Пиаже Ж. Избранные психологические труды. — 1969

ОПЕРАЦИОНАЛЬНАЯ
КОНЦЕПЦИЯ ИНТЕЛЛЕКТА
В РАБОТАХ ЖАНА ПИАЖЕ
Жан Пиаже является одним из виднейших современных
зарубежных психологов.
В области психологии, прежде всего общей и детской,
Ж. Пиаже работает более сорока лет (его первая психологи-
ческая работа вышла в свет в 1920 г.). За этот промежуток вре-
мени он опубликовал около 30 монографий и большое число
статей. Богатейший экспериментальный и теоретический ма-
териал, сконцентрированный в этих работах, к сожалению, сла-
бо представлен в русских переводах. К моменту выхода в свет
настоящего издания советский читатель располагает, по су-
ществу, лишь двумя работами Ж. Пиаже, переведенными на
русский язык: его ранней работой «Речь и мышление ребенка»1
и одной из его последних книг — «Генезис элементарных логи-
ческих структур. Классификации и сериации» (совместно с
Б. Инельдер, 1959)2.
Вполне естественно, что названные работы не могут дать
всестороннего представления о теоретической концепции
1 Ж. Пиаже. Речь и мышление ребенка. Под ред. и со вступительной
статьей Л. С. Выготского. М-Л., Учпедгиз, 1932.
г Ж. Пиаже и Б. Инельдер. Генезис элементарных логических
структур. Классификации и сериации. Послесловие А. Н. Леонтьева и
О. К. Тихомирова. М., ИИЛ, 1963.
Кроме того, на русском языке опубликовано также пять статей Ж. Пиаже:
Основные проблемы генетической ПСИХОЛОГИИ. «Вопросы ПСИХОЛОГИИ»,
1956, № 3; Структуры математические и операторные структуры мыш-
ления. В сб. «Преподавание математики». М., Учпедгиз, 1960; Роль
действия в формировании мышления. «Вопросы психологии», 1965,
№ 6; Как дети образуют математические понятия. «Вопросы психоло-
гии», 1966, № 4; Психология, междисциплинарные связи и система
наук «Вопросы философии», 1966, № 12. Недавно вышла новая работа —
«Экспериментальная психология». Редакторы-составители П. Фресс и
Ж. Пиаже. Вып. I и II. М., «Прогресс», 1966, где Ж. Пиаже написана
третья глава: «Характер объяснения в психологии и психофизиологиче-
ский параллелизм» (стр. 157—194).

Ж. Пиаже. В первой из них, которую сам автор рассматривал
как набросок будущих идей, мы с большим трудом и лишь хо-
рошо представляя последующую эволюцию взглядов Ж. Пиа-
же, можем усмотреть те принципы и методы, которые в совре-
менной психологии связываются с именем Пиаже. Вторая опи-
рается на многолетние исследования Пиаже и его школы, но
сама по себе не содержит изложения основных положений
операциональной концепции.
Таким образом, более чем тридцатилетний период деятель-
ности Ж. Пиаже оказался очень плохо отраженным в нашей
литературе. В какой-то степени восполнить этот пробел по-
может настоящее издание «Избранных психологических трудов»
Ж. Пиаже. В этот том включены, во-первых, две работы, изла-
гающие суть теоретической концепции, построение которой
было осуществлено Ж. Пиаже в 30—40-х годах: «Психология
интеллекта» и «Логика и психология» — и, во-вторых, книга
«Генезис числа у ребенка», написанная Ж. Пиаже совместно
с известным польским психологом А. Шеминской и являющая-
ся хорошим примером экспериментальных исследований, про-
водимых женевской психологической группой на базе основ-
ных принципов концепции Ж. Пиаже. Знакомство с этими ра-
ботами является ключом к пониманию теоретической позиции и
метода исследования Ж. Пиаже.
•
Многообразие проблем, поднятых в работах Ж. Пиаже, тре-
бует разностороннего критического анализа.
Некоторые исследования такого рода уже проведены и
опубликованы в нашей печати1, поэтому мы не намерены здесь
повторять их результаты. Исходя из специфики настоящего из-
дания — публикации избранных психологических трудов
1 См.: А. Г. Комм. Проблемы психологии интеллекта в трудах Ж. Пи-
аже. «Вопросы психологии», 1957, № 1; В. А. Лекторский,
В. Н. Садовский. Основные идеи «генетической эпистемологии»
Жана Пиаже. «Вопросы психологии», 1961, № 4; В. Н. Садовский.
Психология мышления и математическая логика. «Тезисы докладов на
II съезде Общества психологов», вып. 2. М., 1963; А. Н. Леонтьев,
O.K. Тихомиров. Послесловие к книге Ж. Пиаже, Б. Инельдер.
«Генезис элементарных логических структур». М., 1963; Н. И. Не-
помнящая. Анализ некоторых понятий психологической концепции

Ж. Пиаже, — нам представляется целесообразным остановить-
ся во вступительной статье на двух вопросах: 1) общей харак-
теристике научного творчества Ж. Пиаже, выделении этапов
его научной эволюции; 2) анализе подхода к исследованию пси-
хики, предложенного и реализованного в трудах Ж. Пиаже.
Ж. Пиаже родился 9 августа 1896 г. в Швейцарии1. Свою
научную деятельность он начал еще в юношеском возрасте
как биолог (ему принадлежит ряд работ по моллюскам), а на-
чало его увлечения философскими и психологическими проб-
лемами относится к 1917—1918 гг. Из философов, оказавших в
те годы на него наибольшее влияние, сам Пиаже выделяет
И. Канта, О. Конта, А. Бергсона, А. Лаланда.
В 1918 г. Пиаже издает работу «Исследование», в которой
он попытался рассмотреть теоретико-познавательные и фило-
софские проблемы с использованием данных биологии. Инте-
ресно отметить, что эта работа раннего Пиаже (еще по сути де-
ла не психологическая) содержит основные теоретико-позна-
вательные принципы, детальной разработке которых Пиаже по-
святил всю свою дальнейшую научную деятельность2.
Представляется интересным указать основные тезисы, раз-
виваемые Ж. Пиаже в «Исследовании».
1. Биология должна помочь в решении классических эпис-
темологических проблем. Пиаже, однако, не считает, что воз-
можно простое перенесение данных биологии в гносеологию.
Жана Пиаже. «Вопросы психологии», 1964, № 4; Н. И. Непомня-
щая. О связи логики и психологии в системе Ж. Пиаже. «Вопросы фи-
лософии», 1965, № 4; В. H. Садовский, Э. Г. Юдин. Жан
Пиаже — психолог, логик, философ. «Вопросы психологии», 1966,
№ 4; Н. И. Непомнящая. Понятия развития и научения в тео-
рии Ж. Пиаже. В сб.: «Обучение и развитие. Материалы к симпозиу-
му». М., «Просвещение», 1966; В. А. Лекторский, В. Н. Са-
довский. Генезис и строение интеллектуальной деятельности в
концепции Ж. Пиаже. В кн.: «Основные направления исследовании
психологии мышления в капиталистических странах». М., «Наука», 1966.
1 В изложении биографических данных и характеристике этапов научно-
го развития Ж. Пиаже мы опираемся на следующие работы: J. Pia-
get. Autobiography. In «History of psychology in autobiography»,
ed. F. G. Boring and oth., vol. 4, Clark University Press, 1952; J. H. Fla-
vell. Historical and Bibliographical Note. In «Thought in the Joung
Child». «Monographs of the Society for Research in Child Development»,
vol. 27, No. 2, 1962, Serial No. 83.
2 J. Piaget. Recherche. Lausanne, Edition La Concorde, 1918. Ана-
лиз этой работы см.: J. H. Flavell, ibidem, pp. 6—7.

Необходимо построить ряд посредствующих звеньев между
этими двумя дисциплинами, в качестве которых впоследствии у
Пиаже выступили психология развития и генетическая эпис-
темология.
2. Внешние действия, так же как и процессы мышления, об-
ладают логической организацией, а сама логика, в свою оче-
редь, порождается определенным типом спонтанной организа-
ции действий. Указание на рациональность действия, т. е. на
наличие в нем имманентной логической структурированности,
определяющей и формирование логики самого мышления, в
высшей степени специфично для Пиаже. Оно свидетельствует
о том, что Пиаже в исходном пункте своей научной деятель-
ности отвергает иррационалистический подход к пониманию
интеллекта и действия, имевший в те годы определенное рас-
пространение в психологии под влиянием А. Бергсона и
У. Джемса. Он тяготеет скорее к интеллектуализму, который
выражается у Пиаже не только в том, что он ищет логику са-
мого действия, но также и в том, что эталон интеллектуально-
го развития он склонен видеть прежде всего в сформирован-
ное™ математических и логических действий.
Утверждение Пиаже о том, что внешние действия и процес-
сы мышления подчиняются логической организации, впослед-
ствии привело к разработке двух важнейших положений
его концепции: а) мышление представляет собой интериори-
зованные действия; б) логические структуры необходимы для
описания конкретных, моторных действий и символической
мысли.
3. Анализ споров реалистов и номиналистов о природе по-
нятий и их отношении к обозначаемым объектам, споров сто-
ронников школы «реальности общества» (Э. Дюркгейм) и «ре-
альности индивида» (Г. Тард) в социологии и аналогичных спо-
ров в биологии привели Пиаже к мысли о принципиальной ме-
тодологической важности для научного исследования решения
проблемы взаимоотношения целого и части. Именно в решении
этой проблемы Пиаже усматривает подход к такой эпистемо-
логии, которая объединила бы биологический и философский
способы исследования интеллекта.
Первые идеи Пиаже о целостностях и о возможных типах
равновесия систем, сформулированные в 1918 г., предвосхи-
щают важную составную часть его будущей концепции.
По мнению Пиаже, в любой структуре (целом), представляю-

щей собой сложное переплетение и взаимосвязь частей, воз-
можны только три типа равновесия: 1) преобладание влияния
частей, приводящее к последующему изменению целого (из-
менение способа взаимодействия частей приводит к изменению
целого); 2) преобладание влияния целого (части изменяются, но
целое остается неизменным); 3) взаимное сохранение целого и
частей. В последнем, третьем случае имеет место «устойчивое»
равновесие, тогда как в первых двух случаях наблюдаются от-
клонения от этого состояния1. В состоянии устойчивого равно-
весия Пиаже уже в тот период усматривал характерную осо-
бенность интеллекта.
Собственно психологическая деятельность Ж. Пиаже начи-
нается с 20-х годов (сначала в Париже, а с 1921 г. в Женеве в
Институте Жан Жака Руссо). Первые шаги его связаны с тем,
что он подходит к проблеме взаимоотношений части и целого
уже не с философской, а с психологической точки зрения. При
этом Пиаже обнаруживает, что проблема распознавания взаи-
моотношений части и целого представляет для ребенка такие
трудности, которые отсутствуют у взрослого. Пиаже наблюдает
постепенное преодоление этих трудностей на базе развития
логики у ребенка и приходит к выводу, что необходимо иссле-
довать психологические операции, лежащие в основе логики.
В качестве средства объяснения наблюдаемых фактов он реша-
ет использовать свою гипотезу о трех типах целостностей и вза-
имоотношении целого и части. Пиаже исходит в своих первых
экспериментальных исследованиях из традиционной в то вре-
мя схемы взаимоотношения логики и психологии: психология
объясняет факты в терминах причинности, в то время как ло-
гика описывает их, абстрагируясь от причинно-следственной
связи и пользуясь методом формализации.
Период деятельности Пиаже с 1917 по 1921 г. можно рас-
сматривать как своеобразную теоретическую подготовку для
последующих исследований. С 1921 по 1925 г. Пиаже провел
первый цикл своих экспериментальных работ, результаты ко-
торых были отражены в книгах: «Речь и мышление ребенка»
(1923), «Суждение и умозаключение у ребенка» (1924), «Пред-
ставление о мире у ребенка» (1926), «Физическая причин-
1 Подробнее см.: J. H. Flaveil, ibidem, pp. 6—7, а также J. H. Fla-
vell. The developmental psychology of J. Piaget. Princeton, London,
Van Nostrand, 1963.

ность у ребенка» (1927), «Моральное суждение ребенка» (1932).
По собственным словам Пиаже, все работы этого периода он
сам рассматривал как сугубо предварительные, а поэтому не
придавал особого значения строгости выводов.
В этих работах проводится идея о том, что мысль происхо-
дит от действия. Вместе с тем в этот период Пиаже ошибочно
исходит из того, что речь непосредственно отражает действия
и что поэтому для понимания логики мышления детей дос-
таточно анализа их разговоров. Хорошо известная со-
ветскому читателю по русскому переводу работа Пиаже «Речь
и мышление ребенка» построена именно на этом принципе.
Лишь позже (в 30-е годы) Пиаже пришел к выводу о том,
что между речью ребенка и его мышлением не существует
такого строгого соответствия. Настаивая на необходимос-
ти генетического анализа формирования интеллектуальных
структур из внешних предметных действий, Пиаже в последу-
ющий период своей деятельности изменяет исходный пункт
рассмотрения: в качестве такового выступают внешние дейст-
вия ребенка, его поведение, из чего постепенно выводятся и
детская речь, и интеллектуальные структуры.
Важнейшей отличительной особенностью ранних работ
Ж. Пиаже является их упор на «социализацию» как на главный
фактор интеллектуального развития. В этом пункте взгляды
Пиаже в 20-е годы тесно сближаются с рядом идей французской
социологической школы (Э. Дюркгейм, Л. Леви-Брюль и др.),
понимавшей процесс социализации как общение индивидуаль-
ных сознаний.
Следует, однако, отметить, что Ж. Пиаже даже в своих ран-
них работах отнюдь не встает полностью на позиции Дюрк-
гейма. В концепции последнего ему импонирует социальный
подход к интеллекту и идея развития мышления. Однако, по
его мнению, Дюркгейму из его исходных предпосылок «никог-
да не удалось ничего вывести, кроме застывшего чистого раци-
онализма»1.
Аналогично отношение Ж. Пиаже и к концепции Л. Леви-
Брюля. С одной стороны, он не согласен с тезисом Л. Леви-
Брюля о случайном характере развития общества и эволюции
разума. Вместе с тем, как известно, Леви-Брюль описал в сво-
1 J. Piaget. Logique génétique et sociologie. «Revue philosophique
de la France et de l'Etranger», vol. CV, 1928, p. 171.

их работах различные типы мышления, соответствующие раз-
личным типам общественной организации. Отсюда, в частно-
сти, следовало важное положение о качественно различных
типах мыслительных структур, которое полностью одобряется
Пиаже. Пиаже также принимает лежащий в основе рассужде-
ний Леви-Брюля (в противоположность Дюркгейму) тезис о
том, что разум является не единым и неподвижным, а внутрен-
не расчлененным и пластичным. Вместе с тем Пиаже считает,
что Леви-Брюль учитывает лишь структурные различия и на
этой основе ошибочно вводит существование дологической ста-
дии развития интеллекта1. Сам же Пиаже акцентирует вни-
мание на постепенном формировании из действий субъекта
специфически мыслительных логических структур.
Таким образом, идеи французской социологической школы,
характеризующие в известном смысле ту интеллектуальную
среду, в которой сформировался Пиаже, нашли сочувствен-
ное и одновременно критическое отношение молодого Пиаже.
Критический дух Ж. Пиаже по отношению к французской со-
циологической школе стимулировался в том числе также и
идеями ряда других исследований, получивших распростра-
нение в тот период и оказавших заметное влияние на Пиаже.
,І.Мы имеем в виду, прежде всего, работы французских логи-
ков и гносеологов начала XX века (А. Лаланд, А. Гобло,
Л. Бруншвиг и др.). Французы оказались в стороне от происхо-
дивших главным образом в Германии и Англии споров психо-
логистов и антипсихологистов по поводу происхождения и при-
роды знания вообще и законов логики в частности. Но эта дис-
куссия не прошла для них бесследно. Отбросив ряд очевидно
ложных посылок психологизма, они — в значительной степени
под влиянием идей социологизма — начали подчеркивать
социальный характер логического мышления и необходимость
исторического анализа развития знания. В таком общем виде
эти идеи полностью одобряются и принимаются Пиаже. Его не
устраивает лишь форма их конкретной реализации и, прежде
всего, то обстоятельство, что французские исследователи име-
ют дело только с аристотелевской логикой при почти полном
игнорировании новых тенденций в области логики. Логика,
по-видимому, должна была пройти сравнительно долгий путь
развития под знаком антипсихологизма, прежде чем оказались
1 Ibidem, р. 176—180.

возможными реальные попытки ее применения в психолого-
генетических исследованиях (такие попытки Пиаже предпри-
нял в конце 30-х годов).
Конкретная форма, которую принимают идеи социологизма
в работах Пиаже 20-х годов, характеризуется понятием «эго-
центризма». В этот период Пиаже исходил из мысли о том, что
эгоцентризм, т. е. примат субъективного отношения к миру
над его объективным пониманием, доступным лишь социали-
зированному, логичному мышлению, и есть то, что отделяет
мышление ребенка от мышления взрослого. При этом социа-
лизация, бывшая для Пиаже тогда единственной основой раз-
вития психических функций, понималась им как накладывае-
мая извне на изначально эгоцентрический интеллект. Недос-
таточная четкость в постановке этой важнейшей проблемы
вызвала критику в адрес Пиаже. Мы имеем в виду прежде
всего известные критические замечания Л. С. Выготского1.
Л. С. Выготский упрекал Пиаже в неправильном выборе
исходного пункта исследования — индивида как такового,
который лишь постепенно вовлекается в систему обществен-
ных отношений, существенно трансформируя при этом свои
познавательные средства. По мнению Л. С. Выготского, подоб-
ной исходной независимости индивида от общества нет, как нет
и последующей социализации. Л. С. Выготский далее обратил
внимание на серьезные трудности, встающие при предложен-
ной Пиаже интерпретации феномена эгоцентрической речи,
связанной с исходным предположением о ребенке как эгоцент-
рическом существе.
Эта критика, воспринятая позднее многими советскими
психологами, фиксировала некоторые слабости концепции со-
циализации, как она развивалась в то время Пиаже. Но надо
сказать, что в одном принципиальном методологическом пунк-
те сама критика не могла быть воспринята исследователями,
сохранявшими традиционный психологический подход: Пиаже
не мог отказаться от точки зрения индивида, не утеряв
одновременно специфически психологический под-
1 См.: Л. С. Выготский. Проблемы речи и мышления ребенка в
учении Ж. Пиаже. В кн.: Ж. Пиаже. Речь и мышление ребенка,
М.-Л., 1932, стр. 3—54, а также: Л. С. Выготский. Избранные
психологические исследования. М., изд. АПН РСФСР, 1956; Л. С. Вы-
готский. Развитие высших психических функций. М., изд. АПН
РСФСР, 1960.

ход к исследованию (правда, такой подход, даже в соответст-
вии с принципами, провозглашенными самим Пиаже, требовал
выхода за рамки традиционной психологии и ее методов; Пиа-
же, однако, не осуществил такого выхода). Формирование
личности, и в частности, формирование интеллекта, составля-
ет предмет многостороннего исследования, выходящего за
рамки одной только психологии. Л. С. Выготский, как
известно, стремился построить такой предмет и именно в
этой связи обращался к проблемам усвоения культуры,
знака и т. д., т. е. к социологическим, педагогическим,
логическим, семиотическим проблемам. Но отсюда не сле-
дует, что невозможно собственно психологическое иссле-
дование формирования интеллекта, которое по необходимо-
сти должно выступать как исследование индивида, хотя и с уче-
том решающего влияния на этот процесс социального окру-
жения. Поэтому последовательная критика позиции Пиаже,
на наш взгляд, должна идти по линии того, насколько эффек-
тивно увязаны эти два аспекта — индивидуальный и социальный,
т. е. насколько реализован психологический подход к исследо-
ванию интеллекта. Сам Пиаже в какой-то мере попытался
позднее именно таким образом уточнить свою концепцию.
Критикуя концепцию эгоцентризма, Л. С. Выготский отме-
тил близость ряда идей Пиаже с психоаналитическим понима-
нием мышления. По его мнению, Пиаже исходит из психоана-
литического положения о том, что «первичной, обусловленной
самой психологической природой ребенка формой мышления
является аутистическая форма; реалистическое же мышление
является поздним продуктом». И далее: «Аутистическое мышле-
ние представляется, с генетической точки зрения, ранней, пер-
вичной формой мышления, логика возникает относительно
поздно, и эгоцентрическая мысль занимает, с генетической точ-
ки зрения, среднее место, образует переходную ступень в раз-
витии мышления от аутизма к логике»1.
Следует, однако, отметить, что те заимствования, кото-
рые Пиаже сделал у теоретиков психоанализа, оказались
лишь внешне привнесенными в его собственную концеп-
цию и не сыграли в ней заметной роли. Более того, даже
Л. С. Выготский. Проблема речи и мышления ребенка в учении
Ж. Пиаже. В кн. «Избранные психологические исследования», М.,
изд. АПН РСФСР, 1956, стр. 64, 65.

первые его работы («Речь и мышление ребенка», а также
ряд статей, относящихся к 1920—1923 гг.) показывают, что
Пиаже, привлекая отдельные положения психоаналитичес-
кой трактовки мышления, модифицирует их таким образом, что
в них по сути дела мало что остается от психоанализа1.
Отвечая много лет спустя на критические замечания
Л. С. Выготского, Ж. Пиаже признал их в значительной степени
справедливыми. Он, в частности, согласился с тем, что в своих
ранних работах он «преувеличил сходство между эгоцентриз-
мом и аутизмом, не показав в достаточной мере различий», и
что «Выготский снова прав, когда он упрекает меня за слиш-
ком некритическое использование «принципа удовольствия»
Фрейда»2.
Специально вопрос об эгоцентризме был рассмотрен Ж. Пиа-
же в 1951 г. в статье «Эгоцентрическая мысль и социоцентри-
ческая мысль». В этой работе Ж. Пиаже, в частности, отмечал,
что процесс социализации определен не зависимостями како-
го-то одного типа, а различными типами взаимодействия ин-
дивида со средой (природной и социальной). В этой связи он
пишет, что «в противоположность абстрактной социологии
Дюркгейма, которая представляет общество как некое еди-
ное целое, воздействующее на индивида посредством социаль-
ного «принуждения» (физического или духовного), конкретная
социология, принять которую заставляют нас исследования
интеллектуального развития ребенка, должна исходить не
из глобальных целостностей, а из конкретных систем отноше-
ний и взаимозависимостей»?. В этот период решение пробле-
мы эгоцентризма опирается у Пиаже на построенную им в
30—40-е годы операциональную концепцию интеллекта.
1 К аналогичным результатам в исследовании этого вопроса пришли Эн-
тони (E. Y. Anthony. The system makers: Piaget and Freud. «Bri-
tish Journal for Medical Psyhology», 1957, vol. 30, pp. 255—269) и Флей-
вел (J. H. Flavell. «Thought in the Young Child», p. 9). Энтони го-
ворит о «заигрывании» Пиаже с фрейдовской теорией, а
Флейвел добавляет, что заигрывание не превратилось в прочный союз
или супружество. «Можно с уверенностью сказать, — пишет Флей-
вел, — что Фрейд не оказал большого влияния на самого Пиаже и что
Пиаже никогда не пытался объединить две системы» («Thought in the
Young Child», p. 9).
2 J. Piaget. Comments on Vygotsky's critical remarks concerning.
«The Language and Thought of the Child», Cambridge, Mass., 1962.
3 J. Piaget. Pensée égocentrique et pensée sociocentrique. «Cahiers
Internationaux de sociologie», vol. X, 1951, p. 34.

в 1962 г. Ж. Пиаже вновь обращается к проблеме социали-
зации, эгоцентризма и т. д. Он подчеркивает, что в своих ран-
них работах он употребил термин «эгоцентризм» как обозна-
чающий определенную стадию развития мышления (так назы-
ваемую «репрезентативную мысль»), использующую всякого
рода символы или знаки, однако не предполагающую еще соб-
ственно интеллектуальных операций. Слово «эгоцентризм»,
говорит Пиаже, было выбрано тогда за неимением лучшего.
При этом Пиаже обращает внимание на то, что, выбирая слово
«эгоцентризм», он хотел подчеркнуть, что на этой стадии ре-
бенок бессознательно смешивает собственную точку зрения с
точкой зрения другого. Ребенок на этом этапе не в состоянии
различить в каждой из своих мыслей то, что идет от него, и то,
что идет от другого. В своей наиболее индивидуализирован-
ной форме эгоцентрический интеллект выражается в игре во-
ображения (которая есть иллюзорная форма удовлетворения
непосредственных желаний).
В наиболее социализированной форме эгоцентричная мысль
есть своеобразное копирование мысли взрослого человека (в
этом случае мысль взрослого выступает для ребенка в авто-
ритарной форме).
Истинный смысл эгоцентрического мышления, по Пиаже,
состоит отнюдь не в том, что ребенок «не имеет в виду других».
Понять познавательный эгоцентризм нельзя, если встать, по-
добно Ж. Ж. Руссо, на точку зрения чисто индивидуального со-
знания, предшествующего любым общественным отношениям.
Истинный смысл познавательного эгоцентризма следует рас-
сматривать в рамках теории адаптации, где устанавливается,
что адаптация далеко не всегда является успешной, что равно-
весие между ассимиляцией объектов в структурах действия и
аккомодацией этих структур к объектам может принимать не
вполне адекватную форму, приводящую, в частности, к систе-
матическим ошибкам, вызванным непосредственной точкой зре-
ния, противоположной объективному мышлению. Логичес-
кое мышление управляется законом децентрации, снимающим
примат непосредственной точки зрения. В детском мышлении
превалирует изначальная неспособность децентрировать, ме-
нять данную познавательную перспективу. Именно это свойство
мышления ребенка и характеризуется теперь Пиаже как эго-
центризм. Что же касается термина, то его, по мнению Пиаже,
лучше было бы заменить термином «центризм».

На ранних стадиях развития интеллекта индивидуальные
и социальные моменты мысли еще не объединены полностью,
но для самого индивида они неразличимы и бессознательно
смешаны. На высшей стадии достигается высшая степень со-
циализации — «становится невозможным отличить индивиду-
альное и социальное в мысли не потому, что они смешивают-
ся самим индивидом, а потому, что они образуют неразъеди-
нимые моменты одних и тех же индивидуальных и межиндиви-
дуальных орудий координации»1.
Таким образом, Пиаже в ходе собственных исследований
был вынужден подвергнуть существенному уточнению свою
исходную версию о «социализации» как условии интеллекту-
ального развития.
Последующий период научной деятельности Ж. Пиаже,
1925—1929 гг., имеет очень важное значение в формировании
психологической концепции женевского ученого. В это время
Ж. Пиаже переходит от анализа словесного мышления к не-
посредственному исследованию деятельной стороны процесса
мышления. «Потребовалось некоторое время, — писал позд-
нее Ж. Пиаже, —чтобы понять, что корни логических опера-
ций лежат глубже лингвистических связей и что мое раннее
исследование мышления было слишком сосредоточено на линг-
вистическом аспекте»2.
В период 1925—1929 гг. Ж. Пиаже сформулировал ряд
важнейших положений, выражающих его специфический под-
ход к анализу мышления. Эти положения составили позднее
одну из решающих основ операциональной концепции интел-
лекта, хотя в последующие годы некоторые из них уточнялись
(иногда весьма значительно), конкретизировались и дополня-
лись. Как известно, суть операциональной концепции интел-
лекта заключается в понимании интеллекта как системы скоор-
динированных между собой и обратимых операций, в установ-
лении производности таких интериоризованных мыслительных
операций от внешних предметных действий и в опреде-
лении последовательных стадий формирования интеллекта,
т. е. стадий становления все усложняющихся операциональ-
ных систем.
1 См.: J. Piaget. Le langage et la pensée chez l'enfant. 3e éd., Paris, Dela-
chaux et Niestlé, 1958, p. 77.
2 J. Piaget. Comments on Vygotsky's critical remarks. Cambrid-
ge, 1962.

В работах 1925—1929 гг. Пиаже сосредоточил свое основное
внимание на эволюции интеллекта в раннем детском возрасте.
Материалы экспериментальных исследований этого периода,
полученные главным образом в результате наблюдений над
собственными детьми, были опубликованы в книгах: «Возник-
новение интеллекта у ребенка» (1936), «Конструкция реаль-
ности у ребенка» (1937), «Формирование символа у ребенка»
(1945), а также в ряде статей (например, «Первый год детства»,
«The British Journal of Psychology», 1927, vol. 18, pp. 97—190).
В этих работах анализу были подвергнуты следующие ос-
новные вопросы: 1) исследование действий ребенка при его
оперировании с легко изменяющимися предметами — про-
блема сохранения объема, массы, веса и т. д.; 2) определение
специфических особенностей организации интеллекта в началь-
ный досимволический сенсо-моторный период его развития и
анализ отношения досимволического интеллекта к последую-
щим стадиям символического мышления.
Период 1929—1939 гг. образует новый этап научной био-
графии Ж. Пиаже. Именно в это время операциональная
концепция интеллекта получила ту форму, в которой она во-
шла в современную психологическую науку. Для завершения
построения этой концепции Пиаже пришлось провести иссле-
дования в двух направлениях. Прежде всего, это исследования
в экспериментально-психологическом плане, в которых Ж. Пиа-
же, дополняя работы 1925—1929 гг., занялся анализом
среднего детского возраста, имея в качестве основного пред-
мета рассмотрения формирование понятий числа и количества
у ребенка. Результаты этих исследований были опубликованы
в ряде статей, относящихся к 1936—1939 гг., а также в двух
книгах: «Генезис числа у ребенка» (совместно с А. Шеминской,
1941) и «Развитие количества у ребенка» (совместно с Б. Инель-
дер, 1941). Важным результатом этого периода творчества
Пиаже явилось выделение в развитии интеллекта и системати-
ческое исследование стадии конкретных операций.
Вторым направлением, в котором шла работа Пиаже в пе-
риод 1929—1939 гг., было создание логической концепции,
приспособленной специально для психологического анализа
развития интеллекта. По ряду причин, подробно освещенных
Ж. Пиаже во включенной в настоящее издание работе «Логика
и психология», он не мог для этих целей просто воспользовать-
ся одной из существовавших в то время логических теорий:

требовалось построить логику интеллекта, а это можно было
сделать только в результате специального логического иссле-
дования. Осуществляя это исследование, Пиаже-психолог выс-
тупает как глубокий и тонкий логик.
Важнейшее для логической теории Ж. Пиаже понятие
«группировка» было введено им в 1937 г. (см., в частности,
статью «Образуют ли группу отношения равенства, выражаю-
щие логическое сложение и вычитание?», «L'enseignement ma-
thématique», 1937, vol. 36, p. 99-108). Систематическое изло-
жение логическая концепция Ж. Пиаже получила в книгах:
«Классы, отношения и числа» (1942), «Логический трактат»
(1950), «Исследование трансформаций логических операций»
(1952), а параллельно с этим и на этой основе формулировалось
обобщенное выражение операциональной концепции интеллек-
та, выполненное Пиаже, в частности, в «Психологии интел-
лекта» (1946), а также в «Логике и психологии» (1953).
Рассматриваемый период творческой биографии Ж. Пиа-
же значителен еще одним моментом. Бывшие до этого эпизоди-
ческими «выходы» Ж. Пиаже в теоретико-познавательную,
эпистемологическую область, теперь становятся систематичес-
кими и вытекают из необходимости гносеологического обоснова-
ния операциональной концепции, и эта область составляет теперь
предмет его специальных занятий. Ж. Пиаже, подготавливая
свои будущие публикации по генетической эпистемологии,
интенсивно занимается историей математики, физики, био-
логии.
Начало нового периода исследований Ж. Пиаже можно
отнести к 1940 г. Этот период, который продолжается пример-
но до 1955 г., специфичен не только тем, что в эти годы была
опубликована добрая половина основных работ женевского
ученого (шестнадцать важнейших книг!), но и тем, что Ж. Пиа-
же ведет интенсивные исследования в ряде областей, существен-
но важных для развертывания и уточнения его концепции.
Во-первых, это исследования в области собственно психо-
логии мышления, в которых на базе операциональной концеп-
ции интеллекта подвергается анализу формирование у ребен-
ка понятий движения и скорости, времени и случайности, пред-
ставление пространства, становление спонтанной геомет-
рии и т. д. (основные работы: «Понятия движения и скорости у
ребенка» (1946), «Развитие понятия времени у ребенка» (1946),

«Представление пространства у ребенка» (совместно с Б. Инель-
дер, 1947), «Спонтанная геометрия ребенка» (совместно с
Б. Инельдер и А. Шеминской, 1948), «Генезис понятия «слу-
чай» у ребенка» (совместно с Б. Инельдер, 1951)).
Во-вторых, в этот период создаются обобщенные представ-
ления о развитии мышления ребенка к мышлению подростка и
о характере элементарных логических структур классификации
и сериации: «От логики ребенка к логике подростка» (совмест-
но с Б. Инельдер, 1955); «Генезис элементарных логических
структур; Классификации и сериации» (совместно с Б. Инель-
дер, 1959).
В-третьих, Ж. Пиаже проводит большой цикл специальных
экспериментальных исследований восприятия и отношения
структур восприятия к операциональным структурам интел-
лекта. Пиаже вскрывает вероятностную природу восприя-
тия и показывает, что одного восприятия в генетическом пла-
не недостаточно «для формирования элементов мышления или
понятий, которые соответствуют операциональной деятель-
ности», что одного восприятия недостаточно и «для образова-
ния операций как таковых»; в то же время само восприятие
«не развивается автономно», его эволюция вызвана «необходимым
для него вмешательством операций»1. Систематическое изло-
жение концепции восприятия Ж. Пиаже дано в его книге
«Перцептивные механизмы. Вероятностные модели, генетичес-
кий анализ, взаимоотношения с интеллектом» (1961).
И наконец, в-четвертых, собственно психологическая и
логическая концепции Ж. Пиаже составили тот конкретный
материал, на основе которого в 40-х — начале 50-х годов была
сформулирована общая теоретико-познавательная концепция
«генетической эпистемологии», впервые в полном виде изложен-
ная Пиаже в трех томах «Введения в генетическую эпистемо-
логию» (I том—«Математическая мысль», II том — «Физичес-
кая мысль», III том—«Биологическая, психологическая и соци-
альная мысль», 1950). Если логика, по мнению Пиаже занимается
формальным анализом познания, то эпистемология (теория поз-
нания) исследует познание с точки зрения взаимоотношений субъ-
екта и объекта. Следовательно, эпистемологические проблемы
шире собственно логических. Поэтому, говорит Ж. Пиаже, «эпис-
1 Ж. Пиаже. Роль действия в формировании мышления. «Вопросы
психологии», 1965, № 6, стр. 42.

темология предполагает решенными проблемы логики»1, она
строится, опираясь на логический и психологический материал.
Со своей стороны, построенная эпистемология оказывает не-
оценимую помощь специальным дисциплинам, исследующим
мышление, — она указывает им приемы и способы анализа,
выясняет ценность и взаимоотношение знаний разного рода,
дает в конечном итоге обоснование частным наукам.
По мнению Пиаже, многочисленные попытки построить на-
учную эпистемологию, имевшие место в истории, не привели к
положительному результату потому, что они исходили из
статической точки зрения. Только генетический и историко-
критический подход к человеческому знанию может привести
к научной эпистемологии. «Генетическая эпистемология», по
замыслу Ж. Пиаже, должна разрабатывать общие вопросы ме-
тодологии и теории познания, с одной стороны, исходя из ре-
зультатов экспериментальных психологических исследований
и фактов истории научной мысли, а с другой стороны, широко
применяя при разработке общей теории методы современной
логики и математики (например, булеву алгебру, теорию
групп, теорию графов, теорию игр и т. д.).
В рамках генетической эпистемологии Ж. Пиаже обосновы-
вает существование «диалектической связи» между субъектом и
объектами, нераздельность субъекта S и объектов О. «Именно
из этого нерушимого взаимодействия S ↔ O и вытекает дейст-
вие — источник познания. Исходным пунктом познания явля-
ется не S, не О, а взаимосвязь S ↔ О, характерная для дейст-
вия. Именно на основе этого диалектического взаимодействия
и раскрывается постепенно объект и его свойства — путем де-
центрации, которая освобождает познание от внешних иллю-
зий. Отталкиваясь от этого взаимодействия S ↔ O, субъект, рас-
крывая и познавая объект, организует действия в стройную
систему, составляющую операции его интеллекта или мыш-
ления»2. Генетическая эпистемология, таким образом, высту-
пает у Ж. Пиаже, с одной стороны, как обобщение его психоло-
гических и логических принципов, а с другой — как основание
его логико-психологической теории.
В 1955 г. в развитии школы Ж. Пиаже произошло важ-
ное событие — под его руководством в Женеве был создан
1 J. Piaget. Traité de logique. Paris, 1950, p. 5.
2 Ж. Пиаже. Роль действия в формировании мышления. «Вопросы
психологии», 1965, № 6, стр. 43.

«Международный центр генетической эпистемологии»1, по-
ставивший своей целью дальнейшее развитие идей генетической
эпистемологии применительно к актуальным проблемам пси-
хологии, логики и лингвистики. Создание центра было нача-
лом следующего периода научной деятельности Ж. Пиаже, пери-
ода, который продолжается и в настоящее время.
В работе Международного центра принимают активное
участие многие видные современные специалисты в области
психологии, логики, кибернетики, лингвистики и т. д. (напри-
мер, психологи: Дж. Брунер,Ф. Брессон, А. Морф, Б. Маталон-
П. Греко, Я. Смедслунд, А. Джонкхир, Д. Берляйн; логики:
Л. Апостель, У. Мэйс, Э. Бет, Ж.-Б. Гриз, С. Папер; специалист
в области теории информации Б. Мандельброт и др.). В осно-
вании проведенных ими исследований лежат общие принци-
пы генетической эпистемологии, и широкое их обсуждение не-
сомненно способствует дальнейшему развитию этой кон-
цепции.
К настоящему времени участники Международного центра
подвергли систематическому анализу следующие проблемы:
1. Цели и задачи генетической эпистемологии. Взаимоот-
ношение эпистемологии и психологического исследования2.
2. Логический и психологический анализ интеллекта. От-
ношение между формальной логикой и реальным мышлением.
Границы формализации3.
3. Роль понятия равновесия в логике и психологии. Логика,
язык и теория информации. Аналитические и синтетические
связи в поведении субъекта4.
1 Центр начиная с 1957 г. издает под редакцией Ж. Пиаже периодические
сборники «Исследования по генетической эпистемологии» («Etudes
d'épistémologie génétique». Paris, Presses Universitaires de France).
2 См.: E. W. Beth, W. Mays et J. Piaget. Epistémologie
génétique et recherche psychologique. «Etudes d'épistémologie génétique».
I. Paris, PUF., 1957.
8 См.: E. W. Beth et J. Piaget. Epistémologie mathématique et psy-
chologie. «Etudes...». XIV. Paris, PUF., 1961; E. W. Beth. J.-B.
Grize, R. Martin, B. Matalоn. A. Naess et J. Piaget.
Implication, formalisation et logique naturelle. «Etudes...». XVI. Paris.
PUF., 1963.
4 См.: L. Apostel, В. Mandelbrot et J. Piaget. Logi-
que et équilibre. «Etudes...». II. Paris, PUF., 1957; L. Apostel,
В. Mandelbrot et A. Мог f. Logique, langage et théorie de
l'information. «Etudes...». III. Paris, PUF., .1957; L. Apostel,
W. Mays, A. Morfet J. Piaget. Les liaisons analytiques et synthé-

4. Логика и восприятие. Соотношение перцептивных струк-
тур и операциональных структур интеллекта1.
5. Научение и знание. Логика, научение и вероятность. На-
учение логическим структурам. Логика научения2.
6. Проблемы построения числа. Формализация понятия
группировки и построенной Пиаже концепции генезиса числа.
Филиация структур3.
Проведенные по названным темам исследования существен-
но обогатили все стороны — психологическую, философскую
и логическую — концепции Ж. Пиаже.
В первой части вступительной статьи мы охарактеризовали
в общем виде научную деятельность Ж. Пиаже, выделили основ-
ные этапы его научной биографии. Теперь следует остановиться
на рассмотрении основных методологических предпосылок, из
которых исходит Ж. Пиаже в своих исследованиях. Иначе го-
воря, речь должна пойти о методе исследования и описания ин-
теллекта, предложенном Ж. Пиаже.
В науку XX века Ж. Пиаже вошел, прежде всего, как один
из наиболее ярких представителей синтетического под-
хода к исследованию психики. Такой подход, основы-
вающийся на стремлении органически объединить в одной систе-
ме отдельные принципы и методы, выработанные в различных
tiques dans les comportements du sujet. «Etudes...». IV. Paris, PUF.,
1957.
1 См.: A. Jonckheere, B. Mandelbrot et J. Piaget.
La lecture de l'expérience. «Etudes...». V. Paris. PUF., 1958;
J.-S .Bruner, F. Bresson, A. Mоrf et J. Piaget. Logique
et perception. «Etudes...». VI. Paris, PUF., 1958.
2 См.: P. Gréco et J. Piaget. Apprentissage et connaissance.
«Etudes...». VII. Paris, PUF., 1959; L. Apostel, A. R. Jonckhe-
ere etB. Matalon. Logique, apprentissage et probabilité. «Etudes...».
VIII. Paris, PUF., 1959; A. Morf, J.Smedslund, Vinh-Bang
et J. F. Wohlwill. L'apprentissage des structures logiques. «Etudes...».
IX. Paris, PUF, 1959; M. Goustard, P. Gréco, B. Matalon
et J. Piaget. La logique des apprentissages. «Etudes...». X. Paris,
PUF, 1959.
3 См.: P. Gréco, J.-B. Grize, S. Papert et J. Piaget.
Problèmes de la construction du nombre. «Etudes...» XI. Paris. PUF,
1960; L. Apostel, J.-B. Grize, S. Papert et J. Piaget.
La filiation des structures. «Etudes...». XV. Paris. PUF, 1963.

исторически предшествующих концепциях, весьма характерен
для ряда наук во второй половине XX века. Ж. Пиаже — ак-
тивному борцу за подобный подход в психологии — принад-
лежит несомненная заслуга в его становлении и утверждении.
Психология конца XIX — начала XX века вскрыла неко-
торые принципиальные свойства психики и сформулировала
ряд гипотез о ее строении. В недрах многих школ и направ-
лений были предприняты первые шаги по исследованию пси-
хики как поведения. Французская социологическая школа
сконцентрировала свое внимание на анализе зависимости пси-
хической жизни индивида от окружающих его социальных
отношений. Гештальтпсихология («теория формы») резко под-
черкнула целостный, структурный характер психических об-
разований. Все шире стала пробивать себе дорогу идея гене-
тического подхода к формированию психики. К этому надо
добавить подчеркиваемую многими психологическими школами
идею обусловленности субъективной, психической деятель-
ности отношениями и свойствами мира объектов. Все эти
принципы составляют, по сути дела, полный перечень тех уста-
новок, из которых исходит Ж. Пиаже в своих работах.
При этом Пиаже прекрасно осознает как внутренние труд-
ности, возникшие при реализации указанных идей в соответ-
ствующих концепциях, так и общую принципиальную ограни-
ченность каждой из них, ограниченность, вытекающую из са-
мой постановки задачи — анализ одного принципа при
фактически полном игнорировании всех остальных. В этой
связи можно упомянуть, например, внутреннюю противоре-
чивость социологической трактовки интеллекта, предложен-
ной французскими исследователями (в первой части статьи
мы кратко останавливались на критике Ж. Пиаже различных
вариантов этой концепции), серьезные трудности, с которыми
столкнулся бихевиоризм в своих попытках определить дейст-
вие и дать интерпретацию психической жизни индивида в тер-
минах поведения, и т. д.1
Суть позиции, занятой Ж. Пиаже по отношению к ряду ве-
дущих направлений предшествующей ему (а иногда и современ-
ной) психологической науки, можно проследить на примере
его отношения к гештальтпсихологии («теории формы»).
1 Подробно этот вопрос рассмотрен в первой части статьи Н. И. Непом-
нящей «О связи логики и психологии в системе Ж. Пиаже». «Вопросы
философии», 1965, № 4, стр. 133—140.

Занимаясь анализом этой концепции в главе III «Психологии
интеллекта», Ж. Пиаже приходит к следующим выводам. С
одной стороны, «характер «целостности», свойственный психи-
ческим структурам (как перцептивным, так и интеллек-
туальным), существование законов «хорошей формы», све-
дение изменений структуры к формам равновесия и т. д.
обоснованы столь многочисленными экспериментальными
работами, что эти понятия с полным правом широко использу-
ются в современной психологии»1. Но, с другой стороны, «тео-
рия формы, не вызывающая сомнений в определении ею форм рав-
новесия или вполне структурированных целостностей, не мо-
жет быть, однако, принята, так как и в перцептивной сфере, и
в сфере интеллекта она не принимает во внимание ни реаль-
ности генетического развития, ни действенного конструи-
рования, которое характеризует это развитие»2. Иначе говоря,
гештальтпсихологии не хватает генетической ориентации и
понимания психики как деятельности.
Выявив сильные и слабые стороны различных концепций
психики, Пиаже формулирует идею синтеза, теоретического
объединения и обобщения основных завоеваний предшествующей
науки. И именно эта идея пронизывает всю научную деятель-
ность Ж. Пиаже.
Если мы имеем несколько принимаемых утверждений
(принципов), то задача их объединения, синтеза в единой тео-
ретической системе может решаться, как правило, не одним,
а несколькими путями. Причем в исходном пункте чрез-
вычайно трудно установить относительную ценность каж-
дого из таких путей. Разработка методов подобной оценки
представляет собой важную (и весьма далекую от общеприня-
того решения) задачу методологии и логики науки. Мы, к со-
жалению, не можем входить здесь в обсуждение деталей этой
проблематики. Следует отметить лишь один момент: сущест-
венное значение при решении этого круга вопросов имеет со-
поставление результатов, полученных при реализации предлага-
емого способа синтеза, во-первых, с содержанием тех концеп-
ций, которые послужили исходным материалом объединения;
с этой точки зрения несомненно, что концепция Пиаже сумела
подняться над тем, что составляло ее исходную базу. Во-вто-
1 См. стр. 116 настоящего издания.
2 См. стр. 123 настоящего издания.

рых, полученный результат надо сопоставить с дальнейшим
развитием рассматриваемой отрасли знания (т. е. с тем, что
составляет содержание современной точки зрения в строгом
смысле). При этом очень важно, в частности, произвести срав-
нительный анализ концепции Ж. Пиаже и тех путей разви-
тия теоретической психологии, которые представлены в тру-
дах Л. С. Выготского, С. Л. Рубинштейна, А. Н. Леонтьева
и других советских психологов. В этом смысле оценка кон-
цепции Пиаже уже не является однозначной: при сопоставле-
нии с другими современными психологическими концепциями
(в частности, принятыми в советской психологии) теоретичес-
кая схема Пиаже обнаруживает как сильные, так и слабые
стороны. Это, впрочем, вполне естественно и соответствует
законам развития всякой науки.
Каковы же основные вехи построения теоретической пси-
хологии, намеченные Ж. Пиаже? Отвечая на этот вопрос, мы,
естественно, будем вынуждены несколько нарушить истори-
ческую последовательность становления идей, чтобы выявить
их логическую последовательность.
В центре теоретической концепции Ж. Пиаже стоит опре-
деление природы интеллекта и, решение проблемы соотноше-
ния психологии и логики.
В «Психологии интеллекта» Ж. Пиаже последовательно
отвергает ряд психологических теорий интеллекта — своеоб-
разный вариант теории предустановленной гармонии, априо-
ристскую концепцию «психологии мышления», согласно кото-
рой интеллект представляет собой некое «зеркало логики», геш-
тальтистскую теорию, основанную на понимании интеллекта
как совокупности независимых от развития психики струк-
турных образований, ассоцианизм физиологической ориен-
тации, концепцию «проб и ошибок» с ее явно выраженной эм-
пиристской направленностью. Подвергая глубокому критичес-
кому рассмотрению эти концепции, Ж. Пиаже формулирует
основные принципы своего подхода. Вот они:
1. Интеллект определяется в контексте анализа поведения,
т. е. особого обмена (взаимодействия) между внешним миром и
субъектом. «...B противоположность физиологическим обме-
нам, носящим материальный характер и предполагающим вну-
треннее изменение тел, «поведения», изучаемые психологией,
носят функциональный характер и реализуются на больших
расстояниях — в пространстве (восприятие и т. д.) и во вре-

мени (память и т. д.), а также по весьма сложным траекториям
(с изгибами, отклонениями и т. д.)»1. В рамках понимаемого та-
ким образом поведения выделяются два важнейших и тесней-
шим образом связанных аспекта — аффективный и когнитив-
ный, причем первый представляет собой энергетическую
характеристику поведения, а второй — его структурные свой-
ства. Интеллект, следовательно, вводится Ж. Пиаже как опре-
деленная форма когнитивного аспекта поведения, функцио-
нальное назначение которого — структурирование
отношений между средой и организмом.
2. Интеллект, как и все остальные биологические процессы
и функции, обладает, по Ж. Пиаже, адаптивной при-
родой. Адаптация при этом понимается как равновесие между
ассимиляцией (или усвоением данного материала существую-
щими схемами поведения) и аккомодацией (или приспособле-
нием этих схем к определенной ситуации). Совершенно оче-
видно, что адаптация может быть весьма различной по своей
природе; например, материальной, когда равновесие достига-
ется за счет «взаимопроникновения между той или иной час-
тью живого тела и той или иной частью внешней среды»2, или
функциональной, не сводящейся к такому материальному
взаимопроникновению (обмену). Важнейшим моментом в по-
нимании природы интеллекта является для Пиаже утвержде-
ние о специфически функциональном харак-
тере адаптации в интеллектуальной сфере.
3. Познание, осуществляемое интеллектом, не есть, согласно
Ж. Пиаже, статическая копия реальности. Познавать объект —
это значит воздействовать на него, значит динамически воспроиз-
водить объект, и именно поэтому суть интеллекта— в его дея-
тельной природе. Психическая и, следовательно, интел-
лектуальная жизнь начинается «с функциональных взаимодей-
ствий, т. е. с того момента, когда ассимиляция не изменяет более
ассимилируемые объекты физико-химическим образом, а вклю-
чает их в формы своей собственной деятельности»3, иначе говоря,
когда аккомодация влияет только на деятельность.
4. Интеллектуальная деятельность производна от
материальных действий субъекта; ее элементы — операции —
1 См. стр. 62 настоящего издания.
2 См. стр. 67 настоящего издания.
3 Там же.

представляют собой интериоризованные дей-
ствия, которые только в том случае оказываются операци-
ями в собственном смысле слова, когда они координируются
между собой, образуя обратимые, устойчивые
и вместе с тем подвижные целостные струк-
туры.
5. Такие целостные структуры могут существенно отличать-
ся между собой как по степени их обратимости и характеру
подвижности, так и по отнесенности к той или иной сфере объ-
ектов. Более того, другие когнитивные функции (например,
восприятие) также характеризуются структурным строением.
Возникающие в этой связи проблемы генетического родства
когнитивных функций (и поведения в целом) и специфики ин-
теллекта решаются Ж. Пиаже следующим образом. Интеллект
«продолжает и завершает совокупность адаптивных процес-
сов»: если органическая адаптация «обеспечивает лишь мгно-
венное, реализующееся в данном месте, а потому и весьма ог-
раниченное равновесие», то простейшие когнитивные функ-
ции (восприятие, навык, память и т. д.) «продолжают это рав-
новесие как в пространстве, так и во времени», но лишь один
интеллект «тяготеет к тотальному равновесию, стремясь к тому,
чтобы ассимилировать всю совокупность действительности и
чтобы аккомодировать к ней действие, которое он освобождает
от рабского подчинения изначальным «здесь» и «теперь»1. От-
сюда — принцип генетического выведения ин-
теллектуальных операций, обратной стороной которого яв-
ляется невозможность указания строгих границ интеллекта, —
последний приходится характеризовать лишь «тем направ-
лением, на которое ориентировано его развитие»2.
Таким образом, согласно Ж. Пиаже, интеллект есть особая
форма взаимодействия между субъектом и объектами, специфи-
ческая деятельность, которая, будучи производной от внешней
предметной деятельности, предстает как совокупность инте-
риоризованных операций, скоординированных между собой
и образующих обратимые, устойчивые и одновременно подвиж-
ные целостные структуры. Интеллект, говорит Ж. Пиаже, мож-
но определить как «прогрессирующую обратимость мобильных
психических структур» или, что то же самое, как «состояние
1 См. стр. 67—68 настоящего издания.
2 См. стр. 68 настоящего издания.

равновесия, к которому тяготеют все последовательно распо-
ложенные адаптации сенсо-моторного и когнитивного порядка,
так же как и все ассимилятивные и аккомодирующие взаимо-
действия организма со средой»1.
Легко обнаружить в изложенной системе взглядов все те
принципиальные идеи предшествующей психологии, которые
выделял и принципиально принимал Ж. Пиаже. Теперь они дей-
ствительно не образуют набора отдельных принципов, а взаимо-
связаны между собой. Перед нами, таким образом, основы синте-
тической концепции, развиваемой Ж. Пиаже. С конкретными пу-
тями реализации этой концепции читатель познакомится по рабо-
там, включенным в настоящее издание. Нам же сейчас пред-
ставляется необходимым обратить внимание на некоторые важ-
ные в методологическом плане пункты.
В своих исходных определениях Ж. Пиаже не выходит за
рамки индивидуальной психологии с четко
выраженной биологической направленно-
стью. Для него субъект — это видно из приведенных нами
исходных принципов pi совершенно четко проявляется в экспери-
ментальных исследованиях— является лишь активным действую-
щим индивидом, причем общие закономерности, которым подчи-
няется развитие психической жизни субъекта, оказываются зако-
номерностями, присущими всему биологическому миру (зако-
ны адаптации, ассимиляции, аккомодации, равновесия и
т. д.). Правда, о «биологизме» Пиаже надо говорить cum gra-
no salis, учитывая, что этот «биологизм» вплетается в психо-
логический и социальный контекст и связан со стремлением
построить психологию как науку, синтезирующую и биологи-
ческие, и социальные, и логические принципы подхода к объ-
екту исследования2. Тем не менее можно с полным правом
сказать, что предлагаемые Ж. Пиаже основания синтетической
психологической системы не столь радикально отличаются от
предшествующей ему психологической науки и в то же время
уступают общим исходным установкам развиваемого, прежде
всего многими советскими специалистами-психологами, по-
нимания психики (и интеллекта) как общественно-историче-
1 См. стр. 69 настоящего издания.
2 Подробнее об этом см.: В. Н. Садовский, Э. Г. Юдин. Жан
Пиаже — психолог, логик, философ. «Вопросы психологии», 1966,
№ 4.

ского, социального образования. С этой точки зрения здание
психологии, построенное Ж. Пиаже, — сколь бы внушитель-
ным и грандиозным оно ни было — оказывается построенным
не на столь уж прочном фундаменте.
В противоположность концепциям субстанциональности
психической жизни Ж. Пиаже выступает как яркий предста-
витель функционально-структурного подхода
к исследованию психики (интеллекта). Для него интеллект есть
прежде всего особое функциональное взаимодействие, струк-
турирующее взаимоотношения организма и среды. В последо-
вательном проведении такого подхода — важная заслуга же-
невского ученого. Однако вместе с тем даже исходные предпо-
сылки теории Ж. Пиаже дают возможность сделать вывод о
том, что его функционализм и особенно структурализм еще
крайне робки и по сути дела представляют собой лишь самые
первые звенья в реализации соответствующих методических
подходов.
Действительно, считая интеллект системой структуриро-
ванных целостностей, Ж. Пиаже определяет эти целостности
как некое конечное состояние, к которому стремится разви-
тие ассимилятивных и аккомодирующих взаимодействий орга-
низма со средой. Речь, стало быть, идет не о внутренних законо-
мерностях интеллектуальных механизмов, а о понимании
стадий интеллектуального развития, в большей или меньшей сте-
пени удаленных от конечного состояния. Подобный способ рас-
суждения — не редкость для XX века: хорошо известны при-
меры его реализации в непсихологической сфере, например,
в «теории открытых систем» Л. Берталанфи, где открытая си-
стема, находящаяся в постоянном обмене веществом и энергией
со средой, описывается с помощью так называемых «телеоло-
гических» уравнений, показывающих степень отклонения дан-
ного состояния рассматриваемой системы от ее фиксирован-
ного конечного состояния1. Вполне очевидно, что в этом слу-
чае рассматриваются лишь некоторые внешние структурные
характеристики исследуемого процесса. Подобный упрек в ме-
тодологической незавершенности с полным основанием можно
бросить и Ж. Пиаже.
1 См.: L. von Bertalanffy. General System Theory: A Criti-
cal Review. «General Systems», vol. VII, 1962.

Эти критические соображения становятся более строгими
и точными, если обратиться к анализу взглядов Ж. Пиаже
на соотношение логики и психологии в исследовании интел-
лекта.
При анализе интеллекта необходимо, считает Ж. Пиаже,
сочетать психологический и логический планы исследования.
В этом утверждении и в его четком осуществлении — одна из
важнейших особенностей теории Ж. Пиаже. К необходимости
такого объединения женевский психолог приходит прежде
всего в результате осознания внутренних противоречий и ог-
раниченностей предшествующих психологических теорий, стре-
мящихся соблюсти «чистоту» психологического анализа и яв-
ным образом пытающихся абстрагироваться от данных ло-
гики.
Основная задача, которую решает Ж. Пиаже в своих иссле-
дованиях проблем логики, состоит в выяснении того, сущест-
вует ли соответствие между логическими структурами и опера-
циональными структурами, составляющими предмет психоло-
гического изучения.
В случае положительного решения этого вопроса процесс
реального формирования мыслительных операций получает ло-
гическое обоснование.
Вопрос о соотношении психологических структур (как они,
например, выявлены в работах Ж. Пиаже) и структур логики
(представленных в современных формальнологических теори-
ях) не является тривиальным. Специфический метод построе-
ния логики состоит в конструировании аксиоматических теорий,
связь которых с интеллектуальной деятельностью индивидов
далеко не очевидна. Ни отбор исходных элементов аксиома-
тической логической системы, ни процесс ее «развертыва-
ния» не говорят нам непосредственно о закономерностях мыш-
ления, о специфических особенностях интеллектуальной дея-
тельности людей.
По мнению Ж. Пиаже, три основные трудности возникают
при сопоставлении аксиоматических логических теорий с
психологическим описанием реального развития интеллекта:
1) мышление взрослого не формализуемо; 2) развертывание ак-
сиоматической логики в определенном отношении противопо-
ложно генетическому порядку построения операций (например,
при аксиоматическом построении логика классов выводится из
логики высказываний, в то время как с генетической точки

зрения пропозициональные операции выводятся из логики
классов и отношений); 3) аксиоматическая логика ато-
мистична (ее основу составляют атомизированные элементы) и
способ доказательства, используемый в ней, носит по необхо-
димости линейный характер; реальные операции интеллекта,
напротив, сорганизованы в некоторые целостные, структур-
ные образования и только в этих рамках они и выступают как
операции мышления1.
Аксиоматическое построение логики не является, однако,
исходным и в самой логике. И исторически, и теоретически ему
предшествует некоторое содержательное рассмотрение логиче-
ских понятий — в виде анализа систем логических операций
(алгебра логики). Именно эти операционально-алгебраические
структуры могут выступить, по мнению Ж. Пиаже, в качестве
посредствующего звена между психологическими и логичес-
кими структурами.
Современная формальная логика при всем ее формализо-
ванном и весьма абстрактном характере в конечном итоге яв-
ляется, согласно Ж. Пиаже, специфическим отражением реаль-
но совершающегося мышления. Это означает, что логику мож-
но рассматривать как аксиоматику мышления, а психологию
мышления — как соответствующую логике эксперименталь-
ную науку. Аксиоматика является гипотетико-дедуктивной
наукой, которая старается свести к минимуму апеллирование
к опыту и воспроизводит объект, опираясь на ряд недоказуе-
мых утверждений (аксиом), из которых она выводит все воз-
можные следствия с помощью наперед заданных, строго фик-
сированных правил. Аксиоматику можно рассматривать как
своеобразную «схему» реального объекта. Но именно в силу
«схематического» характера всякой аксиоматики она не может
ни заменить соответствующую экспериментальную науку, ни
считаться лежащей в основе последней, так как «схематизм»
аксиоматики — это свидетельство ее очевидной ограничен-
ности.
Логика, будучи идеальной моделью мышления, не испыты-
вает никакой нужды в апеллировании к психологическим фак-
там, так как гипотетико-дедуктивная теория непосредственно
не анализирует фактов, а лишь в какой-то крайней точке со-
прикасается с экспериментальными данными. Однако посколь-
1 См. стр. 591—592 настоящего издания.

ку определенная связь с фактическими данными все же прису-
ща всякой гипотетико-дедуктивной теории и, следовательно,
поскольку всякая аксиоматика является «схемой» некоего
реально существующего объекта, постольку между психологи-
ей и логикой должно быть некоторое соответствие (хотя между
ними никогда не существует параллелизма). Это соответствие
логики и психологии имеет место в той мере, в какой психоло-
гия анализирует конечные положения равновесия, которых
достигает развитый интеллект.
С точки зрения Ж. Пиаже, психология должна исследовать,
посредством каких механизмов интеллекту удается в процес-
се развития построить операциональные структуры мышления,
выражением которых и является логика. Если психолог для
объяснения факта существования операциональных интеллек-
туальных структур будет прибегать к ссылке на действие в
мышлении принципов и законов логики (принципов непроти-
воречивости, тождества и т. д.), он не решит задачу, так как
логические принципы и законы — это не некая самостоятельная
действительность, существующая наряду с реальными процес-
сами мышления, а лишь аксиоматическая «схема» этих процес-
сов, идеальная модель мышления.
По именно потому, что логика является аксиоматикой того
процесса, экспериментальным изучением которого занимается
психология, всякое открытие, совершающееся в одной из этих
наук, выдвигает проблему перед другой, считает Ж. Пиаже.
Так. логика, формулируя законы операциональных структур
интеллекта, ставит перед психологией задачу исследования пу-
тей формирования этих структур. Разработанный в логике ап-
парат четко описывает особенности тех состояний интеллекта,
генезис и функционирование которых исследует психология.
В то лее время психология, открывая особенности интеллекту-
альных структур, не учтенные в ныне существующем логиче-
ском аппарате, ставит перед специалистами по логике задачу
соответствующего развития и расширения логического аппара-
та. Имеет место, таким образом, своеобразное взаимодействие
логики и психологии, которое ни в малейшей мере не уничто-
жает самостоятельности их проблематики и методов исследо-
вания.
Для того чтобы данные современной формальной логики
можно было использовать как средства объяснения в психоло-
гии, необходимо выделить операционально-алгебраические

структуры логики. Решение этой задачи дано в ряде работ
Ж. Пиаже1.
Важнейшую роль в этих исследованиях Ж. Пиаже играет
понятие группировки, производное от понятия груп-
пы. Под группой в алгебре понимают множество элементов,
удовлетворяющих следующим условиям: 1) на этом множест-
ве для каждой пары элементов (х, у) однозначно определена
бинарная операция (например, «+»), так что для х, y, z из
этого множества имеет место: χ + у = ζ; 2) все элементы этого
множества удовлетворяют условию ассоциативности: (x-\-y)-\-z =
=х -\-(у -\- z); 3) в данном множестве существует элемент е такой,
что для любого χ единственным образом определяется элемент
и, так что х-\-и = е, где е называется единицей группы, а и —
обратным элементом по отношению к элементу х\ 4) бинарная
операция между любым элементом данного множества и единицей
группы дает в результате тот же самый элемент, т. е. х-\- е = ху
е -\- χ — χ. Группировка получается, если к четырем условиям
группы добавить еще пятое условие: 5) наличие тавтологии (идем-
потентности): χ + χ = х\ у + у = у\ и т. п.
Поясним приведенное определение. Пусть у нас имеется
множество элементов (а, b, с, ...). Для того чтобы это множест-
во представляло собой группу, необходимо выполнение четы-
рех указанных условий группы. Возьмем в качестве групповой
операции сложение «+». Если для любых а и b мы имеем:
1) а + Ъ = с; 2) (а + Ь)+ с = а + (Ь + с); 3) а + (—а) = 0;
4) а + 0 = а, то данное множество представляет собой груп-
пу. В разбираемом случае обратным элементом по отношению
к а является (—я),а единицей группы 0.
Если для множества (а, Ь, с, ...) в качестве групповой опе-
рации взять умножение («X»), то тогда мы будем иметь дело со
следующей группой: 1) а X b = с; 2) (а X Ь)х с = а Х(Ь χ с);
3) а X аГ1 = 1; 4) а X 1 = а (обратным элементом по отноше-
нию к а здесь является a-1, a единицей группы 1).
Для того чтобы перейти от группы к группировке, которую
вводит Ж. Пиаже, надо к четырем условиям группы добавить
пятое, наличие тавтологии: а + а = а или а X а = а.
1 См.: J. Piaget. Classes, relations et nombres. Paris, Vrin, 1942;
J. Piaget. Traité de logique. Paris, Colin, 1949, a также в настоящем
издании работу «Логика и психология» и вторую главу «Психологии
интеллекта».

Легко проверить, что для арифметических действий сложе-
ния и умножения это условие не сохраняется (а + а = 2а,
α χ а = а2), но для абстрактных образований, исследуемых
в алгебре, оно вполне допустимо1.
В своих работах Ж. Пиаже устанавливает восемь элемен-
тарных группировок логики классов и отношений, сформи-
рованность которых в индивидуальном развитии свидетельст-
вует о том, что субъект достиг уровня конкретных операций.
В настоящем издании читатель легко найдет соответствующие
описания, как и характеристику более сложных логико-струк-
турных систем, специфических для логики высказываний и для
формального уровня развития мышления2. Весь этот аппарат
выступает у Ж. Пиаже как строгое описание тех состояний
интеллекта, которые должен пройти субъект в своем раз-
витии .
Важность логических исследований Ж. Пиаже не подле-
жит никакому сомнению. Здесь мы имеем дело с одной из пер-
вых попыток в психологии не только декларировать значение
логических методов, но и реализовать эти методы фактичес-
ки — на огромном эмпирическом и теоретическом материале.
Логика в системе Ж.Пиаже выполняет функцию формального
описания состояний, которые проходит субъект, иначе говоря,
служит тем формальным аппаратом, который
придает всей концепции строгость и обеспечивает систематич-
ность теоретического построения. Вместе с тем именно логика
Ж. Пиаже является источником его многих затруднений.
Действительно, посмотрим, как строится эта система. Ис-
ходные предпосылки психологического исследования Ж. Пиа-
же, о которых мы уже говорили, представляют собой опреде-
ленную абстракцию, построенную на базе накопленного в пси-
хологическом описании мышления (в том числе и в работах
Ж. Пиаже) экспериментального материала и, как таковые, они
должны выступать в качестве средств дальнейшего теорети-
ческого анализа. Но вместе с тем в самом по себе экспери-
ментально-психологическом материале эти принципы непо-
средственно не содержатся: процесс их выявления (и особенно
дальнейшей разработки) необходимым образом связан с при-
1 Подробнее об алгебраических структурах логики см. комментарий
Логико-алгебраические структуры в концепции Ж. Пиаже, стр. 633—638.
2 См. стр. 101—106, 591—604 настоящего издания.

влечением особого аппарата, который может быть непосред-
ственно не связан с психологией ребенка, однако, должен
быть способен четко выразить эти принципы и обладать доста-
точными возможностями для их конкретизации. Для того что-
бы содержание, первоначально выделяемое интуицией психо-
лога, приобрело силу реального исследовательского средства,
необходимо найти или построить особый понятийный аппарат,
в наибольшей степени соответствующий данным этой интуи-
ции. Для Пиаже таким аппаратом явилась математическая
логика и, в частности, алгебро-логические понятия, причем
этот аппарат не просто оказался перенесенным в сферу психо-
логии, а была предпринята широкая (и, на наш взгляд, пер-
спективная) попытка его обоснования и последующего приме-
нения.
Логические структуры, входящие в операциональную конце-
пцию интеллекта, представляют собой особое переформули-
рование содержания определенных разделов формальной ло-
гики (выступающей, как правило, в аксиоматической форме). Ха-
рактер этого переформулирования задается, однако, отнюдь не
соответствующими формальнологическими теориями, а прежде
всего строением тех интуитивно выделяемых психи-
ческих структур, особым способом описания которых в конечном
счете должны выступить логические структуры. Поэтому при по-
строении концепции Пиаже, наряду с отношением «формальная
логика → логические структуры», важнейшую роль играло опре-
деление воздействия интуитивно выделяемых психиче-
ских структур на формулирование тео-
рии логических структур, с тем чтобы впослед-
ствии, после построения основ теории, эти последние выступи-
ли в качестве аппарата описания (а не интуитивного представ-
ления) первых. Подобный механизм становления концепции и
привел к тому, что в созданной теории между логическими и
психологическими структурами было установлено отношение
взаимовыражения. «Ставшая» теория снимает про-
цессы, приведшие к ее созданию, и оставляет лишь конечный
результат — соответствие одних структур другим. Фактически
Пиаже не строит логической теории интеллекта. В его кон-
цепции логическое выступает не в виде собственно логических
форм, а в виде своего рода «поля логических структур»,
которое структурирует психологическую действительность.
Такой способ понимания логического очень интересен, но вместе

с тем и легко уязвим в ряде пунктов. Укажем некоторые
из них.
Ж. Пиаже, начав с интуитивно понимаемого понятия дея-
тельности, затем через призму своего логического аппарата
вносит в это понятие известную строгость и определенность.
Логический аппарат в его концепции служит именно тому,
чтобы дать расчлененное представление о деятельности и пре-
вратить это понятие в действительное средство психологического
анализа. Но, будучи с самого начала ограничен используемым им
логическим аппаратом, Пиаже дает лишь предельно односторон-
нее представление деятельности. Анализируемая в рамках опера-
циональной концепции интеллекта деятельность — это пред-
мет, построенный на основе применения логических структур,
и, как таковой, он, с одной стороны, может быть проанализиро-
ван в рамках возможностей, заложенных в психологически
интерпретированных логических структурах, а с другой — ни
в коей мере не может служить изображением деятельности в
целом.
Еще одна трудность связана с тем, что чрезвычайно неясной
остается в концепции Ж. Пиаже отнесенность выявленных им
логических структур к реальному мышлению. Взяв в качестве
основы своей логики формальнологические исчисления, Пиаже
не смог освободить их от тех внемыслительных «наслоений»,
которые были внесены в них предшествующей историей логи-
ки. Защищая в принципе правильную позицию в реше-
нии проблемы взаимоотношения логики и психологии, Ж. Пиа-
же, однако, не находит всех тех средств, которые необходимы
для последовательного решения этой проблемы. Во всяком
случае, его логика без достаточных оснований рассматривает-
ся им именно как логика мышления (никакое
последующее эмпирическое оправдание не может служить
обоснованием решения этой теоретической проблемы).
С серьезными трудностями сталкивается Ж. Пиаже и при
проведении своего генетического исследования. Очевидно, что
понятие «генезис психических структур» является одним из
центральных для Пиаже. По сути дела, вся его концепция,
по замыслу ее автора, должна выступать как теория генезиса
психики. При этом вскрыть каузальный механизм генезиса —
это значит, по Пиаже, «во-первых, восстановить исходные
данные этого генезиса... и, во-вторых, показать, каким
образом и под влиянием каких факторов эти исходные

структуры превращаются в структуры, являющиеся предметом
нашего исследования»1.
Давая более развернутое изложение критериев генетиче-
ского анализа, Б. Инельдер пишет, что развитие интеллекта
проходит ряд стадий, причем: 1) каждая стадия включает пе-
риод подготовки (генезиса) и период завершения; последний
характеризуется прогрессивной организацией структуры мыс-
лительных операций; 2) каждая структура есть в одно и то же
время существование одной стадии и исходная точка следующей
стадии, нового эволюционного процесса; 3) последовательность
стадий постоянна, возраст достижения той или иной стадии
варьируется в некоторых пределах в зависимости от опыта,
культурной среды и т. д.; 4) переход от ранних стадий к более
поздним совершается путем особой интеграции: предшествую-
щие структуры оказываются частью последующих2.
Что же реально получается в результате исследования, по-
строенного на таких принципах? Фиксация последо-
вательных ступеней, которые, согласно этой кон-
цепции, проходит ребенок в своем развитии, как в области
логического мышления и освоения действительности, так и в
области аффективной жизни. Единственным работающим крите-
рием при этом вновь выступают логические структуры. Они
не только соответствуют реальным психическим структурам,
но и предопределяют на каждом этапе развития то, что
должно быть сформировано у индивида.
Генетическое исследование интеллекта, таким образом, вы-
ступает как фиксация стадий достижения соответствующих ло-
гических структур. Следовательно, хотя для Пиаже очень ва-
жен динамизм психических структур, логические структуры
оказываются у него нединамичными, являясь лишь статичес-
кими характеристиками состояний интеллекта. Різ исследования
в результате этого выпадает анализ внутренних меха-
низмов процесса развития, а генетическое рас-
смотрение в лучшем случае дает представление не о действи-
тельном развитии, а о схеме, построенной в соответствии с тре-
бованиями, вытекающими из системы логических структур,
1 Ж. Пиаже и Б. Инсльдер. Генезис элементарных логичес-
ких структур, стр. 10.
2 См.: В. Inhelder. Some Aspects of Piaget's Genetic Approach to
Cognition. «Thought in the Young Child», p. 23.

т. е. о том, каким могло бы быть развитие при реализации задан-
ных условий.
Та же самая трудность, но в несколько иной форме, высту-
пает при рассмотрении процесса порождения внешними пред-
метными действиями первичных интеллектуальных структур.
Сенсо-моторный интеллект, согласно Пиаже, представляет
собой неразвитую форму систем равновесия развитого интел-
лекта. Но в этом случае, как отметил А. Валлон, происходит
ошибка предвосхищения следствия. Не имея возможности вы-
вести интеллект, личность из системы действий, Пиаже, по
мнению Валлона, внес интеллектуальные структуры в сами
действия1. В значительной степени этот аргумент обоснован.
Его, конечно, не следует понимать в том смысле, что сама идея
выведения интеллектуальных структур из сенсорной мотори-
ки (конечно, с учетом того, что эта последняя строится и реа-
лизуется в социальной среде) является ложной. В системати-
ческом рассмотрении этой возможности заключена важнейшая
позитивная сторона работ Пиаже. Дело в другом — нормативные
логические требования и здесь выступают в качестве единст-
венного реального критерия и исследовательского принципа;
но тем самым действительный генетический анализ неизбежно
сводится к заведомо односторонней псевдогенетической рекон-
струкции.
Наконец, еще одна ограниченность концепции Пиаже свя-
зана с тем, что ее автор доводит свой анализ лишь до рас-
смотрения периода образования формальных операций и фак-
тически совершенно не занимается исследованием «зрелой» де-
ятельности мышления (связанной, например, с решением различ-
ных, в том числе творческих задач), что существенно обед-
няет ценность его теории.
Таковы некоторые критические соображения, которые мож-
но сделать в адрес Ж. Пиаже, прежде всего, в связи с предло-
женным им решением проблемы соотношения логики и психо-
логии.
Наш анализ методологических основ концепции Ж. Пиаже
был бы весьма абстрактным, если бы мы оставили совершенно
без внимания конкретные эмпирические исследования женев-
1 См.: А. Валлон. От действия к мысли. М., ИИЛ, 1956, стр. 43,
46—50.

ской психологической школы. Включенная в настоящий том ра-
бота «Генезис числа у ребенка» дает хороший материал в этом
отношении.
Анализ формирования у ребенка понятия числа представ-
ляет для советского читателя — педагога и психолога — особый
интерес: как известно, над этими проблемами работает
большая группа советских исследователей. Как же решается
эта проблема Ж. Пиаже?
Его исходный тезис состоит в том, что понятие числа
активно строится субъектом, а не дано готовым в его созна-
нии. С этой точки зрения для него оказываются в равной мере
неприемлемыми как сугубо психологические, так и сугубо
логистические концепции происхождения числа. Э. Мах и
Э. Риньяно полагали, что арифметические операции возникают
в результате мысленного эксперимента — умственного воспро-
изведения реальных фактов и оперирования с этими фактами;
согласно их точке зрения, арифметическое исчисление являет-
ся лишь мысленным продолжением реальной деятельности
пересчета. Ж. Пиаже подвергает эту точку зрения обстоятель-
ной критике.
Центральный пункт его критики направлен против неясно-
сти, расплывчатости самого понятия «мысленный опыт»: оно
вполне приемлемо (и действительно широко применяется), по-
скольку речь идет о простом описании фактов. В понятии мыс-
ленного опыта выражается тривиальное для психологии обсто-
ятельство: тот факт, что всякий материально осуществляемый
опыт может быть подвергнут последующей интериоризации,
т. е. превращению в «мысленный» опыт, развертывающийся в
воображении. Но при этом остаются нерешенными важнейшие
гносеологические вопросы. Для Ж. Пиаже особенно существен-
но то, что мысленный опыт может быть как внешним для субъек-
та ( в этом случае он состоит в воображении действительности),
так и внутренним, когда он состоит в воображении самих дей-
ствий, посредством которых субъект преобразует действитель-
ность. В свою очередь, воображение возможных действий мо-
жет иметь место как относительно действий, которые плохо
дифференцированы и координированы между собой и потому
вынуждены опираться на внешнюю реальность, так и относи-
тельно действий, которые уже достаточно координированы и
обратимы и благодаря этому образуют операциональные струк-
туры. Развертыванию и экспериментальному обоснованию этого

тезиса посвящена значительная часть работы «Генезис числа
у ребенка».
Ж. Пиаже показывает, что на дооперациональной стадии
развития интеллекта ребенок опирается исключительно на
перцептивную наглядность, поэтому любое перемещение эле-
ментов внутри множества означает для него изменение и самого
множества в целом. Отсюда возникают непреодолимые для
данного уровня трудности с приведением элементов двух мно-
жеств во взаимно-однозначное соответствие. Лишь совершен-
ствование структуры действия позволяет усовершенствовать
и мысленный опыт. Но и в этом случае понятие мысленного
опыта оказывается недостаточным: если оно выражает способ-
ность субъекта действовать посредством операций, то сам
мысленный опыт вытекает из операций или опирается на
них, но никоим образом не объясняет этих операций. Такое
объяснение можно почерпнуть лишь в анализе становления
самих операций на основе растущей координации дей-
ствий.
Операциональная концепция позволяет Ж. Пиаже подверг-
нуть последовательной критике и точку зрения Г. Гельмголь-
ца, согласно которой число возникает как абстракция от
состояний субъекта, сменяющих друг друга и образующих по-
следовательность; достаточно перенумеровать члены такой по-
следовательности посредством некоторой конвеционально при-
нятой процедуры, чтобы получить ряд «номеров порядка» и их
простой последовательности. Этой точке зрения Пиаже проти-
вопоставляет взгляд, согласно которому понимание порядка
не может сформироваться отдельно от понимания количества, и
наоборот. В обосновании этого взгляда ярко обнаруживаются
основные методологические принципы исследовательской рабо-
ты Ж. Пиаже. Для него неприемлемы узкие концептуальные
схемы чисто дедуктивного порядка, ориентированные на то
или иное понятие и быстро обнаруживающие свою недостаточ-
ность при экспериментальной проверке. Формирование числа
(как и любого другого понятия), по мнению Пиаже, может
быть объяснено лишь в том случае, если объяснение с самого
начала опирается на представление о некотором целостном
процессе, структура которого задается соответствующей струк-
турой действий, а развитие структуры действий означает для
Пиаже прежде всего переход от интериоризованных действий
к логической структуре операций.

В этом пункте заключен центральный момент всего анализа,
проводимого Ж. Пиаже: чисто психологические объяснения
происхождения числа оказываются для него недостаточными,
поскольку для них логическая структура операций является
лишь чем-то внешним, результирующим. Но в равной мере не-
приемлемы для него и чисто логицистские объяснения, игнори-
рующие механизмы становления понятия числа. В этой связи он
подвергает критическому рассмотрению концепции Б. Рассела и
А. Пуанкаре. Рассел стоит на атомистической точке зрения тра-
диционной логики, согласно которой можно рассматривать
отдельно взятое предложение, класс или отношение, посколь-
ку то или иное выражение (например, «некий человек») всегда,
независимо от контекста имеет один и тот же смысл (например,
выражение «некий человек» выражает логическое тождество че-
ловека самому себе). Пуанкаре и другие критики логицизма
полагали, что высказывание «некий человек» выражает не ло-
гическое тождество, а математическое число 1 и имеет смысл
«один человек»; отсюда делался вывод, что Расселу не удалось
решить поставленную задачу — свести число к логическому
тождеству, поскольку то, что Рассел принимает за логическое
тождество, в действительности уже скрытым образом содержит
понятие числа.
С точки зрения Ж. Пиаже, равно ошибочны обе концепции:
нельзя ставить вопрос о смысле выражения, не выяснив пред-
варительно принадлежности этого выражения к той или иной
операциональной структуре. Например, выражение «некий
человек» может иметь смысл числа 1, если оно включено в кон-
текст операций, посредством которых осуществляется сравне-
ние «некоего человека» с «двумя человеками» или «п человека-
ми», так как в этом случае «некий» играет роль повторяемой
единицы. Но это же выражение не предполагает никакого чис-
ла, если оно принадлежит к операциональной структуре,
которая содержит лишь отношения индивида к классу или
класса к подклассу.
Продолжением этой критики и одновременно формулирова-
нием исключительно важного для Ж. Пиаже принципа являет-
ся проводимый им анализ операции взаимно-однозначного
соответствия, при помощи которой Рассел строит понятие
класса классов и, в конечном счете, понятие числа. Опираясь на
широкую серию экспериментов, Ж. Пиаже показывает, что
взаимно-однозначное соответствие нельзя рассматривать как

чисто логическую операцию, что в нем необходимо различить
два разных типа соответствия: качественное (логическое) соот-
ветствие, когда элементы двух множеств соответствуют друг
другу в силу некоторой общности качеств, а не как любые эле-
менты (поэлементное соответствие), и математическое соот-
ветствие, устанавливаемое не между элементами с общим ка-
чеством, а между любыми элементами одного класса и любыми
элементами другого. Рассел оперирует понятием математического
взаимно-однозначного соответствия, в котором понятие числа
уже присутствует в скрытом виде. Это и определяет его
ошибку.
По мнению Ж. Пиаже, действительный выход состоит в
том, чтобы признать, что формирование арифметических опера-
ций предполагает формирование логических (хотя это не значит,
конечно, что формирование числа переносится в сферу логи-
ки). Число можно рассматривать как синтез классов и логи-
ческих отношений в одном операциональном целом. Экстен-
сивная операциональная структура сменяет интенсивную
(логическую) тогда, когда элементы классов выступают для
субъекта как повторимые единицы.
Как показывает Пиаже, для такого превращения необхо-
димо, чтобы слились воедино принципы иерархии эквивалент-
ных классов и сериации ассиметричных отношений, благодаря
чему элементы множеств становятся одновременно и взаимо-
заместимыми без ограничения, и приводимыми в последова-
тельность без ограничения. Считать —это одновременно клас-
сифицировать и сериировать. Таким образом, число оказывается
несводимым к логике, поскольку в арифметической операци-
ональной структуре слиты воедино операции сериации и
классификации, которые в логике исключают друг друга; в то
же время число выводится из логической операциональной
структуры, поскольку оно состоит исключительно из классов
и асимметричных отношений, лишь сгруппированных новым
способом.
Так Ж. Пиаже завершает свою концепцию генезиса числа.
Если при анализе психологической стороны вопроса он в боль-
шой степени опирался на аргументы из сферы логики, то при
выяснении логических аспектов проблемы он, наоборот, ши-
роко использует психологическую аргументацию, апеллируя
к реальным процессам генезиса психических структур, которые
одновременно оказываются и логическими структурами. Все

сильные и слабые стороны такого метода, отмеченные нами
ранее, здесь представлены, так сказать, в своей «чистоте»: фор-
мальная строгость исследования, точность результатов, после-
довательная интерпретация богатейшего эмпирического мате-
риала и одновременно психологическое содержание, выявляе-
мое с точностью лишь до выражающих его логических структур.
Реальные психологические механизмы, в частности меха-
низмы генетического развития, остаются в стороне.
Работа Ж. Пиаже и А. Шеминской «Генезис числа у ребен-
ка» подчеркивает еще одну очень важную, прежде всего в мето-
дологическом плане, сторону концепции Ж. Пиаже (проходя-
щую, впрочем, через все его работы в качестве одной из цент-
ральных идей), а именно — ее системную направлен-
ность. Представить исследуемый объект как систему, т. е. как
множество взаимосвязанных элементов, составляющих неко-
торую целостность, вскрыть методологические принципы та-
кого исследования и т. д. — такого рода задачи приобрели в
науке середины XX века первостепенное значение. В настоя-
щее время можно с полным основанием говорить о становлении
системно-структурной науки и соответствующей ей методоло-
гии, дающей возможность более глубокого, чем ранее, про-
никновения в сложные объекты, с которыми имеет дело сов-
ременное научное познание1; несомненная заслуга в выработ-
ке подобного подхода в психологии принадлежит Ж. Пиаже.
Одна операция для него не существует. «Об «одной» опе-
рации мы можем говорить только в результате абсолютно не-
законной абстракции: единичная операция не могла бы быть
операцией, поскольку сущность операций состоит в том, чтобы
образовывать системы»2. Исходя из этого, Пиаже не только
вскрывает общие условия системы операций, но и подробно
описывает различные такие системы. Он решительно высту-
пает против логического атомизма, разлагающего процесс рас-
суждения на отдельные, не связанные между собой элементы
(например, «атомарные высказывания»), и ратует за построение
1 Подробнее об этом см.: В. А. Лекторский, В. Н. Садовский.
О принципах исследования систем. «Вопросы философии», 1960, № 8;
Г. П. Щедровицкий. Проблемы методологии системного ис-
следования. М., изд. «Знание», 1964; В. Н. Садовский. Методоло-
гические проблемы исследования объектов, представляющих собой
системы. «Социология в СССР», т. I., М., изд. «Мысль», 1965.
2 См. стр. 93 настоящего издания.

логики целостностей. Отталкиваясь от гештальтистских струк-
тур восприятия, необратимых и неассоциативных (т. е. если
А + В = С, то С -В ≠ А, а А + В + С ≠ (А + В) + С),
Ж. Пиаже строит теорию обратимых, устойчивых и одновре-
менно подвижных психических структур. В «Генезисе числа
у ребенка» принцип системности положен в само основание
определения понятия числа.
Этот перечень системных устремлений Пиаже можно было
бы продолжить, и если сегодня мы еще говорим о чрезвычай-
ной неразработанности системно-структурного подхода в на-
уке (в частности, в психологии и логике), то не вина Ж. Пиа-
же, что он начал свои исследования в тот период, когда наука
делала в этом направлении самые первые робкие шаги и когда
не было ни адекватных задачам системного исследования
средств анализа, ни соответствующей методологии.
В заключение необходимо остановиться на общих теоре-
тико-познавательных (эпистемологических) пред-
ставлениях Ж. Пиаже. Эта сторона его концепции пред-
ставляет тем больший интерес, что Пиаже, начиная со своих
первых работ, постоянно подчеркивает важность гносеологи-
ческого анализа для психологического исследования.
Основное внимание Пиаже-философ концентрирует вокруг
проблем взаимоотношения объекта и субъекта и субъекта-ин-
дивида и общества (индивидуального и социального).
Ж. Пиаже исходит из неразрывного единства
субъекта и объекта. Он отказывается как от априористической
или идеалистической позиции, которая стремится «оттолкнуть-
ся от субъекта для того, чтобы понять объект», так и от эмпири-
стской пли позитивистской перспективы, пытающейся «оттолк-
нуться от объекта независимо от действий субъекта». «Вся
история наук, — говорит Ж. Пиаже, — показывает, что объек-
тивность не является исходной точкой, а строится и постигает-
ся неустанным, кропотливым трудом, потому что последователь-
ные приближения помогают действиям субъекта в процессе
познания и реконструкции объекта»1.
Развитие познания, считает Ж. Пиаже, ведет к тому, что
знание субъекта об объекте становится все более инвариан-
тны м по отношению к изменяющимся условиям опыта, к из-
1 Ж. Пиаже. Роль действия в формировании мышления. «Вопросы
психологии», 1965, № 6, стр. 43.

вменению позиции субъекта в отношении объекта. На этом пути
создатель «генетической эпистемологии» приходит к мысли о
возможности применения теории инвариантов, в частности ма-
тематической теории групп, к изучению процессов познания.
Познавательные структуры, складывающиеся на различных
стадиях развития интеллекта, Ж. Пиаже математически пред-
ставляет в виде различных структур, в частности алгебраиче-
ских групп . (и группировок), структур порядка, топологиче-
ских структур. С точки зрения Пиаже, инвариант группы пре-
образований в интеллектуальной структуре является знанием
о самом объекте, о его собственных свойствах, т. е. независим
от той или иной частной системы отсчета, в которой обнаружи-
ваются эти свойства. Обратимость операций в интеллектуаль-
ных структурах непосредственно связана с наличием в них
инвариантов. Таким образом, возрастание обратимости опера-
циональных интеллектуальных структур, характеризующее раз-
витие интеллекта, свидетельствует прежде всего о росте инвари-
антности знания в отношении «точки зрения» субъекта.
Нужно сказать, что к решению проблемы инвариантности
знания об объекте Пиаже идет более интересным и перспектив-
ным путем, чем многие другие зарубежные психологи и филосо-
фы. Если с точки зрения гештальтпсихологов константность
восприятия (и вообще всех познавательных структур) склады-
вается в результате стихийной игры физических сил в «фено-
менальном поле» (а поэтому сама константность, инвариант-
ность образа оказывается в сущности случайной, так как она
не обусловлена однозначно объектом), то в теории Пиаже ин-
вариантность знания об объекте по отношению к той или иной
субъективной «перспективе» обеспечена реальным взаимодей-
ствием субъекта и объекта, связана с действием субъекта и
вполне однозначно определяется собственными свойствами
объекта. В противоположность гештальтпсихологии Ж. Пиа-
же подчеркивает важность понимания субъекта как активного,
действующего, оперирующего существа. Решающий факт для
опровержения гештальтпсихологии, считает он, состоит в том,
что инвариантность знания прогрессирует по мере интеллек-
туального развития, находясь в прямой зависимости от возра-
стания опыта субъекта по оперированию реальными предме-
тами.
Следует, однако, отметить, что при всей важности критерия
инвариантности как индикатора объективности истины он не

является единственным таким индикатором, и на высших сту-
пенях развития познания, особенно при построении научного
знания, это обнаруживается со всей отчетливостью. Поскольку
Ж. Пиаже фактически сводит критерий объективности к ин-
вариантности, это обусловливает ограниченность его гносеоло-
гической позиции1.
Ж. Пиаже справедливо подчеркивает, что так же, как
объект не «дан» субъекту в готовом виде, а воссоздается послед-
ним в структуре знания, как бы «строится» им для себя, так и
субъект не «дан» себе со всеми своими внутренними структура-
ми; организуя для себя объект, субъект конструирует и свои
собственные операции, т. е. делает себя реальностью для са-
мого себя2.
Однако из этих интересных и, безусловно, правильных по-
ложений Ж. Пиаже иногда делает весьма спорные выводы: ото-
ждествляя субъективность с субъектом, а объективность с объ-
ектом, он затем, исходя из отмеченной им диалектики субъек-
тивного и объективного в процессе интеллектуального разви-
тия, приходит к утверждению, что в познании не существует
вообще ни субъекта, ни объекта, а лишь их взаимоотно-
шение.
С этим же связано и выступление Ж. Пиаже против гносеоло-
гического реализма, который отождествляется им с точкой зре-
ния «данности» объекта субъекту, с позицией, утверждающей
наличие готовых структур знания об объекте в деятельности
субъекта.
Следует, однако, сказать, что эти утверждения Ж. Пиаже
не определяют существа как психологической, так и фило-
софской его концепции. Наряду с отождествлением субъекта с
субъективностью, а объекта с объективностью, у Ж. Пиаже
можно встретить энергичное подчеркивание того, что объект
существует независимо от субъекта3. Стихийно-материалисти-
ческая точка зрения, утверждающая реальность как субъекта,
так и объекта, является главным в теории Пиаже, лежит в ос-
1 Анализ идеи инвариантности у Ж. Пиаже см.: В. А. Лекторский,
В. Н. Садовский. Основные идеи «генетической эпистемологии*
Жана Пиаже. «Вопросы психологии», 1961, № 4.
2 См.: D. Е. Berlyne et J. Piaget. Théorie du comportement et
opérations. Paris, 1960, p. 107.
8 См.: Ж. Пиаже. Проблема генетической психологии. «Вопросы психо-
логии», 1956, № 3, стр. 38.

нове всей его психологической и эпистемологической концеп-
ции, поскольку, не признавая реальности и относительной
самостоятельности субъекта и объекта, невозможно говорить
об их взаимодействии.
Анализ познания как взаимодействия субъекта и объекта,
рост инвариантности знаний субъекта об объекте и т. д. —
все это приводит Ж. Пиаже к формулированию одного из важ-
нейших его тезисов: «... Физические законы объектов соответ-
ствуют правилам сохранения (или идентичности), транзитив-
ности, коммутативности и т. д. точно так же, как и действиям
сложения (и его обратного разъединения и вычитания) и умно-
жения (и обратного ему — логической абстракции...), иначе
говоря, наиболее общим логическим структурам»1. Таким об-
разом, операциональные структуры логи-
ки, ив частности группировка, оказываются тем связующим
звеном, которое обеспечивает единство объекта
и субъекта.
Аналогично решается вопрос и о в з а и м о о τ н о ш е н и и
субъекта-индивида и общества. Переработав
и уточнив свою первоначальную версию о социализации как
условии интеллектуального развития ребенка, Ж. Пиаже впо-
следствии перешел к попыткам решения этой проблемы в рам-
ках своей операциональной теории.
Является ли логическая группировка причиной или резуль-
татом социализации — так ставится им вопрос. На него, по
мнению Ж. Пиаже, следует дать два различных, однако допол-
няющих друг друга ответа. Во-первых, необходимо отметить,
что без обмена мыслями и без кооперации с другими людьми
индивид никогда не смог бы сорганизовать свои мыслительные
операции в единое целое — «в этом смысле операциональная
«группировка» предполагает ... в качестве своего условия со-
циальную жизнь»2. Но, с другой стороны, обмен мыслями сам
подчиняется закону равновесия, который является не чем
иным, как логической группировкой — в этом смысле соци-
альная жизнь предполагает логическую группировку. Таким
образом, группировка выступает в качестве формы равнове-
сия действий, как межиндивидуальных, так и индивиду-
1 См.: Ж. Пиаже. Проблема генетической психологии. «Вопросы пси-
хологии», 1956, № 3, стр. 38.
2 См. стр. 218 настоящего издания.

альных. Другими словами, группировка представляет собой
некоторую структуру, которая содержится и в индивидуаль-
но-психической, и в социальной деятельности.
Вот почему, продолжает Пиаже, операциональную структу-
ру мысли можно вычленить и из исследования мышления инди-
вида на высшей стадии развития, и из анализа способов обмена
мыслями между членами общества (кооперации)1. «Внутренняя
операциональная деятельность и внешняя кооперация являют-
ся ... лишь двумя дополнительными аспектами одного целого,
ибо равновесие одного зависит от равновесия другого»2.
Таким образом, в концепции Жана Пиаже оказываются
связанными воедино гносеологический, психологический, логи-
ческий и социальный аспекты исследования развития интел-
лекта. Средством, с помощью которого это делается, является
группировка, которая, по Ж. Пиаже, отнюдь не является
только логической структурой, она в равной мере имеет и ло-
гико-психологическую, и социальную природу.
Избранный в качестве основного метода анализа, аппарат
группировок делает отчетливыми границы разрабатываемой
Ж. Пиаже концепции. Эти границы определяются, во-первых,
принципиальной невозможностью для Пиаже выхода за сфе-
ру индивидуальной психологии и, во-вторых, относительной
«простотой» используемых им средств.
Ж. Пиаже прекрасно осознает уязвимость индивидуально-
психологической ориентации исследования. Он все время стре-
мится выйти за ее рамки: отсюда его постоянный интерес к логи-
ческой, социальной и гносеологической проблематике. Но по-
добное направление исследования предполагает нахождение
адекватных средств, дающих возможность анализировать пси-
хическое развитие как социальный по своей природе процесс.
Однако таких средств у Пиаже не оказалось. Аппарат опера-
циональных группировок дает ему возможность выделить
лишь некоторое инвариантное содержание гносеологического,
психологического, социального и логического планов анализа
и оставляет в стороне многие существенные моменты этих пред-
метов исследования. Гносеологический и социальный «миры»
оказываются, таким образом, у Ж. Пиаже как бы заключен-
ными в его индивидуально-операциональной конструкции.
1 См. стр. 217 настоящего издания.
2 См. стр. 220 настоящего издания.

Ж. Пиаже выдвинул в качестве своего предмета исследова-
ния чрезвычайно сложное структурное образование, включаю-
щее в себя элементы как психологии и логики, так и гносеоло-
гии и социологии. В основание проведенного им синтеза теоре-
тической психологии были положены конструктивные, но порою
упрощенные средства, причем в ходе развития своей концеп-
ции женевский психолог проделал массу исследовательских
«движений», выходящих за рамки созданной им схемы. Поэтому
подлинное значение научной деятельности Ж. Пиаже может
быть оценено только на основе успешной разработки новой,
более совершенной синтетической системы психологии. Большая
заслуга женевской психологической школы состоит в том, что
ее работы позволили представить в развернутом виде требова-
ния, которым должна удовлетворять такая система. Несом-
ненно также и то, что многие достижения Пиаже будут вос-
приняты подобной системой.
•
В конце книги помещены комментарии к публикуемым
работам Пиаже, а также терминологический словарь и библи-
ография работ Ж. Пиаже. Комментарии преследуют цель разъ-
яснить наиболее важные понятия, употребляемые в книге, и
в этом смысле являются продолжением вступительной статьи.
В. А. Лекторский
В. Я. Садовский
Э. Г. Юдин

Часть первая
ПРИРОДА
ИНТЕЛЛЕКТА
ГЛАВА I. ИНТЕЛЛЕКТ И БИОЛОГИЧЕСКАЯ
АДАПТАЦИЯ
Всякое психологическое объяснение рано или поздно за-
вершается тем, что опирается на биологию или логику (или
на социологию, хотя последняя сама, в конце концов, оказы-
вается перед той же альтернативой). Для некоторых исследова-
телей явления психики понятны лишь тогда, когда они связаны
с биологическим организмом. Такой подход вполне применим
при изучении элементарных психических функций (восприятие,
моторная функция и т. д.), от которых интеллект зависит в
своих истоках. Но совершенно непонятно, каким образом ней-
рофизиология сможет когда-либо объяснить, почему 2 и 2 состав-
ляют 4 или почему законы дедукции с необходимостью нала-
гаются на деятельность сознания. Отсюда другая тенденция,
которая состоит в том, чтобы рассматривать логические и ма-
тематические отношения как несводимые ни к каким другим и
использовать их для анализа высших интеллектуальных функ-
ций. Остается только решить вопрос: сможет ли сама логика,
понимаемая как нечто выходящее за пределы эксперимен-
тально-психологического объяснения, тем не менее послужить
основой для истолкования данных психологического опыта
как такового? Формальная логика, или логистика, является
аксиоматикой состояний равновесия мышления, а реальной
наукой, соответствующей этой аксиоматике, может быть толь-
ко психология мышления. При такой постановке задач
психология интеллекта должна, разумеется, учитывать все
достижения логики, но последние никоим образом не могут
диктовать психологу его собственные решения: логика огра-
ничивается лишь тем, что ставит перед психологом проблемы.
Двойственная природа интеллекта, одновременно логиче-
ская и биологическая, — вот из чего нам следует исходить.

Две последующие главы имеют своей целью очертить эти пред-
варительные вопросы и прежде всего — в максимальной степени
показать единство (насколько это возможно при современном
состоянии знаний) этих двух, на первый взгляд не сводимых
друг к другу, основных аспектов жизни мышления.
Место интеллекта в психической организации. Всякое
поведение, идет ли речь о действии, развертывающемся во вне,
или об интериоризованном действии в мышлении, выступает
как адаптация, или, лучше сказать, как реадаптация. Индивид
действует только в том случае, если он испытывает потребность
в действии, т. е. если на короткое время произошло нарушение
равновесия между средой и организмом, и тогда действие на-
правлено на то, чтобы вновь установить это равновесие, или,
точнее, на то, чтобы реадаптировать организм (Клапаред).
Таким образом, «поведение» есть особый случай обмена (взаи-
модействия) между внешним миром и субъектом. Но в противо-
положность физиологическим обменам, носящим материальный
характер и предполагающим внутреннее изменение тел, «по-
ведения», изучаемые психологией, носят функциональный ха-
рактер и реализуются на больших расстояниях — в простран-
стве (восприятие и т. д.) и во времени (память и т. д.), а также
но весьма сложным траекториям (с изгибами, отклонениями
и т. д.). Поведение, понимаемое в смысле функциональных об-
менов, в свою очередь, предполагает существование двух важ-
нейших и теснейшим образом связанных аспектов: аффектив-
ного и когнитивного.
Вопрос об отношениях между аффективной сферой и знани-
ем был предметом многочисленных дискуссий. Согласно П. Жа-
не, следует различать «первичное действие», или отношение
между субъектом и объектом (интеллект и т. д.), и «вторичное
действие», или реакцию субъекта на свое собственное действие:
эта реакция, образующая элементарные чувства, состоит в ре-
гуляции первичных действий и обеспечивает выход избыточной
внутренней энергии. Однако нам кажется, что наряду с регуля-
циями такого рода, которые, по существу, определяют энергети-
ческий баланс или внутреннюю экономику поведения, должно
существовать место и для таких регуляций, которые обуслов-
ливали бы финальность поведения, устанавливали бы его цен-
ности. И именно такими ценностями должен характеризоваться
энергетический или экономический обмен субъекта с внешней
средой. По Клапареду, чувства предписывают поведению цель,

в то время как интеллект ограничивается тем, что снабжает
поведение средствами («техникой»). Но существует и такое по-
нимание, при котором цели рассматриваются как средства и
при котором финальность действия беспрерывно меняется.
Поскольку чувство в какой-то мере направляет поведение,
приписывая ценность его целям, психологу следует ограничить-
ся констатацией того факта, что именно чувство дает действию
необходимую энергию, в то время как знание налагает на по-
ведение определенную структуру. Отсюда возникает решение,
предложенное так называемой «психологией формы»: поведе-
ние представляет собой «целостное поле», охватывающее и
субъект и объект; динамику этого поля образуют чувства (Ле-
вин), в то время как его структуризация обеспечивается вос-
приятием, моторной функцией и интеллектом. Мы готовы со-
гласиться с такой формулировкой при одном уточнении: и
чувства, и когнитивные формы зависят не только от существую-
щего в данный момент «поля», но также от всей предшествую-
щей истории действующего субъекта. И в связи с этим мы бы
просто сказали, что всякое поведение предполагает как аспект
энергетический, или аффективный, так и структурный, или ког-
нитивный, что, на наш взгляд, действительно объединяет из-
ложенные выше точки зрения.
В самом деле, ведь все чувства выступают или как регулято-
ры внутренней энергии («фундаментальные чувства» у П. Жа-
не, «интерес» у Клапареда и т. д.), или как факторы, регулирую-
щие у субъекта обмен энергией с внешней средой (всякого рода
реальные или фиктивные «ценности», затем «желаемости», свя-
занные с «целостным полем» К. Левина, «валентности» Е. С. Рас-
села, вплоть до межиндивидуальных или социальных ценно-
стей). Сама воля может пониматься как своего рода игра аффек-
тивных и, следовательно, энергетических операций, направлен-
ных на создание высших ценностей и на то, чтобы сделать эти
ценности обратимыми и сохраняемыми (моральные чувства
и т. д.); эти операции существуют параллельно системе логиче-
ских операций, с помощью которых создаются понятия.
Но если во всяком без исключения поведении заложена
«энергетика» (или «экономика»), представляющая его аффектив-
ный аспект, то вызываемые этой «энергетикой» обмены со сре-
дой необходимо предполагают существование некой формы или
структуры, определяющей те возможные пути, по которым про-
ходит связь субъекта с объектом. Именно в таком структур и

ровании поведения и состоит его когнитивный аспект. Вос-
приятие, сенсо-моторное научение (навык и т. д.), акт понима-
ния, рассуждение и т. д. — все это сводится к тому, чтобы тем
или иным образом, в той или иной степени структуировать
отношения между средой и организмом. Именно на этом осно-
вании все они объединяются в когнитивной сфере поведения и
противостоят явлениям аффективной сферы. Мы будем гово-
рить об этом в связи с когнитивными функциями, понимаемыми
в самом широком смысле (включая сюда и сенсо-моторные адап-
тации организма).
Аффективная и когнитивная жизнь являются, таким обра-
зом, неразделимыми, оставаясь в то же время различными. Они
неразделимы, поскольку всякий взаимообмен со средой пред-
полагает одновременно и наложение структуры, и создание
ценностей (структуризацию и валоризацию); но от этого они
не становятся менее различными между собой, поскольку эти
два аспекта поведения никак не могут быть сведены друг к
другу. Вот почему даже в области чистой математики невозмож-
но рассуждать, не испытывая никаких чувств, и, наоборот, не-
возможно существование каких бы то ни было чувств без из-
вестного минимума понимания или различения. Акт интеллек-
та предполагает сам по себе известную энергетическую регу-
ляцию, как внутреннюю (интерес, усилие, легкость и т. д.),
так и внешнюю (ценность изыскиваемых решений и объектов,
на которые направлен поиск), которые обе по своей приро-
де аффективны и сопоставимы со всеми другими регуля-
циями подобного рода. И наоборот, никакая из интеллекту-
альных или перцептивных реакций не представляет такого ин-
тереса для когнитивной жизни человека, как те моменты вос-
приятия или интеллекта, которые обнаруживаются во всех
проявлениях эмоциональной жизни. То, что в жизни здравый
смысл зовет «чувством» и «умом», рассматривая их как две
«способности», противостоящие одна другой, суть две разновид-
ности поведения, одна из которых направлена на людей, а
другая — на идеи или вещи. При этом каждая из этих разновид-
ностей, в свою очередь, обнаруживает и когнитивный, и аффек-
тивный аспекты действия, аспекты, всегда объединенные в дейст-
вительной жизни и ни в какой степени не являющиеся само-
стоятельными способностями.
Более того, сам интеллект невозможно оторвать от других
когнитивных процессов. Он, строго говоря, не является одной

из структур, стоящей наряду с другими структурами. Ин-
теллект — это определенная форма равновесия, к которой
тяготеют все структуры, образующиеся на базе восприя-
тия, навыка н элементарных сенсо-моторных механизмов.
Ведь в самом деле, нужно понять, что если интеллект не яв-
ляется способностью, то это отрицание влечет за собой необ-
ходимость некой непрерывной функциональной связи между
высшими формами мышления и всей совокупностью низших
разновидностей когнитивных и моторных адаптации. И тогда
интеллект будет пониматься как именно та форма равновесия,
к которой тяготеют все эти адаптации. Это, естественно, не оз-
начает ни того, что рассуждение состоит в согласовании пер-
цептивных структур, ни того, что восприятие может быть све-
дено к бессознательному рассуждению (хотя оба эти положения
могли бы найти известное обоснование), так как непрерывный
функциональный ряд не исключает ни различия, ни даже гете-
рогенности входящих в него структур. Каждую структуру сле-
дует понимать как особую форму равновесия, более или ме-
нее постоянную для своего узкого поля и становящуюся не-
постоянной за его пределами. Эти структуры, расположенные
последовательно, одна над другой, следует рассматривать как
ряд, строящийся по законам эволюции таким образом, что каж-
дая структура обеспечивает более устойчивое и более широко
распространяющееся равновесие тех процессов, которые воз-
никли еще в недрах предшествующей структуры. Интеллект —
это не более чем родовое имя, обозначающее высшие формы ор-
ганизации или равновесия когнитивных структурирований.
Этот способ рассуждения приводит нас к убеждению, что
интеллект играет главную роль не только в психике человека,
но и вообще в его жизни. Гибкое и одновременно устойчивое
структурное равновесие поведения — вот что такое интеллект,
являющийся по своему существу системой наиболее жизненных
и активных операций. Будучи самой совершенной из психи-
ческих адаптации, интеллект служит, так сказать, наиболее
необходимым и эффективным орудием во взаимодействиях
субъекта с окружающим миром, взаимодействиях, которые реа-
лизуются сложнейшими путями и выходят далеко за пределы
непосредственных и одномоментных контактов, для того чтобы
достичь заранее установленных и устойчивых отношений. Од-
нако, с другой стороны, этот же способ рассуждения запрещает
нам ограничить интеллект его исходной точкой: интеллект для

нас есть определенный конечный пункт, а в своих истоках он
неотделим от сенсо-моторной адаптации в целом, так же как за
ее пределами — от самых низших форм биологической адап-
тации.
Адаптивная природа интеллекта. Если интеллект являет-
ся адаптацией, то нам, прежде всего, следует дать определение
последней. Чтобы избежать чисто терминологических труднос-
тей финалистского языка, мы бы охарактеризовали адаптацию
как то, что обеспечивает равновесие между воздействием орга-
низма на среду и обратным воздействием среды. Действие ор-
ганизма на окружающие его объекты можно назвать ассими-
ляцией (употребляя этот термин в самом широком смысле),
поскольку это действие зависит от предшествующего поведения,
направленного на те же самые или на аналогичные объек-
ты. В самом деле, ведь любая связь живого существа со сре-
дой обладает той характерной особенностью, что это существо,
вместо того чтобы пассивно подчиняться среде, само активно
ее преобразует, налагая на нее свою определенную структуру.
Физиологически это означает, что организм, поглощая из сре-
ды вещества, перерабатывает их в соответствии со своей струк-
турой. Психологически же происходит, по существу, то же
самое, только в этом случае вместо изменений субстанциально-
го порядка происходят изменения исключительно функцио-
нального порядка, обусловленные моторной деятельностью,
восприятием и взаимовлиянием реальных или потенциальных
действий (концептуальные операции и т. д.). Таким образом,
психическая ассимиляция есть включение объектов в схемы
поведения, которые сами являются не чем иным, как канвой
действий, обладающих способностью активно воспроизво-
диться.
С другой стороны, и среда оказывает на организм обратное
действие, которое, следуя биологической терминологии, можно
обозначить словом «аккомодация». Этот термин имеет в виду,
что живое существо никогда не испытывает обратного действия
как такового со стороны окружающих его тел, но что это действие
просто изменяет ассимилятивный цикл, аккомодируя его в отно-
шении к этим телам. В психологии обнаруживается аналогичный
процесс: воздействие вещей на психику всегда завершается не
пассивным подчинением, а представляет собой простую моди-
фикацию действия, направленного на эти вещи. Имея в виду
все вышесказанное, можно было бы определить адаптацию как

равновесие между ассимиляцией и аккомодацией, или, что,
но существу, одно и то же, как равновесие во взаимодействиях
субъекта и объектов.
В случае органической адаптации эти взаимодействия, бу-
дучи материальными, предполагают взаимопроникновение
между той или иной частью живого тела и той или иной частью
внешней среды. В противоположность этому психическая
жизнь, как мы уже видели, начинается с функциональных
взаимодействий, т. е. с того момента, когда ассимиляция
не изменяет более ассимилируемые объекты физико-химическим
образом, а включает их в формы своей собственной деятельно-
сти (равным образом можно сказать, что она начинается с то-
го момента, когда аккомодация влияет только на эту
деятельность). И тогда становится понятным, каким образом
на прямое взаимопроникновение организма и среды с появле-
нием психической жизни налагаются опосредствованные взаи-
модействия субъекта и объектов, осуществляющиеся на все
более значительных пространственно-временных расстояниях и
по все более сложным траекториям. Все развитие психической
деятельности от восприятия и навыков к представлениям и па-
мяти вплоть до сложнейших операций умозаключения и фор-
мального мышления является, таким образом, функцией от
все увеличивающихся масштабов взаимодействий и тем самым
функцией от равновесия между ассимиляцией организмом
все более и более удаленной от него действительности и его ак-
комодацией к ней.
И именно в этом смысле можно было бы сказать, что интел-
лект с его логическими операциями, обеспечивающими устой-
чивое и вместе с тем подвижное равновесие между универсумом
и мышлением, продолжает и завершает совокупность адаптив-
ных процессов. Ведь органическая адаптация в действительно-
сти обеспечивает лишь мгновенное, реализующееся в данном
месте, а потому и весьма ограниченное равновесие между жи-
вущим в данное время существом и современной ему средой.
А уже простейшие когнитивные функции, такие, как восприя-
тие, навык и память, продолжают это равновесие как в прост-
ранстве (восприятие удаленных объектов), так и во времени
(предвосхищение будущего, восстановление в памяти прошло-
го). Но лишь один интеллект, способный на все отклонения и
все возвраты в действии и мышлении, лишь он один тяготеет
к тотальному равновесию, стремясь к тому, чтобы ассимили-

ровать всю совокупность действительности и чтобы аккомоди-
ровать к ней действие, которое он освобождает от рабского
подчинения изначальным «здесь» и «теперь».
Определение интеллекта. Чтобы определить интеллект
(что, без сомнения, весьма важно, ибо необходимо ограничить
область, выступающую под этим названием, если собираются
ею заниматься), достаточно указать на степень сложности
тех дистантных взаимодействий, начиная с которых мы будем
употреблять термин «интеллектуальный». Здесь серьезным
препятствием является то, что нижняя граница сложности
всегда остается произвольной. Для одних ученых, таких, как
Клапаред и Штерн, интеллект — это психическая адаптация
к новым условиям. Клапаред в силу этого противопоставляет
интеллект инстинкту и навыку, которые являются наследствен-
ными или приобретенными адаптациями к повторяющимся
условиям. Для него интеллект начинается с простейших эмпи-
рических поисков, являющихся источником тех интериоризован-
ных поисков, которые затем, уже на высшем уровне, характе-
ризуют деятельность по созданию гипотезы. Для Бюлера, ко-
торый также делит структуры на три типа (инстинкт, дрессура,
интеллект), это определение слишком широко: интеллект воз-
никает только вместе с актом внезапного понимания (Aha-
Erlebnis), в то время как поиск относится к навыку. Так же
поступает и Кёлер, сохраняя термин «интеллект» только для
актов резкого изменения структур и исключая из него поиск.
Несомненно, что поиск появляется вместе с возникновением прос-
тейших навыков, которые сами в момент их выработки являлись
адаптациями к новым условиям. С другой стороны, вопрос, гипо-
теза и проверка, совокупность которых, по Клапареду, и об-
разует интеллект, находятся в зародыше уже в потребностях,
пробах и ошибках, так же как и в эмпирических утверждениях,
свойственных наименее развитым сенсо-моторным адапта-
циям. Остается, следовательно, одно из двух: либо удовлет-
вориться функциональным определением, рискуя включить в
интеллект почти все когнитивные структуры, либо избрать
критерием какую-нибудь одну особую когнитивную структу-
ру, но при таком (конечно, условном) выборе мы рискуем пре-
небречь естественной преемственностью этих структур.
Имеется, однако, возможность определить интеллект тем
направлением, на которое ориентировано его развитие, и не
настаивать при этом на решении вопроса о границах интел-

лекта; последние при таком подходе предстают как определяе-
мые последовательными стадиями или формами равновесия.
Тогда можно одновременно исходить из точек зрения как
функциональной ситуации, так и структурного механизма. Ис-
ходя из первой, можно сказать, что поведение тем более
«интеллектуально», чем сложнее и многообразнее становят-
ся траектории, по которым проходят воздействия субъекта
на объекты, и к чем более прогрессирующим композициям они
ведут. Кривые, по которым осуществляется восприятие, очень
просты, даже при большой удаленности воспринимаемого объ-
екта. Навык представляется чем-то более сложным, но его про-
странственно-временные звенья сочленены в единое целое,
части которого не могут ни существовать самостоятельно, ни
образовывать друг с другом особые сочетания. В отличие от
них, интеллектуальный акт — состоит ли он в том, чтобы отыс-
кать спрятанный предмет или найти скрытый смысл образа —
предполагает определенное число путей (в пространстве и вре-
мени), одновременно самостоятельных и способных к сочета-
нию друг с другом (т. е. к композиции). С точки зрения струк-
турного механизма простейшие сенсо-моторные адаптации не-
подвижны и одноплановы, тогда как интеллект развивается в
направлении обратимой мобильности. Именно в этом, как мы
увидим далее, и состоит существенная черта операций, харак-
теризующих живую логику в действии. Но одновременно мы
видим, что обратимость — это не что иное, как сам критерий
равновесия (как этому нас учат физики). Определить интеллект
как прогрессирующую обратимость мобильных психических
структур — это то же самое, что в несколько иной формули-
ровке сказать, что интеллект является состоянием равновесия,
к которому тяготеют все последовательно расположенные адап-
тации сенсо-моторного и когнитивного порядка, так же как и
все ассимилятивные и аккомодирующие взаимодействия орга-
низма со средой.
Классификация возможных интерпретаций интеллекта.
С точки зрения биологии, интеллект появился как один из видов
деятельности организма, тогда как объекты, к которым он
адаптируется, образуют особую сферу окружающей среды.
Но по мере того как вырабатываемые интеллектом знания при-
водят к некоему привилегированному равновесию как к необ-
ходимому пределу сенсо-моторного взаимодействия и пред-
ставления и по мере того как расстояния, на которых реали-

зуется это равновесие, бесконечно расширяются во времени и
пространстве, интеллект порождает саму научную мысль, вклю-
чая и биологическое знание. Следовательно, вполне естествен-
но, что психологические теории интеллекта располагаются
как бы между биологическими теориями адаптации и общими
концепциями познания. В том, что существует родство между
психологическими теориями и эпистемологическими учениямиг
нет ничего удивительного, ибо, хотя психология и освободи-
лась от философской опеки, к счастью, еще остались пути,
связывающие изучение психических функций с исследованием
процессов научного познания. Существует также парал-
лелизм (и даже довольно тесный) между важнейшими биологи-
ческими учениями об эволюционной изменчивости (а следова-
тельно, также и об адаптации) и узкоспециальными теориями
интеллекта как явления чисто психологического; в этом смыс-
ле особенно интересен следующий момент. Дело в том, что
очень часто психологи сами не осознают тех биологических те-
чений, которые вливают жизнь в их чисто психологические кон-
цепции, что, впрочем, наблюдается и у биологов, которые иной
раз незаметно для самих себя принимают среди прочих возмож-
ных также и психологическую позицию (например, роль на-
выка у Ламарка или борьбы за существование и конкуренции
у Дарвина). Естественно, что, чем родственнее проблемы, тем
более вероятно сходство в их решениях, причем одно из них
подкрепляет другое.
В биологии отношение между организмом и средой имеет
сейчас шесть возможных интерпретаций, строящихся как
комбинации нижеприведенных исходных положений (все эти
положения определяют различные — классические или совре-
менные — решения).
Идея эволюции в собственном смысле этого слова либо (I)
отбрасывается, либо (II) принимается; с другой стороны, в
обоих случаях (I и II) адаптация может приписываться (1)
факторам, внешним для самого организма, (2) внутренним фак-
торам или (3) их взаимодействию. С неэволюционистской
(«фиксистской») точки зрения (I) адаптацию можно выводить
(ІІ) как из «предустановленной гармонии» между организмом
и свойствами среды, так и из (І2) преформизма, полагающего,
что организм реагирует на любую ситуацию, актуализируя
свои потенциальные структуры, или даже из (I ) «эмержент-
ности» структурированного целого, не сводимого к своим

элементам и определяемого одновременно изнутри и извне1.
Что касается эволюционистских взглядов (II), то они объясняют
адаптивные изменения либо (IIj) влиянием среды (ламаркизм),
либо (II.,) эндогенными мутациями с последующим отбором
(мутационизм)2, либо (ІІ3) прогрессирующим вмешательством
внешних и внутренних факторов.
Просто поразительно, сколько существует общих течений
мысли, по-разному объясняющих как познание само по себе,
так и отношение между мыслящим субъектом и объектами.
Так, предустановленной гармонии креационистского витализ-
ма отвечает тот вид (1^ реализма, который видит в разуме врож-
денные идеи, адекватные вечным формам или сущностям. С пре-
формизмом согласуется априоризм (І2), объясняющий знание
наличием внутренних структур, предшествующих опыту. Кон-
цепции эмержентного возникновения внутренних структур,
не создающихся генетически, соответствует современная фе-
номенология (І3), которая просто анализирует различные фор-
мы мышления, отказываясь выводить их генетически одну из
другой или различать в них субъективный и объективный ас-
пекты.
Эволюционистские истолкования находят себе место в тех
эпистемологических течениях, которые стоят на точке зрения
постепенного создания и совершенствования разума. Ламар-
кизм вполне отвечает эмпиризму (112), который объясняет зна-
1 «Предустановленная гармония» (I1 — это решение проблемы, внутрен-
не присущее классическому креационизму, и она является единственно
возможным объяснением адаптации, которым располагает витализм в
его чистой форме. Преформизм (І2) иногда связывался свиталистскими ре-
шениями проблемы, но он может освобождаться от витализма и делает
это довольно часто, выступая в форме мутационизма у тех авторов, кото-
рые отрицают за эволюцией какой-либо конструктивный характер и
рассматривают все новое в поведении живых существ как актуализа-
цию потенций, до той поры остававшихся просто скрытыми. Эмержент-
ная точка зрения (І3), напротив, сводится к объяснению всего нового,
что появляется в иерархии существ, посредством целостных структур,
не сводимых к элементам предшествующего генетического уровня. Из
этих элементов «эмержирует» некая новая целостность, которая адап-
тивна и объединяет в одно неразложимое целое как внутренние меха-
низмы, так и их связи с внешней средой. Эмержентная гипотеза, хотя
и принимает факт эволюции, но сводит эволюцию к серии синтезов, не
сводимых один к другому, дробит ее, превращая, по существу, в ряд
новых сотворений.
2 В мутационистских интерпретациях эволюции последующий отбор от-
носится за счет самой среды. У Дарвина он объясняется конкуренцией.

ние воздействием внешних объектов. Мутационизму соответст-
вуют конвенционализм и прагматизм (ІІ2), которые объясняют
явление адекватности духа реальности тем, что происходит
свободное и необусловленное создание субъективных идей, а
затем — отбор их на основе принципа наибольшего удобства.
Наконец, концепция интеракционизма влечет за собой реля-
тивизм (II,,), рассматривающий познание как продукт совмест-
ной деятельности неразрывно связанных друг с другом опыта
и дедукции.
Не настаивая на отмеченном параллелизме (в его наиболее
общей форме), следует, однако, подчеркнуть тот факт, что со-
временные теории интеллекта, как общие, так и собственно
психологические, в действительности вдохновляются идеями
одних и тех же течений, вне зависимости от того, преобладает
ли в этих теориях чисто биологический подход или они испы-
тывают на себе сильное влияние философских систем (в отно-
шении истолкования познания как такового).
Нет, однако, никакого сомнения в том, что все интерпре-
тации интеллекта можно разделить, исходя из одного сущест-
венного признака, на две группы: 1) те, которые хотя и при-
знают сам факт развития, но не могут рассматривать интел-
лект иначе, чем как некое исходное данное, п, таким образом,
сводят всю психическую эволюцию к своего рода постепенному
осознанию этого исходного данного (без учета реального про-
цесса его создания), и 2) те интерпретации, которые стремятся
объяснить интеллект исходя из его собственного развития. При
этом отметим, что оба направления ведут совместную работу
по нахождению и анализу новых экспериментальных данных.
Именно потому-то и следует различать все современные истол-
кования интеллекта в соответствии с тем, в какой мере все
они стремятся осветить тот или иной особый аспект подлежащих
истолкованию фактов; линию же разграничения между
психологическими теориями и философскими учениями надо
усматривать в различном отношении к опыту, а не в исходных
гипотезах.
Среди «фиксистских» теорий следует, прежде всего, отметить
те, которые, несмотря ни на что, остаются верными идее,
что и интеллект представляет собой способность непосредствен-
ного, прямого знания физических предметов и логичес-
ких или математических идей, т. е. знания, обусловленного
«предустановленной гармонией» между интеллектом и дейст-

вительностью Надо признать, что весьма немногие из
психологов-экспериментаторов придерживаются этой гипоте-
зы. Но вопросы, возникшие на границах психологии и анали-
за математического мышления, дали возможность некоторым
логикам, как например Б. Расселу, наметить подобного рода
концепцию интеллекта и даже попытаться применить ее к пси-
хологии как таковой1.
Более распространенной является гипотеза (І2), согласно
которой интеллект определяется как совокупность внутренних
структур; эти структуры также не создаются, а посте-
пенно проявляются в процессе развития психики, благодаря
осознанию мышлением самого себя. Эта априористская идея
пронизывает большую часть работ немецкой школы «психоло-
гии мышления» (Denkpsychologie) и лежит в основе многочис-
ленных экспериментальных исследований процесса мышления,
осуществлявшихся по методам, известным под названием «про-
воцируемой интроспекции» .и разрабатывающимся с 1900—
1905 гг. до сего времени. Но сказанное выше вовсе не означает,
что всякое применение подобных методов в экспериментальном
исследовании должно с необходимостью привести к такому
объяснению природы интеллекта; работа Бине свидетельству-
ет об обратном. Однако у К. Бюллера, Зельца и ряда других
интеллект, в конце концов, становится неким «зеркалом логи-
ки», причем последняя привносится извне без какого бы то
ни было возможного каузального объяснения.
И наконец, эмержентным и феноменологическим взглядам
(І3), при том влиянии, которое оказали последние на историю
науки, соответствует сравнительно недавно выдвинутая тео-
рия интеллекта, весьма ярко поставившая ряд новых
проблем, — «теория формы» (Gestalte). Основанная на
экспериментальных исследованиях в области восприятия, кон-
цепция «формы целого» исходит из того, что целостность не мо-
жет быть сведена к составляющим ее элементам, поскольку
существование последних регулируется ее же собственными за-
конами организации и равновесия. Подвергнув анализу эти
законы структуризации в области восприятия, а затем обнару-
жив их существование в моторной сфере, памяти и т. д., теория
формы стала прилагаться к самому интеллекту, как к его реф-
лексивной стороне (логическое мышление), так и к сенсо-мо-
1 См.: В. Russell. The Analysis of Mind. London, 1921.

торной сфере (интеллект детей до развития у них речи, интеллект
животных). Именно поэтому и Вертгеймер по поводу силлогиз-
ма, и Кёлер по поводу психики шимпанзе—оба одинаково гово-
рили о «мгновенных реструктурированиях», стремясь в обо-
их случаях объяснить акт понимания «прегнантностью» вы-
сокоорганизованных структур, которые не являются ни эндоген-
ными, ни экзогенными, а объединяют субъекта и объекты как
звенья одной целостной цепи. Более того, эти гештальты, ко-
торые суть одни и те же для восприятия, моторной деятельно-
сти и интеллекта, согласно взглядам сторонников «теории
формы», не эволюционируют, а являются постоянно существую-
щими формами равновесия, независимыми от развития психи-
ки (в этом можно увидеть все промежуточные звенья между
априоризмом и «теорией формы», хотя последняя обыкновенно
исходит из физического или физиологического реализма сво-
их структур).
Таковы три главные негенетические теории интеллекта.
Можно утверждать, что первая из них сводит когнитивную адап-
тацию к чистой аккомодации, поскольку мышление является
для нее не чем иным, как «зеркалом» уже созданных идей, вто-
рая сводит адаптацию к чистой ассимиляции, поскольку ин-
теллектуальные структуры рассматриваются ею как исклю-
чительно эндогенные, а третья — соединяет аккомодацию с
ассимиляцией в единое целое, поскольку единственное, что
существует с точки зрения гештальтистской концепции, —
это цепь, связывающая объекты с субъектом, причем отрицается
как самостоятельная активность последнего, так и обособлен-
ное существование первых.
Что касается генетических интерпретаций, то среди них
есть такие, которые объясняют интеллект, исходя из одной
внешней среды (например, ассоцианистский эмпиризм, соот-
ветствующий ламаркизму), такие, которые исходят из идеи
собственной активности субъекта (теория слепого поиска в
плане индивидуальных адаптации, соответствующая мутацио-
низму, если брать его в плане наследственных изменений), а
также и такие интерпретации, которые объясняют интеллект
взаимодействием субъекта с объектами (операциональная
теория).
Эмпиризм (II,) в его ассоцианистской форме поддер-
живается сейчас лишь несколькими авторами, главным обра-
зом физиологического направления, которые полагают, что

интеллект можно свести к «игре обусловленных актов поведе-
ния». Но эмпиризм в более гибких формах мы встречаем и в
интерпретациях Риньяно, который сводит рассуждение к пси-
хическому опыту, и в особенности в интересной теории Сиир-
мена, одновременно статистической («анализ факторов» интел-
лекта) и описательной.
В этом втором аспекте Спирмен сводит все операции ин-
теллекта к «восприятию опыта» и к «выявлению» отношений и
«коррелят», т. е. к более или менее полному учету отношений,
данных в действительности. Но эти отношения не создаются
интеллектом, а открываются посредством простой аккомодации
к внешней среде.
Концепция «проб и ошибок» (ІІ2) приводит к ряду интер-
претаций научения и интеллекта. Теория поиска, разработан-
ная Клапаредом, пошла в этом отношении дальше других: ин-
теллектуальная адаптация состоит в поисках или гипотезах,
которые создаются в процессе деятельности субъекта и в про-
цессе последующего отбора, производимого под воздействием
результатов опыта (т. е. «успехов» и «неудач»). Этот эмпиричес-
кий контроль вначале производит отбор среди попыток субъ-
екта, затем интериоризируется в форме предвосхищения, про-
изводимого в осознании отношений. Таким же образом чисто
двигательный поиск продолжается в представлении или в ра-
боте воображения по созданию гипотез.
Наконец, подход, при котором упор делается на взаимодей-
ствии организма и среды, приводит к операциональной теории
интеллекта (ІІ3). Согласно этой точке зрения, интеллектуаль-
ные операции, высшей формой которых являются логика и ма-
те м: тика, выступают как реальные действия в двояком смысле:
как результат действий субъекта самого по себе и как резуль-
тат возможного опыта, возникающего из взаимодействия с ок-
ружающей действительностью. И тогда основная проблема сво-
дится к тому, чтобы понять, каким образом, начиная с мате-
риального действия, происходит выработка этих операций и
посредством каких законов равновесия регулируется их эво-
люция. Операции, таким , образом, выступают обязательно
сгруппированными в целостные системы, которые можно срав-
нить с «формами» гештальт-психологии, но, в отличие от пос-
ледних, эти системы отнюдь не являются неподвижными и дан-
ными изначально. Напротив, они мобильны, обратимы и оп-
ределяются как таковые только в конце процесса своего созда-

ни я. Этот одновременно индивидуальный и социальный гене-
тический процесс и определяет характер таких операциональ-
ных систем1.
Сформулированная шестая точка зрения является как раз
той, которую мы собираемся развить в данной книге. Что каса-
ется «теорий поиска» и эмпирических концепций, то мы разберем
их главным образом в связи с сенсо-моторной стороной интел-
лекта и его взаимоотношением с навыком (гл. IV). «Теория
формы» нуждается в особом обсуждении, которое мы предпри-
мем в связи с рассмотрением отношений между восприятием и
интеллектом (гл. III). Что же касается, наконец, двух учений,
трактующих интеллект как нечто изначально приспособлен-
ное к существующим «в себе» логическим сущностям или как
мышление, отражающее некую априорную логику, то мы рас-
смотрим их в начале следующей главы. В обоих учениях в
действительности ставится вопрос, который можно назвать
«предварительной проблемой» психологического изучения ин-
теллекта: можно ли надеяться на то, чтобы найти объяснение
природы интеллекта в собственном смысле этого слова, или
он — явление первичного порядка, несводимое ни к чему ино-
му, некое зеркало действительности, предшествующее всякому
опыту и само являющееся логикой?
ГЛАВА II. «ПСИХОЛОГИЯ МЫШЛЕНИЯ»
И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПРИРОДА
ЛОГИЧЕСКИХ ОПЕРАЦИЙ
Возможность психологического объяснения интеллекта за-
висит от того, как мы будем интерпретировать логические опе-
рации: будем ли мы понимать их как отражение уже готовой
реальности или как выражение подлинной деятельности. Из-
бежать этой альтернативы позволяет, несомненно, лишь ак-
сиоматика: реальным операциям мышления можно дать генети-
ческую интерпретацию (полностью сохраняя при этом несво-
димый характер их формальных связей) только в том случае,
1 В этом отношении следует отметить, что социальная природа операций
составляет одно целое с vx действенной стороной и с их постепенной
группировкой в системы. Но для большей стройности изложения мы
оставим сейчас дискуссию о социальных факторах мышления, чтобы вер-
нуться к этому вопросу в главе VI.

если они анализируются аксиоматически. Логик выступает
как геометр, дедуктивно конструирующий пространство, а
психолога можно уподобить физику, измеряющему простран-
ство самого реального мира. Иными словами, психолог изу-
чает, каким образом устанавливается фактическое равновесие
действий и операций, тогда как логик анализирует само равно-
весие в его идеальной форме, т. е. каким оно должно норматив-
но быть в сознании при условии его полной реализации.
Интерпретация Б. Рассела. Начнем с теории интеллекта
Б. Рассела, в которой психология максимально подчинена
логистике. Когда мы воспринимаем белую розу, говорит Рас-
сел, мы постигаем одновременно два понятия — понятия розы
и белизны. Это происходит в результате процесса, аналогично-
го процессу восприятия: мы схватываем непосредственно и как
бы извне «универсалии», соответствующие ощущаемым объектам,
которые «существуют» и ощущаются независимо от мышления
субъекта. Ну, а как быть в этом случае с ложными идеями? Это
такие же мысли, как и любые другие, и свойства ложности и ис-
тинности прилагаются к понятиям так же, как свойства красноты
и белизны к розам. Что касается законов, управляющих универ-
салиями и регулирующих их отношения, то они вытекают толь-
ко из логики, и психология может лишь склониться перед этим
предварительным знанием, которое дано ей в совершенно го-
товом виде.
Такова гипотеза Рассела. Бессмысленно было бы относить
ее к метафизике или метапсихологии на том основании, что она
противоречит здравому смыслу экспериментаторов; ведь здра-
вый смысл математиков приспосабливается к ней вполне ус-
пешно, а психология должна считаться с математиками. Од-
нако столь радикальный тезис заставляет задуматься. Прежде
всего, он устраняет понятие операции, потому что если уни-
версалии берутся извне, то их не надо конструировать. В вы-
ражении «1 + 1 = 2» знак «+» не означает тогда ничего иного,
кроме отношения между двумя единицами, и не включает ни-
какой деятельности, порождающей число «2»; как предельно чет-
ко говорит Кутюра, понятие операции по существу «ант-
ропоморфно». Следовательно, теория Рассела a fortiori резко
отделяет субъективные факторы мышления (убежденность и
т. п.) от факторов объективных (необходимость, вероятность
и т. п.). Наконец, этот тезис устраняет генетическую точку
зрения: стремясь подчеркнуть бесполезность исследований

мышления ребенка, один английский сторонник Рассела ска-
зал как-то, что «логик интересуется истинными мыслями, тог-
да как психолог находит удовольствие в том, чтобы описывать
мысли ложные».
Однако мы не случайно начали настоящую главу с обраще-
ния к концепции Рассела: это было сделано для того, чтобы сра-
зу показать, что пограничная линия между логистическим зна-
нием и психологией не может безнаказанно нарушаться логис-
тикой. Ибо если даже, как это делают сторонники аксиомати-
ческой точки зрения, признать операцию лишенной значения,
то уже сам присущий ей «антропоморфизм» превращает ее в
психическую реальность. В самом деле, генетически операция
является действием в собственном смысле слова, а не только
констатацией или постижением отношений. Прибавляя один
к одному, субъект объединяет эти единицы в единое целое, хо-
тя мог бы оставить их изолированными. Это действие, осущест-
вляясь в мысли, несомненно, приобретает характер sui generis,
отличающий его от любого другого действия; оно обратимо,
т. е. после того, как субъект объединил две единицы, он может
их разъединить и вернуться, таким образом, в исходную точ-
ку. Но тем не менее оно остается действием в собственном смыс-
ле слова, весьма отличным от простого чтения такого отноше-
ния, как «2 ˃ 1».
Сторонники Рассела возражают против этого довода лишь
экстрапсихологическим аргументом: это действие, по их мне-
нию, иллюзорно, потому что «1 + 1» объединяются в «2» испокон
веков (или, как говорят Карнап и фон Витгенштейн, потому
что «1 + 1 = 2»— это не что иное, как тавтология, характер-
ная для такого языка, каким является «логический синтаксис»,
и не относящаяся к реальному мышлению, функционирование
которого является специфически эмпирическим). Вообще мате-
матическое мышление самообольщается, считая, что оно не-
что конструирует или изобретает; в действительности оно
ограничивается тем, что раскрывает различные аспекты мира,
рассматривая его как законченный и неизменный (и, добавляют
сторонники «Венского кружка», как полностью тавтологичес-
кий). Но если даже отказать психологии интеллекта в праве
заниматься природой логико-математических сущностей, то
индивидуальная мысль все равно не могла бы проявить пас-
сивность ни по отношению к идеям (или знакам.логического
языка), ни по отношению к физическим сущностям, и для того

чтобы их ассимилировать, она должна реконструировать их
посредством психологически реальных операций.
Добавим, что утверждения Б. Рассела и представителей «Венского
кружка» о независимом существовании логико-математических сущнос-
тей от породивших их операций и с чисто логистической точки зрения явля-
ются не менее произвольными, чем с точки зрения психологической: в
самом деле, эти утверждения постоянно наталкиваются на кардиналь-
ную трудность, порождаемую признанием реальности классов, отноше-
ний н чисел, — трудность антиномий «класса всех классов» и бесконеч-
ного-актуального числа. С операциональной же точки зрения, напротив,
бесконечные сущности являются лишь выражением операций, способ-
ных к бесконечному повторению.
Наконец, гипотеза непосредственного постижения мышле-
нием универсалий, существующих независимо от него, еще бо-
лее химерична с генетической точки зрения. Допустим, что
ложные мысли взрослого аналогичны в плане своего существо-
вания мыслям истинным. Как быть в таком случае с теми поня-
тиями, которые ребенок последовательно конструирует на раз-
личных стадиях своего развития? А «схемы» довербального прак-
тического интеллекта? «Существуют» ли они вне субъекта?
А схемы интеллекта животного? Если зарезервировать «веч-
ное существование» за одними только истинными мыслями,
то в каком возрасте начинается их постижение? И вообще если
этапы развития просто показывают последовательное прибли-
жение интеллекта к овладению неизменными «идеями», то
где доказательство того, что нормальному взрослому или ло-
гику из школы Рассела уже удалось постичь эти идеи и что
последующие поколения не будут без конца превосходить
их в таком постижении?
«Психология мышления». К. Бюлер и О. Зельц. Трудности, с
которыми мы только что столкнулись в концепции Б. Рассе-
ла, отчасти вновь возникают в той интерпретации интеллекта,
которую дает немецкая «психология мышления» (Denkpsycho-
logie), хотя на этот раз речь идет уже о работах чистых психо-
логов. Правда, с точки зрения сторонников этой школы, ло-
гика вносится в сознание не извне а изнутри. Это, несомненно,
смягчает конфликт между требованиями психологического
объяснения и требованиями дедукции, характерной для логи-
ки, но, как мы сейчас увидим, полностью он не устраняется.
Тень формальной логики как чего-то заданного и ни к чему
не сводимого продолжает довлеть над объяснительным и кау-

зальным исследованием психолога; и так продолжается до тех
пор, пока он безоговорочно не встанет на генетическую точку
зрения. Однако немецкие «психологи мышления» в действитель-
ности руководствуются либо собственно априористскими, либо
феноменологическими концепциями ( в чем особенно заметно
влияние Гуссерля), со всеми промежуточными вариантами
между тем и другим.
Как метод «психология мышления» зародилась одновременно
во Франции и Германии. Бине, полностью отказавшись от ас-
социационизма, который он отстаивал в своей небольшой кни-
ге «Психология умозаключения»1, вновь вернулся к вопросу о
взаимоотношении мышления и образов и, опираясь на весьма
интересное использование процесса провоцируемой интрос-
пекции, открыл наличие безобразного мышления: оказалось,
что отношения, суждения, занимаемые позиции и т. п. выходят
за пределы системы образов, и тогда процесс мышления уже
не может быть сведен к «созерцанию галереи образов», как пи-
сал Бине еще в 1903 г.2. Что же касается определения этих ак-
тов мышления, не укладывающихся в рамки ассоцианистской
интерпретации, то здесь Бине весьма осторожен. Он ограничи-
вается констатацией наличия близости между интеллектуаль-
ными и моторными «позициями» и приходит к выводу, что рас-
смотренное с точки зрения одной лишь интроспекции, «мышле-
ние представляет собой неосознанную деятельность сознания».
Урок бесконечно поучительный, но, несомненно, вводящий в
заблуждение относительно возможностей метода, который
плодотворен скорее для постановки проблем, чем для их ре-
шения.
В 1900 г. Марбе3 также задался вопросом, чем отличается
суждение от ассоциации, и равным образом надеялся решить
вопрос на основе метода провоцируемой интроспекции. Мар-
бе имеет дело с самыми различными состояниями сознания —
вербальными представлениями, образами, ощущениями дви-
жений, занимаемыми позициями (сомнение и т. д.), —но не
обнаруживает при этом ничего устойчивого. Постоянно отме-
чая, что необходимым условием суждения является интенцио-
нальный характер отношения, он не считает это условие дос-
1 А. Binet. La psychologie du raisonnement. Paris, 1886.
2 См.: A. Bine t. Etude expérimentale de l'intelligence, Paris, Schleicher,
1903.
3 См.: К. Marbe. Experimentelle Untersuchungen über das Urteil, 1900.

таточным и в конечном итоге приходит к отрицательному ут-
верждению, напоминающему формулу Вине: не существует
такого состояния сознания, которое было бы всегда связано
с суждением и могло бы расцениваться как его детерминант.
Однако Марбе добавляет (и добавление это, по нашему мнению,
прямо или косвенно оказало влияние на всю немецкую Denk-
psychologie), что суждение подразумевает вмешательство экс-
трапсихологического фактора, присущего чистой логике. Те-
перь ясно, что мы не преувеличиваем, когда говорим, что в этой
новой плоскости вновь возникают трудности, внутренне при-
сущие еще логицизму платоников.
Затем появились работы Уатта, Мессера и К. Бюлера, от-
разившие на себе влияние Кюльпе и представляющие концеп-
цию «вюрцбургской школы». Уатт, изучая ассоциации, воз-
никающие у субъекта в связи с определенным предписанием
(например, ассоциации посредством субординации и т. п.), и
неизменно опираясь при этом на провоцируемую интроспек-
цию, обнаруживает, что предписание может действовать или в
сопровождении образов, или через безобразное сознание
(Bewusstheit), или, наконец, в неосознанном виде. Исходя из
этого, он выдвинул гипотезу, что «интенция», о которой гово-
рит Марбе, — это как раз и есть результат предписаний (внеш-
них или внутренних), и надеялся решить проблему суждения,
превратив его в последовательный ряд состояний, которые
обусловлены психическим фактором, осознанным ранее и в те-
чение длительного времени сохраняющим свое влияние.
Мессер находит описание Уатта слишком расплывчатым
(поскольку оно с равным успехом приложимо к регулируемо-
му функционированию и к суждению) и, вновь возвращаясь
к этой проблеме и используя аналогичную технику, проводит
различие между регулируемой ассоциацией и самим суждени-
ем, представляющим собой принимаемое или отвергаемое от-
ношение. Основные работы Мессера посвящены анализу раз-
личных мыслительных типов суждения.
И наконец, завершение трудов вюрцбургской школы свя-
зано с именем К. Бюлера. Скудность начальных результатов
метода провоцируемой интроспекции, по его мнению, объясня-
ется тем, что предлагаемые вопросы относятся к слишком прос-
тым процессам; поэтому он начинает анализировать, каким об-
разом испытуемые осуществляют решение проблем в собствен-
ном смысле этого слова. Выделенные в результате этого эле-

менты мышления распределяются им на три категории: образы
(роль которых оказывается вспомогательной, а не основной,
вопреки утверждениям ассоцианизма), интеллектуальные чув-
ства и занимаемые позиции и, наконец, сами мысли (Bewusst-
heit). Эти последние, со своей стороны, предстают либо в
форме «сознания отношений» (например, «А˂B»), либо в фор-
ме «сознания правил» (например, думать о некоторой величине
как о квадрате какого-то расстояния, не зная, ни о каких
объектах, ни о каких расстояниях идет речь), либо в форме
«чисто формальных интенций» (в схоластическом смысле),
например, думать о построении системы. Итак, психология
мышления, понимаемая таким образом, завершается точным
и подчас весьма тонким описанием интеллектуальных состоя-
ний, но описание это строится параллельно логическому ана-
лизу и совершенно не объясняет операций как таковых.
В противоположность этому в работах Зельца результаты,
достигнутые вюрцбургской школой, превзойдены по линии
анализа самой динамики мышления, а не только его изолиро-
ванных состояний. Зельц, подобно Бюлеру, изучает, как субъект
осуществляет решение проблем, но он скорее стремится вы-
яснить, каким образом удается достичь решений, чем описы-
вает элементы мышления. Изучив, таким образом, в 1913 г.
«репродуктивное» мышление, он в 1922 г. делает попытку
прсникнуть в тайну умственного конструирования1. Небезын-
тересно констатировать, что в той мере, в какой исследователи
обращаются к активности мышления, как таковой, они (уже
благодаря самому этому обстоятельству) отходят от логическо-
го атомизма, сводящегося к классификации изолированных
отношений, суждений и схем, и приближаются к анализу
живых целостностей, модель которых предложена психологией
формы (с этой моделью мы встретимся вновь, хотя по своему
виду она будет отлична от той, которая имела место при ана-
лизе операций).
В самом деле, согласно Зельцу, всякая работа мышления
состоит в том, чтобы дополнить «комплекс» (Komplexergänzung);
решение проблемы не сводится к схеме стимул — реакция, а
состоит в том, чтобы заполнить пробелы, существующие внут-
ри «комплексов» понятий и отношений. Когда проблема по-
1 См.: О. Selz. Zur Psychologie des produktiven Denkens und des Irr-
tums. Bonn, 1922.

ставлена, может иметь место один из двух случаев. Либо речь
будет идти лишь о восстановлении в памяти (реконструкции),
требующей новой конструкции, тогда решение состоит
просто в обращнии к уже существующим «комплексам»; в
этом случае имеет место «актуализация знания», следовательно,
просто «репродуктивное» мышление. Либо же речь идет о под-
линной проблеме, обнаруживающей наличие пробелов в со-
ставе ранее приобретенных комплексов; в таком случае необ-
ходимо актуализировать уже не знания, а методы решения
(применение известных методов к новому случаю) или даже
вычленять, строить новые методы, отталкиваясь от старых.
В двух последних случаях речь идет о продуктивном мышле-
нии, которое в том собственно и состоит, чтобы дополнять
уже существующие целостности или комплексы. Что касается
«заполнен :я пробелов», то оно всегда направляется «антици-
пирующими схемами» (сравнимыми с «динимическими схе-
мами» Бергсона), которые создают между новыми данными
и соответствующим комплексом систему предварительных
глобальных отношений, образующих канву искомого ре-
шения (и, следовательно, направляющую гипотезу). Наконец,
эти отношения сами детализируются на базе механизма, под-
чиняющегося точным законам; эти последние представляют
собой не что иное, как законы логики, по отношению к которым
мышление является по сути дела зеркальным отображением.
Здесь уместно вспомнить и работу Линдворского, которую
можно поместить между двумя работами Зельца, поскольку в
ней повторяются выводы последнего. Что касается очерков
Клапареда относительно генезиса гипотезы, то к ним мы вер-
немся в связи с анализом поиска вслепую (гл. IV).
Критика «психологии мышления». Не вызывает сомнения,
что перечисленные работы немало способствовали изучению
интеллекта. Они освободили анализ мышления от преклонения
перед образом, рассматриваемым в качестве конститутивного
элемента, и вторично после Декарта открыли, что суждение
является актом. Они дали точное описание различных состоя-
ний мышления и тем самым показали, вопреки мнению Вундта,
что интроспекция может быть возведена в ранг позитивного
метода, когда она «спровоцирована», т. е. фактически находит-
ся под контролем наблюдателя.
Правда, вюрцбургская школа даже в плане простого опи-
сания слишком упрощает отношения между образом и мышле-

нием. Но это не умаляет того ее открытия, что образ не со-
ставляет элемента самого мышления, а лишь сопровождает
мышление и служит для него символом — индивидуальным
символом, дополняющим коллективные знаки языка. «Школа
значения», вышедшая из логики Брэдли, ясно показала, что
любое мышление представляет собой систему значений, и имен-
но эту концепцию Делакруа и его ученики, в частности И. Мейер-
сон, распространили на область взаимоотношений между мыш-
лением и образом. В самом деле, значения включают в себя не
только «обозначаемые», представляющие собой мысли как та-
ковые, но также «обозначающие», образованные вербальными
знаками или образными символами, создающимися в тесной
связи с самим мышлением.
Но, с другой стороны, несомненно, что сам метод «психологии
мышленія» не дает ее сторонникам возможности выходить за
пределы чистого описания и что они терпят провал, когда пы-
тается объяснить интеллект в его собственно конструктивных
механизмах, поскольку интроспекция, даже контролируемая,
относится, несомненно, только к продуктам мышления, а не
к его формированию. Более того, этот метод применим лишь
к субъектам, способным к рефлексии, тогда как тайну интеллек-
та, быть может, следовало бы искать как раз до 7 — 8 лет!
«Психология мышления», которой недостает, таким обра-
зом, генетической перспективы, анализирует исключительно
конечные стадии интеллектуальной эволюции. И нет ничего
удивительного, что, оставаясь в рамках завершенных состоя-
ний и завершенного равновесия, она приходит в конечном
итоге к панлогизму и вынуждена прервать психологический
анализ перед лицом ни к чему не сводимой данности законов
логики. Логическое остается необъяснимым в рамках психоло-
гии для всех этих авторов, начиная с Марбе, который просто
обращается к логическому закону как к фактору экстрапсихо-
логическому, вмешивающемуся каузально и заполняющему
пробелы психической каузальности, и вплоть до Зельца, кото-
рый пришел в конечном итоге к своего рода логико-психологи-
ческому параллелизму, превратив мышление в зеркало
логики.
Конечно, Зельц частично освобождается от слишком узкого
метода анализа состояний и элементов, стремясь следовать дина-
мизму интеллектуального акта. Поэтому ему и удается от-
крыть как целостности, которые характеризуют системы мыш-

ления, так и роль, которую играют в решении проблем анти-
ципирующие схемы. Но, постоянно фиксируя аналогии между
этими процессами, с одной стороны, и органическими и мотор-
ными механизмами — с другой, он не реконструирует их гене-
тического формирования. Поэтому и он приходит к панлогиз-
му вюрцбургской школы и даже делает это весьма парадок-
сальным образом. Этот пример особенно поучителен: он дает
пищу для размышлений всякому, кто хочет освободить психоло-
гию от пут логистического априоризма, не утрачивая при этом
стремления объяснить логический аспект проблемы.
В самом деле, раскрывая существенную роль целостностей
в функционировании мышления, Зельц мог бы отсюда сделать
вывод о том, что классическая логика неспособна перевести
рассуждение в действие, т. е. показать его в том виде, в каком
оно выступает и образуется в «продуктивном мышлении». Клас-
сическая логика, даже в той существенно более гибкой форме,
которую ей придает тонкая и точная техника логистического
исчисления, остается атомистической. Классы, отношения,
высказывания анализируются здесь с точки зрения элемен-
тарных операций (логические сложение и умножение, импли-
кации и несовместимости и т. п.). Чтобы выразить функциони-
рование антиципирующих схем и дополнение комплекса (Kom-
plexergänzung), т. е. интеллектуальных целостностей, которые
вторгаются в живое и действенное мышление, Зельцу следова-
ло бы использовать логику самих целостностей, и тогда проб-
лема взаимоотношений между интеллектом как явлением пси-
хологическим и логикой, как таковой, была бы поставлена в
тех новых рамках, которые могли бы привести к собственно
генетическому решению. Зельц же, напротив, слишком педан-
тично придерживается априорных логических рамок, несмотря
на их прерывный и атомистический характер, и в конечном
итоге приходит, естественно, к тому, что берет их в качестве
субстрата психологического анализа, обусловленного в своих
деталях психической деятельностью.
Короче говоря, «психология мышления» завершается тем,
что превращает мышление в зеркало логики, и именно здесь
лежит источник тех трудностей, которые она не в состоянии
преодолеть. Но тогда возникает вопрос: нельзя ли просто
перевернуть проблему и сделать из логики зеркало мыш-
ления, чтобы восстановить его конструктивную независи-
мость?

Логика и психология. Из предшествующего изложения
выяснилось, что вначале над нами долгое время довлел посту-
лат несводимости логических принципов, которым вдохновля-
лись сторонники «психологии мышления». Изучение формиро-
вания операций у ребенка привело нас, напротив, к убеждению,
что логика является зеркалом мышления, а не наоборот1.
Иными словами, логика — это аксиоматика разума, по
отношению к которой психология интеллекта — соответствую-
щая экспериментальная наука. Нам представляется необходи-
мым остановиться на этой стороне дела несколько подробнее.
Аксиоматика — это наука исключительно гипотетико-дедук-
тивная, т. е. такая, которая сводит обращение к опыту до ми-
нимума (и даже стремится полностью его устранить), с тем,
чтобы свободно строить свой предмет на основе недоказуемых
высказываний (аксиом) и комбинировать их между собой во
всех возможных вариантах и с предельной строгостью. Так,
например, геометрия сделала большой шаг вперед, когда, стре-
мясь отвлечься от какой бы то ни было интуиции, построила
самые различные пространства, просто определив первичные
элементы, взятые гипотетически, и операции, которым они
подчинены. Аксиоматический метод является, таким образом,
и ре имущественно математическим методом и находит многочис-
ленные применения как в чисто математических науках, так
и в различных областях прикладной математики (от теоретиче-
ской физики до математической экономики). Аксиоматика по
самому своему существу имеет значение не только для доказа-
тельства (хотя строгий метод она образует лишь в этой обла-
сти): когда речь идет о сложных областях реальности, не под-
дающихся исчерпывающему анализу, аксиоматика дает воз-
можность конструировать упрощенные модели реального и тем
самым предоставляет незаменимые средства для его детального
изучения. Одним словом, аксиоматика, как это хорошо показал
Ф. Гонсет, представляет собой "схему» реальности, и уже в
силу одного того, что всякая абстракция ведет к схематизации,
аксиоматический метод в целом является продолжением самого
интеллекта.
Но именно вследствие своего «схематического» характера
аксиоматика не может претендовать ни на то, чтобы образовать
1 См.: J. Piaget. Classes, relations et nombres. Essai sur les grou-
pements delà logistique et la îéversibilité de la pensée. Paris, Vrin, 1942.

фундамент, ни тем более на то, чтобы выступить в качестве за-
мены соответствующей экспериментальной науки, т. е. науки,
относящейся к той области реальности, схематическим выра-
жением которой является аксиоматика. Так, например, аксио-
матическая геометрия бессильна показать нам, что представ-
ляет собой пространство реального мира (точно так же, как
«чистая экономика» никогда не исчерпает сложности конкрет-
ных экономических фактов). Аксиоматика не могла бы заме-
нить соответствующую ей индуктивную науку по той основной
причине, что ее собственная чистота является лишь пределом,
который полностью никогда не достигается. Как это говорил
еще Гонсет, в самой очищенной схеме всегда сохраняется
интуитивный остаток (и точно так же во всякую интуицию
входит уже элемент схематизации). Уже одного этого вывода
достаточно для того, чтобы стало совершенно ясно, почему
аксиоматика никогда не сможет «образовать фундамента» экс-
периментальной науки и почему всякой аксиоматике может соот-
ветствовать экспериментальная наука (соответственно, конеч-
но, и наоборот).
На этой основе проблема отношений между формальной ло-
гикой и психологией интеллекта получает решение, аналогич-
ное тому, которое после многовековой дискуссии положило ко-
нец конфликту между дедуктивной геометрией и геометрией
реальной, или физической. Как и в случае этих двух дисцип-
лин, логика и психология мышления вначале совпадали, не
будучи дифференцированы. Аристотель, формулируя законы
силлогизмов, несомненно считал, что он создал естественную
историю разума (как, впрочем, и самой физической реально-
сти). Когда же психология стала независимой наукой, психоло-
ги хорошо поняли (на что, однако, потребовалось немалое время),
что рассуждения о понятии, суждении и умозаключении,
содержащиеся в учебниках логики, не освобождают их от необ-
ходимости искать разгадку каузального механизма интеллек-
та. Однако в силу сохранившегося воздействия первоначаль-
ной нерасчлененности они еще продолжали рассматривать
логику как науку о реальности, лежащую, несмотря на ее
нормативный характер, в той же плоскости, что и психология, но
занимающуюся исключительно «истинным мышлением», в про-
тивоположность мышлению вообще, взятому в абстракции от
каких бы то ни было норм. Отсюда та иллюзорная перспектива
«психологии мышления», согласно которой мышление в каче-

стве психологического явления представляет собой отражение
законов логики. Напротив, как только мы поняли, что логика
представляет собой аксиоматику, сразу же — в результате
простого переворачивания исходной позиции — исчезает лож-
ное решение проблемы отношений между логикой и мышле-
нием.
Итак, совершенно очевидно, что в той мере, в какой логика
отрекается от неопределенности словесного языка, для того что-
бы под названием логистики заняться построением алгоритмов,
по точности не уступающих математическому языку, она оказы-
вается трансформированной в аксиоматическую технику. Вместе
с тем известно, насколько быстро эта техника слилась в наи-
более общих чертах с математикой, благодаря чему логистика
приобрела в настоящее время научную ценность, независимую
от философских систем тех или иных логиков (платонизма
Рассела или номинализма «Венского кружка»). Уже один тот
факт, что философские интерпретации оставляют внутреннюю
технику логистики неизменной, показывает, что техника эта
достигла аксиоматического уровня. Логистика является, та-
ким образом, не чем иным как идеальной «моделью» мыш-
ления.
Но тогда отношения между логикой и психологией значитель-
но упрощаются. У логистики нет необходимости прибегать к пси-
хологии, потому что ни один фактический вопрос никак не
вторгается в гипотетико-дедуктивную теорию. И напротив,
было бы абсурдно обращаться к логистике, чтобы решать та-
кой вытекающий из опыта вопрос, как вопрос о реальном ме-
ханизме интеллекта. Тем не менее в той мере, в какой психоло-
гия стремится анализировать конечные состояния равновесия
мышления, имеет место не параллелизм, а соответствие между
экспериментальным знанием психологии и логистикой, подобно
тому как существует соответствие между схемой и той реаль-
ностью, которую она представляет. Каждому вопросу, подни-
маемому одной из этих дисциплин, соответствует тогда вопрос в
другой, хотя ни их методы, ни специфические для них решения
не могут совпадать.
Такая независимость методов может быть проиллюстриро-
вана на очень простом примере, анализ которого к тому же бу-
дет полезен нам для дальнейшего (гл. V и VI). Обычно говорят,
что мышление (реальное) «использует принцип противоречия».
При буквальном понимании это предполагало бы вмешатель-

ство логического фактора в каузальный контекст психологи-
ческих явлений и противоречило бы, следовательно, тому, что
мы только что утверждали. Таким образом, если буквально
следовать терминологии, подобное утверждение, по сути дела,
лишено смысла. Действительно, принцип противоречия сво-
дится к тому, что запрещает одновременно утверждать и отри-
цать определенное свойство: А несовместимо с не-А. Но в функ-
ционировании мышления реального субъекта трудность воз-
никает тогда, когда встает вопрос, можно ли одновременно
утверждать А и В, поскольку логика сама никогда не опреде-
ляет, имплицирует ли В не-А. Можно ли, например, говорить
о горе, высота которой только сто метров, или это является
противоречием? Можно ли представить себе квадрат с нерав-
ными углами? И т. д. Чтобы решить этот вопрос, существует
лишь два способа. Логический способ состоит в том, чтобы
формально определить А и В и попытаться выяснить, имплици-
рует ли В не-А или не имплицирует. Но тогда принцип про-
тиворечия применяется исключительно к определениям, т. е.
к аксиоматизированным, а не к живым понятиям, которыми
фактически оперирует мышление. Второй способ, тот, которому
следует реальная мысль, состоит, напротив, не в рассуждении
относительно одних только определений, что не представляет
для этого способа большого интереса (определение является с
этой точки зрения всего лишь ретроспективным осознанием, к
тому же часто неполным), а в том, чтобы действовать и опери-
ровать, конструируя понятия согласно возможностям компо-
зиции этих действий или операций. В самом деле, понятие яв-
ляется не чем иным, как схемой действия или операции, и
только выполняя действия, порождающие А и В, мы можем
констатировать, совместимы они или нет. Далекие от того, чтобы
«применять принцип», эти действия организуются согласно
внутренним условиям связи между ними, и именно структура
этой организации составляет реальное мышление и соответст-
вует тому, что в аксиоматическом плане принято называть
принципом противоречия.
Правда, помимо индивидуальной связи действий, в мышление
вторгаются межиндивидуальные действия коллективного по-
рядка и, следовательно, «нормы», навязанные самим этим сот-
рудничеством. Но кооперация — это не что иное, как система
действий или даже операций, выполняемых коллективно, по-
этому только что приведенные рассуждения можно отнести и к

коллективным представлениям, которые также остаются в пло-
скости реальных структур, в противоположность аксиоматиза-
ции формального порядка.
Таким образом, для психологии в полной мере сохраняется
необходимость выяснения того, при помощи какого механизма
удается интеллекту конструировать связные структуры (struc-
tures cohérentes), допускающие операциональные композиции.
Взывать в этом случае к «принципам», которые непосредствен-
но прилагаются к интеллекту, совершенно бесполезно, потому
что логические принципы относятся к теоретической схеме,
сформулированной постфактум, когда мысль уже сконструиро-
вана, а не к самому живому конструированию. Интеллект,
как тонко заметил Л. Бруншвиг, можно сравнить с победами на
поле брани или с сложнейшим процессом поэтического творче-
ства, тогда как логическая дедукция может быть уподоблена
описанию военной стратегии или поэтического искусства, ко-
торое лишь выражает прошлые победы в области действия или
духа в кодифицированной форме, не обеспечивая при этом поля
для будущих завоеваний1.
Между тем и именно потому, что аксиоматическая логика
схематизирует постфактум реальную работу разума, всякое
открытие в одной из этих двух областей может порождать проб-
лему в другой. Нет сомнения, что логические схемы, если они
искусно построены, всегда помогают анализу психологов;
хорошим примером этого служит психология мышления. Однако
после того, как психологи вместе с Зельцем, «гештальтистами»
и другими открыли роль целостностей и структурированных
организации в работе мышления, уже нет никакого основания
рассматривать ни классическую логику, ни даже современ-
ную логистику (которые остановились на прерывном и атомис-
тическом способе описания мышления) как не подлежащие из-
менению и окончательные, а тем более делать из них эталон,
«зеркалом» которого было бы мышление. Напротив, если мы
хотим, чтобы логика служила схемой, адекватной состояниям
равновесия сознания, то следует построить особую логику
целостностей и проанализировать операции, не сводя их к
изолированным элементам, недостаточным с точки зрения
психологических требований.
1 См.: L. Brunschvicg. Les étapes de la philosophie mathématique.
Paris, 2 éd, p. 420.

Операции и их «группировки». Основным камнем преткно-
вения для теории интеллекта, базирующейся на анализе выс-
ших форм мышления, является то гипнотическое действие,
которое оказывают на сознание исследователей возможности
вербального мышления. П. Жане блестяще показал, как язык
отчасти заменяет действие,—настолько, что наибольшей труд-
ностью, стоящей перед интроспекцией, становится распозна-
вание (при помощи одних лишь ее средств) того, что язык вы-
ступает еще и как подлинное поведение. Вербальное поведе-
ние — это действие, пусть сокращенное и интериоризован-
ное, некий эскиз действия, который даже рискует постоянно
оставаться в состоянии проекта, но это все равно действие, ко-
торое просто замещает вещи знаками, а движения — их вос-
становлением в памяти, и которое функционирует в структуре
мышления при помощи этих посредников. Пренебрегая
этим действенным аспектом вербального мышления, интроспек-
ция не видит в нем ничего, кроме рефлексии, рассуждения и
понятийного представления; отсюда возникают как иллюзия
интроспективных психологов, сводящая интеллект к этим
привилегированным конечным состояниям, так и иллюзия
логиков, согласно которой наиболее адекватной логистичес-
кой схемой является, по существу, теория высказываний.
Поэтому, чтобы понять реальное функционирование интел-
лекта, следует перевернуть только что охарактеризованный
путь исследования и дать анализ с позиций самого действия:
только тогда предстанет в полном свете роль такого интериори-
зованного действия, каким является операция. И благодаря
самому этому факту будет твердо установлена преемственность,
связывающая операцию с подлинным действием — источником
и средой интеллекта. Эта перспектива наиболее ясно вырисовы-
вается при анализе языка такого типа, как математический
язык, все еще остающийся языком, но языком чисто интел-
лектуальным, максимально четким и чуждым обманчивости
образа. В любом выражении, например, таком, как «я2 + у =
= ζ — и», каждый термин обозначает в конечном счете дей-
ствие: знак «=» выражает возможность замены, знак «+»—объе-
динение, знак «—» — разделение; квадрат «х2» — действие,
состоящее в том, что χ берется χ раз, а каждая из величин «и,
χ, г/, ζ» — действие воспроизведения единицы некоторое число
раз. Каждый из этих символов относится, таким образом, к
действию, которое могло бы быть реальным, но в отношении

которого математический язык ограничивается тем, что выра-
жает его абстрактно в форме интериоризованных действий,
т. е. операций мышления1.
PI если это обстоятельство очевидно в случае математическо-
го мышления, то оно не менее реально и в логическом мышле-
нии, и даже в разговорном языке, причем с двоякой точки зре-
ния — логистического анализа и анализа психологического.
Так, например, два класса могут быть сложены как два числа.
В высказывании «позвоночные и беспозвоночные суть живот-
ные» слово «и» (или логистический знак «+») представляет дей-
ствие объединения, которое может быть осуществлено мате-
риально в виде образования совокупности объектов, но мысль
может произвести это действие и в уме. Аналогичным образом
можно классифицировать, учитывая одновременно несколько
оснований, как это, например, имеет место в таблице с двойным
входом, и такая операция (которую логистика называет логи-
ческим умножением: знак «×») столь естественна для сознания,
что психолог Спирмен усмотрел в ней одну из характерных осо-
бенностей интеллектуального акта (назвав ее «выявлением
коррелят»): «Париж находится во Франции, подобно тому как
Лондон —в Великобритании». Можно произвести сериацию от-
ношений: А < В; В < С, и тогда двойное отношение, позво-
ляющее заключить, что С больше А, является воспроизведе-
нием в мысли действия, которое мы могли бы осуществить
материально, если бы расположили в ряд три объекта по их
возрастающим величинам. Равным образом можно упорядочить
объекты, учитывая одновременно ряд отношений, и тогда мы
будем иметь дело с другой формой логического умножения,
или корреляции, и т. д.
Если теперь обратиться к терминам как таковым, т. е. к
так называемым элементам мышления, к понятиям классов или
отношений, то так же, как и в случае их комбинаций, мы вновь
столкнемся с их операциональным характером. Понятие клас-
са психологически является не чем иным, как выражением
1 Этот активный характер математического рассуждения хорошо показал
Гобло в своем «Трактате о логике» («Traité de logique»). «Делать вы-
вод, — говорил он, — это значит конструировать». Но операциональ-
ные конструкции казались ему просто регулируемыми ранее приняты-
ми высказываниями, тогда как на самом деле регулирование операций
имманентно им и создается их способностью к обратимым компози-
циям, иными словами, тем, что по своей природе они суть «группы».

идентичности реакции субъекта по отношению к объектам, ко-
торые объединяются им в один класс; логически эта активная
ассимиляция выражается качественной эквивалентностью всех
элементов класса. Точно так же асимметричное отношение («бо-
лее (менее) тяжелый», «больше», «меньше») выражает различные
степени интенсивности действия, т. е. различия по отношению
к эквивалентностям, что логически выражается структурами
сериации.
Короче говоря, основное свойство логического мышления
состоит в том, что оно операционально, т. е. продолжает дейст-
вие, интериоризируя его. По этому вопросу объединяются мне-
ния представителей самых различных течений, начиная с эм-
пирических и прагматических теорий, которые ограничиваются
этим элементарным утверждением, приписывая мышлению
форму «умственного опыта» (Мах, Риньяно, Каслин), и вплоть
до интерпретаций априористского внушения (Делакруа). Бо-
лее того, такая гипотеза согласуется с логистическими схемати-
зациями в тех случаях, когда эти последние ограничиваются
лишь конструированием техники и не превращаются в филосо-
фию, отрицающую существование самих операций, которыми
практически постоянно пользуются.
Однако этим сказано отнюдь не все, поскольку операция не
сводится к любому действию; и хотя операциональный акт
вытекает из акта действия, однако расстояние между этими
актами остается пока еще весьма значительным, что мы и рас-
смотрим детально, когда будем изучать развитие интеллекта
(гл. IV и V). Операцию разума можно сравнить с простым дей-
ствием только при условии, что она рассматривается изолиро-
ванно. Но спекуляция на изолированных операциях — это как
раз и есть основная ошибка эмпиристских теорий «психическо-
го опыта»: единичная операция не является операцией, а
остается на уровне простого интуитивного представления.
Специфическая природа операций, если их сравнивать с эм-
пирическими действиями, заключается, напротив, в том, что
они никогда не существуют в дискретном состоянии. Об «одной»
операции мы можем говорить только в результате абсолютно
незаконной абстракции: единичная операция не могла бы
быть операцией, поскольку сущность операций состоит в том,
чтобы образовывать системы. Именно здесь и необходимо осо-
бенно энергично возразить против логического атомизма, схе-
ма которого ложилась тяжким бременем на психологию мышле-

ния. Чтобы осознать операциональный характер мышления,
надо достичь систем как таковых, и если обычные логические
схемы не позволяют увидеть такие системы, то нужно по-
строить логику целостностей.
Остановимся прежде всего на наиболее простом примере.
Психология, как и классическая логика, рассматривает поня-
тие в качестве элемента мышления. Сам по себе один «класс» не
мог бы существовать даже независимо от того, что его опреде-
ление требует обращения к другим понятиям. В качестве ин-
струмента реального мышления абстрагированный от своего
логического определения класс представляет собой элемент
«структурированный», а не «структурирующий», или во вся-
ком случае он уже структурирован настолько, чтобы быть
структурирующим: реальностью он обладает только в зависи-
мости от всех тех элементов, которым противостоит или в кото-
рые включен (или которые включает сам). «Класс» предполагает
«классификацию», и основным является именно это, потому
что именно операции классификации порождают отдельные
классы. Вне связи с классификацией целого родовой термин
обозначает не класс, а лишь интуитивно схватываемую совокуп-
ность.
Аналогичным образом асимметричное транзитивное отно-
шение (типа А < В) не существует в качестве отношения (но
может расцениваться лишь как перцептивная или интуитивная
связь), пока не построена вся последовательность других от-
ношений, расположенных в ряд, таких, как А < B < С...
И когда мы говорим, что оно не существует в качестве отноше-
ния, то это отрицание нужно понимать в самом конкретном
смысле слова, поскольку, как мы увидим (гл. V), ребенок не
способен мыслить отношениями до тех пор, пока он не научил-
ся проводить «сернации». Сериация является, таким образом,
первичной реальностью, любое асимметричное отношение кото-
рой есть лишь временно абстрагированный элемент.
Можно привести другие примеры подобного рода: «кор-
релят» в понимании Спирмена (собака по отношению к волку
является тем же, чем кошка по отношению к тигру) имеет
смысл только применительно к таблице с двойным входом;
отношения родства (брат, дядя и т. д.) входят в совокупность,
образованную генеалогическим древом, и т. д. Равным обра-
зом не вызывает сомнения, что целое число как психологически,
так и логически существует (вопреки мнению Рассела) толь-

ко в системе натурального ряда чисел (порождаемого опера-
цией « +1»), что пространственное отношение предполагает це-
лостность пространства, а временное отношение включает
понимание времени как единой схемы. И, обращаясь к другой
сфере, нужно ли доказывать тот факт, что величина имеет
значение только применительно к полной «шкале» величин,
временной или постоянной?
Короче говоря, в любой области конституированного мыш-
ления (в прямую противоположность неравновесным состоя-
ниям, характеризующим его генезис) психологическая реаль-
ность состоит из операциональных систем целого, а не из
изолированных операций, понимаемых в качестве предшествую-
щих этим системам элементов. Следовательно, только в качестве
действий или интуитивных представлений операции органи-
зуются в такие системы, в которых они приобретают — уже
в силу одного факта своей организации — природу «операций».
Основная проблема психологии мышления в таком случае
состоит в том, чтобы выявить законы равновесия этих систем;
точно так же, как центральная проблема логики, если она
хочет быть адекватной реальной работе сознания, состоит, по
нашему мнению, в том, чтобы формулировать законы этих
целостностей как таковых.
>Ведь математический анализ уже давно открыл эту взаим-
ную зависимость операций, образующих некоторые строго оп-
ределенные системы; понятие «группы», которое применяется
к последовательности целых чисел, к пространственным, вре-
менным структурам, к алгебраическим операциям и т. п., ста-
новится в результате этого центральным понятием в самой
структуре математического мышления. В случае же качест-
венных систем, характерных для простейших форм логическо-
го мышления (таких, как простые классификации, таблицы
с двойным входом, сериации отношений, отношения генеалоги-
ческого древа и т. п.), мы будем называть соответствующие си-
стемы целого «группировками». Психологически «группировка»
состоит в определенной форме равновесия операций, т. е. дей-
ствий, интериоризованных и организованных в структуры
целого, и проблема сводится к тому, чтобы охарактеризовать
это равновесие одновременно и по отношению к различным
генетическим уровням, которые его подготавливают, и в проти-
вопоставлении к формам равновесия с иными, нежели у ин-
теллекта, функциями (перцептивные или моторные «структуры»

и т. и.). С логистической же точки зрения «группировка» пред-
ставляет собой структуру, строго определенную (родственную
структуре «группы», но отличную от нее в ряде существенных
моментов) и выражающую последовательность дихотомических
различий. Операциональные правила «группировки» образуют,
таким образом, как раз ту логику целостностей, которая выра-
жает в аксиоматической или формальной схеме фактическую
работу разума на операциональном уровне его развития, т. е.
в конечной форме его равновесия.
Функциональное значение и структура «группировок».
Попытаемся связать только что проведенные рассуждения с тем,
что дает нам «психология мышления». Согласно Зельцу,
решение определенной проблемы предполагает прежде всего
«антиципирующую схему», соединяющую поставленную цель
с «комплексом» понятий, в котором проблема создает опреде-
ленный пробел; затем происходит «заполнение» этой антици-
пирующей схемы при помощи понятий и отношений, дополняю-
щих «комплекс» и располагающихся в нем согласно законам
логики. Здесь возникает ряд вопросов: каковы законы органи-
зации целого «комплекса»? Какова природа антиципирующей
схемы? Можно ли устранить дуализм между формированием
антиципирующей схемы и конкретными процессами, которые
определяют ее заполнение?
Возьмем в качестве примера интересный опыт, поставленный
нашим сотрудником Андре Реи. На квадратном листе бумаги
(со сторонами от 10 до 15 см) нарисован квадрат величиной в
несколько сантиметров. Испытуемому предлагается нарисо-
вать квадраты, самый маленький, какой только он может
начертить карандашом, и самый большой, какой только возмож-
но изобразить на этом листе. Взрослым (и детям старше 7 — 8
лет) удается сразу нарисовать как квадрат со сторонами в 1 —
2 мм, так и квадрат, почти дублирующий края бумаги. Дети
же в возрасте менее 6 — 7 лет сначала рисуют квадраты лишь
ненамного меньше или больше, чем модель, а затем продви-
гаются вперед путем постепенного и нередко бесплодного по-
иска вслепую. Это заставляет думать, что ни в какой момент
ребенок этого возраста не предвосхищает конечного решения.
Таким образом, мы непосредственно видим, что действие «груп-
пировки» асимметричных отношений (А место у детей старшего возраста и, по-видимому, отсутствует
в возрасте менее 7 лет: с появлением «группировки» восприни-

маемый квадрат располагается в мышлении в ряду возможных
квадратов, соответственно все больших и все меньших по
сравнению с первым. Исходя из этого, можно допустить, во-
первых, что антиципирующая схема — это не что иное, как
схема самой «группировки», т. е. осознание упорядоченной
последовательности возможных операций; во-вторых, что за-
полнение схемы является результатом простого приведения в
действие этих операций и, в-третьих, что организация «ком-
плекса» предварительных понятий зависит от самих законов
«группировки». Таким образом, если предложенное решение
имеет общий характер, то можно говорить о том, что понятие
«группировки» устанавливает единство между предшествую-
щей системой понятий, антиципирующей схемой и ее контро-
лируемым заполнением.
Обратимся теперь к ряду конкретных проблем, которые ста-
вит мышление. Что это такое? Это больше или меньше, тяжелее
или легче, дальше или ближе? И т. п. Где? Когда? По какой
причине? С какой целью? Сколько? И т. д. и т. п. Мы конста-
тируем, что каждый из этих вопросов обязательно является
функцией предварительных «группировок» или «групп»: каж-
дый индивид обладает классификациями, сериациями, систе-
мами объяснений, субъективным пространством и хроноло-
гией, шкалой ценностей и т. п., точно так же, как и математи-
зированными пространством и временем, числовыми рядами и
т. д. И эти «группировки» и «группы» возникают не в связи с
тем или иным частным вопросом, а сохраняются на протяже-
нии всей жизни; с детства мы классифицируем, сравниваем
(различия или эквивалентности), упорядочиваем в простран-
стве и во времени, объясняем, оцениваем наши цели и наши
средства, считаем и т. п. По отношению ко всем этим системам
целого проблемы ставятся только в той мере, в какой появля-
ются новые факты, которые еще не классифицированы, не
подверглись сериации и т. д. Вопрос, который направляет
антиципирующую схему, вытекает, таким образом, из предва-
рительной «группировки», и сама антиципирующая схема есть
не что иное, как направление, предписанное для поиска самой
структуры этой «группировки». Каждая проблема, как в от-
ношении антиципирующей гипотезы решения, так и в отноше-
нии детальной проверки этого решения, состоит, следователь-
но, в особой системе операций, которые должны быть осущест-
влены в рамках соответствующей целостной «группировки».

Чтобы продвигаться вперед, нет необходимости проводить
реконструкцию всего пространства, достаточно просто допол-
нить его определенную сферу. Чтобы предвидеть какое-либо со-
бытие, починить велосипед, рассчитать свой бюджет или соста-
вить программу действия, нет необходимости резко изменять
уже принятые представления о причинности и времени, пере-
сматривать все принятые ценности и т. д. Искомое решение
является лишь продолжением и дополнением отношений, сгруп-
пированных ранее, — в этом случае достаточно лишь испра-
вить отдельные ошибки в «группировке» и прежде всего расчле-
нить и дифференцировать эту «группировку», не изменяя при
этом ее в целом. Что же касается проверки, то она возможна
только согласно самой «группировке», путем согласования но-
вых отношений с предшествующей системой.
Действительно, в этой непрерывной ассимиляции интеллек-
том реальности особенно примечательно равновесие ассими-
лирующих рамок, образованных «группировкой». В процессе
своего формирования мышление находится в состоянии не-
равновесия или неустойчивого равновесия: всякое новое при-
обретение видоизменяет предшествующие понятия или рискует
повлечь за собой противоречие. Начиная же с операциональ-
ного уровня, напротив, постепенно возникающие рамки клас-
сификации и сериации (пространственные, временные и т. д.)
беспрепятственно включают новые элементы; та отдельная
клеточка, которую нужно найти и дополнить, не колеблет
тогда прочности целого, а находится в гармонии с ним. Возь-
мем наиболее характерный пример такого равновесия поня-
тий. Точная наука, несмотря на все те «революционные скач-
ки» и существенные изменения, которые она стремится под-
черкнуть для доказательства своей жизненной силы, тем не
менее представляет собой некоторый свод понятий, отдельные
аспекты которых сохраняются и даже сужаются с каждым
новым добавлением фактов или принципов, поскольку новые
принципы, какими бы революционными они ни были, поддер-
живают старые как свои собственные первые аппроксимации.
Непрерывный и не поддающийся предвидению процесс созда-
ния нового, знаменующий развитие науки, бесконечно связан,
таким образом, с ее собственным прошлым. С тем же явлени-
ем, хотя и в неизмеримо меньшем масштабе, мы сталкиваемся
в мышлении каждого сложившегося человека.
Более того, в сравнении с частичным равновесием перцептив-

ных или моторных структур, равновесие «группировок» в сущ-
ности является «подвижным равновесием»; поскольку опера-
ции — это действия, то равновесие операционального мышле-
ния отнюдь не представляет собой некоего состояния покоя,
а является системой уравновешивающихся обменов и транс-
формаций, бесконечно компенсирующих друг друга. Это
равновесие полифонии, а не системы инертных масс, и оно не
имеет ничего общего с той ложной стабильностью, которая воз-
никает иногда с возрастом в результате замедленности умст-
венной деятельности.
Следовательно, вся проблема «группировки» состоит именно
в том, чтобы определить условия этого равновесия и получить
затем возможность выяснить генетически, каким образом оно
образуется. Эти условия могут быть открыты одновременно
психологическим наблюдением и психологическим опытом и
сформулированы в соответствии с теми уточнениями, которых
требует аксиоматическая схема. Они образуют, таким образом,
с психологической точки зрения факторы каузального поряд-
ка, объясняющие механизм интеллекта, в то время как логи-
стическая схематизация дает правила логики целостностей.
Таких условий для «групп» математического порядка —
четыре, а для «группировок» качественного порядка — пять.
1. Два любых элемента «группировки» могут быть соединены
между собой и порождают в результате этого новый элемент
той же «группировки»; два различных класса могут быть объеди-
нены в один целостный класс, который их включает; два от-
ношения А < В и В < С могут быть соединены в отношение
A < С, в которое они входят, и т. д. Психологически это пер-
вое условие выражает возможную координацию операций,
2. Всякая трансформация обратима. Например, два класса
или два отношения, объединенные на какое-то время, могут
быть снова разъединены; так, в математическом мышлении
каждая прямая операция группы предполагает обратную опе-
рацию (вычитание для сложения, деление для умножения и
т. д.). Несомненно, что эта обратимость является наиболее ха-
рактерной особенностью интеллекта, ибо, хотя моторике и вос-
приятию известна композиция, они, однако, остаются необра-
тимыми. Моторный навык действует в одном-единственном
направлении, и умение осуществлять движение в другом нап-
равлении означает уже приобретение .нового навыка. Вос-
приятие необратимо, поскольку при каждом появлении в пер-

цептивном поле нового элемента имеет место «перемещение
равновесия», и если даже объективно восстановить исходную
ситуацию, восприятие все равно оказывается видоизмененным
промежуточными состояниями. Интеллект же, напротив, мо-
жет сконструировать гипотезы, затем их отстранить и вернуть-
ся к исходной точке, пройти путь и повторить его в обратном
направлении, не меняя при этом используемых понятий. И как
раз (мы увидим это в гл. V), чем меньше ребенок, тем в большей
степени необратимо и тем ближе к перцептивно-моторным
или интуитивным схемам начального интеллекта его мышление;
обратимость характеризует, следовательно, не только конеч-
ные состояния равновесия, но и сами эволюционные процессы.
3. Композиция операций «ассоциативна» (в логическом
смысле термина), т. е. мышление всегда сохраняет способность
к отклонениям (détours), и результат, получаемый двумя раз-
личными путями, в обоих случаях остается одним и тем же.
Эта особенность также свойственна только интеллекту; для
восприятия, как и для моторики, всегда характерна единствен-
ность путей действия, поскольку навык стереотипен и посколь-
ку в восприятии два различных пути действия завершаются
разными результатами (например, одна и та же температура,
воспринимаемая при сравнении с различными тепловыми ис-
точниками, не кажется одинаковой). Появление отклонения
является характерным признаком уже сенсо-моторного интел-
лекта, и чем активней и мобильней мышление, тем большую
роль в нем играют отклонения; однако только в системе, об-
ладающей постоянным равновесием, эти отклонения приобре-
тают способность сохранять инвариантность конечного резуль-
тата поиска.
4. Операция, соединенная со своей обратной операцией,
аннулируется (например: «+ 1 — 1=0» или«х5 : 5 = ХІ»).
В начальных же формах мышления ребенка, напротив, возврат
в исходное положение не сопровождается сохранением этого
исходного положения; например, после того как ребенок вы-
сказал гипотезу, которую затем отбросил, он не может восста-
новить проблему в прежнем виде, потому что она оказы-
вается частично деформированной гипотезой, хотя последняя
и отвергнута.
5. Когда речь идет о числах, то единица, прибавленная к
самой себе, в результате композиции (см. п. 1) дает новое число:
имеет место итерация. Качественный же элемент, напротив,

при повторении не трансформируется; в этом случае имеет
место «тавтология»: А + А = А.
Если выразить эти пять условий «группировки» в логистической схе-
ме, то мы придем к следующим простым формулам: 1) Композиция: χ +
+ х' = У, у + у' = 2, и т. д. 2) Обратимость: у — χ — χ или у — х' =
= χ. 3) Ассоциативность: (х + х') + у' = х + */') = (2). 4) Общая
идентичная операция: а: — а; = О, г/ — у = О, и т. д. 5) Тавтология, или
специальная идентичная операция: л; -h χ = х\ у + у = у, и т. д. Само
собой разумеется, что в этом случае возможно исчисление трансформа-
ций, но для этого необходимо — из-за наличия тавтологий — определен-
ное число правил, в детали которых мы здесь не будем входить1.
Классификация «группировок» и основных операций мыш-
ления. Изучение проявлений мышления ребенка в эволюции
ведет к признанию не только существования «группировок», но
и их взаимосвязи, т. е. отношений, позволяющих классифи-
цировать и располагать эти «группировки» в определенном
порядке. В самом деле, психологическое существование «груп-
пировки» легко опознать по явно выраженным операциям, на
которые способен субъект. И даже более того: пока нет «груп-
пировки», нет и сохранения совокупностей или целостностей,
в то время как появление «группировки» характеризуется появ-
лением принципа сохранения. Например, субъект, способный
с появлением структуры «группировки» к операциональному
рассуждению, будет заранее убежден, что целое сохранится
независимо от расположения его частей, тогда как раньше он
это оспаривал. Формирование этих принципов сохранения мы
будем изучать в главе V, где покажем роль «группировки»
в развитии интеллекта. Но для ясности изложения важно
прежде всего описать конечные состояния равновесия мышле-
ния, с тем чтобы затем проанализировать генетические фак-
торы, способные объяснить образование этого равновесия.
Поэтому даже рискуя дать несколько абстрактное и схемати-
ческое изложение, мы дополним предыдущие рассуждения пере-
числением основных «группировок», вместе с тем оговаривая,
что эта картина будет представлять собой лишь конечную
структуру интеллекта и что полностью сохраняется проблема
объяснения процессов формирования этих «группировок».
I. Первая система «группировок» образована так называе-
мыми логическими операциями, т. е. операциями, которые имеют
1 См. нашу работу — J. Piaget. Classes, relations et nombres. Paris,
Vrin, 1942.

исходным пунктом индивидные элементы, рассматриваемые
в качестве инвариантных; при осуществлении таких операций
ограничиваются тем, что классифицируют эти элементы, под-
вергают их сериации и т. п.
1. Самая простая логическая «группировка» — это «груп-
пировка» классификации, или иерархического включения
классов. Она покоится на первой основной операции — объеди-
нении индивидов в классы и классов между собой. Классиче-
ским образцом такой «группировки» являются зоологические
или ботанические классификации, однако по той же дихото-
мической схеме строятся и любые другие качественные клас-
сификации.
Возьмем вид А, составляющий часть рода В семейства С и т. д. В род
В j помимо Л, входят и другие виды: назовем их Л'(при этом Л' =
= В — А). Аналогично и семейство С будет включать, помимо В, и другие
роды: назовем их В' (где В' = С — В) и т. д. Мы имеем тогда компози-
цию: А + А' = В\ В + В' = С\ С + С = D и т. д.; обратимость:
В — А' — А и т. д.; ассоциативность: (А + А') + В' = А + (А' +
+ В') = С и т. д., и все остальные признаки группировки. Именно эта
первая группировка и порождает классический силлогизм.
2. Вторая элементарная «группировка» использует опера-
цию, состоящую не в объединении индивидов, рассматривае-
мых как эквивалентные (как в первой группировке), а в соеди-
нении асимметричных отношений, которые выражают различия
этих индивидов. Объединение этих различий предполагает
тогда последовательный порядок и, следовательно, «группи-
ровка» образует «качественную сериацию».
Если отношение 0 < А назвать а, отношение 0 < В — b, a отноше-
ние 0 < С — соответственно с, то отношение А < В можно назвать тог-
да α', отношение В < С — Ь' и т. д., и мы получаем группировку а -+•
+ а' = 6; b + b' = с и т. д. Обратная операция состоит в вычитании от-
ношения, что эквивалентно прибавлению обратного отношения. Группи-
ровка эта, таким образом, параллельна предыдущей, с той единственной
разницей, что операция сложения в этом случае включает порядок пос-
ледовательности (и, следовательно, не является коммутативной); на тран-
зитивности, свойственной этой сериации, основывается умозаключение
А < Ву В < С, следовательно, А < С.
3. Третья основная операция — это операция замещения,
основа эквивалентности, которая объединяет в составной класс
различные простые классы, полученные в результате предше-
ствующего объединения.

В самом деле, между двумя элементами А1 и А2 одного и того же
класса В нет такого же равенства, какое имеет место между равными чис-
лами в математике; в этом случае мы имеем дело просто с качественной эк-
вивалентностью, т. е. возможным замещением, но лишь в той мере, в ка-
кой можно заменить А'2 (т. е. «другие» но отношению к А о элементы) на
Α'χ (т. е. «другие» но отношению к Ах элементы). Отсюда группировка:
Α ι -г А\ = А2 + А'2(= В)\ Вх + В\ = В2 + В'2( = С) и т. д.
4. Если операции предшествующей «группировки» перевести
в отношения, то они порождают реципрокность, свойственную
симметричным отношениям. Эти последние являются не чем
иным, как отношениями, объединяющими между собой эле-
менты одного и того же класса, т. е. отношениями эквивалент-
ности (в противоположность асимметричным отношениям,
которые выражают различие). Симметричные отношения (на-
пример, родственные отношения между братьями, двоюродны-
ми братьями и т. п.) группируются, следовательно, по образ-
цу предшествующей «группировки», но обратная операция в
этом случае идентична прямой, что выражается, по существу,
в самом определении симметрии: ( Υ = Ζ) = (Ζ = Y).
Четыре рассмотренные группировки — это «группировки» ад-
дитивного порядка, причем две из них (первая и третья) отно-
сятся к классам, а две другие — к отношениям Существуют,
кроме того, еще четыре «группировки», в основе которых лежат
мультипликативные операции, т. е. операции, относящиеся
одновременно к более чем одной системе классов или отноше-
ний. Эти «группировки» строго соответствуют первым четырем.
5. Прежде всего, если дано два ряда включенных друг в дру-
га классов Л1^1С]... и А2В2С2..., то можно располагать индиви-
ды, исходя из двух рядов одновременно: в этом состоит метод
таблиц с двойным входом. «Мультипликация классов», кото-
рая образует операцию, свойственную этому роду группиров-
ки, играет существенную роль в механизме интеллекта; имен-
но ее под названием «выявление коррелят» описал в психоло-
гических терминах Спирмен.
Прямая операция двух классов Βλ и В2 — это произведение Вх X
χ В2 — ВХВ2 (= Α λΑ2 -f- Α ΧΑ'2 + А\А2 + А\А'2). Обратная опера-
ция — это логическое деление В1В2 : В2 = В1, что соответствует «аб-
стракции» («В1В2, абстрагированное от В2, есть В^).
6. Точно так же можно умножить друг на друга два ряда
отношений, т. е. найти все отношения, существующие между
расположенными в ряд объектами, исходя одновременно из

двух типов отношений. Наиболее простым случаем такой груп-
пировки является качественное «взаимно-однозначное соответ-
ствие».
7 и 8. Наконец, можно сгруппировать индивиды не по
принципу таблиц с двойным входом, как в двух предыдущих
случаях, а путем приведения одного члена в соответствие многим
(например, отец по отношению к сыновьям). В этом случае
«группировка» принимает форму генеалогического древа и
строится или для классов (7), или для отношений (8), причем
эти последние асимметричны, если их рассматривать с точки
зрения одного из данных двух элементов (отец и т. п.), и сим-
метричны с точки зрения другого (братья и т. п.).
Таким образом, мы получаем посредством простейших ком-
бинаций восемь основных логических «группировок», одни из
которых (1 — 4) — аддитивны, другие (5 — 8) — мультипли-
кативны; одни относятся к классам, другие — к отношениям;
и наконец, одни выражаются во включениях, сериациях или
простых соответствиях (1, 2 и 5, 6), а другие — в реципрокно-
сти и одно-многозначных соответствиях (3,4 и 7,8). Итак, всего
имеется 2x2x2 = 8 возможностей.
Заметим также, что лучшее доказательство естественного
характера целостностей, образованных этими «группировками»
операций, состоит в том, что достаточно объединить между со-
бой «группировки» простого включения классов (1) и сериа-
ции (2), чтобы получить уже не качественную «группировку»,
а «группу», образованную последовательностью целых (поло-
жительных и отрицательных) чисел. В самом деле, объедине-
ние индивидов в классы означает, что они рассматриваются
как эквивалентные, в то время как их сериация в соответствии
с некоторым асимметричным отношением выражает их разли-
чия. При рассмотрении свойств объектов нельзя одновременно
группировать их и как эквивалентные, и как различные; но
если абстрагироваться от свойств, то уже тем самым мы делаем
эти индивиды эквивалентными между собой и способными к
сериации соответственно некоторому числовому порядку; мы,
таким образом, трансформируем их в упорядоченные «едини-
цы», а именно в этом и состоит конститутивная аддитивная
операция целого числа. Аналогичным образом объединяя
мультипликативные «группировки» классов (5) и отношений
(6), мы получаем мультипликативную «группу» положитель-
ных (целых и дробных) чисел.

II. Приведенные выше различные системы не исчерпывают
всех элементарных операций интеллекта. Действительно, ин-
теллект не ограничивается оперированием с объектами для
объединения их в классы, сериации или пересчета. Сфера его
действия распространяется равным образом и на построение
объекта как такового, и этот процесс начинается (как мы уви-
дим в гл. IV) уже с появления сенсо-моторного интеллекта.
Разложить объект и вновь его составить— это, таким образом,
действия, свойственные второй совокупности «группировок»,
основные операции которых могут быть названы «инфралогиче-
скими», потому что логические операции комбинируют объек-
ты, рассматриваемые как инвариантные. Эти инфралогиче-
ские операции имеют не меньшее значение, чем операции
логические, поскольку они являются конститутивными эле-
ментами понятий пространства и времени, построение которых
занимает почти все детство. И как бы резко они ни отличались
от логических операций, они в точности им параллельны.
Вопрос о генетических взаимоотношениях между этими двумя
операциональными системами образует, таким образом, одну
из наиболее интересных проблем развития интеллекта.
1. Включению классов соответствует включение в иерархи-
ческие целостности частей, ранее просто объединявшихся; конеч-
ный предел таких включений— объект в целом (при этом неваж-
но, на какой ступени он берется —вплоть до пространственно-
временного универсума). Именно эта первая «группировка» сло-
жения частей дает возможность сознанию до какого бы то ни
было собственно научного опыта понять атомистическую компо-
зицию — атомарное строение объектов.
2. Сериации асимметричных отношений соответствуют опе-
рации размещения (пространственного или временного) и
качественного перемещения (простого изменения порядка,
независимо от меры).
3 — 4. Логическим подстановкам и симметриям соответ-
ствуют пространственно-временные симметричные подстановки
и отношения.
5 — 8. Мультипликативные операции представляют собой
просто комбинации предшествующих операций в соответствии
со многими системами или элементами.
Подобно тому, как числовые операции могут рассматривать-
ся как выражение простого слияния группировок классов и
асимметричных отношений, так и операции измерения пред-

ставляют собой объединение в единое целое операций деления и
перемещения.
III. Аналогичная ситуация имеет место и в операциях, от-
носящихся к ценностям; эти операции выражают отношения
средств и целей, которые играют существенную роль в практи-
ческом интеллекте (и квантификация которых характеризует
экономические ценности).
IV. Наконец, совокупность этих трех систем операций
(I —III) может быть выражена в форме простых высказываний,
что приводит к логике высказываний, построенной на основе
импликаций и несовместимостей между пропозициональными
функциями; именно эта система образует как логику в обыч-
ном смысле этого слова, так и гипотетико-дедуктивные теории,
характерные для математики.
Равновесие и генезис. Цель настоящей главы состояла в
том, чтобы найти такую интерпретацию мышления, которая не
приходила бы в столкновение с логикой, заданной как пер-
вичная и ни к чему не сводимая система, а учитывала бы ха-
рактер формальной необходимости, присущей аксиоматиче-
ской логике, полностью сохраняя при этом за интеллектом
его психологическую, по существу активную и конструктив-
ную природу.
Существование «группировок» и возможность их строгой ак-
сиоматизации удовлетворяет первому из этих двух условий:
теория «группировок», упорядочивающая совокупности логи-
ческих элементов и операций в целостности, способна до-
стичь формальной точности именно потому, что эти целостно-
сти аналогичны тем общим системам, которые использует ма-
тематика.
Вместе с тем, с психологической точки зрения опера-
ции являются действиями, способными к композиции и обрати-
мыми, но все же еще действиями, что обеспечивает преемствен-
ность между актом интеллекта и совокупностью адаптивных
процессов.
Однако в предшествующем рассмотрении нам удалось только
поставить проблему интеллекта, и перед нами еще в пол-
ной мере остается задача найти ее решение. Из факта су-
ществования описанных выше «группировок» вытекает лишь
то, что мышление на определенном уровне достигает состоя-
ния равновесия. Мы узнали также свойства этого равно-
весия; оно является одновременно мобильным и постоянным,

так что структура операциональных целостностей со-
храняется при ассимиляции новых элементов. Кроме того,
мы знаем, что это подвижное равновесие предполагает обрати-
мость (именно это, впрочем, и составляет содержание опреде-
ления состояния равновесия, которое дается в физике, и
обратимость механизмов сложившегося интеллекта следует рас-
сматривать именно исходя из этой реальной физической моде-
ли, а не из абстрактной обратимости логистической схемы).
Но ни констатация этого состояния равновесия, ни даже фор-
мулировка его необходимых условий не составляют еще объяс-
нения.
Психологическое объяснение интеллекта состоит в том, что-
бы очертить путь его развития, показать, каким образом он с
необходимостью завершается охарактеризованным равнове-
сием. С этой точки зрения труд психолога можно сравнить с
трудом эмбриолога: сначала это — описание, сводящееся к
анализу фаз и периодов морфогенеза вплоть до конечного рав-
новесия, образованного морфологией взрослого; по как
только факторы, обеспечивающие переход от одной стадии к
следующей, выявлены, исследование сразу же становится
«каузальным». Наша задача, следовательно, вполне ясна:
необходимо реконструировать генезис или фазы формирования
интеллекта, пока мы, таким образом, не дойдем до конечного
операционального уровня, формы равновесия которого мы
только что описали. И поскольку высшее нельзя свести к низ-
шему (если только не искажать высшее или не обогащать низ-
шее за счет высшего), постольку генетическое объяснение мо-
жет состоять только в том, чтобы показать, каким образом на
каждой новой ступени механизм уже имеющихся факторов,
приводя к еще неполному равновесию, подводит само уравнове-
шивание этих факторов к следующему уровню. Так мы под-
ходим шаг за шагом к тому, чтобы понять постепенное обра-
зование операционального равновесия, не преформируя его
с самого начала и не вызывая его из небытия.
Таким образом, объяснение интеллекта, короче говоря,
сводится к тому, чтобы поставить высшие операции мышления
в преемственную связь со всем развитием, рассматривая при
этом само это развитие как эволюцию, направляемую внутрен-
ней необходимостью к равновесию. Такая функциональная
преемственность вполне согласуется с различиями между по-
следовательными структурами. Как мы видели, иерархию по-

ведений, рефлексов и восприятий, глобальных с самого нача-
ла, можно представить в качестве прогрессирующего расши-
рения расстояний и прогрессирующего усложнения путей,
характеризующих обмены между организмом (субъектом) и
средой (объектами); каждое из этих расширений или усложне-
ний представляет, таким образом, новую структуру, тогда
как их преемственность подчиняется требованиям равновесия,
которое должно быть в зависимости от сложности все более
и более мобильным. Операциональное равновесие осуществляет
эти условия при максимуме возможных расстояний (ибо ин-
теллект стремится охватить универсум) и максимальной слож-
ности путей действия (ибо дедукция способна на самые боль-
шие из «отклонений»). Это равновесие должно, следовательно,
пониматься как предел эволюции, этапы которой нам необхо-
димо установить.
Организация операциональных структур, таким образом,
уходит своими корнями за пределы рефлексивного мышления,
достигая источников самого действия. И поскольку операции
сгруппированы во вполне структурированные целостности,
их следует сравнивать со всеми структурами низшего уровня —
перцептивными и моторными. Итак, путь, по которому должно
идти наше исследование, полностью определен: сначала сле-
дует проанализировать взаимоотношения интеллекта с вос-
приятием (гл. III) и моторным навыком (гл. IV), затем изу-
чить формирование операций в мышлении ребенка (гл. V) и
его социализацию (гл. VI). Только после такого исследования
структура «группировки», характеризующая живую логику
в действии, выявит свою подлинную природу, либо врожден-
ную, либо эмпирическую и просто навязанную средой, либо,
наконец, являющуюся выражением все более многочислен-
ных и сложных обменов между субъектом и объектами — обме-
нов сначала неполных, нестабильных и необратимых, но
затем вследствие самой необходимости равновесия, которой
они подчинены, приобретающих постепенно форму обратимой
композиции, свойственной «группировке».

Часть вторая
ИНТЕЛЛЕКТ
И СЕНСО-МОТОРНЫЕ
ФУНКЦИИ
ГЛАВА III. ИНТЕЛЛЕКТ И ВОСПРИЯТИЕ
Восприятие — это знание, приобретаемое нами об объектах
или их движениях в результате прямого и непосредственно
осуществляющегося контакта с ними, тогда как интеллект —
это знание, существующее лишь тогда, когда в процессе взаимо-
действия субъекта с объектом имеют место различного рода
отклонения и когда возрастают пространственно-временные
расстояния между субъектом и объектами. В силу этого можно
было бы предположить, что интеллектуальные структуры и, в
частности, операциональные «группировки», характеризующие
конечное равновесие в развитии интеллекта, с самого начала
существуют целиком или частично в форме организаций, об-
щих восприятию и мышлению. Такова, в частности, централь-
ная мысль «теории формы», сторонники которой — как бы
они ни игнорировали понятие обратимой группировки — опи-
сали тем не менее законы структурирования целого, которые,
по этой теории, одновременно управляют как восприятием,
моторностью и элементарными функциями, так и самим умо-
заключением, в частности силлогизмом (Вертгеймер). Нам
также следует исходить из перцептивных структур, чтобы вы-
яснить, возможно ли вывести из них объяснение всего мышле-
ния, включая «группировки», как таковые.
Исторический экскурс. Гипотеза о тесной связи между вос-
приятием и интеллектом всегда поддерживалась одними и
отвергалась другими. Мы здесь будем упоминать лишь тех авто-
ров, которые проводили экспериментальные исследования, и
не будем останавливаться на взглядах многочисленных фило-
софов, ограничивающихся лишь рассуждениями по этому по-
воду. При этом мы будем излагать взгляды как тех экспери-
ментаторов, которые объясняют восприятие вмешательством

интеллекта, так и тех, кто стремится вывести интеллект из
восприятия.
Первым проблему отношений между перцептивными и опе-
рациональными структурами (в ее современной форме) поста-
вил, несомненно, Гельмгольц. Известно, что визуальное вос-
приятие способно достигать определенной «константности».
Этому посвящалось и посвящается немало работ. Величина вос-
принимается нами более или менее правильно в перспективе,
несмотря на заметное уменьшение образа на сетчатке и пер-
спективное уменьшение; форму мы различаем и при изменении
положения, а цвет узнаем не только при полном освещении,
но и в тени и т. д. Гельмгольц стремился объяснить эту пер-
цептивную константность вмешательством «неосознанного рас-
суждения», которое, по его мнению, корректирует непосредст-
венное ощущение, опираясь на приобретенные знания. Стоит
вспомнить, сколько внимания уделял Гельмгольц образованию
понятия пространства, чтобы стало ясно то значение, которое
имела для него эта гипотеза. И не случайно Кассирер (в свою
очередь занимавшийся этими вопросами) предположил, что
крупный физиолог, физик и геометр стремился объяснить
перцептивную константность вмешательством своего рода гео-
метрической «группы», внутренне присущей интеллекту, еще
не осознанному, поскольку речь идет о восприятии.
Сказанное представляет немалый интерес для проводимого
нами сравнения интеллектуальных и перцептивных механиз-
мов. В самом деле, перцептивную константность в сенсо-мотор-
ном плане можно сравнить с различными понятиями «сохране-
ния», характеризующими первые достижения интеллекта
(сохранение совокупностей, сохранение вещества, веса, объ-
ема и т. д. при деформациях, осуществляемых в созерцании).
Эти понятия сохранения обязаны своим происхождением вме-
шательству «группировки» или «группы» операций, и поэтому
если бы визуальную константность можно было приписать
неосознанному рассуждению в форме «группы», то в результате
этого имела бы место непосредственная структурная преемст-
венность между восприятием и интеллектом.
Однако Геринг в свое время уже ответил Гельмгольцу, что
вмешательство интеллектуального знания не видоизменяет
восприятия: та же оптическая иллюзия или иллюзия веса и
т. д. остаются и тогда, когда нам известны объективные величи-
ны воспринимаемых объектов. Отсюда можно сделать вывод,

что рассуждение отнюдь не вмешивается в восприятие и что
константности обязаны своим происхождением чисто физиоло-
гическим регуляциям.
Однако и Гельмгольц, и Геринг были убеждены в наличии
ощущений, предшествующих восприятию, и рассматривали в
силу этого перцептивную константность как корректирование
ощущений, которое Гельмгольц приписывал интеллекту, а Ге-
ринг — нервным механизмам. По-новому проблема была по-
ставлена после того, как Эренфельс в 1891 г. открыл целост-
ные перцептивные гештальты — гештальты-качества (Gestalt-
qualitäten). Таким гештальтом является, например, мелодия,
которая узнается, несмотря на транспозицию, изменяющую все
ноты (в этом случае, следовательно, ни одно элементарное ощу-
щение не может остаться тем же самым). Это открытие положило
начало двум психологическим школам, одна из которых про-
должила идеи Гельмгольца в его обращении к интеллекту, а
другая — идеи Геринга в отрицании им роли этого послед-
него.
В самом деле, «школа Граца» (Мейнонг, Бенусси и др.) ос-
новывалась на ощущениях, и поэтому гештальты-качества
интерпретировались как продукт синтеза: будучи транспони-
рованы, они воспринимаются как вызываемые интеллектом.
Мейнонг даже построил, исходя из этой интерпретации, раз-
вернутую теорию мышления, основанную на идее целостности
(«коллективные объекты», обеспечивающие связи перцептив-
ного и концептуального). В противоположность этому «Берлин-
ская школа», идеи которой лежат у истоков «психологии формы»,
исходит из совершенно иной позиции: ощущения не рассмат-
риваются этой школой в качестве элементов, предшествующих
восприятию или независимых от него (они суть не «структу-
рирующие», а «структурированные содержания»), и целостная
форма (понятие которой теперь обобщается для всякого вос-
приятия) понимается не как результат синтеза, а как перво-
основа, функционирующая неосознанно и обладающая физио-
логической природой не в меньшей мере, чем психологической.
Целостные формы (гештальты) существуют, согласно взглядам
«Берлинской школы», на всех ступенях психической жизни, и
поэтому можно надеяться на объяснение интеллекта, исходя
из перцептивных структур, вместо того чтобы совершенно не-
понятным образом вмешивать рассуждение в восприятие, как
таковое.

В последующих исследованиях так называемая школа
Gestaltkreis, к которой принадлежали фон Вейцзекер, Ауэрсперг
и др., пыталась расширить идею структуры целого, с самого
начала включая в нее восприятие и движение, которые рас-
сматриваются как действующие по необходимости совместно;
в этом случае восприятие предполагает вмешательство анти-
ципации и моторных восстановлений в памяти, которые, не пред-
определяя собой интеллекта, тем не менее возвещают о нем. Та-
ким образом, это направление можно рассматривать как про-
должающее (в несколько обновленном виде) гельмгольцевскую
традицию, тогда как другие современные авторы, дающие чисто
физиологическую интерпретацию восприятия (Пьерон и др.)»
остаются под влиянием Геринга.
Теория формы и ее интерпретация интеллекта. Теория
формы заслуживает специального рассмотрения. Дело не
только в том, что большое количество проблем ставится в ней
в обновленном виде. Основное — это то, что она дает развер-
нутую теорию интеллекта, которая остается даже для ее про-
тивников образцом последовательной психологической интер-
претации.
Центральная идея теории формы сводился к тому, что си-
стемы психики никогда не образуются путем синтеза или объе-
динения элементов, данных до их соединения изолированно, а
с самого начала представляют собой организованные целост-
ности — гештальты или структуры целого. Именно в силу
этого восприятие не является синтезом предшествующих ощу-
щений, а управляется на всех уровнях «полем», элементы ко-
торого зависимы друг от друга уже благодаря тому, что они
воспринимаются вместе. Например, черная точка на большом
листе бумаги, даже будучи единственной, не может быть гос-
принята как изолированный элемент, потому что она выделяет-
ся в качестве «фигуры» на «фоне», образованном бумагой, и
это отношение «фигура» X «фон» предполагает организацию
всего визуального поля. Это тем более верно, что, строго гово-
ря, лист бумаги можно воспринимать как объект («фигуру»), а
черную точку — как отверстие, т. е. как единственную види-
мую часть «фона». Почему же тогда предпочтение отдается пер-
вому способу восприятия? И почему если вместо одной точки
мы видим три или четыре на достаточно близком расстоянии
друг от друга, то невозможно воспрепятствовать их объедине-
нию в возможные формы треугольников или четырехугольни-

ков? Это происходит потому, что элементы, воспринимаемые
в одном и том же поле, немедленно объединяются в структуры
целого, подчиняющиеся точным законам — «законам органи-
зации».
Эти законы организации, управляющие всеми отношениями
поля, являются в гештальтистской гипотезе не чем иным, как
законами равновесия; они управляют одновременно как нерв-
ными токами, возникающими вследствие психического контакта
субъекта с внешними объектами, так и самими этими объекта-
ми, включенными в целостную цепь, охватывающую, следова-
тельно, одновременно и организм, и его ближайшую среду.
С этой точки зрения перцептивное (или моторное и т. п.) «поле»
сравнимо с силовым (электромагнитным и т. п.) полем и уп-
равляется аналогичными принципами: принципом минимума,
наименьшего действия и т. д. При наличии множества элемен-
тов мы придаем им такую форму целого, которая является не
любой, а предельно простой формой, выражающей структуру
поля: воспринимаемую форму в этом случае будут определять
правила простоты, регулярности, близости, симметрии и т. д.
Отсюда вытекает основной закон целостных форм (так называе-
мый закон «прегнантности»): из всех возможных форм та фор-
ма, которая реализуется, всегда является «наилучшей», т. е.
наилучшим образом уравновешенной.
Более того, «хорошая форма» всегда способна к «транспо-
зиции», как мелодия, у которой переменили все ноты. Та-
кая транспозиция, свидетельствующая о независимости целого
по отношению к частям, также объясняется законами равнове-
сия: в этом случае имеют место те же самые отношения между
новыми элементами, и завершаются они той же самой формой
целого, что и отношения, которые были между предшествую-
щими элементами, причем происходит все это не благодаря
акту сравнения, а вследствие повторного образования равно-
весия (подобно тому как вода в канале после открытия шлюзов
вновь принимает горизонтальную форму, но уже на другом
уровне). Характеристике таких «хороших форм» и изучению
их транспозиций посвящено огромное число эксперименталь-
ных работ, представляющих определенный интерес, однако в
детали этих работ здесь не стоит углубляться.
Следует, однако, подчеркнуть наиболее существенную часть
рассматриваемой теории, а именно то, что законы организации
характеризуются ее сторонниками как независимые от разви-

тия и, следовательно, как общие для всех уровней. Это утверж-
дение следует с неизбежностью, если ограничиваться рассмот-
рением лишь функциональной организации или «синхронным»
равновесием поведений, так как необходимость такого равно-
весия выступает в качестве закона для всех уровней развития,
а отсюда вытекает и функциональная непрерывность, на кото-
рой мы всегда настаивали. Но обычно такому инвариантному
функционированию противопоставляют последовательные струк-
туры, рассматриваемые с «диахронной» точки зрения,
которые как раз и изменяются от одного уровня к другому.
Сущность же гештальта — в объединении функции и структу-
ры в единое целое под названием организации и в рассмотре-
нии ее законов как неизменных. Поэтому сторонники теории
формы стремятся показать, привлекая внушительный материал,
что перцептивные структуры — одни и те же не только у ма-
ленького ребенка и взрослого, но вообще у позвоночных всех
категорий, а единственное различие между ребенком и взрос-
лым состоит лишь в относительной значимости некоторых общих
факторов организации (например, фактора близости), тогда как
в совокупности эти факторы остаются одними и теми же, а
вытекающие из них структуры подчиняются одинаковым
законам.
В частности, в решении гештальтистами знаменитой проб-
лемы константности восприятия следует выделить два момента:
во-первых, константность (например, константность величины)
не корректирует начального искажения ощущения, возникаю-
щего из-за уменьшения образа на сетчатке, поскольку не суще-
ствует начального изолированного ощущения и поскольку
образ на сетчатке — это лишь рядовое звено в целостной цепи,
соединяющей объекты с мозгом посредством соответствующих
нервных токов; следовательно, объекту, воспринимаемому в
перспективе, немедленно и непосредственно гарантируется
его реальная величина просто в силу законов организации,
делающих именно эту структуру наилучшей. Во-вторых, пер-
цептивная константность, следуя этой теории, не приобретает-
ся субъектом, а дана в готовом виде на всех уровнях развития,
равным образом и у животного, и у грудного младенца, и у
взрослого. Явные же исключения, обнаруживаемые при эк-
спериментах, объясняются сторонниками этой концепции тем,
что перцептивное поле не всегда достаточно структурировано:
константность является наилучшей тогда, когда цель (объект

восприятия) составляет часть «конфигурации» целого (как это
имеет место в последовательном ряду объектов).
Интеллект в этом случае получает изумительно простую
интерпретацию, которая, окажись она верной, дала бы воз-
можность почти непосредственно связать высшие структуры
(в частности, рассмотренные нами в гл. II «операциональные
группировки») с наиболее элементарными гештальтами сенсо-
моторного и даже перцептивного порядка. Особого внимания
заслуживают три применения теории формы к изучению интел-
лекта: применение теории формы Колером к сенсо-моторному
интеллекту, Вертгеймером — к структуре силлогизма и Дун-
кером — к интеллектуальному акту в целом.
По Кёлеру, о появлении интеллекта можно говорить тогда,
когда восприятие не продолжается непосредственно в движени-
ях, способных обеспечить достижение цели. Шимпанзе, нахо-
дящийся в клетке, стремится достать фрукт, до которого не-
возможно дотянуться рукой; в этом случае необходимо про-
межуточное средство, употребление которого и определит то
усложнение, которое свойственно интеллектуальному дейст-
вию. В чем же оно состоит? Если палка, предоставленная
обезьяне, помещена параллельно руке, она тотчас же воспри-
нимается ею как возможное продолжение руки, тогда как в
любом другом положении она будет рассматриваться как индиф-
ферентный объект. Таким образом, палка, бывшая до опреде-
ленного момента нейтральной, фактически приобретает значе-
ние только в результате ее включения в структуру целого. В
результате этого происходит «переструктурированпе» поля,
и именно такие внезапные переструктурирования и характе-
ризуют, по Кёлеру, интеллектуальный акт. В переходе от
структуры менее хорошей к лучшей структуре состоит сущность
этого «схватывания»; интеллект, следовательно, оказывается
простым продолжением восприятия, но продолжением опо-
средованным или косвенным.
С аналогичным принципом объяснения мы встречаемся у
Вертгеймера в его гештальтистской интерпретации силлогизма.
Большая посылка является «формой», которую можно сравнить
с перцептивной структурой: «все люди» образуют в соответст-
вии с этим совокупность, расположенную внутри совокупно-
сти «смертных». Подобный же принцип положен в основу и
меньшей посылки: «Сократ» — это индивид, расположенный
внутри круга «людей». Операция получения из этих посылок

заключения—«следовательно, Сократ смертен» сводится проста
к переструктурированию целого путем удаления промежуточ-
ного круга («люди»), после того как этот круг вместе с его со-
держанием помещен внутрь большого круга («смертные»).
Умозаключение, следовательно, представляет собой, согласно
Вертгеймеру, «перецентровку»: «Сократ» как бы децентрирует-
ся из класса «людей», для того чтобы оказаться перецентри-
рованным в класс «смертных». Силлогизм, таким образом, под-
чиняется общей организации структур; в этом он аналогичен
переструктурированиям, характеризующим практический ин-
теллект, по Кёлеру, с той только разницей, что здесь мы имеем
дело уже не с действием, а с мышлением.
Наконец, Дункер, изучая отношение к опыту внезапных
пониманий (Einsicht, или интеллектуальных переструктуриро-
ваний), нанес решительный удар ассоцианистскому эмпиризму,
которому в принципе чуждо понятие гештальта. Для этого
Дункер проанализировал различные сферы интеллекта и
пришел к выводу, что во всех сферах приобретенный опыт
играет в рассуждении лишь вспомогательную роль: он может
иметь значение для мышления только в отношении к уже имею-
щейся организации. Именно эта последняя, т. е. структура
актуального поля, и определяет возможные обращения к
прошлому опыту, либо делая его бесполезным, либо исполь-
зуя его. Рассуждение, таким образом, является «битвой, ко-
торая кует свое собственное оружие»; оно, согласно Дункеру,
полностью объясняется законами организации, независимыми
от истории индивида и обеспечивающими целому присущее
ему единство структур любого уровня, начиная от элементар-
ных перцептивных форм и вплоть до самых развитых форм
мышления.
Критика психологии формы. Теперь нам следует рассмот-
реть обоснованность утверждений, выдвигаемых теорией формы.
Характер «целостности», свойственный психическим структурам
(как перцептивным, так и интеллектуальным), существо-
вание законов «хорошей формы», сведение изменений структу-
ры к формам равновесия и т. д. обоснованы столь многочислен-
ными экспериментальными работами, что эти понятия с пол-
ным правом широко используются в современной психологии.
В частности, способ анализа, в ходе которого факты помещают-
ся в рамки целостного «поля», является единственно приемле-
мым методом психологического исследования, тогда как сведе-

ние их к атомизированным элементам всегда искажало единство
реальной действительности.
Нужно, однако, твердо усвоить, что если не выводить зако-
ны организации из абсолютно общих «физических форм», т. е.
не выносить их за сферу психологии и биологии (Кёлер)1, то
язык целостностей оказывается всего лишь способом описа-
ния, и наличие целостных структур в этом случае требует
объяснения, которое отнюдь не заключено в самом факте суще-
ствования целостностей. Именно из этого мы исходили при
рассмотрении наших «группировок», и это следует также при-
нять и для элементарных форм или структур.
Что же касается общего и даже физического существования
законов организации, то оно подразумевает по меньшей мере
их инвариантность в ходе психического развития (и теоретики
формы первые это утверждают). Поэтому предварительным
вопросом ортодоксальной доктрины формы (а здесь мы огра-
ничиваемся именно ею, хотя некоторые более осторожные
сторонники гештальт-психологии, такие, как Гельб и Гольд-
штейн, отвергают гипотезу «физических форм») является во-
прос о неизменяемости в процессе психического развития не-
которых основных форм организации, в частности форм пер-
цептивных «константностей».
Однако по этому основному вопросу приходится констати-
ровать, что имеющиеся в настоящее время факты явно противо-
речат такому утверждению. В самом деле, не входя в детали
и все время оставаясь на почве психологии ребенка и рас-
сматривая лишь константность величин, можно выявить сле-
дующее:
1. Г. Франк2 считал, что константность величин можно
установить у одиннадцатимесячного ребенка. Но не говоря
уже о том, что техника его экспериментов вызвала дискуссию
(Бёрл), даже если этот факт в общих чертах и точен, одиннад-
цать месяцев — это уже значительное развитие сенсо-мотор-
ного интеллекта. Э. Брунсвик и Круикшанк констатировали
прогрессирующее развитие этой константности в течение пер-
вых шести месяцев жизни ребенка.
1 «Физические формы» играют у Кёлера по отношению к мыслительным
структурам ту же самую роль, что и вечные идеи Рассела по отношению
к понятиям или априорные схемы по отношению к живой логике.
2 См.: Н. Frank. Untersuchung über Sehgroßenkonstanz bei Kindern.
«Psychologische Forschung», Berlin, Bd. VII, 1926, S. 137—154.

2. Совместно с Ламберсье мы провели опыты на детях от
5 до 7 лет; дети должны были сравнивать высоту пары предме-
тов, расположенных на разном расстоянии в глубину. Эти опы-
ты позволили нам выявить фактор, который экспериментаторы
ранее не принимали в расчет: во всяком возрасте существует
«систематическая ошибка эталона», которая состоит в том, что
элемент, выбранный в качестве эталона, подвергается пере-
оценке по отношению к тем переменным величинам, которые он
измеряет; и вызвано это именно тем, что он функционирует в
качестве эталона (это относится как к случаям, когда он поме-
щен в глубине, так и к тем случаям, когда он расположен
вблизи испытуемого). Эта систематическая ошибка субъекта в
сочетании с его оценками, относящимися к перспективе, может
вызвать, казалось бы, явную (но, однако, иллюзорную) кон-
стантность: со скидкой на «ошибку эталона» наши испытуе-
мые 5—7 лет давали в среднем заметную недооценку величи-
ны при сравнении предметов в глубину, тогда как взрослые в
среднем приходят в конечном итоге к «сверхконстантности»
(«surconstance»)1.
3. Бурцлаф2, который также получил вариации в попарных
сравнениях предметов в зависимости от возраста, считал, что
гештальтистская гипотеза константности величин подтвер-
ждается в том случае, когда сравниваемые элементы включены
в «конфигурацию» целого и особенно когда они расположены
в ряд. Однако Ламберсье, который по нашей просьбе путем тща-
тельно подготовленных опытов проверил сравнение предметов
в глубину по рядам3, сумел показать, что константность, от-
носительно независимая от возраста, существует только в од-
ном случае (единственном случае, правильно отмеченном Бурц-
лафом): когда эталон равен среднему из сравниваемых эле-
ментов. И напротив, если берется эталон, заметно больший или
меньший, чем средний элемент, сразу же возникают системати-
ческие искажения при сравнении расположенных в глубине
1 См.: J. Piaget et M. Lambercier. Le problème de la comparaison
visuelle en profondeur et l'erreur systématique de l'étalon. «Archives de
psychologie», vol. XXIX, 1943, p. 255—308.
2 См.: W. Burzlaff. Metbodologische Beiträge zum Problem der Far-
benkonstanz. «Zeitschrift für Psychologie», Leipzig, Bd. 119, 1931, S.
177—235.
3 См.: M. Lambercier. La constance des grandeurs en comparaisons
sériales. «Archives de psychologie», vol. XXXI, 1946, p. 79—282.

предметов. В результате этого становится совершенно ясным,
что константность среднего элемента зависит от иных причин,
чем константность в глубину: инвариантность среднего эле-
мента обеспечивается именно его привилегированным положе-
нием (он обесценивается всеми элементами, высшими по отно-
шению к нему, и симметрично восстанавливается всеми низ-
шими элементами, откуда и вытекает его стабильность). Изме-
рения же, проведенные на остальных элементах, лишний раз
показывают, что у ребенка не существует специфической кон-
стантности при сравнении расположенных в глубине предметов,
тогда как с возрастом можно установить заметное возрастание
регуляций, стремящихся к образованию такой константности.
4. Известно, что Бёрл1, анализируя константность величи-
ны у школьников, обнаружил, что в среднем такая констант-
ность возрастает приблизительно до 10 лет, т. е. до уровня
развития, начиная с которого реакции ребенка становятся, на-
конец, аналогичными реакциям взрослого (та же самая эво-
люция была отмечена Э. Брунсвиком и в отношении констан-
тности формы и цвета).
Существование связанной с возрастом эволюции механиз-
мов, завершающихся перцептивными константностями (а в
дальнейшем мы увидим немало других генетических трансфор-
маций восприятия), требует, несомненно, пересмотра тех
объяснений, которые дает теория формы. Прежде всего, если
подтверждается реальная эволюция перцептивных структур,
то тогда невозможно уклониться ни от проблемы их образова-
ния, ни от возможного влияния опыта на процесс их генезиса.
В отношении последнего Э. Брунсвик выявил частоту «эмпи-
рических форм (Gestalt)» по сравнению с «геометрическими фор-
мами». Так, например, фигура, занимающая промежуточное
положение между образом открытой руки и геометрической
схемой с пятью точно симметричными ответвлениями, дала в та-
хископическом видении у взрослого 50 на 100 в пользу руки
(«эмпирическая форма») и 50 на 100 в пользу геометрической
«хорошей формы».
После того как отброшена гештальтистская гипотеза о не-
изменных «физических формах», основной становится проблема
1 См.: F. Beyrl. Über die Größenauffassung bei Kindern. «Zeitschrift
für Psychologie», Leipzig, Bd. 100, H. 5—6, 1926, S. 344—371.

генезиса «форм». В этой связи прежде всего следует отметить
незаконность самой дилеммы: «целостность» или атомизм изо-
лированных ощущений. В действительности имеются не две,
а три возможности: или восприятие — это синтез элементов,
или оно образует единую целостность, или же, наконец, — это
система отношений (при этом каждое отношение само является
целостностью, но целостностью совокупности, которую можно
анализировать, отнюдь не впадая при этом в атомизм). Поэто-
му нет никаких препятствий для того, чтобы понимать целост-
ные структуры как продукт прогрессирующего конструирова-
ния, появляющийся не в результате «синтеза», а вследствие
аккомодирующих дифференциаций и комбинированных асси-
миляций, и ничто тогда не препятствует поставить это конст-
руирование в связь с интеллектом, понимаемым как реальная
деятельность, а не как функционирование предустановленных
структур.
Что касается восприятия, то здесь узловым моментом явля-
ется вопрос о транспозиции. Должны ли мы вместе со сторон-
никами теории формы интерпретировать транспозиции (на-
пример, транспозиции мелодии из одного тона в другой или
одной визуальной формы в другую) как простые повторения
одной и той же формы равновесия между новыми элементами,
сохраняющими, однако, прежние отношения (сравните взаимо-
отношения между горизонтальными уровнями в системе шлю-
зов), или же здесь следует видеть продукт ассимилирующей
деятельности, которая интегрирует подобные элементы в одну
и ту же схему? Нам представляется, что второе решение под-
сказывается уже тем фактом, что чем старше ребенок, тем лег-
че ему даются транспозиции (см. конец настоящей главы). Более
того, к обычно рассматриваемым транспозициям, которые яв-
ляются внешними по отношению к анализируемым фигурам,
следует, несомненно, добавить внутренние транспозиции меж-
ду элементами одной и той же фигуры, объясняющие роль
факторов регулярности, равенства, симметрии и т. д., внут-
ренне присущих «хорошей форме».
Таким образом, две указанные интерпретации транспозиции
содержат весьма различную оценку отношений между восприя-
тием и интеллектом и совершенно различное понимание при-
роды интеллекта.
«Теория формы» в своем стремлении свести механизмы ин-
теллекта к механизмам, характеризующим перцептивные»

структуры, которые сами сводятся к «физическим формам», и
сущности приходит, хотя и значительно более рафинирован-
ным путем, к классическому эмпиризму. Единственное разли-
чие (которое, как бы значительно оно ни было, уже не играет
большой роли после такого сведения) состоит в том, что новая
доктрина заменяет «ассоциации» структурированными «цело-
стностями». Но и в том и в другом случае операциональная де-
ятельность растворяется в чувствовании и подменяется пас-
сивностью автоматических механизмов.
Нет необходимости ломиться в открытую дверь, настаивая
на том, что операциональные структуры связаны со структу-
рами перцептивными целым рядом промежуточных ступеней;
мы охотно соглашаемся с этим. Следует, однако, подчеркнуть,
что имеется существенное смысловое различие между непод-
вижностью воспринятой «формы» и обратимой мобильностью
операций. В силу этого оказывается явно недостаточным срав-
нение, которое стремился провести Вертгеймер между силло-
гизмом и статическими «формами» восприятия. Самое сущест-
венное в механизме группировки (из чего и выводится силло-
гизм) — это не структуры, воплощенные в посылках или ха-
рактерные для заключений, а сам процесс композиции,
позволяющий переходить от посылок к заключениям. Этот про-
цесс, несомненно, продолжает перцептивные переструктуриро-
вания и перецентровки (такого рода, как, например, те, кото-
рые позволяют видеть «двухплановый» рисунок попеременно
то в одном, то в другом плане). Однако для понимания этого
процесса композиции надо идти еще дальше: он образуется со-
вокупностью подвижных и обратимых операций включения
и исключения (А + А' = В; А = В — А'\ А' = В — А;
В — А — А' = О и т. д.). Таким образом, не статические фор-
мы, имеющиеся в интеллекте, и не простой однонаправленный
переход из одного состояния в другое (или колебание между
двумя состояниями) порождают структуры: они обусловли-
ваются общей мобильностью и обратимостью операций. Отсюда
следует, что рассматриваемые нами структуры весьма различ-
ны: для перцептивной структуры характерна, как на этом
настаивают и сами сторонники теории формы, ее несводимость
к аддитивной композиции; она, следовательно, необратима и
неассоциативна. В системе умозаключений мы видим нечто
большее, чем простую «перецентровку», (Umzentrierung): здесь
имеет место общая децентрация, которая предполагает как бы

«растворение» или «оттаивание» статических перцептивных
форм в формы операциональной мобильности. На этой основе
возможно безграничное конструирование новых структур, как
относящихся к восприятию, так и выходящих за пределы како-
го бы то ни было реального восприятия.
Совершенно очевидно, что в сенсо-моторном интеллекте, про-
анализированном Кёлером, перцептивные структуры играют
значительно более важную роль. Но сам тот факт, что теория
формы рассматривает эти структуры в качестве непосредствен-
но вытекающих из ситуаций как таковых, без учета их генези-
са, вынудил Колера вывести из сферы интеллекта, с одной сто-
роны, поиск вслепую, который предшествует открытию реше-
ний, а с другой стороны — корректирование и контроль, кото-
рые следуют за решением. Изучение первых двух лет жизни
ребенка подводит нас к совершенно иному выводу: в сенсо-мо-
торном интеллекте ребенка, конечно, имеют место также и
структуры целого или «формы», но они весьма далеки от того,
чтобы быть статичными и не имеющими истории; они образуют
«схемы», которые сменяют друг друга в результате последова-
тельной дифференциации и интеграции и которые, таким обра-
зом, должны непрерывно аккомодироваться к ситуациям
(путем поиска вслепую и корректирований), одновременно асси-
милируя их. Отсюда становится ясным, что проанализирован-
ное Кёлером поведение обезьяны с палкой на самом деле под-
готовлено целой серией предшествующих схем, таких, как
схема притягивания к себе цели при помощи «продолжений»
палки (бечевки или подставки) или схема удара одним пред-
метом по другому.
Таким образом, к рассмотренному выше тезису Дункера
следует сделать следующие оговорки. Не вызывает сомнений
то обстоятельство, что интеллектуальный акт определяется
прошлым опытом лишь в той мере, в какой он обращается к
этому опыту. Но установление такой связи предполагает на-
личие схем ассимиляции, которые, в свою очередь, произошли
путем дифференциации и координации из предшествующих
схем. Схемы, следовательно, имеют историю: им внутренне
присуще взаимодействие между прошлым опытом и актуаль-
ным актом интеллекта, а не одностороннее воздействие прошло-
го на настоящее, как бы этого ни хотелось эмпиризму, и не
одностороннее обращение настоящего к прошлому, как этого
хочет Дункер. Это взаимоотношение между настоящим и

прошлым можно уточнить, сказав, что равновесие достигается
тогда, когда все прошлые схемы включены в настоящие и
когда, следовательно, интеллект может с равным успехом ре-
конструировать схемы прошлого при помощи схем настоя-
щего, и наоборот.
В итоге мы приходим к выводу, что теория формы, не вызы-
вающая сомнений в определении ею форм равновесия или впол-
не структурированных целостностей, не может быть, однако,
принята, так как и в перцептивной сфере, и в сфере интеллек-
та она не принимает во внимание ни реальности генетического
развития, ни действенного конструирования, которое характе-
ризует это развитие.
Различия между восприятием и интеллектом. Теория фор-
мы поставила несколько по-новому проблему отношения меж-
ду интеллектом и восприятием, показав преемственность между
специфическими структурами этих двух сфер. Однако, для
того чтобы разрешить эту проблему, учитывая сложность
генетических факторов, необходимо, прежде чем прибегать
к аналогиям, ведущим к возможным объяснениям, систе-
матизировать сами различия между восприятием и интел-
лектом.
Перцептивная структура — это система зависимых друг
от друга отношений. Идет ли речь о геометрических формах,
о весе, цвете или звуках, всегда можно выразить целостность
в отношениях, не нарушая при этом единства целого как та-
кового. В таком случае, для того чтобы выявить как различия,
так и сходства между перцептивными и операциональными
структурами, достаточно выразить эти отношения на языке
«группировки», аналогично тому, как это делают физики, когда
они, формулируя термодинамические явления в терминах обра-
тимых процессов, констатируют при этом, что эти явления, в
сущности, не могут быть выражены на таком языке ввиду их не-
обратимости. Фактическое несоответствие символического языка
тому, что на нем выражается, ярко подчеркивает существую-
щие здесь различия. Для уяснения этого обстоятельства доста-
точно обратиться к хорошо известным геометрическим иллю-
зиям (варьируя имеющиеся факторы) или к фактам, вытекаю-
щим из закона Вебера, и т. д. и сформулировать в терминах
«группировки» все имеющиеся в данном случае отношения, а
также их трансформации, вызываемые внешними модифика-
циями.

Результаты, которые можно получить, идя этим путем, со-
вершенно ясны. На уровне перцептивных структур не осуще-
ствляется ни одно из пяти условий «группировки». В тех же
случаях, когда восприятие приближается к осуществлению
этих условий, что имеет место, например, в области «констант-
ностей», предвещающих операциональное сохранение, то здесь
операция заменяется простыми регуляциями, обратимыми лишь
частично. Такие регуляции, следовательно, находятся на пол-
пути между спонтанной необратимостью и операциональным
регулированием.
Возьмем в качестве примера упрощенную форму иллюзии Дельбёфа1:
окружность A1 с радиусом в 12 мм, помещенная внутри окружности
В с радиусом в 15 мм, кажется большей, чем расположенная изолирован-
но окружность А2, равная А х. Начнем изменять внешнюю окружность В,
последовательно уменьшая ее радиус с 15 до 13 мм, а затем увеличивая с
15 до 40 или 80 мм. При изменении радиуса окружности с 15 до 13 мм,
а также с 15 до 36 мм иллюзия уменьшается и совсем исчезает при ради-
усе В, равном 36 мм (т. е. когда диаметр А оказывается равным отрезку,
заключенному между В и А 1), а за этим пределом становится отрицатель-
ной (действительные размеры внутренней окружности A 1 преумень-
шаются).
1. Если выразить отношения, действующие в этих перцептивных
трансформациях, на операциональном языке, то, прежде всего, очевидно,
что их композиция не может быть аддитивной из-за отсутствия сохранения
элементов системы. Впрочем, именно в этом заключается важнейшее от-
крытие теории формы, выраженное в понятии перцептивной «целостно-
сти». Мы действительно не можем установить равенство А1 + А' = В
(где А' обозначает промежуточную зону между А1 и В), поскольку А1
деформируется в силу того, что оно включено в Б, в свою очередь В де-
формируется тем, что оно включает в себя А , а зона А' в большей или мень-
шей степени увеличивается или уменьшается в зависимости от отношений
между А1 и В. Это несохранение целостности можно доказать следующим
образом. Если, взяв в качестве исходных определенные значения величин
Αι, А' и В, а затем, оставив В постоянным, начать расширять (объек-
тивно) А1, уменьшая тем самым А', то в результате этого В будет выгля-
деть то меньше, чем в исходном пункте (оно будет, следовательно, что-то
терять в процессе трансформации), то больше (в этом случае оно нечто
приобретает). Таким образом, задача сводится к тому, чтобы сформулиро-
вать эти «некомпенсированные трансформации».
2. Выразим с этой целью трансформации в терминах композиции от-
ношений, и это даст нам возможность констатировать необратимую при-
роду этой композиции; в другой форме эта необратимость будет выражать-
1 См.: J. Piaget, M. Lambercier, E. Boesch, В. von
Albertini. Introduction à letude des perceptions chez l'enfant et
analyse d'une illusion relative à la perception visuelle de cercles
concentriques. «Archives de psychologie», vol. XXIX, 1942, p. 1—107.

ся в отсутствии аддитивной композиции. Обозначим увеличение сходст-
ва (по размеру) между A1 и В через r, а увеличение различия между ни-
ми (по размеру) — через d. Эти два отношения в исходном пункте должны
быть обратными по отношению друг к другу и оставаться такими в даль-
нейшем, т. е. +г = —d и -\-d = —г (где минус указывает на уменьшение
сходства или различия). Начав с нулевой иллюзии (при А 1 = 12 мм и
В = 36 мм), мы приходим к выводу, что при увеличении объективного
сходства между окружностями (при их сближении) субъект преувели-
чивает это сходство: восприятие, следовательно, преувеличивает
сходство в процессе объективного увеличения сходства между окруж-
ностями и оставляет без должного внимания различия в ходе их объек-
тивного уменьшения. Аналогичная ситуация имеет место и при увеличе-
нии объективных различий между окружностями (в процессе увеличе-
ния различий между их радиусами); такое увеличение также преувеличи-
вается субъектом. Таким образом, на осуществление рассматриваемых
трансформаций оказывает существенное влияние недостаток компенса-
ции. Поэтому такие трансформации мы можем выразить в следующей
форме, подчеркивающей их неаддитивный с логической точки зрения ха-
рактер:
r > —d или d > —r.
В самом деле, если рассматривать каждую данную фигуру изоли-
рованно, то отношение сходства, естественно, всегда обратно отношению
различия; однако переход от одной фигуры к другой не сохраняет посто-
янства суммы сходств и различий, поскольку не сохраняются целостнос-
ти (см. п. 1). Именно в этом смысле и можно с полным основанием гово-
рить о том, что увеличение сходства одерживает верх над уменьшением
различия, и наоборот.
Эту мысль можно выразить более лаконично, просто сказав, что
трансформация отношений необратима, так как она сопровождается
«некомпенсированной трансформацией» Р:
г = —d + Prd или d =— r + Ρ rd-
3. Более того, никакая композиция перцептивных отношений не яв-
ляется независимой от пройденного пути (в ней, стало быть, нет ассоциа-
тивности), а, напротив, каждое воспринятое отношение зависит от тех
отношений, которые ему непосредственно предшествовали. Так, напри-
мер, восприятие одной и той же окружности А дает существенно различ-
ные результаты в зависимости от того, в возрастающем или нисходящем
порядке расположены контрольные окружности, с которыми она сравни-
вается. Наиболее объективные измерения в этом случае можно получить
при концентрическом порядке сравниваемых элементов, когда ряд со-
стоит из элементов попеременно то больших, то меньших, чем А (благода-
ря этому деформации, вызываемые предшествующими сравнениями,
компенсируют друг друга).
4 и 5. Таким образом, совершенно очевидно, что в перцептивных
структурах ни один элемент не остается идентичным самому себе, а меня-
ется в зависимости от результатов сравнения его с другими элементами,
отличными от него или равными ему по размерам: величина такого элемен-
та бесконечно варьируется в зависимости от данных отношений, как ак-
туальных, так и имевших место ранее.

Из проведенного рассмотрения становится ясным, что пер-
цептивную систему невозможно свести к «группировке», по-
скольку нельзя свести неравенства к равенствам даже путем
введения «некомпенсированных трансформаций» Р, которые
определяют меру деформаций (иллюзий) и свидетельствуют о
неаддитивности или нетранзитивности перцептивных отноше-
ний, об их необратимости, неассоциативности и неидентич-
ности.
Проведенный анализ (благодаря которому к тому же вид-
но, чем было бы мышление, если бы его операции не были «сгруп-
пированы»!) показывает, что форма равновесия, присущая
перцептивным структурам, весьма отлична от формы равнове-
сия операциональных структур. В последних равновесие одно-
временно и мобильно, и постоянно; трансформации, внутренне
присущие таким системам, не изменяют этого равновесия, по-
тому что они всегда точно компенсируются обратными — реаль-
ными или потенциальными — операциями (обратимость). В вос-
приятии же, напротив, каждое изменение значения одного из
действующих отношений влечет за собой трансформацию це-
лого, вплоть до образования нового равновесия, отличного от
того, которое характеризовало предыдущее состояние; здесь,
следовательно, имеет место отнюдь не постоянное равновесие, а
«перемещение равновесия» (если воспользоваться физическим
термином, употребляемым при описании таких необратимых
систем, какими являются термодинамические системы). Именно
такой характер имеет только что описанная иллюзия: с каж-
дым новым значением величины внешней окружности В иллю-
зия или увеличивается, или уменьшается, но не сохраняет
своего первоначального значения.
Более того, «перемещения равновесия» подчиняются зако-
нам максимума: данное отношение порождает иллюзию, т. е.
производит «некомпенсированную трансформацию» Р, только
в пределах определенного значения этого отношения, причем
с учетом значения других отношении. Если выйти за эти пре-
делы, то иллюзия уменьшается, потому что в этом случае де-
формация частично компенсируется под влиянием новых отно-
шений целого: перемещения равновесия дают, таким образом,
место регуляциям, или частичным компенсациям, что легко
определяется изменением значения Ρ (иллюзия Дельбёфа
уменьшается, когда два концентрических круга слишком
сближены или отдалены друг от друга). Таким образом, эти

регуляции, которые ограничивают, или, как говорят в физике,
«смягчают», перемещения равновесия, в некоторых отношениях
можно сравнить с операциями интеллекта. Если бы система
была операциональной, то всякому увеличению значения од-
ного из ее элементов соответствовало бы уменьшение значения
другого, и обратно (следовательно, была бы обратимость, т. е.
Ρ = 0). С другой стороны, если бы имели место неограничен-
ные деформации, вызываемые каждой новой внешней модифи-
кацией, то системы, как таковой, просто бы не существовало.
Следовательно, существование регуляций свидетельствует о на-
личии промежуточной структуры между полной необрати-
мостью и операциональной обратимостью.
Однако каким образом можно объяснить эту относительную
противоположность (дополняемую относительным родством)
между перцептивными и интеллектуальными механизмами?
Отношения, образующие структуру целого (например, такую,
как структура зрительного восприятия), выражают законы
субъективного пространства, или пространства перцептивного;
эти законы можно проанализировать и сравнить с законами
пространства геометрического, или операционального. В этом
случае иллюзии (или «некомпенсированные трансформации» си-
стемы отношений) можно рассматривать как деформации этого
пространства в направлении его расширения или сжатия1.
С этой точки зрения имеется один основной факт, домини-
рующий над всеми отношениями между восприятием и интел-
лектом. Когда два элемента сравниваются друг с другом при
помощи интеллекта, как это происходит, например, в случае
измерения одного элемента посредством другого, то ни сравни-
вающее, ни сравниваемое (иными словами, ни измеряющее, ни
измеряемое) не деформируются самим процессом сравнения.
И напротив, в случае перцептивного сравнения, в частности,
когда один элемент служит постоянным эталоном для оценки
изменяющихся элементов, происходит систематическая дефор-
мация, которую мы вместе с Ламберсье назвали «ошибкой эта-
лона»: элемент, на котором преимущественно сосредоточено
внимание, систематически переоценивается. Таким элементом,
1 Так, например, в иллюзии Дельбёфа в том случае, когда длина зоны
Л', расположенной между внешней и внутренней окружностями, меньше
диаметра внутренней окружности А1, происходит видимое расширение
площади вписанной окружности Α1 за счет площади зоны А'; если же
А' > А1, то имеет место обратный эффект.

как правило, является сам эталон, особенно когда переменная
величина от него удалена, но иногда в такой функции высту-
пает также и переменная величина, когда эталон находится
вблизи от нее и хорошо известен. Сказанное относится как к
сравнениям, осуществляемым во фронтально-параллельном пла-
не, так и к сравнениям предметов, расположенных в перспек-
тиве1.
Приведенные факты являются лишь частными случаями
весьма общего процесса. Если эталон (или, в некоторых слу-
чаях, переменная величина) переоценивается, это происходит
просто потому, что элемент, на который субъект смотрит доль-
ше (или чаще, или интенсивней и т. п.), увеличивается в силу
самого этого факта, так, словно бы объект или область, на ко-
торых сосредоточено внимание, приводят к расширению пер-
цептивного пространства. С этой точки зрения достаточно смот-
реть поочередно на два равных предмета, чтобы убедиться, что
каждый раз увеличиваются размеры того из них, на котором
фиксируется внимание (если при этом отвлечься от того, что
эти последовательные деформации в общей сложности компен-
сируются). Перцептивное пространство, таким образом, не
является однородным, а в каждое мгновение имеет определен-
ный центр, и зона центрации соответствует пространственному
расширению, тогда как периферия этой центральной зоны ока-
зывается сжатой тем сильнее, чем больше она удалена от цент-
ра. Аналогичную роль «центрации» и ошибки эталона мы встре-
тим также и в сфере осязания.
Но если «центрация» является причиной деформаций, то
несколько различных центрации корректируют действие каж-
дой. «Децентрация», или координация различных «центрации»,
оказывается в таком случае корректирующим фактором. Здесь
сразу же виден принцип возможного объяснения необратимых
деформаций и регуляций, о которых мы только что говорили.
Иллюзии зрительного восприятия могут быть объяснены меха-
1 Доказательством того, что речь идет об ошибке, связанной именно с
функциональным положением измеряющего, служит тот факт, что для
уменьшения и даже для ликвидации этой ошибки достаточно внушить
субъекту, что эталон меняется при каждом сравнении (для этого надо
показывать эталон каждый раз заново). Для того чтобы разрушить пер-
цептивную ошибку, достаточно также потребовать от ребенка перене-
сения вербального суждения с измеряемого на измеряющее (если он
говорит А < В, от него следует добиться суждения В > A), что из-
меняет функциональные позиции на противоположные.

низмом центраций, когда элементы рассматриваемой фигуры
столь близки друг к другу (относительно), что децентрация
просто не может возникнуть (иллюзии Дельбёфа, Оппеля-
Кундта и т. п.). И напротив, по мере возникновения децентра-
ции (автоматической или вызванной активными сравнениями)
появляется регуляция.
Итак, теперь мы можем выявить отношение, которое суще-
ствует между перцептивными процессами и процессами, харак-
теризующими интеллект. Ошибка (относительная) имеет тен-
денцию к центраций, а объективность (относительная) — к
децентрации не только в сфере восприятия. Всякая эволюция
мышления ребенка, начальные интуитивные формы которого
исключительно близки к перцептивным структурам, характе-
ризуется переходом от общего эгоцентризма (о котором мы
будем еще говорить в гл. V) к интеллектуальной децентрации.
Этот процесс можно сравнить с тем, результаты которого мы
только что описали. Сейчас перед нами стоит задача осознать
различия между восприятием и завершенным интеллектом, и
в этом отношении вышеизложенные факты позволяют нам
глубже понять основное из этих различий, а именно: различие
между «интеллектуальной относительностью» и тем, что мож-
но было бы назвать «перцептивной относительностью».
Поскольку центраций характеризуются и могут быть опи-
саны соответствующими деформациями, а последние, как мы
видели, определяются путем установления их отношения (по
контрасту) к группировке, постольку проблема состоит в том,
чтобы измерить эти деформации (когда это возможно) и про-
интерпретировать результаты измерения. Все это нетрудно
сделать в тех случаях, когда два однородных элемента сравни-
мы между собой (как, например, две продолжающие друг друга
прямые линии). В этом случае можно установить закон «относи-
тельных центраций», независимый от абсолютного значения
результатов центраций и выражающий относительные деформа-
ции в форме простой вероятной величины, т. е. посредством
отношения реальных центраций к числу возможных центраций.
В самом деле, известно, что линия А недооценивается при ее сравне-
нии с другой линией А', если А < А', и переоценивается в противном
случае, т. е. когда А > А'. Используемый для этого явления принцип
расчета состоит в том, что в каждом из этих двух случаев последователь-
ные центраций на A и А' рассматриваются как поочередно расширяющие
эти линии, пропорционально их длине; различие этих деформаций, вы-
раженное в относительных величинах А и A', характеризует в общих

чертах переоценку или недооценку Л, которые затем делятся на общую
длину смежных линий Л + Л', ибо децентрация пропорциональна ве-
личине целой фигуры. Таким образом, мы имеем следующие соотношения:
(А — A') A'lА
А+А'
, если А > А', и
(Α' — А) А/А'
А -}-Л'
, если А <А'.
Кроме того, если эталоном является А , то эти отношения нужно умно-
жить на А2/(А + Л')2, т. е. на квадрат отношения между измеряемой ча-
стью и целым.
Полученное таким образом теоретическое соотношение вполне соот-
ветствует эмпирическим измерениям деформаций и описывает с достаточ-
ной точностью измерения, относящиеся к иллюзии Дельбёфа1 (если Л по-
мещено между двумя А' и если эту величину Л' удваивают в формуле).
Качественное выражение закона относительных центраций
просто означает, что всякое объективное различие субъективно
выделяется при восприятии даже в тех случаях, когда внима-
ние рассредоточено на сравниваемых элементах в равной сте-
пени. Иными словами, восприятие преувеличивает всякий
контраст, что сразу же указывает на вмешательство относи-
тельности, свойственной восприятию и отличной от относитель-
ности интеллекта. Это подводит нас к закону Вебера, анализ
которого особенно поучителен в этом отношении. Если брать
его в узком смысле, то он, как известно, утверждает, что ве-
личина «дифференциальных порогов» (наименьших восприни-
маемых различий) пропорциональна величине сравниваемых
элементов; так, например, если субъект воспринимает различие
между 10 и 11 мм и не воспринимает различие между 10 и
10,5 мм, то он воспримет также различие между 10 и 11 см
и не воспримет различие между 10 и 10,5 см.
Допустим, что значения величин упоминавшихся уже линий А и А'
очень близки друг к другу или даже равны. Если они равны, то центрация
на Л приводит к расширению Л и недооценке Л ', а последующая центрация
па Л' в тех же самых пропорциях расширяет А' и вызывает недооценку
Л; соединение этих двух процессов приводит к исчезновению деформа-
ций. Если же эти линии близки по величине настолько, что их неравен-
ство меньше, чем вызываемые центрацией деформации, то центрация на
Л дает восприятие Л > Л', а центрация на А' — восприятие Л' > Л.
В этом случае оценки противоречивы (в противоположность общему слу-
чаю, когда неравенство, оцениваемое в обоих вариантах, однотипно и про-
сто кажется то более, то менее значительным, в зависимости от того, фик-
сируется ли внимание на Л или на Л'). Это противоречие выражается в
специфических колебаниях (подобных резонансу в физике), которые мог-
ли бы завершиться перцептивным равновесием только в результате урав-
1 См. примечание на стр. 124.

нивания А — А'. Но это уравнивание остается субъективным, и, следо-
вательно, оно иллюзорно; иными словами, две почти равные величины
смешиваются при восприятии. Именно эта недифференцированность и
характеризует дифференциальный порог, и поскольку она, в силу закона
относительных центраций, пропорциональна длинам А и Л', мы, таким
образом, вновь приходим к закону Вебера.
Следовательно, в применении к дифференциальному порогу закон
Вебера выражается законом относительных центраций. Более того, по-
скольку он в равной мере распространяется на любые различия (незави-
симо от того, доминирует ли сходство над различием, как внутри порога,
или, наоборот, различие над сходством, как в рассмотренном выше слу-
чае), его можно рассматривать во всех случаях просто как выражение
фактора пропорциональности, присущего отношениям относительных цент-
раций (для осязания, веса и т. д. точно так же, как и для зрительного вос-
приятия).
Теперь мы можем более четко сформулировать то, несом-
ненно, существенное различие, которое отделяет интеллект от
восприятия. Излагая закон Вебера, нередко говорят, что вся-
кое восприятие относительно. В этом случае не схватывают абсо-
лютных различий, потому что один грамм, прибавленный к
десяти, может быть воспринят, но, будучи добавлен к ста грам-
мам, он уже не воспринимается. С другой стороны, когда эле-
менты заметно отличаются друг от друга, имеющие место в
этом случае контрасты, как показывают обычные примеры отно-
сительных центраций, усиливаются; такого рода усиление
также является релятивным по отношению к действующим ве-
личинам (так, комната кажется или теплой или холодной в за-
висимости от того, вошел ли в нее субъект из более холодного
или более теплого места). Таким образом, идет ли речь об иллю-
зорных сходствах (порог равенства) или иллюзорных разли-
чиях (контрасты), все это в перцептивном отношении относи-
тельно. Но разве нет того же самого также и в интеллекте?
Разве класс не релятивен по отношению к классификации,
а отношение — к совокупности других отношений? В действи-
тельности, однако, в этих двух случаях для интеллекта и для
восприятия слово «релятивен» выражает весьма различный
смысл.
Перцептивная относительность — это относительность де-
формирующая, в том смысле, в каком в разговорном языке го-
ворят «все относительно», отрицая возможность объективности:
перцептивное отношение искажает элементы, которые оно свя-
зывает, и мы понимаем теперь, почему это происходит. Отно-
сительность интеллекта — это, напротив, само условие объек-

тивности; так, относительность пространства и времени — это
условие их собственной меры. Таким образом, восприятие,
вынужденное продвигаться шаг за шагом путем хотя и непо-
средственного, но все же частичного контакта с объектом, де-
формирует этот объект самим актом центраций (мы оставляем
пока в стороне смягчение этих деформаций децентрациями,
которые точно так же являются частичными). Что же касается
интеллекта, то он, подвижно и гибко охватывая в единое целое
значительно больший отрезок реальности, достигает объектив-
ности посредством значительно более широкой децентрации.
Итак, эти две относительности, одна деформирующая, дру-
гая объективная, несомненно, являются одновременным выра-
жением и глубокой противоположности между актами интел-
лекта и восприятия, и существующей между ними преемствен-
ности, предполагающей наличие общих механизмов. Почему,
в самом деле, если восприятие, так же как и интеллект, состоит
из структурирования и установления отношений, эти отношения
в одном случае являются деформирующими, а в другом — не
вызывают никакой деформации? Не происходит ли это потому,
что первые не только неполны, но и недостаточно поддаются
координации, тогда как вторые основываются на координации,
способной к неограниченному обобщению? И если «группиров-
ка» является принципом такой координации, а ее обратимая
композиция составляет продолжение перцептивных регуля-
ций и децентрации, то не следует ли допустить, что центраций
потому приводят к деформациям, что они слишком малочис-
ленны, отчасти случайны и по сути дела представляют собой
лишь некоторую случайно выделившуюся часть тех центраций,
которые необходимы для обеспечения полной децентрации и
объективности?
Мы, следовательно, можем теперь задаться вопросом, не
состоит ли существенная разница между интеллектом и вос-
приятием в том, что восприятие — это процесс статистического
порядка, связанный с определенной ступенью развития, тогда
как процессы интеллектуального порядка определяют отноше-
ния целого, связанные с гораздо более совершенной ступенью
развития. Если это верно, то тогда восприятие являлось бы
по отношению к интеллекту тем же, чем является в физике
область необратимого (т. е. случайного) и перемещений рав-
новесия по отношению к сфере механики в собственном смысле
слова.

Итак, вероятностная структура перцептивных законов, о
которой мы только что говорили, вполне доступна органам
чувств, и именно она объясняет необратимый характер процес-
сов восприятия, противоположных в этом смысле операциональ-
ным композициям, хорошо определенным и одновременно обра-
тимым. В самом деле, почему ощущение выступает как лога-
рифм возбуждения (а именно это и утверждает закон Вебера)?
Известно, что закон Вебера может быть применен не только к
фактам восприятия или физиологического возбуждения, но,
кроме всего прочего, и к печатанию на фотографической пла-
стинке; в этом случае он просто означает, что интенсивность
печатания является функцией вероятности встречи между бом-
бардирующими пластинку фотонами и частицами образующих
ее солей серебра (отсюда и логарифмическая форма закона:
отношение между умножением вероятностей и сложением ин-
тенсивностей).
Когда же речь идет о восприятии, то величину (такую, на-
пример, как длина линии) точно так же можно понимать как
совокупность точек возможной фиксации внимания (или сег-
ментов, возможных для центрации). Поэтому при сравнении
двух неравных линий совпадающие точки будут являться ос-
новой комбинаций или ассоциаций (в математическом смысле)
сходства, а несовпадающие — ассоциаций различия (очевид-
но, что при этом ассоциации возрастают мультипликативно,
а длина линии — аддитивно). Если бы восприятие охватывало
все возможные комбинации, то не было бы никакой деформа-
ции (ассоциации завершались бы постоянным отношением, и
мы бы всегда имели r = — d). Но в действительности процесс
восприятия совершается совсем иначе — так, словно бы реаль-
ный взгляд основывается на чем-то вроде игры жребия и фикси-
рует лишь некоторые точки воспринимаемой фигуры, оставляя
остальные без внимания. Тогда законы, о которых шла речь
выше, не трудно интерпретировать, основываясь на вероятно-
стях того, что ориентирование центрации в каком-то одном
направлении будет преобладать над ориентированием их в дру-
гих направлениях. В случае значительных различий между
двумя линиями, большая из них, естественно, будет привле-
кать внимание в большей степени, что определит избыток ассо-
циаций различия (закон относительных центрации в направле-
нии контраста), тогда как в случае минимальных различий
будут доминировать ассоциации сходства; так возникает порог

Вебера1. Можно даже подсчитать эти различные комбинации,
и подсчет вновь приведет нас к формулам, о которых говори-
лось выше.
Наконец, отметим, что этот вероятностный характер пер-
цептивных композиций, столь противоположный детерминист-
скому характеру композиций операциональных, в сущности,
выражает лишь деформирующую субъективную относитель-
ность первых, в отличие от объективной относительности вто-
рых. Это имеет решающее значение в объяснении того основно-
го факта (на котором настаивает психология формы), что в
перцептивной структуре целое несводимо к сумме частей. В са-
мом деле, когда в систему вторгается случай, она не может
быть обратимой, ибо вмешательство случая всегда так или
иначе меняет систему, и эти перемены необратимы. Отсюда
следует, что в системе, включающей элемент случайности, адди-
тивная композиция невозможна (тем более, что и сама действи-
тельность не реализует комбинации, вероятность которых ма-
ла), в противоположность детерминистским системам, которые
обратимы и операционально аддитивны2.
Таким образом, в итоге можно сказать, что основное отли-
чие восприятия от интеллекта заключается в том, что перцеп-
тивные структуры нетранзитивны, необратимы и т. д., т. е.
не могут быть соединены по законам группировки. Это выте-
кает из статистической природы восприятия, которая выражает-
ся в характере присущей им деформирующей относительности.
Такая статистическая по своему характеру композиция, свой-
ственная перцептивным отношениям, оказывается по сути дела
неотделимой от их необратимости и неаддитивности, тогда как
интеллект ориентируется на полную и, следовательно, обра-
тимую композицию.
Аналогии между перцептивной деятельностью и интеллек-
том. Как же в таком случае объяснить неоспоримое родство
1 См.: J. Piaget, В. von Albertini, M. Rossi. Essai d'inter-
prétation probabiliste de la loi de Weber et de celle des centrations relati-
ves. «Archives de psychologie», vol. XXX, 1944, p. 95—138.
2 Лучшим примером неаддитивной композиции перцептивного порядка
может служить иллюзия веса, когда часть А (кусок литья)
воспринимается как более тяжелая по сравнению с целым В, образо-
ванным из А плюс А' (пустой коробки из легкого дерева, вплотную
накладываемой на А). В этом случае мы имеем в восприятии В < А +
+ А' и А > В, тогда как объективно В = А + А'

между этими двумя видами структур, каждая из которых ос-
нована на конструктивной деятельности субъекта и образует
целостные системы отношений, частично завершаемые в обеих
сферах «константностями» или понятиями сохранения? И как
учесть наличие многочисленных промежуточных ступенек,
которые связывают элементарные центрации и децентрации,
а также вытекающие из этих последних регуляции с интел-
лектуальными операциями?
По нашему мнению, в перцептивной сфере следует разли-
чать восприятие как таковое (совокупность отношений, дан-
ных целиком и непосредственно во время каждой центрации),
и перцептивную деятельность, вмешивающуюся в сам факт
центрации внимания или изменения центрации. Ясно, что это
различие относительно, но вместе с тем настолько показа-
тельно, что его вынуждены в той или иной форме признавать
все школы. Так, теория формы, которая по всему своему духу
направлена на преуменьшение роли деятельности субъекта и
преувеличение роли структур целого, подчиняющихся одно-
временно физическим и физиологическим законам равновесия,
и та вынуждена тем не менее принимать в расчет поведение
субъекта; чтобы объяснить, каким образом может происхо-
дить частичное разъединение целостностей, сторонники этой
теории ссылаются на так называемое «аналитическое поведение»,
а установку (Einstellung) или ориентацию духа субъекта при-
знают причиной многочисленных деформаций восприятия в за-
висимости от предыдущих состояний.
Что касается школы Вейцзекера, Ауэрсперга и Бурместера,
то ее сторонники обращаются к перцептивным предвосхищениям
и восстановлениям в памяти, которые предполагают обязатель-
ное вмешательство моторной функции в каждое восприятие,
и т. д.
Итак, если перцептивная структура сама по себе имеет ста-
тистическую и неаддитивную природу, то понятно, что всякая
деятельность, направляющая и координирующая последова-
тельные центрации, будет уменьшать долю случайного и транс-
формировать функционирующую структуру в сторону опера-
циональной композиции (конечно, в различной степени и при
этом никогда не достигая ее полностью).
Таким образом, между восприятием и интеллектом суще-
ствуют как явные различия, так и не менее очевидные анало-
гии; поэтому нелегко точно определить, где кончается перцеп-

тивная деятельность и начинается интеллект. А это значит, что
мы не можем говорить об интеллекте, не уточняя его отно-
шений с восприятием.
Основной момент в этих отношениях — развитие восприя-
тия в зависимости от умственной эволюции в целом. Психоло-
гия формы не без основания настаивает на относительной ин-
вариантности некоторых перцептивных структур: большая
часть иллюзий встречается в любом возрасте, причем как у
животного, так и у человека; точно так же общими на всех
уровнях являются факторы, определяющие «формы» целого
и т. д. Но эти общие механизмы касаются, главным образом,
восприятия как такового, взятого в некотором роде рецеп-
тивно1 и непосредственно, тогда как перцептивная деятель-
ность рассматривается в зависимости от развития интеллекта и
обнаруживает глубокие трансформации. Не только «констант-
ности» величины и т. д., относительно которых опыт, вопреки
утверждениям сторонников теории формы, свидетельствует,
что они строятся в процессе прогрессирующего развития, на
базе все более и более точных регуляций, но и простое измере-
ние иллюзий говорит о таких трансформациях, связанных с
возрастом и необъяснимых без учета тесной связи восприятия
с интеллектуальной деятельностью в целом.
Здесь нужно различать два случая, соответствующих в об-
щих чертах тому, что Бине называл врожденными и приобре-
тенными иллюзиями, но что лучше было бы называть просто
первичными и вторичными иллюзиями. Первичные иллюзии
могут быть сведены к простым факторам центраций и, следова-
тельно, вытекают из закона относительных центраций. Их зна-
чимость постоянно уменьшается с возрастом («ошибка эталона»,
иллюзии Дельбёфа, Оппеля, Мюллера-Ляйера и т. д.). Это
легко объясняется увеличением децентрации и обусловливае-
мых ими регуляций, происходящим параллельно с ростом ак-
тивности субъекта по отношению к фигурам. В самом деле, там,
где большие дети или взрослые люди сравнивают, анализируют
и на этой основе приходят к активной децентрации, ведущей к
операциональной обратимости, малыш остается пассивным.
Но, с другой стороны, существуют иллюзии, интенсивность
которых увеличивается с возрастом и развитием. Такова,
1 Что, однако, не означает «пассивно», поскольку свидетельствует уже о
законах организации».

например, иллюзия веса (отсутствующая у дефективных),
которая возрастает к концу детства, а в в дальнейшем несколь-
ко уменьшается. Известно, однако, что именно эта иллюзия
содержит в себе своеобразное предвосхищение отношений веса
и объема, и ясно, что подобное предвосхищение предполагает
как раз деятельность такого рода и что она, естественно, долж-
на усиливаться вместе с интеллектуальной эволюцией. Будучи
продуктом интерференции первичных перцептивных факторов
и перцептивной деятельности, такая иллюзия может быть на-
звана вторичной, и мы сейчас обратимся к другим примерам
иллюзий того же типа.
Исходя из сказанного, мы можем утверждать, что перцеп-
тивная деятельность знаменуется прежде всего вмешательством
децентрации, корректирующей результаты центрации и тем
самым создающей регуляцию перцептивных деформаций. И
как ни элементарны эти децентрации и регуляции, и сколько
они ни зависят от сенсо-моторных функций, ясно, что они об-
разуют целостную деятельность сравнения и координации,
имеющую точки соприкосновения с деятельностью интеллекта.
Смотреть на объект — это уже акт; и в зависимости от того,
останавливает ли малыш свой взгляд на первой попавшейся
точке или фиксирует им целый комплекс отношений, можно
уже почти наверняка судить о его умственном уровне. Когда
нужно сопоставить объекты, которые, ввиду их большой уда-
ленности друг от друга, нельзя включить в одни и те же цент-
рации, перцептивная деятельность продолжается в форме «пе-
ренесений» в пространстве — так, как будто видение одного из
объектов накладывается на другой. Эти перенесения, сближаю-
щие центрации, создают возможность для появления «сравне-
ний» в собственном смысле слова, т. е. двойных «перенесений»,
посредством возвратно-поступательных деформаций, вызван-
ных «перенесением» в одном направлении. Проведенное на-
ми изучение этих «перенесений» показало, что деформации
явно уменьшаются с возрастом1, т. е. имеет место явный прог-
ресс в оценке величин на расстоянии. И это вполне понятно,
поскольку на этот процесс накладывается поправка со стороны
подлинной деятельности.
1 См.: J. Piaget et M. Lambercier. La comparaison visuelle des
hauteurs à distances variables dans le plan fronto-parallèle. «Archives
de psychologie», vol. XXIX, 1943, p. 173—253.

Таким образом, нетрудно показать, что именно эти децент-
рации и двойные перенесения (вместе со специфическими регуля-
циями, влекущими за собой различные разновидности таких
децентрации и перемещений) обеспечивают пресловутые «кон-
стантности» формы и величины. В самом деле, в высшей сте-
пени показательно, что в лаборатории почти никогда не полу-
чают абсолютных «константностей» величин: ребенок на рас-
стоянии недооценивает величины (здесь мы должны принять
во внимание «ошибку эталона»), тогда как взрослый всегда
несколько переоценивает их! Эти «сверхконстантности» (кото-
рые исследователи часто наблюдали, но обычно проходили мимо
них, как будто речь шла о неудобных исключениях), по нашему
убеждению, являются правилом, и ничто иное не могло бы
быть лучшим подтверждением вмешательства регуляций в дей-
ствительное построение «константностей». Поэтому, наблюдая,
как маленькие дети именно в том возрасте, когда отмечается
появление таких «константностей», предаются опытам в подлин-
ном значении этого слова, преднамеренно приближая или уда-
ляя от глаз рассматриваемые ими предметы1, мы с необходи-
мостью должны поставить перцептивную деятельность перене-
сений и сравнений в связь с проявлениями сенсо-моторного
интеллекта (отнюдь не прибегая к «неосознанным рассужде-
ниям» Гельмгольца). С другой стороны, представляется оче-
видным, что «константность» формы объектов связана с самим
построением объекта, к анализу которого мы обратимся в сле-
дующей главе.
Короче говоря, перцептивные «константности» являются
скорее всего продуктом действий в собственном смысле слова,
состоящих в реальных или потенциальных перемещениях взгля-
да или функционирующих органов. При этом движения коор-
динируются в системы, организация которых может варьиро-
ваться от простого направленного поиска вслепую до структу-
ры, напоминающей «группировку».
Однако подлинная «группировка» в сфере восприятия не
достигается никогда, и в роли группировок здесь выступают
лишь регуляции, порожденные этими реальными или потен-
циальными перемещениями. Вот почему перцептивные «кон-
стантности», напоминая операциональные инвариантности или
1 См.: J. Piaget. La construction du réel chez l'enfant. Neuchâtel,
Delachaux et Niestlé, 1937, p. 157—158.

понятия сохранения, опирающиеся на обратимые и сгруппи-
рованные операции, никогда не достигают уровня идеальной
точности, которая одна могла бы обеспечить им полную обра-
тимость и мобильность интеллекта. Тем не менее перцептив-
ная деятельность, лежащая в их основе, уже близка к ин-
теллектуальной композиции.
Та же перцептивная деятельность аналогичным образом
предвещает появление интеллекта и в области временных пере-
несений и предвосхищений. В интересном опыте по зритель-
ным аналогиям иллюзии веса Узнадзе1 в течение нескольких
мгновений предъявлял испытуемым сначала два круга с ди-
аметрами 20 и 28 мм, затем два круга с диаметром 24 мм; тот
24-миллиметровый круг, который помещался там, где сначала
был 28-миллиметровый круг, в этом случае казался меньше
другого (а тот 24-миллиметровый круг, который занимал
место 20-миллиметрового, напротив, переоценивался) из-за
контраста, вызванного перенесением во времени (которое
Узнадзе называет установкой (Einstellung). Мы вместе с Лам-
берсье измерили эти иллюзии на детях 5—7 лет и на взрослых2,
и нам удалось обнаружить два результата, совместное рассмот-
рение которых весьма поучительно для понимания взаимоот-
ношений между восприятием и интеллектом. С одной стороны,
эффект Узнадзе у взрослого значительно сильнее, чем у ма-
лыша (как и сама иллюзия веса), но зато и исчезает быстрее.
После нескольких предъявлений двух кругов диаметром 24 мм
взрослый постепенно приходит к объективной оценке, тогда
как ребенок находится во власти остаточного эффекта. Эту
двойную разницу, следовательно, нельзя объяснить простыми
мнемическими отпечатками, заставив себя поверить, что па-
мять взрослого сильнее, но быстрее забывает! Все происходит
противоположным образом — так, как могло бы быть только
в том случае, если принять, что деятельность перемещения и
предвосхищения с возрастом развивается в двояком направле-
нии—к мобильности и к обратимости. Это служит еще одним
примером перцептивной эволюции, направленной в сторону
операций.
1 См.: D. Usnadze. Uber die Gewichtstäuschung und ihre Analoga.
«Psychologische Forschung», Berlin, Bd. XIV, 1931, S. 366—379.
2 См.: J. Piaget et M. Lambercier. Essai sur un effet d'Ein-
stellung survenant au cours de perceptions visuelles successives. «Archi-
ves de psychologie», vol. XXX, 1944, p. 139—196.

Остроумный опыт Ауэрсперга и Бурместера состоит в том, что субъ-
екту предъявляют простой квадрат, расчерченный белыми линиями и
вращаемый на черном диске. При вращении на малых скоростях виден сам
квадрат, хотя образ на сетчатке уже и в этом случае представляет собой
двойной крест, окруженный четырьмя линиями, расположенными под
прямым углом. На больших скоростях виден только образ, соответствую-
щий тому, что возникает на сетчатке, но на промежуточных скоростях
видна переходная фигура, образованная простым крестом, окруженным
четырьмя линиями. В этот феномен, как уже подчеркивалось исследовате-
лями, несомненно, вмешивается сенсо-моторное предвосхищение, которое
дает субъекту возможность восстановить квадрат либо целиком (первая
фаза), либо частично (вторая фаза); при слишком высоких скоростях
восстановить квадрат не удается (третья фаза). Повторив совместно с
Ламберсье и Деметриадом этот опыт на детях от 5 до 12 лет, мы на-
шли, что вторая фаза (простой крест) появляется тем позднее (т. е. при
все большем и большем количестве поворотов), чем старше ребенок. Та-
ким образом, восстановление или предвосхищение движущегося квадра-
та совершается тем легче (т. е. может производиться при все более и более
высоких скоростях), чем более развит субъект.
Более существенные выводы мы можем получить из рассмот-
рения следующего примера. Субъектам предъявляются для
сравнения две палочки, расположенные на разных расстояниях
в глубину: А — на расстоянии 1 м, а С — на расстоянии 4 м~
Сначала определяют восприятие палочки С (недооценка или
«сверхконстантность» и т. д.). Затем в стороне, в 50 см, поме-
щают палочку В, равную А, или же между А и С — целую
серию промежуточных палочек Вг , В2 и В3, равных А (ото-
двинув их на то же расстояние). Взрослый и ребенок старше
8 — 9 лет сразу же видит, что А = В = С (или соответственна
А = В1= В2 = В3= С), потому что он тотчас же переносит
перцептивные равенства А = В и В = С на отношение С = А г
замыкая, таким образом, рассматриваемую фигуру, образован-
ную палочками. Малыши, напротив, видят, что А — В и
В = С, но А кажется им отличным от С, поскольку они не
могут перенести на прямое отношение между А и С тех равенств,
которые видят вдоль кривой ABC. Следовательно, до 6 — 7
лет ребенок совершенно неспособен произвести операциональ-
ную композицию транзитивных отношений: А = В, В = Су
следовательно, А = С (любопытно, что между 7 и 8 — 9 годами
существует промежуточная фаза, когда субъект интеллектуаль-
но сразу делает вывод о равенстве Л и С, но перцептивно при
этом видит С несколько отличным от А!). Из этого примера
очевидно, что и перемещение (являющееся «переносом» отно-
шений, в отличие от «переноса» изолированной величины) за-

висит от перцептивной деятельности, а не от общего для всех
возрастов автоматического структурирования и что между
перцептивным перемещением и операциональной транзитив-
ностью лежат отношения, которые еще предстоит определить.
Таким образом, перемещение не является чем-то внешним
по отношению к воспринимаемым фигурам: наряду с внеш-
ними перемещениями следует различать также перемещения
внутренние, дающие возможность определять внутри фигур
повторяющиеся отношения, симметрию (или перевернутые
отношения) и т. д. В этом смысле относительно умственного
развития сказано еще далеко не все, поскольку маленькие
дети совершенно неспособны к структурированию комплекс-
ных фигур, как бы мы ни стремились стимулировать их в этом
направлении.
На основании всех этих фактов можно сделать следующий
вывод. Развитие восприятия свидетельствует о наличии перцеп-
тивной деятельности как источника децентрации, перенесе-
ний (пространственных и временных), сравнений, перемеще-
ний, предвосхищений и вообще все более и более мобильного
анализа, приближающегося к обратимости. Эта деятельность
усиливается с возрастом; и именно недостаточное овладение
ею является причиной того, что маленькие дети восприни-
мают объекты «синкретически», «глобально» или же путем
нагромождения не связанных между собой деталей.
Восприятие как таковое характеризуется необратимыми
системами статистического порядка; перцептивная же деятель-
ность, напротив, вводит в такого рода системы, обусловленные
случайной или просто вероятностной децентрацией, прогресси-
рующую связность и способность к композиции. Составляет ли
эта деятельность уже форму интеллекта? Мы видели (гл. I и
конец гл. II), как мало смысла содержит в себе вопрос такого
рода. В то же время можно сказать, что действия, координи-
рующие внимание в направлении децентрации, а также дейст-
вия, состоящие в перенесении, сравнении, предвосхищении и
особенно перемещении, тесно связаны в своей исходной точке с
сенсо-моторным интеллектом, о котором мы будем говорить в
следующей главе. В частности, перемещение, как внутреннее,
так и внешнее, которое как бы резюмирует все прочие акты
перцептивного порядка, можно сравнить с ассимиляцией,
характерной для сенсо-моторных схем, особенно с обобщаю-
щей ассимиляцией, допускающей перенесение схем.

Хотя перцептивная деятельность близка к сенсо-моторно-
му интеллекту, все же нельзя забывать, что развитие ее идет
только до порога операций. По мере того как перцептивные
регуляции, обязанные своим происхождением сравнениям и
перемещениям, приближаются к обратимости, они образуют од-
ну из тех мобильных опор, от которых может оттолкнуться
операциональный механизм. Такой механизм, если он уже обра-
зовался, будет воздействовать на эти регуляции, интегрируя
их в результате обратного воздействия, аналогичного тому,
какое мы только что рассматривали на примере с перемеще-
ниями равенства. Но до того, как это произойдет, перцептив-
ные регуляции подготавливают операции, придавая все боль-
ше и больше мобильности сенсо-моторным механизмам, кото-
рые образуют как бы их подструктуру. В самом деле, для воз-
никновения операций достаточно, чтобы деятельность, дающая
жизнь восприятию, вышла за пределы непосредственного
контакта с объектом и начала прилагаться к нему на все боль-
ших и больших расстояниях как в пространстве, так и во вре-
мени, т. е. вышла за пределы собственно перцептивного поля,
освободившись, таким образом, от ограничений, которые пре-
пятствуют ей в достижении полной мобильности и полной об-
ратимости.
Однако перцептивная деятельность — это не единственная
исходная питательная среда, которой располагают в своем
генезисе операции интеллекта. Нам предстоит проанализиро-
вать также роль моторных продуктивных функций навыков,
которые, впрочем, очень тесно связаны с тем же восприятием.
ГЛАВА IV. НАВЫК И СЕНСО-МОТОРНЫЙ
ИНТЕЛЛЕКТ
Различение моторных и перцептивных функций правомер-
но лишь в сфере анализа. Как убедительно показал фон Вейцзе-
кер\ классическое деление явлений на сенсорные возбудители
и моторные ответы, основанное на схеме рефлекторной дуги, в
такой же мере ошибочно и относится к таким же искусствен-
ным результатам лабораторного эксперимента, как и само по-
1 См.: von Weizsäcker. Der Gestaltkreis. Leipzig, 1940.

нятие рефлекторной дуги, если рассматривать его изолирован-
но. Дело в том, что восприятие с самого начала находится под
влиянием движения, а движение, в свою очередь, — под влия-
нием восприятия. Именно эту мысль выражали, со своей сто-
роны, и мы, говоря о сенсо-моторных «схемах» при описании
ассимиляции; уже в поведении грудного ребенка такая «схема»
является одновременно и перцептивной, и моторной1.
Поэтому то, что мы извлекли из проведенного в предыду-
щей главе анализа восприятия, необходимо расположить в его
реальном генетическом контексте и попытаться прежде всего
ответить на вопрос, как строится интеллект до появления
языка.
Как только младенец переступает через порог чисто на-
следственных построений, каковыми являются рефлексы, он
начинает приобретать навыки на основе опыта. Здесь возникает
проблема, аналогичная той, которую мы ставили относительно
восприятия: подготавливают ли эти навыки формирование
интеллекта, или же они не имеют ничего общего с ним? По-
скольку есть основания полагать, что и в этом случае ответ
будет таким же: подготавливают, — мы получаем возможность
быстрее продвинуться вперед и представить развитие сенсо-
моторного интеллекта через комплекс обусловливающих его
элементарных процессов.
Навык и интеллект. I. Независимость или непосредствен-
ные отклонения. Ничто не создает возможности лучше почув-
ствовать преемственность между проблемой рождения интел-
лекта и проблемой образования навыков, чем сопоставление
различных решений этих двух проблем: и в том и в другом
случае выдвигаются однотипные гипотезы, исходящие из идеи,
что интеллект порождается теми же механизмами, автоматиза-
ция которых образует навык.
И действительно, при анализе навыка мы обнаруживаем
аналогичные генетические «схемы» — ассоциации, схемы проб
и ошибок или структурирования в процессе ассимиляции.
С точки зрения характеристики отношений между навыком и
интеллектом ассоцианизм сводится к утверждению, что навык
берется как первичный фактор, объясняющий интеллект; с по-
зиции метода проб и ошибок навык трактуется как автоматиза-
1 См.: J. Piaget. La naissance de l'intelligence chez l'enfant. Neu-
châtel, Delachaux et Niestlé, 1936.

дня движений, отобранных после поиска вслепую, а сам поиск
рассматривается при этом как признак интеллекта; для точки
зрения ассимиляции интеллект выступает как форма равнове-
сия той же самой ассимилирующей деятельности, начальные
формы которой образуют навык.
Что касается негенетических интерпретаций, то их можно
свести к трем вариантам, соответствующим витализму, априо-
ризму и точке зрения теории формы: навык, проистекающий из
интеллекта; навык, не связанный с интеллектом; и навык,
объясняемый, подобно интеллекту и восприятию, структури-
рованием, законы которого независимы от развития.
Под углом зрения отношений между навыком и интеллек-
том (единственный вопрос, который нас здесь интересует) важ-
но прежде всего выяснить, можно ли рассматривать обе эти
функции как независимые; затем необходимо установить, мож-
но ли говорить о происхождении одной функции из другой;
и наконец — посмотреть, из каких общих форм органи-
зации могли бы происходить они на разных уровнях раз-
вития.
В логике априористской интерпретации интеллектуальных
операций имеет место отрицание какой бы то ни было их связи
с навыками, поскольку эти операции рассматриваются как вы-
текающие из внутренней структуры, независимой от опыта,
тогда как относительно навыков полагают, что они приобре-
таются в непосредственном опыте. И действительно, когда мы
интроспективно рассматриваем эти два вида реальностей в их
законченном виде, то противоположности, разделяющие их,
кажутся глубокими, а аналогии — поверхностными. По поводу
этих противоположностей и аналогий тонкое замечание сде-
лал Л. Делакруа: когда привычное движение применяется к
изменившимся обстоятельствам, оно кажется окутанным свое-
го рода обобщением, но бессознательный автоматизм этого
обобщения интеллект заменяет общностью совсем иного каче-
ства, в основе которой лежат преднамеренные отборы и пони-
мание. Все это совершенно верно, но здесь анализируется ско-
рее образование навыка, в противоположность его автоматизи-
рованному упражнению, и констатируется сложность, возни-
кающая в самом начале деятельности. С другой стороны, если
восходить к сенсо-моторным истокам интеллекта, то можно
обнаружить его связь с научением вообще. Следовательно,
прежде чем делать вывод о том, что эти два вида структур не

сводимы друг к другу, необходимо задаться вопросом, не суще-
ствует ли (при всем различии форм поведения на разных уров-
нях в вертикальном направлении и с учетом степени их новиз-
ны и автоматизированности в горизонтальном направлении)
некоторой преемственности между теми кратковременными и
сравнительно негибкими координациями, которые обычно на-
зывают навыками, и значительно более длительными коорди-
нациями, обладающими большей подвижностью и характери-
зующими интеллект.
Это хорошо видел Бойтендайк, который дал глубокий ана-
лиз образования элементарных навыков у животных, в частно-
сти у беспозвоночных. Однако, чем глубже вскрывает этот автор
сложность факторов навыка, тем больше он стремится—в силу
виталистской интерпретации, из которой он исходит, — подчи-
нить свойственную навыкам координацию самому интеллек-
ту, т. е. способности, присущей организму как таковому. Для
образования навыка основным условием всегда является отно-
шение средства к цели: действие никогда не является рядом
механически соединенных движений, а всегда ориентировано
в направлении удовлетворения потребности (например, со-
прикосновение с пищей или серия движений у пресноводных,
которые, будучи перевернуты, стремятся как можно быстрее
вернуться к своей нормальной позиции). Поэтому именно от-
ношение «средство × цель» характеризует интеллектуальные
действия; с этой точки зрения навык является выражением
интеллектуальной организации, впрочем, коэкстенсивной вся-
кой живой структуре. Витализм делает отсюда вывод, что на-
вык—это в конечном счете результат бессознательного органи-
ческого интеллекта, точно так же, как Гельмгольц объяснял
в свое время восприятие вмешательством неосознанного рас-
суждения.
Нельзя не согласиться с мыслью Бойтендайка о сложности
самых простых приобретений в развитии навыков и о несводи-
мости их к отношению между потребностью и ее удовлетворением.
Это отношение является источником, а не результатом ассоциа-
ций. Но, с другой стороны,было бы слишком поспешным пы-
таться решительно все объяснить интеллектом, придавая ему
значение первичного фактора. Такой тезис вызвал бы ряд
трудностей, аналогичных трудностям сходной интерпретации
в области восприятия. Во-первых, навык, как и восприятие,
необратим, потому что всегда ориентирован в единственном

направлении к одному и тому же результату, тогда как интел-
лект обратим: подвергнуть навык инверсии (писать бук-
вы наоборот или справа налево и т. д.) — значит приоб-
рести новый навык, тогда как обратная операция интеллекта
в психологическом плане неотделима от прямой операции (и
логически означает такую же трансформацию, но в обратном
направлении). Во-вторых, подобно тому как интеллектуаль-
ное понимание лишь в незначительной степени видоизменяет
восприятие (как отмечал уже Геринг, возражая Гельмгольцу,
знание почти не влияет на иллюзию) и, с другой стороны,
развитие элементарного восприятия не может непосредственна
привести к интеллектуальному акту, — так и приобретенный на-
вык очень мало видоизменяется интеллектом, а образование
навыка, тем более, отнюдь не всегда сопровождается развитием
интеллекта. С генетической точки зрения между появлением
этих двух видов структур имеется даже заметный разрыв. Акти-
нии Пьерона, которые закрываются во время отлива и таким
образом удерживают необходимую им воду, не обладают до-
статочно подвижным интеллектом и поэтому, в частности, сохра-
няют свой навык и в аквариуме в течение нескольких дней, пока
он не угаснет сам по себе. Гобиусы Гольдшмидта выучиваются
проходить для получения пищи через отверстие в стеклянной
пластинке и сохраняют выработанный таким образом навык
маршрута даже тогда, когда пластинка удалена. Такого рода
поведение можно назвать некорковым интеллектом, но она
намного ниже того, что обычно называют просто интеллектом.
Из этих соображений рождается гипотеза, долгое время
казавшаяся наиболее простой: навык выступает как первич-
ный факт, объяснимый в рамках пассивно пережитых ассоциа-
ций, интеллект же постепенно формируется из навыка на осно-
ве возрастания сложности освоенных ситуаций. Не будем
повторять здесь возражений, выдвигаемых обычно против ас-
социанизма, — они столь же распространены, как и различ-
ные попытки возрождения подобной интерпретации, каждый
раз, правда, выступающей в новой форме. Применительно к
проблеме образования структур интеллекта и их фактического
развития нам достаточно напомнить сейчас, что даже самые
элементарные из навыков оказываются не сводимыми к схеме
пассивной ассоциации.
Таким образом, понятие условного рефлекса или обуслов-
ленности вообще дает ассоцианизму новый прилив жизненных

сил, предлагая ему точную физиологическую модель, а вместе
с ней и обновленную терминологию. Отсюда ряд применений
этого понятия, в частности, использование его психологами при
интерпретации интеллектуальных функций (язык и т. д.), а
иногда и самого акта интеллекта.
Но если наличие обусловленного поведения является реаль-
ным и даже весьма значительным фактом, то интерпретация его
отнюдь не требует рефлексологического ассоцианизма, с кото-
рым слишком часто связывают такое поведение. Когда движение
ассоциируется с восприятием, то здесь уже имеет место нечто
большее, чем пассивная ассоциация, т. е. формируемая в ре-
зультате лишь одного повторения. Здесь налицо уже целый
набор значений, поскольку ассоциация образуется в данном
случае на основе потребности и ее удовлетворения. Каждый
знает на практике (но об этом слишком часто забывают в тео-
рии), что условный рефлекс закрепляется только в той мере,
в какой он подтвержден или подкреплен: сигнал, ассоциирую-
щийся с кормлением, не вызывает длительной реакции, если
реальные продукты питания не предъявляются периодически
одновременно с сигналом. Ассоциация, таким образом, встав-
ляется в общий контекст поведения, исходной точкой которо-
го является потребность, а последним этапом — ее удовлетво-
рение (реальное, предвосхищенное или же игровое). Иными
словами, здесь имеет место не ассоциация в классическом смыс-
ле этого термина, а образование такой схемы построения це-
лого, которая связана с внутренним содержанием. Более того,
если изучать систему обусловленного поведения в его истори-
ческой последовательности (а то обусловленное поведение,
которое интересует психологию, всегда представляет собой
такую последовательность и отлично от слишком простой,
прямой психологической обусловленности), то роль целостного
структурирования видна еще яснее. Так, например, Лид ре
Реи, поместив морскую свинку в отделение А ящика с тремя
последовательно расположенными отделениями А, В, С, дей-
ствует на А электрическим разрядом, которому предшествует
сигнал. При повторении сигнала свинка прыгает в В, затем
возвращается в А\ однако достаточно нескольких разрядов,
чтобы она начала прыгать из А в B, из В в С и возвращаться
из С в А. Следовательно, в данном случае обусловленное пове-
дение является не простой перестановкой начальных движе-
ний, возникающей из простого рефлекса, а новой формой по-

ведения, приобретающей стабильность лишь благодаря струк-
турированию всей среды1.
Но если уже здесь имеют место наиболее элементарные виды
навыков, то это тем более несомненно в отношении все более и
более сложных «ассоциативных переносов», подводящих на-
вык к порогу интеллекта: всюду, где движения ассоциируются
с восприятиями, так называемая ассоциация фактически со-
стоит в том, чтобы объединить новый элемент с предыдущей
схемой деятельности. Независимо от того, является ли эта
предыдущая схема рефлекторной, как это имеет место в ус-
ловном рефлексе, или она принадлежит к более высоким уров-
ням развития, ассоциация в любом случае представляет собой
ассимиляцию, так что никогда ассоциативная связь не является
простым слепком отношения, полностью данного во внешней
реальности.
Именно поэтому анализ образования навыков, как и ана-
лиз структуры восприятия, прежде всего связан с проблемой
интеллекта. Если бы формирование интеллекта состояло толь-
ко в развертывании специфической для него деятельности бо-
лее высокого порядка, возникающей позже и в уже построен-
ном мире ассоциаций и отношений, раз и навсегда вписанных
во внешнюю среду, то сама эта деятельность в действительно-
сти была бы иллюзорной. Поэтому в перцептивной деятельно-
сти и генезисе навыков с самого начала принимает реальное
участие организующая ассимиляция, которая в конечном ито-
ге завершается операциями, свойственными интеллекту. Отсюда
следует, что эмпирические схемы, в которых пытаются предста-
вить завершенный интеллект, ни на одном уровне их разви-
тия не могут быть признаны достаточными, поскольку в них не
учитываются ассимилятивные конструкции.
Мах и Риньяно, как известно, рассматривают рассуж-
дение как «умственный опыт». Это положение, в принци-
пе правильное, можно было бы считать объяснением, если
бы опыт был совершенно точной копией внешней реальности.
Но поскольку это совсем не так и поскольку уже в навыке при-
способление к реальности предполагает, что эта реальность
должна быть ассимилирована в «схемах» субъекта, постольку
подобное объяснение образует круг: чтобы приобрести опыт
1 См.: A. Rey. Les conduites conditionnées du cobaye. «Archives de
psychologie», vol. XXV, n° 99, 1936, p. 217—312.

умственной активности, нужна вся деятельность интеллекта.
Сложившийся и развитый умственный опыт является воспро-
изведением в мысли не реальности, а действий или операций,
направленных на эту реальность, и проблема генезиса этих
действий или операций продолжает существовать в полном
объеме. Об умственном опыте в смысле простой внутренней
имитации реального можно говорить только на уровне первых
шагов детской мысли, но на этом уровне рассуждение еще не
является логическим.
Спирмен сводит интеллект к трем основным моментам: «вос-
приятию опыта», «выявлению отношений» и «выявлению кор-
релят». К этому опять-таки нужно добавить, что опыт не стро-
ится без участия конструктивной ассимиляции. Под так назы-
ваемыми «выявлениями отношений» в данном случае имеются
в виду операции в собственном смысле слова (сериации или
включение симметричных отношений). Что касается «выявле-
ния коррелят» («предъявление свойства, связанного с отноше-
нием, имеет тенденцию немедленно вызывать знание о корре-
лятивном свойстве»1), то оно адекватно таким совершенно оп-
ределенным «группировкам», как мультипликативные «группи-
ровки» классов и отношений (гл. II).
Навык и интеллект. II. Поиск вслепую и структурирование.
Таким образом, ни навык, ни интеллект не могут быть объясне-
ны системой ассоциативных координации, непосредственно со-
ответствующих данным во внешней реальности отноше-
ниям, — то и другое предполагает деятельность самого
субъекта. В этой связи возникает вопрос: а нельзя ли построить
самое простое объяснение за счет сведения этой деятельности
к серии проб, осуществляемых сначала наугад (т. е. без пря-
мой связи со средой), но постепенно отбираемых в зависимости
от завершающих их успехов или неудач? Торндайк, например,
для выявления механизма научения помещал животных в ла-
биринт и измерял достигнутые приобретения уменьшением
количества ошибок. Сначала животное нащупывает, т. е. его
пробы случайны, но постепенно ошибки устраняются, а удач-
ные пробы удерживаются, пока, наконец, животное не начи-
нает точно определять последующие маршруты. Принцип
1 Ch. Spearman. The Nature of Intelligence. L., 1923, p. 91 (см. отры-
вок, переведенный Э. Клапаредом в «La genèse de l'hypothèse». «Ar-
chives de psychologie», vol. XXIV, 1934).

такого отбора на основе достигнутых результатов Торндаик
назвал «законом эффекта». Гипотеза и в самом деле весьма соб-
лазнительна: действие субъекта выражается в пробах, действие
среды — в отборе, а закон эффекта не нарушает роли потреб-
ностей и их удовлетворения — факторов, составляющих рам-
ки всякого активного поведения.
Более того, в такой схеме объяснения учтена преемствен-
ность, которая связывает самые элементарные навыки с самым
развитым интеллектом: Клапаред в этой связи вновь обращает-
ся к понятиям поиска вслепую и эмпирического контроля пост-
фактум, рассматривая их как принципы теории интеллекта,
которые он последовательно прилагает к интеллекту живот-
ного и далее через практический интеллект ребенка вплоть до
психологии мышления взрослого, изучению которой посвя-
щен его «Генезис гипотезы»1. Однако в целом ряде работ
женевских психологов настолько ясно обрисована в высшей
степени характерная эволюция поиска вслепую и эмпирический
контроль постфактум, что уже само по себе описание этой
эволюции выступает как развернутая критика понятия поиска
вслепую.
Клапаред начинает с того, что противопоставляет интел-
лект, выполняющий функцию адаптации к новой обстановке,
навыку (автоматизированному) или инстинкту — адаптациям
к повторяющимся обстоятельствам. Итак, каково же поведение
индивида перед лицом новых обстоятельств? Индивид всегда —
от инфузорий Дженнингса вплоть до человека (включая и самого
ученого перед лицом непредвиденного) — прежде всего пытает-
ся нечто нащупать. Этот поиск вслепую может быть просто
сенсо-моторным, либо он может интериоризоваться в форме
одной лишь мысленной «пробы», но его функция всегда одна и
та же: находить решения, которые опыт будет отбирать пост-
фактум.
Полный акт интеллекта предполагает, таким образом, на-
личие трех основных моментов: вопроса, ориентирующего
поиск, гипотезы, предваряющей решения, и контроля, отби-
рающего их. Но при этом нужно различать две формы интел-
лекта: практическую (или «эмпирическую») и рефлексивную
(пли «систематическую»). В первой из них вопрос выступает в
1 Ed. Glaparède. La genèse de l'hypothèse. «Archives de psycholo-
gie», vol. XXIV, 1934, p. 1—155.

виде простой потребности, гипотеза — в виде сенсо-моторного
поиска вслепую, а контроль — в виде простого ряда неудач
или успехов. И лишь во второй форме интеллекта потребность
отражается в вопросе, поиск вслепую интериоризуется в
поиск гипотез, а контроль предвосхищает опытные решения
путем «осознания отношений», вполне достаточного для отстра-
нения ложных гипотез и сохранения правильных.
Таковы были общие теоретические представления, когда
Клапаред приступил к анализу проблемы генезиса гипотезы в
рамках психологии мышления. Постоянно подчеркивая оче-
видную роль, которую сохраняет поиск вслепую в самых раз-
витых формах мысли, Клапаред в то же время был вынужден,
отдавая дань своему методу «высказанной рефлексии», поме-
щать такой поиск не в исходной точке интеллектуального дви-
жения, а, так сказать, за его пределами, в крайнем случае не-
посредственно перед ним (причем все это могло иметь место
только в том случае, когда имеющиеся данные значительно
превышают возможности понимания субъекта). Исходной же
точкой, по мнению Клапареда, является следующий акт пове-
дения, важность которого до тех пор не была выявлена: при
наличии определенных данных относительно проблемы и
при условии, что поиск однажды уже был ориентирован потреб-
ностью или задачей (посредством механизма, который сам по
себе пока рассматривается как таинственный), сначала осуще-
ствляется понимание совокупности отношений на основе про-
стых «импликаций». Эти импликации могут быть правильны-
ми или ложными. Если они правильны, опыт удерживает их.
Если же они ложны и противоречат опыту, то тогда и только
тогда начинается поиск вслепую. Он, следовательно, появляет-
ся только как суррогат или дополнение, т. е. как акт поведе-
ния, производный по отношению к исходным импликациям.
Поэтому поиск вслепую никогда не бывает чистым, заключает
Клапаред; он частично направляется задачей и импликация-
ми и фактически может быть случайным лишь в той мере, в
какой исходные данные слишком сильно выходят за пределы
возможностей этих предвосхищающих схем.
В чем же состоит такая импликация? Именно в ответе на
этот вопрос концепция Клапареда наиболее широко выявляет
свое значение и переходит в сферу проблем, непосредственно
связанных как с навыком, так и с самим- интеллектом. Импли-
кация оказывается в сущности почти тем же самым, чем была

старая ассоциация у классических психологов, с той разницей,
что она подкрепляется чувством необходимости, вытекающим
теперь уже изнутри, а не извне. Она является проявлением
«примитивной тенденции», вне которой субъект ни на одном
уровне не мог бы использовать опыт (р. 104). Она не только не
обязана своим происхождением «повторению пары элементов»,
а, наоборот, сама является источником повторения сходного
и «рождается уже во время первой встречи элементов этой па-
ры» (р. 105). Опыт может, следовательно, ломать ее или подт-
верждать, но он не в состоянии ее создать. И именно тогда,
когда подкрепление опыта требует сопоставления, субъект
достигает этого с помощью импликации. Ее корни следовало бы,
по сути дела, искать в «законе сращения» В. Джемса, объяс-
няющем ассоциацию: «Закон сращения порождает имплика-
цию в плане действия и синкретизм в плане представления»
(р. 105). Клапаред приходит, таким образом, к тому, что при
помощи импликации интерпретирует условный рефлекс: соба-
ка Павлова выделяет слюну при звуке колокольчика после
того, как она слышала его одновременно с видом пищи, пото-
му что в этом случае звук имплицирует пищу.
Теория поиска вслепую оказывается перевернутой, и сам
процесс этого переворачивания заслуживает внимательного
изучения. Начнем с внешне второстепенного момента. Не яв-
ляется ли псевдопроблемой попытка выяснить, каким образом
задача или потребность ориентируют поиск, словно они суще-
ствуют независимо от поиска? В самом деле, задача и сама
потребность выражают действие механизмов, уже образовав-
шихся ранее и находящихся просто в состоянии мгновенной
неуравновешенности: потребность сосать грудь предполагает
наличие завершенной организации аппаратов сосания, а если
обратиться к другому полюсу развития, то за вопросами типа
«что это?», «где?» и т. п. стоят уже сконструированные целиком
или частично классификации, пространственные структуры и
т. д. (см. гл. II). Следовательно, схема, ориентирующая поиск, —
необходимая предпосылка для объяснения появления потреб-
ности или задачи. Потребность, задача и, наконец, поиск
выражают, таким образом, лишь акт ассимиляции реальности
в рамках этой схемы.
Правомерно ли, исходя из этого, понимать импликацию как
первичный фактор, одновременно и сенсо-моторный, и интеллек-
туальный, источник как навыка, так и понимания? Само собой

разумеется, что этот термин употребляется в данном случае не
в логическом смысле — как необходимая связь между сужде-
ниями, а в очень общем смысле — как отношение какой-либо
необходимости. Итак, порождается ли такое отношение двумя
элементами, которые индивид впервые видит вместе? Иными
словами, повторяя пример Клапареда, порождает ли черная
кошка, впервые увиденная младенцем, отношение «кошка им-
плицирует черное»? Если субъект реально увидел два элемен-
та впервые, без аналогий и без предвосхищений, то они,
несомненно, окажутся сразу же включенными в одно перцеп-
тивное целое — в гештальт, в другой форме выражающий закон
сращения Джемса или синкретизм, на который ссылается
Клапаред. Тот факт, что здесь имеет место нечто большее, чем
просто ассоциация, становится еще очевиднее в ситуациях,
когда целое образуется не за счет объединения двух элементов,
сначала воспринятых по отдельности, а за счет их непосредствен-
ного слияния путем структурирования целого. Но это еще не
связь необходимости, а лишь начало возможной схемы, которая
будет порождать отношения, воспринимаемые как необходи-
мые, только при условии превращения ее в реальную схему на
базе перестановки или обобщения (т. е. применения к новым
элементам), т. е. если она будет открывать путь ассимиляции.
Следовательно, именно ассимиляция является источником то-
го, что Клапаред называет импликацией. Выражаясь схемати-
чески, индивид не будет приходить к отношению «А имплици-
рует х» при восприятии первого А вместе со свойством х, а бу-
дет подведен к отношению «А2 имплицирует х» в результате
ассимиляции А2 в схеме (А), которая создана именно ассими-
ляцией А2 = А1. Поэтому у собаки, выделяющей слюну при
виде пищи, выделение слюны при звуке колокольчика будет
происходить только в том случае, если она ассимилирует этот
звук как указатель или как часть всего акта в данной схеме
действия. Клапаред совершенно прав, когда говорит, что им-
пликация порождается не повторением, а появляется только
в ходе повторения, потому что импликация — это внутренний
продукт ассимиляции, который обеспечивает повторение внеш-
него акта.
Таким образом, необходимое вмешательство ассимиляции^
о котором шла речь, еще больше усиливает оговорки, которые
сам Клапаред вынужден сформулировать относительно общей
роли поиска вслепую. Прежде всего, само собой разумеется,

-что поиск вслепую, когда он имеет место, нельзя было бы объяс-
нить механическими факторами, т. е. на основе гипотезы про-
стого прокладывания пути; с этой точки зрения ошибки долж-
ны были бы воспроизводиться точно так же, как и пробы,
увенчавшиеся успехом. И если так не происходит, т. е. если
действует «закон эффекта», то это достигается только благода-
ря тому, что при повторении действия индивид предвосхищает
свои возможные успехи и неудачи. Иными словами, каждая
проба воздействует на следующую не как канал, открываю-
щий дорогу новым движениям, а как схема, позволяющая при-
дать значение последующим пробам1. Следовательно, поиск
вслепую отнюдь не исключает ассимиляции.
И даже более того. Уже первые пробы трудно свести к про-
стой случайности2. Д. К. Адаме в своих опытах с лабиринтом
обнаруживает движения, которые ориентированы с самого
начала. В. Деннис, а затем Дж. Дешейл доказывают, что
индивид стремится продолжать движение в направлении,
избранном вначале. Э. Тол мен и Кречевский, описывая движения
крыс, говорят даже о «гипотезах» и т. п. Данные такого рода
определили важные соображения, к которым пришли К. Халл
и Э. Толмен. Халл настойчиво противопоставляет психи-
ческие модели, включающие средства и цели, механическим
моделям прокладывания пути: если последним предписывается
лишь прямой путь, то у первых имеется несколько возмож-
ных вариантов пути, причем их тем больше, чем слож-
нее акт поведения. Иными словами, уже начиная с уровня
сенсо-моторного поведения, на переходной ступени между
научением и интеллектом, нужно принимать в расчет то, что
превратится в «ассоциативность» операций в их конечных
«группировках» (гл. II).
Что же касается Толмена, то он показывает роль обобще-
ния в процессе формирования навыков. Например, при по-
явлении нового лабиринта, отличного от уже известного, жи-
вотное учитывает наличие аналогии между двумя системами и
применяет к новому случаю те формы поведения, которые
принесли ему успех в прошлом (особые маршруты). Таким
образом, целое всегда структурируется, но действующие струк-
1 См.: J. Piaget. La naissance de l'intelligence chez l'enfant.
Neuchâtel, Paris, 1936, ch. V; P. Guillaume. La formation des
habitudes. Paris, 1936, p. 144-154.
2 См.: P. Guillaume. La formation des habitudes, Paris, 1936, p. 65-67.

туры не являются для Толмена простыми «формами» в смысле
теории Кёлера: это — знаки-гештальты, т. е. схемы, на-
деленные значениями. Этот двойственный характер структур,
рассматриваемых Толменом, — наличие в них элементов как
обобщения, так и обозначения, — достаточно ясно показывает,
что речь идет о том, что мы называем схемами ассимиляции.
Таким образом, накопление опыта на всех уровнях, от
элементарного научения до интеллекта, как представляется,
влечет ассимилирующую деятельность, которая в равной мере
необходима для структурирования как самых пассивных форм
навыка (обусловленное поведение и ассоциативные переносы),
так и для проявлений интеллекта со свойственной им очевид-
ной активностью (ориентированный поиск вслепую). В этом
смысле проблема отношений между навыком и интеллектом
тождественна проблеме отношений между навыком и восприя-
тием. Как перцептивная деятельность не идентична интеллек-
ту, но тотчас же соединяется с ним, едва освободится от цент-
рации на непосредственном и актуальном объекте, так и асси-
милирующая деятельность, порождающая навыки, не смеши-
вается с интеллектом, а находит в нем завершение сразу же
после дифференциации и координации необратимых и цельных
сенсо-моторных схем в подвижные сочленения. Родство этих
двух видов элементарной деятельности очевидно еще и потому,
что восприятие и привычные движения всегда нерасчленимо
объединены в схемы единого целого, а также потому, что свой-
ственные навыку «перенос» или обобщение в моторном плане
являются совершенно точным эквивалентом «перестановки» в
плане пространственных фигур: и то и другое предполагает
обобщающую ассимиляцию.
Сенсо-моторная ассимиляция и возникновение интеллекта
у ребенка. Выяснить, каким образом из ассимилирующей дея-
тельности, которая до этого порождала навыки, рождается
интеллект — это значит показать, каким образом, начиная
с того момента, когда умственная жизнь отчленяется от орга-
нической, сенсо-моторная ассимиляция воплощается во все
более подвижных структурах, имеющих все более широкое
применение.
Это значит, что начиная уже с наследственных установок,
мы можем проследить, наряду с внутренней и физиологической
организацией рефлексов, также и кумулятивные эффекты уп-
ражнения и первые истоки поиска, связанные с необходимостью

действовать на расстоянии в пространстве и во времени; эти
факторы мы использовали в определении «поведения» (гл. I).
Новорожденный, которого уже начали кормить с ложки, после
этого будет испытывать некоторое затруднение, беря грудь. Ког-
да он сосет грудь, ловкость его все время возрастает; если его
поместить в стороне от груди, он найдет удобную позицию и
будет находить ее все быстрее и быстрее. Он может сосать все,
что подвернется, однако при этом быстро отказывается от
пальца, но не выпускает грудь. В промежутках между корм-
лениями он будет сосать впустую и т. д. Эти тривиальные
наблюдения показывают, что уже внутри замкнутого поля
наследственно регулируемых механизмов (первый уровень раз-
вития) появляются истоки воспроизводящей ассимиляции функ-
ционального порядка (упражнение), обобщающей или транс-
позитивной ассимиляции (расширение рефлекторной схемы на
новые объекты) и рекогнитивной ассимиляции (опознавание
ситуаций).
Именно в этом контексте, т. е. в контексте деятельности, и
появляются на основе опыта первые продукты развития (реф-
лекторное упражнение еще не дает такого реального продук-
та, а лишь ведет к простой консолидации). Идет ли речь о та-
кой внешне пассивной координации, как обусловленность
(например, сигнал, своим содержанием предвосхищающий со-
сание), или о спонтанном расширении поля применения реф-
лексов (например, систематическое сосание пальца на основе
координирования движений руки с движениями рта), элемен-
тарные формы навыка в любом случае развиваются из ассими-
ляции новых элементов предыдущими схемами, в данном
случае рефлекторными. Однако важно понять, что само по себе
расширение рефлекторной схемы путем включения нового эле-
мента ведет к образованию схемы более высокого порядка (на-
выка как такового), которая, следовательно, уходит своими
корнями в схему более низкого порядка (рефлекс). С этой точ-
ки зрения ассимиляция нового элемента предыдущей схемой
выступает как включение нового элемента в более высокую
схему.
Но, конечно, на уровне этих первых навыков еще нельзя
говорить об интеллекте. По сравнению с рефлексами навык
характеризуется значительно более широким полем примене-
ния как в пространстве, так и во времени. Однако даже в рас-
ширенном виде эти первые схемы еще не являются целостны-

ми образованиями; в них еще нет внутренней подвижности и
взаимной скоординированности. Обобщения, возможные на их
основе, представляют пока еще только моторные переносы, ко-
торые можно сравнить с самыми простыми перцептивными пе-
рестановками, и несмотря на их функциональную преемствен-
ность по отношению к следующим этапам, в них еще нет ничего,
что позволило бы сравнить их по структуре с интеллектом.
Новые формы поведения, образующие переходную ступень
между простым навыком и интеллектом, возникают на третьем
уровне, который начинается вместе с координацией зрения и
хватания (между тремя и шестью, но обычно к четырем —
шести месяцам). Обратимся к младенцу, лежащему в своей
колыбельке. Верх колыбели поднят и на нем висит ряд погре-
мушек и свободный шнур. Ребенок хватает этот шнур и с его
помощью раскачивает все устройство, не разбираясь, естест-
венно, в деталях пространственных или причинных отноше-
ний. Удивленный результатом, он вновь отыскивает шнур и
повторяет все сначала, и так несколько раз. Это активное вос-
произведение результата, первый раз достигнутого случайно,
Дж. Болдуин назвал «круговой реакцией». Такая реакция
является типичным примером воспроизводящей ассимиляции.
Первое произведенное движение вместе с сопровождающим
•его результатом образует целостное действие, которое создает
новую потребность, как только объекты, к которым оно отно-
сится, возвращаются в свое первоначальное состояние: объек-
ты оказываются теперь ассимилированными предыдущим дей-
ствием (возведенным тем самым в ранг схемы), что вызывает
его воспроизведение, и т. д. Мы видим, что описанный меха-
низм тождествен тому, который обнаруживается уже в исход-
ной точке образования элементарных навыков, с той разницей,
что там круговая реакция относится к собственному телу (по-
этому реакцию предыдущего уровня, построенную по схеме
сосания пальца, можно назвать первичной круговой реакцией),
тогда как с этого момента она, благодаря тому что ребенок
научился хватать, начинает относиться к внешним объектам
(эти формы поведения, относящиеся к объектам, можно на-
звать вторичной круговой реакцией, постоянно памятуя,
однако, о том, что они еще отнюдь не выступают для ребенка
как субстанциальные).
Таким образом, в своем отправном пункте вторичная кру-
говая реакция входит еще в структуры, свойственные простым

навыкам. И действительно, в целостном поведении, которое,
полностью повторяется без предварительно поставленной це-
ли и в котором используются попутные случайные факторы
нет ничего от полного акта интеллекта. Поэтому нужно
остерегаться приписывать уму ребенка те различения между
исходным средством (тянуть шнур) и конечной целью (встряхи-
вать верх колыбели), которые сделали бы мы сами на его
месте, равно как и считать его владеющим понятиями объекта
и пространства, связанными для нас с такой ситуацией, ибо
для ребенка она является глобальной и неподдающейся ана-
лизу. Тем не менее, как только поведение воспроизведено не-
сколько раз, в нем без труда замечается двоякая тенденция: с
одной стороны, к внутреннему расчленению и повторному сочле-
нению этих элементов, а с другой — к обобщениям или актив-
ным перестановкам их перед лицом новых данных, не имеющих
непосредственной связи с предыдущими. Учитывая первую
тенденцию, мы можем констатировать, что после того, как со-
бытия прослежены в порядке: шнурок — колебание — погре-
мушки, в поведении появляется способность к какому-то нача-
лу анализа: вид неподвижных погремушек или открытие на
верхе колыбели нового объекта, только что вызвавшего удив-
ление, стимулирует поиск шнура. Конечно, здесь еще нет под-
линной обратимости, но ясно, что можно говорить о прогрессе
мобильности и что применительно к средствам (реконструиро-
ванным постфактум) и цели (поставленной постфактум) по-
ведение является уже почти сочлененным. С другой стороны,
если ребенок поставлен перед совершенно новой ситуацией
(например, видит какое-то движение в 2 — 3 м от себя или слышит
какой-либо звук в комнате), он начинает искать и тянуть тот
же самый шнур как бы для того, чтобы продолжить на расстоя-
нии прерванное зрелище. Отсюда с очевидностью следует, что
это новое поведение (полностью подтверждающее отсутствие
пространственных контактов и понимания причинности) уже
образует начало обобщения в собственном смысле слова. Таким
образом, как внутреннее сочленение, так и эта внешняя пере-
становка круговой схемы предвещают близкое появление ин-
теллекта.
На четвертом уровне происходит уточнение. Начиная с
8 — 10 месяцев схемы, построенные в ходе предыдущей ста-
дии, благодаря вторичным реакциям приобретают способность
координироваться между собой; при этом одни из них исполь-

зуются в качестве средств, а другие определяют цель действия.
Так, например, чтобы схватить намеченный предмет, располо-
женный за щитом, который закрывает его полностью или ча-
стично, ребенок сначала отодвинет этот щит (применяя схемы
схватывания или отталкивания и т. д.), а затем достигает цели.
Отныне, следовательно, сначала ставится цель, а затем уже
определяются средства, ибо у субъекта сначала возникает на-
мерение схватить цель, и лишь затем он стремится сдвинуть
препятствие. Это предполагает подвижное сочленение элемен-
тарных схем, объединяемых в целостную схему. В свою оче-
редь, новая целостная схема создает возможности для значи-
тельно более широких обобщений, чем это имело место раньше.
Эта мобильность, сочетающаяся с одновременным прогрес-
сом в построении обобщений, проявляется, в частности, в том
факте, что при появлении нового объекта ребенок последова-
тельно испытывает последние из приобретенных им схем (схва-
тывать, ударять, встряхивать, тереть и т. д.), причем эти схе-
мы применяются, если можно так сказать, в качестве сенсо-
моторных понятий, когда субъект стремится как бы понять
новый объект через его употребление (по образцу «определений
через употребление», которые мы значительно позднее обнару-
жим в вербальном плане).
Поведение, относящееся к этому четвертому уровню, сви-
детельствует, таким образом, о двояком прогрессе — в на-
правлении мобильности и в направлении расширения поля
применения схем. Пути, проходимые действием от субъекта к
объектам, а также предвосхищениями и сенсо-моторными вос-
становлениями в памяти, теперь уже не являются, как на пред-
шествующих стадиях, прямыми и простыми — прямолинейны-
ми, как в восприятии, или стереотипными и однонаправлен-
ными, как в круговых реакциях. Маршруты начинают варьиро-
ваться, а использование предыдущих схем — проходить все
более значительные расстояния во времени. Это как раз то, что
характеризует соединение средств и целей, которые отныне
являются дифференцированными, и именно поэтому можно
уже говорить о подлинном интеллекте. Но наряду с преемст-
венностью, которая соединяет этот рождающийся интеллект с
предыдущими формами поведения, надо указать и на его огра-
ниченность: ему не доступны ни изобретения, ни открытие
новых средств, он способен лишь на простое применение уже
известных средств к непредвиденным ситуациям.

Следующий уровень отмечен двумя новыми приобретения-
ми, и оба они относятся к использованию опыта. Схемы ассимиля-
ции, о которых говорилось до сих пор, естественно и непрерыв-
но приспосабливаются к внешним данным. Но эта аккомода-
ция, если ее можно так назвать, скорее пассивная, чем актив-
ная: субъект действует в соответствии со своими потребностями,
и это действие или согласуется с реальностью, или встречает
сопротивление, которое стремится преодолеть. Случайно воз-
никающие новшества либо игнорируются, либо ассимилируют-
ся предыдущими схемами и воспроизводятся через посредство
круговой реакции. Однако наступает момент, когда новшество
становится интересным само по себе. Это, конечно, предпола-
гает определенный уровень оснащения схем, делающий воз-
можными сравнения. При этом новый факт должен быть до-
статочно сходным с ранее известным, чтобы пробудить интерес,
и вместе с тем достаточно отличным от него, чтобы не вызвать
пресыщения. Круговые реакции состоят в таких случаях в вос-
произведении нового факта, но воспроизведении с вариациями
и активным экспериментированием, целью которого является
как раз выделение из этого факта новых возможностей. Так,
открыв траекторию падения объекта, ребенок будет стремить-
ся бросить его различными способами или из разных исходных
точек.
Такого рода воспроизводящая ассимиляция с дифферен-
цированной и преднамеренной аккомодацией может быть на-
звана «третичной круговой реакцией».
Следовательно, когда схемы начинают координироваться
между собой, выступая в качестве средств и целей, ребенок уже
не ограничивается простым применением известных схем к
новым ситуациям: он дифференцирует те из схем, которые иг-
рают роль средств, при помощи своего рода третичной круговой
реакции и таким образом приходит в конечном счете к откры-
тию новых средств. Именно так и вырабатывается целый ряд
форм поведения, интеллектуальный характер которых уже
ни у кого не вызывает сомнения: притянуть к себе цель, исполь-
зуя подставку, на которой она расположена, или бечевку, со-
ставляющую ее продолжение, или даже палку, применяемую в
качестве независимого вспомогательного средства. И как бы
ни было сложно такое поведение, нужно ясно отдавать себе от-
чет в том, что обычно оно не возникает ex abrupto, а, наобо-
рот, подготавливается целым рядом отношений и значений,

обязанных своим происхождением функционированию пред-
шествующих схем, таких, как отношение средства к цели,
понимание того, что один предмет может привести в движение
другой, и т. п. Поведение с подставкой является в этом смысле
наиболее простым: не будучи в состоянии достигнуть цели
непосредственно, субъект привлекает объекты, расположенные
между ним и этой целью (ковер, на котором находится игруш-
ка, которую он хочет достать, и т. п.). Движение, в которое во-
влекается намеченный объект, когда тянут ковер, на преды-
дущих уровнях не осмысливалось субъектом; теперь же, усвоив
необходимые отношения, он сразу понимает возможное исполь-
зование подставки. В подобных случаях с самого начала оче-
видна подлинная роль поиска вслепую в интеллектуальном
акте. Направляемый схемой, определяющей цель действия,
и одновременно схемой, выбранной в качестве начального
средства, поиск вслепую в ходе последовательных проб все
время ориентируется, кроме того, и схемами, способными
придать значение случайным событиям, в результате чего эти
случайные события начинают использоваться сознательно.
Поиск вслепую, таким образом, никогда не бывает чистым, а
образует лишь периферию активной аккомодации, совместимой
с ассимилирующими координациями, которые составляют сущ-
ность интеллекта.
Наконец, шестой уровень, частично охватывающий и
второй год жизни ребенка, знаменуется завершением образова-
ния сенсо-моторного интеллекта: если на предыдущем уровне
новые средства открываются исключительно в процессе актив-
ного экспериментирования, то теперь открытие неизвестных
субъекту способов может совершаться посредством быстрой
внутренней координации. Именно к этому последнему типу и
относятся факты резкого переструктурирования, описанные
Кёлером на примере шимпанзе, чувство внезапного понимания
(Aha-Erlebnis), проанализированное К. Бюлером. Например,
у детей, которым до полутора лет не приходилось эксперимен-
тировать с палками, можно наблюдать случаи, когда при пер-
вом же соприкосновении с палкой сразу возникает понимание
ее возможных отношений с предметом, к которому ребенок
тянется как к цели, и такое понимание достигается практи-
чески без поиска вслепую. Совершенно очевидно, что и неко-
торые из субъектов Кёлера догадались применить палку, так
сказать, с ходу, без предшествующего упражнения.

Если это так, то важно понять механизм этих внутренних
координации, которые предполагают одновременно открытие
без поиска вслепую и умственное предвосхищение, близкое к
представлению. Мы уже видели, что теория формы объясняет
дело простым перцептивным переструктурированием, не обра-
щаясь к приобретенному опыту. Однако в поведении ребенка
на этой, шестой стадии нельзя не видеть завершения всего раз-
вития, проделанного на пяти предыдущих этапах. Действи-
тельно, если ребенок уже привык однажды к третичным круго-
вым реакциям и интеллектуальному поиску вслепую, со-
ставляющим подлинное активное экспериментирование, то
ясно, что рано или поздно он должен стать способным к инте-
риоризации этих форм поведения. Иногда, оставляя в стороне
данные стоящей перед ним задачи, ребенок кажется погружен-
ным в размышления. Например, один из наблюдаемых нами
детей после безуспешного поиска вслепую прерывает свои
попытки увеличить отверстие в спичечной коробке, вниматель-
но смотрит на щель, а затем открывает и закрывает свой собст-
венный рот. Это, как нам кажется, указывает на то, что он про-
должает поиск, но путем внутренних проб или интериоризо-
ванных действий (подражательные движения рта в приве-
денном примере являются весьма четким показателем такого
моторного размышления). Что же тогда происходит и как
объяснить открытие, которое составляет суть внезапного ре-
шения? Сенсо-моторные схемы, ставшие вполне мобильными
и координируемыми друг с другом, дают место взаимным
ассимиляциям, достаточно спонтанным, чтобы не нуждаться
более в двигательном поиске вслепую, и достаточно быстрым,
чтобы создать впечатление немедленных переструктурирований.
Внутреннюю координацию схем можно было бы при таком под-
ходе рассматривать по отношению к внешней координации
предыдущих уровней так же, как мы рассматриваем внутрен-
ний язык — этот интериоризо ванный и быстрый, простой
эскиз действенного слова — по отношению к внешнему языку.
Но достаточны ли эта спонтанность и эта более высокая
скорость ассимилирующей координации схем для того, чтобы
объяснить интериоризацию форм поведения, или же на этом
уровне уже возникают истоки представления и тем самым по-
является провозвестник перехода от сенсо-моторного интел-
лекта к мышлению в собственном смысле слова? Независимо
от появления языка, которым ребенок начинает овладевать к

этому возрасту (но который отсутствует у шимпанзе, способ-
ных тем не менее к поразительно умным изобретениям), име-
ются два ряда фактов, свидетельствующих о первых зачатках
представления на этой, шестой стадии, хотя эти зачатки почти
не превышают весьма рудиментарного уровня представления,
свойственного шимпанзе. С одной стороны, ребенок становится
способным к отсроченной имитации, т. е. у него впервые начи-
нает возникать копия после исчезновения модели из поля вос-
приятия. Независимо от того, возникает ли отсроченная ими-
тация из образного представления или же, напротив, она са-
ма является причиной" этого образного представления, тесная
связь между ними несомненна (к этой проблеме мы вернемся
в главе V). С другой стороны, в этом же возрасте ребенок при-
ходит к наиболее элементарным формам символической игры,
состоящей в том, что используя собственное тело, он осущест-
вляет действие, чуждое актуальному контексту (например, для
развлечения притворяется спящим, совершенно не будучи
при этом сонным). Здесь опять-таки возникает нечто вроде
игрового и, следовательно, еще моторного образа, который,
однако, находится уже почти на уровне представления. Вмеши-
ваются ли эти образы, основанные на действии и свойственные
отсроченной имитации и рождающемуся игровому символу, как
нечто значимое в интериоризованную координацию схем? Нам
кажется, что на этот вопрос дает ответ только что приведенный
пример ребенка, имитирующего ртом увеличение щели на
коробке, когда в плане действия перед ним стоит задача
реально открыть эту коробку.
Построение объекта и пространственных отношений.
В предшествующем изложении была зафиксирована замеча-
тельная функциональная преемственность, связывающая по-
следовательно конструируемые ребенком структуры — от об-
разования элементарных навыков вплоть до актов спонтанных
и внезапных открытий, характерных для самых развитых
форм сенсо-моторного интеллекта. С этой точки зрения родст-
во навыка и интеллекта становится совершенно очевидным: и
тот и другой, хотя и на различных уровнях, вытекают из сен-
со-моторной ассимиляции. К этому остается лишь добавить то,
что говорилось ранее (гл. III) по поводу родства между интел-
лектом и перцептивной деятельностью: и то и другое опирается
на сенсо-моторную ассимиляцию на ее различных уровнях—на
одном из них ассимиляция порождает перцептивную переста-

новку (весьма родственную переносу привычных движений),
тогда как для другого характерно прежде всего специфически
интеллектуальное обобщение.
Для выявления связей между восприятием, навыком и ин-
теллектом — связей столь простых с точки зрения общности
их источника и вместе с тем столь сложных с точки зрения их
многочисленных дифференциаций — самый подходящий мате-
риал дает анализ сенсо-моторного построения основных схем
объекта и пространства (которые, кстати, неотделимы от схем
причинности и времени). В самом деле, с одной стороны, по-
строение таких схем тесно связано с этапом развития, который
мы называем довербальным интеллектом. Но, с другой
стороны, для него крайне необходима организация перцеп-
тивных структур и структур, которые нераздельно слиты с
моторикой, развитой в навыках.
Итак, что же такое схема объекта? Это схема, в построении
которой главную роль играет интеллект; иметь понятие об
объекте — значит приписывать воспринятую фигуру субстан-
циальной основе, благодаря чему фигура и представляемая ею
субстанция продолжают существовать вне поля восприятия.
Постоянство объекта, рассматриваемого под этим углом зре-
ния, является не только продуктом интеллекта, а образует
также первое из тех основных понятий сохранения, которые
развиваются только в недрах мысли (см. гл. V). Но поскольку
твердое тело (единственное, что вначале может оцениваться
субъектом) сохраняется, и, более того, его сущность в этом
контексте может быть сведена к сохранению, как таковому,
постольку остаются неизменными также его размеры и форма.
А это значит, что константность формы и величины является
схемой, которая по меньшей мере столько же зависит от вос-
приятия, сколько и от интеллекта. Наконец, само собой разу-
меется, что объект, в силу перцептивных постоянств и в силу
сохранения его за границами актуального поля восприятия,
связан с целой серией моторных навыков, являющихся однов-
ременно и источником, и результатом построения этой схемы.
Все это позволяет увидеть, насколько построение схемы объек-
та по самой своей природе облегчает понимание истинных отно-
шений между интеллектом, восприятием и навыком.
Каким же образом строится схема объекта? На уровне реф-
лекса объект, естественно, не существует, поскольку рефлекс
является таким ответом на ситуацию, когда ни стимул, ни вы-

зываемый им акт не требуют ничего иного, кроме свойств, при-
писываемых перцептивным картинам, в частности, не требуют
субстанциальной основы: когда грудной ребенок ищет и на-
ходит грудь, нет нужды, чтобы он делал из нее объект, и точно-
го расположения груди вместе с постоянством положений впол-
не достаточно для того, чтобы строить такое поведение без уча-
стия более сложных схем. Точно так же и на уровне первых
навыков опознавание не включает в себя объекта, поскольку
процесс опознавания перцептивной картины не связан с нали-
чием убежденности в существовании воспринятого элемента за
пределами актуальных восприятий и опознаваний. С другой
стороны, зов, обращенный к отсутствующему лицу, свидетель-
ствует лишь о предвосхищении возможного возвращения этого
лица (выступающего в качестве перцептивной картины из-
вестного), но отнюдь не о том, что данное лицо пространственно
локализуется в организованной ребенком действительности
как ее субстанциальный объект. В противоположность этому,
когда ребенок следит глазами за движущейся фигурой и про-
должает искать ее в момент исчезновения или когда он повора-
чивает голову, чтобы посмотреть в направлении звука, и т. д., —
во всех этих случаях уже образуются истоки практического
постоянства, хотя оно пока еще связано только с текущим дей-
ствием; это перцептивно-моторные предвосхищения и ожида-
ния, но определяются они непосредственно предшествующими
восприятием и движением, а отнюдь еще не таким активным по-
иском, который был бы отличен от движения, уже намеченно-
го или определенного актуальным восприятием.
На третьей стадии (вторичные круговые реакции) эта интер-
претация может быть проверена, поскольку ребенок уже мо-
жет схватить то, что он видит. Согласно наблюдениям К. Бю-
лера, субъекту на этом уровне уже удается снять платок, ко-
торым закрыли его лицо. Но нам удалось показать, что на той
же самой стадии ребенок совсем не стремится отодвинуть пла-
ток, положенный на объект, который он хочет взять, — даже
в том случае, если движение схватывания уже было намечено
им, когда цель была еще видна; следовательно, он ведет себя
так, словно предмет исчез в платке и прекратил свое существо-
вание как раз в тот момент,когда вышел из поля восприятия,
иначе говоря, ребенок не обладает еще никакими формами по-
ведения, позволяющими искать исчезнувший предмет при по-
мощи действия (снять покрытие) или мысли (вообразить).

А между тем на этом уровне более, чем на предыдущем, он при-
дает цели текущего действии своего рода практическую непре-
рывность или мгновенное продолжение: стремится вернуться к
игрушке после того, как его что-то отвлекло (отсроченная кру-
говая реакция), предвосхитить позицию объекта при падении
и т. д. При этом мгновенное сохранение сообщается объекту
именно действием, а после его окончания оно утрачивается.
Искать объект за прикрытием ребенок начинает на четвер-
той стадии развития (координация известных схем). Это кладет
начало дифференцированным формам поведения по отношению
к исчезнувшему объекту и тем самым — начало субстанциаль-
ного сохранения. Но здесь нередко можно наблюдать интерес-
ную реакцию, показывающую, что эта рождающаяся субстан-
ция еще не является индивидуализированной и, следователь-
но, остается связанной с действием, как таковым: если ребенок
ищет объект в точке А (например, под подушкой, расположен-
ной справа от него) и на его глазах этот объект переносят в
точку В (другая подушка, но слева от него), то он поворачи-
вается сначала к А, как будто объект, исчезнувший в В, может
обнаружиться в своей начальной позиции! Иными словами,
объект еще тесно слит с ситуацией целого, которая определяется
действием, только что увенчавшимся успехом, и во всяком
случае еще не содержит ни субстанциальной индивидуализации,
ни координации последовательных движений.
На пятой стадии эти ограничения исчезают, за исключе-
нием случая, когда решение задачи связано с необходимостью
представления невидимого пути; и, наконец, на шестой стадии
и этот случай не является препятствием для субъекта.
Таким образом, ясно, что, будучи продолжением привычных
для субъекта движений, сохранение объекта является вместе с
тем продуктом координации схем, а это составляет содержание
сенсо-моторного интеллекта. Выступая прежде всего как про-
должение координации, свойственных навыку, объект, следова-
тельно, строится самим интеллектом и образует его основной
инвариант. Этот инвариант необходим для выработки понятия
пространства, связанной спим причинности и всех форм ассими-
ляции, выходящих за пределы актуального поля восприятия.
Но если очевидны эти связи объекта с навыком и интеллек-
том, то не менее очевидны и его связи с перцептивным посто-
янством формы и величины. На третьем из указанных уровней
развития ребенок, которому дают соску в перевернутом виде,

пытается, если он не видит с другой стороны резинового кон-
чика, сосать стеклянное дно; если же он видит этот кончик,
то переворачивает соску (опыт, в котором нет препятствий
моторного порядка). Но если после попытки сосать стеклянное
дно он видит всю соску целиком (которую ему показывают вер-
тикально), а затем наблюдает ее переворачивание, то он еще
не догадывается повернуть соску, как только резиновый кон-
чик становится невидимым. Это значит, что резиновый кончик
представляется ему «растворившимся» в стекле (кроме того
случая, когда он видим). Таким образом, это поведение, типич-
ное для несохранения объекта, влечет за собой и несохранение
самих частей соски, т. е. несохранение формы. На следующей
стадии, напротив, построив постоянный объект, ребенок сразу
же переворачивает соску, и, следовательно, она воспринимает-
ся им как форма, в основном сохраняющая постоянство, не-
смотря на вращение. И на том же уровне можно наблюдать,
как ребенок медленно поворачивает голову, проявляя интерес
к изменениям формы объекта под влиянием перспективы.
Что касается константности величин, отсутствие которой
в первые месяцы жизни ребенка недавно подтвердил Э. Брунсвик,
то она также вырабатывается в течение четвертой и особенно
пятой стадии. Например, можно часто наблюдать, как младенец
то отдаляет, то приближает объект к глазам, держа его так,
словно он изучает изменения величины в зависимости от глуби-
ны. Это означает, что имеется определенная связь между выра-
боткой этих перцептивных константностей и интеллекутальным
сохранением объекта.
Таким образом, отношение, объединяющее эти два вида ре-
альностей, не представляет труда для понимания. Если по-
стоянство является продуктом переносов, перестановок и их
регуляций, то ясно, что эти регулирующие механизмы зави-
сят как от моторики, так и от восприятия. Поэтому перцептив-
ные постоянства формы и величины скорее всего обеспечивают-
ся сенсо-моторной ассимиляцией, «переносящей» или пере-
ставляющей функционирующие отношения при изменении
позиции или удалении от воспринимаемого объекта. Точно
так же и схема постоянного объекта обязана своим происхож-
дением той же сенсо-моторной ассимиляции: именно она вызы-
вает поиск объекта, вышедшего из поля восприятия, и тем са-
мым придает этому объекту постоянство; берущее начало из
продолжения собственных действий, а затем проектируемое

на внешние свойства. Поэтому можно допустить, что одни и те же
схемы ассимиляции, с одной стороны, регулируют путем «пере-
носов» и перестановок константность формы и величины воспри-
нимаемого объекта, а с другой — определяют поиск объекта,
когда он исчезает из поля восприятия. Именно потому, что
объект воспринимается константным, и начинается его поиск
после исчезновения, и именно потому, что наличие объекта по-
зволяет начать активный поиск при его исчезновении, он и
воспринимается константным после своего нового появления.
Но дифференциация этих двух аспектов — перцептивной де-
ятельности и интеллекта — в сенсо-моторном плане намного
ниже, чем дифференциация восприятия и рефлексивного интел-
лекта: рефлексивный интеллект опирается на обозначающие,
существующие в форме слов или образов, тогда как сенсо-мотор-
ный интеллект опирается только на сами восприятия и на дви-
жения. Следовательно, перцептивную деятельность вообще
и в частности то, что относится к формированию константно-
стей, можно рассматривать как один из аспектов сенсо-мотор-
ного интеллекта, — аспект, ограничивающийся случаем, когда
объект вводится в непосредственные и актуальные отношения
с субъектом; когда же сенсо-моторный интеллект выходит за
пределы поля восприятия, он становится способным предвос-
хищать и восстанавливать отношения, которые предстоит вос-
принять или которые уже были восприняты раньше. Таким
образом, мы сталкиваемся с полным единством механизмов,
относящихся к сенсо-моторной ассимиляции, и заслуга выявле-
ния этого единства принадлежит теории формы; однако интер-
претация его должна идти не по линии статичных форм, воз-
никающих независимо от психического развития, а по линии
деятельности субъекта, т. е. ассимиляции.
В таком случае встает проблема, анализ которой связан с
изучением пространства. Перцептивные константности явля-
ются продуктом простых регуляций, и мы видели (гл. III),
что отсутствие абсолютных константностей, свойственное всем
возрастам, и наличие «сверхконстантностей», свойственное
взрослым, выражет регулятивный, а не операциональный ха-
рактер системы. Это особенно относится к двум первым годам
жизни. Но нельзя ли допустить, что построение пространства,
напротив, достаточно быстро находит завершение в структуре
группировок и даже групп, согласно гипотезе Пуанкаре о пси-
хологически первичном влиянии «группы перемещений»?

Генезис пространства в сенсо-моторном интеллекте целиком
подчинен прогрессирующей организации движений, а они дей-
ствительно стремятся к структуре «группы». Но в противопо-
ложность мнению Пуанкаре, исходившего из априорного ха-
рактера «группы перемещений», эта последняя вырабатывается
постепенно и является конечной формой равновесия моторной
организации: именно последовательные координации (компо-
зиция), возвраты (обратимость), отклонения (ассоциативность)
и сохранения позиций (идентичность) постепенно порождают
группу как фактор необходимого равновесия действий.
. На уровне, характерном для двух первых стадий (рефлексы
и элементарные навыки), нельзя даже говорить о пространст-
ве, общем для различных полей восприятия: здесь имеется
столько разнородных между собой пространств, сколько и ка-
чественно различных полей (вкусовое, визуальное, осязательное
ит. д.). И только на третьей стадии развития взаимная ассимиля-
ция этих различных пространств становится систематической в
результате координации зрения и хватательных движений. По
мере установления такой координации и происходит образо-
вание элементарных пространственных систем, заключающих
в себе начатки композиции, свойственной группе. Например,
стремясь возобновить прерванную круговую реакцию, субъект
возвращается к исходной точке; следя взглядом за движу-
щимся телом, скорость которого превышает скорость его соб-
ственного взгляда (падение тела и т. д.), субъект иногда
достигает цели посредством собственных перемещений, скор-
ректированных с перемещениями внешнего по отношению к
нему движущегося тела.
Если иметь в виду точку зрения субъекта, а не только мате-
матика-наблюдателя, то надо отдавать себе отчет в том, что
построение группы предполагает наличие по крайней мере
двух условий: понятия объекта и децентрации движений на
основе корректирования и даже конверсии первоначального
эгоцентризма. В самом деле, совершенно очевидно, что обрати-
мость, свойственная группе, предполагает наличие понятия
объекта, и наоборот, потому что вновь найти объект значит
не что иное, как получить возможность возврата (путем пере-
мещения самого объекта или собственного тела): объект есть
лишь инвариант, порожденный обратимой композицией груп-
пы. С другой стороны, и это хорошо показал сам Пуанкаре, по-
нятие перемещения как такового предполагает возможность

дифференциации изменений состояния на необратимые и обра-
тимые (или такие, которые можно корректировать при помощи
движений собственного тела). В свете этого становится совер-
шенно очевидным, что без сохранения объектов из них невоз-
можно было бы получить «группу», потому что тогда все ка-
залось бы изменением состояния. Таким образом, объект и
группа перемещений оказываются нерасчленимыми, причем
объект образует статический, а группа — динамический аспект
одной и той же реальности. Более того, мир без объекта — это
некий универсум, в котором отсутствует систематическая диф-
ференциация реальностей на субъективные и внешние, т. е.
некий «адуалистический» мир (Дж. Болдуин). Это зна-
чит, что такой универсум центрирован на собственном действии,
и субъект находится под властью этой эгоцентрической пер-
спективы тем сильнее, чем более неосознанным для него самого
остается его «я». Группа же предполагает прямо противополож-
ную позицию, т. е. настолько полную децентрацию, что собст-
венное тело оказывается лишь одним из элементов среди мно-
гих других в системе перемещений, и это дает возможность
отличить движения субъекта от движений объектов.
Проведенный анализ с очевидностью показывает, что на
первых двух и даже еще на третьей стадии оба упоминавшиеся
условия построения группы не выполняются: понятие объекта
еще не сформировано, а пространства (и единственное простран-
ство, возникающее затем на основе тенденции к их координации)
остаются еще центрированными на субъекте. Поэтому даже в
тех случаях, где внешне имеет место возврат (практический)
и координация в форме группы, эту видимость нетрудно отли-
чить от реальности, состоящей в том, что привилегирован-
ное положение всегда занимает центрация. Так, младенец
третьей стадии развития, увидев движущееся тело, которое
проходит по линии AB и входит в В позади экрана, будет
искать его не в С (на другом конце экрана), а снова в A, и т. д.
Следовательно, движущееся тело еще не является отделенным
от субъекта независимым объектом, движущимся по прямоли-
нейной траектории, а рассматривается с точки зрения привиле-
гированной позиции, занимаемой A, где субъект увидел его
впервые. Применительно к вращению можно указать на при-
водившийся пример с перевернутой соской, которую ребенок
сосет с обратной стороны, вместо того чтобы повернуть ее; это
опять-таки свидетельствует о примате эгоцентрической пер-

спективы и об отсутствии понятия объекта, а вместе с тем и об
отсутствии «группы».
С поиском исчезнувших позади экрана предметов (4-я ста-
дия) начинается объективация координации, т. е. построение
сенсо-моторных групп. Но сам факт, что субъект не учитывает
последовательных перемещений объекта, на который направ-
лены его действия, и ищет его под первым из экранов (см. вы-
ше), достаточно ясно показывает, что возникающая здесь «груп-
па» частично остается еще «субъективной», т. е. центрирован-
ной на собственном действии субъекта, поскольку и сам объект
остается зависимым от этого действия и стоит лишь на полпути
к окончательному выделению своей специфики.
И только на пятой стадии, когда поиски объекта осущест-
вляются в соответствии с его последовательными перемещения-
ми, «группа» становится действительно объективированной,
т. е. приобретает композицию перемещений, их обратимость
и сохранение позиции («идентичность»). Здесь из-за отсутствия
достаточных предвосхищений недостает еще только возможно-
сти отклонений («ассоциативности»), но эта возможность вы-
рабатывается в ходе шестой стадии. Более того, на основе этих
завоеваний конструируется комплекс отношений между самими
объектами такого типа, как «поставленный на», «внутри» или
«вовне», «вперед» или «назад» (с упорядочиванием перспекти-
вы, коррелятивной константности величин).
Таким образом, можно сделать вывод, что выработка пер-
цептивных константностей объекта в процессе сенсо-моторных
регуляций осуществляется параллельно с прогрессирующим
конструированием систем, по-прежнему остающихся сенсо-мо-
торными, но выходящих уже за пределы сферы восприятия и
стремящихся к структуре группы (структуре, естественно, совер-
шенно практической, а не представленной в плане восприятия).
Почему же восприятие не использует этой структуры и остается
на уровне простых регуляций? Теперь причина ясна: как бы ни
было «децентрировано» восприятие по отношению к начальным
центрациям зрения или его специального органа, оно всегда
остается эгоцентрическим и сосредоточено на актуальном объекте
в соответствии с собственной перспективой субъекта. Даже
более того, вершиной того вида децентрации, который характе-
рен для восприятия (координация между последовательными
центрациями), является композиция лишь статистического по-
рядка, т. е. неполная композиция (гл. III). Поэтому перцептивная

композиция не может превысить уровня того, что мы только
что называли «субъективной» группой, т. е. уровня системы,
центрированной в соответствии с собственным действием субъек-
та и способной максимум на корректировку и регуляции. Та-
кое положение сохраняется даже тогда, когда субъект, выходя
за рамки поля восприятия (чтобы предвосхитить и восстано-
вить в памяти невидимые движения и объекты), в области
практического ближнего пространства овладевает объективи-
рованной структурой группы.
Теперь мы можем сделать общий вывод относительно глубо-
кого единства между сенсо-моторными процессами, порождаю-
щими перцептивную деятельность, образованием навыка и
собственно довербальным или дорепрезентативным интеллек-
том. Этот последний, следовательно, возникает отнюдь не как
новая сила, надстраивающаяся ex abrupto над предшествую-
щими вполне готовыми механизмами, а является лишь выраже-
нием тех же самых механизмов, когда они, выходя за пределы
актуального и непосредственного контакта с вещами (восприя-
тие) и коротких, быстро автоматизируемых связей меж-
ду восприятиями и движениями (навык), начинают стано-
виться подвижными и обратимыми, действуя на все более зна-
чительных расстояниях и по все более сложным траекториям.
Таким образом, рождающийся интеллект является лишь фор-
мой подвижного равновесия, к которому стремятся механизмы,
свойственные восприятию и навыку, но которого они достигают
лишь после выхода за пределы соответствующих им начальных
сфер применения. Более того, уже на этих первых сенсо-
моторных ступенях интеллекту удается (в случае наиболее
благоприятного для этого пространства) создать такую урав-
новешенную структуру, как группа перемещений. Правда,
она строится в предельно практической или эмпирической фор-
ме и в очень узком плане ближнего пространства. Вполне
очевидно, что эта организация, столь узкая из-за ограниченно-
го характера самого действия, еще не образует специфических
форм мысли. Мысль должна пройти все этапы развития, от
появления языка и до конца раннего детства, чтобы завершен-
ные и даже скоординированные в форме эмпирических групп
сенсо-моторные структуры развились в операции в собственном
смысле слова — операции, посредством которых эти группи-
ровки и группы смогут строиться и преобразовываться в
плане представления и рефлексивного рассуждения.

Часть третья
РАЗВИТИЕ МЫШЛЕНИЯ
ГЛАВА V. ФОРМИРОВАНИЕ МЫШЛЕНИЯ.
ИНТУИЦИЯ (НАГЛЯДНОСТЬ)1
И ОПЕРАЦИИ
В первой части работы мы установили, что операции мышле-
ния для достижения форм своего равновесия должны организо-
ваться в такие системы целого, которым свойственна обрати-
мость композиции группировки или группы. Но форма равно-
весия показывает лишь границу эволюции, не объясняя сама
по себе ни ее начальных фаз, ни конструктивных механизмов.
Вторая часть позволила нам различить в сенсо-моторных
процессах исходный момент операций — сенсо-моторные схе-
мы интеллекта, образующие практический эквивалент понятий
и отношений, и их координацию в пространственно-временные
системы объектов и движений, результатом которой (также
выступающим в чисто практической и эмпирической форме) яв-
ляется сохранение как объекта, так и структуры, коррелятив-
ной группе (экспериментальная «группа перемещений» А. Пуан-
каре). Но совершенно очевидно, что эта сенсо-моторная группа
образует просто схему поведения, т. е. уравновешенную систему
различных способов, при помощи которых возможно материаль-
ное передвижение в пределах близкого пространства, — схему,
которая никогда не достигает ранга инструмента мышления2.
1 В работах Ж. Пиаже значение терминов «intuition», «pensée intuitive»
и т. д. несколько шире, чем у близких к ним по смыслу русских тер-
минов «наглядность», «наглядное мышление» и т. д., и вместе с тем уже,
чем у терминов «интуиция», «интуитивное мышление» в русском языке.
Поэтому в переводе в зависимости от контекста используются оба рус-
ских варианта. — Ред.
2 Если выделить в поведении три большие системы: органические наслед-
ственные структуры (инстинкт), структуры сенсо-моторные (приобре-
таемые) и структуры репрезентативные (которые образуют мышление),
то группу сенсо-моторных перемещений можно поместить на вершине
второй из этих систем, тогда как операциональные группы и группи-
ровки формального порядка находятся на вершине третьей.

Конечно, сенсо-моторный интеллект находится у истоков
мышления и будет продолжать воздействовать на него в тече-
ние всей жизни через восприятия и практические ситуации.
Поэтому, в частности, было бы ошибкой пренебречь воздейст-
вием восприятия на сложную и высокоразвитую мысль, как
это делают некоторые авторы, слишком быстро переходя от
нейрофизиологии к социологии; насколько ошибочна такая пос-
пешность, можно судить по тому прочному влиянию на развитие
интеллекта, которое сохраняют начальные схемы. Но, с другой
стороны, между довербальным интеллектом и операциональным
мышлением пролегает весьма длительный путь, который дол-
жен быть пройден, прежде чем образуются рефлексивные груп-
пировки; и если действительно имеет место функциональная
преемственность между крайними точками, то на различных
ступенях с необходимостью должны образовываться многочис-
ленные промежуточные структуры.
Структурные различия между понятийным и сенсо-мотор-
ным интеллектом. Чтобы постичь механизм образования опе-
раций, важно предварительно понять, что именно должно быть
создано, т. е. чего не хватает сенсо-моторному интеллекту, чтобы
превратиться в понятийное мышление. Действительно, весьма
поверхностным было бы представление о том, что построение
интеллекта на этой стадии в практическом плане уже заверше-
но и что можно сразу обратиться непосредственно к языку π об-
разному представлению для объяснения того, каким образом
этот уже созданный интеллект будет интериоризоваться в ло-
гическом мышлении.
В самом деле, ведь только основываясь на функциональной
точке зрения, в сенсо-моторном интеллекте можно найти прак-
тический эквивалент классов, отношений, рассуждений и даже
групп перемещений, выраженный в эмпирической форме самих
перемещений. С точки же зрения структуры и, следовательно,
эффективности между сенсо-моторными координациями и коор-
динациями понятийными имеется ряд кардинальных различий,
которые относятся как к природе самих координации, так и к
расстояниям, которые проходит действие, т. е. к широте поля
применения этого действия.
Во-первых, функция актов сенсо-моторного интеллекта
состоит единственно в том, чтобы координировать между собой
последовательные восприятия и последовательные реальные
движения; при этом сами эти акты могут образовывать только

последовательности состояний, связываемых посредством крат-
ких предвосхищений и восстановлений в памяти, но никогда
не могут сами по себе привести к образованию представлений
целого; эти последние образуются только при условии, что
мышление выразит состояния как одновременные и, следова-
тельно, абстрагирует их от действия, развертывающегося во
времени. Иными словами, сенсо-моторный интеллект представ-
ляет собой как бы пленку, полученную при замедленной съем-
ке: на ней можно увидеть последовательно все картины, но
раздельно, по очереди, следовательно, без одновременного,
связного видения, необходимого для понимания целого.
Во-вторых, акт сенсо-моторного интеллекта направлен
лишь на практическое удовлетворение, т. е. на успех действия,
а не на познание как таковое. Он не направлен ни на объяс-
нение, ни на классификацию, ни на констатацию как таковые,
и если в нем все же устанавливается причинная связь, класси-
фикация или констатация чего-то, то это преследует только
субъективную цель, далекую ст поиска истины. Сенсо-мотор-
ный интеллект является, таким образом, интеллектом просто
«пережитым», а отнюдь не рефлексивным.
Что касается области его применения, то сенсо-моторный ин-
теллект «работает» только на реальном материале, поэтому
каждый из входящих в него актов ограничен лишь очень ко-
роткими расстояниями между субъектами и объектами. Конеч-
но, он способен к отклонениям и возвратам, но речь всегда
идет лишь о реально осуществленных движениях и реальных
объектах. От этих коротких расстояний и этих реальных путей
освободится только мышление в его стремлении охватить
весь окружающий мир в целом, вплоть до невидимого и под-
час даже непредставляемого: именно в этом бесконечном расши-
рении пространственных расстояний между субъектом и объек-
тами и состоит основное новшество, создающее собственно по-
нятийный интеллект, и то особое могущество, которое делает
Этот понятийный интеллект способным порождать операции.
Имеется, следовательно, три основных условия перехода от
сенсо-моторного плана интеллекта к плану рефлексивному.
Это, прежде всего, увеличение скоростей, позволяющее слить
в одновременный комплекс знания, каждое из которых связано
с определенной фазой в последовательности действия. Затем
осознание уже самого действия, в отличие от просто желаемых
его результатов; сама констатация этого, понятно, усиливает

поиск успешных результатов. И наконец, расширение расстоя-
ний, позволяющее дополнить действия, направленные на реаль-
ности, символическими действиями, которые направлены на
представления и выходят, следовательно, за пределы близкого
пространства и близкого времени.
Таким образом, мышление не может быть ни выражением,
ни даже простым продолжением сенсо-моторной сферы в репре-
зентативную. Необходимо осуществить нечто значительно боль-
шее, чем просто сформулировать или продолжить начатое дейст-
вие: прежде всего надо реконструировать целое в новом плане.
В своем первоначальном, исходном виде будут по-прежнему
осуществляться только восприятие и действенная моторика,
которые могут наполниться новыми значениями и врасти в но-
вые системы понимания. Структуры же интеллекта должны
быть полностью перестроены, прежде чем они смогут быть по-
полнены: умение повернуть объект (сравните с упоминавшейся
в главе IV соской) еще не предполагает умения представить
себе мысленно ряд вращений; факт материального перемеще-
ния с полным отклонением и возвращением в исходную точку
еще не влечет за собой понимания системы перемещений, пред-
ставленных в воображении; и даже предвосхищение сохранения
объекта в действии не ведет само по себе к пониманию сохране-
ний, относящихся к системе элементов.
Более того, при построении этих систем в мышлении субъект
столкнется с теми же самыми трудностями (но перенесенными
в этот новый план), которые в непосредственном действии он
уже преодолел. Чтобы построить пространство, время, мир
причин и сенсо-моторных или практических объектов, ребенок
должен освободиться от своего перцептивного и моторного
эгоцентризма; только благодаря ряду последовательных де-
центрации ему и удается воссоздать эмпирическую группу
материальных перемещений, располагая свое собственное тело
и свои собственные движения среди совокупности других тел и
движений.
Построение операциональных группировок и групп мыш-
ления требует инверсии в том же направлении, но пути движе-
ния в этой области бесконечно сложнее: здесь речь пойдет о
децентрации мысли не только по отношению к актуальной
перцептивной центрации, но и по отношению к собственному
действию в целом. Действительно, мысль, рождающаяся из
действия, является эгоцентрической в самой своей исходной

точке, причем именно по тем соображениям, по которым сен-
со-моторный интеллект центрируется сначала на актуальных
восприятиях или движениях, из которых он развивается. По-
этому построение транзитивных, ассоциативных и обратимых
операций должно предполагать конверсию этого начального
эгоцентризма в систему отношений и классов, децентрирован-
ных по отношению к собственному «я», и эта интеллектуаль-
ная децентрация занимает практически все раннее детство
(мы опускаем здесь социальный аспект этой децентрации — о
нем пойдет речь в главе VI).
Следовательно, развитие мысли приходит прежде всего к
повторению, на основе широкой системы смещений, той эволю-
ции, которая в сенсо-моторном плане казалась уже совершенной,
пока она не развернулась с новой силой в бесконечно более
широком пространстве и в бесконечно более мобильной во вре-
мени сфере, чтобы дойти вплоть до структурирования самих
операций.
Этапы построения операций. Чтобы схватить механизм
этого развития, форму конечного равновесия которого обра-
зуют, как уже говорилось, операциональные группировки,
мы выделим (упрощая и схематизируя) четыре основных перио-
да, идущих непосредственно вслед за тем периодом, который
характеризуется образованием сенсо-моторного интеллекта.
С появлением языка или, точнее, символической функции,
делающей возможным его усвоение (от 1,5 до 2 лет), начинается
период, который тянется до 4 лет и характеризуется развитием
символического и допонятийного мышления.
В период от 4 до 7—8 лет образуется, основываясь непо-
средственно на предшествующем, интуитивное (наглядное) мыш-
ление, прогрессивные сочленения которого вплотную подводят
к операциям.
С 7—8 до 11 — 12 лет формируются конкретные операции,
т. е. операциональные группировки мышления, относящиеся
к объектам, которыми можно манипулировать или которые
можно схватывать в интуиции.
Наконец, с 11 — 12 лет и в течение всего юношеского пе-
риода вырабатывается формальное мышление, группировки
которого характеризуют зрелый рефлексивный интеллект.
Символическое и допонятийное мышление. Имитировать
отдельные слова и придавать им глобальное значение ребенок
способен, начиная уже с последних стадий сенсо-моторного

периода, но систематическое овладение языком начинается
только к концу второго года.
Как непосредственное наблюдение за ребенком, так и ана-
лиз некоторых расстройств речи делают очевидным тот факт,
что использование системы вербальных знаков обязано своим
происхождением упражнению более общей «символической
функции», сущность которой состоит в том, что представление
реального осуществляется посредством различных «обозначаю-
щих», отличных от «обозначаемых» — вещей.
В этой связи следует отличать символы и знаки, с одной
стороны, от признаков или сигналов — с другой. Не только
всякое мышление, но вообще всякая когнитивная и моторная
деятельность — от восприятия и навыка до понятийного и реф-
лексивного мышления — состоит в том, чтобы соединять значе-
ния, а всякое значение предполагает отношение между обозна-
чающим и обозначаемой реальностью. Однако в том случае,
когда речь идет о признаках, обозначающее образует часть
или объективный аспект обозначаемого или, иначе говоря,
соединено с ним причинно-следственной связью: следы
на снегу являются для охотника признаком дичи, а видимый
край почти целиком спрятанного объекта служит для младен-
ца признаком наличия этого объекта. Равным образом и сиг-
нал, даже если он искусственно вызван экспериментатором, об-
разует для субъекта простой частичный аспект события, о ко-
тором он возвещает (в обусловленном поведении сигнал вос-
принимается как объективный антецедент). Что же касается
символа и знака, то они, напротив, содержат в себе дифферен-
циацию между обозначающим и обозначаемым с точки зрения
самого субъекта. Для ребенка, который играет в обед, каме-
шек, представляющий конфету, осознанно признается символи-
зирующим, а конфета — символизируемым. Когда тот же са-
мый ребенок посредством «прилепливания знака» определяет
название как нечто присущее называемой вещи, то, даже если
он делает из него своего рода этикетку, субстанциально прило-
женную к обозначаемому предмету, это название все равно
рассматривается им в качестве обозначающего.
Уточним еще, что согласно употреблению этих терминов
лингвистами (употреблению, которому небесполезно следовать
и в психологии), символ содержит в себе связь сходства между
обозначающим и обозначаемым, тогда как знак произволен и
обязательно базируется на конвенции. Знак, следовательно,

может быть образован лишь в социальной жизни, тогда как
символ может вырабатываться одним индивидом (как в
игре маленьких детей). Впрочем, само собой разумеется, что
символы могут быть социализированы, и тогда такой коллек-
тивный символ является вообще полу знаком-полусимволом;
чистый же знак, напротив, всегда коллективен.
После того, как все это изложено, можно констатировать,
что у ребенка овладение языком, а следовательно — системой
коллективных знаков, совпадает с образованием символа, т. е.
системы индивидуальных обозначающих. Поэтому неправиль-
но было бы говорить о символической игре во время сенсо-мо-
торного периода, и К. Грос пошел слишком далеко, когда при-
писал животным сознание вымысла. Примитивная игра — это
простая игра-упражнение, а подлинный символ появляется
только тогда, когда объект или жест начинают выступать для
самого субъекта как нечто отличное от непосредственно вос-
принимаемых им данных. В этом смысле характерные явления
можно наблюдать на шестой стадии развития сенсо-моторного
интеллекта, когда появляются «символические схемы», т. е.
схемы действия, вышедшие из своего контекста и обращенные
к отсутствующей ситуации (например, притвориться спящим).
Но сам символ, как таковой, возникает только с появлением
представления, отделенного от собственно действия: например,
уложить спать куклу или медвежонка. И как раз на том уров-
не, когда в игре появляется символ в узком смысле слова, язык
развивает и нечто большее — понимание знаков.
Что касается генезиса индивидуального символа, то вопрос стано-
вится яснее, если проследить развитие имитации. В сенсо-моторный пе-
риод имитация является только продолжением аккомодации, свойствен-
ной схемам ассимиляции; научившись осуществлять определенный жест,
субъект, когда он воспринимает аналогичное движение (обнаруживаемое
у другого субъекта или на вещах), ассимилирует это движение со своим
жестом и на основе этой ассимиляции, столь же моторной, сколь и перцеп-
тивной, пускает в ход собственную схему. Впоследствии новая модель вы-
зывает аналогичный ассимилированный ответ, но активизированная схе-
ма приспосабливается в этом случае к новым особенностям. На шестой ста-
дии такая имитирующая аккомодация становится возможной даже в
отсроченном состоянии, что является предвестником представления. Одна-
ко собственно репрезентативная имитация начинается только на уровне
символической игры, потому что, как и символическая игра, она предпо-
лагает наличие образа. В этой связи возникает вопрос: является ли образ
причиной или он представляет результат интериоризации имитирующего
механизма? На наш взгляд, образ — не первичный факт, как это долгое
время полагали сторонники ассоцианизма: как и сама имитация, он яв-
ляется аккомодацией сенсо-моторных схем, т. е. активной копией, а не

следом или сенсорным субстратом воспринимаемых объектов. Он явля-
ется, таким образом, внутренней имитацией и продолжает аккомодацию
схем, свойственных перцептивной деятельности (в противоположность
восприятию как таковому), подобно тому как внешняя имитация преды-
дущих уровней продолжает аккомодацию сенсо-моторных схем (которые
находятся как раз у истоков самой перцептивной деятельности).
Итак, образование символа может быть объяснено следую-
щим образом: отсроченная имитация, т. е. аккомодация, нахо-
дящая продолжение во фрагментах подражания, приводит к
появлению обозначающих, и игра или интеллект прилагают
эти обозначающие к различным обозначаемым, в соответствии
с теми способами свободной или адаптированной ассимиляции,
которые характеризуют эти поведения. Следовательно, как
символическая игра всегда содержит в себе элемент имитации,
функционирующей в качестве обозначающего, точно так же и
интеллект в его начальных стадиях использует образ в каче-
стве символа или обозначающего1.
Теперь становится понятным, почему языком (который, кста-
ти, также выучивается путем имитации, но имитации вполне
готовых знаков, тогда как имитация форм и т. п. просто по-
ставляет обозначающие для индивидуальной символики) ребенок
овладевает в тот же самый период, когда образуется символ:
именно использование знаков в качестве символов и предпола-
гает ту совершенно новую по сравнению с сенсо-моторными
поведениями, способность, которая состоит в умении предста-
вить одну вещь посредством другой. Таким образом, к ребенку
может быть применено понятие общей «символической функции»
(о которой иногда говорят в связи с изучением афазии), ибо
именно образование подобного механизма и характеризует одно-
временно появление репрезентативной имитации, символи-
ческой игры, образного представления и вербальной мысли2.
Итак, обобщая, можно сказать, что рождающееся мышле-
ние, продолжая сенсо-моторный интеллект, вытекает из диффе-
ренцировки обозначающих и обозначаемых и, следовательно,
опирается одновременно на изобретение символов и на открытие
знаков. Но само собой разумеется, что чем меньше ребенок,
тем меньше ему хватает вполне готовой и законченной системы
этих коллективных знаков, потому что они, во многих недоступ-
1 См.: I. Meyerson. Les images. В кн.: G. Dumas. Nouveau
traité de psychologie, vol. 2, Paris, 1932.
2 См.: J. Piaget. La formation du symbole chez l'enfant. Neuchâtel,
Delachaux et Niestlé, 1945.

ные и неподчиняющиеся ребенку, еще долго не могут выразить
то индивидуальное, на котором центрирован субъект. Вот по-
чему в той мере, в какой преобладает эгоцентрическая ассими-
ляция реального системой собственной деятельности, ребенок
всегда будет нуждаться в символах; отсюда символическая
игра, или игра воображения — наиболее чистая форма эгоцент-
рического и символического мышления, отсюда же ассимиляция
реального системой собственных интересов и выражение его
через образы, созданные собственным «я».
И даже в области адаптированной мысли, т. е. начальной
стадии репрезентативного интеллекта, в той или иной мере
связанного с вербальными знаками, важно отметить роль об-
разных символов и констатировать, насколько далек субъект
в течение первых лет жизни от того, чтобы достичь понятий в
собственном смысле слова. В самом деле, период от появления
языка и приблизительно до четырех лет можно выделить как
первый период развития мышления, который может быть на-
зван периодом допонятийного интеллекта и который характе-
ризуется предпонятиями или партиципациями, а в плане воз-
никающего рассуждения — «трансдукциями», или допонятий-
ными рассуждениями.
Предпонятиями являются те понятия, которые ребенок
соединяет с первыми вербальными знаками по мере овладения
последними. Характерная особенность, свойственная этим
схемам, состоит в том, что они расположены где-то на полпути
между обобщенной природой понятия и индивидуальностью
составляющих его элементов, не являясь по сути дела ни тем,
ни другим. Ребенок двух-трех лет будет говорить «улитка» или
«улитки», «луна» или «луны», не придавая этому различию
никакого значения и не решая, являются ли улитки, встречаю-
щиеся ему во время прогулки, или лунные диски, которые он
время от времени видит на небе, одним индивидом (единствен-
ной улиткой или единственной луной) или классом различных
индивидов. Действительно, с одной стороны, ребенок в этом
возрасте еще не может выделять общие классы, поскольку у
него отсутствует различение «всех» и «некоторых». С другой
стороны, построение понятия постоянного индивидуального
объекта для сферы близкого действия еще не означает, что
вместе с тем построено аналогичное понятие для большего
пространства или повторных появлений объекта через оп-
ределенные промежутки времени: ребенок еще продолжает

считать, что гора действительно меняет свою форму во время
прогулки (как раньше соска при вращении) и что одна и та же
улитка вновь и вновь появляется в разных точках. Отсюда
иногда возникают подлинные «партиципации» между различ-
ными объектами, отдаленными друг от друга: еще в 4 года
тень, отбрасываемую при помощи экрана на стол в закрытой
комнате, дети объясняют той тенью, которая бывает «под де-
ревьями в саду» или ночью и т. д., и полагают, будто эти тени
проникли в комнату непосредственно в тот момент, когда на
стол был поставлен экран (но при этом нет стремления объяс-
нить причину явления из ничего).
Ясно, что такая схема, оставаясь в целом на полпути между
индивидуальным и общим, не является еще логическим поня-
тием и напоминает отчасти схему действия и сенсо-моторную
ассимиляцию. Однако это уже репрезентативная схема, позво-
ляющая, в частности, представлять большое количество объек-
тов через посредство отдельных избранных элементов, которые
принимаются за экземпляры-типы допонятийной совокупно-
сти. Вместе с тем, поскольку сами эти индивиды-типы конкре-
тизируются как посредством слова, так и — в той же мере
(если даже не больше) — посредством символа, то предпоня-
тие, с другой стороны, зависит от символа — в той мере, в
какой оно обращается к этим родовым экземплярам. Одним
словом, здесь имеет место схема, которая с точки зрения способа
ассимиляции расположена на полпути между сенсо-моторной
схемой и понятием, а с точки зрения своей репрезентативной
структуры участвует в конструировании образного символа.
Рассуждение, строящееся на основе соединения подобных
предпонятий, свидетельствует о наличии точно таких же до поня-
тийных структур. Эти примитивные умозаключения, вытекающие
не из дедукции, а из непосредственных аналогий, Штерн назвал
«трансдукцией». К этому можно добавить, что допонятийное рас-
суждение — трансдукция — покоится лишь на неполных включе-
ниях и, следовательно, обречено на провал при переходе к об-
ратимой операциональной структуре. Если же оно порой при-
водит к успеху на практике, то только потому, что подобное
умозаключение представляет собой всего лишь ряд действий,
символизированных в мышлении, — «умственный опыт» в соб-
ственном смысле, т. е. внутреннюю имитацию актов и их ре-
зультатов, со всеми ограничениями, которые несет с собой
такого рода эмпиризм воображения. Таким образом, мы обна-

руживаем в трансдукции одновременно как недостаток общно-
сти, присущий предпонятиям, так и символичность или образ-
ность, позволяющие перемещать действия в сферу мыш-
ления.
Интуитивное (наглядное) мышление. Только что описанные
формы мышления можно анализировать лишь путем наблюдения:
опрос в данном случае бесполезен, поскольку интеллект малень-
ких детей слишком нестабилен. Начиная же приблизительно
с четырех лет, напротив, становится возможным получать ре-
гулярные ответы и прослеживать их устойчивость, проводя с
испытуемым краткие опыты, в которых он должен манипули-
ровать заранее определенными объектами. Этот факт уже сам
по себе является показателем формирования новой структуры
в мышлении.
В самом деле, от 4 до 7 лет мы можем наблюдать постепен-
ную координацию репрезентативных отношений и связанную
с ней возрастающую концептуализацию, которая подводит ре-
бенка от символической, или допонятийной, фазы к операциям.
Но весьма показательно, что такой интеллект, прогресс кото-
рого (и нередко быстрый) можно проследить, все время остает-
ся дологическим, и это имеет место даже в тех областях, где
он достигает максимальной адаптации1 . Подобный дологиче-
ский интеллект вплоть до завершения ряда последовательных
уравновешиваний, знаменуемых появлением «группировки»,
выполняет функции дополнения еще незавершенных операций
за счет полусимволической формы мышления, в качестве кото-
рой выступает интуитивное рассуждение. Этот интеллект может
контролировать суждения лишь посредством интуитивных
«регуляций», аналогичных — в плане представления — тому,
чем являются перцептивные регуляции в сенсо-моторной сфере.
Возьмем в качестве примера опыт, который мы проводили
вместе с А. Шеминской. Два небольших сосуда A и A2.
имеющие равную форму и равные размеры, наполнены одним
и тем же количеством бусинок. Причем эта эквивалентность
признается ребенком, который сам раскладывал бусинки: он
мог, например, помещая одной рукой бусинку в сосуд A, од-
новременно другой рукой класть другую бусинку в сосуд Л о.
После этого, оставляя сосуд Л в качестве контрольного образ-
1 Мы не касаемся здесь чисто вербальных форм мышления, таких, как
анимизм, детский артифисиализм, номинальный реализм и т. п.

ца, пересыпаем содержимое сосуда A2 в сосуд В, имеющий дру-
гую форму. Дети в возрасте 4 — 5 лет делают в этом случае
вывод, что количество бусинок изменилось, даже если они при
этом уверены, что ничего не убавлялось и не прибавлялось.
Если сосуд В тоньше и выше, они скажут, что «там больше бу-
синок, чем раньше», потому что «это выше», или что их там
меньше, потому что «это тоньше», но во всяком случае все они
согласятся с тем, что целое не осталось неизменным.
Отметим прежде всего преемственность такого рода реакции
по отношению к реакциям предыдущих уровней. Обладая поня-
тием сохранения индивидуального объекта, субъект не обладает
еще понятием сохранения совокупности объектов: целостный
класс, следовательно, еще не построен, так как он отнюдь не
всегда признается инвариантным. Это определяет два взаимо-
связанных последствия: во-первых, в отношении объекта про-
должаются те реакции, которые он вызывал и прежде (со сме-
щением, вызванным тем, что речь идет уже не об изолирован-
ном элементе, а о совокупности), во-вторых, продолжает отсут-
ствовать общая целостность, о которой мы говорили в связи с
анализом предпонятия. С другой стороны, ясно, что причины
ошибки — это причины почти перцептивного порядка: ребен-
ка обманывает подъем уровня или уменьшение толщины стол-
бика и т. д. Однако дело здесь не в перцептивной иллюзии: вос-
приятие отношений в основном является точным, но из него
строится неполная интеллектуальная конструкция. Это тот
дологический схематизм (еще вплотную имитирующий перцеп-
тивные данные, хотя и рецентрирующий их при этом по-своему),
который может быть назван интуитивным (наглядным) мышле-
нием. Сразу же бросается в глаза его связь с образным харак-
тером как предпонятия, так и тех умственных опытов, которые
стоят за трансдуктивным умозаключением.
Тем не менее это интуитивное (наглядное) мышление означа-
ет прогресс в сравнении с предпонятийным или символическим
мышлением: относясь главным образом к конфигурациям
целого, а не к простым пол у индивидуальным-полуродовым
фигурам, интуиция (наглядность) ведет к зачаткам логики,
выступающей, правда, пока еще в форме репрезентативных ре-
гуляций, а не операций. С этой точки зрения можно говорить
об интуитивных «центрациях» и «децентрациях», аналогичных
механизмам, о которых шла речь в связи с сенсо-моторными
схемами восприятия (гл. III).

Рассмотрим тот вариант, когда ребенок считает, что в сосуде
В бусинок больше, чем в сосуде А, потому что поднялся уро-
вень; в этом случае он «центрирует» свою мысль или свое
внимание1 на отношении между высотами А и В и оставляет
без внимания ширину сосудов. Начнем, однако, пересыпать
содержимое сосуда В в сосуды С или D и т. д., еще более тон-
кие и более высокие; в конечном счете обязательно наступит
момент, когда ребенок скажет: «Это меньше, потому что это
слишком узко». Отсюда можно заключить, что имеет место
корректировка центрации на высоте путем децентрации вни-
мания на ширине. В противоположном варианте, когда испы-
туемый считает количество бусинок в В меньшим, чем в А,
из-за уменьшения толщины, пересыпание в С, D и т. д. приве-
дет его, напротив, к изменению суждения в пользу вы-
соты. Этот переход от одной центрации к двум, осуществляемым
одна за другой, уже возвещает о появлении операции: как
только ребенок начнет рассуждать относительно двух отноше-
ний одновременно, он действительно сделает вывод о сохране-
нии. Здесь же пока нет еще ни дедукции, ни действительной
операции: ошибка просто исправляется, но с опозданием, как
реакция на собственный перегиб (как в сфере перцептивных
иллюзий), и два отношения рассматриваются попеременно, а
отнюдь не умножаются логически. Здесь, таким образом, всту-
пает в действие лишь своего рода интуитивная регуляция, а
не собственно операциональный механизм.
Более того, чтобы изучить одновременно различия между
интуицией и операцией и переход от интуиции к операции,
следует рассмотреть не только установление, соответственно двум
измерениям, связи между величинами, но и само соответствие
как таковое, либо в логической (качественной), либо в математи-
ческой форме. Предъявим испытуемому одновременно сосуды
различной формы А и В и попросим его класть одновременно
по одной бусинке в каждый сосуд — одну левой рукой, дру-
гую — правой. За небольшими исключениями (4 или 5 детей),
ребенок сразу же понимает эквивалентность обеих совокупно-
стей, что является уже предвестником операции; но когда формы
сосудов резко меняются, он отказывается признать равенст-
во, хотя соответствие и сохраняется! Латентная операция ока-
1 Внимание, сконцентрированное на одной мысли, является не чем иным,
как именно центрацией мышления.

зывается, таким образом, побежденной чрезмерными требова-
ниями со стороны интуиции.
Выложим теперь на стол шесть красных жетонов и, предло-
жив испытуемому набор голубых жетонов, попросим его раз-
ложить их так же, как разложены красные. В возрасте при-
мерно между четырьмя и пятью годами ребенок не может по-
строить соответствия и довольствуется рядом равной длины (из
элементов, прижатых друг к другу теснее, чем модель). В воз-
расте 5 — 6 лет (в среднем) испытуемый будет помещать шесть
голубых жетонов напротив шести красных. Но овладел ли он
в этом случае операцией, как это могло бы показаться? Отнюдь
нет. Достаточно раздвинуть элементы одного из рядов, собрать
их в кучу и т. д., и ребенок откажется верить в их эквивалент-
ность. Пока длится оптическое соответствие, эквивалентность
воспринимается как нечто само собой разумеющееся, но как
только это оптическое соответствие изменяется, исчезает и
эквивалентность, а вместе с ней — неизменность целого.
Итак, эта промежуточная реакция представляет большой
интерес. Интуитивная схема стала достаточно гибкой, для того
чтобы сделать возможным предвосхищение и построение точ-
ной конфигурации соответствий. Неискушенный наблюдатель
обнаружит здесь все аспекты операции. Но оказывается, что
это логическое отношение эквивалентности, которое неизбеж-
но сохранялось бы, если бы оно действительно было продуктом
операции, исчезает при видоизменении интуитивной (нагляд-
ной) схемы.
Следовательно, перед нами та форма интуиции (высшая'но
сравнению с интуицией предыдущего уровня), которую можно
было бы назвать «сочлененной интуицией» — в противополож-
ность простым интуициям. Но эта сочлененная интуиция, при-
ближаясь к операции (и впоследствии достигая ее путем со-
вершенно незаметных подчас переходов), остается негибкой и
необратимой, как само интуитивное мышление в целом; поэто-
му она отнюдь еще не представляет «группировки» в собствен-
ном смысле слова, а является всего лишь продуктом последова-
тельных регуляций, которые завершаются тем, что сочленяют
отношения, вначале глобальные и не поддающиеся анализу.
Это различие между интуитивными (наглядными) и операцио-
нальными методами становится еще менее значительным, если рас-
сматривать включение классов и сериации асимметричных от-
ношений, составляющих наиболее элементарные «группиров-

ки». Но само собой разумеется, что ставить проблему следует
лишь относительно интуитивной сферы — единственно доступ-
ной на этом уровне, — а не для сферы формального, связанного
только с языком. Для выяснения того, что представляет собой
включение классов, поместим в коробку десятка два бусинок,
относительно которых ребенок признал, что они «все из дере-
ва», и которые, следовательно, образуют единое целое В. Боль-
шая часть этих бусинок коричневого цвета. Они образуют
часть А. Некоторые же из них белые. Они образуют дополни-
тельную часть А'. Чтобы определить, способен ли ребенок
понять операцию А + А' = В, т. е. соединение частей в целое,
можно поставить перед ним следующий несложный вопрос:
каких бусинок, деревянных или коричневых, больше в этой
коробке, т. е. А <С В? При этом все бусинки остаются види-
мыми для ребенка.
Ребенок вплоть до 7 лет почти всегда отвечает, что больше корич-
невых, «потому что белых всего две или три». Тогда мы уточняем: «Ко-
ричневые сделаны из дерева? —Да. — Если я достану из коробки все
деревянные бусинки и положу их сюда (вторая коробка), останутся ли бу-
синки в первой коробке? — Нет, потому что они все деревянные. — А ес-
ли я достану коричневые, бусинки останутся? — Да, белые.» Затем пов-
торяем первоначальный вопрос, и ребенок вновь начинает утверждать,
что в коробке больше коричневых бусинок, чем деревянных, потому что
только две белые бусинки, и т. д.
Механизм этого типа реакций легко объяснить: ребенок лег-
ко центрирует свое внимание отдельно на всем В или на ча-
стях А и А', уже раз изолированных в мысли, но трудность
состоит в том, что, центрируя свое внимание на А, он разру-
шает этим целое В, так что часть А тогда не может сравниваться
больше ни с чем, кроме другой части А'. Следовательно,
здесь вновь имеет место распадение целого из-за недостатка
мобильности в последовательных центрациях мышления. Но
можно идти еще дальше. Попросив ребенка представить, что
произойдет, если сделать ожерелье или из деревянных буси-
нок В, или из коричневых А, мы вновь сталкиваемся с предыду-
щими трудностями, но со следующим уточнением: если я сде-
лаю ожерелье из коричневых, отвечает иногда ребенок, то я не
смогу сделать другого ожерелья из тех же бусинок, и ожерелье
из деревянных бусинок будет состоять только из белых! Имен-
но рассуждения такого рода (в которых нет ничего абсурдного)

выявляют различие, отделяющее интуитивное мышление от
операционального: в той мере, в какой интуитивное мышление
имитирует реальные действия на основе образного умственного
опыта, оно сталкивается с подобным препятствием, когда ре-
бенок не знает, как практически сделать два ожерелья одно-
временно из одних и тех же элементов; но в той мере, в какой
работает операциональное мышление (посредством интериори-
зованных действий, ставших полностью обратимыми), ничто
уже не препятствует субъекту выдвинуть одновременно две ги-
потезы и сравнить их между собой.
Не менее поучителен пример с сериацией линеек А, В, С
и т. д., размеры которых различны, но близки друг к другу (и
которые должны сравниваться попарно). Малышам 4—5 лет
удается образовать только не координированные между собой
пары: BD, AC, EG и т. д. Затем ребенок конструирует короткие
ряды, но при этом ему еще не удается расположить в ряд 10
элементов каким-либо другим путем, кроме последователь-
ных нащупываний. Более того, когда его ряд закончен, он не
может вставить туда новый член, не разрушая при этом цело-
го. Для того чтобы сериация удавалась сразу, например мето-
дом, состоящим в выборе сначала самого маленького из всех
членов, затем самого маленького из оставшихся и т. д., нужно
достичь операционального уровня. Но именно на операцио-
нальном уровне становится возможным и умозаключение
(А < В) + (В < С) =(А < С), тогда как на интуитивных
уровнях ребенок отказывается вывести из двух перцептивно
построенных неравенств А <С В и В < С заключение, что
А < С.
Прогрессирующие сочленения интуиции, а вместе с ними
и различия, еще отделяющие их от операции, особенно отчет-
ливо обнаруживаются, когда в качестве объекта действий вы-
ступают пространство и время. Эта сфера к тому же весьма
поучительна и с точки зрения возможности сравнений между ин-
туитивными (наглядными) и сенсо-моторными реакциями. Вспом-
ним пример с усвоением младенцем действия переворачивания
соски. Умение повернуть объект посредством интеллектуального
действия не ведет автоматически к умению переворачивать его
и в мышлении. Более того, этапы этой интуиции вращения
представляют собой в общих чертах повторение этапов реаль-
ного или сенсо-моторного вращения: и в том и в другом
случае мы встречаемся с одним и тем же процессом прогресси-

рующей децентрации, начинающимся с эгоцентрической пер-
спективы, с той лишь разницей, что в первом случае эта децент-
рация является просто перцептивной и моторной, а во втором —
репрезентативно й.
В этой ситуации исследователь может действовать двумя
способами: либо путем мысленного движения субъекта вокруг
объекта, либо же путем мысленного вращения самого объекта.
В первом случае ребенку предъявляют, например, сделанные
из картона горы, помещенные на квадратном столе, и просят
его выбрать среди нескольких очень простых рисунков те, ко-
торые соответствуют возможному виду того, что находится на
столе (при этом ребенок сидит с одного края стола и, глядя,
как кукла меняет позиции вокруг стола, должен отыскать кар-
тинки, которые соответствуют этим позициям). Маленькие
остаются всегда под властью той позиции, с которой они смот-
рят с момент выбора, даже если они сами до этого перешли с
одной стороны стола на другую. Повороты вправо-влево, вперед-
назад сначала являются непреодолимой трудностью, и ребе-
нок овладевает ими лишь постепенно, путем интуитивных ре-
гуляций, приблизительно к 7— 8 годам.
Вместе с тем, вращение самого объекта позволяет сде-
лать интересные выводы относительно интуиции порядка. На-
пример, на одну и ту же проволоку нанизывают три бусинки
одного и того же цвета А, В и С, или же пропускают
три шарика Л, В и С через картонную трубку (так, чтобы
они не громоздились друг на друга). После этого просят ре-
бенка нарисовать целое, сделав нечто вроде шпаргалки; затем
проводят элементы А, В, С позади экрана или через трубку и
просят ребенка предсказать прямой порядок, в каком они бу-
дут выходить с другого конца, и обратный порядок, в каком
они появятся при возвращении. Прямой порядок угадывается
всеми детьми, тогда как обратный порядок постигается ребен-
ком лишь к 4— 5 годам, к концу допонятийного периода.
После этого поворачивают на 180° все устройство (проволоку
или трубку) и просят угадать порядок выхода (ставший теперь,
естественно, обратным). После того как ребенок сам проверил
результат, начинают снова; затем осуществляют два полуобо-
рота (360°), три и т. д.
Этот опыт позволяет проследить шаг за шагом все приобре-
тения интуиции вплоть до возникновения операции. В возра-
сте от четырех до семи лет ребенок сначала не в состоянии

предвидеть того, что в результате одного полуоборота порядок
ABC переворачивается в CBA; затем, вынужденный констати-
ровать такое переворачивание, он решает, что два полуоборо-
та тоже дадут CBA; выведенный благодаря опыту из этого
заблуждения, он далее не может предвидеть результата трех
полуоборотов. Более того, маленькие дети (в возрасте 4—5
лет), после того как они увидели, что первым выходит то A,
то C, решают, что и для B придет очередь быть первым (иг-
норируя ту аксиому Гильберта, согласно которой B, если
оно находится между A и C, с такой же необходимостью на-
ходится между C и A!). Понятием инвариантности позиции «меж-
ду» ребенок овладевает также через ряд последовательных ре-
гуляций — этих источников, благодаря которым осуществля-
ются сочленения интуиции. Только к семи годам ребенок на-
чинает осмысливать совокупность трансформаций, причем на
последней фазе это нередко происходит достаточно внезапно,
посредством общей «группировки» действующих отношений.
Таким образом, уже здесь можно сделать вывод, что операция
развивается из интуиции не тогда, когда прямой порядок («+»)
может быть просто мысленно перевернут («—») посредством
первого интуитивного сочленения, но только тогда, когда два
порядка, обратных по отношению друг к другу, вновь дают
прямой порядок («—» на «—» дает «+»; в данном частном слу-
чае понимание этого достигается к 7—8 годам).
То же самое можно констатировать и по поводу временных
отношений. Интуитивное время — это время, связанное с объ-
ектами и отдельными движениями и не обладающее ни од-
нородностью, ни ровным течением. Когда два движущихся
тела, выходящих из одной и той же точки A, прибывают в два
различных пункта B и B' ребенок 4—5 лет принимает одно-
временность отправления, но большей частью оспаривает од-
новременность прибытия, хотя она легко воспринимается: при-
знавая, что когда остановилось одно из движущихся тел, не
движется больше и другое, ребенок, тем не менее, отказывается
понять, что движения закончились «в одно и то же время»,
именно потому, что для него не существует еще понятия об-
щего времени для различных скоростей. Точно так же «до»
и «после» он оценивает в соответствии с пространственной,
но еще не временно́й последовательностью. С точки зрения
продолжительности «более быстро» влечет за собой «больше
времени», причем такой вывод делается без всякого участия

вербального анализа благодаря простому наблюдению за
данными (ибо «быстрее» = «дальше» = «больше времени»).
И даже тогда, когда эти первоначальные трудности уже пре-
одолены на основе сочленения интуиции (сочленения, вызван-
ного децентрациями мышления, привыкающего сравнивать
две системы позиций одновременно, что и порождает постепен-
ную регуляцию оценок), еще продолжает существовать систе-
матическая неспособность объединить отдельные проявления
локального времени в единое время. Например, если два рав-
ных количества воды при одинаковой подаче растекаются по
двум рукавам одной и той же трубы (имеющей форму буквы
Y) в два сосуда различной формы, то ребенок 6 — 7 лет при-
знает одновременность пусков и прекращений подачи воды, но
не согласен, что вода текла в один сосуд столько же времени,
сколько в другой. То же можно сказать и о рассуждениях ребен-
ка относительно возраста: если Л родился раньше В, это не оз-
начает, что он старше, и если он старше, это не исключает для
В возможности догнать или даже перегнать его в возрасте!
Такие интуитивные понятия параллельны тем понятиям,
которые можно встретить в сфере практического интеллекта.
Андре Реи показал, что когда испытуемые сталкиваются с
проблемами комбинирования инструментов (например, выта-
щить крючком некоторые объекты из трубки, скомбинировать
перемещение контактов, вращений и т. д.), их поведение остает-
ся иррациональным, пока им не удается найти адаптирован-
ные решения1 . Что касается представлений, в которых мани-
пуляции невозможны (таких, как объяснение движения рек,
облаков, плавания кораблей и т. д.), то можно констатировать,
что в подобных случаях причинные связи копируются субъек-
том с собственной деятельности: физические движения являют-
ся для него свидетельством конечной цели, активной внутрен-
ней силы, река «пускается бежать», чтобы пройти по камешкам,
облака создают ветер, который, в свою очередь, их толкает,
и т. д.2 .
Таково интуитивное (наглядное) мышление. Как и допонятий-
ное, символическое мышление, из которого оно непосредственно
1 См.: André Rey. L'intelligence pratique chez l'enfant. Paris, Al-
can, 1935.
2 См.: J. Piaget. La causalité physique chez l'enfant. Paris, Alcan,
1927.

вырастает, интуитивное мышление продолжает развитие в нап-
равлении, намеченном сенсо-моторным интеллектом. Подоб-
но тому как сенсо-моторный интеллект ассимилирует объек-
ты в схемах действия, так и интуиция представляет собой
прежде всего мысленно осуществленное действие: перелить,
привести в соответствие, включить, расположить в ряд и т. д. —
все это пока еще схемы действия, в которых представление ас-
симилирует реальную действительность. Но аккомодация этих
схем к объектам несет в себе уже не только чисто практический
элемент, в ней вырабатываются подражательные или образные
обозначающие, благодаря которым оказывается возможной
фиксация в мысли самой этой ассимиляции. Интуиция, следо-
вательно, выступает и как образное мышление. Оно является
более рафинированным, чем в предыдущем периоде, ибо от-
носится уже к конфигурациям целого, а не к простым синкрети-
ческим наборам, символизирующим экземпляры-типы; но оно
еще использует репрезентативный символизм и поэтому всег-
да содержит часть ограничений, присущих этому послед-
нему.
Ограничения эти очевидны. Интуиция может дать заверше-
ние непосредственного отношения между схемой интериоризо-
ванного действия и восприятием объектов лишь в виде кон-
фигураций, «центрированных» на этом отношении. Такая не-
способность выйти за пределы сферы образных конфигураций
делает отношения, образуемые интуицией, не разложимыми по
отношению друг к другу. Обратимость оказывается здесь не-
достижимой в силу того, что сохраняется как односторонность
действия, воплощенного в простом воображаемом опыте, так и
(столь же неизбежно) односторонность ассимиляции, центри-
рованной на перцептивной конфигурации. Этим определяется,
в свою очередь, отсутствие транзитивности (ибо каждая цент-
рация деформирует или отменяет другие) и ассоциативности
(ибо отношения зависят от того пути, который проходит мысль
при их выработке). Одним словом, отсутствие транзитивной,
обратимой и ассоциативной композиции определяет отсутствие
как гарантированной идентичности элементов, так и сохране-
ния целого. Поэтому можно сказать, что интуиция остается
феноменалистической (ибо имитирует контуры реальности, не
корректируя их) и эгоцентрической (ибо постоянно центри-
рована в соответствии с актуальным действием). Следователь-
но, ей не хватает равновесия между ассимиляцией объектов в

схемы мышления и аккомодацией этих схем к реальной действи-
тельности.
Но это начальное состояние, которое можно встретить на
любом уровне интуитивного мышления, подвергается прогрес-
сивно усиливающемуся корректирующему воздействию, осу-
ществляемому через систему регуляций, которая предвещает
появление операций. Интуиция, которая вначале подчинена
непосредственной связи между явлением и точкой зрения субъ-
екта, эволюционирует в сторону децентрации. Каждая дефор-
мация, доведенная до крайности, влечет за собой вмешательст-
во отношений, которые в свое время игнорировались. Каждый
факт установления связи благоприятствует возможности воз-
врата. Каждое отклонение завершается интерференциями,
которые обогащают и расширяют точки зрения субъекта. Таким
образом, всякая децентрация интуиции выражается в регуля-
ции, которой свойственна тенденция к обратимости, транзитив-
ной композиции и ассоциативности, иными словами — к сох-
ранению — путем координации — точек зрения. Так возни-
кают сочлененные интуиции, прогресс которых идет в направ-
лении к обратимой мобильности и подготавливает операцию.
Конкретные операции. Появление логико арифметических
и пространственно-временных отношений ставит проблему,
представляющую большой интерес с точки зрения механизмов,
свойственных развитию мышления. В самом деле, ведь не про-
стая же договоренность, основанная на предварительно вы-
бранных определениях, обозначает границу того момента,
когда сочлененные интуиции преобразуются в операциональ-
ные системы. Самое большее, что можно сделать, это разде-
лить непрерывное развитие на стадии, определяемые какими-
либо внешними критериями. С этой точки зрения, когда речь
идет о возникновении операций, решающий поворот знаме-
нуется своего рода уравновешиванием (всегда быстрым и иног-
да внезапным), которое оказывает влияние на весь комплекс
понятий данной системы и которое должно находить объяснение
в самом себе. Здесь имеет место нечто сходное с внезапными
структурированиями целого, описанными теорией формы. Од-
нако в данном случае происходит явление, противоположное
структурной кристаллизации, объединяющей комплекс отно-
шений в единое статическое сплетение; напротив, операции вы-
зывают своего рода размягчение интуитивных структур и
внезапную мобильность, которая делает их как бы одушевлен-

ными и координирует конфигурации, на всех предыдущих
ступенях остававшиеся негибкими, несмотря на их прогресси-
рующее сочленение. Так, например, когда временные отноше-
ния объединяются в идею единого времени, или когда элементы
целого начинают пониматься как составная часть инвариант-
ного целого, или когда неравенства, характеризующие комплекс
отношений, располагаются в ряд по единой шкале и т. д., в
каждый из этих моментов образуется нечто весьма знаменатель-
ное в развитии: на смену нащупывающему воображению при-
ходит — подчас внезапно — чувство связности и необходимо-
сти, удовлетворенность от завершенности системы, одновре-
менно замкнутой в самой себе и способной к бесконечному рас-
ширению.
Проблема, следовательно, заключается в том, чтобы понять,
каков внутренний процесс осуществления этого перехода от
фазы прогрессирующего уравновешивания (интуитивное мыш-
ление) к достигаемому как бы на его границе мобильному рав-
новесию (операции). Если понятие «группировки», описанное
в главе II, действительно имеет психологический смысл, то
именно здесь он и должен проявиться.
Таким образом, суть нашей гипотезы состоит в том, что ин-
туитивные (наглядные) отношения рассматриваемой системы в
определенный момент внезапно группируются. Приняв эту ги-
потезу, прежде всего следует определить, по какому внутрен-
нему, или умственному, критерию будет фиксироваться наличие
«группировки». Ответ очевиден: там, где есть «группировка»,
имеет место сохранение целого, причем само это сохранение
субъект не просто допускает в качестве одного из возможных
следствий индукции, а утверждает с полной уверенностью.
С этой точки зрения имеет смысл вернуться к первому при-
меру, который мы приводили в связи с интуитивным мышле-
нием — пересыпанию бусинок. После первого длительного
периода, в течение которого ребенок считает, что каждое пере-
сыпание изменяет количество, и промежуточной фазы (сочле-
ненная интуиция), когда некоторые пересыпания он рассматри-
вает как изменившие целое, а другие (если разница между со-
судами незначительна) заставляют его допустить, что целое
сохраняется,—после этого всегда наступает момент (в возрасте
6; 6 — 7; 8 лет), когда ребенок меняет позицию: у него нет
больше потребности в размышлении, он твердо знает, и он даже
удивлен, когда ему ставят подобные вопросы, он уверен в со-