
Посла къ нимъ жито... съ людьми добрыми, кому вѣря,
И., 208 (580), кому верил в то время, как посылал. Настоящее
время причастия — для выражения одновременности с действием
главного сказуемого.
(Тайну повѣдавъ) послѣди же ратенъ будеши съ тѣмь, у нюго.
же слышавъ (тайну) и му же повѣдавъ, со обѣма ратенъ
будеши, XIV в. Бусл., Хр., 481, будешь в ссоре (ср. лат. räts,
rixa), с тем, у которого слышал, и пр.
Нелюбяй бо брата своего, его же видя, бога его же не видѣ,
како можеть любити й, XIV в., П.С.Р. лет., I, 252.
А иже рѣзати въ недѣлю, что хотяче (прич. множ.), нѣту
бѣды, Впраш. Кюрика сп. XIII в., Калайд., Пам., 176, а что резать
(что касается до того, чтобы резать) в воскресенье, что кто хочет,
то нету беды.
А крестити ( = святить) на блюдѣ, развѣ сочива, вся: горохъ
боръ, сочевица, ривифь (έρέβινθος)... а овощь который хотяче,
ib., 180. Множ. число причастия, как и выше, дает смысл: „какой
хотят“, т. е. какой кто хочет.
А пъртъ дѣля, въ чемъ хотяче ходити? ib., 192, а насчет
одежды, в чем кто хочет ходить?
Аще ли бы кого оубогыихъ обрѣлъ нага, и ризоу, въ нюй же
ХОДА, даяше ѥмоу, Пат. Син. XII в., Бусл., Ист. хр., 335.
На немь же мѣстѣ явивъся, на томь же паки и невидимъ
бысть, Жит. Феод. XII в.
Ѥже бо испрьва мѣсто назнаменавъ, благословивъ, пажить
сътвори, на нюмь же (мѣстѣ) хотя пастьвити стадо словесьныхъ
овьць, доньдеже пастуха избра, ib.
Кто почнетъ вступаться или въ землю, или въ пожни, или въ
лѣсъ, или во что ни хотя, XIV в., Ак. юр., Бусл., Гр., § 213,
пр. 4. Да пытати Савину, ѣдучи дорогою... кого пригоже, съ
кѣм-ъ познався... какъ нынѣ Турецкой съ Угорскимъ? 1538,
А. З. С, II, 321.

Также людей грабятъ(ь) и гроши берутъ, на комъ што
хотячи, Ак. зап. Р., I, 90 (1479). Воленъ записати, кому
хотя, А.З. Р.,11, 181, 192 (Mikl., Gr., IV, 823); вольно имъ всякое
збожье и звѣрь мохнатый, кому хотя, продати, 1540, А. 3. Р.,
II, 368.
Ш τ о с я съ земли того неприятеля нашого довѣдавши, о томъ
бы твоя милость... намъ вѣдомо давалъ, 1524, ib., 328; а што
слышавши о недобромъ его милости, то ми его милости повѣ-
дати, 1450, ib., I, 68.
Цюцюра... которихъ знаючи козаковъ значныхъ до себе
зазвавши въ алкѣръ поодинцемъ казалъ повязати, а на потомъ
позабивати на смерть, Лет. Самов., 59; даючи знати, жеби оного
до вязеня взято... и иныхъ, которихъ знаючи, ib., 172.
То же в ст.-чешском:
Ne vira со о ni f ka ( = Р. чьто рька), не знаю, что о ней
сказать.
Nevim со či nė ( = чьто творя). Kazcty sarn se nutkej aby rozez-
nał zlė od dobrėho, aby vėdėl, cočinē a co n e с h a j e, aby vėdėl,
co ob e г а, пусть каждый принуждает себя отличать зло от добра,
чтобы знать, что делать, а что оставить... что выбрать. Cińme,
coż chtiec (деепр., рус. чьто хотячи изъ -не), Štitn^. С о I m о h а
(чьто мога), to povim, Zikmund Skladba, 405, 673, 675.
В польском: u nas wolno każdemu co chąc czynić, XVII в.,
Linde.
г) Вѣдѣахъ ТА іако жестокъ си человѣкъ, жьнѧ, иде же
нѣси сѣилъ (в Ев. 1164 — идѣ же не сѣявъ; в Ев. 1230 —
уду же не сѣявъ) и събираѥши, «ду же не расточивъ
(в прологе по сп. XII в.: и събирая, юдуже не сыпавъ;
в Галиц. ев. 1144 — уду же не расточь), Остр, ев., Мат.,
25, 24, Ιγνων σε δτι σκληρός ει ά'νθρωπος, θερίζων διτοϋ οοκ ίσπέιρας,
хаі συνάνων δθεν οο διεσκόρπ&σαςν
Вѣдѣаше яко жьню, идѣ же не сѣявъ (в О. ев.— иде же
не сѣяхъ) и събираю, юду же не сыпавъ (в Ö. ев.— и&ду же
не расточихъ), XII в. Калайд., Ио. Экз. Б., 29, Мат., 25, 26.
И заповѣдано бысть по всей странѣ той, „аще къде видѣ-
въше такого отрока, да пришьдъше възвѣстите матери ѥго", Жит.
Феод. XII в., 5. И уладишася, кдѣ что свое познавше,
лицемъ имати, Лавр., 141 в, 309 (согласились, где признают что
свое, брать натурою).
Пойма городы Гюргевы Ольговичь, и конѣ, и скоты, и овцѣ,
и товаръ, кдѣ что чюя, Лавр., 135, где что ни заслышал. Пойма
Всеволодъ Гюргевѣ конѣ, скотъ, овцѣ и кдѣ чьто чюя товаръ,
Ип., 18, и из обозов (из того, что в обозе) (все), о чем узнал.
Почаша добрыхъ ( = зажиточных) людей домы зажигати, кдѣ
чююче рожь, Новг. 1,47, домы, в которых, по слухам, была рожь.
Ижеряне усрѣтоша ихъ (Емь) бѣгающе ( = ЩА, ВИН. МН.) И ту
ихъ избиша много, a прокъ ихъ разбѣжася, куды кто нидя;

но тѣхъ Корѣла, гдѣ обидуче (т. е. где бы ни осочили) выво-
дяче избиша, ib., 43;
Пристави мужа (вин. мн.)... возити мьртвьця на кони, кдѣ
обидуче по городу, ib., 46. Обидуче, как и выше, прича-
стие наст. мн. ч. от об(ь)ити ( = где ни находили обходя), а никак
не от обидѣти, при котором хотя есть архаич. прич. вида,
видуче (от темы такой, как в веде-ши или вѣ(д)си, а не от
види-), но которое не имеет значения „увидать“. Ср. Матер, для
словар. и грам., III, 15.
Отъ тѣхъ Словѣнъ разидошася по землѣ и прозвашася имены
своими, гдѣ сѣдше на которомъ мѣстѣ, Лавр., 3, смотря по
тому, где, на котором месте сели. Гдѣ улюбивъ жену или чью
дочерь, поимашеть насильемъ, Ип., 136, брал, где было ни понра-
вится, а не „полюбивши где-либо, брал“.
Не вѣдяху бо, камо бѣжаще, Ип., 156 (408), не знали,
куда бежать.
Куда же ходяще путемъ по своимъ землямъ, ре дайте
пакости дѣяти отрокомъ ни своимъ ни чюжимъ, ни въ селѣхъ ни
въ житѣхъ, Лавр., 102, куда ни ходите... не давайте...
Α друзіи розбѣгошася, камо кто видя, Ип., 202.
Α иній таки разбѣжалися, кудѣ кто поспѣвъ (деепр.),
Пек. I, 241. Нѣмци... что гдѣ полонивше, или человѣчскую
голову, или скотъ, провадяхуть за Великую рѣку, Пек. I, 184.
Аще ли упіешися до пьяна, a къ себѣ спати не сойдеши или
не съѣдеши ( = не в состоянии будешь дойти или доехать, ср.
укр. не зійдеш), тутъ и уснешь, гдѣ пивъ, и будеши не бре-
гомъ никимъ же, Домострой.
Α гдѣ будешь хотя послалъ на наше лихо, а тамо ти отъ-
слати, 1402, Собр. гос. гр., I, 3; a гдѣ будете хотя послали
на мое лихо, и вамъ тамо отослати, 1433, ib., № 49. Будешь,
будете относится здесь к послалъ, послали, а не к хотя,
так что значение: „а если ты послал куда-либо“, „куда бы ни
было44.
Α въ тыхъ имѣньяхъ онъ воленъ, куды хотя маетъ обер-
нута, 1506, Ак. зап. Р., I, 369. В последних случаях (гдѣ хотя,
куды хоτя = где-либо, куда-либо) деепричастие стремится уже
стать частью наречия гдѣ, куды.
И юг да“ (один от братия) водоу въливая въ котьлъ, глаго-
летъ старѣйшинѣ: „благослови отьче“, Жит. Феод. XII в., 23. Ту
бо печеру... Авраамъ купилъ... на погребеніе себѣ... юг да при-
шедъ отъ Месопотамія, Хожд. Дан. иг., Сах., Ск. р. н., кн. 8,
24 (лучше, чем, у Норова, 94: егда приде).
Наквапи, рече, ложкою исъ потиря, когда отъимая, Впраш.
Кюр., Калайд., Пам., 177, = когда вынимаешь частицы.
Ци приливати воды къ вину, коли даюче? ib., 177. Коли
хотячe молитву творити болному, преже глаголи трисвятое,
таже „святый боже“, ib., 181. Се же написахъ тѣхъ дѣля, иже
не могутъ до обѣда блюстися не ядуче; a съ (съ)сущими — ко-

.ли хотячe причащатися, нѣту бѣды, ib., 185, а с грудными
{относительно грудных детей) то им можно причащаться когда кто
хочет. На томь камени опочивала св. богородица, какъ (=како,
т. е. когда) съ осляте съсѣдъши, Хожд. Дан. иг. (Нор.), 79;
Яко же внидучи ( = вънидуче) въ градъ, путь есть сквозѣ
врата, ib., 20.
A отъ тыхъ же мѣстъ, какъ тыхъ погубивши и окупы на
иншихъ побравши, такъ жилъ на всей Ржовѣ Константинъ,
тамъ судилъ и радилъ... 1479, А.З.Р., I, 90.
Купцы и ремесники всякіе мають доброволно огонь у своихъ
домѣхъ завжды держати, коли хотячи, 1506, ib., II, 2.
Сеежгодноѣ зимы, (мы) какъ скоро сѣдши на столцы от-
чины нашое, в. кн. Литовского, такъ же черезъ наши послы тебе
напоминали, 1507, ib., 20. Врядники украинныи... скоро што послы-
шавши, повинны... твоей милости вѣдомо давати, 1534, ib., 334.
Чюдное дѣло и дивное пръвааго дьне сказавьше противоу
сво и мощи, яко же слышавьше отъ светыхъ отьць, радо-
стию се исплънихомъ, Ио. Экз., Шест., 29. Се, яко же обѣ-
щавься благородству твоему, повѣдаю ти вины ихъ (Латины),
Поел. Никиф. к Моном., Бусл., XV, 902.
Даже не принесутъ его (дѣтяте) ни на вечерню, ни на заутреню,
ли роботою, или убожьствомъ, или како хотяци ( = или по-
чему бы ни было) и дома ничто же не пѣли ему, дати ли ему
причащение на литургіи? Впр. Кюр., ib., 185—6.
Аче та къ нама не шла, яко же рекша, но абы съ нами
богъ былъ, Ип., 40, хотя те два и не пришли к нам, как
сказали (что придут), но лишь бы...
Король же, ако срекъ годъ, како пойти, и посла къ Изя-
славу и рече ему: „азъ ти на конѣ уже всѣдаю же", Ип., 66 (308),
как назначил срок, согласно с тем и послал..; срекъ — прич.
прош. на -ъ, а не на -ль (среклъ).
Дай ми путь слати ко Всеволоду и ко Давыдови, а како с я
нагадавше вси, тако же съ тобою уладимся, Ип., 148 (466),
как мы уговорились.
A поцнѣтеся ( = потъснѣтеся), како болѣ могуче, Ип.,
' 62 (301).
Пръстъ бжи, им'же надълежитъ на облацѣхъ, и попоущѥтъ
(дъждя) ѥлико хоте ( = ХОТА), ИО. ЭКЗ., Шестодн., 156.
Да приходячи (вм. -яче), Русь съльбьноѥ (s. вм. слюбное,
хлебное) ѥмлють, ѥлико хотячи (вм. -яче)% Догов. Олег., 907,
Лавр.,, 31.
Убогыхъ не забывайте, но, елико могу ще, по силѣ кор-
мите, Лавр., 102.
Какъ мо г a, такъ имъ бобра ловити, 1453, Ак. зап. Р., I,
70,— дееприч. вм. древнего „како могуче“, как могут, как кто
может. А пытати цистит(и) (колодязь солоной) и варити (соль) имъ
по досугу въ тѣ лѣт(а) въ десять лѣтъ какъ могя, XIV в., Ак.
отн. до ю. б., II, 5.

Кажемъ тобѣ, абы еси, какъ найболѣй самъ розумѣючи,
нашого добра посмотрѣлъ... а естли бы еси тамъ розумѣлъ нѣ-
которыхъ людей, абы ся къ намъ иначей мѣли ( = иначе относи-
лись), и ты бы, какъ могучи, ихъ приводилъ къ тому, абы
намъ вѣрнѣ служили, 1492, ib., 126; II, 13, 31; III, 71.
Поневажъ... игуменъ неспособного здоровья будучи на сей
часъ, теды я отписую до честности твоей, якъ умѣя, 1638,
Ак. ЮЖ. И З. Р., III, 9. Братію выправовалъ еси зъ быдломъ до
Москвы, жебы входили, якъ могучи, ib., 10. Мы такъ учи-
нили, якъ есте намъ казали и радили: зъ быдломъ, якъ могучи,
ступати до Москвы; ib., 12... Которіе... яко могучи оныхъ
(козаков) смѣрали, Лет. Самов., 3; Сомка Гетмана, яко могучи,
удавалъ и на Москву описывалъ, ib., 71; А старшина, козаки знач-
ние, яко з'могучи, кралися, где хто моглъ, ib., 78; Козаки и
Москва, яко могучи переправовалися, ib., 137.
Ср. в ст.-чешском: Lide uzfevše, kam kto veda, utikal
( = cp. рус. камо къ то вѣда, прич. наст.). Od nėhož se, kudyž
mohouc, vzdalovala (=куды могучи). Materām zvlastė to pfislu-
šie, aby svė dietky k dobremu vedly dobrotu (тв. ед.), kdež mohuc,
viece ncž ukrutnosti, T. Stitny. Trpme jakž mohuce najmileji, id.
Toho ma jemu pomocen byti, jakž moha a um ė je skutkem
(делом) и radu, id., Zikm., 674, 676.
В польском XVI—XVIII в.: Wolno mi pić jako chcąc, czy
mało, czy wiele. Roskazał, aby na krzyżaki wojnę podnosić, póki
mogąs, ociągali się. (Kmiotki) aby żyta pożyczyli,... które urzęd-
nicy moją oddać, skoro zasiawszy, Oekonom, XVII в. Woje
Star., Bibl. 111, 173.
Już wojsko Litewskie wymoderowało się jako mogąc, Pam. Paska
(Wgel.), 100; umyślił się bronić, jako mogąc, Linde, SI. chcieć, modz.
д) Подобно тому как можно смешать составные сказуемые
сть С Д , не ВѢД ТЬ С твор ше с оборотами более
раздельными, как сть, къто с Д , не вѣд ть с , ЧЬТО
твор ще; представляется подобная возможность и в некоторых
случаях, в коих второстепенное сказуемое присоединяется к глав-
ному посредством союза. То, что выражено причастием и да
в составном сказуемом „твориться ида“ или в составном
приложении „творяся ида“; уже без союза акы имеет оттенок
сомнительности, в силу вещественного значения глагола твори-
тися. Поэтому может показаться, что ничто не изменилось после
прибавления акы: „твориться, акы ида“. На деле, однако, здесь
произошло разделение предложения на два, хотя и не равносиль-
ные, и сознание в союзе такого формального отношения между
сказуемыми, какого до этого не было.
Творяшеться, аки всю землю вземъ, Ип., 210 (взявши не-
сколько сел), показывал вид, будто взял всю русскую землю.
Лежа (аор.), творяся (во 2-м изд. ошибочно „творися“), акы из-
немагая съранъ, но ранъ на немъ не было, Ип., 69 (313).

Впрочем, акы, как и позднейшие сравнительные союзы, имеет
ту особенность, что отделяет от главного сказуемого не„только
прич. наст, и прош. -ъ, -въ действ., но и причастия страд, [„ство-
рися своею волею акы боленъ“, Ип., 97 (310)] и имена („лежа
акы мьртвъ“), причем, чем менее предикативно отделяемое слово,
тем в более тесную связь с ним входит союз. В „сътворися акы
боленъ“ не чувствуется надобности в запятой перед акы;
в соответственном выражении нынешнего языка „притворился как
бы — раненным“ (копьем) как бы сливается в одно слово с
раненным, внося в само это слово оттенок мнимости. Чем ближе
подобный союз к оттенку изъяснительности, тем самостоятельнее
отделяемое им слово: „притворился, будто ранен“. Чисто изъ-
яснительные и условные союзы в древнем языке могут отделять
только два наиболее предикативных причастия, но не причастия
страдат. и не имена без глагола: До сего цѣща бога, единого
творьца всемоу, мысльми правовѣрныими не оувѣдѣше, а и хва-
ливше се и хытри се дрьжеще, яко же ( = что, будто) соущия
всего ѥстьство разоумѣвъше, Ио. Экз., Шестодн., 36. По-
томь (доуша) въсходить въ врата небеснаа, радоующеся яко
избывши лоукавыхъ въздоушныхъ бѣсовъ, Кир. Тур. (?), Кал.,
Пам. XII в., 96.
Да на роту ходить, по своей вѣрѣ, яко не имѣя ничтоже
( = что у него ничего нет), ти тако пуще ъ будеть, Дог.. 945 г.,
Лавр.р 228<51. Да се списахъ путь сей... не возносяся ни вели-
чаяся путемь симь, яко добро сотворивъ что на пути семь,
Хожд. Дан. иг., Сах., 11 (хуже Нор. 2); мнози же доходивше
святыхъ сихъ мѣстъ и увидѣвше (s. вм. -ши) св. градъ Іеруса-
лим, и вознесшеся умомъ, яко нѣчто добро сътворьше, и пакы
погубляють мзду труда своего, ib. (Нор.), 3.
Я крестъ цѣлую къ вама, яко лиха на ваю не замысливъ,
Ип., 99 (371). В нынешнем языке — глагольное сказуемое: „что я
не задумал“ ( ѥсмь). Мьстиславъ... мнѣвъ, яко уже побѣдивъ
Олга, а не вѣды своихъ побѣженыхъ, и творя своя, въѣха въ
ратныя, Ип., 147, подумавши, что уже победил. Бѣ бо Болеславъ
великъ и тяжекъ, яко и на кони не могы сѣдѣти, Лавр., 62,
так что не мог сидеть: „не могы“ в силу союза яко не может
быть отнесено к б ѣ и не составляет с ним одного сказуемого.
В „бѣ бо Болеславъ великъ и тяжекъ, одва на кони мога сѣдѣти“
(Срезн., Ск. о Бор. и Гл., 62), „одва мога“ есть, напротив, такая
же часть сказуемого, как и „велик“, „тяжек“. Изяславъ же Да-
выдовичь и Святославъ Ольговичь хотяшета пойти съ Дюргемъ,
Гюрги же не поя ею (в ркп. его), послушавъ зятя своего Яро-
слава Галичскаго, има ему вѣры, яко съ нимь (в ркп. с нами)
хотя добыти Володимеря, и про то ею (тех двух) не поя, Ип.,
80 (334), поверивши ему, что с ним добудет Володимеря; хотя до-
быти—замена прич. будущего. Пошелъ бяше Кончакъ съ мьно-
жествомь Половець на Русь, похупся, яко плѣнити хотя

грады рускыѣ и пожещи огньмь, Ип., 128 (428), похвалившись,
что попленит.
Се бо не поганьскы ли живемъ, аще усрѣсти вѣрующе?
Лавр., 73, не по-язычески ли живем, если (т. е. что) веруем во
встречу. Без союза аще, мы получили бы смысл: „не по-язычески
ли живем, веруя во встречу“, или „мы, верующие во встречу“,
причем вера во встречу представлялась бы сопровождающею язы-
ческую жизнь, а не составляющею ее содержание.
Гюрги же того не вѣдаше (оже уже Изяславъ въшелъ въ Чер-
ныя Клобукы), но творяшеть, ако, тако ту волость заемъ (Изя-
славъ Пересъпницю), тамо же и есть, Ип., 49, но полагал, что
так как Изяслав прежде занял ту волость, то и теперь он
там же.
Держи въ съсудѣ (тѣло Христово), а хотя до того же дни,
Впраш. Кюр., Калайд., Пам. 176, держи если хочешь (ср. стар,
„а любо“)до недѣли. Относительно тъ же дьнь ср. „поиде Мьсти-
славъ на Чюдьскую землю и вшедъ въ ню стоя въ ней до того
же дни“, Ип., 120 (412) и укр. тиждень, польск. tydzień, чешек,
tydeń, неделя. Впрочем, тъ же дьнь могло бы означать и го-
довщину. „А хотя“ в приведенном месте еще имеет, по-види-
мому, силу причастного (второстепенного) сказуемого, из которого
позднее образуется союз „а хотя“ и „хотя“. Вещественное
значение этого „а хотя“ уже не восстановимо, напр., в следу-
ющем: „а-х от я буду съ кѣмъ въ целованьи, и мнѣ къ нему цело-
ванье сложити“, 1433, Собр. г. гр., I, № 49.
Тъгда же тъ (Дамиянъ) разумѣвъ, яко явлѥниѥ отъ бога бысть
ѥмоу, не бо ѥго (Феодосия) видѣвъ (п. ч. не видал) двьрьма въ-
лѣзъша, но на нюмь же мѣстѣ явися, на томь же пакы невидимъ
бысть; въскорѣ же пригласивъ слоужящаго го, и посла по блаж.
Ѳеодосія, Жит. Феод., Уч. з. Ак., И“, 191.
Въскресение Христово Великый день наричеться; по истинѣ
же великъ есть день сей, не (яко) часовъ имѣя множае, но вели-
кихъ ради чюдесъ, Кир. Тур., Калайд., 13.
Остатков оборотов, приведенных под а — г, в нынешнем языке
известно мало. Это:
1. Влр. выражения куды-хоть ( = куда хотя) брошусь по-
бедная головушка, не найти столько роженого мне дитятка, Барс, ,
Прич., 1, 112; кто ни хотя, что ни хотя, Бусл., Γρ., § 213, 1;
„ити куда зря“ (нет у Даля); послов, „кто кого смога, тот
того в рога“ (Буслаев, Γρ., § 54, пр. 3, и Даль, смогать(!) = кто
сможет другого (укр. „хто подужае“), тот того обухом в лоб
(как вола между рога); смога — ст.-русск. прич. наст, вр.; „бить
чем попадя“—чем попало, чем ни попади.
2. В украинском: Чумак, кого здря, так и частує, Кв.; пъє
на всі заставки, бъєтця з ким попавши, id. Чи до діла, чи не
до діла, знай підписує що попадя (попавши);

Пройшло ему те времья, що бувало
Майнув, де здумавши, кудиб-то ні попало. — Гребенка.
Сами тулимось, яко мога, щоб не реготатись, id. Бр. — толькі
яна показалась (з воды), а пан, аткуль бывши, да вытяг яє,
Роман., Бр. сб., 3, 266. Хлопці деруть (різками) що мога, а
Явдоха свое.., Квит.
Также выражения „що хотя“, „як хотя“, „скільки мога“, „яко
мога“. В старинном языке встречалась, кроме „мога“, и другая
форма того же причастия в имен. п. ед. ч. м. р., именно могы,
и, быть может, это содействовало ошибочному пониманию этого
мога как существительного женского рода с родительным моги:
„я дома скільки моги працёвала“, Основ., 1861, VI, 42,
как бы „сколько силы“. Не принимается ли за существительное
женск. в родит, и моге в ст.-сербском?—„дата имъ сьвѣть и
помокь, какоре и себѣ, коликоре моге“, 1189, Mikl., Mon.
Serb., 2; и дахь одь бытька, чьто моге, 1198—1199, ib., 6.
Во всяком случае форма эта — от причастия могы с e = u как в
оконч. родит, имен ж. р.
3. Союз хотя (вр, и литер.), возникший частью из оборотов
„а хотя“ (см. выше), в значении etiamsi, quamvis, частью же, быть
может, из приведенных выше оборотов „кто хотя“, „что хотя“,
„где хотя“, „куда хотя“, причем относительное слово перестанов-
лено и привлекло на себя силу речи в случаях, как: „хоть кто
это сделает“ (т. е. всякий), „платье хоть кому (надеть, т. е.
всякому, хоть и наилучшему)“, „хоть где (надеть)“, „хоть
куда (нарядиться), т. е. во всяком месте, во всякое место“,
„хоть как“ ит. п. По звукам это хоть ближе к хоти, которое
тоже встречается в стар. яз. в значении союза уступительного1,
но, быть может, и само хоти из хотя и-. Укр. хоть (напр.,
Метл., 8, 12 и пр.) и хоч. Эта последняя в иных случаях может
быть из хоть под влиянием следующего ч, ж, щ (ой хоч чула,
хоч не чула, нейозивалася, Метл., 9), в других — из хочеш.
Так, у Квитки звучит одинаково союз хоч (напр., хоч ти рас-
сердисся на мене... а я таки тобі тепер договорю) и 2-е л. наст,
в случаях „скільки хоч“, „що хоч роби“, „куди хоч піди“, „де
хоч возьми“. У Греб, хоч а („щоб річечку его зробив Десною,
Або хоча як Сейм такою) б. м. из хоч-а, как и вр. союз хош
( = хочеш), хош а. Польск. союз, choć, chociaj (=chocia i?), cho-
ciaź (=chocia że), представляет то затруднение, что хотѣти в
польск. с опускаемым ъ в корне (chcąc, niechcąc = нехотя и пр.),
а конечное А в хотя должно бы =с или а. Так. обр., chocia
или заимствовано из русск., или есть сочетание очень древнего,
предшествующего образованию и опушению ъ сокращения choć с
союзом а. Последнее кажется менее вероятным.
1 И хоти ти будетъ, дочка, про то и до крови пострадати, и ты бы по-
страдала, 1501, А. 3. Р., I, 295; хоти бы каковы зацѣпки и учинили наши люди
твоимъ людемъ, ино было въ томъ нѣ въ чемъ наших пословъ задержати. ib.»
315.

Допустив действительность принятой выше перестановки
вкак(о) хотя“ в „хоть как“, можно принять подобное объяснение
для сев. вр. союза сравнит, быв к а к, как будто, союза, по-види-
мому, предполагающего, как и хотя, именит, ед. причастия
м. р. Именно за предыдущие случаи можно принять те, в коих
за быв следует как: „тут я грохнулась, горюшко, о сыру землю,
быв как дерево свалило от буйна ветра“ (Барс, Причит., I, 34);
„быв как дождички уходят во сыру землю, как снежечки быдто
тают кругом неокол огней, вроде солнышко за облачко теряется;
также дитятко от нас да укрывается“ (ib., 116), а за исходную
точку можно принять „как быв“ (то): = „как будь ( = буди) то“.
Затем — отделение и опущение как: „уж бедная кручинная голо-
вушка, быв упалой как загнанной серой заюшко, ib., 42; быв
огнем мое сердечко разгоряется, как смола кипит в бесчастной
утробушке“, ib., 117.
Из приведенных примеров видно, что причастие в качестве
второстепенного сказуемого отличается от причастия, входящего
в составное сказуемое, тем, что присоединяется к члену главного
предложения не прямо, а посредством: а), б) относительного ме-
стоимения в именительном; в) того же местоимения и другого в
косвенном (ядяху, кто чьто замысля) или одного последнего;
г) местоимения относительного вместе с наречием относительным
(калю къто видя, къдѣ чьто чюя) или одного наречия; д) союза.
Немногие известные мне примеры отклонения от этого правила
примыкают к случаям д) и представляют отсутствие изъяснитель-
ного союза: „и самъ СА прѣдавъ псано сть“, хаі έαντόν
παραδεδω*ένοι γέγραπται, XI в., Будилов., Исслед. яз. перевода
13 сл. Гр. Бог., 48. Этот случай обозначим посредством е).
Если главное предложение есть определенно-личное,
то подлежащее причастного сказуемого или относится к тому же
лицу, что и подлежащее главного („ сть, къто донеса“), или же
стоит в единственном числе при подлежащем главного во множе-
ственном, причем это последнее, будет ли оно наличное, или под-
разумеваемое, по содержанию относится к подлежащему прича-
стия, как целое к части: „ядяхуть, кто чьто замысля“. Глав-
ное безличное (неопределенно-личное) сказуемое, -за исключе-
нием примера е), стоящего особняком, состоит из неопределенного
наклонения с глаголом или без него и с наличным или подразу-
меваемым дательным дополнения (рѣзати [имъ], чьто хотяче),
с коим согласуется в роде и числе причастное сказуемое, пред-
полагающее подлежащее в именительном. Само собою, что такое
согласование прекращается с переходом причастия в деепричастие;
но лицо, к которому относится отпричастная форма, потерявшая
способность согласования, все-таки должно оставаться или пред-
полагаться в именительном. Отклонение от этого правила, совер-
шенно изменяющее характер оборота, находим в обычном выра-
жении договорных грамот московских князей XIV —нач. XVI в.:
„а что ти (ν. вы = вам) слышавъ о мнѣ отъ крестьянина

ли, отъ поганина ли, о моемь добрѣ или лисѣ, или о нашей от-
чинѣ и о всѣхъ крестьянѣхъ, то ти (ѵ. вы) мнѣ повѣдати въ
правду, безъ примышленья, по цѣлованью“ (1362 и след., С. г.
гр., 1). Дательный τ и, вы при отпричастной форме появился
здесь в силу регрессивного влияния (аттракции) дательного, сто-
ящего при неопределенном наклонении, вследствие чего „ти слы-
шавъ“ получило вид оборота, происшедшего из двух дательных,
которые, однако, никогда не присоединялись ко главному сказу-
емому посредством относительного местоимения (чьто ти слы-
шавъшю). Для исправления вышеприведенного оборота достаточно
выпустить τ и (вы) при отпричастном слове и дать этим возмож-
ность подразумевать при нем именительный: „что слышавъ (т. е.
ты), то ти повѣдати“.
Причастие в оборотах „ сть, къто донеса“ и т. п. принадлежит
к тому периоду языка, в котором опущение вспомогательного
смь и пр. не составляло правила, как в нашем „я сделал“, „я
прав“, но являлось лишь спорадически. Что касается до опущения
других времен, то оно всегда чрезвычайно редко. Поэтому было
бы ошибочно объяснять употребление причастия в рассматрива-
емых случаях (напр., вѣдѣаше, чьто ХОТА створити) опущением
какого-то неизвестного глагола. Напротив, должно признать, что
личный глагол есть в древнем языке непременное условие лишь
полносильного, первостепенного сказуемого, и в сказуемых второ-
степенных, зависимых, причастие само по себе есть именно сред-
ство обозначения их зависимости. Зависимое предложение с при-
частным сказуемым есть нечто промежуточное между членом про-
стого предложения и развитым придаточным предложением с лич-
ным глаголом (vb. finit.) в сказуемом. Сравнение рассматриваемых
здесь оборотов с именительными самостоятельными (и вообще
самостоятельными падежами), с одной стороны, и оборотами, как
„въетавъ и рече“—с другой, приводит к одному и тому же за-
ключению о характере предложения в древнем языке. Присутствие
союза между причастием атрибутивным и сказуемым делает лишь
более явственным то, что существует и без союза во „въетавъ,
рече“, именно, сравнительно с позднейшим языком, недостаток
в древнем предложении, заключающем в себе причастие, реши-
тельного преобладания глагола и вытекающего отсюда
строгого единства. Причастие есть здесь зачаточное предло-
жение, хотя и не равносильное с глаголом, но близкое к нему.
Эта близость еще увеличивается в оборотах с относительными
словами при причастии (вѣдѣаше, чьто ХОТА), И затем в славян-
ском языке, но, как увидим ниже, не в латышско-литовском, на-
ступает перелом. Язык стремится уничтожить образования, сред-
ние между предложением и членом предложения, и увеличить
таким образом противоположность этих категорий: причастия, по
функции более отдаленные от глагола, он воплощает в предложе-
ние, делает строго подчиненными членами, переводя в категории
прилагательного и наречия, а причастия менее отдаленные от гла-

гола заменяет личным глаголом, подчиняя лишь высшему единству
сложного предложения. В каком отношении к этому движению
находится вытеснение причастий неопределенным наклонением, об
этом скажем особо. Здесь достаточно предварительного замечания,
что такое вытеснение не противоречит стремлению увеличить
единство предложения, дифференцируя его члены. В предложении,
как в животном организме, связь частей увеличивается по мере
увеличения различия их функций.
Литовские и латышские причастия в именитель-
ном как сказуемые придаточных предложений.
Несомненно, что такое употребление причастий в литовско-латыш-
ском находится в связи с вышерассмотренным явлением в славян-
ском; но только ближайшее исследование может показать, какого
рода эта связь: предполагается ли славянское явление отличным
от него литовским, или наоборот, или же то и другое предпола-
гает третье, из которого оба возникли.
Мы видели, что в славянском совпадение подлежащего причаст-
ного сказуемого с подлежащим глагольного, если последнее не
безлично, составляет правило. Исходя из славянского, мы и в ли-
товском прежде всего замечаем такие же или весьма сходные
обороты:
a) jie ne žino, ką darą, Лук., 23, 24, букв.: не вѣдѧть, ЧЬТО
твор ще; žinojo, ką darysęs, Ио., 6, 6, вѣдѣаше, чьто ХОТА
творит и (в литов. прич. буд. действ.). Jis dabar, kur noris»
pasislėpė bile kokioj dauboj, II Царей, 17, 9, он теперь „къдѣ
хотя“, т. е. где-либо скрылся в какой-нибудь пещере.
б) dėjos, buk mėgąs, buk sergąs, Царей, II, 13, 2,
Schleich.,Leseb., 162 = творяшеться, акы съпя, акы боля. Jisai dėjosi,
buk tai negirdėjęs, Цар., I, 10, 27, показал вид, будто не слышал
(= творяшеться акы не слышавъ). Karalius užsimerkė, lyd kad
jis ne matąs, Schi., Leseb., 142, царь зажмурился, „как будто он
не видя“ (в литов. прич. наст, в именит, ед. м.), т. е. притворился
слепым. Nuwaźiawo pas tą kupcŽŲ, lyg kad jis taworo noris
pirkt, ib., 136, поехал к тому купцу, как будто он (т. е. поехав-
ший) хочет („акы хотя“) товару купить.
в) Следующие обороты своеобразнее и не могут быть переданы
славянскими причастиями с союзом; тем не менее и они сходны
со славянскими относительно тождества подлежащего обоих сказуе-
мых. Непременно стоящее в них причастие прошедшее имеет тот
смысл, что действие, означенное личным глаголом, представляется
идеально замечающим то, которое означено причастием: jis walkio-
jas, uziut dirbęs, он шляется (волочится) вместо того, чтобы
работать, „чем работать, так он шляется“, букв, „чем рабо-
тавши“ (в литов. прич., а не деепр.). Użiut asz pats ėjęs,
kitą pasiņsiu, букв.— чем я сам пошедши, т. е. чем самому идти,
другого пошлю, Sehl. Lit. Gr., 317. Eik l bažniezą, uźiut į kar-
cziamą, bėginėjusi, Ness., Wb., ступай в церковь, чем бегавши
(в литов. прич. прош. жен. р. им. ед.), т. е. чем бегать в корчму.

Однако существенное различие между литовским и слав, сказы-
вается в том, что в первом совпадение подлежащих есть лишь
одна из возможностей, между тем другая состоит в их совершен-
ном различии, притом не только при безличном главном сказуемом
{„самъ СА прѣдавъ, пьсано сть“, что могло бы быть по-литовски
„raszyta yr, pats iszsidawęs“), но и при определенно-личном.
К вышеприведенным примерам а, б, в следует присоединить сле-
дующие, с различными сказуемыми в главном и придаточном.
К a): bet tu dabar stokis czonay, kad taw sakyczau, ką diews
sakęs, Царей, I, 9, 27, а ты теперь стань здесь, чтобы я сказал,
что бог сказал, букв.— же богъ рекъ (прич. прош. без глагола).
К б): nukako tas garsas iki Dowido, buk Absoloms wissus
karaliaus waikus uz mus z ęs, kad ney wiens jü n'iszlikcs,
Царей, II, 13, 30, достигла та весть (голос) до Давида, будто
Авесалом всех царских детей убил (букв. —убивъ, прич. прош.),
(так) что ни один из них не остался (букв.— не оставь ся, прич.
прош. без гл.).
Man rodės, buk mes pėdus berisząant lauko, Быт., 37, 7,
мне показалось (приснилось), будто мы вяжем (букв.— вяжюче,
прич. наст, в им. мн. чис.) снопы на поле.
Tas newidons smarkus, kaip girdit, awį užpule, buk jos tėws isz
jo sawo swotbai žyczijęs mėžiu, Donaleitis, 140, этот жестокий зло-
дей (волк) напал на овцу (за то), что будто ее отец у него для
своей свадьбы занял (в литов. прич. прош.) ячменю (на пиво).
К в) užiut werkę (прич. прош. муж. р. мн. чис.), reikėtų
džaugtis, Schi., Gr., 317, чем плакавши (т. е. чем плакать), нам
следовало бы радоваться.
Ūžiu t namej bėgawęs (прич. прошед. ед. м. с предполагае-
мым подлежащим в 3-м лице), geraus ji į szuilę SUSU, Ness. Wb.,
чем (он) дома бегавши, т. е. чем ему бегать дома, лучше его
в школу пошлю.
Другая особенность литовско-латышского та, что в нем соста-
вляют особую группу причастия (действ, наст., прош. и буд.) без
глагола в придаточных предложениях post verba sentiendi, cogno-
scendi, declarandi [каковы литов. regėti, видеть, girdėti, слы-
шать, žinoti, знать, pažįsti, узнавать, suprasti, numanytu
замечать, понимать, girtis, хвалиться, atlėpti, отвечать, sakyti,
сказывать, prisek t i, присягать, утверждая что-либо и др. под.],
служащие для выражения косвенной речи. Говорящий может двояко
относиться к речи, мысли, поступку, о коих говорит. Во-первых,
он может изображать объективно, как происходило дело, напр.
„спросил у него: старик, чего ты здесь ищешь?“, литов.
„klausė jį: seni, k| tu cze jėszkai?11 При этом кажется, что личность
говорящего совсем в стороне; но на деле объективность изобра-
жаемого происходит именно оттого, что сам говорящий является
свидетелем того, что он приписывает другому лицу. Это — oratio
recta. Во-вторых, напр., в обороте: „спросил у него, чего он
здесь ищет“, говорящий берет на себя прямое свидетельство

лишь о том, что заключено в главном предложении, а содержание
придаточного изображает лишь в качестве докладчика.'Это — oratio
obliqua. В нашем языке косвенность речи выражается не сказуемым
придаточного предложения, а частью, где это возможно, заменою
второго лица третьим, как в вышеприведенном примере, частью
употреблением изъяснительного союза (напр., „я знаю, ч то он хочет“
при „я знаю, он хочет“), частью, где местоимение в придаточном мо-
жет быть, смотря по тону речи, и относительным, и чисто вопроси-
тельным, одним лишь тоном: „спрашиваю, чего он хочет“ (or. obliqua)
и „спрашиваю: чего он хочет?“ (or. recta). Стало быть, в нашем
языке косвенность свидетельства не придает сообщаемому оттенка
сомнительности. В латинском для косвенной речи существует, кроме
винительного с неопределенным, конъюнктив, в немецком — сослага-
тельное наклонение. В литовском, подобно славянскому, не имею-
щем особого сослагательного наклонения, к выражению косвенно
сообщаемых мыслей, речей, поступков приспособлено то средство,
которое в древнем славянском служит только для обозначения за-
висимости второстепенного предложения от главного, именно при-
частие без глагола как сказуемое: „klausė senį ką jis jeszkąs“,
er fragte den alten, was er hier suche.
При этом связь придаточного с главным может быть выражена
а) или относительным местоимением и относительным местоименным
наречием, переходящим в союз, или б) союзом вопросительным, или
в) союзом изъяснительным, или, наконец, г) в случае возможности
этого последнего союза, это связь может не выражаться ничем,
кроме самого причастия.
a) Asz paródisiu, ką mokas, я покажу, что знаю (= чьто зная,
умѣя).
Jė klausė, ką jis už tą lazdą norįs, Schi., Leseb., 191, они
спросили, что он за,эту палку хочет (=чьто хотя).
Klausė bobą, ką jis jei turėsęs d uti, ib., 161, спросил у
бабы (=бабу), что он ей должен дать (= чьто имѣя дата, в литов.
прич. буд.).
Jė tarp sawęs susitarė, katrą pirma žu dysę, ib., 164, они меж
себя сговорились, которого (им) прежде убить (в литов. прич.
буд. в именит, мн.).
Cze matote, kuri pons Dews paskyręs, Царей, I, 10, 24, вот
видите (того), которого господь бог выбрал (в литов. прич. прош.).
Jis ne žinojo, kur jis esąs, Sehl., Les., 199, он не знал, где
находится (в литов.=къдѣ сы).
Те iszklausinėję, k u r j i s e i n ą s, meldė, ib., 118, те, расспросивши
(в литов. прич.), куда он идет (=куды ида), попросили...
Meldė, kad jis paklaustu, k a i p ilgai jėdwi cze turėsen-
c z o s (прич. буд. ж. р. мн. ч.) tą wandenį pi Ist y t, ib., 180, попро-
сили, чтоб он спросил, как долго они должны переливать эту воду.
Ji jį klausė, kodei jis pabėgęs o ję palikęs, ib., 196,
она его спрашивала, почему (чего для) он убежал и ее оставил
(в литов. прич. прош.).

Pažadėjo jam tą dukterį per paczę dut, kad jis j ę iszwalnysęs,
ib., обещал выдать за него эту дочь, когда (=если) он ее освободит
(в литов. прич. буд.).
б) Klausė bobą, bau ji ne žinanti (прич. наст. ж. род.), kada ir
kaip jo moteriszkė tai norinti (прич. наст, жен.) dariti, ib., 162, спро-
сил у бабы, не знает ли она, когда и как его жена хочет это
сделать. Asz ne žinau, ar (=bau) jis ateisęs, Schi., Lit. Gr., 324,
не знаю, приедет ли он (в литов. прич. буд.).
В латышском здесь вопросительный союз w a i с деепричастием
или, точнее говоря, с причастною формою без падежных оконча-
ний: wińsz prasīja, wai tas ta ер u t (причастие наст, было бы
es uts из es ant s;, он спрашивал, так ли это есть, Bielenst.„
Lett. Gr., § 775.
в) Suprato, kad tas princas pas ję bu węs ir tas žolės ėmęs, Schl.r
Les., 143, узнала, что тот царевич у нее был (в лит.= бывъ) и
зелья (лекарство) взял (литов.= въземъ).
Wedys ir sweezei atsilėpė, kad'smaks be lėžuwio esąs; bet
grows sakė, kad tai negalims daikts (esąs), (kad) wisi g i w i
sutwerimai turį turėt lėžuwį, ib., 169, жених и гости отвечали, что
змей без языка бывает (в литов. -с#), но граф сказал, что это не-
возможная вещь (в литов. предполагается прич. наст.), что живые
твари должны иметь (в литов.= имѫще имѣти) язык.
Jis pasidrąsino głupai mėsininką łankyti, mislidams, kad ben ten
rasi kokį žarngalį gausęs, Donaleitis, 138, он осмелился сдуру
навестить мясника, думая, что хоть там, быть может, достанет
(в литов. прич. буд.) какой-нибудь кусок кишки.
О dabar ]i regėdama, kad nes zez i a pastojusi, tai asz turiu
priesz ję paniekinta buti, Быт., 16,5, букв.—а теперь она видя (т. е.
так как она видит), что беременна ставши (= стала), то я должна
быть против нее (сравнительно с нею) ни во что.
Papasakojo,, kaip jijė tikt dėl to jam turėjusi pasiža-
dėt, kadangi jis ję nužudyt norėjęs, Sehl., Les., 170, рассказала,
как она только потому ему себя должна была обещать (в литов.==
имевъши обѣщатисѧ), что он ее убить хотел (в литов.=хотѣвъ).
Подобным образом и с buк, будто, lyg kad, подобно тому
как.
г) Без союза: sako, jis jo dukterį nu to smako iszwadusęs, Schl.„
Les., 118, говорит, (что) он его дочь от змея избавит (в литов.
-прич. буд.) и мн. др.
Нередко глагол со значением „говорят“ и т. п. лишь подразу-
мевается, так что речь, прямо начинаясь с предложения с одним
причастием в сказуемом, могла бы и вся состоять из одних без-
глагольных предложений. Таким образом, одними грамматиче-
скими средствами, без введения выражений вроде укр. „коли
люде брешут, то й я з ними“, всему рассказу придается оттенок
сомнительности, напр. „labai senose gadynase stowe jusi szauna girė
ant tos wetos, kur dabar Kakszbalis gul“, Sehl., Les., 202 (на-

чало рассказа:) в очень давние времена стоял (в литов. прич. прош.
в им. ед. жен. рода, согласно с girė) большой лес на том месте,
где теперь лежит Какшинское болото. Ср. также ib., 197, 203—204.
О подобном же явлении в латышском см. Bielenst., Lett. Gr.,
<§ 720, 721, 754, 766 пр. 3,805.
Литовское причастие post verba sentiendi etc. служит для выра-
жения косвенности только такой речи, которая, будуч изображена
прямою, требовала бы изъявительного наклонения в литовском (и
русском), а не сказуемых условных и желательных. Для выражения
последних есть в литовском и латышском особая форма verbi
finiti, именно условно-желательная, т. е. то условная, то жела-
тельная, употребление коей не зависит от того, будет ли речь
пряма, или косвенна. Так. обр., для нашего изъявительного в при-
даточном „он сказал, что это (есть) хорошо, было, будет хо-
рошо“— в литовском два оборота: прямой, с глаголом „jis tarė,
kad tai gerai, y r, buvo, bus“, er sagte dasz das gut ist, war,
sein wird, и косвенный (объективный с точки зрения докладчика
и субъективный по отношению к действующему лицу главного
предложения) с причастием „jis tarė, kad tai gerai esą, buvę,
busę“, er sagte, dasz das gut sei, gut gewezen sei, gut sein werde.
Для нашего условного, не различающего времен per se, в ли-
товском для условного настоящего—„jis tarė, kad gerai butu“
dasz das gut wäre, что это было бы хорошо (теперь), для прошед-
шего— „kad tai gerai butu buwę“ (букв.—что это хорошо было
бы бывши), wäre gut gewesen; но в будущем выражение услов-
ности сливается с выражением косвенности: „kad tai gerai busę“ (прич.
буд.) безразлично значит и „das würde gut sein“ и „dasz das gut sein
werde“. Желательное, без различения косвенности и прямоты,—
одною формою: asz noriu, kad tu tai darytum (darytumbei), я хочу,
чтобы ты это сделал, dasz du das thuest, Schi., Lit. Gr., 331—2.
Согласно с этим, ряд причастных сказуемых в зависимых пред-
ложениях может прерываться глагольными условными формами:
„patyrė, kad princesė buśenti nu smako iszneszta; bet jej kas ję
galėtu nu smako atwaduti, tai tam ji per paczę tekšenti, ir po kara-
liaus gal wos karalystę wisą paweldesęsir karalium pastose s, Schi.,
Leseb., 166, узнал, что царевна будет (в литов. прич. буд.) от змея
{змеем) унесена; но (что) если бы кто мог (в литов. глагол в условн.
накл.) ее от змея освободить, то она выйдет (в литов. прич. буд.)
за него замуж, и по короля голове (=ст.-рус. „по животѣ“, то
есть по смерти) (он) все королевство унаследует (будет владеть,
в литов. прич. буд.) и королем станет (в литов. прич. буд.).
После тех же глаголов sentiendi etc. в литов. (и латыш.), кроме
придаточного предл. с причастным сказуемым в именительном,
может стоять и другой оборот, состоящий из двух винительных,
из коих второй есть причастие. Ср., напр., „numanysi, kad jisai ką
pikt' sudūmojęs“, заметишь, что он, нечто дурное за Дума в,
и „numanysi jį ką pikt' sudūmojusį“, букв.—заметишь его нечто
дурное задумавшего. Разница между этими выражениями может

<быть такая. Последнее носит на себе следы того состояния языка,
при котором, как постараюсь пояснить ниже, сознание не делает
различия между предметом непосредственного восприятия (по край-
ней мере восприятия, кажущегося таким) и предметом, до которого
мысль доходит путем более-менее сложных умозаключений: тот и
другой выражаются падежом прямого объекта, к коему может при-
соединиться второй, согласуемый с ним винительный. Мысль гово-
рящего, рассматривая содержание предложения с двумя винитель-
ными, не встречает повода делить это содержание на такие части,
из коих одна изображалась бы прямо, а другая косвенно; модаль-
ность сказуемого беспрепятственно распространяется и на причастие
в дополнении. Согласно с этим, литов. „numanysi jį... sudūmojusi“
в модальном отношении не может быть выражено немецким сосла-
гательным: du wirst merken, dasz ė r etwas böses beschlossen habe.
Между тем в обороте „numanysi, kad jis sudūmojęs“ есть
основание различно относиться к содержанию глагола и причастия,
именно то, что содержание всего оборота формально разделено на
две части присутствием союза.
Точное определение случаев употребления причастных (безгла-
гольных) сказуемых в литов. и латышском может показаться за-
труднительным ввиду возможности их смешения со случаями,
в коих опущен вспомогательный глагол при причастии. Так, Билен-
штейн, сказавши о латышском обороте для or. obliqua с причаст-
ной) формою (wińsz lika atsacīt, ka tews mājas ne essut, он
приказал ответить, что отец дома „не сы“ (в лат. отпричастн.
слово), говорит, что это довольно обычно и в других языках, ссы-
лаясь не только на литовский язык, что верно, но и на слав, (точ-
нее— русское) причастие -лъ, как на замену perfect. act. (Lett.
Spr., II, 177-8).
В том-то и дело, что того постоянного опущения глагола β с-
во всех лицах и числах, какое в нашем далъ, невозможно предпо-
ложить ни в литовско-латышском, ни в древнеславянском. В литов.
обычно опущение только 3-го л. ед. и мн. yra (есть, суть); в ла-
тыш, при прич. прошедшем — и других лиц настоящего, не других
времен, которые опускаются, по-видимому, только во избежание
повторений. Самое опущение 3-го л. наст, необходимо предпола-
гается только в главных сказуемых, с причастием; между тем в
пользу вероятности того, что в зависимых сказуемых может быть
не опущен глагол даже в 3-м л. наст, вр., говорит многое. От случаев,
как asz parodysiu, ką mokąs, покажу „чьто умѣя“ v. „чьто мога“, в коих
опущение вспомогательного в первом лице невероятно, можно за-
ключать к случаям, в коих причастие относится к 3-му лицу: Pons
Diews te iszpild, ką jis sakęs, господь бог пусть исполнит, что
сказал (= же рекъ, прич. прош. без глагола). В немецком в ряду
зависимых предложений, находящихся в весьма сходных отноше-
ниях ко главному, изъявительное наклонение может сменяться
сослагательным, напр. bisher haben wir gelernet, wie der glaube
wirkt, wo er herkome..., Vernaleken, Deut. Synt., II, 286. Подобно

этому, и в литовском от изъявительности и глагольности первого
из сказуемых не следует заключать, что при втором, причастном,
опущен глагол: tay wyrai tarė jam: szay, szitta yra ta diena, apie
kurę Pons Diews taw sakęs, Царей, I, 24, 5. Конечно, при при-
частии встречается в придаточном и глагол, напр. karaliui atsisėdus
sawo wietoj, kaip papratęs budawo, prie sienos, atsikėlė Jona-
tanas, Царей, I, 20, 25, когда царь сел на своем месте (в литов.
дат. самостоят.), как имел обычай (=„какъ былъ навыкши“), встал
Ионафанъ; но сравнение русским „яко мога“ и пр. заставляет думать,
что, где в подобном случае в литовском нет глагола, там нет нужды
предполагать его опущения:... kurpius sėdėjo ir sziksninį wisems, kaip
pratęs, siulio kromą, Donaleit., 138, сапожник сидел и кожаный
всем, как привык (как всегда, как это водится), предлагал товар.
До сих пор была речь о трех причастиях: наст. I, прош. и буд.
действительного. К этому присоединяется в латышском весьма
замечательная постановка причастия настоящ. II (dam(a)s, ж>—
dama) без глагола в придаточных предложениях сочетаний, по грам-
матическому смыслу подобных русским: „пусть будет, что бу-
дет, а...“, „будь, что будет, а...“, „что будет, то будет,
а...“. Характеризуется этот латыш, оборот тем: а) что главное ска-
зуемое стоит большею частью в повелительном или в изъявительн. с
повелит, частицею лай (из лаиди, оставь, от лайсти; ср. литов.
tegul, пусть, собств.— пусть лежит, ст.-слав. не-дѣй, укр.
нехай), реже в изъявительном без союза; б) тем, что причастие
в придаточном всегда имеет подлежащее с главным сказуемым и
образовано нередко от той же темы, что и это последнее; в) тем,
что придаточное связано с главным относительным местоимением
или наречием.
Lai strādā, kā strädadams, to ne war pabeigt, пусть работает „как
работая“ (в латыш, прич. наст. м. р. ед.), т. е. как бы он
ни работал, а этого не может кончить. Lai it, kā īdams, пусть
идет, как идет (= „яко ида“; в лат. прич. муж. р. за отсутствием
среднего), т. е. пусть идет, как нибудь.
Dud mamińa, kam d u da m a, ne dud mani zweinikam, дай, ма-
тушка, (меня) „кому дадучи“, не давай меня рыбаку, т. е. за
кого бы ни отдала, лишь бы не за...
Lai Imu, kur Īdama, täs zemites man паи żel, пусть иду „куды
идучи“ (т. е. куды бы я ни пошла), а этого места мне не жаль,
Biel., Lett. Gr., § 758.
Рунайѣт с, ляутіньи, цик валоду туредамі, Спрог., 173,
говорите вы, люди, „сколько поговоров имея“ (в латыш, именит,
мн.), т. е. сплетничайте, насколько вас хватит.
Мал, масінь, цѣк малдама, апслаук глужі дзірнявіняс, id., 264,
мели, сестрица, „сколько мелючи“, т. е. сколько бы ни было,
(только) обмести чисто жернова.

Тец, масінь, цѣк спёдама, не дар кауну балінѣм, ib., 248,
работай, сестрица, сколько успеешь (сможешь), не делай стыда
братцам.
Пукье, пукье, розе, розе, сен ту мані кайтинайі: лай эс гаю,
кур ѣдам, ту зѣд целя маліня, Спр., 61, цветок, цветок, роза,
роза, давно ты меня дразнишь (сердишь, искушаешь?), куда бы
я ни пошел, ты цветешь на краю дороги.
Эс айзгаю одзиняс ар мазо балеліню. Кур. одзіню дабу-
дамс: ,ше, мазайс балелінь, ib., 64, я пошел по ягоды с малым
братцем. Какую бы ягодку ни добыл (какую ни добуду):
на, маленький братец.
Diws labi dar, ku darīdams, бог хорошо делает, „что творя“,
т. е. что бы ни делал, Biel., ib.
Кур ѣдама тауту мейга, ліну вія вайнедзиню, Спр., 77, куда
бы ни шла людская (т. е. чужая, не родная) девица, она вьет
{= имеет обычай вить, у Сирог. „будет вить“) из льна веночек.
Мы видим, что этот оборот удобно передается русским услов-
ным после относительного местоимения или наречия с ни (укр. не):
„что бы ни говорили“. Но условность русского оборота не долж-
на быть приписываема соответствующему латышскому, потому что
на месте латышек, причастия мы можем поставить и повелительное
{„что ни говори“), и изъяснительное: „что ни говорят“, „что ни
будут говорить“. Точно так же нельзя приписать латышскому обо-
роту всего того, что зависит от русского местоимения или наречия
относительного с ни. В русском местоимения и наречия кто, что,
где и пр. и без присоединения либо и пр. могут иметь то зна-
чение, которое сообщается местоимению латин.-cunque, польским
-kolwiek и пр. „ты бы что съел“. Так и в украинском. Такое
значение имеет что в „пусть будет, что будет“, где оно объеди-
няет и сосредоточивает в себе значение: „пусть будет то, дру-
гое, третье“ и т. д. На этой точке стоят, по-видимому, и
латышские местоим. и нар. в вышеприведенных примерах, так что
dud, kam dudama... ne dud значит „давай, даючи тому, другому...,
а не дай тому-то“. В этом отношении значение латышек, оборота
не изменится, если на место причастия поставим глагол: läi ruńaja,
ka runāja, nu es wairs nebēdāju, букв.—пусть говорили, как гово-
рили, теперь я больше, не заботилась, т. е. что бы ни говорили,
вше уж было мало горя. Уже одно сопоставление ряда возможных
действий (говорили то, ^другое) и одного действительного (не за-
бочусь) показывает, что первые безразличны по отношению к по-
следнему. Но в русском сюда присоединяется еще ни, т. е. отри-
цание, образованное из не-и, как литов. n e у, и имеющее здесь
приблизительно то же значение, что „и не“. Отрицание действия
вслед за его утверждением выражает, между прочим, безразличие
этих действий по отношению к третьему, им противополагаемому,
т. е. независимость последнего от первых: „была-не была, пойду“;
„спал — не спал, а вставай“; „плачь-не плачь, былого не воротишь“;
укр.—втік — не втик, а потюпати вілно. Ни в „как ни плачь, а...“

заключает в себе такое же значение, с „тою особенностью, что оно
доводит до крайности отрицание важности действий по отношению
к утверждаемому: „du magst auch noch so viel weinen...“.
Сравнение рассмотренных оборотов в славянском и литовско--
латышском возбуждает два вопроса:
Во-первых, что древнее: обязательное ли единство подле-
жащего главного сказуемого, составляющее правило в славянском,
или возможность особого подлежащего причастия, как в „самъ
СА прѣдавъ пьсано сть“ (если только „пьсано“ не есть ошибоч-
ное написание вм. „пьсанъв, как и в других случаях в том же
памятнике: потворъ... крадомо, свѣтъ... женомо и непостижемо,
Будил., Иссл. XIII сл. Григ, богосл. XI в., 10, 8) и как в литов-
ском и, за исключением прич. на da m-s, в латышском?
Сравним выражения: „нѣсть, къто възискаѩ; вѣсте СА, чьто
творѧще; твориться, акы изнемагая; не поганьскы ли живемъ,
аще усрѣсти вѣрующе“ с выражениями, как „ сть възискаѩ,
вѣсте С твор ще, твориться изнемагая, живемъ усрѣсти вѣрующе“.
Между теми и другими существует несомненное сходство, кото-
рое в иных случаях доходит до того, что, напр., выражения „тво-
риться акы изнемагая“ и „твориться изнемагая“ мы переведем
одинаково: „притворяется изнемогающим“, а не „как бы изнемо-
гающим“, потому что это последнее дало бы смысл: „притворяется
мнимо (а не действительно) изнемогающим“. Первые обороты,
заключающие в себе относительные местоимения и союзы, слож-
нее вторых и потому могли возникнуть из сих последних, но не
наоборот. Но если примем за исходную точку рассматриваемых
явлений составное сказуемое, в коем причастие необходимо
имеет одно подлежащее с глаголом, и причастие, служащее
непосредственным приложением к подлежащему, то тем самым
возможность различия подлежащих в главном и придаточном ока-
жется позднейшим явлением, а случаи полного сходства славян-
ского с литовским, как „parodysiu ką mokąs, pasislėpė kur norįs,
dėjos buk sergąs“, окажутся древнею основою рассматриваемого
оборота в литов. и латышском. В настоящее время обязательность
единства подлежащего в латыш, „dud, kam dudama“ представляется
особенностью причастия на dama-; но, подобно литовским выше-
упомянутым оборотам, это могло бы дать основание думать, что
прежде все причастия, имевшие способность выделиться в особые
сказуемые, имели то же свойство. Для обратного предположения,
что в славянском была некогда та же свобода, что теперь в ли-
товском, и что слав, язык перешел от возможности говорить „ви-
дите, кого богъ избравъ“ к возможности сказать только „видитъ
богъ, кого избравъ“, или „видите, кого избравъше“, славянский
язык, сколько известно, за исключением одного сомнительного
примера, не дает фактических оснований. Тем не менее, если
стремление языка направлено к господству личного глагола и

единству предложения, то надо склониться именно к этому пред-
положению, ибо при господстве литовско-латышского правила ха-
рактер предложения более именной и степень его единства меньше.
Во-вторых, что древнее: возможное ли присутствие косвен-
ности речи, как в литовском, или отсутствие этого оттенка, как
в славянском? Вероятнее последнее. Первоначально в строе этих
предложений не было никакого указания на то, что именительный
причастия изображает явление не от имени говорящего, а как речь
и пр. действующего лица. Все, что выражается в оборотах с гла-
голом не dicendi и пр., как „приношахуть, чьто въдадуче“,
есть только различение главного и придаточного, так сказать, изо-
бражение мысли с соблюдением перспективы и разницы в осве-
щении. Ничего более, по-видимому, не могло заключаться и в по-
добном литовском, если оно когда-либо было: „atgabendawo, ką
duse“. Оттенок косвенности и затем сомнительности в придаточ-
ном мог появиться сначала только в силу вещественного значения
глагола главного предложения с составным сказуемым, напр.
„мьняахѫ духъ видѧще; иже творяах СА правьдьни
с ще“, вторые падежи вид ще, правьдьни с ще, изобра-
жают мнимые явления, но так, что мнимость формально не выра-
жена, а вытекает лишь из лексического значения гл. мьнѣти,
творитисѧ. Славянский и литовский делают один и тот же
шаг, превращая эти вторые падежи в придаточные предл. посред-
ством формального обозначения мнимости их содержания посред-
ством союзов акы (=будто, как будто), buk, n e у: jie nusigando
ir bijojos, dūmodami, buk dwasę kokę regį, Лук., 24, 37, что
было бы в слав.: убояшѧ СА и пристрашьни бышѧ, мьнѧще, акы духъ
видѧще (в О. ев.—убоявъше же СА ... мьняахѫ духъ вид ще):
iszsjunte tykojenczus, kurie, dėtis turėjo (которые должны были по-
казать вид), ney esą teisus, Лук., 20, 20, что было бы в слав,
„послаша навѣтьникы, иже творяах» СА (акы) правьдьни с»ще%
по образцу русск. „творяся акы изнемагая“. Но здесь начинается
разница между славянским и литовским. В первом формальное
выражение мнимости, сомнительности не идет дальше случаев, где
уместен союз вроде а к й, не распространяясь на случаи с место-
имениями и наречиями. Лишь в дальнейшем развитии языка в чеш-
ском, отчасти в польском, здесь в придаточном появляется, под
влиянием ^латинского сослагательного, форма глагола с бы не
в условном значении, которое здесь не нужно, а в сослагательном:
при „neni tebe kdo opatfe“ — „heni, kdoby opatfil“; при „nevim, со
o ni fkae —„nevim, co bych o nifekl“ (Zikm., Ski., 401—402, 405,
673). В литовском и латышском оттенок косвенности и сослага-
тельности распространяется на все способы сочетания причастного
сказуемого с глаголами dicendi etc.; вместе с тем тождество под-
лежащего в главном и придаточном перестает соблюдаться; но тем
не менее значение косвенности речи не вполне отождествляется
с причастностью сказуемого, так как последняя может и не вы-
ражать косвенности.

ПРИЧАСТИЕ ПРОШЕДШЕЕ НА -Л-
1. Хотя имена прилагательные и существительные с суффик-
сами pa-, л а-, сродными с суф. причастия -лъ, свойственны и
другим арийским языкам (Bopp., Vergl. Gr., § 937 след.; догадка
о происхождении слав, л- из т> ib., § 628, ошибочна1; Schleich.,
Comp. 8, § 220), но форма на -л как причастие осталась лишь
в славянских наречиях, и в этом смысле чужда даже литовско-ла-
тышскому.
Суф. -лъ, -ла, -ло, подобно остальным причастным, сам по
себе не заключает никакого указания на время и залог; однако
с незапамятных времен в славянском образует от одной темы с не-
определенным наклонением (от так называемой второй) именно при-
частия прошедшие действительные. Отвергать это, как делают
некоторые, можно только по недоразумению, принимая за доста-
точное основание те прилагательные отпричастные на -л, которые
точно не имеют, времени именно в силу того, что перестали быть
причастиями. Между причастиями на -л и произведенными от них
прилагательными существуют заметные различия, которые должно
иметь в виду при определении особенностей причастия на -л.
2. Было бы полезно собрать такие прилагательные на -л, кото-
рые, будучи образованы совершенно одинаково с причастиями на
-л, т. е. не имея перед л промежуточной гласной, какую находим
в кыс-елъ, ж. кыс-ела (и лишь позднее кысьла, кисла)
и кысѣлъ, не имеют, однако, при себе глаголов ни в нынешнем
языке, ни в древнем, известном по памятникам (ср. Mikl., V. Gr.,
II, 94—6). Таково, быть может, бѣ-лъ. Можно думать, что та-
кие слова были уже прилагательными в то время, когда нынеш-
ние отпричастные прилагательные, как гнилой, вялый, „сме-
лый, удалой, были еще причастиями. Возможно, что белый
и т. п. приняло членную форму, уже будучи прилагательным.
Сама по себе определенная, или членная, форма не имеет силы
превращать причастия в прилагательные: причастия наст, и прош.
действ., наст, и прош. страд, в русск., причастия на -л в польск.
и чеш. и в этой форме могут оставаться причастиями; но эта
форма, по своему сродству с атрибутивностью, содействовала
упомянутому превращению. В русск. языке отпричастные прилага-
тельные от тем на согласную гортанную, свистящую, ф зубную и
губную получили членную форму еще в то время, когда в бес-
членной форме именит, ед. м. р. соответственного причастия звук
л после согласной „произносился явственно благодаря тому, что
образовал слог со следующим гласным ь. Таковы, напр., беглый,
леглый, волглый, брюзглый, мозглый, блеклый,
тусклый, моклый (пропитанный влагою), дохлый, тухлый,
1 Не менее ошибочно мнение о тождестве суф. -л ъ с суф. прич. на -ъ, -в ъ, пов-
торяемое доныне (Некр., О зн. ф. р. гл., 269). Суф. -л ъ предполагает в именит, ед.
м. р. основную форму -р а - с, а суф. -ъ, -въ — основную форму ванс (см.
Schi., Comp.,, § 218).

пухлый, дряхлый, чахлый, рыхлый, лезлый (-лая
шерсть), мерзлый, вислый, дряблый, сиплый, хриплый
и др., при ст.-рус. причастиях, как лег-лъ, тек-лъ, лѣз-лъ,
чьрп-лъ и пр. Раз приставленный член сохранил л в прилага-
тельных, как дохлый, между тем как это л в бесчленном при-
частии исчезло после потери конечного ъ\ издох. Желая упот-
ребить одно из упомянутых прилагательных бесчленно и предика-
тивно, мы, несмотря на неприятное стечение согласных, должны
сказать, напр., „месяц тускл“, „голос хрипл“, т.е. тускл (без ъ).
Если бы наша бесчленная форма прилаг. была в этом случае так^я
же древняя и непосредственная, как в бел, то она должна бы
была звучать не иначе, как она звучит в причастии (по)туск,
(о) χ ρ и п. Так как этого нет, то, значит, до бесчленной формы
тускл мы доходим посредственно, заключая от членной туск-
лый. Следовательно, членная форма здесь стала неразрывна
с категорией прилагательного, и внешним образом отличивши его
от причастия. Точно так же прилагательное в „он пошл“ образо-
вано от определенной формы „пошлый“. Если бы прилагат. пошл
находилось в непосредственной связи с бесчленною формою при-
частия „по-шьлъ“, то обе звучали бы ныне одинаково „пошол“;
но для прилагательного самое изнеженное ухо, избегая стечения
согласных, выберет разве форму пошел. Что до прилаг. осед-
лый, то отношение его к причастию сел еще более отдаленное.
Известно, что в историческое время в восточных слав, наречиях &
перед л в причастиях на -лъ и существительных с суф.=зап.
слав. (Но=лит. kla=осн. τ p а - м опускается; из чего следует, что,
напр., русск. седло должно быть объясняемо из сѣд-ьл-о или
сед-ьл-о (Mikl., Lex., s. v.) и что оседлый имеет или тот
же суффикс (-ьл, а не -л, как в причастии), или образовано под
влиянием польского, т. е. все-таки не имеет связи с селъ.
В некоторых случаях звуковая разница между прилагательными
бесчленными на -л и причастиями сказывается в литер, яз. в уда-
рении именит, пад. ед.жен.:прилагательные дохла, тухла, пух-
ла, бегла, волгла, блекла, тускла, мерзла, хрипла,
дрябла, спела, смела, зрела, вяла при причастиях в ска-
зуемом дохла, бегла (обл. влр., укр. бігла при неопр. бечи,
бігти), смėла и пр. Во многих других прилагательных и прича-
стиях такого различия нет: гнила (прилаг. и прич.), пошла и пр.
В именительном множ. всех родов все бесчленные отпричаст-
ные прилагательные на -л в русск. литер, языке отличаются от
причастий окончанием. Причастия на -л во множественном числе
уничтожили различение родов, принявши за общее для всех родов
древнее окончание именит, мн. Муж. р. „смѣли“ 1 В именах при-
лагательных на -л факт состоит в том, что они в именит, мн.
1 Иначе в польск., где -li для мн. ч. м. р. личной формы, -/у для мн.-ч.
и. р. вещной формы и для ж. и ср. (Mal., Gr. hist, II, § 594—595).

имеют общее окончание -w, и этого достаточно для убеждения,
что наш литературный язык строго отличает эти прилагательные
от причастий. Что до происхождения этого окончания, то оно по-
камест объясняется еще надвое: или здесь произошло уподобле-
ние мужского и среднего окончания женскому, как в дат. на -ам,
твор. на -ами, места, на -ах, или же здесь стремления к та-
кому уподоблению не было, но средний род подчинился мужскому
и вместе с ним заменил окончание именит, мн. муж. -и окончанием
винительного
3. Причастие на -л образуется от второй темы всех глаголов
без исключения, между тем как прилагательное на -л лишь от не-
которых причастий глаголов, не допускающих прямого
объекта. По глагольным разрядам это прилагательное прибли-
зительно распределяется так: оно очень обыкновенно от глаголов
начинательных обоих разрядов, именно глаголов не/ну (от темы
без характера: мерзлый, талый — от та- с настоящим не
таю-шь, а танешь; укр, „сніг у руці тане“) и глаголов /&»//&;
довольно часто от глаголов с первою темой -е (палый, цвелой), ю
(гнилой, спелый); реже от глаголов и\ѣ (горелый, лежалый, стоя-
лый), еще реже от и/и (служилый), а*/а, я*[я (хожалый, линя-
лый), ую/ова (годовалый, летовалый, зимовалый), никогда или чрез-
вычайно редко от глаголов наибольшей длительности на ыва /ыва,
ива /ива и никогда от глаголов однократных на не/ну. Уже посред-
ством этой одной редкости прилагательного сравнительно с прича-
стием язык был бы в состоянии держать раздельно обе эти категории.
4. Между тем, как прошедшие вр. на-л от глаголов, возврат-
ных по внешнему виду, сохраняют возвратное местоимение с я,
(расселся, т. е. есть, при рассядусь, рассесться); прилагатель-
ные отпричастные на -л это с я отбрасывают. В русском яз. сюда
относятся некоторые из примеров, приведенных в Гр. Бусл., § 55,
пр. 3, в доказательство „более свободного производства прилаг.
на -л в старинном языке“, чем в новом: „от синего каменя отъ раз-
сѣлого“, Ак. юр. под 1532 г. (от „розсѣлся“); ср. в „розбѣг-
лой мѣсто посохи новгородской посоху наймовавъ, посылали съ
сохи по 22 человѣка“, Пек. I, л. 312—-13 (розбѣглася, розбѣ-
чися); в совр. обл. влр. „вейся капуста вилая“ (что вьется —
складывается в головы). В укр. „сосна на бджоли придала я“—
що придалася. Этим отбрасыванием знака возвратности, медияль-
ности в прилагательных доказывается, что немногие исключения
из правила, по которому рассматриваемые прилагательные не об-
разуются от глаголов объективных, суть лишь мнимые. Так,
в „зналое дело“ (в см. знамое, знаемое, известное) прилаг. имеет
страдательный оттенок не несмотря на происхождение от
знати, а потому что происходит от знати с я, так что зна-
лое— из знало с я. Относительно „езжалый“ в страд, смысле
(напр., дорога -лая, по которой, лошадь -лая — на которой ездят)
и в действительном „езжалый человекъ“ см. ниже. Некрасов тре-
бует, чтобы мы одинаково относились к обоим словам на -л в сти-

хах былины „дай добра коня неезжалого, седелечко новое не-
сиживалое“ и признавали обе формы равно употребительными
(О знач. ф. русск. гл., 223—4); однако, заключая от большинства
русских наречий, следует признать прилагательное на -л от глаго-
лов ыва — ива явлением весьма редким, вм. „несиживаное“. От-
носительно страдательности значения ср. бессубъектные обороты:
Они были братьица крестовые, у них крестамы побраталось,
Рыбн., I, 96; конями с Чурилом поменяноси, цветным-то платьем
побратало си, ib., III, 140.
Отбрасывание возвратного местоимения в причастиях на -л,
поставленных атрибутивно, и в идущих от них прилагательных со-
ставляет правило и в польском. Ср. widźiawszi(y) człowieka zaby-
łego (сумасшедшего, забывшегося) przecz-eście ji prziwiedli ku
ranie? Царей, I, 21, 14 (XIV—XV в., Maciejów, Dodatki do piśm., 17),
при „zabył się“; zapomniały (забытый, со страд, зн.) при zapomniał
się; zapamiętały (вне себя, бешеный) — zapamiętał się; wściek-
ły (бешеный) — wściekł się; zapiekły (затверделый, напр.
глина, закаменелый в изв. намерении, настроении, и отсюда — отча-
янный); zajadły (отчаянный, бешеный) — zajadł się; wino, piwo
wystał e — wystało się; wyłęgły (вылупившийся из яйца) —
wylągł się; zlękły — zląkł się; przydarza mi się to samo, co księgom
z sobą zlipłym — co zlipły się; pozostały — co pozostał się;
zrozumiały (в страдат. см. понятный) — со się rozumie, zaro-
zumiały (слишком высокого мнения о себе) — zarozumiał sŁg
(русск. умелый, вероятно, тоже восходит не прямо к умети,
а.к у мет и с я; ср. ст.-рус. мочися, быть в силах что-либо
сделать); wyniosły (высокий, возвышенный и (как в укр. „высоко
несется“) гордый) — wyniósł się; rozwlekły (растянутый, про-
странный) — rozwlekł się; ścisły (сжатый, тесный, точный) —
ścisł się, ścisnął się и т. д. По-видимому, таких причастий атрибут.,
особенно имевших страдательный оттенок, в старопольском было
даже больше, чем в нынешнем: rzecz ukradła (украденную, со śię
ukradła) lubo gwałtem otjątą, wroćił by, 1449 г., Księgi Ust., 73;
paknieliby w stronę zakładu tako skazałego (присужденного)
i win tako przepadłych nie postąpił... tedy.., 1503, ib., 29; gdy który
kmieć se wśi którego koli śliachcica albo ziemianina nie ucziniw prawa,
w ziemi naszej ustawionego, trzimałego, mianego i chowałego,
panu swemu, wyszedł.., 1450, ib., 144; (змей обвил слона и сосет
из него кровь) A kiedy juź nie stanie w elefancie juchy, Powali się
nieborak wyżęty i suchy. Tam źe sobą przytłucze, właśnie jako skałą
Onę sprośną, krwią swoją szelmę wychowała (= укр. вигодовану),
Klonów, ed. Tur., 130; kón wychowały Stryjk. у Linde s. v. =cepo.
кон> rojeń, wychowany, dobrego chowu. То же в старинном чеш-
ском: aby človėk mėl obranu a posilenie protiv hriechóm, a očištenie
dopustilym (совершенным, при dopustiti se, committere и com-
mitti, Tuma^ze Štitn, XIV в.); abych od po znal ė pravdy ne odstu-
poval (от „познанной“, poznatise в страд, зн.); doriedostavė-
lėho domu (к недостроенному, -tise в страд, зн.); Drahomirou

rozehnalė kfest'any (разогнанных, ktefi se rozehnali (в страд, зн.)
н пр. См. Zikm. Ski., 663, 4.
5. Как вообще язык при образовании новых слов от прежних
соблюдает постепенность, так и прилагательное отпричастное на -л
может стоять на различных расстояниях от своего причастия.
На одной из наибольших степеней удаления от причастия прошед-
шего находятся польские и чешек, прилагат. на ły, ly, большею
частью соединенные с отрицательною частицею, лишенные всякого
оттенка времени и близкие по значению к латин. как ineffabilis.
Таковы, напр., пол. niewygasły (niedozgaszenia, неугасимый, а не
„неугасший“), nieulękły (неустрашимый), niezwykły (необычайный,
необычный, непривычный, а не „непривыкший“), dościgły (compre-
hensibilis, постижимый) и nieśćigły (непостижимый), niezbutwiały
(негниючий, в прилагательном смысле, т. е. не в данный момент
не гниющий, а имеющий постоянное свойство не гнить), nieupa-
miętały — со się nie može upamiętać и пр. В чешском: Buh jest nesti-
tilė a neobsahlė dobrė (Zikm. Ski., 664) — непостижимое, необъ-
емлемое умом благо. Не следует основывать никаких заключений
о происхождении таких прилагательных на их переводе нашими,
как непостижимый, ибо другие, не менее удовлетворительные
переводы могут вовсе не заключать в себе страдательного суф^
фикса, напр. чешек, nestižitelny. Сами по себе слова, как
niewygasły, вовсе не предполагают страдательного значения
и его знака (возвратного ся\ так как в них отрицание конкретного
случая, выраженного причастием средн. гл. в ni e wy gasł, без вся-
кого посредства страдательного залога, стало (метонимично) пред-
ста лением невозможности повторения такого же случая. Подобным
образом ив великорусском для объяснения прилагат., как „жи-
лой дом“ и т. п. [„Градъ Іерусалимъ людьми не ж илъ: много
пустыхъ мѣстъ, а за городомъ нѣтъ жилыхъ мѣстъ кромѣ дома
Іоанна Богослова“, Пут. Лукьян., 77; „про жилое, про былое
говорила“, н. п.; пожилое, плата за житье; „заходил в коню-
шенку стоялую“ (былина); стоялый двор, напр. „в ханѣ, си-
рѣчь въ стояломъ гостиномъ дворѣ, Пут. Лукьян., 48; посто-
ялый (т. е. двор); постоялое, плата за постой; ѣзжалая
дорога, лошадь; „хоть прибило бы малу эту лоточку в острова,
хоть прибило не вбывалыи“ (где не бывано), Барс, Прич., 1, 254],
нет надобности предполагать ни безразличия причастного суффикса
л по отношению к залогу, ни страдательности глагола, а доста-
точно принять следующие переходы мысли. Во-первых, самому
предмету приписано действие, которое в нем совершилось: в доме
жили, в конюшне стояли, стало быть, дом жил, конюшня
стояла. Таким же образом: „к нам наехал полон двор гостей“,
Шейн., Р. н. п., 501 ( = „полон двор карет наехавши“, ib., 480
1 Это частный случай широко и глубоко в древность распространенного
приема поэтического мышления, состоящего в том, что, в силу бессознатель-
ного (а потом у искусственных поэтов и сознательного) стремления к наиболь-

feo-вторых, от того, что в доме жили в определенное время (или
он жил) заключено к тому, что в нем вообще живут, что в нем
можно жить.
Устранением оттенка времени в причастии может получиться
в прилагательном распространение признака на всякое время, зна-
чение способности производить признак когда бы ни было. Так, в
польском dbały (со dbał, отсюда — тщательный, старательный,
заботливый), stały (со stał, постоянный), trwały (со trwał, проч-
ный). Так в влр. обл. (кур.) „терпел бог кормилец наш“ —
терпелив.
В других случаях нет этих оттенков возможности и способности,
а просто изображается данный признак независимо от своего воз-
никновения во времени, но так, что подкладкою этого значения
служит именно возникновение признака в прошедшем. Современный
шей конкретности, в то, что в данный момент мышления есть средоточие образа,
вносятся признаки (с позднейшей рациональной точки зрения) посторонние.
Так. обр., вещи (будет ли это действительная или мнимая субстанция, имя
действия) приписываются признаки лица или другой вещи, с нею связанной,
напр.: по Царюграду когда пойдешь гулять, ненасытный градъ, чтобы
присмотрѣлся: тутъ хорошо, a индѣ и лутче, Пут. Лукьянов., 1710—1 г., 34;
могилушка умершая, Барс, Прич., 1, 20; умершее платьице, ib., 116,
вымершее имение, вымерший участок (= выморочный), Подвысоцкий,
Слов. Αρχ. нареч.; гремучий ручей, источник, образовавшийся, по поверью,
от громового удара; ib. Относительно грамматического выражения (употребления
причастия) ср.: И вкруг кочующих шатров пасутся овцы калмыков.— Пушк.;
(вывеска), где нарисован был биллиард с двумя игроками во фраках. Игроки
были изображены с прицелившимися киями.— Гог., М. Д. Сидеть
у больной трудной постелюшки, Барс., Прич., 1, 46; не сидели мы у
трудной у постелюшки, у тяжела крута складнаго сголовьица, ib., 2; он
был во тяжолой во постелюшке, ib., 13/ (болен — труден — тяжел — боль-
ной); не обнес ты меня братыней пьяною, Кир., Π, III, 9 (как мед пьяный,
пиво пьяное, укр. — мед — пъяне чоло; серб.— у піано] механи, Певан.,
Црног., 41); дви міешчета пива веселога. Іедан вина,а други panuje,ib.,311;
укр. — Ой через гору бистра стеженька, ой ишла-ж нею (т. е. быстро)
красна панянка, Гол.,IV,66; ср.: Подите, мои родные, на мою свадьбу на мла-
дую, на младую, на глупую, Шейн, Р. н. п., 478; обидня богомольная,
Барс., Прич., 1, 45; Ты Спас и всемилослива богородиця, да прими-тко ты мо-
ленье пустынное (молитву пустынника), Кир., II, III, 47; Ты подай нам
милостыню спасенную ( = дающую подателю спасение), ib., III., 82; IV, 19;
просит стар человек милостыню благословенную (за которую благослов-
ляют), ib., IV, 1; скоро стряпала стряпню я суетливую ( = при которой
много суеты). Барс, Пр., 1,27; Сиротать будут сиротины малы детушки: Будут
детушки на улочке дурливыи, во избы-то сироты да хлопотливыи( = будут
причинять много хлопот), ib., 18, 47; В этом ли сарае колесистом (где
много колес), на этом ли дворе хоботистом (где много хоботов-хвостов,
лошадей, ib., 21. Чист-речист язык вынять. теменем, Кир., III, 82 (говорящий
чисто, которому свойственна чистая речь). Глубокой остров, около которого
можно становиться у берега на самых больших судах. Сюда же случаи упо-
требления прилагательного, заменяемого позднее наречием (ср. выше, стр. 174
et pass.): А и сине море всколебалося, а и быстры реки разливалися, топят
много (вм. многи) бусы-корабли, топят души напрасныя того народу пра-
вославного, Кирша Дан., Кир., V, 45 (= напрасно, в том смысле, как
смерть напрасная = пол. nagła, niespodziewana). Ср. „Спит ум, может быть
обретший бы внезапный родник великих средств“.— Гог., М. д.

литературы, русск. пошлый значит „тривиальный“, „постыло-
обычный“; слово это знаменует разрыв обществах допетровским
преданием, ибо в старинном языке до XVII века включительно
пошлое — то что пошло, повелось, а потому входящее
в нормальный строй жизни, освященное ею и в этом смысле безу-
пречное; здесь прилагательное еще весьма близко к причастию.
Нынешнее влр. дошлый в значении дока, мастер, опытный,
а равно и чеш. došly, умный („muż mudry neb nedošly“, Tom. ze Śtit.)
стоит ступенью дальше от причастия, какое мы находим в старин-
ном „не клените, занеже книгы ветшаны, a умъ молодъ, не до-
шелъ“, Лавр. 209, и современном влр. „умом не дошел“, чем
нынешнее прилагат. дошлый, о хлебе — спелый, о печеном —
выкисший, выпеченный, о звере — выматоревший, долинявший.
Однако и это последнее лишь весьма неточно передается причас-
тием прошедшим, так как в нем время уже стерто.
6. Предлог в отпричастном на -л поддерживает его связь с гла-
голом, и наоборот, имена беспредложные на -л скорее теряют вся-
кое отношение к глаголу. Конечно, есть такие беспредложные и пред-
ложные, между которыми в этом отношении не видно разницы, а лишь
в другом, напр. рослый — высокий и взрослый — совершенно-
летний; однако в большинстве случаев это не так. Сравним, напр.,
мерзлый и замерзлый, мозглый и промозглый, зяб-
лый (говядина, дерево, лето зяблое — в которое хлеб побивает
морозом) и озяблый, горелый („горелым пахнет“—гарью,
„жив здоров, ни горелый, ни больной“, где „горелый“ синоним „боль-
ной“, как в „гореть — болеть“) и π p u(y-, за-, по-)? о p e л ы й (Хри-
ста ради, на погорелых), кипелый (кипяченый, вареный) и на-
кипелый, колелый (дохлый, палый) и околелый, линялый
(о звере) и полинялый и пр.
Этим предложным формам, более близким к причастию, чем
соответственные беспредложные, по степени причастности равно-
сильны такие предложные, к коим трудно или нельзя подобрать
в наличном языке беспредложные, напр. многочисленные отпри-
частные от гл. /&»//а: огрубелое тело, оголелый, загусте-
лый, одурелый, ошалелый, оторопелый, осовелый,
посоловелый, окостенелый, окоченелый, окамене-
лый, обледенелый, заиндевелый, закоптелый, окри-
велый,заплесневелый, осиротелый, наторелый, об-
руселый; an/а: захудалый. Даль сплошь и рядом переводит
эти формы посредством причастий прошедших: „заиндевевший“.
Обойти такого объяснения нельзя; но русский литературный язык
считает эти предложные формы все-таки не причастиями и отделяет
их как от причастий на -ший, -вший, так и от причастий на -л,
способных только к теснейшему соединению с настоящим сущест-
вительного глагола. Из опасения смешать эту предложную форму
с причастием, мы в аппозиции, благоприятствующей сохранению
причастного значения, ставим вместо нее причастие на -ъ, -въ.
Напр., кажется неловко сказать: „человек, возмужалый в тру-

дах и лишениях“ вместо „возмужавший“. Если же ставим в аппо-
зиции такую форму, напр. „поля, запустелые после нашествия
неприятеля“, то принимаем ее за прилагательное, как в „мальчик,
бледный от страха“. Прилагательные на -л, более удаленные
от причастия, мы смело ставим и атрибутивно и предикативно,
напр. говорим „смелый человек“, но и (производя, по вышесказан-
ному, бесчленную форму от членной) „он смел“. В последнем
случае мы не боимся смешать это прилагательное с предикативным
причастием „он смел сказать“. Наше опасение смешать предлож-
ную отпричастную форму с причастием (в силу которого мы от
этого предложного прилагат. вовсе не образуем бесчленной формы
и в случаях, как „он одурел от хлопот“, всегда разумеем при-
частие с подразумеваемым глаг. вспомогат.) вытекает из чутья
близости предложного прилагательного к причастию.
Русский язык, образовавши деепричастия из причастий бесчлен-
ных аппозитивных на -ъ, -въ (пришедшій, давши) и (книжный язык)
сохранивши аппозитивность этих причастий в членной форме (при-
шедший, давший), с другой стороны, чуждается аппозитивного
употребления не только бесчленных, но и членных форм причастия
на -л. Уже в древнем языке случаи аппозитивности причастия
на -л редки или сомнительны. В Изб. 1073, 40: „аште бѫдеть къто-
старъ или немоштьнъ и отънемоглъсѧ ти ( = и) не можеть
чьр'ньць быти... то како тъ можеть покаятисѧ и съпасти?“ при-
частие входит в состав сказуемого: „аште б детъ отънемоглъсѧ“.
Вероятнее аппозитивность формы на -л в случаях, где удобно за-
менить ее нынешним (книжн.) причастием аппозитивным на -ъший,
- вший или деепричастием: „ милостыни, съв(ъ)купилася
( = совокупившися, соединенная) съ постомъ и молитвою, отъ
смерти избавляеть человѣка“ (Новг. 1,60); бѣси въпияху: „кто се
есть царь славы, съ толикою на ны пришелъ (пришедший?)
властию?“ Кир. Тур., Калайд., 38—39. И ту же гора камен[н]а[я}
плоска, просѣлася (вар.:ра[з]сѣлася) въ распятіе (= во время...)
Христово, Дан. Паломн. ред. Норов., 18. Α будетъ невѣста пришла
за него замуж, дѣвства своего не сохранила( = не сохранивши),
и онъ имъ, отцу и матерѣ, за то пеняетъ, Котош., 127. А ежели
за того человѣка невѣста придетъ, дѣвства своего не сохранила,
и тотъ женихъ... къ царю челомъ ударить не ѣздитъ, ib. Да съ
тое березы вешнею водоточью — на дорогу, а на дорогѣ стоять
двѣ березы, выросли изъ одного корени, а на тѣхъ березахъ
грани тесаны, 1600, Ак. отн. до юр. б., II, 461. На сторонѣ...
стоитъ три олхѣ, сростли съ одного коренѣ, и которая олха къ
рѣкѣ Сяси, и на той олхѣ высѣченъ крестъ вновь... надъ ручьемъ
стоитъ ель, наклонна къ востоку, 1678, ib., 161. В последних двух
случаях окончание мн. ч. -ли, усвоенное для всех родов только
причастий, входящих в сказуемое: „выросли“ (суть). В укр. „менша
сестра, літ не дорос л а, та-ж мені Ухать не звеліла“ или „есть
у мене сестра, менша д'мене зросла, от-та мені 1'хать не звеліла
(нар. пес), в обоих случаях глагольные сказуемые предложений,

в коих бессоюзность дает тот же результат, что и употребление
союза: есть у мене сестра, що найменша зросла, отта и пр., Метл., 32.
„Там за Лопаньню, заразь, за річкою, де тепер хороші i великі
хороми, там були озера, очеретом поросли, Квитка, Щира люб.
Буслаев говорит: „Старинные писатели удачно употребляли
прошедшее время изъявительного наклонения на -ль, вместо не-
свойственного нашей речи (т. е. просторечию) причастия на -ший,
напр. „гонъ ( = огонь, хвост) крѣпкой, короткой и неповислой и
никуда на сторону не скинулся (вм. не скинувшийся), или на
спину кольцомъ не завернулся (вм. не завернувшийся), Грам.,
§ 198, прим. 2. Будь не скинулся поставлено атрибутивно,
в таком же грамматическом значении, как повислой, оно не
могло бы иметь возвратного местоимения. Если Б[услаев], называя
не скинулся и пр. прошедшим временем, признает, что здесь при
причастии опущен вспомогательный глагол, сообщивший ему силу
первостепенного сказуемого и выдвинувший его из ряда атрибутов,
то это совершенно справедливо; но в таком случае обороты „гон
не скинулся“ и „нескинувшийся“ грамматически разнородны и не-
равносильны. Некоторую неясность вносит сюда ссылка на § 189,
где сказано: прошедшее время, как причастие прошедшее, может
сочетаться с глаголом настоящего (или будущего) времени.
В таком случае должно отличать предложение главное, обозначен-
ное глаголом, т. е. настоящим или будущим временем, от предло-
жения придаточного, т. е. прошедшего времени, которое
есть не что иное, как причастие, впрочем, с придачею
своего собственного оттенка, потому что это причастие принимается
у нас уже за изъявительное наклонение. Напр. „истокъ за росъ
хвощемъ, стоитъ тихо“ (т. е. как бы заросший хвощом, стоит),
Шуйск. ак. 1677; ...„молода княгиня испужалася, а и больно
она передрогнула, посылаетъ стольниковъ и чашниковъ“
(т. е. испугавшись и передрогнув, посылает), Др. р. ст.; „сскочилъ
съ коня, самъ бьетъ челомъ“ (т. е. соскочив, бьет), ib.; „про-
легла лежит широкая дороженька“, нар. пес; „летал голубь
по долине, сам воркует“, нар. пес; „опомнилась, глядит
Татьяна“; (арнауты) „овладели городскими батареями, бун-
туют“.— Пушк.
Термин „сочетание“ употреблен Буслаевым выше не в том
смысле, в каком мы его нередко употребляем, т. е. не в смысле
соединения в один двух членов простого предложения, напр. гла-
гола и именительного второго, в одно составное сказуемое, а в
смысле известного отношения двух сказуемых, двух предложений.
Но в таком случае, что значит настойчивость, с которою Б[услаев]
смотрит здесь на прошедшее время как на причастие и не что другое?
Эта форма именно потому принимается у нас за прошед. изъявит,
накл., что с давних пор в ней причастие перестало рассматриваться
само по себе, что оно не есть причастие, а теснейшее соединение
причастия и вспомогательного глагола, по предикативной силе
совершенно равное временам настоящему и будущему. В этом

отношении случай „ истокъ заросъ... стоитъ“ совершенно равен
с теми, в которых Б. считает форму на -ль за „самостоятельное
прошед. вр. изъяв, накл.“ и в которых эта форма отделена от
настоящего или будущего союзом: парус вздулся и шумит
(Γρ., § 189, 2). В „опомнилась, глядит Т.“ разница, так сказать,
света и тени между сказуемыми без сомнения есть, и в этом отно-
шении наблюдение Б[услаева] имеет для нас цену; но эта разница зави-
сит не от того, что одно предложение придаточное, в том смысле,
в каком так называют оборот с деепричастием, а другое главное, а
от разницы во времени равносильных сказуемых. Подставивши
вместо этого выражения толкование „опомнившись, глядит“, посту-
пим произвольно, сотрем с выражения печать времени, к коему
оно относится по характеру. Опираясь на такой прецедент, вправе
будем пойти в том же направлении дальше и судить о граммати-
ческих отношениях не потому, как они представлены в данном
случае, а независимо от этого, по их переводам. Напр., скажем,
что главное и придаточное различаются и в случаях, как „скоро
пошла по двору своему, а идет по двору шатается, сама
больно закручинилася“ (Др. р. ст., 1818 г., 150) = пошедши, идет,
шатаясь, закручинившись. Между тем в былинных стихах не три
действия представлены обстоятельствами четвертого, а все четыре
в предикативном отношении равносильны. Замечу еще, что второ-
степенное с нашей точки и выражаемое нами безглагольно в ста-
ринном языке может быть обозначено не только так, как в „истокъ
заросъ, стоитъ“, но и обратно, так, что нашему причастию
соответствует глагол в наст. вр. Так, в начальной формуле купчих
XVII в.: се язъ N, живу своимъ дворомъ ( = живущий), продалъ
есми... (Ак. отн. до ю. б., II, 435—445).
Здесь русский язык весьма заметно отличается от польского
и чешского.
В польском, по возникновении деепричастий из причастий на
-ъ, -въ, эти причастия становятся редки и затем совсем исчезают.
Уже в XV в. они встречаются не часто: s winą piąćnadzieścia
oblawszą (т. e. obław sią — облѣявъ CA) czirwonośćią, to jest se
sromem wrócić ima, 1449, Ks. Ust., 70, где, однако, может быть
уже и деепричастие; позднее „wielka liczba chrześćian, bezbożnie
żywszych i bez pokuty umarłych“ (из книги, печатанной готич.
шрифтом); bywszego (Linde, bywszy), II, Лавровский, Об этимол.
особ. стар. яз. польск., 42. Взамен этой потери членные формы
на -л, в качестве атрибутов и аппозиций, и доныне сохраняют
причастное значение: Gdyż wszystki ustawienia i statuta układają
rzeczaam a dziejaam przydącym (приидущим, будущим), nie prze-
minąłym (минувшим), chcemy..., 1449, Ks. Ust., 15 = gdyż statuta
nie są ani mają być przypisany rzeczam minęłym (ib.); iże przeko-
nany w sądzie zyskałemu (выигравшему) maa dosyć uczynić,
1449, ib., 17; obyczaj jest w sądzie Polskem, iż sądzia, ot kogo
otzywają (на решение коего апеллируют), pirwiej niechce ani ma
swego bronić skazania, aliż pirwiej przes stroną otezwałą (апел-

лировавшею стороною) trzy grzywny alibo kunie łupieże, to jest
kożuch, jemu bądą dany, ib., 70; o dąbiech... przy których kole 'wo-
dach ciekących, urosłych (выросших),, ib., 74; woźny... kmieci,
co kole jich jest niestałych (неявившихся), każdego janym
wołem pocądzać może, ib., 28. В нынешнем языке, кроме выше-
упомянутых прилагательных, причастия прошедшие: majętność, w
zastawie do ciebie przepadła (имение, доставшееся тебе в ка-
честве залога); syn jego, jeszcze na ten czas nie zarósł у (не
обросший бородою); ogień, wybuchły z iskry (вспыхнувший);
człowiek, niedawno zmarły (умерший); ciasto dobrze wykisiałe
(выкисшее); „ziemia wyschła, wypragła, wyprzała (высох-
шая и пр.) и мн. др.; ныне — исключительно от глаголов пред-
ложных средних, как zstarzały, znędzniały, zniszczały, wywietrzały,
zdrętwiały, zmężniały, zniewiesćiały, szdźiećinniały, zwątlały и пр.,
соответствующие не столько нашим, как устарелый, сколько
нашим устаревший. Этих причастий не следует смешивать
с теми, которые уже лишены отношения к прошедшему времени
и передаются нашим причастием настоящим или прилагательным
отпричастным: ciało, podległe chorobie (подлежащее, подвер-
женное). Подобное употребление прич. на -л членных в стар,
запада, и южн. русск. письменном яз.— из польского: ,а мое
зась войско, зосталое (= оставшееся) подъ Берестечкомъ...
сами безъ орди..., знявшися, просто пойшли“, Лет. Самовид., 26.
В чешском, хотя членная форма прич. прош. на -ъ, -въ и упо-
требительна (prohravšim, roztrhavšich, Zikm. Skład., 679, Hattala,
Srovn. Ml., 95), однако и членная форма на -л в значении при-
частия, по-видимому, не менее употребительна, чем в польском:
lidu, dobre na mori bojovati zvyklėho (привыкшего); slovo, z
rozumnych ust pośle (исшедшее); zrnce, dfive za h y nulė (погиб-
шее), vzrostlo и пр., Zikm., ib., 662—4.
7. Весьма вероятно, что некогда предикативное причастие на
-лъ не только свободно могло сочетаться с ѥсмь, бѣхъ, быхъ,
бѣахъ, бѫдѫ, но и с другими глаголами, допускавшими соче-
тание со вторым именительным причастий. В то время, с одной
стороны, в этом отношении не было разницы между причастиями
на -лъ и другими причастиями, с другой — между к емь и проч.
и другими глаголами, способными быть частью сказуемого, была
только лексическая, а не грамматическая, не формальная разница.
Но уже в древних памятниках весьма редки примеры, подобные
следующим: «рече господь: иже сть на МА твьрдъ срдцмь, да
ѣсть мяса и вино пиють, аще чюеться къ богу прѣдалъ“,
XII в., Срезн., Свед. и зам., LII, 109; «се же створи Святославъ
одинъ безъ Олга и творяшеся добро учинилъ, а на болшюю
пакость Олгу и собѣ“, Лавр., 207. Ср. серб.—ко виђе, чини
c' не видно, „Ко чујаше, не чуо се чини“, нар. пес. Ср.
Пев. церн,, 6. Быть может, впрочем, «творяшеся учинилъ“ следует
принимать уже не за одно составное сказуемое, как «творяшеся
учинивъ“, а за Два «творяшеся, учинилъ сть“. По крайней мере

в более позднем языке такому пониманию следует отдать реши-
тельное предпочтение.
„А идет по двору шатается,
Сама больно закручинилася“.
Увидавши ее, сын спрашивает: „что ты, сударыня, идешь
закручинилась?“ (Др. р. ст., 150). Буслаев объясняет: „т. е. за-
кручинившисьв (Γρ., § 189); но следует читать „идешь, закручи-
нилася“, т. е. предполагать ощущение глагола, в то время состав-
ляющее уже правило.
Общий вывод тот, что русский литературный язык, переведши
атрибутивное и аппозитивное причастие на -лъ в область прила-
гательного и ограничивши это причастие кругом предикативности,
в самом этом кругу дает причастию -л сочетаться не со вспомо-
гательными глаголами в обширном смысле, а лишь с немноги-
ми формами глагола существительного, позднее с одним насто-
ящим.
Вытекающая отсюда исключительность положения настоящего
времени существительного глагола указывает на то, что в нем
язык возвысился до понятия чисто формальной предикативной
связки (ср. Введение, стр. 117—119).
8. Сочетание причастия -л с настоящим време-
нем есмь и пр. А. В стар, русском вспомогательный глагол обы-
чен здесь во всех лицах, не исключая 3-го ед. и мн., притом как
перед причастием, так и после него: не вѣдѣ, у кого ѥсмь купилъ,
Русск. пр. по сп. XIII в. (Русск. дост., 1,36); взялъ ѥсмь... то же
•семь не даромъ далъ, Духовн. Новг. 1270 (Срезн., Свед. и зам., IV, 38)
и т. д. в последующие века, напр. купилъ есмь, 1527, Ак. отн.
до ю.б. Далъ сми (с XIII в.?): „брате, являю ти, на Ольго-
вичи есми ходилъ къ Чернигову и на Олговѣ есми стоялъ и много
есмь имъ зла учинилъ и землю ихъ повоевалъ есмь“, Ип., 37 (255);се
я кн(я)гиня Ольгкирдовая Оульяния оуставила сми.., ок. 1377,
Срезн., Др. п., НО; позволил есми, Полоц. гр. 1396(?), ib., 129
(ib. писана бысти); позычилъ есми, челоб. Констант. Острож. 1508,
А.З.Р,ІІ, 57, так и позднее до XVII в. включительно, рядом с ѥсмь:
промѣнилъ есми (1612), продалъ есми (1666) и пр.
Далъ си — с древнейших памятников и до XVII — XVIII вв.:
кдѣ си в(ъ)зялъ, Русск. пр. по сп. XIII в. и пр. Б. м., уже в
XIII в. на Волыни, задолго до начала польского влияния, появля-
ется -лъ ѥсь. Если бы эти формы внесены были в Ипатьевскую
летопись позднейшим переписчиком, то они встретились бы раньше
рассказа о событиях второй половины XIII в.: ,Брате! ты мене
ни на полону ялъ, ни копьемь мя еси добылъ, ни изъ городовъ
моихъ выбилъ мя e с ь, ратью пришедъ на мя, оже сяко чиниши
надо мною. Ты ми братъ есь“, Ип., 214 (593); „реклъ ми есь былъ,
в ляхохъ коли есмь (=есми, т. е. есмы) былѣ“, ib., 215 (594);

князь ти молвить: с чимъ есь приѣхалъ, повѣжь, ib., 217 (598);
осе пакъ мой, рци, отець, а твой стрый, лежить во епископьи
у святой богородици в Володимирѣ, а много-ль есь над нимь
свѣчь поставилъ? что есь далъ, который городъ, абы то
свѣча была? ib., 218 (601); аже чего еси хотѣлъ, чему есь тогда
со мною не молвилъ при царѣхъ? Α повѣж ми то, самъ ли есь
въ Бѣрестьи сѣлъ своею волею, цили велениемь отца своего,
а бы-мь вѣдомо было, ib., 224 (611). Так же и при сочетании
с сущ. и прилагательным: ты уже не братъ еси брату своему, но
ратьный есь ему, ib., 199 (503), под 1261 г.; „жалую, рци,
богу, и тобѣ, за не ми, рци, есь по бозѣ братъ ми есь старѣйший“,
ib., 224 (611). В звуковом отношении с этим сь равносильны
в том же памятнике мь из ми и ть (сходное с пол. — ć в to-с,
но не заимствованное): Левъ рече Володимѣру: „тако и гораздо,
оже еси далъ; мнѣ под нимь ци искати по твоемь животѣ? А вси
ходимъ подъ богомь. Абы-мь далъ богъ и своимь мочи изволо-
дѣти въ се время“, ib., 213 (591); абы ты, господине, здоровъ
былъ, а болшая-мь надежа по тобѣ, ib., 214 (593); и нача молвите
(Володимеръ) княгини своей и бояромъ: „хотѣлъ быхъ доѣхати
до Любомля, за-не досадила-мь погань си“ (т. е. татары), а чело-
вѣкъ есмь боленъ, ни я с ними могу повѣстити... а прояли-мь
уже и на печенехъ (=укр. вони мені до печінок доняли, ѵ. вони
мені вже в печінках сидять), 214 (522); нѣкто отъ слугъ его
(Данила короля) вшедъ нача повѣдати сице: „о господине! людье
кацѣ-се (укр.— якісь) ѣдуть за щиты со сулицами, a конѣ сними
поводьнии“. Король же отъ радости воскочивъ... рече: „слава
тобѣ господи! то-ть Василко побѣдилъ Литву!“ ib., 200 (566); не
отдать еѣ (Изяславы) неволею ни за кого-же, но кдѣ будетъ кня-
гинѣ моей любо, туто-ть ю дати, ib., 216 (595); слуги... повѣдаша
ему: „владыка, господине, приѣхалъ“. Он же рече: „который вла-
дыка?“ Они же повѣдаша: „Перемышлеский. Ѣздить отъ брата-ть,
ото Лва“. Володимѣръ же бѣ разумѣа древняя и задняя, на што
приѣх(ал)ъ, посла по него, ib., 218 (600). Во всем этом слышится
живая го-западная речь XIII в., уже, я полагаю, кое в чем
отличная от тогдашней речи Приднепровья. Между прочим, частица
ци (вост. укр. чи) и теперь от Брестского у. Гродн. г. и далее
на юг в Галичину.
— Далъ сть: рекоша, яко Кій есть перевозникъ былъ
(Лавр); Павелъ училъ есть языкъ Словѣнескъ и поставилъ есть
епископа (ib.); умьрлъ есть (ib.); то есть было преже дѣдъ на-
ших, Ип., 38 (256); Батый воротилъся есть изо Угорь и отрядилъ
есть на тя два богатыря возискати тебе, Манъмана и Балаа, ib.,
180 (528) и пр.
— Дала ѥсвѣ: рядили (вм. ла) ся есвѣ, не с(ъ)творила ѥсвѣ,
рекла есвѣ, Поуч. Моном. Лавр.,, 245; се есвѣ зачала дѣло зло,
a свершивѣ до конца, Ип.; 25 (235); есвѣ рекла, ib.; 57 (291);
позвалѣ (=ли) есвѣ оба, ib., 77 {329) и пр., позднее— ѥсва; язъ
и-своимъ братомъ Скиркгаиломъ... то ѥсва по слову учинила и

доспѣла ѥсва манастырь... и прилучила ѥсва к церкви по в ки..,
Грам. Ягайла 1387, Срезы., Др. пам., 267.
— Дала ста: повѣдаша ему, яко два кудесника избила
многы жены... и пришла еста сѣмо, Лавр.1, 75 (2, 171); како еста
была у брата моего, тако же будета и у мене, Ип. 23 (231);
того васъ есмь бороня и не правилъ себе, оже мя переобидила
и... бещестье на мене еста положила... то-ти ни мнѣ еста не
управила, еже рекша, но богови, ib., 61 (297—8) и пр.
— Дали смъ (с ъ), если и встречается в русск. памятни-
ках, то очень редко. Обыкновенно -ли ѥсмы, не позже чем
с XIII в.: платили ѥсмы, тѣхъ (треѥ двор(ь)ць) ся ѥсмы отступили,
потаили ѥсмы, Новг. Гр. 1262—1263. Так и продолжается в XIV
и XV в., с одной стороны, в памятниках западных и южных
(умыслили ѥсмы, нялися ѥсмы и пр., гр. Ягайла 1387, Срезн., Др.
пам.; дали ѥсмы, Галиц. гр. 1398; учинили ѥсмы, Галиц. гр. 1401),
с другой — в северных и восточных ( ѥсмы положили, Новг. гр.
1371; послали ѥсмы, догов, гр. Дм. Ив. 1372 и пр.). Иногда:
есми цѣловали, что есми взяли твоего, а то ти возворотимъ, Ип.,
25, 30 (рядом с есме) и так довольно часто еще в вр. грам.
XVII в. (поручились есми, выручили есми, 1678, 1690, Ак. отн.
до ю. б. II, 813—818 и пр.). Дали сме: се есмы путь замыс-
лили великъ... хрестъ есме цѣловали, Ип., 31 (244) и пр.; сме
дали, Новг. гр. 1264; приготовилися есме были и рекли есме,
есме не чювали, Риж. гр. 1300, Срезн., Др. п.; скончали сме,
Риж. гр. 1405; сме послали, Полоц. гр. 1405. В XIV в. в вр.
пам. появляется ѥсмя: с тыхъ ѥсмя спустили на зень, Новг. гр.
1375, Срезн., Др. п.; так и в следующие века до XVII включи-
тельно: всѣ есмя порутчики, поручилися есмя по N (1642—1667,
Ак. отн. до ю. б. II, 87 et pass.). Не позже XIV в южн. и за-
падн. пам.— смо (Ср. мои „Зам. о мр. нар.“, 15—8): дали смо,
гр. Подольск, кн. 1375, Срезн., Др. пам.; продали смо, гр.
Холмск. кн. 1376, ib.; есмо писали, Полоц. гр. 1465; продали
есмо, Вилен. гр. 1512 и т. д.
— Дали ѥсте в Лавр., Ип. pass.: ѥсте присылали, Новг. 1294,
ѥсте были, Новг. гр. 1297; позднее, вероятно, одновременно с
ѥсмя, вр. естя.
— Дали суть: что суть въдали, покрыли суть, наяли суть,
Лавр. Ип. pass.
Крайне ошибочно думать, что это сочетания не русские или
только книжные, занесенные извне.
Б. „Эти описательные формы, говорит Буслаев, удержались
в нашем языке до позднейшего времени потому, что 1-е и
2-е лица ед. и мн. вспомогательного глагола, потеряв силу
глагола, означали лица и употреблялись, таким образом, вместо
местоимений 1-го и 2-го лица, т. е. есмь вм. я, си вм. ты.
Потому в позднейших памятниках при вспомогательном, глагоде
1-го и 2-го лица реже употребляется личное местоимение, нежели

в древнейших; сличи, напр., „дала есмь“, «ночевала есми, была
есми“ (Домострой) с „ты пробилъ си“, „ты лелѣялъ еси“ (Сл. о
п. И.), Гр. § 177, пр. 1. На это замечу, что примеры эти не-
удачны, так как причина употребления личного местоимения в „ты
пробилъ си“ заключается в том, что на это слово падает сила
речи, что оно знаменательно и его отсутствие изменило бы смысл
выражения. В таком случае личное мест, стоит и в языке
XVI—XVII вв., напр., се азъ продалъ есми (Ак. отн. до ю. б.
II, 402, 1666 г.), се язь да язъ... продали есмя..., а вместо этого:
се азъ N продалъ я (1690—1691, ib., 281, 405), се азъ... да язъ...
продали мы (1680, ib., 464). У потребление- ю с м ь вм. язъ можно
усмотреть разве в случаях, как „Язъ князь великий Олегъ Ива-
новича сгадавъ ѥсмь (т. е. сгадавъ язъ, с язъ плеонастич.) съ
своимь оцемь съ владыкою... далъ ѥсмь“, гр. Ряз. 1356, Срезн.,
Др. п. Утверждение, что есмь, еси теряют с течением времени
силу глагола, должно быть изменено таким образом: слова эти те-
ряют вещественное значение, становятся формальными, но оста-
ются все-таки глаголами, предикативными связками, и, даже опус-
каясь, сообщают причастию предикативную силу. Об одном случае,
когда -те из ѥсте действительно хоть не становится самостоя-
тельным местоимением, но входит в состав местоимения, будет
сказано ниже. Так как опущения есмь, еси и пр. с течением
времени становятся все чаще, то все чаще становится необхо-
димо употреблять местоимение личное как чисто формальное слово,
как знак лица, не вносящий в предложение никакого веществен-
ного содержания. В „язъ дала ѥсмь“ „язъ“ может стоять, по-
тому что с этим словом может быть связано значение „я, а не
другая“, но может и не стоять; но в „я дала“ „я“ должно
стоять во всяком случае, так как без него лицо сказуемого не
будет обозначено. Таким образом, употребление личных место-
имений при прич. -лъ по направлению к нашему времени учащается,
и в этом прогрессе никакой век из средних между нашим време-
нем и временем древнейших памятников русской письменности не
составляет исключения.
В. Так как имя вообще, а в частности причастие, само по себе
есть третье лицо, то легче всего- не ставить вспомогательного гла-
гола именно в 3-м лице. В этом различные языки сходятся между
собою более, чем в опущении глагола в других лицах. Так,
в санскрите 3-е л. глагола ас-(= с) опускается при прич. страд,
на -та, прич. прош. на-вант, причастия на -тар (=латин. tur-us),
которое с асми и пр. получает значение будущего: датасми
(— датар асми), датаси, но в 3-м лице трех чисел — именит, пад.
муж. р: дата (ед.), датарау (дв.), датарас (мн.) без соответствен-
ных форм глагола а с означает datums, -a, -um est и пр. Подобно
этому и в новоперсидском (Bopp, V. Gr., § 513, 627, 646).
Так и в славянских наречиях отсутствие вспомогательного с
вообще и в частности в сочетании с причастием -л начинается с
третьего лица ед. ч. Случаи отсутствия этого лица встречаются

уже в ст.-слав. памятниках, напр. часты в Супр. рук, (Miki., V. Gr.f
III, 170, IV, 801; Бусл., Γρ., § 202, пр. 1). В хорут., серб., болг.
опускается только сть, а не другие лица., В польском теперь
при byłem, byłeś, byliśmy, byliście, в 3-м лице возможны только
формы był, byłi, с опущенным jest, są. Хотя это опущение встре-
чается уже в XIII в. (poczta mo matka matka moja, 1290, Maciej. Dod.,
4), но еще и в XV, XVI обычны случаи наличности глагола: skarżył
jest (1449, Ks. Ust., 43), gdy niewiedzą tego, jest jen go ranił
(ib., 53 = иже сть й ранилъ), jest go uranił (1503, ib., 34), zap-
rzał się jest, ib., 38, obykli są, 1449, ib., 45, są zbiegli, ib., 57;
wyszli są, ib., 58.
Отсутствие сть в русских памятниках, начиная с древней-
ших, столь часто, что излишне было бы умножать примеры. До-
вольно указать на надпись Тмутороканского камня („Глѣбъ князь
мѣрилъ море по леду“, 1068 г. Срезн., Др. пам. р. п., 15), гра-
моту 1192 (ib.), Смоленскую грамоту 1224 (умьрлъ, та два были,
ѣхали). В Новг. грамотах XIII—XIV вв. сть при -лъ опус-
кается уже постоянно, но си, сме удерживаются. Есть
случаи опущения сть при удержании суть: „дивно ли, оже
мужь умерлъ в полку ти? Лѣпше суть измерли и роди наши“,
Моном., Лавр.,, 245. Впрочем, и опущение суть уже в XIII в.
(гр. 1229, 1284 и др.) обычно. Опущение ста: а иже-то роспус-
тилася малжена... что тѣмъ опитемья? Впраш. Кюр., Калайд., 192.
Сравнительно реже, но тоже обыкновении опущения 1-го л. ед.
ѥсмь: язь далъ рукою своею, ИЗО г. Срезн., ib.; не язъ почалъ
братью бити, но онъ, Лавр., 33; ци я се сотворилъ ли въ моемь
городѣ? я ся самъ боялъ, ib., 113; язъ ялъ ворога вашего... язъ
вашъ царь, Новг. 1, 27 и пр. (Бусл., Γρ., § 187, пр. 2). Еще
реже в этих памятниках опущены глаголы вспомогательные в дру-
гих лицах: вѣ даяла, Лавр.,, 245.
Г. В вр. говорах еси при -лъ (кроме нижеупомянутых слу-
чаев „гой еси“), встречавшееся в памятниках письменных и пес-
нях еще в XVII в. (побѣжалъ еси, собака крымской царь, не
путемъ еси, не дорогою, п. Рич. Джемса), теперь, по-видимому,
исчезло. Есть с -лъ изредка, как архаизм. Бусл. (Γρ., § 202,
пр. 3) приводит из Рыбн. II, ПО: „либо батюшко мой помер есть“.
Ср. также: буйны ветрышки ведь e да поразвились, уже вкруте
тут волна да расходилася, Барс, Прич., 1, 261. Уже в XVII в.—
(мы) дали есть (Пам. ст. р. л-ры, II, 415); (они) есть поѣхали изъ
града вонъ (ib., 314). Это e (ср. есь(ть), есть) при прич. -лъ
и в значении 2-го л. ед. и мн.: не устали твои белый там рученьки:
не работушку сегодня работала е, за кудрявой деревиночкой
стояла все, Барс., ib., 41; где тонули ведь вы e да на синем
море, ib., 261; как полное сказуемое и как связка при сущ. и
прилаг. есть, свр. есь и есть — во всех лицах ед. и мн.: я
есть, мы есть, они есть (Бусл., § 202, 2, пр. 3); я вдова теперь
e да молодешенька, Барс, ib., 25; я не знаю, кое день, кое тем-
ная e ноченька, ib., 12; ой скажите... ужо где да e спацьлива

моя матушка, ib., 85; есь ли в живности сердечно у их дитятко?
ib., 88; на словах оны купцы да ведь учоныи, на лицо оны ведь
e да все ласковый, ib., 25, Иногда — плеонастически: я не брез-
гую ведь смерть да душегубица я не ( = ни) нищим ведь есть
да не прохожим, ib., 4; Сама знаю, сама ведаю, што ты есь да
снаряжаешся, как во эту во дороженьку, ib., 45.
Д. В восточном укр.— еси и в песнях, и в просторечии: сотво-
рив еси, Квитка; казав еси, Метл., 111 (ib. „казав же ти“); реже
есте „а те й забули єсте, що пан справник повелівав“, Квит,,
Коз. д. То же и при именах в сказуемом: „Харькове, Харькове,
славний еси город, та нічого в тобі їсти“, Купала на Ивана, 11.
3-е л. ед. есть, e при причастии на л постоянно опускается,
несмотря на то, что оно при именах встречается чаще, чем в влр.
говорах и литерат. языке: „Ой чи есть ясний місяць на зорі, ой
чи есть господарь на дворі?“ Метл., 137 (ясный ли это месяц,
или...); не есть бо то лебедочка, тож моя Марусенька, ib., 175;
ой не есть то братик, татарчук, що продав сестрицу за канчук
(Сб. пам. свз. кр., 212); мужича правда есть колюча, Котляр.
2-е л. мн. ч. есте изредка встречается при именах („просимо у
господу, коли справди добрі есте люде“, Куп. на Йв., 45); но при
прич. лъ его не слышно, равно как и 3-е л. мн. ч.
Е. В северо-западных пределах укр. наречия находим следующее:
а) 1-е л. ед. ч. в виде -м: еще-м я молодий не зрадив никого
(Сб. пам. свз. кр., 149) и рядом с этим отсутствие этого знака:
Ой не жаль же мні трусёвого пера, що я e (=пол. со'га je) упустив,
оно мні жаль те! дівчини, що (пол. со'т) лайдакови спустив,
ib., 150.
б) 2-е л. ед. ч. есь: ой ти дівчино перебурниця, много есь
перебрала (Брест, у. Грод., ib., 147); ой казав же есь, муй ба-
теньку, що не забудеш ти мене, ib., 204, Ср. выше (стр. 247)
в Ип. л.
в) 3-го л. ед. не слышно, как и в вост.-укр.
г) 1-е л. мн.: казали єсьмо?-сьмо?
д) 2-е л. мн. -те (из есте) в Кобрин. Брест, у. Гродн. г.
заслуживает внимания. Несмотря на свою энклитичность, оно мо-
жет показаться знаменательным словом и сказуемым: постійте,
гуси, я вас запитаю, з якого ви-те (пол. z jakiego sćie) краю? чи
не с того ви-те (пол. s tego-śćie) краю, скіль я милого маю, Сб. п.
свз. кр., 55. Оно же при прич. -лъ: уже ви-те нагулялися по
полю, ib., 152; чи варто, шоби ви-те слухали, ib., 31. В польском
здесь, как и выше, -śćie или вовсе без личного местоимения
(juźeście, żebyście, abyście zrobili), или с ним, но вовсе не непре-
менно наклоняясь на него: со ście wy zrobili. В обоих случаях те
в ви-те очевидно из ю с τ е. Сначала не есте становится
местоимением, а, наоборот, достигши формального значения связки,
оно, сливаясь с местоимением, сообщает этому последнему копу-

лативную силу. Однако, так как местоимение личное не всегда
было лишь формально, то с забвением своего происхождения это
-те ассимилировалось местоимением и в одних случаях почти,
в других совершенно лишилось предикативной силы, ставши
частью личного местоимения не только там, где оно есть лишь
формальный указатель лица сказуемого, но и там, где оно есть
знаменательное слово. В и - τ e стоит в обращениях при звательных
п. мн. ч.: ви-те, хлопци ΜΟΪ, новобранцї ΜΟΪ, заспивайте теї' пісни,
що чвподобная мні, ib., 16; ΜΟΪ-Ж ви-те оба соколи! чи не були
у моюй стороні, ib.; ΜΟΪ-Ж ви-те хлопци, вибрани молодци! заки-
дайте сітьку.., ib., 26; ой ΜΟΪ-Ж ви-те вороги! не переходьте до-
роги, ib., 201; ΜΟΪ-Ж ви-те три ангели! чи не бачили сина мого?
ib., 210. Я думаю, что здесь в ви-те еще есть след копулатив-
ности и что первоначально здесь обращение состояло не из зва-
тельного, стоящего вне предложения, а из полного предложения,
в коем подлежащим было вы, а ю с τ e связкою; но в следующем
ви-те стоит при глагольном сказуемом, с явственно обозначенным
2-м лицом мн. ч., так что если бы копулативность -те не вполне
уже выветрилась, если бы оно не стало совершенно бессмысленною
привескою местоимения, то не могло бы быть терпимо: ой воли
ΜΟΪ половенькиї, чем - ви-те не орете, ib., 19; братки-ж ΜΟΪ,
соловейки, прибувайте-ж ви-те до мене, ib., 54, как в свр.
„ты есь снаряжается “. Что до мнения, что в „ви-те хлопци ΜΟΪ“
стояло ѥсте еще как связка, то и в влр. былинах еси и естя
имеют подобное же значение в обращениях. Конечно, эти слова
сначала согласовались: „гой еси ты богатый гость, Соловей сынъ
Будимировичь!; а еси государь нашъ, Крымской царь!; охъ, вы гой
естя мои сильны могучи богатыри!“ Но естя здесь не при-
слонилось ни к какому слову, как случилось в укр. с -те, и вы-
теснено словом еси, которое стало ставиться и со множествен-
ным числом: „гой еси вы гости корабельщики!“, „гой еси вы люди
работные“, „а и гой еси вы удалы добры молодцы! гой еси вы
нянюшки и мамушки!“ Еще далее идет смешение лиц в „гой
еси ты есми царь Саулъ“ (Др. р. ст., 253). В этих влр. при-
мерах я не могу заметить никакого стремления языка употреблять
формы вспомогательного глагола с вместо личных местоимений
{Бусл., Γρ., § 187, прим. 1), ибо как же обозначать лица формами,
в коих отношения к лицу смешиваются и затемняются? Между
тем Буслаев и в обращениях „гой есть вы...“ как будто считает
есть за обозначение лица, хотя оно и не нужно при вы. По
крайней мере указавши на такие обращения (§ 202, прим. 4), он
прибавляет: „в Азбуковниках есмь, еси объясняются местоиме-
ниями я, ты, следовательно, только как знаменатели лиц: 1-го
и 2-го“ Это должно бы служить прибавлением к § 187, пр. 1.
Составители азбуковников могли быть правы, заявляя о факте, что
ѥсмь далъ значит „я дал“. Мы из такого соответствия можем
вывести заключение, что часть функций ѥсмь перешла на я,
m не вправе заключать, что когда-либо ѥсмь принималось за

местоимение 1-го лица. В „гой есть вы“ на месте глагола в 2-м л
мн. стоит общая замена лиц этого глагола, с чем ср. «каково про
тебя сказывали, таков ты и есть“ (Бусл., Γρ., § 202, пр. 3). Как
в случаях «я есть...“, так и в обращениях „гой есть вы...“ есть
может служить не знаменателем лиц, а лишь знаменателем пре-
дикативного отношения, которое, впрочем, в „гой есть вы“ на-
столько же забыто, насколько в „ви-те хлопци ΜΟΪ“. Так в нем.
wir sind лишь 1-е слово служит обозначением лица, тогда как
2-е (первонач. 3-е л. мн.) стало темою1.
По поводу зап. укр. -те в ви-те здесь можно упомянуть
о влр. областных частицах такого же происхождения: с те из
ѥсте („кушайсте“, по-видимому, с оттенком вежливости, подобно
множественному числу местоимений и глаголов вместо единствен-
ного) и -ста из 2-го или 3-го л. дв. ч. ста. Это -ста, по-
видимому, еще сохраняет отношение к двойственному числу в за-
гадке „два-ста (т.е. с τ а) бодаста (рога), четыре-ста хода ста
(ноги), один хлебестун (хвост)“ и теряет его в „здорово-ста“,
„спасибо-ста“, „пожалуй-ста“, где оно сообщает оттенок вежли-
вости, „Ну-сто, смотри же! Не та бѣда, инъ другая“, Путеш.
Лукьян., 63. Объяснение Даля (Слов, ста), по которому это
частица, усиляющая слово или означающая вводную речь, идет
не к вышеприведенным примерам, а разве к следующему: „хо-
зяйка-ста не хочет; она бает: „я-ста и в дом не пущу его“ (ib.),
Миклошич считает -ста темным, но, упоминая о нем при пере-
числении местоименных частиц (V. Gr., IV, 152), находится на
ложном следу. Что касается до укр. -мо, -м, -те в ну-мо!
ну-м, на-те, ке-те (дайте), геть-те (прочь), то они, как
и соответственное им в других славянских наречиях (кроме поль-
1 Что такое гой? С самого ли начала простое восклицание (как укр. гей)
или же первоначально имя, одного корня с жити? От решения этого вопроса
будет зависеть определение синтаксической роли остальных слов, кроме гла-
гола в „гой еси ты“... Не подлежит сомнению, что впоследствии гой прини-
малось за равносильное с ой (Ой же вы еси воры разбойники, Да ой же вы
еси подорожники, Кир., II, 187), ох (Ох вы люди, люди добрые, ib., 1), ай
(А(й) еси государь нашь крымской царь (П. Рич. Дж.). Но ох стоит и рядом
с гой: „Ох ты гой еси, родимой милой батюшка*; „Ох вы гой естя, мое три
царевича“, ib., 34—5. Проф. Ягич находит сходство между „гой еси“ и очень
употребительным у Дубровницких поэтов жими, жимити, жимит, жимт,
жинт (из жив-ми-ти) при уверениях: жими ма]'ка, жими братац! жи-
ва ми душа“, т. е. „тако ми жива...“ (Aren. f. Sl. ph., II, 167—168). Согласно
с этим, изьявительное в „гой еси“ имело бы оттенок желательности, вроде
того как в укр. пожеланиях при упоминании о 2-м л. (.ты сам здоров знаєш
що...) и о 3-м лице: „N (бодай здоров) не забуде“, „Чого брехать? нехай
наш пан здоровий буде, Він сам и без собак сю панщину одбуде“ (Артемов.
Гул.), причем условное сочетание (если будет здоров, то...) не необходимо; (об
умершем:) „N (нехай царствіе ν. „хай ему земля пером) мовляв...“ Такие по-
желания первоначально могли находиться в связи с верованием в возможность
изурочить одним упоминанием имени не в добрый час, если при этом не будет
выражено противоположное желание, „вона (невроку) дуже гарна“, „невроку“,
я думаю, = не уроку“, т. е. (упоминается) не для того, чтобы изурочить,
dat. com modi.

ск. naś-ći, где ś только из 2-го лица, a сі = ти), суть окончания,
отвлеченные от глагола и никогда не бывшие самостоятельными
глаголами (Miki., V. Gr., IV, 156).
Ж. В го-западных укр. говорах сочетание причастия -л с ѥсмь
имеет такой вид:
В 1-м л. ед.: орав-jeM (с j в вм) и оравшем (без j);
последнее встречается рядом с первым в галицких изданиях, слы-
шится и в Подольской г.; ж. и ср. о рал а-м, орало-м. Из
орав-jeM—орав-jiM, орав-ім (Ср. Ogon., $tud., 144); из
орав-ем — орав-им (ib.). В поуч. Мономаха (Лавр., 105 (242),
„то я творилъ емь“, как единичный случай, скорее похоже на
описку. Жен. ходила-ям (Ogon., ib.), т. е. я-м (я м; я ѥсмь)
ходила. У гуцулов лишила-сми, Голов., п. III, 39 (из сохра-
нившегося с ми, формы 1-го л. ед. ч., хотя и древней, но, по-
лагаю, более новой, чем ѥсмь, и только через эту последнюю
примыкающей к основн. а с м и), и „за то-сме го убив“, ib., 40;
там-сме гадав зимку зимовати, ib., 60; e в см e, б. м., есть
следствие особого произношения среднего и, примеры коего встре-
чаются и на востоке Украины; но ввиду формы 1-го л. ед.
jiв-CMO (Og., ib.) — м. б. и смешение с 1-м л. мн. Относительно
отмеченной тоже у гуцулов форма був- х и сложных с этою
дивив- х-си-сми, косив- х-сми (Og., ib.) см. ниже.
2-е лицо в галиц. орав-есь, откуда орав-jicb, оpав - ісь;,
без j—орав-есь, откуда орав-ись (Og.), ж. и ср. оралась,
оралось; в карпатском говоре, по Головацкому, с твердым е.,
Рядом с этим, как и в вост.-укр., с опущением глагола: де-ж ти
гадав, Гол., п. III, 60.
1-е л. мн. орали-сьмо, в карпатском говоре оралисме,,
сме се збули (Гол., III) и орали-м (Голов.). 2-е мн. ора-
лисьте (-сте в карп.). В 3-м л. при причастии -лъ глагол, как
и на востоке, постоянно опускается, между тем как в других
случаях обычно не только 3-е л. ед. („ци e там добре?“, карпат;.),
но и совершенно вышедшее из употребления в вост. укр. 3-е л.
мн.: „сут в вас волойки у три радойки“, Голов., п. II, 4; ой дома,,
дома, у маштарні сут, ib., 70; там ще други сут двери, Казки
Игн. з Никлович, 24. -е м (ем), e с ь (есь), а после гласных -м,
-съ, -сьмо, -сьте, оставаясь постоянно энклитическими, как и
в польском, присоединяются и к имени, местоимению, наречию,
союзу, которые предшествуют причастию -л: аж-ем здоровійший
став, теперь-есь всіх побив и пр.
Понятие заимствования не исключает ни предварительного рас-
положения именно к такому заимствованию, ни стремления асси-
милировать заимствованное, изменяя его известным образом,
свойственным родному языку. Поэтому нельзя утверждать, что
був- м и быв- м возникли в зап.-укр. говорах совершенно:
самостоятельно, так как фонетически отличны от пол. byłem.
Другого рода звуковое отличие от польского представляет
форма, встречаемая в стар, западнорусских памятниках, именно}

-ом ö укр.: „обваровалом ся“ (я остерегся, в письме к Силвестру
митр. Киев., 1456—1468, Ак. юж. и з. Р. I, № 238, и др.); e в
пол. -era в ней ошибочно принято за происшедшее из & = русск.о.
Форма эта очевидно не гармонирует с формой, как „началъ есми“
(в названном памятнике), и, несмотря на свое о, есть заимство-
вание.
3. Для укр. був-ѥм и пол. byłem, для сочетаний, встречаемых
у польских горцев Подгалян,by ł-sem, zabrał-sam, nie robił-
sam, sem-przeskakował, как и для серб, био-сам1, нам
кажется возможным только одно объяснение, именно, что как
серб, сам, у Подгалян sem и sam (из ѥсъм, а это из ѥсмь),
так и ем, ем суть стяжения полного глагола существительного.
Другое мнение высказано П. Лавровским (Об этим. особ. стар,
яз. польск. в Уч. зап., II, от. Ак. н., 1858, IV, 34), который де-
лит так był-e-m był-e-ś и считает e за эвфоническую вставку, а
m, ś — за личные окончания, отвлеченные от настоящего времени
глаголов. За основные формы он принимает był-m, był-ś, которые
хотя и не встречаются нигде, но, по его мнению, составлены
аналогично с жен. и сред. р. była-m, była-ś, było-m,
bylo-ś, в коих m, ś суть именно личные окончания, а не со-
кращения из j e s m, j e ś. Возражением на это служит следующее.
Разница между był-e m и była-m и при предположении
стяжения из j es m объясняется вполне тем, что в первом случае
причастие (после потери ъ) оканчивается на согласную, вследствие
чего удерживается гласная глагола, а во втором гласное оконча-
ние причастия содействует опущению гласной глагола. Еще в то
время, когда после прич. в м. р. (wołał jesm) глагол мог быть
совершенію самостоятелен, начались его стяжения после причаст-
ных форм на гласные: błogosłowiliśmy, płakałasta и пр. Кроме того,
есть прямое доказательство происхождения-em в byłem из
je s пі, именно — существование посредствующей формы -esm: а
ja jesm wszitk<> (karmio) sjfcdł drzewiej, nizliś ty prziszedł i požeg-
nałesm j.. Panem twym jegosm ostawił, Bibl. Zof., 30; ach miłość,
co-ś ucziniła, ėž-ės (eszesz) me tak oślepiła, eź-esm (eszesm) stczye
(M£ć.-читает siį iście) na miłość podał (нач. XV в. Mać. Dod., 43);
wr tobie-sm (w thobyeszm) gośpod(y)nie imał nadzieją (полов. XV в.,
Mać. Dod., 105); to co'sm mówił, łgałem jako pies (1449, Ķs.
Ust.t 58): с o ś m (czosm) mówił, s e ł g a T e ś m (-eszm) jako pies, ib., 59.
1 Обыкновенно пишут раздельно: био сам; но сообразнее было бы с
нынешним состоянием языка писать слитно все те слова, которые лишены
звуковой самостоятельности, пример чего мы находим у Милутиновича (Пјева-
нія Црногорска и пр., Лайпц., 1837); у-н>их-сам-се поуздао, Maj ко; скоро-сам ja
мајку походио (я недавно навестил); та HHJCCMO joni чедо крстили, нити-смо-се,
куме, даровали; што имаше код-себе оружія, што имаше, све-су изломили;
чули-смо; сад шта-ћемо, брате?; но зар-ћете окапати OBłje, или-ћете водити
ђевоіку? При этом, как тонически самостоятельные слова, находим j e с и (при
-си), јес (3 л. ед.), јесмо, даже јесу (3 мн.), несмотря на глубокую древ-
ность опущения первого слога в сеть.

Относительно вероятности того, что s в j e ś m (и eśra) было небно,
см. Małec, Gr., § 338, прим. Далее, ś в byla-śwa (дв.) и byliśmy
может быть объяснено только из стяжения jeśwa, jeśmy, но не
из окончаний настоящего (wa, my), или аориста (х-ова, х-омъ). На-
конец окончания, отвлеченные от времени глагола, могли бы при-
соединиться к другой глагольной теме, для образования нового
времени; но вряд ли может быть доказана способность таких
окончаний стать предикативною связкою. Между тем, пол. -m, -ś,
-śmy, -śćie имеют и функцию связки (nie bójsię, bo-m z tobą;
wielem winien; tu-ś mi; powinni-śćie и пр.), легко объяснимую из
стяжения jesm, jeś и пр. Но, говорит П. Л„ „если -ein (в byłem)
есть сокращение из jesm, то почему же 3-е лицо не могло быть
by 1-е t из był jest? Ведь jest и до сих пор существует в поль-
ском языке?“ Ответ на это в том, что jest сохранилось как
связка при именах, между тем как в сочетании с причастием ł
оно так же опущено, как и są при byli.
От bуłem не может быть отделено объяснение двух других
польских форм: bym и jestem и пр. О первой речь ниже, что
же до последней, то происхождение t€ объясняется следующими
данными: а) в древнейших польских памятниках исключительно
господствует простое настоящее jesm и пр.; б) в XV—XVI вв.
появляются в первых двух лицах ед. и мн. сочетания j a-m jest,
ty-ś jest, my-śmy są, wy-sciesą (в 3-м просто jest, są), в
коих jest, są служат для усиления предикативной связки при
именах. Это доныне сохранилось в некоторых польских говорах
(напр., в верхнем Шлёнске gdy-ście są, Roger, Pieśni, 1. р. w
Górnym Szlionsku, 257) и даже, как архаизм и провинциализм, в
литературном языке (Małec, Gr., §339); в) в нынешнем литер, польск.
языке и на месте są стало здесь jest: в ед. ч. при ja-m jest, ty-ś
jest стоят и слитные формы jestem („jestm ji panem ustawił“, Bibl.
Zof., 30), jesteś, а во мн. ч. только слитные формы j esteś m у f
„jesteście. Так. обр., jest играет здесь роль уже не личной
формы, а темы 1-го и 2-го л. ед. и мн. существительного гла-
гола, при коей стяжения первоначальной формы настоящего вр.
этого глагола являются уже в качестве личных окончаний, из
чего не следует, чтобы они с самого начала были только окончани-
ями. Если бы мы сказали вместе с Л. (I, с. 30—1), что jest
в jestem играет роль причастия, то, мне кажется, можно было
бы спросить: где же еще jest является причастием, и если нигде
больше (подобно тому, как веде- в ведеши нигде не бывает
самостоятельным словом), то почему мы и веде в ведеши не
называем причастием?
В польских памятниках XVI в. рядом с формами „przysądzili
śmy, tedy-śmy pytali“ являются формы с ch вм. ś: przysądźili-chmy,
tedy-chmy pytali (Ks. Ust., 1503, 35, 44; примеры из Рея, Коха-
новского, Вуйка, между прочим, „mych my są“,— Małec, Gr.,
§ 342). В западнорусских памятниках подобные формы (досвяд-
чилихмы, подтвердилихмы, хтѣлихмо, заставили-хомъ, 1501» Ак.

3. Р. 1, 223—225), очевидно, занесены из польского. Отдельно
взятые эти формы объяснимы чисто фонетическим путем из smy
(с твердым s, а не с ś, как Mikl., Gr., III, 465), подобно более
древнему прим»хъ из принесъ; но затруднение втом/что ch
является и в.1-м л. ед. ч. в XVI в. pobudźiłech, 1503, Ks. Ust.,
43, и в нынешних говорах: около Кракова (mówiłech, Mał. 1. с),
в В. Силезии (utraciłach, Rog., 36, при „widziałam; juž-ech był;
nicech nie stracił; jakech chodził; jakech ja gęsi pasła, toch się od
zimy trzęsła; iżech nie jest zając, Rog. pass.; jezech ( = jezd-ech =
= j£st-ech), jo-ch jest, jagechijest (= ja-ch-ech jest?)“, L. Malinowski,
Beitr. zur sl. dialektol., I, Ueb. die Oppelnsche mundart, (51—2);
у Подгалян с переходом ch в k, обычным у них и в других слу-
чаях (szeł-ek, je-k ( = ja-m) nie słyszał, Zeiszner pass., как dwok =
= dwóch, ku wierzkom = wierzchom); в моравских говорах, со-
седних с польскими (milovalach, podezfelach, Sus. Мог., р. 229,
ztracilach, ib., 240, jach femesla šlosaf sveho, ib., 791); в некото-
рых словацких говорах: niesöl-ch (?), neslach, jach niesol, Berno-
lak s. bit; Hatt, Ml. jaz. Slov., § 273 и у гуцулов (см. выше). Что
-ech, -ch здесь равносильны с -em, -m (из jesm), это столь же
ясно, как и то, что чисто фонетическим путем χ не могло про-
изойти из м. Остается предположить следующие условия возник-
новения этого ech: a) był-ech предполагает уже существование
był-e m; e в ech есть то самое £, что и в -em; б) возникнове-
ние -ech предполагает, что в языке была еще форма by с h (впро-
чем, уцелевшая и доныне в В. Шлёнске „kiebych wiedziała, to-
lydi zagrała“, и у Подгалян „dałabyk“, но что с h в by с h уже не
имело связи с прошедшим временем. Что действительно ch в
by с h давно потеряло отношение к прошедшему времени, это
видно из того, что местами оно еще в XVI в. превратилось в не-
изменное by, при коем предикативное отношение выражалось по-
средством -га, -ś, -śmy, -seie, происшедших из настоящего
времени jesm и пр., и что там, где это by с h уцелело, его
2-е л. b у ś имеет окончание вовсе не аориста, а есть стяжение из
jeś; в) che byłech произошло из стремления к уравнению и
однообразию формы byłem и bych, стало быть, есть явление,
однородное с ассимиляциею тем склонений. В том, что язык при-
вел в связь форму by-ś с настоящим вр. (из jeś) и в долговеч-
ности bych даны основания производить ch в byłech именно
от bych, а не от аориста вообще.
9. Значение сочетания -лъ ѥсмь. Конечно, неверо-
ятно, что значение этого сочетания с древнейших времен и доны-
не оставалось неизменным. До более обстоятельного исследо-
вания, отметим в жизни этого сочетания две поры: а) древней-
шую, приблизительно определяемую тем, что она современна
существованию в слав, языке прошедших простых, употреблением
коих с причастием -лъ (былъ бѣхъ, былъ бѣахъ) косвенно опре-
делялась и роль сочетания -л ъ ѥсмь; б) позднейшую, после
потери прошедших простых.

А, Латинское название сочетания ю с и ė ѣ и л ъ, perfectum
(Miki., V. Gr., III. § 265), кажется неудовлетворительным. Оно
не должно нам напоминать того вполне определенного понятия,
какое мы имеем о совершенности и несовершенности в слав, яз.;
в славянском смысле оно не есть совершенное. Название это не
показывает отношения -лъ ѥсмь к другим славянским сочета-
ниям и временам. Оно лишено и последнего основания, какое
можно бы предположить в нем: на деле незаметно никакого по-
стоянного соответствия между -лъ ѥсмь и. греческим перфектом.
Название прошедшим сложным (Востоков), в отличие от преходя-
щего сложного, что у Миклошича plus quam perfectum (изгыблъ
бѣ, бѣахѫ видѣли), уже более характеристично.
Сравнение сочетания -лъ ѥсмь в Остр. ев. с заменяемыми
им греческими формами не дает никакого руководства для опре-
ления его значения. Различные греческие формы заменяются в
славянском одною, и наоборот, как можно видеть из следующих
сопоставлений.
Утаиль си (άπέκρυ!>ας) отъ прѣмѫдрыихъ и отъкры
(άπεκάλυψας) се младеньцемъ, Лук., 10, 21.
ѥже ѥси у готовалъ (ήτοίμασας), Лук., 2, 31, и „уготовахъ“
(ήτοίμασα), Лук., 22,4.
Жьнѩ, идеже нѣси сѣилъ (&κ Ισπεφας), Мат., 25, 24, и
жьн«, иде же не сѣяхъ (obx έσπειρα), Мат., 25, 26.
Чьто си сътворилъ (έποίησας), Ио., 18, 35; „сътвори (прич.
прош. = о ποιήσας) испрьва мѫжьскъ полъ и женьскъ сътворилъ
сть- (έπο(ησεν), Мат., 29, 4, и сътвори (έποίησεν), Ио. 4, 54; аще
дѣлъ не быхъ сътворилъ въ нихъ, ихъ же никъто же не сътво-
ри (πεποίηκεν), Ио., 15, 24.
Инѣхъ сть съ пас л ъ (έσωσε), Лук., 23, 35, и „ины съпасе
(εσωσεν), а себе ли не можеть съпасти“, Марк., 15, 13.
. Нѣсть умръла (έκ άπέθανεν) дѣвица, нъ съпить, Лук., 8,
52, и „не умрѣ (οί>κ απέθανε) бо дѣвица но съпить“, Мат., 9, 24.
Господи, пѧть талантъ ми си прѣдалъ (παρέδωκας), Мат.,
25, 20, и „прогнѣвавъсѧ господинъ го, прѣдасть (παρέδωκεν)
и мѫчителѥмъ“, Мат., 18, 34.
Къде си положилъ го (εθηκας), Ио., 20, 15, и положи ю
(εθηκεν), Мат., 27, 60.
Бѫдеть бо скъръбь... яка же нѣсть была (ob γέγονεν)...
ни имать быти, Мат., 24, 21, и „без нюго ничьто же не бысть
{έγένετο), же бысть“ (γέγονεν), Ио., 1, 3.
Пришьлъ си (ήλθες) погубить насъ, Лук., 4, 34, и „сь
приде (ήλθε)... и рече му: вѣмь, яко отъ бога си пришьлъ
^έλήλυθας), Ио., 3, 2; о себѣ не придохъ (έλήλνθα), Ио., 7, 28.
Сравни также Будиловича, Исслед. яз. XIII слов. Гр. Бог.,
41 и след.
Древнейшее значение рассматриваемого сочетания должно быть
выведено из его строения. Главное относящееся сюда было уже

сказано раз по поводу сочетания ѥсмь с причаст, наст, и прош.
на -ъ, -въ, стр. 142—146,
Сначала -лъ ѥсмь есть именно сочетание двух форм, а не
одна форма. Как глагол, так и причастие вносит в мысль свой
оттенок времени: глагол — значение настоящего, причастие — про-
шедшего. По отношению к глаголу и за устранением времени при-
частия -лъ ѥсмь равносильно с сочетанием имени с ѥсмь: конь
умерлъ ( сть), а я живъ ( ѥсмь), Лавр., 16; отроци Свѣньлъжи
изодѣли ся суть оружьемъ и порты, а мы нази ( смъ, сме,
ѥсмы), ib., 23. Это как бы: конь мьртвъ, а я живъ; отроци Св.
пъртьни и оружьни, а мы нази. Таким образом, в -лъ ѥсмь
первоначально изображалось событие прошедшее (прич.) по отно-
шению к настоящему (глаг.), и в древних памятниках можно найти
места, в коих -лъ ѥсмь еще допускает такое объяснение. Так,
чередование -лъ ѥсмь и аориста в „елико насъ хрестилися
есмы, кляхомъ ся церьковью святого Ильѣв, Лавр., 22, мож-
но бы передать так: мы, сколько нас есть (в настоящее время)
крестившихся (прежде), поклялись (форма, ныне лишен-
ная отношения к настоящему).
„Бысть моръ въ конихъ, акъ же не былъ ( сть) николиже“,
Лавр., 146, случился мор, какого до сих пор никогда не было,
как бы: случившийся мор есть не бывавший до сих пор ни-
когда.
Если выражение „отъ дѣтьства бо его нѣсть имъ кто уда-
рилъ“, Лавр., 53, не есть редчайший случай употребления прич.
-лъ без глагола в придаточном предложении по образцу „нѣсть,
кто донеса“, то оно относится сюда же: ударивший им об землю
не есть, не существует, т. е. нет такого, кто бы...
Чувствуется уместность -лъ ѥсмь в след.: „въ грѣсѣхъ
родилъсѧ си (έγεννήθης) вьсь, и ты ли ны оучиши?“, Ио., 9,
34, и наоборот, уместность аориста в „сынъ ваю, го же вы гла-
голѥта, яко слѣпъ родисѧ“, Ио., 9, 19; „ ѥгда же родить (жена),
къ тому не помьнить скръби за радость, яко роди с Α (βγεννήθη)
человѣкъвъ миръ“, Ио., 14, 26.
Где речь шла не о том, каков кто есть, в силу прежде совер-
шенного действия, а только о том, что кто сделал, там, по-види-
мому, -лъ ѥсмь было неуместно. Напр., кажется, дурно было
бы сказано „се рекъ, ударилъ имь сть о землю“ вместо „се
/рекъ, у дари имь о землю, и выньзе ножъ, зарѣза Редедю“,
Лавр., 63.
Отсюда пошло замеченное Буслаевым (Γρ., § 189, 3, пр. 3)
употребление в стар, языке, а как архаизм и до нашего времени,
прошедшего на -лъ о море, реке, пути и т. п., как постоянно
в Кн. Большой Чертеж et pass.: „а по странамъ того рва обойти
нельзя: прошли лѣса и болота; море Чорное обтекло съ
полдня; р. Десна потекла на полдни (см. 1. с); земля... ве-
ликого князства Литовского почалася отъ Марахвы рѣчки, ко-

торая опала въ Днѣстръ, и на низъ Днѣстромъ.. ажъ гдѣ
Днѣстръ упалъ у море; а оттоль, съ устья Днѣстрова, Лиме-:
номъ пошла граница мимо Очаковъ, 1540, А.З.Р.Н, 362; Дунай
рѣка многоводна и рыбна, a къ морю разшиблась на многія
гирла, пошла подъ турецкіе городки (Путеш. Лукьянова, 1710-
Ι г. 22); и на лѣвомъ боку Дуная.. много городковъ турецкихъ;
Килія градъ съ» товарищи. Тутъ и Бѣлгородская Орда подлегла:
близь Дуная татары Бѣлгородские, ib., 23; отъ техъ городковъ
море уже разшиблось островами... a отъ того мѣста море по-
шло бесконечно широко, а вправо пошло подъ Египетъ, a влѣво
подъ Іерусалимъ, ib., 51; в вр. народ, п.—пролегала путь до-
рожка ... и т. п.; укр.— сімсот річок ше й чотырі та всі ж вони
в Дніпро впали (К ист. зв., III, 123); серб. —ал туд легла
тањена стазица; хорв. — уз Лупа] je пала преузка стазица (Mikl.,
Gr., IV 800—2). Бусл. замечает, что ныне принятые формы наст^
вр. течет, впадает более отвлеченны, потому что означают
постоянно и неизменно пребывающее. «Старинные выраж. прош,
вр. указывают на факт некогда совершившийся, напр. на действие
реки, которая некогда потекла., и впала туда-то“. Я бы при-
бавил: на факт, совершившийся и пребывающий доныне,
ибо без этого слова Буслаева будут относиться не только
ко врем, -лъ ѥсмь, но и к прошедшим простым, напр. Днѣпръ.
потече (прош.) изъ Оковьскаго лѣса и потечеть (наст.) на-
полъ дне., изъ того же лѣса потече Волга на востокъ и вте-
четь (=втекает) семьюдесятъ жерелъ въ море Хвалисьское,.
Лавр., 3.
< Б. Во вторую пору „мы крестились“ уже не значит „есмы
(теперь, в момент речи) крьстилися“, а обозначает прошедшее, не
имеющее отношения к настоящему. Так не только в русском ли-
тературном, где глагол постоянно опускается, и в зап.-украинском,
польском, чешском, сербском, где глагол вспомогательный имеет
звуковое выражение, он не заставляет уже думать о настоящем
времени, и это последнее решительно затемнено значением про-
шедшего, заключенным в причастии. Не следует думать, что та-
кое образование одной грамматической формы из двух, такая по-
теря значения двойственности времени в сочетании -лъ кемъ
одновременна с древнейшими случаями опущения в нем глагола^
С одной стороны, глагол, и не опускаясь, может, как упомянуто,
перестать быть знаком отдельного акта мысли; с другой — и опу-
скаясь (как в случаях, „он жив“, т. е. теперь), он может удер-
живать функцию настоящего времени благодаря постоянной воз-
можности сравнения со случаями явственного обозначения в связке
времен прошедшего и будущего: „он был, будет жив“. Для?
слияния сочетания -лъ ѥсмь в один акт мысли нужно, чтобы
в языке была затруднена или уничтожена возможность (бессозна-
тельного) сравнения этого сочетания с сочетаниями, в коих время
вспомогательного глагола другое: -лъ бѣхъ, -лъ бѣахъ,
-лъ буду. Но вытеснение этих последних сочетаний условлено,.

между прочим, ограничением употребления или полным забвением
преходящего и аориста. Поэтому решение вопроса о том, как
давно в русском -лъ ѥсмь стало одною формою, должно быть
поставлено в некоторую, далеко, впрочем, не безусловную зависи-
мость от того, когда в нем исчезли аорист и преходящее. Так как
невероятно, что тонкие различения прошедших простых, заметные
в памятниках, каковы древнейшие летописные сборники, могли
быть усвоены писателями только книжным путем и, наоборот,
вероятно, что эти прошедшие были в просторечии еще в XII—XIII вв.,
то слияние -лъ ѥсмь в одну форму должно быть отнесено
в русском языке уже ко времени не позже XIV века. Хотя воз-
можен и такой случай, что -лъ ѥсмь становится одним прошед-
шим, отличным по значению от прошедших на -хъ и не вытесня-
ющим этих последних (как в серб.), но к русскому этот случай
неприменим.
10. В литовском и латышском, за отсутствием причастия, равного
славянскому -лъ, сочетаниям этого последнего с существительным
глаголом функционально соответствуют подобные же сочетания
причастия, равного по происхождению славянскому -ъ, -въ (литов.
ęs, ж. u s i, лат. i s, ж. u s z i), сочетания, тоже стремящиеся вы-
теснить прошедшее простое. Первоначальное значение литовско
латышского сочетания этого причастия с es m i (esu, латыш,
esmu) было настолько сходно с слав, -лъ ѥсмь, что указать
на их разницу вряд ли возможно. Разграничение этого сочетания
и прошедшего простого в нынешнем литовском и латышском за-
труднительно.
„В лит., говорит Шлейхер, на север от Немана, в меньшей
мере в верхнелитовском, вместо прошедшего простого большею
частию употребительно описательное (с esmi, esu). Разницы в зна-
чении нет“ (Lit. Gr., § 136). В книжном языке perfectum (дейст-
вие соверш. „die vollendete handlungtf) обозначается (в отличие прош.
простого) прош. описательным; в народном языке это бывает реже, за
исключением некоторых случаев, напр. asz esu gimęs, я родился; asz esu
pavargęs, я обеднел“, ib., § 138, 2. Под perfectum, по-видимому, сле-
дует здесь понимать то, что выражается немецким прош. из причастия
с bin, habe, хотя, с другой стороны, и литов. прош. простое
переводится как немецким прош. простым, так и сложным: jis ėjo,
er gieng, er ist gegangen. К русской совершенности это литов.
сочетание не имеет никакого отношения, так как может переда-
ваться как глаголом совершенным, так и несовершенным. Скорее
можно думать, что в литов. описат. прошедшее с e s u еще близко
к тому состоянию, в котором оно служило ответом не столько на
вопрос, что кто сделал, сколько — что кто есть в силу сделан-
ного прежде. Ср., напр., kaip jis i girę įwažiawo... tai jis pak-
lydo (когда он въехал в лес, то заблудился). На вопрос встреч-
ного он ответил: asz esu paklydęs (я заблудился, в том
смысле, что он в момент речи испытывает на себе следствие того,
что заблудился), Sehl., Les., 183. Тё gražeji galwijej tai yra du-

szelės tokiu žmonių, kure daug gero yra darę, ypaczei1 wargdenius
jfaszelpę, ib., 182, этот хороший скот это — души таких людей,
которые много добра делали, особенно же помогали бедным (и
за это теперь награждены). Tedvi moteriszkės yra raganos bu-
vusios ir gerems žmonėms daug iszkados padarusios, ib., эти
две женщины (в наказание теперь наполняющие бездонный ко-
лодец) были (суть былы) ведьмы и добрым людям много шкоды
поделали. Jis pa wargo (прош. простое) значит „он обеднел“
(некогда), но с тех пор, б. м., опять разбогател, a jis (yrä) pa-
wargęs (= сть обѣдьнѣвъ) — он обеднел, но остается беден до
сих пор (Kurschat, Gr. der Lit. Spr., § 1354).
В латышском хотя прошедшее простое й не исчезло, но в зна-
чительно большей мере вытеснено прошедшим с esmu, чем
в литовском, причем тот оттенок, который выше мы предположили
в литовском, почти вовсе незаметен. Ср., напр., Mes tawä preksz
esam ėduszi un dzeruszi un tu esi macijis musu elās,
Лук., 13, 26, лит. mes po tawo akiu wal gem ir gėrėm ir ant uly-
czu mokinai mus, в О. ев.—ѣхомъ прѣдъ тобоѭ и лихомъ
и на распѫтиихъ нашихъ училъ си.
Es esmu näcis tawä namä, tu man ūdeni neesi dewis
preksz manām kajam, bet szi ar sawam asarām manās kājas ir sla-
pinājusi un ar sawasgalwas matem noszawejusi, Лук., 7, 44,
литов. asz įėjau į ta wo namus, tu nedawei man wandens mano'
kojoms, bet szi mano kojas aszaromis pasz lapino ir plaukais sawo
galwós szluste, в О. ев.—вънидохъ въ домъ твои, воды на
нозѣ мои не дасть, си же сльзами омочи нозѣ мои и власы
своими отьре.
Где в ст.-слав, стоит -лъ ѥсмь, там оно большею частью и
в латышском: esi paslēpis, утаилъ си, Лук., 10, 21, neesi sējis,
нѣси сѣялъ, Мат., 25, 24, esi sataisījis, си уготовалъ, Лук., 2, 31.
В народных песнях вспомогательный глагол опускается не
только в 3-м, но и в других лицах, напр.: Сперу каю дабола,
ѣсперуси равена; року деву балінямъ ѣ деву си таутѣшам,
Спрог., 57, я ступала ногою в дятлину, (а теперь) вступила
в болото; руку я давала братцу, (а теперь) подала чужанину
(жениху) — пример, показывающий, что сочетанию прич. прош.
с ėsmu приписывается, в отличие от прош. простого, отношение
к настоящему времени.
Ар маміню садомайсі таду лігсму вакаріню, ib., 137, с ма-
тушкою ты придумала такую веселую вечеринку.
Тевс маминя ѣдевуші нелаба вѣтиня, ib., 131, отец матушка
отдали в недоброе место.
Сагаюші цѣма пуйши вісус зарус нолаузуши, ib., 36, со-
шлись сельские молодцы, все ветви обломали.
1 Ст.-русск. и-паче, т. е. паче же, в особенности, а не наречие от ка-
кого-то špatus, как думал Шлейхер (Leseb., 273).

11.Причастие -лъ с бѣхъ, быхъ (изъявительным) и
бѣахъ. Востоков называет сочетания с бѣхъ и бѣахъ одним
именем „преходящее сложное“, так как бѣша (ήσαν), по его мнению,
несмотря на свое окончание „прошедшего“ (т. е. аориста), есть
„преходящее“, как и бѣах (ήσαν), Вост., О. ев., Слов, под бѣша.
Подобным образом и по Миклошичу бѣхъ и бѣахъ суть im-
perfecta 1-е и 2-е, а сочетания их с -лъ plus quam perfecta (V. Gr.,
III, § 257, 266). Рассматривая эти сочетания как заключающие
в себе две формы, различаемые мыслью, можно думать, что как
в далъ ѥсмь первоначально причастие означает событие, про-
шедшее по отношению к настоящему ѥсмь, так и в далъ бѣхъ
и бѣахъ оно означает прошедшее по отношению к прошедшим
бѣхъ и бѣахъ. Следовательно, рассматриваемые сочетания дей-
ствительно заключали в себе нечто предпрошедшее или „запрош-
лое“ (czas zaprzeszły).
А. Аорист бѣхъ, понимаемый сам по себе, означал момент,
одновременный с другим аористом или вообще прошедшим, так
что далъ бѣхъ могло быть давнопрошедшим не по своему
глаголу, а по причастию, что нужно принимать в соображение,
называя это сочетание plus quam perfectum, напр.: и тьма бысть,
и не оу бѣ къ нимъ пришьлъ (έληλύθει) Іисусъ, О. ев., Ио., 6,
14, т. е. в то самое время, как настала тьма, он еще не пришел,
„не был пришедши“. В бѣ пришьлъ настолько же различны
два момента мысли, насколько в обрѣтесѧ пришьдъ; из них
один (прич.) предшествует другому прошедшему, другой — совре-
менен этому прошедшему. Между тем в единичном plus quam
perfectum только одно событие, которое все предшествует другому
прошедшему: tenebrae erant, пес (до наступления тьмы) venerat
Jesus.
Она же (Мария) иде къ нюму (и в это самое время) не оуже
бѣ пришьлъ Иісусъ въ вьсь, нъ бѣ на мѣстѣ еще, идеже
сърѣте и Маръѳа, ib., Ио., 11, 30. Повторение бѣ в „бѣ пришьлъ“,
„бѣ на мѣстѣ“ делает очевидным тождество глагольного элемента
в обоих случаях. Ничего подобного нет в лат. illa venit ad eum.
Nondum autem venerat Jesus in vicum, sed erat in eo loco, ubi
occurrerat ei Martha.
Сынъ мои сь мьртвъ бѣ и оживе, изгыблъ бѣ (άπολωλώς
ήν) и обрѣтесѧ, ib., Лук., 15, 24; -лъ бѣ есть не „perierat“, а
скорее „бѣ погибъ“, в то время он был погибшим, параллельно
с „мрьтвъ бѣ“.
На осень скупишася на снемъ у Городка (имена рекъ) и ту
вси быша; въ то же веремя пришелъ бѣ Гюргевичь ста-
рѣйшій Ростиславъ, роскоторався съ отцемъ своимъ, Ип., 32
(257).
И пришедъ Изяславъ Мьстиславичь къ Кыеву, и бѣ Игорь
разболѣлся въ порубѣ и бѣ боленъ велми, Ип., 28 (239), т. е.
в то время, как Из. пришел, Игорь был разболевшись, т. е. начало
его болезни предшествовало моменту прихода Изяславова.

Вещественное обозначение одновременности, как выше (Ип.,,
39)-.в то же веремя“, не всегда может быть уместно, ибо оно
могло бы быть отнесено не ко глагольному, а к причастному эле-
менту. Это может быть безразлично в одних случаях, но в дру-
гих дает ложный смысл, напр.: и видѣ дъва анъгела въ бѣлахъ
сѣдѧща... идеже бѣ лежало (εκείτο, jacuerat) тѣло Іисоусово,
О. ев., Ио., 20, 12. В то время, когда он увидал ангелов, тело
уже там не лежало; оно только было в то время лежавшим
прежде. Бѣ имеет одно только идеальное значение, над которым
вещественность причастия берет перевес.
Посла (Володимеръ) ко Рогъволоду Полотьску, глаголя: „хочю
пояти дъчерь твою собѣ женѣ“... бѣ бо Рогъволодъ пришелъ
изъ заморья имяше власть свою въ Полотьскѣ, Лавр., 32. Не
в то время пришел Р., как послал к нему Володимер, но в то время
он рассматривался, представлялся, как прежде пришедший; в то
время он был (в памяти людской) выходец из заморья. Таким об-
разом можно объяснить и следующие случаи:
(Болеславъ) Настаса пристави Десятиньнаго ко имѣнью, б ѣ бо
с я (Настасъ) ему (Болеславу) ввѣрилъ лестью, Лавр., 62. Пре-
ставися Святополкъ Мьстиславичь у Корецка, пошелъ бобѣ
брату своему Изяславу в помочь, Ип., 74 (332). Прия й (Митроп.
Константина) князь Гюрги съ честью, и Полотьскій епископъ, и
Мануилъ Смоленьскій, иже бѣ бѣгалъ передъ Климомъ, Ип.,
80 (333).
Вещественное обозначение предшествия во времени в подоб-
ных случаях должно быть относимо к причастию -лъ, а не ко
глаголу бѣ: помяну Олегъ конь свой, иже бѣ поставилъ кор-
мити не всѣда нань; бѣ бо π ре ж e въпрошалъ волъхвовъ кудес-
никъ: „отъ чего ми есть умьрети?“, Лавр., 16. Здесь он одновре-
менно рассматривается, как поставивший и вопрошавший, но во-
прошал он прежде, чем поставил.
Церковь сконца, иже бѣ заложилъ переже отець его,
Ип., 81 (337).
Зная, что в конце развития значений сочетания -лъ ѥсмь от-
тенок настоящего (ѥсмь) совершенно поглощается оттенком
прошедшего (-лъ), можно видеть и в оборотах, как это „бѣ за-
ложилъ“, признаки стремления к такому же поглощению времени
глагола временем причастия; но такие обороты до полного слияния
в русском яз. не дожили.
С теми же оттенками, но гораздо реже, встречается и сочета-
ние -лъ с б^ыхъ в его изъявительном значении, напр.:
Андрей же то слышавъ отъ Михна, и бысть образъ лица его
попустнѣлъ, Ип., 109 (390). Хотя объективно действие гнева
последовало за выслушанием речей, но в словесном выражении
эта разновременность здесь не доводится до сознания.
Володимеръ же, одаривъ владыку, отпусти й, зане бысть
не бывалъ у него николиже, Ип.,?, в то время как его одарили,
он был не бывавший прежде.

Изяславъ же не хотяше ис Киева пойти, зане улюбилъ бы
Киевъ ему, Ип., 77(329, 10), т. е. улюбѣлъ бы („зане улюбѣлъ
ему Кыевъ“, Лавр., 147). „Сталъ любъ“, как причина, объективно
предшествует нежеланию оставлять Киевъ, но выражено это так,
что момент „быа падает в пространство времени, занимаемое глаг.
„не хотяше“, как бы: в это время Киев был ему полюбившимся.
Не пусти сына своего Святослава, ни мужии Новгородьскыхъ,
иже то бы привелъ къ собѣ, Ип., 77 (220).
Б. Мнение, высказанное кем-то, что сочет. -лъ бѣахъ выра-
жает намерение, лишено основания, так как вместо „бѣах
пришьли да утѣшѧть“ можно бы сказать с тем же от-
тенком намерения, зависящим от да с наст., и бѣшѧ пришьли,
и пришьли с»ть, и так как после бѣах пришьли может
вовсе не стоять да „.
Бѣахъ, рассматриваемое отдельно, имеет свойство так назы-
ваемого „протяженного“ или „преходящего“. Об этом времени
будет речь в другом месте, а здесь достаточно заметить, что са-
мо по себе оно вовсе не изображает события, предшествующего
тому, которое изображено аористом. Напротив, в „сиже Обрѣ
(= и) воеваху на Словѣнѣхъ и примучиша Дулѣбы“, Лавр.,
5, „примучиша“ именно в то самое время, как „воеваху“. Но пре-
ходящее обнимает значительное протяжение времени, и только
потому захватывает моменты, далее отстоящие от настоящего,
чем момент, обозначаемый аористом: „бѣ бо (Клим) черноризечь
скимникъ, и бысть книжникъ и философъ такъ (= такой),
яко же в Русской земли не бяшеть, Ип., 29(241), был (аор.)
такой, какого не бывало (=преход.).
В сочетании с причастием -лъ, бѣахъ от своей длительно-
сти сравнительно с аористом удерживает обыкновенно только спо-
собность выражать состояние, предшествующее другому прошед-
шему, выраженному аористом, и отнюдь не соответствует нынеш-
нему прошедшему длительного глагола бывал. Вещественное
обозначение времени (прѣжде, переже) относится здесь уже не'
к причастию на -л ъ, как в сочетании этого последнего с аористом,
а к бѣахъ, бяхъ.
Си же рекоста родителя его, яко боястасѧ Иудей, уже б о бѣа-
хѫ СА съложили (συνετέθειντο, constituerant) Иудеи, да аще къто
исповѣсть Христа, отличенъ съборища б деть, Острь ев., Ио., 9, 22.
Пришьдъ же Иісусъ... обрѣте ή четыри дьни уже имѫща въ
гробѣ... мънози же отъ Иудей бѣах пришьли (έληλύθεισαν,
venerant) къ Маръѳѣ и Маріи да утѣшѧть и о братѣ ѥю, Ио.,
11, 17—-19; хотя „бѣша пришьли“ передавало бы ту же греч. и
латин. форму, но само значило бы не „пришли прежде прише-
ствия И.“, а „пришли в то время“ или „в то время были пришедши“.
Бѣ учА Иісусъ и бѣах сѣдѧще фарисеи и законоучителю иже
бѣах пришьли (ήσαν έληλυθοτες, venerant) отъ вьсакоѩ вьси
Галилѣискы, Лук., 5, 17, бѣах пришьли до того времени как
„бѣ УЧА“.

Сѫсъди же и иже й бѣахѫ видѣли fot θεωροδντες, conspexe-
rant) прѣжде, яко слѣпъ бѣ, глаголаахѫ.., Ио., 9,8.
У Ярополка же жена Грекини бѣ, и бяше была черницею,
бѣ бо привелъ отець его Святославъ и вда ю за Ярополка,
Лавр., 32, т. е. она была (а не бывала) черницею до того, как Св.
ее привел и потом выдал.
И не покоришася Пльсковици имъ, ни выгнаша князя отъ се-
бе, нъ бяхуть сяустерегли (предварительно, заблаговре-
менно): засѣкли осѣкы всѣ, Новг. 1, 8.
Избиша Пльсковици Чюдь поморьскую; пришли бо бяху
въ' 7 шнекъ (т. е. чудь)... и удариша на не Пльсковици и не упу-
стиша ни мужь, ib., 20.
Помяну конь свои, отъ него же, бяху рекли волъсъви,
умрети Ольгови, Лавр., 16.
Всеволодъ же бяше не цѣловалъ креста еще, и на ту
нощь загорѣся Переяславь, Ип., 16, 219.
Сребра же собѣ Всеволодъ не прия одинъ, но роздая братьи
на части... кто же бяшеть съ нимъ былъ, Ип., 20 (226), т. е.
не тем, кто с ним был в то время, как он раздавал, а тем, кто с
ним прежде ходил в поход.
Иже бяху велику честь приимали отъ Всеволода, тиже
почаша лестити подъ княземъ своимъ, Ип., 23 (231).
Не бѣ то и еще до сыти, но идоста на Игорево селце, идеже
бяше устроилъ дворъ добрѣ; бѣ же ту готовизни много въ
бретьяницахъ (бортяницах?) и въ погребѣхъ вина и медовѣ ( = е)„
и что тяжкого товара до желѣза и до мѣди (т. е. со включени-
ем...) не тягли бяхуть (не смогли, не успели повывозить до
начала грабежа) от множества всего того вывозити, Ип., 26 (236).
Ту бяхуть стали обѣду, и прибѣже мужь къ Изяславу
Мьстиславичу и рече.., Ип., 28 (228).
Поидоста (Изяславъ и Ростиславъ) внизъ по Волзѣ; послала
б о бяшета и-Смоленьска π ре ж e послы своя къ Георгеви,
онъ же къ нима ни посла ихъ опять (обратно) пусти, ни своего
пусти, Ип., 40 (260).
Туже и Севенча Боняковича, дикаго Половцина, убиша, иже
бяшеть реклъ: „хощю сѣчи въ Золотая ворота, якоже и отець
мои“, Ип., 62 (299).
Изяславъ же Мьстиславичъ поиде въ Киевъ.. зане братья его
и дружина разбѣглися бяхуть, Ип., 74 (322).
Изяславъ же рече: ... „како ми съ вами богъ дасть“, бяшеть
бо пославъ и подвелъ Глѣба Дюргевича.. съ нимъ же бяшеть
у Переяславля былъ, Ип., 76 (326). „Бяшеть пославъ и под-
велъ“ показывает раздельность понимания глагола и причастия
на -лъ.
Матере же чадъ плакуся по нихъ, еще бо не бяху с я ут-
вердили вѣрою, Лавр.,. 51.

Оба рассмотренные сочетания в русских памятниках вполне ту-
земны, т. е. не возобновлены в языке под влиянием церковных
книг, а сохранились в нем непрерывно от того времени, когда
были вполне обычны в просторечии. Самые формы бяшеть, бя-
хуть в звуковом отношении суть русские, отличные от ст.-слав.
бѣаше, бѣахѫ. В сербском оба сочетания живут доныне и, по
некоторым, различаются так, что сочетание с аористом бјех, бје,
бјесмо, бјесте, бјеше означает прошедшее по отношению к насто-
ящему („бјесмо ти рекли, али ти Hexajein“), а сочетание с прехо-
дящим (бјех — би]ах, бјеше — бијаше, б]есмо — биjасмо, бјесте,—
önjacTe, бјеху — бијаху) — прошедшее по отношению к прошедшему:
„бијасмо ти рекли, али ти не хтједе (ниси хтио) xajara“. По не-
которым, в нынешнем сербском возможны и такие сочетания, как
„бјех био носио“, „бијах био носио“. О подобных сочетаниях в
хорутанском, Mikl., Gr., IV, 805—806. В новом польском и чеш-
ском они исчезли, как и в русском.
12. Причастие -лъ с былъ ѥсмь. Несмотря на то, что
в Лавр., Ип., Новг. I лет. это сочетание стоит рядом с выше-
рассмотренными, но по происхождению оно принадлежит к более
позднему наслоению. В этом я согласен с Буслаевым (Γρ., § 187,
пр. 1, б), но не „потому, что при прич. былъ, по русскому
позднейшему обычаю, опущен гл. „есмь“, ибо, „ как видно из
приводимого там же „повелъ былъ есми“, 1525 г. (Ак. юр.),
Этого опущения могло и не быть до XVI в. включительно, а
на других основаниях. Именно, сочет. -лъ былъ ѥсмь не
встречается ни в О. ев., ни, сколько известно, в других древней-
ших ст.-слав. памятниках. Востоков (Гр. ц.-сл. яз., 91) приво-
дит примеры только из русских памятников. Далъ бѣхъ и
далъ бѣахъ равно необходимы в экономии языка и незаме-
нимы одно другим; они не оставляют пустого места для далъ
былъ ѥсмь, которое, сталкиваясь с ними в языке древнерус-
ских летописей, является сначала излишним: „смолвяся съ Новъ-
городьци, которыхъ-то былъ приялъ“, Ип., 18= ихъ же то бя-
шеть приялъ; лишь позже, когда оно получило особый оттенок
и когда первые два сочетания вышли из употребления, -лъ
былъ ѥсмь стало необходимо. Сочетания-лъ бѣхъ и -лъ бѣ-
ахъ, очевидно, одновременны по происхождению с -лъ ѥсмь,
но это последнее должно уже было быть в языке, когда появи-
лось далъ былъ ѥсмь.
Не видно достаточных оснований назвать рассматриваемое со-
четание „прошедшим совершенным“ (Вост. 1. с). Во-первых, оно
сначала не есть одно время, а по меньшей мере два: сть былъ —
далъ; во-вторых, причастие в нем може-г быть и от глагола несо-
вершенного.
Сначала -лъ былъ ѥсмь не имеет никакого особого зна-
чения, кроме знач. предшественности настоящему и прошед-
шему, без различий, заключенных в -лъ бѣхъ и -лъ
бѣахъ:

; Коли Ся грамота пеана (т. е. »сть) ишлъ былъ ( = ишло==
исшьло было) от рожества до сего лѣта[а лѣто.., Дог. гр.
Мстисл. 1229.
Си же грамота пеана бысть, ... и ш л о было отъ рожества
Гня до сего лѣта a лѣто.., Смол. гр. Ростисл. 1284.
А что твой братъ отъялъ былъ пожне у Новагорода, а того
Т/и, княже, отступитися, Новг. догов, гр. 1265 г.
Видиши, яко я къ тобѣ креста еще не цѣловалъ, а то ми
былъ богъ далъ, оже ся есте сами зажгли, Ип., 16 (219).
„Ты мя еси, сыну, самъ позывалъ Киеву, а язъ есмь былъ
цѣловалъ хрестъ къ брату своему Дюргеви“, Ип., 50 (277), и по-
тому тогда не захотел сесть в Киеве.
Челядь ему вороти, што была рать повоевала, Ип., 208
(581).
В тех же памятниках сочетание это, вследствие частого упо-
требления в противительных сочетаниях предложений, получает
оттенок действия, не дошедшего до надлежащего исполнения,
лишенного своих прямых последствий, оттенок независимый от
начинательности, совершенности, несовершенности и степени
длительности главного причастия (ст. Вост., Русск. грам., § 115,
IV г):
Исакій рече: се уже прельстилъ мя еси былъ, дьяволе,
сѣдяща на единомъ мѣстѣ, а уже не имамъ ся затворите в пе-
черѣ, Лавр., 84 (189).
Брате! се Володимеръ (и) Изяславъ Давыдовыча хрестъ къ нама
была цѣловала и думу думала пойти с нама на стръя наю,
и (т. е. а между тем, против крестного целования) хотѣла со мною
лестью, убити мя хотяча, но богъ и сила крестьная обуявила
(= отняла у них разум). А уже, брате, кде есме были ду-
мали пойти на стръя своего, то уже тамъ не ходи, Ип., 32 (245).
Так и в более позднем языке:
Что ти ся есмъ былъ отступилъ дани въ Ростовцѣ..,
а на то ны слати свои данщикы вместе, 1388, 1405, Собр. гос.
гр. и дог., 1, № 33, 38.
У меня ту грамоту взялъ, чемъ мя былъ пожаловалъ,
1490, Ак. юр., 11.
А перво сего тотъ дворъ дали были есмо князю Ивану
Трубецкому, ино князь Иванъ, зрадивши насъ, и къ Москвѣ
втекъ, и мы тотъ дворъ дали Петру Фурсовичу, 1501, А.З.Р.,
1, 344.
В восточном и северо-западном украинском такое употребление
продолжается и доныне, впрочем, с непременным опущением вспо-
могательного глагола:
за титлу був зачепивсь, тай разібрав потроху, Квитка; хорун-
женко зовсім був дрімав, а на сю рацію прислухавсь, тай каже..,
ibi; мав був розказати и про свою біду, так не здужаю, ib.; під-
нябсъ був по улицях гомін, біганьня, крик, галас, тай стихло, ib.;
и вірую почав був учити та не »же за ни“ як затявсь, тай поки-

нув письмо, ib.;Забрёха дочитав до самого кінця, як був тогді на
памъять витвердив (из чего, однако, тогда не сделал употребле-
ния); оттак було сказала (что, однако, оказалось ложью) и на пана
Пістряка, що буцім-то він у чоловіка бджоли підрізав, id.; зовсім
була впала, так кума II піддержала, id.; старый Макуха добрався й
до настоянної* на калган, що Івга була придбала для проїзжающихъ
полупанків (которым, однако, эта водка не досталась), id.; віл щось
почав був говорить, та.., Гребенка; чоловік хотів був у свата за-
ночувати, тай принесла его нечиста мати.. В Гродн. губ. Белост.
у.: сталася мні пригода: была я увила пару віночков, и то
забрала бистра вода, Сб. пам. свз. кр., 151.
В великоруса“, сочетание „имали были“, „поехали были“ (Др.
р. ст., Бусл., Тр., § 187, пр. 1, б.) оставалось до XVIII в., а как
архаизм остается в простонародных говорах местами, вероятно, и
теперь. Сказочное выражение „жил был Νβ, справедливо относимое
сюда Буслаевым (I.e.), ведет начало от более древнего оборота,
чем только что приведенные, именно от сочетания без противи-
тельного оттенка.
Доказательством, что „дал был“ никогда не составляло
одной формы, служит то, что в русском литературном, в велико-
русских и многих украинских говорах оно разложилось на безлич-
ное было, було с прич. -я: „хотел было пойти (ити), да раз-
думал11, „сел было писать, да помешали“; в укр. (рядом с выше
приведенным „хотів був“) „се ему дяк таке списав, як він було
думав залецятись до протопопівни“ (из чего, однако, ничего не
вышло), Кв. Подобно тому как в „говорит, было, говорит и ни-
чего не скажет“, „пойдет, было, и вернется“, „быть, было,
ненастью, да дождь помешал“, было возводится к основному
было сть и есть безличное сказуемое, не сливаемое с другим
сказуемым в одну форму,— подобно этому и дал было пред-
полагает посредствующую идеальную, а может быть, и объ-
ективно существовавшую ступень „далъ сть было сть“, или яв-
ственнее: „было есть: дал есть“. Другими словами, для возник-
новения оборота дал было необходимо, чтобы главное причастие
далъ в сочетании далъ былъ понято было не как причастие,
входящее вместе с былъ (есть) в составное сказуемое, каким
оно было в самом деле, а как особое сказуемое, получившее
предикативную силу от опущенного при нем вспомогательного
глагола. Между тем если бы далъ былъ стало одним актом
мысли, то распадение его надвое в дал было стало бы невоз-
можно.
В го-западных укр. говорах рассматриваемое сочетание яв-
ляется в форме „писав-ем був“, „писала-м була“, со значением,
не ограниченным противительностью, как и в польском теперь
(Malec, Gr., § 720) и в старину: Jidzyk położył (ił?) skarcą, kako
gdy na drodze był usnął, Falek, nadjidą (прич. наст.), wziął jemu
tobołą, w jejže byli trzi skotce groszow... Falek jako kole o tobołą
sią wyznał i to (tą) wrócił był, a wszakoz trzech skot zaprzał,

1449, Ks. Ust., 52; gdy wieczór w domu jego stała sią była
swada, Falek, przyszedw, świecą sgasił, jaž gdy była s gasła,
Jidzyk(nie wie., przes kogo w onej swadzie był urenion, ib., 52—3.
В чешском: vykonal, což byl mluvil; ten prsten poznav, že jej byl
ν īeku davno uvrhl, hospodinu chvālu vzdal, Zikm., Ski., § 251—2.
В сербском — рядом с вышеупомянутыми двумя сочетаниями
,бјесмо и бијасмо дошли“: „намjера га нанијела била
на дворове Лан>а капетана, и Лан>а га виђе..; ту су ноћцу били бо-
равили, докле самну и orpnja сунце...“ в хорут., хорв., Mikl., Gr.,
IV, 804—805. Несмотря на такое согласие разных славянских на-
речий, сочетание -лъ ѥсмь былъ не следует возводить ко вре-
мени их единства, помня, что есть и. другие совпадения, напр.
некоторые сходства в ударениях между русским и сербским, ко-
торые, в отличие от других сходств этого рода, возникли в разных
наречиях самостоятельно, как естественные выводы из общих этим
наречиям посылок.
В литовском и латышском трем слав, сочетаниям -лъ с бѣхъ,
бѣахъ и былъ ѥсмь и немецким временам с war и hatte
соответствует сочетание прич. прош.= слав. -ъ, -въ с лит. bu-
wau, латыш, biju (прош. сущ. гл.).
13. Причастие -лъ с быхъ, бы. Аорист 1-го л. ед. бимь,
3 ед. би, 1 мн. бимъ, 2. бисте, 3. бишѧ. и, другого образо-
вания, б я встречается в древних цел. так наз. (Микл.) пан-
нонских памятниках только в сочетании с прич. -лъ для вы-
ражения условности (с аште и без него] и желательности (с да),
Mikl., Gr., IV, 715—717; III, 81—89. Аорист быхъ, бы,
быхомъ, бысте, бышѧ известен и в ст.-слав. и в русских
памятниках и в значении изъявительном. Так, кроме выше при-
веденных примеров, в след.: не бо съзьданъ бы мужъ жены
дѣля, Изб. Св. 1073, Срезн., Пам. русск. письм.; в Супр. ркп. см.
Mikl., V. Gr., III, § 259; нельзѣ бы имъ доѣхати, Ип., 24 (232);
37 (254); Святославу же бы изъ головы: любо же дата жену и
дѣти и дружину на полонъ, любо голову свою сложити, Ип., 27
(238); предивно знаменіе бысть на небеси: быша три солнца сья-
юче межи собою, Ип., 18 (221). Бы с предлогами и бысть с
предлогами или без них и вовсе не встречаются в другом значе-
нии, кроме изъявительного, и это — в связи с тем, что как бысть,
так и все предложные формы глагола быт и (напр., ту перебы три
дай, Ип., 46; не сбыся мысль его, ib., 52) до конца сохраняют веще-
ственное значение, между тем как переход аор. быхъ к значе-
нию условному и желательному, совершившийся, быть может, еще
до разделения слав, языка, предполагает уже чистую формальность
этого аориста, его тесную связь с причастием - лъ. Случаи, в коих
быхъ в условном значении стоит вне этого сочетания, должны
быть объясняемы опущением причастия былъ: „аще бо бы пе-
ревозишь Кій (былъ), не бы ходилъ Царюгороду, Лавр., 4.
В отличие от сочетаний -лъ с временами изъявительного на-
клонения, условно-желательное быхъ -лъ представляется нам

уже в древнейших памятниках не сочетанием форм, а одною
формою.
А. Под условностью быхъ -лъ разумеются два родст-
венные оттенка: выражение действия уславливающего, или усло-
вия в тесном смысле, и действия уславливаемого и зависимого:
„сь а бы былъ пророкъ, вѣдѣ лъ оубо бы, къто и какова жена,
яже прикасаѥться ѥмь, О. ев., Лук., 7,39; аще быхъ вѣдѣлъ,
не ѣхалъ быхъ, Русск. лет., если бы я знал, я бы не поехал.
Условие может подразумеваться: „сказал бы словечко! (да волк
недалечко); купил бы село! (да денег голо). Сюда — вежливые,
осторожные утверждения: я бы думал, что..., серб.— рекао би
човјек..., пол. rzekł byś.. (Mikl., IV, 873). Обозначение действия
уславливаемого легко может обходиться без союза, кроме того,
который позднее возникает из быхъ; уславливающее, по-види-
мому, постоянно требует союза (в стар. яз. аще, рус. сне, а, да,
оже и пр.), но его условность не. создается, а лишь видоизме-
няется союзом. Позднейшие выражения, как вр. „было бы щастье,
а дни впередѣ“ (XVII в.); была б., прежняя молодость, повыру-
чил бы тебя, Рыбн., I, 442 (ср. польск., луж. Mikl., IV, 812);
укр. „побачила-б (т. е. если бы увидала) И мати, що-б тоді
flł було?в, заставляют думать, что если бы у нас были образцы
древней простонародной речи, мы могли бы найти в них выраже-
ния уславливающего действия без союза, вроде „вѣдѣлъ
быхъ—не ѣхалъ быхъв и без другого отличия этого действия
от уславливаемого, кроме тона речи.
Весьма вероятно, что основание перехода прошедшего времени
изъявительного наклонения к значению условности, или tertium
comparationis между прошедшими временами изъявит, накл. и ус-
ловностью, и даже вообще идеальными наклонениями, каковы ус-
ловное, сослагательное, желательное, состоит в том, что как иде-
альные наклонения изображают события существующими только
в мысли, так и прошедшее может рассматриваться „со своей не-
гативной стороны, как отрицание действительного присутствия
(наличности) явления“ (Во рр, Vergl. Gr., § 520), в том смысле, что
если явление было, то, стало быть, его уже нет. „В зендском,
говорит Бопп, imperfectum весьма часто употребляется как сосла-
гательное (conjütictivus) настоящего времени; в подобном значении
встречается и прошедшее удвоенное. К этому следует прибавить
то, что в зенде сослагательное даже там, где оно формально обо-
значено, чаще выражает настоящее (die gegenwart) посредством
имперфекта, чем посредством настоящего (praesens); что ив сан-
скрите сослагательное имеет аугмент (знак прошедшего времени),
что и в немецком и латинском условность выражается временами
прошедшими“. См. Mikl., Gr., IVг 808. „
То стремление, в силу которого общеславянское быхъ -яъ
получило условное значение, проявилось и в частных явлениях
отдельных Славянских наречий. В сербском и болгарском подобное
значение получают и другие прошедшие изъявительного накл.:

Ал1 с Bcwraja Пивлянина Baja
Ал' турчина Куну Хасан-агу?
Но говори AHfja Иванова:
Ε во ли j ах Пивлянина Baja, Пев. Црног., 147.
По-польски было бы „wolała bym“, да и по-сербски можно бы
сказать „вол>ела бихв. Эта условность не зависит от присутствия
союза, так как e есть, по-видимому, частица, равносильная с ю-же,
русск. о-же, имевшая первоначально относительное значение рус-
ского что, що и, подобно этому последнему, употреблявшаяся и
плеонастично. Впрочем, быть может, следовало бы писать подго-
вори, e (=что) волијах“. Позднее по характеру появление в серб,
при таком, как выше, преходящем условном (волнах) союза б и:
Волнах би Мирковића Вука
Само гола у кошуљи танкој,
Него пашу, мога вјереника, Певан. Црног., 59.
Такую условность преходящего следует отличать от условно-
сти представляемой пермиссивностью („пусть будет...“, или „до-
пустим, положим, что...а), зависящей от союза да, который в
этом смысле присоединяется в серб, не только к преходящему,
на и к настоящему и будущему. В следующем примере только
второе преходящее есть чисто условное, а первое — пермиссивное:
Да-ς ohauie тио наоблачит',
E (плеонастич.= что) не имаше įe капля крунути
Од доброга коня и јунака, Пев. Црног., 142.
„Да не долећеше (если бы не прибежали и не разняли) жене,
ћадијау быти говна и од мене, и од ньега“ (говорит тот из двух
подравшихся, которому больше досталось), Карадж., npnnoßj, 28.
В следующем, в первых предложениях прошедшими с услов-
ным союзом выражено то, что в русском — будущим в условном
значении:
Ако запех стр^еле Moje,
Устр' јелићу тебе, Јанко, Kap., II, 1, 181.
„Ако био (= будет, если будет, буде будет) торбоноша,
б и о (= пусть будет) ма'щи жив; ако био гочобија (бубняр),
не био joj жив“, говорила цыганка, когда у нее родился сын.
В болгарском:
Да бѣфъ брала (в подарок) бѣло платно,
Би гора заградила..
Да бѣфъ брала бѣло руво,
Ке бѣфъ дѫбѥ изоблекла..
Да бѣфъ брала ко'анъ герданъ,
С (=а)-та гора ке « обко'афъ
Се со злато и со стребро, Миладин., п. 5.
„Да бѣфъ брала“ —пермиссивно условное; „ке бѣфъ изоблек-
ла“, „ке обкоафъ“—чистые условные (заключительные), в коих

ке=ште сообщает значение возможности и не имеет прямого отноше-
ния к условности, зависящей от прошедшего.
Да ти бѣше Мирче помалечек! ib., 283, еслиб у тебя (еще)
был меньшой (брат) Мирче!
Ако бѣше правила (если б делала, быть может, с оттен-
ком предшественности следующему „можеше“) сѣка муха медъ,
то можеше (мог бы) да си направи и бръмбарь-атъ, Пам. и обр.
нар. яз., 129.
Ако би сѣка пчела медъ брала, то и стръшенъ-тъ штѣше
наймного да набере, ib., 335, „хотел набрать“, т. е. набрал бы
в будущем по отношению к „ако би брала“.
Б. Желательное значение „быхъ-лъ“ является не только в
присутствии союзов [в ст.-рус: а-(быхъ), да (быхъ), аже (быхъ),
чьто (быхъ), како (быхъ), в нов. влр. чтобы и пр.], но и без
них: а бы богъ далъ, вы быста уладилася съ своимъ бра-
томъ и сыномъ Изяславомъ а (=и, союз соединит.) быста вы
сѣдѣла въ Кіевѣ, Ип., 46; в позднейшем влр.: дай богъ, ты бы,
господинъ мой, здоровъ былъ на многіе лѣта, и съ своею кня-
гинею, и съ своими дѣтьми, а язъ бы твое, своего господина,
здоровье слышалъ, ажъ дасть богъ — видѣлъ (формула), 1536,
Ак. 3. Р., II, 339; вези ты Афросинью королевишну.. ко ласкову
князю Владимиру честно, хвально и радостно, было бы (т. е.
чтобы было) намъ чѣмъ похвалитися, Др. р. ст., 94; сколь жарко
дрова разгораются со тѣми слѣды молодецкими, разгоралось
бы сердце молодецкое, ib., 64; в укр.-—побила-б тебе лихая го-
дана! В ст.-пол. angełorn swoim bog kazał o tobie, by c h φ strzegli
ciebie we wszech drogach twoich, ps. Małg. (Mikl., Gr., IV, 809).
Ввиду того, что союзы, стоящие при желательном сказуемом,
суть заключительные, а равно и того, что в выражениях, как ны-
нешнее „ты бы сходил к нему“ (в знач. „а тебе бы сходить“),
довольно явственно предполагают условие („ты бы сходил, если
хочешь“ и т. п.); можно бы думать, что желательность формы
„быхъ -лъ“ возникла из условного наклонения, именно что жела-
тельное „быхъ -лъ“ сначала представлялось действием условлен-
ным, при коем умолчано уславливающее. Однако вернее, что самое
„ты бы сходил!“ (если воля) есть первоначально желательное
уступительное, переходящее к условности так же, как повели-
тельное в случаях „кинь хлеб на лес, пойдешь, найдешь“. Так.
обр., можно понимать вышеприведенные серб., болг. примеры с
да и укр. „не потурала-б Ій мати (если бы, т. е. пусть бы не
потакала, не поблажала), лучче-б було“.
Кажется верным то, что, если не в этом случае, то в других,
мысль может прямо переходить от изъявительного прошедшего к
желательному наклонению. В желании, рассматриваемом незави-
симо от словесного выражения, осуществление, то есть слияние
возникающих в мысли образов желаемого, сложившихся из преж-
них восприятий, с новыми восприятиями, есть событие будущее.
Согласно с этим, в языке представление желательного прошедшим,

может рассматриваться как частный случай представления объек-
тивно-будущего прошедшим. Такой прием мысли в общих чер-
тах—один и тот же как там, где он пользуется наличными сред-
ствами языка, не преобразуя их надолго ощутительным образом,
так и там, где он создает новые грамматические формы. Приме-
ром первого случая могут служить многие литовские и русские
песни. В одной литов. песне далеко выданная замуж думает о том,
как бы ей воротиться домой: „Пойду я в лес к пестрой кукушке,
займу у нее крыльев и рябых перьев, полечу к матушке, к ба-
тюшке в вишневый садочек, в рутяный огородец, там буду ка-
чаться (на ветке), там буду куковать, не услышит ли матушка,
не услышит ли белая (милая, ласковая)“. До сих пор желаемые
события признаются за будущие и изображаются будущими вре-
менами (eisiu, lėksiu и пр.). Но затем, в силу самообольщения
мысли, будущее является уже совершившимся, и вслед за „не
услышит ли матушкаβ, песня продолжается: „Услышала голосок,
открыла окошко: „Не моя ли дочка? Не моя ли молодая? По
кукованью, по качанью (на ветке), кажется, моя дочка, кажется,
молодая“ (Nesselm., Zit. Volksl., № 281). Это мотив первоначально
русский:
Ой давно, давно я в роду не була:
А вже тая доріженька терном заросла,
Терном заросла, листом припала,
Червоною калиною понависала.
Ой як я схочу, терен вис i чу...
Червоную калиноньку у пень выломлю,
До своеі матюнки в гості полену,
Буду літати, буду ковати,
Чи не вийде моя мати з ново!' хати.
И ют желаемое как бы совершилось, исчезла разница между
воображаемым и действительным:
Моя мати спить, спить та й не чув,
Невісточка голубочка теє-ж у чула:
„Устань, матюнко, устань, утюнко!
Щось у нашому садочку за пташка кує!“
— Тож моя бещасная, безталанная:
Тут родилася, тут хрестилася,
У чужую сторононьку да й одбилася, Метл., 255.
Сестра, несчастно вышедшая замуж, встречает брата:
Ворота 'дчиняє, стиха промолвляе:
„Ой поїдьмо, брате, свічок куповати,
Щоб перва горіла, як я заболіла
А друга палала, як я умірала, ib., 281,
т. е. как заболею (что непременно наступит при таком житье),,
когда я буду умирать. Таким образом, по выражению песни»

„мислоньки заносятъ“, превращая предмет опасения или ожидания
в совершившееся событие.
Вообще будущее событие, которое вот-вот должно непременно
совершиться, будет ли оно намеренное, или нет, может изобра-
жаться прошедшим глаголов совершенных, именно в вр. песнях
(изредка) единственным прошедшим, какое осталось, а в серб,
(чаще) аористом и прошед. -лъ ѥсмь:
Цел.: аште се погубиши, многѫѭ съпаса нашего погубилъ си
надежд», Supn, 276.
Послать Ваньку Долгополистого?
Во полах вить Ванька замишаитсе,
Потерял он свою голову.
(Далее в том же смысле потерят), Кир., II, 1, 53. В был.,
запис. Рич. Джемс, „прокличетъ съ небесъ господень гласъ...
побѣжалъ еси (= побежишь), собака крымской царь, не путемъ
еси, не дорогою, не по знамени, не по черному“ (а „куда зря“).
Перед отходом из дому Алексей говорит:
„Молися ты господу, трудися,
За Алексея божия человека,
А я пошол во иншую землю“, Кал. Перех., 1,101.
Срб. Останите у трави зелоној,
А ja о дох (уже пошел, т. е. пойду) на пашину
кулу, Пев. Црног., 43.
„Сједи (повелит.) oįe на врата од града,
A ja noljox аги на дворове“,
Па отиде низ честе сокаке, ib., 115.
Хајд\ ујаче, по нашем npnMojy,
Те покупи сватах не-стотинах,
Aja о дох на бојали кулу,
Да припра'лям тайн сватовима“, ib., 48.
„У кога je срце и мишица,
Сад нек Марку на помоћ потече,
Aja одох (пойду) да и нитко Hehe:
Ohy cBOJy изгубити главу,
Ал'избавит свога побратима“, ib., 133.
Умриjет ми није жао сада,
Іери сам се добро замjенио;
Него — jypnni, ако ме чуjете,
Ер' ми Турци одниjеше главу, ib., 98
(т. е. вот-вот унесут, если не сделаете нападения):
(Ага) клан>ат поче турскога намаза,
А гледа га Властелиновийу
Ниж његова бистра джевердара,
Па сам собом Цвјетко говорио:
„Фала богу, фала јединоме!

Ако аги поможе клањање,
Те не згодих (не попал, т. е. теперь не попаду)
н>ега. джеверданом,
Погубићу Пивљанина Baja“, ib., 145.
Чека], чекај соколице,
Да имаш крила од сокола,
Не утече (аор.) ме деснице,
Гундулич, Babukić Slovnica.
За бога, брате, молим те, умријех од жеће (я умер, т. е. вот
умру): да] ми чашу воде, Карадж., Припов.
Ко се у баби на j ми (буд.), па за три дана несачува кобиле и
ждребета, он je изгубио (уже потерял, т. е., наверное, погу-
бит) главу, ib., 28.
За десну je уфатио руку:
.Стани, Кадо, нијеси утекла!“(не убежишь), Пев.
Црн., 95. (См. также Mikl., Gr., IV, 787—8.)
Отчасти сходно с этим употребление прошедшего для выра-
жения будущего обычного события в укр.:
Хиба-ж усі хороші йдуть за паничів, або за купців? Потурай
(= пусть) буде хороша, як тая квіточка, а таки йде за хлібороба:
и краса Π не пропала; вона породила диточок и дякує богу
(Кв.). (Обыкновенно) мати стане на utī гримати, а вона жартує,
регочетця та й розвадить матір. Се ж така була (положим) сё-
тодні; завтраж то, як увійшла в хату, так неначе й не вона:
смутна, невесела, очи понурить, сидитъ — ні з місця (ib.)... Мов-
чить, мовчить, и коли в хаті нема ніякого діла, то й π i шов
собі (ib.). Нехай же коли мати трохи зморщитьця.. вже Оксани
з хати не виженеш, вже все забула (ib.). Зачепи ж ΪΪ хто сло-
вом, зпитай об чім-нибудь, зараз зирк з під своіх віёк, вже й
догадалася, з якою думкою питають П, вже такий и одвіт
дасть (ib.). Там така була розумна, бойка, моторна: ще ти Ій стань
тілки на догад закидати, а вона вже й розкомпоновала, що куди
ійде и до чого (ib.). (Галочка на грищі) тілки (=було) добіга до
такого, що вже (вона) зна, що хоч словом Π зачепить, як раз тут
и відвернулася (ib.).' Подобным образом употребляются в греч.
аорист, в лат. perfectum, напр. Матф., 18, 16.
В приведенных и других подобных примерах прошедшие вре-
мена так и остались прошедшими. Их грамматическое значение
нисколько не затемнилось, ни переиначилось, так как, хотя дейст-
вие, ими обозначенное, глядя со стороны, есть будущее, но са-
мому говорящему в момент речи оно кажется прошедшим. Неко-
торую середину между таким употреблением прошедшего и обра-
зованием из него новой грамматической формы занимают, как
кажется, формы на -лъ после „дай боже“, „бодай“ (последнее —
сначала предложение „бог дай“, потом частица -utinam), а равно
и без таких выражений: дай-споди, здоровъ былъ государь мой
батюшка... И дай господи, здоровъ былъ православной царь князь

великій Михаилъ Федоровичъ, а ему здержати царство москов-
ское и вся земля святорусская, П. зап. Рич. Джемс. 1620 г.
Блр.— дай божа, тыи душачки в горадзи Русалими в раю ра-
явали, са святыми спачивали, Кал. Перех., 1, 42.
Укр.— бодай воли живі були, а плуг поламався, шоб мій ми-
лий из волами до дому пригнався, Метл., 6; и в ругательствах:
бодай він здох, бодай він луснув, бодай на путрю скис!
Пол.—bodaj-em skonał, bodaj-ś oślepł, bodaj ?drów (był), bodaj
się był nigdy nie urodził; чеш.—bodej zdrāv był; слов.—bodaj ti
tak Bohpla til и проч.
Так и в латышском после лай (=нехай, пусть, чтобы) может
ставиться и прошедшее, т. е. желаемое в заключительном пред-
ложении может отодвигаться в прошедшее: aitińai stali daru, läi
tä zimā nenusala, овечке делаю хлев, пусть она зимою не смерзла,
т. е. чтоб не мерзла, пусть не смерзнет, Biel., Lett. Gr., § 829, 13.
Этих выражений не следует смешивать с такими, как укр.—
бодай би він здох, пол.— bodaj bym osiwiał, в коих желательность
зависит от быхъ. В первых б ы вовсе не опушено; в них еще
чувствуется значение прошедшего: „бодай він пропав“ значит
„чтобы он в эту минуту уже пропал“, bodajem był umarł, чтобы
прежде я уже умер.
Иное дело в укр. выражениях, как „здоров був!“, „здорова
була“, „здорові були!“, „а побила тебе лихая година!“1 (не сме-
шивать с „побила-б тебе лихая година!“), „геть пишов!“, вр. „по-
шел!“, „пошел вон!“ и в очень обычных сербских оборотах, как напр.:
Лес'ли, Петре? паски погинуо! Пев. црн., 65.
Да'л не видиш? јади те видели! ib., 73.
Здрав дошао, Лека Дукађинче,
Здрав дошао двору бијеломе,
Тек дошао, муке те напале:
Боловао за девет годинах,
Нити умр'о, нити преболио,
1 Сюда же, к случаям прямого перехода от изъявительного прошедшего
к желательному в настоящем (исполнимому в будущем) — свр. быть было в
значении быть бы. Вдова причитает:
Мне пойти было, кручинноей головушке,
Мне во эты мелкорубленыи клеточки,
Мне-ка взять было ключи до золоченый,
Отомкнуть было ларцы да окованыи..
... Мне-ка взять да столько цветно его (покойника) платьицо,
Приложить было ко блеклому ко личушку,
Мне прижать было к ретливому сердечушку...
Барс, Причит., 1, 37; ср. ib., 14, 70.
Все эти действия объективно — будущие.
Подобным образом уже в XVI в.: государь (Ив. IV) велѣлъ тобѣ (послан-
нику) говорити: ,пригоже было (т. е. - бы) намъ тобя жаловати, ѣсти къ собѣ
звати; да еще есмя лѣты несовершенны, и быти намъ за столомъ, и намъ бу-
детъ столъ въ истому; и ты на насъ не помолви, а мы тобѣ ѣству пошлемъ
на подворье“, 1538, А. З.Р., II, 253.

Проз кости ти трава проницала,
У №>oj ти се љуте змије легле,
У срцу ти зиму зимовале,
А у перчин лето љетовале! ib., 65.
Привежи ме коньма за репове,
Раскини мне на четири стране.. „
... ако крива душа Moja,
Куд се Moja крвца просипала,
Онуда се земл>а провалила;
įe комаде т}ела отпадали,
Студено се створило камење.
(Петрановић, Срб. н. njec, 56.)
Сюда же обычные клятвенные уверения, в коих правда или
неправда, исполнение или неисполнение ставятся в зависимость
от желанного или нежеланного события: тако ja здрав био и ко
ми je мио! (т. е. пусть буду настолько... насколько это верно или
неверно) [реже без прошедш. глагола: „тако ja здрав и жив!“];
тако ме туі^е ноге не носиле! тако ми се крсна свијећа не уга-
сила! тако од Mojera трага свијеће не остало! (т. е. тако сви од
мога рода не помрли и не имао ко кренога имена славити и у
славу ycTajyhn CBnjehe палити, Kap.; ср. надгробную „неугасимую
свечу в Ип. л., 218 (600—601). Многочисленные примеры таких
оборотов у Kap., Послов., 297—311.
С переходом к условности:
„куд год ходила, сретна била; кад плакала, бисер ти ишао
из очију места суза, и кад говорила, ружа ти златна из уста из-
лазила“, Карадж., Прип., 176 (пожелание);
Била здрава глава Moja (= пусть будет, если будет),
Родиће ми љуба сина;
Била крепка мишка Moja;
А и остра ћорда моjа,
CjehH he ми сабља Турке;
Био собом јунак добар,
Бићу стиман у дружину, Kap., II, 1, 182—183.
См. также Milk., Gr., IV, 802—803.
В „здоров був“ и серб, „живио“ и т. п. нет и никогда не
было никакого особого обозначения желательности, вроде „бодай“
или „а бы“ \ и тем не менее желательное наклонение явственно,,
а предполагаемое им прошедшее изъявительного наклонения на-
1 Другое мнение — см. Jagiс, Primjetbe k sintaksi, Književnik, II, 1865: что
оборот „недао бог!“ ( —недај бог) возник посредством опущения би и союза
да, это автор заключает из пол. „dał by to bóg“ и из того, что в серб.-хорв.
сначала — только обороты с дабы, потом, сначала изредка, далее все чаще,
случаи „скраћенога моћнога начина“ без да б и. Но, замечу, обороты с бы
и без бы могут не составлять одного ряда и, с самого начала, восходящаго;
для ,яру ми было“, είθε μοι γίνοιτο к XI в. (Miki., Gr., IV, 802), могут выражать
различные оттенки мысли.

столько затемнено, что мы о нем вовсе не думаем, что и служит
признаком образования из него новой формы: „здоров був“ зна-
чит уже не „(чтоб) ты был уже здоров“, а только „будь здоров“
теперь и вообще.
В. В русских памятниках до XIV—XV века быхъ с прич.
-лъ в условно-желательном значении еще вполне обычно как гла-
гол, правильно спрягаемый по всем лицам и числам: аж быхомъ
что тако учинили, того богъ не дай, Смол. гр. 1229; аже бы
ты у своемь слове стоялъ а нашю братию проводилъ бы, мы бы-
хомъ не поминали того коня; ... то есть тобе, княжо, достоино,
аже бы тые люди казнилъ, както бышь инии людье боялися,
кто лихую думу поддаваеть.. у кого купишь, тому заплати, то
они бышь на тя не жяловали, Грам. Рижан ок. 1300, Русско--
лив. ак., № 49; а нынѣ а бысте пустили жито у Полотеско,
нач. XIV в., ib., 38; Игорь.. соймя шоломъ, погна опять къ пол-
комъ того дѣля, что быша познали князя и возворотилися
быша, Ип., 131; посылахуть въ Новгородъ изъ Тръжку, что
быша Новгородци всѣли на коня въ Торжекъ, Новг. 1, 80;
што ѥсте просили насъ, а быхомъ васъ пустили до Лучька търго-
вать.., Гр. Кестутя и Любарта, 1341, Срезн., Др. пам.; штобы
(союз) ваша милость нашихъ Полочанъ к собѣ пускали, быхмо
промежъ себе торговали, Полоц. гр. 1465, Р. лив. ак. и мн. др.
И теперь быхъ как глагол, в сочетании с -лъ, живет на одной
из окраин русского языка, в горах юго-восточной Галиции: „ру-
бав бых калиноньку, не вмію; корняв бых (отдал бы замуж?)
свою дочку, не смію“, Голов., Песни, II, 129, его же Грам., 160.
При этом остается пока вопросом, удержалось ли здесь это быхъ
непрерывно от того времени, когда оно было свойственно всему
русскому языку, или же есть позднейшее заимствование из сло-
вацкого? Возможно, что соседство словаков только помогло удер-
жанию формы, не перестававшей быть в тех местах русскою.
Весьма рано, во всяком случае не позже XIV века, рядом
с этим быхъ, в качестве глагола, совмещавшим в себе преди-
кативную силу (изв. рода отношение к лицу и числу, впрочем,
без отношения ко времени) с отношением к наклонению, является
в русских памятниках бы, как союз, отличающееся от глагольного
быхъ двумя внешними признаками:
а) тем, что оно перестает согласоваться с причастием -лъ и
подлежащим: аже бы (т. е. язъ) лиха хотѣлъ, то что бы ми
годно (было), то же бы створилъ, Ип., 16 (219); не до-
шедшимъ имъ города Сохачева, и думахуть о взятьи его, а бы
(вм. а быша) въ землю глубоку не входили, Ип., 209 (584);
б) тем, что при прич. -лъ появляется настоящее время ѥси,
ѥсте; это служит видимым знаком того, что от стоящего тут же
бы отошла его предикативная сила и оно осталось только при
модальном значении: аще бысте человѣци (былѣ, Ип.), то въ дне
бы есте пришли (ходили), Лавр., 84; не могу поѣхати одинъ,
а полкъ мой пѣшъ; вы бы есте мнѣ повѣдалѣ дома, же

дотолѣ эти, Ип., 135 (440); то же часто в Новг. I лет. по акад.
сп„ напр.; биша челомъ архиепископу: „что бы еси, господине,
благословилъ дѣтей своихъ Великій Новъградъ, чтобы господинъ
нашъ В. Н.... нелюбья отдалъ a насъ бы приялъ въ старину.
И владыка Іоаннъ благослови Великій Новъградъ дѣтей своихъ:
чтобы есте, дѣти, мое благословеніе пріяли, а Псковичемъ бы
есте нелюбья отдали, а свою братью молодшую пріяли бы e с те
по старинѣ... были бысте за единъ братъ, Новг., 1,97; а что
еси... отнялъ... Заволочье... а того бы еси... (с)ступился, ib., 98,
часто в Пек. I и московских и западнорусских пам. XV — XVI вв.:
абы еси о томъ довѣдался.. ты бы еси велѣлъ то намъ оправити,
1456, Ак: 3. Р. 1, 71; неоднова къ тобѣ наказывали, што бы
еси то намъ направилъ, 1501 —1506, ib., 229; просили насъ, абы
есмо имъ вси тые права и доброволенства.. потвердили, 1511,
А. З. Р., II, 87; а ты бы, пане Яне, и рада государя вашего такъ
же бы есте хотѣли межъ государей доброго дѣла, ib., 240;
а пили бы есте бережно, не допьяна, ib., 308. Возможно, что
примеры бы ѥсмь -лъ, бы суть-ли если и встречаются, то
значительно реже, чем бы еси -лъ, бы есте -ли.
Совершенно то же находим еще теперь в одном моравском
говоре, близком к польскому (dź; с = ть, о = а; ch в stracilach):
musela by s e m, Suš., Мог. Р., 226; aby sem cė opuściła, ib., 229;
aby sem našia, ib., 240. Тем с большим основанием можно ду-
мать, что хотя бы собственно польских сочетаний by jeśm, by
j e ś не было найдено, но именно они лежат в основании польских
by-m, by-ś, by, by-śmy, by-ście, by, сменивших в XVI веке ста-
ринные bych, by/bychwa, bysta, bychmy, bychą. И там, где, как
в Силезии и у Подгалян, сохранилось bych, byk, второе лицо
един. ч. byś не может быть возведено ко 2-му лицу аориста
бы и предполагает сочетание b у-j eś; равно и 3-е л. мн. by —
не из бышѧ или неизвестного в ст.-слав. и др. р. б их», а из
ставшего союзом б ы с опущенным вспомогательным глаголом.
Польское bym не лишено значения и для специально русской
грамматики, так как го-западным укр. говорам свойственно б у Β-
бим, -бись, -би, -бисьмо-бисьте, -би: Ой ко-б була-сь
(=коби-сь була, из ко-бы была сь, ко-бы сь была), мати, знала
таку мою долю, Ти(-б) була-сь мня утопила малов дітиною, н. п.
(Mikl., IV, 811). ;
Более внутренний признак перехода предикативного быхъ
(-лъ) в союз бы состоит в такой тесной связи этого, бы с дру-
гою предшествующей частицей, что бы получает новое значение
не само по себе, а в связи с этою частицею. Таковы, напр., зна-
чения в лише бы, лишь бы (пол. byle by), только бы
(серб, само да), хотя бы (пол. by), абы [которое в нынешнем
своем значении встречается уже в древних русск. пам.: „а дѣтя
крестяче дата причастье, любо си и не приношено на вечернюю
или на часы, абы на обѣдню“, Впраш. Кюр., Калайд., Пам., 179;
(писец говорит о своей работе:) аще ся кому и медлено створило,

абы по скончаньі что видѣтии i слышати сладко; 1296, Бусл.,
И. хр., 83], чьто-бы (вр. штобы, штоб, укр. щоб), како бы
(вр. как бы, кабы, укр. зап. коби), укр. якби, пол., чеш. о-b у.
В этом виде бы разрывает ту связь с причастием на -лъ,
в которой возникло его условно-желательное значение, и получает
возможность присоединиться к другим формам: „лишь бы
выйти замуж“, „лишь бы путний попался“. Из этой отдели-
мости бы от причастия не следует, конечно, чтобы нынешнее
русское чтоб ы-с делал и т. п. не было одною грамматиче-
скою формою. Это в том же смысле одна форма, в каком падеж
с предлогом есть в сущности один падеж.
Сказанное здесь не совпадает со взглядом Буслаева, у кото-
рого читаем: „Везде, где бы ни встретился союз бы, он отно-
сится к глаголу и составляет вместе с ним наклонение условное \
Таким образом, самые союзы: чтобы, дабы, если бы, древн.
абы, ажебы, ажбы состоят собственно из союзов что, да,
если, а, ажеи глагола б ы, входящего в состав описательной формы
прошедшего условного; напр., выражение „чтобы пришел“ разла-
гается на союз что и условное прошедшее пришел бы. По-
этому эти союзы употребляются с прошедшим временем, а не
1 Не совсем так, ибо этот союз в укр. и блр. входит в состав местоимений
и наречий аби́хто, аби́що, аби́який, аби́як, аби́чий, аби́де, аби́куди, блр.—
абыхто и пр. Сюда не относится бр. абыдзенъ, нар., в течение одного дня,
абыдзённый, в один день, и пр. (Слов. Носовича), где ы этимологически не-
правильно, так как эти слова произошли из обидьнь, где оби предлог =
объ, о б ь (скр. абһи). Абихто и пр. потеряли всякое отношение к условному
наклонению, напр.: „прийде аби́хто (первый встречный), тай порядкує“. Бы
входит в состав частиц будто бы, якобы, служащих для выражения сом-
нительности и мнимости и сочетаемых с изъявительным: „сказали, будто бы он
умер“. Польское niby (Miki., IV, 181), укр. ніби и б и входят в более
тесную связь с глаголами и именами, сообщая им оттенок quasi: сіла та-й
ні-би-шиє; сіла и давай-би-то шити, Кв. В свз. укр. бы становится сравни-
тельным союзом (ср. Mikl., Gr., IV, 812—3): гетым нас уже не пудманєш, бы
той лицьвинъ свого пана (т. е. пудманув); добре лгау, бы гето ты (лжеш);
с именами: зробиу з соломы бы чоловjека (т. e. подобие человека, куклу),
Заблудовье, Этн. сб. III. Ср. свр. „Молодцы бы на конях бы свечи де горят,
кони под ними бы соколы бы летят“, Рыбн., III, 121.
Заслуживает упоминания, но не подражания попытка Гоголя внести услов-
ное наклонение в область имени посредством употребления быв причастных
(безглагольных) придаточных предложениях: Спит ум, может быть, обретший
6 ы внезапный родник великих средств (М. д.). Боже! и погубить так безжа-
лостно лучшие годы своей юности, истребить, погасить искру огня, может быть,
теплившегося в груди, может быть, развившегося бы теперь в величии
и красоте, может быть, так же исторгнувшего бы слезы изумления
и благодарности (Порт.). Но не так, как иностранец, преданный одному Титу
Ливию и Тациту, бегущий мимо всего к одной только древности, желавший
быв порыве благородного педантизма срыть весь новый город,— нет, он на-
ходил все равно прекрасным (Рим). Самые поступки духовенства, часто соб-
лазнительные, произведшие бы в других местах разврат, почти не
действуют на него (народ) (ib.). Пирогов, уверенный, что нет красоты, мог-
шей бы ему противиться (Нев. просп.). Так погиб., бедный Пискарев.. но-
сивший в себе искру таланта, быть может, со временем бы вспыхнувшего
широко и ярко (ib.).

с настоящим и будущим“, Γρ., § 194. Древнерусское „чьто бы
пришьлъ“ действительно разлагается на союз ч ь τ о и желательное
бы пришьлъ, коего предикативное свойство и наклонение за-
висит от глагола бы; но нынешнее „чтоб пришел“, „щоб прий-
шов“ возникло из этого древнего вовсе не прямо, а через посред-
ство „чтобы (есть) пришел“ и пр., в коем глагольность зависит
от сть пришелъ, вовсе не имеющего условного или жела-
тельного значения, а желательность от чтобы, в коем бы
уже вовсе не есть глагол.
„Употребление упомянутых союзов исключительно с прошед-
шим временем“ есть недомолвка ввиду оборотов „пойти бы“,
„чтобы пойти“, в коих, кроме самого бы, нет никакого следа
прошедшего времени“.
Г. Сослагательность, первоначально несвойственная
славянским языкам и доныне легко из них устранимая, в малой
мере проникает в цел. памятники из греческого и в гораздо боль-
шей из латинского в книжный язык чешский, польский, а из него
в западнорусский, уже начиная с XIV в.
а) Так как условные союзы, каковы ст.-слав. аще, древ,-
рус. а же (из а оже), даже (из да оже, в значении „если“),
аче, даче (да аче)9 ачи (аче и), позднейшие русск. если
(из есть ли), ежели, облает, есть когда (= если), б у д e
и пр., сочетаются не только с условными формами глагола, но и
с изъявительными, то условность формы быхъ -лъ есть нечто
отличное от условности союзов и независимое от нее. Условность
значения формы быхъ -лъ в древнем языке есть отрицание
действительности события, с одной стороны, не совпадающее со
значением, сообщаемым отрицательною частицею н е, с другой -г
отличимое от сомнительности и зависимости от личного взгляда,
заключенной в конъюнктиве. Во многих случаях, где изображение
„.уславливающего события требует сослагательного наклонения
в греческом и латинском, в ст.-слав., древ.-рус, сербском услав-
ливаюшее событие представляется действительным, причем услов-
ность союза совмешается с изъявительностью наклонения.
Польский язык, сохраняя возможность ст.-славянского и, как
можно думать, древнего общеславянского оборота с изъявитель-
ным при условном союзе, под влиянием латинского и немецкого
ставит здесь и условное с бы. То же ив чешском. Литовско
латышское условно-желательное наклонение (Schleicher, Lit.
Gr., § 107, 139, 155—157; Bielenst., Lett. Gr., § 309, 722—727),
построенное совершенно иначе, чем славянское, в функциональ-
ном отношении весьма сходно с последним, так что если литов-
ский перевод иногда отклоняется от ст.-слав. в употреблении этой
формы, сходясь с немецким, латинским, нов.-польским, то это
следует приписать влиянию этих языков.
Вот несколько слав, примеров условных союзов с изъявитель-
ным наклонением, большею частью, но не непременно в настоящем
со значением будущего:

Никъто же бо не можеть знамении сихъ творити, аше не
б*деть богъ съ нимъ, О. ев., Ио., 3, 2. Так непременно в ны-
нешнем русском литературном: если не будет с ним, если бог
не (есть) с ним; в серо. — ако ни je; в латыш, тоже — ja ne ir; но в
польском переводе, несмотря на возможность и правильность—
jeśli nie jest, nie będzie, стоит jeźliby nie był; в чеш.— leč by byl
(= разве, если бы был), в литов.—jej ne butu (усл.); в греч.—
έάν μη į, литов. nisi sit. В нынешнем русском мы здесь еще живо
чувствуем, что наше условное наклонение не есть сослагательное,
т. е. что изъявительность в выражении заключения влечет за со-
бою изъявительность условия (не может, если не есть) и, наобо-
рот, только условность заключения требует условности условия:
„не мог бы, если бы не был“.
Аще къто не родиться съвыше, не можеть вѣдѣти
(=видѣти) цѣсарьствия божия, ib., Ио., 3, 3; аще къто не ро-
диться водою и духъмь, не можеть вънити въ цѣсарьство
божию, ib., 3, 5; рус. — если не родится; серб.— ако се не роди;
в чеш. в обоих местах по-славянски: ne narodi-li-se; так и в литов.—
jej ne užgims (буд. изъяв.) и в латыш.—ja ne ir pedzimis (если
не родился), ja ne pedzem; но в польском, хотя в одном месте
jeżli się nie narodzi, в другом — jeźliby się nie narodźił=eav μή
γεννηθη, nisi genitus sit v. fuerit.
Аще къто сънѣсть отъ хлѣба сего, живъ б детъ въ
вѣкъ, ib., 6, 51; рус—кто съест, вкусит; серб. — могло бы быть
,ко једе“; чеш—bude li jisti; литов.— kas walgis (буд. изъяв, без
союза); латыш.— ja kas ēd (если кто ест); но в пол. — jeżli by kto jadł,
έάν φάγη, si quis ederit. Ниже в таком же случае и в польском
изъявительное: „аше не ѣсте... и пиѥте... живота не имате“, ib.,
Ио., 6, 53, jeźli nie będziecie jedli, чеш. ne budete li jisti, лит. jej
ne welgisit (буд.), латыш, ja ne ėdat, при έάν μή φάγητε, nisi ederitis.
Аше же съгрѣшить (έάν άμαρτήση, si peccaverit) къ тебѣ
братъ твои... обличи и... аше ли тебе послушаю тъ (έάν
ά*ούση, si audierti) приобрѧштеши (будущ. несмотря на έκέρδησας,
lucratus es) брата сво го; аше ли не послушаютъ (έάν μή αχούσα,
si non audierit) их рьци цьркъви; аже же и о црькъви не радити
начьнеть (έάν παράκουσα, si audire neglexerit), да б деть ти яко
язычьники и мытарь, ib., Мат., 18, 15—17. В русском и серб,
здесь изъявительное; в чешском условное и рядом изъявительное:
zhfeśli liby, uposlechl li by, jestliže by pak ne uposlechł u jestli že
pak neuposlechne; произвольное смешение того и другого в поль-
ском: jeźliby zgrzeszył, jeźli cię nie usłucha; подобное смешение
и в литовском переводе, но в латыш, изъявительное.
В следующем месте в ст.-слав. настоящее изъявительное и там,
где мы теперь в русском поставим или условное, впрочем, по об-
щему правилу, и в условии и в заключении, или будущее изъя-
вит.: „сѫтьже и ина мънога, яже сътвори Иісусъ, яже аше по
ѥдиному пасана бывають (εάν γραφηται) ни самому, мьнѭ,
миру втѣстити ( сть) пишемыихъ кънигъ“, Ио:, 21, 28.

Так и в русских памятниках, верных строю языка: изъявитель-
ность условия при изъявительности, повелительности или дебитив-
ности условленного: „ажь оубъѥть моужь моужа, то мьстити.братоу
брата“; „аже кто оударить мечьмь а не оутьнеть на съмьрть...“;
„и ли пьхнеть моужь моужа... то... “(Русск. пр.); „Што съ лицомъ
приведуть татя, будеть ли мочи чимъ платити, ино заплатити
истинну... А пакъ ли злодѣй не имѣти будеть, чимъ платити,
ино и лица у дворъ не имать, воротити истьцю, у кого украдено“
(Судебн. Казим. Ягайловича, 3468, А. 3. Р., I, 80—81).
В отличие от этого в западнорусской письменности в условиях
ставятся сочетания с бы при изъявительности или дебетивности
заключений:
Естли бы хрестьянинъ жида забилъ, маетъ быти каранъ, яко
винный... Естли бы хрестьянинъ жида вдарилъ так, яко бы криви
не розлилъ, маетъ на немъ вина быти... Естли бы хто калѣ (s. вм.
какъ) на школу жидовскую металъ, тотъ маетъ старость нашому
заплатити два фунты перцу и т. д. (Гр. Витовта 1388, А.З.Р.,1,
№ 9).
А коли бы два м'&га ся правовать... ино учинити имъ рокъ... а
который бы изъ дву тыхъ сутяжаевъ не выѣхалъ, тот безъ суда
виноватъ и пр. (Судебн. Казим. Ягайловича 1468, ib., 83). А коли
бы кто коня а любо клячю знашолъ блудящюю... ино оповѣдати
околици (ib., но и много случаев без бы = а коли украдутъ... а
пак ли который што утаить...).
Кгды бы нѣкоторый съ земянъ... былъ обвиненъ чрезъ Русина.,
таковый ма быть позванъ.., 1501, ib., 224.
б) Латинский conjunctivus в независимых вопросительных пред-
ложениях, как quis hoc creda t, quis dubi t et quin in virtute
divitiae sint, quid enumerem artiura multitudinem, передается
или русским изъявительным наклонением личным („кто этому по-
верит“, „кто станет сомневаться“), или дебитивным (есть с не-
определенным: „зачем мне перечислять“). Наше „кто этому по-
верит?“ объективно значит в этом случае, что „никто этому не
поверит“. Между тем, поставивши здесь русское условное, получим
объективное значение, совершенно не согласное с таким же зна-
чением лат. конъюнктива: выражения „кто бы этому поверил?“,
„кто бы стал сомневаться?“, „зачем бы мне перечислять?“, собст-
венно говоря, значат, что если бы даны были такие-то условия,
то никто бы не поверил, никто бы не стал сомневаться, я бы не
стал перечислять; но так как этих условий нет, то теперь верят,
сомневаются, я перечисляю. Русское „кто бы мог-этому
поверить?“ значит не то, что никто этому не может поверить, а
то, что так бы было (никто не мог бы поверить) при обыкновен-
ных условиях, так бы должно быть по-видимому, а между тем
приходится верить. В отличие от этого в чешском, хотя
сохраняются обороты, общие этому языку с русским и, как я
полагаю, согласные со строем древнего общеславянского языка
(což mara učiniti? jak tebe ne milovati?, как и в польском); но есть

и другие на латинский лад: kdož by se nebāl tebe, Pane? hfi-
mali, i kdož by se ne de sil? (Zikm., Skl., § 258, 2), что должно
значить не то, что всякий бы боялся, если бы... а то, что „всяк
боится“. Впрочем, возможно, что в некоторых относящихся сюда
случаях чеш. язык самостоятелен, ибо и в сербском находим такие
же обороты: Боже сочу Baj! како бих ja оставио тако свога по-
братима? Карадж., Прип., 216; како би он царски син узео гове-
дарску кћер.? ib., 219.
в) Подобным образом и там, где латинское сослагательное в
зависимых вопросительных предложениях изображает вопрос
как речь или мысль лица, указанного главным предложением,
напр. videamus primum, deorum ne Providentia mundus regatų r?
quaeritur, quot sint genera rerum expetendarum? difficile dietu, quae-
nam causa sit, cur.., мы на месте сослагательного должны по-
ставить изъявительное („спрашивается, какая (есть) причина..?“),
ибо выражение „спрашивается, какая была бы причина?“ заклю-
чает в себе вопрос не о существовании причины, а о ее возмож-
ности, если бы было нечто другое. Непохоже на плод самостоя-
тельного развития языка то, что именно в таких случаях встре-
чается условное в смысле сослагательного в цел., польском и
чешском:
Вьниде же помышлению вь нѧ, къто ихъ вѧштеи б и былъ,
Марьин., Зогр. ев., Лук., 9, 46; τις αν είη μείζων, quis esset.
Недоумѣхѫ, чъто б» отъвѣтштали ѥмоу, Марьин., Марк., 14, 40;
xi άντφ άποκριθώσι, quid responderent.
Глаголаахѫ дроугъ къ дроугоу, чьто бишѧ сътворили Исви,
ib., Лук., 6, 4; может быть оправдано, если понято, как жела-
тельное: те äv ποιήσειαν, что бы (желательно было) сделать.
Съвѣтъ творѣхѫ нань, како и б» погоубили, ib., Марк., 3, 6;
οπος αυτόν άπολέσωσι, как погубить, или в желательном смысле, „чтобы“
(ut perderent) ν. как бы погубить.
Искаахѫ, како и б» погоубили... како и б» оубили, ib., Марк.,
11, 18; 22, 2.
Чеш. tāzal se jich, kdeby se Kristus mel naroditi, Матф.,
2, 4; пол. dowiadował się od nich, gdzie by się miał narodzić,
ubi nasciturus esset, что, буквально переведенное на русский,
получило бы не то значение, которое в „въпрашааше л, къде хсъ
раждаѥтьсѧ“, где имеет родиться, где должен действительно ро-
диться, а другое, ошибочное: „где бы ему выбрать место для
рождения (когда он родится)“, или „где бы по-настоящему ему
следовало родиться“ (если он родится).
Чеш. pilnė se jich vyptaval, kterėho by se jira času hvėzda byla
ukazała, Матф., 2, 7, quo tempore Stella apparuisset. В польском
без by, что лучше: о czasie, którego się gwiazda ukazała. Кажется,
в употреблении здесь в польском то изъявительного, то условного
в смысле сослагательном руководит случайность, которая была бы
устранена с устранением подражания латинскому или с совершен-
ным подчинением этому языку.

Другие чешские примеры см. у Zikm., Ski., 634—635 и 406:
vyptaval se, było li by to tak v pravdė (в самом ли деле это
так)? otazal se, videi li by со (т. е. видит ли что? не видит ли.
чего?); mysliti potfebi, zda by jak napraveno byti mohlo, т. е.
можно ли как-либо исправить; русское „нельзя ли бы было“г
„можно ли бы было исправить“ предполагает умолчание условия
„если бы было то-то“. В литовском и латышском в числе оборо-
тов, употребительных в вопросительных зависимых предложениях,
нет условного наклонения; но некоторым соответствием конъюнк-
тиву служит причастие или деепричастие без глагола (klausė jus,
kur Kristus užgimsęs, Матф., 2, 4), о чем уже выше была речь по
поводу подобных славянских оборотов (стр. 224—-228).
В ст.-южно-русск. письм.: „пыталъ есмы того вязня, хто би
былъ?“ Αρχ. Юз. Р., III, Ак. о коз., 1, 60, 1593. У Гоголя: „Любо-
пытно бы однако же знать, кто бы такая была писавшая?“
(М. д. = кто такова).
г) На месте латинского сослагательного в придаточных пред-
ложениях, начинающихся с quicunque и пр., напр. „Mithridati rex
permisit, ut, quodcunque veliet, liceret impune facere“, и в рус-
ском может стоять бы-л, но непременно в сочетании с ни;
„что бы ни захотел сделать“, „все, чего бы ни захотел“„
„кто бы ни был“ „что бы ни было“ и пр. Русский оборот и здесь
остается чисто условным. Им выражается всестороннее отрицание
условий, указывающее на безразличность этих условий по отно-
шению к уславливаемому: „чего бы ни захотелось, все явится“=
„захотелось ли бы того, другого, третьего и т. д., все...“.
То же самое ни после местоимений и местоименных наречий
с изъявительным дает концессивное значение: „чего ни захочется,
все...“ = „пусть захочется того, другого и т. д., все...“. Общему
„что ни будь“ соответствует частное „будь что (ср. буд за
што купио,—за бесценок)“. Что ни есть ср. с „Вы свезите
тко в какое e селенье, Барс, Прич., 1, 259.
Когда говорим „что бы ни случилось, надейтесь на меня“, то
наше условное заключает в себе не отрицательный смысл, как
можно бы думать, судя по тому, что условность есть отрицание
действительности, а положительный: непременно что-нибудь слу-
чится. Такое значение вытекает из того, что русский оборот,
благодаря ни, исчерпывает весь круг возможных условий. Без
ни получилась бы только недействительность одной из этих слу-
чайностей. В отличие от этого в чешском находим условное при
k t oź, ktožkoli не только в этом последнем значении, там, где
условное без ни уместно и в русском (to kdož by pravil, v hrdlo
by lhal, кто бы это стал говорить, если бы кто сказал это, сол-
гал бы), но и там, где без ни при местоимении в русском необ-
ходимо изъявительное: kdoź by cinil villi boži, tent' jest bratr muj.
Здесь в русском условное значило бы не „кто творит“ и не „кто
бы ни творил“, а „кто творил бы, если бы... но в настоящую
минуту не творит“. Kdož by koli jedno z takovych d/tek pfijal ve

jmeriu mėm, mnet\ pfijimā и пр., Марк., 9, 37; так и в польском
переводе „kto by przijął“; по-русски возможно только „кто примет“,
так как „кто бы принял“; означает лишь возможность принятия
при существовании условий. Другие чешские примеры см. у Zikra.,
Ski., стр. 400, а).
В ст.-западнорус. письменности:
А хто бъ мѣлъ нарушити, розсудится со мною въ день
судный, Гр. Олиз. Кирдеевича 1483, А. 3. Р., 1, 104. Между тем
в этой обычной формуле русский оборот — с изъявит.: „даже кто
запъртить или тоу дань и(ли) се блюдо, да соудить ѥмоу богъ“,
Γρ. Мстисл. ИЗО г.; „а хто се слово наше порушить а иметь
въ тые имѣніа вступатися, розсудится со мною предъ богомъ“,
Киев. гр. 1446, А. 3. Р., I, 60.
Мы Александръ., ознаймуемы черезъ тотъ нашъ листъ всимъ
тымъ, которымъ бы была потреба, 1492, ib., 120. Раньше
этого времени и позже в этой формуле бывает изъявительное:
„даемъ вѣдати кождому... комужъ того будетъ потреба вѣдати“,
ib., 68, 144.
Есте прирекли, естлибы богъ отца нашого, короля, не вховалъ,
тогды иного господаря не мѣли есте мѣти, нижьли сына его...
который бы былъ ( = который будет) господарем на вел.
княжьствѣ Литовскомъ, 1492, ib., 115.
д) В латинском ставится сослагательное в придаточных, начи-
нающихся с относительного местоимения, при главном предложе-
нии cquisn nemo (nulius, nihil) и глаголом esse, existere,
reperiri, inveniri и пр., напр. quis est, qui hoc dicere audeat?
nemo est, qui possit; nihil est, quod tam miseros faciat, quam...
В новом русском, согласно с вышесказанным, можно бы ожидать
только оборотов вроде „нет никого такого, кто может...“; в
ст.-русском, как и в ст.-чешском, в подобных случаях мы видели
причастие без глагола „нѣсть къто донеса“, а ниже рассмотрим
случай с неопределенным наклонением (нѣ-кому принести). Но в
русск. литерат. мы здесь находим, кроме вышеупомянутого, с
нет (не было, не будет) в главном предл., и с относительным
словом и бы в придаточном: „нет человека, который бы за
собою не имел каких-нибудь грехов“.—Гог.; нет (нет ли, не
знаете ли и пр.) такого (ѵ. того), кто бы сумел (ѵ. не сумел)...;
нет города, где бы было то-то (ѵ. не было того-то), куда бы...;
нет того дня, когда бы было (ѵ. не было)... Общею заменою
этих относительных слов служит чтобы (и в укр. щоб): „уже
прошли те времена (=нет тех времен), чтобы ( = когда бы)
несколько сорванцов могли возмутить целое государство“.— Гог.,
Переп.
С этим сроден оборот со „чтобы... -л“ при главном сказуемом
с отрицанием, весьма распространенный, в иных случаях правила
ный, соответствующий латинским поп dubito, quin; dici поп potest,
quin с сослагательным. В иных случаях он отдает подражанием,

напр. „всякой талантом не может парировать, чтоб он в жизнь
свою не имел никогда дела с таким человеком“. — Фонвиз.
( = что не будет иметь...); Ле-Брюн не мог равнодушно слышать,
чтобы говорили о Ле-Сюеровых картинах.— Карамз. (Бусл.,
Γρ., 5 272 б) β) = когда говорили. „Никто не сомневался, чтобы
за ним не осталось первенства [Гог., Портр., ошибочно, вм. „ни-
кто не сомневался (= всяк был уверен) что за ним останется
первенство“]. „Одиссея захватывает весь древний мир... Словом,
трудно даже сказать, чего бы не обняла Одиссея или что бы в ней
было пропущено“ (Гог., Переп. с др. = чего не обнимает, что
пропущено). Но находим и у Пушкина: „не слыхивал, чтоб рыба
говорила“; у Гоголя: „я еще в жизни не слыхивал, чтобы собака
могла писать“ ( = что может); „не похоже на то, чтобы ей было
восемнадцать лет“ ( = что ей). Чтобы в значении будто (отри-
цание действительности явления вопреки его вероятности): „ведь
я, говоря о жене моей, не говорю того, чтоб она всех была
глупее“.—Фонв. („что она глупее“ значило бы, что, по мнению
говорящего, она такова, что противоречило бы отрицательности
главного сказуемого „не говорю“). „От сапог его, у нас никто не
скажет в целом хуторе, чтобы слышен был запах дегтя..
никто не скажет также, чтобы он когда-либо утирал нос полою
своего балахона“.—Гог., Веч. ( = будто слышен, будто он ути-
рает). „Не соглашался с профессором, чтобы старинные мастера
так недосягаемо ушли от нас“.— Гог., Портр. „Сам стихов
давно и не читаю, не потому, чтоб не любил стихов, А так..“—
Лерм. „Мертвые души не потому так испугали Россию и про-
извели такой шум внутри ее, чтобы они раскрыли какие
нибудь ее раны или внутренние болезни, и не потому, чтобы
представили потрясающие картины торжествующего зла и
страждущей невинности. Ничего не бывало!“ —Гог., Переп. „Все
это было мне нужно не затем, чтобы в голове моей не было
ни характеров, ни героев: их было у меня уже много“.— Гог.,
Авт. исп., т. е. не потому, что не было.
Из самого вр. будь-то, укр. неначе (из не-йначе) б у ц i м,
под влиянием отрицательности или сомнительности главного ска-
зуемого возникают: вр. б у д τ о б ы, укр. неначе-б-то, буцім-би-
то. Можно предположить, что в некоторых случаях здесь ста-
вится, без всякой подражательности, бы -л не в сослагательном
значении, а в условно заключительном с умолчанием условия:
„нет такого, кто бы (который бы, что бы) мог сделать то-то“
(если бы он былъ); он не таков (т. е. не есть таков), чтобы мог...
(если бы был таков); пол. nie ma, doczego byś się mógł odwołać
(gdy by było); nie mam wiadomości której byś się ucieszył (gdy by
była), Małec, Gr., § 736. Большей частью эти примеры с главным
предложением экзистенциальным1. Отсюда мог этот оборот рас-
1 И некоторые другие оттенки условного наклон, в русск. и польск. объ-
ясняются опущением подразумеваемого уславливающего, uanp. schylił się,

пространиться и на случаи с другими глаголами в главном пред-
ложении, причем предполагать опущение условия становилось все
труднее, и наличное условное все более подходило к тому сосла-
гательному, образцы коего давались латинским, французским и пр.
Таким образом, здесь развитие изнутри встретилось на половине
пути с подражанием. Русский литер, язык и здесь сдержаннее
польского и чешского. Так, напр., несмотря на вышеприведенные
примеры (и не слыхивал, чтобы...), по-русски нельзя сказать вм.
nic mi о tem nie pisze, żeby był chory (Małec, § 736), „не пишет,
чтобы был болен“; необходимо: „что болен“. В чешском до зна-
чительной степени согласно с русским: neni, kdoby činil dobre,
ne mėli, koho by se bāli (некого было им бояться, не было такого,
кого бы им бояться, хотя нельзя сказать „кого бы боялись“); но
решительно противно обычаю русского языка jest, k do by ponizil,
povysil в сослагательном смысле, Zikm., Ski., 401, 403, 405.
Чтобы -л в выражениях, как „не видать, не слыхать,
чтобы это было“, от предполагаемого им желательного значения
сохраняет лишь весьма бледный след.
Кажется, что навстречу этому обобщению значения чтобы
в русском идет расширение его употребления на счет случаев,
где в ст.-слав. и сербском стоит да с изъявительным: тако по-
добають възнестисѧ сыну чьловѣчьскууму, да вьсякъ вѣруѩи
вънь не погыбнеть (ίνα μη άπόληται, ut non pereat), нъ и мать
(εχη, ut habeat) живота вѣчьнааго, О. ев., Ио., 3, 15; серб.—да
не погине, да има, но в рус.— чтобы не погиб, чеш.— aby nesa-
hynul, ale mėl, пол.—aby nie zginął, ale miał, согласно с чем и
в литов. с желательным: kad ne prapultu, bet turėtu, между тем как
в латышском заключительный союз лай с изъявительным и жела-
тельным, как и в ст.-слав. не только да бѫдеть, но и да бы
былъ.
Чеш. žeby, как видно из следующего, еще далее отходит от
основного значения желательности, чем русск. чтобы.
е) В латинской oratio pbliqua главное из придаточных предло-
жений стоит в accus, cum inf., а сказуемые второстепенных при-
даточных— в конъюнктиве: Ennius non censet lugendam esse mor-
tem, quam immortalitas consequatur.
В немецком уже в главном из придаточных стоит конъюнктив
или без изъяснительного союза, или с ним. Этому образцу сле-
дует чешский язык, ставя здесь в сослагательном смысле žeby
с прич. /, причем žeby получает изъяснительное значение:
biežy, rzekł byś (= как будто, польск.,укр.— ніби), že derkacza tropi, Mick., т. е.
собств. ты бы сказал это, ты бы подумал, если бы увидал его; отсюда раз-
вивается сравнительное значение союза быв западно-украинском: „лгав, бы
гэто ты“; stał poważnie, a rad by z radości podskoczyć, id. (т. е. он рад бы,
если бы..., но этого если б не было, а потому получается значение „чуть
не прыгает...“); sądziłbym że się panowie mylicie (вежливо), как и по-русски
#я бы думал, что...“, т. е. если бы смел свое суждение иметь, если бы вы позво-
лили и т. п. (Małec, ib., § 739).

Uslyšev, żeby Archelaus kraloval v Judstvu, misto Herodesa,
obaval se tarn jiti, Мат., 2, 22, quum audisset Archelaum regnare,
между тем как в ст.-слав., серб., русском и даже польском воз-
можно здесь только изъявительное с изъяснительным союзом:
„яко царьствуютъ“ и пр. Kdyź pak usyšel Ježiš žeby Jan byl Vsazen
do žalafe, odšel, Мат., 4, 12, cum audisset Joannem traditum esse in
custodiam, ст.-слав.— яко прѣданъ бысть.
Tedy Herodes uzrev, žeby oklaman byl od mudrcu, rozhnėval
se, Мат., 2, 16, quum vidisset se illusum esse, ст.-слав. — яко пора-
ганъ бысть.
A oni slyšeli žeby živ byl (т. e, что он жив), см. Zikm.,
Ski., 408—409, 411—412, 631. Так возможно в польск. (izby,
žeby вм. iž, že), а отсюда ив ст.-западнорусской письменности: „естли
бы крестьянинъ нагабалъ жида, мовячи, ижь бы ему свою за-
ставу заставилъ, a жидъ бы ему того запрелъ, а хрестьянинъ бы
ему не хотѣлъ вѣрити: ...жидъ.., маетъ ему то заплатити.. Если
бы жидъ., рекъ, ижь бы позычилъ.. (гр. Витовт. 1388, А. 3. Р.,
1, № 9). ...О которых пыталъ ся по дорозѣ, ...чие (люде) бы
они были и кому служатъ, и така дей ему справа дана, же бы
мѣли быти люде украинные, козаки нѣякись, Ростопча изъ ын-
шими, 1595. Αρχ. Ю. 3. Р., III, Ак. о Коз., I, 72.
В подобных случаях нынешний русский язык или вовсе не ви-
дит оснований изображать событие в придаточном предложении
сомнительным, или выражает сомнительность союзами, не имев-
шими никогда связи с причастием -лъ, или разорвавшими эту
связь: услыхали, будто (будто бы, яко бы, укр.-вост.—буцім, буц-
цім-то, неначе-б-то) он жив.
ж) В чешском еще сохраняется возможность общеславянского
оборота с изъявительным в придаточном предложении, изобра-
жающим событие еще не наступившее, после частиц, в случаях,
соответствующих лат. конъюнктиву после dum, donec, antequam,
priusquam; но в нем после až (укр. аж=пока не), prvė nežli„
dfive nėž и пр. встречается уже и условное в смысле сослага-
тельного: bud'te poddani tėm hejtmanum, až by c h zpravu dal
cisafi (рус. пока не дам, укр. аж дам); a bojujte protiv nim,
dokddž bystenevyhladili jich (р. пока не истребите), Zikm.,
Skl.,450—452. Гоголь и здесь ставит бы: „прововедник.. должен
выступить так перед народ, чтоб., все бы подвигнулось еще прежде,
нежели он объяснил б ы (= прежде чем он объяснит) самое дело
(Пер. с др.).
Из этого обзора видно, что оттенок сослагательности, чуж-
дый древнему славянскому языку, в русском литературном при-
нялся только в одном случае, именно в чтобы -л после отри-
цательных предложений, между тем как в упоминаемой Буслаевым
неправильности („позвольте мне, чтоб я умылв —Жук., вм.
позвольте мне умыть, Γρ., § 272 б. а) собственно не сослагатель-
ность, а желательность.

14. Причастие -лъ с буду. По Буслаеву, в ц.сл. и
древ.-рус. б»д» (буду) с прич. -л ъ означает будущее совер-
шенное и будущее условное (Γρ., § 88. Α. II, 4); по Востокову,
это будущее условное (Гр. ц.сл. яз., 92—3). Оба мнения
составлены с упущением важных сторон дела. Если считать это
сочетание будущим условным потому, что оно встречается и с
условными союзами, то пришлось бы считать „оже убилъ“ за
прошедшее условное, „оже убьють“ за будущее условное, „аще
съгрѣшаю“ за настоящее условное; но это лишь сочетания изъ-
явительного с условными союзами. Притом буду -лъ употре-
бительно и без всякого оттенка условности. Что до совершенности,
то с буду сочетается и причастие -лъ глагола несовершенного,
которое не становится совершенным от влияния буду.
В древнем языке буду -л ъ есть не единство грамматического
значения, не одно время; а сочетание двух, изображающих собы-
тие прошедшее (причастие на -лъ) по отношению к будущему,
отношение к коему выражено посредством буду, а само это
еще не наступившее событие — посредством будущего с союзом
да или повелительного наклонения другого глагола. Согласно
с этою относительностью своего значения, это сочетание в древ-
нем языке (ст.-слав., рус, серб., хорв., болг., чеш.) могло встре-
чаться не в особо стоящих предложениях (ибо тогда не было бы
налицо того еще не совершившегося события, на которое указы-
вает буду), а в сочетаниях предложений.
А. Буду -лъ без союза условного и без оттенка какой-либо
условности:
а) Да възметь свое, иже будеть погубилъ, Ип.,, 20, пусть
возьмет, кто в то время (когда возьмет) окажется (будет)
(прежде) потерявшим.
Мнѣ, любо иную волость въ тое мѣсто даси, любо кунами даси
за нее, во что будеть была, Ип., 145 (460), т. е. во что ока-
жется (в то время, когда „даси“) бывшею (во что ходившею, чего
стоившею) прежде. Если переведем „чего будет стоить“, то упу-
стим оттенок прошедшего, весьма существенный в грамматическом
отношении, хотя для вещественного значения неважный.
Не на мнѣ та кровь будеть (но на виноватом), но на томъ,
кто будеть криво учинилъ, Ип., 224 (612), т. е. кто ока-
жется в день суда (прежде) сотворившим неправду.
Кто будеть началъ, тому 60 кунъ, Русск. пр. по Син. сп.,
Р. дост., 33, кто окажется, что был зачинщиком.
Оже кто познаеть свое, что будеть погубилъ (что ему
случится потерять, что он будет потерявшим), то не рьци „се мою“,
но пойди на сводъ: „кдѣ си взялъ?“, ib., 34.
То же и в более позднем языке: напоминаемъ тебе, съ твоимъ
ли вѣдомомъ то будуть люди твои вчинили, аль не съ твоимъ,
абы еси о томъ довѣдался; если будуть безъ твоего вѣдома люди
твои то вчинили, и ты бы еси велѣлъ то намъ оправити, Посольск.

речи кор. Казим. 1456, А.З.Р., I, 71; абы тыхъ ябедниковъ винами
карата, который чого будетъ заслужилъ, 1505, Ак.З.Р., I,
362; тотъ дворъ нашъ Молодечно дали есмо ему., и зъ ихъ
(людей) входы, гдѣ будуть передъ тымъ входы свои мѣвали,
1511, ib., II, 86; мають мѣщане на свои потребы дерево брати
около мѣста въ нашихъ борѣхъ и лѣсѣхъ, дубровах и гаѣхъ, гдѣ
здавна будуть бирали, 1511, ib., 89.
Ср. ст.-серб. „да плати сь своимь добитькомь, што буде
исьхабиль“, 1224, Mikl., Monura. Serb., 31; id., V. Gr., IV, 806—807.
Отсюда ведут свое начало следующие оттенки рассматриваемого
сочетания.
б) Буду может потерять значение одновременности с другим
еще не совершившимся событием, причем прошедшее время при-
частия -л ъ еще чувствуется как прошедшее по отношению к буду:
да аче стрый приидеть на тя Дюрги, по не (после того как) ты
ся съ людми утвердилъ будеши, годно ти ся съ нимъ уми-
рити — умириши ся, пакы ли (а если нет, если же наоборот),
а рать зачнеши съ нимъ, Ип., 76 (326). В первой половине пе-
риода здесь три последовательных момента: последний по времени
^придетъ“, ему предшествующий „будеши“, по отношению к коему
прошедший — „утвердилъ“.
в) Буду может потерять отношение к будущему, получивши
при этом модальный оттенок вероятности или предполагаемое™,
что бывает с русским будущим и в других случаях (напр., укр.
союз мабуть и др.) и что, между прочим, заметно бывает в ли-
товском сочетании будущ. busiu с прич. прошед. действительным
(=слав. -ъ, -въ): je mislyjo, kad ta merga cze bus buvusi, они
думали, что та девка здесь „будеть бывъши“, „будеть была“,
т. е. что должно быть она здесь.
„Велита ми брата крестъ цѣловати, а не вѣдѣ, что моей винѣ
(=вины)“. И рѣша ему дружина его: „княже, не-лап (=не-лапь1)
ти велита брата крестъ цѣловати: цѣ (= ци, чи) да будуть
злии человѣчи, завидяче твоей любви, же къ братьѣ имѣеши,
вложили будуть зло слово“, Ип., 99 (371). Повторение бу-
дуть— неточность, не изменяющая значения; можно читать „чи
да будуть въложили“. Ци = чи только усиливает модальный
оттенок сочетания, не сообщая ему вопросительности. Эта частица
и в других случаях бывает не вопросительною: и онъ же убоявъея
Новгородьць [„чи (=чего доброго, пожалуй, думает себе) прель-
стивъше мя, имуть“] и бѣжа отаи въ ноць, Новг., 1,9. Так.
обр., „чи да будуть въложили“ и пр. значит: „должно быть,
вероятно, злые люди насплетничали“. Быть может, сюда же
относятся следующие примеры с вопросительным ли: „язъ того
не вѣдаю, а то вѣдаетъ государскаа милость, такъ ли то сь бу-
детъ учинило, 1501—1503, Ак.З.Р. 1, 237 („так ли это было“
1 Т. е. неспроста, недаром, ненапрасно: ср. Вост. Слов, л а π ь; Mikl., Et
wb.; Brückner в Arch. f SI. ph., XI, 134.

с оттенком сомнения? или „так ли это окажется случившимся?“);
мы казали того ся довѣдати, естли то владычины люди будутъ
были, ib., 357 (были ли это...). В следующем будетъ неизмен-
ное, служащее знаком вероятности прошедшего, ведет свое начало
от буду -лъ в изъявительном, а не условном: „выведоша нѣмець
изъ Юрьева... а не вѣдаемъ за что, богъ вѣсть... или будетъ
они измѣну чинили?“, Пек. 1, 316. Серб.— страх, je мене, биће
погинуо, Mikl., Gr., IV, 807, боюсь, что (чего доброго) он погиб.
г) Уже в старинном русском была некоторая наклонность к
такому слиянию сочетания буду -л ъ в одну форму, при котором
оттенок прошедшего, заключенный в причастии, терялся и все
сочетание становилось почти равным „буду“ с неопределенным:
будеши отвѣтъ имѣлъ (= будешь иметь ответ, будешь отве-
чать), княже, оже ти манастырѣ разъграбять, Ип., 4 (188). Ре-
шительно пошел по этому пути польский язык, в котором będę
miał стало значить то же, что рус. лит. буду имѣть. Под
влиянием польского так и в зап.-укр., именно в зап. ч. Подольск, г.,
Галиции, Буковине и верхн. Венгрии: „Чи e вся родина? Бо як не
вся родина, Будем коні кували, По родину посилали“. „Гуляйте,
дівки, гуляйте, На мою матінку вважайте. Як будете матінку вва-
жали, будете всю ніч гуляли“ (Под. г.) Своеобразно то, что
в некоторых местностях Галиции буду и пр. стяженное в б у,
б e ш, бе, б e м о, бете, бут, сочетается с неизменным для всех
родов и чисел -в (=лъ): мати бе пряв, тілє бе корову ссав, ви ніц
не бете мав, вони бут двое поминків справляв (Ogonowski,
Stud. auf dem. gebiete der Ruth, spr., 148).
В древнем языке рассматриваемое сочетание может заключать
в себе причастие как глагола несовершенного, так и совершен-
ного: „буду творилъ“, „буду учинилъ“. Но как в русском и
польском невозможны сочетания „буду сделать“, „zrobić będę“ и
необходимы „буду делать“, „robić będę“, так в польском в będę
miał стало возможно причастие только от глагола несовершенного.
Иначе в хорутанском, где dal bom = дам (Mikl., V. Gr., IV, 806).
В обоих случаях получается уже чисто будущее, а не прошедшее
в будущем.
Б. Буду -лъ с союзами условными или и без них в условном
значении.
а) Аще ли взялъ будеть (если окажется, что взял), да за-
платить сугубо, Лавр., 21.
Аще ли купилъ и будеть Грьчинъ (если случится, что
купил, если случится ему купить пленника), подъ крестомъ до-
стоить ему, да възьметь цѣну свою, елико же далъ будеть на
немъ Ип.8, 31.
Аще по моемь ошествии свѣта сего, аще буду богу угодилъ
и приялъ мя будеть богъ (не „если угожу“, а „если после моей
смерти окажется, что я при жизни угодил и что бог меня при-
нял“), то по моемь ошествіи манастырь (ся) начнеть строити и
прибывати в немь, Лавр., 80 (182).

Аже будете и крестъ цѣловали (если даже случится, что вы
уже поцеловали), азъ за то прииму опитемью и отвечаю за то
предъ богомъ, Новг. 1,62.
Повѣжь ми, брате мой, право, своею ли волею сынъ твои сѣлъ
въ Берестьи, ци ли твоимъ повелѣньемъ? Оже будеть твоимъ
повелѣніемъ се учинилъ (если будет, или окажется то, что он
сделал это по твоему повеленью)... се же ти повѣдаю., Ип.,
224 (611).
Оже будеть убилъ (если будет найдено, что убил) или въ
свадѣ, или въ пиру явлено, тъ (=то).., Русск. пр. по Син. сп.,
Р. дост., 1,29; будеть ли сталъ на разбои безъ всякоя свады,
то за разбойника людье не платять, ib., 29.
А будеть былъ княжь конь (украден), то платити зань три
гривны, а за инѣхъ по двѣ гривнѣ, ib., 37—8.
Так продолжается в вр. до XVII века включительно: и кто
будетъ былъ на разбоѣ и учинилъ убійство, и такихъ злочинцовъ
пытаютъ, Котоших., 90.
Ср. ст.-чеш.— budu li v čem pobludilo (тело), pokor im se, Zikm.,
Ski., 619; нынешнее болгар.—тъка-щеш, ако бѫдеш прел, Пам. и
обр., 342.
Такое употребление ничем не отличается от рассмотренного
выше под А. а), кроме присутствия союза условного. Условность,
сообщаемая таким союзом изъявительному, вовсе на та, которая
свойственна условному быхъ-лъ и союзу бы. В „даже быхъ
тако сътворилъ, ä (ѵ. то) былъ быхъ правъ“'уславливающее
представлено не существующим объективно ни в настоящее время,
ни в какое бы ни было, а потому отрицается и действительность
уславливаемого. В „даже ѥсмь тако сътворилъ, язъ правъ“ услав-
ливающее изображено как прошедшее действительное событие,
в последствиях продолжающееся до настоящего, как событие,
действительность коего нисколько не зависит от употребления,
какое делает из него говорящий: „я так-то сделал, и вот я прав“.
'Та же степень действительности явления и в „даже тако съ-
творю, то...“, „даже тако буду сътворилъ, и (то)...“ Раз-
ница та, что в первом случае события нет, но оно само совер-
шится, а во втором совершится не оно, а откровение того, что
оно уже совершилось, причем появится и другое, условленное им.
б) Этим объясняется то, что когда буду в сочетании с -лъ
теряет отношение ко времени, то все сочетание становится изобра-
жением уже не прошедшего по отношению к будущему, а прямо
прошедшего действительно совершившегося, как основания для
будущего — случай, впрочем, довольно редкий в старинном языке
и не оставивший заметных следов в нынешнем:
Галичьскии же мужи почаша молвити князю своему Ярославу:
,ты еси молодъ, a поѣди прочь и насъ позоруй. Како (=так
как) ны будеть отець твой (уже умерший) кормилъ и лю-
билъ, а (=то) хочемъ за отца твоего честь и за твою головы
своя сложити“, Ип., 73 (321).

Быть может, и „в следующем будет носит на себе следы
сочетания с како, хотя и не в том смысле, как выше:
Владыка., попомъ и игуменомъ учинилъ протора много; не
бывало такъ ни отъ первыхъ владыкъ будет и Псковъ сталъ,
Пек. 1, 209 (с тех пор, как стал).
в) От употребления буду -лъ с условными союзами и без них,
но в случаях, в коих условность вытекает из вещественного смысла
сочетаемых предложений, с течением времени на вспомогательном
глаголе отпечатлевается значение условности: „И будешь у ко-
торыхъ государей отвѣдала, дочери есть, гдѣ бы ми сына своего
Василья женити, и ты бы о томъ ко мнѣ отказала“, 1503, А.З.Р.,
I, 318. Вместе с этим этот глагол разрывает связь с причастием
на -лъ, становясь модальным знаменателем изъявительного гла-
гола. Это обнаруживается в двух признаках. Во-первых, буду
ставится при настоящем глагола совершенного (будущем) или не-
совершенного, как глагольный указатель его наклонения, сначала
согласуемый в лице и числе, напр. и будутъ (другие послы)
в чемъ упорно стоятъ, и они (московские послы) о томъ пи-
шутъ въ Москвѣ, Котоших., 40; покажи-ка лицо белое... Бу-
дешь ты, душа, прилюбишься, я товарищу похвалю, Рыбн.,
IV, 151. Дальнейший шаг состоит в том, что будетъ ставится,
как бессубъектное сказуемое, неизменно в 3-м л. ед., какого бы
ни было глагола: „а будетъ мы учнемъ на него царю бита
челомъ...“, 1656 (Бусл., Γρ., § 194, прим. 4). Кроме оттенка услов-
ности, свойственного этому случаю, здесь произошло то же самое,
что в наших выражениях: „окажется, что он потерял, что они
потеряли“, рассматриваемых как замена древнего „оже будеть по-
губилъ“, „оже будуть погубили“. Во-вторых, будетъ, переста-
вая согласоваться с причастием на -л ъ, вместе с тем перестает
быть знаком его предикативности, которая с того времени заклю-
чена уже не в нем, а в опускаемом есмь и пр. Мы видели выше,
что наше „чтобы ты сделал“ предполагает ближайшим образом,
„что бы еси сдѣлалъ“, а наше „сказал было“ предполагает не-
посредственно „сказалъ есть было есть“ и уже через это — древнее
„сказалъ былъ сть“. Подобно этому в примере „аще ли бу-
детъ родилися въ матерь (дети) и они возростъши мене про-
дадутъ“ (XVII в., Бусл., 1. с.) сказуемое есть только „родилися“,
при коем опущено суть, a будетъ — только глагольный указа-
тель условности, который мог бы обойтись и без аше ли. Здесь
вовсе не „неправильность в употреблении будущего условного“ (Б у-
слаев, 1. с), а разложение сочетания буду -лъ, бывшего одним
составным сказуемым, на два сказуемые, из коих одно — только
формальное. Таким же образом бессубъектн. будетъ может быть
показателем условности и при других составных сказуемых: „сего
дни о вечернѣ быти вамъ у папы; и будетъ (=если) вамъ папѣ
кланятися (есть) и въ ногу его цѣловати, по здѣшнему обычею,
и (=то) вамъ у папы быти (есть); a будетъ вамъ папы в ногу
не цѣловати, и вамъ идти назадъ: отколѣ есте пришли, туды и

пойдете“, 1583, Бусл., И. хр., 889. Переход формального ска-
зуемого (будетъ) в союз может быть узнан только потому, что
в нем перестает чувствоваться глагольность (подобно- тому как
при слове если мы уже не думаем о есть ли), а отнюдь не
по внешним признакам, какова потеря окончания 3-го л. в буд е.
г) Вр. союз буде („буде любишь, так скажи“, Даль; „буде
пришел, так сиди“; „буде б ты не дурил, дураком бы не слыл“
и постопозитивно: „не проживу буде я трех часов, не прожить
мне-ка и трех годов“, Рыбн., III, 265), теперь ничем заметным
не отличается от если и т. п.; но, обращая внимание на его
происхождение, можем предположить в нем особый, ему только
свойственный оттенок. Серб, союз буд (если, хотя), происходя
из повелительного буди, имеет в основании оттенок концессив-
ности и изображает условность в виде: „пусть так (будь так) и
тогда... то-то“. Ср. цел. „б ди же не видѣлъ си, то не слы-
шалъ ли? да аште очима ту не бѣ, да и ушима не слыша?4“,
Supr., 361. Наше если выражает условность, подвергая сомнению
существование события, принимаемого за условие: оно — из „есть
ли?“ Обл. вр. есть-когда (=если) изображает условие су-
ществующим одновременно с условленным: „когда есть то-то, то
есть и то-то“. То же почти и вр. то-коли = если (ср. коли
(есть) то, то есть и то)1. Союз буде, по способу образования
в нем значения условности, принадлежит к тем случаям,, в коих
в основании такого значения лежит изображение изъявительным
наклонением события, принимаемого за основание другого события2.
Аналогию такого перехода от глагольного указания на будущее
время к формальному значению условного союза представляет
в ст. яз. и в сев.-запад. укр. говорах переход к подобному же
формальному значению от местоименного указания на действие,
именно 'все (имен. ед. ср.). Исходною точкою здесь служило
такое же значение этого се, какое находим в вост.-укр. ось
(из О'Се), вр. во-се, а-во-се („восе тобѣ та грамота“', „а-восе
тобѣ тотъ государя нашего опасной листъ“, нач. XVI в., Ак. 3. Р., I,
247): „и челомъ вамъ бьютъ: кормъ, сколько лучилось, a въ томъ бы
1 Гой еси ты мое чадо милое,
Молодой Василий Буслаевичь!
Тр-коли ты пойдешь па добрые дѣла
Тебѣ дамъ благословеніе великое;
То-коли ты, дитя, на разбой пойдешь,
А и не носи Василья сыра земля, Др. р. ст., 168.
А то-коли тебѣ господи (зват. как в серб., болт., укр.) сына дастъ,
Вспои, вскорми и за мной пошли;
А то-коли тебѣ господи дочерь дастъ,
Вспои, вскорми, замужъ отдай, ib., 253.
А то-коли я товары не выкуплю,
Заплачу казны вамъ сто тысячей, ib., 276.
2 Ср., напр.,
И ты будешь живъ, шубу наживешь,
А не будешь жив—будто нашивалъ, Др. р. ст., 59.

пожаловали не покручинились, что мало: мѣсто пограничное, асе
(= только что, недавно) воеваное, вскорѣ собрата немочно“, 1594,
Пам. дипл. снош., II, 310. И подобно тому, как из вр. авосе,
как указания на будущее событие, произошло авось, как знак
вероятности, так из се, осе, а се, как указания на недавнее или
наличное, произошло се и пр. = если:
„Ce (=так как), брате, мира еси не улюбилъ, а (=то) намъ
уже нельзѣ недоспѣшнымъ быти, а (= поэтому) подумаемъ о земли
своей“, Ип.2, 454; се (=так как) сынъ твой заялъ Половци, зачалъ
рать, а (=а между тем) ты хочешь инамо ити, а свою землю
оставивъ; а (=то) оставя путь свои, пойди въ Русь, стережи же
своея земля, ib., 456; „брате, се (=так как) вѣ осталася старѣйша
всѣхъ въ Русьской землѣ, а (=то, то поэтому) поѣди къ мнѣ
Кыеву“, ib., 458 под 1195. В ст.-вр. „а того имъ беречи... чтобъ
та грамота сама, съ панскими печатьми, что на Москвѣ писана,
привезти къ великому князю; восe (= если) же того не угово-
рятся, ино бы припись съ печатьми привезти“, 1538, А.З.Р., II, 304.
В зап.-укр.
Вернись, муй милый, вернись до дому,
А се не вернесся, то біг (i?) с тобою
(Гродн. г. Кобр, у., Сб. пам. нар. тв. североз. края, 17);
Се жив буду, поверну ся, будеш мею коханкою, ib., 82;
Се сива зозулька, лети в ліс ковати,
А се наша сеструнечка, то прошу до хати;
Се сива зозулька, то шуги у луги,
А се наша сеструнечка, не задавай туги, Брест, у., ib., 183.
Сочетание „се жив буду, будеш...“ уже не есть построение
паратактичное (Mikl., Gr., IV, стр. VIII, поправка к стр. 113),
а только возникло из него, ибо уже значит не „вот буДу жив,
будешь...“, а „если буду жив, то...“1.
Сходно с се переходят к значению условных союзов в вр.
тако, только, ужо:
1 Дальнейшее развитие значений этого союза состоит, во-первых, в том,
что, подобно другим условным, он может соединяться с бы, теряя при этом
особенность своего оттенка:
Ой боже ж муй, боже, де муй милий дівся?
Чи вовки заіли, чи в мори втопився?
Се-б вовки заіли, то-б луги шумїли,
Се - б в мори втопився, то-б Дунай розлився, Сб. п... свз., кр., 18;
Десь (= должно быть, вероятно) ти мене, дивче, любиш,
Що ти мене рано будиш?
— Се-б я тебе не любила,
Тебе-б рано не будила,
За тобою не ходила;
То (=но) я тебе вірно люблю,
За тобою круз світ пойду, ib., 23;
Ой се-б же я, муцний боже, день и нучку робила,
Таки ж моя роботонька нікомуську не мила, ib., 192;
Се-б моя мати знала, вечерати прислала,
Чи яснею зорою, чи риднею сестрою, ib., 85.

Тако (=если) насъ поймаютъ, уже намъ отъ короля Мар-
кобруна живымъ не быть, Сказ, про Бову кор., Пам. др. письм.
1879, 1, 70;
Тако вы меня съ дружиною побьете Новымъ-городомъ,
Буду вамъ платить дани-выходы по смерть свою;
А б уде же я васъ побью., то вамъ платить (Др. р. ст.).
Только того земляного валу., не укрѣпить, и соборной
церкви и казенной палатѣ впредь будетъ поруха болшая, Ак. отн.
до ю. б., I, 293;
Только (=если) ты Алеша Поповичь младъ,
Семъ (=то давай) побратуемся съ тобою (Др. р. ст.).
Ужо (если) тобя N велѣлъ неволити и ты въ неволи купчую
писалъ., и (=то) кому то у тебя вѣдомо? 1534. Ак. отн. до
ю. б., I, 177.
ВТОРЫЕ КОСВЕННЫЕ ПАДЕЖИ
(Винительный, родительный, дательный)
ВТОРОЙ ВИНИТЕЛЬНЫЙ
1. Свойство первого винительного в древнем
языке. Подобно всем так называемым предикативным падежам,
второй винительный представляет несколько видоизмененное по-
вторение свойств первого, несогласуемого винительного, стоящего
в том же предложении. Для правильного понимания свойств вто-
рого винительного следует обратить t внимание на ту особенность
первого винительного, что круг его употребления в древнем языке
был, по крайней мере с одной стороны, многим обширнее, чем
Во-вторых, как e с л и, коли, когда, как, як от условного значения,
соединяясь с б ы, переходят к желательному значению в вр. e с л и б, укр.
к о л и б, вр. к о F д а б, кабы, укр. к о б (зап.), я к б й; так и с e - б:
С e - б же ти був, синку, въ Дунаї втопився,
Неж як отцу й матци на очи навився, ib., 25;
За річкою за бистрею козак сіно косить,
Ой за другею річенькою дивчя бога просить:
„Ой се-б сіно тут посіло, коса зогнулася,
Ой се-б мого миленького сила вернулася!“, ib., 69;
Каже козак постіль слати.
— Не мать мене виражала,
Се-б (=чтоб я) козаку постіль слала,
Вирадила мене воля,
Все козацкая намова, ib., 72;
Рад би я тисяч дати, се-б тебе розвинчяти, ib., 85;
Гляди, се-б вона боса не ходила, се-бу порога не стояла, ib., 90;
Бодай пана не сховали,
Се-б собаки розорвали,
Поховали при долини,
Се б по ему вовки вили, ib., 122.
Объяснение се-б из се бо, scilicet (?), приводимое Миклошичем (V. Gr.,
IV, стр. VII), как неверное по его мнению (т. к. -б всегда есть бы), действи-
тельно лишено всякого основания.

ныне. Теперь post verba sentiendi, cognoscendi, declarandi мы ста-
вим в беспредложном винительном только ближайший, непосред-
ственный предмет восприятия, познания, речи, тем или другим
способом отличая от такого предмета другой, дальнейший, более
самостоятельный, до познания или выражения коего мы доходим
посредством ощутительного для нашего сознания ряда умозаклю-
чений. Напр., с одной стороны, мы говорим: услыхать новость,
узнать знакомого, сказать слово, „видеть свет и его ко-
ловращение“ (Гог.); с другой: услыхать про новость, узнать
о знакомом, сказать о чем и про что, увидеть, что свет коло-
вратен. Чем далее продвигаемся в старину, тем чаще встречаем
в языке отсутствие предложных объектов, из чего — вероятное
заключение, что было такое время, когда оба рода объектов,
вовсе не различаясь в сознании, одинаково выражались простым
винительным. Это напоминает состояние дитяти, только что начи-
нающего пользоваться чувствами и протягивающего руки к пред-
метам, которых схватить не может, или состояние людей, для ко-
торых не существует перспектива при графическом изображении
видимых предметов. Старинные памятники русского языка пред-
ставляют много следов такого состояния мысли:
Пошелъ бѣ Дюрги въ Русь, слышавъ смерть Изяславлю,
Ип., 77 (328) (= услыхавши о смерти); слышавъ же Ярославъ
волхвы (=про волхвов, что появились волхвы) приде Суз-
далю, Лавр., 64 (144); Кіяне же услышавше Изяслава (т. е.
о его приближении), изидоша противу ему, Ип., 56 (288); слышав-
ше Ростислава Рюриковича въ Торчьскомъ (т. е. что он находится
в Т.), и возвратишася, Ип., 140 (450); слышавше Половецьстіи
князи створившееся надъ Игоремъ (=о том, что случилось
с И., или о той беде, которая стряслась, разразилась над ним),
прислашася ко Изяславу Мира просяче, Ип., 25 (233); и слышавше
братья преставленье его (т. е. о пр.), печални быша велми, Ип.,
121 (414); Изяславъ же слышавъ у здоровьи сына своего (=что
сын находится в добром здоровье), и похвали бога, Ип., 71 (317);
се же слышавъ царь приходъ князя Витовта (=о пришествии,
про приход, что (пришел), и посла къ нему послове, Новг. I, 101;
азъ радъ, слышавъ приѣздъ вашь, Троиц. 212; князь Витовтъ
услыша Псковскую рать, Пек. I, 204; услышавше Псковичи
князя великого въ Новѣгородѣ (=что он в Н.), и послаша по-
словъ, Пек. I, 219; и коли ты за меня заложилась, и тебя не
изобидитъ ни царь, ни король, слышачи мою грозу храбраго ви-
тезя Бовы королевича, Ск. про Бову к., Пам. др. письм. 1879, 1.
Видѣвъ же мало (винит.= что мало) дружины своея, рече
в собѣ.., Лавр., 30 (70); Рюрикъ же, видѣ(въ) свое непогодье
(=что „не по году“, что не вовремя, не в пору дело), отъиде
в свой Вручій, Лавр., 180; Романовича же видѣвша мятежь
во земли великъ, и убоястася, ib.; Галичане же видѣвше короля
идуща прочь, убояшася полковъ Русскихъ, ib.; Вячьславъ же видивъ
сына своего въ здоровьи (=что здоровъ) похвали бога, ib.j 71.

Воевода же разоумѣвъ множьство мѧтежа.. и КОНА оседъланы
оуготова, Supr., 37; разумѣвъ благыи князь прѣложенье блаже-
наго Феодосия отъ гнѣва и утишенье же отъ обличения того,
възрадовася зѣло, Жит. Феодос, Уч. з. И, 2, 191.
Знаю твое за Адама постраданіе, Кир. Тур., Калайд. 30.
Михаилъ же увѣдѣвъ приять e киевьское (= узнавши о взя-
тии Киева), и бѣжа, Ип., 177 (521); вратися, увѣдавъ смерть
канову, Ип., 177 (522); увѣдавше смерть княжю Ростовци и
Суждальци.. и съѣхашася, Ип., 116 (403); князь же Гердень по-
гонися по них, и яко увѣдаша Пльсковичи погоню (узнали о...),
отслаша полонъ, Новг. I, 59; Олигердъ князь повелѣ своимъ ли-
товникамъ (ср. литов. letuwninks, литвин) бродитися за Великую
рѣку, не вѣдаючи подъ Изборскомъ рати, Пек. I, 188 (с роди-
тельным после глагола действ, с отрицанием: „не зная, что рать —
подъ Изб.“); Литовскія люди, свѣдавъ нашихъ, да шли нашихъ
людей искати, Пек. I, 316. Кабы язъ провѣдала государя Бову на
тридевятомъ царствѣ на тридесятой землѣ, и язъ бы и тамъ къ
нему упала, Сказ, про Бову кор., I.e.
Узрѣша наши сторожеве и мняху Болгарьскый полкъ, Лавр.,
164(369); (полкъ принимаем за винительный, а не за именитель-
ный, как бы было, если б читать: „мняху: болгарьскый полкъ“).
Кобякъ мнѣвъ то л ко (винительн.) Руси (думая, что лишь столько),
возвратися и погна въ слѣдъ ихъ, Ип., 128 (427); мнѣша ту Свя-
тослава и Рюрика, Ип., 128 (думали, что Св. и Р. тут).
Ту бо стали бяху князи наши, поставльше полкы, творяаху
рать велику, Троиц., 212, т. е. показывали вид, что у них боль-
шое войско.
Сѣдѧщю ти надъ мъногоразличною трАпезою, ПОМАНИ И соухъ
хлѣбъ ядоуштааго и не могоуштааго си воды принести недоуга
ради. Насыштѧясѧ многосластьнааго пития, ПОМАНИ пиюштааго теп-
лоу водоу отъ слъньца въстопѣвъшѫ и тоу же пороха нападъшѫ
отъ мѣста незавѣтръна. Възлегъ на мъногомѧкъцѣ постели и про-
страно протѧгаясѧ, ПОМАНИ наго лежаштааго подъ ѥдинѣмъ роу-
бъмь и не дрьзноуштѧ ногоу своѥю прострѣти зимы ДѢЛА, Изб.
1076, 41—2, Шим.; онъ же помянувъ на собѣ крестъ (вспом-
нивши, что на нем крест), и отшедъ постави кромѣ храмины тое,
Лавр., 77 (174).
Размышлѧи же по вьсѧ чѧсы чѧстая съгрѣшения члвчьска прѣ-
мъногоѥ же и бештисльноѥ чловѣколюбие бжиѥ, Изб. 1076, 56.
Повѣдаша ему Володимера въ Черниговѣ а Изяслава у Ста-
родубѣ, Ип., 30 (242) (= что В. в Чернигове); Борисъ же повѣда
отцю своему Изяслава (о Изяславѣ, т. е. о его приближении)
и.рече: „осе рать“, Ип., 56 (288); повѣдаша вѣжи и стада по-
ловецкая у Голубого лѣса, Ип., 134 (440) (сказали, что кибитки
и стада...); сдумавъ же князь Святославъ со сватомъ своимъ Рю-
рикомъ пойти на Половцѣ вборзѣ, изъѣздомъ, повѣдахуть бо имъ
Половци (винит.) близъ на Татинци, на Днѣпрѣйскомъ бродѣ,
ib.; и онъ (язык) повѣда силу велику Нѣмецкія рати подъ горо-

домъ Изборскомъ, Пек. I, 188; и пріиде къ нимъ вѣсть, повѣ-
даша имъ царевича на Волчьи Водѣ, Новг. IV, П. с. р. л., IV, 73;
а у Макрабія повѣдаютъ пять дочерей: болшая хрома, нехороша;
подъ болшею — четырехнадцати лѣтъ, а парсуною ее повѣдаютъ
хорощу, 1504— 1505, Ак. 3. Р., I, 326 (говорят, что она собою хо-
роша); а его (князя) въ томъ городъ нѣтъ: сказали его въ отъѣздѣ,
въ иныхъ городѣхъ, 1582, Бусл., И. хр., 888; а папы Григорья
въ то время въ Риму не было: сказали его въ городѣ въ Туш-
куланумѣ, ib.
Естли бы еси тамъ розоумѣлъ нѣкоторыхъ людей, абы
ся къ намъ иначей мѣли... (если бы заметил, что некоторые отно-
сятся к нам иначе), 1492, ib., 126.
В памятниках, из коих можем заимствовать подобные примеры,
столь же или более обычны и обороты, близкие к нынешним,
с предлогами ν и союзами: „слышавъ ο...α1, „увѣдаша, оже, аже,
яко“ и пр. Это только подтверждает ту известную истину, что
явления, возникшие при таком-то строе языка, могут переживать
этот строй, исподволь становясь исключениями, и что, наоборот,
новые явления языка вначале являются как пятна на старых. Нам
важно только то, что чем архаичнее памятник по языку, тем бо-
лее необходимо в нем разграничение прямого и посредственного
объекта, и что нынешнему книжному языку вовсе чужды обороты,
<еще встречаемые в просторечии, как: „я полагала вас далеко от
Москвы“. — Грибоед.; „сказывает журавля на сосне“, „сказывает
на вербе грушу“ (Даль, Поел., 872), „насказать семь пятниц на
неделе“; бр.— загадаю табе, дзєука, сем загадок; кали отгадаєш,
скажу коній (т. е. про коней, где они), Роман., Бр. сб, 1, 421;
укр.—Зевес поход тобі сказав.— Котл.
Спустимося вниз по Дунаю,
Гей по Дунаю под Царегород:
Ой чуемо там доброго пана,
Костомар. в Млр. сб. Мордовцева, 192.
Такое широкое понимание винительного, без сомнения, было
свойственно и другим слав, наречиям. Оно оставило следыв серб-
ском, напр.: док чуjете мене у животу (что я жив), не мо]те се,
браћо препанути, Kap., П. II, 566; пријатељи свадбу устоваше:
свадбу кажу у години npBOJ, ib., 525; OBtje нама кажу мому не
у дату (Kap., fljec. 1) = говорят, что здесь есть не выданная за-
муж девица: „тамо доље језер пол>е кажу“. Заметим, что Мик-
лошич приводит этот последний и вышеприведенный укр. пример,
1 Напр. в Изб. 1076 г.: „Лежащю ти въ твьрдо покръвенѣ храминѣ, слы-
шащю же оушима дъждевьноѥ» мъножъство, помысли о оубогыхъ, како ле-
жать нынѧ (=я) дъждевьными каплѧ (=я)ми, яко стрѣлами прони(а?)жѧ(=я>-
ѥми, а дроугыя отъ неоусъновения сѣдѧштѧ и водою нъ(о)дъяты. Сидѧшту ти
въ зимоу въ теплѣ храминѣ и безъ боязни изнаживъшѫ (=оу)сѧ, въздъхни,
помысливъ о оубогыхъ, како клѧчѧть надъ малъмь огньцьмь съкърчи-
въшесѧ, 42, Шиман.).

говоря о винительном с неопределенным наклонением, т. е. пред-
полагает здесь построение, как ibi dicunt campum esse (V. Gr.,
IV, 394—5), что, по моему мнению, ошибочно. Такой же вини-
тельный находим и в латышском, напр.:
Куря (лайміня) лидзі айциная,
Та пасака мамульіню, Спрог., 215,
которая (доля) с собою позвала, та сказала матушку, т. е. ска-
зала, где матушка. Так в скр. (В. Шерцль, Синт. древ.-инд. яз., I,
58—61), греч. άνδρα μοε Ιννεπε, Μοδσα, πολότροττον, Од., I, 1). Тот
же винительный предмет мысли, речи есть общая исходная точка
всех тех языков, как лат., греч., немецкий, в коих есть вторые
предикативные винительные с неопределенным. Для того что-
бы иметь возможность построения „nuntiabant Cyrum vicisse“,
нужно было предварительно иметь возможность сказать „nuntiare
Cyrum“ с винительным, безразлично означающим и „Кира“ и
„о Кире“.
Кажется, что в древнем языке первый винительный post verba
cognoscendi etc., напр. „мьняшеть отьца свою го жива“, реши-
тельно ничем не отличался от первого винит, post. vb. faciendi
etc., напр. „постави Меѳодья епископа“. Если же мы иначе за-
меняем винительный в первом случае, а иначе во втором, и гово-
рим, с одной стороны, „думал, что отец его жив“, ^ли „думал
об отце, что он жив“, а с другой—„поставил Меѳодія (ви-
нит., как в древ, яз.) епископом“; то этих результатов поздней-
шего развития мы не вправе приписывать древнему языку. То же
и в применении к другим языкам. „В древневерхненемецком, го-
ворит Гримм, „ih pat in queman“ значит roga vi eum ut veniret, и
винительный i n принадлежит κ p a t, а не к queman; но в выраже-
нии „ih weiz i n waltan, scio eum regnare“ винительн. in относится
не к weiz, а непосредственно к waltan (Deut. Gr., IV, 114). Спра-
шивается, откуда известна эта разница? Оба выражения построены
совершенно одинаково. В обоих есть столько же непосредственное
дополнение глагола, сколько указание на подлежащее неопреде-
ленного наклонения. „В отдельных случаях может быть сомни-
тельно или безразлично, куда следует отнести винительный. Так,
напр., предложений: „ich sehe dich brennen“, „ich höre den vogel
singen“ могут значить или „ich sehe dich, wie du brennst“ (con-
spicio te flagrantem), „ich höre den vogel, wie er singt“ (audio
avem canentem) или „ich sehe, dasz du brennst“ (video te f lagrare),
„ich höre, dasz der vogel singt“ (audio avem canere). Для нововерхне-
немецкого языка кажется мне верным первое объяснение, потому
что латинского „audio te domum exstruere“ мы не можем пере-
вести посредством:4„ich höre dich eip haus bauen“. Хотя сама по
себе эта последняя фраза построена безукоризненно, но она могла
бы быть вложена лишь в уста того, кто слышит шум производи-
мой постройки; но в более древнем языке она могла иметь тот же
смысл, что и лат. „audio te domum exstruere“ (Grimm, ib.). От-

сюда видно, что в нынешнем верхненемецком произошло такое же
ограничение смысла винительного, как и в нынешнем русском,
в коем древнее „видѣша стада възята“ могло бы иметь только
одно значение: „увидали взятые стада“, причем „взятые стада“ —
предмет непосредственного восприятия, между тем как содержа-
ние более сложного умозаключения было бы выражено зависимым
предложением: „увидали, что стада взяты“. Кроме такого значе-
ния винительного „стада“ в новом русском, причиною того, что
в „увидали взятые стада“ у нас один винительный с определе-
нием, а не два винительные, является уменьшение предикатив-
ности определения. Но в новонемецком „ich höre dich ein haus
bauen“ заметным образом изменилась не вся конструкция, а только
один винительный. Несмотря на это, в упомянутом выражении
имеется все-таки винительный с неопределенным. Поэтому, мне
кажется, нельзя признать последовательным следующего опреде-
ления винительного с неопределенным: „конструкция accus,
cum i n f. имеется во всех тех случаях, в которых винительный,
находящийся в предложении, относится не ко главному глаголу,
а к зависимому неопределенному накл., так что если бы это пред-
ложение было заменено двумя, то его винительный стал бы име-
нительным зависимого предложения. Вышеупомянутое „ih weiz in
waltan“ разлагается на два предложения: „ih weiz, daz erweltit“.
Речение „ih pat in queman“ тоже разложимо на ih pat in, daz er
quämi, но не заключает в себе конструкции „accus, cum inf.“, по-
тому что, по разложении, винительный in остается при pat. Вер-
ный признак винительного с неопределенным тот, что этот обо-
рот не допускает употребления предлога zu при неопределенном,
Хотя случаи с zu, напр. „ich hoffe bald zu sterben“, выражают
почти то же, что асе. cum inf. в „spero me brevi moriturum esse“,
однако в них нет конструкции accus, cum inf., и приведенное вы-
ражение ближе к spero fore ut moriar. Поэтому неопределенные
наклонения после hören, sehen (du hörtest erzählen), сходные с кон-
струкцией accus, cum inf., никогда не принимают предлога“ (Grim.,
Gr., IV, 114, ср. 118). Таким образом, мы видим, что разница
между „ih pat in queman“ и „ih weiz in waltan“, рассматриваемыми
сами по себе, состоит только в вещественном значении глаголов. Фор-
мальная разница сказывается уже в разложениях этих предложе-
ний, разложениях, которые должны быть отнесены к другому,
позднейшему периоду языка, от которого нет основания заключать
к предшествующему.
Точно так же употребление или неупотребление z u при неопре-
деленном— позже, чем полное отсутствие этого предлога. Можно
думать, что лишь когда вошло в обычай zu при неопределенном,
появилась и возможность формального разграничения случаев, к ich
sehe dich walten — с одной, и'ich bat in zu kommen — с другой сто-
роны, и что до этой поры различие этих выражений было не та-
ково, чтобы можно было видеть в них различные грамматические
конструкции, хотя, конечно, до их формального разграничения

должно было в них появиться нечто понуждавшее мысль к этому
разграничению.
Принимая господство начала согласования за одну из общих
точек истории арийских языков, можно заключать от сходства
употребления в них первого винительного к сходству в употреб-
лении второго, так наз. предикативного или составляющего часть
„составного дополнения. Если невероятно, что первый винительный
в ст.-рус. „слышавъ же Ярославъ вълхвы“ есть заимствование,
то невероятно и то, что вторые винительные в „видѣ пълкы по-
бѣжены“, „постави мя попа“ не суть исконное достояние рус-
ского и общеславянского языка, а занесены извне, напр. из грече-
ского. П. Лавровский (О яз. сев. р. лет., 102), находя при выше-
упомянутом обороте другой — „постави мя попъмь“, полагал, что
первый не народен, потому что не выдерживается даже в лето-
писях; но если такое заключение правильно, то >мы должны бы
считать народным только неподвижное и в конце концов усум-
ниться в самом существовании народного языка, ибо в языке,
если рассматривать достаточно продолжительные его периоды, все
подвижно и ничто не проводится до конца.
Причина, по которой второй винительный не смешивается с про-
стым определением или приложением, заключена в вещественном
значении действительных глаголов cognoscendi, sentiendi, decla-
randi, faciendi, от которых он косвенно зависит. Если бы „попа“
в „постави мя попа“ имело значение простого атрибута („мя попа
постави“), то речь была не кончена, возбуждала бы ожидание
(чем поставил?), не удовлетворяя его; между тем общий смысл
речи в каждом отдельном случае удостоверяет, что так быть не
может, но что второй винительный дает предложению полный
смысл. Это выражается и тоном речи, отчасти и порядком слов.
Нижерассматриваемые вторые винит, существительного, при-
лагательного и причастия свойственны как славянскому и др. ев-
ропейским языкам, так в еще большей мере языку Вед и санскри-
ту (см. В. Шерцль, Синт. древ.-инд. яз., 1,73—9). Так. обр.,
смело можно сказать, что в древнем периоде индоевроп. языка
общий характер второго винительного один и тот же, стоят ли
в нем существительные, прилагательные или причастия; но ввиду
того, что эти части речи в рассматриваемом падеже в более позд-
нем языке заменяются другими оборотами не все в одно время и
не все одинаково и что в самом древнем языке круги их употреб-
ления различны, следующие примеры разделены на три группы.
2. Второй винительный есть существительное.
Хотя „нарицаахѫ го именемь отьца своеѥго „Захария“,
О. ев., Лук., I, 59, несмотря на вин. в έκάλουν αυτό (παιδέον)...
Ζαχαρίαν, vokabant eum Zachariam, с именительным (как в скр.
при и т и, так, Шерцль, I, с. 76), но:
Отьца своего глаголааше бога, ib., Ио., 5, 18, πατέρα ίδιον
Ιλεγε τον θεό ν, quia Deum dixisset patrem suum.

Вы же рекохъ другы, ib., Ио., 15, 15, υμας δέ εΓρη*α φίλους,
vos autem dixi amicos. Како Дав(ы)да о(ть)ца си издреклъ? Зла-
тостр., XII в., Срезн., Пам. р. п., 163; (Марию) жену твою гла-
голю (называю женою), ib., 194; проповѣдаю тя спас^ миру Христа,
Кир. Тур., Калайд., 63.
Елма же ты, брате мой, введе мя на столъ мой и нарекъ мя
старѣйшину собѣ, се азъ не помяну злобы первыя, Лавр.,
87 (196).
Изгласивше свершена бога и свершена человѣка
господа нашего И cyca Христа,. Лавр., 49 (111) (= совершенным
богом и пр.).
Друзіи же глаголютъ (Торкмены, Печенѣгы, Торкы, Половьця)
сыны Амоновы, ib., 99 (226).
Жряху имъ (кумиромъ), наричюще я богы, ib., 34 (77).
Иродъ бо /бояшесѧ Иоана, вѣды (и) мѫжа правьдна и
свѧта, О. ев., Map. 6, 20, ειδώς αυτόν άνδρα δίκαιον χαι
αγιον.
Добро же народа послушьство, ему же языци вѣровавше, сына
божия познаша и, Кир. Тур., Калайд., 4.
Облакъ т'моу мѣнитъ (считает тьмою) псаниѥ, рекы: и небо
помрачнее облакы, Ио. Экз., Шестодн., Пролог, 8.
Отьца имаамъ Авраама, ib., Мат., 3, 9, πατέρα εχομεν τον Αβ-
ραάμ, patrem habemus Abrahamum. Имѫште бо васъ застѫп'никы и
молитвьникы, нич'со же сѫпротивна приходѧшта к' намъ не възбо-
имьсѧ, владыкъ Хрьста бога нашего истиньнааго въ ин» имѫште
оупъваниѥ, Supr., 49.
Кланяемся тобѣ и хочемь тя имѣти собѣ отца (и) игумена,
Ип., 126 (424). Чюдотвореная (е = ь) мати божія., к ней же
вси крестьяне (с) страхомъ пририщють, утѣху и заступницю
имуще ту, Ип., 102 (377). Имѣя поспѣшника брата своего
Костянтина и с нимъ дьявола, Лавр., 186 (418).
Сына моего приимите собѣ князя, Новг. 1,9. Примѣте собѣ
князя (= князем) Всеволода, ib., 37. Пояша Мьстислава князя
(= ем) собѣ, Ип. Святополкъ поя собѣ жену дщерь Тугортоканю
князя Половецьскаго, Ип.„ 157.
Творѧи ангелы сво духы и слоугы сво огнь палѧшть,
Пс, 103 (104), 4, Бусл., Хрест., 30. Хотѧть прити да въсхытѧать
и и сътворѧть царя, О. ев., Ио., 6, 15, ?να ποιήσωσιν αυτόν
βαδιλέα, ut facerent regem.
Кого сѧ (1-й винит, в вещественном значении) самъ твориши?
ib., Ио., 8, 53, τίνα σεαυτόν σί> ποιείς, quem tu te ipsum facis.— Овы
ихъ (црькъвъ, р. мн.) сѣньницѧ сътвори, Supr., 141; оукори и
безъчьствова m (црькъве), конѥмъ граждь сътворивъ ι», ib., 157;
того (Іулиана) богъ, яко недостойна, оукоръ сътвори, ib.; (Хсъ)
тебе иматъ причѧстьника сътворити огню вѣчньноуоумоу, ib., 3.
Намъ на небеса пѫтьшъствиѥ оуготови, лѣстьвицѫ намъ вѣра
отъ земьѧ на небо поставивъ, Supr., 260; въ врѣмѧ же изношения
(мощей) тръблаженааго Исакия, постави (Аурилиан) помошть на

пѫти.. множьство межъ много, ib., 153. Многы кръштеныѧ*..
постави попы и диакы, ib., 172.
Постави Меѳодья епископа (=ом) в Паноніи, Лавр., 11(27);
поимъ съ собою Климента, го же игумена постави в, свое
мѣсто, Лавр., 90 (204); лице его яко лице Есифа, иже бѣ поста-
вилъ его Егупетьскыи царь втораго царя въ Егуптѣ, Лавр., 204
(454); думающе, кого царя поставять, Новг. I, 27; тѣми еписко-
пы постави Киеву митрополита (=ом) Григорія Болгарина,
ib., 106; поя у попа жену и постави собѣ жену (= сделал же-
ною), Ип., 136 (444).
Кого, отче, благословишь на свое мѣсто пастуха намъ и
учителя, Новг. I, 63. Ср. кого ты намъ прикажешь на свое
мѣсто игумена, 1533. Ак. ист., I, 195; кого за собою стряп-
чихъ и поручиковъ скажутъ, 1550; ib., 222.
Вышьняаго положивъ себѣ оубѣжишет, прѣбы безъ оужасти,
Supr., 214.
Олегъ вину положи (представил предлогом или причиною)
материю болезнь и нача ся просити у Ростислава Чернигову къ
отцю, Ип., 89 (351).
Ови же дроугъ дроуга сьвѧзьнѧ господеви привождаахѫ, Supr., 354:
Связи я преда мя господь в рукы безаконьнымъ тѣмъ, Ип.,
131 (434).
Что бо дастъ члкъ измѣнѫ на дши сво и, Сав. кн., Срезн.,.
Пам. с.п., 65; дата дшѫ своі» избавлению за многы, ib., 69; О.ев.,
Марк., 10, 45. Земнымъ (бъ) землю и море дастъ жилиште, Ио.
Экз., Шестодн., Пролог, 2.
Вси три князя, кого ми богъ дасть затью (зятьею, в зятья),
по чепи имъ по золотѣ, 1356, С. г. гр., 1, № 25.
Стража видома поусти ( = послал) льва велика, хранѧшта и
ноштиѭ и дьниѭ, Supr., 214.
А в грамотѣ писано челобитье за тое, что прислалъ (в. кн.)
воеводу своего кн. Ѳед. Юрьевича съ своими людьми оборону
противу Нѣмецъ, Пек. I, 226.
В более позднем языке: ,И присягліе бурмистрове и райцы
свои уряды покидали и борода голили, до того войска ишли, ба
тіе себѣ зневагу держали ( = считали унижением), которій би
з бородою неголеною у войску былъ“, Лет. Самов., 20.
Посію я рожу, покладу сторожу,
Покладу сторожу (= поставлю стражею) батечка рідного, Чуб.
III, 207.
В ст.-чешском — см. Zikm., Ski., § 68, 1, 6, напр. manželku
mėl sestru ženu Vladislava.
В сербском доныне 2-й вин.существительных обычен после таких же
глаголов: чинићу те велика везира и т. п., Данич., Синт., 408—410.
В ст.-польском: dał jeś ji (smoka) karmio ludu murzynskemu,
Małgorz; dedisti eum (draconem) escam populis Aethiopum, Miki., V. Gr.,
388. Изредка и в более новом языке: tak panny, jak ^męžate i wdowy
białogłowy zowiemy, Linde, męźata.

То же и в латвийском (хотя есть уже и замены винительного):
лай шкѣт кунгі вецус вирус, Спрогис, 257, пусть сочтут (вас)
паны старых мужей, т. е. стариками. Так как в этом языке тво-
рительный един, числа по наружности совпадает с винительным
един., то в примерах, как следующие, только по аналогии со мно-
жественным числом,! можно заключить, что перед нами второй
винительный, а не творительный.
Пате мате саву делу кара-виру сатайсія, Спр., 274, сама
мать своего сына готовит (-ла) воина, т. е. в воины.
Сак озолу цѣту коку, ib., 233, сказывают дуб (винит.) крепкое
дерево, т. е. называют крепким.
Перн сація межу вай ну, ib., 187, в прошлом году сказывали
ячмень вину, т. е. ставили неурожай ячменя причиною (того,
что не женятся).
Пазіну Мадіню раганес мейту, ib., 207, узнаю Магдалину
ведьмы дочь, т. е. признаю ее дочерью ведьмы.
Шкѣт ман лѣлу дзёрайінь, ib., 20, считают меня (за) боль-
шого пьяницу.
Неньем мані цѣма пуйші серденіті деведамі, ib., 181, не
берут меня сельские молодцы, сиротку, полагая, т. е. считая
меня за сиротку.
Церей мані таду мулькью, ib., 39, считает меня (за) такую дуру.
Из позднейших замен 2-го винит, существительных, кроме тво-
рительного (сделать кого чем, как, между прочим, в литовском),
о котором будет сказано особо, здесь упомянем о винительном с
предлогом за. В русском литер, языке винит, с за заменяет
второй винительный без предлога только при глаголах мысленной
деятельности, где он означает предмет, идеально замещающий собою
другой ( = вин. без предл.), напр. с ч есть что за редкость,
иметь кого за виновника (займет, ср. пол. mieć, poczytać,
poważać со za со), выдать, принять медь за золото; при
других же глаголах 2-й винит, может быть заменен только творитель-
ным, так как з а с винит, означает при них по-прежнему предмет,
замещаемый другими, напр. называть Ивана за Петра
значит не „Петром“, а «вместо (того чтобы назвать) Петра“; выбрать,
поставить кого за старшину, как и быть за стар-
шину значит не „старшиною“, а „вместо старшины“, „его намест-
ником“. Исключение составляет взять за жену в смысле не
„вместо жены“ (наложницею), а „женою“ —быть может, заимство-
ванное из других слав, наречий со включением укр., в коих за с
вин. является более общею заменою 2-го винит., напр. в укр.
за дружину узят и (настоящею подругою, женою), за ко-
роля обібрати, пол. wziąć za czeladnika (не вместо, а на-
стоящим подмастерьем). То же в других слав. нар. (Mikl., V.
Gr., IV, 408—409). То же в литов. per с винит.: не только asz
laikau ji per iszmintingą, я считаю его разумным, но и jis buvo per
raczų, он был за колесника, т. е. колесником (Schleich., Lit. Gr.,
283). В латышском par с винительным на месте второго винитель-

ного ставится безразлично, как там, где в слав, наречиях встре-
чается за с винит. [Brammani cela par pagasta wecaku, Браммана
выбрали старшиною (за старшину) norocta; tewi tur par szkelmi,
тебя считают за мошенника], так и там, где это за невозможно:
mani sauc par Jani, меня зовут за Ивана (т. е. Иваном), Bielenst.,
Lett. Gr., § 494, 496, Lett. Spr., II, 304—305.
3. Второй винительный есть прилагательное.
Соответственно тому, что было замечено об употреблении в древ-
нем языке второго именительного (стр. 182), и здесь уже древний
слав, язык различает, с одной стороны, существительное, а с дру-
гой — прилагательное и причастие, по степени их предикативности.
Большая предикативность прилагательного в этом языке сказы-
вается в употреблении его во 2-м винительном не только при гла-
голах, с коими сочетается существительное (cognoscendi, nominandi,
faciendi), но и при глаголах движения, как яти (схватить), вести,
нести, сълати, веречи, и других, как ясти, жьрти, ко-
их общее значение трудно определить точнее. Что касается до
формы, в какой стоит здесь прилагательное и причастие, то она
находится в прямой связи с употреблением их в сказуемом. Не
говоря уже о других наречиях, и в старославянском, при преобла-
дании именной формы, изредка встречается и местоименная, о ко-
торой можно сказать не то, что она неправильна (Mikl., V. Gr.,
IV, 142), а только то, что она здесь поздней именной.
Что мѧ. глаголѥши блага, О. ев., Мат., 19, 17, τ{ με λέγε^
αγαθόν, cur me dicis bonum.
Иже прокляша Арья, проповѣдаша вѣру непорочну и праву,
Лавр., 49 (111), чеш. prohlasili viru bezuhonnou i pravou, Эрб.,
непорочною и правою. Проповѣдаша троицю единосущну, ib.,
т. е. единосущною. Проповѣдаша святую богородицю, ib., т. е.
б-цу святою.
Вы есте нарекли мя во своемъ племени во Володимерѣ ( = и)
старѣйшаго, Ип., 144(459), т. е. назвали, признали старшим.
Начаша ему повѣдати осѣкъ во лѣсѣ полнъ (винит.) лю-
ди(й) и товара, Ип., 208 (582) (= что осек полн людьми и
обозами).
Не вѣдый яко иродъ сть (святыи N), н» мнѣше й мѫдра,
Срезн., Пам. с. письм., 221. Пришедше взяша и, мертва
мняще, вынесше положиша и предъ пещерою и узрѣша, яко живъ
есть, Лавр., 83. Князя своего живого вѣдяче, Ип., 64 (303), т. е.
не зная живым, а зная, что жив. Хотѣша и (Изяслава) Кияне
пѣшци убити, мняще ратного (думая, что он неприятель), не
знаюче его, Ип., ib. Мняхуть и своего, Лавр., 28(64).
Когда же ТА видѣхомъ С Τ рань на., или нага., больна,
Ю. ев., Мат., 37, 8. Дивлѣхѫсѧ видѧште д»ба облиствьнѣвъша, ти
бо вѣдѣѣхѫ и из давъна соухъ, Supr., 13. Юже видѣвши госпожа
я таку (не могущю страдати), отгони ю отъ себе, Срез., Ск. о
Бор. и Гл., 78.

Равьны намъ сътворилъ си, О. ев., Мат., 20, 12, ιδους ήμιν
αυτούς εποίησας, eos aequalis nobis fecisti; Сав. кн., 149. Уготовите
пяль господьнь и правы творите стьзѧ ГО, ib., Лук., 3,4,
ευθείας ποιείτε τάς τρίβους αυτοδ. Иже сътвори ΜΑ цѣла, ib., Ио.,
5, 11, ό ποιήσας με υγιή, qui me sanum fecit.
Хвалю бога... иже... не лѣнива мя былъ створилъ худаго на
вся дѣла человѣчьская потребна, Поуч. Моном. Си (князя) акы нe
свою волость творита, Ип. 117 (406), т. е. как будто считают
волость чужою. Жену ту акы мертв у створиста, Срезн., Ск.
о Б. и Гл., 78 (с „акы“=скр. iva quasi, Шерцль, 1, с. 79).
Имше же за сухую ногу и трижды ю прекрестивше, цѣлу ю
створиста, ib., 27. Ставъ на земли на Бортеневской и зарядивъ
себѣ третьего ( = третьим, т. е. судьею) государя в.кн. Ивана
Вас-чя, сей судъ судили судьи съѣжжіе, 1462, Ак. отн. до ю.б., I, 635.
Аще, княже, не убіеши Якова Прокшинича и пустиши его въ
Новъгородъ живого, то тому ти, княже, опять вой привести
сѣмо и землю твою пуст у створить, Новг. I, 21. Села ихъ
пуста положиша, Новг. I, 80.
И самъ отъѣхалъ, не учиня ничего же, только землю Литовскую
пусту доспѣлъ, Пек. I, 289.
И тако тѣхъ накорми, не тщихъ отпущаше, Ип., 95 (363)·
Иныя (вин.) излупивше пущаху нагы, Ип., 212(589).
И закла отьць твои тельць упитаныи, яко съдрава и при-
чтъ, О. ев., Лук., 15, /27, οτι υγιαίνοντα αυτόν άπέλαβεν, quod valen-
tem illum reeeperit.
А самы князи богъ живы въ руцѣ дава: Коксусь съ сыномъ...
и инѣхъ кметій молодыхъ, К>; то тѣхъ живы ведъ, исѣкъ, вме-
тахъ въ ту рѣчку въ Славлій, Поуч. Мон.
Α самихъ всѣхъ богъ соблюлъ добры-здоровы, Пек. I, 224.
Стада скотины истопи (буря) въ Волховѣ, а другыя одва пере-
имаша живы, Новг. I, 5. Люди многы града того овы побита,
другы изъимаша живы, ib., 87. Α человѣка оже кто иметь жи-
вого ( = живым), то самъ будеть убитъ; аще и золотомъ шито
оплечье будеть, убий, да не оставимъ ни единого же живого»
Троиц., 213.
И възведе на гор» высок» ѥдины, Остр, ев., Мат., 17,1.
К употреблению второго винительного не дает здесь повода ни
греческий (κατ' ιδίαν), ни латинский (privatim).
Овы изби, овы извязавъ поведе босы по леду, Пек. 1,180.
Абы како довести полкъ цѣлъ, Ип., 127(425). Аще богъ приве-
деть мя сдорового дни сия, то не могу никако-же рускои
землѣ забыта, Ип., 120 (411).
Привезоша и въ Новгородъ мертвъ, Нов. I, 36.
И възложивше (и, Михалка) на носилицѣ несяхуть токмо
ле-жива, Ип., 118(407).
И имъше и биша и послаша и тъщь (απέστειλαν κενόν).,
того камени мь бивъше знаманаша и посълаша бещьстьна
(ήτιμωμένον), Марк., 12, 3—4, Мстислав, ев., Бусл., И. хр., 36.

Убиша Пруси Овъстрата и сынъ его Луготу и въвьргоша и въ
греблю мьртвъ, Новг. I, 33.
Княже,.. нынѣ ворогы свои держишь просты ( = свобод-
ными, на свободе), а казни ихъ, любо слѣпи. Ип., 119(410).
Есмо первѣй сего писали до васъ, ажъ бы есте были по
готову на службу нашу, на войну, и держали кони сытый и зброи
чистый, 1514, А.З.Р., II, 114.
Поустишѧсѧ на свѧтыѩ, да живы пожьрѫтъ, Supr., 45. Жи-
вы пожръли бышѧ ны, Пс, 123, 2.
Такое употребление прилагательного, хотя с большими ограни-
чениями, продолжается и поныне. В вр. говорах и теперь бы воз-
можно: беспечальна ( = беззаботным) мати меня породила,
О горе злоч., Пам. и обр., 1,419. Ты на что меня Добрынюшку
нещасного спородила? Спородила бы... ты беленьким горючим
меня камешком, Кир. П., II, 30. Он пускал коня не привязана, ib.,
6. Ср.: попал как я мать на старого, попал на старика невеселого,
да одва, мать, старцишшо-то жива спустил, Онеж. был., Пам. и
обр., I, 356; коли выкупишь, дак живых спушшу, ib., 380; по-
минай меня Добрынюшку убитого ( = убитым, как убитого), Кир.
П., И, 32; он хочет живого съесть, ib., 41. У писателей: а это
ничего, что ты свой долгий нос и с глупой головой из горла цел
унес? —Крыл.; раздевали раненых, оставляя нагих посреди
поля.— Пушк.; бесов вообще рисуют безобразных.—Лерм.;
выгнал сотник свою дочку босую из дому. — Гог. Один = solus
в этих случаях и не может быть поставлено иначе, как в вини-
тельном: оставить ее одну, его одного, их одних.
В украинском: бачиш мене, милий, гожу, хорошую, на
вік здоровую, а борони боже недугы (род. ед. ж.), тогді ти по-
мислиш об другій, Метл., 46; мене покидаеш дужую-здо-
рову, ib., 55; мене мати породила, нехрещену (прилагат.) по-
ложила (говорить мавка); ой дівчино небого, люби мене голого,
Метл., 119; витягли Веклу зовсім мертву, Квит.; підвели Явдоху
и ледве-ледве живу поволокли Π до дому, id.; на-лишень отцю
жабу., и ще живу, не здохшу укинь мерщій у піч, id.; ци ви его
испеклисте, ци сирого зъїли, Гол. II, I, 722.
Подобные примеры в сербском, см. Данич., Синт., 408—410;
в чешском — Zikm., Ski., § 68, I, а, 2; в польском старинном:
dziwna uczinił sw<)tego swego, Małgorz. (Miki., V. Gr., IV, 143); jakkole
konia sdrowego jemu... był pozicił, a wszakoz tento Maciej tego istego
konia jemu wrócił chromego, 1449, Ks. Ust., 45; в новом поль-
ском: widząc noc późną, chłodną i burzliwą, každy do domu
powracał, Mick.; inny świat rzucam, aniželim zastał, id.; zosta-
wiam ciebie samą, Goszcz; niechaj nas raczej twój piorun wystrzela, lub
żywych ziemia pogrzebie, Mick.
В литовском переводе библии второй винительный прилагатель-
ных так же обычен, как в древнерусском. Ср., напр., Лук., 3,-4;
id., 15, 27; Ио., 5, 18; Марк., 12,3 и пр. То же и в просторечии
(хотя обычен и творительный): dawė (ji) su ketureis jaczeis gywą

suplėszyt, Schi., Les., 209, дал (приказал) его четырьмя волами
живого разорвать; sakė tawę szok ią, sakė tawę tokią, говорили
тебя сякую... такую, т. е. что ты такая-сакая, причем отнюдь не
следует вместе со Шлейхером (Gr., 263) предполагать здесь опу-
шение причастия или деепричастия: tokią ėsanezę v. esant. Об
этом последнем обороте будет сказано ниже.
В латышском: сака мані лену, раму, Спр., 152, говорят меня
тихую, скромную, т. е. что я...; шкиту бѣзу прѣдулаю, маліна
ставедама; шкіту гуд py тауту делу, аугума раудзідама, ib.,
187, считала густой (вин.) сосняк ( = что густ), на краю (его)
стоя; считала умного людского сына ( = что умен молодец), на
рост (наружность) его глядя; сиксту тейца близмас целму, гудру
мейту мамульіті, ib., 50, крепкий сказывают ивовый пень, умную
мать девиц ( = что крепок, что умна-хитра).
Обороты, развившиеся насчет рассматриваемого здесь, суть:
а) придаточное предложение с изъяснительным союзом в случаях,
когда новый язык не терпит первого винительного: узнали, что
он жив, и b) творительный на месте второго винительного. Дру-
гие [„в живыхъ оставить“, „ихъ самихъ и слугъ ихъ збили.,. и за
мертвыхъ ( = замертво) покинули“, 1544, Ак. 3. Р., II, 396, и на-
речие, напр.: „но я не так (не такого, не таким) всегда вообра-
жал врага святых и чистых помышлений“.— Лерм.]— менее важны.
4. Второй винительный — причастие. Винительный
причастия в одних из нижеприведенных примеров есть с точки
зрения позднейшего языка, очевидно, второй, или предикативный
винительный; в других он может быть принят за простое опреде-
ление или приложение; но отделение одних примеров от других
затруднительно, так как древний язык не дает для этого никаких
оснований.
ВИДѢША юношѫ сѣдѧщь.. одѣнъ въ одежд» бѣлѫ, О. ев.,
Марк., 16, 5; в греч. и лат. тоже причастия в винительном: сѣ-
дѧщь, о^дѣнъ оказываются приложениями: юношу, сидящего,
одетого; но см. следующее:
Заутра же видѣша людье князя бѣжавша (=что к. бежал)
възвратишася Кыеву, Лавр., 74 (168). Види товарища горяща
(что стан горит) и воротися опять, Ип., 85 (344). Видѣ Петра
ѣдуща и пору гася ему, Ип., 72 (319). И узрѣ Ярославль полкъ
побѣгъшь Гюрги (увидел, что Я. полк побежал) и тъ вда
плече, Новг. I, 35. Видѣвше горожане изнемагаюше (=Я = А)
своихъ, и выринушася изъ города и бишася, Лавр., 168 (379).
Андрей., видѣвъ же Половци (Я = А) стояче (=я) назадѣ..
въѣха въ полкъ свои, Ип., 63 (302). Князи же видивше Половци
(вин.) идуче прочь, поидоша, Ип., 70(315). Видихомъ полкы
многы стояче у города, Ип., 87 (348). Аще ^узриши насъ по-
гнавшихъ, скорѣе по насъ пожени, Ип., 193. (552). Тръпиши
сѣдя и зря, ихъ же имѣеши, рабы упивающася, Поуч. Никиф.,
Русск. дост., 1, 69. Богъ, видя наша безаконія и братоненавидѣ-

ніе и крестомъ вѣрящеся во лжю (т. е. видя ны вѣря-
щяся).. и за то богъ на насъ поганыя наведе, Новг. I, 46·
Володимеръ видѣвъ церковь свершену (увидев, что окончена),
вшедъ въ ню и помолися богу, Лавр., 53 (121). Изяславъ же видѣ
полкы бѣжачѣ побѣжены [„что бегут и побеждены“, или
„что побежденные (будучи побеждены) бегут“] побѣже, Ип., 44
(267). Видивше братья вся., полки своя възмятены, отъѣхаша
во своя си, Ип., 13 (214). Половци видѣвше стада своя взята.,
вобрьдоша во Днѣпръ, Ип., 140(491). Игорь же видѣвъ Половцѣ
побѣжены.. и бѣжа, Ип., 125 (421). Тьгда Игорь възрѣ на свѣт-
лое солнце., видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты, Сл.
о п. Иг. Ѥгда же видѣ СА (винительн.= себя) съкрушена (что его
избили „малы не до съмрьти“), глагола, Срезн., Пам. с. пис, 212.
Шедше къ погребу видѣша ключа повреждены и заключено
[что ключи (задвижки) не тронуты и замкнуто], 'лѣсьвицю же, по
ней же всходять и исходить, внѣ лежащю, Срезн., Ск. о. Б. и
Гл., 83.
Мы слышахомъ и глаголѭщь, О. ев., Марк., 14, 58, в греч.
с родит, ήκούσαμεν αυτοδ λέγοντος. Изяславъ же слыша Гюргя при-
шедша, Hn.j, 43. Слышавъ узворотившихъся(=что князья
возвратились) и иде Изяславъ у Вятичѣ, Ип.,, 87. Слышавше
идуча Изяслава.. даша ему миръ, Ип.,, 87. Услышавъ же Все-
володъ полонену жену и съ дѣтми и имѣнье взято, печаленъ
бысть велми, Лавр, j, 169.
Како стоить земля, чюющи тя на себѣ на крестѣ висяща, Кир.
Тур., Калайд., 31. Почютиша Ярополка идуча, Ип.,, 13.
Увѣда Всеволодъ Ярополка умерша (что умер), а Вячьславъ
сѣдить въ Кіевѣ, Ип., 15. Фрязи же увѣдавъше ята Исаковиця
(что схвачен), воеваша волость около города, Новг. I, 27.
И не чоу Иосифъ и мати го, мьнѣвъша же и въ дроужинѣ
сѫщь, О. ев., Лук., 2,44. (В греч. и лат.— винительный с неопре-
деленным.) Мнѣхѫть и испродавша и (т. е. я, сочива, или ѩ, съезды),
Срезн., Пам. с. п., 221. Печенѣзи же мнѣша князя пришедша,
побѣгоша разно отъ града, Лавр.,, 28. Мняхуть (ю) бѣсну-
ющюся, Срезн., Ск. о Б. и Гл., 79. Смрть бо мужю правдиву
покои сть, не мнимъ бо погыбающе (=а = я) тѣхъ, иже от-
ходять къ богу; праведный убо богъ, правду бо видѣвъ я тво-
ря щ а, и въ правдѣ покоить я. Творим убо погыбающе (= а, я)
тѣхъ же (= иже) святомь крещениѥмь не простишася и, въ лести
бес правды безакониѥ творяще, грѣхы себе събравше, погыбоша,
Сп. XIV в., Срезн., Ск. о Б. и Гл., XII. Сего цѣща и Нила мѣнетъ
(= полагают) не въ то-жде годъ (= время) вод'нещь се, вънь же
и ины рѣкы, нъ оу полы жетвы напаяютъ Егуптъ, Ио. Экз.,
Шестодн., 4.
Възненавидимъ мира сего, всегда поминающе о семъ господа
рекша: „аще кто не оставить отца своего..“, Поуч. Феод. Печ.
Князя творяхуть спяща, Ип., 134, т. е. сказывали, подавали
вид, будто кн. спит. Юже (вышеупомянутое) творить и митропо-

лита Георгья русьскаго напсавъша, a нѣту того нигдѣ же,
Впраш. Кюр. по сп. XIII в., Калайд., Пам., 195. И биша и на
вѣчи и свергоша й съ моста, творяхуть бо его перевѣтъ дер-
жавша къ Михаилу, Новг. I, 73. Убиша N и N, яко творяхуть
e (=я) перевѣтъ дрьжаще (=я) къ Святославу, ib., 14. Убиша
(таких-то) творяхуть бо я съвѣтъ дьржаще на свою братью,
а то богови судити, ib., 22. Сожьгоша вълхвы, 4, творяхуть e
(—я) потворы дѣюще, a богъ вѣсть, ib., 44.
Кто взглаголеть силы господня и слышаны створить, вся
хвалы его, Срезн., Ск. о Б. и Гл., 78.
Идущу же му, повѣдаша му отца умерша а брата старѣй-
шаго Святополка сѣдша на столѣ отчи, ib., 11.
Тогда бо глаголахуть тму бывшюю (говорили, что была) въ
Галичи, яко и звѣзды видѣти середѣ дни, солнцю померькшю,
Ип., 135.
Та бо уста (блаженнаго Кирилла) свѣтлѣйша свѣта яви гос-
подь, омраченные льстью грѣховною просвѣщающа (явил
просвещающими омраченныхъ), XIV в., Срезн., Свед. и зам.
XXXVII, 58.
ОбрѣтошА Марш» же, Иосифъ и младеньць лежѧщь въ
ѩсльхъ, О. ев., Лук., 2, 16. Обрѣте ι* съпѧщѧ, ib., Мат., 26, 40.
Дане пришьдъ вънезаяпѫ, обрѧщеть вы съпѧщѧ, ib., Map., 13,36.
Ижеряне усрѣтоша ихъ (Емь) бѣгающе и ty ихъ избиша
много, Новг. I, 43.
И тако соблюде и богъ неврежена, Ип. 122.
В литовском переводе библии господствует еще 2-й винит,
причастия, хотя есть уже и его замены. Вообще он ставится там
же, где и в ст.-слав. и древн.-инд., то есть не только на месте
того же падежа причастия в греч. и лат., но и там, где в этих
языках винительный с неопределенным, напр. sako ņe esantį isz
numirusu prisikėlimą, Марк., 12, 18, dicunt non esse resurrectionem;
иногда на месте ст.-слав. развитого придаточного, напр. žinojej
manę piaujantį, kurne sėjau, ir renkantį, kur ne barszczau, Мат.,
25, 26, при ст.-слав.— вѣдѣаше, яко жьнѭ и пр. Здесь следует
упомянуть о je rado daug isz wogt а, они нашли много укра-
дено, где причастие страд, в среднем роде могло пониматься как
винительный падеж, Schi., L. Gr., 319. В латышском, как кажется,
преобладают уже замены 2-го винит, прич. (придаточные предл.
с ка = что, деепричастия), хотя есть и сам этот падеж. См. Biel.,
Let. Gr., § 761, 771.
В позднейшем периоде славянского языка 2-й вин. прич. частью
удерживается [напр. в русск. литер.: ласточку свою (непосредствен,
объект) он видит на снегу замерзшую.— Крыл.; я нашел его
окруженного нашими офицерами.— Пушк.; я нашел его у во-
рот сидящего на скамейке.— Лерм.; я очень удивился, услышав
ее [собачку] говорящую.— Гог.; в пол.—niech znają bronie (по-
средств. объект.) jeszcze niezepsute, Krasicki; są ludzie, których
nie można sobie wyobrazić zakochanych, W. Pol.], частью пере-

ходят в творительные падежи и деепричастия. Оба винительные могут
заменяться придаточными предложениями; но особенно заслуживают
внимания случаи, где предложение заменяет собою лишь 2-й ви-
нит. причастия, свидетельствуя этим о предикативности последнего,
напр. в серб.: видјеше младића, гдје сједи (=сѣдѧщь); нађоше
дијете, τ к] e лежи (младеньць лежѧщь); чеш.: uzf ely · mlädence
an sedi; хорут.: mi smo ga sliśali, da je djal. См. ниже, 7.
5. Деепричастия из винительного причастий на-
стоящего и прошедш. действ. В течение некоторого вре-
мени в ст.-русском деепричастия из 2-го винит, существуют рядом
с самим этим винительным, притом, как я думаю, не потому, что
в памятниках, из коих мы заимствуем примеры, книжный язык
смешан с простонародным, а потому, что и в этом последнем
причастия не вдруг превратились в деепричастия, а так, что нельзя
наверное сказать, где кончаются одни и начинаются другие. Формы,
как „видѣхомъ полкы стояче, бѣжачѣ“, выше отнесены к при-
частиям, на том основании, что видится возможность возникнове-
ния e и ѣ (=е9 а не = н, что тоже бывает) из Я = А ЧИСТО
фонетическим путем; но, быть может, мы и здесь уже имеем
перед собою деепричастия, по крайней мере в некотором смысле
этого слова. Труднее допустить, чтобы формы с и на конце
(вязячи) могли фонетически, без изменения смысла формы,
возникнуть из вязячя с Я = А или чтобы пришедше было
только фонетическим видоизменением формы вин. ед. мн. при-
шьдъшь. Поэтому такие формы мы относим уже к деепричастиям.
Ср. цел. Онъ же., вьзьрѣвъ, видѣ кыихъ бѣсъ сьсѫмнѧш-
тесѧ го и застѫпанѭште отъ страха, Supr., 27; обрѣте
(смокъве) листвиѥмъ красоуѫште сА, ib., 259.
Видѣхъ и море мрътво, вод прѣмѣнѥнѫ своѥѩ вешти, стра-
хомъ божиѥмъ отъпадъшѫ и не могѫшти животъно вь себѣ
кръмити, и въходѧште (вм. 2-го дат.) подъ вод комоу въ нів,
измештеть и вънъ, и оудръжати тѣла чловѣчьска не могѫштѫ въ
себѣ, Supr., 97.
Стоящю ему съ вечера на молитвѣ вѣдѣ (= видѣ) образъ лица
га нашего Іс. Ха просвьтѣвъшеся (м. б.-въшься?) паче
солнця, Ио., 12, 50, Срезн., Пам. русск. письма.
Слышавше Болгаре в малѣ дружинѣ князя пришедше
(в Лавр. сп. еще „пришедша“), идуща опять сь полономъ, доспѣша
въ борьзѣ, Ип., 106 (385), Лавр., 155.
Прочий видивше князя своего крѣпко бьющeся, выринушася
изъ города, и тако отъяша князя своего язвена сущи треми
копьи, Ип., 132.
Половци услышавше всю землю русскую, идуще бѣжаша за
Донъ, Лавр., 168. Так уже в ст.-слав. пам.: ѥгда видиши ученика
прѣдаѭште, Супр., 305; Mikl., V. Gr., IV, 824.
Види многое множество колодникъ Галичанъ вязячи, Ип., 74,
т. е. что множество колодников находится в плену, в состоянии

.связней“ (вязѣти), Бѣ видити слезы его лежачи по скранью его,
яко женчюжная зерна, Ип., 95. Не видал есми мертвеца на сви-
нияхъ ѣздячи, ни черта на бабе, Дан. Заточн., сп. Ундольск.,
Р. бес. 1856, 2, 118.
Нифонтъ.. заста Кыяны съ Церниговцы стояце противу
собе, Новг. I, 7.
Быть может, сюда же относится и первообраз следующего
места: ношахуть Русь съ 15 мужь утекши, а Ковуемъ мнѣе, а
прочій в морѣ испотопоша, Ип., 132 (434). Носити, как и литов.
nasz in t i — разносить весть, сказывать, ferre — fertur. При этом
значении дательные самостоятельные „Руси утекъши“ не дают
удовлетворительного смысла; поэтому и дательн. „Ковуемъ“ скорее
следует считать за ошибку. Можно бы предложить чтение: „но-
шахуть Русь, съ 15 мужь, утекши“, в коем Русь — винитель-
ный прямого дополнения к ношахуть, утекши — деепр. из вин.
мн. у τ e к ъ ш я, согласованного с собирательным Русь, а с ъ 1 5
мужь — самостоятельное вводное. Но предпочтительнее другая
поправка: „ношахуть Руси съ 15 мужь утекши, а Ковуевъ мнѣе“,
где съ 15 стоит на месте первого винительного, Руси, Ко-
вуевъ — дополнения к съ 15, утекши — деепр. из винитель-
ного, первоначально согласованного с съ 15.
Чинимъ славно и знаемо и даемъ ведомо оусемъ, хто коли
сюю грамоту видить а любо слышить прочитал, 1387,Гр. Ягайла,
Срезн., Пам. р. п., 266.
Мы мужи Полочяне даемъ вѣдати, кто на сию грамоту узрить
(=въззрить) или услышитъ ч с туч и, 1407, Рус.-Лив. ак., № 144.
Хто нашь сь листъ узрить или услышить его чтучи, 1478, ib.,
№ 245, и вообще весьма часто в обычных началах грамот, напр.
А. Ю. и З. Р. I, № 8. Первообраз этих выражений может быть
услышить (кого-любо) чьтуча, причем первый винительный
легко может быть опущен. То же:
Гдѣ котораго лиходѣя государя своего великаго князя взвѣдаю
или услышу думаючи на государя своего лихо., и мнѣ то ска-
зати, 1522, Собр. г. гр. и дог., 1, № 149.
И благословляя его владыка рече: „Богъ-деи тобя государя
благословляетъ Псковъ вземши“, Пек. I, 286. Ср. уже раз при-
веденные выше: „поздоровляютъ князя обручався, вѣнчався,
сочетався бракомъ“ (275) и Рыбн., IV, 19.
И тое веселье, которое-жъ въ тыи часы мѣли, коли слышали
брата., въ тую кровную приязнь съ тобою уступуючи, дочку
твою собѣ жоною беручи, нынѣ обернули собѣ въ смутокъ и
жалость, 1501, Ак. Зап. Р., I, 220. Естли бы насъ., або войско
наше услышалъ тягнучи напротивку того нашого непріятеля,
1514, ib.,11, 171.
В новом сев.-вр. сюда относятся примеры, как „видели молодца
сядучись, а не видели удалого поедучись“; „не учествовать
молодцев приедучись“ и пр., приводимые из Рыбникова у Бусл.,

Γρ., § 275, 2, прим. 2. В этом примечании вышеупомянутые при-
меры смешаны с деепричастиями из других падежей (именитель-
ного, дательного), и обо всех без различия сказано, что они „соот-
ветствуют цел. дательному самостоятельному“. Относительно назва-
ния (1. с.) рассматриваемых здесь деепричастий независимыми
замечу, что такое название, понятое в обширном смысле, могло бы
быть дано всякому деепричастию, в силу его неспособности со-
гласоваться, но что,, в частности, независимым есть основание
назвать только деепричастие, возникшее из прич. в самостоятель-
ных падежах. Если первый винительный в „слышахуть князя
пришьдъша“ есть падеж зависимый, как прямое дополнение, то и
второй, согласуемый с ним,— тоже; а так как из последнего воз-
никает деепричастие, не теряющее всей связи с первым винитель-
ным, то почему же оно независимо?
Возвратная форма дееприч. в упомянутых и других подобных
примерах (напр., Рыбн., III, 5, 63, 77, 307, 325, 375 и пр.; не
зависит от предполагаемого этими деепричастиями падежа: она
бывает в деепр. при именительн. 1 дательн.; ее может не быть
при винительном (и родительном), причем разница в значении от
нас ускользает: „видѣли молодцёвъ сѣдуци, да не видѣли мо-
лодцёвъ поѣдучи“, Пам. и обр., I, 374; вид'ли тут Добрынюшку
да сядучи да не вид'ли удалого поедучи, Гильф., 34, увидал же
тут да Соловей Рахматович (детей) подворотенку здымаючи:
„Ах вы глупый вы детушки..“, ib., 19; ухватила (змея) тут Забаву
дочь Потятичну в зеленом саду да ю гуляючи (= когда Забава
гуляла), ib., 32; Рыбн., III, 86, 146; IV, 8, 10, 22, 27 и пр. Не ви-
дать буде крестовой больше матушке милое крестово свое ди-
тятко не (==ни) на уличке гуляюци широкой, не на трудной то
ее работушке, Барс., Причит., 1, 136; я сидела б под косевчатым
окошечком, я глядела б на широку на уличку., усмотрела 6, може,
идуци я скорую смеретушку, ib., 167; добры молодцы., вы не
видали ль сердечно мило дитятко богу молячись (= молящееся)
во этой во божьей церкви, ib., 208; зима лютая, не морозь меня
при дороженьке коня ведучи, збрую несу ч и, Шейн,
Р. н. п.·, 361. Бр.— (царь на войну) пошлець каня вараного, двара-
ніна маладого, вараного каня гарцуючи, маладого двараніна
ваюючи, Роман., Бр. сб., 1, 286; а я свайму дзевяру Юрку за-
резала пятуха, курку: „хоць цябе папарви ядучи, толькі мяне
не жури живучи“, ib., 222. У Державина: седящ, увенчан осо-
кою, в тени развесистых древес, на урну облегшись (из вин.)
рукою, являющий лице небес прекрасный вижу я источник (ed.,
рот, 1, 78).
В нынешнем рус. литер, таких деепричастий нет; в укр. они
редки: ймили Петра Бондарюка в Харинюка спючи (= спящего),
Головац., Пес, I, 176; ой бив мене дробен дожджик, била мене
1 Ездучись детина во чистом поле, стоючись детина под сырым дубом,
истаскалися-де платья цветныя, Рыбн., III, 73; я смотрючись на красоту Чури-
ловуи помутились у меня очи ясныя, ib., 126, 138. Ср. выше, стр. 197—202.

тучи (им. ед.) ceī ночи о півночи від любкі ідучи, Стрый, Ста-
нисл. окр., Żeg. Pauli, Р. 1, R. 1, 188; благословіт же мене у шлюб
уступаючи: ви мені й батько и отець благодітель, Квит.„
Коз. д.; душа й розум повелівали Ій хоч погибнути, а не довести
милого чоловіка до нещасноі' жизти з нерівнею побравшися, Квит.,
Шира люб. В ст.-польском: a uźrzaw Saula spirge w stanie, rzecze,
Царей, I, 26, 5; Dawid a Abizai... nalazła sta Saula lež<>c a spi<>c
w stanie, a kopie tczcc w ziemi u jego głowy, a'Abner (винит.)
a jiny lud spięć około jego, ib., 26,7, Maciejowski, Dodat, do Piśm.,
Р., 18. Mnie źaś Pan Bóg w ten dzień zachował od szwanku z trzema
mężami pojedynkując się, XVII в., Pam. Paska, ed. Węclewski,
95. В ст.-чешском: uzfe syna sweho podle sebe na tėm-ž prawidle
stojice, Zikm., Skl., 415. В серб.— зачу лелек и зачу куканъ, стару
майjку Јова кукајући, Mikl., V. Gr., IV, 824; лонац hem познат
звоне h и, а човјека говорећи, ib., 829.
В литовском и латышском деепричастия такого происхождения
весьма обычны. Понятно, что если в каждом из славянских наре-
рий деепричастия образовались отдельно, в относительно позднюю
пору их самостоятельной жизни (в русском около Xli—XIII в.),
то сходство в этом отношении между слав. нар. и литовско-латыш-
ским могло произойти только от единства основных данных и
сходства стремлений языка. Притом сходство это далеко не полное.
В литовском все три его деепричастия действ, (наст., прош.
и буд.) происходят, между прочим, от 2-го винительного: pamatė
szį atjojent, Schi., Les., 143, увидал его подъезжая, т. е. что
он подъезжает; jis girdėjo tą dainą dainujėnt, ib., 146, услыхал ее
песню поючи (что она поет); koźnas rado sawo wadzes pastaidszaly
bekabant, ib., 203, каждый нашел свои вожжи на месте при стойле
вися (висящими, что висят); iszgirdo beskalbient, ib., 201, услы-
шала перучи, т. е. что кто-то моет белье вальком; jis pajuto Laumę
įlindus, ib., 199, он заметил Лауму влезши (что влезла); žinome
dėwą sweta s u t w ė r u s, Schi., Gr., 322, знаем бога свет сотворивши
(что сотворил); tu žino jei manę apjeksent (будущ.), ты знал
меня имея ослепнуть, т. е. что я ослепну.
В латышском из этих трех деепричастий находим только на-
стоящее (Biel., Lett. Gr., § 753; α, į*; es winu redzēju jājūt, я его
видел едучи, т. е. что он едет), причем его функция сравнительно
с литовским, кажется, расширена по отношению к залогу: редзу
саву мамальінь пар калніню айзведот, Спрог., 222, вижу свою
матушку через гору заведя, т. е. что мою матушку увозят че-
рез гору, причем айзведот принято в страдательном смысле.
С другой стороны, деепричастие от прич. страд, на ма-с,
составляющее особенность латышского яз., образуется не только
от глаголов действительных, но и от средних и в последнем слу-
чае, а иногда и в первом не имеет страдательного значения, по-
видимому, не отличаясь от дееприч. действительного:
то (мейтіню) сатіку айзведам, Спрог., 52, её (девицу) встретил
уводим(ую);

эс редзею Яню-накті трис саулітес узлецам, ib., 292, я видел
в Иванову ночь три солнышка всходим(ые) = что взошло, что
всходят;
эс шкіту лѣтіню лаука листам, ib., 223, я считала дождик
(вин.) на дворе льючи, т. е. что идет;
ѣраудзіис рудзу лауку ка удені лигоям, 258, увидевши
поле ржи как воду волнуясь, т. е. что рожь волнуется как вода;
шкіте манус балелінюс іквакару клаусамѣс, ib., 28, считала
моих братцев каждый вечер слушаясь, что они слушаютъ
(по Спрогису „будут слушать“) ее пение;
дзірду теві руна я м, Бривземніакс, № 447 (Сборник Дашкова, II),
(когда) я слышу тебя говоря, т. е. что ты говоришь;
дзірд' эс тэві дзіадаям, бірст ман гаужас асаріняс, ib., № 4,
когда слышу тебя поючи, катятся мне горькие слезы.
См. также Bielent., Lett. Gr., § 766, β, 767.
6. Второй винительный составной. Пусть будут даны
в древнем языке два предложения, грамматически не связанные
между собою, первое с винительным прямого дополнения, второе —
со вторым именительным: „видѣ ины: стоѩть праздьни“. Если
второе становится частью первого, примыкая к его винительному,
то на месте второго винительного является два винительных, из
коих первый необходимо есть причастие:
видѣ ины на тръжищи стоѩщѧ праздьны, О. ев., Мат.,
20, 3, εΐδεν άλλους έταοτας αργούς, invenit alios stantes otiosos, Сав.
Кн., Срезн., П. с. п., 148;
видѣ желѣза, иже бѣша на немь и на подрузѣ, го изло-
мана лежаща окрестъ го, XII в. Срезн., Ск. о Б. и Гл, 82;
обрѣтоша тѣло святою лежаще цѣло, ib., 21.
Чаще за исходную точку языка можно принять здесь не само-
стоятельное предложение с качественным глаголом в сказуемом,
как выше, а второй винительный. В таком случае для расчленения
предложения с двумя винительными, для более явственного выра-
жения предикативности второго падежа, при нем ставится вини-
тельный причастия настоящ. гл. существительного:
вѣдА(=я)аше духъ богъ сѫщь, ή'δεί το πνεύμα θεόν, XI в^
Будилович, 38;
отидошѧ оставльше и лѣ-жива сѫща, О. ев., Лук., 10, 30^
αφέντες ήμ'.θανή τυγχάνοντα;
црквь же разоумѣваи небо соуште, олтарь же — прѣстол>
вышьняаго, слоужителѧ же агглы божия, Изб., 1076, 12;
васъ мертвыхъ суща, съоживилъ сть съ нимъ, по Острож.
биб. у Добров., Колосс, 2, 13, υμας νεκρούς δντας.
Вод» и кръвь источи отъ прободеныихъ ре£ръ своихъ Съпась
да., кръвь своѭ избавьѥньѥ бывъше явитъ имѫштиимъ на-н>
надежд», Supr., 369
Обрѣте тѣло Христово на крестѣ наго и прободено висяще,
Кир. Тур., Калайд., 29.

Видѣвъ ю добру сущю зѣло лицемъ и смыслену.. бесѣдова
t(b ней, Лавр., 26 (59); видиши мя болное (вин. болну) сущю,
ib., 28 (66); взя же ида мѣдѣнѣ двѣ капищи и 4-и конѣ мѣдяны..
якоже не вѣдуще мнять я мрамаряны суща, ib., 50(114);
видя же люди хрестьяны суща, радовашеся душею и тѣломъ,
ib., 54 (122); и воземше его велми ранена и ле-жива суща, и
несоша, Ип., 138 (447); бысть жалостно зрѣти нань, видячи его
<болна суща, Ип., 214 (592).
Старинные русские памятники, сколько известно, сохранили
косвенные падежи и именит, дв. и мн. причастия сы только в их
церковнославянской форме. Из этого, однако, не следует, что
рассматриваемый оборот был свойствен только ст.-слав. и книж-
ному русскому. По крайней мере кажется верным, что он вполне
согласен с духом древнего русского языка и других славянских.
В новом языке он неуместен потому, что этот язык стремится
заменять развитыми придаточными предложениями даже вторые
падежи, более удаленные от полной предикативности, чем состав-
ной винительный. Нынешний литовский язык заменяет творитель-
ным второй винительный существительного, как менее предика-
тивного и далее отстоящего от личного глагола, чем прилагатель-
ное и причастие; между тем вторые винительные прилагательных
и причастий в этом языке в значительной степени уцелели. Но и
второй винит, существительного может остаться, если потерянная
им предикативная сила будет возмещена присоединением к нему
причастия гл. существительного. То же бывает и при прилага-
тельном, но так как оно может стоять и в несоставном 2-м вини-
тельном (sakė tawę szok ią), то, значит, литовский язык более
чувствует потребности в обороте, как слав, „вѣдѣаше богъ (винит.)
духъ с»шь“, чем в таких, как „вѣдѣаше й жива сѫща“.
Причастие здесь, как и в других случаях, может перейти в
деепричастие, чем достигается распадение составного винительного
и своеобразность оборота, сравнительно с соответственным древне-
греческим. Круг употребления второго составного винительного
в нынешнем литовском шире, чем в ст.-славянском, так как в по-
следнем на месте этого построения находим не только такое же,
-но и простой винительный и неопределенное бытие винительным.
Sake diewą 6 san t sawo tėwa, Ио., 5, 18. В О. ев. 2-й винит,
простой.
żinojo jl wyrą teisų ir sz wentą esant, Марк., 6, 12. В О.
ев. 2-й вин. простой.
Ką sako žmonės žmogus sunų esanti, Мат., 16, 13.
Ogi jus ką sakot manę esant, Мат., 16, 15.
Jl atsudijo vertą esanti smertės, Марк., 14, 69.
Последним трем примерам в О. ев. соответствует винительный
с неопределенным наклонением.
7. Русские винительные в „увѣдаша князя идуча“ (= что князь
-идет) принадлежат к одному строю языка с греческими в ηΧερρόνη-
σον κατέμαθε πόλεις ένδεκα ·ή δώδεκα εχουσαν“, букв.—узнал Херсо-

нес, имеющий, 11 или 12 городов, т. е. что X. имеет..., Curt., Gr.
Schulgr., § 591. Встречая обороты, сходные с этими лишь по
первому винительному, а в прочем отличные, можно видеть но-
визну не в сходстве, не в винительном, а в различии, т. е. в от-
сутствии согласования с этим винительным того, что могло бы
быть с ним согласовано, напр. в творительном русского оборота
„постави мя попомъ“. С этой точки смотрю и на случаи, подво-
димые под категорию аттракции, а в частности, называемые пред-
взятием (πρόληψη, anticipatio) и состоящие будто бы в том, что
существительное, принадлежащее к зависимому предложению,
вовлекается в предшествующее главное предложение, становясь
в нем, между прочим, винительным, напр. Менелай пришел сам
(незваный), ή'δεε γάρ κατά θυμόν άδελφεόν, ώς έπονεϊτο, II, II, 409
(==ибо знал в душе (про себя) брата, как он был занят; иначе
Гнедич, у которого hendiadys: „зная любезного брата а как о»
в душе озабочен“); Ινθαδη ot έλληνες έγνωσαν πλαέσιον ίδόπλευρον, οτι
πονηρά τάςις εΓη πολεμίων επομένων, Xenoph. Anab. III, 4, 19; καί μοι
τον υίόν ειπέ, et μεμάθηκε την τέχνην=κοί μοι είπε, εί ό υιός μεμάθηκε την.
τέχην. Curt., ib., § 519, anm. 2. Так в лат.: nosti Marcellum, quam tar-
dus sit; часто у Лютера: er sah zween andere brüder, dass sie ihre
netze flickten (H. Ziemer, Jungramm, streif züge im gebeite der Synt.»
1882, 73—4 l). Кажется ошибочным видеть здесь аттракцию, т. е.
считать оборот с союзом исходною точкою. Напротив, винительный
в первом обороте может быть остатком такого оборота, в кото-
ром главное предложение вмещало в себе все придаточное в виде
составного дополнения. Подобным образом русск. выражение
„Половци же услышавше Русь, оже пришли на нихъ, ради быша“,
Лавр., 167 (375), отнюдь не предполагает оборота „услышавъше,
оже Русь пришли“; винит. Русь принадлежал и обороту с двумя
винительными „услышавъше Русь пришьдъшя“ (—А), из причастия
коего развилось придаточное с союзом „оже пришьли“. Ср.
„помысли убогыхъ, како лежать нынѣ дъждевныими каплями
яко стрѣлами пронажаеми“, XII в., Срезн., Свед. и зам., LII, 206.
Почему бы непременно такой оборот должен был развиться из
„помысли, како убозіи лежать“, когда, во-первых, и смысл здесь
не тот („подумай, вспомни о бедных, как они лежат“, а не
„вспомни, как бедные лежат“), а во-вторых, когда гораздо ближе
подходит выражение, даюшее возможность обойтись без относи-
тельного ^наречия или союза, представляющего одно из наиболее
сложных и поздних явлений языка: „помысли убогыя лежачя“?
1 Там же автор требует, чтобы в этих случаях перестали ставить запятую
перед придаточным предложением и писали: nosti M-um quam tardus sit, ибо-де
поставить здесь запятую значит вовсе не понимать сущности аттракции глав-
ного и зависимого предложения. „Знаки препинания должны-де объяснять не
только логическое, но, по, возможности, и психологическое отношение предло-
жений. Запятая лишь разорвала бы тесную связь предложения“. Но запятая
не может разорвать вновь того, что уже разорвано мыслью и выражающим ее,
произношением.

Сравнивая древнее выражение „и приде въ Словѣни (=ы) иде-
же нынѣ Новъгородъ, и видѣ ту люди сущая, како есть обы-
чай имъ“, Лавр., 4, 7, с новым переводом „увидал, каков обы-
чай людей тамошних“, мы можем находить последнее естественным
и простым, а первое фигурным лишь в том случае, если упустим
из виду сказанное выше о винительном post. vb. cognoscendi etc.
в древнем языке. Допустим, что в мысли возникает та потребность
расчленения речи, которой выражением служат местоимения отно-
сительные и союзы изъяснительные; почему же такой порядок не
может примкнуть к существующему уже винительному (в слу-
чаях: Ісусе сыне божій! вѣмы τ я, кто си святый божій, Кир.
Тур., Калайд., 34; исповѣжь мы (ѵ. скажи ми), отче, вѣру Ва-
ряжскую, какова сть, Поуч. Феод., Уч. зап., II, 2, „218—20; „не
вѣдяху князя Юрья (род. после гл. с отриц.= винит.), кдѣ есть“,
Новг. I, 72) и должен начинаться с выражений паратактических
„не вѣдяху“, „князь Юрій есть“? Ср. также: a нынѣ, господине,
князя не вѣдаю, г д ѣ; а то мнѣ, господине, говорилъ князь Иванъ,
что ему дополна быти въ Пустыцѣ, 1521, Сб. Оболенск., № 22;
вы сказываете, князя не вѣдаете, гдѣ (т. е. он находится), ib., 5;
гдѣ вы нынѣ вѣдаете князя Ивана Резанского, ib., 4; сказали ми
черницу, что она знаетъ, а сама безъ носа (= что безносая черница
знает), и язъ тое черници посылалъ добывати, Горяинкомъ звали
детина, a нынѣ отъ меня побѣжалъ (детину, которого звали ...и
который), 1525, ib., № 4. ...дать (дочери) за него не хочетъ, вѣдая
его, что онъ пьяница или шаленой, Котоших., 124; она (смот-
рильщица) присмотритъ еѣ (невесты), что она глупа или на лицо
дурна, ib.; и Владиславъ-де Доминикъ (Острожский), видя черкасъ
и татаръ, что воюютъ блиско его обозу безъ опасенья, похотѣлъ
на нихъ итти, 1648; Ак. Ю. и 3. Р., III, 283. Укр. — епископъ
Мефтодій.. и Васюта описали Сомка гетмана, же конечне по ор-
ду посилаетъ, хотячи измѣнити, Лет. Самов., 65. Бачучи таку
Оксану, що зовсім як смерть (=що О. така, що...), кинувся до
неї, Квит.; він Меласю знав, що вона e сестра Костева, id.; усі начал-
ники знали его, що він e бравий улан, id.; ere! и знали один одного
(ведьма и кот), що говорють, id.; и куди ійти, и не зна добре; зна
тілки города розпитувати, на які īft ійти (=на які города ійти), id. \
Примеры, подобные вышеприведенным, возможны в русском
до последнего времени, с тем ограничением, что винительный в
них может означать лишь непосредственный объект: „хотя я и не
пророк, но видя мотылька, что он вкруг свечки вьется, про-
1 На месте винит, может стать винит, с предлогом: „а мати, знавши про
свою білоручку, що вже не приньметця ні за віщо,—й бай дуже“, Квит.
Вышерассмотренные обороты с винительным и придаточным имеют при
себе подобные обороты с другими падежами: „Бруховецкий.. вислалъ пословъ,
дякуючи за урядъ гетманства, же одержалъ“, Лет. Самов., 77(= дякуючи, же
одержалъ урядъ); „рад був своій хозяйци, що вернулась“, Кв. (=рад б. що
его хозяйка вернулась). Вр. — сказаніе о Кѣевскихъ богатыряхъ, какъ ходили во
Царьградъ и т. п.

рочество почти всегда мне удается“.— Крыл., т. е. видя и самого
мотылька, и то, что он вкруг свечки вьется.
В чешском см. Zikm., Ski., 416—17 (§ 209, пр. 9), напр. znārae
ho, že Človčk dobry jest, и с родительным после тех же глаголов
с отрицанием: nepravi-ž j ich, aby dokonali byli; neź Marti-
novskėho neslyśel jsem, aby slovo pronluvil. То же в сербском:
кад она опази за собом змаја, где их тера, препадну се, Ка-
радж., Припов., 32 (заметивши, что змей гонится); кад виде
свећу, где гори, ib., 216 (что свеча горит); сустигну једнога
чоeкa, Ije води два брава, ib., 240; Haįe царицу, а она седи
сама у двору и сузе рони, ib., 27. Везде мы принимаем за исход-
ную точку второй согласуемый падеж причастия, из которого
позже развилось полное придаточное предложение с относительным
словом (чеш. že; серб. где = что, с интересным переходом от
наречия места к изъяснительному союзу; серб, а-он, а-она =
чеш. an, ana). Подобным образом в чеш. „jest často od mnohych
vi dana, ana u modlitbäch stoji“ основная форма есть составное ска-
зуемое с причастием действительным (ст.-слав. — видана сть
стоѩщи). Ошибочно думать, вместе с Зикмундом, что здесь аттрак-
ция, предполагающая безличный оборот: vidano jest, ana stoji.
Точно так, где в нынешнем сербском стоит первый родительный
после видjети и частиц ево, ето, ено, гле (Ср. Mikl., V. Gr.,
IV, 465), к коему примыкает полное придаточное, это последнее
предполагает согласуемый второй падеж причастия: видите ли оне
несретнице, įe отрова CBojera Севера, Дании., Синт., 116 (не „где
отравила“ и даже не „что отравила“, а „отравившую“); ево га
{вот он) у купи, где лежи мртав, Kap., Прип., 215; ето лисице,
ije води страшнога бумбашира, ib., 219.
ВТОРОЙ РОДИТЕЛЬНЫЙ
1. „Славянский родительный падеж соответствует в синтакси-
ческом отношении древнеиндийским аблятиву и генетиву, из коих
первый (скр. ап адана, отнятие, отделение, разлучение) означает
предмет, от которого нечто отделяется, а второй (скр. сам-
бандһа, связь, и сеша complementum), по мнению некоторых
грамматиков, означает принадлежность“. „Задача состоит в том,
чтобы определить, какие из многочисленных функций славянского
родительного основаны на представлении удаления (der trennung),
а какие на принадлежности, какие аблятивны, а какие генетивны“ ...
„Аблятивен славянский родительный при значениях удаления, от-
нятия (des fliehens, weichens, beraubens), страха, стыда, отвращения,
лишения; при сравнительных степенях и употребленных сравни-
тельно положительных и превосходных: аблятивный генетив озна-
чает здесь исходную точку мысленного движения; родительный
происхождения, материала, основания...“ „Генетивен родительный,
когда он означает принадлежность (Zugehörigkeit) двух имен, именно
владение, собственность и пр.; когда он является при именах,

стоящих в связи с транзитивными глаголами; когда он, как пар-
титив, означает часть целого...“ (Miki., V. Gr., IV, 447—9).
Нас здесь занимает первый родительный только по отношению
ко второму (так наз. предикативному), именно главным образом —
составляющий особенность славянско-литовского языка родитель-
ный при глаголах с отрицанием. Миклошич, следуя другим уче-
ным, из коих он называет Гримма, Потта, Лебе и Габеленца (от-
носительно готского) и к коим мы можем прибавить Шлейхера
(Lit. Gr., 274) и Даничича (срб. Синт., 1, 118), считает этот па-
деж родительным части: „действие, выраженное глаголом (с отриц.
част.), отрицается относительно как целого предмета, так и каждой
даже наименьшей его части“ (Mikl., ib., 498). Потт объясняет роди-
тельный в литов. „jis ranku netur“, „он py к не имеет“, таким образом:
„nichts von dem, was unter die kategorie„ hände “fällt“ (E. F., 1,402).
По этому взгляду выходит, что наш родительный в „выпить
вина“ (etwas von dem weine) или совершенно тождествен с
родительным в „не пить вина“, или по крайней мере весьма
близок к нему и предполагается им. Мне это кажется крайне
сомнительным.
Между приведенными родительными заметна разница в степе-
ни их зависимости от глагола. Родительный части в „выпить ви-
на“ столь мало связан с формальным значением глагола, что это
значение (genus) не изменится, если на место этого родительного
поставим винительный; „выпить (все) вино“. Между тем в не
пить заключено требование не какого-либо другого падежа, а
именно родительного. Выражение „действительный глагол' с отри-
цанием требует родительного“ кажется ошибочным в том отно-
шении, что заключает в себе противоречие, ибо действительный
глагол есть такой, который допускает при себе прямой объект в
винительном, именно и не допускаемый (если не брать во внима-
ние отклонений от правила) глаголом с отрицанием, которое, про-
никая все заложное значение глагола действительного, разрушает
его прежнюю связь с объектом. Поэтому нельзя оправдать обычая
писать отрицательную частицу не при глаголе раздельно. Дей-
ствительный глагол с отрицанием не есть уже действительный, и
потому ставится языком на одну доску со средними, снабжен-
ными отрицанием.
Родительный при глаголе с отрицанием заменяет собою не
только винит, прямого объекта, но и винительный обстоятельств:
спать ночь, жить день—не спать ночей, не жить дня.
Миклошич считает возможным заключить от родительного в „сестры
нет дома“ к существованию некогда винительного прямого объекта
при глаголе существительном: „сестра сть дома“ (V. Gr., IV,
355). Мне же кажется, что такое предположение не оправдывает-
ся ни родительным части в było pięciu, литов. yr rugiü (есть
ржи, т. е. есть рожь), ни винительным количества в było furę
siana и что предположение это не нужно для объяснения роди-
тельного при безличных отрицательных сказуемых средних (нет

денег, не видно, не стало охоты и пр.), так как этот родитель-
ный может предполагать не винительный объекта, а именительный
подлежащего: деньги есть, свет виден и пр.
Все эти случаи, т. е. не пить вина, не спать ночей, нет
денег, мне кажется, могут быть объяснены одинаково, если
примем, что родительный здесь есть не родительный части, а
основан на аблятиве и что, как думал Востоков, глаголы с отри-
цанием требуют родительного, как означающие мысленное движе-
ние от предмета, лишение его, разобщение с ним (Р. гр., § 129,
где, впрочем, ошибочно замечание, что родительный движения
мысленного есть сократительный образ выражения вместо предло-
жения придаточного, начинающегося союзом что, чтобы, напр.
желать счастья = чтоб пришло счастье). По этому взгляду,
родительный при глаголах с отрицанием в славянском и латыш-
ско-литовском ставится на таком же основании, на каком в тех
же языках он требуется глаголами, вещественное значение коих
предполагает отсутствие объекта в действительности и присут-
ствие его лишь в мысли, каковы глаголы со значением алкать^
жаждать, хотеть, желать, ждать, требовать, искать,
просить: чего я жду, хочу и пр., того для меня нет; если б
оно уже для меня было, я бы его не ждал.
Миклошич относит родительный при таких глаголах к парти-
тиву, стало быть, к генетиву, а не к аблятиву (V. Gr., IV,. 490),
между тем как, по его мнению, родительный при глаголах пла-
катисѧ (т. е. по ком), жалѣти и при жаль, люто, мило,
шкода и пр. есть род. причины, основания и повода и принад-
лежит к оттенкам аблятивным (ib., 463 — 4). Мне бы казалось,
что эти случаи следует отличать от родит, причины (как в укр.
чого плачеш в смысле „почему“, а не „почем“) и что в них,
так же как и в хотеть чего, объект представляется отсут-
ствующим в наличности. Можно найти этому противоречие в том,
что мы говорим, напр., „жаль своих рук“, тогда как руки налицо;
но здесь сожаление представлено зависящим от будущего отсут-
стия такого-то состояния рук. Стар, желѣти имеет, между
прочим, значение скорби по отсутствующем, лишения: истьцю
личе взяти, а прока му желѣти (лишиться, жалеть лишившись
остального), что съ нимъ погыбло, а оному (купившему краденое)
своихъ кунъ желѣти, Русск. пр., Достоп., 1, 30.
Тем не менее между глаголами с отрицанием (не пить вина)
и такими сказуемыми, как жалеть, жаль, есть разница: в
первых отрицание, так сказать, окрашивает своим цветом и стоя-
щее при глаголе неопределенное, почему говорится не только „не
сделать чего“, но и „не уметь сделать чего“; во вторых этого нет:
„жаль денег“, но „жаль тратить деньги“, и только в силу отри-
цания—„не жаль тратить денег“.
2. Все глаголы, при коих может стоять второй винительный,
становясь отрицательными, изменяют оба эти падежа в родитель-
ные. Кроме этого, второй предикативный родительный встречается

при некоторых других глаголах с отрицанием, а если судить по
литовско-латышскому, то встречался и при упомянутых выше
глаголах, со значением ждать и т. п. без отрицания. Примеров,
по их малочисленности, не буду делить на разряды.
Уже не глаголи васъ рабъ, Ио., 15, 15, в греч. и лат. два
винительных.
Не видѣ(хъ) тя, господине, николиже противу ихъ злу нико-
тораго же зла въздающа, Ип., 123 (417) (=„тебя воздающим“,
или „чтобы ты воздавал“).
Мьстиславъ.. не вѣды своихъ побѣженыхъ (= что
побеждены) и творя своя (считая за своих), въѣха в ратныя, Ип.,
147 (464 — 465).
Ниже имамь душе мо честны себѣ, Деян., 20, 24, ουδέ
ίχω την ψυχή ν μου τιμίαν έμαυτψ (Добров., Грам. III, 44).
да не имамь власти сестры жены водити, 1 Коринф., 9, 5,
άδελφην γυναίκα περιάγειν (Добр., ib.).
Входяще въ церковь., и съ страхомъ стаючи безъмолвно
при стѣнѣ.. не имѣюще себѣ подпоры стѣны ни стлъпа,
Поуч. Феод., Уч. з., II, 2, 240.
Се члкъ, иже не положи бога помоштьника себе, нъ на-
дѣясѧ на множьство богатьства сво го, Изб. 1073, 76.
Не оставлю васъ сиръ, О. ев., Ио., 14, 18. Рускыя земля
не оставивѣ тщеѣ, Ип., 140 (450). Не можемъ своеѣ землѣ
пусты оставити, ib., 127 (427).
Не заста отца живого, Ип., 92 (357).
Не даша его жива и уморивъше рекоша: умьрлъ сть, Новг.
I, 28.
Аще ти не жаль отчины своея, ни матере стары суща
{составн. родит.) и дѣтий своихъ, Лавр., 28 (66).
А которого князя бездѣтна не станетъ, и тѣ вотчины има-
ти на государя, 1550—1582, Ак. ист. 1, 268. Можно понимать
*бездѣтна“ не только „бездетного“, но и „бездетным“.
По приметам знать, Добрынюшки живого нет, Онеж. был.,
Пам. и обр., 1, 361. Привозил он весточку нерадостну, что нет
жива Добрыни Никитича, Был.
В чешском: zbitych vsech rtepohrebenych ne chäm, Zikm, Ski.,
·§ 95. В хорутанском: ne bom vas pustil sirot, Ио., 14, 18; ne
imenujem vas več chlapcev, Ио., 15, 15. В сербском „сребрно сед-
ло не чини коша добра“, однако и винительный: еда ли не ма-
мо власти сестру жену водити, 1 Кор., 9, 5; нећу вас оставити
сиротне, Ио., 14, 18.
В литовском и латышском рядом со случаями, когда отрицание
не влияет на дополнение (1-й вин. в nepalikšu jussiratomis (твор.);
латыш,—es jus ne pametisu bāriņus, Ио., 14, 18; ne pazińu Hgawińu
auzińas rawejut, Biel., Gr., § 753, не узнал милую овес полючи,
т. е. ее половшей), заметим случаи, в коих деепричастие при пер-
вом родительном может быть выведено только из 2-го родитель-
ного причастия.

В литовском это деепричастие настоящего: judu lake tu mergü
ateinant, Schi., Les., 147, они (два) ждали девок придя, т. е. что
д. придут; laukdams smako atlek i en t, id., ожидая змея прилетя,
т. е. что зм. прилетит.
С точки зрения русского языка весьма странны обороты, како-
вы jis laukė Ožku atsiwedant, он ожидал коз приведя, т. е.
что коз приведут; jis laukė duru atdarant, он ждал дверей
отворя, т. е. что отворят. Шлейхер (Lit. Gr., 322) видит здесь
более свободное, т. е. независимое употребление деепричастия,
чем в случаях, когда оно стоит на месте второго винительного;
но мы и здесь можем предположить в основании столь же зави-
симый падеж, именно 2-й родительный. Странность лишь в том,
что здесь действительное деепричастие получило страдательное
значение, как мы выше видели в латышском (редзу мамальінь
айзведот, 247) и как в следующем: клаудзес пуріньш пар си-
лу в e д от, Спрог., 168, стучать будет кубло (скриня с приданым)
через лес везучи, т. е. везомое, когда будут его везти.
В латышском на месте 2-го род. находим деепричастия от прич.
наст, действ. (ut=ÓT) и от прич. на -ма, имеющего частью дей-
ствительное, частью страдательное значение:
Гайда савас вѣглас дѣнас но дарбѣм паре йот, Спрог., 230,
ждет своего легкого дня (облегчения, замены, т. е. дочери; ср. блр. —
пирамена, Шейн, Блр. п., 7; серб.—одмjена, замjеница) с работы
приходя, т. е. ждет, когда вернется.
Тумса гайду гайсуміняс, гайсма саулес узлецот, ib., 158,
впотьмах (ночью) жду рассвета, на рассвете — солнца всходя,
т. е. когда взойдет.
Озолам бѣзас лапас, не редз саулес узлецот, ib., 32, дубу
{т. е. у дуба) густые листья, не видно солнца всходя, т. е. как
всходит. В том же смысле и деепричастие по внешности страда-
тельное: озол', таву куплу лапу! не редз саулес узлецам, ib.,
33, дуб, твоих густых листьев!1 (т. е. густы твои листья!), не
видно солнца всходи м(ого).
Гайдат мані пареям, ib., 274, ожидайте меня возвращаясь,
то есть ворочусь. О прич. на -м см. Biel., L. Gr., § 766, 13.
3. Родительные самостоятельные. Родительный времени,
когда нечто происходит (Zikm., Ski., § 105; Данич., Синт., 60 сл.;
Mikl., V. Gr., IV, 509—10), неясный по происхождению, быть мо-
жет, имеет в основании значение мысленного движения от начала
известного периода времени, несмотря на то, что мы различаем
„сего дня“ и „с сего (от сего) дня“. Ср. ю.-вр. „чаму тебе долго
вечера нет“, где, по:видимому, безразличны значения „вечером“
и „с вечера“. A priori ничто не мешает присоединить к такому
родительному второй родительный причастия, причем бы поручи-
лось построение, соответственное латинским ablativi absolūti и, если
1 О родительном в восклицаниях в латышском Biel., Let. Gr., § 540, прим. 2,
в славянском Mikl., V. Gr., IV, 465—6.

здесь в основании слав, родительного лежит ablativus, даже рав-
ное им. Действительно, в ст.-русских памятниках есть такие са-
мостоят, родит., но с причастием, стоящим при первом родитель-
ном лишь в случаях, когда он лексически обозначает время: того же
лѣта и с ходяча, февраля въ 16, приходи Романъ ко Вручему,
Лавр., 170, Ип., 94; и с деепричастием: того же лѣта1 исходячи
разболѣся князь Мьстиславъ, Ип., 104 (381).
И сѣде Романъ въ Киевѣ мѣсяца июля наставша, Ип.,
157(387).
Но более широкого употребления этого оборота (как abi. abs.
в латин. и род. самост. в греч.) в русском незаметно, и его можно
предполагать разве на основании таких польских примеров, как
следующие, с деепричастием на месте 2-го родит, причастия.
Gdy sampierz stanie, powoda owszejki nie bądąc (между
тем, как нет налицо истца, того, кто показывает^ skazujemy
о nie stanie powodowo... temu samprzewi rzecz otrzimać. Pakniąliby
samperz nie dbał stać na roku jemu zdanemu (sic), powoda stojąc
(когда истец налицо) ... skazujemy ... 1449, Ks. Ust., 31; ib., 42.
Gdyby ezi j syn, obojga porodźiciela sdrowa bądąc
(при жизни обоих родителей) przejigrał by niekakich pieniądzy wiel-
kość.., ib., 53.
Быть может, этот способ переводить латинские abi. abs. само-
стоятелен лишь в том, что вместо причастия в нем поставлено
деепричастие. Язык памятника этого очень нечист. Так, в нем
встречается aceusat. cum inf. [to skazanie (решение) ustawiamy
wiekyistą mocność imieć, 42 и др.], а равно и попытки передать
abi. abs. способом, не слыханным в других слав, наречиях, именно
творительными: gdyby (żidźi) požiezili1 pieniądzy takemu synowi,
rodzi cielmi jego bądącemi jeszcze sdrowymi, požiezenie
niema być wazno, ib., 53—4; ucziniwszi rozdzielenie miedzy sobą
pośrodającmi (sic) przi j acielmi, ib., 67.
ВТОРОЙ ДАТЕЛЬНЫЙ
(кроме сочетания с неопределенным наклонением)
В выражениях, как „мне бедному все чужие“ бедному
есть не второй предикативный падеж, а только простое определе-
ние дополнения мне; но если в подобных случаях на месте суще-
ствительного или прилагательного поставим причастие, то лишь
по связи и тону речи можно будет определить, будет ли это
причастие простым определением, или предикативным падежом.
Так, напр., латыш., „вісі ман свеші бія свешума ногайшай“,
Спрог., 193, букв.— „все мне чужи были на чужину пошедшей“
могло бы значить или „для меня, пошедшей на чужбину, были
1 Здесь и в других случаях ставлю / после шипящих в том предположе-
нии, что в половине XV в. они еще не имели нынешней твердости.

чужи все“, или „когда я пошла, мне были чужи“. Последнее
значение свойственно дательным самостоятельным.
Различение этих двух значений в одной оболочке следует счи-
тать явлением позднейшим сравнительно с их безразличием, по-
добно различению двух значений винительного в „почютиша князя
идуча“ (идущего князя и что князь идет). Дательный мнѣ,
ман в вышеприведенном примере в той же мере тяготеет к глав-
ному сказуемому (мне были чужды), как и ко второму дат. при-
частия (мне пошедшей). Повторивши этот 1-й дательный дважды,
мы этим разграничим его функции и достигнем явственного раз-
членения речи на предложения главное и придаточное. Когда за
таким придаточным укрепится значение обстоятельства, то стано-
вится возможен новый шаг к его удалению от главного сказуемого:
два дательные самостоятельно станут и там, где главное сказуе-
мое не допускает дополнения в дательном.
Как во втором винительном, так и здесь уже в древних рус-
ских памятниках рядом с причастиями стоят и деепричастия. Так
как на основании деепричастия легко восстановить причастия, то
нижеследующие примеры из стар, русского распределены не потому,
стоят ли в них деепричастия или причастия, а по степени их
близости к зависимым дательным.
А. При главном сказуемом стоит или предполагается дополнение
в дательном, указывающее на тот же предмет, что и первый па-
деж дательных самостоятельных, причем самостоятельность по-
следних еще не вполне развита. Главное сказуемое обыкновенно,
хотя не всегда, безлично.
Да оуже ѥд'но отъ двоѥго прѣдъложимъ вамъ: или
жьръшемъ богомъ, саномъ великомъ и чьстемъ и даромъ
достойномъ быти, или не покоривъшемъсѧ льъѧти поясы
и воиньство и отинѫдь оуже прѣдати макамъ, Supr., 53, с чем
ср. деепричастный оборот: дно отъ двою прѣдълежитъ вамъ: или
жъръше богомъ въ саны и чьсти достойномъ быти, или не
покоривъшесѧ отъѧти (сѧ?) живота и воинство (=а?) и
отънѫдь оуже прѣдатисѧ м»камъ, ib., 51.
Повелѣ воевода, или жъръше избыти ти, или не жъръше
зьлѣ оумрѣти, вѣроуѩ къ невидимоуоумоу богоу, ib., 15.
Подоба ми сть сѣдѣти мльчѧште дожии до коньца жизни
мою», ib., 151.
Нѣ ли ти печально, слышѧште отъ безлобьнъ дѣтии, же
ѥдиному богоу лѣпа, ib., 243.
Мнѣ ли сть, пришъдъше къ семоу попоу, ти (=и) испо-
вѣдати грѣхы свои, ib., 264.
Не лѣпо есть намъ, братіе, инокомъ сущимъ и отврьг-
шимся мирскихъ, събрание паки творити имѣній въ келій своей,
Поуч. Феод. Печ., Уч. з„ II, 2, 201; лѣпо бо есть намъ, братіе,
нарекшимся инокомъ, по вся дни каятися грѣховъ своихъ, ib., 202;
рамъ же кацѣмъ быти дострить, сподобившимся съ ангелы богу.,
служите, ib., 211.

Неволя ли было пристати въ с(ъ)вѣтъ, ходяче въ руку (на-
ходясь в зависимости), Лавр., 113 (257).
Аще велика человѣка крестиши, аще блазнъ будеть ему
спящю въ ту о и (в ту осмь) дний1, дата ему причащаниѥ не
мывшее я, но кланявшюся, Впраш. Кюрик., Калайд., Пам.,
183, т. е. аще, ему спящю, будеть му блазнъ, дата му>
му не мывъшюся.
Передъ обѣднею (ей, женщине) ополоснувшее я, а тако
причащатися, ib., 182.
Πопови идуче въ олтарь на выходъ, то въ козмитъ цѣ-
ловати ( му), ib., 198.
Попови достоить, хотяче погружати въ водѣ, руцѣ собѣ
завита, ать не омочиться опястье, также и пелена, ib., 181.
Попови крестяще ( = ю) дѣтя, къ собѣ лицемь ( му,
попови) обратите, ib., 198.
Смолнянину.. правите ему (дългъ), поемъши (ему) дѣтьскый
у судье, Смол. гр. 1230, Срезн., П. русск; п.; Α Нѣмьцемъ и
Г(о)тъмъ и всемоу Латиньскому языку платите по двѣ коунѣ отъ
капи и отъ всякого вѣсного товара, и продавши, и коу-
пивше, Новг. гр. 1267—3.
же далъ му (закупу ролейному) господинъ плугъ и борону,
отъ него же кову (чит. копу) млеть, тъ то погубивши ( му)
му платите, Р. пр., Р. дост., I, 48.
Оже ны будеть не бившеся (=шемъся) возворотитися,
то соромъ ны будеть пущей смерти, Ип., 130 (431).
Оже побѣгнемъ, утечемъ сами, a черныя люди оставимъ, то
от бога ны будетъ грѣхъ, сихъ выдавше, Ип., 131(432).
Оли, княже, тобѣ съ нами увѣдавшеся (вар. вшися) тоже
( = потомъ) (тобѣ) ѣхати въ Пльсковъ, Новг. I, 59.
Бѣ бо клятвою клялся., яко, добывшу ему землѣ нѣмец-
коя, дати ему всю Романови, Ип., 194 (554).
Оже ти, братъ, не до сити ( = сыти) волости, всю землю
русскую (тобѣ) дьржачи, а хощеши сея волости, a убивъ
(ти) мене, a тобѣ волость, Ип., 16 (218).
Брату твоему Михалку умершю, еще девятаго дне нѣтуть,
Лавр., 160, т. е. Михалку умьръшю нѣту (ему) 9-го дне, как гово-
рится: этому ребенку еще нет 9 дней.
А все то было Псковичемъ нелегость тѣхъ людей поднимая
( = содержа), Пек. I, 289.
А не бывъ намъ у папы, съ чѣмъ (намъ) идти къ государю
своему царю и в. кн., 1583, Бусл., И. хр., 889.
Поѣхали королевскаго величества подданные, взявъ на продажу
нѣсколько коней, до Курскаго, и тамъ было, продавъ имъ
1 Ср. „молитвы оглашеныя творити: Болгарину, Половчину, Чюдину преди
крещеная м днии поста... Словѣнину за и (осмь) днии“, Впраш. Кюрик.,
Кал., Пам., 180.

кони, купити хлѣба, 1638, Ак. Ю. и 3. Р., III, 14. См. также
Mikl., V. Gr., IV, 838.
Когда в предложении „тобѣ съ нами увѣдавъшюся, тоже
ѣхати“ причастие теряет падежное и родовое окончание и ста-
новится неизменным (увѣдавъшеся, увѣдавъшися, увѣдавъся), то
ближайшим следствием этого еще не бывает потеря отношения к его
бывшему первому падежу. Очевидно, напр., что в „живучи имъ
тамъ владѣть имъ тою землею“ (Бусл., Γρ., § 275, 1) живучи,
несмотря на то, что не обнаруживает согласования, не лишено
связи с 1-м дательным им. Причастие, потерявшее согласо-
вание, но еще не лишенное связи с прежним своим подлежащим,
есть форма, средняя между причастием и деепричастием. Только
дальнейшим шагом бывает разрушение упомянутой связи, причем
бывший первый падеж начинает тяготеть к одному главному ска-
зуемому. Большую или меньшую близость отпричастной формы
к первому дательному можно выразить знаками препинания. Между
тем как в „тобѣ съ нами увѣдавъшюся тоже ѣхати“ или вовсе
не нужно запятой, или она должна стоять после „увѣдавъшюся“;
в соответственном выражении нового языка является интерпункция:
„тебе, уладившись с нами, ехать“, или „условившись с нами, тебе
ехать“.
Вполне развившееся деепричастие непосредственно относится
ко главному сказуемому и только через него к его дополнению,
в рассматриваемом случае — к дательному; но этого последнего
может вовсе не быть налицо, напр.: а в-ыныи дни цѣловавше
крестъ (кому? т. е. кто поцелует) ясти все, и мясо (кому ясти?),
Впраш. Кюр., Калайд., 179. Если ответ на это „кому?“ не изве-
стен из контекста, то значит „неизвестно кому“, „безразлично
кому“, „кому бы ни было“, „всякому“, Ср.:
Бѣжи ѥѩ (сласти) въкоуса: сладка ти сть въкоушаѭште,
въ горька по въкоусѣ, Supr., 259; бѣгаи блѫдьницѧ. сласти: сладъко
съ нѥѭ бесѣдоуѭште, а горькыихъ ТА строупъ насыштаѭ-
ШТА бѣгаи сласти, ib., 259.
Дѣтя крестяче, дата причастье, Впраш. Кюр., ib., 179.
Вынесше ю (родильницу), въ инъ храмъ, даяти ей причащеніе,
ib., 195. Аще лучиться служити на обѣдни, а на заутрени и на
вечерни не служивъше, ци измолвити.. молитвы вечерній и
заутреніи? — Нѣту грѣха, рече, не молвивше служити, ib., 196.
Аще ся годить стояти чресъ нощь, или пѣти, или чтеніе чисти
обѣдавше и ужинавше, достоить ли служити не по-
спавъше? ib., 197. Аще ся мывше изранья въставше
а служити, любо пославъ, любо не пославъ? ib., 197.
Кая раны (= а) дорога, братию, забывъ чти и живота и града
Чрънигова, отня злата стола, Сл. о п. Иг. Пѣвше пѣснь старымъ
княземъ, а потомь молодымъ пѣти, ib.
Да бой де былъ Цесаревымъ людемъ, перелѣзчи рѣку
Дунай, на острову, 1595, Пам. дипл. снош., II, 51.

В подобных случаях подлежащее деепричастия становится не-
определенным, чего при существовании причастія в рассматривае-
мых оборотах не могло случиться, так как, напр., в „крьстячю
(без 1-го падежа существит.).. достоить..“, хотя при причастии
и нет налицо относительного подлежащего, но есть определенное
указание на его падеж.
Такие деепричастия без первого дательного или с дательным,
но относящимся не к ним, а лишь к главному сказуемому, доныне
остаются в русском языке. Ср., напр.: позволено было (кому), сидя
дремать, Пушк. у Бусл., Γρ., § 274; в вр. народ, говорах: не
евши тощо, а поевши тошно; непригоже есть лежа; не
бывав девушке замуж хочется (Даль, Прел.); Замуж вышедши,
ни в чем воли нет: ни в житье-бытье, ни в богатестве, только
есть она в тяжолой работушке, Шейн, Р. н. п., 492; Ах ты но-
ченька, ты ноченька осеньняя! Надоела ты мне молодцу наскучила,
Стоючи, братцы, на карауле государевом, Сб. Новик., Кир., II,
VII, 167.
То же в украинском: змінив ми ся, моя мати, тонкій голосо-
чок, та ходячи до дівчини у прикрий горбочок, Стрый, Станисл.
окр.,Žeg., Р. Р. 1. R. I, 188. Синочку мій малесенький! чи мні тебе
годовати, чи в Дунаю поховати? поховавши (т. е. мені) — од
бога гріх, годуючи (т. е. мені)—од людей сміх. Сб. пам. Свз.
кр., 13. Та біда (т. е. мені, кому небудь, усякому) й не женив-
шись, та біда й оженившись, нар. пес. Ой горе давши, горе
й не давши, горе й тому козакові своеі' не мавши, нар. пес.
Побачивши тебе учора, світ мені повернувся. Кв. Оттак по-
плававши немало и поблукавши по морям, аж ось и землю
видко стало, Котл.; ій дучи у службу, тяжко мені було и тебе
покинути, Квит., Божі діти; побачивши тебе у перше, мені
здалося, що я знайшов якесь собі шастьтя, id., Щира люб.
Сюда относятся примеры из ст.-слав. (деепр. на -ште) и древ.-
слав. нар. у Микл., V. Gr., IV, 828—30, 838—9, кроме слу-
чаев (там же), предполагающих второй винительный причастия,
и тех, о которых мы говорим ниже (под В.), В чешском см. Zikra.,
Ski. (676, а), который в lėpe jest ne počinati, nežli počna ne dokonati
относит počna к числу именительных независимых. С этим
нельзя согласиться, ибо хотя počna и т. п., а равно и в выше-
приведенных русских примерах сидя, лежа, поспав по зву-
кам подходят к именительному п. ед. м. р. и фонетически не
могли образоваться из дательного, но функционально эти формы
предполагают именно дательный, точно так как и деепричастия,
явно относящиеся к наличному дательному в вышеприведенных
русских и следующих латышских примерах:
Лей масай балтас авіс вісу мужу дзивойот, Спрог., 267,
пусть сестре белые овцы весь век живучи, т. е. в течение
всей ее жизни.
Дѣвам дѣніня айзгая ар лайміню рунайот, ib., 225, богу (т. е.
у бога) день проходит говоря (совещаясь) с долею (счастьем).

Дѣвс полидз, тауту деле, ліну земі эцейот, ib., 77, бог по-
моги, людской сын (молодец), льняную (под лен) землю боро-
нуя, т.ѵС в то время как ты боронуешь.
Эс нуавелу дзіасму пуру нуа калніня леіня; бус ман лайме
дзівуаюат, велшу дзіасмас калніня, Бривземн., Сб. Дашк., II, 24, я
скатила скриню песен с горы в долину; будет мне счастье живучи
( = если буду счастлива в жизни), вскачу (опять) песни на гору.
Б. Где при главном сказуемом с дательным (как выше под А)
стоит в новом русск. (вр., укр.) деепричастие (будучи, бывши,
ставши, сделавшись и пр.) с творительным, напр.: как же ей,
будучи хозяйкой, не заботиться? — там в более старообраз-
ном языке следует ожидать при деепричастии согласуемого па-
дежа, т. е. в настоящем случае дательного, как при подлежащем
главного предложения и деепричастии из именительного („она,
будучи хозяйкою...“) творительный предполагает именительный
(„она, будучи хозяйка...“). Впрочем, примеров мало: „Як-же таки
Галочці, будучи хазяйці, та не турбоватись? Квитка, Щира люб.-
В. Дательные самостоятельные не сохраняют уже следа зави-
симости, находясь при таких сказуемых, которые или вовсе не
допускают дополнения в дательном, или допускают дательный
чисто предметный, не составляющий противня именительному
подлежащего и совершенно отличный от первого падежа датель-
ных самостоятельных, напр. в „пришьдъшю му и въдаша ѥму".
а) Во втором дательном причастие правильно согласовано. Ст.-
слав.: акы, колесьничьникоу съмоутивъшоусѧ, кони бес-чиноу риш-
тоуть; тако же и оумоу съмоутивъшоусѧ, все измоутитьсѧ и разг
вратитьсѧ, Изб. 1073, 60; другие примеры см. у Miki., V. Gr.,
IV, 615—16.
В русских памятниках:
епископу слезы проливаючю и молящюся ему., онъ же не
восхотѣ, Ип., 43;
сѣдячю же Глѣбови Юрьевичю въ Кыевѣ.. приде множьство
Половець, Ип., 103;
побѣгъшю же Ольгу с вой своими въ градъ рекомый Вручий,
бяше черезъ гроблю мостъ, Лавр., 32 (73);
единою бо ми и сварящю и оному мьнущю усние.. преторже
череви рукама, Лавр., 53;
веснѣ же приспѣвъши, поиде, ib., 31 (72);
суботѣ свитающи, посла митрополитъ, Ип., 34;
свѣтающи же суботѣ, начаша выступати полци половецкіи,
акъ боровѣ ( = е)\ Ип., 130 (432);
ратившемася полкома, побѣди Ярополкъ Ольга, Лавр., 32;
ставшема обѣма полкома противу собѣ, и рече Редедя, ib., 63;
на долзѣ борющемася има, нача изнемагати Мьстиславъ, ib.
ведо(мо)ма же има (обѣма князема) слѣпома и гньющема очима,
1 Т. е. как боры, как бор — лес, от множества копий. Иные переводят: „как
боровы“, что странно.

и яко доидоста Смольньска и придоста въ церьковь.. и ту абие
постиже я благодать, Новг. I, 17;
Полемъ (Поляномъ) же жившемъ о собѣ и володѣющемъ роды
своими., быша три братья, Лавр., 4 (8);
умножившемъся человѣкомъ на земли, помыслиша создати
столпъ до небесе, ib., 2 (4);
Волхомъ бо нашедшемъ на Словѣни(=ы) на Дунайския, сѣд-
шемъ въ нихъ и насилящемъ имъ, Словѣни же ови.. сѣдоша на
Вислѣ.., ib., 3 (5);
Поляномъ же жившимъ о собѣ.. бѣ путь изъ Варягъ въ
Греки, ib., 3 (6);
и не бысть помилованія никому же ниоткуду же, церквамъ
горящимъ, крестьяномъ убиваемомъ, другымъ вяжемымъ, Ип., 100;
Ляхомъ же не престающимъ пакостящимъ, и приведе на ня
Литву, ib., 162;
Михалко.. поѣха въ Володимерь.. дружинѣ его и Володимер-
цемъ ведущим предъ нимъ колодникы, богу наказавшю князій
креста честнаго не переступати, ib., 160.
Если случаи, как „княгыни же вѣдущу норовъ его, твер-
дяшеть и крестомъ“, Ип., 194 (554), или „Глѣбови же Зеремѣе-
вичю и Судиславу претяща ему, не дата Данилови“, ib., 166
(501), и т. п., не суть только описки, то их нужно рассматривать
как колебания, предшествующие потере падежности причастий.
На месте 1-го дательного наречие: сѫщоу поздѣ (οψίας ούσης)...
и двьремъ затворенамъ.. приде Ис, Остр., Ио., 20, 19 (Mikl., Gr.,
IV, 615). И наутрія же бывшю, приела Святополкъ, река.., Лавр.,
ПО (наутрия первоначально род. времени; ср. „наутрия же
Святополкъ созва боляръ“, Лавр., ib.).
б) При первом дательном в тех же и других памятниках стоят
несогласуемые отпричастные формы:
идучи ми сѣмо, видѣхъ бани древены, Лавр., 4 (7);
умираючи ему, призва к собѣ епископа, ib., 149 (331);
Мьстиславу же пьючи съ Угры, и повѣда имъ, Ип., 65, Лавр.,
144 — пьющю;
свитающи же дни., сторожеве рекоша, Ип., 36;
и тако ему бесѣдовавши съ нимъ., отпусти и, Ип., 95;
друзіи же смерды избьены быша и никому же утекши отъ
нихъ, Ип., 162;
Данилови же крѣпко борющися, избивающи Татары, видѣвъ то
Мьстиславъ Нѣмый и потче, Ип., 164;
прибѣгши же ему., бысть брань, Ип., 186;
да не приведеть (сусѣдъ) на тя досаженія, тебѣ невѣдущи,
XV в., Бусл., Хр., 651;
князю же очютивъше, попадъ мечь и ста у двьрии, Новг. I, 16.
Ростиславу., съ братомъ., ходяче напередъ и ставшимъ имъ
у Муравици.. и бы ночь пополохъ золъ, Ип., 46;
приде князь.. Ѳоминѣ недѣли исходяче, Новг. I, 44;
идуще же ему с Чюди и вниде въ Пльсковъ, Ип., 120;

бысть же свѣтающе недѣлѣ, возмятошася Ковуеве въ полку,
Ип., 131;
бывшю же тому великому снятію и добрымъ мужемъ главами
своими покывающе за святую Софію, милосердый господь посла..,
Новг. I, 60.
Это построение (а и б) особенно любимо некоторыми летопис-
цами, напр. в части Волынской летописи. Иногда дательных само-
стоятельных, следующих друг за другом, набирается так много,
что писатель забывает за ними поставить главное сказуемое, и
цепь придаточных висит как бы на воздухе. Такие излишества
служат, конечно, признаком искусственности языка писателя, но
не доказывают искусственности самого построения.
Примеры из южно- и западнорусских пам. XVI-—XVII вв. см.
у Микл., IV, 616, 837: будучи намъ на томъ соймѣ, видѣлося
намъ; пришедши намъ въ земли (Миклош. здесь и в других местах
читает ν zemły, что ошиб.) Сѣверские, тые есмо замки моцно взяли.
в) Первого дательного вовсе нет налицо, а вместо второго
стоит деепричастие, коего подлежащее остается неопределенным.
В основании такого оборота могли бы лежать не только дательные,
но и именительные самостоятельные; но принимая в соображение
сравнительную редкость этого последнего оборота, лучше относить
к нему только такие случаи, в коих при деепричастии именительный
налицо, а не такие, как следующие:
Въ сеже лѣто, идуце и-заморія съ Гогъ, потопи лодии 7,
Новг. 1, 6 (идучемъ гостемъ, потопи); зажьже ся пожаръ Новѣгородѣ
въ недѣлю на всѣхъ святыхъ, въ говѣніе, идуче въ заутренюю,
ib., 28 (идучемъ людемъ); суть же горы, заидуче(в) луку моря,
имъ же высота, ако до небесе, Лавр., 107 (227); погребоша и на
Берестовѣмь, межю путемъ идущимъ на Берестово и другымь,
в манастырь идуще, ib, 99(224); и есть мѣсто то, тамо идучи,
въ потоцѣ глубоко, у пути близъ, на лѣвой сторонѣ, Хожд. Дан.,
ed., Нор., 53; есть же дубъ той святый у пути близъ, на правой
руцѣ, тамо идучи, ib., 87; a отъ мѣста святаго Георгіа, поиду-
чи въ горы, до Иерусалима 20 верстъ великихъ, ib., 15; а оттуду
мало поидучи къ востоку лиць, есть мѣсто, идѣже и пр., ib.,
35; и въсточными дверьми влѣзучи въ вертепъ той святый,
на лѣвой руцѣ есть мѣсто.., ib., 79; полѣзучи въ церковь ту,
на лѣвой странѣ есть печера.., ib., 131; олно (ноли) пришедъ
близъ къ граду, тоже видѣти святый градъ Иерусалимъ, ib., 17.
Аще бо бывають отъ бѣсъ мечтанья, знаменавше лице
крестомь, прогоними бывають, Лавр., 74 (168).
Аще и на кони ѣздяче, не будеть ни с кымъ орудья, аще инѣхъ
молитвъ не умѣете молвити, а „Господи помилуй“ зовѣте бес
престани въ тайнѣ, ib., 102.
И отпѣвше (= когда отпели) вечернюю, Володимеръ же (пои-
де) отъ божници, Ип., 72 (319).
Трепарей же не повелѣваемъ молвити чашамъ въ пиру лише
трии (ѵ. трепаревъ же не молвити чашамъ лише три): поста-

вивше обѣдъ, славиться Хсъ бъ нашь.. Поуч. Феод. Печ., Уч.
з., II, 2, 190.
Бысть радость велика в Володимери градѣ, видяще у собе
великого князя всея Ростовьскыя земли, Лавр., 160 (358).
И нападе на нихъ страхъ и трепетъ, видя своего града по-
гибель, Пек. I, 289.
По отношению к заменам в позднейшем языке случаи Б, а),
б) отличаются от Б, в). В первых, говоря вообще, новый язык
ставит в придаточном только глагольное сказуемое с „ когда“,
„между тем кака, „в то время как“, „после того кака, в укр. „як“,
„коли“ и т. п. Сохранение первого дательного с деепричастием
при главном сказуемом, не. допускающем дополнения в дательном
лица, в новом языке редко, напр.: пашовши мне лесом цемным,
цемным лесом вовкі зъядуць; пашовши мне дарогою, дарогою
казакі звядуць, Роман., Бр. сб., 1, 421. Нужно сказать вм. ста-
ринного „идучи ми сѣмо, видѣхъ“—„когда я шел сюда, то увидал“,
а не „идучи мне сюда, я увидел“. Что до случаев Б. в); то
примеры XVII в., приведенные Бусл. [Γρ., § 275, пр. 2: „ѣдучи
отъ Темникова.. на лѣвой сторонѣ у дороги старая грань“; „бобы
не грибы: не посѣявъ (т. е. не посеявъшю, или „не посѣявшемъ
людемъ“) не взойдутъ“], встречаются и доныне: не терши, не
мявши, не будет калач; лежа, цела одежа, да брюхо с свищем
(поел.); не роса пала на травушку, что катились горючи слезы,
горючи слезы солдатские, идучи, братцы, в землю Шведскую,
Сб. Новик.; приутихло, приуныло море синее, глядючись
смотрючись со черныхъ кораблей., на те круты красны береж-
ки, Арх. г. Якушк.; как живуци без законноей сдержавушки
( = без мужа), принакопится злодійной тут кручинушки, Барс,
Прич. I, 13; перетрескае ретливое сердечушко столько ростяци
сердечных малых детушек, ib., 156.
Нередко во вр. в главном предложении стоит у меня, у нас
и пр. (вм. дат-го) о том же лице, к коему относится деепричастие:
как ретливое сердечюшко позаныло, позаржавело у меня бедной
горюшицы, живуци без своей матушки, Барс, ib., 37; строги-
грозны богоданыи родители: мне день прошол, у беднушки,
даваютца- (спрашивая позволения), другой день прошол да слова
дожидаютца, третий день прошол на родину справляютца,
ib., 90; пройдет день да тут у нас не видаюци, поскорешеньку
работа сработается, ib., 106; нам наскучило, победным, сиротаньицо,
столько ходяци ведь по миру крещоному: столько водушки ведь м ы
не испиваютца, што горючих горьких слез да проливаютца. Сапожон-
ки у нас притопталися, балуюци, шубенки придержалися, ib.,
158; у мня, стояци во малой утлой лоточке, за эту за дубовую
оклочинку, перетерло у мня тонки белы перески (пальцы), ib., 254.
Деепричастие относится к тому, что выражено родительным
в главном предложении: не выздревши, рябины нельзя зало-
мать; не вызнавши красную девушку, нельзя замуж взять, Шейн,
Р. и. п., 314.

В украинском:
Не сіявши, не оравши, не буде жито родити; козака и e
чаровавши, не буде ходите, Метл., 86.
Сама не знаю, як ворогам годити: чорно, чи біло поміж ними
ходите? чорно ходячи, то скажут „ледащиця“, a біло ходячи,
то скажут „чепуритця“, нар. пес, Костом. в Сб. Мордовцева, 274.
От сее скінчавши (когда они кончили), Маруся усе прибрала
из стола, Кв. Повъязавши один одному рушники ( = им по-
вязавшим, когда они повязали друг другу), от староста й каже,
Кв. Він (бог) объявить твое діло черезъ те, на що й не думаеш..
та объявивши се, тут одкрыютьця и всі злиї' діла, об яких
уже люде забули й розиськувати, Кв. Вже смеркаючи, через
превелику силу, мов рачки доповзла до города, id., Коз. д. Хоч
и темна ніч, а приглядаючись дорогу видко, id., Серд. Оке.
Денис не один совіт дав голові, що робити з неплатящими обще-
ственного, або отаманові, загадуючи підводи на дороги ( = як
треба було атаманові загадувати), id., Перекот. И багато там такого
було, що и розказуючи душа болить, id., Б. д. Бог мені свиде-
тель, що, покидаючи вас, серце мое таки точнісінько ниначе
ріжетця тупым ножем, id., ib. Трохим підглядав ϊχ довго и щось
у него (как выше в вр.) у животі тёкнуло, чуючи щось недобре,
id., Перекот.
Ср. в сербском: и тако погодивше се с њоме (когда мы с
нею условились), она скине с руке Cßojy плетивачу, а ми с' кон>а
своје Bpehe, Kap., Прип., 7.
Такие обороты, будучи прямым выводом из предшествующего
состояния языка, далеки от того, чтобы быть личными ошибками.
Впрочем, понятно, что язык, принявши деепричастие за чистое
наречие, тяготеющее только ко глаголу, т. е. отказавшись от упо-
требления при нем первого падежа, в настоящем случае — датель-
ного, как указателя на его подлежащее, тем самым ограничил
употребление деепричастия из второго дательного только теми
случаями, когда его самостоятельность видна из контекста. Напр.,
в „сее скінчавши, Маруся поприберала“, вырванном из связи речи,
деепричастие или было бы отнесено нами к подлежащему главного
сказуемого („кончивши, она же и поприбирала“), или, в противном
случае, было бы употреблено ошибочно; но это деепричастие как
самостоятельное совершенно правильно в следующей обстановке:
„далі їли ковбасу, сала кусочками нарізали и крашанок облупили
и порізали на тарілочци. От сее скінчавши (т. е. когда они
кончили), Маруся усе прибрала“, Кв.
Литовский язык в этом отношении дает больше свободы. Во--
первых, его три деепричастия (наст., прошед. и буд. действ.), по-
добно деепричастиям стар, русского языка, еще близки к причастиям,
так как допускают при себе первый дательный: man beeinant =
мнѣ идучи, man ejus = мнѣ шедши, dienai ausztant = дьни свитаючи,
Schi., L. Gr., 321. Во-вторых, и там, где первого дательного в
литовском нет, деепричастие из 2-го дательного. не может быть

отнесено к подлежащему главного предложения, так как для такой
функции есть особое причастие на -damas (Schi., ib., § 141). Со-
гласно с этим, напр., выражение bewalgant žaidė muzikontai
(ib., стр. 320), хотя буквально равно русскому „едячи (обедаючи)
играли музыканты“, но может быть понято только в том смысле,
что когда другие ели, то музыканты играли. Также: ilgą jeczraą
bedrožient, szu kepenį pagaus, Schi. Les. 82, долгий ( = o) рожон
(вертел) стругавши (т. е. в то время как некто стружет), собака
жаркое схватит. Для нашего же „обедаючи играли“ (т. е. обедаю-
щие играли) в литовском — walgydami žaidė. Так и в латышском
деепричастие настоящее или с наличным дательным (man runajut,
mātei asaras bira, мне говоря, т. е. мне говорящему, говорящей,
когда я говорил, -ла, у матери катились слезы), или без него:
mižus pliaujut uznāca leis perkuns, ячмень кося (т. е. нам косящим,
когда мы косили), пришел большой перкун (настала сильная гроза),
Biel., L. Gr., § 751—752); каю cnėpy — земе риб, руна йот межі
скан, Спрог., 152, ставлю ногу — земля дрожит, говоря (когда
говорю) — леса гудят; вецум ману, вецумінь, нередзот дагаюшу,
ib., 214, старость моя старость, не видя (т. е. мне не видящу,
невидимо) приходящая.
Кажется наиболее вероятным то объяснение дательных само-
стоятельных, по которому их исходною точкою представляется
оборот с первым дательным, непосредственно дополняющим глав-
ное сказуемое. Конечно, между выражением с дат. самост. „пьючю
(пьючи) ему съ Угры и повѣдѣ имъ“ и другим „пьючю ему и по-
вѣдаша ему“, рассматриваемым как первообраз первого, большая
разница; но ведь и всякая новая грамматическая форма по отно-
шению к предшествующей кажется скачком.
Миклошич, не приводя в связь случаев, приведенных выше под
А, и останавливая внимание только на Б (съшьдъшу му съ горы,
въ слѣдъ го идошА народи мънози), предлагает два различные
объяснения.
По одному из них дат. самост. примыкают к дательному в
значении времени: „дательный имени с причастием в именной форме
означает первоначально отношение времени действия, выражен-
ного причастием, к действию, выраженному посредством vb. f initum.
Если действия одновременны, то является причастие настоящее
(„симъ сице творимомъ, градъ трѧсѣашесѧ“); если действие при-
частия предшествует действию глагола, то является причастие
прошедшее („съшьдъшу му.. ИДОША“); за неимением причастия
будущего, о третьем случае, когда действие причастия следует
за действием глагола, не может быть речи“ (IV, 615). Очевидно,
что такое значение зависит не от первого дательного, а от при-
частия. Время причастия будет находиться в таком же отношении
ко времени главного сказуемого и тогда, когда причастие стоит не
в дательном, а в другом падеже, причем последний может и не

быть падежом времени. Признавая, что особенность дательных само-
стоятельных должна корениться в свойстве первого дательного,
Миклошич продолжает: „кажется, что объяснения этому явлению
следует искать в употреблении, впрочем редком, дательного в зна-
чении времени, когда нечто случается: „утро пробрѣзгу зѣло
въставъ“, Map., 1,35, что, по мнению Шафарика, вряд ли основатель-
ному, стоит вместо „пробрѣзгу зѣло сѫшту“; „во ѥдинѣ суботъ утру
глубоку“ (όρθρου βαθέος), ib. Возражением на это служит именно
сомнительность этих примеров, которые могут не объяснять да-
тельные самостоятельные, а, наоборот, требовать объяснения с их
стороны. Несомненных примеров одного дательного времени, не
предполагающих опущения причастия, не видно. Сам Микл., при-
водя ниже (IV, 827), „въскресе цѣломъ печатемъ“, Кир. Тур.,
объясняет: „т. е. сѫштемъ“. К ссылке на Шафарика мы можем
прибавить, что и по мнению Срезневского в приводимой им зап.-
укр. пословице „самому тобі в лісі товариша не знайдеш“ сле-
дует подразумевать прич. буду чу (Мысли об ист. р. я., 88). Ср.
„гдѣ пилъ, тутъ и уснулъ; кому его беречи, самому пьян у? “,
Домострой, Бусл., Оч., I, 570. Между тем значение времени в
других падежах, винит., родит., творит., вполне несомненно и
обычно.
В другом месте Миклошич спрашивает: „можно ли думать, что
дательный с причастием прошедшим означает собственно (т. е.
обозначал первоначально): zu diesem vollendeten dinge kam folgende
handlung? — объяснение, отличное от вышеизложенного“ (V. Gr.,
IV, 619). Такое объяснение можно бы приложить и к дат. с при-
частием настоящим; согласно с им „идущема же има сташа ноч-
лѣгу“, Лавр. 115 (261), значило бы: „к тому, что они в то время
шли, присоединилось то, что они остановились для ночлега“. Это
объяснение, как и предложенное нами выше, предполагает, что в
основании дательных самостоятельных лежит первый дательный, не
имеющий значения времени.
НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ НАКЛОНЕНИЕ
1. Форму на -ти и соответственные ей в других языках, по
старой памяти, принято называть наклонением (modus, spusob, tryb,
начин). Здесь, как и во многих других случаях, правильное пони-
мание делает неточность выражения безвредною, а бесконечную
ломку терминологии ненужною. С давних пор более-менее известны
отличия форм, как слав, на -ти, от собственных наклонений, а в
этом-то вся сила. Уже Иоанн Экзарх („Книга св. Ивана Дамаскина..
о осмихъ чястѣхъ слова, преведе же еа Иванъ презвитеръ, екзархъ
Болгарскій“; см. Мали ни н, Грам. Ио. экз. Болг. в Сб. статей
по славяновед., сост. учениками В. И. Ламан., 1883, 193) говорит:
„Изложение (т. е. наклонение) есть воля души, выражаемая голо-
сом, являемая речью“. Исчислив наклонения, коих у него пять
(повеленное, молитвенное, вопросное, звательное и повестное),

продолжает: „Есть еще одно изложение, которое называется не-
объявленным, потому что не может само по себе иметь ни
лица, ни времени, ни залога (т. е. в славянском яз. в отли-
чие от греч.), ни других принадлежностей глагола“. Поэтому-то
„бывают случаи, когда оно называется и именем“ (мы бы сказали
„переходит в имя“) „и, как имя, принимает различие (член), как
вот это: „ же чести полезно“, „ же ѣсти потребно“, „ же играти
укорно“. Кроме различия, это неявленное сочиняется и с другими
частями речи, именем или глаголом, как „вещь, исполняющая совет
души“, напр.: „повелѣваю ти быти“. Так как глагол, или имя, или
местоимение(?) требуют (в списке XVI в. ошибочно „не требуют“)
его „к исполнению совета (βουλή) души, то потому неявленное при-
числяется к изложениям (наклонениям), хотя само по себе не имеет
силы к изложению“ (т. е. предикативной силы, свойственной накло-
нению), Калайд., Иоанн экз. Б., 170.
Избегая термина „наклонение“ и т. п., но стараясь сохранить
нечто от обычной терминологии, некоторые называют форму на
-т и просто инфинитивом (так нынешние чешские и сербские грам-
матики; у Крижанича — неокончалник) и „неопределенным словом“
(wyraz bezokoliczny).
Буслаев говорит: „Неопределенное наклонение, будучи по эти-
мологическому своему образованию существительным отглагольным,
и употребляется в предложении как существительное, означая под-
лежащее, сказуемое и дополнение“ (Γρ., § 195). Если здесь тот
смысл, что происхождение формы определяет собою ее употреб-
ление, то это ошибочно, ибо слово, генетически предполагаемое
данным, не есть это последнее. Кто говорит, что неопределенное
наклонение есть не что иное, как существительное отглагольное,
тому предстоит: или, оставаясь последовательным, вовсе не выде-
лять неопр. наклонения из ряда других существительных отгла-
гольных, или впасть в противоречие, подобное тому, что союз бы
есть не что иное, как 3-е л. аориста, наречие разом — не что
иное, как творит, ед. существительного и т. п. Впрочем, сам
Б[услаев] отличает неопределенное накл. от „настоящих“ отглаголь-
ных существительных и дает лишь повод к их смешению.
Н. Некрасов в своем сочинении „О значении форм русского
глагола“ в числе многого, с чем нельзя согласиться, называет не-
определенное наклонение существительною формою глагола. „Ука-
жем, говорит он, на родственную, дружественную связь русского
глагола с другими частями речи на примерах. Так, форма его на
-ть не только может употребляться как существительное имя..,
но переходит в сущ. с предметным значением, которое бывает от-
влеченное и вещественное; напр. честь — имя сущ., имеющее
отвлеченное предметное значение, но в сущности есть глагол
честь, чту...; власть — имя сущ., но в сущности глагол
владѣть, с опущением зв. ѣ. Печь — имя сущ., имеющее ве-
щественное значение... в сущности есть глагол: печь, пеку.
Течь — имя сущ... в сущности глагол: течь, теку..; напасть,

пропасть глаголы й существительные. Есть — глагол, есть
(„естю“, „во естях“)— существительное“ Ю. зн. ф. р. гл., 17).
Что это может значить „существительное есть в сущности глагол“?
Допустивши, что это выражение относится к тождеству их обра-
зования, мы находим, что оно несправедливо. Сущ. ж. течь, род.
течи имеет в им. ед. суффиксом только-6, а неопр. течь (вост.-
укр. тек τ и, ст.-слав. тешти, серб, те h и, пол. ćieć и пр.) за-
ключает в себе суф. -ти. Сущ. есть, ее τ я, образованное от
3 л. ед. ч., заключает в себе суф., коего древнейший вид есть в
им. пад. ед. j а-с. Сущ. власть сходно не с владети, ас
неопр. н. власти; но сущ. ж. в им. пад. ед. заключает в себе
динамически кроме суф. -т и еще знак именительного -е, а неопре-
дел, накл. на -ти, кроме этого суфф., еще суф. косвенного паде-
жа (по Боппу, V. Gr., § 865, и Шлейхеру, Сотрм, ,363,, 438, — да-
тельного, по другим — местного, даже родительного Miki., V. Gr.,
IV, 844). Эти различные падежи произведены не друг от друга, а
лишь от одной общей темы.
Впрочем, падеж, заключенный в неопределен, накл. на -ти,
выделился из всех остальных и потерял свое падежное значение
уже в весьма давнее время (задолго дотачала слав, письменности).
С тех пор и доныне язык отличает эту форму от существитель-
ного ж. на -ть не только по употреблению, чего одного было бы
достаточно, но во многих случаях и более внешним образом.
В русск. литерат. языке, где окончание неопр. накл. -ти сократи-
лось в -ть, все-таки нет полного наружного смешения с сущ. -ть,
так как неопр. накл. может сохранять конечное и, где на него
падает ударение: вести, нести. Многие вр. говоры удерживают
в неопр. накл. и неударяемое и. Известны случаи позднейшего
образования непределенного накл., уже совершенно не сходного
с сущ. ж. на -ть: мокчи, пекчи (вм. стар, мочи, печи) при
существительных мочь, печь. В украинском, где есть формы
неопр. накл., как жать, там есть и такие, как жати (большею
частью со средним н, близким к ы), коих нельзя смешать с су-
ществительными, как -жать в сіножать, где -ть обязательно.
В некоторых случаях, как и в вр., между неопределенным (пекта)
и существительным (піч, род. печи) установилось резкое звуковое
различие. В других —ив русск. литер, и в говорах вр. и укр. — рас-
сматриваемые формы разграничены ударением: неопр. накл. по-
мочь (помочи, помогти), почесть, пропасть и существ,
помочь, почесть, пропасть.
Точно так же не только употреблением, но и происхождением
определена разкая граница между неопр. накл. -ти и именами
действия на ти = тье. Некрасов старается доказать, что неопр.
накл. есть „не что иное, как имя действия“ \ как тем, что оно
было некогда падежом имени (Ж. мин. нар. пр., XI, 59), так и
постоянною его близостью к несомненным именам действия. С этой
1 Микл.: „subst. auf. i j e sind so wie die inf. nomina abstracta“, V. Gr., IV, 845.

целью он отличает имена, как крытие (от прич. прош. на -тъ)
от таких, как бытьё, житьё, кои, по его мнению, образуются
от неопр. на -ть и имеют собирательное значение (О зн. ф. р.
гл., 18) 1. На деле различие в значении русск. суффиксов -тие и
-тье (как и -ние и -нье) ведет начало вовсе не отсюда, а от
того, что первый уже издавна исчез в народном русском языке,
сохранившись лишь в форме -тье, и вновь заимствован из цел.
уже книжным путем. Суф. -тье в русском всегда предполагает
- τ и ю, который по значению не может быть отличен от -ни», как
и суф. причастия прош. страд, -т- (основная форма -та-) от -н-
(осн. форма -на-). Имена на -ти и -ни все заключают в себе
суф. прич. страд., и выбор того или другого суф. для образования
отглагольного имени действия, за немногими исключениями, зависит
от того, образует ли глагол причастие страд, пр. на -m- или на -н-:
пити , но званиѥ. Имена -ти , -ни не имеют с неопреде-
ленным накл. другой этимологической связи, кроме той отдален-
ной, что и суффикс -ти, предполагаемый падежом, от которого
пошло наше неопр. накл., может иметь тот же местоименный ко-
рень, что и -та.
2. К определению ,инфинитива. Несмотря на то, что в
числе защитников совершенной номинальности этой формы были
знаменитые в языкознании имена (напр., Бопп), в настоящее время
можно считать решительно и прочно господствующим мнение, что
инфинитив только был некогда именем, но не остался им, или,
как говорят иначе, что он есть имя в этимологическом и род гла-
гола в синтаксическом отношении.
А. Превратившись из падежа в особую грамматическую кате-
горию, неопределенное накл. вместе с падежом лишилось и других
свойств имени: рода и числа.
1Сюда привлекает он и вовсе не подходящие примеры, как трястье и
четьё. а) Поел, „счастье как трястье, на кого захочет, на того и нападет“
(Даль, Поел., 45) кажется лишь неудачной переделкой украинской „щасти
як тряс ця“ („трясцею болѣти“ в Сл. Дан. Заточн.). В угоду рифме в украин-
ской пословице, и вр. перзводчик поставил не трясца, как бы следовало, а
трястье, слово, которое, за недостатком аналогий [т. е. причастий, как
пас-тъ (пасу), нес-тъ (несу) и имен действия, как пасть е, несть е],
можно назвать неудачно выдуманным, б) Четьё в былинном „четьё-пѣтьё“ не
могло быть образовано ни от прич. прош. страд, (чьт-енъ, а предположивши
суф. -т — чис-тъ), ни от неопределенного накл. (чьс-ти, чис-ти). В сходном
по суффиксу слове четья (минея) Буслаев (Γρ., § 55, пр. 7) видит остаток
причастий страд, будущ. вр., т. е. делит чет-ья. Здесь может быть речь
только о particip. necessitatis (Вор р., V. Gr., § 897—898), так что четья значит
поэтому legenda, что должна быть читана. Относительно сходства -ja с i ja, или
tja, которое одно могло лежать в основе формы чьтий, чьтии, см. Schi.,
Comp.,, § 217. Иначе образовано пи-тий, potui aptus: пониже скѫдо бѣаше воды,
идеже живѣаше, наипаче же никакоже бѣаше воды питиѧѧ, Supr., 431, 1; пити»
(т. е. питию) оучению почрьпѣмъ воде, ib., 230,7; вр. питья чаша; 2 сосуда
питьи хрустальныхъ, 1597, Пам. дипл. сн., II, 497. Жи-тий: иштезе, погыбе...
акы сънъ, оставивъ (s. вм. -шоу) житиимъ богатство сво», Изб. 1073, 74; вр.
Новгород, жить и люди.

Поэтому объяснение синтаксических особенностей неопред,
накл. из его падежного значения может быть оправдано лишь для
случаев, восходящих к тому времени, когда неопр. накл. было еще
именем.
Для языков, как греческий, немецкий, романские, в коих не-
определенное наклонение может принимать член и предлог как имя,
следует принять два периода: первый по времени — образования
неопредел, накл. как особой категории движения в нем по направ-
лению ко глагольности, и второй — превращения вновь части
неопределенных наклонений в имена существительные, причем само
собою, что это второе движение не есть возвращение к исходной
точке. „Как скоро неопределенное накл. принимает член, то оно
перестает быть неопределенным накл.“ (W. Humboldt, Ueb. den
inf. b. Z. für vergi, spr., H, 249). Это мне кажется несомненным,
и непонятно, как может Миклошич в опровержение этого ссылаться
на то, что „инфинитив, определенный членом, относительно субъ-
екта и объекта следует тем же законам, что и неопредел, накл.
без члена“ (Ueb. den accus, cum inf., 506).
В новом в.-немецком субстантивированные неопр. накл. настоль-
ко отождествились с другими именами действия, что соединитель-
ное или противительное сочетание первых со вторыми не встречает
никакого препятствия в чутье говорящего, напр. das arbeiten und
die lectüre, der lärm und das jammern. В сред, в.-нем. такие соче-
тания были еще редки (Jol 1 у, Gesch. des infinit., 173). В нынешнем
русск. лит. яз. живо чувствуется глагольность неопр. накл., и по-
тому сочетание его, как равносильного с именами на -ние, -тие
и другими, напр. желаю вам счастья и долго жить, любит
стихи и слушать музыку, любит быть первым и почести,,
является стилистическою ошибкою. В стар. яз. такие сопоставле-
ния (анаколуфии), кажется, не особенно редки: ажь любишь съ
нами рядъ правый и въ любви с нами быти, Ип., 149 (469);
князь Олигердъ отречеся креститися и княженія Псковского,.
1341, Пек. I, П. С. Р: Л., IV; и тѣ бы священницы.. оучили сво-
ихъ учениковъ страху божію и грамотѣ, и писати, и пѣ-
ти, и чести, Стогл., Бусл., И. хр., 805; протопопъ учнетъ сва-
дебный чинъ и царя благословляти крестомъ, Котош.;
научати на всякое зло., чтобъ атаманы и козаки шли по городамъ
для разоренья и городы засѣсть, 1611, Ак. отн. до юр.
б., И, 602 \ Рядом с правильным употреблением родит, имени с
для, ради, между прочим, на месте супина (не для хлеба при-
шла соли наеданьица, не для сладково медова упиваньица, на совет
пришла.., Барс, Прич., 1, 184; я иду бедна горюшица.. я не рада
1 Столь же неловко с нынешней точки сопоставление в одинаковых усло
виях существительного отвлеченного и причастия: ти видѣвъше кротость»
его и несъпаніе по вся нощи и почитающа с прилѣжаніемь книгы
и оучастяща пакы молитву, сии же и ина многа исповѣдаху о мужи томь,
Жит. Феод. XII в., к. 4; они же видѣвъше отрока простость и ризами же ху-
лами облeчена, не рачиша того прияти, ib., Чт. 1879, 1, 52.

отъеданьица, иду ради повиданьица, ib., 53), можно отметить как
редкое явление в русском следующее: не для хлеба приду соли
наедатися, не для славного любима угощенья, засмотрить
приду родителей желанных, ib., 98.
Столь же неправильным кажется сопоставление имени лица и
неопред. накл. в следующем сербском примере: Aßaj Лека, весе-
ла ти MaJKa! А какав би био CTapjeniHHa Те судити jедном
земљом равном, Па се тебе сестра небо]ати! Kap., njec, II, 235.
Б. Ввиду непервообразности значений, по которой неопред-
накл. следует признать весьма сложным продуктом развития языка,
вряд ли кто согласится с мнением В. Гумбольдта, что оно выра-
жает как бы дограмматическое состояние глагола (S t e i n t h a 1,
Gr., L. u. Ps., 369). Я здесь упоминаю об этом ради замечания
Гумбольдта, приводимого им в подтверждение положения о веще-
ственности, неграмматичности неопр. накл., именно, что дети сна-
чала говорят все в инфинитиве. Это может происходить оттого,
что дети в этом случае повторяют наиболее существенную часть
речи взрослых, напр. берут „есть“ из фраз: „хочешь есть?“, „бу-
дешь есть?“, „дать тебе есть?“. В связи с этим находится явление,
которое, быть может, кто-либо мог бы привесть в опровержение
мнения об отсутствии числа в неопределенном накл. В украинском
обычны преимущественно детские уменьшительные неопределенные
накл., заключающие в себе уменьшительные именные суффиксы,
присоединяемые или к суф. неопределенного накл. с опущенным
и (с π а - τ - к и, спа-т-оньки, спа-т-очки), или прямо к корню:
лад-ки, куп-ки, купоньки, купусі, купусеньки1; но
эти формы, кроме происхождения от именит, мн. ч. (с чем. ср.
уменьшительные формы вр. вопросительных и восклицательных
частиц асенъки? охохонюшки!) и кроме уменьшительных суф.,
которые могут входить и в состав глаголов, во всем прочем име-
ют обычные функции неопределен; накл.2 и тоже весьма неперво-
образны.
В. Относительно рода Буслаев замечает: «Означая действие и
состояние отвлеченно, неопр. накл. разумеется в среднем роде,
почему имена, местоимения и причастия согласуются с ним в сред-
нем р., напр.: „которому в бою не уступить великой честью оза-
рило б мои младые годы“» (Жук.), Б., Γρ., § 195.
Будь такие обороты даже свойственны русскому языку, они
ничего бы не доказывали, ибо средний род согласуется здесь не
с самим неопр. накл., а с неизвестным подлежащим. Самому не-
1 Подобное, но не тождественное с этим явление в латышском (Biel., L. Gr.
§ 324, 740).
2 Стало быть, теряют число, отличаясь в этом от имен на -нив, -ти ,
кои имеют единств, ч. и коих неспособность принимать множественное ч.
»wenn sie ein blosses thun bezeichnen“ (Mikl., V. Gr., IV, 845—879; ср. Бусл., Γρ.,
§ 219, 3) состоит лишь в том, что множественное число делает иногда их зна-
чение более конкретным: знание — das wissen, знания — Kenntnisse, Wissen-
schaften; однако «взятие города“ и «взятия городов“.

определенному накл. столь же чужд средний род, как и личному
глаголу в так называемых безличных сказуемых: „es regnet“.
Г. Если скажем, что неопределенное накл., не будучи суще-
ствительным и не имея в себе ничего, что бы могло согласоваться,
не может быть употреблено как атрибут другого существитель-
ного („царь Петр“; „Петр, царь-работник“), то можно на это
заметить, что и несомненные отвлеченные имена действия вряд ли
употребляются таким образом. Более верное средство узнать на-
стоящие свойства неопределенного.накл. состоит в решении вопроса,
бывает ли оно, подобно отвлеченным именам, подлежащим и до-
полнением?
Если бы неопределенное накл. было отвлеченное существитель-
ное отглагольное, т. е. означало признак, взятый из глагола (дей-
ствие) и представленный данным в фиктивной субстанции, то тем
самым оно имело бы возможность представляться производителем
других действий и их предметом. Но неопред. накл. в различных
сродных языках именно тем и отличается от существительного»
что не заключаете себе своего субъекта, но требует его, как
прилагательное и глагол. Между тем оно, очевидно, не есть при-
лагательное, не имея даже такой атрибутивности, какую имеют
прилагательные, лишенные флексий (ст.-слав. „сугубь грѣси“)„
Поэтому оно может принадлежать лишь ко глаголу в обширном
смысле. Отличие неопределенного накл. от личного глагола (vb.
finit.) состоит в том, что этот последний заключает в себе опре-
деление своего лица (1-го, 2-го или 3-го), тогда как в неопреде-
ленном накл., вырванном из связи, лицо остается неопределенным.
В живой речи лицо неопределенного всегда определяется тем или
другим способом, именно:
а) лицом verbi finiti, напр. хочу есть, ich will essen, т. е.
хочу, чтобы я же ел (Steinth., Gr. L., u. Ps., § 131). В этих слу-
чаях неопределенное принимают за дополнение, т. е. за обѣект;
но простое сравнение выражений, как „хочу знать“ и „хочу зна-
ния“, или, пожалуй, хотя это не по-русски, с винительным „хочу
знание“, должно показать, что „знать“ отнюдь не предметно.
В „знать“ речь о деятельности того же лица, которое означено
в „хочу“; в „знания“ или „знание“—о предмете внешнем по
отношению к этому лицу и таком, от которого косвенно зависит
деятельность этого лица, или таком, который страдательно подле-
жит этой деятельности. При известных глаголах содержание не-
определенного, как выше, может быть отнесено только к лицу этих
глаголов, почему для отнесения этого содержания к другому лицу
требуется уже не неопределенное накл., а равносильный ему относи-
тельно глагольности другой глагол: „хочу, чтоб ты ел“, „боюсь,
что упадешь“ (но „боюсь, что упаду“ = боюсь упасть).
б) При других глаголах неопределенное накл. может иметь
только свое особое лицо („прошу вас, их прийти“ = чтобы вы,
они пришли), которое хотя может совпадать с лицом глагола

(„просит его (3-е лицо)прийти“), но относится к другой субстан-
ции. При этом или лицо, а вместе с тем и подлежащее неопреде-
ленного наклонения определяется косвенным падежом, стоящим в том
же предложении, как в приведенных примерах, или лицо неопре-
деленного есть третье, и его подлежащее остается неопределен-
ным1. Так, напр., в ст.-нем. trac behalten, porta ut custodiatur
(Grimm, Gr., IV, 103), в русск. отдай спрятать (ему?им?не-
известно кому?). В обоих случаях подлежащее неопределенного есть
другое, чем подлежащее личного глагола, почему, следуя Гримму (Gr.,
IV, 121),мы называем такие неопределенные объективными, а
неопр., указанные выше под а) (хочу ест ь),—субъективными.
Заметим, что когда Гримм, быть может, ввиду наклонности
немецкого неопред. накл. переходить в существительное, говорит,
что „der inf. ist eine art Substantivierung des verbums, dessen regeres
leben dabei aufhört“ (Gr., IV, 56), хотя тем не менее неопр. есть
глагол, но без личных окончаний, и потому в своей неопределен-
ности годный для всякого лица (ib., 90), то этому с большим осно-
ванием можно противопоставить следующее: неопред. накл. есть
такой род оглаголения имени, которого особое назначение есть
служить второстепенным, зависимым сказуемым. Именно с таким
назначением согласуется неопределенность лица неопределенного,
взятого само по себе.
Здесь заключено объяснение того, почему мы говорим о неопр.
накл. в статье о составных членах предложения. Не перебирая
всего относящегося сюда, мы видим в случае „хочу есть“, что
неопр. накл. вносит в язык особое составное сказуемое, состоящее
не из глагола и имени, как рассмотренное выше, а из двух видо-
изменений глагола.
Возвращаясь к вопросу, поставленному в начале § Г, мы решаем
его так, что неопр. накл., как глагол, всегда относится к категории
сказуемого в обширном смысле, т. е. не может быть ни настоящим
подлежащим, ни настоящим дополнением. И там, где неопределенное
накл., как говорят, есть подлежащее, точнее говоря, оно только вы-
двинуто на место подлежащего (подобно тому, как выдвигается так и
предложение с личным глаголом), но имеет все-таки глагольное, а не
именное значение, так как относится к неизвестному 3-му лицу (man) и
соответствует развитому предложению: irren ist menschlich = dass
1 Миклошич: „Лицо, от коего исходит деятельность, вовсе не существует
в предложениях, которые, как ich sehe blitzen, основаны на бессубъектных
предл. Во всех других случаях действующее лицо, хотя не выражено, но мыс-
лимо (wird an eine thätige person wenigstens gedacht), что, однако, относится
и ко всем тем существительным, которые, будучи образованы от глагольных
тем, означают действие: пьсаниѥ“ (V. Gr., Iv, 844). Но ведь неопр. накл.
blitzen в вышеприведенном случае относится мыслию говорящего к 3-му лицу,
правда, неопределенному, не заключенному в самой форме неопределенного
накл., но указываемому контекстом. Между тем существительное действия само,
в качестве предмета, есть действующее лицо (3-е); иначе: существительное
действия, в силу своей субстанцияльности, устраняет вопрос о производителе
действия. Нельзя спросить: „кто (что) писание“?

man irrt... (St e int h al, l. с.1). Роль дополнения невозможна для
неопред. накл. именно потому, что она предполагает косвенные
падежи, которых также (уже) нет в неопр. накл., как нет в нем
именительного 2.
Уравнения, к каким прибегают в языкознании, не должны счи-
таться тавтологиями в строгом смысле. Говоря, что «просил пу-
стить“— то же, что «просил, чтобы пустил, пустили“, мы хотим
этим сказать не то, что оба выражения равны для мысли, а только
то, что в неопределенном накл. первого выражения есть глагольная
сила, которую мы отчасти преувеличиваем, приравнивая к предло-
жению «чтобы пустил“. Что до объективных исторических отно-
шений между подобными оборотами, то они вовсе не таковы, ка-
кими нередко изображаются, напр. когда Гримм говорит, что
„простые предложения ich will schlafen, ich höre singen проис-
ходят из сложных, mein wille ist, dass ich schlafe; ich höre, dass
1 Миклошич (V. Gr., IV, 848—9), указавши на случаи, как ст.-слав. „раз-
бивати скарадо есть“; укр. „двом панам гяжко служити“ и т. п., продолжает:
„Что неопр. накл. в этих и подобных случаях имеет функцию именительного
<стало быть, подлежащего), — таково мнение грамматиков, в верности коего
можно, однако, усомниться. Не невозможно, что эти неопределенные накл.
принимаются за именительные единственно потому, что присутствие именитель-
ного считается необходимою принадлежностью предложения и что есть предло-
жения, в коих неопределенное может быть заменено существительным в име-
нительном... Но заключение от грамматического качества одного предложения
к качеству другого неверно: они могут быть равны в логическом и различны
в грамматическом отношении, как напр. унѣѥ сть умрѣти, praestat mori, и
унѣйши есть съмръть, praestat mors. Первое предложение бессубъектно, как
если бы сказать es ist besser, dass man stirbt Это относится к славянскому, а
равно, как я думаю, и к латинскому, но не к языкам, сравнявшим посредством
члена неопр. накл. с остальными существ., как погомеровский греческий, немец-
кий, романские... И в более позднем санскрите Гефер (Vom infin., Beri., 1840, 118)
не признает употребления неопр. накл. в качестве именительного, полагая, что
неопр. накл. во всех случаях получило значение зависимости, которая чувст-
вуется в нем и там, где оно, по-видимому, стоит независимо, так что оно
равно немецкому zu lieben и пр. Его можно бы понять в смысле именит., когда
оно при глаголах интранзитивных или средних, напр. в скр. «на мё рочате кар-
тум\ thun oder zu thun gefällt mir nicht; но и это, без сомнения, следует пони-
мать так: es gefällt mir nicht zu thnn. И в том я не могу убедиться, что в
χαιρος λέγειν, es ist zeit zu reden, λέγειν есть именительный, ибо тогда нужно бы
было перевести zeit ist reden. ·
Я вполне согласен с этим взглядом. Именно, признавая разницу между
неопределенным в «легко (есть) сказать“ и т. п. ив выражениях, в коих
на неопределенном, выдвинутом наперед, сила речи и оно независимее (. уме-
реть— ему нипочем“ вроде того, как говорится „смерть — копейка“), я думаю,
что эта разница никак не в ущерб глагольности неопределенного, выдвинутого
на место подлежащего.
2 Микл., ib., 849: „Неопр. накл. пити, ясти, стоя без объекта, в извест-
ных сочетаниях имеют значение существительных“ (т. е. как видно из примеров,
косвенных падежей, дополнений): ст.-слав.: принесе ему ѣсти, просиши у мене
пити, хромымъ ходити подасть; укр.: добре (їсти зварила, sie kochte ein gutes
essen, наварила обідати, sie kochte ein mittagessen..., пол.: dzieci jeść płakały, wein-
ten um das essen. Сюда прибавим обычные выраж., как „подали кушать“ (обе-
дать, ужинать), „приготовьте умываться, одеваться“ и пр. Но при этом можно
заметить, что как бы ни заменялось это неопр. в немецком и др., оно никак
не ближе к дополнению, чем „прошу извинить“ и т. п.

gesungen wird“ (Gr., IV, 91), или Буслаев: „Полное придаточное
предложение с частицами что, чтобы, дабы может сокра-
щаться в форму неопределенного наклонения“ (Γρ., § 276).
Неопределенное накл. точно предполагает предложение с личным
глаголом, но не придаточное, снабженное союзами, вносящее в речь
большую сложность и определенность отношений, чем неопр. накл.,
а предложение независимое.
Е. Неопред. накл. не может быть названо существительным,
потому что, подобно глаголу и прилагательному, оно определяется
не прилагательным, а наречием. Известно, что в древних языках,
славянском и немецком, наречие встречается при существительных
чрезвычайно редко и лишь в тех случаях, когда, по выражению
Гримма, „в существительном еще живо понятие прилагательного“,
то есть когда в слове различение категорий существительного и
прилагательного еще не довольно явственно“ (D. Gr., IV, 937).
Ж. Более тесная связь неопред. накл. с глаголом, при котором
оно стоит, чем связь с этим. гл. существительного, а вместе и
отличие неопред. накл. от существительного сказывается в том, что
неопред, накл., подобно некоторым причастиям, может сливаться
с глаголом в одну грамматическую форму. Существительные от-
глагольные лишены этой способности. В скр. дата с ми (буд. из
дата(р)-1-асми) имя на -тар есть не существительное, как в слав,
на -тель, а причастие, как в лат. -turus sum.
3. Неопред, накл., как и личные формы, по правилу входит во
всякую совокупность форм,.называемую одним спряжением или
одним глаголом. Согласно с этим, в греч. и др. оно имеет вре-
мена и залоги, в славян, оно разделяет с личным гл. все его>видо-
вые оттенки. Между тем отглагольные существительные на -ние,
-тие не составляют непременной принадлежности всякого гла^-
гола — положение несомненное, как скоро речь идет не об априор-
ной возможности такого образования, а о действительном его при-
сутствии в языке, по возможности точно определенном по объему.
В русском лит. языке необычны существительные от гл. начина-
тельных, как сохнутие, мокнутие, зеленение. Существ,
от глаголов однократных, как толкнутие, хотя и встречаются,
но имеют комический оттенок, так как разят деланным приказным
или бурсацким языком. При многих гл. совершенных длительных
(не однократных) вовсе нет этих существительных; так, напр., нельзя
или крайне неловко сказать умертие, запертие, починение
платья (хотя обычно „подчинение властям“; „сочинение“); „от
этого вышли пустые придирки и приписанье многому такого
смысла (вм. „и то, что приписан...“), который мне никогда., в ум не
мог прийти“, Гог., Авт. исп. (хотя говорится: „до подписания жур-
нала можно переменить мнение“, „написание слова отлично от
произношения“, но нельзя сказать „приписание к Ν обществу“ вм.
„приписка“). При других таких же гл. эти сущ. сами по себе без-
различны относительно совершенности и несовершенности: „сочи-
нение такого-то“ значит и что сочинил, и что сочинил такой-то.

Так, „сохранение“, „сбережение“, „забвение“ может значить и то,
что некто забывает, забывал (ѵ. нечто забывается, забывалось),
и то, что некто забыл, забудет (нечто забылось, забудется), смотря
по контексту. „Для предупреждения разлития рек“ может одина-
ково значить как „для предупреждения того, чтоб реки не разли-
лись“, так и—„чтоб не разливались“. „Падение государ-
ства“ значит, „что государство пало“ и „что оно падало“; в „закон
падения тел“ падение, по несовершенности, хотя не в других
отношениях, то же, что „паданье“. То, что можно бы считать
здесь за различение совершенности и несовершенности, на деле
есть только различение степеней длительности, так что в сущ.,
стоящем при глаголе большей длительности и многократности,
напр. „подаванье помощи“, обязательна только мысль о многократ-
ности действия, но не определено, состояло ли действие из неза-
конченных моментов („что помощь подавалась“), или законченных
(„что бывала каждый раз подана“). Впрочем, этот вопрос требует
более подробного исследования. Миклошич в одном месте говорит:
^Разница между неопред. накл. и ближайшим образом сродными
с ним сущ. на -и ю состоит (между прочим) в том, что последние
первоначально образуются только от гл. несовершенных (vb.
iraperfectiva)“, V. Gr., IV, 845. Здесь мне не ясно, что значит
„ursprünglich“. Во время этого „первоначально“ существовала ли
совершенность и несовершенность гл. в славянском смысле? В дру-
гом месте: „Дальнейшее сходство между сущ. глагольными (subst.
Verbale) и инфинитивом состоит в том, что обе формы правильно
образуются от всех глаголов, что, кроме этих форм, относится
и к причастиям, а в меньшей мере к сущ. на -тель“ (ib., 877).
„В ст.-слав. имеет силу правило, что subst. verbajia образуются от
всех глаголов, не исключая совершенных“ (ib., 878), с чем ср.
наше замечание о значении таких сущ.
, И; Для славянских языков составляет правило то, что лишь
неопределенное наклонение, а не существительное отглагольное,
разделяет с глаголом и причастиями действительными (и страда-
тельными в безличных оборотах, о чем см, Miki., V. Gr., IV, 365)
способность сочетаться с винительным прямого объекта: „создать
что“, „создавший что“, но „создатель ѵ. создание чего“ (Бусл.,
Γρ., § 258, 2). Нет ничего указывающего на ослабевание этого
правила в новое время, так что редкие случаи его нарушения в
ст.-слав., напр., в Супр. ркп. „по приятии ми отъ бога великый
даръ“, а равно и другие подобные в греческом, латинском и языке
Вед (MikL, V. Gr., IV, 376—377, 880) следует считать явлениями
устаревшими и относить к тому времени, когда граница между сущ.
приглагольным и причастием не была еще резко проведена. Можно
бы полагать, что сказанное обязывает нас таким же образом рас-
суждать о возвратном СА в польских отглагольных сущ., сходных
по возвратности с латышскими и литовскими: spotkaniesię (латыш.
sutikszanā-s, литов. su-si-tikimas). Именно можно бы думать,
что винительный падеж местоимения spotkanie się и т. п. остался от

древности и отброшен в русском учение (uczenie się) и пр. Таков
взгляд Миклошича, который говорит о винит, возвратного место-
имения при отвлеченных сущ. в польском и латышском как,о яв-
лении, тождественном с винит, в „по сьтворении комису обыченыѩ
позоры“, postquam comes solita spectacula fecit (Ueb. den асе. c. inf.,
495; ср. V. Gr., IV, 845), и о том, что в большинстве слав. нар.
это CA отбрасывается (V. Gr., IV, 270). Однако лучше думать
наоборот, что форма имен на -н ию,-ти» без с А древнее польской.
Эти имена предполагают причастия на -я, -т, которые могут иметь
при себе возвратное местоимение лишь в безличном сказуемом; но
трудно допустить, чтобы имена на -ни , -ти были образованы
именно от оборотов, как zmówiono się, „соглашенось“, имеющих
диалектический характер, позднейших, быть может, по самой своей
безличности, а не от форм прич. без с А. При образовании имен
на -ни -ти предполагаемые ими причастия могли не иметь
вполне определенного залога, чем можно бы объяснить и неопре-
деленность в этом отношении этих имен в слав, нар., кроме поль-
ского, которое позже могло устранить их безразличие: учение
значит безразлично и das lehren u das lernen, между тем как в
польском uczenie (от uczyć) отличено от uczenie się (uczyć się).
Во время образования имен -ни , -ти возвратное местоимение
при глаголе, вероятно, было самостоятельным словом и поэтому
не могло участвовать в отглагольных образованиях. Это СА И при
самой форме на -ти не исконно, но появилось при ней не раньше
потери ею падежного значения и включения ее в более тесный
круг глагола. Когда же „слав, СА и соответствующее ему в латыш,
и литов. сплотилось с глаголом в одну форму, потерявши при
этом падежное значение, тогда лишь формальный оттенок, сообща-
емый им глаголу (spotkaćsię), ставши постоянным свойством сего
последнего, распространился и на имена -ни , -ти . С ними в
польском повторилось то же, что было раньше с формой на -ти:
они в своей возвратной форме стали ближе ко глаголу,
чем были без нее и чем теперь стоят в русском.
Как бы ни было, но в русском, за исключением некоторых
окраинных говоров, явно находящихся под польским влиянием, раз-
личие между именем купанье (пол. kąpaniesię) и неопр. ку-
паться настолько явственно, что отождествление их невозможно.
К. Буслаев, начавши с того, что накл. употребляется в предложе-
нии как существительное, в числе отличий этой формы от настоя-
щих отглагольн. имен выставляет ее способность означать накло-
нение: возможность, необходимость и т. п. (Γρ., § 195—197). Это
мне кажется излишнею уступкой мнению, что неопр. накл. есть
глагол. Подобно причастию, неопределенное накл. может означать
наклонение, лишь входя в состав первостепенного сказуемого или
примыкая к нему. Развитие этого положения, а равно и указание
отличий неопр» накл. от причастий откладываю до дальнейшего.
3. Буслаев говорит: „Употребление неопределенного наклонения
развивается в языках с течением времени в ущерб другим формам

глагола... Вместе с утратою флексий и с господством отвлеченного
выражения в новейших языках возникает естественная потребность
в неизменяемой и отвлеченной форме неопределенного накл. Пото-
му-то разнообразное выражение мысли помощию различных форм
латинского глагола в романских языках передается одною и тою
же формою неопр. накл.а (Γρ., § 195, пр. 5). Слова эти возбуж-
дают несколько вопросов: идут ли славянские языки в рассматри-
ваемом отношении по одному пути с романскими и германскими?
Какие именно глагольные формы вытеснены в слав, языках неопре-
деленным накл.? Заметно ли в этих языках, начиная с древнейшего
известного их состояния, постоянное расширение употребления
неопределенного наклонения или же оно давно уже вошло в свои
границы? В каком отношении находится употребление £той формы
к способности языка содействовать отвлеченности мысли?
А. Останавливаясь сначала на последнем вопросе, мы находим
в словах Б[услаева] неясным, считает ли он неопред. накл. более
отвлеченною формою сравнительно с личным глаголом, или только
сравнительно с другими причастными формами?1
Вообще кажется, что во многих случаях от применения этих
двух понятий конкретности и абстрактности нельзя ожидать боль-
шой пользы в истории языка. Нельзя охарактеризовать развитие
языка его стремлением к отвлеченности, не прибавив, что вместе с
тем развивается и его способность изображать конкретные явления.
В противном случае пришлось бы утверждать, что высокоразвитые
языки подавляют способность к поэтическому творчеству, что,
по крайней мере в этой общей форме, кажется нелепостью. В част-
ности, можно бы признать, что имя действия отвлеченнее глагола,
если изображает действие в виде мнимой субстанции, между тем
как глагол со включением неопределенного накл. представляет
деятельность в связи с ее действительным производителем. В кругу
глагола можно считать неопределенное наклон, более отвлеченным,
чем vb. finit., так как первое само по себе не определяет лица.
Но затем замена причастных форм, имеющих падежное значение,
неопределенным накл., не имеющим его, сама по себе вовсе не
представляется нам шагом к отвлеченности. Правда, вместе с этим
появляются в романских и германских языках более-менее несом-
ненные признаки превращения неопределенного накл. в существи-
1 Наоборот, Некрасов считает неопред. накл. как существительное более
конкретным, чем глагол: „При переводе глагола в существительное (т. е. неопр.
накл.) наш язык стремится отвлеченному понятию действия сообщить живое,
конкретное значение предмета. Наш язык вообще не любит отвлеченщины...
Мы знаем, что и в других языках неопределенное наклонение может употреб-
ляться как существительное; только дело в том, что и в существительном значе-
нии оно сохраняет прежнюю отвлеченность- (О зн. ф. р. гл., 18). Было бы
свидетельством нелюбви и неспособности рус. народа к умственным усилиям,
если бы точно русский язык не любил отвлеченности, к которой Н., по-видимо-
му, питает презрение („отвлеченщина“!). К счастью, это неправда; по крайней
мере это не может быть правильно выводимо из таких пустячных данных, как
предполагаемая замена одной формы другою.

тельное отвлеченное, каковы члены и предлоги1, но во всем этом
Можно бы видеть не уничтожение глагольности неопределенного
накл., а распадение этой категории на две, из коих одна (неопр.
без члена и предлога) глагольна по-прежнему. Обращаясь затем
к славянскому яз., мы не замечаем в нем никаких признаков суб-
стантивирования неопр. накл.; в ст.-слав. оно сравнительно с гре-
ческим вполне глагольно, так как именная часть греческих ин-
финитивов выражается именами на. -нию, -тию, напр. в переводе
Григ. Богосл. XI в. (Будилович, Иссл. яз. XIII слов Гр. Б., 49,
57); το εχειν, имѣнию, τό γράφειν, писатиѥ, τοσοδτον θαρρών έχοντες,
толико упъваниѥ имѫще, προς τό λαβείν, на възѧтиѥ, τοδ πράττείν,
дѣания, έχ τοδ γίνεσθαι, отъ бывания, πριν άπελθεΐν, прѣжде отъшь-
ствия. Лучшие образцы ст.-слав. яз. свободны от рабской передачи
греч. τό, εις τό с неопр. посредством же, во же с неопр. Когда
в таком верном духу слав. яз. переводе, каков дошедший до нас
в Ό. ев., читаем: „а же сѣсти (τό δε καϑίσαι) о десьнѫѭ мене и
о лѣвѫѭ, нѣсть мънѣ дата (οί>χ εστίν έμόν Soövac), Map., 10, 4&, то
же должно быть сочтено не за член, как в греч., ни за местоим.
относит, сред, р., а за союз, близкий к нашему что, так что
„ же сѣсти“ вовсе не есть das sitzen, τό χαθίσαε, а чисто глаголь-
ная форма: „а что сѣсть вамъ по правую или по левую, то это
не в моей воле“. Это подтверждается другим местом: „вьсакъ
грѣхъ и хоула отъпуститьсѧ чловѣкомъ, а же на доухъ хоула
(ή δε τοδ πνεύματος βλασφημία) не отъпуститьсѧ“, Мат., 12, а что
до хулы на духа, то она не отпустится.
Б. На памяти истории слав, неопред, накл/вытесняет две при-
частные формы, -ту и -тъ, обе произведенные от другой темы,
чем. неопр. на -ти, именно от темы на -у.
1 Как исходною точкою романских языков служит состояние латинского,
в коем невозможно ad amare, так и для германских такою точкою служит ин-
финитив без предлога. Но уже в готском при неопр. встречается du (поздней-
шее в.-нем. zi, ze, zu) с основным значением движения к предмету, как и ром.
я = лат. ad. В в.-нем. герундий с предлогом (zu trägenne), первоначально от-
личный от неопределенного (fragen), сливается по звукам С этим последним
(нов.-в.-нем. zu fragen, fragen), в некоторой степени вытесняет его беспредлож-
ное употребление, как бы объективируя его и внося в речь или усиливая, с
одной стороны, значения умысла и решимости, с другой — цели: ich begann ze
frāgenne скорее значит accinxi me ad interrogandum, a ich bėganti fragen —
скорее interrogare coepi... В готском латинское tempus est ire было бы Также
m£l ist gaggan, древ.-в.-нем. zit ist ze ganganne ближе к tempus est eundi, или
точнее —ad eundum“ (Grimm, Gr., IV, 112). „В гот. iddja du säian сказано
несколько больше, чем в простом iddja sāian; но так как действие всякого
подобного усиления исподволь ослабевает, приближаясь к действию неусилен-
ных выражений, то вышло, что во многих случаях неопределенное с предлогом
стало на место простого, так что для поддержания значения первого понадо-
бился двойной предлог. Готскому iddja sāian соответствовало бы по значению
нынешнее ich gieng zu säen, а готскому iddja d u sāian — нынешнее (еще не
известное Лютеру) ich gieng um zu säen (ib., 107). При этом, быть может,
простителен вопрос, не переходят ли здесь предлоги в роль заключительного
союза, причем степень глагольности неопределенного была бы та же, что и
беспредложного? Ср. в юж.-слав. „нар. за и засъ да неопр., Miki., IV, 872.

α. Неопр. накл. на -ту, известное только в небольшом числе
ст.-слав. примеров, могло первоначально быть дательным падежом,
подобно форме на -ти, чем бы объяснилось и их синтаксическое
сходство.
Понеже и прѣданъ быту глаголетьсѧ, έπει και παραδεδόσθαι
λέγεται, XI века. Перев. сл. Григ., Будилов., 20.
Аште цвѣтьная жена нечиста се мнитъ быту, кольми паче
имуштия такъ недугь, si florida mulier impura videtur esse, quanto
magis quae tanto laborat morbo, Слав.-серб. поуч. отц. ц., Mikl.,
V. Gr., III,, § 108.
Да не мнеть ново чьто быту, показаѥть отьцеви суште угодьно,
ne putent novi quid esse, monstrat patri esse gratum, ib.
Аще къто мьнить проста быту ѥстьства (вар. — несъложеною
вещию сѫще), ά άν τις οιηται τφ απλής είναι φυσεος, Будил., ib.
Благоволению отьче посъланиѥ быту мьни (в другом месте
«поущениѥ бѫдуще разумѣи“), άποστόλην είναι νόμισον, ib.
При таком сходстве в употреблении этой формы с формой на
-ти до открытия новых данных нельзя судить о том, какое значе-
ние имело для языка расширение употребления последней формы
насчет вытесненной первой.
р. Достигательная ф. неопределенного на -тъ [и на -(т)ь в
глаголах без характера во второй теме, с конечною гортанною
корня], по крайней мере в форме -тъ, по происхождению от ви-
нительного пад. и по употреблению, сходна с латин. супином на
tum и литовским tu (по Шлейхеру, tą). Она встречается в рус-
ских памятниках до XIV века включительно, напр.: „што есте про-
сили насъ, а быхомъ васъ пустили до Лучька търговатъ.. а коли
который торговець поидеть торговать ис Торуня“ ...(но) „кто по-
идеть.. торговать11, гр. Кестутя и Любарта 1341, Срезн., Др.
пам. р. п., снимок; в чешском — до XV — XVI (Hattala Sr., Ml.,
§ 293); в хорутанском отчасти доныне (Mikl., V. Gr., IV, 489; ср.
Janeż., Slov. Slovn., § 496). Глаголы, при которых встречается
достигательное, в русских памятниках трудно подвести под одно
общее понятие. К ним относятся не только глаг. пространствен-
ного движения, как ити, ѣхати, вести, нести, сълати,
изникнути, отступити („и бысть нощь и отступиша въ ост-
ровъ лець“, Новг. I, 42, т. е. облечи, перележать ночь, ноче-
вать), воротитися, устремитися, съвъкупитися („и
не совкупишася битъ обои за мѣсяць“, Лавр., 162), но и такие,
как пояти (пояша къ собѣ Яросл. Всевол княжить) звати
[Латинину не звати Русина на полѣ( = е) битося( = тъся),
Дог. гр. Мстисл. 1229], пристраивати с я, просит и: при-
страивайся противу битъся, Лавр. 32; просимъ у тобе сына кня-
жить Новугороду, ib., 175, хотя „Болгаре.. креститися просиша
и покоритися Грекомъ11, ib., 8. Понятие о глаголах душевного
движения, относимых сюда же, весьма неопределенно. Так, хо-
тѣти в вещественном (не формальном) значении, по-видимому,
должно бы быть таким глаголом и, по Бусл. (Γρ., § 197), требует

достигательного, причем имеется, вероятно, в виду „хощѫ иску-
сить“, О. ев., Лук., 14, 19. Мы находим, однако, и противное:
„хочю имѣти миръ с тобою“, Лавр., 30. Сомнительно, чтобы в
„хочю управить“, Ип., 39, -ть стояло вм. -тъ.
Круг глаголов, требующих достигательного, в слав. яз. отнюдь
не совпадает, кроме отдельных случаев, с теми, которые требуют
неопределенного с zu в немецком; ср., напр., нем. anfan-
gen, beginnen zu... с „посла искатъ его и начата искати“,
Лавр., 26.
В отличие от латин. ire spectatum 1 u d о s, достигательное дейст-
вительных гл. в славянском требует не винительного, а родитель-
ного. Так, в русск. памятникахъ: приидоша видѣтъ гроба (Кир.
Тур. по сп. XIII в., Калайд., Пам., 36); приидоша испытатъ бывъ-
шааго, ib.; пришьлъ си мучитъ насъ, ib., 34; приде обновитъ
твари и спастъ человѣка, ib., 57; иде учитъ болгарьскаго языка,
Лавр., 11; пойдемъ искатъ лапотниковъ, ib., 36; приходиша по-
учать васъ к вѣрѣ своей, ib., 37; идоша прогнать его, Новг. I
(Син. сп.), 14; приде Борисъ посадницитъ въ Новгородъ, ib., 5;
ходи Мирославъ посадникъ изъ Новагорода миритъ Кыянъ съ
Церниговьци, ib., 7; идоша на Пльсковъ прогонитъ Всѣволода, ib., 8;
иде правитъ товаровъ, ib., 41; посла города ставитъ, a самъ иде
блюстъ волости, ib., 31; посла полковъ копитъ, ib.,.61; сторожеве,
ихъ же бяхуть послалѣ( = и) языка ловитъ, Ип., 130 (431); по-
слалъ поводитъ короля, ib., 137; пришли суть видѣтъ олядий
рускыхъ, ib., 164 (496); лѣтѣ ѣздити на озвадъ звѣрий гонитъ
(1305 г. Собр. г. гр., 1, № 6).
С давних пор форма -ти встречается на местах, где ожидаем
форму -тъ: да поидѣте княжитъ и володѣти нами, Лавр., 8;
съступишася бита, ib., 27; придохъ явитися, тебе уловити хотя
(XIV в. Срезн., Ск. о Бор., XVI), Mikl., V. Gr., IV, 875. Нередко
форма -тъ заменяется посредством -ть, между тем как -ти еще
остается при функции неопределенного в тесном смысле. Так,
иногда в Лавр, лет.: да же бы мене Давыдъ послушалъ, да быхъ
послалъ мужъ свой къ Володимеру воротиться (т. е. чтоб В.
воротился), 112 (255); часто в Ип. лет.: ангели отъ бога послани
помогать хрестьяномъ, 2; посла княжить, 8; вратишася на По-
сулье воевать, 10; изиде биться, 13; посла звать на обѣдъ, 18;
устремишася грабить, 22; поидоша убивать Игоря, 33; пусти
брата своего въ Володимир Володимиря блюсть, 54, и др.; в
Новг. I, по Син. сп., идоша воевать, 55, и часто в Акад. сп.
той же летописи.
И после того, как звуковая особенность φορΜμ -τ ъ совер-
шенно исчезла, можно распознать двойственность происхождения
заменившей ее формы -ти потому, что эта последняя как замена
достигательной продолжает сочиняться с родительным: лѣтѣ ѣздити
на възвадъ звѣрей гонити, 1471 г. (С. г. гр., 1, № 20); пош-
лешь своих писцовъ Москвы писати и московских становъ, 1472,
ib., № 95; ставилъ государь.. 500 стрѣльцевъ казны своей сте-

речи, Новг. III, 68; ѣздилъ конюшенъ смотрити, ib.; ив тѣ деи
ихъ деревни изъ моихъ волостей ѣздятъ попрашаи жита (род.)
просити.. а кто попрашаи поѣдутъ по ихъ деревнямъ жить про-
сити., на тѣхъ.., Γρ. Волог. кн. 1471—5, Ак. арх. эксп., Смирн.,
Сб., 97; и так в вр. до XVII в. включительно.
Только в новых русских наречиях можно усмотреть исчезно-
вение достигательного накл. не как звука только, а как значения,
безразличие неопределенного, происшедшего из достигат., и не-
определенного исконного, исчезновение синтаксического различия
глаголов, требовавших достигательного, и тех, которые требовали
неопределенного. Правда, в укр. есть множество примеров роди-
тельного при неопределен, накл., где в русском литературном
стоит винительный, а некогда стоял род. при достигат., напр.: як
послала мене мати в степ пшениці жати, Метл., 21; приїхала кві-
ток пришивати, ib., 197; приїхали киселю Тети, 3. о Ю. Р., I,
319; сороки, ворони, летіть до мене кужелю прясти, ib., II, 23;
вийди познавати дитяти, Метл., 172; мати йде своего дитяти од-
відовати, ib., 231; иде ж моя мати калини ламати, а за нею мій
братічок зозулі стріляти, ib., 257; батько йдё жития читати, ib.,
пішов я люльки куповати, ib., 344; йди.. пшениці жати.. „.гля-
діти, ib., 358; кликали вілець вити, 133; нехай Рима строїти чух-
рає, Котл., и пр. Эти родительные, по всей вероятности, остались
от времени существования в языке достигательного; но теперь
они не могут служить отличием заменившего эту форму неопре-
деленного от древнего потому, что в укр. такие же родительные
ставятся и при неопр. недостигательном, и при других формах.
Ср., напр.: летіть... кужелю прясти и „дала їй кужелю прясти-,
3. о Ю. Р., II, 23; стали меду пити, Млр. сб. Мордов., 197
(ср. вр.: И Бова почелъ (почалъ) Лукоперова войска бить, Пам.
др. письм. 1879, 1, 59); шлюбу брата підмовляе, Метл., 9; после
безличных сказуемых, как „буде вже дров рубати“, „годі вже
рясту топтати“. Бр.: пошла бабка на лядо свойго овса глядзець,
Роман., Бр. сб., в. III, 7; чаще родит, только во мн. ч., а не в
един.: вовки, идитя козу ести, ib., 12, 13; но „мядьведь, иди вов-
ков драть“, ib., 12, 13, 14.
Если бы можно было с суверенностью сказать, что родитель-
ный при достигательном ставился потому же, почему при отгла-
гольном существительном, т. е. „сѣятъ сѣменеа как „сѣянию сѣ-
мене“, то замена достигательного неопределенным с винительным
(„сѣять сѣмя“) оказалось бы шагом в том же направлении, в каком
само неопределенное вышло из отглагольного имени. Тогда потеря
достигательного была бы на пользу глагольности второстепенного
сказуемого.
По Миклошичу (IV, 489) это род. партитивный, конечно, не
тождественный с родительным „поесть хлеба“, „выпить вина“, а
скорее с родительным „искать места“ при „сыскать место“.
И в таком случае трудно видеть в потере достигательного
торжество отвлеченности в языке.

Кроме двух рассмотренных форм, слав, неопределенное накл. в
немногих случаях, которые будут указаны ниже, заменило более
древние причастия; но все это кажется незначительным сравни-
тельно с совершенно противоположным явлением, развившимся в
сербском и болгарском, состоящим в вытеснении самого неопредел,
накл. личным глаголом. Если позволительны гадания относительно
будущности русских форм, то за образец этой будущности скорее
всего можно бы взять то, что замечаем в упомянутых родствен-
ных наречиях.
В. Ограничение употребления неопределен-
ного наклонения в сербском и болгарском, а) Уже в
ст.-слав. встречается изъявительное накл. с союзом да на месте
греческого неопределенного: сынъ человѣчьскыи не приде да ПО-
СЛУЖАТЪ му, нъ да послужить (διαχοντραι), и дати (δοδναι,
можно бы „да дастъ“) душ» своі» избавлению за многы, О. ев.,
Map., 10, 45; „постави.. множьство м»жъ.. да въсхытивъше до-
нес »тъ мошти св. Исакия въ., црькъве благословьѥния ради и
положити и тоу, Supr., 153. В сербском такие обороты, сви-
детельствующие о глагольности неопределенного накл., не вытес-
няя вполне этого последнего, становятся так часты, что резко
отличают этот язык от других славянских, кроме болгарского:
треба ићи и треба да идем; мора (должно) знати и мора да зна;
вал>а (следует, нужно) чувати и вал>а да служи; свакоме je мило
б]ела коња }ахати и да jauie; науми (пришло ему на ум, решился)
да иде у свет, да τ раж и (искать)., и да се невраћа кући,
док ненађе, Карадж. (Veber, Skladnja, 118—119, Babukić Slovn,
414). Настоящее с да предпочтительно вместо неопределенного
при другом неопределенном, хотя бы это последнее было в соче-
тании с формальным, а не вещественным глаголом: онда hy те
пустити (пущу, позволю) да идеш (а не ићи1).
Очевидно, что настоящее с союзом самостоятельнее неопре-
деленного (мора да зна — мора знати) и что отношение между ча-
стями, в первом выражении (как бы „er muss, dass er wisse“)
определеннее, что мысль выражена в нем отчетливее и раздельнее,
чем во втором, которое, таким образом, есть лишь зародыш пер-
вого. Этим воспользовался язык для различения вещественного
значения некоторых глаголов от формального. При xohy в зна-
менательном смысле русского хочу необходимо не неопр., а на-
стоящее с да: хочу писать — серб, xohy да пишем; hanie
Лука нешто да говори и (хотел было что-то сказать) но му не да
бего говорите, Пјев., Црногор., 136. Самостоятельность второсте-
пенного сказуемого „да пишем“, „да говори“ выставляет здесь на
вид самостоятельность главного xohy. Но где xohy склоняется
1 Быть может, в силу того же стремления обходить неопределенное накл.,
если не становятся более обычны, то сохраняются такие обороты, как ,сјутрадан
заповеде те je растргну копьма на реповима“ (приказал и разорвали, при-
казал разорвать), Kap., Прип.; оне долазе на ово ] језеро те се купају, ib»
( = купаться).

к формальному значению или принимает его, там при нем удер-
живается неопределенное. Нечто подобное замечено в немецком:
„чем вспомогательнее (auxiliarer) значение главного глагола, тем
необходимее слияние в одно простое предложение главного пред-
лож, и того, которое заключено в неопр. накл., и тем легче
обойтись без предлога при неопределенном. Хотя говорится ich
habe den festen willen, da s s ich es thue, ich habe die kraft, dass
ich es ausrichte, а равно ich habe den willen es zu thun; но когда
выражение концентрируется, то оказывается возможным сказать
только ich will es thun, ich mag, kann es ausrichten,.
Grimm, Gr., IV, 103.
б) В нов.-болгарском форма на -ти вовсе потеряна, и неопре-
деленным наклонением, еще более удаленным от какой бы ни было
именной формы, чем неопр. на -ти, · становится чистая глагольная
тема на гласную: насилом можеше ми зе (=въз-ѩ-), НО не мо-
жеше ми да, Пам. и обр., I, 269; можеш ли и спи (выпить)^
Cank, 77; не дѣйте ни остава (оставя-); не дѣйте изгубува-
търпѥнѥ-то, ib. То же отбрасыванье суф. неопределенного накл.
есть в румынском и некоторых итальянских наречиях (Mikl., V.
Gr., III2, 188).
Болгарское неопред, без суффикса соответствует по употреб-
лению сербскому неопределенному и, как это, сочетается с фор-
мальным штя (хочу), которое то сохраняет свою спрягаемость
(штемъ видѣ — увидим, посмотрим; тка штеш — будешь ткать), то
является неизменным знаком будущего врем, разных оттенков^
в некоторых местностях в виде к е: ке стоит, я тебе ке те чека.
Ограничение употребления этого неопределенного сказывается,,
во-первых, как в сербском, заменою его посредством настоящ.
изъявит. „.Миклошич объясняет это явление в болгарском и соот-
ветственные ему в новогреческом й румынском влиянием древне-
дакийского языка, родственного со шкипетарским (I.e. и Die slav.
demente im Rumnn, 6—7); но это кажется сомнительным ввиду
того, что и постановку члена после имени этот ученый приписы-
вает тому же влиянию, хотя ему известно то же явление и на
севере России. Не проще ли будет в рассматриваемой замене
видеть довольно распространенное, но самостоятельное стремление
к усилению глагольности второстепенного сказуемого?
При глаголах знаменательных д а с наст, изъявит, соответствует
нашему неопределенному без союза: кою -то куче не знаю да лаю
(не умеет лаять) на овци-тѣ докарва влъфи (наводит воров), Пам.
и обр., I, 341; куче-то кога-то ште, спи, нъ да ѣде не може
кога-то ште, ib., 338 („есть не может11); трѣбува да знай (=да
знаю, он должен знать). Так как вследствие такого употребления
да само по себе уже не может с прежним успехом служить за-
ключительным союзом, то для выражения оттенка нашего чтобы
и нем. um zu с неопр. потребовалось усиление этого да предло-
гом з а: трѣбуваше да съм побогат, за-да можя (мне нужно бы
быть богаче, чтобы мочь...), Cank.

Подобным образом заменяется и неопред., стоящее на месте
подлежащего: да ум ре чёлѣк не-ю ништа, ама да живѣй
{й = ю) па да не види, то ю ѥднъ злочестијъ, Cank., умереть че-
ловеку— ничего, но жить и не видеть — это несчастье.
То же соответствует нашему безличному неопределенному
с опущенным сть: да ти ритам (=рютити, пол. rzucić) торбѫ
с грошёве, Пам. и обр., I, 267, толкнуть твой мешок с деньгами,
наплевать на твои деньги. Собственно здесь посредством настоящ.
с да заменено не одно неопределенное, а все сказуемое, состоя-
щее из неопредел, с вспомогательным глаголом.
И при формальном шт», как знаке будущего, может стоять
тоже замена неопр.: не дѣй де речеш, какво съм, а какво щѫ да
съм, Пам. и обр., I, 137; аз ща лесно земя да смира, Милад.,
€2; ти щеш царица да станет, ib., 101 (в русск.—буд. буду,
смирю, станешь).
Во-вторых, в отличие от сербского, при формальном штя
спрягаемом, для выражения оттенков будущего, ставится знаме-
нательный гл. втом же лице: аз шт» му дам (=дам); не ште
го омиѥ (не обмоет) ни бѣло море, Пам. и обр., I, 138; хлѣб-ат
се пече, а не се знаю, кой ште го яде (будет есть), ib., 143;
ште прѣболи, като на куче, 141 (переболит, рус.—как на собаке
присохнет). Затем формальный глагол становится неизменным (шта,
штъ, ке): ке ходам, ке ходиш, ке ядат и т. д.
По-видимому, сюда же относится, по формальности, повели-
тельное не мой, при котором другой глагол ставится в такой
же форме повелительного: „не мой къ л ни (не кляни) гора Димна
гора, туку кълни стара самовила, Милад., 9; не мой си куки
продавай, не мой си тимар заложи, ib., 190; не мой стой,
л e мой, любо, слушай, ib.^213. Mikl., Gr., IV, 867—8.
Затем перехожу к ближайшему рассмотрению случаев употреб-
ления неопр. накл. преимущественно в русском.
Неопределенное накл. субъективное, т. е. относя-
щееся к одному подлежащему с личным глаголом, а. При
глаголах, близких к формальности или формальных. Отличие
слав, неопр. накл. от причастий в древнем языке видно в том,
что в то время как одни глаголы входят в „ сочетание для
образования составного сказуемого и с причастиями (МЬНИТЬСА
СѢДА, сѣдѣвъ, как МЬНИТЬСА великъ, МЬНИТЬСА цѣсарь), и с неопр.
накл. (мьниться сѣдѣти), для других возможны только последние
сочетания (имать сѣдѣти, хочеть сѣдѣти), но не первые: нельзя
сказать „хочеть сѣдя, можеть сѣдя“ в смысле составного ска-
зуемого, и можно при таких глаголах поставить прич. только ап-
позитивно „сѣдя, хочеть...“
4. Имаамь и иму с неопределенным. Из значений
сходных глаголов им» — ѩти, ѥмлѭ — имати, имаѭ — имати,
имѣѭ — имѣти, имаамь-—имѣти более древнее есть capere,

šumere, prehendere,, удержавшееся в первых трех. Более позднее
зн. habere, относящееся к первому, как литов. turėti, иметь,
к t w erti, хватать, брать рукою, вместе с первым находится
в некоторых формах наиболее первообразного из названных гла-
голов (имы) и исключительно в 3-м и 4-м гл. Собственно значение
иметь есть наше обобщение: в действительности есть несколько
оттенков этого значения, из коих одни вполне вещественны, другие
близки к формальности или формальны. Оба значения (брать и
иметь) в сочетании с неопр. дают значения будущего.
а) Имаамь = μέλλω>: прити имать сынъ чловѣчьскыи, μέλλει
ερχεσθαι, Мат., 16, 17; имать прѣдатисе, μέλλει πραδίδοσθαι, Лук., 9,
44, Miki., IV, 864.
б) Ст.-слав. имаамь с неопр. накл. глаг. совершенного или несо-
вершенного дает будущее без оттенков, каковы: „имеет намерение“,
„ему предстоит“, „он должен“, „вероятно“, из чего видно, что
глагол имеет здесь чисто вспомогательное значение: вьса ѥлико
имааши продаждь и раздай нищиимъ и имѣти имааши (έξεις)
съкровище на небесе, О. ев., Мат., 19, 21 Лук., 18, 22; не о себѣ
бо глаголати имаать (λαλήσει), нъ ѥлико аще услышить, глаголати
имаать, Ио., 16, 13—4; грѧдыи къ мънѣ не имаать възалка-
тисѧ (ob μή πεινάση) и вѣруѩи въ ΜΑ не имаать въждѧтисѧ (ού
щ διφήση) никъгда же, Ио., 6, 35; не има а те мене видѣти (ού
μη Γδετε) доньдеже речете: благословлѥнъ грѧдыи въ ИМА господьнѥ,
Мат., 23, 39; ѥгда же прѣдаѭть вы, не пьцѣтесѧ , како' или чьто
имаате глаголати (λαλήσετε), Мат., 10, 19. В 3-м л. мн. ч.—
имать, которое вряд ли может быть стяжением из има НИТЬ,
ä скорее есть форма, соответствующая 2-му л. ед. имеши: небо
и земля мимо идеть (παρελεύσονται) а словеса моя не имать
минати (ού μή παρέλθωσι), Лук., 21, 33; не имать въкусити
(ού μή γεόσονται) съмьрти, доньдеже узрѧть цѣсарьствию божию
пришьдъше въ силѣ, Map., 9, 1.
Сочетание это, не будучи ни непременно несовершенным (имѣти
имааши = будешь иметь), ни совершенным (имать минати = минут),
столь же не лишне для глаголов совершенных, как и новоболг.
шта да стана, штѫ станѫ. Это новоболг. время не равно
русскому настоящ. (буд.) совершенного глагола, так как означает
не просто буд. соверш., а будущее, следующее за другим собы-
тием, выраженным посредством настоящ. гл. соверш. или несовер-
шенного: ако ся порта, отвори ти шеш царица да станеш; ак'ся порта
не отвори, а ти робина щеш станеш, Милад., 101; ако са, Стоѥне,
наѥмаш за ден да идеш, да додеш (то, когда воротишься) ти
щеш Рада да си земеш (возьмешь), ib., 171; свири, Димо,
свири, ако нам надсвириш, к e ти ѭ даиме Гюргя самовила, ib., 3 (если
переиграешь нас, т. е. в состоянии будешь дольше играть, чем мы
плясать, то дадим); ак не кажиш (если не скажешь), чифутке
вдо'ице, ке ти земам (возьму) твою мѫшко дете, ib., 37; ако бог
да и сугено бидит, ке му земиш цару царштината, 59 (если
будет суждено, возьмешь); ак те удрам мегю две-те очи, две-те

очи от глава ке скокнат, 210 (как ударю, выскочат). Подобное
замечаем и в рассматриваемом ст.-слав. сочетании. „Продаждь—
и имѣти имааши“ значит не просто „продай — и будешь иметь“,
а „после (того как продашь и раздашь), будешь иметь“.
Между выражением „дастьсѧ (δοθήσεται) вамъ, чьто глаголюте (λαλή-
σετε)“, О. ев., 10, 19, и „дастьсѧ, чьто имаате глаголати“ та разница,
что в первом оба акта представлены одновременными, а во втором
второй последующим.
То же подтверждается примерами из русских памятников: аще
ли сего не сътворимъ, погубити ны имать Святославъ, Лавр.,
28 (погубит, после того как мы не сделаем); аще кто не присту-
пить съутра, предатися имамы (сдадимся) Печенѣгомъ, ib.;
аще ли побѣгнемъ, срамъ имамъ (будем иметь; наст. гл. несо-
верш. в зн. буд.) ни имамъ убѣжати, ib., 30; аще ты крестишися,
вси и муть то же створити, ib., 27; оже мы, братье, симъ не помо-
жемъ, то си имуть предатися къ нимъ, Новг. I, 40.
в) Кроме этого, имамъ с неопр., по-видимому, имеет иногда
и модальный оттенок необходимости, причем в отличие от преды-
дущего случая, событие, им выражаемое, может не следовать за
другим, а рассматриваться первым: сребромъ и златомъ не
имамъ налѣсти (мне не найти, наверное, не найду) дружины,
а дружиною налѣзу (найду, без вышеуказанного оттенка) сребро
и злато, Лавр., 54; (при смерти), не имають ту помощи ни
отьць сыну, ни мати дщери, ни братъ брату (Срезн., Ск. о Б. и
Гл., XII). Быть может, в силу приписываемой говорящему уве-
ренности, что события, о коих он говорит, непременно совершатся,
поставлено имать с неопр. и в след.: видите ли оры сія?
яко на сихъ горахъ возсіяетъ благодать божья, имать градъ великъ
быти и церкви многи богъ въздвигнути имать, Лавр., 4.
г) В „а“ и „б“ неопредел, накл. получило перевес над имамы
настоящее время этого последнего уже не действует на мысль, и
все сочетание имеет значение будущего. В следующем такое влия-
ние еще не совершилось, члены сочетания держатся мыслью раз-
дельно, сочетание имеет значение настоящего с оттенком вероят-
ности: „взяша й, мертва мняще, вынесше положиша и пред пещерою
и узрѣша, яко живъ есть, и рече игуменъ Ѳеодосий, яко „се
имать быти отъ бѣсовьскаго дѣйства“, Лавр., 83, т. е. не
„будет“ (aas wird wohl sein), а „должно быть, вероятно (укр.
мабуть), это происходит (теперь) от бесовского наваждения“.
Ср. пол. zdaje mi się, že mam znać waćpana, что я, должно быть
(мабуть), знаком с вами.
д) Значения юж.-рус. и зап.-рус. маю (т. е. имаю) с неопр.
сходны со значением „в“. Маю более самостоятельно по отношен,
неопред., чем имаамь, в значении „в“ и постоянно дает чувство-
вать свое настоящее время. Оно с неопр. дает значение, по от-
тенку дебитивности сходное со зн. неопределенного с есть и
дательным: „Петръ., позычилъ намъ 4 тысячѣ рублей фряжьскаго
серебря, ихъ же то ждати имаетъ (обязывается,, должен)

намъ отъ тыхъ мясопустъ за 3 лѣта.. Пакъли быхмо.. не воро-
тили на той день., тогда гродъ нашь Галичь.. у тыхъ 4 тыся-
чахъ заставити имаемы“, гр. Ягайла 1388, Ак. 3. Р., I, 22;
а пакъ Петръ., имаеть намъ служити двѣма копьи, 1438, ib., 49;
жидъ маетъ присягнути, яко не вѣдѣлъ, 1388, ib., 24; а держати
ему тое мыто два годы.. и маетъ намъ дати за сей первый
годъ.. 200 золотыхъ вгорскихъ, 1506,-ib., II, 1; тивуны кіевскіе
не мають ихъ (мещан) судити и рядити, ib., 3; купцы и ремес-
ники.. мають (могут, имеют право) доброволно огонь у своихъ
домѣхъ завжды держати, коли хотячи, ib., 3 et pass. В новом
укр. „не знаю, що чинити маю“ = что мне делать, т. е. теперь;
„як я маю до тебе ходити, коли нас будуть вороги судити“,
Метл., 44, как мне (теперь) ходить, когда (если я буду ходить),
нас будут осуждать; „як маем ми его (пиво) свиням виливати
( = чем нам выливать), то будем ми его на такихъ нетяг розда-
вати, Дума про Ган. Андиб., 3. о Ю. Р., I, 204; ой хто мае
діток доглядати (кому смотреть за детьми), то той буде сі
віти ламати, Метл., 272; лучче я буду крути! гори копати, як
я маю з поганим скакати, ib., 161, лучше я буду копать
(будущ.), чем мне (теперь) плясать; лучче я маю своими руками,
навъязати īft камінь на шию та утопити у річці, ніж од-
дати на согрішениѥ, на поругательство, Кв., лучше мне (теперь)
навязать, чем... Укр. наречие мабуть предполагает сочетание
„мае бути“ в знач. „долженствует быть“; ср. ст.-пол. ostatek
imienia ku bliskim przirodzonym alibo rodzicam spaść ima, XV в.,
Ks. Ust., 45.
Еще решительнее сказывается самостоятельность укр. гл.
мати там, где он ставится в прошедшем и выражает неиспол-
ненное намерение: „прийшов до сонного та мав его зарізати (как
в польском miał zarżnąć, ale nie zarfnął), аж тут де взявсь N, обо-
ронив“, Квит.; вероятность: того ж то він по ϊή мав плакати, Кв.
(должно быть, плакал). В подобном смысле ставится этот глагол
и в возвратной форме: нехай сей козак бідний летяга. (= нетяга)
не маєтця (не собирается, не берется, не пытается — от ма-
ти с ь, а не „не трудится“ от маятись) ceī заставщини вику-
пати, Метл., 379; поїхав я на ярмарок, та мавсь (собирался, имел)
там пробути три дні, та як мені завадило, так я у той же день
и вернувсь, Кв.; рушник, що мався підіслатись під ноги молодим,
id. (что должен был быть подостлан); хустку, що малося моло-
дим руки під вінцем звъязати (имелось связать), id.; тим сер-
панком, що мався (имел, должен был) П на весільлі покри-
вати, покрити. Ср. в литовском t u r i u и turėjau: kaip tawo
wasarojis ant lauko gulėjo, taip jis ir vėl tur gulėt, Sehl., Les.,
200, как твой хлеб (соб.—летнина) на поле лежал, так ему и
опять лежать (соб.— имеет лежать); po tokiu tiltu, kur daug žmonių
tur keliauti, ib., 204, под таким мостом, через который многим
людям приходится проходить (соб.— где много людей имеют „пу-
тевать“); neturėjo tą wakarą but skalbiema po saulės nusi-

leidimo, ir nei szeip kokie darbai neturėjo but dirbami, ib., 202,
в тот вечер не следовало мыть белья („не имело бы прано“, укр.—
не малось прати) по заходе солнца и вообще никакие работы не
должны были совершаться (не имели быть работаемы).
е) От вышерассмотренного имаамь — и мять следует отли-
чать в ст.-русском им у, имеши, и муть с неопр., которое
предполагает вещественное значение не иметь, а брать,
а в грамматическом отношении уже в древ.-русском может быть
совершенно. В отличие от имаамь, оно сочетается с неопр.
накл. только глаголов несовершенных и образуют с ними буду-
щее начинательное: се ми здѣ близъ мене сынъ мой Шварно,
а другий — господинъ мой отець князь Василко, a тѣма ся иму
утѣшивати, Ип., 204 (= стану утешаться); мнѣ не воставши
смотрить, Что кто иметь чинити (станет делать) по моемь
животѣ, ib., 215; оже имешь княжити (= начнешь, станешь)
въ Краковѣ, то-ть мы готовѣ(=и) твои, ib., 21; си и муть
имати дань на насъ и на инѣхъ странахъ, Лавр., 7. Именно это
значение, а не значение имамь с неопр. лежит в основании ны-
нешних вр. областных и укр. сочетаний. В вр. иму делать,
имём есть, нему пахать, Бусл., Γρ., § 186, прим. 2, пере-
водит посредством стану, но в § 68—иначе, без оттенка начи-
нательности „не буду пахать41, что, кажется, ошибочно. В зап,-
укр. -му ставится и раздельно (ой де мемо ночовати? що мемо
обідати, Гол., Песн., I, 201); ми вас хіба у мідку солоденькім
утопимо, а бити вас бігме не мемо, Федькович; в восточном
только слитно: знатиму, -меш, -ме, -мемо, -мете, -муть.
Начинательность этой формы обыкновенно еще довольно ясна,
так что ее можно отличить не только от буд. сов. (пізнаю, дові-
даюсь), но и от «буду знати“: а щоб який парубок та посмів И
занято? ну, ну, не знаю! вона й не лаятиметця (не станет
браниться) й ні слова не скаже, a тілько.., Кв.; як посижу з ним,
тавертатимусь до дому, тогді й ягідок назбіраю, id.; а що
я тобі робитиму (что мне стать тебе делать?); позавчора хва-
ливсь, що мого кота вбъє: як его ні берегтиму (как ни стану
беречь); a він таки вбъє, Кв.; бач як зробила, що вона тепер на
Халявського плёватиме, а за тобою вбиватимется, id.; як
налякаєш мене, то всю ніч буду жахатись (неловко было бы —
„всю ніч жахатимусь“) и не спатиму; усе відём буду боятись,
id.; так мене знов випарять, що сёгодні не зможу сидіти, а завтра
вже й не стоятиму (не в состоянии буду стоять, а не не
буду стоять), id.; як вишеньки-черешеньки та цвістимуть, як ді-
вочки та віночки та плестимуть, мимо ΤΒΟΪΧ ворїтечок та не сти-
муть, то не будутъ та до хати привертати, та не будуть квати-
рочки відсувати, та не будуть та Мару сі викликати, Метл., 154.
Однако иногда трудно отличить эту форму не только от будущ,
длительного, но и от совершенного: та колиж він справивсь и
де пробував? нехай, думає собі, опісля знатиму, Кв. (пусть
после узнаю; трудно перевести „стану знать“):

5. Хощѫ и хочю с неопределенным. Буслаев относит
нынешнее рус. хочу говорить к описаниям будущего вр.,
показывающим „намерение, расположение и повод, представляю-
щиеся в настоящее время для совершения действия в будущем“
(Γρ., § 185). Но если это есть описание будущего, то такие же
описания суть и „намерен (желаю, пытаюсь, порываюсь, соби-
раюсь, готовлюсь) говорить“. Хочу, как и эти сказуемые, имеет,
совершенно вещественное значение, из коего вытекает оттенок
будущего в неопределенном: „я хочу говорить“, следовательно,
еще не говорю, следовательно, действие, выраженное неопреде-
ленным, должно быть отнесено к будущему. Отсюда еще далеко
до грамматического выражения будущего.
В ст.-слав. и древ.-рус. хощѫ, хочю с неопр. действительно
имеет значения, отличные от значения этого глагола, взятого от-
дельно, но стоит лишь на тойестепени формальности, на которой
укр. маю с неопр.
а) Как противень украинскому мабуть и вышеприведенному
„имать быти“ (должно быть есть...), Лавр., 80, не имеющим зна-
чения будущего, может быть поставлена речь греч. бояр о Свято-
славе: „лютъ се мужь хоче быти, яко имѣнья не брежеть,
а оружье млеть“, Лавр., 30, т. е. не „он будет жесток“, как
понял Буслаев (§ 185, пр. 2), а „должно быть (стало быть), он
лют, когда...“.
б) Соответственно дебитивному оттенку в укр. „що маемо
робити?“ и в ст.-рус: „брате, ты почни!“ И рече Володимеръ:
„како я хочю молвити?“, Ип., 1, т. е. не „скажу“, „буду го-
ворить“ (Бусл., Γρ., § 185, пр. 2), а „как мне говорить?“ (=мне
нельзя говорить); како азъ хочю инъ законъ прияти динъ?,
а дружина сему смѣятися начнуть, Лавр., 27 (как мне принять?);
„въ правду ли идеши на Изяслава?“ Гюрги же рече ему: „како
хощю не въ правду и τ и? сыновець мой Изяславъ волость мою
повоевалъ“, Ип., 42. В этом смысле в стар. яз. и прич. хотя
с неопр.: а ты овчая купѣли жадаеши, по малѣ пресъхнути хо-
тяща, Кир. Тур., Калайд., 49.
Ср. в сербском случаи, в коих h у ставится раздельно перед
неопределенным, согласно с меньшей степенью своей формаль-
ности: „бирај коња, Kojera xoheiu!“ — та шта h у бирати (что
мне выбирать)? да] ми онога из буджака, Кар.,, Прип., 31; „хајде
да украдемо она два брава!“—Како ћемо украсти (как нам
украсть), кад ихъ вода за узицу, ib., 210. Легко подразумеваемое
неопределенное может опускаться: сад што h ем о, брате? што
ћемо сад? (что нам делать? що маемо робити?); што he ми oeaj
један опанак, Kap., ib., 210 (на что мне). В тех из этих вопроси-
тельных предложений, кои имеют отрицательный смысл, h у на-
столько вещественно, что могло бы быть передано нашим хочу,
могу: что я хочу выбирать = не хочу; как мы можем украсть •= не
можем. Другим доказательством того, что в этих^случаях h у не
слилось с неопред, в одну форму, служит серб, оборот подобного

значения, в коем, наоборот, h у опушено, а неопределенна заме-
нилось более самостоятельным настоящим с да: шта да ja ово
делим с побратимом? ib., 214 ( = зачем мне делить?); шта да и
мучите тако далеко, ib., 7 (зачем вам трудиться идти так далеко?).
В болгарском ср. 1) обороты с шт» (ке) и изъявительным
наст,, в коих, впрочем, исчезает разница между „как мне жить?“
и „как я буду жить“: мой-те деца што к e я дат, Милад., 49
(что им есть); на господа как к e одговорим? ib.; я сиромаф како
ке живеам? налет да ' с (вся)-та моя стока, ког ке не мам
(когда у меня не будет) мо мило брате, ib., 288; 2) да с наст.
без шт : како рѫце я да не си кършам, горки сълдзи как да
не туривам, ib., 283 (как мне не ломать рук, не проливать слез);
тук се чудит стар св ти Илия, што да чинит, како да загубит,
да загубит девет кучки лами, ib., 43 (что ему делать, как погу-
бить).
Хотя выше рассмотренное „како хочю мълвити“ еще не есть
будущее, но оно близко к этому значению, подобно тому как
оборот „нам сьдѣ ( сть) пасти“, не заключающий в себе буду-
щего, в силу своей дебитивности заставляет относить свое содер-
жание к будущему. Так, гот. skul an (sollen, ik skal, έμέ δει,
достоить ми, подобають), имеющее в этом языке только веще-
ственное значение, в древ, и сред, в.-нем. и др. с неопределен-
ным получает знач. будущего,, так что scal sin не „debet esse“,
за „erif, Grimm, Gr., IV, 179—180. Наоборот, время, в силу того,
что оно будущее, может стать дебитивным, напр. в quid faciam?
литов.—ką darysiu (Schi., Lit. Gr., 308); латыш.—ku darišu (BieL,
Let. Gr., § 700); ст.-слав.—чьто благо сътворі» (τι ποιήσω) да имамъ
животъ вѣчьныи, О. ев., Мат., 19, 16; что убо сътворим? (τί ποιή-
σομεν)? Лук., 3, 10; чеш.—což pak učinim (Zikm., Ski., 618) = что
Мне делать, wass soll (muss) ich thun и пр.
в) Другой оттенок сочетания хочю с неопр., связанный уж£
с Переходом его в будущее, есть вероятность и сомнительность“,
„како я хочю молвити? ä на мя хотять молвити [не „хотят
сказать“ и не „скажут“, а „пожалуй (чего доброго), станут
говорить] твоя дружина и моя, рекуще: „хошеть поту б и ти
-(хочет погубить? или „пожалуй, погубит“) смерды и ролью смер-
домъ“, Ип., 1, Ср. серб.:
У кога je срце и мищица,
Сад нек Марку на noMoh потече,
A ja одох, да и нитко неће,
Ohy CBOJy изгубити главу,
Ал' избавит свога побратима,
П]ев., Црног., 133,
или, быть может, потеряю голову, или избавлю; бојим се, хо-
ћeш погинути = боюсь, что, чего доброго, ты погибнешь,
как бы тебе не погибнуть (Бессон., Главн. вопр. яз. новоболг.,
143—144). „

г) К следующим примерам рассматриваемого сочетания можно
бы с наибольшим основанием применить название, даваемое Восто-
новым этому сочетанию вообще: „буд. наступающее, коим
означается действие, имеющее быть неукоснительно“ (Гр. цер
ковнослав. яз., 92). Однако и здесь ощутительна двойственность
моментов сочетания (как в пол. ma przyjść). В хочю совершился
здесь переход от воли и намерения к близости самого события,
указываемого неопределеннымł: аще не подступите заутра къ го-
роду, π ре дат и сь хотять (Ип.—-имуть) людье Печенѣгомъ,
Лавр., 28; се уже хочемъ померети отъ глада, a отъ князя
помочи нѣту, ib., 55; то вѣси ли, что утро хощеть быти, что
ли до вечера., то вѣси ли, что хощеть быти днесь, ib., 78.
Менее заметен этот оттенок в се (сь) хочеть смирити (сми-
рит? имеет смирить? землю Еюпетьскую, Лавр., 7; благословена
ты въ женахъ рускихъ.. благословити тя хотять сынове
ρ устій въ послѣдний родъ внукъ твоихъ, ib., 26.
Если в следующем русск. примере, сколько известно, един-
ственном в своем роде, нет описки, то он дает образец такого
же полного звукового и формального слияния рус. хочю с не-
определенным, каково серб, зна h у: Святославъ Всеволодичь
возбнувъ и рече ко княгинѣ своей: „коли будеть, рче, святыхъ
Маковѣй?“ Она же: „въ понедѣлникъ“. Князь же рче: „о не
дождочю ти (в поздн. сп. „не дожду ти“) я того!“; бяшеть
бо отець его Всеволодъ въ день святыхъ Макъкавей пошелъ
к богови, Ип. 143 (457).
д) Переход от θέλω к μέλλω (το μέλλον, будущее) приурочен
и к преходящему, причастию настоящему и неопределенному гл.
хотѣти. В О. ев.: се же глаголааше знамена»,' коѥѭ съмьрьтиѭ
хотѣаше оумрѣти (ήμελλεν αποθνήσκει, futurum erat ut morere^-
tur, пол. miał umrzeć, чеш. mėl umfiti), Ио., 12, 33; ст. Ио., 4,
47, 11, 51; възлѣзе на сукомориѭ да видить Иисуса, яко т»дѣ
хотѣаше мимоити (ήμελλε διέρχεσθαι, futurum erat ut transiret)
Лук., 19, 4; глаголаста же исходъ го, иже хотѣаше коньчати
(ήμελλε πληροδν) въ Иероусалимѣ, Лук^ 9, 31; Июда Симонъ Иска-
риотьскый, иже хотѣаше прѣдати и (ό μέλλων παραδίδόναι, erat
proditurus), Ио., 12, 4; нач* имъ глаголати, же хотѣаше быти
(τα μέλλοντα συμβαίνει, quae erant eventura), Марк., 10, 32; чимъ
бо пъваѭште? (ученици) нъ (не?) обѣштании ли учителѥвы нѣко-
торыими? ашти бо не въстаа, то ни та (обѣштания) хотѣаѫ
имъ вѣрьна быти, Supr., 332, 23. В Лавр. л. „дьявол радовашеся
сему, не вѣдый, яко близъ погыбель хотѣаше быти ему“, Лавр.,
35. В этом сочетании явственна двойственность моментов значе-
ния. Глагол своею грамматическою формою указывает на прошед-
шее как на время, сравнительно с которым определяется время
события, означенного неопределенным, а своим вещественным
значением, относит это событие к будущему. Таким обр., здесь —
1 Ср. оусобица мышляаше быти, Supr., 325, 18.

будущее по отношению к прошедшему, тогда как хочетъ
быти, если имеет знач. будущего, есть буд. по отношению
к настоящему, а „будеть былъ“, независимо от модального знач.—
прошедшее в будущем. В модальном отношении хотѣаше
умрѣти есть чисто изъявительное, хотя на месте его в других
языках могут стоять дебитивные обороты, напр. в латышском
(ему было умереть), серб, (ему нужно было — требовалось — уме-
реть).
В О. ев.: самъ бо вѣдѣаше, чьто ХОТА сътворити (те έμελλε
ττοιεϊν, quid esset facturus, Ио. 6,6; надѣяхомъсѧ, яко сь сть хотѧи
избавити Израиля (ό μέλλων λυτροδσθαι, qui redempturus esset), Лук.,
24, 21; да съподобитесѧ убѣжати вьсѣхъ сихъ хотѧщиихъ быти
(τά μέλλοντα γενέσθαι, quae futura sunt), Лук., 21,36; ср.: ХОТА жити
{οίκήσον), творити ХОТА (δράσων), XI в., Будил., Иссл. языка и пр., 47.
Что неопр. хотѣти с другим неопределенным чуждо начи-
нательности, видно из того, что для такого значения к нему может
присоединяться начѧти: въ Корм. XIII в.: аще ДѢТА некрьщено
хотѣти начьнеть умрѣти; Златостр. XII в.: ѥгда начьнеть хотѣти
свьнути, έπειδάν δε ημέρα μέλλη γίνεσ&αι, paulo ante lucern (B o c TO-
KO в, Грам. цел. яз., 92). Ср. Mikl., V.Gr., IV, 863.
6. Начну, стану с неопр. накл. приняты Буслаевым за
описательные формы будущего времени: глаголы эти, „сами по
себе означая вид совершенный, придают оный и употребленному
при них в описательной форме глаголу, и притом по самому зна-
чению своему показывают начало действия“ (Γρ., § 158). Но оче-
видно, во-первых, что в начну говорить совершенность
начну не переходит на говорить, которое остается несовер-
шенным, и что все сочетание относительно совершенности отлично
от совершенного начинательного заговорю.
а) Во-вторых, начну в нынешнем русском литературном
(и соответственные ему глаголы в других русских наречиях:
почну, учну, зачну) имеет только вещественное значение,
в силу чего, стоя при неопределенном наклонении, будет передано
иноязычным будущим как самостоятельный глагол, а не как знак
будущности действия, означенного неопределенным накл.: начну
есть = не „ich werde essen“, a „ich werde anfangen ze essen“.
Здесь между нынешним русским яз., с одной стороны, и ст.-слав.
и древ.-рус.— с другой, нет преемства. В этих последних действи-
тельно начьнѫ (=ну) (реже почьну, въчьну) с неопре-
деленным может быть настолько формально, что может заменять
собою будущее других языков. В О. ев.: аще же и о црькви не
родити начьнеть (έάν δέ και της εκκλησίας παράκουσα, если
и церкви не послушает), да б деть ти яко язычьникъ и мытарь,
Мат. 18, 17; ли бо ѥдиного возненавидить (μισήσει), а дроугааго
възлюбить (αγαπήσει), ли ѥдиного дрьжитьсѧ (άνθέξεται), а о дроу-
зѣмь не радити начнеть (καταφρονήσει), Мат., 6, 24, а в соот-
ветственном месте, Лук., 16, 13 — не брѣщи въчьнеть (κατα-
φρονήσει). См. Mikl., Gr., IV 865. В рус. пам.: како азъ хочю инъ

законъ прияти, а дружина сему смѣятися начнутъ (станет
смеяться), Лавр., 27; азъ, сыну мой, бога познахъ и радуюся;
аще ты познаеши, и радоватися почнешь, ib.; искавше ли послуха
и не налѣзуть, а истьца (т. е. ответчика истец) начьнеть
головою клепати, то ти (вар.—дата) имъ правьду желѣзо,
Рус. пр., Син., Р. дост., I, 32; не хотѣти ли и (матери по
смерти отца) дѣти начнуть ни на. дворѣ, а она начьнеть
хотѣти всяко и сѣдѣти, то творити и всяку волю, a дѣтемъ
не дата воле, ib., 45; пакы ли господинъ, не хотѣти начьнеть пла-
тить зань (за закупа, укравшего что-либо), а продасть и, ib., 49.
По начинательности и несовершенности неопределенного наклоне-
ния это сочетание близко к ст.-рус. иму творити; оно про^
тивопоставляется будущему гл. совершен, начинательных: се
работающей мънѣ ясти начьнуть (литов. walgys), вы же
възалчетеся (alksit); се работаищеи мънѣ пита начьнуть (л.
gers), вы же въжжажетеся (л. troksit), Исайи, 65, 13.
б) Наоборот, стану с преобладанием формальности, по-види-
мому, чуждо древнему языку; но следует ли и в нынешнем рус-
ском считать этот гл. при неопр. накл. за формальный? Востоков
и Буслаев отвечают утвердительно; у первого стану и стал
говорить суть два времени вида начинательного (Р. гр., § 62).
Однако возможны некоторые сомнения.
Действительно, глагол стать в сочетании с неопределенным
накл. и без него перестает быть относительно-первообразным гла-
гола стоять и получает другое значение fieri, incipere; но ведь
и эти последние значения вещественны. Подобные изменения зна-
чения замечаются и во многих других глаголах, которые, несмотря
на это, с неопределенным наклонением других глаголов дают со-
четания форм, а не единства, какими должны быть описатель-
ные времена. Таковы, напр., прош. от ять: вр.— яло гореть;
он ял меня корить, волог. яросл.; ст.-пол. — pachoł ik j<)ł si<> rość,
Bibl. Zof., 24; j<>ła wi(e)likim głosem płakać, ib.; взять: аще ли
си грабилъ или приклады ималъ.., „.то „.не възвышаи руки си,
дондеже очистишися отъ всего зла; аще бо възмеши въздѣти
(= станешь воздевать) руцѣ попущеніемь божіемь, то молитва ти
будеть гнусна и непріятна богомь, Поуч. Феод. Печ., Уч. з., II,
2, 195; как возьму бить!; взял он плёткой да помахивать, взял
гостей покалацивать, Киреев., I, 85; укр. —ой не вспів козак Пере-
бийніс та до могилы доїхати, як узяв джуро, як узяв малий с
пистолів палити, Метл., 401; ср. серб.—узе говорите, Богиший,
Н. п., I, 23—4; шта си узео ту викати, Kap., Рјечн.; лит.—jis
ėme (pagawo, suniko) jį muszti (он взял, начал его бить); укр.
береться (заходиться, захожуется) бита; приняться в вр.
и укр.: принявся відём топити, Кв.; пуститься: собьются
в тесную, кучу и пустятся загадывать загадки.— Гог.; вр. за-
вести: ухватил он ведь ослядь тележную, да завел видь он
ослядью помахивать, Кир., III, 49; и садился тут Михайло на
добра коня, заводил он силы пересчитывать, ib.; пойти: он

и пойдет (и пошел) врать; все обступят тебя и пойдут дурачить.—
Гог.. (и без неопр. накл.: затеется шаль, пойдут танцы и заве-
дутся такие штуки, что и рассказать нельзя.— Гог.); в укр. —а що
найгірше, так тиї завиці! Ti вже по всім усюдам пійдуть (= ста-
нут, начнут) славити, що невістка не зуміла хороше паски вчинити,
Кв.; ср. серб.—на то му чобан одговори па по h e да иде, Kap.;
у цркви блага не бијаше, него ]један сандук од камена; одоше
га дружба разбијати, сви га бише, разбит не могоше, П]ев.9
Црног., 65; плећи даде а бјежати оде, ib., 77; noįe бесједова-
ти, Богиш., H. п., I, 5, 6 et pass.; ал' га иде (= стала) Милица
тврдом клетвом заклињати, ib., 11; а руками обхити сухо дрво
jaßopoBO, пака ми je отиш'о (=стал) свому брату говорити,
ib., ПО; отиде ми он Митре говорите драгој л>уби, ib., 111; ста-
де бане Милошу л' јепој ракли (= девице) говорити, ib., 54; али
сиде (сел, т. е. стал, начал) Свилојевић цару свому говорети, ib.,
121 и пр. Ср. гомерич. βή δ'Γμεν, βή δ'ίένα'., βή δε θέειν.
В стать с неопр., кажется, следует различать, относительно
степени формальности, с одной стороны, формы стал, ставши,
стать, с другой — стану. Первые в рус. лит. и вр. столь же
вещественны, как вышеприведенные глаголы, и будут переведены
на немецкий посредством fing an zu... anfangen zu. To же
в укр. став: як став розпитовати людей, так ему й розказали,
Кв.; не кладовивши на землю, стали И на руках одкачувати, idj
аж здивувавсь тай став И ще білш прохати, id.; так и в серб.;
стане (стаде) говорити, стадоше зборити. Но стану с неопр.,
вовсе необычное в укр. в этом значении, в вр. может, кажется,
становиться чисто вспомогательным, так что, напр., „стану ска-
зывать я сказки, песенку спою“.—Лерм., значит не „ich werde
anfangen zu erzählen“, а только „ich werde erzählen“, с грамматич.
оттенком начинательности.
в) Здесь упомяну о случае, не составляющем особенности
русского неопределенного наклонения, свойственном и другим язы-
кам. Где при спокойном изложении необходимо изъявит, н. гла-
гола с веществ, значением движения или начинательности при
неопределенном [напр., в литов.: kai judu nesulakė (= laukė) tedvi
mergas ateinant, tai ėme jes vyt, Sehl., Les., 148 — то стали (взяли)
их догонять], там, при большей живости рассказа, а) изъявитель-
ное заменяется повелительным или б) личный глагол, как легко
подразумеваемый, а между тем замедляющий течение мысли и речи,
вовсе опускается,
а) Сочетание повелит, давай (вр., укр.) и част, ну с неопр.
[...а он (я, мы, они) давай бежать! мы ну бежать! укр. — (він) по
оглоблях ну малахаем шмагать!—Греб.; потилицю почухав и ну
с підсудками про діло мізкувать, id.; утята закахкають и ну сте-
пом кружляти, id.; в Галиции для мн. ч, и ну-те: як вже під
корчму підобрались, ну-те собі гримати та верещати! Mikl., Gr.,
IV, 796] есть частный случай употребления с подобной целью
повелительного, которого не следует смешивать с употреблением

глагольных частиц, как хвать, глядь, для выражения быстроты
действия. Об этом см. Mikl., Gr., IV, 794—7, а также и следую-
щие примеры, из коих видна незаменимость таких повелительных
вышеупомянутыми частицами мгновенного действия: серб.—седну
на коње па бежи (= давай бежать, укр.— давай ѵ. ну утікати,
с глаголом длительным); в укр. (горек.) „и я собі піду надоєти.
Пішов, дій, д i й (вост.-укр.— як узяв до'і'ти), такий собі кошів
надоев, що билший, як тот (Казки Игн. з Никлович, 68); пустили
коруну (а та коруна літала), а коруна літай, літай, літай,
тай на него сіла, ib., 53; він ся полегоньки сунь, сунь з той
яблони, сунь-сунь, на того коня скочив, ib., 46; бр. — ён узяв
ружжо и пошов. Идзи, идзи, аж бяжиць Смолячиха (Роман., Бр.
сл., 3, 47); идзець да роспитываець.. Идзи-идзи, сустречаець ней-
каго чалавека, ib., 118; села баба на яйцы и сядзиць; сядзи, сядзи
тая баба — иссидзелася на товкач, ib., 239; дзед став калы-
хаць (чурбанчик). Калыши дзед, калыши,—паказалась ручка,
ib., 268.
б) Опущение глагола при неопр. накл.: бр. — ици ён ици, ици
ён ипи, совстракая пана (Ром., ib., 215); яны як ициць дак ициць,
як ициць дак ициць дарогою, находзюць (то-то), ib., 122; тэй овес
як рэсци дык рэсци, став уже поспеваць, ib., 239; паехали яны
(N и конь) тэй сад ирваць: ён (конь) — лятяць, а ён (седок) дзярэвъя
йрваць, у груды складаць, палиць тэй сад, дзелаць чистое поле,
ib., 216; укр.—приходять — чорта нема; ждать-пождать — нема,
Драгом., Мр. пред., 60; піймав відьму, вона — перекидатьця, вже
чим-нечим, и голкою.., а там давай проситьця, ib., 69; вр. — а он—
кричать! а мы — бежать! люди пахать, а мы руками махать; люди
жать, а мы под межою лежать, Даль, Поел. 546—7; чешек.—
pfišli d'asi, tu on kfičef a bāt'se, Hatt. Sr. ML, § 62, 2; литов.—
dabar jis kupczą wyt, тут (теперь) он — купца догонять, Sehl., Les.,
152; kalwis, parėjęs, tuiaus į visus kampus jeszkot, кузнец, воро-
тившись, сейчас по всем углам искать, ib., 213; лат.— at illae —
currere in urbem, Hor. Serm., 1, 8; во франц.—Mätzner, Synt., I,
§ 223. Впрочем, лат. infinitivus historicus далеко не всегда может
быть передан славянским неопределенным с опущенным глаголом.
Роль неопределенного наклонения одна и та же в „он стал искать“
и в „он —искать“, подобно тому как дополнения отнюдь не изме-
няют своего грамматического значения от опущения при них гла-
гола одного или с неопределенным, напр.: а он — в город! серб.—
онда je (кобилу) заулари и узјаше, па — кући, а жријебе — уз
кобилу, Kap., Прип.; литов.—tai velnies — nei isz vetos ir nei
pasijudįt, Sehl., Les., 215, а черт — ни с места и ни тронуться.
Говорю это ввиду мнения, что неопределенные накл. в „я читать,
а он спать“ суть сказуемые (Некрас., О зн. ф. русск. гл., 91).
Конечно, неопределенное во всех случаях есть род сказуемого;
но оно и здесь есть сказ, второстепенное. Не признавая этого,
можно дойти до заключения, что функция глагола в „я иду до-
мой“ и наречия в „я — домой“ одна и та же.

7. Был и буду с неопределенным, а) Мы замечаем
следующее отличие неопред. накл. от причастия. Последнее в древ-
нем, а отчасти и в новом языке сочетается с гл. существительным
в определенно-личной форме: ѥсмь (бѣхъ, бѣахъ, б»ди) упъваѩ,
ѥсмь (бѣхъ, бѣахъ) упъвалъ. Первое при гл. существ, безличном
( сть упъвати), реже — определенно-личном (принимая м ѣ ρ а
в „давати имъ мѣра меду“ за подлежащее, о чем ниже) бывает
только объективно, т. е. не относится к подлежащему глагола.
В тех же редких случаях, когда в древнем языке неопределенное
наклонение при бѣ и пр. субъективно, этот глагол не есть су-
ществительный, но имеет другое, более конкретное значение, и
связь его с неопределенным не столь тесна, как в „бѣ ЦѢЛА“.
Так, в „и сила господьнѣ (=я) бѣ цѣлити нь“, О. ев., Лук., 5,
17, δύναμις Κυρρίου гр εις τό ίασΟαι αοτοός, quum virtus domini
ad e ss e t (ei) ad sanandum illos, польск. moc pańska przytomna
była ku uzdrowieniu ich, чеш. moc pańe pfitomna byla ku
usdravovāni jich, хорут. moč gospodova je bila da jlh je uzdravljala.
Здесь глагол имеет значение находиться где, присутство-
вать; в следующем примере бывать (как нередко в русск.,
напр. 1538, Ак. 3. Р., II, 332, и как в ст.-польск. bywaj sam
(=сѣмо)! добро пожаловать) имеет значение глагола движения,
как прибывать, прибыть: колко ихъ (князей) ни бывало
в литовской земли,., a тіи вси на съѣздъ пановъ слали, а сами
не бывали никако со Псковичи правити о порубежныхъ
мѣстѣхъ и границахъ, Пек. I, 239. Будешь ли (= прибудешь ли)
Александра-душа, ко мнѣ ночевать? — Не буду я (=не прибуду,
с тем чтобы) и часу часовать, Шейн, Р. п. н., 521. Т. о., можно
сказать: „будь ко мне в таком-то часу (ѵ. к такому-то часу) обе-
дать“.
Приводя подобный оборот из вр. былины:
„Скажи, скажи, удалый дородний добрый молодец,
Был ли ты красть монастыря Румянцова,
И был ли ты нести золотой казны?“
Говорит удалый добрый молодец:
„А не был я красть монастыря Румянцова,
И не был я нести золотой казны,—
Некрасов может себе объяснить родительные монастыря,
казны только тем, что здесь „название действия употреблено
вместо общего названия лица действующего: красть вм. гра-
битель, нести вм. носитель“: „что здесь глагол употреб-
лен вм. существительного, это видно из родительного п., служа-
щего определением ко глаголу, а не дополнением, которое должно
было бы стоять совершенно в другом падеже“ (О зн. ф. р. глаг.,
99—100). Действительно, по образцу „сила бѣ цѣлити u“, можно
бы ожидать „был красть монастырь“; но был здесь увлечено
аналогией с глаголами пространственного движения, как ходил
красть. При этом родительный дополнения при неопределенном

имеет такой смысл, как в „ходил обедни слушать-, т. е.
остался в языке после замены достигательного накл. неопределен-
ным. Во всех примерах глагол и неопределенное наклонение на-
столько раздельны для мысли, что неопределенное в них мы могли
бы изобразить нынешним неопределенным с союзом: чтобы
исцелять, чтобы договариваться (правити), чтобы красть, нести.
В этих неопределенных накл. нет никакого основания видеть не
только nomina agentis, коими неопределенные накл., возникшие из
nom. actionis, никогда не бывали, но и, что было бы несколько
ближе к истине, nomina actionis. Последнее могло быть лишь
в то доисторическое время, когда в слав, неопределенном еще
чувствовался дательный падеж (цѣлити = цѣлению, к исцѣлению);
в наших же примерах „бѣ цѣлити“ и пр. неопределенное есть,
уже беспадежная, чисто глагольная форма, как ц в нынешнем?
языке. Не видно сходства между вышеприведенным „был красть“
и скр. прошедшим от глаголов X кл., соответствующим удвоен-
ному прошедшему других глаголов: чоpajам — аса, чора-
јам — бабһува (крал), где форма на -а м есть винит, ед. ж. суще-
ствительного отвлеченного чόрäjа, aäca, бабhува—-прош. удв.
от ас, бhу. Разница здесь в падежах, в значении глагола и
общем эффекте. В средн.-верх.-нем. и англосакс, встречаются про-
шедшие wart, was (агс. vas=нов.-верх.-нем. war) с неопреде-
ленным, но такое сочетание по значению не отличается от тех
прошедших с причастием: vart vrāgen = wart vrägende, man was.
triben== trieb (Grimm, Gr., IV, 7, 92).
б) От правила, что определенно-личные формы глагола с, бы
не сочетаются с субъективным неопределенным1, составляет
исключение сочетание буду делать в нов. русском и такие
же в польском, чешском, хорватском. Что это отклонение отно-
сительно ново, в этом убеждает его отсутствие в ст.-слав., хорут.
и др.-русском (до XIV века?) и некоторые внутренние признаки.
Буду имело некогда начинательное значение, что видно как из
его строения (» в теме б»де-), так и из употребления во многих
местах древних памятников (стр. 133—4), между прочим, и R
сочетании с причастием настоящим, хотя и не всегда явственно.
В сочетании с неопределенным оно известно уже без всякого оттен-
ка начинательности (заметного в иму княжити и нов. стану
делать), из чего можно бы догадываться, что это сочетание
возникло после потери в б у д у упомянутого оттенка. Мы видели,,
что первоначально сочетание буду с прич. на -лъ, как и сочет.
хочю, имаамь с неопределенным, могут заключать в себе
причастные формы от глаголов как совершенных, так и несовер-
шенных, так что различие этих категорий могло возникнуть уже
при существовании этих сочетаний. Уже позднее в польск. и чеш.
стало невозможно совмещение буду с причастием на -лъ от
1 Ср. „niemals steht das goth visan oder vairtan neben einem infinitiv
auxiliarisch“, Grimm, Gr., IV, 91.

глагола совершенного (będę napisał). Będę pisałc исключитель-
ным значением будущего несовершенного носит в себе признак при-
надлежности к такому состоянию языка, в коем произошло уже
строгое разложение категорий совершенности и несовершенности.
Но буду писать в наречиях, кроме лужицких, подверженных
искажающим влияниям (Mikl., V. Gr., III, § 978, 1064), и отчасти
в хорватском и сербском [кад се будеш вратити („когда
воротишься1“, а,не „когда будешь возвращаться“) ка л'јепу Будиму
граду, овако heni ти ри^ети младу Павлу брацу твому, Богиший,
Н. п., I, 16; кад се веће ja будем с душом мојом разд'јелити
(когда уже умру? или еще в знач. несоверш. „когда буду умирать“?),
главу ћете ocjehn славному Лазару кнезу, ib., 9; см. и Mikl., V.
Gr., IV, 862], в указанном отношении совершенно равно с będę
pisał и по времени возникновения должно быть близко к этому
последнему.
Буду писать известно нам в большинстве наречий только
как одна грамматическая форма, не заключающая в себе никакой
двойственности значения, никаких отклонений от изъявительности
и отличная в том и другом отношении от других сочетаний с от-
тенком будущего: будеши ловя, будемъ покаявшеся,
будемъ покаялися (каялися), хочю (имамь) творити
(сътворити), начьну творити. Это единство грамматиче-
ского значения условлено, с одной стороны, чистою формальностью
формы буду (в этом сочетании, а не вообще), с другой сто-
роны— отсутствием времен в неопределенном.
Слав, будетъ с неопред, отлично от нов.-нем. w i r d с неопр.
присутствием видов (так как нем. wird tragen безразлично мо-
жет соответствовать нашим понесет, поносит, будет нести
и б. носить); впрочем, эти сочетания имеют много общего. И нов.
в.-н. wird с неопр., неизвестное ни др.и ср. в.-немецкому, ни дру-
гим германским наречиям, появляется весьма поздно, по Гримму —
в XIV — XV вв. И это нем. сочетание предполагает в w i r d потерю
начинательности (здесь, впрочем, зависящей от лексического зна-
чения), заметной в более древних сочетаниях этого времени
с причастием, выражающим настоящее и будущ. страд.: др. и ср.
в.-нем. wircf ferloren (verlorn) — perditur, perdetur. Как буду с не-
опред, есть более чистое выражение будущ. глагола несовершен-
ного, чем другие соответственные сочетания древнего и нового
языка, так и нем. werde с неопр. отвлеченнее и объективнее, чем
will и soll с неопр. (Grimm, Gr., IV, 181—2).
Сочетания повелит, накл. глаголов, более-менее близких к фор-
мальности (не дай, не мози и др.) с субъектив. неопр., см.
Mikl., Gr., IV, 866—8.
8. Прочие глагоиы с неопределенным субъек-
тивным. Сочетания, в коих, как в рассмотренных выше, глагол
является более или менее служебным, возникли из таких, в коих
соблюдено равновесие вещественного значения глагола и неопреде-
ленного наклонения субъективного. Глаголы (respect. причастные

формы: желаю сделать, желая сделать, желать сделать), встречаемые
в этих последних сочетаниях, весьма трудно подвести под какие
либо разряды по их лексическому содержанию. Попытка сделать
это сводится на приведение отдельных примеров, так как глаголы,
напр. со значением колеблюсь, медлю, спешу, прене-
брегаю, откладываю, опаздываю, поставленные под одною
цифрою, все-таки рассыпаются розно, не обнаруживая между собою
большего сходства, чем с глаголами хочу, желаю (и в подоб-
ном см. „зияет время славу стерть“.—Держав.), изволю,
благоволю, люблю, боюсь, опасаюсь, стыжусь, гну-
шаюсь, смею, могу, умею, ищу, пытаюсь, стараюсь,
готовлюсь, думаю, замышляю, намереваюсь, си-
люсь, похваляюсь, или с глаголами соглашаюсь, отка-
зываюсь, обещаю, клянусь, присягаю, или начинаю,
кончаю, перестаю, привыкаю, учусь, или удостоюсь,
сподоблюсь1. В новых наречиях, заменивших достигательное
неопределенным, сюда же присоединяются средние глаголы, требо-
вавшие прежде достигательного2. Возможно полное перечисление
таких глаголов в разных периодах языка было бы, конечно, полезно;
оно могло бы обнаружить известные течения языка там, где мы,
при неполноте материала, каким располагаем, видим только непод-
вижность. Пока остается сделать над ними лишь немногие грам-
матические наблюдения.
а) По отношению к подлежащему эти глаголы ставятся здесь
определенно-лично. Переход их в безличные сопряжен с заменою
их прежнего подлежащего дополнением, причем неопределенное
приобретает отношение к своему особому подлежащему, стано-
вится объективным: ср. „уняше бо святый динъ за вся умрети“
(XIV в., Срезн., Ск. о Б. и Гл., 18) и „уняше святому умрѣти“.
К этим глаголам (ленюсь работать и т. п.) в рассматриваемом
отношении примыкают а) некоторые прилагательные качественные,
входящие в сказуемое, реже поставляемые определительно, и β)
некоторые nomina agentis: α) хытри соуть зъло сътворити,
а же добро сътворити не разоумѣша, Изб. 1073, 56; чьто ино
моштьнъ си ( = можеши) помыслити... тъкмо, роуцѣ
1 Вот несколько не совсем обычных оборотов: и не стерпѣлъ такова слова
слышать младъ Алеша Поповичь, Сказ, о, 7 богат., П. др. р. л-ры, I, 313; перед
князем расхвастался в поход иттить, Ки)э., П., II, 20; место пустое, нанять не
добудешь, Путеш. Лукьянова, 20; как не видла (видела) взять смерётушка
ведь не ( = ни) нищого, не бедного, человека волокидного; она взяла у нас
прибрала человека что не лучшого, Барс, Прич., I, 46; ноньку сдieм с тобой
доброе здоровьице., мы плотнешенько к сердечку прижиматися, ко устам
сдieм, сестрица, прилагаться, ib., 140.
2 Нечто совсем иное имеет в виду Миклошич, когда говорит, что „неопред,
накл. служит дополнением (ergänzung) тех глаголов, которые направлены на
действие, а не на предмет, как напр. начати в противоположность к нести“.
Сюда он относит и глаголы с неопределенным объективным, как убедил вой-
ти, придется разболеться, случилось ехать и пр. (V. ör., IV,
,362—5).

въздѣвъ, рыци.., Изб. 1076, 55. Этим слав, и литовско-латыш.
неопределенным соответствуют греч., роман, герм, неопредел»
с предлогами направления к предмету, к цели: „да бѫдеть вьсякъ
человѣкъ скоръ оуслышати и косьнъ глаголати, косьнъ
въ гнѣвъ"(лучше бы: на гнѣвъ, гнѣватисѧ), Иак., I, 19; латыш.—
szakls dzirdėt, bet palėns runāt un palēns dusmot, ταχύς εις τό ακοδσαί,
βραδύς εις τό λαλήδαι, βραδύς εις οργήν, schnell zu hören, langsam zu
reden, swift to hear, slow to speak, slow to wrath, promt ä ėcouter
и пр. Слав, неопределенное в хытръ творити было вполне
глагольно уже в первых памятниках письменности и осталось таково.
Так. обр., оно отлично, с одной стороны, от греч. и пр. неопре-
деленных с предлогом, с другой — от вышедших потом из упо-
требления славян, оборотов с дательным: хытръ кънигамъ,
м а д ръ дѣлоу вьсемоу (omnium rerum peritus), врачевьной хытрости
искусьнъ, гребьци вѣжи плаванью (Mikl., Gr., IV, 491). Таково же
отношение литов. gataws kariauti, латыш, gatams lt (готов воевать,
идти) к литов. gataws kelionei (Kurschat., Gr., 409), готов для пути
и в путь. В рус. рад видеть, ради стараться (пол. rad widzieć,
radniejszy służyć ojczyźnie, niž obcym); в ст.-рус. такое сочетание
если и встречается, то редко, так как более обычно „ради бьемъся“
и т. п.; в „хотѣхомъ съ ними ради битися“, Лавр., 103, „хотѣхомъ
ради“ есть составное сказуемое, и б и тис я ближайшим образом
относится к хотѣхомъ, а не к ради; должен, готов, спо-
собен, достоин, склонен, властен, волен (волен кн.
Костянтинъ тое имѣнье отдати, продати.. в томъ волни по души
къ церкви дата, 1507, Ак. 3. Р., II, 33—4; „да разве дворянин
не волен поколотить слугу, когда захочет?“ — Фонв.; „тиранствовать
никто не волен“, ib.), любопытен („любопытен бы я был
послушать, чему немец-от его выучил“,—Фонв.; теперь'не встре-
чается), привычен, ретив (напр., работать), ленив, скор,
слаб („им последовать я слаб“,—Держав.). В вр. говорах: испо-
лать тебѣ, царь Давыдъ, что ты гораздъ сны-загадки отгады-
вать и досужъ доброе слово молвить, Бес, Иерус, Пам.
ст. р. лит., I — II, 307—8; он хорош загадочки загадывать,
Кал. пер., II, 339; греческія дѣти.., лѣтъ по пяти-по шти робятка,
стихѣры сказываютъ и пѣть горазд и, Пут. Лукьян., 44; он
охоч ведь был., ходить — издить к быстрым риченькам,
Барс, Прич., 1, 232; лют петь, голосист („ох спорить голо-
систа“.— Гриб.), удал что делать, ловок работать, злая прясть/
В укр. здатен, охоч („назад вертатись неохочі“, Котл.; лошаків
мінять охоч, ib.), недуж („недуж підвестись“; „иншихъ подачокъ
нашихъ, бобровщины и тивунщины недужи давати“, 1525, А. 3. Р., 11,
159; „се шось дуже дешевий дякувать (п. ч. не поблагодарил за
подарки), Федьков.; „мужик був собі плохенький и несміливий
протів жінки слова сказати“, Квит. (бр. няхвор ён ( = может)
и сам приехаць, Ром., Бр. сб., 3, 157); розумний порахувати>
полічити; завзятий танцювати; огонь и вода добрі служити,
але лихі пановати. В чеш. Zikui., Ski., 640—1. Вообще пере-

числение неполное. Трудно сказать, почему не встречаются и могут
ли встретиться с неопределенным субъективным прилагательные,
по-видимому, совершенно подходящие к вышеприведенным, напр.
в литер, яз. охотен, щедр, скуп, в народном — тщивый, чи-
вый. β) Мастер петь („мастерица толковать указы“.—Фонв.;
мастер — слово, давно ставшее на Руси туземным: Лавр, л., 173);
охотник повеселиться, выпить не дуракъ; я, чумак, пить
горелочку казак, Роман., Бр. сб., I, 60; укр. —упирь и знахурь
ворожить, Котл. Понятно, что таким образом могут сочетаться
с неопр. только имена лиц, а не имена действий и безличных
предметов (напр., охота, власть, сила, возможность, способность,
право, надежда, желание), так как, напр., в „охота видеть свет“
производитель действия видеть есть лицо, некто, а не
охота, так что неопределенное здесь по отношению к существи-
тельному объективно. Ср. Miki., V. Gr., IV, 855—7.
б) По отношению к залогу рассматриваемые глаголы большей
частью — не допускающие при себе винительного лица (т. е. лица
как прямого объекта) и дательного. Фактическое отсутствие такого
объекта, при его возможности, все-таки требует неопределенного
объективного: прошу съездить = чтобы некто другой, по отношению
к просящему, съездил. Однако в стар, языке есть примеры субъ-
ективного неопр. при том же глаголе (resp. причастии или неопр.
накл.) с косвенным дополнением или вовсе без дополнения: „Воло-
димеръ же Глѣбовичь посла ко Игореви, прося у него ѣздити
напереди полкомъ своимъ“, Ип., 127 (424), т. е. чтоб он же
(Володимер Глебов.) ездил; Болгаре.. не могоша стати противу,
креститися просиша и покоритися Грекомъ, Лавр., 8,
т. е. креститься (в страд, зн.). Ср. Отъшъдыи же братъ., възвра-
тисѧ.. о своимъ невѣрьствѣ и непокоренци покаавъсѧ, проштения
π рос А приюти ( = просА да проштениѥ прииметь), Supr., 213.
в) Одни из рассматриваемых глаголов допускают при себе, в силу
своего лексического значения, неопределенное накл. только глаго-
лов несовершенных, другие — как несовершенных, так и совершен-
ных. Первые, по Востокову, суть гл., означающие начатие, про-
должение, прекращение, привычку и отвычку, имен,
начинаю —начну, стану (куда следует прибавить вышепри-
веденные гл., как пойду, стр. 363), продолжаю, перестаю
перестану, привыкаю, отвыкаю, учусь, разучаюсь
(Вост., Р. гр., § 115, V, 2, где, однако, не делается различия
между неопр. накл. субъективным и объективным). Совершенность
неопределенного наклонения здесь совместима только, с одной
стороны, с его заключительностью (финальностью), а с другой —
с отсутствием в глаголе, при котором оно стоит, начинательности
ср., напр., пошел рассказывать == начал..., но пошел расска-
зать = gieng hin, um zu erzählen (рассказать — на месте дек
стигательного).
Неопределенное глагола совершенного означает здесь всегда
действие, следующее за действием главного глагола и относимое

к будущему, напр.: и пришьдъше прьвии, мьняахѫ сѧ вѧще
приѩти, Мат., 20, 10, думали получить = что получат, δτι πλείονα
λήψονται, se plus esse accepturos, литов. durnojo daugiaus gausę,
(причастие будущее); Петръ же тѣмъ ( = от того) печаленъ
бяше велми, творяшеться прияти муку пуще того, Ип.,
72 319).
Неопредел, глагола несовершенного в одних случаях тоже
означает действие, следующее за действием глагола, в других —
одновременное ć ним. Первое, напр., в след.: къ тобѣ хрестъ
цѣловалъ есмь имѣти тя сыномъ собѣ, Ип., 80 ( = что буду
иметь); мы есмы волная князя прияли к собѣ, крестъ цѣловали на
всемь, а си акы не свою волость творита (эти два как будто
думают, что это чужая волость), яко не творячеся у насъ сѣдѣти
(будто не думая, что у нас будут сидеть, как будто собираясь
покинуть) грабита не токмо волость всю, но и церкви, Ип., 117
(406); не вѣдяшеть бо (Игорь Святославичь) божия промысла, но
творяшеться тамо и долъго быт и, Ип., 133 (437), полагал, что
там (ів плену) долго будет. В нынешнем языке: надеюсь, обещаюсь,
клянусь быть = что буду (а не „что есмьа); условились, сгово-
рились идти = что пойдут и т. п. В укр. „лае мене моя мати, та
хвалитьця бити“ — похваляется бить (что будет бить). Такой же
оттенок может получать и неопределенное языков, не имеющих
совершенности и несовершенности в славянском смысле, из чего
видно, что этот оттенок мог существовать в славянском и до
образования упомянутых категорий. Ср., напр., в латышском: ді-
жанс пуйсіс лѣліяс ньемт діжану лигавинь, Спрог., 185, кра-
сивый молодец хвалится взять ( = что возьмет) красивую жену;
вея мате лѣліяс озоліням галу лауст, ib., 20, мать ветра хвали-
лась сломать вершину дубу; сакас мані мамаліня талу дот, не
раудат, ib., 156, обещает меня матушка далеко отдать, не пла-
кать.
Во втором случае как выражение действия одновременного
с главным неопределенное наклонение в древнем языке встречается,
между прочим, в тех же случаях, что и причастие настоящее, от
коего неопределенное отличается здесь только большею глаголь-
ностью и близостью к развитому придаточному предложению:
мьниться сѣдя = считает себя сидящим; мьниться сѣдѣти =
думает о себе, что сидит. Ср. придеть година, да вьсякъ иже убиѥть
вы, мьнить СА служьбѫ приносити богу, О. ев., Ио., 16, 2, ίνα...
SÓ£IQ λατρείαν προσφέρειν, будет думать, что приносит, в литов. прич.
наст.: tarsis Dievui garbę darąs; вместо „мьняахѫ доухъ вид ще“,
О. ев.. Лук., 24, 37, могло бы быть сказано, как в греч. и лат.,
мьняахѫ духъ видѣти; како ученикъ мнѧ СТОЯТИ паде, како блѫдница
лежѧшти въста, Supr., 306, 8; сдѣ бо мнять жилище имѣти, Лавр.,
50 (что имеют); и мнози люди» стояху около, зряще и дивлящеся
видѣти (что видят) чюдо прѣславно, Срезн., Ск. о Б. и Гл., 78;
бысть же лесть въ Берендичихъ: творяхуть бо ся бить (показывали
вид, что бьются) приѣздяче къ городу, а снашивахуться рѣчьми

межи собою, Ип. 85 (343); Мстиславъ же поиде къ воротамъ вод-
нымъ, творя биться, Ип., 219 (409). Ср. в пол.—zdajesz się wisieć
w środku widnokręga; zdawał się mierzyć, jak woda głęboka; latarka
zdałasię gasnąć; mirage zdajesię juž być miastem, juž wsią, juž
jeziorem, Mick. Причастие настоящее в случае, весьма странном
с точки зрения нынешнего языка, именно: „Игорь же молвяшеть:
не дай богъ на поганыѣ ѣ з д я ся отреши; поганы есть всимъ намъ
обьчии ворогъ“, Ип., 129 (430) (т. е. не „ездя, отказаться“, а
„отказаться ездить^); это причастие показывает, что и заменяющее
его уже в древнем языке неопределенное означало действие, одно-
временное с главным. То же следует сказать о неопределенном
на месте прич. настоящ. при прѣстати, коньчати: не прѣста
облобызаишш, Лук., 7,45 ( = лобызати); коньчаша церковь пишюче
( = писати). В новом языке здесь уже нет выбора и возможно
только неопределенное.
9. Неопределенное со вторым именительным.
Предположим в языке господство того же начала согласования, по
которому построено составное сказуемое, и затем — появление
неопределенного накл. как второстепенного сказуемого. Пусть на
месте глагола (v. finit.) в составном сказ. (напр. N. сть правъ,
твориться, стоить простъ) станет неопределенное накл. и
пусть оно присоединится к другому глаголу субъективно, так, чтобы
его подлежащим было подлежащее главного сказуемого.. Тогда
второй именительный должен будет остаться неизменным, потому
что как прежде он согласовался с подлежащим, так ему согласо-
ваться и теперь. Таким образом получатся обороты, как „N мьниться
быти правъ, хочеть творитися правъ, не можеть сто яти
простъ“, в коих 2-й именительный присоединяется ко глаголу при.
посредстве неопределенного накл. Сравнивая случаи, в коих 2-й
именит, может прямо присоединиться ко глаголу (къто мьнить ти
ся правъ), с такими, в коих именительный отделен от глагола
неопределенным, мы видим, что последнее вместе с именительным
стало второстепенным составным сказуемым и что это неопреде-
ленное по отношению ко главному сказуемому, с одной, и преди-
кативному атрибуту — с другой, есть второстепенная пре-
дикативная связка. То же значение сохраняет неопределенное
и при тех глаголах, в коих 2-й именительный не мог бы присо-
единиться без его посредства. Все эти три члена, взятые вместе,
могут быть названы трехсоставным сказуемым, как и „мьниться
сы правъ“, а последний член в обоих случаях—предикативным
атрибутом или атрибутом в предикате, взятом в обширном смысле
этого слова. На вопрос, где здесь причина второго именительного,
возможен только один ответ: этот падеж был бы здесь невозможен,
если бы неопределенное накл. не могло ставиться субъективно,
т. е. иметь подлежащим тот же именительный, к которому отно-
сится и личный глагол. Стало быть, причина 2-го именит, при
неопределенном отнюдь не в том, что это последнее произошло
от косвенного падежа имени. Примеры:

иже аще хощеть въ васъ быти вѧщии, да бѫдеть вамъ
слуга, и иже аще хощеть въ васъ быти старѣи, да б деть
вьсѣмъ рабъ, О. ев., Map., 10, 43—4, δς εάν θέλη γενέσ&αι μέγας...
πρώτος, quicunque voluerit fieri magnus, primuš, латыш.—kas grib
leis tapt, tas pirmais būt. Хощещи ли цѣлъ быти, Иоан., 5,6; да
и вы хощете ученици го быти, Иоан., 9, 27— с таким же полным
соответствием в греч., лат. й латыш. На месте глагола может
стоять причастие, и тогда все сочетание будет составным прило-
жением: се же створи, хотя самовластець быти всей суждальской
земли, Ип., 91.
Не мози, стыдѣвся лица, лжи послухъ быти, Зл. цѣпь XIV в.,
Бусл., Хр., 491.
Кто оубо отъ тѣхъ трии ближьнии мьнить ти СА быти
въпадъшоуоуму въ разбойники, О. ев., Лук., 10, 36.
Помысли быти мнихъ, Лавр., 82.
Научися, вѣрный человѣче, быти благочестию дѣлатель, Лавр., 101.
Быти добръ тъщашеся. XI в., Будилов., 33.
Нетрьпѣахъ умилѥнъ видимъ быти, ib., ελεεινός ορασθαι.
Число подобных примеров может быть умножено посредством
заключения к древнему языку от нынешних оборотов с субъектив-
ным неопределенным и творительным на месте 2-го именительного,
напр.: „хотел (желал, надеялся, боялся, думал, намеревался и пр.)
быть (стать, оказаться, явиться, сделаться, назваться, прослыть)
первым“, или со вторым именительным, напр.: „начал ходить раз-
детый“. Ср. „и которые священники., учнуть по дворомъ и по
улицамъ скитатись пьяни,., или пьяни учнуть битись и дратись и
такихъ имати“, 1550—82, Ак. ист., 1, 285. Такое заключение к
древнему яз. от нового русского тем безопаснее, что последний
весьма воздержан в употреблении рассматриваемого здесь неопре-
деленного (как быть, так и других) с именит, или твор., напр.:
не терпит его после глаголов казаться, считаться, назы-
ваться, сказываться. Нельзя сказать „казался быть правым“
(вм. „казался прав“), „сказывался быть непомнящим родства“ (вм.
„сказался непомнящим“). Между тем в польском здесь нередко
byc=нем. zu sein: zdadzą się być cudne, гроби.. являѭть CA крась-
ни, φαίνονται ώραιοι, Мат., 23, 27; zdajecie się być sprawiedliwi, яв-
ляѥтесѧ правьдьни, φαίνεσθε δίκαιοι, Мат., 23, 28. Сюда же отно-
сятся и следующие примеры, если в них rzeć się, wiedzieć się, czuć się
приняты за средние гл.: rzecze li sią kto być slachcicem alibo oś-
wieconym być, a jinszym slachcicom tego niewiedzącym rzecze sią
być równym, XV в., Ks. Ust., 34; niewiasta wiedz sią alibo czuj sią
ot wszego prawa być odpadłą. Ср. также с чеш.—pravil se byti nevinen,
čisti se byti mnēli (Zikm., Ski., 414); в литов.—žiņau pažemintas ir
žinau paauksztintas buti, οΐδα δέ ταπεινοδσθαι, οΐδα xal περιασεόειν,
Филип., 4, 12.
Совершенно ошибочная мысль, что второй именительный, пря-
мо примыкающий к личному глаголу (являютсѧ красни), возник
посредством опущения при нем неопр. быти (Zikm., Ski., 1, L с),

свидетельствует лишь о том, что byti в этих случаях в чеш.
кажется обычным.
Неопределенное наклонение объективное.
Сюда относятся как те случаи, когда объект главного сказуе-
мого (винительный, родительный или дательный п.) указывает на
подлежащее неопределенного накл., так и те, когда такого объекта
нет налицо, но тем не менее неопределенное накл. не может быть
отнесено к подлежащему главного сказуемого (именительному).
Такое неопределенное накл. может быть названо второстепенным
сказуемым в области дополнения.
10. Винительный с неопределенным одним или
имеющим при себе второй винительный.
В различных индоевропейских языках винительный с неопре-
деленным, по отношению к связи винительного с глаголом глав-
ного предложения, может быть сведен приблизительно к четырем
случаям: а) вин. прямого объекта при глаголах движения (послать
и т. п.); б) такой же вин. при глаголах просить, заставлять
и т. п. и при глаголах делать кого чем; в) вин. post v-ba
sentiendi, cognoscendi, dicendi, переходящий от значения предмета
непосредственного восприятия к значению предмета восприятия
посредственного (см. выше стр. 296 и след.); г) вин. независимый
от глагоЛа главного предложения. Наибольшее число этих случаев
(б, в, г) свойственно греческому, затем латинскому. Тип г), напр.,
асе. с. inf. при бессубъектном сказуемом δει, χρή oportet и пр.,
έ'ζεστι licet, συνίβη evenit, ut, δοκει videtur, асе. с. inf. на месте
подлежащего (τό άμαρτάνειν ήμας ανθρώπους οντάς ου θαυμάστόν), и
после ώστε, относится к позднейшему, послегомеровскому развитию
языка. Более распространены и древние типы б и в. Ср. б) в язы-
ке Вед.: но дживатаве крідһи, ποίει ημάς ζήν, mach uns leben;
в) раджанам снатум татра дадарса, er sah dort den könig baden
(Jolly, Gesch. des. inf in., 251 и след.; Черный, Греч, синт.,
§ 130—136).
По отношению к инфинитиву асе. с. inf. возводится не к од-
ному типу (именно, как думает Черный, 1. с. § 130, к асе. actio-
nis, напр. διδάσκω τινά τι, δ. σε λέγειν), а к двум: к винительному (до-
стигательной формы при глаголах движения) и к дательному (учу
читать = чтению).
В цел. и рус. обычны типы а и б.
а) Азъ вы послахъ ЖАТЬ; посла и пастъ свинии, Assem (Mikl.,
Gr., IV, 874); посла (кого?) города, ставит, Новг. I, 31; посла пол-
ковъ копитъ, ib., и пр. (см. выше стр. 349—50); посла., сына
своего Ярослава в Переяславль в Русьскыи княжить, Лавр.8, 397;
пусти брата своего во Володимерь Володимиря блюсть (=тъ), Ип.а,
285; обыхомъ васъ пустили до Лучька търговать, Гр. 1341 г.;
звати (кого) на поле биться, ср. Гр. 1229 и в этом смысле: про-
симъ у тобе сына княжить Новугороду, Лавр.2, 395; прислали мя
Люблинци, хотять князя Кондрата княжить въ Краковъ, Ип.2, 598.
Уже исстари здесь встречается и неопр.: посла Олегъ мужи своя

построите мира и положити ряды межи Грѣкы и Русью, Ип.2, 19.
С XV в. только -ти, -ть-; нов.-вр.—ввечеру кладут (кого) спать
позднехонько, поутру будют вставать ранехонько, Шейн, Р. н. п.,
483; ик (= як) пошлю я черную галку на Дунай рыбы есть, Роман.,
Бр. сб., 1,140; расчосуе кудри частым грабяшком, пускае пачосач-
ки уплыть за водой, ib., 160; укр. — пошлю., галку на Дін риби
'їсти; кликали (нас) вілець вити, Метл., 133; (дівку) шлюбу брати
підмовляе, ib., 9. Так и в литер, яз.
б) “А вы плотници суще, а приставимъ вы хоромъ рубити, Новг.
1,1 (= а приставимъ вы хоромомъ рубити нашимъ, Лавр., 138); 12
мужа приставити бити (Перуна) жезлиемь, Лавр.8, 80; пристави к
нимъ мужи свои показати имъ церковьную красоту, Ип.2, 23; наяша
наймиты возити мьртвьця, Новг. I, 5; учашеть его мати креститися,
Лавр.2, 40. Позднее: явилъ (= представил) его (посланника) великому
князю челомъ ударити околничей N, 1538, Ак. 3. Р., II, 252.
В нынешнем литературном языке заставить, принудить,
убедить, умолить, упросить, уговорить, пригла-
сить, позвать, научить и пр. кого что сделать или делать.
В народи. говорах встречаются и более смелые обороты: „обсиро-
тил нас победныих головушек без своих жить без законныих
сдержавушек“, Барс, Прич., I, 13.
Случаи вин. с неопр. при творити и т. п., по-видимому,
редки: иже приведе МА на разоумъ твои и познати МА сътвори
тайн» твоѭ из дѣтьска въздраста, Supr., 23.
По общему правилу винит, после глаголов с отрицанием за-
меняется родительным: не иждени насъ тъчьѭ гнѣвомъ ити въ
поустая мѣста, Supr., 27; чему ты не казаше сыновъ своихъ и
роду своего не преступати роты, Лавр., 119 (269); в литературном
языке: не звал нас обедать, не заставлял никого
трудиться и т. п.; укр. — вони вас доглянуть и не доведуть
вас потерпіти ніякої' біди, Квит., Б. д.
При неопределенном глагола, способного сочетаться в древ. яз.
с 2-м именительным, может теперь стоять творительный: „просил
меня быть (считаться, казаться и др.) уверенным“. Более
древний согласуемый падеж, заменяемый этим творительным, может
быть только винительный (resp. родит, после гл. с отрицанием):
яко сподобилъ мя си недостоинааго съповѣдателя быти с-тыимъ
твоимъ въгодникомъ (Жит. Феод. XII в.); го ищрева матерьня и
пастуха быти въ странѣ сей богогласьныихъ овьць назнамена, ib.;
осѫдиша и быти повиньна съмрьти, О. ев., Марк., 14, 61, κατέκριναν
αοτόν etvae Ινοχον θανάτου.
в) Винительному с неопр. post ѵ-ba sent., cogn. соответствует
древ.-слав. и литовско-латышский винит, с причастием: „увѣдаша
князя идуча“ в смысле не „идущего“, а „что идет“ (см. выше
308 и сл.). По правилу, в слав. яз. при винительном (родит.), до-
полняющем verba sentiendi, cognoscendi и некоторые другие,
напр. ждать,- не может стоять неопределенное глагола веще-
ственного (т. е. кроме быть). По-русски нельзя сказать

„Я слышу птицу петь“ (ich höre den vogei singen), „вижу дом гореть,
(ich sehe das haus brennen), ни по-польски „widziałem żołnierza cho-
dzić po rynku“, „złyszałem opowiadać“ (Małeck.,Gr., § 740. См. выше
стр. 299—300). В общем то же применяется и к чешскому, ли-
товскому, латышскому. Отклонения от этого довольно стары
(„жьдаху нѣкого вельможа прити къ нимъ“, Mikl., V. Gr., IV,
3 = 4; чеш.: vidi sebe i jinė stāti, Komensky, Zikm., Ski., 414) и про-
никли в некоторые народные говоры; так, напр., у подгалян: jeszcze
jek( = jach = ja-m) nie słyszał tak dziewczęcia płakać, jak moja płakała,
kie mię przyszli łapać, Zėiszner, 159; у моравян: Janka vidėf z vojny
jet\ Mor. pis; Hatt. Sr. Ml., 84; в угорскорусском: „я его видів
ходите“, „я его чув говорити“ (Mikl., Gr., IV, 858), Семенович
(Об особен, угрорусск. гов. в Сб. ст. по славяновед., 220) счи-
тает мадьяризмом. Все это не трудно объяснить заимствованием.
Что касается до быти при винительном, то, во-первых, мы
его находим в О. ев., отличающемся, как известно, весьма чистым
языком:
кого (2-й вин.) глаголить МА быти сына чловѣчьскааго, Мат.,
16, 13, τίνα με λέγογσιν είναι τον ίηόυ τοδ ανθρώπου, вы же кого гла-
голюте ΜΑ быти, Мат., 16,15; кого МА глаголить человѣци быти,
Марк., 8,27; кого МА Г-Л»ТЪ Ч-Л-ЦИ быти? Отъвѣщаша му: рви
Иоан крьстителѣ, ови же Илии, а дроузии единого отъ про(ро)къ,
Срезн., П. с. п., 65. Ср.: и другій свѣтъ повѣдають быти, Лавр., 45.
Во-вторых, можно придать некоторое значение тому, что Барсов,
считая несносными в русск. литер, яз. своего времени выражения
„я видел вас ехать“, допускает такие, как „я считаю сего че-
ловека вам быть друга (другом)“, Бусл., Γρ., 276, пр. 2. Правда,
в нынешнем яз. возможно только, с одной стороны, „считаю его
другом“ (твор. из 2-го винит.), а с другой — „что он друг“; но от
этого опасно заключать к древнему языку, так как в новом не-
возможно и причастие гл. существительного, которое в древнем
употребительно и не зависит от постороннего влияния: видѣху
Христа самого суш та (..αυτόν είναι), Mikl., V. Gr., IV, 394 (где
ошибочно мнение, что в подобных случаях быти ist zu supplieren).
В чешском примеры, как uznavām se k tomu nedostatečna byti,
žadnėho z nich nevidim byti rovnėho, см. Zikm., Skl., 658, 414,
155, или с творительным вм. 2-го падежа vyznaval jej byti svym
panem, ib., 195. В польск.—osądzili go winnym być śmierci и т. п.
(Mikl., 1. с, где смешаны и случаи со 2-м именит, при być). В ла-
тыш.— „не домаю, на церею то бут ману арайінь“, Спрог., 277, не
думала, не гадала того (род. в силу отриц. или винит.) быть моим
пахарем, т. е. что он будет моим мужем.
Если нет сомнения, то в литовском не в силу постороннего
влияния чувствуется потребность в причастии или отпричастной
форме глагола es-, как в связке второго винительного с первым
(ką sako žmonės žmogus sumy esantį, Мат., 16, 13; jus ką sakot
manę esant, ib., 16,15; Марк., 8,27; jį atsudijo wertą esantį
-smertės, Марк., 14,64); то оставалось бы объяснить, почему в ст.-

слав, здесь „осѫдишѧ и повиньна быти“, а не „сѫщь, сѫща“. При-
чина такого предпочтения неопр. накл. могла заключаться в его
большей глагольности, в том, что оно не давало возможности
понимать признака данным („сѫща повиньна“ — осудили его в то
время, как он был повинен), а не возникающим (о. и быти п. = что он
повинен).
Миклошич, в IV т. Vergl. Gram., думает, что „славянскому
синтаксису приличен только дательный с неопр.; винительный про-
исходит от подражания греческому или латинскому“ (294, ср.
871—2). Раньше он говорил: „Как ст.-слав., так и готский, рядом
с дательным с неопред., имеет и винительный с неопр., с тою
разницею, что в ст.-слав. первое сочетание составляет правило, а
в готском, в большинстве случаев является второе“ (Ueb. den acc.
cum inf., 493, 1869 г.). С вышеприведенными ограничениями это
последнее мнение кажется более верным.
Относительно причины 1-го винительного в „глаголють землю
быти утлу и пухлу“ (Mikl., V. Gr., 1. с.) я могу держаться
только мнения, высказанного выше (295 и сл.). Почти все извест-
ные примеры вин. с неопр. показывают зависимость этого падежа
от личного гл. (глаголати, мьнѣти, непъщевати, даже вѣровати
с вин., безразлично означающим непосредственный и дальнейший
объект). Встречая же один случай вин. с неопр. при страдательном
сказуемом („извѣштени суть Иована пророка быти“, Лук., 20, 6,
серб. XIII в., Mikl.), мы вспоминаем слова Миклошича: „В ряду яв-
лений языка, по аналогии примыкающем к известному правилу, не
все члены одинаково близки к правилу“ (Ueb. acc. cum inf.). Случаи
подобного удаления явлений от исходной точки многочисленны.
Ср. ниже сказанное о форме именительного в „правьда възяти“.
11. Дательный с неопределенным накл. Неопр. накл.
может здесь быть: а) или второстепенным сказуемым, подлежащее
коего указано дательным (первым), напр. „приказал мне прийти“,
„позволил мне взять“; б) или второстепенною связкою между
первым и вторым дательным. Последнее может явиться тогда,
когда глагол, стоящий в неопределенном, принадлежит к числу
допускающих в известных случаях сочетание со вторым имени-
тельным (см. стр. 156 и сл.). При господстве начала согласования
возникает потребность соединить в одно предложение два: „досто-
ить ти“ и (о том же лице, о котором говорит ти) „еси кротъкъ“,
„буди кротъкъ“; в результате получается оборот с неопределен-
ным в качестве связки внутри составного объекта („достоить ти
быти кротъку“), в коем причина второго падежа заключается в
первом. Сущность остается та же, если 1-й дат. дополняет не
главное, а второстепенное сказуемое, как в нынешнем: „прошу
позволить мне остаться неизвестну“ (неизвестным).
В обоих случаях (а и б) неопределенное накл. незаменимо, так
как нет выбора между ним и причастием. Только „бысть нищууму
умрѣти“ значит „случилось, что н. умер“; между тем „бысть ни-
щууму умьръшу“ может значить или „случилось умершему ни-

щему“, или (принявши два дательные за самостоятельные) „слу-
чилось, когда н. умерв. Точно так в „дасть имъ область чѧдомъ
божиѥмъ быти“ и в слав, и в литов. может стоять только не-
определенное, так как „дасть имъ... ЧАДОМЪ сыщемъ“ может зна-
чить или „им, которые были чада божий“ подобно тому, что значило
бы непосредственное приложение „ЧАДОМЪ“ без причастия: „дал
им, чадам божиим...“ или „дал им, между тем как чада бо-
жий были, существовали“. Между тем мы видели, что в литов.
„ка sakot manę esanti“ (esant) второй винительный причастия имеет
предикативное, а не аппозитивное значение.
Второй дательный при неопр. свойствен славянскому, латыш.-
литов. и отчасти готскому языкам. В греческом на его месте
стоят большею частью другие построения: указание на подлежа-
щее неопределенного стоит в дательном, затем неопределенное с
именительным (Ио., 1,12), или винительный с неопр., как в латин.
(Марк., 9,45); но есть построение, вполне соответствующее сла-
вянскому: παντί ά'ρχοντι προσήκει φρονίμφ είναι, всякому начальнику
следует быть благоразумну. Гаттала, опираясь на то, что такое
построение в латинском постоянно встречается после licet, а кое
где и при necesse est, contigit, vācat, datur, между прочим, в da
mihi fallere, da justo sancto que videri, считает чешское
(а стало быть, общеславянское и латышско-литов.) неопред, со 2-м
дат. заимствованием из латинского (Sr. Ml., § 72), что, конечно,
ошибочно.
По свойству первого дательного рассматриваемые здесь обороты
(а и б) могут быть подведены под два главных разряда, различ-
ных и по степени распространения в слав. нар. и литовско-латыш-
ском.
А. Первый дат. так тесно связан с главным сказуемым, что
может служить ему дополнением и без неопределенного, одного,
или со 2-м дат.
а) Дат. с неопр. без 2-го дательного: како можеть сь плъть
своѭ дати намъ ѣсти, О. ев., Ио., 6, 52; литов.—kaip tas gal
mums duti sawo kuną walgiti, πώς δύναται ούτος ήμιν δούναι την σάρκα
φαγεΐν; везде дат, (=нам), с одной стороны, дополняет дати, с
другой — указывает на подлежащее неопределенного я с т и. Таким
же образом, при том же или несколько ином значении дати: „даша
(куны, деньги) купцемъ крутитися на войну“, Новг. 1,8; Петрилу
даша посадницать Новугороду, ib.,N 6; Мирославу даша посадьни-
цяти въ Пльсковѣ, ib.; въдаша посадницити Якуну Мирославицю,
ib. (неопред. накл. здесь уже вполне глагольно, как видно из
сравнения с оборотами: „даша посадьницьство Нежатѣ
Твьрдятицю“, Новг. I). Рядом с дат. субъекта неопределенного
накл. может стоять дат. его объекта, тождественный с первым по
формальному значению и отличаемый от него по связи: не дасть
имъ (сѣверяномъ) Козаромъ дани платити, Лавр., 10 (23); Олегъ
устави дани Словѣномъ, Кривичемъ и Мери, и (имъ, Словѣномъ)

Варягомъ дань даяти отъ Новагорода гривенъ 300 на лѣто, ib.
Такое выражение с одним дательным, вырванное из связи, было
бы двусмысленно: „устави Варягом дань даяти“—чтобы варяги
или чтобы варягам давали дань. „По вся недѣля устави на дворѣ
въ гридьницѣ пиръ творити и приходити боляромъ и гридемъ, и
съцьскымъ, и десяцьскымъ, и нарочитымъ мужемъ“, Лавр.2, 123.
Не заповѣдалъ ни одиномоу же бештьствовати и не дасть
(аор.) ослабы ни ѥдиномоу же съгрѣшати, Изб. 1076, 178.
Повелѣ всякому нищему и убогому приходити на дворъ княжь
и взимати всяку потребу, питье и яденье, и отъ скотьниць кунами,
Лавр.а, 123.
β # Азъ же глаголѭ вамъ не клѧтисѧ вамъ отънѫдь, Матф., 5,34
(Mikl., Gr., IV, 619). Второе вам могло бы и отсутствовать, как
в греч.: εγώ δέ λέγω ήμιν μή όμόσοα δλως.
Глоухымъ творить слышати и нѣмымъ глаголати, Марк., 7, 37,
Добрил, ев. 1164, Бусл., Хр., 60 (в Остр, ев.— глоухыѩ, нѣмыѩ,
как в греч. τοος κοφοος ποιεί άκούειν χ<χι τους άλαλους λαλεΤν); и абию
сътвори прослышати глоухоуоумоу.. отъвръзе ѥмоу оуста и сът-
воривъ ѥмоу томь часѣ проглаголати, Supr., 437; обо» то пагоу-
бьно: и пьвати, и отьчаятисѧ; пъваниѥ бо стоѩштоуоумоу тво-
ритъ пастисѧ, а отъчааниѥ лежѧштоуоумоу не дастъ въстати,
Supr., 306; недѫгы сътвори ти рѣшити, ib, 307; солнце помрачи и
землею потрясе и твари всей плакатися створи, Кир. Тур., Калайд.,
38. Дат. при творити, как и в более новом яз.: укр.— поробити
кому, чеш.—udėlati komu.
Богъ, хотя всѣмъ человѣкомъ спастися и въ разумъ истинный
прийти, не попусти..., Жит. Бор. и Гл., сп. XIV в., Срезн., 19. Хо-
тѣти кому и чему, напр.: хотѧштии мьнѣ зълоу, Supr., Mikl.,
Gr., IV, 592. То же возможно при желать и пр.
Слава де богу, что вы насъ застали; мы де вамъ не чаяли
назадъ выехать, Пут. Лукьянов, XVIII в. 98. Чая ти чему, как
надѣятися чему, Mikl., Gr., IV, 592—3.
Так и в новом языке: дай мне пить, приготовь мне умываться,
велел (приказал, посоветовал) ему прийти, запретил ему приходить,
помог мне встать, пощастил мне бог дожить..., присудил мне бог
жить..., благословил им расти и множиться. Бр.: дае яму белую
рубашку перадетца (т. е. в нее), Ром., Бр. сб., 3, 143; дали яму
грошей на дарогу харчицца (ими, на них), ib., 231; справця мне
такую хустку, як у неби ясное сонца, голаву пакрыць (ею), ib.,
305; кажець: добрый дзень табе бечь по морю, як по мосту, ib.,
131; баба сказала дзевцы кроены ткаць, ib.; нараяли мне людзи
пиць молоко и т. п.; укр.: загадали козакам у поход ійти; зага-
дали дівкам Дунай-море плисти; так же при звеліти пора-
дити, сказати, датии пр.; зварити (кому) їсти, поставити (кому)
Обідати...
Сюда же дат. с неопр. при неопределенно-субъектных сказуе-
мых, а равно и некоторые из выражений, приводимых Миклоши-
чем (V. Gr., IV, 857) в пример неопределенного, служащего до-

полнением (ergänzung) не одного глагола или одного имени, но
всего предложения, как έπεξήγησις: се поле сътворено бѣ конямъ
тешти, equis, ut currerent, Supr., 67, 7; сътворитъ ми хызинѫ сѣ-
сти ми въ нюй, ib., 150, 7; олтарь своюму коню отълѫчи стаяти,
ib., 157, 23: съготоваѥмъ ти ясти пасх», parabimus tibi pascha, ut
id edas, ib. 310, 28. Ср. рус: Володимеръ повелѣ исковати лжицѣ
сребрены ясти дружинѣ, Лавр., 54 (123); Изяславъ же оттолѣ
перешедъ за Тетеревъ, и ту съсѣде конемъ (дат.) опочивати;
обѣдавше ту и конемъ упочивъ, поиде къ Въздвижденыо, Ип.,
55 (287). Из последнего примера видно, что дательный (конем) и
без неопределенного накл. может стоять при опочивати, что
подтверждается и другими примерами: „и ту перепочивше конемъ
своимъ (давши отдохнуть) и ѣхаша къ Боровому“, Ип., 140 (450);
„ту же сташа на нощь опочивать собѣ“ (как выше „конем“), ib.,
208 (580); польск.: ujachawszy milę, postój koniom chwilę,
Rysiński, Przypow.; juž tam miał koniom wytchnąć i trud ot-
rzeć z czoła hetman z wojskiem, 1690, Wójc. St. Bibl., I, 25; чеш.:
svymi ludmi v mesto vnida, vojem dobrie odpočini, Zb. Alexan-
dreid, 52.
В новом яз.: „купить себе гребешок чесаться“, „достань
себе денег откупиться“ и т. п.
β) Относительно неопр. со 2-м дат. ср.:
Дасть имъ область ЧАДОМЪ божиѥмъ быти, О. ев., Ио.,
1, 12.
Дай намъ богъ за крестьяны и за русскую землю головы
своѣ сложити и къ мученикомъ причтеномъ быти, Ип., 98.
Судящий же не послабиша тому такому быти (не допу-
стили охолопить дитяти закупленной матери), но господѣ я по-
велѣша лихомѣ быти цѣны той, Срезн., Ск. о Бор., 78. От-
носительно принадлежности 1-го дат. тому к послабиша ср.
в нынешн. языке послаблять, поблажат ь, пота-
кать кому и чему, укр. поту рати кому и чому.
Лѣпо бѣ и троудоу ихъ законьноу быти, νομιμον αοτοΐς έδει καί
τον αγώνα γενέσθαι, XI в., Будил., 38.
Оуне бо сть члвкоу отъ истины пользоу приѥмлюштю възне-
навидѣноу быти, паче нежели отъ лицемѣрия врѣженоу възлюб-
леноу быти, Изб. 1076, 31.
Подоба вьсеѭ силон* без-блазна хранитисѧ чистомъ отъ нечи-
стыихъ дѣлъ, Изб. 1073, 27.
Подобають сыну человѣчьскоуоуму мъного пострадати и искоу-
шеноу быти и оубиѥноу, О. ев., Марк., 8, 31; Лук., 24, 7.
Бысть же оумрѣти нищоуоуму и несеноу быти анъгелы на
лоно Авраамлѥ, ib., Лук., 16, 22.
Приключися ту быти прислану Володимеромъ Рюриковичемъ
митрополиту Кирилу, Лавр., 190.
Се, брате, мира еси не улюбилъ, a намъ уже нельзѣ недо-
спѣшнымъ быти, Ип., 142.

Луче есть на своей землѣ костью лечи, нели на чужѣ славну
быти (кому), Ип., 155; луце же бы потяту быти (кому), неже
полонену быти, Сл. о п. Иг.
В более новом вр. и лит. русск. яз.: и от своих трудов
велел им сытым быть, О горе злоч.; (по смерти отца и брата)
надо слыть, да бедной дочери безотней, как печальной сестры да
мне безбратней, Барс, Причит., I, 266; дай бог (мне) живой уб-
раться.— Крыл.; хотелось бы остаться мне одной, id.; пустыннику
тому соскучилось быть вечно одному, id.; затруднительно это де-
лать самому: невыносимо оставаться одиноким (тв. из дательного).
Выраж. „сколь великой душе надобно быть в государе, чтоб
стать на стезю истины“.—Фонвиз., может быть понято двояко,
смотря по тому, считать ли великой за 2-й дат. (что согласно
с языком Фонвизина) или за заменивший его творительный. То же
в след.: „трудиться целый век, и что ж иметь в виду? безвест-
ной умереть со всеми наряду“.— Крыл., т. е. иметь в виду (ей)
умереть безвестной (-ою). Второй дат. существительных, ныне
в русск. лит. невозможный, встречается еще у Фонвиз.: „вижу
наперед, какому грамотею (2-й дат.) ему (1-й. дат.) быть на-
добно, учася у Кутейкина, и какому математику (2-й дат.),
учася у Цыфиркина“; „надобно быть (кому? человеку, некому)
Скотинину (2-й дат.), чтоб вкусить такую блаженную кончину“.
γ) В существенном отношение ^первого дательного ко глав-
ному сказуемому не изменится, если мы, напр., вместо „по-добѣ
с τ ь сыну пострадати“ поставим только одно безличное сть
( сть сыну пострадати), которое в позднейшем языке может быть
и опущено. Этим обороту сообщается такой вид, как будто дат.
тяготеет только к одному неопределенному накл.,—иллюзия, ис-
чезающая, как скоро вместо настоящего врем, безличного глаг.
понадобится поставить другое (тебе было быть...; латыш.— te w
bija but...). Так. обр., сюда же относятся примеры, как:
Не быти нама (1-й дат.) живымъ отъ тебе, Лавр., 76;
тоже бы („бы“ как союз) намъ (есть), все видяще предъ очима,
лучьшимъ быти, мы же быхомъ пущьши, Новг. I, 47.
В более новом языке: быть тебе от невесты истравлену,
еще быть тебе отъ тое жены удавлену, изъ злата-серебра быть
убитому, О горе злоч.; быть тебе, травонька, посеченой и буйны
ветры быть тебе развеяной, ib.; быть тебе, рыбоньке, у бережку
уловленой, быть тебе да и съеденой, ib.; кому въ этую доро-
женьку ехати, (тому) богату быть, a въ другую поехати — жонату
быть, а во третию да ехати — убиту быть, Олон. был., Пам. и
обр., I, 353.
В укр.: велів поганій буть погоді, Котл., т. е. звелів погоді
бути поганою; ой якже мені веселому буть, веселому буть, одра-
досному? Метл., 71; якже мені молодесенькій не сидіти смутне-
сенькій, ib., 220.
В других слав. нар. см. Mikl., V. Gr., IV, 140—141. В ст.-
чеш. при определенно-личных (dopustu mu veselu byti) и безлич-

ных гл. и сказуемых jest, nesiųsi, nelze, neni snadnė и пр.—Hatt.,
Sr. mluvn., § 72, Zikm., Ski., 197, 651. В ст.-польском: każdemu
z mążow nie dosyć jest harnosza być ubranu cudnoscią, acz obyczajmi
i naukami nie bandzie okraszon, XV в., Ks. Ust., 14; pakliby tej istej
niewieście dłużej żiwie być, niżli takemu manżu, przigodziłosią.., ib.
В сербском так доныне, с ограничением этого оборота обыч-
ною- заменою неопределенного накл. развитым предложением. См.
Дан., Синт., 1, 360—1.
В литовском а) при личных глаголах: ne pawydek jam līksmam
but, букв.—не зазри ему быть веселу, т. е. не завидуй, что он
ве:ел; duk mums nauje metą sweikems sulaukti, букв.—дай нам но-
вый год здоровыми со(=до)ждать, Sehl., Lit. Gr., 266—7, где
неверно мнение, что дат. sweikems стоит вместо именит, sweiki
(тогда как, напротив, именит, был бы неуместен при дат. mums)
и что будто творит, swaikais был бы здесь старинным оборотом
сравнительно с дательн., а не наоборот; б) при безличных сказуе-
мых: geraus taw yra lószam (ó = u) įeiti į gywatą, nekaip... (=укр.
ніж як) и пр., Марк., 9, 43, 45; nusipirka drebużiu, kad nereiktu
suskurusems eit, Sehl., Les., 213, купили себе одежи, чтоб не
нужно было (им) ходить ободранным; после pareit i s, следует,
приходится (Schi., Gr., I.e.) и др.
То же в латыш.: lai diws jums palidz weselim tapt, пусть бог
вам поможет здоровым стать; tew bija paklausīgam but, тебе было
послушну быть, и пр., Biel., Lett. gr., § 581, где следовало бы
исправить мнение, что здесь второй дательный аналогичен с ли-
тов. и слав, творительным, а не равен такому же дательному.
Этот последний в литов. и слав, заменен отчасти творительным,
а в латыш, остался.
Б. а) При главном сказуемом, допускающем дополнение в да-
тельном, стоит первый дательный с неопределенным, но несколько
в ином смысле, чем если бы он стоял без неопределенного. Напр.,
„повелѣ съ б о py быти“ (Muki., V. Gr., IV, 619) значит не „по-
велел (обращаясь к) собору, чтобы он былв (в том смысле, как
мы говорим: приказал такому-то быть у себя), а повелел, чтобы
собор был, состоялся; но и здесь дат. „събору“, не будучи уже
непосредственным предметом, к которому представляется направ-
ленным действие „повелѣ“, означает все-таки предмет, к коему
идет действие через посредство других предметов: он повелел,
хотя и не самому собору, коего еще не было, но лицам, через
коих это повеление дошло до собора. В „повелѣ книгамъ на-
писати се и посланомь быти“, XV в., Miki., L с, в основании зна-
чения jussit litteras seribi, ...чтобы письма были написаны, лежит
представление, что повеление обращено к книгам: книги! будьте
написаны. Почти то же в „неплодви ли не вѣруеши родити“, την
στεΐραν άπιστεΐς γεννεσαι, XIII в., Miki., ib.; в основании — пред-
ставление „веровать кому“, а затем — веровать, что некто сделает,—
что неплодная может родить. „Рѣхъ прѣмѫдрости мо й сестрѣ
быти“, εΐπον τήν σοφίαν έμήν άδελφήν είναι, Xl в., Будил., 38; сей

смокви съказателѥ рѣшѧ о жидовьстѣ съборѣ приложенѣ быти,
Supr., 255. Эти обороты допускают двоякое понимание: собствен-
ное, думаю — более древнее, образное „я сказал премудрости,
т. е. обращаясь к ней, как лицу, что она мне сестра“, „сказали
смоковнице (т. е. притче о ней), что она применена к...а, и
позднейшее, переносное: „сказал, что премудрость“..., „сказали,
что притча о смоковнице...“. При первом понимании дат. с неопр.
есть оборот столь же зависимый, как в „приказал мне прийти“;
при втором-он обособляется в придаточное предложение. По по-
воду „недобро сть многомъ богомъ быти“, Супр., поп convenit
multos esse deos, Миклошич замечает: „Было бы извращением
смысла связывать дат. с „добро“, потому что это значило бы „es
wäre für viele götter nicht gut zu sein“. Конечно так, только
то значение дательного, какое находим здесь, предполагает без-
различие и затем колебание между дательным, непосредственно
примыкающим к сть, и дат., независимым от него, Подобно
этому, по моему мнению, винит, с неопр. и с причастием, неза-
висимый от глагола, возник из зависимого через посредство не-
ясности различия между непосредственным и посредственным
предметом восприятия.
б) Затем уже 1-й дат. с неопр. лишается отпечатка своего
происхождения, отодвигаясь от глагола, к которому дат. мог бы
быть дополнением (напр.: аште ли кто ѥште вьпрѣкы глаголютъ
и пьрить СА, глаголА, жидовьстѣ съборѣ приложенѣ быти смокви,
вѣштаи.., Supr., 256), появляясь и при глаголах, которые сами
по себе вовсе не допускают дательного: увѣдѣшл нъкоѥму отъ-
шьльцу быти на мѣстѣ томь, cognoverunt eremitam quemdam esse
in eo loco, Supr.; мьнѭ явѣ быти глаголѥмоумоу, Supr., 304; и не
мните, яко Евзѣ, прельстится вамъ, Кир. Тур., Калайд., 14 (что
вы, как Ева, будете прельщены); прѣдаи хотѣнию богоу.. и не
проси, воли твоѥи быти, Изб. 1076, 50 (чтобы была); Иоулияни..
обѣштасѧ пожрьти богомъ и быти и женѣ ми и госпожди цѣ-
сарствоу моѥмоу, Supr., 1; толико множьство штедротъ показа о
мьнѣ господь, яко же аггела сво го посълати къ мьнѣ, быти
ѥмоу съ мной въ инж, Supr., 93 и пр. (См. Mikl., Gr., IV, 619·—20).
Такие примеры встречаются и в стар, русской письменности
(„князь Домонтъ не стерпѣ обидимѣ быти землѣ“, Пек. I, 182;
„то се со мною цѣловалъ крестъ, ходите нама по одиной думѣ
обѣма“, Лавр., 207 (458), и затем с союзом: „цѣловали бо бяху
хрестъ честьныи къ Мьстиславу, яко всѣмъ одинакымъ быти“,
Новг. I, 34); но в позднейшем языке они исчезают бесследно, соглас-
но с исчезновением оборотов „увѣдаша князя идуча“=что к. идет.
В примерах, как „увѣдѣшл нѣкоѥму быти“, заключено указа-
ние на возможность случаев, когда оборот „дат. с неопредел.“,
ставши независимым от дополнения главного сказуемого, получает
возможность присоединяться к сказуемому, дополняемому вини-
тельным („увѣдашѧ (то): му быти...“) и так. обр.-отклоняется
от начала согласования:

сего Дия (attractio, вм. сь Дни), го же мѣниши богоу быти
(т. е. му=что он бог), чловѣкъ бѣ, Supr., 5;
a Христосъ вашъ, го же глаголюте крьстияни быти богоу
небесьскоуоуму, не отъ жены ли родисѧ? ib., 6;
сповѣждь МА. прѣдъ нимъ быти ми рабоу твоѥмоу, ib., 77;
нарече ТА ГОСПОДЬ патриархоу (ти) быти свѧтѣи црькви сво и
и быти ти прѣимьникоу и намѣстьникоу връховьняго] апостола
Петра, ib., 92;
мнози же моляхоу й прити ѥмоу въ домы ихъ, ib., 151;
обнажишѧ мечѧ и, простръше кань своѩ рѫкы, нѫждахѫ й при-
нести ѥмоу (чтобы он принес) имѣнию, ib., 28;
пооучивъ словесы многы тврьдомъ и непозыбномъ (им) прѣ-
бывати на камени вѣры господьнѧ, ib., 152;
хощу же васъ безпечальномъ быти, I, Коринф., 7, 32,
Остр. библ. у Добров., III, § 52;
Господь мои., сподоби мя съобщнику (ми) быти славы свя-
тыхъ твоихъ, Жит. Феод., Уч. зап., II, 2, 190.
Немцы просили его величество (вин.) быть уверену, что...;
присудил его быть посаженому на кол, Пушк., Бусл., Γρ., § 244,
3, пр. 3.
Такие же случаи и в латышском: lai Diws jus (вин.) stiprina
bezwainigim (дат.) but un palikt, пусть бог вас укрепит безвин-
ным (дат. мн.) быть и остаться, Bielenst., Lett. Gr., § 581. Ср.
в сербском случаи, когда при главном сказуемом с наличным или
подразумеваемым дательным стоит неопределенное не с дательным
же (что составляет правило: бол>е je (кому?) и рањену (бита) него
убијену) и не с заменившим 2-й дательный творительным („тешко
се кадром назвати, а онда доста меда“, как и в русск.), а с име-
нительным, что в русск. беспримерно: бол>е je бита господар од
пала, него слуга у Нови; бол>е je бита пијевац, jедан дан, него
кокош Mjeceų; „бол>е je рањен (бита) него убијен“, Kap., Поел.,
22—3. Отчасти сходно с этим в ново-нем. неопред, со 2-м име-
нительным, отнесенное к винительному дополнения главного ска-
зуемого: ich bat ihn der erste und der letzte auf dem
platze z u sein.
В гот. и древ.-нем. здесь стоял бы 2-й винительный (Grimm,
Gr., IV, 123). Другого рода несогласование является в чешек,
в случаях, когда 2-й дат. един. ч. при неопределенном остается
неизменным, в каком бы роде и числе ни стоял первый датель-
ный: nām nāleži vdėčnu byti, Zikm., Ski., 652; Hatt., Sr. Ml., 94.
Это приближение имени или причастия к наречию. Ср. „без-
вестно (вместо безвестну, безвестной, безвестным или с за-
меною дательного творительным: безвестным, безвестною, без-
вестными) умереть“, „лишь бы счастливо добраться“ и т. п.
Как в греч. и лат. винит, с неопр., разорвавши связь со ска-
зуемым, от коего некогда зависел винит., может быть выдвинут
на место подлежащего (βασιλέα είναι καλόν έστιν, regem esse pul-
chrum est.y; так в слав. дат. с неопр.: сначала—„хорошо (есть

кому-либо) быть царем (вм. дат.)“; потом—„быть (кому-либо) ца-
рем— хорошо“. „Замуж выйти (кому-либо) — горе мыкать“; „ви-
деть (кому) во сне жемчуг значит слезы (ѵ. — к слезам)“; „быть
биту во сне значит пить (ѵ.—к попойке)“; „садиться (кому?) не
годится и стоять (кому?) нехорошо“, Шейн, Р. н. п., 486. Само-
стоятельность, т. е. предикативность, такого неопределенного яв-
ствует из того, что второе предложение может иметь свое под-
лежащее, напр. укр. „з вами (мені) разлучитися, се (=вр. это)
смерть моя“, Квитка.
Не знаю, заслуживает ли вышеприведенное объяснение пер-
вого дательного мнения, что оно может удаться только mit etwas
list und gewalt; und die spräche schreit nicht, wie das kind in Erl-
königs armen“, Miki., V. Gr., IV, 621.
Гримм, указавши на то, что дат. с неопр. встречается после
безличного var t h (= бысть, έγένετο) в готском (рядом с асе. cum
inf.) и более ни в каком из герм, нар., говорит: „Дат. в varth
than gasviltan thamma unledin, бысть же оумрѣти нищоуоуму,
Лук., 16, 22, не относится к varth в том смысле, как он от-
носится к безличному сказуемому в es begegnete ihm, dass.., ибо
в противном случае дат. непосредственно стоял бы при varth“
(Gram., IV, 115); но, я думаю, выражения „бысть умрѣти нищууму“
и „бысть нищууму умрѣти“ и в гот. ив слав, одинаковы по от-
ношению к дательному. В самом готском первый дательный мо-
жет быть и отделен от неопределенного, как в góth t h u s ist
hanfamma (2-й дат.) in libāin galeithan, thau tvans handuns haban-
din (2-й дат.) galeithan in gaieinnan; goth thus ist galeithan in
libāin haltamma (2-й дат.), thäu tvans tótuns habandin (2-й дат.)
gaväirpan in Гоп = добрѣе ти сть бѣдьникоу въ животъ вънити,
нюже обѣ рѫцѣ имѫщу вънити въ геенѫ; добрѣю ти сть вънити
въ животъ хромоу, нюже двѣ нозѣ имѫщу въвьрженоу быти въ
огнь, Марк., 9, 43, 45 (Ср. Grimm, Gr., 124. Miki., Ueb. den
асе. cum inf., 500).
Миклошич (1. с, 490) полагает, что причина первого винитель-
ного и дательного при неопределенном должна заключаться
в этом последнем и что неопр. накл. только потому может тре-
бовать обозначения своего субъекта косвенным падежом, что оно
по своему происхождению есть имя, что в этой косвенности па-
дежа подлежащего — единственное отличие неопределенного накл.
от личного глагола1. Объяснение ст.-слав. и гот. дательного
с неопределенным из дательного, служащего дополнением глав-
ному сказуемому, оказывается, по его мнению, призрачным, „как
1 Это доказательство для меня не ясно, так как происхождение слав, не-
опр. от косвенного п. должно бы, по-видимому, требовать обозначения подле-
жащего неопределенного в том же одном падеже; между тем мы видим, что
указание на подлежащее неопр. может быть дано не только винительным, да-
тельным, но и именительным.

скоро сравним ст.-слав. dat. cum inf. с тем явлением того же
языка, что и так называемые отвлеченные глагольные имена (ver-
balnomina), то есть имена, образованные от прич. прош. страд.
посредством суф. -и , точно так, как неопр. накл., принимают
субъект в дательном, который здесь не может зависеть от пред-
шествующего глагола. Отсюда видно, что вообще имена, стоящие
в более близкой связи с глаголом, к коим в формальном отноше-
нии принадлежит и неопр. накл. в ст.-слав., могут иметь при себе
субъект в дательном. В этих именах, равно как и в неопр. накл.,
действие представлялось отнюдь не абстрактно, но так, что при
нем мыслился некто его совершающий“ (Ueb. den асс. cum inf.,
493—4). Следуют примеры, которые см. и в его же V. Gr.,
IV, 620: прѣжде пришьствия Христосу; по принятии ми отъ
бога великый даръ; по остатии му сиру и пр.
С своей стороны, я думаю, что это доказательство далеко не
решительно. Дат. в „отъшьствию Савѣ“ („по отьшьствии житию
Кирь Савѣ“, ib.) принадлежит к дательным принадлежности, о ко-
торых см. Miki, V. Gr., IV, 605 и след.; Будил., Иссл., 36. Ко-
нечно, между значением объекта в дательном „съзьдатель небу“
и дательным в „отъшьствию ми“ чувствуется разница; но она не
условлена значением самого дательного, а вытекает из значения
имени, при коем стоит этот падеж. Так как в сущ. конкретных
субстанция представляется реальною, то дательный при них может
иметь только значение другого, постороннего предмета, к кото-
рому первый находится в известном отношении. Но в сущ. от-
влеченных, каковы, впрочем, не одни только на -ни , -ти , суб-
станция представляется менее или более фиктивною, и, смотря по
этому, тот же дат. принадлежности при них дает или значение
чистого объекта („създаниѥ миру“ как „създатель миру“), или,
так сказать, объекта-субъекта, т. е. такого объекта, коему пред-
ставлено принадлежащим действие, имеющее явно фиктивную суб-
станцияльность: восход солнцу (когда солнце восходит); стар.—
отъшьствию ми (когда я ухожу). Теперь спрашивается: из того,
что в „восход солнцу“ дательный тяготеет к одному существи-
тельному, можно ли заключать к тому, что в „бысть нищууму
умрѣти“, „нищему случилось умереть“ дательный не тяготеет
ко глаголу, а только к одному неопределенному? Так можно бы
думать только в том случае, если бы такой дательный не мог
стоять при одном глаголе, без неопределенного.
С попыткою из именного характера инфинитива объяснить да-
тельный действующего предмета в „мнѣ (есть) быти“ отчасти
сходна другая: из первоначального дательного накл. инфинитива
объяснить стоящий при нем дательный цели в литовском:
„Употребление дательного п. вм. винительного при неоконча-
тельном накл.: „аш тав дусіу шилку скускяля ашарелей нушлу-
стит“, я тебе дам шелковый платочек слезе (т. е. слезу) выте-
реть; „не присамдиси сункем дарбялем дирбтё“, ты не наймешь

(работника) трудным работушкам работать; „не кожна бурна пут-
paj сребтё“, не каждый рот браге (т. е. брагу) пить; „менкас
вирас ругёмс кирст“, слабый человек (чтоб) ржи (дат.) косить;
„саусас мядис лајвуј дарит“, сухое дерево челноку (т. е. челнок)
делать; „бачка алу] пилт“, бочка пиву вливать; „вёдрас ванденюј,
няшт“, ведро воде (=у) носить. Во всех этих примерах дат. стоит
только при инфинитиве, и никак нельзя сказать, напр., „дарбялём
дирбо“, или „ругёмс кирто“. Следовательно, в инфинитиве следует
искать и объяснения подобным оборотам. Объяснение может быть
только то, что в инфинитиве еще чувствуется его происхождение,
дательный п. отглагольных имен с суф. -ти“. Аналогично с этим
„то свойство ведийских инфинитивов, которое Бенфей (Kurze
Sanskr. Gr., 237) называет аттракцией. Так, вм. Vrtram hantąve
(inf.), Вритру убить, в Ведах — Vrtraya hautave, Вритре убить“.
Восстановляя значение дательного для инфинитива во всех выше-
приведенных примерах, находим объяснение и дательного допол-
нения. Напр. „ашарелеј нушлуститё“ значит собств. (платочек)
слезинке для (ее) утирания (В. Миллер, Моск. унив. изв.
1872, IV, 529—30). Мнение, что дат. объекта при неопределен-
ном возник в силу уподобления (аттракции) дательному неопреде-
ленного, высказывалось и раньше, и позже многими учеными. Так,
относительно литовского, Шлейхер говорит, что в „не кужна бурна
nyTpaj сребтё“ вм. дательного „nyrpaj “должен бы стоять винит.,
зависимый от „сребтё“, а оно само должно бы стоять (т. е. стояло
некогда) в дательном: „не всякий рот хлебанью кашу“ (т. е. не
всякому рту кашу есть) (Lit. Gr., 311). О том же случае и при-
мере Миклошич: „дат., стоящий вм. винит., объясняется (wol nur)
уподоблением следующему неопределенному и говорит в пользу
того, что неопр. накл. пошло от дательного“ (V. Gr., IV, 844). Тр
же относительно древ.-инд. J о 11 у, Gesch. des infiriitivs, 263;
Шерцль, Синт. др.-инд. яз., 168.
Мне положение вопроса о дат. с неопр. представляется в та-
ком виде:
Оба следующие типа дательного с неопр. находят соответствие
уже в языке Вед и, так. обр., восходят ко глубокой древности.
а) Дательный указывает на субъект неопределенного: русск.—
„искова лъжицѣ ясти дружинѣ“, литов. — asz daviau tav mano
suną nuszāut, я дал (поручил) тебе своего сына застрелить (Schi.,
Gr.); инд.—пунитана сомам Индраја патаве, очищайте сому Ин-
дре пить (Шерцль, Синт. др.-инд. яз., 1, 169). Сходно с этим по-
строение двух аблятивов: имени действия и его субъекта, в зави-
симости от глагола бояться (одного из тех, которые и в славян,
требуют родительного): Индрасја ваджpад абибһед абһиснат-
һаһ, Индры от громовой стрелы боялась (Ушас, заря) от пронзе-
ния, т. боялась, что ее пронзит перун Индры (Шерцль, ib., 170).
б) Дат. указывает на объект неопределенного: ст.-рус.— „на-
лѣзе мастеры.. иныхъ олову льяти, иныхъ крыти, иныхъ из-

вистью бѣлити“, Лавр., 173 (390); „а вы плотници суще (=т. к.
вы плотники), а приставимъ вы хоромомъ рубити нашимъ“,
ib.,61 (138). Ст.-чеш.—nauči je provazom plesti; uč mėmazan-
cóm j est i (ср. учити чему); kupichu jedno pole putni kó m
h riesti, т. е. для погребения иностранцев (Mikl., Gr., стр. XII,
дополн. к 844). Литов.—аш тав дусю шилку скускяля ашарелей
нушлустит, я тебе дам шелковый платочек слeзe (т. е. слезу)
утереть и т. п.; древ.-инд.—пиба Вртраја һантаве, пей Вритре
убиению (т. е. чтобы Вритру убить), Шерцль, 1. с, 169—170.
В случае б) принимают, как упомянуто, дат. как „BpTpäja“ за
следствие аттракции со стороны дательного „һантаве“, что было
бы возможно лишь до тех пор, пока доинфинитивное слово чув-
ствовалось, как имя действия в дательном, и невозможно, когда
это слово стало, как в литов. и слав., безнадежным, чисто гла-
гольным инфинитивом. Так. обр., тому отдаленному времени, когда
доинфинитивное слово было существительным в дат. (льяти=
литью, т. е. для литья), приписывается замена подчинения друг
другу различных падежей (льяти о л о в о) соподчинением падежей
одинаковых (мастер олову льяти). Такое предположение, идущее
против замеченного течения языка от соподчинения, паратактич-
ности, к подчинению, излишне. Когда можно было сказать в древ.-
инд. „чакшур Äpcaje“, око зрению (т. е. для зрения, чтобы ви-
деть), в литов. baczka pilt в смысле „бочка для наполнения [как
и ныне говорится rugei sėklai, рожь посеву, т. е. на сейбу, для
посева], тогда, по всей вероятности, столь же можно было ска-
зать и в древ.-инд. „чакшур cypjäja“, око солнцу, т. е. для (ви-
дения) солнца, литов. baczka alui, бочка пиву, т. е. для пива [вроде
того, как позднее в чеш. boty do blata, пол.—szczotka do botów
(сапожная), do ludzi człowiek (ludzki), укр. (жона) „не до Лю-
бови, не до розмови, не до серденька мого“]. Из сложения этих
выражений возникли: древ.-инд. „чакшур дрсаје cypjäja“ (Шерцль,
1. с), око для зрения для солнца (чтоб видеть с), boczka ałui
pilt и т. п. Оба дательные, и оставшийся в литов., древ.-рус, и
превратившийся в инфинитив, равномерно тяготеют к своему до-
полняемому, будет ли оно именем или глаголом. Поэтому немуд-
рено, что (как замечает Вс. Миллер в доказательство тяготения
дательного только к инфинитиву) нельзя сказать „дарбялем дирбо“,
работам работал, а можно только „присамдиси дарбялем дирбти“.
Заменяя более древний дат. (как в ст.-рус. „другія (люди) ра-
ботѣ предасть мужемъ своимъ“, Лавр., 25; „Ятвязи.. обѣщава-
хуся работѣ быти ему и городы рубити въ землѣ своей“, Ип., 194)
позднейшим „до роботы“ (как „стати до помочи), можно бы пе-
редать эффект литов. выражения украинским „наймеш (ѵ. не всяк
здатен, добрий, дужий) до роботи робити (И, т. е. работу),
в коем не замена дательного стоит вм. винит, при неопределенном,
а это последнее вовсе не имеет дополнения.
Разница между дательными в выражениях типа б) (мастер
олову льяти) и типа а) (лъжицѣ ясти дружинѣ) явствует только

из контекста. Выражение а) тоже первоначально значило: ложки
для еды для дружины, т. е. оба дательные, и действия, и
лица, представлялись одинаково субстанцияльными, вещественными
и равномерно соподчиненными своему дополняемому. От действи-
тельной субстанцияльности имени действия язык идет к его мни-
мой субстанцияльности [для еды (мнимая субстанция) дружины]
и его глагольности (есть дружине, чтоб ела дружина). Подоб-
ным образом в укр. песне:
Терла б я лавки, щоб були гладкі..
Все для свекрухи та для старенько!,
Та для приїздоньку П (Метл., 126),
=для свекрови и ее приезду (свекровь и ее приезд — равновеще-
ственны), т. е. (что позднее) ради приезда свекрови.
От первоначального сходства выражения типов а) и б) перехо-
дят к различию, состоящему в том, что только из а), заключаю-
щих в себе указание на субъект, развиваются относительно само-
стоятельные второстепенные придаточные предложения, аналогич-
ные с лат., греч. accus, с. inf.
Некоторые частные случаи дат. с неопределенным рассмот-
рены ниже под. 12, 13.
12. Неопределенное с явным или подразумевае-
мым дательным при безличном сказуемом „есть“ и пр.
По словам Буслаева, „означая необходимость или возмож-
ность“ (стало быть, имея наклонение в собственном смысле слова),
„неопределенное накл. употребляется как сказуемое безлич-
ное, при котором подразумевается льзя, нельзя, долж-
но. Ставится оно во всех трех временах,с явным или подразуме-
ваемым глаголом“ (Γρ., § 196). Но, во-первых, несомненно, что
подразумеваемое льзя и пр. есть фикция, служащая для объясне-
ния модальности рассматриваемого оборота, но не подтверждаемая
историей языка. Во-вторых, принявши за исходную точку оборота
„ему ехать“ сочетание „ му сть (бѣ, было сть и пр.) ѣхати“,
мы видим, что безличен здесь глагол, а не неопределенное накл.
(подлежащее коего здесь так же явственно, как и в „приказал
ему ехать“) и что время здесь принадлежит тоже глаголу, а не
неопределенному, которое само по себе в славянском и литовско--
латышском времен не имеет. Согласно с этим дальше Б[услаев] ог-
раничивает свое положение тем, что „собственно говоря в этом слу-
чае („ему ехать“) неопред. накл. есть только дополнение к
безличному глаголу, точно так, как в „могу делать“, „можно
делать“ (ib., 200,4). Мы, переводя это на свою терминологию, ска-
жем с некоторыми поправками: а) неопр. накл. здесь, как вообще,
бывает только второстепенным сказуемым, получающим модальные
и личные оттенки лишь от слова, при коем стоит, или по крайней
мере не без его помощи; б) неопр. накл. в „мне ехать“ должно

быть рассматриваемо в ряду других оборотов с безличным сказуе-
мым, которые были с ним совершенно однородны.
Таковы в славянском и литовско-латышском следующие:
Ст.-слав. — довълѣѥть (ми быти), довольно, достаточно,
литов.—ganä уг, латыш.— ir gan; достоить, недостоить,
достойно сть, литов.— man tinka, man pulasi (пол.—wypada,
nie przypada), man ne pareitis (не приходится), латыш.—pīderas, klā-
jas, ne pikläjäs, следует, не следует; подобають (укр.—не-по-
доба, не-подобонька), литов.—man reik (мне нужно, необ-
ходимо, следует), латыш.—man wajaga (прош. wajadzeja), nākas,
pmakas; льзѣ сть; лѣть сть; удобѣе сть; уню сть
(лучше). В новом яз.: хочется (латыш.— man gribās), желается (же-
лательно), жаль (латыш.— man ir žel), случается, приключается, до-
водится, приходится, пригожается, бывает, будет (в зн. „довольно“),
годится, придается, стоит, нужно, можно, должно, диво, недиво
(сделать то-то), нечудо („когда перенимать с умом, тогда не-
чудо и пользу от того сыскать“.—Крыл.), мне воля, неволя
(литов. — man nevalė, латыш.— ir walia), укр.—шкода и шкода.
Относительно оборотов с существительными следует заметить,
что их именительные („неволя“) суть теперь уже не подлежащие,
а предикативные атрибуты и что они в той же мере безличны,
как нем. es ist sсhadе. Не может быть сомнения, что обороты
с глаголами, напр. „довлѣють ученику быти яко учитель“ следует
понимать не так, что неопр. накл.—подлежащее („бытие довлеет“),
а так, что в главном сказуемом подлежащее не определено (оно,
не известно что, довлеет), а во второстепенном определено датель-
ным, что явствует из „довлѣють оученикоу да б деть ( = быти)
яко оучитель и рабоу да б деть яко господь го“, О. ев.,
Мат., 10, 25.
К числу безличных сказуемых, которые не могут так. обр.
сочетаться с неопределенным, принадлежат глаголы восприятия.
Хотя можно сказать, напр., „мне хочется быть здоровым“, но
нельзя сказать „мне кажется быть здоровым (т. е. что я здоров)“,
„мне видится (чуется, чудится) болеть“, „мне снится (грезится,
мерещится) лететь“.
Напротив, особенно обычны сочетания с неопределенным без-
личным с-, бы-, б де-, причем чем более конкретно значение
этих форм, тем менее тесна связь их с неопределенным.
а) Аще б деть обрѣсти ю (овьцѫ), О. ев., Мат., 18, 13, έάν
γένηταί εορειν, si acciderit ut inveniat, серб.— ако се догоди да je
Haįe, если случится. В ст.-рус.— аще ли вы будеть ( = случится)
крестъ цѣловати къ братьи или къ кому, а ли (то лишь) упра-
вивше сердце свое, на немъ же можете устояти, тоже цѣлуйте,
Лавр., 102; онъ поидеть передъ тобою ко Реи, a тобѣ будетъ
(придется), оставяче своѣ пѣшьцѣ, поѣхати же по немъ, Ип., 60;
оже ны будеть не бившися возворотитися, то соромъ ны будеть
пущей смерти, Ип., 130; далече есмь гонялъ по Половцихъ, а

кони мои не могутъ (=устали); аже ми будетъ нынѣ поѣхати,
то толико ми будетъ на дорозѣ остати, ib.
В вр. народ, поэзии и просторечии это сочетание очень обык-
новенное и значение будет то же, что выше: потерять будетъ
головы напрасныя! а и какъ намъ будетъ стѣна пройти, Др.-русск.
ст., 51; не стрѣляй меня ты черна ворона: моей крови тебѣ не
пить будетъ, моего мяса не ѣсть будетъ, надо мною сердце не
изнести, ib., 208; я сама дѣвица знаю-вѣдаю: расплетать будетъ
мою русу косу тремъ татаринамъ наѣздникамъ, ib, 29; а идтить
намъ, братцы, дорога не ближняя, идти будетъ ко городу Иеру-
салиму, ib., 226; гдѣ лежитъ пуста голова молодецкая и лежать
будетъ головѣ Васильевой, ib., 170; вдоль скакать по каменю,—
сложить будетъ буйну голову, ib., 171. Как ни крыться, а будет
повиниться; как ни жаться, а будет признаться; ежте, дороги
гости, все одно будет собакам выкинуть, Даль, Поел.
В укр. буде с неопр., кажется, встречается только в таком
знач., как „буде вже jiem! (будет! довольно) и как „буде знати“,
„не буде чути“, es wird nicht zu hören sein, а в прочем заме-
няется посредством „доведется“, „придется“, „треба буде“.
В пол. będzie widać, będzie znać и немногие др. В чеш. bude wi-
dēti (будет видно), Zikm., Ski., 653.
б) Насытишисѧ цѣсарьства, го же б ди вьсѣмъ намъ полу-
чите., благодѣтиѭ г-а нашего І-са Х-а, Supr., 284. Буди (им,
убитым), господи, въ ономь вѣцѣ стати со всѣми угодившими
ти отъ вѣка, Новг. I; неизреченьную радость, же буди улучити
всѣмъ хрестьяномъ, Лавр., 57 (129); не буди мнѣ възняти рукы
на брата своего старѣйшаго, Лавр., ib.; а не буди ему отъ бога
мира узрѣти на ономъ свѣтѣ души его, ib., 106(245); мнѣ ни
о чемъ же буди хвалитися, токмо о крестѣ Христовѣ, ib., 186
(417). В новом яз., по-видимому, не встречается. Степень вещест-
венности глагола та же, что и выше: пусть доведется, пусть слу-
чится..., укр.—„бодай би мени не довелось...“.
в) Аще поѣхати будяше (если бывало нужно..., или случа-
лось?) Обрину, не дадяше въпрячи коня, ни вола, но веляше
въпрячи 3-ли, 4-ли, 5-ли женъ въ телѣгу, Лавр., 5.
г) Мьножьство.. якоже не бѣаше вьмѣстити СА народоу, Supr.,
82. Когда бяше брани быти на поганыя (когда имела быть б.,
предстояло быть брани), тогда ся начаша бити межи собою, Новг.
1,37; уже бяше (следовало, нужно было) божию гнѣву не про-
тивитися, ib., 51; сими словесы, пославше, бяше переда, братъ
ко мнѣ, варити мене, Поуч. Мон., Лавр.2, 244; бяше тебѣ, узрѣвше
кровь его., и рещи бяше.. „увы мне!“, ib.; a къ богу бяше по-
каятися, а ко мнѣ бяше грамоту утѣше(= ь)ную, а сноху мою по-
слати ко мнѣ, ib.; тако стояху межи собою, ако оже Изяславлимъ
сторожемъ зрѣти бяшеть (можно было) на Галичьскіи огнѣ, а
Галичьскимъ сторожемъ зрѣти бяше на Изяславли огни, Ип.,,55;
бѣ бо исхитрилъ Изяславъ лодьи дивно: бѣша бо въ нихъ гребци

невидимо, токмо весла видити, a человѣкъ бяшеть не видити,
Ип., 59.
д) Данилови же и Василковѣ съѣхати бѣ (предстояло, нужно
было) со высокихъ горъ, Ип., 172; отнюдуже небѣ (нельзя было)
начаятися (ожидать), оттуду же въсия намъ дьньница пресвѣтла,
Жит. Феод.
е) Бысть (έγένετο) оумрѣти нишоуоуму, О. ев., Лук., 16, 22;
бысть родителема блаженнаго преселитися въ инъ градъ, Курьскъ
нарицаемый, Жит. Феод, (случилось); Ѳеофанъ же усрѣте я (Русь)
въ лядехъ (въ олядѣхъ) со огнемъ и пущати нача трубами огнь
на лодьѣ рускія, и бысть видѣти (war zu sehen) страшно чюдо,
Лавр., 19; бысть знаменье въ солнци въ 1 часъ дне, бысть видѣ-
ти всѣмъ людемъ, Лавр., 127; не бысть (нельзя было) имъ
мимо онь ( = мимо нь= „столпъ каменъ передъ вороты города“)
пойти къ городу, побивахуть бо со столпа того, Ип., 207; се
(= сь) же столпъ (огненъ) первѣе ста на трапезници каменѣй, яко
не видѣти бысть креста, Лавр., 121.
ж) Было ( сть): аже учинить Русинъ насилье въ Ризѣ или
на Гътьскомъ бѣрѣзѣ надъ вольною женою, а дотоле не слышати
было до (относительно) нее лихого, урока за то 10 грив, сѣрѣб-
ра, после 1230 г., Срезн., Пам. р. п., 224; не выискивати было
чюжего, ни мене в соромъ ни в печаль ввести, Поуч. Моном.,
Лавр.2, 245; тобѣ было (= следовало), въѣхавши въ Кіевъ, брата
моего яти, Ип., 41; намъ было сего у бога просити, Ип. 134 и пр.
В позднейшем языке это сочетание заменяет собою все выше-
исчисленные с прошедшими бѣ, бяшеть, будяшеть, отчасти—с
бы, бысть. В вр.: быть было (предстояло быть) ненастью, да
дождь помешал, поел.; а и чуть было спустить калену стрѣлу,
провѣщится лебедь бѣлая,, Др.-русск. ст., 217. В укр.: сліди було
знати (знать было, можно было заметить); повчитись було (mann
sollte) у кривого Хоми, Кв.; на що мене було брати, коли я не-
рівня? нар. п.; було тобі, моя мати, сих брів не давати, та було
тобі, моя мати, щастя й долю дата, нар. пес. В пол.: widać było;
było mu nie dać — zaraz w płacz (только было не дашь); było mu nie da-
wać (не давать было). В чеш.: było vidėti, ne bylo slyšeti, protož
tobė na jeho' zapovėdi ne bylo dbati.
з) Безличное сть при неопр. накл. весьма часто не опуска-
лось в ст.-русском:
отъ чего ми есть (предстоит) умрети, Лавр., 16; въ горѣ
той просѣчено оконце мало, и тудѣ молвять, и есть не разумѣти
языку ихъ (нельзя понять языка их), Лавр., 107; то мнѣ есть по-
рока (осуждения, nachsage, того, что говорят вслед за кем) вся-
кого от людий не уйти, тѣмъ есть речи: Изяславъ велѣлъ убити,
Ип., 35; съ тобою могу быти, a съ братомъ твоимъ Гюргемъ не
управити ми есть, Ип., 50; приложися ко отцемъ своимъ и дѣдомъ
отдавъ общій долгъ, его же нѣсть убѣжати всякому роженому,
Ип., 220; ветхая церковь Святая Святыхъ разорена есть отъ по-

ганыхъ и нѣсть ничто же ветхаго зданія Соломонова знать; Дан.
Палом., и пр. В польск. до недавнего времени было: poznać jest
w gnieździe małego orlika, Linde, bydź; в чешском доныне воз-
можно: „ot toho ti jest umriti“ (Эрбен); в серб, то же: један пут
je Mpnjera (раз умирать); сад ми je творити, а не говорити. То же
в литов. и латышском.
Впрочем, уже ст.-рус. пам. представляют многочисленные слу-
чаи опущения сть.
Буслаев говорит: „Чтобы означить необходимость, возмож-
ность и невозможность действия безлично и без отношения к како-
му-нибудь известному времени, употребляется неопределенное
наклонение без вспомогательного глагола“ (Γρ., § 196, 2). Что без-
личность не может здесь быть ни целью, ни следствием опуще-
ния глагола, это явствует из того, что она существовала в рассма-
триваемом обороте и до этого опущения. В этом отношении „мне
умереть“ и „мнѣ сть умерети“ совершенно одинаковы.
Не думаю также, чтобы модальность оборота находилась в
прямой зависимости от безличности глагола. Мы видим, что „быть
грому“, т. е. „ сть быти грому“, построено совершенно одинаково
с „бысть умрѣти нищууму“, случилось умереть нищему; между
тем в последнем нет оттенка необходимости или возможности.
С другой стороны, весьма вероятно, что в оборотах, как „грамота
( сть) дати4“, дебитивность древнее безличности, о чем ниже.
Дебитивность, говоря a priori, может быть связана как с самою
причастною формою (ср. нем. ist zu geben, dandus, a,-um est),
так и с временем оборота, не зависимым от его личности и без-
личности, как в ст.-рус. „како хочю пойти?“, укр. „що маю ро-
бити?“ Отсюда видна неосновательность такого рассуждения:
„Существительная форма глагола с дательным дополнения потому
и способна выразить неизбежность какого-либо факта1, что ею
в этом случае обозначается такое действие, которое в своем про-
явлении не зависит ни от какого действующего предмета, а, на-
против, само направляется на другой предмет, как на свою цель;
оттого предмет, который является как бы жертвою абсолютного
действия, выражаемого сущ. формою глагола, ставится всегда
в дат. п.“ (Синт. русск. посл. в Ж.М.Н. Пр., 1871, ѴИ, в.). Автор,
по-видимому, не согласен с тем, что „быть грому“ из „быти
сть“; что безличное сказуемое ( сть) не может быть названо не-
зависимым от действующего предмета, ибо оно означает проявле-
ние деятельности лица, но лица ближе неопределенного; что да-
тельный не может быть назван жертвою действия и что, как выше
сказано, все указанные условия (безличность, дательный, неопр.
накл.) могут быть в обороте при отсутствии дебитивности.
Опущением настоящего сть при неопределенном на уни-
чтожается отношение оборота ко времени. Мы видим, что
1 Что неизбежно, то еще предстоит, стало быть, еще не есть факт.

предложение »он прав“, несмотря на опущение глагола, имеет на-
стоящее вр., так как место его ö языке в этом отношении опре-
делено оборотами „он был, будет прав“. Не то ли самое в стар,
„не видѣти ( сть)“, при существовании оборотов „бѣ, бяшеть,
будеть не видѣти“, и в новом „не видать“ при „было, будет
не видать“? За доказательство отсутствия времени, конечно, не
следует принимать того, что неопр. с опущенным есть может
быть употреблено о событии, объективно прошедшем, когда, напр.,
о несумевшем говорим не „как было не суметь“, а „как не су-
меть?“. Ср., напр., „како ( = каково, что за) есть княжение свата
моего (застигнутого „без вести“, „изъѣздом“), аже рать нань изъ
Володимеря идеть, а како того не увѣдѣти? а ты, сынъ его, сѣ-
диши въ Пересопници, а другый Бѣлѣгородѣ: како того не усте-
речи?“ Ип., 56.
сть, стоящее или опускаемое при неопределенном, в лекси-
ческом отношении есть не один глагол, изображающий беспри-
месное отвлеченное бытие, но представляет несколько различных
оттенков. Присматриваясь к ним, мы не только усмотрим в рас-
сматриваемых оборотах отношение к весьма определенному времени,
но, быть может, и тонкие модальные различия этих оборотов.
аа) Ε с τ ь — приблизительно то же, что находится, имеется,
как в немецком „ist zu verkaufen“ и в зап.-слав, оборотах, быть
может, возникших под влиянием немецкого: пол. — jest do sprzeda-
nia (продается), чеш. — jest, bylo k obāvani (es war zti fürch-
ten), Hatt., Sr. Ml., § 65, 2. Сюда в рус. — „сядь-ко подле меня:
есть поговорить“ (Барсов, Причит. сев. кр., I, 316); уже
нету (ли) золотой казны бессчетной, сходить в улички с тобой да
во рядовые, сбегать в лавочки с тобой да во торговые, закупить
да каленкоров этих черныих, штобы сшить ему умерше это плать-
ице, ib., 213; у мня нет да золотой казны бессчетной, нету
скатных, перебранных отдать жемчугов, задарить тебя судью
неправосудную, ib., 263; в литов. — dunos nėr ( = neyra) pirkti,
букв.—-хлеба несть купити, т. е. по-видимому, не только „нель-
зя“, потому что нет, но и нечем, не на что; в укр. в этом смысле
нема: „нема Kaci постіль слати“, нар. пес, Мр. сб. Мордовц.,
222. Здесь самостоятельность неопред, накл., зависящая от веще-
ственности глагола, никогда не опускаемого и в русск., так велика,
что эти обороты служат переходом к тем, в коих неопределенное
отделено от глагола финальным союзом: „нет, чтоб заработать,
а все норовит украсть“, „нет то ію, чтоб прийти да поклониться“.
Отношение к настоящему здесь явственно.
бб) Сюда относятся такие обороты с есть, большею частью
опускаемым и неопределенным, которые, в отличие от нижесле-
дующих (вв), никак не могут быть переданы будущим временем.
Есть имеет здесь частью значение „приходится“ [напр.: зло есть
нашимъ головамъ, да1 намъ ясти деревянными лъжицами, а не
1 Эрбен принял союз да,( = что) за аорист и перевел: „dal nām jisti“.

серебряными ·,· Лавр., 54, т. е. лихо нашим головам, что нам
(теперь в настоящее время) приходится (доводится) есть...],—ча-
стью— значение, сходное с аа), но, так сказать, более тонкое, с
переходом от есть (что) (видеть) к значению возможности (ви-
дать, слыхать), от ist zu sehen к ist sichtbar1. Напр.: есть знати,
идѣже была баня та, до днесь, Хожд. Дан. иг., Нор., 34; олно
(ѵ. ноли) пришедъ близъ къ граду, то же видѣти св. градъ Иеру-
салимъ, ib., 17; есть гора Елеонская высока вельми.. видѣти (же)
съ нея всюдѣ.. и до Иердана дозрѣти и всю ту обѣтованную зем-
лю, ib., 47; зла не видавши, добра не постигнута; не бившися
со псомъ об одинъ моклокъ, добра не видати; горести дымныя
не терпѣвши, добра не видати, Сл. Дан. Заточн., Бусл., Хр., 622.
Нов.-вр.: знать (когда? — теперь, в момент речи и вообще) со-
кола по полету; как днем-то тех стреЛочек не видети,
а в ночи те стрелки, что свечи горят,- ib., 25; сколько числом
тое казны придет г году, того описати не в память, а чаять
(откуда чать = чаятельно, уповательно, вероятно), тое казны в
году болши шти сот тысечь рублев, Котошихин. В укр.— зна-
ти'Марусю, знати (т. е. теперь), у которій вона хаті: черчиком
обсыпана, калиною обтикана, свад. пес; не знать хто, що =
пол. — nie wiedzieć kto, со, в с.-укр. — невесть кто (бр. „говори
нема ведома што“, Ром., Бр. сб., 3, 150, т. е. бог знает что:
построили город, нема знаць с чаго, такий, што й у царстви их
не было такого, ib., 176), но в старину и в знач. „неизвестно
кто, что“, без уничтожительного оттенка: gdzie wątpienie jest о
mązobójstwie, jako gdy nie wiedzieć kto zabił, KS. Ust., 46; вр.,
укр.— знать, вероятно (укр. мабуть): „знать, он богат“;
„знать, она сильна, что...“; вр.— не знать ... не знать, не то,
не то, или ... или: „я не знать да перепалася (испугалась, когда
разбудили), я не знать да срадовалася, из окна в окно металася,
Барс, Прич., I, 61 (ср. не вѣмъ ... не вѣмъ: „понесла царица
Вирсавія во утробѣ своей не вѣмъ сына, не вѣмъ дщерь, XVII в.,
Пам. ст. л-ры, III, 63; туть девица не вем возрадовалася, и не вем
девица перепалася, Рыбн., 1, 324; брате Бова, идет рать великая:
невесть идет царь, невесть король, Пам. др. письм. 1879,
1 ( = вр. нись (не есть) придет, нись нет, Даль). Укр;—тілько
й чути, що через греблю по лотоках водиця цідиться“, Кв.; шо
у вас чувати; хожу коло хати — ΪΪ не видати, нар. пес; „Що
се наших бабусенько, курчят не видати?“—Ой не видно, діду-
сеньку.., вже й не видно буде: як погнала я ϊχ пасти, підзирили
люди, Метл., 472; бр. — чаму, чаму, бабуленька, курчат не чуваци?—
Не чуваци, дзедку, и чуци не будзе: выпусцила на подворье, пра-
1 Возможность здесь может быть выражена лексическим значением глагола:
да тѣмь съ горы приникъшоу комоу любо, акы съ стѣнъ, не мошти дозь-
рѣти дьна дъбри той, нъ отъ глубины мракъ есть, акы пропасть нѣкая, Изб.
1073, 153; а сего пути вборзѣ нельзи ходить; потиху, не тоскомъ, тоже мочи
(есть) видити вся та мѣста святая, Хожд. Дан. иг.

зорыли людзи, Шейн, Матер., 1, 506. Как от „чаяти сть“ —вр.
частица ч а τ ь, так от такого же чути сть — частица чуть,
которую Миклошич (V. Gr., IV, 177) напрасно считает этимологи-
чески темною. Первоначально является особое предложение, имею-
щее такое же значение, как укр. „чути що“ (ср. пол. — widać,
že.., słychać, že.. и рус. — знать, он богат, знать, она сильна).
Затем это чуть, еще как знаменательное слово, как неопреде-
ленное при опущенном есть, получает оттенок слабости восприя-
тия, его минимума (чуть журчит = укр. — тілько й чути, що...);
наконец оно становится частицею: чуть журчит (едва), чуть
заметно и чуть-чуть заметно, чуть заметный. Чуть, как
наречие, не может стоять при существительном, почему в „чуть
свет“ (как только становится заметен свет, на рассвете) следует
предположить опущение глагола. Отсюда чутье вопросительным
ли и отрицанием становится знаком вероятности, догадки: чуть ли
он не умер ( = едва ли не...), лошади у него чуть ли не серые.
вв) Есть значит приблизительно предстоит и своим лекси-
ческим содержанием отодвигает действие связанного с ним неопр.
накл. в будущее, по отношению к настоящему, заключенному в
есть. В этих случаях в нынешнем языке рассматриваемые оборо-
ты, если не удерживаются, нередко заменяются будущим как
совершенным, так и несовершенным.
Аще, княже, не убіеши Якова Прокшинича, то тому ти, кня-
же, опять вой привести и землю твою пусту сътворить, · Новг. I,
21 (то он приведет, опустошит); волхвъ глаголаше сице, повѣдая
людемъ, яко на пятое лѣто Днѣпру потещи вспять и землямъ
преступати на ина мѣста, яко стати Гречьскы земли на Русской,
a Русьскѣй на Греческой и прочимъ землямъ измѣнитися, Лавр.,
75 (что Дн. потечет, земли будут переступать — чеш. pfestu-
povati budou, Эрб. — так что Греческая станет на Р. и пр.);
устремишася боеви, мняще, яко не стояти (что не устоять, что
не устоят) Ольговичемъ противу нашей силѣ, Ип., 13; прислаша-
ся Полотьчане къ Святославу Олговичю, яко имѣти и (что будут
иметь) отьцемъ собѣ и ходите (будут ходить, находиться) в по-
слушаніи его, Ип., 66 (308); 'отложиста оба, яко не сѣсти има
на столѣ митрополитьстѣмъ, Ип., 86 (345); да богъ ми будеть и
того Рожшия, яко не послати ми к> Всеволодичю никимъ же
образомъ, Ип., 92 (358); на томъ ти цѣловати хрестъ, яко, что
русскихъ городовъ, то ти все възворотити и съ Изяславомъ быти
и его ся не отлучати ни (въ) добрѣ, ни въ лисѣ, но всегда съ
нимъ быти, Ип., 68 (312); хрестъ ко мнѣ цѣловалъ, яко не подо-
зрѣти подо мною Чернигова, Ип., 84 (343); оже къ нама хрестъ
цѣлуеши, ако ти на наю лиха не замыслити, a вѣ всяко поѣдевѣ
по тобѣ, Ип., 99(371); съ Ярославомъ съ Черниговськымъ чѣловалъ
есмь крестъ на томъ, како же не воеватися (что не будем вое-
вать друг с другом), доколѣ любо уладимся вси, или не уладимся
вси, Ип., 148 (456); къ тѣ( = ь)сти своему Рюрикови крестъ бя-
шеть целовалъ передь тѣмъ, како ся ему Олговичь (род. мн.) боле

того лишити, a въ его волѣ быти и зрѣти нань, Ип., 149 (467—8);
приводи Володимѣра ко хресту, яко ему подъ братомъ Галича
не искать (==ти), Ип., 136 (442); вы-еста ко мнѣ хрестъ
цѣловала, оже вы (дат.) брата Игоря не искати (что не будете
искать, т. е. мстить за...), Ип., 38; цѣлуйте на томъ хресть, оже
вы (дат.) про Игоря ворожды не имѣти (что не будете иметь),
ни ТОГО учинити, што есте хотѣли преди учинити, Ип., 39; се
братье, Половцемъ есме много зла створили., a тѣмъ всяко па-
костити гречнику нашему и залознику ( = будут вредить), Ип.,
98 (370); оже ся тобѣ што учинить, то што намъ дѣяти? (что
нам делать, т. е. что предстоит делать), Ип., 73 (321).
То, что в настоящее время представляется имеющим насту-
пить, может быть представлено и неизбежным, необходимом;
но из вышеприведенных и множества подобных примеров можно
заключить, что оттенок дебитивности вовсе не непременно связан
с присутствием в построении есть (наличного или опускаемого)
дательного и неопределенного накл., что грамматические условия
делают его только возможным. Напр., в „конь, его же любиши
и ѣздиши на немъ, от того ти умретив, Лавр., 16; „отъ сего
Ли лъба смерть мнѣ взяти?“ ib., имеются не значения: ты дол-
жен умереть, я должен принять смерть, а „мне придется уме-
реть“. Не оборот „есть с неопред.“ сам по себе, а лишь веще-
ственный смысл речи как более обширного целого дает возмож-
ность в иных случаях усматривать в этом обороте дебитивность,
напр.: аже ны не даси, a намъ самѣмъ о собѣ поискати, Ип., 18
(то нам нужно будет, мы принуждены будем сами постараться
добыть); абы богъ далъ мнѣ здоровье и королеви, а мьстемъ
быти, Ип., 65 (306), т. е. наверное будет; аже братъ нашъ убитъ,
и пошелъ къ богови, а тамо намъ всимъ быти, а то богови пра-
вити, Ип., 38; творяхуть я съвѣтъ держаще на свою братью, а
то богови судити, Новг. I, 22.
То же следует сказать и о нынешних русск. наречиях. Напр.,
в следующем укр. примере нет никакого модального оттенка, если
не считать изъявительности: „не^ай би вже жінки (поодбігали
хазяйства)—ΪΜ ХОТЬ цілий день, зібравшись у купу, теревені
правити — а тож и ні одного человіка в селі нема^, Кв., т. е.
они хоть целый день станут балясы точить. Но с другой стороны,
легкий оттенок желательности в „а пійти (лиш) до дому!“ (пійти-б-
то до дому!); дебитивность в „хвалити бога, пшенишний буде
наш коровай“, нар. пес; „хвалити бога, зібравщи сім мішків го-
роху с перелога“, Гул ак; (гайдамаки закричали): „нуте, братьтя! або
добути, або дома не бути“ (и поскакали во весь дух) (Кул., 3. о
Ю.Н. II, 137); ср. серб.: „А ja идем у земл>у Typhnjy тражит нашу
сестру Анђелију. Ол^је наћи, ол' никад не доћи (Пев., Црног., 11).
Только вместе с соответственными славянскими выражениями
и одинаково с ними могут быть объяснены литов. ar eit, ar ne,
букв. —ли идти, ли не, т. е. идти, или нет?; nei man waziuti, nei ne

waziuti, букв,— ни мне ехать, ни не ехать, т. е. не то мне ехать,
не то нет; латыш. wāi īt, wai ne it, идти, или нет. Шлейхер (Lit.
Gr., 312) и Биленштейн (Let. Gr., § 732) придают значение тому,
что неопределенное вставлено здесь в вопрос надвое (zweifelnde
frage), и полагают, что оно зависит от опущенных выражений
вроде »sollte es geraten sein,e „wäre es gut“, „wäre es besser“; но
вопросительная форма тут безразлична, так как неопределенное
одинаково объясняется и в утвердительной (man eit, мне идти),
именно опущением у г, есть.
Как в русском, так и в литовско-латышском, глагол в других
временах, кроме настоящего, не опускается: литов.— man buwo, man
bus eit, латыш. — man bija it; кам бій манім кална капт, кам пец
саулес раудзітѣс? кам бій ман' свешу маті саукт пар саву мамаліню?
зачем мне было на гору всходить, зачем за солнцем смотреть1;
зачем было чужую мать звать своей матушкой? Спр., 23; „вой
бус ѣт, вой не ѣт, вой палікт шаі земе“, или будет идти, или не
идти, или остаться в этой земле? Спр. 98.
Модальные оттенки здесь те же, что в русском, а) Дебитив-
ность, напр.: зіл' атнесе таду вёсті: бал'іням кара ѣт, Спр., 271
{синица принесла такую весть: братцу на войну идти); кундзіням
кунгам бут, баліням — араям, ib., 256 (пану — паном быть, братцу—
пахарем); мірт яунам, мірт вецам, кад дѣніня дагаюсі, ib., 219
(умереть молодому, умереть старому, когда времечко пришло);
мірт яунам, мірт вецам, пусмужіня вѣн не мірт: пусмужіня ціль-
вёкам даудз рауд желі пакаля, ib., умереть молодому, умереть
старому, лишь бы не умереть в середине веку: за середовечным
человеком многие горько плачут; tem bus pflügt, Ио., 4,24 (им
будет молиться, в О. ев. „достоить кланятисѧ“); jums bus pidzimt,
Ио., 3, 7 (вам будет родиться, в О. ев. „подобають вамъ родитисѧ“).
р) В последнем примере мы видим переход к желательности, кото-
рая в русском обычнее обозначается присоединением союза бы.
Ср.: баліньш манім лінус сея., сак' маршіня: ідритем тѣм (ліні-
нѣм) узаугт, не лабѣм лінінѣм, Спр., 78 [братец для меня лен
сеял... говорит невестка...: вырасти (бы) ему сорною травою2, (а)
не хорошим льном]; у Биленштейна (Gr., § 738) — judritėm te (sc.
lini) uzaugti, что мне непонятно, по причине именительного te,
вместо дательного. Понятно, что этот оттенок трудно бывает от-
личить от дебитивности, что было бы и в русском при отсутст-
вии союза бы! Так, следующий пример (Biel., Gr., § 735) толкуется
надвое: ai asa purwju zale, purwä tewi ^винительный, а не дат.
tewim?) nubalėt; ai bargais tewa dels, winam mužu nudziwut, ой
острая болотная трава (осока), в болоте тебе7 побледнеть (завя-
нуть; или завянуть бы тебе); ой сердитый отецкий сын, одному (тебе)
1 Спрогис думает, что это значит „любоваться на солнце“. Вернее: „смот-
реть на (заходящее?) солнце“, что так же трудно, как всходить на гору и звать
чужую мать своей.
2 Литов. judra, мн. judrös — сорная трава во льну, повитель.

век прожить (или прожить бы тебе). Здесь решает тон речи. В другом
примере, без сомнения, не повеление, как думает Биленшт., а то,
что в русском: „беги, сестрица, (потому что) не всем же людям
(т. е. не всяким сватам) (стать) показывать свою красоту“ (соб.
рост): „bedz, masina., ne wisam tautinėm rädft sawu augumiņu“.
И здесь Биленшт. не замечает опущения вспомогательного (= есть)
при неопр.
С оборотом из опущенного есть при неопределенном („мол-
чать!“ и т. п.), удобно объясняемым из опущения есть, отнюдь
не следует смешивать всех случаев неопределенного в повели-
тельном значении. Во-первых, в случаях, как „спать!“, латыш, „ку-
лейі, култ! малейі, мал τ! ее пате гулет ар лигавіню“, Спр., 264.
264 [молотники, молотить! молольщики, молоть! я сам — лежать
(спать) с женою], при неопределенном может подразумеваться и
даже быть налицо не дательный (вам — молотить), а именитель-
ный: вы — молотить); причем, во-вторых, будет явственно опущение
не безличного есть, а определенно-личного глагола движения.
Отсюда следует, что до потери достигательной формы говорилось,
напр., „спать!“ Шлейхер заметил и правильно объяснил такой
случай в литовском: pasigėręs gultu, iszkarszęs mirtu (Gr., 314), что
было бы в ст.-рус. приблизительно: „упивъся — спать, състарѣвъ-
ся — умьртъ“. В других случаях повелительности неопределен-
ного, при коем подразумевается именительный, а не дательный,
эта повелительность зависит опять от опущения не есть, а дру-
гих вещественных слов, вроде „ты должен“ и т. п. Ср. в нем.:
„das liegen lassen!“, Grimm, Gr., lV, 87. К приводимому им же
готскому примеру „ni than tweihnós paidós haban“, Лук., 9, 3,
где неопределенное в гот. вызвано греческим μήτε ανά δυο χιτόνας
εχειν, присоединяется и ст.-слав. „ничесо же възьмѣте на п»ть, ни
жьзла, ни пиры, ни хлѣба, ни сьребра, ни двою ризоу имѣти“.
Это с точки славянского языка допускает несколько различных
объяснений („вамъ сть имѣти“, или „дължьни ѥсте имѣте“, или
„имате имѣти“), кроме только непосредственной повелительности
неопределенного наклонения. См. Mikl., V. Gr., IV, 850—1. Не-
которые, как Joli у, Gesch. des inf., 216, полагают, что опущение
глагола при неопределенном повелительном, как „молчать!“, и по-
добных в скр., зенд., греч., слав., литов.-латыш., герм., роман,
есть лишь измышление грамматистов. Мне кажется, что без этого
предположения объяснить повелительность неопределенного столь
же трудно, как и повелительность дательного (серб.—купи!), наре-
чий из дательного: „домой!“, „долой!“ или и других: „вон!“, „прочь!“
и пр. без подобного же предположения.
Неопр. накл. с сть (опущенным) в условном соче-
тании предложений. Отношение предложения уславливаю-
щего к уславливаемому может вообще выражаться или соответст-
вием союзов условных и заключительных, или одним союзом

заключительным, или — ничем, кроме места в речи и тона. Послед-
ний способ, наиболее древний, остается в языке и по образовании
союзов. Ср. в гр. 1229 г.: „по уху ударите( = ь) — г четвѣрти
серебра; послу и попу что учинять — за двое того узяти“; в бы-
лине: „и ты будешь живъ — шубу наживешь, а не будешь живъ —
будто нашивалъ“, Др. р. ст., 59. При этом или обе половины
условного сочетания, или только одна может состоять из безлич-
ного сть (опускаемого) с неопределенным: высота же ей (горе),
яко можеть съ нея на полъдень лиць нольно добрый стрѣлець
4-ю стрѣлити, а на ней стрѣлити — перестрѣлъ есть, Хожд.
Дан. иг., Нор., 126; а в гости ходити и къ себѣ звати — ссылать-
ся съ кѣмъ велитъ мужъ, Домостр.; говорить правда — потерять
дружба; дать ссуда — на век остуда; любить игра — купить домра
(Вр. поел. XVII в., Бусл., Γρ., § 196, пр. 3); хоть нога изломить,
а двери выставить, Др. р. ст., 52; а жиги въ Гундустани, ино
вся собина исхарчити, занеже у нихъ все дорого, Хожд. Аф. Ни-
китина за 3 моря, 1468; тяжела царя загадка: не отгунути, ино
намъ головы покласти у царя Давида, XVII в,, Пам. ст. р. лит.,
III, 64; поглядеть — картина, а послушать — животина, поел.; смот-
реть, так выйдешь из терпенья.— Крыл.; брать, так брать; коли
мять лен, так уж доминать; наживать, так раньше вставать; орать,
так в дуду не играть, поел.; если плакать, вся исплачуся, а не
плакать — от людей стыдно, Шейн, Р. н. п., 184; бр.: замчужку
носить — ды ни стать побежать, а стать побежать — ды замчужок
терять, Шейн, Матер., I; укр.: не бита кума — не пити пива, поел.;
пропила мати дочку на солодкім медочку. Було меду не пити та
дівкою робити; солодкий медок випити — ніким ся послужити,
Гол., IV, 222; пол.: Kiedy orać, więc orać; kiedy plęsać, więc plęsać;
kiedy się bió, więc się bić (Rej у Linde); tylko się rozśmiać, zaraz
się gniewem unosi; можно без частиц при первом неопред., как и
в русском. Опущение есть явствует из необходимости глагола
в прошедшем: „коли брать, так было брать, коли было брать, так
брать“. Поэтому нельзя согласиться с Буслаевым, что в „на Волгѣ
жить —ворами слыть“, Др.рус.ст., 114, и подлежащее и ска-
зуемое — в неопределенном накл. (§ 195). Здесь два предложения,
оба без подлежащих: (оже) ( сть) жиги, (ино сть) слыти. Если
жит и в первом предл, считать подлежащим, то и неопределен-
ное в „станешь жить“ тоже есть подлежащее по отношению к
заключительному предложению; если же „слыть“ в „ворами слыть“
можно считать сказуемым, то лишь в том смысле, как в следую-
щем— все второе предложение сказуемым первого: „на Казань
идти — грозен царь стоит“.
Неопр. быть (есть) с другим неопределенным.
„Из особенностей в употреблении неопр. накл. в народном (в.-рус.)
яз. должно заметить употребление быть (вм. надобно) с неопре-
деленным накл., в книжном языке опускаемое, напр. в олон. бы-

лине: „и мне быть своя заповедь нарушить“; „быть натянуть
свой тугий лук“, Рыбн., II, 330; в поел.— „сколько ни плакать, а
быть перестать, сколько ни браниться, а быть помириться“, Даль,
Поел., 136, 272 (Бусл., Γρ., § 196, 2); сколько цвету ни цвесть,
а быть опадать, Даль, 542; как назвать свекры матушкой?.. Быть
( = придется) склонить сердце девичье, быть назвать свекры матуш-
кой, Шейн., Р. н. п., 413. Оборот довольно старый: „а гостьи
( = гостья) коли лучится, или самой где быти за столом сѣсти
( = придется сесть),— луччее плат(ь)я перемѣнити“, Домостр.
Здесь, кажется, нужны некоторые поправки. Быть вовсе не
стоит здесь вместо „надобно“, а лишь на том месте, где могло
бы стоять „надобно“, но с другим результатом; в книжном языке
быть здесь не опушено, и ни „перестать“ (есть), ни „прихо-
дится, нужно перестать“ не предполагают оборота „быть пере-
стать“. Быть ( = быти сть) имеет перед другим неопределен-
ным то же формальное значение, что и в следующих случаях:
„князь! нѣтъ у тебя въ Кіевѣ охотниковъ: быть (т. е. мне) пе-
редъ княземъ невольникомъ, я сослужу службу дальную“, Др.
р.ст., 196; а не быть тому грозному послу (1-й дат.) Василью
Ивановичу (2-й дат.), быть Ставровой молодой жене Василисе
Микулишне, ib., 128; а не быть же нунь туру златорогому
(т. е. должно быть, вероятно, это не тур), быть же нунь лю-
бимому племяннику, молоду Добрынюшки Никитичу, Гильф., 27; как
быть человек: ест и пьет, Даль, Поел. (т. е. человек такой, как
ему быть). Это быть только лексически отличается от других
неопределенных (с опущ. есть), стоящих перед неопределенными
же: „не уметь им (нищим) горою владати, не уметь им
золотыя поверстати, промежду собою разделяти“, Кал. пер., 1,5.
С прибавкой условности то же находим в „не стать говорить,
так и бог не услышит“. Как здесь, так и в „быть перестать“
главная предикативная сила и оттенок настоятельности, необхо-
димости, зависит от опущенного есть (=== приходится, пред-
стоит, следует и т. п.), при котором быть (1-е из двух второ-
степенных сказуемых) представляет вещественное значение бытия.
Разница между „(есть) перестать“ и „быть (есть) перестать- при-
близительно такова, как если бы в немецком при „es ist aufzuhören“
было »es ist zu sein, dass man aufhöre“. Разница эта сходна с раз-
ницею между оборотами, как „твориться правъ“, „мнять и мьртва“,
с одной стороны, и „твориться правъ сы (правъ быти)“, „мьнять
и мьртва суща (мьртва быти)“—с другой.
Иначе построен оборот „знать жить тебе богато“, где перво-
начально оба неопределенные имеют при себе равносильные ска-
зуемые (знати сть, жити сть), но затем первое потеряло преди-
кативное значение и стало частицей. Анализ, по которому „знать“—
сказуемое по-русски, а „жить тебе богато“—подлежащее (Не-
крас, О зн. φ· русск. гл., 99), нахожу странным.
К быти ( сть) с другим неопр. в условном сочетании (как
„не стать говорить, и бог не услышит“), по-видимому, примыкает

серб. условно-уступительный союз бит: „бит' ми брата и жеље-
ти, на гламње му не сjедjети“, Kap., Поел., 14, если бы (хотя
бы) мне (пришлось) и оплакивать брата, (лишь бы) не сидеть (ста-
рою девкой) на его головнях (т. е. у его очага). Сюда присоеди-
нить из Микл., V. Gr., IV, 851: бит ми знати изгубити главу,
если б даже знал, что потеряю; более вещественно в таком слу-
чае знат: знат' мы сидјет' три бијела дана (хоть бы и знать,
что буду сидеть... все-таки); а знат' ми се не опростит сужњице,
ни тамнице куће баш проклете, не дам тебе за живота мога.
В словенском: bit (byt') u bit bi(by) = etsi, licet, quamvis, quamquam.
13. Неопределен ное накл. со мнимострадатель-
ным оттенком. Сюда относим случаи объективного неопр.
накл., характеризуемые следующими чертами:
а) Указание на подлежащее неопределенного накл. большею
частью стоит налицо или мыслимо в дательном.
б) Дополнения при неопределенном нет, но если бы оно было,
то оно оказалось бы тем же предметом, который представлен под-
лежащим главного сказуемого.
в) Это последнее — определенно-лично. Следовательно, сюда
относятся не случаи, совершенно обыкновенные в русск. и др.,
как „это легко сделать-, в коих это есть винительный дополне-
ния к неопределенному и подлежащего вовсе нет, а только такие
случаи, как следующие:
а) Неопр. накл. при прилагательном, обыкновенно входящем в
состав сказуемого: вода же его (Иердана) мутна и сладка вельми
пити и нѣсть сыти пиющимъ воду ту святую, Хожд. Дан. иг.,
Норов., 55; вода же въ немъ (море Тивериядском) сладка
вельми испить, яко в рѣцѣ несолона, ib., 117 (пити, испить
лишь в некоторых списках); служитъ попъ Воложскій, а я смотрю,
гдѣ у нихъ каноны-та дѣлись? Знать-то въ окно улетѣли! Лег-
ка-та-су, хороша эдакъ служба-то говорить, да знать легко
и спасеніе-то будетъ, Пут. Лукьянова 1710—1, 19.
Нынешн. вр.: „меня звать стане (в любимое гостибище).. да
я разумом, горюшица, простешенька, на словах поднять, горю-
шица, любимая (т. е. в действит. знач., как стар, „бѣ любимъ
книгамъ“, „любящая, чтобы меня поднимали словами“), на подъем
да e горюшица легошенька: снаряжусь вкруте.., Барс, Прич., 1,239;
хорош поглядеть (schön anzusehen, er ist schön, dass man ihn
ansehe); укр.: сіно добре Тети (zu essen, пол.: dobre do jedzenia),
та високо лізти(т. е. трудно косить, трудно достать), поел.; серб.:
љепа je калина гледати (anzusehen), ал' je грка зобати (zu essen);
чеш.: zimnice na podzim a zimie jest tiežka lečiti (schwer zu heilen),
Hanuś, Maly wyb. z. lit. Ć. 89 (XIV—XV вв.). В литов.: gražus
pažurėt (хорош поглядеть), skanus walgyti (вкусен есть), druts
ožys milžt, соб. — тверд (крепок) козел доить, т. е. трудно его доить;
несколько отличны от этого случаи с причастиями страдательными:

medžei kertami budawot, деревья рубимые строить (из них, т. е.
на постройку); verpalai apmetami aust, пряжа наснованная ткать
(из нее, для тканья), Schi., Gr., 311. В латыш.: tas (именит.) ir
grūti izdarīt, das ist schwer auszurichten. В лат. ср. супин (facilis
cognitu, horrendum relatu), который удобнее выводится из датель-
ного (как в „Macedonia divisui facilis“, „aqua potui jucunda“), чем
из аблятива (Pott, Et. Forsch., II, 1, 507). Так же объясняются
вышеприведенные русск. и литов. инфинитивы. В доинфинитивное
время формальная разница между неопр. объективным „хорош
(кому?) поглядеть“ и неопр. субъективн. „хорош загадывать“ (за-
гадки (см. выше 369) не чувствуется, ибо в обоих случаях доин-
финитивное слово имеет значение вещи, для ради которой что
есть или делается, как позднее в случаях „столпъ., твердъ ко
взятію“, Хожд. Дан. иг., Нор., 33.
β) Неопр. накл. при глаголах: нѣсть въ томъ грѣха, аже по
грамотамъ ходити ногами, аже кто изрѣзавъ помечеть, а
слова будутъ знати? Впраш. Кюрик., Калайд., 187; есть
б о разсѣлина та на камени томъ знать и до днешняго дни, Хожд.
Дан. иг., Нор., 27—8; тут же (в Антониевой пещере) видѣхомъ
храбраго воина Илію Муромца въ нетлѣніи.. рука у него лѣвая
пробита копіемъ, язва вся знать на рукѣ, Пут. Лукьян., 14; а то
мѣсто.., сказываютъ, было позлащено a нынѣ позолота не знать,
слиняла, ib., 76; камень, а на немъ же убитъ архидіяконъ Сте-
фанъ, а на томъ камени кровь (именит.) его знать и до сего дня,,
ib., 80; на томъ камени вообразишася стопы Христовы, и нынѣ
одна ступня знать, ib., 81; знать де полетка соколиная, видѣть
де поступка молодецкая, Др. р. ст., 172; ср. “у Бусл. „знать со-
кол по лету“, „ленивой и по платью знать“ (§ 196) и нынешнее
„ударю так, что пальцы будут знать“, т. е. будут видны, замет-
ны; а когда мы с моря пришли под Рахит, так от усть Нила рѣки
видѣть Александрія, Пут. Лукьян., 53; „у три дни ета ляда пас-
пела сеяць“, т. е. к тому, чтобы на ней сеять (Ржев. у. Тв.г.,
Этн. сб., I, 236). В укр.: „були тут разні чути крики“ (Hessen
sich hören), Котл.
Выражения, как „далась она ему знать!“ ( = укр.—далась ему
у знаки, у тямки), укр. „калина не далася (кому?) ламати“ (т. е.
И), отличаются от вышеприведенных (379) „дай мне пить“ только
возвратностью главного сказуемого. В латыш, при подобном ска-
зуемом и неопределенное накл. ставится в возвратной форме, я
думаю, для выражения страдательности: wińsz likas kautis, букв.— он
дался убиться, т. е. дал себя убить (Bielenst., Lett. Gr., § 691, 2).
Миклошич видит здесь в латыш, аттракцию, т. е. думает, что
„страдательный (медияльный) инфинитив повлек за собою (hat ve-
ranlasst) страдательную (медияльную) форму личного глагола (Gr.,
IV, 265); но liktis, 1 a u 11 s (даться) не страдательны и (как можно
заключить из сравнения с русскими оборотами и из латыш, wińsz
ļaujas nerót, er lässt sich chicaniren, zum besten haben, Ulmann,
Lett. wb.) может дополняться невозвратным неопределенным. Оче-

видно, что возвратная форма неопр. накл. имеет среднее значение в
укр. „про лёхи замкові ходила чутка, що вони не порожні, оно що
не даються нікому достатись до нихъ“, Драг., Мр.пред.,80.
По этому образцу дополнимы выражения: „ты (именит.) книгы
годиться (кому?) с.ъжечи (я)в; нынешн. „вода годится пить“,
как выше „вода сладка (кому?) пити (ю)“.
Так обр., и при страдательных сказуемых: „предали бо суть
апостоли: крестъ поставленъ (кому?) цѣловать (цѣловатъ?)“, Лавр.,
49(112); „страстьная недѣля уставлена есть поститися страстий
ради господень“, ib., 79(180); „въ пущахъ нашихъ буды роздати
робити на насъ господаря., въ пущи наши, въ которыхъ буды
могутъ быть розданы (кому?) робити (ихъ) на насъ, 1527,
Ак. 3. Р., II, 183; послѣ роспросу отданъ держать тотъ приводной
крестьянинъ., приставу, 1673, Ак. отн. до ю. б., 1, 58.
Отличны от этих, по невозможности дательного при страд,
сказуемом: ведена быста ина два злодѣя оубитъ (άναιρηθήναι), Лук.
23, 32 (Mikl., Gr., IV, 266; в Остр, и Марьин, ев. с действ, ска-
зуемым: ведошѧ (ведѣахѫ) Ии-са и ина дъва с нимь оубитъ); (цер-
ковь) почата бысть здати, Лавр. 2, 388 (ныне „начали строить“ или
в укр. бессубъектно „почато будовати церкву“; „началась строиться“
значило бы „как бы“, „сама собою“); „заложена бысть дѣлати
церковь камена св. Архангела“, Пек. II (П. С. Р. Л., V, 12). Как и
выше, здесь (отлично от лат. vineae coeptae agi admoverique aries,
Liv.), при неопределенных накл. мыслимы дополнения в винит.:
почата бысть церкы здати (т. е. ю).
Оставив в стороне эти последние случаи, другие, приведенные
выше, с явственным субъектом, дательным (наличным или подразу-
меваемым) и неопределенным [„язва (есть кому) знати“] сопоставим
со случаями, понимаемыми как бессубъектные, известными у нас
под именем употребления в древнем и народном вр. языке име-
нительного ед. ж. вместо винительного при неопределенном накл.
действительного залога, напр. дати ему своя грамота,Бусл.,
Γρ., § 196, пр. 3. Обороты эти свойственны не только северным
памятникам и говорам, но и западнорусским: „а всякому ми делу
неправа му (Скирикгайлу) чинити и го людемъ“, Гр. Ягайла 1387,
Срезн., Пам. р. п., 266; „холопу и робѣ вѣры не няти, a обадѣ
исправа дати“; „Витблянину вся татьба лицомъ вернути“, 1503,
Ак. 3. Р., I, 352; „давати имъ мѣра меду“, 1480, ib., 92ł; „давати
ему полъ мѣры меду, а полтина грошей литовская“, ib. (хотя там
же: „а знати тымъ, людемъ светую пречистую Печерскую“); „хто
корда добудетъ на кого, ино рука втяти, а хто кого ранитъ, ино
шыя втять“, 1507, ib., II, 27; нов. бр.: „якую яму даць долю?
Даць половина Маркового богатьця, Ром., Бр. сб., 3, 338 и т. п.
Попытка чисто фонетического объяснения этого падежа на а, со-
1 Написание у Миклошича, V. Gr., IV, 346, „davaty Jim mira medu“ и пр.
заставляет думать, что он эти обороты приписывает тому украинскому, в коем
и=и средн., ѣ = і и пр., с чем я покамест не могу согласиться.

стоящая в предположении, что основное окончание винит, ед. ж.
am имело две замены: одну » = рус. у, другую, с отпадением
м, = а (как — ан(т) = а в пека, мога), оказывается неудовлетвори-
тельною, ввиду того, что в литов. в подобных случаях замечен
несомненный именительный ед. м. р.: „кур uą дет мажас ваікялис“,
куда мне деть малый ребенок (винительный был бы „мажа вајкяли“);
жку тас мажас вајкителис рајкс ман сувиститё“, чем малый ребе-
нок нужно будет мне повить. Сравнивая с этим обороты, как в Сл.
о п. И. „молодымъ пѣти слава“ (gloria canenda est), Bc. Миллер
замечает, что они становятся понятны, если восстановить в инфи-
нитивах дательный п. Подобно этому в Ведах „so asya mahimä na
sannace“ (inf.), это его величие не достигнуть, где mahimā — име-
нительный (Моск. унив. изв. 1872, IV, 529—30; idem. Beitr.,
VIII, 169).
Так. обр., история выражений образца „такова правда узяте
Русину“ (Смол, гр.) представляется в таком виде: первоначально
весь оборот есть не безличный, а определенно-личной, в коем
правда есть подлежащее при сть възяти, а Русину, не-
зависимо от неопределенного накл., стоит при сть. Два датель-
ные, один наличный, другой получаемый при восстановлении падежа
доинфинитивного слова („правьда есть Русину възѧтию“), не выво-
дятся друг из друга (как выше, стр. 343, „лъжицѣ ясти дружинѣ“),
между прочим, и потому, что один из них мог бы стоять и при
достигательном из винит.: „крьстъ поставленъ (кому) цѣловатъ“.
Затем „есть възяти“ понято как бессубъектное предложение, при-
чем именительный („правда“) или заменяется винительным и исчезает
бесследно („такову правду взяти“), или переживает свое значение,
т. е., оставаясь при прежней звуковой форме, изменяет лишь вну-
треннюю: „взять правда“, причем внешняя форма, подобно отжив-
шим обрядам, остается не столько по инерции, сколько благодаря
новому толкованию. Принять безусловное мнение, что в нынешних
вр. говорах „правда“ есть здесь лишь мнимый винительный,
который на самом деле есть подлежащее (Miki., V. Gr., IV, 346),
значило бы придавать слишком мало весу сознанию говорящего,
или, что то же, творчеству языка. Мы теперь можем чувствовать
выражение „без денег вода пить“ или „(детям-сиротам) будет
уличка ходить да неширокая, путь-дорожинька вот им да нетор-
нешенька“, Барс, Прич., I, 1, лишь как безличные предложения,
в коих поэтому вода, уличка не могут быть подлежащими.
Что „было да сплыло“ или „быльем поросло“, то служит основа-
нием последующему, но само по себе нам не может сказать, что
есть.
Что язык, под влиянием ли перехода рассматриваемых выраже-
ний от определенно-личной формы к безличности или и по другим
причинам, стал придавать формам ж. р. на а значение винительного,
доказательством этому может служить употребление этих форм и
там, где они никогда не могли иметь значения именительного, не-
редко рядом с винительным на у: „а далъ есмь двѣмъ своимъ

сыномъ болшимъ.. кобылка гнѣд(а) лонская, a Доронкѣ кобылка
гнѣд(а) да коров(а) пестрая болшая.. a женѣ моей кобылка голуба
да двѣ коров(ѣ) черная да бурая да волъ редръ.. а двое конев
есмь велѣлъ.. продат.. жеребчикъ воронъ да кобыл(у) карую,
XIV—XV, Ак. отн. до ю. б., I, 543; слюбуемъ держати цѣлую
правду и чиста вѣра, Γρ. Дмитр. Олгердовича, 1388, Срезн., Свед.
и зам., LIII, 211; привѣсили ѥсмо наша печать, ib.; кмѣть.. зъ
волоки ма заплатить копа грошей, 1501, Ак. 3. Р., I, 225; которая
шляхта была часу короля Владыслава, князя Витовта и тежъ отца
нашого, тыи вси того часу хочемъ мѣти и держати шляхта, 1492,
ib., 121. Позднее: (въ Ясѣхъ) дрова очень дороги: на копейку —
каша легонька сварить, Пут. Лукьян. 19; стала (Настасья) пить эта
чарочка зелена вина; думаетъ дума за единое; какъ будетъ день въ
половини дня и пр. (Mikl., 1. с); бог., половина твойго богатьця
отдав мальчику, Роман., Бр. сб., 3, 368.
Принимая в „вода пить“ переход от личности к безличности,
я думаю, что и в нескольких других случаях определенно-личные
сказуемые древнее безличных. Так в „убит вол“ сравнительно
с укр. „забито вола“. Вр. надо возникло из надобѣ сть (т.е.
предл. нас местным добѣ); в надобѣ-ть, надо-ть, как и в
нѣту-ть, -ть есть не знак 3-го л. ед. (Бусл., Γρ., § 200, пр. 13),
а ставшее плеонастичным местоим. в дат. τ и, как в ст.-рус. то-
ти, пол. to-ć. Глагольная сила в надоть зависит не от этого
-ть, а от опущенного сть. В нынешнем литер, яз. надо, не
надо, надобно безличны и требуют дополнения в родительном;
но необходимость этого родительного, связанная с безличностью,
позднее именительного подлежащего в вр. народном яз.: али мнова
(= га) тобе надоть золота казна, али сила тобе надоть несчетная,
Онеж. б., Пам. и обр., 1, 314; мне не надоть твои городы съ
пригородками, и не надоть мне-ка села с приселками, да не надоть
и твоя мне золота казна, да не нать мне-ка и сила несчетная, ib.;
не надо мне эти луки богатырские, Др. р. ст., 130; не надо мне
твои дани выходы, ib., 133 и пр., как и в старину: „не надобѣ моя
дань- 1490, Ак. юр. (Бусл., 1. с). Подобно этому сочетания с имени-
тельным „не трѣбѣ ти молчаніе“ более древни, чем безличные „нѣсть
ми трѣбѣ орания“ (Mikl., Lex. — трѣбѣ); укр. — „нам перець
тепер треба, Метл., 189, кажется, древнее обычного „треба,
треба було (буде) перцю“. Относительно треба — Mikl., V. Gr^
IV, 367.
14. Неопределенное накл. (субъективное и объективное),
связанное с главным предложением посредством
относительного слова.
В нынешнем языке такое употребление аномально в том смысле,
что составляет особенность неопределенного наклонения; но в древнем
оно находит соответствие в вышерассмотренном (стр. 208—31)
сочетании безглагольного причастия со сказуемым посредством
относительного слова. Принадлежащие сюда случаи разделю на

два разряда: в первом (А) при неопределенном стоит местоимение
или наречие, во втором (Б) — союз один или в сочетании с место-
имением или наречием. Имея в виду оба разряда, нахожу слишком
узким правило, что рассматриваемое сочет. имеет место лишь
после глаг. „des wahrnehmens und habens“ (Mikl., Gr., IV, 868).
А
а) Типу оборота с причастием „ сть (не безлично), къто при-
несав, в коем подлежащее причастие имеется налицо в имени-
тельном къто, здесь, в области неопределенного накл., соответ-
ствует оборот, примеры коего нахожу только в ст.-чешском: ne byl
kdo toho napraviti (Komensky); ne byl kdo uhasiti (Bib. bratrska,
Zikmund, Ski., 401).
б) Типам „приношаху, чьто въдадуче“ (местоимение в косвен-
ном падеже) и „пойма, къдѣ чьто чюя“ (наречие одно или с
косв. п. местоимения) соответствуют подобные случаи с неопредел,
субъективным, на месте греч. и лат. vb. finitum:
Мария же мышляше, чьто сътворити? Златостр. XII, 6, Срезн.,
Др. п. р. п., 193;
не имѫть, чесо ѣсти, О. ев., Мат., 15, 32 (τί φάγωσε);
не имамъ, чесо положите (8 παραθήσω) прѣдъ нимь, ib., Лук.,
11, 6;
толико крестъ честьныи взя на благословеніе собѣ, a прокъ
имѣнія да, чимъ же надъ нимъ дѣяти на послѣднія дни, чимъ
свѣчю и просфуру его побдѣти, Ип., 76 (326).
Сынъ человѣчьскыи не имать, къде главы подъклонити (ποδ
κλίνη), О. ев., Мат., 8, 20; чьто сътворю, яко не имамъ, къде
събьрати (ποδ συνάξαι, ποδ συνάξω) плодъ моихъ, ib., Лук., 12, 17;
мысляше, кде бы жити, Лавр., 67 (бы как союз);
не обрѣтъше, кѫду вънести и (δια ποίας ειςενέγκωσιν), ib.,
Лук., 5, 19; не обрѣтъ, кѫдоу съвратитисѧ къ пештерѣ.. паде,
Супр., 212.
Како ваю похвалит и, не свѣмь, и что рещи, не доумѣю,
XII в., Срез., Ск. о Б. и Гл., XXIV.
Так и в других слав, наречиях: серб.— не мам, шта jecra, гдје
главе заклонити; хорут.—ni mam, kaj jesti, kje glave nasloniti;
пол.— mam (nie mam) co jeść и т. п.; чеш.—ne ma, пас sam sebe
živiti, ne vim, jak a cim tobe zadosti učiniti (Zikm., 405, 642).
То же в литовском: ne tur, ko walgiti, kur sawo galwos padėt;
judu nį mane, kur dėtis (оба не знали, куда деться); jis ne žinoję,
ką daryt (он не знал, что делать). В итал.—поп so che fare; поп
ho che dire; франц.— je ne sais, quelle partie prendre, je n'ai que
faire de lui; ср. в.-нем.— er enwiste waz tuon, wie gebären, Mikl.,
Gr., IV, 869—70.
В новом русском: (думал, не знал и пр.), что делать, чем за-
няться, с кем говорить, куда пойти, где положить. Так и в укр.:
не знаю, що робити и пр. Вместо главного сказуемого определенно-

личного имаамъ, не имаамъ—безличное: (у меня) есть что
есть, нечего есть и пр. Так и в латыш, (tern newa ko est), где сверх
этого и неопр. нередко заменяется личными формами (напр., Лук.
11, 6; Мат., 8, 20).
в) Особенность неопределенного накл. сравнительно с причас-
тиями состоит в том, что оно здесь может иметь подлежащее,
отличное от подл, главного сказуемого, особенно когда последнее
безлично, напр.: „есть, кому ехать“, „есть (мне, ему, кому-либо),
где сесть, да нечего есть“. В ст. языке:
А жена моя пострижется въ чернице, сть й, чимъ ся по-
стрици, Духов. Новг. 1270, Срезн., Свел, и зам., IV, 38;
(Анания и Сапфира) обличаѥма Петромъ, противистасѧ ѥмоу
бѣсадамъ, мнѧшта оутаити СА ГО, а не съмыслѧшта, яко нѣкде
СА порѫгати свѧтоуоумоу доухоу, Супр., 268;
аже будеть далече, яко въ селѣ, a нѣгдѣ, будеть, взяти
другое просфуры, то достоить (одиною просфурою служити). Аже
будеть близь торгъ, гдѣ купите, то не достоить, Впраш. Кюр.,
Калайд., 194;
уже намъ нѣ-камо ся дѣти, Лавр., 30;
радъ быхъ самъ съ тобою шелъ, но нѣ-коли ми: ѣду, господине,
до Суждаля жениться, Ип., 209 (где при нѣколи, как при „мне
некогда“, укр. „мені ніколи“ опущено неопределенное накл. гла-
гола, указываемого контекстом);
свѣтлостью нѣ-како зрѣти (некак было, т. е. нельзя было),
зане вся церкви бяшеть золота, Ип., 111 (395); ср. в нов. свр.:
некак ростить-то сиротных мне-ка детушек: будут по миру оны
да ведь скитатися, по подоконью оны да столыпатися, Барс,
Прич., I, 1;
бысть тоиѣ ночи тепло и дождь рамянъ, и не бысть имъ, ку-
да переѣхати, Ип., 127.
В оборотах этого рода действующее лицо неопределенного
накл. указывается наличным или подразумеваемым дательным, соот-
ветствующим именительному местоимения при определенно-личном
главном сказуемом в „ сть, къто донеса“, ne byl, kdo uhasiti. Это
тот самый дательный, который стоит в лат. est mihi liber, в ст.-
слав.— мънѣ сть (напр., аще бѫдетъ ѥтероу дроугоуоумоу чело-
вѣкоу съто овьць, О. ев., Мат., 18, 12), в литов.-латыш.— man уг,
man ir (=у меня есть). Он может заменяться в нов.-рус. посред-
ством у с род. для отличия от других оттенков дательного, кото-
рые тоже могут служить связью между глав, сказуемым и неопре-
деленным, напр.: „мне (т. е. у меня) есть кому (т. е. к кому, или
dat. commodi для кого) писать“. Двусмысленность устраняется
контекстом, напр.: „Бог помочь вам! Чи ня ёсь у васъ, робяты,
вады попиць?“, Роман., Бр. сб., 3, 261, т. е. не вам попить, а мне.
Другие примеры в нов. русск. лит.: есть, чему ѵ. нечему
удивляться, есть кого ѵ. некого уважать, есть что ѵ. нечего
делать, есть чего ѵ. нечего бояться, есть чем ѵ. нечем жить,
есть в чем ѵ. не в чем ходить и пр.; есть где ѵ. негде жить,

есть куда ν. некуда деться и пр. В укр.: есть що ѵ. нічого ро-
бити, есть чим ν. нічим одягтись, есть на що ѵ. ні на що дивиться,
есть до кого ѵ. ні до кого прихилитися и пр.; есть де ѵ. ніже дітись,
нікуди пійти, нівідкіля сподіватись, ніколи..., ніяк... Везде здесь
ні = нѣ — ударяемое, между тем как вост.-укр. ні = ни (лит.—
неу) в ніхто и пр. неударяемо: нічого не робить, ні до чого не
берецьця, ні до кого не говорить, ні на кого не дивицьця, ні защо
ні прощо (пропав), ніяк, нікуди и пр.
Судя по употреблению других времен в главном утвердитель-
ном сказуемом [„было (будет, было бы), что есть“, укр. було
(буде) що Тети], можно бы и при отрицании ожидать: „не было,
чего есть“ и пр.; но на. деле встречаем уже в древнем яз. „нѣ-
гдѣ будеть възяти“ (Впраш. Кюр., Калайд., 194), как и в новом,
„нѣгдѣ“, „нѣчего было (ν. будет) есть“, в укр.— нічого
було (буде) jicTH, ні до кого було притулитись и пр. Если бы
мы имели перед собою только обороты с прошедшим („нечего
было делать“), то можно бы попытаться счесть за первообразную
форму такую: „нѣсть (= не есть) было чесо...“ с сть, входящим
в состав главного сказуемого вместе с было; но в таком случае
возник бы вопрос, почему сть не опущено, по правилу, как в
польск.—nie było (jest), со robić, а удержано. Но, кроме того, мы
имеем и обороты с будущим (нечего будет делать), которое
немыслимо в сочетании с есть ( сть-будет). Поэтому остается
принять, что обороты „нечего-было ѵ. нечего-будет делать“,
укр.— н(чого-було и пр. с было, будет, лишенными ударения
и прислоненными к предыдущему слову с н ѣ, предполагают выра-
жения с двумя глагольными сказуемыми: (мне) было (есть) нѣ (=не
есть) чего делать, будет нечего делать1. Эти последние обороты
значат собственно: „мне было (будет) так: нечего (теперь) делать“
(и потому, напр., я пошел), и могли бы быть переданы польским
„nie miałem со robić (do roboty, do czynienia), więc poszedłem. Вместе
с перестановкою и прислонением (Ιγκλισις) „было“ возникает новый
оттенок, который будет передан польским nie było со robić (więc
poszedłem) и в коем русскому было в польском соответствует
не какое-либо вещественное слово, а лишь грамматическая форма,
именно время главного сказуемого.
г) Буслаев (Γρ., § 196, 1, а), в пример неопределенного, упо-
требленного как сказуемое безличное с подразумеваемым льзя,
нельзя, должно и т. п., приводит рядом два выражения: „то
мнѣ есть порока всякого отъ людий не уйти“, Ип., 35, и „уже
намъ нѣкамо ся дѣти“, Лавр., 30. Между тем строение этих обо-
ротов весьма различно: в первом неопределенное наклонение при-
соединяется ко глаголу непосредственно (так как дополнения,
которые могут разделять эти слова, для характера оборота не суще-
ственны), а во втором — посредственно. Отсюда следует, что во
1 Относительно постпозитивности было, будет ср. постпозитивное χ о t ь
из препозитивного хотя, стр. 427—8.

втором случае неопределенное накл. ближе к полноправному сказуе-
мому, чем в первом. С другой стороны, в первом сть, пере-
ставая означать существование и наличность, становится, по край-
ней мере стремится стать, чисто формальным. Согласно с этим,
сила речи никогда на него не падает, почему оно и опускается
часто в старинном языке и всегда в новом русском. Напротив, во
втором обороте сть, вошедшее в состав нѣкамо, есть гл.
вещественный, означающий всегда существование „есть, кудаа=
существует, находится такое место, куда...; „нѣкудав = нет такого
места, куда... и т. п. Сила речи падает всегда на это есть, почему оно
никогда не опускается, ибо в „нѣкамо ся дѣти“ не опущено
ни льзя или подобное, ни есть, а имеется только стяжение н е-
сть в нѣ. По своей знаменательности это не сть в некото-
рых наречиях заменяется более полновесным глаголом, как в пол.—
niema, nie masz (со robić); в серб.—„не ма се куда (= ниjе Kyį
камо); ср. в латыш.— ir kö ėst (есть что есть), но с отрицанием
не ne ir (листов.— nera, nėr), a ne w a, nawa, пап (из newaid,
3-е л. ед. наст, от waist, находится где), напр. newa ko ėst, не-
чего есть.
Если в русск. лит. весть доныне сохранилось в большей или
меньшей целости окончание 3-го л., авнe (некуда, некому и пр.)
оно исчезло вместе с коренным с, то из этого, конечно, не следует,
что это н e имеет другое начало, чем не есть. Такая звуковая
разница есть и в других наречиях: укр. сть (и є), ніт (которого,
где оно встречается на юге, не следует считать заимствованием)
и ні (=нѣ) в „нічого їсти“ и пр.; угорскорус. не-ю (при ніт):
не ю мого миленького, не-ю мого квіту, ніт с ким мині розмовляти
до білого світу (Голов., II, 406; ср. ib., 404—5, 422); чеш.—
jest ņ neni (=neje); пол. jest и стар, nie (=нѣ из neje), напр.
weźmi, bo nie (nye) jinego, kromie tego; nie (nye) temu nijenego
równia, Царей, I, 21, 9, XIV—XV в., Maciejów., Dodat., 16.
Ѣ в „нѣчего ѣсть“ и т. п. оправдывается как ст.-славянским (см.
Mikl., Lex. — нѣ), так и украинским; обычное здесь e (нечего) мо-
жет быть совмещено только с полным отречением от этимологи-
ческого правописания. Впрочем, этого рода ошибки встречаются
уже давно: ср. вышеупомянутое (стр. 208) „не-ли (чит. нѣ-ли, т. е.
нетъ ли) кого, иже бы моглъ на ону страну дойти“, Лавр., 28.
Примечание. Не без основания приписывают одно и то
же происхождение двум следующим нѣ:
aa) нѣ перед местоимениями и наречиями местоименными: нѣ-
кыи и пол. niejaki (некоторый), нѣкъто, нѣчьто а) в знач.
местоимения = обл. вр.: што-ли (что-нибудь, Подвысоцк.), што-нѣ
(пишут што-не: што-не сбылось на родимой моей родинке, Барс,
Прич., I, 144), пол.: nieco, что бы ни было, несколько, немножко;
б) нѣчто в знач. союза в ст.-вр. = если: „а нѣчто, будетъ, це-
саревъ гонецъ Лукашъ.. похочетъ во Псковѣ нанята извощиковъ.
и вы бъ Лукашу извощиковъ нанять поволили, 1597, Пам. диплом.

сн., II, 419; в нов. вр.: (у Даля ошибочно нешто и нежто)
разве, неужели, в вопросит, предложениях, для выражения сомне-
ния или уверенности в противном (укр. — хиба-ж); нѣкъдѣ (где-то),
нѣкогда (когда-то) и др. Нѣ здесь сначала ставилось раздельно
{Бусл., Γρ., § 75, пр. 1), что и доныне остается как архаизм в
вр. просторечии; „нѣ въ кое время11, Др. р. ст., 17, „нѣ въ ко-
торомъ царствѣ“, в укр. — это нѣ, кажется, потеряно.
бб) нѣ в древ.-рус. перед численным обозначением величин,
для выражения приблизительности: и бѣ у нее (чит. — у нею,
т. е. вълхву) людий нѣ 300, Лавр., 75; ѣхахомъ сквозѣ полны
Половьчскіе не (чит. — нѣ) въ 100 (=въ сътѣ) дружинѣ, ib., 104;
избьено не (=нѣ) съ 200, ib.; имаша на нихъ нѣ с полуторы ты-
сяце грив(ь)нъ, Новг. I, 8; придоша Емь на Водь ратью нѣ въ
тысящи, ib., 11; убиша ихъ Новгородьци не (=нѣ) о трьхъ
стѣхъ, ib., 17.
Тождество случаев aa и бб видно и теперь при сравнении
нѣкто с нѣсколько. Последнее, разложенное на нѣ съ
колико, формально равно с нѣ съ триста. В предлоге съ со-
поставление в пространстве служит здесь и в других случаях
представлением сходства и равенства, так что нѣ-с-колько значит
собственно „приблизительно (нѣ) равное (съ) коликому“. Оба случая
(нѣкъто и нѣ до осми мужь) Миклошич (V. Gr., IV, 172), пользуясь
догадкой Копитара, объясняет отлично от „нѣчего (=не сть чего)
ѣсть“ и пр., именно — из предполагаемого не вѣ къто (а это из
невѣсть къто), в страдательном значении „nescitur quis“, или из
невѣмъ къто, nescio quis, причем предполагается фонетический
процесс, как в сред, в.-нем. neiz из niweiz. Пожалуй, можно бы
предположить, что и вр. обл. нись(„нись прийдет, нись не
прийдет“ = не то... не то) возникло не из „не сть“, а из не
висть = невѣсть. Сближению Миклошича вряд ли может по-
мешать то, что нестяженное „не-вѣсть кто, что, где“ значит
не aliquis, aliquid, alicubi“, а, подобно укр-му не знать що,
пол. nie wiedzieć со, несколько интенсивнее: невѣсть что — не
нечто, а бог знает что, черт знает что, дурное, пустое; невѣсть
сколько — не несколько, а много и т. п.1. Но такое нѣ из не-
вѣсть было бы предпочтительно лишь в случае, если бы нельзя
было вывести его значения из не сть (как в „нѣчего дѣлать“),
чего я не думаю. Нѣ в нѣ триста сходно с отрицанием не
при числительных в укр., для обозначения числа, больше указан-
ною и тем самым неопределенного: „(река) либонь ворочавши не
1 Укр. навiщо в знач. на́що?, не объяснимое из на ось що (так
как указательное ось = осе = се в вопросе неуместно и так как о в ось
не переходит в /) произошло из невішо (=невість що) в выражениях, как
„звівся на невіщо“, откуда ошибочное „звівся ні на віщо“. Сравнивая „невѣсть
что и невіщо с не знать що, nie wiedzieć со, можно бы подумать, что
и в первых вѣсть есть не 3-е л. e д. наст., а, как в последних, неопреде-
ленное вѣсти, сохранившееся в зап.-укр. (вісти) и предполагаемое средним родом
прич. страд, в ст.-русском ,вѣсто“

пъятьдесят млинів“ (Гребінка), т. е. гораздо больше. Сюда цел,
нѣ... нѣ в значении „не то... не то“ (как в рус. нись... нись), „или...
или“: „ѥгда се премѣнитъ нѣ на боуроу нѣкакоу, нѣ на бездождиѥ“,
И. Экз., Шестодн., 109. Так и нѣ из не сть могло получить
значение неопределенности и приблизительности при числительных,
тем более, что не сть in extenso встречается там, где можно
бы обойтись простым не: „Ой не есть то, нас, брате, на Чор-
ному морі супротивна хвиля потопляє (= потопляет), а есть то
отцева-матчина молитов побиває-карає“, 3. о. Ю. Р., I, 291.
д) Не следует заключать от состава самостоятельных вопроси-
тельных предложений „кому (есть) ехать?“, „что (есть) делать?“
и пр. к составу зависимых “в „есть, кому ехать“, „есть, что
делать“. В последних ничто не опушено (Mikl., V. Gr., IV, 868):
они вовсе не предполагают „есть, кому есть ехать“. В этом
убеждает, во-первых, то, что в ст.-славянском, редко опускающем
сть, с » τ ь, и, по-видимому, лишь в угоду греческому („блажени
нищий духъмь“ и т. п.) сть в рассматриваемых предложениях,
несмотря на их самостоятельность, постоянно отсутствует („не
имять, чесо ѣсти“), как в соответственных оборотах с причас-
тием („не вѣдѧтьсѧ, чьто твор ще“). Во-вторых, придаточные
из относительного слова с неопределенным сами по себе, не имеют
времени, тогда как они должны бы его иметь, если бы в них было
опущено сть. В этом отношении придаточное в „не бысть, куда
переѣхати“ должно быть сравнено не со всем сочетанием „не
бысть переѣхати“, а с одним неопределенным в этом сочетании,
неопределенным, которое, в отличие от причастий (вѣстесѧ, чесо
прос ще ν. просивше), означает лишь момент, следующий
за тем, который означен глаголом, т. е. относительно времени за-
висит от главного сказуемого.
Неопределенное накл. глагольнее причастия. Поэтому стремле-
ние языка заменять эмбриональные придаточные предложения более
развитыми, т. е. глагольными, уничтоживши обороты с причастием
в придаточном (не вѣстесѧ, чесо прос ще = чего просите), удер-
жало неопределенное в „не знает, чего просить“. Впрочем, и
здесь в некоторых случаях заметно приближение придаточного
к полной глагольности. Как уже в ст.-слав. для явственного вы-
ражения оттенка будущего в τ) λαλήσετε поставлен в придаточном
глагол при неопределенном („не пьцѣтесѧ, како или чьто
имате глаголати“, О. ев., Мат., 10, 19), так в серб, на месте
безглагольного ст.-слав. неопределенного („не обрѣтъше, к»ду
вънести и“) стоит будущее: „не нашавши, куда he га унијети“.
Ср. укр. „не знаю, що чинити маю“ при „не знаю, що чинити“.
1 Mikl. (Gr., IV, 823) приводит этот пример, говоря о сочетании с,бы с
причастием наст, (бѣаше бъдѧ и пр.), что ошибочно: такого причастия (resp.
дееприч.) наст. ,карам“ в укр. вост. не бывает.

Само это последнее придаточное получает более глагольный вид от
того, что и в независимом предложении ^что делать?“ стало обычно
опушение глагола, так что видимая разница между обоими обо-
ротами стерлась.
Хотя в рассматриваемых придаточных ст.-слав. неопределенное
стоит на месте греч.-лат. конъюнктива, но не выражает ни сосла-
гательности, ни первоначально даже изъявительности. Поэтому
чешские и другие писатели, стараясь приблизиться к латинскому,
ставят на месте неопр. накл. в придаточных условное накл., как
и на месте причастий: ουκ εχει, ποδ την κεφαλήν κλίνΐβ, non habet,
ubi caput reclinet, чеш. ne ma, k de by hlavy skłonił, Мат., 8. 20;
μή ευρόντες iia ποιας είσενέγκωσιν άντόν, qua inferrent, чеш. kterou
by jej stranou vnesli, пол. Którędy by go wnieśli; хорут. kod bi ga
vnesli. лат. caur ko tė winu mestu, Лук., 5, 19; οί>κ έχουσι τι φάγωσι,
non habent quo vescantur, чеш. ne roaji, co by jedli, пол. nie mają
co by jedli, Мат., 15,32.
Как уже упомянуто, в русском такие обороты были бы большею
частью ошибочны, так как в этом языке условность не переходит
в сослагательность. Впрочем, в ограничение сказанного об отсут-
ствии модальности в придаточном с неопределенным без глагола
следует прибавить, что в русском „не знаю, что сделать“ стало
казаться изъявительным после того, как получилась возможность
сказать с явственным условно-желательным оттенком „не знаю,
что бы сделать?“.
Б
Положение, что союз при неопределенном вовсе не непремен-
но предполагает при этом неопределенном опущение глагола, вооб-
ще верно; но точное определение границ между безглагольным не-
опред, накл. и таким, при коем опущен глагол, довольно затруд-
нительно, почему в следующем можно ожидать ошибок.
а) Как немецкое неопр. накл. с предлогами um, um zu пред-
полагает беспредложное, так есть указания, что слав, неопр. с
союзами, своеобразно достигающими той же общей цели, что в
других языках предлоги, возникло из более древнего бессоюзного.
Как велика в древнем языке неопределенность отношения инфини-
тива к главному сказуемому, видно из сравнения этого языка с
позднейшим, в коем (не говоря уже о замене неопредел, личным
глаголом с союзом преимущественно с серб., болг. и хорут.) на
месте древнего безглагольного и бессоюзного неопр. накл. стоит или
такая же форма („хощѫ видѣти“ = хочу видеть), или изъявит, с изъ-
яснительным союзом („МЬНИТЬСА видѣтиа = думает, что видит), или
неопр. накл. с союзом заключительным. Последний оборот за-
меняет как то древнее неопр. накл., которое возникло из имени
действия в дательн. цели, так и то, которое исстари появляется
там, где можно бы ожидать достигательного.
Имѣѩи уши слышати (άκουειν, чтобы слышать), да слы-
шитъ, О. ев., Мат., 11, 15.

Сѣдѣаше съ слугами видѣти (ίδείν, чтобы увидать, „желая
видеть“, как переведено в литовском) коньчинѫ, ib., Матф., 26, 58.
Оглядаашесѧ видѣти (ίδειν, чтобы увидеть) сътворьшѫѭ се,
Map., 5, 12.
Посъланъ ѥсмь глаголати (λαλήσω) къ тебѣ и благо-
вѣстити (εοαγγελ(σασθαι) тебѣ се, О. ев., Лук., 1, 19, я посланъ
съ тѣмъ, чтобы.., хотя можно и без союза: послан сказать;
хорут. — naj govorim, naj oznanim.
Възнесоста родителя отрочѧ Іисуса въ Іѥрусалимъ поставити
(παραστήσαι, чтобы п.) прѣдъ господъмь, ib., Лук., 2, 22.
Изидошѧ видѣти (ίδειν, чтобы...) бывъшеѥ, ib., Лук.,
8, 35.
Простое неопред, накл., бывшее здесь требованием слав, языка,
а не подражанием греческому, ставится и на месте греч. неопр.
с союзом:
отъкѫду намъ въ пустѣ мѣстѣ хлѣбъ толико насытити
(ώστε χορτάσαι, чтобы насытить) народа толико, ib., Мат., 15, 33.
Сюда следует присоединить эпегзегетическое неопр. накл. у
Микл. (V. Gr., IV, 857), как „испльнише се дьнье родити ( й)“,
коих я никак бы не счел грецизмами (Mikl., ib., 858), и примеры
неопр. накл. цели, ib., 858, 13. В последнем месте противополо-
жение славянских языков литовскому и латышскому требует огра-
ничения, так как примеры неопределенного цели (без союза),
каковы приводимые Шлейхером (L. Gr., 312) и Биленшт., Gr.
(§ 731), возможны и в русском, несмотря на значительное позд-
нейшее развитие союзов. Лишь в том отношении я не согласен
с мнением Вс. Миллера (Ueber den Letto-slav. infinitiv, Beitr.,
VIII, 165), будто ст.-рус. и литов. примеры, подобные приведен-
ным ниже, сближаемые М-м с дательн. infitiv.' в Ведах, вполне
чужды нынешнему русск. яз.; т. е. вполне вытеснены неопр. с
союзами, как чтобы, дабы:
Данилъ.. гна, всѣдъ на конь, видѣти невиданьноя рати., и
инии мнозии князи с нимь гнаша видѣти нѣвидѣное рати (Ип. „
496) = поскакал посмотреть; древнее было бы „гна... видѣтъ“,
с достигательным, устраняющим сравнение с дат. цели, как ib.
выше: „пришли суть видѣтъ олядий Рускыхъв.
Раздвиже земля уста свои прияти кровь брата твоего (Ип. 2 499),
чтоб принять, но возможно, хотя архаично, без союза, как у Держ.
„зияет время славу стерть“.
И вдасть Кыевъ в руцѣ Дмитрови обьдержати противу инопле-
меньныхъ языкъ (Ип. 2, 521), как нынѣ „дал, поручил защищать“.
Посла и Володимѣръ с тозѣмьци в челнохъ воз-верхъ рѣкы
Лосны, абы кдѣ изнаити таково мѣсто городъ поставити (ib., 578);
и теперь возможно без союза не только первое, но и второе неопр.:
„послал найти место поставить г[ород]\ Относительно такого второго
неопр. накл., примыкающего к дополнению первого, ср. в стар, яз.:
„никуда же не може пути собѣ налѣсти ѣхати (= чтобы ехать)

по Святославѣ“, Ип., 129 (430) и в новом, как «не мог найти средств
платить за обучение“, „стал искать спички зажечь свечу“ и т. п.
То се ты со мною цѣловалъ крестъ, ходите нама по одинок
думѣ обѣма, Лавр., 207 (458).
Литов. примеры (В. Милл.), как „asz ne židauka nedėle skalbte“,
„asz ne antelė per mares plaukte“, „ne gegužėlė girioj kukute“ (нар.
пес. = я не утка, чтоб по морю плавать, не кукушка, чтоб в
лесу куковать), могут быть сравнены с такими, как „он не дурак
работать, когда можно лежать“.
Примеры (Шлейх., Биленшт.), как литов.—asz ugnelę prakuriau
pusrytukus virti, латыш. — pakur ugguni sildit, прямо соответствуют
русским: я развел огонь варить завтрак, разведи огонь еду разо-
греть. Ср. укр.— „Вороне, що ти копаеш? — Пічку.— На що? —
Окропи гріть, ΤΒΟΪΜ дітям очи заливать“ (детск. игра). Латыш.—
trūkst naudas pirkt (Biel.) = нет денег купить; т£р б£с науда пад-
зертѣс (Спрог., 76) = будут деньги напиться; ваяга.. ліну двѣлі
(винит.) слауцітѣс iCnp., 78) = нужно льняное полотенце утираться;
ср. укр.—дума собі, мотаючи рушничком, що узяла (=с собою)
підперезатись; Квит., Щ. л.
Возвращаясь ко мнению Миклошича (IV, 858—9), не вижу,
почему „неопр. накл. цели (der finale inf.), где оно не стоит на
месте супина, есть явление неславянское“? Что может быть заим-
ствованного в „имѣѩ оуши слышати (ώτα άκοόειν) да слышить“,
Марк., 4, 9; даяше оученикомъ своимъ прѣдложити (παρατιθέναι)
народоу, Лук., 9, 16? Искони и доныне: „и вложи ему (человеку)
очи видѣти, и уши слышати, и умъ совѣтовати“ (сп. 1620, Пам.
ст. р. л., 15); не только, напр., „дай доехать“, но и: „дай-ко,
господи,., тиху тишинку на широкой на улице, благодать да
ты на славном этом морюшке, переехать через синее Оне-
гушко, передаться на родиму мне на родинку, Барс, Прич.,
I, 92; еще дай да боже-господи ему в дом жену неумную пло-
дить (= чтобы она плодила) детей неразумных, ib., 288. Подоб-
ное возможно и в укр.—С большим основанием можно видеть
постороннее влияние в некоторых случаях позднейшей замены не-
определенного, как напр. вм. „ да храма не имате ясти и пити“,
хорут.— na jestvino i pitvino, пол.—do jedzenia, zum essen; вм.
„прѣдложити“ (см. выше Лук., 9,16), хорут.—da bi dali, пол.—
aby kładli, как и давно уже в пол.: dzień jego przidzie, aby umarł,
Цар., 26,10; wyszedł kroi Izraelski, aby szukał pchły, Цар., 26,20
(XIV—XV в., Mać. Dod., 19).
б) То отношение, которое мы привыкли выражать заключитель-
ным союзом, могло быть, хотя и с меньшею определенностью,
означено союзом изъяснительным: в стар. яз. оже ( же), аже,
а (?), позднее — что:
Отверзенѣ бо ему бѣста отъ бога очи сердечнѣи оже пещися
церковными вещьми и клирикы, Лавр., 173 (391).
Азъ того хощу e ж e за Христа пострадати, Воскр. л., П. С. Р. Л.,
VII, 154.

Како еси былъ умолвилъ с братомъ своимъ Рюрикомъ и со
мною, аже совокупитися у Чернигова всимъ, да любо быхомъ
умирилися вси на всей волѣ своей, Ип., 149 (469), с чемъ ср. ib.:
„а умолви с нимъ мужемъ своемъ (=имь, т. е. через своего
посла) а переже весны доспѣвъ сѣдѣти и воеватися со Олго-
вичи a вѣсти отъ тебе ждати правоѣ“... „умолви с нимъ про во-
лость свою и про дѣти своя а Кыева подъ Рюрикомъ не искати
a подъ Давыдомъ Смоленьска не искати“.
Сим ли бога умолите, что утопла или удавленика выгрести?
Серап. в Паис, сб., Бусл., И. хр., 527.
То се ты со мною цѣловалъ крестъ ходити нама по одиной думѣ
обѣма; то коли рать была, со мною еси ко царю не бѣжалъ, но (s. вм.
не) осталъ еси в Руси, избывъ въ Вороножьскыхъ лѣсѣхъ того
дѣля, что розбити, а крестного цѣлованья забывъ, чтобы нама
богом и правдою своею потягати бесерменина, Лавр., 207 (458).
Азъ быхъ того хотѣлъ, что за Христа кровь свою прольяти,
Воскр. л., П. С. Р. Л., VII, 154.
Крестъ къ нему цѣловаша, что его. не выдати, Пек. II, 1327;
П. С. Р. Л., V, 12.
И сталъ царь Далматъ кручиноватъ: „а не на то-де онъ прі-
ѣхалъ ко мнѣ во царство, что ему служить, но на то онъ прі-
ѣхалъ, что ему царствомъ завладѣть моимъ, Ск. о Ерусл. Лаз.,
Пам. ст. р. л., 1, 332.
Не честь мнѣ будетъ не хвала, что сонного убить: сонный
человѣкъ — аки мертвой, ib., 328.
Подымись, моя родна сестра, что ити-то в парну баенку, что
смывать-то волю вольную да красу-то свою девичью, Новг., Шейн,
Р. н. п., 495; благослови, кормилец батюшка, что ити-то в парну
баенку, ib.; благослови., что садиться за дубовый стол, ib., 496
(ср. „благословите мне девушке идти в парную баенку“, Рыбн.»
III, 397; вы давайте-ка, родители, великое благословеньице мне
повыдти красной девушке на широкую-то улушку, ib., IV, 121); для
того я пиво пьяное варю, что твоих-то поезжан поить, что твоего-то
света суженаго, Шейн, ib., 495; чесала родная матушка, завивала куд-
ри мила сестра, ч τ о во путь-то во дороженьку по свою ехать по
сужену, ib., 505; вам спасибо., что пришли., что спровадить мою
волю бажоную на чужу дальню ознобну сторонушку, Рыбн., IV, 110.
Случаи эти отличны от частого в вр. п. что, столь же плеонасти-
ческого с точки нынешнего литерат. яз., как и уж: „я иду., уж
по новым-то по сенечкам; я вхожу., что во новую во горенку,
что во светлую во светлицу, Шейн, ib., 496 et pass.
От обычного „нельзя не ехать“—прямой переход к „нельзя
что не ехати за реку Смородину“ (Кир., II, VIII, 121), вытеснен-
ному отчасти оборотами „нельзя, чтобы не ехать“, о коих — ниже.
1 Что отчасти похоже на франц.—c'est n'est point une chose commode
q u e de voyager dans ce pays; c'est se miner q u e de vi vre saus ėconomie; voila
се que c'est que d'etre imprudent.

в) Подобен этому в ст.-слав. и ст.-рус. переход от бессоюз-
ного неопр. накл. к неопр. с яко, како, которое мы в некото-
рых случаях переведем посредством чтобы, но которое ближе
к союзу что и должно быть отличаемо как от наречия яко =
как, так и от союза яко = так что, о коем ниже:
съвѣтъ сътворишѧ архиѥреи и старьци на Иісоуса яко оу-
бити и (ώστε θανατώσαι, ut morte afficerent), О. ев., Мат., 27,1;
ср. возможное выражение „свѣтъ сътворишѧ оубити и“;
въстанѫть лъжии хрьсти и лъжии пророци и дадѧть знамения
и чоудеса яко прѣльстити (ώστε πλανήσαι) избьраныѩ, ib.,
Мат., 24, 24.
съвѧжате ѩ (плевелы) въ снопы яко съжещи ѩ (προς το
κατακαδσαι), ib., Мат., 13, 30.
Мы видим, что яко заменяет два различных греч. оборота,
так что, может быть, здесь нет в слав, подражания, тем более,
что то же и в ст.-русск. памятниках:
ты ми еси, брате, много понуживалъ, яко же положити
на стръи своемъ, Ип., 58;. ср. возможное „понуживалъ положите“;
и сдумаша яко изгонити князя своего Всѣволода, Новг.,
I, 7; ср. „съдумаша изгонити“;
и поможе ему Всеволодъ а ко ж e облечи ту, Ип., 130; ср.
„поможе облечи, помог расположиться на ночлег“;
король же, ако срекъ годъ, како пойти, и посла къ Изя-
славу, Ип., 66 (308); ср. „срече годъ пойти“, назначил время
идти;
съсѣдоста въ короля въ шатрѣ и начата думати якоже (что?
чтобы?, или, может, как, каким образом?) заутра рано
поѣхати биться к рѣци к Санови, тако угадаша, Ип., 67 (309).
Едва ли все случаи неопределен, накл. с яко следует считать
за безглагольные. Уже выше (397) были приведены подобные при-
меры в параграфе о сочетании дательного с неопред, наклон, и
с есть. Возьмем из них следующий: „съ Ярославомъ.. чѣловалъ
есмь крестъ на томъ, како же (нама) не воеватися“, Ип., 148
(466). Конечно, можно бы думать, что неопр. с како — безгла-
гольно и возникло из неопр., прямо соединенного со сказуемым:
„цѣловалъ ѥсмь крьстъ не воеватися“, сходно с „кляхомъся не
переступати мира и любве“, Лавр., 16. Но, с другой стороны,
„како не воеватися“ присоединено не к сказуемому, а к дополне-
нию „на тъмь“, после коего могло первоначально вовсе не быть
союза: „цѣловалъ ѥсмь крьстъ на тъмь: не воеватися“. В этом
случае „не воеватися“ было бы формально сходно с дебитивными
выражениями закона: „истъцю свою лице възяти ( сть)“ и пр.
{Рус. пр.). Из этого можно сделать придаточное: „уставихомъ, яко
истьцю... взяти ( сть)“, с которым может быть совершенно сходно
„цѣловалъ ѥсмь кр. яко не воеватися“. Если бы и не было до-
полнения „на тъмь“, то все-таки в пользу опущения сть в рас-
сматриваемом выражении говорил бы дательный при неопред, и от-
тенок времени („что не будем воевать друг друга“), которого

не видно в „поможе ако же облени“, хотя, с другой стороны,
ср. стр. 371 и сл.
г) При ст.-слав. и ст.-рус. яко в знач. „так что“, укр.—а ж,
що а ж, серб.— тако да, неопределенное более самостоятельно
по отношению к главному сказуемому, чем выше, и при нем боль-
шею частью налицо дательный, который может подразумеваться
и в случаях б). Вся конструкция есть дательный с неопределенным
(без глагола), подобно тому, как в греч.— ώστε при винительном
с неопределенным.
И не отвѣща ѥмоу ни къ ѥдиномоу же глаголоу, яко дивити-
сѧ Игемоноу зѣло (ωστε θαυμάζειντόν ηγεμόνα), О. ев., Мат., 27,14.
И въставъ абию и възьмъ одръ, изиде прѣдъ вьсѣми, яко
дивитисѧ вьсѣмъ и славити бога (ώστε έξιστασθαι πάντας xat
δοξάζειν), ib., Марк., 3,12.
И бысть яко мьртвъ, яко мъногомъ глаголати (ώστε πολ-
λούς λέγειν), яко оумрѣ, ib., Марк., 9,26.
Наплънишѧ оба корабля, яко погрѫжатисѧ има [ώστε βυθίζεσθαι
αοτά(τά πλοία)], ib., Лук., 5,7.
Сърѣтоста и дъва бѣсьноуѭщасѧ, люта зѣло, яко не- мощи
никомоуже мимоити (ώστε μή ίσχύειν τινά παρελθειν) пѫтьмь тѣмь,
ib., Мат., 8,28.
Исповѣдашѧ вьса вьсѣмъ, же СА сълоучи имъ, якоже многоу
страхоу напасти на всѣхъ слышѧтшиихъ, Супр., 29.
Вьзгнѣштеноу же бывъшоу огню, раждегошѧ сковрадѫ, якоже
быти и подобнѣ огню, ib., 120.
Пьсы толь хытро изоучьше, яко же, гладъмь имъ мьроущемъ
и въ оустѣхъ дьржащемъ заяць, не ясти готовъ (=ы) яди, нъ
ожидаѥть господина, надѣяся послѣдь накърмленъ быти, Златостр.
XII в., Срезн., Др. пам. р. п., 195.
Отънюду же не бѣ начаятися, оттуду же въсія намъ дьньница
пресвѣтла, яко же отъ всѣхъ странъ, видѣвше свѣтѣніе ея,
тещи къ ней, вся презрѣвше, тоя единоя свѣта насытити ся,
Жит. Феод, (относительно 2-го неопр. без союза см. выше, стр. 416).
Вопіють силно, яко тутьнати и въ(з)гремѣти вьсему мѣсту
тому отъ вопля людій тѣхъ, Хожд. Дан. пал., Бусл., Р. хр., 96.
Наиде рана на Полочаны, яко н ѣ-к ако бяше (= нельзя было,
см. выше, стр. 409) ходити по уличямъ, яко мнѣти вой мно-
жьство, a конемъ копыта видѣти, Новг. 1,3.
Гониша ихъ бьюче.. яко же не мочи ни коневи ступити
трупіемь, Новг. I, 60, так что не мог и конь (некуда было и
коню) ступить за трупами.
Олег же бѣ въ то веремя нездравуя велми, яко не мощи
ему ни на конь всѣсти, Ип., 93.
Княгини же его много раздѣли богатство манастыремъ и попомъ
и убогымъ, яко дивитися всѣмъ человѣкомъ (так что дивились)
яко (=что) такоя милости никто же можеть створити,
Ип., 4; и украси ю (церковь) яко и всимъ приходящимъ дивити-
ся, ib., 111.

И изби я, яко мало (читай „малу“) ихъ отъ таковыя бѣды
избѣгнути, Лавр., 9, так что немногие избегли.
Удавиша и рамяно, яко персемъ троскотати, ib., 111, так что
трещала грудь.
Намъ по суху Днѣпръ перешедшимъ, яко покрыта (и=ѣ) водѣ
быти отъ множества людій, Ип., 164.
И толико взяша полона множьство, я к оже всимъ русскимъ
воемъ наполнитися до изобилья и колодникы, и чагами, и
дѣтми ихъ, ib., 98.
Собрашася вси Ятвязи.. мнози.. зѣло, яко и лѣсомъ ихъ
(=ими) наполнитися, ib., 186.
И бысть рать велика, якоже наполнити болота ятвяжьская
полкомъ, ib., 192, так что войска наполнили болота.
Внутрьнии же ей (церкви) помостъ бѣ слить отъ мѣди и отъ
олова, чиста, яко блещатися яко зерцалу, ib., 196, так что
блестел как зеркало.
И пришедъ., моляшеся... дондеже и поющимъ вопль его стужи,
яко прогнѣватися и рещи (так что рассердились и сказали):
отвлещи лѣпо есть слѣпца сего, яко (потому что, так как) нелзѣ
имъ (= через него) пѣти, Ск. о Б. и Гл., XII, Срезн., 84.
И тако украси добрѣ, яко многомъ приходящимъ отъ Грекъ
и отъ инѣхъ земль глаголати: нигдѣ же сицея красоты бысть,
ib., 85.
Во всех этих примерах предложения с яко не имеют фор-
мального значения- возможности или необходимости. Когда на ме-
сте „яко не мочи“ мы ставим „так что нельзя было“, то нельзя
является здесь лишь в силу вещественного значения глагола, а не
в силу грамматической формы сказуемого; собственно же „яко не
мочи“ ближе к „так что не мог никто\ Подобно этому, в следую-
щих примерах „яко видѣти ν. не видѣти“ значит скорее „так что
некто видел ѵ. никто не видал“, чем „можно ѵ. нельзя было ви-
деть“, „было видно (sichtbar, visibile)“.
Изяславу же паче приступающю, и тако устрой богъ мылу,
якоже не видѣти никому же, толико до конець копья ви-
дѣти, Ип., 63.
Бысть въ тъ дьнь мьгла велика, яко не видити до конець
копья, ib., 73.
Сицю же пламени бывшу, яко со всее земли зарѣ видити,
яко же и со Львова зряше видити, Ип., 195.
Бысть знаменье въ солнци и морочно бысть, яко и звѣзды
видѣти, Лавр., 167.
Видѣвше, оного же рекохомъ, подруга пресѣдяща слѣпа, яко
ни вѣкома, ни ряснома его не познатися, Срезн., Ск. о Б.
и Гл., 83.
Ужа поторгахуся, велика суща зѣло, яко одва мужеви объ-
ят и обѣма рукама, ib., 88.
Мы и теперь скажем „рвались такие канаты, что насилу (ѵ.
едва) человеку обхватить двумя руками“; но в нынешнем „что

не обнять- и т. п. мы подразумеваем опущенное есть ив форме
настоящего представляем всегдашнюю невозможность, что, как
кажется, не заключено грамматически в вышеприведенных приме-
рах.
В „бысть сѣча зла, яка же не была въ Руси, и за рукы емлюче
сѣцяхуся, и сступашася трижды, яко по удольемъ крови тещи“
(так что по ложбинам кровь текла), Лавр., 62, мы лишь за неи-
меньем другого объяснения могли предположить, что при тещи
опущено прошедшее бѣ или бяшеть. Между тем возможно,
что прошедшее значение неопределенного накл. есть только отсвет
прошедшего времени в главном сказуемом и что неопределенное
здесь безглагольно и означает лишь действие, одновременное
с главным сказуемым. Попробуем заменить обычное здесь прошед-
шее глав, сказуемого будущим, напр. „будеть сѣча зла, яко по
удольемъ кръви течи“ или „будеши боля, яко не мочи и на конь
въсѣсти“, и мы получим и в придаточном значение будущего, не
нуждаясь в предположении, что здесь опущено будет. По-
добно этому, в „бѣ великъ и тяжекъ, яко и на кони не могы
сѣдѣти“ безглагольное причастие настоящего мы передаем про-
шедшим, даже с дебитивным оттенком (так что он не мог, так
что ему нельзя было), хотя оно означает лишь действие, одновре-
менное с главным сказуемым.
'По отношению к дательному обороты образца „яко кръви течи“
сходны с такими дательными самостоятельными, как, напр., „толикъ
бо бѣ гладъ, яко и конѣ (винит, мн.) имъ (т. е. осажденным)1
хотящимъ ѣсти уже“, Ип., 194 (555) = такой голод, что они
собирались есть лошадей.
И в следующем примере, в коем при неопределенном с датель-
ным нет союза яко, хотя он был бы уместен, мнѣти и пр.
можно сравнить не со „знати сть“, а с причастным оборотом из
дат. самостоятельных:
Бысть во едину нощь, потече небо все и бысть чермно, по
земли же и по хоромамъ снѣгъ, мнѣти же всѣмъ человѣ-
комъ (ср. мьнящемъ вьсѣмъ) зряче: акы кровь прольяна по снѣгу.
И видѣша нѣціи теченіе звѣздное, отторгахуся бо звѣзды на землю,
мнѣти видящимъ я, яко кончину, Лавр., 176.
От случаев „яко кръви течи“ отличен следующий, по значению
союза и потому, что неопр. накл. в нем означает момент, следую-
щий за временем главного сказуемого:
„и тако страшно бѣ зрѣти, яко второму пришествію быти“,
Ип., т. е. так страшно, как будто имело быть (имело наступить)
второе пришествие.
1 Чтение „и КОНѢ ИМЪ“ основано на Хлебн. и Погодн. списках. В Ип.было
икоинѣмъ, потом поправлено иконинѣимъ, Т. е. И КОЙНѢ (относит, и ср.
нынешн. обл.—байня = баня) имъ. Издатели предпочитают чтения: первый „и
конемъ хотящимъ“, второй „и конемъ имъ хотящимъ“, что лишь по крайней
нужде, которой нет, могло бы быть принято за регрессивную аттракцию ви-
нительного дательным.

д) Замечательно, что греч. обороты с πρίν ν. προ τοδ и неопре-
деленным переводятся в Остр. ев. не посредством дательного
с неопр., как греч. обороты с ώστε и винит, с неопр., а посред-
ством личного глагола: πριν αλέκτορα φωνήσαι = прѣжде даже куръ
не възласить, Мат., 26, 34; πριν ή σύνελθε tv αυτούς=прѣжде даже
не сънѧстасѧ, Мат., 1, 18; προ τοδ συλληφθήναι αυτόν iv vį *οώία,
прежде даже не зачѧтъсѧ (Исъ) въ чрѣвѣ, Лук., 2, 21, а не
„прѣжде даже му не зачѧтисѧ“. Тем не менее этот последний
оборот следует приписать древнему языку (Mikl., Gr., IV, 870),
так как в противном случае трудно было бы объяснить присут-
ствие в нынешнем яз. оборотов, как „прежде чем найти
дорогу, долго странствовал“ (Бусл., Γρ., § 282, 5). Ср. обороты
с чем и чем как, укр. чим и як (в знач. союза при сравни-
тельной степени и т. п., как уже в древ.-рус: „кто болий в васъ,
a къ же Ѳеодосій, послушливый, кроткый, смѣреный?“, Лавр., 69):
чем на мост нам идти, поищем лучше броду.—Крыл., Бусл.,
ib., § 282, 5;
укр.— чим віддавати хліб у гамазію, так він и собі при-
годитьця, Квит.;
„як свинямъ викинути, так лучче вам дата“ — оборот, от-
личный в грамматическом отношении от „як маем (пиво) свиням
виливати, так будем ми его на таких нетяг роздавати“, Зап.
о Ю. Рус, 1, 201.
Против безглагольное™ неопределенного в случаях, как „чем
наказать, он помиловал“, нельзя приводить в доказательство
случаев, как „чем было наказать, а он помиловал“ (ср. Бусл., 1., с);
в последних, как и в „некому было пойти“ было не составляет
сочетания с неопределенным, но есть вводное предложение (стр. 410).
В пользу древности дательного с безглагольным неопределен-
ным говорит присутствие в латышском подобного оборота после
lidz (в знач. союза = доньдеже не, пока, пока не; как предлог
до): lidz wińam atnākt, tew wėl laika dewsgan, букв. — пока ему
прийти, тебе еще времени довольно — оборот, быть может, вытес-
няемый личным глаголом с тем же союзом: lidź wińsz atnāk, пока
он придет (Biel., Let. Gr., § 736).
Шлейхер (Lit. Gr., 334) говорит, что встречал литов. až, aža
(bis, bis dasz), теперь не употребительное, не только при vb. fi-
nitum, но и с неопределенным накл. Для нас это важно в том
отношении, что эта частица, соответствующая укр., бр. а ж, ка-
жется заимствованием из русского, в коем, вероятно, было такое же
сочетание ее с неопред. Несомненно литовская частица с тем же
знач. (пока, пока не, укр. аж, поки аж) есть iki, ik; она на-
равне с другими, соответствующими ст.-слав. доньдеже,
прѣжде даже не (pirm, первее, dar, еще) ставится не
только при глагольном сказуемом, но и при дательном самостоятель-
ном с деепричастием, возникшим из причастия в дательном: pirm
kristui užgimus (букв.—прежде Христу родившись, т. е. до Рож-
дества); gaidžui dar ne pragydus (букв.—пѣтьлу еще не възгла-

сивъши (деепр.), т. е. прѣжде даже коуръ не възгласить, Мат.,
26, 34); swetui dar nebuwus, прѣжде даже не бысть миръ, προ
τοδ τον κόσμον είναι, Ио., 17, 5 (Schi., Gr., 321); iki jam ateisent,
букв.—пока ему придя, с деепр. буд. вр. в литов. (Schi., ib., 333);
dewo karalyste... lygi raugui, kuri moteriszke emusi įmaisze ļ tris
ketwirczus miltü, i k i abelnay=*обельнѣ) surugstant [цѣсарьствию
божию подобьно сть квасоу, иже приимъше жена съкры въ мѫцѣ
трии сата (трии полъспѫдия) доньдеже въкысе (выкыше) вьса
(вьсе), Лук., 13, 21]; neko n'atboio, ik grektwanui (sündfluth)
ateinant (не оштоутишѧ доньдеже приде потопъ, Мат., 24,39). Эти
литовские обороты косвенно свидетельствуют о принадлежности
славянскому оборотов с неопределенным на месте литов. деепри-
частия: „доньдеже потопу прийти“.
Неопред. накл. с бы и союзами сложными с бы.
„Употребление бы при неопределенном накл., говорит Буслаев,
есть уже дальнейшее развитие первоначального прошедшего услов-
ного времени, объяснимое опущением вспомогательного глагола,
с которым б ы составляло описательную форму. Напр. „пойти бы“
(т. е. можно бы было..., хотелось бы... и т. п.). Равномерно опу-
щением объясняется сочетание союзов чтобы, дабы с неопре-
деленным накл., напр. „чтобы узнать — чтобы я мог узнать,
чтобы я узнал“ (Γρ., § 194. Ср. ниже, § 196: „Неопр. накл. упо-
требляется как сказуемое безличное, при котором подразумевается
льзя, нельзя, должно“). В грамматическом смысле „подра-
зумевается“, конечно, не то, что может находиться в синонимич-
ном выражении, а то, что действительно было, и потом опущено
в данном случае. Как в „знать птицу по перьям“ подразуме-
вается только сть (знати сть) и как „знати сть“ отнюдь
не предполагает совершенно отличного выражения „льзѣ сть
знати“; так „узнать бы“ не могло возникнуть из „хотелось
бы ν. можно бы было узнать“, потому что такие опущения
беспримерны и потомѵ что опущение не дало бы того смысла,
какой в „узнать бы“. Тем менее безличное „чтобы (мне) узнать“
могло возникнуть из опущения определенно-личного глагола и
именительного падежа, „чтобы я мог узнать“. Даже не отвер-
гая возможности опущения „было“ при „бы“ и имея в виду,
впрочем, редкий случай, в котором Востоков предполагает такое
опущение [„не имааши власти на мънѣ никоѥѩже, аще не бы
(было? или и без этого?) ти дано съвыше, О. ев., Ио., 19, 11], мы
видим, что и такое опущение в настоящем случае невозможно,
потому что в языке налицо два оборота „было бы узнать“ и
„узнать бы“, которые, в силу различия во времени, настоящего
в последнем и прошедшего в первом, не могут быть поставлены
в преемственную связь.
Каким же образом возникло сочетание бы с неопределенным?
Здесь, по-видимому, следует различать два случая.
а) Когда б ы потеряло глагольную силу, а другие формы этого
времени стали выходить из употребления, то в случае сочетания

бы с причастием на -лъ при последнем для сообщения ему пре-
дикативности стало ставиться, а потом только подразумеваться
настоящее вр. с-: чтобы с те прияли (см. выше, стр.276—7).
Подобно этому бы, уже как союз, стало присоединяться и к не-
определенному с явственным или подразумеваемым сть: „луче
ны бы есть прияти я на чюжей землѣ, неже ли на своей“,
Ип., 163 (495). Хотя таких примеров встречается немного, но,
мне кажется, только ими можно объяснить быв неопределен,
накл. в независимых и зависимых предложениях нынешнего языка:
„узнать бы нам; как бы нам узнать? кабы нам узнать! чтоб ему
не сдобровать!“; „а неводъ дѣлайте тотчасъ, не откладывать бы
вдаль“, 1668—79,. Ак. отн. до юр. б., II, 702. Предикативная
сила здесь в опущенном есть: „если бы нам узнать (есть)“, при-
чем первое есть, заключенное в ес(ть)ли, имеет функцию не
предикативного слова, а союза. Заметим модальную разницу между
условным „если узнать“ и оборотами, как „если бы [кабы, укр.—
як-би́, як-би́-б] узнать“, в коих к условности присоединяется же-
лательность, выражаемая в сербском посредством да je (есть),
с неопр. накл.1.
β) Второй случай состоит в усложнении вышерассмотренного
употребления неопределенного накл. без глагола в придаточных
предложениях, посредством присоединения союза бы к отно-
сительным словам, связывающим придаточное предложение с глав-
ным.
аа) Искахуть бо вою, ѣздяще сѣмо и тамо, што бы приврещи
граду, Ип., 190. В нынешнем литер, яз. ср. выражения, как „не
знаю, что бы сделать, чего бы поесть, чему бы поучиться“ и пр.
(и подобные в укр.) с более простым, как „не знаю, что делать“
и пр.
Потомъ же гада Игорь съ дружиною, куды бы переѣхати
полкы Святославлѣ, Ип., 129; створи совѣтъ, куда бы воевати,
ib., 189; Половци почаша с нимъ думати, куда бы имъ въѣхати
въ Русскую землю, онъ же поча ихъ водити, подътыча на вое-
ваніе, како бы ему мьститися сорома своего Святославу, ib.,
139; поча думати, како бы съ ними умиритися, ib., 149;
чего достоимы сдѣ? но ловимъ у нихъ того, како-бы ны
взяти бродъ Зарубьскый, ib., 59. В Супр. ркп. см. Mikl., Gr.,
IV, 868—9. В нынешнем языке ср. зависимые предложения
с где бы, куда бы, когда бы, как бы (укр.: де-б, куди-б,
коли-б, як-би) и неопределенным накл.
бб) Б ы, присоединяясь к другому союзу, вместе с ним сооб-
щает неопределенному значение цели. Этот оборот так относится
к более простому и древнему неопределенному без союза („нача
думати повести ю куда“), как нем. неопр. с um, um zu, фран-
1 Jom да ти je погледати, побро, како брдске cnjeßajy 1)орде! А да ти je
ч:тат па тледат, друже, како паша низ Орљево струже, Пјев., Црног., 67.

цузское с pour к неопр. без предлогов и приблизительно как
серб.-болг. изъявительное с союзом да к замененному им неопре-
деленному.
Пристави къ нимъ Олга.. абы како довести полкъ цѣлъ, Ип.,
127; се рекоша, абы имъ како прогнати его, ib., 137; нача искати
мѣста подобна, абы кдѣ поставить городъ, ib., 206; посла., абы
кдѣ изнаити таково мѣсто городъ поставите, ib.; князь же нача
думати, абы куда ѣ повести, ib., 211; Довъмонтъ мысляшеть, абы
како убити Миндовга, ib., 201; искашеть собѣ, абы съ кимъ мочи
убити Миндовга, ib.
В нынешнем яз. ср. зависимые предл. с дабы, чтобы
(чтоб), только бы, лишь бы, укр. що-б, аби-би неопре-
деленным. Степень связи этих неопределенных со сказуемым
главным различна: в одних случаях явственно, что неопределен-
ное с заключительным союзом развилось (посредством союза изъ-
яснительного что, см. выше, стр. 416—7, как пол. žeby из že)
из неопред., прямо примыкающего ко главному сказуемому; в дру-
гих этот последний оборот уже не может быть восстановлен. Так,
нам виден переход от выражений, и теперь составляющих правило,
как „не мог не полюбоваться“, „нельзя было не зайти“, к таким,
как „не мог, чтобы остановясь не полюбоваться“, „не мог ни-
как утерпеть, чтоб не зайти“, „нельзя было, чтоб вздохнув са-
мому себе не сказать“ (зап. Болотова); или от „способен заметить“
к „насколько умен, чтобы заметить“, „слишком умен, чтобы не
заметить“; или от „будут деньги напиться“, „немного надобно
ума пасти скотину“ (Фонв.), „нужно полотенце утираться“
к таким, как „есть деньги, чтоб напиться“, „нужно полотенце,
чтоб утираться“; ср. выше, стр. 414—6. Буслаев думает, что та-
кое употребление союза чтобы в новейшее время введено в наш
язык из иностранных и не допускается чисто народною речью
(Γρ., § 272, б); но в наиболее влиятельных иностранных языках,
французском и немецком, в подобных случаях при неопределенном
стоят предлоги, а не союзы. Что же до возбуждения со стороны
этих языков своеобразно выразить по-русски то, что, напр.,
во франц. выражает pour („Silvio avait trop d'esprit pour ne pas
le remarquer“), то оно, конечно, могло существовать для некото-
рых писателей, которые, однако, хотя, быть может, не всегда
верно, руководились аналогиями своего языка. Этому последнему
не нужно было толчка со стороны для стремления явственно обо-
значать отношение цели при неопределенном, отчасти возникшем
из достигательного, которое и само по себе означает действие,
служащее целью: „прииде видѣтъ“ = чтобы увидеть; „вырушив
до гаци, ко б забраци усєньку рыбу“ (Гродн. г. Белостоц. у.).
Понятие о чисто народной речи так неопределенно, что может
быть суживаемо по произволу; это, однако, не послужит на пользу
исследования, равно как и господствующее в обществе невероятно
узкое и смутное понятие о чисто русском языке. Но мы не мо-
жем в ответ на вышеприведенные слова Б[услаева] сказать, что в во-

сточном украинском, вообще в грамматическом отношении весьма
самостоятельном и теперь почти лишь простонародном, встре-
чается щоб с неопр. и там, где русск. литер, яз., в этом отно-
шении более архаичный, не терпит союза и где сама украинская
речь может без него обходиться, напр.: баби ради, щоб тобі
за все про все шептати, Кв.; як лягла на постиль, так и не поду-
мала, μι о б спати, id. („не подумала спати“); вісь вломилась, чо-
ловік хоче, щоб підвъязати як-небудь (=хоче підвъязати), id.,
проміж грядок з розсадою добре справляютця, хрюкаючи, свині
з поросятами и байдуже, щоб що-не-будь хазяйкамъ зоставити,
id.; сего Анхизу не бажалось, щоб попрощатися с синком, и в го-
лову ему не клалось, щоб з ним так бачитись мельком, Котл.;
пішли, щоб землю озирать, де ΪΜ показано селитесь, id.; хоть
гарна як, а все охоча іще гарнійшою щоб буть, id. Придаточное
со щоб (как и вр. со штоб) может быть выдвинуто вперед (по
образцу: „умереть — легко“ из „легко (есть) умереть“): „ото сам
собі слухай, а щоб кому другому сказати, то не можна“,
Драгом., Мр. пред., 76.
В некоторых случаях чтобы с неопр. накл. в нынешнем
литер, яз. неустранимо. Так, после „вместо того“: „Рука Фомы
Григорьевича вместо того, чтобы показать шиш, протянулась
к книшу“.— Гог. (нельзя сказать: чтобы показала); так там, где
неопред, с чтобы означает цель действия другого неопреде-
ленного: „идет он в лес толкнуться у соседей, чтоб с кем-нибудь
знакомство свесть“.— Крыл, (нельзя сказать „чтоб свел“).
В старинном русском еще равноправны обороты: более древ-
ний „почни глаголати, како быхомъ промыслили о русской
земли“ и позднейший по происхождению, заключающий в себе
^
же союз, а не глагол бы: „поча думати, како бы умиритися“.
Первоначально без последнего легко можно было обойтись, как и
теперь обходится без него сербский яз.: „почеше се разговарати,
како би побегли“. В ст.-рус—„како быхомъ ся съняли“, незави-
симо от контекста, есть ли условное или желательное. В нынеш-
нем „как бы мы сошлись“ есть только условное, а для оттенка
заключительное™, связанного с желательностью, требуется не-
пременно „как бы нам сойтись“. И при заключительном союзе
чтобы, лишь бы, укр. щоб, а б и, причастие -л вытесняется
неопределенным. В укр. еще правильны обороты, как „ой я в-дома
об дала, аби братка отвідала (т. е. „не обідати пришила,
а аби одвідати“, лишь бы навестить)“, Метл., 281; нема у серця
мого сили, щоб я змогла его забуть (щоб змогти, нет силы
забыть), Котл.; и се робив не дЛя потіхи, а Марса щоб удов олив
(щоб удоволити, щоб удовлетворить), id.; и зараз чогось попоїли, щоб
на дорозі не зомліли (щоб не зомліти), id. Но в литер, яз. кажутся
уже устарелыми: „но ждал ли новых я хлопот, чтоб был (я)
обманут ( = чтоб быть обманутым)“.—Гриб.; позволь, чтоб
пред тобой открыл я притчею простой, что размышленья мне вну-
шили (=позволь открыть).— Крыл.— оборот не непременно немец-

кий, как можно бы судить по Бусл., § 272, а; голоса такого не
имею, чтоб Феба я достойно величал (=чтоб величать), id.
15. Абсолютное неопределенное накл. Так (едва ли
удачно) Биленштейн называет нижеследующие случаи употребле-
ния неопределенного, которые, по его мнению, „acht lettisch“, что
и справедливо, если прибавить, что они почти в той же мере и
литовские, русские, отчасти и польские. Внешняя особенность аб-
солютного неопределенного та, что оно стоит всегда перед гла-
голом. В употреблении его различаем два случая.
а) Неопр. накл. в русском просто усиливает отрицание глагола,
перед коим оно стоит: ,я знать-не знаю, ведать-не ве-
даю“ (т. е. вовсе, решительно не знаю). В литовском: asz n e i m i-
slyt ne mislyju tawę įpeszt (Schi., Les., 160), букв. — я ни думать не
думаю, т. е. и думать не думаю тебя смыкать (драть за волосы);
jautį ir be wadzos pawarysi, o drigantą ne gauti ne sugausi, ib.,
82, вола и без вожжей погонишь, а жеребца и поймать не пой-
маешь. В латышском: „сака мані лену, раму, кад эс даудзи не
рунаю; эс айз сава баргумінь i рунат не рунаю“, Спр., 152 (гово-
рят, что я тиха, скромна (потому), что я много не говорю; (а) я
по своей злости („по своему крутому нраву“, Спрог.) и говорить
не говорю; „wai redzi?—redzēt nekā ne redzu“ (Biel., Gram., § 734),
видишь ли? — видеть ничего не вижу (=ровно ничего).
В латышском, кроме того, такое неопределенное ставится и
при утвердительном глаголе, для увеличения интенсивности его
вещественного значения: tricėt trice Rigas pilis, дрожать, дрожит
(т. е. сильно дрожит) римский замок; wainadzińsz wizet wize ga'-
lwińa, веночек блестеть блестит (т. е. ярко) на головке, ikdinińas
raudat raudu, каждый день („еже дня“, укр. — що дня) плакать
плачу (т. е. горько), Biel., 1. с, § 734, пѣдерет пѣдерея ірбес
мейта тетерам, Спрог., пристать пристала (т. е. вполне прилична,
серб. — je слика-прилика) куропаткина девка тетереву. Сюда, ка-
жется, свр. „и напился калика, сам спать заснул“, Рыбн., 111,34
(=крепко заснул?).
Другое относящееся сюда см. в примечании к этому параграфу.
Из приведенного видно, что такое неопределенное находится
в столь же тесной связи с глаголом, при котором стоит, как на-
речие, почему название абсолютного не совсем к нему идет.
б) Неопределенное в уступительном отношении ко главному
сказуемому. Если в первой половине противительного сочетания
предложений выдвинуть один член из ряда остальных посредством
присоединения к нему уступительной частицы (литер, хотя, пусть,
укр. хоть, нехай) или предложения, соответствующего ей по
смыслу („правда, что“, „положим, что“), то получится сочетание
уступительное (Бусл., Γρ., § 277, 4). Член предложения, к кото-
рому относится уступительное слово, есть тот, на котором сила
речи. Как в собственно противительном „я написал, но...“, так
в уступительных: „хотя я написал, но...“, „хотя я написал,

но...“, „хотя я написал письмо (а не что иное), но...“, „хотя я
давно написал...“ и пр. Член первой половины уступит, сочета-
ния может быть оттенен и без хотя и т. п. одною силою речи
и инверсией или вместе с тем постпозитивною частицею τ о, срод-
ною с членом: „он-то человек хороший, но его жена...“,
„ест-τ о он хорошо, да работает плохо“ и пр. Это средство ока-
зывается иногда недостаточным, и просторечие для той же цели
прибегает к повторению усиляемого члена (наречия, сказуемого
или предикативного атрибута): „давно-то давно, да не забыто“,
„мал-то мал, да удал“.
Отсюда видно, что неопределенное, одно ли, или с постпози-
тивным то, или с уступительною частицею при сказуемом, только
потому служит средством превращать противительные сочетания
в уступительные, что, как мы видели под а), имеет свойство уси-
лить сказуемое: „нашуметь нашумели, а дела не сделали“; „лю-
бить не люблю, а отстать не могу“; „любить хоть не люби, да
почаще взглядывай“; „знать-то он знает, да не говорит“ \ Понятно,
что само по себе неопределенное без частиц выразит уступитель-
ность не так явственно, и обороты, как „вздремнул? — вздремнуть
не вздремнул, а всхрапнул да присвистнул“, ближе к противи-
тельному „не только... но и ...“.
Укр. и пол. обходятся без частицы, соответствующей вр-му
то: „лиха робить він не робить, та й добра не багато“; „spać nie
spał, ale drzemał“.
Имена, местоимения, союзы, помещаясь перед неопределенным,
ослабляли бы падающую на него силу речи, а потому ставятся
обыкновенно за „ним, перед главным сказуемым. Так, вместо „он
хотя любить не любит, но...“ следует сказать: „любить-хоть
он не любит (он-хоть...), но...“; так и в пол. не „ni w czėm
mi szkodzić nie szkodził“, a „szkodzić mi w prawdzie ni w czėm nie
szkodził, ale tež nie pomogał“.
В латышском: солить солий, бет не дева, Спрог., 20, посулить
посулила, но не дает; ribėt rib, ne skanej, стучать стучит (сундук
с приданым), (но) не звенит (потому что нет в нем серебра); adft
adu raibus cimdus, ne jel duszu balinām, вязать(то) вяжу пестрые
рукавицы, только не братцу их дам (а суженому); ėst gan (wohl,
zwar) ėd, bet... есть-то ест, но.., Biel., Gr., § 734.
Биленштейн переводит „sulit stili j bet“ так: „was das ver-
sprechen anbelangt, versprach er“, что до обещанья, что до
того, чтоб обещать, то он обещал. Против этого можно возразить
только то, что в таком переводе неопр. накл. представляется бо-
лее самостоятельным, чем оно есть на деле, и что ближе к эф-
1 Хотя выше под а) мы видели только такие русские обороты, как „знать
не знаю“ (с отрицанием при глаголе), а не такие, как латыш „tricet trīce“, но,
быть может, и эти последние предполагаются существующими в русск. усту-
пительными „есть не ест, но...'. Чем служит одно то для сказуемого, сопро-
вождаемого наречием (,ест-то он хорошо, но...-), тем — неопределенное, когда
мысль сосредоточена на одном глаголе: „есть-то он ест, да мало“.

фекту латыш, и русск. оборота было бы: „zwar versprach er (er
hat wohl versprochen), aber...“.
И, однако, находятся случаи, не подходящие под понятие усту-
пительного сочетания, когда вышеупомянутый способ передачи
смысла неопределенного накл. действительно необходим: укр. „чи
Деть, чи пъе, чи говорить? — не Теть и не пъе, а говорити (а
что до того, чтоб говорить), говорить“; „злодіяка такий, що ні з
чим не розминетця; и цигана обдурить, и старця обікраде; а пити
(а что касается до питья, до пьянства), так не перепъє его й Да-
нилка, що от в того пана., за его ридваном ззаду труситця“;
„нема ні на нему, ні на жінці, ні на діточках и одежи добро!', а
Тети, коли жінка не заробить, то й ложки гуляють“, Кв. Так и вр.
литер.: „он мало ест (ест не ест), а пить, так пьет“. Наблюдение
над способом произношения таких оборотов заставляет и на письме
отделять в них запятою неопределенное накл. от следующего
слова, что неуместно в уступительном „любить не любит, да...“,
Миклошич (V. Gr., IV, 851—2) не отделяет этих случаев (б) от
нескольких других, между прочим, от неопр. в условном сочета-
нии („рассмеяться —он сердится“), где, по-моему, опущено есть,
и от „он — искать“ (ср. выше, стр. 364—5).
Примечание. Здесь укажем на формы, сходные по значе-
нию с рассмотренным неопределенным и не дающие основания вы-
водить это неопр. из оборота -ти есть.
аа) Литов. форма на -t e: degte dega, горьма горит; plaukte, plaukė,
плавом (вплавь) переплыл; sakyte sakau, не шутя, серьезно говорю;
при отрицаниях: nei sakyte ne sakiau, и говорить не говорил; dūk,
kad mes tai nei matyte ne matitumbim, дай, чтобы нам этого и ви-
дом не видать. Шлейхер считает эту форму затемненным твори-
тельным отвлеченного имени на -te (Gr., 313—314), хотя plaukte,
по отсутствию -смягчения t, не подходит к творит, nakezė (при
ņaktl-s, ночь). Как бы ни было, это падеж, потерявший свое зна-
чение, т. е. в сущности не падеж, а глагольная форма, в той же
мере, как литов. неопр. на -t i и функционально равное ему на -t ё
(=тѣ), Schi., Gr., 314.
бб) Латыш, уменьшительная форма неопределенного накл., об-
разуемая посредством суф. i ή- (в им. ед. м, было бы ińsz, т. е.
injas), присоединяемого частью к t неопределенного на -t i, частью
прямо ко глагольной теме — ср. укр. уменьш. неопр. спа-т-ки,
к у п-ки. Падежное окончание здесь стерто и падежное значение не
существует: lugtiń lūdzu, просить прошу (т. е. усердно, умильно);
bedziń bedza, бегом бежала, Itin iszu tautinas, zina Diws, ka dzi-
wuszu, идти-то пойду на чужину, (но) бог знает, как буду жить
(Biel., Gr., § 740).
вв) Латыш, деепричастия: а) от причастия наст, действ, (в им.
ед. м. р. ut-s) с потерею звука t в суффиксе и ослаблением UBU
(s e d u, stawu, сидьмя, стоймя) или только с потерею падежного
окончания: „acapót (-ut), асароя балеліня зобеніньш, Спр., 243

[слезя (слезно) слезит (покрывается слезами) братцев меч]; β) от
прич. будущ. действ, (им. ед. м. р. -szuts) с окончанием -szųs,
без заметного падежного окончания и с потерею значения буду-
щего: лугшус лудзу маміняй, Спр., 225 (усердно прошу матушку);
бегшус бег, ib., 155 (бегом бежит). Biel., Gr., § 750. Сходно
с этим в вр. говорах употребление деепричастий наст, вр.: я бы
летяци дорожку пролетела бы, я прячуци путь широку при-
прятала, Барс, Прич., I, 249; я летуци дорожку пролетела б,
я скоренько путь широку припрятала, ib., 180.
гг) Латыш, прич. наст, на -дама (с), от того же гл., какой
в сказуемом: „es sargādams sargāju sawus lopus“, я сторожа сте-
регу (крепко стерегу) свой скот; «jautādams tewi jautāju“, спраши-
вая тебя спрашиваю (т. е. серьезно), Biel., Gr., § 757; „нац нак-
дама васаріня“, Спр., 24, приходи приходя (т. е. поскорее) лето.
дд) В русском, кроме вышерассмотренного неопределенного и
дееприч., этому приблизительно соответствует укр. оборот, как
„не жаль мені доріженьки, що курицьця курно. А жаль мені
матусеньки, що журицьця журно“ (нар. пес); явственный тво-
рительный существительного, иногда вовсе не употребительного
в другом падеже [бегом бежит, ходенем (укр. — ходором) ходит,
корпом корпеть, нойком ныть (Бусл., Γρ., § 72, пр. 5)] и форма
на -мя, -ма (ливмя льет, нойма поет). Это -ма могло бы тоже
напомнить творит, двойств., потерявший отношение к числу в на-
реч., как укр. крадькома. Миклошич говорит, что падеж в на-
речиях на -ма (весьма, нойма) определить трудно, хотя, по-
видимому, нет сомнения, что этот суффикс находится в связи с скр.
бһи (V. Gr., IV, 165). Я нахожу вероятным, что в наречиях на
-ма, -мои пр. м не везде одинакового происхождения: в одних
это м есть действительно остаток падежного суффикса, заключав-
шего в себе б h, но в других, отглагольных, оно родственно с м
суф. причастия наст, страд,, чему вряд ли может противоречить
отсутствие страдательности в ливмя и пр. Если этим наречиям
на -мя и пр. присуще падежное окончание, то оно может заклю-
чаться не в м, а в конечной гласной. Судя по этой гласной, можно
думать, что падежи, лежащие в основании этих наречий, были
различны: ср. -а в ной-ма; о в чеш. letmo, sečmo и sekmo, za-
drhmo (узлом, ср. литов. — risztė suriszti), hofmo hofe (Mikl., 1. с);
ѣ в ст.-пол. siekmie (caesim), pachmie (кор. пах=пъх> punctim),
что напоминает слав. нар. на ѣ (зълѣ) и литов. на ai (gerai). При-
веденным польским соответствуют серб. — сјеч-им-ице, бод-им-ице,
в коих к суф. -им присоединен новый именной суф. и оконча-
ние род. п. ед. жен. (Mikl., Gr., IV, 163). Если, основываясь на
различии гласной в -им (бодимице) и -ом (бодом), мы не признаем
первого причастным, то во всяком случае назовем его образова-
тельным именным, а не -6 h во флексии б h и. Что до я в рус.
лежьмя, то оно может быть простым фонетическим измене-
нием звука а (лежма): ср. вр. всем я, темя, при укр. усіма.

ТВОРИТЕЛЬНЫЙ ПАДЕЖ
1. В план исследования о составных членах предложения вхо-
дит только творительный, заменяющий в славянском и литовско--
латышском вторые согласуемые (так наз. предикативные) падежи,
стало быть, только один способ употребления творительного, или,
говоря точнее (см. выше, стр. 64), один из нескольких падежей,
обнимаемых именем творительного. Однако, ввиду связи этого так
наз. предикативного творит, с другими, казалось не лишним здесь
рассмотреть и эти последние, останавливаясь преимущественно на
спорных вопросах, относительно же других лишь ссылаясь на ис-
следование Миклошича (V. Gr., IV, 683 сл.). Ср. также, Ablativ,
localis, Instrumentalis im altindischen etc. v. B. Delbrück, Berl.,
1867.
Здесь, как и в других подобных случаях, задача состоит в том,
чтобы на место отвлечения, называемого одним падежом, поста-
вить более конкретные формальные значения, по возможности
разграничить их между собою и показать их генетическую связь
или ее отсутствие.
До сих пор в области исследования славяно-литовского языка
здесь большое разногласие. Так, по отношению к разграничению
формальных значений, бесспорны почти только те случаи, в коих
вещественное значение слов, стоящих в творительном, напр. ме-
сто, время, совпадает с формальным. Затем для исследователя
начинается опасность взять для определения падежа или слишком
узкую, или слишком широкую мерку. Напр., если в „писать что-
либо пером11 твор. орудия означает предмет, посредством коего
лицо действующее достигает известных внешних результатов, то,
спрашивается, находится ли в „пахнуть весною“ при субъектив-
ном глаголе то же формальное значение падежа или другое? Как
бы не создать из понятия об орудии такого обобщения, какое —
в категории причины (напр., Hatt., Sr. Ml., § 39), безразлично об-
нимающей обороты: чего? от чего? для чего? из чего? из-за чего?
почему? зачем? через что? чем? Отнесши „чем“ к этой категории,
перед лицом коей изглаживаются всякие грамматические различия,
мы в грамматическом отношении вовсе не определим этого „чем“.
Буслаев (Γρ., § 246) располагает значения творительного по
схеме „подлежащее, сказуемое, определение, обстоятельство“;
1) твор. лица действующего при гл. страдательном; 2) твор.
признака или состояния в сказуемом при быть, стать,
сделаться; 3) твор. признака, перешедший из сказуемого в оп-
ределение („пострижеся дщи его дѣвою“, Лавр., 88); 4) твор.
обстоятельств: а) качества и отношения (высок ростом), б) орудия,
в) образа действия (шагом, высоким высоко), г) причины и осно-
вания, д) времени, е) места. Но при взгляде, по которому ника-
кой косвенный падеж не может быть ни подлежащим, ни его
определением, ни частью сказуемого, этот порядок падает сам со-
бою. Всякий творительный, ни в чем не согласуемый с другим

твор. и не перешедший в наречие или союз, оказывается допол-
нением, причем и переход признака из сказуемого в определение
подлежащего невозможен. Сам Буслаев выставляет на вид, что
генетическая связь значений творительного идет наперекор выше-
приведенному искусственному порядку, говоря, что твор. при
страд, гл. „более принимается за орудие действия, нежели за са-
мостоятельного действователя“. Поэтому лучше, как это и делают,
при изложении значений падежа руководиться лишь генетическою
их связью, как бы она ни казалась сомнительна.
По Даничичу (Синт., 553 и сл.), творит, первоначально озна-
чает путь движения. Все, что находится между исходною точкою
действия и тем, на что оно переходит или чем завершается,
в творительном представляется тоже путем, по которому идет
деятельность. Таково время, в течение коего что-либо происхо-
дит, и орудие. Все остальные значения Дан. тоже старается вы-
вести не из производного значения орудия, а из первообразного
пути.
Подобным образом и Зикмунд из зн. „каким путем“, „кудою“
выводит не только знач. времени и орудия, средства, но прямо
оттуда же и знач. причины, повода, общности и качества (okolno-
sti a vlastnosti, kterymi činnost ν skutek vchāzi), отношения, меры
и pfimčfenosti (= podlė čeho, согласно с чем), сравнения. Только
„твор. сказуемого“ выводится им уже из твор. сравнения.
Миклошич говорит следующее: „Как в остальных падежах, так
в твор. я исхожу из пространственного значения, полагая его
в основание всем остальным. К представлению пространства, по
которому непрерывно простирается действие, примыкает представ-
ление орудия и средства, давшее этому падежу имя Instrumenta-
lis... Эти представления“ (оба?) „расширяются в предст. сосуще-
ствования (des beisammenseins), на коем основано другое название
падежа socialis. Дальше всего отстоит от первоначального назна-
чения творительного его предикативное употребление, при коем
творительный означает то, во что превращается, переходит нечто
другое, и поэтому (?) должен быть понят локально (demnach lo-
cal aufzufassen ist). Для синтаксиса слав, творительного мне ка-
жутся поучительны финские языки, в коих, по сочин. М. Becke
„Untersuchungen zur vergi. Gram, der Finnischen Sprachen“, Leipz.,
1873, падеж, образуемый в главном посредством имеет ту же
функцию, что слав, творительный, будучи локален, темпорален,
комитативен, инструментален, модален, предикативен, фактитивен
(как в предложениях „сделать что чем“) и пр. Полагая в основу
всех прочих значений местное, я думаю, что в этом отношении
имею только одного предшественника, Ю. Даничича, который
в своем сербском синтаксисе тоже исходит из местной функции
творительного“ (V. Gr., IV, 683).
Отлично от этого и, по моему мнению, неосновательно Ма-
лецкий думает, что первоначальное и главное знач. творительного
есть образ действия (jak, w jaki sposób), другие же значения суть

замены этого, так что, по его словам, „вместо образа действия
(sposobu) ставим время (porę czasu), в течение которого нечто
происходит“ (Gr., § 586 и сл.).
Шлейхер различает в твор. два основных значения: инструмен-
тальность и социятивность (с чем), не выводя одного из другого.
„Творительный в индогерманских языках имеет два совершенно
различных суффикса (-а и -бһи), почему следует принять, что
в нем первоначально заключалось два падежа. Так как творитель-
ный имеет и две различные функции, означая как связь с чем
(das verbundensein), так и средство и орудие, то легко предполо-
жить, что каждой из этих функций первоначально соответствовал
только один из суффиксов, хотя в наличных языках каждый аз
суффиксов имеет обе функции“ (Corapend., § 258). Остальные зна-
чения, в том числе места и времени, он выводит из зн. орудия.
Так, „идти дорогою“ он объясняет: „идти посредством дороги“;
„kitais metais rugei ankszczaus nunokdawo“ {иными годами,
т. е. в прежние годы рожь раньше созревала), собств. = mittels,
durch, zufolge anderer jähre (Lit. Gr., § 126).
Дельбрюк в исследовании, Ablativ, localis, instrumentalis etc.,
Berl., 1867, имеющем целью показать на трех падежах, что зна-
чения, связанные с известными окончаниями, не исчезают вместе
с ними, но что остающиеся в языке падежи принимают на себя
значения потерянных1, относительно творительного утверждает,
что основное его значение (grundbegriff) есть совокупность с чем
(das Zusammensein). Поэтому он сначала рассматривает социятив-
ный или комитативный твор., употребляемые для обозначения
1) лиц или других существ, представляемых самостоятельными, свя-
занных с главным лицом; 2) обстоятельств, сопровождающих дей-
ствие, или свойств, связанных с предметом; 3) частей простран-
ства и времени, по которым непрерывно простирается действие.
От социятивного твор. легок переход к твор. орудия и средства,
ибо средство есть то, в связи с чем мы совершаем действие.
Сюда, наконец, примыкает творительный с предлогами“ (50—1).
Таким образом, мы видим, что в последнем мнении не принята
в соображение и не разъяснена двойственность основных звуковых
форм творительного. Бопп (V. Gr., § 158, 223) сближает одну из
этих форм, -а с предлогом а от местоименного корня а (ср. Pott,
Et. F., 1,694), вторую, -б h и — со вторым элементом предлога а б h и,
коего начальная гласная одного происхождения с упомянутым ме-
стоимен. а. От этого, конечно, вопрос о первоначальном значении
твор. выигрывает весьма мало, тем более, что бһи входит в со-
став не только творит., но и дательного и аблатива. В значении
частиц а и а б h и в скр. можно найти сходное и совместимое
1 Т. е. как мы бы сказали, что потеря падежного окончания и потеря па-
дежа как значения, как грамматической категории — две вещи настолько раз-
личные, что с уменьшением падежных окончаний может не уменьшаться, даже
увеличиваться число падежей (см. выше 79 и сл.).

С социятивностъю творительного 1; но отсюда еще далеко до
уверенности, что различные суф. творительного сначала приобрели
одно значение социятивности (какой? пространственной?) и что
непременно из этого одного значения развились все другие зна-
чения творительного.
Ввиду двойственности суф. творительного можно бы принять,
несколько отклоняясь от Шлейхера, что все творительные проис-
ходят от двух первоначальных: твор. местного и твор. социятив-
ного. Последний первоначально мог тоже выражать лишь отношения
видимые и, стало быть, пространственные. Именно, мы можем
представить себе социятивность как линию, бегущую параллельно
с другою, главною, т. е. обращающею на себя преимущественное
внимание. В отличие от этого некоторый род совпадения второ-
степенной линии с главною мог выражаться творительным так наз.
местным (идти дорогою).
2. Твор. сопиятивный (общности). Я начинаю č этого
падежа не потому, что считаю его, как Дельбрюк, исходною точ-
кою остальных творительных, а только потому, что не нахожу
ему другого места. Поставленный непосредственно перед твор.
предикативным, как у Миклошича, он отделил бы этот последний,
позднейший по времени происхождения, от твор. образа, творит,
орудия и пр., что мне казалось бы неудобным.
Твор. сопиятивный (беспредложный) в слав, принадлежит к чи-
слу падежей, наиболее устаревших и в наибольшей мере засло-
ненных другими, преимущественно творительным с предлогом с
(Mikl., V. Gr., IV, 759). В общем отношение с с твор. к беспред-
ложному социятивному должно быть сходно с отношением позд-
нейших предложных падежей винительного, родительного (с аб-
лативом), дательного, местного к замененным ими беспредложным.
Т. е. как напр. местный без предлога не выражает в точности
именно тех отношений, какие заключены для нас в нашем предлож-
ном с в, на (напр.: жрьтва же го облапех СА коснеть, 1499, Бусл.,
Γρ., II, 301), так социятивность нашего с с твор. не равна соция-
тивности древнего беспредложного твор. социятивного, несмотря
на то, что эта разница иной раз может быть для нас неощутима.
В различных языках употребление твор. с предл. = £ (нем.
дат. с mit) в относительно позднее время весьма расширилось,
вытеснивши собою даже беспредложный твор. орудия. Поэтому,
стараясь определить круг первоначального твор. социятивного, наи-
более обезопасим себя от ошибок, справляясь не с теми наре-
чиями, в коих говорится, напр., „битье палкой“, как в немецком,
а из славянских—в лужицких, хорутанском, болгарском, отчасти
1 Скр. £, как нареч. и союз — к тону, также, далее, и; последнее знач.
приводит на память слав, союз а (= да, та). Может быть, это а, равно как и
союз та ( = да), сначала было весьма неопределенным указанием на предмет
в пространстве, ставшим потом знаком более определенного отношения сопо-
ставления в пространстве и совместного бытия. Скр. предлог а = к, до. Скр.
абһи (=по звукам слав, оби, объ, объ) = к (herbei) и пр.

в сербском, а с теми, в коих, как в русском, употребление соци-
ятивного предлога с твор. наименее распространено. С этой точки,
кажется, что многое, относимое к знач. социятивности Зикмундом и
даже Миклошичем, принадлежит к твор. орудия, причины, образа.
а) В твор. социятивн. стоит предмет, сопровождающий, содей-
ствующий, сосуществующий, самостоятельный по отношению
ко главному. В яз. Вед и скр. находятся обороты вроде „бог (с) бо-
гами“ , „пусть услышит нас солнце звездами- (т. е. со звездами);
„он не вместе безбожным“ (т. е. с...), „дружба безбожным“
(т. е. я...), „как (с) молоком“, „равен им“ (=с ним), „состязаясь
лучами солнца“ (=с лучами), D elbrück, 51,55—7; В. III e рц ль,
Синт. др.-инд. яз., I, 93—5. В ст.-слав. сюда относятся случаи,
как „двѣма братома на бракъ сьчетають се“ (= съ двѣма), „солию
и квасомь и водою муку мѣсимь“ (=с солью); „приобштившѧ сѧ
CTpacTbMH'^participes facti passionis; серб.: сестрице браћомъ ра-
ставио (разлучил с...)» Miki., IV, 723—4. Русские примеры, от-
носимые сюда Миклошичем (приехать тремя возами, стать
станом и пр.), мне кажется, объясняются иначе, о чем ниже.
б) В тв. соц. стоит предмет, сосуществующий с главным, не-
самостоятельный относительно этого последнего, но состав-
ляющий его часть или условие его бытия. Это более явственно
в случаях, когда в твор. стоит сущ. конкретное, чем в тех, когда
существительное отвлеченно, напр.: Касандра низка, круглова-
тымъ лицамъ, чиста зѣло, мужескымъ творомъ, Пов.
о взят. Трои, Калайд., Ио, Экз., 182—3; бѣ же Мьстиславъ
дебелъ тѣломъ, черменъ липемъ, великыма очима, Лавр., 65;
Борисъ тѣломъ бяше красенъ, высокъ, лицемь кругломь,
плечи велици, тонъкъ въ чресла, очима добрама, веселъ ли-
цемъ, Ск. о Бор., Срезн., 69; мы ся доискахомъ оружьемъ о ди-
ною стороною, рекше саблями, Лавр., 7; не знаемою тропою,
языкомъ испаленымъ, нази ходяше и боси, ib., 96; и ту
тако же бысть лютъ пожаръ вихромь на борзѣ и трескомь,
Новг. I по Син. сл. (в Ак. сп. „съ вихромъ на борзѣ и тре-
скомъ“).
Сюда же: бояре Новоторжскіи прибѣгоша въ Новгородъ толко
душею, кто успѣлъ, а домы ихъ разграбиша, Новг. I, 80; той
же осени погорѣ Корѣлскій городокъ напрасно, и много пакости
сътворися доспѣху и животу, а городчане толко душею оста-
шяся, ib., 87; в укр.: „тепер, яка есть вона, одним-одна душею,
усе перетерпить“, Квит., Серд. Öw:. Это понимается в-социятив-
ном смысле и заменяется твор. с предл. с: „казали, що до Мотрі
кожної ночи змій у димарь літає; якийсь захожий чоловік застав
его в хаті та на силу з душею вырвався“ („Хиба ревуть воли“);
пол.: od Wołoszy z konia rozbity.. pieszo ledwo co jedno zdu-
szą do j-mci p. hetmana przyszedł, Pam. o wypr. Choć., ed., Ž.
Patüi, 121. Так и в санскр.: тад гаччһамј) ahaM атмана (=потому
я пойду душею, т. е. я один), В. Шерцль, I. с, 95. Се азъ
одиною худою своею головою ходя, удержалъ всю Га-

лицкую землю, Ип., 136 (442); и тутъ судно наше болшее взяли
и 4 головы взяли Рускые, a насъ отпустили голыми головами
за море, Хожд. Афан. Никитина, П. С. Р. Л., VI, 331. Впрочем,
примеры, сходные особенно с последним, могли бы быть выве-
дены и из твор. орудия, о чем ниже.
Сюда же, быть может, твор., переходящий, как и некоторые
из вышеупомянутых, в твор. образа, в обычной до XVII в. вклю-
чительно начальной формуле завещаний: „Се язъ рабъ б-жей Па-
трикей, отходя сего свѣта, своимъ целымъ умомъ, пишю
грамоту душевную, гдѣ ми што взяти, кому што дата“, 1391—428 гг.
Ак. отн. до ю. б., I, 543; пишу... своимъ цѣлымъ умомъ
и въ своемъ смыслѣ, 1460, ib., 551; пишю я св. ц. γ. и разумомъ,
1627, ib., = пишу... въ своемъ цѣлѣ умѣ, 1459, ib., 547, т. е.
в здравом уме.
С относящимися сюда случаями не следует смешивать тех,
в коих предлога с не видно только потому, что он слился с на-
чальным звуком следующего слова: приимше отъ бога на поганыя
побѣду славою и честью великою, Ип., 120, ср. ib., 123,
123, 124 и др.
В литов.: merga ilgais plaukais (девица (с) длинными волосами),
žirgas aukso patkavatems, (конь (с) золотыми подковами). В латыш:
...кумеліню (вин.)судрабіня ласитем, коня (с) серебряными пятнами;
кумеліньіс земаям кайіням, конь (с) низкими ногами, Спр., 116;
даболтіню девіням лапіням, клевер (вин.) о девяти листочках, ib.,
129; 141 et pass. В древ.-инд.: кали стри пандураір дантаіһ, чер-
ная женщина (с) белыми зубами; Индрам а виса брһата равена,
ИДИ к Индре (с) большим криком, Шерцль, I.e., 95.
У Микл. ср. Gr., IV, 725—6, 17, 18: „Твор., означающий
обстоятельства, сопровождающие действие, в случае, где встре-
чается и твор. с с и твор. при наличном и подразумеваемом
быть, означающий качество, причем твор. большею частью со-
провождается прилагательным или числительным“. Некоторые при-
меры, приводимые здесь, особенно под 18, я бы отнес к другим
творительным: орудия, причины, образа.
Буслаев (Γρ., § 246, 4, а) относит „Касандра.. кругловатым
лицом“ к твор. качества и отношения (напр., волосом темно-рус)
и полагает, что последнее стоит вм. более древнего „темно-ру-
сыми волосами“. Но в этих случаях, которые оба старее особно-
сти славянского языка, отношения между составными частями
различны. В „темно-рус волосом“ твор. есть то, чем обнаружи-
вается признак подлежащего, выраженный словом, отдельным от
сущ., именно, между прочим, прилагательным, согласуемым с
своим подлежащим и существенно здесь необходимым, о другом
случае прилагательн. не имеет прямого отношения к подлежащему,
согласуясь только с творительным и лишь через него тяготея к
подлежащему. Поэтому лучше разделять эти случаи вместе со
Шлейхером, который твор. в литов. silpnas kojomis, слаб но-
гами, понимает, как твор. орудия (что было бы справедливо^

если бы иметь в виду только представление, а не значение), а
твор. в merga ilgais plaukais — как творительный и без социятив-
ного предлога (su=с), имеющий социятивное значение (Lit. Gr., 269).
3. Твор. м e с τ а/ Отношение, выражаемое творительным во
„вънидѣте ѫзъкыими враты, О. ев., Мат., 7, 13; подаваше ему
оконцемъ (пищу), Лавр., 82; яко разгорѣся пещь, бѣ бо утла,
и нача палата пламень утлизнами“, ib., 84, с одной стороны,
свойственно этому падежу уже в языке Вед (Delbr., 53; Шeрцль, I.
с. 101) и в литовско-латышском, с другой — остается и в нынеш-
нем славянском: идти дорогою, берегом и пр. Укр.: кривда
людськая боком вилазить; заступи чорта дверима (соб.—идучи ему
навстречу дверьми), то він тобі окном и пр.
Мнение Дельбрюка (1. с), что в основании „идти путем“ ле-
жит представление социятивности, как в нем. „immer mit dem
wege gehen“ (подобно тому, как в рус. „плыть за водою“ или
„с водою“, так что вода плывет и вслед за нею или вместе с
нею — другое: „несется мимо неутомимо с рекой ладья“), пока
не может быть ни принято, ни опровергнуто. Мы видим только,
что рассматриваемый твор. означает путь движения, на неопреде-
ленном протяжении совпадающий с движением. Способ обозначе-
ния безразличен по отношению к оттенкам, выражаемым твори-
тельным с предлогами, над, под, перед, за, меж, но
лежит в основании этих оттенков1. Разница между винит, в укр.
їдуть вони поле, їдуть и другеє“, „Дунай-море плисти, три
річеньки брести“ и творительным в „ехать полем“ состоит,
по-видимому, в том, что винительным посредством отношения, как
Athenas proficisci, уже потерянного в славянском, представляется
мера движения (longam viam ire, pędem a quo discedere), так что пре-
делы, напр., поля вмещаются в пределах движения, между тем как
в твор. полем поле лишь отчасти совпадает с границами движения.
Глагол движения при творительном места может опускаться:
„хорошо ширью да высью, а ну-ка рылом в землю“, Даль,
посл. Твор. места при глаголах пребывания, которые тоже могут
опускаться, отличается от местного п. тем, что в последнем от-
ношение предмета к обнимающему его пространству может быть
изображено и независимо от предлога одною точкою внутри круга,
а в первом несколькими точками. Ср. укр.— „та туман полем, та
туман полем, та туман туманиться“, нар. пес; серб.— „брдом
смиље, а долом босиље“, Дан., Синт., 553, значит не „на горе“,
„в долине“, а „по горе“ (без отношения, выражаемого предлогом
по), в разных местах горы; то же „кад су били пол>ем широки-
јем“ (Дан., 554, Mikl., IV, 685), когда находились полем, т. е.
не в поле, на поле, а в разных местах поля, стало быть, когда
ехали, шли полем. Так. обр., здесь пребывание представляется
1 А равно и всех значений творительного с названными предлогами. См
Mikl., V. Gr., IV, 740 и сл.

движением и творительный сохраняет след своего первоначального
употребления при гл. движения.
Единица пространства может быть принята за тип многих по-
добных, и тогда твор. места получает распределительное значение.
Так в чеш. hora Olivetskā raiste m (passim, hier und da) jestskal-
nata (Zikm., Ski., § 109, 1), скалиста одним местом, другим, третьим,
т. е. местами, чеш. —misty, пол.—miejscami. Отсюда, по-видимо-
му, ведет начало оборот, который К. Аксаков (Русск. бес, 1859,
VI, 77) нашел опущенным в гр. Бусл., именно твор. в зн. „смотря
по“: „это бывает человеком“ или просто „это человеком, лошадью,
годом“, т. е. не во всяком человеке, не со всяким, а, так сказ.,
местами; ср.: „хохлатые куры двором ведутся“, Даль, Поел., 45,
т. е. в одном ведутся, в другом нет. „Домами світло стало пога-
сати“, по крайней мере в вост.-укр. значило бы не „in den häu-
sern“ (Mikl., VI, 685), а „то в одном, то в другом“.
Из наречий сюда относятся по происхождению передом бе-
жать, кругом (Mikl., ib., 685—6); следом, а следом есть
еще дополнение, т. е. или твор. места, или твор. образа; „крижем
пасти“ (ib.) есть решительно твор. образа, как и пол. krzyżem
leżeć; „дорогою что-либо видеть“ (unterwegs) я бы отнес ско-
рее к твор. времени; укр.— прямцем до пекла поплелася, Котл.,
вр.—идет прямью в палаты (Шенкур., Аф., Ск., VI, 286); в
ст.-рус, быть может, сюда перекы („копати преки трубам“,
т. е. водопроводным, Лавр., 47, Ип., 35, 36, 148 и пр.).
В русск. говорах значение местоименных наречий куды, с го-
ды, туды уже смешалось с куда и пр., так что или обе формы
ставятся безразлично, или одна вытеснила другую, присвоив себе
ее значение, напр. „иди сюда (сюды) ко мне“ и „обойти сюда“
(этою стороною). Но, вероятно, формы на ы суть тв. п. мн. ч.,
причем ответом на них сначала мог служить только твор. (полем),
а не винительный (в поле). На укр. наречия кудою, сю дою,
ту даю можно смотреть как на восстановления такого значения,
еще явственного в чеш. kady и kudy, tady и tudy, sudy,
onadynonudy, jinadynjinudy, nčkady и nėkudy (Zikm.,
§ 109). В польск. tędy, owędy — еще только в стар. зн. tą, ową,
drogą; но kędy уже зн. и „где“, и „куда“, а не ^кудою“;
wszędy смешалось с wszę-dzie, а также получило зн. „во все
стороны“: wszędy rozesłać posły.
4. Твор. времени вообще аналогичен с предыдущим и пред-
полагает его. Время в твор. представляется путем, а действие во
времени — движением в пространстве, так что „идти дорогою“
(причем, дорога длиннее пройденного нами пути) сходно со „спать
ночью“ (т. е. не непременно „всю ночь“). Разница между твор,,
вин. и местным времени та же, что и между соответственными
падежами пространства: ехать днем, побыть днем (в течение дня
некоторое время) и ехать, побыть (ровно) день; утром, вече-

ром относится к стар, утрѣ, вечерѣ, нов. ввечеру, как
полем — к в пале, на поле.
Древность основных значений этого твор., как и предыдущего,
восходит к дославянскому времени; в Ведах и скр. См. В. Шерцль,
Синт., I, 101 и сл.
а) Примеры в ст.-слав. и др. см. Mikl., IV, 687, как „четырьми
десѧты и шести» лѣтъ съзьдана бысть цьркы си, а ты ли трьми
дьньми въздвигнеши «“, О. ев., Ио., 2, 20, т. е. в течение 46 лет,
в течение 3-х дней. В ст.-рус. пам.: преложи вся книги исполнь
отъ гречьска языка въ словѣньскъ 6-ю мѣсяць, Лавр., И; и тако
идыи трьми недѣлями (в течение...) доиде прежереченааго (Кыѥва),
Жит. Феод. XII в.; бяшеть серенъ великъ, ако же вой не можа-
хуть зрѣима перейти днемъ (т. е. в течение...) до вечера, Ип.,
129. Древ.-инд.: триратрена 'иве 'мам локам калпајати, тремя но-
чами (=в три дня, в трое суток) он создает этот мир, Шерцль,
Синт., 102.
Позднейший язык установляет большую разницу между про-
тяжением времени, означенным творительным, и протяжением дей-
ствия, падающим в это время. Теперь являются уже архаизмами
выражения, как и „уж ты (дзевья красота) ненадолго мне доста-
валася, оннем цасиком (т. е. за один час, в течение одного
часу) миновалася“, Этн. сб., I, 152; „впервые годом (за весь
год), да и то с горем“, Даль, Поел. 47; „она и в три часа напро-
казить может столько, что и веком (за век) не пособить“.—
Фонв.; „я в сорок пять часов, глаз мигом (на миг) не прищуря,
верст больше семисот пронесся“.— Гриб. Теперь явственнее чув-
ствуется, что действие занимает только некоторую часть времени,
означенного творительным, с чем находилась бы в некотором про-
тиворечии совершенная определенность периода времени в твори-
тельном. Согласно с этим, при точных определениях времени встре-
чаем уже винительный без предлогов или с ними: три дня, в (за)
три дня, в польск. и местный с предлогом: we trzech dniach. Те-
перь нельзя уже сказать: „церковь строилась (построена) трид-
цатью годами“ (т. е. в 30, за 30, тридцать); „летом я написал
то-то, был (побывал) там то“ зн. не „за лето“, „в течение (всего)
лета“, причем лето было бы мерою моего писанья и пр., а то,
что мое писанье и пр. как ряд (а не точка) падает в неопределен-
ное протяжение лета. В этом смысле: не порой, не в пору,.не
во время, не в добрый час: „уж ты зорька моя, заря ясная! не
порой заря занималася“, нар. пес; не порой да моя (молодою ов-
довевшей) молодость прокатится, голова моя не вовремя соста-
рится, Барс., Прич., I, 21; зимою, весною, осенью, днем, ночью,
утром, тем временем, этими днями, дорогою; „о коль ночною
темнотою приятен вид твой (источник) при луне“.—Держ.,
I, 79, — что теперь было бы необычно; „тихой ночью, поздним
летом как на небе звезды рдеют!“—Тютч.; в укр.—тим часом
(и польск.); иншим часом, „або коли гулящим днем пійде у бір на
озера“, Кв.; ...аж вбігла смерком наша Оксана, id.; иде козак од

дівчини білесеньким світом, нар. пес.; походом (во время похода)
на візку тряслась, Котл.
-Значение töop. ^врем. несколько затемняется в тех случаях,
когда по вещественному своему значению слово в твор. означает
лишь непродолжительный период времени. Говоря „разом“, мы
думаем лишь об одном моменте, хотя собственно это слово в
формальном отношении то же, что днем, вечером, т. е. ме-
нее чем в продолжение раза, удара. Сюда же: махом [и серб.—
махом, одма(х)], духом (как раз дохнуть), сею минутою
(перм., новг.), часом в зн. „сейчас“ („часом сходи по воду“,
„он часом был тут“); укр.— чим світ в зн. не „тем временем,
как светает“, а „чуть свет“. С последние ср. серб, союз чим:
чим га виде, тим га и познаде, как только... то...; серб. нар.
истом: истом они у береди бјеху, как раз>в то самое время,
как...; ст.-сл. — ѥдинонѭ [„единою (раз) бо ему стоящю въ церкви..
видѣ“.. Лавр., 81; положи с(ъ)вѣтъ одиною (разом, вместе) всимъ
потъкнути нань, Ип., 62]; серб.— једном, раз.
б) Миклошич (V. Gr., IV, 688—9) полагает, что обозначение
крат („как часто нечто случается“) числительными в творитель-
ном аналогично с твор. времени; но можно думать и больше, что
эти явления тождественны и прямо примыкают к выше рассмот-
ренному случаю (разом, ѥдиноѭ). В укр. „я двома рази там жила“,
а т. е. собств,—внутри протяжения двух раз, и затем — дважды.
Так. обр., и пятью пять, шестью, хоть семью подой, так
каша с водой, Даль, Поел., 64 и пр., сторицею, сотью
(Бусл., Γρ., § 72, пр. 4),— случаи, которые в нынешн. укр. не
„очень редки“ (Mikl.), а сколько известно, кроме разве галицкого,
самоделкового языка, неслыханны.
Нельзя ли приурочить к творительному мн. и темные по про-
исхождению наречия на -щи (шти), -жди, -жды (тришти, трижды
и пр., Mikl., IV, 107)?
в) Аналогично со сказанным выше о куды (...), к твор. вре-
мени отнесем по происхождению и наречия времени на ы: тъгды
(тогды, Лавр., 201) и примыкающие сюда вр. обл. колды и пр.,
пол. gdy, niegdy, niegdyś, kiedy, wżdy; чеш. kdy и пр.
г) Как выше в твор. места, так и здесь мн. ч. творит, может
означать повторение единицы времени и становиться дистрибутив-
ным: „временами“ (по временам); укр.— „поливай зілля частенько,
ранніми и пізніми рісоньками, дрібними своїми слізонь-
ками“, Метл., 216 [умышленная игра слов: поливай росами
(твор. ору д.), т. е. своими слезами, и поливай слезами по ро-
сам, т. е. по утрам и вечерам]; пол. czasami, чеш. časy, литов.
rytmeczeis, naktimis, petumis (по утрам, по ночам, по обедам, т. е.
тю полдням); в этом смысле уже в яз. Вед нактабhис, по но-
чам (Delbr., 55). Единица времени может приниматься за образ мно-
гих подобных и в таком случае стоит в единственном ч.; „часом —
з квасом, порою — з водою“ (т. е. часами, порами, иной раз так,
иной иначе); серб.— часом ведро, а часом облачно; пол.-чеш. časem.

д) В ст.-русском к твор. „шестью мѣсяць в зн. „за шесть
мес“, т. е. в течение 6-ти, примыкает и другое зн. „за 6-ть ме-
сяцев до чего“: якоже бы трьми недѣлями до мясопущь, и поиде
Изяславъ... на Галич, Ип., 73. Быть может, это значит не „ровно
за 3 нед. до...“, а, в силу неопределенности периода, означаемого
твор., „недели за три“. „Приспѣвшю празднику Успенья богоро-
дицѣ (ѣ = е), треми деньми (дня за три) повелѣ игуменъ ру-
шити, кдѣ лежать мощѣ его, отца нашего Ѳеодосья“, Лавр., 90.
Кажется, отсюда ведут начало наречия и союзы вр. чем, бр.
укр. чим, коим приписываю исходное значение „прежде чема,
отделяя их (как уже Линде пол. im=?=póki nie, от im—tym, нем. je...
je, je... desto) от случаев „чем (скольким, насколько) больше,
тем (настолько) лучше“ (пол. im więcej, tym lepiej). Польское
nim имеет только временное значение, сходное с „трьми дьньми“,
за три дня до..., именно „прежде чем41, „пока не...в: nim się
obejrzemy śmierć zawita; długo patrzał, nim zabaczył. Более про-
стое по строению польск. im значит только „пока не...“: niech
poczeka, im przyidę; nie odchodź, im się wrócę. Согласно с этим,
можно думать, что вр. обл. и литов. „чем время терять, так
сесть да сыграть“ (Даль); чем на мост нам идти, поищем лучше
броду (Крыл.); вр. обл. (по Д. восточн.) „нечем по миру идти
(так) лучше поработать“ (Д.); укр. (и бр.) „чим віддавити хліб,
так він и собі пригодиться“ (Кв.) — значит первоначально не „вместо
того чтобы... % а „прежде чем“. Затем, в случаях со сравнитель-
ною степенью, в вр. и бр. (но не Ė укр.) эти частицы, с переме-
щением сочетаемых предложений, могли получить значение „не-
жели“ (укр. ніж): N старше, чем N, „ему больше (не больше)
годов, не чем такому-то; бр.: лепей в дзевках сивець, чим за-
мужем паршивець“ (Носов.). Польск. nim и вр. нечем предпо-
лагают употребление отрицания не при сравнениях1.
1 Об этом, частью дополняя Miki., V. Gr., IV, 179—81, частью отклоня-
ясь от сказанного там, замечу:
То, чему при сравнении' предпочитается нечто, может а) в одном и том же
предложении быть выражено дополнением в родит. (= ablat.) и представлено
вещью, от которой нечто удаляется. Здесь в слав, удаление связывается с от-
рицанием действия, которое удаляется: ср. род. (abl.) в ст.-рус: далече товаръ
(род. мн. числа, далеко от обоза), род. (abl.) при сравнит, степени „то-то да-
леко лучше того-то“, укр.—кращий мене (позднее —с предлогами, по-
казывающими направление удаления: кращий од мене, над мене, за мене =
литов. с винит, už manęs) и родит, при глаг. действ, с отрицанием: „не знает
того-то“, б) При двух предложениях, главном и подчиненном, в последнем то,
чему предпочитается нечто, может быть отмечено посредством отрицания, ко-
торое относится ко всему придаточн. предложению, и потому может стоять как
при именительном подлежащего, так и при бессубъектном (безличн.) сказуемом.
Значение союза сравнения и предпочтения в древ.-инд. на, слав, не, литов.-
лат. пей пр., по Боппу (V. Gr.2, II, 179—80), предполагает местоименное
значение указания „в даль“, на дальнейшее, „ибо отрицать принадлежность
чему-либо свойства или вещи значит не уничтожать (aufheben) или отрицать
существование (leugnen) свойства или вещи, а удалять (устранять) их от чего
либо, от его особности (Individualität); значит ставить лицо по ту сторону свой-
ства или вещи, представляя эти последние чем-то другим“. Уже из сопоставле-

e) В только что приведенном значении действие изнутри пери-
ода, означаемого творл(как в „трьми дьньми разруши“), передви-
нуто к его началу. Отсюда, мне кажется, объясним переход к
обозначению творительным времени прожитого человеком, т. е.
находящегося между началом жизни и смертью или другим со-
бытием. Сюда бы я отнес примеры: „седмиѭ десѧтъ лѣтъ сы ти
пѧтиѭ“, cum esset septuaginta quinqüe annorum, Супр,; бѣ отроче
лѣтомь, puer unius anni, серб. XVI в., примеры, которые Микло-
шич относит к одному разряду с литов. merga ilgais plaukais,
стало быть, к твор. социятивному (V. Gr., IV, 726). Что до „почи
довольными дьньми сыв (ib.), то здесь не аттракция вм. „до-
вольнъ дьньми“.
5. Твор. орудия и средства. Дельбрюк (57)полагает, что
переход от твор. общности (нем. mit etwas, с чем, т. е. вместе с чем,
в сопровождении чего) к твор. средства (нем. mit в знач.
mittels, „посредством чего“) особенно явствен в случаях, как
mit pferden, mit einem wagen, einem schiffefahren.
Так и В. Шерпль (Синт. древ.-инд. яз., I, 103) думает, что в древ.-
инд. переходом социятива к твор. орудия служат обороты с твор.
при глаголе движения: ратһена npajā™, он едет колесницею
( = в...), асвена самчарати, он едет верхом, т. е. по предположению,
первоначально — с колами, с конем, вместе с ними. Но слав,
„ѣхать возомъ“, как и литов. szėpim bėgti (= кораблем бежать),
не заключает в себе ни малейшего намека на социятивность
(„с возом“), которая лишь в позднейшее время появляется в не-
ния сего с тем, оным (другим, дальнейшим} вытекает их сравнение, а не
наоборот „das andere kann immer nur das efgebniss eines Vergleichs sein“
(Pott, Et. Forsch., 1, 351).
Простое отрицание не в знач. частицы сравнения (как, подобно) уже в
древ.-инд. есть архаизм, встречается в языке Вед, исчезает в более поздних па-
мятниках (B.-R., IV, 4). В слав, простое не, уже как редкость,— лишь в знач.
частицы предпочтения (= чем, скр.—- варам на..., лучше чем...): творити правь-
дьно и истиновати въгодьно паче б-о у, н e трѣбы нечьстивыихъ гноусъ г-ви,
Изб. 1073, 82. См. ниже, Дан. Заточн. В латыш, это еще обычно: лѣлакс, не
зиргс, N больше не конь, т. е. он больше коня; дризак мейта малти гая, не
деліня лигавиня, Спр., 140 ( = скорее дочь пошла (т. е. пойдет) молоть (на
жерновах), не ( = чем) сынова жена (невестка); labbāk tewa dubius briddu, ne
tautiša łaipu gāju (Biel., Gr., 394) = лучше брела я (= бродить мне) по лужам
отца, н e (чем) ходила (= ходить мне) по кладке мужа. От этого отлично ла-
тыш, ne, как не (тот-то, то-то, там-то), nisi, si поп: Кур целяс лѣла мігла, не
авота (Biel, avuta) лейіня? Кур ньем ляудіс валодінь, не но мана аугуміня,
Спр., 18 = где подымался (= подымается) большой туман, не (=как не, т. е.
именно там) с ручья (на ручье) в долине? Где берут люди „поговоры“ (сплетни)
не (как не) с моей красоты?
Более сохранились такие частицы предпочтения, в которые не входит как
составная часть: цел, не-же, негъ л и, нежели, серб, него, ногой но
(Mikl., IV, 179-80); не же-ли: „что краснѣе, что ми сладчайше боголюбцемь
(=ъ), иже по истинѣ жадѧтъ жизни вѣчныа, нее же л и присно б-га не от-
ступити мысли . и поминати его добрыя твари, Ио. Экз., Прол.; так и в ны-
нешних оба, вр. гов. Цел., древ.-рус не л и (не смешивать с нѣ-ли кого,

которых наречиях под влиянием немецкого1. Поэтому с точки
слав, яз., можно думать, что твор. орудия может иметь лишь
посредственную или никакой связи с социятивным и что, как это
и полагают (Данич., Синт., 550; Zikm., Ski., § ПО), представление
орудия взято здесь из значения пути, что для нас явственно в
выражениях „каким путем это сделать“, „посредством
(промежуток, лежащий посреди двух точек, есть путь от одной
к другой) чего это устроить“. Можно думать, что многие случаи,
понимаемые нами под твор. орудия, сначала вовсе не существо-
вали для мысли, образовавшись потом по аналогии с немногими
твор. орудия, которые одни лишь прямо примыкают к твор. пути.
Значение твор. орудия в слав, и большею частью уже в языке
Вед определяется случаями, как: ходить, ездить чем, двигать
(махать, кивать, моргать и пр., бросать, швырять и пр.) чем, ра-
ботать (и заработать, добыть, приобрести) чем, воспринимать
(смотреть, слышать и пр.) чем, есть, пить чем (напр., „чашкою“),
кормить — поить (и поужинать, закусить) чем, говорить чем (и как
„писать пером“, так „говорить, писать таким-то языком“, хотя
позднее уже не „псалтырь написан греческим языком“,
^а „на греческом“), шуметь — звучать чем („скрипеть дверьми“,
„голосом петь“ и пр.), светить чем („лучиною“; украин. „не стій, зятю
за плечима, не світи очима“, н. п.), украсить, покрыть чем (одеть и
-ся, подернуться: „уха — янтарем“.— Крыл.), обложить, усыпать,
засеять чем, облить (опрыскать, омочить, помазать, замарать),
наполнить чем („населить людьми“, „засадить деревьями“), дарить,
наделять, делить и делиться чем, превосходить чем и некоторые
см. выше 371): рче, да луче есть на своей землѣ костью лечи, и нели на чюже
(=ѣ) славну быти, Ип., 155 (480); луче бы не познати истины, нели познавъши
уклонитися отъ нея, Кир. Тур., Калайд., 103. Позднее это не-л и понято как
не есть ли: вр. „лучше семь раз гореть, не есть ли однажды вдоветь“, от-
куда вр. обл. несли (Бусл., Γρ., § 282, 5, пр. 5). Ане: лѣпши бы ми смерть,
а не курское княженіе, Дан. Зат. по ред. Xvii в.; лучше хлеб с водою,Ii не
пирог с бедою (XVII в., Бусл., ib.), Вр. „ не-как (= укр.— ніж як)? Ср. ла-
тыш.: лабак веца ар годінь, не к а (не как) яуна без годинь, Спр., 157 = лучше
старая (девица) с честью, чем молодая без чести; литов. ne-kaip {= чем),
вопреки Шлейхеру, столь же правильное, как и простое к a i p, как, в зн. срав-
нительной частицы (= укр.— як, н i ж як). Ни: „не лгалъ бо ми Ростислав
князь: „лучше бо ми смрть, ни Курское княженіе“; тако и мужеви луче бы
смрть, не (см. выше) продолженъ животъ... Луче бы ми трясцею болѣти, ни
со злою женою быти... Луче бы ми желѣзо варити, ни со злою женою быти,
Сл. Дан. Заточн., сп. Унд., Рус. бес, 1856, 2, 118, Бусл., Хр. В ст.-пол.: chorą-
gwie, ni ( = как) mak rozkwitnione (Linde). Этимологически равное этому ни,
литов. nei, n ė — лишь в знач. neque и как частица сравнения, а не предпоч-
тения: auga vaikai, ne girio medźei, растут дети, как лесные деревья; nei raudo-
noks ant viedo, укр.— наначе (ніби) червонавый на виду (= лицом), Schi., Gr.,
325,331. Пол.—n i - ž (ni-že), a niželi, niželi, укр.— неж (с.-зап.) инiж, а—
нiж. В укр., пол. н i ж, как и в литов. nekaip, ставится и там, где в главн. пред-
ложении нет явственной сравнит, степени и предпочтение вытекает из смысла:
„кипи, кипи мое серденько на ножі, a ніж (т. е. маеш кипіти) в того Шканди-
бенка на дворі, Метл., 285; wolałbym umrzeć, aniž..., лит.— asz velijus miręs,
nekaip...
1 И в литов.: ar su rātais, ar su rogėmis, возом или саньми, Ness., Wb. v.

др., о чем следует несколько замечаний. Существенно важно, что
везде этот творительный стоит при сказуемом.
а) Подобно тому, как в следующем: Куряне., придоша
коньми, а выгонци галичкыя придоша по Днѣпру, Ип., 164(496),—
ехать каретою, возом, лодкою, укр.— їхати бовкуном (т. е. одним
волом, а не „als werwolf“, Miki., IV, 733); Барабаш конем поїж-
джає, Метл., 338; ой побігла Лемерівна тернами (твор. места),
а занню Шкандибенко конями, ib., 285; пустимось кіньми,
як дрібен дощик, ib., 390; литов.— neteptais ratais netolei tenuwa-
žiusi, немазаным возом (соб. колесами) недалеко уедешь; так и в
переносном смысле „swetimu protu netolei tenuwaźiusi“, чужим
умом недалеко уедешь; вр. далью моря не переедешь“.
Не видно формальной разницы с этим в чеш. každy z tė komory
rovnou nohou do kostela jiti mohl, пол. skoczyć równemi nogami;
между тем Zikm., Ski., § 113, 2, видит в 1-м выраж. твор. социят.
б) О творительном при глаголах, как двигать чем, едва ли
можно сказать, по крайней мере в применении к русскому, что
употребительность этого оборота „более и более ограничивается,
не столько в силу влияния других языков- (в латинском здесь
винит.), „сколько по причине увеличения абстрактности мысли“
(Miki., IV, 695, g.). Теперь скорее больше, чем в старину, твор.
здесь нужен для разграничения весьма важных оттенков мысли.
Твор. может здесь значить не то, посредством чего обна-
руживается тразитивное движение (как в рубать дерево топором),
(Miki. 1. с), а то, в чем становится заметным движ. интра-
зитивное. Если при этом глагол может быть сочетаем и с ви-
нительным, то между глаг. с твор. и глаголом с винит, возникает
та разница, что в первом случае внимание сосредоточено на самом
действии, которое может быть бесцельно, а во втором — на до-
полнении, в котором выражена ближайшая, вполне определенная
цель движения. Отсюда может возникать лексическое различие
между глаголами. Ср., напрі: вертеть, крутить пальцы, причиняя
им боль, и вертеть пальцами, напр., от нечего делать; двигать
ногу с тем, чтобы ступить и — ногою (напр., во сне); воро-
чать голову, глаза, направляя их на что-либо и ворочать
глазами (напр., в сильном гневе); ударить, хватить, хлестнуть,
колотить кого чем (попасть в него) и ударить и пр. кем об
землю, колотить языком (болтать), бить кого чем и бить
челом; махать чем — помавать и т. п., но махать конопли — вы-
дергивать плосконь (от чего плосконь замашки), или, быть
может, и трепать их; вести что, ср. с „и ухом не ведет“ (не
обращает внимания) и пр.
в) В том же смысле, как „да не ущитяться щиты своими“,
Лавр., 20, и заложитися (заслониться, закрыться, как щитом,
защититься) в ст. яз.: княже, нелзѣ ти пойти нань: се передъ
тобою рѣка, но еще зла; како хощети нань поѣхати? а еще
стоить заложився лѣсомъ, Ип., 55; Давыдъ же заложися ночью и
бѣжа Смоленьску, ib., 124; Олговичи же, не могущися с ним»

бита, заложившеся нощью, идоша прочь, ib., 141. Пол. zaszczyt,
собств.—то, что защищает (защита, оборона), а отсюда, или же
от герба на щите — отличие, почетное украшение, честь; zaszczycić
czym, почтить, сохраняет то же сочетание с творительным.
г) Глаг. владения (поидѣте княжить и володѣти нами, Лавр.,
8; в рус. литер, владеть, править, руководить, распо-
ряжаться, предводительствовать, начальствовать,
командовать чем, Бусл., Γρ., § 253, Б; Mikl., IV, 700), соче-
таясь с твор. предмета, коим владеет кто-либо, следуют аналогии,
по-видимому, с глаголами движения: ср. укр. орудовати чим,
володати руками. В сочетании, как княжить, царство-
вать, старейшинствовать, владычествовать над
чем, глаголы поняты, как „быть князем, царем, владыкою“,
стоящим выше обладаемого.
д) В „чим ь купимъ хлѣбы“, О. ев., Ио., 6.7, в литов.— ketureis
auksineis nusipirkti, купить себе четырьмя злотыми (т. е. на че-
тыре, за четыре), как уже в Ведах (Delbr., 62, Шерцль, ПО),
творительный, означающий цену, формально · не отличен от твор.
в жить чем, нечем жить, нечем платить. Ср. длъженъ
биде нѣкто кому сьребромъ и не имать чимъ жласти...
длъженъ бѣ Адамъ сьмрьтью и дръжимъ бѣ дияволомъ; небѣ
длъженъ Христосъ, ни дръжимъ бѣ, жладе сьмр'тиѭ за дръжи-
мааго, Supr., 378. M. б., сюда же: по ч'то трѣбоу положити по-
велѣ б-ъ Аврамоу Ц=ю)ницеѭ трии лѣтъ и козой тризоѭ,
Изб., 1073, 123; „собѣ не прія ничто, толико крестъ честьныи
вся на благословеніе, a прокъ имѣнія да, чимъ же надъ нимъ
дѣяти на послѣднія дни, чимъ свѣчю и просфору его поблюсти“,
Ип., 76. К стар, „купити, вѣнити чимь“, примыкает твор.
цены при существительных (твор. образа) в новом русск. заменя-
емый, так же как и при гл. купить, посред. н а и з а столько-то:
„дъвѣма сътома съребрьникъ хлѣби не довлѣють имъ, да къждо
мало чьто прииметь“, О. ев., Ио., 6, 7. Сюда же торговать
чем, укр.— торговати, торжити чим, крамом крамувати, міньжу-
вати (о цыганской мене). Предмет торговли и ее средство не раз-
личаются: „того же лѣта отложиша въ Псковѣ кунами торговати
и начата торговати пѣнязи“, Пек. I, 200 (1409).
Твор. при дат и, възяти означает орудие даванья и пр.,
затем — то, в чем состоит даванье: аще кто дастъ имъ ножъ ли,
ли секиру, даютъ скорою противу (= платят шкурами), Лавр.,
107 (227); Русскиѣ же князи и вой вси моляхуть бога и обѣты
вздаяху богу и матери его, овъ кутьею, онъ же мылостынею
убогым, ib., 118 (268); да бо Ростиславъ Святославу соболми,
и горностайми, и черными кунами, и песци, и бѣлыми волкы,
и рыбьими зубы, Ип., 86 (345); мнѣ любо иную волость въ тое
мѣсто даси, либо кунами даси за нее, во что будеть была, Ип.,
145 (460); повелѣ.. взимати всяку потребу, и отъ скотьниць ку-
нами, Лавр., 54 (123); сюда же, по-видимому, „дворъ же княжь
разграбиша, бещисленое множство злата и сребра, кунами и бѣлью,

Лавр., 74(167) = Ип.— и кунами, и скорою; многы дары выела
арципискупу и мужемъ тѣмъ златомъ и сребромъ, и съсуды зла-
тыми и сребренными; и порты, Ип., 68 (311). В нов. яз. „в мир
идти (=по миру, просить милостыни), так и тестом брать“; „сдать
мелочью“, „сдача мелочью“; „беру взятки, но чем взятки? бор-
зыми щенками.— Ну, щенками, или чем другим, всё взятки“ (Гог.)
и „взятки щенками“.
е) В ст.-слав. и древ.-русском, как и в древ.-инд. яз. (Шерцль,
Синт., 143—4), в твор. ставится назв. вещества, из которого
сделано что-либо, причем твор. означает средство возведения,
создания и пр.: црькъвь камени мь възградити; дъсками съставивъ
корабль (Mikl., IV, 691); ови бо рѣше, простыми вещ'ми нѣка-
цѣми сложено соуще небо, а дроузии рѣше всѣми съставлено,
дроузии же обоихъ тѣхъ не приѥше, нъ петымь тѣломь прозваше
», кромѣ четырь стухій соуще, рекше вещий, Ио. Экз., Шестодн.,
47. Не бо ю лѣпо, я-же тимѣн'ная бываютъ юзера и дъждемь се
съставлѣютъ вапы (болота), то тѣми хотѣти наше слово обличати
(их приводить в опровержение, ib., 87). Създа бъ члвка пръстиѧ.
(=иѭ) отъ земѧ, Бусл., И. хр., 65; совѣи ми два ужа пѣском,
ib., 665; бяхуть же станове въ городѣ соломою циненѣ (т. е.
не крытые, а сделанные из..., как теперь шалаши) и загорѣшася
самѣ отъ огневъ, Ип., 199; церковь бяшеть создана бѣлымъ ка-
меньемъ тесанымъ, ib.; створилъ богъ человѣка отъ землѣ, сстав-
ленъ костьми и жилами, отъ крове, Лавр., 76; дивен есть столпъ
(башня, замок) великимъ камениемъ сдѣланъ, Дан. Паломн.;
тиунъ его (князя) — яко огнь трепетицею (из осиновых дров)
накладенъ, а рядовичи его — яко искры — аще отъ огня устере-
жешися, но отъ искры не можеши устерещися жженія портъ,
Дан. Заточн. В пол. — białym alabastrem budowane gmachy, Kochan
(Mikl., ib., 693). В латыш. — „вой роціняс дзелжѣм (тв. мн.) кал-
тас?“ Спр., 339, разве (мои) руки из железа скованы?
ж) Значение твор. орудия в „держать руками“ не изменится,
если поставим в нем название лица. В ст.-рус: „оже ти не угодьно
дьржати Новгородъ сыномь, а въда (-жь ѵ. -й) ны братъ, Новг.
I, 38; всю волость Черниговьскую собою держить и съ своимъ
сыновцемъ, Ип., 84 (343). Так и при других глаголах: свя-
тую богородицю (церковь) съблюде ю богъ добрыми людьми
(т. е. посредством), Новг. I, 29; мѣсяця маія въ 9 поставиша царя
своего (т. е. царем) Кондо-Фларенда своими пискупы, ib.;
чему еси отъялъ Волховъ гоголиными ловци, а поле отъялъ еси
заячими ловци? ib., 66; глаголеть бо (богъ) пророкомъ (через
пророка) намъ: обратитеся ко мнѣ всѣмъ сердцемъ вашимъ, Лавр.;
72 (163); иде царь нѣмецкій.. битися за гробъ господень, про-
явилъ бо бяшеть ему господь ангеломъ, веля ему ити, Ип., 139
<449); Володимеръ самъ собою (сам через ν. посредством себя,
т. e, самолично) постоя на Дону, а Мьстиславъ мужи свои посла,
загна Половци за Донъ, Ип., 15 (217); што есмо въсказали до тебе
нашими послы (XV в., Ак. 3. Р., I, 107). В нынешнем вр.: „невесту

достают собою (т. е. лично), а ино и Фомою“ (через посредника,
пожалуй — дурака). В литер, яз. обычная замена Этого оборота —
„через кого“, „посредством кого“. Случаи „тобою скорбь терплю“.—
Держ.: „тобой блаженство мы вкушаем“, id.; те отрады, что
миром мы получим сим, id.; все будут счастливы тобою; лишь
ею (любовью к истине, т. е. через нее, благодаря ей) вождь героем
чтится, и богом судия нам зрится, и солнцем мира — иерарх“, id.,
„братец ваш мне друг, и говорил, что вами выгод тьму по службе
получил“.— Гриб.— устарели, и удержалось только „сам собою“
в случаях, как „да ведь сам собою дошел, собственным умом“.—
Гог., и „само собою“ (т. е. разумеется). В укр.:
Ой повъяжу лён хоть синею ожиною;
Ой накажу я свойму милому хоть чужою чужиною.
Ой синяя ожинонька вона лену не повъяже;
Ой чужая чужинонька вона правдоньки не скаже, Метл., 60.
В 1-х двух стихах творительные формально тожественны.
Ой через межу горошок та постелився;
Козак до дівки ворогами та поклонився, Метл., 82.
Здесь параллелизм не только вещественный [как неудобно го-
роху (низкому полевому) стлаться через межу, так казаку слаться
к девке через ворогов], но и грамматический, так как „ворогами“ =
„через ворогів“. "Кинувсь до громади прохать собі в Heī поради,
чого собою не збагне“, Котл., т. е. без чужой помощи (как и
у Державина: „Пусть позлащенна медь блистает, но блещет ли
она собой?“).
Некоторые твор., примыкающие к „собою“, перестают озна-
чать „через то-TQ“, „посредством того-то“ и скорее могут быть
названы твор. образа действия. Так, в стар, яз.: „съ Ошевского
погосту идеть великому князю Московскому рубль, за два соколы
по полтинѣ, коли не будеть перомъ соколовъ; а коли будуть
перомъ соколы, ино два соколы“, Запись о Ржевск. дани, Ак.
3. Р., 1, № 71; владыцѣ Новгородскому идеть.. зъ жеребья по
полтретинадцати бѣлки, а не будеть бѣлокъ шерстью, ино по
двѣ деньзѣ зъ жеребья, ib.; а свадебную куницу давати имъ (Киев-
ским мещанам) шерстью, а не будетъ куницы шерстью, ино
пять грошей за куницу, 1494, ib., № 120; „взять, вернуть что
лицемъ; людей нашихъ, который были на тыхъ нашихъ замкохъ,
головами въ полонъ взяли“, ib.,/125 (ср. Mikl., iy, 694), т. е.
лично их или „поголовно“, „всех“, подобно как в следующем
„головою“ зн. вовсе: „вот с тобою не теперь уже говорю,
а больше половины речей твоих не разумею, Иванушку и твою
сожительницу почти головою не разумею“.— Фонв.
К „головой“ в смысле „поголовно“ примыкает: „тако (=если)
вы меня с дружиною побьете Новымъ городомъ, буду вамъ
платити дани-выходы“, Др. р. ст., как и ныне „выйти навстречу
всем городом“ (отлично от „со (= вместе со) всем г.“); укр.—усі

двором (=не только вся дворня, но и господа) Π любили, Кв.,
Божі д.
От твор. орудия, как „сам собою“, в зн. „сам через себя“
ν. „посредством себя“, ведут также начало твор. образа в зн.
„сам по себе“; значение самопомощи переходит в знач. особности
(„о собе“): служба службой, а дружба дружбой; шутка шуткой,
а дело делом; лес лесом, а бес бесом, Даль, Поел., 956.
з) В ст.-слав., ст.-русск., ст.-чеш. и в серб, и доныне при
оженит и, -с я ставится имя жены в твор.: женѩи сѧ потьбѣ-
гоѭ прѣлюбы творить, О. ев., Мат., 19, 9; ови же Попове единою
женою оженѣ (=и) вся служать, Лавр., 50 (113); Всеволодъ ожени
сына своего Святослава Василковною Полотскаго князя, ib., 135
(294); князь Юрги ожени сына своего Всеволода Володимерною
Рюриковича, ib., 193 (431); повелѣ Дюрги Мьстиславу сынови
своему Новѣгородѣ женитися Петровною Михалковича, и ожени ся,
Ип., 79 (331); ст.-чеш.: oženil jej bohatou vdovou; серб.: xohaxy ме
оженит Латинком; ожени се Марком; ожењем ójeuie кћеромъ
херцега Степана Марком, Дан., Синт., 563; Mikl., IV, 694. Из при-
меров видно, что творит, не зависит здесь ни от возвратной или
страдательной формы сказуемого, ни от предлога. Зикмунд (§ 113,2),
по-видимому, смешивает этот оборот с позднейшею заменою его по-
средством с с твор. (oženie se s wdowou, как и в польск.) и видит в
нем. твор. сопиятивный. Даничич сближает аже нити с кумити,
братимити, сестрити, посинити (делать, называть кумом
и пр.), напр. „братимим те богом истинијем“. Но этот последний
оборот значит собств. „делаю тебя братом посредством бога“,
т. е. призывая его в свидетели, и т. п. Удерживая сближение
с кумити и пр., нужно было бы сказать, что твор. при оже-
ни τ и соответствует (как и по Зикмунду) творительному с предл. с
в случаях, как „Изяславъ свататься1 со Всеславомъ мысля
на наю“, Лавр., 78; укр.: чи нам братитця (т. е. „один з одним“,
друг с другом), чи що дня трапитця, Ном., 80. Это было бы неспра-
ведливо и потому, что женитися взаимного значения не имеет.
Верная мысль заключена в замечании Миклошича (1. с), что оже-
ни τ и знач. соб. beweiben, снабдить женою, согласно с чем твор.
орудия при этом глаголе стоит на том же основании, на каком
твор. при укр. оконити [снабдить конем, сделать конным, а не
„нагонить конем“, как у Метл., 417: давши для сына коня козаку,
Коновчиха говорит „де мого сина (пешего) нагониш, там его око-
ниш, добрим лицарем настановиш“]; опешить (чем, соб.— сде-
лать пешим, потом поставить в тупик, ударом ли, словом, или
другою неожиданностью); отыниша (градъ) тыномь, Новг. 'I, 51;
о(по)солить солью; огородить, -ся, быть огорожену плетнем, ча-
стоколом; обсоюзить обувь кожею; стар, ополонитися (набрать
1 Сватом доныне в укр. называется, между прочим, каждый из договари-
вающихся, без непременного отношения к браку, напр. продавец по отношению
к покупателю, и наоборот. Стар, сватитися, сговариваться, уславливаться.

себе полона, снабдить себя челядью и пр.): „и ополонившеся
челядью и скотомъ и возвратишася во своя си“, Ип., 120 (412);
ополонишася скотомъ и конми, Ип., 141 (452)1; ту ловы дѣявша
и обловишася множествомъ звѣрей, Ип., 139. Сюда же и
„запастись чем“. Одним словом, „оженити женою“, значит не
„с женою“, а „посредством жены“. Предлог о, об здесь не необхо-
дим и не может служить указанием, как далеко простирается
рассматриваемый здесь ряд аналогий. Между прочим, ошело-
мить чем значит собств. не снабдить шеломом, а смутить, как
ударом по шелому; огорошить чем, смутить, как сыпнувши
в кого горстью гороху. Напротив, мне кажется, ряд аналогий
с оженити продолжается в об,(ьв)инити чимь, т.е. сделать
кого винным, снабдить виною (митрополитъ же Константинъ обини
его всими винами, Ип., 102); в обличити (в см. снабдить
„липемъ“, уликою: „тѣми дѣлы обличаѥми“, Супр., Mikl., Gr., IV,
690, собств. не „в тех делах“, а „посредством тех дел“), ok ле-
ве тати („любодѣяніемь оклеветань сть“, Mikl., ib., 691). Сюда ли
клепати чимь? „Оже начнеть болшимъ кльпати“, Русск. пр.,
Син. (Дост., 1., 39); кого чѣмъ поклеплетъ, Домостр. Во всяком
случае здесь твор. орудия. Между тем Зикм. (§ 111—3) видит
в подобных чеш. примерах („vini svoj rod sprostenstvim, а равно в
„ten sām svou smrti vinen jest“) творительный причины.
К оженити с твор. примыкают (о-, по-) дарить кого чем
(сваты подари великыми дары, Ип., 136), т. е. снабдить кого да-
ром, наделом. Лишь благодаря забвению этого значения возможно
сочетание „подарить кому что“ (как и в чеш., пол., darowati, daro-
wać), если первоначально дарить значит не „превращать что в дар
для кого“, а как выше сказано.
и) Несмотря на то, что безличные обороты (дорога снегом за-
несло, замело) близки по эффекту к страдательным, они в грамм,
отношении тем не менее действительны. Поэтому прав Миклошич
(IV, 692), когда творительный в таких случаях причисляет прямо
к твор. орудия, а не к твор. при страд, сказуемом (дороги зане-
сены снегом). Твор. один и тот же в „хватил ножом“ и „хватило
меня, как ножом, в грудь“.
і) Уже из „ходить ногами“ видно, что твор. орудия вовсе не
предполагает при глаголе прямого объекта и столь же уместен
при глаголах действительных, как и при средних. С этой стороны
нет препятствия отнести к этому падежу след.:
аа) Как „дышать полною грудью“ (не как, а чем), так „ды-
шать воздухом“ и в переносном см. „дышать гневом, злобою“.
Так и Miki., IV, 702.
бб) Как щ плевать, харкать кровью, рвать желчью, отрыгаться
чем“ („отрыгается маслом, глядючи на коровий след“), где твор.
1 Ср. напълнитися: толико взяша полона множьство якоже всимъ
рускимъ воемъ наполнитися до изобилья и колодникы, и чагами, и дѣтми ихъ,
и челядью, и скоты, и конми, Ип., 98 (369).

орудия означает внешний по отношению к телу предмет, которым
обнаруживается физиологическое отправление; так „пахнуть чем
(и пахнуть, напр., в лицо запахом), благоухать, вонять, смердеть,
нести чем (о запахе), отзываться, отдаваться и отдавать чем“ (о
запахе и вкусе), пол. — pachnąć, wonieć, trącić, cuchnąć czėm (о зап.),
smakować czėm (о вкусе, в грамматическом отн. отлично от wonach
smecken), серб.—мирисати, воняти, задавати, смрдjети, ударати
(бить, шибать в нос), баздjети чиме и пр. Относительно формального
зн. этого падежа мнения большею частью отличны от нашего. Малец-
кий относит pluć jadem, oddycha porządkiem к твор. вещества, из
которого что-либо делается, вместо (?) определения образа, как
что-либо делается (Gr., § 891), выгораживая отсюда твор. ору-
дия при глаголах объективных. Гаттала (Sr. Ml., § 28, 38) и
Зикмунд (§ 116) считают твор. в пахнуть чем затвор, сравне-
ния, как в zarve jarym turem (jako byk). По мнению Гатталы,
smrdeti kozłem значит (tolik znamena), что jako kozel. Согласно
с этим нужно бы думать, что „после пожара воняет гарью“ зна-
чит не собственно и решительно гарью, а лишь так, как гарь.
Мне кажется, что с грамм, точки зрения здесь так же не должно
быть речи о сравнении, как и в „плевать кровью“, несмотря на то,
что объективно нечто может не действительно пахнуть гарью,
а только напоминать этот запах. Относительно сродства этого
твор. с твор. образа действия следует заметить, что первый еще
вполне объективен, по крайней мере в большинстве случаев: на
вопрос: чем пахнет — мы не можем еще отвечать „хорошо“,
а должны указать вещь, которою пахнет (как бы второстепенный
субъект действия: „хлеб отдает цвелью“ как бы „цвель отдает из
хлеба“), между тем как твор. образа („спит мертвым сном“) имеет
более качественное значение. Миклошич (IV, 718) рассматривает
твор. пахнуть чем особо, помещая его между твор., озна-
чающим предмет заботы, надежды, довольства, и твор. отноше-
ния (богат скотом).
вв) Как „плевать чем“, так „плакать горькими слезами“, что
у Микл. (IV, 725) далеко отнесено от твор. орудия. По крайней
мере несомненно, что в основании лежит здесь такой же твор.,
как в „полоскать водою“, так как „плакать“, несмотря на отсут-
ствие полногласия, первоначально зн. то же, почему некогда ну-
ждалось в возвратном местоимении (плакатися).
гг) Хотя твор. в „цвести кистями“ может чувствоваться как
твор. образа действия, но, мне кажется, во многих случаях этого
рода еще явствен твор. орудия, понимаемого в том же смысле
предмета, в котором или через который обнаруживается действие,
в каком „пахнуть чем“: цвести синим цветом, цвести юностью;
укр.— „ой зацвіли густі лози синесеньким цвітом“ и т. п. Зикм.
(§ 113, 3,6) то относит подобные случаи в чеш. к твор. соция-
тив. (с какими обстоятельствами сопряжена деятельность), то
видит здесь твор. качества, в коем прилагательное (kvetne bil-
ym) поставлено вм. наречия, а к прилагательному прибавлено

существительное, уже заключенное в содержании глагола (kve-
tne kvetem bilym), причем это существительное не непременно
одного корня, лишь бы сходного значения с глаголом. Сюда
подходят и такие выражения, как „лицо цветет прыщами и уг-
рями“.
Как „цвести белыми цветами“, так: „так бы о мне рабица
божья N сердцем кипела, кровью горела, телом сохла“, Майк., Вр.
Закл., 424; „дорога кипела народом“.—Гог., „одежды блистали
золотом“, „сердце пылало любовью“, „земля текущая млеком и
медом“, „кишеть червями“, „обрасти волосами“, укр.—„пилом
припасти“, „доріженька терном заросла, листом припала, червоною
калиною понависала“, нар. пес—случаи, которые Зикм. (§ 112, 1)
относит к твор. причины и основания, а Миклошич (IV, 706—7) —
к твор. при гл. страдательных, возвратных и средних. Сюда же
и болеть чем.
к) Между твор. орудия, которым непосредственно управляет
лицо (напр., „ты навонял смазными сапогами“) и твор. орудия, не-
зависимого от лица, означающего предмет, в коем проявляется
действие („сапоги воняют дегтем“), конечно, есть разница, но не
такая, чтобы можно было из этих творительных сделать два грам-
матические разряда, подобные твор. места — с одной, и твор. ору-
дия — с другой стороны. Подобная же разница существует между
твор., означающим ближайшее к субъекту орудие психологиче-
ских явлений, напр. тот язык, которым говорят [„глаголати
словѣньскыимь языкъмь“; „наоучи я книгамъ словеньскымъ язы-
комь“; (Кюрил) научися всей хитрости и мудрости и (глаголати,
беседовати, чисти и сказати) четырми языки...: ѥллиньскы, римь-
скы, сурьскы, жидовьскы, Бусл., И. хр., 419—20; ради быша
Словѣни, яко слышаша величья божья своимь языкомь, Лавр.,
11 (26)]; то, чем мыслят („уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни
мыслію смыслити, ни думою сдумати, ни очима съгля-
дати“, Сл. о п. Иг.), и твор., означающим дальнейшее орудие
обнаружения этих явлений, в новом русск. большею частью вы-
ражаемое предл. о с места., предл. на ^с винит., реже —твори-
тельным (как „промышлять чем“ в переносном зн.): аще моя
глава ляжеть, то промыслите собою (т. е. о себе), Лавр., 30А,
с чем ср. серб.— „изгуби га па не мисли храном, ти не мисли
храном ни госпоством, П]ев., Црног., 6 (не заботься ни о пище,
ни о том, чтоб стать господином).
Пъвати, упъвати с твор.: „оупъваѭщиимъ собой», яко
с»ть правьдьници, О. ев., Лук., 18,9; см. Mikl., Gr., IV, 718; не
пъвай собою, Кир. Тур., Кал., Пам., 106. Согласно с этим, хотя
с несколько иным оттенком твор., стоящего здесь при имени,
„не имѣти упованія имѣніемь“, Жит. Феод. XII в.
Вѣровати: срящами вѣруютъ, sortibus (occursibus) fidunt,
Mikl., ib.
1 При этом и „что о мнѣ богъ промыслить“, Ип., 120.

Радѣти в знач. „раду быть“: „онъ нами радѣлъ, спаси его богъ,
а мы имъ радѣли“ (т. е. при свиданьи), Путеш. в св. з. Лукьянова, 49.
В нов. литер, яз. бредить чем: „Кто этот Скалозуб? отец
им сильно бредитβ.— Гриб.; скучать заключением и темнотою.
В укр.— не клопочи нами, Метл., 279; Плутон., нашими бідами
не погорює ні на час, Котл.; не потурай, коли часом буду смут-
на.. ,не вважай тим (=не обращай на это внимания), Кв., ІД. л.;
не журись, та своім, ділом поспішай, Кв. Может быть, сюда же
литер, торопиться чем, напр. замужеством, свадьбою; укр. —
„злодія на шибеницю ведуть, a він своiм ділом не признаєцця
(в своем деле), та оправдаєцця (-уєцця), якоби невинен“, Ном., 54,
хотя, впрочем, твор. при глаголах возвратных подобного значения
может объясняться иначе, о чем ниже.
л) На подобном безразличии ближайшего и дальнейшего ору-
дия основан и твор. при ряде глаголов, быть может, не пред-
ставляющих первоначально разницы ,с вышеупомянутыми, тоже
означающих психологич. явления: шутку, насмешку, обман, пре-
зрение, отвращение и т. п. См. Mikl., IV, 701. Безразличие ору-
дия видно в стар, играти чимь, в знач. не только нового
чем, кем (бѣс играет тобою на пагубу тобѣ, Лавр., 75, как и
в нов. яз.), но и нового над чем и во что (в какую игру,
Бусл., Γρ., § 256, 3). Таким обр. и бл аз нити „ (бѣсъ тобою
блазнить, XIV в., Бусл., Хр., 487); глумитися (Mikl., jb.) и
глумление творити ловитвою (Mikl., ib., 690); льстит и: (говорили
так) „льстяче ими“, Новг. 1,26; Черный Клобукъ нами лестить,
Ип. 101; лъгати (как и в ст.-пол. kłamać kim, обманывать кого):
имеши ему вѣру, a онъ тобою лжеть, Бусл., ib., 481; си сългаша
имъ (Святославом), Новг. 1,48; възвягляне солгаша Шварномъ:
поемше тивуна невдаша ему тивунити, Ип. 194; измясти: тобѣ
было нелѣпо измясти нами, Ип., 135 (помешать); лука τ и, deci-
pere, Mikl.; ругатися, как и в более новом яз. ругаться не
только над кем, но и кем; о стыдитися — ниже; Святославъ
бо тѣмъ пряшеться (извинялся, оправдывался): брате и свату,
язъ сына своего послалъ не на тя поводитъ короля, Ип., 137;
ср.: Мьстиславъ же Изяславичь велми препираше короля всими
винами Володимирими (оспаривал короля посредством вин, т. е.
указывая на преступления Володимира), Ип., 68; может быть,
сюда же: не забудѣта, им же обѣщастася, даруита мя обѣ-
томъ имъ же должьна ми ста, Ск. о Бор. и Гл., 84; чимъ ми
ся есте обѣчали, поѣдите по мнѣ Чернигову на Ольговичь, Ип., 32;
чимъ ся бяшеть ему обѣчалъ, а того не исполнилъ, ib., 150.
В нов. литер, яз. шутить (ведь чертом не шутят.— Фонв.; царь
казною не шутил.— Крыл.), презирать, пренебрегать
(с твор. и с вин., Бусл., Γρ., § 256, 3); „не уважать отцом,
ни матерью, нитроном“.— Держ. (ныне не употреб.); дорожить
(ведь только здесь еще и дорожат дворянством.—Гриб.). Сюда,
а не к твор. причины, как у Mikl., IV, 717, хвастать чем,
а может быть, и возвратные по форме гл. хвалиться, вели-

чаться, гордиться. Может быть, сюда же и клясться,
божиться, присягать чем,Mikl., IV, 696,и кланяться кому
чем (подарком, приношением; Mikl., IV, 725, относит к твор.
социятивному, cum dono, что ошибочно), бить челом кому
чем. Впрочем, для последних есть более обширная аналогия: да-
рить кого чем и пр. Укр. гордувати ким („ой дівчино гордів-
нице, гордуєш ти мною“, нар. пес), ганьбувати („ось моя
(т. е. жінка) и благородна, так наші тузи ганьбують ею“, Кв.;
глузувати?
6. Творительный, условленный страдательным
сказуемым, мог бы быть назван творительным энергическим,
или, как у Востокова (Р. Γρ., § 132), творительным предмета
действующего. Менее подхожим кажется название твор. действую-
щего лица (Бусл., Γρ., § 246, 1), ибо единственные падежи грам-
матического лица суть прямые, косвенные же—предметны: на-
звавши твор. в „письмо написано мною“ падежом действующего
лица, мы должны дать другое название именительному в том же
предложении, что затруднительно и излишне.
Расстояние между этим твор. и твор. пространства так велико,
что не видится возможности вывести значение первого из отношения
„каким путем“ (Zikm., Ski., § 112) и сказать, что в первом деятель-
ность подлежащего „переходит через то, что означено этим падежом“
(Данич., Синт., 571). С другой стороны, Дельбрюк (65—6) при-
знает, что твор. при страд, сказуемом, обычный уже в языке
Нед [„Ламёна даттаһ“, Ямом (Ямою) данный], а еще более в скр.
(В. Шерцль, Синт., 113 сл.), весьма далек от твор. социятив-
ного. Напротив, рассматриваемый п. весьма близок к творит,
орудия и легко может быть выведен прямо из него. По Буслаеву,
этот п. даже собственно принадлежит к творит, орудия (писать
пером), и „действующее лицо в нем более принимается за ору-
дие действия, нежели за самостоятельного действователя“. Грам-
матически отличается от этого значения твор. орудия только
тем, что может стоять „при глаголах и прочих залогов и даже
при имен, прилагательных“, Γρ., § 246, 4, б. Однако это только
довольно велико и означает, что твор. орудия, как и твор. места
и времени, безразличен по отношению к залогу сказуемого („на-
писал пером“, как „написано пером“; „дорога прошла лесом“
и „проведена лесом“), между тем как твор. действующего
предмета отражает на себе особенность страдательного залога,
при котором он может встречаться с другими творительными, не
смешиваясь с ними. Как и в других случаях, здесь поводом
к различению формальных отношений служит общий смысл речи.
Напр., в „ови вяжемы ( = ми) и пятами пхаеми“, Лавр., 95,
твор., несмотря на страдательность дополняемого, есть твор. ору-
дия, п. ч. из контекста видно, что не пяты сами по себе толкали
лицо, составляющее средоточие мысли (именительный наличный,
или чувствуемый, как математическая точка), а некто попирал это
лицо пятами; но в „печални, мучими, зимою оцѣпляеми“, ih.,

96, или в „ногы имуще сбодены терньемъ“, ib., за предметами,
означенными творительным, мы не видим других действующих
предметов: холод оцепенял, терновник колол, а не некто произво-
дил эти действия посредством холода, терния.
Страдательность сказуемого есть то же непосредственное об-
наружение деятельности подлежащего, его энергия, но такая, ко-
торая более всякой другой условлена объектом. Такой объект,
выраженный творительным орудия, и есть рассматриваемая здесь
категория, которой особность есть лишь другая сторона особ-
ности категории страдательности в слав. яз. В ней орудие есть
образ, знак, а не означаемое. Твор. действующего предмета есть
твор. орудия, специализированный страдательностью сказуемого
и условленный ею в большей мере, чем какой-либо другой тво-
рительный. Более точным ответом на вопрос, что такое твор.
действующего предмета, должно служить определение
круга страдательности, в чем не все между собой согласны. Зик-
мунд сопоставляет творит, при страд, сказ, (to bohem jemu ne
było dāno) с твор. при глаголах непереходящих, „имеющих силу
страдательного залога“, напр. bohem vsecke vėci stoji, и безраз-
лично относит тот и другой к твор. причины и основания (Ski.,
§ 112, 4, 5). Подобным образом и Миклошич (IV, 704—-6)
отождествляет твор. при страд, глаг. с твор. при глаголах интра-
зитивных, принимаемых за страдат., каковы быти, fieri, мрѣти,
гыбнѫти, па́сти, потонѫти, изнемошти, ослабѣти,
съхнѫти, иштезнѫти, таяти, горѣти, палѣти, пом-
ръзнѫти, исцѣлѣти и пр., а равно и упомянутые нами выше,
как течь, кипеть чем, болеть чем. Я считаю более уместным
отнести эти случаи к твор. орудия, к твор. причины, быть может,
некоторые к еще другим категориям, только не к категории твор.
при страд, сказ., которая мне представляется более тесной. Именно,
в славянских языках страдательность выражается, кроме особых
причастий, только теми из глаголов с -с А, в коих возвратность есть
представление, а страдательность — значение. Хотя с личной
точки, принимаемой за объективную, может казаться, что в „ду-
раками свет стоит“ глагол означает действие, столь же условлен-
ное предметом в творительном, как в „мною написано...“, но эта
точка не грамматическая. В языке нет оборота, который бы слу-
жил противнем вышеприведенному (дураками...) в том самом
смысле, в каком страдательный оборот „письмо написано мною“
имеет себе пару в действительном „я написал письмо“. Без такого
противоположения не мыслима ни действительность, ни страда-
тельность, а лишь медияльность, требующая другого оттенка тво-
рительного. Миклошич (IV, 705) говорит, что при „женоѭ въздрасте
зъло»“, Супр., актив был бы „жена въздрасти злою“; но в дей-
ствительности здесь противопоставлены обороты не страдатель-
ный действительному, а средний (субъективный) причинному.
Выше (к) было упомянуто об оттенке твор. орудия в „промы-
шлять чем“ и т. п. Подобный творит, в глаголах средних без

-с я непосредственно примыкает к твор., как „писать пером“; но
при глаголах с -с я мог образоваться из твор. энергического
в тех случаях, когда медияльное значение этих глаголов возникло
не прямо из возвратного, при коем -с я чувствуется как винитель-
ный, а через посредство страдательного. Таким образом, напр.,
печься (заботиться) в нынешнем языке во всяком случае было
бы глаголом средним, каково оно уже в древнем языке в том
случае, когда предмет попечения или заботы представляется точ-
кою, вокруг которой происходит действие („не пьцѣтесѧ объ
утрии“); но „печися утриѥмь“ могло перестать пониматься как
гл. возвратный с творит, орудия {печь себя посредством чего) и
получить значение страдательн. („быть пекому чем“) с творит,
энергич.,— значение, в свою очередь уступившее место среднему.
Признавая такую последовательность развития значений глагола
с -с я и творительным в общем верною, не всегда можно решить
в частности, на которой из двух последних степеней находится
глагол, т. е. есть ли он страдательный или средний, почему не-
которые из производимых ниже примеров, быть может, могли бы
быть отнесены к оттенку твор. орудия, отличному от творитель-
ного энергического.
Не пьцѣтесѧ душек „вашею, чьто ѣсте, или чьто пиѥте,
ни тѣлъмь вашимь, въ чьто облѣчетесѧ, О. ев., Мат., 6, 25,
т. е. или ближе к „не будьте озабочиваемы душею вашею“, или
ближе к „не заботьтесь о душе“; нами богъ да попечеться,
Жит. Феод. XII в.; оженивыйся печеться женою, како угодити
женѣ, Кир. Тур., Кал., Пам., 126; князь обѣщася пещися мана-
стыремъ, Лавр., 80 (182). У МиклоШича твор., означающий пред-
мет заботы, доверия, стоящий как при гл. с с А (пещисѧ душек),
так и при гл. без с А (пъвати помощиѭ) и прилагательных (до-
вольни оброкы), составляет особый отдел (IV,, 817—8), рассма-
триваемый им отдельно от твор. при гл. страд, и принимаемых
за таковые и помещаемый между твор. основания („по велѣ-
ниѥмь“ =по повелению, куда, однако, отнесен и случай „чим ся
мудрий встилає, там ся дурный величає“) и творительным, озна-
чающим то, чем что пахнет, и пр.
Стыдиться мною, Кир. Typ., ib., 45; не стыдися нищетою,
понѥже большая часть мира сего въ нищетѣ сть, Злат. цѣпь,
XIV в., Бусл., Хр., 491; стыдися отьця и матере блоудъмь,
сильнааго и властелина о лъжи, соудия и кънязя о съгрѣшеньи,
Изб. 1076, 173; так еще у Фонвиз. (стыдиться чем). Я думаю,
что это принималось некогда за страдат. оборот, сходный с „быть
стыдиму кем, чем“. При сочетании с родительным, как уже
в древнем языке („не мози, стыдѣвся лица, лжи послухъ быти“,
Бусл., Хр., 491) и доныне, не только стыдетися, но и сты-
дитися может быть только средним глаголом.
Сюда же можно бы отнести и упомянутое выше (стр. 452)
глумитися с твор. (вшою вси глумяться, Кир. Тур., Кал., 46),
если глумити было некогда действительным глаг. При том же

самом условии сюда же и печаловатися с твор. предмета за-
боты и предстательства, обычное в рус. до XVII в. включительно.
Глаголы с возвратным -си, а не -ся могли бы быть причис-
лены сюда, если бы знать, что эта форма возвратного местоиме-
ния, несмотря на дательный п., совместима с переходом глагола
к страдательности: Володимеръ съжалиси тѣмъ, оже пролива-
шеться кровь въ дни постьныя, Ип., 7; утрьуду болѣзнь клѣщить
мя, вьнѣуду досадами укоризньникъ стужаюси (affligor), Кир. Тур.,
Кал., Пам., 46, что могло быть страдательным оборотом, если
считать за действительный „досады стужають мив. Если это пред-
положение справедливо, то сюда же можно бы отнести твор. при ли-
товских возвратных esi: tikėtis, nusitikėti devu („вѣритися богъмь“),
gėrėtis (радоваться, находить удовольствие в чем), pasididžiiti (ве-
личаться чем), Schi., L. Gr., 268; относительно si в знач. вини-
тельного— ib., 303.
Я тис я с твор. в смысле яту быти: Мьстиславъ же., ни
мысли таковой не имѣяше въ сердци своемъ, но истиньною лю-
бовью обуемся съ братьею хожаше, Ип., 99; тако живяста
у любви и сватьствомъ обуемшеся, Ип., 125, чему противопола-
галось бы действ, „любы об-у-ялав; а кто что вынеслъ или на
поле и въ греблю, или въ учаны, тр все поломянемь взял ос я,
Новг. I, 80; яко же сами избѣгоша изъ церкви, все поломянемь
взяся, ib., при действ, обороте „поломя възя“, как „много людій
погорѣ въ домѣхъ, въборзѣ бо огнь за алъ“, ib.
И тако нужею поведеся(в страд, см. при дейст. нужа
победе) Святославъ отъ Ростиславли любви къ Изяславлу, Ип., 89.
Это не мешает в след. месте понимать нужею как твор. образа:
жены ведоми (=ы) быша въ плѣнъ, разлучаеми (=ы) нужею
(насильно) отъ мужий своихъ, Ип., 100. И бывши распрѣ мнозѣ,
снидошася крестнымъ цѣлованіемъ, Ип. 137; не вижу, почему бы
это не могло быть некогда страдательным оборотом при действ.—
цѣлованіе съниде я (подобно действ, глаголам найти, разъ-
ити).
Бысть же вѣсть Святославу, оже Всеволодича и Олегъ, сынъ
его, сложилися любовью съ Изяславомъ, Ип., 89, т. е. были
соединены, соглашены любовью (серб, слога, согласие; ср. ст.-рус.
одиначьство), т. е. любовь сложила их.
Увидѣвше князь и владыка и княгыни, яко зажженъ бысть
градъ, а людье уже огнемъ кончаваются, a иніи мечемъ, вбѣ-
гоша въ святую богородицю“, как бы оканчиваемы мечом (от
меча), т. е. меч оканчивает их, причиняет им кончину. Так и ны-
нешнее кончиться - чем, т. е. на какой вещи, первоначально
могло значить по отношению к залогу то же, что „быть окончену
какою вещью“.
В „церквамъ.. идѣже имя божіе славиться, сими же по-
гаными хулиться“, Ип., 121, всячески рассуждая, последний
оборот страдательный; но кажется, что и „хвалиться чем“, напр.
богатством, значит первонач. „быть хвалиму богатством“, причем

в творительном деятельного предмета не делается различия между
лицом и вещью.
Возможно, что ко глаголам средним, получающим от присое-
динения предлога действительное, даже фактитивное знач., при-
надлежат и растаяти, располѣти, и тогда они с с я через
возвратность могли перейти к страдательности: ледъ невѣрія бла-
горазуміемъ растаяся, Кир. Тур., Кал., 21 (не „от благора-
зумия растаял“, а „благоразумием растоплен“); располѣся гнѣвомъ
и разжеся яростью, Ип., 122, был или стал распален гневом.
В нов. литер, рус. следы страдательности можно видеть в ра-
доваться чем (Карамз.), веселиться чем (сажая деревцо, и
тем я веселюсь, что...— Крыл.), гнушаться чем (исстари уже
здесь и родит, удаления от предмета: „гнушаются мене“, Кир.
Тур.), („мятясь житейской суетою“.— Держ.), волноваться,
тревожиться, мучиться, славиться, хвалиться, ве-
личаться, гордиться (т. е. сначала делать себя гордым,
потом делаему быть гордым безразлично кем и чем), чваниться,
потешаться, казниться; бочка настоялась вином, т. е.
с предполагаемым действительным оборотом „вино настояло
бочку“; „то в свайку с нею (женою) веселюся, то ею в голове
ищу с я“.—Держ. (теперь неупотр.), т. е. она мне ищет в го-
лове; укр.— „упав сніжок на обліжок та взяв с я водою“ и
вр.—луг поднимается водою, свеча (зажигаемая) „зани-
мается огнем, в коих страдательность довольно явственна (ср.
действ, укр.— „лужечки й бережечки вода поняла“), заставляют
предполагать, что литер, заниматься чем (=пол. zajmować
się, obierać się, trudnić sie, parać się, bawić się czym, чеш. zanā-
šeti se, obirati se čim, sich beschäftigen womit) дошло до нынеш-
него знач. через посредство страдательного оборота, коему соот-
ветствующий действительный с лексической стороны мог иметь
отношение к чувственному образу, вроде воды, захватывающей
луг, или огня, овладевающего чем.
В укр. сюда же жури тис я: „оженився—зажурився, чи діт-
ками, чи жоною, чи своею головою, Метл., 75; матінко наша, не
журися ти нами, ib., 278; я дівчиною не журуся, Голов., Пес,
1, 168;
„Сами сядуть а вечеряти, тебе пошлють по воду.
„Відро велике, вода далека, ніченка темненькая!“
— Не журітеся, близькі сусиді, нічкою темненькою:
Ой есть у мене золотий перстень, він буде мні світити,
Сб. пам. н. т. северозап. кр., 89.
Величаєцьця, як заяць хвостом; чваницця, як дурень
латкою, Ном., 50, не турбуйся ж ти, наша матінко нами,
Метл., 358; в зап.-укр. и цуратись (на востоке — только с род.):
та ся мною молодою родина цурає; очи моі чорні, я с я вами
дивлю, Голов., Пес, II, 416, т. е. не смотрю вами, а удив-

ляюсь вами, вы меня удивляете; лихом ему занудилось, Ном., 75,
т. е. лихо его занудило? или „лихом“ в см. наречия?
В ст.-пол.— bo bi byl chciał, modle) (obiatą) wzdal bich byl;
ouszem m o dl a my ne b<>dzesz siį kochacz: modlą bogu duch sm<>-
czony, siercza skruszonego y smerzonego bosze ne vzgardzysz (=ž),
Пс, 50 (51), конца XIII в.? (Maciej., Dod. do piśm., снимок
к стр. 4).
В чешском (Zikm. Ski., § 112, 2), между прочим, „sliby se
blāzni veseli, ale moudri jimi s e ka j і“, причем следует заметить,
что каяти в ст.-русск. есть глагол действит. („кають князя
Игоря“, Сл. о п. Иг., и в другом смысле „иной попъ того чело-
вѣка покаялъ и дары ему далъ“, 1462, Ак. ист. I, 61), стало
быть, с -с я мог перейти к страдательности.
В серб. (Данич., Синт., 664—5), между прочим, „части мом
се бојим, тужна“ (Гундул.); утраченное бојати есть, по-види-
мому, гл. не только действительный, но и причинный.
/. Творительный, условленный именем и наре-
чием. Под этим названием попытаюсь соединить случаи, не со-
ставляющие одной резко обособленной категории, но связанные
между собою равномерным отличием от соответственных твори-
тельных, условленных глаголом. Если свойство известного твори-
тельного у словлено глаголом, то этот падеж не может остаться
сам собою, как скоро на место глагола становится другая часть
речи — положение, однородное с тем, по которому, напр., „сты-
диться чем“ есть вовсе не тот же глагол, что „стыдиться чего“.
Орудие предполагает энергию, глагол. Когда признак, который
представляется возникающим в глаголе, становится данным, гото-
вым, результатом в имени, то и твор. орудия, стоявший при гла-
голе, получит уже другой оттенок.
А. Твор. при прилагательных и наречиях срав-
нительной степени, означающий меру того, чем один пред-
мет превосходит другой (Восток., Рус. гр., § 132, II, 5; Mikl.,
Gr., 703), как „аршином длиннее, вершком короче, головою выше
или ниже, рублем дороже, многим легче, чем дороже? скольким?—
стольким, малым чем дороже“. Так и в чеш.—Zikm., § 115, а;
Hatt., Sr. Ml., 50), серб, (главом виши j, Дан., Синт., 572), литов.
plasztaka auksztesnis, ладонью выше (Schi., Gr., 268). В ст.-рус:
„бѣ бо ему възвѣщено прежде днемъ единѣмъ“, Лавр., 90; „преже
своея болѣзни треми деньми, видѣ сонъ“, Ип., 79. Понятно, что
это не есть твор. времени, ни места, так как в том же граммати-
ческом значении могут стоять в твор. слова, не имеющие отно-
шения ко времени и месту.
Значение меры без примеси вещественного значения дости-
гается в союзах сравнительных „тем паче... что...“, „тем
более что“, „чем дальше в лес, -кем больше дров“, укр. чим...
тим, чеш. čim... Um, слов. čim... tym, пол. im... tym, литов.
ju... tu, латыш, ju... ju (последнее и без прилагат. в сравн. ст.
значит „чем больше... тем больше: йо дзѣдаю, йо сканея лѣла

мѣжа маліня; йо дзивою, йо милею балтаям баліням, Спр., 198,
чем больше я пела, тем громче раздавалось на краю большого
леса; чем дольше жила, тем милее становилась ласковому (—бе-
лому) братцу.
Не решая, предполагает ли этот. твор. значение места („дальше
верстою“, т. е. на движение верстою), или зн. орудия (дальше
посредством версты, т. е. верста как орудие делает нечто более
далеким), думаю, что по вышесказанному этот твор. не должен,
быть смешиваем с твор. при глаголах, означающих сравнение, как
превосходить, превышать, равняться чем,пол.— prze-
chodzić, przenosić, przesięgać, przewyższać kogo czym, чеш.— pfe-
vysovati (Zikm., § 114, считает здесь твор. за твор. отношения),,
серб.— надвисити, претећи и пр., где, по моему мнению, такой,
же твор. орудия, как в „мѣрять своею пядью“.
Некоторые ученые (Востоков, Шлейхер, в L. Gr., 268, Данич.,
Синт., 272 и 4) не отделяют рассматриваемой категории, по край-
ней мере не тщательно отделяют ее, от твор. при прилагательном
независимо от его степени. Между тем в „плечами шире“ мы
явственно различаем два значения: одно — условленное именно срав-
нительною степенью („на ширину плечей шире“), другое — неза-
висимое от этого условия: „в плечах шире“, как „в плечах широк“.
Миклошич (1. с.) тоже не выдерживает в чистоте категории
„ни чимь же хуждий“, присоединяя к ней случаи „умьнилъ си
(и) маломь чимь отъ аньгелъ“ (ср. укоротить, удлинить, умень-
шить аршином—тв. орудия) и „маломъ отъ хызины го“ (твор.
места), „въ градѣ отьстоѥштиимь отъ Рима маломь растояниѥмь“
(твор. места, аналогичный с твор. времени в „глаз мигом (на миг)
не прищуря“), „nigdy sprawiedliwości nie odstąpił włosem“ (на
длину или ширину, на протяжение волоса — твор. места); „литов-
скихъ бы людемъ отъ нихъ., грабежу однолично не было: не
крянули бъ однолично никого ни чернымъ волосомъ (=не тро-
нули/б ни на волос)“, Пам. дипл. снош., I, 183; а мы тебя, царь,
ничем не двигнемъ, ни чернымъ волосомъ, Пов. о 7 богатыр.,
Пам. ст. р. л-ры, 1,314. Сюда, быть может, и рус. поступиться
чем, хотя „не поступилися своим ни волоском“.— Крыл., может
быть понято и иначе.
Б. а) Твор. при прилагательных, которому затрудня-
юсь дать имя, хотя нахожу его отличным от других. От преды-
дущего он отличен тем, что не зависит от сравнительной степени
и не означает меры; между тем с твор. „высок ростом“ он не
совпадает потому, что в нем живее чувствуется твор. орудия,
быть может, и действующего предмета, чем в твор. отношения;
с твор. орудия он не может быть отождествлен, если признать,
что грамматич. категория орудия условлена присутствием глагола
и причастия, а с твор. действующего предмета сверх того и по-
тому, что если действительно t существует граница между прила-
гательным и причастием, прилагательное не может быть, страда-
тельным. Я не знаю, к какому авторитету прислониться в этом

случае. Скорее всего к Даничичу (Синт., 572—575), хотя и у него
здесь смешение рассматриваемого твор. с А и В (см. ниже).
Миклошич относит к одному разряду с твор. при страдатель-
ном сказуемом, между прочим, и случаи: серб.— Marija Jezusom
tegotna; ostade iza kralja noseća prvim sinom (IV, 705); стало
быть, в русском сюда должно бы быть отнесено беременна,
брюхата, тяжела сыном, а также, вероятно, и шенна, су-
поросна, стельна чем, сколькими; не красна изба углами
(ib., 706); укр.— старими людьми село порадне, парубочками село
горіжне, a дівочками село весело (Гол., П., II., 34). „Тв.
означает то, чем (что) кто-либо должен. Если, как я думаю,
длъжьнъ находится в связи с дрг, tenere, и этимологически
означает obligātus, то этот твор. тождествен с творительным при
страд, гл.“ (ib., 707). Сюда же виньнъ, повиньнъ с твор. Но
если корень дрг должен нам доказывать, что твор. при дължьнъ
значит то же, что твор. в „послан мною“, то того же мы должны
ожидать от корня вас, светить, блистать, относительно оборота
„дівочками село весело“. Между тем на это последнее утвержде-
ние вряд ли можно решиться. Я думаю, особенность знач. падежа
при данном слове не может быть определена этимологическим,
стало быть, прошедшим значением даже грамматической, а тем
более лексической части этого слова. Стало быть, прежде всего
оставим в покое корни, как дрг, и остановимся на суффиксах,
а из этих последних — на -ьнъ, наиболее сходном с суф. прич.
страд. Во-первых, разве не очевидно, что это сходство не есть
тождество, и в грам. отношении беременна, печальна,
должна, отлична, бессмертна, раздельна, трудна,
страстна вовсе не то, что прич. обременена, опечалена,
одолжена, отличена, обессмерчена, разделена,
утруждена, пристрашена и т, п.? Во-вторых, берем суф.,
несомненно тождественный с суф. прич. страд, в „обязан чем“.
Разве твор. здесь объясняется тем, что прилагат. произошло из
прич. страд.? Ведь этот твор. („он обязан нам почтеньем“.—
Крыл.; „этим вымыслом я вам обязан“,—Гриб.; „надутый всяким
чванством“.—Гриб.) находится в преемственной связи вовсе не
с твор. действующего предмета в страд, „я по жизнь обязан вами“
(действ, „вы меня по жизнь обязали“), а с твор. орудия при дей-
ствительном: „обязать кого почтеньем“, „надуть пузырь возду-
хом“. В-третьих, я совершенно согласен с тем, что о случаях
должен чем мы должны судить совершенно одинаково с „ве-
сел чем, кем“, „Hoceha сином“ (прил. от прич. наст, действ.)
и пр.; но в этих последних не могу усмотреть страдательности,
так же как и в „тобой мне красен свет“. Это последнее вовсе
не есть противень действ, „ты делаешь мне свет красным“ (т. е.
прекрасным). Творит, в „довольни бѫдѣте оброкы вашими“, Лук.,
3, 14 (так и рус, серб., Данич., Синт., 572), Миклошич помещает
не в числе твор. при страд., а в особый „твор. предмета заботы,
доверия, довольства“,как пещисѧ душе»»,пъвати помощиѭ (IV, 718).

Буслаев говорит, что полон, а также наполненный, ис-
полненный суть настоящие прилагательные только тогда, когда
сочетаются с родительным („пълнъ оцьта“ и пр.), „с творитель-
ным (же) принимаются эти прилагательные за прич. страд, зал.,
которые по общему правилу управляют этим падежом“ (Γρ.,
§ 259, пр. 4). Однако в „стакан, наполненный мною вином“,
страдательность причастия сказывается не во втором творитель-
ном, находящемся в связи с твор. при действит. „наполнить ви-
ном“, а лишь в первом (мною). Так и в „полон чем“ вопрос со-
стоит не в том, страдательно ли это прилагательное, а в том,
есть ли разница в творительном при нем с творительным в „на-
полнить вином“. По Миклошичу, с коим в этом случае скорее
можно согласиться, твор. орудия стоит не только в „наполнен
печалью“ (IV, 691), но и в „ϊχ права рука повна кривдою лихою“.
В древ.-инд. не видно разницы между творительным при прила-
гательных со значением полон, обилен, богат чем и твори-
тельным при соответственных глаг., как наполнять чем
(В. Шерцль, Синт. древ.-инд. яз., 1, 109).
Быть может, мы приблизимся к истине, если скажем, что рас-
сматриваемый здесь падеж занимает середину между творительным
орудия и твор. действующего предмета при страдат. сказуемом;
если же такое различение несостоятельно, то лучше видеть здесь
просто твор. орудия, расширя эту категорию и на случаи, где
нет глагола.
Вот еще несколько примеров: в ст.-рус. — язъ, брате, тѣмъ
не труденъ есмь, твоея дѣля чести радъ ѣду, Ип., 53; нама
дай богъ нераздѣльно (нар.) съ тобою быти ничимъ же,
ib., 58; повиньни будуть то створьшии прежереченою епи-
тимьею, Лавр., 15.
При ст.-слав. „ динъ длъжьнъ бѣ пѧтиѭ сътъ динарии“, О. ев.,
Лук., 7, 41 (см. выше стр. 415—6) находим в нов.-рус: „вы должны
учтивостью к дамам“. — Фонв.; „червонец, которым он мне был
должен“, Трут. Новикова, Бусл., Γρ., § 259, пр. 4; „мы свой
знатный род ведем от тех гусей, которым некогда был должен
Рим спасеньем“. —Крыл.; „чем я виноват?“; укр. „чим я винен?“;
„кто благостью велик, как бог“.—Держ.; „видно, молодец меха-
никой был страстен. — Крыл-.; „нами (корнями) дерево так пышно
и кудряво“, id.; „грабительством богаты“. — Гриб. (т. е. reich dur-
ch etwas, а не an etwas); „деньги счетом крепки“; „рубль цел ко-
пейкой“, т. е. копейка делает рубль целым, так как без копейки
рубля нет.
Для этого твор. мне кажется характеристичным то, что он,
хотя изредка и встречается в древ. яз. при существительных:
длъжьникъ динъ тьмою талан'тъ, О. ев., Мат., 18, 24, но по
правилу, по крайней мере в новом русском, необычен ни при nom.
agentis, roiactionis. Неловко „богатство грабительством“, ни „богач
грабительством“, ни в знач. „посредством грабительства“, т в
значении твор. отнош. (см. ниже).

В некоторых случаях этот твор. не отличим от следующего,
творительного отношения. Так, если сюда „полон чем“, то и „бо-
гат чем“ (reich an etwas); а если так, то и убог чем („бог ми-
лостью не убог“, поел.), беден, скуден чем (и обеднеть,
оскудеть чем), в ст. яз.— нагъ ризами, быть может, пустъ
чимь.
Как „полон чего“ (род. = abl.) и „полон чем“, так в древ.-инд.
не только с аблативом, но и с твор. сочетаются глаг. удаления,
лишения и прилагат. со знач. „оставленный“, „лишенный“, „пустой“
(В. Шерцль, Синт., 133 сл.). Это может объясняться не тем,
что твор. некогда имел значение аблатива или получил это значе-
ние в силу какой-либо аналогии1, а тем, что значения известных
глаг. и прилагательных могут рассматриваться как со стороны
удаления от предмета, так и со стороны возникновения посредством
предмета: скр. — рупена һинаһ (лишенный красоты) может значить
первоначально „оставленный красотою“.
В. Творительный отношения
а) При прилагательном: ст.-слав. — мьньшѧя тебе, малыя
вьрстою любъвьно приими, Изб. 1076, 45—6; не мѣнимъ
бога, ч'то глаголюша, нъ волное повелѣнию въ часѣ бесприклад-
нѣмь скоростию глаголемъ, Ио. Экз., Шестодн. ,25 ( = не ду-
маем, что б. говорит нечто, но говорим, что повеление (его) воли
(совершается) во время, беспримерное по скорости); ст.-рус. —
цьркви несказ(ан)ьны лѣпотою, Новг. I, 27; бѣ же Ростиславъ
мужь добль ратенъ, взрастомъ лѣпъ и красенъ л идемъ,
Лавр., 72; (бози... живутъ) въ безднахъ, суть же образомъ
черни, ib., 77; теплъ на вѣру, кротокъ взоромъ (на вид) кра-
сенъ, ib., 84; бѣ же князь мудръ, и рѣченъ языкомъ, и славенъ
полкы, Ип., 135 (пълкы — твор. не В, а Б, как „богат грабитель-
ством“); Всеволодъ Святославичь, братъ Игоревъ, во Олговичѣхъ
всихъ удѣлѣе рожаемъ“, и воспитаніемъ, и возрастомъ и всею
добротою и мужственною доблестью, Ип., 149; слышавши жена
сухорукая о человѣцѣ скорченѣмь рукама и ногама, Срезн., Ск.
о Б. и Гл., 69. В нов.-рус: О Ты пространством бесконечный, те-
ченьем времени превечный. — Держ.; высок ростом, весел нравом,
хорош собою, хорош город домами, да плох головами, поел.;
счастлив игрой, да несчастлив женой, поел.; неудачлив рожей;
голуби (дикие) с прилета бывают чисты пером и жирны телом.—
С. Акс; скорбен головою; чем богат, тем и рад (т. е. рад
служить, угостить и т. п.,<гак что второй твор. тем сюда не от-
1 Что вероятно относительно позднейшего скр. твор. при сравнит, степ,
прил. на месте более древнего аблатива, Шерцль, ib., 136.
2 Рожай, этимологически = пол. rodzaj, сходно с рожа и, как и рожа,
значит лицо: N рожаемъ и волосомъ русъ, глаза сѣры, ростомъ середній чело-
вѣкъ, 1598, Ак. отн. до ю. б., IL, 117, 119; рожаемъ и волосомъ бѣлъ, ib., 122;
ср.: N волосомъ темно-русъ, лицомъ смуглъ; ib., 126. Сближение с вр. наружи,
наружу в звуковом отношении затруднительно.

носится); он был уже летами стар, но млад и жив душой незлоб-
ной.— Пушк.; растерян мыслями, чего-то ожидаю.—Гриб.; хло-
почут набирать учителей полки числом поболее, ценою подешевле. —
Гриб, и пр. То же в укр. (ще ти дитя молоде, розумом не дійшле,
Метл., 419), хотя более заменяется другими оборотами, как на
с вин.
β) При существительных конкретных, как великан;
дубина ростом, молодец, красавец собою, арап рожей, и
прямизною стана, лицом и голосом герой.—Гриб.; богатырь ты
будешь с виду и казак душой. — Лерм. В стар. яз. — моуринъ
тѣломъ, αΚΗοψ το σώμα, Будилов., Иссл., 38; „оканьни Агаряне, не-
чистіи, исчадья дѣломъ и нравомъ сотонины, Ип., 121.
Сюда же (как у Миклошича и до., а не к одному разряду с
„сидеть сиднем“, как у Бусл., Γρ., § 246, в) — твор. именем,
прозвищем, прозванием, родом, напр.: „я думаю, что
Скотинины все родом крепколобы“. — Фонв.; „познатней породою
котел“. — Крыл., так что нет формальной разницы между „смугл
лицом“ и „болгарин родом“. Относительно „именем Мария“
следует заметить, что это отлично от твор. орудия при глаголе,
как „назвать именем“, „ругать дураком“ и т. п. При родом,
происхождением и т. п. может стоять не простой падеж,
а из с род.: родом из села N.
γ) Сюда же, по-видимому: того лѣта изби мразъ рожь и бысть
убытокъ крестьяномъ хлѣбомъ, Пек. I, 209; между тем в
следующем, может быть, и твор. причины (см. ниже): Новугороду
было истомно сильно кормы, и вологою, и великими дар-
ми, Пек. I, 237.
δ) Очевидно, что между „высок ростом“ и „велик числом“
(мерою, длиною и пр.) нет грам. разницы относительно твори-
тельного; но разницы не будет и в том случае, если на место при-
лагательного поставим более сложное определение величины: „съч-
тавъ ѣ (воѣ), и обрѣте въ нихъ двадесятъ тысячь числомъ“, Ип.,
120: архимандритъ святого Юрья Лаврентій постави стѣны святого
Юрья силою 40 саженъ и съ заборолами, Новг. I, 76. В нов.-рус,
литов. — счетом пятьдесят рублей, река шириною в две вер-
сты (до двух верст, за две в., около 2 в. и пр.), вышиною с
двухэтажный дом.
ε) С тем же знач., как в „хорош лицом“, твор. остается и при
глаголе, предполагающем это прилагательное. Это совершенно
очевидно при глаг. начинат. средних, как похорошеть лицом,
пополнеть станом, чеш. jednim okem oslnul или в ст.-рус. яз.
„печални, мучими, опустнѣвше лиц и, почернѣвше тѣ-
лесы, незнаемою тропою, языкомъ испаленымъ, нази ходяще и
боси, Лавр., 96; но может быть признано и относительно глаг.
отыменных действительных. Именно, кажется, в следующем пред-
полагается в языке существование оборотов, как цѣлъ (прост)
очима, нагъ ризами: „Никита епископъ жену простилъ очною
болѣзнію“, Новг. II, 156; въ Възнесеньевъ день у тѣлесѣ ( = е)

Никиты епископа простилъ богъ женушку очима, ib., 1581; в связи
с цѣлити с твор., может быть, „получи исцѣленіе своею очною
болѣзнию“, Новг. II, Mikl, Gr., 721; и взяша имѣнья множество и
церкви обнажиша иконами и ризами, Пек. I, 209.
Впрочем, подобный творит, и при глаголах, не предполагаю-
щих прилагательного с тв. отношения, как в „есмя приобижени
отъ поганыхъ Нѣмець и водою, и землею, и головами“,
Пек. I, 209; ст.-серб. — татьми окрадень всѣмь житиѥмь своимь и
до самою постелю го, Mikl., Gr., IV, 720; и утре ( = ѣ) къ намъ
съ того боку пріѣхалъ индучникъ (= индутник, сборщик индукты,
пошлины с ввоза) и сталъ съ Греками уговариваться пошлиною
(относительно п-ы), чтобы шли на явки, и тутъ Греки съ нимъ
уговорились пошлиною, Пут. Лукьян., 1710—11.17.
Древность рассматриваемого творительного, кроме распростра-
нения на все слав, наречия (Mikl., IV, 719), свидетельствуется его
присутствием в литов. (литов. — vena akimi aklas, слеп на одно
око), латыш, (варду N, именем такой-то), древ.-инд. [в случаях,
как „велик силою“, „как небо пространством“, „как море глуби-
ною“, цветом, видом, возрастом (по возрасту), телом, оком (на
одно о.) слеп, именем, Delbr., 67, Шерцль, С., 130—131]·.
Относительно названия и особенности этого падежа заметим:
По Буслаеву (Γρ., § 246, 4, а), „хорош собой“,, „четыре пуда
весом“ есть твор. качества и отношения; но первое название
не приложимо, как lucus а поп lucendo, п. ч. твор. не означает
здесь качество, а лишь стоит при слове, означающем качество.
Термин отношение, как применимый ко всяким грам. явлениям,
безвреден, но станет определителей лишь тогда, если мы его от-
личим в настоящем случае как от других творительных, так и от
оборотов, называемых отношением в тесном смысле, напр. „с ро-
жи болван, а во всем талан“, „на руку нечист“.
По Малецкому, твор. отношения или ограничения на-
ходится в близком сродстве с твор. причины. „Он выражает не
столько причину, по которой что-либо есть, сколько повод такого
или иного суждения о предмете: в каком отношении деятельность
имеет место, насколько нечто таково“, Gr., § 695. В примерах,
как видно уже из определения, смешаны твор. при именах (plemio-
na różne mową, imieniem Jan), с твор. орудия (przechodzić czym)
и причины-основания (mojim zdaniem, jesteś na błędnej drodze).
Говорят, что в „Иосифъ былъ тѣломъ въ Египтѣ, a мыслію въ
землѣ обѣтованной“, „нищь духомъ“ твор. ограничения означает:
„Иосиф не всем был в Египте, а только телом“, „не по всему нищ,
а только по духу“; но в этом смысле во всяком твор. орудия
известным образом ограничивается действие. Вебер (Skladnja Ilir.
jez., § 17) в числе твор. сущ., коими „общее суждение, выражен-
1 По другому взгляду, в ст. яз. простити, независимо от своего проис-
хождения от простъ, как глаг. удаления, сочиняется с родит, предмета, от
коего нечто освобождается: се уже третьее наведе поганыя на землю Русскую
(Олег), его же грѣха дабы й богъ простилъ, Лавр., 96.

ное глаголом, сводится на единичный предмет (ограничивается)“,
справедливо, но бесполезно для грамматики причисляет и „соко'
перјем лети, а не месом“. Так. обр., и „писать пером, опереться
локтем“ были бы instr. limitationis, п. ч. можно писать и кистью
и пальцем, опираться и коленом и пр. По-моему, один и тот же
твор. орудия как здесь, так и в „я телом в прахе истлеваю, умом
громам повелеваю“. — Держ.
У Гатталы к твор. vztažnosti aneb ohledu k nėčemn отнесены
случаи не только krasny tėlem, na žadnym mistė životem svym bez-
peceti ne byl, но и в v svėtė bud' tėlem, ve mnė (bohu) srdcem (cp.
Mikl., 51, III, 1).
Зикмунд образует непомерно обширную и разномастную катего-
рию vztahu, primefenosti a pfirovnani (Ski., § 114), куда относит,
между прочим, „превосходит чем“, „посетил св. места примером
(т. е. по примеру) своего сына“, „годом старше“, „разлилось морем“,
„пахнет дымом“. Один из частных случаев этого отдела есть, по
его мнению, тот, когда „творительным ограничиваем деятельность
или качество подлежащего, высказывая, к чему именно относится
наше суждение“. Сюда относится: а) при именах mocny myśli = va-
lidus mente, stark am geiste; б) при глаголах Josef byl tėlem v
Egypte, a mysli и пр.; v jednė ulici bytem byli; mėti koho bytem
(жильцом, в постояльцах, на'квартире) и пр.
Подобным образом и у Миклошича (Gr., IV, 719, 14) к твор.,
означающему то, относительно чего нечто высказывается о пред-
мете, безразлично относится не только „тѫпъ умъмь“, но и
твор. орудия („духъмь съ нами с»ть“, укр. „підведися головонькою“
и пр., „превосходить чем“), твор. образа в „v jednė ulici bytem byli“.
По-видимому, особенность твор. отношения состоит а) в том,
что он, как и в случ. А, Б, стоит первоначально лишь при именах,
а затем сначала лишь при тех из глаголов, которые образованы
от этих имен; б) в том, что в основе его лежит твор., объективно
означающий внешний предмет: когда прилагат. имело значение
причастия, то „высок ростом“ значило „рост (как орудие) делает
его высоким“. Отсюда, при выделении прилагательного, взято
представление нового значения, по которому твор. есть уже не
объективно-внешний предмет, а подставная субстанция, к которой
непосредственно относится признак, выраженный другим словом,
и вместе с которою этот признак относится к субстанции, пред-
ставляемой относительно последнею: „высок ростом“ значит по-
этому, что высота заключена в росте и вместе с ним отно-
сится к подлежащему. Основной фон (тело) предложения состоит
в согласовании прилагательного, его мыслимости в подлежащем,
но новое значение творительного несколько отвлекает прилагатель-
ное от подлежащего. Творительный здесь не выражает субъек-
тивного основания нашего мнения или приметы, по которой мы
доходим до чего-либо. Деятельность мысли и объективное суще-
ствование здесь не различаются, и в этом отношении „высок ро-
стом“ более сходно с „теплъ на вѣру“, Лавр., 84 (укр. „богатий

на лати та на дрібні слези“. — Шевч.; хоть ти знайдеш на личко
білійшу, та не знайдеш на серце вірнійшу, чеш. — bohaty па
ziato, нем. — reich an gold, breit an schultern)1, чем с таким обо-
ротом, в коем последовательностью во времени (по и т. п.) обо-
значается отношение не только причины к следствию, но и приметы
к тому, на что она указывает, посылки к заключению (как „по
уму ребенок“, нем. dem namen, dem anschein nach и пр.).
8. Творительный причины. Здесь мы различаем два
случая:
А) Твор., тяготеющий к одному сказуемому и условленный его
качеством. Как твор. действующего предмета при глаголе страдат.
относится к именительному при действит. (сътворенъ богъмь —
богъ и сътвори); так рассматриваемый здесь твор. причины, стоя-
щий при глаголе субъективном, не возвратном по внешней форме
и не предполагающем страдательности (стало быть, не при таком,
о каких была речь выше, стр. 454 и след.), относится к имени-
тельному при соответственных глаголах или оборотах причинных.
Так. обр., сюда мы относим часть примеров, рассматриваемых
Миклошичем под рубрикою твор. при глаголах страдательных или
принимаемых за таковые (IV, 705), как „гладъмь мьрѣахѫ,
Самьпсонъ женою погыбе, женоѭ Адамъ въ породѣ потопе, жаж-
дой съхнѫти, иштезати, изнемагати, огньмь съгорѣти (в смысле
„от чего“, а не „как?“ (ib.). В ст.-рус: паче же женами бѣсовь-
ская волшвенія бывають, Лавр., 77; изнемагаху же людье гладомъ
и водою, Ип., 28; a иніи Псковичи, безсоніемъ одурѣли, Пек. I,
189; моръ бысть во Псковѣ, железою мерли люди, ib., 203.
В более новом языке, народном: „владеет городом, а помирает
голодом“; но в литературном ныне вряд ли встречается, если не
относить сюда случаев, как болеть, гореть, пылать чем.
Предполагаю, что твор. в „мечьмь (т. е. от меча) погыбе“ имеет
себе противнем именительный „мечь и погуби“ и отличен от твор.
орудия в „N погуби и мечьмь“. Творительного в „болеть чем“ я
не отношу сюда по затруднительности найти соответственный
причинный оборот, хотя бы со словом другого корня, чем „болеть“.
С рассматриваемым твор. из вышеупомянутых сходны: а) твор.
при гл. как вонять чем, который, однако, отличается тем, что,
как кажется, остается формально неизменным и по превращении
среднего глагола в причинный или действит. (напр. пол. śmierdzieć
czėm, nasmrodzić czėm, навонять чем) и что при неизменности
самого среднего глагола название той же вещи может быть по-
ставлено не только в творит, („здесь воняет дегтем“), ной в име-
нит.: „здесь деготь воняет“. Между тем несравненно большее
изменение смысла произойдет, если вм. „мечьмь погыбе“ поста-
вим „мечь погыбе“; б) твор. в значении „через кого“, „через чье
посредство“, „при чьей помощи“ (см. стр. 446 и сл.), напр.: бла-
1 Слав, оборот отнюдь не заимствован из нем., как, кажется, готов думать
Гаттала, Sr. Ml., 33.

гословенъ еси, христе боже, яко тобою проидохомъ сквозѣ огнь
, и воду, Ип., 103, который тоже отличен тем, что не зависит от
качества глагола, но в том же смысле ставится и при глаголе
действительном.
Б) Твор. причины, не зависимый от качества глагола. Свойст-
ва этого падежа сказываются в образовавшихся из него союзах:
стар. — имьже, от местоимен. относительного и укр. чим от
мест, вопросит., поставляемых перед предложениями, означающими
следствие: сего дѣля варихъ бѣжати въ Тарсисъ, и мже разумѣхъ,
яко милостивъ ты си, Иона, 4, 2 (Упирь Лих., Бусл., Хр., 143);
чим воно так на світі діетця, що..., стар. — тѣмь, тѣмь же,
укр. — тим, тим-то, перед предложениями, означающими причину:
у Киева бо бяше перевоз тогда... тѣмь глаголаху: „на перевозъ
на Киевъ“, Лавр., 4(9); укр. — тим я тебе не займаю, що сватати
маю, тим до тебе не горнуся, що слави боюся, Метл., 105. Сою-
зов этих не следует смешивать с сравнительными чем — тем
и пр., о которых выше. В случаях „варихъ бѣжати тѣмь... имь
же...“ явственно, что тѣмь стоит не при одном каком-либо члене
своего предложения, а при их совокупности. Так было и тогда,
когда это слово имело вещественное значение, и лишь благодаря
этому оно, ставши союзом, стало связывать не члены предложе-
ния, а целые предложения. Между тем творит, места, орудия,
образа тяготел бы в подобном случае или к глаголу или к неоп-
ределенному накл.: „варихъ тѣмь“ или „бѣжати тѣмь“. Поэтому
уже в древ. яз. явственно различались твор. места (ехать льдом)
и твор. орудия (ехать лодкою) от твор. причины, напр. в „Яро-
полку бяше нельзѣ перевезтися крами, Ип., 13 (по причине
„крыги“, пол. kry, ледохода); твор. прич. от твор. образа: „и ра-
зыде ны съ ними рѣка, и нельзѣ бѣ ны ся съ ними тою рѣ-
кою (твор. прич.) биться полкомъ“ (твор. обр. acie certare, строй
со строем, лава на лаву, в строю), Ип., 37. Рядом стоящие твор.
действующего предмета и причины явственно различаются тем,
что первый условлен страдательностью сказуемого, а второй неза-
висим от нее: „Льстько убъенъ бысть.. Святополкомъ Одовичемъ
(твор. действ, пред.), совѣтомъ (твор. прич.) бояръ невѣрныхъ“,
Ип., 168. Последний твор. остался бы и в „убиша Лестька совѣ-
тъмь бояръ“. Его относительная независимость равно чувствуется
ц там, где он один стоит в предложении со страдат. сказуемым:
„есть же путь до горъ тѣхъ не проходимъ пропастьми, снѣгомъ
и лѣсомъ“, Лавр., 107. Впрочем, в иных случаях дается возмож-
ность двоякого понимания, напр. если твор. в „не буди самохотью
лишенъ вѣчнаго житьа“ (Изб. Свят. 1076) есть твор. действую-
щего предмета, то это значит „пусть своя воля (ср. укр. наречие
самохіть) не лишит тебя вечн. ж.“; если же здесь твор. причины,
то смысл: „пусть вследствие своеволия (твоего) тебя не лишат
(другие) вечн. жизни“.
Вот еще несколько примеров твор. причины (Б) в ст.-рус:
мьстился быхъ, но нелзѣ Ростиславичи, Ип., 122;

гражены ( = аны) не бѣ льзѣ убити его, Лавр., 33; не бѣ лзѣ
озеромъ Печенѣгомъ помагати, ib., 61; не бѣ лзѣ вкрастися въ
градъ множьствомъ вой ратныхъ, ib., 94; смородъмь нелга вылѣзти,
Новг. I, 5 (от вони нельзя выйти на улицу); ньлзѣ бѣше дойти до
търгу сквозѣ городъ, ни по гребли, ни на поле выйти смороды,
ib., 12; гониша ихъ бьюче, ... яко же не мочи ни коневи ступити
трупіемь, ib., 60; приѣха митрополитъ Ѳегностъ гречинъ въ Новъ-
городъ съ многими людми. Тяжко бысть владыцѣ и манастыремъ
кормомь и дары, ib., 81 (ср. выше стр. 463); коли крестять дѣтя...
даже ( = да оже = если) не принесуть его ни на вечерню, ни на
заутреню, ли роботою, или убожьствомь, или како хотяци...
дати ли ему причащаніе на литургіи? Впраш. Кюр., Калайд., Пам.,
185—6; поиде Володимиръ въ Новгородъ своими орудьи, Новг. I,
35 (по своим делам); иде князь Всеволодъ въ Смолньскъ своимъ
орудіемъ, ib., 38 (ср. Бусл., Γρ., § 246, 4, 2: а которые иногодцы
приѣдутъ въ Шую какимъ дѣломъ ни буди, Шуйск. акт. 1606);
въ се же лѣто ходи Всеволодъ въ Русь Переяславлю повелѣніемь
Ярополцѣмь, Новг. I, 6; митрополитъ же Микифоръ не хотяше
поставити его, но неволею великою Всеволода и Святославлею
постави Луку епископомъ, Ип., 127; нужею королевою и мужій
его ( = по понуждению)... начашася съ нимъ ладити, Ип/, 68
[между тем в „Володимера поя съ собою, нужею ( = насильно)
отъима добытокъ“, Ип., 137, м. б. твор. образа действия, а в
„и тако нужею поведеся Святославъ от Ростиславли любви къ
Изяславу“, Ип., 89,— твор. действ, предмета: „нужда повела“]; а
оружья не снимайте съ себе вборзѣ, не розглядавше лѣнощами,
внезапу бо человѣкъ погыбаеть, Моном., Лавр., 102; и ту гневы
(с гневу, всердцах) повелѣ воевати много, Ип., 80; и тако волх-
вують наученьемъ бѣсовьскымъ, Лавр., 77; не помянеши всего того,
иже створихомъ своимъ безуміемъ, Ип., 83 (по безумию); Рости-
славъ же не хотяше пустити его от себе любовью, Ип., 89; Свя-
тославъ же нелюбьемъ рче ему: „брате и свату...“, Ип., 142 (смотря
по контексту, это мог бы быть и твор. образа: „нелюбовно“);
отъ толикихъ же людій мало ихъ избысть нѣкакомъ полученіемъ
(по какой-то случайности), не бяшеть бо лзѣ ни бѣгаючимъ утечи,
Ип., 132 (не думаю, чтобы прав был Миклошич, относя серб,
„буздован несрећом ковачевом прсне“ к творительному, „означа-
ющему обстоятельства, сопровождающие действие, в случаях,
когда встречается и предлог с твор.“, напр.: ѥдинѣмь окомь вънити
въ цѣсарьствию божиѥ, Gr., IV, 725); Рюрикъ же бяшеть и гнѣва
ему отдалъ Никифоромъ митрополитомъ Кіевскимъ, Ип., 149 (по
предстательству...). Позднее: „проступить отецъ, ино отца казнити;
проступить сынъ, ино сына казнити; а отца сыннею виною ųt
казнити, а сына отцовою виною не казнити“, 1529, Ак. 3. Р. II, 208.
В новом литер, яз. этот твор. становится все реже»к нашему
времени. У Держав.: „неизбежным нашим роком расстаешься ты со
мной“. На место этого твор. ставятся разнообразные описания (как
„по причине“, „вследствие“) и грам. построения: от страху, с го-

лоду, по лености, за недосугом, через это, из-за тебя. Так
же редко этот твор. и в укр.: чи долищом, чи дворищом (чи по
долищу, чи по дворищу таке лихо), Ном., 43. Обычны замены: за
слезами, слова не промовить и др.
9. Твор. образа действия. Сюда относим те же случаи,
которые разумеет под этим названием Буслаев (Γρ., § 246, 4, 6),
кроме относимого им сюда твор. в „именем Лазарь“, который мы
считаем за твор. отношения, как „красив лицом“. У Миклошича
то, что мы здесь рассматриваем, собрано на стр. 708—16, под
числами 8—10 (с некоторыми исключениями) и рассеяно в других
параграфах: 15 (стр. 722), 16 (723—4), 18 (стр. 726), 19, 111(732—4).
По Буслаеву, твор. образа служит ответом на вопрос „как?“. Опре-
деление это недостаточно, ибо, не говоря уже о несовместимости
с целями грамматики обширной категории качества (см. выше 77)
и понимая „как“ в более тесном смысле, прямым ответом на этот
вопрос могут служить и другие творительные, между прочим,
творит, общности, места, времени, орудия, напр.: как вы ехали?
льдами; ходить “кривыми, окольными путями, укр.—манівцем, ма-
нівцями (в переносном смысле); пить как?—неделями (запоем);
писать как? — масляными, сухими, водяными красками. Впрочем,
вопрос „как?“ заключает в себе верное указание грамматического
свойства, именно то, что падеж, служащий ответом на него, в
большей или меньшей мере теряет реальность объекта и прибли-
жается к адвербиальному значению, затем становится наречием1.
Для твор. образа характеристична именно его разносоставность
по происхождению: в него втекают различные творительные при
легком изменении своего значения по направлению к потере суб-
станцияльности; OŅ есть момент, предшествующий переходу до-
полнения в наречие, так что предполагается и наречиями места
и времени. Мы относим „толко душею осташася“ к твор. со-
циятивному, имея в виду не последний момент развития этого
оборота, но признаем возможность и в отдельных случаях дейст-
вительность перехода этого твор. в твор. образа. Выражения „го-
ловою повалю за Новгородъ“, Новг. I, 33, „костью лечи“, Ип.,
105; побѣгоша на лѣсъ, a иніи ту костью падоша, Новг. I, 30,
Буслаев в 1-м изд. своей грамматики отнес к твор. орудия, но
потом согласился с К. Аксаковым (Русск. бес, 1859, VI, 77), ко-
торый здесь и в „упал лицом на землю“ видит твор. образа, как
в „идти шагом“. Думаю, что здесь, как и относительно „собою“,
оба мнения могут быть справедливы. Хотя в „девку достают со-
бою“ явственно зн. твор. орудия, но в других знач. этого слова
(стр. 448) это значение, затемняясь, переходит в творит, обр.
Точно так и „повалю головою“ будет твор. орудия или образа,
1 Так и в других языках, как литов. (Schi., Gr., 269), древ.-инд. (Шерцль,
Синт., 131—2, напр. ртёна, прямью, прямиком, дһармена, честью,
крамёна, рядом (по ряду), муһуртена, мигом, пракртjа, родом, от
природы и пр.).

смотря по степени ясности, с которою представляется голова как
часть тела и замена личности. Здесь ряд оттенков, начинающийся
со значений орудия („удариться обо что головою“), идущий через
знач., как „упасть вниз головою“, „вверх ногами“, „сесть спиною“,
„стать боком“, укр. „поставити рубом“ (на рубец, на грань), к
знач. усиления („того самого головой возьмет“—самого лично,
Бусл., Γρ., § 246, 4, 6), „головою не знаю“ (вовсе, Даль, Сл.),
что напоминает укр. „кого родом (вовсе, с роду) я не знала,
присудив мя дідько“ (Костом. в Сб. Морд., 276), хотя последнее
может идти от твор. времени. „Жить головою“ идет от знач.
„посредством (одной) своей головы“ к знач. „жить одиноко,
бессемейно“ (Даль, Сл.). Если в „высылаху льстьбою“—твор.
орудия, то это значит приблизительно, что хитрость была для
них как бы рычагом, коим они высылали NN. Прямого объекта
может и не быть, но если он есть, то испытывает на себе влия-
ние орудия. Но из контекста видно, что „льстбою“ есть здесь
только момент действия, не отделяемый от этого последнего, и
потому, как твор. обр., сам по себе не влияющий на возможный
прямой объект. ь
У Миклошича особый параграф (Gr., IV, 714) обнимает твор.,
означающий то, согласно с чем (in gemässheit dessen) нечто со-
вершается, напр.: бѣ чрѣдоѭ служебьница, бисьры числомь прѣ-
дають и приѥмлють, судити правом майтборским, mym vēdom im
(сколько я знаю...). Ср. в санскр. и др. Delbr., 68. Существенно
здесь не то, что эти обороты переводятся посредством dem ge-
mäss, der reihe nach, „по очереди“, „согласно с правом“, и пр.,
потому что в таком случае мы бы должны присоединить и твор.
причины „наученьемъ дьяволимъ пригнася князь Ѳеодоръ... съ
баскакомъ, Новг. I, 76. Между тем „чрѣдоѭ“ или у Держав,
„младые девы угощают, подносят вины чередой“, очевидно, не есть
твор. причины. Существенно то, что, напр., в „да ротѣ ходить
своею вѣрою“, Лавр., 14, видна подкладка творительного орудия,
но нет его субстанцияльности, так что „своею верою“ есть не нечто
отличное от присяги, а ее способ. Сюда же „поиде поймавъ ста-
рѣйшіе мужи съ собою новгородьстіи и молодыхъ изборомь
no выбору), а Новотържьци вси“, Новг. I, 34; приѣха владыка
іуѳимей во Псковъ... не въ свой подъѣездъ, ни в свою чреду,
но наровою, Пек. I, 209 (по прихоти, произвольно). В нов. яз.
-„кто промелькнет, отворит дверь, проездом, случаем, из чужа,
из далека,— с вопросом я“.—Гриб. (ср. серб.— cpehoM, згодом,
Данич., Синт., 575—6, в смысле более близком к случайно,
чем к „от случая“); „случалось ли, чтобы вы, смеясь или в пе-
чали, ошибкою добро о ком-нибудь сказали?“—Гриб.; сдавать
вещи счетом; жить своим обычаем; укр.— ходити своим робом
(своеобразно, самостоятельно).
Независимо от своего вещественного значения, в творительный
образа и формально переходят выражения, соответствующие ла-
тинскому mente, переходящему в окончание роман, наречий

(итал. pienamente, франц. pleinement), как „таким образом“ (сде-
лал, случилось то-то), укр.—таким (яким) побитом, чеш. — žadnoti
mėrou, žadnym spusobem, „pečlivym činem ji Janu poriičil“; trojim
činem boj proti nemu učinili; žadost chvaly zdčjši muž byti troįftn
činem (в трояком отношении, трояко) hfich smertedlny (Zikm., Skl.,
'§ 113, 5), как в рус. XVII в. „или хто хмѣльнымъ дѣломъ про-
межъ себя подеретца“ (Бусл., Γρ., § 246, пр. 8); въ тѣ мои де-
ревни... дядямъ ( = дядьямъ) и братьямъ дѣла нѣтъ никото-
рыми дѣлы, Ак. отн. до ю. б., I, 566 ( = ни по каким делам,
затем „никак“, „вовсе“); a безъ в. кн-я Казимировы воли мнѣ ни
съ кимъ не докончивати а ни пособляти никому никоторыми дѣлы,
1442, Ак. 3. Р., I, 55; a нѣкоторыми дѣлы ( = если как-либо) тое
ся станетъ... ино..., 1448, ib., 62; жили они небогатымъ обы-
чаемъ ( = небогато)..., въ домѣхъ своихъ дѣлали денги въ погре-
бахъ тайнымъ обычаемъ( = тайно), Котоших.2, 82. В ст.-рус.:
живяху звѣриньскымъ образомъ, Лавр., 6, что формально, мне
кажется, не представляет отличия от „бѣ жива (Володимеръ) съ
князи околними миромъ“, Лавр., 54 (нет нужды предполагать
в основании, ни в наличности социятивного „с миром“); того дѣля
извѣщаюся передъ вами, да богъ ми будеть и того Рожьшия, яко
не послати ми къ Всеволодичю никимъ же образомъ, Ип., 92;
явися звѣзда велика на западѣ копѣйнымъ образомъ, Лавр., 13;
той весны бысть моръ великъ в Псковѣ и знаменіе железою,
Новг. I, 95; бяше моръ въ Псковѣ надъ людми железою, ib., 103;
моръ бысть въ Новгородѣ железою, ib., 110; богъ наводить по
грѣхомъ на куюждо землю гладомъ, или моромъ, ли ведромъ,
ли иною казнью, Лавр., 64 (если бы было „наводить казнь гладом“,
то был бы явственный твор. оруд.); стоя все лѣто ведромь
и пригорѣ все жито... (на зиму) ста вся зима тепломь и
дъжгемь и громъ бысть, Новг. 1, 13; крестьянымъ — егда
отъобѣдати, тогда и отпити, а ты сѣдиши всь день питьемъ,
ни орудій могыи к тому створити ни тѣлесныхъ, ни душевныхъ
(сл. о пьянствѣ, до XIV в., Бусл., Оч., 1, 559). Сюда в новом
яз. укр. — „не сиділи голодом ні один день“, Кв., Б. д.; литер.—
„не нужно оставаться голодом (=впроголодь), боясь на-
рушать приличия“ (Сущевский), между тем как в „чем пропа-
дать вовсе голодом ( = от голоду), искать пришлось аулов“
(Даль) — твор. причины. Подобным образом „ходити небре-
женьемь“ —твор. обр. (они же (Русь) оплошишася и небрежень-
емъ хожаху, доспѣхи своя складоша на телѣгы, а иныи въ сумы,
Новг. IV, П. С. Р. Л., IV, 73), а „гынути небреженьемь“ — твор.
прич. из твор. орудия.
Предъ княземъ же паче бойся лъжью (= лживо) глаголати,
Бусл., Хр., 649, XIV в.; высылаху къ нимъ (осаждающим) Югра
льстьбою (не „с льстьбою“, а обманно, собираясь надуть), Новг.
I, 21; Чюдь начаша слати съ поклономъ льстью, ib., 35' (присут-
ствие социятивного „с поклоном“ явственнее обозначает, что
„льстью“ есть твор. обр.; ср. укр.— лестю-б душу? \ддало, а чор-

това думка, Ном., 60); а что есть сего зла злѣе, вже ходити
лжею предъ богомь, Новг. I, 89; цѣлую къ вама крестъ, яко же
ми на васъ не позрѣти лихомъ, Ип., 101; между тем в „вѣдомо
буди, хочю искати Новагорода и добромъ и лихомъ“, Ип., 88,
чувствуется не твор. обр. (всячески), а еще твор. орудия (всякими
средствами). По Миклошичу, выражения „не ходяще луками“
(έν πανουργία), „ходящиимъ незълобою“, „иже въ миру ходящий
бъдѣньи и алчьбами“ находятся в связи с твор. социятивным, как
„бѣ надърусъ, плънома очима“ (Gr., IV, 725 в.). В непосредствен-
ности такой связи я сомневаюсь.
Одинаково с „ходити льстью“, „лъжею“ следует понимать
следующие определения способа движения и пребывания: иде
Всеволодъ на Суждаль ратью и вся Новгородьская область,
Новг. I, 6 (т. е. не „с ратью“ в смысле войска, что даже невоз-
можно, так как именно Новгородская область и составляла войско,
а „войною“, как и ныне); царь на мя грецкый вставаеть ратью,
Лавр., 53; язъ есмь не ратью пришелъ къ вамъ, зане есте людіе
миліи отцю моему, Ип., 80; пришедъ Свія войною и взяша пригородъ
новгородскій, Новг. I, 104; гдѣ бо бяшеть ему обида, самъ не
ходяшеть полкы своими, но посылашеть я съ воеводами, Ип.,
135 (в основании может быть такое знач., как „ходить ногами“,
„ездить тройкою“, так что нет нужды предполагать непременно
социятивность „с полками“); ср.: Черніи Клобуци, жены своя и
дѣти своя въ городѣхъ затворивше на Поросьи, а сами приѣхаша
къ Изяславу всими своими силами, Ип., 51 (неудобно по-
нимание „со всеми силами“, так что „они“ и „их силы“ нечто
различное, ибо они-то и составляли свои силы). По Миклошичу
(IV, 723—4, 16), „пришьдъ ратию“ „придоше гусою“ (разбоем,
набегом, сред. лат. cursa, откуда cursarius, корсар и гусар) отно-
сятся к твор., означающим то, с чем нечто соединено, как в слу-
чаях „jep се, попе, царом завадисмо“, „није лако богом ратовати“
(т. е. с царем, с богом). Во всяком случае „ратью“ (твор. обр.)
и „с ратью“ (вместе с.) издревле.уже различаются.
Однородно с „идти войною“ и следующее: пойти на Половцѣ
вборзѣ изъѣздомъ, Ип., 134; пригнася князь Ѳеодоръ Кыевскый
съ баскакомь въ пятьдесятъ человѣкъ разбоемь, Новг. I, 76;
идоша на дворы ихъ грабежемь, ib., 30; ударилися въ нощь раз-
боемъ ратью на нашу волость, Пек. I, 250; и онъ невѣрный поиде
опоромъ къ городу и много головъ своей рати остави, Пек. I,
203 (ср. пол. oporem=jak z opoki не в том смысле, как у Линде,
„с трудом“, а „стремительно“, „стремглав“; ср. пора, сила (Mikl.,
Gr., II, И—-2): „не могу я на добромъ конѣ сидѣть и во всю
конскую пору ( = во весь опор) скакать, Ск. про Бову, Пам. др.
письм., 1879, 1); ходиша Островичи подъ Велья торонемъ,
ib., 204 (кор. тороп, ср.: ударишася на нихъ Новгородская рать
торонь, а наши исполошилися вси, Пек. I, 241); послаша Козму
Твердиславича и Олександра Борисовича посольствомь, Новг. I,
79; коли есми былъ у в. кн. отъ господара своего... посольствомъ,

и твоя милость тогды..., 1493, Ак. 3. Р., 1, 129; сторожа маетъ
чергою быти, 1508, ib., II, 37 ( = должна отбываться по очереди).
Не находя формальной разницы между „пойти торонемъ“ и
„пойти грабежемъ, посольствомъ“, т. е. когда твор. означает нечто
будущее по отношению к глаголу (пойти для совершения гра-
бежа), я думаю, что можно не делать из последних случаев и им
подобных особого разряда „твор., означающего намерение и послед-
ствие или осуществление (dis absieht und den erfolg)“, Mikl., Gr.,
IV, 722, 15; в скр. В. Шерцль, Синт., 122—5. Другие примеры,
приводимые здесь Миклошичем, объясняются частью так же, как
твор. обр.: CMpTJy ранен = смертельно, възетъ мужа бракомь;
даже „ос дити съмрьтиѭ“, „ос дити неглаголаниѥмъ“ формально
могут значить не „на смерть“ (чтоб умер, отношение цели), „на
молчание“, а пониматься так, что заключение или приговор явля-
ются обстоятельством, сопровождающим самое действие суда, как
в прилагательном „смертный приговор“; частью же эти твор. суть
твор. причины: „яздешту нѣкоторою работою“, „KOJH на родним
посломъ иду“ (за народным делом, по делу).
Повелѣ купити себѣ козелъ и одра мѣхомъ козелъ и овлече
на власяницю, Лавр., 82 — твор. обр., совершенно так, как, напр.,
„снять кору дудкою, а не полосою“, „драть кожу ремнями“,
„стоять, лежать, поставить, положить рядами, полосами, кругами“
и т. п. Тут вовсе нет значения „для мѣха“, а потому-нельзя
видеть твор. цели и находить πρόληφις, предвзятое в „одрати мѣхомъ“,
den bock schinden, so dass man den schlauch erhält (Mikl.,
IV, 734).
К „идти войною“ относятся и случаи: Новгородци вѣчемъ сташа
на Ярославлѣ дворѣ, Новг. I, 90; сташа пълкомь (т. е. „в виде
строя“, построились) на княжи дворѣ, ib., 38; сташа около горо-
дища шатры, ib., 43; и они, стоявъ 5 дней шатромъ на поли..,
Пек. I, 250 (как и теперь: стоять обозом, станом, кошем); Ѳео-
досій... лежащь мощьми, нъ състави не распалися бяху, Лавр., 90;
Митрополитъ... изя руку блаженаго Бориса (бѣ бо мощими лежаи)
и цѣловаше, Срезн., Ск. о Бор. и Гл., 33. Миклошич (IV, 723—-4)
видит здесь социятивность, как и в „ити бранию“, но здесь пря-
мой переход от твор. орудия. Какъ бы онъ къ отчинѣ своей прий-
шолъ добрымъ концемъ, безъ кровопролитья, 1486, А. 3.
Рус. 1, 109 ( = благополучно).
„Держали мя есте хлѣбокормленіемъ“, Новг. I, 105, в том же
грам. смысле, как и „стоять постоем“, укр.—„стали его (салдата)
роспитуватись, чи тут проходом, чи постоем? Кв., С. п., независимо
от залога глагола.
„Наші украіньці селами и городами сиділи“ значит не in den
dörfern und Städten (твор. места, Mikl., IV, 685), a dorfweise (твор.
обр.), равно как и „ми посіем сліваночки довгими нивами“ не auf den
langen ackern (Mikl., ib), а в том смысле, как посеять рядами.
Случаи, как „писать каракулями“, „молотить сыромолотом“,
„ружье несет дробь кучею“, „заряд ложится решетом“ „птицы

летают стадами “, „журавли —ключом“ „рыба ходит рунами, руном %
„люди снуют толпами“, „чумаки ходят валками“, „кровь льется
ручьем“ „течет каплями“ и т. п., которых, по их многочисленности,
невозможно перебрать (Mikl., IV, 708—11,1), незаметно и без
формального различия сливаются с теми, в коих твор. обр. ве-
щественно означает меру и число (Mikl., ib., 711, II): „летать,
ходить, лежать, ставить и пр. десятками, сотнями, тысячами“,
„лить ведрами, бочками“, укр.: іди, іди, дощику, цебром, відром,
дійницею...
Зикмунд (Ski., § 117, 1. в.) и Миклошич (IV, 735) принимают,
что dal jest vėnem („за вѣно“) pul kramu masnėho, darem to
obdrźel, posiał „формально тожественны c zete svėho knižetem
miti“ (стар.— зяти имѣти кънязя = иметь князем), syna svėho po
sobė krälem ostavil, т. е. принадлежит к так наз. твор. предикатив-
ному, заменяющему в относительно позднем языке вторые согла-
суемые падежи. Но мне кажется сомнительным, что глубоко древ-
нее „даром дати, взяти“ (dono dare, accipere) предполагает второй
винительный „дати чьто даръ“. Первый оборот мог возникнуть
независимо от второго. Творительный образа „даром дать“, мне
кажется, так относится к твор. орудия в „снабдить, надѣлить
кого подарком“, как твор. обр. в „который женится второю
женою на дѣвицѣ“ (Котоших., Бусл.; § 246, пр. 8) к твор.
орудия „оженися Мьстиславною“ Ср.: туга, бѣда на всѣхъ! отець
и мати чадо свое въсажаше въ лодью даромь гостьмъ, Новг.
I, 5, откуда наше наречие даром.
Подобно тому как твор. в „моръ бысть железою“, стоящий
при глаголе или при подлежащем и сказуемом, взятых вместе,
может стать дополнением одного существительного („знаменія
птицами“) в „знаменья бо в небеси, или звѣздахъ, ли солнци, ли
(знаменія) птицами, ли етеромь чимъ, не (на) благо бывають, но
знаменья сиця на зло бывають“, Лавр., 71 (162); и в случаях „сдать
с рубля полтину копейками“ твор. срастается с одним (безгла-
гольным) существительным: „приела Гюрги дары многы паво-
локою и скорою, Ип., 29; многы дары выела арципискупу..
златомъ и сребромъ и съсуды златыми и сребреными и порты,
Ип., 68; в нов. яз. „взятка щенками“, „рубль серебром“, „полтина
медью“, „тысяча ассигнациями“, „подати натурою“, „ясак пушным
товаром“. Ср. выше стр. 444—-8, 463.
Малозаметная или фиктивная субстанцияльность творит, образа
находится в связи с тем, что, как упомянуто, этот падеж особенно
часто переходит в наречие. Нередко между наречием отыменным и
падежом нет внешнего различия и граница между ними проводится
лишь тем, что падеж, как дополнение, связан с всем склонением,
а наречие из падежа стоит для обыкновенного сознания вне этой связи.
Таким образом, в „говорить шепотом“ может быть еще творит, образа
(при именит.шепот), а в нагишом, босиком, пешком,укр.—
тишком, нишком,пол. — chyłkiem, duszkiem и т. п.—
наречия, так как таких существительных или вовсе нет, или они

имеют другое значение. Лишь в некоторых случаях русск. может
пользоваться ударением для различения существительных и наречий,
напр. верхом, бегом (нар.) и верхом, бегом (сущ.), хотя и
верхом тоже может оказаться существительным. Так. обр., не-
редко невозможно со стороны определить содержание сознания
говорящего, его точку зрения на форму. Напр., рысью, ино-
ходью, укр. ходою, пол. cwałem, kłusem, при коих стоят
цельные склонения слов„рысь“ и пр.,суть в некоторых случаях творит.
образа или наречия, смотря по тому, как без своего ведома смотрит
на них говорящий (стр. 127). Из других средств выделения наречий
укажем: а) на довольно редкий случай, когда при твор; образа ставится
особое несогласуемое слово для указания наречности падежа, напр.
в укр. „паном-діло, козаком-діло жив“ — наречия, при
сомнительном относительно значения „жити паном“, б) Чаще встре-
чается образование от прилагательных таких существительных,
почти исключительно назначение коих превратиться в наречия
в форме творит., например в стар, яз.: Андрееви же гнавшю ратные
маломъ не до полковъ ихъ, Ип., 61; судии увѣдѣвъшю, б о л fa-
ni имъ начать любити и (Жит. Феод. XII в., Чт. 1858, III); укр.:
взяли вражі здобишники частом до нас доїздити, Метл., 454.
в) Наречности содействует употребление вышеупомянутых (б) и
настоящих существительных как бы плеонастично, т. е. при сло-
вах того же происхождения или сходного значения. Это—-твор.
усиления. Миклошич относит принадлежащие сюда случаи к
двум главным разрядам: аа) тв. с прилагательным, составляющим
здесь главное, напр. „вздрѣмавь се сномь тежкомь (т. е. просто
„тяжко“) есть твор. der art und weise (IV, 713, § 8, IV); бб) твор.
без прилагательного служит „для оживления и усиления выраже-
ния“ (ib., § 10, I, II). Здесь различаются случаи: 1) твор. без
прилаг. при глаголе („въжделаниѥмь зѣло въжделахъ“, что и без
зѣло значило бы лишь „сильно пожелал“, как „разболѣся болѣз-
нию“, Новг. I, 65, значит: очень, сильно заболел). Здесь встречаем
у Микл. „порадова сѧ радостию великою“, доказательство, что для
него разница между аа) и бб) довольно тонка. Сюда „того и слы-
хомъ не слыхати межи государи великими, штобы государу
своему (т. хану) холопъ (кн. Москов. с точки зрения кн. Литов-
ского) добра хотѣлъ“, 1500, Ак. 3. Р., 1, 213; ходенем ходит,
бегом бежит, укр. — поΪдом 1'сть и пр. Относительно ливмя
и т. п. см. выше стр. 429—30, II). Твор. при таких же прилагатель-
ных, наречиях и существительных, как „полным полно“, „черным
черно“, „никем никого“, „одним один“, „болван болваном“ (т. е.
настоящий болван). Этого последнего усиления зн. существительное
заключенного в его собственном кругу и не противополагаемого
ничему (напр., это вино — вода водой, т. е. сущая вода), не сле-
дует смешивать с вышеупомянутым (стр. 448) творительн. в соче-
таниях противительных, когда бы, положим, один свел речь на
воду, а другой, возвращаясь к прежнему предмету, сказал „вода
водой (вода сама по себе, вода —особь статья), а ты говори дело“.

г) Множественное число в слав. яз. вообще наклонно изменять
значение существительных по направлению к значению состояний
и обстоятельств — положение, развитие которого я оставляю здесь
в стороне. В частности, это число благоприятствует образованию
наречий от твор. образа. Буслаев (§ 219, пр. 6) замечает, что на-
речие „верхом“ принимает и множественное ч. „верхами·, когда
относится ко многим, напр. у Пушкина „чиновники разъезжали
верхами на карабахских жеребцах“. Это не точно, ибо наречие, не
имея числа и не согласуясь ни с чем, не может ни принимать
множ. числа, ни относиться ко многим. Значит, „верхами“ есть не
наречие, а дополнение, именно скорее всего — твор. орудия, как
„ехать возом и возами“. Но укр. верхи (верхом, верхами), об-
разованное от твор. мн. ч., есть несомненное наречие. Сюда же
укр. округи (кругом, от твор. места), нахилки (випить пляшку
горілки). В старинном языке: лѣпо бѣ не пещися о приходящимь
дьни...и нынѣ бы господь нашь... большими попеклся нами, Жит.
Феод. XII в. (Чт., 1858, III); динъ же изъ нихъ, тихы шедъ,
послушааше, ib.; се бо малы въспрянувъ отъ ужасти, начахъ
прилѣжьно бога молити, ib.; малы (=укр. трохи не) бо нас
не взяша Печенѣзи, Лавр., 28; малы не до смерти убиша, Новг. !
(Син.), 9; матерны лаяти кому, XVI в. Ак. ист., Г, 252. Ср. у
Микл., IV, 712: меньшиими, правы стръмы. Сюда же стар,
опакы, назад (.опаки руцѣ связывахуть“, Лавр., 18), между тем
как в укр. „навпаки сонця“ (против, т. е. на опакы, пол. naopakł,
если судить по предлогу, должен заключаться винит, мн.; пакы.
1 Стар, пакы и пакъ: а) назад, обратно: отсылати (лодью) пакы на
землю крестьяньску, Лавр., 15; повѣдаша рѣчь Василкову, како молвилъ горо-
жаномъ, што ли молвили пакъ (сказали назад, т. е. в ответ, возразили)
горожане Василкови, Ип., 199; б) вторично, потом (как и стар, опять), так
как обратный путь есть вторичный: аше ли по сих разуму земля есть мати,
то почто плюете на матерь свою, да сѣмо (соб. — сюда, но здесь — раз, серб. —
један пут) ю лобзаете, и пакы (потом) оскверняете, Лавр., 49(в чеш. — „а рак
zase poskvrnujete“. Эрб.; за ся, т. е. за себя, назад, обратно, потом); и тогда
возмуть мѣсячное свое первое отъ города Кіева, и пакы изъ Чернигова и
Переяславля, Лавр., 13 (как и чеш. рак в случаях, как „сначала... далее... потом“,
Zikm., Ski., стр. 555); оже, рци, просилъ еси живымъ, а уже пакъ (опять) мерт-
вымъ просиши, Ип., 218. Отсюда ведет начало серб, соединит, союз па, обо-
значающий отношение последующего, присоединяемого к предыдущему, как в
русск. просторечии „опять же и то...'; в) Пакъ, обратно, в свою очередь,
взаимно: поча думати Товтивилъ, хотя убити Треняту, а Тренята собѣ думашеть
на Товтивила пакъ, Ип., 202; аще украдеть русинъ что любо, или пакы христья-
нинъ у русина, Лавр., 14; г) Что грамматическое противительное отношение может
изображаться пространственно, движением в другую сторону, это видно из „за-
прёмся там, и нечего с нас будет взять Мамаю; в другую сторону (= иначе,
в противном случае, если же нет, то...), он нас полонит, Аф., Ск., VI, 312; по-
дай мне-ка супротивника; в другую сторону (а не то) я твою силу побью,
ib., 315. Подобно этому ст.-рус. пакы ли, в силу частицы л и, получает ус-
ловно-противительное значение: аче ти ся полкы иструдять, а язъ силнѣйши
пущю другыя, паки ли (=если не пошлю), a самъ всяду на конѣ, Ип., 45;
любо дай Изяславу чего ти хочеть, пакы ли (= если не дашь), а пойди полкы
своими ко мнѣ, заступи же волость мою, ib., 45; любо изъищю мужи новгородь-
стіи (=ьскые), пакы ли, а головою повалю за Новгородъ, Новг. 1, 33; княже,

акы [сначала нар. вопр. '„каким образом?“, но уже в древнем яз.
сравнительный союз, коему во 2-й половине сочетания соответ-
ствует не такы, как можно было бы ожидать, а тако: си бо
сьяше, аки луна въ нощи, тако и си въ невѣрныхъ человѣцѣхъ
свѣтяшеся, Лавр., 29]; такы (соб.—таким образом, известное
только в знач. же, все-таки и усиления)1.
, Сюда же предполагаемые всеми слав, наречиями наречия от твор.
мн. прилаг. относительных на -ьск- и других, именно рус-ьскы
и пр.... Такое объяснение этих наречий, принимаемое Зикмундом,
Миклошичем и другими, я считаю единственно верным. Иначе у Гат-
талы, Sr. Ml., § 246. Вст.-рус: тоне поганьскы ли се есть?, Лавр.,
73; Симонъ волхвъ, иже творяше волшьствомъ псомъ глаголати
человѣчьскы, Л., 77; нарекоша имя ему Георгіи, a мирьскіи (=ьскы)
Игорь, Ип., 58; княже, потьскы (= по-птичьи, по-птичьему) не
можешь перелѣтѣти, Ип., 129; вълчьскы, пьсьскы и пр. В укр.
сюда, как остатки беспредложного употребления этой формы,
рачки лізти (=рачьскы), быть может, крачки (крачьскы?,
„щоб ти там крачки сів, Ном., 72), между тем как пішки, мовчки
по образовании) сюда не относятся: „пѣшькы“, а не „пѣшьскы“.
В русск. литер, эти наречия только при прилагат., напр. „он детски
добр“(между тем как не совсем ловко уже сказать „он пишет дет-
ски“), „будь я мало-мальски богаче“... По правилу и в укр., и в рус.
литов. к этим нар., без внимания к падежу, от которого они проис-
кланяемъ ти ся, а братьи своей не выдаваемъ; пакы ли (если же не согласен
на такие условия), твои мецъ, a нашѣ головы, ib., 41; сами ся урядим, а крови
хрестьяньскы не проле(= ѣ)ймы; пакы ли по своему замыслу пойдеши (озря ся
на святую богородицю, яже есть надъ Золотыми вороты), „а той ны пречистѣй
госпожи сѵдити“, Ип., 61; пакъли быхмо не воротили на той день (4-х тыс. руб.)...
тогда... (1388, Грам. Ягайла, Ак. 3. Р., 1, № 8). Чеш. ρ a k-1 i — условно-проти-
вит. союз, Zikm., Ski., стр. 469; д) Π а к ъ —- союз постпозитивный, с чуть за-
метною противительною силою, обыкновенно лишь привлекающий силу речи
на слово, после коего стоит (ср. а, же): пре сей миръ трудилися добрии люди»
NN, урядили-пакъ миръ, како было любо Руси, Дог. с Риг. 1229, С. г. гр., II; так
и позднее в вр. и доныне в бр. и укр.: кому-пакъ то у тобя вѣдомо, что ту
деревню отецъ твой и дѣдъ твой заложили? 1511,Ак. юр., 29; укр.: застебнецця
(вона) під саму душу, щоб нічогісінько не видно було що незвичайно... вжеж-
бак не так, як городяньскі дівки, що в панів понавчались, Кв.; а що бак,
Олексіёвичу, нігде дітись, благослови діток, id. В чеш. Zikm., Str., 554—5
(с заметной противительной силой [=а, же, пол. zaś].
1 Со знач. усиления: так-таки (ср. укр. такечки)\ таки нічого не чую,
нічого й не бачу, Кв. (ровно ничего, ср. нічогісенько). Как союз а) оно привле-
кает силу речи на слово: мы, ^выслухавши того привилея... при том ъ-т аки
есмо княгиню Семеновую доставили, 1507, Ак. 3. Р. II, 13; мы... тыи имѣнья,
которые онъ былъ своеволнѣ забралъ, ему-таки дали, 1508, ib., 39, змалю-
вав він таки-нашого отця Микити кобилу, Кв. (= нашего же, т. е. такого
же нашего, как и те хлопцы, о которых прежде была речь); и гласи знав:
часто об его спотикавсь и пан Ахвтанасій, от-таки-наш дяк, id.; б) при гла-
голах во 2-й полов, уступительного сочетания (ср. нов „хотя... но“): приливали
доріженьку, таки пилом пала; розважали матусеньку, таки з личка спала, Метл.,
22; хоць уже й зацягнуло оболонєю, але таки й цєпєр знаць, Белостоц. у.,
Эти. сб.; хоть ти й разсердисся на мене... а я таки тобі договорю, що вчора
хотів сказати, Кв.; литер, русск. в обоих случаях „все-таки“.

ходят, присоединяется по: укр. по старосвітьски, по дів-
чачи, лит. он пишет по-детски и пр., по-каковски,
по-таковски. Здесь язык подчиняется аналогии употребления
по с дат. ino старосвітьскому; литер, в XVIII в., Бусл.,
Γρ., § 72; в более древнем виде в пол.-чеш. po rusku и пр.), подобно
тому, как в словенском от вышеупомянутых малы, тихы — po-
maly, potichy. Так. обр., здесь ошибочно было бы при объяс-
нении исходить из знач. предлога и видеть в ы фонетическую
замену звука у.
10. Творительный на месте вторых (согласуемых)
падежей. 1) Бесспорно, этот падеж принадлежит к своеобразней-
шим явлениям славянского и литовского языка1; но, между тем как по
мнению, которое мне кажется верным, явление это в славян, нар.,
слагалось и образовывалось до последнего времени и везде, кроме
немногих окраин слав, языка, было вытесняющим, а не вытесняе-
мым (ср. стр. 118—9), по другим, прогресс его относится к более
или менее давнопрошедшему языка. Отсюда те согласуемые па-
дежи, которые, с одной точки, кажутся удержанною, еще не вы-
тесненною стариною, с другой — представляются проявлением
отречения языка от своей особности.
Шлейхер говорит, что в литовском твор. при гл. buti упо-
требляется еще разве только (höchstens nur) при будущем, а в
прочих случаях — именительный, который и вообще в этих оборо-
тах (т. е. и при других глаг. средних) начинает вытеснять
творительный; jis yr didžausiu (=on jest największym) теперь не
употребительно, и вообще творительный теперь преимущественно
встречается в существительных: jis bus (pastos) karaliumi, он бу-
дет, станет королем. В просторечии часто стоит именительный
(а не твор.)... gers buti (добр быти), а не geru buti (добрым быть),
Lit. Gr., 270—1. Но следует доказать, что твор. в „yr didžausiu“
был народным явлением, а не личным полонизмом, какие встре-
чаются и в русских памятниках. Подобным образом, приписывая
украинскому языку все полонизмы, какие встречаются в западно-
русских памятниках XV—XVIII вв., можно подумать, как и думали,
что весь украинский язык (а не одна его струя) идет к своему
русскому характеру от почти полного тождества с польским, что
несправедливо. Именительный в литовском в случаях, где можно
бы с точки польского языка ожидать творительного, может не
происходить от немецкого влияния, вообще мало заметного в ли-
товской грамматике, но быть явлением вполне туземным и весьма
древним. То же применяем мы к сербскому в случаях, где в нем
именительный при русском творительном.
1 «Некоторое сходство со слав, предик, творительным обнаруживает инд.
предикативный твор. при бhäвjа и бһавитавја: ,ёша на... рітвиджа бһа-
витавјам“, он не должен стать жрецом (В. Шерцль, Синт., 119).Но эти обо-
роты должны быть сравниваемы с творит, действующего предмета при страда-
тельном сказуемом. Ср. ib., 118: тапасвибһир бһавитавјам, это, должно быть,
аскеты (собств. аскетами должно быть бы то).

У Миклошича мысль, подобная Шлейхеровой, высказана несколько
раз и гораздо определительнее. „Более всего развит (am feinsten
ausgebildet) этот оборот (твор. предиката) в польском, между тем
как другие слав, языки, как покажет последующее изложение,
совсем его оставили: первоначально он был всем
свойствен“ (V. Gr., IV, 727). „Сравнивая между собою отдельные
славянские яз. относительно употребления (этого) твор., мы заме-
чаем, что в некоторых из них теперь оказываются лишь последние
его остатки и что в других он все более и более ограничи-
вается в пользу синтаксиса, опирающегося на классические
языки, синтаксиса, который можно назвать обще-
европейским. Так, по-русски говорится: „я видел его здоро-
вого“, „дай боже, чтоб мы нашли вас здоровых“ (Бусл.), Mikl.,
ib. Но дело в том, имеют ли в нынешнем русском такие обороты
смысл последней новизны или, напротив, старинны по отношению
к творительному? Для меня очевидно последнее; к утверждению
первого дает повод Буслаев, говоря, что „иногда вместо творит,
определение ставится в падеже слова определяемого“ (Γρ., § 246,
3) — выражение, если понимать его в точности, совершенно оши-
бочное.
„Способ выражения, сходный с тем, который свойствен евро-
пейским языкам, все более и более оттесняет способ своеобразно
славянский — явление, которое замечается и в других языках нашей
части света; ибо некоторый, можно бы сказать, новоевропеизм
стремится соединить как бы в одно наречие языки
европейских народов, принимающих участие в культуре... Кто не
обратит внимания на стремление языков нашей части света к неко-
торому единообразию, тот не в состоянии будет объяснить посте-
пенной метаморфозы славянских языков. Не все происходит в языках
извнутри... Отсюда хорут.—naj eta kamenja k r u с h bodo, Матф., 4,3;
хорв.—„da b'se mogla roža b čela učiniti“, „kada ona voda vsa v ino
p os t an e“ (Mikl., IV, 740).
Итак, вот где суть, cardo rerum: существует вера в нивелирующее
влияние цивилизации, основанной на классической почве, на все,
не исключая языка; но это есть именно вера, а то, что выдают
за ее доказательства, состоит, между прочим, в перестановке
явлений υστερόπρωτον, в представлении несущественного для вопроса
(как сходство продуктов абстракции) существенным и предшествую-
щего по времени — позднейшим.
2) Из соответствия рассматриваемого твор. вторым согласуемым,
так наз. предикативным падежам, при недостаточном отделении
грамматики от логики, выводились заключения об этом творитель-
ном, более-менее напоминающие Аристотелевы роды сказуемого.
„Все, что высказывается о чем-либо (παν τό περί τίνος κατηγορουμενον),
а) или вполне равно предмету, как понятие его исчерпывающее
и его сущность (όρος), б) или есть отличительный признак, характе-
ризующий предмет, как неделимое, и потому заменяющий его (ίδιον,
особенность, свойство), в) или определяющий его род, г) или нечто

случайное, не входящее в определение предмета“ (Steinthal,
Gesch., der sprach wiss. bei den alten, 203—4). Так как предстояло
объяснить не четыре, а два явления (второй согласуемый падеж
и твор. несогласуемый), то это четверное деление нужно было
свести на двойное, чему тоже пособляет Аристотель, говоря, что
приличным ответом на вопрос „что есть подлежащее“ (προκείμενον,
предлежащее) служит указание сущности (δρος) или рода (γένος),
а не видового отличия или случайности. Так, ответом на вопрос
„что это?“ при указании на человека служит: „это человек“, а не
„это белое, сидящее“ (Steinth., ib., 243).
Сравним с этим слова Гатталы (Srovn. mluv. jaz. česk. a slov.,
§ 49) и почти буквально сходное мнение Смита, приводимое Микло-
шичем, V. Gr., IV, 740:
„Падежом сказуемого бывает у нас не только именительный
(как в лат., нем.), но часто и творительный: Hannibal dux fuit,
ego sum primus=H. byl vudce и vudcetn, jā jsem prvy и ρηφη..·
Трудно в точности определить, где сказуемое слеДует выразить
именительным, где творительным; но основание различия между
этими оборотами приблизительно следующее: творительный опи-
сывает, именительный определяет (vymeruje) понятие под-
лежащего (обозначенное подлежащим); первый приписывает нечто
подлежащему, второй определяет, что такое есть подлежащее само
по себе; творит, более касается качества и свойства (povahy
a vlastnosti), именительный — сущности подлежащего, которому
при этом ничего (нового?) не приписывается, лишь понятие его
повторяется другими словами. Согласно с этим, напр., в предложе-
нии „človek je rozumne zvire“ сказуемое, выраженное именительным,
так относится к подлежащему človek, как два да два к четырем,
т. е. как 2-1-2 = 4, так сказуемое приведенного предложения значит
вполне то же, что его подлежащее. Напротив того, в предло-
жениях со сказуемым в творительном, напр. človek jest obrazem
Všemohouciho, такого отношения подлежащего к сказуемому
вовсе нет.
Однако и на таком основании нельзя прочно установить, где
сказуемое должно быть выражено именительным, а где твори-
тельным, и это потому, что обычай языка здесь, как и вообще,
весьма часто, так сказать, своевольно принимает существенное за
случайное, и наоборот. Напр., у Коменского читаем: „telo je stānek
duše“ радом c „telo nejen stänkern, než i nastrojem jest duše“.
Нам слышится в этом признание, что вышеупомянутые категории
сказуемого — сами по себе, а язык — сам по себе, ибо usus в языке
не есть tyrannus, стало быть, нечто постороннее, но самая суть
языка. Мы видим ниже, что примеры, подобные вышеприведенным,
оцениваемые с грамматической точки, не заключают в себе ничего
особенно прихотливого. Но даже допуская на время законность при-
менения сюда вышеупомянутых категорий, все-таки, мне кажется,
нельзя согласиться с Гатталою. У Аристотеля подлежащее, о коем
нечто сказывается, есть указываемый предмет, вещь (πράγμα),

а сказуемое есть слово и вместе понятие. С такой точки зрения
еще можно понять возможность утверждения, что сказуемое может
быть идеальным эквивалентом подлежащего1. Но признавая, что
логика трактует только о понятиях, так что и подлежащее логи-
ческого суждения есть всегда понятие, следует признать и то,
что равенство членов логического суждения, как тавтология „а = ав,
есть не суждение, а одно понятие. Логическое суждение есть
движение, направленное к поверке мысли, а тавтология есть покой
и к такой поверке не ведет. Члены логического суждения всегда
различны по объему и содержанию; таково их отношение и в
2-1-2 = 4, ибо в понятии 4 заключено не одно только понятие
2-1-2, но и 3-f-1 и т. д. Так. обр., и логическая подкладка пред-
ложения „человек есть разумное животное“ не может быть изо-
бражена формулою „а = а\ ибо, хотя бы и было из других
источников известно, что всякое разумное животное есть человек
и что других разумных животных, кроме человека, нет, но это
вовсе не следует из самого суждения „человек есть разумное
животное“: в понятии „человек“ могут быть заключены многие
признаки, которых нет в понятии „разумное животное“. Прилагая
это к мнению Г., мы видим, что если предложения со вторым
именительным не могут быть подведены под формулу „а = а“,
или „а есть вполне то же, что б“, но имеют формулу, напр., „а
не равно о“, то эта последняя годится и для предложений с тво-
рительным, нисколько их не характеризуя сравнительно с первыми.
Даже признавая возможность полного равенства между членами
логического суждения, лучше бы рассуждать таким образом:
в „človek jest rozumne zvife“ понятия človek и rozumne z vife рав-
ны; но в človek jest zvife—они не равны, между тем как в обоих
случаях падеж в сказуемом тот же; следовательно, равенство
или неравенство понятий для объяснения этого падежа безраз-
личны.
Зикмунд (Ski., § 17, 2, 3), перечислив категории сказуемого,
которых, по его мнению, шесть [а) существование, б) сущность,
в) случайность, г) действие и страдание, д) качество, е) принад-
лежность!, говорит о второй и третьей: „Если говорится о под-
лежащем, что такое оно есть (со lēst), то определяется его
сущность или род, почему такие предложения называются предложе-
ниями сущности или определительными (vety bytnosti, v. vymernė),
напр. človek jest t vor rozumny; от этого отлично выражение того,
чем бывает (čim jest) подлежащее, чем оно обнаруживается в дей-
ствительности, чем отличается от других предметов..., напр. byl
jesem tendaź konselem. Такие предложения пусть называются пред-
ложениями разделения или случайности (vety rozdilu aneb pfipad-
nostij“. „Сказуемое в предложении определительном указывает
род, под которым находится подлежащее и который принадлежит
1 Хотя если подлежащее есть познаваемое, а сказуемое познание, то
равенство между ними противоречит вере в бесконечность познания.

к его сущности (podstata), а в предложении разделительном —
знак, которым подлежащее отличается от других предметов,
которым сущность его обнаруживается в действительности...“.
Откинув лишнее, как „обнаружение“, „действительность“, мы гложем
выразить это другими словами так.
Существенные признаки понятия суть те, которые общи всему
объему этого понятия, чем условлено единство этого понятия; не
существенные — те, которые, находясь только в части объема
понятия, существенны только для этой части, следовательно,
вместе с другими подобными ведут за собою распадение понятия
на частные. Так как формальной логике не свойственна категория
неделимого и объем понятия есть не количество предметов, из
наблюдения коих выведено понятие, а количество частных понятий,
на которые оно распадается, то, напр., в „он болен“ признак
относится только к известной части понятия он. Во всем этом
нет следа психологии, между тем, по общему принципу современ-
ного языкознания, оно может иметь дело с категориями такого
имени лишь в том случае, если они поняты как процессы, т. е.
психологически. Поэтому уже можно не поверять данными языка,
точно ли логическая существенность выражается именительным,
а несущественность творительным.
Буслаев, как и Гаттала, признает свои объяснения рассматри-
ваемого явления не вполне удовлетворительными (Γρ., § 246, 2):
„Падежи имен, и твор. при гл. быть во всех наклонениях и
доселе1 во многих случаях заменяются один другим без всякой
видимой причины. Впрочем, для руководства в практическом отно-
шении2 следует заметить, что творительным имени существитель-
ного означается по большей части признак не существенный, при
котором вместо быть можно поставить сделаться, стать,
казаться, напр.: Ломоносов был рыбаком (т. е. некоторое
время); Карамзин был историографом (т. е. сделан). Имени-
тельным же падежом имени существительного означается признак
существенный, напр.: Ломоносов был великий человек“. Мы
видим здесь, что Буслаев, с одной стороны, еще пользуется
категориями существенности и несущественности, не объясняя,
почему признак, выраженный прилагательным в „я был болен“,
представляется существенным и почему, напр., тождество предмета
с самим собою, признак, по-видимому, весьма существенный, изо-
бражается несущественным в „люди остаются людьми“, „осел
останется ослом“, выражаясь творительным. С другой стороны, мы
находим здесь попытку стать на грамматическую почву, именно —
1 Значит ли это, что так было исстари и что в этом отношении не видно
движения в языке?
8 Другие практики, напр. медицинская, педагогическая, пусть себе руковод-
ствуются несовершенными теориями; но в практике языка, т. е. в речи, такие
теории иностранцев могут вводить только в ошибки, между тем как туземцы
на практике руководствуются бессознательно и почти безошибочно мотивами,
гораздо более сложными, чем такие теории.

признание различия в рассматриваемом отношении между сущест-
вительным и прилагательным и между одними глаголами и другими.
Очевидно, что в „Ломоносов был рыбаком“ замена был влечет
за собою изменение вещественного смысла и с этой стороны не-
возможна; но рассматривая только формальные отношения речи,
мы можем и должны на место известного слова ставить многие
другие, чтоб узнать, останутся ли при этом формальные отношения
неизменными, или нет. В настоящем случае нет формальной разницы
между „был рыбаком“ и „притворился, прикинулся, оказался,
остался, сделался, сделан, назван тем-то“; но разница не только
в падеже, но и в функции глагола есть между „он был рыбак“
и „он был рыбаком“.
Уже Востоков наметил верный путь к определению этой раз-
ницы, хотя не воспользовался им, а прибег к категориям прирож-
денности и случайности. Он говорит: „Сказуемое, состоящее из
существительного, привязывается к подлежащему глаголом наст.
вр. ... есть и пр.“, т. е., по принятой нами терминологии, глагол
в подобных случаях есть связка, а 2-й именительный — предика-
тивный атрибут. То же, говорит он далее, при прошедшем времени
был, но только тогда, когда говорится о природном состоянии
предмета, а не случайном, зависящем от каких-либо дел его, напр.:
Адам был первый человек. Когда же означается состояние слу-
чайное, какими-либо делами приобретаемое, тогда глагол „был“
обращается в сказуемое, а существительное слу-
жит дополнительным к оному словом и полагается
в п. творительном, напр.: Адам был первым земледельцем (Р. гр.,
§ 121). Позднее у Малецкого находим различие между действи-
тельным сказуемым в именительном и мнимым в творительном
(Gr., § 701). И я полагаю, что задача состоит в том, чтобы вывести
разницу между именительным в сказуемом и другими сродными
явлениями и так наз. твор. предикативным, с одной стороны, из
изменения грам. функции глагола при переходе согласуемого падежа
в несогласуемый, с другой — из различия согласуемости и несогла-
суемости падежей, с третьей — из разницы между творительным,
который предполагается так наз. творительным предикативным,
и этим последним.
3) Рассматриваемый падеж известен под именем твор. при-
знака и состояния (Буслаев) или твор. предикативного.
Последнее название оправдывается или тем, что этот падеж
соответствует так наз. предикативным именительному и
винительному в греч. и лат. (Mikl., IV, 727), или тем, что он
в самом славянском заменяет вторые падежи, или, наконец,
что вернее, тем и другим вместе. Тем не менее название этого
твор. предикативным не точно в той же мере, в какой название
форм, происходящих из двойственного числа („три, четыре чело-
века“) — двойственным: никакой несогласуемый падеж не может
быть предикативен. Наиболее точным кажется мне название
твор., заменяющим вторые, согласуемые падежи,

так что лишь для краткости удерживаем назв. предикативного.
По происхождению в другой линии этот падеж имеет непосред-
ственное отношение только в твор. образа действия и может быть
смешиваем только с ним.
В различных слав, наречиях в твор. предикат, ставятся как
существительные, так и прилагательные; но так как этот падеж
по несогласуемости есть объективный и по происхождению более
поздний, чем время безразличия существительного и прилагатель-
ного, то за исходную точку употребления этого падежа следует
признать постановку в нем имени существительного.
В совокупности признаков (грам. субстанции), обозначаемой
творительным образа, замечаем двоякое отношение к субстанции,
указываемой подлежащим или другим объектом. Одно, общее
творительному образа со всеми остальными творительными и дру-
гими падежами объекта, состоит в том, что субстанции эти совер-
шенно различны, так что между ними в мысли не происходит
никакого слияния. Как в твор. орудия „клин клином выгонять“
вещь, означенная творительным, совсем не та, которая означена
именительным, так что, несмотря на общие признаки, они держатся
в мысли раздельно, так точно и в твор. образа „клин клином“
(т. е. сущий, настоящий клин), с тою разницею, что в последнем,
случае субстанция в творительном фиктивна. Подобным образом,
хотя и с другим эффектом, субстанции в „N иде войною,“ „N
сташа станы“, укр. „чоловік їде бовкуном“ (принимая здесь
переход от твор. орудия к твор. образа), езда цугом, гусем,
полет стаями и т. п. совершенно раздельны. Но уже в „послаша
Козму Твердиславича и Олександра Борисовича посольствомь“,
Новг. 1, 79, пол. „oni jechali kuligiem“ замечается переход к другому
отношению, как в „игуменъ иде сълъмь“, „N иде воеводою“,
(оборотень) „рыщет лютым зверем“, „конь летит стрелою“, где
замечается частное слияние субстанций, так что „игумен“ и был
„послом“ и т. п.
В этих случаях можно видеть уже первую ступень твор. пре-
дикативного, в котором вообще такое совпадение субстанций есть
постоянный признак. Мне кажется превратным объяснять более
древний твор. „иде сълъмь“ из позднейшего твор. предикативного
„будучи послом“ (что у Малецкого, Gr., § 697).
Здесь упомяну о так наз. твор. уподобления, под которым
его имя позволяет понимать и сравнение, как явление субъективное,
и преврашение, т. е. объективный, представляемый независимым
от произвола говорящего переход одного предмета в другой.
Буслаев под твор. уподобления (одним из видов твор. образа)
сначала разумеет только сравнение: „лететь стрелою“, „Игорь
-соколомь полетѣ“, между тем как о случаях „у дороги белым
камнем осталась Марья-царевна“ у него сказано: творительному
уподобления соответствует в старинной письменности твор.,
употребляемый для означения суеверных преданий об оборотнях
или о превращении людей в животные, в растения, камни и пр.,

напр. в Сл. о п. Иг. о Всеславе: „самъ влъкомъ рыскаше, великому
Хръсови влъкомъ путь прерыскаше“ (Γρ., § 246, 10).
Под соответствием здесь позволительно понимать не то, что
мы разумеем, говоря, напр., о соответствии формы волк форме
вълкъ, wilk и пр., причем первой нет ни в древ.-русск., ни m
польск., второй нет ни в нов. русск., ни в польск. и т. д. Значе-
ния превращения и сравнения существуют рядом и в древнем,
и в новом языке, причем некоторые сравнения вытекают из веры
в превращения, и в мысли определенного лица отождествление
как момент, не период, предшествует моменту отрицания непол-
ного (= сравнение) или полного (собст. отрицание). Из выражений
мифического превращения уже древний язык берет представления
значения werden, становиться (вообще) иным. Так, минуя
переход значений „вертеть“, „вертеться“ (оборачиваться) к знач.
„становиться“, „жить“, „быть“, в древ.-инд. вар τ и нем. wer-
den, мы видим, что само „превратиться во что“ (=прѣ-
вратитисѧ, первоначально „переворотиться“, т. е., напр., пере-
кинуться, перекувыркнуться, как, по поверью, делает знахарь,
чтобы оборотиться, напр., волком) есть синоним выражений, как:
прометатисѧ, серб, „она се прометну овца“ (овцею) (=бро-
саться вперед или сквозь что, напр., сквозь обруч); испроме-
таниѥ: „а же бываютъ сквозѣ п'шеницоу коуколь, или чрьнило,
или инакъ плѣвелъ... то не испрометаниѥмь то п'шеничнымъ
бывает (=не вследствие превращения, перерождения пшеницы),
нъ само о себѣ, своим родом' то се раждаѥтъ“, Ио. Экз., Ше-
стодн., 96—7; опрометьнъ, происшедший от превращения,
соб.—от движения опрометью, головою вперед или вниз:
„чаровникъ, въ нихъ же (т. е. книгах этого названия) суть вся
„дванадесять опрометныхъ лицъ (=форм) звѣриныхъ и птичіихъ,
се же есть, первое, тѣло свое хранитъ мертво“ (как упырь),
„и летаетъ орломъ, и ястребомъ, и ворономъ, и дятлемъ рыщутъ
лютымъ звѣремъ и вепремъ дикимъ, волкомъ (это сл. есть глосса
к „лютымъ звѣремъ“; = вълкодлакъ, укр. вовкулака), летають
зміемъ (=пол. latawiec), рыщутъ рысію и медвѣдемъ“ (О книг.
истинн. и ложных, Калайд., Ио. Экз., 211); серб.— про в p h и се,
провргнем се, напр. ]јагнетом (соб.— то же, что „прометнута
се“), цел.— испроврѣштисѧ („юл'ма же п'шеницоу дроугоици
въсѣяв'шоу (т. е. комоу любо) сьдравоу, и исказив'шоу се акы
чрьнило ю ж'немь, нъ се нѣс(т) на инъ родъ преступлению, нъ
акы юза (= болезнь) нѣкака или недоугъ сѣмен'ныи, не
испровргъшоу се инѣмь сѣменемь (=не потому, что семя
превратилось в другое), нъ очрьнѣ изебениѥмъ (=от мороза), да
тѣмь (=и потому) инѣмь се лицемь с'твори и въкоусомь“, Ио.
Экз., Шестодн., 96; польск. przewierzgnąć się w со; пол.
przedzierzgnąć się w со; вр.— оборотиться чем и во
что; укр.— обернутись зозулею и пр., перекинутись вов-
ком. В „стать волком“ представлением превращения служит его
последний момент: некто, перевернувшись, стал на ноги в виде

волка. Так. обр., твор. превращения становится совместным с на-
учным миросозерцанием, напр., в следующем: „в сильный мороз
слюна льдом падает на землю“, т. е. не „подобно льду“, а „в виде
льда“, „превратившись в лед“.
9 Разница между твор. превращения μ сравнения неграмматична,
т. е. не формальна, а вещественна, и может быть определена
в каждом частном случае лишь при помощи обширного круга
мыслей, не составляющего грамматической единицы. Напр., чтобы
решить, что во „Вьсеславъ скочи вълкъмь до Немигы“ стоит твор.
превращения, а не сравнения или наоборот, нужно знать, как
смотрели современники на этого князя и как относился автор Сл.
о п. Иг. к этим взглядам. Чтобы решить, как понимать твор.
в укр. „кидаєцьця и сірою собакою, и білою собакою,\ та ради не
дастъ“ (т. е. подобно собаке? превращаясь в собаку?), нужно
знать, говорится ли здесь о ведовстве (как, напр., в „ти за неї,
а вона перекинетця клубком, кинетця тобі під ноги, зібъє тебе
тай щезне“, Кв.), или о напрасных усилиях горемыки выбиться из
нужды. „Трафилось не одному из них от меня ходить шея колом
{как к.), шека волдырем“ (не „как в.“, а настоящим в.), Даль. В по-
словице „грех да напасть бороною ходят“ мы можем видеть только
сравнение (подобно бороне, задевая одних, минуя других, как
зубья бороны задевают глыбы то там, то сям), потому что не
известно, чтобы грех и напасть представлялись именно бороною.
Наконец, во многих случаях совершенно безразлично, поймем ли
твор. так или иначе, напр. „первый блин да комом“, „беды ве-
реницами ходят“, „станицами они (лещи) у берега резви-
лись“. Если, напр., под вереницею мы не разумеем конкретного
образа цепи, веревки, а лишь мысль о ряде каких-либо предме-
тов, то все равно, значит ли „вереницами“ „превратившись в ве-
реницы“ или „подобно вереницам“. Так. обр., твор. сравнения
и превращения мог бы быть только одною грамматическою кате-
горией уподобления, а не двумя; но он не составляет такой кате-
тории потому, что, если не относить к грамматике всего содержания
языка, он не может быть отличен грамматическими средствами от
твор. образа (в случаях частного совпадения субстанций). В грам-
матическом отношении все равно: что „идти в поход воеводою“
(т. е. в качестве воеводы), „стоять часовым“, „сдаться военно-
пленным“, „служить уроком“ („то может не одним ослам служить
уроком“.— Крыл.), „туча большим дождем над морем проли-
лась“.—Крыл., что „ходить воеводою“ (т. е. sich gebärden, дер-
жаться, выступать подобно воеводе, в том смысле, как „вы-
ступать козырем“, „ходить, плыть гоголем“, „стоять фертом“),
„мой филин господином уселся на хребте ослином“.— Крыл.,
„глядеть сентябрем“, „петь соловьем“.
Согласно с этим, можно думать, что только вообще из твор.
образа в случаях совпадения субстанций, а не в частности из
твор. сравнения (как думает Зикмунд и Малецкий) выводятся дру-
гие случаи творительного предикативного.

Буслаев относит „Бавкида липой стала“ к твор. „признака
и состояния“ (т. е. предикативному), а тождественные в веще-
ственном отношении случаи „белым камнем осталась Марья-
царевна“ к твор. образа действ, (в частности, „уподобления“) и,
стало быть, признает между этими случаями формальную разницу
(Γρ., § 246). У Миклошича те и другие отнесены к твор. преди-
ката (IV, 732 и сл.).. Сходясь с этим последним мнением на том
основании, что, во-первых, твор. существительного (твор. совпа-
дения) в „иде воеводою“ есть/очевидно, противень именительного
прилагательного, входящего в сказуемое „иде пѣшь“, во-вторых,
что творительному в „сѣди вьдовицею“, „не сяду вдовою“ соот-
ветствует греч. именительный, κάθου χήρα, οί> κα&'.ώ χήρα; тем не
менее можно в некотором отношении оправдать мнение Буслаева.
Выше уже упомянуто различие глаголов, с одной стороны,
имеющих значение esse, fieri, videri, nommari, с другой -τ- веще-
ственного движения, пребывания и состояний, как жить, уме-
реть, цвести и пр. Можно думать, что уже в древнейшую
пору слав, языка, доступную исследованию по памятникам, при
глаголах второго разряда согласуемый именительный существитель-
ных был довольно редок (стр. 184—δ), так что мы не знаем
такого времени, по крайней мере в русском, когда становился
именительный в „Игорь полетѣ соколъ“. Между тем 2-й имени-
тельный как существительных, так и прилагательных при гл. пер-
вого разряда (= fieri и пр.) был, а отчасти и есть в полной
силе.
Твор. предик, при глаголах 1-го разр. легко допускает, на
основании памятников, восстановление предшествующего ему вто-
рого именительного. Разница во времени возникновения твор.
в „стала липой“ (более нового) и „лежала камнем“ (более древ-
него) есть указание на различие условий возникновения.
Атрибут, связанный с глаголом непосредственно или посред-
ством дополнения, может быть определен как данный признак,
представляемый результатом энергии подлежащего, обозначенной
глаголом (Введение, 112, 122). Разница между двумя вышеупомя-
нутыми разрядами глаголов — в степени их энергичности: чем
больше эта степень (кроме есть, требующего особого объясне-
ния), тем явственнее отличается по времени результат от самой
деятельности. Сравним, с одной стороны, „N бысть (наречеся,
явися, поставленъ бысть) воѥвода“, „бысть прав“, а с другой „иде
пѣшь“, „шел пеший“ и т. п. В первом случае деятельность ощу-
тительно является причиною отнесения значения атрибута к знач.
подлежащего. Деятельность, приписываемая последнему, есть
предшествующее сравнительно с появлением в подлежащем зна-
чения, связанного с атрибутом. То же и в „избраша Кира царя“
(Введ., 122). Во втором случае мы относим к подлежащему содер-
жание атрибута пѣшь не столько потому, что мы отнесли к нему
сказуемое, сколько независимо от этого: он был пеш в то самое
время, как шел. Прилагательное есть здесь не простой, а пре~

дикативный атрибут только потому, что признак его представ-
ляется возникающим в подлежащем одновременно с деятельностью
этого последнего. В некоторое время, так кажется, в языке было
почувствовано, что если поставить существительное в качестве
предикативного атрибута при глаголе меньшей энергии, напр.
„кънягыни сѣдѣ вьдова лѣтъ 40е, то субстанцияльность атри-
бута, т. е. возможность в нем многих признаков, его большая
экстенсивность сравнительно с прилагательным, будет мешать
представлению его возникающим одновременно с действием. При
этом казалось, что существительное в именительном явится здесь
не предикативным, а простым атрибутом и будет понято как
„кънягыни-вьдова сѣдѣ“. Чтобы сохранить требуемую связь со
сказуемым, какая су шествует между глаголом и прилагательным
в „сѣдѣ босъ“, существительное должно было разорвать связь
согласования с подлежащим в падеже и войти в область допол-
нения: „сѣдѣ вьдовою“. Ср. „преставися княгини Глѣбовая Всесла-
вича,... сѣдѣвши по князи своемъ вдовою лѣтъ 40“, Ип., 82.
Этот древнейший твор. предикатив., подобно твор. образа в тесном
смысле, имеет то общее со вторым именительным прилаг. при
глаг. меньшей энергичности, что означает нечто представляемое
(но не возникающее) одновременно с действием. Между тем более
поздний твор. предикатив., ставший при глаголах большей энер-
гичности, кроме случаев при есть, разделяет свойство второго
падежа при этих глаголах, означая нечто следующее за деятель-
ностью. К значению твор. первого рода („летает орлом“) мы мо-
жем близко подойти, глоссируя их так: „будучи в то же время
орлом“, „имея в то же время вид орла“, хотя эти объяснения
генетически отнюдь не предполагаются объясняемым. Но твори-
тельные второго рода („липой стала“, „оборотилась кукушкою“,
с чем ср. именительный в серб, „она се прометну овца“) такого
объяснения не допускают: в то время как становилась, оборачи-
валась, она еще не была липою, кукушкою.
Чем слабее энергия глагола, тем слабее будет связь, устанав-
ливаемая им между предикативн. атрибутом и подлежащим или
объектом, и тем слабее должно быть сопротивление слова, при-
влекаемого к атрибутивности, для того чтобы предикативно-атри-
бутивная связь его с подлежащим или объектом могла состояться.
Прилагательное представляет меньшую степень сопротивления, чем
существительное, и потому оно дольше удерживается при глаголах
меньшей энергии. Его связь с такими глаголами может быть ра-
зорвана легче, чем с глаголами большей энергичности. Для этого
достаточно изменения рода в средний, вместе с чем предикатив-
ный атрибут становится обстоятельством (стр. 174—7); ср. пол.
szedł pieszo, boso с zdawał się pieszy. Есть некоторый парал-
лелизм между тем, что при гл. меньшей энергии русск. литер,
яз. ставит членную форму прилагательного, и тем, что при этих
глаголах раньше всего появился твор. предикативный (ср. выше»
стр. 178 и след.).

4) К рассмотренному случаю примыкает твор., который, но
аналогии с назв. творительного предикативным, может быть назван
аппозитивным, п. ч. заменяет простую аппозицию в слу-
чаях, соответствующих лат. Cicero consul (будучи консулом)
dissuasit legem и подобным с косвенными падежами. Этот падеж
следует отличать от позднейшего твор. предикат., заменяюшего
согласуемый падеж в „будучи консулом“, ибо как ни сходны
кажутся случаи „ребенком лишилась она матери“ и „будучи
ребенком“, но первый не предполагает второго, не должен рас-
сматриваться как сокращенное придаточное предл. (как у Бусл.,
§ 246, 3), но и не непременно наоборот, так как „будучи ребенком“
может предполагать непосредственно причастие с именительным.
Аппозиция занимает середину между сказуемым и атрибутом,
или определением в тесном смысле. Существительное в ней, по
слабости сопротивления дифференцирующему стремлению языка
и по времени замены творительным, чуть ли не превосходит су-
ществительное, стоящее как предикативный атрибут при гл. мень-
шей энергичности, ибо энергии глагола при аппозиции вовсе нет.
Внутреннее сходство твор. аппозитивн. с твор. предикат., стоящим
при глаголах меньшей энергичности, то, что и первый означает
не следующее за действием, как ниже рассматриваемые твор.,
но, в отличие от второго, и не строго одновременное с действием,,
а скорее субъективно прошедшее, продолжением своим определяю-
щее время действия. Поэтому Вебер (Skladba ilirsk. jez., § 17, 6, в.)
не без некоторого основания относит этот падеж к твор. времени:
„Едип погоди, да она загонетка знаменуjе човjека, коjи дjете-
том иде ногама и рукама, човјеком — само ногама, а стар-
цем да се на палицу упирати мора“. Впрочем, с этим можно бы
согласиться лишь тогда, если бы этот творительный более тяготел
к сказуемому (как в твор. времени „я пришел днем“, где твор.
не имеет заметного отношения к подлежащему), если бы этот
твор. не означал состояния и не был творительным совпадения,
коим твор. времени в тесном смысле не бывает. Этот оттенок
(имамъ дщерь дѣвою) иногда весьма близко подходит к выра-
жаемому посредством еще, noch и литов. dar: „asz turiu dukterį
dar mergą“, Суд., 10, 24.
Этот падеж существительного стоит:
а) при именительном (где он — из аппозиции субъекта):
*дѣва „ роди дѣвою“, „дѣвою родила си“; приде етера
Сунклитикия дѣвоѭ, ήλθε Συγκλητική παρθένος (Mikl., Gr., IV,
732); го же мати, не познавъши мужьска ложа, дѣвицею породи,
Кир. Тур. сп. XIII в., Калайд., 33; „пострижеся дщи его дѣвою“,
Лавр., 732, тогда как твор. предикативный означал бы при
глаголе, принадлежащем к более энергичным, не „будучи де-
вицею“, вв девицах“, а последующее по отношен, к действию:
^постриглась в девицы“. В новом яз.: „ты помнишь, сколько
слез, ребенком пролил я“.—Батюшк.; „ты дитей с ним часто тан-
цевала“.— Гриб. (Бусл.); „ребятами мы были шаловливы“. Пре-

дикативный твор. при таких глаголах означал бы сравнение: „она
плетет косы втрое, девкою“ (по-девичьи) отлично от „во мно-
гих местностях женщина девкою (пока девка, в девках) иначе
плетет косы, чем жонкою“ (бабою, замужнею) или „девкою
красуется косою, а бабою не светит волосом“. Заметим обычные
обороты, как „девицею она была певунья (как и в укр. „дівкою
була хороша“ и т. п.), в коих безразлично для значения твори-
тельного можно поставить подразумеваемое есть: „девицею она
певунья, а выйдет замуж, замолкнет“ {как и в укр.). Я не вижу
отличия от этого в древних случаях, в коих Буслаев (§ 246, 3)
видит твор. сказуемого, именно в „се дщи моя дѣвою“, Остр.
Биб. Суд., 19,24; „(Поликсена) лѣпа, голената, дѣвою“, Пов.
о взят. Трои, Калайд., Ио. Э.<з., 183. Здесь точно так же твор.
аппозитивный („вот дочь моя (есть) девицею“), и опущенный гла-
гол не есть связка, как в польск. твор. предикативном при jest,
а всегда был самостоятельным сказуемым.
Миклошич (1. с.) упускает из виду, что твор. аппозитивный
оставляет сказуемое самостоятельным в заметно большей мере,
чем твор. из предикативного атрибута при гл. меньшей, а тем
паче большей энергичности, и относит к твор., „означающему
предикативную аппозицию“, не только вышеприведенные примеры,
но и такие, как „служи иподиякономъ“, „сиротоѭ отъ родитель
оставьенъ б>ість“, „сѣди вьдовицею“, „сѣлъ господаремъ“, укр.—
„ходити вдовцем“, „зацвів калиною“, „слово вылетать горобцем“
и пр., влр.—волком рыщет, ѵиду воеводою, хоть вдовою живи
и пр. (Ср. и Даничич, Синт.^ 582 — 3). Все это могло бы отно-
ситься сюда лишь в том случае, если б это значило не „служил
иподияконом, оставлен сиротою“ и пр., а „во время своего ипо-
дияконства служил (неизвестно чем и как)“, „во время сиротства
своего оставлен родителями“ и пр.
б) Творит, аппозит. при винительном (или родительном):
„имѣхь ѥтера прѣбывальника вѣрьна зѣло и юнотою до умрь-
твия“, „дѣвою поѥхь ю“ (Mikl., ib., 734); „слышю же се, яко
сестру имата дѣвою“, Лавр., 47. В новом яз.— „дитей возили на
поклон“.—Гриб.; укр.— „прокляла мене мати малою дитиною“;
„любив тебе дівчиною, тепер люблю молодицею“. Это тоже сле-
дует отличать от твор. из 2-го винит, предикативного. В „дѣвою
съхрани на“, „остави го сиротою“ (Mikl., ib.) твор. аппозитивный
значил бы не „сохранил ее девицею“ (сохранил ее девство), „ос-
тавил его сиротою“, а „в то время, как она была девицею, со-
хранил ее (неизвестно от чего или в чем)“, „когда тот был сиро-
тою, другой его оставил (неизвестно чем)“. Наоборот, „дѣвою
(твор. аппозитивн.) пояхъ ю“, понятое как твор. предикат., зна-
чило бы „я взял ее в девицы“, а понятое так выражение „он
помнит меня гусаром“ создало бы в мысли странное противоречие;
„гусаром“, как твор. предикативный, заставляет ожидать в сказуе-
мом глаголе большей энергичности (как „сделал“ и пр.), а гл.
„помнить“ такому ожиданию не соответствует.

в) Твор. аппоз. при дательном: ^добрѣю ти сть маломоштиѭ
въ животъ внити“ (Mikl., ib.); нов.— „еще юнкером случилось мне
быть, по казенной надобности...“, укр. — „гірше мені молодицею,
аніж було дівчиною“ и пр.
В случаях a w б в стар, памятниках встречается несогласова-
ние в числе, быть может, для отличия от твор. предикат.: „бѣаху
дѣвою дьштери четыри прорицаюште“, Деян., 21, 9; обрѣтоша
четыри ста дѣвицъ дѣвою (Mikl., ib., 734), где в случае преди-
кативности можно бы ожидать дѣвами, более согласно с греч.
εδρον τετρακοσίας νεανίδας παρθένους.
5) Твор. предикативный на месте второго кос-
венного падежа существительных.
Миклошич говорит: „Этот твор., (предикативный вообще) можно
назвать предикативным, чем, однако, не устраняется вопрос об его
истинной природе, ибо это название основано лишь на том, что
этому творительному соответствует в других, именно классических
языках, именит, или винит, предикативный. Эта истинная природа,
мне кажется, состоит в идеальном движении, на которое указы-
вает также сред. лат.—tollere aliquam ad uxorem, ст.-франц.—
eslire ä roi, нем. дат. с zum betler werden и подобные выражения
других языков. Исходною точкою этого твор. были предложения
(sätze), выражающие идеальное движение, возникновение (ein wer-
den), превращение в нечто другое, а затем его употребление пе-
решло через назначенные этим пределы (Gr^ IV, 727). Но славян,
творительному предикативному чуждо представление движения
к предмету, которое есть в ad uxorem, zum betler. Сходство
с лат., франц., нем. только в значении глаголов, при коих стоит
твор. Выражение „истинная природа“ о формах, представляющих
несколько оттенков, т. е. таких, которых единство есть лишь
отвлечение с методическою целью, получает надлежащий смысл
лишь благодаря отождествлению его с „исходною, точкою“ ряда
явлений. „Идеальное движение“, как приложимое к разным точкам
развития твор. предикативного, грамматически не определяет его
исходной точки. Первая из 3 групп, на которые Микл. делит твор.
предикат., есть та, в коей твор. соответствует 2-му винит, (resp.
родит.) при глаголах действит. с общим значением называть,
считать, делать кого чем. Но, по моему мнению, она не есть
древнейшая. Из нее только случаи, как „звать кого братом“, если
предположить в основании: звать кого посредством имени, рас-
сматриваемого как орудие, которым призывают, быть может,
примыкают к другим предшествующим творительным; но и они
по времени возникновения кажутся позже тех твор. совпадения,
которые нами рассмотрены выше. Кажется, что твор. предикативный,
заменяющий 2-й вин. и родит., еще не встречается в ст.-слав.
памятниках, древнейших по характеру языка, как Остр. ев. и Сав-
вина книга. Что же до Супр. р., относимой тоже к XI ст., то
присутствие в ней рассматриваемого твор. (прѣступьникомъ зъвати
и пр., Mikl., IV, 728), между прочим, служит указанием на то,

что язык ее по характеру позднее языка Остр, ев.: не бо естъ
цѣсаремъ того f Иоулияна) нарешти, довьлѣѥтъ боѥму безаконникомъ
и прѣстѫшьникомъ зъвати Й, Супр., 167, 2 (т. е. не зъватисѧ, а
довьлѣѥть му, да зоветъ (некто) и); зов отьца отьцемъ, ib., 228,1;
вѣстъ бо писанию закономъ нарицати Моусиѭ, 259,21; с шт
блѫдьницѫ не възъва блѫдницеѭ нъ женоѭ, 293, 9; духомъ же
зовутъ в'си пророци и душу члчю, Ио. Экз., Шестодн., 138;
нѣсть лѣпо звати чюждиимъ именемь, ib., 70.
В ст.-рус. пам. употребление здесь твор. существитель-
ного (но не прилаг.) сначала почти лишь столь же обыкновенно»
как и употребление согласуемого падежа. Ср., с сдной стороны,
„поставиша Ѳектиста епископа Чернигову“, Новг. I, и т. п. (см.
стр. 301 и сл.), с другой: отпусти ю, нарекъ ю дщерью собѣ,
Лавр., 26; землю глаголють матерію, ib., 49; дворъ его за3Дн£п-
ромъ разъграбиша, его же звашеть самъ раемъ, Ип., 81; и отцемъ
мя назвалъ, и язъ его сыномъ, ib.; бояре же галичьетіи Данила
княземъ собѣ называху, a самѣ всю землю держаху, Ип., 179;
лаялъ ми посадникъ вашь Остафей Дворянинець, назвалъ мя псомъ,
Новг. I, 32; Володимеръ же великимь мужемъ створи того и
отца его, Лавр., 53; азъ быхъ человѣкъ, да богомь человѣка
сътворю, Кир. Тур., Ст. XIII в., Кал., 48; иде къ великому Ан-
тонью въ печеру, моляся ему, дабы и створилъ черноризиемъ, ib.,
82; постави Ярославъ Ларіона митрополитомъ Русина; поставити
Ѳеодосья игуменомъ, ib., 79; Тъгда же Антона игуменомь Ни-
фонтъ архиепископъ постави, Новг. 1, 6; постави мя попомь архе-
пископъ святый Нифонтъ, ib., 9; поставиша Дионисья игуменомь,
ib., 13; поставиша игуменомь Саву, ib.; матерь (вин.) мя своего
въплъщения показавъ, и пакы дѣвою съхрани, Кир. Тур., сп. XIII в.,
Калайд., 30; ты мя имѣй отцемъ и честь на мнѣ держи, яко же
братъ твой Изяславъ честь на мнѣ держалъ и отцемъ имѣлъ,
Ип., 75; даже отцемъ мя имѣти начнетъ, то и язъ и сыномъ имѣю
собѣ, ib., 149; къ тобѣ хрестъ цѣловалъ есмь имѣти тя сыномъ
собѣ, ib., 66; поклонишася Юрью вси, имуще его отцемъ собѣ
и господиномъ, Лавр., 192; приведоша съ собою Арсенія, хотяще
его поставити на владычьство въ Пльсковъ, -а Новагорода не творя
ничимь, Новг. I, 75; благословилъ мя патріярхъ Филоѳей митро-
политомъ на всю рускую землю... аще прииметъ тя князь великій
митрополитомъ всей руской земли, и намъ еси, митрополитъ, ib.»
91; кого отъ мене къ себѣ намѣстникомъ a къ себѣ княземъ
хотите, Пек. 1,244.
Соответственно этому и второй дательный, должно быть, начал
заменяться творительным гораздо раньше XV в.: „ему (князю
Ив. Андр. Можайск.) писаться господару нашому королю въ до-
кончалныхъ и во всякихъ грамотахъ братомъ молодшымъ“,
1448, А.З.Р., 1, 62.
В новом яз. случаи 2-го вин. сущ., как „я брал тебя жену
себе по разуму“ (Барс, Прич., 1, 278), крайне редки. В нов. ли-
тератур, языке творительный существит. здесь уже не возможен

только, а необходим. Выражения „называю вас друзей“, „уже
не называю вас рабов“ не только теперь, но, если не ошибаюсь,
и в прошлом веке уже не могут быть поняты в смысле „назы-
ваю вас друзьями“ и-пр. Необходимо: „кукушку соловьем честить
я мог заставить, но сделать соловьем кукушки я не мог“.— Крыл.;
бесхвостый этот род... нашими везде себя царями пишет, id. Что
до твор. из 2-го дат., то он кажется новее [так как 2-й дат. су-
ществит. при быть встречается еще у Фонвиз., см. выше
стр. 3821; но решительно преобладает в прошлом веке и необхо-
дим теперь, „знаю, что человеку нельзя быть ангелом“.— Фонв.;
„для него моей падчерице и не быть вашей снохой“, id.; что за
комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!—Гриб.; ведь
почему хочется быть генералом? — Гог.
Так и в укр.: Невтесом всі его дражнили, Котл.; громада
зібралась на пораду, кого начинити сотником, Кв.; оттак-той й
постановили его сотником, id.; кому бути паном? и пр. (см. и
Mikl., IV. 729 pass.).
Не составляют исключения и местоим. существительные.
Из такой всеобщности правила в новом языке следует, что и
в старинном твор. появился здесь раньше, чем на -месте второго
именительного существ., который отчасти сохраняется доныне.
Легкость перехода 2-го падежа существ, в творительный сораз-
мерна со степенью его грамматической объектности, которая больше
в косвенных пад., входящих в составное дополнение, чем в име-
нительном предикативном, согласуемом с подлежащим.
6) Твор. существительного на месте предикатив-
ного именительного при гл. большей энергич-
ности. Здесь, как и выше, следует заметить, что в Остр. ев.
этот твор. еще отсутствует. В других исл. пам.: сицевъ недягъ
фарисеи и книжьникъ, иже прѣждезъвания чътѫтъ и нарипатисѧ
оучителѥмъ величаѭтъсѧ, Супр., 250; та ( ѥзера) не соутъ прозвана
моремъ, Ио. Экз., Шестодн., 69;
пльти твоѩ ВЬСА съвьрѧтъ и сокомъ СА сътворѧтъ, Супр., 170
(саго tua fiet succus); мѣнетъ же, яко илектръ слъза сть садовная,
то же сътевъ, камени мь се створить, Ио. Экз., ib., 101; пръноѥ
знамению въ ветьсѣмь законѣ — рѣка кръвію прѣтварѣѥма; пръвоѥ
знамению въ новѣмъ законѣ — вода в иномъ прѣтварѣѥма, ib., 6.
отъдаѥтъ ѥмоу вьсе то село, да бѫдетъ властиѭ ѥмоу на ма-
настиръ, Супр., 152; се то ти сть дивно: и мѫжа не знаѥши и
родиши... и сиротоѭ дѣтишть не б детъ, ib., 173;
не б ди никто же Июдоѭ тоу, не б ди никто же зълъ,
не б ди никто же имѣа ядъ, ib., 314;
дѣвоѭ бо бѣ Еуга, ѥгда прѣльсть приѧтъ, ib., 374;
свою»» вльхвовъноѭ хытрости» измѣняѩсѧ, иже претварѣше СА,
овогда тоуромъ бывъ (ταδρος γενόμενος), овогда крилатамъ пти-
цамъ подобА СА, ib., 5.
азъ же не вѣдѣ, аще (философы, учащие о переселении душ)
соу были коли рыбами или доубьемъ... нъ обаче, ѥгда соутъ псали

сию рѣчи тако, то и рыбы соутъ были без'гласнѣйше и безоум-
нѣйше, Ио. Экз., Шестодн., 174.
Твор. при сть, но в знач. более конкретном („является?“) во
„вьсе тѣло сть язвоѭ, Григ. Наз. XI (?) в., Mikl., 730; но при
сть =est твор. возможен не в ст.-слав., др. и нов. русск.,
а лишь в^ польск. Ср. „зов» отьца отьцемъ, да аште ми нѣсть
отьць о τ ь ц ь оудръжитъ мрьтвааго вьскрьсению; ашти ми нѣстъ
отьць отьць, ставитъ съмрьть издати мрьтвааго; зовя отьца отьцьмь,
зов» и Лазара изъ жоупишть: да аште нѣсть прьво истина, то и
се не б»детъ. Супр., 228.
В ст. русск. пам. твор. здесь еще равноправен с именитель-
ным: у Ярополка жена грекини бѣ и бяше была черницею, Лавр.,
32; бѣ была мати его черницею, ib.; яко же бѣ преже рождества
дѣвою, тако же и по рождествѣ пребысть дѣвою, XIV в., Срез./
Ск. о Бор. и Гл., 3; Судиславъ бысть чернцемъ, Лавр., 70; вра-
тися увѣдавъ смерть канову и бысть каномъ, Ип., 177; патріярхъ
Филоѳей, преже бывъ ираклійскымь митрополитомъ, Новг. I, 86;
съгна отця съ престола и самъ царемь ста, ib., 27; коли богъ
дасть, стану митрополитомъ, 1398, А. 3., Р. I, N27; поча по миру
ходити (Исакий) тако уродомъ ся творя, Лавр., 84; се по истѣнѣ
являетеся топерво въ образѣ звѣринѣмъ и скотьемъ, и змѣями, и
гадомъ, аци же сами есте скверни, зли въ видѣньи, ib., 85 (в обоих
случаях с я — не винительный, а знак медияльности, почему в ос-
новании творительного лежит именительный); приѣха Самсонъ къ
митрополиту ставитися владыкою, Новг. I, 106; поставленъ бысть
Алексѣй архиепископомъ Новугороду, ib., 87; поставленъ Романъ
царемъ въ Грецѣхъ, Лавр., 18; поставленъ бысть Никола Гречинъ
епископомъ, Ип., 127. Гораздо раньше, чем при страд, сказуемом,
должен был появиться твор. при страд, прич. аппозитивном в кос-
венном падеже („о отроцѣ сиротою оставлѥнѣмь“, Mikl., IV, 732)
и при именах отпричастных: „хочетъ ми помочи на поставленье
митрополитомъ“, 1395, Ак. 3. Р., 1,27.
Новый русск. литер, яз. позволяет заключать, что этот твор.
появился сначала в одной части глаголов большей энергичности,
потом в другой и, наконец, даже до сих пор не коснулся некото-
рых сочетаний. Говоря об этом языке, следует обращать внимание
не только на упомянутое подразделение глаголов, но и на различие
глагольных форм.
а) Из группы сказуемых большей энергичности (см. выше 178
и сл., 182 и сл.) выделяется меньшая группа, в коей это свойство
как бы усиливается, так как при них предикативн. именит, сохра-
няется упорнее, чем при остальных, хотя уже и рядом с творит,
Таковы у писателей не только прошлого, но и нашего века глаг.
стать (в зн. werden, а не sich vervandeln in etwas), сделаться,
казаться в определенно-личных формах (v. finit.) и немногие
другие, кроме быть, о котором речь особо: аа) именитель-
ный: ругал, ругал... уж я стала у него и свинья, и дура, а вы
сами видите, дура ли я?—Фонв.; теперь большой он барин стал, —

Крыл.; Шаховской стал посредственный стихотворец.—Пушк.;
ползком прополз в известный чин и стал известный господин, id.;
сделалась моя Матрена ни пава, ни ворона. — Крыл.; такой (я) дурак
теперь сделался, каким еще никогда не бывал.—Гог.; однако же,
право, как подумаешь, Анна Андреевна, какие мы с тобою теперь
птицы сделались! — id.; хозяин, родом яицкий козак, казался мужик
лет шестидесяти.— Пушк.; она казалась хладный идеал тщеславия,
id.; кроме вас, ему мир целый казался прах и суета.—Гриб.; он
такой оказался, вышел, выдался мерзавец; ср. у Фонв.: „я тебя
научу, как с отцом говорить должно... жаль, что нет со мною
палки! эдакой скосырь (= надменный человек) выехал“; бб) Тво-
рит.: он сделался повесою и тем хуже, что сделался повесою
французскою.— Фонв.; корабль без парусов игрушкой стал и
ветров и валов.— Крыл.; мир казался прахом и пр. Довольно
трудно в точности определить круг этих глаголов для нашего
времени. Иное, кажущееся устарелым, еще держится, как
„остаюсь ваш покорный слуга“ (заключительная формула пи-
сем), но „остался у меня слугою“. У Гриб.: „теперь, пускай
из нас один, из молодых людей, найдется враг исканий“. Не-
сомненно только, что этот круг к нашему времени суживается,
В этом отношении поучительно, хотя несправедливо, что Востоков,
сказавши о сочетании как именительного, так и творительного
с глаголом существительным, продолжает: „только один глагол
(из остальных, кроме есть), употребляемый в просторечии к обо-
значению связей родства, сочиняется с существительным сказуемого“
(т. е. с именительн. предикативн.) „во всех временах своих, напр.
он мне доводится родственник, она ей доводится двоюродная
сестра, он ему доводится сват“ (Русск. гр., § 122). И здесь
более обычен твор.: „доводится: внучатным дядей“ (Даль, Слов.),
как и „она приходится мне двоюродною сестрою“.
б) При остальных глаголах (vb. finit.), принадлежавших прежде
к одному разряду с а), теперь именительный уже очень устарел,
даже невозможен. Таковы личные формы глаголов называться,
прозываться, именоваться, слыть, считаться,
остаться, а также стать в значении „оборотиться во что“
(„муж праведный стал дуб“, Бусл., Γρ., § 246, ныне невозможно).
Так: назвался грибом (а не „гриб“), „он всегда слыл мужиком
разумным“.—Фонв. (а не „мужик“); он считается знатоком (а не
„знаток“). Само собою, что твор. столь же необходим при причастных
формах этих гл. В укр., с одной стороны, именит., с другой —
творит.: город звався Кархваген, Котл., по нашому ж то-б звавсь
Охрім, id.; жила з сестрою тут Дрімота, сестра же звалася Зі-
вота, id.; через такі ярмарки се вже не слобода звалася a містечко,
Кв. (=не слободою звалося a містечком); и став він из Забрё-
щенка вже сам Забрёха, Кв.; хто стаеться вівцею, того вовк ззість;
тепер же я сиротою на віки зостала, Метл., 54.
в) Причастные формы глаголов а), по необходимости при них
творительного, стоят на одной ступени с глаголами б). Так,

неопределенное: захотел сынок бароном сделаться и
сделался барон, Хемниц, у Бусл., 1. с; его цель сделаться ге-
роем романа.— Лерм.; он мог показаться человеком (а не „чело-
век“) лет шестидесяти; причастия и дееприч. действит.
(„ставший, сделавшийся, ѵ. „ставши, сделавшись важным чело-
веком“, а не „человек“) и причастия страд., будут ли они
входить в сказуемое (поставлен, объявлен, показан, сделан, назна-
чен, послан, избран, проставлен и пр.; „и если карлой сотворен,
то в великаны не тянися“.— Крыл.; этот франт приятель отъявлен
мотом, сорванцом.— Гриб.), или будут аппозитивны. Твор. здесь
необходим и в укр. Архаические случаи с именит, очень редки:
„Пархім,зоставшись після батька сам собі господарь (= зостав-
шись г-ем), не вміе кінців ні у чому звести“. Эта меньшая спо-
собность причастных форм сдерживать при себе именительный
предикативный, сравнительно со способностью форм личных, сен
гласна с тем, что эти формы и с самого начала были лишь вто-
ростепенными предикативными связками.
г) В формах, относимых к существительному глаголу, следует
различать, по употреблению при них именительного и творит, су-
щест., уже не только причастные формы от остальных, как выше,
но, по-видимому, и в причастных формах одни сочетания от дру-
гих, и в личных настоящее время от остальных.
а) Причастные формы быть, будучи, бывши менее копу-
лативны, чем остальные, т. е. при последних двух твор. необхо-
дим: „будучи честным человеком“, „бывши студентом“. То же
и при быть („Филин взялся быть ослу проводником“.— Крыл.;
„воспитание должно быть залогом благосостояния государства“.—
Фонв.), но с ограничением. Востоков (Р. гр., § 130) упоминает
только об именительном прилагательных качественных и причастий
при быть после может, должен. Тем не менее, в отличие
от неопределенною прочих глаголов, требующего во всяком случае
творительного („он может, должен сделаться, стать человеком“),
быть с может и должен может настолько приближаться ко
значению одной модальной формы дебитивной или потенциальной,
что по степени копулативности сравнивается с личными формами
гл. а) и допускает и именительный существительных: „царь дол-
жен быть судья, министр и воин“.— Крыл.; наш директор должен
быть очень умный человек: весь кабинет его уставлен шкафами
с книгами.— Гог. В укр., как и в литер.: „твоім буть братом не
стижуся“, Котл.; но встречается именительный и в других слу-
чаях, чем в литер.: „уповала, мамцю, на жупаны, думала бути
за ним пані; уповала, мамцю, на керею, думала бути попадею“,
Метл., 237.
β) При был, буду, будь именительный и творит, теперь
равноправны; от употребления того или другого зависят тонкие
оттенки смысла. С одной стороны: мужик работник был прямой.—
Крыл.; ведь и давича был я тот же Скотинин.— Фонв.; конечно,
мы были приятели.— Лерм.; целая моя жизнь была только цепь

грустных противоречий сердцу или рассудку, id.; я знал одного
Иванова, который был немец, id.; Фома Фомич при трех министрах
был начальник отделенья.—Гриб.; теперь в отставке, был военный
(Substantive), id.; кабы я была царица! — Пушк.; будь страстей
твоих владетель, будь на троне человек! — Держ.; будь одна из
вас ткачиха, а другая повариха.— Пушк.; будь овца ответчик иль
истец, а волки все-таки овец в леса таскают.-—Крыл.; есть люди,
будь лишь им приятель, то первый ты у них и гений и писатель,
id.; хоть ты ангел будь, так не минуешь с ними драки, id.; будь
я, примерно, черт, стал ли бы я...— Гог.; пускай послужит в армии,
да потянет лямку, да будет солдат, а не шематон1 в гвардии.—
Пушк.; молодец ты будешь с виду и казак душой.— Лерм.
С другой стороны, твор.: успех народного преобразования был
следствием Полтавской битвы.— Пушк.; главною его слабостью
была страсть к прекрасному полу, id.; к тому же не был он, по
его выражению, и врагом бутылки, id.; первою мыслию моею было
опасение, чтобы батюшка не прогневался, id.; чтоб мыслям были
всем и всем его делам душою вы, вам угожденье.—Гриб.; когда
бы службу продолжал, конечно, был бы он московским комен-
дантом, id.; если б я был царем и паном великим...—Гог.; я
был сам некогда юнкером.—Лерм.; я предчувствую, что бед-
ный Грушницкий будет вашей жертвой, id.; будь я царем...
и пр.
Из подобных примеров видна несостоятельность мнения Восто-
кова: „при буду и будь существительное полагается в имени-
тельном падеже, когда глаголы сии употреблены предположительно,
напр. в игре говорят: „я буду волк, а вы будете овцы“ (т. е. я
приму на себя лицо волка, а вы будете представлять овец)... „не
будь я честный человек, ежели не сделаю этого“ (т. е. пусть
буду я нечестным человеком). Но когда буду, будь употреблены
положительно, тогда существительное ставится в творительном,
напр. „он будет богачом“, „будь честным человеком“ (Р. гр., § 121).
Напротив, совершенно правильно будет сказано, с одной стороны,
в игре „я буду волком“ и предположительно „будь я волком“,
а с другой положительно: „будь царица“ и пр.
В укр.: Еней збудує сильне царство, немалий буде він панок,.,
и всім IM буде ватажок; я твій товариш буду щирий; чи будем
ми собі брати?; слізки ронила и здихала, що Турн князек не буде
зять, Котл.; ходім, сестро, степами, розсіємось цвітами: ой ти
будеш жовтий цвіт, а я буду синій цвіт, сб. Костом. в Млр. сб.
Мордовц., 235; бо й вона (мати) стане панею, як буде копитаньська
теща, Кв., С. Ок€.; що за гарну спідницю Ій справив! люстринову,
1 Вм. ш e м e τ у н или шамоту н. Шеметать, шеметиться, суе-
титься, хлопотать попусту, заниматься пустяками; шеметень и шеметун,
хлопотун и пр. Более первообразно знач. пол. szamotać się, шататься, рваться
в разные стороны. Отсюда в другую сторону пошло зн. „вилять' (в нравств.
смысле), „лукавить“; чеш. šemetiti, falsch reden, šemetn^, ošometn^, лукавый,
обманчивый.

и юпку парчеву... що вже на всю губу пані буде, ib.; ви будете
(если сделаете то-то) душогубці и ΜΟΪ, И ОТ СИХ сиріточок, Кв.,
Б.д.; він син був богобоязливий; и хто- пив разом пів кондийки,
то той Енеєві був брат; и всім відьмам був родич кревний; ні
в чим не був страхополох; поромщик... ϊχ ему слуга був найвір-
нійший; Цибелла cņ була ласуха; мій батько був сердюк опрішний;
тогдіб Турн первий лицарь був (если б убил Энея), Котл., я ще
вчивсь склади писати, бо був ще хлопъя, Кв., и пр.
С другой стороны:
Ой не будеш ты мені жоною, я тобі дружиною, Метл., 60;
вона буде (= станет) панею, мати буде у роскоші жити, Кв.,
С. Оке; нехай хто хоче забіра (скриню с мужицким добром),
я вже панею буду, ib.; воно (добро), як було усе ваше, так и
буде вашим, и я й сам по вік ваш, Кв., Щ. л.; матіночко моя,
не проклинай же τίεϊ, що була твоею доненькою, Кв., С. Оке.
(а теперь недостойна ею быть); Цибелла, знають у всіх школах,
що матерью була богів, Котл.; суддею був ведмідь, вовки були
підсудки, Греб.; не дайте паньматці вмерти од нужди, Ій будьте
сином, Котл.; будьте мені батеньком рідненьким, Кв., и пр. Вообще
в вост.-укр. сравнительно с рус. литер, скорей заметна боль-
шая архаичность в употреблении именительного, чем наоборот,
как в польском творительный ни в каком случае не ставится
только потому, как утверждает Осадца, § 444, что с него
начинается речь: старшим боярином був з города парубок Ва-
силь, Кв. (Ср. Malec, Gr. Pol., § 701, а). Тот же падеж мог
бы стоять и на конце, и наоборот именительн. предикат.— вна-
чале.
γ) При настоящем вр. есмь и пр., по Буслаеву, твор. в рус.
лит. яз. есть полонизм, что справедливо относительно „и смелый,
дерзкий шаг есть подвигом геройства“, Дмитр. (Бусл. Γρ.,
§ 246, пр. 2), но неверно в применении к случаям, как приводи-
мые, ib., пр. 1, из Жуковского: „иная слава нам предметом“; „а
для нас, богов нетленных, что усладою утрат?“. Подобные при-
меры вполне обычны и своеобычны: А некоторыми дѣлы тое ея
станетъ ино ся моя грамота не грамотою, a дѣло не дѣломъ,
1448, Ак. 3. Р., И, 55; А кто ж у нас большой набольшой? И
кто ж у % нас воеводою? Вадим-сударь большой набольшой, Ва-
сильевича воеводою, Шейн, Р. н. п., 469; „я по делам гонцом у
барина большого“.— Крыл.; „а тетушка? все девушкой, Минервой?
все фрейлиной Екатерины первой?“ — Гриб.; „а для тебя приду-
мал басенку, пока еще ребенком, ты вытверди ее“.—Крыл. (ср.
стр. 488—9); „моя жена причиною тому, что он сделался по-
весою“.— Фонв.; „этот человек всегда причиной мне ужасного
расстройства“. — Гриб.; „французская словесность, вероятно, при-
чиною сего явления“. — Пушк.; „политическая ли щедрость кар-
динала Ришелье, покровительство ли Людовика XIV причиною
такого явления, как бы то ни было...“, id.; „несчастия, которых
ты виною“. — Крыл.; „каждой капли слез и крови ты виною“, id.;

„признайтесь, вы этому одни виною“. — Лерм.1. Для этих при-
меров характерично, во-первых, то, что в них глагол постоянно
опускается, между тем как при наличном есть, суть, в отличие
от польского, творительный невозможен: „французская словес-
ность есть причина того, что... (а не „есть причиною“). Во-вто-
рых, если опущенный глагол есть именно есть и пр., то он не
вытеснил другие глаголы, а стоит сам за себя, но в значении
вещественном, сходном со служит, является, оказы-
вается, остается. Для отклонения подозрения в заимствова-
нии из польского и в том, что здесь опущен не есть, а другой
глагол, важно то, что такой же творительный при наличном сам
и пр. есть и в сербском, который здесь гораздо архаичнее и в
употреблении твор. предик, гораздо воздержнее не только поль-
ского, но и русского: „ал“ сам, мајко, на Босни везиром“, Данич.,
Синт., 5782. Вебер (Skladnja, § 7, пр. 1) полагает, что в серб,
в случаях, как „када je предикатом име“, твор. ставится
лишь тогда, когда при употреблении именительного было бы
трудно отличить предикативный падеж от подлежащего, напр.
„када je предикат име“; однако это несправедливо ввиду выше-
приведенного примера. Вообще несамоделковый, безыскусственный
язык не делает себе насилия даже ради ясности, и если, во из-
бежание двусмыслицы, ставит один оборот вместо другого, то
лишь потому, что и первый в нем законен.
Где же рус.-лит. наличное или опускаемое есть, суть и
опускаемые остальные формы не имеют вышеупомянутых вещест-
венных значений, там они допускают при себе только именитель-
ный существительного (а тем более прилагательного), отличаясь
этою исключительностью как от прочих форм, относимых к тому
же глаголу, допускающих оба'падежа („я был царь“, „я был ца-
рем“), так и от глаголов и сказуемых, при коих возможен только
твор. сущ. („я считаюсь, оказываюсь, являюсь, назван чело-
веком“): „я царь, я раб, я червь, я бог“. Так. обр., есмь равно
как и был и пр., как связка с именительным и как сказуемое
с творит., как бы ни трудно было уловить их лексич. различия,
суть различные глаголы, ибо синтаксическое употребление не
1 В вост.-укр.: „для мене білий світ есть тьмою“, Котл. (т. е. кажется,
представляется); ой накажи мойму роду, що я сиротою (н. п.); скажи мойму
миленькому, що я сиротою, Метл., 57 (т. е. остаюсь). Между тем нельзя по-
ставить твор. в случаях, как „меніж твоєі худоби не треба, ти в мене худоба
самая“, Метл., 47; сестра моя! коса твоя — краса моя, ib., 204; а ти стара мати —
порадниця в хаті, ib., 242; щириї любоші — серденьку одрада, ib., 31; ледащо
син, то — батьків гріх, Котл. Галицкие книжные обороты „история есть учи-
телькою життя“ заимствованы из польского и на востоке нетерпимы (ср. Mikl.,
IV, 737).
2 Примеры (ib.), как „да сам тобом, ja бих друкчиjе радио“, должны быть
сравниваемы не с рус. твор. при настоящем вр., а с твор. при соответственном
наклонении рус. глагола (будь я тобою, если б я был тобою), так как здесь в
серб, формальное единство составляет не одно настоящее, а настоящ. с сою-
зом: „да сам“.

есть нечто безразличное по отношению к содержанию, как ру-
башка на теле, а, напротив, отделимо от этого содержания лишь
искусственно и несовершенно.
7) Именительный и творительный прилага-
тельных.
В древнейших летописных русск. сборниках (Новг. I, Лавр.,
Ип.) творит, предикативн. прилагательных даже в тех случаях,
где твор. существительных обычен, составляет еще большую
редкость: куда же пойдете, идѣ же станете, напоите, накормите
уне ина1, и болѣ же чтите гость... ти бо мимоходячи прославять
человѣка любо добрымъ любо злымъ, Лавр., 102. В ст.-слав.
примеров мне не известно.
а) В новом русск. лит. яз. заметна решительная наклонность
ставить и твор. прилагательных в случаях, где твор. существ,
на месте именительного аппозиции („живым погребшийся в могиле“)
и на месте вторых косвенных падежей винительного и родитель-
ного: „живой погревшийся в могиле“ будет понято теперь
скорее как подлежащее, чем как предикативный атр.; „увидал че-
ловека связанного“ — скорее как „увидал связанного человека“,
кроме риторической разницы, чем как „увидал связанным“. По-
этому более согласно с нынешним языком было бы „мать ро-
дила меня беспечальным“, „женили меня молодым“.(как и в укр.)
(с чем ср. более древний согласуемый пад., стр. 306—7, 321 —
2); чувствовал себя виноватым. — Пушк.; считал себя благопо-
лучным; и видел он себя богатым лишь во сне. — Крыл.; хотя
бы по ногтям он сделался случайным („в случай попал“, стал
любимцем знатной особы), никто того не счел бы чрезвычайным,
id.; полюби нас черненькими, а беленькими нас всяк полюбит. —
Гог.; увидели Карабахский полк, возвращающийся с осьмью ту-
рецкими знаменами.— Пушк. Тем не менее 2-й винит, и родит,
прилагат. ближе к нынешнему языку, чем те же падежи суще-
ствительного, так как первые встречаются еще у писателей прош-
лого и нынешнего века („я не помню себя безграмотного“.— Фонв.,
Бусл., Γρ., § 246, пр. 5), а в оборотах с один, solus, остаются
и доныне: „застал ее одну“.
Обороты с быть и творительным извинительного, а тем бо-
лее с быть и винит, или род. (считал себя быть благополучного,
ν. благополучным, стр. 376—8) ныне решительно невозможны.
б) Что до дательного (см. выше 382), то Востоков считает
этот падеж прилагательных и причастий, в именной форме в ед. ч.
и местоименной во мн., еще правилом при быть: быть здорову
1 Уне ина. Так следует читать, раздельно (Бусл., Хрест., 476), а не слитно,
как в изд. Αρχ. ком. Смысл прямо вытекает из предыдущего: „куда же хо-
дяще по своимь землямъ, не дайте пакости дѣяти отрокомъ... ни въ полѣхъ,
ни въ житѣхъ... напоите, накормите уне ина', т. е. лучше (уню) чем позволять
грабить, напоите, накормите иного. Именное склонение ина, вм. местоимен-
ного иного, сравни со склонением местоим. тъ ( = отъ) в качестве члена,
в сев.-вр.: родит, ед. м. τ а, дат. τ у.

и спокойну душою — первое благо; надобно быть готову на вся-
кий случай; нам можно быть спокойным; им должно быть гото-
вым. Лишь как „уклонение от правила, допускаемое во избежа-
ние недоразумения“ ставится, по его мнению, творит, на месте
второго дат. в тех случаях, когда сверх него и первого дат.
имеется в предложении еще один дат., напр. „следует тебе быть
покорным (а не „покорну“) провидению“ (Рус. гр., § 130, 1, д.).
Мнение это должно быть ограничено так. обр., что дат. доныне
незаменим в один, solus, и сам, ipse, при неопред, различных
глаголов („скучно быть, ѵ. оставаться, жить, ходить, таскаться и
пр. одному“, „неприятно делать это самому“); что в других при-
лагательных этот дат. употребителен при быть, преимущест-
венно после слов, сообщающих ему некоторый модальный отте-
нок (можно, должно, следует, нельзя и пр.), еще в нашем веке
(„зачем же быть, скажу вам напрямик, так невоздержну на язык,
в презренья к людям так нескрыту?“— Гриб.; „все лучше поужи-
нать пустыми щами, чем лечь (им) голодным“.— Крыл.); но что
замена этого падежа творительным прил. началась за несколько
веков до нас („абыхмо имъ опять-зася велѣли ей послушными
быти“, 1483, А. 3. Р., 1, 104), в литер, яз. равноправна с датель-
ным не менее как с прошлого века, а теперь составляет правило:
„быть здоровым (а не „здорову“) — первое благо“; „а правому,
батюшка, для чего не быть виноватым?“ — Фонв.; „ну стоит ли
богатым быть?“—Крыл.; „и мысли бы боялся он (ягненок) похо-
жим быть на волка“, id.; „а кто, любезный друг, велел тебе быть
праздным?“—Гриб.; тем более при других неопред, накл., кроме
быть: „лежать убитым, стать, сделаться, очутиться, казаться,
притворяться богатым“. В укр. при дательном (выше стр. 382)
творительный, составляющий правило.
в) Твор. и именит, прилагательных на месте именит, преди-
кативного.
а) При неопределенном глаголов, кроме быть, необходимо
ставится в именит, только прил. один, solus („не хотела жить,
оставаться одна“), и пр., а остальные прилаг. в творит.: „не хо-
тела жить одинокою“, Ср. выше 172.
Относительно прилаг. при быть Востоков (Р. гр., § 130, 1, д.)
говорит: 1) что в именит, здесь ставится один, solus, каков бы
ни был глаг. главного сказуемого („любит быть один“, „боятся
быть одни“), тогда как один, unus,— в творительном (точнее:
„или именительном“): „ты можешь быть одним из первых“ (од-
нако и „ты можешь быть один из первых“); 2) что в именитель-
ном ставится прилаг. качеств, или причастие, когда в главном
сказуемом стоят могу и должен: „ты можешь быть спокоен“,
„они должны быть готовы“, „работа не могла быть кончена“,
тогда как после других глаг.— прил. в творительном: „надеюсь
быть готовым“, „умей быть полезным“, „они боятся быть остав-
ленными“. Это правило требует ограничений. Конечно, в силу
близости могу и должен с быть к значению одной модаль-

ной формы именительный прилаг. мог удерживаться здесь дольше,
чем в других случаях, как при был, буду, будь; тем не менее
он может заменяться творительным: „эгоизм может быть отврати-
тельным, но он не смешон, ибо отменно благоразумен“. —Пушк.;
„ведь ты знаешь, что рано или поздно ты должна быть моею“.—
Лерм.; с другой стороны, хотя при быть после других глаг.
творительный ставится издавна („кто посмышленее, тот не от-
кажет быть полезным своим согражданам“.— Фонв.; „тогда всякой
найдет выгоду быть благонравным и всякой хорош будет“, ib.),
но не устарел еще и именительный: „жива быть не хочу“.—
Фонв.; „ты хочешь быть богат“ и „быть богатым“. — Крыл. При-
частие страд, тоже тем более наклонно к слиянию в одну форму
с быть и, стало быть, к удержанию именительного, каков бы
ни был главный глагол, чем менее вещественно значение быть:
„здесь я имел честь быть представлен (а не „представленным“)
графу Паскевичу“.—Пушк.; „тело должно было быть похоронено
в горах“, id.; „он хочет быть убит“ ближе к „чтоб его убили“;
„хочет быть убитым“ ближе к „находится в состоянии убитого“,
„быть в числе убитых“; такова же разница между „хочет быть
любим“ и „я только хочу быть любимым“. — Лерм.
β) Между причастием прошедшим бывший и деепричастиями
будучи, бывши заметна здесь разница. Первое, как и при-
частия действит. других глаголов, употребительные только в
местоименной форме, более вещественно и потому требует твор.
не только существительных, но и прилагательных: „N бывший
в то время богатым“ (а не „богат“). Будучи, бывши более
формальны и требуют творительного лишь существительных, а
не прилаг. и причастий: „будучи'вам вовсе незнаком, я имел
уже несчастие заслужить вашу немилость“.—Лерм.; „будучи
вовсе незнакомым“ было бы ошибочно, потому что прилагатель-
ное было бы здесь понятно Substantive, с чем находилось бы в
противоречии наречие вовсе. Ср. в укр. „Латин i серцем i ду-
шею далекий бувши од війны...“, Котл.; „Юнона, з неба увиль-
нувши i гола, як долоня, бувши, по-парубъячи одяглась“, id.
При личных формах глагола со включением страд, сказуемого
составного:
γ) Глаголы б, б) (стр. 495), требующие в нынешнем яз. тво-
рительного существительных („прикинулся дураком“), требуют
только того же п. прилагательных: „прикинулся влюбленным,
взыскательным и огорченным“. — Гриб.; притворился пьяным,
считался богатым, слыл умным, состоит исключенным из списков,
показан умершим, объявлен несостоятельным, прославлен храб-
рым, назван великим и пр.
δ) При гл. 6, а) (стр. 494) прилагат., как и существит., может
стоять в обоих падежах: с одной стороны, „придворный человек
кажется всем ласков и снисходителен“, Трут. Новикова, и при-
меры, приведенные выше (стр. 178—9); с другой: военная
служба кажется мне очень беспокойною и угнетающею челове-

чество, Трутень; коли ночь показалась нам коротка, то утро зато
показалось очень долгим.— Пушк.; как она казалась утомленною!
id.; ветер выл с такою свирепой выразительностью, что казался
одушевленным, id. (не следует думать, что здесь подразумевается
существительное; ср., напр.: он казался одушевленным самыми
лучшими намерениями); дворец казался разграбленным.—Пушк.
(т. е. находящимся в состоянии разграбления); отроду эполеты не
казались мне столь завидными, id.; все, все было тихо или ка-
залось таковым, id.; некоторые черты в его характере показались
мне замечательными.-—Лерм.; воздух казался мне проникнутым
лучами.—Салтыков; нынче и природа делается словно озлоблен-
ною, id.; с каждым днем подобные минуты становились все более
и более редкими, id.; все оставалось по-прежнему ясным, id.
Твор. встречается и при глаголах, сочетаемых с прилаг.
местоименным я именит, (выше, стр. 180—1: „лег больной“), не
будучи аппозитивным: „наш мужик-бедняк богатым лег, а голью
встал такою, хоть по миру поди с сумою“. — Крыл.; стоял первым,
последним, родился маленьким.
ε) При был, буду, будь творит, прилагательных (кроме
случаев „если ты согласна на это, то будешь моею“. — Лерм.,
„будь моею“) настолько менее обычен, чем твор. сущ., что сле-
дующие примеры кажутся ошибочными: „буду верным (вм. ве-
рен) моему (т. е. своему) слову“; „со мной одним великодуш-
ною была ты“ (Карамз., Жук., у Бусл., § 246, пр. 1); отроду
солдатская шинель не была мне столь тяжелою.— Пушк. Подобно
этому зап.-укр. обороты „коби ми був милий вірним“ несвой-
ственны восточному, где требуется именительный: „будь здоров!“
и „будь здоровий и щасливий“, Метл., 59; ой тепер я бачу, що
твоя не буду, ib., 172; ой хоч лютая (зіма), хоч не лютая,
не буде такая, як літо було, Метл., 149.
ζ) Наконец, при настоящем есть и пр., при коем твор. сущ. —
только в случае вещественности глагола есть (стр. 498) творит,
прилагательного ни в русск. лит., ни в укр. вост. не ставится
никогда.
Переходя к тоМу, что называют существенностью и случай-
ностью значения в согласуемом предикативном падеже, с одной
стороны, и творительным — с другой, мы видим, что эти оттенки,
в чем бы они ни состояли, взаимно условлены, так что, где нет
возможности сравнения их в наличном языке или она затруднена,
там для ненаучного сознания эти оттенки почти не существуют.
Необходимость их разграничения чувствуется преимущественно
там, где к одной и той же по видимости глагольной форме по
произволу присоединяется то именительный, то творит, того же
слова: „он был храбрый офицер“ и „он был офицер“ и „он был
офицером такого-то полка“. Подобным образом, если бы из двух
Существительных м. р. ед. числа одно имело родительный только

на -α, местный только на -/&, а другое —оба падежа только на
-у, как это было в древнем языке, то, при забвении первоначаль-
ного смысла тематических гласных, родит, на -а, места, на -/ь по
значению ничем бы не отличались от род.-местн. на -у. Но одно-
временно с появлением в одном и том же существительном, или,
точнее говоря, в двух однозвучных и ближайшим образом срод-
ных, обоих окончаний появляется и известная разница: „берега
Донав и „с Дону“; „о Доне-рекеа и „на Дону“; „духа“ и „духу“;
„в духе, о духе“ и „в духу, на духу“.
В „он был офицером“ все грамматическое содержание пред-
ложения мыслится в три одинаковые приема и может быть срав-
нено в этом отношений с тактом из трех четвертей: был есть не
связка, а самостоятельное сказуемое; офицером — дополнение
к нему, стало быть, нечто мыслимое не в подлежащем, а особо
от него, несмотря на частное совпадение, ив то же время особо
от сказуемого.
В этом заключен намек на субъективную возможность совме-
щения с тем же подлежащим и сказуемым других подобных
объектов: „был тем-то“, стало быть, „был и чем-то другим“.
Рассматривая творит, предикативный согласно с происхождением
его от твор. образа, можно сказать, что он вызван предчувствием
сододчиненности данного, состояния другим состояниям, еще не
вошедшим в сознание, но близким к этому1. Упомянутая сопод-
чиненность должна быть отличаема от более объективной времен-
ности, случайности, неважности признака как явление чисто лич-
ное. Частные основания соподчинения в рассматриваемом обороте
не обозначены, о чем еще ниже по поводу польского языка.
В „он был офицер“ предложение может быть сравнено с так-
том из 3 тонов, протяжением примерно в 1/4 и 1/8 с 8/8: здесь
подлежащему (1/4) противопоставляется лишь один сложный член
(1/8+3/8 составное сказуемое. Мысль здесь не останавливается
на связке был и пользуется ею лишь для перехода от подлежа-
щего к мыслимому в нем атрибуту. Этим между подлежащим и
предикативным падежом установляется такая связь, что в мо-
мент речи нет побуждения приискивать к подлежащему другой
признак, кроме данного в согласуемом падеже. В этом последнем
признак представляется не непременно несменяемым, существен-
ным, „прирожденным“, „независимым от дел“ подлежащего, а
лишь без отношения к соподчиняемое™. „Он был офицер“; ко-
нечно, говоря объективно, он был и многим другим, более су-
щественным, напр. человеком; но в „он был офицер“ мысль обо
всем этом от говорящего далека.
1 Этим рассматриваемый случай отнесен к разряду тех психологических
явлений, к которым принадлежит, между прочим, влияние еще не произнесен-
ного звука на произносимый (регрессивная ассимиляция), а также общее рас-
положение духа, возникшее под влиянием еще неизвестных лицу, но уже на-
ходящихся в нем и бродящих или кристаллизующихся восприятий: ....не знаю
сам, что буду петь, но только песня зреет“ (Фет).

8) Ход развития твор. предикативного в поль-
ском вообще тот же, что в русском, независимо от какого-либо
заимствования с той или другой стороны; но в последних резуль-
татах этого развития заметна значительная разница.
а) На месте второго винительного твор. ставится уже в XIV —
XV в.: uczini was włodarzmi a sprawcami, Цар., I, 22, 7 (Maciejów,
Dod. do piśm. Pol.); wzbudził syn moj sług<) mego przeciw mnie
nieprzijacielem, ib., I, 22, 8; bądzie li slachcic slachcicowi łajał, sy-
nem ji kurwim zowąc, 1449, Ks. Ust., 58; acz slachcic slachcicowi
łajał by mieniąc ji kurwim synem, ib., 59; gdyby mać jego kurwą
mianował, ib.; przeto, iž ji mienił być synem powłocznej niewiasty,
ib., 47; w takąż winą skazujemy ji być upadłym, ib., 59. В новом яз.
изредка винит, прилаг. (moc czynienia szczęśliwych nie jest to
rzecz płocha, Krasie), чаще твор.: widziałem ją.., wwięej boską, bo
więcej piękną być niezdoła, Mick., Malec, Gr., § 697, где оши-
бочно мнение, что в „ujrzałem go nieco pomieszanym“ следует
подразумевать „będącego“, а в „žyję żebrakiem“ — „będąc“. Упот-
ребление твор. при некоторых глаг. ограничивается и возмож-
ностью другого падежа с предлогом: obrać kogo na posła (в рус
кого чем, кого во что, zum...) uważać, osądzić, uznać, mieć kogo
za co (za mądrego, za artystę), Mał., ib., между тем как в русск.
прилагательное — в твор. (считать, признавать кого умным),
и лишь существительное возможно в винительном с за.
б) Второй дательный остается лишь в sam, solus, ipse (lżej
nędznemu niesamemu; niedobrze człowiekowi być samemu, Linde;
trzeba (mnie) samemu wszystko robić), редко в других случаях:
pannie rozkochać się i oświadzyć pierwszej, to nasze proste i staro-
świeckie pojęcia przechodzi (Małec, § 687). По правилу — твор. как
прилаг., так тем более существительных: kazała grze poczętej
nietknioną pozostać; czułem, że można być szczęśliwym. (В русск.
см. стр. 492, 500—1).
в) Именит, предикатив, и соответствующий ему творительный.
а) При глаг., кроме с, бы, творит, существительного на ме-
сте 2-го именит, так давно составляет правило, что 2-й имени-
тельный („dla zysku kruk krukowi stał że się zły sędzia, Kra-
sicki) почти не заметен, с чем ср. русский (6, а, аа, 494).
β) Прилагательное при составном сказуемом, заключающем
в страдат. причастие, теперь может стоять только в твор. (naj-
mniejszym, wielkim będzie nazwany, Матф., 5, 19, при ст.-слав.,
серб., хорут., литов. именительном), кроме sam (widzę żeś tu zo-
stawiony sam jeden, smutny, Mick.), но в старинном яз. еще встре-
чается в именительном: a jakoż ucziniona dusza twa dziś uwiel-
biona, takeż uwielbiona b<>dź dusza ma, XIV—XV, Цар., I, 26,
24 (Mać. Dod.); tacy nie bądą sią moc mówić dobrymi, gdyż są
nierówni dobrym mažom dompniemani, 1449, Ks. Ust., 58.
γ) При простых сказуемых (кроме с, бы, о коих ниже) при-
лагательное в именительном еще обычно; но так как именная
форма прилагат., кроме немногих случаев, вытеснена местоимен-

ной, то различие между глаголами большей и меньшей энергич-
ности, какое существует в русск. литер, (стая болен, лежал
больной, стр. 178—182), здесь не сказывается, Малецкий считает
здесь связкою лишь stać się („znowu na wszystko stawał się
nieczuły“, Mick.), а при zdawać się, wydawać się считает
опущенною связку być (§ 699), что ошибочно. Ср. milczenie! w
skutkach bywasz złe, lecz nie w istocie, Krasie; wzrok niegdyś
dziki stawał się pogodny, id.; odtąd mi życie stało się nielube, Mick.;
o ty, której imie pomyśleć staję się zaśmiały, id.; żywy zostanę dla
mej ojczyzny umarły, i myśl legnie zamknięta w duszy mojej cieniu,
id.; jego uczucie zostanie wiecznie do Anny przykute, Goszcz.;
wzrok pamiętam: musiał być wesoły, niewinny, bo kiedy patrzał na
nas, zdawał się dziecinny, Mick.; pewną jestem, že zdrów powrócisz,
W. Pol.; wyjdziemy sławni z niesłusznej potwarzy, Krasie; tak
brzeżna skała... trwa niewzriszona, id.; stał nieruchomy pośród noc-
nych cieni, Mick.; a tymczasem butelka nietykana stoi, Kras.; jak
legł, tak wstał niekontent jegomość dobrodziej, id.; tam znajdziesz
zbroje dawne, co zrdzewiałe leżą, Malcz.; umiem żyć samotny, Mick.;
odludny dumał, id.; jeżeli się często zawiedzeni czujemy w ocze-
kiwaniu naszem, W. Pol. Sam не может здесь быть поставлено
иначе, как в именительном: przygoda nigdy sama nie przyjdzie.
С другой стороны — творительный в małym kosztem został
bym sławnym, W. Pol.; czuła się bardzo ożywioną, tėm świeżym
powietrzem, id.; z każdym dniem czułem się weselszym, id. Не иначе,
как твор. в „niekażdy bogatym urodził się“, Kras.
δ) По мнению Малецкого, „сказуемые существительные“
<(при с, бы) ставятся как в именительном, так и в творитель-
ном: „сказ, прилагательные, местоименные и причастные“ —
только в именительном, а в творительном лишь как исключение,
-если они поняты как существительные или если при них можно повто-
рить существительное, к коему они относятся (Gr., § 607, 701, ср.
Mikl., VI, 739). Если прилагательное принято за существительное
(Введ., 96—7), т. е. если оно потеряло свойственную прилагатель-
ному степень атрибутивности, как в рус. рассыльный, хожалый,
пол. szatny, pokojowy; то, разумеется, оно будет разделять все
свойства существительного и говорить о нем, как о прилагательном в
синтаксическом отношении (Введ., 47), не следует. Если при прила-
гательном опушено существительное, то падеж прилагательного
есть лишь следствие его согласования с опущенным словом. Но
{более чем сомнительно, что прилагательное в твор. предикатив,
ставится лишь в этих случаях. Разграничение между существ, и
прилагательным заметно не только при с, бы, но и в других
случаях, притом не в одном польском. Неужели мы должны ду-
мать, что в „мы нашли его здоровым“ творительный объяс-
няется подразумеваемым существительным? Если вместе с Малец-
ким думать, что в „pisarz, może być narodowym, ulubionym“ (рус:
писатель может быть народен, люби,м и народным, лю-
бимы м) следует подразумевать опущенное pisarzem, писате-

л e м, то не будет ли это равно утверждению, нисколько не харак-
теристичному для настоящего случая, что всякое прилагательное
тяготеет к субстанции, т. к. всякое атрибутивно? С большею или
меньшею натяжкою всякое прилагательное, особенно в местоимен-
ной форме, можно пояснить существительным („wyjazd był tak
nagły, т. e. wyjazd, že ...·, „день был такой ясный, т. е. день“),
но это не есть доказательство действительного опущения сущест-
вительного. Принявши, что везде, где неудобно предположить
опущение существительного, творит, прилагательного ошибочен
именно по этой причине, мы найдем, что язык образцовых поль-
ских писателей преисполнен ошибок. Напр.: „i święty kaptur,
chociaż uwielbiony, nigdy tak mocnym, tak dzielnym (kaptu-
rem?!) nie będzie, žeby człek pod nim był ubezpieczony, Krasie.; pa-
miętam, bo pamięć nie jest mi podwładną (pamięcią? к чему
это?), Mick.; i jeśli miłość jest na co w świecie twym potrzebną
(miłością? rzeczą?), id. Несмотря ни на какие старания, мы не на-
ходим подразумеваемого и опущенного существительного в выра-
жениях, как „со jest lepsze m“ (т. е. -ym) nad złoto (Linde),
ибо мнение, что lepszem стоит вм. lepszą rzeczą есть чистый вымы-
сел. Ср. также у писателя, впрочем, второстепенного, В. Поля:
„to waszej królewskiej mości Polska za takie dzieła wdzięczność
ject winną (Polską?!); dla zwiedzenia pobojowiska w Hoszowie,
gdzie Frańciszek-Puławski był rannym“, id. и т.п. Если выражения,
как „jęst to publikacya, Której pożytek i cel poczciwy až nadto
były widocznemi“, и точно ошибочны, то никак не потому, что
при widocznemi нельзя подразумевать никакого существитель-
ного (Mał., § 607), а по причинам, гораздо менее явственным.
Мне кажется, что в слав, наречиях и в литовском, где прилаг.
ставится в твор. предикат., особенности этого оборота следует
искать, признавши предварительно, что употребление прилагатель-
ного в несогласуемом творительном есть явление, не тождествен-
ное с субстантивированьем прилагательного. Употребление суще-
ствительного в твор. п. на месте пад. согласуемого совершенно
разрушает его грамматическую согласуемость (атрибутивность),
ибо согласование в роде и числе в „он был солдатом“ условлено
вещественным значением, а не грамматическим свойством оборота.
Как скоро вещественное значение позволяет, в грамматическом
отношении оказывается правильным несогласование твор. предик,
существ, и в роде и числе. Напр., о мужчине можно сказать
в том смысле, как в шекспировом „Сне в Иванову ночь“: „он
будет стеною“, „он будет стенами“. В отличие от этого прила-
гательное в твор. предик, теряет только согласование в падеже,
но необходимо согласуется в роде и числе; противный случай
указывает или на его превращение в сущ., или на опущение при
нем существительного.
ε) Для самого Малецкого опущение существительного, пред-
полагаемое им в „pisarz može być narodowym, ulubionym“,
оказывается недостаточною причиною творительного, так как он

объясняет этот падеж и свойством формы być: „при неопр. byc
наиболее обыкновенно сказуемое в твор. ... слово być многим
конкретнее абстрактных форм корня с; оно почти переходит
в сферу глаголов, как stać się, zdawać się и nji., ogłosić kogo czem,
obrać и пр. (§ 697), и в этом, быть может, причина этой особен-
ности формы być“ (§ 701, с). Правило недостаточное, так как
здесь, как и в русск., следует принимать в соображение, кроме
разницы между существит. и прилагательным, между неопределен-
ным накл. как менее копулативным и личными формами с, бы,
еще качество падежа, замененного творительным при być. Да-
тельный как существ., так и прилагат. (кроме sam, см. выше)
необходимо заменяется творительным (trzeba być ostrożnym). Что
до именительного, то он тоже с давних пор стал заменяться тво-
рительным: rzecze li się (=sze) kto być slachcicem alibo oświeconym być
a inszym slachcicom tego mu nieznającym rzecze się ( = szą) być
równym, Ks. Ust, 34; niewiasta wiedz sią (szą) alibo czuj ot wszego
prawa być odpadłą, ib., 39.
Но и теперь обычен именительный, по-видимому, в условиях,
сходных с замеченными Бостоновым в русском (см. выше 6) г, а;
7), в, а, стр. 496, 501), именно когда być вместе с предыдущим
глаголом склоняется к значению одной модальной формы: przecież
žony podległe muszą być koniecznie, Krasie; ach, musimy być winni,
kiedy czujem trwogę, Mick.; wzrok pamiętam: musiał być wesoły
niewinny, id.; w tej księgi osnowie ćoż jest, żebyście mieli być tak
trwoźni, Kras.
Даже существительное: niewolnica miała być Polka z domu
Potockich, Mick. Рядом с этим, и хуже,, твор. „nie pojmowałem
tego, żeby cnota mogła być cichą i prostą“, W. Pol.
S) При będąc существительное, кажется, только в творит.,
прилагательное и прич. страдат. в именительном: od wojska swego
będąc odbieźany, stanął, Kras.; najdroższego oblicza będąc niedaleki...,
Mick.
η) О значении творительного существительных при существи-
тельном глаголе Малецкий говорит, что в отличие от именитель-
ного этот падеж высказывает не „со kto jest“, a „jak kto jest?“,
,jak co kto jest?“. Это можно бы назвать сказуемым сравнитель-
ным (Gr., § 701); ср. относительно происхождения творит, предикат,
из твор. сравнения (Zikm., Ski., § 117). „Однако, продолжает он,
так как этот творит, сравнительный в конечном смысле весьма
близко подходит к собственному сказуемому (т. е. именительному
предикативному), то отсюда произошло, что оба представления
(wyobrażenia) почти слились между собою, в силу чего и поныне
и настоящие сказуемые существительные выражаем творительным,
напр.: on był i duszy jego spowiednikiem, on był i serca jego
powiernikiem, Mick. Хотя нет недостатка в таких оборотах, где
и теперь еще ясно чувствуя, что сказуемое, а что лишь сравне-
ние с чем-то другим подобным, мы не смешиваем между собою
этих падежей (именит, и твор.), напр.: ta osoba jest moja matka,

ale i tamta była mi prawdziwą matką; но таким образом поныне
различаем эти два рода сказуемого лишь в некоторых отдельных
случаях, вообще же ставим существительное сказуемое, даже
настоящее (не сравнительное) в творительном. Этому распростране-
нию твор. сравнительного на весь круг сказуемого, вероятно, бо-
лее всего содействовало то, что сказуемое в твор. легче отличить
от подлежащего, чем сказ, в именительном“ (Gr., § 701).
Таким образом, выходит, что и в начале развития, при господ-
стве согласуемого именительного, и в конце его, при господстве
творительного,— то же безразличие оттенков, а разграничение их
мелькает только посередине. Такой взгляд мог произойти оттого,
что искали различия в значении именительного и творительного,
исходя из мысли, что последний есть именно творительный сравне-
ния, следовательно, недействительности, мнимости; но такая мысль
кажется натяжкою даже в применении к тем примерам, в коих
Малецкий видит явственное сравнение. Сравнение можно усмот-
реть там, где оно условлено вещественным значением речи, напр.:
wasza dyplomatyka i polityka jest tylko nieumiejętną, niezręczną
grą w szachy (как шахматная игра, потому что собственно поли-
тика не есть шахм. игра); но кажется вовсе не убедительным,
что в „Niemka rodem, jest Polką, całem sercem“ твор. значит „как бы
полька“. В „miłość ojczyzny była hasłem ojców naszych“, по объ-
яснению Малецк., нельзя было бы сказать „hasło“, п. ч. это зна-
чило бы, что других лозунгов, кроме любви к отечеству, не
было и что, следовательно, это был действительный и единствен-
ный лозунг, между тем как „hasłem“ значит лишь столько, как
„jak hasło“. Но почему же нельзя думать, что в „hasłem“ нечто пред-
ставляется не подобием лозунга, а настоящим лозунгом, как в „hasłem
naszym jest zwycięzstwo“; „w gromadnego liczbie zakonnika krzyk
Gaudentego hasłem (т.е. служит.является знаком) dobrych wieści “ ,Kra-
sic.? Притом заметим, что в последнем случае Малецкий не ограничи-
вается противоположением действительности и сравнения (мнимо-
сти), но прибегает к противоположению единственного атрибута и
атрибута соподчиняемого с другими, как будто оба противополо-
жения тождественны. Ни малейшего следа сравнения не могу
усмотреть и в следующих примерах, о которых, однако, нельзя
сказать, что твор. в них не вносит никакой особенности значения:
а) drugi był wieszczem Ruskiego narodu; bohatera imie, co było
wojsk postrachem, w zapomnieniu drzemie; gdym był młodym czło-
wiekiem...; chodziły wieści, że żołnierz zdeptany był młodym chłop-
cem, rekrutem, Litwinem, wielkiego rodu, księcia, grafa synem; }a
towarzyszem, ja byłem sługa, jam go pilnował w chorobie; odtąd już
dla mnie świat ten był niczem: żyłem na świecie pamiątek, Mick.;
б) prędzej dzień będzie nocą, roskosz będzie kaźnią, niż sen
będzie pamięcią, mara wyobraźnią, Mick.; в) zaiste jesteś synem
bożym, Матф., 14, 33; nie jesteś przyjacieląp cesarskim, Иоан., 19,
12; jesteś królem, a czemu nie królewskim synem? Kras.; ktokol-
wiek kradnie, ten zawsze złodziejem, id.; monsieur Žoko... jest

kuchtą, dworskim, wódczanym dozorcą, basem w orkiestrze, przy tern
szkół dozorcą, id.; chrześcianinem jestem i Polakiem; dni nasze jak
dni motylka: życiem — wschód, śmiercią — południe; pewnie kochan-
kiem jest tej dziewczyny, pewnie to jego kochanka; młody jest strzel-
cem w tutejscėm borze, któż jest dziewczyna, ja nie wiem; mówią że senne
czucie roskoszy i kaźni jest tylko grą, wyobraźni, Mick.; moją kwa-
terą, jest mała wioseczka tuż pod Złoczowem, Goszez., и пр.
Более удовлетворительным казалось бы мнение Миклошича:
„Твор. предикат, означает то, чем подлежащее становится
(wird) действительно или только в мысли; именит, предикатив.—
то, что подлежащее есть. Первый служит выражением движе-
ния, второй — покоя; но так как бытие представляется следствием
возникновения (des werdens), превращения во что-либо делом,
воззрением (des zu etwas gemacht, des als etwas angesehen werdens),
то творит, часто стоит и при глаг. быть. Выбор падежей зави-
сит от взгляда; по Мучковскому (Gr. jęz. Pol., Krak., 1849, 208),
если в связке być сокрыто значение stać się или zostać.
Когда я говорю: „ta osoba jest moja matka, ale i tamta była mi
prawdziwą matką“, то я означаю именительным родную мать, тво-
рительным ту, которая, любя меня любовью родной матери, стала
мне матерью; „ten mąż jest ( = есть) Cezar; nie każdy człowiek
jest ( = оказывается, является) Cezarem“. „Oto patrz, ten zamek
jest mój; rzeknij słowo, a będzie i twoim“; и здесь нельзя не ви-
деть движения. Точно так следует понимать и „Niemka rodem,
jest Polką, całym sercem“ (Mikl., IV, 737), т. е. стала?
Выше (стр. 178) мы, говоря о сочетании глаголов с прилага-
тельным бесчленным в именит, в русском, отнесли в граммати-
ческом отношении рус. есть, был, будет к одному разряду
с глаголами, вещественно означающими возникновение; но из
этого не следует, чтобы и в этом случае, и при сочетании с тво-
рительным формы ее, бы всегда имели или предполагали значе-
ние возникновения. Все, что мы можем сказать о них как о ска-
зуемых (не связках, т. е. при творительном), это — что они
всегда вещественны, а иногда лексически приближаются
к знач. возникновения (стр. 498—9), между тем как в других
случаях категория des werdens (stać się, zostać) кажется для них
слишком тесною. Я не вижу возможности объяснить był в „żoł-
nierz zdeptany był młodym chłopcem, rekrutem, Litwinem“ как „ein
reisultat des werdens“, „ein ausdruck der bewegung“. Движение здесь
можно усмотреть, но не в глаголе, который скорее есть „ein
ausdruck der ruhe“ („находился в состоянии“), и не в творитель-
ном, который прежде появился при глаголах der ruhe (выше,
стр. 484 и след.), а, так сказать, за кулисами грамматической сцены.
Именно я и на польский яз. распространил бы объяснение, пред-
ложенное выше (стр. 503—4) для русского: творительный озна-
чает здесь признак, находящийся в сочетании с другими и гото-
вый быть вытесненным ими из сознания, между тем как именительный
означает признак без отношения к другим,которые могли бы быть при-

писаны подлежащему, /без намека на то, что эти другие существуют.
Разница между русским и польским та, что в последнем больше
случаев первого рода, что в нем наиболее формальные из глаголь-
ных форм (jest, był, będzie, bądź) чаще понимаются веще-
ственно, чем в первом, и что в этом отношении в польском не
делается разницы между настоящим временем и другими и менее
выдержана разница между существительным и прилагательным.
Творительным означается лишь мысль о существовании ассо-
циации, но не частный способ, не фактическое основание ее. Не-
которые из этих оснований распознаются легче других, а потому
могут быть сочтены единственными причинами употребления творит,
при ее — и пр., что, однако, ошибочно; но во многих случаях
определение этих оснований — дело крайне шаткое, надвое, натрое,
что и понятно, так как со стороны грамматич. формы мы здесь
не получаем указаний, а судим по тому, что не высказано в слове.
а) Сочетание на основании сходства можем видеть в сравнениях,
так что вышеупомянутое назв. твор. предикативного сравнительным,
в частности, верно: czem jest me czucie (т. е. подобно чему)? ach iskrą
tylko! czėto jest me życie? jedną chwilką!, Mick.; był duszą towa-
rzystwa, id.; był duszą dziewcząt i wieczornic razem, Goszez. Как
противоположение этому творительному можно рассматривать
именительный в „tyś kraju zaszczyt, tyś ojczyzny duszą“.
Krasie, хотя, конечно, и то, что, взятое объективно, есть сравне-
ние, может изображаться именительным: „twarz każdego jest, jak
ich kraina, pusta, otwarta i dzika równina“, Mick.
į б) Твор. на основании противоположения признака, им выра-
женного другому, умалчиваемому, можно усмотреть в случаях,
как: „młodość czerstwość i rzeźkość piękneż to przywary, przecież
są przywarami“ (это недостатки, а не достоинства); nie bajką
wiek złoty: był on, będzie, jest może, gdzie siedlisko cnoty; niechaj
człowiek pamięta na to, iż człowiekiem (а не животное),
wzniesie się nad zwierzęta lotem siebie godnym, Krasie. Последние
два примера показывают, что, как и в русском, может опускаться
есть, принимаемое в вещественном, а не формальном значении,
и что Поэтому нельзя сказать наоборот, что глагол в случаях
„orzeł — pan nad ptaki“, „człowiek — wybór natury, świata prawo-
dawca“, „fraszka sława napotem, co teraz, to moje“, Kras., опу-
скается потому, что служит копулою (ср. Mikl., IV, 738).
Milczenie jest rzeczą dobrą, zdatną, pożyteczną — вещь хорошая,
а не наоборот, Kras.; droga zawsze jest drogą (она—дорога,
а не дом, не то, что дома): pomimo wygody (не говоря уже об
удобствах, т. е. их отсутствии), rzadka obejść się cale, znaleźć się
bez szkody, id.; kłamca, kto Ciebie nazywa miłością: Ty jesteś
tylko mądrością, Mick.; „chrześćianinem jestem i Polakiem“,
id. (так как по месту встречи он мог быть принят и не за по-
ляка); Julia jest ubogą panienką, a Karol człowiek majętny,
Pol. Случаи мним эй тавтологии „droga jest drogą“ объясняют (Ма-
лец, Микл.) лишь стремлением избежать двусмыслицы, что, мне

кажется, недостаточно, ибо совершенно ясно и „droga jest
droga“.
в) Твор. на том основании, что признак, им выражаемый,
сменяется во времени другими: jesteś królem (на это время), а
przed tėm byłeś mośćipanem: to grzech nieodpuszczony, Krasie;
moja wesołość, która tylko chwilowym omamieniem była, znikła;
który z tych panów jest tu gospodarzem? (т. е. не „кто здесь хо-
зяин“, а „кто теперь распоряжается“). Напротив, в именительном
во многих случаях можно видеть (субъективную) бессменность
признака: jestem Polak rodem a do tego i slachcic: źle to więc ześ
jest Polak, źle, ześ nie przychodźień; król nie człowiek; jeśli ple-
beius — zbić go bez litości, jeżeli slachcic — pozwać jegomości,
Kras.; twój ojciec — człowiek mądry; ojciec mój był człowiek bogaty;
„i ty byłeś gospodarz?“—jaki zawołany! Mick, (именит., несмотря
на то, что первому из собеседников известно, что второй прежде
не был сельским хозяином); znali się z sobą niedługo, lecz wiele,
i od dni kilku już są przyjaciele, id.; poznaliśmy się lepiej nawza-
jem i byliśmy przyjaciele, id.; patrz, jak się zsenatorzył! był filut,
jest możny, wczoraj ledwo mośćipan, dziś jaśniewielmożny, Kras.;
a któż będzie mój obrońca? Mick., ale, choć u stóp ołtarza złączona,
mężowi memu nie będę ja żona, Goszcz.
г) Твор. на основании соподчинения признака с другими одно-
временными. Сюда относятся некоторые из случаев, в коих видят
сравнение. „Niemka rodem, jest Polką całym sercem“—твор. не
потому, что „jak by Polka“, а потому, что она полька, но в то
же время в другом отношении немка. При сравнении выражений
„jestem obywatel z Sanockiego“ и „ja, choć rzemieślnik, także
jestem obywatelem kraju“ было бы очевидным заблуждением ви-
деть в последнем мысль „я quasi—гражданин“; в действитель-
ности творительный потому, что „я гражданин, но в то же время
ремесленник“. „Jesteś synem “bożym“, но в то же время ты и „сын
человеческий“; „był spowiednikiem“, чем, однако, в мысли гово-
рящего не исчерпывались все его признаки. Сюда же можно
отнести: ty coś jest świata nauką, zabawą, perło pisarzów, o Albercie
wielki, Krasie; dorósłszy, całą jest jego zabawą zbierać żołnierzy
do swojej komnaty, Mick.; wedrzeć się do obozu, jest głównym gry
celem, id.; kruszec jest grania celem, id.; smutne dzieje, jak smut-
nej są źródłem nauki! id.; a całą jego było obroną milczenie, a ca-
łym jego były towarzystwem cienie, id.; śmierć taka jest psu zasługą,
szłowiekowi grzechem, id.; natura wszystkim matką, nikomu macochą,
Kras.; ziemia ta nie zaludniona już nie jednego jest matką narodu,
id. (т. е. с известной точки зрения, в известном отношении есть
мать, в других — она представляется иначе); mędrce bezbrodni
albo — cudem natury, lub wiary niegodni, Kras.; może, zanader szczęs-
ną wyroków spuścizną, będzie tobie lekarstwem, co drugim tru-
cizną, id.
Этим же объясняется в чешском различие Между „telo je Sta-
nek duše“ (причем тело рассматривается в одном отношении) и

»telo nejen stänkern, než i nastrojem jest duše“ (т. е. в одном
отношении оно вместилище, в другом —орган).
Ь) Малецкий выставляет правилом, что „ в предложениях с под-
лежащим to сказуемое всегда в именительном“: filozofia jest to
nauka prawego myślenia (но возможно „filozofia jest właściwą nau-
ką“ или „filozofia to jest właściwą nauką...); niesąź to znaki, żeśmy
upadli na ślle; była to pani i piękna i pięknych obyczajów“ (Gr.,
§ 608, 701). И Миклошич думает, что в „jest to święta prawda,
že ...“ подлежащее есть to (IV, 737—8). Мне же кажется,
что об этих случаях следует судить так, как и о русских „первый
предмет, поразивший меня, была береза“ (Бусл., Γρ., §236, 1), „это
была береза“, „это были березы“, где согласование указывает
на береза, березы, как на подлежащие, причем предмет,
это оказываются именительными, входящими в состав сказуемого.
Порядок слов здесь не решает вопроса: инверсия не изменяет
функции членов предложения. Такой взгляд едва ли может быть
опровергнут тем, что объясняемое, исходная точка суждения, есть
здесь это, предмет [как в следующем — сънъ: (Иосиф говорит
братьям) „аште неволишь бысте СА поклонили, льжа бы была мои
сънъ“, Supr., 272], а заключительная точка суждения, объясняющая,
что есть это, предмет, сънъ, есть береза, березы,
лъжа. Если эти последние слова и были предикативными атрибу-
тами, то согласование с ними связки была ( сть, бы) сделало их
грамматическими подлежащими, причем, конечно, подлежит иссле-
дованию причина аттракции. С этой точки зрения, понятно, почему
стоит именительный в „była to święta prawda“, между тем как
в случаях, когда t о действительно есть подлежащее, в предложе-
нии может находиться и твор. предикат.: „ale to wszystko czczo-
śćią Krasie, jest to upokorząjącym tak występować przed publiczno-
ścią“ (Mał., § 610).
Сюда же подходят случаи, о которых говорят, что в них под-
лежащим служит неопределенное наклонение, тогда как на деле
в них (если они не безличны) подлежащее — существительное
в именительном, в состав сказуемого может входить это, to, не-
определенное же есть особое придаточное предложение1: „знать—
это заслуга“ (т. е. заслуга есть вот »то: „знать“), ostatnia-to po
rozum za granice jeździć, Krasie; tych się trzymać (darów) nasz
podział, id.; zgodzić przeciwne rzaczy —cud, mówią, w naturze.
Wierzę, ale nie u nas, id.; poznać ludzi — istotna, najpierwsza nauka,
id.; chcieć i czynić to cnoty prawidło istotne, id.
Хотя в случаях, как „strach wspominać przed nocą“, Mick.;
„potrzeba będzie znowu fałdów przysiedźieć“ (cp. Mikl., IV, 367),
именительные уже не могут рассматриваться как подлежащие, так
4 Это неопределенное (ср. выше 353—4) действительно соответствует
подлежащему, но такому, которое стоит независимо от остальных членов: „ta
wyspa żeglująca w otchłani, to chmura-, Mikl.; moc czynienia szczęśliwych,
nie jest to rzecz płocha, Kras.

как средний род в strach, żal, wstyd, szkoda było, „жаль было“,
указывает на превращение предложения в безличное: но бывшее
подлежащее таких предложений как бы сливается в один глагол
с jest, było, będzie и пр., почему и сопротивляется превращению
в творительный, так что нельзя сказать szasem jest nareśćie mowie
prawdę вм. czas jest ...
t) Возвращаюсь к прилагательным.
По мнению Малецкого, потому нельзя сказать „zdrowymi-śmy,
jesteście zmęczonymiu, zdrowiśmy, jesteście, zmęczeni, что в. этих
случаях „причастия, местоимения и прилагательные суть, несо-
мненно, сказуемые, почему и не могут быть выражены творитель-
ным“ (§ 701). Можно перевернуть это и сказать: потому-то и
остался здесь предикативный атрибут, т. е. именительный, что
в нем стоит причастие и прилагательное — части речи более пре-
дикативные, т. е. способные к более тесной связи с глаголом, чем
существительное. С этой точки зрения верна и поучительна при-
водимая Малецким параллель между „jesteśmy zdrowi, „zmę-
czeni“ и „byli-śmy“ (а не jesteśmy byłymi). Разница в том, что
причастие на -л окончательно и неразрывно соединилось с глаго-
лом, тогда как прилагательное, даже из числа тех, которые в поль-
ском сохранили в именительном именную форму, все-таки способно
к большей самостоятельности. Ср., с одной стороны, именитель-
ный в wiem, ile bym przyszłej mej był winien, W. Pol.; bluźnierca
zuchwały godzien największej być przykładem kary, Krasie; choć
godna kary jest ciekawość pusta, Mick.; czy'm kochanki godzien
rączek, id.; niech sama cierpię, kiedym sama krzywa, Kochan.; w
czynTera przewinił, w czymem krzyw tobie (Linde s. v.); pełen jest
świat oszustów, Krasie; każdy ruch pełen siły i wdzięku, Goszcz;
każdy kont en t, bo czuje, że jest wielkim człekiem, id.; mały złod-
ziej wart chłosty, id. (и никогда kontentym, wartym в твор.); но,
с другой стороны, сюда прокрадывается аналогия с существитель-
ным: panna nie była mu krzywą, ale rodzice chcieli ją wydać za
kogo innego, Pol.; pewną jestem, że zdrów powrócisz, id.; Julia
teraz dopiero jest taką, jaką mi się niegdyś we snach zjawiała, id.;
ona nie jest szczęśliwą, id.; Julia jest wolną, jest twoją, id.; kto żył
w tamtych czasach, umie to cenić, jak szlachetną była dążność nau-
kowa owoczesnej młodzieży, id.; dla zwiedzenia pobojowiska w Ho-
szowie, gdzie Franciszek Puławski był rannym, id. (т. е. скорее
„находился раненным“, чем „был ранен“), id.; matka była (стано-
вилась) z każdym rokiem spokojniejszą a nawet i zdrowszą, id.;
dobrą wolę, potrzeba ćwiczyć, aby silną była (стала), id.; radość
była jeszsze większą, gdy nam zapowiedział, że...; reszta świata była
dla mnie obojętną, id.; piękniejszą nie była (не бывала, не являлась^
не оказывалась) nigdy, jak gdy się zarumieniła, id.; nieżeń
się, ieźęli nie będziesz kochał, bo ty był byś z twojim sercem
nieszczęśliwym; gdybyś nie kochał żony, id.; jeżeli będzie nieszczę-
śliwa w tėra stadle, na ciebie padnie wina, id. и пр. Конечно/иное
в этих примерах может показаться ошибочным взыскательному

чутью, тем не менее употребление твор. прилагательных во многих
случаях безукоризненно: ср. выше (507) и: „we wśi Zofobku, która
z podobieństwa do żłobu tę nazwę nosi i, z lasami Lumniańskiemi
granicząc, jest zarazem jedną z granicznych wiosek ziemi Sanockiei“,
Pol. (можно бы поставите „pierwszą“, „ostatnią“, „najbliższą“ и т. д.;
в рус.— есть одна, первая, последняя, ближайшія и
т. д. В примерах, приводимых Малецким (świętym jest na ziemi, kto
umiał), творительный стоит отнюдь не потому, что они на пер-
вом месте в предложении, и не во избежание неясности, ибо эти
мотивы не потребовали же творительного в „ślepa, mówią, jest
Temis; bajka, Temis widzi, Krasie, wdzięczna jest skromność, gdy
postać ułoży, id.; trowożliwa jest poczciwość, id.; i sprawiedliwe
były takich zdania, co im o dobro kraju tylko chodzi, id.; żrąca
jest i paląca mojej gorycz mowy, Mick.; bezsilna rozpacz, marne ich
nadzieje, Goszcz.
Можно бы думать, что причастие страдательное ближе к прич.
на -л, чем прилагательное, в том отношении, что более послед-
него предохранено от превращения в творительный. Действительно,
не говоря уже о более-менее архаичных оборотах, как „jestem na
ziemi sercem z wielkim ludem zbaratan“, правило составляет здесь
именительный. Тем не менее творительный появляется и здесь не
только при zostać, но и при być: jam mu jeszcze w dzieciństwie
była przeznaczoną (Linde, I, 205); Karolina wychowaną była w rze-
telnej pobożności (Mikl., IV, 738); ^ nigdy by to komu innemu riie
było za złe wziętym (Mał., стр. 324). „Za złe wzięte“, по Малецкому,
„nie wyraża myśli dobitnie“; нисколько: оно выражает совсем
другой оттенок мысли. Разница здесь приблизительно такова, как
между „было сочтено“ и „состояло сочтенным“, стало быть,
в противоположность Миклошичу скорее именительный при гла-
голе движения, а твор. при глаголе покоя, чем наоборот.
9) Если новоболгарское нареч. предполагает в прошедшем
твор. предикативный, хотя и в весьма слабой степени развития,
ближайшей к твор. образа (?), то можно сказать, что в кругу
славянско-литовского языка нет наречия, которому бы этот пад.
был вовсе чужд. Как сербский, по ограниченности употребления
этого падежа, относится к русскому, а русский к польскому, так
латышский к литовскому. Именно в латышском пример твори-
тельного „masa wėl ir meitām“, сестра еще девицею (в девицах,
Biel., Lett. Gr., § 590), составляет большую редкость. Напротив,
в литовском вообще согласно с русским:
а) Творит, существ, и прилагат. на месте аа) винитель-
ного: mes Abraomą turim tėwu, Мат., 3, 9 (мы Авраама имеем
отцом); asz tawę tėwu dariau daug zmoniü pulku, Быт., 17, 5
(я сделал тебя отцом множества народов); asz žinau tawę karaliumi
postosentį, Царей, 1, 24, 21 (букв.— я знаю тебя царем имеющего
стать); kad jį karaliumi įdėtu, 10,6, 15 (чтобы его сделать царем);
įstote ji kunįgu (поставили его священником); ką liudininku
pasmaukti (позвать кого свидетелем); ką paweikslu imtis (взять

кого себе примером), Schi., L. Gr., 307; ir praminė tamsybę nak-
timi, Быт., 1, 5 (и тьму назвал ночью); kodėl tu manę wadini
geru, Марк., 10, 18 (зачем ты меня называешь добрым?); бб) на
месте дательного: tems dawe maci Dewo waikais pastoti, 10,
1, 12 (дал им силу стать детьми божьими).
б) На месте второго именительного существительных при лич-
ных формах и инфинитивах гл. pastoti, stotis, patapti, tapti (стать),
darytis (делаться), wirsti (обращаться во что: nėku wirsti — обра-
титься в ничто), gimti (родиться) и др.; при страдательном ска-
зуемом (bus wadinnams..., будет назван тем-то). Бывают здесь и
твор. прилагательных: kurs nor didžu pastoti, Марк., 10, 43—4
(кто хочет стать великим); jo rūbas baltu tape, Лук., 9, 29 (одежда
его стала белою); jis bėdnu gime (он родился бедным). То же при
buwau, busiu, buti, в общем согласно с русским относительно име-
нительного и творительного; при esmi, есмь—обыкновенно имени-
тельный, как в русском (напр., Мат., 14, 24; Ио., 19, 12), и, быть
может, в силу польского влияния творит, в lėkoriumi esmi, jestem,
lekarzem.
Относительно общего характера рассмотренных явлений замечу:
В живых языках разрушение старого есть вместе создание
нового. Не говоря уже о беспрерывном изменении лексического
содержания, создание новых грамматических функций продол-
жается до нашего времени, ничем не предвещая оскудения твор-
чества.
В русском языке, как и в других сродных, по направлению
к нашему времени увеличивается противоположность имени и гла-
гола. В древнем языке употребление причастия, формы, промежу-
точной между именем в тесном смысле и глаголом, было гораздо
обширнее, чем в новом, и причастие могло иметь такую степень
относительной самостоятельности и предикативности, какая в но-
вом возможна лишь в личном глаголе и отчасти в неопределенном
наклонении.
В предложении древнего языка согласуемость (атрибутивность)
играет большую роль, чем в новеем, в коем согласуемость огра-
ничивается разложением составило сказуемого на два предложе-
ния, связанные союзом, образованием деепричастия, увеличением
употребления наречия на счет согласуемого прилагательного, слу-
чаями замены причастия неопределенным, заменою вторых согла-
суемых падежей несогласуемыми.
На месте двух одинаковых косвенных падежей, ставших друг
к другу в отношение, отличное от простой атрибутивности, с те-
чением времени становится винит, с твор., род. с твор., дат.
с твор. На месте предикативного атрибута, согласуемого с под-
лежащим, лишь во многих, но не во всех случаях ставится твор.,
причем два прежние именительные (подлежащего и предикатив-
ного атрибута), где они остались, получают новый смысл. Перед
нами здесь — различение бывших прежде однородных функций

членов предложения. Если в области внешней органической при-
роды разграничение органов есть усложнение и в этом смысле
усовершенствование жизни, то и здесь мы должны видеть услож-
нение душевной жизни и усовершенствование языка. Внесение в
предложение рассмотренного твор. расширяет область несогласуе-
мых падежей, т. е. грамматического объекта, на счет согласуе-
мых, т. е. грамматического атрибута; но так как при этом в об-
ласти объекта не только не происходит никакого смешения прежде
существовавших категорий, но образуется новая, то стремление
“свести категорию атрибута на атрибут в тесном смысле, т. е.
непредикативный, служит на пользу экономии языка.
При этом возникают новые разграничения существительного,
как слова по преимуществу самостоятельного и несогласуемого,
и прилагательного, как слова атрибутивного, чему не противоречит
употребление в некоторых случаях прилагательного в творитель-
ном. Насколько из понятия о существительном выделено случаев,
в коих оно являлось несамостоятельным, мыслимым в подлежа-
щем через посредство глагола, или в дополнении, настолько это
понятие обособилось от прилагательного.
Вместе с тем и вследствие того происходили изменения отно-
шений предиката в тесном смысле и предикативной связки. Вна-
чале мы видим обширный круг глаголов, служащих предикатив-
ными связками, и полное синтаксическое безразличие между этими
глаголами. Было много связок, но формально обособленной копулы
не было. Из этого круга выделяется значительная часть глаголов,
которые вовсе лишаются способности быть связками; остальные
сохраняют эту способность лишь в некоторых случаях, преиму-
щественно, где им в этом помогает атрибутивность прилагатель-
ного; из этих в свою очередь выделяются личные формы гл.
существительного, особенно настоящее, которому русск. литер, яз.
придает, кроме одного случая, где оно понято вещественно, зна-
чение чистой предикативной формы без всякого другого содержа-
ния, что во всем рус. яз. и др. еще раньше относительно этой
формы было достигнуто в сочетании ее с исключительно преди-
кативным причаст. -лъ (стр. 256). Во всем этом видно такое же
стремление сосредоточить предикативность в гла-
голе на счет предикативности имени и причастия, какое — в замене
причастного сказуемого придаточных предложений глагольным
(стр. 208 и след.), а до этого — в превращении доинфинитивного
слова в глагольную форму.

ДОПОЛНЕНИЯ
К стр. 197. Отделение союзом подлежащего. Так исстари уже и в вр.
,и тыя черньци, да изъ вашего монастыря вышедше вонъ, да подымаютъ
мирскыя люди и мирскыя судья на игумена и на старцевъ вашего монастыря;
и тыя мирьскыя судья и миряне, д a судятъ васъ мирьскымъ обычаемъ... Аще
ли который чернецъ, вышедъ изъ монастыря, а почнетъ на игумена... люди
подъимати или судьи, таковый да будеть подъ тяготою святыя церкви и подъ
нашего смиренія“, 1416—21, сл. XVI в., Ак. ист., 1, 50.
К стр. 267. Частица бишь. Бусл. (Γρ., § 283, пр. 2): „Союзы бишь, де
(= говоришь) суть не что иное, как вводные предложения: „да о чем-бишь
я тебе хотел сказать?' — Фонв. Так пишет и Даль (с и). Исходя из этого напи-
сания, Шлейхер (Beiträge, V, 209) думал, что бишь из бѣаше, бѣше
с потерею конечного e и с и из гъг как в сидеть. Но русск. форма для
бѣаше есть бяшеть, бяше, а ошибочная форма 3-го л. ед. бѣше не-
обычна. Объяснить и в бишь как из я, так из ѣ ударяемых неудобно 1,
а ст.-слав. бимъ-биша вовсе не известны в русск. памятниках. Между тем
есть случаи сокращения 3-го л. мн. бышя в бышь: ... аже бы тые люди
казнилъ, какъ-то бышь инии люди» боялися... у кого купишь, тому заплати, то
они бышь на тя не жяловали, Грам. Рижан 1300, Срезн., Пам., 240—1. Если
бишь есть, как кажется, один из случаев вр. спорадического и вм. ы (и на-
оборот, Колос, Обз. зв. и форм, особенностей нов. вр. яз., 90) и если оно
местами еще сохраняет ы\ то можно бы думать, что оно возникло из 3-го л.
мн. ч. бышя в сочетании с прич. -л [„как — бишь его звали“ из „како бышь
( = бышя) зъвали“] и есть остаток изъявительного значения этого сочетания.
К стр. 303. „Княжо, далъ жо еси приставъ (приставом, в приставы)
своего члвка (1-й вин.) Прокопій)“, Γρ. 2300, Срезн., Др. пам. р. п., 241.
К стр. 352. Настоящее с да вместо неопред, при другом неопределен-
ном. Так уже в Остр^ ев. „1-съ же разоумѣвъ, яко хотѧть прити да въехытѧть
и и с(ъ)творѧть Ц-ра, отиде“, ότι μίλλοοσιν ίρχεσται χαι άρπαζειν άυτον, ΐναποιήσωσιν
βασιλέα..., Ио., 6, 15.
Уже по отпечатании более чем 30-ти листов этого издания я получил, бла-
годаря любезности автора, весьма < хорошее исследование „Der Infinitiv im
Ostromirschen evangelium“, ν. Dr. Th, Forssmann, Separatabdruck aus der fest-
1 Сравни сохранение звука ѣ в виде e в частице дей (= дѣй), de (= d/ь),
несмотря на потерю ударения.

chift des protestantischen gymnasiums zu Strassburg (1—47). Отмечу здесь неко-
торые случай своего разногласия с автором.
/f стр. 358 моего соч. И м у в цел. и ст.-рус может быть совершен-
ным гл., но не необходимо. Ф. (стр. 14) считает имя вм. с другими иссле-
дователями за гл. только совершенный, а потому об „именіи ли вѣря семоу?
πίστευες τοΰτο“, Остр, ев., Ио., 11, 26, говорит, что „это место или требует
конъектур, или в нем имеши должно быть понято, как буд. вр. и перевод
должен быть сочтен неточным: „tertium non datur“.—Но tertium datur: не
только простое имя, но и предложи, възьмѫ, приимѫ, встречаются в
стар, языке в знач. наст. вр. и гл. несоверш.; что же до имеши вѣря, то
оно от древнего яз. и доныне непрерывно пребывает в наст, времени как в
хорут. verjamem (в коем вопреки Ф. ново только звуковое стяжение из verd
jameni), так в укр. нейме (и пр.) вipи, вр. неймет веры, ему веры
неймут; ср. вр. „неймет (=не берет) жернов, так и мелево везуть“— „глаз
видит, да зуб неймет“ ( = не берет); „неймется кошке за воробышками“ (Д.).
К стр., 133—4 м. с. Ф. (стр. 15) относит потерю значения возникно-
вения (des werdens) в б яд-, бы- ко времени до начала слав, письменности,
„в буд-ни в одном случае нельзя указать знач. возникновения“.— Нет'
можно во многих случаях. „Иде же послѣжде бысть Кыевъ“ (мое соч. 133)
можно, по мнению Ф„ очень хорошо передать посредством „ubi postea fuit K.“—
Во всяком случае не в том смысле, как fuit Troia, ибо бысть значит здесь
„возник и теперь еще стоит“. „Бывъшее“, говорит Ф., конечно, уже в первых
памятниках слав. писм. есть „что было“ и не „что стало“.—Нет.; см., между
прочим, стр. 133 и 138 моего соч.
К-стр. 407—27. Ф. полагает (28—31), что неопр. накл. в зависимых
предложениях все сплошь объясняется из опущения при нем есть, т. е. „не
имять, чесо ѣсти“ — из „не имять, чесо (исть) ѣсти“. Трудность этого вопроса
признаю и я, но пересматривать его вновь здесь не могу и укажу лишь на
некоторые частности в мнении Ф., которые мне кажутся неверными.
Автор думает, что ст.-чеш. именит, с неопр. „ne byl kdo uhasiti“ (у меня
стр. 407) объясняется не по образцу „не бысть къто принеса“ (у меня 208),
а по образцам „да я — плевать на твою голову“, „начхать я вам на голову“
(Гог.) и по тем, о которых у меня на стр. 630. По мне, эти случаи не сходны.
К стр. 418 м. с. По поводу сказанного мною о яко с неопр. Ф. спра-
шивает: что же такое это яко, если оно должно быть отличаемо как от на-
речия, так и от союза? (30). Но я не даю повода к этому недоумению, п. ч.
говорю нечто другое, именно, что яко в знач. изъявительного союза = что
отлично от яко нар. = как? и от яко союза = так что.
Из русск. примеров яко с неопред., приводимых мною там же, предпо-
следний, говорит Ф. (30), должен быть вычеркнут, п. ч. в нем не союз яко,
а вопросительное нар. како.— С моей стороны, помещение этого примера
[„король же, ако срекъ годъ, како пойти, и посла...“ =как назначил срок, что
(v. чтобы) пойти...) есть не ошибка, а недомолвка. Следовало, за неимением
словаря, привести доказательства, что в ст.-рус. како есть не только нар.
вопр., но и союз, между прочим, со знач. нов. когда... _ т о; укр. я к = ст.,
ожe [и на переходе от старого языка к новому ставимый рядом с оже союз
как („а какъ, оже дастъ богъ, у насъ будешь и очи наши увидишь, и ты, оже
дастъ богъ, наши рѣчи и услышишь и жалованіе наше къ себѣ увидишь“,

1517—23, Ак. ист., 1, 180)], а равно и со знач. изъяснительным = яко, оже,
аже, чьто, нов. что, укр. щ о, нем. dass. Как вообще в ст.-рус и неко-
торых других слав, наречиях, для более явственного выражения относительно-
сти (т. е. указания на предыдущее) местоимений и наречий местоименных,
переходящих в союзы, во второй половине сочетания предложений к этим
словам присоединяется то1; так и союз како (= что, dass) является и в виде
како-то, как-то: „самъ вѣдаешь, княжо, како (=dass, в той же гр.
ажо, аже, что) не тако есть миръ доконцанъ“, Гр. Рижан 1300, Срезн., Пам.,
240; „наши горожяне... намъ поведали... как-то (не „как“, а = что) еси товаръ
у нихъ отъялъ силою“, ib.; „княжо, слышишь самъ, как-то ( = что) мы
вашее братие не обидѣли, как-то ( = как, нем. wie) ты, княжо, дѣешь“, ib., и
1 „Како было любо Руси и всѣму Латинескому языку, кто-то у Русе
гостить; всемь темь, кто-то (собирательно, как и выше) на устоко моря
ходить“, Смол. гр. 1229, Рум. сп.; товаръ, иж-то потоплъ, ib.; на семь, княже,
цѣлуй хрестъ, на цѣмь-то цѣловали дѣди и отци, Новг. гр. 1265, Собр.
г. гр., 1, 1; Шахм., Иссл. о яз. Новг. гр., 237; на семь ти кн(я)же х(ре)с(т)ъ
цѣловати, на цѣмъ-то цѣловалъ о-ць твои, 1265, Шахм., ib., 239; также
1270, Шахм., ib., 241; без -то, ib., 246, 248; се и еще, княжо, мы тобе дове-
дывамъ 4-ю обиду, у чомь-то еси неправду дѣялъ, Γρ. Риж. 1300, Срезн.,
Пам., 240 (выдати розбоиникы, колико-то ихъ будѣть было, Смол. гр.
1230, Срезн., ib., 223; дворяномъ твоимъ и тивунимъ (-омъ) погонь имати,
како-то пошло, Новг. гр. 1265, Шахм., ib., 238; аже исполните, какъ-то
пишю къ вамъ... и милость б-я да будеть съ вами, 1360, Ак. ист., 1, 4 [и с ин-
версиею, в 1-й половине сочетания: а како будѣть Немьчьскыи гъсть Смолень-
скѣ a почьнѣть ся кто отъ нихъ просити выную землю, то, како-то было
при моемь о-ци.., онемъ с я прашати, a мнѣ e до думѣ пущати, См. гр. 1230,
Срезн., ib., 224]; позднее: „Полетѣла (Маринка) далече во чисто поле“ (тудѣ,
туда), a гдѣ-τ о ходитъ девять туровъ, Др. р. ст., изд. 1818, 69; „наводилъ
онъ трубками нѣмецкими“ (туда), „a гдѣ-то сидитъ Калинъ царь“, ib., 245.
Не такого ли происхождения и -то' в стар, ту-то (откуда вр., укр. тут,
укр. тутка, ту течка, ту течки), т. е. не появилось ли ту-то из ту первона-
чально во 2-й половине сочетания предложений с предыдущим къде (,мы-
товъ бы у тебя не было, понеже, господине, куны неправедныя, a гдѣ, гос-
подине, перевозъ, туто, господине, пригоже дати труда ради“, 1408, Ак. ист.,
1, 25), не имѣло ли туто сначала относительного значения? Впрочем, оно
исстари употребляется и безотносительно, как и стар, здѣ-се (.сьдесе“), вр.
здѣсь, заключающее в своем се указание не на дальнейшее (между, про-
чим, и предыдущее), как то, а на ближайшее, но смешиваемое сто в даль-
нейшем развитии значений (ср. стр. 293—5).
Подобно тому как из ту-то выходит укр. ту-та, из *сьде-се — вр.
здѣся (1573 г. Ак. и., 1, 351), можно догадываться, что сев. вр. тутова
из ту-т-ово, Ярослав. (Даль) тутовона—из ту-т-о-в-оно. Вр. от-
кудова (и пр.: откедова, откулева, откелева; оттудова, оттэдова, от-
толева, оттулева; потудова и пр., оокудова, докелева..., где родит, пад. -ова
зависит от предлога) из *кудово, причём -о в о, -оно аналогичны сто
в туто. Предположив, что причиной присоединения указательных -о в о,
оно к нар. места было употребление этих наречий в знач. относительных
(*тудѣ... откуд-ово), нужно будет принять, что неотносительные наречия
такого же строения, как отсюдова, отселева, или образовались уже по
образцу относительных откудова, отколева, или же заключают в себе
-ово, указывающее не на предыдущее, а на наличное: *отселево = ово от-
селѣ, вотъ отселѣ, как здѣсе=се здѣ.
Для выражения относительности присоединяется то и оно
в ст.-серб. како-то, како-но (реже какот, какон)} гдѣ-но (.онамо,
гдѣ-но си биль“, Данич., Рјечн. из книж. стар.), нов.-срб.— KOJH-HO, гдје-но,
кад-но, као-но (Карадж.); болг.— де-то и др.

еще много раз там же в том же значении. А что это не есть признак незна-
ния писцом русского языка; видно из других пам., напр. „явилъ ми и третью
грамоту владыки Сарайского Софонія, какъ-то (= что) ся отступилъ того
передѣла, что ся ему не вступати, занеже не Сарайскій передѣлъ (= область)
но Рязанскій“, 1334, Ак. ист., 1.
Отсюда видно, что в двух примерах из Ип. л., приведенных у меня на
стр. 397(„чѣловалъ есмь крестъ на томъ, како же не воеватися“; „крестъ бяшеть
цѣловалъ, како ся ему Олговичь лишити“), како не „бессмысленно“ (Forssm.,
3% а имеет ту же силу изъяснит, союза, что яко (у меня 397, 418—9)
и что [у меня 416—7, а равно в след.: „а моей силы нѣтъ, что ми ихъ
не учивъ ставити (в причетники)“, 1496—1504, Поел. Геннад. Новг., Ак. ист.
1, 148 ( = силы нет ставити); „а у меня государь, того ни въ мысли, ни въ
„дѣлѣ не бывало, что ми отложитись отъ тебя господаря съ городы своими,
а служити королю, 1517—23, ib., 179 ( = в мысли не бывало отложитись)].
Все эти три союза яко, како, что почти незаметно переходят к знач.
чтобы; относит, что ср., напр.: а ты господине, не учини того, что къ
намъ ѣхати, 1425, Ак. ист., 1, 56.
Если в иных случаях можно колебаться в выборе при переводе одного из
этимологически сродных значений, как я в случае „начата думати, якоже
(что? чтобы? как ѵ. как бы?) поѣхати“ (стр. 418), то отсюда не следует, будто
“сам летописец не понимал этого якоже, которое-де согласно с чисто русским
словоупотреблением должно бы быть заменено (наречием) како“ (Forssm., 30).
Что яко и как союз изъяснит, есть слово столь же русское, как и како
(и оже, чьто), это для меня явствует не только из множества случаев его
употребления в летописях \ но и из того, что бр. и укр. говоры, кроме разве
переходных, вовсе не знают как, а знают только як как наречие и союз.
Правда, что укр. як, употребительное в знач. „как, когда... то, если... ... то,
так как... то“, не встречается в знач. изъяснительного что и заключит, чтобы;
но последние значения могли быть вытеснены соответственными значениями
чьто (што, що), чтобы (щоб), подобно тому как вытеснены ст.-рус оже =
что и ст.-рус (диалектич.?) како, како-то = что. Кажется, что от этого уте-
рянного в новом языке знач. яко = что, а не от значения „когда“ идет
плеонастическое с точки книжного языка я к в начале речи, соответствующее
такому же вр-му как. Эти як и как, синонимичные с таким же що, что,
1 Как относит, и-же, чеш. jiź-to (см. выше), который, предполагает в
первой половине сочетания тъ, сь, а оже и чьто предполагают то; так
знач. что (dass) в яко предполагает первоначально тако: „высылаху къ
нимъ Югра льстьбою, рекуще тако, яко ( = что) копимъ сребро и соболи“,
Новг. I, 7. Затем это тако (или соответственно согласуемое местоимение)
могло подразумеваться: „бысть пожаръ в Киеви (т.е. та къ = такой), яко
( = что) погорѣ мало не весь“, Новг. II, Αρχ. сп., 5. При забвений качествен-
ного оттенка в яко, возможно соответствие се... яко: слышу се, яко
сестру имата дѣвою, Лавр., 47—8; услышано бысть ее, яко Всеволодъ
Пльсковѣ, Новг. I, 7, и затем без указат. се: разумѣ, яко въ нощь велитъ
сѣцися, Новг. I, 1. Далее, яко относится уже не к дополнению с е, явному
или подразумеваемому, а ко всему сказуемому с дополнением: ты еси намъ
хрестъ цѣловалъ, ако ( = яко) ти пойти съ нами, Ип., 38.
Из того же соответствия тако... .... яко вытекает и значение яко = так
что: наиде рана на Полочаны, яко нѣкако бяше ходити по ^уличямъ, яко
мнѣти в(ои) (мн)ожьство a конемъ (копы)та видѣти, Новг. I, π ид 6600 г.

указывают на связь повествований с предыдущею невыраженной) цепью мыс
лей, что на письме могло бы быть выражено многоточием перед союзом (что,
впрочем, необычно). Ср. летописное: „видите ли горы Сія?“ (тут многоточие
для выражения чего-либо вроде „скажу вам“), „яко на сихъ горахъ вос-
сіяеть благодать божья“, Лавр., 4=укр.: „“чи бачите гори сі? як (ѵ. що) на
сих горах засіяє благодать божа“. Так в начале дум: „Як у Вил(н)ницІ на
гряниці на Бугом рікою, там стояв Иване Богуне Каленицький“, Метл., „407; Ей!
Як на славній, панове, Україні, у славнім у городі у Корсуні, Тамъ крикне
покрикне Хвилоне, Корсуньский полковниче, козаків у Черкень-долину ув охотне
військо викликае, ib., 413 (ср. ib., 414, 345, 352, 385,, 301 и пр., и в начале
сказок: „як був собі дід та баба...“). В вр^ „Ой как по морю... там...“ et pass
(Кир., 1, 40, 41 и пр.).
Итак, если бы в памятнике цел. стояло одиноко „съвѣтъ сътворишѧ яко
оубити и“ (Остр, ев.), то можно бы думать, что здесь переводчик рабски под-
чинился греческому συμβούλιον εποίησαν ώστε θανατώσαι αυτόν; но я ЭТОГО не ду-
маю, т. к. цел. выражение стоит в ряду других, встречаемых в таких слоях
языка, куда, по-моему, влияние греч. синтаксиса почти вовсе не доходило:
„съдумаша, яко изгоните князя“ (Ип.); „срекъ годъ, како пойти“ (Ип.); „крестъ
цѣловаша, что его не выдати“ (Пен. II).
Что именно в употреблении цел. яко подражательно, это еще вопрос,
и заключение от частного случая подражания к общему столь же шатко, как
и обратное, от своеобразности одного выражения к своеобразности всех, более
менее сходных. В частности, для меня неубедительно, что „година же бѣ яко
десятая“, ώρα δε įv ώς δεκάτη, О. ев.,. Ио., 1, 40, естъ только подражание
и что „отъстѫпи отъ нихъ, яко врьжениѥ камени“, άποστάσθε άπ' αυτών ώσει
λίθου βολήν, ib., Лук., 22, 41, есть перевод „бессмысленно рабский“ (Forssm., 30>.
Переход в яко от сравнения вообще ( = как, нем. wie) к приблизительности
определения места, времени, качества—такой же, как в предл. съ от „съ-только“
равно толикому) к „съ годъ“ ( = около году). С первым случаем (Ио., 1,40}
ср. в других русск. пам. яко = как бы: „м-ца маиа въ ä (6693 г.) въ час
i дни, я к о въ звоненіе вечернее слнце помьрче яко на часу и боле и звезды
быша“ (Новг. І) = бысть знаменіе въ солнци: морочно бысть велми (яко на
час и более Новг. ІІ2, 10), яко звѣзды видити, человѣкомъ в очію яко зелено
бяше, и в солнци учинися аки мѣсяць, изъ рогъ его яко угль жаровъ исхо-
жаше, Лавр, под 6694 (затмение, о котором в Сл. о п. Иг.); и такъ страшно
бѣ зрѣти, яко ( = как будто) второму пришествію быти, Ип. В таком же
смысле, при счете,—ст.-пол. jako, jak, jakoby, jakby в переводах Св. пис
(Linde, HJ.
Что до „яко врьжениѥ“, то рабское подражание мог бы кто-либо усмот-
реть разве в существительном (?), а не в союзе, ибо здесь укр. як, вр. как
с личным'глаголом или неопр. накл. и доныне. Ср.: и ту есть мѣсто близъ отъ
печеры тоя, яко довержеть мужь каменіемь, Хожд. Дан. иг., ed., Нор. 45, 75;
бѣ бо въздано ея (церкве) при немъ възвыше, яко на кони стояще досящи,
Лавр. s, 146; что ти есмь велѣлъ отъѣхати отъ перевѣсовъ монастырскіе земля
и пожень, какъ въ примѣту стрѣлить, и нынѣ били ми челомъ (имена рекъ),
1484, Ак. ист., 1, 139, укр.: далеко, як з лука стрелити (як би хто з лука стре-
лив); високо, як верхи сидя досягти и т. п.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН 1

Аксаков К. — 106, 114, 438, 469.

Аристотель — 479.

Афанасьев — 203.

Беккер — 33.

Бенфей — 101, 388.

Бернолак — 254.

Бессонов — 360.

Биленштейн — 87, 141, 150, 153, 154, 162, 167, 225—229, 274, 279, 305, 314, 315, 323, 334, 340, 360, 383, 399, 400, 404, 415, 416, 422, 427—430, 442, 515.

Бопп — 21, 126, 128, 232, 246, 268, 337, 338, 433, 441.

Брюкнер — 289.

Будилович — 152, 156, 220, 230, 255, 348, 362, 374, 381, 383, 387, 463.

Буслаев — 13, 18, 36, 37, 41, 42, 46—49, 51, 53, 61, 71, 72, 74, 76, 77—79, 81, 90, 92, 99, 104—106, 108, 109, 112, 114—117, 120, 126—128, 135, 140, 141, 145, 173, 179, 189, 194—196, 198, 201, 211, 212, 218, 234, 240, 241, 243, 245—247, 249, 250, 256, 257, 264, 266, 278, 285, 287, 288, 292, 293, 312, 328, 332, 335, 336, 338—340, 344—347, 349, 358, 359, 362, 363, 377, 390, 394, 401, 402, 407, 410, 412, 422, 423, 425, 427, 430—432, 434, 436, 438, 440, 442, 445, 446, 452, 453, 460, 463, 464, 468—471, 475, 477, 479, 482, 483, 484, 486, 487, 489, 495, 498, 500, 503, 512, 518.

Вебер — 464, 489, 499.

Верналекен — 142.

Веске — 432.

Востоков — 119, 120, 179, 208, 210, 211, 255, 260, 264, 265, 288, 289, 361, 363, 371, 423, 453, 458, 459, 483, 495, 496, 497, 500, 508.

Габеленц — 64, 85, 320.

Гаттала — 78—80, 202, 242, 254, 349, 377, 379, 382, 385, 395, 431, 450, 458, 465, 477, 480, 481, 482.

Гейзе — 29, 30, 98, 115, 118.

Гефер — 343.

Гнедич — 317.

Головацкий — 276, 313, 411.

Гримм Яков — 29, 68, 93, 110, 115, 142, 176, 182, 184, 299, 300, 320, 342, 343, 348, 353, 360, 367, 368, 385, 386, 400.

Грот — 313.

Гумбольдт — 38, 42, 44, 50, 54, 57—60, 66, 67, 91, 339, 340.

Даль — 14, 27, 140, 237, 250, 518.

Даничич — 183, 185, 303, 307, 319, 320, 323, 383, 432, 437, 443, 448, 453, 458—460, 470, 490, 499, 520.

Дельбрюк — 431, 433—435, 437, 440, 445, 453, 464, 470.

Добровский — 385.

Зикмунд — 80, 139, 183, 198, 202, 209, 213, 231, 236, 242, 267, 282—284, 287, 291, 303, 307, 314, 319, 323, 328, 370, 374, 377, 382, 385, 392, 408, 432, 435, 438, 448—451, 453, 454, 458, 459, 465, 470, 474, 476, 477, 481, 486, 508.

Зимер — 317.

Иречек — 139, 192.

Иолли — 339, 375, 388, 400.

Калайдович — 16, 157, 199, 212, 213, 214, 217, 218, 239, 247, 277, 297, 302, 309, 315, 318, 326, 327, 336, 359, 380, 384, 409, 410, 442, 451, 455, 456, 485, 490.

Колосов — 171, 518.

Копитар — 412.

Красицкий — 175, 176.

Крижанич — 149, 336.

Курциус — 15, 25, 26, 28, 29, 31, 33, 43, 65, 84, 94, 111, 117, 317.

Куршат — 176, 259, 370.

Лавровский — 241, 252, 253, 301.

Лебе — 320.

Линде — 174, 213, 216, 235, 241, 303, 394, 441, 442, 472, 505, 507, 514, 522.

Лугебиль — 84, 111.

Максимов — 60.

Малецкий — 80, 81, 184, 233, 253, 254, 266, 285, 286, 376, 432, 450, 464, 483, 484, 486, 498, 505, 506—509, 511— 515.

Малинин — 335.

Малиновский — 254.

Мацеевский — 149, 192, 195, 235, 247, 252, 314, 411, 458.

Миклошич — 40, 44, 87, 91, 92, 99—106, 108—110, 118, 126, 127, 139, 145, 152, 154, 155, 159, 169, 173, 177, 181, 191, 192, 193, 201, 207, 208, 219, 232, 233, 246, 250, 254, 255, 260, 264, 267, 268, 270, 273, 275, 277, 278, 289, 290, 295, 299, 303—305, 307, 311, 314, 319—321, 323, 328, 329, 331, 334, 335, 337, 340, 342, 343, 345, 346, 348—351, 353, 354, 355, 362, 364, 365, 368—371, 373, 375, 377, 378, 380, 382—384, 386—389, 397, 400, 403, 404—408, 411—413, 415, 416, 422, 429—432, 434—455, 458—461, 463—465, 468—480, 483, 486, 489—491, 493, 494, 498, 506, 509—513, 515.

Миллер Вс. — 388, 389, 406, 415, 416.

Мучковский — 510.

Мэтцнер — 365.

Мюллер — 21, 24, 26, 28, 33, 34, 55, 56.

Некрасов — 43, 232, 234, 336, 337, 347, 366, 402.

Огоновский — 251, 290.

Осадца — 498.

Пауль — 22, 94.

Попов — 85—87.

Потт — 14, 30, 32, 88, 98, 320, 433, 442.

Рей — 174.

Семенович — 377.

Смит — 480.

Спрогис — 228, 229, 304, 323, 324, 334, 372, 377, 399, 400, 416, 427, 428, 430, 442, 446, 458.

Срезневский — 13, 50, 61, 109, 123, 125, 135, 139, 156—158, 168, 183, 184, 188, 192, 194, 209, 217, 242—247, 267, 305, 306, 309—312, 317, 335, 350, 356, 369, 372, 377, 380, 381, 393, 405, 407—409, 420, 435, 462, 473, 518, 520.

Стоюнин — 53.

Тейлор — 50.

Фик — 90.

Форссманн — 518, 519, 521, 522.

Черный — 139.

Шафарик — 335.

Шафранов — 148.

Шахматов — 520.

Шейн — 96, 103.

Шерцль — 299, 301, 306, 388, 389, 435—437, 439, 443, 445, 446, 453, 461, 462, 464, 469, 473, 478.

Шимановский — 208.

Шлейхер — 13, 14, 32, 100, 125, 140, 141, 147, 150, 160, 161, 163, 165, 176, 177, 201, 222—226, 232, 258, 259, 279, 308, 310, 320, 323, 333, 334, 337, 338, 349, 357, 360, 364, 383, 388, 398, 400, 404, 415, 416, 422, 427, 429, 433, 436, 442, 458, 469, 478, 515, 518.

Штейнталь — 19, 22, 29, 30, 32, 37, 38, 42, 47, 54, 67, 90—92, 113, 117, 341, 343, 470.

Штатный — 209, 213, 216.

Эрбен — 135—137, 155, 305, 394, 395, 397, 476.

Ягич — 39, 95, 102, 109, 250, 275.

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
Абыдзень, абыдзённый (этимология
слов) 278.
Авось (этимология слова) 293—294.
Арийские языки 37—39.
Атрибут. Определительные слова
74—79. Определение грамматиче-
ского атрибута 105. Существитель-
ное-определение 78, 106—107. Мни-
мые случаи несогласованности су-
ществительного-атрибута 105—106.
Случай действительного несогласо-
вания существительного как прило-
жения 106—107. Слияние имен—по-
стоянных эпитетов с существитель-
ным 107. Собственно определение
(attributum) и приложение (appositio)
109, 122. Относительная самостоя-
тельность приложения 109. Атрибут
в сказуемом 110—116. Вторые атри-
бутивные, или согласуемые, падежи
122—123. Атрибут, связанный с гла-
голом непосредственно или посред-
ством дополнения 487—488.
Ать (этимология слова) 193.
Безличность. Безличность глагола
91—92. Неопределенное наклонение
с явным или подразумеваемым да-
тельным при безличном сказуемом
есть и пр. 390—400.
Бессубъективные предложения 91.
Бессубъективный оборот из род. с
предлогом у и причастием страда-
тельным прошедшим 148. Оборот
с деепричастием u с род. п. с пред-
логом у того же лица, к которому
относится деепричастие 332.
Бишь (этимология слова) 518.
Верста (этимология слова) 13—15.
Винительный падеж. Свойство пер-
вого винительного в древнем языке
295—301. Винительный с неопреде-
ленным, одним или имеющим при
себе второй винительный 375—378.
Творительный места, его отличие
от винительного места и местного
падежа 437—438. Творительный вре-
мени, его отличие от винительного
и местного времени 438—443.
Внутренняя форма слова 47.
Глагол 60, 72—73. Определение гла-
гола 91. Совершенность и несовер-
шенность глагола 39, 44—45, 82.
Категория интенсивности глагола 62.
Личное окончание 73. Личный гла-
гол 82—83. Безличность глагола
91—92. Происхождение личных окон-
чаний 92. Разница между глаголом
и именем 143. Глаголы, при кото-
рых встречается достигательная
форма 349. Глаголы стать, сде-
латься, казаться в роли ска-
зуемого с предикативным именем
494—495. Глаголы называться,
прозываться, именовать-
ся, слыть, считаться, ос-
таться, а также стать в значе-
нии „оборотиться во что“ в рол»
сказуемого с предикативным име-
нем 495. Был, буду, будь в ро-
ли сказуемого с предикативным
именем 496—498, 503. Есмь и пр.
в роли связки и сказуемого с пре-
дикативным именем 498—499, 503.
Глаголы считаться, слыть,
состоять и др. в роли сказуе-
мого с твор. п. имени прилагатель-
ного 502. Глаголы казаться, де-
латься, становиться в роли
сказуемого с именительным и тво-
рительным падежом имени прилага-
тельного 502—503. Увеличение πο·

направлению к современности про-
тивоположности имени и глагола 516.
Стремление сосредоточить предика-
тивность в глаголе на счет преди-
кативности имени и причастия 517.
Гой (этимология слова) 249—250.
Грамматика. Логическая грамматика
69—70.
Грамматическая форма 37, 39. По-
теря формы и рождение новой фор-
мы 63—64. Содержание и грамма-
тическая форма 71.
Грамматические категории 36. Их
изменяемость 82.
Грамматический объект 120.
Даром (этимология слова) 474.
Дательный падеж. Дательный с не-
определенным наклонением 378—390.
Неопределенное наклонение с явным
или подразумеваемым дательным
при безличном сказуемом есть и
пр. 390—400. Неопределенное на-
клонение — второстепенное сказуе-
мое в обороте „дательный с неопре-
деленным“ 378. Неопределенное
наклонение — второстепенная связка
между первым и вторым датель-
ным 378. Синтаксическая роль
дательного при инфинитиве 388—
389:
Дательный самостоятельный. Про-
исхождение дательных самостоя-
тельных 334—335.
Двойственное число 50. Категория
двойственности 63.
Деепричастие 5,7. Его возникновение
163—166, 185—187. Деепричастия
из винительного причастий настоя-
щего и прошедшего действительных
311—315. Хронология образования'
деепричастий 314. Деепричастие в
обороте со вторым дательным па-
дежом 329. Оборот с деепричастием
и с род. п. с предлогом у того же
лица, к которому относится деепри-
частие, 332.
Детский язык 22.
Дополнение. Составное дополнение
120—123.
Дополнительные слова 75, 77, 79, 81.
Достигательная форма 349—352.
Хронология исчезновения супина
349, 351. Глаголы, при которых
встречается достигательная форма,
349. Род. п. при достигательной
форме 349—352
Дочь (этимология слова) 98.
Дошлый (этимология слова) 238.
Звук. Звук и значение 41. Звуковые
аналогии 32. Звуковая изменчи-
вость 56. Членораздельный звук 56.
Звук в слове 65.
Знак и значение 16—20.
Изменения в языке. О характере из-
менений языка в его истории
131—132.
Имена. Имена нарицательные 53—54.
Имена собственные 53—54.
Именительный падеж 67. Им. п.
подлежащего 79.
Им. и вин. п. 40. Им. и вин. воскли-
цательные 85—88.
Им. и зв. п. 100—101. Синтаксическое
различие им. и зв. п. 100—103.
Именительный имени или прозвища
183—184.
Именительный предикативный. Тво-
рительный существительного на
месте предикативного именительно-
го существительных при глаголах
большей энергичности, его хроно-
логия 493—499. Именительный и
творительный предикативный при-
лагательных 499—503. Общие заме-
чания об этих падежах в русском
языке 503. Различия в значении име-
нительного и творительного пре-
дикативных падежей 503—504,
510.
Именительный самостоятельный
197—207. Именительный самостоя-
тельный с союзами д, што 204.
Им. ед. жен. при неопределенном
. наклонении, возникновение оборота,
его история 405—407.
Имя. Определение имени 92—94.
Большая предикативность имени
в прошлом 96. Определение перво-
бытного имени 94—95. Определение
предикативного имени 111. Сочета-
ние имен с ѥсмь, бѣхъ и пр.
в древнем языке 154—156. Глаголы
стать, сделаться, казаться
в роли сказуемого с предикативным
именем 494—495. Глаголы назы-
ваться, прозываться, име-
новаться, слыть, считать-
ся, остаться, а также стать
в значении „оборотиться во. что“ в
роли сказуемого с предикативным
именем 495. Быть, будучи,
бывши в роли сказуемого с пре-
дикативным именем 496, 502—503.
Был, буду, будь в роли сказуе-
мого с предикативным именем
496—498, 503. Есмь и пр. в роли
связки и сказуемого с предикатив-

ным именем 498—499, 503. Один
в роли предикативного имени 501.
Глаголы считаться, слыть,
состоять и др. в роли сказуемого
с твор. п. имени прилагательного
502. Глаголы казаться, де-
латься, становиться в роли
сказуемого с им. и твор. п. имени
прилагательного 502—503.
Имя и глагол 67, 84—85, 92—93.
Разница между глаголом и именем
143. Увеличение по направлению
к современности противополож-
ности имени и глагола 516. Стрем-
ление сосредоточить предикатив-
ность в глаголе на счет предика-
тивности имени и причастия 517.
Инфинитив (см. Неопределенное на-
клонение).
Историчность 48.
Итог (этимология слова) 108.
Корень слова, его определение
21—22, 24—26. Относительные кор-
ни 30. Общий признак корня и темы
(основы) 33. Удвоение корня 62.
Корни качественные и указатель-
ные 90—91.
Лицо. Употребление личного место-
имения как знака лица 246.
Логика 69—70. Логическое суждение
68—69, 480—481. Логическая грам-
матика 62. Формальная логика 81.
Местный падеж. Творительный места,
его отличие от винительного места
и местного падежа 437—438. Тво-
рительный времени, его отличие от
винительного и местного времени
438—443.
Место (этимология слова) 99.
Местоимения 36, 54, 100. Личные
местоимения 36, 73. Местоименные
наречия 37. Относительное место-
имение 60—61. Местоимение сам
91, 167. Личное местоимение, рав-
носильное личному окончанию гла-
гола 101. Местоимения в составном
сказуемом 171—174. Местоимение,
присоединяемое к подлежащему
204—207. Значение относительного
местоимения в придаточном со ска-
зуемым-причастием 211. Употребле-
ние личного местоимения как знака
лица 246. Происхождение нѣ перед
местоимениями и наречиями место-
именными и перед численным обо-
значением величин 411—413.
Многосоюзие 191—192.
Модальность. Потеря буду в соче-
тании -лъ буду отношения к бу-
дущему и приобретение оттенка
модальности, 288—290. Модальные
различия оборотов с есть, стоящим,
или опускаемым при неопределенном
наклонении 395—400.
Наречия. Образование наречий 125—
127, 174—176.
Наречия местоименные 36—37, 193.
Происхождение н ѣ перед местоиме-
ниями и наречиями местоименными
и перед численным обозначением
величин 411—413. Относительное
наречие и союз — одно из наиболее
сложных и поздних явлений языка
318.
Народная этимология 16.
Неодушевленность 40.
Неопределенное наклонение (инфи-
нитив) 335—430. Неопределенное
на -ти 47. Термин „неопределенное
наклонение“ 335—338. Определение
инфинитива 338—346. Объективный
и субъективный инфинитив 342. Син-
таксическая роль инфинитива 342—
344. История неопределенного накло-
нения 346—352. Ограничение упо-
требления неопределенного накло-
нения в сербском и болгарском 352—
354. Неопределенное наклонение
субъективное 354—374. Сочетание
неопределенного наклонения с глаго-
лами, близкими к формальности или
формальными, 354—365. Сочетание
неопределенного наклонения с
имамь, иму, значение иму в
сочетании 354—359. Значение маю
в сочетании маю с инфинитивом
356—358. Сочетание неопределен-
ного наклонения с хочу 359—362.
Сочетание неопределенного наклоне-
ния с начну, стану 362—365.
Сочетание неопределенного накло-
нения с былъ, буду 366—368.
Сочетание неопределенного накло-
нения с другими глаголами и име-
нами 368—373. Сочетание неопреде-
ленного наклонения со вторым
именительным 373—374. Сочетание
повелительного давай и частицы н у
с неопределенным наклонением 364.
Опущение глагола при неопределен-
ном наклонении 365. Неопределен-
ное наклонение объективное 375—
430. Винительный с неопределен-
ным, одним или имеющим при себе

второй винительный 375—378. Да-
тельный с неопределенным наклоне-
нием 378—390. Неопределенное на-
клонение с явным или подразумевае-
мым дательным при безличном ска-
зуемом есть и пр. 390—400. Не-
определенное наклонение с есть
(опущенным) в условном сочетании
предложений 400—401. Неопределен-
ное наклонение быти ( сть) с
другим неопределенным 401—403.
Неопределенное наклонение с мни-
мострадательным значением 403 —
407. Неопределенное наклонение (как
субъективное, так и объективное),
связанное с главным предложением
посредством относительного слова,
407—423. Неопределенное наклоне-
ние с бы и союзами сложными с
с бы 423—427. Неопределенное
наклонение абсолютное 427—430. Не-
определенное наклонение — второ-
степенное сказуемое в обороте “да-
тельный с неопределенным“ 378.
Неопределенное наклонение — вто-
ростепенная связка между первым и
вторым дательным 378. Синтакси-
ческая роль дательного при инфини-
тиве 387—388. Модальные различия
оборотов с сть, стоящим или опу-
скаемым при неопределенном, 395—
400 Им. ед. жен. при неопределен-
ном наклонении, возникновение обо-
рота, его история 405—407. О боль-
шей глагольности неопределенного
наклонения по сравнению с прича-
стием 413—414. Неопределенное
цели 414—416. Оже (ѥже), аже,
а, что с неопределенным наклоне-
нием 416—418. Яко, како с не-
определенным наклонением 418—419.
Быть в роли сказуемого с преди-
кативным именем 496, 502—503.
Обидуче (этимология слова) 214.
Обстоятельство 124—127. Опреде-
ление понятия „обстоятельство“
124. Обстоятельственные слова 76—
77,81.
Одр (этимология слова) 99.
Одушевленность и неодушевленность
40.
Описательные формы 65—66. Состав-
ное сказуемое и описательное время
119, 145—146. Сочетание причастия
на -л с настоящим временем ѥсмь
и пр. 243—259. Причины отсутствия
вспомогательного глагола в 3-м лице
246—247. Еси при формах на -л в
говорах 247—248. Значение сочета-
ния -лъ ѥсмь 254—259. Значение
каждой из составных частей соче-
тания -лъ ѥсмь 256. Судьба соче-
тания -лъ ѥсмь после потери про-
шедших простых 257—258. Хроноло-
гия превращения -лъ ѥсмь в одну
форму 258. Значение сочетания при-
частия на -лъ с бѣхъ, быхъ и
бѣахъ 260—264. Значение сочета-
ния причастия на -лъ с бѣхъ
260—262. Значение сочетания при-
частия на -лъ с бѣахъ 262—263.
Принадлежность сочетаний прича-
стий на -лъ с бѣхъ и бѣахъ
живому русскому языку 264. При-
частие на -лъ с былъ ѥсмь,
сравнительно позднее происхожде-
ние сочетания, изменения в значении
264—266. Разложение сочетания при-
частия на -лъ с былъ ѥсмь
на было, було с причастием
на -лъ 266—267. Причастие на
-лъ с быхъ, бы 267—287. Услов-
ное значение быхъ -лъ 268—270,
Желательное значение быхъ -лъ,
его возникновение 270—276. Прича-
стие на -лъ с буду 288—295. Зна-
чение причастия на -лъ с буду
как сочетания двух времен, изобра-
жающих событие прошедшее по
отношению к будущему, 288. Потеря
буду в сочетании -лъ буду
отношения к будущему и приобре-
тение оттенка модальности 289—
290. Буду -лъ со значением,
почти равным буду с инфинитивом
290. Буду -лъ с союзами услов-
ными или без них в условном зна-
чении 290—291. Разложение соче-
тания буду -лъ и превращение
буду в условный союз 292—293.
Сочетание неопределенного накло-
нения с глаголами, близкими к фор-
мальности или формальными, 354—
365. Сочетание неопределенного на-
клонения с имамь, иму, значе-
ние иму в сочетании 354—365. Зна-
чение маю в сочетании маю с ин-
финитивом 356—358. Сочетание не-
определенного наклонения с хочу
359—362. Сочетание неопределен-
ного наклонения с начну, стану
362—365. Сочетание неопределенного-
наклонения с былъ, буду 366—
368.
Определительные слова (см. Атри-
бут).
Опрометьнъ (этимология слова) 584.
Относительные слова. Неопределен-
ное наклонение (как субъективное,

так и объективное), связанное с глав-
ным предложением посредством от-
носительного слова 407—423.
Отрицание действия. Обороты с от-
рицанием действия вслед за его
утверждением и третьим им противо-
полагаемым действием 229.
Падеж. Им. п. 67—68, 79—80, 183 —
184, 197—207, 405—407, 493—499.
Им. и вин. п. 40, 86—88. Им. и зв. п.
100—103. Род.-вин. п. 40. Род. п. 87,
319—321, 323—324, 350—352. Дат. п.
333—334, 378—390. Вин. п. 295—305,
375—378, 437—443. Местн. п. 437—
443. Твор. п. 44, 64, 308, 431—516.
См. Именительный п., род. п.
и т. д. Падеж с предлогом — одна
форма 278.
Падежи вторые. Вторые атрибутив-
ные, или согласуемые, падежи 121—
123. Сочетание прилагательного в
именительном (втором) с глаголами,
кроме ѥсмь, бѣхъ и пр. 168—
182. Вторые косвенные падежи 295—
335. Второй винительный 295—319.
Второй вин. п.— исконное достояние
русского и общеславянского языка
301. Второй винительный — суще-
ствительное 301 —305. Второй вини-
тельный — прилагательное 305—308.
Один во втором винительном
307. Второй винительный — при-
частие 308—311. Второй вини-
тельный составной 315—316. Второй
родительный 319—324. Второй да-
тельный 324—335. Несогласован-
ное причастие в обороте со вто-
рым дательным падежом 327,
329—331. Деепричастие в обороте
со вторым дательным падежом 328—
329. Второй дательный (кроме соче-
тания с инфинитивом) 334—335. Со-
четание неопределенного наклонения
со вторым именительным 373—374.
Творительный, заменяющий вторые
согласуемые падежи, 478—503. Тво-
рительный предикативный на месте
второго косвенного падежа сущест-
вительного, его хронология 491—493.
Замена вторых согласуемых падежей
несогласуемыми падежами 516—
517.
Подлежащее 67—69. Определение
подлежащего 100. „Логико-граммати-
ческое“ подлежащее 67—68. Им. п.
подлежащего 79. Логическое подле-
жащее 79—80. Сравнительная хро-
нология оборотов с единством под-
лежащего главного предложения и
с возможностью особого подлежа-
щего-причастия 230—231.
Подошва (этимология слова) 27.
Початок (этимология слова) 27.
Пошлый (этимология слова) 237—238.
Предикат. Субъект и предикат 68—
69.
Предикативность 83. Большая преди-
кативность имени в прошлом 96. Сте-
пень предикативности прилагатель-
ного 171. Стремление сосредоточить
предикативность в. глаголе “на счет
предикативности имени и причастия
517.
Предлог. Предлог-связка объекта 127—
128. Происхождение предлогов 128.
Падеж с предлогом — одна форма 278.
Предложение 71—73, 82. Граммати-
ческое предложение и логическое
суждение 68. Простое предложение
68. Содержание предложения 71—72.
Вопрос об определении предложения
83. Личный глагол — минимум пред-
ложения 84. Предложения воскли-
цания с именем существительным в
им. п. 85. Предложения заглавия 85.
Бессубъектные предложения 91.
Стремление языка уничтожить обра-
зования, средние между предложе-
нием и членом предложения, 221.
Придаточные предложения. „Сокра-
щенные“ придаточные предложения
122—123. О возникновении оттенка
косвенности в придаточных с при-
частием 231. Союз яко как фор-
мальное выражение мнимости, сом-
нительности содержания придаточ-
ного с причастием 231. Придаточное
предложение с изъяснительным сою-
зом на месте второго винительного
308. Неопределенное наклонение с
сть (опущенным) в условном со-
четании предложений 400—401.
Прилагательное. Определение прила-
гательного 94. Близость существи-
тельных и прилагательных 92—93.
Разница между существительным и
прилагательным 94. Субстантивация
прилагательного 103—105. Согласо-
вание прилагательного с существи-
тельным собирательным 112. Преди-
кативная форма прилагательного
113—114. Средний род (без согласо-
вания) формы прилагательного 114—
116. Бесчленное прилагательное в
качестве аппозиции 151. Сочетание
прилагательного в именительном
(втором) с глаголами, кроме ѥсмь,
бѣхъ и пр., 168—182. Степень пре-
дикативности прилагательного 171.

Бесчленные и членные формы при-
лагательных в составном сказуемом
177—182. Меньшая степень различе-
ния существительного и прилага-
тельного в древности 182. Отпри-
частные прилагательные -л 232—234.
Отличия бесчленных отпричастных
прилагательных на -л от причастий
на -л 234—236. Степень близости
прилагательного отпричастного на
-л к своему причастию 236—239.
Имя прилагательное во втором вини-
тельном 305—308. Именительный и
творительный предикативный прила-
гательных 499—504.
Приложение составное 187—188,
373—374.
Причастие. Причастие настоящее дей-
ствительное и деепричастие 57. При-
знаки причастия, его происхождение
94—96. Атрибутивное и аппозитив-
ное употребление причастия 1 ΙΟ-
Ι 11. Причастие настоящее действи-
тельное с ѥсмь, буди, бѣхъ,
быхъ, бѣахъ 134—137. Прича-
стие прошедшее на -г, -въ с ѥсмь
и пр. 138. Значение сочетаний с при-
частиями действ, залога 142—146.
Причастия страдательные с ѥсмь,
бѣхъ и пр. 146—154. Причастие
страдательное будущее 146—147.
Значение причастия настоящего стра-
дательного 147. Значение причастия
^прошедшего страдательного 148.
Бессубъектный оборот из род. с
предлогом у и причастием страда-
тельным прошедшим 148. Степень
предикативности причастий страда-
тельных 150—153. Бесчленное ' ап-
позитивное причастие страдательного
залога 151—152. Причастия страда-
тельные в роли аппозиции в сочета-
нии со вспомогательными прича-
стиями (в позднейшем — с деепри-
частиями) 151—153. Степень преди-
кативности причастий действитель-
ных 153—154, 159. Сочетание при-
частий, кроме прошедшего на -лъ,
с глаголами, кроме с-, бы-, 156—
167. Причастия настоящего и про-
шедшего (-δ -в ъ) действительные
как второстепенные сказуемые
185—207. Аппозитивное употребле-
ние причастий настоящих и прошед-
ших (-ъ, -в ъ) действительных в име-
нительном 185—187. Второй имени-
тельный с причастием аппозитивным
(составное приложение) 187—188.
Степень предикативности причастия
в оборотах типа “заутра въставъ и
рече“ 190. Большая близость при-
частия к глаголу в древнем языке,
чем в новом, 199. Несогласуемое при-
частие 200. Причастие без личного
глагола как сказуемое придаточного
предложения, связанное с главным
сказуемым посредством относитель-
ного слова 208—231. Значение при-
частия настоящего времени глаголов
предложных — сказуемого придаточ-
ного предложения 209. Отличие при-
частия— второстепенного сказуемого
от причастия, входящего в составное
сказуемое 220—222. Причастие про-
шедшее на -л 232—29$. Синтаксиче-
ские функции причастия на -л в
современном языке 238—239. Отпри-
частные прилагательные на -л 232—
236. Отличия членных отпричастных
прилагательных на -л от причастий
на -л 234—236. Степень близости
прилагательного отпричастного на
-л к своему причастию 236—239.
Сочетание причастия на -л с настоя-
щим временем ѥсмь и пр. 243 —
259. Значение сочетания причастия
на-лъ с бѣхъ, быхъ и бѣахъ
260—264. Причастие на-л ъ сбылъ
ѥсмь, разложение сочетания на
было, було с причастием на -л ъ
264—267. Причастие на -л ъ с быхъ,
бы 267—287. Причастие на -лъ с
буду 268—295. Причастие во вто-
ром винительном 308—311. Несогла-
сованное причастие в обороте со
вторым дательным падежом 327—
329, 330—331. Причастные формы
в роли второстепенных предикатив-
ных связок 495—496. Причастные
формы будучи, бывши в роли
сказуемого с предикативным именем
496—502.' Относительная самостоя-
тельность причастия в древнем
языке 516. Стремление сосредото-
чить предикативность в глаголе на
счет предикативности имени и при-
частия 517.
Простое предложение 68—69. Общая
характеристика простых предложе-
нии в их первоначальном виде 28.
Речь 42, 44—45.
Род. п. Род. п. при восклицаниях 87.
Род. п. при глаголах с отрицанием,
его связь с аблативом 320—321.
Род. п. при достигательной форме
349-352.
Род.-вин. п. 40.
Родительный самостоятельный 323—
324.

Рожай (этимология слова) 462.
Сам (значение хозяина) 91.
Связка 116—120. Предикативная связка
и предикативная связь 116. Опреде-
ление предикативной связи 116. Оп-
ределение предикативной связки 116.
Второстепенные связки 123—124.
Предлог-связка объекта 127—128.
Предикативные связки 246. Второ-
степенная предикативная связка 373.
Неопределенное наклонение — вто-
ростепенная связка между первым и
вторым дательным 378. Причастные
формы в роли второстепенных пре-
дикативных связок 495—496. Есмь
и пр. в роли связки и сказуемого
с предикативным именем 498—499,
503.
Се (=если) (этимология слова) 294.
Сказуемое 68. Атрибут в сказуемом
110-116.
Сказуемое второстепенное 185—207.
Второстепенное составное ска-
зуемое 187—188. Причастие без
личного глагола как сказуемое при-
даточного предложения, связанное с
главным сказуемым посредством от-
носительного слова 208—231. Зна-
чение причастия настоящего вре-
мени глаголов предложных—сказуе-
мого придаточного предложения 209.
Отличие причастия—второстепенного
сказуемого от причастия, входящего
в составное сказуемое 220—222.
Неопределенное наклонение — вто-
ростепенное сказуемое в обороте
дательный с неопределенным
378—379.
Сказуемое составное. Его отличие
от простого сказуемого 111. Состав-
ное сказуемое и описательное вре-
мя 119—120, 144—146. Составное
сказуемое и составное приложение
132—134. Сочетание имен с ѥсмь,
бѣхъ и пр. в древнем языке
154— 156. Им. и твор. пп. существи-
тельного в составном сказуемом
155— 156. Сочетание прилагательного
в именительном (втором) с глаголами,
кроме ѥсмь, бѣхъ и пр., 168—182.
Местоимения в составном сказуемом
171—174. Бесчленные и членные,
формы прилагательных в составном
сказуемом 177—182. Обоюдность
связей частей составного сказуе-
мого — прилагательного и глагола
180—182. Сочетание существитель-
ного в им. п. с глаголами, кроме
ѥсмь, бѣхъ и пр. 182—185. Име-
нительный имени или прозвища при
глаголах действительных 183—184.
Глаголы стать, сделаться,
казаться в роли сказуемого с
предикативным именем 494—495.
Глаголы называться, про-
зываться, именоваться,
слыть, считаться, остаться,
а также стать в значении „оборо-
титься во что“ в роли сказуемого с
предикативным именем 495. При-
частные формы будучи, бывши
в роли сказуемого с предикативным
именем 496, 502. Быть в роли ска-
зуемого с предикативным именем
496, 501—502. Был, буду, будь
в роли сказуемого с предикативным
именем 496—498, 503. Есмь и пр.
в роли связки и сказуемого с пре-
дикативным именем 498—499, 503.
Сказуемое трехсоставное 373.
Слово 13—16, 43—44. Отдельное сло-
во 13,15—16. Значение слова 18—20,
41—42. Собственное значение сло-
ва 18. Ближайшее значение слова 20.
Корень слова 21—22, 24—26, 30.
Общее значение слова 34—35. Опре-
деление слова 35. Вещественное и
лексическое значение слова 36. Об-
щее и грамматическое значение
слова 35—36. Служебные и знаме-
нательные слова 36—37. Жизнь
слов 44. Внутренняя форма слова 47
Сложность значений 52—53. Изобра-
зительность в слове 53—54. Звук в
слове 65. Слово и понятие 68—69.
Согласование 74—75, 105—106. Со-
гласование по смыслу 108. Согласо-
вание прилагательного с существи-
тельным собирательным 112. Гос-
подство начала согласования как
одна из общих точек истории арий-
ских языков 301. Большая роль со-
гласуемости в предложении древ-
него языка 516. Замена вторых со-
гласуемых падежей несогласуемыми
падежами 516—517.
Солнце (этимология солнца) 93—94.
Сослагательность, ее возникновение
279—287. Сослагательность в совре-
менном русском языке 287.
Союз 60. Союз между аппозитивным
причастием и глаголом 188—197.
Многосоюзие 191—192. Союз ти,
193. Союз то-ть 193. Роль сою-
зов к, а между частями предложе-
ния в древнем языке и в диалектах
195—196. Значение союза акы и
позднейших сравнительных союзов,
присоединяющих второстепенное

сказуемое к главному 216—217.
Союз яко как формальное выраже-
ние мнимости, сомнительности со-
держания придаточного с причасти-
ем 231. Возникновение союза б ы из
быхъ в сочетании -лъ быхъ
276—279. Условные союзы (аще,
аже, даже, аче, даче, ачи,
если, ежели и др.) с изъявитель-
ным наклонением 279—281. Услов-
ные союзы аще, аже с сочета-
нием буду-лъ 291—292. Разложе-
ние сочетания буду -лъ и пре-
вращение будетъ в условный
союз 292—293. Условный союз бу-
де 293—294. Тако, только,
ужо в значении условных союзов
295. Придаточное предложение с
изъяснительным союзом на месте
второго винительного 308. Относи-
тельное наречие и союз — одно из
наиболее сложных и поздних явле-
ний языка 317. Неопределенное на-
клонение с бы и союзами сложны-
ми с бы 423—427. Оже ( же),
аже, а, что с неопределенным
наклонением 416—417. Яко, како
с неопределенным наклонением
418—419. Значение союзов яко и
какъ 519—522.
страдательное значение. Неопре-
деленное наклонение с мнимострада-
тельным значением 403—407.
Страдательный оборот 100, твор. п.
при страдательном обороте 79,
453—458.
Субстантивностъ. Субстантивность
подлежащего и дополнения 103.
Субстантивация прилагательного
103—105.
Субъект. Субъект и предикат 68—69.
Суждение 73. Грамматическое пред-
ложение и логическое суждение 68.
Логическое суждение 68, 480—481.
Психологическое суждение 81.
Супин (см. Достигательная форма).
Суффиксы: -енок 37; -енко 37;
-тель 96.
Существительное 71—72. Определе-
ние существительного 96—99. Су-
ществительное-определение 77—78.
Близость существительных и прила-
гательных 92—93. Разница между
существительным и прилагательным
94. Отвлеченные существительные
97—98. Им. и твор. пп. существи-
тельного в составном сказуемом
155—156. Сочетание существитель-
ного в им. п. с глаголами, кроме
есмь, бѣхъ и пр., 182—185.Мень-
шая степень различения существи-
тельного и прилагательного в древ-
ности 182. Имя существительное во
втором винительном 301—305. Тво-
рительный предикативный на месте
второго косвенного падежа сущест-
вительных, его хронология 491—493.
Творительный существительного на
месте предикативного именительного
существительных при глаголах боль-
шей энергичности, его хронология
493—499.
Таронем (этимология слова) 472.
Творительный п. 44—45, 64, 78—80,
431—516. Творительный на месте
второго винительного 307—308. Ис-
ходное значение творительного па-
дежа 431—434. Творительный соция-
тивный 434—437. Творительный
места, его отличие от винительного
места и местного падежа 437—438.
Творительный времени, его отличие
от винительного и местного времени
438—443. Творительный орудия
и средства 443—453. Творительный,
условленный страдательным сказуе-
мым 453—458. Творительный, услов-
ленный именем и наречием, и тво-
рительный отношения 458—466.
Творительный меры 458—459. Тво-
рительный отношения 462—466.
Творительный причины 466—468.
Творительный образа действия 468—
477. Творительный усиления 475.
Творительный, заменяющий вторые
согласуемые падежи. Различные
взгляды на него 478—479. Связь
его с творительным образа действия
478—479. Творительный уподобле-
ния 484—485. Творительный аппо-
зитивный 488—491. Творительный
предикативный на месте второго
косвенного падежа существитель-
ного, его хронология 491—493. Тво-
рительный существительного на
месте предикативного именительного
существительных при глаголах боль-
шей энергичности, его хронология
493—499. Именительный и твори-
тельный предикативный прилага-
тельных 499—503. Общие замечания
об этих падежах в русском языке
503. Различия в значении именитель-
ного и творительного падежей
503—504, 510—511. Творительный
предикативный в польском языке,
его хронология 504—515. Твори-
тельный предикативный в литовском
языке 515—516.

Ток (этимология слова) 99.
Уподобление 75.
Управление 74. Определение понятия
управления 120.
Условное значение. Условные союзы
(аще, аже, даже, аче, даче,
ачи, если, ежели и др.) с изъ-
явительным наклонением 279-—281.
Условное со значением исчерпываю-
щего круга возможных условий
283—284.
Флексия. Стирание флексий 61. Лич-
ное окончание 73. Происхождение
личных окончаний 92.
Фонетика. Определение фонетики 47.
Числительные 36. Один во втором
винительном 307. Происхождение
нѣ перед местоимениями и наречи-
ями местоименными и перед числен-
ным обозначением величин 411—413.
Один в роли предикативного име-
ни 500—501.
Членораздельный звук 56—57.
Шематон (шеметун, шамотун) (эти-
мология слова) 497.
Этимологии слов: верста 13—15; по-
дошва 27; початок 27; солнце 93—94;
дочь 98; одр 99; место 99; ток 99;
итог 108; ать 193; обидуче 214;
пошлый 237—238; дошлый 238; гой
249—250; абыдзень, абыдзённый 278;
авось 293—294; се (=если) 294; ро-
жай 462; таронем 472, даром 474;
опрометьнъ 584; шематон (шеметун,
шамотун) 497; бишь 518.
Этимология. Этимология народная 16.
Определение этимологии 47—48.
Этимология и синтаксис 48—49, 54.
. Язык 70, £2—53, Детский язык 22.
Язык первобытного человека 23—24.
Изменчивость и подвижность мысли
в языке 32. Арийские языки 37—38.
Определение языка 58. Культура и
язык 61. Новые языки 64—65. Со-
держание языка 72. О характере
изменений языка в его история
131—132.
Языкознание 70.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие 3

Александр Афанасьевич Потебня. (Вступительная статья проф. В. И. Борковского) 5

Список печатных трудов А. А. Потебни 8

ВВЕДЕНИЕ

I. Что такое слово 13

II. Представление и значение 16

III. Различные понятия о корне слова 21

IV. Грамматические формы 35

V. По чем узнается присутствие грамматической формы в данном слове? 39

VI. Формы этимологические и синтаксические 45

VII. Создание и разрушение грамматических форм 55

VIII. Грамматика и логика 67

IX. Трудности при определении предложения и его членов 71

X. Члены предложения и части речи 81

1. Предложение (81).

2. Глагол и сказуемое (83).

3. Имя и именные члены предложения (92).

4. Подлежащее (100).

5. Грамматический атрибут (105).

6. Атрибут в сказуемом (110).

7. Связка (116).

8. Грамматический объект (120).

9. Составное дополнение (120).

10. Второстепенные связки (123).

11. Обстоятельство (124).

12. Предлог (127)

СОСТАВНЫЕ ЧЛЕНЫ ПРЕДЛОЖЕНИЯ И ИХ ЗАМЕНЫ 129

Составное сказуемое и составное приложение 132

Сочетание причастий действительных, кроме прич. на -лъ, с ѥсмь, буду и пр. 134

Причастия страдательные с ѥсмь, бѣхъ и пр. 146

Сочетания имен с ѥсмь, бѣхъ и пр. в древнем языке 154

Сочетание причастий, кроме прош. на -лъ, с глаголами, кроме ѥс-, бы- 156

Сочетание прилагательного в именительном (втором) с глаголами, кроме ѥсмь, бѣхъ и пр. 168

Сочетание существительного в именит. п. с глаголами, кроме ѥсмь, бѣхъ и пр. 182

Причастия настоящего и прошедшего (-ъ, -въ) действит., как второстепенные сказуемые 185

1. Аппозитивное употребление прич. наст. и прош. (-ъ, -въ) действ. в именительном —

2. Второй именительный с причастием аппозитивным (составное приложение) 187

3. Союз между аппозитивным причастием и глаголом 188

4. Именительные самостоятельные 197

Причастие без личного глагола как сказуемое придаточного предложения, связанное с главным сказуемым посредством относительного слова 208

Причастие прошедшее на -л- 232

Вторые косвенные падежи (винительный, родительный, дательный) 295

Второй винительный —

1. Свойство первого винительного в древнем языке —

2. Второй винительный есть существительное 301

3. „ „ есть прилагательное 305

4. „ „ — причастие 308

5. Деепричастия из винительного причастий настоящего и прошедш. действ. 311

6 Второй винительный составной 315

Второй родительный 319

Второй дательный (кроме сочетания с неопределенным наклонением) 324

Неопределенное наклонение 335

1. Общие замечания о его значении —

2. К определению инфинитива 338

3. Ограничение его употребления в сербском и болгарском 346

Неопределенное накл. субъективное 354

4. Имаамь и иму с неопределенным —

5. Хощѫ и хочю „ „ 359

6. Начну, стану „ „ 362

7. Был и буду „ „ 366

8. Прочие глаголы с неопределенным субъективным 368

9. Неопределенное со вторым именительным 373

Неопределенное наклонение объективное

10. Винительный с неопределенным одним или имеющим при себе второй винительный 375

11. Дательный с неопределенным накл. 378

12. Неопределенное с явным или подразумеваемым дательным при безличном сказуемом „есть“ и пр. 390

Неопредел. наклонение с ѥсть (опущенным) в условном сочетании предложений 400

Неопредел. быть (есть) с другим неопределенным 401

13. Неопредел. накл. с мнимострадательным оттенком 403

14. Неопредел. накл. (субъективное и объективное), связанное с главным предложением посредством относительного слова 407

Неопредел. накл. с бы и союзами сложными с бы 423

15. Абсолютное неопредел. накл. 427

Творительный падеж

1. Отношение к предыдущему исследованию. Разногласие относительно развития значений творительного 431

2. Твор. социятивный (общности) 434

3. „ места 437

4. „ времени 438

5. „ орудия и средства 443

6. „ условленный страдательн. сказуемым 453

7. „ условленный именем и наречием 458

8. „ причины 466

9. „ образа действия 469

10. Творительный на месте вторых (согласуемых) падежей 478

1) Различные взгляды на него —

2) Связь его с творительным образа 479

3) Твор. признака и состояния 483

4) Творительный аппозитивный 489

5) Творительный предикативный на месте второго косвенного падежа существительных 491

6) Творительный существительного на месте предикативного именительного при гл. бо́льшей энергичности 493

7) Именительный и творительный прилагательных 500

8) Ход развития творительного предикативного в польском 505

9) Творительный предикативный в литовском языке 515

Дополнения 518

Указатель имен 523

Предметный указатель 525

Александр Афанасьевич Потебня.

ИЗ ЗАПИСОК ПО РУССКОЙ ГРАММАТИКЕ.

Редактор В. В. Иванов. Художник Г. С. Смелова.

Худож. редактор Б. М. Кисин. Техн. редактор И. П. Цирульницкий.

Корректор Н. Г. Дмитракова.

Сдано в набор 28/ІІ—1957 г. Подписано к печати 2/XII—1957 г. 60×92¹/₁₆. 33¹/₂ п. л. + ¹/₈ л. вкл.

Уч.-изд. 36,19 + 0.04 вкл. Тираж 8000 экз. А 09445. Заказ № 257.

Учпедгиз. Москва, Чистые пруды, 6.

Первая Образцовая типография имени А. Д. Жданова

Московского городского совнархоза. Москва. Ж-54, Валовая, 28.

Цена без переплета 9 р. 80 к., переплет коленк. 1 р. 50 к.

Отпечатано с готовых матриц в типографии имени Смирнова, г. Смоленск. Заказ № 5065.