Пирогов Н. И. Сочинения. Т. 2. — 1916 — Электронная библиотека ГНПБУ

Предисловіе редактора.

Въ строкахъ, предпосланныхъ нами предшествовавшему (юбилейному) изданію мемуаровъ Н. И. Пирогова, мы высказывали сожалѣніе, что намъ, не по нашей винѣ, не удалось осуществить нашего намѣренія — сравнить печатный текстъ съ оригиналомъ мемуаровъ и дать русскому обществу свободныя отъ всякихъ искаженій, не урѣзанныя, a благоговѣйно сохраненныя въ полной неприкосновенности и цѣлости страницы «Дневника стараго врача, писаннаго исключительно для самого себя, но не безъ задней мысли, что, можетъ быть, когда-нибудь прочтетъ и кто другой».

He безъ чувства глубокаго нравственнаго удовлетворенія мы можемъ заявить, что въ настоящемъ изданіи это намѣреніе осуществлено. Въ этомъ отношеніи пришелъ на помощь С. Я. Штрайхъ, энергіи котораго удалось добиться возможности сличить печатный текстъ съ оригинальной рукописью. Считаемъ своей нравственною обязанностью принести за это С. Я. Штрайху нашу глубокую признательность.

Для настоящаго изданія намъ пришлось, слѣдовательно, редактировать полный текстъ «Дневника стараго врача». Прежде всего мы устранили тѣ измѣненія и искаженія, которыя были внесены въ изданія М. М. Стасюлевича и оттуда, естественно, перешли въ наше первое изданіе. Измѣненія являлись по преимуществу смягченіями рѣзкихъ и опредѣленныхъ выраженій, охотно употребляемыхъ Пироговымъ. Н. И., какъ любитель и знатокъ древнихъ классиковъ, усвоилъ себѣ ихъ мѣткій и выпуклый, но подчасъ грубоватый языкъ, любящій обходиться безъ фиговыхъ листковъ. Съ другой стороны Пироговъ, какъ натура прямая и цѣльная, привыкъ называть вещи ихъ настоящими именами. Неудивительно поэтому, что въ мемуарахъ Пирогова сплошь и рядомъ встрѣчаются эпитеты, далеко не ласкающіе слуха. Находя совершенно недопустимой тенденцію смягчать и обезцвѣчивать языкъ хирурга-мыслителя, мы сочли своей обязанностью всюду возстановить первоначальныя выраженія Пирогова.

Что касается пропусковъ и опущеній, то мы, разумѣется, постарались восполнить эти пробѣлы. Итакъ, читатели имѣютъ, наконецъ, предъ собой полное по содержанію и точное по формѣ изданіе мемуаровъ Пирогова.

Въ тяжелое время, которое переживаетъ теперь все русское общество, a въ особенности русскіе врачи, послѣднихъ долженъ особенно привлекать свѣтлый образъ великаго врача-гражданина. Съ захватывающихъ страницъ мемуаровъ Н. И. на русскихъ врачей смотритъ ихъ геніальный собратъ, всегда и всюду беззавѣтно исполнявшій обязанности врача, но всегда и всюду безтрепетно отстаивавшій права врача, смотритъ и властно призываетъ слѣдовать своему примѣру. Именно въ настоящее страдное для врачей время болѣе чѣмъ необходимо вспомнить и напомнить объ этой сторонѣ личности великаго хирурга-мыслителя.

Ю. Малисъ.

Петроградъ.

Отъ Пироговскаго Т-ва.

Мы счастливы выпустить въ свѣтъ «Дневникъ» Н. И. Пирогова въ томъ видѣ, какъ онъ былъ написанъ авторомъ.

Текстъ «Дневника» свѣрялъ С. Я. Штрайхъ, которому было оказано содѣйствіе почетнымъ академикомъ A. Н. Веселовскимъ и глубокоуважаемымъ «Русскимъ Хирургическимъ О-вомъ Пирогова» въ лицѣ предсѣдателя О-ва проф. С. П. Ѳедорова.

Издательство приноситъ свою глубокую благодарность упомянутымъ выше лицамъ.

ІІ-й ТОМЪ
сочиненій Н. И. Пирогова.
Мемуары Н. И. Пирогова.
«Я признаюсь самъ себѣ, что вовсе не
желаю сохранять навсегда мои записки подъ
спудомъ; тѣ однако же лица, которымъ
когда-нибудъ будетъ интересно познакомить-
ся съ моимъ внутреннимъ бытомъ, не по-
брезгаютъ и моими повтореніями: они вѣрно
захотятъ узнать меня такимъ, каковъ я
есть, съ моими противорѣчіями и непослѣ-
довательностями».
(Мемуары Н. И. Пирогова, стр. 16).

Изд. Пироговскаго т-ва.
Н. И. ПИРОГОВЪ.
Съ рѣдкой дерптской литографіи, относящейся къ концу 1830-хъ годовъ.
Фотографія съ оригинала въ музеѣ Пирогова.

5 ноября 1879.
Отчего такъ мало автобіогра-
фій? Отчего къ нимъ недовѣріе?—
Вѣрно всѣ согласятся со мною, что
для мыслящаго, любознательнаго
человѣка нѣтъ предмета, болѣе до-
стойнаго вниманія, какъ знаком-
ство съ внутреннимъ міромъ, бытомъ
каждаго мыслящаго человѣка, даже
и ничѣмъ не отличавшагося на об-
щественномъ поприщѣ.
Какой глубокій интересъ заклю-
чается для каждаго изъ насъ въ сра-
вненіи собственнаго міровоззрѣнія съ
взглядами, руководившими другого,
намъ подобнаго, на пути жизни. Это-
го, конечно, никто и-не отвергаетъ; но
издавна принято узнавать о другихъ
чрезъ другихъ. Вѣрится болѣе тому,
что говорятъ о какой-либо личности
другіе или ея собственныя дѣй-
ствія. И это юридически вѣрно. Для
обнаруженія юридической, т.-е. внѣш-
ней, правды—и нѣтъ иного средства.
И современный врачъ при діагнозѣ
руководствуется не разсказами боль-
ного, a объективными признаками,
тѣмъ, что самъ видитъ, слышитъ и
осязаетъ.
Да кромѣ недовѣрія къ автобіо-
графіямъ, есть, я думаю, и другія
причины, почему онѣ такъ мало въ
ходу. Мало охотниковъ писать свои
автобіографіи. Однимъ цѣлую жизнь
некогда; другимъ вовсе не интересно,
a иногда и зазорно оглядѣться на
свою жизнь, не хочется вспомнить
прошлаго; иные — и изъ самыхъ мы-
слящихъ — полагаютъ, что, послѣ
изданныхъ ими твореній, имъ писать
о себѣ болѣе не нужно; есть и такіе,
которымъ дѣйствительно писать о се-
бѣ нечего: все будетъ передано дру-
гими; наконецъ, многихъ удержива-
ютъ страхъ и разнаго рода сообра-
женія. Разумѣется, въ наше скепти-
ческое время довѣріе къ открытой
исповѣди еще болѣе утратилось,
чѣмъ в.о времена Ж. Ж. Руссо. Съ
недовѣрчивою улыбкою читаются те-
перь его смѣлыя слова (которыми я
нѣкогда восхищался)х): «Que la trom-
pette du jugement dernier sonne
quand elle voudra, je viendrai, ce
livre à la main, me présenter devant
le souverain-juge. Je dirai haute-
ment: voilà-ce que j'ai fait, ce que
j-'ai pensé, ce que je fus». Ho автобіо-
графіи въ наше время и нѣтъ надобно-
сти быть исповѣдью передъ Верхов-
нымъ Судіею; a Ему, Всевѣдущему,
нѣтъ надобности въ нашей исповѣди.
Современная автобіографія не должна
быть, однако-же, чѣмъ-то въ родѣ
юридическаго акта, писаннаго въ за-
щиту или обвиненіе самого себя пе-
редъ судомъ общественнымъ. He одна
внѣшняя правда, a раскрытіе правды
внутренней предъ самимъ собою —
и вовсе не съ цѣлью оправдать или
осудить себя — должно быть назна-
ченіемъ автобіографіи мыслящаго
человѣка. Онъ не посторонняго чи-
тателя, a прежде всего — собствен-
ное сознаніе долженъ ознакомить
съ самимъ собою; это значитъ, —
автобіографъ долженъ уяснить себѣ
критическимъ разборомъ своихъ дѣй-
ствій ихъ мотивы и цѣли, иногда
глубоко скрываемые въ тайникѣ души
и долго непонятные не только для
другихъ, но и для самого себя.
Но вотъ вопросъ: можетъ ли авто-
біографъ говорить правду о сво-
ихъ, для него .прошлыхъ, мотивахъ.
Можетъ ли онъ справедливо оцѣнить,
что руководило нѣкогда его дѣйстві-

ями? Можетъ ли онъ навѣрное ска-
зать, что его міровоззрѣніе было
именно такое, какъ онъ пишетъ, a
не другое въ данную минуту его бытія?
Я полагаю, что эти вопросы рѣ-
шаются различно, смотря по харак-
теру, способностямъ и вообще смотря
по индивидуальности писателя. Для
увѣреннаго въ себѣ безъ тщеславія
существуетъ и непоколебимая увѣрен-
ность, что именно такое, какъ онъ пи-
шетъ, a не иное было его воззрѣніе,
когда онъ совершалъ то или другое
дѣло. Если же я самъ увѣренъ,
что онъ говоритъ правду безъ притвор-
ства, то больше отъ человѣка нельзя
и требовать. Неужели же тотъ, кто
хочетъ знать мотивы моихъ дѣйствій
и мое міровоззрѣніе того времени,
когда я дѣйствовалъ, повѣритъ болѣе
другимъ или самому себѣ, нежели
мнѣ? Онъ, или кто другой, можетъ
судить о внутреннемъ механизмѣ мо-
ихъ дѣлъ только по этимъ же самымъ
дѣламъ или по свидѣтельствамъ по-
стороннихъ мнѣ лицъ; a сужденія
по нашимъ дѣламъ и постороннимъ
свидѣтельствамъ о скрытомъ внутрен-
немъ механизмѣ дѣлъ требуютъ из-
вѣстной соотвѣтственности и не при-
знаютъ противорѣчій, хотя всякій
изъ насъ знаетъ по опыту, что наши
дѣйствія зачастую противорѣчатъ на-
шимъ собственнымъ міровоззрѣніямъ,
вѣрованіямъ и убѣжденіямъ. Весьма
часто также случается,что наши гран-
діозныя дѣла вызываются на свѣтъ
весьма слабыми мотивами, и наобо-
ротъ; поэтому и требованіе соотвѣт-
ственности не можетъ еще быть по-
рукою за внутреннюю правду.
Критическій анализъ собственныхъ
дѣйствій и ихъ мотивовъ, столь труд-
ный для насъ самихъ, неужели до-
ступнѣе для другихъ, вовсе незнако-
мыхъ съ нашимъ внутреннимъ бытомъ?
Правда, иногда посторонній намъ
сердцевѣдъ вѣрнѣе насъ самихъ мо-
жетъ угадать, почему мы въ данномъ
случаѣ поступили такъ или иначе;
правда,что мы не судьи самимъ себѣ;
но открыть невѣдомый для насъ са-
михъ мотивъ нашего дѣйствія можно
только въ двухъ случаяхъ: во-пер-
выхъ, когда мы сами скрытничаемъ
или притворяемся предъ нашимъ соб-
ственнымъ я; во-вторыхъ, когда мы
сдѣлали что-либо въ минуту забве-
нія или увлеченія, не справившись,
что дѣлалось въ эту минуту внутри
насъ, не заглянувъ въ себя. Если же
принципъ: никто не можетъ быть соб-
ственнымъ судьею — и вѣренъ, то
онъ относится только до правды внѣш-
ней, — юридической; судебный слѣдо-
ватель и прокуроръ, конечно, могутъ
изобличить притворщика и лгуна
легче, чѣмъ это сдѣлалъ бы онъ самъ.
Но для внутренней правды
нѣтъ другихъ болѣе вѣрныхъ и ком-
петентныхъ судей, чѣмъ мы сами,
когда мы не притворщики и не лгуны.
Все, слѣдовательно, сводится на то,
кто такой тотъ, кто обнаруживаетъ
свой внутренній бытъ; сужденіе объ
этомъ, по малой мѣрѣ, такъ же труд-
но, какъ и сужденіе о постороннихъ
лицахъ, взявшихъ на себя обязан-
ность обнаружить внутреннюю сто-
рону какого-либо дѣятеля. Даже и
тогда, если онъ завѣдомо былъ иногда
лгуномъ и притворщикомъ, еще не
доказано, что онъ былъ всегда та-
кимъ. Есть случаи въ нашей богатой
противорѣчіями жизни, что именно
лгунъ и притворщикъ, въ извѣст-
ные моменты бытія, дѣлается болѣе
способнымъ сказать о себѣ слово
правды, чѣмъ другіе, знавшіе его толь-
ко извнѣ. Въ этомъ не болѣе проти-
ворѣчія,какъ и въ томъ, что подлецъ
иногда способенъ бываетъ на чест-
нѣйшее дѣло, a честнѣйшій человѣкъ
дѣлаетъ иногда крупную подлость.
Для кого и для чего пишу я все это?
По совѣсти — въ эту минуту только
для самого себя, изъ какой-то внутрен-
ней потребности, хотя и безъ намѣ-
ренія скрывать то, что пишу, отъ
другихъ. Пришедъ на мысль писать о
себѣ для себя и рѣшившись не изда-
вать въ свѣтъ о себѣ ничего при моей
жизни, я не прочь, чтобы мои за-
писки обо мнѣ читались, когда меня
не будетъ на свѣтѣ, и другими. Это —
говорю положа руку на сердце —
вовсе не потому, чтобы я боялся при
жизни- быть критикованнымъ, осмѣ-

яннымъ или вовсе нечитаннымъ. Хотя
я и не мало самолюбивъ и не безраз-
лично отношусь къ похвалѣ, но самое
самолюбіе все-таки болѣе внутреннее,
чѣмъ внѣшнее. Притомъ я — эго-
истическій самоѣдъ, и потому опа-
саюсь самого себя, чтобы описаніе
моего внутренняго быта во всеуслы-
шаніе не было принято мною самимъ
за тщеславіе, желаніе рисоваться и
оригинальничать, a все это, въ свою
очередь, не повредило бы внутренней
правдѣ, которую я желалъ бы со-
хранить въ наичистѣйшемъ видѣ въ
моихъ запискахъ. Я, какъ самоѣдъ,
.знаю однако же, что нельзя быть со-
вершенно откровеннымъ съ самимъ со-
бою, даже когда живешь въ себѣ, такъ-
сказать, на-распашку. Иногда, ни съ
того,ни съ сего, приходятъ мысли до
того низкія и подлыя, что при пер-
вомъ своемъ появленіи изъ тайника
души невольно бросаютъ въ краску,—
иногда даже чувствуешь, какъ будто
эти мысли не твои, a другого — самаго
низкаго существа, живущаго въ тебѣ.
Апостолъ Павелъ уже давно замѣтилъ,
что не хочешь дѣлать зло, a дѣлаешь
его нехотя. Великая правда! И еще
чаще замѣчаемъ это на мысли: не хо-
чешь мыслить мерзко, a мыслишь, — и
бѣда, если вначалѣ же не убережешь-
ся, не подмѣтишь самого себя и впо-
ру не остановишься.
Итакъ, я, какъ и другіе, не могу,
при всемъ желаніи, выворотить свой
внутренній бытъ наружу предъ собою,
сдѣлать это начисто, ни въ прошед-
шемъ, ни въ настоящемъ. Въ прошед-
шемъ я, конечно, не могу предъ со-
бою поручиться, что мое міровоззрѣ-
ніе въ такое-то время было именно то
самое, какимъ оно мнѣ кажется те-
перь. Въ настоящемъ — не могу ру-
чаться, чтобы мнѣ удалось схватить
главную черту, главную суть моего
настоящаго міровоззрѣнія. Это дѣло
не легкое. Надо прослѣдить красную
нить чрезъ путаницу переплетенныхъ
между собою сомнѣній й противо-
рѣчій, возникающихъ всякій разъ,
какъ только захочешь сдѣлать для
себя руководящую нить болѣе ясною.
И вотъ я, для самого себя и съ са-
мимъ собою, хочу разсмотрѣть мою
жизнь, подвести итоги моимъ стремле-
ніямъ и міровоззрѣніямъ (во множе-
ственномъ, — ихъ было нѣсколько) и
разобрать мотивы моихъ дѣйствій.
Стой,однако же! на первыхъ же по-
рахъ! He притворничаю ли съ самимъ
собою? Точно ли хочу писать только
для себя. Если я й рѣшилъ,чтобы пи-
санное о себѣ осталось при моей жиз-
ни необнародованнымъ, то развѣ я не
желалъ бы, чтобы оно прочиталось
когда-нибудь и другими, хоть бы, на-
примѣръ, моими дѣтьми и знакомыми?
Жена же, вѣрно,уже прочтетъ. Если
же я этого не хочу, то значитѣ все-
таки даю себѣ поводъ, хотя передъ
самыми близкими людьми, да все-
таки порисоваться и что-нибудь
скрыть или подрумянить. Самоѣду
это сейчасъ же приходитъ на мысль.
И это хорошо,что приходитъ на мысль.
Какъ только это имѣется въ виду, то
есть надежда и на достаточное проти-
водѣйствіе. Вѣдь самоѣдство
не допуститъ меня, чтобы я не слѣ-
дилъ за собою во время моей работы
съ самимъ собою; слѣдя же, подмѣчу;
a подмѣтивъ, остановлюсь и не дамъ
простору притворству и скрытности.
Впрочемъ, я заранѣе знаю, что
цинически откровеннымъ я и предъ
самимъ собою не хочу быть. Чисто-
плотность нужна не на показъ
только. Циническіе поступки въ жиз-
ни лучше оставить, не трогая и не под-
вергая анализу, — это лучше для са-
мого себя; иначе попадешь въ рети-
рады души и оттуда напустишь вони
и въ то, что искренно хотѣлось бы
оставить чистымъ, какъ оно есть па
самомъ дѣлѣ. У насъ y всѣхъ на днѣ
души довольно грязи; если, опустив-
шись на это дно, ее взбаламутишь,
то потомъ самъ не отличишь чистаго
отъ грязнаго. Но, разумѣется, если
цинизмъ и душевная нечисть были мо-
тивами какого-либо дѣйствія, повлі-
явшаго на всю жизнь, то поневолѣ
не минуешь заглянуть и въ ретира-
ды.
Но способенъ ли я писать о себѣ —
для себя?

Опять вопросъ — что нужно для
этого?
Главное—откровенность съ самимъ
собою.
Навѣрное я могу сказать про себя
только то, что я не скрытенъ съ со-
бою; вѣдь есть люди, скрытничающіе
болѣе съ собою, чѣмъ съ другими; я
не принадлежу къ нимъ, хотя и со
мною случалось, что я открывался се-
бѣ только послѣ того, какъ былъ от-
кровененъ съ другими; случалось, что,
сообщая откровенно другимъ что-либо
вслухъ, начинаешь какъ будто лучше
понимать, что дѣлается внутри тебя
самого. Иногда только тогда узнаешь
хорошенько, что дѣлается y тебя, ког-
да разговоришься о себѣ съ другимъ.
Иногда стыдишься себѣ признаться въ
томъ, что на душѣ, пока, случайно
какъ будто (хотя и вовсе не случайно),
разскажешь другому вдругъ съ какою
то циническою откровенностью, —
вслухъ, что скрывалъ отъ себя.
Записки, которыя веду теперь о се-
бѣ,. замѣняютъ, въ такомъ случаѣ не-
откровенности съ самимъ собою, со-
общеніе или разговоръ съ другимъ;
бумага замѣняетъ другое лицо; къ
запискѣ, хотя и собственной, отно-
сишься объективнѣе, чѣмъ къ мыслен-
ной бесѣдѣ съ собою. Пиша, дѣлаешь-
ся смѣлѣе съ собою и притомъ не даешь
мысли распускаться въ разныя сторо-
ны и бродить; мысль при записываніи
превращается въ нитку и ловче тянет-
ся изъ мозга, чѣмъ при- размышленіи,
безъ письма.
Итакъ я надѣюсь, ведя мои записки,
быть не менѣе, a гораздо болѣе от-
кровеннымъ съ собою, чѣмъ въ заду-
шевныхъ изліяніяхъ съ другими, хотя
бы и съ самыми близкими къ сердцу
людьми.
Второе условіе. чтобы быть (правди-
вымъ)истиннымъ автобіографомъ для
самого себя, это — хорошая память.
Для безпамятнаго, хотя бы остро-
умнаго и здравомыслящаго человѣка,
его прошедшее почти не существуетъ.
Такая личность можетъ быть весьма
глубокомысленная и даже геніальная,
мо едва ли она можетъ быть неодносто-
ронняя, и уже, во всякомъ случаѣ
ясныя и живыя ощущенія прошлыхъ
впечатлѣній безъ памяти невозможны.
Но память, какъ я думаю, есть двухъ
родовъ : одна — общая, болѣе идеаль-
ная и міровая, другая — част-
ная и болѣе техническая, какъ па-
мять музыкальная, память цвѣтовъ,
чиселъ и т. п. Первая (общая) хотя
и отвергалась иными. но она-то имен-
но и удерживаетъ различнаго рода
впечатлѣнія, получаемыя въ теченіе
всей жизни, и событія, пережитыя
каждымъ изъ насъ. Глубокомыслен-
ный и геніальный человѣкъ можетъ
имѣть очень развитую память, не
обладая почти вовсе общею памятью.
Моя память общая и въ прежніе
года была острая. Теперь же, въ ста-
рости,какъ и y другихъ. яснѣе предста-
вляется мнѣ многое прошлое, не
только какъ событіе, но и какъ ощу-
щеніе, совершавшееся во мнѣ самомъ,
и я почти увѣренъ, что не ошибаюсь,
описывая, что и какъ я чувствовалъ
и мыслилъ въ разные періоды моей
жизни. Но память для прошлыхъ ощу-
щеній и составившихся изъ нихъ убѣ-
жденій, мыслей п взглядовъ, можетъ
быть, и не есть та, которую я называю
общею памятью. Она можетъ
быть также, какъ и память звуковъ,
цвѣтовъ ит.п., спеціальная, такъ-ска-
зать техническая, и не всякій
одаренъ ею; память собственныхъ ощу-
щеній требуетъ сверхъ того еще и
культуры. Такая культура именно
и рождаетъ въ насъ самоѣдство.
Къ этому, т.-е. къ развитію самоѣд-
ства, необходимо еще и вниманіе, со-
средоточенное на собственныя ощуще-
нія и ихъ дальнѣйшее развитіе. Во-
обще, запоминается хорошо только то,
на что обращено вниманіе. Вниматель-
ность — необходимый атрибутъ па-
мяти. Но и вниманіе, и память не
всегда сознательны; первое, впрочемъ,
рѣдко не сознательно, тогда какъ па-
мять, именно спеціальная (техниче-
ская), нерѣдко, и даже зачастую, дѣй-
ствуетъ для насъ безсознательно. Мы
многое запоминаемъ и многому вни-
маемъ невольно и незамѣтно для насъ
самихъ. Нерѣдко, вспомнивъ что-пи-

будь, удивляешься, когда успѣлъ это
припомнить.
Какъ остаются въ мозгу почти цѣ-
лую жизнь нѣкоторыя ощущенія и
воспоминанія не только о прошлыхъ
событіяхъ, но еще и воспоминанія объ
ощущеніяхъ, испытанныхъ нами при
давно прошедшихъ событіяхъ,—труд-
но себѣ представить. Мозгъ, какъ и
всѣ органы, подверженъ постоянной
смѣнѣ вещества; атомы его тканей по-
стоянно замѣняются новыми, и нуж-
но предположить, что атомы его, замѣ-
няясь при смѣнѣ вещества другими,
новыми, передаютъ имъ тѣ самыя ко-
лебанія, которымъ они подвергались
при ощущеніи различныхъ впечатлѣ-
ній. И вотъ, мягкая мозговая мякоть
ребенка, оплотнѣваясь и измѣняясь
въ ея физическихъ свойствахъ, про-
должаетъ задерживать отпечатки са-
мыхъ раннихъ ощущеній и впечатлѣ-
ній и передаетъ эти ощущенія нашему
сознанію въ старости еще живѣе и яс-
нѣе, чѣмъ прежде, въ зрѣломъ воз-
растѣ. He говоритъ ли это въ пользу
моего взгляда (нѣсколько мистиче-
скаго), что атомистическія колебанія
(которыя необходимо предположить
при ощущеніяхъ) совершаются не въ
однѣхъ видимыхъ и подверженныхъ
измѣненіямъ клѣточкахъ мозговой
ткани, a въ чемъ-то еще другомъ, бо-
лѣе тонкомъ, эфирномъ элементѣ,
проникающемъ чрезъ всѣ атомы и не
подверженномъ органическимъ из-
мѣненіямъ.
Замѣчательны также и безсозна-
тельныя ощущенія, остающіяся и не
остающіяся въ памяти. Нашъ внут-
ренній бытъ составленъ весь изъ
постоянныхъ, сознательно и без-
сознательно для насъ безпрестан-
но колеблющихъ и волнующихъ
насъ ощущеній, приносимыхъ къ
намъ извнѣ и изнутри насъ. Съ
самаго начала нашего бытія и до кон-
ца жизни всѣ органы и ткани прино-
сятъ къ намъ и удерживаютъ въ насъ
цѣлую массу ощущеній, получая впе-
чатлѣнія то извнѣ, то изъ собственнаго
своего существа. Мы не ощущаемъ на-
шихъ органовъ; мы, смотря на пред-
метъ, не думаемъ о глазѣ; никто въ
нормальномъ состояніи ничего не
знаетъ о своей печени и даже о без-
престанно движущемся сердцѣ; но ни
одинъ органъ не можетъ не приносить
отъ себя ощущеній въ общій орга-
низмъ, составленный изъ этихъ орга-
новъ.. Ни одинъ органъ, какъ часть
цѣлаго, не можетъ не напоминать
безпрестанно о своемъ присутствіи это-
му цѣлому. И вотъ, эта вереница ощу-
щеній, извнѣ и изнутри, безъ сомнѣ-
нія извѣстнымъ образомъ регулиро-
ванныхъ, и потому скажу лучше —
сводъ (ensemble) ощущеній и есть Ha-
rne л, въ теченіе всего нашего земного
бытія. Что такое наше л безъ этихъ
ощущеній — этого мы не можемъ себѣ
представить; но и не можемъ не до-
пустить возможности существованія
ощущающаго начала безъ ощущеній.
Одно я основано на опытѣ, другое —
на логикѣ; есть и третье, основанное
на вѣрованіи. Декартово: cogito,
ergo sum можетъ быть безъ ошиб-
ки замѣнено: sentio, ergo sum;
ибо слово: «ощущаю наше я» —
можно сказать и не мысля. «Я есмь»
не есть продуктъ мышленія, a ощу-
щенія, т.-е. чувства, — не мысли, —
что существую. Правда, младенецъ,
дѣлающій первый вздохъ, вышедъ на
свѣтъ, не говоритъ еще: я суще-
ствую, хотя, безъ сомнѣнія, ощу-
щаетъ, вбирая въ себя впервые воз-
духъ, нѣчто для него новое; но болѣе
сознательное чувство существованія,
приходящее къ ребенку постепенно,
безъ сомнѣнія, не есть продуктъ мы-
шленія, a болѣе регулированное и
окрѣпшее ощущеніе, приносимое из-
внѣ и изнутри его органами.
Декартово я мышленія есть нѣчто
другое; но гораздо прежде, чѣмъ про-
изнесется нами это осмысленное и про-
думанное я есмь, мы уже успѣва-
емъ добраться посредствомъ однихъ
ощущеній и представленій (но не мы-
шленія) до нашего самоощущенія и
выразить его: Дѣло въ томъ, что со-
знаніе нашего я приходитъ къ намъ
безсознательно; мы до этого сознанія
вовce не додумываемся. Сознаніе бытія
собственной личности не есть достояніе
одрой человѣческой натуры; оно об-

ще намъ со всѣми животными; какъ
бы животное могло защищать
себя, отыскивать пищу, вести борьбу
за существованіе, если бы въ немъ не
было сознанія своей личности? Но
полное уясненіе себѣ своего л словомъ
sum, есмь, — конечно, можетъ про-
явиться только въ такомъ существѣ,
какъ человѣкъ, т.-е. одаренномъ сло-
вомъ и способностью производить въ
умѣ членораздѣльные звуки и комби-
нировать ихъ въ умѣ же въ слова. Эти
двѣ способности и мысль — одно и
то же; безъ слова нѣтъ мысли, безъ
мысли нѣтъ слова. Ощущеніе и пред-
ставленіе превращаются въ мозгу
въ мысль только посредствомъ члено-
раздѣльныхъ звуковъ слова. Нѣтъ
надобности,чтобы способность комби-
нировать изъ ощущеній слова была
непремѣнно соединена съ способно-
стью говорить, т.-é. произносить сло-
ва. Глухо-нѣмой мыслитъ по своему и
можетъ понимать другихъ, не имѣя
способности произносить слова; онъ
замѣняетъ ихъ въ головѣ непремѣнно
подобными же членораздѣльнымъ
звукамъ знаками; a ощущеніе, не-
обходимое для возбужденія этой спо-
собности къ дѣйствію, доставляется
ему, конечно, не органомъ слуха, a
зрѣнія и другими. Но, кромѣ органовъ
чувствъ, и y насъ, и y животныхъ со-
знаніе не только личнаго бытія, но и
ощущеніе всего пріятнаго и непрі-
ятнаго, аффекты и страсти — возбуж-
даются всѣми другими органами. Ан-
самбль (ensemble) ощущеній, доста-
вляемыхъ всѣми нашими органами (со-
общающимися и не сообщающимися
съ внѣшнимъ міромъ, съ нашимъ не-я),
и есть наше бытіе,сущность котораго,
какъ и всего другого на свѣтѣ, намъ
неизвѣстна.
Въ книгахъ старинныхъ анатомовъ
находимъ это высказаннымъ чрезвы-
чайно пластически:
Gor ardet, loquitur pulmo, fei promovet ira,
Spien rudere facit, cogit amare jecur2).
Въ наше время, когда наблюденія
доказываютъ, что дѣйствія органовъ
чувствъ и особливо глаза нельзя ина-
че объяснить, какъ принявъ безсоз-
нательное (инстинктивное) мышленіе,
нельзя болѣе сомнѣваться и въ томъ,
что мы доходимъ до вполнѣ сознатель-
наго грамматическаго я есмь не
иначе, какъ путемъ еще задолго ему
предшествующаго безсознательнаго
мышленія. Но и это вполнѣ сознатель-
ное мышленіе имѣетъ свою безсозна-
тельную логику, требующую непре-
мѣнно, роковымъ образомъ, чтобы мы
мыслили такъ, a не иначе, и притомъ,
къ нашему счастью, съ полнымъ вну-
треннимъ убѣжденіемъ, что мысль
наша свободна. Она дѣйствительно
свободна только y лишенныхъ ума,
да и y нихъ эта свобода — другими
словами, ерунда мышленія — вѣроят-
но въ зависимости отъ разныхъ ненор-
мальныхъ ощущеній собственнаго бы-
тія, приносимыхъ болѣзнью органовъ.
Но стараться убѣдить себя и дру-
гихъ, что наши мысль и воля дѣйстви-
тельно не свободны, есть также своего
рода безуміе.
Противъ дѣйствительности ощу-
щеній ничего не подѣлаешь; если мы
всѣ галлюцинируемъ, то галлюцина-
ціи для насъ уже не существуетъ; кто
будетъ тогда разувѣрять насъ, что мы
обманываемся? Да еще есть возмож-
ность разубѣдиться, когда y всѣхъ
насъ галлюцинируетъ только одинъ
органъ чувствъ: другіе нормальные
органы могутъ поправить ошибку/
Но что подѣлаешь, когда y всѣхъ и
всѣ ощущенія приводятъ къ убѣжде-
нію, что ихъ мысли и воля свободны,
когда на этомъ уже успѣли образо-
ваться всѣ основы жизни? Упорство-
вать въ убѣжденіи себя и всѣхъ въ
противномъ поведетъ въ этомъ случаѣ
убѣждающаго мудреца къ тому, что
собственныя его мысль и воля сдѣ-
лаются дѣйствительно до того сво-
бодными, что онъ будетъ готовъ къ по-
ступленію въ домъ умалишенныхъ.
Только съ ненормальными ощущенія-
ми мы еще можемъ кое-какъ, да и то
съ трудомъ, бороться; съ нормальны-
ми же, какъ бы они намъ ни казались
безсмысленными, борьба — пагубна.
Между молодежью въ послѣднее
время встрѣчались и такія личности,

которыя никакъ не хотѣли и настоль-
ко закабалить мысль, чтобы остано-
виться на дважды-два — четыре.
«Мысль моя свободна», утверждали
они, и «я хочу — приму, хочу — нѣтъ
какую ни на есть математическую ак-
сіому». Этимъ лицамъ и въ голову ни-
когда не приходило, что распущен-
ность мысли и воли есть страшный
недугъ, отъ развитія котораго въ себѣ
долженъ беречься каждый изъ насъ,
кто не хочетъ покончить съ собою са-
моубійствомъ или домомъ умалишен-
ныхъ. Каждый настолько долженъ
быть свободенъ, чтобы избрать для
себя то или другое міровоззрѣніе, но,
избравъ, долженъ на немъ остановить-
ся по крайней мѣрѣ до той поры, пока
замѣнитъ его другимъ, новымъ.
Установленіе извѣстнаго modus vi-
vendi необходимо не только для со-
гласія семействъ, обществъ и наро-
довъ, но и для согласія съ самимъ со-
бою; a этого можно достигнуть только
извѣстнымъ и болѣе или менѣе опре-
дѣленнымъ міровоззрѣніемъ.
He думаю, что кому-нибудь изъ
мыслящихъ людей удалось въ теченіе
цѣлой жизни руководствоваться од-
нимъ и тѣмъ же міровоззрѣніемъ; но
полагаю, что вся умственная наша
жизнь, въ концѣ концовъ, сводится на
выработку, хотя бы для домашняго
обихода, какого-либо воззрѣнія на
міръ, жизнь и себя самого. Эта посто-
янная работа, правда, мѣшаетъ уста-
новленію status quo, но все-таки, не
прерываясь, тянется красною нитью
чрезъ цѣлую жизнь и не перестаетъ
руководить, какъ и управлять болѣе
или менѣе нашими дѣйствіями. Коле-
банія й сомнѣнія при этой разработкѣ,
конечно, неизбѣжны, но они далеко не
тѣ, которыя обременяютъ человѣка,
считающаго для себя остановку на
чемъ-нибудь опредѣленномъ наруше-
ніемъ свободы мысли и воли.
Разсматривая мою жизнь, я опишу
нѣсколько міровоззрѣній, которымъ
я слѣдовалъ, останавливаясь на нихъ
болѣе или менѣе продолжительное
время; полагаю, что мнѣ удастся также
выяснить для себя и то, почему я
принималъ ихъ и слѣдовалъ имъ; те-
перь же постараюсь уяснить себѣ то
міровоззрѣніе, на которомъ я, какъ
кажется, уже окончательно остано-
вился; приведу покуда только часть
моего настоящаго міровоззрѣнія, от-
носящагося до моего взгляда на осно-
вы нашего бытія.
Остановиться мыслію на вѣчно дви-
жущихся и вѣчно существовавшихъ
атомахъ я не могу теперь, хотя и могъ
прежде. Мой умъ впадаетъ въ безыс-
ходное положеніе въ обоихъ случа-
яхъ,т.-е.когда онъ хочетъ себѣ пред-
ставить эти атомы безконечно дѣлимы-
ми и безформенными, или же ограни-
ченными и имѣющими извѣстный
видъ. Безконечно дѣлимое, движу-
щееся и безформенное само по
себѣ какъ-то случайно дѣ-
лается ограниченнымъ, оформленнымъ
и спокойнымъ: это такъ несовмѣстимо
въ моемъ умѣ, что я не могу на немъ
остановиться. Мнѣ невозможно также
остановиться на атомахъ, размель-
ченныхъ въ какіе-то крупинки, ша-
рики, математическія точки и т. п.
Если вся вселенная переполнена
этими непроницаемыми, т.-е. сохраня-
ющими главное свойство вещества,
атомами, — и между тѣмъ они должны
находиться въ безпрестанномъ движе-
нія, то гдѣ же, въ чемъ и какъ совер-
шается ихъ движеніе? Мой слабый
умъ, производя свой анализъ веще-
ства, дѣля и разлагая его атомы, ни-
какъ не можетъ на нихъ остановиться
и незамѣтно, невольно переходитъ отъ
нихъ, въ концѣ концовъ, къ чему-то
другому, имѣющему всѣ отрицатель-
ныя свойства матеріи; мой умствен-
ный анализъ роковымъ образомъ при-
ходитъ къ необходимости принять внѣ
атомовъ нѣчто проницаемое и все и
всюду проникающее, недѣлимое, без-
форменное, вѣчно движущееся и имен-
но этими своими свойствами сообщаю-
щее, движущее, скопляющее, разсѣе-
вающее атомы, образующее тѣмъ фор-
мы вещества и, само проникая въ нихъ
и чрезъ нихъ, принимающее (такъ-
сказать, укладываясь въ нихъ) на се-
бя, хотя бы и временно, тотъ или дру-
гой видъ, смотря по тому, въ какую и

чрезъ какую форму матеріи оно прони-
каетъ.
Перенося мой анализъ на органи-
ческія вещества и на самого себя, я
невольно спрашиваю себя: откуда мог-
ла взяться способность органиче-
скаго міра ощущать и сознавать свое
бытіе? Основные его атомы, какъ бы
я ихъ себѣ ни представлялъ, останут-
ся для меня все-таки безконечно дѣ-
лимыми, непроницаемыми и т.. п.,
то-есть имѣющими такія свойства,
которыя не объясняютъ. мнѣ ихъ спо-
собности ощущать и сознавать себя;
необходимо будетъ допустить, что отъ
вѣка вѣковъ существуютъ и атомы,
одаренные этими свойствами, и своимъ
скопленіемъ въ одно цѣлое образую-
щіе, чувствующіе и сознающіе свое
существованіе организмы. Мой умъ
не допускаетъ, чтобы од&а группиров-
ка атомовъ въ извѣстныя формы (какъ,
напримѣръ, мозговыя клѣточки) могла
ихъ сдѣлать, ео ipso, способными ощу-
щать, хотѣть и сознавать, если бы въ
нихъ не была вложена способность
къ ощущенію и сознанію.
Вотъ это основное начало, — этотъ-
то элементъ чувства, воли и сознанія,
самый основной бытія, — начало, безъ
котораго міръ не существовалъ бы
для насъ, мой умственный анализъ и
отыскиваетъ за предѣлами атомовъ,
— въ томъ, что онъ по необходимости
признаетъ существующимъ внѣ ихъ
и имѣющимъ отрицательныя, т.-е.про-
тивоположныя атомистическимъ, свой-
ства, безъ которыхъ и положительныя
свойства матеріи для насъ были бы
несуществующими.
Это отвлеченное,какъ и самые атомы,
произведеніе. умственнаго анализа,
основанное на природной способ-
ности ума переносить свои функціи внѣ
себя, должно содержать въ себѣ и са-
мое главное отрицательное свойство
вещественныхъ атомовъ — самостоя-
тельное жизненно&начало съ его глав-
нымъ атрибутомъ: способностью къ
ощущенію и самосознанію, не такимъ,
конечно, которымъ одарены мы.
Я представляю себѣ, — нѣтъ, это не
представленіе, a греза, — и вотъ мнѣ
грезится безпредѣльные., безпрерывно
зыблющійся и текущій океанъ жизни,
безформенный, вмѣщающій въ себѣ
всю вселенную, проникающій всѣ ея
атомы, безпрерывно группирующій
ихъ, снова разлагающій ихъ сочета-
нія и аггрегаты и приспособляющій
ихъ къ различнымъ цѣлямъ бытія.
Къ какому бы разряду моихъ огра-
ниченныхъ представленій я ни отнесъ
этотъ источникъ ощущенія и ощущаю-
щаго себя бытія — къ разряду ли
силъ, или безконечно утонченнаго ве-
щества—онъ для меня все-таки пред-
ставляетъ нѣчто независимое и отлич-
ное отъ той матерія, которая извѣстна
намъ по своимъ чувственнымъ (подле-
жащимъ чувственному изслѣдованію)
свойствамъ.. У меня нѣтъ другихъ
средствъ къ изслѣдованію этого источ-
ника ощущенія и моего сознательнаго
бытія, какъ полученная мною изъ это-
го же источника способность ощуще-
нія. A разслѣдовать и познать что-либо
вполнѣ мы можемъ только тогда, ког-
да станемъ выше познаваемаго. Но
свойство нашего ума искать цѣли
цѣлесообразности не можетъ не ви-
дѣть цѣлесообразности въ .проявле-
ніяхъ жизни. Нѣтъ ничего цѣлесооб-
разнаго, придуманнаго нашимъ умомъ
что не обрѣталось бы готовымъ, такъ
сказать, въ окружающемъ насъ мірѣ.
Напрасно говорятъ, что организмъ
нашъ есть машина; — наоборотъ,
каждая придуманная нами машина
есть не что другое, какъ сколокъ съ
существующихъ уже въ природѣ и въ
нашемъ организмѣ приборовъ и сна-
рядовъ.
Все органическое въ природѣ тѣмъ
и поразительно для насъ, что въ немъ
начало или сила жизни приспособила
всѣ механическіе и химическіе про-
цессы къ извѣстнымъ цѣлямъ бытія.
Если же умъ нашъ не можетъ не найти
цѣлесообразности въ проявленіяхъ
жизни и творчества различныхъ ти-
повъ по опредѣленнымъ формамъ, то
этотъ же умъ не можетъ въ этомъ не ви-
дѣть самого себя, — то-есть, видѣть
разумное; и вотъ нашъ умъ по необхо-
димости долженъ принять безпредѣль-
ный и вѣчный разумъ, управляющій
океаномъ жизни.

(21 ноября. 1879).
Я началъ писать мои записки 5-го
ноября 1879 года, и сегодня, 21-го но-
ября, опять принимаюсь, послѣ про-
межутка въ нѣсколько дней.
Пишу для себя и не прочитываю,
до поры до времени, писаннаго. Поэто-
му найдется не мало повтореній, не-
домолвокъ; найдутся и противорѣчія,
и непослѣдовательности. Если я начну
исправлять все это, то это было бы
знакомъ, что я пишу для другихъ.
Я признаюсь самъ себѣ, что вовсе
не желаю сохранять навсегда мои за-
писки подъ спудомъ, тѣ, однако-же,
лица, которымъ когда-нибудь будетъ
интересно познакомиться съ моимъ
внутреннимъ бытомъ, не побрезгаютъ
и моими повтореніями: они, вѣрно,
захотятъ узнать меня такимъ, каковъ
я есть, съ моими противорѣчіями и
непослѣдовательностями.
И вотъ, я сегодня повторяю себѣ
мое теперешнее міровоззрѣніе. Повто-
ряя, можетъ быть, удастся уяснить его
себѣ какъ можно болѣе.
Спрашиваю себя: что собственно за-
ставляетъ меня не остановиться съ
моимъ міровоззрѣніемъ на атомахъ
вещества, какъ на чемъ-то закончен-
номъ, вѣчномъ, безпредѣльномъ, са-
мостоятельномъ, слѣдовательно абсо-
лютномъ и не допускающемъ суще-
ствованія ничего другого?
Атомы вещества—это такое же от-
влеченное начало, какъ и предпола-
гаемое мною жизненное міровое на-
чало. Для чего допускать два отвле-
ченія, когда можно остановиться ' на
одномъ? Почему не принять, что атомы
вещества всегда существовали и все-
гда, вмѣстѣ съ другими свойствами
матеріи, были способны ощущать и
сознавать себя? Гдѣ и кѣмъ найдено
въ мірѣ ощущеніе и сознаніе безъ при-
сутствія вещества? Кто изъ насъ со-
знавалъ себя и мыслилъ безъ мозга?
Почему матерія при другихъ свой-
ствахъ не могла бы ощущать, созна-
вать себя и мыслить? He потому ли
только мы не можемъ допустить это,
что мы, по нашему невѣдѣнію, не-
опытности и близорукости сужденія,
слишкомъ, и притомъ произвольно.
ограничили наши понятія о свой-
ствахъ вещества—и, сдѣлавъ это,
принудили себя допустить существо-
ваніе какого-то, нами же выдуманнаго
духовнаго (психическаго) начала?
Да, такъ спрашивалъ я себя нѣког-
да и отвѣчалъ положительно на всѣ
эти вопросы.
Неоспоримый фактъ: нѣтъ сознанія
и мысли безъ мозга и умозаключенія
по извѣстному и общепринятому шаб-
лону; c-rni hoc, ergo propter hoc—каза-
лись мнѣ до того естественными и не-
преложными, что не допускали во мнѣ
и тѣни сомнѣнія.
Но тотъ же самый умъ, признавав-
шій прежде безъ всякаго сомнѣнія мы-
слящіе и сознающіе себя мозговые
атомы, впослѣдствіи началъ усматри-
вать себя самого не только въ себѣ,
но и во всей міровой жизни. Тогда
умъ мой не могъ не усмотрѣть, что
главныя его проявленія—мышленіе
и творчество, согласныя съ законами
цѣлесообразности и причинности, яс-
но обнаруживаются и во всей міровой
жизни безъ участія мозговой мякоти.
He странно ли, что мысль, выходящая
изъ мозга, находитъ себя тамъ, гдѣ ни
одинъ индивидуальный мозгъ не от-
крытъ нашими чувствами?
Вотъ это-то открытіе собственнымъ
своимъ мозговымъ мышленіемъ мы-
шленія мірового, общаго и согласнаго
съ его законами причинности и цѣле-
сообразности творчества вселенной—
и есть то, почему умъ мой не могъ оста-
новиться на атомахъ, одаренныхъ чув-
ствомъ, ощущающихъ, сознающихъ
себя, мыслящихъ и дѣйствующихъ
только посредствомъ себя же, безъ
участія другого, высшаго начала со-
знанія и мысли. Способность творче-
ства нашего ума и свойственное ей
стремленіе сообразоваться въ своихъ
твореніяхъ съ предначертанными пла-
нами и цѣлями не могутъ не разли-
чать въ каждомъ изъ своихъ дѣлъ
мысль и. цѣль отъ- средствъ и мате-
ріала, служащихъ для исполненія мы-
сли и цѣли.
Цѣль и мысль,пойманныя, такъ-ска-
зать, въ сѣть матеріала,—на полотно
въ краскахъ живописца, въ мраморъ

зодчаго, на бумагу въ условные знаки
и слова поэта,—живутъ потомъ цѣлые
вѣка своею жизнію, заставляя и по-
лотно, и мраморъ, и бумагу сообщать
изъ рода въ родъ содержимое въ нихъ
творчество. Мысль, проникая чрезъ
кисть, рѣзецъ въ грубый матеріалъ,
дѣлаетъ его своимъ органомъ, способ-
нымъ рождать и развивать новыя мыс-
ли въ зрителяхъ и читателяхъ.
Если это неоспоримый фактъ, то для
меня не менѣе неоспоримо и то, что
высшая міровая мысль, избравшая
своимъ органомъ вселенную, проникая
и группируя атомы въ извѣстную фор-
му, сдѣлала и мой мозгъ органомъ мы-
шленія. Дѣйствительно, его ни съ чѣмъ
нельзя лучше сравнить, какъ съ музы-
кальнымъ органомъ, струны и клави-
ши котораго приводятся въ постоянное
колебаніе извнѣ; a кто-то, ощущая
ихъ ѵ присматриваясь, прислушиваясь
къ нимъ, самъ приводя и клавиши, и
струны въ движеніе, составляетъ изъ
этихъ колебаній гармоническое цѣлое.
Этотъ кто-то> приводя мой органъ въ
униссонъ съ міровою гармоніею, дѣ-
лается моимъ л: тогда законы цѣлесо-
образности и причинности дѣйствій
міровой идеи дѣлаются и законами
моего я,ия обрѣтаю ихъ въ самомъ
себѣ, перенося ихъ проявленія извнѣ
въ себя и изъ себя въ окружающую
природу.
Ощущеніе, сознаніе, мысль—про-
цессы, немыслимые безъ колебаній
атомовъ, составляющихъ наше общее
чувствилище—не могутъ состоять изъ
однихъ только колебаній и движеній,
не достигающихъ до чего нибудь, что
къ нимъ относилось бы такъ же, какъ
глазъ къ свѣтовымъ и ухо къ звуко-
вымъ колебаніямъ, то-есть, восприни-
мало бы эти колебанія и превращало
бы ихъ въ нѣчто другое и сообщало
бы ихъ, дѣйствуя отъ себя, внѣшнему
міру. He самыя ли эти колебанія ато-
мовъ органа—и сул£> нашего я? При-
нять это, значило бы для меня при-
нять въ веществѣ такое невеществен-
ное и отвлеченное свойство, которое
не имѣетъ никакихъ чувственныхъ от-
ношеній къ матеріи, обладающей
этимъ свойствомъ. Теплота, свѣтъ,
электричество, какъ эффекты колеба-
нія частицъ, всѣ имѣютъ прямыя и не-
посредственныя отношенія къ нашимъ
чувствамъ и способность дѣйствовать
своими колебаніями непосредственно
на сцѣпленіе и сродство атомовъ: a
самое чувство и мысль, отыскиваю-
щія въ природѣ и свѣтъ, и теплоту, и
электричество, чисто субъективныя по
своей натурѣ, дѣлаются объектомъ не
прямо, a посредствомъ другихъ силъ,
дѣйствуя на вещества.
Жизнь, сила, движеніе и мысль—для
меня понятія, такъ неразрывно связан-
ныя между собою, что я ни одного изъ
нихъ не могу себѣ представить безъ
другого. Въ жизни есть движеніе, сила
и мысль; въ мысли—движеніе и сила,
a въ силѣ—движеніе и мысль. Этому
ассоціированному представленію о
жизни не достаетъ почвы, которую мы
привыкли имѣть подъ ногами; въ немъ
нѣтъ ничего конкретнаго и объектив-
наго. Но представленіе объ общей
міровой жизни и не можетъ y насъ
быть конкретнымъ или чисто факти-
ческимъ; это фикція, но неизбѣжная,
неотвратимая для насъ, потому что
эта жизнь существуетъ, и мы суще-
ствуемъ, мыслимъ е дѣйствуемъ въ ея
непостижимомъ для насъ, по своей гро-
мадности, круговоротѣ. Но вѣдь и
наши объективныя разслѣдованія,
намъ кажущіяся имѣющими самую
твердую почву, въ сущности не что
другое, какъ разслѣдованіе нашей,
субъективной мысли; иначе они были
бы безсмысленны и не заслуживали
бы названія разслѣдованій. Правда,
въ нихъ (въ этихъ изслѣдованіяхъ)
мысль наша находитъ себѣ постоянно
матеріальную подкладку или канву,
на которой она выдѣлываетъ для себя
узоры изъ располагаемаго ею веще-
ственнаго матеріала.
При изслѣдованіи отвлеченнаго по-
нятія о міровой жизни мы не въ си-
лахъ сладить съ громоздкимъ веще-
ствомъ, которымъ она располагаетъ
для своихъ проявленій, a изслѣдованіе
частныхъ ея проявленій дѣлаетъ
наше представленіе о міровой жизни
отрывочнымъ, одностороннимъ и ча-
сто ложнымъ. Одно только неоспоримо

для каждаго безпристрастнаго и не-
близорукаго наблюдателя,—это цѣ-
лесообразность, причинность, планъ
и мысль во всякомъ проявленіи міро-
вой жизни. Это значитъ не что дру-
гое, какъ совпаденіе нашей мысли,
нашихъ стремленій къ отысканію цѣ-
лей и причинъ—съ тѣмъ, что мы нахо-
димъ въ міровой жизни.
И въ меня невольно вселяется убѣ-
жденіе, что мозгъ мой и весь я самъ
есть только органъ мысли міровой
жизни, какъ картины, статуи, зданія
суть органы и хранилища мысли ху-
дожника.
Для вещественнаго проявленія міро-
вой мысли и понадобился приборъ,
составленный по опредѣленному пла-
ну изъ группированныхъ извѣст-
нымъ образомъ атомовъ,—это мой ор-
ганизмъ; a міровое сознаніе сдѣлалось
моимъ индивидуальнымъ посред-
ствомъ особеннаго механизма, заклю-
чающагося въ моихъ нервныхъ цен-
трахъ. Какъ это сдѣлалось,—конечно,
ни я, ни кто другой не знаемъ. Но то
для меня несомнѣнно, что сознаніе
мое, моя мысль и присущее моему уму
стремленіе къ отысканію цѣлей и при-
чинъ не можетъ быть чѣмъ-то отры-
вочнымъ, единичнымъ, не имѣющимъ
связи съ міровою жизнію и чѣмъ-то за-
конченнымъ и заканчивающимъ міро-
зданіе, то-есть не имѣющимъ ничего
выше себя.
Наконецъ, самый отчаянный эмпи-
ризмъ, не признающій, не желающій
знать ничего, кромѣ фактовъ и чув-
ственныхъ впечатлѣній, въ концѣ
концовъ, все-таки руководится от-
влеченіемъ, то-есть мыслью; кромѣ
того, что безъ нея не обходится ни одно
чувственное впечатлѣніе (основанное
на безсознательной логикѣ); одни чув-
ственныя впечатлѣнія безъ сознатель-
ной руководящей мысли пригодны
развѣ для одного эмпирика-эпику-
рейца, но никакъ не эмпирика-на-
блюдателя и изслѣдователя.
Все въ мыслящемъ мірѣ сводится къ
отвлеченію, всѣ наши представленія
и понятія, какъ бы они ни основыва-
лись на фактахъ и чувственномъ
опытѣ, дѣлаются чистыми отвлече-
ніями, какъ скоро мы подвергнемъ ихъ
умственному анализу; a не подвер-
гать—не въ нашей волѣ. Этотъ-то
разъѣдающій анализъ и превращаетъ
вещество въ силу. Все, что считается
свойствомъ вещества, умственнымъ
анализомъ превращается въ нѣчто су-
ществующее внѣ подверженнаго на-
шимъ чувствамъ вещества, то-есть
опять-таки-въ силу или вещество, про-
тивоположное веществу.
Атомы, принимаемые умственнымъ
анализомъ за основу матеріи, превра-
щаются имъ или въ математическія, то-
есть невещественныя, точки, или цен-
тры, притягивающіе къ себѣ другіе
атомы, или же въ безконечно малыя,
то-есть безконечно дѣлимыя величины.
И въ томъ, и въ другомъ случаѣ
вещество перестаетъ быть тѣмъ, чѣмъ
оно намъ кажется; теряетъ свое чув-
ственное (подверженное нашимъ чув-
ствамъ) существованіе; другими сло-
вами,—дѣлается силою, и потому
именно силою, что, разложивъ его на
атомы, намъ нельзя уже представить
его спокойнымъ и бездѣйствующимъ;
допустивъ же дѣйствіе, мы этимъ и
придадимъ ему самый главный атри-
бутъ силы (—дѣйствіе). A чтобы оста-
вить за веществомъ его самыя харак-
терны& свойства, намъ нужно поло-
жить предѣлъ разлагающему его ум-
ственному анализу;—такъ, если бы
мы, продливъ нашъ анализъ безпре-
дѣльно, допустили безконечную дѣли-
мость матеріи, то превратили бы ее,
какъ я сказалъ, въ силу или въ нѣчто
неуловимое, не подверженное нашимъ
чувствамъ, и тѣмъ лишили бы ее дру-
гихъ ея главныхъ свойствъ—непрони-
цаемости и тяжести. Ограничить же
умственный анализъ, не доведя его до
конца, значитъ принять за вещество
не послѣдній продуктъ анализа—ато-
мы, a только скопленіе или скученіе
ихъ, и въ такомъ случаѣ нужно бу-
детъ допустить возможность образо-
ванія вещества изъ скопленія силы.
И я не вижу логической невозможно-
сти принять этотъ конечный резуль-
татъ моего умственнаго анализа мате-
ріи. Правда, я не знаю, что такое сила
безъ проявленія ея въ веществѣ;

но въ веществѣ, подвергнутомъ
умственному анализу, я ничего
не вижу, кромѣ проявленія силы,
и всѣ свойства вещества въ мо-
ихъ глазахъ—проявленія силы, a не
что-либо присущее самому веществу;
такъ,вещество сдѣлалось бы такимъ же
проницаемымъ, если бы частицы.его
(то-есть скученіе атомовъ) не удер-
живались притягательною, атомисти-
ческою силою ; безъ этой первобытной
силы не было бы ни малѣйшихъ ве-
щественныхъ частицъ, и безпредѣльно
раздѣленная матерія исчезла бы изъ
нашего чувственнаго міра. Но сила,
обнаруживавшаяся моимъ чувствамъ
въ свойствахъ и движеніяхъ матеріи,
могла бы существовать. и не скоплен-
ная въ видѣ атомистическихъ частицъ.
Насколько бы она осталась, послѣ
разсѣянія матеріи, вещественною,—
разумѣется подъ этимъ словомъ не
то, насколько бы она осталась чув-
ственною (подверженною чувствамъ),
a то лишь, насколько она осталась бы
уловимою нашею мозговою мыслію,
— этого я не знаю; но, убѣжденный,
что сверхъ моей мозговой мысли су-
ществуетъ еще другая, высшая міро-
вая, я вѣрю, что сила продолжала бы
существовать и дѣйствовать въ этой
міровой мысли. Мысль же эта и дѣй-
ствующая чрезъ нее сила — это мі-
ровая жизнь.
Да, жизнь — это для меня поня-
тіе коллективное. Это я уже сказалъ;
жизнь — это осмысленная, безгра-
нично-дѣйствующая сила, управля-
ющая всѣми свойствами вещества (то-
есть его силами), стремясь при томъ
непрерывно къ достиженію извѣстной
цѣли: осуществленію и поддержкѣ
бытія.
Простое описательное эмпириче-
ское опредѣленіе жизни, данное En-
ma 8) и другими, также довольно
вѣрно: по этому опредѣленію жизнь
сводится на собраніе отправленій,
— ensemble des fonctions,—противо-
дѣйствующихъ смерти, — qui resis-
tent à la mort.
Дѣйствительно, въ живомъ орга-
низмѣ, какъ и во всемъ живомъ мірѣ,
всѣ отправленія, всѣ функціи на-
правлены къ тому, чтобы сохранить
бытіе и противодѣйствовать разру-
шенію; ошибка, или лучше, недо-
молвка этого опредѣленія — только
въ томъ, что не отправленія организ-
ма сами по себѣ стремятся и болѣе
или менѣе достигаютъ этой цѣли, a
другое, руководящее ихъ начало эмпи-
рическое, — осмысленное, —то-есть
стремящееся къ цѣли и дѣлающее всѣ
функціи организма цѣлесообразными,
—сила жизни.
Всѣ механическія дѣйствія орга-
ническихъ снарядовъ и приборовъ,
всѣ химическіе процессы, весь про-
цессъ развитія въ организмѣ, все цѣ-
лесообразно, вездѣ мысль, планъ и
стремленіе осуществить, сохранить и
поддержать бытіе. Механизмъ устрой-
ства органовъ, химизмъ различныхъ
функцій и т. п., все это чѣмъ болѣе
разслѣдуется и чѣмъ болѣе подвер-
гается чувственному анализу, тѣмъ
яснѣе обнаруживаются въ замысло-
ватости устройства цѣлесообразность
и причинность; но то, что направля-
етъ механическіе и химическіе про-
цессы организма къ цѣли, то остается
и останется для насъ сущимъ и перво-
бытнымъ, хотя и сокровеннымъ для
чувственнаго представленія.
2 декабря.
Прошло опять нѣсколько дней, въ
которые я не бесѣдовалъ съ собою.
Найду-ли опять нить, не прочитавъ
записаннаго прежде — нужды нѣтъ;
я не претендую на званіе философа
и пишу для себя.
Что для моего склада ума, наклон-
наго къ эмпиризму и въ немъ окрѣп-
шаго, казалось прежде абсурдомъ,—
это мысль безъ органа мышленія.
Да, мозговая мысль немыслима
безъ мозга.
Но вѣдь и міровая — не есть ли
одинъ только продуктъ мозговой?
Гдѣ органъ мышленія для міровой
мысли? Гдѣ ея проявленія безъ моз-
говой мысли? Въ томъ-то и дѣло, —
отвѣчу на это, — что то же самое чув-
ство, которое убѣждаетъ насъ въ на-
шемъ бытіи, неразлучно съ этимъ
убѣжденіемъ вселяетъ въ насъ и дру-

roe — o существованіи міра, то-есть,
о проявленіяхъ міровой мысли. И
тотъ же самый умъ, который убѣжда-
ется въ цѣлесообразности нашихъ
жизненныхъ функцій, въ то же время
видитъ и цѣлесообразность въ бытіи
другихъ міровыхъ функцій; другими
словами, нашъ же собственный умъ,
какъ бы онъ настроенъ (эмпиризмомъ
или идеализмомъ) ни былъ, не мо-
жетъ не замѣтить присутствія мысли
внѣ себя, точно такъ же, какъ не мо-
жетъ не убѣдиться въ присутствіи
вещества въ нашемъ организмѣ и внѣ
его. Одно изъ двухъ: онъ (нашъ умъ)
долженъ принять — или все суще-
ствующее внѣ его одна иллюзія, или
существованіе міра, — нашего не я
— такъ же непреложно, какъ я соб-
ственное бытіе. Чтобы не помѣшать-
ся и не угодить въ домъ умалишен-
ныхъ, необходимо принять послѣд-
нее, какъ непреложную истину, то-
есть такую же, какъ наше собствен-
ное ощущеніе бытія. Принявъ же
это, неминуемо нужно признать и
существованіе — кромѣ нашей мозго-
вой мысли — другой, высшей, міро-
вой. Постоянное ея проявленіе въ
окружающей насъ вселенной тѣмъ
непреложнѣе для насъ, что все про-
являющееся въ нашемъ умѣ, все изо-
брѣтаемое имъ, все, наконецъ, до
чего мы только можемъ додуматься,
— уже есть существующее, есть го-
товое въ проявленіяхъ міровой мыс-
ли...
2 декабря.
Усталъ немного послѣ 2-хъ часо-
вой прогулки по снѣгу при 9° Рео-
мюра; но, отдыхая, продолжаю раз-
боръ моего міровоззрѣнія. Мнѣ са-
мому любопытно знать, насколько я
смогу сдѣлать его себѣ яснымъ и за-
конченнымъ.
Да, уму, воспитавшему себя на
эмпиризмѣ, гораздо легче себя пред-
ставить простою функціею мозга.
Въ практической жизни эмпири-
ческій умъ можетъ, нисколько не за-
трудняясь, остановиться на такомъ
взглядѣ, повидимому безупречномъ
и основанномъ на безспорныхъ фак-
тахъ. Неминуемымъ слѣдствіемъ этого
взгляда должно быть то, что міровая
цѣлесообразность п творчество по
опредѣленному плану суть произве-
денія нашего ума, функціи нашего
же мозга. A принявъ это, нужно бу-
детъ допустить и другое слѣдствіе,—
то именно, что самъ мозгъ, находя-
щій посредствомъ своей функціи (ума;
планъ и цѣлесообразность въ міро-
вомъ устройствѣ, дѣлаетъ это только
потому, что онъ уже такъ устроенъ,
что атомы, составляющіе мозгъ, подъ
вліяніемъ внѣшнихъ условій и слу-
чайно, такъ, a не иначе сложились.
Нужно будетъ допустить, что могло
бы быть и иначе. Выйдетъ что-то
странное: если цѣлесообразность и
планъ навязаны вселенной моимъ
мозгомъ, a онъ самъ, какъ и все въ
мірѣ, продуктъ случайнаго сочетанія
атомовъ, отъ извѣстной формы груп-
пировки и состава которыхъ произо-
шло то, что воздѣйствіе на нихъ внѣ-
шняго міра производитъ и чувство,
и мышленіе; если, говорю, допустить
все это, какъ ultimum refugiim ума,
то все, что я отношу ш> творчеству
міровой мысли и жизни, должно быть
дѣломъ случая. Случайно, — ибо
нѣтъ начала, дѣйствовавшаго само-
стоятельно, цѣлесообразно и разум-
но, —случайно, говорю, при безчис-
ленномъ множествѣ разныхъ формъ
и составовъ, въ которые группиро-
вались, посредствомъ собственныхъ
своихъ свойствъ, атомы вещества,
состоялась и группировка атомовъ
мозга; сначала, конечно, въ иномъ
первобытномъ видѣ, a потомъ, измѣ-
няясь и осложняясь подъ вліяніемъ
внѣшнихъ условій, образовался и
нынѣ дѣйствующій органъ ощущенія
и мышленія.
Итакъ, случай — вотъ творческое
начало; отъ сочетанія его дѣйствій
съ воздѣйствіемъ внѣшнихъ, также
происшедшихъ когда-то отъ случая»,
силъ, произошелъ тотъ бастардъ, ко-
торый мы называемъ міромъ.
Въ такомъ міровоззрѣніи необхо-
димо, прежде всего, остановиться на
случаѣ, какъ самой мощной силѣ;
но о случаѣ я скажу мой взглядъ при

случаѣ, потомъ, — полагая, что онъ
мнѣ столько же знакомъ и незнакомъ,
сколько и другимъ особамъ, припи-
сывающимъ ему такое первостепен-
ное значеніе.
Есть, однако-же, въ этомъ край-
немъ взглядѣ доля правды.
Изслѣдуя природу хотя бы самымъ
эмпирическимъ способомъ, то-есть
довѣряя только однимъ чрезъ внѣ-
шнее чувство добытымъ фактамъ, мы
все-таки, собственно, ничего другого
не дѣлаемъ, какъ только переносимъ
наше мышленіе и вообще всѣ наши
умственныя способности на внѣшній
міръ; и, наоборотъ, мы не можемъ
иначе изслѣдовать наше собственное
я, какъ сдѣлавъ его внѣшнимъ объ-
ектомъ, то-есть перенося его внѣ насъ.
Но, принимая это какъ неоспоримый
фактъ, я, при моемъ воззрѣніи, не
могу не принять въ то же время, что
открываемая моимъ мышленіемъ цѣ-
лесообразность мірового устройства
была бы чѣмъ-то ему произвольно
или непроизвольно мною навязан-
нымъ, чѣмъ то не вполнѣ дѣйстви-
тельнымъ, то-есть столько-же непре-
ложнымъ, какъ и мое собственное
бытіе.
Но всего болѣе и яснѣе обнаружи-
вается различіе моего міровоззрѣнія
отъ эмпирическаго въ томъ, что уму,
принимающему себя за одну органи-
ческую функцію мозга, кажется ка-
кимъ-то нелѣпымъ абсурдомъ дру-
гое, противоположное убѣжденіе въ
существованіи другого, первобытна-
го, разумнаго, жизненнаго начала,—
не функціоннаго и не органическаго,—
которое, не завися отъ группировки
атомовъ и дѣйствія атомистическихъ
силъ, — само организуетъ и приво-
дитъ въ дѣйствіе атомистическія си-
лы; орудіемъ же или органомъ его
проявленій служитъ вселенная. Моз-
говой умѣ нашъ и находитъ себя,
то-есть свойственное ему стремленіе
къ цѣлесообразности и творчеству,—
внѣ себя только потому, что онъ самъ
есть не что иное, какъ проявленіе
высшаго мірового ума.
3 декабря.
Также послѣ долгой прогулки въ
прекрасный зимній день на чистѣй-
шемъ и, вѣроятно, озонированномъ
воздухѣ.
Такому органическому (мозговому)
уму, какъ нашъ, конечно, трудно
себѣ вообразить другой, да еще выс-
шій умъ безъ органической почвы;
a для современнаго склада нашего
ума такое воззрѣніе неминуемо долж-
но казаться нелѣпымъ. Въ наше вре-
мя не одни дипломаты мирятся все-
го скорѣе съ совершившимся су-
ществующимъ уже фактомъ; и дѣй-
ствительно, въ житейской практикѣ
всего удобнѣе остановиться на томъ,
что видимо и осязаемо, a при разслѣ-
дованіи причинъ и слѣдствій — дер-
жаться извѣстнаго всѣмъ по опыту
cum et post hoc, ergo propter hoc;
какъ ни обветшалъ этотъ лозунгъ,
какъ онъ ни преслѣдуется логикою,
но въ сущности онъ неизбѣженъ въ
эмпиризмѣ. Испытывая что-либо и
опровергая или подтверждая одинъ
опытъ другимъ, мы все-таки ничего
другого. не дѣлаемъ съ нашими эм-
пирическими или индуктивными умо-
заключеніями, какъ замѣняемъ од-
но cum et propter hoc другимъ.
Да, въ практической жизни и въ
эмпиризмѣ нельзя уходить слишкомъ
далеко; но гдѣ остановиться?
Вотъ вопросъ, рѣшаемый не иначе,
какъ индивидуально различнымъ
складомъ ума y каждаго изъ насъ.
Но какъ бы мы ни старались ограни-
читься одними фактами и чисто индук-
тивными умозаключеніями, все-таки
приходится почти на каждомъ шагу
считаться съ отвлеченными предста-
вленіями и понятіями. Безъ отвлече-
нія не существуетъ и ни одно умоза-
ключеніе, какъ бы оно индуктивно
ни было. Пространство — фактъ, вре-
мя — фактъ, движеніе—фактъ,жизнь
— фактъ, и въ то же время и простран-
ство, и время, и движеніе, и жизнь—
самыя крупныя и первостепеннѣйшія
отвлеченія.
Каждый ребенокъ мѣряетъ про-
странство и можетъ довольно легко
и правильно судить о немъ, пока оно

подвергается тремъ измѣреніямъ; но
о пространствѣ вообще, безмѣрномъ
и безграничномъ, и весьма дѣльные
умы еще не совсѣмъ увѣрены, сколь-
кими измѣреніями оно способно мѣ-
риться,— и математики толкуютъ о
возможности четвертаго, — найдутъ,
можетъ быть, необходимымъ или воз-
можнымъ и пятое.
Вѣроятно, нашъ мозговой умъ до-
ходитъ до всѣхъ этихъ отвлеченныхъ
понятій о пространствѣ, времени и
т. п. путемъ эмпирическимъ, чрезъ
ощущеніе наружными чувствами. Но
то не эмпиризмъ, когда мы, всегда и
вездѣ видящіе и ощущающіе границы
пространства, начинаемъ помышлять
и о безграничномъ. Кантовы ли это
какія-то категоріи или ящики въ кон-
торкѣ нашего мозгового ума, или
другой какой-то скрытый его меха-
низмъ; но присутствіе отвлеченія въ
такихъ фактическихъ истинахъ, ка-
ковы пространство и время, — та-
кой же фактъ. Мы роковымъ обра-
зомъ, неминуемо, не видя и не ощу-
щая измѣримаго и безграничнаго,
признаемъ фактическое его существо-
ваніе; — вотъ не-фактъ существуетъ
такъ же фактически, какъ и фактъ;
и въ существованіи безграничнаго и
безмѣрнаго мы гораздо болѣе убѣж-
дены, чѣмъ былъ убѣжДенъ Колумбъ
въ существованіи Америки до ея от-
крытія. Разница только въ томъ, что
мы нашу Америку никогда не откро-
емъ такъ, какъ онъ свою.
4 декабря.
(Вмѣсто вчерашнихъ 15° сегодня 3°,
съ сильнымъ западнымъ вѣтромъ, такъ
что гулялъ не болѣе одного часу).
Нужно замѣтить,что наши понятія
о пространствѣ, времени и жизни со-
вершенно отличны отъ обыкновенныхъ
обобщеній, какъ, напримѣръ,понятій
о человѣкѣ. Въ обобщеніи *человѣкъ»
мы понимаемъ не болѣе какъ свойства,
несомнѣнно характеризующія человѣ-
ческія особи.
Но въ понятіи о пространствѣ исче-
заютъ всѣ свойства отдѣльныхъ про-
странствъ, какъ-то: ихъ измѣреніе,
форма, содержимое и проч.; намъ (по
крайней мѣрѣ мнѣ), при размышленіи
о пространствѣ, сдается, что всѣ из-
вѣстные намъ по чувственнымъ пред-
ставленіямъ пространства и предметы
заключаются въ чемъ-то иномъ—неиз-
мѣримомъ, безформенномъ, безгранич-
номъ.
To же самое находимъ и въ понятіи
о времени: фактически мы судимъ о
немъ только по движенію въ простран-
ствѣ; но сверхъ этого фактическаго
опредѣленія времени мы сознаемъ еще,
что и безъ движенія, то-есть безъ
средства къ измѣренію времени въ
пространствѣ, существуетъ наше л въ
настоящемъ, подобно тому, какъ оно
существовало въ прошедшемъ, и что
это же самое настоящее и прошедшее
существуютъ не для нашего одного л,
a должны существовать и безъ него.
Понятіе о мѣрѣ пространства и вре-
мени,невольно сопровождающее мысль
о самомъ пространствѣ и самомъ вре-
мени, намъ служитъ не къ уясненію
нашего понятія, a къ убѣжденію насъ
въ томъ, что измѣряемое въ простран-
ствѣ и времени не есть еще самое про-
странство и самое время.
Понятіе о жизни также не есть одно
обобщеніе.
Оно относится, по моему, къ той же
категорій, какъ и понятіе о простран-
ствѣ и времени.
Первый толчокъ къ образованію въ
нашемъ умѣ понятій объ этихъ трехъ
(отвлеченіяхъ) иксахъ даетъ намъ ощу-
щеніе нашего бытія. Это ощущеніе,
конечно, фактъ, но какой? Можно ли
<-его причислить къ категорій фактовъ
обыкновенныхъ, добываемыхъ нашими
внѣшними чувствами и основанныхъ
именно на этомъ главнѣйшемъ фактѣ—
на ощущеніи бытія, безъ котораго
для насъ все другое немыслимо? Это
фактъ sui generis, выходящій изъ ря-
ду вонъ.
Какъ проявляется чувство бытія въ
животныхъ—это тайна, такъ же не
разрѣшимая, какъ и проявленіе на-
шихъ понятій о пространствѣ и вре-
мени. Первымъ толчкомъ служатъ, ко-
нечно, дѣйствія внѣшняго міра на на-
ши чувства, но только толчкомъ, a са-
мая суть и ощущенія бытія, и понятій

о времени и пространствѣ—скрыва-
ются глубоко въ существѣ самого жиз-
неннаго начала.
Возьмемъ для примѣра моментъ ро-
жденія па свѣтъ теплокровнаго живот-
наго. Что заставляетъ его ощутить
свое бытіе первымъ вдыханіемъ возду-
ха, издать первый звукъ жизни?
Рефлексъ отъ прикосновенія возду-
ха къ его периферическимъ нервамъ
или отъ внезапнаго измѣненія въ кро-
вообращеніи новорожденнаго.
Значитъ, машина такъ устроена, что
прикосновеніе внѣшняго міра къ пери-
ферическимъ нервамъ неминуемо дол-
жно отразиться на ту пружину, нахо-
дящуюся въ продолговатомъ мозгѣ,
которая приводитъ въ движеніе ды-
хательный приборъ, заставляя его по-
тянуть въ себя наружный воздухъ; a
это первое вдыханіе, въ свою очередь,
должно отразиться на чемъ-то ощу-
щающемъ самого себя и отличающемъ
себя отъ внѣшняго міра. Но связь-
то именно этого чего-то съ меха-
низмомъ животной машины и есть
иксъ, потому неразрѣшимый, что
для фактическаго его разрѣшенія не-
обходимо бы было не только подмѣ-
тить на себѣ или другомъ животномъ,
но и прочувствовать эту связь перваго
вдыханія съ ощущеніемъ бытія. Да и
такое невозможное наблюденіе было
бы еще недостаточно. Ощущая, нельзя
слѣдить за ощущеніемъ, не измѣняя и
не нарушая его. Мы всякій день ви-
димъ, какъ родятся люди и животныя,
какъ выводятся цыплята изъ яицъ,
и мы такъ привыкли къ жизни, что мо-
жемъ думать, будто мы сами даемъ
жизнь другимъ существамъ (такъ ду-
маютъ, пожалуй, и многіе);—не му-
дрено. поэтому, что жизнь намъ кажет-
ся вовсе не тайною, a простымъ, обы-
деннымъ дѣдомъ.
Жизнь и бытіе едва-ли не кажутся
многимъ изъ насъ однимъ»и тѣмъ же.
И нельзя не согласиться, что разли-
чіе между живымъ и неживымъ неуло-
вимо на окраинахъ жизни. Наше по-
нятіе о жизни, какъ о цѣломъ, прежде
всего основано на нашемъ собствен-
номъ ощущеніи бытія и присущемъ
этому ощущенію чувствѣ мощи или
Силы жизни;—мы, прежде чѣмъ опытъ
научаетъ насъ разузнавать жизнь по
ея рѣзкимъ проявленіямъ, невольно
склонны принимать эти же ощущенія
жизни (болѣе или менѣе) во всемъ
насъ окружающемъ и, конечно, всего
болѣе въ томъ, что обнаруживаетъ дви-
женіе, то-есть силу и мощь. Я полагаю,
что ребенокъ, прежде чѣмъ онъ дой-
детъ опытомъ отличать свое я отъ
окружающаго его не-ч, принимаетъ все
его окружающее въ такой же степени
живымъ, какъ и онъ самъ.
Живя, наблюдая и учась, мы, нако-
нецъ, научаемся отличать болѣе или
менѣе раціонально проявленіе жизни
отъ простого бытія; но и тогда мы уз-
наемъ не болѣе и не менѣе, какъ ме-
ханизмъ организмовъ, управляемый
тѣми же силами, которыми управляет-
ся и бытіе: тяготѣніемъ, сцѣпленіемъ и
сродствомъ атомовъ, электричествомъ,
теплотою и т. п., a начало, цѣлесооб-
разно направляющее эти силы и меха-
низмъ къ сохраненію организма, инди-
видуальности и ихъ опредѣленныхъ
по предначертанному плану отноше-
ній къ внѣшнему міру, остается для
насъ невѣдомымъ и, говоря языкомъ
юристовъ, не подлежащимъ обсужде-
нію (разслѣдованію) по существу, a
только по формѣ.
Одинъ нашъ мозговой умъ неминуе-
мо убѣждается въ существованіи этого
начала жизни, находя въ немъ самого
себя, то-есть разумное стремленіе къ
цѣли, самобытности, творчеству по
опредѣленному плану. Нашъ умъ, на-
ходя въ самыхъ разнообразнѣйшихъ
проявленіяхъ жизни свои собственныя
существеннѣйшія стремленія въ неиз-
мѣримо высшемъ размѣрѣ, не можетъ
не признать первобытнаго и самостоя-
тельнаго бытія высшаго начала, дѣй-
ствующаго по тѣмъ же, какъ и онъ
самъ, законамъ цѣлесообразности и
творчества. Бытіе этого начала поэто-
му же самому должно быть для нашего
ума независимымъ отъ управляемой
имъ матеріи и такъ же точно перво-
бытно и независимо отъ частныхъ его
вещественныхъ проявленій (проявле-
ній въ веществѣ), какъ пространство и

время независимы отъ частныхъ про-
странствъ и частей времени.
.Какъ пространство и время, такъ и
жизненное начало, въ нихъ существую-
щее, должны быть,по требованію на-
шего же ума, первобытны, безпредѣль-
ны, безформенны. И самобытное, без-
форменное начало жизни творитъ въ
безграничныхъ и также первобытныхъ
пространствѣ и времени всѣ возмож-
ныя формы вещества, направляя всѣ
другія силы къ борьбѣ за существова-
ніе въ оформленномъ и оживленномъ
веществѣ.
Но какъ бы ни соотвѣтствовало тре-
бованіямъ нашего ума убѣжденіе въ
необходимости существованія внѣ ве-
щества первобытнаго и самобытнаго
жизненнаго начала, управляющаго
атомами и присущими имъ силами, мы,
конечно, никогда не будемъ въ состоя-
ніи составить себѣ о немъ ясное по-
нятіе. Всегда и неизбѣжно сомнѣніе
найдетъ мѣсто въ нашемъ умѣ, и чѣмъ
болѣе опытъ и наблюденіе знакомятъ
насъ съ устройствомъ и механизмомъ
функцій*органовъ, необходимыхъ для
жизни, тѣмъ болѣе правдоподобнымъ
будетъ казаться намъ самая жизнь не
чѣмъ инымъ, какъ отправленіемъ
(функціею) этихъ органовъ; a наши по-
нятія о самобытности и цѣлесообраз-
ности дѣйствій жизненнаго начала бу-
дутъ казаться намъ одними вообража-
тельными отвлеченіями нашего же ума,
не существующими фактически.
Дѣйствительно наша умственная
дѣятельность, получивъ однажды из-
вѣстное направленіе, не легко откло-
няется отъ него, и тѣмъ труднѣе, чѣмъ
болѣе она удовлетворится результа-
тами своихъ изслѣдованій въ приня-
томъ ею направленіи. He мудрено, что
именно тѣ результаты, въ достиженіи
которыхъ участвовали по преимуще-
ству наши внѣшнія чувства, и наибо-
лѣе должны казаться намъ ясными и
удовлетворительными. Но, къ сожа-
лѣнію, именно при индуктивномъ или
фактическомъ способѣ разслѣдованія
мы обыкновенно упускаемъ изъ виду,
что наши чувственныя разслѣдованія
имѣютъ значеніе не сами по себѣ, a no
тѣмъ заключеніямъ, которыя мы выво-
димъ—сознательно и безсознательно—
изъ видѣннаго, слышаннаго и вообще
прочувствованнаго нами. Заключенія
же эти, такъ-же, какъ и другіе логиче-
скіе выводы, все-таки не что иное,
какъ отвлеченія,—и также сознатель-
ныя и безсознательныя.
Умъ нашъ по необходимости во вся-
комъ фактѣ и во всей вселенной усма-
триваетъ только самого себя, внѣ себя;
это онъ дѣлаетъ и при индукціи, и при
дедукціи: и тамъ, гдѣ онъ судитъ по
даннымъ, пріобрѣтеннымъ чувствами,
и тамъ,гдѣ онъ судитъ по предста-
вленіямъ фантазіи.
He перенося себя внѣ себя, мы не
имѣемъ другого способа умствованія.
Мы, не перенося нашего я внѣ насъ,
не можемъ убѣдиться умственно и въ
существованіи міра, ибо ощущенія
чувственныя существующаго внѣ свой-
ственны всѣмъ животнымъ и, можетъ
быть,и всѣмъ органическимъ тѣламъ,—
ошущенія безсознательныя или созна-
ваемыя, такъ сказать, per contactum,
—конечно,не то, что мы называемъ
убѣжденіемъ.
Умъ нашъ, перенося себя внѣ себя
и усматривая здѣсь самого себя, то-
есть свойственныя ему одному стре-
мленія, какъ творчество, цѣлесообраз-
ность, соотвѣтственность причинъ и
слѣдствій, не можетъ однако же не
придти къ заключенію, что все это, имъ
усматриваемое для себя, дѣйствитель-
но существуетъ такъ-же, какъ и онъ
самъ, то-есть всѣ стремленія, находи-
мыя имъ въ себѣ, и все узнаваемое и
творимое имъ—существуютъ уже внѣ
его. Онъ ничего не изобрѣлъ такого,
чтобы не было предварительно имъ от-
крыто внѣ себя,—въ окружающемъ
его мірѣ и въ себѣ самомъ, какъ ча-
стицѣ этого внѣшняго міра *).
16 декабря.
15° R.; отличный воздухъ; немного
N. Е.; солнечный день; снѣгу выпало
*) Здѣсь въ подлинникѣ(Рукоп., л. 17,
стр. 3) на поляхъ нѣсколько строкъ, не-
извѣстно куда относящихся и разобран-
ныхъ такимъ образомъ: «Но цѣли выше
въ жизни. Ноги ходятъ. Что за функціи,
убивающія свой органъ произвольно».

вчера и третьяго дня порядочно съ мя-
телью. Предшествовавшія два-три
листа писалъ между 7 и 16 декабря
урывками при погодѣ, переходившей
почти въ оттепель, между 0+2°—3° R.
Занятъ былъ въ это время больными,
операціями и продажею пшеницы (по
1 руб. 50 коп. за пудъ). Хотя снѣгъ
выпалъ въ началѣ ноября (8—13) на
талую землю, но, по изслѣдованіямъ на
этихъ дняхъ, она замерзла на 3—4" и
только въ низменностяхъ, подъ глу-
бокимъ снѣгомъ, еще стоитъ талая;
всходы, однако же, и тутъ еще зелены
и не подмокли.
Да, нашъ мозговой умъ, изслѣдую-
щій свой genesis дедуктивнымъ спосо-
бомъ, скоро и легко,—слишкомъ скоро
и слишкомъ легко, я полагаю,—убѣж-
дается, что онъ есть не что другое,
какъ функція мозга. Разсматривая
свой главный атрибутъ—мышленіе,
нашъ умъ убѣждается при этомъ, что
оно есть коллективная способность
и потому должно быть функціею раз-
личныхъ частей и различныхъ гисто-
логическихъ элементовъ мозга.
Въ процессѣ мышленія принимаютъ
участіе: 1) способность—сознатель-
ная и несознательная—ощущать и
воспринимать впечатлѣнія (perceptio);
2) сознаніе этихъ впечатлѣній,—хотя
и не всегда, такъ какъ и при безсо-
знательныхъ ощущеніяхъ можно еще
и мыслить безсознательно; 3) способ-
ность удерживать впечатлѣнія (па-
мять), также не всегда сознатель-
ная; 4) способность (которую я
бы назвалъ понятливостью) соче-
тать, ассоціировать, группировать
въ извѣстномъ порядкѣ задержан-
ныя памятью ощущенія и со-
ставлять изъ нихъ понятія;а для этого,
въ свою очередь, необходимо еще и 5)
conditio sine qua non мышленія—спо-
собность означать знаками или пере-
мѣщать въ фонетическіе и мимиче-
скіе знаки (членораздѣльные звуки и
слова) ощущаемыя впечатлѣнія, пере-
дающія ихъ въ этомъ новомъ видѣ и па-
мяти. Комбинаціи, группировка и
ассоціація впечатлѣній, безъ превра-
щенія ихъ въ фонетическіе и мимиче-
скіе знаки, хотя н возможны, но отно-
шенія тогда этой способности къ созна-
нію для насъ непостижимы, и мы назы-
ваемъ такую группировку и ассоціа-
цію безсознательными или инстинктив-
ными. Мы должны признаться, однако
же, что названіемъ нисколько не объ-
ясняемъ себѣ отношеній и роли со-
знанія въ этомъ случаѣ. 6) Напослѣ-
докъ вѣнецъ въ процессѣ нашего мы-
шленія составляютъ стремленіе и спо-
собность его различать причину и
слѣдствія, цѣль и средства (законы
причинности и цѣлесообразности), на-
ходить связь между ними, предпола-
гать въ каждомъ дѣйствіи цѣль и
стремленіе къ ея достиженію, словомъ
—стремленіе и способность къ твор-
честву. И все это въ процессѣ нашего
мышленія соединено съ чувствомъ;'
свободы, воли и произвола.
Всѣмъ намъ кажется, что мы сво-
бодны мыслить такъ или иначе и какъ
хотимъ; но съ другой стороны всякій
изъ насъ чувствуетъ и знаетъ,что этой
кажущейся свободѣ положенъ пре-
дѣлъ, вышедъ изъ котораго, мышленіе
дѣлается безуміемъ. Это потому, что
мышленіе наше подлежитъ законамъ
высшаго мірового мышленія. Между
тѣмъ мозговой умъ нашъ, не знающій
иного мышленія, кромѣ своего, и
убѣжденный опытомъ въ зависимости.
его отъ мозга, при разсматриваніи
внѣшняго міра, можетъ дойти до
такой иллюзіи, что въ немъ нѣтъ ни-
какой иной мысли, кромѣ нашей соб-
ственной. Эта иллюзія можетъ дойти
и до того, что намъ кажется міровая
мысль по-просту вовсе несуществую-
щею сама по себѣ, a только какъ про-
изведеніе нашего собственнаго ума.
Да если бы мы не были увѣрены въ
бытіи внѣшняго міра такъ же твердо,
какъ и въ своемъ собственномъ, то все>
что наше разслѣдованіе открываетъ въ
немъ цѣлесообразнымъ и какъ бы на-
мѣренно и независимо отъ насъ устро-
еннымъ, мы могли бы, пожалуй, при-
нять за произведеніе одного нашего
ума и нашей фантазіи.
И вотъ мы находимъ себя запертыми
въ волшебный кругъ; съ одной сто-
роны мы фактически не знаемъ дру-
гого ума,,кромѣ своего органическаго,

съ другой стороны этотъ же самый умъ
указываетъ намъ на внѣшнія произ-
веденія творчества, несомнѣнно сви-
дѣтельствующія о существованіи дру-
гого ума съ атрибутами не только
сходными, но и несравненно болѣе
превышающими творчество нашего.
И вотъ рождается невольно вопросъ:
дѣйствительно ли мы, не могли бы
иначе ходить, какъ съ помощью ногъ,
или же мы только ходимъ, потому
что y насъ есть ноги? Дѣйствительно
ли только при посредствѣ мозга мы
могли бы мыслить, или же мы мыслимъ
только потому, что есть мозгъ? Видя
неисчерпаемое множество средствъ, съ
которыми въ окружающей насъ все-
ленной достигаются извѣстныя цѣли,
можемъ ли мы утверждать, что умъ
могъ и долженъ былъ быть единственно
только функціею мозга? Развѣ пчела,
муравей и т. п. животныя и безъ по-
мощи мозга позвоночныхъ животныхъ
не представляютъ намъ. примѣровъ
удивительной сообразительности,
стремленія къ цѣли и даже творче-
ства. И что это за странная функція,
держащая въ зависимости отъ себя
существованіе своего органа? Вы-
стрѣлъ изъ револьвера, направленный
этою функціею,—и ея органъ разру-
шенъ. Что за безпримѣрная функція,
способная разсматривать и анализи-
ровать себя и свой органъ, какъ объ-
ектъ, какъ нѣчто внѣшнее? He потому
ли умъ нашъ и находитъ себя, т.-е.
мысль и цѣлесообразное творчество,
внѣ себя, что онъ самъ есть проявленіе
того же самаго высшаго, мірового,
жизненнаго начала, которое присут-
ствуетъ и проявляется во всей вселен-
ной. Міровая мысль, присущая этому
началу, совпадаетъ, такъ-сказать, съ
нашею мозговою мыслію, служащею
ея проявленіемъ ,и потому тѣ же стре-
мленія и сходные атрибуты находимъ
ни въ той и другой. Совпаденіе сви-
дѣтельствуетъ объ одномъ и томъ же
источникѣ, но различіе неизмѣримо
велико, несравненно болѣе велико,
чѣмъ мы, напримѣръ, полагаемъ меж-
ду особью и родомъ или племенемъ.
Наша мысль есть, дѣйствительно,
только индивидуальная, и именно по-
тому, что она—мозговая, органиче-
ская. Другая же мысль, проявляю-
щаяся въ жизненномъ. началѣ всей
вселенной, именно потому, что она
міровая, и не можетъ быть органиче-
скою. A нашъ, хотя бы и общечело-
вѣческій, но все-таки индивидуаль-
ный умъ, и именно по причинѣ своей
индивидуальности, a слѣдовательно,
органичности и ограниченности, и не
можетъ возвыситься до пониманія тѣхъ
высшихъ цѣлей творчества, кото-
рыя присущи только уму неоргани-
ческому и неограниченному—міро-
вому. A потому и жизненное начало,
какъ одно изъ проявленій этого ума,
для насъ останется навсегда тайною.
Ignorabimus.
17 декабря.
Морозъ 25°—R.; но тихо, ясно и
превосходно на воздухѣ. Въ пер-
сичной *) подъ стеклами и ставнями,
прикрытыми навозомъ, 12°—R.
Вселенная, жизнь, сила, простран-
ство и время,—все это—какъ бы ихъ
назвать?—назову: отвлеченные
фaкты. Названіе, пожалуй, аб-
сурдное, но оно вмѣщаетъ въ себѣ
именно два противорѣчія и потому,
мнѣ кажется, выражаетъ то, что я
хочу сказать. Наше понятіе о жизни,
силѣ, пространствѣ, времени и о все-
ленной основано, по моему, прежде
всего на ощущеніи, слѣдовательно, на
фактѣ. Ощущая сознательно (а без-
сознательное ощущеніе жизни хотя и
существуетъ несомнѣнно, но я его не
знаю и судить о немъ не могу), мы
вмѣстѣ съ тѣмъ ощущаемъ и силу
(мощь), и пространство, и время, и
міръ, т. е., наше не-я. Ощущая все это,
мы сначала не анализируемъ нашего
ощущенія и принимаемъ все d'emblée,
за одинъ и тотъ же фактъ; несмотря,
однако-же, на отсутствіе анализа,
мы все таки сознаемъ (не знаю какъ:
сознательно или безсознательно?!)
и приходимъ даже къ твердому убѣж-
денію, что, кромѣ того ограниченнаго
пространства, которое мы сами за-
нимаемъ, и даже кромѣ видимой nauiL
*) Оранжереѣ.

границы горизонта, существуетъ еще
пространство, a за нимъ еще и еще.
Такъ и для времени,и для силы, и
для жизни мы въ нашемъ ощущеніи
не находимъ опредѣленныхъ гра-
ницъ. Мы не помнимъ начала этого
ощущенія, не знаемъ его и конца.
Только фантазія и долговременный
опытъ, показывающій начало и ко-
нецъ различныхъ предметовъ и раз-
личныхъ дѣйствій, приводятъ насъ къ
иллюзорнымъ убѣжденіямъ, заставля-
ющимъ насъ думать, что есть конецъ
свѣта, конецъ жизни и т. п. Ощуще-
ніе же, какъ фактъ, переживаемый
нами, убѣждаетъ насъ въ противномъ,
т.е. въ существованіи безпредѣльнаго
и безграничнаго. Въ ощущеніи, вы-
ражаемомъ нами звукомъ или сло-
вомъ: «я есмь», заключаются и «я
былъ», и «я буду». Мы живо чувству-
емъ, что настоящее — иллюзія, что
мы живемъ только въ прошедшемъ,
безпрерывно переходящемъ въ буду-
щее. И когда мы хотимъ нѣсколько
оріентироваться въ нашихъ ощуще-
ніяхъ жизни, силы, пространства,
времени и вещества, т. е. довести
эти ощущенія до степени понятія, то
мы не поступаемъ такъ, какъ при дру-
гихъ нашихъ обобщеніяхъ. Понятіе
складывающееся y насъ объ ощуще-
ніяхъ жизни, силы, времени, прост-
ранства и вещества, не есть квинтъ-
эссенція свойствъ отдѣльныхъ пред-
метовъ или особей, какъ наши дру-
гія отвлеченныя обобщенія. Нѣтъ,
это отвлеченный фактъ, выведенный
изъ ощущенія чего-то безпредѣльнаго
и безграничнаго, противорѣчащій то-
му, что мы называемъ дѣйствитель-
нымъ фактомъ, т.-е. такимъ, который
по своей ограниченности подлежитъ
повѣркѣ внѣшнихъ чувствъ или вооб-
ще какой-либо внѣшней (докумен-
тальной, какъ, напримѣръ, истори-
ческіе факты) повѣркѣ.
Что бы мы ни говорили о неиз-
бѣжности смерти, но жизнь, даже на-
ша собственная, представляется HaM'b
какъ бы безконечною; по крайней
мѣрѣ, конца ея—пока мы не прибли-
зились къ смерти старостью или бо-
лѣзнью—мы себѣ ясно представить
не можемъ*
Какъ бы мы ни были знакомы по
опыту съ свойствами матеріи, мы
убѣждаемся, что всѣ наши знанія
этихъ свойствъ недостаточны для опре-
дѣленнаго понятія о веществѣ или,
другими словами, для его ограниченія.
Какъ бы ни казалась намъ сила не-
раздѣльною отъ вещества, мы все-
таки не можемъ ее понять какъ свой-
ство' матеріи, a принуждены допу-
стить ея самостоятельное безпредѣль-
ное бытіе, какъ и самого вещества, въ
безграничномъ пространствѣ и време-
ни. Да если бы удалось намъ, какъ уда-
лось астрономамъ, опредѣлить, хотя
бы приблизительно, границы и мѣры
того, что намъ кажется или нами ощу-
щается безпредѣльнымъ и безгра-
ничнымъ, то и тогда бы, какъ и въ
астрономіи, вышли бы такія цифры и
числа, представить себѣ которыя на-
глядно и фактически мы будемъ не въ
состояніи; что толку, если бы получи-
лись милліарды милліардовъ? —
представленія наши о нашихъ чи-
слахъ будутъ такъ же неопредѣленны,
какъ и о безграничномъ и безпре-
дѣльномъ.
25 декабря.
Рождество Христово. He писалъ
дневника нѣсколько дней, но зато на
моихъ утреннихъ прогулкахъ по имѣ-
нію старался привести въ порядокъ
и ясность для себя мои понятія о на-
чалѣ жизни.
Я долженъ привести себѣ въ яс-
ность—насколько я матеріалистъ; эта
кличка мнѣ не по-нутру, какъ Гес-
сенъ-Кассельскому гер-
цогу, который никакъ не могъ тер-
пѣть, чтобы его гессенскаго профес-
сора Либиха4) считали матеріали-
стомъ. «Sein Vater war Materialist
(т.-е. аптекарь), nicht er», говорилъ
герцогъ обвинителямъ Либиха въ ма-
теріализмѣ.
Но что за дѣло до клички? Глав-
ное—сдѣлать для себя яснымъ свое
міровоззрѣніе. Если я только не слу-
кавлю предъ Богомъ и моей соб-
ственной совѣстью, излагая мое міро-

воззрѣніе, то дѣла нѣтъ—буду ли я
матеріалистъ или глупецъ въ отно-
шеніи къ другимъ.
Я измѣнилъ себѣ и прочиталъ на-
писанное .нѣсколько дней назадъ.
Прочитавъ, вижу, что къ понятіямъ
о безпредѣльномъ, къ которому я от-
ношу пространство, время, силу и
жизнь, я отнесъ и понятіе о веществѣ.
Откровенно сознаюсь, что вещество
мнѣ кажется такимъ же безпредѣль-
нымъ, какъ пространство, время, сила
и жизнь* Мнѣ кажется, то-есть, моему
воображенію не представляется невоз-
можнымъ, что вещество могло бы пе-
рейти въ силу, и сила—въ вещество.
Сила должна быть безформенна, но
и матерія въ крайнихъ ея предѣлахъ
едва ли мыслима съ сохраненіемъ
формы. И жизненное начало, какъ
сила, какъ нѣчто безпредѣльное и
безформенное въ моемъ представленіи,
должно имѣть свойства силы, пере-
ходить въ матеріальные атомы, подоб-
но тому ,какъ допускается возможность
перехода туманныхъ пятенъ мірового
эфира въ небесныя тѣла. Сравненіе,
правда, самое грубое. Тутъ переходъ
вещества въ вещество, слѣдовательно
—одно видоизмѣненіе. A переходъ си-
лы въ вещество!—Это что? Ахинея?
Но вѣдь сила не ничто,—и, разсма-
триваемая мышленіемъ отдѣльно отъ
вещества, она есть нѣчто отличное отъ
матеріи, хотя бы только и отрица-
тельными свойствами. Только одно
понятіе a Богѣ, или—y атеистовъ—
понятіе о мірѣ (ихъ Богѣ), можетъ
быть понятіемъ безъ отрицанія; все
другое на свѣтѣ, понимаемое или пред-
ставляемое нами, должно имѣть и соб-
ственное свое отрицаніе въ нашемъ
умѣ.
Понятіе о безпредѣльномъ простран-
ствѣ имѣетъ свое отрицаніе въ из-
мѣряемыхъ и оформленныхъ предме-
тахъ; понятіе о безконечности времени
отрицается часами и минутами; для
жизни служитъ отрицаніемъ смерть;
даже для уясненія одного изъ свойствъ
Божеской натуры—добра—сдѣлался
необходимымъ дьяволъ. Потому и по-
нятіе о веществѣ вызвало въ умѣ
представленіе о противоположномъ
началѣ—силѣ; безъ нея, безъ ея ан-
тагонистическихъ веществу атри-
бутовъ, самое вещество съ его инер-
ціею и другими свойствами было бы
немыслимо. Но отрицательное (то-
есть, не матеріальное) свойство силы
можно и—для болѣе яснаго предста-
вленія—нужно перевести въ положи-
тельное, принявъ за исходную точку
главный атрибутъ силы—дѣйствіе и
движеніе. И дѣйствительно, съ моимъ
представленіемъ безграничнаго про-
странства и времени соединяется и
представленіе о движеніи; время—
это отвлеченное движеніе въ простран-
ствѣ, то-есть, сила, дѣйствующая въ
пространствѣ и своимъ дѣйствіемъ
приводящая себя въ вещество. Могу
ли я требовать, чтобы представленія
мои о такихъ отвлеченныхъ предме-
тахъ были ясны и отчетливы, какъ
чувственные факты?—вѣдь и о самыхъ
наглядныхъ вещахъ нерѣдко имѣешь
одно смутное представленіе. Слѣду-
етъ ли изъ того, что мнѣ представляет-
ся неяснымъ, заключить, что это
темное представленіе ложно и без-
смысленно? He бываютъ ли, напро-
тивъ, именно галлюцинаціи, то-есть
призраки, весьма ясны и неоспоримы
для .галлюцинирующихъ? Извѣстно,
что, при неясности представленій, мы
прибѣгаемъ къ сравненіямъ.
И вотъ мнѣ кажется, что въ моемъ
понятіи жизненное начало ни съ чѣмъ
не можетъ быть такъ сравнено, какъ
съ свѣтомъ. Источникъ свѣта хотя и
извѣстенъ намъ фактически, но раз-
стояніе его отъ насъ такъ далеко и
дѣйствія его на насъ и все окружаю-
щее насъ такъ многочисленны и раз-
нообразны, что мы въ обыкновенной
жизни называемъ, безъ дальнѣйшаго
размышленія, свойствами тѣлъ—свой-
ства свѣта. Мы говоримъ и думаемъ,
что тотъ или другой цвѣтъ принадле-
житъ не солнечнымъ лучамъ, a тому
или другому тѣлу, хотя это тѣло по-
тому только цвѣтное, что атомы его
задерживаютъ, отражаютъ или пре-
ломляютъ лучи свѣта. Лучи же свѣта
могутъ достигать до насъ и быть ви-
димыми нами, можетъ быть, цѣлые
вѣка послѣ того,какъ источникъ ихъ

свѣта уже давно погасъ. Колебанія
свѣтового эфира,—чего-то непохо-
жаго на вещество, способнаго прони-
кать чрезъ вещества, непроницаемыя
для всякой другой матеріи, и вмѣстѣ
съ тѣмъ сообщающаго имъ новыя
свойства,—мнѣ кажутся подходя-
щими для сравненія съ дѣйствіями
жизненнаго начала.
26 декабря.
Бесѣда съ самимъ собою заманчива.
Какъ я ни убѣжденъ, что мнѣ не удаст-
ся уяснить себѣ вполнѣ мое міровоз-
зрѣніе, но самая попытка уясненія
заключаетъ уже въ себѣ какую-то
прелесть.
Погода все время измѣняется: NW
и NNW, иногда переходящіе SO. Тем-
пература между—б°—6° и-\-2° R.
Да, мозгъ представляется мнѣ по-
добнымъ стеклянной призмѣ, имѣю-
щей свойство разлагать лучъ свѣта и
преломлять его. Если бы я не боялся
насмѣшки надъ самимъ собою за
фантазерство, я бы назвалъ мозгъ
призмою мірового ума; воспринимать
и пропускать чрезъ себя колебанія или
дѣйствія этой міровой силы—было
бы функціею мозга, если бы сравненіе
мое было вѣрно. Но, ставя себя на
точку зрѣнія матеріалиста-эмпирика,
я вижу непроходимую пропасть между
моимъ сравненіемъ и тѣмъ воззрѣ-
ніемъ, къ которому неминуемо при-
водитъ,—на первыхъ порахъ и, такъ-
сказать, сгоряча,—скептицизмъ эмпи-
ріи. He говоря уже о томъ, что com-
paraison n'est pas raison, есть ли—
спрашивается—для эмпирика хотя
малѣйшій смыслъ въ употребленныхъ
мною выраженіяхъ, какъ: колебанія
силы, міровой умъ безъ мірового моз-
га,сила безъ вещества, жизненное на-
чало внѣ организма? что это, съ точки
зрѣнія эмпирика, какъ не идеологи-
ческій наборъ словъ?
Да, согласенъ, помирить чистый
эмпиризмъ съ существованіемъ силы
внѣ матеріи, мысли внѣ мозга, жиз-
неннаго начала внѣ органическихъ
тѣлъ—немыслимо. Это contradictio in
adjecto. И тѣ чистые эмпирики, кото-
рые, останавливаясь на фактахъ, не
идутъ далѣе своихъ непосредствен-
ныхъ (прямыхъ или ближайшихъ)
умозаключеній изъ этихъ фактовъ,
совершенно правы въ моихъ глазахъ;
я самъ былъ и даже есмь такой;
но какъ скоро переступается ими
эта граница волшебнаго круга, какъ
скоро они берутся за разрѣшеніе та-
инственнаго икса, то тутъ выводы эм-
пиризма оказываются нисколько не
осмысленнѣе идеологическихъ пред-
положеній. He забудемъ, однако-же,
что то, что мы называемъ смысломъ,
не. есть непоколебимое и безусловно
вѣрное мѣрило истины. Хотя законы
мышленія всегда были и будутъ одни
и тѣ же, дважды два всегда будетъ че-
тыре, но осмысленными и безсмыслен-
ными намъ кажутся не всегда и не
всѣмъ одни и-тѣ-же предметы. To, что
считалось безспорнымъ и очевид-
нымъ лѣтъ сто тому назадъ, то мо-
жетъ быть безсмысленнымъ для жи-
вущихъ въ концѣ XIX вѣка. Смыслъ
мѣняется не отъ одного процентнаго
содержанія знанія въ нашемъ умѣ,
a часто и отъ психическихъ повѣтрій
и другихъ внѣшнихъ условій, къ ко-
торымъ надо отнести и моду. Мода же
является также и въ видѣ повѣтрія.
Вообще нашъ смыслъ, a вмѣстѣ съ
нимъ всѣ наши міровоззрѣнія подчи-
няются закону періодичности, играю-
щей въ нашей, какъ и всей міровой
жизни, важную роль. Старое и забы-
тое является въ извѣстные періоды
снова на свѣтъ, но, конечно,всегда въ
иномъ видѣ; новыя скопившіяся пріоб-
рѣтенія опыта вызываютъ на свѣтъ
забытое и придаютъ ему свѣжесть
и новую силу. Ново то только, что хо-
рошо забыто,—это изреченіе скептика
имѣетъ свою долю правды. Періодиче-
ское и вѣковое господство различ-
ныхъ противоположныхъ одна дру-
гой доктринъ въ наукахъ и въ міровоз-
зрѣніяхъ различныхъ націй доказы-
ваетъ намъ наглядно, насколько мы
можемъ довѣрять нашему смыслу.
Современный эмпиризмъ есть также
своего рода доктрина, хотя послѣдо-
ватели ея и желали бы не быть доктри-
нерами. Всякая же доктрина хотя бы
и претендующая на однѣ чисто факти-

ческія основы, какъ это дѣлаетъ эм-
пиризмъ—всегда одностороння; ина-
че она не господствовала бы, не слѣдо-
вала бы одному и тому же направле-
нію, считая его непогрѣшимымъ, и
признала бы достоинство и другихъ
убѣжденій, основанныхъ не на од-
нихъ только чисто чувственныхъ фак-
тахъ. Безсмысленнымъ называется
то, что противорѣчитъ нашимъ убѣ-
жденіямъ,—именно убѣжденіямъ, a
не знаніямъ, ибо убѣжденія вліяютъ
на насъ сильнѣе знанія.
28 декабря.
Мятель и вьюга при сильномъ NW
цѣлую ночь и продолжается теперь
при+1 о R., все вокругъ занесено снѣ-
гомъ, нельзя высунуть носа, и я при-
нужденъ остаться безъ моей утренней
прогулки. Попробую писать,—что-то
выйдетъ.
Если смыслъ нашъ зависимъ отъ
нашихъ современныхъ убѣжденій,—a
они, въ свою очередь, преходящи и
не всегда, по своей силѣ и упорству,
соотвѣтствуютъ нашимъ знаніямъ,—
то ни одна господствующая доктрина,
ни одно умственное направленіе не
должно смотрѣть свысока на другія,
имъ противорѣчащія, доктрины и на-
правленія; a умы безпристрастные,
не увлекающіеся и не довѣрчивые, не
должны пугаться насмѣшекъ, раз-
ныхъ кличекъ и обвиненій въ отста-
лости, нераціональности и безсмысліи.
Кто пережилъ уже кое-что на своемъ
вѣку, тотъ вспомнитъ, съ какимъ пре-
небреженіемъ относились въ двадца-
тыхъ-тридцатыхъ годахъ нашего сто-
лѣтія гегельянцы и натурфилософы
къ скромнымъ и приниженнымъ (въ
то время) эмпирикамъ, платящимъ
теперь, въ свою очередь, прежнимъ
мудрецамъ тою же монетою. Всего
вѣрнѣе и надежнѣе, конечно, было бы
остановиться на позитивизмѣ, оста-
вить въ покоѣ неизъяснимое, при-
нявъ за аксіому, что существуютъ
предметы, не подлежащіе нашему зна-
нію. Но это воззрѣніе на практикѣ
дѣлается, подобно другимъ, доктри-
ною, какъ скоро оно будетъ прово-
диться послѣдовательно и обязатель-
но для его послѣдователей. Доктри-
нерство же — я сказалъ — всегда
односторонне и узко. Можно ли тре-
бовать отъ каждаго ума, чтобы онъ
обязался не затрогивать тотъ или
другой предметъ размышленія; что-
бы онъ остановился именно тамъ, гдѣ
ему назначаетъ остановиться другой
умъ! Дѣйствительно, какъ, кажется,
утверждаетъ позитивизмъ, въ жизни
человѣчества замѣчается извѣстная
послѣдовательность въ направленіи
мышленія и міровоззрѣніяхъ, соот-
вѣтствующая степени знаній, пріобрѣ-
таемыхъ жизнью человѣчества. Но
эта послѣдовательность не уничто-
жаетъ возможности періодичныхъ воз-
вратовъ того или другого изъ пред-
шествовавшихъ направленій, такъ
какъ уму нашему не суждено окон-
чательно убѣждаться въ непрелож-
ности истины принятаго имъ напра-
вленія. Временныя наши убѣжденія,
хотя и всегда сильнѣе нашихъ зна-
ній, но еще менѣе прочны, чѣмъ са-
мыя знанія, пріобрѣтенныя однимъ
опытомъ. Поэтому, какъ бы ни было
позитивно направленіе современныхъ
умовъ, нельзя отвергать наклонность
къ возврату другого противопози-
тивнаго (позитивному) направленія,
хотя бы въ отличномъ отъ прежняго
видѣ. И вотъ я, не оспаривая досто-
инствъ позитивизма и его пригодно-
сти для многихъ высокихъ умовъ,
считаю его, однако же, для моего соб-
ственнаго ума непригоднымъ, и что-
бы я могъ сдѣлаться позитивистомъ, —
я долженъ бы изнасиловать себя.
Какъ бы;размышленіе и опытъ ни
убѣждали меня, что я не въ состоя-
ніи выйти изъ очерченнаго вокругъ
меня волшебнаго круга, что я не мо-
гу разрѣшить ни одной изъ занимаю-
щихъ меня проблемъ, — я не могу
осилить мои влеченія и не занимать-
ся тѣмъ, что я считаю вопросами моей
жизни. Но я съ тѣмъ вмѣстѣ не док-
тринеръ. Стараться осмыслить про-
изведеніе фантазіи въ разрѣшеніи
этихъ вопросовъ для меня не значитъ
отказаться вовсе отъ эмпиріи или
пренебрегать ею, считать ея вырабо-
танные уже наукою и опытомъ ме-

тоды ложными или малозначащими
и не признавать ея заслугъ. Нѣтъ,
я одинъ изъ тѣхъ, которые еще въ
концѣ двадцатыхъ годовъ нашего сто-
лѣтія, едва сошедъ съ студенческой
скамьи, уже почуяли вѣяніе времени
и съ жаромъ предавались эмпири-
ческому направленію науки, несмо-
тря на то, что вокругъ ихъ еще про-
стирались дебри натуральной и ге-
гелевской философіи, Прослуживъ вѣ-
рою и правдою этому (тогда еще но-
вому) направленію моей науки слиш-
комъ пятьдесятъ лѣтъ, я убѣдился,
однако же, что для человѣка съ мо-
имъ складомъ ума невозможно оста-
ваться по всѣмъ занимающимъ меня
вопросамъ жизни въ этомъ одномъ
направленіи или, другими словами,
сдѣлаться позитивистомъ и сказать
себѣ: «стой! ни шагу далѣе»!
Вотъ я при такомъ убѣжденіи и
дозволяю моей фантазіи, при помощи
моихъ, какихъ ни на есть, знаній,
доказывать, — конечно, мнѣ же са-
мому, — что raison d'être всего под-
властнаго чувствамъ, опыту и на-
блюденію скрыто за кулисами эм-
пирической сцены и потому и под-
властно лишь ей одной (фантазіи)
да размышленію, да и то въ самыхъ
ограниченныхъ размѣрахъ. He бывъ
отъявленнымъ позитивистомъ, я не
могу искоренить въ себѣ желанія
заглянуть за кулисы, и не только изъ
одного любопытства, но и съ (утили-
тарною) цѣлью ограниченія слиш-
комъ назойливыхъ претензій опыта
на самовластіе и вмѣшательство въ
рѣшеніе вопросовъ, касающихся то-
го закулиснаго резондэтра.
Итакъ, начну съ того, на чемъ оста-
новился, и что должно казаться, съ
перваго взгляда, безсмысленнымъ.
29 декабря.
Мятель утихла, небольшой N0—
5° R. Послѣ утренней прогулки.
«In's Innere der Natur dringt kein
geschaffener Geist». Это великая, глу-
боко продуманная мысль великаго
естествоиспытателя 5). Да, какъ бы
глубоко ни проникали внутрь орга-
низма опытъ и наблюденіе, внутрь
самой натуры имъ входъ запрещенъ.
Научный прогрессъ дѣлаетъ опытъ и
наблюденіе болѣе утонченными, изощ-
ряетъ чувства наблюдателя, по-
могаетъ замѣнять какъ можно луч-
ше одно чувство другимъ, какъ, на-
примѣръ, зрѣніемъ — осязаніе; рас-
крываетъ механизмъ и химизмъ ор-
ганической фабрики *); но то,что за-
правляетъ ею, что направляетъ дѣй-
ствующія въ ней силы къ охранѣ и
поддержанію бытія въ извѣстномъ,
опредѣленномъ заранѣе (типичномъ),
видѣ, какъ en ^ros, во всей органи-
ческой массѣ, такъ и въ частностяхъ,—
въ каждой особи, въ каждомъ органѣ,
въ каждой ткани, — это неподсуд-
но изысканіямъ и неизъяснимо; хо-
тя игнорировать это начало или силу—
назовите какъ угодно — мы не мо-
жемъ, если бы и хотѣли. Наша мысль
и фантазія не могутъ не стремиться
привести въ какую либо связь про-
явленіе этого мірового начала съ
нашимъ собственнымъ я. Мы и мы-
слимъ потому, что находимъ мысль
во всемъ окружающемъ насъ. Безъ
участія мысли и фантазіи не состо-
ялся бы ни одинъ опытъ, и всякій
фактъ былъ бы безсмысленнымъ. На-
ши мысль и фантазія, какъ причина,
производящая и опытъ, и наблюде-
ніе, не могутъ, однако же, по особен-
ности своей натуры, ограничиться
этими двумя способами знанія. Умъ,
употребивъ опытъ и наблюденіе, то-
есть направивъ и заставивъ дѣйство-
вать извѣстнымъ образомъ наши чув-
ства, потомъ разсматриваетъ съ раз-
ныхъ сторонъ, связываетъ и даетъ но-
вое направленіе собраннымъ чувствами
впечатлѣніямъ, и всегда не иначе,
какъ съ участіемъ фантазіи.
30 декабря.
Снѣгу навалило въ этн два дня
(третьяго дня и вчера) мѣстами въ
человѣческій ростъ.—10° R.
Мнѣ хочется доказать себѣ, что
*) Здѣсь въ подлинникѣ, на поляхъ, не-
извѣстно куда относящіяся слова: «Что
живетъ? Поддержаніе цѣли бытія. Зерно
и ферменты».

умственный мой процессъ въ насто-
ящее время, когда я стараюсь уяснить
себѣ мое міровоззрѣніе, дѣйствуетъ,
въ сущности, тѣмъ же способомъ,
какъ и въ то время, когда я ничего
другого не хотѣлъ знать, кромѣ фак-
товъ. Мнѣ кажется, что рѣзкое раз-
личіе, дѣлаемое между сужденіями
a priori и a posteriori, или между де-
дуктивнымъ и индуктивнымъ спосо-
бами, есть чисто доктринерское и
справедливо развѣ въ крайностяхъ,
похожихъ на безуміе. Въ сущности,
апріористъ, такъ-же какъ и эмпирикъ,
берутъ за исходную точку своихъ
сужденій фактъ — factum, нѣчто для
нихъ обоихъ неопровержимое и прі-
обрѣтенное первоначально чувствами
и опытомъ; различіе только въ томъ,
что апріористъ даетъ впослѣдствіи
другое значеніе факту и опыту и въ
пріобрѣтеніи своихъ знаній (которыя
безъ опыта невозможны) не ограни-
чивается одними впечатлѣніями, до-
ставляемыми ему внѣшними чувства-
ми. У него играютъ болѣе важную роль
не столько непосредственныя чув-
ственныя впечатлѣнія, сколько за-
ключенія, сложившіеся въ умѣ и фан-
тазіи изъ этихъ впечатлѣній. Но такъ
называемый раціональный эмпиризмъ,
къ послѣдователямъ котораго я от-
ношу и себя, также не довольству-
ется однимъ собираніемъ приноси-
мыхъ чувствами впечатлѣній. Изобрѣ-
тая различные способы наблюденія
я опыта, контролируя одинъ опытъ
другимъ. раціональный эмпирикъ
неминуемо пускаетъ въ ходъ фанта-
зію, и умозаключенія его почти ни-
когда не могутъ удержаться въ не-
посредственной (прямой) связи съ
чувственными впечатлѣніями, до-
ставляемыми прямо опытомъ и на-
блюденіями. Всегда есть пробѣлъ
между умозаключеніемъ и чувствен-
нымъ фактомъ, и, чтобы уменьшить,
сколько можно. этотъ пробѣлъ, — y
насъ нѣтъ другого средства, какъ
повтореніе или скопленіе однород-
ныхъ фактовъ; a это средство подвер-
гаетъ насъ заблужденіямъ, которыя
нерѣдко вреднѣе увлеченій фанта-
зіи, потому что обманываютъ насъ
своею кажущеюся точностью.
Вообще, мнѣ кажется слишкомъ
школьнымъ и тотъ анализъ нашего
мышленія, которымъ мы обыкновенно
руководствуемся. Мы принимаемъ
ощущенія, внимательность (perceptio),
память, ассоціацію идей, свойство
означать ощущенія членораздѣль-
ными звуками, сужденіе, фантазію
за совершенно отдѣльно и какъ бы
независимо другъ отъ друга дѣйству-
ющія способности. Это, конечно, не-
обходимо для уясненія себѣ умствен-
наго процесса. Но вполнѣ независи-
мыя одна отъ другой функціи этихъ
способностей я считаю невозможными
въ нормальномъ состояніи. Правда,
одна изъ нихъ можетъ быть сильнѣе
развита, чѣмъ другая, и потому функ-
ція одной изъ этихъ способностей
можетъ быть для насъ замѣтнѣе дру-
гой; но безъ ощущенія немыслимо
мышленіе; безъ внимательности и
памяти ощущаемое было бы
однимъ эфемернымъ и безслѣднымъ
возбужденіемъ; a безъ фантазіи не
можетъ обойтись и самый точный ма-
тематическій пріемъ мышленія. Прав-
да, въ пользу сепаратизма и локали-
заціи нашихъ психическихъ способ-
ностей говоритъ тотъ неоспоримый
фактъ, что при полномъ почти не-
достаткѣ одной изъ нихъ другія про-
должаютъ еще дѣйствовать. Самая
способность ощущенія, нѣкоторыми
физіологами посаженная въ зритель-
ные бугры мозга, еще подраздѣля-
ется и локализируется на нѣсколько
другихъ категорій; такъ, зрительное
ощущеніе должно имѣть отдѣльное
мѣсто въ мозгу отъ ощущенія слухо-
вого и т. п., и весьма вѣроятно, что
различныя ощущенія, приносимыя
внѣшними чувствами, сосредоточи-
ваются въ различныхъ порціяхъ моз-
га. Но то, что въ насъ ощущаетъ, то
ощущающее начало есть нѣчто не-
раздѣльное, цѣлое й едва ли когда
въ теченіе жизни измѣняемое; его
нельзя локализировать въ той или
другой порціи мозга и врядъ ли мож-
но назвать и самый мозгъ единствен-
нымъ его мѣстопребываніемъ. Намъ,

конечно, кажется, что, сосредоточи-
вая наше вниманіе на какой либо
предметъ, смотря, напримѣръ, на He-
ro въ микроскопъ или телескопъ, мы
только смотримъ и превращаемся,
такъ сказать, всецѣло въ одно зрѣ-
ніе. Но, вникнувъ глубже въ этотъ
процессъ сосредоточеннаго зрѣнія, мы
убѣдимся, во-первыхъ, что обращать
вниманіе на что либо значитъ вни-
мать самого себя, то-есть направлять
то ощущаемое начало, называемое я,
на впечатлѣніе, приносимое тѣмъ или
другимъ органомъ чувства, смотрѣть
этимъ я въ глазъ, слушать имъ же въ
ухо и, воспринимая въ себя эти впе-
чатлѣнія, въ то же время судить о
нихъ, представлять ихъ себѣ въ томъ
или другомъ видѣ, сравнивать съ
прежними ощущеніями, принимае-
мыми нѣкогда тѣми же чувствами; a
все это необходимо требуетъ, чтобы
наше Л безпрестанно приводило въ
дѣйствіе то ту, то другую умствен-
ную способность и въ одно и то же
время.
Хотя въ чувственныхъ ощущеніяхъ,
какъ, напримѣръ, между зрѣніемъ
и слухомъ, можно опредѣлить крат-
кіе промежутки времени, отдѣляющіе
эти ощущенія, если мы смотримъ
и слушаемъ (какъ астрономы) въ одно
и то же время; но едва ли мы найдемъ
средство уловить промежутки, отдѣ-
ляющіе ощущеніе, приносимое гла-
зомъ, отъ того процесса, который
'совершается въ то же самое время
нашимъ я и который (процессъ) назы-
вается теперь безсознательнымъ мыш-
леніемъ, — названіе, по моему ,не-
лѣпое,хотя и означающее дѣйствитель-
но особый психическій процессъ; мнѣ
кажется, что его лучше признать безы-
меннымъ или неудобоназываемымъ,
чѣмъ давать ему безсмысленное про-
звище.
Вотъ это quasi-безсознательное мыш-
леніе, сопровождающее всѣ наши чув-
ственныя ощущенія въ самый моментъ
ихъ проявленія, и есть самое харак-
теристическое свойство нераздѣльно-
сти и цѣльности нашего л.
Какъ бы ни были отдѣльно локали-
зированы наши чувства зрѣнія, слу-
ха, осязанія, наша память, вообра-
женіе, способность говорить, мыслить»
хотѣть, наше л есть въ одно и то же
время и нѣчто отдѣльное отъ нихъ,
и вмѣстѣ съ тѣмъ вмѣщающее всѣ
эти чувства и способности въ себѣ.
Наше л играетъ, какъ будто, на кла-
вишахъ тѣхъ органовъ, функціямъ
которыхъ эмпиризмъ приписываетъ
зрѣніе, слухъ, память, слово и пр.;—
и, выражая своею игрою эти функціи,
наше л само участвуетъ въ нихъ, какъ
нераздѣльное цѣлое, связывая ихъ
и проявляя ими свое бытіе.
Писано 5 января.
Съ новаго 1880 года по 5-е января
морозы въ — 10° — 16° Ц. Бури утих-
ли. Ясно и безвѣтренно. Вчера и
сегодня иней на деревьяхъ.
в января •*)
Ясный зимній день съ густымъ ине-
емъ на деревьяхъ. Утромъ 11°. Послѣ
хорошей утренней прогулки.
Прогуливаясь, я вспомнилъ, что
слишкомъ односторонне въ моемъ
дневникѣ отнесся къ знаменитому:
cogito, ergo smn, утверждая, что его
нужно бы было замѣнить: sentio,
ergo sum. Обращая себя всего на ка-
кой либо предметъ, превращаясь, какъ
говорится,въ зрѣніе или слухъ,н аше л,
устремленное такимъ образомъ во внѣш-
ній міръ,—въ свое не-я,продолжаетъ—
незамѣтно, можетъ быть (при силь-
номъ сосредоточеніи вниманія на
внѣшній предметъ), — ощущать свое
бытіе; и это ощущеніе сопровождаетъ
его съ колыбели, съ того момента,
когда оно начало отличать отъ себя
свое не-я, вплоть до могилы; и даже
при потерѣ сознанія, въ бреду, во
снѣ, это ощущеніе не можетъ не про-
должаться, хотя бы и въ измѣнен-
номъ видѣ. Но, кромѣ этого, не все-
гда для насъ замѣтнаго, ощущенія
нашего бытія, незамѣтнымъ оно мо-
жетъ сдѣлаться, — какъ и всѣ дру-
гія наши ощущенія, — черезъ при-
вычку къ бытію; наше л возводится
*) Здѣсь на поляхъ: эмпиризмъ въ
практикѣ, a для міровоззрѣнія игра и
фантазія.

изъ простого ощущенія на степень
мысли въ томъ случаѣ, когда оно,
воспринимая внѣшнія (міровыя) и
органическія (приносимыя органами)
впечатлѣнія, приводитъ ихъ въ связь
съ ощущеніемъ въ себѣ присутствія
своихъ умственныхъ способностей:
вниманія, памяти, воображенія, сло-
ва и мысли.
Тогда наше я дѣлается вполнѣ со-
знательнымъ, осмысленнымъ и про-
чувствованнымъ. Кондильякъ6) утвер-
ждалъ, что человѣкъ безъ внѣшнихъ
чувствъ — статуя: это неправда;
дыханіе и безъ содѣйствія внѣшнихъ
чувствъ должно ему сообщить ощу-
щеніе бытія, поддерживая связь съ
внѣшнимъ міромъ. Ощущеніе бытія
непремѣнно существовало бы и то-
гда, ро было ли бы оно безъ содѣйствія
внѣшнихъ чувствъ сознательнымъ и
осмысленнымъ, — это вопросъ. Со-
знаніе въ себѣ памяти, мысли, вообра-
женія, безъ сомнѣнія, возбуждается
и поддерживается внѣшними и орга-
ническими чувствами; но нѣтъ при-
чины, мнѣ кажется, отвергать воз-
можность этого сознанія и при от-
сутствіи внѣшнихъ и органическихъ
чувствъ.
Я отвлекся и зашелъ слишкомъ да-
леко, желая себѣ доказать, что хотя
я до моего міровоззрѣнія дошелъ не
настоящимъ раціонально-эмпириче-
скимъ (индукціоннымъ) способомъ, но,
тѣмъ не менѣе, я считаю мое міровоз-
зрѣніе для меня равносильнымъ
факту.
10 января.
Продолжаются холода въ 16°—12°
R. Сегодня 7° и снѣгъ. Привезли елки
и посадили. Мельница (новая) на
Людвиговкѣ въ ходу.
Да, равносильнымъ факту — фак-
тическимъ — по силѣ убѣжденія я
считаю мое воззрѣніе. Что такое
фактъ? Если держаться букваль-
наго смысла, то это то, что сдѣлано—
factum, что совершено (поэтому fait
accompli — плеоназмъ). Въ этомъ
смыслѣ фактъ долженъ быть чувствен-
нымъ. И дѣйствительно, если самое
наше бытіе есть ощущеніе, то въ насъ
нѣтъ ничего, что бы не зависѣло пер-
воначально отъ впечатлѣній, прино-
симыхъ ощущеніями.
Все, обнаруживаемое въ насъ бы-
тіемъ, обнаруживается посредствомъ
ощущеній, т.-е. посредствомъ связи
съ внѣшнимъ міромъ. Тѣмъ не ме-
нѣе, слѣдствія и продукты впечатлѣ-
ній различны до крайности. Одни изъ
нихъ способны возбуждать въ насъ
одно чувство бытія, другіе возбужда-
ютъ безсознательное мышленіе и раз-
наго рода рефлексы; но есть и такой
родъ впечатлѣній, можетъ быть вѣр-
нѣе — представленій, которыя, не
смотря на первоначальное ихъ про-
исхожденіе отъ чувственныхъ ощу-
щеній, приводятъ въ дѣйствіе ис-
ключительно сознательныя наши ум-
ственныя способности: память, мыш-
леніе и фантазію (воображеніе, спо-
собность сочетать и творить новыя
представленія). Хотя мы помнимъ,
мыслимъ и воображаемъ при каждомъ
дѣйствіи нашихъ органовъ чувствъ,
но этотъ чувственный и обыкновен-
но безсознательный процессъ воспо-
минанія, мышленія и представленія
(воображенія) прекращается, какъ
скоро то или другое чувство переста-
етъ дѣйствовать; другой же, рѣзко
отличающійся отъ этого, процессъ
воспоминанія, мышленія и вообра-
женія, всегда сознательный, совер-
шается и безъ непосредственной по-
мощи чувствъ.
Итакъ, всякій фактъ долженъ быть
произведеніемъ внѣшнихъ, на насъ
дѣйствующихъ, впечатлѣній и на-
шихъ чувственныхъ ощущеній, ме-
жду тѣмъ какъ наши внутреннія
ощущенія, присутствующія въ насъ
и безъ прямого содѣйствія внѣшнихъ
впечатлѣній, могутъ не только пред-
ставлять намъ факты съ различныхъ
точекъ зрѣнія, но н открывать намъ
истины. Фактъ хотя и считается какъ
бы за истину, но никто не называетъ
математическія аксіомы фактами. По-
чему? Казалось бы, такой фактъ,
какъ солнце на небѣ, такъ же точно
истиненъ и неопровержимъ, какъ и
всякая математическая аксіома. Да,
есть дѣйствительно истинные факты

и фактическія истины; но фактъ все-
таки не истина, и истина — не фактъ.
Солнце на небѣ потому истинный
фактъ, что всякій можетъ его провѣрить
чувствами, но такая математическая
(астрономическая) истина, что солн-
це и сегодня, и завтра, и цѣлые го-
ды взойдетъ и зайдетъ въ извѣст-
номъ опредѣленномъ мѣстѣ на гори-
зонтѣ, не требуетъ вовсе чувственной
провѣрки; это основано и не на одной
теоріи вѣроятности, a на знаніи и
соображеніи, при участіи и всѣхъ
другихъ умственныхъ способностей
(памяти, фантазіи); основа этого зна-
нія, правда, также фактическая; не ви-
давъ никогда солнца и звѣздъ, намъ
не пришло бы на умъ и все устрой-
ство нашей планетной системы; но
математическія вычисленія до того
различны отъ чувственныхъ наблю-
деній, что могутъ опредѣлить a priori
мѣсто для планетъ, еще не открытыхъ
наблюденіями, Математическая аксіо-
ма, что двѣ величины, равныя порознь
третьей, равны между собою, хотя и
наглядна, т.-е. можетъ быть объясне-
на чувственнымъ опытомъ, но, въ
сущности, она основана на сообра-
женіи, a не на опытѣ; чтобы понять
ее, нѣтъ надобности имѣть предъ
глазами извѣстныя величины. Фактъ
уже и тѣмъ отличается отъ истины,
что свойства его различны, a неизвѣст-
ная намъ сущность истины всегда
одна и та же. Только тотъ фактъ,
который есть, былъ и будетъ, былъ
бы истиною. Но такого мы не зна-
емъ; если же убѣждаемся въ необхо-
димости или возможности и не-факти-
ческаго существованія того, что
всегда было и будетъ, то это убѣжденіе
и есть для насъ истина, хотя, очевидно,
не-фактическая. Очевидно также, что
для убѣжденія въ такой истинѣ намъ
недостаточно одного разсудка,—не-
обходимо еще мощное содѣйствіе
фантазіи.
Все высокое и прекрасное въ на-
шей жизни, наукѣ и искусствѣ соз-
дано умомъ съ помощью фантазіи,
и многое — фантазіею при помощи
умы. Можно смѣло утверждать, что
ни Коперникъ, ни Ньютонъ, безъ
помощи фантазіи, не пріобрѣли бы
того значенія въ наукѣ, которымъ
они пользуются. Между тѣмъ нерѣд-
ко и въ жизни, и въ наукѣ, и даже въ
искусствѣ слышатся возгласы противъ
фантазіи, и не только противъ ея вле-
ченій, но и противъ самой нормальной
ея функціи. Для современнаго реа-
листа и естествоиспытателя нѣтъ
большаго упрека, какъ то, что онъ
фантазируетъ. Но, въ дѣйствитель-
ности, только тотъ изъ реалистовъ и
эмпириковъ заслуживаетъ упрека въ
непослѣдовательности, кто хотя на
одинъ шагъ отступаетъ отъ указаній
чувственнаго опыта, направляемаго
и руководимаго умомъ и фантазіею,
Вообще, доктрина, отдѣляющая
искусственными перегородками функ-
ціи нашихъ умственныхъ способно-
стей одну отъ другой, приводитъ къ
тому,'что мы и во всѣхъ нашихъ про-
изведеніяхъ стремимся такъ же рѣз-
ко отличать проявленія каждой изъ
нихъ, какъ будто бы можно было
умствовать, не воображая, и вообра-
жать безъ размышленія. Стоитъ толь-
ко вспомнить, что самую простую
выкладку чиселъ намъ нельзя сдѣлать,
не приводя въ дѣйствіе и нашу па-
мять, и воображеніе, и разсудокъ,
хотя намъ и кажется, что все наше я
какъ бы погрузилось въ числа при
выкладкѣ.
14 января.
Всѣ эти дни морозъ въ 10° — ] 3° R.,
только вчера сильная мятель при
NW и — 4° R.; сегодня все еще вѣ-
трено (NW)'npH 8° — 9° R., но ясно,
и много навѣяло снѣгу.
Все еще хочу себѣ доказать, что
я не долженъ считать мое міровоз-
зрѣніе однимъ продуктомъ досужей
фантазіи потому только, что оно не
основано на прямомъ и непосред-
ственномъ опытѣ. He мнѣ. посвятивше-
му всю жизнь, и именно самую луч-
шую часть жизни, раціональному
эмпиризму, — не мнѣ, говорю, от-
вергать значеніе опыта; но и не мнѣ
сомнѣваться въ значеніи словъ пер-
ваго Иппократова афоризма: «expe-
rientia fallax, Judicium difficile».

Когда лѣта не располагаютъ уже
къ увлеченію, то начинаешь пони-
мать, какъ легко можно увлечься не
однѣми мечтами, но и тѣмъ, что такъ
трезво, точно и положительно, какъ
опытъ и фактъ. Есть вещи на свѣтѣ,
къ которымъ и такое надежное сред-
ство, какъ опытъ, непримѣнимо, a
между тѣмъ эти вещи — это вопросы
жизни, безъ разрѣшенія. которыхъ
для себя, хотя бы приблизительно,
умирать не хочется; a къ жизни обра-
щаешься невольно съ упрекомъ, такъ
хорошо прочувствованнымъ поэтомъ:
Даръ напрасный, даръ случайный,
Жизнь, на что ты мнѣ дана?
Да, оргія, грубѣйшія средства са-
мозабвенія й, наконецъ, самоубій-
ство, неминуемо сгубятъ желающаго
опытомъ разрѣшить загадку жизни»
Правда* крѣпкіе, здоровые, положи-
тельные умы могутъ жить и прекрасно
дѣйствовать, отбросивъ въ сторону
'всякую попытку къ разрѣшенію то-
мительнаго вопроса жизни. Ho горе
той личности, которая возмечтаетъ
о себѣ, что она-то и есть именно
esprit fort, не нуждающійся въ раз-
рѣшеніи подобныхъ вопросовъ. Аскетъ
Филаретъ прекрасно, съ своей
точки зрѣнія, возражалъ Пушки-
ну на его упрекъ жизни, и именно
потому прекрасно, что онъ (Фила-
ретъ) уяснилъ себѣ не опытомъ жиз-
ненную проблему ; и какъ бы это уясне-
ніе ни было односторонне, оно мощ-
нѣе, a главное — человѣчнѣе без-
сильнаго ропота на жизнь, что не
раскрываетъ предъ нами своей тайны
такъ, какъ бы мы этого хотѣли. A
мы хотѣли бы, чтобы это было такъ
же наглядно и осязательно, какъ ея
чувственныя и индивидуальныя про-
явленія.
Я полагаю, что всѣ мы, послѣдо-
ватели Веруламскаго Бэкона, при-
даемъ слишкомъ большое значеніе
предложенному ' имъ (индуктивному)
способу изслѣдованія. Этотъ способъ
вовсе не какое-нибудь новое откры-
тіе особой дѣятельности нашего ума.
Въ обыкновенной жизни всѣ всегда
и до Бэкона изыскивали и изслѣдо-
вали индуктивнымъ способомъ; но
никто, я полагаю, и ни самъ Бэконъ
не считалъ этого способа единствен-
но возможнымъ для открытія истины.
Главная заслуга Бэкона это: noli
jurare in verba magistri. Теперь же
и это перестало быть заслугою, такъ
какъ въ наше время не найдется ни
одного ученика въ школѣ, которому
бы понадобилось повторить это пра-
вило. Средневѣковая вѣра въ автори-
теты замѣнена теперь извѣріемъ;—
мы всѣ извѣрились въ себя самихъ;
дѣти наши, сидя на школьныхъ
скамьяхъ, глядя на учителей, уже
успѣваютъ извѣриться. Это нельзя не
признать слѣдствіемъ односторонняго
упражненія ума по индуктивному спо-
собу; но избави насъ Богъ отъ та-
кого дедуктивнаго, которымъ учи-
лись jurare in verba magistri!
Такъ вотъ я опять хочу толковать
о томъ, что если мы желаемъ сдѣлать
наше міровоззрѣніе вліятельнымъ въ
нашемъ нравственномъ бытѣ,—a это
именно для меня сдѣлалось необходи-
мостью, — то мы не должны основы-
вать его на однихъ положительныхъ,
чисто фактическихъ и чувственныхъ,
данныхъ. Мы не должны ослѣплять
себя кажущеюся основательностью
тамъ, гдѣ идетъ дѣло объ одномъ пред-
ставленіи или — вѣрнѣе — только
о возможности представленія и о его
уясненіи для себя; тутъ нельзя тре-
бовать ничего другого, какъ только
того, чтобы въ этомъ представленіи
не было явныхъ противорѣчій и чтобы
оно было какъ можно менѣе несооб-
разно, то-есть сообразовалось бы,
сколько можно, съ нашими фактиче-
скими знаніями и не заключало бы
въ себѣ болѣе противорѣчій, чѣмъ са-
мыя эти знанія.
15-го января.
Вчера вечеромъ я ѣхалъ съ поле-
вого тока. Было морозно и ясно. Я
сидѣлъ въ саняхъ спиною къ заходя-
щему солнцу. Поля, покрытыя глад-
кою, какъ скатерть, снѣжною пеле-
ною, освѣщались нѣжно-розовымъ,
переходящимъ въ свѣтло-фіолетовый
свѣтомъ; полная, еще блѣдно-сере-

бристая, луна поднималась изъ-за лѣ-
са на зеленовато-голубомъ фонѣ.
Игра и переливы цвѣтовъ изъ зеле-
новатаго въ палевый и свѣтло-голу-
бой на горизонтѣ и изъ розоваго въ
блѣдно-фіолетовый со множествомъ
блестокъ на снѣгу такъ обворожали
меня, мнѣ дышалось студенымъ воз-
духомъ такъ легко и привольно, что
я невольно началъ пародировать
упрекъ жизни Пушкина и про себя
шепталъ съ навернувшимися на гла-
захъ слезами:
He случайный, не напрасный,
Даръ чудесный и прекрасный,
Съ тайной цѣлью данъ ты мнѣ!
Потомъ я перемѣнилъ этотъ экс-
промтъ такъ:
He случайный, не напрасный,
Даръ таинственный, прекрасный,
Жизнь, ты съ цѣлью мнѣ дана!
И оттого,что никто не могъ разга-
дать тебя, чудный даръ жизни, не-
ужели мы должны упрекать тебя въ
нелѣпой случайности, должны опо-
шлять тебя, играть и не дорожить
тобою! Насъ беретъ зло, что не хва-
таетъ силы раскрыть тайну дара, и
мы со зла готовы хоть сейчасъ утвер-
ждать, что ни секрета, ни цѣли тутъ
вовсе нѣтъ, что ларчикъ жизни от-
крывается просто per vaginam, за-
крывается также легко — землею.
Мы привыкли съ самой колыбели
къ жизни, и смотримъ потому на жизнь
и на свѣтъ какъ на обыкновенныя,
вседневныя вещи; это, конечно, Ha-
rne счастье, хотя легкомысленное и
пошленькое счастье. Но что было бы
со всѣми нами, если бы умъ нашъ по-
стоянно вникалъ и вдумывался въ
самую суть насъ самихъ и всего окру-
жающаго насъ? На каждомъ шагу
мы встрѣчались бы лицомъ къ лицу
съ непроницаемою, тяготѣющею надъ
нами, тайною; на каждомъ шагу не-
доумѣніе и сомнѣніе отягчали бы
наше раздумье. Что это за странное
плаваніе и круженіе въ безпредѣль-
номъ пространствѣ тяготѣющихъ
другъ къ другу шаровидныхъ массъ?
Что это за непонятное существова-
ніе безчисленныхъ міровъ, составлен-
ныхъ изъ однихъ и тѣхъ же веществен-
ныхъ атомовъ и отдѣленыхъ на вѣки
одинъ отъ другого едва вообрази-
мыми, по своей громадности, про-
странствами? Что значитъ эта без-
конечная разновидность формъ? A
сцѣпленіе, тяготѣніе, сродство, по-
стоянная вибрація атомовъ — развѣ
всѣ эти обыденныя для насъ явле-
нія — не тайны, скрытыя подъ на-
учными именами? A эти такъ назы-
ваемыя простыя тѣла, эти неразла-
гающіеся элементы, скопленные въ
огромныхъ планетныхъ массахъ, раз-
вѣ они дѣйствительно — первобыт-
ные элементы? Откуда взялись бы
они, откуда взялась бы планетная
жизнь, если бы другіе, намъ невѣдо-
мые, первобытные элементы не со-
держались въ общемъ, для насъ не-
достигаемомъ источникѣ — эфир-
номъ хаосѣ? Что онъ такое, этотъ
источникъ и вмѣстилище невѣдомыхъ
началъ?
Что удивительнаго, если въ ка-
ждомъ изъ насъ, окруженномъ со
всѣхъ сторонъ и съ колыбели до мо-
гилы міровыми тайнами, существу-
етъ склонность къ мистицизму; если
одни изъ насъ, при извѣстномъ на-
строеніи, дѣлаются легко мистиками
и начинаютъ видѣть и находить со-
кровенныя тайны тамъ, гдѣ дру-
гіе, кружась безъ оглядки и устали
въ водоворотѣ жизни, — все нахо-
дятъ простымъ и яснымъ? И можно
ли требовать отъ обитателей земля,
одаренныхъ способностью живо пред-
ставлять себѣ неосязаемое, чтобы они
оставались всегда въ будничномъ на-
строеніи духа и мирились съ злобою
дня, когда судьба, давъ имъ стре-
мленіе къ предвидѣнію и силу вооб-
раженія, не дозволила отдалиться
отъ земного жилища далѣе окружаю-
щей его воздушной оболочки да и
для пытавшихся подняться — пре-
вращаетъ небесную лазурь въ чер-
ную ночь?! Но изъ всѣхъ міровыхъ
тайнъ самая завѣтная и самая без-
покойная для насъ это л.Есть, прав-
да, и еще другая, еще болѣе завѣт-
ная, это истина. Но если каждый
листокъ, каждое сѣмячко, каждый
кристалликъ напоминаютъ намъ о

существованіи внѣ насъ и въ насъ
самихъ таинственной лабораторіи, въ
которой все неустанно само работа-
етъ для себя и для окружающаго, съ
цѣлью и мыслью, то наше собствен-
ное сознаніе составляетъ для насъ
еще болѣе сокровенную и вмѣстѣ
съ тѣмъ самую безпокойную тайну.
Есть, однако же, и еще болѣе завѣт-
ная, но уже происходящая изъ на-
шего же сознанія: это — истина.
He безъ насмѣшки сдѣлалъ свой на-
зойливый вопросъ римскій прокон-
сулъ. Можетъ быть, именно за.это
д не послѣдовало отвѣта свыше. Да,
истины не узнаешь, любопытствуя,
что она за штука.
Разумѣется, я не говорю о такъ
называемыхъ научныхъ истинахъ. Эти
всѣ — и историческія, и естествен-
но-историческія, и математическія, и
юридическія — не болѣе какъ или
истинные факты, или правильныя
умозаключенія, добытыя логиче-
скимъ анализомъ и синтезомъ, или
же формулы, диктуемыя жизнью, нра-
вами и потребностями общества. Та-
кихъ истинъ много. Но есть истина—
одна, цѣльная, высшая, служащая
основаніемъ всего нашего нравствен-
наго быта. Напрасно утверждаютъ
такіе историки, какъ Бокль и съ нимъ
большая часть новаго поколѣнія, что
человѣчество обязано преимуществен-
но развитію научныхъ истинъ въ об-
ществѣ, a нравственныя нисколько
будто бы не содѣйствовали его пре-
успѣянію,то-есть прогрессу, счастью,
благосостоянію. Я- полагаю, напро-
тивъ, что единство и цѣльность на-
стоящей истины выступаютъ все бо-
лѣе и болѣе съ прогрессомъ человѣ-
чества, хотя и трудно рѣшить, на-
сколько оно въ общемъ итогѣ сдѣла-
лось лучше. Дѣйствительно, истина
должна быть только одна: она — внѣ
насъ и вмѣстѣ въ насъ самихъ, въ
нашемъ сознаніи; конечно, не такъ
ясная для насъ, какъ солнце, но,
какъ свѣтовая волна далекаго солн-
ца, освѣщаетъ нашъ нравственный
бытъ. Что было бы этическое наше,
или нравственное, начало, если бы
вѣчная и цѣльная истина не служила
ему основою? Безъ нея, безъ этой
основы, не существовали бы для насъ
и научныя истины, ибо не существо-
вало бы въ насъ нравственнаго стре-
мленія къ открытію истины. Каждый
изъ насъ, самый закоснѣлый въ пре-
ступленіяхъ, невольно стремится Haa-
ra въ себѣ истину и ищетъ предъ со-
бою и предъ другими оправданія
своихъ поступковъ. Правда, мы при
этихъ оправданіяхъ запутываемся во
лжи, стремясь не быть, a казаться;
но это не доказательство противнаго,
не доказательство тому, что въ насъ
нѣтъ произвольнаго стремленія къ
правдѣ. Все это: — и казаться, a
не быть, и зданіе лжи, сооружаемое
нами для оправданія нашихъ дѣй-
ствій, — есть только искаженное
стремленіе къ правдѣ, слѣдуя кото-
рому, мы все болѣе и болѣе удаляем-
ся отъ правды, и это потому только,
что попали на ложный путь. Нако-
нецъ, доходитъ до того, что для
насъ дѣлается и совсѣмъ невозмож-
нымъ отличить правду отъ лжи. То-
гда-то и рождается насмѣшливый во-
просъ римскаго проконсула: что та-
кое истина, какъ ее узнать, какъ от-
личить, гдѣ она? И какъ, въ самомъ
дѣлѣ, понять идеальнѣйшій изъ идеа-
ловъ! Истина! Вѣдь это абсолютъ, это
Богъ! Мы и не должны смѣть когда-
нибудь ее постигнуть.
Но невозможность достиженія не
есть отрицаніе стремленія къ ней.
Это стремленіе, данное намъ свыше,
есть наше драгоцѣннѣйшее достояніе.
Глубоко затаено въ насъ,если не убѣ-
жденіе, то чувство, напоминающее
намъ, что безъ стремленія къ правдѣ
нѣтъ полнаго счастія. Посмотрите,
какъ это влеченіе, заглушенное стра-
стями, бѣдствіями, тѣмъ, что назы-
вается судьбою и случаемъ, и лож-
нымъ направленіемъ, проявляется въ
другомъ видѣ, не имѣющемъ, пови-
димому, ничего общаго съ влеченіемъ
къ основѣ нашего нравственнаго бы-
тія. Увлеченіе въ преслѣдованіи цѣ-
лей, основанныхъ на неправдѣ, не
уничтожаетъ еще въ насъ стремленія
къ открытію истинныхъ фактовъ или
научныхъ истинъ, и вотъ, удовлетво-

ряя съ этой одной стороны наше стре-
мленіе къ правдѣ, мы именно поэто-
му и не заботимся иногда удовлетво-
рить вполнѣ другой, высшей его сто-
роны. Точно такъ-же великіе, но без-
нравственные геніи, завоеватели и
государи, попирая ногами правду,
легко убѣждаютъ себя въ правотѣ
своихъ дѣйствій, потому что y нихъ
стремленіе къ истинѣ находитъ удо-
влетвореніе въ достигаемыхъ ими гран-
діозныхъ результатахъ; a результаты
эти, дѣйствительно, содѣйствуютъ къ
открытію и распространенію различ-
ныхъ фактическихъ истинъ. Все это
иллюзіи, неразлучныя съ нашимъ
существованіемъ. Истина такъ свѣт-
ла, что безъ иллюзій одно только стре-
мленіе къ ней ослѣпило бы уже насъ;
поэтому ложь сдѣлалась неизбѣжною
для насъ при непреодолимомъ влече-
ніи къ истинѣ. He зная, что она та-
кое, но неудержимо стремясь къ ней
по присущему намъ всѣмъ влеченію,
мы, къ счастью и несчастью нашему,
должны жить постоянно въ иллюзіи
и смѣнѣ галлюцинацій. Эта неизбѣж-
ность служитъ намъ смягчающимъ
обстоятельствомъ передъ судомъ со-
вѣсти; но она не уничтожаетъ еще въ
насъ окончательно способности при-
ходить въ себя и разузнавать наши
иллюзіи и галлюцинаціи. Галлюци-
нируя до чертиковъ, было бы отвра-
тительно, нелѣпо полагать, что вовсе
нѣтъ этой единой, общей и цѣльной
истины; что только пріобрѣтенные
чувствами факты и выведенныя изъ
нихъ умозаключенія суть истины;
всякая же другая правда есть понятіе
относительное и временно обязатель-
ное pro domo sua. Думая такъ, мы
превратили бы наши иллюзіи изъ
ширмъ, охраняющихъ отъ нестерпи-
маго для насъ свѣта истины, въ тем-
ную, непроглядную ночь.
Все это писано до 29-го января.
Въ эти дни разгулялся мой ки-
шечный катарръ не на шутку.
ВСе полнолуніе стояла ровная, тихая
ясная погода съ —10° — 12° R. ут-
ромъ и ночью и до 0-|-1—среди дня.
Солнце уже порядочно грѣетъ. Это
самая опасная вещь для меня и, я
думаю, для всѣхъ, страдающихъ ки-
шечнымъ катарромъ: на прогулкахъ
на солнцѣ легко приходишь въ испа-
рину, a въ тѣни остужаешься такъ-же
скоро. Впрочемъ, съ 25 — 26 января
барометръ опустился, стоитъ иней,
туманъ и отъ — 5 до-{-20 R.
28 января.
Катарръ мой нѣсколько улегся.
Послѣ моего любимаго раствора соля-
но-кислаго хинина въ мятной водѣ
(принявъ его до 10 гранъ) чувствую
себя не худо и послѣ прогулки по
комнатѣ пришелъ въ легкую испарину.
Сегодня небо безоблачно, до 10° Rb
мороза, тихо.
Какое-то dolce far niente. Въ ушахъ
шумъ, но не отъ одного хинина. a
только имъ усиленный обычный мой
шумъ, вовсе не докучливый, — какъ
будто слышишь отдаленный вечер-
ній гулъ съ улицъ большого города.
Въ головѣ калейдоскопъ мыслей, in
statu nascente; одна быстро смѣня-
етъ другую; прошедшее мѣняется на-
стоящимъ безъ остановки. Вниманію
не удается поймать и фиксировать ни
одной мысли, a между тѣмъ дѣйству-
ютъ и вниманіе, и мышленіе,и фанта-
зія,и память,—всѣ въ одно и то же вре-
мя. Значитъ, y меня, какъ и y всѣхъ, я
думаю, и въ здоровомъ, и въ ненор-
мальномъ состояніи, — ни одна изъ
этихъ способностей не дѣйствуетъ по-
рознь; мое я теперь играетъ какъ по
клавишамъ, слегка дотрогиваясь то
до памяти, то до воображенія, то
до разсудка. Только въ настоящую
минуту мое я, дотрогиваясь до ка-
ждой изъ этихъ своихъ клавишей,
слабо извлекаетъ и изъ нихъ неясные,
хотя и не вовсе несвязные тоны. Та-
кое состояніе имѣетъ свою прелесть;
это именно и есть dolce far niente
нашего я.
Пробѣгая записанное въ послѣд-
ніе дни, вижу, что заговорилъ объ
иллюзіяхъ. Да, эти ширмы, какъ я
ихъ назвалъ, — наши талисманы.
Человѣкъ, слѣдящій за собою, легко
пойметъ, какую услугу онѣ ему ока-
зываютъ, и, зорко наблюдая за со-
бою, не дозволитъ имъ слишкомъ

затемнять путь, указываемый прису-
щимъ ему — и потому непреодоли-
мымъ — влеченіемъ къ истинѣ.
30-го января.
На дворѣ idem. Свѣтло, тихо; тем-
пература утромъ — 12° R.; на солнцѣ
въ серединѣ дня — до' 0 и выше.
Все разъясняется, все дѣлается по-
нятно, — умѣй только хорошо обра-
щаться съ фактомъ, умѣй зорко на-
блюдать, изощряй чувства, научись
правильно наблюдать; тогда исчезнутъ
предъ тобою чудеса и мистеріи при-
роды, и устройство вселенной сдѣ-
лается такимъ же обыденнымъ фак-
томъ, какимъ сдѣлалось теперь для
насъ все то, что прежде считалось
недоступнымъ и сокровеннымъ. Та-
кое убѣжденіе съ каждымъ днемъ
все болѣе и болѣе проникаетъ въ со-
знаніе не только передовыхъ людей,
жрецовъ науки, но и цѣлыхъ массъ.
И это есть одна изъ главныхъ со-
временныхъ наиболѣе благодѣтель-
ныхъ и полезнѣйшихъ иллюзій. Эта
иллюзія полезна уже и тѣмъ, что
направляетъ всѣ наши умственныя
силы на предметы, подлежащіе са-
мому точному чувственному анали-
зу и изслѣдованію, не давая увлекать-
ся тѣмъ, что навсегда для насъ дол-
жно остаться заповѣдною тайною.
Чѣмъ спеціальнѣе, чѣмъ ограничен-
нѣе предметъ нашего изслѣдованія,
тѣмъ болѣе надежды на точный и
ясный результатъ, тѣмъ сильнѣе иллю-
зія и тѣмъ спокойнѣе и отраднѣе чув-
ствуетъ себя посвятившій все свое
вниманіе и время изслѣдованію.
Углубившись и посвятивъ цѣлую
жизнь занятіямъ по этому способу
разслѣдованія, мы, наконецъ, при-
ходимъ и къ тому убѣжденію, что на
сценѣ нашихъ дѣйствій нѣтъ ничего
закулиснаго, и кажущееся скрытымъ
за кулисами существуетъ только для
того, кто не хочетъ или не умѣетъ
зорко взглянуть. A между тѣмъ, если
подумаешь и разберешь, не увле-
каясь ни поразительнымъ величіемъ
разныхъ открытій, ни громадностью
добытыхъ эмпирическимъ разслѣдо-
ваніемъ результатовъ, въ чемъ со-
стоитъ вся суть пріобрѣтенныхъ нами
этимъ способомъ знаній, то не трудно
убѣдиться, что мы узнаемъ исключи-
тельно одну внѣшнюю сторону окру-
жающаго насъ міра и насъ самихъ.
Однихъ изъ насъ исключительно
занимаетъ механизмъ явленій, устрой-
ство, составъ и дѣйствіе различныхъ
приборовъ и снарядовъ жизни и ея
формы; другіе занимаются приклад-
ною, и потому также только внѣшнею,
стороною жизни. Этимъ способомъ
наши знанія и понятія о міровой жизни
несомнѣнно обогащаются; внѣшняя
ея сторона подвергается разсмотрѣ-
нію съ разныхъ сторонъ; но остается
также, какъ и прежде, какъ и всегда,
несомнѣннымъ, что in's Innere der
Natur dringt kein geschaffener Geist.
Вотъ это-то тяжелое для нашего со-
твореннаго духа сознаніе мы и при-
тупляемъ благодѣтельною иллю-
зіею, приковывающею все наше вни-
маніе къ внѣшней сторонѣ міровой
жизни.
Кому изъ людей, занятыхъ изслѣдо-
ваніемъ фактическихъ истинъ и прак-
тическою жизнію, придетъ въ голову
размышлять о сущности вещей? Кто
изъ людей, занятыхъ практическимъ
дѣломъ, повѣритъ, что эта сущность
вовсе не то, что передается намъ
чувствами? Все кажется простымъ то-
му, кто привыкъ просто смотрѣть на
все,. Да научнаго изслѣдователя и
интересуетъ всего болѣе вопросъ:какъ,
a не почему? Мы видимъ, что листъ
растетъ, наблюдаемъ, какъ онъ ра-
стетъ, узнаемъ устройство и составъ
клѣтокъ, слѣдимъ шагъ за шагомъ за
%раздѣленіемъ и размноженіемъ клѣ-
токъ; весь механизмъ раститель-
наго процесса открывается намъ, какъ
на ладони. Но что заставляетъ расти
именно такъ, a не иначе? Что заста-
вляетъ растеніе и животное принимать
тотъ или другой характерный видъ?
Отчего сѣмя и яйцо заключаютъ въ
себѣ зародышъ именно того же типа
и вида, отъ котораго они произо-
шли? Что привлекаетъ и роднитъ
щелочь съ кислотою? Что сцѣпля-
етъ атомы? Что заставляетъ притя-
гиваться одно тѣло къ другому? От-

qero мышечное движеніе переходитъ
въ теплоту, a теплота — въ движе-
ніе? Отчего сотрясеніе атомовъ воз-
буждаетъ въ насъ ощущеніе теплоты?
Всѣ эти и тысячи другихъ вопросовъ,
неразрѣшаемыхъ по нашему незна-
нію сущности вещей, показываютъ,
что мы окружены тайнами; и если всѣ'
эти тайны не считаются нами за чу-
деса, то потому только, что мы съ
ними встрѣчаемся на каждомъ шагу.
Мы называемъ ихъ не чудесами, a
явленіями, основанными на естествен-
ныхъ законахъ, не зная, откуда взя-
лись они. Встрѣчая же что-нибудь,
хотя и гораздо менѣе чудесное, но не
ежедневное и не обычное, мы неза-
думываемся тотчасъ же сомнѣвать-
ся и не вѣрить, или же слишкомъ вѣ-
рить и считать его за чудо. Таковы
наши иллюзіи — и слава Богу! Безъ
нихъ нестерпимо было бы жить въ
этомъ таинственномъ мірѣ, окружен-
ными заколдованнымъ кругомъ, изъ
котораго нѣтъ выхода.
8-го февраля.
Всѣ эти дни, при новолуніи, по-
слѣ 2-хъ-дневной небольшой оттепе-
ли (при O-j-20) начались такъ называ-
емые срѣтенскіе морозы въ 26 — 30° и
продолжаются теперь. Солнце на лѣ-
то, зима на морозъ. 'Ѣздилъ къ боль-
ному въ Кишиневъ: въ одномъ ваго-
нѣ было натоплено до4-18° R., a
когда ѣхалъ назадъ, то въ курьер-
скомъ поѣздѣ доходило до — 2 — 3°.
Но такъ ли все это? He иллюзія
ли, въ свою очередь, то, что будто
есть еще какая-то невѣдомая и не-
подлежащая разслѣдованію сущность,
вещей? He есть ли эта сущность имен-
но то только, что намъ дѣлается
извѣстнымъ посредствомъ в опыта и
наблюденія? He устроены ли и не
приноровлены ли наши чувства отъ
природы именно къ тому, чтобы мы
узнавали вещи такими, какими онѣ
въ сущности должны быть? Sensus
nos fallunt — не есть ли только одно
asylum ignorantiae? Нужно только
умѣть дѣйствовать чувствами, прі-
учить и изощрить ихъ; нужно умѣть
правильно истолковывать и уяснять
себѣ доставляемыя чувствами ощуще-
нія, и чувства насъ никогда не обма-
нутъ.
Въ этихъ возраженіяхъ есть доля
правды; но только доля.
Во-первыхъ, мы судимъ о нашихъ
чувствахъ и доставляемыхъ ими ре-
зультатахъ не' иначе, какъ субъектив-
но и индивидуально. Повѣрка осно-
вана только на круговой порукѣ.
Судьями чувственной правды и не-
правды остаются всѣ тѣ же чувства.
Что сегодня казалось всѣмъ неоспо-
римымъ по чувственному опыту, то
завтра этимъ же опытомъ можетъ быть
опровергнуто. Есть граница изощре-
нія чувствъ, и чѣмъ болѣе изощря-
ется одно чувство, тѣмъ легче ошиб-
ка, тѣмъ невозможнѣе повѣрка его
другимъ чувствомъ. Наконецъ, какъ
бы чувства мои ни были изощрены и
приноровлены, все-таки для меня
останется неразрѣшеннымъ вопросъ:
что такое наблюдаемый мною пред-
метъ безъ меня? Я узнаю каждый пред-
метъ только по производимому имъ
на меня впечатлѣнію и ощущенію.
A ощущеніе безъ моего я для меня
немыслимо. Между тѣмъ для меня
остается несомнѣннымъ, что каждый
изслѣдованный мною предметъ мо-
жетъ и будетъ существовать и безъ
меня. Что же онъ тогда такое? Но
сверхъ этого, очевидно, неразрѣши-
маго вопроса, сущность вещей, —
das Ding an und für sich selbst, — дол-
жна быть для насъ чѣмъ-то другимъ,
a не тѣмъ, что передаютъ намъ наши
чувства, еще и потому, что всѣ наши
чувственныя и умственныя предста-
вленія о вещахъ, — какъ бы эти пред-
ставленія ни были отчетливы и ясны,—
никогда не дадутъ ламъ всестороння-
го понятія даже о самой внѣшней сто-
ронѣ изслѣдуемаго нами предмета.
Да если бы мы могли проникнуть въ
сущность предметовъ, хотя бы съ од-
ной ихъ чувственной стороны, мы
знали бы, что такое сила л что такое
матерія; a если бы мы могли себѣ пред-
ставить вещи, какъ онѣ есть сами по
себѣ, безъ помощи нашихъ чувствъ,—
т.-е. не только такими, какими онѣ
намъ кажутся, — то ш поняли бы

и тайну творенія, и мистеріи творче-
ства. Для насъ же не только это
недостижимо, но и то невозможно,
чтобы каждый предметъ подвергнуть
анализу всѣхъ нашихъ чувствъ; ми-
ріады вещей еще намъ неизвѣстны;
миріады останутся навсегда и вовсе
неизвѣстными; a представленія наши
о тѣхъ предметахъ, которые можно
еще открыть и изслѣдовать искусствен-
нымъ изощреніемъ чувствъ, — какъ
-бы они ни казались намъ ясными, —
все-таки не болѣе какъ призраки, ту-
манныя картины и отголоски, нерѣдко»
увлекающіе умъ въ непроходимый
лабиринтъ предположеній и иллюзій.
Вторая благодѣтельная для насъ
иллюзія есть наше . непоколебимое
убѣжденіе въ свободѣ нашей воли,
мысли и совѣсти. Везъ этого дорогого
для насъ убѣжденія нравственная
жизнь была бы невозможною, да и
проявленія физической жизни встрѣ-
чали бы безпрестанно препятствія въ
насъ же самихъ. He легко разубѣ-
дить себя въ томъ, что я не могу не
хотѣть, чего желаю, не могу не же-
лать того, что свойственно же-
лать моимъ душевнымъ и умствен-
нымъ способностямъ. Мысль моя не
можетъ проявляться внѣ извѣстныхъ
и опредѣленныхъ законовъ мышле-
нія, не рискуя превратиться въ без-
смысліе. Моя совѣсть требуетъ отъ
меня только того, что я считаю со-
вѣстнымъ (нравственнымъ); a если по-
ступаю вопреки исповѣдуемыхъ мною
законовъ совѣсти, то потому, что она
сдѣлалась y меня не — свободною.
Впрочемъ, можно утверждать только
то, что ни воля, ни мысль, ни совѣсть
человѣка не произвольны, но
свободны въ границахъ, опредѣлен-
ныхъ извѣстными органическими и
психическими законами. Произволъ и
свобода—конечно, не равнозначащія
слова. Такъ точно не равнозначащи
воля и желаніе. Я хочу и я желаю
— два разныя понятія. Но ни жела-
нія, ни хотѣнія наши не могутъ быть
произвольными, хотя и кажутся.намъ
такими. Я желаю въ эту минуту чего-
нибудь, потому что внутреннія мои
или органическія (доставляемыя ор-
ганами) ощущенія и всѣ предшество-
вавшія обстоятельства и условія за-
ставляютъ меня желать именно этого,
a не чего-нибудь другого; я могу пере-
мѣнить мое желаніе или заставить
его молчать, но только когда моя
воля еще не ослабѣла подъ игомъ
разныхъ желаній и другихъ ненор-
мальныхъ условій. Воля должна
быть, въ нормальномъ состояніи,
всегда сильнѣе желаній. Воля всегда
дѣятельна и управляетъ дѣйствіями.
Поэтому-то я могу желать что-либо
доброе и въ то же время хотѣть и
дѣлать что-либо худое. Только чи-
сто физическія препятствія могутъ
воспрепятствовать дѣйствіямъ силь-
ной или нормальной воли. Въ ней,
дѣйствительно, есть склонность къ
произволу; но все-таки и воля не мо-
жетъ быть непропорціональна по сво-
ей силѣ съ органическою энергіей
нашего л. Я могу желать поднять
мою руку, но моя воля и слѣдующее
за ней дѣйствіе ограничены способ-
ностью передавать мою волю рукѣ,
и если она парализована, то, при
всемъ моемъ желаніи ее поднять, дѣ-
ятельнаго хотѣнья не будетъ. Мнѣ,
можетъ' быть, еще не разъ придется
въ моемъ дневникѣ затрогивать этотъ
жгучій вопросъ.
Третья иллюзія нашей психиче-
ской жизни, не менѣе благотворная
двухъ первыхъ, зависитъ отъ непо-
слѣдовательности нашего ума и фан-
тазіи.
Чистый разумъ, т.-е. взятый въ
отдѣльности отъ другихъ психиче-
скихъ способностей, конечно, не мо-
жетъ быть непослѣдовательнымъ.
Но мы не можемъ умствовать такъ,
чтобы дѣйствовалъ одинъ чистый ра-
зумъ; умствуя, мы въ то же время
внимаемъ, помнимъ, воображаемъ,
желаемъ и нерѣдко еще (въ практи-
ческой жизни) волнуемся и увлека-
емся тою или другою страстью. По-
этому умъ нашъ, послѣдовательный
по принципу, на практикѣ почти
всегда непослѣдователенъ.. И это Ha-
rne счастье и наше несчастье.
И вотъ, умъ нашъ, въ силу прису-
щей ему послѣдовательности, при

каждомъ міровоззрѣніи непремѣнно
долженъ придти къ принятію безко-
нечнаго и безграничнаго, что бы онъ
ни разсматривалъ: пространство ли,
время ли, движеніе ли, силу, веще-
ство, — всегда онъ долженъ, нако-
нецъ, дойти до безконечности, не-
ограниченности, вѣчности, хотя и ни-
когда не можетъ составить себѣ объ
этихъ атрибутахъ. какого-либо опре-
дѣленнаго и яснаго понятія. И ника-
кая сила умствующей фантазіи не
можетъ представить намъ какого-
либо облика той безконечности, до
предѣловъ которой умъ нашъ дохо-
дитъ роковымъ образомъ съ прису-
щею ему послѣдовательностью. Это
неоспоримое существованіе безко-
нечнаго, безпредѣльнаго и вѣчнаго
начала, до котораго нашъ умъ и фан-
тазія роковымъ образомъ достига-
ютъ, разсматривая конечное, огра-
ниченное и временное, не есть одинъ
чувству подлежащій фактъ, но сто-
итъ выше всякаго факта, ибо оно
есть непремѣнный постулатъ чистаго
разума, переносимый имъ же и въ об-
ласть фантазіи. Между тѣмъ, и ра-
зумъ, и умствующая фантазія въ
практической жизни безпрестанно
заняты созерцаніемъ различныхъ ви-
доизмѣненій всего окружающаго
насъ, и эти то безпрестанныя измѣ-
ненія въ пространствѣ, времени, дви-
женіи, силѣ и веществѣ постоянно
и противорѣчатъ послѣдовательнымъ
заключеніямъ чистаго разума и за-
ставляютъ насъ вездѣ и во всемъ
насъ окружающемъ находить одно
лишь временное, ограниченное и
опредѣленное.Вотъ это и есть иллюзія,
приносящая намъ счастье и несчастье,
но вообще болѣе благотворная потому;
что она заставляетъ насъ сосредото-
чивать всѣ наши умственныя силы
на разслѣдованіи измѣненій, совер-
шающихся внѣ насъ въ безгранич-
номъ пространствѣ и времени. Безъ
этой вынужденной непослѣдователь-
ности ума и безъ этой вносимой ею
иллюзіи дѣятельность нашего ума
и фантазіи терялась бы для насъ,
погруженная въ безплодное созер-
цаніе недоступной безконечности.
- Съ 9-го по 12-е февраля, послѣ
3-хъ-дневной оттепели (съ+4° R. и
болѣе) снова морозъ въ 7° R.
(12 Ф.), a 13и14февраля послѣ 27—
30° морозовъ наступила ясная,
прелестная погода съ — 4°, при
совершенномъ безвѣтріи.
Дышется легко, и дышалось бы еще
легче, если бы не событіе б-го февра-
ля 8), дошедшее до насъ съ своими
ужасающими подробностями только
9 — 10-го февраля.
• Я не вѣрю, чтобы русская наша
доморощенная молодежь,—насколько
я ее знаю, — въ состояніи была, безъ
опытныхъ руководителей, дѣйство-
вать съ такою дьявольски-энергиче-
скою выдержкою. Это ни прежде, ни
теперь не въ нашемъ духѣ. На это
мастера романскіе народы, a изъ сла-
вянскаго племени развѣ одни поляки,
искусившіеся въ заговорахъ.
Событія • послѣдняго времени до-
казываютъ существованіе плотно ор-
ганизованной и притомъ дѣйствую-
щей послѣдовательно подпольной
организаціи, располагающей сред-
ствами и преслѣдующей извѣстный
планъ. Гдѣ точка опоры? Вотъ во-
просъ; едва-ли въ одномъ нашемъ
обществѣ, т.-е. въ нѣкоторыхъ его
слояхъ; едва-ли главные руководи-
тели съ ихъ подпольными пружинами
не находятся внѣ нашего общества;
для него это что-то уже слишкомъ
забористое и слишкомъ злодемонски
устроенное. Нашъ домашній демонъ
не такъ золъ и въ своемъ злѣ не такъ
энергиченъ и послѣдователенъ. Тутъ
кроется организація въ родѣ той,
которая учреждена была y итальян-
скихъ карбонаріевъ и въ польскомъ
жондѣ. Это не наше, — или же наше
новое поколѣніе чертовски измѣни-
лось въ ( послѣдніе періоды нашего
развитія.
Между тѣмъ я замѣтилъ, что это
ужасное событіе, заставившее меня
и жену долго призадуматься и какъ-
то внутренно взгрустнуть, повиди-
мому, не произвело въ окружающихъ
насъ людяхъ того потрясающаго впе-

чатлѣнія, котораго нужно было бы
ожидать. Евреи, правда, болтали
разныя нелѣпости; но въ народѣ,
крестьянахъ, не слышно было тол-
ковъ и не замѣтно было живого уча-
стія. Вотъ это-то безучастіе, близкое
къ равнодушію, и досадно, и печаль-
но. Но кого винить? Общество сверху
до низу пріучено вѣками къ индиф-
ферентизму, и вотъ, при начавшемся
его развитіи* къ которому его толк-
нула высшая власть, эта поскудная
наша безразличность начала* исчезать
прежде всего въ поколѣніи недозрѣ-
ломъ и притомъ, еще на бѣду, за-
мѣнилась какою-то злою мономані-
ею. Надо же было случиться, чтобы
царствованіе добраго государя, успѣв-
шаго уже въ 25 лѣтъ сдѣлать свое
имя безсмертнымъ въ исторіи разви-
тія Россіи, открыло широкое попри-
ще для гибельнаго зла и неслыхан-
ныхъ преступленій и изступленій
мысли!
Но не значитъ ли это, что въ тече-
ніе многихъ лѣтъ скоплялся въ тай-
никахъ общества матеріалъ, способ-
ный, при первомъ же дуновеніи сво-
боды, воспламеняться и причинять
разрушеніе?
Почему при первой зарѣ новой
жизни народа не появились на Бо-
жій свѣтъ равные этому злу по силѣ,
но противоположные по стремленію
общественные элементы? Вотъ во-
просъ.
Едва-ли онъ не рѣшается тѣмъ, что
не было достаточно приложено уси-
лія къ трезвому анализу разныхъ
•стремленій и поддержкѣ тѣхъ, на
внутренній антагонизмъ которыхъ,
въ борьбѣ со зломъ, можно бы было
твердо опереться. Стричь подъ одинъ
гребень — это извѣстная замашка
неразвитыхъ, неопытныхъ и грубыхъ
лицъ и обществъ. Искусство анализи-
ровать, умѣнье отыскать въ каждой
особи хорошую сторону и воспользо-
ваться ею не только при случаѣ (а
потомъ швырнуть въ сторону или за-
ковать въ цѣпи), — все это, я знаю,
не легко; но безъ этого нельзя и ожи-
дать ничего путнаго, и лучше не вли-
вать вина новаго въ мѣхи старые.
Есть періоды въ исторіи народовъ,
когда неминуемо, роковымъ образомъ
они призываются логикою фактовъ
къ новой жизни, и правительства во-
лею и неволею должны бываютъ от-
ступать отъ консерватизма. Если
правители не подстерегли, такъ ска-
зать, благопріятнаго момента для
реформъ и нововведеній и вынуждены
были обстоятельствами дать ихъ не
въ пору, пропустивъ время, то всѣ
вредные, перезрѣвшіе и недозрѣв-
шіе элементы общества приходятъ
легко въ броженіе; и результатъ отъ
нововведеній, какъ бы они благо-
творны ни были, получается неожи-
данно плохой. Въ здоровомъ народ-
номъ и государственномъ организмѣ
эти худыя слѣдствія не могутъ быть
долговременны. Броженіе уляжется,
и все снова заживетъ уже обновлен-
ною жизнію.
Всѣ реформы нынѣшняго царство-
ванія, по моему мнѣнію, къ сожалѣ-
нію опоздали. Эманципація должна
бы была совершиться задолго до 1848
года, когда въ Европѣ все было тихо,
и соціализмъ не поднималъ еще го-
ловы, a финансы наши были въ хо-
рошемъ состояніи; y насъ царство-
вала тишь и гладь, да Божья благо-
дать; всѣ сословія покорствовали
одной твердой волѣ, первенствовав-
шей и на всемъ континентѣ. Вмѣсто
того — освобожденіе крѣпостныхъ,
a потомъ и другія, необходимо слѣ-
довавшія за этимъ актомъ, реформы
пришлись въ самую неблагопріятную
пору: съ одной стороны, несчастная
война, обнаружившая страшную не-
урядицу и злоупотребленія админи-
страціи (военной и гражданской);
позорный миръ; съ другой стороны,
общее внутреннее глухое и затаенное
недовольство во всѣхъ почти слояхъ
общества отъ тяжелыхъ и стѣснитель-
ныхъ мѣръ, слѣдовавшихъ послѣ ре-
волюцій въ Европѣ 1848 года; сильно
разстроенные войною финансы; поль-
ское возстаніе; усиленная агитація
эмигрантовъ, возбуждавшая сочув-
ствіе во всей молодежи и даже въ
правительственныхъ лицахъ. Можно
ли найти болѣе опасное время для

одной изъ радикальнѣйшихъ реформъ
государства? И между тѣмъ ее нельзя
уже было откладывать, она уже и то
была запоздавшая. И вотъ, по необ-
ходимости, сорвана Соломонова пе-
чать съ стклянки съ закупоренными
духами; они вылетѣли не во-время
и не влѣзаютъ, по приказанію вол-
шебника, опять въ стклянку. Мало
того, эти духи — и между ними, ко-
нечно, много было и злыхъ — вре-
менно оказались нужными. При ихъ
помощи нѣкоторые изъ сдѣлавшихся
почему-то (не почему-то, a no успѣ-
ху) знаменитыми эманципировали
крестьянъ въ западныхъ губерніяхъ,
въ смутное время польскаго возста-
нія; да эти духи, несомнѣнно, и те-
перь еще бродятъ въ этихъ
провинціяхъ въ видѣ разныхъ субал-
терновъ премудрой администраціи.
Теорія высшей администраціи, конеч-
но, была остроумна: воспользоваться
свободными силами, хотя и неблаго-
надежными, a потомъ уволить ихъ въ
безсрочный отпускъ. Вѣдь святые и
на чортѣ верхомъ ѣздили. Но на прак-
тикѣ оказалось, что новѣйшіе духи
упорнѣе и несговорчивѣе чорта ста-
рыхъ временъ; лишь только ихъ пу-
стили въ ходъ, они и сами пустили
корни. Обо всемъ этомъ я хотѣлъ-
было (и буду) говорить впослѣдствіи,
при случаѣ; но не удержался и теперь;
отвратительное, гнусное событіе 5-го
февраля вывело меня изъ колеи,
и я по-неволѣ заговорилъ не y мѣста.
Возвращусь поскорѣе къ моему свѣт-
лому и утѣшительному міровоззрѣ-
нію.
Дѣйствительно ли, однако, все
такъ, какъ я думаю?
He иллюзія ли именно то, что не-
постижимо для насъ: безпредѣль-
ность, безконечность и вѣчность?
Начало и конецъ, рожденіе и смерть
мы встрѣчаемъ и сознаемъ на каж-
домъ шагу. Все наше существованіе
на землѣ — въ безпрерывной зави-
симости отъ вещей опредѣленныхъ,
конечныхъ и временныхъ. Наши
главныя средства къ познанію вещей
— чувства — устроены исключитель-
но для опредѣленія и измѣренія гра-
ницъ пространства, времени и дви-
женія. Гдѣ же тутъ иллюзія? Да, са-
мое лучшее для насъ не сознавать
тутъ иллюзіи и, не сознавая ея, дѣй-
ствовать; это практично, и убѣждать
себя, что мы дѣйствуемъ, живя въ
мірѣ иллюзій, ни къ чему не ведетъ,
или же ведетъ скорѣе къ худу, чѣмъ
къ добру. Все это такъ; но мнѣ сто-
итъ только поднять глаза кверху,
посмотрѣть на небо, — и безпредѣль-
ность дѣлается неопровержимымъ фак-
томъ; стоитъ только подумать о мі-
розданіи и содержимомъ въ земъ ве-
ществѣ и силѣ,—и мысль о вѣчномъ,
неизмѣнномъ началѣ невольно явля-
ется и поражаетъ своею бездонною
глубиною. Если же безграничное и
вѣчное есть не только постулатъ ра-
зума, но и самый громадный фактъ,
то какъ согласить существованіе огра-
ниченнаго и временнаго съ этимъ
фактомъ?Тутъ-то и кроется иллюзія;
ограниченными, опредѣленными и
временными кажутся намъ одни лишь
проявленія безграничнаго и вѣчнаго
начала, да и въ нихъ ограничены и
временны одни только видоизмѣне-
нія. Проявленія эти, по причинѣ
вѣчнаго движенія и безпрерывнаго
перехода силъ и вещества однихъ въ
другія, не могутъ быть постоянно
одними и тѣми же. Вселенная — это
громадный, вѣчно вращающійся ка-
лейдоскопъ; фигуры безпрерывно
измѣняются, но движущая его мысль
и сила вѣчны и неизмѣнны.
Итакъ, мой умъ и фантазія, по мо-
ему, никогда не разлучные, убѣжда-
ютъ меня въ существованіи безко-
нечнаго и вѣчнаго начала. Безъ фан-
тазіи и умъ Коперника и Ньютона не
далъ бы намъ міровоззрѣнія, сдѣ-
лавшагося достояніемъ всего обра-
зованнаго міра. Ничто великое въ
мірѣ не обходилось безъ содѣйствія
фантазіи. Къ ней же, къ умствующей
фантазіи, нужно обратиться и за рѣ-
шеніемъ неразрѣшимаго вопроса объ
отношеніи вещества къ этому безгра-
нично вѣчному вселенскому началу.
И я утверждаю, что въ умствен-
номъ анализѣ, вспомоществуемомъ
фантазіею, вещество улетучивается,

такъ сказать, и вмѣсто его атомовъ
въ воображеніи остается сила. Что
она такое — мы также не знаемъ,
какъ не знаемъ и что такое основные
атомы вещества. Одно только для
меня неоспоримо, что и эта вообра-
жаемая основная сила, и эти вообра-
жаемые основные атомы не имѣютъ
и не могутъ имѣть тѣхъ же чувствен-
ныхъ свойствъ, которыя опытъ, наблю-
деніе и наука открываютъ въ окружа-
ющей насъ вселенной. Эта основная
сила и основное вещество — такое же
отвлеченіе, какъ и міровая мысль и
начало жизни; но отвлеченіе, про-
являющееся въ умѣ, непроизвольно
и неминуемо при размышленіи и во-
ображеніи; умъ непроизвольно —
скажу, пожалуй: безсознательно
(хотя это, повидимому, нелѣпость)—
находитъ самого себя и свойственное
ему стремленіе къ цѣли и плану внѣ
себя. Это его свойство. Но онъ обла-
даетъ этимъ свойствомъ именно по-
тому, что оно существуетъ и внѣ его,
въ цѣлой вселенной; потому, другими
словами, что онъ самъ есть только
одно проявленіе другого, высшаго,
мірового ума.
Февраля 16.
Уже четыре дня стоитъ утрами мо-
розъ въ 4—2° R. въ серединѣ дня до.
0°R., ясно; вчера былъ утромъ снѣгъ.
Подъ снѣжнымъ покровомъ земля
подъ посѣвами оказалась при пробѣ
(на дняхъ) замерзшею на нѣсколь-
ко дюймовъ, несмотря на глубокій
(мѣстами въ одинъ аршинъ) снѣжный
слой и несмотря на то, что снѣгъ вы-
палъ осенью на талую землю; онъ не
сходилъ, однако-же, ни разу зимой до
сихъ поръ. Погода стоитъ, повиди-
мому, отличная для ходьбы, но вѣ-
роломная. Дуетъ такъ называемый
здѣсь марецъ, пронзительный съ юго-
запада и сѣверо-запада вѣтеръ (SW,
NW), при начинающейся веснѣ; онъ
проникаетъ до костей, несмотря на
то, что S и W, a солнце между тѣмъ
уже сильно грѣетъ.
Я въ 1860 году схватилъ сильную
болѣзнь въ эту пору (въ концѣ фе-
враля) съ перемежающимся тифомъ.
Поэтому я страшно боюсь февраль-
скаго вѣроломства; не знаешь, какъ
одѣться, выходя пѣшкомъ изъ дому;
въ шубѣ на солнцѣ какъ разъ вспо-
тѣешь, a тутъ гдѣ-нибудь на поворотѣ
прохватитъ марецъ. Недаромъ его
боятся и посѣвы; бѣда, если они от-
кроются изъ-подъ снѣга въ то время,
когда дуетъ марецъ; въ прошломъ
году на посѣвы, подвергшіеся въ фе-
вралѣ вѣтрамъ, страшно было смо-
трѣть; зелень вся пропала, и поля по-
чернѣли вскорѣ послѣ того, какъ
вышли изъ-подъ снѣга; потомъ толь-
ко поправились немного отъ выпав-
шаго мокраго снѣга.
Я все толкую въ моемъ міровоз-
зрѣніи о міровомъ умѣ, о міровой
мысли. Да гдѣ же міровой мозгъ?
Мысль безъ мозга и безъ словъ! Развѣ
это не абсурдъ въ устахъ врача? Но
пчела, муравей—думаютъ же безъ
мозга, и все животное царство развѣ
не мыслитъ безъ словъ? Вольно намъ
называть мыслію только одну чело-
вѣческую, мозговую, словесную и
человѣчески-сознательную
мысль! A она для меня есть только
проявленіе общей мысли, распростра-
ненной всюду, творящей и управляю-
щей всѣмъ. Самъ мозгъ и само слово,
считаемое нами за органъ и условіе
мысли, суть произведенія этой міро-
вой мысли—и, конечно, не случайныя.
Если для неизвѣстной намъ цѣли было
необходимо устройство организмовъ,
то, конечно, творческая мысль должна
же была найти для выраженія себя
сознаніемъ и словомъ какой-либо
субстратъ, наиболѣе приспособлен-
ный къ цѣли, и этимъ субстратомъ
для человѣка и высшихъ животныхъ
оказался мозгъ. Почему для человѣ-
ческаго мышленія понадобились имен-
но не другія, a мозговыя извилины,
клѣтки, узлы и волокна, мы не зна-
емъ, точно также какъ не знаемъ, по-
чему нужно было твореніе существую-
щихъ, a не иныхъ какихъ животныхъ
типовъ; мы не можемъ этого знать
именно потому, что и устройство Ha-
inero органа мышленія, и твореніе
типовъ суть произведенія высшей, мі-
ровой, для насъ по однимъ только

ея проявленіямъ доступной, мысли.
Открывая на каждомъ шагу внѣ насъ
мысль несознательную, въ нашемъ
смыслѣ, мы невольно привыкаемъ
считать ее за свою собственную, чело-
вѣчески-сознательную.
Между тѣмъ мы достовѣрно теперь
знаемъ, что въ нашихъ дѣйствіяхъ
и преимущественно въ дѣятельности
органа зрѣнія, значительно участву-
етъ безсознательное мышленіе; безъ
него мы не могли бы ощущать и пред-
ставлять себѣ видимые нами предметы
такими именно, какъ они намъ кажут-
ся. Мы разсуждаемъ, считаемъ, вооб-
ражаемъ, помнимъ и хотимъ, во мно-
гихъ случаяхъ, безсознательно; безъ
сомнѣнія, можно и чувствовать безсоз-
нательно, какъ это показываютъ реф-
лексы, или же тотчасъ же забывать
моментъ ощущенія при самомъ его на-
чалѣ. Мнѣ кажется, наступила пора,
когда мы должны уже различать со-
знаніе нашего я отъ другихъ психиче-
скихъ актовъ, каковы ощущеніе, мы-
шленіе, воля и воображеніе, не говоря
уже о томъ, что степени самого со-
знанія могутъ быть весьма различны.
Я полагаю, что мозгъ есть исключи-
тельный органъ индивидуальнаго со-
знанія; мышленіе же наше зависитъ
отъ мозга настолько, насколько онъ
есть органъ слова и ощущеній,
приносимыхъ различными органами.
Но ни мозгъ, ш другіе органы себя
самихъ не ощущаютъ сознательно.
Откуда же берется въ немъ сознаніе
нашего я? Что за странное превраще-
ніе разныхъ внѣшнихъ и внутреннихъ
ощущеній, приносимыхъ къ нечув-
ствующему самого себя мозгу, въ чув-
ства нашей личности! He приносится
ли и оно къ намъ извнѣ,—я хочу ска-
зать:—не сообщается ли это сознаніе
организму извнѣ вмѣстѣ съ элемента-
ми-носителями жизненнаго начала?
Начало жизни, жизненная сила,
духъ бытія,—назовемъ какъ угодно,—
конечно,не имѣетъ своего я; оно не
можетъ имѣть индивидуально-чело-
вѣческаго сознанія; оно—общее; но,
направляя силы и элементы къ форми-
рованію организмовъ, это организую-
щее начало жизни дѣлается самоощу-
щающимъ, сознающимъ, племеннымъ
или личнымъ. И въ каждой животной
особи, кромѣ сознанія (болѣе или ме-
нѣе яснаго) личности, существуетъ
еще сознаніе племенное, a въ людяхъ,
кромѣ племенного л, есть еще и обще-
человѣческое. Эти различные виды со-
знанія, органомъ которыхъ служатъ
преимущественно нервные центры, въ
моихъ глазахъ, не что другое, какъ
олицетвореніе міровой мысли, совер-
шаемое жизненною силон>. Это, по мо-
ему мнѣнію, не пустая фраза. Я въ
правѣ такъ думать потому, во-пер-
выхъ, что другого объясненія проис-
хожденію нашего я я не знаю; во-
вторыхъ, въ существованіи жизнен-
наго начала (силы) нельзя сомнѣвать-
ся: ибо нужно же принять иксъ, упра-
вляющій веществомъ въ организмѣ и
физическими силами, направляющій
ихъ къ извѣстной опредѣленной цѣли,
къ поддержанію существованія и само-
сохраненію организма; въ-третьихъ,
наконецъ, вещество, управляемое и
направляемое жизненнымъ началомъ,
организуется по общему опредѣлен-
ному плану въ извѣстные типы; a это
не значитъ ли, что организованіе ти-
повъ и формъ представляетъ собою
выраженіе и олицетвореніе творче-
ской міровой мысли? Но такъ какъ эта
мысль не есть и, по существу своему,
не можетъ быть индивидуальная, то
она, конечно, не нуждается въ осо-
бомъ органѣ, каковъ нашъ мозгъ,
предназначенномъ исключительно для
индивидуальности. Вмѣстѣ съ этимъ,
для выраженія міровой мысли не было
надобности ни въ ощущеніяхъ, ни въ
словахъ, необходимыхъ для нашего
индивидуальнаго мышленія.
Вообще мы не въ правѣ утверждать,
что такой-то или такой-то органъ уст-
роенъ именно съ тою цѣлью и для той
функціи, которыя ему приписываютъ
наши опыты, наблюденія и наука. Мы
не можемъ утверждать, что наши ноги
даны намъ, чтобы ходить, мозгъ—что-
бы мыслить. Нѣтъ, мы ходимъ, потому
что y насъ есть ноги, и мыслимъ, по-
тому что имѣемъ голову. Утверждать
же, что мы имѣемъ голову, чтобы мы-
слить, значитъ—полагать, что творче-

ская сила жизни не имѣла никакого
другого средства, кромѣ избраннаго
•ею къ достиженію своей цѣли. Мы дол-
жны помнить, что мы не знаемъ, поче-
му творческая мысль олицетворилась
сознательно въ типѣ и формѣ чело-
вѣка, a не иномъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ мы
не въ правѣ утверждать, что человѣ-
комъ и закончилось это олицетвореніе,
доведенное въ немъ до самосознанія;
y насъ нѣтъ никакой причины отвер-
гать возможность существованія орга-
низмовъ, снабженныхъ такими свой-
ствами, которыя олицетворенію міро-
вой мысли придали бы недостижимое
для нашего самосознанія совершенство
17—18 февраля.
• Оба дня тепло до 4—6° R. при S. и
SW., вчера (17) болѣе пронзительномъ,
•сегодня слабомъ. Ясно. На солнцѣ
таетъ, но общей оттепели нѣтъ,хотя
«снѣгъ уже и проваливается подъ но-
гами.
Я знаю, что мое міровоззрѣніе не
имѣетъ той фактической подкладки,
которая въ наше время требуется отъ
всякаго серьезнаго размышленія. Но
въ томъ-то и бѣда, что нужно или во-
все отказаться отъ всякаго міровоз-
зрѣнія, или же принять въ основаніе
одни слишкомъ общіе и потому слиш-
комъ близкіе къ отвлеченію факты.
Мнѣ не суждено быть позитивистомъ;
я не въ силахъ приказать моей мысли:
не ходи туда, гдѣ можно заблудиться.
И я поневолѣ основываюсь въ моемъ
міровоззрѣніи на томъ, что мнѣ кажет-
ся внѣ всякаго сомнѣнія, хотя бы это
было болѣе отвлеченіе, чѣмъ фактъ.
Мнѣ кажутся такого рода отвлеченія
такъ же несомнѣнными, какъ мое соб-
ственное существованіе; къ нимъ я
отношу: міровую цѣлесообразность;
общій планъ творенія; міровую мысль;
силу, не зависимую отъ вещества; ве-
щество, при умственномъ анализѣ,
превращающееся въ нѣчто неулови-
мое чувствами,—то-есть, также силу;
начало (силу) жизни, проникающее ве-
щество, но независимое ни отъ него,
ни отъ физическихъ силъ, a цѣлесооб-
разно направляющее эти силы къ
самосохраненію вещества, возведенна-
го этимъ же началомъ на степень ор-
ганизмовъ и особей. Принимая все это
за неоспоримыя истины, могъ ли я
принять иное міровоззрѣніе? Будетъ
ли наукою когда-нибудь несомнѣнно
доказано, что высшіе животные типы,
формы и мы сами развились, подъ
вліяніемъ внѣшнихъ условій и силъ,
изъ низшихъ формъ, a эти, въ свою
очередь, изъ первобытной органиче-
ской протоплазмы,—мое воззрѣніе отъ
этого не измѣнится; такъ ли, иначе
ли развилась животная жизнь на
землѣ, принципъ цѣлесообразности
въ творчествѣ отъ этого ничего не те-
ряетъ, и присутствіе міровой мысли
и жизненнаго начала во вселенной не
сдѣлается сомнительнымъ.
Я- не могу убѣдиться,—хотя мое
собственное убѣжденіе и не могу под-
твердить фактами,—чтобы во всей все-
ленной нашъ мозгъ былъ единствен-
нымъ органомъ мышленія; чтобы все
въ мірѣ, кромѣ нашей мысли, было
безумно и безсмысленно, и чтобы она
одна придавала міросозданію смыслъ
и разумную цѣлесообразность. Щ>я
такомъ одностороннемъ воззрѣніи мнѣ
чрезвычайно страннымъ кажется зна-
ченіе нашего мозга; выходитъ такъ,
что въ цѣлой вселенной онъ одинъ,
ощущая внѣшнія впечатлѣнія и не
ощущая самого себя, служитъ мѣстомъ
проявленія какого-то л, вовсе не при-
знающаго своей солидарности съ мѣ-
стомъ своего происхожденія и какъ
будто ему посторонняго. Поэтому мнѣ
сдается не болѣе и не менѣе правдо-
подобнымъ другое предположеніе,что
это пресмутное и странное наше я за-
носится въ мозгъ и развивается тамъ
вмѣстѣ съ ощущеніями отъ приноси-
мыхъ въ него внѣшнихъ впечатлѣній;
другими словами—ставится вопросъ: не
приносится ли наше я извнѣ, и не есть
ли оно именно міровая мысль, встрѣ-
чающая въ мозгѣ аппаратъ, искусно
сработанный ad hoc силою жизни и
назначенный ею для олицетворенія
.и обособленія мірового ума? Въ та-
комъ случаѣ, мозгъ былъ бы искусно
сплетенною сѣтью для удержанія и
проявленія въ личномъ видѣ этого все-
ленскаго разума.

Во всякомъ случаѣ это, повидимому,
фантастическое предположеніе мнѣ'
кажется все-таки болѣе вѣроятнымъ,
чѣмъ то, вышедшее изъ школы чисто-
кровныхъ матеріалистовъ, по кото-
рому наша мысль приводится въ зави-
симость отъ мозгового фосфора. Сколь-
ко бы я ни ѣлъ рыбы и гороху (по со-
вѣту Молешотта9), никогда я не со-
глашусь отдать мое л въ крѣпостную
зависимость отъ продукта, случайно
полученнаго алхиміею изъ мочи.
Если намъ суждено въ нашихъ міро-
воззрѣніяхъ подвергаться постоянно
иллюзіямъ, то моя иллюзія по крайней
мѣрѣ утѣшительна. Она мнѣ пред-
ставляетъ вселенную разумною и дѣя-
тельность дѣйствующихъ въ ней силъ
цѣлесообразною и осмысленною, a мое
л—не продуктомъ химическихъ и ги-
стологическихъ элементовъ, a олице-
твореніемъ общаго, вселенскаго ра-
зума, который я представляю себѣ
свободно-дѣйствующимъ по тѣмъ же
законамъ, которые начертаны имъ и
для моего разума, но не стѣсненнымъ
нашею человѣчески-сознательною ин-
дивидуальностью.
19 февраля.
Отличная погода при—1° В,..(утромъ
ясно и тихо для дня двадцатипятилѣ-
тія).
25 лѣтъ тому назадъ я встрѣчалъ
этотъ день въ Севастополѣ. Тогдашнія
занятія на перевязочномъ пунктѣ и
моя болѣзнь (тифоидъ) не позволили
ясно сохраниться произведенному на
насъ впечатлѣнію извѣстіемъ о но-
вомъ вступленіи на престолъ. Я помню
только о какомъ-то безгласномъ изу-
мленіи при полученіи извѣстія о кон-
чинѣ императора Николая. Мы почти
ничего не знали о его болѣзни. Передъ
неожиданнымъ отъѣздомъ великихъ
князей (Николая и Михаила)
изъ Севастополя—разнесся слухъ о бо-
лѣзни императрицы, и никому изъ
насъ и въ голову не приходило, что
насъ ожидало такое важное событіе.
О какихъ-либо предстоящихъ перемѣ-
нахъ съ восшествіемъ на престолъ но-
ваго государя тогда некогда было по-
мышлять. У всѣхъ одно было на умѣ—
настоящее, весьма неприглядное. He-
пріятель приближался своими осад-
ными работами; предстояли новыя
битвы и кровопролитія; всѣ были увѣ-
рены, что, несмотря на перемѣну
правленія, до мира еще далеко. Га-
зетъ мы тогда почти не читали; онѣ
приходили Богъ знаетъ когда, да и
читать было некогда.
25 лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ.
Многое великое совершилось, много
хорошаго. Многое перемѣнилось къ
лучшему; но юбилей омраченъ но-
вымъ Севастополемъ, также доморо-
щеннымъ и также не безъ внѣшняго
вліянія, тревожащимъ Россію. Уже
давно появившаяся въ цивилизо-
ванномъ мірѣ болѣзнь, именуемая
мірскою печалью или болью
«Weltschmerz», развилась и y насъ.
Но наши мірскіе печальники, еще
рѣшительнѣе западныхъ, не заду-
мались прибѣгнуть тотчасъ же къ
самымъ печальнымъ мѣрамъ для из-
лѣченія своей болѣзни; но объ этомъ
поговорю послѣ.
На другой или на третій день пос-
лѣ призыва къ присягѣ новому го-
сударю, я пошелъ зачѣмъ-то къ на-
шему госпитальному аптекарю въ Ce-
вастополѣ и встрѣтилъ его на до-
рогѣ возвращающимся съ почты съ
какимъ-то ящикомъ. Я полюбопыт-
ствовалъ узнать и зашелъ въ аптеку;
при раскрытіи посылки оказалось»
что это была атомистическая аптеч-
ка лейбъ-медика Мандта 10), пред-
назначавшаяся для всѣхъ военныхъ
госпиталей и, по высочайшему по-
велѣнію, разосланная по всей Рос-
сіи; этою аптекою, a слѣдовательно
и атомистическимъ способомъ ле-
ченія д-ра Мандта, должны были,
по волѣ покойнаго государя (Нико-
лая I), замѣниться прежнія аптеки
и прежніе способы леченія въ воен-
ныхъ госпиталяхъ.
Какъ только ящикъ былъ открытъ,
нашъ аптекарь, тертый нѣмецъ, по-
смотрѣвъ на содержимое, прехладно-
кровно помоталъ головою и, закрывъ
ящикъ, сказалъ: «опоздалъ». Только
потомъ я понялъ, въ чемъ дѣло.
Приказъ отъ военно-медицинскаго вѣ-

домства объ этомъ нововведеніи былъ,
вѣроятно, уже извѣстенъ аптекарю,
и онъ, получивъ эту курьезную по-
сылку прежняго режима уже при
новомъ, тотчасъ же сообразилъ, ка-
кая предстоитъ ей будущность.
Февраля 20—21.
Продолжается ясная погода съ не-
большимъ марецомъ SW; на солн-
цѣ 0°-{-5 R.; ночью морозцы въ
2°—4° R.
Да гдѣ же моя автобіографія? Но
вѣдь я ее пишу для себя, и потому
мнѣ всего важнѣе уяснить себѣ са-
мому, что такое я, и потомъ уже про-
слѣдить, насколько и какимъ обра-
зомъ фактическая жизнь способ-
ствовала сдѣлать изъ меня то, что
я теперь, то-есть какими путями при-
шелъ я къ моему теперешнему
міровоззрѣнію и къ моимъ тепереш-
нимъ религіознымъ и нравственнымъ
убѣжденіямъ. Поэтому мнѣ необхо-
димо сначала уяснить самому себѣ,
какъ я смотрю на окружающій меня
міръ, какимъ я кажусь себѣ, за кого
я самъ себя считаю, во что я вѣрю,
въ чемъ сомнѣваюсь, что люблю и
что ненавижу. Все мое прошедшее,
все пережитое мною для меня инте-
ресно, однако же, настолько, сколь-
ко оно можетъ разъяснить мнѣ весь
процессъ развитія моего міровоз-
зрѣнія, моихъ религіозныхъ убѣ-
жденій и всего моего нравственнаго
быта. Но чтобы добиться этого ре-
зультата въ исторіи моей жизни, я
долженъ не только припомнить себѣ
все давнопрошедшее время, a еще и
стараться быть на каждомъ шагу
откровеннымъ съ собою. И то,и дру-
гое не такъ легко.
Я велъ когда-то, 18-лѣтнимъ юно-
шею, нѣкоторое время (около года)
дневникъ. У жены сохранилось изъ
него нѣсколько листковъ. Но изъ
него я немногое могъ бы извлечь для
моей цѣли. Я узналъ бы, напримѣръ,
что въ ту пору я не думалъ прожить
долѣе 30 лѣтъ, a потомъ, — гово-
рилъ я тогда въ дневникѣ, — въ 18
лѣтъ (и притомъ вовсе не рисуясь)!—
«пора костямъ и на мѣсто*. Изъ этого
я могу заключить только, — это,
впрочемъ, я и безъ дневника ясно
помню, — что нерѣдко въ тѣ поры
я бывалъ въ мрачномъ настроеніи
духа. Память давнопрошедшаго, какъ
извѣстно, y стариковъ хороша, a
y меня она хорошо сохранилась и о
недавно-прошедшемъ. Поэтому въ мо-
ей исторіи прошедшаго я не найду
большого препятствія къ раскрытію
процесса броженія и переворотовъ,
совершившихся въ теченіе жизни въ
моемъ нравственномъ и умственномъ
бытѣ. Но труднѣе будетъ для меня
рѣшить, насколько я могу быть
вполнѣ откровеннымъ съ собою. Эта
не такъ легко, какъ кажется. Есть
случаи въ жизни, главные и скрытые
мотивы которыхъ невозможно иначе
объяснить, какъ при полной откро-
венности съ самимъ собою; a между
тѣмъ именно въ такихъ случаяхъ ни-
какъ не рѣшишь, дѣйствительно лиг
ты откровененъ съ собою, или нѣтъ.
Есть мотивы, до того глубоко сидя-
щіе въ тайникахъ нашего л, что ихъ
никакъ не вытащишь на поверхность
души, сколько бы этого ни желалъ;
вмѣсто нихъ появляются другіе, на
видъ болѣе приглядные; но, хвата-
ясь и выставляя ихъ, чувствуешь,
что тамъ гдѣ-то, въ глубинѣ, сидитъ,
упершись и притаившись, другой мо-
тивъ, неясный и, главное, нимало
не похожій на всплывшій. И это дѣ-
лается совсѣмъ не въ тѣхъ случаяхъ,
гдѣ благоразуміе и осторожность не
дозволяютъ быть откровеннымъ съ
другими. Нѣтъ, я утверждаю, что
несравненно труднѣе откровенность
съ самимъ собою, — можетъ быть,
потому, что она обыкновенно требу-
ется не ежедневно, не въ дюжинныхъ
обстоятельствахъ, a въ болѣе или
менѣе критическихъ и серьезныхъ.
Случается и то, что дѣйствительно
не можешь рѣшить, что было причи-
ною того или другого совершеннаго
тобою поступка, и еще труднѣе —
почему ты тогда, при этомъ поступкѣ,
такъ, a не иначе думалъ. Самый ана-
лизъ и разбирательство дѣйствій свое-
го собственнаго я требуютъ много
опытности и упражненія. Едва ли

тотъ, кто много упражнялся въ ана-
лизѣ поступковъ, чувствъ и мыслей
другого, пріобрѣтаетъ этимъ же са-
мымъ упражненіемъ и способность
анализировать безупречно себя са-
мого.
Вообще для меня остается еще от-
крытымъ вопросъ — нормально ли
анализировать себя? Человѣкъ, что
называется, цѣльный, кажется, жи-
ветъ, мыслитъ, дѣйствуетъ безъ раз-
бирательства своего я. Онъ такъ
устроенъ и самъ такъ устроился, что
его мысли и дѣйствія, по его соб-
ственному убѣжденію, должны быть
именно тѣми, какими они есть, a не
иными. Психическій процессъ въ та-
комъ человѣкѣ можно сравнить съ
заведеннымъ, однажды на все время
его существованія, часовымъ меха-
низмомъ. Маятникъ ходитъ ровно,
мѣрно и правильно. Раскрывать и
разсматривать этотъ механизмъ нѣтъ
никакой надобности. Самоѣдство же—
другого свойства. Это продуктъ ед-
ва-ли не патологическій, хотя на
немъ и основано глубокомысленное
правило мудрецовъ о познаніи (ко-
нечно, посредствомъ наблюденія и
изученія самого себя, — извѣстное:
«гноѳи сеавтонъ».
Руководясь этимъ правиломъ, нуж-
но проститься съ дорогою цѣльностью
души; расщепленіе и двойственность
дѣлаются неизбѣжны; борьба наблю-
даемаго и наблюдающаго началъ не-
избѣжна, когда наше я дѣлается въ
одно и то же время субъектомъ и
объектомъ. Вотъ и я упрекаю себя въ
этой двойственности, хотя она игра-
ла, можетъ быть, немаловажную роль
въ моемъ самовоспитаніи и самообла-
даніи; безъ этой двойственности, то-
есть безъ наблюденія и анализа са-
мого себя, я былъ бы, можетъ-быть,
гораздо хуже, чѣмъ какимъ я считаю
себя въ настоящее время. Но боль-
шею помѣхою была она иногда для
моей практической дѣятельности и
способствовала къ развитію духа про-
тиворѣчія и оппозиціи. Этотъ оппо-
зиціонный духъ проявлялся такъ же
сильно въ анализѣ мнѣній и дѣй-
ствій моихъ собственныхъ, какъ и
постороннихъ.
Я съ давнихъ поръ не могу ни на
что смотрѣть и ни въ чемъ убѣждать-
ся съ одной стороны; непроиз-
вольно, при каждомъ новомъ для
меня предметѣ, я тотчасъ же загля-
дываю на него со стороны противо-
положной той, съ которой смотрю.
He даромъ я косилъ однимъ глазомъ
(лѣвымъ) съ рожденія. Эта разно-
сторонность во взглядѣ на предметъ,
приносящая свою долю пользы, вред-
на дѣйствію, лишая его мѣткости,
быстроты и сосредоточенности. Я это
испыталъ, къ сожалѣнію, не разъ
въ жизни; зато она предохраняла
меня отъ вредныхъ увлеченій, выста-
вляя мнѣ тотчасъ же на видъ худую
сторону того, что меня манило къ
увлеченію. Несомнѣнную пользу до-
ставила мнѣ разносторонность въ хро-
ническихъ случаяхъ, когда было до-
вольно времени до начала дѣйствія
взвѣсить и оцѣнить обсуждаемый
предметъ съ противоположныхъ то-
чекъ зрѣнія.
Странно и непонятно свойство на-
шего я дѣлиться. Впрочемъ, не знаю
навѣрное — дѣйствительно ли наше
личное я, или что другое въ насъ имѣ-
етъ это странное свойство. Знаю толь-
ко по опыту, что различное настрое-
ніе (веселое, тоскливое) y меня весь-
ма рѣдко овладѣвало вполнѣ мною;
почти всегда было такъ, что какъ буд-
то одно мое я веселится, a другое
въ то же время тоскуетъ и разбира-
етъ (анализируетъ) причину веселья
перваго. Въ порывахъ же страсти и
увлеченія все зависѣло отъ ихъ сте-
пени; увлекающееся я быстро пред-
ставляло свои мотивы; другое, удер-
живающее, такъ же быстро приво-
дило свои, и увлеченіе одолѣвало и
приводило въ дѣйствіе только когда
его мотивы представлялись какому-то
еще третьему я болѣе основательными
и болѣе сильными. Для психолога все
это, конечно, вздоръ. Я y каждой
особы одно — цѣльное и нераздѣль-
ное. Ощущеніе: какъ будто во мнѣ
дѣйствуютъ два или нѣсколько про-
тивоположныхъ я — есть какая-то

иллюзія. Съ той поры, когда мы на-
чинаемъ себя помнить, и до конца
дней, всѣ мы отчетливо сознаемъ
свое цѣльное и идентичное л, какъ
бы мы въ теченіе жизни ни измѣ-
нялись въ характерѣ, привычкахъ,
образѣ жизни и проч. Мы чувству-
емъ перемѣны съ собою, но въ то же
время сознаемъ, что эти перемѣны
не сдѣлали насъ не нами.
Съ 22—27 февраля.
Температура мѣнялась эти дни отъ
—5 до+6° R. 22-го—25-го мороза
почти не было; разъ пошелъ снѣгъ
съ мятелью, но скоро пересталъ.
25-го — 26-го сильный марецъ NNW
и температура понизилась отъ 0°
до — 5° R. Было ясно и солнечно.
Сегодня вѣтеръ NW тише и днемъ+
2 — 3° R. Ночью было 0°. Ясно. Все
время возимъ навозъ; десять слиш-
комъ морговъ уже унавожено. Пше-
ницу, проданную по 11/2 рубля за
пудъ, увозятъ, но по-малу...
Да, наше я цѣльно, нераздѣльно
и тождественно въ теченіе всей нашей
жизни. Только умалишенные, и то
не всѣ, вѣроятно, не сознаютъ то-
ждества настоящаго своего л съ преж-
нимъ. Откуда же иллюзія, предста-
вляющая намъ, что мы можемъ въ
одно и то же время чувствовать и
мыслить не только различно, но и
противоположно, противодѣйствуя од-
нимъ чувствомъ другому и изгоняя
одну мысль другою?
Во-первыхъ, мы обманываемся во
времени; между однимъ ощущеніемъ
и другимъ, одною мыслью и другою
всегда есть промежутокъ времени ме-
жду этими актами, какъ бы коротокъ
ни былъ и какъ бы ничтожнымъ намъ
ни казался.
Во-вторыхъ, иллюзія зависитъ отъ
того, что наше я способно въ одно и
то же время прикасаться, такъ ска-
зать, къ нѣсколькимъ органамъ,имѣю-
щимъ различныя функціи, да и само
оно, наше я, какъ бы соткано изъ
различныхъ ощущеній.
Что же оно такое, это пресловутое
я? Личное мѣстоименіе Или также
одна иллюзія?;—Я полагаю нужно
сдѣлать различіе между двумя ви-
дами я. Одинъ его видъ есть не бо-
лѣе, какъ ощущеніе личнаго бытія,
свойственное каждой животной осо-
би. Въ другомъ видѣ, вмѣстѣ съ этимъ
ощущеніемъ, существуетъ еще и бо-
лѣе или менѣе ясное понятіе о немъ,
т.-е. о своей личности. Вотъ это-то
сознательное пониманіе присуща-
го намъ ощущенія бытія, т.-е. своей1
личности, и есть наше человѣческое
л, выражаемое словомъ—мѣстоиме-
ніемъ личнымъ: y взрослыхъ — въ
первомъ, y дѣтей - • въ третьемъ ли-
цѣ. И животныя выражаютъ звука-
ми ощущеніе своего бытія; но y нихъ
оно выражается, всегда вмѣстѣ съ
какимъ либо позывомъ, чувствомъ
удовольствія или боли.
Наше л, въ его отношеніяхъ къ раз-
нымъ психическимъ способностямъ,
можно сравнить съ музыкантомъ,
играющимъ въ одно й то же время на>
нѣсколькихъ инструментахъ; прика-
саясь къ нимъ посредствомъ разныхъ
тѣлодвиженій, онъ умѣетъ разыгры-
вать мелодическіе концерты. Такъ ъ
наше я, сотканное изъ различнѣй-
шихъ ощущеній, обладаетъ способ-
ностью легко прикасаться, въ одно
и то же время, къ элементамъ разныхъ
частей мозга и возбуждать психи-
ческія функціи, приводя дѣятель-
ность этихъ органовъ въ унисонъ.;
a иногда и причиняя нестерпимую
для самого себя и для другихъ ка-
кофонію. Какъ бы ни были локали-
зированы различныя психическія
функціи по разнымъ частямъ мозга,
ощущеніе и пониманіе бытія, т.-е.
наше я, не можетъ быть локализи-
рованнымъ. Чтобы разыграть, не на-
рушая законовъ гармоніи, какую ли-
бо мысленную тему, оно должно кос-
нуться, въ одно и то же время, и орга-
ническихъ элементовъ, сохраняю-
щихъ на себѣ отпечатки внѣшнихъ
впечатлѣній (т.-е. памяти), моз-
говыхъ извилинъ, служащихъ ор-
ганомъ слова, и не найденныхъ еще
локализаторами органовъ фантазіи и
разсудка. Это необходимо потому,
что мы не можемъ мыслить и разсу-
ждать, не приводя въ то же время

въ дѣйствіе нашу память, наше со-
ображеніе и воображеніе. Этою спо-
собностію нашего я приводить одно-
временно или поперемѣнно, съ са-
мыми краткими промежутками, не
нарушая своей цѣлости (не раз-
дѣляясь), разные органы ощуще-
ній и различныя психическія спо-
собности, объясняю я себѣ и
кажущуюся намъ его двойствен-
ность, такъ хорошо выражен-
ную въ одномъ посланіи апостола
Павла. He только между желаніемъ
(волею) и дѣйствіемъ, какъ за-
мѣчаетъ апостолъ, — но и между
первоначальными зародышами на-
шихъ мыслей, чувствъ, желаній, не
трудно подмѣтить y себя противо-
рѣчіе и двойственность.
Еще недавно, на-дняхъ, я былъ въ
худомъ настроеніи духа (послѣ силь-
наго припадка кишечнаго катарра)
и, злясь, не переставалъ, однако-же,
наблюдать, что въ то же время, какъ
злоба и неудовольствіе на нѣкоторыхъ
особъ подступали y меня къ сердцу,
въ зародышѣ мысли уже заключа-
лось ихъ извиненіе; я былъ готовъ
одновременно и ругать, и извинять
ихъ, съ упрекомъ себѣ въ несправед-
ливости. He значило ли это, что моея
проникало въ омутъ грязныхъ ощу-
щеній, приносимыхъ разстроеннымъ
органомъ (кишечнымъ каналомъ) въ
мое воображеніе, но не такъ глубоко,
чтобы потонуть въ немъ, оставивъ
память (съ нѣкоторыми пріятными вос-
поминаніями) и разсудокъ въ пол-
номъ бездѣйствіи.
Что такое наше я безъ ощущеній
(оно, какъ я сказалъ, изъ нихъ со-
ткано) — ignoro et ignorabo. Мы,
врачи и натуралисты, посвятившіе
себя съ раннихъ лѣтъ фактическимъ
изслѣдованіямъ живыхъ и мертвыхъ
организмовъ и органовъ, такъ привы-
каемъ къ находящейся безпрестанно
предъ нами и въ нашихъ рукахъ, свя-
занной съ органическими элементами
жизни, что невольно смотримъ на
-нее какъ на слѣдствіе, a не какъ на
причину. Уколомъ одного пункта въ
продолговатомъ мозгу мы мгновенно
прекращаемъ самую полную силъ и
здоровья жизнь. Можно ли же осу-
ждать насъ, если мы заключаемъ,
что жизнь, подобно часовому меха-
низму, останавливается съ поврежде-
ніемъ пружины? He естественно ли
заключеніе, что наша жизнь*есть не
болѣе какъ регулированное органи-
ческимъ механизмомъ движеніе?
Ключъ къ этому механизму — въ
томъ пунктѣ продолговатаго мозга,
который потому и долженъ называть-
ся жизненнымъ узломъ — noeud vi-
tal. Съ выходомъ нашимъ на свѣтъ,
онъ заводитъ машину ; первое проявле-
ніе механизма есть дыхательное дви-
женіе. Если мы не желаемъ назвать
внѣшнимъ міромъ для человѣче-
скаго зародыша заключавшую его
девять мѣсяцевъ матку, то первое
сообщеніе его съ внѣшнимъ міромъ
состоитъ въ движеніи грудного ящи-
ка. Что же можетъ быть послѣ это-
го для насъ наше я безъ ощущеній
и безъ связи съ приносящими и при-
нимающими ощущенія органами? Раз-
вѣ посвятившимъ себя изученію ор-
ганической природы не доказываютъ
тщательныя изслѣдованія, что въ.ор-
ганическомъ мірѣ дѣйствуютъ тѣ же
самые силы и законы, какъ и въ не-
органическомъ, и не въ правѣ-ли
мы заключить изъ этого, что все, что
мы наблюдаемъ въ животномъ ор-
ганизмѣ, относится также, какъ и
въ неорганическихъ тѣлахъ, къ свой-
ствамъ и функціямъ вещественныхъ
элементовъ, составляющихъ его ча-
сти и органы?
29 февраля—1 марта.
Послѣ оттепели, мѣнявшейся съ ноч-
ными небольшими морозами, вдругъ,
при новолуніи (28-го февраля) начи-
нается студеный NW,HB4epa(29-го)
температура понижается до—7° R.
съ ужасною мятелью (это былъ ура-
ганъ,шедшій,по газетнымъ извѣстіямъ,
съ востока и свирѣпствовавшій въ
степныхъ восточныхъ губерніяхъ), a
сегодня хотя и ясно, но морозъ утромъ
въ 10°R.npn сильномъ холодномъ NW.
Слава Богу, что поля наши съ посѣ-
вами еще покрыты снѣгомъ; но куда
дѣвается этотъ снѣгъ? Настоящихъ от-

тепелей еще не было; ни разу не текли
съ горъ потоки, температура не воз-
вышалась ни разу болѣе + 6° R., и то
только днемъ, a снѣгъ, что называет-
ся, изнываетъ видимо; уже мѣстами
на дорогахъ и на зяблѣ (вспаханная
съ осени стырня) его вовсе нѣтъ; земля
подъ нимъ отмерзаетъ только по вре-
менамъ, и то не болѣе, какъ на 2";
-слѣдовательно, глубоко проникать въ
-землю тающій снѣгъ не можетъ; боль-
шихъ лужъ и ручьевъ не видно; испа-
ряться снѣгъ при ясной солнечной, но
прохладной погодѣ едва-ли могъ силь-
но; онъ былъ рыхлъ и при малѣйшей
оттепели проваливался; вѣроятно, онъ
теперь сплюснулся и слой его оплот-
нѣлъ.
Интересно и для любопытства, и для
кармана, что будетъ нынѣшнею весною
<ІО всходами озими? Соки въ деревьяхъ,
•еще незамѣтно, чтобы тронулись, и
потому еще можно надѣяться, что
поздній морозъ не повредитъ имъ
много.
Да, научному эмпирику, при индук-
тивномъ методѣ изслѣдованія, трудно
избѣгнуть иллюзіи, представляющей
«му невозможнымъ существованіе со-
знательной мыслящей жизни внѣ ор-
ганизма и безъ возбуждающихъ ощу-
щенія органовъ. A между тѣмъ эта
иллюзія основана хотя на привле-
кательномъ и, повидимому, безспор-
номъ, но поверхностномъ и односто-
роннемъ взглядѣ на индивидуальныя
проявленія жизни. Живущее въ насъ,
ощущающее и понимающее ощущеніе,
начало не можетъ быть само органомъ,
TQ-есть объектомъ; оно, по существу
-своему, не можетъ быть субъектомъ,—
то-есть существомъ отдѣльнымъ отъ
органа, конечно, не въ смыслѣ грубо-
вещественномъ — и, конечно, не
имѣетъ извѣстныхъ намъ и подвер-
женныхъ нашимъ чувствамъ свойствъ
существъ органическихъ. Оно, тѣсно
связанное съ органическими элемен-
тами, — безъ чего чувственныя его
проявленія были-бы для насъ не-
возможны, съ разрушеніемъ этой свя-
зи перестаетъ быть объектомъ, то-есть
предметомъ чувственнаго изслѣдова-
нія. Но удастся ли-кому-либо предста-
вить себѣ возможность ощущенія:
понимать ясно ощущаемое (т.-е. мы-
слить), не сознавая въ то же время
себя самого, то-есть не бьюъ субъек-
томъ (для себя). Нарушая или пре-
кращая связь этого субъективнаго,
ощущающаго и сознающаго себя на-
чала съ органическими элементами,
мы уничтожаемъ только объективно-
индивидуальное проявленіе его, a
слѣдовательно и жизни, но не самое
жизненное начало. Насколько же это
начало и послѣ разрыва органической
связи можетъ еще сохранять свой
индивидуализмъ, свой индивидуаль-
ный, такъ сказать, обликъ, — это
другой, не менѣе, по своему содержа-
нію, глубокій вопросъ. О немъ по-
томъ приведу мое личное воззрѣніе.
Въ современной наукѣ установи-
лось, однако же, воззрѣніе, противо-
рѣчащее, повидимому, тому, что ощу-
щеніе и мышленіе должны быть всегда
сознательны. Дѣйствительно, нель-
зя не принять, судя по многимъ фак-
тамъ, въ извѣстныхъ случаяхъ без-
сознательныхъ ощущеній и размышле-
ній. Уловить существенное разли-
чіе между этими видами ощущеній и
мыслей и сознательными не всегда
возможно. Вотъ факты. Вѣрно, орга-
низмъ зародыша ощущаетъ безсозна-
тельно: большая часть рефлексовъ
основаны на безсознательномъ ощу-
щеніи, переносимомъ на двигатель-
ные нервы. Внутренніе органы, безъ
сомнѣнія, передаютъ отъ себя разнаго
рода ощущенія; но они безсознатель-
ны и обнаруживаются обыкновенно
одними рефлексами. Впечатлѣнія,
приносимыя намъ чувствами, и осо-
бливо зрѣніемъ, изъ внѣшняго міра,
производятъ въ насъ правильныя пред-
ставленія о предметахъ не иначе,
какъ съ помощью безсознательнаго
мышленія, пріобрѣтаемаго опытомъ.
Многія движенія тѣла совершаются
также безсознательно. Но во всѣхъ
этихъ явленіяхъ подъ именемъ без-
сознательнаго ощущенія и мышленія
нужно понимать, во-первыхъ, одну
лишь органическую воспріимчивость
или способность тканей къ возбужде-
нію; ее, можетъ быть, приличнѣе

было бы назвать ощутительностью,
безъ которой ткань не могла бы ни воз-
буждаться стимуломъ, ни передавать
его центрамъ для возбужденія рефлек-
са; во-вторыхъ, цѣлый рядъ органи-
ческихъ ощущеній (идущихъ отъ вну-
треннихъ органовъ), хотя и не созна-
ется нами ясно и отчетливо, какъ со-
знаются внѣшнія впечатлѣнія, при-
носимыя чувствами, но все-таки дѣй-
ствуютъ на сознаніе косвенно, возбу-
ждая то фантазію, то позывы, то про-
явленія страстей и другія неопредѣ-
ленныя напоминанія о себѣ; поэтому
вполнѣ безсознательными нельзя на-
звать эти ощущенія; въ третьихъ, на-
конецъ, многія и вполнѣ сознатель-
ныя ощущенія иногда такъ кратко-
временны, что тотчасъ же исчезаютъ
изъ круга нашей сознательной дѣ-
ятельности и не удерживаются па-
мятью; a иногда, при вниманіи одно-
стороннемъ и сосредоточенномъ на
одномъ предметѣ, или вовсе не замѣ-
чаются, или только по временамъ до-
ходятъ до нашего сознанія;напримѣръ,
позывъ на мочу и на низъ, при уси-
ленныхъ умственныхъ и другихъ за-
нятіяхъ, долго не сознается или-же
сознается только временно, несмотря
на растяженіе пузыря и прямой
кишки.
Что же касается до безсознательна-
го мышленія, безъ котораго нельзя
бы было объяснить многія явленія
въ функціяхъ нашихъ чувствъ, на-
примѣръ, оцѣнку разстояній глазомъ,
правильное представленіе о предметѣ,
видимомъ съ разныхъ сторонъ двумя
глазами, перспективу и т. п., то иГ
тутъ, во многихъ случаяхъ, кажуща-
яся намъ безсознательность есть толь-
ко слѣдствіе привычки и опыта; что
было въ началѣ жизни узнано нами
постепенно сознательнымъ опытомъ,
то впослѣдствіи, сдѣлавшись намъ из-
вѣстнымъ и привычнымъ, кажется
безсознательнымъ, и мы пользуемся
потомъ плодами этого знанія, не со-
знавая, что обладаемъ имъ посред-
ствомъ долгаго опыта. Нѣтъ ничего
мудренаго, если при этомъ сужденіе,
сдѣлавшееся для насъ обычнымъ и
вседневнымъ,потомъ не принимается
нами вовсе за сужденіе и кажется
чѣмъ-то очевиднымъ, нагляднымъ, не
требующимъ ни малѣйшаго проявле-
нія мысли. Дважды два — четыре на-
ми не считается уже, обыкновенно,за
сужденіе; это кажется намъ такъ же
очевиднымъ, какъ стоящій передъ
нами столъ или стулъ, правильное
представленіе о которомъ требовало
отъ насъ нѣкогда также изученія,
какъ и дважды два — четыре. Сверхъ
этого, надо знать, что мысли, какъ и
ощущенія, вполнѣ сознательныя, оста-
ются иногда такими весьма недолго;
иногда проблески мыслей въ нашемъ
сознаніи до того кратки, что ихъ,
безъ преувеличенія, можно сравнить
съ блескомъ молніи; но, несмотря на
свою быстротечность, многія изъ нихъ,
хотя и незамѣченныя, остаются въ
памяти, побуждая насъ къ дѣйстві-
ямъ; въ такомъ случаѣ и дѣйствія, и
мотивирующія ихъ мысли могутъ ка-
заться намъ безсознательными. Ино-
гда-же вниманіе, погруженное въ за-
нятіе какимъ-либо предметомъ, вовсе
не замѣчаетъ ни совершающихся дѣй-
ствій, ни руководящихъ ими мыслей,
хотя бы и тѣ, и другія и не были вовсе
безсознательными. Вообще, для точ-
наго рѣшенія вопроса о сознательно-
сти и безсознательности нашихъ ощу-
щеній, мыслей и сужденій необходи-
мо умѣніе превращать свое субъектив-
ное.л въ объектъ постояннаго и не-
прерывнаго наблюденія этого же са-
маго субъекта имъ-же самимъ.
Но такая напряженная и односто-
ронняя дѣятельность нашего внима-
нія надъ тѣмъ, что есть сознательнаго
и безсознательнаго въ насъ, очевидно
ненормальна, такъ что и результаты
такого наблюденія не могутъ считать-
ся ни достовѣрными, ни удобными для
контроля. Разсказываютъ, что Іог.
Мюллеръ 11) едва не сошелъ съ
ума отъ усиленнаго наблюденія надъ
собою: онъ хотѣлъ уловить.у себя мо-
ментъ перехода отъ бдѣнія ко сну,
то-есть поймать y себя переходъ со-
знанія въ безсознательность. Мы не
можемъ выйти изъ заколдованнаго
круга, при всѣхъ нашихъ усиліяхъ
опредѣлить точнѣе наше субъектив-

ное индивидуальное бытіе. Въ об-
щихъ чертахъ оно тождественно для
всего человѣчества, имѣетъ многія
общія черты и съ субъективизмомъ
другихъ животныхъ. Но это сходство
проявляется объективно только тре-
мя путями: голосомъ (звукомъ), сло-
вомъ (членораздѣльными звуками) и
движеніемъ (прямымъ и рефлектив-
нымъ). Всѣ наши опыты и наблюде-
нія надъ проявленіемъ субъективнаго
индивидуальнаго бытія человѣка и
животныхъ не имѣютъ другихъ кри-
теріевъ. Но если всѣ они, несмотря
на пріобрѣтенныя, посредствомъ ихъ,
вѣскія знанія, ненадежны, сомни-
тельны, двурѣчивы, то еще менѣе
прочны тѣ наши свѣдѣнія, которыя
мы пріобрѣли чисто субъективными
наблюденіями.
1—4 марта.
Все время холодный NW; морозъ
въ 4 — 5°. Ночью 10 — 12. Сегодня
(3 марта) теплѣе и тише (—1°).
Сегодня случайно услыхалъ объ
одной человѣческой низости, свой-
ственной исключительно халуйству.
Максимъ, съ дѣтства почти оставлен-
ный отцомъ-солдатомъ въ дворовыхъ,
обязанный намъ своимъ, относительно
порядочнымъ, состояніемъ (тысячи въ
двѣ), купившій на деньги, пріобрѣ-
тенныя y насъ, домъ и землю, оказался
такимъ злымъ и коварнымъ, что, ла-
ская въ моемъ присутствіи моего
кота Мошку и зная, что я его люблю,
бьетъ его напропалую за глазами
только за то, что ему, коту, a не ему,
Максиму, достаются кости отъ жарко-
го за обѣдомъ.
Притворство съ жестокостью и за-
висть къ животному,—вотъ до чего
низводитъ человѣка халуйство, и безъ
всякаго глубокаго мотива! Притвор-
ство безъ нужды! Я не терплю ласка-
тельствъ — это онъ, Максимъ, зна-
етъ: жестокость страсти — холодная,
насмѣшливая и безцѣльная. Зависть
безъ причины: онъ сытъ и отъ своего,
и отъ нашего стола; да и къ кому же
зависть — къ кошкѣ! Низко до тошно-
ты и тѣмъ тошнѣе, что въ такихъ про-
явленіяхъ видишь униженіе общаго
всѣмъ намъ человѣческаго достоин-
ства, о которомъ такъ много говорит-
ся и для поддержанія котораго такъ
мало дѣлается.
He въ правѣ ли же я былъ заклю-
чать изъ сказаннаго, что въ отноше-
ніи нашей субъективной индивиду-
альности мы, дѣйствительно, стоимъ
въ заколдованномъ кругу. Съ одной
стороны, объективные критеріи для [ея
разслѣдованія (голосъ, слово, дви-
женіе) ненадежны, неясны и двусмы-
сленны; a съ другой стороны, субъекти-
вные ненормальны до того, что,упо-
требляя наше сознаніе и мысль для
изслѣдованія сознанія же и мысли,
мы рискуемъ потерять и то, и другое.
Въ самомъ дѣлѣ, кто поручится за
ясность и нормальность мышленія y
наблюдателя, направляющаго без-
прерывно все вниманіе и мышленіе на
то, напримѣръ, чтобы прослѣдить на-
чало и прохожденіе мысли въ созна-
ніи; кто поручится, что подмѣченное
совершилось въ наблюдаемомъ, a не
въ наблюдающемъ? A кто поручится
также за правильное пониманіе нами
субъективныхъ явленій,обнаруживаю-
щихся такими объективными призна-
ками, какъ звуки, издаваемые живот-
нымъ при ощущеніи боли, движенія,
называемыя рефлексами, и объясне-
нія разнаго рода ощущеній словами?
Если и при такомъ наблюденіи са-
мого себя въ нормальномъ состояніи
трудно и иногда невозможно отличить
безсознательное ощущеніе отъ со-
знательнаго, то при объективныхъ
изслѣдованіяхъ (какъ,напримѣръ, при
вивисекціяхъ и опытахъ надъ анэсте-
зированными хлороформомъ), еще го-
раздо труднѣе различить сознатель-
ное отъ безсознательнаго. При ви-
висекціяхъ и при наблюденіяхъ надъ
человѣкомъ больнымъ или приве-
деннымъ различными агенціями въ
ненормальное состояніе, субъектив-
ный элементъ жизни подвергается отъ
разстройства его нормальной связи
съ органическими элементами такимъ
колебаніямъ и сотрясеніямъ, которыя
не могутъ не вліять ненормально и
на его объективныя проявленія. По-
этому сужденія о натурѣ и особенно-

стяхъ субъективно-индивидуальнаго
бытія, основанныя на опытахъ и на-
блюденіяхъ надъ животными и боль-
ными людьми, должно дѣлать крайне
осмотрительно и не съ тою легкостью,
которая такъ удивляетъ меня въ ре-
зультатахъ, получаемыхъ современны-
ми вивисекторами и наблюдателями.
Еще гораздо труднѣе, ненормальнѣе
и сомнительнѣе дѣло, когда мы бе-
ремся судить о нашемъ л, другими сло-
вами — о нашемъ лично сознатель-
номъ ощущеніи бытія, мысли и вооб-
ще о присутствіи въ насъ субъективна-
го начала со всѣми его (психическими)
свойствами. Въ этомъ случаѣ, — если
правильно мое сравненіе нашего я
съ музыкантомъ, играющимъ одно-
временно на нѣсколькихъ инструмен-
тахъ, — оно, наше я, начинаетъ играть,
не бывъ виртуозомъ, на одномъ изъ
нихъ исключительно и дѣлаетъ, ко-
нечно, fiasco. Наше субъективное су-
щество, по натурѣ своей, не можетъ
и не должно быть одностороннимъ и
чрезмѣрно сосредоточеннымъ; ни одна
изъ нашихъ субъективныхъ способно-
стей не должна быть излишне культи-
вирована на счетъ другой, и особливо
въ томъ случаѣ, когда отъ природы
развита y насъ одна способность на
счетъ другой; тутъ-то именно всего
болѣе должно избѣгать односторон-
ней культуры. Въ противномъ слу-
чаѣ, намъ предстоитъ одно изъ двухъ:
или мы изумимъ свѣтъ нашимъ глубо-
комысліемъ и геніальностью, или пре-
вратимся въ одностороннихъ, узкихъ
и близорукихъ мономановъ. Первое
встрѣчается весьма рѣдко; второе —
весьма часто и гораздо чаще, чѣмъ это
признаютъ психіатры. Есть, впро-
чемъ, еще одинъ исходъ — спеці-
ализмъ, въ наше время завоевываю-
щій себѣ все болѣе и болѣе почвы
во всѣхъ областяхъ знанія. Но тѣ
изъ спеціалистовъ, которые отличи-
лись своими истинными заслугами,
вовсе не были односторонними куль-
тиваторами одной какой-либо изъ сво-
ихъ умственныхъ способностей, пре-
жде чѣмъ избрали свою спеціальность.
Только этому разностороннему пред-
варительному развитію своихъ спо-
собностей они и обязаны успѣхомъ въ
культурѣ избраннаго ими предмета;
только этимъ способомъ они, расши-
ривъ свой кругозоръ, сумѣли най-
ти новые пути и посмотрѣть на дѣло
новымъ взглядомъ.
4-го марта.
Морозъ 7° ночью, днемъ 1°. Марецъ
WN.
Сегодня отправилъ письмо къ Ни-
колаю Христіановичу Бунге 12) въ от-
вѣтъ на его письмо, въ которомъ онъ
писалъ, что идетъ въ отставку, такъ
какъ по новому университетскому
уставу, ожидаемому вскорѣ, ректо-
рамъ нечего будетъ дѣлать, кромѣ по-
лученія прибавки жалованья.
Мой отвѣтъ, — не буквальный. Я
читалъ гдѣ-то и когда-то, что новое
на свѣтѣ есть не что иное, какъ хо-
рошо забытое старое. Я читалъ также
въ какомъ-то кіевскомъ календарѣ,
что y насъ ежегодно бываютъ возвра-
ты зимы весною и лѣтомъ, a возвраты
болѣзней мнѣ извѣстны давно по опы-
ту. Нѣтъ ничего мудренаго, что-и въ
университетской жизни встрѣчаются
возвраты къ старому, забытому и про-
житому. Но нынче, видно, считается
за новое и вовсе еще незабытое ста-
рое, a возвраты зимъ *и болѣзней
встрѣчаются не только въ природѣ, но
и въ университетскомъ мірѣ. Старики,
какъ извѣстно, всегда хвалятъ ста-
рину и предпочитаютъ ее новизнѣ.
Только всѣ наши университетскіе ста-
рожилы, за исключеніемъ гг. Кат-
кова13), Любимова14) и Георгіевска-
го15), вѣрно, не вспоминаютъ доб-
ромъ незабытаго еще стараго. Это
обстоятельство, казалось бы, должно
было обратить на себя вниманіе но-
ваторовъ, стремящихся возобновить
старое. Почему это не сдѣлано — объ-
ясняется именно тѣмъ вліяніемъ
этихъ исключительныхъ личностей,
успѣвшихъ побѣдить въ себѣ предраз-
судокъ противъ отжившаго. Это не
должно удивлять насъ...
Возвраты зимы весною и лѣтомъ
наносятъ вредъ земледѣльцамъ; воз-
враты болѣзней опасны для больныхъ;
съ стихійными, однако же, силами

ничего не подѣлаешь; зато умъ, дан-
ный намъ Богомъ для цѣлесообраз-
ныхъ дѣйствій, казалось бы, долженъ
былъ не на шутку и не разъ призаду-
маться, придавая возврату худого
я худо-забытаго стараго значеніе бла-
годѣтельной новизны. Въ такомъ слу-
чаѣ вамъ, конечно, ничего не оста-
ется, какъ уступить свое мѣсто (рек-
торство) другимъ и предоставить имъ
вливать это новое вино въ такого же
рода новые мѣхи.
5—6 марта.
Мятель и мятель. Вчера (5-го) до
+20 R., a сегодня ночью (на 6-е)
морозъ въ 20°; ясно, солнечно, тихо.
Вчера (5-го) фельдшеръ Уримъ
дѣлалъ при мнѣ судебное вскрытіе —
кота Мошки. Мой любимецъ прекра-
тилъ въ мукахъ свое кратковременное
существованіе. Подозрѣніе въ побо-
яхъ, какъ причинѣ смерти, падало,
по словамъ дѣвочки Терезы, на ко-
варнаго Максима. Онъ вошелъ въ
амбицію и уже, по своей ограничен-
ности, сейчасъ же заговорилъ объ
отставкѣ, безъ сомнѣнія, для него
вовсе нежелательной. Надо было убѣ-
диться, нѣтъ ли вещественныхъ при-
знаковъ травматизма на трупѣ. Вскры-
тіе не обнаружило ни малѣйшихъ слѣ-
довъ не только травматизма, но и
вообще какого ни на есть органиче-
скаго измѣненія, за исключеніемъ
небольшихъ розовыхъ пятенъ на сли-
зистой (оболочкѣ) желудка. Къ микро-
скопу, впрочемъ, для болѣе точныхъ
доказательствъ, мы не прибѣгали.
Итакъ, мой Мошка, какъ подобаетъ
каждому вѣрноподданному, «божьею
волею помре», сирѣчь, неизвѣстно
почему, для чего и отъ чего.
Бѣдное мое животное, ты въ нашемъ
домашнемъ уединеніи доставляло
намъ нерѣдко удовольствіе то своими
прыжками и кувырканіемъ, то сте-
пеннымъ своимъ и задумчивымъ ви-
домъ, сидя возлѣ насъ на столѣ, то
разлегшись во всю длину и погрузясь
въ самый спокойный сонъ праведныхъ.
A какъ была хороша твоя поза, когда
ты, съ сосредоточеннымъ вниманіемъ,
сидѣлъ на порогѣ двери y подпольной
щелки и караулилъ мышонка! Какъ
нѣжна, шелковиста, тепла и пріятна
на ощупь гладившей руки была твоя
тигристая шкурка! Дай же запишу
отъ скуки на память, за доставленныя
намъ твоимъ существованіемъ заба-
ву и разсѣяніе, исторію твоей жизни,
болѣзни и смерти, мой бѣдный Мошка!
Исторія рожденія, жизни, страданій
и смерти моего вѣрноподданнаго
кота Мошки.
Однажды на садовомъ балконѣ къ
нашему завтраку явилась невзрачная,
малорослая и худощавая сѣрая съ
черными полосками кошка и, къ мо-
ему удивленію, тотчасъ же начала
брать пищу изъ рукъ; вскорѣ осмѣли-
лась она и вскочить на мои колѣни.
Визиты ея продолжались ежедневно
въ обѣденное время, и затѣмъ она
исчезала, по всѣмъ вѣроятіямъ, на
близъ лежащемъ току. Чрезъ нѣсколь-
ко времени она начала являться уже
въ сопровожденіи цѣлыхъ шести ко-
тятъ, всѣхъ почти одной масти. Сна-
чала она оставляла ихъ въ отдаленіи
отъ балкона, a потомъ, мало-по-малу,
всѣ шестеро, не безъ страха и тре-
пета, однако же, начали вскакивать
и на балконъ; брали куски мяса,
положенные вдали отъ стола, потомъ
стали съ каждымъ днемъ подходить
ближе и смѣлѣе; но только одному
или, вѣрнѣе, одной изъ шести до-
стало, наконецъ, смѣлости прибли-
зиться къ намъ настолько, чтобы брать
пишу прямо изъ рукъ; a еще одинъ изъ
котятъ, хотя и приближался также,
какъ эта, но никогда не рѣшался
брать кусокъ ртомъ, a вырывалъ его
изъ рукъ съ артистическою ловкостью
своею маленькою лапою; всѣ осталь-
ные не могли преодолѣть своей бо-
язни, a можетъ быть и своего отвра-
щенія къ нашему человѣческому до-
стоинству; вѣроятно, въ наказаніе
за это судьба лишила ихъ чести быть
намъ сподручными, развлекать насъ
и беречь нашу провизію отъ мышей.
Поэтому дальнѣйшая судьба этихъ
пятерыхъ существъ мнѣ осталась не-
извѣстною, — одного изъ нихъ, ка-
жется нашли загрызеннымъ собаками

И вотъ, въ теченіе какихъ-нибудь
б — 6 мѣсяцевъ, статистика смертно-
сти кошекъ обогатилась новыми пятью
смертями; изъ этого, правда, весьма
недостаточнаго, статистическаго мате-
ріала я заключаю,что цифра смертно-
сти малолѣтнихъ кошекъ развѣ не-
многимъ чѣмъ ниже смертности
крестьянскихъ дѣтей, даже и въ тѣ
періоды времени, когда они свободны
отъ дифтерита. Какъ бы то ни было,
но достовѣрно то, что къ концу зи-
мы 1878 и къ началу 1879 г. осталась
въ живыхъ ияъ 7 кошачьихъ лично-
стей (одной матери и шести дѣтены-
шей) только одна, именно та ласко-
вая, заблаговременно преодолѣвшая
свое отвращеніе къ осязанію нашей
руки, a затѣмъ и научившаяся съ
похвальною ловкостью прыгать на
колѣни, пріятно мурлыкать, выги-
бать спину и довольно непринужден-
но ласкаться.
Слѣдствіемъ этой заслуживающей
уваженія дѣятельности было торже-
ственное наименованіе ея Машкою,
такъ какъ эта личность оказалась
женскаго рода; a вмѣстѣ съ этимъ на-
именованіемъ и матеріальная поддерж-
ка ласковаго ея организма питатель-
ною пищею, теплымъ помѣщеніемъ
въ сутэренѣ и нѣкоторыя другія
льготы и дусёры. Эта-то особа и была
родительницею моего любимца.
Исторія его рожденія не безъинте-
ресна въ слѣдующихъ двухъ отноше-
ніяхъ: во-первыхъ, родительница его,
несмотря на данныя ей нами велико-
душно всѣ права и преимущества до-
машняго животнаго, не вполнѣ, какъ
видно, покинула обычаи своей покой-
ной матери (бабушки моего любимца,
также называвшейся Машкою, хотя
и не вполнѣ сочувствовавшей этому
названію), и потому, почувствовавъ
себя на-сносяхъ, въ концѣ февраля
187& г., начала удаляться отъ дома,
искать уединенія, не соотвѣтствовав-
шаго ея общительной натурѣ, и за-
тѣмъ произвела на свѣтъ, гдѣ-то подъ
клунею въ саду, нѣсколько существъ,
число которыхъ я статистически опре-
дѣлить не въ состояніи, такъ какъ, за
исключеніемъ одного, они всѣ сдѣ-
лались, въ самомъ нѣжномъ возрастѣ,
жертвою сильнаго ливня и бури, сви-
рѣпствовавшей y насъ въ маѣ 1879 f.;
одного же, оставшагося едва въ жи-
выхъ, злополучная мать перенесла
въ зубахъ изъ сада въ нашъ сутэренъ.
Малютка этотъ возбуждалъ общее
сочувствіе драматизмомъ своей судь-
бы; когда же я услышалъ, что легко-
мысленная мать перестала его кор-
мить вскорѣ послѣ его переселенія
въ сутэренъ, то сочувствіе мое пере-
шло въ глубокое состраданіе къ уча-
сти несчастнаго, и я задумалъ сдѣлать
его наслѣдникомъ злополучнаго Вась-
ки, нашего прежняго любимца, пре-
ждевременно погибшаго, два года то-
му назадъ, въ бурную ночь, зимою, отъ
зубовъ ненавистныхъ ему собакъ.
Когда крошечное животное, предо-
ставленное вѣтреною матерью, обрѣ-
тавшеюся съ новымъ избранникомъ
любви гдѣ-то въ бѣгахъ, было прине-
сено ко мнѣ, то оно, нисколько не
стѣсняясь и не путаясь, какъ это
дѣлали его покойные дяди и тетки,
тотчасъ же залѣзло ко мнѣ въ широ-
кій рукавъ пальто и пробралось по-
чти до самаго плеча; затѣмъ, несмо-
тря на свой ранній возрастъ, начало
съ аппетитомъ безъ разбора ку-
шать все, что ему- предлагалось, съ
видимымъ наслажденіемъ грѣтьСя на
солнцѣ, заигрывать лапочками, сло-
вомъ — вести себя такъ наивно и
непринужденно, какъ будто бы оно
уже давно было домашнимъ членомъ
нашего общества. Видя это и считая
мать его безъ вѣсти пропавшею, мы
порѣшили сдѣлать малютку закон-
ною ея наслѣдницею и передать ей
то же самое высокое женское имя,
такъ компрометированное и незаслу-
женно носившееся ея заблудшеюся
матерью. Такимъ образомъ и росло
это милое животное подъ именемъ
Машки, сдѣлавшись вскорѣ нашею
общею любимицею; оно было необы-
чайно живого и подвижного характера;
съ ранняго утра цѣлые часы проводило
въ бѣганьи, прыганьи и кувырканьи
съ пробкою, бумажкою, веревочкою,
кисточкою,—совсѣмъ, что только ему
попадалось въ лапки; аппетитъ имѣло

превосходный a, несмотря на прежде-
временную отвычку отъ материнскаго
молока, вырастало на мясной пищѣ
не по днямъ, a по часамъ. Лѣтомъ,
поутру ежедневно я забавлялся съ
моей Машкою, сидя на балконѣ; y
меня въ рукѣ лежалъ конецъ шнурка,
привязаннаго къ комку бумаги и про-
дѣтаго чрезъ ручку двернаго ключа;
бумага отъ дерганія шнурка подни-
малась и опускалась, a Машка ска-
кала, прыгала, ловила бумажный ко-
мокъ, п когда удавалось ей поймать,
то съ какимъ-то неистовствомъ и
остервенѣніемъ теребила его зубами
и лапами, катаясь по полу и царапа-
ясь изр всѣхъ силъ объ захваченную
бумагу задними лапами.
Надо признаться, что Машка не
получила никакого воспитанія и росла
y насъ какъ дитя природы. He знаю,
былъ ли для насъ всѣхъ полъ этой
милой крошки совершенно безразли-
ченъ, или же всѣ мы были не довольно
любознательны, но то — фактъ, что
только чрезъ два мѣсяца мы, къ на-
шему удивленію и — не скрою — да-
же радости, узнали отъ нашего жен-
скаго персонала, почему-то интересо-
вавшагося этимъ предметомъ, истину
относительно настоящаго пола Ha-
inero любимца. Онъ оказался не кош-
кою, a котомъ. Что было дѣлать?
He оставлять же коту женское прозви-
ще? A между тѣмъ онъ уже привыкъ
къ нему и тотчасъ же являлся на
зовъ, когда кликали: Машка, Машка.
Вотъ я и придумалъ, — прости,
Господи, мое согрѣшеніе — перемѣ-
нить имя Машка на созвучное ему—
Мошку, тѣмъ болѣе, что нашъ под-
раставшій котикъ своею юркостью
и смѣтливостью имѣлъ нѣкоторое,
хотя и отдаленное, сходство со зна-
комыми мнѣ жидками, носящими отъ
рожденія это же самое великое имя
пророка Мойше, бесѣдовавшаго съ
Іеговою, но, къ стыду нашему, иска-
женное и превращенное старинными
польскими помѣщиками въ презри-
тельную кличку — Мошка.
Итакъ, судьба моего Мошки, дѣй-
ствительно, драматична, если возь-
мемъ въ соображеніе, что онъ, чудесно
спасенный отъ пагубнаго ливня, въ
самомъ раннемъ младенчествѣ былъ
перенесенъ въ среду людей, былъ оста-
вленъ жестокою матерью на произвол ъ
судьбы и, наконецъ, бывъ отъ роду
котомъ, ошибочно признавался дол-
гое время за кошку и носилъ незаслу-
женно женское имя. Навѣрное, на
роду ему было написано не насла-
ждаться цѣльною и нормальною ко-
шачьею жизнью.
Едва мой Мошка былъ всѣми при-
знанъ безспорно за кота и началъ
этимъ возбуждать къ себѣ еще болѣе
мое сочувствіе, какъ, откуда ни возь-
мись, явилась внезапно его заблудшая
мать въ сопровожденіи своего времен-
наго супруга, бывшаго прежде ея
роднымъ братомъ, и начала сближать-
ся съ брошеннымъ ею предательски
сыномъ. Мошка съ перваго же по-
явленія своей матери началъ какъ-то
странно на нее посматривать, не ди-
чился, однако же, и не ссорился, a
чрезъ нѣсколько времени, къ нашему
удивленію, принялся сосать ее съ
такою ревностью, какъ будто бы онъ
никогда не переставалъ кормиться
материнскимъ молокомъ. Между
тѣмъ аппетитъ его и къ мясной преж-
ней пищѣ нисколько не ослабѣвалъ;
такимъ образомъ онъ питался за двухъ,
быстро росъ, толстѣлъ, игралъ теперь
уже не одинъ, a вдвоемъ съ Машкою,
дѣлая изумительныя и самыя забавныя
тѣлодвиженія, выгибая горбомъ спи-
ну до-нельзя, обхватывая крѣпко во
время игры передними лапами шею
матери, a задними отталкивая ее отъ
себя съ неистовою яростью. Несмотря,
однако же, на казавшееся цвѣтущимъ
здоровье и силу, несмотря и на весе-
лое расположеніе духа, y моего не-
счастнаго Мошки незамѣтно разви-
лась какая-то странная болѣзнь, на-
блюдавшаяся мною и у щенятъ.Это—
спазмодическое удушье, появлявшееся
періодически, внезапно, безъ всякой
видимой причины, во время спокой-
ствія и сна. Животное, послѣ весе-
лой игры, спокойно спавшее на ко-
лѣняхъ или на кровати, вдругъ прини-
малось съ хрипомъ втягивать въ себя
воздухъ, поднимая голову кверху и

неподвижно устремивъ взоръ. Па-
роксизмъ этой астмы продолжался нѣ-
сколько секундъ, но былъ нерѣдко
такъ жестокъ, что грозилъ внезапнымъ
задушеніемъ. По окончаніи, животное
опять укладывалось спокойно, какъ
будто ни въ чемъ не бывало. Наруж-
ныхъ признаковъ никакихъ не за-
мѣчалось; иногда, однако же, под-
челюстныя железы казались намъ
нѣсколько припухшими. Въ промежут-
кѣ пароксизмовъ ничто не указывало
на разстроенное здоровье.
Наступилъ и февраль 1880 года.
Какъ извѣстно, это мѣсяцъ любви для
кошекъ, и мой Мошка, по необыкно-
венному стеченію обстоятельствъ, еще
такъ недавно сосавшій грудь Машки,
началъ оказывать ей нѣкоторые зна-
ки привязанности, вовсе не дѣтской.
Онъ заигрывалъ съ нею вовсе не по-
прежнему, и вскорѣ началъ въ отсут-
ствіи ея грустить, меланхолически
мяукать и проситься внизъ въ сутэрен-
ные подвалы, обитаемые Машкой и
другими кошками. Иногда исчезалъ
мой Мошка уже и по цѣлымъ днямъ,
являлся къ намъ наверхъ усталый и
голодный, и, жадностью поѣвъ,
ложился спать, проводя время во
снѣ до самаго вечера., т.-е. до времени
самаго удобнаго какъ для людскихъ,
такъ и для кошачьихъ rendez-
vous. Ho подвальныя кошки, по сви-
дѣтельству нашей почтенной Лор-
хенъ, ежедневно посѣщавшей сутэ-
рены, почему-то не любили его;
наружность его, немало предста-
вительная и чрезвычайно красивая
на нашъ взглядъ, казалось бы, не
могла не нравиться и прекрасному
полу кошачьяго племени; съ большей
вѣроятностью можно предположить,
что спазмодическая астма была при-
чиною его неудачъ въ любовныхъ
поискахъ; нетрудно, въ самомъ дѣлѣ,
себѣ представить ужасъ и негодо-
ваніе вѣтреныхъ кокотокъ кошачьей
расы, когда кокодесъ, ухаживающій
за ними внезапно и въ самомъ раз-
гарѣ волокитства, терялъ духъ, вы-
тягивалъ шею, странно хрипѣлъ и
еле-еле жилъ: какъ ни коротки были
эти пароксизмы удушья, но они не
могли не дать повода къ бѣгству
устрашенныхъ вѣтреницъ, не отли-
чающихся особеннымъ присутствіемъ
духа. Несмотря на всѣ описанныя пе-
ремѣны въ образѣ жизни и въ нрав-
ственномъ бытѣ моего Мошки, я,
основываясь на опытѣ, зная, какъ
молодость, въ особенности кошачья,
легко увлекается, какъ первое по-
явленіе половыхъ отправленій пере-
ворачиваетъ все въ организмѣ вверхъ
дномъ, не очень заботился о послѣд-
ствіяхъ. Весна, располагающая всѣхъ
къ любви, a кошачью шкуру еще и къ
линянію, по справедливости можетъ
считаться самымъ критическимъ и
вѣроломнымъ временемъ года, и , я
съ нетерпѣніемъ ожидалъ ея оконча-
нія. Но въ книгѣ судебъ вѣрно зна-
чилось, что Мошка не переживетъ
и первой половины весны. Онъ опасно
захворалъ, но не прежнею своею
болѣзнью — спазмодическимъ уду-
шіемъ, а, повидимому, новою—рво-
тою — и чрезъ двое сутокъ его не
стало на свѣтѣ.
И вотъ, во время его опасной бо-
лѣзни, распространились между мо-
ими домашними зловѣщіе слухи о
нанесенныхъ будто бы ему побояхъ
на заднемъ крыльцѣ Максимомъ, яко-
бы завидовавшимъ, что не ему, Мак-
симу, достаются отъ обѣда кости жа-
ренаго рябчика и нѣкоторые другіе
объѣденные деликатесы. Мы повѣрили
этимъ слухамъ, зная по многимъ на-
блюденіямъ вѣроломство Максима и
его жестокое обращеніе съ животны-
ми въ наше отсутствіе. Поэтому вскры-
тіе трупа Мошки было для меня инте-
ресно не только въ научномъ, но и
въ нравственно-судебномъ отноше-
ніяхъ. Несмотря, однако же, на все
желаніе открыть истинную причину
быстротечной болѣзни и смерти моего
любимца, наука не обогатилась послѣ
его вскрытія никакимъ новымъ прі-
обрѣтеніемъ; только одинъ Максимъ
пріобрѣлъ снова довѣріе и нрав-
ственно выигралъ; сильные побои,
стучаніе Мошкиною головою о-земь,
какъ утверждала доносчица, оказа-
лись во всякомъ случаѣ клеветою;
ни малѣйшихъ признаковъ травма-

тическаго поврежденія, и — увы!
также точно и ни малѣйшихъ макро-
скопическихъ признаковъ болѣзнен-
наго состоянія. Остается все сложить
на нервную систему и обвинить верхній
гортанный нервъ и весь блуждающій
нервъ Мошки въ причиненіи ему на-
силія, гораздо болѣе пагубнаго, чѣмъ
травматизмъ, переносимый кошками,
какъ извѣстно, весьма хорошо. A
почему же именно эти нервы? Потому
что, по наблюденію нѣкоторыхъ со-
временныхъ физіологовъ, раздраже-
нія верхняго гортаннаго нерва мо-
гутъ останавливать или задерживать
дыхательный актъ, a главный стволъ
этой гортанной вѣтви — блуждающій
нервъ — вліяетъ и на отправленіе
желудка.
Итакъ, мой милый Мошка погибъ
—вѣроятно, вслѣдствіе ненормаль-
наго питанія мясною вареною пищею
вмѣстѣ съ материнскимъ молокомъ,
— отъ разстройства нервной системы,
усиленнаго еще abusi? in Venere и
нравственнымъ униженіемъ, причи-
неннымъ его кошачьему достоинству
легкомысленными насмѣшками пре-
краснаго пола.
Но какая бы ни была причина смер-
ти этого невиннаго существа, и ро-
дившагося, и умершаго, повидимому,
— но только повидимому, — безцѣль-
но и безпричинно, потеря была для
меня съ женою не безразлична. Жена
плакала; мнѣ же только взгрустну-
лось, и даже менѣе, чѣмъ когда я—
три года тому назадъ — лишился
моей собачонки Ляды; про нее, про
ея выразительные, какъ-то человѣ-
чески глядѣвшіе на меня глазки (съ
незакрытыми бѣлками), я и теперь
еще вспоминаю со вздохомъ, — и
признаться ли самому себѣ — съ
грустью, болѣе щемящею, чѣмъ когда
вспоминаю о нѣкоторыхъ знакомыхъ,
близкихъ мнѣ, умершихъ людяхъ.
Это святотатство,это уродство чувствъ,
это постыдное чувство для человѣ-
ческаго достоинства! — Пусть такъ;
но что же дѣлать, если въ привязан-
ности Лядки ко мнѣ я не находилъ
ни малѣйшаго лицемѣрства. ни вѣро-
ломства, a и то, и другое встрѣчалъ
въ отношеніяхъ ко мнѣ самыхъ близ-
кихъ людей.
Надо обдумать нѣсколько — от-
чего мы такъ привязываемся къ жи-
вотнымъ?
Но прежде, чѣмъ найду время къ
этому обдумыванію,замѣчу, что меж-
ду 6-мъ и 13-мъ марта (1880 г.) произо-
шло нѣсколько неожиданныхъ со-
бытій.
Во-первыхъ, неожиданно то, что тем-
пература и погода idem per idem до
ужаса однообразна. Морозы по но-
чамъ до 10°; въ теченіе дня до—7 и—5°;
раза два шелъ снѣгъ съ мятелью; вѣ-
теръ тотъ же холодный, пронзитель-
ный NW; но солнце грѣетъ днемъ такъ,
что мѣховой воротникъ нагрѣвается
какъ будто на печи. Такой дружной,
суровой и продолжительной зимы
здѣсь я еще не встрѣчалъ. Однажды,
въ 1868 г.э лежалъ снѣгъ также долго
(до 20-го марта), но не было такого
холода и вѣтра. Вода отъ морозовъ въ
прудѣ сбыла, и на мельницѣ въ Люд-
виговкѣ дѣйствуетъ одно колесо.
Снѣгъ между тѣмъ понемногу и не-
чувствительно продолжаетъ исче-
зать, несмотря на снѣжныя мятели.
Что-то будетъ съ всходами озими, съ
деревьями въ саду? Да кто знаетъ—
чего не знаетъ! Живи, не зная, терпи
и все-таки поневолѣ думай и гадай о
будущемъ!
Во-вторыхъ, 9-го марта я получилъ
16 поздравительныхъ телеграммъ. Съ
чего то взяли въ Москвѣ (исключи-
тельно), Казани, Кіевѣ, Воронежѣ и
Вюрцбургѣ, что 9-го марта—день мо-
его 50-лѣтняго юбилея. Я, благодаря
нижайше, замѣтилъ въ отвѣтной те-
леграммѣ въ Москву, что, вѣроятно,
поводомъ къ этимъ неожиданнымъ
привѣтствіямъ послужило TO, что я въ
1828 г. получилъ въ Москвѣ степень
лекаря (но въ такомъ случаѣ желаю-
щіе должны были бы поздравлять два
года тому назадъ). Служба же моя
считается съ 1831 года, a докторскій
дипломъ мнѣ данъ въ Дерптѣ 30-го
ноября 1832 г.
Итакъ охотники до юбилеевъ могли
бы меня поздравлять 3 раза. a если

изъ трехъ случаевъ желали бы из-
брать самый удобный, то, разумѣется,
это былъ бы 1882 г., т. е. 50-лѣтіе док-
торскаго диплома.
Въ третьихъ 14—18 былъ y больного
въЕлисаветградѣ,у помѣщика, чело-
вѣка лѣтъ уже 50 съ хвостикомъ, пре-
жде военнаго, страдавшаго, уже же-
натымъ, 4 года тому назадъ сифили-
сомъ; я знаю больного уже года три;
болѣзнь — страшная невралгія сна-
чала надбровнаго нерва, потомъ меж-
реберныхъ, теперь плечевыхъ нер-
вовъ. Но о сифилисѣ я ничего не
зналъ, и когда больной мнѣ разска-
зывалъ, что причину страданія онъ
приписываетъ леченію декоктомъ, то
я сдуру не догадался, для чего ему по-
надобился декоктъ, полагая, что вра-
чи его происхожденіе надбровной не-
вралгіи приписали ревматизму. За-
тѣмъ, этотъ господинъ во время его
пребыванія y меня, 2 года тому назадъ,
получилъ сильную рожу лица и голо-
вы съ острогнойнымъ отекомъ, и когда
она прошла, то исчезла и невралгія;
около 2 лѣтъ онъ былъ здоровъ, въ
прошломъ году купался въ лиманѣ,
простудился, по его словамъ, и полу-
чилъ сначала межреберную неврал-
гію, a теперь сильнѣйшую плечевого
сплетенія: тянетъ всю руку, особливо
по направленію локтевого нерва,
какъ клещами; притомъ хроническій
катарръ легкихъ съ эмфиземой.
Collodium cantharida-
tum и морфій эндерматически, под-
кожныя впрыскиванія морфія и атро-
пина. A syphilis? При чемъ онъ тутъ?
Videbimus.
Между тѣмъ вчера и сегодня, марта
20-го—21-го, NW прекратился. Не-
большой, но прохладный вѣтеръ съ
SW; днемъ + 2 до 3° R., a ночью отъ
0 до — 3°.
Да откуда же привязанность и даже
чуть ли не любовь къ животнымъ? Къ
какимъ животнымъ привязывается
человѣкъ исключительно? Къ собакѣ,
кошкѣ, лошади и пѣвчимъ птицамъ.
Изъ нихъ—къ лошади привязанность
не чистосердечная, a связанная съ
пользою, приносимою этимъ живот-
нымъ, и его значительною цѣнностью;
говорятъ, что арабъ любитъ коня какъ
друга, но и эта дружба, вѣрно, не без-
корыстная: конь необходимъ для су-
ществованія кочевника и дѣлается
его alter ego. Пожалуй, про нѣкоторыя
собачьи расы (сибирскія, лягавыя,
овчарки, гончія) можно сказать то же:
ихъ держатъ и къ нимъ привязыва-
ются люди изъ расчета, да и привя-
занность къ кошкѣ началась, вѣро-
ятно, съ того же: какъ было не вос-
пользоваться ихъ спеціальностью—
искусствомъ ловить мышей? Но вѣдь
люди и женятся большею частью по
расчету,—напримѣръ, изъ двадцати
милліоновъ нашихъ крестьянъ вѣрно
19.999,000 женятся для того, чтобы
имѣть въ домѣ бабу для печи, хлѣва,
ребятъ; этотъ способъ женитьбы не
препятствуетъ, однако-же, a прямо
способствуетъ, въ большинствѣ слу-
чаевъ, развитію привязанности и даже
любви. И такъ же, какъ между людьми
существуетъ и привязанность чистосер-
дечная, такъ ивъ привязанности къ
животнымъ,—всего чаще къ собакамъ,
кошкамъ и пѣвчимъ птицамъ, особли-
во воспитаннымъ и вскормленнымъ съ
самаго рожденія дома,—замѣчается
искренняя сердечность, похожая на
ту, которую человѣкъ оказываетъ
дѣтямъ. Безъ сомнѣнія, она зависитъ,
какъ и привязанность къ дѣтямъ, от-
части отъ чувства своего собственнаго
превосходства, снисходительности и
жалости къ существамъ слабѣйшимъ
и менѣе развитымъ; но, конечно, это не
одно.
Въ чувствѣ нашей привязанности къ
животнымъ, я полагаю, играетъ важ-
ную роль представленіе, которое мы
имѣемъ о животномъ. Въ этомъ пред-
ставленіи есть нѣчто странное. Я гдѣ-
то читалъ,что Гегель признавалъ въ
безмолвіи животныхъ нѣчто мистиче-
ское. Я вполнѣ раздѣляю этотъ
взглядъ философа. Всякій изъ насъ
не можетъ не видѣть въ животномъ
сходства съ собою, и вмѣстѣ съ тѣмъ
не можетъ ясно понять причину огром-
наго различія, лежащаго пропастью
между нами и животными. Организаціи
животныхъ, такъ же какъ и нашей,
предписано высшимъ начальствомъ

чувствовать, a слѣдовательно на-
слаждаться и страдать; суждено также
и бороться съ стихійными силами, a
no ученію Дарвина—даже и совер-
шенствоваться, измѣняясь и переходя
изъ низшихъ формъ и типовъ въ выс-
шіе. И, несмотря на это тождество
основныхъ и самыхъ существенныхъ
свойствъ животной и нашей организа-
ціи,—все-таки пропасть. Ни живот-
ное меня не понимаетъ, ни я—живот-
наго, то-есть его субъективную сто-
рону не могу вполнѣ понять, и по-
неволѣ сужу о ней только по себѣ
(то-есть по своей субъективности).
Гегель правъ: существо, дѣйствующее
во многихъ отношеніяхъ совершенно
сходно со мною, обнаруживающее
ясно чувства, страсти и даже мысль,
нѣмо; оно смотритъ на меня, ласкаетъ,
зоветъ, ищетъ меня, проситъ y меня
пищи, и все молча; невольно пред-
ставляется—незнакомымъ съ функціею
Рейлеваго островка и даже съ его при-
сутствіемъ или отсутствіемъ въ мозгѣ
животныхъ, — невольно, говорю,
думается такимъ особамъ, что тутъ
что-то неладно, что животное вѣрно
скрытничаетъ, содержитъ отъ насъ
въ тайнѣ свои мысли, короче—по-
ступаетъ какъ нѣмой карликъ въ вол-
шебныхъ сказкахъ...
Вотъ и Благовѣщеніе, 25-е марта,
a весны нѣтъ, какъ нѣтъ; туманъ,
вѣтеръ не очень сильный, но пе-
рескакивающій съ юга то на во-
стокъ, то на западъ, a тепла не
приноситъ. Ночью все 0° и—3°. Днемъ
отъ + б до + 6°.
1880 г. декабря 22-го.
Я убѣдился, что не могу вести днев-
ника; вотъ прошло полгода и болѣе,
какъ я ничего не могъ или не хотѣлъ
вписывать въ мой дневникъ. Теперь
начну писать не по днямъ, a когда
попало; остается еще много, много не-
высказаннаго—и успѣю ли еще, дожи-
ву ли, чтобы это многое записать? Чи-
тать что записано не стану, a на чемъ
остановился при наступленіи весны—
хорошо не помню. Кажется, на жизне-
описаніи моихъ кошекъ и собакъ и
разсужденіи о томъ, почему привязы-
ваемся къ животнымъ.
Вотъ и теперь я было рѣшился не
заводить снова возлѣ себя ни кошки,
ни собаки, a между тѣмъ какой -то жи-
докъ принесъ весною щенка, не то
лягаваго, не то левретку, и мы, я и
жена, снова привязались;это, вѣро-
ятно, оттого, что нѣтъ въ домѣ ма-
ленькихъ внучатъ, и вмѣсто внучки—
Мимишка, сучка, и спитъ, и ѣстъ, и
гуляетъ съ нами,—и странно, что y
меня пропала боязнь; я прежде страш-
но возставалъ противъ этой привя-
занности къ маленькимъ собачонкамъ,
зная изъ практики о многихъ слу-
чаяхъ водобоязни отъ укушенія пмен-
но маленькими собачками; теперь еще
живо помню, какъ однажды, лѣтъ 30
тому назадъ, при посѣщеніи Обухов-
ской больницы въ С.-Петербургѣ,
д-ръ Майеръ мнѣ показывалъ
больного, одержимаго, по его мнѣнію,
такъ называемою произвольною
водобоязнью (hydrophobia spontanea);
подошедъ къ этому больному, сидѣв-
шему спокойно на кровати, я какъ-то
инстинктивно указалъ пальцемъ на
едва замѣтный y него значекъ на лбу,
и вдругъ вижу, что бѣднякъ страшно
поблѣднѣлъ, скорчился, зарыдалъ и
тутъ-же признался, что нѣсколько
недѣль тому назадъ его оцарапала на
лбу маленькая собачка, съ которою
онъ игралъ. Вскорѣ припадки водо-
боязни усилились, и онъ умеръ.
Странно, говорю, что теперь у меня
прошла эта боязнь маленькихъ со-
бакъ. A основаніемъ привязанности къ
домашнимъ животнымъ, я думаю, слу-
житъ—по крайней мѣрѣ отчасти, за-
мѣченная Гегелемъ мистичность жи-
вотнаго. Когда видишь передъ собою
живое существо, дѣйствующее во мно-
гихъ отношеніяхъ подобно намъ, обна-
руживающее не только чувства насла-
жденія,но и досады и боли, a между
тѣмъ безсловесное какъ будто потому
только, что скрываетъ свои чувства и
мысль,—то невольно подозрѣваешь въ
немъ присутствіе нашего л, какъ то
мистифицированнаго; но особливо
глаза: глаза домашнихъ и плотояд-
ныхъ и травоядныхъ—мистичны; они

говорятъ безъ словъ; y моей Лядки
виднѣлись даже бѣлки между вѣкъ и
придавали глазамъ какое-то человѣ-
ческое выраженіе,—это, я полагаю,
рѣдкость,—и скрытые вѣками бѣлки
обыкновенно считаются характер-
нымъ признакомъ животныхъ глазъ,
отличающихъ ихъ отъ человѣческихъ.
Я читалъ въ одномъ альманахѣ сра-
вненіе—съ утилитарной, эстетической
и нравственной сторонъ—между ло-
шадью и собакою: и ту, и другую счи-
таютъ лучшими, и можно, пожалуй,
сказать — единственными друзьями
человѣка; но авторъ статьи, нѣмецъ,
отдавалъ преимущество лошади и
укорялъ собаку въ низости и лакей-
ствѣ; она слишкомъ ласкова, ползаетъ,
унижается предъ сильнымъ. Въ этомъ
есть доля правды; когда маленькая
собачка встрѣтится съ большою, злою,
она тотчасъ же пасуетъ, ложится на
спину и складываетъ лапки. a передъ
домашнею маленькою собаченкою,
пользующеюся фаворомъ господъ, я
видѣлъ не разъ, какъ увивались и пол-
зали большія собаки, принадлежав-
шія тѣмъ же господамъ. Но все-таки
лошадь можетъ быть развѣ въ аравій-
скихъ степяхъ такимъ вѣрнымъ дру-
гомъ своего господина, какъ собака;
и ласки, и привязанности собачьи не
y всѣхъ собакъ унизительны; глаза
выражаютъ ясно, чего желаетъ собака:
зоветъ ли гулять, чуетъ гіи чужака,—
все, все въ ней намекаетъ на что-то,
какъ будто взятое y человѣка.
Лѣтъ 30 тому назадъ. я все, что го-
ворю теперь, счелъ бы пустою фразе-
ологіею; и я считалъ всякую жалость
къ страданіямъ собаки при вивисекці-
яхъ, и еще болѣе привязанность къ
животному, одною нелѣпою сантимен-
тальностью. Но время все измѣняетъ,
и я, нѣкогда безъ всякаго состраданія
къ мукамъ (хлороформа тогда еще не
знали) дѣлавшій ежедневно десятки
вивисекцій, теперь не рѣшился бы и
съ хлороформомъ рѣзать собаку изъ
научнаго любопытства; теперь мнѣ
сдѣлалось очень вѣроятнымъ, чему я
прежде не хотѣлъ вѣрить,—что Гал-
леръ16) въ старости хандрилъ и припи-
сывалъ свою хандру множеству сдѣ-
ланныхъ имъ вивисекцій; если не оши-
баюсь, это разсказываетъ Циммер-
манъ 17) въ своей книгѣ «Ueber die
Einsamkeit».
Особливо тяжело мнѣ вспоминать о
тѣхъ вивисекціяхъ и операціяхъ, въ
которыхъ я, по незнанію, неопытно-
сти, легкомыслію или Богъ знаетъ
почему, заставлялъ животныхъ му-
читься понапрасну. Да, самая ѣдкая
хандра есть та, которая наводитъ вос-
поминанія о насиліяхъ, нанесенныхъ
нѣкогда чужому или собственному
чувству. Какъ бы равнодушно мы ни
насиловали чувство другого, никогда
не можемъ быть увѣрены, чтобы это.
насиліе не отразилось рано или поздно
на нашемъ собственномъ чувствѣ.
Когда моя Лядка околѣвала въ стра-
даніяхъ, устремивъ на меня свои гла-
зенки, стоная, и, несмотря на муки,
выражала мнѣ привѣтъ легкими дви-
женіями хвоста,—во мнѣ, съ жалостью
къ любимой собачонкѣ, пробудились
воспоминанія о мученьяхъ, причинен-
ныхъ мною лѣтъ 30 п 40 тому назадъ
цѣлымъ сотнямъ подобныхъ Лядкѣ
животныхъ, и мнѣ стало невыносимо
тяжело на душѣ.
Еще тяжелѣе бываетъ мнѣ, когда
находитъ на меня воспоминаніе объ
оперированномъ, также лѣтъ 40 тому
назадъ, старикѣ; только однажды въ
моей практикѣ я такъ грубо ошибся
при изслѣдованіи больного, что, сдѣ-
лавъ литотомію, не нашелъ камня. Это
случилось именно y робкаго, богобо-
язненнаго старика; раздосадованный
на свою оплошность, я былъ такъ не-
деликатенъ, что измученнаго больного
нѣсколько разъ послалъ къ чорту.
— «Какъ это вы Бога не боитесь»,
—произнесъ онъ томнымъ, умоляю-
щимъ голосомъ,—«и призываете не-
чистаго, злого духа, когда только имя
Господне могло бы облегчить мой стра-
данія!»
Какой урокъ въ этихъ словахъ стра-
дальца!—я ихъ какъ будто и теперь
еще слышу. Какъ бы много пришлось
передѣлывать себя, если бы можно
было спустить съ плечъ полъ-вѣка.
Да, и мнѣ приходится, вспоминая
прошедшее, нерѣдко относиться охая

къ жизни и повторять слышанное од-
нажды восклицаніе стараго капитана,
страдавшаго непроходимою стрикту-
рою- и свищами мочевого канала ; из-
мученный тщетными позывами на мо-
чу, трясясь и всхлипывая, онъ съ раз-
становкою выкрикивалъ:
— «Охъ, охъ, ты жизнь-матушка!».
(3 января 1881).
Но, наконецъ, пора уяснить себѣ и
другія стороны моего міровоззрѣнія.
Прошло уже полгода съ тѣхъ поръ,
какъ я выяснилъ себѣ только одно изъ
нихъ. Это было прошлою зимою, a лѣ-
томъ я не могу писать. Лѣто старику
приноситъ такое наслажденіе, что и
не думаешь вникать въ себя; зеленыя
поля, цвѣтущія розы, листва, все—въ
свободное отъ практическихъ и мелоч-
ныхъ занятій время—тянетъ къ себѣ,
наружу, и не пускаетъ сосредоточи-
ваться въ себѣ. Ребенкомъ я слыхалъ,
что мой дѣдушка Иванъ Михеичъ зи-
мою тосковалъ и жаловался дѣтямъ:
«отъ-дѣтки, вѣрно Михеичу ужъ зе-
леной травы не топтать». но какъ толь-
ко наступала весна, 100-лѣтній ста-
рикъ снова оживлялся и цѣлые дни
топталъ зеленую траву.
Но я хочу не только уяснить себѣ
со всѣхъ сторонъ мое міровоззрѣніе,—
мнѣ хочется изъ архива моей памяти
вытащить всѣ документы для исторіи
развитія моихъ убѣжденій: какъ они,
послѣ разныхъ метаморфозъ, сложи-
лись й сдѣлались настоящими. Мнѣ
кажется, что теперь, въ .настоящее
время, разныя стороны моего міровоз-
зрѣнія сдѣлались гораздо отчетливѣе
и яснѣе для меня,чѣмъ это было пре-
жде. Можетъ быть. это иллюзія, ми-
ражъ, но почему же прежде, какъ ни
казался я себѣ убѣжденнымъ въ томъ
или другомъ воззрѣніи, я все-таки
не былъ увѣренъ,что останусь навсег-
да при немъ? теперь же. напротивъ,
я вполнѣ увѣренъ, что воззрѣнія мои
на жизнь и міръ останутся такими,
какъ есть, до послѣдняго вздоха. Я
думаю, что, переживъ разные фазисы
моего міровоззрѣнія, я, наконецъ,
убѣдился, что не доживу ни до какого
новаго ихъ метаморфоза. И эта увѣ-
ренность чрезвычайно успокоительна;
чувствуешь 4то-то прочное въ себѣ:
измѣняйся, сколько хочешь,окружаю-
щее меня, я не измѣнюсь! A что если:
и это миражъ? то-есть, если и самая
твердая увѣренность—иллюзія? Если:
окружающее сильнѣе ея?
Но можетъ ли быть, чтобы иллюзія,
возбудившая такую твердую увѣрен-
ность ,какъ мою, не была сильнѣе окру-
жающаго? Это противорѣчило бы
историческимъ фактамъ, доказываю-
щимъ противное. Мало ли что мы счи-
таемъ теперь въ исторіи цѣлыхъ по-
колѣній за галлюцинацію, фанатизмъ
и т. п., a между тѣмъ подъ вліяніемъ
этихъ иллюзій народы жили цѣлые
вѣка, проливали за нихъ потоки кро-
ви и умирали съ ними. Такъ пусть бу-
детъ и съ моею иллюзіею, если она для
другихъ кажется такою, a для меня
останется твердымъ и неизмѣннымъ
убѣжденіемъ до конца жизни.
Начну ab ovo 18).
Мнѣ сказали, что я родился 13-го
ноября 1810 г. Жаль, что самъ не
помню. He помню и того, когда началъ
себя помнить; но помню, что долго
еще вспоминалъ или грезилъ какую-то
огромную звѣзду, чрезвычайно свѣт-
лую. Что это такое было? Дѣтская ли
галлюцинація, слѣдствіе слышанныхъ
въ ребячествѣ длинныхъ разсказовъ
о кометѣ 1812 года19), или оставшееся
въ мозгу впечатлѣніе дѣйствительно
видѣнной мною въ то время, двух-
лѣтнимъ ребенкомъ, кометы 1812 года,
во время нашего бѣгства изъ Москвы
во Владиміръ,—не знаю.
Помню и еще какую-то странную
грезу нити, сначала очень тонкой, по-
томъ все болѣе и болѣе толстѣвшей и
очень свѣтлой; она представлялась не
то во снѣ, не то въ просонкахъ и была
чѣмъ-то тревожнымъ, заставлявшимъ
бояться и плакать: что-то подобное я
слыхалъ потомъ и о грезахъ другихъ
дѣтей. Но воспоминанія моего 6-ти—
8-ми-лѣтняго дѣтства уже гораздо
живѣе.
Мой родительскій домъ,сгорѣвшій
во время нашествія французовъ въ
Москву, потомъ снова выстроенный,
стоялъ въ приходѣ Троицы въ Сыро-

мятникахъ. О времени моихъ воспо-
минаній, то-есть о возрастѣ, къ кото-
рому относятся первыя мои воспоми-
нанія, я сужу изъ того, что живо
помню еще и теперь бѣличье одѣяльце
моей кровати, любимую мою кошку
Машку, безъ* которой я не могъ за-
снуть, бѣлыя розы, приносившіяся
моей нянькою изъ сосѣдняго сада Яр-
цевой и при моемъ пробужденіи стоя-
вшія уже въ стаканѣ воды возлѣ моей
кровати; мнѣ было тогда навѣрное не
болѣе 7-ми лѣтъ; по крайней мѣрѣ го-
да 4 отдѣляютъ эти воспоминанія
отъ другихъ, уже совершенно ясныхъ,
относящихся къ моему десятилѣтнему
возрасту.
О смерти Наполеона 20) я помню
уже весьма отчетливо тогдашніе раз-
сказы.
Каррикатуры на французовъ, выхо-
дившія въ 1816—1817 годахъ, расхо-
дившіяся тогда по всѣмъ домамъ, я
какъ теперь вижу.
Я знаю отъ моихъ родителей—я на-
учился русской грамотѣ почти само-
учкою, когда мнѣ было 6 лѣтъ, и я
хорошо помню, что учился именно по
каррикатурамъ, изданнымъ въ видѣ
картъ въ алфавитномъ порядкѣ. Пер-
вая буква A представляла глухого
мужика и бѣгущихъ отъ него въ край-
немъ безпорядкѣ французскихъ сол-
датъ съ подписью:
Ась, право глухъ, Мусье, что мучить
старика,
Коль надобно чего, спросите казака.
Буква Б. Наполеонъ, скачущій въ
саняхъ съ Даву и Понятовскимъ на
запяткахъ, съ надписью:
Бѣда, гони скорѣй съ грабителемъ мо-
сковскимъ,
Чтобъ въ сѣти не попасть съ Даву и
Понятовскимъ.
В. Французскіе солдаты разди-
раютъ на части пойманную ворону,
и одинъ изъ нихъ, изнуренный голо-
домъ, держитъ лапку, a другой, ва-
ляясь на землѣ, лижетъ изъ пустого
котла. Надпись:
Ворона какъ вкусна, нельзя ли ножку
дать,
A мнѣ изъ котлика хоть жижи полизать.
Можетъ быть, я живо помню эти
карты и потому, что ихъ видѣлъ по-
томъ, когда мнѣ было болѣе 6-ти лѣтъ;
но то, что помню почти исключительно
три первыя А, Б, В,—показываетъ,
что на память мою онѣ подѣйствовали
всего сильнѣе, когда я учился грамо-
тѣ, то-есть, когда мнѣ было 6 лѣтъ.
Правда, я помню и еще одну изъ этихъ
картъ съ буквою Щ и подписью:
Щастье за Галломъ, уставъ бресть пѣш-
комъ,
Рѣшилось въ станъ русскій скакать съ
казакомъ..
Но это потому, что долго, долго за-
думывался на ней, не умѣя себѣ объ-
яснить, почему какой-то французъ въ
мундирѣ, увозимый въ каретѣ каза-
комъ и притомъ желающій выпры-
гнуть изъ кареты, именуется «щасть-
емъ»? Какое же это счастье для насъ?
думалось мнѣ.
Это ученье грамотѣ по каррикатур-
нымъ картинкамъ врядъ ли одобрится
педагогами. И въ самомъ дѣлѣ, эти
первыя каррикатурныя впечатлѣнія
развили во мнѣ склонность къ насмѣш-
кѣ и свойство подмѣчать въ людяхъ
скорѣе смѣшную и худую сторону,
чѣмъ хорошую. Зато эти каррикатуры
надъ кичливымъ, грознымъ и побѣж-
деннымъ Наполеономъ, вмѣстѣ съ дру-
гими изображеніями его бѣгства и на-
шихъ побѣдъ, развили во мнѣ рано
любовь къ славѣ моего отечества. Въ
дѣтяхъ, какъ я вижу, это первый и са-
мый удобный путь къ развитію на-
стоящей любви къ отечеству.
Такъ было, по крайней мѣрѣ, y меня,
и я отъ 17-ти до 30-ти лѣтъ, окружен-
ный чуждою мнѣ народностью, среди
которой жилъ, учился и училъ, не
потерялъ однако-же нисколько при-
вязанности и любви къ отчизнѣ, a по-
терять въ ту пору было легко: жилось
въ отчизнѣ не очень весело и не такъ
привольно, какъ хотѣлось жить въ 20
лѣтъ. He родись я въ эпоху русской
славы и искренняго народнаго патріо-
тизма, какою были годы моего дѣтства,
едва-ли бы изъ меня не вышелъ космо-
политъ; я такъ думаю потому, что y
меня очень рано развилась, вмѣстѣ съ
глубокимъ сочувствіемъ къ родинѣ,
какая-то непреодолимая брезгли-

вость къ національному хвастовству,
ухарству и шовинизму.
Начиная съ десяти лѣтъ моей жизни,
я уже помню отчетливо. И дѣтство мое
до 13-ти—14-ти лѣтъ оставило по себѣ
самыя пріятныя воспоминанія.
Отецъ мой служилъ казначеемъ въ
московскомъ провіантскомъ депо; я
какъ теперь вижу- его одѣтымъ, въ тор-
жественные дни,"въ мундиръ съ золо-
тыми петлицами на воротникѣ и об-
шлагахѣ, въ бѣлыхъ штанахъ, боль-
шихъ ботфортахъ съ длинными шпо-
рами; онъ имѣлъ уже маіорскій чинъ,
былъ, какъ я слыхалъ, отличный сче-
товодъ, ѣздилъ въ собственномъ эки-
пажѣ и любилъ, какъ всѣ москвичи;
гостепріимство. У отца было насъ
четырнадцать человѣкъ дѣ-
тей,—шутка сказать!—и изъ четыр-
надцати, во время моего дѣтства,
оставалось налицо шесть: трое сы-
новей и столько же дочерей 21). <Малъ
бѣхъ въ братіи моей и юнѣйшій въ
домѣ отца моего». И изъ насъ шесте-
рыхъ умеръ еще одинъ, не достигнувъ
пятнадцатилѣтняго возраста, — мой
старшій братъ Амосъ.
Кто хочетъ заняться исторіею
развитія своего міровоззрѣнія, тотъ
долженъ воспоминаніями изъ своего
дѣтства разрѣшить нѣсколько весьма
трудныхъ для разрѣшенія вопросовъ.
Во-первыхъ, какъ ему вообще жи-
лось въ то время? Потомъ., какія пре-
имущественно впечатлѣнія оставили
глубокіе слѣды въ его памяти? Какія
занятія и какія забавы нравились
ему всего болѣе? Какимъ наказаніямъ
онъ подвергался, часто ли, и какія
наказанія всего сильнѣе на него
дѣйствовали? Какіе разсказы, книги,
поступки старшихъ и происшествія
его интересовали и волновали? Что бо-
лѣе завлекало его вниманіе: окружаю-
щая его природа или общество людей?
Въ старости всѣ эти воспоминанія
дѣлаются яснѣе; старикъ вспоминаетъ
давно прошедшее какъ-то отчетливѣе,
чѣмъ взрослый и юноша. Но, конечно,
трудно старику рѣшить съ вѣрностью
вопросъ,точно ли давно прошедшее дѣ-
лало и на него такое впечатлѣніе, ка-
кимъ онъ его представляетъ себѣ
теперь?
Роясь въ архивѣ своей памяти на
старости лѣтъ, насъ поражаетъ, преж-
де всего, необъяснимое тождество и
цѣльность нашего л. Мы ясно ощу-
щаемъ, что мы уже не тѣ, чѣмъ мы бы-
ли въ дѣтствѣ, и въ то же время мы не
менѣе ясно ощущаемъ, что наше я«
осталось въ насъ или при насъ съ того
самаго момента, какъ мы начали себя
помнить, до сегодня, и знаемъ навѣр-
ное, что оно же останется и до по-
слѣдняго вздоха, если только не<
умремъ въ безпамятствѣ или въ домѣ.
умалишенныхъ.
Странно, удивительно странно эта
ощущеніе тождества нашего я въ раз-
ныхъ, едва похожихъ одинъ на другой,
портретахъ, съ разными противопо-
ложными чувствами, убѣжденіями н
взглядами на себя, на жизнь, на все
окружающее. Да вѣдь я—это одно
личное мѣстоименіе,—откуда же ему
взяться y ребенка, напримѣръ, не
знающаго грамматики, или y безгра-
мотнаго взрослаго? Смѣшно, не прав-
да ли, нонсенсъ, абсурдъ? Самоощу-
щеніе бытія—и какъ такое оно долж-
но неминуемо въ насъ быть отъ колы-
бели до могилы, a какъ и чѣмъ оно о
себѣ даетъ знать себѣ же самому и
другимъ—личнымъ ли мѣстоименіемъ>
или другимъ какимъ условнымъ зна-
комъ, это ни на іоту не перемѣняетъ
сущности дѣла. Ребячье я даетъ о себѣ
знать и другимъ въ третьемъ лицѣ
личнаго мѣстоименія, поставляя себя,
вѣроятно, внѣ себя, a глухонѣмой отъ.
рожденія, вѣроятно, имѣетъ для себя
другой какой условный знакъ или
ноту.
Дѣтство, какъ я сказалъ. оставила
y меня, до тринадцатилѣтняго возра-
ста, одни пріятныя впечатлѣнія. Уже,
конечно, не можетъ быть, чтобы я до
тринадцати лѣтъ ничего другого не
чувствовалъ, кромѣ пріятностей жизни
—не плакалъ, не болѣлъ; но отчего же
непріятное исчезло изъ памяти, a
осталось одно только общее пріятное
воспоминаніе? Положимъ, старикамъ
всегда прошедшее кажется лучшимъ,
чѣмъ настоящее. Но не всѣ же вспо-

минаютъ отрадно о своемъ дѣтствѣ,
какъ бы жизнь въ этомъ возрастѣ ни
была для нихъ плохою. Нѣтъ, вспо-
миная обстановку и другія условія,
при которыхъ проходила жизнь въ
моемъ дѣтствѣ, я полагаю, что дѣй-
ствительно ея наслажденія затмили
въ моей памяти всѣ другія мимолет-
ныя непріятности.
Родители любили насъ горячо; отецъ
былъ отличный семьянинъ; я страстно
любилъ мою мать, и теперь еще помню,
какъ я, любуясь ея темнокраснымъ,
цвѣта массака, платьемъ, ея чепцомъ
и двумя локонами, висѣвшими изъ-
подъ чепца, считалъ ее красавицею,
съ жаромъ цѣловалъ ея тонкія руки,
вязавшія для меня чулки; сестры были
гораздо старше меня и относились ко
мнѣ также съ большою любовью; стар-
шій братъ былъ на службѣ, средній,
тремя—четырьмя годами старше меня,
жилъ со мною дружно.
Средства къ жизни были болѣе, чѣмъ
достаточны; отецъ, сверхъ порядоч-
наго по тому времени жалованья, за-
нимался еще веденіемъ частныхъ дѣлъ,
бывъ, какъ кажется, хорошимъ зако-
новѣдомъ. Вновь выстроенный домъ
нашъ y Троицы, въ Сыромятникахъ,
былъ просторный и веселый,съ неболь-
шимъ, но хорошенькимъ садомъ, цвѣт-
никами, дорожками. Отецъ, любитель
живописи и сада, разукрашалъ стѣны
комнатъ и даже печи фресками ка-
кого-то доморощеннаго живописца
Арсенія Алексѣевича, a
€адъ—бесѣдочками и разными садо-
выми играми. Помню еще живо изо-
браженіе лѣта и осени на печкахъ въ
видѣ двухъ дамъ съ разными аттрибу-
тами этихъ двухъ временъ года; помню
изображенія разноцвѣтныхъ птицъ,
летавшихъ по потолкамъ комнатъ, и
турецкихъ палатокъ на стѣнахъ
спальни сестеръ.
Помню и игры въ саду въ кегли,
въ крючки и кольца, цвѣты съ ка-
пельками утренней росы на лепест-
кахъ... живо, живо, какъ будто вижу
ихъ теперь.
Итакъ, жизнь моя ребенкомъ до
тринадцати лѣтъ была весела и при-
вольна, a потому и не могла не
оставить одни пріятныя воспомина-
нія.
Ученье и школа до этого возраста
также не были мнѣ въ тягость. Я уже
сказалъ,какъ я легко и почти играючи
научился читать; послѣ того чтеніе
дѣтскихъ книгъ было для меня ис-
тиннымъ наслажденіемъ; я помню, съ
какимъ восторгомъ я ждалъ подарка
отъ отца книги: «Зрѣлище вселен-
ной» 22), «Золотое зеркало для дѣ-
тей», «Дѣтскій вертоградъ», «Дѣтскій
магнитъ»23), «Пильпаевы24) и Эзоповы
басни», и все съ картинками, чи-
тались и прочитывались по нѣсколько
разъ, и все съ аппетитомъ, какъ лаком-
ства.
Но всего болѣе занимало меня
«Дѣтское чтеніе»25) Карамзина
въ 10 или 12 частяхъ; славная книга,—
чего въ ней не было! и діалоги, и дра-
мы,и сказки,—прелесть! потому пре-
лесть, что это чтеніе меня, семи—
восьмилѣтняго ребенка, прельстило
знакомствомъ съ Альфонсомъ и Да-
линдою или чудесами природы, съ
почтенною г-жею Добролюбовою, съ
старикомъ Яковомъ и его чернымъ
пѣтухомъ, обнаружившимъ воришку
и лгунишку Подшивалова; да такъ
прельстило, что 60 слишкомъ лѣтъ эти
фиктивныя личности не изгладились
изъ памяти. Я не помню подробно-
стей разсказовъ, но что-то общее чрез-
вычайно пріятное и занимательное
осталось отъ нихъ до сихъ поръ въ
моемъ воспоминаніи.
Нѣсколько лѣтъ позже я прочелъ
*Донкихота» въ сокращенномъ перево-
дѣ съ французскаго; помню еще, что
и отецъ читывалъ его намъ; читалъ по-
томъ и неизбѣжнаго «Робинзона»,
и волшебныя сказки; но эффектъ
чтенія всѣхъ этихъ книгъ не можетъ
сравниться съ тѣмъ, которое произ-
вело на меня «Дѣтское чтеніе», и по-
дарокъ его намъ отцомъ въ новый годъ
я считаю самымъ лучшимъ въ моей
жизни.
Такъ нѣкоторыя впечатлѣнія по-
чему-то дѣлаются неизгладимыми и
выдѣляются ярко на фонѣ памяти.
Сколько разъ атомы моего мозга за-
мѣнялись, чрезъ обмѣнъ веществъ,

новыми, и всякій разъ передавали
этимъ новымъ прежнія впечатлѣнія,
то-есть прежнія свои сотрясенія.
Изъ рисунковъ читанныхъ книгъ
остались y меня въ памяти, кромѣ
каррикатурныхъ фигуръ, по которымъ
я учился азбукѣ, всего болѣе изобра-
женія животныхъ, растеній и раз-
ныхъ національныхъ типовъ изъ «Зрѣ-
лища вселенной», «Дѣтскаго музея» и
Палласова 26) «Путешествія по Рос-
сіи», бережно сохранявшагося y отца
въ двухъ большихъ томахъ въ кожа-
номъ переплетѣ; изъ него всего от-
четливѣе помню Лопаря, Самоѣда и
нагую Чукотскую бабу. Очень рано
попались мнѣ также въ рули отцов-
скій же Курганова «Письмов-
никъ» 27), изъ коего на всю жизнь ос-
тались въ памяти разные смѣшные
анекдоты, остроты и прибаутки; по-
мню и еще одну книгу: «Повѣсти Ко-
цебу», и особливо одну изъ нихъ
«Плащъ и парикъ». Басни Крыло-
ва во время моего перваго дѣтства
не были еще въ ходу; къ намъ прихо-
дилъ какой-то знакомый господинъ,
читавшій ихъ очень хорошо; дѣтей не
заставляли еще заучивать ихъ ех
officio, и я proprio motu выучилъ
наизусть «Квартетъ», мнѣ очень нра-
вившійся,—и особливо съ басомъ Ми-
шенька,—«Демьянову уху», «Триш-
кинъ кафтанъ»; какъ видно, нравились
мнѣ наиболѣе юмористическія.
Изъ другихъ стихотвореній я до-
вольно рано, когда былъ еще лѣтъ де-
вяти, познакомился съ «Людмилою и
Свѣтланою» Жуковскаго, де-
кламировалъ, къ большому удоволь-
ствію домашнихъ слушателей, съ
нѣкотораго рода паѳосомъ и разными
жестами; нѣсколько позже узналъ и
старика съ щетинистой брадой, бле-
стящими глазами; но страшно боялся
встрѣчи съ нимъ въ темной комнатѣ,
и бѣгомъ, зажмуря глаза, проходилъ
чрезъ нее.
Первый романъ, попавшійся мнѣ
въ руки на 12-мъ году моей жизни,
былъ «Фанфанъ и Лолотта» Дюкре-
Дюмениля, и я помню, что не одна фа-
була романа завлекла меня, a образъ
Лолотты. Должно быть, заговорили
рано развившіеся половые инстинкты.
Первый учитель данъ былъ мнѣ на
девятомъ году жизни; до того времени
я былъ самоучка при помощи матери
и . сестеръ, весьма ограниченной,
впрочемъ, по собственому ихъ призна-
нію.
Странно, что я помню довольно ясно
занятія грамотою и чтеніемъ, но со-
всѣмъ не помню, когда и какъ научил-
ся писать.
Къ чести нашей домашней педагогіи
я долженъ сказать, что занятія съ
первымъ моимъ учителемъ начались
съ отечественнаго языка; звуковъ ино-
страннаго языка я почти не слыхалъ до
восьми лѣтъ; какъ въ-просонкахъ
вспоминаю только напѣвъ какой-то
нѣмецкой пѣсни, и мнѣ сказывали
сестры, что одинъ, вхожій въ нашъ
домъ, нѣмецъ иногда бралъ меня на
руки и няньчилъ, припѣвая что-то по
своему.
Появленіе въ домѣ перваго учителя
совпадаетъ у. меня съ воспоминаніемъ
о рожденіи въ Москвѣ нашего нынѣш-
няго государя (Александра Николае-
вича) 28), a это воспоминаніе совпа-
даетъ, въ свою очередь, съ другимъ, a
именно—съ путешествіемъ всей семьи
къ Троицѣ (т.-е. въ Троицко-Сергіев-
скую лавру), во время котораго, при
ночлегѣ въ селѣ Большихъ Мыти-
щахъ,что-то говорилось о кормилицѣ
новорожденнаго.
Судя по этому, нужно думать, что
мои первыя занятія съ учителемъ на-
чались въ 1818 году. Я помню доволь-
но живо молодого, красиваго чело-
вѣка, какъ мнѣ сказывали потомъ—
студента (московскаго университета)
и помню не столько весь его обликъ,
сколько однѣ румяныя щеки и улыбку
на лицѣ. Вѣроятно, этотъ господинъ,
назначенный мнѣ въ учителя, былъ
не семинаристъ. Это я заключаю изъ
того, что онъ очень любилъ накрахма-
ленное бѣлье, a объ этой склонности
я узналъ отъ моей старой няни, не-
рѣдко сѣтовавшей на большой рас-
ходъ крахмала, и, дѣйствительно, его
румяныя щеки представляются мнѣ
и до сихъ поръ не иначе, какъ въ связи
съ туго накрахмаленными, стоячими

воротничками рубашки. Ho есть
основаніе думать, что семинарское
образованіе не было чуждо моему на-
ставнику: это его склонность къ сочи-
ненію поздравительныхъ рацей; одну
изъ нихъ онъ заставилъ меня выучить
для поздравленія отца съ днемъ Ро-
ждества Христова; первое четверо-
стишіе я еще и теперь помню:
Зарею утренней, румяной,
Лишь только показался
(это, кажется, моя позднѣйшая по-
правка; въ текстѣ было: *разливался*).
Въ одеждѣ солнечной, багряной
Направилъ ангелъ свой полетъ.
Кромѣ воспоминаній о щекахъ,
улыбкѣ, воротничкахъ и этихъ сти-
хахъ моего перваго учителя, мнѣ оста-
лись почему-то памятны и его бѣлые,
съ тоненькими синенькими полосками,
панталоны. Всѣ эти аттрибуты y меня
какъ-то слились въ памяти съ поня-
тіемъ о частяхъ рѣчи, полученнымъ
мною въ первый разъ отъ обладателя
щекъ, улыбки, воротничковъ, панта-
лонъ и сочинителя первой же и едва ли
не единственной произнесенной мною
рацеи. Отъ него же я научился и латин-
ской грамотѣ.
Помню и второго моего учителя,
также студента, но не университетска-
го, а московской медико-хирургической
академіи, низенькаго и невзрачнаго;
при немъ я уже читалъ и переводилъ
что-то изъ латинской хрестоматіи Ко-
шанскаго; отъ этихъ переводовъ уцѣ-
лѣло въ памяти только одно: Univer-.
sum (или univçrsus mundus—хорошо
не помню) distribuitur in duas partes:
coelum efc terram.
Ha урокахъ, мнѣ кажется, онъ за-
нимался со мною болѣе разговорами
и словесными, a не письменными, пе-
реводами, тогда какъ первый учи-
тель заставлялъ меня дѣлать тетрадки
«я писать разборы частей рѣчи. Почему
спрашивается—я помню, по проше-
ствіи 62-хъ лѣтъ, еще довольно ясно
читанное и слышанное, и забылъ, ког-
да выучился писать, и почти все, что
писалъ; забылъ также, когда и какъ
выучился ходить и бѣгать? He значитъ
ли это—пріобрѣтенное въ дѣтствѣ
слухомъ и зрѣніемъ гораздо прочнѣе
запечатлѣлось въ памяти, чѣмъ доста-
вленное ей осязаніемъ? Осязаніе слу-
житъ только повѣрочнымъ чувствомъ
для впечатлѣній, прежде всего всту-
пающихъ въ мозгъ чрезъ два его глав-
ныя и настежь открытыя окна: главъ
и ухо.
Причины, почему отъ впечатлѣній:
дѣтства остается тотъ или другой
отрывокъ, часто ничѣмъ не замѣча-
тельный и вовсе не характерный, такъ
разнообразны, что никто не возьмется:
опредѣлить ихъ. Но сила впечатлѣнія,.
безъ сомнѣнія,зависитъ отъ того—въ
какой степени было напряжено вни-
маніе въ самый моментъ впечатлѣнія:
какъ бы сильнымъ ни казалось впе-
чатлѣніе извнѣ, оно пройдетъ без-
слѣдно для того, кто не обратилъ на
него вниманія. Это—такая банальная
истина, что не стоило бы о ней рас-
пространяться; къ сожалѣнію, однако
же, немногіе родители и педагоги при-
мѣняютъ ее такъ, какъ она этого за-
служиваетъ, и заботятся болѣе о свой-
ствахъ и степени внѣшнихъ впечатлѣ-
ній: это легче и проще; усиливать
стимулъ—думаютъ—достаточно, что-
бы усилить вниманіе ребенка.
Между тѣмъ мы видимъ, что нерѣдко
самыя ничтожныя впечатлѣнія оста-
ются въ памяти на цѣлую жизнь, тогда.
какъ, повидимому, очень сильныя—
исчезаютъ изъ памяти безслѣдно, и
это потому, что мы не умѣли или не
могли сосредоточить на нихъ вниманіе
того, для кого необходимо было это
сдѣлать. По моему, не тотъ хорошій
наставникъ, кто, обладая знаніями,
излагаетъ отчетливо и добросовѣстно
свой предметъ ученику, a тотъ, кто
умѣетъ хорошо обращаться съ вни-
мательностью своихъ учениковъ.
Упражненіе вниманія— вотъ настоя-
щая задача школы и воспитанія. Пре-
подаваніе наше не только ne всегда
сосредоточиваетъ, но, напротивъ, еще
отвлекаетъ и развлекаетъ вниматель-
ность; такъ же дѣйствуетъ и глупое
воспитаніе.
По мѣрѣ того, какъ крѣпнетъ мяг-
кій, студенистый дѣтскій мозгъ, онъ
дѣлается болѣе способнымъ къ удер-
жанію внѣшнихъ впечатлѣній; раз-

Изд. Пироговскаго т-ва.
Н. И. ПИРОГОВЪ.
Съ фогографіи, относящейся къ концу 1810-хъ годовъ. Оригиналъ въ музеѣ
Пирогова.

витіе внимательности, вѣроятно, соот-
вѣтствуетъ, въ извѣстной степени,
развитію, способности въ мозговой
ткани къ удержанію впечатлѣній: но,
несмотря на это, способность внимать
остается все-таки чѣмъ-то отдѣльнымъ
отъ способности удерживать впеча-
тлѣнія. Память и внимательность не
идутъ рука объ руку. Несмотря на всѣ
усилія мнемонистики, мы немногимъ
можемъ содѣйствовать къ развитію
памяти, тогда какъ въ рукахъ умнаго
воспитателя есть много средствъ къ
развитію внимательности ребенка.
Правда, эти средства все-таки не бо-
лѣе какъ внѣшнія; но, распорядив-
шись искусно, мы можемъ съ ними
проникнуть и внутрь. Наглядность
въ соединеніи съ словомъ—вотъ эти
средства, разумѣя подъ именемъ
наглядности все, дѣйствую-
щее на внѣшнія чувства. Другихъ
средствъ нѣтъ и быть не можетъ. Ис-
кусство состоитъ въ гармоническомъ
сочетаніи обоихъ и правильномъ
взглядѣ на индивидуальность дитяти.
Вещь не легкая; и такъ какъ это не
легко, и для большинства невозможно,
то главную роль въ нашемъ воспитаніи
и играетъ жизнь, a не воспитатели и не
школа. Горе намъ отъ глупыхъ и не-
умѣлыхъ воспитателей, но еще горшее
горе отъ одностороннихъ, вбившихъ
себѣ въ голову, что на одной только
наглядности или только на словѣ
можно основать все школьное воспи-
таніе.
Наглядность, имѣя главною цѣлью
воздѣйствіе на внѣшнія чувства, мо-
жетъ оставить внимательность ребен-
ка къ своимъ болѣе глубокимъ внут-
треннимъ ощущеніямъ и движеніямъ
нетронутою или малоразвитою. Слово,
проникая также извнѣ, дѣйствуетъ
своими членораздѣльными звуками на
самую главную, самую существенную
способность человѣка—пѣть по этимъ
врожденнымъ нотамъ, то-есть мы-
слить. Конечно, молча никто не бу-
детъ учить и наглядностью;
но внимательность ребенка, при од-
номъ наглядномъ ученіи, обратится
исключительно на внѣшніе предметы,
смыслъ и значеніе которыхъ для него
легче постигнуть, чѣмъ смыслъ сло-
ва; мышленіе его дѣлается болѣе,
такъ сказать, объективнымъ, связан-
нымъ съ представленіями формы пред-
метовъ, a не съ внутреннимъ ихъ зна-
ченіемъ и смысломъ. *
Внѣшнія чувства наши очеловѣчи-
ваются при помощи опыта и мышленія.
Но логика чувствъ своебразна; она
основана на какомъ-то механизмѣ,
дѣйствующемъ при сознаніи нами бы-
тія, но не дающемъ о себѣ знать этому
сознанію. Поэтому логика нашихъ
чувствъ не нуждается въ словесномъ
и основанномъ на членораздѣльныхъ
знакахъ мышленіи; тѣмъ не менѣе
развитіе ея совпадаетъ съ развитіемъ
этого мышленія.
Въ то время, какъ ребенокъ дѣ-
лается словеснымъ животнымъ, и дѣ-
ятельность его внѣшнихъ чувствъ дѣ-
лается отчетливѣе для него и для дру-
гихъ, съ этимъ вмѣстѣ усиливается и
внимательность. Итакъ, самовоспи-
таніе ребенка основано на наглядно-
сти,то-есть на упражненіи внѣшнихъ
чувствъ. Воспитателямъ же прихо-
дится только продолжать и напра-
влять это самовоспитаніе, и главное—
не упускать ничего, на первыхъ же
порахъ, для развитія внимательно-
сти ребенка, не давая ей ни разсѣ-
иваться слишкомъ скоро, ни сосредо-
точиваться односторонне. Но какъ
только сознательное и словесное мы-
шленіе ребенка дастъ о себѣ знать
воспитателю, онъ обязанъ какъ можно
скорѣе воспользоваться этимъ да-
ромъ и употребить его въ дѣло; да,
въ дѣло, a не на бездѣлье.
Должно помнить, что даръ слова
есть единственное и неоцѣненное
средство проникать внутрь, гораздо
глубже, чѣмъ посредствомъ однихъ
внѣшнихъ чувствъ. Не для дости-
женія этой цѣли необходимо воспита-
телю орудовать даромъ слова такъ,
чтобы онъ употреблялся имъ не для
одного только осмысленія, пріобрѣ-
таемаго наглядностью матеріала, a
также и для воздѣйствія на другія>
болѣе глубокія, влеченія души, скры-
вающіяся подъ наплывомъ внѣшнихъ
ощущеній. И съ этой стороны необ-

ходимо развитіе внимательности, но,
конечно, болѣе осторожное и посте-
пенное. Что развитіе дара слова,
чрезъ обученіе грамотѣ, можетъ на-
чаться, безъ всякаго вреда для ре-
бенка, очень рано и въ уровень съ
нагляднымъ ученіемъ, доказатель-
ствомъ тому служатъ многіе примѣры.
Я научился грамотѣ, играючи, когда
мнѣ было шесть лѣтъ; мой младшій
сынъ выучился по складнымъ буквамъ,
безъ всякой другой помощи, шести-
лѣтнимъ ребенкомъ. Быстро и легко
достигнутый успѣхъ объясняется,я
думаю, тѣмъ, что внимательность Ha-
ina была случайно обращена на пред-
меты, сразу заинтересовавшіе нашу
дѣтскую индивидуальность, a къ этимъ
предметамъ очень кстати были при-
норовлены азбучные знаки.
Меня, то-есть мой индивидуальный
складъ, и мою только что развивав-
шуюся индивидуальнаго склада ду-
шу заинтересовали каррикатурныя
изображенія прогнанныхъ изъ Мо-
сквы французовъ, о которыхъ раз-
сказы я безпрестанно слышалъ. Эти
занятные для меня разсказы, въ свя-
зи съ дѣтскою склонностью къ юмо-
ру, обратили мою внимательность и
на загадочные знаки азбуки, стояв-
шіе во главѣ каррикатуръ. Звуки
словъ, начинавшихся этими знаками,
были знакомые уху: A—Ась, Б —
Бѣда, В — Ворона, и дѣло пошло
скоро на ладъ.
Шестилѣтняго моего с$ша, болѣе
склоннаго къ отвлеченію, вѣроятно,
заинтересовали мистическія (для него)
фигуры большихъ литеръ складной
азбуки: и ихъ таинственная (для него)
связь съ представляемыми ими зву-
ками. Вѣрно, безсознательно инте-
ресна была для внимательности ребен-
ка фигура, скрывавшая въ себѣ звукъ.
Безъ сомнѣнія, индивидуальность
играетъ тутъ главную роль. Всегда
найдется средство задѣть ту ея струн-
ку, сотрясеніе которой могло бы раз-
будить внимательность, a занявъ ее,
можно будетъ приноровить и обученіе
грамотѣ, и дѣйствіе слова къ обратив-
шему на себя внимательность пред-
мету.
He одна наглядность, — и слово
интересуетъ дѣтей; какъ слово, и
раннее обученіе грамо-
тѣ я считаю необходимымъ дѣломъ
для культурнаго общества. Евреи,
какъ древній, много испытавшій на-
родъ, знаютъ это по опыту; пятилѣт-
нихъ дѣтей они сажаютъ за грамоту,
да еще за какую,—не чета нашей,
усваиваемой теперь по звуковому и
другимъ новѣйшимъ способамъ. Ев-
рей употребляетъ грамоту именно для
воздѣйствія на затаенныя, еще не-
развитыя (религіозныя) стремленія
души къ высшему началу. Этимъ дер-
жится еврейство, и его способъ обу-
ченія дѣтей, несмотря на его отста-
лость и грубость пріемовъ, имѣ-
етъ важное значеніе въ жизни.
Наблюдавъ развитіе дѣтей въ ев-
рейскихъ школахъ, я не замѣтилъ,
чтобы ихъ способъ обученія много пре-
пятствовалъ дѣйствію нагляд-
ности; за исключеніемъ нѣкото-
рыхъ индивидуальностей, склонныхъ
чрезъ мѣру къ отвлеченіямъ и рели-
гіозному фанатизму, большая часть
еврейскихъ дѣтей легко пріобрѣтаетъ
все то, что дается нагляднымъ обу-
ченіемъ; но религіозное настроеніе,
сообщенное раннимъ воздѣйствіемъ
слова, ихъ не оставляетъ на цѣлую
жизнь, и несмотря на ихъ семитическіе
инстинкты и внѣшній, тяготѣющій на
нихъ, гнетъ.
Но если еврейскій меламедъ, съ его
незатѣйливыми средствами, такъ
умѣетъ сосредоточивать вниматель-
ность пяти-шестилѣтнихъ ребятъ на
изученіи мертваго для насъ языка, то,
значитъ, искусство это нетрудное.
Почему же оно y насъ не процвѣ-
таетъ, a если и прогрессируетъ, то че-
репашьимъ ходомъ?
f He говоря уже о томъ давнемъ вре-
мени, когда я самъ учился,—не болѣе
какъ двадцать лѣтъ назадъ, я, бывъ
попечителемъ двухъ учебныхъ окру-
говъ, ужасался, видѣвъ, какъ мало
знакомы были учителя и весь оффиці-
альный персоналъ нашихъ школъ съ
этою главною отраслію въ педагогіи.
Въ это замѣчательное время наши пе-
дагоги вспомнили о Песталоцци

и Дистервегѣ и возлагали
большія надежды на наглядное
обученіе, думая найти въ наглядности
талисманъ для культуры дѣтской вни-
мательности. И я самъ не былъ свобо-
денъ отъ этого увлеченія. Но опытъ
не оправдалъ розовыхъ надеждъ.
Теперь я убѣдился, что ни на-
глядность, ни слово, сами
посебѣ,безъ умѣнія съ ними обра-
щаться какъ надо и безъ другихъ усло-
вій, ничего путнаго не сдѣлаютъ.
Я убѣдился еще въ томъ,—и это глав-
ное,—что односторонность въ куль-
турѣ внимательности y народа, какъ
нашъ, еще недавно выступившаго на
поприще образованія, никуда не го-
дится.
Одностороннему меламеду это дѣло
удается, несмотря на грубѣйшіе пріе-
мы, потому что y евреевъ, какъ y наро-
да древняго, естъ традиція образова-
нія, да къ тому же еще грамота и рели-
гія въ понятіи еврея—неразлучны.
Западные народы могутъ также быть
односторонними въ образованіи, и
опять потому же, что имѣютъ преданія
и традиціи. У насъ же ихъ нѣтъ, и мы
живемъ и начинаемъ учиться во время,
вовсе неблагопріятное для дѣйствія и
силы традицій.
Вся жизнь моя сложилась бы дру-
гимъ образомъ, если бы при моемъ
воспитаніи сумѣли развить и хорошо
направить мою внимательность. Недо-
статка въ этой способности y меня не
было; была, и не въ малой степени, и
разносторонность ума, но и то, и дру-
гое были такъ мало культивированы,
что я легко дѣлался односторонни-
комъ, не умѣя обращаться съ моею
внимательностью и направлять ее какъ
слѣдуетъ.
Вообще, мнѣ кажется, на эту замѣ-
чательную психическую способность
мало обращаютъ вниманія. Можно об-
ладать прекрасно устроенными отъ
природы органами чувствъ; эти органы
могутъ быть очень чуткими къ приня-
тію впечатлѣній, могутъ отлично удер-
живать впечатлѣнія, a потому и от-
лично содѣйствовать внимательности;
но если она сама будетъ неразвита и
заглушена безпорядочнымъ и, выра-
жаясь по-нѣмецки, тумультуарнымъ
наплывомъ впечатлѣній, въ дѣтскомъ
возрастѣ, то ничего путнаго не вый-
детъ,—развѣ самъ Богъ поможетъ,
наконецъ, человѣку, уже болѣе или
менѣе взрослому, углубиться въ себя
и понять, чего ему недостаетъ для
самовоспитанія.
Съ матеріальной точки зрѣнія,
внимательность есть особое
состояніе напряженія тѣхъ элемен-
товъ мозга, которыми воспринима-
ются приносимыя органами чувствъ
впечатлѣнія. Въ самый моментъ дѣй-
ствія это напряженіе не можетъ не
быть одностороннимъ; но культурою
(упражненіемъ) его можно сдѣлать
менѣе одностороннимъ.
Такъ, астрономъ, во время наблю-
денія за прохожденіемъ звѣздъ, мо-
жетъ сосредоточить свою вниматель-
ность на впечатлѣнія зрительныя и
слуховыя въ одно и то же время, смо-
тря въ телескопъ и прислушиваясь
къ колебаніямъ маятника. Но, сверхъ
этой чувственной внимательности,
есть еще и другая, какъ кажется, от-
личная отъ первой: внимательность
къ болѣе глубокимъ психическимъ
процессамъ; внимательность къ соб-
ственному своему л, то-есть,къ своей
мысли, волѣ, влеченіямъ и т. п. Куль-
тура этой способности ведетъ къ тому,
что наше л, слѣдя за самимъ собою,
дѣлаетъ изъ себя и для себя же нѣчто
внѣшнее, объективное.
Кто хочетъ помочь ребенку сдѣлать-
ся человѣкомъ, тотъ не долженъ упу-
скать изъ виду эти два направленія
внимательности; но въ этомъ дѣлѣ
представляется воспитателю необык-
новенная трудность; при культурѣ
внимательности необходимо умѣнье
индивидуализировать. Слишкомъ ско-
рое и неосторожное развитіе, напри-
мѣръ, внутренней (такъ назову ее)
внимательности y нѣкоторыхъ отъ при-
роды и безъ того склонныхъ къ от-
влеченію (т.-е. къ внутренней, психи-
ческой жизни) дѣтей сдѣлаетъ изъ
нихъ легко непрактичныхъ самоѣдовъ.
Непомѣрное развитіе чувствен-
ной внимательности, при
хорошемъ природномъ устройствѣ

чувствъ, сдѣлаетъ ихъ легко грубыми
сенсуалистами и поклонниками чув-
ственной красоты.
Чѣмъ ранѣе начнетъ развиваться
внимательность, тѣмъ лучше для куль-
турнаго человѣка. На первое время
достаточно, если мы останемся благо-
разумными наблюдателями этого раз-
витія и не будемъ надоѣдать натурѣ
нашими выдумками.
Довольно раннее обученіе грамотѣ
при пособіи наглядности я
считаю самымъ надежнымъ средствомъ
къ правильному развитію вниматель-
ности. При этомъ способѣ нельзя опа-
саться односторонняго развитія; при
немъ участвуютъ къ возбужденію вни-
мательности и глазъ, и ухо, и осяза-
ніе, и самое слово. Только впечатлѣ-
нія, пріобрѣтенныя этимъ путемъ въ
раннемъ дѣтствѣ, и остаются въ насъ
цѣльными и связными; красною нитью
тянутся они чрезъ всю жизнь.
Что, въ самомъ дѣлѣ,связнаго оста-
лось въ архивѣ моей памяти отъ ше-
сти-восьмилѣтняго возраста? Грамота,
которой я учился по картинкамъ, и
самыя картинки (каррикатуры); читая
теперь какую-нибудь книгу, мнѣ сто-
итъ только х:отъ немножко отвлечься
въ прошедшее, и «А—Ась, право глухъ
Мусье», сейчасъ вынырнетъ откуда-то,
какъ изъ омута. Всѣ прочія воспоми-
нанія моего дѣтства въ этомъ возрастѣ
(6—8 лѣтъ) или туманны и призрачны,
или же отрывочны и сомнительны.
Я различаю, однако же, довольно
отчетливо мои самыя раннія воспоми-
нанія отъ другихъ позднѣйшихъ (на-
примѣръ, изъ 13-лѣтняго возраста).
Я не сомнѣваюсь ,напримѣръ, что удер-
жавшееся весьма ясно представленіе
моей матери еще моложавою женщи-
ною въ красномъ массака цвѣта
платьѣ, въ чепцѣ съ двумя темнорусы-
ми буклями на лбу, осталось y меня въ
памяти отъ восьмилѣтняго возраста.
Моя мать, какъ я слышалъ отъ нея,
вышла замужъ 15 лѣтъ, имѣла 14 дѣ-
тей; я былъ предпослѣднимъ (послѣд-
ній ребенокъ умеръ вскорѣ послѣ ро-
жденія); слѣдовательно, ей не могло
быть болѣе 36 лѣтъ, когда мнѣ было 8;
потомъ же, когда я ходилъ въ школу
12-лѣтнимъ мальчикомъ, я уже ее по-
мню не такою; утрата двухъ взрос-
лыхъ дѣтей и невзгоды жизни, стряс-
шіяся надъ нею въ теченіе этого вре-
мени, сильно измѣнили ея наруж-
ность; она постарѣла, и образъ ея
сливается уже въ моей памяти съ дру-
гимъ, позднѣйшимъ, такъ что теперь
мать моя представляется мнѣ въ двухъ,
совершенно различныхъ одинъ отъ
другого, видахъ; то—какъ моложавая,
смотрящая на меня съ любовью, жен-
щина, въ темно-красномъ капотѣ,
чепцѣ и букляхъ; то—какъ старушка
съ сморщеннымъ лицомъ, согнутымъ
туловищемъ и туманнымъ взглядомъ,
почти такая же, какою она была въ
послѣднее время своей жизни, три-
дцать лѣтъ тому назадъ, хотя я навѣр-
ное знаю, что между этими двумя ви-
дами остался y меня въ памяти еще и
третій, несходный ни съ однимъ изъ
нихъ, но такъ туманный и блѣдный,
что я не могу его облечь въ ясное
представленіе.
Образы другихъ близкихъ мнѣ лицъ
сохранились въ памяти' только по од-
нимъ позднѣйшимъ представленіямъ.
Образъ отца остался въ памяти та-
кимъ, какъ я его помню, бывъ уже
студентомъ (17-ти лѣтъ), незадолго до
его смерти. Мою старую няньку и ста-
рую служанку я помню также только
въ томъ видѣ, въ какомъ онѣ мнѣ
представлялись, когда я былъ уже
взрослый (отъ 25 до 30 лѣтъ).
Отрывочныхъ п очень раннихъ вос-
поминаній (изъ шести-восьмилѣтняго
возраста), весьма отчетливо еще со-
хранившихся въ архивѣ 70-лѣтней мо-
ей памяти, я насчитываю не болѣе ce-
ми или восьми. Предметы ихъ ничего
не имѣютъ общаго между собою: толь-
ко бѣлыя розы въ стаканѣ воды, бѣ-
личье одѣяло п сѣрая кошка Машка
связаны въ моемъ представленіи, и
это, безъ сомнѣнія, потому, что я ихъ
всегда видалъ вмѣстѣ,.возлѣ меня, от-
крывъ глаза при пробужденіи отъ сна.
По всѣмъ соображеніямъ, ни розы,
ни одѣяло, ни сѣрая Машка не были
при мнѣ, когда мнѣ, еще маленькому
(не болѣе десяти лѣтъ), мальчику, нянь-
ка напоминала о нихъ, какъ о чемъ-то

давно прошедшемъ: «a помнишь-ли (и
эти слова я также живо помню) твою
Машку,которую ты такъ бережно за-
кутывалъ твоимъ бѣличьимъ одѣя-
ломъ, когда ложился спать?»
Помню еще отцовскую саблю въ
мѣдныхъ ножнахъ, дѣдушкинъ рыже-
ватый парикъ, длинный колодезный
насосъ, упавшій при вставливаніи въ
садовый колодезь и разбившій окно въ
комнатѣ, гдѣ я сидѣлъ, и, наконецъ,
бѣлые стоячіе воротнички и пантало-
ны моего перваго учителя. Есть и еще
одно воспоминаніе, относящееся при-
близительно къ тому же времени; это
появленіе въ домѣ крѣпостной семьи,
состоявшей изъ мужа, жены и груд-
ного ребенка. Памятна именно но-
вость появленія, то-есть памятно со-
знаніе, что прежде ихъ не было, a тутъ
они откуда-то явились, и явился отку-
да-то кривой Иванъ, смотрѣвшій од-
нимъ только блестящимъ глазомъ, a
другой былъ бѣлый какъ мѣлъ.
Всѣ другія, не менѣе ясныя, воспо-
минанія остались, вѣрно, отъ позд-
нѣйшаго времени.
Я оставался вмѣстѣ съ семьею въ
томъ домѣ, размалеванныя стѣны ко-
тораго, фасадъ и садикъ помню еще
такъ живо, до 14-лѣтняго возраста, и
потому самыя раннія воспоминанія о
немъ сливаются съ поздними.Но сабля,
парикъ, воротнички и панталоны—
одни уже не были на виду и спрятаны
въ старый хламъ, другіе выбыли вмѣ-
стѣ съ ихъ обладателемъ, жившимъ y
насъ, какъ я слышалъ, не болѣе одного
года.
Что же заставило именно эти отры-
вочныя, но ясныя представленія ос-
таться такъ долго въ памяти? Почему
они не стушевались въ хламѣ другихъ
впечатлѣній, безпрестанно дѣйство-
вавшихъ на мой дѣтскій мозгъ? Во-
просъ, конечно, неразрѣшимый. При-
дется перенестись въ себя чрезъ про-
пасть времени. За такой сальто-морта-
лэ можно, пожалуй, считать старика
выжившимъ изъ ума. Но что за бѣда,
если и провалишься въ безднѣ самого
себя!
Нѣкоторыя впечатлѣнія ранняго
дѣтства остаются на цѣлую жизнь,
очевидно, отъ сильныхъ сотрясеній
всего дѣтскаго организма, a также
чрезъ частые разсказы о выдающихся
случаяхъ въ обыденной жизни.
Вломившаяся въ окно комнаты, въ
которой я сидѣлъ, огромная бадья ко-
лодезнаго насоса не могла не навести
на меня страхъ и ужасъ—и вотъ, въ
памяти осталось навсегда предста-
вленіе торчащей чрезъ разломанное
окно балки, потрясшей своимъ появле-
ніемъ въ комнатѣ съ трескомъ и сту-
комъ не только внѣшнія чувства, но и
все мое тѣло.
Такъ и во многихъ другихъ воспо-
минаніяхъ давнопрошедшаго- повто-
ренные о нихъ разсказы, безъ сомнѣ-
нія, много содѣйствуютъ къ удержа-
нію его въ памяти, чѣмъ оно само по
себѣ. Впечатлѣнія, повторявшіяся
неоднократно и въ извѣстные моменты
жизни, какъ, напримѣръ,впечатлѣнія,
произведенныя на меня бѣлыми роза-
ми, при пробужденіи отъ сна, и бѣлы-
ми воротничками съ розовыми щеками
учителя во время первыхъ моихъ уро-
ковъ, также не могли не остаться въ
памяти долѣе другихъ. Разсказы, вол-
нующіе дѣтскія страсти, наводящіе
ужасъ и т. п., такъ сильно дѣйству-
ютъ на воображеніе ребенка, что слы-
шанное впослѣдствіи представляется
ему видѣннымъ; это понятно, потому
что подтверждается примѣрами и изъ
жизни взрослаго человѣка; но гораздо
интереснѣе и поучительнѣе наблюде-
ніе, доказывающее, что и одно воз-
бужденіе разсказомъ дѣтской внима-
тельности приводитъ къ тому же ре-
зультату.
Это дѣлаетъ мощь слова на-
гляднымъ и убѣждаетъ, что слово
можетъ еще замѣнить наглядность, но
одна наглядность никогда не замѣнитъ
слова. .Наглядное, одно, само по себѣ,
безъ помощи слова, хотя и можетъ глу-
боко врѣзаться въ память ребенка, но
всегда останется чѣмъ-то отрывочнымъ
и несвязнымъ, тогда какъ впечатлѣніе,
произведенное словомъ, будетъ болѣе
цѣльное и связное.
Я говорилъ уже объ отцовской
саблѣ и дѣдушкиномъ парикѣ. Оба эти
предмета оставались y меня въ памяти

слишкомъ шестьдесятъ лѣтъ потому
только, что съ ними связаны два раз-
сказа.
Разсматривая мѣдныя ножны, я вни-
мательно слушалъ трогательное для
меня повѣствованіе моей няньки о
томъ, какъ отецъ, во время нашего бѣг-
ства изъ Москвы въ 1812-мъ году,
спасъ этою саблею крестьянку, везшую
молоко; на нее напалъ какой-то буй-
ный ратникъ (ополченный) и грабилъ
уже ее, когда отецъ мой, замѣтивъ это,
выскочилъ изъ повозки, пригрозилъ
саблею и прогналъ грабителя; въ знакъ
благодарности за спасеніе онъ полу-
чилъ кружку молока. Сабля была тя-
жела, и я только смотрѣлъ на нее, a
не надѣвалъ. Но рыжеватый дѣдуш-
кинъ парикъ я надѣвалъ на себя, слу-
шая разсказы о томъ, какъ дѣдушка,
Иванъ Михеевичъ, вхоДя въ церковь,
всегда снималъ свой парикъ и, обна-
жая свою плѣшивую, какъ кулакъ, го-
лову, приводилъ въ соблазнъ «пред-
стоящихъ (по выраженію мѣстнаго
священника, упрекавшаго дѣдушку
за это) людей въ храмѣ Божіемъ».
He слышь я этихъ разсказовъ—вѣрно
и сабля, и парикъ давно исчезли бы
изъ памяти. И кривой, бѣлый какъ
мѣлъ, глазъ крѣпостного Ивана также
изгладился бы непремѣнно изъ моей
памяти,—мало ли такихъ кривыхъ я
видѣлъ на свѣтѣ,—если бы не явился
къ намъ въ домъ однажды какой-то
шарлатанъ изъ Сибири, наговорившій
Ивану о чудесахъ своего искусства;
онъ началъ приставать съ мольбами
къ матушкѣ о дозволеніи возвратить
ему глазъ; шарлатанъ, любопытные
разсказы котораго объ ѣздѣ на соба-
кахъ въ Якутскѣ я также припоминаю,
началъ впускать въ бѣлый глазъ ка-
кіе-то бѣлые порошки; глазъ раскрас-
нѣлся, шарлатана прогнали, a Иванъ
остался, по-прежнему, кривымъ, да
вдобавокъ еще и осмѣяннымъ. Я
былъ зрителемъ, но гораздо болѣе
слушателемъ этой драмы.
Слышанное въ раннемъ дѣтствѣ, то-
есть слово, такъ сильно дѣйствуетъ,
что впечатлѣнія, производимыя имъ
на воображеніе и память ребенка,
легко превращаются въ наглядные
образы. Изъ однихъ разсказовъ о мо-
емъ дѣдушкѣ, умершемъ, когда мнѣ
было не болѣе 4-хъ лѣтъ, составился
въ моемъ воображеніи весьма опредѣ-
ленный образъ высокаго, сухощаваго
старика въ парикѣ; парикъ былъ тутъ
только, такъ сказать, прибавочнымъ
нагляднымъ представленіемъ, допол-
нявшимъ слышанное и препятство-
вавшимъ мнѣ воображать дѣдушку
плѣшивымъ, какимъ онъ былъ по
разсказамъ; чертъ лица въ вообра-
жаемомъ образѣ не было видно, но
представленіе высокаго старика въ
парикѣ было такъ ясно, что еще и до
сихъ поръ осталось во мнѣ смутное
убѣжденіе, какъ будто бы нѣкогда я
видалъ его живымъ.
Сильное дѣйствіе на насъ часто слы-
шанныхъ устныхъ разсказовъ всѣмъ
такъ знакомо, что мы легко объясня-
емъ себѣ образованіе призрачныхъ
фантомовъ, составляющихся въ на-
шемъ воображеніи изъ слышаннаго на-
ми неоднократно, и по тому только од-
ному, или же по другой причинѣ, об-
ратившаго на себя наше вниманіе;
но труднѣе гораздо объяснить, почему
однажды только слышанное или ви-
дѣнное нами можетъ залечь надолго
и даже навсегда въ нашей памяти. •
Такъ, я до сихъ поръ живо помню
видѣнное мною только одинъ разъ въ
ризницѣ Троицкой лавры самородное
изображеніе креста съ стоящею предъ
нимъ на колѣняхъ фигурою; я былъ
тогда восьмилѣтнимъ ребенкомъ, и
какъ теперь вижу бѣлый, прозрач-
ный/выпуклый камень съ этимъ изо-
браженіемъ; предо мною, какъ будто
на яву, стоитъ монахъ и поднятою
рукою держитъ камень противъ свѣ-
та. Я положительно знаю, что никогда
въ другой разъ не былъ въ ризницѣ
лавры.
Помню также живо до сихъ поръ
однажды слышанное отъ какого-то
мальчика, — правда, то были зна-
комыя мнѣ слова псалма: «всякое
дыханіе да хвалитъ Господа»; я
ихъ слыхалъ и читалъ въ псалтирѣ
не разъ; но почему же я помню всю
обстановку, при которой они были
слышаны мною?

Мнѣ было тоже не болѣе (скорѣе
менѣе) восьми лѣтъ, когда я, гуляя
съ нянькою на берегу Яузы, услы-
шалъ визгъ собаки; приблизившись,
мы увидѣли двухъ мальчишекъ; изъ
нихъ одинъ топилъ собаку, другой
его удерживалъ, громко .заявляя:
«всякое дыханіе да хвалитъ Госпо-
да!» Нянька моя похвалила его за
это, и мы пошли далѣе.
Безъ сомнѣнія, очень рано явля-
ются въ насъ, конечно, при извѣст-
ной внѣшней обстановкѣ, психиче-
скія настроенія, дѣлающія насъ чрез-
вычайно воспріимчивыми къ нѣко-
торымъ впечатлѣніямъ; подѣйство-
вавшее на насъ въ моментъ такого
настроенія, повидимому, и незначи-
тельное, и даже не разъ уже испытан-
ное нами, впечатлѣніе остается на-
всегда въ памяти и всегда, при удоб-
номъ случаѣ, напоминаетъ намъ о
своемъ существованіи. До сихъ поръ
я припоминаю и восклицаніе маль-
чика, и прогулку за Яузою, какъ
скоро слышу слова псалма: «всякое
дыханіе да хвалитъ Господа». Смотря
на крестъ, припоминаю нерѣдко и
видѣнное мною изображеніе въ лаврѣ.
Мораль: педагогу необходимо зна-
комство съ этимъ замѣчательнымъ пси-
хическимъ процессомъ, но примѣне-
ніе его на практикѣ невозможно:
не педагогъ управляетъ жизнью,
a жизнь имъ.
Кому изъ культурныхъ людей не
приходилось мыслить о людскомъ вос-
питаніи? Кто изъ моралистовъ не же-
лалъ бы перевоспитать человѣческое
общество? Всѣ мыслители, я думаю,
пришли къ тому заключенію, что вос-
питаніе нужно начать съ колыбели,
если желаемъ коренного переворота
нравовъ, влеченій и убѣжденій обще-
ства.
Про самого себя, конечно, никто
не можетъ рѣшить, съ какой поры
проявились въ немъ разныя склон-
ности и влеченія; но кто слѣдилъ за
развитіемъ хотя нѣсколькихъ осо-
бей отъ перваго ихъ появленія на
свѣтъ до возмужалости, тотъ вѣрно
убѣдился, что будущая нравственная
сторона человѣка рано, чрезвычай-
но рано, едва-ли не съ пеленокъ,
обнаруживается въ ребенкѣ; къ со-
жалѣнію, поздно, слишкомъ поздно,
узнаемъ мы будущее значеніе того,
что мы давно замѣчали.
И на моихъ собственныхъ дѣтяхъ,
и на нѣкоторыхъ другихъ лицахъ,
знакомыхъ мнѣ съ дѣтства, я рано
видѣлъ не мало намековъ о будущихъ
ихъ нравахъ и склонностяхъ; но те-
перь только, когда, вмѣсто трехъ
четырехъ-лѣтнихъ дѣтей, я вижу предъ
собою тридцатилѣтнихъ мужчинъ и
женщинъ, только теперь я увѣряюсь
изъ опыта, какъ вѣрны и ясны были
эти намеки. Поумнѣвъ заднимъ умомъ,
я вижу теперь, что не только о нра-
вахъ, но и о будущихъ міровоззрѣ-
ніяхъ всѣхъ этихъ лицъ я могъ бы
уже имѣть довольно ясное понятіе
еще за двадцать пять лѣтъ, если-бы
умѣлъ прочесть мани,факелъ,
фаресъ въ ихъ дѣтскихъ поступ-
кахъ.
Что и сколько мы приносимъ съ
собою на свѣтъ и что и сколько по-
томъ получаемъ отъ него, этого мы
никогда не узнаемъ, a потому и увѣ-
ренность — воспитаніемъ нашимъ
дать ребенку все то, что мы желаемъ
дать — я считаю однимъ самооболь-
щеніемъ.
Яне отвергаю, что Песталоц-
ци, Фребель и другіе передовые
педагоги и фанатики своего дѣла
дали хорошее воспитаніе своимъ пи-
томцамъ; но не вѣрю, чтобы искус-
ственные способы и систематическое
ихъ примѣненіе, предложенные эти-
ми педагогами, произвели благотвор-
ное дѣйствіе на массы людей и
на все общество.
Главная сила искусственнаго, стро-
го-систематическаго воспитанія, есть
болѣе отрицательная; какъ
бы рано оно ни начиналось, дѣйствуя
однообразно и односторонне на раз-
личнѣйшія индивидуальности, оно мо-
жетъ многое, конечно, и худое уничто-
жить; но развить что-либо въ нрав-
ственномъ отношеніи можетъ оно толь-
ко извнѣ. Конечно,и это одно можно
назвать положительнымъ результа-
томъ, но такимъ, который годенъ толь-

ко для какой-либо односторонней,
то-есть отрицательной для другихъ
сторонъ, цѣли.
A разныхъ сторонъ нашего нрав-
ственнаго бытія немало; заставить,
напримѣръ, 4—5 дѣтей,по Фребелю,
играть въ опредѣленный часъ такъ, въ
другой часъ иначе, осмыслять каждую
его игру и забаву, — не значитъ ли
дѣйствовать отрицательно, и система-
тически отрицательно, на свободу та-
кихъ его дѣйствій, которыя, по суще-
ству и цѣли, требуютъ наибольшей
свободы? Я, по крайней мѣрѣ, не
жалѣю, что жилъ ребенкомъ въ то
время, когда еще неизвѣстны были
Фребелевы сады. Но, конечно, обще-
ства, приготовляющія себя къ
соціальному перерожденію, не могутъ
не увлекаться воспитаніемъ, обѣща-
ющимъ сдѣлать изъ людей манеке-
новъ свободы.
Главная немощь духа есть, имен-
но, односторонность его стремленій
на пути прогресса.
Вездѣ, начиная отъ моды и до-
ходя до фанатизма, мы испыты-
ваемъ вліяніе этой немощи.
Но если намъ не суждено узнать
всестороннюю истину и всестороннее
добро, то мы должны, по крайней
мѣрѣ, не слишкомъ довѣрять нашему
всегда одностороннему прогрессу.
Особливо же осторожно надо отно-
ситься къ практическимъ примѣне-
ніямъ добытыхъ имъ истинъ.
Надо помнить, что излюбленное
передовыми умами, a за ними и цѣ-
лымъ обществомъ, направленіе
истины всегда временно и, отживъ
свой срокъ,уступаетъ мѣсто другому,
нерѣдко совершенно противополож-
ному.
Реакція и въ политикѣ, и въ на-
укѣ,и въ искусствѣ—вездѣ необходи-
мое зло и неизбѣжное слѣдствіе не-
мощи духа.
Я прожилъ только семьдесятъ лѣтъ,
— въ исторіи человѣческаго прогрес-
са это одинъ мигъ, — a сколько я
уже пережилъ системъ въ медицинѣ
и дѣлѣ воспитанія! Каждое изъ этихъ
проявленій односторонности ума и
фантазіи, каждое примѣнялось по
нѣскольку лѣтъ на дѣлѣ, волновало
умы современниковъ и сходило по-
томъ съ своего пьедестала, уступая
его другому, не менѣе односторонне-
му. Теперь, при появленіи новой си-
стемы, я могъ бы сказать то же, что
отвѣтилъ одинъ старый чиновникъ По-
дольской губерніи на вопросъ новаго
губернатора:
— Сколько лѣтъ служите?
— Честь имѣлъ пережить уже двад-
цать начальниковъ губерніи, ваше
превосходительство !
О медицинѣ скажу послѣ; a въ
дѣлѣ воспитанія я засталъ еще круп-
ные остатки средневѣковой школы,
видалъ въ прусскихъ регулятивахъ
и временный ея рецидивъ; былъ зна-
комъ и съ остатками ланкастерской 29)
(еще существовавшей при мнѣ въ
одесскомъ округѣ); присутствовалъ
при возобновленіи нагляднаго уче-
нія Песталоцци; былъ современ-
никомъ «Ясной Поляны» 30), псев-
доклассицизма и псевдореализма (на-
стоящими я ихъ не называю потому,
что они вступали въ школы съ зад-
нею мыслью).
Все было и сплыло.
Но не вездѣ и не всегда старые
чиновники переживаютъ двадцать гу-
бернаторовъ; но не вездѣ и не всегда
обстоятельства благопріятствуютъ ча-
стымъ смѣнамъ принциповъ, системъ
и лицъ, a главное — не вездѣ и не
всегда одностороннее влеченіе ума
и фантазіи скоро смѣняется другимъ;
оно, какъ мы видимъ, можетъ длиться
цѣлые вѣка, пока на смѣну его явится
другое. Мы, русскіе, по крайней мѣрѣ,
счастливы тѣмъ, что односторонности
нашего и чужого ума y насъ, какъ
губернаторы въ Подольской губерніи,
недолго (относительно) начальству-
ютъ. Мы — не евреи и не западные
народы: y насъ нѣтъ традицій
воспитанія. Мы всѣ учились «поне-
многу, чему-нибудь и какъ-нибудь».
Подожду, однако же, говорить о
школѣ, — я еще не въ школѣ, и пре-
жде чѣмъ попаду туда, посмотрю, что
дало мнѣ домашнее воспитаніе въ
возрастѣ отъ восьми до двѣнадцати
лѣтъ, воспоминанія о которыхъ оста-

лись въ моей памяти уже болѣе отчет-
ливыми и связными.
Судя по нимъ, я былъ живой и
разбитной мальчикъ, но, должно быть,
не очень большой шалунъ; не помню,
по крайней мѣрѣ, за собой никакой
крупной шалости и никакого крупна-
го наказанія за шалости. Вообще, я
ни дома, ни въ школѣ не былъ ни
разу сѣченъ; помню только три на-
казанія отъ матери: пощечину (од-
нажды) за пощечину; я ударилъ въ
щеку какого-то мальчика, a матушка,
бывшая свидѣтельницею самоуправ-
ства, расправилась точно такъ же са-
ма со мною. Я нахожу это весьма
логичнымъ и педагогичнымъ; хотя
эта расправа и не излѣчила меня отъ
самоуправства радикально, но нерѣд-
ко удерживала поднятую уже руку,
припоминая мнѣ во время, что и на
меня можетъ подняться болѣе силь-
ная рука.
Два другія наказанія дѣлались,
сколько помню, не за шалости, a
за капризъ; помню, какъ однажды
горько и безутѣшно рыдалъ,выведен-
ный въ переднюю съ запретомъ вхо-
дить въ другія комнаты; но самое не-
пріятное впечатлѣніе осталось y меня
отъ удара рукою матери, попавшаго
мнѣ нечаянно прямо подъ ложечку;
съ разбѣгу я вскочилъ неожиданно въ
комнату, гдѣ матушка была чѣмъ-то
занята съ сестрами; сгоряча она вско-
чила, и я прямо животомъ ударился
объ ея размахнутую руку. Я, какъ
теперь, помню, что мнѣ захватило
духъ, и я повалился на полъ. Скверно
было то, что y меня послѣ этого не-
чаяннаго удара оставалась долго на
душѣ какая-то злоба на мать.
Игры, забавы и занятія въ этомъ
возрастѣ должны быть уже весьма вну-
шительны для зоркаго наблюдателя;
на нихъ можно основать немало-вѣ-
роятную прогностику.
Изъ моихъ домашнихъ занятій (до
школы) мнѣ кажется, я не отдавалъ
преимущества ни одному, кромѣ чте-
нія; считать не особенно любилъ, но
четыремъ правиламъ ариѳметики на-
учился еще до школы; любилъ также
собирать и сушить цвѣты, разсматри-
вать изображенія животныхъ и расте-
ній и картинки историческаго содер-
жанія, особливо изъ войны 1812-го
года, бывшія тогда въ большомъ хо-
ду. Латинская и французская грам-
матики не возбуждали моего сочув-
ствія; но разборъ частей рѣчи изъ
русской грамматики былъ для меня
очень занимателенъ, и я помню, что
просиживалъ надъ нимъ охотно цѣлые
часы. Личность учителей играла тутъ
главную роль; учителя русскаго язы-
ка я и до сихъ поръ еще вспоминаю,
хотя только по воротничкамъ, пан-
талонамъ и рацеѣ; но изъ двухъ дру-
гихъ, занимавшихся со мною латынью
и французскою грамотою, одного со-
всѣмъ забыЛъ, a другой мелькаетъ въ
памяти,какъ тѣнь какого-то малень-
каго человѣчка.
Вообще, въ домашнемъ воспитаніи
до двѣнадцати лѣтъ, я занимался
только тѣмъ, что само по себѣ было
для меня занимательно, a культу-
рою моей внимательности никто и не
думалъ заниматься,—и это я считаю
главнымъ пробѣломъ моего перво-
начальнаго воспитанія, тѣмъ болѣе,
что и потомъ, въ школѣ и уни-
верситетѣ, никто, не исключая и
меня самого, на развитіе этой способ-
ности не обращалъ ни малѣйшаго
вниманія. Слѣдствіемъ этого про-
бѣла было, какъ я испыталъ впослѣд-
ствіи, то, что я, отъ природы любозна-
тельный и склонный къ труду, во
многомъ остался невѣждою и не прі-
обрѣлъ, когда могъ, тѣхъ знаній, ко-
торыя мнѣ впослѣдствіи были крайне
необходимы.
Отъ недостатка въ культурѣ вни-
мательности, она потомъ слишкомъ
сосредоточилась, и я едва не сдѣлал-
ся одностороннимъ по принципу.
Но объ этомъ послѣ, когда буду
говорить о моей юности.
Замѣчательно, однако же, что я
очень долго не замѣчалъ слѣдствій
этого пробѣла, пока, наконецъ, до-
думался до сути. Знай я это прежде,
то и при воспитаніи моихъ дѣтей по-
старался бы болѣе о развитіи этой
основной способности человѣческаго

знанія, болѣе, чѣмъ всѣ другія, под-
дающейся нашей культурѣ.
Изъ моихъ дѣтскихъ игръ и забавъ
памятны мнѣ очень двѣ главныя;
одна изъ нихъ была моею любимою
въ школѣ, съ моими сверстниками,
безъ участія которыхъ она не могла
бы и быть, — это игра въ войну;
какъ видно, я былъ храбръ, потому
что помню рукоплесканія и похвалы
старшихъ учениковъ за мою удаль.
Но другая игра весьма замѣча-
тельна для меня тѣмъ, что она какъ
будто приподнимала мнѣ завѣсу бу-
дущаго. Это была странная для ребен-
ка забава и называлась домашними
игрою въ лекаря. Происхожденіе ея
и исторія ея развитія такія.
Старшій братъ мой лежалъ боль-
ной ревматизмомъ; болѣзнь долго не
уступала леченію, и уже нѣсколько
докторовъ поступали на смѣну одинъ
другому, когда призванъ былъ на
помощь Ефремъ Осиповичъ
Мухинъ31), въ то время едва-ли
не лучшій практикъ въ Москвѣ.
Я помню еще, Съ какимъ благого-
вѣніемъ приготовлялись всѣ домаш-
ніе къ его пріему; конечно, я, какъ
юркій мальчикъ, бѣгалъ въ ожиданіи
взадъ и впередъ; наконецъ, подъѣха-
ла къ крыльцу карета четвернею,
ливрейный лакей открылъ дверцы, и
какъ теперь вижу высокаго, сѣдовла-
саго господина, съ сильно выдавшим-
ся подбородкомъ, выходящаго изъ
кареты.
Вѣроятно, вся эта внѣшняя обста-
новка, приготовленіе, ожиданіе, ка-
рета четвернею, ливрея лакея, ве-
личественный видъ знаменитой лично-
сти — сильно импонировали вообра-
женію ребенка; но не настолько,
чтобы тотчасъ же возбудить во мнѣ
подражаніе, какъ обыкновенно это
бываетъ съ дѣтьми: я сталъ играть въ
лекаря потомъ, когда присмо-
трѣлся къ дѣйствіямъ доктора при
постели больного и когда результатъ
леченія былъ блестящій.
Такъ, по крайней мѣрѣ, я объясняю
себѣ начало игры, послѣ глубокаго,
еще памятнаго и теперь, впечатлѣнія,
произведеннаго на все семейство бы-
стрымъ успѣхомъ леченія. Послѣ того
какъ, несмотря на всѣ усилія пяти-
шести врачей, болѣзнь все болѣе и
болѣе ожесточалась, и я ежедневно
слышалъ стоны и вопли изъ комнаты
больного,—не прошло и нѣсколькихъ
дней Мухинскаго леченія, a больной
уже началъ поправляться. Вѣрно,
тогда всѣ мои домашніе, пораженные
какъ будто волшебствомъ, много тол-
ковали о чудодѣйствіи Мухина; я
заключаю это изъ того, что до сихъ
поръ сохранились y меня въ памяти
разсказы о подробностяхъ леченія.
Говорили: «Какъ только посмотрѣлъ
Ефремъ Осиповичъ больного, сейчасъ
обратился къ матушкѣ:
— «Пошлите сейчасъ же, судары-
ня, — сказалъ онъ, — въ москатель-
ную лавку за сассапарельнымъ кор-
немъ,да велите выбрать такой, что-
бы давалъ пыль при разломѣ: сварить
его надо также умѣючи въ закрытомъ
и на-глухо замазанномъ тѣстомъ горш-
кѣ; парить его надо долго; велите так-
же тотчасъ приготовить сѣрную ван-
ну»,—и такъ далѣе.
Конечно, такой разсказъ, съ ва-
ріаціями, я долженъ былъ слышать
неоднократно, a потому долженъ былъ
и хорошо его запомнить.
Словомъ, впечатлѣніе, неоднократ-
но повторенное и доставленное мнѣ
и глазами, и ушами, было такъ глу-
боко, что я, послѣ счастливаго изле-
ченія брата, попросилъ однажды ко-
го-то изъ домашнихъ лечь въ кровать,
a самъ, принявъ видъ и осанку докто-
ра, важно подошелъ къ мнимо-боль-
ному, пощупалъ пульсъ, посмотрѣлъ
на языкъ, далъ какой-то совѣтъ, вѣ-
роятно, также о приготовленіи де-
кокта, распрощался и вышелъ пре-
важно изъ комнаты.
Это я отчасти самъ помню, отчасти
же знаю по разсказамъ, но весьма
отчетливо уже припоминаю весьма
часто повторявшуюся впослѣдствіи
игру въ лекаря; къ повторенію по-
буждали меня, вѣроятно, вниматель-
ность и удовольствіе зрителей; подъ
вліяніемъ такого стимула, я усовер-
шенствовался и началъ уже разыгры-
ватъ роль доктора, посадивъ и поло-

живъ нѣсколько особъ, между про-
чими и кошку, переодѣтую въ даму;
переходя отъ одного мнимо-больного
къ другому, я садился за столъ,
писалъ рецепты и толковалъ, какъ
принимать лекарства. He знаю, по-
лучилъ ли бы я такую охоту играть
въ лекаря, если бы, вмѣсто весьма
быстраго выздоровленія, братъ мой
умеръ. Но счастливый успѣхъ, со-
провождаемый эффектною обстанов-
кою, возбудилъ въ ребенкѣ глубокое
уваженіе къ искусству, и я, съ этимъ
уваженіемъ именно къ искусству, на-
чалъ впослѣдствіи уважать и науку.
Игра моя въ лекаря не была дѣт-
скимъ паясничаньемъ и шутовствомъ.
Въ ней выражалось подражаніе ува-
жаемому, и только какъ подражаніе
она была забавна, да и то для дру-
гихъ, a для меня болѣе занимательна.
He знаю, почему бы, въ самомъ
дѣлѣ, уваженіе и возбуждаемый имъ
интересъ, привязанность и любовь къ
уважаемому предмету не могли быть
мотивомъ дѣтскихъ игръ, когда на
немъ основаны игры взрослыхъ. Чему,
какъ не этому мотиву, обязаны сво-
имъ происхожденіемъ представленія
въ лицахъ изъ жизни Спасителя y
католиковъ, сцены изъ библейской
исторіи на театрѣ прошедшихъ вѣ-
ковъ, и теперь еще разыгрываемыя
евреями въ праздникъ Аммана?
Какъ бы то ни было, но игра въ ле-
каря такъ полюбилась мнѣ, что я
не могъ съ нею разстаться и вступивъ
(правда, еще ребенкомъ) въ универ-
ситетъ.
Увидѣвъ случайно, въ первый же
годъ моего пребыванія въ универси-
тетѣ, камнесѣченіе въ клиникѣ, я
на святкахъ y однихъ знакомыхъ
вздумалъ потѣшить присутствующихъ
молодыхъ людей демонстраціею на
одномъ изъ нихъ видѣнной мною не-
давно операціи; я досталъ гдѣ-то
бычачій пузырь, положилъ въ него
кусокъ мѣла, привязалъ пузырь ме-
жду ногъ, въ промежности одного
смиренника между гостями, пригла-
силъ его лечь на столъ, раздвинувъ
бедра, и, вооруженный ножемъ и
какимъ-то еще — не помню — до-
машнимъ инструментомъ, вырѣзалъ,
къ общему удовольствію, кусокъ мѣ-
ла съ соблюденіемъ Цельзова 32): tuto,
cito et jucunde.
Я вступилъ въ школу одиннадца-
ти—двѣнадцати лѣтъ, зная хорошо
только читать, писать, считать по-
4-мъ первымъ правиламъ ариѳмети-
ки и кое-что переводитъ изъ латин-
ской и французской хрестоматій; но
я былъ бойкій, нелѣнивый и любив-
шій ученье мальчикъ.
Родители, и именно мать моя, имѣ-
ли, судя по нынѣшнему, болѣе чѣмъ
странное понятіе о цѣляхъ образо-
ванія. Мать считала его необходимымъ
въ высшей степени для сыновей и
вреднымъ для дочерей. Мальчики,
по ея мнѣнію, должны бы быть обра-
зованнѣе своихъ родителей, a дѣвоч-
ки не должны были, по образованію,
стоять выше своей матери; впослѣд-
ствіи она горько раскаивалась въ
своемъ заблужденіи. Отдавая такое
предпочтеніе мальчикамъ ,родители не
пожалѣли своихъ, въ то время уже
довольно ограниченныхъ, средствъ
для обученія насъ двоихъ (меня и
брата Амоса) въ частныхъ школахъ.
Меня отдали въ частный пансіонъ
Кряжева33), помѣщавшійся не-
далеко отъ насъ, въ томъ же приходѣ
въ знакомомъ мнѣ уже давно, по на-
ружности, большомъ деревянномъ до-
мѣ съ садомъ.
Какъ странна выдержка дѣтскихъ
впечатлѣній! Въ эту минуту, когда
я вспоминаю о пансіонѣ Кряжева,
неудержимо приходитъ на память и
сосѣдній домикъ дьякона, и алеба-
стровая урна съ воткнутымъ въ нее
цвѣткомъ на окнѣ мезонина, и дья-
конъ Александръ Алекс. Велич-
кинъ за обѣднею, на амвонѣ, въ
башмакахъ и черныхъ шелковыхъ чул-
кахъ. Онъ идетъ мимо меня съ кади-
ломъ и щиплетъ меня мимоходомъ за
щеку, a его племянникъ, студентъ-
медикъ Божановъ, выставля-
етъ на окнѣ, къ великому соблазну
молельщиковъ, возлѣ урны черепъ—
и киваетъ имъ, заставляя браниться
и креститься проходящихъ въ цер-
ковь и изъ церкви людей; вслѣдъ за

этимъ тотчасъ же припоминается и
старый, страдавшій пляскою св. Вит-
та, священникъ Троицы въ Сыромят-
никахъ; онъ едва стоитъ, безпре-
станно вздрагиваетъ, что-то мычитъ
про себя, a все служитъ и служитъ.
Почему и для чего уцѣлѣли всѣ
эти впечатлѣнія, да такъ, что воспо-
минаніе объ одномъ неминуемо вле-
четъ за собою и цѣлый рядъ другихъ?
Отчего многое другое, несравненно
болѣе значительное по содержанію
и слѣдствіямъ, безвозвратно исчез-
ло изъ хлама никому ненужныхъ,
пошлыхъ впечатлѣній дѣтства?
Но вотъ я представляюсь Василію
Степановичу Кряжеву; предо
мною стоитъ, какъ теперь вижу, не-
большой, но плотный господинъ съ
краснымъ, какъ піонъ, лицомъ; во-
лоса съ просѣдью; на большомъ, уса-
женномъ угрями, носѣ серебряныя
очки; изъ-подъ нихъ смотрятъ на ме-
ня блестящіе,. умные, добрые, пре-
красные глаза, и я люблю вмѣстѣ съ
ними и это багровое, какъ піонъ, лицо,
и бѣлыя руки,задававшія не разъ пали
моимъ рукамъ; слышу симпатич-
ный, но пронзительный и сотрясающій
дѣтскія сердца голосъ; и, слыша этотъ
грозный нѣкогда голосъ, вижу себя,
какъ на-яву, прыгающимъ по клас-
сному столу, подъ аплодисменты си-
дящихъ по обѣимъ сторонамъ стола
зрителей: это ученики, соскучившіе-
ся ждать учителя; вижу — дверь раз-
верзается, очки, красное лицо; не-
сутся по классу приводящіе въ ужасъ
звуки; я проваливаюсь чрезъ столъ,
и затѣмъ уже ничего не помню: —
пали линейкою и стояніе на колѣняхъ
безъ обѣда сливаются въ памяти съ
подобными же наказаніями за дру-
гіе проступки.
Да, В. С. Кряжевъ, какъ я те-
перь понимаю, былъ замѣчательный
педагогъ въ свое время; энергическій,
но гуманный; онъ сѣкъ, и то только
два раза въ годъ, не болѣе двухъ, уже
извѣстныхъ намъ, другимъ ученикамъ,
своею склонностью къ этого рода на-
казаніямъ; когда эти два искателя
сильныхъ ощущеній вызывались изъ
класса наверхъ къ Василію Степано-
вичу, мы знали уже, въ чемъ дѣло,
и, ухмыляясь или же скорчивъ серь-
езную мину, посматривали другъ на
друга.
Пали линейкою по ладонямъ, впро-
чемъ, въ умѣренныхъ пріемахъ, стоя-
ніе на колѣняхъ, оставленіе безъ од-
ного кушанья, рѣдко безъ всего обѣ-
да, и, наконецъ, арестъ въ классной
комнатѣ во время прогулокъ и игръ
въ саду, — вотъ всѣ наказанія, ко-
торымъ мы подвергались, и я не пом-
ню ни разу, чтобы мы роптали на
несправедливость или жестокость.
В. С. Кряжеву было уже за
пятьдесятъ; женатъ былъ на нѣмкѣ
такихъ же лѣтъ и бездѣтенъ. Жена его
Анна Ивановна, съ важною физіоно-
міею, также въ серебряныхъ очкахъ,
какъ и самъ Кряжевъ, памятна мнѣ
по двумъ впечатлѣніямъ, сдѣлан-
нымъ на меня: во-первыхъ, ея дебе-
лыми и выставленными для лобыза-
нія руками; къ нимъ прикладывались
всѣ мы ежедневно послѣ обѣда; a
во-вторыхъ — добродушною ласкою,
расточавшеюся этою почтенною да-
мою всѣмъ оставленнымъ безъ про-
гулки или безъ обѣда ученикамъ.
Анна Ивановна Кряжева счи-
тала себя неразлучною съ пансіономъ
особою. Шли ли мы за обѣдъ, или въ
церковь — Анна Ивановна была
всегда тутъ-какъ-тутъ, вмѣстѣ съ му-
жемъ или одна.
Я былъ полупансіонеръ и обѣдалъ
въ пансіонѣ. Училище наше, вѣрно,
пользовалось порядочною репутаці-
ею въ Москвѣ; въ немъ учились дѣти
значительныхъ дворянскихъ фами-
лій и богатыхъ купцовъ. Я засталъ
Мельниковыхъ (братьевъ быв-
шаго министра путей сообщенія),
Ключарева, князя Волкон-
скаго. Обликъ всѣхъ ихъ сохра-
нился ясно въ моей памяти, можетъ
быть, потому, что Мельниковы
(изъ нихъ одинъ уже не учился, a
только жилъ въ пансіонѣ) отличались
отъ меня лѣтами, — они уже были
юноши лѣтъ шестнадцати-семнадца-
ти, — занятіями и искусствомъ тан-
цовать матлотъ; Ключаревъ —
близорукостью и искусствомъ рисо-

вать головки; a Волконскій —
пажескимъ мундиромъ, въ который,
онъ облекался въ торжественные дни,
и весьма интимнымъ знакомствомъ съ
незнакомыми мнѣ вовсе розгами; не
проходило мѣсяца, въ который бы
онъ не призывался Васильемъ Сте-
пановичемъ наверхъ для экзекуціи.
Наши учителя, сколько я могу су-
дить теперь, были всѣ очень порядоч-
ные люди, и за исключеніемъ священ-
ника и учителя рисованія, какого-то
Евграфа Степановича, — и порядоч-
ные педагоги. Самъ Кряжевъ умѣлъ
такъ учить, что нѣкоторые его уроки
мнѣ и теперь еще памятны. Какъ
будто слышу еще его декламацію изъ
Лафонтэна:
Triomphez, belle rose, vous montez
seule les caresses de Zéphyr.
Знанія новыхъ языковъ Василья
Степановича были для насъ предме-
томъ удивленія; онъ издалъ* учебни-
ки французскаго, нѣмецкаго, англій-
скаго и едва ли еще не итальянскаго
языковъ; самъ преподавалъ намъ эти
языки, и я въ теченіе года, благодаря
его урокамъ, могъ уже довольно сво-
бодно читать, то-есть читать и пони-
мать неизбѣжнаго «Телемака» и дру-
гія дѣтскія книги. Ученье нѣмецкому
языку шло какъ-то вяло; но все-таки
я узналъ его настолько, что кое-какъ,
съ грѣхомъ пополамъ и съ помощью
лексикона, могъ добраться иногда
до смысла и въ нѣмецкой книжкѣ. И
вдругъ, при такомъ слабѣйшемъ зна-
комствѣ съ языкомъ, Богъ знаетъ какъ
и почему, заучилась и осталась съ
тѣхъ поръ въ памяти одна строфа изъ
Шиллера *):
So willst du treulos von mir scheiden,
etc. *
Странное дѣло! Я Шиллера читалъ
въ первый разъ въ Дерптѣ въ 1830-хъ
годахъ; въ московскомъ университетѣ
я не читалъ ни одной нѣмецкой книги,
и когда поѣхалъ въ Дерптъ, то съ
трудомъ могъ прочесть безошибочно
нѣсколько строкъ, a между тѣмъ на-
вѣрное знаю и помню, что, пріѣхавъ
въ Дерптъ, я зналъ наизусть семь,
*) Первая строка извѣстнаго стихо-
творенія Шиллера ,,Die Ideale'4 Ред.
восемь этихъ стиховъ изъ Шиллера.
Откуда взялась такая выскочка въ
памяти?
Учителя исторіи, географіи и ма-
тематики, братья Терехины, были
вѣрно не худые педагоги, если и то
немногое, что я узналъ отъ нихъ
въ два года, не совсѣмъ еще вышло
изъ памяти, несмотря на то, что цѣ-
лый десятокъ лѣтъ послѣ выхода изъ
училища я не бралъ въ руки ни одной
исторической и математической кни-
ги; a то, что я потомъ узналъ само-
учкою, рѣзко могу еще и теперь от-
личить въ моей памяти отъ моего
школьнаго запаса; помню еще раз-
сказы Терохина объ Аннибалѣ, Сци-
піонѣ, о причинахъ второй пуни-
ческой войны; до императоровъ я
въ пансіонѣ не дошелъ, и познако-
мился съ ними гораздо позже.
Изъ уроковъ математики Тере-
хина осталось, правда, еще менѣе
въ моемъ запасѣ; но это потому, что
въ школѣ я былъ лучшимъ учени-
комъ исторіи и русской словесности,
a не математики. Между тѣмъ, едва
ли y меня нѣтъ математической жил-
ки; но она, мнѣ кажется, развивалась
медленно, съ лѣтами, и когда мнѣ за-
хотѣлось, и даже очень, знать мате-
матику — было уже поздно.
Основываясь на собственномъ опы-
тѣ и на многихъ другихъ примѣрахъ,
я считаю математику такою наукою,
склонность и способность къ которой
не всегда, какъ полагаютъ многіе,
развивается въ раннихъ лѣтахъ; ея
изученіе требуетъ особаго рода вни-
мательности, слишкомъ раз-
сѣянной y способныхъ дѣтей, и чѣмъ
живѣе способный ребенокъ, чѣмъ бо-
лѣе предметовъ,препятствующихъ со-
средоточенію его внимательности,тѣмъ
легче можно ошибиться въ діагнозѣ,
не узнавъ во-время и его способно-
сти къ математикѣ. Между тѣмъ,
развить во-время y способнаго ре-
бенка математическую жилку — важ-
ное дѣло, сильно' вліяющее на бу-
дущность.
Сколько я помню, мнѣ особливо
не нравился урокъ алгебры. И можно
ли возбудить внимательность ребен-

ка отвлеченнымъ предметомъ, не
объяснивъ его значенія и нагляднаго
примѣненія, да еще въ наукѣ, не до-
пускающей воздѣйствія на внима-
тельность словомъ? Если бы меня не
учили въ одно и то же время и извле-
ченію кубическихъ корней, и алгебрѣ,
и геометріи, a заняли бы мое вниманіе
постепенно однимъ предметомъ за дру-
гимъ, то я убѣжденъ, что изъ меня
вышелъ-бы не плохой математикъ-,
каковъ я есмь.
Геометрію я любилъ, но, усталый
отъ непонятной алгебры, пропускалъ
многое безъ вниманія и на урокѣ
геометріи; a то, что слушалъ со вни-
маніемъ, удержалъ въ памяти и до
сихъ поръ, и на вступительномъ экза-
менѣ въ московскій университетъ по-
лучилъ даже отъ Чумакова34),
профессора математики, похвалу за
то, что безъ доски, чертя рукою по
воздуху, объяснялъ свойства парал-
лельныхъ линій и Пиѳагоровыхъ шта-
новъ.
Въ ученьи географіи былъ въ то
время огромный пробѣлъ, сильно
тормозившій распространеніе знаній
о землѣ въ учащемся поколѣніи. Тор-
мозъ этотъ существовалъ еще и чрезъ
тридцать лѣтъ послѣ того, какъ я
вышелъ изъ школы.
Физическая географія, самая
инструктивная и основная, какъ зна-
ніе, была въ полномъ пренебреженіи
со стороны учебнаго вѣдомства. Въ
то время, когда еще читались и были
въ ходу такія книги, какъ «Разру-
шеніе Коперниковой системы» (издан-
ное въ Москвѣ священникомъ Со-
кольскимъ), въ школѣ мы полу-
чали какія-то отрывочныя понятія
о земномъ шарѣ, и никто изъ воспи-
тателей не обращалъ нашего вниманія
на сводъ неба.
Я ни разу не помню, чтобы кто-
нибудь въ лунную и звѣздную ночь
указалъ намъ на небесный сводъ;
самый земной шаръ, хотя и изобра-
женный на классномъ глобусѣ,
былъ для насъ скорѣе чѣмъ-то отвле-
ченнымъ, нежели нагляднымъ. О нѣ-
мыхъ картахъ, планетахъ и. т. п..
не было и помину.
Нельзя себѣ представить, съ ка-
кимъ живымъ любопытствомъ я, чрезъ
двадцать-пять лѣтъ послѣ моего вы-
хода изъ школы, въ первый разъ въ
жизни, разсмотрѣлъ нѣмыя карты
частей свѣта, и какъ новы показались
мнѣ представленія земли отъ взгля-
да. брошеннаго на эти карты.
И долго еще и послѣ того, пригод-
нѣйшая для развитія дѣтскаго сообра-
женія и внимательности наука была
еще въ непонятномъ пренебреженіи
и забытьи.
Что, казалось бы, всего проще,
естественнѣе и дѣльнѣе, какъ не обра-
щеніе перваго же вниманія ребенка
на обитаемую имъ мѣстность, на
кругозоръ, небесный сводъ, на то
именно, что подъ нимъ, вокругъ его
и надъ нимъ; на настоящее, a не
на прошедшее; между тѣмъ именно
географія позже всѣхъ другихъ на-
укъ сдѣлалась воспитательною. Это
не даромъ, — есть причина. Какая?
Начать съ того, что географія,
въ современномъ ея видѣ, наука отно-
сительно новая, a способы ея изуче-
нія почти новорожденные, тогда какъ
другіе предметы дѣтскаго и школь-
наго образованія стары, и, за исклю-
ченіемъ немногихъ, ровесники евро-
пейской цивилизаціи.
Сверхъ того, математическая сто-
рона географіи требуетъ нѣкотораго
умѣнья оріентироваться и предста-
влять себѣ отношенія различныхъ
величинъ и разстояній; a въ раннемъ
дѣтствѣ, если и можно y ребенка раз-
вить эти способности, то не иначе,
какъ черезъ-чуръ сосредоточивая его
внимательность туда именно, куда
она всего менѣе влечется.
Чувственная внимательность въ
раннемъ возрастѣ, сама по себѣ, вся
обращена на ближайшіе, окружающіе
ребенка, или кажущіеся ему близкими,
предметы; a въ то же время развиваю-
щееся воображеніе привлекаетъ ее
въ отдаленное пространство и время,
то-есть въ недѣйствительность; про-
исходитъ нѣчто въ родѣ антагонизма
между двумя влеченіями или токами
внимательности. Съ одной стороны,

глазъ ребенка занятъ разсматрива-
ніемъ новыхъ или привлекательныхъ
для него формъ, цвѣтовъ, движеній
окружающихъ предметовъ; a съ дру-
гой стороны — слово увлекаетъ его
въ далекія страны и въ давно про-
шедшія времена,—вонъ изъ окружаю-
щей дѣйствительности. Слишкомъ на-
прячь въ одну сторону или сосредо-
точить внимательность въ этомъ пе-
ріодѣ развитія — значило бы наси-
ловать ее и мѣшать нормальному хо-
ду ея развитія.
Слово, съ самыхъ раннихъ лѣтъ,
оказывало на меня, какъ и на боль-
шую часть дѣтей, сильное вліяніе;
я увѣренъ даже, что сохранившимися
во мнѣ до сихъ поръ впечатлѣніями
я гораздо болѣе обязанъ слову,
чѣмъ чувствамъ. Поэтому не-
мудрено, что я сохраняю почти въ
цѣлости воспоминанія объ урокахъ
русскаго языка нашего школьнаго
учителя Войцеховича; y него
я, ребенокъ двѣнадцати лѣтъ, зани-
мался разборомъ одъ Державина, ба-
сенъ Крылова, Дмитріева, Хемни-
цера, разныхъ стихотвореній Жуков-
скаго, Гнѣдича и Мерзлякова. О
Пушкинѣ въ школахъ того времени,
какъ видно. говорить не позволялось.
Войцеховичъ умѣлъ отлично зани-
мать насъ разсказами изъ древней и
русской исторіи, заставляя насъ къ
слѣдующему уроку написать, что слы-
шали, и изложить свое мнѣніе о ге-
роѣ разсказа, его дѣйствіяхъ, ха-
рактерѣ и т. п. Ни р одинъ урокъ
я не шелъ такъ охотно, какъ въ классъ
Войцеховича; въ немъ все было для
меня привлекательно. Серьезный, за-
думчивый, высокій и нѣсколько суту-
ловатый, съ добрыми, голубыми гла-
зами, Войцеховичъ (кандидатъ мо-
сковскаго университета) одушевлялся
на урокѣ такъ, что одушевлялъ и
насъ; я былъ, судя по отличнымъ
отмѣткамъ, которыя онъ мнѣ всегда
ставилъ въ классномъ журналѣ, луч-
шимъ изъ его учениковъ и, должно
быть, этимъ держалъ па караулѣ мою
внимательность.
На урокахъ же Войцеховича я
познакомился съ «Письмами русскаго
путешественника» и русскою исто-
ріею Карамзина (тогда еще но-
винкою), «Пантеономъ русской сло-
весности», и читалъ потомъ, въ не-
классное время, съ увлеченіемъ эти
книги. Я могу сказать, что и русскую
исторію узналъ почти впервые изъ
уроковъ русскаго языка; особаго пре-
подавателя русской исторіи, сколь-
ко помню, не было въ пансіонѣ
Кряжева.
Нашъ славный, добрый Войце-
ховичъ, должно быть, не уцѣ-
лѣлъ; я его видѣлъ потомъ въ универ-
ситетской клиникѣ съ костоѣдою (вѣ-
роятно, туберкулезною) тазобедрен-
наго сустава; посѣщеніемъ моимъ
онъ былъ и тронутъ, и удивленъ, услы-
шавъ, что я пошелъ по медицинскому,
a не по словесному факультету.
Но если я не могу равнодушно
вспомнить о педагогическихъ достоин-
ствахъ Войцеховича и всегда съ бла-
годарностью произношу его имя, то
такъ же неравнодушно, только съ
другой стороны, вспоминаю учите-
ля латинскаго языка, попа, — имени
не помню; за доброту и чрезмѣрную
мягкость души, пожалуй, приличнѣе
бы было его величать священникомъ,
но за ученье онъ не стоитъ названія
и попа, a развѣ только попика. Это
было какое-то вялое, безжизненное,
хотя и добрѣйшее существо, среднихъ
лѣтъ и довольно благообразное въ
своей темно-лиловой шелковой рясѣ.
Боже мой! что это были за уроки!
Если бы я самъ, любя — почему? и
самъ не знаю — латинскій языкъ, не
занимался дома, не зубрилъ грамма-
тики Кошанскаго, многаго вовсе не
понимая, и не переводилъ кое-чего
изъ Корнелія Непота и латинской
хрестоматіи, съ помощью лексикона
Ѳомы Розанова, то вѣрно не зналъ бы
и того немногаго изъ латыни, съ ко-
торымъ я поступилъ въ московскій
университетъ.
Между тѣмъ, къ моему горю, я
убѣжденъ, что могъ бы быть порядоч-
нымъ латинистомъ; впослѣдствіи, по-
знакомившись нѣсколько съ римскими
классиками, я одинъ, безъ руководи-
теля, съ наслажденіемъ, читалъ ихъ;

не прощу, однако же, никогда ни по-
пу-учителю, ни Горацію, за трудъ,
истраченный мною безуспѣшно въ
пріискахъ сокровеннаго смысла его
стиховъ.
Впрочемъ, къ утѣшенію моему, я
убѣдился, что не меня одного ничему
не научили попы; въ московскомъ уни-
верситетѣ я встрѣчалъ потомъ и ста-
рыхъ семинаристовъ, не больше мо-
его успѣвшихъ въ пониманіи Гора-
ція. Какъ предъ собою вижу стараго
студента изъ семинаристовъ, медика
Тихомірова, памятнаго для ме-
ня, тогда безусаго мальчика, и по
темно-синему цвѣту выбритыхъ щекъ
п подбородка; я, шестнадцатилѣтній
мальчишка, вздумалъ составлять по
какимъ-то старымъ книгамъ руковод-
ство къ химіи для студентовъ и, на-
писавъ предисловіе, показалъ его дру-
гому товарищу-студенту; тотъ, какъ
видно, бывъ гораздо умнѣе меня, на-
писалъ на заглавномъ листѣ моей ру-
кописи: nonum prematur in annum,
Horat.; только промахнулся на ор-
ѳографіи, и вмѣсто annum хватилъ:
anum. Прочитавъ это, я погрузился
въ размышленіе: что сей сонъ зна-
читъ, и приглашаю на совѣтъ ста-
раго Тихомірова; онъ, читая,
также погружается въ раздумье.
— «Знаете, — говоритъ мнѣ, —вѣдь
это неловко, сально выходитъ: pre-
matur, знаете, прижимается какъ бы
или втискивается что ли, a лотомъ
in anum; это, это —сально; не обра-
щайтесь съ этимъ господиномъ; онъ
долженъ быть свинья».
Такъ мы и не разобрали Горація,
и только черезъ нѣсколько дней послѣ
этого происшествія я раскусилъ, въ
чемъ дѣло, и поблагодарилъ благо-
разумнаго, хотя и незнакомаго съ
римскою орѳографіею, товарища за
добрый совѣтъ.
Казалось бы, каждый учитель, про-
шедшій самъ школу, долженъ и по
себѣ знать, какъ долго, на цѣлую
жизнь нерѣдко, остаются въ памяти
добрыя и худыя дѣла наставниковъ;
a между тѣмъ большей части наставни-
ковъ отъ этого ни тепло, ни холодно,
и такіе попы, какъ мой школьный
учитель латыни, и теперь еще не
рѣдкость.
Про законъ Божій я и не говорю;
уже, конечно, не катехизисомъ и не
священною исторіею, въ ея школь-
номъ нарядѣ, могъ онъ привлечь
мое вниманіе, когда не умѣлъ этого
сдѣлать классицизмомъ.
Изъ этого обзора моихъ школь-
ныхъ занятій я заключаю, что первона-
чальное мое ученіе не основывалось
ни на какомъ принципѣ;оно не было ни
классическимъ, ни реальнымъ. Всего
болѣе знанія я вынесъ по двумъ язы-
камъ: русскому и французскому; на
обоихъ могъ я читать и понимать чи-
танное, могъ и писать. Къ нашему по-
зору, насъ учили также и говорить
по-французски, давая марки, оставляя
безъ одного кушанья и безъ гулянья
за несоблюденіе правила говорить внѣ
классовъ между собою по-французски.
Да, я считаю позоромъ для насъ,
русскихъ, что наши родители, воспи-
татели и само правительство поощря-
ли эту поскудную, пошлую и вредную
мѣру. Говорить дѣтямъ и не дѣтямъ
одной народности между собою на
иностранномъ языкѣ, безъ всякой не-
обходимости, для какого-то безцѣль-
наго упражненія — это, по-моему,
верхъ нелѣпости, и, главное, нелѣпо-
сти вредной, мѣшающей развитію и
мысли, и отечественнаго языка. Мно-
го я думалъ объ этомъ при воспитаніи
моихъ дѣтей; я имѣлъ средства воспи-
тать ихъ въ упражненіяхъ на фран-
цузскомъ діалектѣ, и, вѣроятно, этимъ
повліялъ бы благотворно на ихъ бу-
дущую карьеру въ нашемъ обществѣ;
но я не могъ преодолѣть въ себѣ от-
вращенія отъ этого нелѣпаго способа
образованія дѣтей. Мыслить на двухъ
и трехъ языкахъ, и даже мыслить на
винегретѣ изъ трехъ языковъ, ка-
ждому изъ насъ возможно; но чтобы
мыслить всесторонне, ясно и отчетли-
во на чужомъ языкѣ, нужно знать его
съ пеленокъ, точно такъ же, какъ свой
родной, ц, пожалуй, лучше своею,
или же изучить этотъ чужой языкъ
глубоко, какъ изучитъ его тотъ, кто
видитъ въ немъ единственное средство
къ пріобрѣтенію какого-нибудь зна-

нія или къ достиженію какой-либо
цѣли жизни.
Такъ, два и три языка дѣлаются
родными для жителей пограничныхъ
провинцій, для дѣтей смѣшанныхъ
браковъ; a изъ обитателей окраинъ
современные евреи мыслятъ и гово-
рятъ на какой-то смѣси семитиче-
скаго и двухъ или трехъ арійскихъ
нарѣчій.
Такъ, въ прошлыхъ вѣкахъ, всѣ
почти ученые и передовые люди раз-
ныхъ націй, изучившіе глубоко ла-
тинскій языкъ, и мыслили на немъ,
и писали, и говорили между собою.
Русскія дѣти не подходятъ ни подъ
одно изъ этихъ условій; всѣ почти
учатся разговорному чужому языку
въ пяти — восьмилѣтнемъ возрастѣ
y боннъ, гувернантокъ и гувернеровъ.
Между тѣмъ, еще задолго до этого
возраста, какъ только ребенокъ на-
чинаетъ лепетать, —родное слово всту-
паетъ въ неразрывную связь съ пле-
менною мыслью (о наслѣдствѣ въ
юности которой едва ли можно сомнѣ-
ваться). Возможно ли же чужому сло-
ву нарушать это право родного языка
безъ вреда для процесса мышленія и
не нарушая его нормальнаго развитія?
Вредъ состоитъ въ томъ, что внима-
тельность ребенка, вмѣсто того, что-
бы постепенно углубляться и сосре-
доточиваться на содержаніи предме-
товъ, и тѣмъ служить къ развитію
процесса мышленія, остается на по-
верхности, занимаясь новыми име-
нами знакомыхъ уже предметовъ.
Такимъ образомъ, стараясь сдѣлать
для дѣтей языкъ своимъ или почти
роднымъ, мы въ большей части слу-
чаевъ достигаемъ одного изъ двухъ
результатовъ. Или ребенокъ, излагая
что-либо на чужомъ языкѣ, будетъ
только пріискивать слышанныя и
затверженныя имъ иностранныя сло-
ва и фразы, для замѣны ими словъ и
выраженій родного языка; въ этомъ
случаѣ внимательность ребенка при-
выкаетъ останавливаться на одномъ
внѣшнемъ, на формѣ слова, и оста-
вляетъ содержаніе въ сторонѣ, не-
тронутымъ; впослѣдствіи это напра-
вленіе внимательности можетъ сдѣ-
латься привычнымъ, a мышленіе —
поверхностнымъ и одностороннимъ.
Или же ребенокъ, дѣйствительно, нач-
нетъ думать не на одномъ своемъ, a
на разныхъ языкахъ; но на каждомъ
изъ нихъ, въ большей части случаевъ,
кругозоръ мышленія едва ли можетъ
быть всестороннимъ и неограничен-
нымъ.
Только геніальные люди, и то въ
исключительныхъ случаяхъ, могли мы-
слить и излагать свои мысли о различ-
ныхъ предметахъ знанія на чужомъ
языкѣ такъ же полно, такъ же глубо-
комысленно и ясно, какъ и на своемъ
родномъ.
Но и даровитые люди, изучавшіе
съ малолѣтства практически и научно
французскій языкъ, думали и писали
на немъ, какъ на родномъ, только въ
извѣстномъ, ограниченномъ кругѣ мы-
шленія. Пушкинъ, напримѣръ,
писавшій и говорившій по-французски
не хуже природнаго француза, былъ
бы, вѣрно, плохимъ французскимъ по-
этомъ.
Бисмаркъ при мнѣ говорилъ,
что ему такъ же легко написать ди-
пломатическую ноту по-французски,
какъ и по-нѣмецки, хотя ему легче
говорить и писать на родномъ языкѣ.
И про себя я знаю, что во время моей
профессуры въ Дерптѣ мнѣ легче
было читать и писать о научныхъ
(медицинскихъ) предметахъ по-нѣ-
мецки, чѣмъ по-русски; читая и пиша,
я и думалъ по-нѣмецки; нѣмцамъ,
читавшимъ писанныя мною лекціи,
приходилось исправлять весьма не-
много, только нѣкоторые падежи и
незначительныя слова, — между тѣмъ
говорить и писать по-нѣмецки о дру-
гихъ предметахъ я могъ не иначе,
какъ переводя съ русскаго на нѣмец-
кій языкъ.
Я полагаю, что такой степени зна-
нія иностраннаго языка совершенно
достаточно для каждаго, видящаго въ
языкознаніи лишь одно научное
средство къ обладанію знаніемъ са-
мого предмета. Достигнуть же этой
степени знанія языка можно и не ри-
скуя нарушить y ребенка нормальный

ходъ развитія внимательности и мыш-
ленія. Я вынесъ изъ школы только
одну нѣмецкую грамоту, да и то про-
изношеніе мое было черезъ-чуръ не-
правильно, и несмотря на это, на-
чалъ учиться по-нѣмецки, — уже
бывъ лекаремъ въ семнадцать лѣтъ—
я въ теченіе пяти лѣтъ могъ уже чи-
тать, говорить и писать по-нѣмецки
весьма порядочно.
И я остаюсь убѣжденнымъ въ томъ,
что нашъ обычный способъ обуче-
нія малолѣтокъ — едва не грудныхъ
младенцевъ — французскому и ан-
глійскому языкамъ — нелѣпъ; онъ
позоритъ національное чувство, ни-
сколько не содѣйствуя къ распро-
страненію научныхъ знаній и къ рас-
ширенію мыслительнаго кругозора въ
нашемъ отечествѣ. Этотъ способъ мож-
но бы было предоставить только од-
нимъ, готовящимся съ пеленокъ всту-
патъ въ ряды извѣстнаго рода спеціа-
листовъ (дипломатовъ, драгомановъ,
посланниковъ и царедворцевъ).
Можно ли ждать быстраго про-
гресса въ развитіи родного языка,
племенной мысли, науки и искусства
въ странѣ, гдѣ около трона, въ выс-
шихъ кругахъ, въ салонахъ, дѣтскихъ,
будуарахъ, слышится говоръ тузем-
цевъ на чуждомъ имъ языкѣ и гдѣ
знаніе его сдѣлалось не средствомъ,
a цѣлью образованія?
Это превращеніе временнаго сред-
ства въ конечную цѣль лишило насъ
научной и классической литературы,
послуживъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, препят-
ствіемъ распространенію охоты къ
чтенію на русскомъ языкѣ. Науча-
лись европейскимъ языкамъ съ мало-
лѣтства только въ верхнихъ слояхъ
общества и только для себя, для свое-
го круга, для салона, для карьеры,
такъ какъ знаніе иностраннаго языка
было вывѣскою образованія; a кто
изъ этого класса хотѣлъ читать, то-
му, конечно, не нужны были книги на
русскомъ языкѣ. A когда къ образо-
ванію начали стремиться и низшіе
общественные слои, не имѣвшіе воз-
можности познакомиться съ евро-
пейскими языками въ дѣтствѣ, то не-
чего было читать; научная и класси-
ческая литература не» существовала
на русскомъ языкѣ; въ ней не было
породы бѣлой кости.
И вотъ культурная часть нашего об-
щества распалась на два слоя: верх-
ній, обладавшій всѣми средствами къ
прочному образованію, но по своему
рожденію, положенію, предразсуд-
камъ и т. п., не призванный къ серь-
езному научному труду, не нуждаю-
щійся ни въ отечественно-научной
литературѣ, ни въ переводѣ на рус-
скій классическихъ произведеній дру-
гихъ народовъ; другой слой, нижній,
почти цѣликомъ составился изъ про-
летаріата; безъ знанія европейскихъ
языковъ, безъ всякихъ средствъ, по-
слѣ нелѣпой школьной подготовки,
вступала молодежь этого слоя въ
высшія учебныя заведенія, и, желая
научиться, для изученія какого-бы
то ни было предмета, не находила ни
одного порядочнаго руководства на
русскомъ языкѣ. Но на эту тему мнѣ
придется еще говорить потомъ не
мало.
Впрочемъ, и то сказать, — вино-
вато въ нелѣпостяхъ нашихъ системъ
образованія не . столько общество,
сколько внѣшнія обстоятельства при
высшихъ соображеніяхъ, a чаще, ка-
жется, при недостаткѣ и даже пол-
номъ отсутствіи здраваго смысла.
Сверхъ многихъ незнаній, я вынесъ
изъ школы и еще одно, благодаря
Бога,не повредившее мнѣ въ жизни;это
было незнаніе танцовальнаго искус-
ства. Въ мое оправданіе я ска-
жу, что если бы нашъ танцмейстеръ
Лилѣевъ и нашъ учитель-попъ
перемѣнились своими ролями, то я
вѣрно бы умѣлъ и танцовать, и пере-
водить Горація, вступая въ москов-
скій университетъ. Хотя для обу-
ченія латинскому языку и не требо-
вались толстыя ляжки и икры Ли-
лѣева, a для танцевъ лиловая ряса
попа не только не была нужна, но
даже препятствовала бы движенію
ногъ въ антраша и матлотѣ, я убѣ-
жденъ, однако же, что строгая вы-
держка, систематическая, чисто науч-
ная, послѣдовательность и энергія,
которыя нашъ танцмейстеръ прила-

галъ къ обученію насъ въ искусствѣ
дѣлать разныя па, произвели бы на
меня совершенно другое дѣйствіе,
если бы были примѣнены къ урокамъ
латинскаго языка. И наоборотъ, если
бы въ танцовальномъ классѣ, гдѣ
свирѣпствовалъ Лилѣевъ, предо
мною явился нашъ тихій и мягкосер-
дечный попикъ, я не бѣгалъ бы и не
скрывался отъ танцовальныхъ уро-
ковъ, какъ отъ грозы небесной.
Такимъ я остался и до сихъ поръ
[1881 г.], что не могу смотрѣть на
предметы забавы п разсѣянія какъ
на серьезныя дѣла. Поэтому, вѣрно,
я не учился играть въ шахматы и въ
карты. Картъ, исключая игры въ
мельники и дурачки (въ мельники
я игралъ нѣкогда, именно въ студен-
ческіе годы, въ Дерптѣ, въ семействѣ
Моейра 35), съ энтузіазмомъ и
мастерски), я избѣгалъ и по другой
причинѣ.
Когда за гробомъ отца я шелъ съ
старшимъ братомъ, то онъ, со слезами
на глазахъ глубоко взволнованный,
схватилъ меня за руку и сказалъ:
— «Слушай, Николай, клянись мнѣ
на гробѣ отца, что не будешь никогда
играть въ карты! Онѣ погубили меня».
Я поклялся, и всю жизнь мою ни
разу не садился играть ни въ какую
денежную или азартную игру, и ни
одной изъ нихъ не знаю; въ дураки
же и мельники я умѣлъ играть еще
въ дѣтствѣ.
Во время моего двухъ-лѣтняго
школьнаго ученья на нашемъ семей-
ствѣ стряслась не одна бѣда.
Сначала умерла, послѣ родовъ,
старшая замужняя сестра, потомъ,
чрезъ годъ, умеръ въ кори мой братъ
Амосъ; другой старшій братъ, Петръ,
что-то накуралесилъ по службѣ, про-
игравшись въ карты, женился на ка-
кой-то невзрачной особѣ безъ позво-
ленія отца. Наконецъ, пришла бѣда,
въ конецъ разорившая насъ.
Отецъ мой, несмотря на свою служ-
бу въ коммиссаріатскомъ военномъ
вѣдомствѣ,навѣрное не бралъ взятокъ.
Онъ получалъ хорошій доходъ отъ
частныхъ дѣлъ, которыя онъ умѣлъ,
какъ я слыхалъ потомъ, вести хо-
рошо.
Существованіе наше до стрясшихся
надъ нами бѣдъ было вполнѣ обезпе-
ченное, но кутежи. мотовство и растра-
та казенныхъ денегъ братомъ стоили
отцу не мало денегъ и заботъ, a
туіъ вдругъ, нежданно-негаданно,
падаетъ, какъ снѣгъ, на его озабочен-
ную голову воровство комиссіонера
Иванова, отправленнаго ку да-то
на Кавказъ съ порученіемъ отвезти ту«
да 30,000 рублей. Ивановъ исчезаетъ
съ деньгами, и—не знаю, на какомъ
основаніи—присуждается казначей,—
мой отецъ,—къ взносу значительной
части этой суммы. Было ли тутъ со
стороны отца какое упущеніе или
несоблюденіе формальностей—до меня
не дошло, но помню, что отецъ горько
жаловался на несправедливость. Въ
концѣ концовъ пришлось уплатить, a
для этого пришли описывать все имѣ-
ніе и все наличное въ казну; описали
домъ, мебель, платье; помню, какъ
матушка и сестры плакали,укладывая
въ сундуки разный хламъ.
Послѣ этой катастрофы отецъ вы-
шелъ въ отставку, занялся исключи-
тельно частными дѣлами по имѣніямъ;
но прежняя энергія уже не возвраща-
лась; пришлось войти въ долги, и
въ перспективѣ открывалась бѣдность;
только съ трудомъ хватало средствъ
на мое образованіе, и мнѣ прихо-
дилось скоро оставить школу.
Нравственность моя много потер-
пѣла во время этихъ бѣдъ.
Какъ ни любила меня семья, но,
разстроенная и горемычная, она не
могла услѣдить за поведеніемъ жи-
вого, рѣзваго и нервнаго мальчика;
къ тому же это была пора рановре-
меннаго развитія моихъ половыхъ
отправленій; меня начали интересо-
вать портреты женщинъ, описываемые
въ повѣстяхъ и романахъ, картинки
съ изображеніемъ женскихъ преле-
стей; a тутъ подвернулся еще моло-
дой писарь отца, какъ видно — обо-
жатель женскаго пола, для обольще-
нія котораго онъ пускалъ въ ходъ ги-
тару съ припѣвомъ: «взвейся, выше
понесися, сизокрылый голубокъ».

Имя этой твари — Огарковъ —
сохранилось въ моей памяти до се-
годня; оно пережило и тѣ скверныя
впечатлѣнія, которыми онъ развра-
щалъ меня; разсказы его интересо-
вали меня новизною содержанія, и
я искалъ случая поговорить съ нимъ
наединѣ. Какихъ сальностей ни на-
слышался я отъ этого пошляка? Че-
го ни показывалъ онъ мнѣ, и таба-
керки съ сальными изображеніями въ
срединѣ, подъ крышкою...
Въ школѣ, которую я въ то же
время посѣщалъ, шли нерѣдко, въ
внѣ-классные часы, разговоры та-
кого же рода; мы, мальчишки, тол-
ковали о прелестяхъ дѣвушекъ, ви-
дѣнныхъ нами въ церкви, въ гостяхъ,
пересказывали о занятіяхъ и свой-
ствахъ своихъ сестеръ; сообщались
и болѣе глубокія свѣдѣнія о разли-
чіи половъ; оказывалось, что каждый
изъ насъ, учениковъ, успѣлъ уже
пріобрѣсти дома порядочный запасъ
сальныхъ свѣдѣній, которыя и сооб-
щалъ охотно и, сколько можно, на-
глядно своимъ товарищамъ.
Казалось бы, что, воспитанный въ
домѣ весьма набожной семьи, я дол-
женъ былъ найти въ религіи сильный
внутренній оплотъ противъ напора
внѣшнихъ развращающихъ меня по-
бужденій. Но, во-первыхъ, я сказалъ
уже, что эти внѣшнія побужденія
совпали съ раннимъ развитіемъ по-
ловыхъ инстинктовъ. Что же касается
до религіознаго вліянія, то оно было
sui generis. Это важнѣйшая статья въ
моей жизни.
Послѣдователи Галловой 36) кра-
ніоскопіи вѣрно нашли бы y меня
немало развитымъ органъ теософіи.
Мои религіозныя убѣжденія имѣли
нѣсколько фазисовъ, и каждый изъ
нихъ совпадалъ съ извѣстнымъ воз-
растомъ и съ нравственными и жи-
тейскими переворотами. Но не буду
забѣгать впередъ и остановлюсь сна-
чала на моей религіи при вступленіи
въ юношескій возрастъ (отъ двѣна-
дцати до четырнадцати лѣтъ), еще жи-
во сохранившейся въ моей памяти.
Я сказалъ, что вся наша семья бы-
ла набожна, и всѣ ея члены, за исклю-
ченіемъ меня (а можетъ быть, и стар-
шаго брата, умершаго пятидесяти
лѣтъ отъ холеры, въ 1849 г.),—отецъ,
мать и сестры — такими же набож-
ными остались и до самой смерти.
Покойница-матушка, умирая въ 1851
году на моихъ рукахъ, соборовалась
передъ -смертью, и послѣднія ея сло-
ва были: «вѣрно, я страшная грѣшни-
ца, что такъ долго мучаюсь предъ
смертію»; сказавъ это, она издала
послѣдній вздохъ и скончалась.
И отецъ, и мать проводили цѣлые
часы за молитвою, читая по требни-
ку, псалтирю, часовнику и т. п. по-
ложенные молитвы, псалмы, акаѳи-
сты и каноны; не пропускалась ни
одна заутреня, всенощная и обѣдня
въ праздничные дни. Я долженъ былъ
строго исполнять то же.
Я помню, какого труда мнѣ стои-
вало осилить акаѳистъ Іисусу Слад-
чайшему; помню, какъ непонятнымъ,
но неизбѣжно-необходимымъ пред-
ставлялось мнѣ чтеніе: «блаженъ
мужъ, иже не иде на совѣть нече-
стивыхъ, и, живый въ помощи Выш-
няго, въ кровѣ (я читалъ: въ крови)
Bora небеснаго водворится».
Помню, какъ меня, полусоннаго,
заспаннаго, одѣвали и водили къ
заутренямъ; не разъ, отъ усталости
и ладаннаго чада въ церкви, y меня
кружилась голова, и меня выводили
на свѣжій воздухъ.
О соблюденіи постовъ и постныхъ
недѣльныхъ дней й говорить нечего.
Чистый понедѣльникъ, сочельники, ве-
ликій пятокъ считались такими дня-
ми, въ которые не только ѣсть, но
и подумать о чемъ-нибудь не очень
постномъ считалось уже грѣхомъ.
Мяса въ великій постъ не получала
даже и моя любимица, кошка Машка.
Евангеліе въ зеленомъ бархатномъ
переплетѣ съ изображеніями на эма-
ли четырехъ евангелистовъ, закры-
тое серебряными застежками, стояло
предъ кивотомъ съ образами. Мнѣ его
не читали ни дома, ни въ школѣ.
Иногда только я видалъ отца читав-
шимъ изъ Евангелія во время мо-

литвы, но потомъ оно закрывалось,
цѣловалось и ставилось снова подъ
образа.
Упражняясь ежедневно въ чтеніи
часовника за молитвою, я зналъ на-
изусть много молитвъ и псалмовъ,
нимало не заботясь о содержаніи за-
ученнаго. Значеніе славянскихъ словъ
мнѣ иногда объяснялось; но и въ
школѣ отъ самого законоучителя я
не узналъ настолько, чтобы понять
вполнѣ смыслъ литургіи, молитвъ
и т. п. Заповѣди, символъ вѣры,
«От:е нашъ», катехизисъ, — все это
заучивалось наизусть, a коммента-
ріи законоучителя, хотя и выслуши-
вались,но считались чѣмъ-то не иду-
щимъ прямо къ дѣлу и несуществен-
нымъ. Съ ранняго дѣтства внушено бы-
ло убѣжденіе другого рода.
Слова молитвъ,такъ же какъ и слова
Евангелія, слышавшіяся въ церкви,
считались сами по себѣ, какъ слова,
<5вятыми и исполненными благодати
Святого Духа; большимъ грѣхомъ
<;читалось переложить ихъ и замѣнить
другими; духъ старообрядчества, толь-
ко уже Никоновскаго старообрядче-
ства, былъ господствующимъ. Самые
слухи о переложеніи святыхъ книгъ
или молитвъ на общепонятный pye-
mia языкъ многими принимались за
грѣховное навожденіе.
И вотъ, воспитанный въ такомъ ре-
лигіозномъ направленіи, я до четыр-
надцати лѣтъ не слыхалъ положи-
тельно ничего вольнодумнаго; толь-
ко, однажды, помню, В . С. Кря-
жевъ сказалъ намъ въ классѣ, что
Апокалипсисъ есть произведеніе по-
эта и не можетъ считаться священною
книгою.
Несмотря, однако же, на мое, все-
ленное во мнѣ съ колыбели, благоче-
стіе, несмотря на набожность роди-
телей и примѣрно хорошія отношенія
ко мнѣ всей семьи, я все-таки успѣлъ
научиться въ послѣдніе два года (отъ
двѣнадцати до четырнадцати) такимъ
вещамъ, которыя, казалось бы, дол-
жны были возбудить во мнѣ отвра-
щеніе, a не любопытство. Вѣдь не
притворялся же я, совершая ежеднев-
но умиленныя молитвы, не смѣя и
подумать о чемъ противномъ нашей
обрядной вѣрѣ и церкви! Нѣтъ, это
было — я помню навѣрное — самое
искреннее и глубокое уваженіе ко
всѣмъ таинствамъ вѣры и непритвор-
ное внѣшнее богопочитаніе. И въ тѣ
же самые дни, когда я утромъ и
вечеромъ горячо молился предъ ико-
нами, клалъ земные поклоны и про-
силъ избавленія отъ лукаваго, этотъ
безшабашный господинъ увлекалъ ме-
ня слушать мерзкія повѣствованія
писаря Огаркова и похабныя
пѣсни кучера Семена, не вытираю-
щіяся, какъ глубоко въѣвшаяся
грязь, еще до сихъ поръ изъ моей па-
мяти.
Какое же заключеніе можно сдѣ-
лать изъ такихъ психическихъ стран-
ностей?
Умъ простой, практическій, на-
родный, ищущій причину вблизи дѣй-
ствія и факта, объяснитъ легко это-
го рода странности. Онъ найдетъ ихъ
причину во злѣ, залѣзающемъ въ
насъ откуда-то извнѣ или же родящем-
ся вмѣстѣ съ нами; a самое это зло
тотчасъ же олицетворитъ, сдѣлаетъ
летучимъ или ползучимъ существомъ,
сидящимъ, напримѣръ, съ роду на
лѣвомъ плечѣ ребенка и нашепты-
вающимъ ему разныя пакости. Умъ
поповскій объяснитъ это, ссылаясь
на непреложный для него авторитетъ,
допотопнымъ происшествіемъ, слу-
чившимся y древа познанія добра и
зла, что, въ сущности, выйдетъ одно
.и то же, только въ другомъ видѣ,—
на прирожденное намъ и извнѣ, когда-
то, взошедшее въ насъ зло.
Я полагаю, что основаніемъ всѣхъ
этихъ объясненій служитъ всѣми нами
и каждымъ изъ насъ испытанное и по-
стоянно испытываемое ощущеніе.
Какъ скоро я моимъ дѣйствіемъ и
даже мыслью выхожу изъ обыкновен-
ной колеи, удовлетворяя какому-либо
минутному влеченію или всецѣло под-
даваясь ему, это влеченіе производитъ
на меня ощущеніе чего-то внѣшняго,
не моего, и меня болѣе или менѣе,
хотя бы и не безъ наслажденія, наси-
лующаго. Немудрено, что на первыхъ
порахъ каждому, не отдавшемуся все-

дѣло этимъ влеченіямъ, они кажутся
посторонними, извнѣ дѣйствующими
силами п существами; нетрудно потомъ
фантазіи придать имъ и страшный, хо-
тя бы и все-таки человѣческій видъ
или хоть какое-нибудь человѣческое
свойство, и это, вѣроятно, потому,
что. мы, и обманутые ощущеніемъ
внѣшности, не перестаемъ все-таки
чувствовать его и внутри себя. «я не
. хочу дѣлать зло и дѣлаю его», сказалъ
бывшій талмудистъ. a потомъ вдохно-
венный апостолъ;—a кучеръ Николай,
убившій корчмаря-еврея въ Винницѣ,
на вопросъ аптекаря Якубовска-
го (знавшаго этого Николая давно за
человѣка добраго и смирнаго) какъ
это могло случиться? отвѣчалъ:
— *Чортъ попуталъ; больше ни-
чего, какъ одинъ чортъ; ничего дру-
гого не знаю».
И дѣйствительно, всѣ увѣряли, что
кучеръ Николай никогда не былъ ни
пьяницею, ни воромъ. служилъ y
одного хозяина долго и честно, въ
деньгахъ не нуждался и вдругъ, ни
съ того, ни съ сего, ночью пошелъ на
край города въ корчму, убилъ, взялъ
нѣсколько рублей изъ корчмы и ушелъ.
Эта тяга, влекущая насъ къ выходу
изъ обыкновенной, проложенной на-
ми самими или другими для насъ,
колеи, есть, по-моему, чисто органи-
ческая, и когда результатомъ этой тяги
бываетъ зло, то и зло такое проявит-
ся также на почвѣ органической. Въ
такомъ случаѣ воспитанію прихо-
дится вести борьбу съ организмомъ. До
поры и до времени борьба эта можетъ
вестись весьма удачно;нерѣдко воспи-
татель поздравляетъ уже себя съ бла-
гополучнымъ окончаніемъ своей за-
дачи, какъ вдругъ, неожиданно, слу-
чается катастрофа.
Органическія влеченія, дремавшія
въ полуразвитыхъ органахъ, про-
буждаясь, заявляютъ о себѣ, какъ
будто случайно, при самыхъ незна-
чительныхъ обстоятельствахъ...
Но, можетъ быть, именно то рели-
гіозное направленіе, въ которомъ я
воспитывался, не въ состояніи было
предотвратить зло, нанесенное моей
нравственности извнѣ; можетъ быть,
другое религіозное направленіе, ме-
нѣе обрядное и болѣе задушевное,
отстранило бы отъ меня искушеніе
и одержало бы верхъ надъ развив-
шеюся чувственностью?
He думаю.
Религія, и именно религія хри-
стіанская, вліяетъ на нравственность
дѣтей только двумя путями: вселяя
въ ребенка искреннюю любовь къ
Богу, страхъ божій. Я не помню, какъ
и въ какой степени вселяли въ меня
любовь къ Богу, и увѣренъ, что раз-
витіе этого благодатнаго чувства въ
душѣ ребенка не зависитъ отъ догма-
товъ и исповѣданія той или другой ре-
лигіи.
Но если несомнѣнно, что начало
премудрости есть страхъ Господень,
то несомнѣнно и то, что это начало
мнѣ было сообщено.
Я почиталъ и боялся.
Но, конечно, въ моемъ понятіи Богъ,
церковь, таинства, служители церкви
и обряды составляли нераздѣльное
цѣлое. Полагаю, что понятіе о Богѣ
и y дѣтей другихъ исповѣданій не
яснѣе моихъ бывшихъ.
Я помню еще до сихъ поръ, съ ка-
кимъ страхомъ и трепетомъ я, рыдая,
просилъ однажды прощенія y Bora за
то, что, no увѣренію старшей моей се-
стры, оскорбилъ Его, отозвавшись et
—не помню, въ какихъ выраженіяхъ
—о замѣченномъ мною вкусѣ прича-
стія Св. Таинъ, послѣ пріобщенія.
Какъ ни внѣшне было мое богопочи-
таніе, но оно, несомнѣнно, наполняло
мою ребяческую душонку священнымъ
трепетомъ, шедшимъ изъ глубины ея
самой.
Изъ біографій итальянскихъ разбой-
никовъ довольно извѣстно, какъ глу-
бокое, и конечно, своеобразное, бого-
почитаніе уживается въ душѣ съ са-
мымъ жестокимъ звѣрствомъ и гнус-
нѣйшими пороками. He странно послѣ
этого, что и y ребенка, какимъ я былъ
лѣтъ почти шестьдесятъ тому назадъ,
религіозное, весьма развитое, чувство
не помѣшало разной нечисти пробрать-
ся въ душу и, загрязнить ее, прежде,
чѣмъ она окрѣпла.

Рѣшителями судебъ въ нашемъ вос-
питаніи являются, какъ я убѣдился
изъ опыта, индивидуальность и жизнь.
Только то воспитаніе сулитъ наибо-
лѣе шансовъ на успѣхъ, въ которомъ
воспитатели сумѣютъ приспособить-
ся къ индивидуальности своихъ воспи-
танниковъ и ее приспособить къ жиз-
ни.
Но жизнь не осилить, a отъ воспи-
тателя нельзя требовать, чтобы каж-
дый изъ нихъ,—по призванію и по-не-
волѣ, опытный и неопытный, умный и
глупый,—вникалъ и досконально раз-
узнавалъ всѣ особенности каждой вос-
питываемой имъ особи.
Поэтому и остается только одно наи-
болѣе надежное средство къ достиже-
нію цѣли воспитанія,—это приспособ-
леніе его не къ личной, a къ племен-
ной, расовой или народной особенно-
сти (племенной индивидуальности).
Кто сумѣетъ это сдѣлать, тому и
книга въ руки. И это дѣло нелегкое,
но все же гораздо возможнѣе приспо-
собленія воспитанія каждой особи.
Такой взглядъ нисколько не проти-
ворѣчитъ, какъ я покажу, моему выс-
шему, общечеловѣческому идеалу вос-
питанія. На эту тему придется мнѣ го-
ворить потомъ; теперь же я ее поку-
да оставлю и займусь предметомъ, го-
раздо глубже касающимся меня.
Я сказалъ уже, кажется, что мои
религіозныя убѣжденія не оставались
въ теченіе моей жизни одними и тѣми
же. И вотъ, для уясненія себѣ всего
процесса развитія этихъ убѣжденій, я
долженъ себѣ ясно представить его
крайніе фазисы; я припомнилъ уже,
кажется, все, что знаю о первоначаль-
номъ періодѣ моихъ вѣрованій; теперь
исповѣдуюсь y самого себя я уясню
себѣ, во что и какъ я вѣрую въ на-
стоящую минуту моего бытія.
Послѣ этого изложенія, надѣюсь,
мнѣ разъяснится, какими путя-
ми дошелъ я до настоящаго моего
вѣрованія н какимъ колебаніямъ и
переворотамъ подвергались мои
религіозныя убѣжденія въ разныя
времена моей жизни.
Послѣ смерти знаменитаго Іоганна
Mюллера (берлинскаго физіо-
лога) носились слухи, что онъ лишилъ
себя жизни, принявъ ядъ, и причину
самоубійства приписывали какому-то
сдѣланному открытію въ области
низшихъ организмовъ, поколебавше-
му будто-бы его религіозныя убѣжде-
нія.
Іоганнъ Mюллеръ былъ рев-
ностный католикъ (какъ это я узналъ
отъ моего стараго пріятеля, Карла
Липгардта, бесѣдовавшаго не-
рѣдко съ Мюллеромъ). Біографъ его,
Дюбуа-Реймонъ 37), опровер-
гаетъ вѣрность слуха о самоубійствѣ.
Но вѣренъ ли былъ или невѣренъ
этотъ слухъ, онъ доказываетъ, какое
огромное значеніе придаетъ все куль-
турное общество вѣрованіямъ и
такихъ ученыхъ, спеціальность кото-
рыхъ не имѣетъ ничего общаго съ
церковными догматами.
И дѣйствительно, какимъ бы пред-
метомъ ни занимался человѣкъ науки,
всѣ знаютъ, что онъ никакъ не от-
дѣлается отъ назойливаго вопроса: во
что онъ вѣритъ; a этотъ вопросъ—са-
мый главный: согласны ли его вѣрова-
нія съ убѣжденіями, добытыми имъ
путемъ науки?
Въ отношеніи религіозныхъ убѣжде-
ній можно раздѣлить всѣхъ людей
науки на три категоріи: къ одной при-
надлежатъ люди, какъ покойный Ру-
дольфъ Вагнеръ 38) (физіологъ,
спорившій съ Карломъ Фохтомъ 39)
въ наукѣ скептики, въ дѣлѣ вѣры
искренно вѣрующіе прихожане при-
ходскихъ церквей; такіе встрѣчаются
и между католиками, и между проте-
стантами, и православными.Были зна-
менитые математики изъ іезуитовъ и
такихъ искренно вѣрующихъ католи-
ковъ, которые вполнѣ были убѣжде-
ны, что Пресвятая Дѣва помогала
имъ въ разрѣшеніи трудныхъ задачъ
и къ изобрѣтенію новыхъ геніаль-
ныхъ формулъ.
Къ другой категоріи принадлежатъ
ученые, старающіеся примирить свои
научныя убѣжденія съ религіозными;
когда же они не достигаютъ такого
примиренія, то переходятъ въ третій
лагерь—ни во что не вѣрующихъ,
охотно открывающій къ себѣ доступъ

и только- что сошедшимъ CO школьной
скамьи.
И вотъ,я полагаю, что каждый чело-
вѣкъ науки, и тѣмъ болѣе, конечно, и
автобіографъ, обязанъ прежде всего
рѣшить чистосердечно главный воп-
росъ жизни: къ которой изъ трехъ
категорій онъ причисляетъ себя, во что
онъ вѣруетъ и что призна-
етъ? Но, задавая себѣ этотъ вопросъ,
не надо робѣть передъ собою, вилять
хвостомъ и пятиться назадъ и отвѣчать
самому себѣ двусмысленно.
Вилянье, нерѣшительность и неот-
кровенность непремѣнно приведутъ къ
пагубному разладу съ самимъ собою,
къ несогласію дѣйствій съ убѣжденія-
ми, упрекамъ совѣсти и къ самоубій-
ству, нравственному и физическому. И
прежде всего этотъ вопросъ требуетъ,
чтобы его всякій для себя рѣшилъ ab
ovo;—уяснилъ бы себѣ предваритель-
но самую суть дѣла, a это значитъ—
отвѣтилъ бы себѣ прямо и откровен-
но: вѣруетъ ли онъ въ Бога и призна-
етъ ли Его существованіе?
Съ церковной точки зрѣнія, это во-
просъ, конечно, дерзновенный; но въ
переживаемое нами время и цер-
ковь, и государство, и общество долж-
ны мириться, въ собственныхъ инте-
ресахъ, какъ съ дерзостью вопроса,
такъ и съ откровенностью отвѣта.
Было время, когда вопросъ о суще-
ствованіи Бога рѣшался въ Гостиномъ
Дворѣ, при встрѣчѣ двухъ знакомыхъ:
— «Слышали ли, Петръ Ивановичъ,
что Bora нѣтъ?»
— «Что вы! какъ это можно?»
— «Говорю вамъ, что нѣтъ: мнѣ
Иванъ Ивановичъ сказывалъ вчера».
Это было, кажется, въ Фонъ-Визин-
скія времена, a то и не такъ давно
(въ 1850-хъ годахъ), задавали такого
рода вопросы ученикамъ (я самъ это
слышалъ въ фельдшерской школѣ
второго сухопутнаго госпиталя въ
Петербургѣ):
— «А почемъ ты знаешь, что Богъ
есть?»—и получали не менѣе умный
отвѣтъ:—«Такъ стоитъ написано въ
катехизисѣ».
Во времена, когда возможны бы-
ваютъ такія проявленія грубаго ко-
шунства въ разныхъ слояхъ общества,
конечно, находятъ, пожалуй, еще
оправданіе и запретительныя мѣры
противъ соблазна. Культурное обще-
ство не можетъ допускать безцеремон-
наго обращенія ни съ кѣмъ и въ осо-
бенности съ Богомъ.
Другое дѣло—область современной
науки; тутъ не можетъ быть рѣчи о
грубости нравовъ, неуваженіи къ
святынѣ, a потому въ этой области
никакія церковныя и государственныя
запрещенія не должны, да и не могутъ
нарушать свободу совѣсти, мысли и
научнаго разслѣдованія. Церковь—
паству, a государство—современное
общество могутъ оберегать отъ излиш-
ковъ и злоупотребленій свободомы-
слія только нравственными мѣрами.
Это указываютъ знаменія времени.
Свободомысліе никогда не слѣдуетъ
одному направленію, и свободомы-
слящіе люди науки всегда будутъ
раздѣлены на нѣсколько разныхъ
лагерей, a потому они не столько опас-
ны, какъ насиліе и произволъ мѣръ,
могущіе только соединитѣ разномы-
слящихъ и сдѣлать пропаганду мнѣ-
ній болѣе вліятельною.
Итакъ, съ Богомъ—о Богѣ.
Хотя это былъ великій язычникъ,—
der grosse Heide,—(какъ называли
Гете), сказавшій, что онъ говоритъ о
Богѣ только съ Богомъ, но я, и хри-
стіанин?ь,слѣдую его мудрому правилу
и избѣгаю распространяться о моихъ
задушевныхъ вѣрованіяхъ и убѣжде-
ніяхъ даже и съ близкими ко мнѣ
людьми: святое—святымъ.
Изъ моего міровоззрѣнія, откро-
венно изложеннаго въ этомъ дневникѣ,
я заключаю, что существованіе вер-
ховнаго разума, a слѣдовательно и
верховной творческой воли, я считаю
необходимымъ и неминуемымъ (ро-
ковымъ) требованіемъ (постулатомъ)
моего собственнаго разума, такъ что
если бы я и хотѣлъ теперь не призна-
вать существованіе Bora, то не могъ
бы этого сдѣлать, не сойдя съ ума.
Къ такому тверд ому убѣжденію при-
шелъ мой семидесятилѣтній умъ послѣ
разныхъ блужданій, доходившихъ до
полнаго отрицанія.

Другой старческій умъ 40), но иного
полета и высшаго разряда, сильно вол-
новавшій мою раннюю юность, утвер-
ждалъ, что нужно бы было выдумать
или изобрѣсти Бога, если бы Онъ не
существовалъ.
Несмотря на мое прежнее пристра-
стіе и уваженіе къ талантамъ этого
старца, мнѣ все-таки было бы жаль
согласиться съ нимъ и признать какое-
либо сходство нашихъ убѣжденій
и вѣрованій.
Онъ принималъ свой взглядъ обя-
зательнымъ для всего образованнаго
свѣта; его «выдумать, изо-
брѣсти» и его «если бы» пред-
полагаютъ не только возможность, но
даже нѣкоторую вѣроятность несуще-
ствованія Бога. Я не навязываю ни-
кому моего убѣжденія, выработан-
наго не безъ труда въ ограниченномъ
складѣ моего ума. Я говорю также:
если бы, но мое если бы пред-
полагаетъ не возможность несущество-
ванія Бога, a только возможность
моего сумасбродства.
Воля и хотѣніе нерѣдко бываютъ
безумны. Но какъ могло придти мнѣ
на мысль выраженіе ставить себя,
свой образъ мыслей и выраженій, въ
параллель съ изреченіями властителя
думъ прошлаго столѣтія? Это я дѣ-
лаю потому, что понятія о Богѣ не
признаю спеціальностью мудрецовъ
вѣка, a считаю неотъемлемою и самою
дорогою собственностью каждаго мы-
слящаго человѣка.
To, что называется свободою ума и
мысли, не есть какой-то безшабашный
и беззаконный произволъ. Умъ всегда
долженъ на чемъ нибудь останавли-
ваться и находить точку опоры;-его
станціи, можетъ быть (не знаю навѣр-
ное), и безпредѣльны, то-есть могутъ
переноситься въ безграничныхъ пре-
дѣлахъ, но все-таки будутъ для ума
современнаго (существующаго въ из-
вѣстное опредѣленное время) предѣль-
ными.
Но эта конституція ума не въ силахъ
уничтожить въ немъ стремленіе въ
безвыходную безпредѣльность, и вотъ
онъ самъ, управляемый своимъ habeas
corpus, долженъ самъ же слѣдить за
его исполненіемъ, обуздывая свое
стремленіе къ безпредѣльной свободѣ;
оно такъ сильно, что въ переживаемое
нами время я слыхалъ отъ молодыхъ
людей даже вопросы въ родѣ слѣдую-
щаго:
— «А почему мнѣ необходимо при-
нимать, что дважды два—четыре? по-
чему я не свободенъ думать иначе?^>—
И это не въ шутку.
Опытъ жизни и примѣры большин-
ства обуздываютъ въ единичныхъ слу-
чаяхъ разгулъ мнимо-беззаконной
свободы ума; но періодически эта тяга
къ безвыходному положенію съ не-
преодолимою силою увлекаетъ умы
цѣлаго общества.
Дѣйствіе конституціи нашего ума
и его стремленія находить новыя ис-
ходныя или опорныя точки, то-есть
стремиться все далѣе и далѣе въ без-
предѣльность, всего яснѣе проявля-
ются въ рѣшеніи главныхъ вопросовъ
жизни. Смотря по тому, которое изъ
двухъ направленій беретъ перевѣсъ, и
главный вопросъ жизни, вопросъ о
Богѣ,—рѣшается умомъ (умомъ,—не
вѣрою,—nota bene!) различно.
Умъ конституціонный, ищущій по-
стоянно исходныхъ точекъ и не склон-
ный блуждать въ безпредѣльности,
приходитъ скоро къ рѣшенію; для
этого -онъ находитъ исходную точку
въ самомъ себѣ, переноситъ ее внѣ се-
бя, въ самую безпредѣльность, но,
не оставляя своей опоры, останавли-
вается—nee plus ultra. Гдѣ приходится
остановиться, ближе или дальше отъ
себя, это будетъ зависѣть отъ склада
конституціоннаго ума, насколько
этотъ складъ допуститъ развиться
стремленію ума въ безпредѣльность.
Умъ конституціонный и положи-
тельный можетъ быть только деистомъ
или пантеистомъ. И тотъ, и другой—
свою исходную точку находятъ въ
творческой силѣ; но одинъ переноситъ
ее внѣ міра, a другой—въ самый міръ.
Умъ, повидимому, не менѣе
положительный, можетъ останавли-
ваться и ближе, принявъ самую все-
ленную за Бога; въ сущности, это было

бы колебаніе между пантеизмомъ и
атеизмомъ, между желаніями остано-
виться и блуждать въ безвыходномъ
хаосѣ. Между тѣмъ такое міровоззрѣ-
ніе весьма заманчиво для юнаго ума.
Я разскажу впослѣдствіи, какъ нѣ-
когда я самъ былъ поборникомъ это-
го воззрѣнія; современная фило
софія безсознательнаго
(которой' я, признаюсь, не читалъ),
вѣроятно, безсознательный творче-
скій міровой умъ (или міровую жизнь)
полагаетъ также въ самую вселен-
ную. Для чего, — думалось мнѣ во
времена оны, — служитъ предполо-
женіе о существованіи Бога? Что объ-
ясняется въ мірозданіи? Развѣ ма-
терія не можетъ и не должна быть
вѣчною? Къ чему же лишній ипотезъ,
ничего не объясняющій?
Мнѣ было 25 лѣтъ, когда эти на-
зойливые вопросы волновали меня и—
скажу въ мое оправданіе — навяза-
лись ко мнѣ malgré moi, a я въ TO
время былъ отчаяннымъ спеціалистомъ
моей науки.
Но лѣта, a съ ними и другой образъ
жизни, и другія, какъ я увѣренъ,
болѣе прочныя думы убѣдили меня въ
полной неосновательности этого мі-
ровоззрѣнія и наносимомъ имъ (реф-
лективномъ) вредѣ самому уму. Если
и всякое размышленіе требуетъ ис-
ходныхъ точекъ, то при размышленіи
о предметахъ отвлеченныхъ, умъ, не
находящій нигдѣ самой крайн*ей и,
такъ сказать, неприступной опоры,
не можетъ сдѣлать ни шагу впередъ,
не подвергаясь опасности потерять
ее и заблудиться.
Основать же точку опоры на все-
ленной — значитъ, строить зда-
ніе на пескѣ. Главная суть вселенной,
несмотря на всю ея безпредѣльность
и вѣчность, есть проявленіе творче-
ской мысли и творческаго плана въ
веществѣ (матеріи); a вещество под-
вержено измѣненію (въ составѣ и ви-
дѣ) и чувственному (научному) раз-
слѣдованію.
Все же измѣняющееся (какъ и въ
чемъ бы то ни было) должно имѣть
не одни положительныя, но и отри-
цательныя свойства; a все подлежа-
щее чувственному анализу и разслѣ-
дованію не можетъ считаться за нѣчто
законченное, абсолютно вѣрное и опре-
дѣленное.
Но молодой умъ, такъ же какъ и же-
лудокъ молодыхъ людей, все перева-
ривающій, легко усвоиваетъ себѣ, какъ
я узналъ изъ опыта, и пантеистиче-
ское міровоззрѣніе, не ощущая, —
до поры и до времени,—несносныхъ
колебаній, ни сотрясеній отъ шатко-
сти основы.
Верховный разумъ и.верховная во-
ля Творца, проявляемые цѣлесообраз-
но, посредствомъ мірового ума и мі-
ровой жизни, въ веществѣ, — вотъ
nec plus ultra человѣческаго ума, вотъ
то прочное и неизмѣнное, абсолют-
ное начало, далѣе котораго нельзя
идти положительному уму, не сбив-
шись съ толку и съ пути.
Такимъ представляется оно моему
складу ума, блуждавшаго не мало въ
непроходимыхъ дебряхъ и топяхъ.
Къ чести моего ума, я долженъ упо-
мянуть, однако же, что онъ, и блуждая,
никогда не грязнулъ въ полнѣй-
шемъ отрицаніи недоступнаго для
него и святого.
Мой бѣдный умъ, и останавливаясь
на вселенной (вмѣсто Bora), благого-
вѣлъ предъ нею, какъ предъ безпре-
дѣльнымъ и вѣчнымъ началомъ.
Никогда онъ, то-есть мой умъ, не
доходилъ до обожанія случая, и толь-
ко теперь, уже состарѣвшись, онъ съ
удивленіемъ и отвращеніемъ узна-
етъ, что такой апотеозъ и осуще-
ствимъ на дѣлѣ.
Юные и зрѣлые современники моей
старости, живя и дѣйствуя въ эпоху
лотерей, ажіотажа, рулетки и бир-
жевой игры, пріучили себя видѣть
въ случаѣ одинъ изъ главныхъ
рычаговъ жизни. Немудрено, что и
основу всего мірозданія и исходную
точку своихъ міровоззрѣній совре-
менное поколѣніе можетъ легко пе-
ренести на случай.
При случайномъ стеченіи благо-
пріятныхъ условій, изъ первобытной
клѣтки (яйца) развивается первобыт-
ный организмъ; онъ, при новомъ слу-
чайномъ стеченіи другихъ внѣшнихъ

обстоятельствъ, принимаетъ тотъ или
другой видъ; этотъ видъ, въ свою оче-
редь, случайно встрѣтивши въ окру-
жающей его средѣ или удобство, или
препятствіе, принимаетъ то высшую
организацію, то, лишаясь того или
другого органа, переходитъ въ дру-
гой видъ или же и исчезаетъ. Уро-
дилось ли случайно въ какомъ-нибудь
органическомъ видѣ болѣе крѣпкихъ
и здоровыхъ особей, подборъ вышелъ
удачнымъ — и побѣда въ борьбѣ за
существованіе за этимъ видомъ.
Такъ случай за случаемъ доводитъ,
переходами изъ одного вида въ дру-
гой, до вида млекопитающаго, a
отсюда — рукой подать и до человѣка,
умъ котораго открываетъ ему, нако-
нецъ, что клѣтка, произведшая его
(то-есть человѣка, a потому, пожалуй,
и умъ), ничѣмъ существеннымъ не
отличаясь отъ другой животной
клѣтки, только благодаря окружаю-
щей средѣ, случаю и времени, вывела
на свѣтъ его или ему сродственную
обезьяну.
He мнѣ быть критикомъ, противни-
комъ или защитникомъ и привержен-
цемъ современнаго ученія; въ немъ
очевидна геніальность наблюдателя,
умѣвшаго придать глубокое научное
значеніе добытымъ имъ фактамъ и
разслѣдованіямъ явленій.
Доктрина, обязанная своимъ про-
исхожденіемъ такому геніальному на-
блюдателю, не могла не дать повода
къ новымъ взглядамъ на органиче-
скій міръ и къ новымъ его изслѣдова-
ніямъ.
Все это, однако-же, не сдѣлаетъ
меня легковѣрнымъ. О перерожде-
ніи и переходахъ животныхъ видовъ
и родовъ говорилось не со вчерашняго
Дня. Извѣстно, какъ Гете изумилъ
всѣхъ своимъ восклицаніемъ, 'когда
начался объ этомъ дѣлѣ знаменитый
споръ 41) во французской академіи
между Кювье и Жофруа Сентъ
Илэромъ; подумали, что воскли-
цаніе это относилось къ какому-либо
міровому политическому событію.
Ламаркъ 42), если не ошибаюсь, го-
ворилъ или, лучше, намекалъ и о
происхожденіи человѣка отъ обезья-
ны; по крайней мѣрѣ этотъ взглядъ
былъ въ ходу и въ 1830-хъ годахъ;
я помню, какъ однажды мой дерпт-
скій учитель, профессоръ хирургія
Мойеръ, (въ 1832 году) ѣхавъ со
мною за городомъ, удивилъ меня во-
просомъ: «А какъ вы думаете, Пиро-
говъ: не происходимъ ли мы всѣ отъ
обезьянъ?» ^).
Такъ, зная, что доктрина, занимаю-
щая современные умы, не была terra
incognita и для предшественниковъ,
какъ-то держишь себя осторожнѣе
отъ увлеченій.
Впрочемъ, я нисколько не сканда-
лизируюсь происхожденіемъ чело-
вѣка отъ обезьяны; тѣмъ болѣе чести
уму какого бы то ни было существа,
если оно сумѣло выйти, хотя бы и:
случайно, въ люди. Для меня, одна-
ко же, не менѣе вѣроятенъ и обратный
переходъ человѣка въ обезьяну,—
совершающійся почти на нашихъ гла-
захъ.
И почему, въ самомъ дѣлѣ, въ тѣ
до-историческія времена, когда на-
ша планета производила ихтіозав-
ровъ, мамонтовъ и другихъ велика-
новъ, она не могла произвести и до-
потопнаго человѣка-гиганта, съ огром-
нымъ мозгомъ? A такъ какъ умъ
нашъ — мозговой, то почему бы я
онъ не могъ быть огромнымъ? Въ та-
комъ случаѣ это былъ бы совершен-
нѣйшій изъ людей: великъ и уменъ.
Ихтіозавры и мамонты перевелись
и переродились, и человѣкъ-гигантъ
могъ также перевестись и переродить-
ся въ шимпанзеевъ, орангутанговъ,
буммасовъ, обитателей Новой-Гви-
неи и т. п.
Принимая весьма хладнокровно
взглядъ на происхожденіе мое отъ
обезьяны, я не могу слышать безъ от-
вращенія и перенести ни малѣйшаго
намека объ отсутствіи творческаго
плана и творческой цѣлесообразности
въ мірозданіи; a потому никогда не
допущу, чтобы первобытная клѣтка
и даже первобытная протоплазма не
заключала въ себѣ творческой мысли
о ея конечномъ назначеніи и творче-
скаго (цѣлесообразнаго) предопредѣ-
ленія всѣхъ формъ, прототипъ кото-

рыхъ долженъ былъ изъ нея раз-
виться.
He странно ли, однако, что прежде
вовсе нетруднымъ казалось вѣрить
въ происхожденіе людей и всего жи-
вотнаго царства отъ нѣсколькихъ
паръ и даже отъ одной; a теперь так-
же безъ труда вѣрятъ въ переходы и
перерожденія самыхъ отдаленныхъ
типовъ животныхъ?
Причину легковѣрія въ обоихъ слу-
чаяхъ я нахожу въ задней мысли,
всѣмъ подсказывающей, что самая
суть дѣла ни въ томъ, ни въ другомъ
взглядѣ не выясняется.
Пара ли готовыхъ уже животныхъ,
или одна безформенная протоплазма
вышли впервые на свѣтъ, — въ обо-
ихъ случаяхъ остается иксъ: что за-
ставило атомы вещества складывать-
ся въ общеформенное существо, спо-
собное къ самостоятельному бытію, къ
борьбѣ за существованіе, наслѣд-
ственности и произведенію новыхъ
себѣ подобныхъ или несходныхъ съ
собою (Generationswechsel) существъ.
Могу ли же я легко убѣдиться въ
непогрѣшимости доктрины, увлекаю-
щіеся приверженцы которой готовы,
пожалуй, поставить на пьедесталъ
случай, замѣнивъ имъ Бога и от-
вергнувъ, какъ лишній хламъ, и
планъ, и цѣлесообразность въ міро-
зданіи? По моему, это значило бы
признать себя какими-то бастарда-
ми отъ случки случая съ случайною
же природою. Но современное міро-
воззрѣніе имѣетъ для естественника
ту привлекательную сторону, что въ
немъ предполагаемое прошлое согла-
шено съ настоящимъ и соотвѣтству-
етъ ему пока, т.-е. до поры и до вре-
мени, болѣе, чѣмъ въ другихъ міро-
воззрѣніяхъ.
Все рождено, не сотворено. He опре-
дѣленная, по предначертанному твор-
ческою мыслью плану, типичность ор-
ганическихъ формъ, не творческая
цѣлесообразность въ устройствѣ ти-
пическихъ организмовъ и переход-
ныхъ формъ занимаютъ первое мѣ-
сто въ современномъ міровоззрѣніи,
a внѣшнія физическія условія и слу-
чайная индивидуальность, и такъ какъ
искусство перерожденія и размноже-
нія животныхъ и растительныхъ ор-
ганизмовъ, съ практическою цѣлью
улучшенія разныхъ продуктовъ, не
достигало еще такого совершенства,
какъ въ переживаемое нами время,
то понятно, что добытые практиче-
скимъ путемъ весьма наглядные ре-
зультаты не могли не повліять и на
умственныя отвлеченія.
Отвлеченное творчество, творче-
скіе планъ и мысль, предначертанная
цѣлесообразность типовъ въ мірозда-
ніи, все это ушло на задній планъ, и
что достигается искусствомъ совре-
менныхъ культиваторовъ органиче-
скихъ расъ, породъ и видовъ, то въ
натурѣ поручилось дѣлать случай-
ному подбору особей и случайному
стеченію разныхъ физическихъ усло-
вій.
И вотъ уже слышится и мораль пе-
реживаемаго: «а ларчикъ просто от-
крывался».
Но что же такое это с л y ч a й?
Какой это простой deus ex machina,
играющій такую видную роль въ на-
шихъ дѣлахъ и мысляхъ?
Едва-ли не придется мнѣ отвѣтить
на это: не знаю.
Одно изъ двухъ мнѣ кажется не-
сомнѣннымъ: или нѣтъ вовсе случая,
или между случаемъ и тѣмъ, съ кѣмъ
онъ случился, есть какое-нибудь от-
ношеніе; впрочемъ оба предположенія
въ конечномъ результатѣ сводятся
на одно и то же.
Видя на каждомъ шагу связь ме-
жду дѣйствіями и причинами, оты-
скивая по безсознательному (неволь-
ному) требованію разсудка вездѣ при-
чину, гдѣ есть дѣйствіе, мы неминуе-
мо, роковымъ образомъ, приходимъ
къ заключенію,что и между всѣми
дѣйствіями и всѣми причинами суще-
ствуетъ неразрывная, вѣчная связь.
При такомъ взглядѣ случай бу-
детъ не болѣе, какъ дѣйствіе, причина
или причины котораго намъ еще не-
извѣстны, a для многихъ событій —
можно утверждать a priori — и ни-
когда не будутъ извѣстны. Это по-
чему? A потому, что стеченіе обстоя-
тельствъ въ одну бьющую точку—

случай,— бываетъ до того сложно,
что для опредѣленія его понадоби-
лось бы невозможное знаніе всего
прошлаго и настоящаго.
Мы такъ привыкли къ случайно-
стямъ, что случай кажется намъ са-
мымъ обыкновеннымъ, естественнымъ,
дѣломъ, — и это слава Богу; не живя
въ миражѣ обыкновеннаго и незаслу-
женнаго вниманія, мы бы нажили се-
бѣ галлюцинацію висящаго надъ на-
ми Дамоклова меча.
Но какъ только мы остановимся,
почему бы то ни было, хотя на одномъ
самомъ обыкновенномъ событіи, ка-
сающемся насъ лично, то не избѣг-
немъ невольнаго вопроса: при чемъ
я тутъ? зачѣмъ оно коснулось имен-
но меня?
По большей части причины нашей
прикосновенности къ какому-нибудь
событію для насъ ясны и просты, то-
есть кажутся для насъ такими; но
нерѣдко причины отношеній моихъ къ
событію для меня с;крыты, a не быть
имъ нельзя.
Молнія ударила въ мой домъ; по-
чему именно въ мой? Я нахожу при-
чину въ стоявшемъ возлѣ деревѣ; y ме-
ня на крышѣ не было отвода, a на со-
сѣднемъ домѣ былъ. Я довольствуюсь
такимъ объясненіемъ; еще болѣе буду
имъ доволенъ, если молнія, градъ,
саранча и тому подобныя прелести
повредили не только мои, но и сосѣд-
нія поля; тутъ ясно кажется, что суще-
ствовали, хотя и неизвѣстныя, фи-
зическія условія, притянувшія сюда
грозовыя облака.
Но я выигралъ въ лотереѣ билетъ;
почему? Тутъ уже стой! стопъ машина!
Что мой № 20 подвернулся, a не дру-
гой, это, положимъ, еще можно будетъ
когда-нибудь объяснить, распутавъ
узелъ разныхъ физическихъ обстоя-
тельствъ; но почему именно мнѣ по-
пался въ руки № 20? a между тѣмъ не
можетъ быть, чтобы онъ не имѣлъ
какого-либо отношенія ко мнѣ, преж-
де, чѣмъ онъ сдѣлалъ меня владѣте-
лемъ 100.000 руб., которые, выигравъ,
я прокутилъ, проигралъ, и въ концѣ
концовъ, застрѣлился. И меня послѣ
этого, то есть не послѣ,а прежде,бу-
дутъ увѣрять, что я и мой № 20 не
имѣли между собою ничего общаго;
я могъ купить и 10, и 100-ый, могъ вы-
играть и 25, и 30-ый; да, возможное
только,—случилось такъ,—могло и не
случиться; но если разъ случилось,
такъ какъ же безъ причины, само по
себѣ? Это былъ бы нонсэнсъ, нелѣ-
пость, абсурдъ.
Значитъ, случай—asylum igno-
rantiae; но незнаніе наше—съ душ-
комъ; оно не хочетъ прямо сказать:
не знаю,—а, замѣняя свое «не знаю»
словомъ: случай, оно хочетъ этимъ ска-
зать: что я-де покуда не знаю, или не
хочу знать почему; или же: это ясно
для всѣхъ, почему? потому что, ви-
дите-ли, случай...
Такъ что же послѣ этого ты—казу-
истъ или фаталистъ что ли?—задаю
себѣ вопросъ.
Я—независимый, то есть независи-
мый отъ предвзятыхъ мнѣній и док-
тринъ. Въ сужденіяхъ объ отвлечен-
ныхъ предметахъ, въ примѣненіи ихъ
къ практической жизни не нужно до-
биваться, во что бы то ни стало, по-
слѣдовательности.
Сказать, что случай все рѣшаетъ»
въ жизни—нелѣпо; но считать нелѣ-
пымъ прежнее убѣжденіе, что й мало-
важныя, повидимому, событія могутъ
имѣть роковыя послѣдствія—еще бо-
лѣе нелѣпо.
Какое дѣло, что маловажному собы-
тію предшествовалъ цѣлый рядъ дру-
гихъ, скрытыхъ,но болѣе существен-
ныхъ обстоятельствъ? рѣшающимъ,
и именно въ данный моментъ времени,
было все-таки то, что называется не-
видною случайностью.
Скалу подтачивала цѣлые вѣка во-
да; зданіе гнило и подтачивалось подъ
землею; вдругъ, отъ небольшого со-
трясенія, въ одинъ прекрасный день
они падаютъ. Что тутъ рѣшающее
обстоятельство? Все-ли равно, упади
скала и зданіе днемъ ранѣе или днемъ
позже? Всѣ правы, признавая самымъ
главнымъ, рѣшающимъ моментомъ
тотъ, когда случается роковое событіе.
У Наполеона спотыкается
конь о маленькій камушекъ; Напо-
леонъ падаетъ и, вставъ, говоритъ.

что этотъ камушекъ могъ сдѣлаться
рѣшителемъ судебъ Европы. Напо-
леонъ былъ совершенно правъ, дѣлая
рѣшителемъ судебъ въ этотъ моментъ
не себя, a камень.
Случай, часто и однообразно повто-
ряющійся, перестаетъ въ нашихъ гла-
захъ быть случаемъ по двумъ причи-
намъ: мы получаемъ болѣе времени
и средствъ для изслѣдованія и узна-
емъ причину, или же мы просто при-
выкаемъ,—и прежде случайное, рѣд-
кое и необыкновенное дѣлается обык-
новеннымъ и насущнымъ.
Узнавъ, что большая часть браковъ
«совершается осенью, нетрудно было
догадаться, почему; но, узнавъ, по
статистическимъ даннымъ, что еже-
годно встрѣчается почти одна и та же
цифра ошибочныхъ адресовъ на пись-
махъ, мы перестаемъ этому удивлять-
ся, хотя и не знаемъ причины, почему
люди всегда въ извѣстной мѣрѣ раз-
сѣяны при отправкѣ своихъ писемъ
на почту.
Еще необъяснимѣе для насъ слу-
чающееся весьма нерѣдко счастье
Въ азартныхъ играхъ, лотереяхъ, ру-
леткѣ и, наконецъ вообще, счастье въ
жизни; но мы только завидуемъ этому,
но не удивляемся.
Необыденность, разнообразность и
безпричинность—вотъ признаки слу-
чайнаго событія.
Чѣмъ чаще повторяется одно и то
же случайное, то есть безпричинное
событіе, тѣмъ невѣроятнѣе кажется
намъ, что оно опять повторится; о
томъ, кто всякій разъ попадаетъ въ
цѣль или выигрываетъ, мы не безъ
злорадства думаемъ: авось (въ авосѣ
всегда заключается извѣстная степень
вѣроятности) промахнется или про-
играетъ; если дождь льетъ цѣлыя не-
дѣли, то съ каждымъ днемъ мы все бо-
лѣе надѣемся и увѣряемся, что онъ пе-
рестанетъ.
Но всѣ наши предположенія тотчасъ
же принимаютъ другой характеръ,
какъ скоро мы открываемъ или толь-
ко подозрѣваемъ причину событія.
Тогда, при сужденіи, мы уже не на
то смотримъ—часто или рѣдко оно
случается; все вниманіе наше перемѣ-
щается съ событія н a его при-
чину.
Но причинность цѣлаго легіона мі-
ровыхъ событій п явленій можетъ быть
разслѣдована только по двумъ напра-
вленіямъ: мы можемъ перемѣщать Ha-
rne предположеніе объ этой причинно-
сти то въ самый субстратъ, т.-е. въ ве-
щество, служащее субстратомъ явле-
нія, то—внѣ его; это перемѣщеніе за-
виситъ отъ степени точности нашихъ
знаній; чѣмъ они#точнѣе, тѣмъ болѣе
перемѣщаемъ мы и причину внѣ
явленія; всему, однако же, есть пре-
дѣлъ; чѣмъ болѣе дѣлаемъ мы, напри-
мѣръ, причину какого-либо явленія
въ органическомъ мірѣ внѣшнею,
тѣмъ болѣе сообщаемъ ей случайный
характеръ. Поэтому-то я въ современ-
номъ міровоззрѣніи на органическій
міръ и нахожу, что въ немъ случаю
предоставлена слишкомъ главная
роль.
Уже давно отважные пловцы въ по-
лярныхъ странахъ мышленія заставля-
ли случай приводить въ порядокъ
разсѣянные или скученные въ хао-
сѣ атомы вещества; Цицеронъ,
сколько я помню, занимался уже
опроверженіемъ этой знаменитой
доктрины. Мнѣ кажется, въ наше
время мы недалеки отъ подобнаго же
ученія, только съ большими притяза-
ніями на точность и фактичность.
Но какъ бы ни были прогрессивны
и точны наши свѣдѣнія, лишь только
мы отвергнемъ присутствіе въ атомахъ
первобытной органической образова-
тельной силы, влекущей ихъ къ из-
вѣстнаго рода группировкамъ, намъ
придется все дѣло передать въ руки
случая.
Если бы въ самые первые моменты
творенія, при самомъ первомъ заро-
жденіи органическаго вещества,атомы
его не имѣли этого влеченія къ груп-
пировкѣ въ опредѣленныя типическія
формы, то кто же, какъ не стихійныя
силы, случайно производили тотъ или
другой типъ, случайно же.способствуя
переходамъ и превращеніямъ одного
въ другой? Откуда бы взяться разли-
чію особей одного и того же типа, если

бы случайное стеченіе разныхъ усло-
вій не благопріятствовало развитію
одной особи и не задерживало разви-
тія другой? Чему-нибудь да нужно
дать предпочтеніе—предопредѣленію
или случаю.
Я—за предопредѣленіе.
По моему, все, что случается,
должно было случиться и
не быть не могло.
Все случающееся связано неразрыв-
но цѣпью причинъ съ случившимся.
Эта навсегда отъ насъ скрытая цѣпь
соединяетъ причины случая съ тѣмъ,
что случается. Значитъ—фатализмъ.
Да, какъ умозрѣніе, наиболѣе ужи-
вающееся въ моемъ умѣ и потому
кажущееся мнѣ наиболѣе логичнымъ
и послѣдовательнымъ.
Изъ этого не слѣдуетъ, однако-же,
что и въ жизни, на дѣлѣ, надо проя-
влять это умозрѣніе и быть фатали-
стомъ. Во-первыхъ, не накурившись
опія и не наѣвшись гашиша, нельзя
быть послѣдовательнымъ фатали-
стомъ; во-вторыхъ, случай, несмот-
ря на предопредѣленіе, все-таки бу-
детъ существовать для насъ. на
практикѣ, такъ какъ причинная
связь событій и явленій намъ на-
всегда останется невѣдомою; мы
всегда будемъ жить въ миражѣ; всег-
да будетъ намъ казаться, что.все про-
исходящее могло быть и не быть. Безъ
этого миража, безъ нашего незнанія
причинной связи всѣхъ событій,
мы были бы самыя несчастныя суще-
ства,—фаталисты не по убѣжденію, a
поневолѣ.
Магометанинъ,—фаталистъ по убѣ-
жденію,—не считаетъ, напримѣръ,
вовсе противнымъ своему убѣжденію
воевать и завоевывать, слѣдовательно,
дѣйствовать; a послѣдовательно стро-
гое примѣненіе въ жизни ученія о
предопредѣленіи должно вести къ
полному бездѣйствію. Это лежитъ въ
натурѣ всѣхъ отвлеченныхъ понятій:
что, проведенныя послѣдовательно до
самой крайности умозрѣніемъ, они
дѣлаются непримѣнимыми къ жизни
и оканчиваются тѣмъ, что французы
называютъ aveuglement logique (логи-
ческое ослѣпленіе).
Для жизни необходимы миражи и
галлюцинаціи, и мы галлюцинируемъ,
не замѣчая этого, безсознатель-
но; только галлюцинаціи внѣшнихъ
чувствъ (зрѣнія, слуха и пр.) намъ
замѣтны, a галлюцинаціи воображе-
нія, памяти, самаго ума,—замѣчают-
ся нами только въ домахъ умалишен-
ныхъ; между тѣмъ именно эти постоян-
ные, безсознательные, родившіеся съ
нами на свѣтъ миражи и составляютъ
одну изъ главныхъ пружинъ нашего
общественнаго и нравственнаго быта;
живя въ этихъ миражахъ съ колыбели
до могилы и потому не имѣя возмож-
ности отличить кажущееся отъ дѣй-
ствительнаго, мы поневолѣ,—не имѣя
возможности поступать иначе,—
осуждены считать кажущееся дѣй-
ствительнымъ; увѣренность въ дѣй-
ствительное миража, къ нашему
счастію, такъ сильна въ насъ, что мы
готовы за него и жертвовать самою
жизнью.
По временамъ, и то при извѣстномъ
складѣ ума, мы, отвлекаясь отъ прак-
тической жизни, желаемъ составить
себѣ о ней стройное и послѣдователь-
ное понятіе, — и оно-то выходитъ
всегда противорѣчащимъ тому, что
мы считаемъ дѣйствительнымъ; такъ,
умозрѣніе приводитъ насъ къ одно-
му изъ двухъ выводовъ: или нѣтъ
случая, и все, что есть, должно быть;
или что есть—могло быть и не быть;
соединить эти два вывода между собою
и принять и то, и другое логически—
абсурдъ; a въ жизни этотъ абсурдъ
встрѣчается на каждомъ шагу, и
встрѣча съ нимъ насъ нисколько не
смущаетъ и не коробитъ; мы спокойно
продолжаемъ шествовать и жить
припѣваючи. И развѣ это не миражъ:
разсудокъ приводитъ къ умозаключе-
нію, противорѣчащему или наполови-
ну, или вовсе дѣйствительному?
Выходитъ одно изъ двухъ: или нашъ
умъ,съ его способностью отвлеченія и
умозрѣнія, не приспособленъ къ дѣй-
ствительности и потому ненормаленъ,
и отвлеченія его ненормальны; или же
кажущееся намъ дѣйствительнымъ не
таково. Я соглашаюсь жить скорѣе въ
миражѣ, чѣмъ считать способность и

потребность ума къ отвлеченію чѣмъ-
то ненормальнымъ, хотя я и не прочь
подозрѣвать въ излишкахъ этой спо-
собности удаленіе отъ нормы со всѣми
его послѣдствіями.
Стопъ машина!—Я началъ за здра-
віе,—свелъ за упокой.
Но, бесѣдуя съ самимъ собою, по-
чему не дать простора ходу мыслей?
И не прочитывая задовъ, я помню,
что остановился на переходѣ изъ дома
и школы въ жизнь, и прежде всего въ
университетскую жизнь. И вотъ теперь
семидесятилѣтній старикъ, требуя от-
чета о вѣрованіяхъ и убѣжденіяхъ
четырнадцатилѣтняго студента, счи-
таетъ нужнымъ сначала раскрыть свои
старческія,—и это для того, чтобы,
сравнивъ ихъ съ своими же юноше-
скими, представить себѣ наглядно,
какимъ переворотамъ й перипетіямъ
суждено было имъ подвергнуться въ те-
ченіе шестидесяти-пятилѣтняго срока.
Но все, что я высказалъ до сихъ
поръ о моихъ теперешнихъ взглядахъ
на жизнь и мірозданіе, относится къ
разряду убѣжденій, основанныхъ на
умозрѣніи и знаніи. A это
не вѣрованіе. Нужно уяснить себѣ
главное въ практической жизни: во
что я вѣрую?
Начну съ того, что вѣру я счи-
таю такою психическою способностью
человѣка, которая болѣе всѣхъ дру-
гихъ отличаетъ его отъ животныхъ.
Чувственныя и пріобрѣтаемыя опы-
томъ знанія, a слѣдовательно и задат-
ки ума, существуютъ и y животныхъ:
память и воображеніе — также; со-
ображеніе и разсудочность приспособ-
лены y животныхъ къ ихъ жизненнымъ
потребностямъ и инстинктамъ; о во-
лѣ и говорить нечего: безъ нея жи-
вотное приближается къ переходу
въ растеніе. Чувства любви, надежды,
радость, печали — всѣ они проявля-
ются, хотя in statu nascente, и y жи-
вотнаго. Ho вѣры нѣтъ и слѣда —
почему?
Причина лежитъ, по моему, какъ
въ свойствахъ сознательности живот-
наго, такъ и въ свойствахъ нашей спо-
собности вѣровать. Животное, безъ
сомнѣнія, обладаетъ сознаніемъ; оно
ощущаетъ свое бытіе и свою индиви-
дуальность (личность); но животное
не сознаетъ, какъ мы, своего чувствен-
наго сознанія, и потому представле-
ніе и понятіе его о своей индивидуаль-
ности не такъ ясны и отчетливы, какъ
y насъ. Личность животнаго сливается
въ его представленіи болѣе, чѣмъ y
насъ, съ окружающимъ его міромъ;
это потому, что намъ объ ощущеніи
нашего личнаго бытія напоминаетъ
безпрестанно сознаніе этого болѣе
или менѣе сознательнаго ощущенія;
эту-то нашу способность сознавать, что
мы сознаемъ себя, и нужно назвать
самосознаніемъ; его нѣтъ y
животнаго, только въ смыслѣ
ощущенія сознающаго свое бы-
тіе; a между этимъ чувственнымъ со-
знаніемъ личнаго бытія и тѣмъ, ко-
торое сознаетъ свое чувственное со-
знаніе бытія (самосознаніе), не мало
разстоянія.
Вѣра безъ самосознанія
немыслима. Свойства же нашей способ-
ности вѣровать таковы, что она про-
является для насъ какъ бы отрѣ-
шившегося отъ всѣхъ другихъ чув-
ственныхъ представленій; конечно,
это миражъ Чувства, необходимыя для
нашего бытія и самосознанія, без-
условно необходимы и для осуществле-
нія въ насъ способности вѣровать;
но какъ скоро, при развитіи этой спо-
собности, самосознаніе наше, отвле-
каясь отъ чувственнаго сознанія, пе-
рестаетъ слѣдить за нимъ и сосредо-
точиваетъ свою дѣятельность въ дру-
гой области представленій, — отвле-
ченное (болѣе или менѣе) отъ чув-
ственнаго самоощущенія и какъ бы
сосредоточенное въ самомъ себѣ, Ha-
rne самосознаніе творитъ внѣ-чув-
ственные идеалы. Къ нимъ, къ этимъ
сверхъ-чувственнымъ идеаламъ, при-
водитъ неминуемо наша способность
вѣровать, въ высшемъ ея развитіи;
на низшихъ же степеняхъ развитія
она еще напоминаетъ, какъ и все че-
ловѣческое, о безусловной зависи-
мости отъ чувственнаго.
Поэтому-то я и утверждаю въ мо-
емъ міровоззрѣніи, что cogito ergo
sum Декарта справедливѣе замѣнить:

sentio, ergo sum. Наше sum, или «я
есмь» — только рефлексъ ощущенія
бытія: съ нимъ сходны звуки, изда-
ваемые животными, свидѣтельствую-
щіе объ ощущеніи ими также личнаго
бытія. A наше с о g і t о есть уже
самосознаніе, то-есть созна-
ніе ощущенія бытія, которое можетъ
быть и не вполнѣ сознательное (какъ
y животныхъ и y насъ при ненормаль-
номъ состояніи тѣла или психическихъ
способностей).
Если верховный разумъ Творца за-
благоразсудилъ произвести человѣ-
ческій родъ отъ обезьяны, то, несо-
мнѣнно, вѣра въ человѣкѣ развилась
постепенно въ теченіе вѣковъ, изъ
грубыхъ чувственныхъ представленій,
взятыхъ имъ изъ окружающей при-
роды.
Но родословная наша еще не скрѣ-
плена и не въ рукахъ точной науки;
поэтому возможно еще и невѣроятное.
Въ такомъ случаѣ возможна и мало-
вѣроятная для современной науки
гипотеза о происхожденіи первобыт-
наго человѣческаго типа, теперь уже
выродившагося,принесшаго съ собою
на свѣтъ всѣ задатки высшихъ спо-
собностей души, въ томъ числѣ и вѣры.
Какъ бы то ни была, но божествомъ
каждаго культурнаго общества въ
историческія времена всегда были и
будутъ или идеалъ, или абсурдъ.
Этимъ и отличается также вѣра отъ
знанія; если вѣра и не есть непремѣн-
ный антагонистъ знанія,а положитель-
ная (догматическая) даже требуетъ
его, — основныя ихъ начала несходны
между собою и никогда не сойдутся.
Сомнѣніе—вотъ основа знанія.
Безусловное довѣріе къ избранному
идеалу—вотъ начало вѣры. Нѣтъ
нужды, если онъ будетъ абсурдомъ.
Credo quia absurdum est. Въ этомъ
изреченіи Тертулліана, од-
ного изъ столповъ церкви, — глубо-
кая правда. Истинно вѣрующему
нѣтъ дѣла до результатовъ положи-
тельнаго знанія. Эта черта прово-
дится нами замѣтно.и въ простыхъ
житейскихъ дѣлахъ. Если я получаю
почему-либо полное довѣріе къ ка-
кой-нибудь личности, то я не разби-
раю болѣе — знающая она, образован-
ная, интеллигентная или нѣтъ; я вѣ-
рю ей на-слово, вѣрю и безъ словъ,
однимъ, такъ сказать, взмахомъ души.
Такъ знаніе и глубокомысленность
уживаются въ одной душѣ вмѣстѣ
съ вѣрою, не нуждающейся въ зна-
ніи. Способность познавать, основан-
ная на сомнѣніи, не допускаетъ вѣры;
но вѣра не стѣсняется знаніемъ и
идетъ своимъ путемъ. Идеалъ, служа-
щій основаніемъ вѣры, даже абсурд-
ный, не допуская и тѣни сомнѣнія,
становится выше всякаго знанія и
помимо его стремится къ достиженію
истины. Чѣмъ глубже и многосторон-
нѣе знаніе, тѣмъ труднѣе идеалу
развиться и окрѣпнуть.
Карлъ Фохтъ смѣялся надъ воз-
можностью соединить вѣру и знаніе,
противорѣчащее въ своихъ резуль-
татахъ догматамъ вѣры: онъ назы-
валъ это двойною бухгалтеріею ду-
ши. Правда, глубина и многосторон-
ность знанія,по принципу,препятству-
ютъ не только полету, но и развитію
(религіозныхъ) идеаловъ, если они
не требуютъ точно-научнаго знанія.
Но и то правда, что наша разсудоч-
ная послѣдовательность ограничена.
Строго послѣдовательными могутъ
быть, и то относительно, только два
сорта людей: крѣпкіе духомъ и огра-
ниченные, односторонніе спеціали-
сты. Когда я считалъ спеціализмъ
главною цѣлью жизни, я подписалъ
подъ моимъ портретомъ, литографи-
рованнымъ въ Дерптѣ,что быть по-
слѣдовательнымъ для меня —глав-
ное43), и я былъ тогда дѣйствительно
послѣдовательнымъ до чертиковъ; но
по мѣрѣ того, какъ я знакомился съ
жизнью и наукою — и міровоззрѣ-
ніе мое дѣлалось менѣе ограничен-
нымъ; я прозрѣлъ и убѣдился, что,
не принадлежавъ къ разряду esprits
forts, нельзя быть вполнѣ послѣдо-
вательнымъ. Что я говорю? Можно.
Но какъ? сдѣлавшись подлецомъ пе-
редъ Богомъ и передъ собою.
Да, не иначе: esprit fort, — и вѣ-
рующій, и невѣрующій, онъ можетъ
быть и тѣмъ, и другимъ, — въ сущ-
ности, всегда во что-нибудь да вѣрую-

щій, no малой мѣрѣ, убѣжденный въ
чемъ-нибудь до nec plus ultra; вѣруя
же, онъ можетъ быть и по-евангель-
ски нищимъ духомъ, — и нищій
бываетъ и крѣпкимъ и сильнымъ.
Самая характерная черта крѣпкаго
духомъ — та, что онъ, счастливый и
несчастный, больной и здоровый, жи-
вя и умирая, продолжаетъ безтрепет-
но, спокойно, безъ всякаго разлада
съ самимъ собою, вѣрить или не вѣ-
рить; a не вѣритъ для esprit fort —
значитъ, no моему, вѣрить въ ничто,
то-есть въ абсурдъ, credit quia ab-
surdum est. Поэтому истинный, не-
притворный и неподдѣльный отри-
цатель не можетъ не быть esprit
fort.
Если все это такъ, то крѣпкій
духомъ не можетъ не быть и односто-
роннимъ; и потому онъ сходится съ
разрядомъ одностороннихъ и ограни-
ченныхъ спеціалистовъ, которые, въ
свою очередь, не есть еще евангель-
скій нищій духомъ.
Другое дѣло — съ людьми, не при-
надлежащими къ этимъ двумъ раз-
рядамъ; между ними есть также и вѣ-
рующіе, и невѣрующіе, пріобрѣв-
шіе глубокія научныя знанія, и не-
вѣжды, и неучи. Для такихъ людей—
a имя имъ легіонъ — неуступчивая,
неупругая и несокрушимая послѣ-
довательность немыслима, и какъ ни
различенъ складъ ума большинства
людей изъ этого разряда, всѣ они
имѣютъ то общее имъ свойство,
что могутъ вести y себя и съ собою
двойную бухгалтерію, какъ это на-
звано К. Фохтомъ. Это значить, что
личность, принадлежащая къ этой
категоріи, можетъ быть въ одно и
то же время и человѣкомъ науки, и
человѣкомъ вѣры, — и въ вѣрѣ, и
въ наукѣ вполнѣ искреннимъ; иде-
алъ вѣры, — собственный или со-
общенный, — мирится въ такой лич-
ности съ результатами, получен-
ными путемъ науки; спокойствіе, по-
селяемое въ душѣ вѣрою въ идеалъ,
хотя бы абсурдный, съ научной точ-
ки зрѣнія не нарушается несовпаде-
ніемъ итоговъ двойной бухгалтеріи.
Какъ не благодарить Бога тому, кто
своевременно разузнаетъ въ себѣ эту
чудную, примиряющую способность
души; но нечего роптать, сѣтовать,
сомнѣваться и насмѣхаться и тому,
кто не понимаетъ или не хочетъ по-
нять возможности существованія это-
го психическаго свойства.
И едва ли крайняя послѣдователь-
ность принадлежитъ къ нормальнымъ
свойствамъ человѣческаго духа. Бѣ-
да, если ее захочетъ себѣ навязать
человѣкъ не сильный духомъ или
не ограниченный: онъ неминуемо спод-
личаетъ. Подлецъ, въ моихъ глазахъ,
передъ Богомъ и передъ собою — тотъ,
кто, отвергнувъ всѣ идеалы вѣры и
ставъ въ ряды атеизма, въ бѣдѣ из-
мѣняетъ на время свои убѣжденія,
и всего хуже, если дѣлаетъ еще это
тайкомъ, a убѣжденія свои разгла-
шаетъ открыто. A такихъ господъ
не мало. Къ нимъ принадлежалъ нѣ-
когда и я самъ, пока не познакомился
съ собою хорошенько. Да, трудно
простить себѣ такую подлость, хотя
бы и временную, и невольную; въ
продолженіе моей автобіографіи я
не утаю отъ себя ничего, что заслу-
живаетъ самобичеванія, и постара-
юсь напомнить себѣ, когда и какъ я
былъ подлецомъ предъ Богомъ и
предъ собою.
Теперь, когда я убѣдился, что лю-
ди моего склада ума не могутъ и не
должны стремиться къ достиженію
крайнихъ предѣловъ послѣдователь-
ности, я сдѣлался искренно вѣрую-
щимъ,не утративъ нисколько моихъ
научныхъ, мыслью и опытомъ пріобрѣ-
тенныхъ, убѣжденій.
Какой же идеалъ моей вѣры?
To, что называется вѣрить въ Бога,
можетъ быть названо только въ томъ
случаѣ, когда умъ не дошелъ еще до
необходимости признавать Бога исход-
ною точкою, своимъ nec plus ultra.
Мой бѣдный, не разъ блуждающій умъ
остановился на этомъ признаніи; для
меня существованіе Верховнаго Разу-
ма и Верховной Воли сдѣлалось такою
же необходимостью,какъ мое собствен-
ное умственное и нравственное суще-

ствованіе. Ho остановиться на этомъ
требованіи ума еще не значило бы
для меня быть вѣрующимъ, — это
значило бы быть деистомъ; a деизмъ,
по-моему, еще не вѣра, a доктрина.
Для нравственнаго моего быта не-
обходимъ былъ идеалъ болѣе человѣ-
ческій, болѣе близкій ко мнѣ. Входя
все глубже и глубже въ себя во вре-
мя разныхъ испытаній жизни, я по-
нялъ, наконецъ, почему культурныя
племена, дошедъ до извѣстной степе-
ни человѣчности, такъ нуждаются
въ идеалѣ Богочеловѣка. Слабость
тѣла и духа, болѣзнь, нужда, горе и
бѣды считаются главными разсадни-
ками вѣры.
Мой знакомый докторъ Груби
въ Парижѣ утверждалъ даже, что
основу всякой религіи нужно отыски-
вать въ патологіи человѣка. Гораздо
вѣрнѣе этого извѣстное: wer'nicht
sein Brod mit Thränen ass 45), и проч.
Ho какъ ни сильны эти мотивы, не
одинъ, однако же, плачъ и скрежетъ
зубовъ приводитъ насъ къ утѣшитель-
ному идеалу Богочеловѣка; и радость,
въ двухъ ея видахъ, увлекаетъ насъ
невольно къ этому же самому идеалу.
Когда на душѣ тишь да гладь, да
Божья благодать, или когда душа
восторженна и торжествуетъ, она все-
гда находитъ ,въ этихъ двухъ видахъ
радости причину сближенія съ дру-
гимъ, и непремѣнно высшимъ, какъ
будто ей сочувствующимъ существомъ,
началомъ,—не знаю съ чѣмъ-то.
Это сочувствующее всему человѣ-
ческому и болѣе чѣмъ знакомое со
всѣми нашими слабостями, нуждами,
печалями и радостями начало — такъ
свойственно намъ, что олицетвореніе
его дѣлается неминуемо потребностью
нашего духа; олицетворенное дѣлается
звеномъ, соединяющимъ насъ съ тѣмъ,
предъ чѣмъ останавливается нашъ
умъ, какъ предъ непостижимымъ для
него абсолютомъ.
Верховный вселенскій Разумъ и
Верховная Воля дѣлаются доступнѣе
для насъ въ лицѣ Богочеловѣка.
Идеалъ вѣры въ Богочеловѣка до
того кажется мнѣ теперь свойствен-
нымъ человѣческой душѣ, что и при-
мѣненіе къ нему извѣстнаго изрече-
нія Вольтера я не считалъ бы такимъ
кощунствомъ, какимъ оно мнѣ пред-
ставляется въ отношеніи къ Богу.
He даромъ высшія культурныя пле-
мена все свое богопочитаніе основы-
вали на идеалѣ олицетворенія не толь-
ко божества, но и каждаго изъ его
свойствъ.
Олицетвореніе неминуемо входило
въ идеалы вѣръ какъ политеизма,
такъ и монотеизма. Іегова евреевъ,
боровшійся подъ видомъ человѣка
съ Іаковомъ, былъ не только Богомъ,
принимавшимъ участіе въ дѣлахъ че-
ловѣческихъ вообще, но еще и Богомъ
національнымъ еврейскаго народа.
Да и какъ возможно бы было че-
ловѣку, разъ принявшему существо-
ваніе Bora необходимымъ, остановить-
ся неподвижно на одномъ деизмѣ? Это,
какъ я самъ испыталъ на себѣ, зна-
чило бы насиловать себя, оставать-
ся холоднымъ и равнодушнымъ къ То-
му, Koro нашъ же умъ призналъ за
начало началъ; a чтобы не быть къ
Нему безразличнымъ, чтобы любить
или ненавидѣть Его—необходимо дѣ-
лается признать въ Немъ какія-либо
нравственныя или матеріальныя отно-
шенія къ себѣ. И въ самыхъ тайникахъ
человѣческой души рано или поздно,
но неминуемо долженъ былъ развить-
ся и, наконецъ, придти осуществлен-
ный идеалъ Богочеловѣка.
Воплощеніе же этого, задолго пе-
редъ тѣмъ уже предчувствованнаго
идеала, высшаго и утѣшительнѣйшаго
изъ идеаловъ, — не могло не внести
въ сердца людей новыя (и едва ли до
того испытанныя) чувства мирнаго
блаженства и торжественнаго востор-
га, такъ поражающія насъ въ жизни
неофитовъ и мучениковъ за вѣру.
Вѣровать, что среди насъ жилъ чело-
вѣческою же жизнію нашъ Спаситель,
испытавъ на себѣ муки и радости этой
жизни, было такимъ, еще никогда
неиспытаннымъ, счастьемъ, что всѣ
проникнутые этою вѣрою не могли
не ставить ее выше всѣхъ другихъ
чувствъ и способностей души.

Что умъ съ его разъѣдающимъ ана-
лизомъ и сомнѣніемъ? Развѣ онъ
успокаивалъ, подавалъ надежду, утѣ-
шалъ и водворялъ миръ и упованіе
въ душѣ? A вотъ осуществленный иде-
алъ вѣры— онъ проникъ всю душу,
не оставивъ въ ней мѣста для сомнѣ-
ній, анализовъ и, разомъ овладѣвъ
ею, вселяетъ блаженство и восторгъ.
Вотъ и я, грѣшный, хотя и поздно,
но убѣдился, наконецъ, что мнѣ, при
складѣ и емкости моего ума, не слѣдо-
вало попадать въ колеи крѣпкихъ ду-
хомъ и одностороннихъ спеціалистовъ.
Жизнь-матушка привела,наконецъ, къ
тихому пристанищу. Я сдѣлался, но
не вдругъ, какъ многіе неофиты, и
не безъ борьбы, вѣрующимъ. Къ со-
жалѣнію, однако же, еще и до сихъ
поръ, на старости, умъ разъѣдаетъ
по временамъ оплоты вѣры. Но я
благодарю Бога за то, что по крайней
мѣрѣ успѣлъ понять себя и увидалъ,
что мой умъ можетъ ужиться съ
искреннею вѣрою. И, я, исповѣдуя
себя весьма часто, не могу не вѣрить
себѣ, что искренно вѣрую въ ученіе
Христа Спасителя.
Прежде меня слишкомъ занимала
историческая сторона христіанства.
Теперь я убѣдился, что это — дѣло
науки, слѣдовательно требующее и
научныхъ пріемовъ; но въ наукѣ я
всегда былъ и буду за полную свободу
изслѣдованія, самаго чистаго и сво-
боднаго отъ всякой задней мысли.
Для того же, кто, какъ я, ищетъ въ
ученіи Христа мира и утѣшенія, вся
суть не въ исторіи.
Самъ Спаситель ничего не оставилъ
намъ документальнаго въ научно-
историческомъ смыслѣ. Мы узнаемъ
о Его жизни и ученіи изъ книгъ, пи-
санныхъ Его послѣдователями. Эти
письмена дошли до насъ чрезъ тьму
вѣковъ, и какихъ еще вѣковъ — язы-
чества, сектантства, варварства, фа-
натизма! Кто по современно-научнымъ
понятіямъ рѣшитъ теперь — что апо-
крифъ, что нѣтъ; безъ строгой исто-
рической критики теперь немыслима
стала никакая исторія, даже и свя-
щенная. A къ какимъ результатамъ
можно придти, изслѣдуя строго и
свободно научно-историческіе доку-
менты христіанскаго ученія, можно
узнать отъ тюбингенской школы, отъ
Штрауса и Ренана, и еслибы при-
шлось выбирать между двумя послѣд-
ними, то я все-таки предпочелъ бы
изъ двухъ золъ выбрать меньшее,
по моему мнѣнію — это Штрауса (т.-е.
его книгу: «Жизнь Іисуса Христа»,
a не смерть самого Штрауса, кажется,
рехнувшагося совсѣмъ при концѣ
жизни).
Для меня главное въ христіан-
ствѣ — это недостижимая высота и
освящающая душу чистота идеала
вѣры; на немъ цѣлые вѣка тьмы,
страстей и неистовствъ не оставили
ни единаго пятна; кровь и грязь, ко-
торыми міръ не разъ старался осквер-
нить идеальную святость и чистоту
христіанскаго ученія, стекали пото-
ками "назадъ, на осквернителей.
Смѣло и несмотря ни на какія исто-
рическія изслѣдованія, всякій хри-
стіанинъ долженъ утверждать, что
никому изъ смертныхъ невозможно
было додуматься и еще менѣе дойти
до той высоты и чистоты нравственнаго
чувства и жизни, которыя содержатся
въ ученіи Христа; нельзя не прочув-
ствовать, что они не отъ міра сего.
Это не' мораль, какъ желаютъ пред-
ставить идеалъ ученія отвергающіе
божественную натуру Учителя. Мо-
раль (отъ mos — нравъ, обычай) за-
висима отъ нравовъ, a нравы мѣня-
ются со временемъ. Положительнаго,
неизмѣннаго нравственнаго кодекса
всего человѣчества нѣтъ, и онъ про-
явится развѣ,когда будетъ едино ста-
до и единъ пастырь. Но это возможно
только въ томъ случаѣ, если пастыремъ
явится Богочеловѣкъ,—a тогда лю-
ди обойдутся,пожалуй, и безъ кодекса.
Хотя тюбингенская школа и бро-
сила тѣнь историческаго сомнѣнія на
евангеліе Іоанна, но слова или смыслъ
словъ: «законъ (то-есть нравственный)
Моисеемъ, благодать же и истина
Іисусомъ Христомъ даны/>—для ка-
ждаго христіанина должны быть сло-
вами истиннаго благовѣстителя. И
для меня непонятно, почему проте-
стантскіе yльтрараціоналисты, при-

числяя себя къ пастырямъ христіан-
ской церкви, становятся на "точку
зрѣнія Ренана и древнѣйшихъ ере-
сіарховъ, вышедшихъ изъ паганизма
и талмудизма; имъ могъ слѣдовать въ
своемъ невѣріи такой протестантскій
государь, какъ Фридрихъ Вто-
рой, считавшій Евангеліе только мо-
ралью, — но не пастыри какого бы
то ни было христіанскаго исповѣда-
нія. Для современнаго — именно для
современнаго—христіанина признаніе
божественной натуры Спасителя дол-
жно быть краеугольнымъ камнемъ его
вѣры. Этимъ признается непрелож-
ность, непогрѣшимость, благодат-
ная внутренняя истина идеала, слу-
жащаго основою христіанскаго уче-
нія. Этимъ же оно и отличается отъ
измѣнчивой, внѣшней, хотя и вполнѣ
законной мірской морали. Благодат-
ная, не подлежащая ни сомнѣнію, ни
разслѣдованію истина можетъ сдѣ-
латься моею собственною внутреннею
истиною только тогда, когда я извле-
каю ее изъ высшаго источника и вѣ-
рую, что она сообщается мнѣ путемъ
благодати. Только при такой вѣрѣ
я и въ состояніи отличить внѣшнюю
и научную правду, требующую ум-
ственнаго анализа и свободнаго раз-
слѣдованія, отъ той высшей, вѣчной,
исполненной благодати правды, ко-
торая служитъ идеаломъ моей вѣ-
ры,—вѣры, a не одного убѣжденія.
Я убѣдился на себѣ, что, не отличая
истины, добываемой путемъ анализа
и разслѣдованія, отъ другой, доста-
вляемой намъ вѣрою, нельзя быть на-
стоящимъ вѣрующимъ. И прежде всего
нужно увѣровать въ высшую бла-
годать. Недосягаемая высь и чистота
идеала христіанской вѣры дѣлаютъ
его истинно благодатнымъ; это обна-
руживается необыкновеннымъ спо-
койствіемъ, миромъ и упованіемъ, про-
никающими все существо вѣрующаго
въ краткія молитвы и бесѣды съ са-
мимъ собою, съ Богомъ.
Обуреваемый сомнѣніемъ и невѣ-
ріемъ, мой умъ еще нерѣдко. заста-
вляетъ меня думать и во время этихъ
бесѣдъ: — не миражъ ли все это?
Мы живемъ въ какомъ-то заколдован-
номъ кругу, изъ котораго намъ нѣтъ
выхода; какъ тутъ отличишь: что
дѣйствительность, что миражъ, да
и зачѣмъ стараться различать нераз-
личимое? Это — то, что одинъ отецъ
церкви назвалъ curiositas inutilis.
A если, наконецъ, и удалось бы по-
стигнуть, гдѣ кончается наша иллю-
зія и гдѣ начинается дѣйствительность э
то не будемъ ли мы самыми несчастны-
ми существами, сдѣлавшись, чрезъ
такое открытіе, изъ мнимо-здоровыхъ
мнимо-больными? Представимъ себѣ
каждаго изъ насъ лична и наглядно
убѣдившимся, что его 4— миражъ, его
ощущеніе свободноЙ воли—тоже
миражъ; свобода мысли—иллюзія;
представленія о безпредѣльности
времени и пространства—галлюцина-
ціи фантазіи; идеалы вѣры, любви,
красоты—такія же галлюцинаціи, ил-
люзіи, и миражи;—что вышло бы изъ
личности, наглядно узнавшей и окон-
чательно убѣдившейся, что она жи-
ветъ постояннымъ обманомъ чувствъ,
ощущеній и представленій? He при-
вело ли бы такое знаніе къ другому,
еще болѣе сумбурному, убѣжденію,
что самый способъ, которымъ мы до-
шли до нашей истины, основанъ на
такихъ же иллюзіяхъ и миражахъ?
Мнѣ кажется, что въ предметахъ
психологіи, для изслѣдованія кото-
рыхъ необходимо субъективныя ощу-
щенія дѣлать въ то же время и объекта-
ми сужденія, сомнительная догадка
вѣрнѣе и во всякомъ случаѣ практич-
нѣе мнимо твердаго убѣжденія.
Итакъ, если Творцу угодно было,
произведя насъ отъ обезьянъ, скрыть
наше происхожденіе иллюзіями, увле-
кающими насъ къ Нему въ безпре-
дѣльность и вѣчность, то не намъ
накладывать руки на себя и не намъ
найти ту истину, которая не назначена
быть истиною для насъ. Все это я при-
вожу въ припадкѣ сомнѣнія противъ
моего невѣрія, отъ котораго нелегко
было отдѣлаться и самому Петру.
Всеобъемлющая любовь и благодать
Святого Духа, это два самые суще-
ственные элементы идеала вѣры Хри-
стовой, отличающей ее отъ морали
какъ небо отъ земли. He даромъ у

всѣхъ сектаторовъ христіанства бла-
годать служитъ болѣе или менѣе
основою толковъ и раскола. Настоя-
щая, искренняя вѣра не можетъ быть
не идеальною; a идеалъ не можетъ
быть достижимымъ, какъ недостижима
для насъ и всеобъемлющая истина.
A недостижимою высотою и святостью
идеала христіанская вѣра, очевидно,
превосходитъ, всѣ. другія; сущность
же этого высокаго идеала такова,
что приближеніе къ нему невозможно.
И вотъ, желающіе приблизиться къ
нему и ищущіе въ вѣрѣ примиренія
съ собою, прежде всего не должны по-
лагаться на собственныя силы и нрав-
ственныя (моральныя) достоинства, a
должны увѣровать, что вѣра есть даръ
неба, благодати и всеобъемлющей
любви. Это для меня самая характер-
ная черта христіанской вѣры, прево-
сходно выраженная въ моей умили-
тельной для меня молитвѣ: «Чертогъ
Твой вижу, Спасе мой, и одежды не
имамъ, да вниду въ онъ».
Разбойникъ на крестѣ, блудный
сынъ, фарисей и мытарь, слова, ска-
занныя Марѳѣ, Маріи и юношѣ,
исполнившему, по его мнѣнію, всѣ
заповѣди закона, доказываютъ, ка-
кое значеніе придавалъ Спаситель
прямому, чистосердечному и полному
раскаянія и вѣры обращенію къ Нему.
Два великіе учителя церкви — апо-
столъ Павелъ и блаженный Августинъ
—видѣли также въ благодати одно
изъ главныхъ средствъ къ спасенію.
Но существуетъ въ моихъ глазахъ
еще и другая характерная черта хри-
стіанскаго ученія, — это многосто-
ронность, отличающая его отъ огра-
ниченныхъ или одностороннихъ стре-
мленій религій, основанныхъ на одной
морали. И аскетъ, бѣгущій отъ пре-
лестей міра, и мірянинъ, подвергаю-
щій себя испытаніямъ, и человѣкъ,
ставящій свои дѣйствія въ зависимость
отъ предопредѣленія,и тотъ, кто осно-
вываетъ ихъ на свободѣ воли, ищу-
щій усердною молитвою и постомъ
удостоиться благодати, равно какъ
и тотъ, кто и все свое время посвя-
щаетъ дѣламъ добра, — всѣ, всѣ мо-
гутъ найти въ христіанскомъ ученіи
основу своихъ убѣжденій, стремленій
и дѣйствій.
Одно мнѣ кажется несовмѣстнымъ
съ духомъ ученія Христа, это — догма-
тизмъ и доктринерство. Конечно, цер-
ковь, какъ собраніе вѣрующихъ,
должна была возникнутъ на первыхъ
же порахъ христіанства, a согласіе
и единство взглядовъ должны были со-
единять собраніе вѣрующихъ; но это
еще далеко отъ обязательной догмы.
Обязательная, a потомъ и принуди-
тельная догма должна была явиться съ
появленіемъ на свѣтъ государственной,
или по-просту, казенной церкви. И
вотъ опять доказательство той мно-
госторонности ученія Христа, о ко-
торой я говорилъ.
Какъ скоро христіанство выступило
на государственную и политическую
арену, въ немъ находили опору и
императоры, и демагоги. Мало это-
го: церковь, во времена паганизма,
не переставая быть въ сущности хри-
стіанскою, могла дѣлать уступки язы-
честву, слѣды котораго сохранились
въ .нѣкоторыхъ церквахъ еще и до
сихъ поръ. Это и не могло быть иначе,
когда неземной — «не отъ міра сего»—
идеалъ долженъ былъ осуществляться,
вѣрнѣе — приближаться къ осуще-
ществленію въ мірѣ, пропитанномъ
насквозь чувственностью. Развѣ могъ
кто изъ смертныхъ, — хотя бы и
власть имѣющихъ, — велѣть любить
врага и ненавистника, платить за
обиду кротостью и смиреніемъ, всѣмъ
жертвовать изъ любви?! Мѣсто за-
прещенія и отрицанія, служащихъ
основою закона, обязательнаго для
всего общества, и мѣсто: не дѣлай того
или другого, не убей, не воруй, не
пожелай, замѣняетъ верховный и не-
земной призывъ къ сокровеннымъ и
самымъ глубокимъ чувствамъ души —
любви и вѣрѣ, дѣлая ихъ главными
мотивами нашихъ дѣлъ и дѣйствій.
Очевидно, ни еврейскій монотеизмъ,
ни политеизмъ древняго міра не могли:
сразу понять и прочувствовать глу-
бокій смыслъ и значеніе недосягаема-
го идеала Новаго Завѣта.
И первая государственная церковь
Христа едва-ли была образцовая.

Императоры, принявшіе христіан-
ство, спѣшили воспользоваться ею
для своихъ политическихъ цѣлей,
старались сдѣлать ее торжественною
въ глазахъ народа, привыкшаго къ
великолѣпію языческихъ храмовъ и
торжественнымъ процессіямъ жре-
цовъ, которыхъ должна была замѣ-
нять для народа іерархія священно-
служителей, епископовъ, патріар-
ховъ и т. п. И вотъ, вѣрованіе, въ
основѣ котораго лежитъ полная сво-
бода совѣсти, то-есть сознаніе исти-
ны въ идеалѣ самоотверженія изъ
любви и вѣры въ всеобъемлющую
любовь Bora, — дѣлается постепенно
обязательнымъ ,казеннымъ ,внѣшнимъ.
Обязательность, связь церкви съ
властью, государственные перево-
роты, наплывъ новыхъ племенъ на
развалины древнихъ государствъ, всѣ
эти обстоятельства не могли не спо-
собствовать къ искаженію чистоты
идеала новой вѣры и къ порожденію
самыхъ уродливыхъ толковъ, ересей,
подлоговъ преданій, письменныхъ до-
кументовъ и т. п.
Тогда оказался необходимымъ для
государственной церкви и обязатель-
ный догматизмъ вѣры, и цѣлый рядъ
вселенскихъ соборовъ установляетъ
догмы и формулы. догмъ, предписы-
ваетъ, какъ и чему вѣрить, чтобы быть
христіаниномъ. Свобода совѣсти от-
ходитъ на задній планъ. Мѣсто глу-
боко прочувствованнаго идеала вѣры
и свободнаго полета души, желающей
сближенія съ нимъ, заступаютъ симво-
лическіе обряды, мистеріи, игравшіе
такую видную роль въ политеизмѣ,
и т. п.
Дошло, наконецъ, до того-, что вмѣ-
сто недостижимо-высокаго идеала, на-
реченнаго быть мотивомъ всѣхъ на-
шихъ дѣлъ и нравственныхъ стре-
мленій, выступили на первый планъ
всѣ эти церковные обряды и требы.
Вмѣсто исполненныхъ благодати и
любви смиренныхъ учителей, яви-
лись непогрѣшимые папы-государи и
надменные патріархи, заводившіе
споры о первенствѣ.
Иногда, смотря на нашихъ владыкъ,
я думалъ: какъ бы мнѣ было совѣстно
передъ собою и передъ Христомъ,
если бы я сдѣлался архіереемъ; —
мнѣ невозможно бы было не помнить,
что именно архіереи синедріона были
судьями не на животъ, a на смерть
Обѣщавшаго Царство Божіе своимъ
избраннымъ. A эти книжники, про-
тивъ которыхъ Онъ такъ возставалъ,—
развѣ это были не догматики и развѣ
между ними не. было приписывав-
шихъ себѣ власть и авторитетъ толь-
ко потому, что они получили ихъ по
преданію въ наслѣдство, и развѣ са-
мые близкіе къ Христу не должны
были для авторитета производить Его
родословную отъ царя Давида? He
то ли же самое повторяется съ іерар-
хами, палами и даже попами, припи-
сывающими себѣ духовную власть
по преемству или наслѣдству?
Я знаю, однако же, и хорошо по-
нимаю, что я увлекаюсь,.говоря такъ
о церкви и ея служителяхъ. Но я
говорю теперь о христіанствѣ съ
моей индивидуальной и ограниченной
точки зрѣнія. Послѣ погрома моей
обрядной религіи, которую исповѣды-
валъ съ дѣтства, и послѣ того, какъ
убѣдился, что не могу быть ни ате-
истомъ, ни деистомъ, я искалъ успо-
коенія и мира души, и, конечно,
пережитое уже мною, чисто внѣшнее
вліяніе таинствъ церковныхъ бого-
служеній и обрядовъ, не могло успо-
коить взволнованную душу. Вся внѣ-
шняя сторона вѣры оказывала на
меня вмѣсто успокаивающаго и при-
миряющаго дѣйствія — другое, про-
тивоположное. Мнѣ нуженъ былъ от-
влеченный, недостижимо-высокій иде-
алъ вѣры. И принявшись за Еванге-
ліе, котораго я никогда еще самъ не
читывалъ, — a мнѣ было уже 38 лѣтъ
отъ роду,—я нашелъ для себя этотъ
идеалъ.
Въ нашей обрядной церкви, по
крайней мѣрѣ во время моего дѣтства,
a въ деревняхъ, какъ вижу, и теперь
еще, — Евангеліе считается попами
и прихожанами священнымъ не по
содержанію, не по мыслямъ и изло-
женному въ немъ ученію, a священ-
нымъ какъ предметъ, формально; такъ
и слова молитвъ считаются священ-

ными какъ слова: слышанныя, про-
читанныя — должны оказывать бла-
годатное и спасительное дѣйствіе на
слушателя и читателя.
Съ этой стороны только я и зналъ
Евангеліе, a слѣдовательно и ученіе
Христа, пока былъ подросткомъ. По-
томъ все это забылось и, какъ старый
хламъ, сдано было мною въ архивъ
памяти, пока мнѣ не стукнуло 38
лѣтъ и внутренняя тревога не овладѣ-
ла мною. Послѣ этого я не удивляюсь,
что сужу такъ рѣзко о современной
(да и прежней) христіанской церкви.
Между тѣмъ я долженъ сказать, что
какъ ни слабою, съ историко-критиче-
ской точки зрѣнія, кажется мнѣ исто-
рическая сторона начала христіан-
ства, я, какъ человѣкъ, вѣрящій въ
предопредѣленіе и не допускающій
ничего случайнаго по принципу, ви-
жу въ исторіи развитія церкви со-
бытіе роковое, повліявшее существен-
но на развитіе культурнаго общества.
И именно то обстоятельство, что хри-
стіанство, вмѣсто не нуждавшагося
ни въ какой внѣшней обстановкѣ испо-
вѣданія, дѣлается государственною
религіею, утвержденною на догматахъ,
и обезпечиваетъ дальнѣйшее его раз-
витіе, его судьбы и вліяніе на народ-
ныя массы.
Весьма страннымъ кажется мнѣ мнѣ-
ніе Бокля, что культурное общество
обязано своимъ прогрессомъ исклю-
чительно распространенію научныхъ
знаній, a со стороны нравственнаго
его быта не послѣдовало никакого
улучшенія. И другое мнѣніе, что
будто бы не христіанство, a выступле-
ніе на поприще цивилизаціи герман-
скихъ племенъ было главною причи-
ною прогресса, мнѣ кажется не менѣе
одностороннимъ, и я не понимаю,
какъ можно отрицать въ идеалѣ Хри-
стовой вѣры глубокіе задатки къ улуч-
шенію нравственнаго быта общества,
a потому отвергать и вліяніе христіан-
ства на нравы и стремленія людей.
Вѣруя, что основной идеалъ уче-
нія Христа, по своей недосягаемости,
останется вѣчнымъ и вѣчно будетъ
вліять на души, ищущія мира, чрезъ
внутреннюю связь съ Божествомъ, мы
ни минуты не можемъ сомнѣваться
и въ томъ, что этому ученію суждено
быть неугасаемымъ маякомъ на изви-
листомъ пути нашего прогресса.
Но если" идеалъ вѣченъ и не отъ
міра сего, a путь прогресса не прямъ,
a извилистъ, то возможно ли было
человѣчеству, въ переходныя эпохи
его жизни, усвоить себѣ и глубоко
прочувствовать всю суть христіан-
ской вѣры? Чего не встрѣчало оно
на своемъ земномъ поприщѣ?
Христосъ, какъ человѣкъ, былъ
еврей: очевидно, любилъ свое земное
племя, не опровергалъ закона Mo-
исеева, соблюдалъ и требовалъ со-
блюденія заповѣдей, совершалъ
еврейскіе обряды, но преслѣдовалъ
фарисейство и садукейство, то-есть
преслѣдовалъ доктринерство, внѣ-
шнюю обрядность, .внутреннюю ложь
и грубую чувственность садукейства,
и, вѣроятно. отдавалъ» предпочтеніе
сектѣ ессеевъ (аскетовъ).
'Но государственному строю евре-
евъ суждено было существовать уже
недолго, и предопредѣленіе — не слу-
чай -т- вывело христіанство, послѣ
паденія Іерусалима, но вмѣстѣ съ
разсѣяніемъ еврейства, на всемірное
поприще, и предопредѣлено было вы-
вести его на это поприще при насту-
пившемъ наплывѣ въ древній міръ
свѣжихъ варварскихъ племенъ. Если
первобытные христіане-евреи, a съ
ними и римляне, — какъ видно изъ
Тацита, — смотрѣли на ученіе Хри-
ста болѣе съ своей, еврейской, точки
зрѣнія, то немудрено, что язычники-
греки и римляне, дѣлаясь христіанами,
вносили съ собою въ новое ученіе свои
прежніе языческіе понятія и обряды.
Политеизму и жречеству не легко бы-
ло оставаться безъ олицетвореній и
жертвъ. Толкованія вѣры Христа
сдѣлались одно превратнѣе и темнѣе
другого, a восточные народы ввели
и дуализмъ, не чуждый, впрочемъ, и
монотеизму.
Наконецъ, христіанской церкви,
обратившей варваровъ въ христіанъ,
суждено было самой сдѣлаться го-
сударствомъ въ государствахъ, стать
во главѣ правленій н спуститься съ

высоты своего идеала низко, низко,
на землю.
Можно ли же полагать, что первые
вѣка христіанства должны служить
образцомъ чистоты ученія Христа?
Можно ли утверждать, что ученіе
это, вышедъ изъ устъ Спасителя, тот-
часъ же было принято, усвоено и
прочувствовано народами во всей его
идеальной чистотѣ? He противорѣ-
читъ ли этому то, что самые близкіе
ученики не всегда понимали Учителя,
и обѣщаемое Имъ Царство Божіе
переносили въ Іудею? He былъ ли
самъ Спаситель въ глазахъ многихъ
изъ своихъ современниковъ сыномъ
плотника изъ Назареи, отъ которой
нельзя было ожидать ничего особен-
наго? He говоря уже о римлянахъ,
незнакомыхъ съ религіею евреевъ, не
придававшихъ, очевидно, никакой
важности ученію Христа, могло ли
и большинство самихъ евреевъ при-
знать въ своемъ соотечественникѣ
Іешу-Мессію, когда онъ допустилъ
себя, какъ преступника, опозорить,
осмѣять и распять?
Обыкновенно принимаютъ, что чѣмъ
старѣе вѣра, тѣмъ лучше. И это
правда; для вѣры необходимъ консер-
ватизмъ болѣе всего, чтобы дѣйство-
вать ею на массы. Вѣра отцовъ —
для нихъ магическое слово. Поэтому
для государства важное дѣло — под-
держать старую вѣру, какъ сильно-
дѣйствующее средство консерватизма.
Въ интересахъ жрецовъ государствен-
ной вѣры и церкви также лежитъ
держаться, сколько можно крѣпче,
прежнихъ взглядовъ на вѣру,устано-
вленныхъ вѣками догматовъ, обря-
довъ и обычаевъ.
Но, несмотря на все это, мнѣ ка-
жется, христіанину нельзя сомнѣ-
ваться.Вѣчный, неземной и никогда
недостижимый идеалъ его вѣры дол-
женъ постепенно освобождаться отъ
наростовъ времени и дѣлаться болѣе
п болѣе яснымъ для людей всѣми его
благодатными слѣдствіями. II я по-
лагаю, какъ ни извилистъ путь че-
ловѣческаго прогресса, христіанство,
несмотря на препятствія, встрѣчен-
ныя имъ на этомъ пути, и на времен-
ныя реакціи невѣрія, грубой чув-
ственности и звѣрства, много, чрезвы-
чайно много очистило нравственность
и прояснило наши міровоззрѣнія,
взаимныя отношенія народовъ и го-
сударствъ.
Свобода совѣсти, свобода разслѣ-
дованія истины, уничтоженіе рабства
и невольничества, возвышеніе лично-
сти, снисхожденіе и милосердіе къ
побѣжденному врагу, дѣла обществен-
ной благотворительности, — все это
дѣлалось и дѣлается, въ теченіе 18-ти
слишкомъ вѣковъ, подъ эгидою хри-
стіанства. Поэтому, какъ бы догма-
тизмъ и обязательности государствен-
ной церкви, іерархизмъ, обрядность
мнѣ лично ни казались противными
духу ученія Христа, я не долженъ
увлекаться моими личными склон-
ностями и не въ правѣ не признать всѣ
эти явленія на почвѣ христіанства не-
обходимыми. Поневолѣ приходится
убѣждаться, что все существующее
разумно, т.-е. причинно.
Правила и кодексы нравственности.
къ которымъ приравниваютъ иногда
ученіе Христа, такъ отличны отъ него
по своимъ цѣлямъ и тенденціямъ, что
не знаешь, чему болѣе удивляться—
близорукости ли взгляда, или же-
ланію, во что бы то ни стало, унизить
и профанировать высочайшіе изъ
идеаловъ.
Всѣ нравственныя правила, древ-
нія и новыя, основаны на одной внѣ-
шней правдѣ; за отклоненіемъ отъ
нихъ слѣдуетъ наказаніе или непо-
средственно, или когда проступокъ
обнаружится для другихъ. He воруй,
— a украдешь, то штрафъ; не убей, —
a убьешь, то самого повѣсятъ; главное
правило — не дѣлай другому, чего
не хочешь, чтобы сдѣлано было тебѣ
самому. Если же отклоненіе твое отъ
главнаго правила нравственности и
не будетъ никѣмъ открыто, то и тай-
ное оно повлечетъ наказаніе для тебя
въ видѣ недовольства, угрызенія со-
вѣсти. Если же, — прибавляетъ ко-
дексъ, — причинивъ зло ближнему,
ты обошелся безъ наказанія и безъ
угрызенія совѣсти, то не забудь —
есть Немезисъ и правосудіе на землѣ.

Рано или поздно зло будетъ наказано,
добро награждено. За Богомъ молит-
ва, за царемъ служба не пропадаетъ.
Повидимому, м въ нравственныхъ
кодексахъ дѣло идетъ не объ одной
внѣшней правдѣ: говорится и о
внутреннемъ недовольствѣ, 6 совѣсти,
даже о божественномъ правосудіи.
Въ сущности, идеалъ нравственности
остается внѣшнимъ, прикованнымъ
къ землѣ, и потому всегда болѣе или
менѣе достижимымъ. Спаситель и не
отвергалъ его. Тому богатому юношѣ,
который для своего спасенія спра-
шивалъ, что ему дѣлать, Христосъ
прежде всего совѣтовалъ исполнить
нравственный законъ Моисея, и толь-
ко когда послѣдовалъ высокомѣрный
отвѣтъ: «я все это исполнилъ», сказано
было: «раздай все и ступай во слѣдъ
Меня». Это и значитъ: исполнивъ
внѣшнія требованія нравственности
и закона, ступай далѣе и возносись
выше> если можешь; a не можешь,
то п тогда еще не теряй упованія! Отъ
Бога все возможно, сказано учени-
камъ, сомнѣвавшимся въ возможно-
сти спастись богатому человѣку.
И вотъ, выше законовъ нравствен-
ности, /непостоянныхъ, нетвердыхъ,
подлежащихъ толкованіямъ, обхо-
дамъ, уступкамъ и разнаго рода ла-
зейкамъ, поставленъ былъ совершенно
въ другой сферѣ идеалъ неземной и
вѣчный,— будущая жизнь и безсмер-
тіе.Признаніе идеала вѣры вѣрую-
щимъ должно быть полное и безуслов-
ное. A для врача, ищущаго вѣры, са-
мое трудное увѣровать въ 'безсмертіе
и загробную жизнь. Это потому—во-
первыхъ, что главный объектъ вра-
чебной науки и всѣхъ занятій врача
есть тѣло,такъ скоро приходящее въ
разрушеніе; во-вторыхъ, врачъ еже-.
дневно убѣждается наглядно, что всѣ
психическія способности находятся
не только въ связи съ. тѣломъ, но п
въ полной отъ него зависимости; въ-
третьихъ, — принимая существова-
ніе въ насъ безсмертнаго духа, мы
должны принять и въ высшихъ клас-
сахъ животныхъ присутствіе подоб-
наго же элемента, такъ какъ присут-
ствіе многихъ душевныхъ способно-
стей y животныхъ неоспоримо, и
это предположеніе будетъ тѣмъ не-
обходимѣе для насъ, чѣмъ болѣе
мы будетъ убѣждаться въ происхо-
жденіи нашемъ отъ животнаго. Воль-
теръ грубо, но мѣтко выразилъ это,
свойственное всѣмъ врачамъ, сомнѣ-
ніе: «находили ли вы когда-нибудь,
докторъ, при вашихъ изслѣдованіяхъ,
безсмертную душу между мочевымъ
пузыремъ и прямою кишкою?» Во-
просъ нелѣпъ и смѣшонъ; но онъ не-
премѣнно, въ томъ или другомъ видѣ,
представляется анатомамъ, физіоло-
гамъ и практикамъ.
Да, врачу, — да, пожалуй, и боль-
шинству культурнаго общества, при-
выкшимъ основываться на индукціи
и наглядности, не легко повѣрить
въ загробную жизнь, тѣмъ болѣе,
что по изслѣдованіямъ нервной си-
стемы оказывается, что и жить-то
тамъ некому; существованіе особен-
наго духовнаго начала въ организмѣ
есть только гипотеза/, принимаемая
еще наукою какъ ж, покуда ничѣмъ
не замѣненный.
Но, въ сущности, еще ни одно изъ
этихъ сомнѣній не убѣдительно, по-
ка мы не узнаемъ точнаго различія
между жизнью и смертью, или не
узнаемъ, что такое жизнь. Объ
атомахъ вещества мы уже знаемъ, что
они безсмертны, хотя и не знаемъ>
что они такое. A когда передъ нашимъ
всеразъѣдающимъ анализомъ веще-
ственные атомы дѣлаются, наконецъ,
отвлеченіемъ (абстрактомъ), то кто
рѣшитъ: гдѣ границы между веще-
ственнымъ и духовнымъ элементомъ.
Врачу, — я сужу, впрочемъ, по
себѣ — знающему по опыту, какъ
легко остановить механизмъ живот-
ной машины на полномъ его ходу,
всего скорѣе можетъ придти мысль о
зависимости этого механизма отъ при-
сутствія какого-то невѣдомаго, чего-
то въ родѣ электрическаго тока.или
свѣтового эѳира, колебаніями ато-
мовъ котораго поддерживалось и дѣй-
ствіе всего механизма. У однѣхъ осо-
бей эти колебанія невѣсомаго эле-
мента въ животномъ механизмѣ' со-

вершаются какъ будто скорѣе, y
другихъ — медленнѣе; y однѣхъ ко-
леблющіеся атомы невѣсомаго про-
никаютъ какъ будто всѣ ткани глубже
и,соединяясь какъ будто тѣснѣе съ HE-
ME, дѣлаютъ всю машину прочнѣе и
способнѣе противостоять разрушенію
и смерти; y другихъ же особей связь
невѣсомаго съ организмомъ до того
слаба, и, такъ сказать, поверхностна,
что малѣйшее насиліе легко ее преры-
ваетъ и губитъ жизнь. Эта гипотеза
не можетъ казаться странною уже и
потому, что она соотвѣтствуетъ и поня-
тію (по крайней мѣрѣ моему) о сущ-
ности самаго вещества. Умствен-
ный анализъ, разлагая матерію до
крайнихъ ея предѣловъ, превращаетъ
ея атомы въ какія-то математическія
точки или центры, до того отличные
отъ подлежащаго нашимъ чувствамъ
вещества, что различіе между нимъ и
тѣмъ, что мы называемъ силою, ду-
хомъ,—исчезаетъ.
Я знаю, что такой взглядъ не соот-
вѣтствуетъ философскому и религіоз-
ному взглядамъ на духъ, подъ именемъ
котораго разумѣютъ отвлеченное и со-
вершенно противоположное матеріи
начало. Косность, инерція, измѣняе-
мость, дѣлимость и т. п. свойства ве-
щества несообразны съ свободою, не-
измѣнностью, безпредѣльностью и т.п.
духа. И для меня невозможно сдѣла-
лось остановиться на анализѣ одной
матеріи и отвергнуть необходимость
существованія высшаго. духовнаго на-
чала, какъ источника разума, воли,
чувства и жизни. Но объ этомъ, при-
нимаемомъ по необходимости умомъ,
абстрактѣ мы не можемъ уже имѣть
никакого представленія.Принять же,
что это требованіе нашего ума, это
чисто отвлеченное начало, названное
духомъ только по обманчивому и лож-
но воображаемому сходству съ чѣмъ-то
летучимъ, похожимъ на воздухъ, газъ,
дыханіе, паръ и т. п., приходитъ прямо
и непосредственно въ тѣсную связь съ
грубымъ веществомъ,—мнѣ кажется
абсурдомъ.
Умъ моего склада гораздо легче до-
пускаетъ, что связь,не подлежащая
сомнѣнію, вещественнаго организма
съ отвлеченнымъ началомъ, усколь-
зающимъ отъ нашего представленія,
происходитъ посредствомъ особаго,
такъ сказать, переходного начала, бо-
лѣе близкаго, по своимъ свойствамъ,
къ веществу, и потому легче пред-
ставляемаго нами, но ускользающаго
отъ точнаго научнаго разслѣдованія.
Я иду еще далѣе и представляю себѣ
не-невозможнымъ, что атомы невѣсо-
маго элемента (икса), оставляя орга-
ническую машину безъ дѣйствія, сами
могутъ удержать на себѣ ея обликъ и
нѣкоторыя ея психическія свойства,
изображая собою какъ бы отпечатокъ.
того организма, который они оживля-
ли своими колебаніями. Какъ ни фан-
тастично это представленіе, но нельзя
же не имѣть никакого представленія о
предметѣ ,такъ близко и глубоко каса-
ющемся насъ. Правда, мое: «ни Богу
свѣчка, ни чорту радость», прежде
всего, оно болѣе или менѣе напоми-
наетъ о мистицизмѣ. Что за дѣло,—
словъ пугаться нечего. Что такое
мистицизмъ? Такое же свойство чело-
вѣческой души, какъ и вѣра вообще.
Вѣрить и можно только въ неразга-
данное, какъ не разгадано и самое
свойство вѣры. Мы знаемъ только
навѣрное, фактически, что есть въ че-
ловѣкѣ современномъ (про будущаго
человѣка мы ничего еще не знаемъ) по-
требность вѣрить, любить,.надѣяться;.
a откуда она берется, ея источникъ,
мы ищемъ поневолѣ тамъ, гдѣ-то вы-
ше насъ, потому что въ насъ самихъ,
въ нашихъ нервныхъ центрахъ или
другихъ органахъ, служащихъ только
къ проявленію этой потребности,
мы источника ея не обрѣтемъ. Еще,
къ нашему счастію, намъ дана способ-
ность привыкать къ часто повторяю-
щимся впечатлѣніямъ и не заниматься
ими, и поддаваться постояннымъ ил-
люзіямъ и миражамъ; не будь этого,
мы всѣ бы сдѣлались такими же мисти-
ками, какъ современные ультра-спи-
риты или какъ Эккартсгау-
зенъ 46) и мадамъ Крюденеръ47).
Въ самомъ дѣлѣ, развѣ все окру-
жающее насъ намъ дѣйствительно по-
нятно и ясно? Мы только привыкли къ.
нему и постоянная иллюзія, съ кото-

рою мы наслаждаемся жизнью, не ду-
мая о ея непроницаемой таинственно-
сти, предохраняетъ насъ отъ увлече-
ній вѣры въ чудесное, ведущихъ къ ду-
шевной тревогѣ и сумасшествію.
Да, слава Богу, что большая часть
того, что мы ощущаемъ и сознаемъ,
кажется намъ простымъ, яснымъ и
естественнымъ. A сверхъестественнаго,
при такомъ убѣжденіи, и существовать
не должно; такимъ было бы, по тепе-
решнимъ нашимъ понятіямъ, не только
то, что противорѣчитъ извѣстнымъ
уже намъ законамъ естества, a и
впредь имѣющимся сдѣлаться из-
вѣстными.
Но нѣтъ такой эпохи въ исторіи
развитія культурнаго общества, въ
которую не проявлялось бы періоди-
чески, въ видѣ душевной эпидеміи,
влеченія къ чудесному. Весьма харак-
терно при этомъ то, что степень вѣро-
ванія въ чудесное, въ эти періоды,
вовсе не соотвѣтствуетъ степени прі-
обрѣтенныхъ уже наукою или передо-
выми ея людьми знаній. Кто могъ бы,
напримѣръ, повѣрить, что въ концѣ
ХІХ-го вѣка люди науки вполнѣ вѣ-
рятъ въ то, чему никто не повѣрилъ
бы въ началѣ этого вѣка? Такъ знанія
наши о предметахъ, сильно затраги-
вающихъ наше л, непрочны и поколе-
бимы.
Отвергать одно, потому что мы убѣ-
ждены въ несомнѣнности противо-
положнаго ему другого,—дѣло опас-
ное. Какъ бы то ни было и какъ бы не-
довѣрчиво мы ни относились къ спи-
ритизму, съ одной стороны, и къ уче-
нію церкви о загробной жизни—съ
другой, я, не отвергая ни того,ни дру-
гого, считаю невозможнымъ признать
нѣчто вещественное (въ моемъ смы-
слѣ) въ нашей загробной жизни, и
вмѣстѣ съ тѣмъ вѣрую,—по крайней
мѣрѣ, стараюсь вѣрить и прошу Бога
даровать мнѣ эту вѣру,—въ духов-
ную загробную жизнь, и какъ от-
влеченіе для насъ непостижимую.
Такъ вѣрить я обязанъ какъ хри-
стіанинъ; она—вѣнецъ ученія Христа;
идеалъ вѣры въ загробную жизнь по-
ставленъ Имъ; не умирая,мы дости-
гаемъ конечной цѣли нашей жизни.
Вотъ суть ученія.Мы не судьи нашихъ
дѣйствій. Истину узнаемъ только за
гробомъ; тамъ и узнаемъ, соотвѣтство-
вала ли наша жизнь ея истинной
цѣли. Органическія страсти съ ихъ
увлеченіями и чувственность веще-
ственнаго бытія, переставъ существо-
вать, дадутъ возможность намъ стать
къ истинѣ лицомъ къ лицу; это не то,
что стоять лицомъ къ лицу съ нашею
совѣстью здѣсь, живя вещественно:
тамъ придется имѣть дѣло съ самою
истиною, которой мы такъ добива-
емся здѣсь и вмѣстѣ съ тѣмъ стараем-
ся ея избѣгнуть.
Ученіе Христа въ примѣненіи его
отвлеченнаго и загробнаго идеала
къ нашей жизни, на каждомъ шагу
встрѣчается съ громадными и непре-
одолимыми препятствіями для вѣрую-
щаго. Это и не могло быть иначе; это
зависѣло и отъ свойствъ идеала. Онъ
долженъ остаться недостижимымъ
и вѣчнымъ. Идти дальше и выше его
нельзя уже, некуда. Понятна отъ
этого чрезвычайная трудность при-
мѣненія къ практической жизни.
Блудный сынъ, блудница и разбой-
никъ на крестѣ показываютъ, одна-
ко rite, какъ самъ Учитель относился
къ неисполнимости Его ученія на
дѣлѣ.
Странно, когда я сомнѣвался и не
вѣрилъ, я болѣе дѣлалъ добра,—вѣр-
нѣе, дѣлалъ его безкорыстнѣе, безъ
всякаго мотива или только изъ любви
къ наукѣ'. Такъ, безплатная практика
была y меня въ то время дѣломъ на-
учнаго интереса. Самопожертвованіе
для общей пользы я рѣшался дѣлать
также безкорыстно. Но любви къ лю-
дямъ и жалости или милосердія въ
сердцѣ тогда y меня не было. Все это
пришло, какъ опишу въ моей біогра-
фіи (въ 1830—1850 годахъ), постепен-
но, вмѣстѣ съ развитіемъ потребности
вѣровать; но именно съ того же вре-
мени опытъ жизни развилъ во мнѣ,
при всемъ желаніи дѣлать добро,
какой то страхъ быть обманутымъ.
Въ этомъ страхѣ и недовѣріи, не-
вольно проникающихъ въ душу, я
вижу слабую сторону примѣненія
ученія Христа къ практической жи-

зни. Стремясь всѣми силами души
творить добро ненавидящимъ насъ,
жертвовать собою изъ любви къ дру-
гимъ, немногіе не сознаютъ внутренно
опасности принести себя въ жертву
не добру, a злу. Только искренніе
аскеты, равнодушно смотрящіе на
практическую жизнь съ ея добрыми и
злыми влеченіями, могутъ безъ вся-
кой задней мысли, безъ страха и
опасности, изъ чистой, отвлеченной
любви, творить добро и жертвовать
для другихъ собою. Между тѣмъ при
міровоззрѣніи не-христіанскомъ са-
мопожертвованіе и другіе подвиги
добродѣтели совершаются съ мень-
шимъ насиліемъ надъ собою; напри-
мѣръ, отомстить за другого или за
цѣлое общество, возстановить права
народа, принеся себя въ жертву,
фанатику не-христіанину будетъ
стоить меньшаго труда и насилія
надъ собою, чѣмъ христіанину.
Слова Спасителя: «вы злы»—жи-
вымъ упрекомъ ложатся на моей совѣ-
сти, когда страхъ быть обманутымъ
удерживаетъ меня сдѣлать добро. И
этотъ заслуженный упрекъ, вмѣстѣ
съ недовѣріемъ къ дѣлаемом/ добру,
раздираютъ душу, такъ что практи-
ческому христіанину едва-ли можно
быть недвоедушнымъ,—конечно,не въ
крайне худомъ значеніи этого слова.
Между тѣмъ ученіе Христа, по-
мимо его недостижимаго идеала, имѣ-
етъ, очевидно, и практическое на-
значеніе? И вотъ тутъ-то, на жизнен-
номъ его поприщѣ, мы встрѣчаемся
съ самыми разнорѣчивыми. дохо-
дящими до нелѣпости, воззрѣніями
и примѣненіями на практикѣ всѣхъ
этихъ воззрѣній. Каждое изъ нихъ
ищетъ и находитъ себѣ основаніе въ
текстѣ самого Евангелія. Самыя ту-
манныя и угрожающія полнымъ раз-
рушеніемъ существовавшихъ испо-
конъ вѣка основъ общества доктри-
ны созидались на ученіи Христа.
Если не ошибаюсь, въ первыхъ вѣ-
кахъ христіанства была распростра-
нена знаменитая доктрина: «все мое—
твое»; нѣчто подобное, но на болѣе
научномъ фундаментѣ, созидается и
въ наше время; причемъ, смотря по
надобности, зодчіе новаго соціаль-
наго зданія могутъ также указать,
подобно ихъ предшественникамъ, на
ученіе Христа.
Какъ на контрастъ этой соціальной
нивеллировки всѣхъ благъ земныхъ,
можно указать на разъясненіе—сло-
вами Спасителя: «отдайте кесарю ке-
сарево и божіе Богу»—отношеній
церкви къ государству и поддан-
ныхъ къ разновѣрнымъ властямъ.
Богачи, разживающіеся на счетъ
бѣдняковъ, могутъ утѣшиться изре-
ченіемъ: «имущему дастся, отъ неиму-
щаго отнимется». Даже враги и нена-
вистники могутъ сослаться на про-
роческія слова изъ Евангелія: "вно-
шу не миръ, a вражду брата противъ
брата, сына противъ отца».
Мало этого: грубѣйшія уродованія
здраваго смысла и тѣла, какъ само-
оскопленіе, и тѣ ищутъ себѣ оправда-
нія въ словахъ Евангелія. He даромъ
же папство такъ неохотно допускало
распространеніе Евангелія и Библіи
на родномъ языкѣ; хотя замѣна ре-
лигіознаго фанатизма идіотизмомъ
повела еще къ оглупѣнію народной
фантазіи.
Всѣ эти нелѣпыя стремленія къ по-
искамъ въ ученіи Христа основъ для
нелѣпыхъ и безобразныхъ произведе-
ній фантазіи теряютъ свой raison
d'etre для того христіанина, который,
увѣровавъ въ божественную натуру
Учителя, тѣмъ самымъ признаетъ за
Нимъ и высшій (верховный) разумъ.
Хотя нѣкоторые и толкуютъ слова
Спасителя о нищихъ духомъ
такъ, какъ будто бы они (т.-е. слова)
относились исключительно къ фран-
цузскому esprit. Ho, no нашему, ни-
щій духомъ еще не нищъ умомъ. И
умный можетъ быть смиренъ, кро-
токъ и простодушенъ. Поэтому я
и никогда не соглашусь, изъ богопочи-
танія, думать, что Верховный Ра-
зумъ обѣщалъ блаженство только
дуракамъ.
Почитая источникомъ нашего ума.
міровой, вселенскій и Верховный Ра-
зумъ, вѣруя, что онъ же самый, въ ви-
дѣ Богочеловѣка, просвѣтилъ и насъ,
христіанъ, своимъ ученіемъ. я не могу

признать основаннымъ на этомъ уче-
ніи ничего такого, что простой,
но здравый нашъ умъ находитъ глу-
пымъ, пошлымъ, нелѣпымъ, уродли-
вымъ, отвратительнымъ и безобраз-
нымъ. Правда, можно вѣрить и въ аб-
сурдъ. Но абсурдъ, въ смыслѣ Тертул-
ліана, не есть еще пошлая нелѣпость
и уродливая безобразность невѣже-
ственной фантазіи. Абсурдомъ можетъ
быть и самое высокое, если оно проти-
ворѣчитъ нашимъ современнымъ и,
какъ исторія убѣждаетъ, измѣнчи-
вымъ міровоззрѣніямъ. Абсурдъ, на-
примѣръ, дьяволъ, какъ противникъ и
антагонистъ верховнаго разума, добра
и верховной воли Творца; но вѣрить
въ этотъ абсурдъ, и не признавая его
умомъ, можно. Самъ Христосъ, какъ
равви евреевъ, не могъ не вѣрить въ
дьявола и, сообразуясь съ понятіями
-своевременнаго и соплеменнаго ему
народа, долженъ былъ и изгонять бѣ-
совъ изъ бѣснующихся (a по нашимъ
понятіямъ—душевно-больныхъ). Слѣ-
дуетъ ли изъ этого, что и современный
намъ христіанинъ долженъ также вѣ-
рить въ бѣснованіе, заклинаніямъ бѣ-
совъ и т. п.?
Но уже не абсурдомъ, а нелѣпостью
было бы полагать, что Спаситель, обѣ-
щавшій вѣрнымъ послѣдователямъ
Его ученія Свое Царство «не отъ міра
сего», вмѣстѣ съ тѣмъ предлагалъ и
коренной соціальный переворотъ, за-
ставивъ богатыхъ раздать свое иму-
щество нищимъ и сдѣлаться всѣмъ ни-
щими. Это предлагалось, очевидно,
однимъ избраннымъ для Царства не
отъ міра сего, сверхъ исполненія за-
кона стремящимся всею силою души
достигнуть неземного идеала ученія.
Еще безсмысленнѣе было бы полагать,
что Верховный Разумъ, сотворившій
природу, одобрялъ бы грубое наруше-
шеніе законовъ природы.
Мнѣ кажется большою ошибкою,
что наши христіанскіе учители оста-
вляютъ какъ-то въ сторонѣ, по моему
мнѣнію, главное —это различіе меж-
ду божественно-идеальными основами
ученія Богочеловѣка, вѣчными, непо-
колебимыми и недостижимыми въ этой
-земной жизни Христа, какъ человѣка
и еврея. He надо забывать, что жизне-
описанія Его, составленныя также
евреями, большею частію, по преда-
ніямъ и разсказамъ, не могли дойти
до насъ въ ихъ первобытномъ видѣ.
Несмотря на это,божественный идеалъ
ученія ясно продолжаетъ свѣтить че-
резъ тьму вѣковъ. Эта-то самая свѣт-
лая и прикосновенная сторона боже-
ственнаго ученія и должна служить
свѣточемъ вѣрующаго.
Блаженъ, кто вѣруетъ,—тепло ему
на свѣтѣ. Эти, хотя не совсѣмъ кстати
и въ насмѣшливомъ тонѣ сказанныя,
слова потрафили въ самую суть. Да,
именно, тепло вѣрующему на свѣтѣ.
Ему нѣтъ надобности въ искусствен-
номъ топливѣ для согрѣванія души.
Кто хотя разъ прочувствовалъ эту
благодатную теплоту, тотъ не пере-
станетъ вѣровать, хотя бы пришлось
ему выдерживать, ежедневно и по нѣ-
скольку разъ въ день, напоръ сомнѣ-
ній и мучительную качку между не-
бомъ и землею. Сомнѣнія и качка эти
сопровождаютъ и дѣла,и молитвы, и
являются и днемъ и ночью. Испытавъ
ихъ, можно себѣ составить нѣкоторое
понятіе о происхожденіи дьявола.
Я думаю, всякій испыталъ на себѣ,
какъ внезапно и безотчетно, подобно
сновидѣніямъ, злыя, поскудныя и под-
лѣйшія мысли выплываютъ изъ како-
го-то омута въ тотъ самый моментъ,
когда думаешь о чемъ-нибудь другомъ,
нисколько не подходящемъ къ катего-
ріи этихъ фантомовъ мышленія. Иног-
да онѣ исчезаютъ такъ же быстро,
какъ появились; но иногда остаются
на поверхности настолько долго, что
невольно обращаютъ на себя наше
вниманіе. Неужели же—спраши-
ваешь тогда себя,—я такой подлецъ
и злодѣй, что во мнѣ могутъ скрывать-
ся такія позорныя мысли? Начинаешь
раздумывать на эту тему;—очевидно,
ложь, клевета на себя; оказывается,
что не подавалъ никогда ни малѣйшаго
повода себѣ такъ думать о себѣ; что-то
постороннее, какъ будто извнѣ при-
шлое, явилось, чортъ знаетъ зачѣмъ,
пошевелилось минуточку и исчезло.
Не то ли же самое намъ сообщается
съ раннихъ лѣтъ объ искушеніяхъ

дьявола? При простомъ умѣ и фанта-
зіи, низшей степени образованія и
другихъ условіяхъ, кажущаяся внѣш-
ность и посторонность такихъ внезап-
ныхъ, ничѣмъ не объясняемыхъ, мы-
слей можетъ достигнуть того, что оли-
цетвореніе (то-есть полное отчужденіе
отъ себя) дѣлается неизбѣжнымъ.
Что касается до меня лично, то—
появляются ли эти призрачныя мысли
во время занятій, или во время молитвъ
—я, первымъ дѣломъ, стараюсь
не обращать на нихъ ни малѣйшаго
вниманія,—тогда онѣ исчезаютъ недо-
сказанными на полсловѣ; тутъ много
значитъ также знакомство съ собою;
зная себя, можно своевременно не дать
вниманію поймать себя въ подставлен-
ную воображеніемъ ловушку. Бого-
мольцы и дьячки поступаютъ вовсе не
такъ глупо, какъ это кажется, повто-
ряя по сорока разъ: «Господи, поми-
луй»; они механическимъ способомъ не
даютъ своему вниманію сосредото-
читься на какой-либо мысли, и для
нихъ одни слова оказываются спаси-
тельнѣе мысли.
Человѣкъ, разсматривающій себя
какъ двурукое животное, можетъ лег-
ко успокоиться на счетъ злыхъ мы-
слей, невольно и неизвѣстно откуда къ
нему приходящихъ. Для животнаго,
какъ и для Верховнаго, Вселенскаго
Разума, les extrêmes se touchent,—
нѣтъ добра и зла; различіе добра отъ
зла исчезаетъ даже и для менѣе разум-
ныхъ властителей, государственныхъ
людей и завоевателей. Откуда же взя-
лась такая надобность различать доб-
рое отъ злого для людей средней ру-
ки? He видятъ ли несчастные муче-
ники своихъ идей, что слѣдствія того,
что имъ кажется зломъ, совершенно
различны, и что послѣ громаднаго
зла они могутъ быть и очень благія.
Разсматривая такъ это кажущееся
зло съ разныхъ сторонъ, можно, пожа-
луй, придти и къ философіи доктора
Панглосса. Но можно и, наоборотъ,
такимъ же способомъ, сдѣлаться и отъ-
явленнымъ пессимистомъ. Значитъ,
произволъ, какъ хочешь,—можно и
такъ, и этакъ. He лучше ли бросить всѣ
эти ни къ чему не ведущія попытки,
сдѣлаться позитивистомъ и философ-
ствовать только о томъ, что подлежитъ
точному разслѣдованію и знанію, то-
есть всю жизнь основать на положи-
тельномъ знаніи и оставить неразрѣ-
шимое въ покоѣ, какъ ему и быть над-
лежитъ,— неразрѣшеннымъ?
Прекрасно, но что же дѣлать тому,
чей складъ ума не укладывается въ эту
рамку? Господа, господа реформаторы и
властители нашихъ думъ! позаботь-
тесь сначала, для культуры вашихъ
ученій, уничтожить эту прискорбную
индивидуальность, столь препятствую-
щую обожаемому и ожидаемому вами
прогрессу! A пока вы еще не приду-
мали способа производить на свѣтъ
людей одинакими, до тѣхъ поръ не
удастся ихъ и стричь подъ одинъ
гребень. Пока стадныя свойства и сти-
хійныя силы, не знающія никакой
индивидуальности и стригущія все
подъ одинъ гребень, не осилили еще
человѣческой личности, до тѣхъ поръ
всѣ индивидуальныя свойства бу-
дутъ искать себѣ простора и права на
жизнь. Такъ и съ желаніемъ узнать,
что добро, что зло, знакомомъ, какъ
полагаютъ евреи, еще прародитель-
ницѣ Евѣ. Народы поняли необходи-
мость этого неугомоннаго желанія
прежде мудрецовъ.
Въ этомъ отношеніи весь міръ распа-
дается на два противоположныхъ ла-
геря; одинъ, все нивеллирующій, не
дѣлаетъ и не знаетъ никакого раз-
личія; другой по-неволѣ стремится
различить добро отъ зла, не зная и
чувствуя, что никогда не узнаетъ иско-
маго. И вотъ борьба. Съ одной стороны,
стихійныя силы, стадные и животные
инстинкты, съ другой—разумное
человѣческое понятіе, стремящееся
проникнуть въ сущность каждаго
явленія, найти его законы и raison
d'être.
Я сказалъ, что для животнаго нѣтъ
добра и зла, — разумнаго понятія о
добрѣ и злѣ,—служащаго основою
нашей нравственности. Но это самое
понятіе, названное въ книгѣ Бытія
познаніемъ, основано на чувствѣ,
свойственномъ и животному; я думаю,
—не обинуясь можно сказать, какъ

только органическое вещество полу-
чаетъ способность ощущать, оно съ
тѣмъ вмѣстѣ уже содержитъ въ себѣ
in statu nascente чувства добра и зла.
Понятію, конечно, должно предше-
ствовать чувство, и снабженное чув-
ствомъ вещество (органическое) дѣ-
лается для самого же себя пробнымъ
камнемъ, на которомъ оно испытыва-
етъ содержаніе добра и зла въ стихій-
ныхъ началахъ. Первые слѣды чув-
ства добра и зла являются подъ ви-
домъ пріятныхъ и непріятныхъ ощу-
щеній, свойственныхъ, какъ видно,
самымъ низшимъ организмамъ. Без-
сознательно и невольно стремится,
слѣдуя пріятному или непріятному
ощущенію, организмъ животнаго, и
эти инстинктивныя его стремленія
принимаютъ чисто стихійный харак-
теръ, подъ видомъ стадныхъ свойствъ
и борьбы за существованіе. Стремясь
къ ощущенію пріятнаго,сопровождаю-
щему удовлетвореніе органическихъ
потребностей стада, и стада живот-
ныхъ идутъ, плывутъ, бѣгутъ, летятъ
напроломъ, не разбирая уже и не отли-
чая, стихійно. Поэтому стадноинстин-
ктивныя свойства животнаго организ-
ма, хотя основанныя на томъ же на-
чалѣ, какъ и наше понятіе о добрѣ и
злѣ, я отношу къ одному лагерю
съ стихійными.
Существованіе зла уже ясно ощу-
щается организмомъ, получившимъ
печальную способность страдать. На-
конецъ, ощущеніе это усвоивается
нами уже какъ понятіе,когда мы нау-
чаемся страдать душевно. И сколь-
ко я ни думалъ бы, мнѣ кажется,
не придумаю лучшаго опредѣленія злу
съ нравственной точки зрѣнія, какъ
назвавъ его душевнымъ горемъ, душев-
нымъ страданіемъ и душевною мукою
(смотря по степени). Все то, значитъ,
внѣ и въ насъ зло, что причиняетъ намъ
страданіе, и, судя по себѣ, мы должны
признать то же самое и для другихъ,
намъ подобныхъ; мы, какъ внѣшніе
для нихъ, можемъ сдѣлаться сами для
нихъ носителями зла.
Въ концѣ концовъ зло есть прежде
всего органическое, a потому и душев-
ное свойство. Но, признавая необхо-
димость существованія духа, какъ на-
чала, не имѣющаго ничего общаго съ
свойствами вещества, мы должны тѣмъ
самымъ признать, что для духа нѣтъ
зла, и разумъ, отличающій его отъ
добра, дѣлаетъ это потому только, что
онъ нашъ, и не можетъ судить, не
ощущая и не завися отъ вещества.
Что же, послѣ этого заключенія, могу
я думать о томъ значеніи, которое
придаетъ ученіе Христа различію до-
бра отъ зла; не служитъ ли оно основ-
нымъ камнемъ ученія въ примѣненіи
его къ жизни?
И самая загробная жизнь, по ученію
Христа, не будетъ ли продолженіемъ
того же понятія о добрѣ ц злѣ, кото-
рое составлено нами въ здѣшней жиз-
ни? Но какъ же въ то невещественное
наше существованіе послѣдуетъ за
нами понятіе, пріобрѣтенное веще-
ственно, чрезъ ощущеніе? Да мало ли
вопросовъ возбуждаетъ скепсисъ ум-
ственнаго анализа въ дѣлѣ вѣры!
Но вѣра съ ея высшимъ идеаломъ
такъ сильна, что идетѣ своимъ пу-
темъ, не обращаясь къ разъѣдающему
анализу. Спасителю никто не могъ
предложить скептическихъ вопро-
совъ; Онъ училъ не въ средѣ гречес-
кихъ софистовъ и въ Своемъ откровеніи
сообразовался съ понятіями народа,
которому благовѣствовалъ; на вопросы
же книжниковъ отвѣчалъ или уклон-
чиво, или, по восточному обычаю,
притчами, иносказаніями и сентен-
ціями; невѣрующихъ же поражалъ
своими дѣлами. Спаситель не вдавался
въ догматическія толкованія, предо-
ставлялъ свободу мысли послѣдова-
телямъ Своего ученія, требуя только
чистосердечія, искренней и горячей
любви, сочувствія и ревности къ рас-
пространенію душеспасительнаго уче-
нія.
Разсужденія и толки о душѣ, пред-
полагавшейся y животныхъ, и о душѣ
и духѣ, предполагавшихся въ чело-
вѣкѣ (апостолъ Павелъ) предопредѣ-
леніемъ, присоединены къ ученію
Христа впослѣдствіи апостолами и
отцами церкви. Поэтому,я въ правѣ
утверждать,что и вѣрящіе въ предо-
предѣленіе, и основывающіе всѣ наши

дѣйствія, a слѣдовательно и свое спа-
сеніе, на свободной волѣ че-
ловѣка—одинаково могутъ опираться
на ученіе Христа, не нарушая основъ
вѣры.
Свобода! Свобода! Прекрасное вол-
шебное слово, волнующее народы, что
ты такое?
Опять то же—ощущеніе, и очень
пріятное сначала, какъ и всѣ ощуще-
нія на свѣтѣ,. органическое, потомъ
духовное. Пока оно остается первымъ
(т.-е. органическимъ), еще нетрудно
найти и его отношенія къ веществен-
ной подкладкѣ; но какъ скоро оно те-
ряетъ эту прочную почву и начинаетъ
превращаться въ духовную свободу,
анализъ дѣлается шаткимъ, хотя ощу-
щеніе этой свободы и остается сход-
нымъ съ тѣмъ, которое возбуждаетъ
въ насъ органическая свобода.
Но если свобода есть одно ощущеніе,
то воля есть и ощущеніе, и дѣйствіе.
Мы—когда чего хотимъ, то чувству-
емъ свободными не только наше же-
ланіе, но и слѣдующія за нимъ дѣй-
ствія. Тутъ, однако-же, при анализѣ
является дѣлая масса недоразумѣній.
Свободна ли воля?
Вопросъ собственно неразрѣшимый;
чтобы рѣшить его, надо сдѣлать себя
въ одно и то же время и субъектомъ,
и объектомъ; надо самому обстоятельно
распотрошить себя, не говоря уже о
необходимости и другихъ вспомога-
тельныхъ вивисекцій, источникахъ
изслѣдованій нервно-центральныхъ
элементовъ и т. п.
Воля, какъ ощущеніе, бываетъ и со-
знательная, и безсознательная. Какъ
мыслить, такъ и хотѣть, мы можемъ
безсознательно. Это понятно,—но на
дѣлѣ выходитъ такъ или какъ будто
такъ; мы во многихъ случаяхъ и мыс-
лимъ (правильно), и хотимъ, и вслѣд-
ствіе этого дѣйствуемъ, не сознавая,
то-есть не чувствуя, не ощущая, что
сознаемъ. Вотъ тутъ-то и оказывается,
что y насъ есть не только сознаніе, но
и ощущеніе сознанія (самосознаніе)
или,пожалуй, сознаніе сознанія, отли-
чающее насъ отъ животныхъ, о чемъ
я уже говорилъ выше.
Я различаю, можетъ быть, и неосно-
вательно, но для меня внятно: хо-
тѣть, желать. Хотѣть можно и
сознательно, и безсознательно, но
всегда съ дѣйствіемъ; желать же мож-
но только сознательно и строго анали-
зируя, всегда безъ дѣйствія. He да-
ромъ въ царствованіе Николая Павло-
вича я никогда и ни отъ одного солда-
та въ госпиталѣ не слыхалъ слова: «я
хочу».—«Хочешь ѣсть?»—спросишь,
бывало; «не желаю, ваше превосходи-
тельство»,—слышишь отвѣтъ.
He можетъ же быть, чтобы это было
случайно. Да, желать можно только
сознательно и, собственно, безъ дѣй-
ствія; но переходъ отъ «я желаю»
къ «я хочу» такъ можетъ быть
быстръ, что его не всегда можно уло-
вить, и потому иногда и желаніе (какъ
хотѣнье) можетъ быть дѣйствующимъ.
Я замѣчаю мелькомъ яблоко на де-
ревѣ, и мнѣ приходитъ желаніе его
сорвать; тотчасъ, вслѣдствіе этого же-
ланія, начинаютъ дѣйствовать y меня
глаза и руки; это значитъ,—желаніе
мое передалось тѣмъ частямъ мозга,
въ которыхъ локализируется способ-
ность приводить въ движеніе мышцы
моихъ глазъ и рукъ и направлять ихъ
на желаемый предметъ.
Въ чемъ же состоитъ локализація,
если она такъ несомнѣнна, какъ это
можно полагать, судя по современ-
нымъ изслѣдованіямъ.
По моему, локализируется въ мозгѣ
не только механизмъ (въ родѣ гальва-
ническаго прибора), возбуждающій къ
дѣйствію ту или другую группу
мышцъ, но локализирована еще и са-
мая воля надъ дѣйствіемъ этого меха-
низма. Если такъ, то желаніе, какъ
функція сознанія, передается локали-
зированной волѣ, a она, то сознатель-
но, то безсознательно для насъ, закры-
ваетъ или открываетъ гальваниче-
скія цѣпи приборовъ и приводитъ въ
движеніе мьшцы глазъ и рукъ. Движе-
ніями же моихъ глазъ, управляемыхъ
безсознательною волею и мыслію, я
соразмѣряю пространство и положеніе
яблока, a сознательными уже движе-
ніями рукъ направляю ихъ къ яблоку >
чтобы его сорвать.

Ho и сознающееся нами дѣйствіе,
такъ же какъ и безсознательное, мо-
жетъ быть слѣдствіемъ несвободной во-
ли. Я хочу поднять руку, ногу; могу и
не хотѣть; или могу сейчасъ же захо-
тѣть и тотчасъ же расхотѣть.
Значитъ, я свободенъ хотѣть.
Да такъ ли? Вотъ вопросъ. Могу ли
я не хотѣть именно того, чего хочу?
He обязанъ ли неминуемо, не долженъ
ли я, прикованный цѣпью всего пред-
шествовавшаго, хотѣть именно такъ,
какъ хочу? Во-вторыхъ, допустивъ
возможность не-желать, «имѣть жела-
ніе» остается весьма сомнительнымъ;
можно ли, желая чего-нибудь, хотѣть
или не хотѣть этого желанія? то-есть,
можетъ-ли сформированное ясно же-
ланіе быть и не быть перенесеннымъ на
локализированный въ мозгу приборъ
воли?
Вѣдь самое главное—могу ли я не
сознавать себя произвольно по соб-
ственной волѣ? Конечно, нѣтъ. Созна-
ніе для меня обязательно въ нормалъ-
номъ состояніи, значитъ—обязатель-
но и все то, что подлежитъ сознанію,
что находится въ его вѣдомствѣ. По-
этому я и не могу не хотѣть, на-
сколько воля моя сознательна. Воля
моя, сверхъ этой зависимости отъ моего
сознанія и отъ внѣшнихъ условій,
вліяющихъ на сознаніе, a потому и на
волю, зависитъ еще, равно какъ и
мысль, отъ неуловимаго, но несомнѣн-
но существующаго вліянія различ-
ныхъ органовъ на центры локализи-
рованной въ разныхъ частяхъ мозга
воли.
Духъ свободенъ, и не можетъ не
быть такимъ, но его органъ играетъ
только такъ, какъ допускаетъ его
устройство и все предшествовавшее
этому устройству. Но намъ нельзя бы
было ни жить, ни дѣйствовать по на-
шему, безъ благодѣтельной иллюзіи,
заставляющей насъ твердо вѣрить,
что мы свободны желать, мыслить и
даже поступать произвольно, вѣрнѣе-
волесвободно; произвольно, это ar-
bitraire, a spontané freiwillig,—это
волесвободно. A свобода эта—невиди-
мая и неощущаемая нами цѣпь.
Какъ, въ самомъ дѣлѣ, могло бы
быть свободнымъ существо, по устрой-
ству своего организма осужденное
ощущать и сознавать себя непроиз-
вольно?
Правда, оно можетъ прекратить та-
кое подневольное существованіе, но
свободы ему здѣсь на землѣ все-таки
это не дастъ.
Итакъ, все обязательно предопре-
дѣлено, механизмъ машины заведенъ;
слѣдуетъ повиноваться и жить въ мир-
номъ самообольщеніи.
Что же тогда вѣра, упованіе, бла-
годать и молитва?
Отвѣтъ: такое же обязательное пре-
допредѣленіе. Вѣруй въ любовь и упо-
вай въ благодать Высшаго Предопре-
дѣленія; молись всеобъемлющему Ду-
ху любви и благодати о благодатномъ
настроеніи твоего духа. Блаженство,
счастье, миръ души,—все въ этомъ
настроеніи. Ни для тебя, ни для кого
другого, ничто не перемѣнится въ свѣ-
тѣ,—не стихнутъ бури, не усмирятся
бушующіе элементы; но ты, но настро-
еніе твоего духа можетъ быть измѣне-
но полетомъ души, окрыленной вѣрою
въ благодать Святого Духа.
Дѣйствіе молитвы на меня, я пола-
гаю, въ центробѣжныхъ и центростре-
мительныхъ колебаніяхъ души, то
увлекающейся куда-то въ высь, то
съ новою силою возвращающейся въ
себя. И изъ всѣхъ молитвъ самая бла-
годатная завѣщана намъ Спасите-
лемъ; произнося ее, я призываю имя и
царство божіе къ себѣ и молю сообщить
то настроеніе души, которое охра-
нило бы меня отъ искушенія и зла.
Но если все предопредѣлено и неиз-
мѣнно, то задняя мысль о несостоя-
тельности молитвы развѣ не нарушить
мира и спокойствія души въ то самое
время, когда молишься? Нѣтъ, и еще
разъ нѣтъ, если проникнешься вѣрою
въ благодать и ея благодѣтельное дѣй-
ствіе на настроеніе души.
И вотъ, когда ни одно предопредѣ-
ленное горе, ш одна предопредѣлен-
ная бѣда не могутъ быть устранены
отъ тебя, ты все-таки можешь остаться
спокойнымъ, если благодать молитвы
сдѣлаетъ тебя менѣе впечатлитель-

нымъ и болѣе твердымъ къ перенесе-
нію горестей и бѣдъ.
He безумно ли, не безчеловѣчно ли
отнимать y себя и другихъ вѣдомо-
цѣлебное средство, потому только,что
оно не укладывается въ рамки доктри-
ны,еще далеко не раскрывшей правды?
Да какъ бы ни было точно и неоспо-
римо ученіе, основанное на чувствен-
номъ представленіи (опытѣ) и на ана-
лизѣ ума, мы не можемъ и не должны,
посвящая себя этому ученію, оста-
влять нетронутыми и неразвитыми дру-
гія потребности духа; онѣ, попранныя
и пренебреженныя, рано или поздно
громко заявятъ о возстановленіи сво-
ихъ правъ. Это я испыталъ на себѣ и
откровенно сознаюсь себѣ; но знаю
много примѣровъ, изъ которыхъ за-
ключаю, что и не сознающіеся не ме-
нѣе моего потерпѣли фіаско, стараясь
оставаться послѣдовательными приня-
тому однажды ученію.
Если я спрошу себя теперь: какого
я исповѣданія? то отвѣчу на это поло-
жительно: православнаго,—того, въ
которомъ родился и которое исповѣ-
дывала вся моя семья.
Но, утверждая это, я не могу не
различить два для меня не совсѣмъ
тождественныя понятія. Я полагаю,
что каждый гражданинъ государства,
имѣющаго свою государственную
(господствующую) церковь, если онъ
родился въ лонѣ этой церкви, обязанъ
остаться ей вѣрнымъ на цѣлую жизнь,
—какъ гражданинъ; его внутреннія
убѣжденія, его сомнѣнія, его міро-
воззрѣніе, не соотвѣтствующее дог-
матамъ исповѣданія, даннаго ему при
рожденіи, тутъ ни-при-чемъ.
Если вся исторія и жизнь государ-
ства требовали отъ него признанія
господствующей церкви, то-есть тре-
бовали не допускать полнѣйшей сво-
боды совѣсти и вѣротерпимости, то,
по моему, не только противозаконенъ
(внѣшне), но и внутренно несправед-
ливъ будетъ измѣняющій свое испо-
вѣданіе.
Неполная свобода совѣсти въ госу-
дарствѣ, какого бы то ни было хри-
стіанскаго исповѣданія, есть только
дѣло времени; она не можетъ не быть
и если не существуетъ, то только по
однимъ политическимъ (и обыкновен-
но невѣрнымъ) соображеніямъ, проти-
ворѣчащимъ слишкомъ явно духу уче-
нія Христа, и потому временнымъ и
преходящимъ.
Грѣхъ ли же это передъ Богомъ,
если я отличаю, какъ гражданинъ и
какъ человѣкъ, догматическое испо-
вѣданіе ученія Христа, принявшее го-
сударственную, такъ сказать, оболоч-
ку, отъ духа, идеала и сути самаго уче-
нія? Вѣдь и церковь и исповѣданіе,
къ которымъ я отъ роду моего при-
надлежу, не будутъ отвергать идеалъ
и духъ ученія Христа,—это всеобъ-
емлющая любовь къ Богу и ближнему,
вѣра въ благодать Духа Святого,
въ божественную натуру Спасителя,
безсмертіе души и загробную жизнь.
Неужели же господствующая цер-
ковь, въ такомъ случаѣ, не будетъ ру-
ководствоваться правиломъ того же
ученія: «кто не противъ насъ, тотъ за
насъ» (ъ.-е. нашъ)? He слѣдовать этому
правилу—значило бы признать за
собою полную невѣротерпимость и
принужденіе совѣсти, ни въ чемъ тутъ
неповинной.
Какъ я самъ,—несмотря на мое
міровоззрѣніе, отличное отъ церков-
наго,—признаю себя все-таки сы-
номъ господствующей церкви, поро-
жденію и подданству,считая неспра-
ведливымъ и противозаконнымъ поки-
дать ея-лоно, такъ и самая церковь,
вѣрно, не захотѣла бы насиловать мою
совѣсть, требуя отъ меня отреченія
отъ моихъ убѣжденій и вѣрованій,
которыхъ я достигъ послѣ долговре-
менной и лютой борьбы съ самимъ со-
бою.
Пора убѣдиться и іерархамъ, что
непогрѣшимости нѣтъ на землѣ.
Былъ одинъ—нравственно непогрѣ-
шимый и безгрѣшный, но Его мучи-
тельски убили іерархи же прежнихъ
временъ и тѣмъ доказали, что непогрѣ-
шимость—не для земли. Оставшійся
послѣ того и переданный намъ Новый
Завѣтъ, «не отъ міра сего», основан-
ный Непогрѣшимымъ, не требуетъ ни
отъ кого непогрѣшимости, допуская
къ себѣ все искреннее и чистосердеч-

ное, хотя бы оно шло отъ блудныхъ
дѣтей и преступныхъ.
Мнѣ останется всегда памятнымъ
мнѣніе преосвященнаго Іеринар-
ха (архіепископа бессарабскаго), во
время моего попечительства въ Одес-
сѣ. «Притчу о блудномъ сынѣ,—ска-
залъ мнѣ преосвященный —я считаю
самою главною и наиболѣе поясняю-
щею духъ ученія Христова». Въ са-
момъ дѣлѣ, гдѣ, когда и какимъ мора-
листомъ и догматикомъ предпочитался
блудный, глубоко падшій, сынъ благо-
нравному брату? Только горячо любя-
щее сердце отца могло поступить такъ;
только всеобъемлющая любовь могла
оправдать блудницу и распятаго раз-
бойника; a что, взамѣнъ этой цѣлеб-
ной любви, могутъ дать непогрѣши-
мостъ догматическихъ церквей, папы,
синоды и іерархи?
Каждому гражданину, отъ рожденія
уже причисленному къ одному изъ
христіанскихъ исповѣданій, предсто-
итъ едва-ли разрѣшимый когда-ни-
будь вопросъ: какъ соединить въ себѣ
самую полную, самую искреннюю
свободу совѣсти, требуемую отъ него
по духу ученія Христа, съ чистосер-
дечною вѣрою въ непогрѣшимый авто-
ритетъ догматической церкви?
Правда, при полной вѣротерпимости
протестантства, каждому гражданину
не запрещенъ переходъ въ другое
исповѣданіе, но, къ какой бы церкви
онъ ни причислилъ себя, авторитетъ
ея, a слѣдовательно и исповѣдуемыхъ
ею догмъ, должно будетъ признать
надъ собою въ цѣлости. Но найдется
ли хотя одно изъ существенныхъ испо-
вѣданій, догмы, обряды и правила ко-
тораго каждый членъ церкви могъ бы
признать чистосердечно непогрѣши-
мыми, вполнѣ соотвѣтствующими ду-
ху ученія Христа?
Индивидуальный складъ души
такъ безконечно различенъ, что и са-
мые близкіе къ Спасителю ученики по-
нимали ученіе Его не всѣ одинаково.
Мы видимъ и теперь, какой сумбуръ
вѣрованій и убѣжденій существуетъ
между протестантскими духовными;
многіе изъ нихъ, усвоивъ себѣ точку
зрѣнія Штрауса и Ренана или подоб-
ную ей, все-таки причисляютъ себя
(конечно, изъ политическихъ и мате-
ріальныхъ цѣлей) къ христіанскимъ
законоучителямъ и служителямъ ал-
таря; какъ ни слабы ихъ мотивы и
какъ ни скаредны ихъ цѣли, но они
правы; прежде всего—чистосердечіе
и искренность, безъ которыхъ нѣтъ
настоящей вѣры въ Христа и Его уче-
ніе; истина Его не можетъ быть Для
искренно-вѣрующаго только внѣшнею :
она должна быть внутреннею истинною
правдою, которой не даетъ ни одно
догматическое исповѣданіе.
Рѣзкія противорѣчія нѣкоторыхъ
догматовъ, странность обрядовъ, одно-
стороннія обращенія токъ одному уму,
то къ одному чувству, отличающія
разныя христіанскія исповѣданія
одно отъ другого, очевидно, не без-
различны для разнаго склада души;
но если бы взрослому и культурно-
развитому гражданину пришлось сво-
бодно выбирать одно изъ существую-
щихъ христіанскихъ исповѣданій, то
онъ поставленъ бы былъ въ весьма
затруднительное положеніе.
Выборъ, конечно, зависѣлъ бы отъ
индивидуальности; но будь избира-
тель человѣкъ не черствый, нормаль-
но развитой и не односторонній, онъ,
вѣрно, колебался бы между двумя
мощными авторитетами:совѣсти и ума.
Авторитету ума другого легче поко-
риться. Мы покоряемся ему, довѣряя
его знаніямъ, силѣ мысли, опытности,
оставляя, впрочемъ, и для своего ума
лазейку—пересѣдлать и перейти въ
другой лагерь, какъ скоро явится но-
вый, болѣе убѣдительный для насъ,
авторитетъ.
Другое д.ѣло—авторитетъ совѣсти.
Чужая совѣсть—нашей собственной
не указъ. Къ чужой можно прибѣг-
нуть только въ случаѣ, за неимѣніемъ
ничего лучшаго;—это дѣлается на су-
дѣ присяжныхъ. Опытъ убѣдилъ, что
совѣсть, хотя бы и чужая, въ дѣлахъ
совѣсти, т.-е., внутренней правды,—
вѣрнѣе внѣшняго ученаго суда. Но
когда человѣку надо бываетъ су-
диться съ самимъ собою,—и только съ
собою,—тутъ иное дѣло. Тутъ судья—
всевидящее Око,—другого нема.

Исповѣданіе и государственная
церковь хотя и ставятъ себя на мѣсто
этого судьи, но внушить свободному
избирателю вѣру въ свою непогрѣ-
шимость исповѣданія и церковь мо-
гутъ не иначе, какъ путемъ ума, уче-
нія, науки. И вотъ, сильнѣйшій авто-
ритетъ, совѣсть въ дѣдѣ совѣсти, под-
чиняется слабѣйшему.
Правда, церковь не государственная,
a «единая святая соборная и апостоль-
ская» имѣетъ за собою еще и благодать
Святого Духа; но, чтобы удостоиться
наитія благодати, нужно быть избран-
нымъ (предопредѣленнымъ) свыше или
уже вѣрующимъ и принятымъ въ
лоно церкви; a тутъ свобода совѣсти
ни-при-чемъ, и вольный избиратель
исповѣданія и церкви остается въ
прежней нерѣшимости, что избрать;
умъ серьезный, разсудочный, холод-
ный, конечно, остановится, прежде
всего, на протестантствѣ. Опъ скоро
убѣдится, что это исповѣданіе легче
всѣхъ другихъ уживается съ свобо-
дою совѣсти, научнаго изслѣдованія
и критики ума.
Но если умъ избирателя не одно-
стороненъ и допускаетъ нормальное
развитіе и другихъ способностей и
стремленій души,—то онъ также ско-
ро убѣдится, что протестантство, въ
сущности, не вѣра, и даже не вѣроис-
повѣданіе, a исповѣданіе болѣе или
менѣе сильныхъ убѣжденій, основан-
ныхъ на знаніи и ученьи; a открывая
свободный путь научному анализу и
критикѣ, протестантство неминуемо
ведетъ къ чистому раціонализму
(ультра-раціонализму),въ область чи-
стаго разума, замкнутую для чистой
вѣры.
Съ другой стороны, свободный из-
биратель нашего времени найдетъ еди-
ную святую соборную и апостольскую
церковь уже не единою, a потому и
сообщенную свыше благодать уже не-
сомнѣнно пребывающею въ той или
другой изъ раздѣлившихся церквей;
сверхъ этого, неполная свобода мысли,
чрезмѣрный, несоотвѣтствующій сущ-
ности ученія Христа, догматизмъ, без-
граничная обрядность и внѣшность
богопочитанія, стѣсняющая и отвле-
ченныя стремленія души, и, наконецъ,
подтверждаемая церковью вѣра въ су-
ществованіе—почти матеріальное—
злого духа,—все это едва-ли привле-
четъ свободнаго избирателя къ благо-
дати вѣры въ Христа и Его всеобъ-
емлющую любовь, завѣщанной церкви
Новаго Завѣта.
Испытавъ колебаніе и нерѣшитель-
ность въ выборѣ, вольный избира-
тель, вѣрно, позавидуетъ каждому
изъ насъ, съ самаго рожденія принято-
му въ лоно государственной церкви;
намъ нечего колебаться въ выборѣ.
Вопросъ совѣсти рѣшенъ не нами и
прежде насъ. Остается рѣшить
другой.
Можно ли, оставаясь, такъ сказать,
врожденнымъ членомъ государствен-
ной церкви: православной, католиче-
ской или протестантской, въ то же
время придерживаться авторитета
собственной совѣсти, подчиненной од-
ному Всевидящему Оку?
Вопросъ, я полагаю, опять чисто
индивидуальный, не научный, не юри-
дическій, рѣшаемый не внѣ насъ,не
людьми, даже не самими нами, а.со-
вѣстью, вѣрующею въ ея верховное
начало—Bora. Протестанту, пользую-
щемуся полною свободою совѣсти,
мысли и научнаго разслѣдованія,
трудно согласиться на это раздвоеніе
духа (двойную бухгалтерію no К.
Фохту); ему ничего нѣтъ легче, какъ
выписаться изъ членовъ своей церкви
и приписаться къ другой, болѣе соот-
вѣтствующей его міровоззрѣнію. Но
самый передовой католикъ не затруд-
нится въ одно и то же время, быть
и свободнымъ, научнымъ мыслителемъ,
и благочестивымъ прихожаниномъ
своего прихода. И я полагаю, что цер-
ковь можетъ и должна допускать эту,
неизбѣжную для вѣрующаго мысли-
теля, двойственность. Авторитетъ цер-
кви, пока она останется государствен-
ною, этимъ нисколько не нарушается.
Ея главная сила—въ христіанскомъ
же принципѣ: кто не противъ насъ,
тотъ за насъ.
Самая трудная задача для совре-
менной государственной церкви—это

избѣжать крайностей консерватизма
и прогресса.
Церковь по своему существу—самое
консервативное учрежденіе.
Она обязана сохранять чистоту
вѣры; но, какъ государственная,
главнымъ предметомъ своихъ заботъ
она должна имѣть не столько вѣру,
сколько религію.
Есть значительное различіе между
этими понятіями, обыкновенно при-
нимаемыми за одно и то же: государ-
ственная церковь есть представитель-
ница государственной религіи; цер-
ковь общинная—вѣры. Дѣло религіи—
это поддержаніе и упроченіе обще-
ственныхъ связей посредствомъ нрав-
ственно-духовнаго начала.
Вѣра—это чистое отвлеченіе души;
тутъ нѣтъ никакихъ мірскихъ цѣлей
и задачъ. Вѣра необходима, какъ са-
мая глубокая потребность души, инди-
видуально, для каждаго болѣе, чѣмъ
для общества. Въ душѣ каждой чело-
вѣческой особи есть частичка не отъ
міра сего: ищущая себѣ и духовной
пищи; но какъ скоро изъ особей со-
ставляется общество, то его главнымъ
raison d'être дѣлается уже: быть отъ
міра сего. Для государственной рели-
гіи можетъ бытъ необходимымъ не до-
пускать вѣянія никакихъ прогрес-
сивныхъ началъ, удерживать и освя-
щать самые несвоевременные обычаи,
обряды и вѣрованія.
Народное вѣрованіе въ матеріаль-
ное существованіе чорта, несмотря на
діаметрально-противоположные вы-
воды науки, государственная, консер-
вативная церковь не можетъ не под-
держивать, основываясь на древнемъ
міровоззрѣніи. Но церкви нѣтъ на-
добности преслѣдовать научное уче-
ніе о добрѣ и злѣ, какъ о понятіи,
основанномъ на законахъ органиче-
ской и психической натуры человѣка.
Какое дѣло церкви—какъ я пред-
ставляю себѣ дьявола? Такъ и о дру-
гихъ моихъ понятіяхъ. Если я не
стремлюсь выйти изъ лона государ-
ственной церкви, не возстаю противъ
нея, оказываю ей полное уваженіе,
словомъ—не трогаю религіи на-
родной и государственной, къ которой
отношу и себя, и свою семью, то какое
кому дѣло до моей индивиду-
альной вѣры, о которой дамъ
отчетъ не здѣсь? Здѣсь же я старался
только изложить самому себѣ то ду-
ховное міровоззрѣніе, о которомъ мнѣ
придется нѣкогда дать отчетъ.
Теперь перейду ко времени моего
вступленія въ московскій универси-
тетъ.
— Si la jeunesse savait, si la vieil-
lesse pouvait... Вотъ самое приличное
мотто для этого вступленія.
Я изобразилъ мой теперешній вну-
тренній бытъ; каковъ же онъ былъ
56 лѣтъ тому назадъ? Посмотримъ,
насколько память передастъ о немъ,
сравнимъ; и сходства и различія, мо-
жетъ быть, объяснятся потомъ описа-
ніемъ того. чѣмъ выполненъ былъ
56-лѣтній промежутокъ жизни.
Я уже говорилъ о бѣдствіи, нане-
сенномъ отцу воровствомъ комиссі-
онера Иванова. Описанное въ
казну имѣніе, долги, семейное горе
отъ потери дочери и сына, все это не
могло не подѣйствовать на человѣка,
любившаго свою семью и желавшаго
ей всевозможнаго счастья. Отецъ ви-
дѣлъ ясно, что умри онъ сегодня—и
завтра же мы всѣ пойдемъ по міру. A
время не терпѣло,и онъ рѣшился взять
меня изъ пансіона Кряжева, пла-
тить которому за меня не хватало
средствъ, a испортить карьеру маль-
чика, по отзывамъ учителей—способ-
наго, не хотѣлось. Въ гимназію отдать
казалось поздно, да гимназіи въ Мо-
сквѣ тогда какъ-то не пользовались
хорошею репутаціею, и вотъ мой
отецъ вздумалъ обратиться за совѣ-
томъ къ Ефр. Осипов. Мухину,
уже поставившему одного сына на
ноги,—авось, поможетъ и другому.
Непремѣнно предопредѣлено было
Е. О. Мухину повліять оченъ ра-
но на мою судьбу. Въ глазахъ моей
семьи онъ былъ посланникомъ Неба;
въ глазахъ 10-лѣтняго ребенка, ка-
кимъ д былъ въ 1820-хъ годахъ нашего
вѣка, онъ былъ благодѣтельнымъ
волшебникомъ, чудесно исцѣлив-
шимъ лютыя муки брата. Родилось
желаніе подражать; надивившись на

доктора Мухина, началъ играть въ ле-
каря; когда мнѣ минуло 14 лѣтъ, Му-
хинъ, профессоръ, совѣтуетъ отцу
послать меня прямо въ университетъ,
покровительствуетъ на испытаніи, a
no окончаніи курса онъ же пригла-
шаетъ вступить въ профессорскій ин-
ститутъ. И за все это чѣмъ же я от-.
благодарилъ его? Ничѣмъ. Скверная
черта, но она не могла не проявиться
во мнѣ. Почему,—скажу потомъ. Si
la jeunesse savait! Теперь-бы я готовъ
былъ наказать себя поклономъ въ
ноги Мухину; но его давно и слѣдъ
простылъ. Si la vieillesse pouvait!
Такъ на каждомъ шагу придется
восклицать то же самое. Даже не вѣ-
рится,—я ли былъ тогда на моемъ
мѣстѣ.
• Отецъ, внявъ совѣту Е. О. Мухина,
тотчасъ же взялъ меня изъ пансіона и
нанялъ для приготовленія меня къ
университету, по рекомендаціи секре-
таря правленія (кажется, Кон-
дратьева, навѣрное не знаю),
студента медицины, кончавшаго курсъ,
Ѳеоктистова, порядочную ду-
бинку, впрочемъ добраго и смирнаго
человѣка. Я разстался %съ моими
школьными товарищами, еще на-
канунѣ игравшими со мною въ саду
въ солдаты, при чемъ я отличился изу-
мительною храбростью, разорвавъ нѣ-
сколько сюртуковъ и надѣлавъ не
мало синяковъ; прощаясь, я не могъ
не замѣтить насмѣшливой зависти, съ
которою товарищи слушали мои раз-
сказы о предстоящемъ поступленіи въ
студенты; замѣтивъ же это,—чтобы
подразнить завистниковъ,—кой-что и
прихвастнулъ. Занятія съ Ѳеоктисто-
вымъ, студентомъ изъ семинаристовъ,
поселившимся y насъ въ домѣ, огра-
ничивались латинскою грамматикою,
переводами съ латинскаго и кое-чѣмъ
еще.
Что-же я былъ такое за штука за
нѣсколько дней до вступительнаго
университетскаго экзамена? Нрав-
ственность моя была не такъ распу-
щена, какъ прежде; я сдѣлался сдер-
жаннѣе, пересталъ ходить тайкомъ
для бесѣдованія съ писарями и куче-
рами; но я много зналъ такого, чего въ
мои лѣта не слѣдовало бы знать; чув-
ственность моя была также слишкомъ
рано развита.
Знанія были менѣе чѣмъ ограни-
ченныя для моего возраста; вкусъ къ
искусствамъ мало развитъ,—только
любовь къ изящному слову и стиху
была сильна; съ другой стороны, оста-
лись неутраченными еще и дѣтская
наивность, и дѣтская вѣра,и любовь
къ занятію и труду.
Вѣра была, какъ и прежде, въ пер-
вомъ дѣтствѣ, чисто обрядная и фор-
мальная; наивность дѣтская была еще
такъ велика, что я съ наслажденіемъ
слушалъ еще сказки Прасковьи Ки-
рилловны, крѣпостной служанки ма-
тери, плотной, коренастой дѣвки, съ
толстыми, красными, какъ гусиныя
лапы, руками, съ истыканнымъ до не-
вѣроятности оспою и усѣяннымъ вес-
нушками лицомъ, но мастерской ска-
зочницы,—и я какъ теперь помню ея
двѣ сказки: одну—о Водѣ-Водогѣ,
такъ названномъ потому, что родился
отъ какой-то чудесной воды, данной
волшебницею его матери; a другую—
о трехъ человѣчкахъ: бѣломъ, чер-
номъ и красномъ. Водъ-Водогъ вое-
валъ съ разными лицами, всегда со-
провождаемый цѣлымъ звѣринцемъ
разныхъ животныхъ, пойманныхъ
имъ на охотѣ; во время опасности онъ
обращался къ нимъ съ крикомъ: «охо-
тушка, не выдай!» и звѣри бросались
опрометью на непріятеля.. A три чело-
вѣчка были посланцы старой бабушки
(Яги); она лежитъ,какъ слѣдуетъ, на
печкѣ; къ ней приходитъ маленькая
внучка. «Что же ты видѣла по доро-
гѣ?»—спрашиваетъ бабушка. «Видѣла
я, бабушка, видѣла я, сударыня,—
отвѣчаетъ внучка,—бѣлаго мужичка,
на бѣленькой лошадкѣ, въ бѣлень-
кихъ саночкахъ».—«To мой день, то
мой день,—говоритъ глухимъ ба-
сомъ бабушка.—«А еще что?»—«Ви-
дѣла я, бабушка, видѣла я; сударыня,
чернаго мужичка, на черненькой ло-
шадкѣ, въ черненькихъ саночкахъ».—
«To моя ночь, то моя ночь. Еще что?»—
«Видѣла я, бабушка, видѣла я, суда-
рыня, краснаго мужичка, на крас-
ненькой лошадкѣ, въ красненькихъ

саночкахъ».—«To мой огонь, то мой
огонь !—заревѣла бабушка.— Говори,
еще что?»—«Видѣла я, бабушка, ви-
дѣла я, сударыня, что y васъ ворота
пальцемъ заткнуты, кишкою замота-
ны».—«To мой замокъ, то мой замокъ.
Ну, a еще что»?—рычитъ уже ба-
бушка.—«Видѣла я, бабушка, видѣла
я, сударыня, y васъ въ сѣняхъ рука
полъ мететъ».—«To моя слуга, то моя
слуга. Еще что? говори скорѣй!»
огрызнулась бабушка.—«Видѣла я,
бабушка, видѣла я, сударыня, тутъ,
возлѣ васъ голова чья-то виситъ y
печки».—«To моя колбаса, то моя кол-
баса!»—заревѣла и заскрежетала зу-
бами бабушка, схватила внучку,—и
уже не помню, что сдѣлала: съѣла ли,
или въ печь бросила.
Откуда наша Прасковья Кириллов-
на брала эти побасенки, одному Богу
извѣстно; читать она не умѣла, вѣр-
но,-одною наслышкою; мнѣ потомъ ни-
гдѣ не приходилось читатъ слышанныя
отъ нея сказки, и, я думаю, она соста-
вляла сама и импровизировала, ком-
пилируя изъ нѣсколькихъ, слышан-
ныхъ ею прежде. Вѣрно, память у нея
отличная; я помню, отъ нея слыхалъ
и разные стихи, какъ, напримѣръ, са-
тиру на пріѣздъ шведскаго посланника
въ Москву:
«Солнце къ вечеру стремится,
Тьма каретъ въ вокзалъ катится»
и проч.
Часто, часто приходилось мнѣ по-
томъ повторять моимъ и чужимъ дѣ-
тямъ сказки Прасковьи о трехъ му-
жичкахъ, и даже съ тою же интона-
ціею въ голосѣ, съ которою Прасковья
старалась наглядно мнѣ изобразить
свирѣпую бабушку и наивную внучку.
И всегда сказки Прасковьи Кириллов-
ны производили эффектъ на слушав-
шихъ меня дѣтей.
Другая черта, свидѣтельствовав-
шая о моей дѣтской наивности въ ту
пору, была привязанность къ моей
старой нянѣ. Эта замѣчательная для
меня личность называлась Катери-
ною Михайловною; солдатская вдова
изъ крѣпостныхъ, рано лишившаяся
мужа и поступившая еще молодою
къ намъ въ домъ, слишкомъ 30 лѣтъ
оставалась она нашимъ домашнимъ
человѣкомъ, хотя и не все это время
жила съ нами; горевала вмѣстѣ съ
нами и радовалась нашими радостями.
Я сохранилъ мою привязанность,
вѣрнѣе,—любовь къ ней до моего отъ-
ѣзда изъ Москвы въ Дерптъ. Видѣлъ
ее и потомъ еще раза два; но въ по-
слѣдніе годы она начала сильно за-
шибать; и прежде это добрѣйшее су-
щество съ горя и съ радости иногда
прибѣгало къ рюмочкѣ,—но уже одна
рюмка вина сейчасъ выжимала слезы
изъ глазъ. «Михайловна заливается
слезами»: это значило, что Михайловна,
съ горя или съ радости,выпила рюмку.
Мы—и дѣти, и взрослые—всѣ это зна-
ли, и, зная, иногда съ нею же плака-
ли, не зная о чемъ. Все существо этой
женщины было пропитано насквозь
любовью къ намъ, дѣтямъ, выняньчен-
нымъ ею.
Я не слыхалъ отъ нея никогда ни
одного браннаго слова; всегда любов-
но и ласково останавливала она упрям-
ство и шалость; мораль ея была самая
простая и всегда трогательная, потому
что выходила изъ любящей души.
«Богъ не велитъ такъ дѣлать, не дѣ-
лай этого, грѣшно!»—и ничего болѣе.
Помню, однако-же, что она обраща-
ла вниманіе мое и на природу, находя
въ ней нравственные мотивы. Помню
какъ теперь Успеньевъ день, храмо-
вой праздникъ въ Андроньевомъ мона-
стырѣ; монастырь и шатры съ пья-
нымъ, шумящимъ народомъ, раскину-
тые на зеленомъ пригоркѣ, передо
мною какъ на блюдечкѣ, a надъ голова-
ми толпы—черная грозовая туча; бле-
щетъ молнія, слышатся раскаты гро-
ма. Я съ нянею y открытаго окна и
смотримъ сверху. «Вотъ, смотри»,—
слышу, говоритъ она:—«народъ шу-
митъ, буянитъ и не слышитъ, какъ
Богъ грозитъ; тутъ шумъ да веселье
людское, a тамъ, вверху, y Bora
свое».
Это простое указаніе на контрастъ
между небомъ и землею, сдѣланное
кстати любящею душою, запечатлѣ-
лось навсегда, и всякій разъ какъ-то
заунывно настраиваетъ меня, когда я
встрѣчаю грозу на гуляньи. Бѣдная

моя нянька, какъ это нерѣдко слу-
чается y насъ съ чувствительными
простыми людьми, начала пить, и, не
перенося много вина, захирѣла, и
такъ, что собралась уже умирать; не
знаю уже почему, но рѣшено было по-
ставить промывательное; я былъ тогда
уже студентомъ и въ первый разъ въ
жизни совершилъ эту операцію надъ
моею нянею; она удивилась моему ис-
кусству и послѣ сюрприза тотчасъ же
объявила: «ну, теперь я выздоровлю».
Черезъ три дня она, дѣйствительно,
поднялась съ постели и жила еще нѣ-
сколько лѣтъ; прожила бы, можетъ
быть, и болѣе, если бы, на свою бѣду,
не нанялась y Авдотьи Егоровны
Драгутиной, молодой жены
пожилого мужа-купца. Былъ y нихъ
сынокъ, Егоринька; къ нему и взяли
мою няню, a черезъ няню познакоми-
лась и наша семья съ Драгутиными.
Otempora,omores! Цицеронъ,кото-
раго я тогда не читалъ,—кажется,
всегда и вездѣ кстати.
Замоскворѣчье; хорошенькая, ве-
селенькая, красиво меблированная
квартира во второмъ этажѣ. Хозяйка,
лѣтъ 25, красивая, всегда наряженная,
брюнетка, съ притязаніемъ на ин-
теллигенцію, съ замѣтною и для меня,
подростка, склонностью къ мужскому
полу, съ ранняго утра до ночи одна
съ маленькимъ сыномъ, нянею и учи-
телемъ, кандидатомъ университета,
рослымъ и виднымъ мужчиною, Пу-
тиловымъ. Мужъ, угрюмый, нѣ-
сколько напоминающій медвѣдя, впро-
чемъ не изъ дюжинныхъ и добропоря-
дочный во всѣхъ отношеніяхъ, цѣлый
день въ лавкѣ, въ гостиномъ дворѣ;
домъ какъ полная чаша; чай пьется
разъ пять въ день, кстати и некстати.
Мужъ, возвращающійся поздно до-
мой, усталый, идетъ прямо къ себѣ въ
комнату, пьетъ чай, ужинаетъ и ло-
жится спать. Ребенокъ уходитъ спать
въ дѣтскую съ нянею. Хозяйка и учи-
тель остаются наединѣ, въ двухъ
большихъ комнатахъ, пьютъ чай, запи-
раютъ и входныя, и выходныя двери,—
и такъ на цѣлую ночь до разсвѣта.
Ежедневно одна и та же исторія.
— Да что же они тамъ дѣлаютъ
одни?—любопытствовалъ я узнать отъ
моей няни.
— «Да кто же ихъ, батюшка, зна-
етъ; никого не пускаютъ къ себѣ,—
какъ тутъ узнаешь?»
— Да вѣдь слышно же что-нибудь
черезъ двери?—продолжаю я разспра-
шивать.
— «Слышно, что то говорятъ, то
молчатъ».
— А мужъ что?
— «Мужъ спитъ».
Такъ продолжается цѣлые годы. Я
охотно посѣщалъ этотъ домъ, заба-
влялся и съ мальчикомъ, шутилъ и
сплетничалъ съ Авдотьей Егоровною,
и всегда въ присутствіи няни (не упу-
скавшей меня изъ виду) пилъ чай, ко-
фе, шоколадъ, сколько въ душу влѣза-
ло. Однажды прихожу—молчанье,
темнота, шторы спущены. Что такое?
Авдотья Егоровна что-то нездорова.
Смотрю—моя 'Авдотья Егоровна ле-
житъ на полу, въ одномъ спальномъ
бѣльѣ; въ комнатѣ чѣмъ-то летучимъ
пахнетъ. Слышу—что-то бормочетъ;
няня около нея и дѣлаетъ мнѣ какіе-то
знаки, чтобы я вышелъ. Что за притча!
Оказалось, что эта милая дамочка чи-
ститъ себѣ зубы табакомъ и потомъ
упивается гофманскими каплями, быв-
шими тогда въ большомъ употребле-
ніи, какъ домашнее средство противъ
всѣхъ лихихъ болѣзней. Потомъ гоф-
манскія капли замѣнились полынною,
a наконецъ и простякомъ.
Учитель кончилъ курсъ. Хозяинъ
обрюзгъ болѣе прежняго и сдѣлался
еще неприступнѣе; a хозяйка, спив-
шись съ круга, увлекла въ запой и мою
добрую, милую няню, Катерину Ми-
хайловну.
Кстати уже, говоря о чисто-дѣтской
наивности, памятной мнѣ въ то время,
какъ готовился уже къ изученію меди-
цины, не забуду напомнить себѣ и еще
трехъ,занимавшихъ меня тогда и нра-
вившихся мнѣ, вслѣдствіе этой же са-
мой ребяческой простоты, знакомыхъ.
Это были Григорій Михайловичъ Бе-
резкинъ, Андрей Михайловичъ
Клаусъ 48) и Яковъ Ивановичъ
Смирновъ. Первые оба—изъ вра-

чебнаго персонала, старые сослу-
живцы московскаго воспитательнаго
дома; оба не доктора и не лекаря. Бе-
резкинъ, циникъ, съ замѣтною на-
клонностію къ спиртнымъ напиткамъ,
занималъ меня разсказами, очевидно
иностраннаго (нѣмецкаго) происхо-
жденія о Петрѣ Первомъ, "Мы должны,
говорятъ нѣмцы,—такъ сказывалъ
мнѣ Березкинъ,—Богу молиться на
Петра да свѣчки ему ставить,—вотъ
что». Изъ медицины Григорій Михай-
ловичъ сообщалъ мнѣ также что-то
тогда меня крѣпко интересовавшее, но
уже не припомню, что именно; пода-
рилъ какой-то писанный на латин-
скомъ языкѣ сборникъ съ описаніемъ,
въ алфавитномъ порядкѣ, раститель-
ныхъ веществъ, употребляемыхъ въ
медицинѣ; я много узналъ и наизусть
запомнилъ научныхъ терминовъ:
emeticum, drasticùm, diureticum, ra-
dix ipecacuanhae, jalapae и т. п.
За годъ и болѣе до вступленія на
медицинскій факультетъ я уже зналъ
массу названій и терминовъ, и это мнѣ
много пригодилось впослѣдствіи. Но
дѣтская привязанность къ словоохот-
ному Березкину y меня основывалась,
конечно,'не на разсчетѣ профитировать
и отъ него что-нибудь, a на потѣ-
шавшихъ меня шуточкахъ и прибаут-
кахъ; ими изобиловала наша бесѣда.
— «Ну-те-ка, ну-те», — бормочетъ
скороговоркою Григорій Михайло-
вичъ:—«напишите-ка: во-ро-бей».
Я и пишу, и, написавъ послѣдній
слогъ, вдругъ получаю щелчокъ по го-
ловѣ.
— Это что?
— «Самъ же просилъ: прочти по-
слѣдній слогъ!»—отвѣчаетъ, заливаясь
отъ смѣха, Григорій Михайловичъ.—
«А хочешь, спою пѣсенку?»
— Какую?
— «Ай ду-ду».
Я притворяюсь,будто не знаю зна-
ченія этой пѣсни, уже не разъ испы-
таннаго моимъ лбомъ.
— Ну-ка, спойте.
— «Ай ду-ду, ай ду-ду», — затя-
гиваетъ хриплымъ голосомъ Берез-
кинъ,—«сидитъ баба на дубу».
Полный текстъ таковъ: «Ай ду-ду,
сидитъ баба на дубу; прилетѣла сини-
ца—что станемъ дѣлати? дива что-ли
намъ варити? сына что-ли намъ жени-
ти? Ай, сынъ мой, отдай бабѣ голову,
ударь бабу по лбу... отдай мою голову,
ударь бабу по лбу!»... Я убѣгаю со
смѣхомъ. Березкинъ промахнулся—
я не баба, и лобъ не получилъ щелчка.
— «А вотъ, латинистъ, отгадай-ка,
что такое»:—и опять стоккато: «Si caput
est, currit; ventrem adjunge, volabit;
adde pedes, comedes, et sine ventrer
bib es».
Отвѣчаю, не запинаясь:
— Mus, musca, mustfatum, mustume.
— «A, знаешь уже; a отъ кого
узналъ?»
— Да не отъ васъ (я лгу),—я к
прежде зналъ.
— «То-то, прежде зналъ; отчего же
прежде не говорилъ?»
—Да я нарочно.
A всего пріятнѣе моему дѣтски-на-
ивному тщеславію было слышать отъ
старика, какъ онъ меня хвалилъ и ве-
личалъ; вѣрно, и я для него былъ за-
нимателенъ. «Ну, смотри, братъ, изъ
тебя выйдетъ,пожалуй, и большой че-
ловѣкъ; ты умникъ, вонъ не тому, не
Хлопову, чета». Хлоповъ —это
былъ ученикъ изъ пансіона Кряжева,
жившій нѣкоторое время y насъ, гру-
боватый и какъ-то свысока обходив-
шійся съ Березкинымъ.
Андрей Михайловичъ Клаусъ—
оригинальнѣйшая и многимъ тогда
въ Москвѣ извѣстная личность. Это
былъ знаменитый оспопрививатель
еще екатерининскихъ временъ.#Акку-
ратнѣйшій старикашка, въ рыжемъ па-
рикѣ, съ красною добрѣйшею физіо-
номіею, въ короткихъ штаникахъ, при-
крѣпленныхъ пряжками выше ко-
лѣнъ,въ мягкихъ плисовыхъ сапогахъ,
не доходившихъ до колѣнъ; между
черными штанами и сапогами виднѣ-
лись бѣлые чулки.
Всей нашей семьѣ въ теченіе мно-
гихъ лѣтъ Андрей Михайловичъ при-
вилъ оспу, и потому считалъ своею
обязанностію ежегодно навѣщать насъ
въ табельные дни, завтракалъ, съ осо-
беннымъ аппетитомъ кушалъ буттер-

бродтъ, зимою—съ сыромъ, a весною
(на Святой)—съ редиской.
Меня лично онъ занималъ, кромѣ
своей оригинальной наружности, ма-
ленькимъ микроскопомъ, всегда на-
ходившимся при немъ въ карманѣ.
Раскрывался черный ящичекъ, выни-
мался крошечный, блестящій инстру-
ментъ, брался цвѣтной лепестокъ съ
какого - нибудь комнатнаго растенія,
отдѣлялся иглою, клался на стеклыш-
ко,:—и все это дѣлалось тихо, чинно,
аккуратно, какъ будто совершалось
какое-то священнодѣйствіе. Я не сво-
дилъ глазъ съ Андрея Михайловича
и ждалъ съ замираніемъ сердца ми-
нуты, когда онъ приглашалъ взгля-
нуть въ его микроскопъ.
— Ай, ай, ай, какая прелесть! От-
чего это такъ видно, Андрей Михай-
ловичъ?
— «А это, дружокъ, тутъ стекла
вставлены, что въ 50 разъ увеличи-
ваютъ. Вотъ, смотри-ка».—Слѣдовала
демонстрація.
Третій вхожій въ нашъ домъ и за-
нимательный для меня знакомый,
Яковъ Ивановичъ Смирновъ,
сослуживецъ отца, привлекалъ мою
ребяческую наивность собственно глу-
постью. He то, чтобы онъ самъ былъ
глупъ, но какой-то точно еловый, не-
поворотливый, высокій, прямой какъ
шестъ. Когда онъ, поздоровавшись,
садился, я тотчасъ же являлся возлѣ
его стула и приготовлялся смотрѣть,
какъ Яковъ Ивановичъ начнетъ выни-
мать изъ кармана свой клѣтчатый си-
ній платокъ, складывать его въ круг-
ленькій комочекъ, a потомъ поднесетъ
къ носу, утрется и подержитъ его въ
рукѣ съ полчаса, прежде чѣмъ опять
положитъ въ карманъ. Яковъ Ивано-
вичъ (сынъ священника,учился когда-
то въ семинаріи) разсказываетъ ма-
тушкѣ,—a она крестится.отъ содрога-
нія,—что попы частицы вынутыхъ
просфоръ сбираютъ, сушатъ и ѣдятъ
со щами.
— Что это, Яковъ Ивановичъ, вы
разсказываете за ужасы, да еще и при
дѣтяхъ,—какъ это вамъ не грѣхъ?
— «Помилуйте, сударыня, да то ли
еще дѣлаютъ наши попы; они грѣха не
знаютъ. A что, вотъ ты»,—обращается
Яковъ Ивановичъ ко мнѣ,—«учишься
по-латыни, a знаешь ли, что значитъ:
curva culina (читай: Акулина) seit
quid perdit»,—и, обращаясь къ ма-
тушкѣ, которая съ удивленіемъ слы-
шитъ сальныя слова отъ Якова Ива-
новича, думая, не охмѣлѣлъ ли онъ,
Яковъ Ивановичъ говоритъ:— «Это
такъ по-латыни выходитъ, сударыня;
ужъ извините, если оно немного того»...
Я разражаюсь смѣхомъ и убѣгаю
отъ стыда, не понявъ смысла сказан-
наго. >
Потомъ Яковъ Ивановичъ объясня-
етъ, что онъ нарочно такъ произнесъ,
какъ будто бы это была Акулина, a не
латинское culina, сирѣчь: мельница.
— «Напрасно сконфузились», гово-
ритъ онъ матушкѣ и мнѣ: «теперь вы-
ходитъ просто: кривая мельница
знаетъ, что теряетъ. Ну, a вотъ пере-
веди-ка славную поговорку; за не&
насъ вѣрно и маменька похвалитъ:
amicus certus in re incerta cernitur».
Я перевожу.
Василій Феклистычъ Фекли-
стовъ — такъ звали наши домашніе
студента Ѳеоктистова— доставлялъ
мнѣ также чисто дѣтскую радость. Я
дѣтски радовался, что готовлюсь въ
университетъ, и занимался прилежно
съ Ѳеоктистовымъ; мнѣ доставлялъ
наслажденіе и осмотръ его медицин-
скихъ книгъ—какой-то старинной ана-
томіи съ картинками, какой-то тера-
піи съ рецептами, но всего болѣе и съ
какимъ-то невыразимо-пріятнымъ тре-
петомъ сердца,—это я какъ будто еще
теперь чувствую,—разбиралъ я прине-
сенный однажды Ѳеоктистовымъ ката-
логъ университетскихъ лекцій.
— «Какія лекціи буду я слушать?
Вотъ Юстъ Христіанъ Лодеръ—ана-
томія человѣческаго тѣла. Буду?»
— Непремѣнно.
— «Вотъ Ефремъ Осиповичъ Му-
хинъ—физіологія по Ленгоссеку. Это
что такое? Да Мухинъ, что бы ни чи-
талъ, буду, непремѣнно буду слушать.
Василій Михайловичъ Котельницкій—
фармакологія или врачебное веще-
ствословіе. Василій Ѳеоктистычъ! Это
что за наука»?

— Да о дѣйствіи лекарствъ.
— «Ахъ, вотъ любопытно-то: какъ
дѣйствуетъ рвотное, какъ слабитель-
ное;а я вѣдь уже знаю, что radix іреса-
cuanhae—emeticum; radix jalapae—
drasticum».
— A почемъ это вы знаете? откуда
это вы взяли?
— «А вотъ позвольте, я сейчасъ
принесу вамъ книжку Григорія Ми-
хайловича Березкина,—все, все есть,
преинтересная».
Приношу и показываю. Ѳеоктистовъ
<5ъ важнымъ видомъ и презрительно
улыбаясь (эту улыбку я воображаю,
когда пишу эти строки, диктуемыя
воспоминаніемъ), перелистываетъ дра-
гоцѣнный даръ Березкина и, отдавая
мнѣ назадъ, говоритъ:
— Старье! старье! Будете студен-
томъ, такъ просите папеньку купить
вамъ фармакологію Іовскаго, переводъ
съ нѣмецкаго Шпренгеля.
— «А дорого она стоитъ?»
— Да рубля три или четыре.
— «Попрошу непремѣнно».
Между тѣмъ время идетъ. Мы схо-
дили къ Троицѣ помолиться. Ѳеокти-
стовъ съ нами; экскурсія продолжа-
лась дня четыре и служила отдыхомъ,
хотя, по правдѣ сказать, ни я, ни
Ѳеоктистовъ не уставали отъ на-
шихъ занятій. Въ этой экскурсіи мы
не останавливались въ Мытищахъ и
Троицкую ризницу не посѣщали; по-
этому все, что я говорилъ прежде о
моихъ дѣтскихъ воспоминаніяхъ о
Троицѣ, относится, несомнѣнно, къ
прежнему времени (т.-е. къ моему
7—8-лѣтнему возрасту, къ 1817 —
1818 гг.).
Наконецъ, настало время и вступи-
тельнаго экзамена.
Я не помню рѣшительно ничего о
томъ, что я чувствовалъ, когда ѣхалъ
съ отцомъ въ университетъ на экза-
менъ; но, вѣрно, ни надежда, ни
страхъ не волновали меня черезчуръ;
я живо помню, напримѣръ, мой пер-
вый экзаменъ въ пансіонѣ Кряжева;
волненіе, съ которымъ я отвѣчалъ то-
гда на заданные вопросы, какъ только
вспомню о немъ, кажется мнѣ неулег-
шимся еще до сихъ поръ; вижу, какъ
въ отдаленномъ туманѣ, Дружи-
нина (директора гимназіи, присут-
ствовавшаго на экзаменѣ), сидящаго
въ большихъ, для него нарочно при-
готовленныхъ, креслахъ; смотрю на
проходящаго съ подносомъ толстаго
пансіоннаго дядьку, плутовски улы-
бающагося мнѣ мимоходомъ и под-
мигивающаго однимъ глазомъ. Помню
живо чью-то добрую усмѣшку и колкое
замѣчаніе священника на мое слиш-
комъ наглядное изложеніе сновидѣ-
ній Фараона. «Ему грезилось»,—по-
вторялъ я нѣсколько разъ въ моемъ
одушевленномъ жестами разсказѣ.
«Снилось, снилось, снилось»,—замѣ-
чалъ, останавливая меня каждый разъ
на полсловѣ, законоучитель. И все
это было два года ранѣе моего перваго
университетскаго испытанія.
Вступленіе въ университетъ было
такимъ для меня громаднымъ собы-
тіемъ, что я, какъ солдатъ, идущій въ
бой, на жизнь или смерть, осилилъ и
перемогъ волненіе и шелъ хладнокров-
но. Помню только, что на экзаменѣ
присутствовалъ и Мухинъ, какъ
деканъ медицинскаго факультета, что
конечно, не могло не ободрять меня;
помню Чумакова, похвалившаго
меня за воздушное рѣшеніе теоремы
(вмѣсто черченія на доскѣ я разма-
хивалъ по воздуху руками); помню,
что спутался при извлеченіи какого-то
кубическаго корня, не настолько, од-
нако же, чтобы совсѣмъ опозориться.
Знаю только навѣрное, что я зналъ
гораздо болѣе, чѣмъ отъ меня требо-
вали на экзаменѣ. Въ пріемной меня
ожидали, послѣ окончанія экзамена,
отецъ, секретарь правленія—Кон-
дратьевъ и рекомендованный
имъ мой приготовитель—Ѳеокти
стовъ. Отецъ повезъ меня изъ
университета прямо къ Иверской и
отслужилъ молебенъ съ колѣнопре-
клоненіемъ. Помню отчетливо слова
его, когда мы выходили изъ часовни:
«Не видимое ли это божіе благослове-
ніе, Николай, что ты уже вступаешь
въ университетъ? кто могъ этого
надѣяться!»
Затѣмъ мы заѣхали въ кондитер-
скую Педотти, гдѣ п послѣдовало уго-

щеніе меня шоколадомъ и сладкими
пирожками.
Это было въ сентябрѣ 1824 г. Съ
этого дня началась новая эра моей
жизни. Но странно: вѣдь я собственно
не увѣренъ—было ли это въ 1824 году?
Справляться не стоитъ; a странно
именно то, что мнѣ кажется теперь,
будто отецъ мой долѣе жилъ послѣ
вступленія моего въ московскій уни-
верситетъ, чѣмъ оказывается по раз-
счету. Навѣрное, отецъ мой умеръ по-
чти за годъ до смерти государя Але-
ксандра I, т.-е. за годъ до 1825 г. He
вступилъ же я въ московскій универ-
ситетъ въ 1823 году, 13-ти лѣтъ отъ
роду!
Пережитое время, оставаясь въ па-
мяти, кажется то болѣе короткимъ, то
болѣе долгимъ; но обыкновенно оно
укорачивается въ памяти. Прожитыя
мною 70 лѣтъ, изъ коихъ 64 года на-
вѣрное оставили послѣ себя слѣды
въ памяти, кажутся мнѣ.иногда очень
короткимъ, a иногда очень долгимъ
промежуткомъ времени. Отчего это?
Я высказалъ уже, какое значеніе я
придаю иллюзіямъ. Намъ суждено—и,
я полагаю, къ нашему счастію—жить
въ постоянномъ миражѣ, не замѣчая:
этого.
Можно, пожалуй, утверждать, что
еще счастливѣе тотъ, кто не только
не подозрѣваетъ, но и не имѣетъ ника-
кого понятія о существованіи чув-
ственныхъ и психическихъ миражей.
Въ сущности же, все равно: выгоды
незнанія равняются невыгодамъ.Боль-
ному врачу плохо бываетъ иногда отъ
его знанія, a здоровому—это же зна-
ніе небезполезно для его здоровья.
Такъ и убѣжденіе въ существованіи
постояннаго, пожизненнаго миража,
съ одной стороны, не очень вредно, по-
тому что убѣжденіе это все-таки не
уничтожаетъ благодѣтельной иллюзіи,
и, убѣжденные и неубѣжденные въ
ней, мы будемъ продолжать жить по-
прежнему, все въ томъ же миражѣ.
Сколько лѣтъ прошло уже съ тѣхъ
поръ, какъ намъ сдѣлалось извѣстно,
что «das Ding an und für sich selbst»
для насъ навсегда останется terra in-
cognita; такъ нѣтъ же! Мы все-таки
продолжаемъ думать и дѣйствовать
въ жизни такъ, какъ будто бы это «das
Ding an und für sich selbst» было намъ
досконально извѣстно и коротко зна-
комо.
Такъ вотъ и представленіе наше о
прожитомъ нами времени такъ же ми-
ражно, какъ и все прочее въ жизни.
Когда я обращаю усиленное вни-
маніе на какой-нибудь отрывокъ изъ.
прожитого времени, т.-е. направляю
мою внимательность на память (съ
чѣмъ бы сравнить это? вотъ, я дѣлаю
это въ настоящую минуту, когда пишу
эти строки: я какъ будто внимательна
роюсь въ моей памяти, не то смотрю
въ нее, не то силюсь, будто бы, что-то
открыть и вынуть... нѣтъ, ни съ чѣмъ
не сравнишь), — тогда мнѣ предста-
вляется этотъ вынутый изъ памяти от-
рывокъ чрезвычайно близкимъ ко мнѣ,
къ моему настоящему, какъ будто все
припоминаемое. происходило вчера.
Вотъ живые портреты припоминае-
мыхъ лицъ, ихъ платье, ихъ манеры,
голосъ, усмѣшка, все какъ есть... чу-
деснѣйшій миражъ! A начни только
дѣйствовать, окунись въ водоворотъ
жизни—и все куда-то далеко, далеко
ушло, исчезло,—новый миражъ! Су-
ществовавшее представляется какъ
будто бы не существовавшимъ.
Такъ, съ той минуты, когда мы съ
отцомъ вышли изъ часовни Иверской,—
отъ нея, отъ этой минуты, остались
въ памяти только слова отца,—и до
того страшнаго мгновенія, когда я
увидѣлъ его на столѣ посинѣвшимъ
трупомъ,—какъ будто отца и вовсе не
было y меня; едва, едва въ густомъ ту-
манѣ мелькаетъ предо мною его блѣд-
ный обликъ и усталая поступь, видѣн-
ные мною въ послѣдніе дни его жизни.
A все-таки протекшее между двумя
уцѣлѣвшими въ памяти значками вре-
мя мнѣ кажется теперь очень долгимъ,
такъ долгимъ, что сомнѣваюсь, было
ли это менѣе двухъ лѣтъ.
Началось посѣщеніе лекцій. Выдали
матрикулъ безъ всякихъ церемоній.
Приходъ Троицы въ Сыромятникахъ
не близокъ къ университету,—будетъ
съ часъ ходьбы; положено было оста-

ваться въ обѣденное время y Ѳеокти-
стова, и толъко въ 4—5 часовъ вечера
возвращаться домой на извозчикѣ.
Ѳеоктистовъ былъ казенно-
коштный студентъ и жилъ вмѣстѣ съ
пятью другими студентами въ 10-мъ
нумерѣ корпуса квартиръ для ка-
зенно-коштныхъ.
Надо остановиться на воспоминаніи
о 10-мъ нумерѣ и объ извозчикѣ.
Немудрено, что воспоминанія эти
сохранились. 10-й нумеръ я посѣщалъ
ежедневно нѣсколько лѣтъ сряду, a
на извозчикѣ ѣздилъ, пока нужда не
-заставила ходить пѣшкомъ,—и 10-й
нумеръ, и вечерняя ѣзда на извозчикѣ
совпадаютъ съ первымъ выходомъ на
поприще жизни; дебюты не забыва-
ются.
Вхожу въ большую комнату, уста-
вленную по стѣнамъ пустыми крова-
тями со столиками; на каждомъ сто-
ликѣ наложены кучки зеленыхъ, жел-
тыхъ, красныхъ, синихъ книгъ и пач-
ки тетрадей; вижу—лежитъ на одной
кровати чья-то фуражка, дномъ нару-
жу; на днѣ—надпись; читаю: «Hune
pil...—тутъ стерто, не розберу—Fur
rapidis manibus tangere noli: posses-
sor cujus fuit semperque erit Tschistof,
<ïui est Studiosus quam maxime gene-
rosus».
Понимаю. Гдѣ же этотъ г. Чистовъ?
А вотъ, онъ входитъ въ дверь; испитой,
съ густыми темными волосами, свин-
цоваго цвѣта лицомъ, темно-синею,
выбритою гладко бородою; за нимъ
приходитъ съ лекціи и мой Ѳеокти-
стовъ; дверь начинаетъ безпрестанно
отворяться и затворяться; являются
одно за другимъ все новыя и новыя
лица, рекомендуются, привѣтливо об-
ращаются ко мнѣ; воть г. Лей-
ченко, самый старшій,—дѣйстви-
тельно,—на видъ лѣтъ много за 30;
вотъ Лобачевскій, длинный,
рыжій, усѣянный, должно быть, вес-
нушками по всему тѣлу, судя по лицу
и рукамъ, и еще человѣкъ шесть ну-
мерныхъ и постороннихъ.
Начинаются бесѣды, закуриваніе
трубокъ; говорятъ всѣ разомъ,—ни-
чего не разберешь; дымъ поднимается
столбомъ; слышится по временамъ и
брань неприличными словами.
Мой бывшій наставникъ, Ѳеок-
тистовъ, представляется мнѣ со-
всѣмъ въ иномъ свѣтѣ, не тѣмъ, ка-
кимъ я его зналъ до сихъ поръ:
онъ тутъ передъ нѣкоторыми просто
пассъ,—тише воды, ниже травы.
Вотъ хоть бы Чистовъ, облада-
тель фуражки съ латинскими стиха-
ми,—тотъ беретъ со стола книгу, ло-
жится на кровать и, обращаясь ко мнѣ
(я стою вблизи его кровати), спраши-
ваетъ: «съ какими римскими авторами
вы знакомы?» Я краснѣю. «Что же?
Ѳеоктистовъ, вѣрно, вамъ немногое
сообщилъ; гдѣ же ему: онъ и самъ ни-
чего не понимаетъ въ латыни. Сади-
тесь-ка ротъ здѣсь,—я вамъ кое-что
прочту изъ Овидія; слыхали о «Мета
морфозахъ» Овидія? А? слыхали?»—
«Да, немного слыхалъ».—«Ну, слу-
шайте же!»—И Чистовъ началъ скан-
дировать плавно и съ увлеченіемъ, и
тутъ же я научился y него больше
чѣмъ во все время моего приготовленія
къ университету отъ Ѳеоктистова.
Оказалось потомъ, что Чистовъ былъ,
дѣйствительно, знатокъ римскихъ
классиковъ; я рѣдко видалъ его за
медицинскими книгами;всегда, бы-
вало, лежитъ и читаетъ своего лю-
бимаго Овидія Назона или Горація
Родомъ изъ духовныхъ, воспитан-
никъ семинаріи, Чистовъ отличал-
ся, однако-же, рѣзко отъ другихъ
сотоварищей, по большей части тоже
семинаристовъ; это была мебель изъ
еловаго, a онъ изъ краснаго дерева и,
должно быть, поэтъ въ душѣ.
Чего я не насмотрѣлся и не наслы-
шался въ 10-мъ нумерѣ!
Представляю себѣ теперь, какъ
все это видѣнное и слышанное тамъ
дѣйствовало на мой 14—15-лѣтній
умъ! Является, напримѣръ, какой-то
гость Чистова, хромой, блѣдный, съ
растрепанными волосами, вообще
страннаго вида на мой взглядъ,—
теперь его можно бы было, по наруж-
ности, причислить къ почтенному
классу нигилистовъ,—по тогдашнему
это былъ только вольнодумецъ.
Говоритъ онъ какъ-то захлебываясь

отъ волненія и обдавая своихъ собе-
сѣдниковъ брызгами слюны.
Въ разговорахъ быстро, скачками
переходитъ отъ одного предмета къ
другому, не слушая или не дослуши-
вая никакихъ возраженій. «Да что
Александръ I,—куда ему,—онъ въ
сравненіе Наполеону не годится. Вотъ
геній, такъ геній!.. A читали вы Пуш-
кина «Оду на вольность»? А? Это,
впрочемъ, винигретъ какой-то. По
нашему не такъ; révolution, такъ
revolution, какъ французская—съ
гильотиною !» И услыхавъ, что кто-то
изъ присутствующихъ говорилъ друго-
му что-то о бракѣ, либералъ 1824—
1825 гг. вдругъ обращается къ разго-
варивающимъ: «Да что тамъ толковать
о женитьбѣ! что за бракъ! на что его
вамъ? кто вамъ сказалъ, что нельзя
по-просту спать съ любою женщиною...?
Вѣдь это все ваши проклятые
предразсудки: натолковали вамъ съ
дѣтства ваши маменьки, да бабушки,
да нянюшки, a вы и вѣрите. Стыдно,
господа, право, стыдно!»—A я-то, я—
стою и слушаю, ни одного слова не
проронивъ.
Вдругъ соскакиваетъ съ своей кро-
вати Катоновъ, хватаетъ стулъ
и—бацъ его посрединѣ комнаты! «Слу-
шайте, подлецы!» кричитъ Катоновъ:
«кто тамъ изъ васъ смѣетъ толковать
о Пушкинѣ? слушайте, говорю!»—во-
питъ онъ во все горло, потрясая сту-
ломъ£закатывая*глаза, скрежеща зу-
бами: *
«Тебя, твой родъ я ненавижу,
Твою погибель, смерть дѣтей
Я съ злобной радостію вижу,
Ты ужасъ міра, стыдъ природы,
Упрекъ ты Богу на землѣ»...
Катоновъ, восторженный обо-
жатель Мочалова, декламируя, выхо-
дитъ изъ себя,—не кричитъ уже, a
вопитъ, реветъ, шипитъ, размахива-
етъ во всѣ стороны поднятымъ вверхъ
стуломъ, y рта пѣна, жилы на лбу
переполнились кровью, глаза выпучи-
лись и горятъ. Изступленіе полное.
A я стою, слушаю съ замираніемъ
сердца, съ нервною дрожью; не то
восхищаюсь, не то совѣщусь.
Ревъ и изступленіе Катонова, нако-
нецъ, надоѣдаютъ; на него наскаки-
ваетъ рослый и дюжій Лобачев
скій. «Замолчишь ли ты, наконецъ,
скотина!»кричитъ Лобачевскій, стара-
ясь своимъ крикомъ заглушить ревъ
Катонова. Начинается схватка; y Ло-
бачевскаго ломается высокій каблукъ.
Паденіе. Хохотъ и аплодисменты.
Бросаются разнимать борющихся на
полу.
He проходило дня, въ который я не
услыхалъ бы или не увидѣлъ чего-ни-
будь новенькаго, въ родѣ описанной
сцены, особенно памятной для меня
потому только, что она была для меня
первою невидалью; потомъ все вольно-
думное сдѣлалось уже дѣломъ при-
вычнымъ.
За исключеніемъ одного или двухъ,
обитатели 10-го нумера были всѣ изъ
духовнаго званія, и отъ нихъ-то, имен-
но, я наслышался такихъ вещей о по-
пахъ, богослуженіи, обрядахъ, таин-
ствахъ и вообще о религіи, что меня
на первыхъ порахъ, съ непривычки,
морозъ по кожѣ подиралъ.
Всѣ запрещенные стихи, въ родѣ
«Оды на вольность»,«Къ временщику»
Рылѣева, «Гдѣ тѣ, братцы, остро-
ва», и т. п., ходили по рукамъ, чита-
лись съ жадностью, переписывались
и перечитывались сообща при ка-
ждомъ удобномъ случаѣ.
Читалась и барковщина, но весьма
рѣдко,ее замѣняла въ то время болѣе
современная поэзія, подобнаго же
рода, студента Полежаева.
О Богѣ и церкви сыны церкви изъ
10-го нумера знать ничего не хотѣли
и относились ко всему божественному
съ полнымъ пренебреженіемъ.
Понятій о нравственности 10-го ну-
мера, несмотря на мое короткое съ
нимъ знакомство, я не вынесъ ровно
никакихъ. Разгулъ при наличныхъ
средствахъ, полный индифферентизмъ
къ добру и злу при пустомъ карма-
нѣ,—вотъ вся мораль 10-го нумера,
оставшаяся въ моемъ воспоминаніи.
Вотъ настало первое число мѣсяца.
Получено жалованье. Нумеръ нако-
пляется. Дверь то и дѣло хлопаетъ.
Солдатъ, старикъ Яковъ, ветеранъ,
служитель нумера, озабоченно прихо-

дитъ и уходитъ для исполненія раз-
ныхъ порученій. Являются чайники съ
кипяткомъ и самоваръ.
Входятъ разомъ человѣка четыре,
двое нумерныхъ студентовъ, одинъ чу-
жой и высокій, здоровенный протодья-
конъ. Шумъ, крикъ и гамъ. Протодья-
конъ что-то баситъ. Всѣ хохочутъ.
Яковъ является со штофомъ;подъ чер-
ною печатью за пазухою, въ рукахъ
несетъ колбасу и паюсную икру. Пе-
чать со штофа срывается съ восклица-
ніемъ: «Ну-ка, отецъ дьяконъ, бѣ-
лаго панталоннаго хватимъ!»—<Весь-
ма охотно», глухимъ басомъ и съ раз-
становкою отвѣчаетъ протодьяконъ.
Начинается попойка. Приносится
Яковомъ еще штофъ и еще,—такъ до
положенія ризъ.
— «Знаете ли вы,—говоритъ мнѣ
кто-то изъ жильцовъ 10-го нумера,—
что y насъ есть тайное общество? Я
членъ его, я и масонъ».
— Что же это такое?
— «Да такъ, надо же положить ко-
нецъ».
— Чему?
— «Да правительству, ну его къ
чорту!»
И я, послѣ этого открытія, смотрю
на господина, сообщившаго мнѣ такую
любопытную вещь, съ какимъ-то по-
добострастіемъ.
Масонъ! Членъ тайнаго общества?
То-то y него книги все въ зеленомъ
переплетѣ. A я уже прежде гдѣ-то
слыхалъ, что y масоновъ есть книги въ
зеленомъ переплетѣ.
— «А слышали, господа: наши съ
Полежаевымъ и хирургами (студента-
ми московской медико-хирургической
академіи) разбили вчера ночью б....ь
на Трубѣ? Вотъ молодцы-то!»
Начинаются разсказы со всѣми
сальными подробностями. И это от-
кровеніе я выслушиваю съ тѣмъ же
наивнымъ любопытствомъ,какъ и сооб-
щенную мнѣ тайну объ обществѣ и
масонствѣ.
— Ну, братцы, угостилъ сегодня
Матвѣй Яковлевичъ!
— «А что?»
— Да надо ручки и ножки его рас-
цѣловать за сегодняшнюю лекцію. He
даромъ сказалъ:«Запишите себѣ отъ
слова до слова, что я вамъ говорилъ;
этого вы нигдѣ не услышите. Я и самъ
недавно узналъ это изъ Бруссе» 49).
И пошелъ, и пошелъ...
— «Теперь уже, братцы, Франковъ,
и Петра 50), и Іосифа б1), по-боку; те-
перь подавай Пинеля 52), Биша,
Бруссе!»
— A въ клиникѣ-то, въ клиникѣ
какъ Мудровъ отдѣлалъ старье!
Про тифознаго-то что сказалъ! Вотъ,
говоритъ, смотрите, онъ уже почти на
ногахъ послѣ того, какъ мы постави-
ли слишкомъ 80 піявицъ къ животу; a
пропиши я ему, попрежнему, вале-
ріану да арнику, онъ бы уже давно
былъ на столѣ.
— «Да, Матвѣй Яковлевичъ моло-
децъ,геній! Чудо, не профессоръ. Чи-
таетъ божественно\»
— Говорятъ, въ академіи хорошъ
также Диковскій. Наши хо-
дили его слушать. Да гдѣ ему противъ
Мудрова! Онъ недосягаемъ.
— «Ну, ну!а Лодеръ Юстъ-
Христіанъ?»
— Да, невелика птичка, старичокъ
невеличекъ, да носъ востёръ. Слы-
шали, какъ онъ оберъ-полиціймейстера
отдѣлалъ? Ѣдетъ это онъ на парадъ
въ каретѣ, a оберъ-полиціймейстеръ
подскакалъ и кричитъ кучеру во все
горло: «пошелъ назадъ, назадъ!» Ло-
деръ-то высунулся изъ кареты,да ма-
шетъ кучеру—впередъ-молъ, впередъ.
Полиціймейстеръ прямо и къ Лодеру.
«Не велю,—кричитъ,—я оберъ-поли-
ціймейстеръ». — «А я, — говоритъ
тотъ,—Юстъ-Христіанъ Лодеръ; васъ
знаетъ только Москва, a меня—вся
Европа». Вчера-то—слышали — какъ
онъ на лекціи спохватился?
— «А что?»
— Да началъ было: «Sapientischis-
sima (Лодеръ шамкалъ немного) na-
tura»,—да, спохватившись, и приба-
вилъ: «aut potius, Creator sapienti-
schissimae naturae voluit».
— «Да, нынѣ, братъ, держи ухо
востро».
— A что?
— «Теперь тамъ въ Петербургѣ,
говорятъ, министръ нашъ Голи-

цинъ такія штуки выкидываетъ,
что на-поди».
— Что такое?
— «Да, говорятъ, хочетъ запретитъ
вскрытіе труповъ».
— Неужели? что ты!
— «Да y насъ чего нельзя,—вѣдь
деспотизмъ. Послалъ, говорятъ, во
всѣ университеты запросъ: нельзя ли
обойтись безъ труповъ или замѣнить
ихъ чѣмъ-нибудь?»
— Да чѣмъ тутъ замѣнишь?
— «Извѣстно, ничѣмъ,—такъ ему
и. отвѣтять».
— Толкуй!а не хочешь картинами
или платками?
— «Чѣмъ это? что ты врешь, какъ
сивый меринъ!»—слышу чей-то во-
просъ.
— Нѣтъ, не вру; уже гдѣ-то, ска-
зываютъ, такъ дѣлается. Профессоръ
по анатоміи привяжетъ одинъ конецъ
платка къ лопаткѣ, a другой—къ пле-
чевой кости, да и тянетъ за него;
«вотъ,—говоритъ, — посмотрите: это
Deltoideus».
Дружный хохотъ; кто-то плюнулъ
съ остервенѣніемъ.
Да, нумеръ 10-й былъ такою школою
для меня, уроки которой, какъ видно,
пережили въ моей памяти много дру-
гихъ, болѣе важныхъ воспоминаній.
Впослѣдствіи почуялись и въ 10-мъ
нумерѣ вѣянія другого временя; по-
слышались чаще имена Шеллинга, Ге-
геля, Окэна. При ежедневномъ посѣ-
щеніи университетскихъ лекцій и 10-го
нумера все мое міровоззрѣніе очень
скоро измѣнилось; но не-столько отъ
лекцій остеологіи Терновскаго
(въ первый годъ Лодера не слушали) и
физіологіи Мухина, сколько,
именно, отъ образовательнаго вліянія
10-го нумера.
На первыхъ же порахъ, послѣ всту-
пленія моего въ университетъ, 10-й ну-
меръ снабдилъ меня костями и герба-
ріемъ; кости конечностей, нѣсколько
реберъ и позвонковъ были, по всѣмъ
вѣроятіямъ, краденыя изъ анатомиче-
скаго театра отъ скелетовъ, что дока-
зывали проверченныя на нихъ дыры,
a кости черепа, отличавшіяся бѣлиз-
ною, были, вѣрно, украдены у Лодера,
раздававшаго ихъ слушателямъ на
лекціяхъ остеологіи.
Когда я привезъ кулекъ съ костями
домой, то мои домашніе не безъ ду-
шевной тревоги смотрѣли, какъ я опо-
ражнивалъ кулекъ и раскладывалъ
драгоцѣнный подарокъ 10-го нумера
по ящикамъ пустого камода, a моя ня-
нюшка, Катерина Михайловна,случай-
но пришедшая въ это время къ намъ въ
гостя, увидѣвъ y меня человѣческія
кости, прослезилась почему - то,—
и когда я сталъ ей демонстрировать,—
очень развязно поворачивая въ ру-
кахъ лобную кость, бугры, вѣнечный
шовъ и надбровныя дуги,—то она
только качала головою и приговари-
вала: «Господи, Боже мой, какой ты
вышелъ y меня безстрашникъ!»
Что касается до пріобрѣтенія герба-
рія, то оно не обошлось мнѣ даромъ.
Надо знать, что это былъ дѣйстви-
тельно замѣчательный для того вре-
мени травникъ, хотя Москва и могла
считаться истиннымъ отечествомъ
травниковъ всякаго рода, только не
ботаническихъ, a ерофѣечевыхъ; гер-
барій же 10-го нумера былъ, очевидно,
не соотечественный. Вѣроятно его
составлялъ какой-нибудь ученый ап-
текарь, нѣмецъ; онъ собралъ около
500 медицинскихъ растеній, прекрас-
но засушилъ, наклеилъ каждое на
листъ бумаги, опредѣлилъ по Линнею
и каждый листъ съ растеніемъ вло-
жилъ въ листъ пропускной бумаги.
Чисто, аккуратно, красиво. Когда сту-
дентъ 10-го нумера, Лобачевскій,
показалъ мнѣ въ первый разъ это,
принадлежавшее ему, сокровище, я
такъ и ахнулъ отъ восхищенія. Ло-
бачевскій предложилъ мнѣ купить эту,
по моимъ тогдашнимъ понятіямъ, дра-
гоцѣнную вещь за 10 рублей, разумѣ-
ется, ассигнаціями, и сверхъ того при-
везти ему еще на память шелковый
шнурокъ для часовъ, вязанный се-
строю; Лобачевскій былъ galant hom-
me и гдѣ-то видѣлъ моихъ сестеръ. Я,
не возражая, не торгуясь, внѣ себя
отъ радости пріобрѣтенія, попросилъ
тотчасъ же уложить гербарій въ какой-
то старый лубочный ящикъ; старый
Яковъ связалъ ящикъ веревкою, ста-

щилъ внизъ и положилъ въ сани къ
извозчику.
Въ мечтахъ, наслаждаясь разсма-
триваніемъ гербарія, я и не замѣтилъ,
какъ доѣхалъ до дому; тутъ только
взяло меня раздумье: a что, какъ мнѣ
денегъ-то не дадутъ, что тогда? да не
можетъ бытъ!—Ну, a если?.. Ахъ, Бо-
же мой, какъ же это такъ я и не по-
думалъ прежде! Ну, будь, что будетъ!
— «Прасковья! Прасковья! Улья-
на! да подите сюда, помогите выта-
щить ящикъ изъ саней!»
Тащатъ. Вхожу въ комнаты уже ни
живъ, ни мертвъ отъ волненія.
— Что это такое?—спрашиваютъ
сестры.
— «Да это гербарій?
— Что такое гербарій?
— «Ботаника».
— Да вѣдь y тебя есть уже бота-
ника.
— «Какая?»
— Да развѣ ты не помнишь, сколь-
ко сушилъ разныхъ цвѣтовъ?
— «Ахъ, это совсѣмъ не то; это на-
стоящій, какъ есть ботаническій гер-
барій, и все медицинскія растенія.
Просто чудо, драгоцѣннѣйшая вещь,
рѣдкость!»
— Да откуда же ты досталъ?
A я между тѣмъ распаковываю
ящикъ, вынимаю пачки пропускной
бумаги.
— «А вотъ досмотрите-ка сначала,
каково, а? вотъ смотрите-ка Atropa
Belladonna, нездѣшняя, y насъ не ра-
стетъ. Это—красавица, ядъ страшный ;
a вотъ это растетъ и y насъ, видите:
Hyoscyamus niger. L.; это значитъ
Линней, по Линнею—бѣлена. Что?
Каково?»
— Кто же тебѣ подарилъ?
— «Вотъ тебѣ разъ: подарилъ! про-
шу покорно! Да гдѣ найдешь такихъ
благодѣтелей, чтобы все дарили
вамъ? Я купилъ».
— Купилъ! a деньги гдѣ?
— «Буду просить».
— A о шнуркѣ я ни гу-гу.
Начинаются переговоры и пересуды.
Мать узнаетъ и называетъ мою покуп-
ку самоуправствомъ, легкомысліемъ,
расточительностію; угрожаетъ, что
отецъ не дастъ денегъ. Я—въ слезы,
ухожу къ себѣ, ложусь въ постель и
плачу навзрыдъ,—и такъ на цѣлый ве-
черъ, нейду ни къ чаю, ни къ ужину;
приходятъ сестры, уговариваютъ,
утѣшаютъ. Я угрожаю, что останусь
дома и не буду ходить на лекціи. Обѣ-
щаютъ, во что бы то ни стало, достать
къ завтрашнему дню 10 рублей. A про
шнурокъ я все таки ни гу-гу. Такъ,
благодаря ходатайству сестеръ, дѣло
и уладилось. Я принесъ Лоба-
чевскому на другой день 10 ру-
блей, a про шнурокъ что-то сболт-
нулъ, не помню; только Лобачевскій
его никогда не получалъ, хотя при
каждомъ удобномъ случаѣ и напоми-
налъ мнѣ о моемъ обѣщаніи; a я, въ
досадѣ на свою легкомысленность,
посылалъ Лобачевскаго, внутренно,
ко всѣмъ чертямъ.
Съ этихъ поръ гербарій доставлялъ
мнѣ долго, долго, неописанное удо-
вольствіе; я перебиралъ его постоянно
и, не зная ботаники, заучилъ на па-
мять наружный видъ многихъ, особ-
ливо медицинскихъ, растеній; лѣтомъ
ботаническія экскурсіи были моимъ
главнымъ наслажденіемъ, и я непре-
мѣнно сдѣлался бы порядочнымъ бо-
таникомъ, если бы нашелъ какого-ни-
будь знающаго руководителя; но та-
кого не оказалось, и мой драгоцѣн-
ный гербарій, увеличенный мною и
долго забавлявшій меня, сдѣлался
потомъ снѣдью моли и мышей; однако
же цѣлыхъ 16 лѣтъ онъ просущество-
валъ, сберегаемый безъ меня матуш-
кою, пока она рѣшилась подарить
его какому-то молодому студентику.
Кромѣ костей и гербарія, я при-
несъ еще домой изъ 10-го нумера и
мое новое міровоззрѣніе, удививъ и
опечаливъ этимъ не мало мою бла-
гочестивую и богомольную матушку.
Въ церковь къ заутренямъ и даже
всенощнымъ я продолжалъ -еще хо-
дить, соблюдалъ посты и всѣ обря-
ды, но при каждомъ случаѣ, когда
заходила рѣчь съ матерью и до-
машними о святости внѣшняго бого-
почитанія, о страшномъ судѣ, му-
кахъ въ будущей жизни, п т. п..
я сильно протестовалъ, глумился

надъ повѣствованіями изъ Четьи-Ми-
неи о дьяволѣ и его проказахъ, и пр.
— «Да разсудите, сдѣлайте ми-
лость, маменька, сами»,—доказывалъ
я логически,—«какъ же это можетъ
быть? Вѣдь, Богъ, вы знаете, всевѣ-
дущъ, всевидящъ, правосуденъ. мило-
сердъ; поэтому онъ зналъ навѣрное,
что мы будемъ злы, и все-таки нака-
жетъ насъ потомъ за то, что мы были
злы,—гдѣ же тутъ справедливость и
милосердіе?»
— Да вѣдь тебѣ Богъ далъ волю;
выбирай, не дѣлай зла. •
— «А, позвольте, къ чему же мнѣ
эта воля, когда Богу заранѣе было
извѣстно,—вѣдь Онъ всевѣдущъ,—
что я согрѣшу и буду грѣшникомъ?»
Такъ резонировалъ я съ моею ста-
рушкою (тогда она не была еще такъ
стара), и замѣчу кстати, что этимъ же
самымъ пошленькимъ резонерствомъ
я затыкалъ не однажды ротъ право-
славнымъ догматикамъ изъ семинари-
стовъ.
Я помню, что съ старымъ товари-
щемъ по профессорскому институту
(онъ былъ годами 20-ю старше меня)я
цѣлые часы, ночью, болталъ на эту те-
му. И ни ему, ни мнѣ не приходило
въ башку, что ни о всевѣдѣнія, ни о
правосудіи, ни о милосердіи творче-
скомъ намъ не суждено знать, и не
намъ, не нашему человѣческому уму
судить о свойствахъ абсолюта.
Когда наше нравственное начало
ищетъ себѣ опору въ Божествѣ, то мы
неминуемо должны остановиться на
откровеніи и вѣрить Христу, разрѣ-
шавшему подобныя моимъ сомнѣнія
тѣмъ, что невозможное для человѣка—
возможно для Бога:
Справедливо кто-то замѣтилъ,. что
двумъ мало-мальски образованнымъ
русскимъ нельзя сойтись вмѣстѣ,
чтобы не заговорить тотчасъ же объ
отвлеченныхъ предметахъ.
Это должно быть признакъ моло-
дости нашей культуры; все ново, зеле-
но, незрѣло, не передумано, не пере-
чувствовано, не осмыслено. Такъ и со
мною; лишь только я выскочилъ изъ
дома на волю ц сблизился съ универси-
тетскою молодежью, тотчасъ же давай
слушать, судить и рядить о матеріяхъ
отвлеченныхъ. Почти съ того же дав-
няго времени y меня составилось
и крѣпло вѣрованіе, и я началъ убѣ-
ждаться въ предопредѣленіи.
Сначала оно мнѣ представлялось въ
видѣ нравственной Немезисъ, a по-
томъ сдѣлалось роковымъ логиче-
скимъ выводомъ. При складѣ моего
ума, я никогда не могъ себѣ предста-
вить ни физическаго, ни нравствен-
наго міра безсвязнымъ и безцѣль-
нымъ; a потому и преДопредѣленіе я
основываю на непрерывной и безко-
нечной связи зависящихъ другъ отъ
друга причинъ и слѣдствій.
Немудрено, что при моемъ складѣ
ума, при моемъ воспитаніи, при моемъ
возрастѣ, формація моего міровоззрѣ-
нія, тотчасъ же по вступленіи въ уни-
верситетъ, началась не снизу; ломка
началась сверху. Сначала я сталъ по-
тихоньку мести мою лѣстницу съ
верхнихъ ступеней; но выбрасывать
соръ не смѣлъ. Обрядность и внѣш-
ность богопочитанія сохранялись
мною отчасти по привычкѣ, отчасти
изъ страха. Но если прежнее дѣло оста-
валось in statu quo, TO прежняя
мысль уже сильно потрясалась и ру-
шилась.
— «Какой, право, Яковъ Ивано-
вичъ (Смирновъ, о которомъ я
говорилъ, кажется) пересудникъ и
зубоскалъ!—говоритъ матушка:—
какъ можно такъ отзываться о
священнослужителяхъ !»
Я.—Да,> послушали бы вы, что по-
повскіе сынки въ университетѣ гово-
рятъ о своихъ батюшкахъ, такъ другое
бы и сами подумали о попахь; вѣдь
это жрецы.
Матушка.—Что ты, Богъ съ то-
бою! вѣдь y насъ безкровная жертва.
Я.—Да что же, что безкровная?
Все-таки и наши попы надуваютъ на-
родъ, какъ жрецы прежде надували.
Матушка.—Какъ это можно
такъ сравнивать!
Я.—Да отчего же не сравнивать?
Вѣдь религія вездѣ, для всѣхъ наро-
довъ, была только уздою (это вы-
раженіе я слышалъ наканунѣ разгово-
ра отъ одного стараго семинариста на

лекціи), a попы и жрецы помогали
затягивать узду.
Матушка.—Религія—вѣдь это
значитъ вѣра; такъ неужели же те-
перь, по вашему, и вѣры не надо
имѣть?
Я.—Послушали бы вы, маменька,
что говоритъ вонъ нѣмецкій философъ
Шеллингъ (я только-что слышалъ о
немъ въ 10-мъ нумерѣ отъ одного яраго
поклонника—профессора петербург-
ской медико-хирургической академіи
Велланскаго м).
Матушка.—Да я читала его
«Угрозъ Свѣтовостоковъ».
Я (съ насмѣшкою).—Да это не
Шеллинга, a Штиллинга вы читали.
Гдѣ же, вамъ, маменька, понять Шел-
линга; его и не всякій ученый пойметъ.
Это натурфилософъ.
Матушка.—Да, ты, Николаша,
уже не хочешь ли сдѣлаться масономъ?
Я.—A что же такое масонъ? У насъ,
тамъ, въ университетѣ, между на-
шими студентами есть и масоны (я
намекаю на сдѣланное мнѣ втайнѣ
сообщеніе изъ 10-го нумера).
M a т y ш к a (крестится).—Ну, Богъ
съ тобою! Оъ тобою теперь не сгово-
ришь. Вотъ время-то какое настало!
Куда это свѣтъ идетъ?
Я.—Да куда же ему идти, и что та-
кое время? Прошедшее невозвратимо;
настоящаго не существуетъ; его не
поймаешь,—оно то было, то будетъ; a
будущее неизвѣстно.
Эта послѣдняя тирада понравилась
матушкѣ, и она долго послѣ напоми-
нала мнѣ всегда: «А помнишь ли,какъ
ты мнѣ говорилъ, что прошедшее не
возвратишь, настоящаго нѣтъ, a бу-
дущее неизвѣстно. Это такъ, такъ».
Десятый нумеръ остался мнѣ памят-
нымъ навсегда не только потому, что
воспоминаніе о немъ совпадаетъ y ме-
ня съ развитіемъ перваго въ жизни мі-
ровоззрѣнія, но и потому еще, что слы-
шанное и виданное мною въ этомъ ну-
мерѣ, въ теченіе цѣлыхъ трехъ лѣтъ,
служило мнѣ съ тѣхъ поръ всегда ру-
ководною нитью въ моихъ сужденіяхъ
объ университетской молодежи. 10-й
нумеръ 1824 года, перенесенный въ
наше время, навѣрное считался бы
притономъ нигилистовъ. И тогда почти
все отрицалось: Бога не нужно было;
религія была вредною уздою; не отри-
цались только свобода, вольность* и
даже буйство, при полученіи жало-
ванья. Формы, конечно, измѣнились.
Отъ революціи, пожалуй, бы и не
прочь, на словахъ, но систематическое
осуществленіе принциповъ было не по
силамъ. Осуществлять что-либо заду-
манное и передуманное, дѣйство-
вать,—это не нашего поля ягода; это
нѣчто западное, пришлое къ намъ вмѣ-
стѣ съ паромъ и желѣзными колеями.
Но университетское воспитаніе мо-
лодежи, предоставленное до 1824 го-
да почти исключительно силамъ при-
роды, едва-ли не дало, въ нравствен-
номъ отношеніи, лучшіе плоды, чѣмъ
позднѣйшее искусственное.
Что вышло изъ всѣхъ этихъ энту-
зіастовъ вольности, этихъ отрицателей
божества, вѣры и поклонниковъ Воль-
тера, натурфилософіи, революцій
и т. п.? To же самое, что выходитъ изъ
всѣхъ ультрабуршей въ германскихъ
и въ нашемъ дерптскомъ университе-
тахъ. Я встрѣчался не разъ въ жизни
и съ прежними обитателями 10-го ну-
мера и съ многими другими товарища-
ми по московскому и дерптскому уни-
верситетамъ,закоснѣлыми привержен-
цами всякаго рода свободомыслія и
вольнодумства, и многихъ изъ нихъ
видѣлъ потомъ тише воды и ниже тра-
вы, на службѣ, семейныхъ, богомоль-
ныхъ и посмѣивавшихся надъ своими
школьными (какъ они называли ихъ)
увлеченіями. Того господина, напри-
мѣръ, изъ 10-нумера,который горла-
нилъ во всю ивановскую «Оду на
вольность», я видѣлъ потомъ тишай-
шимъ штабъ-лекаремъ, женатымъ,
игравшимъ довольно шибко въ карты
и служившимъ отлично въ госпиталѣ.
Про германскихъ и дерптскихъ бур-
шей и про нашихъ кутилъ-студен-
товъ и говорить нечего. Извѣстное
и переизвѣстное дѣло,что этотъ раз-
рядъ университетской молодежи
даетъ впослѣдствіи значительный
контингентъ отличныхъ доцентовъ,
чиновниковъ - бюрократовъ, пасто-
ровъ, докторовъ и пр. Перебѣсятся и

людьми станутъ. Die Jugend muss
austoben. Правда, это поговорка нѣ-
мецкая, a что для нѣмца здорово,
то русскому, пожалуй, и не въ-прокъ.
Вѣдь, русскіе, поступавшіе, въ быт-
ность мою въ Дерптѣ, студентами
прямо изъ нашихъ училищъ, спива-
лись съ кругу нерѣдко, и очень
немногіе изъ нихъ вышли въ люди.
Но молодеясь каждой націи должна
перебѣситься по своему, и русской
надо перебѣситься по-своему, по-
русски.
Вотъ, въ 1824г—1825 годахъ, мнѣ
кажется, такъ и дѣлал ось. Тогда уни-
верситетская молодежь, предоставлен-
ная самой себѣ, жила, гуляла, учи-
лась, бѣсилась по своему. He было ни
попечителей, ни инспекторовъ, въ со-
временномъ значеніи этихъ званій.
Попечителя, князя Оболенска-
го , видали мы только на актѣ, разъ
въ годъ, и то издали; инспекторы
тогдашніе были тѣ же профессора и
адъюнкты, знавшіе студенческій
бытъ потому, что сами были прежде
(иные и не такъ давно) студентами.
Экзаменовъ курсовыхъ и полукур-
совыхъ не было. Были переклички по
спискамъ на лекціяхъ и репетиціи,—
y иныхъ профессоровъ и довольно
часто; но все это дѣлалось такъ себѣ,
для очищенія совѣсти. Никто не забо-
тился о результатахъ. Между тѣмъ
аудиторіи были биткомъ набиты и y
такихъ профессоровъ, y которыхъ и
слушать было нечего, и нечему на-
учиться. Проказъ было довольно, но
чисто студенческихъ. Болтать, даже
и въ самыхъ стѣнахъ университета
можно было вдоволь, о чемъ угодно, и
вкривь, и вкось. Шпіоновъ и науш-
никовъ не водилось; университет-
ской полиціи не существовало; даже
и педелей не было; я въ первый
разъ съ ними познакомился въ Дерп-
тѣ. Городская полиція не имѣла пра-
ва распоряжаться съ студентами, и
провинившихся должна была доста-
влять въ университетъ. Мундировъ
еще не существовало. О какихъ-ни-
будь демонстраціяхъ никогда никто
не слыхалъ. A надо замѣтить, что
это было время тайныхъ обществъ и
недовольства; всѣ грызли зубы на
Аракчеева; запрещенныя цен-
зурою вещи ходили по рукамъ, чи-
тались студентами съ жадностью и
во всеуслышаніе; чего-то смутно
ожидали.
Правда, общественная жизнь того
времени не была еще, какъ теперь,
взбаломученнымъ моремъ. О меньшей
братіи не было еще толковъ. Куль-
турный слой заботился только о себѣ
и смотрѣлъ вверхъ, a не внизъ. Бур-
жуазія еще стояла на пьедесталѣ. Но
развѣ все это не было для насъ го-
раздо натуральнѣе и проще? Тогда,
какъ и теперь, всѣмъ извѣстно было,
что въ сущности, что бы тамъ ни гово-
рилось, всякій заботится исключи-
тельно о себѣ; но тогда люди были,
должно быть,откровеннѣе и, заботясь
о себѣ, не толковали о меньшей бра-
тіи и не поступали такъ, какъ будто
бы изъ кожи лѣзутъ для другихъ. Все-
свѣтное горе, Weltschmerz, не волно-
вало еще умы людей и не было мод-
нымъ занятіемъ тѣхъ, кому нечего
было дѣлать. Правда, и тогда знали,
что во времена оны Сынъ Человѣче-
скій скорбѣлъ этимъ горемъ не для
Себя; но знали также, что то былъ
Единый, Непогрѣшимый, Безгрѣш-
ный, имѣвшій власть отпускать и
грѣхи другихъ; a потому, считая само-
отверженіе и безкорыстное служеніе
общему благу не дѣломъ во грѣхѣ
рожденныхъ сыновъ человѣческихъ,
подозрительно смотрѣли на вожаковъ
и агентовъ вспомоществованія все-
свѣтному горю.
Конечно, молодежь, какъ самый
чувствительный къ вѣяніямъ времени
барометръ, всегда обнаруживаетъ за-
мѣтнѣе признаки небывалыхъ стре-
мленій; такъ, немудрено, что современ-
ная молодежь, при появленіи на свѣтъ
новыхъ соціальныхъ ученій, тотчасъ
же изъявила готовность донкихотство-
вать и окунаться въ взбаломученное
море.
Я убѣжденъ, однако-же, что не тя-
готѣй надъ нашими студентами съ
1826 года, цѣлыхъ 30 лѣтъ, система-
тическій гнетъ попечительствъ, ин-
спекторствъ, и т. п., молодежь встрѣ-

тила бы вѣянія новаго времени со-
всѣмъ инымъ образомъ. Несмотря на
мою незрѣлость, неопытность и дѣт-
ски-наивное равнодушіе къ обще-
ственнымъ дѣламъ, я все-таки тотчасъ
же почувствовалъ начинавшійся съ
1825 года гнетъ въ университетѣ.
Гнетъ этотъ, какъ извѣстно, усили-
вался crescendo и даже до сегодня, съ
нѣкоторыми перемежками,—слѣдова-
тельно, не 30, какъ я сейчасъ сказалъ,
позабывъ, что дѣлалось въ послѣднія
20 лѣтъ,—a цѣлыхъ 60 лѣтъ. Доволь-
но времени, чтобы, исковеркавъ lege
artis молодую натуру и ожесточивъ
нравы, перепортить и погубить мно-
гія сотни и тысячи душъ.
Вотъ куда зашелъ я изъ 10-го ну-
мера, и забылъ, что хотѣлъ еще гово-
рить о московскихъ извозчикахъ, во-
зившихъ меня почти ежедневно съ
Неглинной (университетъ, по поняті-
ямъ тогдашнихъ извозчиковъ, нахо-
дился на Неглинной) къ Троицѣ въ
Сыромятники. Species моихъ возницъ
именовалось волочками, и я
имѣлъ удовольствіе, въ теченіе цѣ-
лаго года, по вечерамъ ѣздить изъ
университета домой на волочкахъ.
Этотъ,теперь несуществующій, родъ
возницъ перетаскивалъ человѣческія
тѣлеса на дровняхъ. Незатѣйливый
экипажъ волочка, дѣйствитель-
но, былъ не что иное, какъ неболь-
шія дровни, покрытыя какимъ-то по-
добіемъ подушки; садились на эти
дровни сбоку; ноги оставались свѣ-
шенными на землю, и если были очень
длинны, то едва не волочились по
землѣ; когда было грязно, то предла-
гались для прикрытія колѣнъ и голе-
ней дерюга или мѣшокъ, нисколько,
впрочемъ, не оправдывавшіе возлагав-
шихся на нихъ надеждъ.
Какъ бы современному прогрессу
ни казались ненормальными извоз-
чичьи московскія волочки 1825 года,—
но онѣ вполнѣ гармонировали съ
тогдашнимъ состояніемъ столичныхъ
переулковъ и моего кармана. За 10 и
за б копѣекъ,—смотря по тому, гдѣ я
садился на волочки,—онѣ везли меня
цѣлыхъ 8 верстъ, въ темные, осенніе
вечера, по непроходимой грязи раз-
личныхъ переулковъ и закоулковъ,
путешествіе пѣшкомъ по которымъ
было сопряжено съ опасностію для
жизни, и я это испыталъ нѣсколько
разъ, когда мнѣ приходилось отпра-
вляться по инфантеріи.
Разъ, въ безлунный, темный, осен-
ній вечеръ, я, не желая передать из-
возчику болѣе пятачка, загрязъ по щи-
колки въ какомъ-то глухомъ закоулкѣ
и былъ атакованъ собаками; перепу-
гавшись не на шутку, я кричалъ во
все горло, отбивался бросаніемъ грязи
и, наконецъ, ,кое-какъ выкарабкался
изъ нея весь испачканный и съ поте-
рею галошъ.
Извозчики и учащаяся молодежь—
это два самые вѣрные барометра куль-
турнаго общества: по нимъ узнается
очень скоро и настроеніе, и степень
культуры общества. Иначе и не могло
быть. Чѣмъ дѣятельнѣе обмѣнъ ве-
ществъ, тѣмъ живѣе и совершеннѣе
организмъ. Чѣмъ дѣятельнѣе об-
мѣнъ идей, a съ ними и умственныхъ и
матеріальныхъ произведеній, тѣмъ
культурнѣе и совершеннѣе общество.
A кто, какъ не школа и молодежь, ука-
жетъ намъ прямо и вѣрно умственную
жизнь общества,, его стремленія, силу
и скорость обмѣна господствующихъ
въ немъ идей? Кто, какъ не извозчики
и главный ихъ raison d'être—пути
сообщенія, покажетъ намъ силу и ско-
рость обмѣна въ матеріальномъ бытѣ
общества?
Прошло менѣе года, судя по ра-
счету времени, и гораздо болѣе, судя
по однимъ воспоминаніямъ, съ тѣхъ
поръ, какъ я вступилъ въ московскій
университетъ, и страшное горе-злосча-
стіе разразилось надъ нашею семьею.
Уже два года тянулась исторія съ
покражею казенныхъ денегъ комис-
сіонеромъ Ивановымъ; домъ и
имѣніе были уже. описаны въ казну,
были и частные долги; но отецъ умѣлъ
вести дѣла, былъ повѣреннымъ по раз-
нымъ дѣламъ и между прочими и по
имѣнію генерала Николая Мартыно-
вича Сипягина, женатаго на
богатой Всеволожской.
Въ теченіе этого времени, помню,

толковали много у насъ о пріѣздѣ въ
Москву для ревизіи комиссаріата ка-
кого-то грознаго Аббакумова;
называли его аракчеевцемъ. Онъ
упекъ многихъ подъ судъ; отецъ, одна-
ко-же, избѣжалъ суда и вышелъ по-
просту въ отставку; мы продолжали
житъ почти что попрежнему, какъ въ
былые счастливые дни. Я помню еще,
какъ отецъ, вышедъ въ отставку, въ
первый разъ надѣлъ темно-коричне-
вый, съ темными пуговицами, фракъ и
сапоги съ кисточками; помню, кажется
мнѣ, и то, что онъ сталъ какъ-то задум-
чивѣе, неподвижнѣе; прежде мы толь-
ко по вечерамъ его видали дома; те-
перь мы заставали его нерѣдко посреди
дня спящимъ на диванѣ; онъ чаще
сталъ жаловаться на головныя боли,
и характеръ его, должно быть, измѣ-
нился; вспыльчивый и горячій по при-
родѣ, отецъ сдѣлался равнодушнымъ.
Какъ теперь вижу,—онъ сидитъ и
бреется; входитъ низенькая, толстая
фигура банщика и торговца дровами
и начинаетъ тянуть предлинную кани-
тель объ уплатѣ денегъ за купленныя y
него дрова и, замѣтивъ, наконецъ,
равнодушіе отца къ его доводамъ,
говоритъ: «нѣтъ, я уже теперь вижу,
придется идти мнѣ не къ Ивану Ива-
новичу (моему отцу), a къ Александру
Алексѣевичу» (т. е. къ московскому
оберъ-полицеймейстеру Шульги-
ну съ жалобою на должника). На
всю тираду. банщика отецъ не от-
вѣчаетъ ни полслова; я стою и слу-
шаю,—и, вѣрно, слушалъ очень внима-
тельно, если до сихъ поръ помню.
Въ половинѣ апрѣля отецъ прихо-
дитъ изъ бани и выпиваетъ стаканъ
квасу. Ночью въ домѣ тревога. Захва-
тило- духъ; посылаютъ за лекаремъ,
пускаютъ кровь, затѣмъ слѣдуетъ
облегченіе; отецъ чрезъ нѣсколько
дней встаетъ съ постели, прохажи-
вается по саду, но не выздоравлива-
етъ; лекарь изъ воспитательнаго до-
ма, Кашкадаловъ, призыва-
етъ на консиліумъ все того же Ефр.
Осип. Мухина, нашего стараго
знакомаго и добродѣя.
Вспоминаю два разсужденія по по-
воду этого консиліума. Оканчивавшіе
курсъ изъ 10-го нумера, услыхавъ отъ
меня, что Ефремъ Осиповичъ пропи-
салъ отцу magnesia sulfurica въ рас-
творѣ, рѣшили съ самоувѣренностію,
что они сдѣлали быто же самое, что и
Мухинъ; a мой почтенный подлекарь
Григ. Мих. Березкинъ, съ
нависшими бровями, полузакрытыми
глазами, хриплымъ голосомъ, скоро-
говоркою и отрывисто, какъ-то подъ
носъ себѣ, бормоталъ: «тутъ бы,
эдакъ, надо бы amara, amara, robo-
rantia бы, эдакъ». И я, вспоминая
блѣдно-желтоватый, безкровный об-
ликъ въ послѣдній разъ въ жизни ви-
дѣннаго отца, невольно думаю: ста-
рикъ Березкинъ правъ былъ...
Насталъ день 1 мая, гулянье въ Со-
кольникахъ, день превосходный, сол-
нечный, теплый; мы вздумали вывезти
отца за городъ на нѣсколько часовъ;
условились, чтобы я воротился изъ
университета къ часу, и мнѣ помнит-
ся, какъ будто отецъ, вставъ поутру
въ этотъ день, говорилъ намъ, что во
снѣ кто-то ему сказалъ очень внятно:
«слышалъ ли, что Иванъ Иванычъ
Пироговъ умеръ». He берусь рѣшить
навѣрное, слышалъ ли я это изъ устъ
самого отца, какъ мнѣ кажется, или
узналъ послѣ изъ разсказовъ отъ до-
машнихъ.
Радостно я уходилъ въ универси-
тетъ, въ надеждѣ, возвратившись,
тотчасъ же поѣхать съ отцомъ за го-
родъ; грустно было мое возвращеніе,—
и теперь, 66 лѣтъ спустя, сердце ноетъ,
когда привожу на память, что я уви-
дѣлъ, возвратившись домой.
Что-то зловѣщее чуялось мнѣ, ко-
гда я приближался къ дому. У воротъ
стояло нѣсколько человѣкъ и ворота
били отперты; слышался шумъ и бѣ-
готня. Меня забыли или не могли
предупредить. Чуя что-то недоброе,
я пробѣжалъ чрезъ дворъ въ сѣни и
переднюю, и лишь только отворилъ
дверь въ большую комнату (залу),
мнѣ представился столъ, a на столѣ—
темно-багровое, раздутое лицо отца,
окаймленное воротникомъ мундира;
y меня закружилась голова, сердце
сжалось, ноги подкосились, и я

упалъ на руки къ подбѣжавшимъ ко
мнѣ сестрамъ.
Одна изъ нихъ разсказала потомъ
мнѣ, что, не болѣе, какъ за часъ до
моего прихода, она подала отцу ложку
съ лекарствомъ; онъ сидѣлъ на стулѣ,
ж лишь только поднесъ ложку ко рту,
какъ побагровѣлъ, захрипѣлъ и пова-
лился со стула. Apoplexie foudroyante.
Остановлюсь на наслѣдственныхъ
характерныхъ чертахъ нашей семьи.
Современный вопросъ о вліяніи на-
слѣдственности на организмъ только
тогда рѣшится удовлетворительно,
когда соберется достаточный и надеж-
ный матеріалъ изъ описаній наслѣд-
ственной характеристики огромнаго
числа семей и особей.
Въ нашемъ семействѣ весьма рѣзко
выразились два различные типа; одна
часть мужского и женскаго поколѣнія
(братья и сестры) была почти черно-
волосая, долголицая, съ продолгова-
тыми носами, темно-карими глазами,
густыми волосами на головѣ и тѣлѣ;
другая половина, напротивъ, была
круглолица, съ черепомъ болѣе ши-
рокимъ, чѣмъ высокимъ, сплюсну-
тымъ широкимъ носомъ, нѣсколько
выдавшимися скулами, свѣтлыми н
голубыми глазами, свѣтло-русыми и
жидкими волосами на головѣ; муж-
ское поколѣніе этого типа плѣшиво,—
плѣшь начинается со лба, a не съ ма-
кушки головы,—но борода оклади-
стая и густая.
Изъ шести оставшихся на моей па-
мяти членовъ нашей семьи (трехъ
братьевъ и трехъ сестеръ) толі>ко двое
принадлежали къ первому типу долго-
лицыхъ (братъ и сестра), тогда какъ
нашъ отецъ, мать и четверо насъ
остальныхъ дѣтей (двое братьевъ и двѣ
сестры) были представителями второго
типа.
Дѣда и бабушку мою я не помню,
но, судя по разсказамъ, дѣдъ принад-
лежалъ также къ этому разряду, хотя
и былъ на старости совершенно плѣ-
шивъ; находили нѣкоторое сходство
между нимъ и старшимъ моимъ бра-
томъ, Петромъ.
Разсказывали, что дѣдъ Иванъ Ми-
хеевичъ былъ высокій, плотный муж-
чина и жилъ болѣе ста лѣтъ; увѣряли
даже, что передъ смертью y него на-
чали прорѣзываться новые зубы!??
Онъ служилъ прежде въ арміи и по-
мнилъ еще многое изъ временъ Петра
Перваго, потомъ поселился въ Мо-
сквѣ, завелъ какую-то, для того вре-
мени новую, пивоварню, женился и
былъ строгимъ мужемъ; бабушка въ
послѣдніе годы жизни помѣшалась,
капризничала, бранилась и дралась
съ мужемъ.
Помѣшательство перешло по на-
слѣдству и на старшую сестру мою,
какъ разсказывали, очень похожую
лицомъ на бабушку. Я наблюдалъ эту
болѣзнь сестры съ самаго начала ея
развитія, съ 1841 г., a смерть постигла
сестру въ 1869 году.
Все наше семейство было характера
вспыльчиваго и горячаго; но вспышки
никогда не продолжались долго. Эти
черты нрава перешли отъ дѣда и бабки
къ отцу, отъ отца—къ намъ. Мать моя
принадлежала, какъ сказано уже, ко
второму типу, имѣла характеръ сход-
ный съ отцовскимъ, но отличалась
большею сдержанностью; зато и
гнѣвъ ея не проходилъ такъ скоро,
какъ отцовскій, a расположеніе духа
не такъ быстро мѣнялось, какъ y отца;
она была и разсчетливѣе и бережливѣе.
Мнѣ кажется, я многое наслѣдовалъ
отъ нея и съ физической, и съ нрав-
ственной стороны, и между прочимъ—
тонкія руки ц ноги, худощавость, на-
клонность къ катаррамъ, шумъ въ
ушахъ, религіозное настроеніе духа,
охоту занятіямъ и бережливость.
2 марта [1881 г.].
Сегодняшняя потрясающая новость
заставляетъ придать моей хроникѣ
снова прежнюю форму дневника.
Нельзя не передать бумагѣ мысли глу-
боко-взволнованной души.Только что
получилъ отъ исправника изъ Вин-
ницы приглашеніе къ панихидѣ по
Александрѣ ІІ-мъ съ извѣщеніемъ,
что онъ умеръ отъ ранъ,-нанесенныхъ
ему 1-го марта двумя взрывчатыми
снарядами. Семь разъ было покушеніе
на жизнь государя; едва ли въ исторіи
найдется другой примѣръ такъ часто
(въ теченіе 1б-ти лѣтъ) повторявшихся

попытокъ отнять жизнь y государя,
добраго въ душѣ и желавшаго, безъ
сомнѣнія, добра государству, конечно,
по своему личному убѣжденію. За что
же? За что такая злая ненависть и
злодѣйское упорство? Вопросъ не лег-
кій и глубокій по его нравственно-
историческому значенію. Будь я не
русскій, а чужеземецъ, я не затруд-
нился бы тотчасъ же отвѣчать слѣдую-
щимъ соображеніемъ: Россія долго
ждала съ освобожденіемъ крестьянъ;
ему надо бы было совершиться еще при
Николаѣ; онъ, съ своею энергіею,
сумѣлъ бы произвести давно рефор-
му, если бы онъ не сбился съ толку
своимъ отвращеніемъ ко всему, что
имѣло какой либо видъ народной сво-
боды въ государствѣ. Запоздавшая
эманципація пришла поэтому въ са-
мое неудобное время; съ одной сторо-
ны—еще не затертые слѣды кровавой
войны, кончившейся постыднымъ ми-
ромъ, натянутыя до-нельзя пружины J
административнаго произвола, за-
правлявшаго всѣмъ въ государствѣ,
крайняя потребность для существо-
ванія государства въ радикальныхъ
экономическихъ реформахъ; съ дру-
гой же—броженіе умовъ во всей Евро-
пѣ, подъ наплывомъ новыхъ соціаль-
ныхъ доктринъ, угрожающее уже пе-
реходомъ отъ идеи къ дѣйствитель-
ному осуществленію на опытѣ,—и все
это при неожиданныхъ, быстро слѣ-
довавшихъ одно за другимъ и весьма
знаменательныхъ политическихъ со-
бытіяхъ (освобожденіе Италіи, поль-
ское возстаніе, освобожденіе неволь-
никовъ и междуусобныя войны Аме-
рики).
При такихъ обстоятельствахъ не-
льзя-молъ было ожидать совершенно
мирнаго и правильнаго, съ соблюде-
ніемъ общихъ интересовъ (частныхъ и
государственныхъ), исхода эманципа-
ціи.Та сторона и то сословіе, интересы
котораго наиболѣе нарушались эман-
ципаціею, должна была оставаться
недовольной и, не имѣя никакихъ
законныхъ средствъ, для выраженія
своего недовольства, должна затаить
его въ себѣ съ тѣмъ, чтобы при случаѣ
заявить его нагляднымъ образомъ на
эмансипаторѣ. Вѣроятно, такъ и объ-
ясняли себѣ американцы первое поку-
шеніе на жизнь государя Каракозова,
сравнивая его съ убійцей президента
Линкольна. Конечно, намъ русскимъ,
такое сравненіе кажется уродливымъ.
Но, какъ угодно, всѣ, даже и самые
безпристрастные судьи, всегда ищутъ
причину преступленій тамъ, гдѣ суще-
ствуютъ или могутъ существовать ка-
кіе-либо мотивы къ совершенію пре-
ступленій.
Посторонній судья, узнавъ о часто
случавшихся покушеніяхъ на жизнь
особы государя, непремѣнно задастся
вопросомъ: да въ чьихъ же интере-
сахъ было убить его? Кому вредила
или чье мщеніе возбуждала эта столь
дорогая для цѣлаго государства
жизнь? И y посторонняго судьи от-
вѣтъ не замедлилъ бы явиться. По-
вредила эманципація всего болѣе ма-
теріальнымъ интересамъ помѣщиковъ
и дворянъ, еще болѣе повредила она
ихъ политическимъ сословнымъ пра-
вамъ и преимуществамъ. И, если,
сокративъ матеріальные интересы и
уничтоживъ сословныя права и обая-
ніе, государство ничего не дало вза-
мѣнъ ущерба, то недовольство и
злорадство неминуемо должны про-
явиться y обиженнаго и приниженна-
го сословія, и чѣмъ болѣе пользова-
лось оно прежде льготами и преиму-
ществами въ странѣ, тѣмъ враждеб-
нѣе, конечно, будетъ оно настроено
и тѣмъ злораднѣе отнесется въ глу-
бинѣ души ко всякой неудачѣ пра-
вительства или главъ государства.
Такое соображеніе, по моему мнѣ-
нію, неизбѣжно для каждаго посторон-
няго судьи, смотрящаго на насъ со
стороны. Мы, безъ сомнѣнія, при-
ведемъ весьма вѣскіе доводы, от-
страняющіе всякую тѣнь подозрѣ-
нія на сословіе, болѣе всѣхъ другихъ
участвующее въ дѣлахъ правитель-
ства и самое близкое къ трону.
Мы, конечно, укажемъ посторонне-
му судьѣ прямо на шайку крамольни-
ковъ, воспользовавшихся снятіемъ
гнета, и проявляющихъ свою пагуб-
ную дѣятельность именно съ тѣхъ
поръ, когда главою государства была

дана большая свобода мысли и слова.
Мы приведемъ неоспоримые факты,
укажемъ на связь нашихъ крамольни-
ковъ съ интернаціоналкою, на значи-
тельный контингентъ евреевъ, при-
нимающихъ участіе въ крамолѣ, и
пр. и пр.'
, Но все это, я полагаю, не будетъ,
однако, убѣдительно для чужезем-
наго наблюдателя и оцѣнщика собы-
тій въ нашемъ отечествѣ. И мы, по
крайней мѣрѣ всѣ безпристрастные
изъ насъ,вѣрно,согласимся съ нимъ,
что неестественно же, наконецъ, быть
довольнымъ, веселымъ и т. п. потер-
пѣвшему; a что одно вліятельное со-
словіе, очевидно, потерпѣло при эман-
ципаціи, этого также мы отвергать
не можемъ. И вотъ это-то недоволь-
ство вліятельнаго сословія въ госу-
дарствѣ и не проходитъ никогда без-
слѣдно въ его исторіи; нетрудно най-
ти и въ нашей катастрофы и смуты,
зависѣвшія отъ этой причины.
Принявъ же это за историческую
аксіому, нужно допустить и возмож-
ность такого предположенія, что не-
довольный не можетъ сочувствовать
тому, кого онъ считаетъ главнымъ
виновникомъ своего недовольства; въ
такомъ случаѣ если не злорадное,
то безразличное отношеніе къ бѣд-
ствію, постигающему этого винов-
ника, почти неминуемо. Поэтому кра-
мольники, фактически обличенные въ
разнаго рода государственныхъ пре-
ступленіяхъ, весьма естественно мог-
ли разсчитывать на это недовольство,
оно въ ихъ глазахъ есть уже quasi
участіе, хотя бы ихъ цѣли и были діа-
метрально противоположныя тѣмъ, къ
которымъ стремятся недовольные.
Всѣ эти соображенія, я полагаю,
легко придутъ на мысль каждому по-
стороннему судьѣ нашихъ дѣлъ и во
многомъ нельзя намъ не согласиться
съ нимъ.
Но мы должны знать еще и многое
другое, существенно измѣняющее та-
кой взглядъ на причины и мотивы
нашей современной общественной и
государственной неурядицы. Я пишу
только для себя, не для свѣта и потому
пишу откровенно, какъ думаю, безъ
всякой задней мысли, a главное, какъ
человѣкъ независимый, ничего не ищу-
щій, отжившій свой вѣкъ, но все еще
любящій отчизну и желающій ей
добра. Я располагалъ помѣстить мой
взглядъ на наши общественныя дѣла
въ моемъ дневникѣ впослѣдствіи; но
теперь представился къ тому при-
скорбный случай. Онъ не даетъ гово-
рить и думать о чемъ-нибудь другомъ.
Пожалуй, задохнешься отъ наплыва
взволнованныхъ чувствъ и мыслей,
если не дать имъ вылиться на бумагу;
она, какъ извѣстно, все терпитъ,—
вытерпитъ и этотъ напоръ. Хотя онъ
и временный, и случайный, но наплыв-
шія мысли родились не сейчасъ.
Погибъ отъ преступной руки само-
державный государь на улицѣ, охра-
няемый стражею, окруженный толпою
народа. Безпристрастная исторія оцѣ-
нитъ вполнѣ его заслуги предъ Рос-
сіею; онѣ были необыкновенныя, вѣ-
ковыя. И самъ цареубійца (если онъ
былъ не подлый рабъ и наемникъ)
предъ судомъ своей совѣсти будетъ
оправдываться развѣ тѣмъ только,что
государь не дѣлалъ то, что онъ сдѣ-
лалъ для Россіи такъ, какъ бы это на-
до было сдѣлать по мнѣнію единомыш-
ленниковъ самого убійцы.
Но вѣнка безсмертія убійство не
сорветъ съ головы Александра ІІ-го.
Это должны признать и самые злѣйшіе
его враги, если въ нихъ осталась хотя
одна тѣнь безпристрастія и любви къ
правдѣ.
Кого-же изъ мыслящихъ и любя-
щихъ истину людей не заставитъ заду-
маться это упорное подпольное пре-
слѣдованіе государя, такъ много сдѣ-
лавшаго для своего государства,—и
зато въ теченіе 15-ти лѣтъ семь разъ
подвергавшагося покушеніямъ на
свою жизнь.
Причина, вѣрно. не одна; какъ
всегда, причину важныхъ событій нуж-
но искать въ совпаденіи различныхъ
обстоятельствъ; они, какъ разсѣян-
ные лучи теплоты, собираются ка-
кимъ-то зажигательнымъ стекломъ въ
,фокусѣ и устремляются на одну пред-
назначенную точку.
Посмотрю съ самаго начала какъ

мнѣ, незнакомому ни съ государ-
ственною, ни съ закулисною стороною
современной жизни, представляется
весь ходъ событій съ того, именно, мо-
мента, когда новый государь дѣлаетъ
первый крупный шагъ на пути про-
гресса.
Но когда рѣчь вдетъ о личномъ, бо-
лѣе или менѣе субъективномъ взглядѣ
на дѣло, то прежде всего нужно уяс-
нить себѣ, каковъ глазъ, которымъ
смотришь.
Я вотъ уже смотрю на четвертое
царствованіе. На первое я смотрѣлъ
дѣтскими глазами и видѣлъ только
окончаніе его университетскимъ под-
росткомъ; второе пришлось мнѣ созер-
цать и юношею и возмужалымъ чело-
вѣкомъ, въ самомъ цвѣтѣ лѣтъ; третье
застало меня уже отцомъ подростаю-
щихъ дѣтей, уже многое испытавшимъ,
но еще готовымъ на борьбу и новую
жизнь; наконецъ, четвертое я встрѣ-
чаю одряхлѣвшимъ, но не отжившимъ
нравственно старикомъ. Итакъ, я об-
ращаю мой старческій взглядъ назадъ,
на то, что я видѣлъ и что мнѣ каза-
лось въ самую пору моей умственной
зрѣлости.
Что вызвало эманципацію крестьянъ
въ Россіи, какъ начало началъ нашего
прогресса, a вмѣстѣ съ тѣмъ и всѣхъ
современныхъ событій? Послѣ печаль-
ныхъ дней севастопольскаго погрома
вѣсть объ эманципаціи была первою
зарею новой эры и вотъ потрясающее
событіе 1-го марта 1881 года можетъ
считаться финаломъ 20-лѣтняго спек-
такля, разыгрывавшагося предъ наши-
ми глазами; спектакль, конечно, не
одноактный, но надо молиться и на-
дѣяться, что финалы другихъ актовъ
будутъ болѣе во вкусѣ честныхъ и
здравомыслящихъ сыновъ Россіи!
Я былъ въ то время попечителемъ
Одесскаго учебнаго округа, когда пер-
вая вѣсть объ эманципаціи доставлена
была туда Брюссельскою газетою «In-
dépendance Belge». Студен-
ты лицея достали гдѣ-то нумеръ этой
газеты, прочли новость и тотчасъ-же
нѣсколько изъ нихъ отправились въ
гостиницу пить вино за здоровье го-
сударя и крестьянъ. Жандармскій
генералъ Черкесовъ тотчасъ-
же донесъ о происшествіи въ Петер-
бургъ и сообщилъ мнѣ о случившемся ;
а я зналъ это уже прежде отъ самихъ
студентовъ и не находилъ въ этомъ ни-
чего худого; узнавъ однако же, что
Черкесовъ писалъ въ Петер-
бургъ, принужденъ былъ извѣстить
министра Норова о происшедшемъ
съ моимъ оправдательнымъ коммен-
таріемъ. Къ счастью, генералъ-губер-
наторъ Строгоновъ посмотрѣлъ,
неожиданно для меня, какъ-то слегка
на происшествіе, можетъ быть и по-
тому, что Черкесовъ, котораго
онъ не жаловалъ, слишкомъ поторо-
пился безъ него доносомъ.
«Одесскій Вѣстникъ» того времени
былъ переданъ генералъ-губернато-
ромъ черезъ меня лицею. Я поручилъ
редакцію проф. Богдановскому
и Георгіевскому и когда въ
столичныхъ періодическихъ изда-
ніяхъ начали появляться статейки,
затрогивавшія крестьянскій вопросъ,
то и редакція «Одесскаго Вѣстника»
издалека коснулась этого горючаго
матеріала. Боже мой, поднялась какая
тревога!
Несмотря на самые глухіе, самые
неопредѣленные намеки о нѣкоторыхъ
выгодахъ улучшенія крѣпост-
ного быта (какъ называли тогда оффи-
ціально предстоящую эманципацію)
полетѣли на меня въ Петербургъ съ
разныхъ сторонъ доносы. Два изъ
нихъ, самые главные, пересланы были
потомъ мнѣ: одинъ изъ министер-
ства внутреннихъ дѣлъ (отъ Лан-
ского), a другой—изъ министер-
ства народнаго просвѣщенія (отъ Ко-
валевскаго ). Первый настро-
ченъ былъ на пяти листахъ губерн-
скимъ предводителемъ херсонскаго
дворянства (имя этого почтеннаго дѣя-
теля я уже позабылъ, да, по правдѣ,
оно и не стоило того, чтобы х> немъ
помнить); тамъ я сравнивался, бу-
квально, съ Маратомъ, Прудо-
номъ и т. п. Другой доносъ шелъ на
«Одесскій Вѣстникъ» отъ самого ге-
нералъ - губернатора (Строгоно-
ва), т. е. также на меня, какъ на
предсѣдателя цензурнаго комитета,

хотя эта газета не могла, по закону,
выходить въ свѣтъ безъ предваритель-
ной цензуры генералъ-губернатора.
Въ Кіевѣ, куда я перешелъ попечи-
телемъ изъ Одессы,—другая исторія:
тамъ польскіе помѣщики жаловались
на студентовъ, своихъ соплеменни-
ковъ, за ихъ сближеніе съ народомъ,
на хохломановъ, подстрекающихъ на-
родъ противъ пановъ.
Кіевскій генералъ-губернаторъ Ва-
сильчиковъ сообщилъ мнѣ,
что одинъ богатый польскій помѣ-
щикъ (Кіевской губерніи)—отецъ—
донесъ ему на своихъ сыновей за ихъ
сближеніе съ крестьянами. A въ то же
время «Колоколъ» Герцена звонилъ
во всю Ивановскую; запрещенный до
того, что цензура не пропускала даже
его имени, онъ читался всѣми, не
исключая и учениковъ гимназій, на-
расхватъ; какъ утаить отъ дѣтей, что
занимало такъ сильно ихъ отцовъ и
старшихъ братьевъ!!
Ѣду въ Петербургъ, призванный на
съѣздъ попечителей 1860 г.;—глазамъ
и ушамъ не вѣрю, что вижу и слышу.
Въ Твери,гдѣ я остановился по дѣламъ
моего тверскаго имѣнія, я нашелъ ве-
черомъ y предводителя дворянства со-
браніе дворянъ человѣкъ 50 и болѣе,—
и что тамъ говорилось почти публично,
и въ какихъ выраженіяхъ проявля-
лось недовольство, этого я никогда не
забуду; и за что же? Это были не крѣ-
постники, a прогрессисты, недоволь-
ные прогрессомъ и называвшіе его
анархіею.
Пріѣзжаю въ самый Петербургъ.
Еще хуже: недовольство еще ярче.Тутъ
является ко мнѣ одинъ изъ сосѣдей
по тверскому имѣнію, застаетъ у меня
H. X. Б y н г е, назначеннаго тогда
въ ректоры кіевскаго университета и
участвовавшаго въ редакціонной ко-
миссіи. Я не зналъ, куда дѣваться,
когда помѣщикъ напалъ на члена не-
навистной ему комиссіи. «Вы хотите
крови!—восклицалъ онъ,—она по-
льется рѣками!» и т. п.
Но это былъ, по крайней мѣрѣ, крѣ-
постникъ и потому недовольный ех
officio. Вечеромъ въ тотъ же
день приходитъ ко мнѣ докторъ
Шульцъ, имѣвшій входъ въ бан-
кирскіе дома, знакомый коротко со
многими художниками, вообще, чело-
вѣкъ довольно смѣтливый. «Ну,—
говоритъ онъ мнѣ, — всѣ увѣрены,
что въ Россіи должна быть революція;
при этомъ государѣ—опытные люди
полагаютъ—она еще не вспыхнетъ,но
послѣ него непремѣнно».—«Полноте,
любезный, молоть чепуху»,—отвѣчаю
я.—«Поживете въ Петербургѣ,такъ
увидите сами, какая перемѣна вышла
въ 4 года!»(я выѣхалъ изъ С.-Петер-
бурга, собственно, въ 1857 г.) были по-
слѣднія слова Шульца.
И,проживъ недѣли три въ Петербур-
гѣ, дѣйствительно было чему уди-
вляться: распущенности-ли съ одной
стороны, или безалаберности съ дру-
гой; то слышались довольно громко,
почти публично, самыя ярокрасныя
бредни и вызовы, то запрещались
весьма скромныя журнальныя статьи.
Вообще, предшествовавшее непосред-
ственно эманципаціи время оставило
y меня впечатлѣніе чего-то смутнаго,
неопредѣленнаго, недозволявшаго по-
нять, должно ли радоваться тому, что
предстоитъ., или только рукою мах-
нуть.
Все это я привожу себѣ на память
въ доказательство того, что обще-
ственное мнѣніе сильно расшевелилось
вопросомъ объ эманципаціи, но изъ
этого,конечно, не слѣдуетъ,что во-
просъ былъ расшевеленъ обществен-
нымъ мнѣніемъ. Онъ былъ поднятъ,
несомнѣнно, сверху. Причинъ къ то-
му 1 какъ всѣ мы знаемъ, было не мало
въ то время.
Только три рода людей изъ куль-
турнаго класса встрѣчалъ я, въ то вре-
мя не одобрявшихъ эманципаціи: во-
первыхъ, завзятыхъ и неисправимыхъ
крѣпостниковъ изъ эгоизма и лич-
ныхъ интересовъ; во-вторыхъ—
крѣпостниковъ по принципу. «Все
государство рухнетъ—говорили эти—
безъ крѣпостныхъ людей».
«Повѣрьте, Николай Ивановичъ,—
говорилъ мнѣ бессарабскій губерна-
торъ,—это все придумываютъ
наши враги, французы и ан-
гличане; они, пожалуй, вставили та-

кой крючокъ и въ мирный договоръ,
зная, что ничѣмъ такъ не ослабишь
Россію, какъ уничтоживъ или осла-
бивъ связь между простымъ наро-
домъ и дворянствомъ».—«Вотъ уви-
дите, ваше превосходительство, по-
мяните мое слово, увидите, что госу-
дарство ужасно потерпитъ, — гово-
рилъ мнѣ одинъ окружной началь-
никъ: — когда сократятся, послѣ
эманципаціи, помѣщичьи запашки,
вывозъ зерна уменьшится такъ, что
на заграничные доходы нечего бо-
лѣе разсчитывать».
Къ третьему роду противниковъ
эманципаціи принадлежали люди, хо-
тя и близорукіе, но не такъ ограни-
ченные; они очень наивно утвержда-
ли, что нужно прежде образовать, a
потомъ освобождать. Любопытно, что
и между самими крестьянами—по
крайней мѣрѣ нашей юго-западной
окраины — встрѣчались противники
эманципаціи, въ томъ смыслѣ, что,
молъ, «нехай будетъ попрежнему,
чтобы еще гирше не было». Это слу-
чалось и мнѣ не разъ слышать.
За эманципацію были всѣ ученые,
учащаяся молодежь, люди, именуе-
мые передовыми 1840-хъ годовъ; всѣ
крестьяне, не очень забитые, особливо
же дворовые, и, наконецъ, интелли-
гентная и передовая часть дворян-
ства, надѣявшаяся съ уничтоженіемъ
крѣпостного права получить отъ главы
государства представительное прави-
тельство для страны, тѣмъ болѣе, что
самъ государь иниціативу эманципа-
ціи клалъ въ руки дворянства; госу-
дарь же и его правительство, конечно,
усматривали въ уничтоженіи крѣпост-
ного права самое главное и самое со-
временное средство къ поднятію эко-
номическаго быта всего государства,
къ увеличенію его доходовъ и къ сбли-
женію съ западными государствами,
сдѣлавшемуся крайне необходимымъ
для культуры отсталой отъ Запада во
всѣхъ отношеніяхъ Россіи.
Вопросъ объ эманципаціи былъ,
какъ извѣстно, не новый. Еще при
Александрѣ І-мъ разсказывали, что
онъ хотѣлъ, послѣ уничтоженія крѣ-
постного права въ Прибалтійскомъ
краѣ, сдѣлать то же самое на сосѣд-
ней Псковской губерніи. и только, буд-
то-бы, опасеніе какого-то покушенія
на жизнь государя и заговора, откры-
таго рижскимъ генералъ-губернато-
ромъ Паулучи, остановили Але-
ксандра.
При Николаѣ [І-мъ] не разъ проно-
сились слухи о непремѣнномъ намѣре-
ніи Императора освободить крестьянъ
и въ Юго-Западномъ краѣ. Биби-
ковъ введеніемъ инвентарей, оче-
видно, подготовлялъ актъ освобожде-
нія.
При Николаѣ [І-мъ] же происхо-
дило не мало возмущеній между кре-
стьянами [въ концѣ 1840-хъ годовъ].
Одно изъ нихъ, витебское, я помню,
надѣлало много шуму въ Петербургѣ;
разсказывали, что какой-то подряд-
чикъ, недовольный помѣщиками,разъ-
ѣзжалъ, переодѣтый въ генеральскій
мундиръ, выдавая себя за Наслѣдника,
и объявлялъ крестьянамъ, чтобы они
шли въ Петербургъ къ самому госу-
дарю, указъ котораго объ освобожде-
ніи скрытъ помѣщиками и попами;
крестьяне, какъ мнѣ сказывали, въ
числѣ 10.000, двинулись, не послу-
шавъ и самого начальника края, и
только военною силою были оста-
новлены на полпути.
Съ каждымъ годомъ въ концѣ 1840-хъ
годовъ все чаще и чаще доставлялись
свѣдѣнія изъ провинцій объ уголов-
ныхъ преступленіяхъ крѣпостныхъ
противъ своихъ господъ и помѣщи-
ковъ. Наконецъ, во время Крымской
войны, при формировкѣ ополченій,
крестьяне Юго-Западнаго края изъ-
явили намѣреніе поголовно идти въ ка-
заки, т. е. выйти изъ крѣпостной за-
висимости. Понадобились даже мѣ-
стами и пушки для усмиренія. A по-
слѣ Крымской войны цѣлыя массы
крестьянъ (это я самъ видѣлъ) устре-
мились изъ новороссійскихъ и сосѣд-
нихъ губерній, спѣша къ какому-то
сроку, будто-бы назначенному отъ ца-
ря для ихъ освобожденія, перейти че-
резъ Днѣпръ. Только кавалерійскому
отряду удалось остановить невдалекѣ
отъ Днѣпра уходившихъ и возвра-
тить на прежнія мѣста.

Между тѣмъ въ волжскихъ провин-
ціяхъ и до Крымской войны ходили
прокламаціи, присланныя изъ-за гра-
ницы; онѣ призывали народъ къ топо-
рамъ, напоминали ему о «вотъ тебѣ,
бабушка, и Юрьевъ день» и т. п.
Итакъ, причинъ, и причинъ самыхъ
жгучихъ, для уничтоженія крѣпост-
ного права въ Россіи, вскорѣ послѣ
несчастной Крымской войны, было до-
вольно. Это ясно какъ Божій день. Но
и безъ того запоздалая эманципація
должна была явиться еще въ такое
зловѣщее время, когда вездѣ скоплял-
ся горючій матеріалъ для рѣшенія и
другихъ взрывчатыхъ вопросовъ. За-
тронувъ одинъ, можно было поджечь
и другіе.
При такихъ обстоятельствахъ само-
державный русскій царь, намѣреваясь
уничтожить крѣпостное право, не
могъ упустить изъ виду и ту сторону
этого вопроса, которая касалась пре-
рогативъ его самовластія. Разсказы-
вали въ 1859 г., что, будто-бы, предсѣ-
датель Государственнаго Совѣта Га-
гаринъ, преклонивъ колѣна пе-
редъ царемъ, сказалъ ему: «Государь,
эманципація крестьянъ — вѣдь это
конституція».
Государь, толковали, отвѣтилъ,
будто-бы, Гагарину: «Подпишу и ее
обѣими руками».
Все это, вѣроятно, выдумки; я по-
лагаю, что на тираду Гагарина можно
было бы отвѣтить и такъ: да, эманци-
пація можетъ ослабить, но она можетъ
и укрѣпить самодержавіе. И въ самомъ
дѣлѣ, развѣ неизвѣстно изъ исторіи,
что монархическая власть для своего
укрѣпленія всегда искала опоры на
низшихъ ступеняхъ общественной
лѣстницы въ то время, когда на верх-
нихъ она чувствовала себя недоста-
точно сильною.
Какъ бы гуманно и либерально ни
былъ настроенъ Александръ II въ
началѣ своего царствованія,—a одна
высокопоставленная особа и) ска-
зывала мнѣ не разъ, что онъ именно
былъ гуманенъ гораздо болѣе серд-
цемъ, чѣмъ головою,—онъ не могъ и
не долженъ былъ, съ точки зрѣнія сво-
ей самодержавной власти, не разсчи-
тывать на опору и укрѣпленіе этой
власти со стороны громадныхъ массъ
крестьянскаго населенія, освобожден-
ныхъ его державнымъ словомъ отъ
крѣпостной зависимости. Вотъ тутъ-
то именно, при разсмотрѣніи эманци-
паціи,какъ средства къ укрѣпленію
самодержавія, и трудно становится
найти правду.
Крестьянство, какъ бы оно по сво-
ему существу, ни было консервативно,
есть все-таки стихійная сила; освобо-
жденное самодержавной властью отъ
вѣкового гнета, оно, несомнѣнно, по-
лучаетъ тягу къ освободителю и пото-
му можетъ служить ему опорою; но
прочно опираться на одно стихійное
начало невозможно. Нелѣпое предста-
вленіе о какомъ-то мужицкомъ-царѣ,
пущенное въ ходъ, если не ошибаюсь,
нашими славянофильскими фантазе-
рами и слышанное мною не разъ въ на-
чалѣ 1860-хъ годовъ, конечно,не могло
осуществиться въ XIX столѣтіи. Что-
бы управлять мужицкимъ* государ-
ствомъ, не расшатавъ его въ основаніи
и не предоставляя его историческихъ
миссій и задачъ на произволъ стихій-
ныхъ силъ народа, самодержавію по-
надобились бы также другія интелли-
гентныя силы,—a гдѣ взять ихъ, если
между царемъ и стихійнымъ крестьян-
ствомъ не будетъ другого СОСЛОВІЯ,
средняго? Его то y насъ и недоста-
вало при освобожденіи крестьянъ.
Надо было, какъ мнѣ кажется, орга-
низовать его.
На нашу бѣду съ 1848 года нена-
висть французскихъ демагоговъ къ
буржуазіи вошла и y насъ въ моду
между культурною молодежью; но
такъ какъ y насъ французскихъ бур-
жуа налицо не оказалось, то эта не-
нависть перешла на кулаковъ, остав-
шихся отъ погрома землевладѣльцевъ,
и, вообще, зажиточныхъ людей, тѣмъ
болѣе, что большинство нашей куль-
турной и школьной молодежи при-
надлежитъ къ пролетаріату.
Когда на Западѣ монархическая
власть переставала опираться на дво-
рянство и оно послѣ разныхъ реформъ
и революцій переставало играть пер-
венствующую роль, то на смѣну его

являлся уже готовый классъ—третье
сословіе, интеллигентное и дѣятель-
ное, и если монархизмъ почему-либо
не могъ опереться на него, то онъ сла-
бѣлъ и терялъ изъ рукъ власть.
Наше чиновничество, нашъ ученый
и учебный пролетаріатъ, духовенство,
мѣщанство и купечество, всѣ порознь,
безъ всякой солидарности, не имѣли
никакихъ задатковъ для управленія
освобожденною отъ крѣпостного гнета
страною. До того она управлялась,
такъ сказать, механически; одно коле-
со, болѣе сильное, ворочало и другое
поменьше и послабѣе; главную роль
играли администрація и сословныя
привиллегіи, a на случай всегда у нихъ
подъ рукою была военная сила.
Итакъ, главныя опоры самодержа-
вія до уничтоженія крѣпостного права
были: администрація, бюрократія,
военная сила и привилегированное
сословіе; a когда понадобилось пере-
мѣстить центръ тяжести отнятіемъ и
уменьшеніемъ прерогативъ привиле-
гированнаго сословія, то опорами
остались только бюрократія съ адми-
нистраціею и военная сила. Хотя сти-
хійное крестьянство и можетъ быть
въ самодержавномъ государствѣ ор-
ганизовано и управляемо до извѣстной
степени, но тогда пришлось бы уже
совсѣмъ сойти съ пути государствен-
наго и общечеловѣческаго прогресса%
a эманципація крестьянъ въ XIX вѣ-
кѣ не могла не быть прогрессомъ.
Сверхъ этого новыя западныя уче-
нія, демократизмъ и тому подобныя
стремленія новаго времени, при про-
грессивномъ починѣ въ извѣстной сте-
пени сверху, не могли не проникнуть
и въ эти двѣ оставшіяся опоры власти.
Мало того: правительство само обра-
тилось къ демагогіи. Прежде всего она
понадобилась администраціи. Новое
переустройство крестьянства послѣ
эманципаціи и польскаго возстанія въ
западныхъ губерніяхъ потребовало
много новыхъ,свѣжихъ силъ, достаточ-
но интеллигентныхъ для веденія та-
кого сложнаго дѣла. И значительный
контингентъ такихъ силъ доставила,
именно, наша доморощенная подъ
гнетомъ 1840-хъ годовъ демагогія раз-
ныхъ оттѣнковъ. Мѣста посредниковъ,
чиновниковъ въ новой администраціи
по крестьянскимъ дѣламъ, особливо
въ западныхъ губерніяхъ послѣ за-
прещенія принимать на службу лицъ
польскаго происхожденія, потомъ
слѣдователей, мировыхъ судей,чинов-
никовъ при губернаторахъ, и т. п.,
были отданы людямъ, прибывшимъ
частью изнутри Россіи, a частью и ту-
земцамъ, систематически вооружен-
нымъ противъ большаго землевладѣ-
нія, неравенства состоянія, и т. п.
Одинъ, напримѣръ, изъ такихъ
предсѣдателей съѣзда мировыхъ по-
средниковъ на самомъ съѣздѣ весьма
наивно и во всеуслышаніе объявилъ
мнѣ, что право наслѣдственное есть
весьма сомнительное право, что земля
не есть и не можетъ быть настоящею
собственностью, что люди земли и воли
необходимы для правительства въ за-
падномъ краѣ, и т. п.
Кто жилъ въ западномъ краѣ въ
60-хъ годахъ,тотъ можетъ поразска-
зать многое о продѣлкахъ этихъ дѣя-
телей. Въ Браиловскомъ имѣніи миро-
вой посредникъ вышелъ на мостъ и,
показавъ толпѣ крестьянъ помѣщичью
усадьбу, крикнулъ: «это все ваше, все
должно отойти къ вамъ!». Другой по-
средникъ въ моемъ имѣніи, въ быт-
ность мою за границею, по свидѣтель-
ству самихъ крестьянъ,предлагалъ имъ
жаловаться на выкупной, уже за два
года. утвержденный,' актъ и помогалъ
имъ писать въ жалобѣ небывалыя ве-
щи. Другой же посредникъ предлагалъ
мнѣ уладить все это дѣло, заплативъ
землемѣру мирового съѣзда за новый
планъ крестьянскаго надѣла; и этотъ
самый господинъ потомъ, подгулявъ
за обѣдомъ y предсѣдателя, заявлялъ
во всеуслышаніе, что лучшее сред-
ство—перерѣзать всѣхъ пановъ. О та-
комъ пассажѣ нельзя уже было не до-
нести по начальству и этого посред-
ника прогнали изъ Винницы, но по-
томъ гдѣ-то опять дали другое мѣсто.
Одинъ изъ ярыхъ защитниковъ
крестьянскихъ интересовъ, между по-
средниками, сдѣлался такимъ демо-
филомъ, собравъ за годъ до эманци-
паціи съ крѣпостныхъ своей жены (въ

Херсонской губерніи) за одинъ лич-
ный выкупъ по 160 руб съ души, убѣ-
дивъ ихъ приписаться въ мѣщане или
наняться въ кабалу y купцовъ и по-
повъ; такимъ образомъ этотъ рьяный
демагогъ, получивъ съ своихъ обеззе-
меленныхъ крестьянъ (до 100 душъ) ты-
сячъ 15, продалъ потомъ тысячи двѣ
десятинъ пустопорожней земли и пе-
реѣхалъ въ Юго-Западный край бла-
годѣтельствовать крестъянамъ на чу-
жой счетъ.
Были, наконецъ, между господами
посредниками этого крал и отъявлен-
ные мазурики, и даже одинъ уголов-
ный преступникъ. И то сказать: кто
бы изъ уважающихъ себя личностей
рѣшился подчинять себя полнѣйшему
произволу главнаго начальника края;
сегодня тутъ, a завтра по шапкѣ и до-
лой. Одинъ изъ смѣненныхъ такъ, par
l'ordre de moufti,—предсѣдатель ми-
рового съѣзда (нѣкто Михай-
ловъ) писалъ ко мнѣ передъ отъѣз-
домъ изъ Винницы, прося моего хода-
тайства y генералъ-губернатора: "я
занялъ 25 рублей на выѣздъ, а. меня
оклеветали во взяточничествѣ.ѵЯ от-
нялъ y помѣщиковъ Винницкаго уѣз-
да слишкомъ 15.000 десятинъ въ поль-
зу крестьянъ, и все еще не угодилъ,
краснымъ., засѣдающимъ въ Кіевѣ». •
He помню, этотъ ли самый, или дру-
гой демократъ, однажды на мое замѣ-
чаніе о томъ, что крестьяне, какъ сосѣ-
ди помѣщиковъ, все-таки предпо-
чтутъ лучше имѣть дѣло съ нами, чѣмъ
съ чиновниками,—также весьма на-
ивно объявилъ мнѣ: «въ такомъ слу-
чаѣ для правительства полезнѣе было
бы отдать помѣщичьи:земли намъ, a
помѣщиковъ сдѣлать чиновниками».
Это почти такъ и случилось въ запад-
ной окраинѣ; имѣнія конфисковыва-
лись, помѣщики административно вы-
сылались, a чиновники и начальники
края надѣлялись.
Когда эманципація крестьянъ по-
влекла за собою учрежденіе земствъ и
новыхъ судовъ, то правительство обра-
тилось, за неимѣніемъ надежнаго ста-
раго, къ новому поколѣнію, п также
не могло быть разборчивымъ; поэтому
и въ земскую, и въ судебную области
не могли не проникнуть современныя
демагогическія стремленія, хотя про-
явленія ихъ и не могли быть такъ без-
шабашны и грубы, какъ въ мировыхъ
учрежденіяхъ западныхъ окраинъ по-
слѣ польскаго мятежа.
Между тѣмъ самодержавная власть
не могла же въ новыхъ учрежденіяхъ
создать себѣ оппозицію,потому она и
старалась, сколько можно, ограничить
ихъ дѣйствія своею администраціею.
, И вотъ являются, съ одной стороны,
соотвѣтствующія современнымъ тре-
бованіямъ преобразованія государ-
ственной машины, потребовавшія, въ
свою очередь, и введенія въ дѣйствіе
новыхъ понятій, новыхъ міровоззрѣ-
ній н новыхъ силъ, a съ другой сторо-
ны, понадобились прежніе, задержи-
вающіе новый механизмъ, приборы.
Но и въ этотъ старинный регуля-
торъ нашей государственной машины,
въ администрацію, вѣянія времени
внесли таки новые элементы. a съ тѣмъ
вмѣстѣ и недовольство, притворство
и ненормальное положеніе.
Всякому здравомыслящему ясно,
что въ государствѣ, выступившемъ
на новый путь, неустроенная смѣсь
новыхъ учрежденій съ старыми, от-
жившими,—самое вредное и опасное
дѣло. Всякій здравомыслящій видитъ,
конечно, и чрезвычайную труд-
ность регулировать тотчасъ и точно
отношенія новаго къ старому, по мѣ-
рѣ каждаго нововведенія. Зная это,
надо готовиться на встрѣчу съ пре-
пятствіями и, встрѣтивъ ихъ, не
терять головы, не выходить изъ себя,
не увлекаться въ выборѣ средствъ для
борьбы съ препятствіями. Безъ сомнѣ-
нія, каждый русскій, любящій свое
отечество, не пожелаетъ ослабленія
государственной мощи и власти; это
было бы равносильно желанію ви-
дѣть Россію распавшеюся на части;
но всѣ средства для усиленія этой вла-
сти всегда двусмысленны; энергиче-
скія на видъ, на дѣлѣ могутъ произ-
вести эффектъ, противоположный
ожидаемому.
Я, полагаю, что главное средстве
для усиленія власти состоитъ въ томъ,
чтобы не сходить ни разу въ сторону

Изд. Пироговскаго т-на.
Н. И. ПИРОГОВЪ.
Съ рѣдкаго рисунка сепіей, относящагося къ 1852 году я поднесеннаго
Пирогову его учениками. Оригиналъ въ музеѣ Пирогова.

съ предначертаннаго однажды пути;
другими словами—знать хорошо и
вѣрно, чего хочешь. И хочется, и
колется—это бѣда для власти.
4 марта [1881 г.].
Третьяго дня, второго марта, я взялъ
перо подъ наплывомъ разныхъ чувствъ
и мыслей, стараясь уяснить себѣ,
почему случилось,—a я отвер-
гаю случай,—что одинъ изъ нашихъ
лучшихъ государей погибъ прежде-
временно отъ насильственной смерти.
Я старался припомнитъ себѣ изъ про-
житаго теперь 25-лѣтія все, что каза-
лось мнѣ имѣющимъ хотя бы и отда-
ленную связь съ катастрофою. Но,
припоминая, я не могъ не привести се-
бѣ на память и предшествовавшаго
царствованію Александра ІІ-го 25-лѣ-
тія, и что же? Яп рихожу невольно къ
убѣжденію, что весьма существенная,
хотя и отдаленная, причина пагубной
катастрофы скрывается въ режимѣ
Николаевскихъ временъ, когда все
было шито и крыто.
Эта ненормальная склонность въ
[нашей] интеллигентной молодежи
къ насильственнымъ мѣрамъ идетъ
оттуда: Вовсе не занимавшись по-
литикою въ 1840-хъ годахъ, я уди-
влялся и не понималъ ясно моти-
вовъ той затаенной странной зло-
бы, которую встрѣчалъ нерѣдко въ
откровенныхъ бесѣдахъ и y моло-
дыхъ людей; помню, что и тогда
еще мнѣ случалось слышатъ шипучія
рѣчи о готовности собесѣдниковъ вса-
дить ножъ или пулю всякому угнета-
телю и тирану, нарушающему чело-
вѣческое достоинство. Я полагалъ
тогда, что это юношескія вспышки,
подобныя тѣмъ, которыхъ я наслы-
шался въ 10-мъ нумерѣ, въ 1820-хъ
годахъ; но тонъ былъ уже иной и,
очевидно, гнетъ ощущался сильнѣе и
отчетливѣе.
Къ концу 1840-хъ годовъ прибави-
лось къ этому еще и новое, небывалое
стремленіе интеллигентной молодежи
къ сближенію съ меньшею братіею,
проявившееся потомъ въ дѣлѣ Пет-
рашевскаго.
При вступленіи на престолъ Але-
ксандра ІІ-го, я, сдѣлавшись попечи-
телемъ, уже ясно замѣчалъ развитіе
и ростъ этихъ стремленій по мѣрѣ того,
какъ вопросъ объ эманципаціи прибли-
жался къ своему окончанію.
Но кто въ то время не увлекался и
не волновался? По почину правитель-
ства, даже и равнодушнѣйшіе чинов-
ные консерваторы считали обязан-
ностью хоть немного да увлечься.
Учащаяся молодежь рвалась къ сбли-
женію съ освобождаемымъ народомъ,
a тутъ еще рѣчь зашла и объ эманципа-
ціи поляковъ.
И вотъ мнѣ живо представляется
арена (со всѣми аксессуарами) тайной
и явной борьбы, возникшей между
новыми, вызванными эманципаціею
на свѣтъ, стремленіями и государ-
ственною властью —TO, no необходимо-
сти, поощряющей, то подавляющей
вызванныя ею на свѣтъ стремленія.
Арена эта—освобожденное отъ крѣ-
постного права, но еще не свободное
крестьянство. На ней борются, съ
одной стороны, самодержавная власть,
по своему естественному праву стре-
мящаяся укрѣпить и усилить себя
освобожденною ею стихійною силою;
съ другой же стороны—новое, еще не-
дозрѣвшее поколѣніе, съ новыми, при-
шлыми и занесенными стремленіями,
ищетъ въ этой же самой стихійной
силѣ почвы и матеріала для осуще-
ствленія своихъ стремленій. Борьба
неравная. Власть располагаетъ адми-
нистраціею и новыми земскими и су-
дебными учрежденіями. Но и админи-
страція, и учрежденія оказываются
уже не прежними безотвѣтно - пови-
нующимися силами; онѣ или ослабѣли,
или прониклись сами новыми неспод-
ручными элементами.
У власти есть еще и обаяніе, и
военная сила, но первое сильно при
довольствѣ; ко второй всякая госу-
дарственная власть прибѣгаетъ толь-
ко въ крайнемъ случаѣ, когда надо
нанести разомъ рѣшительный ударъ,
coup d'état; въ хронической
внутренней неурядицѣ оно—опасное
средство. Но, съ другой стороны, вся
сила—въ увлеченіи, настоящемъ или
напускномъ и вынужденномъ.

Можно вообразить себѣ, какую тре-
вогу въ свѣтѣ причинили бы выпущен-
ные изъ всѣхъ домовъ умалишенные,
еслибъ сумасшествіе было y всѣхъ од-
но и то же и дѣлало всѣхъ этихъ
мономановъ солидарными при осуще-
ствленіи общей имъ idée fixe!
Можно ли бы было поручиться, что
солидарные мономаны не достигнутъ,
наконецъ, своей фантастической цѣли
или заразятъ своими галлюцинаціями
и здоровыхъ? Примѣровъ было не мало
въ исторіи. Мы всѣ живемъ подъ
вліяніемъ психическихъ повѣтрій,
охватывающихъ цѣлыя общества и
уклоняющихъ ихъ далеко отъ прямого
пути.
He мало способствуетъ силѣ этой
стороны и то, что она принуждена
дѣйствовать подземно, подпольно, изъ
за угла и втихомолку. Никакая госу-
дарственная власть одна,сама по себѣ,
безъ содѣйствія всѣхъ и каждаго, не
справится съ подпольною крамолою,
какъ скоро она успѣла хотя нѣсколько
организоваться. Дворцовая камарилья
развѣ не такая же крамола,—справься
съ нею, попробуй,—административны-
ми и законными мѣрами. Итакъ, само-
державная государственная власть
стремится по праву удержать за собою
стихійную силу, и освобожденную ею
для своей опоры и мощи на будущее
время, a новое поколѣніе пролета-
ріевъ, авантюристовъ, недовольныхъ,
софтовъ — стремится изъ увлеченія,
ненависти къ государственной власти,
корыстныхъ цѣлей, гоньбы за эффек-
томъ ит. п., привлечь къ себѣ эту же
самую стихію, усматривая и чуя най-
ти въ ней мощное средство, чтобы не
допускать до усилія государственную
власть, поставить все вверхъ дномъ и
передѣлать весь свѣтъ по своему, на
свой ладъ.
На помощь скрытой крамолѣ явля-
ется общее недовольство, отчасти ею
же самой возбужденное.
Прежде всего,недовольство учащей-
ся молодежи. Съ самаго начала не су-
мѣли y насъ успокоить возбужденную
молодежь. Тогда какъ она въ началѣ
царствованія [Александра II] была во-
обще не худо настроена, но постоянно
подстрекаема извнѣ пропагандою эми-
грантовъ, нашихъ и польскихъ, пра-
вительство медлило съ университет-
скою реформою.
Прежнее николаевское начальство
университетовъ было смѣнено, a
уставъ и весь студенческій и профессор-
скій бытъ оставались долго прежніе,
потомъ пошли колебанія и частыя смѣ-
ны университетскаго начальства.
Власть генералъ-губернаторовъ надъ
университетами оставалась та же.
Пакостила тѣмъ, что подвергала
студентовъ двумъ полиціямъ—общей
и университетской. A генералъ-гу-
бернаторы не находили ничего луч-
шаго административной высылки для
успокоенія взволнованныхъ умовъ мо-
лодежи. Попечители и ректоры приду-
мали проповѣдывать нестройной сту-
денческой толпѣ, вызывая ее этимъ
на насмѣшки и грубое обращеніе.
Университетская полиція продол-
жала разыгрывать прежнюю роль
шпіона, потерявъ прежнія значеніе и
силу. Въ число наказаній было вклю-
чено закрытіе университетовъ. Из-
гнанные студенты массами отправля-
лись въ заграничные университеты и
тамъ, озлобленные, подчинялись еще
болѣе вліянію пропагандистовъ ком-
мунизма, революцій и насилія. *
Я видѣлъ и слышалъ эту несчаст-
ную молодеясь, боготворившую Гер-
цена и Бакунина за неимѣ-
ніемъ къ почитанію ничего лучшаго.
Надо было поговорить тогда съ
каждымъ изъ этихъ невольныхъ из-
гнанниковъ, чтобы составить себѣ
понятіе о той массѣ горечи и злобы,
которая успѣла накопиться въ серд-
цахъ несчастныхъ юношей.
Одинъ изъ нихъ, напримѣръ, теперь
уже важный чиновникъ, засаженный
послѣ университетской демонстраціи,
со многими другими студентами, въ
крѣпость, разсказывалъ мнѣ потомъ
(въ Гейдельбергѣ) о своихъ страдані-
яхъ съ такимъ волненіемъ, что голосъ
его дрожалъ, глаза сверкали и пальцы
судорожно сгибались; онъ, сидя въ
крѣпости, занемогъ тифомъ, и прави-
тельство, несмотря ни на какія прось-
бы и заступничество его родныхъ и

знакомыхъ, не дозволило его пере-
вести въ клинику.
Когда наступила реакція послѣ
Каракозовскаго покушенія, то мини-
стерство народнаго просвѣщенія за-
нялось исключительно травлею моло-
дежи. Стали придумывать всевозмож-
ныя средства къ затрудненію входа въ
университетъ. Эта несчастная мысль
преслѣдуетъ еще до сихъ поръ нашихъ
государственныхъ людей; я сльшалъ
ее еще въ 1860-хъ годахъ.
Правительство, видя, съ одной сто-
роны, сильный приливъ молодежи къ
университетамъ, a съ другой, встре-
воженное разными демонстраціями
студентовъ, пришло къ убѣжденію,
что надо притворить покрѣпче двери
въ университеты, впускать только от-
борныхъ избранниковъ, a остальныхъ
охотниковъ предоставитъ на волю
судебъ; куда, въ самомъ дѣлѣ, имъ
дѣться? Другія учебныя учрежденія
ихъ не вмѣстятъ, a если и вмѣстятъ
всѣхъ, то почему бы эти заведенія
были надежнѣе университетовъ?
Когда земледѣльческій, технологи-
ческій и другіе институты стали на-
полняться, то и въ нихъ, конечно,яви-
лось такое же настроеніе молодежи,
какъ и въ университетахъ. Пора бы,
казалось,понять,что дѣло не въ заве-
деніи, a въ самой молодежи, теперь
уже традиціонно, изъ поколѣнія въ
поколѣніе, подстрекаемой хрониче-
скимъ недовольствомъ и внѣшнею
пропагандою къ смутамъ и безпоряд-
камъ, вызывающимъ строгія мѣры,
которыя, въ свою очередь, еще болѣе
усиливаютъ недовольство, ропотъ, не-
нависть, злорадство и жажду мщенія.
Но не только университеты,—и са-
мыя гимназіи подверглись такимъ пре-
образованіямъ, которыя не могли не
возбудить недовольство и ропотъ не
только между учениками, но и между
родителями учениковъ и самими учи-
телями.
Общее недовольство возрастало по
мѣрѣ того, какъ все болѣе и болѣе
убѣждались, что всѣ учебныя преоб-
разованія, повидимому, клонившіяся
къ развитію серьезно-научнаго обра-
зованія, скрывали въ себѣ заднюю
мысль о сокращеніи границъ этого
образованія и введеніи наименѣе вред-
наго для Россіи—въ политическомъ
отношеніи—направленія науки.
Вмѣстѣ съ учебными репрессаліями,
послѣ усмиренія польскаго мятежа и
Каракозовскаго покушенія, понадо-
билось и усиленіе административной
власти; началось такъ называемое об-
русѣніе западныхъ губерній, уничто-
женіе сепаратизма въ прибалтійскомъ
краѣ, въ Малороссіи и даже на Кав-
казѣ. Администраціей пускались въ
ходъ и тѣ новыя учрежденія, которыя
съ самаго ихъ начала назначались
именно для противодѣйствія невыго-
дамъ и злоупотребленіямъ админи-
стративной системы управленія; по-
этому, весь западный край, отданный
вполнѣ въ руки администраціи, и са-
мой деспотической, и лишенъ былъ до
самаго послѣдняго времени и земскихъ
и судебныхъ учрежденій. Администра-
тивныя, иногда до крайности произ-
вольныя ссылки, особливо изъ столич-
ныхъ и большихъ городовъ, приняли
такіе размѣры, что начали стѣснять
провинціальныхъ губернаторовъ.
Одинъ изъ весьма почтенныхъ на-
чальниковъ менѣе отдаленной губер-
ніи разсказывалъ мнѣ, какъ его за-
трудняли треповскія высылки изъ Пе-
тербурга. Пріѣдетъ молодой человѣкъ
и является къ губернатору : ^«Я—такой
то», далѣе: «Нечѣмъ жить: со мною ни-
чего нѣтъ, не знаю, что дѣлать, голо-
денъ», и т. п. «У меня для васъ нѣтъ
никакихъ суммъ», отвѣчаетъ губерна-
торъ.—«Куда же я дѣнусь? Посадите
хоть въ полицію».—«Ну, оставайтесь
пока въ гостиницѣ и живите на мѣ-
локъ, a тамъ увидимъ».—До какой
степени, наконецъ, надоѣли эти тре-
повскія распоряженія столичнымъ
жителямъ, показало извѣстное дѣло
Вѣры Засуличъ.
Духовенству, въ свою очередь, так-
же не посчастливилось отъ преобра-
зованій. Повидимому, новый оберъ-
прокуроръ святѣйшаго синода съ
1866 г. 55) весьма старался о коренной
реформѣ быта всего нашего духовен-
ства; но на дѣлѣ эта реформа отозва-

лась всего болѣе опять-гаки недоволь-
ствомъ нашихъ софтовъ.
Семинаристамъ запретили входъ
въ университетъ, намѣреваясь этимъ
привлечь ихъ въ духовную академію.
Ничего не бывало; вышло противное;
радикальнаго улучшенія нравственно-
культурнаго и матеріальнаго быта
духовенства,благодаря всѣмъ преобра-
зованіямъ прокурора, не послѣдовало,
a подпольная крамола въ это время
пріобрѣла, вѣрно, не мало дѣятель-
ныхъ членовъ изъ семинаристовъ.
Самые крестьяне, изъ всѣхъ сословій
наиболѣе облагодѣтельствованные ве-
ликою реформою, не оказались до-
вольными и счастливыми въ такой
мѣрѣ, какъ этого слѣдовало бы ожи-
дать. Даже въ Юго-Западномъ краѣ,
гдѣ А.П. Безакъ и мировые по-
средники употребляли всѣ, какъ за-
кономъ дозволенныя, такъ и нрав-
ственно недозволенныя мѣры для от-
тяганія земель и угодій отъ помѣщи-
ковъ, не только польскихъ, но и рус-
скихъ, въ пользу крестьянъ, даже и въ
этомъ, говорю, краѣ, крестьянинъ
нѣтъ, нѣтъ, да и скажетъ: «нынѣ гир-
ше, чѣмъ прежде».
Крестьянину, понятно, главное—
какъ можно менѣе платить въ казну;
a тутъ плати не только въ казну, да
еще волостному старостѣ, писарю,
на духовенство, на мировыя учрежде-
нія, на рекрутовъ. Какъ же не послу-
шать благодѣтелей въ кабакахъ, тол-
кующихъ, что царь скоро дастъ всю
землю крестьянамъ, a помѣщиковъ
посадитъ на жалованье или просто
прогонитъ и велитъ бить? Чигирин-
ское 5в) крестьянское дѣло доказы-
ваетъ, до какой дерзости могли дойти
дѣйствія крамольниковъ и какъ легко
поддаются крестьяне Юго-Западнаго
края искушеніямъ.
А недовольство, легковѣріе, подат-
ливость и невѣжество крестьянъ всего
болѣе на руку той части культурной
молодежи, которая ищетъ, во что бы
то ни стало, сближенія съ меньшею
братіей.
Да, это вѣяніе времени замѣчательно
и, по моему мнѣнію, заслуживаетъ са-
маго серьезнаго вниманія, и не одной
администраціи, a истинно государ-
ственныхъ людей.
Причину этого курьезнаго стремле-
нія, кромѣ интернаціональной, соці-
алистической пропаганды, я нахожу,
главное, въ томъ, что y насъ нѣтъ на-
стоящаго средняго сословія, европей-
скаго культурнаго tiers-état. Наше
facsimile средняго сословія—трень-
брень: кое-какое чиновничество, кое-
какое купечество, кое-какое духовен-
ство, все частичное; есть особи сред-
няго сословія, но самого сословія
нема! И вотъ культурная наша моло-
дежь, которая при вступленіи Россіи,
послѣ эманципаціи, на торную дорогу
европейскаго прогресса (дру-
гого мы въ XIX вѣкѣ не знаемъ) долж-
на бы представлять самый надежный
контингентъ, къ образованію на-
стоящаго интеллигентнаго средняго
сословія, за неимѣніемъ кадровъ этого
сословія, поворотила въ сторону и
ищетъ соединить свои будущіе инте-
ресы съ будущими же крестьянскими.
Для привлеченія сбитой съ толку
молодежи на прямой, надежный, не-
химерическій путь прогресса недо-
стаетъ двухъ средствъ: во-первыхъ,
какъ сказано, нѣтъ организованныхъ
кадровъ, a во-вторыхъ,—что не менѣе
важно,—нѣтъ и никакихъ приманокъ—
гарантій со стороны правительства,
для привлеченія молодежи хотя въ
какіе ни на есть кадры этого сословія.
A для этого, по моему, не надо бы было
слишкомъ затруднять входъ въ выс-
шія и среднія учебныя заведенія и дѣ-
лать и жизнь,и ученье въ нихъ тя-
гостными.
Надо надѣяться, что съ каждымъ го-
домъ будетъ увеличиваться контин-
гентъ культурнаго средняго сословія,
если само правительство обратитъ
наибольшее вниманіе на развитіе я
организацію этого необходимаго
класса общества.
A развитіе его требуетъ прежде все-
го льготъ самоуправленія и значи-
тельныхъ обезпеченій самостоятельно-
сти, что, въ свою очередь, при суще-
ствующемъ еще значеніи и силѣ ад-
министративной власти—немыслимо.
Наконецъ, война, которая, каза-

лось бы, могла содѣйствовать къ успо-
коенію крамолы, сблизивъ всѣ сосло-
вія; но, именно, тотчасъ же послѣ
окончанія послѣдней войны и начали
слѣдовать одно за другимъ crescendo,
преступныя дѣйствія крамолы, пора-
жавшія всѣхъ неслыханною дотолѣ
дерзостью предпріятій.
Мнѣ кажется, и это объясняется
тѣмъ, что крамольники разсчитывали
на возросшее послѣ войны 1877—1878
годовъ недовольство въ различныхъ
классахъ общества, вслѣдствіе упадка
курса, неудачнаго мира, появленія
чумной заразы, злоупотребленій ин-
тендантства, и т. п.
Какъ могла бы шайка злоумышлен-
никовъ причинить столько зла силь-
ному государству, если бы всѣ классы,
всѣ сословія были довольны, на-
сколько вообще возможно обществен-
ное довольство? Все волновалось толь-
ко послѣ каждой попытки къ престу-
пленію, какъ будто изъ одного любо-
пытства, a потомъ смотрѣло на проис-
ходящее только съ боязнью за себя,
чтобы какъ-нибудь не быть вовлечен-
нымъ въ отвѣтственность, или же сѣ-
товало, и не безъ причины, на стѣсни-
тельныя административныя мѣры,
аресты,. обыски, ссылки, и проч. И это
недовольство, было, очевидно, на руку
крамольникамъ; общество, предоста-
вленное чуть не самовластной админи-
страціи, наконецъ, не знало уже, кого
ему болѣе ненавидѣть за произволъ
и насиліе: крамолу или администра-
цію? A крамолѣ это было какъ нельзя
болѣе на руку.
И вотъ, дошло до того, что гнусная
и нравственно - ненавистная честному
обществу крамола оказывалась нрав-
ственно же связанною съ нимъ сѣтью
неуловимыхъ впечатлѣній.
Дѣло въ томъ, что крамола, какъ
видно изъ разныхъ судебныхъ раз-
слѣдованій,есть только послѣднее сло-
во соціальной утопіи. A утопія эта
имѣетъ столько разныхъ оттѣнковъ,
что умѣреннѣйшій изъ утопистовъ со-
ставляетъ незамѣтный переходъ къ
простымъ прогрессистамъ. Съ другой
стороны, и степень'недовольства въ
обществѣ не могла быть одна и та же.
Злоба и ненависть семьи, лишившейся
брата, сестры, сына, дочери по рас-
поряженію администраціи, отослав-
шей ихъ въ отдаленныя провинціи
или засадившей въ тюрьму, злоба, го-
ворю, и ненависть той семьи къ адми-
нистраціи могла быть такъ же сильна,
какъ и затаенная злоба утописта-кра-
мольника. Это и есть нравственная
связь. Общая злоба и ненависть, хотя
бы и отъ разныхъ причинъ.
Какой же внутренній смыслъ ужас-
наго цареубійства 1-го марта?
Или, можетъ быть, оно не имѣетъ
никакого смысла и есть просто звѣр-
скій поступокъ злодѣя, рукою кото-
раго управляла личная скотская зло-
ба, фанатизмъ, корысть. безуміе?
Нѣтъ, это злодѣйство, и какъ случай-
ное осуществленіе нѣсколькихъ поку-
шеній на жизнь царя, имѣетъ вну-
треннее глубокое значеніе.
Ненависть шайки, основывавшаяся
также на недовольствѣ извѣстной ча-
сти молодежи,раздутая до ярости лож-
ными утопіями, пропагандою комму-
наровъ и коммунистовъ, корыстью,
и т. п., была едва-ли личная.
Александръ II, какъ человѣкъ,
былъ такою личностью, которую не-
льзя было ненавидѣть; то была скорѣе
ненависть къ государству, a слѣдова-
тельно и къ его главѣ. Посягая на
жизнь царя, и самые ограниченные
изъ крамольниковъ, вѣрно знали, что
они убиваютъ не самодержавіе, a толь-
ко одного изъ лучшихъ его предста-
вителей. Но они разсчитывали, что,
возбуждая своими преступленіями
смуты, безпорядки и недовольство въ
обществѣ, они все-таки содѣйствуютъ
къ разстройству и потрясенію. ненави-
димаго ими государственнаго строя —
вообще—всякаго.
Государство—это разбойникъ, по
ихъ ученію; въ замѣну государства
придумалось даже — за неимѣніемъ
ничего лучшаго—казачество.
Настолько, впрочемъ, эта ненависть
могла быть и личною, что Освободи-
тель не такъ освободилъ, какъ имъ хо-
тѣлось, и какъ-будто не исполнилъ
обѣщаннаго, то-есть того, что имъ хо-
тѣлось, что они сами обѣщали себѣ.

Мстили, можетъ быть, лично и за
возраставшую по мѣрѣ преступленій
строгость каръ. Крамольники (по
крайней мѣрѣ, ихъ вожаки), надо по-
лагать, разсчитывали все болѣе, и не
безъ основанія, на недовольство, хотя
и знали, что оно никогда не было лич-
нымъ противъ особы царя. Они питали
и раздували всѣми силами это недо-
вольство,—находили себѣ, вѣрно, не
безъ злорадства, немалую подмогу
въ произволѣ и промахахъ админи-
страціи,
Итакъ, вдумываясь въ прожитое
прошедшее, я нахожу, что спертый до-
нельзя, въ теченіе многихъ лѣтъ, и
выпущенный въ послѣднее 25-лѣтіе
на свободу духъ нашего времени про-
явилъ себя y насъ тотчасъ же борьбою
съ властью. Духъ времени, выпущен-
ный на волю, оказался y насъ, какъ и
слѣдовало ожидать, похожимъ на
степную, табунную лошадь, спущен-
ную съ аркана. Но, разумѣется, въ
XIX столѣтіи духъ времени ни въ ка-
кой странѣ не можетъ быть вполнѣ
оригинальнымъ и національнымъ;
международная психическая связь
культурнаго общества сдѣлала то, что,
несмотря на гнетъ сороковыхъ го-
довъ, соціальныя утопіи проникали
съ запада и къ намъ въ видѣ контра-
банды, a самыя несбыточныя изъ нихъ,
провозглашающія ломку всего госу-
дарственнаго строя, сдѣлались предме-
томъ культа для незрѣлыхъ умовъ.
Обиліе стихійныхъ силъ, животныхъ
и хищническихъ инстинктовъ въ на-
шей странѣ придавало этому культу
съ самаго начала немалое значеніе.
И дѣйствительно,борьба, хотя и не-
равная ц не всегда явная, но злокаче-
ственная и упорная, повелась именно
на почвѣ, подверженной наиболѣе
вліянію стихійныхъ силъ и живот-
ныхъ инстинктовъ.
Эманципація. крестьянъ служила
какъ бы лозунгомъ для утопистовъ и
къ нимъ, конечно, не замедлили при-
соединиться, съ цѣлью и безцѣльно,
и увлеченные величіемъ событія, же-
лавшіе истинно добра, и злонамѣрен-
ные корыстолюбцы, и многіе недоволь-
ные правительствомъ.
Польское возстаніе 1860-хъ годовъ.
оказало весьма сильную поддержку
утопистамъ; они научились подражать
жонду ; a война французовъ-коммуна-
ровъ съ властью научила нашихъ ни
передъ чѣмъ не отступать и ничего,
самаго родного и близкаго сердцу, не
щадить для достиженія цѣли.
Закулисная и международная сторо-
на борьбы мнѣ, конечно, неизвѣстна;
но въ существованіи ея я не могу со-
мнѣваться.
Удобства почвы, избранной уто-
пистами для борьбы съ властью, оче-
видны.
Нѣтъ ни одного государства въ Ев-
ропѣ, наименѣе муниципальнаго, чѣмъ
Россія. У насъ выдумали даже рус-
скаго государя называть въ похваль-
номъ смыслѣ «мужицкимъ царемъ»
и, конечно, Россію, «мужицкимъ цар-
ствомъ». «Идти къ мужичкамъ», сбли-
жаться съ крестьянскимъ люд омъ, изу-
чать деревню во всѣхъ отношеніяхъ—
сдѣлалось моднымъ и любимымъ за-
нятіемъ многихъ.
Я это говорю, конечно,не въ упрекъ;
я самъ живу 16 лѣтъ безвыѣздно въ
деревнѣ и интересуюсь, и по-волѣ, и
по-неволѣ, крестьянскимъ бытомъ.
Я указываю на это стремленіе Ha-
inero культурнаго общества, какъ на
знаменіе времени. Стремленіе такое
имѣетъ, какъ и все на свѣтѣ, не одну
сторону. Оно почтенно, крайне по-
лезно и необходимо для государства,
въ особенности же для нашего, не-
муниципальнаго. Но сближеніе съ
меньшею братіею имѣетъ въ себѣ,
какъ мнѣ кажется,много дутаго, на-
пускного, ненормальнаго. Мнѣ кажет-
ся, многіе изъ молодежи ищутъ сбли-
женія съ крестьянами безъ всякой
программы и потомъ уже увлекаются
вожаками;многіе вербуются ad hoc,
a многіе только подражаютъ.
Я наблюдалъ это при первомъ от-
крытіи воскресныхъ школъ въ Кіевѣ.
Это было время, когда Миро-
славскій 6Т) (пріѣхавшій самъ,
разумѣется incognito, и разъ-
ѣзжавшій по юго-западному краю
съ русскою подорожною) пустилъ въ
ходъ между польскою молодежью вле-

ченіе къ меньшей братіи. Студенты
всполошились и начали сближаться по
своему, пошли доносы, аресты, и т. п.
Учрежденіе воскресныхъ школъ при
такихъ обстоятельствахъ казалось мнѣ
самымъ законнымъ и самымъ надеж-
нымъ средствомъ къ устраненію и
увлеченій и подозрѣній.
Студенты—именно малороссы, изъ
польскихъ никто,—бросились учить
въ этихъ школахъ и учили, подъ над-
зоромъ инспектора училищъ, дѣльно.
Тутъ я и видѣлъ, какъ различны
были мотивы стремленій молодежи къ
сближенію съ народомъ.
Извѣстна участь воскресныхъ школъ
въ Россіи: вслѣдствіе увлеченій, при-
нявшихъ уродливое направленіе, онѣ
были закрыты. Но безобразіе и про-
изошло именно отъ того, что никто не
занялся сначала регулированіемъ но-
выхъ отношеній молодежи и обще-
ства къ темной массѣ. A регулирова-
ніе этихъ отношеній на открытомъ по-
лѣ много содѣйствовало бы къ укро-
щенію подпольной борьбы.
Несмотря на то, что главныя ея про-
явленія сосредоточились въ послѣд-
нее время въ нашихъ муниципіяхъ
(въ подражаніе Западу), нельзя не ви-
дѣть; что цѣлью ея служитъ все-таки
почва, на которой легче поднять сти-
хійныя силы и разжечь хищническіе
инстинкты.
A эта почва—крестьянство и, конеч-
но, не одно деревенское, a также
мѣщанское и фабричное. И увлечен-
ные, и злонамѣренные, и корыстные
утописты не безъ основанія разсчи-
тываютъ на нищету, темноту, непони-
маніе самыхъ основныхъ началъ об-
щества, неуваженіе къ чужой соб-
ственности и многія стадныя свойства
нашихъ, еще не вполнѣ свободныхъ
(прикрѣпленныхъ къ землѣ), кре-
стьянъ.
Понятія нашихъ крестьянъ, на-
сколько я могу судить по тѣмъ изъ
нихъ, съ которыми я имѣлъ дѣло
прежде, какъ мировой посредникъ, и
имѣю теперь, какъ помѣщикъ, весьма
оригинальны о царскихъ законахъ.
Все, что нравится, что доставляетъ въ
законѣ матеріальную выгоду крестья-
намъ, то они считаютъ дѣйствитель-
но отъ царя, и то, впрочемъ, если при-
носимая имъ закономъ выгода растол-
кована понятнымъ для нихъ языкомъ;
но какъ только законъ имъ не по шер-
сти, то и сомнѣніе недалеко: да впрямь
ли онъ царскій?
Такое безграничное довѣріе къ бла-
гости царской власти, безъ сомнѣнія,
доказываетъ преданность цѣлаго кре-
стьянскаго сословія самодержавной
волѣ; но оно же имѣетъ для прави-
тельства и весьма опасную сторону. Я
былъ однажды свидѣтелемъ сцены, по-
разившей меня до того, что я не зналъ,
вѣрить ли мнѣ моимъ ушамъ. По-
дольскій губернаторъ, Браун-
швейгъ, при мнѣ (я былъ посред-
никомъ) увѣщевалъ собранныхъ въ
Винницу крестьянъ и старостъ при-
нимать уставныя грамоты, увѣрялъ
ихъ, что это непремѣнная царская
воля, и т. п. Крестьяне, слушая гу-
бернатора, одѣтаго въ мундиръ и окру-
женнаго исправниками, становыми
ит. п., слушали, кланялись, не возра-
жали, соглашались; но какъ только
вышли со двора, гдѣ собирались пе-
редъ губернаторомъ, на улицу, какъ
тутъ же начали толковать съ евреями,
что то, пожалуй, былъ и не губерна-
торъ, a переряженный панъ,—и гра-
моты потомъ все-таки не приняли.
Съ ихъ стороны это было, пожалуй,
и неглупо; потомъ, при обязательномъ
выкупѣ, имъ досталось больше отъ
посредниковъ, явно и безъ зазрѣнія
совѣсти грабившихъ польскихъ па-
новъ; но для закона и для законной
власти, мнѣ кажется, въ этомъ пасса-
жѣ нѣтъ ничего хорошаго.
Этими же полумиѳическими поня-
тіями крестьянства о царскихъ пове-
лѣніяхъ объясняется, конечно, и не-
вѣроятный успѣхъ подпольной пропа-
ганды между крестьянами въ Чиги-
ринскомъ уѣздѣ (дѣло съ золотою
грамотою), и много другихъ преж-
нихъ дѣяній. И вотъ мы дѣлаемся
свидѣтелями весьма страннаго явле-
нія.
Борьба утопистовъ и крамольниковъ
съ государственною властью ведется,
болѣе или менѣе, во имя крестьян-

ства и меньшей братіи,—и кѣмъ же?—
людьми, большая часть которыхъ,
по своему положенію и образованію,
могли бы быть отнесены къ среднему
сословію, если бы таковое y насъ су-
ществовало, какъ сословіе; между
тѣмъ, интересы этого класса людей не
имѣютъ ничего общаго съ крестьян-
скими интересами.
Изъ-за чего же добровольные за-
щитники такъ усердно дѣйствуютъ?
Изъ любви къ ближнимъ, евангель-
ской или платонической? Можетъ
быть, нѣкоторые изъ нихъ—высшія
натуры; но уже вѣрно не тѣ, которые
считаютъ позволеннымъ всякое сред-
ство. Изъ-за идеала? Да, вѣра въ уто-
пію можетъ быть фанатическая, из-
ступленная, мученическая; но ту-
манный, неоформулированный идеалъ,
это—не идеалъ еще, a фантомъ, при-
зракъ. И это можетъ быть;—многіе
изъ незрѣлыхъ и необразованныхъ
утопистовъ идутъ на висѣлицу изъ-за
фантома.
Невѣроятно, однако-же, чтобы вся
крамола состояла изъ такихъ и такъ
заблуждающихся личностей, гораздо
естественнѣе принять,что это . зловѣ-
щее для государства общество со-
стоитъ изъ разномыслящихъ и разно-
характерныхъ лицъ, соединенныхъ
между собою разномотивнымъ недо-
вольствомъ и на правительство, и на
государство, и на общество.
Меньшая братія для большинства
или, по крайней мѣрѣ, для вожаковъ,
это—предлогъ, избранный по своимъ
удобствамъ для веденія борьбы.
Въ современномъ культурномъ об-
ществѣ накопилось теперь довольно
взрывчатаго матеріала; онъ готовъ
воспламениться и отъ незамѣтной, не-
уловимой причины. Изъ такового ма-
теріала, вѣроятно, состоитъ и ужа-
сающая наше общество крамола. Ди-
намитомъ, пироксилиномъ и нитро-
глицериномъ орудуетъ не менѣе
взрывчатый матеріалъ. Онъ взрывает-
ся потому, что это лежитъ въ его на-
турѣ. Ему нужно разрушеніе. Твор-
чество—не его дѣло. Изъ разрушеннаго
пусть будетъ, что будетъ.
Только вожаки и передовые видятъ
цѣлъ, но какую? A какую имѣлъ «бичъ
божій», огнемъ и мечемъ разрушавшій
все, встрѣчавшееся ему на пути.
Культурное общество не боится
уже болѣе божіихъ бичей, посылав-
шихся на него съ востока; наступаетъ,
можетъ быть, время испытанія своего
собственнаго бича. Кто проживетъ—
увидитъ. Но покуда, мнѣ кажется,
пришла пора для нашего правитель-
ства направить всѣ наличныя силы и
средства земскихъ, общественныхъ
учрежденій для прочной организаціи
и культуры низшихъ, основныхъ сло-
евъ общества.
Нищета, темнота, недовольство,
склонность къ водкѣ, смутное понятіе
о собственности, суевѣріе, легковѣріе
и къ тому стихійная сила,—чего луч-
ше? Но стоило бы только государ-
ственной власти собраться во что бы то
ни стало со средствами, отдать ихъ
въ полное распоряженіе обществен-
ныхъ, самостоятельныхъ учрежденій
и поручить имъ всецѣло образованіе
и просвѣщеніе народа—и крамола не
выдержитъ борьбы.
Пора, пора обратить вниманіе на
регулированіе стихійной силы, остав-
шейся и послѣ ея освобожденія такою
же стихійною, какъ и прежде, a пото-
му и служащей столько времени при-
манкою для утопистовъ и злонамѣ-
ренныхъ людей. Для нея законъ—
это администрація и самая нелѣпая
администрація прощалыгъ-писарей,
безграмотныхъ и пьяныхъ старостъ,
тунеядцевъ-посредниковъ, грубыхъ
становыхъ, урядниковъ и 'горлоде-
ровъ сходокъ. Это плоды 20-лѣтняго
режима провинціальной администра-
ціи, начальниковъ края, крестьян-
скихъ присутствій, и т. п.
Александръ II закончилъ свое вели-
кое царствованіе принесеніемъ себя
въ жертву искупленія. Онъ желалъ
до конца жизни нести на себѣ, на себѣ
одномъ отвѣтственность за всѣ про-
шлые и настоящіе недостатки, грѣхи
и ошибки верховной власти.
Теперь должна наступить новая эра
для Россіи. Недовольство исчезнетъ,
какъ скоро чрезмѣрная администра-
тивная власть будетъ ослаблена и ре-

гулирована судебною властью и пред-
ставительствомъ всего общества.
Когда одиночная, несоразмѣрная съ
билами смертнаго, отвѣтственность мо-
нарха сообщится и вѣрноподданному
обществу, то это подниметъ значеніе
общества въ собственныхъ его гла-
захъ и возбудитъ въ немъ стремленіе
къ самостоятельности и общему благу.
. Крамола и подпольная интрига пи-
таются недовольствомъ, недовѣріемъ
и равнодушіемъ общества. A эти обще-
ственные недуги только усиливались
отъ безпрерывныхъ натисковъ админи-
стративнаго гнета.
Широкая гласность въ заявленіи об-
щественныхъ нуждъ, интересовъ и не-
достатковъ и общественное представи-
тельство съ отвѣтственностью предъ
трономъ и государствомъ, уничтоживъ
raison d'être недовольства, не-
довѣрія и равнодушія, разсѣятъ, какъ
прахъ, и подпольную интригу.,
Какъ я ни убѣжденъ, что высокогу-
манная личность Александра II не
могла быть прямою цѣлью цареубій-
ства, но не могу не допустить, что и
личное мщеніе — родъ вендетты —
за кары, постигавшія крамольниковъ,
руководила цареубійцъ, видѣвшихъ
въ царѣ отвѣтственное лицо за все
и за всѣхъ!.
Хотя цареубійства, какъ это до-
казываетъ исторія, возможны и въ
государствахъ конституціонныхъ, но
нигдѣ они не угрожаютъ такими бѣд-
ствіями й потрясеніями всего госу-
дарственнаго организма, какъ въ
странѣ, управляемой самодержав-
нымъ монархомъ.
Только въ восточныхъ странахъ,
гдѣ гнетъ деспотизма дѣлаетъ народы,
sicuti pecora, quae natura
prona atque ventri obedi-
entia fecit, тупыми и равнодуш-
ными ko всѣмъ проявленіямъ обще-
ственной жизни, цареубійство и двор-
цовыя революціи переносятся госу-
дарствомъ безъ особеннаго потрясе-
нія.
Этого не можетъ быть въ современ-
ной аутократіи, самимъ монархомъ вы-
выведенной на широкій путь про-
гресса.
И потому изъ любви къ отечеству,
изъ человѣколюбія, изъ чувства само-
сохраненія, болѣе чѣмъ всѣмъ намъ
необходимаго для главы обширной
имперіи, всѣ вѣрные сыны отечества
должны умолять его объ учрежденіи
общественнаго представительства. Оно
одно облегчитъ для него. сверхъ-
естественное бремя личной отвѣт-
ственности и сдѣлаетъ драгоцѣнную
для народа и государства жизнь бо-
лѣе безопасною подъ сѣнію закона,
свободы и силы общественнаго строя.
Первымъ дѣломъ такого предста-
вительства была бы забота о безопас-
ности главы государства и объ иско-
рененіи подпольной крамолы.
Какъ во время эпидемій, общество
раздѣлило бы городъ на мелкіе участ-
ки, учредило бы попечительства и
подъ ихъ надзоромъ учредило бы кон-
троль надъ всѣми домами и участка-
ми. Полиція, какъ власть исполни-
тельная, подчинялась бы распоряже-
ніямъ попечительствъ.
He менѣе важною и неотложною
обязанностью общественнаго предста-
вительства была бы забота о прочной
разработкѣ той почвы, которая до
сихъ поръ служила для прозябанія
разнаго рода безобразныхъ наростовъ
и была ареною подпольной борьбы
съ самовластіемъ.
Сверхъ полнаго освобожденія кре-
стьянства отъ круговой поруки и дру-
гихъ золъ, тормозящихъ общій про-
грессъ, необходимо будетъ земскому
представительству взять въ свои ру-
ки и налечь всѣми силами на распро-
страненіе благосостоянія, грамоты,
здравыхъ понятій, уваженія къ пра-
вамъ собственности и закону въ тем-
ныхъ массахъ, предоставленныхъ те-
перь грубому произволу и увлечені-
ямъ самыхъ нелѣпыхъ пропагандъ.
Культурное развитіе средняго со-
словія и судьбы молодежи должны
быть также одною изъ главныхъ за-
ботъ общественнаго представитель-
ства.
Когда просвѣщенная воля монарха
дастъ странѣ представительство и
свободу мысли, слова и научнаго раз-
слѣдованія, когда крестьянство бу-

детъ пользоваться настоящимъ попе-
ченіемъ и заботами земскаго предста-
вительства, то y незрѣлыхъ. юношей
средняго сословія, взбаломученныхъ
нелѣпою пропагандою, и будетъ от-
нятъ поводъ къ ненормальному и на-
тянутому сближенію съ меньшею
братіею, a потому науськиваніе кре-
стьянъ и возбужденіе въ нихъ сослов-
ной вражды, хищничества, жажды
крови и т. п. сдѣлается не такъ удоб-
нымъ и легкимъ для злонамѣренныхъ
и пропагандистовъ, какъ теперь при
господствѣ двухъ противоположныхъ
дѣйствій административной власти:
произвола и распущенности въ одно
и то же время.
Я убѣжденъ, что всѣ, желающіе
со мною октроированнаго представи-
тельнаго правительства въ Россіи,
желаютъ не ослабленія, a упроченія
монархической власти. Всѣ, съ ка-
ждымъ днемъ, все болѣе и болѣе убѣ-
ждаются, что пришло такое время,
когда и вызванный самимъ монархомъ
прогрессъ принимается и приноситъ
добрые плоды не иначе, какъ при дѣ-
ятельномъ и самостоятельномъ уча-
стіи общества. Безъ этого, какъ мы
видимъ, и самыя великія и благія
начинанія монарха обращаются про-
тивъ его власти, порождая крамолу
и потрясая все государство неслы-
ханными преступленіями.
Пронеслись какъ-то слухи изъ Пе-
тербурга, что, будто-бы, самъ покой-
ный государь предлагалъ на обсу-
жденіе какому-то совѣту ad hoc во-
просъ о конституціонной реформѣ,
что будто-і>ы канцлеръ Горчаковъ
высказался противъ этой реформы, и
государь согласился съ нимъ.
Я помню разговоръ, который я
имѣлъ лѣтъ 6—7 тому назадъ съ гвар-
дейскимъ офицеромъ въ вагонѣ. За-
шла рѣчь о конституціи и, къ моему
удивленію, гвардейскій офицеръ и,
если не ошибаюсь,—преображенецъ
оказался защитникомъ конституціи,
можетъ быть, и потому, впрочемъ,
что онъ мнѣ показался родомъ изъ
южныхъ славянъ. Помню, что я не
былъ такъ увѣренъ, какъ онъ,въ бла-
гихъ результатахъ конституціи для
Россіи; я говорилъ, что, какъ для
упроченія республиканскаго правле-
нія необходимы настоящіе республи-
канцы, такъ для конституціоннаго не-
обходимы настоящіе представители
общественныхъ нуждъ и интересовъ,
a такихъ представителей y насъ пока
мало.
«Пожалуй, говорилъ я моему со-
бесѣднику, y насъ выйдетъ изъ кон-
ституціи такая катавасія, что при-
дется бѣжать вонъ изъ Россіи».
И по правдѣ, я не 20-лѣтній юноша
и не могу увлекаться фразами о сво-
бодѣ, равенствѣ, братствѣ и тому по-
добными гремушками. Я въ мою
жизнь всегда старался слѣдовать
мудрому правилу «cuique suum»,
хотя, какъ и другіе, не всегда испол-
нялъ его.
Я принадлежу къ тѣмъ, которые
полагаютъ, что каждый народъ мо-
жетъ быть управляемъ только тѣмъ
правительствомъ, котораго онъ до-
стоинъ. Поэтому я не отдаю абсо-
лютнаго преимущества ни одному об-
разу правленія и считаю такое пре-
имущество нелѣпостью.
Самодержавіе для обширнаго госу-
дарства съ разноплеменнымъ населе-
ніемъ, и еще къ тому не вездѣ осѣд-
лымъ, имѣетъ очевидный raison
d'être, a историческое развитіе
даетъ этому образу правленія y насъ
еще болѣе прочное основаніе. Невы-
годы самодержавія въ наше ультра-
прогрессивное время главныя въ томъ,
что этотъ образъ правленія,по своей
природѣ, не можетъ не быть ультра-
консервативнымъ.
Этому, повидимому, противорѣчитъ
правленіе такихъ самодержцевъ, какъ
Петръ I, котораго,конечно, никто не
назоветъ консерваторомъ. Но вѣдь
Петръ I, пересоздавъ весь государ-
ственный строй прежней Россіи,сдѣ-
лался и самъ не прежнимъ царемъ, a
императоромъ въ родѣ римскаго им-
ператора.. Онъ сообразовался такъ съ
духомъ времени, что изъ прежняго
чисто личнаго, царскаго самовластія
сдѣлалъ, по существовавшимъ тогда

во всей Европѣ образцамъ, админи-
стративный полицейскій штатъ *).
Поэтому Петръ, на пути прогресса,
дошелъ до крайнихъ его предѣловъ
того времени, поставивъ Россію—съ
государственной и правительственной
точки зрѣнія—въ уровень со всѣми
европейскими государствами, не от-
нявъ, въ сущности, никакихъ прерога-
тивъ y своей самодержавной власти, а,
напротивъ, внутренно укрѣпивъ ее
еще болѣе прежняго и окруживъ та-
кимъ ореоломъ, котораго прежде ни-
кто не видѣлъ. Потому-то все живое,
юное и непрокислое въ хламѣ отжив-
шихъ понятій и предразсудковъ не
могло не рваться и не идти по слѣдамъ
лично вовсе непривлекательнаго царя.
Екатерина II и Александръ I въ
первую половину царствованія также
пытались дѣлать коренныя преобра-
зованія, несоотвѣтствующія строго
консервативному началу самодержа-
вія. Но Европа была уже не такая,
какъ при Петрѣ.
Аутократизмъ уже колебался въ
основаніи, и потому и Екатерина, и
Александръ I должны были остано-
виться, чтобы не поколебать еще твер-
дую, дѣвственную почву самодержа-
вія y себя подъ ногами, и Россія въ эти
два блистательныя царствованія была
прогрессивною болѣе извнѣ.
Александру II суждено было Бо-
гомъ выступить, подобно Петру I, на
широкій путь радикальныхъ вну-
треннихъ органическихъ и самыхъ су-
щественныхъ преобразованій. Глав-
ное изъ нихъ, эманципація, пред-
ставлялось такимъ, которое должно
было еще болѣе укрѣпитъ самодер-
жавную власть царя.
Но новыя соціальныя ученія,
европейская борьба капитала съ тру-
домъ, необыкновенное сближеніе
странъ и націй новыми путями сооб-
щенія, новыя политическія комбина-
ціи и, вообще, господство міровоззрѣ-
ній, совершенно противоположныхъ
консерватизму—сдѣлали то, что вели-
кому преобразователю не оставалось
ничего иного, какъ слѣдовать высо-
кому примѣру геніальнаго предше-
ственника и довести свое прогрессив-
ное шествіе до тѣхъ же предѣловъ,
т. е. поставить Россію въ уровень съ
другими европейскими государствами
не только въ соціальномъ, но и въ пра-
вительственномъ отношеніи.
Надо было остановиться на такомъ
преобразованіи правительства и обра-
за правленія, которое наиболѣе бы
соотвѣтствовало современнымъ обще-
ственнымъ потребностямъ, и какъ
можно настойчивѣе призывать его къ
земской и государственной дѣятель-
ности.
Въ послѣдніе годы царствованія Але-
ксандра II эти соображенія съ каждымъ
днемъ убѣждали меня все болѣе и болѣе,
что какъ ни мало еще число людей въ
Россіи, подготовленныхъ къ дѣльному
и прочному представительству обще-
ственныхъ нуждъ и интересовъ, на-
ступило, однако-же, время воспользо-
ваться какими бы то ни было налич-
ными силами общества и уполномо-
чить ихъ закономъ для водворенія на-
рушеннаго разъяреннаго крамолою
порядка, для успокоенія умовъ и для
новой государственной жизни. .
Безъ сомнѣнія, гуманный и просвѣ-
щенный взглядъ Александра II при-
велъ бы его къ убѣжденію въ необхо-
димости этого окончательнаго пре-
образованія на избранномъ имъ пути,
если бы рука убійцы не прекратила
для всѣхъ насъ дорогую жизнь царя-
освободителя. He могъ же самодержав-
ный государь-реформаторъ въ наше
трудное время тотчасъ найти наибо-
лѣе надежные способы къ осуществле-
нію своихъ преобразованій, да если бы
и находилъ, то, конечно, не всегда
могъ найти способныхъ исполнителей.
Нетрудно было ошибиться и въ ра-
счетѣ, и въ выборѣ. Отсюда неминуемо
являлись колебанія, уклонявшія ожи-
давшіяся слѣдствія задуманныхъ ре-
формъ въ сторону отъ прямого пути.
A колебанія, въ свою очередь, посе-
ляли недовѣріе, недовольство, отчая-
ніе или равнодушіе.
Наконецъ, послѣднее время и по-
слѣдовавшая за нимъ катастрофа до-
*) Т. е. полицейское государство.

казали до очевидности, что должно,
наконецъ, сдѣлать рѣшительное дѣло.
Понятно, что крамольники, совер-
шившіе цареубійство, послѣ нѣсколь-
кихъ тщетныхъ покушеній, не замед-
лятъ распустить слухи въ толпѣ о
своемъ могуществѣ, давшемъ имъ
средство вырвать священную особу
царя изъ рукъ хранившаго его доселѣ
Провидѣнія и этимъ устрашитъ и рас-
тревожить робкихъ и темныхъ людей.
Рѣшительныхъ же средствъ и те-
перь, какъ и прежде, только два: или
диктатура и осадное положеніе, или
же представительство и самодѣятель-
ность всего общества.
Первое изъ этихъ средствъ едва-ли
теперь возможно въ тѣхъ размѣрахъ,
которые необходимы для успѣха. Да-
же и такое полуосадное положеніе,
которое употреблено было въ 1863—
1864 годахъ въ Варшавѣ,оказалось бы
чрезмѣрнымъ для Петербурга.
Въ Варшавѣ все общество было на
сторонѣ жонда и потому правитель-
ству не надо было его щадитъ. Петер-
бургское и все русское общество не-
повинно ничѣмъ предъ правитель-
ствомъ. Само правительство не допу-
скало общество- къ прямому воздѣй-
ствію. Суровыя мѣры не могутъ оста-
ваться долго in statu quo; ихъ
надо или постоянно усиливать, или
ослаблять.
Гдѣ взятъ опытнаго неутомимаго
и геніальнаго диктатора, умѣющаго
гнутъ въ мѣру, но crescendo? Гдѣ
исполнители? Къ чему, наконецъ, по-
вела quasi-диктатура верховной ис-
полнительной комиссіи? A когда при-
дется ослабить натянутую слишкомъ
рессору, то число недовольныхъ ока-
жется увеличеннымъ, a крамола—
притаившеюся, но не стертою.
б-го—6-го марта [1881 г.].
Съ 2-го марта до сего дня я писалъ,
потому что не могъ не писать. Ско-
пившіяся, подъ вліяніемъ страшнаго
событія, и волновавшіяся мои чувства
и мысли безъ удержу лились на бума-
гу. A я, по обыкновенію или, вѣрнѣе,
по зароку не читалъ потомъ написан-
наго, и всѣ поправки, помарки и
вставки дѣлалъ въ то же самое время,
какъ писалъ.
Сегодня въ первый разъ опомнясь,
задаю себѣ вопросъ: моего-ли ума дѣ-
ло—судить о причинахъ настоящаго
смутнаго состоянія Россіи и дѣлать
предположенія о средствахъ къ вы-
ходу изъ него? Да развѣ—спрашиваю
я теперь себя—ты можешь взгля-
нуть на это дѣло сверху, съ птичЬяго
полета, какъ великіе міра сего? развѣ
ты имѣешь для этого достаточно
средствъ и знаній? Сознаюсь, — не
имѣю, a потому сознаюсь, что и все,
съ 2-го по 4-ое марта, вырвалось изъ-
подъ пера y меня невольно, и потому
есть болѣе сердечное, чѣмъ головное
убѣжденіе.
Голова доставила только воспоми-
нанія прошлаго, пережитаго мною,
и нѣкоторыя отрывочныя мысли; все
остальное есть произведеніе сильно
взволнованнаго чувства.
Что же: не лучше ли разорвать въ
куски это произведеніе? Могутъ ли
соображенія о важномъ дѣлѣ, вызван-
ныя на свѣтъ взволнованнымъ чув-
ствомъ, не быть ошибочными и лож-
ными? Въ клочки, въ огонь!... Нѣтъ,
стой! Пусть все останется, какъ есть;
ошибка прилична человѣку и—мало
того она—его элементъ.
Мы осуждены, и чувствуя, и ум-
ствуя, безвыходно жить въ миражѣ.
И бываютъ минуты въ жизни, когда
чувство оріентируется вѣрнѣе мысли
въ этомъ миражѣ.
Это случается въ тѣ минуты, когда
въ душѣ мыслящаго человѣка вне-
запно дѣлается приливъ и скопленіе
самыхъ разнородныхъ чувствъ. Это и
было со мною 2-го марта. Приливъ
длился три дня. Анализируя сегодня
его элементы, я вижу, что мой анализъ
опоздалъ. Изъ составныхъ началъ
прилива уже многое улетучилось и
прошло4. Въ этой скопившейся въ
душѣ массѣ чувствъ и представленій
теперь не найдешься. Тутъ были и
ужасъ, и скорбь, и гнѣвъ, и отчаяніе,
и надежда. Если въ эти роковыя мину-
ты умъ не теряетъ еще способности
мыслить, то мы должны, мы обязаны
пользоваться ими, не упускать, ло-

вить ихъ налету и, сохранивъ само-
обладаніе, замѣчать, что принесло оно
намъ съ собою.
Я это и сдѣлалъ.
И было бы глупою слабостью для
70-лѣтняго старика стыдиться того,
рвать и жечь, .что онъ изложилъ на
бумагѣ въ эти дни прилива и взволно-
ванныхъ чувствъ и мыслей. Пусть
остается на память. Если ошибся,
такъ ошибся,— не бѣда; отъ этой
ошибки никому ни холодно, ни тепло.
Я писалъ совершенно спокойно мою
автобіографію, когда услышалъ вѣсть
о страшномъ событіи 1-го марта. Я
сбирался когда-нибудь высказаться
въ моемъ дневникѣ о настоящемъ по-
ложеніи Россіи, какимъ я себѣ его
представляю при сравненіи съ пере-
житымъ прошлымъ.
И вотъ, внезапная вѣсть о кровавой
катастрофѣ, закончившей поистинѣ
величественную эпопею царствованія
Александра ІІ-го!!... Можно-ли было
удержать приливъ внезапный, притокъ
встревоженныхъ чувствъ и скоплен-
ныхъ, хотя еще и не разработанныхъ
мыслей.
Теперь я успокоился, но не настоль-
ко, чтобы снова приняться за мое соб-
ственное жизнеописаніе. Психическія
бури проходятъ не разомъ. И что ни
начнешь дѣлать, мысленная тревога
все тянетъ думать о томъ же, что вол-
новало чувства и мысли цѣлыхъ три
дня. Невольно обращаюсь опятъ къ
своеобразному положенію русской
земли.
Я не знаю, какъ современные уче-
ные опредѣляютъ, что такое государ-
ство. Помню, прежде всѣ опредѣленія
мнѣ казались то странными, то невѣр-
ными. Но до доктринерства ли теперь,
когда почти всѣ—и культурныя,и не-
культурныя—государства обрѣтают-
ся не въ своей тарелкѣ!?
Антагонистомъ, болѣе или менѣе яв-
нымъ, болѣе или менѣе сильнымъ, го-
сударству является теперь само обще-
ство. Слышатся уже голоса изъ толпы,
правда, безпорядочной и безтолковой
и сумасбродной: «Да ты—разбойникъ».
И это государству-то, считавшемуся
главнымъ оплотомъ общества. Я слы-
халъ эти нареканія мимоходомъ. Это
ли не знаменіе времени?
Лѣтъ 40 тому назадъ прусскія га-
зеты говорили во всеуслышаніе vom
beschränkten Untertha-
nenverstande — сирѣчь — объ
ограниченномъ понятіи или разумѣ
подданныхъ, не смыслящихъ ничего
въ дѣлахъ государственныхъ, неумѣю-
щихъ и не могущихъ смотрѣть на эти
дѣла сверху и въ общей ихъ связи.
Пожалуй, и теперь еще Бис-
маркъ едва ли имѣетъ лучшее мнѣ-
ніе о подданныхъ германскаго импера-
тора.
Но кто не видитъ и не чувствуетъ,
что въ настоящее время такой взглядъ
на государство можно проводить
только съ чрезвычайнымъ напряже-
ніемъ силъ.
A натянутая черезъ мѣру, да еще
и съ боковыми сотрясеніями, рессора
можетъ и не выдержать—лопнетъ.
Общество вездѣ взбаломучено про-
тивъ государства. Тамъ, гдѣ государ-
ственная власть издавна сумѣла соеди-
нить себя общими интересами съ об-
ществомъ, оно, т. е. общество, дер-
житъ себя относительно спокойнѣе;
несогласіе, ссоры, a no временамъ и
драка, ведутся только между разными
классами общества.
Тамъ же, гдѣ государство искони
считало себя гораздо выше общества,
во всѣхъ отношеніяхъ, оно, т. е. го-
сударство, и до сихъ поръ еще тре-
буетъ, чтобы общество, какъ нѣчто
гораздо. низшее, жило и дѣйствовало
для него. Такое требованіе, хотя и не
такъ эгоистично, какъ оно кажется, но
несовременно и потому непопулярно,
Во времена оны самовластные мо-
нархи говорили: «государство—это я».
Въ наше время государство само ста-
рается еще выговорить и, казалось-бы,
съ большимъ правомъ—подданнымъ:
«общество—это я». Но современное об-
щество не такъ довѣрчиво, какъ преж-
нее государство. Издавна общество
привыкло отличать свои, т. е. обще-
ственные, интересы отъ государствен-
ныхъ или, какъ прежде ихъ называли»
государевыхъ и коронныхъ; выхо-
дитъ, какъ-будто общество само-по-

себѣ, a государство само-по себѣ.
Это съ перваго взгляда—странно, но,
въ сущности, это должно быть такъ,
конечно, до извѣстной степени и при
условіи, что весь строй общества не
можетъ быть инымъ и останется та-
кимъ, какъ есть.
Что такое, въ самомъ дѣлѣ, обще-
ство?
Оно само смотрѣло и привыкло смо-
трѣть на себя различно. Самое перво-
бытное воззрѣніе извѣстно—стадо, и
тогда государственная власть—па-
стырь. Интересы обоихъ общіе только
въ томъ, что и стадо, по своей природѣ,
влечется къ самосохраненію, питанію
и приплоду,—и пастырю это выгодно,
но мотивы интересовъ и тутъ, и при
этомъ, для первобытныхъ обществъ,
самомъ подходящемъ взглядѣ, все-та-
ки различны.
Но интересы современнаго общества
такъ различны, спутаны, сложны, что
тотъ, кому достается разматывать
этотъ клубокъ, невольно дѣлается
какъ бы антагонистомъ, то-есть раз-
рушителемъ путаницы.
И интересы его поэтому не могутъ
быть же самые, изъ которыхъ витъ
клубокъ. Клубокъ требуетъ одного:
разматывай, ноне рви. И если это со-
блюдается, то и при различныхъ ин-
тересахъ дѣло идетъ хорошо.
Но въ наше время антагонизмъ об-
щества съ современнымъ государ-
ствомъ доходитъ до того, что явилась
уже на свѣтъ цѣлая фаланга людей,
готовыхъ разорвать клубокъ и вы-
равнять всѣ спутанныя нити. A когда
интересы всѣхъ и каждаго будутъ од-
ни и тѣ же, то государству нечего бу-
детъ разматывать; его роль сдѣлается
отрицательною —только не давать,
чтобы ровныя нити опять спутались
и склубились.
Уравнять интересы, уравнять и
стремленія; сбить маковыя головки,
выросшія выше другихъ, пьедесталы
опрокинуть, почву выравнять. Все че-
ловѣчество должно сдѣлаться однимъ
огромнымъ человѣкомъ, ростомъ до
неба. Вотъ финалъ современныхъ со-
ціальныхъ утопій съ ихъ множествомъ
•оттѣнковъ и варіацій.
Вѣдь, мнѣ кажется, я не брежу.
Миражъ существуетъ не только въ
фантазіи, но служилъ уже мотивомъ
для дѣйствій. И я сравниваю, живо
представляю себѣ и обаяніе умовъ,
увлекающихся этимъ миражемъ, и
положеніе современной Россіи.
Мы странны, національно странны,
и въ нашей оригинальности, и въ на-
шемъ подражаніи. Въ оригинальности
мы хотимъ перещеголять всѣхъ дру-
гихъ, выдумать разомъ что-нибудь та-
кое, что другимъ никакъ бы не могло
придти на умъ. Въ подражаніи мы или
рабски подражаемъ, или же стараемся
попасть, опять-таки разомъ, на са-
мую послѣднюю ступень,—и то, чего
другіе достигали медленно, переходя
съ одной ступени на другую, мы хо-
тимъ одолѣть разомъ.
Въ наше оправданіе мы не безъ осно-
ванія можемъ привести: «время не
терпитъ», и это вѣрно, но не вездѣ и
не всегда.
И номадамъ приходится переходить
отъ кременнаго ружья къ шасспо и
пибоди.
Но, именно, когда необходимъ такой
быстрый переходъ, мы и пассуемъ,
дѣлаясь осторожными и бережливыми
охранителями пустыхъ интересовъ;
начинаемъ изъ прежнихъ старыхъ ру-
жей выкраивать новыя.
Зато, гдѣ нужно соображеніе и здра-
вый смыслъ, чтобы понять, что до мно-
гаго хорошаго y другихъ нельзя до-
стигнуть, не переживъ сначала всѣхъ
фазъ его развитія,—тамъ мы пассъ.
И послѣ удивляемся, не вѣршіъ,
жалуемся, что y насъ не вышло хо-
рошо.
На Западѣ, положимъ, идетъ от-
лично ассоціація труда и капитала.
Мы сейчасъ же такъ соображаемъ.
У насъ есть и теперь уже налицо
важный задатокъ—община; она такъ
прямо, цѣликомъ, и заткнетъ за поясъ
ассоціацію. A то нипочемъ, что пере-
жило на Западѣ общество, что пере-
чувствовало, переиспытало прежде,
чѣмъ дошло до ассоціаціи?
Такъ и въ погонѣ за классицизмомъ.
Такъ и въ соціальномъ переустройствѣ
общества и государства.

Ha Западѣ, и TO не вездѣ, наро-
дился цѣлый классъ людей,ненавидя-
щихъ буржуазію и бюргерство.
И намъ это нужно, то-есть не сред-
ній классъ нуженъ, a нужна ненависть
къ нему,—ненависть къ тому, чего еще
нѣтъ, и быть ему не нужно: мы—му-
жицкое царство.
На Западѣ есть представительство
и преимущественно изъ средняго
класса. Намъ не нужны ни этотъ
классъ, ни это представительство.
Намъ нужно что-то другое, болѣе ра-
дикальное, свое, оригинальное, и даже
не конституція. A что же? Формулы
еще нѣтъ; она явится впослѣдствіи, a
теперь надо только разрушать старое.
Новое, лучшее, народится потомъ само
собою. Нужна только земля да воля,
да общины. Съ меньшею братіею надо
слиться и имущіе должны все раздать
неимущимъ. Тогда заживемъ на славу 1
Неужели не настанетъ для насъ
всѣхъ время, когда мы поймемъ всю
скудость нашего здраваго смысла? И,
къ сожалѣнію, я не могу отнести этотъ
вопросъ только къ одному нашему об-
ществу, къ утопистамъ, къ незрѣлой
молодежи; онъ настолько же отно-
сится и къ правительству.
Ему [т. е. правительству] не можетъ
быть неизвѣстно, какъ развиты и вда-
ли и вблизи насъ, и даже y насъ
стремленія къ радикальнымъ рѣшені-
ямъ соціальныхъ вопросовъ жизни.
Съ легкой руки Герцена,
Огарева, Бакунина, еще въ
николаевскія времена положено осно-
ваніе соціальной русской пропагандѣ.
Что-же дѣлало тогда и правитель-
ство и общество? Припомнимъ. Это
прошлое не за горами. Едва не десять
цѣлых?ь лѣтъ правительство (Нико-
лая І-го) игнорировало, т. е. показы-
вало видъ, что игнорируетъ пропа-
ганду; запретило Говорить о ней и на-
зывать по имени вожаковъ. Потомъ
(въ началѣ царствованія Александра
ІІ-го) продолжало подобнымъ же об-
разомъ игнорировать,—съ одной сто-
роны, a съ другой —дозволило вти-
хомолку восхищаться—что грѣха
таить—и само исподтишка восхи-
щалось. Кто не читалъ въ это время
«Колокола» Герцена? Разсказывали
даже, что въ Петербургѣ онъ перепеча-
тывался для самого государя. Я былъ
въ это время попечителемъ и потомъ
жилъ въ Гейдельбергѣ, куда стекалось
много студентовъ послѣ закрытія пе-
тербургскаго университета. Я былъ
свидѣтелемъ многихъ курьезныхъ ве-
щей. Лондонъ сдѣлался Іерусали-
момъ не только для русской молодежи,
но и для людей серьезныхъ, чуть не го-
сударственныхъ. Многіе ѣхали туда,
a многіе возвращались оттуда черезъ
Гейдельбергъ; самъ Герценъ пріѣз-
жалъ нарочно въ Гейдельбергъ, гдѣ
ему наши давали обѣдъ (это было еще
до моего пріѣзда). Что разсказывали
паломники объ ихъ искупителѣ, то те-
перь мнѣ кажется чѣмъ-то изъ тысячи
и одной ночи. Одинъ изъ пріѣзжихъ
разсказывалъ мнѣ, что какой-то хо-
хломанъ убѣждалъ Герцена: «Але-
ксандръ Ивановичъ, сжальтесь, возь-
мите себѣ Малороссію», a Герценъ от-
вѣчалъ прехладнокровно: «подождите,
любезнѣйшій, подождите». Только
разгаръ польскаго мятежа надоумилъ
правительство разрѣшить, и то одному
Каткову, критиковать, или вѣр-
нѣе, бранить Герцена, печатно, на-
зывая по имени, и его «Колоколъ».
A я еще за два года передъ этимъ раз-
рѣшеніемъ (когда былъ попечителемъ
въ Одессѣ и Кіевѣ) умолялъ двухъ ми-
нистровъ народнаго просвѣщенія (Но-
рова и Ковалевскаго) ис-
ходатайствовать для нашей цензуры
позволеніе пропускать критическія
статьи противъ «Колокола» и другихъ
заграничныхъ запрещенныхъ книгъ,
всѣмъ знакомымъ. Я писалъ, какъ те-
перь помню, именно въ такихъ выра-
женіяхъ: «правительство знаетъ, что
запрещенный ядъ продается и поку-
пается всѣми, a противоядій не до-
зволяетъ употреблять».
Но что я? Меня же потомъ заподо-
зрѣли въ неблагонадежности: вѣдь
въ «Колоколѣ> же помѣстили обо
мнѣ похвальную статью, a потомъ по-
звали къ раненому Гарибальди!
Ergo, я человѣкъ неблагонадежный.
Я своими ушами на вокзалѣ въ Гей-
дельбергѣ слышалъ, какъ одна рус-

ская дама говорила вполголоса
другой, подмигивая на меня: «онъ
тутъ для распространенія либераль-
ныхъ идей между молодежью».
Да,—думалъ я, — ты не ошиблась;
мои идеи либеральны, только не по
твоему и не по вкусу молодежи.
Несмотря на наставшее послѣ усми-
ренія польскаго мятежа затишье, при-
токъ свѣжихъ силъ къ партіи нашихъ
эмигрантовъ во все это время не пере-
ставалъ усиливаться, a распущенный
по всему свѣту польскій жондъ далъ,
вѣрно, порядочный контингентъ опыт-
ныхъ и закаленныхъ заговорщиковъ;
отъ него можно было кое-чему на-
учиться и нашимъ эмигрантамъ.
Что дѣлалось въ это время въ на-
шихъ университетахъ, я знаю только
по слухамъ отъ пріѣзжавшихъ за гра-
ницу (въ Германію), гдѣ я жилъ. До-
вольныхъ не было; всѣ жаловались,
какъ и прежде на произволъ админи-
страціи, на гнетъ и на распущенность
въ одно и то же время вмѣстѣ. Это бы-
ло время преобразованія школъ мини-
стерства Головнина.
Я привыкъ уже слышать всѣ эти жа-
лобы и только наполовину имъ вѣ-
рилъ. Но что меня въ особенности по-
разило—это рѣчи и жалобы, слышан-
ныя мною въ самомъ императорскомъ
поѣздѣ, когда меня везли изъ Берлина
къ больному наслѣднику въ Ниццу;
на поѣздѣ ѣхалъ самъ государь. И что
же говорилось между его приближен-
ными въ нѣсколькихъ шагахъ отъ He-
ro? Когда, напримѣръ, я одному изъ
такихъ сказалъ, разговорившись о
крестьянскомъ дѣлѣ, что я, бывъ миро-
вымъ посредникомъ, самъ слышалъ,
какъ крестьяне, называя царя зем-
нымъ богомъ, не вѣрили его указамъ
только потому, что считали ихъ пан-
скими или барскими,—собесѣдникъ
мой осерчалъ не на шутку и утвер-
ждалъ, что этою фальшью именно и
сбиваютъ государя съ толку.
Я подумалъ, что попалъ на крѣ-
постника. Но черезъ полчаса я услы-
шалъ отъ него же, барина, такія раз-
сужденія о самовластіи, которыя под-
писалъ бы каждый ультра-либералъ.
Въ этомъ же обществѣ, только уже не
въ вагонѣ, a въ отелѣ, за обѣдомъ,
гласно, преосвященный Филаретъ,
[митрополитъ] МОСКОВСКІЕ, имено-
вался подлецомъ; министръ финан-
совъ б8)—воромъ и глупцомъ, a Ha-
полеонъ III—молодцомъ. Общество,
весьма близкое къ царю, показалось
мнѣ съ непривычки чѣмъ-то такимъ
страннымъ, неприличнымъ и невысоко
поставленнымъ, что я, признаюсь,
пожалѣлъ о нашемъ сердечномъ главѣ
государства. Что-то недоброе, ненор-
мальное, казалось мнѣ, царитъ во-
кругъ него.
Въ этомъ обществѣ поражало меня
не простота въ обращеніи, не благо-
родство и свобода мысли,—a что-та
нахальное, грубое, неряшливое и по-
чти безсмысленное. Ни одной новой и
дѣльной мысли въ теченіе 5—6 дней
моего пребыванія въ этомъ отбор-
номъ обществѣ мнѣ не пришлось
слышать.
Послѣдовавшее затѣмъ проклятое
каракозовское покушеніе еще болѣе
заразило соціальную атмосферу и по-
будило правительство къ принятію
мѣръ, если и не безсмысленныхъ, то,
во всякомъ случаѣ, двусмысленныхъ.
Мѣры были такого рода, что онѣ и
не могли не озлобить молодеясь и не
увеличить числа недовольныхъ. Само
правительство, должно быть, чуяло,
что въ его распоряженіяхъ не хватаетъ
смысла; я это заключаю изъ словъ
гр. Толстого (назначеннаго
тогда въ министры народнаго просвѣ-
щенія и въ прокуроры Св. Синода).
Мнѣ передалъ эти слова одинъ изъ
членовъ новороссійскаго универси-
тета, вытребованный гр. Толстымъ на
совѣщаніе въ С.-Петербургъ и слышав-
шій ихъ отъ министра на приглашен-
номъ обѣдѣ(слѣдовательно, не въ тай-
нѣ). Дѣло въ томъ, что уволенный но-
вымъ министромъ народнаго просвѣще-
нія, я, возвратившись въ 1866 году въ
мое имѣніе, посѣтилъ однажды Одессу,
гдѣ бывшіе мои сослуживцы, про-
фессора и доктора, пригласили меня
на обѣдъ въ одномъ отелѣ. Говорились
тосты. Я отвѣтилъ такимъ: «Господа,
вы хвалите меня; не мнѣ судить, за-
служилъ ли я это; но если заслужилъ

и что-нибудь сдѣлалъ хорошаго, то
обязанъ этимъ здравому смыслу, отъ
котораго старался никогда не отсту-
пать. Итакъ, поднимаю бокалъ въ
честь здраваго смысла; онъ теперь въ
особенности всѣмъ нуженъ».
Эти или почти эти слова были напе-
чатаны въ одесской газетѣ и перешли
въ столичныя газеты. Гр. Тол-
стой на его приглашенномъ обѣдѣ
и изволилъ выразиться,—что де Пиро-
говъ бросалъ камушки въ мой огородъ.
По правдѣ, говоря мой тостъ, я и не
думалъ о гр. Толстомъ, a сказалъ его,
находясь подъ впечатлѣніемъ тяжела-
го административнаго гнета и произ-
вола, царившаго тогда въ юго-запад-
номъ краѣ (при Безакѣ). Но знаетъ
кошка, чье мясо съѣла. Такъ и гр.
Толстой заранѣе*чуялъ, что онъ на-
ступилъ уже ногою на здравый
смыслъ.
Случалось мнѣ не разъ, въ теченіе
15 лѣтъ, прожитыхъ въ моемъ имѣніи,
встрѣчаться на желѣзныхъ дорогахъ и
въ домахъ съ учителями и учениками
школъ гр. Толстого, говорилъ и съ
родителями разныхъ національно-
стей, и ни отъ кого, ни однажды, не
слыхалъ добраго слова о школьныхъ
порядкахъ. Только жалобы на гнетъ и
произволъ, до того рѣзкія, что я счи-
талъ гражданскимъ долгомъ притво-
ряться и защищать передъ этой публи-
кой распоряженія, которымъ не сочув-
ствовалъ.
Такъ тянулось до 1870-хъ годовъ;
тутъ парижская коммуна подогрѣла
нашихъ эмигрантовъ и доморощен-
ныхъ коммунистовъ. Польскій жондъ
и парижская коммуна—двѣ порядоч-
ныя школы для хорошихъ учениковъ!
Было чему научиться практически.
И когда подпольная организація со-
вершилась умѣлыми руками и свѣ-
жими силами, готовыми ринуться въ
борьбу, y насъ организовалась въ
широкихъ размѣрахъ административ-
ная ссылка и крѣпчалъ администра-
тивный произволъ.
Число недовольной молодежи росло.
Связи съ заграничной пропагандой
крѣпли и организовались. Это видно
изъ разныхъ происшествій, процес-
совъ, эмиграцій. Наконецъ, послѣд-
нія войны наши—сербская и турецкая
дали окончательный толчекъ впередъ
всему механизму.
Я уже записалъ на-дняхъ, какъ я
смотрю на разныя партіи недоволь-
ныхъ и какъ объясняю себѣ косвенныя
(не прямыя) связи—иногда весьма от-
даленныя, непримѣтныя для самихъ
связанныхъ и недовольныхъ админи-
стративными и другими распоряже-
ніями,—съ подпольною пропагандою
и крамолою.
Пропагандисты и крамольники слѣ-
дуютъ мудрому правилу: кто не про-
тивъ насъ, тотъ за насъ. Конечно", не
всѣ, a только не принимающіе участія
въ убійствахъ, взрывахъ и т. п. Эти-то
и наживаютъ себѣ,всего болѣе, отда-
ленныя связи съ недовольными.
Другіе же, самые радикальные,
intransigeants, дѣйствуютъ
по тому же правилу, какъ и прави-
тельственная администрація: кто не
за насъ, тотъ противъ насъ.
Выгода и сила, очевидно.—на сторо-
нѣ заговорщиковъ; они дѣйствуютъ
по двумъ противоположнымъ прин-
ципамъ; наша администрація—по од-
ному и то отчаянному и отвратитель-
ному для честныхъ, справедливыхъ и
добрыхъ гражданъ.
Съ подпольною печатью повтори-
лась та же исторія, какъ и съ «Колоко-
ломъ»; о ней запрещено было упоми-
нать въ печати; приказано было игно-
рировать эту печать, тогда какъ она
разсылалась и читалась молодежью и
всѣми любопытствующими.
Странно, чрезвычайно странно, если
не безсмысленно, оставаться все при
одномъ и томъ же средствѣ,—то
натягивая его до-нельзя,то ослабляя,
когда приходилось не въ терпежъ,—
когда опытъ съ каждымъ днемъ убѣ-
ждалъ все болѣе и болѣе, что это сред-
ство ненадежно, временно,палліатив-
но въ худомъ смыслѣ, то есть, облег-
чавшее со вредомъ. Никто, какъ-буд-
то, не зналъ вѣкового правила: по-
громъ стерпимъ и даже благодѣтеленъ,
когда онъ, какъ гроза, очищающая
атмосферу, разомъ, однимъ ударомъ
прекращаетъ зло.

Ho въ государствѣ, не взволнован-
номъ революціями и междуусобными
войнами, терроръ только тогда на
своемъ мѣстѣ, когда правительство на-
вѣрное разсчитало, что оно разомъ
вырветъ причину смутъ и крамолу съ
корнемъ вонъ. Это—глубокаго ума
дѣло, и y насъ въ мирное время, по
случаю однѣхъ административныхъ
неудачъ въ истребленіи подпольной
интриги, предпринять такую рево-
люціонную мѣру, по малой мѣрѣ, не
безопасно для будущаго спокойствія
государства.
Я нарочно нигдѣ не называлъ про-
пагандистовъ и нашъ жондъ или нашу
коммуну нигилистами, какъ вели-
чаютъ убійцъ царя въ иностранныхъ
газетахъ. По крайней мѣрѣ, съ ниги-
листами прежняго времени они мало
имѣютъ общаго. Русскій нашъ ниги-
лизмъ въ своемъ началѣ былъ, соб-
ственно, одно безплодное отрицаніе.
Какая-то вялая обломовщина—въ чи-
сто-русскомъ вкусѣ. Сидитъ, лежитъ
и отрицаетъ. Дважды два—четыре. A
кто мнѣ сказалъ, что дважды два—
четыре? На то Богъ умъ далъ. A кто
его, этого Бога-то, знаетъ? Это идеалъ.
A что такое идеалъ? Выше того, что
видишь и щупаешь, ничего нѣтъ, и про-
чее и прочее въ этомъ родѣ. Такихъ,
по крайней мѣрѣ, господъ я встрѣчалъ
подъ названіемъ нигилистовъ.
Умнѣйшіе, болѣе образованные и та-
лантливые изъ нихъ, конечно, не были
безсмысленны въ этомъ родѣ. Они
серьезно занимались наукою; но ихъ я
бы скорѣе назвалъ матеріалистами,
чѣмъ нигилистами; отъ прежнихъ ма-
теріалистовъ они ничѣмъ не отлича-
лись, на мой взглядъ.
Правда, крайніе и болѣе практиче-
скіе изъ нигилистовъ прямо напирали
отрицаніемъ на нравственность, счи-
тая все позволеннымъ, или, вѣрнѣе,
непозволеннымъ.
Но, какъ извѣстно, понятія о нрав-
ственности и въ школѣ матеріали-
стовъ весьма различны. Я полагаю,
что люди нигилистическаго пошиба
могли только дать порядочный кон-
тингентъ коммунарамъ, жонду и дру-
гимъ политическимъ заговорщикамъ.
Можетъ быть, я, не имѣющій воз-
можности смотрѣть на происходящее
y насъ съ птичьяго полета, и оши-
баюсь; но, какъ честный гражданинъ,
любящій свою родину не менѣе тѣхъ,
которые глядятъ на нее сверху, не
могу въ ея настоящемъ смутномъ со-
стояніи отказаться отъ права каждаго
человѣка высказаться, какъ я смо-
трю на все дѣло.
Въ одномъ я уже, вѣрно,не ошибусь,
это—утверждая, что кровь съ цар-
скаго вѣнца смывается или кровью,
или слезами благодарности и восторга.
Смыть кровью—это значитъ тер-
роръ; безъ этой крутой и безпощад-
ной мѣры пролитіе крови, отрывочное,
равнодушное или хроническое, раз-
дражаетъ только нервы общества и
озлобляетъ еще болѣе недовольныхъ.
Смыть слезами радости—это значитъ
поселить въ подданныхъ вѣру, что ихъ
царь-освободитель сдѣлался царемъ-
искупителемъ, принеся себя въ жер-
тву за грѣхи всѣхъ,—и народа, и
властей.
И чѣмъ болѣе вдумываюсь я въ
смыслъ всего прошедшаго, тѣмъ болѣе
убѣждаюсь, что при настоящемъ по-
ложеніи нельзя возвращаться назадъ.
Будутъ ли пролиты кровь или ра-
достныя слезы, всѣ—и власти и на-
родъ—должны быть убѣждены, что
страну нельзя уже свести съ пути
прогресса, на который она была выве-
дена Александромъ II. И мнѣ сдается,
чѣмъ прямѣе и ровнѣе будетъ этотъ
путь, тѣмъ вѣрнѣе будетъ успѣхъ.
7 марта [1881 r.J.
Когда мнѣ было лѣтъ 17, я велъ
дневникъ, потомъ куда-то завалив-
шійся; отъ него осталось только нѣ-
сколько листовъ, я помню, что запи-
салъ въ немъ однажды приблизительно
слѣдующее: «Сегодня я гулялъ съ
Петромъ Григорьевичемъ (Рѣд-
кинъ,—это было въ Дерптѣ); мимо
насъ проскакала карета и забрызгала
насъ грязью. Петръ Григорьевичъ
какъ-то осерчалъ и съ досады сказалъ:
«Ненавижу до смерти видѣть кого-ни-
будь ѣдущимъ въ каретѣ, когда я иду
пѣшкомъ». А я,помолчавъ немного, ни

•съ того, ни съ сего, говорю ему: «А
знаешь ли: вчера въ темнотѣ я попалъ
въ грязь около Дома*) (въ глухой ули-
цѣ); вдругъ слышу скачетъ во весь
опоръ, прямо на меня, съ пѣснями,
извозчикъ, везетъ пьяныхъ и самъ,
видно, пьяный; ну, думаю, какъ бы
не задавилъ. He успѣлъ я собраться
съ мыслями,а онъ уже наскакалъ и тот-
часъ же круто повернулъ отъ меня;
значитъ, въ человѣческомъ сердцѣ
естъ врожденная доброта; зачѣмъ из-
возчику, да еще хмѣльному, было сво-
рачивать, a не скакать прямо на меня?
никто бы и не пикнулъ, и я остался бы
лежать въ грязи».
— «Это, братъ, не врожденная доб-
рота, — замѣтилъ Петръ Григорье-
вичъ,—a страхъ, timor Domini,
только не божій, a государевъ».
Почему этотъ пассажъ изъ моего
стараго дневника приходитъ мнѣ те-
перь, черезъ 53 года, на память? A
propos des bottes? Почему еще и тогда
этотъ незначащій разговоръ нашъ,
двухъ молодыхъ людей, сдѣлалъ на ме-
ня такое впечатлѣніе, что я внесъ его
въ мой дневникъ? Мало этого: этотъ
незначащій разговоръ приходилъ мнѣ
въ голову каждый разъ, когда я ду-
малѣ, говорилъ или читалъ о совре-
менныхъ доктринахъ или соціаль-
ныхъ утопіяхъ.
Это, можетъ быть, глупо и не стоило
бы теперь вноситъ въ мою автобіогра-
фію. Но вѣдь я пишу ее не для печати,
a для себя, рѣшившись не скрывать
отъ себя и того, что самъ нахожу
schwach. He хочу же я казаться
самому себѣ умнѣе? Дѣло въ томъ, что
y меня, по странной ассоціаціи идей,
давнишній, гроша не стоющій, разго-
воръ сдѣлался какимъ-то нагляднымъ
выраженіемъ послѣдствій или дѣй-
ствій на человѣческую природу двухъ
правъ: естественнаго и государствен-
наго (или вообще юридическаго пра-
ва). Одно выразилось, конечно, въ
одномъ моемъ представленіи, толь-
ко основанномъ на словахъ Петра
Григорьевича,—чувствомъ ненависти,
другое—чувствомъ страха. Съ тѣхъ
поръ мнѣ всегда казалось, что зна-
менитое droit de l'homme
возбуждаетъ, и на самомъ дѣлѣ, толь-
ко ненависть, a юридическое право—
боязнь. Странно, ненаучно и потому,
можетъ быть, нелѣпо. Но такъ
мнѣ кажется. Кто знаетъ это пресло-
вутое droit de l'homme? Ha
какихъ скрижаляхъ и кѣмъ оно на-
чертано? Самъ человѣкъ приписы-
ваетъ себѣ, то-есть, изобрѣтаетъ для
себя права и, значитъ, все зависитъ
отъ того, какъ онъ на себя посмотритъ -
снизу, сверху, сбоку, и потомъ
какъ еще всѣ эти стороннія воззрѣнія
соединитъ и какъ ихъ комменти-
руетъ. Даже самое главное,—право
правъ,—право на жизнь и смерть,
и то онъ можетъ и присваивать себѣ,
и отвергать y себя. Но, присвоивъ
себѣ то или другое право, чувство не-
нависти и непріязни для него дѣлает-
ся неизбѣжнымъ, какъ скоро этимъ
правомъ онъ почему-нибудь не въ со«
стояніи будетъ пользоваться. Такъ,
это право правъ, право на жизнь, есть
не болѣе какъ комментарій, нашъ
собственный комментарій факта: мы
живемъ, — ergo, имѣемъ право
жить.
Но не миражно ли это право, когда
самый фактъ, на которомъ оно осно-
вано, можетъ каждую минуту прекра-
титься и кончиться? Хорошо право,
которое ежеминутно можетъ быть от-
нято y каждаго изъ насъ?И жизнь
дѣлается всего скорѣе ненавистною,
когда она разсматривается какъ наше
право. He ближе ли къ правдѣ, не
нормальнѣе ли та жизнь, которою мы
пользуемся вовсе не по праву, и не
какъ правомъ, a по-просту, безъ за-
тѣй. Живемъ, потому что живемъ, и
такъ надо быть, таково наше предо-
предѣленіе, какъ слѣдствіе причины
причинъ. Вольно намъ подводить
это подъ категорію правъ!
Но если на жизнь нѣтъ права, a
есть только сама жизнь, какъ роко-
вой фактъ, то что-же наше право на
смерть? Да это право сильнаго. Воля,
какъ намѣреніе, осуществленное въ
дѣйствіи,—продуктъ жизни, сильнѣе
*) Dom, Domberg—Соборъ, Соборная
гора—гдѣ въ Дерптѣ помѣщается анато-
мическій институтъ и клиника. Ред.

жизни, и потому можетъ ее прекра-
титъ на каждомъ шагу. Такихъ правъ
не мало на свѣтѣ! И человѣкъ, съ его
милою логикою, не задумался на-
звать и проявленіе силы—правомъ.
Да не потому-ли, что каждый мысли-
тель, толкуя о правѣ, невольно со-
знавалъ суть права въ силѣ?
A правда? A справедливость? A
нравственный законъ?
Да, на аналитическихъ вѣсахъ мыс-
лителя эти противовѣсы сильно опу-
скаютъ одну чашку, но стоитъ только
силѣ слегка прикоснуться къ дру-
гой—и вѣсы покажутъ другое.
Что же знаютъ всѣ другія статьи
пресловутаго droit de l'h omm е?
Если уже права на жизнь ни-
кто намъ не давалъ и мы пользуемся
ею Dei grati a,—TO ЧТО такое
право на равенство, свободу, братство?
He чистые ли миражи эти права?
Они возбуждаютъ только ненависть,
потому что недостижимы, за ними
гоняются, a ихъ нѣтъ.
Право можемъ мы себѣ творить н
утверждать только на то, что можемъ
себѣ дать, и собственно, по Божьи,
что можемъ дать не насильно. Право
собственности и право личности, на-
слѣдственности,—всѣ они искусствен-
ны, созданы человѣкомъ, но именно
потому они и есть права; ихъ можно
было дать и признано было за луч-
шее для человѣческаго общества ихъ
дать ему.
И, давъ эти права, было естествен-
но и справедливо требовать, чтобы
ихъ никто не нарушалъ. Нарушитель
долженъ былъ страшиться. И вотъ
искусственныя права, возбуждающія
чувства опасенія и страха, оказались
благодѣтельнѣе тѣхъ естественныхъ
правъ, недостигаемость которыхъ по-
рождаетъ ненависть и злобу. Кто, въ
самомъ дѣлѣ, можетъ намъ дать сво-
боду, равенство и братство,когда ихъ
нѣтъ такихъ, какими они представля-
ются гоняющимся за ними? Странное
недоразумѣніе, искони присущее че-
ловѣческому обществу! Библейское
столпотвореніе—вѣрный символиче-
скій образъ этого рокового недоразу-
мѣнія. Мы, окруженные безъисход-
нымъ, но благодѣтельнымъ миражемъ
жизни, не можемъ понять, какъ на-
ша мысль и наша воля могутъ быть
несвободными, когда мы чувствуемъ
такъ живо свободу нашей мысли и
нашей воли. И, обольщенные этимъ
ощущеніемъ, стремимся къ полной:
свободѣ дѣйствій, — и зная и не
зная, что ея никогда не достигнемъ.
Это-то стремленіе мы и назвали пра-
вомъ, a давъ названіе,—стремимся еще
неукротимѣе.
Если мы произошли отъ обезьянъ,
то отъ нихъ мы и получили стадное
свойство стремиться сообща къ свободѣ
дѣйствій.
Ho y насъ,въ прибавокъ къ этому,
чисто животному свойству, выра-
боталось еще,—уже не знаю почему:
отъ естественнаго подбора или чего
другого,—рѣзко отличающее насъ отъ
животныхъ свойствъ индивидуально-
сти.
Ни y одного животнаго эта особен-
ность такъ не развита, къ нашему
счастью или несчастью, какъ y насъ..
Вотъ эти два свойства—стадность и
индивидуальность—и борются между
собою въ человѣческихъ обществахъ.
И общества, и государства учрежда-
ются на основаніи междуусобной
борьбы стадныхъ и индивидуальныхъ
свойствъ людей. Въ стадѣ—неудер-
жимое стремленіе дѣйствовать сооб-
ща; человѣческая особь неудержимо
стремится дѣйствовать лично, особ-
някомъ, по мѣрѣ своихъ силъ и спо-
собностей, или, какъ принято писать
въ дѣловыхъ бумагахъ,—по крайнему
своему разумѣнію. Борьба борьбою,
a во время ея стадныя свойства со-
общаются индивидуальнымъ, инди-
видуальныя—стаднымъ.
Стадное свойство требуетъ равен-
ства и братства; индивидуальное—хо-
четъ свободы и врагъ равенства. При5
полномъ равенствѣ особь теряетъ свой
raison d'être. Что дѣлать бѣд-
ному человѣчеству въ этой междуусо-
бицѣ его самыхъ закадычныхъ стре-
мленій и свойствъ? Оно изобрѣтаетъ
разныя средства, чтобы кое-какъ вый-
ти, не погибнувъ въ борьбѣ. Я пола-

гаю, что стадныя свойства изобрѣли,
на первыхъ порахъ, тѣ среднеазіат-
скія ханства, которыя потомъ прогу-
ливались по цѣлому свѣту; горныя
ханства и бейства такого же, вѣрно,
происхожденія, только другая мѣст-
ность не позволяла имъ сливаться въ
огромныя стада. Когда изъ этихъ гро-
мадныхъ стадъ образовывались гро-
мадныя государства, то интересы госу-
дарственныхъ властей не могли быть
одними и тѣми же съ ихъ подданными;
государственная власть стремилась
неминуемо къ индивидуальности и
развивала ее все болѣе и болѣе вблизи
себя; подданные должны были, на-
противъ, стремиться къ удержанію
стадныхъ свойствъ, находя въ нихъ
свою главную силу и крѣпость.
He могли не существовать [и] общіе
интересы между властью и народомъ.
Борьба за существованіе, во-пер-
выхъ, велась сообща; пастырь напра-
влялъ стада на тучныя пажити силою
•своихъ индивидуальныхъ свойствъ,—
поселялъ довѣріе къ себѣ въ пасо-
момъ стадѣ, a довѣріе это дѣлало его
ж верховнымъ судьею, и избранни-
комъ, и распорядителемъ судебъ. Но
какъ скоро индивидуальныя свойства
въ обществѣ начинали развиваться
н брать верхъ надъ стадными, то и об-
щественные интересы, разобщаясь,
стали спутываться въ клубокъ, раз-
матывать который дѣлалось не по
силамъ ни стаду, ни пастырю. Оче-
видно, при такихъ условіяхъ, сдѣла-
лось необходимо выдѣлиться извѣст-
ной части общества и заняться осто-
рожнымъ разматываніемъ клубка. Ка-
кова могла быть эта выдѣлившаяся
частъ—болѣе или менѣе индивидуали-
зированная—зависѣло отъ разныхъ
историческихъ условій развитія цѣ-
лаго общества.
Но какова бы она ни была и ка-
кимъ бы путемъ она ни выдѣлилась
отъ остального общества (выборомъ
ли или насиліемъ), интересы ея, тот-
часъ же по выдѣленіи, не могли
оставаться одними и тѣми же съ
общественными. Правительственная
власть, какова бы ни была форма пра-
вленія, заключаетъ въ себѣ всегда
начало антагонизма съ обществомъ.
He одинъ самовластный монархъ, a
всякая государственная власть, дер-
жащая кормило правленія, говоритъ,
если не вслухъ, то про себя: государ-
ство—это я; если же и не говоритъ,
то всегда хотѣла. бы это сказать.
Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь государство не
есть одна территорія съ прозябаю-
щимъ на ней народонаселеніемъ, при-
крѣпленнымъ къ землѣ.
Государство—отвлеченное понятіе,
самая характерная,—то есть, общая
всѣмъ фактическимъ государствамъ,—
черта котораго есть . правленіе, и
власть, завѣдывающая его механиз-
момъ, весьма естественно видитъ въ
себѣ квинтъ-эссенцію управляемаго
ею государства.
Образъ правленія-^-это указатель
и мѣрило отношеній индивидуализма
къ стадности общества. Чѣмъ болѣе
стадныхъ свойствъ въ обществѣ, тѣмъ и
индивидуальнѣе, одноличнѣе его пра-
вительство и тѣмъ менѣе антагонизмъ
общества къ правительству. A когда
стадныя свойства общества доведены
культурою до минимума, то начинает-
ся, какъ видно, поворотъ и въ инди-
видуализированномъ до-нельзя об-
ществѣ рождается, какъ видно, по-
требность возврата къ стадности.
Мнѣ кажется, мы живемъ именно
въ такое время; развѣ не цѣлая без-
дна отдѣляетъ наше понятіе объ особи
и личности отъ понятія современныхъ
утопистовъ о будущемъ ихъ государ-
ствѣ! Зоологическая особь, пред-
ставляющая еще научную загадку,
дѣлается еще загадочнѣе, когда она
является въ видѣ человѣческой лично-
сти. Изъ массы этихъ личностей не
найдется и двухъ одинакихъ. Одинъ
и тотъ же основной типъ организаціи
и милліарды оттѣнковъ, и каждая лич-
ная особь—свой особенный, самъ въ
себѣ заключенный мірокъ! Все въ
немъ своеобразно. Въ каждомъ изъ
этихъ мірковъ есть свой Богъ, котора-
го попы, къ сожалѣнію,игнорируютъ,
навязывая всѣмъ міркамъ своего.
Есть и свое міровоззрѣніе и свои ин-
тересы.
И чѣмъ болѣе развивается эта лич-

ная особь, чѣмъ болѣе теряетъ она
стадныя свойства, тѣмъ болѣе разби-
вается крупное стадо на мелкія груп-
пы, сплоченныя одинакими или сход-
ными интересами, потребностями и
стремленіями.
Но все имѣетъ границы, и раз-
мельченію наступаетъ конецъ. Когда
путаница интересовъ дѣлаетъ борьбу
за существованіе губительною, го-
сударственная власть, если она успѣ-
ла хорошо организоваться въ періодъ
индивидуализаціи еще стаднаго об-
щества, полагаетъ конецъ этой между-
усобицѣ индивидуальныхъ интере-
совъ, искусною группировкою, умѣ-
ньемъ сближенія и соединенія мелкихъ
группъ въ крупныя, становясь на
сторону то большинства, то болѣе влі-
ятельнаго, болѣе сильнаго и крѣпкаго
духомъ меньшинства. Но когда боль-
шинство образовалось безъ пособія
власти(силою вещей и обстоятельствъ),
когда оно, къ тому же, достаточно
индивидуально, т.-е., интеллигентно и
самостоятельно,—то оно стремится са-
мо властвовать.
Мелкія группы особей сливаются
въ большинство только борьбою за
существованіе, видя въ ней своимъ
противникомъ болѣе индивидуализи-
рованное меньшинство. Выходитъ нѣ-
что странное и зловѣщее. Это—наше
время. Группы людей,—пока еще
меньшинство,—обязанныя своимъ про-
исхожденіемъ развитію индивидуаль-
ности, возстаютъ противъ нея и всѣми
силами индивидуализма стараются
образовать новое стадное госуДарство.
Что такое, въ самомъ дѣлѣ, совре-
менное движеніе утопистовъ, какъ не
вызовъ на борьбу съ человѣческою
индивидуальностью? Крайности схо-
дятся. И культурному обществу, въ
апогеѣ его развитія, предстоитъ пер-
спектива усовершенствованія стад-
наго состоянія. Развѣ это не такъ?
Стремленіе къ полной свободѣ, са-
мое индивидуальное изъ всѣхъ стре-
мленій, должно уступить мѣсто — въ
будущемъ государствѣ утопистовъ—
вынужденному дѣйствію для общаго
блага.
Вся забота власти должна будетъ
сосредоточиться на борьбѣ съ инди-
видуальностью. Нормальный антаго-
низмъ общества и государства, искус-
ственно раздуваемый въ настоящее
время агентами утопій, потомъ дол-
женъ прекратиться. И общество, и го-
сударство, должны сдѣлаться сообща
стадными, лишенными индивидуаль-
ности. На мѣсто юридическаго гра-
жданскаго права, продукта человѣче-
ской индивидуальности, должно вы-
ступить естественное стадное права
равенства и братства. Ни личная, ин-
дивидуальная свобода, ни права лич-
ной собственности и наслѣдія—не дол-
жны препятствовать общему благо-
денствію, опредѣленному стадными
законами. Индивидуальный талантъ
долженъ употребиться на общее благо;
ни геній, ни дарованіе—не должны
быть личною собственностью. Ни-
веллировка, разумѣется, должна на-
чаться не съ этого, a съ болѣе суще-
ственнаго,—съ кармана.
Примѣняя все сказанное къ себѣ,
къ намъ, къ нашему государству, я не
могу отъ себя скрыть, что замѣчаю
въ немъ еще много стаднаго. Индиви-
дуализмъ развитъ y насъ, относитель-
но, въ миніатюрѣ. И это, конечно, на
руку современнымъ нивеллировщи-
камъ. Еще болѣе заманчивъ для нихъ
нашъ недостатокъ буржуазіи и вооб-
ще муниципальнаго западнаго эле-
мента и избытокъ аграрнаго стаднаго.
Немудрено, что наша государственная
власть, перенесшая, въ царствованіе
Александра ІІ-го, точку опоры въ бу-
дущемъ и на это аграрное сословіе,
встрѣтилась тотчасъ же на этой почвѣ
съ современными утопистами.
Достопамятное царствованіе Але-
ксандра ІІ-го, ознаменованное цѣлымъ
рядомъ великихъ предпріятій, конеч-
но, не могло въ 20 лѣтъ, считая съ
1861 г., каждое изъ нихъ довести до
конца; но существенный недостатокъ,
существенно вредившій благимъ начи-
наніямъ царя, было колебаніе и пере-
ходы одной системы правленія къ
другой въ самое переходное время на-
ціональной жизни. Нивеллировщики
не преминули пользоваться этими
недостатками и всегдашнее слѣдствіе

колебаній—недовольство— раздувать
въ свою пользу; a правительство, за-
нятое переходами и постоянными ко-
лебаніями, не успѣвало способство-
вать индивидуализированію стаднаго
общества и группировать мелкія ин-
дивидуализированныя группы въ
болѣе крупныя. A въ этомъ, именно,
и лежитъ оплотъ противъ напора
современныхъ утопій.
Если приведенное мною воззрѣніе
на исторію развитія общества спра-
ведливо, то задача нашего правитель-
ства въ настоящее время должна
состоять въ томъ. чтобы способство-
вать всѣми силами развитію инди-
видуализма, еще угнетеннаго стадными
свойствами. Какъ эти свойства об-
щества ни пригодны и ни выгодны для
разныхъ государственныхъ цѣлей, въ
первобытномъ или начальномъ со-
стояніи культурнаго государства, но
потомъ, въ періоды дальнѣйшаго раз-
витія, они дѣлаются обоюдоострымъ
орудіемъ и могутъ оказаться на-
столько же за, насколько и противъ
него.
Пусть современная утопія, если она
осуществима, осуществится на мѣстѣ
своего источника. Тамъ началась
уже—пока умственная—борьба труда
съ капиталомъ. Надо надѣяться, что, и
перейдя на практическую почву, эта
борьба будетъ все таки болѣе осмыс-
ленная, чѣмъ y насъ. Индивидуа-
лизмъ на западѣ успѣлъ развиться и
подавить стадныя свойства народовъ
гораздо болѣе, чѣмъ y насъ. Бис-
маркъ говоритъ даже, что каждый
нѣмецъ хочетъ имѣть непремѣнно сво-
его короля. Богъ y каждаго уже дру-
гой. Индивидуализмъ давно уже раз-
дробилъ общество на мелкія группы,
соединяющіяся теперь насущными
потребностями существованія.
Многое индивидуальное пережито,
передумано и перечувствовано. У насъ
иная почва. И если заговору, пропа-
гандѣ и крамолѣ удалось бы своими
миражами увлечь неиндивидуализи-
рованныя массы, то опасность была
бы другого рода. Увлеченія и другого
пошиба, наши собственныя, доморо-
щенныя, мнѣ кажутся небезвредными
въ настоящее время. Любовь къ отече-
ству,къ русскому народу и къ славян-
скому племени вообще, какъ эти
чувства пи высоки, не должны тума-
нить нашъ здравый смыслъ. Намъ не
миновать процесса общечеловѣческаго
развитія.
Откуда бы такая благодать, да еще
и благодать ли? Но всего хуже проти-
водѣйствовать тому, что уже сдѣлано
на пути этого развитія, хотя бы и лож-
номъ, съ точки зрѣнія нашей на-
ціональной утопіи. Вѣдъ это значитъ
бѣжать съ одной, уже избранной, до-
роги, не имѣя ни силъ, ни средствъ,
ни знаній перейти на другую, болѣе
надежную. Какая такая эта другая
дорога, кто ее укажетъ и куда она по-
ведетъ, когда оставшіеся ея слѣды ука-
зываютъ болѣе на стадныя свойства
по ней шедшихъ?
Развитіе индивидуальной лично-
сти и всѣхъ присущихъ ей свойствъ—
вотъ, по моему мнѣнію, талисманъ
нашъ противъ недуговъ вѣка, клоня-
щагося къ закату. Средствъ къ этому
развитію не мало, была бы добрая и
твердая воля.
Громада—великъ человѣкъ! гор-
ланитъ теперь на мірскихъ сходкахъ
стадное свойство крестьянъ. Пусть
каждый изъ нихъ скажетъ про са-
мого себя просто: я—человѣкъ и знаю
мои права и мои обязанности.
Мірское горлодерство, огульная
косность и огульно-стадная сила инер-
ціи я сопротивленія были единствен-
ными средствами y темныхъ массъ
противъ произвола и насилія. И пока
эти стадныя свойства массъ будутъ
обременять стремленіе къ прогрес-
сивной индивидуализаціи, они оста-
нутся приманками для всѣхъ, желаю-
щихъ ловить рыбу въ мутной водѣ.
A между тѣмъ, послѣ эманципаціи
массъ, цѣлыя 20 лѣтъ ничего не сдѣ-
лано существеннаго для индивидуали-
заціи. Всѣ—и благомыслящіе прогрес-
систы, и вліятельные администраторы,
и западники, и славянофилы, и наша
молодежь—какъ будто помѣшались
на какомъ-то обожаніи стихійныхъ
силъ. Всѣ какъ будто забыли, что на
этомъ конькѣ ѣздятъ и современные

утописты. Пусть бы утопіи ихъ нахо-
дили себѣ на западѣ оцѣнку и под-
держку; тамъ національная культура,
можетъ быть, и выработаетъ для себя
что-нибудь дѣльное изъ миража. Но
намъ, съ нашею Азіею на плечахъ,
проводить, хотя бы и съ самыми бла-
гими намѣреніями, нѣчто сходное и
какъ будто бы сочувственное запад-
нымъ современнымъ утопіямъ, по
малой мѣрѣ,странно. Что подѣлаешь
съ стихійными силами племенъ въ
странѣ обширной, малолюдной, на
востокъ—азіатской и кочевой, не мало
еще и вездѣ пропитанной азіатскимъ
элементомъ? Какъ управлять и орга-
низовать управленіе, если стадныя
свойства будутъ находить поддержку
со стороны правительства и культур-
наго общества? Возможно ли, не спо-
собствуя нисколько развитію индиви-
дуализма, а,.напротивъ, устраняя его,
утверждать, что племенныя стадныя
свойства вдругъ или незамѣтно пе-
рейдутъ въ какую-то интеллигентную
ассоціацію? He утопія ли это также
своего рода?
Зло, достигшее крайнихъ предѣ-
ловъ, отрезвляетъ умы. Хуже этого
ничего не можетъ быть—есть такое
убѣжденіе, которое и фаталиста прой-
метъ. Мы дошли до этого. Нашей
гражданственности на пути прогресса
нанесенъ жестокій ударъ тѣмъ, что
порядокъ, одинъ изъ главныхъ аттри-
бутовъ гражданственности, потря-
сенъ до основанія насильственною
смертью главы государства, какъ
главнѣйшаго представителя порядка.
He можетъ быть, чтобы не было глу-
бокой органической причины зла
внутри самого государства, привле-
кавшей къ себѣ и зло извнѣ. Вели-
кое и мощное извнѣ государство,
сильная власть, могущественная, по
даннымъ ей правамъ, администрація
и самыя крутыя ея мѣры—ничто не
помогало. Д-ръ Санградо сказалъ бы,
пожалуй, на это: «не помогало потому,
что пускали кровь, да мало; слѣдовало
бы пускать, не останавливаясь». Такіе
Санградо найдутся и между нами.
Маститый дядя покойнаго государя
сказалъ извѣстившему его истину, но
такую, которую и каждый бы изъ насъ
могъ сказать про себя:
— «А я полагаю, что если бы нашъ
государь желалъ и искалъ одного
самосохраненія, a не сохраненія всего,
что онъ началъ и уже сдѣлалъ, то
жизнь его была бы сохранена. Ho Ha-
rne самодержавіе не восточный деспо-
тизмъ, и императоръ всероссійскій
не можетъ такъ жить и ѣздить въ
своей столицѣ, какъ китайскій».
Итакъ слова императора Виль-
гельма только въ этомъ смыслѣ н мо-
гутъ быть отнесены, именно, къ од-
нимъ государямъ.
Поэтому и взглядъ на насильствен-
ную смерть Александра II, какъ на
принесенную имъ жертву искупленія,
я считаю вполнѣ справедливымъ.
Предпринятыя имъ преобразованія
были слишкомъ радикальны въ сво-
емъ основаніи и слишкомъ громадны,
чтобы совершиться тихо, плавно и
безъ всякаго потрясенія. Только ту-
пой идіотизмъ и слѣпое пристрастіе
могли бы сомнѣваться въ величіи
предпріятій и дѣлъ покойнаго; только
легкомысліе и излишній скепти-
цизмъ могутъ сомнѣваться въ томъ,
что упорство въ покушеніяхъ на его
дорогую жизнь не имѣло никакой свя-
зи съ его предпріятіями и дѣлами.
По моему мнѣнію, одна изъ при-
чинъ, повліявшихъ сильно на раз-
витіе преступной пропаганды и под-
польной крамолы, было именно об-
ширное поле, оставленное тотчасъ по-
слѣ эманципаціи открытымъ для ихъ
дѣятельности;оно манило ихъ постоян-
но, обнадеживая блестящимъ успѣ-
хомъ; a когда эта иллюзія осуществля-
лась не такъ быстро и не такъ успѣшно,
какъ бы этого хотѣлось пропаганди-
стамъ, то явилась, вѣроятно, и мысль
о цареубійствѣ, какъ самомъ надеж-
номъ средствѣ къ возбужденію сти-
хійныхъ силъ и стадныхъ свойствъ
предоставленнаго себѣ народа. И такое
убѣжденіе не могло не встрѣтить
поддержки извнѣ.
И вотъ три дѣла кажутся мнѣ са-
мыми существенными въ настоящемъ
положеніи государства. Это: органи-
зація народныхъ массъ, ослабленіе

недовольства въ обществѣ, разду-
таго мѣрами администраціи, и под-
нятіе международнаго вопроса о су-
ществующей безнаказанности уча-
стія эмигрантовъ въ уголовныхъ го-
сударственныхъ преступленіяхъ; зем-
скому представительству слѣдовало
прежде всего заняться первымъ изъ
этихъ трехъ дѣлъ, не терпящимъ от-
лагательства.
Проживая въ краѣ, гдѣ нѣтъ еще
земства, и окруженный крестьянами, я
ежедневно убѣждаюсь, какъ ничтож-
на еще организація этого огромнаго
класса, какъ онъ безразсудно предо-
ставленъ своимъ стаднымъ инстин-
ктамъ, й какъ мало заботится кто-ни-
будь о его просвѣщеніи и развитіи ин-
дивидуализма; онъ проявляется между
тѣмъ самъ, но безобразно, въ видѣ се-
мейныхъ раздѣловъ, споровъ и дракъ
съ перепоемъ. Всякая нелѣпость мо-
жетъ найти легко вѣру въ массѣ,
руководимой инстинктами стяжанія,
борьбы за существованіе и поживы
чужимъ добромъ.
При эманципаціи все вниманіе дѣя-
телей было обращено на землю. По-
лагали, какъ видно, имѣя въ виду,
какъ образецъ, Францію, что стоитъ
только обезпечить крестьянство мір-
скою землею, и все пойдетъ какъ по
маслу; а забыли, что Россія—не Фран-
ція и даже не прежняя Россія, въ ко-
торой можно было на каждомъ шагу
вести залежное общинное или отдѣль-
ное хозяйство. Что земля теперь безъ
капитала? У мужика — скажутъ, —
вмѣсто капитала есть руки, ноги, и,
пожалуй, кое-какая голова на пле-
чахъ, Да, это деньги, но такія, которыя
безъ желудка не достаются, a же-
лудокъ, въ свою очередь, требуетъ
также денегъ.
Мужику дали землю и, конечно,
не даромъ,—это было бы вопіющимъ
насиліемъ надъ прежними землевла-
дѣльцами; давъ ее,—благословили и
сказали: ora et labora. He
плати мужикъ ни за землю, ни подуш-
наго, a только молись и трудись, то,
можетъ быть, —и только можетъ
быть,—онъ зажилъ бы припѣваючи;
ковырялъ бы кое-какъ свою пашню,
кормилъ бы кое-какъ на общемъ вы-
гонѣ скотину, по временамъ запускалъ
бы ее и въ сосѣднее поле, потравить
его для себя, платилъ бы попамъ за
разныя требы, что и значило бы для
счастливца трудиться и молитьСя.
Можетъ быть, еще лучше, а, мо-
жетъ быть, и еще хуже шло бы дѣло въ
общинномъ хозяйствѣ — Богъ его
знаетъ! Чтобы понять всѣ его превос-
ходства, надо быть или самому дав-
нишнимъ, исконнымъ общинникомъ,
или же глубокомысленнымъ филосо-
фомъ. He бывъ никогда ни тѣмъ, ни
другимъ, я разсматриваю наше об-
щинное хозяйство, какъ временное,
неизбѣжное pis aller, которое
нужно пока предоставить силамъ на-
туры, не замать.
Что же вышло черезъ 20 лѣтъ послѣ
эманципаціи? To, что теперь всякій,
знающій деревню не со вчерашняго
дня il самъ занимающійся полевымъ
хозяйствомъ, предсказалъ бы навѣр-
ное.
Гдѣ земля еще кое-какъ родитъ безъ
особенной тщательной подготовки,
гдѣ для скотины кое-что еще выраста-
етъ на выгонахъ я выкосахъ на стернѣ,
гдѣ, сверхъ этого, имѣются еще вбли-
зи крестьянскихъ хозяйствъ зара-
ботки (заводы, помѣщичьи хозяй-
ства и желѣзныя дороги), тамъ дѣло
идетъ до поры до времени, то-есть пока
не стрясется какая-нибудь бѣда надъ
полями: градъ, засуха, жучки или
просто неурожай, Богъ вѣсть отчего.
A приди такая бѣда, да къ тому еще не
случись пригодныхъ заработковъ,
такъ бѣда неминуема. Положимъ, эти
естественныя, неминуемыя бѣды гро-
зятъ всякому хозяйству, всякому пред-
пріятію и человѣческой дѣятельности.
Но въ хорошо организованномъ хозяй-
ствѣ,—въ которомъ, кромѣ почвы,
личнаго труда, ума, принимаютъ глав-
ное участіе основной и оборотный ка-
питалы, — неудача одного года или
двухъ лѣтъ вознаграждается избыт-
комъ урожая другихъ годовъ.
На этомъ основаніи—я весь раз-
счетъ. Иначе пришлось бы все бро-
сить и капиталъ перенести туда, гдѣ
ему лучше везетъ. Но гдѣ же что-ни-

будь подобное этой гарантіи въ кре-
стьянскомъ хозяйствѣ? Современное
полевое хозяйство ничѣмъ не отли-
чается, въ сущности, отъ фабричнаго
и кустарнаго промысловъ. Пахатныя
поля, это—фабрики безъ крышъ подъ
открытымъ небомъ; обработанная и
подготовленная почва этихъ полей—
огромный резервуаръ, съ разными
химическими составами, въ которомъ
совершается броженіе посѣва. Наше
крестьянское хозяйство, если оно по-
дворное, представляетъ родъ кустарна-
го промысла, a общинное—ничѣмъ
другимъ не можетъ быть, какъ плохою
фабрикою, безъ оборотнаго капитала,
безъ предпріимчивости, безъ дально-
виднаго разсчета.
Я, конечно, самъ первый бы подалъ
голосъ за освобожденіе съ землею;
это было conditio sine qua
non въ Россіи для благополучнаго
выхода изъ стараго строя; но не.надо
было намъ увлекаться нашимъ общимъ
незнаніемъ свободнаго полевого хо-
зяйства; до 1860-хъ годовъ никто не
имѣлъ о немъ яснаго, на опытѣ осно-
ваннаго, представленія. Всѣ мечтали:
одни—злорадно, другіе—ненавистно,
третьи—радушно и наивно. A теперь,
когда суть дѣла выступила мало-по-
малу наружу ,всѣ стали сѣтовать, обви-
нять и заподозрѣвать другъ друга,
сантиментальничать и заигривать съ
меньшею братіей, ругать на чемъ свѣтъ
стоитъ кулаковъ, кабатчиковъ, какъ
будто все это не должно было быть си-
лою вещей и какъ будто тутъ, въ са-
момъ дѣлѣ, кто-нибудь лично вино-
ватъ! Неужели же можно обвинять ко-
го-нибудь за то, что онъ недобродѣ-
теленъ, не настоящій христіанинъ,
эксплоатируетъ слишкомъ искусно
сподручную для его ума почву?
Мнѣ кажется, всѣхъ болѣе виноваты
увлеченія высшихъ и передовыхъ дѣя-
телей.
Мнѣ кажется, первымъ дѣломъ, при
эманципаціи съ землею, должна была
быть правильная организація только-
что вышедшаго изъ крѣпостной зави-
симости сословія. На бѣду. одни на не-
го смотрѣли съ трепетомъ и нерѣдко
съ ненавистью, другіе—съ какими-то
розовыми надеждами принялись его
кажолировать; и я самъ, признаюсь,
былъ изъ числа послѣднихъ, хотя и
зналъ про себя, что увлекаюсь. Такое
было время 1861 й годъ. Намъ. совре-
менникамъ царствованія Александра
ІІ-го, надо быть снисходительными и
безпристрастными и къ другимъ и къ
себѣ. Эманципированнымъ дали тот-
часъ же право на выборы (выборное
право). Они могли тотчасъ же выби-
рать себѣ непосредственныхъ своихъ
начальниковъ: администраторовъ,.
старостъ, старшинъ, н даже имѣли
право на выборы своихъ Судей.
Эманципированнымъ дали, до из-
вѣстной степени, самоуправленіе,
тогда какъ и культурные классы об-
щества не имѣли еще ни своихъ выбор-
ныхъ судей, ни самоуправленія. Для
эманципированныхъ же тотчасъ при-
думали особенный, также выборный,
институтъ мировыхъ посредниковъ,.
и на него-то возлагались всѣ надежды
организаторовъ крестьянства. И онъ-
то, именно, и сдѣлалъ полнѣйшее
фіаско. Выборное начало также не
пошло въ прокъ.
Старосты, старшины, писаря, доб-
росовѣстные и судьи—оказываются
вообще порядочною дрянью, обворо-
вываютъ общество, берутъ взятки,.
пьянствуютъ зачастую. Это я вижу
на опытѣ, слышу весьма часто и не-
рѣдко читаю о томъ же въ газетахъ.
Неграмотность и незнаніе своихъ
правъ и обязанностей—общая черта
со стороны старшинъ и старостъ.
Давнее наше крючкотворство, мо-
шенничество взяточничество—ха-
рактерная черта большей части во-
лостныхъ писарей. Тунеядство, без-
различное отношеніе къ крестьян-
скому дѣлу, съ оттѣнкомъ вымога-
тельства, отличаютъ многихъ корон-
ныхъ (не-выборныхъ) посредниковъ,
существующихъ еще y насъ въ запад-
номъ краѣ.
Странная была, мнѣ кажется,мысль
поставить эманципированное кре-
стьянство какимъ-то особнякомъ, при-
крѣпленнымъ на нѣсколько лѣтъ къ
землѣ, съ своимъ самоуправленіемъ,.
съ своимъ вѣчемъ (сходками) и даже

съ своими законами относительно соб-
ственности, наслѣдія и т. п. Этотъ-то
20-милліонный особнякъ, съ его, къ
тому еще, и бытовыми особенностями
и обычаями, есть что-то въ родѣ
status in statu.
Онъ привыкъ дѣйствовать огульно,
корпоративно, привыкъ имѣть свое
отдѣльное міровоззрѣніе, во многомъ
противоположное общимъ государ-
ственнымъ и культурнымъ воззрѣ-
ніямъ. Словомъ, это міръ, живущій
отдѣльною и во многомъ еще намъ не-
извѣстною и непонятною для насъ
жизнью. He даромъ онъ такъ заман-
чивъ, и, къ сожалѣнію, не для од-
нихъ только этнографовъ, литерато-
ровъ и экономистовъ. Все, желающее
половить рыбу въ мутной водѣ, сви-
ваетъ легко гнѣздо въ этой удобной
для разнаго рода эксплоатаціи почвѣ.
He знаю, въ какихъ рукахъ обрѣтает-
ся эманципированная громада тамъ,
гдѣ развилось и пустило корни зем-
ское самоуправленіе; но y насъ въ
юго-западномъ краѣ, что бы тамъ ни
говорили администраторы и разные
ревизоры, крестьянство. на мой
взглядъ, въ плохихъ рукахъ. Корон-
ные его властители,—по крайней мѣ-
рѣ, тѣ, которыхъ я знаю,—не надежны
ни въ какомъ отношеніи. Уже одно то,
что они мѣняются начальствомъ какъ
пѣшки, не говоритъ въ ихъ пользу.
Впрочемъ, не они одни,—и глав-
нымъ начальникамъ юго-западнаго
края не счастливится. Въ теченіе 20
лѣтъ перемѣнилось, на моей памяти,
6 генералъ-губернаторовъ (по 3 года и
3 мѣсяца управленія на каждаго) и
8 губернаторовъ подольской губерніи
(по 21/2 года на каждаго). На такой
важной по своему исключительному
положенію окраинѣ по 2 или по 3 года
управленія среднимъ числомъ на ка-
ждаго начальника едва-ли можетъ дать
благіе результаты.
Мысль объ оставленіи нашего
крестьянства въ его изолированномъ
видѣ, кажется, еще не оставлена.
Правда, въ губерніяхъ съ земскими
учрежденіями крестьяне привлека-
ются и въ гласные, и въ присяжные;
но, во-первыхъ, цѣлыхъ 9 большихъ
губерній исключены изъ этого, a во-
вторыхъ, если земство учреждено все-
сословнымъ, то почему же волость
какъ единица земства, не всесослов-
ная, a исключительно крестьянская, и
въ- третьихъ, наконецъ, всесильна
администрація, налагающая свою
тяжелую руку и на земство, не можетъ
способствовать никакой правильной
и стойкой организаціи ни земства,
ни крестьянства. О просвѣщеніи тем-
ныхъ массъ и говорить нечего.
Съ 1866 года я не рѣшался и при-
коснуться къ школѣ въ* моихъ имѣ-
ніяхъ и жену отговаривалъ, чтобы не
заподозрѣли въ какой контрабандѣ;
съ агентами министра Толстого мнѣ
не очень весело было имѣть дѣло. И то
немногое, что мы сдѣлали въ 1861—
1862 годахъ, прошло безслѣдно.
Но не одно крестьянство. осталось,
послѣ эманципаціи, почти неоргани-
зованнымъ,—и среднему сословію не
повезло; между тѣмъ оно, очевидно,
формируется. Среднія училища, не-
смотря на разные скачки съ препят-
ствіями, полнѣютъ. Но эта главная
основа культурнаго общества y насъ
находится также въ ненормальномъ
состояніи. Часть этого сословія y
насъ—чистый пролетаріатъ;часть (какъ,
напримѣръ, еврейство) не пользуется
всѣми правами, a часть,—хотя, по
своему положенію и средствамъ, и
должна бы принадлежать къ сред-
нему сословію,—вовсе не культурна:
это многіе довольно зажиточные мѣ-
щане, купцы, кулаки. Правительство,
какъ кажется, немного заботится и о
развитіи этого класса. Взбаломучен-
ная, съ одной стороны, пропагандою,
съ другой—произволомъ и насиліемъ
администраціи, наша молодежь,
вмѣсто* стремленія кверху, ищетъ
сближенія съ крестьянствомъ для рас-
пространенія современныхъ соціаль-
ныхъ доктринъ.
Да, я не перестану удивляться и со-
жалѣть, что въ такое великое по дѣ-
ламъ царствованіе Александра II пра-
вительство его, въ теченіе слишкомъ
26 лѣтъ, не сумѣло или не хотѣло при-
влечь на свою сторону ни вновь на-
ростающее среднее сословіе, ни уча-

щуюся молодежь. Правительство, съ
нѣкоторыми колебаніями, но почти
систематически, не давало ходу зем-
скимъ учрежденіямъ и нисколько не
способствовало развитію земства, а,
слѣдовательно, и нашего будущаго
средняго сословія. И съ самаго начала
царствованія успѣли уже преду-
бѣдить государя противъ учащейся
молодежи. Впрочемъ, это было на-
слѣдіе 1848 года. Тогда въ правитель-
ственныхъ сферахъ, настроенныхъ
враждебно противъ университетовъ
вѣяніями Запада,поднялась страшная
тревога, результатомъ которой было
ограниченіе числа студентовъ. Я слы-
шалъ отъ покойнаго Калмыко-
ва 59) (бывшаго моего товарища по
профессорскому институту), препо-
дававшаго въ школѣ правовѣдѣнія,
что попечитель школы, его император-
ское высочество Принцъ Ольден-
бургскій, по случаю револю-
ціонныхъ движеній въ Германіи 1848
года, всю вину слагалъ на нѣмецкихъ
профессоровъ и,вѣроятно, не находя
никакой аналогіи между ними и нами,
сказалъ своему профессору: «Да это
все с.... дѣти— профессора надѣлали».
Какъ извѣстно, тогда шла даже рѣчь
и о закрытіи нашихъ университетовъ.
Это враждебное предубѣжденіе слы-
шалось еще и въ 1850-хъ годахъ,
когда реакція успѣла уже восторже-
ствовать въ цѣлой Европѣ.
Александръ II, въ самомъ началѣ
царствованія,казалось,довольно бла-
госклонно относился къ молодежи,
простилъ, напримѣръ, по ходатайству
генералъ-губернатора, корпоратив-
ную стычку кіевскихъ студентовъ съ
• однимъ военнымъ полковникомъ, ко-
тораго они избили палками при вы-
ходѣ изъ театра за грубость, оказан-
ную имъ одному студенту на улицѣ.
Государь открылъ снова университе-
ты для неограниченнаго числа уча-
щихся, разрѣшилъ студенческія сход-
ки въ зданіи университета, читальни
и т. п. Но уже около 1860-хъ годовъ,
еще за годъ или за два до появленія
крупныхъ университетскихъ безпоряд-
ковъ, государь былъ уже настроенъ
противъ учащейся молодежи. Попе-
чители и начальники края, желав-
шіе подслужиться и показать свое
рвеніе и искусство въ государствен-
номъ дѣлѣ, всякій разъ, при посѣще-
ніи государемъ университетскихъ го-
родовъ, спѣшили доносить то и другое
о строптивомъ духѣ, о пропагандѣ
«Колокола», и изъ мухи дѣлали слона.
Шефъ жандармовъ князь Долго-
руковъ, сопровождавшій государя
въ этихъ поѣздкахъ, человѣкъ, на мой
взглядъ, недалекій, не упускалъ,
должно быть,случая подливать масло
въ огонь. Взгляды этого князя на
университеты были, какъ и слѣдовало
ожидать, самые.тусклые.
— «Почему бы вамъ не ввести въ
университетѣ такую же дисциплину,
какъ y насъ въ корпусѣ?»—говорилъ
онъ мнѣ въ Кіевѣ, во время моего по-
печительства въ концѣ 1859 года.
— «Да просто потому, князь,—
отвѣчалъ я,—что университетъ не
корпусъ; впрочемъ, и y васъ, въ кор-
пусахъ демонстрируютъ».
— «Какъ? гдѣ?»
— «А въ Полтавѣ».
— «Да-а. Это,знаете,учителя гим-
назическіе; вѣдь, теперь всѣ хотятъ
демонстрировать».
И это же, или почти это сказалъ мнѣ
и государь, очевидно, по наговорамъ и
доносамъ недалекаго шефа жандар-
мовъ.
И всякій разъ, когда государь осма-
тривалъ какое-нибудь учебное учре-
жденіе округа, онъ замѣчалъ первымъ
дѣломъ: "Дай Богъ, чтобы ученіе
впрокъ пошло».
Эти слова, слышанныя мною изъ
устъ государя неоднократно, врѣза-
лись y меня въ памяти. Почему, раз-
суждалъ я тогда, глава государства
прежде всего опасается вреда отъ
ученія? Какъ бы прежде всего ожидаетъ
его отъ нашей учащейся молодежи?
Отчего такое недовѣріе? Да, недовѣріе
это было сильно внушено государю.
Я это заключаю еще и изъ того, что
при представленіи моемъ ему въ Кіе-
вѣ, когда я сказалъ ему, что студенты
ведутъ себя безукоризненно, онъ
какъ-то недовѣрчиво посмотрѣлъ на
меня. Между тѣмъ, я, по совѣсти, не

могъ ничего другого донести о сту-
дентахъ. Демонстраціи болѣе года по-
слѣ исторіи съ полковникомъ никакой
не было,на лекціяхъ и публичныхъ со-
браніяхъ было всегда спокойно, поль-
ская революціонная пропаганда еще
не кружила замѣтно головы, да слѣ-
дить за этимъ было дѣло тайной поли-
ціи, a мнѣ ничего не сообщалось.
Безъ сомнѣнія, потомъ съ каждымъ
годомъ недовѣріе и предубѣжденіе
правительства къ молодежи не могло
не увеличиваться. Время съ каждымъ
днемъ дѣлалось туманнѣе и смутнѣе,и
молодежь все болѣе и болѣе отталкива-
лась административными распоряже-
ніями отъ правительства и все болѣе
и болѣе попадала въ сѣти подполь-
ныхъ, a нерѣдко и сверхпольныхъ про-
пагандистовъ.
Въ послѣднія же 15 лѣтъ, съ раз-
ными преобразованіями въ учебномъ
вѣдомствѣ Толстого, образо-
валось уже какое-то озлобленіе съ
скрежетомъ зубовнымъ. Начальство
и учащаяся молодежь принялись, какъ
будто взапуски, другъ другу солить.
Дошло до висѣлицы. Моралисту и без-
пристрастному наблюдателю собы-
тій, sine ira et studio, кинет-
ся прежде всего въ глаза тотъ замѣча-
тельный фактъ, что именно наша моло-
дежь оказалась наиболѣе склонною
къ принятію самыхъ крайнихъ, са-
мыхъ разрушительныхъ и губитель-
ныхъ ученій. Казалось бы, ей именно
и слѣдовало бы довольствоваться
тѣмъ, не малымъ, впрочемъ, прогрес-
сомъ, на путь котораго вывелъ уже
Россію покойный государь.Такъ нѣтъ,
сразу давай все переворачивать. L a
bourse ou la vie!
Это явленіе я объясняю, какъ я уже
говорилъ, предшествовавшимъ без-
пардоннымъ гнетомъ, мучительно
дѣйствовавшимъ въ особенности на
молодое впечатлительное поколѣніе;
изъ него успѣли уже образоваться цѣ-
лыя группы людей, передававшихъ
при каждомъ удобномъ случаѣ свою
затаенную ненависть къ невыносимому,
по ихъ убѣжденію, положенію и слѣ-
дующему за ними поколѣнію. Были,
напримѣръ, въ царствованіи Николая
достовѣрные случаи передачи своихъ
затаенныхъ чувствъ въ такомъ родѣ.
Учитель русской исторіи читаетъ о
царствованіи Николая по Устрялову;
a no окончаніи урока собравшимся
около него старшимъ ученикамъ гово-
ритъ вполголоса: «не вѣрьте, господа,
ничему, что я вамъ читалъ, все навра-
но, приходите ко мнѣ, я вамъ передамъ
правду-матку». Ина такой-то крѣпко
сдавленный горючій матеріалъ да ком-
мунарная пропаганда, зовущая пере-
воротить свѣтъ вверхъ дномъ!
Мудрено-ли, что пересушенное подъ
прессомъ сѣно легко загорается и го-
ритъ неудержимо до тла. Мораль та,
что человѣческую свободу нельзя су-
шить какъ сѣно; особливо осторожно
надо обращаться съ свободой молодой
души; ей неудержимо хочется быть на
распашку ; и для нея нужна не регули-
рованная дисциплина, какъ совѣто-
валъ еще недавно одинъ начальникъ
края при представленіи ему универси-
тетскаго начальства, a «регулирован-
ная свобода». Но теперь не до морали
и не до совѣтовъ. He надо ни на ми-
нуту забывать, что мы живемъ во
время, когда страшная нравственная
міазма успѣла уже свить гнѣздо въ
культурномъ обществѣ и грозитъ сдѣ-
латься повѣтріемъ. Я не вѣрилъ пре-
жде разсказу одного приближеннаго
къ покойному государю Николаю
нѣмца (едва ли это не былъ самъ
д-ръ Мандтъ), но теперь, послѣ
страшнаго событія 1-го марта, раз-
сказъ этотъ мнѣ сдѣлался почему-то
вѣроятнымъ. Нѣмецкій докторъ мнѣ
сказывалъ, что на императора въ на-
чалѣ 1850-хъ годовъ находили минуты
какой-то душевной тревоги и онъ,
смотря на дѣтей, будто бы говорилъ:
«что-то будетъ съ ними и что имъ пред-
стоитъ?> Докторъ, я помню, разска-
зывая, прибавилъ: Das ist le mouton
noir des Kaisers». He было ли это
тайное предчувствіе о судьбѣ Але-
ксандра II?
Да, не даромъ всѣхъ государей за-
ставлялъ задумываться 1848 годъ.
Уличныя битвы іюльскихъ дней въ
Парижѣ были предтечами битвъ ком-

муны 1871 года съ государственною
властью.
Недаромъ Бисмаркъ не бла-
говолилъ къ правительству Тьера
и способствовалъ республикѣ, устра-
нивъ поэтому и Арнима.
Бисмаркъ предвидѣлъ, что при
республикѣ коммуна рано или поздно
выплыветъ опять наружу и воору-
житъ противъ Франціи всѣ монархіи.
Но эти разсчеты едва ли окажутся
вѣрными. Прежде чѣмъ всѣ государ-
ства согласятся дѣйствовать вмѣстѣ
противъ распространенія заразы,
дѣятельная и, какъ видно, крѣпнущая
коммуна успѣетъ своею пропагандою
многое испортить внутри всѣхъ этихъ
государствъ.
Про нѣмецкихъ солдатъ я читалъ
въ газетахъ, a про французскихъ слы-
шалъ отъ одного изъ бывшихъ членовъ
нашего посольства въ Парижѣ, что
тамъ даже въ арміяхъ оказывается
вліяніе пропаганды; лицо, сообщившее
мнѣ о парижскихъ дѣлахъ, разска-
зывало, что оно слышало отъ самихъ
офицеровъ въ Парижѣ, какъ они бо-
ятся,чтобы солдаты ихъ при первыхъ
же движеніяхъ коммуны не разбѣжа-
лись и сами бы не сдѣлались коммуна-
рами. Relata refero.
Правда ли это, нѣтъ ли, но оче-
видно, что самыя крайнія и разруши-
тельныя стремленія коммуны, какъ
бы число послѣдователей ихъ ни было
пока ограничено, находятъ подкрѣ-
пленіе и въ другихъ, менѣе радикаль-
ныхъ доктринахъ коммунизма, такъ
какъ коммунары и коммунисты, сколь-
ко мнѣ извѣстно, расходятся только
въ отношеніи средствъ, но не въ основ-
ныхъ принципахъ. Мнѣ странна и не-
понятна логика государствъ, терпя-
щихъ и отчасти охраняющихъ самыя
гибельныя, безнравственныя и вред-
ныя для общечеловѣческаго прогресса
доктрины. Что это—чрезмѣрное ува-
женіе буквы закона, тупое равноду-
шіе или трусость? Откуда взялось та-
кое государственное убѣжденіе, что
уголовное преступленіе, совершенное
по почину частныхъ лицъ съ государ-
ственною цѣлью, перестаетъ быть пре-
ступленіемъ? Вѣдь по этой логикѣ ни-
кто не безопасенъ. Я имѣю другое*
убѣжденіе; я опасенъ новой доктринѣ;
я могу повредить ей; я уже вреденъ
по другой версіи и тѣмъ, что не раздѣ-
ляю убѣжденія; меня надо убить.
Къ такой логикѣ придти вовсе легко,
стоитъ только опериться и почувство-
вать себя силою. Можно ли, при
существующихъ неоспоримыхъ фак-
тахъ, сомнѣваться въ возрастающей
силѣ дѣйствій пропаганды и можно
ли въ такомъ случаѣ ссылаться на од-
ни собственные государственные ин-
тересы—странамъ, терпящимъ y себя
дѣятелей тлетворной для всего чело-
вѣчества пропаганды? Да развѣ чуть
не всѣ государства не выгоняютъ
іезуитовъ за неразборчивость, яко-бы
средствъ, считаемыхъ y нихъ дозво-
ленными для достиженія цѣли? Пусть
будетъ дѣломъ ни до кого некасаю-
щейся внутренней политики Франціи.
что она вернула къ себѣ съ торже-
ствомъ коммунаровъ и прогнала со
скандаломъ поповъ; тутъ неодобряю-
щій такой политики можетъ только
примѣнить къ французскому прави-
тельству нашу поговорку: «уменъ,
какъ попъ Семенъ,—книги продалъ да
карты купилъ». Но другое дѣло, ко-
гда къ средѣ домашнихъ коммунаровъ
примкнула еще фаланга людей раз-
ныхъ «племенъ, нарѣчій, состояній»,
не только проповѣдывающихъ, съ
торжествомъ и пѣніемъ, убійства и
всякаго рода разрушенія, да еще и
дѣйствительно убивающихъ тѣхъ, ко-
торые, по ихъ мнѣнію, препят-
ствуютъ осуществленію ихъ же док-
трины.
Что кто ни говори, но это—безо-
бразнѣйшее уродство изъ уродствъ.
Откуда взялись такіе принципы ме-
ждународнаго права, которые допу-
скаютъ, терпятъ и косвенно прикры-
ваютъ такое вопіющее нарушеніе че-
ловѣческаго и нравственнаго права?
Я думаю, что государства съ ихъ до-
потопными политическими принципа-
ми сами служили образцами и раз-
садниками этимъ уродствамъ.
Евангеліе писано для царствъ не
отъ міра сего; поэтому христіанскія

царства слѣдуютъ той же политикѣ,
какъ и языческія. Что считается без-
нравственнымъ въ жизни частнаго
человѣка, то нисколько не безнрав-
ственно въ политикѣ. Самый новѣй-
шій матадоръ государственной поли-
тики провозглашалъ желѣзо болѣе
полноправнымъ,. чѣмъ самое право.
Конечно, нельзя отрицать, что древ-
нее рабство военноплѣнныхъ — древ-
нее «vaevictis» — исчезло подъ
вліяніемъ христіанскаго ученія и,
какъ бы взамѣнъ древняго безчело-
вѣчія, наше время водрузило красный
крестъ, какъ символъ христіанства
и въ международныхъ отношеніяхъ.
Но какъ бы ни была велика эта за-
слуга новаго времени, она все-таки
касается болѣе области «соматиче-
ской> имѣетъ главною цѣлью облег-
ченіе и уничтоженіе тѣлесныхъ стра-
даній; другая же, чисто-нравственная,
сторона международной политики
осталась такою, же недоступною для
введенія началъ христіанскаго уче-
нія, какъ и во времена оны. И вотъ
мы видимъ въ наше время, что страна,
прославившая себя иниціативою учре-
жденій «Краснаго Креста», такъ мно-
го уже облегчившихъ людскія стра-
данія и муки, вмѣстѣ съ этимъ слу-
житъ притономъ и разсадникомъ са-
маго губительнаго для общечеловѣ-
ческой нравственности комплота
убійцъ и крамольниковъ. Да, хри-
стіанскія государства съ ихъ безза-
стѣнчивою внутреннею и между-
народною политикою эгоизма и пра-
ва сильнаго не мало сами содѣйству-
ютъ къ нарожденію убійственныхъ
для нравственности и постыдныхъ для
человѣчества общественныхъ явле-
ній. Всѣ знаютъ это; всѣ убѣждены,
что современныя отношенія госу-
дарствъ между собою ненормальны и
на каждомъ шагу угрожаютъ под-
властнымъ народамъ неизмѣримыми
бѣдствіями и катастрофами; что же
мудренаго, если при такомъ натяну-
томъ положеніи международнаго дѣ-
ла растетъ и крѣпнетъ противогосу-
дарственная и антисоціальная про-
паганда съ ея разрушительными
стремленіями, ея ненавистью къ су-
ществующему порядку вещей и ея
кровожадными піонерами? Громад-
ные капиталы народнаго богатства
и цѣлыя массы молодого, цвѣтущаго
народонаселенія употребляются не-
производительно, стоя подъ ружь-
емъ, на-готовѣ. Можетъ ли коммуни-
стическая пропаганда не воспользо-
ваться указаніями народамъ на это
ненормальное положеніе государствъ
и націй, не возбудить въ нихъ нена-
висти и противогосударственныхъ
стремленій? A между тѣмъ самыя ар-
міи, собранныя для предстоящей
борьбы, заражаются отъ бездѣйствія
пропагандою и общимъ недоволь-
ствомъ. Видя все это, конечно, не
съ птичьяго полета, — который не
предоставленъ простымъ смертнымъ,
не одни только пессимисты, какъ это
было въ 1848-хъ годахъ, усмотрятъ
въ будущемъ средніе вѣка съ наше-
ствіемъ варваровъ, не чужихъ, a до-
морощенныхъ, и не одни пессимисты
упрекнутъ государства въ ихъ бли-
зорукомъ эгоизмѣ, ведущемъ, въ кон-
цѣ концовъ, къ средневѣковому вар-
варству.
Гдѣ, въ самомъ дѣлѣ, антидоты
противъ распространенія соціальныхъ
міазмъ? Арміи и полиціи? Какъ буд-
то арміи и полиціи формируются
не изъ людей, или изъ людей другого
закала, нисколько не прикосновен-
ныхъ и не подверженныхъ заразѣ.
Что, впрочемъ, толковать о ради-
кальныхъ презервативахъ и анти-
дотахъ противъ будущихъ, еще не
разсвирѣпѣвшихъ повѣтрій, когда
предъ нашими глазами совершают-
ся уже самыя безнравственныя дѣла
и неслыханныя преступленія, ни-
сколько не измѣняющія международ-
ныхъ отношеній и законовъ, несмо-
тря на то, что злодѣянія совершаются
преступниками одной страны противъ
властей другой, по названію друже-
ственной.
Къ какой націи физіологически при-
надлежатъ эти преступники, очевид-
но, все равно; они — скитальцы и
должны считаться подданными или
гражданами той страны, которая ихъ
пріютила и охраняетъ, a потому оста-

влять ихъ участіе въ уголовныхъ пре-
ступленіяхъ, совершенныхъ въ дру-
гомъ государствѣ, неразслѣдован-
нымъ и ненаказаннымъ только пото-
му, что эти преступленія не нанесли
никакого вреда интересамъ протекто-
ра, — безнравственно. Да не гово-
ря уже о нравственности, эта эгои-
стическая политика и безразсудна, и
когда-нибудь вредно отзовется на
всемъ обществѣ. Зло родитъ зло;
это законъ, его же не прейдеши. Ме-
жду государственнымъ и простымъ
убійствомъ нѣтъ никакого различія.
Судить, осуждать, низвергать госу-
дарственную власть — по естествен-
ному праву — можетъ только само
государство. Всѣ цареубійцы, не ис-
ключая и прославленнаго убійцы Це-
заря, берутъ на себя роль государ-
ственныхъ палачей самовольно или
отъ имени никѣмъ непризванныхъ
людей; чѣмъ же — спрашивается —
преступленіе ихъ отличается отъ про-
стого убійства, и почему какой бы
то ни былъ государственный режимъ
можетъ отказаться y себя отъ судеб-
наго разслѣдованія дѣяній пришель-
цевъ, подозрѣваемыхъ другимъ го-
сударствомъ въ участіи? Развѣ толь-
ко по принципу: vivat justi-
tia, pereat mundus!
Ho откуда взялось y насъ стремле-
ніе, no общему почти убѣжденію во
все не свойственное ни исторіи разви-
тія, ни духу нашего общества? Съ За-
пада? Но почему эти антисоціальныя
западныя доктрины именно y насъ
проявились въ самомъ отвратитель-
номъ видѣ? Причинъ тутъ, конечно,
не одна. И какъ бы ничтожна ни бы-
ла шайка злоумышленниковъ, нечего
себя этимъ успокаивать; не малочис-
ленность дѣятелей зла, a размѣръ при-
чиненнаго ими зла обществу обраща-
етъ на себя вниманіе всякаго мысля-
щаго человѣка.
Наполеонъ, запертый на
островѣ Св. Елены, сказалъ, что «въ
Россіи самодержавіе ограничено ца-
реубійствомъ>. Онъ, разумѣется,
такъ выразился изъ ненависти къ
Россіи, точно такъ же,какъ изъ нена-
висти онъ стращалъ Россіею: «черезъ
50 лѣтъ во всей Европѣ — или рес-
публика или казаки». Фразѣ о царе-
убійствѣ служили, конечно, основа-
ніемъ наши дворцовыя революціи
послѣ Петровскаго царствованія.
Но въ этихъ революціяхъ главными
участниками были лично заинтере-
сованныя особы, царедворцы, санов-
ники и проч.; совершавшіяся престу-
пленія тщательно скрывались и толь-
ко въ послѣднее время сдѣлалось воз-
можнымъ обсуждать печатно и доку-
ментально эти государственныя тай-
ны въ нашей исторіи.
Современныя государственныя пре-
ступленія имѣютъ совершенно дру-
гой характеръ. Они не могли и не
могутъ быть тайнами не только для
исторіи, но и для народа. Безъ со-
мнѣнія, съ этою именно цѣлью они
и совершаются. Дѣятелями являют-
ся не приближенные къ трону, не
государственные сановники, не ино
странные интриганы, a разночинцы
и даже простолюдины, лично, пови-
димому, нисколько не заинтересован-
ные. А судя по прокламаціямъ и под-
польной литературѣ и судебной хро-
никѣ, всѣ эти преступленія соверша-
ются во имя новой соціальной док-
трины западнаго происхожденія.
Какія же причины, именно y насъ
въ Россіи и въ наше время, привлекли
такихъ ревностныхъ адептовъ и дѣя-
телей къ этой доктринѣ? Упорство,
настойчивость, выдержка, самоотвер-
женіе и вообще энергія зла — замѣ-
чательны въ этихъ дѣятеляхъ, — въ
этомъ надо имъ отдать полную спра-
ведливость. Откуда все это? Совсѣмъ
не узнаешь своихъ соотчичей въ этихъ
адски-энергическихъ дѣятеляхъ. Чу-
жеземный элементъ между ними, по-
видимому, незначителенъ; нѣсколь-
ко семитовъ, еще менѣе поляковъ,
немного другихъ не-славянскаго пле-
мени; но большинство — великорус-
сы и малороссы; сословія и состоя-
нія также весьма различны; образо-
ваніе, по большей части, школьное
и недоконченное; есть между ними
и дворяне и крестьяне, богатые и бѣд-
ные, но послѣднихъ, вѣрно, больше,
чѣмъ первыхъ; исповѣданіе, конеч-

но, также въ большинствѣ православ-
ное; лѣта, въ большинствѣ, моло-
дыя, не достигающія еще и средняго
возраста; занятія весьма различныя
до вступленія въ комплотъ, но по-
томъ, конечно,— спеціальнымъ дѣ-
ломъ пропаганды — крамолы и тер-
роръ.
Что соединяетъ этихъ разнохарак-
терныхъ дѣятелей, имѣющихъ между
собою общаго только возрастъ и из-
вѣстную степень образованія? Убѣ-
жденія? Да, если бы большинство
заговорщиковъ принадлежало къ од-
ному, и именно, не-славянскому пле-
мени, я бы сказалъ, что связываю-
щія ихъ убѣжденія должны быть
чрезвычайно глубокія, если возбу-
ждаютъ такую энергію и упорство въ
дѣйствіяхъ.
Но мы до послѣдняго времени не
отличались твердостью и глубиною
нашихъ убѣжденій, — ни въ добрѣ,
ни въ злѣ. Откуда же y нашихъ юныхъ
современниковъ вдругъ явилась
склонность къ глубокомыслію? Имен-
но къ глубокомыслію, безъ котораго
немыслима глубина убѣжденія. Спра-
ведливость требуетъ, однако же, при-
знать и въ насъ склонность къ фана-
тичности въ нашихъ убѣжденіяхъ
или — правильнѣе — вѣрованіяхъ.
Это доказываютъ наши раскольники
и сектанты. Неужели же наши про-
пагандисты, нигилисты, анархисты,
коммунисты и т. п., принадлежатъ
къ классу фанатически-вѣрующихъ
въ свои доктрины?
Врядъ ли это такъ, по крайней мѣ-
рѣ для большинства. Уже одно то,
что большинство заговорщиковъ —
молодые и даже очень молодые лю-
ди, говоритъ противъ этого предпо-
ложенія.
Шекспиръ, в ъ одномъ изъ за-
мѣчательнѣйшихъ произведеній сво-
его генія — «Бури», изобразилъ намъ
наглядно, въ лицѣ Калибана, звѣр-
скую натуру человѣка, удерживае-
мую въ постоянномъ рабствѣ умомъ
и при малѣйшемъ послабленіи всегда
готовую войти въ заговоръ противъ
своего властелина. Это прирожденное
человѣку звѣрство есть одно изъ
стадныхъ его свойствъ, уступающее
и подчиняющееся только одному раз-
витію индивидуализма въ обществѣ.
Умъ, конечно, различнаго склада,
есть свойство чисто индивидуальное,
и потому, именно, онъ и различенъ,
противенъ всегда и y всѣхъ одина-
кому стадному звѣрству. Правитель-
ство наше 1840тхъ годовъ погрѣшало
тѣмъ и противъ общества, и противъ
самого себя, что оно оставляло по-
чти нетронутыми стадныя свойства,
подавляя развитіе .личности и ин-
дивидуальныхъ свойствъ. Предер-
жащія власти того времени были убѣ-
ждены, что одною внѣшнею силою
онѣ справятся съ стаднымъ звѣр-
ствомъ.
Внѣшняя сила, и въ самомъ дѣлѣ,
такъ могущественна и была и есть,
что ей, пожалуй, нетрудно справить-
ся съ проявленіями стадныхъ свойствъ
въ массахъ. Но на сцену вышло
другое, неожиданное дѣло: это про-
явленіе неистовѣйшаго изъ стадныхъ
свойствъ — звѣрства, въ видѣ Ка-
либановъ% не порабощенныхъ умомъ
и вступившихъ тотчасъ же въ заго-
воръ противъ индивидуальнаго ума,
долго остававшагося подъ гнетомъ.
Вышло противное тому, что должно
быть нормою для правительства и
обществъ. Вмѣсто свободы личнаго
ума вышла свобода звѣрства. Звѣр-
ство не могло быть рабомъ несво-
боднаго и стѣсненнаго ума. Калибанъ
почувствовалъ себя освобожденнымъ
и выступилъ на сцену.
Чѣмъ менѣе значеніе особи въ го-
сударственномъ строѣ, тѣмъ опаснѣе
положеніе государства въ наше вре-
мя. Повидимому, это — не такъ;
все личное въ обширномъ государ-
ствѣ должно исчезать передъ вели-
чіемъ государственной мощи, вседолж-
но преклоняться предъ нею и жить
для нея. Этому слѣдовали y насъ:
все — для власти, какъ можно мень-
ше — для общества, — не то, что
принципъ неразрывной связи взаи-
модѣйствія, — и государство для об-
щества и общество для государства,—
принципъ наиболѣе вѣрный и благо-
разумный, нѣтъ! общество, какъ буд-

то бы какой-то Калибанъ, — молчи
и повинуйся уму волшебника-ге-
нія. Прекрасно, если бы общество и
было только Калибаномъ, a государ-
ство — геніемъ, умомъ. Но въ томъ-то
и дѣло, что вмѣсто Калибана, вмѣсто
однихъ стадныхъ свойствъ, порабо-
щается, при этой правительственной
доктринѣ, умъ общества, его силы,
дорогое индивидуальное свойство, не-
обходимое, жизненно необходимое и
для генія ума государства.
И какъ разъ съ 1848-хъ годовъ, съ
эпохи активнаго появленія на сценѣ
свѣта новыхъ антисоціальныхъ уче-
ній, усиливается y насъ гнетъ на сво-
боду ума и личности.
Тогда вліятельный Бутурлинъ,
напримѣръ, доходилъ до того, что
объявлялъ себя готовымъ наложить
запрещеніе и на Евангеліе, если въ
немъ найдется что либо противопра-
вительственнымъ. He правъ ли и я
думать, что мы гораздо болѣе способ-
ны къ фанатизму и фанатическому
звѣрству, чѣмъ къ глубокимъ убѣ-
жденіямъ и глубокомыслію. Намъ
смѣшно это качество германской ра-
сы. «Нѣмецъ такъ глубокомысленъ,
что провалишься въ него», припѣва-
емъ мы, смѣясь, и сами проваливаем-
ся нерѣдко въ безвыходное болото.
Много, много, какъ теперь откры-
вается, нанесли 1840-е годы вреда
Россіи.
Наша политика работала для успо-
коенія другихъ, a для себя и для до-
ма увеличивала число внѣшнихъ и
внутреннихъ враговъ. Въ эти годы
было заложено основаніе нашей зло-
счастной эмиграціи, послужившей раз-
садникомъ современной крамолы.
Чуть не вся интеллигентная моло-
дежь и даже болѣе пожилое поко-
лѣніе бросилось во слѣдъ Герцена и
другихъ. Съ тѣхъ поръ Лондонъ, и
потомъ Женева и Цюрихъ, сдѣла-
лись Меккою и Мединою для на-
шихъ неофитовъ и, надо сказать прав-
ду, первые основатели доктринъ, сдѣ-
лавшихся столь привлекательными
для нашей молодежи впослѣдствіи,
были люди недюжинные, заманчивые,
довольно ловкіе, a ихъ доктрины въ
началѣ имѣли болѣе характеръ бо-
лѣе или менѣе привлекательныхъ для
молодежи утопій, чѣмъ безнрав-
ственныхъ, сумбурныхъ и губитель-
ныхъ ученій. Это была какая-то,
уже именно не глубокомысленная,
смѣсь западныхъ соціальныхъ уто-
пій на славянофильской канвѣ. На-
ши община, вѣче, мірскія сходки,
съ общей подачей голосовъ служили
этою канвою, по которой вышивались.
разные узоры на европейскій ладъ..
Я помню, какъ эти утопіи прельща-
ли не одну учащуюся молодежь, и
молодые профессора, ѣздившіе за гра-
ницу, не мало увлекались.
Одинъ изъ нихъ, возвратившійся
въ Россію, во время моего попечи-
тельства, разсказывая мнѣ о своихъ
занятіяхъ, объявилъ мнѣ: «При-
знаюсь, я — не коммунистъ и
потому меня занимало болѣе разслѣ-
дованіе современныхъ ассоціацій».
«Признаюсь» этого профессора бы-
ло для меня такъ наивно, что я не
удержался отъ смѣха. Онъ призна-
ется, что не коммунистъ, подумалъ
я, вѣрно, y нихъ это считается грѣш-
комъ.
Только послѣ польской револю-
ціи, и въ особенности послѣ 1870—
1871 годовъ, когда выступила на
сцену парижская коммуна съ огнемъ
и мечемъ въ рукахъ, и пропаганда
нашихъ эмигрантовъ приняла ны-
нѣшній ея характеръ, и на первый
планъ выступили вожаки анархиз-
ма и звѣрства. Очевидно, эта партія
разсчитывала на поддержку (нрав-
ственную) со стороны недовольной
интеллигенціи и (матеріальную) —
со стороны массъ. Весьма естествен-
но было разсчитывать на равноду-
шіе и безразличное отношеніе къ
общественному дѣлу общества, прі-
ученнаго администраціею не всту-
паться не въ свои дѣла и дѣйство-
вать по извѣстному правилу: «Моя
хата съ краю, ничего не знаю».
Разсчитывать же на стадныя свой-
ства массъ было также не такъ глу-
по, какъ кажется съ перваго взгля-
да. Эти массы, безъ сомнѣнія, враги
крамольниковъ, обратившихъ всю

свою звѣрскую энергію на особу ца-
ря, Но въ представленіи народныхъ
нашихъ массъ о царѣ содержится
нѣчто миѳическое, олицетвореніе зем-
ного народнаго блага, и потому все,
что народныя массы считаютъ для
себя тяжкимъ бременемъ, идетъ, по
ихъ понятіямъ, не о?ъ царя, a отъ
его невѣрныхъ и худыхъ слугъ.
Этимъ объясняются самыя невѣ-
роятныя проявленія стадныхъ
свойствъ народныхъ массъ во время
разныхъ катастрофъ. Разсвирѣпѣвъ,
народъ, проникнутый насквозь убѣ-
жденіемъ въ безграничную царскую
благость къ нему, перестаетъ вѣрить
въ личное присутствіе царской осо-
бы, увѣщевающей или грозящей
взволновавшейся толпѣ.
Я слышалъ, напримѣръ, самъ въ
бытность мою мировымъ посредни-
комъ, какъ крестьяне въ Подольской
губерніи сказывали, что «паны под-
купили, и царь не далъ всей земли
хлопамъ». Koro подкупили? «Да чуть
ли не самого». Разумѣется, это было
пущено въ ходъ пропагандистами,
во время польскаго мятежа; доказы-
ваетъ, однако же, что массы скорѣе
хотятъ вѣритъ въ подкупность, чѣмъ
въ недоброжелательство къ нимъ цар-
ской власти.
Но извѣстны случаи и такого ро-
да, какъ, напримѣръ, въ возмущеніи
поселенцевъ Старой Руссы, гдѣ въ
присутствіи императора Николая,
увѣщевавшаго возмущенныхъ, въ
толпѣ послышались голоса: «Да самъ
ли это онъ (государь), братцы». He
слѣдуетъ ли изъ этого, что одно изъ
самыхъ лучшихъ свойствъ народа,—
уваженіе и полное довѣріе къ верхов-
ной власти, но еще не индивидуали-
зированное, при другихъ стадныхъ
свойствахъ народныхъ массъ, естъ
все-таки обоюдоострое орудіе, кото-
рымъ нетрудно пользоваться и вра-
гамъ верховной власти. A сверхъ
этого, наша народная стихія, на ко-
торую возлагаютъ столько розовыхъ
надеждъ доморощенные наши утопи-
сты и славянофилы, представляетъ
возмутителямъ и анархистамъ, еще
и другую, не менѣе привлекательную
сторону; она съ давнихъ временъ
была не безопасна для государства,
устроеннаго на общеевропейскій ладъ;
эманципація должна была уничто-
жить предстоявшую опасность; но,
предпринятая слишкомъ поздно, и
потому безъ предварительной под-
готовки, она увеличила опасность,
хотя и временно.
И вотъ почему: коммунизмъ Ha-
inero времени беретъ, я полагаю, свое
начало еще съ первой французской
революціи. Извѣстно, какъ tiers-
é t a t сбило съ позиціи аристокра-
тію, подпадало потомъ само подъ
вліяніе террора, военнаго деспотиз-
ма, бурбонской реакціи, и все-таки
и развивалось и богатѣло; и вотъ
мы видимъ, что изъ этого знаменита-
го tiers-état, бывшаго нѣкогда
идеаломъ прогресса, образовалась не-
навистная современнымъ ультра-про-
грессистамъ буржуазія, считаемая са-
мымъ главнымъ антагонистомъ но-
ваго и коренного преобразованія об-
щества въ коммуну.
Съ упадкомъ владѣтельной аристо-
кратіи идеаломъ благополучія для
этой буржуазіи сдѣлалось владѣніе
землею; крестьянство, конечно, по
своей натурѣ, не менѣе стремилось
къ землевладѣнію. Крупныя владѣ-
нія размельчали. Земля раздѣли-
лась на самые мелкіе участки, a все-
таки стремленіе къ обладанію хотя
бы крошечнымъ кускомъ землицы
продолжается.
Нѣкоторые утверждаютъ даже, что
и народонаселеніе Франціи не увели-
чивается по этой причинѣ: всякій
хочетъ не только самъ владѣть ку-
скомъ земли, но и оставить еще въ
наслѣдство; и такъ какъ дѣлить ми-
ніатюрнаго земельнаго наслѣдства
болѣе невозможно, то никто будто
бы не хочетъ имѣть много дѣтей,
женится поздно, и т. п.
Можетъ быть, эта страсть къ обла-
данію поземельною собственностью
обязана своимъ происхожденіемъ уче-
нію физіократовъ, господствовавше-
му незадолго до первой революціи.
Какъ бы то ни было, но изъ Фран-
ціи, я полагаю, перешло преувели-

ченное значеніе земли и къ намъ.
Земля y насъ до эманципаціи была ни-
почемъ, цѣнилась только рабочая
сила. По числу душъ цѣнились имѣ-
нія. Это была другая крайность, не
менѣе невѣрная современной.
Между тѣмъ издавна мы привыкли
называть наше отечество государ-
ствомъ земледѣльческимъ, житни-
цею Европы, и вотъ, узнавъ, что
французы придаютъ огромное соці-
альное значеніе земельной собствен-
ности и что городской пролетаріатъ
во Франціи точитъ зубы на своихъ
буржуа и аграровъ, слишкомъ воз-
любившихъ поземельную собствен-
ность, мы взбудоражились при эман-
ципаціи нашихъ крестьянъ и задались
неразрѣшимою задачею предотвра-
щать y себя всѣ ожидаемыя во Фран-
ціи и въ Европѣ бѣдствія отъ разви-
тія пролетаріата и его ненависти къ
имущимъ и богатымъ.
Пріѣзжавшіе изъ Парижа, въ на-
чалѣ 1860-хъ годовъ, наши сооте-
чественники, жившіе тамъ нѣсколько
лѣтъ, разсказывали (я слышалъ самъ
одинъ изъ такихъ потрясающихъ раз-
сказовъ отъ покойнаго Ханыко-
ва) съ ужасомъ о страшныхъ физіо-
номіяхъ пролетаріевъ, останавливаю-
щихся на бульварахъ передъ кофей-
нями и съ звѣрскою завистью смотрѣв-
шихъ на напитки, которыми прохла-
ждались посѣтители кофеенъ.
Я эта ненависть пролетаріата къ
буржуа, и эта страсть буржуа къ
обладанію землею, понятны въ стра-
нѣ многолюдной, муниципальной, ма-
нуфактурной, какъ Франція, съ ея
благословеннымъ и превосходнымъ,
для культуры цѣнныхъ растеній, кли-
матомъ, при легкости сбыта всѣхъ
произведеній земли на мѣстѣ, съ от-
личными водяными и сухими путями
сообщенія, избыТкомъ легко-обра-
щающагося капитала, развитою ин-
теллигенціею. He полный ли это
контрастъ съ Россіею?
Какія пространства земли были
бы достаточны y насъ для благосо-
стоянія каждаго изъ крестьянъ въ
настоящее время и какія бы простран-
ства понадобились еще для обезпе-
ченія каждаго изъ нихъ въ будущемъ,
если сдѣлать одну земельную соб-
ственность главнымъ условіемъ это-
го благосостоянія.
To, что французъ извлекаетъ те-
перь изъ одного гектара своей зе-
мли, своимъ виноградомъ, огородомъ и
фруктовымъ садикомъ, произведе-
ніямъ которыхъ онъ тотчасъ же на-
ходитъ выгодный сбытъ, этого каждый
изъ насъ не извлечетъ и изъ 20 де-
сятинъ при нашемъ климатѣ и нашемъ
хозяйствѣ и сбытѣ. A кому изъ кре-
стьянъ на умъ придетъ рисковать
введеніемъ другихъ искусственныхъ
системъ хозяйства?
Правда, земли y насъ еще много,—
хватитъ, пожалуй, на всѣхъ, если
раздѣлить поровну; ну, a разстоянія,.
a почва, a климатъ, требующій, что-
бы полгода сидѣли на печи, a вред-
ныя для культуры растенія конти-
нентальныя свойства этого климата,
a недостатокъ рукъ, a трудность сбы-
та, a дороговизна и неподвижность
капиталовъ, a хищничество и неува-
женіе къ собственности, проявляю-
щіяся на каждомъ шагу и въ стад-
ныхъ свойствахъ народонаселенія, и
въ плохой администраціи, и даже въ
окружающихъ насъ стихійныхъ си-
лахъ?
Какъ же тутъ основать народное
благосостояніе на одной земельной
собственности?
Предполагалось, кажется, нашими
доморощенными физіократами, что
земельная собственность y насъ безъ
всякаго затраченія капитала, съ по-
мощью однѣхъ рукъ и кое-какой жи-
вотины безъ хорошихъ кормовъ,
должна и прокормить крестьянскую
семью, и выкупить себя, и дать еще
прибылъ для уплаты податей и для
сбереженія на черный день. Когда
же эти воздушные замки улетучи-
лись, то начались сѣтованія, скорбь,
часто весьма сомнительнаго свой-
ства, дутая и нерѣдко приторная, о
меньшей братіи,— a затѣмъ и сочув-
ствіе современнымъ утопіямъ.
Что это я говорю? Какъ осмѣлива-
юсь, хотя бы и для самого себя
только, писать подобную ересь! На-

печатай я это, что будетъ со мною?!
Вѣдь Аскоченскій, читая мои
«Вопросы жизни», находилъ въ нихъ
іезуитизмъ и безбожіе; Добро-
любовъ, боявшійся, вѣрно, ин-
стинктивно розогъ, узрѣлъ въ мо-
емъ регламентѣ о наказаніяхъ ди-
кое и безсмысленное варварство; a
теперь я вѣрно попалъ бы — за мой
взглядъ на эманципацію — въ самые
закоренѣлые крѣпостники и ретро-
грады. Но, слава Богу, я пишу для
себя и не боюсь крика и брани. —
Нѣтъ, господа, — отвѣтилъ бы я,
можетъ быть, крикунамъ: — я пер-
вый, живя 15 лѣтъ безвыѣздно въ
деревнѣ, не захотѣлъ бы ни за какія
коврижки жить въ сосѣдствѣ съ обез-
земеленными крестьянами!
Земли нельзя было не дать нашимъ
крестьянамъ при эманципаціи. По-
садите кого-угодно на привязь, на
одно мѣсто, на сотни лѣтъ, и всякій,—
если не самъ, то его потомки, — бу-
дутъ считать это мѣсто своимъ, то-
есть, — не себя къ нему, a его къ се-
бѣ прикрѣпленнымъ. Это одно, a
другое — то, что не въ кочевниковъ же
превратить осѣдлыхъ поселянъ, счи-
тавшихъ землю, на которой они си-
дѣли, мірскою.
Итакъ, не въ томъ дѣло, что кре-
стьяне наши освобождены были съ
своею мірскою землею, — тамъ, какъ
бы то ни было, тотчасъ же или по-
томъ, дѣло — въ принципѣ; я
возстаю противъ него и утверждаю,
что заботы нашихъ соціалъ-экономи-
стовъ физіократовъ о предохраненіи
государства отъ пролетаріата по-
средствомъ надѣла крестьянъ землею
ни къ чему не ведутъ. Что бы бюро-
краты, доктринеры и утописты ни
придумывали противъ этого искон-
наго зла человѣческаго общества, все
повредитъ только настоящему, — это
главное; a для отдаленнаго будущаго
безпрестанно ломать и перестраи-
вать неустановившіяся еще поряд-
комъ настоящія преобразованія —
нелѣпо, — да мало что нелѣпо, —
преступно.
Эта же ломка, при которой я при-
сутствую почти 20 лѣтъ на окраинѣ
Россіи, эта невѣрность и шаткость
настоящаго положенія земельныхъ
собственниковъ и соединеннаго съ
этимъ колебанія въ мѣропріятіи, при-
вели насъ въ то поистинѣ безотрад-
ное положеніе, въ которомъ мы теперь
находимся.
Мнѣ кажется, какая-то мономанія
пролетаріазма обуяла часть нашего
общества и правительственныя сфе-
ры — и надо бы благодарить Bora,
когда бы она была религіознаго свой-
ства; богатые старш бы раздавать свое
имущество — по-евангельски — ни-
щимъ, во имя Господне. Такъ нѣтъ:
мономанія чисто-соціальная, quasi-
научная. Хотятъ, во что бы то ни
стало, сдѣлать Россію на будущее
время счастливѣе всей ' остальной
Европы, Азіи, Африки, Америки и
Австраліи.
Талисманъ уже найденъ, — это
земля; теперь идетъ дѣло только о
томъ, какъ до него всѣмъ и каждому
добраться.
Рецептъ простой: чѣмъ больше ка-
ждому придется на долю, тѣмъ луч-
ше. У мужика теперь мало земли,
-да и ту онъ не можетъ порядочно обра-
ботать; чтобы извлечь изъ нея что
можно и что нужно, y него нѣтъ ни
средствъ, ни умѣнья. Слѣдуетъ ему
дать вдвое, втрое, вдесятеро больше.—
и онъ справится. Откуда же эта ло-
гика? Она, мнѣ кажется, вышла изъ
залежной системы хозяйства, про-
цвѣтавшей еще на юго-восточныхъ
окраинахъ Россіи при введеніи эман-
ципаціи. Земля тамъ была нипочемъ,
почва почти дѣвственная, народу ма-
ло, скотъ дешевъ и кормы въ степяхъ
даровые. Валяй на просторѣ! Еще и те-
перь въ Бессарабіи и въ Болгаріи я
самъ видалъ, какъ сѣется и отлично
родитъ пшеница и кукуруза безъ плу-
га и пахоты. По стернѣ, послѣ сня-
тія кукурузы, по оставшимся отъ нея
клочкамъ, ходитъ братушка и мол-
дованинъ и сѣетъ осенью пшеницу,
безъ всякой подготовки, a потомъ за-
раливаетъ какимъ-то допотопнымъ ра-
ломъ, парою буйволовъ, a то такъ
родятъ и такъ падающія зерна, при
снятіи жатвъ.

Первобытное повѣрье въ неисчер-
паемое плодородіе залежи служитъ,
мнѣ кажется, основаніемъ и нашихъ
современныхъ соціальныхъ убѣжде-
ній. Да, нашъ народъ вѣритъ еще въ
землю, чуть не въ божество земли.
«Наша земля,—говорилъ мнѣ одинъ
крестьянинъ въ моемъ имѣніи (По-
дольской губ.),—не любитъ желѣза:
перестанетъ родить, если ее много же-
лѣзомъ трогать».—А навозъ?—«Наво-
за тоже не хочетъ, бурьяномъ поро-
стаетъ. Значитъ, землю не тревожь,
она разсердится» —Повѣрья, очевид-
но, ведущія свое начало отъ временъ
залежнаго, переходнаго, полукочевого
земледѣлія. Снялъ урожая три, че-
тыре,—довольно; земля не очень воз-
любляетъ желѣзо,—ступай на другое,
свѣжее мѣсто.
Нѣмцы наши, колонисты, пересе-
лившіеся въ юго-восточныя наши сте-
пи изъ культурной страны, знако-
мые уже съ искусственною системою
полеводства, прибывшіе къ намъ
съ нѣкоторыми денежными средства-
ми, притомъ народъ трезвый, бережли-
вый, грамотный, протестантъ и даже
меннонитъ, да, сверхъ того, получив-
шій льготы отъ нашего правитель-
ства (освобожденіе отъ податей, ре-
крутской повинности),—колонисты, го-
ворю, несмотря на всѣ эти благопрі-
ятныя условія, все-таки, какъ люди
опытные и знакомые съ дѣломъ, не
поддались иллюзіямъ и, несмотря на
большіе земельные надѣлы,—по нѣ-
скольку десятинъ дѣвственной почвы
на каждаго хозяина,—чрезъ нѣсколь-
ко лѣтъ учредили y себя майораты.
Около Одессы я зналъ нѣсколько
такихъ колоній (напримѣръ, Люст-
дорфъ). Чтобы не дробить хозяйства
на мельчайшіе участки, въ наслѣд-
ство, по смерти отца, поступалъ весь
его земельный надѣлъ и инвентарь въ
наслѣдство меньшему сыну, a другія
дѣти получали отъ брата-наслѣдника
выплату деньгами и движимостью.
Вслѣдствіе этихъ порядковъ стар-
шіе сыновья приготовлялись бытъ ре-
месленниками, учителями и т. п. и от-
рывались отъ земли. Пролетаріатъ
отъ этого не образовался. Намъ столь-
ко еще нужно умѣлыхъ людей, что
всякій, сколько-нибудь ознакомив-
шійся съ какимъ-нибудь дѣломъ, долго
еще можетъ избѣгать пролетаріата.
Слѣдуя же укоренившейся y насъ вѣ-
рѣ въ землю, какъ единственный та-
лисманъ противъ нищеты и проле-
таріата, мы все-таки не предотвратимъ
пагубнаго раздробленія земельныхъ
надѣловъ, отнимемъ y многихъ ты-
сячъ людей новаго поколѣнія вѣрный
хлѣбъ и средства къ наживѣ ремес-
ломъ и ученьемъ, принудивъ занимать-
ся земледѣліемъ безъ оборотнаго ка-
питала при истощенной уже почвѣ и
неблагопріятныхъ климатическихъ
условіяхъ. He надо забывать, что
земледѣліе изъ года въ годъ, по мѣрѣ
истощенія почвы, дѣлается все болѣе
и болѣе сходнымъ съ фабричнымъ или,
по крайней мѣрѣ, кустарнымъ ремес-
ломъ и требуетъ все болѣе и болѣе
денежныхъ затратъ и оборотнаго ка-
питала.
Конечно, если бы можно было надѣ-
лить всѣхъ поровну по 500 или 1000f
десятинъ на каждое крестьянское хо-
зяйство, то, вѣроятно, опасность про-
летаріата отдалилась бы отъ насъ на
цѣлыя столѣтія, хотя тогда, вѣрно,
•не мало бы явилось охотниковъ про-
дать лишнюю землю, съ которою имъ
не подъ силу было бы справиться.
Теперь въ земледѣліи едва ли уже
не дошло, по крайней мѣрѣ въ нѣко-
торыхъ мѣстахъ, до того, что сбы-
ваются слова Евангелія: имущему
дастся, a y неимущаго отнимется.
Что, въ самомъ дѣлѣ, предпринять
бѣдняку съ своимъ надѣломъ, если y
него нѣтъ семьи,—всѣ померли,—
или и есть семья, да только со ртами,
a не съ рабочими руками?
Надѣлъ, даже въ количествѣ, опре-
дѣленномъ въ Сводѣ Законовъ для
крѣпостныхъ, въ 8 десятинъ, не вло-
живъ въ него, кромѣ своего личнаго
труда, еще рублей 150—200, не только
не выплатитъ себя, но и не всегда
прокормитъ семью. Поэтому, если
хотятъ предотвратить, хотя бы въ
ближайшемъ будущемъ, пролетаріатъ,
основавъ все настоящее и будущее
благосостояніе крестьянства на зем-

лѣ, то надо,вмѣстѣ съ достаточнымъ
надѣломъ землею, еще придать и обо-
ротный капиталъ или, по крайней
мѣрѣ, не брать податей первые годы.
Это—по теоріи; на практикѣ вышло
бы, вѣроятно, другое: и оборотный
капиталъ, розданный но рукамъ, и
прощенныя подати не пошли бы въ
прокъ такъ, какъ бы этого хотѣлось
доктринерамъ.
Весьма отличительная черта въ ха-
рактерѣ русскаго народа, отличаю-
щая его отъ западныхъ націй и даже
отъ южныхъ славянъ, это—совершен-
ное отсутствіе бережливости, Встрѣ-
чается иногда скряжничество, ци-
ническая скупость, но склонности къ
сбереженію нѣтъ.
Пожалуй, скажутъ на это, что не-
чего беречь; но это далеко не всегда
главная причина: неразсчетливость
и чисто восточный фатализмъ мѣша-
ютъ бережливости и тамъ, гдѣ есть
что беречь. Извинительная отговорка,
приписываемая спившемуся съ круга
мужику,—также въ восточномъ вкусѣ.
Онъ пропиваетъ, будто бы, послѣд-
нюю копѣйку потому, что ея не убе-
режешь или беречь не стоитъ.
Въ имѣніи моемъ я знаю одного му-
жика, Савву Криворуко-
ва; тотъ, вѣрно, пьянствуетъ не отъ
нищеты; онъ однажды, поработавъ y
себя и y меня въ полѣ, рѣшился, по
собственнымъ его словамъ, попытать,
какая такая есть свобода на свѣтѣ,
н пересталъ работать, лежалъ на пе-
чи., ѣлъ, пока были харчи, и ходилъ
въ кабакъ. Этотъ опытъ надъ свобо-
дою продолжался чуть ли не полгода,
пока |Савва] все пропилъ и пошелъ
на заработки. Иногда я его встрѣ-
чалъ лежащаго на улицѣ, иногда въ
рубищѣ, a теперь недавно встрѣ-
тилъ, что-то везетъ на парѣ своихъ
лошадей, вѣрно, покончилъ свой
экспериментъ съ свободой. Замѣча-
тельно, что болгары, жившіе такъ
долго подъ игомъ турецкаго фата-
лизма, менѣе фаталисты, чѣмъ на-
ши крестьяне. Эти наши братушки,
по всему видно было намъ въ Болга-
ріи, чрезвычайно бережливы, трезвы
и не прочь при всякомъ случаѣ на-
дуть своихъ сѣверныхъ братьевъ.
Но, существуетъ,—если вѣрить на-
шимъ соціалистамъ и славянофиламъ,
волшебное средство избѣжать проле-
таріата и нищеты, основавъ благосо-
стояніе на поземельномъ надѣлѣ и
безъ затраты капитала. Это средство—
наша старинная русская община. Дай
Богъ! Съ этой общиной я не имѣлъ ни-
какихъ дѣлъ, и знаю ее только по опи-
санію. Мнѣ не вѣрится, однако же,
чтобы она устояла или прямо бы пере-
шла въ организованную на запад-
ный манеръ ассоціацію, или коммуну,
или во что-нибудь подобное. Мнѣ
кажется поэтому, что ее не слѣдовало
бы ни yничтожать, гдѣ она существу-
етъ, ни поддерживать искусственными
мѣрами. A гдѣ нѣтъ общины, какъ,
напримѣръ, y насъ на юго-западѣ,
тамъ ея уже не введешь.
Я незамѣтно увлекся въ объясне-
ніе, почему эманципація, предприня-
тая y насъ слишкомъ поздно и пото-
му безъ подготовки, увеличила опас-
ность волненій, представивъ для на-
шихъ анархистовъ и утопистовъ
весьма заманчивую сторону. Пер-
вымъ изъ лозунговъ послѣ эманципа-
ціи было: «земля и воля»,—и мнѣ
сдается, что чѣмъ болѣе въ прави-
тельственныхъ сферахъ будутъ ковы-
рять на всѣ лады земельный вопросъ,
тѣмъ болѣе онъ будетъ дѣлатъся рас-
травленнымъ мѣстомъ, привлека-
тельнымъ для хищныхъ насѣкомыхъ.
Я полагалъ бы, что гораздо надеж-
нѣе и существеннѣе для пользы наро-
да и самого государства, вмѣсто раз-
ныхъ искусственныхъ и принудитель-
ныхъ мѣръ для снабженія всѣхъ к
каждаго изъ крестьянъ земельными
надѣлами, было бы уменьшеніе тя-
гости прямыхъ налоговъ, выкуп-
ныхъ платежей, свобода обращенія
и пріисканіе средствъ къ снабженію
земледѣльца оборотнымъ капиталомъ,
регулированіе свободы переселенія
и т. п.
22 марта.
Событіе 1 марта еще не даетъ мнѣ
спокойно продолжать мою біографію.

До себя ли, до прошедшаго ли, когда
въ государствѣ и, можетъ быть, вблизи
себя, творится весьма недоброе и
возмутительное? !
Я съ дѣтства любилъ мое отечество,
вѣрно служилъ ему всегда, почиталъ
верховную власть не въ видѣ лица,—
лично я не имѣлъ счастія знать ни
одного государя,—но какъ главу го-
сударства; всегда считалъ для Россіи
жизненно-необходимою сильную вер-
ховную власть, всегда имѣлъ отвра-
щеніе отъ заговора и всякаго тайнаго
общества.
Поэтому я, положивъ руку на серд-
це, не могу ни чемъ, противъ пра-
вительства,упрекнуть себя, если толь-
ко не назовутъ противоправитель-
ственнымъ независимый образъ мыс-
лей, приводившій меня къ ана-
лизу и неодобренію разныхъ прави-
тельственныхъ мѣръ и распоряженій.
Но я всегда былъ убѣжденъ, что ни
правительству, ни верховной власти
не опасны честные Люди съ неза-
висимымъ и свободнымъ образомъ
мыслей. Правительство можетъ смо-
трѣть на нихъ, какъ на откровенную
добросовѣстную оппозицію, a такая
оппозиція, я полагаю, при всякомъ
образѣ правленія полезна и необ-
ходима.
Такъ и теперь, въ настоящее, смут-
ное и тяжелое для всѣхъ, время, я не
считаю подсказываемыхъ мнѣ моимъ
свободомысліемъ соображеній для ко-
го бы то ни было вредными или опас-
ными.
Власть въ государствѣ, очевидно,
находится не въ нормальномъ состо-
яніи. Она оказывается безсильною
противъ шайки злоумышленниковъ,
какъ принято выражаться оффиці-
ально.
Глава государства, послѣ нѣсколь-
кихъ, самыхъ дерзкихъ, покушеній,
убитъ посреди бѣлаго дня и, очевид-
но, злоумышленникомъ изъ окружав-
шей государя (вышедшаго изъ эки-
пажа на улицу) уличной толпы.
Дерзость и энергія зла заговор-
щиковъ дошли до неслыханныхъ раз-
мѣровъ. Они изготовляютъ y себя въ
лабораторіяхъ взрывчатыя вещества,
дѣлаютъ длинные подземные подкопы
и т. п. *
Развѣ это—признаки сильной и хо-
рошо организованной власти? И развѣ
надежно подпольный терроръ уничто-
жать явнымъ государственнымъ тер-
роромъ? Развѣ все, что надѣлала до
сихъ поръ власть противъ подполь-
ной крамолы, не вредило болѣе не-
виннымъ, чѣмъ крамолѣ? Чтобы из-
ловить нѣсколькихъ, и то не самыхъ
главныхъ, злоумышленниковъ, развѣ
не приходилось причинять недоволь-
ство и тревогу тысячамъ мирныхъ
гражданъ и волновать все народона-
селеніе предпринятыми мѣрами такъ
же, какъ его волновали и преступле-
нія крамольниковъ?
Можно ли все это отнести къ при-
знакамъ прочно и правильно органи-
зованной правительственной власти?
И въ какое время? Именно, когда Рос-
сія, выдвинутая на новый путь, тре-
бовала всего болѣе спокойствія для
своего развитія.
Совпаденіемъ государственныхъ
преступленій, въ новомъ, неизвѣст-
номъ доселѣ видѣ и направленіи,
съ преобразованіями царствованія
Александра II, очевидна также была
и для самой верховной власти не-
обходимость предпринятыхъ ею ре-
формъ.Не слѣдуетъ ли изъ всего этого,
что причина совпаденія преступленій
съ реформами кроется въ самомъ спо-
собѣ и механизмѣ, которыми вводи-
лись и совершались преобразованія.
He для ослабленія же власти само-
державный государь счелъ необходи-
мымъ введеніе такихъ преобразова-
ній, которыя наиболѣе соотвѣтство-
вали современнымъ требованіямъ
культурныхъ государствъ?!
Почему же эти современныя ре-
формы вооружили противъ себя и про-
тивъ личной, вводившей ихъ, власти
такую странную ненависть, злобу и
мщеніе въ горсти людей и недоволь-
ство въ тысячахъ, пожалуй, и милліо-
нахъ?
Мнѣ сдается, что была какая-то
черта въ характерѣ или убѣжденіяхъ
государя,такъ много сдѣлавшаго для
Россіи, не вполнѣ соотвѣтствовавшая

значенію предпринятыхъ имъ реформъ.
Это мнѣ кажется такъ потому, что ни
одно изъ преобразованій прошлаго
царствованія не было введено въ та-
комъ духѣ и направленіи,которыя со-
общены были этимъ реформамъ при
ихъ появленіи нас вѣтъ.Всѣ онѣ, каза-
лось, обѣщали нѣчто другое, отличное
отъ того, чѣмъ онѣ сдѣлались впо-
слѣдствіи.
24 марта.
Начавъ съ крестьянскаго вопроса
и доходя, чрезъ цѣлый рядъ реформъ,
до университетскаго, вездѣ можно
прослѣдить болѣе или менѣе значи-
тельныя уклоненія отъ перваго, данна-
го вначалѣ этимъ реформамъ, напра-
вленія. Такъ, крестьянскій вопросъ,
несмотря на прошедшій уже 10-лѣтній
срокъ, остается еще неоконченнымъ;
часть крестьянъ, болѣе милліона, еще
на издѣльной повинности и могутъ
еще считаться не свободными, a при-
крѣпленными къ землѣ. Другая часть
(въ Юго-Западномъ краѣ), хотя и со-
вершенно освобождена и снабжена
надѣлами, но не разверстана отъ по-
мѣщичьихъ владѣній и пользуется
еще прежними сервитутами.
Винный откупъ уничтоженъ, но
злоупотребленія едва ли не сильнѣе
прежнихъ, хотя и въ другомъ родѣ, и
одинъ изъ самыхъ значительныхъ до-
ходовъ государства основанъ все-таки
на кабакахъ и пьянствѣ народа.
Въ земствѣ—главные принципы,
вложенные въ него при основаніи—
всесословное представительство, са-
моуправленіе и гласность—сильно по-
колеблены вмѣшательствомъ админи-
стративной власти и постоянно усили-
вавшимся антагонизмомъ этой власти
съ земскимъ самоуправленіемъ. Вя-
лость, безразличное отношеніе зем-
скихъ дѣятелей и общества къ зем-
скому дѣлу и бюрократизмъ были
слѣдствіями измѣнившагося духа и
направленія земскихъ учрежденій.
Въ судебной реформѣ—понадоби-
лось введеніе военныхъ судовъ въ
гражданское общество и въ мирное
время, для замѣны присяжныхъ—
военными судьями и каторги—смерт-
ною казнью.
Въ обще-военной повинности также
потребовалось, не предусмотрѣнное
закономъ, значительное стѣсненіе и
сокращеніе льготъ всего еврейскаго
населенія; вообще же эта реформа не
оказала на крестьянство и духъ на-
рода ожидавшагося отъ нея благодѣ-
тельнаго результата, хотя ею и сокра-
тился срокъ службы въ войскахъ.
Свобода, данная печати, до сихъ
поръ остается еще неузаконенною и
находится во власти одной админи-
страціи.
Въ университетскомъ вопросѣ ожи-
далось съ трепетомъ,со дня на день,
уничтоженіе самого коренного прин-
ципа, уже болѣе 50 лѣтъ даннаго рус-
скимъ университетамъ верховною
властью; я разумѣю выборное начало.
Конечно, существовали весьма вѣс-
кія и важныя причины, побудившія
правительство измѣнитъ и духъ и пер-
воначальное направленіе этихъ вели-
кихъ реформъ прошедшаго царствова-
нія; но въ такомъ случаѣ не право ли
общество предполагать—или то, что
введеніе этихъ преобразованій было
сдѣлано несвоевременно,—или что они
не были основаны на точномъ и поло-
жительномъ, всестороннемъ знаніи
дѣла,—или же, наконецъ, что взглядъ
и образъ мыслей верховнаго реформа-
тора измѣнились впослѣдствіи. Мнѣ
кажется, я не ошибусь, если допущу
всѣ три возможности и на первомъ
планѣ поставлю послѣднюю изъ
трехъ.
Можно, я думаю, съ вѣроятностью
предположить, что врожденные по-
койному государю высокіе дары бо-
жіи:—гуманный духъ, искреннее чело-
вѣколюбіе и сердечный либерализмъ—
развились и получили благое напра-
вленіе подъ руководствомъ и наблюде-
ніемъ его воспитателя-поэта; Василій
Андреевичъ Жуковскій, из-
вѣстный мнѣ и лично, но еще болѣе
чрезъ его почтеннѣйшую сестру, Ка-
терину Аѳанасьевну Протасову
(урожд. Бунину), память о кото-
рой для меня всегда останется священ-
ною_В. А. Жуковскій,—говорю—
не могъ не сообщить своему царствен-
ному воспитаннику высокихъ, чисто

поэтическихъ свойствъ своей прекрас-
ной души. Это была именно душа,
способная вліять благотворно. Поэто-
му мнѣ представляется весьма есте-
ственнымъ, что государь приступилъ
къ задуманнымъ имъ преобразованіямъ
въ прекрасномъ и истинно гуманномъ
настроеніи духа и съ полною наде-
ждою наслаждаться еще во время свое-
го царствованія благими результатами.
Когда же надежды не осуществились,
a возвратъ къ прежнему сдѣлался не-
возможенъ, то уклоненія съ проло-
женнаго пути казались единствен-
нымъ средствомъ къ возстановленію
нарушеннаго равновѣсія. Надежды
и страхъ трудно уравновѣшиваются
въ душѣ, глубоко вѣрующей въ добро,
но принужденной бороться съ препят-
ствіями.
He сердечное, a только добытое
умственнымъ анализомъ добро идетъ
твердо, между страхомъ и надеждою,
на пути къ совершенству. Но если мы
въ правѣ предположить, что государь-
преобразователь и освободитель воз-
лагалъ на исполненіе своихъ высокихъ
намѣреній гораздо болѣе надеждъ,
чѣмъ сколько ихъ исполнилось на дѣ-
лѣ, то несомнѣнно, что множество
умовъ изъ молодого поколѣнія еще
болѣе ожидали самыхъ несбыточныхъ
результатовъ отъ предпринятыхъ госу-
даремъ преобразованій.
A ложныя и обманутыя надежды го-
раздо болѣе, чѣмъ всякій гнетъ и на-
силіе, возбуждаютъ недовольство и
озлобляютъ незрѣлый умъ и порочное
сердце.
Этимъ я отчасти и объясняю недо-
вольство молодого поколѣнія и ад-
скую злобу незрѣлыхъ и развращен-
ныхъ фанатиковъ; когда же началось
энергическое преслѣдованіе заподоз-
зрѣнныхъ и казни преступниковъ, то
глубоко вкоренившаяся злоба не за-
медлила перейти и въ мстительное
звѣрство. Мнѣ кажется не мало знаме-
нательнымъ тотъ фактъ, что усиленіе
преступной дѣятельности крамоль-
никовъ совпадаетъ съ досадной для
насъ и безъ того войною 1877—1878
годовъ.
Общественное недовольство, поли-
тическія и экономическія неудачи,
какъ будто, усиливали дерзость кра-
молы и дѣлали ея предпріятія еще бо-
лѣе настойчивыми.
Всѣ,испытавшіе кой-что на свѣтѣ,
люди поймутъ, какъ трудно верховной
власти въ настоящее время, послѣ со-
бытія перваго марта, оставить вопію-
щее злодѣйство не то, что не наказан-
нымъ,—наказаніе не месть,—a неотом-
щеннымъ. Какъ кодексъ нравственно-
сти всѣхъ правительствъ въ мірѣ ни от-
личенъ отъ обще-человѣческаго, но въ
отношенія къ мщенію предержащимъ
властямъ всего труднѣе отдѣлаться
отъ обще-человѣческой органической
страсти мщенія. Между тѣмъ ничто не
требуетъ столько хладнокровной,
мудрой разсудительности въ политикѣ
государствъ, какъ событія, возбу-
ждающія въ обществѣ жгучее чувства
отмщенія.
Такъ и въ настоящемъ случаѣ, я
думаю. Тутъ главная программа для
политическихъ дѣйствій заключается г
очевидно, не въ отмщеній за позоръ,
причиненный гнуснымъ убійствомъ
всему государству, a въ пріисканіи
наиболѣе надежныхъ и, притомъ, та-
кихъ средствъ, которыя не причинили
бы ни вреда, ни насильственнаго со-
трясенія всему общественному строю.
Этого достигнуть, конечно, труднѣе
въ настоящемъ случаѣ, чѣмъ подавить
открытое народное возмущеніе.
Между декабристами были также
люди, готовившіеся на цареубійство,
но, съ тѣмъ вмѣстѣ, заговорщики имѣ-
ли въ виду народное или, правиль-
нѣе, военное возмущеніе. Достаточно
было выставить нѣсколько вѣрныхъ
полковъ, сдѣлать нѣсколько выстрѣ-
ловъ картечью, и мятежная толпа была
разсѣяна; оставалось только перело-
вить разсѣявшихся бѣглецовъ. Иное
дѣло — въ настоящее время. Тутъ,
очевидно, однимъ ударомъ,и спѣшно,
ничего не достигнешь. Противъ под-
польной крамолы требуются и под-
польныя, скрытыя осторожныя дѣй-
ствія. Чѣмъ болѣе будетъ шума, тѣмъ
болѣе на руку крамольникамъ. Имъ
нуженъ ропотъ и недовольство. A
шумъ, бряцаніе сабель и шпоръ по

жилищамъ гражданъ, ночные и по-
вальные обыски, безъ достаточныхъ
результатовъ, не могутъ не возбу-
дить à.1 a longue ропота и недо-
вольства въ обществѣ.
Jetoller, je bess er—вотъ
лозунгъ и крамолы и террора какого
бы то ни было,—крамольнаго ли, на-
роднаго ли, правительственнаго ли.
Мнѣ казалось бы наиболѣе надежнымъ
средствомъ то, если бы полиція и само
общество взяли бы за образецъ для
организаціи своихъ дѣйствій органи-
зованный механизмъ дѣйствій самой
крамолы и сражались бы съ нею ея же
оружіемъ.
Борьба должна бы быть не явною,
a подпольною, скрытою отъ большин-
ства общества и извѣстною ему только
по слухамъ и по результатамъ, кото-
рые при искусномъ веденіи дѣла не за-
медлили бы обнаружиться. Теперь же
всѣ выгоды на сторонѣ подпольной,
тайной и скрытой отъ взоровъ публи-
ки. Я увѣренъ,что въ возбужденномъ
предшествовавшими событіями на-
шемъ обществѣ нашлись бы охотники,
подобно добровольцамъ, принять уча-
стіе въ учрежденіи кружковъ, подоб-
ныхъ кружкамъ жонда и нынѣшнихъ
заговорщиковъ, a съ тѣмъ вмѣстѣ, и
въ разныхъ тайныхъ экспедиціяхъ.
И я думаю, что добровольцы, въ этомъ
случаѣ, если не изъ патріотизма, то
изъ охоты къ сильнымъ ощущеніямъ
были бы надежнѣе оффиціальныхъ
агентовъ тайной полиціи.
Если въ отечественныя войны 1Ç12 и
1812 годовъ находились y насъ гені-
альные и энергичные партизаны, то
почему бы теперь въ войнѣ, хотя.и
подпольной, но не менѣе отечествен-
ной, не нашлось своего рода парти-
зановъ для борьбы съ враждебною
обществу и государству крамолою.
Принципъ .современныхъ анархи-
стовъ: всякое средство дозволено для
достиженія предположенной цѣли—
долженъ быть обращенъ противъ нихъ
самихъ.
Борьба съ крамолою сдѣлалась бы,
такимъ образомъ, не столько прави-
тельственною, сколько обществен-
ною. Правительство только наблю-
дало бы, покровительствовало бы сво-
имъ партизанамъ и снабжало ихъ
средствами для успѣшнаго веденія
борьбы.
A относительно довѣрія правитель-
ства я полагаю, что оно ничѣмъ не
менѣе могло бы довѣриться предан-
ности общественныхъ агентовъ и пар-
тизановъ,какъ столько же, сколько оно
довѣряется теперь своимъ поли-
цейскимъ агентамъ.
Я твердо увѣренъ, что искусному
государственному человѣку, въ ны-
нѣшнемъ положеніи, можно бы было,
хотя и не безъ труда,но, главное безъ
шума и огласки, образовать тайное
общество партизановъ для подполь-
ной борьбы съ антисоціальною и анти-
государственною крамолою. Этотъ,
безъ сомнѣнія, трудно осуществи-
мый проектъ я считаю, однако же,
не болѣе фантастическимъ того, ко-
торый предлагаютъ разныя москов-
скія газеты. Перенести сѣдалище вер-
ховной власти въ Москву, переворо-
тить весь Петербургъ вверхъ дномъ,
возвратиться къ до-петровскимъ вре-
менамъ и проч. и проч/Это ужъ ни
какъ не легче организаціи общества
партизанства для борьбы съ подполь-
ными учрежденіями анархистовъ, да
еще, вдобавокъ, я фантазирую про
себя, a такой фантастическій государ-
ственный переворотъ предлагается
во всеуслышаніе въ концѣ XIX сто-
лѣтія и послѣ александровскихъ пре-
образованій Россіи. O tempora,
о mores!—воскликнулъ бы Ци-
церонъ, если бы его имѣли.
Впрочемъ, я право не знаю, почему
я сейчасъ такъ струсилъ, назвавъ мой
проектъ химернымъ; не потому ли
только, что, сидя y себя въ деревнѣ,
не знакомъ съ духомъ общества.
Если же интеллигентно-прогрес-
сивная часть нашего общества дѣй-
ствительно также глубоко возмущена
гнусными преступленіями, какъ, на-
примѣръ, я самъ, и хочетъ искренно,
во что бы то ни стало, смыть позоръ,
наложенный звѣрствомъ своихъ от-
верженныхъ соотечественниковъ, то
стоитъ только правительству при-
гласить подъ рукою охотниковъ и

предоставить имъ организацію учре-
жденія.
Во времена государственныхъ ка-
тастрофъ, когда отечеству угрожаетъ
опасность, всегда народный и обще-
ственный духъ передовыхъ людей при-
бѣгаетъ къ такого рода средствамъ,
какъ партизанство, корсарство, крей-
серство и т. п. Это—самый естествен-
ный видъ реакціи.
Но для успѣха необходимо, чтобы
наиболѣе предпріимчивая часть обще-
ства,—его молодое культурное поко-
лѣніе искренно сочувствовало бы и
довѣряло правительству; a новому
правительству достигнуть этого, мнѣ
кажется, не такъ трудно, если оно
найдетъ для себя возможнымъ пока-
зать, что оно твердо рѣшилось, не ко-
леблясь, идти по пути прогресса.
Тогда, вмѣстѣ съ явнымъ и тайнымъ
полицейскимъ и общественнымъ пре-
слѣдованіемъ зла, необходимо бу-
детъ приступить тотчасъ же къ но-
вымъ и болѣе органическимъ и не тер-
пящимъ отлагательства реформамъ.
Къ такимъ, по моему мнѣнію, при-
надлежитъ: сообщеніе болѣе широ-
кихъ правъ самоуправленія земскимъ
учрежденіямъ, слишкомъ подпав-
шимъ подъ вліяніе бюрократизма и
администраціи; устраненіе военныхъ
судовъ изъ области гражданскаго пра-
ва; уравненіе правъ и отношеній къ
правительственной, административ-
ной и судебной власти всѣхъ провин-
цій европейской Россіи и всѣхъ ея
сословій; a главнымъ, какъ я полагаю,
и самымъ существеннымъ признакомъ
прогресса для общества было бы введе-
ніе выборнаго земскаго представи-
тельства въ государственный совѣтъ.
Людямъ, y которыхъ только на язы-
кѣ богопочитаніе верховной власти,
a на умѣ личные интересы, конечно,
будетъ не по нутру какое бы ни было
общественное представительство. Но я
полагаю, что пришло дѣйствительно
время для укрѣпленія государствен-
ной власти общественнымъ предста-
вительствомъ. Сюда доходили слухи
изъ Петербурга, будто бы самъ Але-
ксандръ II, послѣ восточной войны
(1877—1878), поднималъ этотъ важ-
ный вопросъ въ какомъ то особенномъ
совѣщаніи (ad hoc) и что будто бы.
канцлеръ Горчаковъ, съ мнѣ-
ніемъ котораго государь и соглаСился,
отсовѣтовалъ приступить къ предста-
вительству. He знаю, правда ли это
и такого ли же мнѣнія держится кан-
цлеръ и теперь, но остаюсь убѣжден-
нымъ, что значительное большинство
и умѣренныхъ сторонниковъ пре-
успѣянія Россіи на поприщѣ граждан-
ственности (я нарочно замѣнилъ здѣсь
современное и успѣвшее сдѣлаться
двусмысленнымъ слово «прогрессъ»—
стариннымъ «преуспѣяніемъ») видятъ
теперь въ общественномъ представи-
тельствѣ единственное средство къ
укрѣпленію верховной власти на из-
бранномъ царемъ-освободителемъ пу-
ти прогресса, съ котораго нѣтъ воз-
врата къ прошлому.
Правительству' почему-то кажется
необходимымъ называть предполо-
женія объ общественномъ представи-
тельствѣ,выраженныя даже въ самой
скромной формѣ, несбыточными иллю-
зіями и запрещать говорить гласно,
вслухъ о предмете нисколько не
предосудительномъ и совершенно
безопасномъ.
Странное дѣло! Для нашихъ прави-
тельственныхъ лицъ отжившая уже
свой вѣкъ канцелярская тайна все
еще считается самымъ мощнымъ ору-
діемъ для управленія людьми и дѣ-
лами. A на повѣрку выходитъ всегда,
что самое скрытое есть именно то, о
чемъ много й всѣми говорится; узнай-
ка правду тамъ, гдѣ говорятъ о чемъ
нибудь и вкривь и вкось.
Запретъ говорить гласно только
тогда дѣйствителенъ и до извѣстной
степени полезенъ, когда мыслящій
элементъ общества еще не началъ раз-
виваться; но какъ скоро дали ему хотя
сколько-нибудь развиться. и хотя не-
много окрѣпнуть и познакомиться съ
тѣмъ, что дѣлается вблизи и вдали,
то всѣ запреты толковать о предме-
тахъ, интересующихъ культурное об-
щество и притомъ не безнравствен-
ныхъ и не преступныхъ, отзовутся рано
пли поздно съ большимъ вредомъ и на
обществѣ, и на самомъ правительствѣ.

Чѣмъ вредны для правительства,
напримѣръ, толки въ печати о пред-
ставительной системѣ, разборъ ея вы-
годъ и невыгодъ, различныхъ видовъ
и способовъ представительства, кото-
рые могли бы найти примѣненіе y
насъ,—почему это—вредныя иллю-
зіи? Для чего оставлять общество въ
вредномъ заблужденіи прошлаго
времени, что все печатное принято
уже и испробовано правительствомъ.
Былъ же такой генералъ-губерна-
торъ, какъ гр. Ал. Строгановъ
въ Одессѣ, который мнѣ говорилъ, что
подъ каждою печатною въ Россіи стро-
кою онъ мысленно читаетъ подпись:
Александръ II. Неужели же и это
y родство генералъ-губернаторской
фантазіи не есть еще для насъ ein
überwundener Standpunkt!
Молчать и не смѣть пикнуть объ об-
щественномъ представительствѣ, какъ
о мѣрѣ къ укрѣпленію верховной и
правительственной власти, въ то вре-
мя, когда, посреди бѣлаго дня, въ
столичной улицѣ, совершается дерз-
кое убійство всѣми высокочтимаго
самодержавнаго государя, едва ли
заслуживаетъ одобренія съ истинно-
государственной (не съ полицейской)
точки зрѣнія.
Что за бѣда, если сказанное явно
будетъ несправедливо; пусть неспра-
ведливое также явно обсудится и*ока-
жется ложнымъ. Что же, наконецъ,
выйдетъ изъ того, если подземнымъ
силамъ. причиняющимъ явную ги-
бель, разрушеніе и волненіе всего об-
щества, не будутъ противопоставлены
другія, организующія, нравственныя
общественныя силы.
He надо, я полагаю, упускать изъ
виду и того еще, что анархисты, послѣ
событія 1 марта, не преминутъ под-
нять высоко голову. Удавшееся имъ,
послѣ нѣсколькихъ покушеній, царе-
убійство могущественнѣйшаго и един-
ственнаго изъ представителей само-
державной власти въ Европѣ, при са-
мой эффектной и потрясающей обста-
новкѣ, убѣдитъ многіе незрѣлые и
фанатическіе умы въ могуществѣ
доктрины и ея адептовъ и привлечетъ
ихъ на сторону анархистовъ.
Если же противъ этого зла и удаст-
ся учрежденіе европейской конвенціи,
то корень зла этимъ все-таки не уни-
чтожится; будутъ вездѣ преслѣдуемы
и выдаваемы агенты доктрины, a сама
доктрина останется, и принципы ея
останутся не менѣе прежняго при-
влекательными для изувѣрныхъ фа-
натиковъ.
При такомъ положеніи дѣла, угро-
жающаго опасностью и нравствен-
ною гибелью для общества, нельзя не
признать крайней необходимости въ
регулированномъ законами участіи
всего культурнаго общества въ госу-
дарственномъ дѣлѣ.
Антагонизмъ, существующій теперь
между обществомъ и государствомъ,
весьма выгодный для анархистовъ и
крамольниковъ, долженъ ослабѣть и
постепенно терять свой raison
d'être.
A какъ антагонизмъ этотъ обостря-
ется всего болѣе произволомъ админи-
страціи, то въ интересахъ правитель-
ства необходимо замѣнить, сколько
можно, административное распоряже-
ніе—общественнымъ; вся задача пра-
вительства, конечно, не легкая,—
вывести наше общество изъ.апатіи,
изъ того вѣкового равнодушія, къ ко-
торому пріучила его правительствен-
ная власть. Это—одна изъ невыгод-
ныхъ сторонъ самодержавнаго пра-
вленія. Самодержавный образъ пра-
вленія имѣетъ и весьма важныя пре-
имущества, но вмѣсто того, чтобы,
пользуясь ими, искать точку опоры въ
самомъ обществѣ, правительства само-
державныхъ государей всегда опира-
ются исключительно на свою адми-
нистрацію. Въ прежнія времена эта
политика не имѣла большихъ невы-
годъ, и государства существовали
прочно, какъ административныя и
военно-полицейскія учрежденія. Это
не мѣшало ни процвѣтанію торговли
и наукъ, ни довольству и привязан-
ности къ своимъ государямъ гра-
жданъ.
Примѣровъ другого образа правле-
нія, заслужившаго преимущества—по
крайней мѣрѣ, вблизи, не было. Но
Tenepj> настали другія времена. И са-

модержавное государство, какъ Рос-
сія, уже, очевидно, не можетъ идти
прежнимъ путемъ. Это созналъ самъ
глава государства, уже слишкомъ 25
лѣтъ тому назадъ. Но старые предраз-
судки тягучи', они тянутся, a не рвутся.
Къ такимъ предразсудкамъ, между
прочими, я отношу и тотъ, что самодер-
жавное правленіе не можетъ суще-
ствовать безъ строгой цензуры, кан-
целярской тайны и административнаго
гнета.
Какъ будто для того, чтобы дать
своимъ подданнымъ свободу мысли,
слова и научнаго разслѣдованія, са-
моуправленіе и правый судъ, самодер-
жавный государь не можетъ обойтись
безъ листа бумаги. Самодержавіе не
есть восточный деспотизмъ, въ который
оно можетъ перейти только при упадкѣ
и неблагоустройствѣ государства;этого
то перехода, даже его подобія, въ инте-
ресахъ самодержавія—избѣгать какъ
можно тщательнѣе. Тогда не пона-
добится и листъ бумаги, такъ против-
ный покойному королю прусскому
(брату императора Вильгельма).
Разсказывали мнѣ, что и императоръ
Николай Павловичъ, въ откровен-
номъ разговорѣ съ приближенными,
говаривалъ, что онъ понимаетъ очень
хорошо республику, но не понимаетъ
конституціоннаго. образа правленія.
Весьма естественно, что государь, ро-
дившійся и воспитанный въ самодер-
жавіи, не можетъ себѣ усвоить по-
нятіе о той роли, которую долженъ
играть монархъ при полномъ ограни-
ченіи его власти. Но почему онъ дол-
женъ при этомъ запрещать и своимъ
подданнымъ мыслить и разсуждать
вслухъ о преимуществахъ и невыго-
дахъ разныхъ образовъ правленія,
слѣдовательно, и самодержавнаго, и
конституціоннаго, и республикан-
скаго, примѣняя это разсужденіе къ
своему отечеству,—этого я не пони-
маю. Для чего тутъ секретъ, что тутъ
тайнаго, что тутъ вреднаго? Только
восточный деспотизмъ можетъ упра-
влять безъ закона. A самодержавный
государь управляетъ своимъ государ-
ствомъ по закону, т. е. ставитъ за-
конъ выше своей воли. Если же«этотъ
принципъ признается самодержав-
нымъ монархомъ, какъ самое основ-
ное начало его образа правленія, то
суть дѣла дѣйствительно не въ листѣ
бумаги, a въ томъ,. какъ, какимъ
способомъ будетъ дѣланъ и поста-
вляемъ законъ.
A самый раціональный, самый на-
дежный способъ законодательства на-
ходится въ представительной сис-
темѣ. И почему бы система пред-
ставительства не была совмѣстима
съ самодержавіемъ? Развѣ верховная
власть можетъ ослабнуть и выпустить
изъ рукъ бразды правленія оттого
только, что законъ будетъ предло-
женъ, обсужденъ, составленъ, данъ
монархомъ не чрезъ коронныхъ чи-
новниковъ, a чрезъ общественное
представительство. A главное для до-
вольства и благоденствія общества,
при всякомъ образѣ правленія, развѣ
не въ томъ состоитъ, чтобы законъ,
однажды данный, исполнялся вѣрно
и не нарушался произвольно. И развѣ
листъ бумаги конституцію охранитъ
отъ этого вѣрнѣе, чѣмъ законное
представительство, основанное на
полномъ довѣріи монарха къ обще-
ству.
Какія судьбы будутъ предстоять об-
щественному представительству, ко-
нечно, никто не предскажетъ; но въ
настоящее время это мѣропріятіе,
вмѣстѣ съ другими льготами, какъ-то:
съ закономъ о свободѣ печати отъ
администраціи, съ упроченіемъ правъ
и самоуправленія земскихъ учрежде-
ній, много бы способствовало къ сбли-
женію культурнаго общества съ пра-
вительствомъ, дало бы ему болѣе про-
ницательности и укрѣпило бы его
ослабшій отъ внутренней неурядицы
устой.
Для незрѣлыхъ, но ищущихъ дѣя-
тельности умовъ представительная
система могла бы послужить благо-
дѣтельнымъ отвлеченіемъ отъ непро-
ходимыхъ дебрей, въ которыхъ они
такъ часто блуждаютъ въ настоящее
время.
Распространеніе образованія и про-
свѣщенія массъ, приспособленное бо-
лѣе, чѣмъ это дѣлалось до сихъ поръ,

къ потребностямъ и нуждамъ народо-
населенія, и постепенное введеніе обя-
зательнаго ученія, вмѣстѣ съ оконча-
тельнымъ регулированіемъ позе-
мельныхъ и податныхъ обязанностей
и всего крестьянскаго управленія,
было бы первою и главною обязан-
ностью общественнаго представитель-
ства.
Долго, долго еще событіе 1-го марта
будетъ занимать умы и по своимъ при-
чинамъ и по своимъ слѣдствіямъ, и
врядъ ли когда нибудь удастся исто-
ріи выяснить всю его закулисную
сторону.
Мнѣ причины и слѣдствія этого со-
бытія представляются такъ, какъ я
изложилъ здѣсь откровенно передъ
самимъ собою. Вѣрно, будутъ пущены
въ ходъ различныя версіи. Американ-
цы, напримѣръ, не преминутъ уви-
дѣть, какъ прежде, аналогію между
цареубійствомъ Александра ІІ-го и
убійствомъ президента Линколь-
н а. Подозрѣніямъ разнаго рода не
будетъ конца. Но какова бы ни была
закулисная сторона этого страшнаго
дѣла, оно по существу и по слѣд-
ствіямъ едва ли но равносильно
революціямъ въ другихъ государ-
ствахъ. Конечно, наша еще никогда
небывалая катастрофа можетъ быть
сравнена съ революціею болѣе съ
нравственной или, лучше, съ отвле-
ченной точки зрѣнія.
Подобно революціямъ, катастрофа
эта показала обществу безсиліе пра-
вительства въ охраненіи одного изъ
самыхъ главныхъ его интересовъ,—
въ охраненіи отъ насилія и заговора
главы государства, a правительству
доказала наглядно, что безъ органи-
зованнаго содѣйствія самого общества
оно не можетъ водворить и сохранить
прочный порядокъ и спокойствіе въ
государствѣ.
Да не только съ этой отвлеченной,
но и съ политической точки зрѣнія
событіе 1 марта могло бы сдѣлаться,
по его слѣдствіямъ, равносильнымъ
революціи.
Вѣроятно, вожаки анархистовъ,
если они не просто мономаны злодѣй-
ства, и разсчитывали на то, что вслѣдъ
за уличнымъ цареубійствомъ послѣ-
дуютъ волненія народныхъ массъ,
подозрительная чернь бросится на
господъ, то есть, на всѣхъ, отличаю-
щихся наружнымъ видомъ отъ просто-
го народа (котораго въ столицѣ гораз-
до болѣе\ чѣмъ господъ), пойдетъ
расправа въ отместку за убійство царя-
освободителя; a въ всеобщей катава-
сіи откроется для заговорщиковъ са-
мое удобное средство для подстре-
кательства, смутъ и противодѣйствій
водворенію порядка. A какъ и съ
восшествіемъ на престолъ новаго
государя опасность этого рода еще не
миновала, то, вѣрно, никто изъ добро-
совѣстныхъ гражданъ не будетъ от-
вергать необходимости чрезвычай-
ныхъ мѣръ для охраненія порядка и
успокоенія взволнованныхъ умовъ.
Но предпринятыя до сихъ поръ (по
26 марта) мѣры, несмотря на то, что
столичное народонаселеніе отчасти
призвано къ содѣйствію, мнѣ кажутся
мелкими и недостаточно энергиче-
скими.
Почему не хотятъ,какъ это принято
дѣлать при господствованіи эпидеми-
ческихъ заразъ, раздѣлить весь городъ
на участки, учредить попечительства
надъ каждымъ участкомъ по выборамъ
съ особыми правами участковыхъ по-
печителей? Выборные отъ общества по-
печители должны имѣть въ своемъ
распоряженіи и извѣстный отдѣлъ
полиціи и другихъ помощниковъ.
Обязанность попечителя была бы,
какъ во время эпидеміи, ежедневное
посѣщеніе домовъ его участка, озна-
комленіе съ его жильцами, посѣтите-
лями и проч. чрезъ разспросы и дру-
гими законными средствами; въ подо-
зрительныхъ случаяхъ обыски и дру-
гого рода разслѣдованія также отно-
сились бы къ обязанностямъ попе-
чителей. На нихъ лежала бы и от-
вѣтственность предъ обществомъ и
правительствомъ за порядокъ и благо-
чиніе ввѣреннаго ямъ участка.
Если частная помощь, подъ эгидою
Краснаго Креста, оказываетъ въ наше
время такую существенную пользу въ
общественныхъ бѣдствіяхъ, каковы:
война, эпидеміи, пожары и т. п., то я

не вижу, почему государство не долж-
но воспользоваться и въ настоящемъ
случаѣ этимъ настроеніемъ всего со-
временнаго общества, желающаго съ
самопожертвованіемъ дѣятельно уча-
ствовать въ борьбѣ съ общею напа-
стью и общимъ зломъ.
Одинъ совѣтъ 25-ти, подъ предсѣ-
дательствомъ градоначальника,—че-
ловѣка новаго и неопытнаго,—эта,
по моему, полумѣра обнаружила себя
мелочностью мѣропріятій.
Застава, такса на извозчиковъ—раз-
вѣ это мѣры, соотвѣтствующія тя-
жести переживаемаго времени! Стыд-
но, право, стыдно за эту неумѣлость и
за эту опрометчивость и всегдашнюю
готовность сдѣлать что нибудь, да еще
и какъ нибудь!
Теперь,мнѣ кажется,представляется,
правительству, хотя й весьма печаль-
ный, но удобный случай испробовать
на дѣлѣ довѣріе свое и зрѣлость обще-
ства къ представительству и самоупра-
вленію. Всѣ пробы до сегодня были
ненадежны. Коли довѣрять, такъ довѣ-
рять вполнѣ, хотя бы и для пробы.
И если общество, облеченное пол-
нымъ довѣріемъ, окажется на высотѣ
своего призванія, въ настоящее время,
успѣетъ укрѣпить власть, водворить
порядокъ и подавить дружнымъ и об-
думаннымъ усиліемъ крамолу, то та-
кому обществу можно будетъ смѣло
довѣрить представительство и въ дру-
гихъ важныхъ государственныхъ дѣ-
лахъ.
Пора, пора государствамъ принять
болѣе радикальныя мѣры противъ
разрастающагося съ каждымъ днемъ
антагонизма общества съ государ-
ствомъ.
Всѣ прежнія, старинныя лекарства
противъ этого врожденнаго обще-
ствамъ зла оказываются несостоятель-
ными.
Главный нервъ жизни современ-
ныхъ европейскихъ государствъ—
деньги; цвѣтущее состояніе финан-
совъ немыслимо теперь безъ народна-
го благосостоянія. A всѣ старинныя
государственныя средства противъ об-
щественнаго антагонизма трудно ужи-
ваются съ народнымъ благосостоя-
ніемъ.
Администраціи и арміи стоютъ гро-
мадныхъ суммъ и непроизводительно
поглощаютъ доходы страны, особливо
если государству приходится содер-
жать арміи и для внѣшней безопасно-
сти. А современныя войны страшно
потрясаютъ экономическій бытъ па-
родовъ.
И вотъ современныя государства, съ
ихъ старомодными средствами, сдѣла-
лись зрителями, если и неравнодуш-
ными, то почти безсильными,—раз-
гуливающейся внутри ихъ самихъ.
борьбы новыхъ нуждъ и потребностей
обществъ съ устарѣлыми основаніями
и принципами.
Пока еще внѣшнія, не установив-
шіяся отношенія государствъ отвле-
каютъ вниманіе обществъ; но пред-
видится время, когда эти отношенія,
если не установятся окончательно, то
потеряютъ свой острый, столъ вредный
для общественнаго благосостоянія,
характеръ; народы, покрайней мѣрѣ,
европейскіе, поймутъ, что то немногое,
что пріобрѣтаетъ государство войною,
не вознаграждаетъ никогда за понесен-
ные убытки и гибель производитель-
ныхъ силъ и что самая счастливая
война долго, долго еще отзывается по
ея слѣдствіямъ на народномъ благо-
состояніи и на самой нравственности
народовъ.
Государственные люди, и самые
геніальные, имѣютъ всегда въ виду
одни ближайшіе интересы. Это понят-
но,—для нихъ главное—удержаться и
удержать современное правительство
на высотѣ своего, конечно, настоя-
щаго, a не будущаго, никому неиз-
вѣстнаго еще призванія. Всѣ слѣду-
ютъ правилу: Zeit gewonnen,
alles gewonnen. Средствъ къ
достиженію цѣлей не разбираютъ;
сохраняютъ только извѣстный de-
corum. Немудрено, что при такомъ
положеніи государственнаго дѣла, об-
щества сами закопошились и приня-
лись составлять антигосударственныя
общества,которыя и оказываются пока
наиболѣе вредными наиболѣе от-
ставшимъ, т. е. наиболѣе сохранив-

шимъ прежнія, старинныя отношенія
къ обществу,государствамъ. Дойдетъ,
конечно, очередь и до неотсталыхъ;
но для нихъ главное, опять-таки,
время; Zeit gewonnen, al-
les gewonnen или, пожалуй,
итакъ: après moi le deluge.
Одно изъ этихъ правилъ стоитъ дру-
гого; оба практичны—это главное.
Что же заставляетъ нѣкоторыя,
скажу лучше прямо, что заставляетъ
наше государство не пользоваться
этою выгодною стороною новѣйшихъ
государствъ, охраняющею ихъ отъ
губительнаго вліянія общественнаго
антагонизма? Причинъ этого, ко-
нечно, найдется не мало для такого
государства, какъ Россія. Но ц слѣ-
дующая мнѣ кажется немаловажною,
Я полагаю, что и общества и государ-
ства, наравнѣ съ частными лицами,
подвержены чарующему вліянію
словъ, ими же самими нѣкогда при-
думанныхъ для обозначенія болѣе или
менѣе неопредѣленныхъ и неправиль-
ныхъ представленій и понятій.
Такъ, въ нашемъ русскомъ госу-
дарствѣ, съ давнихъ поръ, слово само-
державіе (аутократизмъ) заключаетъ
въ себѣ неправильное понятіе о какой
то безграничной, несуществующей на
свѣтѣ власти; и потому всякое по-
нятіе объ ограниченіи власти счи-
тается почти государственною измѣ-
ною и строго преслѣдуется цензурою,
и система управленія, основанная на
общественномъ представительствѣ,
разсматривается какъ нѣчто, совер-
шенно несовмѣстное и противное само-
державію.
Между тѣмъ, каждый мало-мальски
образованный человѣкъ оченъ хорошо
понимаетъ, что самодержавная власть
въ Россіи постоянно ограничивается
въ ея наиболѣе благотворныхъ про-
явленіяхъ множествомъ различныхъ
и, главное, неопредѣленныхъ условій
такъ, что, пока самодержавная воля
монарха дойдетъ до той цѣли, куда она
была преимущественно направлена съ
высоты трона, вліяніе и дѣйствія ея
оказываются не только ограничен-
ными, но даже совершенно измѣненны-
ми. Да сверхъ того каждый законъ,
диктуемый самодержавной властью
получаетъ свой raison d'etre изъ
другихъ источниковъ, не всегда до-
ставляющихъ чистую воду.
Правда, самодержавньй монархъ
можетъ посвоему благоусмотрѣнію,
мѣнять своихъ представителей, мини-
стровъ и намѣстниковъ, но и самъ
долженъ болѣе или менѣе подчинять-
ся ихъ вліянію и ихъ намѣреніямъ,
нерѣдко вовсе несоотвѣтствующимъ
намѣреніямъ и волѣ монарха; a пока
это несоотвѣтствіе успѣетъ обнару-
житься,—проходятъ иногда годы и цѣ-
лая жизнь одного поколѣнія.
He помню кто-то изъ французскихъ
публицистовъ сравнивалъ министров
и сановниковъ Наполеона lit съ раз-
ными столярными инструментами, пи-
лою, топоромъ, долотомъ и проч.
которыми по произволу и по надоб-
ности могла располагать искусная
рука императора. Но на дѣлѣ это
не такъ бываетъ. Аутократизмъ по-
ручаетъ не инструменту, a рукѣ, вла-
дѣющей тѣмъ или другимъ орудіемъ,
дѣйствіе же этой руки и воля, упра-
вляющая ея дѣйствіями, не составля-
ютъ одно и то же цѣлое съ аутокра-
тическою волею.
Если же на свѣтѣ не существуетъ
ни безгранично-добрая, ни безгра-
нично-злая воля, и власть и понятіе
о безграничіи самодержавной власти
. есть только относительное и болѣе
формальное, то почему же представи-
тельная система правленія несовмѣ-
стима съ самодержавіемъ? Слова. сло-
ва, связанныя съ неяснымъ и непра-
вильнымъ представленіемъ сути дѣла,
строятъ и несуществующія препят-
ствія.
Представительство, въ сущности, не
только не ослабляетъ, но еще укрѣ-
пляетъ самодержавную власть, сооб-
щая проявленіямъ ея большую цѣле-
сообразность и, такъ сказать, прони-
цательность; ограничиваетъ же оно
власть не болѣе, какъ и всякій законъ,
издаваемый самою же властью. Конеч-
но, представительство, учреждаемое
съ единственною цѣлью ограниченія
верховной власти, можетъ ее не только
ослабить, но и сдѣлать ничтожною

и поддѣльною. Ho никто изъ честныхъ
и благоразумныхъ патріотовъ не по-
желаетъ Россіи ни такого предста-
вительства, ни такой власти. Мы—
не французы и французское le roi
regne, mais ne gouverne
pas—не для насъ писано. Намъ необ-
ходимо, чтобы верховная власть y насъ
была сильною и неограниченно-доброю
и именно для этого ей и надо имѣть
твердую и надежную опору въ обще-
ственномъ представительствѣ. Вѣдь
финское представительство сбоку сто-
лицы имперіи не ослабляетъ же. a
укрѣпляетъ власть всероссійскаго им-
ператора на границахъ Швеціи; да и
новое славянское представительство,
имъ же самимъ учрежденное, вѣрно,
также не ослабило бы его власть,
если бы Болгарія осталась и за Рос-
сіею, послѣ войны 1878 года.
Если я, a со мною, полагаю, и мно-
гіе другіе, заключаемъ изъ потрясаю-
щихъ наше общество событій, что
власть ослабла y насъ, то это при-
скорбное явленіе никто изъ здравомыс-
лящихъ гражданъ не можетъ припи-
сать нашимъ двумъ новорожденнымъ
и едва прозябающимъ представи-
тельствамъ (земскому и городскому);
не они, a старосвѣтскій, тяжелый для
общества механизмъ нашей админи-
стративной машины, оставленной безъ
всякаго измѣненія послѣ такихъ
двухъ коренныхъ преобразованій въ
государствѣ, какими были эманципа-
ція и судебная реформа., и потому сдѣ-
лавшейся несовмѣстимымъ анахро-
низмомъ на новомъ пути,—вотъ что
ослабляетъ и парализуетъ власть.
Старыя, заржавѣлыя администра-
тивныя пружины не годятся болѣе
для новаго механизма, сообщеннаго
всей государственной машинѣ. И те-
перь пришла самая крайняя пора по-
думать о переустройствѣ. Я очень
опасаюсь, что событіе 1 марта сильно
повліяетъ па многіе незрѣлые умы и
страстныя фанатическія натуры. Ихъ
поражаетъ и увлекаетъ трескучій эф-
фектъ зла сильнѣе, чѣмъ примѣры
добродѣтели.
He забудемъ,что мы живемъ въ такое
время, когда личности въ родѣ Бру-
товъ. Зандовъ и Равальяковъ уже
успѣли популяризироваться и со-
мкнуться подъ покровительствомъ но-
ваго ученія. A такой громадный
успѣхъ зла, какого оно достигло собы-
тіемъ 1 марта, долженъ сильно по-
вліять на судьбы этой зловѣщей общи-
ны; она нравственно,—вѣрнѣе, зло-
нравственно,—окрѣпнетъ и привле-
четъ къ себѣ новыхъ сподвижниковъ.
И если государства не примутъ за-
благовременно радикальныхъ мѣръ къ
ослабленію господствующаго антаго-
низма съ обществомъ, то вербовка въ
ряды недовольныхъ анархистовъ и
коммунаровъ будетъ расти все болѣе
и болѣе, пока они не сформируютъ
status in statu. На ихъ сторо-
нѣ—тотъ же могущественный своимъ
злонравіемъ принципъ, который сдѣ-
лалъ непобѣдимымъ и іезуитовъ, —
съ тѣмъ только отличіемъ, что y іезу-
итовъ благая цѣль оправдываетъ ху-
дыя средства, a y новыхъ адептовъ
анархизма и нигилизма и цѣль п сред-
ства сливаются вмѣстѣ и бьютъ въ од-
ну точку—разрушеніе существующаго
порядка.
Какъ же не соединиться противъ та-
кого сильнаго врага государству и
обществу, стараясь взаимно ослабить
существующій антагонизмъ? И что
другое, какъ не общественное пред-
ставительство, даетъ наиболѣе надеж-
ное средство къ этому союзу? Спѣшите!
Dixi.
Пора, однако же, перестать. Я вы-
сказалъ все накопившееся въ душѣ п
вызванное наружу событіемъ 1 марта.
He знаю, возвращусь ли я еще разъ въ
моемъ дневникѣ къ этому предмету.
A теперь пора возвратиться къ моей
біографіи.
28 марта [1881 г.].
Но прежде, чѣмъ возвращусь къ мо-
ей біографіи, замѣчу, что прошлаго
года я въ эту пору сильно озабоченъ
былъ о состояніи моихъ полей; я велъ
тогда дневникъ о погодѣ и температу-
рѣ. Нынѣшній годъ было не до того.
Я покупалъ новое имѣніе и дѣлалъ
завѣщаніе; — замѣтно старѣюсь
Прошлаго года выпавшій въ ноябр.

снѣгъ на талую землю угрожалъ озими
большимъ вредомъ; всѣ боялись, что
густые, какъ войлокъ, всходы вы-
мокнутъ; но въ декабрѣ начались
сильные морозы, и хотя снѣга нава-
лило цѣлые сугробы—земля замерзла
подъ нимъ на аршинъ и болѣе. Когда
снѣгъ, лежавшій до конца марта, ста-
ялъ, то озими оказались нетронутыми
и, какъ осенью, густыми и зелеными.
Урожай прошлаго, 1880 года, былъ y
меня, однако же, не плохой и, если бы
не-дожди во время цвѣта пшеницы,
былъ бы еще лучше; отъ этихъ дождей
пострадалъ умолотъ, но все-таки уро-
жай пшеницы, вообще, y меня былъ
самъ-восемь.
Сильные весенніе морозы, въ
мартѣ до 20° слишкомъ погуби-
ли множество деревьевъ въ саду; по-
страдали особливо вишни, сливы,.гру-
ши; y меня изъ 2,000 погибло до 200.
5-го мая выпалъ снѣгъ и лежалъ два
дня: пострадалъ виноградъ; не было
ни яблоковъ, ни грушъ.
Про нынѣшній годъ еще труднѣе
предсказать. Снѣгъ не падалъ на та-
лую землю. Но снѣга вообще было
мало до весны, и онъ зимою два раза
сходилъ совсѣмъ, тогда какъ прошлаго
года не сходилъ ни разу. Отличные
осенніе всходы озими, густые, какъ и
прошлогодніе, стояли по недѣлямъ от-
крытые, безъ снѣжнаго покрова. Впро-
чемъ, сильныхъ морозовъ не было. Въ
цѣлую зиму разъ или два доходило
до 20° слишкомъ, и то на нѣсколько
часовъ. Зато теперь мартъ необыкно-
венно холоденъ п сыръ. Падалъ раза
три снѣгъ и одинъ разъ лежалъ около
двухъ недѣль, защитивъ всходы отъ
мартовскихъ вѣтровъ.
Тепла болѣе 10—12° еще не было.
Всходы не зеленые, какъ прошлогод-
ніе, а сѣрые, желтоватые, но отъ до-
ждей и мокраго снѣга начинаютъ зеле-
нѣть; боюсь, не повредили бы имъ
морозы въ 2—5° на мокрую землю, не
пострадали бы корни всходовъ.
Что я написалъ въ дни первыхъ чи-
селъ марта подъ впечатлѣніемъ страш-
наго событія, я не перечитывалъ по-
томъ; помарки и поправки я дѣлалъ
только въ то время, когда писалъ я
взволнованный, спѣша вылить на бу-
магу потокъ быстро слѣдовавшихъ
одно за другимъ воспоминаній и мыс-
лей.
Примѣчаніе* Замѣчу еще, что еще
не могу отдѣлаться отъ подозрѣнія
объ участіи въ событіи 1 марта не од-
нихъ анархистовъ, a и лицъ изъ дру-
гихъ лагерей, участіи, разумѣется, не
прямомъ, a чрезъ десятыя руки, a до-
казательствъ подозрѣнія ни теперь,
ни послѣ и, можетъ быть, никогда не
найдется; поэтому я и отношу его къ
голословнымъ, но тѣмъ не менѣе на-
вязчивымъ.
Перехожу опять къ дѣламъ давно
прошедшихъ дней. He прошло и мѣ-
сяца послѣ внезапной смерти отца,
какъ мы всѣ, мать, двое сестеръ и я,
должны были предоставить нашъ домъ
и все, что въ немъ находилось, казнѣ и
частнымъ кредиторамъ. Приходилось
съ кое-какими крохами идти на улицу
и думать о слѣдующемъ днѣ. Въ это
время явилась неожиданная помощь.
Троюродный (если не ошибаюсь)
братъ отца, Андрей Филимоновичъ
Назарьевъ, самъ обремененный
семействомъ,—y него было на рукахъ
три дочери (одна уже взрослая, двѣ
подростки),—служившій засѣдателемъ
въ какомъ-то московскомъ судѣ (по-
мѣщавшемся близъ Иверскихъ воротъ),
предложилъ намъ переѣхать къ нему.
Онъ съ семействомъ жилъ y Прѣснен-
скихъ прудовъ, въ приходѣ Покрова
въ Кудринѣ, въ собственномъ малень-
комъ домикѣ; внизу, въ четырехъ ком-
натахъ, помѣщалось семейство На-
зарьевыхъ, a мезонинъ съ тремя ком-
натами и чердачкомъ предоставленъ
былъ намъ. Окна одной изъ комнатъ
выходили на Дѣвичье Поле, виднѣ-
лись Воробьевы горы, и я, смотря на
этотъ ландшафтъ, вспоминалъ подоб-
ный же видъ изъ верхняго этажа на-
шего прежняго дома на Андроньевъ
монастырь. Но вспоминать было не-
легко —впрочемъ не мнѣ собствен-
но, a старшимъ. Что я тогда? Развѣ
14-тилѣтнему подростку знакома бы-
ваетъ продолжительная грусть и недо-
вольство судьбою?
Жизнь моя пошла по прежнему,

какъ заведеные часы. Два раза въ день
я путешествовалъ въ университетъ по
Никитской, что брало болѣе двухъ
часовъ времени въ день; объ извозчи-
кахъ и даже розвальнахъ теперь и
подумать нельзя было.
Лѣтомъ, въ сухую погоду, куда ни
шло,—я бѣгалъ по Никитской исправ-
но; но въ грязь,осенью, ночью,ой, ой,
ой, какъ плохо приходилось мнѣ, бѣд-
ному мальчику. Мой дядюшка,—такъ
я называлъ,—Андрей Филимоновичъ
былъ добрѣйшее и тишайшее суще-
ство тогдашняго чиновничьяго міра:
небольшого роста отъ природы, да еще
согнувшійся отъ постояннаго писанья,
онъ былъ истинный типъ небольшого
чиновника-муравья. Дома я его ни-
когда иначе не видывалъ, какъ за бу-
магами, цѣлую кипу которыхъ онъ
приносилъ съ собою изъ суда, a въ су-
дѣ, разумѣется, другого дѣла также
не было; весь вѣкъ свой добрѣйшій
Андрей Филимоновичъ писалъ, писалъ
и писалъ, за что и награжденъ былъ
владимірскимъ крестомъ; про него не
помню, но другой такой же типическій
чиновникъ удивлялъ меня всегда не на
шутку вѣшаніемъ своего владимірска-
го креста, за 30-лѣтнюю службу, пе-
редъ образомъ, по возвращеніи домой
изъ присутственнаго мѣста. Андрей
Филимоновичъ говорилъ мало и тихо;
всѣ его наслажденія ограничивались
слушаніемъ птичьяго пѣнія во время
письменной работы, покуриваніемъ
табаку изъ длиннаго чубука,съ перыш-
комъ вмѣсто мундштука, и чаепитіемъ.
Эта добрѣйшая и тишайшая душа пои-
ла иногда и меня чаемъ въ ближай-
шемъ трактирѣ, когда я заходилъ въ
судъ y Иверскихъ воротъ, отвозилъ
меня иногда на извозчикѣ изъ уни-
верситета домой, и однажДы,—этого
я никогда не забывалъ,—замѣтивъ y
меня отставшую подошву, купилъ мнѣ
сапоги.
Въ семействѣ дядюшки Назарьева
съ жениной стороны, именно y сестры
его жены, водились нечистые духи.
Я почти всякій день слыхалъ разска-
зы о разныхъ продѣлкахъ домовыхъ,
обитавшихъ, по общему убѣжденію,
въ квартирѣ Надежды Осиповны (такъ
звали невѣстку дяди); я было забылъ
всѣ слышанныя тогда розсказни, какъ.
небылицы, но, прочитавъ въ «Рус-
скомъ Вѣстникѣ» статью профессора
Вагнера60) о чудесахъ одного
американскаго спирита, чрезъ 50 лѣтъ
вспомнилъ снова о пресловутыхъ по-
хожденіяхъ Надежды Осиповны. Жи-
во вспоминаю теперь, какъ и она сама
и ея домашніе повѣствовали о томъ,
что y нихъ происходило дома по но-
чамъ и по вечерамъ: стукъ, шумъ,
трескотня разнаго рода, шорохъ и
ползанье по стѣнамъ и за обоями,
переставливаніе съ мѣста на мѣсто
мебели по ночамъ, катаніе какихъ-то
клубковъ и темныхъ массъ по полу.
Перемѣна квартиры не помагала,
и въ этомъ-то я нахожу средство На-
дежды Осиповны съ американскимъ
спиритомъ. И онъ, и она, какъ ме-
діумы,вызывали однимъ личнымъ при-
сутствіемъ духовъ изъ невидимаго
міра.Ия помню также,что родствен-
ники Надежды Осиповны считали ее
не то тронувшеюся, не то какою-то
чудною, и посмѣивались надъ нею,
и какъ будто побаивались ея. Она бы-
ла уже очень пожилая женщина, лѣтъ
за 50, сухощавая, и пересказывала все
испытываемое ею и ея домашними по
ночамъ весьма наивно, какъ будто все
это такъ и должно было быть. Жаль,
что я тогда ничего не смыслилъ о ме-
діумахъ: я бы подробнѣе вникнулъ
въ странную личность Надежды Оси-
повны; а то я слушалъ ея розсказни,
какъ интересныя сказки, смѣялся
отъ души, когда она описывала про-
дѣлки своихъ домовыхъ,—и только.
To вѣрно, что это не была обманщица:
не изъ чего и некого было обманывать.
Вѣроятно также, что она подверга-
лась галлюцинаціямъ; но вопросъ,
для меня нерѣшенный и въ отноше-
ніи къ Надеждѣ Осиповнѣ, и въ
отношеніи къ современнымъ медіу-
мамъ, тотъ—не свойственно ли нѣкото-
рымъ личностямъ сообщать свои чисто
субъективныя галлюцинаціи и дру-
гимъ воспріимчивымъ особамъ?
Мы жили въ домѣ дяди, не платя
ничего за квартиру, болѣе года. По-
слѣ, въ 1837 году, сдѣлавшись про-

фессоромъ въ Дерптѣ, я считалъ себя
обязаннымъ отблагодарить добраго
Андрея Филимоновича, и, признаюсь,
не столько за даровой пріютъ, сколь-
ко за сапоги.У дяди, къ тому времени,
подросъ маленькій сынишка, лѣтъ
10-ти, и я предложилъ отпустить его
со мною въ Дерптъ, для ученья на мой
счетъ. Мальчикъ учился y какого-то
попа и кое-какъ мараковалъ грамоту.
Признаюсь, я потомъ не радъ былъ
-жизни, что взялъ на себя такую обузу,
не сообразивъ, насколько я въ состоя-
ніи былъ справиться съ нею. Я уви-
дѣлъ потомъ, но поздно, что я тогда
ничего не понималъ въ дѣлѣ воспита-
нія, считая его дюжиннымъ дѣломъ.
Я сдѣлалъ изъ неудавшагося мнѣ вос-
питанія мальчика Назарьева
одно заключеніе, которое, я думаю,
относится и не ко мнѣ только, a и ко
многимъ другимъ, а именно: молодому
неженатому человѣку не нужно
браться за воспитаніе ребенка; это
опасное предпріятіе для нравственно-
сти воспитанника.
Я хотѣлъ приготовить маленькаго
Николая къ гимназіи въ Дерптѣ, и,
по совѣту какого-то педагога, помѣ-
стилъ его полупансіонеромъ въ приго-
товительное училище Лаланда.
N Меня не бывало по цѣлымъ днямъ
дома-, и мальчикъ, приходившій изъ
школы, оставался на рукахъ жившей
y меня въ услуженіи очень почтенной
и богомольной женщины (латышки и
піэтистки). Вскорѣ узналъ я отъ нея,
что мой Николай воруетъ. Вѣроятно,
онъ привезъ [эту привычку] уже съ со-
бою изъ Москвы. Родные, отпуская
его со мною, дали нѣсколько денегъ
мнѣ на сохраненіе, и какъ мальчикъ
ни въ чемъ не нуждался, то я и заперъ
его деньги, въ его присутствіи, вмѣстѣ
съ моими, въ ящикъ комода. Служанка
моя, почтенная Лена, чрезъ нѣсколь-
ко же дней послѣ нашего пріѣзда, увѣ-
домила меня, что Николай что-то
долго оставался возлѣ комода, и она
нашла потомъ ключъ отъ ящика, гдѣ
были деньги, на комодѣ; но могло
быть, что я и самъ забылъ ключъ на
комодѣ. Стали наблюдать. Лена ухи-
трилась всунуть маленькую бумажку
въ замочную дыру ящика, положила
ключъ не прежнее мѣсто, сочли хо-
рошенько мелкія деньги. На другой
же день нашли бумажку вынутою н—
дефицитъ. Потомъ накрыли воришку,
и en flagrant délit.
Лена совѣтовала непремѣнно его
высѣчь на мѣстѣ преступленія, увѣ-
ривъ меня, что это очень помогаетъ.
Я, въ первый разъ въ жизни, произ-
велъ эту операцію, и весьма неловко;
Лена была слишкомъ слаба, чтобы
хорошенько подержать мальчишку,
оравшаго во все горло и брыкавшаго
и руками, и ногами; я горячился, и
розга не попадала по назначенію.
Воровство, впрочемъ, прекратилось.
Но ученье шло, видимо, плохо, и
мѣсто воровства заступила другая при-
вычка, уже не знаю, привезенная ли
также изъ Москвы, или дерптскаго
происхожденія.
Однажды Лена увѣдомила меня,
что нашъ Николай что-то пасмуренъ
и часто уходитъ въ нужное мѣсто;
посмотрѣвъ пристальнѣе мальчику
въ лицо, я замѣтилъ также что-то
нехорошее во взглядѣ: какую-то
тусклость и смущеніе. «Что съ тобою?»
спрашиваю. Вмѣсто отвѣта — слезы.
«Боленъ?» Отвѣта нѣтъ: слезы. «Онъ
что-то рукою за нижнее мѣсто хва-
таетъ», говоритъ мнѣ при цемъ Лена.
«Спусти штаны; покажи». Открыва-
ется parapbymosis и сильная опухоль
члена. Я кладу мальчика на постель
и сейчасъ же вправливаю. Услышавъ,
что этого рода занятіямъ онъ преда-
вался и въ школѣ Лаланда, я взялъ
его оттуда и отдалъ въ пансіонъ въ
городѣ Верро, пользовавшійся боль-
шою извѣстностью въ то время.
Когда, черезъ годъ, я переѣхалъ
въ Петербургъ, женился и поселился
вмѣстѣ съ женою, матерью и сестрами,
то Николая я снова привезъ къ себѣ
въ домъ и помѣстилъ полупансіоне-
ромъ въ гимназію, въ надеждѣ, что
пребываніе его въ хорошемъ учеб-
номъ заведеніи перемѣнитъ его къ
лучшему, a жизнь въ семействѣ окон-
чательно исправитъ. Бился съ нимъ я
тутъ уже не одинъ: и жена, и мать, и

сестры принимали участіе. Но ученье
не шло на ладъ, a въ головѣ были
постоянныя шалости, какое-то тупое
упрямство, а потомъ явилось и желаніе
идти въ солдаты. «Голъ, да соколъ
буду», возражалъ Николай на всѣ
представленія. Такъ, побившись съ
нимъ еще годъ, мы, наконецъ, при-
нуждены были отправить его опять
въ Москву. Что изъ него вышло—не
знаю; кто-то,кажется, говорилъ мнѣ,
что мой воспитанникъ получилъ мѣсто
въ московской полиціи. Могъ ли я
ожидать, что сдѣлаюсь воспитателемъ
квартальныхъ!
И другой птенецъ изъ семейства
моего добраго Андрея Филимоновича,
сынъ его старшей дочери, вышед-
шей замужъ за какого-то офицера, по
фамиліи Солонина, и потомъ
овдовѣвшей, попалъ ко мнѣ на руки,
когда я былъ уже попечителемъ въ
Кіевѣ.
Считая себя все еще въ долгу y
этой семьи за доброту ея отца, я рѣ-
шился еще разъ попробовать счастья
въ воспитаніи чужихъ дѣтей, и при-
нялъ маленькаго Солонину къ себѣ,
къ своимъ дѣтямъ, которыя были стар-
ше его и могли подготовить нѣсколько
дикаго и безграмотнаго ребенка.
Но и на этотъ разъ не было удачи.
Солонина,и по наружности очень по-
хожій на Николая Назарьева, не
поддавался нашей культурѣ. Я самъ,
конечно, не имѣлъ досуга заниматься
воспитаніемъ Солонины, но жена,
сестры и на этотъ разъ еще мои маль-
чики ничего не могли вдолбить;
ученье на дому не шло, a въ школу я
боялся его отдать, чтобы не испортить
еще болѣе. Такъ и возвратилъ я и это-
го питомца обратно на руки его матери,
не достигнувъ *никакого результата
отъ моей культуры.
Я включилъ эти два образчика не-
удачи въ мою біографію потому, что
они доказываютъ, во-первыхъ, какъ
трудно быть истинно благодарнымъ,
т. е. принести пользу своею благодар-
ностію тому, кто оказалъ намъ нѣ-
когда истинное благодѣяніе; во-вто-
рыхъ, они подтверждаютъ печальную
истину, что добрый примѣръ и добрая
воля воспитателей не ведутъ еще къ
достиженію благихъ результатовъ въ
дѣлѣ воспитанія. На дѣлѣ выходитъ
совершенно противное тому, чего мы
хотѣли достигнуть, подавая примѣръ
дѣтямъ собственною жизнью и соб-
ственными дѣлами; объ этомъ я буду
имѣть случай еще многое сказать впо-
слѣдствіи, a о трудности быть благо-
дарнымъ скажу теперь еще слѣдую-
щее.
Неуваженіе къ заслугамъ, a еще,
болѣе неблагодарность, представля-
лиСь всегда моему воображенію въ
видѣ самыхъ отвратительныхъ гадинъ.
Въ душѣ я никогда не былъ неблаго-
дарнымъ, но, увы! на дѣлѣ я не су-
мѣлъ или даже не захотѣлъ (кто до-
берется до правды, роясь въ хламѣ
стараго сердца!) быть благодарнымъ
именно тамъ, гдѣ благодарность была
священнымъ долгомъ.
Правда, во всей моей жизни я на-
хожу не болѣе трехъ случаевъ такого
долга. Объ одномъ изъ нихъ я сейчасъ
разсказалъ. Въ другомъ я имѣлъ
твердое намѣреніе отблагодарить,—
и не однажды,—но судьба не дала мнѣ
этого сдѣлать. Этотъ случай касается
цѣлаго періода моей дерптской жизни;
здѣсь скажу только, что я считалъ себя
обязаннымъ благодарностью почтен-
ному семейству дерптскаго профессора
Мойера, и именно его почтеннѣй-
шей тещѣ, Екатеринѣ Аѳанасьевнѣ
Протасовой 61), урожденной
Буниной 62) (сестрѣ по отцу Bac.
Андр. Жуковскаго). Я былъ принятъ
въ этомъ семействѣ какъ родной и,
занявъ лотомъ профессуру. Мойера,
мечталъ о женитьбѣ на его дочерн, сы-
новней благодарности, и пр. и пр.
Мечтамъ юности не суждено было осу-
ществиться, и я, по-неволѣ, остался
въ долгу y незабвенной Екатерины
Аѳанасьевны.
Наконецъ, третій и самый священ-
ный долгъ, оставшійся не такъ выпол-
неннымъ, какъ бы мнѣ теперь (но, увы
поздно!) хотѣлось это сдѣлать, былъ
долгъ благодарности къ моей матери и
двумъ старшимъ сестрамъ. Co смерти
отца, съ 1824 по 1827 годъ, эти тря
женщины содержали меня своими тру-

дами. Кое-какія крохи, оставшіяся
,послѣ разгрома отцовскаго состоянія,
не долго тянулись; и мать, и сестры
принялись за мелкія работы; одна изъ
сестеръ поступила надзирательницею
въ какое-то благотворительное дѣт-
ское заведеніе въ Москвѣ и своимъ
крохотнымъ жалованьемъ поддержи-
вала существованіе семьи.
Переѣхавъ черезъ годъ изъ дома
дяди Андрея Филимоновича на наем-
ную квартиру,- мать рѣшила отдавать
одну половину квартиры въ наймы
нахлѣбникамъ; одинъ, и очень поря-
дочные, человѣкъ скоро нашелся; это
былъ студентъ математическаго фа-
культета Жемчужниковъ
(бывшій потомъ вице-губернаторомъ
в-ь Каменецъ-Подольскѣ, гдѣ я его и
встрѣтилъ черезъ 37 лѣтъ, въ 1862 г.).
Жемчужниковъ былъ человѣкъ доста-
точный, и потому могъ платить за
квартиру въ двѣ комнаты, столъ, чай
il пр. 300 руб. ассигнаціями, т. е. 75 р.
сер. въ годъ; a мать за всю квартиру
(п, если не ошибаюсь, съ отопленіемъ)
платила 300 р. ассигн. ежегодно; тако-
вы были цѣны въ то время!
Уроковъ я не могъ давать,—одна
ходьба въ университетъ съ Прѣснен-
скихъ прудовъ брала взадъ и впередъ
часа четыре времени, да мать и не хо-
тѣла, чтобы я на себя работалъ, и еще
менѣе того, чтобы я сдѣлался стипен-
діатомъ или казеннокоштнымъ; куда
это—и руками, й ногами противъ ка-
зенныхъ обязательствъ! это считалось,
какъ будто, чѣмъ-то унизительнымъ:
«ты будешь,— говорилось, — чужой
хлѣбъ заѣдать; пока хоть какая-ни-
будь есть возможность, живи на на-
шемъ*. Такъ и перебивались, какъ ры-
ба объ ледъ. Къ счастью нашему, въ
то блаженное время не платили за
лекціи, не носили мундировъ, и даже'
когда введены были мундиры, то мнѣ
сшили сестры изъ стараго фрака ка-
кую-то мундирную куртку съ крас-
нымъ воротникомъ, и я,чтобы не обна-
ружить несоблюденія формы, сидѣлъ
на лекціяхъ въ шинели, выставляя на
видъ только свѣтлыя пуговицы и крас-
ный воротникъ.
Моя студенческая жизнь въ Москвѣ.
Какъ я или—лучше—мы прони-
щенствовали въ Москвѣ во время мо-
его студенчества, это для меня оста-
лось загадкою. Квартира и отопленіе
были, правда, даровыя y дяди (въ тече-
ніе года) a содержаніе? a платье? Двѣ
сестры, мать и двѣ служанки, и я на
прибавку. Сестры работали; продава-
лись кое-какіе остатки, но какъ этого
доставало—не понимаю. Иногда, толь-
ко иногда, въ торжественные празд-
ники, присылались чрезъ меня или
другимъ путемъ вспомоществованія;
помогалъ иногда мой крестный отецъ,
Семенъ Андреевичъ Лукутинъ;
помогали кое-какіе старые знакомые.
Однажды матушка, узнавъ, что ге-
нералъ Сипягинъ женится на
второй женѣ послѣ вдовства, уговори-
ла меня пойти къ нему съ поздравле-
ніемъ и поднести хлѣбъ-соль на ново-
селье. Сипягинъ былъ одно время па-
трономъ отца, завѣдывавшаго нѣкото-
рое время его* дѣлами по имѣніямъ;
былъ заказанъ большой сдобный крен-
дель и [я] явился по утру къ генералу,
поздравилъ его, передалъ хлѣбъ-соль;
a онъ, поблагодаривъ довольно лю-
безно, приказалъ своему казначею вы-
дать мнѣ 25 рублей, но не сказалъ:
ассигнаціями, a просто: 25 рублей. И
каково же было мое изумленіе, когда
этотъ казначей потребовалъ съ меня
2-рубля (четвертакъ) сдачи съ бѣлой
бумажки, ходившей въ то время съ
лажемъ и стоившей потому не 25, a
27 рублей!..
Черезъ годъ наше положеніе нѣ-
сколько поправилось тѣмъ, что мы на-
няли квартиру побольше и стали сами
держать нахлѣбниковъ изъ студентовъ.
Одинъ изъ нихъ, Жемчужниковъ, про-
жилъ въ годъ за триста рублей ассиг-
націями и имѣлъ отъ матушки за эти
деньги одну довольно просторную
комнату, столъ въ 3 перемѣны и два
раза въ день чай; правда, мѣстность
была довольно отдаленная отъ уни-
верситета, Кудрино, но все-таки за 300
четвертаковъ, то есть за какіе-ни-
будь 75 руб. серебромъ, порядочное
помѣщеніе и сытный столъ — доказы-

ваютъ, что въ то благодатное для бѣд-
няковъ время можно было учиться, не-
смотря на бѣдность. Зато и ученье
было таковское—на мѣдныя деньги.
Между тѣмъ московскій универси-
тетъ того времени могъ похвалиться
именами такихъ ученыхъ, какъ Юстъ-
Христіанъ Лодеръ 63) (анатомъ),
Фишеръ64) (зоологъ), Гофманъ 6б)
(ботаникъ); такихъ практиковъ вра-
чей, какъ М. Я. Мудровъ w),
Е. О. Мухинъ, Федоръ Андре-
евичъ Гильдебрандтъ в7) (хи-
рургъ); такихъ знатоковъ русскаго
слова и русской старины, какъ
Мерзляковъ 68) и Каче-
новскій 69).
Къ сожалѣнію, не всѣ изъ этихъ
извѣстныхъ профессоровъ пеклись о
полномъ изложеніи своего предмета.
a главное (за исключеніемъ Лоде-
ра), не владѣли достаточными науч-
ными средствами для преподаванія
своей науки; a сверхъ того, несравнен-
но большая часть профессоровъ мо-
сковскаго университета составляли
живой и уморительный контрастъ съ
своими знаменитыми коллегами.
Теперь нельзя себѣ составить и при-
близительно понятія о томъ господ-
ствѣ комическаго элемента, который
я засталъ еще въ университетѣ.
Мы, мальчиками 14—17 лѣтъ, хо-
дили на лекціи своего и другихъ фа-
культетовъ нерѣдко для потѣхи. И
теперь безъ смѣха нельзя себѣ пред-
ставить Bac. Мих. Котельниц-
каго 70), идущаго въ нанковыхъ
бланжевыхъ штанахъ въ сапоги (а са-
поги съ кисточками), съ кулькомъ въ
одной рукѣ и съ фармакологіею
Шпренгеля, переводъ Іовскаго, подъ
мышкою. Это онъ, Bac. Мих. Ко-
тельницкій (проживавшій въ
университетѣ), вдетъ утромъ съ прови-
зіею изъ Охотнаго ряда на лекцію. Онъ
отдаетъ кулекъ сторожу, a самъ ране-
хонько утромъ отправляется на лек-
цію, садится, вынимаетъ изъ кармана
очки и табакерку, нюхаетъ звучно,
съ храпомъ, табакъ и, надѣвъ очки,
раскрываетъ книгу, ставитъ свѣчку
прямо передъ собою и начинаетъ чи-
тать слово въ слово и при томъ съ
ошибками. Василій Михайловичъ съ
помощью очковъ, читаетъ въ фарма-
кологіи Шпренгеля, переводъ Іов-
скаго: «Клещевинное масло, oleum
ricini,—китайцы придаютъ ему
горькій вкусъ». Засимъ кладетъ книгу,
нюхаетъ съ вхрапываніемъ табакъ и
объясняетъ намъ, смиреннымъ его слу-
шателямъ: «вотъ, видишь ли, китайцы
придаютъ клещевинному - то маслу
горькій вкусъ». Мы, между тѣмъ, сми-
ренные слушатели, читаемъ въ той же
книгѣ: вмѣсто китайцевъ: «кожицы
придаютъ ему горькій вкусъ». У Ва-
силія Михайловича на лекціи—что ни
день, то репетиція. «Ну-те-ка, ты тамъ,
Пешэ, обращается онъ къ одному сту-
денту (сыну нѣмецкаго шляпнаго ма-
стера), ты приходи;—постой-ка. я тебя
вотъ изъ Тенара жигану. А! что?, не-
бось,замялся; а еще нѣмецъ! Нѵ-те-ка,
ты, Пироговъ, скажи-ка мнѣ, какъ
французская водка по-латыни?»
— Spiritus gallicus.
— «Молодецъ!
Другой экземпляръ, curios'um сво-
его рода, Алекс. Леонтьев. Ловец-
кій71), адъюнктъ знаменитаго Фи-
шера, проф. естественной исторіи
на медицинскомъ факультетѣ, дѣлаетъ
съ нами ботаническія экскурсіи на Во-
робьевыхъ горахъ, то-есть гуляетъ,
срываетъ нѣсколько цвѣтковъ, назы-
ваетъ ихъ по имени, a когда мы прино-
симъ ему нашу находку и просимъ
опредѣлить растеніе, мы уже знаемъ
по опыту, что отвѣтъ одинъ: «отдайте
ихъ моему кучеру, я потомъ дома у се-
бя опредѣлю». Этотъ же ученый вдругъ
возжелалъ демонстрировать на лекціи
половые органы пѣтуха и курицы
(прежде за нимъ этого не водилось,—
онъ демонстрировалъ иногда только
картинки). Помощникъ его пригото-
вляетъ ему препаратъ для демонстра-
ціи. Препаратъ лежитъ на тарелкѣ,
обвернутой вокругъ салфеткою. Але-
ксѣй Леонтьевичъ беретъ тарелку и, не
отнимая салфетки, объясняетъ своей
аудиторіи устройство половыхъ орга-
новъ пѣтуха; но на самой срединѣ де-
монстраціи помощникъ, сконфужен-

ный и изумленный, приближается къ
нему и говоритъ въ полголоса:
'— «Алексѣй Леонтьевичъ! вѣдь это
курица».
— Какъ курица? развѣ я не велѣлъ
вамъ приготовить пѣтуха?
Co стороны помощника—возраже-
нія; аудиторія чрезвычайно довольна
сюрпризомъ.
— Пойдемте, господа, смотрѣть,
какъ сегодня такой-то или такой-то
профессоръ будетъ выгонять чужаковъ
изъ аудиторіи.
Такого рода чужеѣдовъ было нѣ-
сколько и въ нашемъ факультетѣ, и
въ другихъ. Отправляемся.
Большая аудиторія амфитеатромъ.
Входимъ. Какое зрѣлище! Профессоръ
сидитъ на каѳедрѣ, a no скамьямъ
аудиторіи бѣгаютъ слушатели, го-
няясь гурьбою одинъ за другимъ съ
восклицаніями: «чужакъ, чужакъ,
гони его! а-ту!»
A въ другомъ случаѣ слушатели,
зная антипатію профессора къ чужимъ
посѣтителямъ его"аудиторіи, сначала
сидятъ тихо и даютъ набраться нѣ-
сколькимъ чужакамъ, a въ самомъ
разгарѣ профессорскаго чтенія подсы-
лаютъ къ профессору одного изъ его
приближенныхъ сказать:
— Василій Петровичъ! (или: Гри-
горій Васильевичъ!) есть много чужа-
ковъ!
Лекція прекращается. Начинается
розыскъ. Нетерпимость и ненависть
къ чужакамъ были какимъ-ïo повѣтрі-
емъ. Комизмъ соединенный съ пре-
слѣдованіемъ чужаковъ на лекціяхъ,
доходилъ по истинѣ до чудовищныхъ
размѣровъ. Студенты эксплоатировали
эту странную антипатію профессо-
ровъ: къ одному совершенно глухому
профессору (кажется, если не ошиба-
юсь, Гаврилову) набралась од-
нажды полная аудиторія студентовъ;
предвидѣлась потѣха, спектакль;
на лекцію былъ приведенъ гарнизон-
ный офицеръ изъ бурбоновъ (въ мун-
дирѣ сѣраго цвѣта съ желтымъ во-
ротникомъ) и былъ посаженъ на са-
мую заднюю скамью. Какъ только на-
чалась лекція, репетиторъ (студентъ,
державшій списокъ слушателей для
перекличекъ) подходятъ къ глухому
профессору и кричитъ ему на ухо:
«на лекціи есть чужакъ». Начинается
конверсація.
— Гдѣ?—спрашиваетъ профессоръ.
Въ это время задніе ряды студентовъ
раздвигаются, и взору изумленнаго
профессора представляется военный
чинъ, сидящій смиренно и прямо на
скамьѣ.
— «Вставайте, вставайте скорѣе!»—
шепчутъ ему сосѣди студенты.
Гарнизонный офицеръ вытягивает-
ся въ струнку, руки по швамъ.
— «Зачѣмъ вы здѣсь?» — спраши-
ваетъ лекторъ.
— Говорите,—подсказываютъ сту-
денты офицеру,—что лекціи въ уни-
верситетѣ публичныя, и всякій имѣ-
етъ право ихъ посѣщать.
Офицеръ бормочетъ сквозь зубы
подсказанное.
Профессоръ ничего не слышитъ;
репетиторъ во всеуслышаніе громко
передаетъ ему слова офицера.
— «Онъ говоритъ, Bac.. Гаврил.,
что лекціи публичныя».
— Такъ что же, что публичныя, a
въ аудиторіяхъ для порядка не долж-
ны быть терпимы чужаки.
Конверсація въ такомъ духѣ про-
должается нѣкоторое время. Нако-
нецъ, студенты, сидящіе около офи-
цера, шепчутъ ему: «уходите, уходите,
дѣлать нечего».
Ряды сидящихъ раздвигаются, и
гарнизонный офицеръ маршируетъ
чрезъ всю аудиторію мимо каѳедры
къ выходу,а аудиторія, пользуясь аб-
солютною глухотою наставника, со-
провождаетъ ретираду офицера гро-
могласнымъ пѣніемъ: «изыдите, изы-
дите, нечестивіи!» или чѣмъ-то въ
этомъ родѣ. Профессоръ продолжаетъ
читать.
У другого профессора слушатели
приводятъ нѣсколькихъ товарищей,
лежавшихъ въ клиникѣ и уже выздо-
равливающихъ, въ больничномъ ко-
стюмѣ; сажаютъ ихъ также въ зад-
нихъ рядахъ и во время лекціи объ-
являютъ, что какіе-то больные забра-
лись на лекціи изъ госпиталя. Опять

спектакль. Больные изгоняются съ
шумомъ и скандаломъ.
Элементъ смѣшного. впрочемъ,
свойственъ былъ въ то время всѣмъ
коллегіямъ не въ одной Москвѣ: и въ
европейскихъ университетахъ встрѣ-
чались курьезные оригиналы между
учеными; но у. насъ оригинальность
была не только смѣшна,но и глупа, по-
тому что была отставшею отъ времени
и науки. Дѣйствительно, отсталость
того времени' была невообразимая;
читали лекціи по руководствамъ
1750-хъ годовъ, и это тогда, какъ y са-
михъ студентовъ, по крайней мѣрѣ y
многихъ, ходили уже по рукамъ учеб-
ныя книги текущаго столѣтія. Правда,
были й новаторы, и даже между по-
жилыми профессорами; но тутъ, опять
на бѣду, примѣшивалась къ новатор-
ству какая-то не по лѣтамъ горячность
и пристрастность. Такъ, М. Я. Муд-
ровъ вдругъ пересѣдлался—и изъ
броуниста сдѣлался отчаяннымъ брус-
сэистомъ.
Мало или почти вовсе незнакомый,
по его собственному признанію, съ
патологическою анатоміею, онъ хо-
тѣлъ увѣрить свою аудиторію и, дѣй-
ствительно,увѣрилъ, не хуже самого
Бруссэ, въ существованіи воспаленія
слизистой кишечнаго канала тамъ, гдѣ
его вовсе не было.
Но Мудровъ едва-ли былъ не един-
ственнымъ исключеніемъ изъ профес-
соровъ. Потомъ уже, когда я кончилъ
курсъ, обуяла нѣсколькихъ изъ моло-
дыхъ философія Шеллинга; но она уже
не была новостью въ Европѣ, тогда
какъ бруссэизмъ былъ, дѣйствительно,
еще животрепещущею новизною, и
притомъ философію Шеллинга приво-
зили къ намъ изъ Германіи посланные
туда отъ университета молодые уче-
ные; a Мудровъ, сидя дома, и притомъ
въ 50-лѣтнемъ возрастѣ, напалъ на
бруссэизмъ.
Наглядность ученія и демонстрацію
можно было найти только на лекціяхъ
Лодера; но и при изученіи анато-
міи отъ студент9въ вовсе не требо-
вали обязательнаго упражненія на
трупахъ. Я, во все время моего пребы-
ванія въ университетѣ, ни разу не
упражнялся на трупахъ въ препаро-
вочной, не вскрылъ ни одного трупа,
не отпрепарировалъ ни одного мускула
и довольствовался только тѣмъ, что
видѣлъ приготовленнымъ и выста-
вленнымъ послѣ лекцій Лодера. И
странно: до вступленія моего въ
дерптскій университетъ я и не чув-
ствовалъ никакой потребности узнать
что-нибудь изъ собственнаго опыта,
наглядно.
Я довольствовался вполнѣ тѣмъ, что
изучилъ изъ книгъ, ;тетрадокъ, лек-
цій.
Я сказалъ'сейчасъ, что это странно.
Нѣтъ, вовсе не странно, когда боль-
шая часть моихъ наставниковъ была
того же убѣжденія. Вотъ на каѳедрѣ
стоитъ Петръ Иллар. Страховъ72),
проф. химіи, медиц. факультета,—че-
ловѣкъ, очевидно, начитанный и изъ
книгъ много знающій. Онъ читаетъ
намъ, какъ дѣлаютъ термометры. чер-
титъ мѣломъ на доскѣ, распростра-
няется; a y него въ аудиторіи сидитъ
много такихъ, которые еще и въ жизни
не имѣли термометра въ рукахъ, a ви-
дали его только издали. Идетъ ли дѣ-
ло объ оксигенѣ, Петръ Иллар. опять
распространяется цѣлыхъ двѣ лекціи,
опятъ чертитъ мѣломъ, приноситъ на
лекцію французскія книги съ рисунка-
ми, но самого оксигена мы не видимъ.
И такъ-то цѣлый курсъ: ни одного
химическаго препарата въ натурѣ; вся
демонстрація состоитъ въ черченіи на
доскѣ. Только на послѣднемъ году
курса, съ вступленіемъ въ универси-
тетъ профессора Геймана73) (мо-
лодого, живого и практичнаго еврея),
я первый разъ въ жизни увидалъ въ
натурѣ оксигенъ и гидрогенъ.
Но не на одномъ медицинскомъ фа-
культетѣ химія читалась по книгамъ,
безъ опытовъ; и въ физико-математи-
ческомъ факультетѣ проф. Рейсъ74)
читалъ ее по своимъ тетрадямъ, да еще
въ добавокъ читалъ-то намъ и не химію.
a какое-то ученіе о міровомъ эѳирѣ
на латинскомъ языкѣ; зато этотъ уче-
нѣйшій, какъ полагали, профессоръ
и былъ самаго высокаго мнѣнія о себѣ,
такого,что, по его собственному выра-

женію : primus — Deus, secundus —
Reus, tertius—adjunctus ineus-
Физика на математическомъ факуль-
тетѣ преподавалась гораздо нагляднѣе
На лекціяхъ y Двигубскаго 7б)
слышалось хлопанье, трескъ, когда
его лаборантъ былъ въ хорошемъ рас-
положеніи духа и въ трезвомъ состо-
яніи; въ медицинскомъ же факуль-
тетѣ и физику д-ръ Веселов-
скій 76) читалъ по тому же способу,
какъ Страховъ химію; мате-
матическія формулы и черченіе раз-
ныхъ машинъ и приборовъ изслѣдова-
лись ежедневно на черной доскѣ.
Физіологія,—ну, она въ первую
половину текущаго столѣтія излага-
лась демонстративно только передовы-
ми физіологами Франціи и Германіи.
Физіологи 20-хъ годовъ нынѣшняго
столѣтія во всей Европѣ, за нѣкоторы-
ми исключеніями, кажется, совсѣмъ
потеряли изъ виду великаго ихъ
предшественника— Галлера, хо-
тя и ни одинъ изъ нихъ не могъ не от-
дать ему преимущества передъ всѣми
другими. Рудольфи 77) въ Бер-
линѣ, въ 1828—1830 годахъ, говари-
валъ слушателя&ъ: «если вы спросите
y профессоровъ физіологіи, какая
физіологія лучшая, каждый изъ нихъ
непремѣнно отвѣтитъ: во-первыхъ,
моя, a во вторыхъ, Галлера; выходитъ
математически вѣрно, что физіологія
Галлера и есть до сихъ поръ все еще
лучшая». Нечего и говорить, что фи-
зіологія въ московскомъ университетѣ
того времени преподавалась по книгѣ;
a книга была физіологиста Ленгоссэка
на латинскомъ языкѣ,перепечатанная
въ Москвѣ съ прибавленіями. и ком-
ментаріями Е. О. Мухина. Сей ученый
мужъ, которому я, какъ уже выска-
залъ, лично такъ много обязанъ, соб-
ственно былъ врачъ-практикъ и,
сколько мнѣ извѣстно, самоучка(раз-
сказывали въ то время, что онъ уча-
ствовалъ фельдшеромъ въ арміи Суво-
рова при осадѣ Очакова); въ физіолога
же онъ превратился, вѣроятно, по-
тому, что, бывъ сначала профессоромъ
анатоміи въ московской медико-хи-
рургической академіи,' тутъ онъ из-
далъ свою извѣстную анатомію, кон-
курировавшую въ Москвѣ съ петер-
бургскою анатоміею Загорска-
го, но отличавшуюся отъ сей по-
слѣдней тѣмъ: 1) что всѣ анатомиче-
скіе термины были переведены на не-
возможный русскій языкъ; 2) къ шести.
частямъ анатоміи Загорскаго при-
бавлена 7-я вновь изобрѣтенная Ефре-
момъ Осиповичемъ, часть: ученіе
о мокротныхъ сумочкахъ; 3) бедрен-
ная артерія названа была Ефремомъ
Осиповичемъ артеріею баронета
Виллье, arter. cruraliç, s. femoralis, s.
Willie, съ примѣчаніемъ внизу, что
баронетъ Виллье, при посѣщеніи ана-
томическаго театра въ московской
медико-хирургической академіи, на-
зывалъ эту артерію своею любимою,
или какъ-то въ этомъ родѣ. A къ
физіологіи Ленгоссэка Е. О. Мухинъ
присоединилъ кентрологію или ученіе
о стимулахъ. Лекціи же Ефр. Осип.
Мухина для меня тѣмъ достопа-
мятны, что я, посѣщая ихъ аккуратно
въ теченіе 4-хъ лѣтъ, ни разу не усо-
мнился въ глубокомысліи наставника,
хотя и ни разу не могъ дать себѣ отчета,
выходя изъ лекціи, о чемъ собственно
читалось; это я приписывалъ соб-
ственному невѣжеству и слабой под-
готовкѣ.
Только впослѣдствіи, пріѣхавъ въ
Москву на время, послѣ окончанія
курса въ Дерптѣ, и нарочно сходивъ
на лекцію Мухина, я убѣдился въ моей
невинноСти. Я слушалъ цѣлу ю лекцію
съ большимъ вниманіемъ, не пропу-
стивъ ни слова, и къ концу ея все-таки
потерялъ нить, такъ что потомъ никакъ
не могъ дать себѣ отчета, какимъ обра-
зомъ Ефремъ Осиповичъ, начавъ лек-
цію изложеніемъ свойствъ и про
явленій жизненной силы, ухитрился
перейти подъ-конецъ «къ малинѣ, кото-
рую мы съ такимъ аппетитомъ, въ
лѣтнее время, кушаемъ со сливками».
Пропускаю другой приведенный имъ
примѣръ «о букашкѣ, встрѣчаемой
иногда нами въ кусочкѣ льда, которая,
отогрѣвшись на солнцѣ, улетаетъ съ
хрустальнаго льда, воспѣвая (т. е.
жужжитъ) хвалу. Богу»,—пропускаю
потому, что догадываюсь о связи
жизненной силы съ оттаявшею бу-

кашкою въ этомъ примѣрѣ. Мухинъ,
однако-же, добросовѣстно, по своему,
конечно, исполнялъ обязанности про-
фессора и прочитывалъ свою физіоло-
гію на лекціяхъ отъ доски до доски,
л если что изъ своихъ лекцій откла-
дывалъ, то потомъ не оставался въ дол-
гу y слушателей; откладывалъ же
онъ постоянно чтеніе о половыхъ
женскихъ органахъ, приходившееся
обыкновенно въ великій постъ: «намъ
слѣдовало бы теперь говорить—по-
вторялъ онъ ежегодно въ это время,—
о дѣторожденіи и половыхъ женскихъ
органахъ; но такъ какъ это предметъ
скоромный, то мы и отлагаемъ его до
болѣе удобнаго времени». .
He такъ совѣстлива и пунктуальна
была въ изложеніи своего предмета
другая московская знаменитость то-
гдашняго времени—Матвѣй Яковле-
вичъ Мудровъ, хотя мнѣ и ска-
зывали, что прежде, придерживаясь
Іосифа Фриша, онъ излагалъ въ
теченіе года (по три часа въ недѣлю)
полный synopsis терапіи; но при мнѣ,
когда онъ пересѣдлался уже въ брус-
сэисты, Матвѣй Яковлевичъ читалъ,
что называли, черезъ пень въ колоду,
останавливаясь исключительно только
на новомъ ученіи о горячкахъ. Онъ
много мнѣ принесъ пользы тѣмъ, что
безпрестанно толковалъ о необходи-
мости учиться патологической анато-
міи, о вскрытіи труповъ, объ общей
анатоміи Биша и тѣмъ поселилъ во
мнѣ желаніе познакомиться съ этою
terra incognita.
Ho самъ онъ, какъ я и видѣлъ од-
нажды при вскрытіи тифознаго, былъ
бѣлоручкою, очевидно, незнакомымъ
съ этимъ дѣломъ. Когда одинъ сту-
дентъ началъ вскрывать кишку, чтобы
найти тамъ infïammatio membranae
mucosae gastro-intestinalis, мой Ma-
твѣй Яковлевичъ убѣжалъ на самую
верхнюю ступень анатомическаго ам-
фитеатра и смотрѣлъ оттуда, конечно,
притворяясь, будто что нибудь ви-
дитъ, и въ извиненіе своего бѣгства
отъ патологической анатоміи приво-
дилъ только: «я-де старъ, мнѣ непоси-
ламъ нюхать вонь", и т. п.
Кромѣ того, что онъ не излагалъ
намъ, да и не могъ изложить всей на-
уки, хотя бы въ краткихъ очеркахъ,
М. Я. терялъ много времени на разныя
allotria, часто приходившія ему ни
съ того, ни съ сего въ голову. Такъ,
однажды, большая половина лекціи
состояла въ томъ, что онъ какого-то
провинившагося кутилу - студента,
изъ семинаристовъ, заставилъ читать
молитву на Троицынъ-день. Часто при-
страстіе свое къ бруссэизму онъ обна-
руживалъ тѣмъ, что въ длинныхъ рап-
содіяхъ начиналъ насмѣхаться надъ
броунизмомъ. Сравните-ка наше тепе-
решнее простое и раціональное леченіе
тифа съ прежнимъ! Теперь піявки
къ животу, прохладительное и мо-
скательное питье,—и больной посте-
пенно поправляется. A прежде? Снача-
ла r. Valeriana, потомъ serpenta-
riae 78) и arnica, камфора, moschus
и, наконецъ, когда все это не помо-
гало,—Иверская Божія Матерь.
Чтеніе о добродѣтеляхъ врача и
истолкованіе притчи Иппократа брало
отъ научныхъ лекцій также не мало
времени. He забудемъ, что клиника и
лекціи были не ежедневно, a только
три раза въ недѣлю. Иногда же встрѣ-
чались выходки и другого рода, сокра-
щавшія время преподаванія. Такъ, од-
нажды, мы сидѣли въ аудиторіи, до-
жидаясь пріѣзда Мудрова; наконецъ,
онъ является и велитъ всей аудиторіи
идти куда-то за нимъ, надѣвъ шинели
(дѣло было зимою). Мы повинуемся,
и Матвѣй Яковлевичъ ведетъ насъ изъ
клиники черезъ дворъ въ анатомиче-
скій театръ на лекцію къ Лодеру. Что
за притча такая? Мы вваливаемся цѣ-
лою массою въ аудиторію и видимъ,что
Лодеръ сидитъ съ анненскою звѣздою
на фракѣ. Мудровъ—мы видимъ—ста-
новится передъ новымъ кавалеромъ
(Лодеръ, какъ мы узнали потомъ,
только что получилъ звѣзду), вынима-
етъ изъ кармана листокъ и читаетъ
гласомъ проповѣдника: «красуйся
свѣтлостію звѣзды твоея, но подожди
еще быть звѣздою на небесѣхъ»,
и проч. и проч.
Лодеръ, нѣсколько сконфуженный,
принимается, наконецъ, обнимать Муд-

рова и что-то, не помню, отвѣчаетъ
ему на привѣтствіе по-латыни.
Мудровъ не былъ закоренѣ-
лымъ противникомъ нѣмцевъ, какъ Е.
О. Мухинъ; былъ большимъ почи-
тателемъ Лодера и вмѣстѣ съ нимъ и
нѣкоторыми другими профессорами
придерживался, вѣроятно, только для
вида, a можетъ быть, и по своему про-
исхожденію изъ духовныхъ, господ-
ствовавшаго въ то время (при мини-
стерствѣ Голицына) мистицизма.
И въ клиникѣ y Мудрова, и въ ана-
томическомъ театрѣ y Лодера мы чи-
тали на стѣнахъ надписи и распятія.
Въ клиникѣ при входѣ былъ вдѣланъ
въ стѣну крестъ съ надписью: Per
crucem ad lucem. Нѣсколько далѣе
стояла на другой стѣнѣ надпись:
Medice, cura te ipsum (врачу, исцѣлися
самъ). Ha стѣнѣ въ окнахъ анатомиче-
скаго театра красовалось огромными
буквами: Gnothi seauton (познай са-
мого себя). Въ анатомической аудито-
ріи, расположенной полукружнымъ
амфитеатромъ, вверху, y самаго по-
толка, вдоль - всей стѣны надпись
огромными золотыми буквами гла-
сила: «Руце Твоя создаста мя и со-
твориста мя, вразуми мя, и научуся
заповѣдемъ Твоимъ».
He надо забывать, что все это было
во времена оны, когда хоронились
на кладбищахъ съ отпѣваніемъ анато-
мическіе музеи(въ Казани, во времена
Магницкаго) и когда былъ поднятъ въ
министерствѣ народнаго просвѣще-
нія или въ министерствѣ внутреннихъ
дѣлъ вопросъ: нельзя ли обходиться
при чтеніи анатомическихъ лекцій
безъ труповъ, и когда въ нѣкоторыхъ
университетахъ (въ Казани) и дѣй-
ствительно читали міологію на плат-
кахъ.
Профессоръ анатоміи — разсказы-
вали мнѣ его слушатели—привяжетъ
одинъ конецъ платка къ acromion
и спинкѣ лопатки, a другой—къ пле-
чевой кости, и увѣряетъ свою аудито-
рію, что это muscülus deltoid eus.
Хирургія,—предметъ, которымъ я
почти вовсе не занимался въ Москвѣ—
была для меня въ то время наукою во-
все неприглядною и непонятною. Объ
упражненіяхъ въ операціяхъ надъ
трупами не было и помину; изъ опе-
рацій надъ живыми мнѣ случилось
видѣть только нѣсколько разъ литото-
мію y дѣтей и только однажды видѣлъ
ампутированную голень. Передъ ле-
карскимъ экзаменомъ нужно было опи-
сать на словахъ или на бумагѣ ка-
кую-нибудь операцію на латинскомъ
языкѣ, и только Фед. Андр. Гиль-
дебрандтъ, искусньй и опытный
практикъ, особливо литотомистъ, ум-
ный острякъ, какъ профессоръ, былъ
изъ рукъ вонъ плохъ. Онъ такъ сильно
гнусилъ, что, стоя въ двухъ, трехъ
шагахъ отъ него на лекціи, я не могъ
понимать ни слова, тѣмъ болѣе, что
онъ читалъ и говорилъ всегда по ла-
тыни. Вѣроятно, профессоръ Гиль-
дебрандтъ страдалъ хрониче-
скимъ насморкомъ и курилъ постоян-
но сигарку. Это былъ единственный
индивидуумъ въ Москвѣ, которому
разрѣшено было курить на улицахъ.
Лекціи его и его адъюнкта Аль-
фонскаго79) состояли въ перефра-
зированіи изданнаго Гильдебранд-
томъ краткаго, и краткаго до nec
plus ultra, учебника хирургіи на ла-
тинскомъ языкѣ.
И такъ я окончилъ курсъ; не дѣ-
лалъ ни одной операціи, не исключая
кровопусканія и выдергиванія зубовъ,
и не только на живомъ, но и на
трупѣ не сдѣлалъ ни одной и даже не
видалъ ни одной сдѣланной на трупѣ
операціи.
Отношенія между нами, слушателя-
ми, и профессорами ограничивались од-
нѣми лекціями; только съ нѣкоторыми
молодыми адъюнктами и нами иногда
отношенія, принимали болѣе интим-
ный характеръ/ Я, напримѣръ, не-
рѣдко навѣщалъ по вечерамъ ад. хи-
міи Іовскаго только-что
возвратившагося изъ-за границы; онъ
разсказывалъ мнѣ про университет-
скую, научную жизнь въ Германіи и
Франціи, подтрунивая вмѣстѣ со
мною надъ отжившими и отсталыми
нашими учеными; но потомъ, какъ я
слышалъ, и самъ попалъ въ эту же
колею.

Ha лекціяхъ же отношенія настав-
никовъ нашихъ,—по крайней мѣрѣ
чистокровныхъ русскихъ,—были весь-
ма патріархальныя; многіе изъ про-
фессоровъ, какъ-то: Мудровъ,
Котельницкій, Санду-
новъ 81) и др., говорили студен-
тамъ «ты», Мудровъ—съ прибавкою:
«ты, душа>>; допускались на лекціяхъ
H патріархальныя остроты надъ
отдѣльными личностями и надъ цѣ-
лою аудиторіею. Такъ, Мудровъ одна-
жды, на своей лекціи о нервной психи-
ческой болѣзни учителей и профессо-
ровъ, обнаруживающейся какою-то
непреодолимою боязнью, при входѣ
въ аудиторію, сказалъ своимъ слуша-
телямъ: «а чего бы васъ-то бояться,—
вѣдь вы бараны», и аудиторія на-
градила его за эту остроту общимъ ве-
селымъ смѣхомъ.
Зато и слушатели, какъ видно изъ
приведенныхъ мною авантюръ на лек-
ціяхъ, не церемонились — и съ чуда-
ками чудачествовали и проказили на
лекціяхъ. Кромѣ приведенныхъ, при-
веду и еще два похожденія такого же
рода.
Одинъ изъ профессоровъ-чудаковъ
былъ такъ слабъ глазами, что безъ оч-
ковъ не могъ ни одной буквы прочесть
въ своей тетрадкѣ, a вся лекція y него
и состояла въ прочтеніи слушателямъ
своей тетрадки.
Ясно было, что лишить его очковъ—
значило сдѣлать лекцію для него
вполнѣ невозможною. Слушатели, за-
мѣтивъ, что онъ, приходя на лекцію,
прежде всего снимаетъ свои очки и
кладетъ ихъ на каѳедру, умудрились
устроить такъ, что положенныя очки
должны были неминуемо провалиться
въ пустоту каѳедры на самое ея дно.
Положеніе профессора было критиче-
ское; онъ, видимо, потерялъ голову
и не зналъ, что ему дѣлать. Тогда тѣ
же слушатели явились передъ нимъ
совѣтниками на помощь; одинъ изъ
нихъ, долго не думая, притащилъ отъ
сторожа кочергу, запустилъ ее въ про-
валъ и началъ къ ужасу [профессора]
ковырять ею во всѣ стороны такъ без-
жалостно.что очкамъ, очевидно, гро-
зила опасность полнаго разрушенія.
Вся аудиторія между тѣмъ собралась
около каѳедры и злополучнаго настав-
ника;совѣтамъ, толкамъ, сожалѣніямъ
не было конца, и вотъ, наконецъ, об-
щимъ совѣтомъ рѣшили, что нѣтъ дру-
гого, болѣе надежнаго, средства сдѣ-
лать лекцію возможною, то-есть до-
стать очки, какъ перевернуть каѳедру
вверхъ дномъ и вытрясти ихъ оттуда.
Принялись за дѣло, увѣнчавшееся
успѣхомъ; вытрясли полуразрушен-
ныя кочергою очки; когда достигли
этого результата и профессоръ раз-
сматривалъ уныло нарушеніе цѣлости
своего зрительнаго инструмента, въ
аудиторію вошелъ другой профессоръ
и остолбенѣлъ при видѣ необыкновен-
наго зрѣлища. Такимъ образомъ,
лекціи, то-есть прочтенію тетрадки,
къ удовольствію многихъ слушателей,
не суждено было состояться.
У другого профессора того же (если
не ошибаюсь, словеснаго) факультета
было заведено въ началѣ лекціи чи-
тать протоколъ прошедшей, и это чте-
ніе поручалось имъ одному репетито-
ру. Всѣ знали, что репетиторъ этотъ
непремѣнно скажетъ въ началѣ чтенія
протокола, и многіе изъ другихъ фа-
культетовъ являлись изъ любопыт-
ства на лекцію, чтобы услышать зара-
нѣе извѣстный всѣмъ curiosum. Cu-
riosum состоялъ въ томъ, что репети-
торъ начиналъ чтеніе протокола всегда
слѣдующими словами:
«На прошедшей лекціи 182.. .года,
такого-то числа, Василій Григорье-
вичъ такой-то, надворный совѣтникъ
и кавалеръ, излагалъ своимъ слушате-
лямъ то-то и то-то». Профессоръ же
постоянно и непремѣнно всякій разъ
прерывалъ чтеніе репетитора замѣча-
ніемъ, что онъ дѣйствительно надвор-
ный совѣтникъ, но вовсе не кавалеръ.
На это замѣчаніе, въ свою очередь,
репетиторъ всякій разъ отвѣчалъ:
«Какъ же, ВасиліЙ Григорьевичъ,
вы удостоены медали за 1812-й годъ на
владимірской лентѣ».
Но, несмотря на комизмъ и отста-
лость, y меня отъ пребыванія моего
въ московскомъ университетѣ, вмѣстѣ
съ курьезами разнаго рода, остались
впечатлѣнія глубоко,на цѣлую жизнь,

врѣзавшіяся въ душу и давшія ей из-
вѣстное направленіе на всю жизнь.
Такъ, лекціи Лодера, несмотря на
мое полное незнакомство съ практиче-
скою анатоміею,поселили во мнѣ же-
ланіе заниматься анатоміею, и я за-
зубривалъ анатомію по тетрадкамъ,
кое-какимъ учебникамъ и кое-какимъ
рисункамъ. Даже обычныя выраженія
Лодера: «Sapientissima natura, aut
potius Creator sapientissimae naturae
voluit», не остались безъ вліянія на
меня.
Я и теперь еще, чрезъ 50 слишкомъ
лѣтъ, какъ будто слышу ихъ. Но и
самыя надписи на стѣнахъ анатоми-
ческаго театра и клиники слились y
меня какъ бы въ одно цѣлое съ начат-
ками моихъ научныхъ свѣдѣній въ
Москвѣ. Мистическаго и мистицизма
никто не искоренитъ изъ глубины че-
ловѣческаго духа. Монотонность и
односторонность никогда не будутъ
ему свойственны, и я не вѣрю, чтобы
человѣческое общество когда нибудь
остановилось на одномъ избранномъ
имъ направленіи, и всего менѣе вѣрю,
чтобы оно когда нибудь сдѣлалось по-
зитивистомъ.
Студенческая жизнь въ московскомъ
университетѣ, до кончины императора
Александра І-го, была привольная.
Мы не видывали попечителя—кн.
Оболенскаго. Я его только
разъ видѣлъ на актѣ, да и съ ректо-
ромъ Прокопович емъ-Ан-
тонскимъ 82)—встрѣчались всту-
пающіе въ университетъ кутилы и за-
біяки. Я его видалъ также только на
актѣ. Мундировъ тогда еще не было y
студентовъ. Несмотря на это, я не по-
мню ничего особенно неприличнаго
или рѣзко выдававшагося въ наруж-
номъ видѣ студентовъ. Скорѣе выдава-
лась и поражала насъ наружность y
профессоровъ такъ какъ одни изъ
нихъ въ своихъ каретахъ, запряжен-
ныхъ четверкою, съ ливрейными ла-
кеями на запяткахъ (какъ М. Я.
Мудровъ, Лодеръ и Е. О.
Мухинъ), казались намъ важ-
ными сановниками, a другіе—ин-
фантеристы или ѣздившіе на ванькахъ
во фризовыхъ шинеляхъ—имѣли видъ
преслѣдуемыхъ судьбою паріевъ.
Но со вступленіемъ на престолъ
Николая І-го, послѣ декабрьскихъ
дней, и мы почувствовали перемѣну въ
воздухѣ.
Слышимъ, что назначается новый
попечитель, военный генералъ Пи-
саревъ; слышимъ, что новый го-
сударь, во время пребыванія его въ
Москвѣ, посѣтивъ почти инкогнито
университетъ и университетскій пан-
сіонъ, разсердился страшно, увидѣвъ
имя Кюхельбекера 83), напи-
санное золотыми буквами на доскѣ въ
залѣ университетскаго пансіона; Ан-
тонскій не догадался снять доску
или стереть ненавистное имя бунтов-
щика, бывшаго отличнымъ ученикомъ.
Антонскій, — говорю,—намъ
сказывали, былъ смѣненъ за эту недо-
гадливость, a прежній фрачный по-
печитель былъ замѣненъ мундирнымъ.
Мы слышали также, что государь,
пріѣхавъ на дрожкахъ въ универси-
тетъ и узнанный только сторожемъ, от-
ставнымъ гвардейскимъ солдатомъ,
пошелъ прямо въ студенческія ком-
наты, велѣлъ при себѣ переворачи-
вать тюфяки на студенческихъ кро-
ватяхъ и подъ однимъ тюфякомъ на-
шелъ тетрадь стиховъ Полежае-
ва.
Полежаевъ угодилъ въ солдаты.
Вскорѣ послѣ этого посѣщенія были
введены студенческіе мундиры,—для
меня и, вѣрно, для многихъ другихъ,
кое-какъ перебивавшихся, — новый
расходъ.
Сестры ухитрились смастерить мнѣ
изъ стараго фрака какую-то мундир-
ную куртку съ краснымъ воротни-
комъ и свѣтлыми пуговицами, но не-
опредѣленнаго цвѣта, и я, пользуясь
позволеніемъ тогдашняго добраго
времени, оставался на лекціяхъ въ
шинели и выставлялъ напоказъ только
верхнюю, обмундированную, часть
тѣла.
He замедлилъ явиться предъ нами
въ аудиторіяхъ и мундирный попечи-
тель, тотчасъ же при своемъ появленіи
прозванный, по свойству его рѣчи, фа-
готомъ. Дѣйствительно, рѣчь бы-

ла отрывистая, рѣзкая. Я видѣлъ и
слышалъ этого фагота, благодареніе
Богу, только два раза на лекціяхъ;
одинъ разъ на лекціи y профессора
химіи Геймана, другой разъ—
y Мухина, и оба раза появленіе
было сопровождаемо нѣкотораго рода
скандаломъ.
У Геймана на лекціи фаготѣ,—вы-
сокій, плечистый генералъ въ воен-
номъ мундирѣ, входившй всегда съ
шумомъ, в'ъ сопровожденіи своихъ дра-
бантовъ,—встрѣтилъ моего преж-
няго нахлѣбника, Жемчужни-
кова, въ странномъ для него ко-
стюмѣ: студенческій незастегнутый
мундиръ, какія-то уже вовсе не мун-
дирныя пантолоны и съ круглою шля-
пою въ рукахъ.
«Это ?то значитъ?» — произнесъ
фаготъ самымъ рѣзкимъ и прон-
зительнымъ голосомъ, нарушившимъ
тишину аудиторіи и вниманіе слуша-
телей, прикованное къ химическому
опыту Геймана.—«Такихъ надо уда-
лять изъ университета»,—продолжалъ
такимъ же голосомъ фаготъ.
Жемчужниковъ всталъ, сдѣлалъ
шагъ впередъ и, поднимая свою круг-
лую шляпу, какъ бы съ цѣлью надѣть
ее себѣ тотчасъ же на голову, прехлад-
нокровно сказалъ:-—«Да я не дорожу
вашимъ университетомъ»,—поклонил-
ся и вышелъ вонъ.
Фаготъ не ожидалъ такой для него
небывалой выходки подчиненнаго лица
и какъ-то смолкъ.
Въ аудиторію Мухина фаготъ вва-
лился однажды и сказалъ уже такую
глупость, которая, вѣрно, не прошла
ему даромъ.
Надо знать, что въ началѣ царство-
ванія Николая, почему-то,—a мо-
жетъ быть, именно благодаря разнымъ
безтактнымъ выходкамъ фагота,—рус-
скіе наши нѣмцеѣды, видимо, стали на
дыбы, полагая, что пришелъ на ихъ
улицу праздникъ. Начались разныя,
не совсѣмъ приличныя, выходки и про-
тивъ такой высокостоящей во всѣхъ
отношеніяхъ личности, какъ Юстъ-
Христіанъ Лодеръ.
Мухинъ всполошился особенно и ка-
кимъ-то образомъ достигъ на нѣкото-
рое время того, что даже началъ чи-
тать лекціи въ анатомическомъ амфи-
театрѣ, прежде ни для кого, кромѣ
Лодера, недоступномъ. Это продол-
жалось, однако же, недолго. Мухинъ
почему-то снова перешелъ на лекціи въ
прежнюю аудиторію свою, въ зданіи
университета, также въ довольно про-
странную (человѣкъ на 250), но не
такъ удобную.
Вотъ въ эту-то переполненную ауди-
торію и ввалился съ шумомъ фаготъ.
— «Почему же вы не читаете
тамъ?»—спрашиваетъ онъ Мухина,
указывая рукою по направленію ана-
томическаго театра.
— Да тамъ, ваше высокопревосхо-
дительство, Лодеръ расклады-
ваетъ кости и препараты предъ своими
лекціями.
— «А! если такъ, то я его самого
разложу»,—отвѣчаетъ громко, на всю
аудиторію, фаготъ.
Лодеру донесли объ этомъ глупомъ
фарсѣ. И вскорѣ мы услыхали, что
самъ король прусскій довелъ до свѣ-
дѣнія государя о проискахъ противъ
маститаго ученаго. Съ тѣхъ поръ era
оставили въ покоѣ, и чрезъ нѣсколько
времени послѣ этого происшествія яви-
лась и анненская звѣзда y Лодера,
послужившая поводомъ къ сочиненію
рацеи М. Я. Мудрова.
Наконецъ, наступилъ и 1827 годъ,
принесшій намъ на свѣтъ высочайше
утвержденный проектъ академика
Паррота м). Первое сообщеніе,
болѣе метафорическое, чѣмъ оффиці-
альное, мы услышали на лекціи Муд-
рова. Пріѣхавъ однажды ранѣе обык-
новеннаго на лекцію, М. Я. M y д-
ровъ вдругъ ни съ того, ни съ сего,
начинаетъ намъ повѣствовать о поль-
зѣ и удовольствіи отъ путешествій
по Европѣ, описываетъ восхожденіе на
ледники альпійскихъ горъ, разска-
зываетъ о бытьѣ-житьѣ въ Германіи и
Франціи, о пуховикахъ, употребляе-
мыхъ вмѣсто одѣялъ нѣмцами, и проч.
и проч. Что за притча такая? думаемъ
мы, ума не приложимъ, къ чему все
это клонится. И только къ концу лек-
ціи, проговоривъ битый часъ, М. Я.
My дровъ объявляетъ, что по

высочайшей волѣ призываются же-
лающіе изъ учащихся въ русскихъ
университетахъ отправиться, для даль-
нѣйшаго образованія, за границу.
Я какъ-то разсѣянно прослушалъ
это первое извѣщеніе.
Потомъ я гдѣ-то, кажется, на репе-
тиціи, приглашаюсь уже прямо Мухи-
нымъ.—Опять Е. О. Мухинъ!
— «Вотъ, поѣхалъ бы! приглаша-
ются только одни русскіе; надо поль-
зоваться случаемъ».
— Да я согласенъ, Ефремъ Осипо-
вичъ,—бухнулъ я, нисколько не думая
и не размышляя.
Какъ объяснить эту неожиданную
для меня самого рѣшительность?
Тогда я не наблюдалъ надъ собою, a
теперь нельзя рѣшить навѣрное, что
бьтлоглавнымъмотивомъ. Но, сколько
я себя помню, мнѣ кажется, что глав-
ною причиною скораго рѣшенія было
мое семейное положеніе.
Какъ ни былъ я тогда молодъ, но
помню,что оно нерѣдко меня тяготило.
Мнѣ.уже 16 лѣтъ, скоро будетъ и 17,
a я все на рукахъ бѣдной матери и
бѣдныхъ сестеръ. Положимъ, получу
и степень лекаря, a потомъ что? Нѣтъ
ни средствъ, ни связей, не найдешь
себѣ и мѣста.Въ то я*е время было и не-
отступное желаніе учиться и учиться.
Московская наука, несмотря на свою
отсталость п поверхностность. все-
таки оставила кое-что. не дававшее по-
коя и звавшее впередъ.
— «Выбери предметъ занятій, ка-
кую-нибудь науку»,—говоритъ Е. О.
Мухинъ.
— Да я, разумѣется, по медицинѣ,
Ефремъ Осиповичъ.
— «Нѣтъ, такъ нельзя; требуется
непремѣнно объявить, которою изъ
медицинскихъ наукъ желаешь исклю-
чительно заняться>, — настаиваетъ
Ефремъ Осиповичъ.
Я, не долго думая, да и брякнулъ
такъ:—Физіологіею.
Почему я указалъ на физіологію?
спрашивалъ я послѣ самого себя.
Отвѣтъ былъ: во-первыхъ, потому,
что я въ моихъ ребяческихъ мечтахъ
представлялъ себѣ, будто я съ фи-
зіологіею знакомъ болѣе, чѣмъ со
всѣми другими науками. A это поче-
му? a потому ; что я зналъ уже о крово-
обращеніи, зналъ,что есть на свѣтѣ хи-
мусъ и хилусъ; зналъ и о существова-
ніи грудного протока;зналъ, наконецъ,
что желчь выдѣляется въ печени, мо-
ча—въ почкахъ, a про селезенку и под-
желудочную железу не я одинъ, a и
всѣ еще немногое знаютъ; сверхъ
этого, физіологія немыслима безъ
анатоміи, a анатомію-то уже я знаю,
очевидно, лучше всѣхъ другихъ наукъ.
Но все это, во-первыхъ, a во-вто-
рыхъ—кто предлагаетъ мнѣ сдѣлать
выборъ предмета занятій: развѣ не
Ефремъ Осиповичъ, не физіологъ?
Уже вѣрно, мой выборъ придется ему
по вкусу. но не тутъ-то было. Ефремъ
Осиповичъ сдѣлалъ длинную физіоно-
мію H коротко и ясно рѣшилъ:
— «Нѣтъ, физіологію нельзя; вы-
бери что-нибудь другое».
— Такъ позвольте подумать...
— "Хорошо, до завтра; тогда мы те-
бя и запишемъ».
Дома я ничего не объявилъ ни мате-
ри, ни сестрамъ, a началъ обдумы-
вать все дѣло, уже почти рѣшенное,
то-есть дѣйствовать по нашему, по-
русски, заднимъ умомъ, и, право, по-
ступилъ не худо; дѣйствуя переднимъ,
я, вѣроятно, не попалъ бы въ профес-
сорскій институтъ, и жизнь сложилась
бы на другихъ началахъ, и Богъ
вѣсть—какихъ. На что же—спрашиваю
я себя—далъ я мое согласіе? На то,
чтобы ѣхать за границу учиться. Да на
какихъ же условіяхъ? Вѣдь, но зная
ихъ, попадешь, пожалуй, и въ кабалу.
Да, впрочемъ, Богъ съ ними, съ этими
условіями, хуже не будетъ.
Бѣгу въ университетъ, справляюсь,
прислушиваюсь, совѣтуюсь; наконецъ,
кое-что узнаю и рѣшаюсь: такъ какъ
физіологію мнѣ не позволили выбрать,
a другая наука, основанная на анато-
міи, по моему мнѣнію, есть одна толь-
ко хирургія, я и выбираю ее. A
почему не самую анатомію? A
вотъ, поди, узнай y самого себя—по-
чему? Навѣрное не знаю, но мнѣ сда-
ется, что гдѣ-то издалека, какой-то
внутренній голосъ подсказалъ тутъ
хирургію. Кромѣ анатоміи, есть еще и

жизнь,—и, выбравъ хирургію, будешь
имѣть дѣло не съ однимъ трупомъ.
Меня интересовали, однако-же,.
не мало и другія науки. Я ужасно лю-
билъ химію, особливо послѣ Гейма-
новскихъ лекцій. Фармакологія мнѣ
представлялась также,—несмотря на
всю несостоятельность ея представи-
теля въ московскомъ университетѣ,
В.М. Котельницкаго,—весь-
ма занимательною. Когда я сообщилъ
о моемъ желаніи посвятить себя не
одной, a нѣсколькимъ наукамъ моимъ
товарищамъ, то они, конечно, трунили
надо мною, не подозрѣвая, что я че-
резъ годъ или два сдѣлаюсь отчаян-
нымъ, самымъ отчаяннымъ адептомъ
спеціализма въ наукѣ, a потомъ, че-
резъ нѣсколько лѣтъ, перекочую снова
въ другой лагерь.
Въ этотъ же день я явился въ пра-
вленіе, нашелъ тамъ Е. О. Мухи-
на (декана), объявилъ ему мой вы-
боръ и тотчасъ же былъ имъ подверг-
нутъ предварительному испытанію,
изъ котораго я узналъ положительно,
что цѣль отправленія насъ за границу
есть приготовленіе къ профессорской
дѣятельности; a какъ для профессора
прежде всего необходимо имѣтъ гром-
кій голосъ и хорошіе дыхательные
органы, то предварительное испытаніе
и должно было рѣшить вопросъ: въ
какомъ состояніи обрѣтаются мои лег-
кія и дыхательное горло. За неимѣ-
ніемъ въ то время спирометровъ и
полнаго незнакомства экзаменаторовъ
съ аускулътаціей и перкуссіею,
Ефремъ Осиповичъ заставилъ меня
громко и не переводя духа прочесть
какой-то длиннѣйшій періодъ въ из-
данной имъ физіологіи Ленгоссэка,
что я и исполнилъ вполнѣ удовле-
творительно.
Тотчасъ же имя мое было внесено
въ списокъ желающихъ, то-есть буду-
щихъ членовъ профессорскаго ин-
ститута. Только покончивъ все это дѣ-
ло, я возвратился домой и объявилъ
моимъ домашнимъ торжественно и не
безъ гордости,. что—«ѣду путеше-
ствовать на казенный счетъ».
Въ это время случился тутъ сосѣдъ
портной, позванный для исправленія
моей шинели; услыхавъ, что я ѣду пу-
тешествовать, онъ глубокомысленно
замѣтилъ: «Знаю, знаю, слыхалъ: зна-
читъ, ѣдете открыватъ неизвѣстные
острова и земли».
Я не старался разубѣждать его, и
былъ очень радъ тому, что и\мать и
сестры, хотя и опечаленныя неожидан-
нымъ извѣстіемъ, не оказали никакого
противодѣйствія;матушка,по обыкно-
венію, набожно перекрестилась, по-
цѣловала меня и сказала: «Благослови
тебя Богъ! Когда же ѣдешь?»
— Послѣ лекарскаго экзамена, мѣ-
сяца черезъ два.
Между тѣмъ, по собраннымъ свѣдѣ-
ніямъ и слухамъ, дѣло настолько вы-
яснилось, что я узналъ подробнѣе о
цѣли и объ условіяхъ. Дополнимъ со-
бранныя свѣдѣнія тѣмъ, что я узналъ
впослѣдствіи.
Я представляю себѣ исторію разви-
тія профессорскаго института, въ ко-
торый меня завербовалъ exprompto
Е. О. Мухинъ, въ слѣдующемъ
видѣ:
Академикъ Парротъ былъ сви-
дѣтелемъ въ Дерптѣ и С.-Петербургѣ
смутныхъ и выходящихъ изъ ряда
вонъ событій, постигшихъ наши уни-
верситеты въ концѣ царствованія
Александра І-го (при министерствахъ
кн. А. И. Голицына и Шиш-
кова и попечительствѣ Магниц-
каго и проч.), a вмѣстѣ съ этимъ,
узнавъ подробности отъ извѣстныхъ
иностранныхъ профессоровъ казан-
скаго и друг. университетовъ о печаль-
номъ состояніи нашей упиверситетской
науки, воспользовался своимъ исклю-
чительнымъ положеніемъ и намѣре-
ніями новаго государя преобразовать
всю учебную часть квъ государствѣ.
Новому государю было извѣстно, что
Парротъ пользовался особен-
нымъ расположеніемъ и довѣріемъ
Александра І-го, имѣя къ нему всегда
свободный доступъ.
Парротъ (родомъ изъ Эльзаса
и сотоварищъ знаменитому Кювье)
былъ долго профессоромъ физики въ
дерптскомъ университетѣ; a послѣ
своего перехода изъ Дерпта въ с.-пе-
тербургскую академію наукъ, онъ

былъ, вѣрно, очень радъ назначенію
князя . Ливена, бывшаго попечи-
теля дерптскаго университета, на мѣ-
сто Шишкова—министромъ на-
роднаго просвѣщенія при самомъ на-
чалѣ царствованія Николая.
Это назначеніе, какъ я полагаю,
много содѣйствовало успѣху проекта
Паррота, главнѣйшимъ и самымъ су-
щественнымъ пунктомъ котораго было
подготовленіе русскихъ молодыхъ
людей, кончившихъ курсъ въ разныхъ
университетахъ, въ дерптскомъ уни-
верситетѣ, для дальнѣйшихъ занятій
наукою за границею.
Дерптскій университетъ въ это вре-
мя, послѣ позорной катастрофы съ
производствомъ въ доктора какихъ-
то темныхъ личностей, достигъ небы-
валой еще научной высоты, и достигъ
именно при попечительствѣ князя
Ливена, тогда какъ другіе русскіе
университеты падали со дня на день
все ниже и ниже, благодаря обскуран-
тизму и отсталости разныхъ попечи-
телей.
Число русскихъ, посылаемыхъ для
подготовки на два, на три года изъ
нашихъ университетовъ въ дерптскій,
опредѣлялось 20-ю.
Послѣ двухъ-лѣтняго пребыванія
въ Дерптѣ, они должны были отпра-
вляться еще на два года въ загранич-
ные университеты и потомъ прослужить
извѣстное число лѣтъ профессорами
въ вѣдомствѣ министерства народнаго
просвѣщенія. Содержаніе въ Дерптѣ
назначалось въ 1,200 руб. ассигн.
ежегодно (нѣсколько болѣе 300 руб.
сер.); на путевыя издержки полага-
лась тоже особая сумма. Молодые лю-
ди разныхъ университетовъ, собран-
ные въ С.-Петербургѣ, должны были,
по прибытіи въ С.-Петербургъ, под-
вергнуться предварительному еще
испытанію въ академіи наукъ.
Я началъ готовиться къ лекар-
скому экзамену. Онъ прошелъ очень
легко для меня, даже легче обыкновен-
наго, весьма поверхностнаго, можетъ
быть, потому, что мое назначеніе въ
кандидаты профессорскаго института
считалось уже эквивалентомъ лекар-
скаго испытанія.
Что же я везъ съ собою въ Дерптъ?
Какъ видно, весьма ничтожный за-
пасъ свѣдѣній и свѣдѣній болѣе книж-
ныхъ, тетрадочныхъ, a не нагляд-
ныхъ, не пріобрѣтенныхъ подъ руко-
водствомъ опыта и наблюденія. Да и
эти книжныя свѣдѣнія не могли быть
сколько-нибудь удовлетворительны,
такъ какъ я въ теченіе всего универ-
ситетскаго курса не прочелъ ни одной
научной книги, ни одного учебника,
что называется, отъ доски до доски, a
только урывками, становясь въ пень
предъ непонятными мѣстами; a по-
нять многаго безъ руководства я и не
могъ.
Хорошъ я былъ лекарь съ моимъ
дипломомъ, дававшимъ мнѣ право на
жизнь и смерть, не видавъ ни однажды
тифознаго больного, не имѣвъ ни разу
ланцета въ рукахъ! Вся моя меди-
цинская практика въ клиникѣ ограни-
чивалась тѣмъ, что я написалъ одну
исторію болѣзни, видѣвъ только одна-
жды моего больного въ клиникѣ, и для
ясности прибавивъ въ эту исторію та-
кую массу вычитанныхъ изъ*книгъ
припадковъ, что она по-неволѣ изъ
исторіи превратилась въ сказку.
Поликлиники м) и частной практики
для медицинскихъ студентовъ того вре-
мени вовсе не существовало, и меня
только однажды случайно пригла-
сили къ одному проживавшему въ од-
номъ съ нами домѣ больному чиновни-
ку. Онъ лежалъ уже, должно быть, въ
агоніи, когда мнѣ предлагали выле-
чить его отъ послѣдствій жестокаго
и продолжительнаго запоя. Видя мою
несостоятельность, я, первое дѣло,
счелъ необходимымъ послать тотчасъ
же за цирюльникомъ; онъ тотчасъ
явился, принеся съ собою, на всякій
случай, и клистирную трубку. Соб-
ственно я и самъ не зналъ, для чего я
пригласилъ цирюльника; но онъ зналъ
уже par distance, что нуженъ клистиръ
и, раскусивъ тотчасъ же, съ кѣмъ имѣ-
етъ дѣло, объявилъ мнѣ прямо и твер-
до, что тутъ безъ клистира дѣло не
обойдется.
— «Пощупайте сами животъ хоро-
шенько, если мнѣ не вѣрите,—утвер-
ждалъ онъ, отведя меня въ сторону:—

вѣдь онъ такъ вздутъ, что лопнуть
можетъ».
Я, пощупавъ животъ, тотчасъ же
одобрилъ намѣреніе моего, мною же
импровизированнаго, коллеги. Дѣло
было ночью; что произошло потомъ съ
клистиромъ—не помню; но помню, что
больного къ утру не было уже на свѣтѣ.
Въ благодарность за мои труды вдо-
ва прислала мнѣ черный фракъ покой-
наго, въ который могли бы влѣзть
двое такихъ, каковъ я. Этотъ неза-
служенный гонораръ былъ очень кста-
ти; передѣланный портнымъ, пола-
гавшимъ, что я ѣду открывать острова
и земли, фракъ этотъ поѣхалъ со мной
и въ Дерптъ и прожилъ со мною еще
тамъ цѣлыхъ пять лѣтъ.
Второй и послѣдній случай моей
частной практической дѣятельности въ
Москвѣ былъ тоже такой, въ которомъ
клистиръ игралъ главную роль.
Заболѣла весьма серьезно чѣмъ-то,
не знаю, моя старая нянька, Катерина
Михайловна; помню, лежитъ, не дви-
гается, стонетъ, говоритъ : «умираю» ;
не ѣстъ, не пьетъ, не испражняется,
не спитъ, все стонетъ. He знаю, что ей
тамъ давали изъ домашнихъ средствъ,
только помощи не было; проходитъ
недѣля, другая,—все то же; старуха
исхудала, пожелтѣла,—очевидно, пло-
хое дѣло. Мнѣ ее ужасно жалко, хотѣ-
лось бы помочь, но чѣмъ руководство-
ваться? A вотъ, постой, думаю, вѣдь
она не ходитъ на низъ цѣлыхъ 10—12
дней : дай, поставлю ей клистиръ.
Предлагаю на обсужденіе мой про-
ектъ моимъ домашнимъ и самой боль-
ной.
— «Да, батюшка мой, вѣдь я ничего
не ѣмъ, не пью, почти двѣ недѣли y
меня крохи во рту не было».
— Нужды нѣтъ, все-таки поставимъ.
— «Да какъ же это? да кто же по-
ставитъ? да гдѣ же взятъ?»
— He безпокойся.
И вотъ я достаю трубку, варю ро-
машку съ мыломъ и постнымъ масломъ,
надѣваю преважно фартукъ, повора-
чиваю старуху на лѣвый бокъ и въ
первый разъ въ жизни ставлю кли-
стиръ самоучкою.
Все обошлось благополучно. Кли-
стиръ вышейъ потомъ не одинъ, и—
кто могъ думать!—моя старая няня
съ этого же дня начала поправляться,
спать, кушать, a дней черезъ 10 была
уже на ногахъ. Вотъ что значитъ
искренняя любовь и привязанность ,
руководившія мной въ первый разъ въ
жизни и въ діагнозѣ, и въ терапіи, и
въ хирургическомъ пособіи при по-
стели больной!
Моя нравственная сторона ѣхала
изъ Москвы въ Дерптъ такъ же мало
культивированною, какъ и научная.
Моя дѣтская вѣра была потрясе-
на тѣмъ слабымъ знаніемъ, которое я
пріобрѣлъ въ университетѣ. Почему
же это могло случиться съ такимъ*
бѣднымъ и малообразованнымъ школь-
никомъ, какимъ я былъ, тогда какъ
величайшіе и свѣтлые умы, обогащен-
ные громадными свѣдѣніями, нерѣдко
соединяли въ себѣ глубокое знаніе съ
искреннею вѣрою? To, я полагаю. бо-
лѣзнь нашего вѣка,въ которомъ немно-
го найдется такихъ исключеній. какъ
Іоганнъ Мюллеръ или Ру-
дольфъ Вагнеръ; первый—
ревностный католикъ, второй—про-
тестантъ, и оба знаменитые естество-
испытатели, успѣвшіе и въ наше время
примирить знаніе съ вѣрою. Эта
болѣзнь нашего вѣка зависитъ, я по-
лагаю, отъ того, что именно въ наше
время знаніе, и, конечно, поверх-
ностное, быстро распространилось въ
массахъ, не довольно подготовленныхъ
къ воспринятію науки и знанія пред-
шествовавшими вѣками.
Яркій свѣтъ современной науки
ослѣпилъ и вскружилъ голову хо-
дившимъ прежде въ потемкахъ. Вы-
шедшему быстро изъ потемокъ на
свѣтъ, съ перваго взгляда, покажется
все, конечно, слишкомъ яснымъ и по-
тому несомнѣннымъ; a тутъ являются
еще и просвѣтители, которые, для
эффекта, подпускаютъ все болѣе и бо-
лѣе свѣта, хотя бы и искусственнаго.
Если я, возвращаясь теперь къ
моему давно-прошедшему, только по-
думаю, что заставило меня покинуть
мои дѣтскія вѣрованія, что заставило
перестать молиться съ дѣтскимъ усер-

діемъ, что внесло въ молодую душу
разъѣдающій червь сомнѣнія и спо-
собствовало съ необыкновеннымъ усер-
діемъ его дальнѣйшему развитію,—
то я не нахожу другой причины„какъ
именно эти двѣ. Съ одной стороны,
меня озарилъ вдругъ свѣтъ естество-
знанія, тогда какъ я не былъ подго-
товленъ къ его принятію никакимъ
другимъ положительнымъ знаніемъ, a
просвѣтителями моими оказались лю-
ди, такъ же, какъ и я самъ, ослѣплен-
ные слишкомъ быстрымъ переходомъ
отъ тьмы невѣдѣнія къ свѣту науки.
He мучимый никакими сомнѣніями и,
при моемъ обрядно-религіозномъ вос-
питаніи, не имѣвшій даже почвы для
сомнѣнія,я вдругъ выступилъ на по-
прище, требовавшее постоянной рабо-
ты мысли. A все пріобрѣтаемое ум-
ственнымъ анализомъ неминуемо про-
ходитъ чрезъ цѣлый рядъ сомнѣній.
Могъ ли же я, мальчишка, не вскру-
жить себѣ голову, не охмѣлѣть и не
перенести тотъ же самый способъ до-
стиженія истины и на другую, для него
вовсе непригодную, почву? Я видѣлъ,
что такъ дѣлаютъ всѣ и болѣе опыт-
ные меня.
Знаніе, и тѣмъ болѣе научное, дѣ-
лаетъ человѣка до того самодоволь-
нымъ, что онъ,пріобрѣтая это знаніе,
тотчасъ старается распространить его
на всѣ области своей духовной жизни,
отвергая, что между ними есть и нѣко-
торыя имѣющія мало общаго съ науч-
нымъ, т.-е. пріобрѣтеннымъ путемъ
анализа, знаніемъ.
Развѣ тотъ не живетъ и не достоинъ
имени человѣка, кто твердо вѣритъ,
крѣпко надѣется, горячо любитъ и про-
сто, т.-е. ненаучно, и, такъ сказать,
безсознательно знаетъ? Неужели мы
въ правѣ назвать такую жизнь не
жизнью только потому, что этой лич-
ности недоставало средствъ и спосо-
бовъ развить другую, умственную,
сторону своей жизни? He должны ли
мы всѣ стремиться къ приведенію на-
шей жизни въ гармоническое цѣлое,
то-есть къ равномѣрному развитію раз-
ныхъ сторонъ нашей умственной ду-
ховной жизни? Такая высокая цѣль—
не утопія. Напротивъ, утопія — то,
когда мы полагаемъ благодѣтельство-
вать человѣческое общество, ведя его
по одному пути знанія къ невѣдомой
и недостижимой цѣли.
Какъ счастливы были бы мы, если
бы наши юноши, выступая на научное
поприще, были вполнѣ внутренно
убѣждены, что нельзя безнаказанно
для самого себя пересаживать прі-
обрѣтенное научнымъ анализомъ на
другую сторону нашей духовной поч-
вы! Зная это твердо, многіе, очень мно-
гіе изъ насъ избѣгли бы жестокаго
внутренняго погрома, который прихо-
дилось имъ не однажды переживать,
мужаясь и старѣясь.
Моя университетская жизнь въ Мо-
сквѣ показала мнѣ недостатки той
обрядной религіи, въ котор.ой я воспи-
тывался;но разрушенное но было замѣ-
нено ничѣмъ лучшимъ; въ область
вѣры было внесено отрицаніе, границъ
котораго уже нельзя было опредѣ-
литъ. Молодой умъ съ тѣхъ поръ на-
чалъ бродить по всѣмъ закоулкамъ
отрицанія. Полное невѣріе и атеизмъ
уже охватывали душу. Къ счастью
моему, я не былъ esprit fort; я не могъ
не обращать взоръ на небо въ тяжкія
минуты жизни, a быть подлецомъ въ
отношеніи къ самому себѣ,—отвер-
гать что бы то ни было въ счастьи и
прибѣгать къ его помощи въ бѣдѣ,—
казалось мнѣ несовмѣстимымъ съ до-
стоинствомъ человѣка.
Если такъ шатка была y меня рели-
гіозная сторона, то и понятія мои о
нравственности въ эту эпоху жизни
также не были крѣпки. Й какая нрав-
ственность возможна безъ идеала! Тѣ
обманываютъ в себя, и другихъ, кото-
рые полагаютъ основы нравственности
въ взаимныхъ интересахъ, эгоизмѣ,
и т. п. Они берутъ одни внѣшнія про-
явленія, одну, такъ сказать, обрядную
сторону нашего нравственнаго быта и
не даютъ себѣ труда заглянуть глубже
внутрь самихъ себя, a можетъ быть,
и дѣйствительно находятъ въ себѣ не
то, что слѣдовало бы еще отыскивать.
Наша бѣда именно въ томъ и состояла,
и состоитъ, что отцы наши не успѣли
и не съумѣли вынести на свѣть какой-
либо руководящій идеалъ, передъ ко

торымъ необходимо было бы остано-
виться съ глубокимъ уваженіемъ.
Теперь этого уже не сдѣлаешь:
поздно; a было время, когда реализмъ
не господствовалъ еще такъ надъ
умами, какъ теперь, и идеалы не сры-
вались такъ насильственно съ ихъ пье-
десталовъ.
У меня не было ни положительной
религіи, ни руководствующаго идеала,
именно, въ то опасное время жизни,
когда страсти и чувственность начи-
нали заявлять свои права. Но до 18-ти
лѣтъ я избѣжалъ сношенія съ женщи-
нами. 16-ти лѣтъ, незадолго до отъ-
ѣзда моего въ Дерптъ, я былъ только
платонически влюбленъ въ дочь моего
крестнаго отца, дѣвушку старѣе меня.
Въ это же самое время я почитывалъ
съ однимъ товарищемъ купленное на
толкучкѣ «Ars amandb Овидія,по-
нимая его съ грѣхомъ пополамъ.
Предметъ моей платонической пер-
вой любви была стройная блондинка съ
тонкими чертами, чрезвычайно мелоди-
ческимъ и звучнымъ голосомъ и голу-
быми, улыбающимися глазами. Эти
глаза и этотъ голосъ,сколько я помню,
и плѣнили мое сердце. Чѣмъ же обна-
руживалась моя любовь? Во-первыхъ,
тѣмъ, что во всякое свободное время
леталъ, хотя и пѣшкомъ, изъ Кудрина
къ Ильѣ Пророку, въ Басманную;
во-вторыхъ, не упускалъ при этомъ ни
одного удобнаго случая, чтобы не за-
вить волосы барашками. Какъ стран-
нымъ кажусь я теперь самому себѣ,
когда представляю себѣ, что моя плѣ-
шивая голова нѣкогда могла быть по-
крытою завитыми пукольками!!.. Въ
третьихъ, я не упускалъ также ни од-
ного случая, чтобы не поцѣловать тон-
кую, нѣжную ручку, какъ,напримѣръ,
играя съ нею въ мельники, фанты и
подавая ей что нибудь со стола, и од-
нажды,—о, блаженство!—когда я хо-
тѣлъ поцѣловать ея руку, подававшую
мнѣ буттербродъ, она загнула ее на-
задъ и поцѣловала меня въ щеку,
возлѣ самыхъ губъ.
Наконецъ, когда я оставался ноче-
вать въ гостяхъ y моего крестнаго отца,
то любовь будила меня рано утромъ и
выгоняла въ садъ,—конечно, не зимою;
тогда я садился противъ оконъ спаль-
ни, выходившихъ въ садъ, мечталъ и
ожидалъ съ нетерпѣніемъ, когда о н a
встанетъ и появится въ бѣлой утрен-
ней одеждѣ y окна. Предметъ моей
любви пѣлъ очаровательные два фран-
цузскіе.романса, изъ которыхъ одинъ:
«Vous allez à la gloire», я не могъ слу-
шать безъ слезъ.
Самые ея недостатки, изъ которыхъ
одинъ дѣлалъ на меня особенное впе-
чатлѣніе, мнѣ нравились; это была не-
обыкновенная и какая-то прозрачная
синева подъ глазами.
Когда я былъ въ Москвѣ теперь на
моемъ юбилеѣ, я не зналъ, ѣхать ли
мнѣ, или нѣтъ, навѣстить мою первую
любовь? Вратъ ея былъ y меня и ска-
залъ мнѣ, что онъ живетъ вмѣстѣ съ/
нею, и что она хромаетъ послѣ перело-
ма ноги. Но ѣхать я раздумалъ.
Если мои прежнія пукольки на го-
ловѣ и голый черепъ настоящаго вре-
мени дѣлаютъ меня для меня какимъ-
то страннымъ, на себя непохожимъ,
двойникомъ, то идти посмотрѣть на
другую развалину—равносильно была
бы поѣздкѣ на кладбище.
Ho memento mon для старика вездѣ
много. О взаимности,конечно, не могло
быть и рѣчи. Она была дѣвушка-невѣ-
ста извѣстной въ Москвѣ фамиліи
почетнаго гражданина, тогда еще вла-
дѣвшаго довольно хорошими средства-
ми (прежняго милліонера); я—маль-
чишка, только что кончившій курсъ.
въ университетѣ, безъ средствъ я
бравшій иногда подаяніе отъ ея отца.
Воспоминанія этой любви, то-есть
настоящія любовныя воспоминанія*
продолжались недолго. Новая жизнь,
новая обстановка, новые люди скоро
внесли въ душу цѣлый рой другихъ*
болѣе глубокихъ впечатлѣній.
Въ маѣ мѣсяцѣ намъ предписано
было отправиться въ С.-Петербургъ.
Выдали отъ университета по мунди-
ру и шпагѣ на брата и прогонныя*
Везти насъ, подъ присмотромъ, —
поручено было адъюнктъ-профессору
математики Щепкину 86). От-
правлялись изъ Москвы: Шихов-
скій 87) (Ив. Ос, уже докторантъ
медицины—по ботаникѣ); Соколь-

скій 88) (также докторантъ—по те-
рапіи); Рѣдкинъ 89) (Петръ Гри-
горьевичъ — по римскому праву);
Корнухъ-Троцкій90) (лекарь—
по акушерству), Коноплевъ
(кандидатъ по восточнымъ языкамъ),
Шуманскій 91) (по исторіи) и я.
Собрались всѣ въ университетскомъ
зданіи и выѣхали на перекладныхъ
по-двое; Щепкинъ—въ своемъ
экипажѣ.
Мнѣ пришлось ѣхать съ Шуман-
скимъ.
Приходится замѣтить въ общихъ
чертахъ характеристику моихъ това-
рищей. Они стоятъ того.
За исключеніемъ Коноплева, остав-
шагося въ С.-Петербургѣ, я съ другими
провелъ цѣлыхъ пять лѣтъ вмѣстѣ въ
Дерптѣ и по-неволѣ изучилъ. Во-пер-
выхъ Шуманскій,—гдѣ то онъ,
живъ ли? о немъ послѣ Дерпта я уже
ничего не слыхалъ; съ тѣхъ поръ онъ
для меня какъ въ воду канулъ. Былъ
замѣчательная личность; я потомъ не
встрѣчалъ ни разу подобной, и едва ли
гдѣ-нибудь, кромѣ Россіи, встрѣчают-
ся такого рода особы.
Шуманскій былъ старѣе меня
однимъ или двумя годами; но лицо и
особливо свѣтло-голубые, нѣсколько
на выкатѣ, глаза были не молодые
глаза; ростъ приземистый; сложеніе
довольно крѣпкое.Способность къ язы-
камъ и знаніе языковъ отличное. Онъ
говорилъ и писалъ на трехъ новѣй-
шихъ языкахъ (французскомъ, нѣ-
мецкомъ и англійскомъ) въ совершен-
ствѣ; по-латыни и по-гречески научил-
ся въ Дерптѣ въ два года. Память не-
обыкновенная; прочитанное онъ могъ
передавать иногда тѣми же слова-
ми тотчасъ по прочтеніи. Къ своей
наукѣ (исторіи) показывалъ много ин-
тереса. Профессора въ Дерптѣ оста-
вались чрезвычайно довольными его
успѣхами. И несмотря на все это,
Шуманскій, пробывъ около
двухъ лѣтъ въ Дерптѣ, въ одно пре-
красное утро, ни съ того, ни съ сего,
объявляетъ, что онъ болѣе учиться въ
Дерптѣ не намѣренъ, профессоромъ
быть не хочетъ и уѣзжаетъ домой,
уплативъ въ казну за всѣ причинен-
ныя имъ издержки.
И никто, никто не узналъ, какая
собственно причина такъ внезапно
произвела такой переворотъ. Онъ ско-
ро собрался и съ тѣхъ поръ исчезъ.
Шуманскій былъ сынъ помѣщика,
получилъ очень хорошее домашнее
воспитаніе; съ своею семьею онъ, вѣ-
роятно, былъ не въ ладахъ, когда
учился въ московскомъ университетѣ
и поступилъ въ профессорскій инсти-
тутъ; этимъ можно объяснить, почему
онъ избралъ учебное поприще вовсе
не по желанію, a потомъ, при измѣ-
нившихся обстоятельствахъ, тотчасъ
же пересѣдлался. Къ тому еще онъ и
попивалъ.
Я, считаясь его пріятелемъ съ тѣхъ
поръ, какъ мы сдѣлали поѣздку изъ
Москвы въ Петербургъ вмѣстѣ, не
хотѣлъ отставать отъ него, и въ пер-
вое время нашего пребыванія въ
Дерптѣ я сходился иногда съ нимъ и
пилъ вмѣстѣ Kümmel, и нѣсколько
разъ, какъ я вспоминаю къ моему
ужасу, до опьянѣнія.
Еще одно поражало меня въ Шуман-
скомъ. Это какая-то особенная рели-
гіозность. He то, чтобы онъ былъ на-
боженъ,—иногда онъ позволялъ себѣ
и свободомысліе,—но y него былъ
своеобразный культъ. Онъ почему-то
имѣлъ особое почтеніе и довѣріе къ
храму Вознесенія въ Москвѣ, на улицѣ
(забылъ названіе, хотя приходилось
ходить по ней изъ Кудрина въ уни-
верситетъ по четыре раза въ день)
тогда модной въ Москвѣ, славившему-
ся изящными манерами священнослу-
жителя, про котораго разсказывали,
что онъ, проходя во время служенія
мимо дамъ, всегда извинялся по фран-
цузски: «excusez, mesdames». Этому-то
храму Вознесенія Шуманскій возсы-
лалъ иногда теплыя молитвы на фран-
цузскомъ языкѣ, и я читалъ y него нѣ-
сколько импровизированныхъ мо-
литвъ этого рода, записанныхъ по-
томъ въ тетрадку.
Второй оригиналъ изъ моихъ мо-
сковскихъ товарищей былъ Петръ
Григорьевичъ Корнухъ-Троц-
кій. Что-то необычайно угловатое и

комическое лежало уже въ его наруж-
ности. Сутуловатый брюнетъ, съ чер-
тами и цвѣтомъ лица, дѣлавшими его
на видъ гораздо старѣе, чѣмъ онъ
былъ на самомъ дѣлѣ, съ сѣдломъ на
носу и рѣзкимъ, гнусливымъ голосомъ,
Корнухъ-Троцкій не могъ не обращать
на себя вниманія съ перваго же взгля-
да. И дѣйствительно, это была лич-
ность sui generis.
Въ Москвѣ между студентами, и
даже прежде еще между гимназистами,
онъ былъ извѣстенъ за хорошаго бо-
таника; и дѣйствительно, по разска-
замъ товарищей, занимался ею съ
увлеченіемъ. Но, разсудивъ, какъ онъ
самъ сознавался, что ботаника не на-
кормитъ, онъ выбралъ для занятія
предметъ болѣе прибыльный. Къ это-
му, по словамъ Троцкаго, много
содѣйствовалъ также знакомый ему
и въ то время извѣстный въ Москвѣ
акушеръ Карпинскій.
— «Посмотри на меня,—говорилъ
ему Карпинскій,—y меня, слава Богу,
есть что ѣсть; a потому что мнѣ шипцы
накладывать—все равно, что орѣхи
щелкать».
И вотъ Корнухъ-Троцкій отправля-
ется въ Дерптъ по акушерству.
Первый мѣсяцъ ничего; все идетъ
какъ надо. Профессоръ акушерства
въ Дерптѣ-—старикъ Дейтшъ 92). У
него въ первый разъ въ жизни Кор-
нухъ-Троцкій приглашается туширо-
вать93)беременныхъ чухонокъ, нани-
мавшихся для этой цѣли отъ клиники.
Безъ смѣха не могу вспомнить пла-
стическіе разсказы Корнухъ-Троцкаго,
какъ онъ приступилъ къ невиданному
и совершенно для него незнакомому
дѣлу, какъ палецъ его заблудился,
какъ онъ, сколько ни искалъ, не могъ
достать маточной шейки; a потому и
наговорилъ какую-то чушь, рефери-
руя Дейтшу о результатѣ своихъ по-
исковъ. Услыхалъ онъ также намекъ
профессора о необходимости взять y
него privatissimum 94), то-есть запла-
тить, вмѣстѣ съ другими, нѣсколько
десятковъ рублей. Это былъ ножъ
острый.Расходоваться Корнухъ-Троц-
кій не любилъ. «Этакъ, пожалуй,
братъ, тутъ безъ штановъ останешься,
прежде чѣмъ научишься чему-нибудь».
Къ счастію для него, не прошло и мѣ-
сяца послѣ нашего прибытія въ
Дерптъ, какъ насъ потребовали на
tentamen 95) по разнымъ предметамъ и
преимущественно по естественнымъ
наукамъ и греческому языку. Дѣлалось
это для того, чтобы узнать пробѣлы въ
нашихъ свѣдѣніяхъ и потомъ дать
намъ возможность замѣстить ихъ.
И вотъ, акушеръ мой Корнухъ-
Троцкій экзаменуется y знаменитаго
профессора ботаники Ледебура
вмѣстѣ съ нами. Даютъ намъ нѣсколь-
ко растеній для опредѣленія. Мы—ни
въ зубъ толконуть, a Троцкій удивля-
етъ Ледебура точностію своего опре-
дѣленія. Ледебуръ въ восхищеніи и
говоритъ ему нѣсколько лестныхъ
словъ. И мы узнаемъ, чрезъ нѣсколько
дней, что акушерство замѣнено у
Корнухъ-Троцкаго ботаникою. Стран-
но также, что этотъ, уже тогда
старообразный человѣкъ, лѣтъ 25-ти,
чрезъ 20 слишкомъ лѣтъ женится на
дочери одного изъ самыхъ младшихъ
нашихъ товарищей (Котельнико-
ва, который былъ только годомъ или
двумя старѣе меня).
Третій московскій оригиналъ ме-
жду нами былъ Григорій Ивановичъ
СокольСк і й, пріобрѣвшій между
нами извѣстность постоянными сра-
женіями съ профессорами и вообще
съ начальствомъ. Отъ М.Я. Мудро-
ва Сокольскій получилъ какую.-то
особую привязанность къ брус-
сэизму. Чтеніе нѣсколькихъ сочине-
ній Бруссэ привело его въ восхищеніе
своею наглядностью, простотою и ло-
гичностью. Онъ привезъ съ собою изъ
Москвы диссертацію: «de dyssenteria»,
и возился съ нею въ Дерптѣ нѣсколько
лѣтъ, пока, послѣ разнаго рода пере-
дѣлокъ и ограниченій бруссэизма,
факультетъ въ Дерптѣ разрѣшилъ ея
защищеніе. Стараясь отклонить отъ
себя упрекъ въ пристрастіи къ Бруссэ,
Сокольскій прибавилъ мотто изъ Та-
цита: «Mihi Galba, Otho, Vitelline
nec beneficio nec injuria cogniti» [Tac.

Hist. Lib. I, 1]. Ho за его выходки
противъ нѣмецкихъ профессоровъ
они его сильно прижали и не выслали
вмѣстѣ съ нами за границу, a отослали
въ Петербургъ, для дальнѣйшаго усо-
вершенствованія, къ Карлу Анто-
новичу Майеру, въ Обуховскую
больницу, которому онъ потомъ.такъ
насолилъ столкновеніями при постели
больныхъ, что тотъ радъ былъ отъ него
отдѣлаться, и чрезъ годъ Сокольскій
явился къ намъ въ Берлинъ,а здѣсь
выкинулъ весьма рискованную для то-
го времени штуку, уѣхавъ изъ Бер-
лина безъ паспорта въ Цюрихъ, къ
Шенлейну 96) и въ Парижъ къ
Л еру w).
Григорій Ивановичъ былъ чело-
вѣкъ недюжинный;я его любилъ за его
особеннаго рода юморъ. Онъ былъ
сынъ того московскаго священника,
который въ 1820 годахъ вздумалъ
написать опроверженіе Копернико-
вой системы; отъ отца перешла склон-
ность къ оригинальности и къ сыну.
Въ Москвѣ онъ также не ужился въ
университетѣ и вышелъ въ отставку
до эмеритуры, больно съостривъ на
одномъ экзаменѣ надъ попечителемъ
Голохвастовымъ.
Замѣчательная y этого нашего то-
варища была охота къ изученію меха-
низма часовъ, который онъ зналъ не-
обыкновенно точно, a потому умѣлъ
довольно вѣрно опредѣлять достоин-
ство часовъ. Въ Болгаріи, въ 1877 го-
ду, я встрѣтился съ однимъ врачемъ
изъ московскаго университета, знав-
шимъ Сокольскаго, и услы-
халъ, что и до сего дня эта охота къ ча-
самъ не прошла y Сокольскаго. По
разсказамъ, въ его комнатѣ виситъ бо-
лѣе дюжины часовъ, механизмъ кото-
рыхъ онъ такъ регулировалъ,что они
всѣ бьютъ въ одинъ моментъ.
Жаль, что на юбилеѣ въ Москвѣ мое
здоровье и хлопоты не позволили мнѣ
навѣстить Сокольскаго.
Я послалъ ему мою карточку съ сти-
хами Тредьяковскаго ,которые Соколь-
скій любилъ распѣвать нѣкогда:
Когда бы мнѣ сто устъ и столь же
языковъ,
Столь сильный гласъ былъ данъ, же-
лѣзо сколько сильный,
To и тогда-бъ всѣхъ глупостей родовъ
He могъ измыслить я обильно.
Судьба моихъ товарищей,—ихъ бы-
ло 21,—собранныхъ по первому при-
зыву въ профессорскій института, ме-
ня интересуетъ нерѣдко.
Co многими изъ нихъ я не встрѣ-
чался пи разу съ тѣхъ поръ, какъ мы
поѣхали за границу; съ нѣкоторыми
видѣлся потомъ въ Москвѣ и Петер-
бургѣ; но въ дружествѣ или въ това-
риществѣ ни съ кѣмъ изъ нихъ не былъ
впослѣдствіи.
Въ-живыхъ изъ 21-го еще—сколько
мнѣ извѣстно: П. Г. Рѣдкинъ,
Сокольскій, Мих. Кутор-
га 98), Корнухъ-Троцкій,
Котельниковъ "), Иванов-
скій 10°) и покуда я еще,—шестеро,
и то не навѣрное; значитъ смерть
похитила въ теченіе 53 лѣтъ 15,—вѣ-
роятно, и болѣе. Двое умерли еще въ
Дерптѣ; Шкляревскій 101),
чудный парень и поэтъ (с.-петер-
бургскаго университета) — отъ ча-
хотки,и одинъ 102) (ипохондрикъ до-
вольно ограниченныхъ способностей,
изъ Харькова)—отъ холеры; осталь-
ные потомъ,—и изъ нихъ одинъ, Чи-
вилевъ 103), бывшій наставникомъ
y покойнаго наслѣдника Николая
Александровича,—сгорѣлъ въ царско-
сельскомъ дворцѣ (по слухамъ, отъ
руки сына).
Измучившись ѣздою на переклад-
ной, никогда еще не ѣздивши по доро-
гамъ съ перекладинами изъ бревенъ,
которыя замѣняли въ. то время во
многихъ мѣстахъ шоссе, MÎT останови-
лись сначала въ какой-то гостиницѣ,
едва ли не «Демутъ», въ С.-Петербур-
гѣ, a потомъ для насъ отвели пустопо-
рожнее помѣщеніе въ тогдашнемъ
университетскомъ домѣ, кажется, y
Семеновскаго моста.
Первый визитъ былъ хозяину Щучь-
яго Двора, какъ его тогда звали, ди-
ректору департамента народнаго про-
свѣщенія (Д. И. Языкову), ка-
кому-то молчаливому и натянутому
бюрократу; приглашены были къ

нему на обѣдъ; обѣдали скучно и
безмолвно, a потомъ представились
п самому министру народнаго про-
свѣщенія, князю Ливену—гене-
ралу-нѣмцу, говорившему весьма
плохо по русски, піэтисту по убѣжде-
нію.
Назначенъ былъ, наконецъ, экза-
менъ, въ академіи наукъ.
Для насъ, врачей, пригласили экза-
менаторовъ изъ медико-хирургиче-
ской академіи, и именно Веллан-
скаго и Буша 104).
Бушъ спросилъ y меня что-то о
грыжахъ, довольно слегка; я ошибся
только per lapsum linguae, сказавъ
вмѣсто: art. epigastrica—art. hypo-
gastrica. A я, признаться, трусилъ.
Гдѣ. думаю, мнѣ выдержать порядоч-
ный экзаменъ изъ хирургіи, которою
я въ Москвѣ вовсе не занимался! Ра-
дость послѣ выдержанія экзамена бы-
ла, конечно, большая. Слава Богу,
назадъ не воротятъ. Вообще экзаменъ
въ академіи для всѣхъ нашихъ co-
in елъ хорошо съ рукъ, за исключе-
ніемъ Петра Григорьевича
Рѣдкина. Его. несчастнаго, отдѣ-
лалъ тогда академикъ Грефе напро-
палую и далъ такой строгій относи-
тельно judicium, что рѣшили не по-
сылать П. Г. Рѣдкина въ Дерптъ.
Онъ, однако же, хорошо сдѣлалъ, что
не послушался такого варварскаго
рѣшенія и поѣхалъ съ нами на свой
счетъ. Въ Дерптѣ чрезъ нѣсколько
времени рѣшили иначе.
Въ Дерптъ я ѣхалъ втроемъ съ
Рѣдкинымъ и Соколь-
скимъ на долгихъ; ночевали въ
Нарвѣ; впервые въ жизни видѣли
водопадъ и кусокъ моря и прибыли
въ заѣзжій домъ къ Фрею въ Дерптѣ,
за нѣсколько дней до начала осенне-
зимняго семестра.
Въ Дерптѣ мы всѣ должны были
поступить подъ команду Bac. Мих.
Перевощикова, профессора
русскаго языка.
Перевощиковъ перешелъ въ Дерптъ
изъ Казани, гдѣ онъ былъ профессо-
ромъ во времена Магницкаго,
положившаго глубокій отпечатокъ
на всю его дѣятельность и даже на
самую физіономію.
Квартиры для насъ были уже наня-
ты, il я помѣстился вмѣстѣ съ Кор-
нухъ-Троцкимъ и Шихов-
скимъ въ довольно глухомъ мѣстѣ,
почти наискосокъ противъ дома про-
фессора хирургіи Мойера.
Bac. Мих. Перевощиковъ
игралъ нѣкоторую роль въ моей жи-
зни, ия долженъ остановиться на этой
личности. Съ самаго начала между на-
ми пробѣжала черная кошка, п отно-
шенія мои къ Перевощикову могли бы
впослѣдствіи имѣть для меня весьма
печальныя послѣдствія. Перевощи-
ковъ былъ типъ сухого, безжизненна-
го, скрытнаго или, no крайней мѣрѣ,
ничего не выражающаго бюрократа;
самая походка его,плавная,равномѣр-
ная и какъ бы предусмотрѣнная. вы-
ражала характеръ идущаго. Цвѣтъ
лица пергаментный; щеки и подборо-
докъ гладко выбриты; рѣчь,какъ и по-
ходка, плавная и монотонная. безъ
малѣйшаго повышенія или пониже-
нія голоса. Перевощиковъ повелъ
насъ гурьбою по профессорамъ. По-
нѣмецки онъ не говорилъ почему-то,
и краткая бесѣда велась или на фран-
цузскомъ или на смѣшанномъ языкѣ.
Спрашивали по-французски — отвѣ-
чали по-нѣмецки; спрашивали по-нѣ-
мецки—отвѣчали по-французски. Для
меня самое отрадное посѣщеніе было
дома Мойера.
Иванъ Филипповичъ (такъ его зва-
ли по-русски) Мойеръ, эстлян-
децъ, но происхожденія по отцу гол-
ландскаго, былъ профессоръ хирур-
гіи въ дерптскомъ университетѣ.
Съ именемъ Мойера въ памяти у ме-
ня сохранились разныя чувства. Да,
чувства сохраняются въ памяти такъ
же, какъ и знанія. И эти чувства—не
одинакія. Я сохраняю къ Мойеру : во-
первыхъ, чувство безпредѣльной бла-
годарности и вмѣстѣ съ нею досады и
на себя, и на него; досадую и на себя,
и на него; почему это глубокое чув-
ство благодарности осталось въ душѣ
не вполнѣ чистымъ и безупречнымъ—
это объяснитъ мой дальнѣйшій раз-

сказъ,а теперь пока надо отдѣлаться
отъ Перевощикова.
Какъ теперь его вижу, идущаго съ
нами по улицамъ; этотъ сжатый ротъ,
эта кисточка на шапкѣ, эта медлен-
ная,—въ тактъ,—поступь и эта скры-
тая злость противъ мальчишки, ему
вовсе незнакомаго.
Перевощиковъ имѣлъ, конечно, ин-
струкцію слѣдить за нашею нравствен-
ностью, и онъ, какъ формалистъ, по-
лагалъ/что ничѣмъ не можетъ онъ
предъ начальствомъ показать такъ
свою заботу о нашей нравственности,
какъ посѣщая насъ въ разное время и
врасплохъ. Онъ это и дѣлалъ въ нача-
лѣ нашего пребыванія въ Дерптѣ.
Однажды онъ приходитъ къ намъ (въ
домъ Реберга, напротивъ дома Мойе-
ра,) я въ это время былъ на лекціи.
Перевощиковъ садится въ проходной
комнатѣ,ведущей въ наши спальни, и
бесѣдуетъ съ моими товарищами
(Шиховскимъ и Корнухъ-
Троцкимъ). Я, не ожидавъ та-
кого посѣщенія, вхожу прямо со
двора, по обыкновенію, въ шапкѣ и
иду прямо въ мою комнату, и, только
отворивъ дверь въ нее, примѣчаю, что
въ другомъ углу сидитъ Перевощи-
ковъ. Но было поздно. Перевощиковъ
видѣлъ, что я вошелъ въ шапкѣ и не
скинулъ ея тотчасъ же передъ нимъ,
п объяснилъ это себѣ моимъ неуваже-
ніемъ къ начальству. И мало того. что
онъ объяснилъ такъ себѣ, но донесъ
это, какъ я послѣ узналъ, и въ Петер-
бургъ, по начальству. Мнѣ и въ голову
не могло придти что-нибудь подобное;
тѣмъ болѣе,что я, оправивъ мой туа-
летъ, вышелъ изъ моей комнаты въ об-
щую и принялъ участіе въ общей бе-
сѣдѣ съ Перевощиковымъ и товари-
щами; онъ не показалъ и виду, что не-
доволенъ мною. Но къ концу семестра
Перевощиковъ призываетъ меня къ
себѣ въ кабинетъ, тщательно запира-
етъ дверь за собою, садится близко
меня и таинственно, вполголоса, спра-
шиваетъ меня, по обыкновенію, мед-
ленно, съ разстановкою:
— «Скажите, г. Пироговъ, какую
рекомендацію о вашемъ поведеніи я
долженъ сдѣлать высшему началь-
ству?»
Я остолбенѣлъ. Наконецъ, собрав-
шись съ духомъ, говорю:
— Какую вамъ угодно, Василій
Михайловичъ; я тутъ ничего не могу.
— «Но послѣ тѣхъ знаковъ неува-
женія къ начальству, которые я имѣлъ
случай замѣтить, судите сами, могу
ли я васъ рекомендовать съ хорошей
стороны?»
Это что же такое?—думаю я, и ума не
приложу, къ чему это онъ ведетъ.
Я прошу объясненія. Причина объ-
ясняется. Тогда я оправился, и какъ
ни былъ я еще молодъ, но, видя, что
имѣю дѣло или съ злымъ умысломъ,
или съ мономаніей, я встаю и смѣло
говорю:
— Василій Михайловичъ, вы, ко-
нечно, можете очернить предъ выс-
шимъ начальствомъ кого вамъ угодно,
но одно, мнѣ кажется, я имѣю право
требовать отъ васъ,—чтобы вы моти-
вировали вашу рекомендацію обо мнѣ
тѣмъ фактомъ, на которомъ вы осно-
вываетесь.—Сказавъ это, я распро-
щался, и съ тѣхъ поръ—къ Демьяну
ни ногой.
Въ Петербургъ пошло донесеніе Пе-
ревощикова неизвѣстно въ какомъ
видѣ. Изъ Петербурга прислано мнѣ
чрезъ Перевощикова же строгое замѣ-
чаніе, но я его не слыхалъ отъ него.
Обстоятельства перемѣнились. й я съ
тѣхъ поръ Перевощикова встрѣчалъ
только иногда на улицахъ. He помню
даже, отдалъ ли я ему прощальный
визитъ, когда онъ былъ уволенъ, по-
слѣ скандала, сдѣланнаго ему студен-
тами на лекціи. Онъ былъ ими вы-
барабаненъ (ausgetrommelt) также
вслѣдствіе его подозрительности, ме-
лочности и безтактной обидчивости.
Семейство Мойера, защитив-
шаго меня отъ навѣтовъ нашего ар-
гуса, состояло изъ трехъ особъ: самого
профессора, его тещи Екатерины Аѳа-
насьевны Протасовой (урожд.
Буниной) и семи-восьмилѣтней
дочери Мойера—Кати. Жены Мойера,
старшей дочери Протасовой, уже давно
не было на свѣтѣ, и Мойеръ остался
до конца жизни вдовцомъ.

Это была личность замѣчательная и
высоко-талантливая. Уже одна наруж-
ность была выдающаяся. Высокій рос-
томъ, дородный, но не обрюзглый отъ
толстоты, широкоплечій, съ крупными
чертами лица,умными голубыми гла-
зами, смотрѣвшими изъ-подъ гу-
стыхъ, нѣсколько нависшихъ бровей.
съ густыми, уже сѣдыми нѣсколько,
щетинистыми волосами, съ длинными,
красивыми пальцами на рукахъ,
Мойеръ могъ служить типомъ мужчи-
ны. Въ молодости онъ, вѣроятно,
былъ очень красивымъ блондиномъ.
Рѣчь его была всегда ясна, отчетлива,
выразительна. Лекціи отличались
простотою, ясностью il пластичною
наглядностью изложенія. Талантъ къ
музыкѣ былъ y Мойера необыкновен-
ный;'его игру на фортепіано—и особ-
ливо пьесъ Бетховена—можно было
слушать цѣлые часы съ наслажде-
ніемъ. Садясь за фортепіано, онъ такъ
углублялся въ игру, что не обращалъ
уже никакого вниманія на его окру-
жающихъ. Нѣсколько близорукій,
носилъ постоянно большія серебря-
ныя очки, которыя иногда снималъ
при производствѣ операціи.
Характеръ Мойера нельзя было опре-
дѣлить однимъ словомъ; вообще же
можно сказать, что это былъ талантли-
вый лѣнивецъ. Лѣность или, вѣрнѣе,
квіэтизмъ Мойера иногда доходилъ
до того, что, начавъ какой-либо за-
нимательный разговоръ съ знакомыми,
онъ откладывалъ дѣла, не терпящія
отлагательства; перемѣнить свое in
statu quo, начать какую-нибудь но-
вую работу или заняться разборомъ
давно уже ждавшаго его дѣла,—это
сущая напасть для Мойера. Онъ
подходилъ къ дѣлу съ разныхъ сто-
ронъ, приближался, опять отходилъ
и снова предавался своему квіэтизму.
Въ наше время Мойеръ имѣлъ уже
много занятій по имѣнію своей дочери
въ орловской губерніи, ѣздилъ иногда
туда въ вакаціонное время н къ своей
наукѣ уже былъ довольно холоденъ;
читалъ мало; операцій, особливо труд-
ныхъ H рискованныхъ, не дѣлалъ;
частной практики почти не имѣлъ; н
въ клиникѣ, нерѣдко, большая часть
кроватей оставались незамѣшенными.
Повидимому появленіе на сцену нѣ-
сколькихъ молодыхъ людей, ревност-
но занимавшихся хирургіею и ана-
томіею, къ числу которыхъ принадле-
жали, кромѣ меня, Инозем-
цевъ 105), Даль 106), Лип-
гардтъ, нѣсколько оживили науч-
ный интересъ Мойера.Онъ, къ удивле-
нію знавшихъ его прежде, дошелъ въ
своемъ интересѣ до того, что занимался
вмѣстѣ съ нами по цѣлымъ часамъ
препарированіемъ надъ трупами въ
анатомическомъ театрѣ.
Но, несмотря на охлажденіе къ
наукѣ и его квіэтизмъ, Мойеръ своимъ
практическимъ умомъ и основатель-
нымъ образованіемъ, пріобрѣтеннымъ
въ одной изъ самыхъ знаменитыхъ
школъ, доставлялъ истинную пользу
своимъ ученикамъ. Онъ образовался
преимущественно въ Италіи,въ Павіи,
въ школѣ знаменитаго Антоніо
Скарпы 107), и это было во времена
апогея славы этого хирурга. Посѣще-
ніе госпиталей Милана и Вѣны, гдѣ
въ то время находился Рустъ 108),
докончило хирургическое образованіе
Мойера.
Возвратясь въ Россію, онъ прямо
попалъ хирургомъ въ военные госпи-
тали, переполненные ранеными въ оте-
чественной войнѣ 1812 года. Какъ опе-
раторъ, Мойеръ владѣлъ истинно хи-
рургическою ловкостью, несуетливой,
неспѣшной и негрубой. Онъ дѣлалъ
операціи, можно сказать,съ чувствомъ,
съ толкомъ, съ разстановкою. Какъ
врачъ, Мойеръ терпѣть не могъ ни ле-
чить, ни лечиться, и къ лекарствамъ
не имѣлъ довѣрія. И изъ наружныхъ
средствъ онъ употреблялъ въ леченіи
ранъ почти однѣ припарки.
Екатерина Аѳанасьевна Прота-
сова была приземистая, сгорблен-
ная старушка, лѣтъ 66, но еще съ свѣ-
жимъ, пріятнымъ лицомъ, умными
сѣрыми глазами и тонкими,сложен-
ными въ улыбку,губами. Хотя она но-
сила очки,но видѣла еще такъ хорошо,
что могла вышивать по канвѣ и была
на это мастерица; любила чтеніе, раз-
говаривала всегда ровнымъ и довольно

еще звучнымъ голосомъ; страдала съ
давнихъ поръ,по крайней мѣрѣ разъ
въ мѣсяцъ, мигренями, н потому под-
вязывала голову всегда сверхъ чепца
шелковымъ платкомъ.
Вотъ эта-то почтенная особа, за-
интересованная, вѣроятно,моею мо-
лодостью и неопытностью, и стала
моею покровительницею. Она интере-
совалась моею прежнею жизнью въ
Москвѣ, часто разспрашивала меня
про житье-бытье моей семьи, остав-
шейся въ Москвѣ,и, узнавъ отъ Мой-
ера о замѣчаніи, полученномъ изъ
Петербурга о моемъ поведеніи по до-
носу Перевощикова, заставила меня
откровенно разсказать въ подробности
о случившемся.
Изъ-за меня,—конечно, не по моей
винѣ,—сдѣлался и нѣкоторый раз-
ладъ между двумя домами; жена Пе-
ревощикова (если не ошибаюсь,
урожд. Княжевичъ, Екатер.
Матвѣевна) и дочь ея, посѣщавшія
прежде нерѣдко Екатерину Аѳанась-
евну, прекратили свои посѣщенія.
Когда къ концу семестра вышелъ
срокъ найму моей квартиры въ домѣ
Реберга, то Екат. Аѳанасьевна пред-
ложила мнѣ переѣхать къ нимъ въ
домъ, гдѣ я и жилъ нѣсколько мѣся-
цевъ, пока не очистилось помѣщеніе
въ клиникѣ, въ которомъ я и оста-
вался вмѣстѣ съ Иноземце-
вымъ до самаго отъѣзда за грани-
цу. Мойеръ, при заступничествѣ Екат.
Аѳанасьевны, вѣроятно, нашелъ
средства оправдать меня; такъ или
нѣтъ, но доносъ Перевощикова не
имѣлъ для меня никакихъ худыхъ по-
слѣдствій, тѣмъ болѣе, что въ это же
время я принялся серьезно работать
надъ заданною факультетомъ хирур-
гическою темою о перевязкѣ артерій,
награжденной потомъ золотою ме-
далью 109). Я торжествовалъ, и не
безъ причины. Я работалъ. Дни я
просиживалъ въ анатомическомъ те-
атрѣ надъ препарированіемъ различ-
ныхъ областей,занимаемыхъ артері-
альными стволами, дѣлалъ опыты съ
перевязками артерій на собакахъ и те-
лятахъ, много читалъ, компилировалъ
и писалъ.
Латынь помогли мнѣ обработать
товарищи-филологи (покойные Крю-
ковъ по) и Шкляревскій);
признаюсь, для красоты. слога, жер-
твовалъ иногда и содержаніемъ; но
диссертація въ 50 писан. листовъ, съ
нѣсколькими рисунками съ натуры
(съ моихъ препаратовъ), вышла на сла-
ву и заставила о себѣ заговорить и
студентовъ, и профессоровъ.
Рисунки съ моихъ препаратовъ ар-
терій надъ трупами, снятые съ натуры,
въ натуральной величинѣ, красками,
хранятся и до сихъ поръ—я слы-
шалъ—въ анатомическомъ театрѣ въ
Дерптѣ.
Добрѣйшая Екатерина Аѳанасьев-
на пригласила меня обѣдать постоян-
но съ ними, и я съ тѣхъ поръ былъ, въ
теченіе почти пяти лѣтъ, домашнимъ
человѣкомъ въ домѣ Мойера. Тутъ я
познакомился и съ Василіемъ Ан-
дреевичемъ Жуковскимъ. По-
этъ былъ незаконный сынъ (отъ плѣн-
ной турчанки) ея отца Бунина, воспи-
тывался y нея въ домѣ, влюбился въ
свою старшую племянницу, которая
вышла потомъ замужъ за Мойера
(Екатер. Аѳ. не дала согласія на бракъ
влюбленныхъ, считая это грѣхомъ).
Я живо помню, какъ однажды Жу-
ковскій привезъ манускриптъ
Пушкина «Борисъ Годуновъ* и читалъ
его Екат. Аѳанасьевнѣ; помню также
хорошо, что y меня пробѣжала дрожь
по спинѣ при словахъ Годунова: «и
мальчики кровавые въ глазахъ».
Въ воспоминаніи сохранилось y
меня, несмотря на протекшія уже съ
тѣхъ поръ 50 слишкомъ лѣтъ, съ ка-
кимъ рвеніемъ и юношескимъ пыломъ
принялся я за мою науку; не находя
много занятій въ маленькой клиникѣ,
я почти всецѣло отдался изученію хи-
рургической анатоміи и производ-
ству операцій надъ трупами и живыми
животными. Я былъ въ то время без-
жалостенъ къ страданіямъ.
Однажды, я помню, это равнодушіе
мое къ мукамъ животныхъ при виви-
секціяхъ поразило меня самого такъ,
что я, съ ножемъ въ рукахъ, обратив-
шись къ ассистировавшему мнѣ това-
рищу, невольно вскрикнулъ:

— «Вѣдь такъ, пожалуй, легко за-
рѣзать и человѣка».
Да, о вивисекціяхъ можно многое
сказать и за, и противъ. Несомнѣнно,
онѣ—важное подспорье наукѣ, и ока-
зали, и окажутъ ей несомнѣнныя и не-
оцѣненныя услуги. Права человѣка
дѣлать вивисекціи также нельзя оспа-
ривать послѣ того, какъ человѣкъ уби-
ваетъ и мучаетъ животныхъ для кули-
нарныхъ и другихъ цѣлей. Кодекса
для этого права нѣтъ и не писано.
Но наука не восполняетъ всецѣло
жизни человѣка: проходитъ юноше-
скій пылъ и мужеская зрѣлость ,насту-
паетъ другая пора жизни, и съ нею—
потребность сосредоточиваться все
болѣе и болѣе и углубляться въ самого
себя; тогда воспоминаніе о причинен-
номъ насиліи, мукахъ, страданіяхъ—
другому живому существу начина-
етъ щемить невольно сердце. Такъ
было, кажется, и съ великимъ Гал-
леромъ; такъ, признаюсь, случа-
лось и со мной, и въ послѣдніе годы я
ни за, что бы не рѣшился на тѣ же-
стокіе опыты надъ животными, кото-
рые я нѣкогда производилъ гакъ
усердно и такъ равнодушно. Это сво-
его рода memento mori.
Пріѣхавъ въ Дерптъ безъ всякой
подготовки къ экспериментальнымъ
научнымъ занятіямъ, я бросился, очер-
тя голову, экспериментировать, и, ко-
нечно, былъ жестокимъ безъ нужды и
безъ пользы; и воспоминаніе мое те-
перь отравляетъ еще болѣе то, что,
причинивъ тяжкія муки многимъ жи-
вымъ существамъ, я часто не достигалъ
ничего другого, кромѣ отрицательнаго
результата, т.-е. не нашедъ того, что
искалъ.
Современнымъ экспериментаторамъ,
можетъ быть, не придется испытывать
на старости тяжелыхъ воспоминаній
отъ вивисекцій. Теперь значительная
половина вивисекцій производится
надъ лягушками, a эти хладнокров-
ныя рептиліи > не внушаютъ
того чувства, которое привязываетъ
человѣка къ теплокровному животно-
му. Потомъ, современные опыты надъ
живыми производятся почти всѣ съ по-
мощью хлороформа. Но и одно на-
сильственное лишеніе живого, без-
защитнаго существа жизни, съ какою
бы то ни было эгоистическою (хотя бы
и высокою) цѣлью, не можетъ оставить
въ насъ пріятныхъ и успокоитель-
ныхъ воспоминаній; немудрено, что
то, надъ чѣмъ я нѣкогда смѣялся—ве-
гетаризмъ, теперь кажется мнѣ вовсе
не такъ смѣшнымъ.
Къ концу семестра 1828 г. явились
и послѣдніе члены нашего профессор-
скаго института,—харьковцы, въ чис-
лѣ четырехъ. Одинъ изъ нихъ, Ф. И.
Иноземцевъ, былъ, какъ и я, по
хирургіи, съ тѣмъ только различіемъ
отъ меня, что, во-первыхъ, это былъ
уже человѣкъ лѣтъ подъ 30, не менѣе
27-ми, 28-ми, a во-вторыхъ, онъ былъ
несравненно опытнѣе меня и болѣе,
чѣмъ я, приготовленъ. Въ харьков-
скомъ университетѣ въ то время училъ
весьма дѣльный профессоръ хирур-
гіи—Н. И. Еллинскій ш). Ино-
земцевъ не только ассистировалъ ему
при разныхъ операціяхъ, но и самъ
уже дѣлалъ одну операцію (ампутацію
голени). Это разомъ ставило его голо-
вою выше меня и въ моихъ глазахъ, и
въ глазахъ другихъ товарищей.
Иноземцевъ и съ внѣшней
стороны былъ гораздо представитель-
нѣе меня. Высокій и довольно ловкій
брюнетъ, съ черными блестящими
глазами, съ безукоризненными бака-
ми, одѣтый всегда чисто и съ нѣко-
торою претензіею на элегантность,
Иноземцевъ легко дѣлался вхожимъ
въ разныя общества и вездѣ умѣлъ
заслужить репутацію любезнаго и
милаго человѣка, добраго товарища
и отличнаго парня.
Немудрено, что я началъ ему за-
видовать. Это скверное чувство особ-
ливо выражалось въ моемъ дневникѣ,
который я нѣкоторое время велъ тогда
очень аккуратно.
Сверхъ зависти меня возмутило
противъ Иноземцева и еще
одно: однажды,—я жилъ тогда еще y
Мойера,—я простудился и заболѣлъ.
Мойеръ приходитъ навѣстить меня и
намекаетъ мнѣ довольно ясно, что я
порчу себя питьемъ водки; послѣ та-
кого намека, я, взволнованный и еще

больной, являюсь къ Екатеринѣ Аѳа-
насьевнѣ Протасовой и го-
ворю, что я не могу долѣе оставаться
въ ихъ домѣ, такъ какъ я заподозрѣнъ
въ пьянствѣ.
Старушка ахнула: — «откуда это,
батюшка, такое взялъ?»—Я разска-
залъ. Потомъ вышло, что Ино-
земцевъ стороною намекнулъ
что-то, гдѣ-то, какъ-то, что я скло-
ненъ къ злоупотребленію спиртными
напитками.
Дѣйствительно, Иноземцевъ
видѣлъ меня раза два на - весе-
лѣ вмѣстѣ съ Шуманскимъ,
отъ котораго я въ первый разъ и
узналъ вкусъ водки. Долго я не могъ
простить Иноземцеву этой сплетни.
Мы жили въ теченіе 4-хъ слишкомъ
лѣтъ вмѣстѣ въ одной (довольно про-
сторной) комнатѣ въ клиникѣ; но наши
лѣта, взгляды, вкусы, занятія, отно-
шенія къ товарищамъ, профессорамъ
и другимъ лицамъ—были такъ различ-
ны, что, кромѣ одного помѣщенія и
одной и той же науки, избранной обо-
ими нами, не было между нами ничего
общаго.
Меня досаждало еще то, что вече-
ромъ къ Иноземцеву прихо-
дили, по крайней мѣрѣ, разъ или два
въ недѣлю въ гости три или четыре то-
варища изъ нашихъ или и другихъ
русскихъ, которые всѣ знакомы были
коротко съ Иноземцевымъ. При чае-
питіи, куреніи табака (котораго я
тогда не терпѣлъ), начиналась игра
въ вистъ, продолжавшаяся за полночь
и мѣшавшая мнѣ читать или писать.
Я долженъ покаяться, вспоминая
объ Иноземцевѣ. Я теперь и самъ бы
себѣ не повѣрилъ или, лучше, не же-
лалъ бы вѣрить; но что было,то было.
Я нерѣдко, по недостатку денегъ къ
концу мѣсяца, оставался день или
два безъ сахара, и вотъ, одинъ
изъ такихъ дней, меня чортъ попу-
талъ взять тайкомъ три, четыре куска
сахара изъ жестянки Иноземцева.
Онъ какъ-то замѣтилъ это, и заперъ
жестянку. О, позоръ! дорого бы я
далъ, чтобы это не было былью.
Кстати,повинюсь еще и въ воровствѣ
съ книгами. Я во всю мою жизнь
утаилъ, т.-е., взявъ, не отдалъ три
книги; a потомъ, когда хотѣлъ ихъ
возвратить, то было некому, или я
отъ стыда откладывалъ все и откла-
дывалъ возвращеніе. Потомъ большая
часть моей библіотеки поступила въ
пользу студенческой библіотеки.
Во время нашего пребыванія въ
Дерптѣ, университетъ пользовался
большою славою въ Россіи. И дѣйстви-
тельно, большая часть каѳедръ была
замѣщена отличными людьми съ
знаменитымъ ректоромъ Эвер-
сомъ 112) (историкъ) во главѣ:
Струве 113) (астрономъ), Леде-
буръ 114), Парротъ 115) (сынъ
академика), Ратке П6) (физіологъ),
Клоссіусъ 117) (юристъ), Эш-
шольцъ 118) (зоологъ); между ме-
диками отличались необыкновенною
начитанностью и ученостью проф.
Эрдманъ 119), прежде бывшій въ
Казани, но изгнанный оттуда, вмѣстѣ
съ проф. математики Бартель-
сомъ 120) (сотоварищемъ короля
Луи-Филиппа, когда они оба
были учителями въ Швейцаріи).
Изгнаніе нѣмецкихъ ученыхъ изъ ка-
занскаго университета было совер-
шено погромомъ Магницкаго. Во вре-
мя пребыванія профессорскаго ин-
ститута въ Дерптѣ присылались моло-
дые русскіе люди и изъ другихъ вѣ-
домствъ; отъ академіи наукъ были
присланы Загорскій 121) (фи-
зіологъ) и Шереръ 122) (химикъ),
какъ элевы. Профессору астрономіи
Струве прислано было человѣкъ
10 штабныхъ или свитскихъ и мор-
скихъ офицеровъ для занятій при
обсерваторіи.
Учрежденіе императрицы Маріи
прислало изъ воспитательнаго дома
человѣкъ 6 или 7; наконецъ и частныя
лица пріѣзжали для образованія или
такъ, по наслышкѣ, по модѣ; такъ,
въ наше время пріѣхали учиться
Карамзины 128)—три брата,
гр. Соллогубъ 124), Муравь-
евъ, графы Витгенштейны
(2 брата), Тутолминъ, Ма-
твѣевъ 125)и еще до насъ прибылъ пѣ-
вецъ студенческихъ попоекъ и куте-
жей—Языковъ и другіе.

Большая часть изъ нихъ не окон-
чили университетскаго курса, но почти
всѣ носили студенческій костюмъ:
длинные сапоги—Stiefel, Kragen, т.-е.
длинные воротники отъ шинелей вмѣ-
сто плащей, маленькія фуражки на
головѣ.
Мундиръ студенческій въ Дерптѣ,
можетъ быть, даже служилъ приман-
кою; это былъ не то, что поскудный
мундиръ того времени въ другихъ
русскихъ университетахъ; y дерптска-
го студента воротникъ на мундирѣ
горѣлъ золотомъ; это былъ воротникъ
черный бархатный (на синемъ мун-
дирѣ) съ вышитыми золотомъ дубовы-
ми вѣтвями, занимавшими большую
половину воротника. И на балахъ, и
въ театрѣ мундиръ этотъ произво-
дилъ эффектъ.
Когда императоръ Николай проѣз-
жалъ черезъ Дерптъ, во время турец-
кой кампаніи, то ему приготовлена
была почетная стража изъ студен-
товъ; одѣтые въ эти свои мундиры,
бѣлые штаны въ натяжку, ботфорты,
рослые и красивые студенты-страж-
ники обратили вниманіе на себя са-
мого Николая, и такъ какъ онъ ни-
чего не заявилъ противъ этой обмун-
дировки, то она и признавалась за-
конною.
За исключеніемъ насъ, присланныхъ
въ Дерптъ уже по окончаніи курса
въ русскихъ университетахъ, и двухъ
или трехъ другихъ русскихъ, всѣмъ
прочимъ пребываніе въ Дерптѣ не
пошло въ прокъ. Карамзины и
Соллогубъ едва - ли вынесли
что-нибудь изъ дерптской научной
жизни, кромѣ знакомства съ разными
студенческими обычаями; другіе,какъ
напримѣръ, Языковъ, воспитан-
ники изъ учрежденій императрицы
Маріи и пріѣзжіе изъ Москвы и Пе-
тербурга полу-русскіе и полу-нѣмцы
просто спивались съ кругу и уѣзжали
чрезъ нѣсколько лѣтъ въ весьма пло-
хомъ видѣ; только двое изъ нихъ,
Ѳедоровъ 126), Bac. Ѳед., и
Кантеміровъ127), вышли-было
въ люди, но ненадолго. Ѳедоровъ,
весьма дѣльный астрономъ-наблюда-
тель, сдѣлалъ экспедицію съ Пар-
ротомъ на Араратъ, потомъ въ
Сибирь, потомъ сдѣлался профессо-
ромъ астрономіи въ Кіевѣ и ректо-
ромъ университета, но не оставилъ
привычки попивать и скоро умеръ,
еще далеко не старый; Кантемі-
ровъ вышелъ докторомъ медицины,
былъ за границею, но до крайности
безкровный и худосочный, также ско-
ро умеръ еще въ молодыхъ лѣтахъ.
Въ Дерптѣ русская поговорка при-
ходилась наоборотъ. Въ Россіи гово-
рятъ:«что русскому здорово,то нѣмцу—
смерть»; a въ Дерптѣ надо было, на-
оборотъ, сознаться: «что нѣмцу здо-
рово, то русскому—смерть». Нѣмец-
кіе студенты кутили, вливали въ себя
пиво, какъ въ бездонную бочку, дра-
лись на дуэляхъ, цѣлые годы иногда
не брали книги въ руки, но потомъ,
какъ будто перерождались, начинали
работать такъ же прилежно, какъ
прежде бражничали, и оканчивали
блестящимъ образомъ свою универси-
тетскую карьеру.
Мы, русскіе, изъ профессорскаго
, института, Professor-Embryonen 128),—
какъ насъ звали нѣмецкіе студенты,—
мы всѣ, слава Богу, уцѣлѣли; но мы не
сходились ни съ однимъ студенческимъ
кружкомъ, не участвовали ни въ ком-
мершахъ, ни въ другихъ студен-
ческихъ препровожденіяхъ времени;
и я, напримѣръ, несмотря на мою
раннюю молодость, даже вовсе и не
имѣлъ никакой охоты знакомиться
съ студенческимъ бытомъ въ Дерптѣ.
Только два раза я изъ любопытства
съѣздилъ на коммершъ, и то впослѣд-
ствіи, по окончаніи курса.
Но какъ ни страненъ въ наше время
этотъ анахронизмъ, который предста-
вляетъ, студенческая жизнь, съ ея
средневѣковыми обычаями, для по-
сторонняго наблюдателя, нельзя не
согласиться, что она имѣетъ многое
_въ свою пользу: во-первыхъ, самое
вопіющее зло въ обычаяхъ этой жи-
зни,—дуэль,—дѣлаетъ то, что ни въ
одномъ изъ нашихъ университетовъ
взаимныя отношенія между студента-
ми не достигли такого благочинія,
такой вѣжливости, какъ между сту-
дентами въ Дерптѣ. О дракахъ,

Изд. Пироговскаго т-ва.
Н. И. ПИРОГОВЪ.
Съ фогографіи Милстера въ Берлинѣ. въ 1870 г. Оригиналъ въ музеѣ
Пирогова.

заушеніяхъ, площадной брани и ру-
гательствахъ между ними не можетъ
быть и рѣчи.
Дуэли стоили жизни нѣсколькимъ
десяткамъ молодежи; это, безъ сомнѣ-
нія, очень прискорбно, и родители, по-
терявшіе на дуэли безвременно своихъ
сыновей, имѣютъ полное право воз-
ставать противъ этого варварскаго
обычая. Но что́ же дѣлать, если въ
человѣческомъ обществѣ нерѣдко при-
ходится выпирать клинъ клиномъ, за
неимѣніемъ лучшаго средства противъ
зла? A грубость нравовъ и обращеніе
въ студенческой жизни между това-
рищами портитъ также жизнь и есть
не меньшее зло, чѣмъ дуэль. Въ мо-
сковскомъ университетѣ я былъ сви-
дѣтелемъ отвратительныхъ сценъ изъ
студенческой жизни, зависѣвшихъ
всецѣло отъ грубости и неурядицы
взаимныхъ отношеній между товари-
щами. Кулачный бой, синяки и фо-
нари, площадная ругань и матерщина
были явленіями незаурядными.
Вотъ предо мною стоитъ—вспоми-
наю—студентъ изъ семинаристовъ,
Марсовъ, и дѣйствительно —
верзило чуть не въ сажень, обросшій
весь, какъ щетиною, волосами. Я иду
мимо въ аудиторію, пробираясь сѣсть
на мѣсто.
-г- <<Ты что́ тутъ, поросенокъ, та-
скаешься? Знаешь, какого шлепка
задамъ!»
Другіе хохочутъ. Что тутъ подѣ-
лаешь? Этакой верзило и взаправду
хватилъ бы,—всѣ снова засмѣялись
бы, и дѣло съ концомъ. Гдѣ суще-
ствуетъ такъ называемый студенче-
скій Comment129), тамъ буйство, по-
срамленіе человѣческаго достоин-
ства грубою обидою немыслимы,—
естІ судъ товарищей, рѣшающихъ,
что дѣлать,—и вотъ, человѣкъ смо-
лоду пріучается къ благородству,
уваженію личнаго достоинства и об-
щественнаго мнѣнія; a это едва ли не
стоитъ нѣсколькихъ жизней.
Впрочемъ студенческія общества
всегда старались сдѣлать дуэли наи-
менѣе опасными для жизни; извѣстно,
какія предосторожности берутся въ
студенческихъ дуэляхъ къ защищенію
головы, шеи il т. п. противъ ударовъ.
Но замѣтно, что каждый разъ, съ уве-
личеніемъ строгости противъ обыкно-
венныхъ студенческихъ дуэлей, уве-
личивались болѣе опасныя дуэли на
пистолетахъ.Въ теченіе пяти лѣтъ были
только два случая опасныхъ дуэлей
между студентами. Въ одномъ случаѣ
студенческій Schläger (родъ палаша)
попалъ на третій грудинный хрящъ,
перерубилъ его и повредилъ титечную
внутреннюю артерію (art. mammaria
interna); собравшійся около раненаго
факультетъ—надо признаться—опозо-
рился. Когда образовался плевритъ
раненой плевры съ выпотомъ и зна-
чительнымъ кровотеченіемъ изъ ра-
ны, до тѣхъ поръ некровоточивой, то
трое профессоровъ погрязли въ пред-
положеніяхъ: одинъ говорилъ, что
тутъ ранено легкое; другой—что ра-
нена легочная вена; но ни одинъ не
узналъ плевритическаго выпота въ нѣ-
сколько фунтовъ вѣсомъ. Въ такомъ-
то жалкомъ положеніи въ то время на-
ходилось изслѣдованіе грудныхъ орга-
новъ въ нашихъ университетахъ.
Другіе два случая были пистолет-
ныя дуэли;въ обоихъ раны были очень
опасныя, но исходъ былъ благополуч-
ный. Въ одномъ случаѣ пуля прони-
зала шею около сонныхъ артерій на-
сквозь, задѣвъ горло; кровотеченія,
однако же,не было, и раненый только
долго не могъ говорить.
Въ другомъ случаѣ пуля засѣла въ
лобной кости, y соединенія ея съ те-
менною, и была вытрепанирована
Мойеромъ весьма ловко. Раненый,
конечно, выздоровѣлъ.
Занятія мои съ каждымъ годомъ
увеличивались; особливо занимался я
разработкой фасцій и отношеній ихъ
къ артеріальнымъ стволамъ и орга-
намъ таза. Это предметъ былъ совер-
шенно новый въ то время. Обыкновен-
ные анатомы бросали фасціи ; въ Герма-
ніи занимались ими очень мало, и
только y англичанъ и французовъ
можно было найти описаніе и изоб-
раженіе нѣкоторыхъ изъ нихъ.
Я дѣлался съ каждымъ днемъ все
болѣе и болѣе спеціалистомъ, преда-
ваясь по временамъ изученію самосто-

ятельно одной какой - либо ограни-
ченной спеціальности. Дошло до того,
что я пересталъ посѣщать лекціи по
другимъ наукамъ, кромѣ хирургіи.
Это было глупо съ моей стороны, и
я много такого, что могло бы быть
очень полезнымъ впослѣдствіи, про-
пустилъ и потерялъ. До Мойера
начали доходить жалобы другихъ про-
фессоровъ о моемъ непосѣщеніи лек-
цій.Профессоръ химіи, Гебель130),
прижалъ меня и на семестровомъ экза-
менѣ. Мойеръ дѣльно увѣщевалъ
меня не пренебрегать другими наука-
ми, и былъ правъ.
Но меня смущало то, что,слушая
лекціи, я неминуемо краду время отъ
занятій моимъ спеціальнымъ предме-
томъ, который какъ ни спеціаленъ, a
все-таки заключаетъ въ себѣ, по край-
ней мѣрѣ, три науки. A сверхъ того,
я, дѣйствительно, тяготился слушані-
емъ лекцій, и это неумѣнье слушать
лекціи y меня осталось на цѣлую
жизнь. Посвятивъ себя одиночнымъ
занятіямъ въ анатомическомъ театрѣ,
въ клиникѣ и y себя на дому, я,
дѣйствительно, отвыкъ отъ лекцій;
приходя на нихъ, дремалъ или за-
сыпалъ и терялъ нить; демонстра-
тивныхъ лекцій,въ то время, на ме-
дицинскомъ факультетѣ, за исклю-
ченіемъ хирургическихъ и анатоми-
ческихъ, вовсе не было; ни физіоло-
гическія, ни патологическія лекціи
не читались демонстративно. Зачѣмъ
же—думалъ я—тратить время въ дре-
мотѣ и снѣ на лекціяхъ? Наконецъ,
я дошелъ до такого абсурда, что объ-
явилъ однажды Мойеру о моемъ рѣше-
ніи не держать окончательнаго экза-
мена, т.-е. экзамена на докторскую
степень, такъ какъ въ то время отъ
профессоровъ не требовали еще док-
торскаго диплома; a если понадобит-
ся,—думалъ я,—такъ дадутъ и безъ
экзамена дѣльному человѣку.
Мойеръ, конечно, отговорилъ
меня отъ такого поступка и увѣрилъ,
что экзаменаторы примутъ непремѣн-
но во вниманіе мои отличныя занятія
анатоміею и хирургіею, и будутъ по-
ому весьма снисходительны.
Но я забѣжалъ слишкомъ впередъ
въ моемъ разсказѣ.
Насъ послали въ Дерптъ только на
два или три года, a мы между тѣмъ
пробыли тамъ цѣлыхъ пять лѣтъ. Это
сдѣлала для насъ польская революція
1830—1831 годовъ.
Чрезъ годъ послѣ нашего прибытія
въ Дерптъ, началась турецкая война
1828 года, и намъ пришлось распро-
щаться съ нѣкоторыми изъ нашихъ
новыхъ дерптскихъ знакомыхъ. На эту
войну уѣхалъ отъ насъ Владиміръ
Ивановичъ Д a л ь (впослѣдствіи [пи-
сатель подъ псевдонимомъ]: «Казакъ
Луганскій»).
Это былъ замѣчательный человѣкъ,
сначала почему-то не нравившійся
мнѣ, но потомъ мой хорошій пріятель.
Это былъ прежде человѣкъ, что назы-
вается, на всѣ руки. За что ни брался
Даль, все ему удавалось усвоить. Съ
своимъ огромнымъ .носомъ, умными
сѣрыми глазами, всегда спокойный,
слегка улыбающійся, онъ имѣлъ рѣд-
кое свойство подражанія голосу, же-
стамъ, минѣ другихъ лицъ; онъ съ не-
обыкновеннымъ спокойствіемъ и са-
мою серьезною миною передавалъ са-
мыя комическія сцены. Подражалъ
звукамъ (жужжанію мухи, комара и
проч.) до невѣроятія вѣрно. Въ то
время онъ не былъ еще писателемъ и
литераторомъ, но онъ читалъ уже от-
рывки изъ своихъ сказокъ. Какъ из-
вѣстно, прежде лейтенантъ флота —
Даль долженъ былъ оставить мор-
скую службу, отчасти потому, что
страдалъ постоянно на кораблѣ мор-
скою болѣзнью, a отчасти за памфлетъ
въ стихахъ, написанный имъ на адми-
рала Грейга. Даль пересѣдлалъ
изъ моряковъ въ лекаря; менѣе чѣмъ
въ четыре года выдержалъ отлично
экзаменъ на лекаря и поступилъ въ
военную службу. Находясь въ Дер-
птѣ, онъ пристрастился къ хирургіи и,
владѣя, между многими другими спо-
собностями, необыкновенною ловко-
стью въ механическихъ работахъ, ско-
ро сдѣлался и ловкимъ операторомъ;
такимъ онъ и поѣхалъ на войну; по-
томъ онъ сдѣлалъ и польскую кампа-
нію, гдѣ отличился какъ инженеръ и

піонеръ; a no окончаніи—вступилъ op-
динаторомъ въ военно-сухопутный
госпиталь и вскорѣ пересѣдлалъ изъ
лекарей въ литераторы; потомъ въ ад-
министраторы и кончилъ жизнь уче-
нымъ, посвящавшимъ много лѣтъ со-
ставленію своего лексикона, матері-
алъ къ которому, въ видѣ пословицъ
и поговорокъ, онъ началъ собирать
еще, кажется, до Дерпта.
Въ его, читанныхъ намъ тогда, от-
рывкахъ попадалось уже множество
собранныхъ имъ,очевидно, въ разныхъ
углахъ Россіи, поговорокъ, прибау-
токъ и пословицъ.
Первое наше знакомство съ Далемъ
«было довольно оригинально. Од-
нажды, вскорѣ послѣ нашего пріѣзда
въ Дерптъ, мы слышимъ y нашего окна
съ улицы какіе-то странные, но не-
знакомые звуки: русская пѣснь на ка-
комъ-то инструментѣ. Смотримъ —
стоитъ студентъ въ вицъ-мундирѣ;
всунулъ онъ голову чрезъ открытое
окно въ комнату, держитъ что-то во
рту H играетъ: «здравствуй, милая,
хорошая моя», не обращая на насъ,
пришедшихъ въ комнату изъ любо-
пытства, никакого вниманія. Инстру-
ментъ оказывается органчикъ (губ-
ной), a виртуозъ—В. И. Д a л ь;
онъ, дѣйствительно, игралъ отлично
на органчикѣ.
Послѣ Дерпта я встрѣтился съ Да-
лемъ въ 1841 году въ С.-Петербургѣ,
когда онъ служилъ y министра вну-
треннихъ дѣлъ Перовскаго,
я нерѣдко сходился съ нимъ въ нашемъ
обществѣ ш), составленномъ изъ
дерптскихъ пріятелей.
Польская революція шла рука-объ-
руку съ французскою, послѣ которой
Николай Павловичъ осерчалъ на
французовъ и запретилъ русскимъ
ѣздить во Францію. Да мало того: до
1833 года насъ никуда за границу не
хотѣли пускать. Такъ мы и просидѣли
въ Дерптѣ сверхъ положенныхъ еще
два года; мнѣ, однако же (впрочемъ и
другимъ), зачислили эти годы въ пен-
сію, послѣ моего ходатайства y воен-
наго министра въ 1850-хъ годахъ.
Вмѣстѣ съ польскою революціею
явилась и первая холера въ Россіи.
Мы только слушали и ждали. Нако-
нецъ, она добралась и до Дерпта.
Первый случай встрѣтился между Ha-
ara; одинъ изъ насъ, нѣкто Шрам-
ковъ 132), изъ харьковскаго универ-
ситета (фармакологъ), странньй иппо-
хондрикъ, чернолицый, съ желтова-
тымъ оттѣнкомъ, вдругъ, къ вечеру,
занемогъ чисто азіатскою холерою, и
ночью, чрезъ шесть часовъ, Богу душу
отдалъ.
Мы, медики, были неотлучно при
постели больного; растирали, грѣли,
дѣлали, что могли; привели двухъ
профессоровъ: Замена 133) (тера-
піи) и Эрдмана (фармакологіи).
Ничего не помогло. Заменъ даже,
кажется, струсилъ немного, и ушелъ
какъ-то очень скоро, но Эрдманъ,
старикъ, остался вмѣстѣ съ нами. По-
слѣ того холера появилась въ инва-
лидномъ лазаретѣ, въ концѣ города.
Вообще, однако же, она была умѣ-
ренная и продолжалась не болѣе шести
недѣль (въ октябрѣ). Я, пришедъ до-
мой, поутру, отъ покойника Шрам-
кова, вдругъ какъ-то внутренно
струсилъ, почувствовавъ какое-то не-
пріятное ощущеніе тоски и страха пря-
мо подъ ложечкою. Мнѣ казалось, что
меня скоро начнетъ рвать, или же что
я упаду въ обморокъ. Я взялъ тотчасъ
же теплую ванну, принялъ нѣсколько
опійныхъ капель ,напился чаю ,согрѣл-
ся и заснулъ. Всталъ здоровымъ. Уже
на другой день я сталъ ходить въ ин-
валидный лазаретъ и почти ежедневно
вскрывалъ холерные трупы. Въ это
время прибыли въ Дерптъ, изъ Мо-
сквы и Петербурга, два французскіе
врача: Гемиръ Лоренъ, сдѣ-
лавшій кругосвѣтное путешествіе, и
другой еще, имени котораго не помню.
Оба они присутствовали при моихъ
вскрытіяхъ въ лазаретѣ; увидѣвъ ихъ
(т.-е. вскрытія холерныхъ) едва ли не
въ первый разъ, тотчасъ же приня-
лись записывать найденное, и очень
были изумлены, когда я, желая от-
личиться и похвастаться передъ ино-
странцами, принялся препарировать
узлы сочувственнаго нерва, солнечное
сплетеніе, и т. п. Французы не ожида-
ли, что русскій въ состояніи будетъ

легко и скоро обнаружить предъ ни-
ми для изслѣдованія почти всѣ глав-
ные узлы груди и живота. Они вырази-
ли мнѣ свое удовольствіе тѣмъ, что
начали приглашать въ Парижъ.
Наконецъ,я рѣшился идти на док-
торскій экзаменъ, и, полагаясь на увѣ-
реніе Мойера, что онъ (т. е. экза-
менъ)будетъ для меня снисходителенъ,
я къ нему вовсе не приготовлялся.
Но, желая, по упрямству, показать
факультету, что иду на экзаменъ не
самъ, a меня посылаютъ насильно,
я откинулъ весьма неприличную
штуку.
Въ Дерптѣ дѣлались тогда экзамены
на степень на дому y декана. Докто-
рантъ присылалъ на домъ къ декану
обыкновенно чай, сахаръ, нѣсколько
бутылокъ вина,тортъ и шоколадъ для
угощенія собравшихся экзаменато-
ровъ (т. е. факультета, свидѣтелей
ит.п.). Я ничего этого не сдѣлалъ. Де-
канъ Ратке принужденъ былъ по-
дать экзаменаторамъ свой чай. Жена
профессора Ратке, какъ мнѣ раз-
сказывалъ потомъ педель, бранила
меня за это на чемъ свѣтъ стоитъ.
Но экзаменъ сошелъ благополучно, и
оставалось только приняться за дис-
сертацію.Но она взяла времени болѣе
года.
Меня уже прежде интересовала,
въ хирургическомъ и въ физіологиче-
скомъ отношеніяхъ, перевязка брюш-
ной аорты, сдѣланная тогда только
однажды на живомъ человѣкѣ Аст-
леемъ Куперомъ 134).
Случай этотъ окончился смертью..
Но оставалось рѣшить, дѣйствительно
ли эта операція можетъ быть произве-
дена съ надеждою на успѣхъ. Я сталъ
дѣлать опыты надъ большими собака-
ми, телятами и баранами. Всѣхъ долѣе
послѣ этой перевязки жилъ y меня
одинъ баранъ въ селѣ Садерѣ (имѣніи
Штакельберга, въ которомъ я гостилъ
лѣтомъ y Мойера, верстъ 15 отъ
Дерпта).
Результатомъ всѣхъ моихъ опы-
товъ и наблюденій было то, что въ
большей части случаевъ перевязка
брюшной аорты, замедляя внезапно
кровообращеніе въ большихъ брюш-
ныхъ артеріальныхъ стволахъ, при-
чиняетъ смерть чрезъ онѣмѣніе спин-
ного мозга (параличъ нижнихъ конеч-
ностей) и приливами крови къ сердцу
и легкому. Но кровообращеніе послѣ
перевязки аорты не прекращается въ
нижнихъ конечностяхъ, и кровь тот-
часъ же послѣ перевязки струится изъ.
ранъ бедренныхъ артерій; a перевязка
аорты, сдѣланная постепенно (чрезъ
постепенное сдавливаніе артеріи по-
мощью ручного прибора), хотя пере-
носится довольно хорошо, даетъ, од-
нако же, поводъ къ послѣдователь-
нымъ кровотеченіямъ.
Диссертація вышла для молодого
докторанта не плохая.
Потомъ, въ бытность мою въ Бер-
линѣ, когда я представилъ ее знамени-
тому тогда Опицу 135), то онъ тотчасъ
же велѣлъ перевести ее на нѣмецкій
языкъ (она была писана на латин-
скомъ, подъ именемъ: «Num vinctura
aortae abdominalis in aneurismate in-
guinali adhibitu facile ac tutum sit re-
medium») и напечаталъ ee въ своемъ
журналѣ («Journal der Chirurgie und
der Augenheilkunde» v. Dr. Graefe und
Prof. von Walther),
Мойеръ, чѣмъ дѣлался старѣе,
тѣмъ болѣе и облѣнивался. Въ по-
слѣдній годъ нашего пребыванія въ
Дерптѣ онъ поручалъ мнѣ дѣлать мно-
гія операціи. Однажды я перевязалъ
бедренную артерію, вылущилъ бью-
щуюся аневризму височной артеріи,.
вылущилъ ручную кисть, сдѣлалъ от-
нятіе губного рака. Самъ онъ,видимо,
уклонялся въ послѣднее время отъ
большихъ операцій. Но въ городѣ
(частной практики), когда случалось,
отъ операціи нельзя было отдѣлаться.
Послѣднею операціею Мойера
въ городѣ была мнѣ памятная лито-
томія y дерптскаго тогдашняго бо-
гача Шульца. Мойеръ дѣлалъ ее,
находясь очевидно не въ своей тарел-
кѣ. Насъ нѣсколько,—разумѣется, п
мы двое (я и Иноземцевъ),—
ассистировали Мойеру. Иноземцевъ
меня увѣрялъ, что онъ видѣлъ соб-
ственными глазами, какъ Мойеръ,
отойдя куда-то въ сторону предъ опе-
раціею,- перекрестился;. было это-

такъ: Иноземцевъ разсказалъ Мойеру,
что знаменитый московскій литото-
мистъ-операторъ Венедиктовъ
всегда передъ операціею крестился и
клалъ земные поклоны.
— «Что же, это не худо»,—замѣтилъ
Мойеръ, отошелъ и перекрестился.
Операція y Шульца была сдѣлана
изъ рукъ вонъ плохо. Мойеръ опериро-
валъ Скарповскимъ горжеретомъ; я
держалъ зондъ, и, когда горжеретъ
былъ введенъ, показалась моча, я вы-
нулъ зондъ. Мойеръ повелъ пальцемъ
по горжерету, въ пузырь не попалъ и
разсердился на меня, зачѣмъ я вынулъ
зондъ рано; «nun wird es е ne Ge-
schichte (теперь будетъ исторія), но
Geschichte никакой не было.
Иноземцевъ ввелъ легко зонд.ь
опять въ пузырь. Мойеръ полѣзъ сно-
ва горжеретомъ. Больной былъ тол-
стякъ, и инструментъ для его заплыв-
шей жиромъ промежности оказался
недостаточно длиннымъ, однако же
дѣло все-таки кое-какъ сладилось;
но вотъ брызнула съ шипѣньемъ изъ
глубины струйка артеріальной крови.
— «Это что еще такое?» — вскрик-
нулъ Мойеръ; но и эта неожиданность
обошлась.
Наконецъ, извлечены два камня.
Я, послѣ операціи, не утерпѣвъ,
сболтнулъ между товарищами пошлую
остроту: «wenn diese Operation ge-
lingt , so werde ich den Steinschnitt mit
einem Stock machen» [если эта операція
удастся,то я сдѣлаю камнесѣченіе пал-
кой]. Это передали Мойеру, но доб-
рякъ Мойеръ не разсердился и смѣ-
ялся отъ души; a Шульцъ вы-
здоровѣлъ.
Особенно Мойеръ сталъ бояться
вырѣзыванія наростовъ; и когда—не
помню, по какому случаю—я предла-
галъ ему сдѣлать такую операцію,
Мойеръ сказалъ мнѣ:
— «Послушайте, я вамъ разскажу,
что >случилось однажды съ Ру-
стомъ. Когда я былъ,—продолжалъ
Мойеръ,—въ Вѣнѣ y Руста, пріѣхавъ
туда отъ Скарпы изъ Италіи,
Рустъ показалъ мнѣ въ госпиталѣ
одного больного съ опухолью подъ ко-
лѣномъ» (въ подколѣнной ямѣ). «А
что бы тутъ сдѣлалъ старикъ Скарпа?»
спросилъ y меня Рустъ.—Я, изслѣдо-
вавъ опухоль, отвѣтилъ, что старикъ
Скарпа въ этомъ случаѣ предложилъ
бы больному ампутацію. «А я вырѣжу
опухоль», сказалъ мнѣ Рустъ. Подли-
палы и подпѣвалы Руста уговаривали
его показать прыть предъ ученикомъ
Скарпы; и Рустъ, ассистируемый этими
прихвостнями, началъ дѣлать опера-
цію тутъ же, въ моемъ присутствіи.
Наростъ оказывается сросшимся съ
костью, кровь брызжетъ струею со
всѣхъ сторонъ; ассистенты, со страху,
одинъ за другимъ, расходятся. Я по-
могаю оторопѣвшему Русту перевя-
зывать артерію въ глубинѣ; больной
истекаетъ кровью.Тогда Русіъ гово-
ритъ мнѣ:
— «Этихъ подлецовъ мнѣ не надо
бы было слушать,—они первые же и
разбѣжались; a вы отсовѣтывали мнѣ,
и все-таки меня не кинули;я этого ни-
когда не забуду».
Занимая<5ь диссертаціею, я велъ
въ Дерптѣ пріятную жизнь: днемъ—
въ клиникѣ и въ анатомическомъ те-
атрѣ, гдѣ дѣлалъ мои опыты надъ жи-
вотными, вечеромъ—въ кругу нѣ-
сколькихъ новыхъ знакомыхъ изъ
нѣмцевъ; я узнавалъ много новаго о
студенческой жизни и ея обычаяхъ.
Вѣрно, нигдѣ въ Россіи того вре-
мени не жилось такъ привольно, какъ
въ Дерптѣ. Главнымъ начальствомъ
города былъ ректоръ университета.
Старикъ полиціймейстеръ Яссен-
скій съ десяткомъ оборванныхъ ка-
заковъ на тощихъ лошаденкахъ, ко-
торыхъ студенты, при нарушеніи об-
щественнаго порядка, удерживали на
мѣстѣ, цѣпляясь за хвосты,—поли-
ціймейстеръ, говорю,этотъ держалъ се-
бя какъ подчиненный передъ ректо-
ромъ; жандармскій полковникъ встрѣ-
чался только въ обществахъ за карточ-
нымъ столомъ. Университетъ, профес-
сора и студенты господствовали.
Студенты по временамъ, пользуясь
своимъ положеніемъ, терроризировали
общество и особливо общество бюрге-
ровъ извѣстныхъ y студентовъ подъ
именемъ «кнотовъ>.

Ни одно собраніе въ мѣщанскомъ
клубѣ не обходилось безъ какого-ни-
будь смѣшного скандала. Особливо
отличались скандальными выходками
студентовъ маскарады въ этихъ клу-
бахъ. Впускались только замаскиро-
ванные; и вотъ одинъ студентъ являет-
ся въ красныхъ сапогахъ, съ длинною
палочкою краснаго сургуча во рту,
пучкомъ перьевъ на самой задней части
тѣла и на головѣ; когда члены клуба
не хотятъ его впустить,то онъ подни-
маетъ шумъ, врывается въ залу и
объявляетъ, что онъ замаскированъ въ
аиста.
Другой (теперь извѣстный генералъ)
дошелъ до того, что является въ бюр-
герскій маскарадъ въ костюмѣ Адама,
прикрытомъ . чернымъ домино, и,
ставъ передъ кружкомъ дамъ въ позу,
прехладнокровно открываетъ полы
домино; дамы вскрикиваютъ, разбѣ-
гаются;сзади стоящіе мужчины, ничего
не видя, кромѣ чернаго домино, не
понимаютъ, въ чемъ дѣло; наконецъ,
догадываются, и будущій генералъ из-
гоняется mit Pomp heraus.
Особливую знаменитость пріобрѣли
между студентами нѣсколько проказ-
никовъ и оригиналовъ. Такъ, Ан-
ке 136), потомъ профессоръ фармако-
логіи московскаго университета и де-
канъ медицинскаго факультета, сла-
вился своими остротами и проказами.
Уже одна наружность дѣлала его ори-
гинальнымъ. Чрезвычайно подвиж-
ная и вмѣстѣ старческая, нѣсколько
смахивающая на обезьянную физіо-
номію,—какая-то юркость и скорость
движеній и неистощимый юморъ при-
давали всѣмъ проказамъ и остро-
тамъ A н к е оригинальный харак-
теръ.
Помню, напримѣръ, такого рода
проказу. Жилъ-былъ въ Дерптѣ уни-
верситетскій берейторъ Дау, a y
него былъ сынъ, видный парень, хо-
рошо объѣзжавшій лошадей,но непо-
зволительно глупый. Чтобы характе-
ризовать его глупость, стоитъ разска-
зать только такого рода пассажъ.
Дау услыхалъ, однажды, что сту-
дентъ, по имени Фрей, влюбившій-
ся въ одну дѣвушку, сдѣлалъ ей пред-
ложеніе въ такомъ видѣ: «willst Du
Frei werden, oder frei bleiben?» Это
очень понравилось Дау, и онъ, по со-
вѣту Анке, написалъ и своей возлю-
бленной: «willst Du Дау werden, oder
Дау bleiben?»
Вотъ между этимъ-то смертнымъ и
Анке вспыхиваетъ война,—разумѣет-
ся, придуманная самимъ же Анке.
Подговоренные товарищи убѣждаютъ
Дау, что онъ не долженъ сносить оби-
ды такого проходимца, какъ Анке, и
долженъ непремѣнно съ нимъ стрѣ-
ляться, если хочетъ остаться благород-
нымъ человѣкомъ. Наконецъ. Дау
рѣшается на пистолетную дуэль, от-
давшись совершенно въ распоряженіе
подговоренныхъ секундантовъ. Дау,
какъ обиженный, долженъ стрѣлять
первый. Пистолетъ его, конечно, за-
рядили не пулею. Дау стрѣляетъ.
Анке падаетъ и кричитъ, что онъ тя-
жело раненъ. Друзья подбѣгаютъ,
раздѣваютъ. О, чудо! прострѣленъ
боковой карманъ въ штанахъ; въ кар-
манѣ—табакерка Анке съ табакомъ,
въ табакеркѣ—пуля. Дау такъ и ах-
нулъ отъ радости, что такъ счастливо
и такъ мѣтко выстрѣлилъ.
Въ другомъ родѣ оригиналъ между.
старыми студентами въ Дерптѣ, но
такъ же, какъ и Анке, неудобозабы-
ваемый, былъ Жако, или Іоко,
Кизерицкій. Студенческій
типъ, представлявшійся Кизерицкимъ,
уже вымеръ давно. Даже и въ то время
этотъ типъ встрѣчался только на сценѣ.
Помню, въ Берлинѣ, въ одной нѣмец-
кой пьесѣ, извѣстный актеръ Шней-
деръ (фаворитъ государя Николая
Павловича) неподражаемо изобра-
зилъ этотъ типъ.
Въ длинныхъ ботфортахъ (Kano-
nen-Stiefel) со шпорами, въ крагенѣ
(студенческій плащъ), въ студенческой
корпораціонной шапкѣ на маковкѣ,
съ длиннымъ чубукомъ въ зубахъ,
студентъ - романтикъ прохаживается
журавлинымъ шагомъ по сценѣ и
декламируетъ какимъ-то замогиль-
нымъ голосомъ изъ Шекспира: «Sein,
oder nicht sein?»
Іоко Кизерицкій былъ въ этомъ ро-
дѣ. Это былъ студенческій Донъ-Ки-

хотъ, хотя и не высокій ростомъ, какъ
Донъ-Кихотъ, но такъ же, какъ онъ,
истощенный, сухой, всегда серьезный
и нахмуренный, въ крагенѣ, ботфор-
тахъ, шапочкѣ на маковкѣ; Кизериц-
кій таялъ только предъ дамами, сочи-
нялъ имъ стихи и однажды издалъ
цѣлую книжку своихъ стихотвореній
съ посвященіемъ: «Rosen und Lilien,
gewidmet von Kieseritzky».
Іоко являлся всегда въ траурѣ на
улицахъ въ дни кончины Вашинг-
тона и Боливара. На во-
просъ, по комъ это надѣлъ трауръ,
Іоко принималъ величественную позу,
возводилъ глаза къ небу и торжествен-
но провозглашалъ:«сегодня день кон-
чины великаго сына свободы!»
Въ то время въ Дерптѣ не суще-
ствовалъ еще 5-лѣтній срокъ для
окончанія курса наукъ въ универси-
тетѣ, и я%засталъ еще многихъ, такъ
называемыхъ, bemooste Häupter137),—
сирѣчь, мхомъ обросшихъ головъ.
Мнѣ показывали одного, сынъ крест-
ника котораго оканчивалъ уже курсъ,
a крестный папенька отца все еще
числился между студентами.
Другого я зналъ, предобрѣйшую
душу и вовсе не глупаго человѣка,
вступившаго въ университетъ года за
четыре до нашего прибытія въ Дерптъ
н y ѣхавшаго съ кучкою дѣтей ; онъ дер-
жалъ уже y меня экзаменъ на лекаря,
когда я поступилъ на профессорскую
каѳедру въ Дерптѣ. Между старыми
студентами пользовался также из-
вѣстностью и спецификъ-Шульцъ.
Никогда я не видѣлъ человѣка болѣе
похожаго на птицу, какъ Шульца-
специфика: длинный, заостренный
носъ, узкій черепъ, короткое. туло-
вище, длинная шея, длиннѣйшія, какъ
шесты, ноги, походка журавлиная,
студенческій костюмъ.
— Шульцъ! сколько вамъ лѣтъ?—
былъ постоянный вопросъ знакомыхъ
и незнакомыхъ.
— Тридцать два года, если не счи-
тать четыре года, проведенные въ при-
готовленіи пилюль и порошковъ,—
былъ постоянный отвѣтъ Шульца-
специфика.
— Бѣдненькій,—сидѣлъ, сидѣлъ,
ходилъ, ходилъ. по лекціямъ въ уни-
верситетъ, да такъ и не кончилъ кур-
са; чрезъ 20 слишкомъ лѣтъ я встрѣ-
тилъ его учителемъ нѣмецкаго язы-
ка въ одной школѣ кіевскаго учеб-
наго округа.
Свободная провинціальная жизнь
того времени и корпоративное устрой-
ство дерпскаго студенчества придавали
ему особое значеніе. И университет-
ское начальство, и городское общество
сознавали это значеніе, и въ своихъ
отношеніяхъ къ студенчеству держали
себя весьма осторожно, соблюдали де-
ликатность въ обращеніи съ студен-
тами и не допускали ни малѣйшихъ
экивоковъ въ отношеніи къ чести и до-
стоинству студенчества.
Даже трактирщики и купцы не по-
зволяли себѣ большой требователь-
ности въ уплатѣ долговъ, опасаясь
студенческой анаѳемы—Verschiess'a188.
Вѣроятно, незнакомый хорошо съ
тѣмъ настроеніемъ или, просто, слиш-
комъ понадѣявшись на свою наглость,
Ѳаддей Булгаринъ попалъ
однажды въ большой просакъ. Булга-
ринъ владѣлъ возлѣ самаго города
мызою (дачею) Карловомъ, и
проживалъ тамъ по цѣлымъ мѣся-
цамъ съ своею женою и знаменитою
«тантою». Я нерѣдко встрѣчалъ его
y Мойера. Булгаринъ старался
всюду проникнуть и со всѣми позна-
комиться, фрапируя каждаго своею
развязностью, походившею на наг-
лость. Во время годовой ярмарки онъ
ходилъ по лавкамъ заѣзжихъ петер-
бургскихъ ц московскихъ купцовъ, и
когда они не уступали въ цѣнѣ, то
грозилъ имъ во всеуслышаніе, что раз-
ругаетъ ихъ въ «Сѣверной Пчелѣ>.
Сошедшись въ первый разъ (это
было въ моемъ присутствіи)съ какими-
то нѣмцами, онъ увѣрялъ ихъ, что то,
что русскому здорово, нѣмцу—смерть,
и въ доказательство приводилъ при-
мѣръ, какъ одинъ объѣвшійся солдатъ
удивилъ нѣмцевъ въ Лейпцигѣ. Всѣ
думали, что онъ помретъ, объѣвшись,
и всѣ рты разинули отъ удивленія,
когда онъ въ ихъ же присутствіи
испражнился.въ количествѣ, по объ-

ему и вѣсу никѣмъ изъ присутствовав-
шихъ невиданномъ и неслыханномъ.
Словомъ, Ѳаддей Венедиктовичъ и
въ Дерптѣ не скрывалъ своего талан-
та. Однажды за приглашеннымъ обѣ-
домъ y помѣщика Липгардта, въ
присутствіи многихъ гостей и между
прочими одного студента, Булгаринъ,
подгулявъ, началъ подсмѣиваться
надъ профессорами и университетски-
ми порядками. Студентъ передалъ
потомъ этотъ разговоръ, конфузившій
его за обѣдомъ, своимъ товарищамъ.
Поднялась буря въ стаканѣ воды.
Начались корпоративныя совѣщанія
о томъ, какъ защитить поруганное
публично Ѳаддеемъ достоинство уни-
верситета и студенчества. Порѣшили
преподнести Булгарину въ Карловѣ
кошачій концертъ. Слишкомъ 600
студентовъ съ горшками, плошками,
тазами и разною посудою потянулись
процессіею изъ города въ Карлово, вы-
строились передъ домомъ и, прежде
чѣмъ начать концертъ, послали депу-
татовъ къ Булгарину съ объясненіемъ
всего дѣла и требованіемъ, чтобы
онъ, во избѣжаніе непріятностей ко-
шачьяго концерта, вышелъ къ студен-
тамъ и извинился въ своемъ поступкѣ.
Булгаринъ, какъ и слѣдовало ожи-
дать отъ него, не на шутку струсилъ,
но, чтобы уже не совсѣмъ замарать
польскій гоноръ, вышелъ къ студен-
тамъ съ трубкою въ рукахъ и началъ
говорить, не снимая шапки, не поздо-
ровавшись. «Mütze herunter! шапку до-
лой!»—послышалось изъ толпы.
Булгаринъ снялъ шапку, отложилъ
трубку въ сторону и сталъ извиняться,'
увѣряя и клянясь, что онъ никакого
намѣренія не имѣлъ унизить достоин-
ство высокоуважаемаго имъ дерпт-
скаго университета ц студенчества.
Тѣмъ дѣло и кончилось; студенты
разошлись, но no дорогѣ встрѣтили
еще экипажъ Липгардта, окру-
жили его и тоже потребовали объ-
ясненія, которое и было дано съ пол-
ною готовностью.
Начальство университета, т. е. рек-
торъ (въ то время Парротъ), зная,
что Булгаринъ и жандармскій пол-
ковникъ не смолчатъ, тотчасъ собралъ
сеніоровъ корпорацій, потребовалъ
объясненій, оказавшихся вожаками и
распорядителями посадилъ въ кар-
церъ, и все дѣло уладилось безъ даль-
нѣйшихъ послѣдствій.
Да, корпоративное устройство сту-
денчества—важное дѣло въ отношеніи
порядка и благочинія. Въ этомъ я до-
статочно убѣдился въ бытность мою
въ Дерптѣ учащимся и профессоромъ.
Съ неорганизованною, безпорядочною
и разношерстною толпою молодыхъ
людей ничего не подѣлаешь. По мое-
му, просто безуміе со стороны на-
чальниковъ разглагольствовать съ
собравшеюся толпою студентовъ. Это
значитъ вести и себя; и молодежь въ
бѣду, безъ всякой пользы для общаго
дѣла.
Учрежденіе корпорацій въ нашихъ
русскихъ университетахъ, по образцу
дерптскаго, конечно, немыслимо. Въ
Дерптѣ, какъ и въ германскихъ уни-
верситетахъ, корпоративное дѣло есть
дѣло традиціонное. A y насъ нѣтъ для
него почвы. Но, тѣмъ не менѣе. пока
въ нашихъ университетахъ не приду-
маютъ учредить, тѣмъ или другимъ
способомъ, студенческаго представи-
тельства, правильно организованна-
го,—университетское начальство пусть
не разсчитываетъ на свое вліяніе и
воздѣйствіе на учашуюся молодежь.
Тогда ничего не остается иного,
какъ—начальство университета, про-
фессора, ректоры сами по себѣ,
a студенты—сами по себѣ, a для
порядка и благочинія—городская по-
лиція. Это неминуемо. Но нравствен-
но-научное значеніе университета
многое утратитъ. A мы, старые сту-
денты, именно дорожимъ тѣми воспо-
минаніями, которыя, по прошествіи
цѣлыхъ 50 лѣтъ, все еще связываютъ
насъ съ прошлымъ университетскимъ
житьемъ-бытьемъ. A воспоминанія эти
дороги именно потому, что они не были
бы для насъ такими, если бы мы не чув-
ствовали могучаго и живучаго вліянія
университета на весь нашъ внутренній
бытъ, на все человѣческое въ насъ.
Университеты наши перестаютъ те-
перь быть университетами въ преж-
немъ (н, я полагаю, настоящемъ) зна-

ченіи этого слова, сбитые съ толку по-
литическимъ сумбуромъ. Но въ 1820-хъ
и даже въ началѣ 1830-хъ годовъ сту-
денчество въ Германіи и въ самомъ
Дерптѣ не было чуждо политическихъ
тенденцій. Правда, тенденціи того вре-
мени не были такія разрушительныя
и радикальныя, какъ современныя.
Tugendbund, прельщавшій и увлекав-
шій студентовъ, былъ нравственнымъ
п національнымъ призваніемъ къ
прогрессу. Однако же, послѣ Зандов-
скаго убійства, германскія власти не
на шутку всполошились, и корпора-
ція студентовъ—Burschenschaft—бы-
ла сильно скомпрометирована. Эта
корпорацція была строго-на-строго
запрещена и въ Дерптѣ; существо-
вала, однако же,, довольно явно. Всѣ
эти политическія теоріи между сту-
дентами того времени, потребовавшія
множества арестовъ, заключеній въ
тюрьмахъ и даже крѣпостяхъ, не
уничтожили корпорацій и не препят-
ствовали имъ существовать. Прави-
тельство убѣдилось, что занятіе кор-
порацій своими студенческими нужда-
ми, потребностями и злобою дня не
только не было опасно,но даже отвле-
кало броженіе умовъ и приковывало
ихъ къ интересамъ дня и дѣйствитель-
ности.
Я полагаю, что и въ наше время,
если-бы кому-нибудь изъ излюблен-
ныхъ ученыхъ людей удалось, при
учрежденіи студенческаго представи-
тельства, положить въ основаніе его
вопіющіе интересы, нужды и заботы
студенческой, труженической жизни,
и этимъ внести въ представительство
практическую, жизненную дѣятель-
ность,—то большинство учащихся пе-
рестало бы бѣсноваться и бить лбомъ
въ стѣну, теряя безвозвратно н не-
производительно для себя самое золо-
тое время жизни.
Во время пребыванія моего въ Дер-
птѣ я сдѣлалъ двѣ поѣздки: одну
въ Ревель, другую въ Москву.
Поѣздка въ Ревель съ товарищами
Шиховскимъ и Котель-
никовымъ. Для чего? A такъ,
здорово живешь. Вздумали и поѣхали.
Было лѣтнее вакаціонное время и
предпослѣдній годъ нашего пребыванія
въ Дерптѣ. Случились также,—и это
главное,—какъ то случайно лишнія
деньги.
Наняли Planwagen, т.-е. длинную
телѣгу, крытую парусиною, съ вхо-
домъ и выходомъ сбоку. Въ Ревелѣ
посмотрѣли на море, на Катеринен-
таль, нѣсколько разъ выкупались въ
морѣ и познакомились съ слѣдующими
оригинальными личностями.
Во-первыхъ, съ учителемъ русскаго
языка Бюргеромъ, бывшимъ
студентомъ московскаго университета,
пріобрѣвшимъ себѣ громкую—и,
увы! печальную—извѣстность y ре-
вельцевъ своимъ эффектнымъ перехо-
домъ изъ протестантства въ правосла-
віе. Это случилось подъ благодѣтель-
нымъ вліяніемъ Магницкаго,
проживавшаго тогда (въ изгнаніи) въ
Ревелѣ.
— «Бюргеръ,—разсказывали намъ
ревельскіе нѣмцы,—шелъ по улицѣ,
въ сопровожденіи толпы, въ право-
славную церковь, надѣлъ на себя
какую-то бѣлую сорочицу, привязалъ
на шею себѣ веревку, плевалъ на за-
падъ, и т. п.»—Весь церемоніалъ вы-
копали откуда-то изъ-подъ спуда
временъ.
Во-вторыхъ, познакомились y Бюр-
гера съ другимъ русскимъ же учите-
лемъ, изъ семинаристовъ, женившимся
съ годъ тому назадъ, на молоденькой,
15-лѣтней нѣмочкѣ, до того еще наив:
ной, что послѣ свадьбы она не хотѣла
ложиться спать съ мужемъ, a потомъ
до того' погрузилась въ наслажденіе
медоваго мѣсяца, что мужъ чуть не по-
мѣшался.
Это любопытное происшествіе со-
общилъ намъ, въ первый же день на-
шего знакомства,^ самъ супругъ.
Въ-третьихъ, насъ пригласили не-
премѣнно посѣтить собраніе рѣдко-
стей какого-то стародавняго аптекаря,
прославившагося въ Ревелѣ своими
археологическими познаніями. Чего
только не собралъ въ своемъ музеѣ
этотъ знаменитый ревельскій архе-
ологъ! Тутъ были, между древностями,
и чучела животныхъ, и анатомическіе
препараты. Но всего интереснѣе пока-

залась мнѣ бутылка съ невскою во-
дою отъ петербургскаго наводненія
1824 года.
Въ-четвертыхъ, мы узнали или уви-
дали и нѣсколькихъ нѣмецкихъ, ре-
вельскихъ, оригиналовъ. Одинъ изъ
нихъ, напримѣръ, замѣчателенъ былъ
тѣмъ, что носилъ для поддержанія
животной теплоты длинный кусокъ
фланели только на спинѣ, основыва-
ясь на томъ, что и y свиней щетина
растетъ преимущественно на хребтѣ,
a не на брюхѣ.
Другой; вѣроятно, одержимый гал-
люцинаціей органа осязанія-впрочемъ
совершенно здоровый и свѣтскій чело-
вѣкъ,—преслѣдовалъ постоянно y себя
вшей на тѣлѣ. Иногда онъ вскакивалъ
со стула, бѣжалъ къ окну и встряхи-
вался на улицѣ. Ему казал ось, что вши
гурьбою, безъ зазрѣнія совѣсти, пол-
заютъ по немъ.
Весьма интересною личностью въ
Ревелѣ оказался также докторъ В и fr-
it л ер ъ (и отецъ,и сынъ) 139). Сынъ
Винклера, тогда еще мол од ой человѣкъ,
былъ уже оригиналенъ—въ отца. Та-
кимъ онъ остался и на цѣлую жизнь.
Онъ всегда вслухъ разсуждалъ самъ
съ собою, не стѣсняясь присутствіемъ
своихъ паціентовъ. Разспросивъ паці-
ента о его болѣзни, докторъ, къ изумле-
нію всѣхъ и каждаго, начиналъ вслухъ
разсуждать съ собою о способѣ леченія.
«Что же я долженъ вамъ прописать?»
разсуждаетъ докторъ вслухъ. «Если я
вамъ дамъ теперь, примѣрно, камфору,
то, пожалуй, бѣду наживу; a если про-
пишу, напротивъ, каломель, то, мо-
жетъ статься, еще и хуже будетъ. А?
не такъ ли, какъ вы думаете? Подо-
ждемъ-ка лучше, или постойте, по-
пробуемъ-ка вотъ это средство, ста-
ринное; отецъ очень любилъ его».
Паціенты знали особенности своего
врача, любили, уважали его,—Вин-
клеръ былъ, дѣйствительно, типъ чест-
нѣйшаго и добросовѣстнѣйшаго вра-
ча,-довѣряли и охотно лечились у него.
Весьма замѣчательна одна мисти-
ческая черта въ жизни доктора или,
вѣрнѣе, всей его фамиліи.
И отецъ,и—особливо—сынъ считали
огонь непріязненною для нихъ сти-
хіею. И старикъ, если я не ошибаюсь,
и дѣдъ умерли отъ огня; но особливо
огня боялся сынъ-докторъ. Я помню,
съ какимъ душевнымъ волненіемъ онъ
строилъ себѣ домъ въ Ревелѣ; первымъ
дѣломъ считалъ онъ поставить на
своемъ* домѣ,—скорѣе, домикѣ,—гро-
мовые отводы; но, поспѣшивъ поста-
вить ихъ нѣсколько, онъ не успѣлъ
соединить ихъ съ землею, a тѣмъ вре-
менемъ поднялась гроза. Мой Вин-
клеръ былъ внѣ себя отъ ужаса, ожи-
дая ежеминутно разрушенія своего
дома; все, однако же, обошлось на
этотъ разъ благополучно. Но Винкле-
ру готовилось другое, болѣе сердечное
горе. Отъ простуды или чего другого,
Винклеръ почувствовалъ себя не
здоровымъ и легъ въ постель, a на
другой же день пригласилъ къ себѣ, на
совѣщаніе, пріятеля д-ра Эрен-
буша 140) (отъ него я и узналъ эту
исторію).
— «Другъ!—обратился больной
Винклеръ къ Эренбушу:—со мною
происходитъ что-то неладное, не-
естественное». Эти слова были сказаны
таинственно, шепотомъ.
— Ну^ что еще такое?*дай пульсъ!
Пульсъ ничего, спокойный, жара
нѣтъ; что же тутъ неестественнаго?
— «Да не то. Слушай. Вотъ уже
вторую ночь сряду я вижу во снѣ
дьявола и не только ночью, a и днемъ;
лишь закрою глаза, онъ тотчасъ же
мнѣ представляется».
— Да какой же онъ, дьяволъ-то
твой?—спрашиваетъ Эренбургъ.
— «Ну, черная, страшная фигура,
сидитъ въ огнѣ; но, главное, что меня
тревожитъ, это то, что дьяволъ дер-
житъ y себя на колѣняхъ моего млад-
шаго ребенка».
Эта галлюцинація длилась еще нѣ-
сколько дней, потомъ прошла. Вин-
клеръ началъ выѣзжать уже, казалось,
забылъ случившееся. И вдругъ—
ужасное событіе. Ребенокъ Винклера,
видѣнный имъ на колѣняхъ y дья-
вола, обжегся, сидя y топившейся
печки, на смерть; на немъ загорѣлась
рубашка, и онъ прожилъ послѣ об-
жога только нѣсколько часовъ.

Возвращаясь изъ Ревеля въ Дерптъ,
нашъ возница заѣхалъ по дорогѣ въ
корчму. He успѣлъ онъ войти въ корч-
му, какъ мы услыхали русскую пло-
щадную ругань, крикъ и гвалтъ. Рас-
краснѣвшійся извозчикъ,—видимъ,—
бѣжитъ къ намъ опрометью, a за нимъ
гонится какой-то пьяный, босой и обо-
рванный стрекулистъ; онъ подбѣ-
гаетъ къ намъ, бормочетъ что-то не-
связное и начинаетъ ругать и- насъ
[площадно].
— Да знаешь ли,—кричали мы, си-
дя въ планвагенѣ,—съ кѣмъ ты имѣ-
ешь дѣло?
— «Съ жидами», - отвѣчаетъ стреку-
листъ и снова принимается за ругань.
— Въ полицію его представить,
связать! Хозяинъ, давай сюда вере-
вокъ! Ты видишь,онъ лѣзетъ на драку.
Это безпаспортный прощалыга, a мо-
жетъ и воръ.
— «Какъ! я—безпаспортный про-
щалыга! A вотъ вамъ, читайте, коль
умѣете. Знайте-ка, кто я!—и вслѣдъ
за этимъ къ намъ въ планвагенъ летитъ
смятый и скомканный дипломъ мо-
сковскаго университета на званіе дѣй-
ствительнаго студента.
Мы узнаемъ земляка и бывшаго со-
товарища по университету, казеннаго
студента, отправленнаго потомъ въ
Эстляндію уѣзднымъ учителемъ. Онъ
былъ изъ семинаристовъ и спился на
дешевой и крѣпкой картофельной, нѣ-
мецкой, водкѣ. Послѣ этого открытія
буянъ тотчасъ же стихъ, залился сле-
зами и побѣжалъ въ корчму за водкою
для угощенія земляковъ. Но мы поспѣ-
шили.уѣхать, не дожидаясь угощенія.
Такая печальная участь ожидала въ
то время почти каждаго казеннаго
учителя русскаго языка въ прибалтій-
скихъ провинціяхъ.
Потомъ, когда я былъ профессоромъ
въ Дерптѣ, ко мнѣ не разъ являлись
за пособіемъ бѣдствующіе русскіе
учителя, безъ сапогъ и безъ заднихъ
ногъ. Причина этого нерадостнаго
явленія была та, что университетское
начальство высылало въ прибалтій-
скія провинціи поскребки. Кто изъ
казеннокоштныхъ плохо учился, ку-
тилъ или пилъ горькую, и только изъ
состраданія помилованъ, кое-какъ
окончивъ курсъ,—тотъ посылался
учителемъ въ Эстляндію или Лифлян-
дію;а тутъ,незнакомый ни съ языкомъ,
ни съ обычаями, непринятый нигдѣ
въ обществѣ сверстниковъ, подвергае-
мый насмѣшкамъ и злымъ шуткамъ
отъ мальчиковъ-учениковъ, видав-
шихъ его не разъ пьянымъ, зло-
счастный педагогъ окончательно спи-
вался и бѣдствовалъ. Кромѣ позора
русскому имени, русскіе учителя того
времени ничего не вносили въ край, и
русская грамота оставалась въ нѣмец-
кихъ и остзейскихъ школахъ дѣвствен-
ницею.
Заговоривъ о судьбахъ русскаго
языка въ прибалтійскомъ-«раѣ, кста-
ти скажу и объ отношеніяхъ нѣмецка-
го элемента къ русскому, эстонскому
и латышскому.
Въ первые годы моего пребыванія
въ Дерптѣ нѣмцы и все нѣмецкое про-
изводили на меня какое-то удручаю-
щее впечатлѣніе. Мнѣ казались нѣмцы
надутыми и натянутыми педантами,
свысока, недоброжелательно и съ пре-
зрѣніемъ относящимися ко всему рус-
скому, a слѣдовательно и къ намъ.
Они, скучные и бездарные учителя,—
казалось мнѣ,—не могли возбудить въ
насъ ни малѣйшаго сочувствія къ сво-
ей наукѣ. Напротивъ того, французы
казались народомъ избраннымъ, даро-
витымъ, симпатичнымъ. Въ моемъ
дневникѣ, который я велъ тогда, без-
престанно встрѣчались порою страст-
ные, лирическіе возгласы то противъ
моего однокашника Иноземце-
ва, то противъ нѣмецкихъ профессо-
ровъ. Это предубѣжденіе мы, русскіе,
выносили съ собою изъ дома и изъ на-
шихъ университетовъ. Наши отцы и
учители были такого же мнѣнія, какъ
и мы, о нѣмцахъ и французахъ. И,
надо сказать правду, нѣмецкая наука
того времени,—между прочими, ко-
нечно, и врачебная — была не очень
привлекательна для молодого русска-
го. Мы, не пріученные ни въ школахъ,
ни въ университетахъ сосредоточивать
вниманіе, слѣдить и заниматься само-
стоятельно и самодѣльно научными
предметами,—мы, говорю, не могли

сочувственно относиться къ длиннымъ,
переполненнымъ вставками, пері-
одамъ тогдашней научной нѣмецкой
рѣчи. Все казалось съ перваго взгляда
туманнымъ, сбивчивымъ, неяснымъ.
To ли дѣло y француза—все ясно,
чисто, гладко, наглядно. A тутъ еще
такія имена, какъ Биша, De-
sault ш), Dupuytren142).
Пожалуй, вонъ, педантъ нѣмецъ
Эрдманъ и называетъ Brous-
saіs мальчишкою въ сравненіи съ
нѣмцемъ же Reil'емъ143; да вѣдь это
говоритъ нѣмецкая же зависть и ту-
поуміе.
Такъ думалось въ то время.
И остзейскіе нѣмцы своими отноше-
ніями къ русскимъ вообще поддержи-
вали антипатію,—не хотѣли знать ни-
чего русскаго; покровительствуемые и
отличаемые правительствомъ, они и къ
нему только тогда относились сочув-
ственно, когда оно оказывало имъ яв-
ное предпочтеніе и соблюдало ихъ нѣ-
нецкіе интересы.
Современныя натянутыя отношенія
руссофиловъ къ нѣмцамъ берутъ свое
начало съ того еще времени, когда
прибалтійскій край пользовался
особымъ почетомъ и предпочтеніемъ;
и въ натянутости отношеній не мало
виновата и безтактность остзейцевъ,
искавшихъ только того, чтобы пользо-
ваться своимъ выгоднымъ положе-
ніемъ, и не умѣвшихъ или не хотѣв-
шихъ искать сближенія съ русскою на-
ціональностью.
Но кто отнесется, какъ опытъ и вре-
мя меня научили относиться, безпри-
страстно и добросовѣстно къ обѣимъ
сторонамъ, тотъ, я полагаю, отдастъ,
вмѣстѣ со мною, полную справедли-
вость многимъ прекраснымъ, высо-
кимъ и образцовымъ свойствамъ гер-
манскаго духа и германской науки.
Вѣдь не можемъ мы, въ самомъ дѣ-
лѣ, винить націю,—и націю, оче-
видно, даровитую и высоко-культур-
ную,—^что она предпочитаетъ и ста-
рается предпочитать свое—чужому.
Когда свое дѣйствительно и суще-
ственно хорошо, то вопросъ: насколь-
ко лучше его чужое—трудно рѣшить.
Мы не должны судить по себѣ. Намъ
не трудно быть безпристрастными къ
чужому. У насъ свое дѣйствительно и
существенно хорошее—рѣдкая птица;
правда, рѣдкую птицу тоже не легко
оцѣнить безпристрастно, но рѣдко
встрѣчающаяся оцѣнка не вредитъ
обиход ному безпристрастію.
И мы, по крайней мѣрѣ нашъ
культурный слой, вообще, къ своему
русскому не пристрастенъ. Но и нашъ
культурный слой не безпристрастно
сравниваетъ одно чужое съ другимъ
чужимъ.
Французамъ, напримѣръ, мы отда-
емъ преимущество, какъ я убѣдился
на собственномъ опытѣ, вовсе не созна-
тельно.
Еще съ прошедшаго столѣтія фран-
цузскій языкъ вошелъ y насъ въ моду,
сдѣлался вывѣскою образованія, хо-
рошаго тона; онъ открываетъ входъ п
къ сильнымъ міра. Столица Франціи
считается столицею европейскаго міра;
французы — народъ обходительный,
ловкій, веселый, остроумный, и пр.
и пр. все въ этомъ родѣ, Но, прослѣ-
дивъ себя и французовъ глубже, рус-
скому культурному человѣку—я по-
лагаю—^можно бы было убѣдиться,
что складъ русскаго ума имѣетъ мало
общаго съ французскимъ складомъ, и
скорѣе склоняется на сторону гер-
манскаго. Недаромъ изъ славянъ вы-
шло немало цѣльныхъ ученыхъ въ
нѣмецкомъ духѣ.
Я думаю даже, что мы именно пото-
му и менѣе сочувствуемъ нѣмцамъ,
что съ ними сходимся по обычаямъ,
образу жизни въ холодныхъ странахъ.
И развѣ духъ германской поэзіи не
болѣе сроденъ духу нашей, чѣмъ фран-
цузской?
И вотъ, чѣмъ долѣе я оставался въ
Дерптѣ, чѣмъ болѣе знакомился съ
нѣмцами и духомъ германской науки,
тѣмъ болѣе учился уважать и цѣнить
ихъ. Я остался русскимъ въ душѣ, со-
хранивъ и хорошія, и худыя свойства
моей національности, но съ нѣмцами
и съ культурнымъ духомъ нѣмецкой
націи остался навсегда связаннымъ
узами уваженія и благодарности, безъ
всякаго пристрастія къ тому, что въ
нѣмцѣ дѣйствительно нестерпимо для

русскаго, a можетъ быть и вообще для
славянина. Непріязненный, нерѣдко
высокомѣрный ,иногда презрительный,
a иногда завистливый взглядъ нѣмца
на Россію и русскихъ и пристрастіе
ко всему своему нѣмецкому мнѣ не
сдѣлались пріятнѣе, но я научился
смотрѣть на этотъ взглядъ равнодуш-
нѣе и, нисколько не оправдывая его въ
цѣломъ, научился принимать къ свѣ-
дѣнію, не сердясь и безъ всякаго раз-
драженія, справедливую сторону это-
го взгляда.—Перейду къ фактамъ.
Въ 1830-хъ годахъ прибалтійскіе
дворяне, a съ ними и все культурное
остзейское общество, очень гордились
свободою своихъ крестьянъ.
— «У васъ тамъ, въ Россіи, есть
еще крѣпостные,—хвастались нѣкото-
рые студенты,—a y насъ уже ихъ давно
нѣтъ. У насъ всѣ свободны; это пото-
му, что нашъ край—голова Россіи».
— «Кто это, господа, выдумалъ —
слыхалъ я также въ Дерптѣ,—что
будто бы русское правительство зало-
жило остзейскія EposEm^1 y загра-
ничныхъ банкировъ? Какая нелѣ-
пость! Закладываютъ имѣнія, земли,
но гдѣ слыхано, чтобы кто заклады-
валъ свою голову и свои глаза!»
Гораздо остроумнѣе и справедли-
вѣе„ хотя и не менѣе печальный для
русскаго самолюбія, отвѣтъ Мойера
Ѳаддею Булгарину—по слѣдующему
случаю:
Ѳаддей Венедиктовичъ, по обыкно-
венію,подгулявъ здорово за однимъ
обѣдомъ y дерптскаго помѣщика, на-
чалъ молоть вздоръ безъ всякаго со-
ображенія и такта.
— «Вотъ постойте,—кричалъ онъ:—
еще увидите, что русскія знамена бу-
дутъ развѣваться на берегахъ Рейна!»
Всѣ взбудоражились. «Какъ! Что?
Да это уже слишкомъ нагло!» Шумъ,
крикъ. Булгаринъ радъ-радешенекъ,
что ему удалось разозлить нѣмцевъ.
Когда шумъ немного стихъ, Мойеръ,
присутствовавшій на обѣдѣ и считав-
шійся, по своему родству и близкому
знакомству съ русскими, какъ бы
полурусскимъ,—вдругъ обращается
тихо и спокойно къ шумѣвшимъ и къ
Булгарину.
— «Что же, господа, это дѣйстви-
тельно возможно: русская армія мо-
жетъ завоевать Рейнъ, a знаете ли,
Ѳаддей Венедиктовичъ, что потомъ бу-
детъ?»—обратился Мойеръ къ Булга-
рину.
Ѳаддей Венедиктовичъ уже радо-
вался, что нашелъ въ Мойерѣ еще
подпору,—нѣсколько замялся.
— «Хотите,я вамъ скажу?—продол-
жалъ Мойеръ:—будетъ то,что виноград-
ныя лозы на Рейнѣ выдернутъ, a на.
мѣсто ихъ посадятъ лукъ».
He правда ли, что мѣтко? И всякій
безпристрастный русскій скажетъ,что
вѣрно. Глупое, заносчивое, а главное,
поддѣльное самохвальство упившаго-
ся Ѳаддея не могло быть лучше отдѣ-
лано.
Въ другой разъ Мойеръ защитилъ
русское правительство противъ нѣ-
мецко-французскаго либерализма.
Французская революція 1830-го го-
да вскружила и нѣмцамъ голову, и
вотъ одинъ изъ нихъ, въ гостяхъ y
Мойера, новопріѣзжій, началъ восхва-
лять новое французское правитель-
ство на счетъ Россіи.
— «Что вы мнѣ толкуете!—вос-
кликнулъ Мойеръ:—я всегда предпо-
чту быть съѣденнымъ лучше львомъ,
чѣмъ искусаннымъ до смерти кучею
муравьевъ».
Дѣйствительно, Мойеръ любилъ и
уважалъ новаго государя (Николая
Павловича). «Александръ І-й былъ
похожъ на. французскаго маркиза,—
по словамъ Мойера,—a Николай—это
настоящій государь, какъ надо быть.
Въ бытность свою въ Петербургѣ,
Мойеръ съ восхищеніемъ разсказы-
валъ мнѣ про извозчика, на которомъ
онъ куда-то ѣхалъ.
«Вдругъ вижу, -говорилъ Мойеръ,—
что мой извозчикъ снялъ шапку и
ѣдетъ съ открытою головою.
— Что ты?—спрашиваю его.
— «А тамотко онъ самъ проѣхалъ,
онъ самъ!»
«Вотъ такъ отвѣтъ; лучшаго имени
государю не придумаешь!»
Но какъ ни хвастались передъ нами
прибалтійскіе культурные люди
1830-хъ годовъ свободою своихъ кре-

стьянъ, видно было, что это дѣло сво-
боды не совсѣмъ ладное. Нищету сель-
скаго люда нельзя было скрыть; да и
помѣщики не очень блаженствовали, п
имѣнія то-и-дѣло переходили въ руки
арендаторовъ (напоминавшихъ мнѣ
съ виду польскихъ арендаторовъ юго-
западнаго края). Причину приписы-
вали тупости и идіотизму эстонскаго
мужика. He знаю, какъ теперь, но въ
то время было въ ходу множество раз-
сказовъ о врожденной тупости й огра-
ниченности. эстовъ. Передавали, на-
примѣръ, за достовѣрный фактъ, что
одинъ крестьянинъ, слыхавшій о томъ,
что можно деньги класть въ ростъ и по-
лучать годовые проценты, закопалъ
скопленные имъ сто рублей въ землю
на цѣлый годъ; по прошествіи этого
времени, вынувъ ихъ опять и сосчи-
тавъ нѣсколько разъ,. этотъ предпрі-
имчивый эстъ бѣжитъ къ сельскому
судьѣ, реветъ и жалуется, что его обо-
крали.
— Да что же и сколько y тебя
украли?—спрашиваетъ судья.
— «А я знаю,—отвѣчаетъ эстъ,—
я знаю только, что я закопалъ сто
рублей».
— Ну, a сколько же опять вы-
нулъ?—спрашиваютъ его.
— «Да опять только сто»-.
— Такъ на что же и на кого ты жа-
луешься?
— «Да отложенныя деньги, меня
увѣряли, должны рости и приба-
вляться, a почему же мои цѣлый годъ
пролежали и ничего не выросли?»
Неумѣнье эстовъ считать и легко
соображать дѣйствительно бросалось
въ глаза.
Яйцы, раки и т. п. покупались y
крестьянъ на рынкѣ не иначе, какъ
отсчитывая за каждую штуку по одной
мѣдной монетѣ. Куплены яйца по ко-
пѣйкѣ за штуку: покупатель беретъ
одно яйцо и кладетъ копѣйку, беретъ
потомъ другое и опять выкладываетъ
копѣйку. Это я и самъ видалъ.
Въ клиникѣ встрѣчались также пре-
забавныя qui pro quo, свидѣтельство-
вавшія не въ пользу эстонской сообра-
зительности.
Отпущенныя больнымъ крестьянамъ
лекарства весьма нерѣдко перемѣня-
лись, такъ что наружныя употребля-
лись внутрь и внутреннія—снаружи.
Разсказывали даже презабавную исто-
рію о лечебномъ дѣйствіи аптекар-
скихъ пробокъ на чухонцевъ. Одинъ
больной крестьянинъ получилъ изъ
клинической аптеки какое-то лекар-
ство и послѣ того не являлся. Чрезъ
мѣсяцъ онъ приходитъ опять въ кли-
нику и проситъ того же самаго лекар-
ства,по его словамъ,какъ рукою сняв-
шаго его болѣзнь; a такъ какъ она
опять воротилась, то онъ и пришелъ
опять попросить цѣлебнаго снадобья.
Справились въ клиническихъ кни-
гахъ, въ аптекѣ, y практикантовъ,
наконецъ, y самого аптекаря, который
хорошо помнилъ больного, и лекар-
ство отпустили. Крестьянинъ,послѣ
этого, является въ клинику опять и
увѣряетъ, что лекарство отпущено ему
не то, не прежнее, сразу его выле-
чившее; ему отпускаютъ опять то же
лекарство, но въ усиленномъ пріемѣ.
Все не помогаетъ.
— еа дайте мнѣ, ради Христа, то,
что я съѣлъ въ первомъ лекарствѣ!—
проситъ больной, кланяясь низко.
— «Какъ съѣлъ? да вѣдь лекарство
было жидкое!»
— Правда, что жидкое,—былъ от-
вѣтъ:—да въ жидкомъ-то плавали ка-
кіе-то корешки; вотъ они-то самые мнѣ
и помогли, когда я ихъ съѣлъ.
— «Что за притча!»
Разсказъ больного заинтересовалъ
клиницистовъ; началось разслѣдова-
ніе. Наконецъ, аптекарь догадался, въ
чемъ дѣло, и сначала какъ-то МЕЛСЯ и
что-то скрывалъ, но потомъ не выдер-
жалъ и признался, что y него было нѣ-
сколько старыхъ большихъ сткля-
нокъ съ оставшимися въ нихъ пробка-
ми. Вотъ въ одну-то изъ такихъ сткля-
нокъ и было налито лекарство, надѣ-
лавшее столько шума.
He свидѣтельствуетъ въ пользу
чухонскаго остроумія и колокольчикъ
отъ дуги, хранившійся въ мое время въ
клиническомъ кабинетѣ и вытащенный
Мойеромъ изъ заднепроходной кишки
эстонца. Онъ страдалъ запоромъ и,

вмѣсто того, чтобы способствовать вы-
ходу задержаннаго наружу, попалъ на
мысль—забить еще клинъ снаружи.
Колокольчикъ ушелъ глубоко и не
безъ труда былъ извлеченъ чрезъ нѣ-
сколько дней.
Но, разумѣется, всѣ эти свидѣтель-
ства чухонскаго тупоумія не доказы-
вали еще, что тупоуміе и есть глав-
ная причина нищеты сельскаго люда.
Во-первыхъ,—уже потому—нѣтъ, что
эстъ, несмотря на свою неразвитость,
не лѣнивъ, настойчивъ и терпѣливъ;
это могъ каждый изъ насъ замѣтить,
вышедъ въ поле и наблюдая, съ ка-
кимъ настойчивымъ трудомъ надо было
орать пахарю на почвѣ, усѣянной ва-
лунами. Потомъ, прибалтійскій край
населенъ не одними эстами; a другое
его населеніе—леты, латыши—уже не
похожи на чухонъ. Недаромъ—языкъ
латыша весьма близокъ къ санскрит-
скому; латынь гораздо ближе и къ
славянскому племени. Его никто не
назоветъ идіотомъ. І
Съ перваго же дня нашего пріѣзда въ
Дерптъ, къ намъ нанялись въ услуже-
ніе пара супруговъ;мужъ—эстъ,' же-
на—латышка. Мужъ Іоганнъ, типъ
чухонства,—нерасторопный, тяжелый,
непонятливый, впрочемъ очень чест-
ный и работящій,—годился бы соб-
ственно для ношенія однѣхъ тяже-
стей; онъ былъ сильный, коренастый
парень. Смѣшонъ до крайности своею
неповоротливостью и свойственною
всѣмъ эстамъ невозможностью произ-
носить букву с передъ m: стаканъ вы-
ходитъ «таканъ»; Stiefel—«Tiefei». Со-
вершенно другое существо была жена
Іоганна, латышка Лена: подвижная,
всегда чѣмъ-нибудь занятая, чисто-
плотная, аккуратная, всегда въ чи-
стомъ бѣломъ чепцѣ и фартукѣ Лена
могла вездѣ успѣть и всюду поспѣть
въ два раза скорѣе своего мужа; зная
хорошо по-нѣмецки, она говорила за
мужа; знала хорошо считать и читать.
Лена была піэтистка, и утреннее вре-
мя по праздникамъ проводила въ мо-
литвенномъ домѣ, въ чтеніи и пѣніи
псалмовъ, иногда же, оставаясь одна
въ комнатѣ, она пѣла вполголоса
молитвы. Лена служила мнѣ цѣлыхъ
десять лѣтъ; пять лѣтъ служила мнѣ
и Иноземцеву, когда мы жили
вмѣстѣ въ клиникѣ,и пять лѣтъ—когда
я былъ профессоромъ въ Дерптѣ;тогда
на ней одной лежало все мое домашнее
хозяйство,—^другого слуги y меня не
было; даже и тогда (правда, очень
рѣдко), когда собирались y меня на
профессорскій вечеръ, Лена успѣвала
всегда и вездѣ одна. Ни разу не было
ни пропажи, ни потери; никогда я не
ссорился съ Леною, и ни я ей, ни она
мнѣ ни однажды не сказали ни одного
грубаго слова. Когда она служила
намъ вмѣстѣ съ Иноземцевымъ, то на-
до было удивляться ея такту и наход-
чивости въ присутствіи молодыхъ лю-
дей, собиравшихся нерѣдко y Ино-
земцева и позволявшихъ себѣ говорить
разныя нескромности. Лена, прислу-
живая, дѣлала такъ, какъ будто не
слышитъ и не обращаетъ никакого
вниманія; если же кто заходилъ слиш-
комъ далеко, обращаясь къ ней прямо
съ болтовнею, того она такъ ловко и
учтиво обрѣзывала, что онъ тотчасъ
же прикусывалъ языкъ.
Для меня всегда были замѣчатель-
ны отношенія эстовъ и летовъ къ нѣ-
мецкому культурному слою. -Какъ
только эстъ или летъ дѣлался горожа-
ниномъ, ремесленникомъ, школьни-
комъ городского училища, онъ пре-
вращался или старался превратиться
въ чистокровнаго нѣмца. И сколько
уже дѣльныхъ и талантливыхъ вра-
чей и мастеровъ съ нѣмецкими п не-
нѣмецкими именами перешло изъ
эстовъ и летовъ въ нѣмецкую интел-
лигенцію!
Многіе изъ перешедшихъ, въ мое
время, забыли и старались хорошо за-
быть свое происхожденіе, скрывая
его или относясь къ своему народу свы-
сока. Теперь, кажется, обнаружи-
вается нѣкоторая реакція. Я же слы-
халъ только отъ прислуги о розни
между господами и народомъ. Лена
сказывала мнѣ, что крестьяне не до-
любливаютъ саксовъ (господъ); но о
себѣ она умалчивала, относя себя
уже къ другому, болѣе культурному
слою.

Ненависть или, no крайней мѣрѣ,
непріязнь сельскаго люда къ ихъ са-
ксамъ начала проявляться къ концу
1830-хъ годовъ, преимущественно во
время голодовки, и тогда же слышнѣе
заговорили и о недостаткахъ, пробѣ-
лахъ и промахахъ въ аграрномъ дѣлѣ.
Русскіе, знакомые съ устройствомъ
сельскаго люда въ прибалтійскомъ
краѣ, заговорили первые, что нищета
и недовольство зависятъ не отъ лѣно-
сти и тупоумія народа, a отъ того, что
его обезземелили при эманципаціи.
Это такъ; но наши народолюбцы за-
были, и теперь еще забываютъ, что за
60 и болѣе лѣтъ тому назадъ y насъ
иначе и невозможно бы было освобо-
дить крестьянъ отъ крѣпостной каба-
лы, какъ оставивъ всю землю за помѣ-
щиками. Крѣпостники и крѣпостниче-
ство того времени были не чета нынѣш-
нимъ.
Въ Лифляндіи я слыхалъ отъ старо-
жиловъ, что Александръ I, освобо-
дивъ крестьянъ въ прибалтійскомъ
краѣ, хотѣлъ было испробовать эту
мѣру и въ сосѣдней псковской губер-
ніи; но no пріѣздѣ въ эту губернію
былъ предувѣдомленъ рижскимъ гене-
ралъ-губернаторомъ Паулуччи
о заговорѣ противъ жизни импера-
тора; сбирались, будто бы, отравить
его ядомъ.
Заговоръ устрашилъ, будто бы, им-
ператора, и намѣреніе эманципировать
псковскихъ крестьянъ было оста-
влено.
Какими бы ни были отношенія кре-
стьянъ къ интеллигенціи прибалтій-
скаго края въ началѣ и серединѣ
1830-хъ годовъ, то вѣрно, что ни
крестьяне, ни горожане, ни интел-
лигенція остзейскихъ провинцій
въ то время не питали рас-
положенія и симпатіи ни къ чему
русскому. По-эстонски русскіе и та-
тары имѣли одно и то же названіе;
русскій языкъ въ школахъ былъ въ
пренебреженіи, и имъ,—конечно, по
винѣ самого правительства,—никто
не занимался; русское общество, и
безъ того малочисленное, оставалось
совершенно изолированнымъ. Только
нашъ профессорскій институтъ какъ
будто намекалъ на нѣкоторую связь
прибалтійской интеллигенціи съ на-
шею отечественною. Край управлял-
ся своими провинціальными закона-
ми, ландтагами, ландратами и т. п.
Даже деньги были провинціальныя,
sui generis, кожаныя и картонныя.
Намъ выдавали жалованье изъ уѣзд-
наго казначейства пачками кожаныхъ
в картонныхъ четырехугольныхъ
листковъ, величиною въ обыкновен-
ныя визитныя карточки.
He знаю, кто—городскія или гу-
бернскія власти и общества имѣли пра-
во выпускать эту монету ; но она не бы-
ла свыше 2-хъ рублей (четвертаковъ) и
ниже 60-ти копѣекъ (ассигн). Немуд-
рено, что о русскихъ законахъ п рус-
скомъ правосудіи имѣлось въ краѣ
весьма нелестное понятіе.
Мойеръ, проходя однажды со мною
по улицѣ, увидалъ чухонца, колотив-
шаго напропалую палкою свою лоша-
денку ; она застряла въ грязи съ возомъ
дровъ. Смотрю—мой Мойеръ, всегда
спокойный и разумный, вдругъ бро-
сается на мужика и даетъ ему нѣ-
сколько подзатыльниковъ, что-то кри-
ча по-чухонски и, очевидно, заступа-
ясь за несчастную лошадь. Я стою на
тротуарѣ и смотрю съ удивленіемъ
на эту неожиданную сцену.
Мойеръ, возвратившись ко мнѣ. го-
воритъ: «So ist mit Gerechtigkeit in
Russland!» (Можно безнаказанно
драться на улицѣ).
«Значитъ,—подумалъ я,—по твоему,
не тотъ виноватъ, кто человѣка бьетъ
за лошадь, a тотъ, кто этого не допу-
стить не въ силахъ».
— «Herr Doktor Wächter, Sie sind
dümmer, als die russischen Gesetze
dieses erlauben» [г.д-ръ Вахтеръ. вы
глупѣе, чѣмъ русскіе законы то по-
зволяютъ],—говорилъ на своихъ лек-
ціяхъ другой профессоръ.
Это былъ оригиналъ, закоренѣлый
нѣмецъ, остроумный и даровитый, съ
необыкновенною памятью (онъ на-
изусть почти зналъ «Оберона» Вилан-
да), но горькій пьяница, профес-
соръ анатоміи Цихоріусъ 144)г
старый холостякъ, день и ночь сидѣв-
шій y себя въ домѣ съ закрытыми

ставнями. День и ночь горѣла свѣча.
Вмѣсто мебели сложены были въ ком-
натахъ груды порожнихъ бутылокъ.
Вотъ этотъ геній и находилъ, что его
прозекторъ, австріецъ д-ръ Вах-
теръ, превзошелъ ту степень глу-
пости, которая допускается русскими
законами.
A д-ръ Вахтеръ отвѣчаетъ ему:
— «Herr Hofrath, ich kenne die rus-
sischen Gesetze nicht» [г. надворный
совѣтникъ, я русскихъ законовъ не
знаю].
Вотъ какъ жили при Аскольдѣ наши
дѣды и отцы!
Уже кстати о д-рѣ Вахтерѣ. Онъ
былъ моимъ пріятелемъ, насколько
50—60-лѣтній, стараго покроя, ав-
стрійскій поданный могъ быть' прія-
телемъ русскаго юноши, искавшаго
прогресса чутьемъ.
И послѣ, когда я сдѣлался профес-
соромъ въ Дерптѣ, я былъ единствен-
ный изъ профессоровъ, котораго навѣ-
щалъ и съ которымъ знакомъ былъ
д-ръ Вахтер ъ. Какъ кажется,
именно австрійское Вахтера происхо-
жденіе и католическое вѣроисповѣда-
ніе и были мотивами нашего сближе-
нія. Протестанты, сѣверяне, доктри-
неры—смотрѣли свысока на австрій-
скаго лекаря-католика, не учившагося
въ нѣмецкомъ университетѣ. «Isti pro-
phetic,—называлъ онъ ихъ мнѣ на
своемъ латинскомъ діалектѣ, завидѣвъ
гдѣ-нибудь профессора.
Д-ръ Вахтеръ, послѣ отставки Ци-
хоріуса, читалъ анатомію по найму и
былъ, дѣйствительно,чудакъ не малой
руки. Онъ выстроилъ себѣ какой-то
невиданной архитектуры домъ, похо-
жій на восточные дома, съ плоскою
крышею, углубленный въ землю, одно-
этажный, кирпичный, окнами только
на дворъ, a съ улицы представлявшій-
ся проходящимъ низкою и глухою
кирпичною стѣнкою. Въ этомъ жили-
щѣ д-ръ Вахтеръ обиталъ съ сво-
ею небольшою семьею; вставалъ очень
рано, пилъ вмѣсто кофе и чая водку,
закусывалъ ячменною кашею, бралъ
въ зубы спичку вмѣсто сигары и отпра-
влялся въ анатомическій театръ, гдѣ
одинъ, безъ помощниковъ* препари-
ровалъ и читалъ лекціи громко и внят-
но, шокируя и смѣша слушателей сво-
имъ австрійскимъ діалектомъ. Со мною,
гдѣ и какъ только можно, Вахтеръ
говорилъ по-латыни, отпуская при
каждомъ удобномъ случаѣ какой-ни-
будь латинскій экспромптъ. Замѣ-
титъ ли докторъ, что я остановился,
идя съ нимъ по улицѣ, и отхожу за
малою нуждою за уголъ, онъ также
останавливается и, смотря на остав-
шіеся отъ исполненія натуральной
повинности слѣды, непремѣнно на-
помнитъ мнѣ: litterae scriptae manent.
Увидитъ ли докторъ гдѣ-нибудь со-
бравшихся на улицѣ бабъ, онъ непре-
мѣнно скажетъ мнѣ:
Quando conveniunt
Catherina, Kosina, Sybila
Sermonem faciunt
Et de hoc, et de hac, et de illa.
Д-ръ Вахтеръ былъ и анатомъ, и
врачъ-практикъ; дѣлалъ операціи, на
которыхъ я ему обыкновенно ассисти-
ровалъ; лечилъ, большею частію, въ
домахъ кнотовъ, ремесленниковъ низ-
шаго разряда.
Студенты пускали въ ходъ множе-
ство забавныхъ анекдотовъ изъ прак-
тики д-ра Вахтера. Какъ онъ, напри-
мѣръ, увѣрялъ своего больного, что y
него солитеръ сталъ поперекъ кишки,
a прописанное лекарство непремѣнно
поворотитъ глисту и распрямитъ ее въ
длину.
Но лекарствъ изъ аптеки д-ръ Вах-
теръ не любилъ прописывать и пред-
почиталъ имъ, гдѣ только можно, до-
машнія; изъ нихъ любимымъ для д-ра
былъ ромашковый чай .Разсказываютъ,
что, позванный однажды ночью къ
трудно-больному, д-ръ Вахтеръ идетъ
прямо къ постели, стоявшей во мракѣ,
и прямо даетъ больному свой обыкно-
венный совѣтъ: «Trinken Sie mal Cha-
momillenthee, es wird schon gut wer-
den»,—a затѣмъ щупаетъ пульсъ и, не
нашедъ его на похолодѣвшей уже
рукѣ, спокойно извиняется:
— «Ah, so! Verzeihen Sie, Sie sind
schon todt».

Таковъ былъ Вахтеръ. Ho пусть вѣ-
рятъ или не вѣрятъ мнѣ, a я полагаю,
что онъ, Вахтеръ, принесъ мнѣ свои-
ми анатомическими демонстраціями
пользы не менѣе знаменитаго Лодера.
Немало язъ слышанныхъ мною въ нѣ-
мецкихъ и французскихъ университе-
тахъ приватныхъ лекцій (pri vatissima)
не принесли мнѣ столько пользы, какъ
pri atissimum y Вахтера: въ первый
же семестръ моего пребыванія въ
Дерптѣ. Вахтеръ прочелъ мнѣ одному
только вкратцѣ весь курсъ анатоміи
на свѣжихъ трупахъ и -спиртовыхъ
препаратахъ. Съ тѣхъ поръ мы и ста-
ли пріятелями.
Я уже сказалъ,что нѣмцы въ Дерп-
тѣ, въ первое время моего пребыванія,
за исключеніемъ, можетъ быть, одного
только Мойера, произвели отталки-
вающее впечатлѣніе. И прежде чѣмъ
время, опытъ и разсудокъ успѣли из-
мѣнить мой ошибочный и пристра-
стный взглядъ, неожиданный случай
указалъ мнѣ на личность, совершенно
непохожую на другихъ и сразу же ока-
завшую на меня привлекательное дѣй-
ствіе. Въ Дерптѣ жилъ въ то время бо-
гатый лифляндскій помѣщикъ Лип-
гардтъ. Сынъ его—молодой Карл
von Liphardt, получилъ домашнее и,
что важно, вовсе не нѣмецкое образо-
ваніе,—онъ учился y швейцарца. По
смерти дѣда, Карлъ Липгардтъ по-
лучилъ значительное наслѣдство и,
сдѣлавшись самостоятельнымъ, захо-
тѣлъ усовершенствовать свое образо-
ваніе университетомъ, но приватно и
не поступая въ университетъ студен-
томъ. Съ этою цѣлью онъ обратился
прежде всего къ профессору матема-
тики Бартельсу. Математика инте-
ресовала Липгардта, и онъ ею прилеж-
но занимался. Бартельсъ, очень заня-
тый высшею математикою, сначала не
повѣрилъ, чтобы молодой человѣкъ до-
машняго воспитанія былъ въ состояніи
понимать уроки Бартельса изъ высшей
математики, и, чтобы доказать это мо-
локососу, задалъ ему для пробы ка-
кую-то хитросплетенную задачу. Лип-
гардтъ тихо и скромно принялся, въ
присутствіи же Бартельса, за рѣшеніе.
Профессоръ изумился. У него и сту-
денты, оканчивающіе курсъ, не рѣша-
ли такъ своеобразно, какъ это сдѣлалъ
Липгардтъ.
— «Молодой человѣкъ, — сказалъ
тогда Бартельсъ: —я вижу, y васъ
есть талантъ; приходите, я охотно бу-
ду давать вамъ уроки».
Btö талантъ Карла Липгардта былъ
не односторонній;его начинала интере-
совать не одна математика; онъ скоро
явился и въ анатомическій театръ, Ta-
nja съ собою анатомическій атласъ
F.Clquet (тогда самый новый и самый
лучшій). Тутъ-то и было наше первое
свиданіе. К. Липгардтъ принялся
съ юношескимъ пыломъ за анатомію.
Препарированіе на трупахъ,чтеніе Би-
ша, лекціи—заняли все время. Вотъ
тогда-тои Мойеръ, познакомившись съ
Липгардтомъ, къ удивленію его преж-
нихъ слушателей, принялъ дѣятель-
ное участіе въ нашихъ работахъ.
Я не зналъ въ жизни ни одного че-
ловѣка, имѣвшаго такъ много разно-
образныхъ научныхъ и притомъ глубо-
кихъ свѣдѣній, какъ Карлъ Липгардтъ.
Старикъ профессоръ Эрдманъ
имѣлъ тоже весьма многостороннее
образованіе, говорилъ по латыни,какъ
Цицеронъ, былъ хорошій ботаникъ и
физикъ; разсказывали, что онъ ежегод-
но проходилъ y себя и для себя курсъ
медицинскихъ и естественныхъ наукъ;
но знанія Эрдмана относились все-таки
къ одной категоріи наукъ, тогда какъ
молодой Липгардтъ, бьюъ математи-
комъ и имѣвъ, по свидѣтельству про-
фессора Бартельса, замѣчательный
математическій талантъ, съ такимъ же
успѣхомъ занимался анатоміею, фи-
зіологіею и хирургіею. Въ Берлинѣ
Липгардтъ очень сблизился съ Іоган-
номъ Мюллеромъ,въ Дерптѣ и Ке-
ингсбергѣ—съ профессоромъ Ратке,
и въ то же самое время предавался
изученію изящныхъ художествъ: жи-
вописи и скульптуры; потомъ, уѣхавъ
въ Италію, посвятилъ цѣлые годы
изученію этихъ предметовъ, а возвра-
тясь въ Дерптъ,—началъ заниматься,
какъ мнѣ сказывали, изученіемъ тео-
логіи и древностей. Въ послѣдній разъ
я видѣлъ моего стараго пріятеля,
не менѣе меня постарѣвшаго, въ

Штутгардтѣ; его интересовало тогда
изученіе средневѣковыхъ готиче-
скихъ зданій, и онъ мнѣ съ восторгомъ
указывалъ на нѣкоторыя изъ нихъ
въ Штутгардтѣ. За политикою Лип-
гардтъ слѣдилъ неустанно, еще учась
съ нами въ Дерптѣ.
Во всемъ прибалтійскомъ краѣ ни-
кто не имѣлъ такой огромной и. мно-
госторонней библіотеки и такого со-
бранія картинъ, гравюръ, статуй и
слѣпковъ, какъ Липгардтъ. При всемъ
этомъ—ни малѣйшаго педантства и
чрезвычайная скромность. Мнѣ ка-
залось только, что женитьба на ка-
толичкѣ въ Боннѣ нѣсколько измѣ-
нила его міровоззрѣніе.
Я остановился въ коемъ дневникѣ
на Липгардтѣ въ особенности
потому, что изъ знакомыхъ мнѣ лю-
дей Карлъ Липгардтъ всѣхъ болѣе
доказалъ мнѣ, какъ различны ме-
жду собою двѣ способности человѣ-
ческаго духа: емкость ума и ого про-
изводительность (Oapacität und
Productivität); отъ первой
зависитъ способность пріобрѣтать
самыя разностороннія свѣдѣнія, отъ
второй—способностъ извлекатъ изъ
пріобрѣтенныхъ свѣдѣній нѣчто свое
самодѣльное и самостоятельное.
Количество и разнообразіе знаній
весьма вліяютъ на произведеніе, но не
на самую производительность.
Емкость и производительность не
находятся въ прямомъ отношеніи.
He свѣдѣнія, не знанія, пріобрѣтен-
ныя емкостью ума, a какая-то, не
каждому уму свойственная, vis a
tergo толкаетъ его къ новой работѣ,
извлеченію этого чего-то, своего, изъ
запаса знаній.Такъ, Липгардтъ былъ
несравненно образованнѣе и по емко-
сти ума гораздо умнѣе меня, умнѣе и
многихъ ученыхъ, способствовавшихъ
ему пріобрѣтать многостороннія зна-
нія; но Липгардту недоставало этой
самой vis a tergo. Люди съ умами
этой категоріи родятся для умствен-
ныхъ наслажденій пріобрѣтаемыми
такъ легко для нихъ богатствами свѣ-
дѣній; но уму, кромѣ огромной емко-
сти, необходима еще и большая про-
изводительная сила, чтобы сдѣлаться
Гумбольдтовскимъ.
Моя первая поѣздка изъ Дерпта
въ Москву была задумана уже давно.
Вмѣсто двухъ лѣтъ я уже пробылъ
четыре года въ Дерптѣ; предстояла
еще поѣздка за границу, — еще два
года; a старушка-мать между тѣмъ
слабѣла, хирѣла, нуждалась и жда-
ла съ нетерпѣніемъ. Я утѣшалъ, обѣ-
щалъ въ письмахъ скорое свиданіе,
a время все шло да шло. Нельзя ска-
зать, чтобы я писалъ рѣдко. У ма-
тушки долго хранился цѣлый пукъ
моихъ писемъ того времени. Денегъ
я не могъ посылать, — собственно,
по совѣсти, могъ бы и долженъ бы
былъ посылать. Квартира и отопле-
ніе были казенныя; столъ готовый,
платье въ Дерптѣ было недорогое и
прочное. Но тутъ явилась на сцену
борьба благодарности и сыновняго
долга съ любознаніемъ и любовью
къ наукѣ. Почти все жалованье я
расходовалъ на покупку книгъ и
опыты надъ животными; a книги,
особливо французскія, да еще съ
атласами, стоили недешево; покупка и
содержаніе собакъ и телятъ сильно
били по карману. Но если, по то-
гдашнему моему образу мыслей, я
обязанъ былъ жертвовать всѣмъ для
науки и знанія, a потому и оставлять
мою старушку и сестеръ безъ мате-
ріальной помощи, то зато ничего не
стоившія мнѣ письма были исполне-
ны юношескаго лиризма.
Тотчасъ же по пріѣздѣ въ Дерптъ,
подъ вліяніемъ совершенно новыхъ
для меня путевыхъ впечатлѣній, я
распространился въ моихъ письмахъ
въ описаніи красотъ природы, въ
первый разъ видѣннаго моря, Нарв-
скаго водопада, освѣщеннаго луною,
прогулокъ въ лодкѣ по Финскому
заливу, характеристики моихъ но-
выхъ товарищей, произведенныхъ
уже мною въ званіе друзей, и т. п.
Помню, что не забылъ при этомъ тогда
же отправить и письмецо туда, гдѣ
молодое сердце въ первый разъ за-

шевелилось при взглядѣ на улыбав-
шіеся женскіе глаза. Какъ же было
не написать и не напомнить о себѣ,
о послѣднемъ прощальномъ днѣ, ко-
гда я явился въ кандидатскомъ мун-
дирѣ, при шпагѣ, и по моей просьбѣ
былъ спѣтъ романсъ:
Vous allez à la gloire,
Mon triste cœur suivra vos pas;
Allez, vole* au temple de mémoire,
Suivez l'honneur, mais ne m'oubliez pas...
Тотъ, къ кому относилось это:
«vous allez à la gloire>,—это, конечно,
я, я самъ.
И вотъ, прошло цѣлыхъ четыре го-
да. Какъ не повидать мѣстъ, гдѣ мы
«впервые вкусили сладость бытія>,
и къ тому же какъ не показать и себя,
и свое перерожденное и перестроен-
ное на другой ладъ л! Пусть-ка по-
смотрятъ на меня мои старые знако-
мые и родные и подивятся достигну-
тому мною прогрессу; пустъ во-очію
на мнѣ убѣдятся, что значитъ куль-
турная западная сила!
Экзаменъ докторскій сданъ, дис-
сертація наполовину уже готова, и
предстоятъ рождественскіе празд-
ники; путь санный.
Надо сначала распорядиться, a для
этого надобны деньги. Кое-что набе-
рется, за мѣсяцъ впередъ можно взять
жалованье, — но по разсчету все
еще не хватаетъ взадъ и впередъ на
дорогу, да и въ Москвѣ не жить же
даромъ на счетъ матери. Вотъ и при-
думываю средства. У меня есть ста-
рые серебряные часы, весьма
ненадежные, по свидѣтельству зна-
тока Г. И. Сокольскаго; есть
"Иліада» Гнѣдича, подаренная Ека-
териною Аѳанасьевною; есть и еще
ненужныя книги, русскія и француз-
скія, кажется; есть еще и старый са-
моварчикъ. Давай-ка, сдѣлаемъ ло-
терею. Предложеніе принято товари-
щами. Предметовъ собралось съ
дюжину; билетовъ надѣлано рублей
на 70; угощеніе чаемъ. Съ выручен-
ными лотереею деньгами набралось
болѣе сотни рублей. Главное есть.
Надо теперь пріискать самый деше-
вый способъ перемѣщенія своей осо-
бы изъ Дерпта въ Москву. Случай
рѣшаетъ. Изъ заѣзжаго дома Фрея
является подводчикъ московской гу-
берніи, привозившій что-то въ Лиф-
ляндію и отправляющійся на дняхъ
порожнемъ опять въ московскую.
Лошадей тройка. A экипажъ? — Есть
кибиточка. Укроемъ и благополучно
доставимъ, — увѣряетъ подводчикъ.
Цѣна?—Двадцать рублей.—По ру-
камъ.
И вотъ въ пасмурны?., но не мороз-
ный, декабрьскій день, въ послѣобѣ-
денное время, я, одѣтый въ наголь-
ный полушубокъ, прикрытый сверху
вывезенною еще изъ Москвы формен-
ною (сѣрою съ краснымъ, универси-
тетскимъ, воротникомъ) шинелью
на ватѣ, и въ валенкахъ, сажусь въ
кибитку и отправляюсь надол-
гихъ въ Москву.
Мой возница спускается на рѣку, vt
чрезъ нѣсколько часовъ по Эмбаху
мы выѣзжаемъ на озеро Пейпусъ, на-
правляясь къ Пскову. Между тѣмъ
стемнѣло. Мѣсяца не видать. He-
бо заволокло облаками. Мы все
ѣдемъ и ѣдемъ. Раздаются пушечные
выстрѣлы, какъ будто возлѣ насъ.
Это трескается ледъ на Пейпусѣ и
образуются полыньи. Вдругъ—стопъ.
Что такое? Громадная полынья; вы-
вороченныя массы льда стоятъ горою,.
a возлѣ нихъ широчайшая полоса во-
ды. Слава Богу, что еще не въѣхали
прямо въ воду. Что же это такое?
Какъ же тутъ быть? Вдали ни зги
не видать, подъ ногами вода.
— «Да лѣшій пошутилъ; съ съѣз-
жей дороги сбился,а я по ней сколь-
ко разъ ѣзжалъ», — увѣряетъ мой
возница. — «Да что теперь-то подѣ-
лаешь? Сёмъ-кая побѣгу ,да развѣдаю;
дорога-то должна быть тутъ близко».
Я остаюсь одинъ съ лошадьми. Си-
жу, сижу, — дѣлается жутко; въ
ночной тиши раздаются кругомъ вы-
стрѣлы; мнѣ показалось въ темнотѣ
что-то блестящее, какъ будто огоньки;
думаю, ужъ не волчьи ли глаза; выска-
киваю изъ кибитки, поднимаю крикъ
и стукъ палкою о кибитку; бѣгаю
вокругъ кибитки, чтобы согрѣться;
начинаетъ пробирать. Ничего не вид-

но и не слышно. Ямщика и слѣдъ
простылъ. Просто бѣда. Прошло,
вѣрно, не менѣе часа, a мнѣ показа-
лось по крайней мѣрѣ часа четыре;
наконецъ, слышу гдѣ-то вдали, въ
•сторонѣ, какъ будто человѣческій
голосъ. Я отзываюсь и кричу, что
есть мочи. Голосъ приближается.
Показались опять и, какъ будто,
прежніе огоньки, напугавшіе меня.
Наконецъ, является, едва переводя
духъ отъ усталости, и мой возница.
— Ну что?
— «Да что, дороги-то не нашелъ;
a вотъ мы повернемъ назадъ, да не-
много вбокъ; тамъ доѣдемъ до дере-
вушки на берегу>.
— На какомъ же это берегу? зна-
читъ, мы уже недалеко отъ Пскова?
— «Куда, баринъ, до Пскова; мы
тутъ все плутали по озеру, a далеко
отъ берега не отъѣзжали* Вонъ тамъ
я видѣлъ деревушку; до разсвѣта пе-
реночуемъ въ ней>.
Дѣлать нечего, ѣдемъ. Проходитъ
еще не менѣе часа, пока мы доѣхали
до какого-то жилья. Пѣтухи давно
уже какъ пропѣли; достучались въ
какой-то лачугѣ; впустили. Но, Го-
споди, что это было за жилье, и что
за люди! Въ Дерптъ являлись изрѣд-
ка въ клинику какіе-то, носившіе
образъ человѣка, звѣри, съ дикимъ,
безсмысленнымъ выраженіемъ на
желто-смугломъ лицѣ, косматые, об-
вязанные лоскутами и не говорившіе
ни на какомъ языкѣ. Это и были оби-
татели глухихъ и отдаленныхъ при-
брежій Пейпуса, финскаго племени;
полагали, однако же, что между ними
встрѣчались и выродившіеся наши
раскольники, загнанные полицей-
скимъ преслѣдованіемъ съ давняго
времени въ самыя глухія и непрохо-
димыя мѣста.
Всѣ занятія этого заглохшаго на-
селенія заключались въ рыболовствѣ;
они питались только рыбою; пони-
мали только то, что касалось до рыб-
ной ловли, и могли говорить только
о рыбѣ и рыболовствѣ. Языкъ ихъ,
состоявшій изъ ограниченнаго числа
словъ, былъ помѣсью финскаго и
испорченнаго русскаго. Вотъ къ этому-
то племени судьба, въ видѣ подвод-
чика Макара, и занесла меня на нѣ-
сколько часовъ. Но эти нѣсколько
часовъ до разсвѣта показались мнѣ
вѣчностью.
На дворѣ начинало морозить, a въ
лачугѣ непривычному человѣку не-
возможно было оставаться; грязь,
чадъ, смрадъ; какія-то мефитическія
испаренія дѣлали изъ лачуги отвра-
тительнѣйшій клоакъ. Я видѣлъ и
самыя невзрачныя курныя чухонскія
и русскія избы, но это были дворцы
въ сравненіи съ тѣмъ, что пришлось
мнѣ видѣть на прибрежьи Пейпуса.
Какъ я провелъ часа 4 въ этомъ кло-
акѣ, я не знаю; помню только, что я
безпрестанно ходилъ изъ лачуги на
дворъ и дремалъ, стоя и ходя. Любо-
пытно бы знать, насколько современ-
ныя вѣянія измѣнили жизнь въ тру-
щобахъ того давняго времени?
На другой день, при свѣтѣ, легко
объяснилось наше блужданіе по не-
обозримому озеру, на которомъ зи-
мою, кромѣ неба и снѣжной поверх-
ности съ огромными трещинами и су-
гробами, ничего не было видно; толь-
ко цѣлыя стаи воронъ съ хриплымъ
карканьемъ носились надъ прору-
бями и полыньями, высматривая се-
бѣ добычу.
Гораздо труднѣе было бы объяс-
нить незнакомому съ русскою нату-
рою, какъ рѣшился москвитянинъ
Макаръ переѣзжать по льду Пейпуса
ночью, проѣхавъ чрезъ него, какъ я
узналъ потомъ отъ самого же Макара,
только одинъ разъ въ жизни, и то въ
обратномъ направленіи, т. е. отъ
Пскова къ Дерпту.
Мудрено ли,что мы ночью сбились,
когда и днемъ мой Макаръ постоянно
y каждаго встрѣчнаго спрашивалъ
о дорогѣ въ Псковъ.
Но землякъ мой, москвитянинъ
Макаръ, ознаменовалъ нашу поѣздку
не однимъ только геройскимъ пере-
ѣздомъ чрезъ Пейпусъ.
Избѣгнувъ неожиданно гибели въ
полыньяхъ Пейпуса, Макаръ ухит-
рился-таки погрузить насъ, то-есть
меня, кибитку и лошадей, въ полынью
какой-то рѣчонки. Это было на раз-

свѣтѣ, кажется, на пятый день моей
Одиссеи. Я спалъ, закутавшись подъ
рогожею кибитки. Вдругъ пробу-
ждаюсь,—чувствую, что кибитка оста-
новилась; я откидываю рогожу, и что́
же вижу: лошади стоятъ по шею въ
водѣ. Макара нѣтъ, кибитка—также
въ водѣ, и холодная струя добирается
чрезъ стѣнки кибитки и къ моимъ
ногамъ.
He понимая спросонья, что́ все это
значитъ, я инстинктивно бросаюсь
изъ кибитки вонъ и попадаю по по-
ясъ въ воду; въ это мгновенье явля-
ется откуда-то Макаръ съ людьми съ
берега. Вытаскиваютъ и меня, и ки-
битку, и лошадей. Пришлось залечь
на печь, раздѣться до нага, вытереть-
ся горѣлкою и сушиться.
Такъ шло время въ путешествіи
надолгихъ съ Макаромъ; оно про-
должалось чуть не двѣ недѣли; въ
эти дни и ночи я насмотрѣлся на
жизнь на постоялыхъ дворахъ.
Случалось ночевать вмѣстѣ съ
подводчиками въ томъ же покоѣ по-
стоялаго двора. Всего болѣе удивляла
меня необыкновенная емкость же-
лудка этихъ добрыхъ людей. Ѣли они
напропалую, и ѣда была на-славу.
To были рождественскіе праздники,
и на столъ подавалась всегда
громадная деревянная чаша съ жир-
ными, густыми щами изъ свинины;
чаша опростовывалась чуть не зал-
помъ, когда принимались изъ нея
черпатъ 10 или 12 ложекъ; снова на-
полнялась, снова опростовывалась;
потомъ являлась не менѣе жирная
свинина, a затѣмъ гречневая каша
съ свинымъ саломъ. При этомъ вы-
пивался штофъ сивухи, и все обще-
ство, 10, 12 и болѣе дюжихъ подвод-
чиковъ, вставало изъ-за стола, мо-
лилось на образа и укладывалось
спать по лавкамъ и на печи. Начина-
лось громкое и неумолкаемое хра-
пѣнье, и вмѣстѣ съ нимъ происходи-
ла поочередно, то тамъ, то здѣсь, шум-
ная эксплоація газовъ, заставляв-
шая меня невольно просыпаться и
громко смѣяться. На границахъ мо-
сковской губерніи, Макаръ предло-
жилъ мнѣ заѣхать на ночлегъ, вмѣ-
сто постоялаго двора, къ его отцу,
церковному старостѣ одного придо-
рожнаго села. Я согласился.
На ночь явились къ старостѣ сель-
скій попъ, дьячокъ и еще пара кре-
стьянъ. Принесенъ былъ штофъ си-
вухи. Пили, ѣли, болтали и пошли
всѣ спать. Рано утромъ уѣхали попъ
и дьячокъ, a потомъ и гости-крестья-
не. Мы съ Макаромъ тоже снаряди-
лись въ путь; только, вижу, мой Ma-
каръ что-то суетится и ищетъ.
— Что пропало?
— «Кнутъ».
— Куда дѣвался?
— «Да гдѣ ему быть,—вопитъ Ma-
каръ,—какъ не y попа. Ужъ извѣстно:
y поповъ глаза большіе; а кнутъ былъ
новенькій, съ иголочки, только-что
въ Торжкѣ купилъ, и то все прибере-
галъ».
Такъ первое подозрѣніе о кражѣ
20-копѣечнаго кнута мужикъ, да къ
тому еще сынъ церковнаго старосты
свалилъ на попа, хотя вмѣстѣ съ по-
помъ угощались и мужики. Меня, от-
выкшаго въ Дерптѣ отъ нравовъ рог
дины, поразила глубоко эта исторія
съ кнутомъ; я принялся увѣщевать
Макара и наставлять его. Но онъ
остался непреклоненъ.
— «Ужъ я знаю, не миновалъ мой
кнутъ поповскихъ рукъ»—повто-
рялъ Макаръ, не соглашаясь ни на ка-
кія разглагольствованія объ ува-
женіи къ старшимъ и къ священнослу-
жителямъ.
Наконецъ, я—въ Москвѣ, y Калуж-
скихъ воротъ, на квартирѣ матушки,
жившей y отставного коммиссаріат-
скаго чиновника, называвшаго себя
полковникомъ.
Въ то время жизни, когда человѣкъ,.
переставъ быть ребенкомъ, не достигъ
еще и полной мужеской зрѣлости, про-
является нерѣдко въ несложившемся
еще характерѣ рѣзкая, непріятная
черта, портящая много крови п y са-
мого молодого человѣка, и y другихъ.
Обстоятельства, внѣшняя обстановка,
темпераментъ и т. п. много содѣйству-
ютъ развитію этой черты.

Всего непріятнѣе то, что заносчи-
вость незрѣлаго возраста колетъ глаза
своею безтактностью именно тамъ, гдѣ
нѣтъ никакой, ни малѣйшей разумной
причины ея проявленія. У меня она
проявилась именно въ отношеніяхъ
моихъ къ матери, послѣ долгой раз-
луки, изъ одного только различія въ
религіозныхъ убѣжденіяхъ, то-есть
именно тамъ, гдѣ я могъ бы и долженъ
бы былъ требовать отъ себя сдержанно-
сти, терпимости и уваженія къ убѣ-
жденіямъ старыхъ и достойныхъ ува-
женія людей.
Этого не случилось, и я долго, долго
и горько упрекалъ себя за мальчи-
шескую невыдержанность, безтакт-
ность и грубость.
Какое мнѣ, молокососу, было дѣло
до самыхъ задушевныхъ убѣжденій
моей богомольной старухи-матери и
для чего было затрогивать самую чув-
ствительную струну ея сердца?
Мотивъ былъ такъ же нелѣпъ и
страненъ, какъ и поступокъ.
И въ самомъ дѣлѣ, я не узналъ бы
самого себя, если бы сравнилъ то, что
я утверждалъ и отчаянно защищалъ
предъ всѣми, съ моими страстными
выходками противъ нѣмцевъ, занесен-
ными въ мой дневникъ три года тому
назадъ. Теперь же я явился въ Москву
самымъ ревностнымъ защитникомъ
всего нѣмецкаго, выставляя всякому
встрѣчному и поперечному прибалтій-
скій край образцомъ культурнаго и
благоустроеннаго общества. И вотъ,
я превозносилъ предъ архи-православ-
ною дряхлою женщиною нѣмецкое
протестантство, тогда какъ эта жен-
щина цѣлую жизнь только и находила
утѣшенія, что въ своей вѣрѣ и въ
своемъ сынѣ.
Въ жизни юношей,—да и зрѣлый
возрастъ не свободенъ отъ странно-
стей этого рода,—нерѣдко встрѣчают-
ся рѣзкіе переходы отъ одного міро-
воззрѣнія къ другому. Неокрѣпшія
убѣжденія и увлеченія мѣняются и
отъ настроенія, и отъ разныхъ внѣш-
нихъ обстоятельствъ.
Одна перемѣна мѣстности и круга
знакомыхъ уже способна замѣнить въ
незрѣломъ умѣ одинъ образъ мыслей
другимъ, совершенно противополож-
нымъ Притомъ духъ противорѣчія,
свойственный каждому незрѣлому
уму, y меня былъ замѣтно выраженъ и
склоненъ къ проявленію при всякомъ
удобномъ случаѣ. Случай и предста-
вился.
Москва, то-есть знакомая мнѣ среда
въ Москвѣ, не могла мнѣ не пока-
заться другою.
Вѣдь я провелъ четыре года самой
впечатлительной поры жизни на
окраинѣ, не имѣвшей ничего общаго
съ Москвою; и вотъ, что прежде меня
привлекало на родинѣ, потому что из-
вѣстно было только съ одной привле-
кательной стороны, то сдѣлалось про-
тивнымъ чрезъ сравненіе, открывшее
мнѣ глаза.
И пятинедѣльное мое пребываніе въ
Москвѣ ознаменовалось цѣлымъ ря-
домъ стычекъ. Куда бы я ни являлся,
вездѣ я находилъ случай осмѣять мо-
сковскіе предразсудки, прогуляться
на счетъ московской отсталости и кос-
ности, сравнять московское съ при-
балтійскимъ, то-есть чисто-европей-
скимъ, и отдать ему явное преимуще-
ство.
Матушку я хотѣлъ увѣрить, что
нѣмцы-протестанты лучше, что вѣра
ихъ умнѣе нашей, и какъ, обыкно-
венно, одна глупость рождаетъ дру-
гую, — то я, споря и горячась, пере-
шагнулъ отъ религіи къ родительской
и дѣтской любви, и довелъ любившую
меня горячо старушку до слезъ.
«Какъ это ты не боишься Бога—
приравнивать материнскую любовь къ
собачьей и кошачьей! Развѣ собака
и кошка могутъ любить своихъ ще-
нятъ и котятъ, какъ мать любитъ свое-
го ребенка? Значитъ, y васъ теперь
мать—все равно, что сука или кошка?»
Такъ пеняла мнѣ мать. Наконецъ,
мнѣ стало жаль и стало совѣстно.
Споры съ матерью я прекратилъ; раз-
горячившійся духъ противорѣчія не-
скоро угомонишь, и я началъ выме-
щать его на другихъ ,при каждомъ удоб-
номъ случаѣ; a случай представлялся
на каждомъ шагу. Сдѣлалъ я визитъ
экзаменовавшему меня изъ хирургіи
на лекаря профессору Альфон-

скому (потомъ ректору). Онъ начина-
етъ спрашивать про обсерваторію, про
знаменитый рефракторъ въ Дерптѣ, въ
то время едва-ли не единственный въ
Россіи. Я съ восторгомъ описываю
видѣнное мною на дерптской обсерва-
торіи,—a . Альфонскій пре-
равнодушно говоритъ мнѣ:
— «Знаете что: я, признаться, не
вѣрю во всѣ эти астрономическія за-
бавы; кто ихъ тамъ разберетъ, всѣ
эти небесныя тѣла!»
Потомъ перешли къ хирургіи, и
именно затронули мой любимый ко-
некъ—перевязку большихъ артерій.
— «Знаете что,—говоритъ опять
Альфонскій,—я не вѣрю всѣмъ этимъ
исторіямъ о перевязкѣ подвздошной,
наружной или тамъ подключичной ар-
теріи; бумага все терпитъ».
Я чуть не ахнулъ вслухъ.
Ну, такой отсталости я себѣ и вооб-
разить не могъ въ ученомъ сословіи, y
профессоровъ.
— По вашему, Аркадій Алексѣе-
вичъ, выходитъ,—замѣтилъ я ирони-
чески —что и Астлей Куперъ, и
Эбернети, и нашъ Арендтъ—
вселгуны? Да и почему вамъ кажутся
эти операціи невозможными? Вотъ я
пишу теперь диссертацію о перевязкѣ
брюшной аорты, и нѣсколько разъ
перевязалъ ее успѣшно y собакъ.
— «Да, y собакъ»,—прервалъ меня
Альфонскій.
— Пожалуйте кушать!—прервалъ
его вошедшій лакей.
Отъ Альфонскаго я пошелъ съ ви-
зитомъ къ Ал. Ал. Іовскому,
редактору медицинскаго журнала,
вскорѣ погибшаго преждевременною
смертью.
Я послалъ изъ Дерпта въ этотъ,
тогда чуть-ли не единственный, меди-
цинскій журналъ одну статью,—хи-
рургическую анатомію паховой и бед-
ряной грыжи, выработанную мною
изъ монографій Скарпы, JK. Кло-
ке и Астл. Купера.
Іовскій, принадлежавшій уже къ
молодому поколѣнію, не обнаружилъ
большой наклонности къ прогрессу по
возвращеніи изъ-за границы; вмѣсто
химіи —принялся за практику, и те-
перь обнаруживалъ предо мною рав-
нодушіе къ наукѣ.
Я началъ по своему возражать, по-
ставилъ ему тотчасъ же въ примѣръ
дерптскій университетъ.
— «Да съ нашими подлецами ни-
чего не подѣлаешь»,—былъ отвѣтъ.
Пришелъ навѣстить одного стараго
знакомаго, офицера-хохла, .бывшаго
нашего сосѣда по квартирѣ. Нашелъ
y него другихъ офицеровъ въ гостяхъ.
И тутъ, слово за слово, я перешелъ
къ изложенію всѣхъ преимуществъ
прибалтійскаго края. Прежде всего,
конечно, описалъ слушателямъ высо-
кое состояніе науки, отставшей въ Мо-
сквѣ, по крайней мѣрѣ, на четверть
вѣка.
— «Позвольте вамъ замѣтить,—
остановилъ меня толстѣйшій гарни-
зонный маіоръ:—вотъ я лечился y
разныхъ докторовъ, вездѣ побывалъ,
совѣтовался съ разными знаменито-
стями, но толку не было; a вотъ y насъ,
въ Москвѣ, мнѣ одинъ старичокъ по-
совѣтовалъ принять лекарство Леру.
Такъ, я вамъ скажу, оно меня такъ
прочистило, что.все, что во мнѣ лѣтъ
десять уже скопилось, наружу вывело;
оъ тѣхъ поръ, слава Богу, какъ видите,
здравствую».
Возражать было нечего.
Перешли къ сужденію о семейной и
общественной жизни.
Я опять сталъ распространяться
о превосходныхъ сторонахъ общества
и семьи въ прибалтійскомъ краѣ,—
коснулся, конечно, и нѣмокъ.
— «Замѣчу вамъ, — заговорилъ
опять тотъ же маіоръ,—я достаточно
знакомъ съ женскимъ поломъ. Имѣлъ
на своемъ вѣку дѣло и съ нѣмками, и съ
француженками, и съ цыганками.
Большого различія не нашелъ: всѣ
поперечки>.
При этомъ замѣчаніи все общество
покатилось со смѣху, a я умолкъ, бро-
сивъ презрительный взглядъ на всю
эту, не подходившую для меня,
компанію.
На другой день меня пригласили
также къ старому знакомому моего
отца, помѣщику Матвѣеву, че-
ловѣку съ большими средствами и по-

лучившему отличное образованіе.
Пригласили же меня въ особенности
затѣмъ, чтобы посовѣтоваться о сынѣ
Матвѣева, подросткѣ лѣтъ 16-ти; его
воспитывали дома гувернеры-ино-
странцы, и надо было рѣшить теперь—
какъ и чѣмъ закончить домашнее
воспитаніе.
Я засталъ отца (еще очень моложа-
ваго и разбитного) и сына упражняю-
щимися въ фехтовальномъ искусствѣ.
Молодой Матвѣевъ, изящно одѣтый,
съ цѣлымъ лѣсомъ бѣлокурыхъ волосъ
на головѣ, тщательно завитыхъ и
припомаженныхъ, свободный въ обра-
щеніи, украшавшій разговоръ цита-
тами изъ русскихъ поэтовъ, предста-
влялъ собою что-то искусственное,
поддѣльное, невиданное мною въ
Дерптѣ. Отецъ Матвѣевъ также вста-
влялъ въ разговорѣ стихи изъ «Евгенія
Онѣгина», изъ «Горе отъ ума», назы-
валъ предразсудкомъ соблюденіе ре-
лигіозныхъ обрядовъ—и въ то же
время крестился, садясь за столъ; онъ
сказывалъ, что сынъ его требуетъ
только нѣкоторой подготовки въ древ-
нихъ языкахъ для вступленія въ уни-
верситетъ, и восхищался, вмѣстѣ съ
* сыномъ, моими разсказами о жизни
въ Дерптѣ, объ университетской дѣя-
тельности и готовъ былъ сейчасъ же
летѣть въ Дерптъ. Я радовался, что
нашелъ въ Москвѣ хотя одно прогрес-
сивно настроенное семейство, и радъ
былъ еще болѣе тому, что могъ самъ
способствовать прогрессу, притянувъ
юношу къ серьезному университетско-
му образованію.
Едва я, однако же, покончилъ мою
бесѣду съ отцомъ и сыномъ, какъ меня
позвали на другую половину, къ женѣ
и матери.
— «Здравствуйте, monsieur Пиро-
говъ! Скажите—вы изъ Дерпта? Вы
говорили съ мужемъ? Видѣли сына?
Какъ вы полагаете? Неужели вы по-
совѣтуете отправить сына въ Дерптъ?
Вѣдь тамъ студенты всѣ—якобинцы.
Это ужасно! Онъ можетъ совсѣмъ про-
пасть».
Все это, сказанное залпомъ еще не
старою, но, очевидно, взбалмошною
дамою. меня крайне раздосадовало, и я
принялся доказывать ей всю нелѣ-
пость мнѣнія, составленнаго ею о
Дерптѣ, и, въ свою очередь, не давалъ
уже ей раскрывать рта до самыхъ тѣхъ
поръ, пока не взялся самъ за шапку.
Матвѣевы (отецъ и сынъ) потомъ
пріѣзжали на своихъ лошадяхъ въ
Дерптъ. Сынъ вступилъ въ универси-
тетъ; но много ли изъ него вынесъ, не
знаю. Что то тоже россійское, зама-
леванное снаружи, проглядывало въ
этомъ выровненномъ и вытянутомъ
подросткѣ. Отецъ же его, обольстивъ
какую-то московскую барышню,
удралъ съ нею и съ деньгами отъ жены
за границу и возвратился оттуда безъ
денегъ, безъ барышни и съ ракомъ же-
лудка, чрезъ 12 лѣтъ, въ Петербургъ,
гдѣ я его и навѣстилъ въ гостиницѣ,
сильно страдавшаго. Сынъ разсорился
съ нимъ и не хотѣлъ болѣе знать отца.
Каждое посѣщеніе моихъ москов-
скихъ знакомыхъ давало только пищу
обуявшему меня духу противорѣчія.
Все въ моихъ глазахъ оказывалось от-
сталымъ^ пошлымъ, смѣшнымъ.
Я попробовалъ пойти въ гости къ не-
знакомымъ.
Мой товарищъ, И. О. Шихов-
скій, просилъ меня непремѣнно на-
вѣстить его закадычнаго пріятеля,
какого-то университетскаго бюро-
крата. Я навѣстилъ и получилъ при-
глашеніе на вечеръ. Тутъ все обще-
ство и его болтовня показались мнѣ
уже до того несносными, что я, не про-
стившись, потихоньку убѣжалъ.
Началось съ бесѣды съ профессор-
шею, женою преподавателя Тер-
новскаго, y котораго я цѣлый
годъ слушалъ лекціи остеологіи и
синдесмологіи. Это былъ не послѣдній
изъ категоріи забавлявшихъ насъ чу-
даковъ. Чахоточный, сухощавый до
нельзя, черномазый, весь обросшій
густыми темными, щетинистыми воло-
сами, съ впалыми, желто-бураго цвѣта
глазами, тоненькими ногами, въ шта-
нахъ въ обтяжку въ сапоги, въ сапо-
гахъ съ кисточками; зимою на лекціи
всегда въ огромной, бураго цвѣта,
медвѣжьей шубѣ, крытой истертымъ
и полинялымъ сукномъ, Тернов-
скій являлся на лекцію какъ-то

исподтишка, скрытно, какъ будто бо-
ялся, чтобы его не прогнали, и исче-
залъ, вмѣстѣ съ десяткомъ своихъ
слушателей, въ огромномъ амфите-
атрѣ (на 300—400 мѣстъ).
Осматриваясь подозрительно во-
кругъ себя, Терновскій таинственно
вынималъ изъ-за пазухи лобную или
височную кость и, покашливая, поти-
хоньку подходилъ къ каждому изъ
насъ, демонстрировалъ и намекалъ по
временамъ, какъ трудно ему доставать
кости отъ Лодеровскаго прозектора.
Вотъ съ супругою этого-то господина
я случайно и встрѣтился на вечерѣ и
узналъ отъ нея, что мужъ ея, г.
Терновскій,—имени и отчества
не помню,—есть извѣстный всей Евро-
пѣ ученый.
Я чуть й£ фыркну#ъ отъ смѣха.
Откуда это взяла она? Самъ ли онъ
такъ отрекомендовалъ себя, или она
изобрѣла изъ любви. Что было отвѣ-
чать? Чтобы не ляпнуть какую-нибудь
дерзость, я прекратилъ бесѣду; но,
къ довершенію зла, замѣтилъ что-то
какъ бы давно знакомое въ физіономіи
одного претолстѣйшаго господина, си-
дѣвшаго за картами; справившись,
кто ЭТО, Я узналъ моего дядю по мате-
ри, Новикова, при жизни отца
нерѣдко посѣщавшаго нашъ домъ, a
со смерти не преминувшаго забить до-
сконально о нашемъ существованіи.
И какъ скоро все это промелькнуло
въ моемъ воспоминаніи, я тотчасъ Hte
и отретировался, чтобы не встрѣтиться
лицомъ къ лицу съ почтеннымъ дя-
дюшкою и не быть заключеннымъ въ
его жирныя объятія.
Это былъ финалъ моего пребыванія
въ Москвѣ;оно убѣдило меня оконча-
тельно въ преимуществѣ и высотѣ
нравственнаго и научнаго уровня въ
Дерптѣ.
Въ Дерптѣ не водятся профессора,
считающіе астрономическія наблю-
денія пустою забавою; хирургическія
операціи, давно вошедшія въ практи-
ку—невозможными; всѣхъ своихъ
коллеговъ—подлецами; нѣтъ и дамъ,
усматривающихъ въ каждомъ студен-
тѣ якобинца, a въ своихъ супругахъ—
европейскія знаменитости î
Передъ отъѣздомъ изъ Москвы я
старался уничтожить тягостное впе-
чатлѣніе мое, оставшееся въ душѣ отъ
глупыхъ пререканій съ матушкою;
но только потомъ, пріѣхавъ въ
Дерптъ, я просилъ искренно прощенія
въ письмѣ къ матери и сестрамъ.
Назадъ возвратился изъ Москвы на
почтовыхъ, уже на второй недѣлѣ
великаго поста.
Житье-бытье матушки и сестеръ въ
Москвѣ я нашелъ немного лучшимъ
прежняго. Одна сестра нашла себѣ
мѣсто надзирательницы въ какомъ-то
женскомъ сиротскомъ домѣ; къ другой
приходили ученицы на домъ; матушкѣ
выхлопотала одна знакомая неболь-
шую пенсію; братъ мой. не имѣвшій
чѣмъ заплатить взятыя y матушки
когда-то деньги, теперь поправился и
уплачивалъ понемногу; я также кое-
что прибавилъ. Матушка занимала
небольшую квартиру въ три комнаты,
вмѣстѣ съ одною сестрою и двумя
крѣпостными служанками.
Я, пробывъ четыре года въ прибал-
тійскомъ свободномъ краѣ, конечно,
не могъ равнодушно смотрѣть на
двухъ рабынь, старую и молодую. Я
настоялъ y матушки, чтобы ихъ отпу-
стили на-вол-ю.
— «Да я н сама уже давно бы ихъ
отпустила,—сказала мнѣ матушка,—
если бы не боялась попасть подъ судъ».
— Какъ? За что?
— «Да просто потому, что y меня
нѣтъ никакихъ документовъ на крѣ-
пость. Богъ знаетъ, куда они дѣва-
лись, и гдѣ ихъ теперь возьмешь?» •
И, дѣйствительно, дѣловые люди не
совѣтовали начинать дѣла, а предоста-
вить все времени и волѣ Божіей. Такъ
и случилось. Молодая раба, довольно
красивая собою, чуть было не попав-
шая въ руки какого-то моСковскаго
клубничника, вышла благополучно
замужъ безъ всякихъ документовъ.
Другая, уже старуха, Прасковья Ки-
рилловна, та самая, сказки которой о
бѣломъ, черномъ и красномъ чело-
вѣкѣ я не забылъ еще и теперь,—прі-
ѣхала потомъ съ сестрами ко мнѣ въ
Петербургъ въ 1840 году. И тутъ

только я, съ помощью 25 рублей, пре-
поднесенныхъ квартальному надзира-
телю, успѣлъ, наконецъ, дать вольную
этой—столько лѣтъ не по найму слу-
жившей—личности.
Таково было крѣпостное право: и
желавшіе горячо отъ него отдѣлать-
ся—не легко этого достигали.
Въ 1832 году докторская моя диссер-
тація была окончена и защищена.
Оставалось только дожидаться рѣше-
нія изъ министерства о поѣздкѣ за
границу.
Эти нѣсколько мѣсяцевъ были са-
мыми пріятными въ жизни. Къ тому
же въ то время y Мойера, или,
вѣрнѣе, y Екатерины Аѳанасьевны,
проживали молодыя дѣвушки—Лав-
рова и Воейкова. Откуда взя-
лась первая—не знаю; но Екатерина
Аѳанасьевна интересовалась ею, зани-
малась съ нею чтеніемъ и женскими
работами. Семейство Мойера, a съ
нимъ я, жило тогда въ деревнѣ (Са-
дорфѣ, верстъ 12 отъ города). Лавро-
ва, лѣтъ 16—17-ти., брюнетка, смуг-
лянка, имѣла что-то странное въ вы-
раженіи глазъ, впрочемъ красивыхъ и
черныхъ. Она и въ самомъ дѣлѣ была
какая-то странная, почти всегда вос-
торгавшаяся, торжественно и нарас-
пѣвъ говорившая о самыхъ обыкно-
венныхъ вещахъ. Она (Лаврова) оста-
лась y меня въ памяти потому, что
однажды подралась со мною.
Много тогда смѣялись видавшіе
драку,—правда,не на-кулачки,а ско-
рѣе борьбу молодого человѣка съ мо-
лодою, красивою дѣвушкою.
Дѣло вышло изъ за какихъ-то пустя-
ковъ; о чемъ-то заспорили; я сказалъ
что-то въ родѣ: «это очень глупо!»—
и вдругъ Лаврова кидается на меня съ
особеннымъ, почти безумнымъ выра-
женіемъ своихъ черныхъ глазъ, беретъ
меня за плечи и хочетъ повалить. Я
защищаюсь, и, видя что она не уни-
мается, беру ее за плечи и начинаю,
что есть силы, трясти; тогда она—въ
слезы п навзрыдъ.
Кое-какъ ее успокаиваютъ, но она
снова бросается на меня.
— «Я женщина!—кричитъ она:—я
женщина! вы должны имѣть уваженіе
ко мнѣ».
— Я мужчина!—кричу я въ свою
очередь:—и вы поступайте такъ, чтобы
я васъ могъ уважать.
Слѣдуетъ новая схватка, и тогда
уже насъ разводятъ.
На другой день—какъ будто ничего
не бывало; но Лаврова снова дѣлаетъ
глупую выходку: бѣжитъ въ переднюю
подавать шинель пріѣзжавшему па
прощанье Александру Витгенштейну.
— «Что это ты, матушка, твое ли
это дѣло!»—замѣчаетъ ей потомъ.
Екатерина Аѳанасьевна.
— Да почему же не подать шинель
сыну такого знаменитаго полководца,
какъ князь Витгенштейнъ!—воскли-
цаетъ восторженно Лаврова.
Другая интересная особа, къ кото-
рой нельзя было оставаться равнодуш-
нымъ, Катя Воейкова, была
внучка Екатерины Аѳанасьевны Про-
тасовой, дочь извѣстнаго, не съ при-
влекательной стороны, поэта Воей-
кова-Вулкана (Воейковъ былъ хромъ),
уступившаго свою очаровательную
Венеру воинственному Марсу.
Только что окончившая курсъ уче-
нія въ Екатерининскомъ институтѣ,
Воейкова переѣхала на житье къ ба-
бушкѣ въ Дерптъ. He красавица, но
очень милая и интересная, Воей-
кова была всегда весела и смѣшлива.
До отъѣзда моего за границу она
нерѣдко занимала мое воображеніе, на
не производила глубокаго впечатлѣ-
нія. Недостатки институтскаго воспи-
танія и поверхностнаго міровоззрѣнія
не окупались другими внѣшними до-
стоинствами.
Тѣмъ не менѣе и я, и многіе другіе,
желали нравиться и угождать милой
и интересной дѣвушкѣ. Устраивали
домашній театръ; играли «Недо-
росля>; я представлялъ Митро-
фанушку, и очень былъ доволенъ:
игрою своею вызывалъ смѣхъ и руко-
плесканія Воейковой.
Въ другихъ семействахъ я не былъ
знакомъ; женское общество было мнѣ

чуждо, и потому появленіе всякаго но-
ваго женскаго лица въ знакомомъ
мнѣ домѣ не могло не производить на
меня весьма пріятнаго впечатлѣнія.
Въ Дерптѣ былъ въ то время обычай
между студентами пріискивать себѣ,во
время университетскаго курса, не-
вѣсту между дочерьми бюргеровъ, чи-
новниковъ, профессоровъ. Женихъ и
невѣста дожидались спокойно нѣ-
сколько лѣтъ. Былъ случай, что же-
нихъ, казенный стипендіатъ, выдер-
жавъ экзаменъ на лекаря, долженъ
былъ отправиться куда-то въ кав-
казскую трущобу. Онъ увѣдомилъ не-
вѣсту о своемъ мѣстопребываніи, и
она, 18-лѣтняя дѣвушка, никуда не
выѣзжавшая никогда изъ дома, сѣла
на перекладную и, не боясь ѣхать
вмѣстѣ съ попутчиками, молодыми
юнкерами и офицерами, явилась жи-
вою и здоровою къ жениху, въ захо-
лустье, гдѣ и повѣнчались.
Зато былъ и другой случай.
Одна невѣста, долго ждавшая и не
знавшая, гдѣ находится ея женихъ,
не устояла и сдѣлалась невѣстою
другого.
Вдругъ является первый женихъ,
узнаетъ объ измѣнѣ и, встрѣтивъ
бывшую свою невѣсту на балѣ въ
клубѣ, задаетъ ей пощечину и исче-
заетъ.
Насъ, русскихъ, не соблазнялъ
этотъ нѣмецкій обычай. Только одинъ
Филомафитскій 145) (профес-
соръ физіологіи въ Москвѣ) вздумалъ
жениться, предъ поѣздкою за границу,
на Марьѣ Петровнѣ, воспѣтой Язы-
ковымъ:
Да здравствуетъ Марья Петровна,
И ручка, и ножка ея!
—слышалось нерѣдко и на улицѣ, и въ
сборищахъ русскихъ студентовъ,
какъ торжественный гимнъ, воспѣвае-
мый въ честь русской красавицы, и
при словахъ:
Блаженъ, кто, законно мечтая,
Зоветъ ее дѣвой своей!
Блаженнѣй избранника рая—
Бурсакъ, полюбившійся ей!
Филомафитскій, вѣрно, не
причислялъ себя и взаправду къ из-
бранникамъ рая.
Да, я забылъ еще Степана Ку-
торгу 146),—тотъ влопался въ дочку
директора училища, въ домѣ кото-
раго онъ квартировалъ. «Allein kann
man nicht sein auf der Erde>,—приво-
дилъ въ свое извиненіе Куторга.
И еще одинъ—мой старый пріятель
Загорскій (элевъ академіи на-
укъ)—женился въ Дерптѣ на дочери
г-жи Эксъ и жилъ съ ней очень
долго и счастливо. Итакъ, изъ 23 рус-
скихъ ( 21 изъ профессорскаго инсти-
тута и 2 элевовъ академіи) пережени-
лись въ Дерптѣ З, a умерло только 2.
He помню, анализировалъ ли я себя
передъ отъѣздомъ за границу изъ
Дерпта; дневника я тогда уже не велъ
цѣлый годъ и болѣе: но мнѣ кажется
мой духовный бытъ того времени,—не
знаю, почему,—чрезвычайно яснымъ
по истеченіи цѣлыхъ 48 лѣтъ.
Я убѣжденъ даже, что теперь, въ на-
стоящее время, [1881 г.], мой анализъ
будетъ вѣрнѣе и отчетливѣе того
прежняго, можетъ быть и не суще-
ствовавшаго. Едва-ли этотъ прежній
былъ бы такъ безпристрастенъ, какъ
теперешній.
Начну съ главнаго, моего тогдаш-
няго міровоззрѣнія.
Оно,—несмотря на идеализмъ, еще
весьма замѣтно господствовавшій и въ
германской наукѣ, и въ германскомъ
міровоззрѣніи,—сильно склонялось
къ матеріализму и, конечно, самому
грубому, вслѣдствіе грубаго незнанія
самой матеріи. Обрядно-религіозное
направленіе, вывезенное еще изъ Mo-
сквы, потерпѣло полное фіаско. Пол-
ное незнакомство съ духомъ христіан-
скаго ученія и, вслѣдствіе этого, не-
знаніе или нежеланіе знать, основъ
христіанства изъ евангелія и апостоль-
скихъ посланій; полное отрицаніе за-
гробной жизни, какъ предразсудка и
ни на какомъ фактѣ неоснованной
иллюзіи. Стоицизмъ долженъ быть ре-
лигіей ученаго.
A между тѣмъ весь этотъ религіоз-
ный радикализмъ не давалъ душѣ твер-

дости и стойкости на самомъ дѣлѣ. Это
чувствовалось, хотя и не сознавалось.
Чувствовалось, что первая же бѣда,
первое серьезное испытаніе потрясетъ
все это зданіе до самаго основанія.
Чтобы заглушить въ себѣ это внутрен-
нее противорѣчіе, надо было искать
самозабвенія въ научныхъ занятіяхъ,
такъ какъ для другихъ чувственныхъ
наслажденій организмъ былъ слиш-
комъ слабъ, слишкомъ нервенъ, и по-
тому не терпѣлъ пресыщенія и съ от-
вращеніемъ ощущалъ всякій избытокъ
въ наслажденіи.
Желудокъ, пріученный къ простой
пищѣ, не переносилъ ни обжорства, ни
пьянства. Только два раза въ жизни я
былъ настоящимъ образомъ пьянъ, и
оба раза страдалъ нѣсколько дней не
на шутку. Мой отецъ также не пере-
носилъ спиртныхъ напитковъ, и полу-
чалъ сильную рвоту отъ нѣсколь-
кихъ рюмокъ вина. Сверхъ этого, въ
Дерптѣ я началъ періодически стра-
дать поносами (катарромъ кишекъ),
сдѣлавшимися потомъ моею постоян-
ною болѣзнью.
Въ Дерптѣ къ развитію моей бо-
лѣзни служило еще одно. Я занемогъ
простудою, и Иноземцевъ
вздумалъ мнѣ прописать какія-то
горькія и, сколько помню, металличе-
скія пилюли .Я принималъ это снадобье
полгода, и въ одно прекрасное утро
пожелтѣлъ какъ лимонъ, почувство-
валъ тяжесть въ животѣ, отвращеніе
отъ пищи. Я продолжалъ, однако же,
выходить и заниматься въ анатомиче-
скомъ театрѣ. Дѣло было зимою. На-
конецъ, пришло не-втерпежъ: я при-
нужденъ былъ остаться дома и началъ
брать y себя въ клиникѣ теплыя мыль-
ныя ванны, всякій день на ночь, пить
чай съ клюквеннымъ морсомъ,—и моя
желтуха постепенно исчезла. Съ тѣхъ
поръ кишечный катарръ началъ чаще
возвращаться и долѣе продолжаться,
иногда почти цѣлый мѣсяцъ. Надо за-
мѣтить,что въ Дерптѣ солитеръ соста-
вляетъ обыкновенную эпидемическую
болѣзнь; почти не встрѣчается ни од-
ного вскрытаго трупа, при которомъ
не нашли бы цѣлые клубки солитера въ
кишкахъ. Поэтому я полагалъ снача-
ла, что эта глиста причиняетъ мнѣ
поносы,—но, ни разу не нашедъ y себя
кусковъ солитера, я долженъ былъ
оставить это мнѣніе. Впрочемъ, и кро-
мѣ кишечнаго катарра, я страдалъ еще
нерѣдко катарромъ бронхій,—a мо-
жетъ быть и бугорками; тогда, по
крайней мѣрѣ, я былъ убѣжденъ, что
страдаю уже началомъ бугорчатой
чахотки. При кашлѣ, длившемся
иногда по 5, по 6 недѣль, я, смотрясь
въ зеркало, постоянно слѣдилъ за
краснымъ пятномъ на лѣвой щекѣ,
принимая его за признакъ изнури-
тельной лихорадки. Мойеръ и
товарищи, знавшіе о моихъ подозрѣ-
ніяхъ, насмѣхались надо много; но
мой дневникъ того времени ясно сви-
дѣтельствуетъ (онъ сохранялся одно
время y жены), что убѣжденія мои
были не шуточныя. Въ дневникѣ я съ
грустью ни о чемъ болѣе не мечталъ,
какъ прожить еще до 30 лѣтъ, а тамъ,—
говорю,—пора костямъ и на мѣсто.
Это было писано въ 1831 году.
Этотъ дневникъ свидѣтельствовалъ
еще и о томъ,что не одни гастрономи-
ческія наслажденія не шли мнѣ въ
прокъ,—и половыя возбуждали по-
томъ отвращеніе и тоску. Въ одномъ
мѣстѣ дневника того времени, послѣ
одного меланхолическаго пассажа,
прибавлено: «omne animal post coitum
triste». Наконецъ и табакъ, какъ
средство къ легкому самозабвенію,
не переносился въ то время организ-
момъ.
Имѣя весьма плохое обоняніе (я могу
пронюхать только острыя летучія ве-
щества), я не имѣлъ никакой по-
требности курить при моихъ заня-
тіяхъ надъ трупами, и только на 31
году жизни, въ первый разъ послѣ
тяжкой болѣзни, почувствовалъ же-
ланіе выкурить сигарку, и съ тѣхъ
поръ сталъ курить,—и по временамъ
очень сильно.
Итакъ, не имѣя отъ природы призва-
нія къ чувственнымъ наслажденіямъ,
не перенося пресыщенія, я уже по этой
одной причинѣ долженъ былъ посвя-
щать себя исключительно научнымъ
занятіямъ. A къ этому еще влекло и
сильно развитое любознаніе.

Моя, рано развившаяся во мнѣ, лю-
бовь къ наукѣ имѣла только ту опас-
ную и худую сторону, что послужила
къ раннему же развитію п самона-
дѣянности, заносчивости и самомнѣ-
нія
Пріѣхавъ, напримѣръ. въ Дерптъ
совершеннымъ невѣждою въ офталмо-
логіи, я, прочитавъ на первыхъ же по-
рахъ одно только руководство Велле-
ра,вздумалъ было вступить въ споръ
съ Мойеромъ объ одномъ главномъ
больномъ въ клиникѣ. Мнѣ почуди-
лось,что—по Веллеру—надо было на-
звать болѣзнь не такъ, какъ ее назвалъ
Мойеръ. Потомъ я самъ крѣпко смѣ-
ялся надъ собою. Въ другомъ случаѣ
мое самомнѣніе поставило меня въ
чистые дураки, не допустивъ меня хо-
рошенько осмыслить и обсудить то,
что я предлагалъ.
Случай этотъ мнѣ памятенъ до се-
годня и до сихъ поръ еще бросаетъ ме-
ня въ краску, когда я вспомню о
предложенной мною, въ кругу товари-
щей и въ присутствіи Мойера, без-
смыслицѣ.
Еще въ Москвѣ я слышалъ мелькомъ
отъ кого-то о вырѣзываніи суставовъ
и образованіи искусственныхъ су-
ставовъ. Прибывъ въ Дерптъ съ пол-
нымъ незнаніемъ хирургіи, я, на пер-
выхъ же порахъ, нигдѣ ничего не чи-
тавъ о резекціяхъ суставовъ, вдругъ
предлагаю y одного больного въ кли-
никѣ вырѣзать суставъ и вставить по-
томъ искусственный, Предложеніе это
я дѣлаю одному товарищу.
— «Что такое, что такое?»—спра-
шиваетъ Мойеръ, слышавшій нашъ
разговоръ вполголоса.
Товарищъ передалъ Мойеру, что я
видѣлъ или слышалъ въ Москвѣ, что
вставляютъ искусственные суставы
изъ слоновой кости на мѣсто вырѣ-
занныхъ.
Мойеръ покачалъ головою и началъ
трунить надо мною, что я повѣрилъ
такой нелѣпицѣ. A нелѣпицу эту я
<5амъ изобрѣлъ. Я долженъ былъ при-
кусить языкъ и смѣяться надъ соб-
ственною же нелѣпостью. Тутъ играло
главную роль не столько невѣжество и
грубое незнаніе, сколько безразсуд-
ность отъ самомнѣнія, мѣшавшаго раз-
суждать и всесторонне обдумывать,
что хочешь сказать или сдѣлать.
Послѣ пятилѣтняго пребыванія въ
Дерптѣ я уже безъ самонадѣянности
и безъ самомнѣнія въ правѣ былъ счи-
тать себя достаточно приготовлен-
нымъ къ дальнѣйшему самостоятель-
ному занятію наукой. Изъ анатомій
я изучилъ нѣкоторые предметы такъ
основательно, что, напримѣръ, въ изу-
ченіи о фасціяхъ едва-ли кто-нибудь
могъ быть опытнѣе меня. Въ этомъ
убѣдились потомъ и въ Берлинѣ проф.
Шлеммъ и Іоганнъ Мюллеръ.
Хирургію я изучилъ по монографі-
ямъ, и всегда при помощи хирургиче-
ской анатоміи, которую изучалъ на
трупахъ
Недостатокъ труповъ въ Дерптѣ
былъ, по крайней мѣрѣ, тѣмъ поле-
зенъ, что принуждалъ пользоваться
тщательно наличнымъ матеріаломъ.
Немудрено, что, получая въ свое рас-
поряженіе трупъ, возились съ нимъ
день и ночь, не бросая ничего даромъ и
стараясь сохранить какъ можно долѣе.
Трупы получались большею частью
изъ Риги, по почтѣ, зимою почти
всегда замерзшіе. Вспоминаю при
этомъ забавное происшествіе, слу-
чившееся съ однимъ изъ моихъ то-
варищей". Онъ препарировалъ про-
межность (perinaeum) на полузамерз-
шемъ трупѣ, загнувъ его бедро къ
животу и приподнявъ ноги кверху.
Дѣло было ночью, й потому на но-
ги H на животъ трупа поставили
нѣсколько свѣчъ въ низенькихъ под-
свѣчникахъ. Препарирующій углу-
бился всецѣло въ свою работу ; вдругъ
онъ получаетъ отъ невидимой руки
затрещину, свѣчи падаютъ, потухли,
и въ комнатѣ дѣлается совершенно
темно. Можно себѣ представить
удивленіе и испугъ оставшагося
въ темнотѣ и съ болью въ щекѣ
молодого анатома! Онъ поднимаетъ
крикъ,—является аптечный служи-
тель со свѣчею, и дѣло разомъ объ-
ясняется. Полузамороженный трупъ
оттаялъ, и тотчасъ же поднятыя
вверхъ ноги спустились. столкнули

свѣчи H даютъ плюху сидѣвшему меж-
ду ногъ съ нагнутою внизъ головою
анатому.
Въ маѣ 1833 года рѣшено было от-
правиться намъ за границу.
Всѣ медики должны были ѣхать въ
Берлинъ, естествоиспытатели—въ Вѣ-
ну ; всѣ другіе (юристы, филологи, исто-
рики)—также въ Берлинъ.Во Францію
и почему-то и въ Англію никого не
пустили.
Я отправился вмѣстѣ съ однимъ
дерптскимъ пріятелемъ (потомъ слу-
жившимъ врачемъ въ московскомъ вос-
питательномъ домѣ),Самсономъ фонъ-
Гиммельштерномъ 147), и съ
товарищемъ изъ профессорскаго ин-
ститута—Котельниковымъ.
На Котельниковѣ надо остановить-
ся,—вѣдь онъ не мало былъ предме-
томъ моего любопытства.
Въ нашемъ профессорскомъ институ-
тѣ было двое чахоточныхъ въ послѣд-
немъ періодѣ болѣзни: Шкля-
ревскій и Котельниковъ.
Первый на видъ здоровый, полный
блондинъ, съ хорошо развитою грудью,
говорившій всегда громко, началъ
харкать кровью и умеръ отъ скоро-
течной. чахотки. Это былъ поэтъ съ
прекрасною, высокою* душою. Въ
стихотвореніяхъ его проглядывалъ
мистическій оттѣнокъ; въ одномъ изъ
нихъ (на новый годъ, напримѣръ)
Шкляревскій говорилъ собрав-
шимся товарищамъ:
Было время, одинокою
Каждый шествовалъ тропой
Сквозь туманъ и глушь, далекою
Увлекаемый звѣздой;
Но грядый незримо съ чадами
Слилъ пути въ единый путь,
Взгляды встрѣтились со взглядами
И къ груди прижалась грудь.
Пути наши, казавшіеся восторжен-
ному юношѣ уже слитыми, не слились,
какъ показало время.
Иначе могло ли бы случиться, что-
бы объ иныхъ изъ насъ не было лѣтъ
30 ни слуху, ни духу. Вотъ о Ко-
тельниковѣ, напримѣръ, я
40 л. ничего не знаю. Ошибаюсь.
впрочемъ: слышалъ, что дочь его
(послѣ меня—самаго младшаго изъ
членовъ профессорскаго института)
вышла замужъ за Корнухъ-
Троцкаго, который, по малой
мѣрѣ, лѣтъ на 7—8 былъ старѣе
Котельникова. И еще знаю о нихъ
обоихъ, что они были профессорами
въ Казани, a если не ошибаюсь, ка-
жется, видалъ и визитную карточку
Котельникова y себя въ Берлинѣ.
Этотъ юноша,—такимъ онъ былъ
48 лѣтъ тому назадъ *) былъ тогда
какимъ-то феноменомъ въ моихъ гла-
захъ. Теперь мнѣ стало извѣстно изъ
опыта,что съ 17—21-лѣтними юноша-
ми совершаются иногда непостижимыя
перемѣны и въ физическомъ и въ нрав-
ственномъ отношеніи; но въ 1830-хъ
годахъ нашего вѣка, Котельниковъ,
изможденный какъ скелетъ, едва пе-
реводившій духъ, страдавшій цѣлые
мѣсяцы изнурительной лихорадкою,
задыхавшійся отъ кровохарканья и
скоплявшейся въ кавернахъ мокроты,
и потомъ—тотъ же Котельниковъ,
кутившій съ нами въ Ригѣ и насла-
ждавшійся потомъ dolce far niente въ
Берлинѣ, для меня,—говорю,—тогда
эти два образа не могли умѣститься
въ одномъ и томъ же Котельниковѣ.
Это съ физической стороны; a съ ду-
ховной—снова два разныя лица.
Одинъ Котельниковъ—больной и
хилый, но геніальный математикъ, по
увѣренію профессоровъ Струве и
Бартельса и по увѣренію това-
рищей; онъ день и ночь сидитъ надъ
математическими выкладками, онъ
изучилъ всѣ тонкости небесной меха-
ники Лапласа; отъ Котельникова всѣ
ожидаютъ, что онъ займетъ высшее
мѣсто (выше самого Остроград-
скаго) въ ряду русскихъ математи-
ковъ; объ этомъ намекаетъ и самъ
Струве. Одна бѣда—разстроенное
здоровье. Но вотъ здоровье неожидан-
но поправляется. Котельниковъ вос-
кресаетъ изъ мертвыхъ, и что же—
черезъ два года онъ неузнаваемъ въ
нравственно-духовномъ отношеніи.
*) Писано 1881 г.

Ежедневно можно было встрѣтить
Котельникова въ кондитерскихъ, заго-
родныхъ гуляньяхъ или просто на
улицахъ Берлина, или читающимъ ка-
кую-нибудь газету, или же, всего ча-
ще, ничего не дѣлающимъ; книги,
лекціи, все оставлено. Я помню, Ко-
тельниковъ сознавался мнѣ, что еще
ни разу не былъ на лекціи одного изъ
мѣстныхъ тогда математиковъ.
Женскія лица начали дѣйствовать
на Котельникова обаятельно, но по
прежнему платонически, и, несомнѣн-
но, Котельниковъ, гуляка и
глазѣйщикъ, остается дѣвственнымъ.
— Что съ тобою приключилось?—
часто спрашивалъ я его, когда онъ,
отъ нечего-дѣлать, заходилъ ко мнѣ.
— «У меня, вотъ тутъ,—говорилъ
онъ, показывая на лобъ,—что-то ле-
житъ въ родѣ камня, a иногда мнѣ душ-
но дѣлается; я ночью растворяю окно,
становлюсь въ рубашкѣ противъ вѣтра
или бѣгу, сломя голову на улицу».
Разговоръ объ этомъ не тянулся и
переходилъ на злобу дня. Такъ про-
шли два года въ Берлинѣ. Я любилъ
добрѣйшую душу этого чудака-това-
рища, и съ нимъ же отправился и об-
ратно изъ Берлина въ Россію.
Я потомъ опишу это путешествіе, a
теперь скажу только, что въ Ригѣ,
несмотря на постигшую меня тяжелую
болѣзнь, не могъ удержаться отъ смѣ-
ха, глядя на чемоданъ Котельникова;
глядя. я вспоминалъ о забавной гри-
масѣ, видѣнной мною на лицахъ нѣ-
мецкихъ почтарей, когда они, пере-
кладывая и перенося чемоданъ Ко-
тельникова, замѣчали въ немъ стукъ
отъ перекатыванія какого-то твердаго
тѣла изъ одного угла въ другой. Въ
Ригѣ же я узналъ, что чемоданъ ни-
чего болѣе не содержалъ въ себѣ, какъ
старые, поношенные сапоги Котель-
никова.
Можно себѣ представить, какъ прія-
тенъ былъ мнѣ путь изъ Дерпта въ Ри-
гу. Будущее, розовыя надежды, новая
жизнь въ разсадникахъ наукъ и ци-
вилизаціи, пріятное общество двухъ
товарищей, прекрасная весенняя пого-
да, все веселило и радовало молодую
душу.
Ko многимъ моимъ недостаткамъ и
слабостямъ того времени я отношу
еще неумѣнье и нежеланье вести счетъ
деньгамъ. Несмотря на мою бѣдность,
несмотря на то, что, живя въ семей-
ствѣ, я долженъ бы былъ знать цѣну
деньгамъ, изъ которыхъ ни одна ко-
пѣйка не проходила и не пропадала
даромъ, я не хотѣлъ и не умѣлъ счи-
тать, когда деньги поступали въ пол
ное мое распоряженіе.
Получивъ въ началѣ мѣсяца жа-
лованье, я никогда не могъ свести кон-
цы съ концами, и нерѣдко случалось
въ Дерптѣ, что къ концу мѣсяца я си-
дѣлъ безъ чая или безъ сахара; въ та-
комъ случаѣ чай замѣнялся ромашкою ѵ
мятою, шалфеемъ. Когда, при отъѣздѣ
за границу, намъ выдана была впередъ.
довольно значительная для насъ сум-
ма,—кромѣ денегъ на дорожныя из-
держки мы получили впередъ за пол-
года наше заграничное жалованье
(800 талеровъ въ годъ), то съ этими
деньгами случил ось y меня то же самое,
что и съ мѣсячнымъ жалованьемъ въ
Дерптѣ.
Пріѣхавъ въ прибалтійское Эльдо-
радо—Ригу, всѣ ощутили какую-то
неудержимую потребность покутить;.
a потомъ, вмѣсто того, чтобы спѣшить
къ мѣсту назначенія, кто-то предло-
жилъ ѣхать въ Берлинъ чрезъ Копен-
гагенъ моремъ,а потомъ на Гамбургъ
и Любекъ. Ни мы,ни наше универси-
тетское начальство не знали, что от-
правляться весною въ заграничные
университеты для слушанья курсовъ
весьма неразсчетливо и непроизво-
дительно.
Лѣтній семестръ, начинающійся по-
слѣ святой, весьма коротокъ и неудо-
бенъ. Надо отправляться за границу
для ученья только осеныо, въ срединѣ
октября.
Продливъ время нашего путеше-
ствія избраніемъ пути чрезъ Копенга-
генъ, мы могли пріѣхать въ Берлинъ
только въ концѣ мая; семестръ же
продолжался только до половины ав-
густа, a гонораръ за лекціи мы долж-
ны были внести все-таки полный,
семестральный. Ѣхать въ Берлинъ
чрезъ Копенгагенъ, значило въ то вре-

мя искать случая, то-есть искать па-
руснаго купеческаго судна въ Ригѣ.
На это понадобилось еще два дня,
что съ двумя другими, проведенными
въ кутежѣ, хотя и далеко не безша-
башномъ, составило уже четыре дня,
канувшихъ въ Лету не только безъ
пользы, но и со вредомъ для кармана.
Нашлось парусное датское судно, от-
правлявшееся обратно въ Копенга-
генъ, сколько помню, почти не нагру-
женное. Насъ отправилось человѣкъ
восемь, и всѣ въ первый разъ въ жи-
зни дѣлали путешествіе моремъ.
Оно, конечно, началось прежде все-
го морскою болѣзнью. На другой день
всѣ мы лежали въ-лежку, проклиная
тотъ часъ, когда рѣшена была эта по-
ѣздка. Еще день—и еще хуже. Под-
нимается штормъ и страшная качка;
кажется, что вотъ,вотъ,и наше судно
развалится, лопнетъ, разобьется въ
щепки. Кто-то изъ насъ выползъ на па-
лубу и умоляетъ капитана воротиться
назадъ куда-нибудь къ берегу; другіе,
несмотря на плачевную обстановку,
смѣются вмѣстѣ съ капитаномъ надъ
наивнымъ предложеніемъ товарища.
Наступаетъ темная, бурная ночь, и мы
(кажется ,около Борнгольма)—на краю
опасности, признаваемой и самимъ
капитаномъ. Снасти трещать во всю
ивановскую; волны играютъ судномъ,
какъ мячикомъ; сверху льетъ ливмя,
вокругъ туманъ и не видать ни зги.
Насъ заперли внизу, всѣхъ въ одной
большой каютѣ, вылѣзать на палубу
запретили.
Ужасъ да и только! Тянется, тянет-
ся и нескончаема кажется ночь; a
ночью—трескъ, вой, свистъ, плескъ
волнъ кажутся еще страшнѣе и зловѣ-
щѣе! Цѣлыхъ три дня длилась буря,
a потомъ цѣлый день былъ штиль, и
только черезъ недѣлю мы пріѣхали въ
Копенгагенъ.
Первый разъ въ жизни въ загранич-
номъ городѣ. Какое же первое 'впе-
чатлѣніе? Помню ясно,что меня пора-
зила всего болѣе какая-то невиданная
еще мною городская опрятность, a за-
тѣмъ—высокіе цилиндрическіе топо-
ли, придававшіе городу также необы-
чайный для меня видъ. Я тотчасъ же
отправился по госпиталямъ, сдѣлавъ
предварительно визиты директорамъ
госпиталя и клиникъ. Пріемъ былъ
очень радушный; видно было, что дат-
скіе профессора еще не скучали отъ
наплыва любознательныхъ иностран-
цевъ. Только одинъ, не профессоръ, a
извѣстный въ то время въ Копенгагенѣ
операторъ (именно литотомистъ).види-
мо изумленный моимъ посѣщеніемъ,
отказалъ мнѣ присутствовать при его
операціяхъ, сказавъ коротко и ясно,
что этого нельзя допустить.
Уже и въ то время явно обнаружи-
валась ненависть датчанъ къ нѣмцамъ.
Очевидно было присутствіе двухъ
враждебныхъ лагерей и въ ученомъ
сословіи. Нѣсколько докторовъ и про-
зекторовъ, изъ датчанъ, очень любезно
отнесшихся ко мнѣ,при первомъ же
удобномъ случаѣ раскрывали мнѣ ду-
шу, полную ненависти къ нѣмцамъ.
— «Всѣхъ, всѣхъ мы готовы при-
нять по-дружески, только не нѣмцевъ
нашихъ злѣйшихъ враговъ».
Мнѣ живо, припомнились эти слова,
очень живо, въ Берлинѣ, въ 1863 году.
Я въ почтовой каретѣ ѣду изъ Гам-
бурга въ Берлинъ. Для чего это я,—
думаю я по дорогѣ,—накупилъ столько
фуляровъ въ Гамбургѣ? Мнѣ нравится
утирать носъ фуляромъ, и притомъ
мой Мойеръ всегда носилъ въ
карманѣ фуляръ. Да онъ нюхалъ та-
бакъ, и потому не употреблялъ бѣлыхъ
носовыхъ платковъ; a тебѣ зачѣмъ,—
вѣдь ты не нюхаешь? Ну, да, впро-
чемъ, что же, развѣ много истрачено?
Однако-же, давай-ка считать. И вотъ,
едва ли не первый разъ въ жизни,
я принялся сводить приходъ съ расхо-
домъ. Вѣдь такъ, пожалуй, не хва-
титъ и на полгода того, что осталось въ
карманѣ. Ну, это еще что? Давай-ка,
сочтемъ, благо никого нѣтъ изъ пасса-
жировъ. Начинаю вынимать изъ боко-
вого кармана; во-первыхъ, что это? а,
датскій паспортъ! Вотъ, подлецы: слу-
пили чуть-ли не три талера за пас-
портъ, a на чорта его! еще пожалуй, съ
нимъ бѣды наживешь. Вѣдь этакое на-
хальство — навязывать проѣзжимъ
иностранцамъ свои датскіе паспорты,
чтобы содрать 2—3 лишнихъ талера!

Тутъ, стопъ! остановка; дверцы ка-
реты отворяются, влѣзаетъ офицеръ.
Милости просимъ. Счетъ деньгамъ
приходится отложить. Посмотримъ,
что за особа. Молчаніе.
— «Вы, вѣрно русскій?»—слышу
вопросъ.
— Да, я изъ Россіи.
— «Я узналъ это по запаху».
— Какъ! неужели отъ меня пах-
нетъ?
— «Нѣтъ, не отъ васъ, a отъ ва-
шихъ сапогъ и отъ вашего бумажника,
который вы держите въ рукахъ>.
Тутъ я обращаю вниманіе на мой
бумажникъ и прячу его скорѣе въ кар-
манъ.
— «Я познакомился недавно со мно-
гими русскими изъ высшаго круга»*—
продолжалъ офицеръ, смотря на меня
въ упоръ, чтобы не упустить изъ виду
Knalleffect, неизбѣжный, по его мнѣ-
нію, для всякаго русскаго, когда онъ
сльшитъ отъ нѣмца о знакомствѣ его
съ высшимъ кругомъ.
— «Да, я танцовалъ также съ ва-
шею государынею. Ея императорское
величество, дочь нашего короля, была
очень, благосклонна къ намъ, прус-
скимъ офицерамъ, и изъявила жела-
ніе протанцовать съ каждымъ изъ насъ.
Сказавъ это,прусскій офицеръ какъ-
то особенно поднялъ голову,бросилъ
на меня выразительный взглядъ, и,
предложивъ мнѣ безъ результата си-
гарку, закурилъ и погрузился въ ду-
му.
A я, не успѣвъ счесть содержимое
въ моемъ пахучемъ бумажникѣ, при-
нялся считать въ умѣ—и постоянно
сбивался въ счетѣ, задремалъ и за-
снулъ.
Въ Берлинѣ мы были поручены на-
шимъ министромъ, княземъ Ливе-
номъ, нѣкоему ученому піэтисту,
профессору Кранихфельду148).
Это былъ окулистъ, завѣдывающій
частною глазною клиникою,и вмѣстѣ
съ тѣмъ профессоромъ, если не оши-
баюсь,гигіены или чего-то въ этомъ
родѣ. Первымъ дѣломъ Кранихфельда
было приглашеніе насъ къ нему на
чай. Мы нашли у него ,за чайнымъ об-
ществомъ, кромѣ жены, трехъ или.че-
тырехъ дамъ и еще двухъ или трехъ
пожилыхъ господъ. Тутъ изъ разго-
воровъ ara узнали. что Кранихфельдъ
придерживается гомеопатіи.
— «Представьте себѣ,—^говорилъ
онъ намъ,—какъ случайные факты и
наблюденія подтверждаютъ иногда
ученія, въ глазахъ скептиковъ и воль-
нодумцевъ кажущіяся невѣроятными.
Мы недавно вечеромъ сидѣли въ саду
подъ кустомъ цвѣтущей бузины, и на
другой же день всѣ получили насморкъ
и небольшой катарръ: similia simüi-
bus. По моему опыту, нѣтъ болѣе на-
дежнаго средства противъ простуд-
ныхъ катарровъ, какъ бузинный
цвѣтъ»,
Поговоривъ и напившись чаю, и при-
томъ чисто нѣмецкаго (русскій чай
былъ тогда еще рѣдкостью въ Берли-
нѣ, и продавался дорого, вмѣстѣ съ
икрою, сладкимъ горошкомъ, въ одной
только русской лавкѣ), мы принялись,
по предложенію Кранихфельда, за пѣ-
ніе псалмовъ; намъ роздали какія-то
брошюрки, одна изъ дамъ сѣла за фор-
тепіано, и всѣ начали подпѣвать, кто
какъ умѣлъ.
Это занятіе, съ нѣкоторыми пауза-
ми, продолжалось безъ малаго часа
два и стало намъ прискучивать; но дѣ-
лать было нечего,—^пришлось оста-
ваться до конца. Наконецъ, мы распро-
стились, съ твердымъ намѣреніемъ не
приходить болѣе на чай къ Краних-
фельду.
Все, что онъ для насъ сдѣлалъ, во
время своего инспекторства, состояло
въ томъ, что онъ познакомилъ насъ
съ нѣкоторыми изъ профессоровъ. Ca-
мый главный [изъ нихъ] былъ старикъ
Гуффеландъ 149), сроднившійся
съ нашимъ извѣстнымъ Стурдзою:
Я на Стурдзу гляжу библическаго,
Вокругъ Стурдзы хожу монархическаго.
(Пушкинъ).
Физіономія всѣхъ этихъ господъ уже
съ перваго взгляда обращала на себя
вниманіе выраженіемъ какого-то тор-
жественнаго спокойствія; y иныхъ это
выходило съ натяжкою и было болѣе
продуктомъ искусственнымъ, a y дру-

тихъ шло изнутри. Къ числу послѣд-
нихъ принадлежалъ и Г y ф ф е-
л a н д ъ. Высокій, сѣдой, нѣсколько
блѣдный, съ зеленымъ зонтикомъ на
глазахъ, онъ импонировалъ своимъ
лбомъ, виднѣвшимся выше зонтика,
и подбородкомъ. Онъ говорилъ торже-
ственно и спокойно. Спрашивалъ кое-
что о Дерптѣ. Гуффеландъ въ то время
не держалъ уже клиники и былъ на
покоѣ, въ кругу своей семьи.
Кранихфельдъ водилъ насъ, меди-
ковъ, также къ Р y с т у; но этотъ не
принялъ насъ; мы узнали потомъ; что
Кранихфельдъ былъ ему непонутру:
Впрочемъ,жена Руста приняла насъ и
объявила, что мужъ, послѣ подагриче-
скаго припадка, лежитъ въ истерикѣ
и принять насъ не можетъ; a мы хотѣли
<шло испросить y него позволенія по-
сѣщать Charité во время утреннихъ и
вечернихъ визитовъ ея ординаторовъ
(штабъ-лекарей, Stabsärzte), что ни-
кому изъ учащихся не дозволялось.
Вскорѣ Кранихфельдъ не преминулъ
отличиться слѣдующими подвигами.
Во-первыхъ,онъ распорядился втай-
нѣ y хозяевъ нашихъ квартиръ, чтобы
они не давали на руки ключей отъ
входныхъ дверей, какъ это обыкновен-
но дѣлалось, когда квартирантъ отлу-
чался вечеромъ и не надѣялся воз-
вратиться рано домой. Всѣ ли наши
хозяева получили отъ Кранихфельда
эту инструкцію—не знаю, но одинъ изъ
насъ, Крюковъ (потомъ профес-
соръ филологіи въ Москвѣ), случайно
сдѣлалъ открытіе.Хозяйка его, на тре-
бованіе Крюкова выдать ему ключъ отъ
уличной двери на ночь, сказала, что
собственно она не должна бы этого
дѣлать.
— Это почему?—спросилъ Крюковъ.
— «Да профессоръ Кранихфельдъ
запретилъ»,—отвѣчала она, улыбаясь.
Крюковъ не утерпѣлъ, побѣжалъ къ
Кранихфельду за объясненіемъ.
— «Я узналъ,—говорилъ ему Кра-
нихфельдъ,—что вы часто отлучаетесь
изъ дома ночью>,—да потомъ, слово
за слово, встрѣчая противорѣчія,
вдругъ и бухни:
— «Вотъ такіе-то русскіе, г. Крю-
ковъ, какъ вы, и дошли до самаго
страшнаго изъ преступленій: до царе-
убійства!»
—Цареубійства!—восклицаетъ Крю-
ковъ:—да мы, русскіе, никогда и не
слыхивали y насъ о такомъ преступле-
ніи.
— «А смерть Павла І?>—возража-
етъ Кранихфельдъ.
— Какъ! что вы говорите, г. про-
фессоръ!—горячится нарочно Крю-
ковъ:—^да развѣ это могло быть^ Мы
,объ этомъ ничего не знаемъ и никогда
не слыхали.
Кранихфельдъ оцѣпенѣлъ, увидѣвъ,
что попалъ впросакъ.
Съ тѣхъ поръ онъ оставилъ и Крю-
кова', й всѣхъ насъ въ покоѣ.
Я опасался также встрѣтить въ
Кранихфельдѣ второго Василія Ма-
твѣевича Перевощикова, но,
напротивъ, Кранихфельдъ не могъ на-
хвалиться моимъ прилежаніемъ въ по-
сѣщеніи госпиталей, анатомическаго
театра и лекцій.
Лекціи Кранихфельда даже для то
го времени, когда еще сильно господ-
ствовали въ умахъ разныя философ-
скія бредни, считались допотопными.
Разсказывали, напримѣръ, о такого
рода пассажѣ.
— «Природа,—^утверждалъ Кра-
нихфельдъ на одной лекціи,—пред-
ставляетъ намъ всюду выраженіе трехъ
основныхъ христіанскихъ добродѣте-
лей: вѣры, надежды и любви. Такъ,
цѣлый классъ млекопитающихъ слу-
житъ представителемъ первой изъ
нихъ—вѣры; земноводныя какъ бы
олицетворяютъ надежду ,а птицы—лю-
бовь».
Этотъ мистическій сумбуръ въ голо-
вѣ Кранихфельда не препятствовалъ
ему, однако-же, быть довольно поря-
дочнымъ окулистомъ того времени.
Онъ дѣлалъ отчетливо и довольно хо-
рошо извлеченіе катаракта (хруста-
лика) и круга глазного зрачка, и т. п.
Владычество Кранихфельда надъ
нами продолжалось недолго. Съ от-
ставкою князя Ливена и съ всту-
пленіемъ въ министерство гр. С. С.
Уварова, уволенъ былъ отъ насъ
и Кранихфельдъ. Мѣсто его заступилъ
генералъ Мансуровъ; при немъ

мы получили прибавку жалованья,
освободились совершенно отъ нрав-
ственной опеки.
Во время нашего пребыванія въ
Берлинѣ пріѣзжалъ императоръ Ни-
колай, остановился y посла Рибо-
пьера и велѣлъ явиться туда
всѣмъ русскимъ.
Я занемогъ въ это время простудою
и не могъ явиться.
Явилось много другихъ, и между
прочими нѣкоторые поляки; на од-
номъ изъ нихъ остановился взоръ им-
ператора.
— «Почему это вы носите усы?>—
спросилъ строго государь, подойдя
близко къ сконфуженному усачу.
4— Я съ Волыни,—отвѣтилъ онъ
чуть слышно.
— <Съ Волыни или не съ Волыни,
все равно; вы—русскій, и должны
знать, что въ Россіи усы позволено
носить только военнымъ»,—громкимъ
и внушительнымъ голосомъ произнесъ
государь.
— «Обрить!»—крикнулъ онъ, обра-
тясь къ Рибопьеру и показывая ру-
кою на несчастнаго волынца.
Тотчасъ же пригласили этого раба
божьяго въ боковую комнату, посади-
ли и обрили.
Въ Берлинѣ, прежде всего, мнѣ
надо было распорядиться съ домаш-
нею жизнью. Денегъ оказалось, по мо-
имъ соображеніямъ,—несмотря на из- •
лишнюю покупку фуляровъ въ Гам-
бургѣ, достаточно до конца семестра,
то-есть до новаго жалованья. Я на-
нялъ квартиру въ улицѣ Charité, y
вдовы какого-то мелкаго чиновника.
Помѣщеніе мое состояло изъ одной, но
весьма просторной комнаты, отдѣлен-
ной наглухо забитою дверью отъ хо-
зяйскаго помѣщенія. Семейство вдовы
состояло изъ подростковъ, одной до-
чери и мальчика сына, настоящаго бер-
линскаго Strassen junge, подававшаго
надежду сдѣлаться впослѣдствіи на-
стоящимъ Berliner Louis.
Мебель моя состояла изъ кровати,
софы, пяти-шести стульевъ, шкафа,
стола и коммода,—увы!какъ оказалось
послѣ—плохо запиравшагося. Въ
этотъ злосчастный коммодъ я и поло-
жилъ, вмѣстѣ съ другими вещами, бу-
мажникъ съ прусскими ассигнаціями,
пересчитавъ ихъ предварительно не
одинъ разъ. Что касается до пищи и
питья, то оказалось, что я гораздо лег-
че могъ найти себѣ пріютъ, чѣмъ
отыскать хотя сколько-нибудь снос-
ный способъ питанія моего тѣла.
Въ Дерптѣ, на Мойеровскомъ столѣ,
простомъ и питательномъ, я отвыкъ
отъ трактирной кухни, и одно воспо-
минаніе о рисовой кашѣ съ снятымъ
молокомъ, водянистомъ супѣ и твер-
домъ, какъ подошва, жаркомъ, доста-
влявшихся намъ въ трехъ глиняныхъ.
судкахъ изъ трактира Гохштетера, въ
первый семестръ нашего пребыванія
въ Дерптѣ,—уже одно говорю, воспо-
минаніе объ этихъ кулинарныхъ пре-
лестяхъ возбуждало во мнѣ отвраще-
ніе къ пищѣ и тошноту, и я радъ былъ
услышать отъ моей хозяйки, что она
бралась приготовлять мнѣ обѣдъ.
Вскорѣ, однако же, оказалось, что
Гохштетеръ въ Дерптѣ былъ, по край-
ней мѣрѣ.въ томъ отношеніи добро-
совѣстенъ, что онъ замѣнялъ малую
питательность отпускавшейся имъ не-
удобоваримой пищи поистинѣ огром-
нымъ количествомъ съѣстного мате-
ріала. Хозяйка же моя въ Берлинѣ
умудрилась такъ распорядиться, что,
отпуская для моего обѣда: а) супъ, еще
болѣе водянистый,чѣмъ Гохштетеров-
скій, Ь) мясо вареное и жареное, еще
менѣе ѣдомое и с) блинчики, уже вовсе
неѣдомые и иногда замѣняемые ку-
скомъ угря (Aal) весьма подозритель-
наго свойства,—вмѣстѣ съ тѣмъ и ко-
личеству не давала выступать изъ са-
мыхъ ограниченныхъ размѣровъ.
Промучившись такъ около двухъ
недѣль на хозяйскомъ столѣ, утоляя
дефицитъ питанія чѣмъ ни попало, но
съ двойнымъ ущербомъ для кармана,
я наконецъ рѣшился,по совѣту това-
рищей, абонироваться на мѣсяцъ въ
трактирѣ. Предстояла, однако-же,.
трудность выбора. Въ одномъ изъ

нихъ, предназначенныхъ исключи-
тельно для учащейся братіи, абоне-
ментъ былъ 3 талера въ мѣсяцъ, то-
есть по 3 Silbergroschen за обѣдъ. Въ
другомъ,—Unter den Linden,—абони-
ровались за пять талеровъ (по 6 Sil-
bergroschen за обѣдъ); и въ томъ, и въ
другомъ абонентъ имѣлъ право выби-
рать по картѣ 3 кушанья. Послѣ мно-
гихъ колебаній, я избралъ абонемен-
томъ Unter den Linden.
Отъ водянистаго супа, однако же, я
и тутъ не ушелъ; только онъ тутъ
явился подъ французскимъ наимено-
ваніемъ: bouillon clair. И вотъ, тарел-
ка этого чистѣйшаго водяного раство-
ра, кусокъ boeuf à la mode или Rin-
denbrust naturel и порція Mehlspeise
съ ягоднымъ сокомъ составляли мой
обѣдъ въ теченіе цѣлаго мѣсяца и
болѣе.
Такъ какъ я былъ всегда худощавъ,
то не знаю, можно ли было замѣтить
истощеніе тѣла отъ недостаточнаго
питанія; я чувствовалъ, однако же,
ежедневно къ вечеру,—набѣгавшись
отъ стараго анатомическаго театра (за
Garnison-Kirche) въ Charité и оттуда
въ Zie?elstrasse,—неудержимую по-
требность ѣды, и удовлетворялъ ее
разною дрянью въ родѣ лимбургскаго
сыра, колбасы и т. п., какъ наименѣе
бившей по карману. Такъ я разсчиты-
валъ пробиться до конца семестра; но
суждено было не то*.
Однажды я иду въ коммодъ за день-
гами, вынимаю бумажникъ, смотрю—
не вѣрю глазамъ: пачка прусскихъ ас-
сигнацій въ 5 талеровъ, еще не такъ
давно довольно пузастая и тѣмъ под-
держивавшая во мнѣ надежду, пока-
залась мнѣ необыкновенно исхудав-
шею. Я принимаюсь считать, и—Боже
мой, что же это такое? мнѣ такъ не
хватитъ и на 2 мѣсяца, a до конца ав-
густа—еще 3, да, сверхъ того, я дол-
женъ еще внести за privatissimum y
профессора Шлемма. Какъ же я
могъ такъ ошибиться въ разсчетѣ?
A считалъ ли я всякій день, что расхо-
довалъ, повѣрялъ ли отложенныя въ
бумажникѣ деньги, и когда ихъ по-
вѣрялъ? Велъ ли хоть какую нибудь
приходо-расходную тетрадь? Нѣтъ.
нѣтъ и нѣтъ. A между тѣмъ я навѣр-
ное знаю или, лучше, чувствую, что
обворованъ.
Входя нечаянно въ свою комнату,
я не разъ видѣлъ, что будущій Berli-
ner Louis шлялся въ ней непрошенный
и бывалъ вблизи коммода. Замокъ
коммода оказался также незапертымъ
хорошо. Я позвалъ хозяйку и объ-
явилъ ей о пропажѣ денегъ. Она взбу-
доражилась, разъ десять покричала:
«Kreutz Donnerwetter!», отвергала
всякое малѣйшее подозрѣніе на своего
сынишку. Объявили полиціи. Но гдѣ
доказательства, что пропажа дѣй-
ствительно существовала? Поговорили,
покричали, побранились,-тѣмъ и кон-
чилось. Что тутъ дѣлать? Я крѣпко
призадумался, началъ остатокъ уцѣ-
лѣвшихъ денегъ носить постоянно съ
собою, сократилъ еще болѣе мелочные
расходы; но все это, я видѣлъ ясно,
не дастъ мнѣ средствъ къ жизни* до
конца семестра.
Иду къ Garnison-Kirche, въ анато-
мическій(старый) театръ, чтобы упла-
тить, пока еще есть деньги, профес-
сору Шлемму за privatissimum
(хирургическія операціи надъ тру-
пами). Смотрю и вижу тамъ нѣсколько
знакомое лицо, узнавшее и меня.
Это студентъ дерптскаго универси-
тета, сынъ богатаго петербургскаго
аптекаря, старика Штрауха.
Молодой Штраухъ 15°), не кон-
чивъ медицинскаго курса, долженъ
былъ оставить университетъ и бѣжать
за границу. Онъ опасно ранилъ на пи-
столетной дуэли того студента, о ранѣ
котораго на шеѣ я уже разсказы-
валъ прежде. И вотъ, этотъ Штраухъ,
получившій отъ отца большое содержа-
ніе, оставивъ Россію и съ нею невѣсту,
пріѣхалъ въ Берлинъ доканчивать
курсъ.
— «Вотъ встрѣча-то какъ нельзя
кстати! говоритъ мнѣ Штраухъ:—
знаете ли, мнѣ бы хотѣлось жить и за-
ниматься вмѣстѣ съ кѣмъ-нибудь, кто
бы могъ быть мнѣ полезнымъ въ за-
нятіяхъ; не согласитесь ли вы? Я вамъ
предлагаю квартиру y себя, особую
комнату, содержаніе, удовольствія и
развлеченія, которыми я самъ поль-

зуюсь, a отъ васъ ничего другого не
требую, какъ помочь мнѣ совѣтомъ
или объясненіемъ тамъ, гдѣ не хва-
титъ своего ума».
Я съ радостью далъ самое задушев-
ное согласіе.
Въ Провидѣніе я тогда, ко вреду
для самого себя,—не вѣрилъ, и счелъ
встрѣчу съ Штраухомъ за счастливый
случай.
На другой же день я переѣхалъ къ
Штрауху, и былъ ему искренно бла-
годаренъ. Я жилѣ съ нимъ вмѣстѣ,ка-
жется;болѣе года.И Штраухъ, и я
сдержали слово.Онъ мнѣ ни въ чемъ
не отказывалъ; всякое воскресеніе во-
дилъ онъ меня въ театръ. Тогда были
въ ходу классическія пьесы Шекспира,
Шиллера, Лессинга и Гете, a Штраухъ
былъ отъявленный меломанъ.Мы обык-
новенно приносили съ собою въ те-
атръ переводъ Шекспира и слѣдили
по немъ за дикціею актеровъ, между
которыми Лемъ, Ротъ, Крелингеръ
были любимцами берлинской публики.
Питаніе моего тѣла также нѣсколь-
ко исправилось,—я пилъ каждодневно
пиво съ Штраухомъ, до котораго онъ
былъ охотникъ. Хотя мы всего чаще
обѣдали по 3-хъ-талерному абонемен-
ту, въ чисто-студенческомъ ресторанѣ,
но кушанья выбирали получше, при-
плачивая, да къ тому же еще нерѣдко
и вечеромъ заходили съѣсть порцію
чего-нибудь.
» Въ этомъ ресторанѣ всѣ блюда бы-
ли на подборъ во истину студенче-
скія. Главную роль играла свинина
съ тертымъ горохомъ. Это кушанье
съѣдалось студентами въ ужасаю-
щихъ размѣрахъ, запиваемое берлин-
скою пивною бурдою (такъ называе-
мое Weissbier или Blonde); немалую
роль, но уже какъ деликатесъ, игралъ
сельдерейный салатъ (Sellerysalât).
Этотъ деликатесъ мнѣ памятенъ
еще и потому, что онъ предложенъ
былъ однимъ бѣднымъ еврейчикомъ
какъ нѣжное питательное средство,
Это предложеніе, о которомъ и те-
перь не могу вспомнить безъ смѣха,
было сдѣлано къ клиникѣ Грефе.
. Знаменитый профессоръ имѣлъ
обыкновеніе иногда спрашивать прак-
тикантовъ въ его клиникѣ о діэтѣ,
необходимой для того или другого
больного; при этомъ онъ требовалъ
иногда отъ практиканта z довольно
подробнаго меню для случаевъ изъ
частной практики. Рѣчь шла о ре-
жимѣ для какой-то слабой и безкров-
ной дамы.
— «Какое бы вы предложили нѣж-
ное и вмѣстѣ съ тѣмъ питательное
кушанье для этой ослабѣвшей и де-
ликатной особы?» — спрашивалъ Гре-
фе y практиканта-еврейчика, котораго
я нерѣдко встрѣчалъ въ нашемъ ре-
сторанѣ.
— Sellerysalat, — отвѣчалъ онъ,
въ полной увѣренности, что болѣе
приличнаго блюда для его больное
никто не предложитъ.
Я, съ своей стороны, искренно,
отъ души помогалъ Штрауху въ его
занятіяхъ, демонстрируя ему изъ .хи-
рургической анатоміи, оперативной
хирургіи, читалъ съ нимъ и репети-
ровалъ, словомъ, — дѣлалъ, что могъ.
Черезъ два года Штраухъ выдержалъ
въ Дерптѣ экзаменъ на доктора, и
я, возвратясь въ Дерптъ, имѣлъ еще
удовольствіе попотчивать гостей на
его докторскомъ банкетѣ черепахо-
вымъ супомъ, заставляющимъ меня,
не менѣе сельдерейнаго салата, смѣ-
яться при воспоминаніи о немъ.
Я зналъ слабость Штрауха похва-
стать и отличиться. A угостить настоя-
щимъ черепаховымъ супомъ въ Дер-
птѣ большое общество названомъ обѣ-
дѣ — это чего-нибудь да стоитъ.
Случилось такъ, что какъ нарочно
къ банкету прислали въ анатомиче-
скій театръ изъ Гайбурга огромную
морскую черепаху, уже, конечно,
давно отдавшую Богу душу; при рас-
купоркѣ ящика обнаружился до-
вольно пронзительный запахъ,и про-
зекторъ поспѣшилъ очистить скорѣе
мясо отъ костей, назначавшихся для
скелета. Отпрепарированное мясо хо-
тѣли уже, за негодностью, схоронить,
какъ мысль о черепаховомъ супѣ для
банкета дала этому матеріалу болѣе
высокое назначеніе.
Поваръ въ ресторанѣ Пашковскаго
съумѣлъ придать миѳологическимъ

останкамъ черепахи такой необыкно-
венный вкусъ, что всѣ гости на бан-
кетѣ Штрауха, и всего болѣе, конечно,
онъ самъ, были восхищены дотолѣ не-
виданнымъ въ Дерптѣ деликатесомъ.
Мы, я и прозекторъ (Шульцъ),
знавшіе, въ какой степени разложенія
мышцы черепахи служили къ изго-
товленію супа, посматривали только
другъ на друга и удивлялись, какъ
это и гости, и мы могли находить
вкусною такую дрянь.
1 октября 1881 г.
Отъ 1-го листа до 79-го, то-есть
университетская жизнь въ Москвѣ и
Дерптѣ, писана мною отъ 12-го сен-
тября по 1-е октября [1881 г ], въ дни
страданій: Dies illae, dies irae...
Благодарю моего Господа Бога,
что страданія не лишили меня способ-
ности живо вспоминать старое, ду-
мать и писать.
Да будетъ воля святая Твоя!
10 октября 1881 г.
Дотяну ли еще до дня рожденія
(до ноября 13-го)? Надо спѣшить съ
моимъ дневникомъ.
Наука въ Берлинѣ въ 1830-хъ го-
дахъ была въ переходномъ состояніи.
Послѣ смерти Гегеля германская
философія уже не могла найти себѣ
подобныхъ, какъ онъ, вожаковъ, за-
ставившаго значительную часть куль-
турнаго общества въ Европѣ смотрѣть
на міръ Божій не иначе, какъ чрезъ
изобрѣтенные имъ консервы. Теперь
трудно себѣ и вообразить, до какой
степени и въ Германіи, и y насъ вѣ-
ровали — именно, вѣровали — въ
философію Гегеля.
Ни голосъ такихъ геніальныхъ
личностей, какъ Гумбольдтъ,
не оправдывавшій господствовавшаго
тогда увлеченія, ни примѣръ англи-
чанъ и французовъ, слѣдовавшихъ
чисто реальному направленію въ на-
укѣ, ничто не помогало противъ оба-
янія и увлеченія гегелизмомъ.
Медицина того времени стояла въ
Германіи на распутіи.
Самая сущность этой науки пре-
пятствовала ей отдаться въ руки Ге-
гелевой философій, но, тѣмъ не ме-
нѣе, это философское направленіе
всѣхъ наукъ того времени препятство-
вало и медицинѣ слѣдовать спокойно
и неуклонно путемъ чистаго наблю-
денія и опыта.
Трансцендентализмъ былъ слиш-
комъ моднымъ. Даже во Франціи и
въ такой наукѣ, какъ хирургія, Лис-
франкъ 151) кричалъ во все горло
о себѣ, что y него можно найти «cette
chirurgie suprême et transcendentale»!
Время моего пребыванія въ Берлинѣ
было именно временемъ перехода
германской медицины — и перехода
весьма быстраго — къ реализму; на-
чиналось торжественное вступленіе
ея въ разрядъ точныхъ наукъ, празд-
нуемое фанатиками реализма еще- до
сихъ поръ.
Но я засталъ еще въ Берлинѣ прак-
тическую медицину почти совершен-
но изолированною отъ главныхъ ре-
альныхъ ея основъ: анатоміи и фи-
зіологіи. Было такъ, что анатомія и
физіологія — сами по себѣ, a меди-
цина — сама по себѣ. И сама хирур-
гія не имѣла ничего общаго съ ана-
томіею. Ни Рустъ152), ни Грефе 158)
ни Диффенбахъ 154) не' знали
анатоміи.
Рустъ, говоря однажды на своей
клинической лекціи объ операціи
Шопарта 155), сказалъ весьма на-
ивно: —«Я забылъ, какъ тамъ назы-
ваются эти двѣ кости стопы: одна
выпуклая, какъ кулакъ, a другая
вогнутая въ суставѣ; такъ вотъ отъ
этихъ двухъ костей и отнимается пе-
редняя часть стопы».
Грефе, при большихъ операці-
яхъ, приглашалъ всегда профессора
анатоміи Шлемма и, оперируя,
справлялся постоянно y него: «не
проходитъ ли тутъ стволъ или вѣтвь
артеріи?>
Диффенбахъ просто игнорировалъ
анатомію и подшучивалъ надъ поло-
женіемъ разныхъ артерій. Опасеніе
повредить надчревную артерію при
грыжахъ считалъ праздною выдум-
кою. — «Das ist ein Hirngespenst!* —
говорилъ онъ своимъ ученикамъ про
надчревную артерію (a.epigastrica).

Мало этого: Диффенбахъ до такой
степени былъ чуждъ поверхностныхъ
анатомическихъ понятій, что однажды
послалъ Іог. Мюллеру кусочекъ,
вырѣзанный имъ изъ языка y заики,
прося, чтобы Мюллеръ опредѣлилъ,
какой это мускулъ?
О профессорахъ терапіи и патоло-
гіи, о клиницистахъ по внутреннимъ
болѣзнямъ — и говорить нечего.
Объективный экзаменъ при постели
больного почти не существовалъ y
терапевтовъ; постукиваніе и послу-
шиваніе употреблялось болѣе какъ
decorum.
Вскрытій труповъ сами профессора
не дѣлали и не присутствовали при
нихъ, да H присутствіе ихъ тамъ ни
къ чему бы не повело, при ихъ пол-
номъ незнаніи патологической ана-
томіи.
Однажды я увидѣлъ въ рукахъ сту-
дента, вскрывавшаго трупъ, довольно
замѣчательный образецъ аневризмы
легочной артеріи, впрочемъ плохо вы-
рѣзанной изъ трупа; я обратилъ вни-
маніе студента на рѣдкость случая и
посовѣтовалъ ему представить препа-
ратъ профессору терапіи Горну
(Horn), въ клиникѣ котораго нахо-
дился предъ смертью страдавшій
аневризмомъ.
— «Да что же тутъ нашъ Горнъ
пойметъ?»—отвѣчалъ наивно студентъ.
Изъ всѣхъ занимавшихся стэтоско-
помъ былъ только одинъ молодой че-
ловѣкъ, д-ръ Филипсъ, предла-
гавшій себя и для privatissimum, но
охотниковъ не являлось.
Патологическая анатомія, ,въ со-
временномъ смыслѣ и даже въ смыслѣ
тогдашней французской школы, суще-
ствовала въ Германіи только въ одномъ
университетѣ—вѣнскомъ. Во всѣхъ
другихъ университетахъ профессора
патологической анатоміи ограничива-
лись изложеніемъ и классификаціей
разнаго рода уродствъ, и самъ Іог.
Мюллеръ въ Берлинѣ, въ первое
время, читая патологическую анатомію,
ограничивался этимъ изложеніемъ..
Впрочемъ, я засталъ уже Фро-
рипa15в) въ Берлинѣ, недавно сюда
приглашеннаго. При такомъ научномъ
направленіи, о точной и правильной
діагностикѣ не могло, конечно, быть
и рѣчи. Нѣмцы съ пренебреженіемъ
отзывались тогда, о французскихъ вра-
чахъ, говоря, что это не врачи, a
только діагносты.
Признаюсь, въ этомъ упрекѣ много
правды.
Но нѣмцы не предвидѣли, что чрезъ
нѣсколько лѣтъ этотъ упрекъ можетъ
коснуться и ихъ самихъ.
И вотъ, въ это время являются на
сцену: Іог. Мюллеръ въ Берли-
нѣ, братья Веберы 1б7) въ Лейп-
цигѣ, Шенлейнъ, бѣжавшій по
политическимъ дѣламъ изъ Баваріи въ
Цюрихъ, и Рокитанскій 158)—
въ Вѣнѣ.
Іог. Мюллеръ даетъ новое., или
по крайней мѣрѣ забытое . послѣ
Галлера, направленіе физіологіи.
Микроскопическія изслѣдованія, исто-
рія развитія, точный физическій экс-
периментъ и химическій анализъ кла-
дутся Мюллеромъ въ основы гер-
манской физіологіи.
Владычество Мюллера въ физіоло-
гіи, обильное богатыми результатами,
потомъ, какъ царство Александра Ма-
кедонскаго, распадается на нѣсколько
областей, управляемыхъ его полко-
водцами. Это и не могло.быть иначе;
но было время, куда Іог. Мюллеръ
властвовалъ почти одинъ въ этой
области знанія. Только братья Вебе-
ры раздѣляли съ нимъ власть нѣкото-
рое время.
Цюрихская клиника Шенлей-
на гремѣла тогда на всю Германію
славою геніальнаго врача, соединив-
шаго реальное направленіе съ смѣ-
лыми теоріями, недаромъ же господ-
ствовавшими такъ долго въ умахъ пе-
редовыхъ врачей. He прошло потомъ
и двухъ лѣтъ, какъ Шенлейнъ
былъ уже приглашенъ изъ Цюриха въ
Берлинъ. He многіе изъ передовыхъ
дѣятелей этой науки заслуживали
себѣ такое имя, какъ Шенлейнъ, не
оставивъ послѣ себя ни одного сочи-
ненія, кромѣ небрежно составленныхъ
учениками лекцій.
Братья Веберы въ Лейпцигѣ из-
брали самостоятельно тотъ же с£ныв

путь, какъ и Мюллеръ. Но труды ихъ
едва ли не превосходятъ точностью
результатовъ и самыя работы Мюлле-
ра. Особливо геніаленъ былъ братъ
физикъ (потомъ профессоръ физики въ
Геттингенѣ), Никогда я не видалъ че-
ловѣка, y котораго высшій умъ и не-
обыкновенныя научныя достоинства
вмѣщались бы в$ такомъ невзрач-
номъ тѣлѣ, какъ y этого брата Вебе-
ра. Наконецъ, Вѣна была въ 1830-хъ
годахъ единственнымъ мѣстомъ въ
цѣлой Германіи, въ которомъ патоло-
гическая анатомія изучалась на дѣлѣ,
т.-е. чрезъ.вскрытіе труповъ, подъ ру-
ководствомъ опытныхъ наставниковъ
<Рокитанскаго и Коллеч-
ки159). Но объ этомъ мало знали или,
вѣрнѣе, этимъ мало интересовались
въ Германіи, и только иностранцы
ѣхали въ Вѣну для изученія патологи-
ческой анатоміи.
Въ первомъ же семестрѣ я записался
y Шлемма для упражненій надъ тру-
пами (privatim), и для упражненія
въ хирургическихъ операціяхъ надъ
трупами (privatissimum); y Р y с т a
на клиническія лекціи въ Charité, y
Грефе какъ практикантъ въ его
клиникѣ , (ZiegelrStrasse), y Jung-
ken'a 160) въ глазной клиникѣ въ
Charité и у Диффенбаха pri-
vatissimum изъ оперативной хирур-
гіи.Нѣкоторыя изъ этихъ лекцій,какъ,
напр., privatissimum Диффенбаха, я
отсрочилъ до слѣдующаго (зимняго)
семестра. Эти же самыя занятія про-
должались и всѣ остальные семестры
моего пребыванія въ Берлинѣ. Только
иногда улучалъ я госпитировать, т. е.
быть гостемъ и на другихъ лекціяхъ.
Съ перваго же раза я, еще молоко-
сосъ (23 лѣтъ), и пожилой проф.
Шлеммъ161)полюбили другъ друга.
Онъ видѣлъ во мнѣ иностранца, лю-
бившаго его любимыя занятія и при-
томъ знавшаго многое изъ той части
анатоміи, которою онъ мало занимал-
ся. Онъ очень хвалилъ мои работы та-
зовыхъ и паховыхъ фасцій. артеріаль-
ныхъ влагалищъ и проч.
Шлеммъ былъ первостепенный тех-
никъ; его тонкіе анатомическіе пре-
параты (сосудовъ и нервовъ) отлича-
лись добросовѣстностью и чистотою
отдѣлки. Онъ мнѣ разсказывалъ о
своемъ знаменитомъ спорѣ съ Ар-
нольдомъ. Шлеммъ не вѣрилъ въ
открытіе ушного узла (gansl. oticum)
.Арнольда и считалъ этотъ узелокъ за
простую клѣтчатку. Арнольдъ при-
слалъ ему свой препаратъ съ ушнымъ
узломъ. Шлеммъ,разбирая этотъ аппа-
ратъ, открылъ своимъ косымъ и
острымъ глазомъ на мѣстѣ узелка то-
ненькую шелковинку, связывавшую
его съ нервною вѣточкою. Пошли пре-
реканія, и только Іог. Мюллеръ,
пользовавшійся полнымъ уваженіемъ.
Шлемма, уладилъ споръ, доказавъ
Шлемму микроскопомъ, что узелокъ
былъ дѣйствительно нервный, a шел-
ковинка была употреблена Ар-
нольдомъ для прикрѣпленія
случайно оторвавшейся отъ узелка
нервной вѣточки.
Шлеммъ былъ не только превос-
ходнымъ техникомъ по анатоміи, но
и отлично оперировалъ на трупахъ.
На живомъ онъ никогда не опериро-
валъ, вѣроятно, слѣдуя Галлеров-
ском^: «ne nocerem veritus». Ровный,
всегда спокойный и положительный,
Шлеммъ былъ очень любимъ. Можно
бы было его расцѣловать за его спо-
койное и привѣтливое: «sehen Sie wohl»,
которымъ онъ начиналъ каждую рѣчь.
«Sehen Sie wohl, meine Herren»—еще и
теперь пріятно звучитъ въ моемъ вос-
поминаніи.
Я, несмотря на близкое знакомство
съ Шлеммомъ и проводя съ нимъ
ежедневно по нѣскольку часовъ, ни-
когда не видалъ его взволнованнымъ и
сердитымъ.
Я удивился однажды, съ какою не-
подражаемою флегмою отдѣлалъ онъ
молодого щелкопера,. сына довольно
зажиточнаго торговца виномъ, прі-
ѣхавшаго къ Шлемму съ письмомъ отъ
отца изъ провинціи. Шлеммъ прочи-
талъ письмо и, нисколько не стѣсня-
ясь, преспокойно далъ слѣдующій
отвѣтъ: «Sehen Sie wohl—TO, O чемъ
проситъ вашъ отецъ, я готовъ испол-
нить. Онъ проситъ, чтобы я допустилъ
васъ къ слушанію моихъ лекцій безъ
гонорара и сверхъ того попросилъ еще

и моихъ товарищей, чтобы они дозво-
лили вамъ слушать y нихъ курсы без-
денежно. Хорошо, я согласенъ; но въ
такомъ случаѣ попрошу и вашего ба-
тюшку,чтобы онъ мнѣ отпускалъ вино
язъ своего магазина даромъ, a сверхъ
того попросилъ бы и своихъ товари-
щей отпускать даромъ». •
Шлеммъ и Мюллеръ ра-
ботали въ одномъ и томъ же зданіи
(старомъ анатомическомъ театрѣ).ни-
куда негодномъ, (впослѣдствіи замѣ-
ненномъ новымъ анатомическимъ теа-
тромъ, подъ дирекціею моего пріятеля
Рейхердта).Я часто видалъ тамъ
Мюллера и окружавшую его плеяду:
Генлэ, Свана и другихъ.
Курсъ физіологіи y Мюллера
мнѣ не удалось выслушать: часы со-
впадали ,съ клиниками, a я не хотѣлъ
пожертвовать ни одною. Впрочемъ,
необходимо бы было посѣтить преиму-
щественно тѣ лекціи, на которыхъ
Мюллеръ демонстрировалъ на живот-
ныхъ (преимущественно на лягуш-
кахъ) и подъ микроскопомъ; все дру-
гое можно было прочесть потомъ
въ его физіологіи.
Изъ его опытовъ надъ лягушками
всего болѣе надѣлалъ въ то время шу-
ма опытъ, подтверждавшій несомнѣн-
но открытыя Ч. Веля различныя функ-
цій двухъ нервныхъ корней (передняго
и задняго). По мнѣнію Мюллера, ни-
какой опытъ надъ теплокровнымъ жи-
вотнымъ» (разъ это дѣлали до него и
другіе) не можетъ такъ ясно показать
двѣ различныя функціи (чувствитель-
ную и двигательную) спинныхъ нерв-
ныхъ корней, какъ опытъ надъ лягуш-
кою. Дѣйствительно, до Мюллера, по
крайней мѣрѣ въ Германіи, никто не
вѣрилъ положительно въ знаменитое
открытіе Ч. Беля.
Мюллеръ былъ весьма раз-
счетливъ на своихъ лекціяхъ: онъ ни-
кого не допускалъ посѣщать ихъ, не
внеся гонорара(весьма значительнаго
no тогдашнему времени), и, читая
лекцію, зорко слѣдилъ за каждымъ
входящимъ въ аудиторію. Однажды
онъ вдругъ встаетъ съ каѳедры и, по-
дошедъ къ только-что вошедшему по-
сѣтителю, громко спрашиваетъ его:
«а имѣете входной билетъ? покажите!»
Билета не оказалось и посѣтитель
долженъ былъ ретироваться, a служи-
тель y входа, отбиравшій билеты,
былъ удаленъ.
Физіономіи Шлемма и Мюл-
лера означали,съ перваго же взгля-
да на нихъ, два различныхъ харак-
тера:—луна и солнце. Круглое, широ-
кое, спокойное лицо Шлемма смо-
трѣло на васъ полною луною. Лицо
Іог. Мюллера поражало васъ
своимъ классическимъ профилемъ, вы-
сокимъ челомъ и двумя межбровными
бороздами, придававшими его взгляду'
суровый видъ и дѣлавшими нѣсколько
суровымъ проницательный взглядъ
его выразительныхъ глазъ. Какъ на
солнце, неловко было новичку смо-
трѣть прямо въ лицо на Мюллера.
Клиники Руста въ Charité считались
тогда молодыми нѣмецкими врачами
едва-ли не самыми образцовыми въ
цѣлой Германіи. И дѣйствительно,
Рустъ былъ, въ извѣстномъ смыслѣ,
наиболѣе реалистъ между врачами
тогдашняго времени. Онъ хотѣлъ
основать свою діагностику исключи-
тельно на однихъ объективныхъ при-
знакахъ болѣзни, й потому требо-
валъ въ своей клиникѣ отъ практикан-
товъ, прежде разспроса больного объ
анализѣ и субъективныхъ призна-
кахъ, изслѣдованія того, что можно
видѣть и осязать собственными чув-
ствами. Принципъ превосходный.
Разспросы и разсказы больного, особ-
ливо необразованнаго, нерѣдко слу-
жатъ, вмѣсто раскрытія истины, къ
ея затемнѣнію.Но медицина,не говоря
уже о временахъ Руста, и до сихъ
поръ не владѣетъ еще такимъ запасомъ
надежныхъ физическихъ или органиче-
скихъ, т.-е.объективныхъ,признаковъ,
на который можно было бы положить-
ся, не прибѣгая къ разспросамъ боль-
ного и не полагая ихъ въ основу рас-
познаванія. И вотъ Рустъ, въ
своей самонадѣянности, при маломъ
запасѣ вѣрныхъ физическихъ призна-
ковъ болѣзней, поневолѣ допускал>
цѣлую кучу мечтательныхъ.
He имѣя, по тогдашнему состоянію
патологической анатоміи, прочной ор-

ганической почвы подъ ногами,
Рустъ ввелъ въ діагностику весьма
сомнительные признаки и различія
болѣзней по дискразіямъ и помѣсямъ
дискразій. «Rheumatischer, arthriti-
scher, scrophulöser Natur»эти эпи-
теты постоянно слышались при опре-
дѣленіи болѣзней въ клиникѣ Руста.
Мало этого: Рустъ, изъ привязанно-
сти къ своему принципу—pro mao re
(non Dei, bed Rustii) Іо іа,прибѣгалъ
въ своей клиникѣ къ шарлатанству.
Его ординаторы (Stabsärzte) доносили
ему, до клинической лекціи, о свой-
ствѣ болѣзней вновь поступившихъ
больныхъ, a онъ діагностипировалъ
потомъ передъ слушателями, какъ
будто бы по однимъ объективнымъ
признакамъ, и попадалъ иногДа
впросакъ. Однажды ординаторъ Руста
доложилъ ему о поступленіи двухъ
больныхъ въ Charité : одного съ перело-
момъ ключицы, a другого съ онѣмѣні-
емъ плеча отъ удара молніей. Вывели
обоихъ ихъ въ аудиторію.
— Что это такое?»— спрашиваетъ
Рустъ y практиканта, показывая на
одного изъ больныхъ, придерживаю-
щаго. локоть одной руки другою.
Практикантъ хочетъ изслѣдовать.
— сНе надо тутъ изслѣдовать!—
восклицаетъ Рустъ:—тутъ съ перваго
же взгляда, par distance, можно вѣр-
но опредѣлить, въ чемъ дѣло».
Всѣ напрягли вниманіе, слушаютъ
и смотрятъ.
— «Это переломъ ключицы,—-не-
сомнѣнно,—утверждаетъ Р y с т ъ:—
это видно изъ положенія тѣла»...
Въ это время тихо подходитъ къ не-
му его ординаторъ и что-то шепчетъ
ему на ухо.
— «І>... гм... — спохватился
Рустъ:—^да! вотъ это тотъ больной,
другой, a этотъ парализовалъ отъ уда-
ра молніей».
Если бы въ то время было дозволено
посѣщеніе больныхъ слушателями въ
самыхъ палатахъ Charité, то, вѣрно,
діагностическіе промахи всплывали бы
гораздо чаще наружу, a то учреждено
было такъ, что вновь поступившаго
больного присылали въ клиническую
аудиторію : здѣсь опредѣляли болѣзнь,
назначали леченіе, потомъ уносили
больного, и о немъ—ни слуху ,ни духу.
Но, несмотря на эти предосторожности
случалось все-таки не очень рѣдко,
что язва, опредѣленная Рустомъ по
всѣмъ правиламъ его знаменитой гел-
кологіи 162) (He!cloige), т.-е. по всѣмъ
объективнымъ, признакамъ, какъ не-
сомнѣнно артритическая (ulcus a thi-
ticum), изъ разспросовъ больного ока-
зывалась безъ всякихъ другихъ при-
знаковъ артритизма. Это не мѣшало,
однако же, признавать такую язву и
лечить ее какъ артритическую на томъ
основаніи, что другіе припадки по-
дагры могутъ появиться впослѣд-
ствіи.
Ходитъ, между прочимъ, еще одинъ
забавный qui pro quo изъ Рустовской
клиники, вѣроятно, выдуманный (о
bene trovato).
Сынъ Руста, молодой докторантъ,
ограниченный до глупости, записан-
ный въ практиканты, получилъ для
опредѣленія болѣзни вновь поступив-
шаго въ Ctaiirè старика, страдавшаго
большою кровоточивою (вѣроятно,
варикозною) язвою на ногѣ.
По Рустовской гелкологіи, такая
язва непремѣнно должна была быть
геморроидальною; между тѣмъ моло-
дой Рустъ ломаетъ себѣ голову ; старый
Рустъ хочетъ вывести сына изъ затруд-
ненія и помогаетъ ему въ діагнозѣ
разными намеками. Ничто не помо-
гаетъ. Наконецъ, старый Рустъ гово-
ритъ сыну:
— «Да вспомни, чѣмъ твой отецъ
такъ часто страдалъ въ жизни; по его
обычной болѣзни назови и эту язву на
ногѣ».
— Ulcus syp і iticum!—вдругъ вы-
палилъ сынокъ.
— «Schaafskopt!» (болванъ!)—про-
бормоталъ отецъ и вызвалъ другого
практиканта.
Несмотря на всѣ эти недостатки,
Рустовъ способъ діагноза былъ въ то
время такъ привлекателенъ своею ка-
жущеюся положительностью и точ-
ностью, что принятъ былъ и другими
клиницистами. Я и самъ, признаюсь,
въ первые годы моей клинической
дѣятельности въ Дерптѣ держался

этого способа и увлекалъ имъ моло-
дежь. И теперь, когда объективизмъ въ
медицинѣ сдѣлался гораздо точнѣе и
надежнѣе, предварительный
діагнозъ по однимъ объектив-
нымъ признакамъ, до разспроса боль-
ного,я считаю болѣе надежнымъ; ни-
кому, однако же, изъ молодыхъ вра-
чей не посовѣтую основываться на
этомъ одномъ предварительномъ рас-
познаваніи болѣзни, считая необхо-
димымъ, послѣ разспроса и разска-
зовъ больного, снова повторить свой
объективный діагнозъ, нерѣдко послѣ
этихъ разспросовъ требующій еще и
новаго разслѣдованія.
Рустъ въ помощники себѣ въ
Charité выбралъ Диффенбаха
и поручилъ ему оперативную часть.
Едва-ли когда самъ Рустъ былъ хоро-
шимъ операторомъ; можетъ быть, онъ
былъ смѣлымъ, но ему недоставало
ни ловкости, ни анатомическихъ свѣ-
дѣній. Въ мое время онъ уже не опери-
ровалъ; только однажды какъ-то, въ
отсутствіе Диффенбаха, онъ
взялъ ножъ въ руки для операціи
большой ущемленной грыжи.
— «Я вамъ покажу,—сказалъ онъ
слушателямъ,—какъ старикъ Рустъ
оперируетъ»,—и махнулъ смѣло но-
жемъ по грыжевому мѣшку.
Предполагалъ ли онъ омертвѣніе
уже кишки и хотѣлъ ли вскрыть ее
вмѣстѣ съ грыжевымъ мѣшкомъ,—не
знаю; этого не зналъ никто, смотря на
всю процедуру издали; но фактъ—
тотъ, что вслѣдъ за смѣлымъ Рустов-
скимъ надрѣзомъ со свистомъ выле-
тѣли вѣтры и ручьемъ полились ис-
пражненія. О больномъ, по обыкнове-
нію, не было потомъ ни слуху, ни духу.
Диффенбахъ, въ то время еще
не разсорившійся съ Рустомъ, шелъ
въ гору. Его пластическія операціи
пріобрѣли ему уже тогда славу и имя.
И дѣйствительно, это былъ геній-са-
мородокъ для пластическихъ опера-
цій.
Изобрѣтательность Диффен-
баха въ этой хирургической спе-
ціальности была безпредѣльная.
Каждая изъ его пластическихъ опе-
рацій отличалась чѣмъ-нибудь новымъ
импровизированнымъ. И это необык-
новенное искусство—при весьма огра-
ниченныхъ научныхъ свѣдѣніяхъ, при
полномъ незнаніи анатоміи и физіоло-
гіи. Кромѣ пластическихъ операцій
Диффенбахъ хорошо и счастливо дѣ-
лалъ грыжесѣченія; но прочія опе-
раціи выходили y него не мастерски
сдѣланными. Разсказывали, что Диф-
фенбахъ пріобрѣлъ большую ловкость
въ сшиваніи ранъ, бьюъ долго такъ на-
зываемымъ фликеромъ (Fliecker) при
студенческихъ дуэляхъ въ Кенигс-
бергѣ; такъ же онъ практиковалъ и въ
берейторской школѣ. Диффенбахъ от-
лично ѣздилъ верхомъ.
Съ виду это былъ приземистый, ши-
рокоплечій мужчина, лѣтъ 40, съ ум-
нымъ, красивымъ лицомъ, высокимъ
лбомъ, римскимъ носомъ, небольшими,
изъ глубины смотрѣвшими, умными
глазами, но очень тонкимъ и слабымъ,
не соотвѣтствующимъ широко сло-
женной груди, голосомъ. Privatissi-
mum Диффенбаха, стоившее
дорого (4 большихъ фридрихсдора съ
каждаго изъ 7—8 слушателей), было
мнѣ только тѣмъ полезно, что доста-
вило мнѣ случаи видѣть нѣсколько
замѣчательныхъ (и тогда еще новыхъ)
пластическихъ операцій; a все другое,
излагавшееся намъ Диффенбахомъ на
этомъ privatissimum, не стоило и вы-
ѣденнаго яйца. Онъ показалъ нѣсколь-
ко своихъ пластическихъ операцій на
трупѣ, мямля по обыкновенію и вы-
пуская изъ горла намъ, и то неохот-
но, одно слово за другимъ; въ ораторы
онъ не годился. Его надо было видѣть
какъ оператора-спеціалиста, но не
слушать, что онъ говоритъ.
Съ Грефе,а потомъ и съ Рустомъ,
Диффенбахъ былъ на ножахъ.
Съ Грефе—потому, что это былъ
человѣкъ совершенно другой масти; a
съ Рустомъ—потому, что тотъ не
давалъ ему хода въ Charité; да къ тому
еще на консультаціи y барона фонъ-
Альтенштейна, болѣвшаго кар-
бункуломъ, Рустъ (самъ) перемѣнилі,
безъ всякихъ объясненій съ другими
врачами, способъ леченія, сказавъ
Диффенбаху, какъ бы въ извиненіе
своей неучтивости. Sie sind doch

meine Leute» (Вы вѣдь мои люди), на
что Диффенбахъ замѣтилъ: «Ich bin
kein Leibeigener» (я не крѣпостной).
Послѣ ссоры Диффенбахъ при насъ
ругалъ иногда Charité на чемъ свѣтъ
стоитъ:
— «Das ist eine Mordgrube!» (это
морильня)—и онъ былъ правъ.
Charité во все время нашего пребы-
ванія было резервуаромъ госпиталь-
ной нечисти (госпитальнаго антонова
огня) и гнойнаго зараженія.
Да и долго спустя послѣ того, въ
1864 году, при посѣщеній клиники
профессора Юнгкена въ Charité
госпитальная нечисть не исчезла;
Jungken, для предохраненія отъ
нея, прижигалъ еще свѣжія раны по-
слѣ операцій раскаленнымъ желѣзомъ.
При мнѣ, послѣ извлеченія большого
секвестра изъ бедровой кости, онъ при-
жегъ все дупло, изъ предосторожно-
сти, раскаленнымъ желѣзомъ.
И самому Русту немало тогда доста-
валось отъ Диффенбаха. Онъ не же-
нировался насмѣхаться надъ Рустомъ
во всеуслышаніе, гдѣ только могъ.
Наружность Руста, дѣйствительно,
немногихъ располагала въ его пользу.
Это былъ старый подагрикъ, приземи-
стый, низенькій ростомъ, с% сѣдыми
длинными и густыми волосами, рѣзко
отдѣлявшимися на красномъ, какъ
піонъ, фонѣ широкаго, грубаго лица;
глаза только не потеряли своего бле-
ска, и умно и бойко смотрѣли изъ-подъ
сѣдыхъ нависшихъ бровей и сверху
надвинутыхъ на нихъ большихъ сере-
бряныхъ очковъ; голову прикрывалъ
зеленый суконный картузъ, въ кото-
ромъ Рустъ сидѣлъ и въ клинической
аудиторіи. На ногахъ—нерѣдко пли-
совые сапоги, подъ ногами—всегда
коврикъ.
He мудрено, что такая оригиналь-
ная наружность подвергалась ѣдкимъ
сарказмамъ непріятелей. Диффенбахъ
на одномъ многолюдномъ вечерѣ, гдѣ
много говорилось о старинѣ, на раз-
сказъ одного профессора о томъ, что
еще не очень давно старый Мурзинна1М)
называлъ Руста «Gelbschnabel» (моло-
кососъ), Диффенбахъ замѣтилъ, что
гораздо приличнѣе было бы для Руста
названіе «Blauschnabel» [въюрокъ ки-
тайскій].
He одинъ Диффенбахъ, впрочемъ,
выбиралъ Руста предметомъ насмѣ-
шекъ. Самъ наслѣдный принцъ, любив-
шій Руста и пожаловавшій его въ свои
лейбъ-медики, издалъ на него преза-
бавную каррикатуру, долго выста-
влявшуюся на окнахъ магазиновъ
Подъ-Липами.
Рустъ былъ защитникомъ карантин-
ной системы во время холеры и воз-
будилъ этимъ противъ себя все наро-
донаселеніе. Вотъ по этому-то случаю
и явилась каррикатура, изображаю-
щая большого воробья съ физіономіею
Руста, запертаго въ клѣтку съ над-
писью:
«Passer rusticus».
«Der gemeine Landsperling.
Вся острота — въ словахъ rusticus и
Sperling. 1
Landsperre—это карантинная систе-
ма.
Диффенбахъ, во время нашего пре-
быванія въ Берлинѣ, ѣздилъ въ Па-
рижъ и тамъ дебютировалъ въ клиникѣ
Лисфранка, передъ парижскою ауди-
торіею, съ своею блефаропластикою
(искусственное образованіе нижняго
вѣка). Возвратясь, видимо польщен-
ный хорошимъ пріемомъ y францу-
зовъ, онъ разсказывалъ намъ,какъ лю-
безенъ былъ съ нимъ Лисфранкъ,
Амюсса1в4) и др., какъ вся аудиторія
рукоплескала ему за сдѣланную имъ
еще невиданную нигдѣ операцію.
Зато Диффенбаху очень не понра-
вились Вельпо и англичане.
— «Вельпо 165),—сказывалъ намъ
Диффенбахъ,—это какой-то anatomi-
cus chirurgicus»,—no мнѣнію Диффен-
баха, это была самая плохая рекомен-
дація для хирурга,—a англичане—
это настоящіе бифштексы».
— «Вообразите,—^говорилъ Диффен-
бахъ:—старый Астлей Куперъ, про-
ѣзжавшій чрезъ Парижъ, полагалъ,
что я французскій докторъ изъ госпи-
таля St. Louis; такъ онъ и отнесся ко
мнѣ, никогда прежде ничего не слы-
хавъ обо мнѣ»і

Вельпо не остался, впрочемъ, въ
долгу y Диффенбаха. Когда я посѣ-
тилъ его, въ 1837 г., въ бытность мою
въ Парижѣ,Вельпо такъ отнесся о бер-
линскомъ геніѣ:
— «Знакомы ли вы съ значеніемъ
нашего слова: gascon (хвастунъ) и—
gasconade?».
— Знаю.
— «Ну, такъ m-r Diffenbach пока-
зался мнѣ gascon'oMb, a его разные
подвиги—гасконадами».—Въ этомъ
замѣчаніи Вельпо нельзя не признать
значительную долю правды.
Проф. Юнгкенъ, окулистъ и клини-
цистъ Charité, принадлежалъ также къ
сторонникамъ Руста; такимъ онъ
остался, если не ошибаюсь, до конца.
Это былъ настоящій и чистокровный
доктринеръ. Онъ представлялъ и сво-
имъ ученикамъ, и, какъ я полагаю, са-
мому себѣ современное ученіе,—т.-е.
до чего дошелъ Рустъ и онъ самъ,—
чѣмъ-то законченнымъ, не подлежа-
щимъ сомнѣнію; прогрессъ могъ быть
только въ томъ же самомъ направле-
ніи. Такъ,по крайней мѣрѣ,выходило
изъ его клиническихъ лекцій. Ни ма-
лѣйшаго скептицизма не допускалось.
Все было ясно и точно, какъ дважды
два—четыре. Глазныя бленорреи долж-
ны были лечиться только однимъ
противовоспалительнымъ способомъ.
Разбирая однажды передъ нами слу-
чай сильнѣйшей глазной бленорреи,
Юнгкенъ, назначивъ свое обыкновен-
ное леченіе—піявки и ледяныя при-
мочки, съ необыкновенною самона-
дѣянностію объявилъ намъ: «Ich
breche den Stab über den Kopf desjeni-
gen Arztes, der nicht im Stande ist eine
solche Blenorrhoe zu kuriren! [Я отре-
кусь отъ такого врача, который не въ
состояніи вылечить такую бленоррею].
Черезъ три дня оба глаза оказались
пропавшими отъ изъязвленія роговой
оболочки, и Юнгкенъ, стоя возлѣ по-
стели несчастнаго слѣпца, молча по-
жималъ только плечами. Но Юнгкенъ
былъ честный и добросовѣстный
врачъ,—онъ не скрылъ отъ насъ этого
несчастнаго случая, хотя и могъ бы,
какъ другіе, легко это сдѣлать.
Національность Грефе едва-ли мож-
но было опредѣлитъ по его наружно-
сти; она свидѣтельствовала настолько
же о нѣмецкомъ, насколько и о сла-
вянскомъ происхожденіи. Противники
Грефе распускали даже слухъ и о се-
митскомъ его происхожденіи.
Несомнѣнно только-это признавалъ
и самъ Грефе,—^что онъ былъ родомъ
изъ Польши и тамъ провелъ свою мо-
лодость.
Гораздо характернѣе физіономіи
была прическа Грефе—unicum въ сво-
емъ родѣ: длинные, почти черные, съ
просѣдью, волосы гладко-на-гладко
зачесывались и примазывались справа
налѣво и закрывали значительную
часть лба, чуть не до густыхъ черныхъ
бровей. Круглому, полному лицу эта
прическа сообщала какой-то стран-
ный, похожій на куклу, видъ.
Отличительною чертою Грефе была
изысканная учтивость со всѣми. Къ
слушателямъ онъ обращался не иначе,
какъ съ эпитетомъ: «meine hochge-
schätzte, meine verehrte Herren» [вы-
сокоуважаемые, высокопочитаемые
господа]; къ больнымъ изъ низшихъ
классовъ: «mein liebster Freund» (лю-
безнѣйшій другъ).
Но когда дѣлалось что-нибудь не по
немъ, то онъ легко выходилъ изъ себя
Видно было, что учтивость и кажу-
щаяся невозмутимость были искус-
ственныя.
Человѣкъ былъ хорошо выдержанъ.
И въ этомъ, и во всемъ остальномъ
Грефе былъ полный контрастъ съ Ру-
стомъ; недаромъ и жили они какъ
кошка съ собакой. Причесанный, какъ
прилизанный, всегда элегантно одѣ-
тый или затянутый въ синій мундиръ
съ толстыми эполетами, Грефе вхо-
дилъ тихо и сѣменя ногами, походкою
табетиковъ, въ аудиторію, расклани-
вался во всѣ стороны и, обводя всю
аудиторію глазами, начиналъ пѣть:
— «Meine hochgeschätzte Herren».
Рустъ являлся въ своемъ старомъ
зеленомъ картузѣ, съ висѣвшими изъ
подъ него по плечамъ растрепанными
сѣдыми волосами, съ тростью, которой
не выпускалъ изъ рукъ, и жестикули-
ровалъ ею во все время лекцій.

— «A это что за опухоль? a это что за
краснота?>—спрашивалъ Рустъ, ука-
зывая издали своею палкою на боль-
ное мѣсто паціента.
Вмѣсто сладкопѣнія и деликатнаго
обращенія являлись на сцену: «Don-
ner Wetter, sind Sie toll!» ete. [чортъ
возьми, вы одурѣли! и проч].
Въ клинику Руста всѣ Шли, чтобы
слышать оракульское изреченіе врача-
оригинала. Про операціи, дѣлавшіяся
въ Charité, самые неопытные студенты
говорили, что тамъ надо учиться—
какъ не дѣлать операціи. И Рустъ
имѣлъ болѣе самыхъ фанатическихъ
приверженцевъ между молодыми.вра-
чами и слушателями.
Въ клинику Грефе ходили, чтобы
видѣть истиннаго маэстро, виртуоза-
оператора. Операціи удивляли всѣхъ
ловкостью, аккуратностью, чистотою
и необыкновенною скоростью произ-
водства. Ассистенты Грефе, й именно
главный д-ръ Ангельштейнъ 166), уже
пожилой и опытный практикъ (онъ
имѣлъ и въ городѣ значительную прак-
тику), знали наизусть всѣ требованія
и всѣ хирургическія замашки и при-
вычки своего знаменитаго маэстро.
У Ангельштейна вездѣ были наты-
каны инструменты Грефе, ему не надо
было говорить : «сдѣлай то или другое»,
во время операціи,—все дѣлалось
само собою, безъ словъ и разговоровъ.
Грефе для каждой операціи повыду-
мывалъ много разныхъ инструмен-
товъ, теперь уже почти забытыхъ, но
во времена оны расхваленныхъ и
всегда употреблявшихся самимъ изо-
брѣтателемъ. Онъ только самъ и умѣлъ
владѣть ими. Въ клиникѣ Грефе было
въ особенности то хорошо, что прак-
тиканты всѣ могли слѣдить за боль-
ными и оперированными и сами до-
пускались къ производству операцій,
но не иначе какъ по способу Грефе и
инструментами его изобрѣтенія.
Мнѣ, какъ практиканту, досталось
также сдѣлать три операціи: вырѣзать
два липома и вылущить большой па-
лецъ руки изъ сустава. Грефе былъ до-
воленъ, но онъ не зналъ, что всѣ эти
операціи я сдѣлалъ бы вдесятеро
лучше, если бы не дѣлалъ ихъ неуклю-
жими и мнѣ несподручными инстру-
ментами.
Грефе былъ, безъ сомнѣнія, отъ
природы ловокъ и сноровистъ; иначе—
безъ всякаго знанія анатоміи, безъ
упражненій надъ трупами, которые
Грефе считалъ совершенно неподхо-
дящими къ операціямъ на живыхъ,—
какъ могъ бы онъ сдѣлаться истиннымъ
виртуозомъ хирургіи?
Между тѣмъ пальцы его — мяси-
стые, закругленные и короткіе—вовсе
не свидѣтельствовали объ особенной
ловкости.
Ежегодно, въ день рожденія Грефе,
его слушатели и практиканты, боль-
шею частью иностранцы, дѣлали
складчину, покупали кубокъ или дру-
гую какую вещь съ приличною над-
писью н подносили своему маэстро.
Это былъ едва-ли не единственный
способъ изъявленія признательности
и уваженія наставнику. Болѣе заду-
шевнымъ сочувствіемъ своихъ, и имен-
но туземныхъ, учениковъ маэстро не
пользовался. Онъ задавалъ обыкно-
венно банкетъ въ день своего рожде-
нія, на которомъ онъ угощалъ своихъ
гостей разными деликатесами и вина-
ми, a гости угощали его льстивыми
тостами, называя его «Unser deut-
scher Dupuytren», и т. п.
Послѣ одного такого банкета Грефе
позвалъ меня въ кабинетъ, гдѣ, остав-
шись наединѣ со мною, спросилъ: не
знакомъ ли мнѣ одинъ окулистъ въ
С.-Петербургѣ, пріобрѣвшій такую
знаменитость, что его императоръ Ни-
колай рекомендуетъ настоятельно ко-
ролю для наслѣднаго ганноверскаго
принца? Надо знать, что во время пре-
быванія Николая Павловича въ Бер-
линѣ туда пріѣхалъ для консультаціи
и леченія глазной болѣзни наслѣдный
ганноверскій принцъ. Грефе, какъ
лейбъ-медикъ или лейбъ-хирургъ
прусскаго короля, назначилъ опера-
цію искусственнаго зрачка, дѣлая ее
безъ успѣха, если не ошибаюсь, два
раза у принца, хотѣлъ было дѣлать по-
томъ, черезъ нѣсколько лѣтъ, и въ
третій разъ, поѣхалъ съ этой цѣлью
въ Ганноверъ, но по дорогѣ занемогъ
тифомъ и умеръ.

Я очень удивился, услышавъ отъ
Грефе, что нашъ императоръ настой-
чиво предлагаетъ въ конкуренты съ
маэстро Грефе своего вѣрноподданна-
го.Въ такомъ случаѣ этотъ вѣрнопод-
данный, дѣйствительно,уже знамени-
тость. Кто же это такой былъ? Ума не
приложу. Въ первый разъ слышу.
Наконецъ, я узналъ, что сія знамени-
тость, рекомендованная императоромъ
Всероссійскимъ королю прусскому,
былъ не кто иной, какъ с.-петербург-
скій мѣщанинъ Орѣшниковъ.
Въ С.-Петербургѣ, на Васильев-
скомъ Островѣ, этотъ гражданинъ от-
крылъ, съ разрѣшенія правительства,
глазную больницу для приходящихъ.
Орѣшниковъ прежде всего запасся
огромнымъ увеличительнымъ стекломъ
съ длинною рукояткою, и объявилъ
себя самымъ ярымъ противникомъ из-
вѣстнаго въ то время петербургскаго
окулиста Василія Васильевича Лер-
хе. Экзаменуя своихъ больныхъ че-
резъ увеличительное стекло, Орѣшни-
ковъ спрашивалъ y каждаго, не былъ
ли онъ на Моховой y Лерхе1в7) и когда
больной отвѣчалъ утвердительно, то
Орѣшниковъ интересовался знать,
какъ опредѣлилъ болѣзнь д-ръ Лерхе.
—«Да что, сказалъ, что полуда»,—
такъ, примѣрно, разсказывалъ па-
ціентъ. На такой отвѣть Орѣшниковъ
качалъ головою, снова наводилъ на
глаза паціента увеличительное стекло,
снова качалъ подозрительно головою
и говорилъ во всеусльшаніе:—«Ай,
Василій Васильевичъ, опять маху
далъ! Какая же это тутъ полуда? Это
просто бѣльмо. He безпокойся, дру-
жокъ, будешь видѣть, вотъ тебѣ моя
примочка». ,
Грефе нѣсколько, какъ мнѣ каза-
лось, встревоженный настойчивою ре-
комендаціею какъ будто изъ земли
выросшаго конкурента такою особою,
какъ императоръ всероссійскій, по-
томъ успокоился, когда узналъ, что
Орѣшниковъ не былъ операторъ, a въ
Германіи давно и всѣмъ уже было
слишкомъ извѣстно, что только опера-
ціею можно возстановить зрѣніе
принца.
Какъ ни полезны и какъ ни поучи-
тельны были для меня занятія y
Шлемма и въ клиникахъ Грефе, Руста
и Юнгкена, но всего нагляднѣе была
для меня польза, принесенная мнѣ
упражненіями въ оперативной хирур-
гіи надъ трупами въ Charité.
Однажды я узналъ отъ студентовъ,
что въ Charité можно присутствовать
иногда при вскрытіи труповъ; мнѣ по-
казали и мѣсто, гдѣ производятся эти
вскрытія. Я отправился, прихожу—и
не вѣрю тому, что вижу.
Въ маленькой комнатѣ, помѣщав-
шей въ себѣ два стола, на каждомъ изъ
нихъ лежало по два-три трупа, и y
одного стола—вижу—стоитъ женщина
сухощавая, въ чепцѣ, въ клеенчатомъ
передникѣ и такихъ же зарукавни-
кахъ, вскрывая чрезвычайно скоро и
ловко одинъ трупъ за другимъ. Тогда
еще не видано и не слыхано было, что-
бы женщины посвящали себя анатоми-
ческимъ занятіямъ; видя, что меня не
гонятъ, и кромѣ меня никого нѣтъ изъ
студентовъ, я приблизился къ инте-
ресной дамѣ и весьма учтиво покло-
нился.
— «Wünschen sie was von mir?»
[угодно вамъ что отъ меня?]—спраши-
ваетъ она меня.
— Да, мнѣ хотѣлось бы чаще при-
сутствовать при вскрытіяхъ,—отвѣ-
чаю я.
-ѵ- «Что же! приходите хотя каждый
день; кромѣ меня до сихъ поръ никто
еще не вскрывалъ. Только недавно на-
значенъ профессоръ Фроріепъ».
— A другіе клиническіе профессо-
ра Charité?
— «Что вы! да развѣ они что пони-
маютъ въ этомъ дѣлѣ? Вотъ, еще вчера
никто мнѣ не вѣрилъ, что при вскры-
тіи одного трупа я найду огромный
экссудатъ въ груди, a за милю видно
было, что вся половина груди растяну-
та. Я имъ и показала».
— Позвольте узнать ваше имя?
— <<Я—madame Vogelsang».
— Такъ вотъ что, madame Vogel-
sang: не можете ли вы доставить мнѣ
случай упражняться на трупахъ?
— «Почему не такъ. Ko мнѣ прихо-
дили иногда иностранцы, и я имъ пока-

зывала операціи на трупахъ. У меня
для этого есть и хирургическіе ин-
струменты».
— Такъ потрудитесь объявить мнѣ
ваши условія,—замялся я.
— «У меня опредѣлено 1 талеръ за
цѣлый трупъ—тогда вы можете сдѣ-
лать на немъ какія вамъ угодно опе-
раціи—и 15 Silbergroschen за пере-
вязку артеріи на конечностяхъ и за
вылущеніе изъ суставовъ, но съ тѣмъ,
чтобы не дѣлать никакихъ лоскутовъ»
(то есть не обрѣзывать совсѣмъ вылу-
щеннаго изъ сустава члена)...
Дѣло рѣшено. Я выдаю задатокъ 3
талера. Дни и часы назначаются г-жею
Фогельзангъ—всякій разъ "съ вечера
она будетъ присылать нарочнаго или
скажетъ сама въ клиникѣ Pytfra.
M-me Vogelsang — эта интересная
особа прежде была повивальною баб-
кою, a потомъ изъ любви къ искусству,
какъ она увѣряла, посвятила себя
анатоміи и практически знала ее бой-
ко. Вылущить суставъ по всѣмъ пра-
виламъ искусства, найти артерію на
трупѣ—это было плевое дѣл о для m-me
Vogelsang.
Въ то время Берлинъ былъ экзаме-
націоннымъ «rendez-vous» для
всѣхъ врачей прусскаго королевства,
и каждый изъ нихъ, на такъ называе-
момъ государственномъ экзаменѣ
(Staats-Examen), обязанъ былъ де-
монстрировать предъ экзаменаторами
внутренности груди, живота in situ.
Вотъ этотъ-то экзаменъ in situ и
заставлялъ прибѣгать экзаменую-
щихся къ анатомическимъ знаніямъ
г-жи Фогельзангъ.
Она достигла совершенства въ разъ-
ясненіи H наглядномъ опредѣленіи по-
ложенія грудныхъ и брюшныхъ вну-
тренностей, a также мозга и основанія
черепа.
Никто не былъ такъ вхожъ ко мнѣ,
какъ m-me Vogelsang. И рано утромъ,
и поздно вечеромъ она являлась ко
мнѣ съ какимъ-нибудь препаратомъ въ
рукахъ или съ извѣстіемъ о предстоя-
щемъ упражненіи на трупѣ въ «Cha-
rité».
Я не зналъ ни одного женскаго лица
менѣе красиваго и болѣе оригиналь-
наго физіономіи г-жи Vogelsang. Уже
лѣтъ за 40, съ волосами на головѣ, по-
хожими на паклю, съ сухимъ, изры-
тымъ глубокими бороздами, но не-
обыкновенно подвижнымъ лицомъ,
m-me Vogelsang очень смахивала на
проворную, юркую обезьяну.
Но она доставила мнѣ для упражне-
ній не одну сотню труповъ, и потому
я ее считалъ дорогимъ для себя чело-
вѣкомъ.
Въ одно время съ нами прибыло въ
Берлинъ нѣсколько русскихъ изъ
Москвы и Петербурга, впослѣдствіи
занявшихъ должности ординаторовъ
въ разныхъ столичныхъ госпиталяхъ;
изъ нихъ всѣхъ болѣе сблизился со
мною Вл. Аѳ. Караваевъ 168) (ро-
домъ изъ Вятки).
Караваевъ окончилъ курсъ въ ка-
занскомъ университетѣ. Познакомив-
шись въ этомъ университетѣ только
по слухамъ съ хирургіею (профессоръ
хирургіи въ то время, если не оши-
баюсь, Фогель, имѣлъ скорченные отъ
предшествовавшей болѣзни пальцы
и не могъ держать ножа), онъ отпра-
вился въ Петербургъ и опредѣлился
ординаторомъ въ Маріинскій госпи-
таль, гдѣ и видѣлъ въ первый разъ нѣ-
сколько операцій, произведенныхъ
Буяльскимъ 169).
Несмотря на такую слабую подго-
товку, Караваевъ чувствовалъ въ себѣ
особое влеченіе къ хирургіи; это я за-
мѣтилъ при первомъ же нашемъ зна-
комствѣ. Я посовѣтовалъ ему тотчасъ
же заняться анатоміею и отправиться
по адресу къ m-me Vogelsang.
Цѣлый годъ онъ былъ моимъ неиз-
мѣннымъ спутникомъ при упражне-
ніяхъ надъ трупами, a потомъ по мо-
ему же совѣту отправился въ Геттин-
генъ, къ Лангенбеку.
Въ 1837 году Караваевъ явился въ
Дерптъ, держалъ еще y меня экзаменъ,
до отъѣзда моего въ этомъ же году въ
Парижъ, дѣлалъ вмѣстѣ со мною опы-
ты надъ животными по вопросу, много
меня интересовавшему въ то время,—
о признакѣ развитія гнойнаго зараже-
нія крови (піэміи).
Этотъ вопросъ я и посовѣтовалъ Ка-
раваеву выбрать предметомъ его док-

торской диссертаціи. Я могу по праву
считать Караваева однимъ изъ своихъ
научныхъ питомцевъ: я направилъ
первые его шаги на поприще хирургіи
и сообщилъ ему уже избранное мною
направленіе въ изученіи хирургіи.
Лѣтнею вакаціею 1834 года я вос-
пользовался для посѣщенія Геттинге-
на и, чтобы застать еще лекціи, отпра-
вился изъ Берлина еще задолго до
окончанія семестра.
Меня интересовалъ въ Геттингенѣ,
разумѣется, всего болѣе Ланген-
бекъ 170). Ученики его, пріѣзжавшіе
иногда въ Берлинъ, относились съ ис-
креннимъ энтузіазмомъ о своемъ зна-
менитомъ учителѣ всей Германіи того
времени. Лангенбекъ былъ
единственный хирургъ-анатомъ. Зна-
нія его анатоміи были такъ же обшир-
ны, какъ и хирургіи.
Кромѣ этихъ двухъ категорій хи-
рурговъ-анатомовъ и хирурговъ-тех-
никовъ (которыхъ Лисфранкъ
въ Парижѣ очень мѣтко назвалъ chi-
rurgiens menuisiers),—въ 1830-хъ го-
дахъ можно было различить и еще двѣ
категоріи, имѣвшія въ то время не ме-
нѣе важное значеніе. Въ то время ане-
стэзированіе и анестэзирующія сред-
ства еще не были введены въ хирур-
гію, и потому немаловажное было дѣло
для страждущаго человѣчества пре-
терпѣть какъ можно меньше мученій
отъ производства операцій. Быстро-
течная, почти скоропостижная смерть
постигала иногда оперируемаго вслѣд-
ствіе нестерпимой боли.
Операція, какъ и всякій другой прі-
емъ, могла причинить смертный shok
отъ одной только боли y особъ чрез-
мѣрно раздражительныхъ. Итакъ,
не мудрено, что значительная часть
хирурговъ поставила себѣ задачею
способствовать всѣми силами быстро-
му производству операцій. Но какъ
усовершенствованіе хирургической
техники въ этомъ направленіи (т.-е.
съ цѣлью уменьшить сумму страданій
быстрымъ производствомъ операцій)
весьма трудно, даже невозможно для
многихъ, и, сверхъ того, скорость про-
изводства нерѣдко можетъ сдѣлать
операцію невѣрною, ненадежною и не-
безопасною, то, понятно, многіе изъ
хирурговъ сильно вооружены были
противъ всякой спѣшности въ произ-
водствѣ, a нѣкоторые дошли до того,
что объявили себя защитниками про-
тивоположнаго принципа, утверждая,
что чѣмъ медленнѣе будетъ дѣлана
операція, тѣмъ болѣе она дастъ наде-
жды на успѣхъ.
Французскій хирургъ Р.у уко-
рялъ всѣхъ англійскихъ хирурговъ въ
ненужной и мучительной медленности
при производствѣ операцій.
Въ Германіи къ категоріи хирур-
говъ, по принципу стоявшихъ за бы-
строе производство операцій, можно
было отнести именно двухъ корифе-
евъ—Грефе и Лангенбека.
Первый достигалъ этого врожденною
ловкостью и разными техническими
пріемами; второй—отчетливымъ зна-
ніемъ анатомическаго положенія ча-
стей и основанными на этомъ зна-
ніи, имъ изобрѣтенными, оператив-
ными способами.
Хотя я и отношу Лангенбека
и Грефе къ одной категоріи, имѣя
въ виду только одну сторону ихъ ис-
кусства, но въ самомъ производствѣ
операцій существовало громадное
различіе, и это не могло быть иначе,
потому что не было двухъ людей, ме-
нѣе сходныхъ между собою.
Грефе оперировалъ необыкно-
венно скоро, ловко и гладко. Лан-
генбекъ оперировалъ скоро, на-
учно и оригинально.
Грефе отъ природы получилъ
ловкость руки; но ни устройство руки,
ш. строеніе всего тѣла не свидѣтель-
ствовали объ этой врожденной лов-
кости.
Лангенбекъ, напротивъ, былъ
отъ природы такъ организованъ, что
не могъ не быть ловкимъ и по-
движнымъ. Атлетъ ростомъ и разви-
тіемъ скелета и мышцъ, онъ былъ, вмѣ-
стѣ съ тѣмъ, необыкновенно пропор-
ціонально сложенъ. Ни y кого не ви-
далъ я такъ хорошо сложенной и при-
томъ такой огромной руки. Ланген-
бекъ на своихъ анатомическихъ де-
монстраціяхъ укладывалъ цѣлый

мозгъ на ладонь, раздвинувъ свои
длинные пальцы; рука служила ему
вмѣсто тарелки, и на ней онъ съ непо-
дражаемою ловкостью распластывалъ
мозгъ ножемъ. Поистинѣ, это былъ хи-
рургъ-гигантъ. Ампутируя по своему
овальноконическому способу бедро въ
верхней трети, Лангенбекъ об-
хватывалъ его одною рукою, повора-
чивался при этомъ, съ ловкостью воен-
наго человѣка, на одной ногѣ и при-
способлялъ все свое громадное тѣло
къ движенію и дѣйствію рукъ.
Ha его privatissimum я первый разъ
видѣлъ это замѣчательное искусство
приспособленія при операціяхъ дви-
женія ногъ и всего туловища къ дѣй-
ствію оперирующей руки; и это Дѣла-
лось не случайно, не какъ-нибудь, a
no извѣстнымъ правиламъ, указан-
нымъ опытомъ.
Впослѣдствіи мои собственныя
упражненія на трупахъ показали мнѣ
практическую важность этихъ пріе-
мовъ.
И Лангенбекъ былъ не прочь
похвалиться своею силой и ловкостью.
Но это было не хвастовство фата, не
смѣшное тщеславіе.
Къ Лангенбеку какъ-то шла похвала
себѣ; такі», онъ разсказывалъ мнѣ
по своему, отрывисто, съ удареніемъ
на каждомъ словѣ,—какъ онъ изу-
милъ одного англійскаго хирурга во
время французской кампаніи. Этотъ
сынъ Альбіона никакъ не хотѣлъ вѣ-
рить Лангенбеку, что онъ по своему
способу вылущиваетъ плечо изъ су-
става только въ три минуты; пред-
ставился случай послѣ одной битвы:
раненаго француза (если не ошибаюсь)
посадили на стулъ. Англичанинъ
сталъ приготовляться къ наблюденію
и надѣвать очки; въ это мгновеніе что-
то пролетѣло передъ носомъ наблюда-
теля и выбило y него очки изъ рукъ;
это нѣчто было вылущенное уже Лан-
генбекомъ и пущенное имъ на воздухъ,
прямо въ Ѳому невѣрующаго, плечо.
Все, что сообщалъ намъ на лекціяхъ
п въ разговорахъ Лангенбекъ, было
интересно и оригинально.
Co многимъ нельзя было согласиться,
но, п не соглашаясь, нельзя было не
удивляться человѣку ,замѣчательному
и по наружности, и по особенном>г
складу ума, и по знанію дѣла. Ланген-
бекъ былъ, вѣрно, красавцемъ въ
молодости,-—такъ пріятно выразите-
ленъ и свѣжъ былъ его обликъ. За
версту можно было уже слышать его
громкій и звонкій голосъ.
Къ характеристикѣ Лангенбека,
какъ хирурга, относится еще одна важ-
ная и оригинальная черта. Онъ воз-
водилъ въ принципъ—при производ-
ствѣ хирургическихъ операцій избѣ-
гать давленія рукою на ножъ и пилу,
— «Ножъ долженъ быть смычкомъ
въ рукѣ настоящаго хирурга».
— «Kein Druck, nur Zug» [He на-
жимъ, а тяга].
И это были не пустыя слова.
Лангенбекъ научилъ меня не дер-
жать ножа полною рукою, кулакомъ,
не давить на него, a тянуть какъ смы-
чокъ по разрѣзываемой ткани. И я
строго соблюдалъ это правило во все
время моей хирургической практики
вездѣ, гдѣ можно было это сдѣлать.
Ампутаціонный ножъ Лангенбека
былъ имъ придуманъ именно съ той
цѣлью, чтобы не давить, a скользить
тонкимъ, какъ бритва, и выпуклымъ,
и дугообразно-выгнутымъ лезвеемъ.
На нашемъ privatissimum случилась
однажды бѣда съ этимъ ножемъ. До-
садно было Лангенбеку, что предъ ино-
странцемъ, да еще и пріѣхавшимъ изъ
Берлина, должна была случиться та-
кая неудача. Дѣло въ томъ, что Ланген-
бекъ, одѣтый въ лѣтнія бланжевыя
брюки, башмаки и чулки, дѣлая пе-
редъ нами свою ампутацію бедра на
трупѣ и по обыкновенію приговаривая
при этомъ громко и внушительно:
«nur Zug, kein Druck», вдругъ co всего
размаха попадаетъ остріемъ ножа себѣ
въ икру. Кровь выступаетъ на бланже-
выхъ брюкахъ и льетъ въ чулокъ и на
полъ. Рана была довольно глубокая,
зажила, однако же, безъ послѣдствій.
Лангенбекъ, вѣрно, угадывалъ наши
мысли по случаю этого происшествія.
Конечно, мы не могли не думать
такъ: уже если самъ маэстро дѣлаетъ
промахи, такъ, значитъ дѣло неладно.
И дѣйствительно, и Ланген-

бекъ и Грефе, по свойственной
всѣмъ людямъ слабости, изобрѣли не
мало такихъ хирургическихъ проце-
дуръ и инструментовъ, которые оста-
вались употребительными только въ
ихъ собственныхъ рукахъ. Но, разу-
мѣется, ни Грефе, ни Ланген-
бекъ не отказывались отъ своихъ
изобрѣтеній и продолжали отдавать
~имъ преимущество.
Жизнь въ маленькомъ провинціаль-
номъ германскомъ университетѣ была
въ то время довольно, а иногда таки и
оченъ, патріархальная. Сближеніе съ
профессорами было гораздо легче,
чѣмъ въ столичномъ университетѣ; по-
этому не мудрено, что я скоро и легко
познакомился съ біографіею, міровоз-
зрѣніями и даже причудами нѣкото-
рыхъ изъ геттингенскихъ профессо-
ровъ.
Про самого Лангенбека не трудно
было узнать, что онъ вставалъ очень
рано, занимался почти цѣлый божій
день, то въ анатомическомъ театрѣ,
то въ клиникѣ, то на дому. Одинъ
студентъ изъ курляндцевъ, жившій
недалеко отъ Лангенбека, сказывалъ
мнѣ, что, по его наблюденіямъ, Лан-
генбекъ бываетъ въ веселомъ располо-
женіи духа преимущественно, когда
еврей-мѣняла, являвшійся обыкно-
венно по утрамъ, оставался на кварти-
рѣ профессора долгое время.
Молодымъ, собиравшимся вокругъ
Лангенбека, людямъ онъ любилъ го-
ворить о встрѣченныхъ имъ въ жизни
трудностяхъ, невзгодахъ и препят-
ствіяхъ, побѣжденныхъ энергіею и
здравымъ смысломъ. «Frisch in's Leben
hinein!»—это было его любимымъ афо-
ризмомъ. «Kein Leichtsinn, aber einen
leichten Sinn»—также было его прави-
ломъ жизни.
Про другихъ, болѣе устарѣлыхъ,
профессоровъ разсказывались разныя
легенды. Про знаменитаго Блумен-
баха 171), дожившаго, напримѣръ,
едва-ли не до 90 лѣіъ, говорили, что
онъ не можетъ, безъ вреда для своего
организма, не читать лекціи, и онъ
исполняетъ эту, сдѣлавшуюся для He-
ro ужъ органическою, функцію чрез-
вычайно добросовѣстно; приходить
въ аудиторію, садится на каѳедру, вы-
нимаетъ тетрадку и читаетъ по ней не
спѣша и съ разстановкою. Слушатели,
не менѣе профессора привыкшіе къ
его лекціямъ, нерѣдко, однако же
бывали поражены quasi-замѣтками
маститаго ученаго, произносимыми съ
обычною медленностью и разстанов-
кою: «hier muss ich ein Witz sagen»,
Сначала никто не могъ въ толкъ взять,
что означали эти отрывочныя афо-
ристическія замѣтки. Наконецъ,
дѣло объяснилось. Тетрадки суще-
ствовали еще съ того давняго времени,
когда знаменитый ученый,—во цвѣтѣ
лѣтъ и одаренный юморомъ, —
острилъ на своихъ лекціяхъ и заблаго-
временно отмѣчалъ на поляхъ тетрад-
ки, гдѣ и при какомъ случаѣ острота.
казалась ему умѣстною. Пришла ста-
рость. Содержаніе остротъ исчезло
изъ памяти, a указаніе на остроту,
оставшееся еще на поляхъ тетрадки,
передавалось аудиторіи добросовѣст-
нымъ профессоромъ.
Во время моего пребыванія въ Гет-
тингенѣ я познакомился съ племян-
никомъ Лангенбека, тогда еще
молодымъ докторантомъ. ассистентомъ
дяди, a потомъ занимавшимъ мѣсто
Диффенбаха и Грефе въ
Берлинѣ.
Молодой Лангенбекъ 172) мнѣ памя-
тенъ не потому только, что я видѣлъ
его постоянно при дядѣ, но еще по
отрывочнымъ воспоминаніямъ.
Въ операціонную залу къ старому
Лангенбеку принесли больного съ не-
крозомъ бедра; профессоръ сталъ оты-
скивать секвестръ и сдѣлалъ знакъ
племяннику, чтобы онъ подалъ что-то
(вѣроятно, зондъ или корнцангъ
и т. п.), и вдругъ, къ моему удивленію,
я вижу, что молодой Лангенбекъ по-
даетъ ампутаціонный ножъ. «Ncoh
zu früh!» [еще рано],—замѣтилъ ему
дядя.
Второе воспоминаніе совпадаетъ съ
моею болѣзнью. Я занемогъ въ Гет-
тингенѣ сильною жабою, перешедшею*
въ нарывъ. Но прежде чѣмъ нарывъ
вскрылся, ему суждено было,-противъ
моего желанія, - пройти черезъ рука

хирурга. Опухоль была очень сильная
il я, видѣвъ уже не разъ и въ Дерптѣ
п особливо въ Берлинѣ, леченіе жабы
рвотнымъ, хотѣлъ уже принять его,
какъ мой знакомый курляндецъ, стру-
сивъ за меня, увѣдомилъ о моей бо-
лѣзни Лангенбека. Оба,—дядя и пле-
мянникъ,—были такъ любезны, что
тотчасъ же пришли ко мнѣ на кварти-
ру.
Старикъ Лангенбекъ, осмотрѣвъ
мою пасть, тотчасъ же взялъ скаль-
пель и всадилъ его почти на одинъ
дюймъ въ опухоль; вышло нѣсколь-
ко крови, но матеріи не показалось.
Ночью на другой день нарывъ лоп-
нулъ самъ по себѣ, и я скоро выздоро-
вѣлъ.
Странно: когда, въ 1864 году, я, по
прошествіи 30 лѣтъ, въ первый разъ
свидѣлся въ Берлинѣ съ моимъ ста-
рымъ знакомымъ (Лангенбековымъ
племянникомъ), то онъ тотчасъ же при-
помнилъ мнѣ мою болѣзнь, но при
этомъ настойчиво увѣрялъ, что онъ
самъ вскрылъ мнѣ нарывъ и выпустилъ
гной. Мнѣ кажется, что я обязанъ въ
этомъ случаѣ вѣрить болѣе моей, чѣмъ
чужой памяти. Воспоминаніе о при-
чиненной мнѣ безполезной боли и о
брани, которою я внутренно осыпалъ
обоихъ Лангенбековъ и моего знако-
маго курляндца за ихъ непрошенное
вмѣшательство, сохранилось слиш-
комъ живо въ моей памяти, и я, испы-
тавъ на себѣ хирургическій промахъ,
старался потомъ, насколько могъ, пре-
дохранять другихъ людей отъ моихъ
промаховъ.
Съ тѣхъ поръ рвотное служило мнѣ
гораздо чаще ножа къ вскрытію нары-
вовъ послѣ жабы. Изъ оперативныхъ
-способовъ, предложенныхъ Ланген-
бекомъ, весьма немногіе сохранились
еще въ современной хирургіи. Спра-
ведливость требуетъ еще замѣтить,
что операціи Лангенбека изумляли не
только быстротою, но и чрезвычайною,
въ то время еще не слыханною, вѣро-
ятностью и точностью производства.
Мойеръ сказывалъ мнѣ, что его
учитель, старый Ант. Скарпа,
услышавъ про вылущеніе матки, сдѣ-
ланное успѣшно (безъ поврежденія
брюшины), сказалъ:
— «Если это правда, то я готовъ
ползти на колѣняхъ въ Геттингенъ къ
Лангенбеку».
Ko второй категоріи нѣмецкихъ хи-
рурговъ, то-есть къ защитникамъ мед-
леннаго, по принципу, производства
операцій, надо отнести. по преимуще-
ству, Текстора 173) въ Вюрцбур-
гѣ.
У Текстора принципъ медленности
доведенъ былъ до крайнихъ размѣ-
ровъ. Его аудиторія нерѣдко могла на-
слаждаться такого рода зрѣлищемъ.
Вольной лежитъ на операціонномъ сто-
лѣ, приготовленъ къ отнятію бедра.
Профессоръ, вооруженный длиннѣй-
шимъ скальпелемъ, вкалываетъ его,
какъ можно тише и медленнѣе, на-
сквозь спереди назадъ чрезъ мышцы
бедра. Вколотый ножъ оставляется въ
этой позиціи, и профессоръ начинаетъ
объяснять слушателямъ, какое напра-
вленіе намѣренъ онъ дать ножу, какую
длину разрѣзу и т. п.
Потомъ, выкроивъ одинъ изъ лоску-
товъ, по мѣркѣ и какъ можно медлен-
нѣе, снова начинается сужденіе объ
образованіи второго лоскута. При
этомъ профессоръ обращается нѣ-
сколько разъ къ своей аудиторіи съ
наставленіемъ:
— «So muss mann operieren, meine
Herren».
И это все дѣлалось безъ анестэзиро-
ванія, при вопляхъ и крикахъ мучени-
ковъ науки или, вѣрнѣе, мучениковъ
безмозглаго доктринерства.
Что касается до меня, то мой темпе-
раментъ и пріобрѣтенная долгимъ
упражненіемъ на трупахъ вѣрность
руки сдѣлали мнѣ, поистинѣ, против-
ною эту злую медленность по прин-
ципу.
И впослѣдствіи, когда анестэзирова-
ніе, повидимому, дѣлало совершенно
излишнимъ Цельсово «cito»,—и тогда,
говорю, я остался все-таки того мнѣ-
нія, что напускная медленность мо-
жетъ оказаться вредною: продолжи-
тельностью анестэзированія и травма-
тизма.

He одинъ механизмъ въ производ-
ствѣ операцій, не одна только техни-
ческая часть хирургіи рѣзко отлича-
ли клиники главныхъ представите-
лей германской хирургіи.
Мы имѣли случай наблюдать въ
этихъ клиникахъ и разные способы
леченія ранъ. И именно, операторы по
преимуществу: Лангенбекъ,
Грефе и Диффенбахъ—
всего болѣе ставили въ заслугу свои
способы леченія ранъ.
Лангенбекъ терпѣть не могъ, когда
иностранные и другіе врачи, посѣщав-
шіе его клинику, объясняли ему, думая
сказать ему пріятное,—что они изда-
лека пріѣхали посмотрѣть на его опе-
раціи. Тогда онъ нарочно ждалъ и не
дѣлалъ.
«Die Kerls wollen,—говаривалъ онъ
потомъ,—daös er schneidet. Er schnei-
det aber nicht».
Въ мое время въ клиникѣ Ланген-
бека почти всѣ раны,—и послѣ боль-
шихъ ампутацій,—лечились нагное-
ніемъ и когда вся полость раны была
уже устлана мясными сосочками, края
ея сближались и соединялись липкими
пластырями.
У Диффенбаха можно было
болѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь, видѣть пре-
восходные образцы заживленія ранъ
первымъ натяженіемъ. Никто изъ со-
временныхъ Диффенбаху хирурговъ 1
не съумѣлъ такъ отлично вести этотъ
способъ на дѣлѣ. Этому способство-
вали введенный Диффенбахомъ шовъ
и сноровка въ принятіи мѣръ предосто-
рожности противъ сильнаго натяже-
нія частей. Притомъ самая рана не за-
вязывалась ни пластырями, ни повяз-
ками.
Въ клиникѣ Грефе, отличавшейся
отъ Рустовской счастливыми резуль-
татами леченія послѣ большихъ опе-
рацій, раны послѣ такихъ операцій
лечились своеобразно и за исключені-
емъ англійскихъ хирурговъ, едва-ли
кто изъ современныхъ Грефе хи-
рурговъ въ Германіи и Франціи лечилъ
эти ' раны такъ, какъ онъ. Можно
безъ преувеличенія сказать,что Гре-
фе болѣе всѣхъ приближался къ
современнымъ герметическимъ спосо-
бамъ леченія большихъ ранъ. Грефе
тщательно перевязывалъ при операціи
всѣ кровоточащіе сосуды, тщательна
соединялъ края раны (то швомъ, то
множествомъ липкихъ пластырей) на-
глухо, клалъ потомъ на закрытую
уже рану корпію и по ширинѣ малень-
кіе крестики, и все это тщательно
укрѣплялъ нѣсколькими бинтами.
Повязки оставались большею частью
нѣсколько дней и безъ нужды нико-
гда не слимались до нагноенія.
Ассистентъ Грефе, д-ръ Ан-
гельштейнъ, отличался ис-
кусствомъ въ наложеніи повязки. Онъ
зорко слѣдилъ за тѣмъ, чтобы матерія
не просачивалась чрезъ повязку.
Сидѣлки, двѣ чистокровныя нѣмки,
знали это, но no неряшеству и лѣно-
сти попадали нерѣдко впросакъ.
— «Komm, Grethe, her!» — слыша-
лось бывало:—«Angelstein macht Spec-
takl». ;
И дѣйствительно, шелъ спектакль;
Ангельштейнъ визитировалъ боль-
ныхъ и перемѣнялъ повязки съ бранью
и крикомъ на . растерявшихся сидѣ-
локъ.
— «Sau bist du!»—ругалъ онъ. избѣ-
гая мужескаго рода: Schwein, такъ
какъ его ругань была обращена къ
дамамъ.
Результатъ этого леченія ранъ въ
клиникѣ Грефе былъ, дѣйствительно,
весьма счастливый.
Тщательное прикрытіе и закрытіе
большихъ и глубокихъ ранъ, съ мето-
дическимъ давленіемъ на окололежа-
щія части, считались весьма важными
условіями для усиленнаго заживленія
раны. Случай съ извѣстнымъ тогда
актеромъ (кенигштадтскаго театра)
Бекманомъ доказалъ преимущества
этого способа леченія ранъ и тѣмъ не
мало причинилъ досады Диффен-
баху.
Диффенбахъ принялъ огромную
опухоль на бедрѣ Бекмана за злока-
чественный наростъ и побоялся опера-
ціи, зная изъ опыта, съ какими [опас-
ностями и страхами для больного] (?)
соединено обыкновенно леченіе глу-
бокихъ междумышечныхъ ранъ. Грефе
былъ другого мнѣнія: онъ опредѣлилъ

опухоль какъ Lipomosteatom, вырѣ-
залъ ее и тотчасъ же послѣ операціи
тщательно закрылъ глубокую рану,
наложивъ методически на всю конеч-
ность ad hoc приготовленную компрес-
сивную повязку.
Результатъ былъ блестящій: люби-
мецъ берлинской публики Бекманъ
скоро выздоровѣлъ.
Теперь трудно себѣ вообразить, какъ
мало германскіе врачи и хирурги того
времени были знакомы—a главное,
какъ мало они интересовались озна-
комиться—съ самыми основными па-
тологическими процессами.
Между тѣмъ,въ сосѣдней Франціи и
Англіи.въ это время извѣстны уже
были замѣчательные результаты. ана-
томо-патологическихъ изслѣдованій
Крювелье, Тесье, Брейта, Бульо и
друг.
Такъ,самый опасный и убійственный
для раненыхъ и оперированныхъ пато-
логическій процессъ—гнойнаго зара-
женія крови (pyaemia), похищаю-
щій еще до сегодня значительную
часть этихъ больныхъ,—былъ почти
вовсе неизвѣстенъ германскимъ хирур-
гамъ того времени. Во все время моего
пребыванія въ Берлинѣ я не слыхалъ
ни слова, нивъ одной клиникѣ, о гной-
номъ зараженіи, и въ первый' разъ
узналъ о немъ изъ трактата Крювелье.
Изъ Крювелье и оперативной
хирургіи Вельпо, только изъ чтенія
этихъ книгъ, я получилъ понятіе о
механизмѣ образованія метастатиче-
скихъ нарывовъ послѣ операціи и при
поврежденіи костей. Правда, Фрике
въ Гамбургѣ написалъ статью о трав-
матической злокачественной переме-
жающейся лихорадкѣ (febris inter-
mittens perniciosa traumatica), но не
разъяснилъ сущности этой болѣзни,
смѣшавъ настоящіе травматическіе
пароксизмы съ пароксизмами піэми-
ческими.
Изъ Геттингена я отправился пѣш-
комъ черезъ Гарцъ въ Берлинъ; по-
бывалъ на Броккенѣ, не сдѣлавшемъ
на меня особеннаго впечатлѣнія. Го-
раздо оригинальнѣе показались мнѣ
и болѣе понравились: Роостраннъ п
сталактическая пещера Баумана; рас-
тительность на Роостраннѣ предста-
вляетъ осенью—и поражаетъ глазъ—
собраніе самыхъ яркихъ цвѣтовъ, на-
чиная отъ ярко-краснаго до самаго тем-
наго.
Здоровье мое послѣ геттингенской
жабы скоро поправилось, но признаки
безкровія были еще такъ замѣтны, что
проводникъ мой, весьма разговорчи-
вый старичокъ, часто повторялъ мнѣ:
— «Herr, Sie haben eine schwache
Constitution».
Это онъ говорилъ каждый разъ, ко-
гда мы садились, хотя вовсе не я, a онъ
самъ предлагалъ отдыхъ, и я каждый
разъ опережалъ его при всходахъ и
спускахъ.
Я полагаю, что старикъ часто по-
вторялъ мнѣ о моей слабости только
для того, чтобы показать мнѣ свое
знакомство съ иностраннымъ словомъ,
которое онъ произносилъ на разные
лады: Constation, Con3tution, но всегда
невпопадъ.
Я не помню уже, доѣхалъ ли я или
дошелъ пѣшкомъ отъ. Гальберштедта
до Берлина; знаю только, что возвра-
тился безъ гроша денегъ, не разсчи-
тавъ, какъ всегда, аккуратно путе-
выхъ издержекъ.
Въ Берлинѣ въ то время публика,
повидимому, вмѣстѣ съ королемъ, со-
чувственно относилась къ Россіи, то-в
есть не къ націи, a къ русскому госу-
дарю.Портретъ его,сдѣланный Кро-
геромъ и изображавшій въ нату-
ральной величинѣ государя и всю его
свиту верхами, былъ выставленъ на-
показъ, и вокругъ него всегда толпи-
лась публика и слышались хвалебные
отзывы объ осанкѣ, о мужественной
твердости, о семейныхъ его добродѣ-
теляхъ, и проч.
Своимъ правительствомъ берлинцы,
по крайней мѣрѣ молодое поколѣніе,
не очень восхищались; впрочемъ одни
хвалили скромную жизнь стараго ко-
р ля и его двора, a другіе возлагали
надежды на наслѣднаго принца.
Наслѣдный принцъ, впослѣдствіи
король,—романтикъ и ученый,— уго-
щалъ по временамъ будущихъ своихъ
подданныхъ остротами, сходными съ

тѣми, которыми насъ нѣкогда награ-
ждалъ великій князь Михаилъ Павло-
вичъ. Одну изъ остротъ наслѣднаго
принца я запомнилъ, потому что она
касалась косвенно насъ, русскихъ.
Когда прусскіе офицеры, пригла-
шенные по случаю какого-то торже-
ства въ С.-Петербургъ, возвратились
въ Берлинъ, украшенные орденами и
преимущественно моднымъ тогда ор-
деномъ Станислава, наслѣдный принцъ
предложилъ своимъ придворнымъ во-
просъ:
— «Чѣмъ отличаются теперь гвар-
дейскіе офицеры отъ рядовыхъ? Хо-
тите, вамъ скажу?—Der gemeine Sol-
dat hat gewöhnliche Lause, aber die
Garde-Officieren haben jetzt Stanis-
lause».
По части остротъ не оставались въ
долгу и прусскіе подданные.
Я помню, какъ однажды одинъ мага-
зинъ Подъ-Липами выставилъ новую
картину, имѣвшую, ничѣмъ впрочемъ
щ мотивированное, названіе: Lügner
und sein Sohn» [лжецъ и его сынъ].
Провисѣвъ въ витринѣ дня три, эта
картина была замѣнена новыми эс-
тампами. Выставлены были два но-
вые портрета короля и наслѣднаго
принца; но ихъ расположили такъ,
что они оба прикрывали прежнюю
картину, за исключеніемъ только
надписи подъ нею: «Lügner und sein
Sohn», красовавшейся теперь подъ
портретами короля и наслѣдника. Это
названіе имъ присвоивалось за то,
что еще не дана была обѣщанная въ
отечественную войну конституція.
Мы, русскіе того времени, имѣли
почему-то невысокое мнѣніе о прус-
скомъ правительствѣ. Даже наши
лифляндцы, эстляндцы и курляндцы,
пріѣзжавшіе въ Германію, не называ-
ли себя нѣмцами, a все-русскими, раз-
умѣя, конечно, подъ этимъ свое рус-
ское подданство. Слышалъ я нерѣдко
и то, какъ пріѣзжавшіе въ Дерптъ
изъ Германіи профессора, обжив-
шись нѣсколько времени въ Дерптѣ,
называли въ разговорѣ наше рус-
ское правительство и русскую армію—
«unsere Regierung, unsere Armee»
jHanio правительство, наша армія];
когда же дѣло шло о наукѣ, ману-
фактурахъ и тому подобное, то «un-
sere Wissenschaft, unsere Fabrik»—
значило y этихъ господъ; наша нѣ-
мецкая наука, наши нѣмец-
кія фабрики.
Какъ и жившіе тогда въ Берлинѣ
смотрѣли на прусское правительство—
можно заключить изъ слѣдующаго
случая.
Товарищъ мой, Гр. Ив. Соколь-
скій, посланный за границу изъ
Петербурга, долго по прибытіи въ
Берлинъ не получалъ изъ Москвы
жалованья; нуждаясь, онъ обратился,
конечно, прежде всего къ Кра-
нихфельду; тотъ прочелъ ему
нѣсколько душеспасительныхъ на-
ставленій,но помощи никакой не далъ.
Сокольскій, узнавшій отъ какого-то
нѣмца, что къ королю можно отнес-
тись письмомъ по городской почтѣ,
немного думая, взялъ, да и написалъ
его величеству письмо, въ которомъ
онъ просилъ обратить вниманіе на
бѣдственное его положеніе. Поло-
жимъ, что Гр. Ив. Сокольскій
былъ оригиналъ, но и онъ, вѣрно, не
посмѣлъ бы и подумать въ Россіи о
перепискѣ съ главою государства по
частному дѣлу.
Я отговаривалъ Сокольскаго, но по-
томъ чрезвычайно удивился, когда
услыхалъ, что на другой же день по-
лученъ былъ чрезъ статсъ-секретаря
отвѣтъ короля: Сокольскому предла-
галось обратиться къ русскому по-
сланнику,—что было испробовано
имъ давно уже, но безъ успѣха.
Сравнивая теперь тогдашній до-
конституціонный режимъ прусскаго
правительства съ нашимъ,напримѣръ,
начала 1860-хъ годовъ, я нахожу, что
нашъ режимъ того времени, въ одномъ
отношеніи, стоялъ уже гораздо выше,
чѣмъ прусскій въ 1833-мъ и 1834 го-
дахъ, a въ другомъ оставался по преж-
нему далеко позади.
Такъ, въ 1833—1834-мъ годахъ пра-
вительственные органы увѣряли всѣхъ
пруссаковъ, что «beschränkter Unter-
thanenverstand» [ограниченный умъ
подданныхъ] не можетъ имѣть над-
лежащаго понятія о цѣляхъ и намѣ-

реніяхъ правительства, а потому и не
долженъ разсуждать объ этихъ дѣ-
лахъ.
У насъ,же въ началѣ 1860-хъ годовъ
разрѣшено было, въ извѣстной мѣрѣ
il въ извѣстныхъ границахъ, говорить
о правительственныхъ проектахъ и
обсуждать ихъ. Зато, въ это же самое
время, y насъ не было еще отмѣнено
ни одно изъ тѣхъ мѣстныхъ стѣсненій
свободы, которыя я сравниваю съ уко-
лами булавокъ: между тѣмъ въ 1833
и 1834-мъ годахъ въ Берлинѣ никому
не запрещалось носить бороду, усы,
курить на улицѣ табакъ и жить дома
безъ полицейскаго надзора.
He могу еще не упомянуть о не-
слыханномъ мною кредитѣ, которымъ
пользовались въ то время мы, русскіе,
y нѣмецкихъ купцовъ и ремесленни-
ковъ. Мнѣ покоя не давалъ одинъ
портной, отпустившій всѣмъ нашимъ
новаго платья въ кредитъ на нѣ-
сколько тысячъ талеровъ. Этотъ порт-
ной, H вмѣстѣ содержатель магазина,
непремѣнно хотѣлъ, чтобы и я y него
заказалъ въ долгъ платья, хотя бы
сотни на двѣ талеровъ. Книгопрода-
вецъ отпускалъ мнѣ также въ кредитъ,
на нѣсколько сотъ талеровъ, различ-
ныхъ книгъ и журналовъ.
Время уплаты долга не опредѣля-
лось; векселя и гарантій никакихъ не
требовалось... Вотъ было времячко
для нашихъ мазуриковъ.
Приближался срокъ нашего пребы-
ванія за границею. Я, кажется, за-
былъ упомянуть, что вмѣстѣ съ нами
(членами профессорскаго института)
присланы были въ Берлинъ и юристы
отъ Сперанскаго,—все семинаристы;
къ юристамъ гр. Сперанскаго причис-
лялись, впрочемъ, и двое изъ нашихъ:
Калмыковъ и Рѣдкинъ
<не-семинаристы).
Изъ насъ (числомъ 2Т) были только
трое—Сокольскій, Скан-
довскій 174) и Филомафит-
скій—лица духовнаго происхожде-
нія, но оба уже нѣсколько шлифо-
ванные университетскимъ образовані-
емъ, тогда какъ юристы Сперанскаго
(за исключеніемъ Калмыкова
и Рѣдкина) были все чистокров-
ные бурсаки; изъ нихъ наиболѣе вы-
дающеюся личностью былъ, въ моихъ
глазахъ, Ник. Ив. Крыловъ 11Ъ).
Я любилъ его угловатую оригиналь-
ность,и при случаѣ разскажу о немъ
кое-что.
За нѣсколько времени до нашего
отъѣзда мы получили отъ министерства
Уварова запросъ: въ какомъ универси-
тетѣ каждый изъ насъ желалъ бы по-
лучить профессорскую каѳедру? Я,
конечно, отвѣчалъ, не запинаясь: въ
Москвѣ, на родинѣ; увѣдомилъ объ
этомъ и матушку, чтобы она заблаго-
временно распорядилась съ кварти-
рою и т. п.
Въ маѣ 1835 °года я и Котель-
никовъ сѣли въ почтовый прус-
скій дилижансъ, отправлявшійся
въ Кенигсбергъ и Мемель. На почто-
вомъ дворѣ къ намъ подошелъ какой-
то господинъ, весьма порядочный на
видъ,съ молодою дѣвушкою, и, узнавъ,
что мы русскіе, обратился прямо ко
мнѣ съ просьбою взятъ на свое попе-
ченіе-до Кенигсберга молодую швей-
царку изъ Гренобля, отправлявшуюся
на мѣсто гувернантки въ Кенигсбергъ.
Я принялъ съ охотою предложеніе.
Дѣвушка не говорила по-нѣмецки н
была еще почти ребенокъ, лѣтъ 16-ти,
чрезвычайно наивная и разговорчивая.
Она всю дорогу развлекала насъ
своими разсказами и, вѣрно, понрави-
лась бы мнѣ еще болѣе, если бы я до-
рогою не занемогъ.
Еще дня за два до моего отъѣзда изъ
Берлина я почувствовалъ себя не
совсѣмъ хорошо и взялъ теплую ван-
ну.
Полагая, что дорога (какъ это нерѣд-
ко со мною случалось) благодѣтельно
на меня подѣйствуетъ, я сѣлъ въ дили-
жансъ безъ всякихъ опасеній.
Но спертый воздухъ и духота ди-
лижанса, въ которомъ сидѣло насъ ше-
стеро, сильно разстроили меня; я не
спалъ цѣлую ночь, утомился до край-
ности; сильная жажда мучила меня, и
я едва-едва высидѣлъ въ дилижансѣ
еще одну ночь, a на утро оказался во-
все несостоятельнымъ .для продолже-

нія пути. Меня высадили на станціи
въ какомъ-то, не помню, городкѣ. Всѣ
пассажиры засвидѣтельствовали, что
я дѣйствительно заболѣлъ на пути; это
было необходимо для того, чтобы
имѣть право на безплатный проѣздъ до
мѣста назначенія, т.-е. за проѣздъ
уплаченнаго уже мною въ Берлинѣ
пространства. Котельниковъ
не хотѣлъ оставить меня одного на до-
рогѣ и высадился вмѣстѣ со мною. На
станціи, для утоленія жажды, я про-
силъ Христомъ Богомъ дать мнѣ ско-
рѣе чаю, и въ забытьи отъ утомленія
и безсонной ночи съ нетерпѣніемъ
жаждалъ промочить чашкою чая за-
сохшее горло.
Принесли, наконецъ, чайникъ. Я
бросаюсь налить себѣ чашку, съ жад-
ностью пью, но не успѣлъ выпить и.
половины, какъ начинаю чувствовать
тошноту и отвратительнѣйшій вкусъ
во рту.
Оказалось, что вмѣсто настоящаго
чая мнѣ подали какое-то снадобье,
составленное изъ разныхъ травъ и
извѣстное подъ именемъ аптекарскаго
чая.
Хозяйка станціи, въ цѣлую свою
жизнь ни разу не имѣвшая случая
угощать чаемъ пассажировъ и имѣв-
шая вообще смутное понятіе о чаѣ,
какъ напиткѣ, не могла, конечно, во-
образить, что больной пассажиръ мо-
жетъ потребовать другого чая, a не
аптекарскаго. Желая быть человѣко-
любивою, благодѣтельная хозяйка
станціи, услышавъ мое требованіе,
тотчасъ же и послала въ аптеку за
чаемъ. Судя по отвратительному вкусу
и по тошнотворному дѣйствію, это
была смѣсь ромашки, бузины, липо-
выхъ цвѣтовъ, солодковаго корня и
другихъ неразгаданныхъ мною ве-
ществъ.
Проклявъ это снадобье и замѣнивъ
его, насколько позволяли средства и
обстоятельства, теплымъ лимонадомъ,
я, наконецъ, кое-какъ успокоился и
крѣпко заснулъ послѣ двухъ безсон-
ныхъ ночей. Сонъ нѣсколько возстано-
вилъ меня, такъ что я рѣшился про-
должать дорогу, на другой же день,
съ проходившимъ чрезъ станцію поч-
товымъ дилижансомъ.
Мѣста для меня и Котельникова ока-
зались, и мы добрались до Мемеля
и, отдохнувъ тамъ еще разъ, наняли
извозчика до Риги. Дорогу до Риги
я перенесъ относительно не худо. Но
получилъ, къ несчастію, кашель; я
почувствовалъ утромъ на разсвѣтѣ
какой-то нестерпимый зудъ въ одномъ
ограниченномъ мѣстѣ гортани, съ по-
зывомъ на кашель. Съ этой минуты
кашель, не переставая, началъ меня
мучить день и ночь, притомъ сухой и
нестерпимый. Въ такомъ состояніи я
добрался до Риги.
Мы остановились въ какомъ-то за-
ѣзжемъ домѣ за Двиною (за мостомъ).
Отъ слабости я едва передвигалъ ноги;
впрочемъ, пульсъ мой не былъ лихора-
дочный. Я чувствовалъ, что далѣе
мнѣ ѣхать невозможно, a между тѣмъ
деньги и y меня,и y Котельникова
вышли,—вышли всѣ до послѣдней ко-
пѣйки. Непредвидѣнныя обстоятель-
ства, какъ извѣстно, не берутся въ со-
ображеніе въ молодости, или только
на словахъ берутся. Но въ Ригѣ жилъ
попечитель дерптскаго университета и
онъ же остзейскій генералъ-губерна-
торъ. Пишу письмо къ нему и посылаю
съ письмомъ самого Котельникова,
He помню что, но, судя по результату
я, должно быть, въ этомъ письмѣ на.
валялъ что-нибудь очень забористое.
He прошло и часа времени, какъ ко
мнѣ прилетѣлъ отъ генералъ-губерна-
тора медицинскій инспекторъ, докторъ
Леви 176), съ приказаніемъ тотчасъ
принятъ всѣ мѣры къ облегченію моей
участи.
Докторъ Леви привезъ деньги и тот-
часъ же послалъ за каретою, для пере-
ѣзда въ большой загородный военный
госпиталь. Тамъ велѣно было отвести
для меня особое отдѣльное помѣщеніе,
приставить ко мнѣ особаго фельдшера
и служителей. Докторъ Леви былъ ев-
рейскаго происхожденія и принадле-
жалъ къ тому высоко-классическому
типу евреевъ, который далъ образы
Леонарду да-Винчи для изображенія
вт, его «Тайной Вечери» одиннадцати
вѣрныхъ учениковъ Спасителя.

Это была душа, рѣдко встрѣчаю-
щаяся и между христіанами, и между
евреями. Холостой и уже пожилой,
докторъ Леви, посвящая всю свою
жизнь добру, помогалъ всѣмъ и ка-
ждому, чѣмъ только могъ. Кто видѣлъ
хотя однажды этотъ черепъ, гладкій
какъ мраморъ и какъ мраморъ сохра-
нившій на себѣ черты, намѣченныя
врожденною добротою души, тотъ,
вѣрно, не забывалъ его никогда.
Даже баронетъ Виллье, уви-
дѣвши однажды доктора Леви при по-
сѣщеніи военнаго госпиталя (въ ко-
торомъ Леви служилъ ординаторомъ),
не удержался и невольно повелъ ру-
кою по гладко вышлифованному и бле-
стящему, какъ солнце, черепу доктора.
Погладить что нибудь,'а не ударить
рукою, было y грубаго баронета при-
знакомъ удовольствія и благоволенія,
и другіе ординаторы едва-ли не позави-
довали тогда классическому черепу.
Меня помѣстили въ бель-этажѣ гро-
маднаго госпитальнаго зданія, въ про-
сторной, свѣтлой и хорошо вентили-
рованной комнатѣ; явились и докто-
ра, и фельдшеры, и служители. Если-
бы я захотѣлъ, то, я думаю, мнѣ про-
писали бы цѣлую сотню рецептовъ не
по госпитальному каталогу. Но я про-
силъ только, чтобы меня оставили въ
покоѣ и дали бы. только что-нибудь
успокоительное, въ родѣ миндальнаго
молока и лавровишневой воды, про-
тивъ мучительнаго сухого кашля.
Чѣмъ былъ я боленъ въ Ригѣ?
На этотъ вопросъ я такъ же мало
могу сказать что-нибудь положитель-
ное, какъ и на то, чѣмъ я болѣлъ по-
томъ'въ Петербургѣ, Кіевѣ и за гра-
ницею.
Сухой, спазмодическій, сильный, съ
мучительнымъ щекотаньемъ въ горлѣ,
кашель; ни малѣйшей . лихорадки;
сильная слабость; полное отсутствіе
аппетита, съ отвращеніемъ и къ пищѣ,
и къ питью; безсонница—цѣлыя ночи
напролетъ безъ сна нѣсколько недѣль
сряду; запоры, продолжавшіеся по
цѣлымъ недѣлямъ. Вотъ припадки.
Болѣзнь длилась около двухъ мѣся-
цевъ, a облегченіе началось тѣмъ, что
кашель сдѣлался нѣсколько влажнѣе;
въ ногахъ же появились нестерпимыя
боли, такъ что малѣйшее движеніе но-
ги отзывалось сильнѣйшею болью въ
подошвахъ; потомъ показался аппе-
титъ къ молоку и явились твердыя ис-
пражненія, послѣ простыхъ клисти-
ровъ, прежде вовсе не дѣйствовав-
шихъ. Съ каждымъ днемъ аппетитъ къ
молоку началъ все болѣе и болѣе уси-
ливаться и дошелъ до того. что я ночью
вставалъ и принимался по нѣскольку
разъ за молоко;, аптекарскаго, выпи-
сываемаго по фунтамъ,уже не хватало;
всѣ обитатели госпиталя, ординаторы,
смотрителя и коммиссары начали
снабжать меня молокомъ; къ нему я
присоединилъ потомъ, также инстин-
ктивно, миндальныя конфекты; но по-
рой ѣлъ ихъ съ молокомъ по цѣлымъ
фунтамъ. Наконецъ, дошелъ чередъ
и до мяса. Мнѣ начали приносить ку-
шанья изъ городского трактира. A
однажды, когда я былъ уже на ногахъ,
но еще кашлялъ (съ мокротою), посѣ-
тилъ меня генералъ-губернаторъ.
Я искренно поблагодарилъ его; a
онъ успокоилъ меня увѣреніемъ, что
онъ обо мнѣ сносился уже съ мини-
стромъ, и чтобы я не торопился отъѣз-
домъ; къ этому прибавилъ—и самое
главное—ассигновку на полученіе
жалованья, назначеннаго всѣмъ намъ
впредь до занятія профессорскихъ
должностей.
Мой Котельниковъ уже
тѣмъ временемъ давно уѣхалъ, полу-
чивъ также на проѣздъ; a я написалъ
въ Дерптъ изъ госпиталя къ моей по-
чтеннѣйшей Екатеринѣ Аѳанасьевнѣ
[Протасовой], увѣдомивъ ее, что лежу
больной какъ собака (не знаю, поче-
му я написалъ такъ).Моя добрая Ека-
терина Аѳанасьевна вѣрно, подумала,
что я лежу въ госпиталѣ какъ собака,
и вскорѣ прислала мнѣ рублей 50 де-
негъ и бѣлья.
Какъ только я оправился, является
ко мнѣ въ одно прекрасное утро без-
носый цирюльникъ и проситъ меня,
чтобы я сдержалъ данное ему обѣща-
ніе.—Какое?—удивился я. И цирюль-
никъ припомнилъ мнѣ, что я обѣщался
сдѣлать ему носъ. Дѣло было такъ:
кто-то въ госпиталѣ рекомендовалъ

мнѣ взять изъ города очень искуснаго
клистирнаго мастера.
При моей болѣзненной раздражи-
тельности мнѣ, дѣйствительно, не вся-
кій могъ угодить въ такомъ щекотли-
вомъ дѣлѣ, какъ клистиръ, и я тер-
пѣлъ по цѣлымъ недѣлямъ, и ни за
какія ковришки не соглашался при-
пускать къ себѣ госпитальныхъ фельд-
шеровъ.
Прибывшій же изъ города оказался
дѣйствительно исполнявшимъ свою
обязанность по Цельзу: «tuto, cito et
jucunde».
Вотъ ему-то, no его увѣренію, я
послѣ одного отлично поставленнаго
клистира, и обѣщался сдѣлать носъ,
когда выздоровѣю.
Но слабость силъ ослабила, вѣрно,
и память; я совсѣмъ забылъ обѣщаніе
и физіономію.
— Ну, что же? если обѣщалъ, такъ
надо исполнить.
Носъ не существуетъ ex toto; но
лобъ превосходный, гладкій, словно
мраморный.
Безносый, плотный, здоровый муж-
чина, лѣтъ 40, семейный.
Но мнѣ неясно было, что могло по-
будить человѣка женатаго и не- со-
всѣмъ молодого принять такъ къ
сердцу сказанныя на-вѣтеръ и въ
шутку слова неизвѣстнаго больного.
Можетъ быть, предчувствіе, но вѣ-
роятнѣе то, что этотъ безносый брадо-
брѣй, однако же, былъ вмѣстѣ съ
тѣмъ и содержателемъ публичнаго до-
ма. A провалившійся носъ y хо-
зяина такого заведенія—не приманка,
a потрясающее memento mori для по-
сѣтителей.
Изъ прекраснаго лба вышелъ пре-
красный носъ; долго хранился y меня
портретъ моего перваго и самаго удач-:
наг<^ носа.
Второй носъ, сдѣланный вскорѣ
послѣ перваго, въ Ригѣ же, y одной
дамы, былъ гораздо неудачнѣе и на-
крывалъ дефектъ только отчасти. За-
тѣмъ начали слѣдовать оперативные
случаи одинъ за другимъ: литотоміи,
вырѣзыванія опухолей, изъ которыхъ
одинъ—вылущеніе огромнаго оплот-
нѣвшаго (стеатоматическаго) жиро-
вика—произвелъ большую сенсацію
въ городѣ.
Дама, страдавшая этою опухолью,
была многимъ знакома въ городѣ. Опу-
холь росла y нея уже десятки лѣтъ, и
нѣсколько лѣтъ тому назадъ одинъ
туземный хирургъ взялся было за опе-
рацію, но, убояхся бездны премудро-
сти, возвратихся вспять;—онъ остано-
вился съ вырѣзываніемъ, перевязалъ
кусокъ опухоли почти по серединѣ и
отрѣзалъ перевязанный кусокъ.
Мнѣ представилась застарѣлая бо-
лѣзнь уже въ другомъ видѣ. У разжи-
рѣвшей до громадныхъ размѣровъ
женщины опухоль, имѣвшая нѣсколь-
ко этажей или доль, достигла величи-
ны огромной тыквы, занимая всю ягод-
ную область и промежность правой
стороны; но очевидно было, что на-
ростъ шелъ далеко въ тазъ, между
прямою кишкою, влагалищемъ и мат-
кою, a старый рубецъ, послѣ недокон-
ченной операціи, прикрѣплялъ къ
ней кожу и мышцы. Для новичка это
былъ хорошій пробный камень, и ни
одна операція не радовала меня
столько, какъ эта.
Приступивъ къ ней, я шибко боялся
за глубокій рубецъ, лежавшій на до-
рогѣ; боялся еще болѣе средняго на-
роста въ глубинѣ въ тазу съ брюши-
ною.
Но все обошлось какъ нельзя лучше.
Почти половину опухоли, величи-
ною также съ добрую тыкву, надо
было вытаскивать изъ таза. Огромная,
глубокая рана зажила еще задолго
до отъѣзда моего изъ Риги.
Въ военномъ госпиталѣ также не
оказывалось оператора. При мнѣ
встрѣтились два случая: одинъ съ
камнемъ мочевого пузыря, a другой—
требовавшій отнятія бедра въ верх-
ней трети. Въ обоихъ случаяхъ ни-
кто не рѣшался въ госпиталѣ дѣлать
операцію, и. оба предоставлены были
въ мое распоряженіе.
Ординаторы госпиталя, познакомив-
шись со мной, стали просить меня по-
казать имъ нѣкоторыя операціи на
трупахъ и прочесть нѣсколько лекцій
изъ .хирургической анатоміи и опера-
тивной хирургіи. Одинъ изъ старыхъ

ординаторовъ, нѣмецъ, кончившій
курсъ въ Іенѣ, сдѣлалъ мнѣ за мои
лекціи слѣдующій комплиментъ, тогда
очень польстившій почему-то моему
самолюбію и потому оставшійся y меня
въ памяти.
— «Вы насъ научили тому, чего и
наши учителя не знали».
Въ сентябрѣ мѣсяцѣ [1835 г.] я со-
брался, наконецъ, въ дорогу.
Мой добрѣйшій докторъ Леви,
бывшій во все время моего пребыванія
въ Ригѣ моимъ геніемъ-хранителемъ,
и теперь не хотѣлъ отпустить меня въ
дорогу безъ теплой одежды; вечера
уже были очень прохладны, и онъ при-
тащилъ мнѣ свою енотовую шубу, хотя
и старую, но еще довольно благовид-
ную и для ношенія въ столицѣ, и требо-
валъ отъ меня, чтобы я ее непремѣн-
но взялъ и не обижалъ его пересылкою
назадъ изъ Петербурга.
Уговаривая меня, Леви такъ горя-
чился, и такъ неосмотрительно бѣгалъ
за мною по комнатѣ, что, наконецъ,
зацѣпился ногою за что-то и упалъ,
растянувшись предо мною. Это было
какъ-то такъ и смѣшно, и трогательно,
что я бросился его поднимать, обни-
мать, цѣловать, и мы разстались оба
со слезами на глазахъ.
Я отправился въ Петербургъ хотя и
на почтовыхъ, но не спѣша. Ноче-
валъ ночи на станціяхъ и заѣхалъ на
нѣсколько дней въ Дерптъ.
Надо было поблагодарить почтен-
нѣйшую Екатерину Аѳанасьевну
Протасову, повидаться съ Мой-
еромъ и съ знакомыми.
Первая новость, услышанная мною
въ Дерптѣ, была та, что я покуда
остался за штатомъ и прогулялъ мое
мѣсто въ Москвѣ. Я узналъ, что попе-
читель московскаго университета,
Строгановъ, настоялъ y мини-
стра объ опредѣленіи на каѳедру хи-
рургіи въ Москвѣ Иноземцева.
Первое впечатлѣніе отъ этой новости
была, сколько помню, очень тяжелое.
Недаромъ же y меня никогда не ле-
жало сердце къ моему товарищу по
наукѣ. Недаромъ въ моемъ дневникѣ
разражался я противъ него разнаго
рода жалобами и упреками и вмѣстѣ
съ тѣмъ завидовалъ ему.
Это онъ назначенъ былъ разрушить
мои мечты и лишить меня, мою бѣд-
ную мать и бѣдныхъ сестеръ перваго
счастія жизни! Сколько счастья до-
ставляло и имъ, и мнѣ думать о томъ
днѣ, когда, наконецъ, я явлюсь къ
нимъ, чтобы жить вмѣстѣ и отблагода-
рить ихъ за всѣ ихъ попеченія обо мнѣ.
въ тяжелое время сиротства и нищеты.
И вдругъ всѣ надежды, всѣ счастливыя
мечты, все пошло прахомъ!
Но чѣмъ же тутъ виноватъ Ино-
земцевъ?
Да развѣ онъ не зналъ моихъ намѣ-
реній и надеждъ? развѣ онъ не слыхалъ.
отъ меня, что старуха-мать и двѣ се-
стры ждутъ меня съ нетерпѣніемъ
въ Москву? Развѣ ему не извѣстно
было, что я отвѣчалъ на посланный
вопросъ въ Берлинъ изъ Москвы?
Но онъ не могъ устоять противъ тре-
бованія и желанія Строганова? Во-
первыхъ, это, вѣрно, не такъ: Ино-
земцевъ умѣлъ сдѣлать себя
пріятнымъ и отъ природы снабженъ
былъ средствами для этой цѣли; a во-
вторыхъ, развѣ совѣсть и долгъ чести
не требовали отъ товарища, чтобы онъ
отказался отъ предлагаемаго, если
на это предложеніе имѣлъ гораздо бо-
лѣе правъ не онъ, a другой?
И какова заботливость начальства!
Оно само выбираетъ, само назнача-
етъ человѣка, само узнаетъ отъ него,
что онъ желаетъ дѣйствовать именно
въ томъ университетѣ, гдѣ онъ полу-
чилъ образованіе и гдѣ онъ былъ из-
бранъ для дальнѣйшаго усовершен-
ствованія,—и что же: лишь только
пришла бѣда, болѣзнь, его забываютъ
и спѣшатъ его мѣсто замѣнить дру-
гимъ! Да, этотъ другой понравился,
имѣлъ счастіе понравиться его сія-
тельству; a кто знаетъ, понравился ли
бы еще я?Пожалуй,могло быть и еще
хуже,—могло быть, что мнѣ и здоро-
вому, и прибывшему въ Петербургъ,
вліятельный графъ предпочелъ бы
моего товарища.
«Слава Богу, что еще этого не слу-
чилось. Ну, пусть будетъ, что будетъ

«Всѣмъ управляетъ слѣпой случай;
утѣшенія искать негдѣ, если не най-
дешь его въ самомъ себѣ. Вотъ сюда,
къ себѣ, и обратись».
Такъ я разсуждалъ въ то время.
Провидѣнія для меня тогда не суще-
ствовало. Идеала Богочеловѣка, по-
правшаго чрезъ воплощеніе юдоль че-
ловѣческихъ бѣдствій, также не су-
ществовало.
Оставалось, конечно, одно прибѣ-
жище,—собственное я. И хорошо еще,
что это л было, по милости божіей,
не дюжинное и не слишкомъ высоко-
мѣрное. Оно знало себѣ мѣру.
Теперь спѣшить было некуда. Одно
дѣйствіе на сценѣ жизни кончилось,
занавѣсъ опустился. Отдохнемъ отъ
испытанныхъ волненій и подождемъ
терпѣЛиво другого.
Я помѣстился на квартирѣ стараго
товарища, всегда ассистировавшаго
мнѣ при опытахъ надъ животными,
помощника прозектора Шульца.
Мойеръ въ это время былъ рек-
торомъ и плохо ладилъ со студентами.
Они однажды пустили ему за что-то
кирпичъ въ окно и сильно перепугали
старушку Екатерину Аѳанасьевну.
Видно было по всему, что Мой-
еръ ждалъ съ нетерпѣніемъ срока 25-
тилѣтія, чтобы уѣхать изъ Дерпта въ
орловское имѣніе; клиники онъ, по
служебнымъ занятіямъ ректора, не
посѣщалъ и предоставилъ почти все-
цѣло своему ассистенту, молодому
Струве А77) (потомъ профессору въ
Харьковѣ).
Я принялся посѣщать ее, и, какъ
нарочно, къ этому времени собрались
въ клиникѣ четыре интересные слу-
чая: мальчикъ съ камнемъ въ пузырѣ—
рѣдкая птица въ Дерптѣ; огромный
саркоматозный полипъ, застилавшій
всю полость носа и зѣва; скорбутная
опухоль подчелюстной железы, вели-
чиною съ кулакъ, и сухая гангрена,
отъ обжога всего предплечія, y эпи-
лептика.
Мойеръ поручилъ мнѣ распоря-
диться по моему усмотрѣнію съ этими
больными, a самъ долженъ былъ рѣ-
шиться на литотомію y одного толста-
го-претолстаго старика пастора, по-
мѣстившагося также въ клиникѣ. .
Операція шла не лучше той y дерпт-
скаго богача Шульца, о которой я
уже говорилъ прежде. Пасторъ былъ
еще толще Шульца и кричалъ безпре-
станно: «wenn ich nur harnen könnte!»
Горжеретъ Скарпы, которымъ все еще,
какъ и прежде, оперировалъ Мойерѣ,
оказался слишкомъ короткимъ для
толстой (въ цѣлую ладонь) промежно-
сти; побѣжали, во время операціи,
искать другого инструмента—не на-
шли; но, наконецъ, кое-какъ горже-
ретъ прошелъ-таки въ пузырь, и извле-
чены были три камня (ураты).
Чрезъ нѣсколько дней была моя
операція (литотомія) y мальчика.
Штраухъ, мой сожитель въ Бер-
линѣ, пріѣхавшій въ Дерптъ еще до
мая для экзаменовъ,,выдержалъ ужъ
его и писалъ теперь диссертацію; онъ
успѣлъ уже разсказать о нашихъ по-
двигахъ въ Берлинѣ и, между прочимъ,
о необыкновенной скорости ,съ которою
я дѣлаю литотомію надъ трупами.
Вслѣдствіе этого набралось много
зрителей смотрѣть, какъ и какъ скоро
сдѣлаю я литотомію y живого. A я,
подражая знаменитому Грефе и его
ассистенту въ Берлинѣ—Ангель-
штейну, поручилъ ассистенту
держать на-готовѣ каждый инстру-
ментъ между пальцами по порядку.
Зрители также приготовились, и мно-
гіе вынули часы. Разъ, два, три—не
прошло и двухъ минутъ, какъ камень
былъ извлеченъ.
Всѣ, не исключая и Мойера,
смотрѣвшаго также на мой подвигъ,
были видимо изумлены.
— «In zwei Minuten, nicht einmae
zwei Minuten, das ist wunderbar!»
[въ двѣ минуты, даже менѣе двухъ,
это удивительно!] — слышалось со
всѣхъ сторонъ.
Я дѣлалъ операцію литотомомъ
(lithotome caotié), и именно тѣмъ
самымъ, еДинственнымъ тогда въ
Дерптѣ, который я привезъ Мойеру
изъ Москвы. Но быстрота операціи
зависѣла не отъ этого инструмента и
не отъ чего другого, какъ отъ формы

и положенія камня въ пузырѣ. Это
былъ урато-фосфатъ въ видѣ продол-
говатой сосульки, лежавшей однимъ
концомъ прямо въ шейкѣ пузыря; ка-
мень тотчасъ же попалъ всею своею
длиною между щечекъ щипцовъ и лег-
ко извлекся.
. He менѣе эффекта для посѣтителей
клиники, уже давно не видавшихъ ни-
какой серьёзной операціи, было из-
влеченіе громаднаго полипа вмѣстѣ
съ костями (носовыми раковинами и
стѣною верхнечелюстной пазухи)
чрезъ большой разрѣзъ носа. Диффен-
баховъ шовъ (Insectennaht), наложен-
ный потомъ на разрѣзанный носъ,
былъ также новостью.
Съ этого времени начали почти еже-
дневно являться въ клинику оператив-
ные случаи, всецѣло поступавшіе въ
мое распоряженіе. Клиника—по сло-
вамъ студентовъ—ожила. Чрезъ нѣ-
сколько дней Мойеръ пригла-
шаетъ меня къ себѣ и дѣлаетъ мнѣ
нѣчто, никогда не думанное и не га-
данное мною и потому чрезвычайно
меня t поразившее.
— «Не хотите ли вы,—предлагаетъ
• мнѣ Мойеръ,—занять мою каѳедру въ
Дерптѣ?»
Я остолбенѣлъ.
— Да какъ же это можетъ быть?
да это немыслимо, невозможно!—или
что-то въ этакомъ родѣ.
— «Я хочу только знать, желаете
ли вы?»—повторяетъ Мойеръ.
— Что же,—говорю я, собравшись
съ духомъ:—каѳедра въ Москвѣ для
меня уже потеряна; теперь мнѣ все
равно, гдѣ я буду профессоромъ.
— «Ну, такъ дѣло въ шляпѣ. Се-
годня я предлагаю васъ факультету и
извѣщу потомъ министра; a когда
узнаю, какъ онъ посмотритъ на это дѣ-
ло, то предложеніе пойдетъ и въ со-
вѣтъ, a вы покуда подождите здѣсь въ
Дерптѣ, a потомъ поѣзжайте въ Пе-
тербургъ ждать окончательнаго рѣше-
нія».
Въ это время домъ Мойера былъ
очень привлекателенъ для молодого
человѣка. Двѣ его племянницы (внуч-
ки Е. А. Протасовой), Екатерина и
Александра Воейковы, и нѣ-
сколько русскихъ молодыхъ дамъ,
Марья Николаевна Рейцъ (уро-
жденная Дирина), Екатерина Ни-
колаевна Березина178)(моя буду-
щая теща) и др., составляли очень прі-
ятное общество, подъ эгидою почтен-
ной лѣтами, но чрезвычайно любезной,
умной и интересной Екатерины Аѳа-
насьевны. Весело было проводить ве-
чера и послѣобѣденное время въ этомъ
привлекательномъ обществѣ. Явля-
лись и другіе русскіе и нѣкоторые
нѣмцы, и время шло какъ нельзя луч-
ше.
Я написалъ о случившемся матуш-
кѣ, стараясь ее утѣшить; но самъ я
не получалъ*ни отъ кого писемъ,—
какъ будто меня уже и на свѣтѣ не
было. Поѣхалъ, молъ, занемогъ на
дорогѣ, да такъ и сгинулъ—и концы
въ воду. Жалованье, однако же, хотя
неаккуратно, a все-таки выдавалось.
Узнаю, наконецъ, что факультетъ
выбралъ меня, по предложенію Мой-
ера, единогласно въ экстраординар-
ные профессоры.
Пришло потомъ извѣщеніе отъ мини-
стра народнаго просвѣщенія, что онъ
не имѣетъ ничего противъ. избранія
меня на каѳедру хирургіи въ Дерптѣ.
Надо было теперь отправляться въ
С.-Петербургъ, представиться мини-
стру и ждать тамъ окончательнаго
рѣшенія объ избраніи меня совѣтомъ
университета.
Я сшилъ себѣ на заказъ въ Дерптѣ
какую-то фантастическую теплую фу-
ражку, съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы
она служила мнѣ и вмѣсто подушки.
Это было нѣчто въ родѣ суконнаго
шара, подбитаго ватою на шелковой
подкладкѣ, съ длиннымъ и мягкимъ
(суконнымъ же) козырькомъ и двумя
наушниками, такъ' прилаженными,
что ихъ можно было ad libitum (no же-
ланію) и опускать внизъ на уши, и за-
гибать вверхъ,.
Й распространяюсь объ этой шапкѣ
потому, что къ изобрѣтенію ея, какъ
мнѣ кажется теперь (прежде я, вѣрно,
не сознался бы въ этомъ и самому
себѣ), послужилъ поводомъ зеленый
картузъ, постоянно красовавшійся на
головѣ Руста и почему-то мнѣ

нравившійся; теперь, когда мнѣ пред-
стояло избраніе въ профессора русско-
нѣмецкаго университета, мнѣ каза-
лось, что и шапка, подобная картузу
Руста, будетъ весьма умѣстна на моей
головѣ. И цвѣтъ этой шапки былъ так-
же зеленый.
Впрочемъ это только предположеніе,
пожалуй и не совсѣмъ вѣроятное; но
почему-то мнѣ кажется теперь, что су-
ществовало что-то подобное этому
предположенію въ моемъ воображеніи.
Уже былъ настоящій зимній путь,
когда я отправился изъ Дерпта въ
С.-Петербургъ. Въ Петербургъ прі-
ѣхавъ ночью, я не зналъ, куда дѣвать-
ся. Ямщикъ возилъ меня по разнымъ
заѣзжимъ домамъ и гостиницамъ
часа три, и нигдѣ не находилось по-
рожняго нумера. Я приходилъ въ от-
чаяніе уже, какъ наконецъ,—не знаю,
въ какомъ-то захолустьи на Петер-
бургской сторонѣ,—нашлась одна ком-
ната съ голою кроватью, прикрытой
рогожей. Я, какъ вошелъ въ этотъ при-
тонъ, такъ и повалился на кровать, не
раздѣваясь, въ енотовой шубѣ Леви и
въ моей зеленой оригинальной шапкѣ.
Повалился H заснулъ. На другой день,
съ помощью д-ра Штрауха. я
отыскалъ себѣ комнату съ маленькою
прихожею, вверху, въ 3-мъ этажѣ, въ
домѣ Варварина, y Казанскаго собора.
Помѣщеніе было довольно порядочное,
но входъ съ улицы отвратительный :
лѣстница узкая, грязная, залитая
замерзлыми помоями я ночью темная.
Министръ Уваровъ принялъ
меня утромъ одного y себя въ кабине-
тѣ и но заставилъ долго ждать. Онъ
былъ ужъ совершенно одѣтъ, за ис-
ключеніемъ фрака, вмѣсто котораго
былъ надѣтъ шелковый халатъ. Время
моего представленія министру совпа-
дало съ двумя событіями, составляв-
шими предметъ разговоровъ и спле-
тенъ въ Петербургѣ.
Въ это время былъ при смерти бо-
ленъ Шереметевъ и по ру-
камъ ходили стихи Пушкина; чи-
тая ихъ, всякій узнавалъ въ уми-
рающемъ Лукуллѣ Шереметева, a въ
жадномъ наслѣдникѣ, крадущемъ дро-
ва и накладывающемъ печати на на-
слѣдство,—С. С. Уварова.
Второе же событіе составляло по-
явленіе Уварова въ домѣ Фан-деръ-
Флита и основанная на этихъ посѣ-
щеніяхъ связь съ красавицею-дочерью.
Можетъ быть поэтому, a можетъ быть
и напрасно, мнѣ показался министръ
чѣмъ-то озабоченнымъ и какъ бы раз-
сѣяннымъ. По крайней мѣрѣ рѣчи его,
обращенныя ко мнѣ, были несвязны.
He сказавъ мнѣ ни полслова о томъ,
почему я, воспитанникъ московскаго
университета, объявившій, по его же
требованію, о своемъ желаніи имѣть
профессуру въ Москвѣ, остался за
штатомъ,—министръ началъ хвалить
меня, говоря, что слышалъ обо мнѣ
съ разныхъ сторонъ хорошіе отзывы.
Почему же бы, казалось, ему нельзя
было нѣсколько повременить и не от-
давать мнѣ назначеннаго мѣста дру-
гому? Потомъ Уваровъ началъ бра-
нить студентовъ дерптскаго универси-
тета и превозносить профессоровъ.
Впослѣдствіи я узналъ причину и
порицанія, и похвалы, Уваровъ, по-
ступивъ на мѣсто кн. Ливена,
отправился едва-ли не прежде всего
въ Дерптъ, прикинулся другомъ нѣм-
цевъ, говорилъ, что и университетъ, п
старая библіотека, и все въ Дерптѣ на-
поминаютъ ему то незабвенное время.
когда онъ штудировалъ классиковъ въ
геттингенскомъ университетѣ. Вѣроят-
но: восхищенію его не было бы конца,
и онъ съ ними такъ и уѣхалъ бы въ
С.-Петербургъ, если бы не приклю-
чился ночью того же дня студенче-
скій скандалъ, впрочемъ, весьма не-
виннаго содержанія.
Уваровъ остановился въ квартирѣ,
назначенной для попечителя (котораго
еще тогда не было), на рынкѣ. Ночью
не спалось министру, и на разсвѣтѣ,
услышавъ шумъ на улицѣ, онъ вы-
шелъ на балконъ. Въ то время прохо-
дило по рынку нѣсколько подгуляв-
шихъ на коммершѣ студентовъ, и
двое изъ нихъ, увидѣвши стоящаго на
балконѣ господина въ ночной одеждѣ
съ лорнетомъ въ рукѣ, вынули ключи
отъ дверей своихъ квартиръ, навели
ихъ и стали смотрѣть на балконъ че-

резъ кольцо ключа, замѣнивъ имъ
лорнетъ. Это ужасно не понравилось
Уварову, полагавшему, что его прі-
ѣздъ и расточаемыя имъ похвалы
должны были привлечь къ нему всѣ
сердца Dorpatenser'овъ.
Вотъ и причина, почему Уварову
не нравились именно студенты.
A теперь вотъ и причина, почему онъ
такъ возлюбилъ профессоровъ.
Этотъ разсказъ сообщилъ мнѣ впо-
слѣдствіи (въ 1838 г.) Мойеръ.
Астрономъ Струве, знаменитый
не по однимъ своимъ наблюденіямъ
и открытіямъ въ области астрономіи,
но н своими необыкновенно чуткими
житейскими способностями, хлопо-
талъ въ началѣ министерства Уварова
•бъ обсерваторіи въ Пулковѣ. Надо
было, во что бы то ни стало, располо-
жить Уварова въ свою пользу. Струве
воспользовался для этого пріѣздомъ
министра въ Дерптъ. Уваровъ посѣ-
тилъ утромъ, по приглашенію Струве,
дерптскую обсерваторію. Главнымъ
дѣломъ былъ,конечно,знаменитый въ
то время рефракторъ дерптской об-
серваторіи.
— «Къ сожалѣнію,—говоритъ ему
Струве,—все это время стоитъ погода
плохая, и потому я не осмѣлился
утруждать васъ посмотрѣть въ нашъ
рефракторъ ночью; теперь же взгля-
нуть въ него можно развѣ только для
того, чтобы составить себѣ понятіе о
чрезвычайной чувствительности ин-
струмента къ малѣйшему движенію».
Уваровъ остановился и смотритъ.
— Позвольте, однако-же,—гово-
ритъ онъ :—я что-то вижу ; мнѣ кажет-
ся, звѣзду.
— «Не можетъ быть, Hohe Excel-
lenz!>-^-восклицаетъ Струве..
— Да, вотъ посмотрите саки,—воз-
ражаетъ Уваровъ.
Струве, въ свою очередь, смотритъ,
молчитъ, еще смотритъ, и, принявъ
изумленный и восторженный видъ,
громко взываетъ:
— «Позвольте принести вамъ мое
поздравленіе, Hohe Excellenz: вы
сдѣлали открытіе. Необыкновенно,
непостижимо, какъ это случилось, что
вамъ суждено было увидѣть въ первый
разъ одну изъ неизвѣстныхъ еще не-
подвижныхъ звѣздъ; отнынѣ она бу-
детъ включена въ списокъ ново-от-
крытыхъ неподвижныхъ звѣздъ>.
И въ этотъ же вечеръ, въ собраніи
профессоровъ на ученомъ вечерѣ, куда
былъ приглашенъ и министръ, Струве
читалъ о новооткрытой его высокопре-
восходительствомъ неподвижной но-
вой звѣздѣ.
He знаю только, окрестилъ ли ее
Струве именемъ Уварова, какъ окре-
щенъ этимъ именемъ одинъ минералъ
(уваровикъ), или новая звѣзда оста-
лась безъимянною: Уваровъ, конечно,
былъ на седьмомъ небѣ, и не вообра-
жалъ, да и не хотѣлъ воображать, что
онъ вовсе не былъ случайнымъ откры-
вателемъ, a звѣзда была уже прежде
подмѣчена тонкимъ дипломатическимъ
геніемъ Струве.
Послѣ разныхъ прелюдій о необхо-
димости исправленія нравственнаго
быта дерптскихъ студентовъ,-—оказав-
шихся въ послѣднее время образцами
нравственности для другихъ русскихъ
студентовъ,—Уваровъ, ни съ того,ни
съ сего, обращается ко мнѣ съ слѣ-
дующей напутственною рѣчью:
— «Знайте, молодой человѣкъ, при
вступленіи вашемъ на новое поприще,
что министръ народнаго просвѣщенія
въ Россіи—не я, не Серг. Сем. Ува-
ровъ, a императоръ Николай Павло-
вичъ. Знайте это и помните. До сви-
данія!»
Вотъ тебѣ на! не онъ, a государь—
министръ народнаго просвѣщенія! Что
бы это значило? Къ чему это онъ мнѣ
такую штуку всучилъ?
Однако-же, сидѣть сложа руки въ
С.-Петербургѣ скучно, a придется не
мало сидѣть y моря и ждать погоды,—
и я отправляюсь посѣщать петербург-
скіе госпитали.
Всего болѣе я слыхалъ объ Обухов-
ской больницѣ.
Беру Ваньку и ѣду туда.
Вдругъ, проѣзжая но Сѣнной пло-
щади, чувствую, что кто-то меня хва-
тилъ преисправно кулакомъ по голо-
вѣ, то-есть по моей шаровидной зеле-
ной шапкѣ à la Rust. Я былъ закутанъ
въ поднятый воротникъ енотовой шу-

бы Леви. Невольно вскрикиваю и
оглядываюсь; вижу уже вдали бѣгу-
щаго по троттуару мастерового парня
въ затрепанномъ халатѣ и безъ шап-
ки. Набѣгу,--я видѣлъ,^-онъ, подпры-
гивая, дѣлалъ разныя трели ногами п
задѣвалъ прохожихъ. Что же—спра-
шиваю себя—заставило этого сорванца
ударить по головѣ, и довольно внуши-
тельно, проѣзжаго незнакомца? A то
же самое, я полагаю, что заставило
нѣкогда баронета Виллье погла-
дить ладонью лоснившуюся на солнцѣ
и кругло выпяченную плѣшь Д-ра,
статскаго совѣтника Леви. Внѣшній
видъ, круглость, цвѣтъ, блескъ. т. п.,
привлекли и обратили на себя глазъ
баронета, a отъ глаза непроизвольно
н безсознательно перешло рефлектор-
ное движеніе и на руку. A такъ какъ
«рукамъ воли не давай», «oculis, non
manibus» [глазами, a не руками] Ло-
дера и «руки прочь» Гладстона—были
неизвѣстными для баронета правила-
ми нравственнаго кодекса, то рука,
побуждаемая рефлексомъ, и дотрону-
лась до соблазнительной плѣши.
To же самос было причиною и на-
несеннаго мнѣ удара кулакомъ. Выбѣ-
жавшій изъ мастерской парень, какъ
вырвавшійся изъ клѣтки звѣрь, при-
шедъ въ соприкосновеніе съ мнимою
свободою, собственно же почувство-
вавъ на себѣ дѣйствіе одной только
уличной (и то петербургской) свободы,
заржалъ, запрыгалъ и, завидѣвъ на
бѣгу шаровидный зеленый куполъ на
головѣ проѣзжаго, непроизвольно и
рефлективно сжалъ кулакъ и ударилъ
имъ по куполу. «Не давай воли ру-
камъ»—мастеровому, конечно, было
такъ же мало извѣстно, какъ и баро-
нету.
Въ Обуховской больницѣ я радушно
былъ встрѣченъ ординаторами, особ-
ливо же бывшими студентами дерпт-
скаго университета. Изъ нихъ докторъ
Гете, уже довольно извѣстный
практикъ того времени, занимавшійся
въ хирургическомъ отдѣленіи госпи-
таля, сблизился со мною* познако-
милъ меня съ главнымъ докторомъ
Карломъ Антоновичемъ Майе-
ромъ (семитическаго происхожде-
нія), a потомъ и съ главнымъ консуль-
тантомъ госпиталя, Н. Ф. Аренд-
томъ.
Съ каждымъ днемъ—новыя знаком-
ства съ врачами и профессорами. Во-
первыхъ, ex officio, надо было позна-
комиться съ Ив. Тим. Спас-
скимъ 179), онъ уже игралъ нѣкото-
рую роль y министра Уварова,
впослѣдствіи же былъ членомъ отъ
министерства no медицинской части
въ медицинскомъ совѣтѣ. Добрѣйшая
;душа, расположенный ко мнѣ и цѣ-
нившій меня, Иванъ Тимоѳеевичъ не
имѣлъ твердыхъ убѣжденій и былъ
притомъ разсѣянъ. О немъ придется
мнѣ еще говорить впослѣдствіи.
Медицина и хирургія того времени
въ С.-Петербургѣ имѣли весьма
дѣльныхъ представителей: Б y ш ъ,
, Арендтъ, Саломонъ 18<г),
Буяльскій, Зейдлицъ 181),
Раухъ182), Спасскій пользо-
вались заслуженною репутаціею и
въ публикѣ, и между врачами того
времени.
Конечно, въ полномъ смыслѣ на-
учными врачами,то-есть знакомы-
ми съ современною медицинскою ли-
тературою и современнымъ направле-
ніемъ науки, были только немногіе
изъ нихъ. Но въ то время слѣдить за
современнымъ направленіемъ науки
не такъ легко было, не только y насъ,
но и на Западѣ. Я уже сказалъ объ от-
сталости медицины этого времени въ
самой Германіи .Поэтому я ужасно уди-
вился, когда узналъ, что въ С.-Пе-
тербургъ приглашенъ былъ ко двору
ея императорскаго высочества Елены
Павловны профессоръ (одного не-
большого университета), докторъ
Мандтъ.
Надо не забыть того. что годъ тому
назадъ профессоръ Шлеммъ въ
Берлинѣ привелъ на мою .квартиру
въ Dorotheen Strasse неизвѣстнаго мнѣ
высокаго и худощаваго господина и,
назвавъ его профессоромъ докторомъ
Мандтомъ, объявилъ мнѣ, что этотъ
господинъ, получивъ приглашеніе
ѣхать въ Россію, желаетъ познако-
миться со мною и проситъ меня сооб-

щить ему нѣкоторыя свѣдѣнія о
Россіи.
У меня въ это время былъ какой-то
анатомическій препаратъ подъ рука-
ми; я извинился предъ незнакомцемъ,
вымылъ руки и предложилъ себя къ
услугамъ. Мандтъ вынулъ запис-
ную книжку, и первый его вопросъ ко
мнѣ былъ. о чинахъ въ Россіи Я могъ
ему перечислить классное значеніе
только нѣкоторыхъ чиновъ. Мандтъ
записалъ.
— «Мнѣ предлагаютъ чинъ Hof-
ralh'a,—спросилъ онъ:—имѣетъ ли
онъ значеніе въ Россіи?».
— Какъ вамъ сказать?—отвѣчалъ
я:—конечно, статскій совѣтникъ вы-
ше и почета больше.
—. «Ну, a касательно содержанія?>
— Жизнь въ Петербургѣ мнѣ со-
всѣмъ незнакома, и я ничего не могу
вамъ сообщить положительнаго объ
этомъ-дѣлѣ.
Потомъ, разсказавъ мнѣ нѣсколько
о своей хирургической дѣятельности
въ Грейфсвальдѣ, Мандтъ рас-
кланялся н ушелъ
He прошло и года съ тѣхъ поръ,
какъ я неожиданно для меня встрѣчаю
Мандта за обѣдомъ у аптекаря Штрау-
ха (брата доктора Штрауха). Мандтъ
познакомилъ меня съ своею красивою
женою. бывъ уже объявленъ лейбъ-
медикомъ ея высочества великой кня-
гини Елены Павловны, и за обѣдомъ>
<сидя возлѣ меня, имѣлъ безстыдство
сказать во всеуслышаніе, что врачи въ
Россіи гонятся за чинами; о своей
записной книжечкѣ онъ уже забылъ,
о нашемъ знакомствѣ въ Dorothée л
-Strasse ни слова
. — «Представьте,—разглагольство-
валъ онъ за обѣдомъ:—я сегодня
пріѣзжаю къ доктору Арендту, спра-
шиваю y швейцара, дома ли докторъ,
a онъ мнѣ въ отвѣтъ: «генерала нѣтъ
дома». Ха, ха, ха, генерала!
Скоро послѣ того о подвигахъ
Мандта узналъ Петербургъ. Еще не
разъ придется говорить и объ этой,
впрочемъ, недюжинной личности.
Н. Ф. Арендтъ былъ человѣкъ
другого разбора. Образованіе Аренд-
та было весьма недалекое. Онъ, кромѣ
медико-хирургической академіи еще
Павловскихъ временъ, не посѣщалъ
никакого другого высшаго научно-
медицинскаго учрежденія, почтитель-
ные, но, какъ нѣмецъ (собственно,
финляндецъ), нелюбимый вздорнымъ
баронетомъ Виллье, молодой Арендтъ
прокладывалъ самъ себѣ дорогу на
военно-медицинскомъ поприщѣ, во
времена Наполеоновскихъ войнъ въ
Россіи, 1812—1814 гг. Въ молодости
и среднихъ лѣтахъ онъ былъ пред-
пріимчивымъ и смѣлымъ хирургомъ;
но искусство его, не основанное на
прочномъ . анатомическомъ базисѣ,
не выдерживало борьбы съ временемъ.
Стремленія ненаучнаго свойства
еще задолго до старости взяли верхъ,
и во время моего пребыванія въ Пе-
тербургѣ Н< Ф. Арендта уже никакъ
нельзя было назвать научнымъ дѣя-
телемъ. Это былъ очень занятый прак-
тикъ, дѣйствовавшій налету и люби-
мый за . доброту души. Что касается
до меня, тоя< ни тогда, ни послѣ. ии
разу не слыхалъ отъ Н. Ф. Аренд-
та . научно-дѣльнаго совѣта при по-
стели больного.
По всему видно было, что Арендтъ
не получилъ серьезнаго. научнаго об-
разованія, и мысль всегда оставалась
на поверхности. Иной разъ, видя его
дѣйствія при постели больныхъ и
выслушавъ нѣсколько его мнѣній,
невольно приходило въ голову, что
Арендтъ есть представитель врачеб-
наго легкомыслія.
Когда я былъ ему представленъ въ
первый разъ въ Обуховской больницѣ,
то онъ пользовался еще довѣріемъ го-
сударя, какъ лейбъ-медикъ.
Извѣстно было, что этого довѣрія
Арендтъ достигъ кровопусканіемъ, но
недостаточно былъ хитеръ и проныр-
ливъ, чтобы удержать до конца нрав-
ственную власть въ своихъ рукахъ.
Мандтъ приказал ь всѣмъ лейбъ-
медикамъ. какъ они должны посту-
пать, чтобы имѣть прочное и мощное
вліяніе на коронованныхъ паціентовъ
и ихъ царедворцевъ.
Въ Петербургѣ, какъ и въ Ригѣ.
госпитальные врачи, при первомъ же

нашемъ знакомствѣ, изъявили жела-
ніе выслушать y меня курсъ хирурги-
ческой анатоміи. Наука эта, y насъ
и въ Германіи, была еще такъ нова,
что многіе изъ. врачей не знали даже
ея названія. »•
— Что это такое хирургическая
анатомія?—спрашиваетъ одинъ ста-
рый профессоръ медико-хирургиче-
ской академіи своего коллегу:—ни-
когда-съ :не слыхалъ-съ, не знаю-съ.
Но въ русскомъ царствѣ нельзя
прочесть и курса анатоміи при госпи-
талѣ, не доведя объ этомъ до свѣдѣнія
главы государства, иН. Ф. Арендтъ
взялся испросить разрѣшенія госу-
даря.
Оно было дано съ тѣмъ, чтобы упо-
треблять для демонстраціи трупы
только тѣхъ больныхъ, къ которымъ
при жизни не являлись никакіе род-
ственники въ больницу. Это, конечно,
разумѣлось само собою.
Лекціи мои продолжались недѣль
шесть.
Слушателями были, кромѣ врачей
Обуховской больницы, самъ Н. Ф.
Арендтъ, не пропускавшій, къ моему
удивленію, буквально ни одной лек-
ціи. профессоръ медико-хирургиче-
ской академіи Саломонъ, многіе
практики-врачи. Обстановка была са-
мая жалкая.
Покойницкая Обуховской больницы
состояла изъ одной небольшой комна-
ты, плохо вентилированной и довольно
грязной. Освѣщеніе состояло изъ нѣ-
сколькихъ сальныхъ свѣчей. Слуша-
телей набиралось всегда болѣе два-
дцати. Я днемъ изготовлялъ препара-
ты, обыкновенно на нѣсколькихъ тру-
пахъ, демонстрировалъ на нихъ поло-
женіе частей какой-либо области и
тутъ же дѣлалъ на другомъ трупѣ всѣ
операціи, производящіяся на этой об-
ласти,съ соблюденіемъ требуемыхъ хи-
рургическою анатоміею правилъ.
Этотъ наглядный способъ особливо
заинтересовалъ слушателей; онъ для
всѣхъ нихь былъ новъ, хотя почти
всѣ слушали курсы й въ загранич-
ныхъ университетахъ.
Изъ чистокровныхъ русскихъ вра-
чей никто не являлся на мой курсъ. И
я читалъ по-нѣмецки. Да въ то время
въ с.-петербургскихъ больницахъ-
между ординаторами рѣдко встрѣчал-
ся русскій: всѣ были или петербург-
скіе, или остзейскіе нѣмцы. Да и отку-
да было взяться русскимъ? Русскіе
студенты медико-хирургической ака-
деміи того времени (единственнаго,
какъ и теперь, высшаго уЧебно-меди-
цинскаго учрежденія) были почти всѣ
казенно-коштные, бѣдняки и попови-
чи; окончивъ курсъ, они поступали
тотчасъ на службу,въ полки, уѣздные
города, и т. п. Въ Петербургѣ же оста-
вались • только сыновья петербург-
скихъ обывателей, a изъ петербург-
скихъ обывателей только нѣмцы посы-
лали сыновей своиХъ учиться въ ака-
демію, и это были дѣти докторовъ, чи-
новниковъ, учителей, ремесленни-
ковъ, вообще изъ болѣе культурныхъ
классовъ.
И между практиками-врачами въ
С.-Петербургѣ того времени нельзя
было насчитать болѣе дюжины извѣст-
ныхъ русскихъ именъ, включая сюда
и имена нѣкоторыхъ профессоровъ-
практиковъ медико - хирургической
академіи.
Время мое все уходило на посѣще-
ніе госпиталей и приготовленія къ
лекціямъ. He мало операцій въ госпи-
таляхъ Обуховскомъ и Маріи Магда-
лины было сдѣлано мною въ это время,
и я,—какъ это всегда случается съ мо-
лодыми хирургами,—былъ слишкомъ
ревностнымъ операторомъ, чтобы от-
казываться отъ сомнительныхъ и без-
надежныхъ случаевъ. Меня, какъ и
всякаго молодого оператора, [зани-
малъ] не столько самъ случай, то-есть
самъ больной, сколько актъ опера-
ціи,—актъ, несомнѣнно, дѣятельнаго и
энергичнаго пособія, но взятый слиш-
комъ отдѣльно отъ слѣдствій.
Мнѣ казалось въ то время неспра-
ведливымъ и вреднымъ для научнаго
прогресса судить о достоинствѣ и зна-
ченіи операціи и хирурговъ по числу
счастливыхъ, благополучныхъ исхо-
довъ и счастливыхъ результатовъ.
'Что дѣлать, когда сужденіямъ мо-
лодыхъ людей суждено быть иными и

отличными отъ сужденій зрѣлаго воз-
раста и стариковъ!
Несмотря на усиленную дѣятель-
ность съ ранняго утра до поздней ночи,
меня не тяготила эта жизнь; мнѣ жи-
лось привольно въ своемъ элементѣ.
Цѣлое утро въ госпиталяхъ—опера-
ціи и перевязки оперированныхъ, по-
томъ въ покойницкой Обуховской
•больницы—изготовленіе препаратовъ
для вечернихъ лекцій.
Лишь только темнѣло (въ Петербур-
гѣ зимою между 3—4 час), бѣгу въ
трактиръ на углу Сѣнной и ѣмъ пи-
роги съ подливкой. Вечеромъ, въ,7—
опять въ покойницкую и тамъ до 9-ти;
оттуда позовутъ куда-нибудь на чай, и
тамъ до 12-ти.—Такъ изо дня въ день.
Однажды кто-то изъ докторовъ (ка-
жется, Задлеръ) пригласилъ меня
посѣтить большой сухопутный воен-
ный госпиталь на Выборгской. И гос-
питаль, и, въ особенности, завѣдывав-
шій имъ главный докторъ представи-
лись мнѣ чѣмъ-то фантастическимъ,
изъ «Тысячи и одной ночи».
Старое зданіе госпиталя показалось
мнѣ Цѣлымъ городомъ; тутъ были и
огромныя каменныя постройки, и де-
ревянные дома, и домики, занимав-
шіе цѣлыя улицы, и все это было пе-
реполнено больными, фельдшерами,
•служителями; по корридорамъ камен-
ныхъ зданій изъ одного дома въ дру-
гой шмыгалъ безпрестанно этотъ мно-
гочисленный персоналъ, носилъ, при-
носилъ, переносилъ, шумѣлъ, бра-
нился.
Но главный curiosum былъ самъ
главный докторъ. Откуда y насъ выко-
пали такое допотопное,—нѣтъ, не до-
потопное, a просто невозможное жи-
вотное, какимъ ' представлялся мнѣ
докторъ Флоріо,—едва-ли кто рѣ-
шитъ путемъ историческаго дознанія.
Мнѣ извѣстно было только, что
Флоріо родомъ итальянецъ, принятъ
на русскую службу, вѣроятно, еще въ
1812 — 1813 гг., любимецъ баронета
Виллье, дѣйствительный статскій
совѣтникъ и кавалеръ.
Постороннія лица, входившія во
время докторскаго визита въ одну изъ
огромныхъ палатъ сухопутнаго госпи-
таля, нерѣдко могли быть свидѣтеля-
ми слѣдующей сцены.
Между рядами коекъ съ больными
идетъ задомъ напередъ фельдшеръ, не-
много останавливается передъ каждою
койкою и скороговоркою, на-распѣвъ,
рапортуетъ названіе болѣзни и лекар-
ство, въ такомъ родѣ, напримѣръ:
Pleuritis—Tartarus emeticus gr. jjj,
infus... Une. sex; febris câttarrhalis—
Sles ammoniaci draeh. unam, decocti
altheae une. sex, и т. п.
Обращенный лицомъ къ лицу фельд-
шера (идущему, какъ сказано, задомъ
напередъ), идетъ главный докторъ:
онъ держитъ въ рукѣ палку; на палкѣ
надѣта его форменная фуражка;, док-
торъ вертитъ палкою, съ которою вер-
тится и фуражка,ногою притоптываетъ
въ тактъ и припѣваетъ громкимъ голо-
сомъ съ итальянскимъ акцентомъ:
«Сѣю, вѣю, Катерина! Сѣю, вѣто, Ка-
терина!»
При каждой встрѣчѣ съ ординатора-
ми, докторъ пускается въ разсказы
разныхъ сальностей на ломанномъ рус-
скомъ языкѣ, съ постояннымъ повто-
реніемъ крѣпкаго русскаго словца.
Къ намъ, новымъ посѣтителямъ,
докторъ Флоріо былъ, по своему\
очень любезенъ и безпрестанно ста-
рался выказать свои научныя знанія.,
«C'est une fièvre, une inflammation de
la membrane gastrointestinale». Это
«inflammation de la membraüe ga-
strointestinale», долженствовавшее
свидѣтельствовать o принадлежности
доктора Флоріо къ брус-
сэистамъ, повторялось на ка-
ждомъ шагу, и на каждомъ шагу слы-
шалась ординація: «venaèsectio:.. ad
libram unam, десятъ піявицъ».
Проходитъ мимо старикъ-ордина-
торъ, въ мундирѣ и безъ носа.
— «Остановитесь! — кричитъ Фло-
ріо: —вотъ, рекомендую вамъ, госпо-
да,—обращается онъ къ намъ:—стат-
скій совѣтникъ Сим... ; думаетъ еще же-
ниться и увѣренъ, что въ первую ночь
исполнитъ свои обязанности; но это
онъ, увѣряю васъ, напрасно такъ ду-
маетъ. А! кстати,вотъ и другой, какъ
видите, молодой, красивый человѣкъ,
господинъ К...; этотъ ничего лучшаго

не знаетъ, какъ проводить все время
въ Большой Мѣщанской съ прекрас-
нымъ поломъ».
И все это скороговоркою на ломан-
номъ русскомъ языкѣ.
Приходитъ въ женское отдѣленіе
Флоріо. подходитъ прямо къ од-
ной женщинѣ, солдаткѣ.
— «Что еще не выздоровѣла? а?»—
и затѣмъ, обращаясь къ палатному де-
журному (унтеръ-офицеру):-—«а за-
чѣмъ ты съ нею ночью не спишь, а:...
Сейчасъ выздоровѣетъ!»
Ничего подобнаго я, вѣрно, не уви-
жу никогда и видѣлъ только разъ въ
жизни; поэтому и считаю необходи-
мымъ сохранить воспоминаніе о та-
комъ чудѣ-юдѣ въ моемъ дневникѣ.
Петербургскій климатъ и мои заня-
тія не. преминули-таки повліять на
мой организмъ. И я опять занемогъ,
но, слава Богу, другою, не рижскою,
болѣзнью и не надолго.Это была на-
вѣрное потаенная перемежающаяся
лихорадка, продержавшая меня дня
четыре въ постели.
И. T. Спасскій, навѣщавшій
меня съ другими врачами во время бо-
лѣзни, извѣстилъ меня отъ министер-
ства, что чрезъ недѣлю назначено мнѣ
чтеніе пробной лекціи въ академіи на-
укъ; я долженъ былъ самъ выбрать
тему. Я выбралъ ринопластику ; купилъ
y парикмахера старый болванъ изъ
papier mâché, отрѣзалъ y него носъ,
обтянулъ лобъ кускомъ старой рези-
новой галоши и отправился съ этимъ
сокровищемъ въ академическую залу,
чтобы демонстрировать ринопластику
410 индѣйскому способу, модифици-
рованному Диффенбахомъ.
Искусственный носъ былъ выкро-
енъ мною изъ резины на лбу и пришитъ
lpgo artis. Я цитировалъ мои случаи въ
Ригѣ и Дерптѣ, и ссылался на Диф-
фенбаха.
Впечатлѣніе, произведенное моею
лекціею на молодыхъ и старыхъ посѣ-
тителей,было, повидимому, различное.
Молодые всѣ отзывались съ большимъ
сочувствіемъ и похвалою; нѣкоторые
же изъ старыхъ отнеслись. какъ мнѣ
казалось, недовѣрчиво къ сообщен-
нымъ мною фактамъ.
Рѣшенія изъ Дерпта о выборѣ меня
въ совѣтѣ все еще не было. Я началъ
терять терпѣніе и написалъ къ Мойеру.
Мойеръ долго не отвѣчалъ, a пот
томъ съ обычною своею флегмою объ-
явилъ мнѣ,что «Gutes Ding Will Weile
haben», и извѣщалъ, что скоро самъ
пріѣдетъ въ Петербургъ. Онъ, дѣй-
ствительно, вскорѣ пріѣхалъ, но
этимъ дѣло не ускорилось.
Уваровымъ Мойеръ остался очень
недоволенъ, и, странно, почему-то ему
болѣе пришелся по сердцу Ширин-
скій-Шихматовъ, тогдашній
директоръ департамента министерства
народнаго просвѣщенія.
Впослѣдствіи я слышалъ, что и го-
сударь Николай Павловичъ быль
очень доволенъ направленіемъ Ши-
ринскаго-Шихматова' u за
это сдѣлалъ его министромъ.
И Мойеръ сказалъ мнѣ. однажды въ
Петербургѣ, что Уваровъ «ist ein Kat-
zen-Schwanz, mann kann sich nicht auf
ihn verlassen [онъ виляетъ, на него
нельзя положиться]; a про Ширинска-
го сказалъ: «das ist ein positiver Mannt
er ist reeb [это человѣкъ положитель-
ный, человѣкъ дѣла].
Прошло еще два мѣсяца, ия началъ
уже бомбардировать Мойера письмами
объявивъ ему, наконецъ, что рѣшаюсь
принять каѳедру въ Харьковѣ, пред-
ложенную мнѣ черезъ Арендта
попечителемъ, гр. Головки-
нымъ.
Около этого времени (это было на
масляницѣ) разыгралась въ Петер-
бургѣ извѣстная катастрофа съ балага-
номъ Лемана: я побѣжалъ въ Обухов-
скую больницу, куда свезли до 150 об-
горѣлыхъ, большею частію, уже тру-
повъ. Изъ нихъ сдѣлали выставку въ
покойницкой и на дворѣ госпиталя,
для родственниковъ погибшихъ. При-
везенные въ больницу живыми были
въ страшномъ видѣ. Ни прежде, ни
послѣ мнѣ не приходилось видѣть y
живыхъ еще людей ожоги, достигшіе
такой степени разрушенія. Нѣкото-
рые, съ совершенно обуглившеюся

отъ огня головою жили еще по цѣ-
лымъ недѣлямъ. У нѣкоторыхъ вся го-
лова до самой шеи представляла гро-
мадный кусокъ угля ; отъ него можно
было отнимать цѣлые пласты обуглен-
ныхъ тканей. и странно было слышать
голосъ и произносимыя слова, выхо-
дившія изъ куска угля.
Между тѣмъ, до меня доходили
слухи', что выборъ меня въ совѣтѣ
былъ бурею въ стаканѣ воды.
Противъ меня возстали преимуще-
ственно теологи. Говорили, что дерпт-
скіе богословы открыли какой-то за-
конъ перваго основателя дерптскаго
университета, Густава-Адоль-
фа шведскаго, по которому одни
только протестанты могли быть про-
фессорами университета.
Существовалъ-ли такой законъ, или
нѣтъ, Богъ его знаетъ; но при Нико-
лаѣ Павловичѣ на него нельзя было
ссылаться. Это понимали, вѣроятно,
не хуже другихъ и дерптскіе бого-
словы.
Тѣмъ не менѣе, однако-же, яблоко
раздора было кинуто, и совѣтскіе спо-
ры длились до конца февраля [1836 г.].
Наконецъ, въ мартѣ я получилъ извѣ-
стіе о моемъ избраніи въ экстраорди-
нарные профессоры.
- Матушку и сестеръ я не рѣшался
перевезти изъ Москвы въ Дерптъ. Та-
кой переходъ—мнѣ казалось—былъ
бы для нихъ впослѣдствіи непрія-
тенъ. И языкъ, и нравы, и вся обста-
новка были слишкомъ отличны, a мать
и сестры слишкомъ стары, a главное,
слишкомъ москвички, чтобы привык-
нуть и освоиться.
Святую 1836 г. я уже встрѣчалъ въ
Дерптѣ. Незадолго до моего прибытія
прибылъ туда и вновь назначенный
изъ Петербурга попечитель, гвардей-
скій генералъ-маіоръ Крафт-
штремъ. Я предсталъ предъ очами
этого сына Марса н былъ имъ очень
любезно принятъ. Онъ привѣтство-
валъ меня, какъ перваго русскаго,
избраннаго университетомъ въ про-
фессоры чисто научнаго предмета.
До сихъ поръ русскіе профессоры въ
Дерптѣ избираемы были только для
одного русскаго языка, и то за неимѣ-
ніемъ нѣмцевъ, знакомыхъ хорошо съ
русскою литературою.
На этомъ указаніи, что я iiepButt
изъ русскихъ и что этотъ первый
начнетъ служить во время попечи-
тельства его, Крафтштрема,
все это и было предметомъ нашего раз-
говора въ теченіе добрыхъ получаса.
He надо было болѣе получаса, чтобы
узнать, какого духа новый дерптскій
попечитель...
Очевидно, что фронтовикъ до мозга
костей, Крафтштремъ, вообще
какъ попечитель, оказался не худымъ
человѣкомъ; могъ бы быть гораздо
хуже, поступивъ съ сѣдла на попечи-
тельство.
Онъ былъ поэтому и предметомъ по-
стоянныхъ насмѣшекъ, въ видѣ юмо-
ристическихъ анекдотовъ, изобрѣтав-
шихся на его счетъ студентами и от-
части и профессорами. Міровоззрѣніе
Крафтштрема было, дѣйстви-
тельно, невозможное. Наука въ его
воззрѣніи была трехъ сортовъ: полез-
ная до извѣстной степени, вредная,—
если не унять, то пожалуй и очень
вредная,—годная, и даже необходи-
мая, для препровожденія времени н
для забавы людей со средствами.
Вотъ какъ однажды Крафтштремъ
отнесся, съ-глазу-на-глазъ, объ астро-
номіи. Это было по дорогѣ изъ Дерпта
въ Петербургъ; Крафтштремъ ѣхалъ
вмѣстѣ съ профессоромъ русскаго
языка Росбергомъ, къ кото-
рому имѣлъ особое довѣріе въ то вре-
мя. Лунная, прекрасная ночь; Рос-
бергъ смотритъ на луну, припомина-
етъ видѣнное имъ чрезъ рефракторъ
въ дерптской обсерваторіи и начина-
етъ объяснять Крафтштрему видѣнныя
имъ горы и пропасти на лунѣ.
Слушалъ, слушалъ его Крафт-
штремъ, да потомъ и говоритъ:
— Послушайте, любезный другъ,
неужели вы вѣрите всѣмъ этимъ бред-
нямъ?
— «Какъ!—восклицаетъ удивлен-
ный Росбергъ:—да вѣдь это все неоспо-
римые факты, дознанные наукою! >

—- Полноте, пожалуйста,—успока-
иваетъ Крафтштремъ*— какіе тамъ
факты, когда никто еще не бывалъ на
небѣ, и никто поэтому ничего и знать
не можетъ.
Росбергъ, видя, что съ научной сто-
роны Крафтштрема не проймешь, на-
чалъ съ другого бока.
— «Да какъ-же это, ваше превос-
ходительство, сталъ-бы самъ госу-
дарь такъ заботиться о постройкѣ
пулковской обсерваторіи и отпускать
такія громадныя суммы, если-бы онъ
не былъ увѣренъ,что астрономы дѣй-
ствительно сдѣлали чрезвычайно
важныя открытія?»
— Э, любезнѣйшій!—замѣтилъ на
это Крафтштремъ:—развѣ вы не знае-
те, jiTo y государей, какъ и y насъ
всѣхъ, есть свои забавы? У насъ—не-
большія, по средствамъ, a y царей, ко-
нечно, не по нашему, дорогія. Почему
же и нашему царю не потѣшить себя
громадною, дорого стоющею обсерва-
торіею?
Обстановка моя въ Дерптѣ продол-
жалась недолго и обошлась мнѣ де-
шево. Рублей 200 за квартиру въ 4
комнаты въ годъ и по 10—12 рублей
въ мѣсяцъ за столъ. Можно было за
столъ платить и дороже, и я это дѣ-
лалъ, но за увеличенную плату увели-
чивалось только количество отпускае-
мой пищи, a не качество. Для прислу-
ги явилась ко мнѣ опятъ моя добрая
латышка Лена, прослужившая мнѣ
цѣлыхъ пять лѣтъ.
Вотъ я, наконецъ, профессоръ хи-
рургіи и теоретической,и оперативной,
и клинической. Одинъ, нѣтъ другого.
Это значило, что я одинъ долженъ
былъ: 1) держать клинику и поликли-
нику, по малой мѣрѣ, 272--3 часа въ
день; 2) читать полный курсъ теорети-
ческой хирургіи—1 часъ въ день; 3)
оперативную хирургію и упражненія
на трупахъ—1 часъ въ день; 4) офталь-
мологію и глазную клинику—1 часъ
въ день; итого—6 часовъ въ денъ.
Но шести часовъ почти никогда не
хватало; клиника и поликлиника бра-
ли гораздо болѣе времени, и приходи-
лось в час. въ день. Положивъ столь-
ко же часовъ на отдыхъ, оставалось
еще отъ сутокъ 8 час, и вотъ они-то,
всѣ эти 8 часовъ, и употреблялись
на приготовленія къ лекціямъ, на
эксперименты надъ животными, на
анатомическія изслѣдованія для заду-
манной мною монографіи и, наконецъ,
на небольшую хирургическую прак-
тику въ городѣ.
Въ теченіе пяти лѣтъ моей профессу-
ры въ Дерптѣ я издалъ:
1) Хирургическую анатомію арте-
ріальныхъ стволовъ и фасцій (на ла-
тинскомъ и нѣмецкомъ).
2) Два тома клиническихъ анналовъ
(на нѣмецкомъ).
3) Монографію о перерѣзаніи ахил-
лесова сухожилія (на нѣмецкомъ).
И сверхъ этого—цѣлый рядъ опытовъ
надъ живыми животными, произве-
денныхъ мною и подъ моимъ руковод-
ствомъ доставилъ матеріалъ для нѣ-
сколькихъ диссертацій, изданныхъ во
время моей профессуры, a именно:
1) О скручиваніи артерій.
2) О ранахъ кишекъ.
3) О пересаживаніи животныхъ тка-
ней въ серозныя полости.
4) О вхожденіи воздуха въ венозную
систему.
5) Объ ушибахъ и ранахъ головы.
Диссертаціи на послѣднія двѣ темы
при мнѣ не были еще окончены.
Справедливость требуетъ замѣтить,
что все сказанное совершено не въ 5
лѣтъ собственно, a въ 4 года, потому
что я цѣлыхъ 9 мѣсяцевъ оставался
(въ 1837—1838 гг.) въ Парижѣ и по-
томъ въ Москвѣ, и цѣлыхъ три мѣсяца
проболтался, такъ что не могъ ничѣмъ
серьезно заняться. .
Итакъ, неоспоримо, существуютъ
доказательства моей научной дѣятель-
ности съ самаго же начала вступленія
моего на учебно-практическое попри-
ще.
Но другое дѣло вопросъ: былъ ли
я тогда дѣйствительно тѣмъ, кѣмъ
казался, или, вѣрнѣе, кѣмъ долженъ
былъ быть, то-есть, былъ ли я настоя-
щимъ, дѣйствительнымъ—не кажу-
щимся—профессоромъ хирургіи.
У насъ, въ Россіи, кандидатами на
каѳедру бываютъ только два сорта

ученыхъ: во-первыхъ, заслуженные
профессоры, то-есть, большею частію,
старые или очень пожилые люди; во-
вторыхъ, молодые люди, только-что
окончившіе курсъ наукъ. Людей, под-
готовлявшихся довольно продолжи-
тельное время къ занятію каѳедръ, y
насъ или вовсе нѣтъ, или они такъ рѣд-
ки, что почти никогда не являются
конкурентами на занятіе каѳедръ.
О первомъ сортѣ кандидатовъ на
каѳедры нечего распространяться; изъ
10-ти случаевъ въ 9-ти заслуженный
профессоръ, остающійся на новое 5-ти-
лѣтіе, дѣлаетъ это вовсе не изъ любви
и не изъ привязанности къ наукѣ, a
для полученія увеличеннаго вдвое
оклада. Другой же сортъ кандида-
товъ, къ которому принадлежалъ и я
грѣшный, при вступленіи моемъ на
каѳедру хирургіи въ Дерптѣ, поисти-
нѣ не соотвѣтствуетъ, да и не можетъ
соотвѣтствовать, своему призванію.
Откуда могла взяться та опытность,
которая необходима для клиническаго
учителя хирургіи? Правда, я за 4 года
до вступленія на каѳедру перешелъ за
хирургическій Рубиконъ, сдѣлавъ
мои двѣ первыя операціи въ клиникѣ
Мойера: ' вылущеніе руки и пере-
вязку бедряной артеріи (въ одно и то
же время). Но ловко сдѣланная хирур-
гическая операція еще не даетъ права
на званіе опытнаго клинициста, кото-
рымъ долженъ быть каждый про-
фессоръ хирургіи. Мало того, что мо-
лодой человѣкъ, какъ бы онъ даровитъ
ни былъ, не можетъ имѣть достаточ-
ныхъ знаній, ему еще труднѣе пріоб-
рѣсти добросовѣстную опытность.
Молодость, и именно даровитая, еще
болѣе, чѣмъ посредственная, заносчи-
ва, самолюбива, a еще чаще—тще-
славна.
Она, выступая на практическое по-
прище жизни, заботится всего болѣе о
своей репутаціи—и это естественно и
даже похвально,—но она заботится не
такъ, какъ слѣдуетъ: не хлопочетъ
пріобрѣсти имя и почетъ внутренни-
ми своими, настоящими достоинства-
ми, a только внѣшнимъ образомъ,
лишь бы хвалили и удивлялись, a за
что—это не главное.
Вотъ этотъ зудъ похвалы и тщесла-
вія и портитъ все въ молодости.
Служеніе наукѣ, вообще всякой—
не иное что, какъ служеніе истинѣ.
Но въ наукахъ прикладныхъ слу-
жить истинѣ не такъ легко.
Тутъ доступъ къ правдѣ затрудненъ
[для насъ] не одними только научны-
ми препятствіями, то-есть такими, ко-
торыя могутъ быть и удалены . съ по-
мощью науки. Нѣтъ, въ прикладной
наукѣ, сверхъ этихъ препятствій,
человѣческія страсти, предразсудки и
слабости съ разныхъ сторонъ вліяю»
на доступъ къ истинѣ и дѣлаютъ ее
нерѣдко и вовсе недоступною.
Бороться за истину съ предразсуд-
ками, страстями и слабостями людей
невозможно. Можно только лавиро-
вать; но не менѣе трудно бороться и съ
собственными страстями и слабостями,
если мы въ юности, съ самаго дѣтства,
не развили въ себѣ способности вла-
дѣть собою, a владѣть собою иначе
нельзя, какъ чрезъ познаніе самого
себя.
Итакъ, для учителя такой приклад-
ной науки, какъ медицина, имѣющей
дѣло прямо со всѣми атрибутами че-
ловѣческой натуры (какъ своего соб-
ственнаго, такъ и другого, чужого я),
для учителя—^говорю—такой науки
необходима кромѣ научныхъ свѣдѣній
и опытности, еще добросовѣстность,
пріобрѣтаемая только труднымъ ис-
кусствомъ самосознанія, самооблада-
нія и знанія человѣческой натуры.
Дѣло ли это молодости? «Chirurgue
debet esse adolescens» 18S) [хирургомъ
долженъ быть молодой] no словамъ
Цельза.
Конечно, старость, притупляющая
чувства, дѣлаетъ хирурга неспособ-
нымъ.
И ничто не препятствуетъ молодымъ
людямъ бытъ хирургами, но не учи-
телями хирургіи. Это не одно и то же,
и напрасно думать,что всякій ловкій
и искусный хирургъ можетъ быть ж
хорошимъ наставникомъ хирургіи, .
Есть время для любви;
Для мудрости—другое.

Какъ самоѣдъ, я не могъ не видѣть
и не чувствовать, какъ много мнѣ не-
достаетъ знанія, опытности и само-
обладанія, чтобы быть настоящимъ на-
ставникомъ хирургіи. Я не былъ такъ
недобросовѣстливъ, чтобы не пони-
мать, какую громадную отвѣтствен-
ность предъ обществомъ и предъ са-
мимъ собою (Бога и Христа y меня
тогда не было) [принимаетъ на себя]
тотъ, кто, получивъ съ дипломомъ вра-
ча, нѣкоторое право на жизнь и смерть
другого, получаетъ еще и обязан-
ность передавать это право другимъ.
Но молодость » легко устраняетъ
нравственныя затрудненія и миритъ
противорѣчія въ себѣ.
Я сознавалъ свои недостатки, но не
могъ ихъ сознавать такъ, какъ теперь,
когда я пережилъ ихъ и всѣ ихъ слѣд-
ствія/
Да и теперь, анализируя, я созна-
юсь, какъ трудно рѣшить, что было
въ томъ или другомъ случаѣ главнымъ
мотивомъ моихъ дѣйствій: суетность
или истинное желаніе помочь и облег-
чить страданіе.
Ахъ, какъ это трудно рѣшить для
человѣка, преданнаго своему искус-
ству всею душою, когда вся цѣль этого
искусства состоитъ въ леченіи и об-
легченіи людскихъ страданій!
Какъ ни мало вѣроятенъ успѣхъ
операціи, какъ ни опасно для жизни
ея производство, если оно васъ интере-
суетъ, какъ искусство, вы уже не мо-
жете совершенно безпристрастно взвѣ-
сить шансы и опредѣлить, что вѣро-
ятнѣе въ данномъ случаѣ: успѣхъ или
гибель..
И чѣмъ моложе, чѣмъ ревностнѣе
дѣятель, чѣмъ болѣе приверженъ онъ
къ своему искусству, тѣмъ легче онъ
упускаетъ изъ виду цѣль искусства и
тѣмъ болѣе расположенъ дѣйствовать
искусствомъ для одного искусства.
Да, да, «ne hocerim veritus» [опаса-
ясь повредить] Галлера, запре-
щавшее ему—опытнѣйшему анатому
и физіологу—дѣлать операціи на жи-
выхъ людяхъ,—это есть выраженіе во-
очію нравственнаго чувства.
Каждый хирургъ долженъ бы былъ
со своимъ «ne nocerim veritus> при-
ступать къ операціи.
Но это значило бы подчинить инте-
ресъ науки и искусства всецѣло выс-
шему нравственному чувству.
Да, такъ должно бы быть; но тутъ
являются другія соображенія, дѣлаю-
щія невозможнымъ рѣшеніе вопроса:
какъ поступить въ сомнительномъ
случаѣ; a такихъ случаевъ не десятки,
a сотни.
Старикашка Рюль184) былъ правъ,
когда онъ требовалъ отъ госпиталь-
ныхъ хирурговъ, чтобы они не иначе
предпринимали операціи, какъ съ со-
гласія больныхъ. Онъ раздосадовалъ
меня однажды, явившись въ Обухов-
скую больницу въ тотъ самый мо-
ментъ, когда я приступалъ къ операціи
аневризмы, и спросилъ больного. же-
лаетъ ли онъ операціи.
— Нѣтъ — отвѣчалъ онъ.
— «Въ такомъ случаѣ,—рѣшилъ
Рюль,—нельзя оперировать противъ
желанія».
Всѣ мы, молодые врачи, смѣялись
надъ пуританствомъ Рюля, называли
его козодоемъ, caprimulgus europensis,
на котораго онъ былъ, дѣйствительно
похожъ, Hosentrompetr'омъ; говорили
также про него, что онъ пріобрѣлъ ce-
бѣ почетъ въ петербургскомъ медицин-
скомъ мірѣ только тѣмъ, что умѣлъ
ловко ставить промывательныя высо-
кимъ особамъ;—все это говорилось н
болталось только потому, что отжив-
шій старикъ осмѣливается вмѣши-
ваться въ дѣла науки и искусства и
вредить научнымъ интересамъ.
— Такъ,—говорили,—дойдетъ, по-
жалуй, до того, что y больныхъ въ
госпиталяхъ надо будетъ испрашивать
согласія на кровопусканія, ставленіе
банокъ и мушекъ.
Но всѣ понимали, однако-же, что
никто бы изъ насъ не захотѣлъ, чтобы
его безъ спроса подвергли какой-либо
опасной процедурѣ, хотя бы и съ
цѣлью спасти жизнь. А съ другой сто-
роны, развѣ кто-нибудь былъ бы въ
претензіи зато, что спасли ему жизнь
безъ его спроса, подвергнувъ его опас-
ной процедурѣ?

Я предвижу, что больной непре-
мѣнно,не нынче—завтра, изойдетъ отъ
кровотеченія изъ аневризмы, подвер-
гаю его, не спрося его согласія, опера-
ціи—и спасаю.
Такъ я и разсуждалъ, приступая къ
операціи, отмѣненной Рюлемъ за то,
что не спросилъ сначала согласія боль-
ного.
Кто правъ, кто виноватъ?
Въ такихъ случаяхъ только голосъ
собственной совѣсти можетъ рѣшить
вопросъ для каждаго, и, конечно, для
каждаго рѣшить по своему.
Рюль былъ несомнѣнно правъ,
ибо дѣйствовалъ несомнѣнно по глу-
бокому убѣжденію въ томъ,- что никто,
—больше самого больного,—не имѣ-
етъ права на его здоровье.
Я, можетъ быть, также правъ былъ.
Можетъ быть,-говорю,—пото-
му что не знаю теперь, былъ ли я тогда
убѣжденъ въ неминуемой опасности
для больного потерять жизнь отъ кро-
вотеченія, и притомъ былъ ли я убѣ-
жденъ, что опасность для жизни боль-
ного отъ кровотеченія изъ аневризмы
превышаетъ опасность отъ операціи.
Да, собственная совѣсть—другого
средства нѣтъ—должна рѣшать для
истинно-честнаго хирурга вопросъ объ
операціи, когда опасность, съ нею со-
единенная, для жизни кажется ему
столько же значительною,какъ и опас-
ность отъ болѣзни, противъ которой
назначена операція. Но хирургъ въ
этомъ случаѣ не всегда можетъ пола-
гаться и на собственную совѣсть.
Научныя,не имѣющія ничего общаго
съ нравственностью, занятія, пристра-
стіе и любовь къ своему искусству—
дѣйствуютъ и на совѣсть, склоняя ее,
такъ сказать, на свою сторону.И со-
вѣсть въ такомъ случаѣ ,рѣшая вопросъ
о степени опасности, становится на
сторону научнаго предубѣжденія. Со-
вѣсть, играетъ тутъ роль судьи или
присяжнаго, основывающаго свое су-
жденіе на мнѣніи эксперта, a экспертъ
тутъ—научныя свѣдѣнія того же са-
маго лица, совѣсть котораго призвана
быть судьею. Тутъ предубѣжденію до-
рога открыта съ разныхъ сторонъ.
Съ одной стороны, предубѣжденіе
легко проникнетъ въ запасъ свѣдѣній;
съ другой стороны, чрезъ это и самая
совѣсть легко предубѣждается.
Современная наука нашла, какъ
будто, болѣе надежное средство про-
тивъ предубѣжденій въ практической
медицинѣ,—это медицинская стати-
стика, основанная па цифрѣ.И совѣсти
хирурга какъ будто сдѣлалось легче
рѣшать безъ предубѣжденій.
Вотъ болѣзнь; отъ нея умираютъ, по
статистикѣ, 60 проц.; вотъ операція,
уничтожающая болѣзнь; отъ нея уми-
раютъ только 50 проц*
Совѣсти не трудно, значитъ, рѣшить
по совѣсти, что опаснѣе: болѣзнь,
предоставленная самой себѣ. или опе-
рація.
Но вотъ загвоздка.
Во-первыхъ, эта статистика не есть
еще нѣчто вполнѣ опредѣленное и не
подлежащее ни сомнѣнію, ни колеба-
нію; a во-вторыхъ, почемъ же я буду
знать, что, въ данномъ случаѣ мои
больной принадлежитъ именно къ чис-
лу 60 умирающихъ изъ 100, a не къ
числу.40, остающихся въ живыхъ? И
кто мнѣ сказалъ, что въ случаѣ опе-
раціи мой больной будетъ относить-
ся къ числу 50 проц. выздоравливаю-
щихъ, a не къ 50 умирающихъ.
Въ концѣ концовъ, не трудно убѣ-
диться, что и эта, повидимому такая
вѣрная, цифра только тогда будетъ
имѣть важное практическое значеніе,
когда ей на помощь явится индиви-
дуализированіе—новая, еще не поча-
тая отрасль знанія. \
Когда изученіе человѣческихъ осо-
бей настолько подвинется впередъ, что
каждую особь можно, по надежнымъ
признакамъ, отнести къ той или дру-
гой рѣзко обозначенной категоріи, a
свойства каждой категоріи противо-
стоять внѣшнимъ и органическимъ
(внутреннимъ) вліяніямъ будутъ из-
вѣстны,—тогда и статистика съ ея
цифровыми данными получитъ иное
значеніе.
Могъ ли же я, молодой, малоопыт-
ный человѣкъ, быть настоящимъ на-
ставникомъ хирургіи?!

Конечно, нѣтъ,—и я чувствовалъ
это.
Но, разъ поставленный судьбою на
это поприЩе, что я могъ сдѣлать?
Отказаться? Да для этого я былъ
слишкомъ молодъ, слишкомъ самолю-
бивъ и слишкомъ самонадѣянь.
Я избралъ другое средство, чтобы
приблизиться, сколько можно, къ то-
му идеалу, который я составилъ себѣ
объ обязанностяхъ профессора хирур-
гіи.
Въ бытность мою за границей я до-
статочно убѣдился, что научная исти-
на далеко не есть главная цѣль зна-
менитыхъ клиницистовъ и хирурговъ.
Я убѣдился., достаточно, что не-
рѣдко.принимались мѣры въ знамени-
тыхъ клиническихъ заведеніяхъ не для
открытія, a для затемнѣнія научной
истины.
Было вездѣ замѣтно стараніе про-
дать товаръ лицомъ. И это было еще
ничего. Но съ тѣмъ вмѣстѣ товаръ ху-
дой п недоброкачественный продавал-
ся за хорошій, и кому?—Молодежи—
неопытной,—незнакомой съ дѣломъ,
но инстинктивно ищущей научной
правды.
Видѣвъ все это, я положилъ себѣ
за правило, при первомъ моемъ всту-
пленіи на каѳедру, ничего не скры-
вать отъ моихъ учениковъ, и если не
сейчасъ же, то потомъ и немедля от-
крывать предъ ними сдѣланную мною
ошибку,—будетъ ли она въ діагнозѣ,
или въ леченіи болѣзни.
Въ этомъ духѣ я и написалъ мои
клиническіе анналы, съ изданіемъ
которыхъ я нарочно спѣшилъ, чтобы
не дать повода моимъ-ученикамъ упре-
кать меня въ намѣреніи выиграть вре-
мя для скрытія правды.
Описавъ въ подробности всѣ мои
промахи и ошибки, сдѣланные при по-
стели больныхъ, я не щадилъ себя, и,
конечно, не предполагалъ, что найдут-
ся охотники воспользоваться моимъ
положеніемъ, и въ критическомъ раз-
борѣ выставить снова на видъ выста-
вленные уже мною грѣхи мои. Охотни-
ки, однако же, нашлись. Мой хорошій
петербургскій пріятель, д-ръ Зад-
леръ, написалъ огромную критиче-
скую статью въ одномъ нѣмецкомъ
журналѣ.
Въ этой большой статьѣ нашлось
для меня одно полезное замѣчаніе,—
это русская пословица, приведенная
Задлеромъ въ кондѣ его кри-
тики:
«Терпи, казакъ, — атаманомъ бу-
дешь».
Старикъ Хеліусъ въ 1862 году
напомнилъ мнѣ объ этой пословицѣ,
переведенной Задлеромъ для
нѣмцевъ такъ: Geduld, Kosak, wirst
Ataman werden.
Черезъ годъ, вскорѣ послѣ выхода
первыхъ выпусковъ моей «Хирурги-
ческой анатоміи», я былъ уже избранъ
въ ординарные профессоры.
Для изданія этого труда мнѣ нужны
были: издатель-книгопродавецъ, ху-
дожникъ-рисовальщикъ съ натуры я
хорошій литографъ.
He легко было тотчасъ же найти въ
Дерптѣ трехъ такихъ лицъ.
Къ счастью, какъ нарочно къ тому
времени, явился въ Дерптъ весьма
предпріимчивый (даже слишкомъ, ж
послѣ обанкротившійся) книгопрода-
вецъ Клуге. Ему—^конечно,безде-
нежно—я передалъ все право изданія,
съ тѣмъ лишь, чтобы рисунки были
именно такими, какіе я желалъ имѣть.
Художникъ-рисовальщикъ—этотъ ри-
совальщикъ былъ тотъ же г. Шла-
теръ, котораго я нѣкогда отыскалъ
случайно для рисунковъ моей диссер-
таціи на золотую медаль. Это былъ не
геній, но трудолюбивый, добросовѣст-
ныЙ рисовальщикъ съ натуры. Онъ же,
самоучкою, работая безъ устали и съ
самоотверженіемъ, сдѣлался.и очень
порядочнымъ литографомъ. A для того
времени это была не шутка. Тогда ли-
тографовъ и въ Петербургѣ былъ толь-
ко одинъ, и то незавидный. Первые
опыты литографскаго искусства Шла-
тера и были рисунки моей «Хирурги-
ческой анатоміи». Они удались впол-
нѣ.
Съ попечителемъ Крафтштремомъ,
вначалѣ ко мнѣ весьма благоволив-
шимъ, я не долго жилъ въ ладу, впро-
чемъ не по моей винѣ.

To было время дуэлей въ Дерптѣ.
Періодическія дуэли то усиливались
(и едва ли не тогда, когда ихъ преслѣ-
довали), то уменьшались.
Крафтштрему и ректору дуэли,разу-
мѣется, были не по сердцу, особливо
случившіяся вскорѣ одна послѣ дру-
гой: одна—мнимая, другая—дѣйстви-
тельная.
Русскій студентъ, сорви - голова,
Хитрово 18б)безнадежно вляпался въ
одну пріѣзжую замужнюю женщину.
Желая всѣми силами обратить на себя
вниманіе этой дамы, Хитрово приду-
малъ такую штуку: увидѣвъ предметъ
своей любви на одномъ концертѣ, онъ
бросился стремглавъ къ ректору съ
донесеніемъ, что убилъ одного сту-
дента на дуэли въ лѣсу и предаетъ себя
произвольно въ руки правосудія.
Ректоръ отправилъ Хитрово въ кар-
церъ, a самъ съ фонарями, педелями
н полиціей отправился въ лѣсъ отыски-
вать трупъ убитаго.
Проискали цѣлую ночь, и ничего не
нашли.
На другой же день оказалось, что
вся эта исторія—выдумка взбалмош-
наго влюбленнаго.
Другая же дѣйствительная, даже на-
дѣлала много хлопотъ Крафтштрему.
Нашли дѣйствительно убитаго сту-
дента въ лѣсу и, несомнѣнно, убитаго
на пистолетной дуэли. Разыскивали
не мало, но все оставалось шитымъ и
крытымъ.
Въ это самое время ѣхалъ чрезъ
Дерптъ за границу государь Николай
Павловичъ. Можно себѣ представить,
какъ струсилъ Крафтштремъ! Онъ
явился съ докладомъ къ государю на
почтовую станцію; государь не выхо-
дилъ изъ кареты, и когда Крафтштремъ
донесъ ему о случившемся, то государь
прямо объявилъ ему:
— «Ну, что же; такъ разгони фа-
культетъ>.
Вотъ тебѣ разъ! Что тутъ подѣла-
ешь?. Разгони факультетъ! да какой,—
ихъ цѣлыхъ четыре,—и какъ его раз-
гонишь?
Вотъ въ это-то тревожное время и
случилась еще одна дуэль на студен-
ческихъ геберахъ.
Рана была грудная и опасная. Меня
позвали на третій день, когда уже раз-
вилось сильное воспаленіе плевры. Я
дня два посѣщалъ раненаго, вскорѣ
затѣмъ отдавшаго Богу душу.
Меня призываютъ къ Крафтштрему.
— «Вы лечили раненаго на дуэли?»
спрашиваетъ онъ меня.
— Я.
— «Вызнали,что онъ былъ раненъ
на дуэли?»
— Я могъ бы вамъ отвѣтить, что не
зналъ, такъ какъ никто мнѣ не до-
кажетъ, что я зналъ; но я не хочу
'вамъ лгать, и потому говорю: зналъ.
— «А когда знали, то почему не до-
несли по закону? Вы будете отвѣчать»...
— «Назначается судъ, не универ-
ситетскій, не домашній, a уголовный.
Затѣмъ, прощайте»,—прибавилъ онъ.
Судъ,дѣйствительно,начался,и ме-
ня притянули къ нему.
На судѣ я сказалъ то же самое, что
мнѣ никто. не докажетъ, что я зналъ
о дуэли, но я сознаюсь, что зналъ; a
не донесъ потому, что, во-первыхъ,
твердо былъ увѣренъ въ существова-
ніи доноса о дуэли и помимо меня; a
во-вторыхъ, считалъ для раненаго
вреднымъ судебное дознаніе, неизбѣж-
ное,если бы я донесъ при жизни боль-
ного, находившагося въ опасности; по
смерти же я, дѣйствительно, доно-
силъ по начальству о приключившейся
отъ грудной раны смерти, вслѣдствіе
воспаленія въ плеврѣ.
Итакъ, эта дуэль разстроила меня
съ Крафтштремомъ. Я пересталъ по-
сѣщать его. Встрѣчаясь на улицѣ, мы
не кланялись другъ другу. Я полу-
чилъ черезъ совѣтъ выговоръ отъ ми-
нистра.
Натянутыя мои отношенія къ попе-
чителю продолжались нѣсколько мѣ-
сяцевъ.
Появленіе на свѣть 1-й части моихъ
клиническихъ анналовъ доставило
мнѣ, почти въ одно и то же время,
пріятность и выгоду. Пріятны, чрезвы-
чайно пріятны были для меня привѣть
н дружеское пожатіе руки профес-
сора Энгельгардта 18в).

Энгельгардтъ (профессоръ
минералогіи), цензоръ и ревностный
піэтистъ,неожиданно является ко мнѣ,
вынимаетъ изъ кармана одинъ листъ
моихъ анналовъ. читаетъ вслухъ.
взволнованнымъ голосомъ и со слезами
на глазахъ, мое откровенное призна-
ніе въ грубѣйшей ошибкѣ діагноза,
въ одномъ случаѣ причинившей смерть
больному; a за признаніемъ слѣдовалъ
упрекъ своему тщеславію и самомнѣ-
нію. Прочитавъ, Энгельгардтъ
мою руку, обнимаетъ меня и, растро-
ганный до-нельзя, уходитъ.
Этой сцены я никогда не забуду;
она была слишкомъ отрадна для меня.
Выгода, доставленная мнѣ аннала-
ми, получена съ другой, почти проти-
воположной, стороны.
Въ то время, когда я писалъ свои
анналы, въ Дерптѣ былъ распростра-
ненъ сифилисъ въ значительныхъ раз-
мѣрахъ между студентами и бюргер-
скою молодежью.
Полицейскихъ санитарныхъ мѣръ не
существовало. Я, въ статьѣ о сифили-
сѣ, настаивалъ Ш безотлагательномъ
введеніи этихъ мѣръ, говоря, что если
нельзя предохранить слабыхъ дѣтей
отъ паденія, то надо, по крайней мѣ-
рѣ, сдѣлать паденіе это какъ можно
менѣе вреднымъ.
Пошли толки, и я услышалъ, что
Крафтштремъ читалъ эту статью нѣ-
которымъ изъ вліятельныхъ город-
скихъ людей, причемъ хвалилъ меня
за правду и нелицемѣріе.
Это случилось именно въ то время,
когда я намѣревался воспользоваться
университетскою суммою, назначен-
ною для ученыхъ экспедицій,—по-
ѣхать въ Парижъ для осмотра госпита-
лей. Это дѣло должно было идти че-
резъ попечителя. Я и отправился къ
нему, обнадеженный* слухами о распо-
ложеніи его кр мнѣ.
Пріемъ былъ, дѣйствительно, очень
радушный; Крафтштремъ обѣщалъ
мнѣ полное содѣйствіе въ мини-
стерствѣ.
Въ январѣ 1837 г. я и отправился
въ Парижъ, получивъ пособіе отъ
университета на путевыя издержки.
Тринадцать дней и ночей я ѣхалъ,
не отдыхая ни разу, изъ Дерпта до
Парижа на Полангенъ, Франкфуртъ-
на-Майнѣ, Саарбрюкенъ и Мецъ. Й не-
смотря на 13 ночей, проведенныхъ въ
экипажѣ, я, по пріѣздѣ въ Парижъ,
тотчасъ же отправился осматривать
городъ.
Парижъ не сдѣлалъ т\ меня осо-
бенно благопріятнаго впечатлѣнія въ
хирургическомъ отношеніи. Госпитали
смотрѣли угрюмо;смертность въ госпи-
таляхъ была значительная.
Самое пріятное впечатлѣніе про-
извелъ на меня изъ всѣхъ парижскихъ
хирурговъ Вельпо. Можетъ быть
нравился. онъ мнѣ*л потому, что на
первыхъ же порахъ сильно пощеко-
талъ мое авторское самолюбіе. Когда
я пришелъ къ нему въ первый разъ, то
засталъ его читающимъ два первые
выпуска моей «Хирургической анато-
міи артерій н фасцій». Когда я ему ре-
комендовался глухо:—Je suis un mé-
decin russe [я русскій врачъ] —TO онъ
тотчасъ же спросилъ меня, не знакомъ
ли я съ le professeur de Dorpat, m-r
Pirogoff, и когда я ему объявилъ, что
я самъ и есть Пироговъ, то Вель-
по принялся расхваливать мое напра-
вленіе въ хирургіи, мои изслѣдованія
фасцій, рисунки и т. д., и тогда же
познакомилъ меня съ англійскимъ
спеціалистомъ въ наукѣ о фасціяхъ
и, по мнѣнію Вельпо, весьма компе-
тентнымъ въ этомъ дѣлѣ, Это былъ
нѣкто Томсонъ, участвовавшій
въ заговорахъ чарлистовъ и бѣжавшій
изъ Англіи въ Парижъ.
Дѣйствительно, весьма дѣльный
анатомъ, онъ называлъ себя, по своей
спеціальности, «fascia Tom», но чудакъ
преоригинальнѣйшій. Всю жизнь
свою въ Парижѣ онъ посвятилъ двумъ
спеціальностямъ: изслѣдованію фас-
цій, съ изготовленіемъ превосходныхъ
препаратовъ, и преслѣдованію про-
фессоровъ. Для этой послѣдней цѣли
онъ предпринялъ публикованіе раз-
ныхъ брошюръ, выходившихъ почти
ежедневно въ свѣтъ съ литографскаго
станка. Брошюры были составляемы
самимъ Томсономъ и нѣкото-
рыми весельчаками-студентами и

разносились ими же самими по зна-
комымъ.
Мнѣ онъ надавалъ ихъ цѣлую груду,
одну забористѣе другой: «L'art d'en-
graisser les professeurs» [искусство от-
кармливать профессоровъ], «Soi pour
soi et chacun pour soi» [самъ за себя и
каждый за себя], etc. etc. Въ каждой
изъ нихъ было собраніе скандаловъ,
случившихся съ профессорами. Тутъ
фигурировали особенно Бретгардтъ,
анатомъ Бреше, молодой Шассеньякъ,
получившій однажды пощечину отъ
Томсона и судившійся съ нимъ въ
police correctionnelle.
Послѣ Вельпо, нѣсколько молодыхъ
хирурговъ (учениковъ Дюпюитрэна)
могли считаться настоящими предста-
вителями современной хирургіи: Блан-
дэнъ—Hôtel Dieu; Жоберъ—Hôpital
St. Louis; Robert. Спеціалисты no
литотрипсіи—Амюсса, Сивіаль и Ле-
руа d'Etoile—составляли истинную
славу тогдашней французской хирур-
гіи (Heutereloup фигурировалъ въ то
время въ Лондонѣ). Амюсса пригла-
силъ меня на свои домашнія хирурги-
ческія бесѣды. Онѣ были весьма ин-
тересны, но на французскій ладъ, какъ
всѣ курсы въ Парижѣ: привлекатель-
ны, но фразисты я нерѣдко пустопо-
рожни.
Услыхавъ на этихъ бесѣдахъ, куда
приглашались Амюсса всѣ пріѣзжав-
шіе въ Парижъ иностранные врачи
(между прочими Астл. Куперъ, Диф-
фенбахъ), что 'Амюсса все еще поддер-
живаетъ свое ложное мнѣніе о совер-
шенно прямомъ направленіи мочевого
канала (у мужчинъ), я заявилъ ему о
результатѣ моего изслѣдованія на-
правленія мочевого канала на замо-
роженныхъ трупахъ, совершенно про-
тиворѣчащихъ мнѣнію его; и когда
онъ голословно отвергъ результаты
моихъ изслѣдованій, то я предложилъ
ему состязаніе на слѣдующей лекціи,
для которой я взялся и изготовить
препараты, которые должны доказать
справедливость моего убѣжденія. Я
л притащилъ на слѣдующую лекцію
разрѣзы таза, которыми я доказывалъ
Амюсса нелѣпость его воззрѣній на
отношеніе мочевого канала къ пред-
стательной железѣ.
Конечно, Амюсса, несмотря на всю
наглядность моихъ доказательствъ,
не соглашался. Люди, a особливо
ученые и еще особливѣе тщеслав-
ные французы. съ предвзятымъ мнѣ-
ніемъ, никогда не сознаются въ
ошибкахъ и заблужденіяхъ. Но
для меня довольно было и того,
что я видѣлъ, какъ новъ былъ для
Амюсса мой способъ изслѣдованія.
Я доволенъ былъ еще и тѣмъ, что
остальная часть присутствовавшихъ
на этомъ состязаніи молодыхъ вра-
чей не была на сторонѣ Амюсса
He отрадное впечатлѣніе произвели
на меня и двѣ другія хирургическія
знаменитости—Рун Лисфранкъ.
Лисфранкъ, какъ профес-
соръ, былъ, въ полномъ смыслѣ, фран-
цузскій нахалъ и благёръ-крикунъ,
рослый, плечистый, одаренный голо-
сомъ такимъ, который можно слышать
за версту. Лисфранкъ тѣмъ
только и привлекалъ на свои клини-
ческія лекціи, что кричалъ во все
горло, въ самыхъ грубыхъ выраже-
ніяхъ, противъ всѣхъ своихъ товари-
щей по ремеслу.
— «Ces per-r-roquets de la médecine»
(попугаи медицины)—раздавалось без-
престанно въ его аудиторіи, когда онъ
говорилъ не о себѣ, a о другихъ.—
«Ce brigand du bord de l'eau» [береговой
разбойникъ],—это было прозваніе, дан-
ное имъ нѣкогда Дюпюитрэну.—«Ce
chirurgien menuisien—это былъ Ру;
Velpeau назывался на языкѣ Лис-
франка «vilpeau» [подлая шкура]
и т. п.
Несмотря на все это, Лисфранкъ
былъ, дѣйствительно, замѣчательный
хирургъ и клиницистъ своего времени,
хотя и скрывавшій зачастую свои про-
махи и ошибки.
Что касается до Ру —данное ему
Лисфранкомъ прозвище «столяра» бы-
ло, надо сознаться* весьма мѣтко.
Огромная, полувѣковая опытность не
сообщала знаменитому оператору ни-,
какого строго-научнаго авторитета.
Гораздо выше стояла въ то время
научная дѣятельность французскихъ

діагностовъ и клиницистовъ по вну-
треннимъ болѣзнямъ: Андраль,
Луи, Шомель, Рустэнъ,
Крювелье и даже увлекавшійся
до крайности Бульо—были истин-
ными представителями научной ме-
дицины того времени.
Всѣ privatissima, взятыя мною y
парижскихъ спеціалистовъ, не стоили
выѣденнаго яйца, и, понапрасну
только потерялъ мои луидоры.
Лица, дававшія privatissima, боль-
шею частію agrégés [адъюнктъ-профес-
соры], не имѣли никакого права на до-
ставленіе своимъ слушателямъ раз-
ныхъ демонстративныхъ пособій—тру-
повъ, препаратовъ, клиническихъ
случаевъ, и всѣ лекціи ихъ заклю-
чались въ одномъ говореньи или
нелѣпыхъ упражненіяхъ на ка-
комъ-нибудь импровизированномъ
фантомѣ, какъ, напримѣръ, y лито-
тритэра Labut, на сухомъ бы-
чачьемъ пузырѣ, со вложеннымъ въ
него кускомъ мѣла; a одинъ изъ этихъ
господъ (m-r Beaux) ухитрился чи-
тать мнѣ свое privatissimum
о стэтоскопіи y себя на квартирѣ,
предъ пылающимъ каминомъ. Я не до-
кончилъ слушанія ни одного priva-
tissimum и не имѣлъ терпѣнія выдер-
жатъ болѣе половины назначеннаго
числа лекцій.
Мои занятія въ Парижѣ состояли
исключительно въ посѣщеніи госпита-
лей, анатомическаго театра и бойни
для вивисекцій надъ больными живот-
ными (лошадьми).
Это былъ единственный priva-
tissimum Амюсса съ демонстраціями
на живыхъ животныхъ.Но самъ Аммю-
са рѣдко являлся на живодерню. И
вотъ, чтобы воспользоваться рѣдкимъ
y насъ случаемъ вивисекціи на боль-
ныхъ животныхъ, я и нѣсколько
молодыхъ американскихъ ^врачей
устроили между собою маленькое об-
щество, съ тѣмъ, чтобы производить
вивисекціи въ живодернѣ на общій
счетъ.
Тутъ я имѣлъ случай, въ первьй
разъ въ жизни, присмотрѣться къ
разнымъ, для насъ невѣдомымъ и чу-
ждымъ, свойствамъ американцевъ.
ѣдемъ мы, напримѣръ, вмѣстѣ на
живодерню, мимо какой-нибудь мяс-
ной лавки. «Стой!"—кричатъ извоз-
чику американцы, и выскакиваютъ
смотрѣть на сегодняшнюю таксу на
мясо, начинаютъ торговаться, спо-
рить съ мясникомъ. Пріѣхали мы на
бойню, начинается споі>ъ изъ-за таксы
съ извозчикомъ, и мнѣ никакъ не по-
зволялось уплатить что-нибудь лиш-
нее, лишь бы отдѣлаться поскорѣе
отъ извозчика.
A вотъ однажды, такъ и со мной за-
водитъ Hcrojpüo одинъ американецъ
изъ-за кроваваго пятна, которое я не-
чаянно сдѣлалъ на рукавѣ его бай-
коваго пиджака. Едва я могъ укро-
тить взбѣшеннаго моею неосторожно-
стью янки, клянясь ему, что не имѣлъ
ни малѣйшаго намѣренія его оскор-
бить или причинитъ ему изъянъ, и го-
товъ тотчасъ же вознаградить его за
причиненный ему убытокъ,~такъ
называлъ я кровавое пятно на рукавѣ
поношеннаго темно-бураго байковаго
пиджака.
Кромѣ Парижа, я дѣлалъ нѣсколь-
ко разъ экскурсіи изъ Дерпта въ Mo-
скву (три раза), Ригу и Ревель.
Побывавъ въ Москвѣ, я имѣлъ слу-
чай сравнить мое дерптское житье-
бытье съ житьемъ въ Москвѣ старыхъ
товарищей.
Разумѣется, всего болѣе интересо-
вала меня жизнь моего прежняго то-
варища по хирургіи, Иноземцева,
тѣмъ болѣе, что ему суждено было за-
нять назначенное для меня мѣсто.
Оказалось, что Иноземцевъ
пошелъ въ ropy по практикѣ и дѣ-
лался однимъ изъ первыхъ врачей-
практиковъ Бѣлокаменной. Разсказы-
вали потомъ, что онъ учредилъ y себя
на Никитской (гдѣ онъ жилъ) товари-
щество изъ молодыхъ врачей, раздѣ-
лявшихъ съ нимъ практику въ горо-
дѣ; a no случаю этого товарищества
сказывали, какъ относилась къ нему
публика гостинаго двора и Охотнаго
ряда. Одинъ гостинодворецъ, — по-
вѣствовали мнѣ,—страдавшій весьма
упорною язвою на ногѣ, обратился въ
клинику профессора Овера î87)?

который и отнесся съ вопросомъ къ
больному, гдѣ онъ до сихъ поръ и какъ
лечился, па что и получилъ весьма
характерный отвѣтъ:
— «Да были y меня разъ нѣсколько
молодцовъ съ Никитской, a потомъ и
хозяинъ самъ былъ».
Иноземцевъ не былъ научно-раціо-
нальный врачъ,въ современномъ зна-
ченіи, хотя онъ и толковалъ постоянно
о раціонализмѣ, мыслящихъ врачахъ,
и т. п.
Но Иноземцевъ отт> природы былъ
хорошій практикъ, имѣлъ тактъ, сно-
ровку и смекалку. Иноземцевъ былъ
терапевтическій діагностъ; я послѣ
когда-нибудь скажу, что подъ этимъ
названіемъ разумѣю я.
Особливо одинъ, дѣйствительно, за-
мѣчательный случай возвысилъ Ино-
земцева въ медицинскомъ практиче-
скомъ мірѣ. Это было всѣмъ извѣстное
лицо, прошедшее черезъ руки всѣхъ
петербургскихъ и большей части мо-
сковскихъ врачей. Больной страдалъ
кровавою рвотою, съ болями подъ ло-
жечкою и слабостью.
Профессоръ Бушъ и другіе врачи въ
Петербургѣ считали болѣзнь за ракъ
желудка. Иноземцевъ узналъ
изъ тщательнаго анамнеза,что больной
страдалъ прежде болями и припух-
лостью большого пальца ноги, при-
нялъ болѣзнь за arthritis [воспа-
леніе сустава], поставилъ мушку на
большой палецъ ноги, прежде болѣв-
шій, il хроническая рвота прекрати-
лась; больной выздоровѣлъ.
Второй случай, доказавшій спо-
собность Иноземцева находить пра-
вильныя показанія къ употребленію
того или другого способа леченія,
встрѣтился y него въ клиникѣ и описа-
санъ былъ въ нѣкоторыхъ журналахъ.
Это былъ громадный медулярный
саркомъ глаза, постепенно атрофиро-
вавшійся при употребленіи амигда-
лина (внутрь) въ теченіе нѣсколькихъ
мѣсяцевъ. Гипсовый слѣпокъ съ этого
больного я видѣлъ при посѣщеніи
мною клиники Иноземцева.
Въ первое время своей профессуры
въ Москвѣ Иноземцевъ не былъ
счастливъ. Спустя два года послѣ за-
нятія этой каѳедры, Иноземцевъ про-
ѣзжалъ за границу , черезъ Петербургъ,
гдѣ мы и встрѣтились; онъ до такой
степени показался мнѣ тогда жалкимъ
и убитымъ, что я искренно пожалѣлъ
о немъ, хотя въ глубинѣ души неволь-
но думалось: «вотъ, ништо тебѣ, это
за то, что отбилъ мѣсто и пошелъ не
на свое!»
Право, мнѣ казалось тогда, что
Иноземцевъ былъ не въ своемъ умѣ,—
до того странны были его разсказы о
причиняемыхъ ему каверзахъ; опери-
рованные y него умирали въ клиникѣ
оттого, что ассистенты нарочно порти-
ли раны и отравляли.больныхъ, и т. п.
Потомъ вся эта мономанія прошла
безслѣдно, но онъ остался такимъ, ка-
кимъ и прежде былъ,—фанатикомъ
разныхъ предположеній, н этотъ-то фа-
натизмъ онъ и считалъ медицинскимъ
раціонализмомъ. Этотъ фанатическій
раціонализмъ и заставилъ Инозем-
цева быть періодическимъ привер-
женцемъ различнѣйшихъ способовъ
леченія. Одно время онъ восторженно
превозносилъ lapis haematitis про-
тивъ всѣхъ возможныхъ кровотеченій;
a другое время—amygdalin дѣлался
панацеею противъ раковъ; a во время
холеры нашлись капли, извѣстныя и
до сихъ поръ подъ именемъ «Инозем-
цевскихъ», которыми онъ, по его мнѣ-
нію, спасалъ всѣхъ больныхъ отъ
холеры, если только успѣвалъ во-
время захватить болѣзнь.
Этими знаменитыми каплями сна-
бдилъ онъ и меня при нашемъ послѣд-
немъ свиданіи въ Москвѣ въ 1854 году.
Я заѣхалъ тогда къ Иноземцеву
проѣздомъ черезъ Москву въ Севасто-
поль; обѣдалъ y него, послѣ обѣда
почувствовалъ схватки въ животѣ,
вслѣдствіе чего и получилъ на дорогу
драгоцѣнную панацею съ наставле-
ніемъ, какъ ее употреблять противъ
холеры. Иноземцева съ тѣхъ поръ я не
видалъ уже болѣе ни разу, a бутылку
съ его каплями привезъ нетронутою
изъ-подъ стѣнъ Севастополя.
Однажды, въ бытность мою въ Мо-
сквѣ,товарищи посовѣтовали мнѣ сдѣ-
лать визитъ попечителю Строго-
нову, увѣривъ меня, что это будетъ

ему очень пріятно. Я рѣшился; но
Строгоновъ принялъ меня, профессора
другого университета, такъ, какъ буд-
то онъ стоялъ предо мною на высотѣ
трона,—стоя, не пригласивъ сѣсть,—
за что я и самъ сталъ на дыбы, отвѣ-
чалъ отрывисто, прекратилъ разго-
воръ почти на серединѣ, раскланялся
и ушелъ.
Нашъ дерптскій Крафтштремъ, хотя
и неотесанный фронтовикъ, не пріу-
чилъ насъ къ такому пріему.
О моихъ ежегодныхъ экскурсіяхъ
въ вакаціонное время въ Ригу и Ре-
вель я долженъ упомянуть, что онѣ
оставили y меня много разнаго рода
воспоминаній. Одинъ изъ моихъ прія-
телей называлъ эти экспедиціи, по
множеству проливавшейся въ нихъ
крови, Чингисханскими нашествіями.
Но оставшіяся y меня воспоминанія
вовсе не кровавыя,—кровавыя помѣ-
щались въ хирургическихъ анна-
лахъ,—a тихія и пріятныя.
Впрочемъ поѣздка въ Ригу могла бы
сдѣлаться памятною на цѣлую жизнь;
но тихою ли и пріятною, это одному
Богу извѣстно.
Дѣло въ томъ, что въ Ригѣ, въ
1837 гм я чуть было не сдѣлалъ пред-
ложенія одной дѣвушкѣ, вовсе еще не
расположенный такъ рано жениться.
Тотчасъ по пріѣздѣ въ Ригу. я по-
знакомился съ семействомъ главна-
го доктора военнаго госпиталя (ро-
домъ серба). Семейство его состояло
изъ жены доктора, очень умной и
образованной нѣмки, п трехъ до-
черей.
Однажды, подгулявъ за обѣдомъ,
данномъ мнѣ рижскими врачами, мы
съ главнымъ докторомъ отправились
къ нему въ госпиталь; расположен-
ный послѣ шампанскаго къ болтов-
нѣ, я вдругъ задаю моему спутнику
вопросъ, какъ онъ думаетъ, хорошо
ли я поступлю, сдѣлавъ предложе-
ніе одной мнѣ знакомой и ему из-
вѣстной барышнѣ?
Конечно, онъ не могъ не замѣтить,
о комъ шла рѣчь. Но отвѣчалъ весь-
ма уклончиво, въ такомъ родѣ, что,
молъ, такъ, чрезъ годъ, когда вы
опять сюда пріѣдете, будетъ]удобнѣе.
Я прикусилъ языкъ и тотчасъ же
перемѣнилъ разговоръ.
Съ той минуты не было и помину
о предложеніи.
На другой годъ, проѣзжая черезъ
Ригу въ Парижъ, я сдѣлалъ визитъ
этому семейству, и отецъ, старый
докторъ, замѣтно употреблялъ раз-
ные маневры, чтобы снова возбудить
во мнѣ охоту сдѣлать предложеніе.
Но было поздно;я притворился, что
ничего не замѣчаю, отобѣдавъ, рас-
простился и уѣхалъ. Богъ знаетъ,
кто изъ насъ двоихъ былъ глупѣе:
отецъ невѣсты или я.
Мои лѣтнія экспедиціи въ Ревелъ
продолжались » тогда, когда я пере-
ѣхалъ изъ Дерпта въ Петербургъ.
Я любилъ Ревель; въ немъ и послѣ
Дерпта, и послѣ Петербурга я отды-
халъ il тѣломъ, и душою.
Я цѣлыхъ 30 лѣтъ, не пропуская
почти ни одного года, купался въ
морѣ (прежде въ Балтійскомъ, по-
томъ въ Черномъ и, наконецъ, въ
Средиземномъ), и чувствовалъ себя
всегда укрѣпленнымъ и поздоровѣв-
шимъ послѣ купаній; только въ Сор-
ренто, около Неаполя, морскія ку-
панья подѣйствовали на меня нелад-
но и взволновали мой кишечный ка-
тарръ, можетъ быть, и оттого, что
они были соединены съ непривыч-
нымъ режимомъ (горячительнымъ ви-
номъ, пищею на прованскомъ маслѣ,
съ разными итальянскими припра-
вами).
Но, кромѣ купаній, Ревель оста-
вилъ во мнѣ пріятныя воспомина-
нія на цѣлую жизнь тѣмъ, что я
проводилъ въ немъ время и какъ
женихъ съ" невѣстою, при первой
женитьбѣ, и съ молодою женою и
дѣтьми, послѣ моего второго брака.
Въ Ревелѣ жило семейство моего
хорошаго пріятеля по университету,
д-ра Эренбуша. Мы проводили
пріятно время вмѣстѣ въ его загород-
номъ домѣ (въ Екатериненталѣ); въ
Ревелѣ знакомился я ежегодно съ
интересными личностями, пріѣзжав-
шими изъ Петербурга.

Такъ, однажды, я познакомился
въ Ревелѣ съ графиней Растопчиною
(поэтомъ), и y нея же узналъ князя
Вяземскаго и Толстого (американца).
Это былъ весьма замѣчательный
годъ наплывомъ разныхъ знамени-
тостей изъ Петербурга, между про-
чими одного богача-откупщика, страш-
но безобразнаго, съ какимъ-то жир-
нымъ, лоснящимся, отвратительнымъ
лицомъ, и г-на Ш... директора или
инспектора одного изъ военныхъ
учебныхъ заведеній и любимца Ро-
стовцева, также пріѣзжавшаго въ
тотъ годъ въ Ревель.
Растопчина весьма изумила
меня своею привычкою жевать бумагу.
Передъ нею на столѣ ставилась все-
гда коробка съ длинными полосками
тонкой почтовой бумаги, и графиня,
никѣмъ и ничѣмъ не стѣсняясь, по-
стоянно несла одну бумажку въ ротъ
вслѣдъ за другою. Мы 'разговори-
лись за столомъ объ этой оригиналь-
ной страсти жевать бумагу, и каждый
сталъ предлагать средства противъ
этой страсти.
— Я вамъ скажу самое вѣрное,—
замѣтилъ Толстой: — попросите от-
купщика NN, чтобы онъ вашею
бумагою вытеръ себѣ лицо, и я увѣ-
ренъ, что тотчасъ же отвыкнете же-
вать ее.
III... съ откупщикомъ не ладили;
послѣ объяснилась причина: и Ш...
и откупщикъ были очень уродливы.
И тотъ, и другой, взятые вмѣстѣ,
составили бы одного порядочнаго
Квазимоду. Ho III... уродъ на ноги,
съ колѣнами внутрь подъ угломъ
въ 45° и большою плѣшивою головою.
Уроженецъ Кавказа, Ш... усвоилъ
себѣ тамъ нѣжное обращеніе съ маль-
чиками, и потому не любилъ женскаго
пола. Откупщикъ, напротивъ, какъ
телецъ упитанный, живущій себѣ въ
сласть, и позволялъ себѣ всякаго
рода сальности. Ему не могло не ка-
заться страннымъ это отвращеніе отъ
женщинъ, и онъ вѣрно догадывался
о причинѣ. Оъ другой стороны, и
была не по нутру догадливость
откупщика.
Могъ ли я, находясь ежедневно въ
обществѣ этихъ двухъ господъ и про-
водя съ Ш.. .цѣлые часы въ прогулкахъ,
подозрѣвать, что этотъ умный, та-
лантливый и весьма образованный
уродъ чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ бу-
детъ уличенъ въ самомъ безнравствен-
номъ уголовномъ преступленіи.
Любимецъ Ростовцева, любимецъ
вел. кн. Михаила Павловича, Ш... въ
одно прекрасное утро попался en
flagrant délit и былъ уличенъ своими
питомцами въ половыхъ сношеніяхъ
съ ними, систематически имъ организо-
ванныхъ. Итакъ, родители будущихъ
сыновъ Марса узнали въ одно прекрас-
ное утро, что архипедагогъ учебныхъ
заведеній, фаворитъ великихъ міра
сего, посвящалъ, въ теченіе многихъ
лѣтъ, цѣлыя поколѣнія своихъ питом-
цевъ въ мистеріи греческой любви.
И какъ обворожителенъ, остроуменъ,
любезенъ онъ былъ въ обществѣ—
только не дамъ; о чемъ вамъ угодно,
о всѣхъ возвышенныхъ предметахъ
говорилъ умно, отчетливо и горячо
этотъ замѣчательный рахитикъ. У Ш...
кромѣ искривленія колѣнъ, и голова.
и позвоночный столбъ носили на себѣ
явные слѣды англійской болѣзни.
Дѣло Ш... надѣлавшее столь много
шума, вскорѣ замолкло.
При Николаѣ Павловичѣ не люби-
ли долго распространяться о сканда-
лахъ съ участіемъ лицъ отъ прави-
тельства. Я долго послѣ этой исторіи
вспоминалъ загадочныя циническія
усмѣшки и подмигиванія откупщика
при взглядѣ на III... f такъ злившія его
въ Ревелѣ.
Говоря о моихъ знакомствахъ въ
Ревелѣ, я забѣгаю впередъ и кстати
уже говорю о тѣхъ, которыя я дѣлалъ
потомъ, пріѣзжая въ Ревель изъ Пе-
тербурга. Къ такимъ я отношу одно
интересное знакомство съ семействомъ
Моллера и Глазенапа.
Федоръ Моллеръ (сынъ бывша-
го морского министра), сначала воен-
ный (адъютантъ Паскевича), потомъ
художникъ (живописецъ), замѣчате-
ленъ былъ для меня тѣмъ, что правая
[рука], владѣвшая такъ прекрасно
кистью, была поражена давно костя-

нымъ наростомъ (osteide), занявшимъ
все запястье и всю пясть этой руки.
Сверхъ этого, Моллеръ, впрочемъ
крѣпкій на видъ, здоровый и красивый
мужчина, пріѣхавъ изъ Италіи на сѣ-
веръ, схватилъ сильную невральгію
сѣдалищнаго HepBa(ischias); я помогъ
ему холодными душами, послѣ того
какъ онъ перепробовалъ безъ пользы
множество другихъ средствъ.
При этомъ-то случаѣ я познакомил-
ся и съ сестрою Моллера, Эмиліею
Амосовною Глазенапъ. Въ этотъ
годъ скончался старикъ Моллеръ,
министръ,—и Эмилія Амосовна,
очень любившая отца, впала въ нерв-
но - истерическое состояніе, заста-
влявшее ее поминутно, безъ всякой
видимой причины, плакать; сверхъ
этого, это была особа отъ роду необык-
новенно впечатлительная и при-
томъ увлекающаяся до-нельзя и раз-
сѣянная. Примѣры ея увлеченій и раз-
сѣянности встрѣчались на каждомъ
шагу. To вдругъ, при самомъ обыкно-
венномъ разговорѣ, она вскакивала и
вскрикивала: «нѣтъ, нѣтъ, c'est impos-
sible, c'est plus qu'impossible», то вос-
хищалась также неожиданно какимъ-
нибудь выраженіемъ.
Э.А. Глазенапъ страстно лю-
била музыку, сама играла и пѣла; по
въ пѣніе она вкладывала, увлекаясь,
столько чувства, что искусство ея ка-
залось для посторонняго человѣка
чѣмъ-то напускнымъ, неестествен-
нымъ, пересоленнымъ.
Такъ во всемъ. Братъ ея мнѣ раз-
сказывалъ, что Эмилія Амосовна од-
нажды, на большомъ домашнемъ кон-
цертѣ, стоя за стуломъ піаниста, до
того увлеклась гармоніею, что, забыв-
шись, начала пальцами водить по го-
ловѣ артиста, потомъ зацѣпилась
чѣмъ-то за длинные его волосы, и, къ
ужасу всѣхъ присутствующихъ, об-
нажила его плѣшивую голову. При-
поднятый съ головы парикъ висѣлъ
на крючкѣ платья Эмиліи Амосовны.
Прибывъ вмѣстѣ съ больнымъ еще
братомъ въ Ревель, Эмилія Амосовна
хотѣла полечить и себя отъ несносной
истерической тоски; мужъ, капитанъ-
лейтенантъ Богданъ Александровичъ
Глазенапъ, былъ гдѣ-то при
флотѣ за-границею. Я ей посовѣто-
валъ морскія купанья и какъ можно
болѣе движенія на чистомъ воздухѣ.
A между пріѣзжими я считался зна-
токомъ по части ревельскихъ прогу-
локъ, и дѣйствительно, я исходилъ.
пѣшкомъ всѣ ближнія окрестности и
зналъ всѣ хотя сколько-нибудь живо-
писныя мѣста. Такимъ образомъ мы
составляли ежедневно trio (Э. А.
Глазенапъ, Федоръ Моллеръ и я) для
прогулокъ за городомъ. Къ намъ при-
соединялся иногда и докторъ Н. Ф.
Здекауеръ 188).
Прогулки приносили очевидную
пользу :истерическіе припадки и груст-
ное настроеніе духа прошли; a между
тѣмъ ревельскіе и петербургскіе
сплетники и сплетницы подсмѣивались
надъ нашими прогулками, называя
ихъ, въ насмѣшку, «ботаническими
экскурсіями доктора Пирогова и m-me
Глазенапъ». Это глупое хихиканье
дошло и до двора. Въ то время проѣз-
жала чрезъ Ревель великая княгиня
Ольга Николаевна (замужемъ за на-
слѣдникомъ вюртембергскаго пре-
стола); встрѣтивъ Богдана Алексан-
дровича на пароходѣ, обратилась
съ усмѣшкою къ нему и спрашивала:
слышалъ ли онъ, что его жена зани-
мается ботаническими экскурсіями
съ докторомъ Пироговымъ? Хорошо,
что Богданъ Александровичъ зналъ
отлично нравы и обычаи жены, и пото-
му, нисколько не сконфузясь, отвѣ-
чалъ какою-то шуткою.
Семейство Глазенапъ (мужъ
и жена) оставались долго нашими доб-
рыми пріятелями все время, пока мы
жили въ Петербургѣ; потомъ про-
странство раздѣлило насъ. Архан-
гельскъ (гдѣ Глазенапъ былъ губерна-
торомъ) и Одесса или Кіевъ (гдѣ я былъ
попечителемъ, потомъ Германія, гдѣ
я жилъ четыре года), Николаевъ, гдѣ
Глазенапъ былъ военнымъ губернато-
ромъ; наконецъ, подольская губернія
(мое имѣніе) и Петербургъ, гдѣ Глазе-
напъ и теперь еще [октябрь 1881 г.]
служитъ,—это все такая даль, такія,
разстоянія, что давно уже, лѣтъ 15-;;
мы не видались.

Въ Ревелѣ же, наконецъ, возобно-
вилъ я старое знакомство съ моимъ
товарищемъ по Берлину, и вМѣстѣ съ
нимъ завелъ новое съ лицомъ не менѣе
интереснымъ, какъ и мой старый това-
рищъ, но крайне подозрительнымъ.
Какъ-то нечаянно я встрѣчаю въ
морскихъ купальняхъ знакомое лицо;
всматриваюсь и узнаю, что это Н. Ив.
Крыловъ, профессоръ римскаго
права въ московскомъ университетѣ.
— Ба, ба, ба! ты зачѣмъ здѣсь очу-
тился?—спрашиваю я его.
— «Да, вотъ, проѣздомъ изъ Петер-
бурга, хочу попробовать выкупаться
въ морѣ. Я чай, вода-то тутъ y васъ
холодная, прехолодная? А? (Эта ча-
стица «а» прибавлялась Крыловымъ къ
каждому періоду).
— А,вотъ,рекомендую моего друга,
главнаго врача при морскихъ ку-
пальняхъ и ваннахъ, доктора Эрен-
буша. Познакомьтесь, господа: мой
старый товарищъ—профессоръ Кры-
ловъ.
— «Очень рады».
— Ну что, Эренбушъ, сегодня вода
въ морѣ:—спросилъ я, подмигнувъ
Эренбушу —холодна?
— «О, нѣтъ ! -отвѣчаетъ Эренбушъ :—
очень пріятная, въ самую пору».
Мы раздѣваемся и идемъ купаться.
Первый входитъ въ воду Крыловъ; но
какъ только окунулся, такъ сейчасъ
же благимъ матомъ назадъ; трясясь,—•
какъ осиновый листъ, посинѣвъ, Кры-
ловъ бѣжитъ изъ воды, крича дрожа-
щимъ голосомъ:
— «Подлецы—нѣмцы!»
Мы хохотали до упаду при этой
сценѣ. Это было такъ по-русски, и
именно по-московски: «нѣмцы-подле-
цы»—зачѣмъ вода холодна!—нѣмцы
подлецы, жиды подлецы, всѣ подлецы,
потому что я глупъ, потому что я не-
остороженъ и легковѣренъ.
Потѣха продолжалась цѣлый день
потомъ.
Съ Крыловымъ нельзя было не смѣ-
яться. Онъ сталъ разсказывать намъ
свое похожденіе съ генераломъ Ду-
бельтомъ. Крыловъ былъ цензо-
ромъ, и пришлось имъ въ этотъ годъ ~
цензировать какой-то романъ, надѣ-
лавшій много шума. Романъ былъ за-
прещенъ главнымъ управленіемъ цен-
зуры, a Крыловъ вызванъ къ петер-
бургскому шефу жандармовъ, Орлову.
Вотъ объ этомъ-то дѣлѣ и надо было
подсунуть представленіе. Крыловъ
пріѣзжаетъ въ Петербургъ, разумѣет-
ся, въ самомъ мрачномъ настроеніи
духа и является прежде всего къ Ду-
бельту, a затѣмъ, вмѣстѣ съ Дубель-
томъ, отправляются къ Орлову.Время
было сырое, холодное, мрачное.
— Проѣзжая по Исаакіевской пло-
щади, мимо монумента Петра Велика-
го, Дубельтъ, закутанный въ шинель
и прижавшись къ углу коляски, какъ
будто про себя,—такъ разсказывалъ
Крыловъ,—говоритъ :
— «Вотъ бы кого надо было высѣчь,
это Петра Великаго, за его глупую вы-
ходку: Петербургъ построить на боло-
тѣ».
Крыловъ слушаетъ и думаетъ про
себя: «понимаю, понимаю, любезный,
не надуешь нашего брата, ничего не
отвѣчу».
И еще не разъ пробовалъ Дубельтъ
по дорогѣ возобновить разговоръ, но
Крыловъ оставался нѣмъ, яко рыба.
Пріѣзжаютъ, наконецъ, къ Орлову.
Пріемъ очень любезный.
Дубельтъ,повертѣвшись нѣсколько,
оставляетъ Крылова съ-глазу-на-глазъ
съ Орловымъ.
— «Извините, г. Крыловъ,—гово-
ритъ шефъ жандармовъ,—^что мы васъ
побезпокоили почти понапрасну. Са-
дитесь, сдѣлайте одолженіе, погово-
римъ».
— A я,—повѣствовалъ намъ Кры-
ловъ,—стою ни живъ, ни мертвъ, и
думаю себѣ, что тутъ дѣлать: не сѣсть—
нельзя, коли приглашаетъ; a сядь y
шефа жандармовъ, такъ, пожалуй,
еще и высѣченъ будешь. Наконецъ,
дѣлать нечего, Орловъ снова пригла-
шаетъ и указываетъ на стоящее возлѣ
него кресло. Вотъ я,—разсказывалъ
Крыловъ,—потихоньку и осторожно
сажусь себѣ на самый краешекъ крес-
ла. Вся душа ушла въ пятки. Вотъ,
вотъ, такъ и жду, что y меня подъ си-
дѣнь-емъ подушка опустится и — из-
вѣстно что...И Орловъ, вѣрно, замѣ-

тилъ,. слегка улыбается и увѣряетъ,
что я могу быть совершенно споко-
енъ, что въ цензурномъ промахѣ вино-
ватъ не я. Что ужъ онъ мнѣ тамъ гово-
рилъ, я отъ страха и трепета забылъ.
Слава Богу, однако-же дѣло тѣмъ
д кончилось. Чортъ съ нимъ, съ цен-
зорствомъ!—это не жизнь, a адъ.
Въ этотъ же день познакомилъ насъ
мой пріятель Эренбушъ и еще съ
двумя личностями, оставшимися y ме-
ня въ памяти. Почему?
Одна изъ этихъ личностей, герман-
скаго происхожденія, обязана горо-
шинѣ тѣмъ,что я ее еще помню, хотя
другіе, болѣе меня интересующіеся
классицизмомъ и царедворствомъ,
вспоминаютъ о профессорѣ д-рѣ Грим-
мѣ по его, нѣкогда весьма извѣстной
y насъ, учебно-придворной дѣятельно-
сти. Гриммъ былъ учителемъ вел.
кн. Константина Николаевича, a по-
томъ и наслѣдника вел. кн. Николая
Александровича; этотъ знатокъ древ-
нихъ языковъ и біографъ покойной им-
ператрицы Александры Ѳеодоровны,
глухой на одно ухо отъ роду (какъ онъ
самъ полагалъ), пріѣхавъ съ госуда-
рынею въ Ревель, обратился къ докто-
ру Эренбушу, боясь, чтобы не оглох-
нуть на другое ухо.
Но какъ же и Гриммъ, и всѣ
мы были удивлены, когда, послѣ нѣ-
сколькихъ спринцовокъ теплою во-
дою, изъ глухого отъ роду уха выско-
чила горошина! A съ появленіемъ го-
рошины на свѣтъ Гриммъ тотчасъ же
вспомнилъ, какъ онъ, еще неразумный
ребенокъ, играя въ горохъ, засадилъ
себѣ одну горошину въ ухо.
Другая личность, также болѣе или
менѣе патологическая, только въ дру-
гомъ родѣ, былъ графъ Гуров-
скій, присланный тогда въ Ревель
изъ С.-Петербурга по распоряженію
шефа жандармовъ, чего мы, однако же,
тогда еще не знали. Гуровскій съ жад-
ностью, можно сказать, принялъ зна-
комство съ нами, и, частью на фран-
цузскомъ, частью на ломанномъ рус-
скомъ языкѣ, затянулъ съ нами не-
скончаемую канитель о могуществѣ
Россіи, ея богатствахъ, открытыхъ со-
племенникомъ Гуровскаго, Тенго-
борскимъ, и т. п.
При этомъ онъ утверждалъ, что пра-
вительство наше не должно допускать
слишкомъ интимнаго сближенія рус-
ской молодежи съ польскою. Были
случаи, впослѣдствіи напомнившіе
мнѣ это правило Гуровскаго.
Послѣ діарреи словъ, продолжав-
шейся нѣсколько часовъ сряду, мы
разошлись, и первое, что мнѣ и Кры-
лову пришло въ голову—что съ Гуров-
скимъ намъ надо быть осторожнымъ.
Одно только насъ озадачивало: какъ
полякъ Гуровскій, замѣшанный въ
революціонной пропагандѣ, могъ сдѣ-
латься нашимъ русскимъ пресмыкаю-
щимся?
Впослѣдствіи это объяснилось: Гу-
ровскій имѣлъ родственницу, чуть-ли
не сестру, замужемъ за шталмейсте-
ромъ Фридрихсомъ, очень
приближенную къ государынѣ импе-
ратрицѣ Александрѣ Ѳеодоровнѣ и
очень ею любимую.
Ревель, вмѣсто или подъ видомъ
ссылки, послужилъ Гуровскому мѣ-
стомъ службы, да еще какой—осно-
ванной на обширной довѣренности къ
вѣрноподданническимъ чувствамъ и
патріотизму служащаго. Гуровскій,
по-свойски, по-польски, позволялъ
себѣ иногда зазнаваться.
Мнѣ, напримѣръ, и Крылову онъ
прямо объявилъ,что писалъ уже о насъ,
куда слѣдуетъ, въ Петербургъ и очень
радъ былъ найти въ насъ людей вполнѣ
благонадежныхъ.
— «Вотъ шельма-то!»—думаю я:—
«едва только самъ съ висѣлицы со-
рвался, a беретъ уже на себя смѣлость
быть судьею другихъ, ничѣмъ не про-
винившихся предъ правительствомъ».
И что же? Къ моему удивленію,
Гуровскій получилъ предлинное по-
сланіе отъ одного изъ главныхъ реп-
тилій, въ которомъ, сверхъ благодар-
ности Гуровскому, заключались еще
отеческія наставленія разнаго рода.
Письмо это Гуровскій показывалъ, и
не оставалось никакого сомнѣнія y
меня, что кривой, никогда не скидаю-
щій своихъ синихъ очковъ, польскій
аристократъ-революціонеръ (впослѣд-

ствіи родственникъ, если не ошибаюсь,
испанской королевской фамиліи) при-
надлежалъ, по волѣ судебъ, къ классу
пресмыкающихся нашего обширнаго
государства.
A графъ Гуровскій покончилъ свое
пребываніе въ Ревелѣ тѣмъ, что на-
бралъ разныхъ вещей въ лавкахъ, за
поручительствомъ Эренбуша, и
въ одно прекрасное утро безъ вѣсти
исчезъ.
Потомъ, какъ слышно было, этотъ
высокорожденный авантюристъ и реп-
тилія появился въ Испаніи.
Въ мою послѣднюю экскурсію въ
Ревель я вдругъ занемогъ тогда не-
понятною еще для меня болѣзнью.
Однажды, сидя за обѣдомъ въ Ека-
териненталѣ, я вдругъ почувствовалъ
какую-то страшную, никогда небыва-
лую, боль въ лѣвой чревной области.
Сначала это была скорѣе какая-то не-
ловкость при движеніи всего тѣла,
чѣмъ боль; но потомъ непріятное чув-
ство дѣлалось все сильнѣе и сильнѣе
Ii превратилось въ нестерпимую боль,
не позволявшую мнѣ разогнуться;
кое-какъ я всталъ изъ-за стола и, въ
сопровожденіи Эренбуша, по-
ѣхалъ къ нему на квартиру; по доро-
гѣ мы заѣхали въ заведеніе ваннъ, по-
ставили мнѣ сухія банки и положили
на больное мѣсто горячіе компрессы.
На квартирѣ y Эренбуша я почув-
ствовалъ тошноту, потомъ и рвоту;
принялъ рицинное масло, положилъ
теплую припарку, заснулъ и всталъ
совершенно здоровый.
Ho по пріѣздѣ въ Дерптъ боль по
временамъ стала навѣщать меня и не
давала мнѣ покоя тѣмъ, что я никогда
не могъ быть увѣренъ, что не почув-
ствую внезапно боли и не буду при-
нужденъ бѣжать домой. Это мѣшало
моимъ занятіямъ мѣсяца два и болѣе,
пока я не слегъ отъ слабости.
Однажды ночью я просыпаюсь и чув-
ствую, что боль прошла и въ то же
самое время показался corpus delicti:'
чрезвычайно острый, величиною съ
ячменное зерно, почечный камешекъ
и, какъ показалъ анализъ, чистый
оксалатъ.
Образованіе его я приписалъ тогда
постоянному употребленію сквернѣй-
шаго поддѣльнаго французскаго ви-
на. Воды эмбахской 189) я не перено-
силъ, колодезная разстраивала также
мой желудокъ, къ пиву я никогда не
могъ привыкнуть, и поневолѣ пилъ
прокислое дешевое вино.
He прошло и двухъ мѣсяцевъ послѣ
моего выздоровленія, какъ началась
другая напасть: это мой прежній ки-
шечный катарръ; уже нѣсколько лѣтъ
оставившій меня въ покоѣ.
Оттого ли, что я, опасаясь вина,
началъ опять пить воду, или же отъ
патологической связи страданій двухъ
органовъ—почекъ и кишечнаго кана-
ла,—только никогда еще поносы не об-
наруживались y меня съ такою силою
и упорствомъ, какъ послѣ страданія
почекъ. Я пересталъ лечиться и дер-
жать діэту : ни вина, ни пива, ни водки.
Научныя занятія мои продолжались
по прежнему; имъ суждено было, од-
нако-5ке, принять другое направленіе
и другіе размѣры.
Отдаленною тому причиною былъ
случившійся въ с.-петербургской ме-
дико-хирургической академіи казусъ,
заставившій ее перевернуться верхъ
дномъ.
Положеніе этого единственнаго въ
С.-Петербургѣ учебно-медицинскаго
высшаго учрежденія было весьма
странное: оно состояло въ вѣдомствѣ
министерства внутреннихъ дѣлъ;
президентомъ его былъ главный во-
енно-медицинскій инспекторъ, баро-
нетъ Виллье, a главное назна-
ченіе заключалось преимущественно
въ приготовленіи военныхъ врачей.
Вслѣдствіе этого назначенія, прези-
дентъ академіи Виллье счелъ да-
же ненужнымъ учрежденіе женской
и акушерской клиникъ.
— «Солдаты не беременѣютъ и не
родятъ,—говорилъ баронетъ,—и пото-
му военнымъ врачамъ нѣтъ надобности
учиться акушерству на практикѣ».
Всѣ профессоры медико-хирургиче-
ской академіи были изъ воспитанни-

ковъ этой же академіи,что, конечно, не
могло не способствовать развитію не-
потизма между профессорами, и, какъ
это нерѣдко случается, непотизмъ до-
шелъ до такихъ размѣровъ, что въ
профессоры начали избираться исклю-
чительно почти малороссы и семина-
ристы одной губерніи.
За исключеніемъ нѣсколькихъ не-
многихъ профессоровъ, пріобрѣвшихъ
себѣ почетное имя въ русской наукѣ,
остальная, большая часть, ни въ на-
учномъ,ни въ нравственномъ отноше-
ніяхъ, ничѣмъ не опережала золотую
посредственность.
Въ послѣднее время, однако-же, не-
большая нѣмецкая партія профессо-
ровъ медико-хирургической академіи,
поддерживаемая немногими русскими,
причислила въ профессоры терапевти-
ческой клиники завѣдывавшаго мор-
скимъ госпиталемъ, доктора Зейд-
лица, ученика дерптскаго универ-
ситета и бывшаго ассистента Мой-
epa, сдѣлавшаго себя уже извѣст-
нымъ въ наукѣ весьма дѣльнымъ опи-
саніемъ первой холеры въ Астрахани,
монографіей о скорбутномъ воспаленіи
околосердечной сумки и пріобрѣвшаго
себѣ извѣстность въ медицинской пе-
тербургской публикѣ своими глубо-
кими практическими свѣдѣніями
(Зейдлиц ъ первый въ Россіи на-
чалъ примѣнять перкуссію и аускуль-
тацію въ госпитальной и частной
практикѣ).
Но одна —а я полагаю,и двѣ, и три
ласточка еще не дѣлаетъ весны.
Научный и нравственный уровень
петербургской медико-хирургической
академіи, въ концѣ 1830-хъ годовъ,
былъ, очевидно, въ упадкѣ.
Надо было потрясающему событію
произвести переполохъ для того, что-
бы произошелъ потомъ поворотъ къ
лучшему.
Какой-то фармацевтъ изъ поляковъ,
провалившійся на экзаменѣ и припи-
сывавшій свою неудачу на экзаменѣ
притѣсненію профессоровъ, принявъ
предварительно ядъ (a по другой вер-
сіи—напившись до-пьяна), вбѣжалъ съ
ножемъ (перочиннымъ) въ рукахъ въ
засѣданіе конференціи п нанесъ рану
въ животъ одному изъ профессо-
ровъ 190).
Началось слѣдствіе, судъ;приговоръ
вышелъ такого рода: собрать всѣхъ
студентовъ и профессоровъ медико-
хирургической академіи и въ ихъ при-
сутствіи прогнать виновнаго сквозь
строй, a академію, для исправленія
нарушеннаго порядка, передать въ
руки дежурнаго генерала Клейн-
михеля.
Вотъ этотъ-то генералъ, по поня-
тіямъ тогдашняго времени, всемогу-
щій визирь, и вздумалъ передѣлать
академію по своему.
Какъ ученикъ и бывшій сподвиж-
никъ Аракчеева,—Клейн-
михель не любилъ откладывать
осуществленія своихъ намѣреній въ
долгій ящикъ, долго умствовать и со-
вѣщаться.
Несмотря на это, одна мысль въ
преобразованій академіи Клейнмихе-
лемъ была весьма здравая. Онъ непре-
мѣнно захотѣлъ внести новый и пре-
жде неизвѣстный элементъ въ составъ
профессоровъ академіи и замѣстить
всѣ вакантныя и вновь открываю-
щіяся каѳедры профессорами, полу-
чившими образованіе въ университе-
тахъ.
Подсказалъ ли кто Клейнмихелю эту
мысль, или она сама, какъ Минерва
изъ головы Юпитера, вышла въ пол-
номъ вооруженіи изъ головы могу-
щественнаго визиря,—это осталось
мнѣ неизвѣстнымъ. Только въ скоромъ
времени въ конференцію вмѣсто од-
ного профессора, получившаго уни-
верситетское образованіе, явилось
цѣлыхъ восемь, и это я считаю важною
заслугою Клейнмихеля.
Безъ него академія и до сихъ поръ,
можетъ быть, считала бы вреднымъ
для себя доступъ чужаковъ въ со-
ставъ конференціи.
Но къ здравымъ понятіямъ такой
начальнической головы учебнаго
учрежденія, какъ Клейнмихеля, не
могло не присоединиться и безсмысліе.
Клейнмихель объявилъ, что въ самомъ
цвѣтущемъ состояніи академія будетъ
находиться тогда, подъ его началь-
ствомъ, когда онъ сдѣлаетъ всѣхъ сту-

дентовъ казенно-коштными; чтобы ни
одного своекоштнаго не было въ ака-
деміи. Задавшись этою мыслью,
Клейнмихель разослалъ по всѣмъ се-
минаріямъ имперіи приглашеніе—вы-
слать желающихъ вступить въ акаде-
мію семинаристовъ,на казенный счетъ,
съ тѣмъ, чтобы они подвергались при
академіи пробному экзамену, a кото-
рые не выдержатъ его, то будутъ отсы-
латься, на счетъ же академіи, обратно.
Можно себѣ представить, изъ какихъ
элементовъ состоялъ этотъ матеріалъ
для казенно-коштныхъ студентовъ.
Все, что только было плохого въ семи-
наріяхъ, монахи и попы сбывали съ
рукъ въ академію, благодаря казен-
нымъ прогонамъ и суточнымъ. Мало
этого: когда начальство академіи,—
какъ оно дрябло ни было,—наконецъ,
убѣдилось, что изъ наплыва семинар-
ской дряни ничего не выйдетъ, если ее
хотя сколько-нибудь не подготовятъ
къ принятію человѣческаго образа,
то рѣшено было учредить въ академіи
приготовительный классъ для обуче-
нія семинарскихъ новобранцевъ
грамматикѣ, ариѳметикѣ и, если не
ошибаюсь, даже и Закону Божію.
Для такого новаго попечителя ака-
деміи, какимъ былъ сдѣланъ Клейн-
михель, конечно,. нуженъ былъ и дру-
гой президентъ. Профессоръ Б y ш ъ,
бывшій вице-президентомъ, вышелъ
въ отставку; на мѣсто его, хотя и съ
именемъ президента (которое носилъ
Виллье), назначенъ былъ самимъ го-
сударемъ И* Б. Шлегель 191); a
на каѳедру хирургіи, сдѣлавшуюся
свободною по выходѣ въ отставку про-
фессора Буша, Зейдлицъ при-
гласилъ меня.
Я не согласился занять каѳедру хи-
рургіи безъ хирургической клиники,
которою зывѣдывалъ не Бушъ, a про-
фессоръ Саломонъ. Но, отка-
зываясь, я въ то же время предло-
жилъ новую комбинацію, съ помощью
которой я могъ бы имѣть соотвѣт-
ствующую моимъ желаніямъ каѳедру
въ академіи. Комбинацію эту я предло-
жилъ въ видѣ проекта самому Клейн-
михелю.
Я указалъ въ моемъ проектѣ на не-
обходимость учрежденія при академіи
новой каѳедры: госпитальной
хирургіи.
Молодые врачи,—говорилъ я въ
моемъ проектѣ,—выходящіе изъ на-
шихъ учебныхъ учрежденій, почти со-
всѣмъ не имѣютъ практическаго меди-
цинскаго образованія, такъ какъ наши
клиники обязаны давать имъ только
главныя основныя понятія о распозна-
ваніи, ходѣ и леченіи болѣзней. По-
этому наши молодые врачи, вступая на
службу и дѣлаясь самостоятельны-
ми при постели больныхъ въ больни-
цахъ, военныхъ лазаретахъ и частной
практикѣ—приходятъ въ весьма за-
труднительное положеніе, не прино-
сятъ ожидаемой отъ нихъ пользы и не
достигаютъ цѣли.своего назначенія.
Имѣя въ виду устранить этотъ важ-
ный пробѣлъ въ нашихъ учебно-меди-
цинскихъ учрежденіяхъ, я и предла-
галъ, сверхъ обыкновенныхъ клиникъ,
учредить еще госпитальныя.
Для казенно-коштныхъ воспитанни-
ковъ, поступающихъ потомъ на воен-
ную службу, учрежденіе госпитальной
клиники я считалъ уже совершенно
необходимымъ.
Въ с.-петербургской медико-хирур-
гической академіи я видѣлъ возмож-
ность тотчасъ же приступить къ этому
нововведенію, такъ какъ при академіи,
почти въ одной и той же мѣстности, на-
ходится 2-й военно-сухопутный госпи-
таль,и оба заведенія—медико-хирур-
гическая академія, и 2-й военно-сухо-
путный госпиталь—принадлежатъ од-
ному и тому л{е военному вѣдомству.
Весь госпиталь, съ его 2,000 кроватя-
ми, могъ бы, такимъ образомъ, обра-
титься въ госпитальныя клиники (те-
рапевтическую, хирургическую, сифи-
литическую, сыпную, etc.).
Проектъ, какъ меня извѣстили,
былъ принятъ Клейнмихелемъ.
Между тѣмъ наступали рождествен-
скія вакаціи, и я рѣшился воспользо-
ваться ими н отправиться чрезъ Пе-
тербургъ въ Москву, навѣстить ма-
тушку.

Пріѣхавъ въ Петербургъ, я первымъ
дѣломъ отправился на поклонъ къ но-
вому президенту академіи, Шлегелю.
Иванъ Богдановичъ Шлегель
былъ человѣкъ нѣмецкаго происхо-
жденія, вступившій въ русскую воен-
ную службу во времена Наполеонов-
скихъ войнъ.Когда я былъ въ Ригѣ, то
русскій военный госпиталь былъ еще
полонъ воспоминаніями объ энергиче-
ской дѣятельности Ивана Богданови-
ча. Въ Москвѣ, куда онъ былъ переве-
денъ изъ Риги, повторилось то же са-
мое, il въ московскихъ госпиталяхъ
онъ оставилъ по себѣ также хорошую
память. Ему бы и оставаться тамъ
главнымъ докторомъ большого военна-
го госпиталя. Это было истинное при-
званіе Ивана Богдановича.
Онъ достигъ его»вѣроятно по про-
текціи князя Витгенштейна, при сы-
новьяхъ котораго (Алексѣѣ и Нико-
лаѣ) онъ когда-то состоялъ врачемъ
и гувернеромъ; Шлегель и привезъ
обоихъ Витгенштейновъ и Тутолмина
въ Дерптъ, когда мы были студентами
профессорскаго института.
Къ несчастью для себя, И. Б. Шле-
гель. перемѣнилъ свое призваніе и по-
палъ въ военно-учено-учебное болото.
Аккуратнѣйшій изъ самыхъ аккурат-
ныхъ нѣмцевъ, плохо говорившій по-
русски, И. Б. всегда былъ на-вытяжкѣ.
Какъ бы рано кто ни приходилъ къ
Шлегелю, всегда находилъ его въ во-
енномъ вицмундирѣ, застегнутомъ на
всѣ пуговицы, съ Владиміромъ на шеѣ.
Въ такомъ нарядѣ и я засталъ его.
Онъ и подѣйствовалъ на меня всего бо-
лѣе своею чисто-внѣшнею оригиналь-
ностью, военною выправкою, аккурат-
ною прическою волосъ, еще мало посѣ-
дѣвшихъ, огромнымъ носомъ и глаза-
ми, болѣе наблюдавшими, чѣмъ гово-
рившими.
Шлегель былъ довольно сдержанъ
со мною, il посовѣтовалъ непремѣнно
представиться Клейнмихелю, что я и
сдѣлалъ.
Клейнмихель былъ очень
любезенъ со мною, уже слишкомъ, что
къ нему не шло; сквозь ласковую улыб-
ку на лицѣ, оловянные глаза такъ и го-
ворили смотрящему на нихъ: «ты,
молъ, смотри, да помни, не забывайся!»
Клейнмихель пригласилъ меня къ
себѣ въ кабинетъ. посадилъ и очень
хвалилъ мой проектъ. Потомъ прямо
объявилъ, что все будетъ сдѣлано;пре-
пятствіе можетъ встрѣтиться только
въ министерствѣ Уварова,которое онъ,
Клейнмихель, надѣется, однако-жег
уладить.
Я откланялся, вполнѣ довольный, и
поѣхалъ къ Ив. Тимоѳ. Спас-
скому, въ это время весьма довѣ-
ренному лицу y С. С. Уварова.
Отъ Спасскаго я узналъ, что мои
намѣренія уже извѣстны въ министер-
ствѣ народнаго просвѣщенія, и что
Уваровъ ни за что на свѣтѣ не отпу-
ститъ меня. Я просилъ Ив. Тимоѳееви-
ча содѣйствовать моему плану, объяс-
нилъ ему мои главные мотивы и, каза-
лось, довольно убѣдилъ его; но я
узналъ, что эти убѣжденія не прочны.
Между тѣмъ, Спасскій, y знавъ, что я на
другой день отправляюсь въ Москву,
предложилъ мнѣ поѣхать оттуда въ
тульскую губернію, въ одно имѣніе,
адресъ котораго онъ мнѣ сообщитъ,
для операціи y одной дѣвочки. Я согла-
сился; мы уговорились о времени и
поѣздкѣ.
Пробывъ въ Москвѣ около 9—10
дней, я отправился на сдаточныхъ
въ имѣніе,—имени помѣщика теперь
не помню навѣрное: Нацѣпина. Еро-
пина или Полуэхтова, котораго-то
изъ столбовыхъ; имѣніе находилось
на границахъ тульской губерніи съ
орловскою. Послѣ разныхъ продѣ-
локъ сдаточныхъ ямщиковъ, я къ
вечеру на другой день въѣхалъ въ
огромное, барское помѣстье.
Великолѣпный старинный дворецъ
въ огромномъ паркѣ. Въ домѣ. гдѣ
мнѣ отвели помѣщеніе, было 150
нумеровъ, въ каждомъ не менѣе 2-хъ
комнатъ,и одна изъ нихъ съ большу-
щею 2-хъ-спальною кроватью. изъ
краснаго дерева, съ золотыми укра-
шеніями.
Надъ кроватью—широкая кисей-
ная розово-зеленоватаго цвѣта па-
латка; вмѣсто досокъ въ головахъ и

ногахъ y кровати—no большому
зеркалу.
Пара, ложившаяся въ постель, мо-
гла созерцать свои тѣлеса въ разныхъ
положеніяхъ отраженными на зер-
кальныхъ поверхностяхъ и притомъ
отсвѣченными зеленовато-розовымъ
колеромъ.
Можно представить себѣ, что тво-
рилось во времена оны въ этихъ
150 нумерахъ, когда съѣзжались сю-
да на охоту и на барскія оргіи раз-
наго рода пары. Теперь, т.-е. не те-
перь, когда пишу, a когда посѣщалъ
этотъ домъ, остались только нумера
и кровати, но пары уже не съѣзжа-
лись болѣе.
Я провелъ ночь въ этой, никогда
еще не испытанной мною, обстановкѣ;
признаюсь, мнѣ вовсе не было прі-
ятно видѣть себя поутру отраженнымъ
въ двухъ зеркалахъ.
Въ этотъ же день операція, вырѣ-
зываніе миндалевидныхъ железъ y
8-лѣтней дѣвочки, была сдѣлана, и
я остался еще на одну ночь y гг
Вечеромъ за чайнымъ столомъ насъ
было только трое: хозяинъ (еще доволь-
но бодрый господинъ), хозяйка
(очень милая и пріятная дама, лѣтъ
около 40) и я. Зашла рѣчь о старинѣ,
о томъ, что бывало и чего не стало.
И тутъ услыхалъ я отъ хозяина два
разсказа, памятные мнѣ и до сихъ
поръ,— такъ были необыкновенны
для меня тогда событія, составляю-
щія предметъ этихъ разсказовъ.
Въ обоихъ дѣйствующимъ лицомъ
былъ самъ разсказчикъ, и потому
надо было ему вѣрить на-слово, что
я и сдѣлалъ.
— ,,У меня не было и ни y кого
не будетъ такого вѣрнаго друга,
каковъ былъ Толстой (америка-
нецъ),—передавалъ мнѣ разсказчикъ-
хозяинъ.— Однажды, подгулявъ, я
поссорился y него за обѣдомъ съ од-
нимъ товарищемъ, дуэлистомъ и
забіякою: ссора кончилась вызовомъ.
Толстой взялся быть нашимъ секун-
дантомъ на другой день рано утромъ.
,,Я не спалъ цѣлую ночь и, вставъ
съ постели чѣмъ свѣтъ, пошелъ прой-
тись; a въ назначенный часъ отпра-
вился звать Толстого, по уговору.
,,Къ удивленію, нахожу ставни и
двери его квартиры запертыми, сту-
чусь, вхожу, бужу моего секунданта.
Насилу онъ просыпается.
—Что тебѣ?
,,—Какъ что мнѣ! развѣ забылъ?
a дуэль?
— Какой вздоръ!— отвѣчаетъ
Толстой:—развѣ я могъ бы, какъ
честный хозяинъ, позволить тебѣ
драться съ этимъ забіякою и ярыж-
никомъ! Я вчера же, какъ ты ушелъ,
самъ вызвалъ его на дуэль, и вчера
же вечеромъ мы дрались. Дѣло по-
конченное.
,,Съ этими словами Толстой повер-
нулся отъ меня на другой бокъ и
заснулъ.
„Такихъ людей, какъ Толстой. не-
много на свѣтѣ':.
Затѣмъ послѣдовалъ—уже не помню
a propos de quoi—второй разсказъ.
— „Мы стояли въ Персіи. Скука
была смертная, a денегъ было много;
придумывали разныя забавы. Я жилъ
y одного персіянина, отца семейства,
и, узнавъ, что y него есть дочь-не-
вѣста, вздумалъ посвататься. Снача-
ла, разумѣется, отецъ и слышать не
хотѣлъ; но когда онъ провѣдалъ че-
резъ одного армянина, что я—облада-
тель цѣлой груды червонцевъ, то ма-
ло-по-малу началъ сдаваться и тор-
говаться.
,,Наконецъ, дѣло сладили: угово-
рились, что я женюсь формально,
по русскому обряду, при свидѣте-
ляхъ, и что невѣста сниметъ свое
покрывало передъ вѣнчаніемъ. На
этомъ въ особенности я настаивалъ,
надѣясь покончить все дѣло вздо-
ромъ, если окажется рожа. Я пригла-
силъ товарищей всего полка на свадь-
бу. Былъ между ними и подставной
попъ, и подставные дьячки. Когда
невѣста сняла покрывало, то оказа-
лась такою восточною красавицею,
какой никто изъ присутствующихъ
никогда еще не видалъ. Всѣ такъ н
ахнули. Послѣ импровизированной.
свадьбы я зажилъ съ моею краса-
вицею-женою въ домѣ тестя. Жили

мы болѣе года, прижили ребенка.
Вдругъ—походъ. Жена моя собралась
было со мною, и ни за что на свѣтѣ не
хотѣла оставаться y отца. Но я и това-
рищи, знакомые принялись такъ силь-
но ее уговаривать,что она, наконецъ,
рѣшилась остаться дома и ждать,
пока я самъ пріѣду за нею".
Въ это время разсказа я невольно
посмотрѣлъ пристально на хозяйку,
жену повѣствователя. Смотрю,—ка-
жется, не похоже на персіянку, чисто
русскій типъ. Повѣствователь замѣ-
тилъ мой пристальный взглядъ, и сей-
часъ же обратился ко мнѣ съ объясне-
ніемъ:
— ,,Это не она, не она; та далеко,
Богъ ее знаетъ гдѣ;съ тѣхъ поръ о ней—
ни слуху, ни духу!-'
A наша хозяйка, въ это время про-
должала спокойно разливать намъ
чай.
Черезъ сутки я былъ уже въ орлов-
скомъ имѣніи Мойера. Уже давно
думалъ я, что мнѣ слѣдовало бы же-
ниться на дочери моего почтеннаго
учителя; я зналъ его дочь еще дѣвоч-
кою; я былъ принятъ въ семействѣ
Мойера какъ родной. Теперь же поло-
женіе мое довольно упрочено,—по-
чему бы не сдѣлать предложеніе?
. Въ имѣніи Мойера я пробылъ дней
десять. Екатерину Ивановну (дочь
Мойера) нашелъ уже взрослою невѣ-
стою, и рѣшился, по возвращеніи въ
Москву, отнестись съ предложеніемъ
письмомъ къ Екатеринѣ Аѳанасьевнѣ,
всегда мнѣ благоволившей. Прощаясь
со мною, и Екатерина Аѳанасьевна, и
все семейство Мойера просили меня
заѣхать въ Москвѣ къ племянницѣ
Екатерины Аѳанасьевны, г-жѣ Ела-
гиной 192).
Пріѣхавъ въ Москву и запасшись
письмомъ къ Екатеринѣ Аѳанасьевнѣ
(письмо было длинное, сентименталь-
ное и. какъ я теперь думаю, довольно
глупое),я отправился къ Елагиной.
Домъ ея былъ извѣстенъ всей образо-
ванной и ученой Москвѣ. Я былъ при-
нятъ очень любезно. Начались раз-
спросы H разсказы о семействѣ Мойера,
Буниной, Воейковыхъ и Жуковскомъ,
и при этихъ-то разсказахъ я услышалъ
отъ самой Елагиной ея чудное свида-
ніе съ женою Мойера. И Елагина, и
жена Мойера (урожденная Протасова,
дочь Екат. Аѳ.) были подругами дѣт-
ства, необыкновенно привязанными
другъ къ другу. Обѣ онѣ вышли почти
въ одно время замужъ. У Елагиной
былъ грудной ребенокъ, и она только
что успѣла покормить его грудью и
сдать на руки кормилицѣ, какъ увида-
ла вошедшую къ ней жену Мойера.
Елагина бросилась въ объятія не-
жданной гостьи и тутъ же почувство-
вала, что падаетъ въ обморокъ. Придя
въ себя, она узнала, что никто не
пріѣзжалъ и никто въ комнату не вхо-
дилъ. a чрезъ нѣсколько дней узнала
также, что жена Мойера на-дняхъ
скончалась, и, какъ оказалось по
справкамъ Жуковскаго, скончалась
именно въ этотъ день и часъ, когда ее
видѣла y себя Елагина.
Прощаясь, я попросилъ Елагину на
минуту переговорить со мною однимъ,
безъ свидѣтелей, и тутъ же вручилъ
ей мое письмо къ Екатеринѣ Аѳа-
насьевнѣ, объяснивъ притомъ и его
содержаніе. Я замѣтилъ, что Елагина,
принимая мое посланіе, улыбнулась,
и улыбка ея мнѣ показалась, почему-то,
сомнительною.
Черезъ мѣсяцъ я получилъ въ Дерп-
тѣ отвѣтъ отъ Екатерины Аѳанасьевны
и отъ самого Мойера.
Й отецъ, и бабушка Екатерины Ива-
новны весьма сожалѣли, что должны
отказать мнѣ.
Катя ихъ,—объяснили они оба
мнѣ,—уже обѣщана давно сыну Ела-
гиной. Всѣ обстоятельства и родствен-
ныя связи благопріятствовали этому
браку.
Прочитавъ отказъ, я вспомнилъ про,
улыбку Елагиной.
Черезъ годъ послѣ этого отказа
одна мною высокочтимая дама (Екат.
Ник. Дагоновская) 193).—ни-
когда не лгавшая.—разсказывала мнѣ
о разговорѣ, который она имѣла съ
Екат. Иван. Мойеръ на пароходѣ.. при
отъѣздѣ за границу

— «Женѣ Пирогова, — говорила
Е. И. Мойеръ, ѣхавшая за границу
вмѣстѣ съ Елагиной,—надо опасаться,
что онъ будетъ дѣлать эксперименты
надъ нею».
Говоря это, Е. И. Мойеръ, конечно,
не знала, что черезъ годъ придется
ей писать въ лестныхъ выраженіяхъ
поздравительное письмо къ подругѣ
своего дѣтства, Екатеринѣ Дмитріев-
нѣ Березиной, не побоявшейся мучи-
теля дерптскихъ собакъ и кошекъ
и выходившей за него безтрепетно за-
мужъ.
Мѣсяцевъ десять прошло въ перепис-
кѣ между министерствами военнымъ
H народнаго просвѣщенія и между де-
партаментами военнаго министерства
о моемъ перемѣщеніи и объ учрежденіи
новой должности при военномъ госпи-
талѣ.
Я, между тѣмъ, переписывался съ
министромъ Уваровымъ и директо-
ромъ Спасскимъ. Наконецъ, наша
взяла.
Уваровъ долженъ былъ уступить
Клейнмихелю.
Тѣмъ временемъ произошло и еще
повое преобразованіе въ министер-
ствѣ внутреннихъ дѣлъ и въ министер-
ствѣ народнаго просвѣщенія.
Въ первомъ изъ нихъ произошло пе-
рерожденіе медицинскаго совѣта, a во
второмъ—учрежденіе особой комиссіи
по дѣламъ, касающимся медицинскихъ
факультетовъ.
Прежній медицинскій совѣтъ мини-
стерства внутреннихъ дѣлъ былъ та-
кое странное учрежденіе, что члены
его имѣли право дѣлать докторами ме-
дицины, безъ экзамена, другъ друга и
другихъ лицъ, имъ нравившихся.
Говорятъ, что при учрежденіи это-
го совѣта, когда его предсѣдателю уда-
лось выхлопотать новыя права, про-
исходилъ in pleno (въ полномъ засѣ-
даніи) слѣдующій наивный обмѣнъ
мыслей:
— «Василій Васильевичъ, честь
имѣю васъ поздравить со степенью
доктора медицины!»
— А вамъ, Ѳедоръ Ѳедоровичъ (при-
мѣрно), желательно быть медико-хи-
рургомъ?
— «Нѣтъ, если бы угодно было ва-
шему превосходительству выхлопо-
тать мнѣ землицы, тоя предпо-
челъ бы это награжденіе наградѣ уче-
ною степенью», и т. п.
Въ началѣ же 1840-хъ годовъ все пе-
ремѣнилось подъ нашимъ зодіакомъ.
Лейбъ-медикъ государыни импера-
трицы сталъ предсѣдателемъ медицин-
скаго совѣта (Мерк. Алекс. Map-
кусъ), a совѣтъ, лишась прежняго
своего права дарить (безъ экзамена)
ученыя степени, сдѣлался чисто лишь
административно и судебно-врачеб-
нымъ учрежденіемъ.
Въ ото время и я былъ выбранъ въ
члены медицинскаго совѣта.
Медицинская комиссія при мини-
стерствѣ народнаго просвѣщенія со-
стояла, подъ предсѣдательствомъ так-
же Маркуса, изъ четырехъ членовъ:
Спасскаго, лейбъ-медика Рауха, про-
фессора Зейдлица и меня.
Всѣ дѣла и даже выборы медицин-
скаго факультета всѣхъ русскихъ
университетовъ проходили чрезъ на-
ши руки.Особливо же вновь учреждав-
шійся въ то время медицинскій факуль-
тетъ кіевскаго университета (св. Вла-
диміра) почти всецѣло учреждался н
избирался въ нашей комиссіи. Нако-
нецъ, самымъ важнымъ дѣломъ нашей
комиссіи былъ пересмотръ статута объ
экзаменѣ на медицинскія степени.
Въ старомъ экзаменаціонномъ ста-
тутѣ допускались цѣлыхъ шесть меди-
цинскихъ степеней: три степени ле-
каря (лекарь 1-го, 2-го и 3-го отдѣле-
нія), докторъ медицины, докторъ меди-
цины и хирургіи и медико-хирургъ.
Я предложилъ сокращеніе на двѣ
степени: лекаря и доктора медицины;
но мой проектъ не прошелъ, и вмѣсто
двухъ приняты были три степени (ле-
карь, докторъ медицины, докторъ ме-
дицины и хирургіи).
Я настаивалъ, чтобы при факультет-
скихъ экзаменахъ на степень требова-
лись отъ экзаменующихся — вмѣсто
разныхъ дробей или отмѣтокъ въ ро-
дѣ : «удовлетворительно»,«посредствен-
но», «хорошо», «отлично» и т. п.—
только двѣ отмѣтки или двѣ поправки:
отвѣта «да» и «нѣтъ» на вопросы по

каждому предмету: достоинъ степени,
на которую экзаменуется, или недо-
стоинъ?
Введеніе демонстративныхъ испыта-
ній изъ анатоміи, терапіи и хирургіи
предложено было также мною, и при-
нято единогласно.
Новая каѳедра госпиталь-
ной хирургіи и терапіи,
учрежденная по моему проекту въ
с.-петербургской медико-хирургиче-
ской академіи, была принята нашею
комиссіею и утверждена министер-
ствомъ народнаго просвѣщенія для
всѣхъ русскихъ университетовъ.
Вотъ мои заслуги по дѣламъ меди-
цинской комиссіи министерства на-
роднаго просвѣщенія.
Время моего отъѣзда изъ Дерпта въ
Петербургъ мнѣ памятно.
Я не могу назвать себя робкимъ, но
есть случаи, повидимому, весьма мало-
важные, которые могутъ привести въ
сильнѣйшее волненіе мои нервы,—до
того сильное, что я невольно начинаю
трусить чего-то, самъ не понимая, чего.
Это случалось со мною вообще рѣдко.
Но два случая я живо помню.
Одинъ изъ нихъ былъ въ Дерптѣ.
Когда я приготовился совсѣмъ къ отъ-
ѣзду и опорожнилъ мою квартиру
(4 комнаты) отъ всей подвижной соб-
ственности, и остался совершенно
одинъ, отъ скуки, предстоявшей мнѣ
въ теченіе 2—3 дней, я началъ читать
романы Гофмана; и лишь только начи-
нался вечеръ, невыразимый страхъ
овладѣвалъ мною, и до того сильно,
что я не могъ преодолѣть себя, чтобы
выйти въ другую комнату. Мнѣ все
казалось, что тамъ кто-то сидитъ или
стоитъ. Между тѣмъ я уже не разъ
читалъ романы Гофмана и другія по-
вѣсти въ этомъ родѣ, и никогда не
замѣчалъ надъ собою ничего подоб-
наго.
Во второй разъ я замѣтилъ надъ
собою невыразимый страхъ однажды
при путешествіи по Швейцаріи. Я
шелъ ночью, часовъ въ 10, въ Интер-
лакенъ.
Ночь была превосходная, лунная,
тихая. На шоссе, по которому я шелъ,
мнѣ не повстрѣчался ни одинъ чело-
вѣкъ; все было тихо и уединенно.
Слышался только шелестъ листьевъ и
журчаніе ручейковъ. Сначала я шелъ
бодро и весело, но мало-по-малу меня
началъ одолѣвать страхъ; мнѣ начало
мерещиться, что кто-то идетъ сзади
меня въ нѣкоторомъ разстояніи. Это
казалось мнѣ до того ясно, что я не-
вольно останавливался и ворочался
назадъ. Наконецъ, не вытерпѣвъ,
отъ страха почти побѣжалъ бѣгомъ,
такъ что въ Интерлакенъ пришелъ за-
пыхавшись и весь въ поту.
Пріѣхавъ послѣ Рождества (1841 г.)
въ Петербургъ, я долженъ былъ пред-
ставиться, уже какъ подчиненный,
Клейнмихелю.
Теперь онъ уже считалъ себя не въ
правѣ быть любезнымъ со мною по
прежнему,—и принялъ меня уже не въ
кабинетѣ, a въ общей пріемной залѣ,
вмѣстѣ со многими другими лицами.
Оловянные глаза уже смотрѣли иначе,
и когда я имѣлъ глупость напомнить
имъ объ обѣщанной мнѣ, яко-бы,
квартирѣ, то они посмотрѣли на меня
не по прежнему. Съ этого дня я уже
не видалъ болѣе ни разу оловянныхъ
глазъ моего начальника и, конечно, ни
мало не сожалѣю объ этомъ.
По присланной мнѣ инструкціи, я
назначался завѣдывать самостоятель-
но всѣмъ хирургическимъ отдѣленіемъ
2-го военно-сухопутнаго госпиталя,
съ званіемъ главнаго врача хирурги-
ческаго отдѣленія.
Врачебныя и учебныя мои дѣйствія
по этому отдѣленію госпиталя, заклю-
чавшему въ себѣ до 1.000 кроватей,
были совершенно независимы отъ гос-
питальнаго начальства, и только по
дѣламъ госпитальной администраціи я
обязанъ былъ сноситься съ главнымъ
докторомъ госпиталя.
Вмѣстѣ съ этимъ я назначался про-
фессоромъ госпитальной хирургіи и
прикладной анатоміи при медико-хи-
рургической академіи.
Осмотрѣвъ все хирургическое отдѣ-
леніе госпиталя, я убѣдился въ его по-
истинѣ ужасъ наводящемъ положеніи.
Вся вентиляція огромныхъ палатъ
(на 60—100 кроватей) въ главномъ

каменномъ корпусѣ основывалась на
длинномъ корридорѣ, a вентиляція
корридора—на ретирадникахъ. Дѣй-
ствительно, въ корридоръ несло посто-
янно изъ ватерклозетовъ. Другія от-
дѣленія госпиталя, въ нѣкоторомъ от-
ношеніи еще лучшія, помѣщались въ
деревянныхъ отдѣльныхъ домахъ, въ
каждомъ до 70 и болѣе кроватей. Вен-
тиляція въ нихъ была натуральная,
безъ корридоровъ; сырость неиспра-
вимая. Въ гангренозномъ отдѣленіи,
содержавшемъ въ себѣ еще больныхъ,
оставшихся послѣ леченій доктора
Флоріо громадными меркуріаль-
ными втираніями, сердце надрывалось
видомъ молодыхъ, здоровыхъ гвардей-
цевъ съ гангренозными бубонами,
разрушавшими всю брюшную стѣнку.
Палаты госпиталя были переполнены
больными съ рожистыми воспаленія-
ми, острогнойными отеками и гной-
нымъ діатезомъ.
Для операціонныхъ не было ни одно-
го, хотя плохого, помѣщенія.
Тряпки подъ припарки и компрессы
переносились фельдшерами, безъ за-
зрѣнія совѣсти, отъ ранъ одного боль-
ного къ другому. Лекарства, отпускав-
шіяся изъ госпитальной аптеки, были
похожи на что угодно, только не на
лекарства,Вмѣсто хинина,напримѣръ,
сплошь да рядомъ отпускалась бы-
чачья желчь, вмѣсто рыбьяго жира—
какое-то иноземное масло. Хлѣбъ и вся
вообще провизія, отпускавшіеся на
госпитальныхъ, были ниже всякой
критики.
Воровство было не ночное, a днев-
ное. Смотрители и коммиссары про-
игрывали по нѣскольку сотъ рублей
въ карты ежедневно. Мясной подряд-
чикъ, на виду y всѣхъ, развозилъ мясо
по домамъ членовъ госпитальной кон-
торы. Аптекарь продавалъ на сторону
свои запасы уксуса, разныхъ травъ
и т. п. Въ послѣднее время дошло и до
того, что госпитальное начальство на-
чало продавать подержанные и снятые
съ ранъ: корпію, повязки, компрессы,
и проч., и для этой торговой операціи
складывало вонючія тряпки, снятыя съ
ранъ, въ особыя камеры, расположен-
ныя возлѣ палатъ съ больными.
Главный докторъ госпиталя былъ
с.т. сов. Лоссіевскій 194), име-
нуемый y своихъ товарищей Буце-
фаломъ или Букефаломъ.
Хотя извѣстная французская поговор-
ка «grande tête, grande bête»—и грѣ-
шитъ противъ физіологіи, но нѣтъ пра-
вилъ, даже и физіологическихъ, безъ
исключенія. Въ отношеніи къ головѣ
Лоссіевскаго, физіологія оказалась,
дѣйствительно, неправою, какъ это
окажется впослѣдствіи.
Такъ какъ госпиталь,вслѣдствіе но-
выхъ учрежденій, подчинился теперь
въ учебномъ отношеніи медико-хирур-
гической академіи, то и Лоссіевскій
очутился между двухъ начальниковъ:
президентомъ медико - хирургической
академіи (Шлегелемъ) и дирек-
торомъ военно-медицинскаго депар-
тамента (Дм. Клем. Тарасо-
вымъ195).
По осмотрѣ госпиталя, я нашелъ
множество больныхъ, требовавшихъ
разныхъ операцій, особенно ампута-
цій и резекцій, вскрытія глубокихъ
фистулъ, извлеченія секвестровъ,
и т. п.
Это были все застарѣлые, залежав-
шіеся въ худомъ госпиталѣ больные,
зараженные уже піэміей или поражен-
ные цынгою отъ худого содержанія.
Я сдѣлалъ огромный промахъ и
грубую ошибку, сильно отразившуюся
потомъ на моей практической дѣятель-
ности. Еще болѣе, чѣмъ промахъ, былъ
проступокъ противъ нравственности.
И промахъ, и проступокъ состояли
въ моемъ приступѣ къ энергическимъ
хирургическимъ производствамъ—не
разсмотрѣннымъ и не анализирован-
нымъ достаточно ни съ научной, ни съ
нравственной стороны, — множества
изъ случаевъ, подвергнутыхъ мною
операціи. Съ научной стороны былъ
большой промахъ то, что я сообразилъ
вмѣшаться въ настоящее положеніе
этихъ больныхъ, не обративъ вниманія
на ту неблагопріятную обстановку гос-
питальной конституціи, при которой
я подвергалъ больныхъ операціи.

22 октября (1881 г.),
Ой, скорѣе, скорѣе!Худо,худо! Такъ,
пожалуй, не успѣю и половины петер-
бургской жизни описать...
Начну съ Букефаловой глупости.
Это не по порядку.
Прошло уже два года моей госпи-
тальной службы, какъ вдругъ одна-
жды Букефалъ Лоссіевскій
призываетъ моего ассистента и ордина-
тора госпиталя, Неммертa 196),
и спрашиваетъ его: не замѣтилъ ли
онъ чего особеннаго въ моемъ по-
веденіи?
Неммертъ говоритъ, что нѣтъ.
— A почему же онъ (т.-е. я) пропи-
сываетъ въ такихъ большихъ пріе-
махъ наркотическія средства; онъ
однажды прописалъ: extract. Hyos-
ciami до 5 гр. pro dosi?
— «Я ne знаю»,—отвѣчаетъ Нем-
мертъ:—«спросите сами y г. профес-
сора».
Тогда Лоссіевскій призы-
ваетъ Неммерта въ госпитальную кон-
тору и приказываетъ ему, какъ подчи-
ненному, расписаться въ принятіи
запечатаннаго пакета съ надписью:
«секретно», подъ №...
Неммертъ беретъ. Въ секретной
бумагѣ значится:
«Замѣтивъ въ поведеніи г. Пиро-
гова нѣкоторыя дѣйствія, свидѣ-
тельствующія объ его умопомѣшатель-
ствѣ,предписываю вамъ слѣдить за его
дѣйствіями и доносить объ оныхъ мнѣ.
Гл. д-ръ Лоссіевскій».
Но прежде, чѣмъ вся эта исторія
произошла, я получилъ отъ Лоссіев-
скаго однажды бумагу, въ которой
онъ мнѣ писалъ слѣдующее:
«Замѣтивъ, что въ вашемъ отдѣленіи
издерживается огромное количество
іодовой настойки, которою вы смазы-
ваете напрасно кожу лица и головы,
я предписываю вамъ прі-
остановить употребленіе столь доро-
гого лекарства и замѣнить его болѣе
дешевыми. Лоссіевскій».
Я взялъ эту бумагу, да и отправилъ
ее назадъ Лоссіевскому съ слѣдующимъ
объясненіемъ:
«На ваше отношеніе №... честь имѣн>
увѣдомить ваше высокородіе, что вы
не въ правѣ дѣлать мнѣ никакихъ
предписаній относительно моихъ дѣй-
ствій при постели больныхъ.
«Если же вы находите, что я расхо-
дую лекарства не по госпитальному
каталогу, то вамъ слѣдуетъ обратиться
съ извѣщеніемъ о томъ къ нашему
общему начальнику, г. президенту
медико-хирургической академіи».
Вотъ эта-то бумага, a не экстрактъ
бѣлены, и была причина секретнаго
предписанія Неммерту. A про ех-
tractum Hyosciami я сказалъ Лос-
сіевскому: «велите-ка ваши экстракты
приготовлять дѣйствительно изъ нар-
котическихъ средствъ, a не изъ золы
разныхъ растеній».
Когда Неммертъ получилъ бумагу,
то онъ принесъ ее ко мнѣ и спраши-
валъ: что дѣлать? Я отвѣчалъ «сту-
пайте къ президенту Шлегелю и
спросите его».
Шлегель же, по словамъ Неммерта,
спросилъ его, улыбаясь:—«Вѣдь выг
однако, ничего не замѣтили?—Ну,
любезнѣйшій, такъ оставьте бумагу
при васъ и никому не показывайте».
Когда я узналъ этотъ отвѣтъ, то я
просилъ Неммерта одолжить мнѣ бу-
магу на одинъ часъ времени, обѣщаясь
ему, что это нисколько не повредитъ
его служебной дѣятельности.
Неммертъ мнѣ далъ, и я съ этою
бумагою въ рукахъ тотчасъ же отпра-
вился къ нашему попечителю, дежур-
ному генералу Веймарну, объ-
явивъ ему, что я подаю сейчасъ
просьбу отъ отставкѣ, если всему это-
му вопіющему дѣлу не будетъ дано
хода.
Веймарнъ былъ видимо смущенъ, но
успокоилъ меня обѣщаніемъ, что за-
втра же будетъ имъ все дѣло улажено,
и если я и тогда останусь недоволенъ,
то могу дать всему законный ходъ.
Сейчасъ за моимъ уходомъ Вей-
марнъ послалъ фельдъегеря за Лос-
сіевскимъ, и его, раба Божія, привезъ
фельдъегерь съ собою въ штабъ. На
другой день въ госпиталѣ была получе-
на бумага, въ которой предписыва-
лось Лоссіевскому, въ присутствіи

президента Шлегеля, ординатора Нем-
мерта, писаря, писавшаго бумагу, и
всѣхъ видѣвшихъ ее членовъ госпи-
тальной конторы—просить y меня про-
щенія въ убѣдительнѣйшихъ выра-
женіяхъ, и если я (Пироговъ) не со-
глашусь извинить дерзкій поступокъ
Лоссіевскаго, то всему дѣлу будетъ
данъ законный ходъ.
На другой день, утромъ, меня при-
гласили въ контору госпиталя, и тамъ
разыгралась истинно позорная, и при-
томъ дѣтски-позорная, сцена.
Лоссіевскій, въ парадной формѣ,
со слезами на глазахъ, дрожащимъ го-
лосомъ и съ поднятіемъ рукъ къ небу,
просилъ y меня извиненія за свою не-
обдуманность и дерзость, увѣряя, что
впредь онъ мнѣ никогда не дастъ ни
малѣйшаго повода къ неудоволь-
ствію.
Тутъ же, въ присутствіи президента,
я ему показалъ на мерзѣйшій хлѣбъ,
розданный больнымъ, и замѣтилъ, что
это его прямая обязанность въ госпи-
талѣ—наблюденіе за порядкомъ, пи-
щею и всею служебною администра-
ціею.
Тѣмъ дѣло о моемъ умопомѣша-
тельствѣ и кончилось.
Съ тѣхъ поръ Лоссіевскій сдѣлался
тише воды, ниже травы, да впрочемъ
чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ онъ былъ
перемѣщенъ въ Варшаву.
Друзья Лоссіевскаго, такіе же,
какъ и онъ, protégés барона Виллье
упросили этого медицинскаго санов-
ника замолвить слово о Лоссіевскомъ
y фельдмаршала Паскевича.
Когда Паскевичъ пріѣхалъ въ Пе-
тербургъ, то ему выслали на показъ
двухъ главныхъ докторовъ для Вар-
шавы. Паскевичъ, проходя чрезъ
пріемный покой, мимоходомъ указалъ
на Лоссіевскаго, сказавъ: «вотъ этого».
Лоссіевскій угостилъ за это своихъ
протекторовъ хорошимъ обѣдомъ, на
который позванъ былъ и баронетъ. За
обѣдомъ Виллье сидѣлъ возлѣ Лос-
сіевскаго и, во время медицинской бе-
сѣды о трудности въ прощупываніи
зыбленія, подставилъ свою заднюю
часть тѣла Лоссіевскому, съ громкимъ
вызовомъ: «ну-ка, ты, прощупай-ка
здѣсь зыбленіе».
Всѣ-, разумѣется, засмѣялись остро
тѣ баронета, a Лоссіевскій уѣхалъ на
лучшее мѣсто въ Варшаву.
Въ Варшавѣ, однако-же, не по-
счастливилось Буцефалу. Вѣрно, онъ
слишкомъ разворовался.
Императоръ Николай, разъ наѣхавъ
въ варшавскій госпиталь ненарокомъ,
разомъ открылъ цѣлую массу злоупо-
требленій и дневного воровства. Лос-
сіевскаго засадили на гауптвахту и
отдали подъ судъ. Потомъ онъ, разжа-
лованный въ ординаторы, окончилъ
жизнь въ Кіевѣ, какъ я слышалъ, отъ
запоя.
Моему ассистенту Неммерту
пригрозилъ было при мнѣ Шлегель,
послѣ того, какъ Лоссіевскій изви-
нился. Но я остановилъ президента
словами: «Профессоръ Неммертъ
поступилъ тутъ какъ честный и благо-
родный человѣкъ, и я не вижу,'за что
вы такъ несправедливо относитесь
съ выговоромъ къ Неммерту ; я могъ бы
принять вашъ неумѣстный выговоръ
на мой счетъ—и не согласиться, въ
такомъ случаѣ, на извиненіе Лос-
сіевскаго».
Шлегель прикусилъ языкъ,и съ тѣхъ
поръ я не замѣчалъ никакихъ притѣ-
сненій по службѣ.
Неммерта Лоссіевскій звалъ даже
ѣхать въ Варшаву!
Кстати скажу нѣсколько словъ о
моемъ свиданіи, единственномъ и не-
продолжительномъ, съ баронетомъ
Виллье.
По случаю изданія моей приклад-
ной анатоміи (на русскомъ и на нѣ-
мецкомъ языкахъ—изданіе Оль-
хина, не окончившееся по причинѣ
его банкротства), я въ одинъ и тотъ же
день посѣтилъ двухъ нужныхъ людей:
министра Канкрина, у котораго
надо было испросить разрѣшеніе на
ввозъ безпошлинно веленевой бумаги
для литографіи, и Виллье, ко-
торый могъ способствовать распро-
страненію изданія въ военныхъ биб-
ліотекахъ.

Для обоихъ этихъ господъ я при-
несъ иллюминованные экземпляры
атласа.
Графъ Канкринъ, поглядѣвъ на
нихъ, тотчасъ же разрѣшилъ без-
пошлинный провозъ бумаги, замѣтивъ
только о моихъ анатомическихъ ри-
сункахъ : «Es sind sehr schöne, aber auch
sehr traurige Dinge».
Это замѣчаніе было если и не умно,
TO, no крайней мѣрѣ, не глупо.
Виллье же, посмотрѣвъ на мои ри-
сунки, началъ что-то тараторить ско-
роговоркою, чего я никакъ понять не
могъ; слышалъ только на ломаномъ
русскомъ языкѣ слова: «оксигенъ,
артеріальная и венозная кровь», и т. д.
Что хотѣлъ выразить своимъ стран-
нымъ діалогомъ баронетъ, того я ни
тогда, ни послѣ, никакъ не могъ себѣ
объяснить. Тѣмъ дѣло и кончилось.
Я, видя, что конца не будетъ этой
болтовнѣ, поблагодарилъ баронета за
его привѣтствіе и ушелъ.
Согласіе на покупку атласа для во-
енныхъ библіотекъ послѣдовало.
A о баронетѣ самое послѣднее из-
вѣстіе, полученное мною, состояло въ
томъ, что кто-бы къ нему въ послѣднее
время ни являлся, всѣ заставали его,
вмѣстѣ съ однимъ старымъ ординато-
ромъ, читающимъ послужной списокъ
баронета, при чемъ всякій разъ, при
прочтеніи какой-либо награды, Виллье
заставлялъ это мѣсто прочесть еще
нѣсколько разъ, приговаривая при
этомъ:
— Это удивительно! Какъ, напри-
мѣръ,Анну второй степени за сраженіе
подъ Аустерлицемъ? Прочитай-ка мнѣ
еще разъ. Это удивительно!
ft Что старики удивляются и хотятъ
удивить другихъ полученными ими ор-
денами, это вовсе неудивительно. Ког-
да, въ 1838 г., я навѣстилъ (вмѣстѣ съ
докторомъ Амюсса) стараго Ларрея197)
въ Парижѣ, то онъ намъ также тотчасъ
показалъ свой орденъ съ золотомъ
вышитыми на лентѣ словами: «Bataille
d'Austerlitz».
Ho Ларрей скрылъ, no крайней мѣ-
рѣ, свое удивленіе, a сказалъ только:
«vous voyez, m-r, ce n?est pas dans les
antichambres que j'ai reçu mes décora-
tions», намекая этимъ, разумѣется, на
современные гражданскіе ордена
Франціи.
Въ теченіе цѣлаго года, по прибытіи
моемъ въ Петербургъ, я занимался
изо-дня въ день въ страшныхъ помѣ-
щеніяхъ 2-го военно-сухопутнаго го-
спиталя, съ больными и оперирован-
ными, и въ отвратительныхъ до невоз-
можности, старыхъ баняхъ этого же
госпиталя; въ нихъ, за неимѣніемъ
другихъ помѣщеній, я производилъ
вскрытія труповъ ,иногда по 20 въ день,
въ лѣтніе жары; a зимою, во время ле-
дохода (ноябрь, декабрь), переѣзжалъ
ежедневно по два раза на Выборг-
скую, пробиваясь иногда часа по два
между льдинами.
Въ концѣ лѣта я началъ замѣчать
небывалыя прежде явленія послѣ каж-
даго госпитальнаго визита. Я сталъ
чувствовать то головокруженіе или
легкую лихорадочную дрожь, то
схватки въ животѣ, съ желчнымъ
жидкимъ испражненіемъ.
Такъ длилось до февраля [1842 г.].
Въ этомъ мѣсяцѣ я вдругъ такъ осла-
бѣлъ, что долженъ былъ слечь въ по-
стель.
Что ни дѣлали д-ра Лерхе,
Раухъ и Зейдлицъ—ничто
не помогало. Никто изъ нихъ не могъ
опредѣлить мою болѣзнь. Одинъ
Р a y х ъ еще болѣе, другихъ. должно
быть,.угадалъ, приписавъ ее моимъ
госпитальнымъ и анатомическимъ
занятіямъ. Трудно въ самомъ дѣлѣ,
сказать, что это было за страданіе и ка-
кого органа.
Жара почти не было, Пульсъ былъ
скорѣе медленный, чѣмъ учащенный,
полное отвращеніе къ пищѣ и питью;
продолжительные запоры, безсонница,
продолжавшаяся цѣлый мѣсяцъ,
слабость.
Вся болѣзнь продолжалась ровно
шесть недѣль. Я лежалъ, jte двигаясь,
.безъ всякихъ лекарствъ, потерявъ къ
нимъ всякое довѣріе.
Наконецъ, хотя не имѣя бреда, но
съ головою не совершенно свободною,
я потребовалъ теплую ароматическую
ванну. Мои домашніе не посмѣли мнѣ
отказать, a дѣло было уже вечеромъ.

Послѣ ванны со мною сдѣлалась
какая-то пертурбація во всемъ орга-
низмѣ;бреда настоящаго не появилось,
но мнѣ казалось,что я леталъ, й что-то
постоянно говорилъ. Черезъ нѣсколь-
ко часовъ y меня сдѣлался необыкно-
венно сильный ознобъ. Я чувствовалъ,
какъ меня во время сотрясательной
дрожи всего приподнимало съ крова-
ти. Затѣмъ вдругъ и сердце начало за-
мирать; я почувствовалъ, что обмираю,
н закричалъ, что есть силы, чтобы на
меня лили холодную воду .Вылили вед-
ра три и очень скоро. Обморокъ про-
шелъ и съ тѣмъ вмѣстѣ послѣдовало
непроизвольное и чрезвычайно силь-
ное желчное испражненіе, послѣ ко-
тораго явился потъ, продолжавшійся
цѣлыхъ 12 часовъ. Тогда наступило
быстрое выздоровленіе при помощи
хинина и хереса.
Нѣсколько времени послѣ этой бо-
лѣзни, когда я купался уже для укрѣ-
пленія въ морѣ (въ Ревелѣ), y меня по-
явился мой прежній (дерптскій) чер-
ножелчный поносъ, при чемъ ни аппе-
титъ, ни общее здоровье нисколько не
были нарушены.
Какъ только наступило выздоровле-
ніе, такъ появился вдругъ позывъ къ
куренію табаку. До 30-ти лѣть я ни
разу ничего не курилъ; цѣлые часы
проводилъ въ анатомическомъ театрѣ,
я ни разу не чувствовалъ позыва къ
куренію. A тутъ, вдругъ, захотѣлось;
и я началъ курить тотчасъ же довольно
крѣпкія сигары.
Во время этой болѣзни мнѣ въ пер-
вый разъ въ жизни пришла мысль
объ упованіи въ Промыселъ.
Что-то вдругъ, во время ночныхъ
безсонницъ, какъ будто озарило со-
знаніе, и это слово—«упованіе»—
безпрестанно y меня вертѣлось на
языкѣ.
И вмѣстѣ съ упованіемъ зародилась
въ душѣ какая-то сладкая потреб-
ность семейной любви и семейнаго
счастія. И все это при концѣ моей бо-
лѣзни.
Я счелъ это за призывъ свыше, и
какъ только совсѣмъ оправился, то и
поспѣшилъ освѣдомиться, гдѣ живетъ
теперь пріятельница дѣтства Екатери-
ны Мойеръ, ея однолѣтка Екатерина
Березина. Въ Дерптѣ я видѣлъ
семью Березиныхъ—мать, дочь и сына
(Сережу)—почти еженедѣльно y Мой-
ера. Дѣти приходили играть, взрослые
—говорить. Потомъ, черезъ нѣсколь-
ко лѣтъ, я встрѣтилъ Екатерину Нико-
лаевну (мать) съ дочерью въ С.-Петер-
бургѣ. Онѣ жили уединенно на Ва-
сильевскомъ Островѣ и потомъ уѣха-
ли въ деревню. Съ тѣхъ поръ прошло
уже нѣсколько мѣсяцевъ. Я узналъ,
наконецъ, что онѣ обѣ въ деревнѣ y
брата Екатерины Николаевны, графа
Татищева.
Я сдѣлалъ письменное предложеніе.
Получилъ согласіе, но съ тѣмъ чтобы
я испросилъ также согласіе отца, Дми-
трія Сергѣевича. Его я вовсе не зналъ.
Это былъ человѣкъ особенной породы.
Вышедъ въ отставку гусарскимъ рот-
мистромъ послѣ Отечественной войны,
Дмитрій Березинъ страстно влюбился
въ свою кузину, графиню Екатерину
Николаевну Татищеву, и же-
нился на ней тайно и незаконно.
Страстная любовь продолжалась, по-
ка не вышло на свѣтъ двое дѣтей (Катя
и Сережа). Послѣ этого началась ка-
кая-то уродливая борьба съ любовью.
Березинъ сталъ сильно ревновать
жену и вмѣстѣ съ тѣмъ вести жизнь
игрока.
Онъ просадилъ въ теченіе нѣсколь-
кихъ лѣтъ три большихъ имѣнія:
2.000 душъ, доставшихся ему отъ
отца, и 4,000 душъ, доставшихся отъ
двухъ братьевъ. (Куда дѣвалось все
это состояніе?) Кромѣ картежныхъ
имѣлъ онъ еще и другіе долги, но
самъ жилъ менѣе чѣмъ роскошно, a
жену и дѣтей содержалъ менѣе чѣмъ
пристойно. Жена и дочь занимали
квартиру въ три комнаты, съ одною
служанкою. Правда, сыну, когда онъ
подросъ и учился въ школѣ, Бере-
зинъ позволялъ дѣлать долги y пирож-
никовъ, пряничниковъ и другого
люда, навѣщавшаго съ своимъ това-
ромъ школу; но это дѣлалось изъ ка-
кого-то страннаго тщеславія и, именно
когда послѣднее, третье имѣніе
не было еще прокучено. И это все

дѣлалось человѣкомъ вовсе не ху-
дымъ и не злымъ въ сущности. Жену
же онъ имѣлъ какую-то манію преслѣ-
довать и прижимать безъ всякой къ то-
му причины.
Екатерина Николаевна Бере-
зина была женщина добрая, любив-
шая сына болѣе дочери; a между тѣмъ
мужъ ея полагалъ, напротивъ, что она
на зло ему, любитъ дочь болѣе сына.
Отъ этого терпѣла всего болѣе дочь,
особливо въ послѣднее время, когда
здоровье матери сильно разстроилось,
и раздражительность доходила до то-
го, что она толкала и пихала бѣдную
дѣвушку, считая ее причиною, почему
отецъ не даетъ имъ приличнаго со-
держанія. Дочь же, напротивъ, не хо-
тѣла оставлять мать.
Существовали забавные разсказы
про разныя выходки ревнивца. Жилъ-
былъ въ Дерптѣ Александръ Дми-
тріевичъ Хрипковъ 198). Кто изъ
жившихъ въ наше время въ Дерптѣ
не зналъ Хрипкова? Это былъ чело-
вѣкъ, въ извѣстномъ отношеніи, не отъ
міра сего. Онъ—орловскій помѣщикъ,
роздалъ свое имѣніе родственникамъ,
сдѣлался артистомъ; уѣхалъ въ
Дерптъ на нѣсколько времени и оста-
вался тутъ 20 лѣтъ; доходилъ иногда
до того, что нуждался въ мелочахъ, но
былъ со всѣми знакомъ, всѣми лю-
бимъ, хотя ни y кого не заискивалъ и
всѣмъ за взятое отплачивалъ или
своими артистическими произведенія-
ми, или своею дружескою компаніею.
Правда, все это не удержало такого
свинятника, какимъ былъ Ѳаддей
Булгаринъ, показывать на ули-
цѣ пальцемъ на Хрипкова, говоря:
«посмотрите, вотъ идетъ господинъ,
котораго я, начиная съ шапки, всего
экипировалъ, a онъ и ту шапку, кото-
рую я ему сшилъ, снимать не хочетъ».
Но всѣ знали, что это Булгаринскія
враки, и что Булгаринъ даромъ ни-
чего не сдѣлаетъ. Но всего страннѣе
было въ низкомъ, некрасивомъ и
калмыко-образномъ Хрипковѣ то, что
онъ влюблялся поголовно во всѣхъ ему
знакомыхъ дамъ. Любовь же эта была
выше платонической, какая-то уже
совершенно отвлеченная, даже не арти-
стическая.
Иногда Хрипковъ былъ влюбленъ и
въ нѣсколькихъ въ одно и то же время;
a когда изъ города большая часть ему
знакомыхъ уѣзжала, то говорили, что,.
за неимѣніемъ другихъ, онъ снова
влюбленъ въ Екатерину Николаевну.
Вотъ съ этимъ-то невиннымъ любов-
никомъ всѣхъ дамъ вообще и суждено
было сразиться Дм. Сер. Березину.
Екатерина Николаевна поѣхала съ
дѣтьми къ одной изъ родственницъ
своихъ гостить въ губернію (кажется,
псковскую); туда же отправился и
Хрипковъ, и засталъ тамъ самого Бе-
резина. Это уже было для послѣдняго
непріятно.
A за ужиномъ маленькій Сережа,.
почти всегда сонный къ вечеру, вы-
шедъ изъ-за стола, простился сначала
съ матерью, a потомъ съ Хрипковымъ.
Это былъ ножъ острый для Дм. Серг.
Онъ разсвирѣпѣлъ, велѣлъ сыну сна-
чала проститься съ нимъ самимъ,—
и началась баталія. Она могла бы, по-
жалуй, кончиться и дуэлью,. но, къ
счастію, благоразумная родственница- '
хозяйка облила Сергѣя Дмитр. водою,
a Хрипкова увели въ другую комнату,
и тѣмъ покончили войну..
Къ этому-то господину, отцу моей
будущей невѣсты, я долженъ былъ
ѣхать, испрашивать его согласія. Онъ.
жилъ y себя въ Лужскомъ имѣніи, за-
ложенномъ и перезаложенномъ.
Принялъ онъ меня очень любезно,
потому что не ожидалъ ofrb меня прі-
ѣзда, a думалъ, что только напишу.
Онъ упросилъ меня ночевать, для того ѵ
—говорилъ онъ,—чтобы «я могъ распо-
рядиться по денежнымъ дѣламъ, ка-
сающимся вашего брака».
Это было время, когда Дмитрію
Сергѣевичу слѣдовало получить
остальныя деньги отъ братнина на-
слѣдства изъ банка.
На другой день мой будущій тесть,
давшій полное свое согласіе на бракъ
съ его дочерью, сверхъ того препод-
несъ мнѣ еще роспись слѣдующаго за
нею приданаго и деньгами.
Выходило болѣе 150 тысячъ рублей,
съ условіемъ, однако-же, чтобы мать

невѣсты отказалась отъ слѣдуемой ей
части изъ мужнина капитала.
Это, очевидно, была пика противъ
жены; съ какой стати ей, слабой, хи-
лой и постоянно больной женщинѣ,
ожидать, что мужъ умретъ прежде?!
Невѣста моя и мать проживали въ
деревнѣ y дяди, верстъ за двадцать.
Посланъ былъ нарочный, чтобы онѣ
ѣхали въ имѣніе Березина, и чтобы
на срединѣ дороги встрѣтились въ
одной корчмѣ съ нами.
A мы выѣхали утромъ къ нимъ на-
встрѣчу и застали ихъ въ корчмѣ.
Я, по настоянію Березина, долженъ
былъ прочесть вслухъ роспись, услы-
шавъ которую Екатерина Николаевна
ахнула отъ удивленія, a можетъ быть
и невѣрія. Березинъ опредѣлилъ, что
жена и дочь останутся съ нимъ до
свадьбы дочери. Но всѣ знали, что не
пройдетъ и двухъ дней безъ ссоры.
Я предложилъ отправиться моей не-
вѣстѣ съ матерью въ Ревель, на мор-
скія купанья, куда и я долженъ быль
прибыть черезъ мѣсяцъ. Березинъ со-
гласился.
Этотъ мѣсяцъ разлуки былъ для меня
тѣмъ замѣчателенъ, что я въ первый
разъ въ жизни почувствовалъ
грусть о жизни. Въ первый
разъ я пожелалъ безсмертія—загроб-
ной жизни. Это сдѣлала любовь. За-
хотѣлось, чтобы любовь была вѣчна,—
такъ она была сладка. Умереть въ то
время, когда любишь, и умереть на-
вѣки, безвозвратно, мнѣ показалось
тогда, въ первый разъ въ жизни, чѣмъ-
то необыкновенно страшнымъ. Потомъ
это грустное чувство, это желаніе без-
предѣльной жизни, жизни за гробомъ,
постепенно исчезло, несмотря на то,
что я продолжалъ любить жену и дѣ-
тей. Co временемъ я узналъ по опыту,
что не одна только любовь составля-
етъ причину желанія вѣчно жить.
Вѣра въ безсмертіе основана на
чемъ-то еще болѣе высшемъ, чѣмъ лю-
бовь. Теперь я вѣрю, или, вѣрнѣе,
желаю вѣрить въ безсмертіе не потому
только, что люблю жизнь за любовь
мою—и истинную любовь—ко второй
женѣ и дѣтямъ (отъ первой); нѣтъ, моя
вѣра въ безсмертіе основана теперь
на другомъ нравственномъ началѣ,
на другомъ идеалѣ.
Шесть—семь недѣль, проведенныхъ
нами въ Ревелѣ, скоро пролетѣли.
Но Березинъ такъ распорядился, что
моя невѣста съ матерью остались въ
лѣтней маленькой квартирѣ до позд-
ней осени, отчего Екатерина Никола-
евна.

ПРИМѢЧАНІЯ.
1. Это восхищеніе выразилось, между
прочимъ, въ томъ, что Н. И. поставилъ
эти слова Руссо эпиграфомъ своихъ
«Клиническихъ Анналъ» —- этой испо-
вѣди наставника предъ своими учени-
ками.
2. Гиртль, извѣстный вѣнскій анатомъ
и глубокій знатокъ анатомической ли-
тературы, приводитъ это двустишіе въ
нѣсколько иной редакціи, a именно:
Cor sentit, pulmo loquitur, fei con-
tinet iras,
Spien ridere facit, cogit amare jecur.
(Hyrtlb Handbuch der topographischen
Anatomie. Wien. 1871, Bd. I, p. 760).
3. Eimta (tyfarie François Xavier Bi-
chat), знаменитый французскій анатомъ
и физіологъ, основатель общей анато-
міи, главнымъ образомъ ученія о тка-
няхъ человѣческаго тѣла. Онъ родился
въ 1771 г., изучалъ медицинскія науки
послѣдовательно въ Монпеллье, Ліонѣ
и Парижѣ. Съ 1797 г. сталъ читать лек-
ціи сперва по хирургіи, a затѣмъ уже
по анатоміи. Умеръ 22 іюля 1802 года.
Докладывая консулу Бонапарту о смер-
ти Биша, Корвизаръ (извѣстный врачъ)
съ полнымъ правомъ могъ сказать, что
«personne en si peu de temps n'a fait tant
de choses et aussi bien».
4. Либихъ (Justus Liebig), знаменитый
химикъ, родился въ 1803 г. въ Дарм-
штадтѣ, гдѣ отецъ его велъ небольшую
торговлю москательными и аптекарски-
ми товарами. Уже будучи гимназистомъ,
занимался съ увлеченіемъ химіей. Изу-
чалъ химію въ Боннѣ, Эрлангенѣ и Па-
рижѣ, гдѣ, благодаря Александру Гум-
больдту, получилъ доступъ въ частную
лабораторію Гей-Люссака. По рекомен-
даціи послѣдняго, занялъ кафедру хи-
міи въ Гиссенскомъ университетѣ. Ли-
бихъ явился реформаторомъ въ области
органической, физіологической и сель-
ско-хозяйственной химіи. Онъ умеръ
въ 1873 году.
5. Эти стихи принадлежатъ перу зна-
менитаго швейцарскаго ученаго и поэта
Альбрехта Галлера (см. прим. 16). При-
водимъ ихъ полностью:
Ins innre der Natur
Dringt kein erschaffner Geist.
Glückselig! Wem sie nur
Die aeussere Schale weist.
(Haller. Falschheit mencshlicher Tu-
genden).
6. Кондильякъ (Etienne Bonnet de Ma-
bly Condillac), французскій философъ,
родился въ 1715 году, воспитатель пле-
мянника Людовика XIV Фердинанда,
герцога Пармскаго. Въ 1768 году былъ
избранъ въ члены французской акаде-
міи, гдѣ кромѣ дня своего избранія ни
разу не былъ.
Умеръ въ 1780 году.
Кондильякъ является основателемъ
сенсуализма.
Въ противоположность Локку онъ
отвергаетъ внутреннее воспріятіе, какъ
второй источникъ познанія, a признаетъ
лишь одинъ источникъ познанія — внѣ-
шнее воспріятіе. Изъ этого послѣдняго
онъ стремился генетически вывести всѣ
представленія, какъ преобразованія
чувственнаго воспріятія sensation
transformée). Съ этою цѣлью Кондиль-
якъ исходилъ изъ такой фикціи, что мра-
морной статуѣ въ послѣдовательномъ по-
рядкѣ даютъ отдѣльные органы чувствъ,
a именно, сперва чувство обонянія, за-
тѣмъ чувство осязанія, a тамъ и всѣ
остальныя внѣшнія чувства. Соотвѣт-
ственно постепенному пріобрѣтенію
внѣшнихъ чувствъ душевная жизнь фор-
мируется все шире и богаче. Система
Кондильяка имѣла большой успѣхъ.
7. Idem — то же самое,—выраженіе,
взятое изъ скорбныхъ листковъ, въ ко-
торыхъ при отсутствіи какихъ-либо пе-
ремѣнъ въ состояніи больного ставятъ
помѣтку status idem или просто idem.
8. Событіе 5-го февраля (1880 года)—
одно изъ покушеній на жизнь импера-
тора Александра ІІ-го, a именно взрывъ
въ Зимнемъ дворцѣ.
9. Молешотъ, знаменитый физіологъ,
родился въ 1822 году. Будучи студен-
томъ-медикомъ, занимался усердно Ге-
гелевской философіей. Съ 1845 г. по
1847 г. занимался врачебной практи-
кой въ Утрехтѣ, a затѣмъ, въ качествѣ
приватъ-доцента, преподавалъ физіо-
логію въ Гейдельбергѣ. Физіологическіе
труды его касаются по преимуществу
физіологіи питанія и обмѣна веществъ.
Основнымъ моментомъ его работъ явля-
ется тотъ принципъ, что человѣкъ пред-
ставляетъ собой полнѣйшій продуктъ
веществъ, его составляющихъ. Вслѣд-
ствіе своихъ матеріалистическихъ воз-
зрѣній на жизненные процессы, Моле-
шотъ получилъ въ 1854 году, по прика-
занію министерства, внушеніе отъ имени

совѣта университета, что побудило его
сложить съ себя званіе преподавателя.
Въ 1856 году онъ занялъ профессуру въ
Цюрихѣ, a въ 1861 году — въ Туринѣ,
и затѣмъ — въ Римѣ. Умеръ въ 1893 году.
10. Мандтъ, извѣстный лейбъ-медикъ
императора Николая Павловича, соз-
далъ свою особую крайне невѣжествен-
ную и нелѣпую медицинскую систему
подъ громкимъ именемъ «атомистиче-
ской системы». Патологія атомистиче-
ской системы сводилась къ раздраженію
слизистыхъ оболочекъ. рефлекторной
дѣятельности спинного мозга и пораже-
нію лѣвой доли печени. Что касается
терапіи атомистической системы, то она
по существу примыкала къ гомеопатіи
Ганеманна. У послѣдняго Мандтъ по-
заимствовалъ, главнымъ образомъ, ле-
ченіе малыми дозами, признавая вмѣстѣ
съ другими «истинными гомеопатами»,
что съ разведеніемъ специфическихъ
средствъ, дѣйствіе ихъ постепенно уси-
ливается, такъ какъ онѣ при этомъ умно-
жаютъ свою дѣятельную живую силу,
сообщая ее самимъ растворамъ и тѣмъ
превращая послѣдніе также въ лекар-
ства. Мандтъ вѣрилъ, что отъ продол-
жительнаго растиранія цинковой мази,
напримѣръ, въ ней развивается особен-
ная сила. Мандтъ лечилъ малыми до-
зами (отъ 1/50 — 1/100), превосходящими
все-жъ гомеопатическія дозы. Затѣмъ
онъ расходился съ Ганеманномъ еще въ
томъ, что не признавалъ предложеннаго
послѣднимъ огромнаго числа специфи-
ческихъ средствъ, a пользовался лишь
сравнительно ограниченнымъ числомъ
своихъ излюбленныхъ средствъ.
Свою «атомистику» Мандтъ изложилъ
въ изданной имъ на нѣмецкомъ языкѣ
брошюрѣ, посвященной вопросу о ле-
ченіи холеры. Брошюра эта, по прика-
занію императора Николая Павловича,
была переведена на русскій языкъ и ра-
зослана при циркулярѣ главнаго штаба
по всѣмъ военнымъ госпиталямъ для ру-
ководства.
Благодаря своему совершенно исклю-
чительному вліянію на Николая Павло-
вича, Мандтъ сумѣлъ до такой степени
убѣдить императора въ пользѣ своей
атомистики, что по Высочайшему пове-
лѣнію военные врачи обязаны были на
смотрахъ и ученіяхъ носить при себѣ
особыя сумки съ атомистическими ле-
карствами для подачи первой помощи.
Какъ только скончался императоръ Ни-
колай Павловичъ, его бывшій всесиль-
ный лейбъ-медикъ поспѣшилъ исчезнуть
изъ Россіи, a вмѣстѣ съ нимъ безслѣдно
исчезла и его система.
11. Мюллеръ, Іоганнъ (Ioannes Möl-
ler) — 1801—1858 — «одинъ изъ вели-
чайшихъ біологовъ всѣхъ временъ»,
сынъ сапожника въ Кобленцѣ, прошелъ
при весьма неблагопріятныхъ условіяхъ
университетскій курсъ на медицинскихъ
факультетахъ Бонна и Берлина. Буду-
чи студентомъ лишь четвертаго семестра,
даровитый 19-ти-лѣтній юноша получилъ
медицинскую премію боннскаго универ-
ситета за экспериментальную работу
по эмбріологіи. Въ Берлинѣ, подъ влія-
ніемъ профессора анатоміи и физіологіи
Рудольфи, Мюллеръ такъ радикально
отрѣшился отъ воспринятыхъ имъ въ
Боннѣ натурфилософскихъ склонностей,
что позднѣе жегъ всѣ, какіе ему только
попадали въ руки, экземпляры своихъ
первыхъ работъ. Участіе п поддержка
вліятельнаго члена прусскаго министер-
ства народнаго просвѣщенія дали Мюл-
леру возможность по окончаніи курса
спокойно заняться дальнѣйшими науч-
ными работами. Вскорѣ Мюллеръ по-
лучилъ профессуру въ боннскомъ уни-
верситетѣ, откуда не совсѣмъ обыкно-
веннымъ путемъ перешелъ въ Берлинъ.
Когда въ столичномъ прусскомъ универ-
ситетѣ освободилась, въ 1833 году, ка-
ѳедра анатоміи и зашла рѣчь о томъ,
кого назначить, министръ народнаго
просвѣщенія совершенно неожиданно
получилъ заявленіе отт» боннскаго про-
фессора I. Мюллера.
Въ своемъ» письмѣ Іоганнъ Мюллеръ
требовалъ, чтобы освободившаяся ка-
ѳедра была предоставлена ему, какъ на-
иболѣе соотвѣтствующему кандидату;
только одному человѣку готовъ онъ былъ
уступить, a именно, знаменитому въ то
время паталого-анатому Іоганну Фрид-
риху Меккелю. Это знаменитое письмо
Мюллера, переданное министру все тѣмъ
же покровителемъ Мюллера — членомъ
министерства, дышало самою чистою
любовью къ наукѣ и глубокимъ чувствомъ
собственнаго достоинства; оно произве-
ло на министра очень сильное впечатлѣ-
ніе, и Мюллеръ занялъ каѳедру въ Бер-
линѣ.
Геніальный умъ ученаго, обладав-
шаго необычайною широтою взгляда и
обширнѣйшими свѣдѣніями во всемъ
циклѣ біологическихъ наукъ, оригиналь-
ный и въ высшей степени самостоятель-
ный характеръ, и наконецъ, совершенно
особенная, импонирующая внѣшность,
напоминавшая римскаго воина, — все
это въ Мюллерѣ дѣйствовало неотразимо
на его слушателей. Н. И., учившійся
также y Мюллера въ Берлинѣ, также
останавливается на его внѣшности.
«Лицо Іог. Мюллера, пишетъ Пиро-
говъ, поражало васъ своимъ классиче-
скимъ профилемъ, высокимъ челомъ и
двумя межбровными бороздами, при-
дававшими его взгляду суровый видъ и
дѣлавшими нѣсколько суровымъ про-
ницательный взглядъ его выразитель-
ныхъ глазъ. Какъ на солнце, неловко
было новичку смотрѣть прямо въ лицо
Мюллера».

Іоганнъ Мюллеръ не былъ главою
научной школы въ обыкновенномъ смыс-
лѣ этого слова. Онъ не возводилъ сво-
ихъ взглядовъ въ непогрѣшимые догма-
ты, обязательные для его учениковъ,
какъ послѣдователей извѣстной школы.
«сНе существуетъ, писалъ впослѣдствіи
одинъ изъ великихъ учениковъ великаго
учителя — Вирховъ, школы Мюллера
въ смыслѣ догматовъ, такъ какъ онъ не
преподавалъ ихъ, но лишь въ смыслѣ
метода. Естественно-научная школа,
которую онъ образовалъ, не знаетъ общ-
ности извѣстнаго ученія, a лишь общ-
ность твердо установленныхъ фактовъ
и еще того болѣе — общность метода».
Этотъ методъ — «точный», естественно-
научный методъ, который зиждется на
наблюденіи и опытѣ и который ставитъ
своей задачей — твердое установленіе
фактовъ. «Одинъ человѣкъ, — заявля-
етъ Гельмгольцъ въ своей прекрасной
рѣчи «Мышленіе въ медицинѣ» («Das
Denken in der Medicin»), -— по преиму-
ществу придалъ намъ энтузіазмъ къ ра-
ботѣ въ истинномъ научномъ направле-
ніи, — именно, физіологъ Іоганнъ Мюл-
леръ. Всѣ теоріи были для него лишь
гипотезами, которыя подлежатъ испы-
танію путемъ фактовъ и о которыхъ рѣ-
шаютъ единственно и только единствен-
но одни факты».
Изъ знаменитаго физіологическаго
тріумвирата учениковъ Мюллера —
Гельмгольца, Брюкке и Дюбуа-Реймона
— послѣдній рисуетъ намъ въ живыхъ
и симпатичныхъ краскахъ, какъ училъ
и какъ вліялъ на своихъ учениковъ Іо-
ганнъ Мюллеръ.
«Какъ самъ онъ, — пишетъ Дюбуа
Реймонъ, — всюду стоялъ*на собствен-
ныхъ ногахъ, такъ и отъ учениковъ сво-
ихъ требовалъ, чтобы они умѣли сами
себѣ помочь.Онъ ставилъ задачи и давалъ
толчокъ; въ остальномъ онъ довольство-
вался, употребляя химическое сравне-
ніе, нѣкотораго рода каталитическимъ
воздѣйствіемъ. Большаго и не требова-
лось. Онъ дѣйствовалъ, какъ Гете вы-
ражается о красотѣ, однимъ лишь сво-
имъ присутствіемъ. Его окружало, въ
глазахъ учениковъ, какое-то демониче-
ское очарованіе, какъ перваго Наполе-
она въ глазахъ его воиновъ и «Soldats,
l'Empereur a l'oeil sur vous» было доста-
точно и для насъ, чтобы возбудит*> въ
насъ высшее напряженіе силъ. Если я
пытаюсь анализировать это очарованіе,
то оно, мнѣ кажется,"лежитъ въ томъ,
что всякій, кто былъ вблизи его, испы-
тывалъ, сознательно или безсознательно
и каждый по своему, увлекающее влія-
ніе могучей личности, которая сама, по-
ступаясь всякими иными соображенія-
ми, всякими жизненными наслажденія-
ми, всякими удобствами, — преслѣдо-
вала идеальную цѣль съ серьезностью,
граничащею съ угрюмостью и со всепо-
бѣждающею страстностью».
«Высшею же наградою для насъ было,
когда Мюллеръ забывался на мигъ,
оставлялъ свою суровую серьезность и
пускался въ общечеловѣческіе разго-
воры и шутки. Если Мюллеръ воздер-
живался отъ воздѣйствія на ходъ воз-
бужденныхъ имъ изслѣдованій, зато онъ
и предоставлялъ своимъ ученикамъ са-
мую широкую свободу въ ихъ развитіи
и склонностяхъ. Онъ уважалъ всякую
самостоятельность подобно своей соб-
ственной. Этимъ объясняется, что среди
его учениковъ именно тѣ, которые про-
водили далѣе его наиболѣе характерныя
стремленія въ физіологіи, могли нахо-
диться въ глубокомъ и открыто выра-
женномъ противорѣчіи съ нимъ,при чемъ
на взаимныя отношенія, установившія-
ся между Мюллеромъ и ими, это никогда
не бросало ни малѣйшей тѣни. Такимъ
образомъ, Мюллеръ, нисколько не ста-
раясь о томъ, никогда ни устно, ни пись-
менно не выставляя себя учителемъ,
никогда не употребивъ слово «ученикъ»,
на самомъ дѣлѣ и поистинѣ основалъ
не одну лишь, a нѣсколько школъ из-
слѣдованія органической природы, со-
отвѣтственно своей собственной много-
сторонности. Школы Мюллера, продол-
жая работать въ совершенно различ-
ныхъ направленіяхъ, не имѣютъ ничего
общаго, кромѣ того, что огонь, который
онѣ берегутъ и поддерживаютъ, впер-
вые показался изъ его горна, что всѣ
эти школы вопрошаютъ природу въ его
смыслѣ».
Какъ всѣ дѣйствительно выдающіеся
ученые, любящіе свою науку, Іоганнъ
Мюллеръ, въ общемъ крайне сдержан-
ный, охотно шелъ навстрѣчу всякому
проявленію интереса и любви къ наукѣ
со стороны своихъ слушателей. Съ ясно-
видностью, присущей великимъ умамъ,
онъ узнавалъ наиболѣе способныхъ къ
научнымъ изслѣдованіямъ и прибли-
жалъ ихъ къ себѣ.
12. Бунге, Николай Христіановичъ
(1823—1895), былъ профессоромъ Кіев-
скаго университета. Съ 1881 по 1887 г.
занималъ постъ министра финансовъ.
13. Катковъ, Михаилъ Никифоровичъ
(1821—1887), извѣстный публицистъ.
Вначалѣ готовился къ профессорскому
званію и нѣкоторое время былъ профес-
соромъ Московскаго университета. Вылъ
редакторомъ «Московскихъ Вѣдомостей»
и какъ таковой занималъ совершенно
исключительное положеніе въ совре-
менной печати. Въ молодости Катковъ
былъ большимъ поклонникомъ англій-
скихъ государственныхъ учрежденій,
но впослѣдствіи круто перемѣнилъ свои
убѣжденія. Былъ ярымъ поборникомъ
«классическаго» образованія и основалъ
въ Москвѣ въ 1867 году классическій

Лицей (нынѣ «Лицей цесаревича Нико-
лая»).
14. Любимовъ, Николай Алексѣевичъ,
(1828—1897), профессоръ физики Мо-
сковскаго университета. Проявилъ боль-
шую публицистическую дѣятельность,
при чемъ писалъ въ изданіяхъ Каткова
и въ духѣ Каткова. Оставилъ не мало
научныхъ трудовъ.
15~ Георгіевскій\9 Александръ Ивано-
вичъ^ былъ предсѣдателемъ ученаго ко-
митета министра народнаго просвѣще-
нія, a также редакторомъ «Журн. мин.
Нар.. просв.», (1866—1881). Былъ ярымъ
приверженцемъ классической системы
въ средней школѣ.
16. Галлеръ (Albrecht von Haller) про-
славился, какъ ботаникъ, анатомъ, фи-
зіологъ, врачъ и поэтъ. Родился въ Бер-
нѣ въ 1708 году; медицину изучалъ въ
Тюбингенѣ и Лейденѣ, былъ также въ
Лондонѣ и Парижѣ. Въ 1729 году вер-
нулся въ свой родной городъ, гдѣ за-
нялся медицинской практикой. Въ 1736
году получилъ профессуру въ Геттинген-
скомъ университетѣ, гдѣ онъ препода-
валъ ни болѣе, ни менѣе, какъ медицину,
ботанику, анатомію и хирургію и гдѣ
онъ устроилъ ботаническій садъ и ана-
томическій театръ. Въ 1753 году Галлеръ
вернулся на родину и проявилъ здѣсь
весьма энергичную общественную дѣя-
тельность. Онъ умеръ 12 декабря 1777
года.
Галлеръ внесъ много новаго и цѣн-
наго во всѣ отрасли знанія, которыми
занимался его обширный энциклопеди-
ческій умъ. Въ біологическихъ наукахъ.
въ особенности въ физіологіи Галлеръ
твердо стоялъ на почвѣ наблюденія и
опыта, послѣдовательно и строго про-
водилъ экспериментальный методъ из-
слѣдованія. Благодаря этому физіоло-
гическія работы Галлера занимали со-
вершенно исключительное мѣсто не
только въ эпоху Галлера, но и долгое
время спустя, такъ какъ эксперимен-
тальный методъ въ медицинѣ былъ послѣ
Галлера опять заброшенъ и пріобрѣлъ
полное право гражданства лишь съ мо-
мента вступленія медицины въ естествен-
но-научный періодъ, т.-е. лишь съ сре-
дины XIX столѣтія.
17. Циммерманнъ (Iohann Georg Zim-
mermann), знаменитый врачъ и авторъ
философскихъ трактатовъ, родился въ
1728 г., a умеръ въ 1795 г.; изучалъ меди-
цину въ Геттингенѣ, гдѣ и получилъ
степень д-ра медицины въ 1751 г., пред-
ставивъ диссертацію „De irritatione».
Послѣ научной поѣздки въ Лейденъ и
Парижъ, возвратился въ свой родной
городъ Бруггъ (въ кантонѣ Бернъ) и
здѣсь прожилъ цѣлый рядъ лѣтъ вплоть
до 1768 года, когда онъ получилъ при-
глашеніе занять мѣсто лейбъ-медика въ
Ганноверѣ. За этотъ періодъ Циммер-
маннъ написалъ большинство своихъ со-
чиненій, изъ которыхъ самымъ раннимъ
(1755 г.) является біографія Галлера
(Leben den Herrn von Haller). Bo время
пребыванія его въ Ганноверѣ слава его,
какъ врача, широко распространилась.
Фридрихъ Великій, знавшій Ц. уже съ
1771 г., призвалъ его къ себѣ во время
своей послѣдней болѣзни; король-фи-
лософъ и врачъ-философъ вели между
собою продолжительныя бесѣды, которыя
затѣмъ Ц. опубликовалъ въ своемъ трудѣ
«lieber Friedrich d. Gr. und meine Unter-
redungen mit ihm kurz vor seinem Tode
(1788). Другая, также великая, царствен-
ная современница Ц. Екатерина II въ
1784 г. обратилась къ Ц.съ предложеніемъ
—переселиться въ Россію и стать ея
лейбъ-медикомъ. Несмотря на то, что
Ц. отклонилъ приглашеніе, императрица
послала ему подарки и завязала съ нимъ
обширную переписку, касавшуюся все-
возможныхъ темъ и впослѣдствіи опу-
бликованную. Кромѣ цитированнаго
Н. И. сочиненія «Ueber die Einsamkeit»
(первое изданіе въ 1756 г. въ видѣ крат-
каго наброска, a затѣмъ въ 1784—85 г.г.
4-томный трудъ, ставшій знаменитымъ),
перу Ц. принадлежатъ еще два крупныхъ
труда: «Von Nationalstolz» и «Vom der
Erfahrung in der Arzneikunst».
18. Ab ovo, т.-е. съ самаго начала.
Взято изъ латинской поговорки ab ovo
usque ad pommum, т.-е. отъ яйца до
яблока. Поговорка эта касается обѣден-
наго стола римлянъ, такъ какъ y нихъ
обѣдъ начинался яйцомъ и заканчивался
яблокомъ.
19. Комета 1812-го года — комета
Понъ-Брукса (Pons-Brooks) — была от-
крыта 20-го іюля 1812 года Pons'омъ;
вновь появилась 1-го сентября 1883 года,
когда была вновь открыта Brooks'oMb не-
зависимо отъ вычисленной эфемериды.
Ближайшее появленіе ея ожидается въ
1955 году.
20. Смерть Наполеона I, т.-е. 1821 годъ.
21. Въ «Русской Стар.» за 1881 годъ
Н. П. Розановъ приводитъ выпись изъ
исповѣдныхъ вѣдомостей Московской
Троицкой въ Сыромятникахъ церкви
за 1815 годъ слѣдующаго содержанія:
«12 - го класса комиссіонеръ Иванъ
Ивановичъ Пироговъ, 43 лѣтъ, жена его
Елизавета Иванова 39, дѣти ихъ: Петръ
21, Александръ 18, Пелагея 17, Анна 16,
Амосъ 9 и Николай 5 лѣтъ». Согласно
этой записи, оказывается, было 4 сына
и двѣ дочери.
22. «Зрѣлище вселенной», на латин-
скомъ, россійскомъ и нѣмецкомъ язы-
кахъ. Изданное для народныхъ училищъ
Россійской Имперіи по Высочайшему
повелѣнію. Цѣна съ эстампами безъ пе-
реплета 80 коп. Въ типографіи департа-
мента народнаго просвѣщенія. Санкт-
петербургъ, 1822.

Книжка эта дѣйствительно могла за-
интересовать ребенка. Она состоитъ
изъ цѣлаго ряда картинъ, очень отчет-
ливо воспроизведенныхъ, хотя и про-
изводящихъ, въ настоящее время, ино-
гда комическое впечатлѣніе. Подъ каж-
дымъ рисункомъ расположены, въ трехъ
отдѣльныхъ столбцахъ, соотвѣтствую-
щія описанія на трехъ языкахъ. Загла-
вія рисунковъ также имѣются на трехъ
языкахъ. Рисунки относятся къ жизни
растеній, животныхъ и человѣка, иллю-
стрируютъ различные ремесла и про-
мыслы и т. п.
23. «Дѣтскій магнитъ», привлекаю-
щій дѣтей къ чтенію, содержащій въ
себѣ сто и одну, одну одной лучше, ска-
зочку съ нравоученіями на каждую.
Собранный въ пользу дѣтей изъ наилуч-
шихъ авторовъ, писавшихъ о воспитаніи
дѣтей. Съ дозволенія московской цен-
зуры. Москва, 1800 года.
24. «Политическія и нравоучительныя
басни Пильпая, философа индійскаго»,
съ французскаго переведены Академіи
Наукъ переводчикомъ Борисомъ Вол-
ковымъ. Въ Санктпетербургѣ при Импе-
раторской Академіи Наукъ 1762 года.
25. «Дѣтское Чтеніе* Карамзина. Пер-
вый дѣтскій журналъ, котораго вышло
12 книгъ. Н. И. перечисляетъ здѣсь ге-
роевъ и героинь тѣхъ разсказовъ и по-
вѣстей, которые напечатаны въ этомъ
журналѣ.
Такъ, напримѣръ, госпожа Добролю-
бова, въ виду того, что мужъ ея отпра-
вился на войну, переѣхала изъ города
въ деревню, гдѣ каждый вечеръ читала
или разсказывала своимъ дѣтямъ повѣ-
сти изъ русской и иностранной жизни.
Помимо беллетристическаго отдѣла въ
«Дѣтскомъ Чтеніи» помѣщались статьи
научнаго характера, описанія путеше-
ствій и т. под. Вообще этотъ дѣтскій
журналъ конца XVIII и начала XIX
столѣтія производитъ и теперь очень
отрадное впечатлѣніе. Поэтому вполнѣ
понятно то сильное впечатлѣніе, кото-
рое произвело «Дѣтское Чтеніе» на вось-
милѣтняго ребенка и котораго не могъ
забыть семидесятилѣтній старецъ.
26. Путешествіе no Россіи Палласа",
сочиненіе русскаго путешественника и
естествоиспытателя Петра Симона Пал-
ласа. Палласъ родился въ Берлинѣ въ
1744 г., изучалъ медицину и естествен-
ныя науки, пробылъ затѣмъ продолжи-
тельное время въ Голландіи и Англіи.
Въ 1768 г. былъ приглашенъ Екатери-
ною II въ Россію и поставленъ во главѣ
научной экспедиціи для изслѣдованія
востока и сѣвера Россіи. Съ 1796 г. жилъ
на покоѣ въ Крыму, a въ 1810 г. пере-
селился въ Берлинъ, гдѣ и умеръ въ
слѣдующемъ году.
27. «Письмовникъ» Курганова, полное
заглавіе котораго таково: «Письмовникъ,
содержащій въ себѣ науку россійскаго
языка со многимъ присовокупленіемъ
разнаго учебнаго и полезнозабавнаго
вещесловія». Это объемистое произведе-
деніе «профессора и кавалера Николая
Курганова» выдержало массу изданій
(7-е относится къ 1802—03 г. г.).; оно
состоитъ изъ 2 частей: въ первой помѣще-
на грамматика, a во 2-ой самая разно-
образная хрестоматія. Содержаніе кни-
ги вполнѣ оправдываетъ ея эпиграфъ:
«Духовный ли, мірской ли ты? при-
лежно ce читай
Все найдешь здѣсь, тотъ и другой; но
разумѣть смекай.
28. Рожденіе Государя Александра
ІІ-го—въ 1818 году.
29. Ланкастерская школа, гдѣ обученіе
ведется по особой системѣ, при которой
учитель обучаетъ только лучшихъ учени-
ковъ, а эти послѣдніе занимаются съ сла-
бѣйшими. Джозефъ Ланкастеръ, основа-
тель названной по его имени системы
обученія, родился въ Лондонѣ 25 ноября
1771; въ 1798 году онъ открылъ въ од-
номъ изъ бѣднѣйшихъ предмѣстій Лон-
дона начальную школу съ системой
взаимнаго преподаванія, не будучи по-
видимому знакомъ съ трудами Белля
и др. Въ 1811 г. число Ланкастерскихъ
школъ въ Лондонѣ достигло 95 съ
30.000 учащихся.
30. «Ясная Поляна» — педагогическій
журналъ, основанный Л. Н. Толстымъ
въ началѣ 1860-хъ годовъ. Передъ этимъ
Толстой побывалъ заграницей, гдѣ изу-
чалъ постановку школьнаго дѣла. По
возвращеніи устроилъ y себя въ имѣніи
школу на широкихъ гуманныхъ на-
чалахъ.
31. Мухинъ Ефремъ Осиповичъ, изъ
украинскихъ дворянъ, родился въ Чу-
гуевѣ 28-го января 1766 г. Медицинское
образованіе его носило чисто практи-
ческій характеръ, такъ какъ, пробывъ
лишь 8 мѣсяцевъ воспитанникомъ Харь-
ковскаго Коллегіума (съ 1 сентября
1786 г.), онъ былъ откомандиро-
ванъ въ Елисаветградскій госпиталь для
ухода за больными, затѣмъ работалъ въ
другихъ военныхъ госпиталяхъ и былъ
подъ Очаковымъ. Въ 1789 г. Мухинъ прі-
обрѣлъ званіе подлѣкаря въ существовав-
шей тогда при Московскомъ военномъ го-
спиталѣ хирургической школѣ и занялъ
здѣсь должность прозектора. Степень
лѣкаря онъ получилъ въ 1791 г., а четыре
года спустя занялъ мѣсто адъюнктъ-
профессора патологіи и терапіи. Въ 1800'
г. Мухинъ занялъ мѣсто главнаго врача
(«первенствующаго доктора») Голицин-
ской больницы и въ томъ же году полу-
чилъ степень д-ра медицины и хирургіи.
Съ 1808 г. былъ профессоромъ анатоміи
и физіологіи въ Московской Мед.-Хир.
Ак., a съ 1813 г. вступилъ орд. проф. въ
Московскій университетъ, гдѣ въ разное

время преподавалъ различнѣйшіе пред-
меты: анатомію, физіологію, токсиколо-
гію, судебную медицину и медицин-
скую полицію. Въ 1885 г. Мухинъ
оставилъ каѳедру и сЛужбу вообще.
Послѣдніе четыре года своей жизни про-
велъ на покоѣ въ имѣніи своемъ въ Смо-
ленской губерніи, гдѣ и умеръ въ январѣ
1850 года.
Въ жизни Пирогова Мухинъ сыгралъ
рѣшающую роль. По совѣту Мухина и
не безъ его содѣйствія Н. И. поступилъ
на медицинскій факультетъ Московскаго
университета. По предложенію Мухина
благодаря его прямому содѣйствію Н. И.
былъ отправленъ въ профессорскій ин-
ститутъ въ Дерптѣ. Какъ человѣкъ на-
блюдательный,- Мухинъ не могъ не за-
мѣтить выдающихся способностей Пи-
рогова и рѣшилъ обезпечить судьбу та-
лантливаго юноши. Изъ біографіи Му-
хина мы знаемъ случай, гдѣ онъ от-
казался отъ своего профессорскаго жа-
лованья, чтобы доставить 4 врачамъ
средства приготовиться къ докторскому
экзамену.
32. Цельсово: tuto, cito, et jucunde.
Цельсъ (Aulus Cornelius Celsus), римскій
врачъ, жившій въ началѣ нашей эры,
авторъ одного изъ замѣчательныхъ древ-
нихъ сочиненій по медицинѣ. Онъ гово-
рилъ, что операцію слѣдуетъ произво-
дить безопасно (tuto), быстро (cito) и
пріятно (jucunde).
33. Кряжевъ, Василій Степановичъ,
занималъ довольно видное мѣсто среди
московскихъ педагоговъ того времени.
Въ 1811 году онъ открылъ въ Москвѣ
частный пансіонъ: «Своекоштное отече-
ственное училище для дѣтей благороднаго
званія». Программа пансіона была до-
вольно широкая, потому что цѣлью
его учрежденія было «доставить роди-
телямъ средства воспитать дѣтей ихъ
такъ, чтобы они могли быть способными
для государственной службы чиновни-
ками».
Курсъ былъ шестилѣтній, распадав-
шійся на три разряда или класса, по два
года въ каждомъ. Пансіонъ Кряжева
пользовался очень хорошей репутаціей и
считался однимъ изъ лучшихъ част-
ныхъ пансіоновъ Москвы.
34. Чумаковъ, Федоръ Ивановичъ, ро-
дился въ Пензѣ 24-го декабря 1782 г.
Среднее образованіе получилъ въ акаде-
мической гимназіи при московскомъ уни-
верситетѣ, гдѣ затѣмъ и былъ на физико-
математическомъ факультетѣ. Съ 1807 г.
былъ учителемъ математики въ академи-
ческой гимназіи. Въ 1812 году получилъ
степень д-ра математическихъ наукъ,
a въ слѣдующемъ году занялъ каѳедру
прикладной математики (1813 —1832
гг.). Умеръ въ 1837 году.
35. Мойеръ, Иванъ Филипповичъ
(Iohann Christian Moier), родился 10-го
марта 1786 г. въ Ревелѣ, гдѣ отецъ его,
Филиппъ Христіанъ Мойеръ, былъ су-
перъ-интендантомъ. По желанію отца
посвятилъ три года изученію богосло-
вія въ Дерптскомъ университетѣ (1803
—1805), a затѣмъ, повинуясь уже соб-
ственному влеченію, отправился за
границу для изученія медицины. Шесть
лѣтъ провелъ онъ тамъ съ этою цѣлью,
преимущественно въ Павіи, гдѣ рабо-
талъ подъ руководствомъ Скарпы и
гдѣ получилъ степень д-ра хирургіи,
и въ Вѣнѣ, гдѣ занимался въ клини-
кахъ хирургіи Руста и офталмолога
Беера. Будучи отличнымъ піанистомъ,
Моейръ въ Вѣнѣ же очень близко со-
шелся съ Бетховеномъ. Возвратясь на
родину, Мойеръ сдалъ въ Дерптѣ эк-
заменъ на степень д-ра медицины и хи-
рургіи (1813 г.) и занялся медицинскою
практикою въ своемъ родномъ городѣ.
Но уже въ 1815 г. былъ избранъ про-
фессоромъ хирургіи Дерптскаго уни-
верситета; въ 1836 году оставилъ ка-
ѳедру. По словамъ Зейдлица («Жизнь
и поэзія В. А. Жуковскаго»), Мойеръ
пользовался въ Дерптѣ большимъ ува-
женіемъ не только сослуживцевъ, но
и общества и привлекалъ всѣхъ обра-
зованностью и привѣтливымъ своимъ
характеромъ. Принадлежа къ какой-то
масонской ложѣ, Мойеръ сдѣлался въ
Дерптѣ главою всѣхъ приверженцевъ
масонскихъ идей.
Въ 1815 г. въ Дерптъ переѣхало се-
мейство Е. А. Протасовой (см. прим.
56), зять которой А. Ф. Воейковъ полу-
чилъ профессуру русской словесности
въ Дерптскомъ университетѣ. Мойеръ
сталъ домашнимъ врачемъ Протасо-
выхъ, очень сошелся съ поэтомъ В. А.
Жуковскимъ и вскорѣ женился на Ма-
ріи Андреевнѣ Протасовой, героинѣ
неудачнаго романа Жуковскаго. 19-го
марта 1823 г. жена Мойера умерла.
Въ память ея Мойеръ основалъ въ Дерп-
тѣ домъ для бѣдныхъ.
Оставивъ каѳедру, Мойеръ вмѣстѣ
съ тѣмъ покинулъ и Дерптъ. Онъ пе-
реселился въ Орловскую губернію въ
имѣніе Протасовыхъ, гдѣ и занялся
сельскимъ хозяйствомъ. Такъ онъ про-
жилъ въ сельской тиши цѣлыхъ 22 года.
Незадолго до своей смерти, послѣдо-
вавшей 1-го апрѣля 1858 г., Мойеръ
перешелъ въ православіе.
36. Галлова краніоскопія — ученіе
Галля о соотношеніяхъ между наруж-
ною поверхностью черепа и психиче-
скими свойствами человѣка, Францъ
Іосифъ Галль (Hall) родился въ 1758 г.
въ южной Германіи, изучалъ медицину
въ Страсбургѣ и Вѣнѣ, и былъ практи-
ческимъ врачемъ. Затѣмъ увлекся сво-
имъ ученіемъ и сталъ читать лекціи по
френологіи и краніоскопіи сперва въ
Вѣнѣ, a затѣмъ и въ нѣкоторыхъ го-

родахъ Германіи. Съ 1807 г. поселился
въ Парижѣ, гдѣ также проповѣдывалъ
свое ученіе. Вначалѣ френологія Галля
вызывала большой интересъ, позднѣе
стала лишь предметомъ насмѣшекъ и
каррикатуръ. Галль оставилъ много
сочиненій.
37. Дюбуа Реймонъ (Emil Du Bois-
Reymond), знаменитый германскій фи-
зіологъ, родился 7-го ноября 1818 года.
Послѣ очень основательной естественно-
научной подготовки занялся изучені-
емъ физіологіи, главнымъ образомъ
нервно-мышечнаго ея отдѣла. Былъ
ученикомъ и ассистентомъ Іоганна Мюл-
лера, a послѣ него занялъ каѳедру фи-
зіологіи въ Берлинскомъ университетѣ
(1858 г.) Вылъ разносторонне образо-
ваннымъ человѣкомъ и блестящимъ
ораторомъ. Умеръ въ 1896 году.
Біографомъ Мюллера Дюбуа-Реймо-
на назвать нельзя. Онъ, какъ и другой
ученикъ Мюллера — Вирховъ посвя-
тили памяти своего великаго учителя
прекрасныя и обширныя Gedächnissre-
den. Ни тотъ, ни другой ни единымъ
словомъ не упоминаютъ относительно
слуха о самоубійствѣ Мюллера. Воз-
можно, конечно, что Н. И. слышалъ
объ этомъ когда-либо лично отъ Дюбуа-
Реймона.
38. Вагнеръ. (Rudolph Wagner), знаме-
нитый физіологъ и естественникъ, ро-
дился въ 1805 г., умеръ въ 1864 г., въ
Геттингенѣ, гдѣ занялъ каѳедру физіоло-
гіи, сравнительной анатоміи и зоологіи
послѣ Блуменбаха (въ 1840 г.). Къ спору
В. съ К. Фохтомъ, о чемъ упоминаетъ
Н. И., дали поводъ нѣкоторыя работы
В. съ сильно выраженной спиритуалисти-
ческой тенденціей (какъ то: «Menschen-
schöpfung und Seelensubstanz (1854),
Ueber Wissen und Glauben» (1854) и
Der Kampf um die Seele (1854). Кампанію
открылъ Фогтъ полемической статьей
Köhlerglauben und Wissenschaft».
39. Фогтъ (Carl Vogt), выдающійся
нѣмецкій естествоиспытатель, родился въ
Гиссенѣ въ 1817 г., умеръ въ 1895 году,—
авторъ знаменитыхъ «Физіологическихъ
писемъ». За участіе въ политическомъ
движеніи 1848 года былъ приговоренъ
къ смертной казни и бѣжалъ изъ Германіи
въ Швейцарію, гдѣ въ концѣ концовъ за-
нялъ каѳедру зоологіи въ Женевѣ. Фогтъ
былъ въ близкихъ дружескихъ отноше-
ніяхъ съ А. И. Герценомъ.
40. Н. И. имѣетъ здѣсь въ виду Воль-
тера.
41. Знаменитый споръ между Кювье
и Жофруа Сентъ Илеромъ возникъ
22 февраля 1830 г. и занялъ рядъ засѣда-
ній французской академіи, изъ которыхъ
особенно бурнымъ было засѣданіе 19 іюля
1830 года. Вообще обѣ стороны вели свой
споръ со страстностью, невиданной ранѣе
въ стѣнахъ французской академіи.
Жофруа отстаивалъ измѣнчивость орга-
ническихъ видовъ, совмѣстное проис-
хожденіе отдѣльныхъ видовъ отъ об-
щихъ основныхъ формъ и единство ор-
ганизаціи или единство плана строенія,
какъ тогда выражались. Кювье былъ рѣ-
шительнымъ противникомъ такихъ воз-
зрѣній. Онъ стремился показать, что
имѣвшійся тогда эмпирическій матері-
алъ не давалъ права дѣлать такихъ широ-
кихъ заключеній, и отрицалъ существова-
ніе единства организаціи или единства
строенія организмовъ. Кювье стоялъ за
телеологическое воззрѣніе на природу и
утверждалъ, что неизмѣняемость видовъ
составляетъ необходимое условіе суще-
ствованія научной естественной исторіи.
Предъ . своимъ противникомъ Кювье
имѣлъ то преимущество, что онъ могъ
привести въ пользу своихъ взглядовъ
непосредственныя доказательства, кото-
рыя, конечно, представляли собою не
что иное, какъ отдѣльные факты, вырван-
ные изъ общей связи. Жофруа, наоборотъ,
не могъ привести наглядныхъ доказа-
тельствъ въ пользу своихъ болѣе широ-
кихъ обобщеній. Поэтому въ глазахъ
большинства побѣдителемъ изъ этого
спора вышелъ Кювье.
Гете, являясь сторонникомъ взгля-
довъ Жофруа, чрезвычайно интересовался
этимъ споромъ. Онъ оставилъ намъ инте-
ресное описаніе этого замѣчательнаго
спора съ указаніемъ на его общее зна-
ченіе и съ крайне мѣткой характеристи-
кой обоихъ противниковъ. Статья Гете,
посвященная этому вопросу, носитъ на-
званіе: «Principe de philosophie zoolo-
gique par M. Geoffroy de Saint-Hilaire»
и является послѣднимъ его произведе-
ніемъ, такъ какъ онъ закончилъ ее за
нѣсколько дней до своей смерти, въ мартѣ
1832 года.
Кульминаціонный пунктъ спора Кювье
съ Жофруа совпалъ со взрывомъ іюль-
ской революціи въ Парижѣ и потому
выраженіе Гете, что «произошло извер-
женіе вулкана, все въ огнѣ», выраженіе,
которымъ онъ хотѣлъ охарактеризовать
страстность и значеніе этого научнаго
спора, могло быть отнесено къ полити-
ческому взрыву страстей.
42. Ламаркъ (Lamarck Jean, de), знаме-
нитый естествоиспытатель и одинъ ивъ ве-
личайшихъ біологовъ, родился въ 1744 г.ѵ
умеръ въ 1829 г. Сперва избралъ себѣ
военную карьеру, но полученная имъ
рана заставила его покинуть военную
службу и онъ посвятилъ себя изученію
медицины и естественныхъ наукъ, глав-
нымъ образомъ ботаники. Занявъ ка-
ѳедру зоологіи безпозвоночныхъ въ па-
рижскомъ Музеѣ естественной исторіи
(Jardin de plantes), Л. отдался всецѣло
этой дисциплинѣ и вскорѣ своими капи-
тальными трудами («Système des animaux
sans vertèbre», «Histoire des animaux sans-

vertèbres») выдвинулся въ первые ряды
* европейскихъ зоологовъ. Но не эти труды
обезсмертили имя Ламарка, какъ біолога.
За нимъ, по справедлиВому замѣчанію
Геккеля, останется безсмертная слава,
что онъ впервые развилъ теорію эволю-
ціи, какъ самостоятельную научную тео-
рію первостепеннаго значенія. и поло-
жилъ ее въ основу всей біологіи. Это и
явилось предметомъ и задачей его клас-
сическаго труда: «Philosophie zoolo-
gique», вышедшаго въ свѣтъ въ 1809 году.
При своемъ появленіи Philosophie zoolo-
gique прошла незамѣченной и долго
оставалась непонятой. Понадобилось
полъ вѣка и standard work Ч. Дарвина,
чтобы поняли и оцѣнили Ламарка и его
книгу.
Особенной заслугой Ламарка является
его попытка доказать развитіе человѣче-
скаго рода изъ другихъ, прежде всего
обезьяно-подобныхъ, млекопитающихъ.—
Здѣсь можно кстати замѣтить, что
Мойеръ, какъ человѣкъ образованный,
могъ познакомиться съ трудомъ Ламарка,
чѣмъ и объясняется его фраза о проис-
хожденіи человѣка отъ обезьяны, фраза,
такъ поразившая Пирогова(см. прим. 43).
43. Эта фраза сказанная Мойеромъ по-
нѣмецки, врѣзалась сильно въ память
Пирогова, и онъ, по словамъ его близкихъ,
неоднократно разсказывалъ имъ объ
этомъ.
44. Подпись подъ портретомъ написана
по-нѣмецки и содержитъ слѣдующее:
«Мое сокровеннѣйшее желаніе, чтобы
мои ученики относились ко мнѣ съ крити-
кой; цѣль моя будетъ достигнута лишь
тогда, когда они будутъ убѣждены, что
я дѣйствую послѣдовательно; дѣйствую
ли я правильно, это другое дѣло, которое
покажутъ время и опытъ». Приводимъ
эту подпись:
Mein innigster Wunsch ist, von meinen
Schülern beurtheilt zu werden; mein Ziel
wird nur dann erreicht, wenn sie uber-
zeugt werden, dass ich consequent handle;
ob ich richtig handle, ist eine andere
Sache;—das können nur Zeit und Erfa-
hrung zeigen.
45. Стихи Гете изъ «Wilhelm-Meisters
Lehrjahre». Приводимъ ихъ въ оригиналѣ
и въ переводѣ В. А. Жуковскаго.
Wer nie sein Brod mit Thränen ass,
Wer nie die kummervollen Nächte
Auf seinem Bette weinend sass,
Der kennt euch nicht, ihr himmlischen
Mächte.
Ihr führt ins Leben uns hinein,
Ihr lasst den Armen schuldig werden,
Dann überlaset ihr ihn der Pein;
Denn alle Schuld rächt sich auf Erden.
• *
Кто слезъ на хлѣбъ свой не ронялъ,
Кто близъ одра, какъ близъ могилы,
ночи безсонный, не рыдалъ,
Тотъ васъ не знаетъ, вышни Силы!
На жизнь мы брошены отъ васъ!
И вы-жъ, давъ знаться намъ съ виною,
Страданью выдаете насъ,
Вину преслѣдуете мздою.
46. Эккартсгаузенъ, нѣмецкій мистикъ,
жившій во второй половинѣ XVIII сто-
лѣтія (1752—1803). Онъ написалъ цѣлый
рядъ мистическихъ сочиненій, переве-
денныхъ и на другіе языки, въ томъ числѣ
и на русскій («Ключъ къ таинствамъ при-
роды», «Наука чиселъ природы», и т. д.).
47. Крюднеръ (Juliane vor Krüdener),
піэтистка и писательница, родилась въ
1766 г. въ Ригѣ, дочь лифляндскаго помѣ-
щика фонъ-Фитингофа; получила сперва
въ Ригѣ, a затѣмъ въ Парижѣ, куда пе-
реселились ея родители, весьма тщатель-
ное, почти научное образованіе. Въ 1783 г.
вышла замужъ за лифляндскаго дворяни-
на Крюднера,бывшаго послѣдовательно
русскимъ посланникомъ въ Копенгагенѣ
и Венеціи. Въ 1796 г. супруги разошлись
и баронесса Крюднеръ поперемѣнно жила
въ Ригѣ, Парижѣ, Петербургѣ и Лейпци-
гѣ; широко пользуясь всѣми благами
жизни, долгое время ее сопровождалъ
въ ея странствованіяхъ французскій гу-
сарскій офицеръ. Затѣмъ она опять со-
шлась со своимъ мужемъ, послѣдовала за
нимъ въ Берлинъ, который, послѣ смерти
мужа своего (въ 1802 г.), перемѣнила на
Парижъ. Здѣсь она принимала участіе
въ мистическихъ собраніяхъ новой рели-
гіозной секты, основанной парижскими
аристократическими дамами, и выпусти-
ла въ свѣтъ романъ автобіографическаго
характера «Valerie». Склоняясь все болѣе
и болѣе къ піэтизму и мистицизму, она
въ 1806 г. появляется въ Германіи въ ро-
ли пророчицы, впервые въ Потсдамѣ зна-
комится съ Императоромъ Александромъ
I и производитъ на него очень сильное
впечатлѣніе. Въ 1814 г. мы опять за-
стаемъ ее въ Парижѣ, гдѣ она y себя въ
домѣ устраиваетъ религіозныя собранія
съ заклинаніями и вызываніями духовъ.
На этихъ собраніяхъ бывалъ и Алек-
сандръ I. Послѣдующіе годы она провела
въ Швейцаріи, гдѣ произносила публич-
ныя покаянныя проповѣди, занималась
благотворительностью, пока обезпокоен-
ныя власти не выслали ее изъ предѣловъ
Швейцаріи. Ta же участь постигла ее и
въ Германіи и изъ Лейпцига она была въ
1818 г. доставлена полиціей на русскую
границу. Высланная затѣмъ изъ Петер-
бурга, гдѣ ея прежній почитатель,
Александръ I, отнесся къ ней крайне хо-
лодно, она поселилась въ своемъ имѣніи
въ Лифляндіи, a затѣмъ отправилась въ
Крымъ съ цѣлью устроить тамъ какую-
то религіозную колонію, но по дорогѣ
туда, 13-го декабря 1824 г., умерла.
48. Задолго до появленія въ свѣтъ
мемуаровъ Н. И. объ «оригинальнѣй-
шей» личности Андрея Михайловича
Клауса съ большой теплотой упоминалось

въ выдающемся литературномъ произве-
деніи мемуарнаго характера, въ «Семей-
ной хроникѣ» С. Т. Аксакова. Когда
семья Аксаковыхъ жила въ Уфѣ, К. слу-
жилъ тамъ городовымъ акушеромъ и ле-
чилъ мать автора «Семейной хроники».
Клаусъ, читаемъ мы въ «Семейной хро-
никѣ», былъ предобрѣйшій, умный, об-
разованный и въ то же время по наружно-
сти пресмѣшной нѣмецъ. Будучи еще не
старымъ человѣкомъ, онъ носилъ совер-
шенно желтый парикъ. Всѣ дивились,
откуда онъ доставалъ такого цвѣта чело-
вѣческіе волосы, какихъ ни y кого на го-
ловѣ не бываетъ: брови и бѣлки малень-
кихъ карихъ глазъ были тоже желтоватые,
небольшое же круглое лицо красно, какъ
уголь. Въ дружескомъ своемъ обращеніи
онъ былъ большой оригиналъ. Затѣмъ
Аксаковъ отмѣчаетъ, что К. очень лю-
билъ дѣтей. Любовь къ дѣтямъ сказы-
вается и въ отношеніи Клауса къ Н. И.
Въ 1791 году К. оставилъ Уфу и пере-
шелъ на службу въ Москву въ Воспита-
тельный домъ преподавателемъ повиваль-
наго искусства. Онъ добросовѣстно ис-
правлялъ эту должность 30 лѣтъ и
умеръ въ 1820-ыхъ годахъ. Онъ былъ.
страстный и многимъ извѣстный нумиз-
матъ.
Говоря о Березкинѣ и Клаусѣ, Н. И.
замѣчаетъ, что они «оба не доктора и не
лекаря». Приведенныя нами свѣдѣнія
о службѣ К., почерпнутыя y С. Т. Акса-
кова, даютъ возможность реабилитиро-
вать врачебное достоинство Клауса и до-
казываютъ, что онъ безусловно долженъ
былъ обладать какимъ-либо врачебнымъ
званіемъ.
49. Бруссе (François Joseph Victor
Broussais) родился *въ 1772 г. Когда
вспыхнула революція, поступилъ во
флотъ судовымъ фельдшеромъ; съ 1799
года изучалъ медицину въ Парижѣ и
затѣмъ служилъ военнымъ врачемъ.
Съ 1820 г. былъ профессоромъ въ во-
енно-медицинской школѣ въ Val de
Grace, a съ 1832 года занялъ каѳедру
общей патологіи и терапіи на медицин-
скомъ факультетѣ въ Парижѣ. Умеръ
въ 1832 г.—Бруссе является создателемъ
особой медицинской системы, носив-
шей названіе бруссеизма. По этой си-
стемѣ каждая болѣзнь представляетъ
«обой результатъ мѣстнаго раздраженія
отдѣльнаго органа. Въ виду того, что
слизистая кишечнаго канала счита-
лась особенно предрасположенной къ
раздраженіямъ, воспаленіе желудочно-
кишечнаго тракта играло громадную
роль въ этой системѣ. Въ терапіи Брус-
ce былъ ярый сторонникъ кровопуска-
ній. Бруссеизмъ смѣнилъ собою ученіе
англійскаго врача Броуна—броунизмъ.
По взглядамъ броунистовъ здоровье
обусловливается извѣстнымъ состоя-
ніемъ раздраженія организма. Измѣ-
неніе этой степени раздраЖенія, т.-е.
повышеніе или пониженіе раздраженія
влекло за собою заболѣваніе.
50. Франкъ,Петръ (1745—1821), пер-
вый изъ врачей обратилъ вниманіе на
медицинскую полицію и санитарію и
посвятилъ много труда научной и прак-
тической разработкѣ относящихся сюда
вопросовъ. Былъ профессоромъ и ре-
форматоромъ медицинскаго дѣла въ
Италіи, и Австріи и, наконецъ, въ Рос-
сіи.
51. Франкъ, Іосифъ (1771 — 1842),
сынъ Петра Франка, выдающійся врачъ;
въ 1804 г. послѣдовалъ за своимъ от-
цомъ въ Россію и занялъ каѳедру па-
тологіи въ Вильнѣ. Былъ послѣдова-
телемъ броунизма.
52. Пинель (Philippe Pinel), 1745—
1826, — знаменитый французскій пси-
хіатръ, который первый настаивалъ на
гуманномъ отношеніи къ душевно-
больнымъ и отмѣнилъ въ парижскихъ
психіатрическихъ больницахъ цѣлый
рядъ безчеловѣчныхъ смирительныхъ
приспособленій. На медицину, въ осо-
бенности французскую, большое влія-
ніе оказало его сочиненіе :«Nosographie
philosophique*, въ которомъ онъ пред-
лагалъ особую классификацію болѣзней.
53. Медицина въ Германіи, этой стра-
нѣ философовъ, находилась долгое
время подъ вліяніемъ различныхъ фи-
лософскихъ теченій и системъ. Послѣд-
ней философской системой, подчинив-
шей своему вліянію медицину, было
ученіе Шеллинга, его натурфилософія.
Выдающіеся представители естество-
знанія и медицины первой четверти XIX
столѣтія стали подъ знамя натурфило-
софіи. Этому влеченію способствовалъ
въ значительной степени идеализмъ
ученія Шеллинга, — идеализмъ, кото-
рый проповѣдывалъ высокіе взгляды
на задачи науки и жизни. Германскій
историкъ медицины Гезеръ видитъ даже
извѣстную связь между національнымъ
возрожденіемъ Германіи и широкимъ
распространеніемъ натурфилософіи.
Блестящій періодъ этого ученія какъ
разъ совпалъ съ войнами за освобожде-
ніе и «самыя лучшія и свѣтлыя лично-
сти среди нѣмцевъ принадлежали къ
провозвѣстникамъ натурфилософіи».
Свою систему натурфилософская шко-
ла медицины строила на основахъ Шел-
линговой философіи; для нея логиче-
ская гипотеза являлась вполнѣ за-
коннымъ эквивалентомъ наблюденія.
Слѣдуя по такому пути, эта преслову-
тая «философія природы» дошла до та-
кихъ фантастическихъ измышленій,
гдѣ уже не оставалось и слѣда ни при-
роды, ни философіи. Такія крайности,
естественно, вызвали реакцію. Герман-
скіе врачи поняли, что союзъ съ подоб-
ной философіей безплоденъ. Они по-

няли, что медицину, эту науку о чело-
вѣкѣ, о живомъ организмѣ, нельзя из-
учать по мертвымъ книгамъ, что теоріи
и фантазіи, созданныя въ тиши каби-
нета, должны уступить мѣсто дѣйстви-
тельности и фактамъ, что живительные
источники медицины слѣдуетъ искать
въ естественныхъ наукахъ. Наблюде-
ніе, какъ его понимаетъ естествознаніе
—вотъ девизъ такъ называемой есте-
ственно-исторической школы, смѣнив-
шей прежнюю натурфилософскую.
Французская медицина приняла такое
направленіе гораздо ранѣе и новой гер-
манской медицинской школѣ остава-
лось перенести на свою почву научныя
пріобрѣтенія сосѣдей. Дѣйствительно,
съ этого момента въ германскія кли-
ники широкою волною вливается точ-
ный методъ клиническаго изслѣдова-
нія, какъ онъ практиковался y фран-
цузовъ и англичанъ. Конечно, «есте-
ственно-историческая» школа не могла
сразу стряхнуть съ себя туманъ натур-
философіи, эту неудержимую страсть
къ поспѣшнымъ обобщеніямъ и къ со-
мнительной систематизаціи. Теорети-
ческое зданіе медицины покоилось еще
въ значительной степени на гипотезахъ
и аналогіяхъ.
Въ развитіи германской медицины
новая школа послужила переходомъ
отъ натурфилософскаго воззрѣнія на
медицину къ современному естественно-
научному воззрѣнію.
Русская медицина, которая всегда
являлась и является ученицею и послѣ-
довательницею германской медицины,
также пережила увлеченіе натурфило-
софіей. Самымъ яркимъ представите-
лемъ шеллингизма въ медицинѣ y насъ
въ свое время былъ профессоръ Спб.
Мед. Хир. Ак. Дан. Мих. Велланскій
(1783—1847), къ которому вполнѣ мож-
но было примѣнить слова, сказанныя
однимъ историкомъ медицины о Пара-
цельсѣ, qu'il rêve en plein midi et délire en
pleine santé.
54. Съ большимъ вѣроятіемъ можно
предположить, что Н. И. намекаетъ
здѣсь на великую княгиню Елену Пав-
ловну.
55. ,,Новый оберъ-прокуроръ святѣй-
шаго синода съ 1866 г."т.-е. гр. Д. А.
Толстой.
56. Чигиринское дѣло состояло въ
томъ, что лѣтомъ 1877 г. въ Чигирин-
скомъ уѣздѣ Кіевской губерніи, былъ
раскрытъ обширный заговоръ, имѣвшій
цѣлью возстаніе крестьянъ чуть ли не
всего уѣзда. Организаторомъ заговора
явился революціонеръ Яковъ Стефа-
новичъ, который выдалъ себя за послан-
ца отъ царя и представилъ крестьянамъ
великолѣпно отпечатанную высочай-
шую грамоту (конечно, поддѣльную).
57. Мирославскій, Людвигъ (1814—
1878); предводитель польскихъ бор-
цовъ за независимость, участникъ воз-
станій 1830 года и 1863 года въ русской
Польшѣ, a въ 1848 году — въ прусской
Польшѣ.
58. Министромъ финансовъ былъ въ
это время M. X. Рейтернъ.
59. Калмыковъ, Петръ, родился въ.
Москвѣ въ 1807 году, д-ръ правъ; въ
Дерптскомъ университетѣ пробылъ съ.
1828—1830 г. Былъ впослѣдствіи про-
фессоромъ въ петербургскомъ универ-
ситетѣ, училищѣ правовѣдѣнія и въ
лицеѣ. Умеръ въ I860 году.
60. Вагнеръ, Николай Петровичъ,
зоологъ, былъ профессоромъ петербург-
скаго университета, очень увлекался
спиритизмомъ. Широкой публикѣ из-
вѣстенъ, какъ авторъ «Сказокъ Кота
Мурлыки», изъ которыхъ особенно ху-
дожественны и интересны появившіяся
вначалѣ. Написалъ также крайне не-
лѣпый романъ «Темный путь», разыгры-
вающійся на фонѣ Севастопольской
кампаніи.
61. Протасова, Екатерина Афанасьев-
на, юные свои годы провела въ Кяхтѣ
y старшей своей сестры, Алымовой,
мужъ которой былъ директоромъ та-
можни. Возвратясь изъ Кяхты, послѣ.
того, какъ сестра ея разошлась съ му-
жемъ,'Е. А. жила то y матери, то y дру-
гой своей сестры, довершая свое обра-
зованіе, прерванное 8-лѣтнимъ пребы-
ваніемъ на китайской границѣ. Выйдя
замужъ за Андрея Ивановича Прота-
сова, Е. А. поселилась въ Орловской
губ., гдѣ мужъ ея былъ уѣзднымъ пред-
водителемъ дворянства. Въ 1805 г. Е. А.
овдовѣла. Мужъ ея разорился на спе-
куляціяхъ и игрѣ въ карты и оставилъ
долги по векселямъ на сумму, вдвое или
втрое большую той, которая была въ
дѣйствительности получена. Вдова
уплатила эти долги, продавъ лучшую
половину своего наслѣдства, и посели-
лась въ городѣ Бѣлевѣ, такъ какъ въ
Муратовѣ, деревнѣ, которая ей оста-
лась, не было господскаго дома. Здѣсь
она скромно жила со своими двумя до-
черьми, Маріей и Александрой, 12 и 10
лѣтъ. Наступило время дать послѣд-
нимъ образованіе. В. А. Жуковскій,
незаконный сынъ А. И. Бунина (отца
Екатерины Аф. Протасовой), вызвался
заниматься съ дѣвицами; былъ состав-
ленъ обширный планъ преподаванія,
которое продолжалось чрезвычайно ре-
гулярно болѣе 3-хъ лѣтъ, и въ резуль-
татѣ котораго обѣ барышни оказались
дѣйствительно прекрасно образован-
ными, Въ 1812 г. Жуковскій, y кото-
раго развилось очень серьезное чувство
къ Маріи Андр. Протасовой, рѣшился
переговорить съ матерью и просить. y
нея руки дочери. Ек. Аф. не только

рѣшительно отказала ему, но и запре-
тила говорить объ этомъ съ кѣмъ бы
то ни было, a всего менѣе съ дочерьми
ея. Она объявила, что по родству эта
женитьба невозможна. Впослѣдствіи,
несмотря на то, что митрополитъ Фи-
ларетъ не находилъ никакихъ препят-
ствій къ этому браку, несмотря на уго-
воры со стороны родныхъ и знакомыхъ,
несмотря на .то, что отказъ ея крайне
удручающе повліялъ на ея дочь, упря-
мая женщина осталась при своемъ пер-
воначальномъ рѣшеніи. Въ 1815 году
младшая »дочь Ек. Аф., Александра
Андреевна, вышла замужъ за А. Ф.
Воейкова и вся семья переселилась въ
Дерптъ. Отношенія В. А. Жуковскаго
къ семьѣ Протасовыхъ живо напоми-
наютъ отношенія Тургенева къ семей-
ству Віардо. Нуженъ преподаватель
для барышень, 'Жуковскій беретъ на
себя роль преподавателя, Ек. Аф. же-
лаетъ строить въ Муратовѣ господскій
домъ, — Жуковскій дѣлаетъ планъ
постройки и беретъ на себя завѣдываніе
работами, для чего покупаетъ смеж-
ную съ Муратовымъ деревню. Для при-
данаго дочери — невѣсты Воейкова
—нѣтъ денегъ. — Жуковскій, только
что оскорбленный этимъ самимъ Воей-
ковымъ и чуть ли не прогнанный Ек.
Аф., продаетъ свою деревню и всѣ деньги
передаетъ Ек. Аф. на приданое Алек-
сандры Андреевны и еще благодаритъ
Ек. Аф., что она * соизволила принять
эти деньги! И еще многое другое въ
этомъ родѣ (Зейдлиць. Жизнь и поэзія
В. А. Жуковскаго).
62. Бунинъ, Афанасій Ивановичъ,
имѣлъ четырехъ дочерей: Евдокію,
вышедшую замужъ за Дмитрія Ивано-
вича Алымова, Наталію, вышедшую
замужъ за Николая Ивановича Велья-
минова, Екатерину и Варвару. Въ 1785
году Варвара Афанасьевна вышла за-
мужъ за Петра Николаевича Юшкова.
Изъ дочерей В. А. Юшковой слѣдуетъ
упомянуть объ Аннѣ Петровнѣ (впослѣд-
ствіи Зонтагъ), сдѣлавшейся извѣстной
изложеніемъ священной исторіи и раз-
сказами для дѣтей, и объ Евдокіи Петров-
нѣ (впослѣдствіи Елагиной).
63. Лодеръ, Христіанъ Ивановичъ,
сынъ пастора въ городѣ Ригѣ, гдѣ и ро-
дился въ 1753 году. Среднее образова-
ніе получилъ въ рижской гимназіи, a
медицину изучалъ въ Геттингенѣ. По
окончаніи университетскаго курса пу-
тешествовалъ съ научною цѣлью по Ан-
гліи, Франціи и Голландіи. Возвратив-
шись въ Германію, принялъ уже ранѣе
предложенную ему профессуру въ Іен-
скомъ университетѣ, гдѣ преподавалъ
анатомію, физіологію, хирургію, аку-
шерство, медицинскую антропологію,
судебную медицину и естественную исто-
рію. Лодеръ устроилъ въ Іенѣ новый
анатомическій институтъ, родильный
пріютъ, музей по естественной исторіи
и хирургическую клинику. Въ 1803 году
перешелъ профессоромъ въ Галле, гдѣ
преподавалъ тѣ же предметы, исключая
медицинской антропологіи и естествен-
ной исторіи, и гдѣ онъ также устроилъ
хирургическую клинику. Въ 1806 году
Лодеръ возвратился въ свое отечество,
Россію, и поступилъ на службу лейбъ-
медикомъ съ чиномъ дѣйствительнаго
статскаго совѣтника. Служба его не но-
сила строго опредѣленнаго характера,
a состояла въ исполненіи различныхъ
возлагаемыхъ на него порученій. Такъ,
въ 1812 году ему поручено было устро-
ить военные госпитали на 6.000 офице-
ровъ и 31.000 нижнихъ чиновъ, a затѣмъ
онъ управлялъ этими госпиталями вплоть
до ихъ закрытія. Потомъ въ продолже-
ніе нѣсколькихъ лѣтъ онъ завѣдывалъ
московскимъ военнымъ госпиталемъ.
Преподавать анатомію въ московскомъ
университетѣ Лодеръ сталъ благодаря
особой случайности. Въ 1818 году импе-
раторомъ Александромъ I было куплено
богатое собраніе анатомическихъ пре-
паратовъ Лодера и подарено Московскому
университету. Чтобы пріобрѣтенныя y
него коллекціи приносили университе-
ту возможно большую пользу, Лодеръ
предложилъ безвозмездно читать лекціи
по анатоміи въ Московскомъ универси-
тетѣ и по его плану былъ выстроенъ но-
вый анатомическій театръ. Въ 1827 году
Лодеръ хотѣлъ прекратить чтеніе лек-
цій, но Императоръ Николай Павловичъ
поручилъ министру народнаго просвѣ-
щенія уговорить Лодера не оставлять
университета, a когда Лодеръ въ виду
этого взялъ свое прошеніе назадъ, Импе-
раторъ приказалъ «объявить Лодеру
спасибо». Въ 1831 году Лодеръ, совер-
шенно больной, прекратилъ чтеніе лек-
цій, a 4-го апрѣля 1832 года онъ умеръ.
64. Фишеръ фонъ-Вальдгеймъ, Григорій
Ивановичъ, родился въ 1771 году въ не-
большомъ городкѣ Вальдгеймѣ, между
Лейпцигомъ и Фрейбергомъ. По оконча-
ніи гимназіи въ Фрейбергѣ, онъ посвя-
тилъ себя изученію естествознанія и ме-
дицины. Начавъ съ Фрейберга, гдѣ онъ
въ горной академіи слушалъ вмѣстѣ съ
Александромъ Гумбольдтомъ лекціи
геологіи y Вернера, онъ послѣдователь-
но перебывалъ въ университетахъ Вюр-
темберга, Іены, — гдѣ сблизился съ
Шиллеромъ и Гете, — Галле, Геттинге-
на, Вѣны и Лейпцига. Уже съ званіемъ
д-ра медицины онъ явился въ Парижъ,
гдѣ сближеніе съ Кювье окончательно
рѣшило научную судьбу Фишера.. Въ
1798 году мы застаемъ его уже профес-
соромъ естественной исторіи въ Майнцѣ,
a въ 1803 году онъ былъ назначенъ на
ту же каѳедру въ московскій универси-
тетъ и переселился въ Россію. Онъ за«

нималъ каѳедру до 1832 года. Умеръ
6-го октября 1853 года. Фишеръ оставилъ
свыше 200 работъ по зоологіи, былъ осно-
вателемъ Московскаго Общества Испы-
тателей природы и въ свое время по пра-
ву носилъ названіе «русскаго Кювье>.
65. Гофманъ, Георгъ Францъ, родился
въ 1766 г. въ городѣ Маркбрейтѣ (въ
Германіи); съ юношескихъ лѣтъ пристра-
стился къ ботаникѣ и уже 18-ти лѣтъ
издалъ сочиненіе по ботаникѣ. Въ 1786
году получилъ въ Эрлангенѣ степень
д-ра медицины, a черезъ года два занялъ
тамъ же каѳедру ботаники. Въ 1792 году
перешелъ въ Геттингенъ, куда лекціи
его стали привлекать слушателей ото-
всюду; среди его слушателей были Гете
и Гумбольдтъ. При преобразованіи Мо-
сковскаго университета Гофману въ
1803 году была предложена каѳедра бо-
таники и онъ переселился въ Россію.
Съ 1804 по 1826 годъ Гофманъ и зани-
малъ каѳедру ботаники въ Московскомъ
университетѣ. Умеръ 5-го марта 1826
года.
66. Мудровъ, Матвѣй Яковлевичъ, изъ
духовнаго званія, родился въ Вологдѣ
въ 1772 году; будучи въ семинаріи, край-
не бѣдствовалъ. Въ 1794 году былъ при-
нятъ въ высшій классъ университетской
гимназіи, a въ слѣдующемъ году при-
нятъ въ число студентовъ медицинскаго
факультета. Въ 1800 г. въ званіи кан-
дидата медицины отправленъ вмѣстѣ съ
другими для усовершенствованія за
границу, но года 2. ему пришлось пробыть
въ Петербургѣ и лишь въ 1802 г. буду-
щіе ученые отправились за границу.
Мудровъ занимался въ Берлинѣ, Бам-
бергѣ, Геттингенѣ, Вѣнѣ и Парижѣ.
Съ 1808 года, по возвращеніи изъ науч-
ной командировки обратно въ Москву,
сталъ читать лекціи сначала о войско-
выхъ болѣзняхъ, a затѣмъ по патологіи
и терапіи. Въ 1830 г. Мудровъ былъ ко-
мандированъ въ Саратовъ въ централь-
ный холерный комитетъ, затѣмъ съ этимъ
комитетомъ вернулся въ Москву, и въ
1832 году былъ совмѣстно со всѣмъ ко-
митетомъ посланъ въ Петербургъ для
борьбы съ холерой, отъ которой и по-
гибъ 8-го іюля 1831 года.
67. Гильдебрандтъ, Феодоръ Андре-
евичъ, родился въ Вормеѣ въ 1773 году.
Когда ему было 16 лѣтъ, родной его
дядя И. Д. Гильдебрандтъ, бывшій тогда
профессоромъ анатоміи и физіологіи
при медицинской школѣ въ Москвѣ, вы-
писалъ его въ Россію, и въ 1789 г. онъ
поступилъ волонтеромъ въ эту школу,
a въ 1792 г. получилъ званіе лекаря.
Служилъ въ Москвѣ военнымъ врачемъ
и вмѣстѣ съ тѣмъ занимался преподава-
ніемъ ботаники и химіи, a затѣмъ ана-
томіи и физіологіи въ Московской Мед.-
Хир. Академіи, Съ 1804 г. былъ опре-
дѣленъ профессоромъ. хирургіи въ Мо-
сковскій университетъ, гдѣ и занималъ
эту каѳедру до 1830 года. До 1839 г. пре-
подавалъ теоретическую и практическую
хирургію въ Мед.-Хир. Академіи, a до
1844 г. исполнялъ обязанности консуль-
танта по хирургіи при Маріинской боль-
ницѣ. Умеръ 15-го сентября 1845 года.
. 68. Мерзляковъ, Алексѣй Федоро-
вичъ, — 1778—1830, — поэтъ, занималъ
каѳедру поэзіи и краснорѣчія въ Мос-
сковскомъ университетѣ (1804—1830).
69. Каченовскій, Михаилъ Трофимо-
вичъ, извѣстный русскій историкъ, ро-
дился въ 1775 году, въ Харьковѣ, гдѣ
обучался въ такъ наз. Харьковскомъ
коллегіумѣ; до 1801 года служилъ въ
военной службѣ и вышелъ въ отставку
въ чинѣ квартирмейстера. Въ 1805 г.
получилъ степень магистра философіи
при Московскомъ университетѣ и съ
этого-то года начинается его научная
карьера. Профессорская дѣятельность
его продолжалась до самой его смерти,
послѣдовавшей 19 апрѣля 1842 г.
70. Котельницкій, Василій Михайло-
вичъ (1770—1844), преподавалъ сначала
медицинскую химію, a затѣмъ фармако-
логію, фармацію, рецептуру и врачеб-
ную исторію (1804—1835). Будучи сту-
дентомъ, дважды получилъ серебряныя
медали за успѣхи въ медицинскихъ на-
укахъ.
71. Ловецкій, Алексѣй Леонтьевичъ,
воспитывался въ Московской Мед.-Хир.
Академіи; занялъ въ 1813 году долж-
ность репетитора при профессорѣ зоо-
логіи Фишерѣ. Съ 1824 по 1840 г. былъ
профессоромъ естественной исторіи въ
Московскомъ университетѣ. Вмѣстѣ съ
тѣмъ преподавалъ въ Московской Мед-.
Хир. Академіи сперва зоологію и мине-
ралогію, a впослѣдствіи физіологію и
патологію.
72. Страховъ, Петръ Илларіоновичъ,
былъ профессоромъ технологіи и вете-
ринарной медицины; до того былъ лек-
торомъ химіи, читалъ временно лекціи
ветеринарныхъ наукъ, практической
медицины и клиники, судебной медици-
ны и медицинской полиціи (1824—1846).
73. Гейманъ, Родіонъ Григорьевичъ,
сынъ врача, родился въ Вильнѣ въ 1802 г.
Съ 1821 г. занялъ мѣсто репетитора по
каѳедрѣ химіи въ Московской Мед.-Хир.
Академіи, a затѣмъ адъюнкта. Въ 1826 г.
ему было предложено преподавать анали-
тическую химію въ Московскомъ универ-
ситетѣ, на что онъ «охотно согласился съ
тѣмъ, однако, условіемъ, чтобы универ-
ситетъ далъ ему средства пояснять назна-
ченное ему преподаваніе аналитической
химіи, производствомъ химическихъ опы-
товъ». Впослѣдствіи благодаря настоя-
ніямъ и стараніямъ Геймана было вы-
строено особое зданіе для химической ла-
бораторіи .Съ 1832 г. онъ занялъ каѳедру

химіи на мѣсто Рейса. Оставилъ профес-
сору въ 1854 году.
74. Рейсъ, Фердинандъ Фридрихъ, ро-
дился въ Тюбингенѣ въ 1778 г. Въ 1801 г.
получилъ въ Геттингенѣ степень д-ра ме-
дицины и званіе приватъ-доцента меди-
цинской химіи, a черезъ два года полу-
чилъ отъ Московскаго университета при-
глашеніе занять каѳедру химіи. Съ 1804
по 1832 годъ H занималъ эту каѳедру.
Выйдя въ отставку, переселился въ Штут-
гардтъ, гдѣ H умеръ въ 1852 году.
75. Двигубскій, Иванъ Алексѣевичъ,
изъ духовнаго званія, воспитанникъ
Харьковскаго коллегіума. Въ 1793 г.
поступилъ на медицинскій факультетъ
Московскаго университета. Съ 1798 г.
въ качествѣ адъюнкта сталъ читать лек-
ціи по естественной исторіи. Въ 1802 г.
получилъ степень д-ра медицины и былъ
отправленъ въ научную командировку.
По возвращеніи читалъ лекціи по техно-
логіи, физикѣ, ботаникѣ. Профессуру
оставилъ въ 1833 году, a умеръ въ 1839 г.
76. Веселовскій, Иванъ Семеновичъ,—
1796—1867,—окончилъ сперва физико-
математическій факультетъ Московскаго
университета. со степенью кандидата
(1816 г.), a затѣмъ и медицинскій факуль-
тетъ и получилъ степень д-ра медицины
(1823 г.). Съ 1823 по 1839 г. читалъ сту-
дентамъ медицинскаго факультета лекціи
по физикѣ по особой программѣ, другими
словами, преподавалъ такъ называемую
медицинскую физику.
77. Рудольфи. (Kerl Asmund Rudolphi),
родился въ 1771 г., умеръ въ 1832 г. Съ
1801 г. по 1810 годъ былъ профессоромъ
въ ветеринарномъ институтѣ въ Грейфс-
вальдѣ. a съ 1810 г. занялъ каѳедру ана-
томіи въ новооткрытомъ берлинскомъ уни-
верситетѣ. Р. былъ всесторонне образо-
ванъ и оставилъ массу работъ по разнымъ
областямъ естественныхъ и медицин-
скихъ наукъ. Онъ занимался также ар-
хеологіей и въ особенности нумизматикой.
Р. обладалъ выдающимся преподаватель-
скимъ талантомъ, что отмѣтилъ его вели-
кій ученикъ Іоганнъ Мюллеръ.
78. Serpentariae Virginianae Radix отъ
растенія Aristolochia serpentaria-семей-
ство Aristolochiae.
79. Альфонскій, Аркадій Алексѣе-
вичъ, —1796—-1869,—съ 1817 г. адъюнктъ-
профессоръ хирургіи, а съ 1829—ординар-
ный профессоръ. Профессуру оставилъ
въ 1848 году. По высочайшему пове-
лѣнію былъ назначенъ ректоромъ уни-
верситета съ 1850—1863 годъ.
80. Іовскій, Александръ Алексѣевичъ,
изъ духовнаго званія, родился въ 1796
году; по окончаніи семинаріи былъ 2
года учителемъ рисованія. Въ 1816 году
поступилъ на медицинскій факультетъ
Московскаго университета; по оконча-
ніи курса оставленъ при университетѣ
н затѣмъ отправленъ за границу съ
научною цѣлью. По возвращеніи занялъ
мѣсто адъюнкта по медицинской химіи;
(1826 г.), съ 1885 года—профессоръ фар-
маціи H фармакологіи. Въ 1843 г.
оставилъ профессуру. Издавалъ «Вѣст-
никъ естественныхъ наукъ и медицины»
(1828—1832). .
81. Сандуновъ, Николай Николаевичъ,
былъ профессоромъ русскаго граждан-
скаго и уголовнаго судопроизводства
(1811—1832). Имѣлъ въ городѣ обшир-
ную юридическую практику и былъ
грозой студентовъ.
82. Антонскій-Прокоповичъ,Антонъ Ан-
тоновичъ, съ 1788 года сталъ читать
лекціи по энциклопедіи и натуральной
исторіи (впервые на русскомъ языкѣ),
съ 1804 года занялъ каѳедру сельскаго
хозяйства il минералогіи. Профессуру
оставилъ въ 1828 г. Умеръ въ 1848 году.
83. Кюхельбекеръ,Вильгельмъ Карловичъ
поэтъ, товарищъ по лицею и другъ
Пушкина, былъ причастенъ къ дѣлу
декабристовъ и сосланъ сперва въ
Иркутскую губернію, a затѣмъ пере-
веденъ въ Тобольскую губернію. Умеръ
въ Тобольскѣ въ 1846 году.
84. Парротъ Георгъ-Фридрихъ, —1767—
1852,—первый ректоръ Дерптскаго уни-
верситета(съ 1 августа 1802 г. no 1 августа
1803 г.), былъ профессоромъ физики въ
Дерптѣ, a затѣмъ академикомъ. Парротъ
былъ личнымъ другомъ Александра 1 и
пользовался большимъ уваженіемъ со
стороны Императора Николая Павловича.
Сохранилась крайне интересная перепис-
ка Паррота съ обоими монархами (на нѣ-
мецкомъ языкѣ). По проекту Паррота
былъ учрежденъ при Дерптскомъ универ-
ситетѣ профессорскій институтъ. Ивъ
всѣхъ русскихъ университетовъ, по вы-
бору соотвѣтствующихъ факультетовъ,
посылались въ Дерптъ окончившіе курсъ
для приготовленія къ занятію профес-
сорской каѳедры по какой-либо наукѣ
Будущіе кандидаты въ профессора по-
свящали себя въ Дерптѣ спеціальному
изученію избранной ими науки, получа-
ли соотвѣтствующую ученую степень,
a затѣмъ уже отправлялись за границу
для научныхъ занятій. Лишь по возвра-
щеніи оттуда, получали каѳедры. Профес-
сорскій институтъ существовалъ съ 1827
по 1838 г.
85. Поликлиника представляетъ собою
чрезвычайно полезный институтъ при ме-
дицинскихъ факультетахъ: она имѣется
при всѣхъ германскихъ университетахъ,
a y насъ—только въ Дерптскомъ. Поликли-
ника является прекраснымъ переходомъ
къ частной практикѣ начинающаго врача.
Институтъ этотъ состоитъ въ томъ, что
городъ, въ особенности бѣднѣйшія его
улицы, распредѣляются между студен-
тами-медиками, оканчивающими курсъ.
Обитатели извѣстной улицы имѣютъ пра-

во обращаться за безвозмездной врачебной
помощью къ студенту, которому выпала
ихъ улица. Студентъ обязанъ посѣщать
своихъ больныхъ и по его рецептамъ они
получаютъ лекарство изъ клинической
аптеки. Въ случаѣ какого-либо затрудне-
нія въ смыслѣ распознаванія или леченія
болѣзни, студентъ можетъ приглашать
въ качествѣ консультанта ассистента и
даже профессора, завѣдывающаго поли-
клиникой. На амбулаторныхъ поликли-
ническихъ пріемахъ больные точно такъ
же распредѣляются между студентами со-
отвѣтственно своему мѣстожительству.
Нечего и говорить, съ какимъ увлеченіемъ
и съ какой добросовѣстностью студенты
относятся къ своимъ первымъ частнымъ
паціентамъ.
86. Щепкинъ, Павелъ • Степановичъ
(1793—1836), былъ профессоромъ чистой
математики съ 1817 и 1834 г.—-Оставилъ
профессуру, чтобы занять мѣсто учи-
теля гимназіи; въ послѣдніе 2 года жиз-
ни y него развилась меланхолія.
87. Шиховскій, Иванъ Осиповичъ, ро-
дился въ Смоленскѣ 22 сентября 1800 г;
по окончаніи медицинскаго факультета
Московскаго университета, изучалъ въ
Дерптѣ ботанику (1828 — 1833). Былъ
профессоромъ ботаники въ Московскомъ
университетѣ, затѣмъ въ Петербурскомъ,
a также въ главномъ педагогическомъ
институтѣ въ СПБ. — Умеръ 14 іюля
1854 года отъ холеры.
88. Сокольскій Григорій Ивановичъ,
изъ духовнаго званія, родился 30 января
1807 года; лѣкарь Московскаго универси-
тета, въ Дерптѣ пробылъ съ 1828 по 1833 г.
и получилъ степень д-ра медицины. До
1836 года былъ ординаторомъ Обуховской
Больницы въ СПБ. Съ 1836 по 1848 годъ—
профессоръ терапіи въ Московскомъ уни-
верситетѣ. Умеръ въ 1886 году въ Москвѣ.
89. Рѣдкинъ Петръ Григорьевичъ
(1808—1891), извѣстный юристъ, былъ
профессоромъ энциклопедіи права сперва
въ Московскомъ, a затѣмъ въ Петер-
бургскомъ университетѣ. Занималъ мѣ-
сто директора департамента удѣловъ.
Въ отставку вышелъ въ 1882 году.
90. Корнухъ-Троцкій, Петръ, родился 19
іюня 1807 г.; въ Дерптѣ получилъ степень
д-ра философіи (по физико-математическо-
му отдѣленію). Съ 1835 по 1836 г. былъ
доцентомъ въ Кіевѣ, a съ 1836 по 1858 г.
профессоромъ въ Казани.
91. Шуманскій, Александръ, родомъ изъ
Орловской губерніи, родился 1 ноября
1809 года; въ Дерптѣ изучалъ исторію
(1828—1829 г.г.), Бросилъ науку и уѣхалъ
изъ Дерпта, уплативъ казнѣ всѣ понесен-
ные на него расходы. Впослѣдствіи слу-
жилъ въ канцеляріи попечителя бѣлорус-
скаго учебнаго округа. A затѣмъ жилъ
помѣщикомъ въ Волынской губерніи, гдѣ
близъ уѣзднаго города Ковеля пріобрѣлъ
себѣ имѣніе.
92. Дейтшъ (Chistian Friedrich ѵ*.
Deutsch), родился во Франкфуртѣ н/О
27-го сентября 1768 г., среднее образова-
ніе получилъ въ Галле, здѣсь же и въ
Геттингенѣ изучалъ сперва богословіе,
a затѣмъ медицину и въ 1792 г. получилъ
степень д-ра медицины. Съ 1796 по 1804 г.
былъ профессоромъ въ Эрлангенѣ, a
a съ 1804 no 1833 г. профессоромъ аку-
шерства въ Дерптѣ. Въ 1835 г. поки-
нулъ Дерптъ и уѣхалъ за границу,
Умеръ въ Дрезденѣ 17 апрѣля 1843 года-
93. Тушировать, т.-е. производить ги-
некологическое изслѣдованіе.
94. Германскіе профессора и доценты въ
своихъ занятіяхъ со студентами ведутъ
троякаго рода курсы или лекціи. Курсъ,
обнимающій цѣлую науку и читаемый въ
теченіе цѣлаго семестра, a то и нѣсколь-
кихъ семестровъ, является оффиціаль-
нымъ курсомъ до. данному предмету:
такой курсъ носитъ названіе publicum.
Курсы, посвященные небольшимъ отдѣ-
ламъ данной науки, носятъ названія
privatum или privatissimum; они читаются
обычно небольшой группѣ слушателей и
оплачиваются по особому соглашенію.
95. Tentamen—предварительное испы-
таніе, предшествующее оффиціальному
экзамену.
96. Шенлейнъ, профессоръ внутреннихъ
болѣзней. Если Іоганну Мюллеру при-
надлежитъ высокая заслуга возстановле-
нія въ основной медицинской наукѣ, въ
физіологіи, державныхъ правъ сгрого-
научнаго наблюденія и эксперимента,—
правъ, попранныхъ различными философ-
скими школами, то Шенлейнъ, въ свою
очередь, занялъ одно изъ самыхъ выдаю-
щихся мѣстъ среди германскихъ кли-
ницистовъ, введя въ германскую кли-
ническую медицину болѣе точные спо-
собы изслѣдованія, въ основѣ кото-
рыхъ лежатъ естественныя науки—фи-
зика и химія. Въ клиникѣ Шенлей-
на впервые въ Германіи стали при-
мѣнять постукиваніе и выслушиваніе.
Въ то время, когда въ другихъ герман-
скихъ клиникахъ сердечныя и легочныя
страданія опредѣляли по пульсу и инымъ
такъ называемымъ «раціональнымъ»
симптомамъ, Шенлейнъ стремился путем
точнаго изслѣдованія выяснить состоя-
ніе самихъ органовъ. Помощью микро-
скопа и химическихъ реактивовъ онъ
изслѣдовалъ болѣзненныя выдѣленія,
кровь и ткани. Измѣненія въ органахъ,
найденныя при вскрытіяхъ, онъ приво-
дилъ въ связь съ клиническою картиною
болѣзни, какъ она наблюдалась при
жизни. Данныя секціоннаго стола онъ
талантливо примѣнялъ y постели боль-
ного въ цѣляхъ возможно точнаго діаг-
ноза. «Патологическая анатомія, — го-
воритъ Вирховъ о Шенлейнѣ, — стала
основою его діагностики, a послѣдняя
— основою его славы». А слава Шенлей-

на гремѣла no всей Германіи и далеко
за ея предѣлами. Клиника Шенлейна,
сперва въ Вюрцбургѣ, затѣмъ въ Цю-
рихѣ и,наконецъ, въ Берлинѣ, являлась
настоящей Меккой для студентовъ и
врачей, которые стекались на его лекціи
со всѣхъ сторонъ. Здѣсь не послѣднюю
роль играло еще и то, что. Шенлейнъ
излагалъ свои лекціи въ чрезвычайно
увлекательной и живой формѣ. Онъ по-
нималъ истинное значеніе «живого сло-
ва» учителя и громадное преимущество
его предъ «мертвою буквою» книги.
Этимъ, можетъ быть, отчасти объясня-
ется, почему Шенлейнъ такъ мало пи-
салъ. Лекціи его неоднократно издава-
лись его слушателями, — что, въ виду
неизбѣжныхъ искаженій, доставляло
Шенлейну больше огорченія, чѣмъ удо-
вольствія, — и переводились на ино-
странные языки. Товарищъ Пирогова
по профессорскому институту въ Дерптѣ,
профессоръ Московскаго университета
Г. И. Сокольскій, бывшій слушателемъ
Шенлейна въ Цюрихѣ, издалъ его лек-
ціи (въ 1841 году) на русскомъ языкѣ.
Между тѣмъ самъ Шенлейнъ за сорокъ
лѣтъ своей профессорской дѣятельности
напечаталъ двѣ статьи, занимающія обѣ
вмѣстѣ не болѣе 3-хъ печатныхъ стра-
ницъ. И это въ Германіи, ученые кото-
рой отличаются изумительной плодови-
тостью! Все же, по справедливому за-
мѣчанію Пирогова, «немногіе изъ пере-
довыхъ дѣятелей медицинской науки
заслужили себѣ такое имя, какъ Шен-
лейнъ, не оставивъ послѣ себя ни одного
сочиненія, кромѣ небрежно составлен-
ныхъ учениками лекцій».
97. Леру. (Leroux des Tillets, Jean
Jacques), родился въ 1749 г., умеръ въ
1832 г. отъ холеры. Сперва былъ практи-
кующимъ врачемъ въ Парижѣ и редакти-
ровалъ совмѣстно съ Корвизаромъ и Бойе
«Journal demedec, chir., pharm.» Bo время
великой революціи проявилъ себя актив-
нымъ политическимъ дѣятелемъ, но за-
тѣмъ отказался отъ общественной дѣя-
тельности и занялъ въ Ecole de santé
профессуру клинической терапіи. Съ
1810 года былъ избранъ въ деканы ме-
дицинскаго факультета. Л. былъ прекрас-
нымъ ораторомъ и лекціи его привлекали
поэтому массу слушателей.
Говоря, что Сокольскій поѣхалъ въ
Парижъ къ Леру, Н. И. допустилъ впол-
нѣ простительную ошибку. Сокольскій
попалъ за границу въ 1834 г. a Леру
какъ мы видѣли, умеръ въ 1832 г. Эта
ошибка Н. И. объясняется тѣмъ, что имя
Леру гремѣло въ 20—30-хъ годахъ про-
шлаго столѣтія, и Н. И., когда писалъ
свои мемуары, могъ забыть точный годъ
смерти знаменитаго французскаго кли-
нициста.
98. Куторга, Михаилъ, родился въ
1809 году. Въ Дерптѣ изучалъ исторію
(1828—1833 г.) и получилъ степень ма-
гистра философіи, a позднѣе и доктора-.
Продолжалъ свои ученыя занятія въ
Германіи, Франціи и Бельгіи. Съ 1835
года занялъ каѳедру въ Петербургскомъ
университетѣ; преподавалъ также и въ
римско-католической духовной акаде-
міи. Въ 1867 году перешелъ въ Москов-
скій университетъ. Былъ членомъ-кор-
респондентомъ Академіи Наукъ.Умеръ
21 мая 1886 года въ своемъ имѣніи
близъ Мстиславля.
99. Котельниковъ, Петръ, родился въ
1809 году; въ Дерптѣ изучалъ астро-
номію съ 1828 г. по 1833 годъ. Впослѣд-
ствіи былъ профессоромъ въ универси-
тетѣ въ Казани, гдѣ и умеръ 28 мая 1879
года.
100. Ивановскій, Игнатій, родомъ изъ
Минска, родился 26 декабря 1802 года.
Въ Дерптѣ былъ съ 1828 года по 1833 г.,
когда получилъ степень доктора правъ.
Былъ послѣдовательно профессоромъ
въ Александровскомъ лицеѣ, препода-
вателемъ въ школѣ гвардейскихъ под-
прапорщиковъ и въ Пажескомъ корпусѣ,
a затѣмъ профессоромъ въ СПБургскомъ
университетѣ. Былъ также членомъ
цензурнаго комитета и членомъ совѣта
министра народнаго просвѣщенія. Умеръ
въ Петербургѣ 18 августа 1886 года.
101. Шкляревскій, Павелъ, родомъ изъ
Полтавы, родился въ 1806 году. Въ Дер-
птѣ изучалъ философію (1828-ч-1830).
Умеръ, будучи студентомъ, 5 іюня 1830
года.
102. Шрамковъ, Полуэктъ, родомъ изъ
Херсона, родился въ 1804 году. Будучи
уже лекаремъ, изучалъ въ Дерптѣ ме-
дицину съ 1828 г. по 1831 годъ. Умеръ
12 октября 1831 года, отъ холеры.
103. Чивилевъ, Александръ Ивановичъ,
родился въ 1808 г. Въ Дерптѣ изучалъ
политическую экономію съ 1828 г. по
1833 г. Былъ профессоромъ политической
экономіи и статистики въ Московскомъ
университетѣ (1835—1849 г.г.), затѣмъ
членомъ совѣта департамента удѣловъ
и руководителемъ занятій великихъ
князей Владиміра и Алексѣя Алексан-
дровичей. Погибъ въ 1866 году, во время
пожара царско-сельскаго театра.
104. Бушъ, Иванъ, сынъ отставного
солдата, родился въ Нарвѣ 20-го февраля
1771 года. По окончаніи мѣстной школы
Бушъ 15-лѣтнимъ подросткомъ явился
въ Петербургъ, гдѣ, благодаря приняв-
шему въ немъ участіе лейбъ-хирургу
Кельхену, попалъ на казенный счетъ
въ Медико-Хирургическій Институтъ.
По случаю войны со шведами Бушъ
былъ выпущенъ раньше срока въ 1788
году во флотъ и попалъ въ плѣнъ въ 1790
году вмѣстѣ съ судномъ, на которомъ
былъ врачемъ. Затѣмъ, по возвращеніи
изъ шведскаго плѣна, Бушъ служилъ
въ морскихъ госпиталяхъ Ораніенбаума

и Кронштадта и преподавалъ анатомію
и хирургію въ госпитальныхъ учили-
щахъ. Въ 1800 году былъ назначенъ на
каѳедру хирургіи въ СПБ. Мед.-Хир.
Академіи; оставилъ каѳедру въ 1833 г.,
a умеръ 24-го октября 1843 г. Бушъ от-
личался прямымъ характеромъ и вѣр-
ностью своимъ убѣжденіямъ.
105. Иноземцевъ, Федоръ Ивановичъ,
родился 12 февраля 1802 г.; въ 1819 году
поступилъ въ Харьковскій университетъ,
на словесное отдѣленіе, но до окончанія
курса оставилъ университетъ и былъ
учителемъ въ уѣздномъ училищѣ. За-
тѣмъ, въ 1825 году снова поступилъ въ
Харьковскій же университетъ, но уже
на медицинскій факультетъ, который
окончилъ лекаремъ въ 1828 году и былъ
отправленъ отъ Харьковскаго универси-
тета въ Дерптъ, въ профессорскій инсти-
тутъ, для подготовки къ каѳедрѣ по хи-
рургіи. Здѣсь онъ пробылъ съ 1828 по
1833 г. и получилъ степень доктора ме-
дицины. Для дальнѣйшаго усовершен-
ствованія былъ посланъ за границу. По
возвращеніи изъ за-граничной команди-
ровки занялъ каѳедру хирургіи въ Мо-
сковскомъ университетѣ въ 1835 году.
Профессуру Иноземцевъ оставилъ въ
1854 г. Онъ умеръ 6 августа 1869 года.
Онъ имѣлъ въ Москвѣ громадную прак-
тику, которую раздѣлялъ съ цѣлымъ
товариществомъ молодыхъ врачей, но-
сившихъ среди московскаго купечества
кличку «молодцовъ» съ Никитской, гдѣ
жилъ самъ «хозяинъ» — Иноземцевъ.
Иноземцевъ былъ товарищемъ Пиро-
гова по Дерптскому университету. Они
жили четыре слишкомъ года вмѣстѣ въ
одной комнатѣ въ клиникѣ. Но ихъ лѣта,
взгляды, вкусы, занятія, отношенія къ
товарищамъ, профессорамъ и другимъ
лицамъ — были такъ различны, что, кро-
мѣ одного помѣщенія и одной и той-же
науки, избранной обоими ими, не было
между ними ничего общаго. Въ своихъ
мемуарахъ Пироговъ неоднократно оста-
навливается на личности Иноземцева,
перебившаго ему дорогу къ московской
каѳедрѣ. Когда подходилъ срокъ окон-
чанія за-граничной командировки, всѣ
молодые ученые получили отъ министер-
ства запросъ, въ какомъ университетѣ
каждый изъ нихъ желалъ бы получить
профессорскую каѳедру. Пироговъ от-
вѣчалъ не запинаясь: «Въ Москвѣ, на
родинѣ»; онъ увѣдомилъ объ этомъ
свою мать, чтобы она заблаговременно
распорядилась съ квартирой и т. п.
Съ радостными мечтаніями о хирургиче-
ской каѳедрѣ въ Москвѣ, возвращался
Н. И. изъ за-границы. По дорогѣ Н. И.
серьезно заболѣлъ и пробылъ въ Ригѣ, въ
военномъ госпиталѣ, нѣсколько мѣся-
цевъ. Совершенно оправившись отъ своей
болѣзни, Н. И. пустился въ дальнѣйшій
путь, въ Петербургъ, завернувъ по
дорогѣ въ Дерптъ. Первая новость,
услышанная имъ въ Дерптѣ, была та,
что онъ покуда остался за штатомъ и
прогулялъ свое мѣсто въ Москвѣ. Онъ
узналъ, что попечитель Московскаго
университета Строгоновъ настоялъ y
министра объ опредѣленіи на каѳедру
хирургіи въ Москвѣ Иноземцева. Первое
впечатлѣніе отъ этой новости было очень
тяжелое для Пирогова. «Это онъ», пишетъ
Н. И., «назначенъ былъ разрушить мои
мечты и лишить меня, мою бѣдную мать
и бѣдныхъ сестеръ перваго счастья въ
жизни! Сколько счастья доставляло и
имъ, и мнѣ думать о томъ днѣ, когда,
наконецъ, я явлюсь къ нимъ, чтобы жить
вмѣстѣ и отблагодарить ихъ за всѣ ихъ
попеченія обо мнѣ въ тяжкое время
сиротства и нищенства! II вдругъ, всѣ
надежды, всѣ счастливыя мечты, все
пошло прахомъ!»
Характеризуя Иноземцева, какъ врача,
Пироговъ находитъ, что онъ не былъ на-
учно-раціональнымъ врачемъ въ современ-
номъ значеніи, но отъ природы былъ хоро-
шій практикъ, имѣлъ тактъ, сноровку н
смекалку. Иноземцевъ былъ, по выраже-
нію Н. И., «терапевтическій діагностъ».
Пироговъ не объясняетъ, что онъ пони-
маетъ подъ этимъ выраженіемъ, но изъ
приводимыхъ имъ въ дальнѣйшемъ замѣ-
чательныхъ случаевъ изъ практики Ино-
земцева можно заключить, что онъ хотѣлъ
этимъ охарактеризовать «способность
Иноземцева находить правильныя пока-
занія къ употребленію того или дру-
гого способа леченія».
Иноземцевъ былъ всегда фанатикомъ
разныхъ предположеній, и этотъ то фана-
тизмъ онъ и считалъ медицинскимъ раціо-
нализмомъ. Этотъ фанатическій раціона-
лизмъ и заставилъ Иноземцова быть пе-
ріодическимъ приверженцемъ различнѣй-
шихъ способовъ леченія, при чемъ онъ въ
извѣстномъ средствѣ видѣлъ панацею про-
тивъ даннаго заболѣванія. Такъ, во время
холеры 1848 года нашлись капли, извѣст-
ныя и до сихъ поръ подъ именемъ «Ино-
земцевскихъ», которыми онъ, по его мнѣ-
нію, спасалъ всѣхъ больныхъ отъ холеры,
если только успѣвалъ во время захватить
болѣзнь.
106. Даль, Владиміръ Ивановичъ, ро-
дился 10-го, ноября 1801 года. Слу-
жилъ во флотѣ и въ чинѣ лейтенанта
долженъ былъ выйти въ отставку, от-
части потому, что страдалъ постоянно
на кораблѣ морской болѣзнью, a от-
части за памфлетъ въ стихахъ, напи-
санный имъ на адмирала Грейга. За-
тѣмъ, Даль поступилъ на медицин-
скій факультетъ Дерптскаго университе-
та, гдѣ и былъ одновременно съ Пирого-
вымъ, съ которымъ очень близко сошелся.
По окончаніи университетскаго курса
принималъ въ качествѣ военнаго врача
участіе въ русско-турецкой кампаніи въ

1828-1829 г. г. и въ польской кампаніи
въ 1830—1831 г. г. Бросивъ медицину,
перешелъ на службу по министерству
внутреннихъ дѣлъ чиновникомъ особыхъ
порученій при министрѣ Перовскомъ;
за это время объѣздилъ чуть ли не всю
Россію по нѣсколько разъ. Съ 1858 г.
вышелъ окончательно въ отставку, посе-
лился въ Москвѣ и всецѣло предался
литературнымъ занятіямъ: писалъ раз-
сказы и повѣсти, собиралъ сказки, пого-
ворки и пословицы и работалъ надъ со-
ставленіемъ своего извѣстнаго «Толковаго
словаря живого велико]русскаго языка».
Кромѣ того, писалъ по русской филоло-
гіи, этнографіи, естественнымъ наукамъ
и медицинѣ. Даль умеръ въ Москвѣ 22-го
сентября 1872 года.
Когда Н. И. перешелъ изъ Дерпта въ
Петербургъ, онъ снова встрѣтился со
своимъ «хорошимъ пріятелемъ» по Дерпту
—Далемъ, состоявшимъ тогда при мини-
стрѣ Перовскомъ, и нерѣдко сходился
съ нимъ въ обществѣ, составленномъ изъ
дерптскихъ пріятелей—въ Пироговскомъ
кружкѣ.
107. Скарпа (Antonio Scarpa) знамени-
тый анатомъ и хирургъ (1747—1832); 25
лѣтъ отъ роду былъ профессоромъ ана-
томіи въ Моденѣ, a затѣмъ занималъ ка-
ѳедру хирургіи въ Павіи, гдѣ и умеръ.
108. Рустъ (Iohann Nepomuk Rust) вы-
дающійся германскій хирургъ, родился
5 апрѣля 1775 г.: медицину изучалъ въ
Вѣнѣ и Прагѣ; былъ послѣдовательно
проф. анатоміи и хирургіи сперва въ
Ольмюцкомъ лицеѣ, a затѣмъ въ Кра-
ковскомъ университетѣ (до 1809 г.).
Въ 1815 г. переселился въ Пруссію, гдѣ
занялъ каѳедру хирургіи сперва въ Бер-
линской Мед.-Хир. Акад., a затѣмъ въ
берлинскомъ университетѣ. Умеръ 9-го
октября 1840 года.
109. Золотую медаль Пироговъ полу-
чилъ въ 1829 году (12-го декабря).
110. Крюковъ, Дмитрій Львовичъ, ро-
дился въ Казани 8 апрѣля 1809 года. Какъ
кандидатъ словесныхъ наукъ Казанскаго
университета, былъ отправленъ въ Дерпт-
скій профессорскій институтъ, гдѣ про-
былъ съ 1828 по 1833 г. и получилъ степень
доктора философіи. По возвращеніи, изъ
послѣдовавшей затѣмъ за-граничной ко-
мандировки, занялъ каѳедру латинской
филологіи въ Московскомъ университетѣ.
Умеръ въ Москвѣ 5-го марта 1845 года.
111. Еллинскій, Николай Ивановичъ,
былъ профессоромъ хирургіи въ Харь-
ковскомъ университетѣ съ 1821 года по
1833 годъ, при чемъ послѣдніе три года
былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и ректоромъ уни-
верситета.
112. Эверсъ, Іоганнъ Филиппъ Августъ,
историкъ, профессоръ русской исторіи и
географіи въ Дерптѣ, родился въ 1781
году. Съ 1799 года изучалъ исторію подъ
руководствомъ Шлецера и Гердера.
Въ 1810 году занялъ каѳедру исторіи въ
дерптскомъ университетѣ; былъ также
избираемъ въ ректоры университета.
Умеръ въ 1830 году. Поэтъ Жуковскій
во время своего перваго пребыванія въ
Дерптѣ (1815—1816 гг.)очень аккуратно
посѣщалъ лекціи Эверса.
113. Струве, Фридрихъ Георгъ Виль-
гельмъ (1793—1864), знаменитый астро-
номъ; по окончаніи университетскаго
курса въ Дерптѣ со степенью д-ра
философіи (1813 г.) занялъ мѣсто наблю-
дателя въ университетской обсерваторіи
и экстраординарнаго профессора: съ
1820 г. по 1839 г. былъ ординарнымъ
профессоромъ астрономіи, a съ 1839 г.
по 1864 г., т. е., до самой смерти, былъ
директоромъ Пулковской обсерваторіи.
114. Ледебуръ, (Carl Friedrich von Lede-
bour), родился въ Штральзундѣ въ 1785
году, сперва посвятилъ себя изученію
права, a затѣмъ перешелъ къ математикѣ
и естествознанію, при чемъ особенно за-
нялся ботаникою. Былъ преподавателемъ
ботаники и директоромъ ботаническаго
сада въ Грейфсвальдѣ. Въ 1811 году по-
лучилъ приглашеніе занять въ дерпт-
скомъ университетѣ профессуру по есте-
ственной исторіи. Въ 1825 г. предпринялъ
научную поѣздку на Алтай. Каѳедру
оставилъ въ 1836 году и проживалъ по-
слѣдовательно въ Одессѣ, Гейдельбергѣ
и Мюнхенѣ, гдѣ и умеръ въ 1851 году.
115. Парротъ, Яковъ Фридрихъ Виль-
гельмъ (1791—1841); съ 1807 по 1814 г.
изучалъ въ дерптскомъ университетѣ
медицину; будучи студентомъ, получилъ
два раза серебряную, a одинъ разъ
золотую медаль за сочиненія на преміи.
Въ 1812 г. служилъ врачемъ во времен-
номъ военномъ госпиталѣ въ Ригѣ. Съ
1821 по 1826 г. занималъ въ Дерптѣ ка-
ѳедру физіологіи, a съ 1826 г. по 1841 ка-
ѳедру физики. Въ 1829—30 гг. предпри-
нялъ научную поѣздку на Араратъ, a въ
1837 г.—на Нордкапъ. Въ 1831—1838 гг.
былъ ректоромъ университета.
116. Ратке (Martin Heinrich Rathke),
родился въ Данцигѣ въ 1793 г., умеръ въ
1860 г. Съ 1829 г. по 1835 былъ профессо-
ромъ физіологіи и общей патологіи въ
Дерптѣ, a съ 1835 по 1860—профессоромъ
зоологіи и анатоміи въ Кенигсбергѣ
117. Классіусъ (Walther Friedrich v.
Clossius), родился въ Тюбингенѣ въ
1795 г., умеръ въ Гиссенѣ въ 1838 г. Съ
1824 по1836 былъ профессоромъ рим-
скаго права въ Дерптѣ.
118. Эшшольцъ (Johann Friedrich Esch-
scholtz), родился въ Дерптѣ въ 1793 г. и
окончилъ здѣсь медицинскій факультетъ.
Принималъ участіе въ качествѣ врача и
естествоиспытателя въ научныхъ пу-
тешествіяхъ Коцебу (1815 — 1818 и
1823—1826 гг.). Съ 1819 г. по 1831 г. былъ
профессоромъ въ Дерптѣ, гдѣ и умеръ
7-го мая 1831 года

119. Эрдманъ (Johann Friedrich), родил-
ся въ 1778 г., умеръ въ 1846 г. Съ 1804 г.
былъ профессоромъ патологіи и терапіи
въ Виртембергѣ, съ 1810 г.—въ Казани,
a съ 1818 по 1822—въ Дерптѣ. Оставилъ
профессуру и до 1827 г. былъ лейбъ-ме-
дикомъ саксонскаго короля. Съ 1827 по
1843 г.снова занималъ каѳедру въ Дерптѣ.
120. Бартельсъ (Johann Martin Chri-
stian), родился въ 1769 г., умеръ въ
1836 г. Былъ профессоромъ математики
въ Рейхенау, Казани и Дерптѣ.
121. Загорскій, Александръ Петровичъ,
родился въ Петербургѣ 14-го августа
1807 г. Изучалъ въ Дерптѣ медицину съ
1828 по 1833 г., когда получилъ степень
доктора медицины. Съ 1833 г. по 1845 г.
былъ консерваторомъ анатомическаго
кабинета Академіи Наукъ. Съ 1835 по
1836 г. былъ врачемъ при Маріинскомъ
институтѣ. Въ томъ-же 1835 г. сдѣлался
адъюнктъ-профессоромъ, a съ 1838 г. про-
фессоромъ физіологіи при Медико-Хи-
рургической Академіи въ С.-Петербургѣ.
Вмѣстѣ съ тѣмъ былъ преподавателемъ
судебной медицины въ Училищѣ Пра-
вовѣдѣнія. Умеръ въ С.-Петербургѣ
24-го сентября 1888 года.
122. Шереръ, Александръ, родился въ
С.-Петербургѣ 22-го января 1809 года. Въ
дерптскомъ университетѣ былъ съ 1828 по
1832 г. и получилъ степень кандидата
философіи. Служилъ чиновникомъ осо-
быхъ порученій въ министерствѣ финан-
совъ. Въ 1867 году вышел.ъ въ отставку
и умеръ въ Петербургѣ 4-го іюня 1875
года.
123. Въ « Album Academicum» дерптскаго
университета указаны два Карамзина, a
именно. Карамзинъ, Андрей, родился 24-
го октября 1814 года, изучалъ въ Дерптѣ
дипломатическія науки съ 1832 по 1833 г.
Служилъ въ гвардейской конной артил-
леріи и вышелъ въ отставку въ чинѣ пол-
ковника. .Во время крымской кампаніи
снова поступилъ на службу. Умеръ въ
Валахіи 23 мая 1854 года.
Карамзинъ, Александръ, родился 31
декабря 1815 года. Изучалъ тѣ же на-
уки и столько же времени. Служилъ
также въ гвардейской конной артилле-
ріи. Былъ уѣзднымъ предводителемъ
дворянства въ Нижегородской губерніи.
124. Графь Соллогубъ, писатель изу-
чалъ въ Дерптѣ философію и дипломати-
ческія науки съ 1830 по 1833 г. и полу-
чилъ скромное званіе дѣйствительнаго
студента.
125. Матвѣевъ, Александръ, родился
въ Москвѣ 17 марта 1816 года, изучалъ
камеральныя и дипломатическія науки
съ 1834 по 1839 г., но никакихъ ученыхъ
званій не получилъ. Н. И. былъ знакомъ
съ семьей Матвѣева и въ своихъ мемуа-
рахъ не безъ юмора описываетъ эту по-
чтенную семью.
126. Ѳедоровъ, Василій Ѳедоровичъ,
родился въ СПБ. 22-го апрѣля 1802 г.,
съ 1823 по 1827 г. изучалъ математиче-
скія науки въ дерптскомъ университетѣ;
въ 1827 г. получилъ отъ факультета зо-
лотую медаль. Участвовалъ въ путеше-
ствіи Паррота на Араратъ. Съ 1837 по
1855 былъ профессоромъ въ Кіевѣ. Умеръ
24-го марта 1855 г.
• 127. Кантемировъ, Михаилъ, родомъ
изъ Москвы, пробылъ на медицинскомъ
факультетѣ дерптскаго университета съ
1829 по 1835 г- и получилъ степень д-ра
медицины. Вылъ практическимъ вра-
чемъ во внутреннихъ губерніяхъ Рос-
сіи. Умеръ около 1845 г.
128. Professor-Embryo, — профессоръ
въ зародышѣ или зародышъ профессора,
— шутливая кличка, данная студентами'
лицамъ, присланнымъ въ профессорскій
институтъ.
129. Comment — кодексъ, регулирую-
щій поведеніе студентовъ въ отношеніи
другъ къ другу и къ остальному насе-
ленію университетскаго города. Въ на-
чалѣ каждаго семестра вновь поступив-
шимъ студентамъ на собраніяхъ корпо-
рацій прочитывался этотъ кодексъ. Гей-
не называетъ этотъ кодексъ leges barba-
rorum .
130. Гебель (Garl Christian Traugott—
Frudman Goebel), родился въ 1794 г.,
умеръ въ 1851 г. Съ 1825 по 1828 г. —
профессоръ фармаціи въ Іенѣ, a съ 1288 г.
— профессоръ химіи и фармаціи въ
Дерптѣ.
131. См. прим. 168.
132. Шрамковъ, см. примѣч. 95.
133. Заменъ, (Gottlieb Franz Emanuel
Sahmen) родился 22 іюля 1789 г. По
окончаніи гимназіи въ Ригѣ, поступил>
на медицинскій факультетъ дерптскаго
университета (1806—11), былъ съ на-
учною цѣлью въ Вѣнѣ и Вюрцбургѣ. Съ
1816 по 1824 г. былъ уѣзднымъ врачемъ
въ Дерптѣ. Съ 1826 по 1847 — профес-
соръ діэтетики, a затѣмъ терапіи въ
Дерптѣ же. Умеръ 3 мая 1848т.
134. Куперъ Астлей (Astley Cooper),
родился въ 1786 г. въ графствѣ Нор-
фолькъ, a умеръ въ 1841 г. въ Лондонѣ.
Куперъ былъ однимъ изъ самыхъ выда-
ющихся англійскихъ хирурговъ своего
времени и оставилъ очень много работъ
чрезвычайной цѣнности какъ по хирур-
гіи, такъ и по анатоміи.
135. Диссертація Н. И. появилась въ
нѣмецкомъ переводѣ подъ заглавіемъ
«lieber die Mögluhkeit der Unterbindung
der Aorta abdominalis» въ 27 томѣ «Jour-
nal der Cher, und der Augenheilkunde» за
1838 годъ.
136. Анке, Николай Богдановичъ, ро-
дился въ Москвѣ 6-го декабря 1803 г.;
былъ студентомъ-медикомъ сперва Мо-
сковскаго, a затѣмъ дерптскаго универ-
ситета, гдѣ и окончилъ курсъ; въ Дерптѣ

въ 1822 году получилъ степень д-ра ме-
дицины. По желанію гр. Строгонова,
московскаго попечителя, Анке былъ
назначенъ адъюнктъ - профес. фармако-
логіи въ 1835 г., a затѣмъ занялъ эту
каѳедру. Умеръ въ 1872 году.
137. Bemooste-Häupter—кличка очень
старыхъ студентовъ.
Вновь поступившій студентъ носилъ
названіе Fuchs; затѣмъ онъ получалъ
названіе junges Haus; въ концѣ курса
онъ носилъ названіе altes Haus. Если
же студентъ приближался къ десятилѣ-
тію, или даже больше, своего пребыва-
нія въ стѣнахъ университета, то онъ и
получалъ кличку bemoostes Haupt.
138. Verchiess, т.-е. бойкотъ.
, 139. Винклеръ, Александръ, родился
7-го января 1802 года, изучалъ меди-
цину въ дерптскомъ университетѣ съ
1820 по 1826, a степень д-ра медицины
получилъ въ 1829 г. Служил> въ боль-
ницѣ общественнаго приказа въ Ревелѣ,
гдѣ занималъ должность старшаго вра-
ча, a затѣмъ былъ вольнопрактикую-
щимъ врачемъ. Умеръ въ Ревелѣ 24-го
января 1863 года.
140. Эренбушъ (Ehrenbusch, Gustav)
родился 26 февраля 1809 года, пробылъ
на медицинскомъ факультетѣ дерпт-
скаго университета съ 1827 по 1833 г.,
когда и получилъ степень д-ра медици-
ны. Служилъ во флотѣ въ Кронштадтѣ,
былъ ординаторомъ ревельскаго воен-
наго госпиталя. Съ 1865 по 1869 г. былъ
эстляндскимъ медицинскимъ инспекто-
ромъ. Умеръ 4-го января 1869 года.
141. Дезо (Desault, Pierre Joseph), вы-
дающійся французскій хирургъ, жив-
шій съ 1744 по 1795 г. Хирургія ему
многимъ обязана. Изобрѣтенная' имъ
повязка для фиксированія верхней ко-
нечности примѣняется и теперь.
142. Дюпюитренъ (Guillaume Dupu-
ytren), знаменитѣйшій изъ француз-
скихъ хирурговъ первой трети XIX сто-
лѣтія, родился въ 1778г.,умеръ въ 1835
году. Съ 1794 г. началъ свою блестящую
преподавательскую дѣятельность. За-
вѣщалъ капиталъ на учрежденіе каѳед-
ры патологической анатоміи; въ виду
того, что правительство само учредило
эту 'каѳедру, завѣщанный капиталъ
былъ употребленъ на устройство музея
Дюпюитрена (Musée Dupuytren).
143. Рейль (Iohan Christian Reil), po-
дился въ 1759 г., умеръ въ І813 г. Съ
1787 г. занималъ каѳедру клинической
медицины въ Галле, a въ 1810 г. занялъ ту
же каѳедру въ новооткрытомъ берлин-
скомъ университетѣ. Р. являлся однимъ
изъ главныхъ представителей «витализма»
(ученія о жизненной силѣ) въ Германіи.
Особенно выдающимися представляются
анатомическія работы P., посвященныя
изслѣдованію строенія головного мозга
и нервовъ. Слѣдуетъ также указать на
заслуги Р. предъ германской .психі-
атріей, въ которой онъ сыгралъ роль
новатора.
144. Цихоріусъ (Ludwig Emil Cicho-
rius), родился въ 1770 г., умеръ въ 1829 г.
Съ 1804 г. по 1827 г. былъ профессоромъ
анатоміи въ Дерптѣ.
145. Филомафитскій, Алексѣй Мат-
вѣевичъ, изъ духовнаго званія, родился
въ 1805 г., умеръ въ 1849 г. Съ 1835 по
1849 былъ профессоромъ физіологіи,
сравнительной анатоміи и общей патоло-
гіи въ Московскомъ университетѣ.
146. Куторга, Степанъ, родился въ
1808 г., умеръ въ 1861 г. Былъ профессо-
ромъ въ СПБ. университетѣ и Главномъ
Педагогическомъ институтѣ, a также—
директоромъ минералогическаго обще-
ства.
. 147. Самсонъ - фонъ - Гиммельстернъ
(Woldemar), родился въ 1812 г. Былъ
ординаторомъ городской больницы въ
Москвѣ (1839—1842); съ 1843 былъ адъ-
юнктъ - профессоромъ въ Московской
Мед.-Хир. Акад. до ея закрытія, послѣ
чего служилъ въ Московскомъ Воспита-
тельномъ Домѣ, a затѣмъ переселился въ
Ревель.
148. Кранихфельдъ (Kranichfeld, Fried-
rich Wilhelm Georg), родился въ 1789 г.;
съ 1818 и по 1821 годъ былъ врачемъ ав-
стрійскаго посольства въ Константи-
нополѣ. Въ 1822 году получилъ отъ
русскаго правительства чинъ коллеж-
скаго ассесора и званіе гофъ-медика. К.,
по спеціальности окулистъ, былъ до 1868
года профессоромъ берлинскаго универ-
ситета. Сложивъ съ себя профессуру, онъ
покинулъ Берлинъ и о дальнѣйшей его
судьбѣ свѣдѣній не имѣется. Какъ науч-
ная величина въ области офталмологіи
и психіатріи, которою онъ также занимал-
ся, К. представляется совершеннымъ ни-
чтожествомъ. Много времени и труда К.
посвятилъ борьбѣ съ алкоголизмомъ.
149. Гуфеландъ (Hufeland, Christoph
Wilhelm), одинъ изъ самыхъ извѣстныхъ
и почитаемыхъ врачей своего времени,
родился въ 1762 г., умеръ въ 1836 г.
И отецъ и дѣдъ его были лейбъ-медиками
при Веймарскомъ дворѣ. Медицину изу-
чалъ въ Іенѣ и Геттингенѣ; съ 1783 г.
по 1793 г. практиковалъ въ Веймарѣ, гдѣ
къ нему перешла обширная практика его
почти ослѣпшаго отца и гдѣ онъ близко
сошелся, отчасти въ качествѣ врача, съ
блестящей плеядой веймарскихъ рыцарей
духа: Гете, Шиллеромъ, Виландомъ и
Гердеромъ. Съ 1793 г. Г. занялъ каѳедру
въ Іенѣ, гдѣ его лекціи пользовались
большимъ успѣхомъ, въ особенности лек-
ціи по макробіотикѣ (искусство продлить
человѣческую жизнь), носившія публич-
ный характеръ и собиравшія до 500 слу-
шателей. Съ самаго начала XIX столѣтія
Г. перенесъ свою дѣятельность въ Бер-
линъ, куда былъ приглашенъ для заня-

тія мѣстъ лейбъ-медика прусскаго коро-
ля, директора медико - хирургической
коллегіи и перваго (главнаго) врача
больницы Charité. Послѣ битвы при Іенѣ
Г. сопровождалъ бѣжавшее отъ францу-
зовъ королевское семейство въ Кениг-
сбергъ и находился при нихъ до возвраще-
нія ихъ въ Берлинъ въ 1809 г. Съ 1810 г.
Г. занялъ въ берлинскомъ университетѣ
каѳедру частной патологіи и терапіи.
Мы не стане.мъ перечислять и называть
хотя бы главнѣйшіе труды Г., a укажемъ
лишь, что число ихъ достигаетъ колос-
сальной цифры 400.
150. Штраухъ (Carl Friedrich), родился
въ 1810 г.; пробылъ на медицинскомъ
факультетѣ дерптскаго университета съ
1829 по 1833, затѣмъ занимался заграни-
цей. Степень доктора медицины полу-
чилъ въ 1835 г. Былъ директоромъ част-
ной лечебницы по глазнымъ и ушнымъ
болѣзнямъ въ Петербургѣ. Умеръ въ
1884 г.
151. Лисфранкъ (Iacques Lisfranc), ро-
дился въ 1790 г., умеръ въ 1847 г. Былъ
отличнымъ операторомъ и учителемъ, но
какъ личность былъ крайне несимпати-
ченъ.
152. См. прим. 101.
153. Грефе (Carl Ferdinand Graefe), ро-
дился въ 1787 г., умеръ въ 1840 г. Съ
1810 г. занялъ каѳедру хирургіи въ но-
вомъ берлинскомъ университетѣ.
154. Диффенбахъ (Iohanii Friedrich
Dieffenbach), родился въ 1792 г. Съ 1824 г.
занялъ мѣсто завѣдующаго хирургиче-
скимъ отдѣленіемъ въ Charité, a съ 1832 г.
сталъ профессоромъ хирургіи въ универ-
ситетѣ. Умеръ въ 1847 г. въ клиникѣ,
приготовляясь приступить къ операціи.
155. Шопаръ (François Chopart), родил-
ся въ 1743 г. Съ 1771 г. началъ свою пре-
подавательскую дѣятельность. Умеръ отъ
холеры въ 1795 г.
156. Фрорипъ (Robert Froriep), родился
въ 1804 г., умеръ въ 1861 г. Съ 1833 по
1846 г. былъ профессоромъ хирургиче-
ской анатоміи и прозекторомъ патологи-
ческаго института въ Charité.
157. Старшій Веберъ (Emil Heinrich),
1795—1878 г., былъ профессоромъ ана-
томіи и физіологіи въ Лейпцигѣ; младшій
Веберъ (Wilhelm Eduard), 1804—1891 г.,
былъ профессоромъ физики въ Геттин-
генѣ. і
158. Рокитанскій (Garl Rokitansky),
знаменитый патолого-анатомъ, основа-
тель вѣнской школы, родился въ 1804 г.,
a умеръ въ 1878 г. Съ 1834 по 1875 г.—
профессоръ патологической анатоміи въ
вѣнскомъ университетѣ.
159. Коллечка (Jakob Kolletchka), ро-
дился въ 1803 г., умеръ въ 1847 г.; былъ
цѣлый рядъ лѣтъ ассистентомъ знамени-
таго вѣнскаго патолого-анатома Роки-
танскаго, a затѣмъ въ 1843 г. занялъ въ
Вѣнѣ же профессуру судебной медицины.
160. Юнгкенъ (Johann Christian Jueng-
ken), родился въ 1793 г., умеръ въ 1875 г.
Сперва съ увлеченіемъ изучалъ хирургію
подъ руководствомъ Langenbeck'a, a за-
тѣмъ посвятилъ офталмологіи и былъ
ассистентомъ при клиникѣ Грефе-отца.
Слава его, какъ глазного врача, долгіе
годы гремѣла по всему сѣверу Германіи
и лишь затѣмъ его затмилъ сынъ его учи-
теля и его собственный ученикъ—Грефе.
161. Шлеммъ (Friedrich), родился в-ь
1795 г., умеръ въ 1858 г. Съ 1829 г. по
1858 г. былъ профессоромъ анатоміи въ
берлинскомъ университетѣ.
162. Гелкологія—ученіе объ язвахъ.
163. Мурзинна (Christian Ludwig Mur-
sinna), родился въ 1744 году, умеръ въ
1823 г. Хирургъ-самоучка, начавшій свою
карьеру съ ученія y цирюльника въ
Штольнѣ (въ Помераніи) и окончившій ее
каѳедрой хирургіи въ Берлинѣ. Съ 1758 г.
учился y одного изъ городскихъ хирур-
говъ крѣпости Кольбергъ и въ 1761 г.
получилъ званіе лазаретнаго хирурга:
Съ 1760 по 1763 ., въ эти послѣдніе три
года семилѣтней войны, работалъ въ по-
левыхъ лазаретахъ. Затѣмъ послѣдова-
тельно прошелъ всѣ ступени военнаго хи-
рурга вплоть до званія генералъ-хирурга
(въ 1787 г.). Вскорѣ онъ былъ назна-
ченъ профессоромъ хирургіи въ Берлинѣ.
Въ 1798 г. онъ получилъ отъ Іенскаго
университета докторскій дипломъ. Не-
смотря на то, что М. не получилъ систе-
матическаго медицинскаго образованія,
онъ сумѣлъ составить себѣ почтенное
имя въ наукѣ, какъ авторъ многихъ цѣн-
ныхъ работъ по медицинѣ и хирургіи.
164. Амюсса (Amussat, Jean Zulema)y
родился въ 1796 г., умеръ въ 1856 г.,
одинъ изъ геніальнѣйшихъ и оригиналь-
нѣйшихъ хирурговъ Франціи. Заслуги
его въ хирургіи очень велики и имя его
тѣсно связано съ цѣлымъ рядомъ опера-
тивныхъ способовъ и техническихъ пріе-
мовъ (камнесѣченіе и камнедробленіе,
кишечный шовъ, перекручиваніе артерій
и т. д.). Перу. его принадлежитъ множе-
ство статей по анатоміи, физіологіи и
хирургіи. Характерно для А. то, что онъ
такъ много сдѣлалъ и достигъ славы,
не будучи никогда академическимъ пре-
подавателемъ, ни больничнымъ врачемъ.
Онъ сталъ очень рано наставникомъ и до
конца его преподаваніе носило частный
характеръ.
165. Вельпо (Alfred Armand Louis Mani
Velpeau), знаменитый французскій хи-
рургъ, родился въ 1795 г., умеръ въ 1867 г.
По полученіи степени д-ра медицины
(1823 г.) занимался хирургіей и акушер-
ствомъ. Съ 1834 г. получилъ клиническую
профессуру и съ этого момента посвятилъ
себя исключительно хирургіи. В. очень
много писалъ: онъ составилъ руковод-
ство по топографической анатоміи,
по акушерству, написалъ рядъ моно-

графій no различнымъ вопросамъ хирур-
гіи и массу статей, помѣщенныхъ въ жур-
налахъ, энциклопедіяхъ и словаряхъ.
Въ ночь предъ своей смертью уже
въ бреду онъ повторялъ слова, которыя
служили девизомъ всей его жизни, a
именно: «Il ne faut pas être paresseux,
travaillons toujours».
166. Ангельштейнъ (Carl Angelstein),
родился въ 1799 г., a умеръ въ 1868 г.
Съ 1824 г. сталъ ассистентомъ въ клиникѣ
Карла Грефе. Послѣ смерти Диффенбаха
(въ 1847 г.) временно завѣдывалъ хи-
рургической клиникой до вступленія на
берлинскую каѳедру Б. Лангенбека
(въ 1848 г.).
167. Лерхе Bac. Bac. (Theodor Hein-
rich Wilhelm Lerche), родился въ 1791 г.
въ Траутенштейнѣ (въ Гарцѣ), умеръ въ
1847 году. Въ 1812 окончилъ курсъ на
медицинскомъ факультетѣ дерптскаго
университета и тотчасъ же принялъ уча-
стіе въ отечественной войнѣ, какъ полко-
вой врачъ при русско-нѣмецкомъ легіонѣ.
Послѣ научной поѣздки по Европѣ воз-
вратился въ Петербургъ (въ 1818 г.) и
посвятилъ себя глазнымъ болѣзнямъ.
Л. является основателемъ и руководите-
лемъ первой глазной лечебницы въ Пе-
тербургѣ. Много писалъ по своей спеці-
альности и пользовался широкой из-
вѣстностью, какъ выдающійся окулистъ.
168. Караваевъ, Владиміръ Афанасье-
вичъ, родился въ 1811 г. Съ 1840 по 1881 г.
—профессоръ хирургіи кіевскаго универ-
ситета.
169. Буяльскій, Илья Васильевичъ,
родился въ 1789 г., среднее образованіе
получилъ въ уѣздномъ училищѣ, и семи-
наріи, откуда былъ принятъ въ Москов-
скую Мед.-Хир. Ак. въ 1809 г., a въ слѣ-
дующемъ году переведенъ въ Петербург-
скую Мед.-Хир. Ак., гдѣ и окончилъ
курсъ въ 1814 г. Еще будучи студентомъ,
исполнялъ обязанности прозектора y
проф. анатоміи Загорскаго. Въ 1823 г.
получилъ степень д-ра медицины. Бу-
яльскій былъ любимымъ ученикомъ проф.
хирургіи Буша, клиническимъ помощни-
комъ былъ въ теченіе цѣлаго ряда лѣтъ
(1817—1823). Въ дальнѣйшемъ, однако,
вмѣсто каѳедры хирургіи Буяльскій по-
палъ на каѳедру анатоміи, которую за-
нималъ до ухода своего изъ Мед.-Хир.
Академіи въ 1844 г. Буяльскій въ свое
время пользовался широкою извѣстно-
стью, какъ хирургъ. Онъ былъ болѣе 30
лѣтъ (1831—1864) консультантомъ по хи-
рургіи въ Маріинской больницѣ для бѣд-
ныхъ и на богатомъ и разнообразномъ ма-
теріалѣ этой больницы Буяльскій раз-
вилъ очень обширную хирургическую
дѣятельность. Умеръ 6-го декабря
1864 гоДа.
170. Лангенбекг>-дядя (Conrad), родился
въ 1776 г., умеръ въ 1851 г. Съ 1803 г. по
1848 г.—профессоръ анатоміи и хирур-
гіи въ Геттингенѣ.
171. Блуменбахъ (Iohann Friedrich),,
профессоръ медицины въ Геттингенѣ,
родился въ 1752 г., умеръ въ 1840 году.
172. Лангенбекъ - племянникъ (Bern-
hard), основатель современной хирургію
въ Германіи, родился въ 1810 г. Съ 1842 г.
по 1848 г.—профессоръ хирургіи въ Килѣ,
a съ 1848 г. по 1882 г.—въ Берлинѣ.
173. Тексторъ (Kajetan), родился въ
1782 г. Съ 1816 г. былъ профессоромъ хи-
рургіи въ Вюрцбургѣ почти до самой
смерти, послѣдовавшей въ 1860 году.
174. Скандовскій, Николай, родился
въ 1800 г.; въ Дерптѣ пробылъ съ 1828 г.
по 1833 г., когда и получилъ степень д-ра»
медицины. Былъ ординаторомъ Маріин-
ской больницы въ Спб., a затѣмъ профес-
соромъ въ Казани. Въ отставку вышелъ.
въ 1863 году.
175. Крыловъ, Никита Ивановичъ, про-
фессоръ римскаго права въ Московскомъ.
университетѣ, изъ духовнаго званія, ро-
дился въ 1807 г. Юридическія науки изу-
чалъ за-границей, главнымъ образомъ въ.
Берлинѣ. По возвращеніи изъ загранич-
ной поѣздки занялъ въ 1835 г. каѳедру
въ Москвѣ.
176. Леви, Давидъ, сынъ бухгалтера
книжной торговли, родился въ Ригѣ 27
августа 1786 г.; сперва посвятилъ себя
занятію отца своего, но затѣмъ поступилъ.
въ гимназію и оттуда въ дерптскій уни-
верситетъ, на медицинскомъ факультетѣ.
котораго пробылъ съ 1809 г. по 1812 г.;
въ 1810 году получилъ золотую медаль, a
въ 1812 году—степень доктора медицины,
Съ 1812—1814 г. былъ ординаторомъ во-
еннаго госпиталя въ Ригѣ. Затѣмъ послѣ-
довательно былъ старшимъ врачемъ Кра-
ковскаго госпиталя, служилъ въ арміи,
бывшей во Франціи, былъ окружнымъ.
врачемъ русскихъ госпиталей въ Герма-
ніи (1818—1819 гг.), однимъ словомъ, до
1835 года провелъ на военно-медицинской
службѣ, при чемъ въ 1831 г. снова вер-
нулся въ Рижскій военный госпиталь.
Съ 1835 г. по 1855 г. былъ инспекторомъ
Лифляндскаго медицинскаго управленія.
Умеръ 15 іюля 1855 г. Леви пользовался
большимъ уваженіемъ и всеобщими сим-
патіями. (Brensohn. Die Aerzte Livlands).
177. Cmpyee. (Adolph Heinrich Struve>
родился 22 декабря 1809 г., медицину
изучалъ въ Кенигсбергѣ и Дерптѣ. Былъ
ассистентомъ хирургической клиники въ
Дерптѣ. Съ 1837 по 1862 г. занималъ
каѳедру хирургіи въ Харьковскомъ уни-
верситетѣ. Затѣмъ выйдя въ отставку t
жилъ въ Воронежской губ., занимался
врачебной практикой и служилъ по выбо-
рамъ дворянства.
178. Н. И. Пироговъ былъ женатъ
дважды. Первая его жена, рожденная
Березина, Екатерина Дмитріевна, одно-
лѣтка и подруга дѣтства дочери проф.

Мойера, Екатерины. Живя въ Дерптѣ Н.
И. часто встрѣчался y Мойеровъ съ семь-
ей Березиныхъ, состоявшей изъ матери,
дочери и сына. Позднѣе, уже въ Петер-
бургѣ, Пироговъ встрѣтилъ Екатерину
Николаевну, мать, съ дочерью, жившихъ
уединенно на Васильевскомъ Островѣ.
Затѣмъ онъ потерялъ эту семью изъ виду.
Въ 1842 году Пироговъ разузналъ гдѣ
жило семейство Березиныхъ, сдѣлалъ
письменное ' предложеніе Екатеринѣ
Дмитріевнѣ и получилъ согласіе, какъ
Екатерины Дмитріевны съ матерью,
такъ и ея отца, жившаго отдѣльно.
Въ концѣ 1842 года состоялась свадьба
Пирогова. Отъ этого брака родилось два
сына: Николай, родившійся 11 ноября
1843 г., и Владиміръ, родившійся 12 ян-
варя 1846 года. Николай, математикъ,
скончался въ 1891 г. Въ 1846 г. сконча-
лась жена Пирогова; послѣ родовъ y нея
развился психозъ и она спустя нѣсколь-
ко дней совершенно неожиданно сконча-
лась. Еще въ день ея смерти, Зейдлицъ
сказалъ О. И. Сенковскому, что теперь
идетъ хорошо, нечего опасаться за жизнь
больной; дай Богъ, чтобы то же самое
можно было сказать объ ея разсудкѣ;
кажется, она останется помѣшанной, по
крайней мѣрѣ надолго. Ha Н. И. смерть
жены произвела потрясающее впечатлѣ-
ніе. Вотъ какъ описываетъ Екатерину
Дмитріевну Е. Н. Ахматова. «Она была
цвѣтущаго здоровья, что называется
кровь съ молокомъ, настоящая жена для
хирурга, которому пріятно послѣ
страдальческихъ лицъ своихъ больныхъ
найти y себя дома свѣжее, румяное личи-
ко, дышавшее здоровой красотой. Она
была олицетвореніемъ кротости и очень
хороша собой». Далѣе Ахматова характе-
ризуетъ ее, какъ «милую, прелестную
женщину» и передаетъ нѣкоторыя черты
семейной жизни Пироговыхъ. Н. И.,
пишетъ она, впослѣдствіи перемѣнилъ
свой взглядъ на женщинъ, но въ то время
(въ 1845 г.) взгляды его на обязанности
жены были нѣсколько оригинальны.
Онъ желалъ, чтобы жена его не бывала
на балахъ и даже въ театрѣ, чтеніе рома-
новъ и короткое знакомство съ кѣмъ бы
то ни было онъ тоже запрещалъ. У Екате-
рины Дмитріевны характеръ былъ очень
уступчивый и кроткій, она не тяготилась
такой жизнью, но очень была рада, когда
получила разрѣшеніе читать Ахматовой
вслухъ французскіе и русскіе романы
(Ахматова страдала глазами и лечилась
y H. И.). Въ теченіе всей зимы 1845 года
Ахматова проводила цѣлые дни съ Ек.
Дм. и никогда никого изъ постороннихъ
не видала y нея. Ек. Дм. читала,Ахматова
слушала, но въ тѣ дни, когда Ахматовой
не было, Ек. Дм. оставалась совсѣмъ
одна. Н. И., конечно, по цѣлымъ днямъ
не бывалъ дома, a его родныхъ, которые,
хотя жили въ одномъ домѣ, но были
совсѣмъ другого склада и воспитанія,
Ахматова y Ек. Дм. никогда не видала.
Вторично Пироговъ женился (въ 1851
г.) на дочери генералъ-лейтенанта Бист-
рома, Александрѣ Антоновнѣ. Отъ второ-
го брака y Пирогова дѣтей не было.
179. Спасскій, Иванъ Тимофеевичъ,
воспитанникъ С.-Петербургской Медико-
Хирургической Академіи, курсъ въ
которой окончилъ съ золотою медалью въ
1815 году. Съ 1818 по 1822 годъ провелъ
въ научной командировкѣ за границею.
Былъ профессоромъ минералогіи и зооло-
гіи въ Мед.-Хир. Академіи и препода-
валъ судебную медицину въ училищѣ
правовѣдѣнія. Спасскій былъ обычно
врачемъ A. С. Пушкина и оставилъ описа-
ніе послѣднихъ минутъ жизни поэта.
180. Саломонъ Христіанъ Христіано-
вичъ, родился въ 1796 г. въ Нарвѣ, сынъ
чиновника. Въ 1814 г. поступилъ въ СПБ.
Мед.-Хир. Академію, гдѣ и окончилъ
курсъ съ золотою* медалью въ 1817 г.—
1818—1823 гг. провелъ въ научной коман-
дировкѣ отъ Академіи въ Германіи и
Англіи. По возвращеніи защитилъ док-
торскую диссертацію и былъ назначенъ
адъюнктъ-профессоромъ хирургіи. Са-
ломонъ оставилъ кафедру въ 1847 г. и
вскорѣ по болѣзни уѣхалъ на югъ Фран-
ціи, гдѣ и умеръ въ Авиньонѣ 25 сен-
тября 1851 г. Саломонъ былъ талантли-
вымъ хирургомъ и много писалъ по
своей спеціальности.
181. Зейдлицъ, Карлъ Карловичъ, ро-
дился 6 марта 1798 г. въ дворянской семьѣ
въ Ревелѣ. По окончаніи курса на меди-
цинскомъ факультетѣ дерптскаго уни-
верситета (при чемъ въ 1819 г. за предста-
вленную имъ работу получилъ по прису-
жденію факультета золотую медаль),
Зейдлицъ поступилъ ординаторомъ въ пе-
тербургскій морской госпиталь. Въ 1826
году оставилъ службу въ госпиталѣ, что-
бы поѣхать для усовершенствованія за
границу, гдѣ и пробылъ три года, по-
сѣтивъ Германію, Францію, Швейцарію
и Италію. Возвратившись изъ своего
научнаго путешествія въ разгаръ русско-
турецкой войны 1828—1829 гг., Зейдлицъ
отправился на театръ военныхъ дѣйствій
старшимъ врачемъ при главной квартирѣ
2-ой арміи. Послѣ войны онъ былъ назна-
ченъ главнымъ докторомъ морского
госпиталя, a затѣмъ и медицинскимъ
инспекторомъ Петербургскаго порта.
Въ 1836 гоДу Зейдлицъ былъ назначенъ
ординарнымъ профессоромъ терапевтиче-
ской клиники СПБургской Медико-
Хирургической Академіи.
Вотъ какой восторженный отзывъ о
Зейдлицѣ, какъ профессорѣ и ученомъ,
даетъ Н. Ф. Здекауеръ, бывшій его учени-
ком.ъ, ассистентомъ и адъюнктомъ. «Мно-
госторонне образованный, ученый, лич-
но знакомый съ знаменитостями того
времени Германіи и Франціи, близкій

другъ академика Бэра, съ которымъ
разрабатывалъ исторію развитія плода,
профессоръ Зейдлицъ не только стоялъ
на современной высотѣ науки, но и опе-
редилъ ее собственными трудами. Онъ
впервые читалъ намъ прикладную семіо-
тику; первый познакомилъ насъ съ
объективными способами изслѣдованія
посредствомъ выслушиванія, постукива-
нія, измѣренія и химическаго изслѣдова-
нія выдѣленій и отбросовъ организма;
первый показалъ намъ въ микроскопѣ
кровяные шарики, мочевинные кристал-
лы, объяснилъ значеніе объективныхъ
признаковъ болѣзни, училъ дифференці-
альнымъ діагнозамъ, объяснялъ при
вскрытіяхъ умершихъ анатомическій
характеръ болѣзни и въ своемъ классиче-
скомъ отчетѣ «Klinischer Bericht 1846»
оставилъ неподражаемый образецъ
учено-практическаго труда. Ему мы были
обязаны здравыми понятіями объ инфек-
ціонныхъ болѣзняхъ, объ ихъ цикличе-
скомъ ходѣ. Онъ употребляЛъ тогда уже
гидротерапію въ тифозныхъ болѣзняхъ.
Его терапія была высоко научная, осно-
ванная на раціональныхъ показаніяхъ
и на зрѣломъ опытѣ и близкомъ знаком-
ствѣ съ дѣйствіемъ главнѣйшихъ врачеб-
ныхъ средствъ. Общую терапію, какъ
послѣдній выводъ изъ частной терапіи
читалъ онъ въ 5-мъ курсѣ, гдѣ знакомилъ
насъ съ эмбріологіей. Новый духъ повѣ-
ялъ въ нашей Академіи. Студенты того
времени, сознавая чѣмъ они обязаны
Зейдлицу, носили его на рукахъ».
(Записки Н. Ф. Здекауера «Русская
Старина» 1891 г.). Въ 1846 году Зейдлицъ
покинулъ каѳедру въ Академіи, несмотря
на всѣ старанія, какъ начальствующихъ
лицъ (военнаго министра, 'попечителя
Академіи), такъ и конференціи удержать
его отъ этого шага.
Оставивъ профессуру, Зейдлицъ поки-
нулъ Петербургъ и переселился на по-
стоянное житье въ Лифляндію, живя
частью въ своемъ имѣніи, частью въ
Дерптѣ. Здѣсь онъ занялся сельскимъ
хозяйствомъ и состоялъ одно время вице-
предсѣдателемъ Лифляндскаго экономи-
ческаго общества. Свой досугъ Зейдлицъ
посвятилъ, между прочимъ, составленію
біографіи поэта В. А. Жуковскаго, съ ко-
торымъ онъ былъ связанъ самой тѣсной
дружбой. О близости и сердечности этихъ
отношеній можно судить хотя-бы по тако-
му отрывку изъ письма Жуковскаго къ
Зейдлицу: «Какъ мнѣ больно, мой драго-
цѣнный другъ и братъ», пишетъ В. А.,
«что ты не нашелъ моихъ двухъ писемъ въ
Женевѣ.Хотя въ нихъ нѣтъ ничего осо-
бенно нужнаго для тебя, но ты бы на ми-
нуту услышалъ голосъ друга, брата,
благодарнаго тебѣ на всю жизнь, привя-
заннаго къ тебѣ навсегда самою нѣжною
любовью».
Перу Зейдлица принадлежитъ вышед-
шая въ 1879 г. на нѣмецкомъ языкѣ біо-
графія Жуковскаго — «Ein russisches
Dichterleben (Wassili Jukoffsky)», a къ
столѣтію рожденія поэта (1883 г.) его
вѣрный другъ, будучи уже самъ 85-ти-
лѣтнимъ старцемъ, выпустилъ въ.свѣтъ.
крайне интересный и обширный трудъ:
«Жизнь и поэзія В. А. Жуковскаго,
1783—1883 гг., по неизданнымъ источни-
камъ и личнымъ воспоминаніямъ автора,
съ портретомъ поэта, факсимиле, письма-
ми и съ предисловіемъ П. Висковатова».
Зейдлицъ умеръ въ Дерптѣ 7-го февраля
1885 года. Съ Н. И. Пироговымъ Зейд-
лицъ сошелся ближе, благодаря семьѣ
проф. Мойера лѣтомъ 1839 года на мор-
скихъ купаньяхъ въ Ревелѣ. Знакомство
съ Зейдлицомъ сыграло большую роль въ
жизни Пирогова, такъ какъ переходъ Н.И:
изъ Дерпта въ Академію произошелъ по
иниціативѣ Зейдлица.
Въ средѣ профессоровъ Академіи Зей-
длицъ, Пироговъ, Бэръ и Эйхвальдъ
минералогъ, отецъ извѣстнаго клини-
циста составляли тѣсно сплоченную пе-
редовую группу.
182. Paiyx^(CeorgAdoIphv. Rauch), ро-
дился въ Эстляндіи 17-го іюля 1789 года.
По окончаніи курса на медицинскомъ фа-
культетѣ Дерптскаго университета, въ
181Лггоду, былъ ординаторомъ Обухов-
ской больницы. Затѣмъ былъ на военно-
медицинской службѣ. Впослѣдствіи былъ
лейбъ-медикомъ императора Николая
Павловича, непремѣннымъ и совѣща-
тельнымъ членомъ различныхъ высшихъ
административныхъ учрежденій. Умеръ.
30-го апрѣля 1864 года.
183. Цитата эта взята изъ предисловія
къ VII-ой книгѣ сочиненія Цельза «De
medecina». Здѣсь перечисляются «каче-
ства наилучшаго хирурга», какъ физиче-
скія, такъ и нравственныя. Позволимъ
себѣ привести весь относящійся сюда
текстъ: «Esse autem chirurgus debet
adolescens, aut certe adolescentae
propior; manu strenua. stabil) nec um-
quam intremiscente, eaque non minus si-
nistra, quam dextra promtus; acie ocu-
lorum acri claraque; animo intrepidus, mi-
sericors sie, ut sanan veliteum, queni
acupit, non ut clamore ejus motus vel
magis, quam ^ res desiderat, properet, vel
minus, quam hecesze est, secet; sed pe-
rinde faciat omnia, ac si nul lus ex vagi-
tibus alterius>ffeetus oriatur». .
184. Д-ръ Рюль (Iohann Georg Ruehl)
родился въ 1764 г., умеръ въ 1846 г.—въ
то время медицинскій инспекторъ учре-
жденій вѣдомства императрицы Маріи.
Городскія больницы, находясь въ вѣдѣ-
ніи попечительнаго совѣта, были под-
чинены Рюлю.
185. Хитрово,Григорій,родился въ Кур-
скѣ 13-го ноября 1816 года; изучалъ съ.
1836 по 1840 г. дипломатическія и каме-

ральныя науки. Курса не кончилъ, a былъ
впослѣдствіи офицеромъ на Кавказѣ.
186. Энгельгардтъ(Moritz ѵ. Enge Ihardt),
родился въ 1779 г., умеръ въ 1842 г. Съ
1820 по 1830 г. былъ профессоромъ мине-
ралогіи въ Дерптѣ.
187.Оверъ, Александръ Ивановичъ, ро-
домъ французъ,родился въ Россіи въ 1804
г. Воспитанникъ Московской Мед.-Хир.
Ак. и университета. Степень д-ра медици-
ны получилъ въ Академіи. До 1842 г. былъ
профессоромъ въ Мед.-Хир. Акад., a за-
тѣмъ и въ университетѣ.
1S8 Здекауеръ, Николай Федоровичъ,
сынъ врача, приглашеннаго въ числѣ дру-
гихъ семи иностранныхъ докторовъ на
русскую службу въ царствованіе импера-
тора Александра Павловича министромъ
внутреннихъ дѣлъ кн. В. П. Кочубеемъ,
родился въ Свеаборгѣ 17 марта 1815 г.
Среднее образованіе Здекауеръ получилъ
въ совершенно исклюЧительномъ по сво-
ему образцовому педагогическому строю
пансіонѣ, реформатскаго пастора Іоганна
фонъ Муральта. Ученикъ и послѣдова-
тель Песталоцци, Муральтъ подобралъ
поистинѣ блестящій составъ препода-
вателей и устроилъ въ Петербургѣ, въ
тѣ времена, такую прекрасную сред-
нюю школу, какой нѣтъ и теперь. Въ
теченіе курса, продолжавшагося всего
4 года, воспитанники знакомились, какъ
съ естественными, такъ и со сло-
весными науками. Преподаваніе есте-
ственныхъ наукъ носило, по преиму-
ществу, наглядный, демонстративный ха-
рактеръ. Кромѣ того, чтобы показать
имъ промышленную обработку различ-
ныхъ естественныхъ продуктовъ, воспи-
танниковъ водили на фабрики и заводы.
Параллельно съ этимъ шло основатель-
ное изученіе словесныхъ наукъ. При
изученіи древнихъ языковъ особенное
вниманіе обращалось на литературные
памятники античнаго міра. Новымъ язы-
камъ (французскому, нѣмецкому, англій-
скому) воспитанники научались вполнѣ,
при чемъ знакомились въ оригиналѣ съ
западно-европейскими классиками. Рус-
скому языку, литературѣ и вообще оте-
чествовѣдѣнію было также отведено
подобающее мѣсто. Однимъ словомъ,
окончившіе пансіонъ Муральта получали
весьма солидное общее образованіе. По-
этому неудивительно, что, вспоминая
почти полвѣка спустя съ благодарностью
о Муральтовскомъ пансіонѣ, Н. Ф. могъ
сказать: «Heureux ceux, qui comme nous
n'ont pas besoin d,oublier ce, qu'ils
ont appris dans leur jeunesse! (Reminiscen-
ces de la pension du pasteur Jean de Mu-
rait, de 1825 a 1831. Par un ancien élève
4e cette pension (N. Zdekauer). St.-Pet.
1874)». Стремясь доставить своимъ пи-
томцамъ хорошее образованіе, почтен-
ный пасторъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, прилагалъ
не мало заботъ къ ихъ\ физическому и
нравственному воспитанію. Играмъ на
открытомъ воздухѣ и лѣтомъ и зимой, фи-
зическимъ упражненіямъ и гимнастикѣ
было удѣлено достаточно времени. Тѣлес-
ныхъ наказаній не существовало и лишь
въ самыхъ исключительныхъ случаяхъ
они примѣнялись въ символическомъ
видѣ. Такъ, уличенному лжецу—ложь
считалась въ пансіонѣ Муральта самымъ
ужаснымъ проступкомъ—торжественно,
въ присутствіи всего пансіона, давалось
нѣсколько слабыхъ ударовъ розгой по
рукѣ; и это производило на виновнаго и
всѣхъ учениковъ потрясающее впечатлѣ-
ніе. Обычно самымъ тяжкимъ наказаніемъ
былъ публичный выговоръ со стороны
самого пастора.
Въ 1831 году Н. Ф. поступилъ на физи-
ко-математическія факультетъ С-Петер-
бургскаго университета, a черезъ два
года, въ 1833 году, перешелъ въ Медико-
Хирургическую Академію своекоштнымъ
студентомъ или волонтеромъ, какъ ихъ
тогда называли.
Научный балансъ, вынесенный Зде-
кауеромъ изъ Академіи, былъ не особенно
великъ, въ виду чего онъ тотчасъ по окон-
чаніи курса, весною 1838года отправился
для усовершествованія за-границу, въ
Берлинъ, Дрезденъ, Вѣну и Прагу.
Ио возвращеніи изъ заграничной по-
ѣздки Н. Ф. поступилъ на военно-меди-
цинскую службу, чтобы имѣть возмож-
ность работать въ клиникѣ своего люби-
маго учителя проф. Зейдлица. Какъ орди-
наторъ 2-го военно-сухопутнаго С.*Пе-
тербургскаго госпиталя (нынѣшняго кли-
ническаго госпиталя), Здекауеръ велъ
палату съ грудными больными и, вмѣстѣ
съ тѣмъ, производилъ всѣ вскрытія изъ
клиники Зейдлица. На почвѣ этихъ за-
нятій патологической анатоміей и произо-
шло сближеніе Здекауера съ Пироговымъ.
Когда Н. И. занялъ каѳедру госпиталь-
ной хирургіи въ Академіи (въ 1842 г.)ч
ему было вмѣнено въ обязанность также
и преподаваніе патологической анато-
міей и составленіе патологическаго каби-
нета. Поэтому, всѣми вскрытіями по
госпиталю сталъ завѣдывать Пироговъ.
Къ нему на вскрытіе поступали и умер-
шіе въ отдѣленіи y Здекауера, съ весьма
подробными исторіями болѣзни и подчасъ
весьма смѣлыми и проблематическими
діагнозами, которые, въ своемъ увлече-
ніи новыми физическими методами изслѣ-
дованія больныхъ, увѣренно ставилъ мо-
лодой ординаторъ. Ординаторскіе листки
Здекауера ярко и выгодно выдѣлялись
среди прочихъ и тотчасъ обратили на себя
вниманіе Пирогова. «Такъ какъ я, пишетъ
Здекауеръ въ цитированныхъ уже нами>
«Запискахъ», присутствовалъ при всякомъ
вскрытіи, то мнѣ нетрудно было сообщить
подробный и правдивый перечень при-
жизненныхъ функціональныхъ разстрой-
ствъ и объективныхъ явленій, но только

мои заключенія o значеніи послѣднихъ и
связи ихъ съ органическими разстройства-
ми не всегда были вѣрными. При этихъ
повѣркахъ мы скоро познакомились, и
строгій разборъ моихъ ошибокъ, съ ука-
заніемъ причины, отчего онѣ произошли,
сдѣлались для меня драгоцѣннымъ источ-
никомъ, хотя медленнаго, но основатель-
наго усовершенствованія не столько въ
діагностической техникѣ, которую я. се-
бѣ давно усвоилъ, сколько въ умѣніи
узнать извѣстныя органическія разстрой-
ства по выдающимся при нихъ группамъ
объективныхъ признаковъ и функціо-
нальныхъ разстройствъ. Въ этомъ на-
правленіи и я имѣлъ счастіе быть уче-
никомъ Пирогова», замѣчаетъ Здека-
уеръ.
Сближеніе это вскорѣ повело къ тѣсной
дружбѣ. Въ 1849 году Здекауеръ занялъ
каѳедру общей патологіи, общей терапіи
и врачебной діагностики, a въ 1860 году
перешелъ на каѳедру госпитальной те-
рапевтической клиники.
Въ 60-хъ годахъ среди профессоровъ
академіи стали очень рѣзко проявлять-
ся различные партійные раздоры и недо-
разумѣнія, главнымъ образомъ, на поч-
вѣ націонализма. Эту партійность ста-
рались привить и студентамъ. И вотъ на
диспутѣ Э. Э. Эйхвальда, любимаго уче-
ника и ассистента Здекауера, послѣднему
устроили враждебную демонстрацію, что
побудило Здекауера, въ свою очередь,
покинуть академію (въ 1863 году).
Оставивъ такъ неожиданно свое лю-
бимое дѣло — клиническое преподава-
ніе, Здекауеръ обратилъ свое вниманіе на
вопросы общественной гигіены и сани-
таріи.
Еще будучи профессоромъ (въ 1850 г.).
Здекауеръ вмѣстѣ съ Е. В. Пеликаномъ,
И. А. Кочубеемъ и Ю. К. Траппомъ за-
думалъ основать въ Россіи, на подобіе
лондонской аналитической комиссіи, об-
щество для изслѣдованія предметовъ на-
роднаго довольствія. Но лишь въ 1878 г.
Здекауеру удалось провести въ жизнь
подобную идею, правда, еще въ болѣе
широкомъ масштабѣ, и основать «Обще-
ство охраненія народнаго здравія». Во
всѣхъ предпріятіяхъ этого общества
(устройство нормальныхъ столовыхъ,
дѣтскихъ лечебныхъ колоній и т. п.).
Здекауеръ всегда принималъ самое жи-
вое участіе и почти до самой смерти былъ
безсмѣннымъ предсѣдателемъ общества
охраненія народнаго здравія. Здекау-
еръ умеръ 15 января 1897 г.
Сближеніе Здекауера съ Пироговымъ
повело къ вступленію Н. Ф. въ нѣмецкій
«Пироговскій кружокъ». —PiroRoffscher
Verein. Въ 1843 г. вокругъ Пирогова
сгруппировался небольшой кружокъ
близкихъ друзей и товарищей по дерпт-
скому университету. Кружокъ этотъ об-
разовалъ собою небольшое медиц. общ.,
которое собиралось каждыя двѣ недѣли
y кого-либо изъ членовъ его по очереди.
Выслушивались научныя сообщенія и
происходилъ непринужденный свобод-
ный обмѣнъ мыслей. Протоколы засѣда-
ній составлялись и велись очень тщатель-
но. Членами кружка были, кромѣ Пиро-
гова и Здекауера, Я. Я. Шмидтъ, дирек-
торъ родовспомогательнаго заведенія и
лейбъ-акушеръ, А. П. Загорскій, про-
фессоръ физіологіи, извѣстный писатель
В. И. Даль, академикъ А. Ѳ. Мидендорфъ,
генералъ . штабъ-докторъ флота К. Ö.
Розенбергъ, главный врачъ больницы
для чернорабочихъ д-ръ Фоссъ. гидропатъ
и фармакологъ д-ръ Реймерсъ, главный
врачъ больницы св. Маріи Магдалины
К. М. Лингенъ, главный врачъ Воспита-
тельнаго Дома, извѣстный окулистъ
Фребеліусъ, д-ръ В. И. Гигинботомъ.
Для вступленія въ члены требовалось
единогласное избраніе. Кружокъ суще-
ствовалъ еще долгое время послѣ оста-
вленія Пироговымъ Петербурга и угасъ
въ 80-хъ годахъ
Пироговъ за время своего пребыванія
въ Петербургѣ, сдѣлалъ въ кружкѣ сво-
его имени свыше 70-ти сообщеній.
189. Эмбахъ — рѣка, протекающая че-
резъ Дерптъ.
190. 10-го сентября 1838 года въ залъ
засѣданія Конференціи Медико-Хирур-
гической Академіи ворвался студентъ
фармаціи Иванъ Сочинскій и бросился
съ перочиннымъ ножомъ на профессора
химіи Нечаева. Вмѣсто послѣдняго онъ;
ранилъ профессора Калинскаго. Сочин-
скій былъ наказанъ шпицрутенами и
умеръ вскорѣ послѣ наказанія.
191. Шлегель, Иванъ Богдановичъ,
обладалъ недюжинными административ-
ными способностями. Конечно, назна-
ченіе его начальникомъ высшаго учено-
учебнаго учрежденія, его, человѣка,
совершенно чуждаго и далекаго наукѣ,
являлось своего рода наказаніемъ про-
винившейся Академіи, и имѣло въ виду
унизить Академію.
Поэтому профессоръ Бушъ былъ со-
вершенно правъ, придерживаясь такого
именно взгляда на назначеніе Шлегеля
президентомъ Академіи и выразивъ этотъ
свой взглядъ, крайне демонстративно
тѣмъ, что, послѣ прочтенія въ конферен-
ціи Академіи указа о назначеніи новаго
президента, обратился къ профессору
Буяльскому съ слѣдующими словами:
«Пойдемъ братъ: при президентѣ, который
три раза держалъ докторскій экзаменъ,
намъ съ тобой не мѣсто». Впрочемъ, въ
дальнѣйшей исторіи Академіи мы так-
же встрѣчаемъ подобныя назначенія.
192. Елагина, Евдокія Петровна, ро-
жденная Юшкова, внучка А. И. Бунина,
отца поэта В. А. Жуковскаго, по перво-
му мужу Кирѣевская, родилась въ 1785
году. Подъ именемъ Петерсонъ напе-

чатала нѣсколько переводныхъ статей
въ журналахъ; вращалась въ москов-
скихъ литературныхъ кружкахъ 1820—
40 г.г. Умерла въ 1877 г.
193. Дагоновская, Екатерина Нико-
лаевна, рожденная .Потемкина (1789—
1856). Въ 1-мъ томѣ настоящаго изданія
помѣщены крайне интересныя письма
Н. И. къ Ек. Ник. Дагоновской.
194. Лоссіевскій, Демьянъ Яковлевичъ,
изъ духовнаго званія, родился въ 1798
г., воспитанникъ С.-Петербургской Мед.
Хир. Академіи. Изъ динабургскаго воен-
наго госпиталя былъ переведенъ глав-
нымъ д-ромъ 2 военно-сухопутнаго го-
спиталя въ С.-П.-Б. въ 1840 году, отку-
да былъ затѣмъ переведенъ въ Варшаву
въ 1844 году; уволенъ въ отставку въ
1851 г. «Буцефалова глупость», слѣдо-
вательно, относится къ 1844 г.
195. Тарасовъ, Дмитрій Климентьевичъ,
сынъ священника, родился 26 октября
1792 года, воспитанникъ С.-Петербург-
ской Мед.-Хир. Академіи, гдѣ и окончилъ
курсъ съ золотою медалью въ 1818 году.
Служилъ и по военно-медицинскому и
по гражданскому вѣдомству. Тарасовъ
сопровождалъ императора Александра I
въ его послѣднемъ путешествіи. Въ сво-
ихъ крайне интересныхъ запискахъ («Вос-
поминанія моей жизни». Русская Стар.
1871 — 72 г.г.) Тарасовъ подробно опи-
сываетъ, какъ везли тѣло императора
Александра I обратно изъ Таганрога въ
Петербургъ; тамъ же Тарасовъ описы-
ваетъ болѣзнь и кончину Александра I,
при которой онъ присутствовалъ. Ори-
гиналъ записокъ Тарасова хранится въ
Публичн. Библ. въ бумагахъ М. И. Ce-
мевскаго.
196. Неммертъ, Петръ Юльевичъ,
родомъ иностранецъ, принявшій русское
подданство, родился въ 1819 году. Въ
1835 г. поступилъ вольнослушателемъ въ
С.-П.-Б. Мед. - Хир. Академію, гдѣ и
кончилъ курсъ въ 1840 году. Съ 1842 года
занялъ мѣсто ассистента въ клиникѣ
Пирогова. ѣздилъ съ Н. И. на Кав-
казъ для примѣненія эѳирнаго наркоза
на театрѣ военныхъ дѣйствій. Во время
пребыванія Пирогова въ Севастополѣ,
Неммертъ завѣдывалъ клиникою, a no
оставленіи H. И. каѳедры, Неммертъ
занялъ его мѣсто (1856—1858 г.г.). Умеръ
отъ абсцесса мозга 8 іюля 1858 года.
197. Ларрей (Dominique Jean Larrey),
знаменитый французскій хирургъ, ро-
дился въ 1766 году, умеръ въ 1842 году.
Ларрей считается по справедливости твор-
цомъ военно-полевой хирургіи. Онъ со-
провождалъ армію Наполеона почти во
всѣхъ его походахъ и стоялъ во главѣ
всего военно-санитарнаго дѣла. Оста-
вилъ не мало цѣнныхъ сочиненій.
198. Хрипковъ, Александръ Дмитріе-
вичъ, родился въ Орлѣ 22 октября 1799
года. Въ дерптскомъ университетѣ изу-
чалъ военныя науки съ 1815 по 1820 г.
Затѣмъ, служилъ на военной службѣ и
вышелъ въ отставку въ чинѣ лейтенан-
та. Жилъ въ Дерптѣ, a позднѣе въ Тифли-
сѣ. Занимался живописью и написалъ
масляными красками ' портретъ Н. И.
Пирогова, который украшалъ операціон-
ный залъ хирургической клиники. во вся-
комъ случаѣ, до половины 1880-хъ годовъ.