Павлов И. П. Полное собрание сочинений: Т. 3, кн. 2. — 1951

ГЛАВЫ XXXVI-XXXVIII
(1923 г.)
ДОБАВЛЕНИЕ
КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
(1924 г.)

АКАДЕМИК И. П. ПАВЛОВ
ДВАДЦАТИЛЕТНИЙ ОПЫТ
ОБЪЕКТИВНОГО ИЗУЧЕНИЯ
ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ (ПОВЕДЕНИЯ)
ЖИВОТНЫХ
УСЛОВНЫЕ РЕФЛЕКСЫ
СБОРНИК СТАТЕЙ, ДОКЛАДОВ, ЛЕКЦИЙ И РЕЧЕЙ
ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ, ДОПОЛНЕННОЕ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ЛЕНИНГРАД
1924

XXXVI. ХАРАКТЕРИСТИКА КОРКОВОЙ МАССЫ БОЛЬШИХ
ПОЛУШАРИЙ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ИЗМЕНЕНИЙ ВОЗБУДИМОСТИ
ЕЕ ОТДЕЛЬНЫХ ПУНКТОВ 1
Перед физиологом стоит колоссальная задача объяснить себе
функционирование корковой массы больших полушарий. В на-
стоящее время, конечно, могут быть делаемы только предвари-
тельные попытки к частным характеристикам этой массы, чисто
фактического характера. Одну из таких позволяю я себе в на-
стоящем изложении на основании многолетних ранних и текущих
работ моих с моими сотрудниками.
С давних пор мы занимаемся изучением рефлексов, назван-
ных нами условными, т. е. образованными при определенных
условиях в течение индивидуального существования животного.
Образование их связано с наличностью больших полушарий;
значит, они представляют специальную функцию этих полуша-
рий. При изучении этих рефлексов и собирается материал, год-
ный характеризовать корковую массу полушарий.
Всякий агент внешнего мира, способный при помощи спе-
циальных воспринимающих аппаратов данного животного транс-
формироваться в нервный процесс, раздражая определенный
пункт коры, может вызывать определенную деятельность того
или другого рабочего органа при посредстве проводов к эффек-
торным нервным элементам (клеткам и волокнам) этого органа.
1 Статья в «Schweizer Archiv für Neurologie und Psychiatrie» (Bd. XIII,
1923) (Die Charakteristik der Rindenmasse der Grosshirnhemisphären vom Stand-
punkte der Erregbarkeitsveränderungen. Schweizer Archiv... 1923, S. 568—
574.-Ред.).

Основным условием для этого является совпадение во времени
действия этого агента на организм с действием раздражителя,
вызывающего прирожденный безусловный рефлекс (разумея
здесь и то, что обыкновенно называется инстинктом) или выра-
ботанный, условный рефлекс, но уже хорошо закрепленный. При-
мер. Все агенты, ранее не имевшие никакого отношения к еде,
раз они совпали в действии на организм один или несколько раз
с актом еды, — затем одни, сами по себе вызывают пищевую
реакцию животного, т. е. ряд определенных движений и соот-
ветствующие секреции. Таким образом образованные условные
раздражители могут быть связаны со строго определенными
пунктами коры, благодаря чему получается возможность точно
следить за теми изменениями этих пунктов, которые они претер-
певают при разнообразной деятельности больших полушарий.
Эти изменения в настоящем изложении я буду понимать как
изменения в возбудимости этих пунктов.
Как уже также давно оказалось в наших опытах, всякий
хорошо выработанный условный раздражитель, раз он повто-
ряется временно или постоянно, но тогда при определенном усло-
вии, без сопровождения тем безусловным раздражителем, при по-
мощи которого он образован, он быстро (в минуты) теряет свое
явное раздражающее действие, больше того — он превращается
в тормозящий агент. Следовательно, пункт коры, им раздражае-
мый, теряет прежнюю возбудимость и приобретает другую. Так
можно выражаться потому, что теперь этот тормозящий агент,
при сохранении условий, его произведших, может обнаруживать
свое действие, т. е. вызывать тормозное состояние прямо, сразу,
совершенно так, как положительно действующий раздражитель
вызывает процесс возбуждения и обусловливает торможение
(внутреннее торможение, по нашей терминологии) разных степе-
ней, смотря по его продолжительности. Таким образом можно
было бы условно говорить о положительной и отрицательной
возбудимости. Мы давно уже находили основание употреблять
выражения: положительные и отрицательные рефлексы (работа
д-ра Г. В. Фольборта). Выгода такого формулирования фактов та,
что все состояния нервного элемента под влиянием всех раздра-

жений и при всех условиях представлялись бы сплошным непре-
рывным процессом, что в данном случае и отвечает фактическому
положению дела. Так как условия, делающие известные пункты
коры тормозящими, так же часты, как и условия для образования
положительно действующих пунктов, то вся кора представляет
собой грандиозный комплекс положительно и отрицательно воз-
будимых пунктов, тесно и пестро между собой перемешанных.
На этой системе более или менее зафиксированных пунктов воз-
никают изменения возбудимости при колебаниях внешней и вну-
тренней среды животного в следующем разнообразном виде.
Простой и частый случай таков. Как только каким-нибудь
другим раздражителем, внешним или внутренним, вызывается
новая нервная деятельность, выражающаяся в той или другой
работе рабочих органов, наш условный раздражитель теряет
более'или менее в его силе или даже становится совсем недей-
ствительным, т. е. под влиянием возникших новых очагов раз-
дражения в коре в пункте нашего условного раздражителя пони-
жается или даже сводится положительная возбудимость на нуль
(так называемое у нас внешнее торможение — очевидный аналог
подобных отношений и на низших отделах центральной нервной
системы).
Это имеет место только при раздражениях средней силы.
Если же раздражение очень сильно и сопровождается бурною
реакцией со стороны животного, тогда наш специальный раздра-
житель не только не теряет в действии, а, наоборот, сильно при-
обретает, т. е. положительная возбудимость пункта, на который
он действует, сильно повышается. Вот пример, сюда относя-
щийся. У собаки выработан условный пищевой рефлекс, пред-
ставляющий известную величину эффекта. У этой собаки вместе
с тем оказался сильно выраженным сторожевой рефлекс. При
лице, которое проделывает над ней в отдельной комнате экспери-
менты, она держится в станке совершенно покойно и позволяет
этому лицу без малейшего сопротивления исполнять на ней все,
что нужно при эксперименте. Если же экспериментатора в ком-
нате заменяет другое лицо, то сейчас же обнаруживается силь-
нейшая агрессивная реакция животного. И в это время применен-

ный новым лицом условный пищевой раздражитель дает резко
увеличенный эффект. Но стоит только постороннему лицу сде-
латься совершенно неподвижным, причем агрессивная реакция
прекращается и животное только упорно фиксирует его, — и
тогда, наоборот, тот же условный раздражитель дает резко
уменьшенный сравнительно с нормой рефлекс. Это может быть
повторено несколько раз (опыты д-ра М. Я. Безбокой).
Если при таких сильных посторонних раздражителях экспе-
риментатор испытывает условнотормозные пункты, то они теряют
их тормозящее действие и превращаются в положительно дей-
ствующие (так называемое у нас растормаживание).
При очень слабых посторонних раздражителях, когда положи-
тельно действующие пункты не подвергаются никакому замет-
ному действию, одни тормозные пункты испытывают изменения:
они начинают давать положительные эффекты (растормажи-
ваются), т. е. их отрицательная возбудимость переходит в поло-
жительную в той или другой мере.
Только что описанные изменения возбудимости происходят
сразу, никакой выработки их не требуется. Описываемые дальше
выступают постепенно.
Переходя к ним, я преимущественно остановлюсь на опытах
с кожно-механическими условными раздражителями, так как на
коже, как на очень большой и вполне и грубо доступной рецеп-
торной поверхности, все нас интересующие явления становятся
чрезвычайно отчетливыми. Сделав на многих местах кожи из
однообразного механического воздействия условные раздражи-
тели и выравняв их в эффекте, мы располагаем на значительном
районе коры легко контролируемой в отношении ее состояния
областью. Если мы имеем вдоль тела животного ряд приборов
для механического раздражения и сделаем из их действия услов-
ных раздражителей, а действие какого-нибудь крайнего из них
затем дифференцируем, т. е., не сопровождая его безусловным
раздражителем, сделаем из него тормозного раздражителя, то
торможение при каждом применении этого раздражителя из
соответствующего пункта коры временно распространяется и на
пункты положительного действия, проделывая движения туда и

обратно, иррадиируя сперва и потом концентрируясь. Этот факт
наблюдался уже давно и описан многими нашими авторами (д-ра
Н. И. Красногорский, Б. А. Коган и Г. П. Анреп). Тогда же
у одного из авторов (д-ра Когана) изолированно и не резко
означилось еще следующее явление. Непосредственно по прекра-
щении тормозящего раздражения, и именно на дальних от тор-
мозного пунктах, констатируется повышение возбудимости, т. е.
условный возбудитель дает больший эффект, чем давал до этого.
В последнее время на это явление было обращено особенное вни-
мание, и оно подверглось изучению со стороны нескольких наших
авторов на различных случаях внутреннего, т. е. выработанного,
торможения. Факт оказался и резким и постоянным. Остано-
вимся прежде на торможении, которое развивается на дифферен-
цируемом раздражителе. Чем более дифференцируемый агент
повторяется без сопровождения безусловным раздражителем, тем
тормозящее его действие наступает все скорее и становится все
значительнее и является, наконец, чисто тормозящим, без малей-
шего положительного действия. Вместе с тем это торможение,
сначала очень сильно иррадиировавшее, теперь все более и более
концентрируется под влиянием раздражения пунктов с положи-
тельным действием. Тогда и выступает новое явление. Непосред-
ственно и в ближайшее время — секунды и иногда даже
минуты — по прекращении действия тормозящего агента на
соседних пунктах положительного действия наблюдается повыше-
ние возбудимости. На одних пунктах, ближайших к тормози-
мому, это явление выступает как фазовое, сменяясь затем пони-
жением возбудимости и, наконец, возвратом к нормальному
уровню. На других же пунктах, дальнейших, обнаруживается
только повышение возбудимости, прямо переходящее в норму
(опыты д-ра К. М. Быкова). На других же собаках повышение
возбудимости сменяется обыкновенно на всех наблюдаемых
пунктах иррадиирующим торможением (д-р Д. С. Фурсиков,
студент Е. М. Крепе). Эти вариации, очевидно, определяются
степенью и быстротой как иррадиирования, так и концентрирова-
ния тормозного процесса и силой положительно действующих
пунктов. По примеру Шеррингтона, мы применяем к описанному

явлению термин «индукция». Это индуцирование возбуждения
тормозным процессом в нашем случае проявляется не в том эле-
менте, в котором было торможение, а в соседних элементах.1
Это — индукция на расстоянии.
Являлось интересным проследить состояние возбудимости на
соседних и отдаленных пунктах в то время, как действует тормо-
зящий раздражитель. Это было выполнено в опытах д-ра Н. А.
Подкопаева, но на другом виде внутреннего торможения. Если
положительный условный раздражитель, без сопровождения его
безусловным, повторяется с небольшими промежутками (в не-
сколько минут) несколько раз, то он быстро теряет свое раздра-
жающее действие, условный рефлекс угасает до нуля, как мы
говорим. И это вследствие развития в пункте раздражения тор-
мозящего процесса. Этот процесс, как и торможение при диффе-
ренцировке, по прекращении раздражителя распространяется,
иррадиирует. Д-р Подкопаев видел в своих опытах, что раздра-
жение других мест кожи, когда на одном из них развито угаса-
тельное торможение до нуля и поддерживается продолжающимся
раздражением, обнаруживается своеобразным образом. Раздра-
жение всех других мест кожи, как близких, так и дальних, дей-
ствует положительно, но с особенностями против нормального
раздражения. Резко и постоянно укорачивается латентный
период: вместо 4—5 секунд теперь 1—3 секунды, но общий
эффект становился меньше сравнительно с нормой. Наиболее
простое понимание факта представляется нам таким. Резкое
уменьшение латентного периода указывает на повышение возбу-
димости раздражаемых пунктов, но так как одновременно на
эффекторный центр падают как тормозящий импульс, так и поло-
жительный, то эффект является в размере алгебраической суммы.
Имеется основание принимать, что существует и обратное,
именно, что и раздражительный процесс индуцирует, усиливает
тормоз. И это тоже получается при основательной выработке
обоих этих процессов. Это надо заключить из следующих наших
опытов. Уже несколько лет тому назад д-р К. Н. Кржышковский
1 В настоящее время индукция констатирована и в том же элементе.

видел, что при так называемом у нас условном тормозе (комби-
нация условного раздражителя с индифферентным агентом, не
сопровождаемая безусловным раздражителем и потому затормо-
женная) разрушение его, т. е. превращение его в положительного
раздражителя посредством сочетания его с безусловным раздра-
жителем, идет различно, с различной скоростью, в зависимости
от того, ведется ли разрушение сплошь одно или правильно чере-
дуется с применением одного положительного условного раздра-
жителя, всякий раз сопровождаемого безусловным раздражите-
лем. В первом случае разрушение наступает с первого, второго
раза, во втором — оно долго не дает себя знать. Явление можно
понять так, что положительный раздражитель индуцирует тор-
мозной процесс и таким образом мешает его устранению. Опыт
д-ра Кржышковского в недавнее время был повторен и более
полно обследован д-ром Строгановым на дифференцировочном
торможении. Одна частота ударов метрономом была сделана
положительным условным раздражителем, а другая была отдиф-
ференцирована, т. е. являлась тормозящим агентом. Затем было
приступлено к разрушению дифференцировки, т. е. и эта вторая
частота так же сопровождалась безусловным раздражителем, как
и первая. Когда это делалось строго поочередно, с применением
раннего положительного раздражителя, то устранение тормоз-
ного процесса и образование положительного раздражителя из
второй частоты происходило очень медленно, через десятки раз;
при сплошном же разрушении результат достигается после пер-
вого, второго раза.
Таким образом мы имеем отрицательную фазу индукции:
вызывание процессом возбуждения процесса торможения.
Явление индукции в нашем случае развивается под долговре-
менным влиянием соответствующих раздражителей, а не суще-
ствует само по себе прямо и сразу. Дело, следовательно, пред-
ставляется в следующем виде: для образования изолированных
в коре очагов раздражения и торможения сперва требуется налич-
ность соответствующих раздражений, а когда эти очаги образо-
вались, для их поддержки, их прочности выступает индукция как
добавочный механизм.

В наших теперешних опытах над условными рефлексами
индукция обнаруживается почти исключительно на соседних
районах коры, а не на самом месте первичных процессов. Только
совершенно в другой форме и при следующих наблюдениях нам
приходилось видеть последнее. Считаю нелишним привести здесь
самый резкий случай этого рода. Дело касается собаки с сильно
развитым рефлексом покорности, рабства (собака подробно
исследована и описана д-ром Ю. П. Фроловым). Собака имела
изолированный желудочек для изучения работы пепсиновых
желез. Поставленная в станок, она оставалась в совершенно
бодром состоянии и вместе с тем становилась неподвижной, не
переменяя даже положения ног. Но, когда после некоторого вре-
мени ее снимали со станка, уже во время освобождения ее от
привязи она приходила в совершенно исключительное возбужде-
ние: неистово кричала и сильно рвалась прочь. И теперь было
невозможно ни окриком, ни побоями заставить ее вернуться
в станок, вскочить на стул и стать в станок, как она всегда
делала это, когда ее приводили из собачника в лабораторию для
опытов. Но если ее вывести на двор на несколько минут и снова
итти в лабораторию, она сама вбежит в лабораторную комнату
и сама вскочит в станок. Механизм явления не трудно себе пред-
ставить. Как у в высшей степени покорного животного, станок и
привязь сильно условно тормозят его двигательную систему,
как бы движение ни требовалось неловкостью положения и уста-
лостью членов. И потому, когда начинается освобождение от
этих тормозящих агентов, заторможенный долго двигательный
отдел больших полушарий приходит по индукции в чрезмерное
возбуждение. Явление в слабой степени наблюдается у многих
наших собак, но у этой было выражено особенно резко.
Существование положительной и отрицательной фазы индук-
ции, как сказано, способствует тонкости и точности разграниче-
ния друг от друга образуемых в коре, в течение индивидуаль-
ного существования, положительно и отрицательно возбудимых
пунктов, а к этому в значительной своей части и сводится целе-
сообразная, в интересах сохранения организма как отдельной
системы в окружающей среде, постоянная деятельность органа

тончайших связей животного с внешним миром — больших полу-
шарий.
Таковы фактические отношения. Что до их толкования, до
представления их внутреннего механизма, то в этом отношении
сейчас ничего определенного сказать нельзя, кроме того, что
таковы свойства, общие и специальные, коры больших полу-
шарий, даже не касаясь вопроса: каких именно ее элементов.
Очевидно, необходимо собирание дальнейшего фактического
материала. Пока все остается темным: и распространение тормоз-
ного процесса, и явления выработанной взаимной индукции, и
многие другие из вышеописанных явлений, а больше всего пере-
ход положительной возбудимости в отрицательную и обратно.

XXXVII. ОДИН ИЗ ОЧЕРЕДНЫХ ВОПРОСОВ ФИЗИОЛОГИИ
БОЛЬШИХ ПОЛУШАРИЙ 1
Один из очередных вопросов теперь нарождающейся строго
объективной физиологии больших полушарий есть вопрос отно-
сительно парности больших полушарий. Что значит эта пар-
ность? Как понимать, как представлять себе одновременную дея-
тельность больших полушарий? Что рассчитано в ней на заме-
щаемость и что, какие выгоды и излишки, дает постоянная
соединенная деятельность обоих полушарий? На основании суще-
ствующего научного материала мы знаем, что существует изве-
стное разделение деятельности между обоими полушариями. Hp
из наличных же данных также следует, что отсутствие (экстир-
пация у экспериментальных животных) одного полушария с те-
чением времени почти или даже вполне возмещается работой
остающегося. В физиологии условных рефлексов уже имеется
ряд опытов, которые ребром ставят вопрос о парной деятель-
ности больших полушарий. На этих опытах, пока немногочислен-
ных, я позволю себе остановиться в этом маленьком сообщении.
Наш сотрудник проф. Н. И. Красногорский в своей исключи-
тельно содержательной докторской диссертации («О процессе
задерживания и о локализации кожного и двигательного анали-
заторов в коре больших полушарий у собаки», С.-Петербург,
1911) впервые наблюдал, а затем уже и использовал факт, что
как условные положительные рефлексы, так и торможения
1 Труды Государственного Медицинского института в Москве, т. I,
вып. 1. «Неврология и психиатрия», 1923 (стр. 25—26. — Ред.).

(условные отрицательные рефлексы), выработанные на коже
одной половины животного, точнейшим образом воспроизводятся,
повторяются, без малейшей предварительной выработки, на сим-
метричных местах другой половины тела животного. Факт ока-
зался вполне точным и постоянным. Он был с некоторыми доба-
вочными деталями подтвержден следующим нашим сотрудни-
ком — д-ром Г. В. Анрепом. В работе этого автора выступил
также впервые факт так называемой стационарной иррадиации
условного раздражения. Факт состоял в следующем. Если мы
сделаем условного раздражителя из кожно-механического раздра-
жения определенного пункта кожи на одном конце тела, то при
первых пробах механического раздражения других мест кожи
также получается условный эффект, тем более слабый, чем
дальше лежит пробно раздражаемый пункт от пункта, на кото-
ром вырабатывался условный рефлекс. И вот совершенно те же
отношения точно воспроизводятся и на другой стороне.
Факты Красногорского и Анрепа были полностью подтвер-
ждены дальнейшими нашими сотрудниками (О. С. Розенталем
и Д. С. Фурсиковым).
В настоящее время к этим фактам сделал чрезвычайно инте-
ресное и даже, позволительно сказать, удивительное прибавле-
ние д-р К. М. Быков. Ему не удается до сих пор, несмотря на
большую настойчивость, дифференцировать симметричные пункты
кожи друг от друга. В то время как это давно и многократно
было установлено в наших лабораториях, дифференцировка раз-
личных пунктов кожи на одной стороне тела животного при
механических и термических раздражениях их, в виде положи-
тельных и отрицательных условных рефлексов, происходила чрез-
вычайно легко, д-р Быков не мог достигнуть ни малейшей диф-
ференцировки на симметричных местах кожи. На одной половине
кожи животного при механическом раздражении некоторых
пунктов были выработаны положительные условные рефлексы,
а один из крайних пунктов был отдифференцирован, т. е. его
ранее, в силу иррадиирования, положительное действие было
превращено в отрицательное, в задерживание благодаря систе-
матическому повторению раздражения без сопровождения без-

условным раздражителем (в нашем случае — едой). Эти отно-
шения сами собой воспроизвелись на другой половине тела.
Теперь было приступлено к отдифференцированию на этой дру-
гой стороне одного из положительно действующих пунктов первой
стороны, т. е. его раздражение систематически не сопровожда-
лось безусловным раздражителем. Произошло следующее. Если
частым повторением условного раздражения на второй стороне
без сопровождения безусловного раздражения это условное раз-
дражение стало затормаживаться, то также слабело раздражение
и на первой. Если здесь его восстановляли до нормы комбиниро-
ванием с безусловным раздражителем, то также восстановля-
лось положительное действие и на другой стороне. Таким
положение дела оставалось, несмотря на то, что условное раздра-
жение на симметричном месте другой стороны было повторено
без сопровождения безусловным раздражителем сто раз. Ни
намека на дифференцировку. Очевидно, дальнейшие опыты
в том же роде были бесполезны. Совершенно то же повторялось
с заторможенным пунктом первой стороны; от него нельзя было
отдифференцировать симметричного пункта другой стороны
в качестве положительно действующего. Как понимать этот
поистине загадочный результат? Ведь мы отлично и на себе и
на животных постоянно убеждаемся в факте, как точно и легко
дифференцируются симметричные пункты противоположных поло-
вин тела. Мы думаем над этим пунктом, сделали несколько пред-
положений и проектируем некоторые дальнейшие опыты, к кото-
рым только что приступаем.
Очевидно, чрезвычайно ценные и обильные результаты дадут
опыты с условными рефлексами на животных при уничтожении
комиссуральных связей между полушариями — опыты, которые
у нас на очереди.

XXXVIII. НОВЕЙШИЕ УСПЕХИ ОБЪЕКТИВНОГО ИЗУЧЕНИЯ
ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЖИВОТНЫХ 1
Я с особенным удовольствием принимаю участие в празднова-
нии дела, начатого тридцать лет назад выдающимся ученым и
страстным учителем Петром Францевичем Лесгафтом при по-
мощи просвещенного жертвователя, — дела, доведенного в на
стоящее время до блистательного конца.
Я приступаю к теме моего доклада.
Как ни странно, физиология только в самое последнее время
вступила в полное обладание животным организмом. Дело в том,
что одна из самых сложных и важных частей этого организма,
именно самый верхний отдел нервной системы — большие полу-
шария головного мозга, была, несмотря на свой исключительный
интерес, вне бесспорной компетенции физиологии. Почему же
так? Потому, что роль физиологии относительно этого органа,
т. е. головного мозга, оспаривала другая доктрина, которая, быть
может, и не принадлежит к отделу естествознания, это — психо-
логия. Конечно, психология, касающаяся субъективной части
человека, имеет право на существование, потому что ведь наш
субъективный мир есть первая реальность, с которой мы встре-
чаемся. Но если нельзя спорить о законности существования пси-
хологии как человеческой психологии, то очень можно оспаривать
1 Доклад на юбилейном заседании Научного института имени П. Ф.
Лесгафта 12 декабря 1923 г. (Изв. Научн. инст. им. Лесгафта, т. 8, 1924,
стр. 43—52. —См. также в: Bull Battle Creek Sanitär, v. 19, 1923—1924,
p. 1-4. -Ред.).

право существования зоопсихологии, психологии животных.
В самом деле, какими же мы располагаем средствами, чтобы
войти во внутренний мир животного? На основании каких дан-
ных мы можем серьезно говорить о том, что и как чувствует
животное? Поэтому, я думаю, можно считать, что слово и поня-
тие «зоопсихология» есть недоразумение. Что это так, демонстри-
руется, например, следующим фактом. Есть книга одного американ-
ского автора в триста страниц, где перебираются различные жи-
вотные и устанавливается аналогия между предполагаемым вну-
тренним миром животного и человека. При этом в книге постоянно
повторяется такая фраза: «если у них есть сознание». Что же это
за научная дисциплина?! Представьте, что у них (животных)
нет сознания, ведь тогда все это оказывается пустым разговором.
Но, однако, ясно, что если такой приговор надо вынести отно-
сительно зоопсихологии, это не касается того материала, который
собирают зоопсихологи. Материал этот состоит из изучения
влияний, которые оказывает внешний мир на животных, и отве-
тов животных на эти влияния. И, как фактический материал, он
имеет цену и будет впоследствии утилизирован. Что же касается
зоопсихологии как науки, то она, повторяю еще раз, не имеет
права на существование, раз мы ничего достоверного не можем
знать о внутреннем мире животных. И весь этот предмет должен
поступить в ведение физиологии высших отделов нервной
системы. А эта физиология, как я уже сказал, начала разрабаты-
ваться лишь в последнее время. Только двадцать-двадцать пять
лет тому назад ряд исследователей в Европе и Америке стал
относительно этого предмета на настоящую позицию.
Хотя физиология головного мозга, казалось, начала было
очень энергично разрабатываться с семидесятых годов прошлого
столетия, но до последнего времени она осталась отрывочной,
лоскутной физиологией. Получавшиеся факты почти никакого
отношения к полному появлению высшей нервной деятельности
животных, к их поведению, не имели. Получались, например,
различные движения различных групп мышц при раздражении
определенных участков мозговой коры, но как же это объясняло
высшую нервную деятельность животного, т. е. его поведение?

И только двадцать-двадцать пять лет тому назад появилась,
наконец, настоящая физиология больших полушарий, где предмет
трактуется, с одной стороны, строго естественно-научным обра-
зом, с другой — захватывает основные черты поведения живот-
ного. Несмотря на такой небольшой срок существования этой
физиологии, уже сейчас вся область очерчивается в таких грани-
цах, которые дают возможность в значительной части понимать
механизм общего поведения животного.
Центральным понятием этой физиологии больших полушарий
является так называемый условный рефлекс. Можно воспользо-
ваться и другими прилагательными, можно назвать этот рефлекс
временным, индивидуальным и т. д. Условный рефлекс заклю-
чается в следующем.
Фонд, основание высшей нервной деятельности животного
есть врожденные связи животного с окружающим миром. Всякое
разрушительное раздражение вызывает оборонительную реак-
цию. Пища вызывает положительную реакцию: животное берет
пищу, жует и т. д. Вообще сюда в эту группу врожденных связей
животного входят все реакции, которые обычно называются или
рефлексами, или, если они сложны, инстинктами.
Эти рефлексы есть функция низших отделов нервной системы.
Большим полушариям принадлежит особая функция — функция
условных рефлексов, временных рефлексов, т. е. связывание
с известной физиологической деятельностью таких агентов, кото-
рые раньше с этой деятельностью не были связаны, причем все
эти новые связи прежде всего образуются при помощи врожден-
ных связей. Именно, если на животное действует какой-либо
агент, постоянно, в силу врожденной связи, обусловливающий
известный ответ, и если одновременно с этим агентом действует
какой-либо новый агент, то после нескольких таких повторений
этот новый агент станет делать то же, что делает врожденный
агент. Так, например, пища является для собаки врожденным
агентом. Собака стремится приблизиться к пище, выбрать ее,
жевать и т. д. Помимо этого наблюдается и секреторная реакция,
отделяются различные жидкости, слюна и т. д. И вот, если
с этим безусловным агентом, пищей, совпадает другой агент,

например какая-либо картина, звук, запах и т. д., то все эти
агенты сами по себе делаются возбудителями пищевой реакции.
То же относится и ко всем другим безусловным связям — оборо-
нительному, половому рефлексу и т. д.
При помощи этого основного явления высшей нервной дея-
тельности получается широкая, можно сказать, безграничная воз-
можность изучать всю деятельность больших полушарий, т. е.
весь тот синтез и весь анализ как внешнего, так и внутреннего
мира, на который способно данное животное. А ведь этот синтез
и анализ исчерпывают все поведение животного. Для того чтобы
быть в равновесии с окружающим миром, надо, с одной стороны,
как анализировать, так и синтезировать этот мир, потому что
мир действует не только в виде простых агентов, но и в виде
очень сложных комбинаций их, с другой — анализировать и син-
тезировать соответственно деятельность организма.
Основные процессы, на которых основывается этот синтез и
анализ, — это, с одной стороны, раздражительный процесс,
а с другой — тормозной процесс, какая-то противоположность
раздражительного процесса. Я говорю «какая-то» потому, что мы
пока ближе ни о раздражительном, ни о тормозном процессе
ничего не знаем. Делаются лишь догадки, которые не привели
еще к определенному результату. Образование условного
рефлекса основано на раздражительном процессе, но этим дело
не ограничивается. Для получения правильного отношения орга-
низма к внешнему миру необходимо не только образование вре-
менных связей, но и постоянное и быстрое корригирование этих
связей, когда эти временные связи при определенных условиях не
оправдываются действительностью, т. е. их отмена. И эта отмена
временных связей осуществляется при помощи торможения.
Таким образом в беспрерывном процессе уравновешивания
организма с внешним миром принимают участие оба процесса:
как раздражительный, так и тормозной. И масса реакций живот-
ного делаются понятными, если мы познакомимся с основными
свойствами этих двух процессов. Как раздражительный, так и
тормозной процессы, возникшие под влиянием определенных
раздражений, проделывают по массе больших полушарий извест-

ное движение, скорость которого меряется не только секундами,
но и минутами. Сейчас еще хорошо не выяснено, как относятся
скорости этого движения обоих процессов друг к другу. Может
быть, тормозной процесс движется несколько медленнее.
Далее, известно, что это движение в двух направлениях. Как
раздражительный, так и тормозной процессы вначале расплы-
ваются, распространяются по большим полушариям, иррадии-
руют. А в следующую фазу они концентрируются, сосредоточи-
ваются в определенном пункте.
Раздражительный и тормозной процессы с этими их свой-
ствами и обусловливают всю деятельность больших полушарий.
Основное явление — образование временных^ связей — основано
на способности раздражительного процесса концентрироваться.
Механизм образования условного рефлекса, механизм ассоциа-
ций, представляется в следующем виде. Происходит сильное
раздражение, например пищей, и тогда всякое другое раздраже-
ние, которое одновременно падает на другую часть полушарий,
концентрируется этим сильным раздражением в направлении
к его пункту.
Точно так же концентрируется и торможение, чем достигается
образование условных тормозных рефлексов.
Иррадиирование дает себя знать точно так же в очень круп-
ном проявлении высшей нервной деятельности. Возьмем сильное
раздражение; оно будет широко иррадиировать по большим
полушариям, и это выразится в усилении сразу многих деятель-
ностей животного — случай эмоции. Я помню собаку, у которой
был очень развит агрессивный рефлекс на чужих людей. Она
признавала хозяином и оберегала только одного эксперимента-
тора, а на всякого постороннего, появлявшегося в эксперимен-
тальной комнате, реагировала страшным лаем и т. д. Когда
экспериментатора заменял я и пробовал условные пищевые
рефлексы, я видел не уменьшение, а чрезвычайное усиление их.
Ту пищу, которую я давал ей, она ела с чрезвычайной жад-
ностью. Следовательно, в данном случае первичное раздражение
агрессивного центра иррадиировало и заряжало также и пищевой
центр.

С другой стороны, вот яркий случай иррадиирования тормо-
жения. Как показало детальное исследование, то торможение,
которое существует рядом с раздражением и постоянно его корри-
гирует, есть по существу тот же процесс, что и сон. И сон пред-
ставляет лишь крайнюю иррадиацию тормозного процесса. Для
того чтобы исключить сон, надо ограничивать торможение встреч-
ными раздражителями. Когда же тормозной процесс не встречает
сопротивления со стороны раздражительного процесса, он разли-
вается по большим полушариям и переходит в нижние части
мозга, обусловливая полное пассивное, сонное состояние животного.
Таким образом взаимное ограничение обоих нервных про-
цессов обусловливает в бодром состоянии то, что большие полу-
шария представляют собой грандиозную мозаику, где имеются,
с одной стороны, пункты раздражения, а с другой стороны,
пункты торможения, хронически усыпленные. И наличием этих
тесно перемешанных между собой то раздражаемых, то усыплен-
ных пунктов и определяется все поведение животного. На одни
раздражения животное будет отвечать деятельностью, на дру-
гие — торможением.
Этому распределению очень способствует добавочный про-
цесс — это процесс взаимной индукции. Существует такое отно-
шение, что раздражение, возникшее в определенном месте, вызы-
вает в округе и на своем месте тормозной процесс, благодаря
чему ограничивается распространение раздражительного про-
цесса. С одной стороны, тормозной процесс индуцирует раздра-
жительный процесс, чем в свою очередь ограничивается тормо-
жение. Таким образом упрочивается разграничение всей терри-
тории больших полушарий на возбуждаемые и тормозные пункты.
Вот самый беглый очерк наших старых работ. Переходя
к новостям, я должен заявить, что все это — не моя лично работа,
но главным образом моих сотрудников. У меня были не только
руки чужие, но и наши мысли постоянно сливались.
Итак, из того, что я сказал, ясно, что полное поведение живот-
ного складывается из балансирования раздражительного и тормоз-
ного процессов, приуроченных к различным агентам. Но далее
оказывается, что это балансирование для животного — вещь часто

не очень легкая и стоит большого напряжения, большого труда.
Это отчетливо можно видеть на наших лабораторных животных.
Если я вызвал раздражительный процесс и хочу его ограни-
чить тормозным процессом, то животному трудно: оно начинает
визжать, лаять, рваться из станка и т. д. И это только потому,
что я вырабатываю трудный баланс между возбуждением и тор-
можением. Если каждый из нас обратится к своей жизни, к дета-
лям своего поведения, то найдет много сходных примеров. Если
я, например, чем-нибудь занят, меня направляет известный раз-
дражительный процесс, и если в это время мне скажут «сделай
то-то», мне делается неприятно. Это ведь значит, что сильный
раздражительный процесс, который меня занимал, мне надо за-
тормозить и перейти потом к другому. Классический пример
в этом отношении представляют так называемые капризные дети.
Вы приказываете им что-нибудь сделать, т. е. требуете от ребенка
затормозить один раздражительный процесс и начать другой.
И дело доходит часто до сильной сцены. Ребенок бросается на
пол, стучит ногами и т. д.
Больше того, это напряжение, эта трудная борьба отзывается
болезненно на мозге собаки, т. е. вы после такого напряжения ви-
дите совершенно отчетливо нарушение нормальных отправлений
мозга. И, очевидно, эти случаи объясняют нам генезис тех заболе-
ваний, которые мы часто видим в жизни, под влиянием очень силь-
ных раздражительных и тормозных процессов. Например, с одной
стороны, вы переживаете сильный раздражительный процесс, а
обстоятельства повелительно требуют его затормозить. И это часто
ведет к нарушению нормальной деятельности нервной системы.
Изучением этого явления мы сейчас и заняты. Эти болезнен-
ные отклонения нормальных функций мозга наблюдаются в двух
направлениях. С одной стороны, у одних животных страдает
раздражительный процесс, а у других, наоборот, — тормозной
процесс. Если вы имеете животное, у которого пострадал тормоз-
ной процесс, тогда это выражается очень отчетливо. Животное,
раньше спокойное, теперь делается нервным, не может спокойно
стоять и т. д. А при наших опытах оказывается, что у животного
исчезают тормозные процессы, животное делается как бы вообще

лишенным тормозной функции. Мы видим, что в борьбе взял
перевес раздражительный процесс. И я помню животных, кото-
рых надо было оставлять без экспериментальной работы на три-
четыре месяца, и только после этого возвращались нормальные
отношения. Лишь после этого можно было осторожно и посте-
пенно восстановлять тормозной процесс.
Итак, одно отклонение от нормальной деятельности происхо-
дит в сторону преобладания раздражительного процесса. В дру-
гой же раз бывает наоборот: нарушение связано с преобладанием
тормозного процесса. При этом наблюдается ограничение поло-
жительной деятельности животного, наклонность ко сну, несоот-
ветственное, неуместное торможение.
Если мы теперь с этими данными обратимся к патологиче-
скому миру человека, то аналогии могут быть найдены. Мы
имеем там, с одной стороны, неврастеников, которые плохо тор-
мозят себя, а с другой — различные формы истерии, где преоб-
ладает торможение в виде анестезий, параличей, чрезвычайной
внушаемости и т. д. И мне думается, что эти патологические
состояния соответствуют тем отклонениям от нормы, какие мы
наблюдали на наших животных.
Говоря об этом, нельзя не упомянуть следующего. При изу-
чении этих отклонений в сторону преобладания торможения,
ослабления раздражительного процесса, нам пришлось убедиться,
что одно из открытий нашего выдающегося покойного физиолога
Н. Е. Введенского глубоко справедливо.
Введенский сделал очень много в нервной физиологии, ему
посчастливилось найти здесь крупные факты, но он почему-то
был недостаточно оценен в заграничной прессе. Ему, между про-
чим, принадлежит книга «Возбуждение, торможение и наркоз»,
в которой он устанавливает изменения нервного волокна пол
влиянием сильных раздражителей и различает при этом не-
сколько фаз. И вот оказывается, что эти своеобразные фазы
целиком воспроизводятся и на нервных клетках, когда вы сильно
напрягаете борьбу между раздражительным и тормозным про-
цессами. Не сомневаюсь, что после такого совпадения работы
Введенского будут, наконец, оценены по достоинству.

Кроме того, что я вам изложил, за последнее время пришлось
сделать интересные наблюдения, касающиеся изменения высшего
мозга в связи с возрастом и под влиянием нарушения нормаль-
ного химизма организма. У нас одновременно двумя работниками
делались опыты, с одной стороны, на очень старой собаке, с дру-
гой — на собаке без щитовидной железы. Как известно, совер-
шенное удаление щитовидной железы у людей ведет к ослабле-
нию функций больших полушарий: у них при этом постепенно
развивается кретинизм.
Что же оказалось у нас? Обыкновенно мы пользуемся для
образования условных рефлексов пищевым рефлексом. Так вот,
при этом пищевом безусловном рефлексе никаким образом отчет-
ливая временная связь не образовывалась. Проходили месяцы,
а этой связи мы получить не могли, причем у старой собаки
совершенно не обозначился условный пищевой рефлекс, а у со-
баки без щитовидной железы он намечался, но только к концу
каждого экспериментального сеанса, а на другой день надо было
все начинать сызнова. Оказывался, таким образом, большой
изъян в деятельности больших полушарий.
Что же это значит? G какими изменениями мозга это свя-
зано? Мы решили, что в обоих случаях, вероятно, очень пони-
жена возбудимость больших полушарий. Ведь все мы, старые
люди, знаем, что с годами резко понижается память настоящего
и, для того чтобы хорошо что запомнить, надо держать внимание
на предмете более долгое время, и тогда только раздражение
в мозгу укрепляется. На этом основании мы принимали, что
в случае с нашими собаками нормальную деятельность можно
было бы вернуть, если повысить каким-нибудь образом общую
возбудимость мозга. Для этого мы заменили пищевой раздражи-
тель более сильным. Надо сказать, что мы во время опыта даем
еду маленькими порциями, а основную еду животное получает
после опыта. Очевидно, наше подкармливание во время опыта
оказывалось недостаточным возбудителем. Поэтому мы вместо
пищевого рефлекса применили оборонительный рефлекс на влива-
ние кислоты в рот. Судя по двигательной реакции, этот рефлекс,
очевидно, был связан с более значительным возбуждением мозга.

Наше предположение оправдалось. Когда мы подняли таким
образом возбудимость мозга, тогда можно было легко образовать
и условный кислотный рефлекс. Получился, следовательно, важ-
ный факт: при понижении возбудимости мы имели недостаточ-
ную деятельность полушарий; стоило нам эту возбудимость под-
нять, и деятельность полушарий восстановилась.
Но мы пошли дальше. После того как мы получили условный
рефлекс на кислоту, мы решили посмотреть: как обстоит дело
с тормозным процессом? Мы приступили к выработке дифферен-
цировки, которая, как известно, основана на торможении.
Условный рефлекс у нас был выработан на 100 ударов метро-
нома, а дифференцировку мы стали вырабатывать на 50 ударов
метронома в минуту. У другой собаки определенный тон был
условный раздражитель, а его октава — дифференцируемый.
И вот оказалось, что как для одной, так и для другой собаки эта
задача оказалась совершенно невыполнимой. У одной собаки (без
щитовидной железы) дифференцируемый агент был повторен до
шестисот раз, и все же различения не получилось. В это время
наш «старик» помер, а кретин продолжал жить. Надо было
притти к убеждению, что эти животные неспособны к дифферен-
цировке, т. е. торможению, между тем как такие же дифферен-
цировки являются легкими задачами для нормальных животных.
Тогда мы рассудили, что, быть может, тормозной процесс
каким-то образом зависит от раздражительного процесса и, воз-
можно, что мы возбудимость, тонус больших полушарий, все еще
не подняли до надлежащей высоты. Мы употребили тогда вместо
безусловного кислотного раздражителя более сильный разруши-
тельный раздражитель, именно — электрический ток, приложен-
ный к коже, который вызывает сильную реакцию, существующую
не только когда действует ток, но и некоторое время вне дей-
ствия тока. Животное часто поднимает ту ногу, к которой при-
кладывался ток. Тот же тон быстро превратился з условный
разрушительный раздражитель. Как только раздавался наш тон,
собака вертелась, визжала и т. д.
И вот теперь чрезвычайно легко образовалась и дифференци-
ровка. Когда мы вместо этого тона применяли тон октавой выше

и не сопровождали этот тон безусловным раздражителем, собака
этот тон отличала совершенно отчетливо; на один тон она резко
реагировала оборонительной реакцией, а на другой тон, октавой
выше, никакой реакции не было.
Следовательно, применив электрический ток, мы подняли воз-
будимость мозга еще выше, и то, что раньше для животного было
невозможно, теперь было выполнено. Очевидно, раздражитель-
ный процесс находится в каком-то существенном отношении
к тормозному процессу: когда падает раздражительный процесс,
становится слабым, а то и исчезает и тормозной процесс.
С этой точки зрения становятся понятными и такие факты,
как стариковская болтливость и старческое слабоумие. Откуда
берется болтливость? Когда человек располагает нормальной
деятельностью мозга, он говорит только постольку, поскольку это
уместно и основательно. А если он говорит много и без толку,
то ясно, что он теперь себя не останавливает, не тормозит. Так
же надо понимать и слабоумие, когда связь мыслей не соответ-
ствует действительности. Нормально то, что не соответствует
действительности, не допускается, отбрасывается. А в случае
нарушения тормозного процесса все связывается как попало, без
малейшей помехи. После этих опытов для меня стал понятен один
психиатрический случай, который я видел пять лет назад в боль-
нице для душевнобольных. Там был старик, который в течение
двадцати лет лежал в клинике живым трупом. Он не производил
ни одного движения, не произносил ни одного слова с 35—40 лет
до шестидесятилетнего возраста. А начиная с 60 лет постепенно
начал проявлять обычную двигательную деятельность, начал
говорить, вставать и т. д. При разговоре с ним теперь выясни-
лось, что он за все истекшее время все сознавал, все видел, слы-
шал, понимал, но не мог двигаться, говорить. Значит, все время
на его нервной системе, специально на двигательном отделе боль-
ших полушарий, лежало торможение, и только к старости, когда
тормозные процессы слабеют, это торможение начало умень-
шаться, сходить.
Таким образом вы видите, какие крупнейшие факты нор-
мального и патологического поведения человека становятся по-

нятными с точки зрения этой новой, настоящей физиологии
высшей нервной системы. Я приведу еще один поучительный
пример. Наша умственная деятельность главнейше основана на
длинной цепи раздражений, на ассоциациях. И мы в наших опы-
тах этой стороной тоже занимались. Было интересно посмотреть:
нельзя ли образовать новый условный рефлекс не при помощи
безусловного рефлекса (у нас обыкновенно — еды), а при
помощи хорошо выработанного условного? Когда мы образовали
условный рефлекс, например, на 100 ударов метронома, то эти
удары являются постоянным и значительным возбудителем
пищевой реакции. Так вот, нельзя ли при помощи этого
прочного условного рефлекса выработать следующий условный
рефлекс, второго порядка, не применяя еды? Оказалось, что если
мы связываем во времени несколько раз наш метроном, скажем,
с почесыванием, то после нескольких повторений это почесыва-
ние кожи также станет вызывать пищевую реакцию. Теперь про-
изошло следующее. Долгое время, употребляя пищевые рефлексы»
мы не могли выработать условного рефлекса третьего порядка;
дело всегда обрывалось на рефлексе второго порядка. В связи
с чем же это находилось? Оказалось, что стоит вам поднять
общую возбудимость мозга, и тогда можно образовать и услов-
ный рефлекс третьего порядка. Когда мы вместо пищевого без-
условного раздражителя взяли более сильный разрушительный
безусловный раздражитель (электрический ток), то легко выра-
ботали и условный рефлекс третьего порядка.
Вот краткое сообщение о наших новейших результатах, кото-
рое, я думаю, убедит вас, как физиолог может захватить, анали-
зировать, выяснять высшее поведение человека. Я думаю, что
на этом пути исследования человеческий ум ждет исключитель-
ная победа. Я надеюсь, что даже и я, в моем возрасте, успею уви-
деть кое-что, а масса более молодых из присутствующих будут
свидетелями чрезвычайных завоеваний. Вот что значит введение
естественно-научного метода, его приемов, и в ту сложную
область, которая до сих пор разрабатывалась только с субъек-
тивной точки зрения.

ГЛАВА XXXIX
(1925 г.)
ДОБАВЛЕНИЕ
К ТРЕТЬЕМУ ИЗДАНИЮ
(1925 г.)

XXXIX. ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ РАЗДРАЖЕНИЕМ И ТОРМОЖЕ-
НИЕМ, РАЗМЕЖЕВАНИЕ МЕЖДУ РАЗДРАЖЕНИЕМ И ТОРМО-
ЖЕНИЕМ И ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЕ НЕВРОЗЫ У СОБАК 1
Посвящается памяти моего луч-
шего друга профессора Роберта Тигер-
штедта, которому физиология много
обязана как исследователю и как
споспешнику физиологического знания
и физиологической работы.
Все сообщенные ниже фактические материалы относятся до
работы больших полушарий и получены методом условных
рефлексов, т. е. рефлексов, образующихся в течение индивидуаль-
ного существования животного. Так как понятие об условных
рефлексах все еще не сделалось общеизвестным и общепризнан-
ным среди физиологов, то, чтобы не повторяться, я прошу чита-
теля предварительно обратиться к моим недавним статьям, по-
явившимся в этом же архиве (1923 г.).
В работе больших полушарий мы должны были, на основа-
нии яркой фактической разницы, установить два вида торможе-
ния, по нашей терминологии: внешнее и внутреннее. Первое обна-
руживается на наших условных рефлексах сразу, второе разви-
вается со временем и постепенно вырабатывается. Первое есть
точное повторение торможения, хорошо и давно известного
в физиологии низшего отдела центральной нервной системы при
1 Статья на немецком языке в «Skandin. Archiv f. Physiol.», основанном
проф. Р. Тигерштедтом (Die Beziehungen zwischen Erregung und Hemmung,
das Auseinanderhalten von Erregung und Hemmung sowie experimentelle Neuro
sen an Hunden. Skandin. Archiv f. Physiol, Bd. 47, H. 1—2, 1926,
S. 1—14. -Ред.).

встрече раздражений, касающихся разных центров, вызывающих
разные нервные деятельности, второе может быть свойственно
только большим полушариям. Вероятно, однако, разница между
этими видами торможения относится только до условий их воз-
никновения, но не самого процесса в его основе. Об этом пункте
наши исследования еще продолжаются. В этой статье будет
говориться только о внутреннем торможении, и потому я дальше
буДУ употреблять слово «торможение» без его прилагательного,
но постоянно разумея внутреннее торможение.
Есть два условия или, лучше сказать, одно условие, от при-
сутствия или отсутствия которого зависит, что импульс, со вне
приносимый в клетки больших полушарий, будет хронически вы-
зывать в них или процесс раздражения, или процесс торможе-
ния. Другими словами: один раз будет положительным, другой
раз — отрицательным. Это фундаментальное условие состоит
в следующем: если приходящее в клетку больших полушарий
раздражение совпадает с каким-либо другим обширным раздра-
жением больших полушарий, а, конечно, также и какого-либо
нижележащего отдела головного мозга, оно хронически останется
положительным раздражением; при противоположном условии
оно рано или поздно сделается отрицательным, тормозным.
Конечно, относительно этого несомненного факта сейчас возни-
кает вопрос: почему это так? Но пока этот вопрос остается без
ответа. Таким образом приходится исходить из этого факта, не
затрагивая его анализа. Это и есть первое основное отношение
между раздражением и торможением.
Физиологи давно знали о распространении раздражительного
процесса. Изучение высшей нервной деятельности привело нас
к заключению о распространении и тормозного процесса из
пункта, где он произведен первично при соответствующем усло-
вии. Факты, из которых сделано это заключение, совершенно
просты и очевидны. Теперь, если из одного пункта распростра-
няется раздражительный процесс, из другого — тормозной, то
они друг друга ограничивают, заключая каждый в определенный
район, в определенные рамки. Этим способом может быть достиг-
нуто очень тонкое функциональное разграничение отдельных

пунктов коры больших полушарий. Когда дело идет об этих
отдельных пунктах, подвергающихся раздражению при соответ-
ствующем условии, оно легко представляется на схеме клеточной
конструкции. Мысль встречается с некоторым затруднением,
когда мы имеем раздражительный или тормозной процесс, при-
уроченный к различным интенсивностям или другим подобным
вариациям (например, различная частота ударов метронома)
одного и того же элементарного внешнего раздражающего аген-
та. Чтобы понять это, продолжая стоять все на той же более
простой клеточной схеме, нужно было бы принять для этого
агента пунктом приложения не одну клетку, а группу их. Во
всяком случае это — факт, что с одной интенсивностью извест-
ного элементарного агента может быть сочетай раздражительный
процесс, а с другой — тормозной. Итак, второй общий пункт
отношения между раздражением и торможением в коре больших
полушарий есть их взаимное пространственное разграничение,
размежевание. Очевиднейшая демонстрация этого достигается
в опытах с механическим раздражением различных пунктов кож-
ной поверхности.
Таким образом приходится представлять себе некоторую
борьбу между двумя противоположными процессами, кончаю-
щуюся в норме известным равновесием между ними, известным
балансом. Эта борьба и это равновесие — нелегкое дело для
нервной системы. Мы видели это с самого начала нашей работы
и видим постоянно до сих пор. Животное выдает эту трудность
часто двигательным беспокойством, скулением и одышкой. Но
в большинстве случаев равновесие, наконец, устанавливается,
каждому процессу отводится свое место, свое время, и животное
делается совершенно спокойным, соответственно реагируя на
падающие раздражения то раздражительным, то тормозным про-
цессами.
Лишь при некоторых условиях указанная борьба кончается
нарушением нормальной нервной деятельности, наступает пато-
логическое состояние, длящееся днями, неделями, месяцами и
даже, может быть, годами и которое или само постепенно воз-
вращается к норме при перерыве опытов, при предоставлении

животному отдыха, или его приходится устранять, лечить опре-
деленными воздействиями.
Эти особенные случаи сначала возникали перед нами слу-
чайно, для нас неожиданно, а затем уже производились нами
нарочно, с целью изучения. Вот они в хронологическом порядке.
Первый относящийся сюда факт получен нами уже давно
(опыты д-ра Ерофеевой). Факт состоял в следующем. У собак
условный пищевой рефлекс вырабатывался не из индифферент-
ного агента, а из разрушительного агента, вызывающего при-
рожденный оборонительный рефлекс. Кожа собаки раздражалась
электрическим током, и вместе с тем собака подкармливалась,
вначале даже насильно. Сначала применялся слабый ток, а за-
тем он мог быть усилен до максимума. Опыт кончался тем, что
на сильнейший ток, как и на сильный ожог и механическое раз-
рушение кожи, имелась только пищевая реакция (соответствен-
ная двигательная реакция и слюноотделение) без малейшей обо-
ронительной, даже без изменений дыхания и сердцебиения, свой-
ственных этой последней реакции. Очевидно, этот результат до-
стигался направлением внешнего раздражения к пищевому
центру одновременно с задерживанием центра оборонительной
реакции. Этот особенный условный рефлекс существовал в таком
виде несколько месяцев и, вероятно, мог оставаться и дальше при
прежних условиях, но мы его видоизменили так, что электриче-
ское раздражение начали систематически переносить все на но-
вые и новые пункты кожи. И когда число этих пунктов оказа-
лось значительным, то положение дела сразу и резко измени-
лось у одной из наших собак. Теперь всюду и на самом старом
месте и при слабейшем токе обнаружилась только сильнейшая
оборонительная реакция и ни следа пищевой.
Никакими мерами сейчас мы не могли вернуть старый ре-
зультат. Собака, ранее спокойная, стала очень возбужденной.
У другой собаки тот же конец наступил лишь тогда, когда, не-
смотря на большое число мест кожи, с которых при сильном
токе получалась все только пищевая реакция, мы в течение
одного и того же опыта многократно и быстро переходили с раз-
дражением с места на место. Обеих собак пришлось оставить

в покое на несколько месяцев, и, однако, только у одной можно
было, действуя очень медленно и осторожно, восстановить услов-
ный пищевой рефлекс на разрушительный агент.
Второй случай в том же роде наблюдался несколько позже
(опыт д-ра Н. Р. Шенгер-Крестовниковой). У собаки был выра-
ботан условный пищевой рефлекс на светлый круг, отбрасывае-
мый на экран перед собакой. Затем была предпринята диффе-
ренцировка круга от эллипсиса той же величины плоскости и
того же освещения, т. е. появление круга сопровождалось едой,
эллипсиса — нет. Дифференцировка образовалась. Круг вызы-
вал пищевую реакцию, эллипсис оставался без действия, что,
как мы знаем, достигается развитием торможения в последнем
случае. Первый примененный эллипсис был по форме очень уда-
лен от круга (отношение полуосей как 2:1). Затем, приближая
эллипсис к кругу, т. е. все более и более уравнивая полуоси
эллипсиса, мы более или менее скоро получали все более и более
тонкую дифференцировку. Но при применении эллипсиса с отно-
шением полуосей как 9 : 8 все изменилось. Полученная новая
тонкая дифференцировка, оставаясь постоянно неполной, продер-
жалась две-три недели, а затем не только исчезла сама, но по-
влекла за собой исчезновение и всех ранних, до самой грубой,
дифференцировок. Собака, ранее спокойно стоявшая в станке,
теперь была постоянно в движении и подвизгивала. Пришлось
все дифференцировки вырабатывать сначала, причем самая гру-
бая потребовала теперь гораздо большего времени, чем в первый
раз. При предельной дифференцировке повторилась старая исто-
рия, т. е. все дифференцировки исчезли, и собака снова пришла
в возбужденное состояние.
После этих наблюдений и опытов в еще более позднее время
мы поставили себе задачей исследовать описанное явление более
систематически и более подробно (опыты д-ра М. К. Петровой).
Так как приведенные факты можно было понимать так, что на-
рушение нормальных отношений происходило при трудной встре-
че раздражительного и тормозного процессов, то у двух собак
разных типов—одной очень живой и другой малоподвижной,
спокойной — были произведены опыты прежде всего с разно-

образными торможениями и с комбинациями их. На условных
рефлексах, отставленных на 3 минуты, т. е. когда безусловный
раздражитель присоединялся к условному лишь через 3 минуты
после начала последнего, причем вследствие этого положитель-
ный эффект условного наступал только после предварительного
одно-двухминутного тормозного периода, были вместе с тем при-
менены и другие случаи торможения (дифференцирование и т. д.).
Но эта задача на этих разных нервных системах, хотя и с раз-
ным трудом, была выполнена без нарушения нормальных отно-
шений. Тогда был присоединен условный пищевой рефлекс на
разрушительный агент. Теперь было достаточно, образовав этот
рефлекс, его некоторое время повторять даже на одном и том же
месте кожи для того, чтобы наступило резкое патологическое со-
стояние. При этом отклонение от нормы у обеих собак произо-
шло в противоположных направлениях. У живой собаки выра-
ботанные торможения или пострадали в значительной степени,
или исчезли совсем, превратившись в положительные агенты;
у спокойной же крайне ослабли или совершенно исчезли слюн-
ные условные положительные рефлексы. И эти состояния ока-
зались очень стойкими в течение месяцев и самостоятельно не
изменялись. У живой собаки с ослабевшим тормозным процес-
сом затем быстро, в несколько дней, произошел прочный воз-
врат к норме при помощи бромистого калия, вводимого в rectum.
При этом интересно отметить, что вместе с появлением нормаль-
ного торможения величина положительного условного действия
не только не уменьшилась, а скорее несколько увеличилась, так
что надо говорить, на основании этого опыта, не об уменьшаю-
щем нервную возбудимость влиянии брома, а о регулирующем
нервную деятельность. У другой собаки постоянных и сколько-ни-
будь значительных слюнных рефлексов не удалось восстановить,
несмотря на разные меры, применявшиеся нами для этой цели.
Вскоре за этими опытами на следующей собаке, на которой
исследование велось с другим заданием, получился факт того же
рода, но с еще более поучительными подробностями (опыты д-ра
И. П. Разенкова). На животном были выработаны многие поло-
жительные условные рефлексы с разных рецепторов, по несколь-

ку с одного и того же рецептора, и на разные интенсивности
одного и того же раздражающего агента. Между другими был
получен рефлекс на определенную частоту механического раздра-
жения одного места кожи. Вслед за этим было приступлено
к выработке дифференцировки в том же месте кожи и механи-
ческое раздражение другого ритма. Эта дифференцировка также
была достигнута без особого труда, и каких-либо изменений
в нервной деятельности при этом замечено не было. Но когда
после применения вполне заторможенного ритма кожно-механи-
ческого раздражения было непосредственно, без интервала,
произведено раздражение положительно действующим ритмом,
у собаки наступило своеобразное расстройство, длившееся 5 не-
дель и только постепенно кончившееся возвратом к норме —
может быть, отчасти несколько скорее под влиянием наших мер.
В ближайшие дни после произведенного столкновения нервных
процессов исчезли все положительные условные рефлексы. Этот
период продолжался десять дней. Затем рефлексы начали восста-
навливаться, но в особенной форме — именно, в противополож-
ность норме, сильные раздражители остались без действия или
действовали минимально; значительный эффект давали только
слабые раздражители. Такое положение дела держалось четыр-
надцать дней. Они сменились опять особенной фазой. Теперь все
раздражители действовали одинаково, приблизительно в размере
сильных раздражителей в норме. Это заняло период в семь дней.
Наконец наступил последний период перед нормой, характери-
зовавшийся тем, что средней силы раздражители значительно
перешли размер нормы, сильные стояли несколько ниже нормы,
а слабые потеряли совсем свое действие. Это также продолжа-
лось семь дней, а затем установилась, наконец, норма. При по-
вторении того же приема, который вызвал только что описанное
расстройство, т. е. непосредственного, без промежутка времени,
перехода от тормозного действующего механического раздражения
кожи к положительно действующему раздражению, наступило
то же расстройство с теми же разнообразными фазами, но
протекшее теперь гораздо скорее. При дальнейших повторениях
нарушение становится все летучее, пока тот же прием более уже

совсем не обусловливает расстройства. Уменьшение патологиче-
ского расстройства выражалось не только в укорочении продол-
жительности ненормального состояния, но и в сокращении числа
фаз, в выпадении более удаленных от норм фаз.
Таким образом при трудной встрече раздражительного и
тормозного процессов мы получаем то преобладание раздражи-
тельного процесса, нарушающее тормозной процесс, можно ска-
зать, длительное повышение тонуса раздражения, то преобладание
тормозного процесса с его предварительными фазами, нарушаю-
щее раздражительный процесс, повышение тонуса торможения.
Но то же мы видели и при других условиях, кроме указан-
ного.
При действии чрезвычайных, непосредственно задерживаю-
щих раздражений, падающих на животное, наступает хрониче-
ское преобладание торможения, как мы его наблюдали особенно
выраженным на некоторых собаках после необыкновенного на-
воднения, имевшего место в Ленинграде 23 сентября 1924 года,
когда наши экспериментальные животные были спасены с боль-
шими трудностями, при исключительной обстановке. Условные
рефлексы исчезли на некоторое время и только медленно потом
восстановлялись. А по восстановлении в продолжение значи-
тельного периода всякий более или менее сильный раздражи-
тель, даже раньше бывший сильнейшим условным раздражите-
лем, а также применение ранее выработанного и даже хорошо
концентрированного торможения снова вызывало это хрониче-
ское состояние торможения в виде полного торможения или его
предварительных вышеупомянутых фаз (опыты д-ров А. Д. Спе-
ранского и В. В. Рикмана). В слабой степени и на более корот-
кий срок то же часто наблюдается при более обыкновенных усло-
виях, как перевод животных в новую обстановку, передача их
новому экспериментатору и т. д.
С другой стороны, повидимому, маленькое изменение в при-
менении хорошо выработанного положительного условного ре-
флекса, именно непосредственное, без промежутка времени, сле-
дование безусловного раздражителя за началом условного, так
повышает тонус раздражения, что выработанные торможения,

теперь испытываемые, или совсем исчезают, или очень теряют
в их постоянстве и регулярности. А частое чередование теперь
положительных и тормозных рефлексов доводит специально
живых собак до высших степеней общего возбуждения (опыты
д-ров М. К. Петровой и Е. М. Крепса).
Приведенным доселе, однако, не исчерпывается весь наш
фактический материал, относящийся к вопросу об отношении
между раздражением и торможением. На протяжении нашей
работы нам приходилось встречаться и с другими своеобразными
случаями, сюда относящимися.
Неоднократно было замечено, что в известных степенях сон-
ливости нормальных животных происходит извращение в дей-
ствии условных раздражителей.
Положительные теряют их эффект, отрицательные же, тор-
мозные, получают положительное действие (например, опыты
д-ра А. А. Шишло). С точки зрения этого отношения мы пони-
маем довольно частый факт, что при сонливости животного на-
чинается как бы произвольное слюноотделение, которого не было
при бодром состоянии. Дело в том, что при начале выработки
условных рефлексов у данного животного в условную связь
с пищевым центром входит масса посторонних раздражений,
можно сказать, вся лабораторная обстановка, но затем все это
затормаживается в силу специализации нами применяемого
условного раздражителя. При сонливости эти заторможенные
агенты получают, можно думать, временно опять их первоначаль-
ное действие.
Временное превращение выработанного тормозного раздражи-
теля в положительный наблюдается также и в случаях патоло-
гического состояния коры больших полушарий в промежутках
между судорожными припадками, вызванными рубцами после
операций над корой. Интересно, что вместе с этим выработан-
ным тормозным раздражителем в этот период действует также
положительно только слабейший из положительных условных
раздражителей, именно свет, между тем как все остальные поло-
жительные условные раздражители средней и большой сил оста-
ются без действия (опыты д-ра Разенкова).

Сюда же должен быть отнесен давно многократно воспроиз-
водимый нами факт, что посторонние раздражители, вызываю-
щие те или другие рефлексы средней силы, на время их дей-
ствия превращают условные тормозные рефлексы в положитель-
ные (так называемое у нас растормаживание).
Наоборот, при нарушении коры, при экстирпациях, положи-
тельные условные раздражители, принадлежащие к нарушаемому
отделу коры, делаются тормозными, о чем я уже упоминал
в моей предшествующей статье о сне. Это явление особенно вы-
ступает и было более основательно изучено на кожном отделе по-
лушарий (ранние опыты д-ра Н. И. Красногорского и недавние
опыты д-ра И. П. Разенкова). Если нарушение незначительно,
то прежний положительный кожно-механический условный раз-
дражитель дает меньший эффект против нормы и при повторе-
нии в течение одного опыта скоро делается тормозным; присое-
диненный к другим действительным раздражителям ослабляет
их действие и сам обусловливает сонное состояние животного.
Если разрушение более глубоко, то он при обыкновенных усло-
виях совсем не имеет положительного действия, являясь чисто
тормозным, и влечет за собой после применения его исчезание
всех положительных условных рефлексов с других отделов полу-
шарий.
Но этот, теперь тормозной, агент может при известных усло-
виях обнаружить в известной степени и положительное действие.
Если животное само по себе сделалось сонливым, то он, как и
выработанный тормозной агент, что было упомянуто несколько
выше, дает небольшой положительный эффект. А затем этот
эффект может быть получен от него и несколькими другими
приемами. Если этот раздражитель повторять несколько раз
коротко отставленным, например на 5 секунд вместо обычных
у нас 30 секунд (т. е. присоединять безусловный раздражитель
после начала условного не через 30 секунд, а через 5 секунд), то
затем, отставляя его опять на 30 секунд, можно увидать от него
теперь положительное действие, но оно мимолетно. Появившись
довольно скоро после начала раздражения, оно еще во время
продолжающегося раздражения начинает быстро падать и к кон-

цу совершенно исчезает (истинная раздражительная слабость).
Такое же кратковременное действие достигается предваритель-
ным впрыскиванием кофеина и некоторыми другими приемами
(опыты д-ра И. П. Разенкова).
Более отдельно, но все же в связи с нашей темой, стоят сле-
дующие факты. При общей очень низкой возбудимости коры, как
она наблюдается при старости у животных (опыты д-ра Л. А.
Андреева), при лишении животного щитовидной железы (опыты
д-ра А. В. Валькова) и в известной стадии у животных, подвер-
гающихся судорожным припадкам вследствие рубцов после опе-
раций над корой (опыты д-ра И. П. Разенкова), делается невоз-
можным или является ослабленным и тормозной процесс.
В таких случаях только поднятием раздражительного тонуса
коры, при применении более сильных безусловных раздражите-
лей, иногда удается вызвать и тормозной процесс.
Сюда же далее относится факт взаимной индукции, о которой
я упоминал в предшествующих выше цитированных моих статьях
(опыты Д. С. Фурсикова, В, В. Строганова, Е. М. Крепса, М. П.
Калмыкова, И. Р. Пророкова и др.). Наконец последний факт
заключается в следующем. Если соответствующей процедурой
очень долго укрепляются отдельные пункты коры: одни — как
пункты раздражения, другие — как пункты торможения, то они
затем становятся в высшей степени стойкими в отношении атаки,
воздействия со стороны противоположных процессов, и требу-
ются иногда исключительные меры, чтобы изменить их функции
(опыты д-ров Б. Н. Бирмана и Ю. П. Фролова).
Весь выше приведенный фактический материал позволяет, как
мне кажется, расположить все переживаемые под различными
влияниями состояния коры в известном последовательном порядке.
На одном конце стоит возбужденное состояние, чрезвычайное
повышение тонуса раздражения, когда делается невозможным или
очень затрудненным тормозной процесс. За ним идет нормаль-
ное, бодрое состояние, состояние равновесия между раздражи-
тельным и тормозным процессами. Затем следует длинный, но
тоже последовательный, ряд переходных состояний к тормозному
<состоянию. Из них особенно характерны: уравнительное состоя-

ние, когда все раздражители, независимо от их интенсивности,
в противоположность бодрому состоянию, действуют совершенно
одинаково; парадоксальное, когда действуют только одни слабые
раздражители или и сильные, но только едва, и, наконец, ультра-
парадоксальное, когда действуют положительно только ранее вы-
работанные тормозные агенты, — состояние, за которым следует
полное тормозное состояние. Остается неясным положение того
состояния, когда возбудимость так низка, что делается, как и в
случае возбужденного состояния, невозможным или затруднен-
ным торможением вообще.
В настоящее время мы заняты, между прочим, эксперимен-
тальным решением вопроса, на что уже есть некоторые указания:
не имеются ли во всех случаях нормального перехода от деятель-
ного состояния к тормозному, как при засыпании, при выработке
тормозных рефлексов и т. д., те переходные состояния, которые
так резко выступили в патологических случаях?
Тогда патологическим окажется только замедление, некоторое
изолирование и зафиксирование тех состояний, которые в норме
протекают, сменяются быстро, почти незаметно.
Здесь сообщенный фактический материал открывает путь к
пониманию очень многих явлений как нормальной, так и патоло-
гической высшей нервной деятельности. Я укажу теперь для при-
мера на некоторые из них.
Как нормальное поведение основывается на выработанном
разграничении раздражительных и тормозных пунктов, на гран-
диозной мозаике их в коре, как сон есть иррадиированное тор-
можение, мной уже указано в моих выше цитированных статьях.
Теперь можно прибавить еще несколько подробностей относи-
тельно того, как из различных степеней экстенсивности и интен-
сивности тормозного процесса легко понимаются как некоторые
вариации нормального сна, так и отдельные симптомы гипноти-
ческого состояния.
Известны случаи сна при ходьбе и езде верхом. Значит, тор-
можение ограничено только большими полушариями и не спусти-
лось на нижележащие центры, установленные Магнусом. Мы
знаем, далее, сон с частичным бодрствованием по отношению к

определенным раздражителям, хотя бы и к слабым: сон мель-
ника, просыпающегося при прекращении мельничного шума, сон
матери, которую будит малейший шорох, исходящий от больного
ребенка, а вместе с тем и гораздо более сильные раздражения не
нарушают этого сна, т. е. вообще сон как бы со сторожевыми
легко возбудимыми пунктами. Каталепсия в гипнозе есть, оче-
видно, изолированное торможение только двигательной области
коры, оставляющее свободным от себя все отдельные отделы
коры и не спустившееся на центры равновесия тела. Внушение
в гипнозе можно с правом толковать как такую фазу торможе-
ния, когда слабые условные раздражения (слова) сильнее дей-
ствуют, чем, очевидно, более сильные непосредственные реальные
внешние раздражения. Симптом, установленный Пьером Жанэ, —
потеря чувства реальности при многогодовом сне, — можно было
бы понять как хроническое, только на короткое время и спе-
циально при наличии лишь слабых раздражений (обычно в ноч-
ное время) прерываемое, торможение коры, в особенности ее кож-
ного и двигательного отделов, как основных, в смысле, с одной
стороны, влияния действительности на организм, с другой —
реального воздействия организма на внешний мир. Стариковская
болтливость и слабоумие находят свое простое объяснение в чрез-
вычайном ослаблении торможения при наступающей очень низкой
возбудимости коры. Наконец наши опыты над собаками дают
нам право произведенные нами у них хронические отклонения
высшей нервной деятельности от нормы рассматривать как истин-
ные неврозы, причем уясняется до некоторой степени и меха-
низм их происхождения. Точно так же случай действия чрезвы-
чайно сильных необычных раздражений (исключительное навод-
нение) на собаках со слабой нервной системой, с преобладанием
в норме тормозного процесса, еще, иначе говоря, с повышенным
постоянно тонусом торможения воспроизводит этиологию спе-
циально травматического невроза.
Что касается до теории, обнимающей все перечисленные явле-
ния и дающей им общую основу, то очевидно, что для нее еще
не пришло время, несмотря на немалое число предположений, из
которых каждое имеет известное оправдание. Мне кажется, что

при настоящем положении дела можно при работе пользоваться
разными представлениями, систематизирующими фактически ма-
териал и выдвигающими новые детальные вопросы. Мы пока при
наших опытах думаем о различных фазах, от крайнего возбужде-
ния до глубокого торможения, в состоянии специально нервных
клеток коры, переживаемых ими под влиянием действующих раз-
дражений, смотря по роду интенсивности и продолжительности
этих раздражений и в связи с условиями, при которых происхо-
дят эти раздражения. К такому представлению располагает нас
очевидное сходство наблюдаемых нами изменений в деятельности
коры больших полушарий с изменениями в нервном волокне под
влиянием разных сильных воздействий, как они описаны в из-
вестной работе Н. Е. Введенского «Возбуждение, торможение и
наркоз». Мы не разделяем его теории, но имели основание, как
он сделал это с полным правом для нервного волокна, все на-
блюденные изменения от возбуждения до торможения приуро-
чить к одним и тем же элементам — нервным клеткам.
Едва ли можно оспаривать, что настоящую теорию всех нерв-
ных явлений даст нам только изучение физико-химического про-
цесса, происходящего в нервной ткани и фазы которого дадут
нам полное объяснение всех внешних проявлений нервной дея-
тельности, их последовательности и связи.

ГЛАВЫ XL-XLII
(1925-1926 гг.)
ДОБАВЛЕНИЕ
К ЧЕТВЕРТОМУ ИЗДАНИЮ
(1928 г.)

XL. ЗДОРОВОЕ И БОЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ БОЛЬШИХ
ПОЛУШАРИЙ 1
Я имею высокую честь занять ваше благосклонное внима-
ние сообщением о результатах моих, вместе с моими сотрудни-
ками, последних исследований. Я надеюсь, что предмет исследо-
ваний способен возбудить значительный интерес. Исследования
эти велись на животных, именно на собаке, этом друге людей
еще с доисторических времен. При этом мы делаем теперь уже
двадцатипятилетний опыт понимать всю без остатка высшую
нервную деятельность животного чисто физиологически, совер-
шенно не пользуясь психологическими понятиями и терминами.
Конечно, главным органом высшей нервной деятельности яв-
ляются большие полушария головного мозга.
Центральное явление в деятельности больших полушарий,
около которого располагается весь наш экспериментальный мате-
риал, есть так называемый мной условный рефлекс. Понятие ре-
флекса в физиологии, дар декартовского гения, есть, конечно,
чисто естественно-научное понятие. В настоящее время можно
считать достаточно установленным, что и так называемые
инстинкты — те же рефлексы, только чаще несколько более слож-
ного состава. Поэтому предпочтительно для всех этих законо-
мерных реакций организма оставить один термин «рефлекс»»
а мы прибавляем к нему прилагательное «безусловный».
1 Сообщение на французском языке в Париже, в Сорбонне, в декабре
1925 г.

Возьмем один из этих безусловных рефлексов, самый обы-
денный, ежедневный — пищевой. На пищу как раздражитель,
когда она находится перед собакой и потом окажется во рту ее,
наступает определенная двигательная и секреторная реакция.
Если за несколько секунд перед тем, как пища попадет в рот
собаки, начнут действовать, например, на ухо собаки удары мет-
ронома и такое совпадение повторится один или несколько раз, то
удары метронома будут вызывать ту же реакцию, как и пища, т. е.
собака проделает те же движения и так же потечет слюча и другие
пищеварительные соки. Эта пищевая реакция может сделаться
такой же точною, как на пищу, и существовать неопределенно
долгое время. Это и есть то, что я называю условным рефлексом.
Почему это не было рефлексом? Механизм, очевидно, тот же:
определенный внешний агент, движение раздражения по опре-
деленному афферентному нерву и центральная связь с определен-
ными эфферентными нервами мускулатуры и желез. Разница не
в механизме, а в его завершении. В безусловном рефлексе меха-
низм его готов со дня рождения во всех частях. Условный ре-
флекс в течение индивидуального существования доделывается
в одном своем пункте — в центральной нервной системе, именно
в больших полушариях, так как с удалением полушарий услов-
ные рефлексы исчезают из деятельности нервной системы. Так
как в нормальном животном эта доделка рефлекторного меха-
низма происходит непременно при определенных физиологиче-
ских условиях, то нет решительно никаких оснований видеть
в этом что-нибудь внефизиологическое. Довершение механизма
в условном рефлексе ясно состоит в замыкании, образовании сое-
динения на пути движения раздражения. В настоящее время
имеются факты, позволяющие считать акт замыкания даже эле-
ментарным физиологическим процессом.
Условные рефлексы образуются на всевозможные агенты при-
роды, для которых только существуют рецепторные аппараты
у данного животного, и при всех безусловных рефлексах. Их био-
логическое значение огромно, так как только благодаря им может
установиться точнейшее и тончайшее равновесие между сложным
организмом и окружающей средой в больших районах послед-

ней. Бесчисленные условно действующие агенты как бы сигна-
лизируют собой относительно немногие и близкие агенты, непо-
средственно благоприятствующие и вредные организму. Мель-
чайшие и отдаленнейшие условные раздражители, действующие
на глаз, ухо и другие рецепторы, вызывают движение животного,
с одной стороны, в направлении к еде, другому полу и так далее,
с другой — в направлении от всяких вредных, разрушающих
агентов.
С указанных точек зрения физиологическая роль коры боль-
ших полушарий, с одной стороны, замыкательная (по механизму),
с другой — сигнализационная (по значению), притом с перемен-
ной сигнализацией, в точном соответствии с внешними условиями.
Прежде чем итти вперед, два слова о нашей методике. Для
образования условных рефлексов мы пользовались почти исклю-
чительно двумя безусловными рефлексами — пищевым и оборо-
нительным на попадающие в рот животного непищевые, отвер-
гаемые вещества; мы вливали в рот собаки слабый раствор
кислоты. При этом мы регистрировали не двигательный компо-
нент условных рефлексов, а секреторный, именно отделение слю-
ны, так как при нем удобнее измерять реакцию.
Выше приведен положительный условный рефлекс, когда
условный раздражитель вызывает в коре больших, полушарий
процесс раздражения. Но рядом с положительным постоянно су-
ществуют и условные отрицательные, тормозные рефлексы, когда
условно действующий агент вызывает не процесс раздражения,
а процесс торможения. Мы образовали, например, положитель-
ный условный рефлекс на тон 100 колебаний в секунду. Когда
мы пробуем затем впервые другие тоны, то и эти стали обладать
тем же положительным условным действием. Если же мы будем
повторять их без сопровождения безусловным раздражителем, то
они постепенно не только потеряют их положительное действие,
но превратятся в тормозные агенты. Их тормозное действие, оче-
видно, обнаруживается в том, что после применения их в тече-
ние некоторого ближайшего времени (минут и даже многих)
остается совсем недействительным или ослабленным и положи-
тельно действующий тон.

В настоящее время наше исследование условных рефлексов
очень разрослось, и сейчас я лишен возможности изложить его
сколько-нибудь полно. После уже сделанного необходимого вве-
дения я должен коротко остановиться еще на двух-трех подроб-
ностях, чтобы только затем перейти к специальному предмету
моего теперешнего сообщения.
Как процесс раздражения, так и процесс торможения проде-
лывают движение по коре полушария, сперва иррадиируя более
или менее далеко из исходного пункта, а потом концентрируясь
в нем. При концентрировании этих процессов дело доходит до
очень тонкой локализации их, благодаря чему вся кора превра-
щается в огромную мозаику тесно перемежающихся раздражае-
мых и тормозимых пунктов.
Эта мозаика образуется и укрепляется частью под взаимным
натиском противоположных процессов раздражения и торможе-
ния, непосредственно вызываемых соответственными внешними
раздражениями, частью благодаря внутренним отношениям,
именно взаимной индукции, когда один процесс ведет к усиле-
нию другого.
В недавней моей статье, появившейся в «Скандинавском
архиве физиологии», приведен длинный ряд наших опытов, ко-
торые, по моему убеждению, несомненно доказывают, что сон
есть то же самое торможение, которое постоянно соучаствует
вместе с раздражением в бодром состоянии больших полушарий,
только не раздробленное, как там, а сплошное и иррадиирован-
ное не только на оба полушария, но и на следующие за ними
вниз отделы головного мозга.
В последнее время мы изучали переходные фазы между бод-
рым состоянием и сном животного. В обстановке наших опытов,
когда собаки стоят в станке, ограниченные в их движениях и
одни в экспериментальной комнате, т. е. даже изолированные от
экспериментатора и притом при определенном характере наших
раздражителей, они легко впадают в особенное состояние по на-
правлению, так сказать, ко сну. Частью благодаря индивидуаль-
ным свойствам нервных систем разных собак, частью вследствие
принимаемых нами мер, мы можем наблюдать и изучать как бы

зафиксированные определенные фазы при переходе из бодрого
состояния в полный сон. Таких фаз можно отчетливо отличить
несколько. Я остановлюсь на двух из них.
Когда условные рефлексы образованы из разных внешних
агентов при помощи одного и того же безусловного раздражи-
теля, то получаемые эффекты оказываются количественно очень
различными, несмотря на окончательную выработку всех рефле-
ксов. На наши обыкновенные термические и механические раз-
дражения кожи, а также и на световые раздражения, условные
реакции меньше, чем на звуковые раздражения. Как показали
наши недавние специальные опыты, это обусловливается абсо-
лютной энергией каждого раздражителя — чем больше энергия
раздражителя, тем больше его эффект. При определенной фазе
перехода из бодрого состояния по направлению к сонному это
нормальное отношение эффектов исчезает, заменяясь то уравне-
нием эффектов (уравнительная фаза), то их извращенным отно-
шением, т. е. эффекты от слабых раздражителей делаются боль-
ше, чем от сильных, или даже остаются действительными только
слабые раздражители (парадоксальная фаза). Вот примеры. Со-
бака, ранее дававшая разные по величине условные рефлексы,
соответственно разным раздражителям, с продолжением на ней
опытов стала впадать в еле заметное дремотное состояние, и все
ее условные рефлексы сравнялись по размеру эффекта. Стоило
впрыснуть ей под кожу небольшое количество кофеина, чтобы
она сделалась вполне бодрой, а вместе с тем и все рефлексы рас-
положились по величине эффекта в правильном порядке.
Другую собаку, всегда остающуюся вполне бодрой во время
опыта, мы сами повторным и продолжительным в течение дан-
ного опыта применением тормозных раздражителей приводим
в сонное состояние. Пробуя теперь слабый положительный услов-
ный раздражитель, мы находим его недействительным, причем
собаку слегка подкармливаем. Это, конечно, несколько ослабляет
сонное состояние собаки. Повторяя условный раздражитель еще
раз, мы уже получаем от него некоторое действие. Подкармли-
ваем собаку опять. В третий раз условный рефлекс на тот же
раздражитель достигает обычного размера и даже его превосхо-

дит. Условное раздражение и теперь сопровождается едой.
А дальше применяем один из сильных условных раздражителей,
и его эффект оказывается меньше примененного перед этим сла-
бого раздражителя. При продолжении этого опыта в том же
роде, наконец, вполне восстанавливается нормальное отношение
между раздражителями соответственно их силе. Очевидно, воз-
буждение повторными актами еды постепенно преодолевает про-
изведенное нами в начале опыта сонное, тормозное состояние
полушарий, причем оно только последовательными фазами пере-
ходит опять во вполне бодрое состояние.
Еще пример. У собаки, у которой были скоро выработаны
многие рефлексы на агенты разной силы, при образовании ре-
флекса еще на лишний слабый раздражитель, этот раздражитель
был применен подряд несколько раз в каждом опыте и притом
несколько дней. Это повело к решительному изменению общего
состояния животного. Оно стало менее подвижным в станке, как
бы застывающим в своей позе, а вместе с этим из старых выра-
ботанных раздражителей сохранили свое действие только слабые.
При слабых раздражителях получался полный секреторный эф-
фект на все время действия их и при подаче еды собака сейчас
же начинала ее есть. При сильных раздражителях только в са-
мом начале действия раздражителя вытекало небольшое количе-
ство слюны, а затем отделение прекращалось, и собака к подан-
ной ей еде не прикасалась. Если, входя в комнату, мы собаку
всячески возбуждали, поглаживая ее, обращаясь к ней с кличкой
и т. д., то сейчас же после этого все условные рефлексы восста-
навливались и раздражители по эффекту располагались в нор-
мальном порядке. Когда же собаку на станке в течение несколь-
ких дней оставляли без нарочитого возбуждения, то все условные
рефлексы, наконец, исчезали и собака предлагаемую ей пищу на
станке не брала. Но стоило спустить ее на пол, она пожирала
пищу с большой жадностью.
Едва ли можно оспаривать, что в приведенных опытах перед
нами определенная гипнотическая фаза. Я думаю, что наша пара-
доксальная фаза есть действительный аналог особенно интересной
фазы человеческой гипнотизации, фазы внушения, когда сильные

раздражения реального мира уступают место слабым раздраже-
ниям, идущим от слов гипнотизера. Парадоксальная фаза делает
также понятными многие случаи короткого и продолжительного,
часто многолетнего, ненормального сна, когда человек иногда и
только на короткое время возвращается к бодрому состоянию,
именно при устранении сильных (дневных) раздражений, чаще
в ночное время. (Случай пятилетнего сна, наблюдавшийся проф.
Пьером Жанэ, и петербургский случай двадцатилетнего такого сна).
Таким образом переходные фазы между бодрым достоянием
и сном являются разными степенями экстенсивности и интенсив-
ности тормозного процесса в больших полушариях. Ранее и
давно известный так называемый гипноз животных есть настоя-
щий гипноз, одна из переходных фаз между бодрым состоянием
и сном, есть торможение, сосредоточивающееся главным образом
на двигательной области коры, в силу некоторой особенности
процедуры его получения. Каталептическое состояние, наступаю-
щее при этом, очевидно, происходит благодаря обнаружению
деятельности уравновешивающих центров мозга, открытых Маг-
нусом и Клейном, и теперь освобождающихся от маскирующего
влияния двигательной области коры. Наши опыты показали, что
разные переходные фазы и сон могут быть получены как от сла-
бых, так и от сильных, а также и от необычных раздражителей,
так что бодрое состояние, так сказать, устанавливается вообще
на среднюю силу обычных раздражителей, в особенности, ко-
нечно, для некоторых нервных систем.
Особенный интерес представляет еще то, что парадоксальная
фаза наблюдалась нами и помимо тех состояний, в которых на-
ходились вышеописанные собаки. После каждого и однократного
применения условного тормозного рефлекса, особенно вскорости
после того, как он был выработан, наблюдается длинный после-
довательный период торможения на всем полушарии. И в этом
периоде тоже можно захватить отчетливо парадоксальную фазу.
Этим еще раз подтверждается наш прежний вывод, что сон и тор-
можение— один и тот же процесс.
Переходим к другому ряду наших опытов. Сначала случайно
мы встретили, а затем уже нарочито сами производили у наших

собак патологические функциональные изменения нервной си-
стемы, аналогичные человеческим неврозам.
У двух собак условный рефлекс был постепенно выработан не
из индифферентного раздражителя, а из сильнейшего электриче-
ского тока, приложенного к коже собаки. Собака при этом токе
не кричала, не оборонялась всячески, а обращалась к тому месту,
откуда обыкновенно подавалась еда, облизывалась и т. д., короче,
имелась налицо энергичная пищевая реакция, обильно текла
слюна. Электрический ток мог быть заменен прижиганием и по-
ранением кожи — эффект оставался тем же. Этот условный ре-
флекс держался долго неизмененным. Затем мы стали переходить
с электрическим током все на новые места. Долго положение дела
оставалось тем же. Затем при одном новом месте (я не помню
сейчас, каком по счету) у одной собаки все сразу радикально
изменилось. Условный пищевой рефлекс на электрический ток
исчез без следа, теперь самый слабый ток и на первоначальном
месте вызывал только сильнейшую оборонительную реакцию.
У другой собаки с тем же рефлексом от одного перехода на но-
вые места мы не получили того же. Но когда в одном и том же
опыте мы раздражали эти разные места одно за другим, произо-
шло совершенно то же самое, что у первой собаки. Обе собаки
сделались и вообще очень возбужденными, беспокойными. При-
шлось оставить их без всяких опытов на три месяца, и, однако,
только у одной из них после такого отдыха можно было очень
медленно, начиная с очень слабенького тока, снова образовать
тот же рефлекс. У другой это не удалось.
У следующей собаки был выработан условный рефлекс на от-
брасываемый на экране перед собакой освещенный круг. Затем
от круга был отдифференцирован эллипсис, который сначала
тоже получил положительное условное действие, но, повторяемый
без сопровождения безусловным раздражителем, стал условно-
тормозным агентом. Этот первый отдифференцированный эллип-
сис одинаковой площади и одинакового освещения с кругом был
очень удален от формы круга. Но затем последовательно отдиф-
ференцировывались эллипсисы все с уменьшающимся отноше-
нием полуосей. Новые дифференцировки тоже образовывались

и хорошо держались. Когда же был введен в опыт один из бли-
жайших по форме к кругу эллипсисов, то сначала образовавшая-
ся было дифференцировка при ее повторении не укреплялась,
а ослаблялась, т. е. этот эллипсис начал снова действовать поло-
жительно и чем дальше, тем более значительно. А с этим вместе
исчезли все ранее прочно выработанные, более грубые дифферен-
цировки. Пришлось опять все дело начинать с самого удаленного
от круга эллипсиса и поступать осторожнее и медленнее, чем в
первый раз. При применении оказавшегося в первый раз пре-
дельным эллипсиса вполне повторилась старая история. И у этой
собаки после этих опытов также резко изменилось общее пове-
дение: из спокойного животного оно превратилось в очень воз-
бужденное.
В обоих случаях — как в опытах с условным пищевым рефле-
ксом на электрический ток, так и в опыте дифференцирования
эллипсисов от круга — явно хронически пострадал тормозной
процесс. В первом случае, для того чтобы на ток могла существо-
вать пищевая реакция, должна была вместе с тем быть затормо-
женной оборонительная реакция на ток. Во втором случае, как
это было указано выше, дифференцирование основывалось на
торможении.
Приведенные наблюдения относятся к более давнему периоду
нашей работы и оставались долго нами неутилизированными.
Лишь в последнее время мы сделали из них специальную тему
и расширили ее во многих отношениях.
На одних собаках мы получили то же самое. Нервная система
их под влиянием подобных приемов очень много теряла в ее тор-
мозной функции. Из многих различных случаев торможения уце-
левали только немногие наипростейшие, но и те были не без
дефектов. Это патологическое состояние иногда длилось меся-
цами, часто оставаясь при этом вполне стационарным. Интересно,
что в некоторых таких случаях введение брома, примененное
в течение нескольких дней, очень быстро и радикально излечи-
вало животное.
Но на других собаках, очевидно другого нервного типа
(о разных типах нервной системы собак я буду иметь приятный

случай говорить в здешнем Психологическом обществе), получи-
лось совершенно другое. Теперь при тех же наших приемах брал
перевес тормозной процесс. Положительные условные рефлексы
или совсем исчезали, или представляли особенности, свойствен-
ные вышеописанным переходным фазам от бодрого состояния
к сонному. Вот относящийся сюда опыт.
У собаки был образован условный рефлекс на ритмическое,
определенной частоты, механическое раздражение кожи. От этого
условного раздражителя был отдифференцирован раздражитель,
почти тождественный с ним, отличающийся от него только часто-
той ритма, т. е. одна частота ритмического механического раздра-
жения кожи была сделана условным положительным раздражите-
лем, а другая — условным тормозным. Когда оба эти рефлекса
сделались вполне прочными, непосредственно, т. е. без всякой
паузы, после действия тормозного раздражителя был применен
положительный, иначе говоря, одна частота механических раздра-
жений кожи сменена на другую. Это повело к резкому патологи-
ческому состоянию нервной системы, которое только после мно-
гих недель, может быть, отчасти под влиянием некоторых наших
мер, перешло в норму. Мы наблюдали животное сплошь изо дня
в день. Началось с полного исчезания всех условных рефлексов.
Затем они постепенно восстановлялись, проходя уже нам извест-
ные фазы, причем каждая характерная фаза держалась по не-
скольку дней, даже до десяти. Между этими фазами опять осо-
бенно отчетливо выступили парадоксальная и уравнительная.
Таким образом в наших патологических случаях выступили
те же нервные явления, что и в норме. Но в норме они быстро
сменяются, здесь же делаются хроническими. Это относится до
преобладания как раздражительного, так и тормозного про-
цесса.
Что общее лежит в основании всех наших патологических слу-
чаев? Чем, ближе говоря, обусловливается длительное отклоне-
ние от нормы при применении наших приемов? Нам кажется, что
мы вправе сказать, что трудная встреча, необычное сопоставле-
ние в отношении ли времени или интенсивности, или того и дру-
гого вместе, двух противоположных процессов, раздражения и

торможения, ведет к длительному нарушению нормального
баланса между ними.
Нужно, однако, прибавить, что некоторые приемы, которыми
мы производили патологическое состояние, не оказываются дей-
ствительными для всех собак. Встречаются и такие, которые пере-
носят их без вреда для себя. Мы не можем того же сказать отно-
сительно электрического тока как условного раздражителя, так
как опытов с ним было мало.
Всю приведенную фактическую характеристику физиологиче-
ской работы больших полушарий мы обнимаем сейчас следующим
предварительным представлением, которым и руководимся при
постановке дальнейших опытов. Замыкание, образование новых
связей мы относим на счет функций разделительной мембраны,
если она существует, или просто утончающихся разветвлений
между невронами, между отдельными нервными клетками. Коле-
бания возбудимости, переход в тормозное состояние приурочи-
ваем к самим клеткам. Это размещение функций представляется
нам вероятным в силу факта, что в то время как новые связи,
хорошо выработанные, очень долго сохраняются, изменения воз-
будимости, переход в тормозное состояние суть очень подвижные
явления. Явления возбуждения и торможения нам кажутся раз-
ными фазами в деятельности клеток коры больших полушарий.
За этими клетками надо признать высшую степень реактивности
и, следовательно, разрушаемости.
Эта стремительная функциональная разрушаемость является
главным толчком к появлению в клетке особенного процесса тор-
можения, экономического процесса, который не только ограничи-
вает дальнейшее функциональное разрушение, но и способствует
восстановлению истраченного раздражимого вещества. Так всего
естественнее понять постояннейший и самый яркий факт, с кото-
рым мы имеем дело при работе с условными рефлексами. Этот
факт состоит в следующем. Условный раздражитель, если он
применяется один, даже только десяток-другой секунд, непре-
менно рано или поздно во всех случаях, а у некоторых собак
поразительно скоро, приводит клетку в тормозное состояние, а за
нею всю кору и некоторые ниже лежащие отделы головного

мозга до состояния полного сна. Что при скором присоединении
безусловного раздражителя к началу действия условного раздра-
жителя этого не происходит, не противоречит нашему пониманию
фактов. Наши последние опыты показывают, что во время дей-
ствия безусловного раздражителя положительный условный раз-
дражитель теряет свое действие, затормаживается. Бдительней-
ший сигнальщик сыграл свою ответственную роль, и на время,
когда он не нужен, тщательно охраняется его отдых.
Как ценно раздражимое вещество клеток коры больших полу-
шарий и как ограничен его запас, свидетельствуют следующие
опыты. Несколько лет тому назад, когда мы терпели большую
нужду в пищевых продуктах, конечно, порядочно голодали и
наши экспериментальные животные. На таких животных почти
невозможно было вести работы с условными рефлексами. Положи-
тельный условный раздражитель, несмотря на все принимаемые
нами меры, стремительно переходил в тормозной. Все работы выхо-
дили на одну тему о влиянии голода на условные рефлексы. Нужно
прибавить, что чрезвычайная наклонность к переходу в тормозное
состояние одинаково давала себя знать как на пищевых, так и на
кислотных условных рефлексах. Только что сообщенный факт лиш-
ний раз говорит за большую чувствительность метода условных ре-
флексов при физиологическом изучении больших полушарий.
С изложенной же точки зрения легко понимается существова-
ние разных нервных систем у собак, с которыми пришлось встре-
титься нам в нашей работе. Конечно, то же надо думать и о на-
ших нервных системах. Можно легко представить себе нервные
системы, или со дня рождения, или под влиянием трудных жиз-
ненных положений обладающие малым запасом раздражимого
вещества в клетках коры и потому легко переходящие в тормоз-
ное состояние, в разные его фазы, или даже постоянно находя-
щиеся в какой-нибудь из этих фаз.
Я кончил и был бы очень счастлив, если бы кто-либо из моих
высокоуважаемых слушателей пожелал обратиться ко мне за
разъяснениями или с возражениями, так как большой и сложный
предмет нашей работы, и притом сообщенный так кратко, едва ли
мог быть изложен мной удовлетворительно.

XLI. ТОРМОЗНОЙ ТИП НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ СОБАК 1
Приношу мою сердечнейшую благодарность за оказываемую
мне высокую честь (избранием в члены) и приятную для меня
готовность выслушать мое сообщение. Я убежден, что рано или
поздно физиологи с их изучением нервной системы и психологи
должны будут соединиться в тесной, дружной работе. Пусть
теперь каждый из нас пробует итти своей дорогой, старается
использовать свои специальные ресурсы. Чем больше подходов,
тем больше шансов, что мы, наконец, приятно сойдемся, полезные
и необходимые друг для друга.
Как известно, я с моими сотрудниками перед деятельностью
головного мозга высших животных (специально собаки) стою
в положении чистого физиолога, оперируя исключительно физио-
логическими понятиями и терминами.
Чем более мы изучали нашим способом высшую нервную дея-
тельность собак, тем более нам пришлось встречаться с явными
и значительными различиями нервных систем у разных собак.
Эти различия, с одной стороны, затрудняли наши исследования,
мешая часто полному воспроизведению наших фактов на разных
животных, с другой стороны — представили огромную выгоду,
очень выдвигая, так сказать подчеркивая, определенные стороны
нервной деятельности. Наконец мы могли установить несколько
определенных типов нервных систем. Одним из этих типов я и
позволю себе занять ваше внимание. Это — собаки, которых все,
1 Доклад на французском языке в Парижском психологическом обще-
стве. Декабрь 1925 г.

смотря на их поведение, особенно в новой обстановке, назвали бы
боязливыми, трусливыми животными. Они ходят осторожно,
поджав хвост, на несколько согнутых ногах. При немного резких
наших движениях, при мало повышенном голосе, они подаются
всем телом назад, совсем приседают на пол. Мы имеем сейчас
Б лаборатории крайнего представителя этого типа. Собака —
самка, родилась у нас, живет при лаборатории пять-шесть лет.
Ничего неприятного от нас никогда не видала. Единственно, что
от нее требовалось, — это в станке есть периодически ей предла-
гаемую пищу при известных сигналах, наших условных раздра-
жителях. И, однако, до сих пор она от всех нас, постоянных чле-
нов лаборатории, шарахается, убегает, как от опасных врагов.
Животное этого типа очень удобно для работы над ним с услов-
ными рефлексами, но только потом, а не сразу. С самого начала
все чрезвычайно затрудняет образование у них условных рефлек-
сов: постановка в станок, прикрепление к животному разных
приборчиков, особенная подача еды и т. д. Но когда все это,
наконец, побеждено, собака становится образцовым эксперимен-
тальным объектом, прямо хорошей машиной. При этом обращает
на себя внимание в особенности прочность тормозных условных
рефлексов, т. е. когда условные агенты вызывают не процесс раз-
дражения, а процесс торможения. У собак всех других типов,
наоборот, именно процесс торможения оказывается наиболее
лабильным, особенно легко нарушающимся. Когда на собаку
нашего типа в обычной экспериментальной обстановке падают
какие-нибудь незначительные новые раздражители, например
осторожное присутствие новых лиц за дверью экспериментальной
комнаты, сейчас же страдают только положительные условные
рефлексы, исчезая или ослабляясь; тормозные же вполне сохра-
няются.
Дальше я буду говорить об одной собаке этого типа, с кото-
рой экспериментировал мой сотрудник, д-р Сперанский. У этой
собаки было выработано шесть положительных рефлексов: на
звонок, удары метронома, определенный тон, усиление общего
освещения комнаты, появление перед ее глазами круга из белой
бумаги и игрушечного зайчика. От этих раздражителей были

отдифференцированы, т. е. были сделаны тормозными раздражи-
телями, удары метронома другой частоты, уменьшение общего
освещения, форма квадрата и игрушечная лошадка. По вели-
чине положительные рефлексы расположились так. Все зву-
ковые рефлексы превосходили зрительные в полтора-два раза.
Между звуковыми на первом месте стоял звонок, за ним шли
удары метронома, и всего слабее действовал тон. Зрительные
были все приблизительно одинакового размера. Как уже ска-
зано вообще, и эта собака работала совершеннейшим образом,
все указанные отношения постоянно воспроизводились стерео-
типно.
В сентябре прошлого 1 года в Ленинграде произошло чрезвы-
чайное наводнение. Собаки были спасены только с большим тру-
дом, при чрезвычайной обстановке. После того как через не-
сколько (пять-десять) дней все было приведено в прежний
порядок, наша собака, по виду совершенно здоровая, в экспери-
ментальной комнате повергла нас в полное недоумение. Все
условные положительные рефлексы совершенно исчезли: совер-
шенно не текла слюна, и собака не брала еду, подаваемую ей
обычным способом. Долгое время мы не догадывались, в чем
дело. Все первоначальные предположения о причине этого явле-
ния при проверке не подтверждались. Наконец мы напали на
мысль о все еще продолжающемся сильном эффекте на нашу со-
баку сцены наводнения. Тогда мы поступили следующим обра-
зом. Обыкновенно сейчас опыты с условными рефлексами ведутся
у нас так, что собака остается одна в экспериментальной комнате,
а экспериментатор сидит за дверью в другой комнате и оттуда
действует на собаку, подает ей еду и там регистрирует резуль-
таты опытов. Для нашей собаки мы ввели теперь изменение.
Д-р Сперанский стал спокойно сидеть, ничего не делая другого
в комнате вместе с собакой, а я за него из другой комнаты делал
опыт. Условные рефлексы, к нашему большому удовлетворению,
вернулись, и собака начала брать еду. Практикуя этот прием
в течение значительного времени, сперва изредка, а затем чаще,
1 1924 г.

постепенно его ослабляя, т. е. иногда оставляя собаку в комнате
одну, мы, наконец, привели собаку до известной степени в норму-
Затем мы попробовали влияние отдельных, так сказать, компо-
нентов наводнения в следующем миниатюрном виде.
Мы из-под двери в комнату собаки пустили осторожно струю
воды. Может быть, легкий звук разливающейся воды или зер-
кальность пола вернули собаку в прежнее патологическое состоя-
ние. Условные рефлексы снова исчезли, и опять пришлось их
восстанавливать прежним способом. Больше того, когда собака
снова оправилась, нельзя было применять прежнего сильнейшего
условного раздражителя — звонка. Тормозил он сам, и после
него происходило затормаживание всех остальных рефлексов.
Прошел год после наводнения, причем мы всячески старались
охранять наше животное от каких-нибудь особенных раздраже-
ний. Наконец нынешней осенью мы могли получить старый
условный рефлекс и на звонок. Но после первого же его примене-
ния рефлекс этот стал постепенно уменьшаться, хотя он употреб-
лялся только один раз в день, наконец исчез совсем, а вместе
с тем стали страдать и все остальные рефлексы, то тоже време-
нами исчезая, то представляя разные гипнотические фазы, пере-
ходные между бодрым состоянием и сном, хотя до сонливости
у этой собаки никогда не доходило. В этом состоянии животного
мы испробовали еще два приема для восстановления нормаль-
ных рефлексов. У нашей собаки, как уже сказано, тормозные
рефлексы необычайно прочны. А о хороших тормозных раздра-
жителях мы знали, что они могут индуцировать, усиливать про-
цесс раздражения. Поэтому мы действовали на собаку теми тор-
мозными раздражителями, т. е. дифференцированными агентами,
которые я выше перечислил. И, действительно, мы много раз
видели, что после этого рефлексы появлялись, и собака еду
брала, если раньше не было ни того, ни другого, или, при пере-
ходных гипнотических фазах, под влиянием индуцирования про-
исходил сдвиг фаз в сторону нормального состояния. Другой
прием — только вариация уже примененного. Мы помещали
в комнате собаки не целого экспериментатора, а только часть его
костюма, и это демонстративно было достаточно, чтобы

рефлексы резко улучшились. Костюм не был виден собаке, следо-
вательно, имел действие его запах.
К фактической части, которую я пока нарочно отделил от
всяких соображений, надо сюда прибавить следующее. Если на-
блюдать за движениями собаки, когда исчезают условные рефле-
ксы и собака не берет еды, то мы видим в этом случае не пище-
вую двигательную реакцию, а пассивно-оборонительную, как мы
ее называем, которую обыкновенно назвали бы реакцией страха.
Это производит особенно сильное впечатление на наблюдателя,
когда собака находится в одной из гипнотических фаз, так назы-
ваемой нами парадоксальной, т. е. когда действуют только сла-
бые условные раздражители, а сильные не действуют. При сла-
бых зрительных раздражителях у собаки явная пищевая двига-
тельная реакция, сейчас же при звуковых резкая пассивно-обо-
ронительная: животное беспокойно двигает головой туда и сюда,
приседает к полу и опускает голову как можно ниже, ни малей-
шего движения в сторону прибора с едой.
Ко всему этому надо прибавить, что наше животное очень
упитано, очень подвижно на свободе и постоянно обладает отлич-
ным аппетитом вне станка или вне экспериментальной комнаты.
Описываемое животное, однако, вовсе не было исключитель-
ным. Как я сказал раньше, мы имели несколько собак такого
типа и также подвергнувшихся подобному влиянию наводнения
с некоторыми вариациями.
Теперь я могу перейти к нашему толкованию всех сообщен-
ных фактов.
Для нас представляется совершенно ясным, что наш тип
должен быть противопоставлен всем другим типам, где часто
совершенно не удается выработать полных тормозных рефлексов
или где они хотя и могут быть хорошо выработаны, но очень
"непрочны — легко нарушаются. Значит, в описанном типе пре-
обладает тормозной процесс, когда во всех остальных типах
процесс раздражения или берет перевес, или более или менее
уравновешен с процессом торможения.
Какое можно составить себе ближайшее понятие о нашем
типе, об его, так сказать, более глубоком механизме?

Мы знаем как самый постоянный и общий факт, относящийся
до физиологии условных рефлексов, что изолированное условное
раздражение, очевидно адресующееся к клеткам коры больших
полушарий, непременно рано или поздно, часто поразительно
быстро, ведет к тормозному состоянию клеток и к его крайнему
пределу — ко сну животного. Этот факт всего проще понимать
так, что эти клетки как исключительно реактивные образования
при раздражении чрезвычайно быстро разрушают свое раз-
дражимое вещество, и в них наступает другой процесс, до
известной степени охранительный и экономический, — процесс
торможения. Этот процесс прекращает дальнейшее функциональ-
ное разрушение клетки и вместе способствует восстановлению
истраченного вещества. За это говорит наше утомление после
дневной работы, устраняющееся сном, который, как я это дока-
зал ранее, есть разлитое торможение. То же, очевидно, доказы-
вает и наш точный факт, что после повреждения определенных
мест коры больших полушарий от связанных с ними рецепторов
долго нельзя получить положительных условных рефлексов,
раздражение их вызывает только тормозной эффект. Если же
позже при раздражении выступает и положительный эффект, то
лишь на короткое время, быстро сменяясь тормозным, — типич-
ное явление так называемой раздражительной слабости. Сюда
же надо отнести и наблюдение над нашими собаками в недавнее
трудное время моей родины, когда истощенные вместе с нами
животные чрезвычайно быстро при наших условных раздраже-
ниях на станке впадали в разные степени тормозного состояния
и, наконец, сон, так что на них не было возможности вести какие-
нибудь исследования с положительными условными рефлексами.
На этом основании мы можем думать, что описываемый тип
собак имеет корковые клетки, обладающие только малым запа-
сом раздражимого вещества или в особенности легко разрушаю-
щимся веществом.
Тормозное состояние в клетках вызывается или очень сла-
быми раздражениями, или очень сильными; при раздражениях
средней силы клетки всего продолжительнее могут оставаться
в состоянии раздражения, не переходя в разные степени тормо-

жения. При слабых раздражениях торможение сменяет процесс
раздражения медленно, при сильных — стремительно. Конечно,
эти степени силы раздражителей совершенно относительны, т. е.
что для одной нервной системы есть сильное раздражение, для
другой — только среднее. Чрезвычайное наводнение только на
типе, о котором до сих пор у нас шла речь, дало себя знать
тормозящим образом, на других влияния его не было заметно.
На нашей собаке до ее невроза после наводнения, который
можно с правом аналогировать с человеческим так называемым
травматическим неврозом, звонок не был чрезвычайно сильным
раздражителем, т. е. тормозящим, а при неврозе он стал явно
таким. То же самое, очевидно, и в одной из нормальных гипно-
тических фаз —парадоксальной, когда действуют положительно
только слабые раздражители, а сильные ведут к торможению.
Затем нельзя не обратить внимания на явную связь пас-
сивно-оборонительного рефлекса собак с тормозным процессом.
Собака наша, как мы это признали, располагает нервной систе-
мой с преобладающим в ней тормозным процессом. И ее общее
поведение характеризуется постоянной наличностью пассивно-
оборонительного рефлекса. При ее неврозе на высоте его разви-
тия при всех условных раздражителях, при парадоксальной
фазе во время действия только сильных, т. е. тормозящих раз-
дражителей, постоянно выступает пассивно-оборонительная реак-
ция. Поразительная вещь! Даже у собак, которым вообще
несвойственна обычно пассивно-оборонительная реакция, во
время произведенной у них парадоксальной фазы при сильных
условных раздражителях эта реакция отчетливо выступает.
Мне кажется, на основании этого позволительно принимать,
что в основе, так сказать, нормальной боязливости, трусости, а
особенно болезненных фобий лежит простое преобладание физио-
логического процесса торможения как выражение слабости корко-
вых клеток. К этому прошу припомнить вышеприведенный случай
индукции, когда чисто физиологический прием временно устранил
торможение, а с ним и пассивно-оборонительный рефлекс.
Когда я постепенно разбирался в типах нервных систем раз-
ных собак, мне казалось, что к ним очень подходит классическая

классификация темпераментов, в особенности ее крайние члены —
сангвинический и меланхолический. Первый — это такой тип,
которому постоянно нужны сменяющиеся раздражения, он их
неустанно ищет и в таком случае способен обнаружить чрезвы-
чайную энергию. При однообразных же раздражениях, наобо-
рот, он чрезвычайно легко впадает в сонливое и сонное состоя-
ние. Меланхолический тип — это тип, которым мы занимались.
Вспомним крайнего представителя этого типа, о котором я упо-
минал вначале. Не естественно ли считать и называть его мелан-
холическим, если на каждом шагу, в каждый момент окружающая
среда вызывает в нем все тот же неотступный пассивно-оборо-
нительный рефлекс.
В середине стоят вариации уравновешенного типа, где оди-
наково силен как раздражительный, так и тормозной процессы,
точно и своевременно сменяясь.
Наконец мы встретились у нашей собаки с отчетливым соци-
альным рефлексом, с действием агента социальной среды. Собака,
как и ее дикий прародитель волк, — стайное животное, и человек
в силу давней исторической связи стал для нее «socius». Д-р
Сперанский, который водил ее в экспериментальную комнату,
бережно обходился с ней, кормил ее, стал для нее условным
положительным раздражителем, повышающим раздражительный
тонус коры, который устранял, преодолевал тормозной тонус.
Что д-р Сперанский представлял собой для собаки только синте-
тический внешний раздражитель, состоящий главным образом
из зрительных, звуковых и запаховых компонентов, доказывал
наш последний опыт, когда и один запах д-ра Сперанского
произвел то же действие на нервную систему собаки, что и он
сам, только, конечно, более слабое.
Этот опыт, вместе с некоторыми ранними, толкает нас, нако-
нец, и в область социальных рефлексов, которые мы теперь
и включаем в программу наших следующих исследований.
Едва ли можно теперь оспаривать, что для чисто физиоло-
гического исследования работы больших полушарий при помощи
условных рефлексов открывается необозримое поле.

XLII. ВЛИЯНИЕ ПЕРЕРЫВА В РАБОТЕ НАД СОБАКАМИ
С УСЛОВНЫМИ РЕФЛЕКСАМИ 1
Двухмесячный летний перерыв в работе над условными
рефлексами собак представил случай наблюдать особенные изме-
нения в поведении этих животных.
Собака № 1. Это животное, вообще очень подвижное,
поставленное в станок после перерыва, оказалось гораздо более
возбужденным, чем было до перерыва. Хвост его находился
в постоянном движении, и оно чрезвычайно живо реагировало
на малейшее движение экспериментатора. Вместе с тем все пище-
вые условные рефлексы исчезли, и собака даже не брала пода-
ваемую ей после условных раздражителей пищу. После некоторых
бесплодных попыток вызвать условные реакции было решено
применить ранее солидно выработанную дифференцировку, т. е.
очень сильный тормозной процесс. Вслед за этим исчезнувшие
рефлексы восстановились и собака ела подаваемую ей пищу.
Факты естественно понимаются следующим образом. У данной
собаки был очень резко выражен рефлекс свободы. До перерыва
систематическим применением безусловных и условных пищевых
раздражений рефлекс свободы был подавлен, заторможен. Во
время перерыва, вследствие неподкрепления, условные пищевые
раздражители ослабели и рефлекс свободы опять усилился
и взял перевес. Употребив дифференцировку, мы путем индук-
ции (положительной фазы) усилили действие всех условных
1 Статья в юбилейном сборнике, посвященном французскому физиологу
Ш. Рише. 1926 г.

пищевых раздражителей — и в результате рефлекс свободы
снова был побежден.
Собака № 2. Это — очень возбудимая, даже агрессивная
собака. С большим трудом у ней была выработана дифферен-
цировка на разную частоту ритмических механических раздра-
жений одного и того же места кожи (одна частота было поло-
жительным условным раздражением, другая — отрицательным).
Затем в течение нескольких опытов без малейшей паузы тор-
мозная частота сменялась на положительную. Постепенно, но
довольно быстро дифференцировка нарушилась, т. е. тормозная
частота получила положительное действие. Вместе с тем собака
пришла в возбужденное состояние, очевидно, вследствие труд-
ности для нервной системы данной собаки такого столкновения
противоположных нервных процессов. Все другие условные
рефлексы сделались уменьшенными и нестойкими, некоторые
совсем исчезли. Вся экспериментальная обстановка сделалась
условным возбудителем трудного состояния нервной системы:
собака отказывалась от пищи, беспокойно металась в станке
и старалась сорваться со станка и убежать, хотя механические
раздражения кожи больше не применялись. После перерыва
все условные рефлексы восстановились и даже были увеличенного
размера. Но достаточно было раз применить положительное
кожно-механическое раздражение, чтобы вполне вернулось состоя-
ние собаки, как оно было перед перерывом. Ясно, что условное
действие экспериментальной обстановки за время перерыва
исчезло, связь ее с трудным состоянием нервной системы разо-
рвалась и снова восстановилась лишь при новом прикосновении
раздражителя к пострадавшему месту нервной системы.
Собака № 3. У этой собаки был выражен в высшей сте-
пени пассивно-оборонительный рефлекс; говоря обычным язы-
ком, она была чрезвычайно боязлива. После перерыва все услов-
ные рефлексы, даже давние и хорошо выработанные, исчезли;
животное не прикасалось к подаваемой пище, несмотря на боль-
шую его жадность. Было сделано предположение, что после
длинного перерыва экспериментальная обстановка перестала быть
для собаки привычной и, следовательно, сделалась опять тормо-

зящей. Присутствие экспериментатора около собаки (обычно
экспериментатор находится вне комнаты за дверью) и примене-
ние дифференцировки, как в случае собаки № 1, восстановили
условные рефлексы, и собака начала брать еду. Таким образом
социальный агент и положительная фаза индукции победили
задерживающее действие обстановки.
Собака № 4. Эта собака до перерыва имела много как
положительных, так и отрицательных условных рефлексов, кото-
рые всегда повторялись вполне регулярно. После перерыва они
были испробованы все сразу и оказались налицо и нисколько
не ослабленными. Но на следующий день животное в станке
стояло беспокойно, с одышкой, и положительные условные
рефлексы упали, повидимому, без всякого внешнего повода. Надо
было принимать, что большой нервный труд, заданный собаке
после перерыва без постепенного практикования, вызвал тяже-
лое, болезненное состояние больших полушарий, что доказыва-
лось и тем, что это состояние затянулось на значительное время.
Приведенные наблюдения показывают, что присутствие или
отсутствие тех или других безусловных и условных агентов опре-
деляют постоянно и точно поведение животных.
В связи с условиями наблюдаются изменения общего тонуса
нервной системы то в сторону возбуждения, то в сторону тормо-
жения, и соответственно с этим изменяются и специальные
реакции на окружающую среду.
Таким образом эти факты говорят за постоянную и строгую
детерминизацию высшей нервной деятельности животных.

ГЛАВЫ XLIII-LI
(1927-1932 гг.)
ДОБАВЛЕНИЕ
К ПЯТОМУ ИЗДАНИЮ
(1932 г.)

XLIII. ФИЗИОЛОГИЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ О ТИПАХ НЕРВНОЙ
СИСТЕМЫ, ТЕМПЕРАМЕНТАХ ТОЖ 1
В настоящем заседании, посвященном памяти великого рус-
ского врача, мне разрешено, в знак преклонения перед дарова-
нием, научными заслугами и жизнью Николая Ивановича Пиро-
гова, сделать сообщение о моей, вместе с моими сотрудниками,
экспериментальной работе, хотя не специально хирургического,
но все же физиолого-медицинского характера.
Темперамент входит важнейшей частью в конституцию, а так
как конституция чрезвычайно занимает сейчас внимание меди-
цинского мира, то мое сообщение среди врачей будет таким
образом оправдано.
Физиологическое учение о темпераментах явилось плодом
нового, по новому методу производимого изучения высшей нерв-
ной деятельности. А так как это изучение еще не сделалось
общим достоянием, не вошло в учебники физиологии, откуда мы
черпаем основные сведения о животном организме, то мне волей-
неволей приходится, для того чтобы быть понятным, коснуться
некоторых общих положений из этого изучения и только потом
перейти к специальной теме моего сообщения.
Самая общая характеристика живого существа состоит в том,
что живое существо отвечает своей определенной специфиче-
ской деятельностью не только на те внешние раздражения, связь
1 Сообщение на торжественном заседании Русского хирургического об-
щества Пирогова, посвященном памяти Н. И. Пирогова, 6 декабря 1927 г.
(Вестн. хирургии, кн. 35—36, 1928, стр. 1—9. — См. также в: Ärztliche
Rundschau, Bd. 38, 1928, S. 329—332. — Ред.).

с которыми существует готовой со дня рождения, но и на многие
другие раздражения, связь с которыми развивается в течение
индивидуального существования, иначе говоря, что живое суще-
ство обладает способностью приспособляться.
Ради большей ясности предмета я прямо перейду к выс-
шим животным. Специфические реакции высших животных, как
известно, называются рефлексами, и этими рефлексами устанав-
ливается постоянно соотношение организма с окружающей сре-
дой. Конечно, это соотношение есть необходимость, потому что,
если бы организм не входил в соответствующие, определенные
соотношения со средой, то он не мог бы и существовать. Рефлексы
всегда двух сортов: рефлексы постоянные, на определенные раз-
дражители, и существующие у каждого животного со дня рожде-
ния, и рефлексы временные, переменные, на различнейшие раз-
дражители, с которыми встречается каждое животное в течение
своей жизни. Что касается до высших животных, например до
собак, к которым относятся все наши исследования, то эти два
сорта рефлексов даже приурочены к разным частям центральной
нервной системы. Постоянные рефлексы, то, что всегда называ-
лось рефлексами, связываются со всеми отделами центральной
нервной системы, вплоть до больших полушарий, а полушария
специально есть место, орган временных связей, временных отно-
шений животного с окружающим миром, временных рефлексов.
Вы хорошо знаете, что до последнего времени, до конца
прошлого столетия, эти временные отношения, временные связи
животного организма с окружающей средой даже не считались
физиологическими, а для обозначения их употреблялось другое
слово — «психические отношения». Текущие работы показали,
что нет никакого основания исключать их из области физиологи-
ческого исследования.
Теперь я от этих общих слов перейду к ряду определенных
фактов. Возьмите вредные условия, вредные влияния, от кото-
рых животное, конечно, сейчас же устраняется, например огонь,
который жжет животное, если оно падает в сферу его действия,
приходит в соприкосновение с ним. Это, конечно, обыкновенный
прирожденный рефлекс, дело нижних отделов центральной нерв-

ной системы. А если животное будет оберегаться на расстоянии
красного цвета и соответствующего рисунка, свойственных огню,
то эта реакция получена во время жизни, это будет временная
связь, временный, приобретенный рефлекс, который у одного
животного может быть, а у другого животного, еще не при-
ходившего в соприкосновение с огнем, будет совершенно отсут-
ствовать. Возьмите другую область раздражений, например пи-
щевой рефлекс, т. е. захватывание пищи. Это есть прежде всего
рефлекс постоянный: и ребенок, и новорожденное животное
сейчас же проделывают определенные движения и вводят пищу
в рот. А вот когда животное бежит на эту пищу издали, по виду
какому-нибудь этой пищи или по звуку, который издает, напри-
мер, маленькое животное, служащее пищей другому животному,
это тоже есть пищевой рефлекс, но такой рефлекс образовался
в течение жизни при помощи больших полушарий. Это — вре-
менный рефлекс; его можно было бы назвать, с общежитейской
точки зрения, сигнальным рефлексом. В таком случае раздра-
житель сигнализирует настоящий предмет, настоящую цель прод-
етого врожденного рефлекса.
В настоящее время исследование этих рефлексов ушло очень
далеко. Вот обыкновенный пример, который мы имеем постоянно
перед глазами. Вы собаке даете еду или показываете ее. На эту
еду возникает реакция: собака стремится к еде, забирает ее
в рот, у нее течет слюна и т. д. Мы можем эту пищу, чтобы
вызвать ту же реакцию, двигательную и секреторную, заменить
чем хотим, каким угодно случайным раздражителем, только его
надо предварительно связать с пищей во времени. Если вы
позвоните или свистнете, или руку поднимете, или почешете
собаку, что угодно, — и затем сейчас же дадите еду и повторите
это несколько раз, тогда все эти раздражители будут вызывать
ту же пищевую реакцию: животное будет тянуться к раздражи-
телю, облизываться, потечет слюна и т. д. — будет тот же
рефлекс, что и раньше при показывании еды.
Понятное дело, что животному в высшей степени важно
в условиях его жизни физиологически быть связанным так отда-
ленно и так разнообразно с теми благоприятными условиями,

которые ему нужны для существования, или с теми вредными
условиями, которые угрожают его существованию. Если какая-
нибудь опасность, например, сигнализируется звуком издали, то
животное будет иметь время принять меры против нее и т. д.
Ясно, что высшее приспособление животных, высшее уравно-
вешивание с окружающей средой непременно связано с этим
сортом временно образующихся рефлексов. Два рода рефлексов
мы обыкновенно обозначаем двумя особыми прилагательными:
врожденные, постоянные называем безусловными рефлексами,
а те, которые нацепляются на врожденные рефлексы в течение
жизни, — условными рефлексами.
Если мы лампу и телефон ежедневно и многократно размы-
каем и замыкаем, то было бы невероятной несообразностью,
чтобы грандиозная проводниковая нервная система, связываю-
щая организм с окружающим бесконечным миром, чтобы она
отходила от этого технического принципа, чтобы это не было ее
обычным физиологическим приемом. Для теоретической мысли,
следовательно, нет основания возражать против этого, а физиоло-
гически это вполне подтверждается. Условный рефлекс при опре-
деленных условиях закономерно образуется и существует, как
н всякое другое нервное явление.
Познакомимся еще с одним фактом, относящимся до услов-
ных рефлексов. Пусть тон, например 1000 колебаний в секунду,
сделан условным пищевым возбудителем посредством обычной
процедуры, т. е. одновременным применением тона и еды.
Это — рефлекс, где условный раздражитель вызывает в коре
процесс раздражения, положительную пищевую реакцию.
Такой рефлекс мы называем положительным условным
рефлексом. Но рядом с этими условными положительными
рефлексами существуют и отрицательные — такие, которые
вызывают в центральной нервной системе не процесс возбужде-
ния, а процесс торможения. Если, после того как образовался
только что упомянутый рефлекс на тон в 1000 колебаний
в секунду, я попробую другие тоны, поблизости от этого, может
быть 10—15 тонов в обе стороны, то они также действуют, но
тем меньше, чем дальше отстоят от моего тона, на котором

я выработал рефлекс. Теперь, если я поступлю таким образом,
что свой тон, первоначальный, буду постоянно сопровождать
едой, как и раньше, а те т.оны, которые сами по себе начали
действовать, буду применять, не сопровождая едой, то в таком
случае последние постепенно и совершенно потеряют свое услов-
ное пищевое действие.
Что же, они стали индифферентными? Нет. Они вместо поло-
жительного действия приобрели тормозное, они возбуждают
в центральной нервной системе процесс торможения. Доказа-
тельство этого совершенно простое. Вы пробуете тон в 1000 коле-
баний в секунду. Он вызывает, как всегда, положительный
рефлекс, пищевую реакцию. Вы применяете теперь дальше один
из тех тонов, которые перестали действовать. Сейчас же после
этого примененный тон в 1000 колебаний тоже временно потеряет
свое действие. Следовательно, соседний тон произвел в централь-
ной нервной системе торможение, и надо некоторое время, чтобы
это торможение ушло из нервной системы. Таким образом вы
видите, что можно этими временными агентами производить
в центральной нервной системе процессы как раздражения, так
и торможения. Вы понимаете, конечно, что это имеет грандиоз-
нейшую важность в жизни животных и нас, ибо наша жизнь
к тому и сводится, что мы в определенной обстановке и в опре-
деленный момент должны проявить известную деятельность,
а в другой — задержать ее.
На этом основывается высшая жизненная ориентировка.
Таким образом из постоянного и правильного балансирования
этих двух процессов складывается нормальная жизнь и человека
и животного. Надо быть проникнутым мыслью, что эти два про-
тивоположных процесса одинаково важны, одинаково суще-
ственны в нервной деятельности.
Этим, я думаю, можно ограничить предварительные объясне-
ния и приступить к основной теме.
При выработке условных рефлексов, то положительных, то
отрицательных, мы наблюдаем на собаках огромную разницу
в том, как скоро вырабатываются эти рефлексы, как они прочно
держатся и в какой степени они достигают абсолютности.

У одних животных очень легко выработать положительный
рефлекс; положительный рефлекс очень устойчив при разных
условиях, но зато у них очень трудно получить тормозные
рефлексы; у некоторых животных нельзя выработать их до пол-
ной точности, они непременно заключают в себе некоторый
элемент положительного действия. Вот характеристика, стало
быть, одних. С другой стороны, на противоположном конце
имеются животные такие, у которых положительные условные
рефлексы вырабатываются с большим трудом, остаются по-
стоянно в высшей степени неустойчивыми, от малейшего изме-
нения обстановки они тормозятся, т. е. теряют свое положитель-
ное действие; наоборот, тормозные рефлексы быстро готовы
и отлично всегда держатся.
Между этими крайностями имеется центральный сорт собак,
или центральный тип нервной системы. Это именно такие, кото-
рым и то и другое дается легко, которые и тормозят хорошо
и образуют положительные рефлексы хорошо, у которых оба
сорта рефлексов остаются и прочными и могут быть совершенно
точными. Следовательно, вся масса собак распадается на три
главных группы: на группу возбудимых, на группу тормозимых
(краевые группы) и на группу центральную, в которой процессы
раздражения и торможения уравновешены. Так как условные
рефлексы приурочены к большим полушариям, то в трех указан-
ных группах дело идет о трех видах характера и соответственно —
деятельности больших полушарий.
Но мы имеем еще более убедительные доказательства суще-
ствования этих трех типов нервной системы.
Если произвести очень трудную встречу раздражительного
и тормозного процессов, то наблюдаются совершенно различные
отношения трех сортов центральной нервной системы к этому
приему. Я вам опишу несколько подробнее способ, который мы
постоянно применяем и который является, так сказать, высшим
испытанием приспособленности или силы нервной системы. На
коже мы помещаем прибор, которым мы в определенном ритме
механически раздражаем кожу, например через каждую секун-
ду, — и это делается условным раздражителем. Этот раздражи-

тель можно дифференцировать, т. е. заставить нервную систему
иначе относиться к различной частоте механических раздраже-
ний. Предположим, я буду применять кроме тридцати раздраже-
ний в 7г минуты, как раньше, также и пятнадцать, и я могу до-
стигнуть того, что когда я применяю тридцать, то собака обна-
руживает положительную пищевую реакцию, а при пятнадцати
эта реакция будет задержана. Конечно, это делается так, что
тридцать раздражений сопровождается едой, а пятнадцать — нет.
Таким образом два раздражения, мало отличающиеся друг
от друга, вызывают в нервной системе два противоположных
процесса. И вот, если свести эти два процесса, устроить непо-
средственное следование одного за другим, как бы столкнуть
друг с другом, то получается очень интересный результат. По-
ложим, я начинаю с пятнадцати раздражений — собака не обна-
руживает пищевой реакции. Если я сейчас же сменю пятнадцать
на тридцать раздражений — это и будет испытанием нервной
системы, которое самым очевидным образом различит три ука-
занных типа. Если прием проделывается на собаке одного полю-
са, положим раздражимого, в которой преобладает раздражение
и слабо торможение, тогда происходит следующее: или сейчас,
или после нескольких раз повторения этой процедуры собаки
делаются больными. У них остается только раздражительный
процесс, а тормозной теряется почти дотла. Это состояние мы в
лаборатории называем неврастенией, и это заболевание может
у собаки тянуться месяцами. Если я ту же процедуру применяю
к собакам противоположного полюса, то, наоборот, у них слабнет
раздражительный процесс, а остается, чрезвычайно преобладает
торможение. Таких собак мы называем истериками. В обоих
случаях между торможением и раздражением исчезло нормаль-
ное соотношение. Мы называем это срывом. Очевидно, перед
нами неврозы, два истинных невроза: один с преобладанием воз-
буждения, другой с преобладанием торможения. Это — серьез-
ные болезни, они тянутся месяцами, от них надо лечить собак.
Главное лечение у нас — это прекращение всяких опытов, но
иногда прибегаем и к другим средствам. Что касается заболева-
ний тормозного типа, то там мы других средств не нашли, кроме

того, что иногда на полгода и больше оставляем собаку без
опыта. А для другого невроза хорошими средствами оказались
бром и соли кальция. В неделю-полторы больное животное де-
лается нормальным.
Итак, несомненно, это — резко разные собаки, они под влия-
нием одного и того же болезнетворного приема заболевают разно.
Но рядом с этими крайними типами остается центральный.
Тот же самый прием на центральный тип животных никакого
влияния не имеет, они остаются здоровыми, они не заболевают.
Становится совершенно ясным, что имеются три разных типа
нервной системы: центральный — уравновешенный и два край-
них — возбудимый и тормозимый. Значит, два крайних рабо-
тают, можно сказать, преимущественно одной половиной нервной
системы. Мы можем называть их половинчатыми типами.
А между ними стоит цельный тип, в котором постоянно и рав-
номерно работают оба процесса.
Далее интересно следующее. Центральный тип имеется в двух
формах, по внешности очень отличных одна от другой, но по
отношению к нашему основному критерию разница между этими
формами очень незначительна. Одна форма всяческое балансиро-
вание противоположных нервных процессов проделывает очень
легко, а другая несколько затрудняется — и только. До болез-
ненного же состояния дело не доходит.
Если мы теперь обратим внимание на общее внешнее поведе-
ние всех наших собак, мы наблюдаем примерно следующее. Воз-
будимый тип в его высшем проявлении — это большей частью
животные агрессивного характера. Например, если хозяин, кото-
рого они хорошо знают и которому они вполне покоряются,
с ними поступит резко, ударит, они могут его укусить, не удер-
жатся. Крайний тормозимый тип выражается в том, что стоит
на собаку прикрикнуть, замахнуться, чтобы она поджала хвост,
присела, даже помочилась. Это — то, что называется трусливое
животное. Что касается до центрального типа, то он представ-
ляется в виде двух форм: малоподвижных, спокойных животных,
которые как бы совершенно игнорируют все, что делается около
них (мы их обыкновенно называем солидными), и, наоборот,

животных, в бодром состоянии очень оживленных, чрезвычайно
подвижных, все осматривающих, все обнюхивающих. Но в выс-
шей степени у последних своеобразно следующее: эти животные
вместе с тем странно наклонны ко сну. Как только их ввести
в нашу обстановку, оставить в отдельной комнате одних, поста-
вить в станок, как только среда около них перестает резко коле-
баться, они сейчас же начинают дремать и засыпают. Это прямо
удивительное сочетание подвижности с сонливостью.
Таким образом все наши животные распределяются в четыре
определенные группы: две группы краевых — возбудимых и тор-
мозимых животных и две центральных — уравновешенных жи-
вотных, но, однако, разных: одних — очень спокойных и дру-
гих — чрезвычайно оживленных. Мы должны считать это точ-
ным фактом.
Можно ли это перенести на человека? Почему же нет?
Я думаю, что не может считаться обидой для человека, если
у человека окажутся общими с собаками основные характеры
нервной системы. Мы настолько уже теперь биологически обра-
зованы, чтобы кто-либо мог против этого сопоставления проте-
стовать. Мы с полным правом можем перенести установленные
на собаке типы нервной системы (а они так точно характеризо-
ваны) на человека. Очевидно, эти типы есть то, что мы назы-
ваем у людей темпераментами. Темперамент есть самая общая
характеристика каждого отдельного человека, самая основная
характеристика его нервной системы, а эта последняя кладет ту
или другую печать на всю деятельность каждого индивидуума.
В вопросе о темпераментах общечеловеческий эмпиризм, во
главе с гениальным наблюдателем человеческих существ —
Гиппократом, как кажется, всего ближе подошел к истине.
Это — древняя классификация темпераментов: холерический,
меланхолический, сангвинический и флегматический. Правда,
теперь эта классификация чрезвычайно перерабатывается. Кто
говорит, что существует только два темперамента, кто устана-
вливает три, кто шесть, и т. д. Однако на протяжении двух ты-
сяч лет отчетливо большинство склоняется к четырем видам.
Можно думать, что этот древний взгляд и содержит в себе наи

больше правды. До какой степени некоторые из новейших авто-
ров в этом вопросе запутываются, я могу вам представить при-
мер одного русского психиатра. Он надумал признать шесть
темпераментов: три нормальных темперамента и три патологиче-
ских. Нормальными оказались: веселый, ясный и флегматиче-
ский, а патологическими: холерический, меланхолический и сан-
гвинический. Странно, что сангвинический темперамент, напри-
мер, относится к группе патологических только на том основании,
что все сангвиники будто бы легкомысленны. Легкомыслие стало
быть есть патологическое явление.
Если мы станем на древней классификации четырех темпера-
ментов, то нельзя не видеть согласия результатов эксперимента
на собаках с этой классификацией. Наш возбудимый тип это —
холерический, меланхолический — тормозимый. Двум формам
центрального типа отвечали бы флегматический и сангвинический
темпераменты. Меланхолический темперамент есть явно тормози-
мый тип нервной системы. Для меланхолика, очевидно, каждое
явление жизни становится тормозящим его агентом, раз он ни
во что не верит, ни на что не надеется, во всем видит и ожидает
только плохое, опасное. Холерический тип — это явно боевой
тип, задорный, легко и скоро раздражающийся. А в золотой
середине стоят флегматический и сангвинический темпераменты,
уравновешенные, а потому здоровые, устойчивые и истинно жиз-
ненные нервные типы, как ни различны, даже противоположны
представители этих типов по внешнему виду. Флегматик — спо-
койный, всегда ровный, настойчивый и упорный труженик жизни.
Сангвиник — горячий, очень продуктивный деятель, но лишь
тогда, когда у него много и интересного дела, т. е. есть постоян-
ное возбуждение. Когда же такого дела нет, он становится скуч-
ливым, вялым, совершенно как наши собаки-сангвиники (мы их
так обыкновенно и зовем), которые в высшей степени оживлены
и деловиты, когда обстановка их возбуждает, и сейчас же дрем-
лют и спят, если этих возбуждений нет.
Мы позволили себе предполагать и думать несколько дальше,
коснувшись клиники нервных и душевных заболеваний, хотя
наши сведения о них не идут дальше учебников. Нам представ-

лялось вероятным, что и в людской среде главные поставщики
этих клиник специально крайние, неустойчивые типы или темпе-
раменты; обе же формы центрального типа остаются более или
менее неприкосновенными среди волнений и бурь житейского
моря. Думалось, что и для людей справедливо с возбудимым
холерическим типом как соответствующую болезненную форму
связать неврастению, а с тормозимым меланхолическим — исте-
рию как преимущественно тормозную форму, тормозное заболе-
вание. А дальше, когда заболевание представляется в виде так
называемых психических форм, нельзя ли думать, что обе глав-
ные группы конституциональных эндогенных психозов — цир-
кулярный психоз и шизофрения — представляют, по их физиоло-
гическому механизму, высшую степень тех же заболеваний.
Неврастеник, с одной стороны, может развивать чрезвычай-
ную работу, произвести огромный жизненный труд. Много круп-
ных людей были неврастениками. Но вместе с тем неврастеник,
рядом с периодами напряженной работы, непременно переживает
период глубокого немощного состояния.
А что же циркулярный? То же самое. То он возбужден
далеко за пределы нормы, до припадков бешенства, то погру-
жается в глубокое депрессивное, меланхолическое состояние.
С другой стороны, наши лабораторные истерики-собаки, оче-
видно, имеют очень слабые корковые клетки, легко переходящие
в различные степени хронического тормозного состояния. Но и
основная общая черта человеческой истерии есть тоже, очевидно,
слабосилие коры. Симулирование болезни, внушаемость и эмо-
тивность (беру эту психическую характеристику истерии из бро-
шюры об «Истерии и ее патогенезе» проф. Л. В. Блуменау) —
все яркие проявления этого слабосилия. Здоровый человек не
станет прятаться за болезнь, вызывать к себе снисхождение,
сочувствие или интерес, как к больному, т. е. к слабому. Вну-
шаемость, конечно, основана на легком переходе в тормозное со-
стояние корковых клеток. А эмотивность есть преобладание, буй-
ство сложнейших безусловных рефлексов (агрессивного, пассив-
но-оборонительного и других рефлексов — функций подкорковых
центров) при ослабленном контроле коры.

Есть основания и шизофрению рассматривать как крайнюю
слабость коры, как бы высшую степень истерии. Основной меха-
низм внушаемости есть разорванность нормальной, более или
менее объединенной работы всей коры. Потому и непреодолимо
определенное внушение, что оно происходит в отсутствие обык-
новенных влияний на него со стороны остальных частей коры.
А если это так, то шизофрения и будет высшим проявлением
того же механизма. Представим себе общую крайнюю слабость
коры, так сказать, ее болезненную, ненормальную ломкость. По-
добно тому как у наших тормозимых истеричных собак примене-
нием функциональных трудностей можно получить совершенно
изолированные инвалидные пункты и очаги в коре, у шизофре-
ников под влиянием более или менее сильных жизненных впечат-
лений, вероятно на почве органического заболевания, постоянно
и постепенно появляется все более и более таких бессильных
пунктов и очагов, происходит все большее и большее разложе-
ние коры полушарий, расщепление нормальной связной работы их.
После всего приведенного, мне кажется, едва ли можно оспа-
ривать, что в тысячелетнем вопросе о темпераментах лаборато-
рии, благодаря элементарности и относительной простоте ее экс-
периментальных объектов, принадлежит веское слово.

XLIV. НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ В ФИЗИОЛОГИИ
БОЛЬШИХ ПОЛУШАРИЙ 1
Мне кажется, что к настоящему моменту физиология распо-
лагает, наконец, общим очерком нормальной деятельности всей
центральной нервной системы, не исключая и больших полуша-
рий, но, конечно, еще без глубокого анализа и без бесчисленных
подробностей этой деятельности. Очевидно, основная функция
ее — постоянно поддерживать равновесие замкнутой системы
организма как внутри ее, между составляющими ее элементами,
так и всей ее в целом с окружающей средой. Хотя в высшем
животном низшие отделы центральной нервной системы, рядом
с их преимущественной задачей объединять деятельность отдель-
ных частей организма, много делают и для соотношения орга-
низма с окружающей средой, но тончайшее и точнейшее уравно-
вешивание организма с этой средой падает на долю больших
полушарий. Явное и решительное доказательство этого — давний
и не раз с того времени повторенный и подтвержденный опыт
над собакой, лишенной больших полушарий. Здоровье такой
собаки может быть в цветущем состоянии, и, вероятно, жить она
может столько же, сколько живут и нормальные животные, —
так хорошо остается слаженной ее внутренняя деятельность. Но
1 Лекция Крона, прочитанная 10 мая 1928 г. перед Лондонским коро-
левским обществом (Certain problems in physiology of cerebral hemispheres.
Proc. Roy. Soc, Serie В, vol. 103, 1928, p. 97—110. — Ред.). Для чтения
этой лекции на премию, учрежденную Кроном, ежегодно приглашаются спе-
циалисты разных отделов естествознания всего света.

это может быть только при уходе за нею человека, который под-
ставляет ей пищу под рот и оберегает ее от всяческих вредных
внешних влияний. Иначе она неизбежно погибает. Самостоятель-
ная ориентировка ее в окружающей среде крайне ограничена. Эта
среда остающейся центральной нервной системой не разлагается
для животного, как в норме, на бесчисленные отдельные эле-
менты, и эти элементы, соответственно беспрестанным колебаниям
среды, не вводятся во временные связи с чрезвычайно разно-
образной в норме деятельностью скелетно-мышечной системы.
При этом и сама скелетно-мышечная система, главная часть орга-
низма, обращенная к внешней среде, теперь не анализируется и
не синтезируется в той степени, как это имеет место при наличии
больших полушарий. Вследствие этого и исчезает для собаки без
больших полушарий возможность тонких и точных соотношений
отдельных деятельностей организма с отдельными явлениями
окружающей природы. Ввиду этого является справедливым раз-
личить низшую нервную деятельность от высшей, относя послед-
нюю к функции больших полушарий, а для физиолога в этой
высшей нервной деятельности открывается на высшем животном
необозримое поле для исследования анализаторной и синтетиче-
ской деятельности больших полушарий и ее механизма.
Факт анализаторной и синтезирующей работы нервной систе-
мы давно стоял перед исследующей человеческой мыслью. Первая
составляла предмет физиологии органов чувств, специально за-
нимавшейся рецепторами нервной системы, которые, очевидно,
были вместе с тем для организма и анализаторами окружающей
его среды. А • синтетическая деятельность впервые отмечена пси-
хологами в форме закона ассоциации. Таким образом анализ и
синтез, производимые нервной системой, привлекли к себе вни-
мание исследователей сначала ввиду наших субъективных явле-
ний. В настоящее время постепенно, при большем или меньшем
участии многих естествоиспытателей, созрел метод вполне объек-
тивного изучения того же предмета на животных. Основное
нервное явление, при пользовании которым и возможно такое
изучение, — явление, отмеченное уже давно и многими, есть то,
что я назвал условным рефлексом. Это есть синтетический акт,

производимый у высшего животного большими полушариями. Он
состоит в том, что при совпадении во времени какого угодно
внешнего раздражения с определенной деятельностью организма
эта деятельность начинает вызываться и этим раздражителем.
Я с моими многочисленными сотрудниками, которым шлю отсюда
мой дружеский и благодарный привет, использовал этот акт для
систематического изучения нормальной и патологической дея-
тельности больших полушарий. При этом мы имели дело глав-
ным образом с двумя деятельностями организма: с реакцией на
пищу и с реакцией на отвергаемые вещества, вводимые в рот
собаки, т. е. с пищевой и с одной из оборонительных деятель-
ностей, с которыми соединяли всевозможные, приходившие нам
в голову, раздражители. Вот пример. Пища как раздражитель,
действующий сам по себе с рождения, вызывает определенную
реакцию животного. Животное приближается к ней, забирает ее
в рот, причем происходит и отделение слюны. Эту реакцию мы
называем безусловным рефлексом. Применяя при акте еды не-
сколько раз какой-нибудь звук, какое-нибудь раздражение глаза,
носа и кожи, мы получаем от них, сделавшихся теперь как бы
сигналами пищи, те же движения по направлению к раздражи-
телям и то же.слюноотделение. При наших опытах мы измеряли
только секреторную реакцию.
В течение двадцати семи лет и до настоящего времени нами
собран очень большой материал, который я не мог бы изложить
здесь и в самом кратком виде, тем более, что это было бы по-
вторением того, что описано в недавно вышедшей моей книге. По-
этому я сейчас остановлюсь только на нескольких вопросах фи-
зиологии больших полушарий, относительно которых нами полу-
чены новые факты после появления книги.
В работе больших полушарий как общая основа их деятель-
ности констатированы процессы раздражения и торможения,
их движение в виде иррадиирования и концентрирования и их
взаимная индукция. Вероятно, эта группировка потерпит в даль-
нейшем изменение, именно в смысле сокращения, но пока прихо-
дится к ней сводить отдельные, более частные случаи деятель-
ности больших полушарий.

Прежде чем перейти к отдельным вопросам моего теперешнего
изложения, надо подчеркнуть, что накопляется все больше и
больше фактических указаний (на которых я, однако, теперь не
буду останавливаться), что образование новой нервной связи,
замыкательный процесс целиком происходит в больших полуша-
риях, т. е. в них находятся не только пункты приложения бес-
численных индифферентных раздражений, но в них же лежат и
деятельные пункты, представители безусловных рефлексов, между
которыми устанавливается новая связь.
Теперь приступаю к нашим вопросам.
1
В настоящее время мы хорошо знаем все условия, при кото-
рых непременно образуется условный рефлекс. Следовательно,
это образование есть такое же закономерное физиологическое
явление, как и остальные нервные явления. Полный и прочный
условный рефлекс образуется, если раздражающий агент, кото-
рый должен сделаться условным раздражителем, несколько по
времени предшествует той деятельности (безусловному рефлексу),
с которой он должен связаться. Он может без ущерба быть
прекращен даже за несколько времени до начала этой деятель-
ности (следовой условный рефлекс). Но если он присоединяется
после начала деятельности, то хотя условный рефлекс и обра-
зуется, как, повидимому, показывают наши текущие опыты, но
не всегда, и притом только незначительный и непременно скоро-
преходящий. При продолжении же такой процедуры индиффе-
рентный агент превращается в тормозящий агент. Последний
факт, исследуемый нами в настоящее время особенно тщательно,
принимает часто поразительный вид. Если мы в течение нашего
опыта просто повторяем короткие подкармливания животного, не
соединяя их ни с каким посторонним раздражением, это может
не иметь никакого влияния ни на общее состояние животного,
ни на выработанные условные рефлексы, применяемые при этом
в паузах. Но если при этих подкармливаниях в продолжение еды
присоединяется какой-либо посторонний раздражитель, конечно
при прочих равных условиях, и это многократно повторяется, то

у разных животных через разные промежутки наступает общее
тормозное состояние. Условные рефлексы резко ослабляются или,
наконец, и совсем исчезают, и собаки отказываются даже от
еды, т. е. обнаруживается гипнотическое состояние, а сам посто-
ронний раздражитель, испытанный отдельно от акта еды? оказы-
вается сильно тормозящим агентом как в комбинации с положи-
тельными условными раздражителями, так и в его последей-
ствии. Прибавлю также еще новый факт. Когда, при обыкновен-
ном приеме изучения условных рефлексов, условный раздражи-
тель, предшествуя безусловному рефлексу, продолжается дальше
с ним, то это иногда ведет даже к усилению условного рефлекса,
но никогда не вредит ему, как это мы постоянно видели с самого
начала изучения условных рефлексов. Как понимать приведен-
ные факты? С биологической точки зрения, т. е. с точки зрения
большей согласованности явлений или, иначе говоря, более со-
вершенной машинности организма, понимание указанных отно-
шений не кажется трудным.
Так как условные раздражители играют роль сигналов, то
они должны получать свое действие лишь тогда, когда они пред-
шествуют во времени сигнализируемой физиологической дея-
тельности. И так как они адресуются к чрезвычайно реактивным
корковым клеткам, то при наступлении этой деятельности, т. е.
по исполнении их задачи, было бы полезно, чтобы эти клетки
более не раздражались, не тратились, а собирали бы силы для
следующей точной работы, как это и было отмечено в моей книге.
Но как же понять те же факты с точки зрения их внутреннего
механизма, т. е. принимая во внимание основные свойства корко-
вой массы? Каким образом совпадение во времени при предше-
ствовании индифферентного агента безусловному рефлексу делает
этот агент положительным раздражителем, а совпадение при
предшествовании безусловного рефлекса индифферентному агенту
превращает последний в тормозной агент? Может быть так.
Отрицательная индукция, или внешнее торможение (мы распола-
гаем все большими основаниями их отождествлять), состоит
в том, что раздражение коры в одном пункте ведет к развитию
торможения в других ее пунктах. Это делало бы понятным, что

клетка индифферентного раздражителя, раз началась определен-
ная деятельность коры, переходит в тормозное состояние, и по-
тому индифферентный раздражитель, присоединенный после
начала этой деятельности, не может сделаться положительным
раздражителем. Образование условного рефлекса при обыкно-
венном условии можно бы представлять себе в следующем виде.
Раздраженное состояние клетки индифферентного агента, раз
процедура начинается с него, сопротивляется тормозному дей-
ствию позднее наступающего безусловного рефлекса, и в таком
только случае происходит слияние раздражений, что ведет к обра-
зованию связи между обоими пунктами. Или можно иначе ска-
зать, что внутренний механизм образования условного рефлекса
основан на встречном иррадиировании раздражения из двух
пунктов. Но и при таком понимании фактов остается еще немало
нерешенных вопросов. Прежде всего, почему же индифферентный
раздражитель, раз мы начинаем с него, не вызывает торможения
пункта безусловного раздражителя, т. е. не делает того же, что
делает с ним безусловный раздражитель, когда мы начинаем
с этого последнего? Это, однако, можно было бы еще понять,
беря во внимание силовые отношения, так как безусловное раз-
дражение обычно сильнее и обширнее, чем индифферентное раз-
дражение. Силовым отношениям в деятельности коры надо при-
писывать, конечно, первенствующее значение, как это уже давно
дает себя если не точно знать, то многократно замечать. Но
дальше. Как указано выше, и при предшествовании начала без-
условного раздражителя индифферентному может начать выраба-
тываться условный рефлекс. В силу чего же он скоро и непре-
менно сменяется развитием торможения в клетке индифферент-
ного раздражителя, уже начинавшего делаться положительным
условным раздражителем? Особенное внимание привлекает
к себе факт, что всякий индифферентный раздражитель, присое-
диняемый к уже начавшемуся безусловному рефлексу, превра-
щается в конце концов в сильный тормозной агент, между тем
как другие не раздражаемые в это же время пункты не делаются
центрами сильного и хронического торможения. А рядом с этим
выработанный слабый условный раздражитель, начинаясь один

и затем продолжаемый с его безусловным раздражителем, как
также уже сказано выше, значительно приобретает в эффекте.
Факт образования из индифферентного агента сильного тормоз-
ного, раз он присоединяется во время безусловного рефлекса
(в наших опытах—акта еды), вообще представляется совершенно
непонятным с биологической точки зрения. Какое его значение?
Не нужно ли считать его даже искусственным, патологическим
фактом, утрировкой нормального механизма? Но ведь такое со-
четание раздражений, однако, возможно и в жизни, и даже
нередко. Таким образом для удовлетворительного ответа на эти
вопросы требуется дальнейшее экспериментирование.
2
Второй вопрос, которым я займу ваше внимание, будет
касаться анализаторной функции больших полушарий. Конечно,
первое основание для нее дают периферические аппараты различ-
ных афферентных нервов. Очевидно, эти периферические аппа-
раты представляют коллекцию специальных трансформаторов, из
которых каждый превращает в нервный процесс определенный
вид энергии. Тогда каждое отдельное афферентное волокно, иду-
щее от определенного элемента периферического рецепторного
аппарата, является проводником в кору также только для от-
дельного элемента той или другой энергии. А соответственно
этому волокну и в коре должна быть особая клетка, связанная
в ее деятельности с отдельным элементом определенного вида
энергии. Для демонстрирования такой структуры коры у нас на-
копляется очень показательный экспериментальный материал. На
основании изучения функциональных воздействий на корковые
клетки обнаруживается такое расчленение коры, о котором,
вероятно, нельзя и думать, пользуясь оперативным приемом.
Уже в моих напечатанных лекциях упомянут факт, что можно
было сделать в коре больным пункт приложения отдельного
условного раздражителя, именно ударов метронома, оставляя здо-
ровыми пункты других звуковых раздражителей. Точно так же
подтвердился факт изолированного заболевания в коре отдель-
ного пункта кожно-механического анализатора при нормальном

функционировании всех остальных. Таким образом становится
очевидной мозаичность коры больших полушарий. Тогда сейчас
же поднимается дальнейший вопрос: как далеко идет простран-
ственное размещение, например, разных звуковых раздражений?
Поэтому нами предпринят и продолжается следующий ряд опы-
тов. После того как пункт приложения ударов метронома оказался
изолированно инвалидным, было решено также сделать больным
пункт приложения тонового раздражителя. Это было исполнено на
определенном тоне. Употребленный для опыта тон сделался также
неправоспособным работать нормально. Интересно, что теперь
заболевание распространилось в некоторой степени и на осталь-
ную тоновую скалу, так как и другие не применявшиеся в опытах
тоны потеряли нормальную стойкость под влиянием раздражений,
т. е. легко стали переходить в тормозное состояние. Но остальные
звуковые раздражители: звонок, шипение и бульканье, — остались
попрежнему вполне правоспособными. Как иначе можно понимать
эти результаты, как не указание на детальнейшую локализацию
различных звуковых раздражителей на клеточной сети коры!
Описанные факты можно считать в некотором роде аналогич-
ными с некоторыми из разнообразных явлений человеческой афа-
зии. Это дробное выключение корковых элементов можно произ-
вести двумя способами.
Мы делаем из раздражителя, относящегося, по всей вероят-
ности, к одному и тому же корковому элементу, как положитель-
ный, так и отрицательный условный раздражитель, т. е. выраба-
тываем дифференцировку или на частоту раздражений, или на
их интенсивность и затем резко сталкиваем эти противоположные
раздражители, заставляя их следовать непосредственно друг за
другом. В результате и получается, по крайней мере на некото-
рых нервных системах, инвалидность соответствующего пункта.
То же самое достигается, если один и тот же раздражитель, быв-
ший продолжительное время или положительным, или тормозным
раздражителем, стараемся соответствующей процедурой превра-
тить в противоположный. В обоих случаях заболевание — резуль-
тат трудного столкновения противоположных процессов. Этот
способ упоминался в моих лекциях. Но можно просто многократ-

ным и хроническим повторением условного раздражителя довести
его корковый пункт до более или менее стационарной затормо-
женности; например, повторяя один из звуковых условных раз-
дражителей изо дня в день и много раз в каждом опыте, мы
делаем его, наконец, нулевым и на некоторый срок, между тем
как другие условные звуковые раздражители, применяемые
изредка или даже совсем некоторое время не применявшиеся,
остаются вполне действительными.
Я остановлюсь и на другом пункте, касающемся конструкции
коркового конца анализаторов, — на замещаемости. Мы вырезаем
в одном полушарии определенные извилины. Обобщенный, т. е.
распространенный на всю поверхность тела, условный кожно-
механический рефлекс терпит определенный дефект: условные
рефлексы на определенных местах кожи теряют свой положитель-
ный эффект, и раздражение этих мест вызывает торможение
всех других условных рефлексов, когда воспроизводится вместе
с этим раздражением или вскорости после него. Раздражение
этих мест может вызвать даже глубокий сон животного, которое
до этих пор никогда не спало во время опытов, т. е. произвести
иррадиированное торможение не только по всему полушарию,
но и ниже. Через недели или месяцы после экстирпации поло-
жительный эффект на местах кожи, соответствующих удаленному
участку коры, возвращается, но он чрезвычайно легко пре-
вращается в тормозной. Небольшое повторение раздражений
в одном опыте уже приводит к полному торможению. На этих
участках не удается получить дифференцировку раздражений по
месту; сама дифференцировка образуется быстро, но вместе с тем"
чрезвычайно слабеет положительный эффект и, наконец, исчезает
совершенно. Такие последствия экстирпации мы наблюдаем сей-
час на собаке, которая была оперирована почти три года тому
назад. Этот случай особенно поучителен потому, что собака пе-
ренесла операцию без малейших осложнений, как первичных, так
и вторичных, в форме судорог. В моих напечатанных лекциях
выдвинуто представление, что в коре полушарий, кроме специаль-
ных областей разных анализаторов, имеются еще, так сказать,
запасные элементы их, рассеянные по всей массе полушарий, но

что эти элементы неспособны к высшему синтезу и анализу, ко-
торыми обладают специальные области. На основании только что
приведенных опытов надо прибавить к характеристике рассеян-
ных элементов еще то, что они никогда не достигают той функ-
циональной силы, какой одарены элементы специальных областей.
3
Наш следующий вопрос, относительно которого собраны но-
вые данные, есть вопрос о колебаниях возбудимости корковых
клеток, переходе их в тормозное состояние и о суммации услов-
ных раздражений.
Положительный эффект различных условных раздражителей
часто подлежит, при, повидимому, одинаковых условиях, колеба-
ниям и часто очень значительным.
Перед нами, по мере углубления нашего анализа, все на-
стойчивее выступает требование определенно детерминизировать
каждое такое колебание. Вот один из таких случаев, наиболее
характерный и оцененный как следует только недавно. Сначала
в данном опыте очень долго нельзя было разобраться в причине
колебаний в величине положительного эффекта различных услов-
ных раздражителей, применявшихся в течение этого опыта.
Известные уже нам ранее причины колебаний оказывались непри-
ложимыми к данному случаю. Наконец внимание приковывается
к одному раздражителю как источнику происходящего беспорядка
в действии раздражителей. Прежде всего замечается, что этот
раздражитель при первом его применении в опыте производит
особенно большой эффект сравнительно с другими раздражите-
лями. Но если он повторяется в опыте еще раз, то величина его
при этом особенно резко падает. Вместе с тем обращает на себя
внимание то, что именно после применения этого раздражителя
начинают появляться неправильные колебания величины других
условных рефлексов и, кроме того, животное становится беспо-
койнее. Все это наводит на мысль, что этот раздражитель
является очень сильным для корковых клеток данного живот-
ного. Проверка этого предположения не представляется трудной:
стоит уменьшить интенсивность этого раздражителя, и все поло-

жение дела резко меняется. Положительный эффект раздражи-
теля несколько уменьшается, но зато держится значительно ров-
нее при повторениях или и совсем не меняется в течение опыта.
Все рефлексы перестают колебаться, и животное успокоивается.
После этого для большей убедительности некоторые из осталь-
ных раздражителей поочередно усиливаются до известной сте-
пени. Действительно, и с ними повторяется то же, что с тем
исключительным раздражителем. Это усиление и ослабление раз-
дражений с соответственным результатом можно повторять на
одном и том же животном несколько раз. С того времени, как
это выяснилось, мы часто с самого начала опытов на новом жи-
вотном испытываем разные условные раздражители следующим
образом. В каждом отдельном опыте мы применяем несколько
раз один и тот же раздражитель.
Так как большей частью наши условные раздражители при
многократном повторении в одном и том же опыте хотя не
много, но все же к концу теряют в их эффекте, то размер этого
падения и размах колебаний в течение опыта отчетливо выде-
ляют чрезмерно сильных из них и, следовательно, для дальней-
шего экспериментирования негодных, если, конечно, не на них
сосредоточивается исследование. У чрезмерно сильных раздра-
жителей падение их эффекта при повторении к концу опыта ока-
зывается очень большим, именно — в несколько раз против пер-
воначальной величины, а постоянные колебания в течение опыта
в высшей степени резки. У разных животных этими чрезвычайно
сильными раздражителями являются очень различные по физи-
ческой силе агенты. Таким образом у каждого животного есть
свой предел, так сказать, нормальной возбудимости, свой опти-
мальный сильный раздражитель. Как только переходят индиви-
дуальный предел нормальной возбудимости, данная корковая
клетка становится все более и более заторможенной, и это ее
состояние отражается на других клетках, на других раздражите-
лях колебаниями их эффекта то в одну, то в другую сторону
в силу иррадиирования и индукции. Следовательно, приходится
постоянно следить за тем, чтобы условные раздражители оста-
вались в границах оптимальных.

В тесной связи с пределом нормальной раздражимости ока-
зался давно занимавший нас, но упорно не поддававшийся реше-
нию вопрос о суммации условных раздражений. Как уже сооб-
щено в моих лекциях, величина условного рефлекса определяется
при всех равных условиях количеством энергии, посылаемой с
каждым раздражением в кору: чем больше это количество, до
известного предела, тем больше размер условного рефлекса. Если
применяются вместе два слабых условных раздражения, то сум-
марный эффект их большею частью равен эффекту сильных раз-
дражителей. При известных величинах слабых условных раздра-
жителей часто наблюдается точное арифметическое сложение.
Если комбинируется слабый раздражитель с сильным, остается
всего чаще эффект сильного без изменения. Наконец если бе-
рутся вместе оба сильные, то только очень редко эффект идет
вверх за величину одного сильного, а обыкновенно — суммарный
результат раздражений меньше одиночного. При вариации опыта,
приведенной выше, когда мы в течение опыта применяем только
один условный раздражитель много раз, мы наблюдаем при сумма-
ции следующее. Сначала мы получаем отдельные кривые колебаний
величины условного рефлекса для слабого, сильного и чрезмерно
сильного раздражителей, именно в том виде, как описано выше.
Теперь комбинируем слабый раздражитель с сильным и повторяем
этот суммарный раздражитель столько же раз, как и отдельные.
Получается кривая чрезвычайно сильного раздражителя, т. е.
сильное падение рефлекса, в несколько раз, к концу опыта и очень
резкие колебания на протяжении опыта. Факт суммации не огра-
ничивается приведенным. Он имеет последствие. При однократном
суммировании в опыте последствие сказывается в том же опыте на
последующих рефлексах не только от участвовавших в суммирова-
нии раздражителей, но и от всех остальных, а также и в ряде опы-
тов следующих дней. Особенно резким оказывается последователь-
ный тормозящий эффект суммации сильных раздражителей.
Если предел нормальной раздражимости корковых клеток
делает более или менее понятными подробности факта суммации,
то перед нами восстает дальнейший и очень трудный вопрос
о пункте, где имеет место суммация.

Результат суммации слабых условных раздражений было бы
естественно понимать как соединение раздражений от каждого
из слабых раздражителей в том пункте в коре, куда направляют-
ся все условно действующие раздражения, в нашем случае в хи-
мическом анализаторе коры. Но факты, относящиеся до суммиро-
вания слабого раздражения с сильным и сильных друг с другом,
решительно направляют внимание на самые клетки условных раз-
дражителей. С полным правом надо думать при суммации о взаи-
модействии процессов, происходящих в этих клетках. Что в явле-
ниях суммации приходится на долю химического анализатора и
что совершается при этом в районах клеток условных раздражи-
телей — должно установить исследование, которым мы сейчас
заняты.
Когда мы в одном и том же опыте применяем пищевые услов-
ные рефлексы рядом с кислотными, то происходит еще дальней-
шее усложнение отношений, так как при этом должно давать себя
знать взаимодействие отдельных пунктов химического анализа-
тора, что также теперь нами подвергается изучению.
4
Нашим последним вопросом будет вопрос о типах нервной
системы. Собранный нами экспериментальный материал на соба-
ках, с которыми мы производили все наши опыты, настолько раз-
росся, что можно с правом говорить о главнейших типах нервной
системы. Совершенно отчетливо на наших животных выступает
разница в отношении образования и характера положительных и
тормозных условных рефлексов. Есть группа собак, у которых
очень легко образуются положительные условные рефлексы,
скоро достигают их максимальной величины и на ней упорно дер-
жатся, несмотря часто на разные тормозящие влияния, т. е. не-
смотря на вмешательство посторонних рефлексов. Можно даже
стараться частым и сплошным повторением их уменьшить их
эффект как при сильных, так и при слабых условных раздражи-
телях — прием, обыкновенно легко снижающий величину услов-
ных рефлексов. И, однако, они здесь крепко держатся. Но все
тормозные рефлексы даются этим животным очень трудно. Жи-

вотные чрезвычайно протестуют, борются против них. Прихо-
дится терять очень много времени, чтобы достигнуть полной их
выработки, если она у них вообще возможна. У некоторых из
них так и нельзя получить полных тормозных рефлексов, напри-
мер абсолютных дифференцировок.
У других они могут быть получены, но их нельзя повторить
в течение одного опыта или даже каждый день, хотя бы и по
одному разу в опыте, иначе они делаются снова неполными.
Кроме того, они легко растормаживаются постронними раздра-
жениями. На противоположном конце стоит тип, на котором,
наоборот, положительные условные рефлексы в нашей обста-
новке образуются очень медленно, не скоро достигают макси-
мальной величины и чрезвычайно подвержены уменьшению и
исчезанию на продолжительные сроки при совершенно незначи-
тельных посторонних и новых раздражениях. Так же частое по-
вторение положительных рефлексов скоро ведет к их уменьшению
и исчезанию. Зато тормозные рефлексы получаются чрезвычайно
быстро и отлично держатся. Для такого типа законно название
тормозного типа. Относительно корковых клеток этих двух
групп собак можно сказать, что у возбудимого типа клетки силь-
ные, богато снабженные раздражимым веществом, а у тормози-
мого— клетки слабые, со скудным содержанием этого веще-
ства. Соответственно этому для последних клеток уже обыкно-
венная сила раздражителей оказывается сверхмаксимальной и
быстро ведет к тормозному состоянию.
Между этими крайними типами стоит центральный тип.
Этому легко даются как положительные, так и тормозные ре-
флексы, и, образованные, прочно держатся. Так как нормальная
нервная деятельность состоит из постоянного балансирования
двух противоположных нервных процессов, а в последнем типе
это балансирование более или менее совершается гладко, то
этот тип имеет право на название его уравновешенным. К на-
стоящему времени мы применили несколько вариаций опытов,
т. е. несколько критериев для сравнения разных животных в от-
ношении их условнорефлекторной деятельности, и приведенная
группировка до сих пор постоянно оправдывалась. Конечно.

существуют и некоторые градации между этими основными ти-
пами. Эта классификация подтверждается еще и тем, что при
трудных нервных задачах — или при чрезмерно сильных раздра-
жениях, или при тяжелом столкновении противоположных нерв-
ных процессов, — когда надолго у некоторых животных происхо-
дит отклонение от обычного состояния их нервной системы
(истинные неврозы), описанные типы еще резче отличаются
друг от друга. В то время как уравновешенный тип более или
менее скоро, во всяком случае без последствий, одолевает эти
трудные задачи, крайние типы явно делаются нервнобольными
и притом разно: возбудимый тип почти совсем теряет способ-
ность тормозить и приходит в постоянное и сильное возбуждение
в нашей обстановке, как и вообще; у тормозимого, наоборот,
почти совсем исчезают наши положительные условные рефлексы
и при этом наступает гипнотическое состояние с его различными
фазами. В таком случае для обоих типов требуется для возврата
к норме лечение: продолжительный отдых, перерыв опытов или
фармацевтические средства, или то и другое вместе. Интересно,
что уравновешенный тип, устанавливаемый по нашим критериям,
представлен в двух очень различных по внешнему поведению
формах: одних животных, в высшей степени постоянно спокой-
ных, как-то странно индифферентных ко всему, что около них
происходит, но всегда бодрых, — и других, при обыкновенной
обстановке чрезвычайно подвижных, оживленных и всем, что
около них, и неустанно интересующихся, но при однообразной об-
становке (например, если они оставлены одни в эксперименталь-
ной комнате) поразительно быстро впадающих в сонливое со-
стояние. Хотя эти собаки, так же как и спокойные, справляются
с трудными нервными задачами без заболеваний, но не без неко-
торого труда.
Очевидно, что наши типы нервных систем есть то, что обык-
новенно обозначают словом «темперамент». Темперамент есть
самая общая характеристика каждого отдельного человека, как
и животного, основная характеристика нервной системы, придаю-
щая определенный облик всей деятельности каждого индивиду-
ума. Если это так, то нельзя не видеть, что наши типы очень

соответствовали бы древней классификации темпераментов. Холе-
рический и меланхолический темпераменты — это были бы наши
крайние типы: возбудимый и тормозимый; а флегматический и
сангвинический хорошо совпадали бы с двумя формами уравно-
вешенного, центрального типа: спокойным и оживленным. Мне
кажется, что наша классификация темпераментов, как основанная
на самых общих свойствах центральной нервной системы, на
характеристике и отношениях обеих половин нервной деятель-
ности — раздражения и торможения, может считаться и самой
простой и фундаментальной. К изложенному можно было бы
прибавить еще следующее. Мы должны принимать, что темпера-
мент главнейшим образом определяется свойством именно боль-
ших полушарий, так как в наших опытах с условными рефлек-
сами мы имеем дело всегда только с корковыми клетками. Что
суть дела в данном случае не в специальных сложнейших без-
условных рефлексах, обыкновенно называемых инстинктами или
влечениями, обнаруживается, например, хоть в том, что пищевой
рефлекс часто бывает очень интенсивен у чрезвычайно тормози-
мого животного. Представление о преимущественном значении
свойств коры для темпераментов надо будет принять и относи-
тельно человека. Считая, что ближайшие к полушариям подкор-
ковые центры суть центры специальных сложнейших безуслов-
ных рефлексов — пищевого, активно- и пассивно-оборонительного
и других — и что деятельность их составляет физиологическую
основу элементарных эмоций, вся совокупность жизненных про-
явлений будет определяться характером коры полушарий, кото-
рая посылает вниз то по преимуществу раздражение, то тормо-
жение или же то и другое в должном равновесии.
Закончив передачу нашего нового фактического материала и
ряда возникающих новых задач физиологии больших полушарий
и головного мозга вообще, мне хотелось бы сделать два общих
вывода: один чисто физиологический и другой прикладной, об-
щего жизненного значения.
Если всю центральную нервную систему делить только на
две половины — афферентную и эфферентную, то мне кажется,
что кора полушарий представляет собой изолированный аффе-

рентный отдел. В этом отделе исключительно происходят высший
анализ и синтез приносимых раздражений, и отсюда уже готовые
комбинации раздражений и торможений направляются в эффе-
рентный отдел. Иначе говоря, только афферентный есть актив-
ный, так сказать, творческий отдел, а эфферентный — лишь пас-
сивный, исполнительный. Так как в спинном мозгу тесно сбли-
жены афферентный и эфферентный отделы, то физиолог при
исследовании его постоянно находится под впечатлением комби-
национной работы обоих этих отделов и, как мне кажется, ли-
шается возможности установить особенную во многих отноше-
ниях и полную характеристику афферентной части; например,
постоянное одностороннее течение цельного рефлекторного акта
и специальные опыты над ним чрезвычайно укрепляют идею
всегда одностороннего проведения нервного процесса. Но прило-
жима ли эта идея к чисто афферентному отделу? На коре полу-
шарий постоянно приходится видеть движение и раздражитель-
ного и тормозного процессов как в одном, так и противоположном
направлении. Как понимать это? Есть ли это действительно
обоюдостороннее проведение по одним и тем же путям, или для
сохранения принципа одностороннего проведения в организме
надо принимать здесь особенные, очень сложные конструкции?
Что до прикладного вывода, то делаю его, находясь под на-
стойчивыми впечатлениями от нашей работы в течение этих мно-
гих годов, посвященных ей. Все наши теперь уже очень много-
численные эксперименты над деятельностью больших полушарий
поражают пластичностью этой деятельности. Многие нервные
задачи, которые сначала могут казаться для данных больших
полушарий совершенно невыполнимыми, в конце концов, при
постепенности и осторожности, оказываются удовлетворительно
решенными. И другое. До какой степени при решении разных
задач необходимо считаться с типом нервной системы каждого
животного! Едва ли будет легкомыслием с моей стороны, если
я выражу надежду, что и опыты над высшей нервной деятель-
ностью животных дадут не мало руководящих указаний для вос-
питания и самовоспитания людей. По крайней мере я, глядя на
эти опыты, многое уяснил себе в себе и в других.

XLV. КРАТКИЙ ОЧЕРК ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ 1
В настоящее время, на основании почти тридцатилетней
пробы, проведенной мной вместе с моими многочисленными со-
трудниками, я могу с полным правом утверждать, что вся внеш-
няя деятельность такого высшего животного, как собака, подобно
внутренней деятельности его, может быть изучаема с полным
успехом чисто физиологически, т. е. методами физиологии и в
терминах физиологии, в терминах физиологии нервной системы.
Наш общий нижеизложенный фактический материал должен
служить доказательством этого утверждения.
Деятельность нервной системы направляется, с одной стороны,
на объединение, интеграцию работы всех частей организма, с дру-
гой — на связь организма с окружающей средой, на уравнове-
шивание системы организма с внешними условиями. Первую
половину нервной деятельности можно было бы назвать низшей
нервной деятельностью, в противопоставление второй, которой
в силу ее сложности и тонкости законно присвоить название выс-
шей нервной деятельности, что обычно называется поведением
животных и человека.
Главнейшее проявление высшей деятельности животного, т. е.
его видимая реакция на внешний мир, есть движение — резуль-
тат деятельности его скелетно-мышечной системы, с некоторым
участием секреции — результата деятельности секреторной ткани.
1 Статья на английском языке в американском сборнике «Proceedings
and Papers» (New-Jorsey, The Psychol, rev. comp. Princeton, 1930,
p. 331—333) (A brief sketch of the highest nervous activity. — Ред.).

Скелетно-мышечное движение, начинаясь в низших отделах
с деятельности отдельных мышц и небольших групп мышц,
вверху достигает высшей интеграции в виде локомоторных актов,
в уравновешивании с силой тяжести массы отдельных частей и
всего организма при движении. Затем, организм в окружающей
его среде с ее предметами и влияниями исполняет специальные
движения в соответствии с сохранением целости организма и его
вида. Это будут: пищевая, оборонительная, половая и другие
двигательные и частью секреторные реакции. Эти специальные
акты движения и секреции совершаются, с одной стороны, ко-
нечно, с полным синтезом внутренней деятельности организма,
т. е. с соответствующей деятельностью внутренних органов для
осуществления данной внешней двигательной деятельности;
с другой — стереотипно возбуждаются определенными и немно-
гочисленными внешними и внутренними раздражениями. Мы
называем эти акты безусловными специальными сложнейшими
рефлексами. Другие присваивают им различные названия: ин-
стинктов, тенденций, расположений и т. д. Возбудителей этих
актов мы соответственно называем безусловными раздражите-
лями. Анатомическим субстратом этих деятельностей являются
ближайшие к большим полушариям подкорковые узлы, базаль-
ные ганглии.
Эти безусловные специальные рефлексы составляют существен-
нейшую основу внешней деятельности животного. Но эти дея-
тельности у высшего животного, оставшись одни, без добавочной
деятельности, оказываются недостаточными для сохранения ин-
дивидуума и вида. Собака без больших полушарий обнаруживает
все эти деятельности и тем не менее, предоставленная себе, не-
пременно и очень скоро погибает. Чтобы индивидуум и вид со-
хранились, к базальным ганглиям неизбежно должен быть при-
соединен дополнительный прибор — большие полушария. Этот
прибор глубоко и широко анализирует и синтезирует внешнюю
среду, т. е. то выделяет, то сливает отдельные ее элементы, чтобы
сделать эти элементы и комбинации из них бесчисленными сиг-
налами основных необходимых условий внешней среды, на кото-
рые устремлена, установлена деятельность подкорковых узлов.

Таким способом для этих узлов получается возможность тонко
и точно приспособить их деятельность к внешним условиям, найти
пищу, где она есть, верно избежать опасности и т. д. При этом
дальнейшая важная подробность состоит в том, что эти то изо-
лированные, то комбинированные бесчисленные внешние агенты
являются не постоянными, а временными возбудителями под-
корковых узлов, соответственно беспрестанным колебаниям внеш-
ней среды, т. е. лишь тогда, когда они правильно сигнализируют
основные, необходимые для животного условия существования,
служащие безусловными раздражителями этих узлов.
Но детальные высший анализ и синтез, производимые боль-
шими полушариями, не ограничиваются внешним миром. Таким
же анализу и синтезу подвергается и внутренний мир организма,
органические изменения, происходящие в нем. Специально и в
высшей мере подвергаются им явления, имеющие место в скелет-
но-мышечной системе: напряжение и продолжительность его как
для каждого отдельного мускула, так и бесчисленных группиро-
вок из них. И эти тончайшие элементы и моменты скелетно-
мышечной деятельности являются такими же раздражениями,
как и раздражения, идущие от внешних рецепторов, т. е. могут
временно связываться как с деятельностью самой скелетной мус-
кулатуры, так и со всякими другими деятельностями организма.
Этим достигается разнообразнейшее и тончайшее приспособление
скелетно-мышечной деятельности к условиям окружающей, по-
стоянно колеблющейся среды при осуществлении вышеописанных
специальных безусловных рефлексов. Таким механизмом осуще-
ствляются наши мельчайшие, выработкой приобретенные движе-
ния, например рук. Сюда же относятся и речевые движения.
Кроме этого, большие полушария, благодаря их исключитель-
ной реактивности и лабильности, делают, пока точно неизвест-
ным механизмом, для сильных, но инертных по их природе, под-
корковых центров возможным реагировать соответственной дея-
тельностью на чрезвычайно незначительные по силе колебания
среды.
Следовательно, в высшей нервной деятельности, в поведении
животных подлежат изучению три основных темы: 1) безуслов-

ные сложнейшие специальные рефлексы, деятельность базаль-
ных ганглий как фундамент внешней деятельности организма,
2) деятельность коры и 3) способ соединения и взаимодей-
ствие этих ганглий и коры. В настоящее время наиболее по-
дробно и глубоко изучается нами вторая тема, почему здесь и
будут главным образом приведены серьезные материалы, к ней
относящиеся, а затем прибавлены и первые пробы изучения
третьей темы.
Большая часть безусловных специальных сложнейших рефле-
ксов более или менее известна (при этом я имею в виду собаку).
Это — индивидуальные: пищевой, агрессивный, активно- и пас-
сивно-оборонительный, рефлекс свободы, исследовательский и
рефлекс игры, и видовые: половой и родительский. Но все ли
они? А далее, мы мало или ничего не знаем о способах их непо-
средственного раздражения и торможения, их относительной силе
и их взаимодействии. Очевидно, одна из ближайших задач фи-
зиологии высшей нервной деятельности есть получение высших
животных, например собаки, без больших полушарий, при полной
неприкосновенности базальных ганглий, в полном здоровье и
с продолжительным существованием, чтобы решить только что
поставленные задачи.
Что касается связи базальных ганглий с большими полуша-
риями, то мы знаем самый факт, но недостаточно представляем
себе его механизм. Возьмем обычный специальный пищевой
рефлекс. Состоит он в движении по направлению к внешнему
веществу, служащему пищей данному животному, в введении его
в начало пищеварительного канала и также в изливании на него
пищеварительных соков. Чем он первоначально возбуждается, мы
точно, определенно не знаем. Нам известно только, что животное
без больших полушарий, например собака, спустя несколько
часов после кормления выходит из промежуточного сонного со-
стояния и начинает постоянно двигаться, бродить, пока не будет
накормлена. Затем снова погружается в сон. Очевидно, мы имеем
пищевое движение, но совершенно не определенное, не достигаю-
щее цели. Кроме того, у животного при движении течет слюна.
Ничто определенное во внешнем мире не вызывает ни этого

пищевого движения, ни этой секреции. Это есть внутреннее раз-
дражение.
Если мы имеем животное с большими полушариями, дело
представляется совершенно в другом виде. Масса внешних раз-
дражений может определенно вызывать пищевую реакцию и
верно направлять животное к пище. Как происходит это? Оче-
видно, явления природы являются сигналами пищи. И это чрез-
вычайно легко доказывается. Возьмем любое явление природы,
которое никогда не имело никакого отношения ни к пищевому
движению, ни к пищевой секреции. Если это явление предшест-
вует один или несколько раз еде, оно потом будет вызывать пи-
щевую реакцию, сделается как бы суррогатом пищи, что касается
до движения животного по направлению к нему и даже иногда
введения его в рот, если это осязаемый предмет. Значит, когда
возбужден подкорковый центр пищевого рефлекса, то к нему
как-то (посредственно или непосредственно) направляются и
с ним могут связаться прочно все раздражители, падающие
в то же время на тончайшие рецепторы больших полушарий.
Тогда возникает то, что мы назвали условным рефлексом, т. е.
организм отвечает определенной сложной деятельностью на
внешнее раздражение, на которое раньше такого ответа не было.
Это раздражение несомненно идет из больших полушарий, по-
тому что описываемый факт не существует у животных после уда-
ления больших полушарий. Что мы можем сказать дальше об
этом факте? Так как такая временная связь может образоваться
со всяким из специальных центров ближайших подкорковых
узлов при тех же условиях, то надо признать как общее явление
в высшем отделе центральной нервной системы, что всякий
сильно раздражаемый центр как-то направляет к себе всякое дру-
гое более слабое раздражение, попадающее в то же время в эту
систему, и таким образом пункт приложения этого раздражения
и центр более или менее прочно связываются на определенное
время при определенных условиях (правило нервного замыкания,
ассоциации). Существенной подробностью этого процесса
является то, что для образования связи необходимо при этом не-
которое предшествование во времени слабого раздражения силь-

ному. Если собака ест и тогда присоединяется индифферентный
раздражитель, то ни сколько-нибудь значительного, ни прочного
условного пищевого рефлекса не образуется.
Так как в условном рефлексе в качестве начального раздра-
жения является раздражение клеток коры больших полушарии,
то условный рефлекс может служить отличным объектом изуче-
ния как свойств отдельных корковых клеток, так и процессов во
всей корковой клеточной массе. Это изучение ознакомило нас
с значительным числом правил относительно деятельности боль-
ших полушарий.
Если при пищевых условных рефлексах исходить постоянно
из определенной пищевой возбудимости (18—22 часа после
обычного достаточного кормления), то выступает факт отчетли-
вой зависимости эффекта условного раздражителя. Чем условный
раздражитель сильнее, чем более энергии поступает с ним в боль-
шие полушария, тем, при прочих равных условиях, более условно-
рефлекторный эффект, т. е. тем энергичнее пищевая двигатель-
ная реакция и тем обильнее слюнотечение, которым мы постоянно
пользуемся при измерении эффекта. Как можно судить по неко-
торым опытам, эта связь эффекта с силой раздражения должна
быть довольно точной (правило зависимости величины эффекта
от силы раздражения). Но при этом всегда имеется предел, за
которым еще более сильный раздражитель не увеличивает, а на-
чинает уменьшать эффект.
Так же ясно дает себя знать явление суммации условных ре-
флексов, причем мы снова встречаемся с тем же пределом. При
комбинировании слабых условных раздражителей можно часто
видеть точную арифметическую сумму их. При комбинации сла-
бого раздражителя с сильным происходит только некоторое уве-
личение эффекта до известной предельной величины. А при ком-
бинации двух сильных — эффект становится меньше каждого из
компонентов, как выходящий за предел (правило суммации
условных раздражителей).
Кроме процесса раздражения, тот же внешний условный раз-
дражитель может вызывать в корковой клетке противоположный
процесс — процесс торможения. Если условный положительный

раздражитель, т. е. вызывающий соответственную условную
реакцию, продолжать некоторое время (минуты) один без даль-
нейшего сопровождения его безусловным раздражителем, то кор-
ковая клетка этого раздражителя непременно переходит в тор-
мозное состояние. И этот раздражитель, коль скоро он система-
тически применяется один, обусловливает в коре не процесс раз-
дражения, а процесс торможения; он становится условным тор-
мозным, отрицательным раздражителем (правило перехода кор-
ковой клетки в тормозное состояние).
Из этого свойства клетки вытекают чрезвычайно важные
последствия для физиологической роли коры. Благодаря ему
устанавливается деловое отношение между условным и соответ-
ственным безусловным раздражителем, причем первый служит
сигналом для второго. Как только условный раздражитель не
сопровождается безусловным, т. е. сигнализирует неправильно,
он теряет свое раздражающее действие, но временно, восстанов-
ляясь само собой после некоторого срока. Также в других слу-
чаях, когда условный раздражитель или при постоянном опреде-
ленном условии, или некоторое значительное время с начала сво-
его действия не сопровождается безусловным раздражителем, он
оказывается постоянно тормозным в первом случае и тормозным
только на некоторое время, наиболее удаленное от присоединения
безусловного раздражителя, —во втором. Таким образом, благо-
даря возникающему торможению, действие условного раздражи-
теля как сигнального сообразуется с детальными условиями его
физиологической роли, не вызывая напрасной работы. На осно-
вании же развивающегося торможения совершается в коре и
важнейший процесс тончайшего анализа внешних раздражений.
Всякий условный раздражитель имеет сначала обобщенный
характер. Если мы сделали условный раздражитель из опреде-
ленного тона, то и много соседних с ним тонов вызывают тот же
эффект без всякой предварительной выработки. То же относится
и ко всяким другим условным раздражителям. Но если первона-
чальный раздражитель постоянно сопровождается его безуслов-
ным, а с ним однородные повторяются одни, то на них разви-
вается торможение, они становятся возбудителями торможения.

Таким образом может быть достигнут предел возможного для
данного животного анализа, т. е. тончайшие явления природы
могут сделаться специальными возбудителями определенной дея-
тельности организма. Тем же процессом, которым образуется
связь корковых клеток с подкорковыми центрами, можно думать,
происходит связь и корковых клеток между собой. Тогда проис-
ходят комплексные раздражения из совпадающих во времени
явлений внешней среды. Эти комплексные раздражения при соот-
ветствующих условиях могут сделаться условными раздражите-
лями и быть отдифференцированными при помощи торможения
только что указанным процессом от чрезвычайно близких к ним
по составу других комплексных раздражителей.
Процессы раздражения и торможения, возникнув в опреде-
ленных пунктах коры под влиянием сответствующих раздраже-
ний, непременно иррадиируют, распространяются по коре на
большее или меньшее протяжение, а затем снова концентри-
руются, сосредоточиваются в ограниченном пространстве (пра-
вило иррадиирования и концентрирования нервных процессов).
Выше только что было упомянуто о первоначальном обобщении
всякого условного раздражителя, что является результатом
иррадиирования попадающего в полушария раздражения. То же
самое происходит первоначально и с тормозным процессом. Когда
был применен тормозной раздражитель и потом прекращен, то
торможение некоторое время может быть констатировано на дру-
гих пунктах коры, обыкновенно даже очень отдаленных. Это
иррадиированное торможение, как и раздражение, постоянно все
более и более концентрируется, главным образом под влиянием
сопоставления с противоположным процессом, т. е. применяемые
процессы друг друга ограничивают. Есть даже указание на
пространственное существование индифферентного пункта между
ними. В случае хорошо выработанного тормозного раздражителя
у многих собак можно видеть строгое концентрирование тор-
можения в пункте раздражения, так как одновременно с тормоз-
ным раздражителем испытанные положительные раздражители
дают полный эффект и даже часто больший, а иррадиирование
торможения начинается только по прекращении раздражения.

Рядом с явлениями иррадиирования и концентрирования раз-
дражения и торможения, с ними сложно переплетаясь, выступают
явления взаимной индукции противоположных процессов, т. е.
усиление одного процесса другим, как последовательно на одном
и том же пункте, так и одновременно на соседних пунктах (пра-
вило взаимной индукции нервных процессов). Дело представ-
ляется часто в очень сложном виде как временная, вероятно,
фаза. Когда положительный или тормозной раздражитель (в осо-
бенности последний) нарушает данное равновесие в коре, то по
ней как бы пробегает волна с гребнем — положительным процес-
сом — не долиной — тормозным процессом, постепенно упло-
щаясь, т. е. происходит иррадиирование процессов с непременным
участием их взаимной индукции.
Конечно, не всегда можно отдать отчет о физиологической
роли только что описанных явлений. Например первоначальное
иррадиирование каждого нового условного раздражителя может
быть истолковано так, что каждый внешний агент, делающийся
условным раздражителем, в действительности подвергается
колебаниям не только относительно его силы, но и качества при
разнообразных условиях обстановки. Взаимная индукция должна
вести к усилению и укреплению физиологического значения
каждого отдельного как положительного, так и отрицательного
раздражителя, что действительно и наблюдается в наших опытах.
Но остается, например, непонятным, в особенности вначале,
долговременное распространение торможения, производимого
определенным агентом в определенном пункте, на все полушария.
Есть ли это недостаток, косность аппарата, или здесь определен-
ное нарочное явление, биологическое значение которого мы еще
не понимаем, что, конечно, вполне возможно.
В результате указанной работы кора представляет грандиоз-
ную мозаику, на которой в данный момент располагается огром-
ное множество пунктов приложения внешних раздражений, то
возбуждающих, то тормозящих различные деятельности орга-
низма. Но так как эти пункты находятся в определенном взаим-
ном функциональном отношении, то большие полушария
в каждый данный момент вместе с тем есть и система в состоя-

нии подвижного равновесия, которую можно было бы назвать
стереотипом. Колебания в установленных границах этой си-
стемы — относительно легкое дело. Включение же новых раздра-
жителей, особенно сразу и в большом количестве, или только
перестановка местами многих старых раздражителей есть боль-
шой нервный процесс, труд, для многих нервных систем непо-
сильный, кончающийся банкротством системы и выражающийся
отказом на некоторое время от нормальной деловой работы.
Но всякая живая работающая система, как и ее отдельные эле-
менты, должна отдыхать, восстановляться. А отдых таких реак-
тивнейших элементов, как корковые клетки, должен в особен-
ности тщательно быть охраняем. И в коре охрана работы и
отдыха осуществлена в высшей степени. Работа каждого элемента
регулируется и в отношении ее напряжения и ее продолжитель-
ности. Мы видели уже раньше, как только несколько минут про-
должающееся раздражение одной и той же клетки ведет к разви-
тию в ней процесса торможения, которое уменьшает, а затем и
совершенно прекращает ее работу. Но есть и другой, не менее
яркий пример охраны корковой клетки — это в случае сильного
внешнего раздражения. Для корковых клеток каждого нашего
животного (собак) есть свой максимальный раздражитель, есть
предел безвредного функционального напряжения, за которым
следует вмешательство торможения (правило предела силы раз-
дражения). Сверхмаксимальный раздражитель сейчас же вызы-
вает торможение, и этим искажается обычное правило зависи-
мости величины эффекта от силы раздражения: сильный раз-
дражитель дает равный или даже меньший эффект, чем слабый
(так называемые уравнительная и парадоксальная фазы).
Торможение, как уже сказано, имеет тенденцию распростра-
няться, если не встречается ему противодействия в условиях дан-
ной обстановки. Тогда оно обнаруживается в явлениях как
частичного, так и полного сна. Частичный сон есть, очевидно, то,
что называется гипнозом. На собаках можно было изучить раз-
личные степени как экстенсивности, так и интенсивности гипноза,
в конце концов переходящего в полный сон, если не было доста-
точных возбуждающих влияний.

Тонкий прибор больших полушарий, как и надо было ожи-
дать, оказался очень различным по разным экземплярам одного
и того же вида (нашим собакам). Мы имели основание разли-
чить четыре разных типа больших полушарий: два крайних —
раздражительный и тормозной и два центральных уравнове-
шенных— спокойный й живой. Из первых у одного преобладает
процесс раздражения, у другого — процесс торможения. У вто-
рых оба процесса более или менее уравновешены. Вместе с тем
здесь идет дело о силе, работоспособности клеток. Клетки раз-
дражительного типа очень сильны, способны образовать без осо-
бенного труда условные рефлексы на очень сильные раздражи-
тели. Для тормозного типа это невозможно. Центральные типы,
вероятно (это еще точно не установлено), имеют клетки умерен-
ной силы. Нужно думать, что этим различием и определяется то,
что возбудимый тип не обладает соответственно достаточным
тормозным процессом, а тормозной — достаточным раздражи-
тельным процессом. У центральных типов оба процесса доста-
точно и одинаково сильны.
Такова работа больших полушарий в норме, в здоровом со-
стоянии. Но как в высшей степени тонкая работа, она очень легко
переходит в болезненное, патологическое состояние, и именно при
крайних неуравновешенных типах. Условия для перехода в болез-
ненное состояние довольно определенны. Два из них хорошо
известны: это очень сильные внешние раздражители и столк-
новение раздражительного и тормозного процессов. Сильные раз-
дражители специально являются болезнетворными агентами
у слабого тормозного типа, который под их действием переходит
в сплошное заторможенное состояние. Столкновение же противо-
положных процессов ведет к разным заболеваниям у сильного и
слабого типов. Первый совсем теряет способность тормозить,
у вторых чрезвычайно слабнет раздражительный процесс. Из
патологических явлений особенно интересно то, что заболева-
ние может быть ограничено отдельным очень мелким пунктом
больших полушарий, чем несомненно и доказывается мозаич-
ность коры. В последнее время в лаборатории мог быть вос-
произведен до известной степени аналог обычного военного

невроза, когда пациент переживает с соответствующими кри-
ками и движениями страшные военные сцены при засыпании
и гипнозе.
После того как мы познакомились с деятельностью коры
больших полушарий, обратимся к подкорковым центрам, чтобы
полнее оценить, что они в свою очередь значат для коры.
Подкорковые центры в высшей степени инертны. Хорошо из-
вестен факт, что собака без больших полушарий не отвечает на
огромную массу падающих на нее из внешнего мира раздраже-
ний, на которые постоянно и живо реагирует нормальное живот-
ное. Это касается как качества, так и силы внешних раздраже-
ний. Иначе сказать, внешний мир, как и внутренний, для собаки
без больших полушарий чрезвычайно сужен, ограничен. Точно
так же подкорковые центры лишены реактивного и подвижного
торможения. В то время как в деятельности больших полушарий
так часто и быстро возникает торможение, подкорковые центры,
будучи очень сильными, выносливыми, к нему очень не склонны.
Вот примеры этого. Исследовательский (ориентировочный) ре-
флекс на слабые и средней силы внешние раздражения у нор-
мальной собаки угасает, конечно при помощи торможения, через
три-пять повторений, а то и скорее. У собаки без больших полу-
шарий нельзя дождаться конца его при повторениях достаточ-
ного раздражения. Условный пищевой рефлекс, начинающийся
с больших полушарий, у голодной собаки угасает даже до отказа
от еды в несколько минут; у такой же голодной собаки безуслов-
ный пищевой рефлекс, т. е. еда, раз собака эзофаго- и гастрото-
мирована, т. е. когда пища не попадает в желудок, продолжается
3—5 часов и прекращается, вероятно, только потому, что насту-
пает усталость жевательных и глотательных мускулов. Точно
то же с рефлексом свободы, т. е. с реакцией борьбы при ограни-
чении движения животного. В то время как нормальная собака
очень легко может задерживать этот рефлекс почти постоянно,
у собаки без полушарий невозможно достигнуть задерживания
его. Последняя собака, вынимаемая ежедневно из клетки для
кормления в течение месяцев и даже годов, неизменно обнаружи-
вает при этом яростную агрессивную реакцию.

Большие полушария как-то преодолевают описанную кос-
ность подкорковых центров как в отношении раздражения, так и
в отношении торможения, так как в массе случаев большие полу-
шария должны возбуждать организм к деятельности или оста-
навливать ту или другую его деятельность через посредство под-
корковых центров. Каким образом слабые внешние и внутренние
раздражители, недостаточные для непосредственного раздраже-
ния этих центров, возбуждают их при посредстве больших полу-
шарий? Мы не имеем в физиологии определенного ответа на это.
Может быть, в больших полушариях совершается суммирование
нового раздражения со следами старого, аккумулирование раз-
дражений; может быть, при этом некоторую роль играет обыч-
ное иррадиирование раздражения по корковой массе и т. д.?
Точно так же неясно и быстрое торможение подкорковых центров
со стороны больших полушарий при слабых раздражениях по-
следних. Конечно, наиболее простой случай — тот, когда боль-
шие полушария постепенно аккумулируют торможение, чтобы
сделать его достаточно сильным для преодоления непосредствен-
ного сильного раздражения подкорковых центров. Действи-
тельно, мы не раз в своих опытах видели, что долго практико-
ванное и напряженное торможение в больших полушариях может
сильно задерживать эффект безусловного раздражителя. В таком
случае уже находящаяся во рту пища долго не вызывает слюно-
течения. Точно так же не раз наблюдалось, что хроническое
послеоперационное раздражение коры затормаживает нацело и
на значительные периоды деятельность подкорковых центров.
Животные делаются совершенно слепыми или глухими, тогда как
животные, совершенно лишенные больших полушарий, реагируют,
хотя и ограниченно, на сильное световое и особенно отчетливо на
звуковое раздражение. Можно себе легко представить и то, что
раздраженные во всей своей массе до степени известного тонуса,
под влиянием массы падающих на них раздражений, большие
полушария постоянно по правилу отрицательной индукции
упражняют тормозящее действие на подкорковые центры и тем
облегчают для себя всякое специальное экстренное торможение
этих центров.

Таким образом большие полушария, так сказать, для под-
корковых центров не только тонко и широко анализируют и син-
тезируют как внешний, так и внутренний мир животного, но и
постоянно корригируют их косность. И тогда только важная
для организма деятельность подкорковых центров оказывается
в должном соответствии с жизненной обстановкой животного.
Но и обратное влияние подкорковых центров на большие
полушария отнюдь не менее существенно, чем полушарий на них.
Деятельное состояние больших полушарий постоянно поддержи-
вается благодаря раздражениям, идущим из подкорковых цен-
тров. Этот пункт сейчас тщательно разрабатывается в руководи-
мых мной лабораториях, причем главное значение должно быть
приписано текущим опытам д-ра В. В. Рикмана, которые я теперь
и изложу особенно подробно.
Если, исходя из обычного достаточного питания собаки, при
котором обнаруживается правило зависимости величины эффекта
от силы раздражения, мы повышаем пищевую возбудимость
животного или уменьшением суточной пищевой порции, или
удлинением промежутка между последним кормлением и нача-
лом опытов, или даже увеличением вкусности пищи, то непре-
менно наблюдаются очень интересные изменения в величине услов-
ных рефлексов. Правило зависимости величины эффекта от силы
раздражения резко искажается: теперь сильные и слабые раз-
дражители сравниваются в их эффектах или, что чаще, сильные
производят меньший эффект, чем слабые (уравнительная и пара-
доксальная фазы), причем это происходит за счет снижения
эффекта сильных и повышения эффекта слабых (уравнительная
и парадоксальная фазы на высоком уровне). У возбудимых
собак с сильными корковыми клетками при указанных условиях
происходит и увеличение эффекта сильных раздражителей, но
увеличение эффекта слабых гораздо значительнее, так что все же
наступают уравнительная (чаще) и парадоксальная фазы.
Теперь обратный случай. Понизим пищевую возбудимость.
В общем получается как будто то же, т. е. те же уравнительная и
парадоксальная фазы: эффект сильных опять делается равным
эффекту слабых или даже становится ниже. Но при этом оказы-

вается существеннейшая разница. На этот раз эффект слабых
или остается без изменения, или уменьшается только в конце
опыта, после применения сильных раздражителей (уравнительная
и парадоксальная фазы на низком уровне). Дело доходит до
того, что собака при сильных раздражителях не берет еды, a eqr
только при слабых. Сверх того, у возбудимых собак замечается
при этом беспокойное состояние: собака подвизгивает, движется
в станке туда и сюда. Все это состояние в целом напоминает
наступление гипнотического состояния (борьба возбуждения
с торможением). Как понимать описанные факты?
Так как в обоих случаях торможение захватывает сильные
раздражители, а раз возникшее торможение иррадиирует и может
вторично влиять на слабые раздражители, что и можно было
заметить в опытах специально с пониженной пищевой возбуди-
мостью, то решено было производить те же опыты, исключив
сильные раздражители. Тогда выступило строгое правило:
эффект слабых раздражителей идет параллельно с повышением и
понижением пищевой возбудимости, т. е. повышается с повыше-
нием этой возбудимости и падает с понижением ее. Таким обра-
зом все явление объяснялось просто распространением той или
другой возбудимости с подкорки на кору. Но что же происходит
с сильными раздражителями? Рассмотрим сперва первый случай.
При повышенной пищевой возбудимости эффект сильных раздра-
жителей или только немного повышается по сравнению с повы-
шением эффекта слабых, или, что чаще, падает, причем это
падение делается очень стремительным при повторении этих
раздражителей в течение опыта. Ясно прямо, что при повышении
возбудимости корковых клеток, что явствует из повышения
эффекта слабых раздражителей, прежние сильные раздражители,
если они еще не были максимальными, делаются такими, а преж-
ние максимальные — сверхмаксимальными. И тогда на последние,
по правилу предела силы раздражения, развивается торможение,
как на опасные в смысле функционального перенапряжения
клетки. Это совершенно то же, когда в обычных опытах чрез-
мерно сильные раздражители дают не большой, а меньший
эффект в сравнении с сильными, не заходящими за предел раз-

дражителя. То, что в последнем случае делается абсолютной
силой раздражителей, в первом случае происходит за счет повы-
шения лабильности клетки. Что все понимается правильно,
доказывается и тем еще, что при дальнейшем повышении
пищевой возбудимости и прежние слабые раздражители, дости-
гая предела, делаются сверхмаксимальными и вызывают на себя
торможение.
Но как понимать случай с торможением сильных раздражи-
телей при понижении пищевой возбудимости? Откуда и почему
теперь возникает торможение? Здесь факт, очевидно, более слож-
ный. Но, мне кажется, его можно удовлетворительно понять,
приведя в связь со следующими хорошо известными фактами.
Как ни разнообразна жизнь вообще, однако у каждого из нас,
как и у животного, должна быть масса одних и тех же раздраже-
ний, т. е. падающих на одни и те же элементы коры. Тогда эти
элементы рано или поздно должны приходить в тормозное со-
стояние, более или менее распространенное по массе полушарий
и ведущее к гипнотическому и сонному состояниям. И это мы
постоянно видим как в нашей жизни, так и в наших опытах
с собаками, особенно изолированными от разнообразия раздра-
жений. И потому нам часто приходится бороться с помехой со
стороны развивающейся гипнотизации. Главное противодействие
этой гипнотизации идет, конечно, от безусловных раздражителей,
применяемых нами при наших опытах, главным образом от
периодического подкармливания. Следовательно, при понижении
пищевой возбудимости мы даем перевес гипнотизирующим раз-
дражениям и должны получить гипноз, что и есть на самом деле,
как показано выше. Но этого мало. Остается еще объяснить,
почему же при гипнозе подвергаются прежде всего торможению
именно сильные раздражители, наступают уравнительная и пара-
доксальная фазы. В этом случае можно воспользоваться следую-
щим наблюдением, где механизм явлений более или менее ясен.
При наших опытах мы давно уже ознакомились с фактом, что
при начинающейся гипнотизации происходит расхождение между
секреторным и двигательным компонентами пищевого рефлекса.
При условном искусственном и натуральном (вид, запах еды)

раздражении слюна обильно течет, а собака еду не берет, т. е.
в больших полушариях развивающееся торможение захватывает
почему-то двигательную область всего раньше. Почему? Нам
думалось потому, что этот отдел больших полушарий во время
опытов работает всего больше, так как собака должна поддержи-
вать бодрую позу. Этому предположению дало серьезную под-
держку следующее дальнейшее наблюдение. При самом первом
проявлении гипнотизации собака на условный раздражитель
поворачивается в сторону еды. Когда подается еда, собака дви-
жением головы следит за кормушкой, если ее то поднимают, то
опускают или двигают в стороны, но еды взять не может, откры-
вая рот только немного, причем изо рта часто высовывается
язык как парализованный, без движений. И лишь при продол-
жающемся раздражении со стороны подаваемой пищи движения
рта становятся все шире и, наконец, животное забирает в рот
еду, но и теперь жевательный акт прерывается на несколько
секунд забавными остановками, пока, наконец, не начинается
энергичный, жадный акт еды. При дальнейшем развитии гипно-
тизации животное только следит движениями головы за пищей,
но рта совсем не открывает. Затем только поворачивается всем
туловищем к еде, и, наконец, больше нет никакой двигательной
реакции на нее. Очевидная последовательность в торможении
различных частей двигательной области коры, соответственно их
работе при данных опытах. В течение опыта с пищевыми рефлек-
сами всего больше работают жевательные мускулы с языком,
затем шейные и, наконец, туловище. В таком порядке они и за-
хватываются тормозным процессом. Следовательно, то, что
больше работало, то прежде всего подвергается действию распро-
страняющегося торможения. И это вполне совпадает с тем, что
истощение в корковой клетке постоянно ведет к возникновению
в ней тормозного процесса. Таким образом торможение, ирради-
ирующее из постоянно раздражаемых обстановкой опыта клеток,
суммируется с собственным торможением экстренно работающей
клетки и здесь достигает наибольшего напряжения. Такое пони-
мание явлений с правом может быть перенесено на анализируе-
мый нами случай с понижением пищевой возбудимости. Гипноти-

зирующее действие обстановки, берущее перевес при понижении
пищевой возбудимости, естественно прежде всего дает себя знать
на клетках условных раздражителей, которые всего больше при
этом работали под влиянием более сильных раздражителей.
Итак, подкорковые центры в большей или в меньшей мере
определяют деятельное состояние больших полушарий и тем раз-
нообразно изменяют отношение организма к окружающей среде.
Но у нас имеются и еще опыты (ближайший, правда, в не-
сколько искусственной форме), которые тоже говорят за важное
значение подкорковых центров для деятельности коры.
Вот опыты д-ра Д. И. Соловейчика с влиянием перевязки
семенного протока и пересадки кусочка семенной железы от моло-
дого животного (это делалось одновременно) на условнорефлек-
торную деятельность. Опыты были проделаны прежде всего на
собаке, которая давно уже (лет пять-шесть тому назад) оказа-
лась с очень слабыми корковыми клетками. После столкновения
раздражительного процесса с тормозным она представила симп-
томы невроза, продолжавшегося пять недель. Сначала исчезли
все наши условные рефлексы, а затем они постепенно возвраща-
лись, но представляли искаженные отношения между силой раз-
дражения и его эффектом, и только мало-помалу, через ряд фаз
восстановилась нормальная деятельность коры. Затем у этой
собаки с течением времени условнорефлекторная деятельность все
более и более понижалась. Эффекты условных раздражений ста-
новились все меньше. Пришлось повышать разными способами
пищевую возбудимость. Самый сильный раньше раздражитель
занял теперь по эффекту самое последнее место. Все раздражи-
тели после однократного повторения резко снижали свое дей-
ствие. Изменение обычного порядка условных раздражителей
влекло за собой исчезание всех условных рефлексов и даже на
несколько дней. Две-три недели спустя после операции положе-
ние дела резко менялось. Все наши рефлексы чрезвычайно подня-
лись в величине. Восстанавливалось нормальное отношение
между силой раздражения и величиной эффекта. При повторе-
нии рефлексы не падали, и изменение порядка раздражителей
теперь не оказывалось вредным. Даже столкновение раздражи-

тельного и тормозного процессов, повторенное не один раз.
теперь осталось без малейшего влияния на деятельность коры.
Такое состояние собаки держалось около двух-трех месяцев,
а затем быстро вернулось к тому, что было до операции. Та же
операция, повторенная на другой семенной железе той же собаки,
сопровождалась тем же результатом. То же было и на другой
собаке.
Таким образом процессы, происшедшие в семенной железе,
как нервные, так и химические, чрезвычайно ярко дали себя
знать на деятельности коры. Но точный ответ на вопрос — каким
образом, прямо ли или через посредство подкорковых центров,
нервным ли путем или химическим, или суммарным образом —
пока не может быть дан до дальнейшего анализа. Конечно, что
касается и влияния пищевой возбудимости на кору, остается за-
конным тот же вопрос. Но имея в виду действие безусловных
как внешних, так [и] внутренних раздражителей подкорковых цен-
тров, обращающихся, очевидно, прямо к ним, судя по огромной
продолжительности их действия (что было бы невозможно для
корковых клеток), а также обращая внимание на чрезвычайное
напряжение деятельности этих центров при уничтожении или
ослаблении контроля над ними со стороны полушарий, можно
считать очень вероятным, что вышеописанные изменения в дея-
тельности коры — вторичные (по крайней мере главным обра-
зом), а не первичные, т. е. происходят под влиянием изменений
возбудимости подкорковых центров.
Наконец я приведу еще опыты д-ра Г. П. Конради, относя-
щиеся к той же теме. У собаки из трех тонов одного и того же
инструмента были образованы три условных рефлекса на три
разных безусловных раздражителя: из низкого тона — на кис-
лоту, из среднего — на пищу и из высокого — на сильный элек-
трический ток, приложенный к коже голени. Когда они вполне
установились, то наблюдались следующие интересные явления.
Во-первых, при низком и среднем тонах при начале их действия
наблюдалась оборонительная реакция, только потом, при продол-
жении раздражения переходившая соответственно то в кислот-
ную, то в пищевую. Во-вторых, испытанные промежуточные тоны

оказались главным образом связанными с оборонительной реак-
цией. Районы генерализованных кислотного и пищевого тонов
были очень ограничены. Весь диапазон наших тонов как за пре-
делами обоих крайних тонов, так и в промежутке между низким
и средним вызывал оборонительную реакцию. Так как относи-
тельная физическая сила условно действующих тонов не могла бы
обусловить такой разницы между ними, то это необходимо от-
нести на счет различия в силе раздражения подкорковых центров.
В заключение нельзя не сказать, что наши только что приве-
денные опыты, конечно, только первая пробная эксперимен-
тальная атака на важнейший физиологический вопрос о взаимо-
действии коры и ближайших подкорковых центров.

XLVI. ПРОБНАЯ ЭКСКУРСИЯ ФИЗИОЛОГА В ОБЛАСТЬ
ПСИХИАТРИИ 1
Последние тридцать лет я вместе с моими многочисленными
сотрудниками сосредоточился на изучении деятельности высших
отделов головного мозга, главным образом больших полушарий,
причем это изучение велось и ведется по строго объективному
методу, по методу так называемых условных рефлексов. Нами
собран к настоящему моменту очень значительный материал.
Этот материал относится не только к нормальной деятельности
вышеупомянутых отделов, но и в известной мере к их патологии
и терапии. Мы имеем уже несомненные экспериментальные
неврозы у наших экспериментальных животных (собак) с их ле-
чением, и нам уже представляется вероятным произвести у тех
же животных и нечто аналогичное тому, что у людей называется
психозами. Это было для меня поводом основательнее познако-
миться с психиатрией, о которой со студенческих годов прохожде-
ния медицинского курса, можно сказать, не осталось почти ника-
ких следов. Благодаря любезности моих медицинских коллег,
в особенности проф. П. А. Останкова и д-ра И. О. Нарбутовича,
передо мной теперь систематически проходят различные формы
душевных расстройств. Первой моему наблюдению и изучению
подверглась шизофрения. Здесь мое внимание, между прочим,
остановилось, с одной стороны, на симптомах апатии, тупости,
1 Archives internationales de pharmacodynamic et de llicrapie, 1930 (в юби-
лейном томе в честь Глея и Гейманса) (vol. 38, р. 222—227.—См. также
в брошюре: Физиология и патология высшей нервной деятельности. М.—Л..
Госмедиздат, 1930, стр. 37—45. — Ред.).

неподвижности и стереотипных движений, а с другой — на шалов-
ливости, бесцеремонности, вообще детском поведении, несвойст-
венном пациентам до их заболевания (гебефрения и кататония).
Что это такое с физиологической точки зрения? Нельзя ли
физиологически обобщить эти явления, усмотреть в них один
общий механизм?
Для этого сначала обратимся к нашим данным, добытым
методом условных рефлексов. Это изучение дало нам специально
очень многое относительно тормозного процесса и его физиологи-
ческого и патологического значения.
С одной стороны, постоянно, наравне с процессом раздраже-
ния участвуя в разнообразной деятельности животного во время
бодрого состояния, торможение, с другой стороны, также по-
стоянно является в роли охранителя реактивнейших клеток орга-
низма, клеток коры больших полушарий, защищая как спе-
циально против чрезвычайного напряжения их деятельности при
встрече с очень сильными раздражениями или при длительном
повторении хотя бы и не сильных раздражений, так и обеспечи-
вая им необходимый покой, после ежедневной нормальной
работы, в виде сна.
Нами установлен несомненный факт, что сон есть торможение,
разливающееся по всем полушариям и проникающее на извест-
ную глубину вниз по головному мозгу. Кроме того, мы имели
возможность изучить на наших животных и промежуточные
фазы между бодрым состоянием и полным сном — гипнотические
фазы. Эти фазы представлялись нам, с одной стороны, как раз-
ные степени экстенсивности торможения, т. е. большего или мень-
шего распространения торможения как по различным областям
самих полушарий, так и по различным отделам головного мозга,
а с другой — как разные степени интенсивности торможения
в виде различной глубины торможений на одних и тех же местах.
Понятно, что соответственно грандиозно большей сложности
человеческого мозга разнообразие отдельных гипнотических явле-
ний идет гораздо дальше у человека, чем у животного. Но воз-
можно, что некоторые гипнотические явления по тем или другим
причинам выступят резче у животного, чем у человека, тем более,

что и при человеческом гипнозе обнаруживаются значительные
различия в картине гипноза, смотря по отдельным индивидуумам
и методам гипнотизации. А потому, имея в виду полный симпто-
мокомплекс гипноза, в дальнейшем я буду пользоваться гипноти-
ческими явлениями, наблюдаемыми как у человека, так и у наших
животных.
При наблюдении вышеупомянутых шизофренических симпто-
мов я пришел к заключению, что они есть выражение хрониче-
ского гипнотического состояния, что я и буду обосновывать
в настоящем моем изложении. Конечно, апатия, тупость, непо-
движность и т. д. не есть еще доказательство гипнотического
состояния пациентов, но они также нисколько не будут противо-
речить этому заключению, если защищаемое мной положение
найдет свое оправдание в дальнейшем сопоставлении более спе-
циальных симптомов.
Прежде всего привожу следующий факт. Обычно констати-
руют апатию и тупость в том, что пациент не реагирует на обра-
щенные к нему вопросы, остается к ним как бы совершенно не-
чувствительным. И, однако, если те же вопросы задать не громко,
с обычной силой, а тихо и в общей спокойной обстановке, сей-
час же получаются на них соответственные ответы. Это есть
характернейшее гипнотическое явление, на которое все же, как
мне кажется, не обращается постоянного и должного внимания.
И надо жалеть, что для этого существенного, важного симптома
в клинике до сих пор, сколько я знаю, нет специального назва-
ния, как это сделано для других симптомов. У наших животных
этот симптом — один из самых частых и настойчивых признаков
наступающей гипнотизации. В наших опытах мы постоянно
встречаемся с так называемой парадоксальной фазой, когда силь-
ные условные раздражители в данном эспериментальном сеансе
или в его определенной фазе теряют свое обычное действие,
а животное в то же время отвечает вполне нормальным эффектом
на слабые раздражители. В известном случае пятилетнего сна,
т. е. собственно гипноза, описанном Пьером Жанэ, этот автор
вошел в умственный контакт с пациенткой только на этом
основании. Да и сама пациентка выходила из гипнотического

состояния только ночью, когда прекращались все дневные раз-
дражения.
Затем у анализируемых нами пациентов выступает так назы-
ваемый негативизм. И у наших экспериментальных животных
также негативизм при начинающемся гипнозе — обычная вещь.
При условном раздражении в случае пищевого рефлекса вы по-
даете собаке кормушку, а собака от нее упорно отворачивается.
Интересна дальнейшая подробность, особенно резко обнаружи-
вающаяся в определенной фазе. Когда вы затем убираете кор-
мушку, собака, наоборот, теперь к ней тянется. И это может
повторяться несколько раз один за другим. Но стоит быстро рас-
сеять гипноз, и та же собака жадно опорожняет только что
отвергавшуюся ею кормушку. Анализ механизма этого гипноти-
ческого симптома, как и других, я откладываю до другого раза,
пользуясь ими теперь как несомненными фактами, составляю-
щими гипнотическое состояние.
Один из дальнейших симптомов шизофрении в известной
вариации есть стереотипия — упорное, длительное повторение
одних и тех же движений. Это также явное гипнотическое явле-
ние. На некоторых наших собаках оно отчетливо наблюдается.
Когда собака вполне бодра, после подкармливания в случае
условного пищевого рефлекса она часто еще некоторое короткое
время облизывает обыкновенно переднюю часть тела, переднюю
часть груди и передние лапы. При начинающемся гипнозе это
облизывание чрезвычайно затягивается, частью вплоть до сле-
дующего подкармливания. Так же упорно повторяются и некото-
рые другие движения, раз исполненные по какому-либо поводу
животным.
Обычная вещь у шизофреников — так называемые эхолалия
и эхопраксия, т. е. выговаривание тех же слов, которые произно-
сит обращающийся к ним собеседник, и проделывание пациентом
всех движений человека, на которого обращено его внимание.
Как известно, это есть заурядное явление у загипнотизированных
здоровых людей, которое, как мне кажется, особенно легко и
часто выступает при гипнозе, вызываемом так называемыми пас-
сами. Самое обыкновенное явление у шизофреников — каталеп-

сия, продолжительное удерживание пациентом всяческих поло-
жений тела, которые легко, без сопротивления мускулатуры
придаются ему посторонним лицом, как, разумеется, и тех поло-
жений, которые он сам принимает под влиянием тех или других
только временно действовавших раздражений. Опять же чрезвы-
чайно легко воспроизводимый симптом у загипнотизированного
здорового человека.
Особенно яркий, выдающийся и упорный симптом у некото-
рых шизофреников, составляющий даже особую форму,- есть
кататония, т. е. напряженное состояние скелетной мускулатуры,
сильно сопротивляющейся всякому изменению данного положе-
ния частей тела. Эта кататония есть не что иное, как тонические
рефлексы, благодаря которым из загипнотизированного человека
можно сделать как бы крепкую деревянную доску.
Наконец сюда же, в эту группу всяческих вариаций цен-
трального торможения, нужно отнести и симптом шаловли-
вости, дурачливости, наблюдаемый в особенности у гебефреников,
а также вспышки возбуждения с характером агрессивности, кото-
рые встречаются среди уже указанных симптомов у других шизо-
фреников. Все эти явления очень напоминают картину обыкно-
венного начального алкогольного опьянения, а также очень
характерное состояние, появляющееся при пробуждении и осо-
бенно при засыпании детей и молодых животных, например
щенят. В этих случаях имеются все основания понимать дело
так, что они есть результат начинающегося общего торможения
больших полушарий, в силу чего ближайшая подкорка не только
освобождается от постоянного контроля, постоянного торможе-
ния со стороны полушарий при бодром состоянии, а даже,
на основании механизма положительной индукции, приводится
в возбужденное хаотическое состояние со всеми ее центрами.
Отсюда при алкогольном наркозе то беспричинная и необычная
шаловливость и веселость, то излишняя чувствительность и
слезы, то гневность, а при засыпании детей всевозможные кап-
ризы. Особенно характерна картина засыпающего ребенка в сред-
ние месяцы его первого года, когда вы видите на лице его прямо
калейдоскопическую смену разнообразных выражений как знаков

беспорядочной деятельности его примитивной подкорки. Также и
шизофреник в известных фазах и вариациях его заболевания
представляет это явление то в виде длинных периодов, то в виде
коротких вспышек.
После всего приведенного едва ли можно сомневаться, что
шизофрения в известных вариациях и фазах действительно пред-
ставляет собой хронический гипноз. Против этого заключения не
может быть существенным возражением то, что эти вариации и
фазы продолжаются годы. Если можно говорить о пятилетнем
сне (случай Пьера Жанэ) и даже двадцатилетнем (петербургский
случай), почему же не быть таким же продолжительным и гип-
нозу, тем более, что и только что приведенные примеры правиль-
нее называть гипнозом, чем сном.
Чем вызван хронический гипноз шизофреников? Что в нем
физиологическое и специально патологическое? Каково его тече-
ние и его исходы?
Конечно, последнее глубокое основание этого гипноза есть
слабая нервная система, специально слабость корковых клеток.
Эта слабость может иметь много разных причин — наследствен-
ных и приобретенных. Этих причин мы не будем касаться. Но
естественно, что такая нервная система при встрече с трудно-
стями, чаще всего в критический физиологический и общественно-
жизненный период, после непосильного возбуждения неизбежно
приходит в состояние истощения. А истощение есть один из
главнейших физиологических импульсов к возникновению тор-
мозного процесса как охранительного процесса. Отсюда и хро-
нический гипноз как торможение в различных степенях распро-
страненности и напряженности. Таким образом это состояние,
с одной стороны — патология, так как оно лишает пациента воз-
можности нормальной деятельности, с другой — по существу
самого механизма есть еще физиология, физиологическая мера,
потому что оно предохраняет корковые клетки против угрожаю-
щего . разрушения вследствие непосильной работы. Мы сейчас
в лаборатории имеем поразительный пример, как продолжитель-
ное торможение возвращает слабым корковым клеткам на некото-
рый период способность к нормальной деятельности. Есть осно-

вание принимать, что, пока действует тормозной процесс, корко-
вая клетка остается не поврежденной глубоко; для нее возможен
возврат к полной норме, она еще может оправиться от чрезмер-
ного истощения, ее патологический процесс еще обратим. Это по
современной терминологии есть еще только функциональное забо-
левание. Что это действительно так, подтверждает следующий
факт. Из шизофренических форм именно гебефрения и особенно
кататония, т. е. форма с особенно выраженным гипнотическим
характером, по Крепелину, крупнейшему психиатрическому авто-
ритету, дают довольно значительный процент (кататоники до
15%) полного выздоровления, чего совершенно нет в других
формах, специально в параноидной.
В заключение позволю себе одно терапевтическое указание,
едва ли только сентиментальное, а не деловое. Как ни грандиозен
прогресс с давних времен по наши дни в обхождении с душевно-
больными, однако есть нечто, как мне кажется, остающееся
желать. Большей частью общее содержание больных, уже распо-
лагающих сознанием самих себя в известной степени, вместе
с другими, невменяемыми больными, от которых первые могут
подвергаться, с одной стороны, сильным раздражениям в форме
криков и чрезвычайных сцен, а с другой — и прямым насилиям,
надо рассматривать как условие, ложащееся лишним, еще более
обессиливающим грузом на слабые корковые клетки. Кроме того,
уже сознаваемое больным нарушение своих человеческих прав,
заключающееся частью в ограничении свободы, частью в есте-
ственном и почти неизбежном третировании пациента как невме-
няемого со стороны служебного и медицинского персонала, не
может не представлять опять же серьезных ударов по этим сла-
бым клеткам. Следовательно, нужно как можно скорее, своевре-
меннее как бы переводить таких душевнобольных на положение
больных, страдающих всякими другими болезнями, которые не
истязают так непосредственно чувство человеческого достоинства.

XLVII. К ФИЗИОЛОГИИ ГИПНОТИЧЕСКОГО СОСТОЯНИЯ
СОБАКИ 1
(Совместно с д-ром М. К. Петровой)
Кроме шаблонного исторического способа гипнотизации жи-
вотных (опрокидывания на спину и удерживания в этом неесте-
ственном положении некоторое время) — гипнотизации, про-
являющейся в каталептическом состоянии, наши лаборатории
при изучении нормальной деятельности верхних отделов голов-
ного мозга получили возможность изучать более подробно разно-
образные и очень тонкие проявления гипнотического состояния.
Как уже нами установлено, основным условием наступления этого
состояния является продолжительность одних и тех же раздра-
жений, приводящих, наконец, соответствующие клетки коры
в тормозное состояние, которое, с одной стороны, представляет
различные степени напряженности, с другой — различный раз-
мер распространенности по коре больших полушарий и дальше
вниз по головному мозгу. Относящиеся сюда факты приведены
в книге одного из нас (И. П. Павлов. Лекции о работе боль-
ших полушарий головного мозга).
Но дальнейшие наблюдения открывают все большее разнооб-
разие симптомов гипнотического состояния, все более тонкие гра-
дации его, часто едва отличающиеся от бодрого состояния все
1 Труды физиологических лабораторий академика И. П. Павлова, т. IV,
1932 (стр. 3—13. — См. также: A contribution to the physiology of the hyp-
notic state of dogs. Character and pers., vol. 2, № 3, 1934, p. 189—200. —
Ред.).

большую подвижность гипнотического состояния в зависимости
от мельчайших изменений обстановки, от ничтожной смены дей-
ствующих на животное внешних раздражений.
В настоящей статье мы остановимся на тех явлениях, которые
нам пришлось наблюдать на двух собаках, прежде служивших
одному из нас (М. К. Петровой) при изучении условных рефлек-
сов на разные темы, а теперь постоянно приходящих в гипноти-
ческое состояние, как только они ставятся и снаряжаются в на-
шей обычной экспериментальной обстановке.
Давно и часто сообщалось в работах из наших лабораторий
о разъединении, в случае условных пищевых рефлексов, слюнной
секреции и пищевой двигательной реакции, когда собака прихо-
дит в сонливое состояние. Дело именно происходило таким обра-
зом, что или уже и при наших искусственных условных раздра-
жителях, или, что чаще, при натуральном (как доказано — тоже
условном) раздражении видом и запахом подаваемой еды слюна
обильно начинает течь, а животное еду не берет. Вот при этом
состоянии животных в наших теперешних наблюдениях и высту-
пили очень разнообразные и в высшей степени интересные вариа-
ции пищевой двигательной реакции. Те или другие вариации эти,
очевидно, как разные степени интенсивности гипнотизации обна-
руживаются преимущественно то у одного, то у другого живот-
ного. У одной собаки, менее глубоко гипнотизирующейся, резко
проявляется только то, что у душевнобольных называется нега-
тивизмом. После условного раздражителя, продолжающегося
некоторое время, мы подаем собаке еду — она от нее отворачи-
вается, мы отводим от собаки кормушку с едой — она к ней
тянется. Мы снова подаем — опять отвертывается, отводим —
снова тянется. Реакцию устранения от кормушки мы называем
отрицательной, или первой фазой негативизма, движение по на-
правлению к кормушке — положительной, или второй фазой.
И такой негативизм может повторяться много раз, пока собака,
наконец, в большинстве случаев не возьмет еду. Степень гипно-
тизации и выражается в числе повторений этой процедуры. При
начинающейся гипнотизации еда берется и съедается при второй
подаче. При углублении гипнотизации обе фазы негативизма

повторяются все большее число раз. При высшей степени гипно-
тизации собака еду не берет, сколько бы мы ни повторяли пред-
ложение ее. Но стоит только тем или другим способом рассеять
гипноз, — снятием ли приборчика, прикрепленного на собаке для
собирания слюны, или отвязыванием цепи, на которой водится
собака и которая на время опыта завертывается около верхней
перекладины станка, или еще каким-либо способом, — чтобы со-
бака сейчас же с жадностью начала пожирать ту же еду.
У другой собаки пищевая двигательная реакция во время гип-
нотизации представляется в еще более сложном виде. У нее явле-
ния, если взять более полный случай, выступают в следующем
порядке. При действии наших условных раздражителей (обык-
новенно к концу их изолированного действия) собака, если
сидела — встает, если стояла — поворачивается всем туловищем
в ту сторону, откуда ей подается еда; но при подаче еды двигает
головой или в сторону, или вверх от нее, т. е. наступает первая
фаза негативизма. Если теперь кормушка отводится от живот-
ного, то, наоборот, голова делает движение в сторону кормушки,
следит за кормушкой, т. е. выступает вторая фаза. После не-
скольких повторений такого негативизма собака, наконец, держит
пасть прямо над едой, а пищу не берет, не может ее взять. Она
начинает как бы с большим трудом, понемножку и многократно,
открывать и закрывать рот, но впустую, не забирая еды (абор-
тивные движения). Затем начинает двигать челюстями все сво-
боднее. Теперь берет еду, но маленькими порциями, и, наконец,
хватает ее широко раскрытою пастью и быстро, раз за разом.
Таким образом в этой фазе гипнотизации мы должны разли-
чать три разных состояния в трех отделах скелетной мускула-
туры, относящейся к акту еды: сильное торможение, скованность
ближайшей к акту еды мускулатуры (жевательных мышц и
языка), значительную подвижность, но в виде периодической
деятельности, в форме негативизма шейной мускулатуры, и, на-
конец, нормальную деятельность остальной, туловищной муску-
латуры. Чем глубже гипнотизация, тем скованнее, тем более за-
торможена ближайшая мускулатура: язык высовывается изо рта
как парализованный, а челюсти остаются совершенно без дви-

жения. На шейной мускулатуре негативизм обнаруживается
только в одной первой, отрицательной фазе. Затем дальше пре-
кращаются и совсем движения головы, остается только поворот
туловища при условных раздражителях. Наконец, при еще более
далеко зашедшем гипнозе, прекращается и эта последняя двига-
тельная реакция на них и еду. Все эти явления разом можно
рассеять, уничтожить теми же мерами, что были упомянуты при
описании первой собаки.
Относительно пищевой двигательной реакции в наших слу-
чаях надо прибавить еще следующее. Малейшие изменения
в обычном виде еды или даже в способе подачи еды делают то,
что отрицательная двигательная реакция сейчас же превращается
в положительную, т. е. собака берет только что перед этим от-
вергаемую еду. Мы подаем нашей собаке еду в обычной чашке
с ровно лежащим в ней несколько сыроватым мясо-сухарным
порошком. Она еду не берет. Стоит порошок в той же чашке
отчасти собрать большим выстоящим куском, как собака его
даже жадно хватает, а затем начинает есть и остальной порошок.
Также достаточно положить тот же порошок на тарелочку или
на бумажку и так подать, чтобы опять получилась положитель-
ная реакция. Собака возьмет еду и из руки, вместо чашки, и,
наконец, иногда она, после нашего условного раздражителя, отка-
зываясь от порошка в чашке, начинает подлизывать тот же поро-
шок, рассыпанный на полу станка.
Кроме описанных двигательных явлений, относящихся к акту
еды, во время наших наблюдений над гипнотическим состоянием
выступают и другие двигательные явления особого рода, заслу-
живающие внимания. Многие собаки в бодром состоянии после
того, как съедят небольшую экспериментальную порцию пищи,
некоторое время лижут переднюю лапу и переднюю часть груди.
У собак в гипнотическом состоянии это лизание обыкновенно
очень затягивается, а у одной из наших, теперь описываемых
собак оно скоро принимает и некоторую особенную форму. Обли-
зав, обслюнявив лапу, специально мякоть пальцев передней лапы,
собака подносит ее к приборчику, который прикреплен (при-
клеен) на месте слюнной фистулы, и несколько раз проводит по

нему пальцами, проделывая эту процедуру много раза, если ей
не мешать в этом. В бодром состоянии та же собака этого не
делала. В бодром состоянии некоторые собаки борются с этим
приборчиком только тогда, когда он впервые прикрепляется,
а затем с ним свыкаются, совершенно его игнорируя. Можно
с правом догадываться, что у нашей собаки в гипнотическом со-
стоянии это есть обнаружение одного из специальных оборони-
тельных рефлексов. Когда собака имеет поранение на месте
кожи, доступном ее языку, она обыкновенно повторно очищает
его слюной, как говорится, зализывает рану (терапевтический
рефлекс). Очевидно, в данном случае раздражение застывшей
замазкой, которой прикрепляется приборчик к коже, и дает повод
к этому рефлексу, причем ввиду местонахождения раздражения
язык заменяется пальцами лапы.
Многие из описанных вариаций пищевой двигательной реак-
ции обыкновенно наблюдаются разом в одном и том же опыте,
быстро сменяясь одни на другие. Эта текучесть, подвижность
гипнотического состояния дает себя знать и в других явлениях,
помимо указанных. Мы и приведем еще несколько случаев коле-
бания гипнотического состояния и изменения эффекта условного
раздражения, которые или уже были описаны ранее и повторя-
лись у нас, или же впервые отмечены нами при наблюдениях и
опытах над нашими собаками. Эти колебания и изменения про--
исходят или от еще неизвестных причин, или приурочиваются
к определенным условиям.
Укажем опять, что раз собака начала гипнотизироваться в
экспериментальной обстановке, то гипнотическое состояние обычно
наступает сейчас же, как только собака помещается в станок, и
иногда даже как только переступает порог экспериментальной
комнаты, а затем оно постоянно и постепенно нарастает по мере
продолжения опыта, если не вводятся условия, его рассеивающие.
Прежде всего остановимся на факте разъединения секретор-
ной и двигательной реакций пищевого (рефлекса. Это разъедине-
ние принимает часто вид как бы взаимного антагонизма. То при
раздражении наступает слюноотделение при отсутствующей дви-
гательной реакции, т. е. собака не берет еду, как указано выше г,

то, наоборот, — собака быстро берет и жадно ест подаваемую
еду, а на хорошо выработанные условные раздражители слюна
не течет.
Вот пример этого. У одной из наших собак, Бека, два дня
подряд так начинается опыт.
17 IV 1930
Условный раздражитель
Слюноотделение (в каплях)
за 30 секунд
Пищевая двигательная
реакция
Погремушка
15
Негативизм, потом
ест
Колокольчик
15
Абортивные движе-
ния, долго не ест
18 IV 1930
Условный раздражитель
Слюноотделение (в каплях
за 30 секунд
Пищевая двигательная
реакция
Погремушка
1
Еду взял сразу, но
ест вяло
Колокольчик
0
Еду взял сразу и ел
жадно
Иногда эти, как бы антагонистические, отношения между
секреторной и двигательной пищевой реакциями быстро изменя-
ются в противоположные в течение опыта.
Вот пример этого на другой нашей собаке — Джон.
12 IV 1930
Начало опыта
Условный раздражитель
Слюноотделение (в каплях
за 30 секунд
Пищевая двигательная
реакция
Погремушка
5
Негативизм
Колокольчик
0
Еду берет сразу
В ранних работах из наших лабораторий много раз сообща-
лось, что хорошо выработанный тормозной раздражитель, обык-
новенно дифференцировочный, может' изменять данное гипноти-
ческое состояние в противоположных направлениях, то усили-
вая, то ослабляя его. То же часто видели и мы на описываемых
гипнотизирующихся животных.

Наконец следует упомянуть о факте, что среди наших обык-
новенных условных сильных раздражителей чрезвычайно силь-
ный условный раздражитель часто устраняет или ослабляет гип-
нотическое состояние, когда обыкновенные сильные раздражители
или оставляют его без изменения, или даже его усиливают.
Вот пример этого, из того же опыта на Беке, начало которого
было приведено выше. При продолжении опыта и после приме-
нения дифференцировки умеренно сильные условные раздражи-
тели — погремушка, бульканье и колокольчик — оставались без
секреторного эффекта и собака при подаче еды долго не брала
ее при абортивных жевательных движениях. Трещотка — очень
сильный условный раздражитель — вызвала слюноотделение, и
собака взяла еду после короткого негативизма.
17 IV 1930
Условный раздражитель
Слюноотделение (в каплях)
за 30 секунд
Пищевая двигательная
реакция
Погремушка
0
\ Долго не берет еду
Бульканье
0
Трещотка
5
Короткий негативизм
Колокольчик
0
Долго не берет еду
Как понять, представить себе физиологический механизм при-
веденных фактов? Конечно, при настоящем состоянии наших све-
дений о физиологии высших отделов головного мозга было бы
слишком большой, не соответствующей положению дела, претен-
зией дать вполне обоснованный и ясный ответ на все при этом
возникающие вопросы. Но попытки сведения частных явлений на
более общие черты деятельности этих отделов должны быть по-
стоянно делаемы в видах осуществления новых вариаций опытов
с надеждой все большего приближения к пониманию чрезвычайно
сложных в данном случае отношений действительности.
Существующая трудность при попытках объяснить механизм
перечисленных фактов при описании гипнотического состояния
заключается в том, что при раздражениях, прикладывающихся
несомненно к клеткам больших полушарий, мы часто не знаем,
что в происшедшей нервной деятельности надо отнести на счет

больших полушарий и что на счет низших инстанций, низших
отделов головного и даже спинного мозга. По мере филогенети-
ческого развития центральной нервной системы нервные комби-
национные системы, в виде определенных и все более усложняю-
щихся так называемых рефлекторных центров, переносились все
ближе и ближе к головному концу, представляя все больший
анализ и синтез возбуждающих агентов в связи с нарастанием
сложности организма и умножением отношений организма
с внешней средой все в больших ее районах. Таким образом по-
степенно, рядом с более или менее стереотипной нервной дея-
тельностью, с готовыми комплексами физиологических функций,
вызываемыми элементарными и немногочисленными раздраже-
ниями, развивалась высшая нервная деятельность, считающаяся
все с большим числом условий, большим числом уже комплекс-
ных раздражений, притом еще колеблющихся. Тогда возникает
для исследования очень сложный вопрос о связи и виде связи
этих разных этажей. Говоря по отношению к нашему первому
вопросу о разъединении секреторной и двигательной реакций
нашего условного пищевого рефлекса, надо решить, что при этом
рефлексе следует отнести на счет коры и что на счет ближай-
шей подкорки, или, выражаясь иначе, более обыденно, что в этом
процессе произвольное и что — рефлекторное. Подходя еще
ближе к делу, нужно знать — одинаково ли в условном пищевом
рефлексе секреторный и двигательный компоненты его зависят
от коры или есть разница по отношению к этим компонентам; не
зависит ли двигательный преимущественно от коры, а секретор-
ный — от подкорки?
Обратимся к известным фактам.
На основании фактов человеческого гипноза необходимо при-
знать, что в коре вместе с грандиозным представительством
внешнего мира через афферентные волокна (а это есть необхо-
димое условие высшего регулирования функций) имеется также
и широкое представительство внутреннего мира организма, т. е.
состояний, работы массы органов и тканей, массы внутренних
органических процессов. В этом отношении особенно убедительны
фактические подробности так называемой мнимой, самовнушен-

ной беременности. Масса процессов, относящихся до деятель-
ности таких пассивных тканей, как жировая, возникают, усили-
ваются под влиянием полушарий. Но ясно, что по степени эти
два рода представительства очень, чрезвычайно разнятся между
собой. В то время как представительство скелетно-мышечного
аппарата в высшей степени тонко и подробно, может быть, равно
в этих отношениях представительству внешних энергий, как зву-
ковая и световая, представительство других внутренних процес-
сов отстает чрезвычайно резко. Может быть, это зависит и от
малой жизненной практики этого последнего представительства.
Во всяком случае это — постоянный физиологический факт. На
этом основании, очевидно, различаются произвольные и непро-
извольные функции организма, причем к первым причисляется
только деятельность скелетной мускулатуры. Произвольность
эта значит, что работа скелетной мускулатуры на первом плане
определяется ее корковым представительством, двигательной
областью коры (двигательным анализатором по нашей тер-
минологии), непосредственно связанной со всеми внешними ана-
лизаторами, т. е. постоянно в ее направлениях определяется
аналитической и синтетической работой этих анализаторов.
Исходя из этих данных, механизм образования нашего услов-
ного пищевого рефлекса надо представлять себе следующим
образом. С одной стороны, это есть соединение корковых пунктов
приложения условных раздражителей с рефлекторным пищевым
центром ближайшей подкорки со всеми его частными функциями,
с другой — более близкая связь тех же пунктов с соответствую-
щими, т. е. участвующими в акте еды отделами двигательного
анализатора. Тогда разъединение, во время гипнотизации, в пи-
щевом акте секреторного компонента от двигательного можно
было бы понимать так. В силу данной гипнотизации состояние
коры таково: двигательный анализатор заторможен, все осталь-
ные — свободны. С последних разрешается рефлекс на пищевой
центр подкорки со всеми его функциями, а торможение двига-
тельного анализатора, так сказать, по его прямому проводу вы-
ключает из этого рефлекса двигательный компонент, обусловли-
вая недеятельность в последней инстанции движения, в клетках

передних рогов, — и таким образом от пищевого акта остается
только видимая секреторная реакция.
Теперь обратный случай: на искусственный условный раздра-
житель слюна не течет, а двигательная реакция есть, собака по-
даваемую еду ест сразу. Теперь объяснение просто. Это было бы
небольшое задержание всей коры, так что одного искусственного
раздражения недостает для преодоления существующего тормо-
жения, и только при подаче еды, когда с искусственным услов-
ным раздражителем суммируются натуральные (вид и запах
еды, а эти последние даже сами по себе сильнее искусственных),
наступает полный рефлекс с обоими компонентами.
Но есть еще случай, встречавшийся в других опытах из на-
ших лабораторий и притом наступавший вне гипнотического со-
стояния, но который уместно анализировать в связи с тепереш-
ними объяснениями. Собака ест пищу, а слюна не течет 10 и
20 секунд. Это несомненно связано с развитием нарочного тор-
можения в коре при помощи искусственных условных раздражи-
телей на определенные сроки времени. Как этот случай понять?
Каков его механизм? Надо представить, что с пунктов искус-
ственных условных раздражителей развивается сильное тормо-
жение на весь подкорковый пищевой центр с его обоими глав-
ными компонентами — секреторным и двигательным, а также и
на соответствующий отдел коркового двигательного анализатора.
При подаче еды с пунктов более сильных натуральных условных
раздражителей, которые к тому же не участвовали в развитии
торможения, происходит быстро раздражение пищевого отдела
двигательного анализатора, как более подвижного сравнительно
с подкорковым центром, когда в этом последнем торможение рас-
сеивается только при более двигательном действии безусловного
раздражителя. Может быть, это можно было бы хотя бы отчасти
аналогировать с нарочным, волевым введением пищи в рот, же-
ванием и глотанием ее, когда не чувствуется ни малейшего
аппетита.
Но, конечно, можно принимать (и для этого у нас есть вес-
кие основания), что условная связь со слюноотделением происхо-
дит также в коре, через корковое представительство слюнных

желез, и тогда все случаи разъединения секреторной и двига-
тельной реакций сведутся на разнообразные локализации тормо-
жения при наступлении и распространении гипнотического
состояния.
Следующее гипнотическое явление, физиологическим механиз-
мом которого мы должны заняться, есть негативизм. Конечно,
он есть явление торможения, потому что представляет фазовое
явление, которое постепенно кончается сном. Также нет сомнения,
что это — корковое локализованное торможение, потому что
одновременно существующей слюнной реакцией демонстрируется
условная, т. е. корковая деятельность. Тогда естественно заклю-
чить, что это — двигательное торможение, относящееся к двига-
тельной области коры, к двигательному анализатору. Но как
понимать форму этого торможения? Почему сперва существует
отрицательная фаза двигательного акта, а затем положительная?
Что это за смена? Нам кажется, что это без натяжки может
быть сведено на более общие, уже ранее нам известные факты.
Когда начинается гипнотическое состояние, состояние торможе-
ния, корковые клетки как бы приходят в более слабое, менее ра-
ботоспособное состояние, — для них понижается предел допусти-
мой, возможной возбудимости. Это так называемая парадоксаль-
ная фаза. Тогда обыкновенно сильный раздражитель делается
сверхсильным и может вызывать не возбуждение, а торможение,
усиливать торможение. Кроме того, мы должны представлять
себе, что исходящее от двигательного анализатора движение, как
и вообще, состоит из двух противоположных иннервации: поло-
жительной и отрицательной, движения к предмету и от предмета,
подобно отношениям сгибателей и разгибателей на конечностях.
Тогда негативизм можно понимать следующим образом. Услов-
ный раздражитель из области коры, мало или совсем не затор-
моженный, посылает раздражение к соответствующему положи-
тельному иннервационному пункту двигательной области, а он,
в силу определенного состояния гипнотизации, находится в пара-
доксальном состоянии. Поэтому это раздражение ведет не к воз-
буждению этого пункта, а приводит его в еще более глубокое
торможение. Тогда это экстренное и локализованное торможение

вызывает по правилу взаимной индукции возбуждение отрица-
тельного пункта как тесно ассоциированного с положительным
пунктом. Отсюда первая отрицательная фаза негативизма. При
удалении раздражителя, с одной стороны, тот же экстренно за-
торможенный положительный пункт сейчас же сам переходит на
основании внутренней взаимной индукции в возбужденное со-
стояние, а, кроме того, индукционно возбужденный отрицатель-
ный пункт тоже сейчас же переходит в экстренно тормозное со-
стояние и со своей стороны положительно индуцирует положи-
тельный пункт. Таким образом положительный пункт после пер-
вого его экстренного торможения возбуждается как бы вдвойне.
Соответственно этому обыкновенно, если гипнотизация не идет
дальше, после одного или нескольких раз подачи и удаления еды
положительная фаза берет перевес, собака начинает брать еду.
Перед нами очень лабильное состояние клеточной деятельности
как качество переходной фазы. Что это так, доказывается даль-
нейшим ходом явлений. Далее, если гипнотическое состояние уси-
ливается, остается только одна отрицательная фаза, обратное инду-
цирование делается невозможным, а дальше отсутствует и вообще
какое-либо возбуждение двигательного иннервационного прибора.
Здесь же в этом приблизительно периоде условной пищевой
двигательной реакции при гипнотизации обнаруживается одно из
условий дробного распределения торможения по коре при гип-
нозе. На одной из наших собак, как показано в фактической
части этой статьи, выступило очень интересное и своеобразное
(уже упомянутое в ранней статье1 одного из нас) явление.
Это — известная последовательность торможения в близких
районах двигательной области. Эта последовательность может
быть понята только так, что торможением раньше захватывается
то, что перед надвигающейся гипнотизацией сильнее работало.
Так как при повторяющемся акте еды больше всего работали
жевательные мышцы и язык, затем шейные мышцы и потом
туловищные, то и торможение обнаруживается в той же последо-
вательности.
1 См. здесь, стр. 108—111

Интересный факт положительного раздражающего действия
во время гипнотизации всякого малейшего изменения вида пищи
и способа подачи еды имеет свое основание тоже в уже известной
нам общей черте корковой деятельности. Давно в нашей* лабора-
тории (д-ром Ю. В. Фольбортом) было установлено, что суще-
ствует условное торможение второго порядка, как есть условное
раздражение второго порядка. Явление состоит в следующем.
Если с выработанным тормозным процессом (например, при
дифференцировке) совпадает во времени несколько раз индиф-
ферентный раздражитель, то он скоро делается тормозным аген-
том. Тогда легко понять и то, что все, что падает на большие
полушария во время гипнотизации (а она есть известная степень
торможения), тоже делается тормозным. Вот почему и одного
введения собаки в экспериментальную комнату иногда уже до-
статочно для ее загипнотизирования. А всякие новые раздраже-
ния, хотя бы и очень незначительные, естественно этим тормозя-
щим действием не обладают, а потому возбуждают положитель-
ную деятельность коры.
Приведенный в фактической части статьи терапевтический
рефлекс есть только один из подкорковых рефлексов, которые
выступают при гипнотизации после короткого подкармливания.
Акт еды со всеми его раздражающими компонентами как силь-
ный раздражитель более или менее загипнотизированной коры
влечет за собой углубление торможения коры. Тогда с коры
происходит положительная индукция на подкорковые центры,
для которых в данный момент существуют субминимальные на-
личные раздражители или следы прошлых сильных раздражений.
Животное начинает чихать, чесаться и т. д., чего при вполне бод-
ром состоянии не делает. Сюда же относится и эксперименталь-
ный случай на собаке, аналогичный военному неврозу; случай
этот и его анализ изложены в том же томе «Трудов».1
Что касается действия дифференцировок, т. е. условных тор-
мозных раздражителей, то относительно их влияния на разлитое
торможение мы давно знаем, что оно двойное, прямо противопо-
1 Труды физиол. лабораторий акад. И. П. Павлова, т. IV, 1932. — Ред.

ложное. Если дело идет о слабой дымке разлитого торможения
коры, о слабом напряжении гипнотического состояния, то хорошо
выработанный тормозной раздражитель, концентрируя разлитое
торможение в большей или меньшей степени, или совсем устра-
няет гипнотическое состояние, или переводит его в более легкие
степени. Обратно, в случае сильного тормозного тонуса коры он
углубляет торможение, как бы суммируясь с наличным торможе-
нием. Значит, результат определяется силовыми отношениями.
Наконец последний опыт фактической части статьи: чрезвы-
чайно сильный раздражитель, в противоположность умеренно
сильным и слабым раздражителям, часто не углублял торможе-
ния, а производил положительное действие. Его надо отнести
к прямому действию чрезвычайно сильного раздражителя на под-
корку, а уже сильное возбуждение подкорки сообщалось и коре,
рассеивая или ослабляя в ней тормозной процесс. Подтвержде-
нием правильности такого понимания дела может служить наш
частый экспериментальный прием. Когда однообразная экспери-
ментальная обстановка начинает гипнотизировать некоторых на-
ших животных, мы противодействуем этому, между прочим, тем,
что повышаем пищевую возбудимость собак, уменьшая в извест-
ной мере их ежедневную порцию еды. А повышение пищевой воз-
будимости в этом случае всего естественнее положить в подкор-
ковом пищевом центре.

XLVIII. О НЕВРОЗАХ ЧЕЛОВЕКА И ЖИВОТНОГО 1
В «The Journal of Nervous and Mental Disease», vol. 70, напе-
чатана статья д-ра П. Шильдера под названием «The Somatic
Basis of the Neurosis», в котором автор признает, что в том, что
мы, я и мои сотрудники, назвали неврозом и у наших экспери-
ментальных животных (собак), изучаемых по методу условных
рефлексов, «находятся все явления неврозов». Такое признание
с компетентной стороны является для нас, конечно, очень цен-
ным. Но я должен решительно возражать против того, что автор
дальше говорит по поводу сравнительного изучения этих невро-
зов у человека и у животного. У автора имеется дальше следую-
щее место: «Важные эксперименты Павлова и его школы (над
неврозами) могут быть поняты только, если мы рассматриваем
их в свете наших экспериментов над неврозами. Мы не можем
истолковать невроз посредством условного рефлекса, но посред-
ством психического механизма, который мы изучили в неврозе,
мы можем наверное очень хорошо истолковать то, что имеет
место в условном рефлексе».
Что надо понимать — и все обыкновенно понимают — под
словом «истолкования» или «понимания» явлений? Сведение бо-
лее сложных явлений на более элементарные, простые явления.
Следовательно, и в данном случае неврозов человека они должны
быть истолкованы, понимаемы, т. е. анализированы, при помощи
неврозов животного как естественно более простых, а не наобо-
рот.
1 The Bulletin of the Battle Creek Sanitarium and Hospital Clinic, 1932.

В случае человека нужно прежде всего точно определить:
в чем состоит отклонение поведения в данном случае от нормы?
Ведь поведение и в норме чрезвычайно разнообразно у разных
людей. Затем надлежит отыскать вместе с больным или помимо
его, или даже при его сопротивлении среди хаоса жизненных
отношений те разом или медленно действовавшие условия и об-
стоятельства, с которыми может быть с правом связано происхо-
ждение болезненного отклонения, происхождение невроза. Дальше
нужно понять, почему эти условия и обстоятельства обусловили
такой результат у нашего больного, когда у другого человека
они же остались без малейшего влияния. А еще больше: почему
все они же у одного человека повели к такому болезненному ком-
плексу, а у другого — к совершенно другому. Я беру только глав-
нейшие, так сказать, групповые вопросы, опуская огромное разно-
образие более частных. Есть ли всегда вполне удовлетворитель-
ные ответы на все эти вопросы?
Но ведь это только часть дела, если стоять на полном, глубо-
ком анализе его. Конечно, наступающие отклонения в поведении
нашего больного разыгрались на его нервном аппарате. Кто
будет теперь оспаривать это? Поэтому требуется еще ответить на
вопросы: как, какие и почему произошли при указанных усло-
виях изменения в нормальных процессах его нервной системы?
Не реальны ли все эти требования? Где выполнение этих тре-
бований?
А что мы имеем на собаке?
Мы прежде всего видим, что неврозы можно, и без труда, по-
лучить только у животного, у которого в его норме нет должного
равновесия между элементарными, дальше пока физиологически
неразложимыми явлениями нервной деятельности, между раздра-
жительным и тормозным процессами. Это или у животного, у ко-
торого очень преобладает раздражительный процесс перед тор-
мозным, так что оно не может полностью тормозить свою дея-
тельность, когда этого требуют жизненные условия (возбуди-
мый тип), или у другого, у которого, наоборот, раздражительный
процесс так слаб, что тормозится часто не в меру, также в про-
тиворечии с жизненными требованиями (тормозимый тип).

Дальше на том же экспериментальном животном мы точно
знаем, что это недостаточное уравновешение, свойственное дан-
ным животным в их норме, окончательно срывается при опреде-
ленных, элементарных условиях. Это главным образом три усло-
вия, три случая. Или мы применяем чрезвычайно сильные раз-
дражители в качестве условных раздражителей вместо слабых и
средней силы, определяющих обычную деятельность животного,
т. е. перенапрягаем его раздражительный процесс. Или мы тре-
буем от животного то очень сильного, то очень продолжитель-
ного торможения, т. е. перенапрягаем его тормозной процесс.
Или же, наконец, мы сталкиваем оба эти процесса, т. е. приме-
няем наши условные положительные и отрицательные раздражи-
тели непосредственно один за другим. Во всех этих случаях
у соответствующих животных наступает хроническое нарушение
высшей нервной деятельности — невроз. Возбудимый тип почти
совсем теряет способность что-либо тормозить, делаясь вообще
необычно возбужденным; тормозимый, будучи голодным, отка-
зывается даже есть при наших условных раздражителях, делаясь
вообще чрезвычайно тревожным и в то же время пассивным при
малейшем колебании окружающей среды.
Можно с вероятием думать, что если бы эти заболевшие со-
баки могли наблюдать за собой и могли сказать нам о том,
что они переживали при этом, то они ничего не прибавили бы
к тому, что мы бы за них предположили в их положении. Все
заявили бы, что при всех вышеупомянутых случаях они испыты-
вали трудное, тяжелое состояние. А затем одни сказали бы, что
после того они часто не могли не делать того, что им было
запрещено, и за это они так или иначе были наказаны, а дру-
гие — что они совсем или спокойно не могли делать того, что
им вообще нужно было делать.
Итак то, что мы получили на наших животных, есть элемент
тарные физиологические явления, есть предел (при теперешнем
положении нашего знания) физиологического анализа. Вместе
с тем это было бы самое последнее, самое глубокое основание
человеческого невроза и служило бы для самого верного его
истолкования, его понимания.

Следовательно, в случае человека, при сложности его жизнен-
ной обстановки и при многообразии реакций его на нее как для
анализа, так и для цели излечения, всегда предстоит очень труд-
ный вопрос: какие жизненные обстоятельства были непомерно
сильны для данной нервной системы, где и когда сталкивались,
невыносимо для нее, требования деятельности и требования за-
держки ее.
Каким же образом, по д-ру Шильдеру, бесчисленные пережи-
вания невротика при чрезвычайной сложности человеческой выс-
шей нервной деятельности, сравнительно с собачьей, могли что-
нибудь дать полезное к объяснению элементарного животного
невроза, являясь сами только разнообразными вариациями одних
и тех же физиологических процессов, так наглядно выступающих
у собаки?
Конечно, для дальнейшего физиологического анализа вопроса
о неврозах и психозах остается еще ряд неразрешенных вопро-
сов. Можно ли произвести неврозы и на уравновешенных нерв-
ных системах? Есть ли исходная неуравновешенность нервной
системы первичное явление, т. ё. прирожденное свойство самой
нервной ткани, или вторичное, зависящее от каких-либо приро-
жденных особенностей других систем организма, помимо нерв-
ной? Не существует ли рядом с прирожденным свойством нерв-
ной системы также и других условий в организме, определяющих
ту или другую степень нормального функционирования этой
системы?
Мы заняты в настоящее время некоторыми из этих вопросов
и уже имеем некоторый материал для решения их.
Само собой разумеется, что, кроме этих частных вопросов,
относящихся к общему вопросу о расстройстве нормальной нерв-
ной деятельности, перед физиологом продолжает стоять вопрос
относительно физико-химического механизма самых элементар-
ных нервных процессов: раздражения и торможения, их взаимо-
отношений и перенапряжений.

XLIX. О ВОЗМОЖНОСТИ СЛИТИЯ СУБЪЕКТИВНОГО
С ОБЪЕКТИВНЫМ 1
На наших глазах возникла физиология высшей нервной дея-
тельности, когда физиолог систематически стал изучать по объек-
тивному методу условных рефлексов нормальную деятельность
коры больших полушарий и ближайшей подкорки — специаль-
ного аппарата сношений целого организма с окружающей средой,
устанавливая основные правила этой деятельности, т. е. стал по-
ступать так же, как при исследовании аппаратов пищеварения,
кровообращения и других.
С тех пор постепенно открывалась все большая и большая
возможность накладывать явления нашего субъективного мира на
физиологические нервные отношения, иначе сказать, сливать те и
другие. Об этом нельзя было думать, когда у физиолога имелись
только опыты с искусственным раздражением разных пунктов
коры и с удалением разных отделов ее у животных. Тогда суще-
ствовал, наоборот, странный факт, что две области человеческого
знания, занимавшиеся деятельностью одного и того же органа
в животном и человеческом организме (кто может теперь оспа-
ривать это?), держались вообще более или менее обособленно и
иногда даже принципиально независимо друг от друга. В резуль-
тате этой странности получилось то, что физиология высшего от-
дела головного мозга долгое время оставалась почти без всякого
' Из предисловия к книге проф. А. Г. Иванова-Смоленского «Основные
проблемы патофизиологии высшей нервной деятельности» (Медгиз, 1933).
(В настоящем издании предисловие приводится полностью. — Ред.).

движения, а психология не могла даже выработать общего языка
для обозначения явлений изучаемого ею материала, несмотря на
многократные попытки ввести общепринятый между всеми пси-
хологами словарь. Теперь положение дела резко меняется, в осо-
бенности для физиологов. Перед нами открывается необозримый
горизонт наблюдений и опытов, опытов без числа. Психологи же
получат, наконец, общую прочную почву, естественную систему
изучаемых ими основных явлений, в которой легче будет им
разместить бесконечный хаос человеческих переживаний. Насту-
пает и наступит, осуществится естественное и неизбежное сбли-
жение и, наконец, слитие психологического с физиологическим,
субъективного с объективным — решится фактически вопрос, так
долго тревоживший человеческую мысль. И всяческое дальнейшее
способствование этому слитию есть большая задача ближайшего
будущего науки.
Естественно, что случаи для этого сближения всего чаще
представляются при болезнях человеческого мозга, когда искаже-
ние субъективного мира человека, очевидно, связывается с ана-
томическими и физиологическими нарушениями верхнего отдела
головного мозга.
Предлагаемая книга пользуется этим случаем.
Профессор А. Г. Иванов-Смоленский смело набрасывает
общую схему физиологического понимания психиатрического
материала. Можно с основанием ожидать, что эта схематизация
сначала прямо-таки восстановит против себя некоторых из тех,
кто стоит перед огромной сложностью обсуждаемых явлений.
Но это участь всех схем. Всякое новое понимание предмета начи-
нается неизбежно с таких общих построений, которые только по-
степенно наполняются конкретным содержанием. Законная роль
их привлекать внимание к новой точке зрения, побуждать к про-
верке ее путем наблюдений и опытов на обнимаемых ею бесчис-
ленных и разнообразных явлениях.
Так понимая дело, я считаю книгу профессора Иванова-Смо-
ленского и своевременной и желательной.
Очень интересен собранный в книге огромный литературный
материал.

L. ОТВЕТ ФИЗИОЛОГА ПСИХОЛОГАМ 1
1
Статья Эдвина Гутри «Conditioning as a Principle of Learning» 2
представляет, как мне кажется, особый интерес своей основной,
по-моему совершенно оправдываемой, тенденцией наложить, так
сказать, явления так называемой психической деятельности на
физиологические факты, т. е. слить, отождествить физиологиче-
ское с психологическим, субъективное с объективным, что, по
моему убеждению, составляет важнейшую современную научную
задачу. Автор обрабатывает тему обучения вообще, давая харак-
теристику этого процесса перечислением его основных черт, при-
чем он безразлично пользуется как материалом психологов, так и
нашими физиологическими фактами, полученными на животных
методом условных рефлексов. До сих пор психолог и физиолог
шли рядом. Но дальше между нами выступает резкое расхожде-
ние. Психолог признает условность принципом обучения и, при-
нимая принцип дальше неразложимым, т. е. не нуждающимся
в дальнейшем исследовании, стремится все из него вывести, все
отдельные черты обучения свести на один и тот же процесс. Для
этого он берет один физиологический факт и решительно при-
дает ему определенное значение при истолковании частных фак-
тов обучения, не требуя действительного подтверждения этого
1 Psychological Review, vol. 39, № 2, 1932 (The reply of a physiologist
to psychologists. Psychological Review... 1932, p. 97—127. — Ред.), где были
напечатаны разбираемые статьи.
2 Psychological Review, vol. 37, № 5, 1930.

значения. Физиологу невольно думается при этом, что психолог,
так недавно обособившийся от философа, еще не совсем отре-
шился от пристрастия к философскому приему дедукции, от
чисто логической работы, не проверяющей каждый шаг мысли
согласием с действительностью. Физиолог действует совершенно
обратно. В каждом моменте исследования он старается отдельно
и фактически анализировать явление, определяя, сколько воз-
можно, условия его существования, не доверяя одним выводам,
одним предположениям. Это я и буду доказывать на нескольких
отдельных пунктах, где автор полемизирует со мной.
Условность, ассоциация по одновременности, условный реф-
лекс, хотя и служит для нас исходным фактом наших исследова-
ний, тем не менее подвергается нами дальнейшему анализу. Перед
нами важный вопрос: какие элементарные свойства мозговой
массы лежат в основании этого факта. Этот вопрос еще не пред-
ставляется нам окончательно решенным, но некоторый материал
для ответа на него дают нам следующие наши опыты. У нашего
экспериментального животного (собаки), если внешний агент, из
которого мы желаем сделать условного раздражителя, приме-
няется после начала безусловного, условный рефлекс образуется
(по новейшим возможно точным опытам д-ра Н. В. Виногра-
дова), но незначительный и временный, непременно исчезающий
при продолжении той же процедуры. Прочный же и постоянный
условный рефлекс, как это мы давно знаем, получается только
при постоянном предшествовании внешнего агента безусловному
раздражителю. Таким образом первая процедура обладает двой-
ным действием: сперва временно способствует образованию
условного рефлекса, затем его уничтожает. Это последнее дей-
ствие безусловного раздражителя отчетливо выступает и в сле-
дующей форме опыта. Хорошо выработанный при помощи вто-
рой обычной процедуры условный раздражитель, — раз он затем
начинает систематически применяться после начала безусловного,
покрываться безусловным, по нашей обычной лабораторной тер-
минологии, — постепенно и, наконец (особенно, если он принад-
лежит к категории слабых условных раздражителей), совершенно
теряет свое положительное действие, превращаясь даже в тор-

мозной раздражитель. Очевидно, в этом случае постепенно берет
перевес механизм отрицательной индукции (по нашей старой
терминологии — механизм внешнего торможения), т. е. клетка
условного раздражителя тормозится, приходит в тормозное со-
стояние при повторяющемся концентрировании со стороны без-
условного раздражителя, и условный раздражитель, таким обра-
зом, встречает в своей клетке постоянное тормозное состояние.
А это ведет к тому, что условный агент делается тормозным,
т. е., будучи применяем один, вызывает теперь в своей корковой
клетке не раздражительный, а тормозной процесс. Следовательно,
при обычной процедуре образования прочного условного реф-
лекса прохождение волны возбуждения из соответствующей кор-
ковой клетки к концентрирующему центру безусловного раздра-
жителя и есть основное условие зафиксирования пути от одного
пункта к другому, более или менее постоянного объединения двух
нервных пунктов.
Переходим к другим пунктам условной деятельности, где
автор вместо нашего разнообразного фактического анализа пред-
лагает свое однообразное толкование происходящих явлений. За-
паздывающий, отодвинутый, условный эффект по нашим опытам
основан на специальном торможении ранних фаз условного раз-
дражителя как не совпадающих близко со временем наступления
безусловного раздражителя. Автор почему-то утверждает, что
мы приписываем это «таинственным латенциям» в нервной си-
стеме, и дает свое собственное объяснение фактов. Он принимает,
что, когда, например, раздается звук звонка как условного раздра-
жителя, животное отвечает на него реакцией прислушивания, слож-
ным двигательным актом, и центростремительные импульсы этого
акта собственно и есть истинные возбудители условного эффекта,
в нашем случае условного пищевого рефлекса — слюнотечения.
По автору, «когда слюнные железы начинают секретировать,
сопровождающие раздражения поставляются не звонком, а дви-
гательным ответом на него. Прямой ответ на звонок, вероятно,
заканчивается в маленькую часть секунды». А дальше он гово-
рит: «видимое расхождение во времени условного раздражителя и
ответа на него есть, таким образом, совершенно возможная иллю-

зия». Автор даже говорит, что я «стремлюсь при своем понима-
нии запаздывания позабыть» о существовании вышеупомянутых
центростремительных импульсов от двигательного аппарата. На
странице 312 моих «Лекций о работе больших полушарий» 1
можно увидать, что я держу в голове не только центростреми-
тельные импульсы от скелетной мускулатуры, но считаю более
чем вероятным существование их даже для всех тканей, не говоря
об отдельных органах. По моему мнению, весь организм со всеми
его составными частями может давать себя знать большим полу-
шариям. Дело, значит, не в моем забвении, а в том, что факти-
чески для нас нет ни малейшего основания понимать факт так,
как его толкует автор.
Прежде всего, если согласиться с автором, что не звонок,
а центростремительные импульсы от двигательного акта прислу-
шивания есть настоящие возбудители условного эффекта, то по-
чему же этот эффект все-таки наступает не сразу, а запаздывает
(в случае запаздывающего рефлекса) и притом соответственно
величине интервала между началом стимула и началом без-
условного рефлекса. Ведь когда безусловный раздражитель от-
ставлен от начала условного на более короткое время, только на
несколько секунд, то и эффект — пусть он, по автору, от центро-
стремительных импульсов двигательного акта прислушивания —
появляется так же скоро, через 2—3 секунды. Следовательно,
где же объяснение длительности запаздывания, почему же при
расставленных на минуты раздражителях, безусловного от услов-
ного, те же раздражители автора (центростремительные импульсы
движения) действуют через минуты?
А затем фактически совершенно нет оснований принимать
постоянное действие раздражителей, о которых говорит автор.
Прислушивание, как и вообще ориентировочный, или исследова-
тельский рефлекс, как я его называю, появляющийся при всяком
новом колебании обычной, окружающей животное среды, суще-
ствует обыкновенно только в первый короткий период примене-
ния новых повторяющихся раздражителей и при образовании
1 Изд. 2-е.

условного рефлекса с более или менее коротким интервалом
между условным и безусловным раздражителями быстро сме-
няется специальной двигательной реакцией, свойственной дан-
ному безусловному раздражителю. А дальше постоянно имеется
уже только условный двигательный эффект без следа ориентиро-
вочного. Теперь условный раздражитель является чистой заме-
ной, суррогатом безусловного раздражителя. Животное в случае
условного пищевого рефлекса может лизать вспыхивающую
лампу, может как бы хватать ртом, есть сам звук, при этом обли-
зываться, щелкать зубами, как бы имея дело с самой пищей.
То же относится и до выработанного запаздывающего рефлекса.
Животное остается вполне индифферентным, спокойным в первый
период действия условного раздражителя или даже (не редко)
сейчас же с началом этого раздражителя приходит в дремотное и
иногда резко сонное (с расслабленной мускулатурой и храпом)
состояние, которое ко второму периоду условного раздражения,
пред недалеким присоединением безусловного раздражителя сме-
няется, иногда порывисто, яркой соответственной условной двига-
тельной реакцией. В обоих случаях только при общей сонливости
животного в течение опыта изредка на первый момент раздра-
жителя возвращается ориентировочная реакция.
А наконец, анализируемое запаздывание есть действительно
результат вмешательства специального, нарочного торможения,
которое само по себе нам хорошо известно и детально изучается
во многих случаях его проявления, а не «таинственная латен-
ция». Смысл дела ясен. Хотя продолжающийся значительное
время условный внешний раздражитель остается одним и тем же,
но для центральной нервной системы и специально, надо думать,
для больших полушарий он в разные периоды его продолжения
отчетливо разный. Это особенно явно выступает при запаховых
раздражениях, которые мы сначала ощущаем очень резко, а потом
быстро все слабее и слабее, хотя они объективно остаются по-
стоянными. Очевидно, состояние раздражаемой корковой клетки
под влиянием внешнего раздражителя последовательно меняется,
и в случае запаздывающего рефлекса только состояние клетки,
близкое по времени к присоединению безусловного рефлекса,

является сигнальным условным раздражителем. Это совершенно
то же, когда из разных интенсивностей одного и того же внеш-
него раздражителя мы можем образовать разные условные раз-
дражители, то положительные, то отрицательные, то связанные
с разными безусловными раздражителями. Разбираемый факт
запаздывания есть явно интересный случай специального приспо-
собления, чтобы условный рефлекс не наступал слишком прежде-
временно, чтобы не тратилась даром энергия сверх нужной меры.
Что все это толкование отвечает действительности, устанавли-
вается фактически. Прежде всего это ясно из процедуры образо-
вания запаздывающего рефлекса. Если условный рефлекс сначала
был образован при коротком интервале в несколько секунд между
началом условного и безусловного раздражителя, а затем сразу
этот интервал делается большим — в несколько минут, то услов-
ный эффект, ранее быстро наступавший, постепенно и быстро
совершенно исчезает. Затем наступает, при продолжении опыта
на порядочный срок, период отсутствия всякого условного
эффекта, и лишь потом появляется снова условный эффект,
сперва только в ближайший момент к моменту присоединения
безусловного раздражителя и потом постепенно растет, подаваясь
во времени несколько назад.
Что первый период запаздывающего рефлекса действительно
есть период торможения, доказывается рядом фактов. Во-первых,
торможение запаздывающего рефлекса можно легко суммировать.
Затем от запаздывающего рефлекса можно наблюдать последова-
тельное торможение. Наконец дремотное и сонное состояние, на-
ступающее у некоторых животных в первой части запаздываю-
щего рефлекса, есть яркое выражение тормозного состояния.
Следующее явление, угасание условного рефлекса, автор обсу-
ждает тоже без всякого внимания к фактическим подробностям
нашего исследования, имея в виду опять же предполагаемый им,
но ближе не определяемый фактор, причем он приписывает мне,
кроме ранее упомянутого «стремления позабыть», теперь —
«утаивание от себя» чего-то.
Прежде всего автор принимает, против нашего утверждения,
что не краткость интервала между повторениями неподкрепляе-

мых условных раздражителей способствует угасанию условных
рефлексов, а число повторений. Но это решительно неверно. Не-
подкрепляемый условный раздражитель без всяких повторений,
а просто продолжаемый 3—6 минут, непременно кончает угаса-
нием до полного нуля — так называемое у нас сплошное угаше-
ние, в противоположность прерывистому. Затем автор опять про-
извольно полагает, что угасание не постоянный факт, а исключе-
ние из правила частоты. Опять совершенно неверное утвержде-
ние. Угасание—один из постояннейших .фактов физиологии
условных рефлексов. Приняв то и другое вопреки действитель-
ности, автор, так сказать, очищает себе поле действий и пред-
ставляет себе какие-то другие, ближе не определяемые агенты,
кроме главнейшего безусловного раздражителя, принимающие
участие в образовании условного эффекта. Вероятно, опять же
здесь разумеются движения животного, потому что тут же упо-
минается о постоянных и всяческих движениях животного в тече-
ние опыта. Таким образом, по автору, сумма агентов, определяю-
щих условный рефлекс, постоянно колеблется, оказывается то
больше, то меньше. Когда этих агентов становится меньше и
условный рефлекс отсутствует или уменьшается, то другие, тоже
неизвестные, агенты делаются тормозящими или, что то же, воз-
будителями других ответов.
Факт нарушения угасания посторонними раздражителями
автор объясняет так, что эти раздражители «дезорганизуют позу
и окружение», которые являлись тормозами условного рефлекса
в стадии угасания, и, таким образом, временно восстановляют
угасающий рефлекс.
Автор не считает надобным сообщить, хотя бы предположи-
тельно, какие это именно раздражители вместе с безусловным под-
держивают условный рефлекс и какие другие, тут же присутствую-
щие, являются тормозами этого эффекта. Когда автор по-своему
объясняет нарушение угасания посторонними раздражителями,
почему он не говорит, каким образом посторонние раздражители,
устраняющие действие тормозящих условный эффект агентов, не
устраняют и действие тех, которые поддерживают условный от-
вет? Ведь они же — другие раздражители, а не эти последние!

Итак, автором введена без всякого фактического подтвержде-
ния их действительного значения масса ближе совершенно не
определяемых, неизвестных раздражающих агентов.
Приходится думать, что автор разумеет под ними всеми все
те же кинэстезические раздражения, но идущие от разных муску-
лов. Конечно, скелетных мускулов много, и из них при движении
происходит почти бесчисленное количество комбинаций, а от них
всех постоянно посылаются специальные центростремительные
импульсы в центральную нервную систему. Но, во-первых, в зна-
чительнейшей их части они идут в низшие отделы мозга, а, во-
вторых, при обыкновенных условиях совершенно не дают себя
знать большим полушариям, служа только для саморегулирова-
ния и уточнения движений, как, например, постоянно происходя-
щие сердечные и дыхательные движения. В обстановке наших
опытов идут в свет, имеют влияние на наши условные рефлексы
только те движения, которые составляют специальные двигатель-
ные рефлексы: главнейшим, почти исключительным, является
ориентировочный рефлекс на колебания окружающей среды, да
еще иногда оборонительный при каком-либо случайном разруши-
тельном воздействии на животное при его движениях на экспери-
ментальном столе (удар обо что-нибудь, какое-либо ущемление
и т. д.).
Если бы центростремительные импульсы, как принимает
автор, от всех движений, которые мы исполняем, действительно
текли в достаточной степени в большие полушария, то при их
массе они являлись бы огромной помехой для сношений коры
с внешним миром, почти исключали бы эту их главнейшую роль.
Разве, когда мы говорим, читаем, пишем и вообще думаем, наши
движения, которые при этом непременно происходят, сколько-
нибудь мешают нам? Разве все это идеально проделывается
только при нашей абсолютной неподвижности?
Постоянный факт угасания — не игра случайных движений
животного, отражающихся в работе больших полушарий, а за-
кономерное проявление главнейшего свойства корковых клеток
как реактивнейших из всех клеток организма, когда они более
или менее продолжительный, хотя бы и короткий вообще,

период времени остаются при их работе без сопровождения
капитальными врожденными рефлексами, причем главнейшая
физиологическая роль раздражений этих клеток — служить
сигналами, заменять собой специальных возбудителей последних
рефлексов. Как реактивнейшие, клетки быстро истощаются от
работы и приходят не в недеятельное состояние, а в тормозное,
которое, вероятно, способствует не только просто их отдыху, но
ускоряет их восстановление. Когда же деятельность этих клеток
сопровождается безусловными раздражителями, то эти раздра-
жители, как мы видели в начале статьи, тотчас и, так сказать,
предупредительно тормозят их и тем способствуют их восста-
новлению.
Что угасание действительно есть торможение, доказывается
как его последовательным тормозящим действием на другие
положительные условные рефлексы, так и переходом в дре-
мотное и сонное состояние, которое несомненно есть тормо-
жение.
В остальных двух пунктах, где автор вместо наших объясне-
ний предлагает все то же истолкование, я могу быть более
кратким. Относительно факта постепенного усиления условного
эффекта при процессе его образования нужно сказать, что при
этом дело идет о постепенном устранении посторонних раздра-
жителей, мешающих образованию рефлекса, а не наоборот, —
об их все большем участии в обусловливании эффекта, как
думает автор. При наших первых опытах сплошь и рядом тре-
бовалось пятьдесят-сто и больше повторений процедуры, чтобы
образовать полный условный рефлекс, а теперь достаточно
десяти-двадцати раз и чаще еще гораздо меньше. В теперешней
обстановке нашего опыта при первом применении нового индиф-
ферентного агента как будущего условного раздражителя насту-
пает только ориентировочный рефлекс, двигательное обнаруже-
ние которого в огромном большинстве случаев с каждым разом
стремительно уменьшается до полного исчезания, так что реши-
тельно не из чего образоваться той все большей сумме опреде-
лителей условного эффекта, о которой говорит автор. Ясно, что
все дело заключается во все большем концентрировании раз-

дражения и затем, может быть, в постепенном проторении
пути между связываемыми пунктами центральной нервной си-
стемы.
Наконец относительно самостоятельного приобретения услов-
ного эффекта раздражителями, соседними или близкими к тому,
на который специально образовывался условный рефлекс, автор
опять другого мнения, чем мы. Для нас это иррадиирование
раздражения по определенному участку коры. Автор же, при-
нимая, что условным возбудителем является не специальный
возбудитель, а сопровождающий его ориентировочный рефлекс,
толкует дело и теперь так, что и все соседние агенты получают
свое действие благодаря одному и тому же ориентировочному
рефлексу. Но это решительно противоречит фактам. Соседние
агенты в большинстве случаев прямо дают условный эффект,
без следа ориентировочного. А когда ориентировочный рефлекс
при этом существует, то как раз наоборот — условный эффект
или совершенно отсутствует, или очень уменьшен и проявляется
и растет только по мере исчезания ориентировочного рефлекса.
Итак, автор на всем протяжении своей статьи остается верен
себе, своей привычке к дедукции. Неправильно пользуясь одним
физиологическим фактом, он все подробности условной нервной
деятельности, которые утилизирует для темы об обучении, по-
стоянно и непосредственно выводит из принципа условности,
причем вся фактическая сторона этих подробностей остается без
малейшего внимания со стороны автора.
2
Мне кажется, что вторая статья «Basic neural mechanisms in
behavior»,1 к которой я перехожу теперь, в значительной мере
носит тот же характер обработки ее темы, как и первая. Это —
статья Лешли, представляющая собой речь, прочитанную на
последнем международном психологическом конгрессе в Америке
(1929 г.). Пусть материал ее почти исключительно физиологи-
ческий, но метод обхождения с ним автора тот же, что и в пред-
1 Там же, № 1 (Psychological Review, vol. 37, 1930. —Ред.).

шествующей статье. Материал приносится в жертву основной
предвзятой тенденции — доказать, что «рефлекторная теория
стала теперь скорее препятствием, чем пособником прогресса» при
изучении церебральных функций, что больше силы, значения
в этом отношении имеют, например, изречение Спирмана, что
«интеллект есть функция какой-то недифференцированной нерв-
ной энергии», или аналогия с тканью губок и гидроидов, кото-
рая, будучи искрошена и просеяна сквозь марлю, затем, осев-
шая или отцентрифугированная, снова сформировывается в зре-
лую особь с характерной структурой.
Прежде всего я должен валовым образом, т. е. пока не входя
в подробности, заявить, что такой беспощадный приговор над
рефлекторной теорией отрывается от действительности, реши-
тельно, можно сказать даже как-то странно, не желает брать ее
во внимание. Неужели автор рискует сказать, что моя тридцати-
летняя и теперь с успехом продолжаемая работа с моими много-
численными сотрудниками, проведенная под руководящим влия-
нием понятия о рефлексе, представила собой только тормоз для
изучения церебральных функций? Нет, этого никто не имеет
права сказать. Мы установили ряд важных правил нормальной
деятельности высшего отдела головного мозга, определили ряд
условий бодрого и сонного состояния его, мы выяснили меха-
низм нормального сна и гипнотизма, мы произвели эксперимен-
тально патологические состояния этого отдела и нашли средства
возвращать норму. Деятельность этого отдела, как мы ее сейчас
изучили, нашла и находит себе немало аналогий с явлениями
нашего субъективного мира, что выходит как из нередких при-
знаний невропатологов, педагогов, психологов-эмпириков, так и
из заявлений академических психологов.
Теперь перед физиологией этого отдела — необозримый гори-
зонт напрашивающихся вопросов, совершенно определенных за-
дач для дальнейших экспериментов вместо почти тупика, в кото-
ром бесспорно находилась эта физиология в течение нескольких
последних десятилетий. И это все благодаря пользованию при
экспериментах над этим отделом мозга понятием рефлекса.
Что заключает в себе понятие рефлекса?

Теория рефлекторной деятельности опирается на три основ-
ных принципа точного научного исследования: во-первых, прин-
цип детерминизма, т. е. толчка, повода, причины для всякого
данного действия, эффекта; во-вторых, принцип анализа и син-
теза, т. е. первичного разложения целого на части, единицы
и затем снова постепенного сложения целого из единиц, элемен-
тов; и, наконец, принцип структурности, т. е. расположения
действий силы в пространстве, приурочение динамики к струк-
туре. Поэтому смертный приговор над теорией рефлекса нельзя
не признать каким-то недоразумением, каким-то увлечением.
Вы имеете перед собой живой организм, до человека вклю-
чительно, производящий ряд деятельностей, обнаружений силы.
Непосредственное, трудно преодолимое впечатление какой-то
произвольности, спонтанности! На примере человека как орга-
низма это впечатление достигает почти для всякого степени оче-
видности, и утверждение противоположного представляется
абсурдом. Хотя еще Левкипп из Милета 1 провозгласил, что нет
действия без причины и что все вызвано необходимостью, но
не говорится ли и до сих пор, даже исключая человека, о дей-
ствующих спонтанно силах в животном организме! Что же
касается человека, разве мы не слышим и теперь о свободе воли,
и не вкоренилось ли в массе умов убеждение, что в нас есть
нечто, не подлежащее детерминизации?! Я постоянно встречал
и встречаю немало образованных и умных людей, которые
никак не могут понять, каким образом можно было бы когда-
нибудь целиком изучить поведение, например, собаки вполне
объективно, т. е. только сопоставляя падающие на животное
раздражения с ответами на них, следовательно, не принимая
во внимание ее предполагаемого по аналогии с нами самими
субъективного мира. Конечно, здесь разумеется не временная,
пусть грандиозная, трудность исследования, а принципиальная
невозможность полного детерминизирования. Само собой разу-
меется, что то же самое, только с гораздо большей убежден-
ностью, принимается и относительно человека. Не будет боль-
1 Беру указание из книги проф. Каннабиха «История психиатрии».

шим грехом с моей стороны, если я допущу, что это убеждение
живет и в части психологов, замаскированное утверждением
своеобразности психических явлений, под которым чувствуется,
несмотря на все научно приличные оговорки, все тот же дуализм
с анимизмом, непосредственно разделяемый еще массой думаю-
щих людей, не говоря о верующих.
Теория рефлекса постоянно теперь, как и с самого начала
ее появления, беспрерывно увеличивает число явлений в орга-
низме, связанных с определяющими их условиями, т. е. все более
и более детерминизирует целостную деятельность организма.
Как же она может быть препятствием прогрессу изучения орга-
низма вообще и в частности — церебральных функций?!
Далее. Организм состоит из массы крупных отдельных
частей и из миллиардов клеточных элементов, производящих
соответственно массу отдельных явлений, однако между собой
тесно связанных и образующих объединенную работу орга-
низма. Теория рефлексов дробит эту общую деятельность орга-
низма на частные деятельности, связывая их как с внутренними,
так и внешними влияниями, и затем снова соединяет их друг
с другом, через что делаются все более и более понятными как
целостная деятельность организма, так и взаимодействие орга-
низма с окружающей средой. Как же оказалась или может ока-
заться в настоящее время рефлекторная теория излишней,
неуместной, раз нет еще ни достаточного знания связи отдель-
ных частей организма, ни тем более сколько-нибудь полного
понимания всех соотношений организма с окружающей средой!
А все внутренние, как и внешние, отношения в высших орга-
низмах главнейшим образом осуществляются при посредстве
нервной системы.
Наконец. Если химик, анализируя и синтезируя, для окон-
чательного понимания работы молекулы должен воображать себе
невидимую глазом конструкцию, если физик, так же анализируя
н синтезируя, для ясного представления работы атома тоже
рисует себе конструкцию атома, то как же можно отрекаться от
конструкции в видимых массах, усматривая какое-то противо-
положение между конструкцией и динамикой! Функция связи

как внутренних, так и внешних соотношений в организме осу-
ществляется в нервной системе, представляющей видимый аппа-
рат. На этом, конечно, аппарате разыгрываются динамические
явления, которые и должны быть приурочены к тончайшим дета-
лям конструкции аппарата.
Теория рефлекса начала изучать деятельность этого аппарата
с определения специальных функций, естественно, более простых,
более грубых частей его и определила общее направление дина-
мических явлений, в нем происходящих. Это — общая и основ-
ная схема рефлекса: рецепторный аппарат, афферентный нерв,
центральная станция (центры) и эфферентный нерв с его рабо-
чей тканью. Дальше шла и идет на этих частях детальная разра-
ботка. Конечно, самая сложная и огромная работа предстояла
и предстоит относительно центральной станции, а из частей цен-
тральной станции — в серых частях ее и из серых частей —
в коре больших полушарий. Работа эта касается как самой види-
мой конструкции, так и динамических явлений, в ней проис-
ходящих, причем все время, конечно,' не теряется из виду непре-
менная связь конструкции с динамикой. В силу разницы метода
изучения конструкции и динамики исследование естественно
большей частью раздваивается между гистологом и физиологом.
Ни один гистолог-невролог, конечно, не осмелится сказать, что
изучение строения нервной системы и специально высшего от-
дела центральной нервной системы сколько-нибудь близится
к концу, а, наоборот, заявит, что конструкция этой части все еще
остается в высшей степени запутанной и темной. Разве на на-
ших глазах цитоархитектоника коры больших полушарий не
представилась совсем недавно чрезвычайно сложной и разнооб-
разной и разве все эти многочисленные вариации в устройстве
отдельных участков коры — без определенного динамического
значения?! Если в них и может, хотя несколько, разобраться
гистолог, то как проследить сейчас физиологу полностью движе-
ние динамических явлений по этой невообразимой сети! И фи-
зиолог, стоя на рефлекторной схеме, никогда не воображал себе
исследование центральной станции сколько-нибудь детально раз-
работанным даже в простейших конструкциях этих станций, но

он постоянно удерживал и руководился основным представле-
нием о факте перехода, переброса динамического процесса с аффе-
рентного провода на эфферентный. В высших центральных стан-
циях он, помимо возможного приурочивания функций к деталям
конструкции, сосредоточивает, пока по необходимости, свое вни-
мание, свою работу главнейшим образом на динамике, на общих
функциональных свойствах мозговой массы. Это делали и делают
в ближайшее к нам время главным образом школы Шерринг-
тона, Ферворна и Магнуса и другие отдельные авторы в более
низших отделах мозга, а в самом высшем — преимущественно и
всего систематичнее сейчас я с моими сотрудниками в виде
условнорефлекторной вариации общей рефлекторной теории.
Относительно коры больших полушарий, начиная со славной
эпохи семидесятых годов прошлого столетия, были получены
первые несомненные данные о детальной связи деятельности ее
с ее конструкцией. Если существование специальной двигатель-
ной области в коре только подтверждалось и подтверждалось
всеми дальнейшими исследователями, то очень точная и узкая,
первоначально утверждаемая, локализация органов чувств
в коре вскоре встретила возражения как со стороны физиологов,
так и невропатологов. Это в некоторой степени поколебало
было учение о локализации в коре. Положение дела долгое время
оставалось неопределенным в силу того, что у физиолога не было
своей, чисто физиологической характеристики нормальной дея-
тельности коры, а пользование психологическими понятиями,
когда психология еще не дошла до естественной и общепринятой
системы ее явлений, конечно, не могло способствовать дальней-
шему исследованию вопроса о локализациях. Положение дела
радикально изменилось, когда, благодаря учению об условных
рефлексах, физиолог, наконец, получил возможность иметь перед
своими глазами специальную, но, однако, чисто физиологиче-
скую работу больших полушарий и, таким образом, мог отчетливо
различить физиологическую деятельность коры от деятельности
ближайшей подкорки и вообще нижележащих частей мозга, в виде
условных и безусловных рефлексов. Тогда все данные, но раз-
розненные факты могли быть приведены в ясный и строгий по-

рядок и мог выступить отчетливо основной принцип конструк-
ции больших полушарий. С семидесятых годов указанные в коре
специальные области для главных внешних рецепторов остались
местами высшего синтеза и анализа соответствующих раздраже-
ний, но вместе с ними должны были быть признаны рассеян-
ные, — может быть, по всей коре, но во всяком случае на большем
пространстве, — представители тех же рецепторов, но уже годные
только на более простые и совершенно элементарные синтезы и
анализы. Собака без затылочных долей полушарий не могла раз-
личать предмета от предмета, но различала степени освещения и
упрощенные формы; собака без височных долей не различала
сложных звуков вроде клички и т. д., но различала точно от-
дельные звуки, например тон от тона. Какое яркое доказатель-
ство капитального значения специальной конструкции!
В смысле более детальных указаний на функциональное зна-
чение конструктивных особенностей специальных областей инте-
ресен следующий опыт д-ра Эльяссона, приведенный в моих
«Лекциях о работе больших полушарий головного мозга». Из
трех тонов фисгармонии, двух крайних и одного среднего, на
протяжении трех с половиной октав с лишком, — тонов, приме-
няемых одновременно, выработан комплексный условный пище-
вой раздражитель, который давал определенное количество слюны,
как показатель интенсивности пищевого рефлекса. Испробован-
ные затем отдельные тоны комплекса тоже вызывали слюноотде-
ление, но меньшее, чем комплекс, и промежуточные между этими
тонами тоны тоже вызывали слюноотделение, но еще меньшее.
Затем с обеих сторон были удалены передние височные доли
(gg. sylviaticus и ectosylvius с передней частью g. compositus poste-
rior). Оказалось следующее. Когда все условные рефлексы (на
раздражители из других анализаторов) восстановились после
операции, как и условный рефлекс на аккорд (этот даже раньше
некоторых других), были испытаны снова рефлексы на отдель-
ные тоны аккорда. Высокий тон, как и примыкающие к нему
промежуточные тоны, потерял свое действие. Средний же тон и
низкий с их промежуточными сохранили его; низкий даже уси-
лился в своем действии, равняясь теперь по эффекту с аккордом.

Когда же высокий тон стал отдельно сопровождаться едой, то
он скоро (с четвертого раза) сделался опять условным пищевым
раздражителем и достиг значительного действия, не меньшего^
а даже большего, чем раньше. Из опыта можно сделать не-
сколько точных выводов. Во-первых, что в разных пунктах спе-
циальной слуховой области коры представлены отдельные эле*
менты рецепторного слухового аппарата; во-вторых, что комплекс-
ные раздражители пользуются именно этой областью, и, в-треть-
их, что рассеянные на большом протяжении коры представители
тех же элементов слухового аппарата никакого положительного
участия в этих комплексных раздражителях не принимают.
Когда видят, как видел я, с условными рефлексами в руках,
что собака по удалении задней, большей части обоих полушарий
в высшей степени точно ориентируется кожным и запаховым
рецепторами, теряя только сложные зрительные и слуховые отно-
шения к окружающему, т. е. не различая сложных зрительных и
слуховых раздражений; что собака без верхних половин обоих
полушарий, вполне сохраняя сложные отношения (слуховые)
к окружающему, теряет только (поразительно изолированно)
способность ориентироваться относительно твердых тел, встре-
чающихся в окружающем пространстве; и что, наконец, собака
без передних половин (меньших) обоих полушарий, повидимому*
вполне инвалидное животное, т. е. лишенное главным образом
правильной локомоции, правильного пользования своим скелет-
ным движением, тем не менее другим показателем, именно слюн-
ной железой, свидетельствует о своей сложной нервной деятель-
ности; когда видят все это, можно ли не проникнуться прежде
всего первостепенным значением именно конструкции больших
полушарий в основной задаче организма правильного ориентиро-
вания в окружающей среде, уравновешивания с ней! После этого
как сомневаться и в дальнейшем значении более подробных черт
конструкции!
Если бы стоять на точке зрения нашего автора, ниже по-
дробно описываемой, то пришлось бы пригласить гистологов
мозга бросить их дело как ненужное, бесполезное. Кто не оста-
новится перед таким выводом? А иначе все открываемые по-

дробности конструкции рано или поздно должны будут найти
свое динамическое значение. А потому сейчас, рядом с дальней-
шим, все более углубляющимся гистологическим изучением кор-
ковой массы, должно вестись чисто, строго физиологическое
исследование деятельности больших полушарий с ближайшим
примыкающим к ним отделом головного мозга, чтобы мало-по-
малу связывать одно с другим, конструкцию с функцией.
Это и осуществляется учением об условных рефлексах.
Физиология давно уже и твердо установила постоянную
связь определенных внутренних и внешних раздражений с опре-
деленными деятельностями организма в виде рефлексов. Учение
об условных рефлексах бесспорно утвердило в физиологии факт
временной связи всевозможных (а не определенных только) как
внешних, так и внутренних раздражений с определенными еди-
ницами деятельности организма, т. е. рядом с проведением нерв-
ных процессов в высшей центральной станции точно констати-
ровало также замыкание и размыкание их. Через эту прибавку,
конечно, никакого существенного изменения в понятии рефлекса
не произошло. Связь определенного раздражения с единицей
деятельности организма остается, но непременно при определен-
ном условии, почему эта категория рефлексов и отличена нами
от существующих с рождения рефлексов прилагательным «услов-
ные», а старые рефлексы названы безусловными. Благодаря
этому исследование условных рефлексов опирается на те же три
принципа рефлекторной теории: принципы детерминизации,
постепенных и последовательных анализа и синтеза и структур-
ности. Эффект у нас постоянно связан с толчком, целое все бо-
лее и более дробится на части и затем снова синтезируется, и
динамика остается в связи с конструкцией, поскольку это, ко-
нечно, допускается данными современного анатомического иссле-
дования. Таким образом открывается, можно сказать, беспре-
дельная возможность изучать динамику высшего отдела голов-
ного мозга, т. е. больших полушарий и ближайшей подкорки со
сложнейшими основными безусловными рефлексами последней.
Мы последовательно изучаем основные свойства корковой
массы, определяем существенную деятельность больших полуша-

рий и уясняем связь и взаимозависимость больших полушарий и
ближайшей подкорки.
Основными процессами корковой работы являются раздра-
жение и торможение, их движение в виде иррадиирования и кон-
центрирования и их взаимная индукция. Специальная деятель-
ность больших полушарий сводится к беспрерывному анализу и
синтезу раздражений, приходящих как из внешней среды (это
главнейшим образом), так и изнутри организма; а после этого
эти раздражения направляются в низшие центральные станции,
начиная с ближайшей подкорки и кончая клетками передних
рогов спинного мозга.
Таким образом под действием коры вся деятельность орга-
низма приводится во все более точное и все более тонкое соотно-
шение, уравновешивание с окружающей средой. С другой сто-
роны, ближайшая подкорка посылает из ее центров могучий по-
ток раздражений в кору, чем поддерживается тонус последней.
В окончательном результате центр тяжести исследования высшего
отдела головного мозга сейчас переносится на изучение динами-
ческих явлений в больших полушариях и в ближайшей4 подкорке.
Как сказано выше, суть работы коры состоит в анализе и
синтезе приходящих в кору раздражений. Разнообразие и коли-
чество этих раздражений прямо неисчислимо, даже для живот-
ного, как собака. Самая соответствующая формулировка для вы-
ражения этого количества и разнообразия раздражений — это
сказать, что отдельными раздражениями являются все этапы
состояний как отдельных корковых клеток, так и всевозможных
комбинаций из них. При посредстве коры специальных раздра-
жителей можно сделать из всех степеней и вариаций как раздра-
жительного процесса, так и тормозного, как в отдельных клет-
ках, так и во всевозможных комбинациях из них. Примером
первых могут служить раздражители из разных интенсивностей
одного и того же раздражения, из отношений раздражений
и т. д.; примером вторых — разные условные гипнотизирующие
раздражители.
Эти бесчисленные состояния клеток не только образуются
под влиянием наличных раздражений, существуют не только во

время действия внешних раздражений, но они остаются и в от-
сутствие их в виде системы перемежающихся, в большей или
меньшей мере устойчивых, различных степеней раздражения и
торможения. Вот иллюстрация этого явления. Мы применяем
некоторое время изо дня в день ряд условных положительных
раздражителей разных интенсивностей и отрицательных в одной
и той же последовательности и с одинаковыми паузами между
всеми ими и получаем систему соответствующих эффектов.
Если мы затем в течение опыта повторим только один из поло-
жительных раздражителей при тех же паузах, то он воспроизве-
дет те же колебания эффекта, которые производили все вместе
последовательные раздражители в предшествующих опытах, т. е.
повторится та же система состояний раздражения и торможения
коры.
Конечно, сейчас нельзя претендовать провести сколько-ни-
будь далеко идущее соответствие между динамическими явле-
ниями и деталями конструкции, но обязательно допускать это
соответствие, раз конструкция коры так разнообразна на всем
ее протяжении и раз мы уже точно знаем, что одни степени син-
теза и анализа раздражений доступны одним ее отделам, а дру-
гим нет. Это же решительно удостоверяет и наш следующий
факт. При наличии ряда различных звуковых раздражителей
(тон, шум, удары метронома, бульканье и т. д.) или механиче-
ских раздражений разных мест кожи, сделанных условными
раздражителями, мы можем отдельный пункт раздражения сде-
лать больным, инвалидным, между тем как другие останутся
совершенно нормальными. Достигаем мы этого не механическим
путем, а функционально, поставив данный пункт раздражения
в трудное положение или чрезмерной силой раздражения, или
грубым столкновением в этом пункте раздражительного и тор-
мозного процессов. А как это иначе понять, как не так, что
чрезвычайная работа, заданная нами данной мельчайшей детали
конструкции, повела к ее разрушению, как грубое обращение
с каким-нибудь очень тонким нашим прибором портит, ломает
его. Как же должны быть тонки, специализированы эти детали,
если пункты приложения других звуковых и механических раз-

дражителей остаются совершенно сохраненными, нетронутыми.
Едва ли такое изолированное разрушение можно будет когда-
нибудь произвести механическим или химическим путем. После
этого нельзя сомневаться в том, что, если мы теперь после меха-
нических разрушений коры иногда не видим изменений в пове-
дении животного, происходит это только оттого, что, как само
собой разумеется, мы еще не разложили поведения животного
на все его элементы, а число их должно быть подавляюще
огромно. А потому выпадение некоторых из них, естественно,
ускользает от нашего наблюдения.
Я позволил себе остановиться так долго на наших данных
для того, во-первых, чтобы ими дальше пользоваться при
критике опытов и выводов из них Лешли и, во-вторых, чтобы
показать еще раз, как плодотворно в настоящее время иссле-
дование больших полушарий, опирающееся на полную рефлек-
торную теорию со всеми ее принципами.
Что же выставляет против рефлекторной теории Лешли?
Чем он ее сокрушает? 1 Прежде всего совершенно очевидно, что
он представляет ее себе своеобразно. Произвольно, не справ-
ляясь с физиологией, он всю ее полагает только в структур-
ности, ни одним словом не упоминая о других ее основах.
Общепринято, что идея рефлекса идет от Декарта. А что же
было известно о детальной конструкции центральной нервной
системы, да еще в связи с ее деятельностью во время Декарта?
Ведь физиолого-анатомическое отделение чувствительных нер-
вов от двигательных произошло лишь в начале девятнадцатого
столетия. Ясно, что именно идея детерминизма составляла для
Декарта сущность понятия рефлекса и отсюда вытекало пред-
ставление Декарта о животном организме как о машине. Так
понимали рефлекс и все последующие физиологи, привязывая
отдельные деятельности организма к отдельным раздражите-
1 Так как опубликованная К. С. Лешли одновременно с его вышеуказан-
ной речью монография под заглавием «Brain mechanisms and intelligence* со-
держит более полно собственный экспериментальный материал автора, то я
в дальнейшем изложении буду иметь в виду и речь и эту монографию без-
различно, приводя из них факты, выводы и цитаты.

лям, выделяя при этом постепенно элементы нервной конструк-
ции в виде разных афферентных и эфферентных нервов и
в виде специальных путей и пунктов (центров) центральной
нервной системы и собирая, наконец, вместе с тем характерные
черты динамики этой последней системы.
Главные фактические основания, на которых утверждается
заключение Лешли о вредности рефлекторной теории в настоя-
щее время и рекомендуется новое представление о деятельности
мозга, берутся автором преимущественно из его собственного
экспериментального материала. Этот материал главным образом
состоит из опытов над белыми крысами, которые научаются
кратчайшему пробегу к отделению с едой в более или менее
сложном лабиринте. По опытам автора оказалось, что обучение
почти точно затрудняется тем более, чем более предварительно
разрушены полушария, и, кроме того, совершенно безраз-
лично, какие части их при этом подвергались разрушению, т. е.
результат определяется только массой остающихся полушарий.
После некоторых добавочных опытов автор приходит к заключе-
нию: «специфические корковые области и ассоциационные или
проекционные тракты несущественны для совершения более
сложных функций, которые скорее зависят от тотальной массы
нормальной ткани». Таким образом утверждается оригинальное,
но реально совершенно не представляемое положение, что именно
более сложные деятельности прибора производятся без участия
его специальных частей и главных связей, или, иначе сказать,
что целый прибор как-то действует отдельно от составляющих
его частей.
Итак, главнейший вопрос: почему решение лабиринтной за-
дачи правильно замедляется только в зависимости от величины
разрушенных полушарий, но безразлично в отношении места
разрушения? Вот здесь и приходится жалеть, что автор не дер-
жал в голове рефлекторную теорию с ее первым принципом де-
терминизации. Иначе первый вопрос, который автор должен
был бы себе поставить, обсуждая методику своих опытов, был бы
следующий: чем вообще могла быть решена лабиринтная задача
крысой? Ведь не могла же она решаться без всякого руководя-

щего раздражения, без какого бы то ни было знака. Если же
решиться на противоположное утверждение, как это ни трудно,,
то было обязательно показать, что действительно и без всяких
раздражений задача все же выполняется, т. е. предварительно надо
было у крысы разрушить все рецепторы разом. А кто же это»
делал и как это сделать! Если же, как естественно думать, для
решения задачи неизбежны знаки, известные раздражения, то раз-
рушение отдельных рецепторов или некоторых комбинаций из
них, конечно, недостаточно. Может быть, для реакции служат все
или почти все рецепторы, заменяя один другого в отдельности
или в некоторых комбинациях. А у крыс, при общеизвестных
условиях их жизни, это непременно и есть случай. Нетрудно,
представить себе, что при лабиринтной задаче крыса может
пользоваться и обонянием, и слухом, и зрением, и кожными, и
кинэстезическими раздражениями. А так как по всем полуша-
риям расположены в разных местах специальные области этих
рецепторов, а рассеянные представители элементов их находятся,,
вероятно, во всей массе полушарий, то постоянно остается воз-
можность решения задачи, сколько бы мы ни удаляли массы
больших полушарий, но, естественно, тем все более затруднен-
ная, чем меньше остается нетронутой корковой ткани. Если же
стоять на том, что крыса в разбираемом случае пользуется
только одним рецептором или некоторыми немногими из них
вместе, то это необходимо предварительно доказать специаль-
ными, не оставляющими никакого сомнения опытами, т. е. остав-
ляя действовать каждый врозь или в некоторых комбинациях*
исключая остальные. А таких опытов нет ни у автора, ни у кого*
другого, сколько я знаю.
Является очень странным, что автор совершенно не считается
со всеми этими возможностями и, действительно, не ставит себе
вопроса, что же является основанием преодоления крысой меха-
нических препятствий, какие раздражения, какие знаки служат
для соответствующих движений. Он ограничивается только опы-
тами разрушения отдельных рецепторов врозь и в некоторых
комбинациях, не уничтожающими навык, и кончает анализ факта-
навыка утверждением, что «важнейшими чертами лабиринтного.

навыка являются генерализация направления от специфических
поворотов лабиринта и развитие некоторой центральной органи-
зации, которой может поддерживаться чувство общего направле-
ния, невзирая на большие вариации положения тела и на специ-
фическое направление при беге». Поистине, можно сказать,
какая-то бестелесная реакция!
Добавочными опытами автора относительно лабиринтной
реакции были разные разрезы, подрезывания и перерезки как
полушарий, так и спинного мозга с целью исключения ассоциа-
ционных и проекционных трактов в полушариях и проводящих
путей в спинном мозгу. Но надо сказать, что все это, как хо-
рошо знают физиологи, только грубо приблизительные приемы,
а никак не решительные, и тем более, чем сложнее конструкции.
Это касается уже даже гораздо более грубой и простой перифе-
рической нервной системы. Физиологи хорошо знают, как
трудно вполне изолировать органы от нервных связей с целым
организмом, и часто только полное удаление органа из организма
дает в этом отношении абсолютную уверенность. Физиологи до-
статочно знакомы с разными перекрестками, петлями и т. д.
в периферической нервной системе. Припомним, например, слу-
чай с возвратной чувствительностью на спинномозговых кореш-
ках и снабжение одного мускула волокнами из разных корешков.
Во сколько же раз этот, так сказать, механический иммунитет
должен быть разнообразнее и тоньше в центральной нервной
системе при грандиозности существующих в ней связей! Мне ка-
жется, что до сих пор специально в физиологии нервной системы
недостаточно оценен и даже не формулируется ясно и постоянно
этот в высшей степени важный принцип. Ведь система организма
слагалась среди всех окружающих ее условий: термических,
электрических, бактерийных и других, и между ними также ме-
ханических условий, и должна была все их уравновесить, к ним
приспособиться, возможно предупредить или ограничить разру-
шительное их на себя действие. В нервной системе.и специально
в сложнейшем ее центральном отделе, управляющем всем орга-
низмом, объединяющем все частные деятельности организма,
этот принцип механической самозащиты, принцип механического

иммунитета должен был достигнуть высочайшего совершенства,
что, действительно, в массе случаев и оказывается. Раз мы сейчас
не можем претендовать на полное знание всех связей в централь-
ной нервной системе, то все наши опыты с разрезами, перерез-
ками и т. д. по существу являются во многих случаях только
отрицательными, т. е. мы не достигаем поставленной цели разъ-
единения потому, что прибор оказывается сложнее, так сказать,
самоурегулированнее, чем мы его себе представляем. А потому
на основании таких опытов делать решительные и далеко иду-
щие выводы является всегда рискованным.
В связи с нашим первым вопросом я коснусь вопроса о срав-
нительной сложности навыков, который исследовал автор, кос-
нусь главным образом ради оценки методов, им употребляемых.
Автор находит, что лабиринтный навык сложнее, чем навык раз-
личения разных интенсивностей освещения. Как же это доказы-
вается? Фактически оказывается наоборот, что навык в самом
сложном лабиринте завершается в 19 опытов, а второй навык
в 135 опытов, т. е. лабиринтный, в семь раз легче. Если срав-
нение сделать с самым простым из трех лабиринтов, применяе-
мых автором, то разница в трудности достигнет почти тридцати
раз. Несмотря на это, автор приходит к заключению о большей
сложности лабиринтного навыка. Делается это при помощи
разных объяснений; но, чтобы быть убедительным, он должен
был бы как-нибудь точно количественно определить значение
этих предполагаемых при объяснении факторов, так, чтобы они
все вместе не только покрыли фактическую разницу, но превра-
тили бы результат в противоположный.
При таком положении дела я не решился бы сказать, что
сложно и что просто. Разберем дело по существу. В движении
животного по лабиринту и в ящике с разным освещением в рас-
чет идет только поворот вправо или влево, а, конечно, не весь
акт локомоции. Для поворота в обоих случаях необходимы
знаки, специальные раздражения. Они имеются и тут и там. Но
дальше уже разница. В лабиринте поворотов несколько, в ящике
один. Следовательно, по этому признаку лабиринт труднее. Не
есть еще разница. В лабиринте знаки для поворотов разли-

чаются почти исключительно по качеству; например, прикосно-
вение при повороте в отверстиях перегородок происходит то пра-
вой, то левой стороной тела; работают при повороте мускулы то
правой, то левой стороны. То же относится до зрительных и
слуховых знаков. В ящике идет дело о количественной разнице.
Эти различия должны как-то уравновешиваться. А затем, ко-
нечно, должна вмешиваться и жизненная практика крысы, т. е.
большее или меньшее раннее знакомство с той или другой зада-
чей, как справедливо указывает на это и автор. Но также нельзя
не обратить внимания и на то, что в самом сложном лабиринте
задача чрезвычайно облегчается определенным ритмом, регуляр-
ным чередованием поворотов то вправо, то влево. С другой сто-
роны, в навыке с различением интенсивности освещения должно
иметь серьезное значение то, что усвоение этого навыка проис-
ходит под влиянием двух импульсов: пищи и разрушительного
раздражения (боли), тогда как в лабиринте навык определяет
только пища. И это, конечно, усложняет обстановку обучения.
А еще вопрос: два импульса способствуют или затрудняют обра-
зование навыка? Затем мы уже указали выше, что образование
системы эффектов — очень легкая и настойчивая вещь в нервной
деятельности. Таким образом в обоих методах, лабиринте и
ящике, в наличности — различные условия, и точное сравнение
трудности задачи становится почти невозможным. Все это вместе
с неопределенностью знаков в лабиринте, как мы видели выше,
делает всю методику автора в значительной степени проблема-
тичной.
Что наш автор более наклонен к теоретизированию, к выво-
дам, чем к изощрению в варьировании своих опытов (а это при
биологических опытах — основное требование), можно видеть на
следующих двух исследованиях его, относящихся к тому же
предмету.1 В одной из этих работ он исследует зрительный на-
вык на данную интенсивность освещения. Разрушив у крысы за-
1 К. S. L a s h 1 е у. The relation between cerebral mass, learning, and reten-
tion. Journ. Comp. Neur., vol. 41, № 1, 1926; The retention of motor habits
after destruction of the so-called motor areas in primates. Archives of Neurology
and Psychiatry, vol. 12, 1924.

тылочную треть полушарий, он находит, что образование зри-
тельного навыка не уменьшает даже быстроты по сравнению
с нормальными животными. Если же тот же навык образован
у нормальных животных, и теперь удаляется затылочная часть
полушарий, то навык исчезает и его приходится образовывать
вновь. Отсюда делается довольно смелый и довольно трудно
представляемый вывод, что процесс обучения вообще независим
от места повреждения, между тем как мнемонический след или
энграмма имеет определенную локализацию. А дело гораздо
проще. В затылочной доле, как известно, находится специальный
зрительный отдел, в который прежде всего и приходят раздра-
жения из глаза и где они вступают в функциональные связи как
между собой для образования сложных зрительных раздраже-
ний, так и непосредственно в условные связи с различными дея-
тельностями организма. Но так как кроме затылочной доли зри-
тельные волокна распространяются гораздо дальше, вероятно по
всей массе полушарий, то вне специальной доли они служат для
образования условных связей с различными деятельностями
организма лишь в виде более или менее элементарных зритель-
ных раздражений. И если бы Лешли образовал навык не на
интенсивность света, а на отдельный предмет, то навык исчез бы
после удаления затылочной доли и не образовался бы вновь,
и, таким образом, не оказалось бы разницы между местом обра-
зования навыка и местом мнемонического следа.
В другой работе Лешли делает опыты на обезьянах с дви-
гательной областью коры. Двигательный навык не исчезает после
удаления этой области. Из этого он заключает, что эта область
не имеет отношения к данному навыку. Но, во-первых, в его
трех опытах он не удаляет ее полностью; может быть, остаю-
щиеся части ее еще достаточны для механического навыка дан-
ной сложности. Эта вероятность устраняется у него не опытом,
а только рассуждением. Затем, может быть, что, кроме чрезвы-
чайно специализированного двигательного отдела, констатируе-
мого электрическим раздражением, есть менее специализирован-
ный и более распространенный отдел. По этим двум основаниям
необходимо более значительное усложнение механических задач.

Наконец почему автор не ослепил своих животных. Ведь несо-
мненно, что при совершении навыка играло роль и зрение, и
раздражение на двигательные аппараты, расположенные ниже,
могло замыкаться и через зрительные корковые волокна. Мы
имеем резкий пример этого на атактиках в случае спинной су-
хотки (tabes dorsalis). Атактик может стоять на одной ноге при
открытых глазах, а при закрытых падает. Следовательно, в пер-
вом случае он заменяет кинэстезические волокна зрительными.
Опять остановка необходимого дальнейшего экспериментиро-
вания под влиянием излюбленного отрицательного отношения
к детальной локализации.
Теперь обратимся к другим опытам и доводам автора, на-
правленным прямо против рефлекторной теории. При анализе
разных адэкватных раздражителей автор говорит, что, наверное,
не одни и те же рецепторные клетки могут участвовать при обра-
зовании навыка и его воспроизведении и что это всего очевиднее
при предметном зрении (pattern vision). Но, во-первых, мы видим
предметы, т. е. получаем определенные комбинированные зри-
тельные раздражения при помощи каждой части ретины, а не от
всей ретины разом. То же относится и до проекции ретины
в коре. Следовательно, это и есть основание, почему не будет
определенной связи данных рецепторных клеток с определенной
реакцией. Только когда мы изучаем предмет детально, мы поль-
зуемся временно fovea centralis, а обыкновенно каждый отдел ре-
тины служит для соответственной реакции на данный предмет.
Этот принцип относится и до проекции ретины в коре. Во-вто-
рых, что касается до тождественности реакции в случае геоме-
трической белой фигуры на черном фоне и при обратных све-
товых отношениях, при замещениях геометрических тел соответ-
ствующими контурными чертежами и даже при неполном чер-
теже, то, с одной стороны, к ней относится только что сказанное
выше, а с другой — этот случай давно исследован и значит он,
что сначала действуют только самые общие черты раздражителей
и затем только постепенно, под влиянием специальных условий,
происходит дальнейший анализ и начинают действовать более
специальные компоненты раздражителей. В данном случае сна-

чала раздражают только комбинации белых и черных точек без
точных взаимных отношений и размещений. И это доказывается
тем, что дальнейшими специальными опытами можно будет на-
верное отдифференцировать белую фигуру на черном фоне от
черной фигуры на белом фоне, т. е. специальным раздражителем
окажется взаимное расположение белого и черного. То же отно-
сится и до замещения геометрической фигуры контурным рисун-
ком и т. д. Все это — этапы анализа, т. е. только постепенно раз-
дражителями делаются все более детальные элементы раздражи-
телей.
В отделе реакций, т. е. в моторных аппаратах, автор указы-
вает, что крыса двигается правильно по лабиринту, несмотря на
то, что она то быстро несется, то движется медленно, то, нако-
нец, кружась, в случае повреждения мозжечка. И это для него
является возражением против определенной связи раздражения
с определенной реакцией. Однако крыса движется постоянно
вперед и поворачивает то влево, то вправо одними и теми же
мускулами во всех только что указанных случаях, а остальное —
прибавочное движение, обусловленное другими прибавочными
раздражениями. Затем, в случае исключения мускулов, при
образовании навыков, параличом и затем пользования ими по
излечении паралича, надо знать, отчего и где происходит пара-
лич. Ведь мы имеем огромный ряд координированных центров,
расположенных с конца спиннного мозга до полушарий, и к ним
ко всем могут быть провода от полушарий. Дальше мы знаем,
что при каждом думаний о движении мы производим его факти-
чески абортивно. Следовательно, иннервационный процесс может
быть, хоть и не осуществляется в действительности. Затем, если
раздражение не может разрешаться по ближайшему пути, то оно
на основании суммации и иррадиации должно перейти на бли-
жайшие пункты. Разве не знаем мы давно случая, что обезглав-
ленная лягушка, стирающая нанесенную кислоту на бедре одной
конечности лапкой той же конечности, если она не может сде-
лать этого вследствие удаления лапки, пользуется для этого,
после нескольких неудачных попыток искалеченной конечности,
лапкой другой конечности?

Указание на отсутствие стереотипности при некоторых фор-
мах движения, например при делании гнезд птицами, тоже
основано на недоразумении. Индивидуальное приспособление су-
ществует на всем протяжении животного мира. Это и есть услов-
ный рефлекс, условная реакция, осуществляющаяся на принципе
одновременности. Наконец указание на однообразие граммати-
ческих форм совершенно совпадает с нашим ранее приведенным
фактом выработки системности в нервных процессах работаю-
щих полушарий. Это и есть совмещение, слитие конструкции
с динамикой. Пусть мы не можем сейчас представить себе отчет-
ливо, как это происходит; но это, наверное, лишь потому, что
еще не знаем полностью ни конструкции, ни механизма динами-
ческих процессов.
Я нахожу излишним останавливаться дальше на доводах
автора против значения конструкции в центральной нервной
системе. Общее во всем этом то, что он совершенно не думает
об уже известной, а тем более возможной, сложности этой кон-
струкции, постоянно предубежденно упрощая ее до самой про-
стой схемы физиологического учебника, которая своей целью
имеет только указать на непременную связь раздражения
с эффектом — и не больше.
Что же наш автор предлагает взамен забракованной им реф-
лекторной теории? Ничего, кроме самых отдаленных и совер-
шенно не оправдываемых аналогий. Неужели можно в вопросе
о высшем мозговом механизме, в целях его разрешения, указы-
вать на ткань губок и гидроидов или на эмбриональную ткань,
когда мы в высшем отделе головного мозга высших животных до
человека включительно имеем вершину дифференциации живого
вещества! Но во всяком случае, признавая абсолютную свободу
предположений, мы вправе требовать от автора хоть самой
предварительной и элементарной программы определенных задач
для ближайшего и плодотворного экспериментирования над этим
отделом, программы, более выгодной сравнительно с рефлектор-
ной теорией, программы, способной энергично двигать вперед
проблему церебральных функций. Но ее нет, и нет у автора. На-
стоящая законная научная теория должна не только охватывать

весь существующий материал, но и открывать* широкую возмож-
ность дальнейшего изучения и, позволительно сказать, безгра-
ничного экспериментирования.
В таком положении сейчас и находится рефлекторная теория.
Кто будет отрицать чрезвычайную, едва ли кем сколько-нибудь
соответственно представляемую, сложность структуры централь-
ной нервной системы в ее высшем представителе в виде голов-
ного мозга человека и необходимость все более углубленного ее
изучения усовершенствованными методами? С другой стороны,
точно так же человеческий ум продолжает стоять подавленным
загадочностью его собственной деятельности.
Рефлекторная теория стремится дать возможный отчет непре-
менно в том и другом вместе и понять таким образом эту изу-
мительную, трудно постигаемую, игру на этом чрезвычайном
приборе из приборов. А возможность экспериментирования над
головным мозгом и специально над его высшим отделом с реф-
лекторной теорией в руках, с ее требованием постоянной детер-
минизации и неустанного анализирования и синтезирования под-
лежащих явлений, действительно безгранична. Это я чувствовал
и видел беспрерывно в продолжение последних тридцати лет, и
притом чем дальше, тем все больше и больше.
Раз я впервые выступаю в психологической литературе, мне
представляется уместным, с одной стороны, остановиться на не-
которых тенденциях в психологии, не соответствующих, по моему
мнению, цели успешного исследования, а с другой — резче под-
черкнуть мою точку зрения на наше общее дело.
Я — психолог-эмпирик и психологическую литературу знаю
только по нескольким руководствам психологии и совершенно
ничтожному, сравнительно с существующим материалом, количе-
ству прочитанных мной психологических статей; но был с поры
сознательной жизни и остаюсь постоянным наблюдателем и ана-
литиком самого себя и других в доступном мне жизненном кру-
гозоре, причисляя к нему и художественную литературу с жан-
ровой живописью. Я решительно отрицаю и чувствую сильное
нерасположение ко всякой теории, претендующей на полный
обхват всего того, что составляет наш субъективный мир, но я

не могу отказаться от анализа его, от простого понимания его на
отдельных пунктах. А это понимание должно сводиться на согла-
сие его отдельных явлений с данными нашего современного по-
ложительного естественно-научного знания. Для этого же необ-
ходимо постоянно самым тщательным образом пробовать прила-
гать эти данные ко всякому отдельному явлению. Сейчас, я
убежден в этом, чисто физиологическое понимание многого того,
что прежде называлось психической деятельностью, стало на
твердую почву, и при анализе поведения высшего животного до
человека включительно законно прилагать всяческие усилия по-
нимать явления чисто физиологически, на основе установленных
физиологических процессов. А между тем мне ясно, что многие
психологи ревниво, так сказать, оберегают поведение животного
и человека от таких чисто физиологических объяснений, постоянно
их игнорируя и не пробуя прилагать их сколько-нибудь объек-
тивно,
Для подтверждения только что высказанного я беру два наи-
более простых случая: один мой и другой у проф. Келера.
Можно бы их представить множество и гораздо более сложных»
Когда мы вырабатывали методику подкармливания животного
во время экспериментирования на расстоянии, то перепробовали
много разных приемов. Между прочим такой. Перед собакой на-
ходилась постоянно пустая тарелка, в которую сверху опускалась
металлическая трубка с сосудом вверху, содержащим мясо-сухар-
ный порошок, служивший обычно для подкармливания наших
животных во время опыта. На границе соединения верхнего со-
суда с трубкой был клапан, который посредством воздушной пе-
редачи в нужный момент открывался, и порция порошка посту-
пала в трубку, а из нее высыпалась на тарелку, где и съедалась
животным. Клапан не был вполне исправным и при сотрясении
трубки допускал некоторое поступление порошка из сосуда в та-
релку. Собака быстро научилась этим пользоваться — самостоя-
тельно вытрясать порошок. Сотрясение же трубки почти по-
стоянно происходило, когда собака ела поданную ей порцию еды
и при этом прикасалась к трубке. Это, конечно, совершенно»
то же, что обычно происходит при обучении собаки подавать

лапу. В нашем лабораторном случае учила обстановка жизни
вообще, а здесь часть обстановки — человек. В последнем слу-
чае слова: «лапу», «дай» и т. п., кожное раздражение прикосно-
вения при поднятии лапы, кинэстезическое раздражение, сопро-
вождающее поднятие лапы, и, наконец, зрительное раздражение
от дрессировщика сопровождались едой, т. е. связывались с пи-
щевым безусловным раздражителем. Абсолютно то же самое
в нашем случае: шум от сотрясения трубки, кожное раздражение
от прикосновения к трубке, кинэстезическое раздражение при
толкании трубки и, наконец, вид трубки — все это так же свя-
залось с актом еды, с раздражением пищевого центра. Произо-
шло это, конечно, на основании принципа ассоциации по одно-
временности, представило собой условный рефлекс. Затем здесь
выступают еще два отчетливых физиологических факта. Во-пер-
вых, что определенное кинэстезическое раздражение, в данном
случае, вероятно, условно (в низших отделах центральной нерв-
ной системы — безусловно), связано с производством того дви-
жения, которое его — это кинэстезическое раздражение — поро-
дило. А во-вторых, когда два нервных пункта связаны, объеди-
нены, нервные процессы двигаются, идут между ними в обоих
направлениях. Если признать абсолютную законность односто-
роннего проведения нервных процессов во всех пунктах цен-
тральной нервной системы, то в данном случае придется принять
добавочную обратного направления связь между этими пунк-
тами, т. е. допустить существование добавочного неврона, их свя-
зывающего. Когда за поднятием лапы дается еда, раздражение
несомненно идет из кинэстезического пункта к пищевому центру.
Когда же связь образована, и собака, имея пищевое возбужде-
ние, сама подает лапу, очевидно, раздражение идет в обратном
направлении.
Я понимать этот факт иначе не могу. Почему это только про-
стая ассоциация, как то обыкновенно принимают психологи, а от-
нюдь не акт понимания, догадливости, хотя бы и элементарных,
мне остается неясным.
Другой пример беру из книги В. Келера («Intelligenzprüfungen
an Menschenaffen») тоже относительно собаки. Собака находится

в большой клетке, расположенной на открытом пространстве.
Две противоположные стенки клетки сплошные, через которые
ничего не видно. Из других двух противоположных стенок одна
решетчатая, через которую видно свободное пространство, другая
имеет открытую дверь. Собака стоит в клетке перед решеткой,
а вдали от нее перед клеткой кладется кусок мяса. Как только
собака видит это, она поворачивается назад, проходит в дверь,
огибает клетку и забирает мясо. Но если мясо лежит совсем
около решетки, то собака тщетно толчется около решетки, ста-
раясь достать мясо через решетку, а дверью не пользуется. Что
это значит? Келер не пробует решать этот вопрос. С условными
рефлексами в руках мы легко понимаем дело. Близлежащее мясо
сильно раздражает запаховый центр собаки, и этот центр по за-
кону отрицательной индукции сильно тормозит остальные анали-
заторы, остальные отделы полушарий, и таким образом следы
двери и обходного пути остаются заторможенными, т. е собака,
выражаясь субъективно, временно позабывает о них. В первом
случае, в отсутствие сильного запахового раздражения, эти следы
остаются мало или совсем незаторможенными и ведут собаку
более верно к цели. Во всяком случае такое понимание дела
вполне подлежит и заслуживает дальнейшей точной эксперимен-
тальной проверки. В случае подтверждения его опыт воспроиз-
водил бы механизм нашей задумчивости, сильного сосредоточе-
ния мысли на чем-нибудь, когда мы не видим и не слышим, что
происходит перед нами, или, — что то же, — воспроизводил бы
механизм так называемого ослепления под влиянием страсти.
Я уверен, что при настойчивом экспериментировании многие
другие и более сложные случаи поведения животного и человека
также оказались бы понятными с точки зрения многих установ-
ленных правил высшей нервной деятельности.
Второй пункт, на котором я остановлюсь, касается вопроса
о значении цели и намерения в психологических исследованиях.
Мне кажется, что на этом пункте происходит постоянное смеше-
ние разных вещей.
Перед нами грандиозный факт развития природы от перво-
начального состояния в виде туманности в бесконечном про-

странстве до человеческого существа на нашей планете, в виде,
грубо говоря, фаз: солнечные системы, планетная система, мерт-
вая и живая часть земной природы.
На живом веществе мы особенно ярко видим фазы развития
в виде филогенеза и онтогенеза. Мы еще не знаем и, вероятно,
еще долго не будем знать ни общего закона развития, ни всех
его последовательных фаз. Но видя его проявления, мы антро-
поморфически, субъективно, как вообще, так и на отдельных фа-
зах, заменяем знание закона словами «цель», «намерение», т. е.
повторяем только факт, ничего не прибавляя к его настоящему
знанию. При истинном же изучении отдельных систем природы,
до человека включительно, из которых она состоит, все сводится
лишь на констатирование как внутренних, так и внешних условий
существования этих систем, иначе говоря, на изучение их меха-
низма; и втискивание в это исследование идеи цели вообще и
есть смешение разных вещей и помеха доступному нам сейчас
плодотворному исследованию. Идея возможной цели при изуче-
нии каждой системы может служить только как пособие, как
прием научного воображения, ради постановки новых вопросов
и всяческого варьирования экспериментов, как и в случае зна-
комства с неизвестной нам машиной, поделкой человеческих
рук, а не как окончательная цель.
С данным пунктом естественно связывается следующий во-
прос — о свободе воли. Вопрос, конечно, высочайшей жизненной
важности. Но мне кажется, есть возможность обсуждения его
одновременно строго научно (в рамках современного точного
естествознания) и вместе не противореча общечеловеческому
ощущению и не внося путаницы в жизненную постановку его.
Человек есть, конечно, система (грубее говоря — машина),
как и всякая другая в природе, подчиняющаяся неизбежным и
единым для всей природы законам; но система, в горизонте на-
шего современного научного видения единственная по высочай-
шему саморегулированию. Разнообразно саморегулирующиеся
машины мы уже достаточно знаем между изделиями человече-
ских рук. С этой точки зрения метод изучения системы-чело-
века тот же, как и всякой другой системы: разложение на части,

изучение значения каждой части, изучение связи частей, изуче-
ние соотношения с окружающей средой и в конце концов пони-
мание, на основании всего этого, ее общей работы и управление
ею, если это в средствах человека. Но наша система в высочай-
шей степени саморегулирующаяся, сама себя поддерживающая,
восстановляющая, поправляющая и даже совершенствующая.
Главнейшее, сильнейшее и постоянно остающееся впечатление от
изучения высшей нервной деятельности нашим методом — это
чрезвычайная пластичность этой деятельности, ее огромные воз-
можности: ничто не остается неподвижным, неподатливым, а все
всегда может быть достигнуто, изменяться к лучшему, лишь бы
были осуществлены соответствующие условия.
Система (машина) и человек со всеми его идеалами, стрем-
лениями и достижениями — какое, казалось бы на первый
взгляд, ужасающе дисгармоническое сопоставление! Но так ли
это? И с развитой точки зрения разве человек не верх природы,
не высшее олицетворение ресурсов беспредельной природы, не
осуществление ее могучих, еще неизведанных законов! Разве это
не может поддерживать достоинство человека, наполнять его
высшим удовлетворением?! А жизненно остается все то же, что
и при идее о свободе воли с ее личной, общественной и государ-
ственной ответственностью: во мне остается возможность, а от-
сюда и обязанность для меня, знать себя и постоянно, пользуясь
этим знанием, держать себя на высоте моих средств. Разве обще-
ственные и государственные обязанности и требования — не
условия, которые предъявляются к моей системе и должны в ней
производить соответствующие реакции в интересах целостности
и усовершенствования системы?!

LI. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЕ НЕВРОЗЫ 1
Я сообщаю нераздельно результаты работы моей вместе
с моими сотрудниками. Материал наш в настоящее время до-
вольно значителен, и теперь, здесь, я могу передать из него,
конечно, лишь очень немногое и общее.
Под неврозами мы понимаем хронические (продолжающиеся
недели, месяцы и даже годы) отклонения высшей нервной дея-
тельности от нормы. Для нас высшая нервная деятельность обна-
руживается главным образом в системе условных положительных
и отрицательных рефлексов на всевозможнейшие раздражения и
частью (в незначительной степени) в общем поведении наших
животных (собак).
Моменты, порождавшие до сих пор неврозы у наших живот-
ных, были следующие: во-первых, слишком сильные или слиш-
ком сложные раздражители; во-вторых, перенапряжение тормоз-
ного процесса; в-третьих, столкновение (непосредственное следо-
вание) обоих противоположных нервных процессов и, наконец,
в-четвертых, кастрация.
Неврозы проявлялись в ослаблении обоих процессов порознь
или вместе, в хаотической нервной деятельности и в различных
фазах гипнотического состояния. Различные комбинации этих
симптомов представляли совершенно определенные картины за-
болеваний.
1 Доклад на I Международном неврологическом конгрессе в Берне, про-
читанный на немецком языке 3 сентября 1931 г. (Experimentelle Neurosen.
Deutsch. Ztschr. f. Nervenheilk., Bd. 124, 1932, S. 137—139. — Ред.).

Существенным при этом оказалось следующее. Наступает ли
заболевание или нет, проявляется ли оно в той или другой
форме — это зависит от типа нервной системы данного живот-
ного.
На основании наших исследований мы должны были устано-
вить три главных типа. Центральный — идеальный, подлинно
нормальный тип, у которого оба противоположные нервные про-
цесса находятся в равновесии. Этот тип представился нам в двух
вариациях: спокойных, солидных животных и, с другой стороны,
наоборот — очень оживленных, подвижных животных. Два дру-
гие типа — крайние: один сильный, по всей вероятности, слиш-
ком сильный, но, однако, не совершенно нормальный тип, по-
тому что у него относительно слаб процесс торможения; и дру-
гой — слабый тип, у которого оба процесса слабы, но особенно
слаб тормозной процесс. Мне кажется, что наша классификация
типов нервных систем наиболее совпадает с классической класси-
фикацией темпераментов Гиппократа.
Для краткости в качестве примера я изложу несколько бо-
лее подробно только наши новейшие опыты (д-ра М. К. Петро-
вой) на кастрированных животных.
При обычных условиях у животных центрального типа явное
заболевание после кастрации наблюдается только в течение ме-
сяца; дальше животное держится нормально. Лишь при повы-
шенной возбудимости было возможно убедиться в константном
понижении работоспособности корковых клеток. Возбудимость же,
в случае пищевых условных рефлексов, легко изменить посред-
ством различных степеней голодания.
У менее сильного типа явное патологическое состояние после
кастрации продолжается многие месяцы, до года и более, и
улучшается лишь постепенно. На таких животных чрезвычайно
резко выступает временно восстанавливающее норму действие
регулярного перерыва наших опытов или бромирования. При
обычной ежедневной работе условные рефлексы хаотичны. Пере-
рывы в три дня между опытами обусловливают совершенно нор-
мальное течение рефлексов. Этот факт делает совершенно оче-
видным, что каждый наш опыт представляет собой серьезную

нервную работу. При бромировании нормальная деятель-
ность восстанавливается и сохраняется и при ежедневных
опытах.
Неожиданно и очень своеобразно при этом следующее об-
стоятельство. Более или менее сильные типы непосредственно
после кастрации обыкновенно обнаруживают понижение работо-
способности нервной системы: положительные условные реф-
лексы становятся меньше. У слабого типа — наоборот. Услов-
ные рефлексы после кастрации на несколько недель делаются
больше. Только позже наступает резкая слабость корковых кле-
ток, причем в этом случае бромирование уже не улучшает,
а ухудшает положение. Этот своеобразный факт также может
быть удовлетворительно разъяснен, но сейчас я не имею воз-
можности останавливаться на деталях.
Я должен кончать.
Серьезно аналогировать невротические состояния наших собак
с различными неврозами людей нам, физиологам, не знакомым
основательно с человеческой невропатологией, является задачей
едва ли доступной. JHo я убежден, однако, что разрешение или
существенное благоприятствование разрешению многих важных
вопросов об этиологии, естественной систематизации, механизме
и, наконец, лечении неврозов у людей находится в руках экспе-
риментатора на животных.1
1 Относительно некоторых из этих пунктов, как мне кажется, сейчас
получилось специальное подтверждение с клинической стороны.
Производя искусственно у наших собак отклонение высшей нервной дея-
тельности от нормы, мы видели от одних и тех же приемов — трудных нерв-
ных задач — у собак разных типов нервной системы две разных формы нерв-
ного заболевания, два разных невроза.
У собаки возбудимой (и вместе сильной) невроз состоял в почти совер-
шенном исчезании тормозных рефлексов, т. е. чрезвычайном ослаблении,
почти до нуля, тормозного процесса. У другой, тормозимой (и вместе сла-
бой) собаки исчезли все положительные условные рефлексы, и она пришла
а очень вялое, в нашей обстановке сонливое, состояние. При этом невроз
первой собаки быстро поддался брому, излечился радикально. На второй
собаке та же доза брома скорее ухудшила положение дела и излечение про-

Поэтому главная цель моего участия в настоящем Кон-
грессе — горячо рекомендовать невропатологам работу с нор-
мальными и патологическими условными рефлексами.
изошло очень медленно, только благодаря продолжительному отдыху, т. е,
перерыву опытов с условными рефлексами.
Незнакомые с клиникой неврозов, мы сначала ошибочно, хотя и руко-
водствуясь некоторыми соображениями, невроз первой собаки назвали невра-
стенией, а второй — истерией. В позднейшее время мы нашли более соответ-
ственным невроз первой собаки назвать гиперстенией, а для невроза второй
собаки сохранить название неврастении, относя, может быть более верно,
термин истерия к другим расстройствам нервной системы, которые обнару-
живаются теперь в наших опытах под действием других причин.
На только что происходившем международном неврологическом кон-
грессе, на котором был сделан настоящий доклад, д-р Спонди пришел
в своем докладе к заключению, что теперешняя клиническая форма неврасте-
нии должна быть разложена на два различных невроза, приуроченных
к двум противоположным конституциям и очень отвечающих, по моему мне-
нию, нашим коротко описанным выше неврозам.

ГЛАВЫ LII-LXIII
(1932-1936 гг.)
ДОБАВЛЕНИЕ
К ШЕСТОМУ ИЗДАНИЮ
(1938 г.)

LII. ПРОБА ФИЗИОЛОГИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ
СИМПТОМОЛОГИИ ИСТЕРИИ 1
Глубокоуважаемому товарищу Але-
ксею Васильевичу Мартынову ./с со-
рокалетию его выдающейся научной,
учительской и практической деятель-
ности посвящается благодарным авто-
ром.
Ленинград. Апрель 1932.
Объективное изучение высшей нервной деятельности методом
условных рефлексов так подвинулось вперед, расширилось и
углубилось, что не кажется очень рискованным пробовать фи-
зиологически понимать, анализировать такую сложную патологи-
ческую картину, которую представляет собой истерия во всех ее
проявлениях, хотя истерия считается всеми клиницистами ду-
шевной болезнью целиком или по преимуществу, психогенной
реакцией на окружающее.
Таким образом это есть вместе с тем испытание того, на-
сколько учение об условных рефлексах вправе претендовать на
физиологическое объяснение так называемых психических явлений.
И здесь опять, к сожалению, нельзя обойтись без физиологи-
ческого введения, хотя бы и очень краткого. Все еще и на своей
родине условные рефлексы относительно мало известны, а, кроме
того, учение о них так быстро развивается, что многое и важное из
этого учения даже и не опубликовано и здесь сообщается впервые.
1 L'Encephale, t. XXVIII, № 4, 1933 (Essai dune interpretation physio-
logique de rhysterie. L'Encephale... 1933, p. 285—293. — См. также: Изд.
АН СССР, Л, 1932, 36 стр. — Ред.).

1
Условные рефлексы, постоянно накопляемые в течение инди-
видуальной жизни животных и человека, образуются в больших
полушариях, или вообще в самом высшем отделе центральной
нервной системы животных. Они представляют дальнейшее
усложнение обыкновенных безусловных рефлексов, т. е. данных
со дня рождения в организации центральной нервной системы.
Биологический смысл условных рефлексов тот, что немного-
численные внешние возбудители безусловных рефлексов при
определенном условии (совпадении во времени) временно связы-
ваются с бесчисленными явлениями окружающей среды как сиг-
налами этих возбудителей. Через это все органические деятель-
ности, представляющие собой эффекты безусловных рефлексов,
приходят в более тонкое и в более точное соотношение с окру-
жающей средой в ее все больших и больших районах. Учение об
условных рефлексах, или физиология высшей нервной деятель-
ности, занимается изучением законов динамики этих рефлексов
при нормальной и патологической жизни.
Деятельность больших полушарий, как, надо думать, и всей
центральной нервной системы с ее двумя процессами — раздра-
жения и торможения, управляется двумя основными законами:
законом иррадиирования и концентрирования каждого из этих
процессов и законом их взаимной индукции. Опыты над нор-
мальной деятельностью коры позволяют сделать вывод, что при
слабом напряжении этих процессов они с первого момента и
с места их возникновения иррадиируют, при достаточно силь-
ном — концентрируются и при чрезвычайно сильном — опять
иррадиируют. Когда процессы концентрируются, они индуци-
руют противоположный процесс как в периферии во время дей-
ствия, так и на месте действия по окончании его.
Благодаря иррадиированию раздражительного процесса во
всей центральной нервной системе осуществляется суммацион-
ный рефлекс. Волна от нового раздражения, распространяясь,
суммируется с существующим местным раздражением, явным
или латентным, обнаруживая в последнем случае скрытый очаг

раздражения. В больших полушариях, при их усложненной кон-
струкции и чрезвычайной реактивности, запечатлеваемости, ирра-
диирование раздражительного процесса ведет к образованию
временной условной связи, условного рефлекса, ассоциации. В то
время как суммационный рефлекс есть моментальное и скоропре-
ходящее явление, условный рефлекс есть постепенно укрепляю-
щееся при вышеуказанном условии хроническое явление, пред-
ставляющее характерный процесс коры.
При концентрировании раздражительного процесса на протя-
жении всей центральной нервной системы мы встречаемся с явле-
нием торможения как обнаружением закона индукции. Пункт
концентрирования раздражения на большем или меньшем протя-
жении окружается процессом торможения — явление отрицатель-
ной индукции. Отрицательная индукция дает себя знать как на
безусловных, так и на условных рефлексах. Торможение проис-
ходит полностью сейчас же, выступает всегда и держится не
только пока существует произведшее его раздражение, но может
продолжаться некоторое время и потом. Его действие тем глубже,
шире и продолжительнее, чем сильнее раздражение и чем меньше
положительный тонус окружающей мозговой массы. Отрицатель-
ная индукция действует как между мелкими пунктами мозга, гак
и между большими отделами его. Мы называем это торможе-
нием внешним, пассивным и, можно прибавить еще, безусловным.
Раньше это давно известное явление часто называлось борьбой
нервных центров, чем подчеркивался факт физиологического
преимущества или, так сказать, предпочтения в определенный мо-
мент одной нервной деятельности перед другой.
В больших полушариях обнаруживаются, кроме указанного
торможения, еще и другие виды или случаи торможения, хотя
имеется основание принимать, что физико-химический процесс
во всех этих случаях один и тот же. Это, во-первых, торможение,
которое постоянно то корригирует условную связь, когда услов-
ный раздражитель как сигнальный не сопровождается сигнали-
зируемым раздражителем совсем, в отдельных случаях временно
или в других — с сильным запаздыванием, соответственно сдер-
живая раздражительный процесс; то, крайне дробясь, разграни-

чивает, дифференцирует условные положительные агенты от бес-
численных сходственных, близких отрицательных агентов. Оно
происходит само по себе при указанных условиях, при этом по-
степенно нарастает, усиливается и может тренироваться, совер-
шенствоваться. Это торможение также может связываться со
всяким индифферентным внешним раздражителем, если действие
последнего совпадает некоторое время с нахождением его
в коре — и тогда этот раздражитель начинает сам по себе вызы-
вать тормозной процесс в коре. Это специально корковое тормо-
жение, как ясно после сказанного, вместе с условной связью
играет огромную роль в приспособлении к окружающей обста-
новке, постоянно целесообразно анализируя раздражения, исхо-
дящие из этой обстановки. Описанный вид, или случай тормо-
жения мы назвали внутренним, активным торможением. Ему же
вообще можно было бы придать и прилагательное «условного».
Во-вторых, в коре наблюдается и еще особенный случай тормо-
жения. Как правило, при всех прочих равных условиях, эффект
условного раздражителя держится параллельно интенсивности
физической силы раздражителя, но до известной границы вверх
(вероятно, также и вниз). За этой верхней границей эффект не
становится больше, а иногда — даже меньше. Мы говорим тогда,
что такой раздражитель начинает на этой высоте вызывать не
раздражение, а торможение. Все явление мы толкуем так, что
у данной корковой клетки есть предел работоспособности, т. е.
функционального разрушения, так сказать, безопасного, легко
возмещаемого, и возникающее торможение при сверхмаксималь-
ном раздражении охраняет этот предел. Это торможение тем
больше, чем значительнее сверхмаксимальность раздражителей;
при этом эффект раздражения держится или на максимальной
высоте, что чаще, или спускается ниже при слишком большой
сверхмаксимальности. Это торможение можно было бы назвать
запредельным.
Предел работоспособности корковых клеток не есть постоян-
ная величина, но изменяющаяся как остро, так и хронически:
при истощении, при гипнотизации, при заболевании и старости
предел этот понижается все более и более, и вместе с этим

в окружающей среде оказывается теперь все больше и больше
для данной клетки сверхмаксимальных, тормозящих раздраже-
ний. Кроме того, здесь же надо отметить следующий важный
факт. Когда чем-либо нормально или искусственно, например
посредством химических веществ, повышается возбудимость, ла-
бильность корковых клеток, т. е. наступает более стремительное
их функциональное разрушение или работа, то тем больше преж-
них субмаксимальных и максимальных раздражителей делается
сверхмаксимальными, влекущими за собой торможение, общее
понижение условнорефлекторной деятельности.
Остается нерешенным вопрос: как относятся последние два
случая торможения к первому универсальному случаю отрица-
тельной индукции? Если они действительно только некоторое
видоизменение его, то какое и как это видоизменение происходит
в связи с особенностями коры? Вероятно, запредельное тормо-
жение ближе, родственнее внешнему, пассивному торможению,
чем внутреннему, активному, так как оно возникает так же
сразу, без выработки, и не тренируется, как внутреннее.
Оба эти корковые торможения тоже движутся, распростра-
няются по мозговой массе. Особенно много и разнообразных
опытов в отношении движения поставлено специально на первом
корковом торможении, внутреннем торможении. В этих опытах
торможение двигалось как бы перед глазами.
Не может подлежать сомнению, что оно, распространяясь и
углубляясь, образует разные степени гипнотического состояния и
при максимальном распространении вниз из больших полушарий
по головному мозгу составляет собой нормальный сон. Обращает
на себя особенное внимание, даже на нашем экспериментальном
объекте (собаке), разнообразие и многочисленность стадий гип-
ноза, в своем начале даже почти не отличимого от бодрого со-
стояния. Из этих стадий в отношении интенсивности торможе-
ния особенно заслуживают упоминания так называемые уравни-
тельная, парадоксальная и ультрапарадоксальная фазы. Услов-
ные раздражители разной физической интенсивности, вместо
того чтобы, как в бодром состоянии, соответственно этой интен-
сивности давать разного размера эффекты, теперь дают одина-

новые или даже обратные, извращенные. В более редких фазах
извращение доходит до того, что действуют положительно только
тормозные условные раздражители, а положительные делаются
тормозящими. В отношении экстенсивности торможения наблю-
даются функциональные раздробления, диссоциации как коры,
так и остального головного мозга на большие или меньшие от-
делы. Особенно в коре часто изолируется двигательная область
от остальной части полушарий, а также совершенно отчетливо
выступает функциональное разъединение в самой двигательной
области.
Остается искренно жалеть, что до сих пор впечатление от
этих лабораторных опытов ослабляется соперничеством с так на-
зываемым центром сна клиницистов и некоторых физиологов.
Между тем дело может быть понято удовлетворительным, при-
миряющим образом со следующей, как мне кажется, вполне
оправдываемой фактически, точки зрения. Едва ли может подле-
жать сомнению, что существуют два механизма возникновения
сна, что надо различать сон активный и сон пассивный. Сон
активный — тот, который исходит из больших полушарий и ко-
торый основан на активном процессе торможения, впервые воз-
никающем в больших полушариях и отсюда распространяю-
щемся на нижележащие отделы мозга; и сон пассивный — про-
исходящий вследствие уменьшения, ограничения возбуждающих
импульсов, падающих на высшие отделы головного мозга (не
только на большие полушария, но и на ближайшую к ним под-
корку).
Возбуждающие импульсы — это, с одной стороны, внешние
раздражения, достигающие до мозга через внешние рецепторы,
с другой — внутренние раздражения, обусловленные работой
внутренних органов и передаваемые в верхние отделы головного
мозга из центральной нервной области, регулирующей вегетатив-
ные деятельности организма.
Первые случаи пассивного сна в особенно резкой форме —
давний известный клинический случай Штрюмпеля, аналогичный
ему новейший экспериментальный факт проф. А. Д. Сперанского
и В. С. Галкина, когда после периферического разрушения трех

рецепторов: обонятельного, слухового и зрительного — собака
впадает в глубочайшее и хроническое (продолжающееся недели
и месяцы) сонное состояние. Вторые случаи пассивного сна —
клинические случаи, поведшие к признанию так называемого
«центра сна» клиницистов и некоторых экспериментаторов.
Аналогичный в этом отношении сну пример мы имеем в фи-
зиологии мышечной ткани. В силу особенной физиологической
постановки скелетная мышца только сокращается активно под
влиянием своего двигательного нерва, расслабляется же пассивно,
а гладкая мышца и сокращается и расслабляется активно под
влиянием двух особых нервов: положительного и задерживаю-
щего.
Точно так же, как при концентрировании раздражительного
процесса, и при концентрировании тормозного процесса высту-
пает как обнаружение закона взаимной индукции явление про-
тивоположного процесса, теперь, следовательно, раздражитель-
ного. Пункт концентрирования торможения на большем или
меньшем протяжении окружается процессом повышенной возбу-
димости — явление положительной индукции. Положительная
индукция дает себя знать как на безусловных, так и на услов-
ных рефлексах. Повышенная возбудимость происходит или сей-
час же, или через некоторый период постепенно концентрирую-
щегося торможения и существует не только во время продол-
жающегося торможения, но и некоторое время потом, иногда
довольно значительное. Положительная индукция обнаружи-
вается как между мелкими пунктами коры, так и между боль-
шими отделами мозга.
Затем я остановлюсь на некоторых отдельных пунктах фи-
зиологии высшей нервной деятельности, имеющих большее или
меньшее значение при физиологическом анализе симптомологии
истерии.
Связь организма с окружающей средой через условные сиг-
нальные агенты тем совершеннее, чем больше большими полуша-
риями анализируются и синтезируются эти агенты, соответ-
ственно крайней сложности и постоянным колебаниям этой
среды. Синтезирование осуществляется процессом условной

связи. Анализирование, дифференцирование положительных
условных агентов от тормозных основывается на процессе взаим-
ной индукции; разъединение разных положительных агентов, т. е.
связанных с различными безусловными рефлексами, происходит
при помощи процесса концентрирования (новые опыты Рик-
мана). Таким образом для точного анализа требуется доста-
точно сильное напряжение как тормозного, так и раздражитель-
ного процесса.
Затем особенное значение при физиологическом изучении
истерии получают наши данные относительно типов нервной си-
стемы. Мы выделяем прежде всего очень сильных животных, но
неуравновешенных, у которых постоянно тормозной процесс от-
носительно отстает, не соответствует раздражительному процессу.
При трудных нервных задачах, с затребованием значительного
торможения, эти животные почти совсем теряют тормозную
функцию (особый невроз) и делаются в высшей степени беспо-
койными до мучительности, причем это беспокойное, мучитель-
ное состояние иногда периодически сменяется на состояние деп-
рессии, сонливости. Животные этой категории в их общем пове-
дении агрессивны, задорны, несдержанны. Мы называем таких
собак возбудимыми или холериками. Затем следует тип сильных
и вместе уравновешенных животных, у которых оба процесса
стоят на равной высоте, почему этих животных нам трудно или
часто невозможно сделать нервнобольными посредством трудных
задач. Этот тип является в двух формах: спокойной (флегмати-
ков) и очень оживленной (сангвиников). Наконец остается сла-
бый, тормозимый тип, у которого оба процесса недостаточны, но
часто особенно тормозной процесс. Этот тип — специальный по-
ставщик неврозов, чрезвычайно легко производимых эксперимен-
тально. Животные этого типа трусливы, находясь в постоянной
тревоге, или чрезмерно суетливы и нетерпеливы. Для них невы-
носимы: сильные внешние агенты в качестве положительных
условных раздражителей, вообще значительное нормальное воз-
буждение (пищевое, половое и другие), даже не очень большое
напряжение (продолжение) тормозного процесса, а тем более
столкновение нервных процессов, сколько-нибудь сложная си-

стема условных рефлексов и, наконец, изменение стереотипа
условнорефлекторной деятельности. При всех этих случаях они
представляют ослабленную и хаотическую условно рефлекторную
деятельность и большей частью впадают в разные фазы гипно-
тического состояния. Кроме того, у них легко могут быть сде-
ланы больными отдельные, даже мелкие, пункты больших полу-
шарий, причем прикосновение к этим пунктам адэкватными раз-
дражителями ведет к быстрому и резкому падению общей
условнорефлекторной деятельности. Если, судя по внешнему по-
ведению, не всегда подойдет этих животных назвать меланхоли-
ками, то с основанием можно причислить их к группе меланхо-
ликов, т. е. таких животных, у которых жизненные проявления
при массе случаев постоянно подавляются, тормозятся. В изло-
жении о типах нервной системы, говоря о равновесии между
раздражением и торможением, мы разумели специально наше
так называемое внутреннее торможение. У слабого типа, со сла-
бостью внутреннего торможения, внешнее торможение (отрица-
тельная индукция), наоборот, чрезвычайно преобладает и опре-
деляет главным образом все внешнее поведение животного. От-
сюда название этого типа — слабым, тормозимым.
В заключение физиологической части нужно отметить сле-
дующее обстоятельство, особенно важное для понимания некото-
рых экстренных симптомов истерии. Есть достаточно оснований
принимать, что не только из скелетно-двигательного аппарата
идут центростремительные, афферентные импульсы от каждого
элемента и момента движения в кору (двигательная область),
что дает возможность из коры точно управлять скелетными дви-
жениями, но и от других органов и даже от отдельных тканей,
почему можно влиять и на них из коры. В настоящее время
условность, — а она должна быть связана с высшим отделом
центральной нервной системы, — получает широкое биологиче-
ское значение, раз доказаны условный лейкоцитоз, иммунитет и
разные другие органические процессы, хотя мы еще не распола-
гаем точно указанными нервными связями, участвующими
в этом прямым или каким-нибудь непрямым образом. Только эта
последняя возможность, влияния из коры, произвольно утили-

зируется и обнаруживается нами очень редко при исключитель-
ных, искусственных или ненормальных, условиях. Причина этого
та, что, с одной стороны, деятельность других органов и тканей,
кроме скелетно-двигательного аппарата, саморегулируется глав-
нейшим образом в низших отделах центральной нервной системы,
а с другой, — замаскировывается основной деятельностью боль-
ших полушарий, направленной на сложнейшие отношения с окру-
жающей внешней средой.
2
Теперь обратимся к истерии.
Что касается до общих представлений клиницистов об исте-
рии, то в одних дается основная общая характеристика болезнен-
ного состояния, в других выдвигаются какие-нибудь отдельные
особенно резкие черты, симптомы этого состояния. Одни клини-
цисты говорят как бы о возврате к инстинктивной, т. е. эмоцио-
нальной и даже рефлекторной жизни, другие характеризуют
болезнь внушаемостью, производя все поведение истеричных и
так называемые стигматы истерии (аналгезию, параличи и т. д.)
из внушения и самовнушения; кто выдвигает на первый план
волю к болезни, бегство в болезнь; кому особенно импонирует
в болезни фантастичность, отсутствие реального отношения
к жизни; кто считает болезнь хроническим гипнозом; и, наконец,
некоторые говорят об уменьшении способности психического син-
теза или о нарушении единства «я». Надо думать, что все эти
представления в целом обнимают полностью весь симптомоком-
плекс истерии и все существо этой болезни.
Прежде всего нужно считать общепризнанным, что истерия
есть продукт слабой нервной системы. Пьер Жанэ прямо говорит,
что истерия есть душевная болезнь, принадлежащая к громадной
группе заболеваний вследствие слабости и мозгового истощения.
Раз это так, то приведенная характеристика истерии, считая
слабость главным образом относящейся к высшему отделу
центральной нервной системы и специально к большим полу-
шариям как реактивнейшей его части делается понятной
в свете физиологии центральной нервной системы и этого ее выс-

шего отдела, как она сейчас представлена учением об условных
рефлексах.
Обычно большие полушария как высший орган соотношения
организма с окружающей средой и, следовательно, как постоян-
ный контролер исполнительных функций организма держат сле-
дующие за ними отделы головного мозга с их инстинктивными и
рефлекторными деятельностями под своим постоянным влиянием.
Отсюда следует, что с устранением и ослаблением деятельности
больших полушарий должна причинно связываться более
или менее хаотическая, лишенная должной меры и согласован-
ности с условиями данной обстановки деятельность подкорки.
И это общеизвестный физиологический факт на животных после
экстирпации больших полушарий, на взрослых людях при разных
наркотизациях и у маленьких детей при переходе из бодрого со-
стояния в сонное. Таким образом, говоря вышеустановленными
физиологическими терминами, бодрое, деятельное состояние боль-
ших полушарий, заключающееся в беспрерывном анализировании
и синтезировании внешних раздражений, влияний окружающей
среды, отрицательно индуцирует подкорку, т. е. в общем задер-
живает ее деятельность, освобождая избирательно только то из
ее работы, что требуется условиями места и времени. Наоборот,
задержанное, заторможенное состояние полушарий освобождает
или положительно индуцирует подкорку, т. е. усиливает общую
ее деятельность. Следовательно, есть вполне достаточное физио-
логическое основание, чтобы у истеричных при остром и резком
задерживании коры под влиянием непосильных для нее раздра-
жений, а таких при ее слабости немало, наступили разные аффек-
тивные взрывы и судорожные припадки то в виде более или менее
определенных инстинктивных и рефлекторных деятельностей, то
в совершенно хаотической форме, соответственно локализации и
передвижению торможения в коре и подкорке, то в ближайшей,
то в более отдаленной.
Но это — крайнее и активное выражение болезненного со-
стояния. Если же торможение распространяется глубже вниз по
головному мозгу, то мы имеем уже другое крайнее, но пассивное
состояние истерического организма в виде глубокого гипноза и,

наконец, полного сна, продолжающегося не только часы, но и
дни, и даже многие (летаргии). Это различие между крайними
состояниями, вероятно, определяется не только различными сте-
пенями слабости раздражительного и тормозного процессов
в коре, но и силовыми отношениями коры и подкорки, то изме-
няющимися остро и хронически на одном и том же индивидууме,
то также связанными с разной индивидуальностью.
Помимо того, что разная хроническая слабость коры есть
основание для обнаружения только что описанных экстренных и
крайних состояний организма, она непременным образом обу-
словливает и постоянное, сплошное, особое состояние истеричных.
Это — эмотивность.
Хотя жизнь животных и нас направляется основными тен-
денциями организма: пищевой, половой, агрессивной, исследова-
тельской и т. д. (функции ближайшей подкорки), тем не менее
для совершенного согласования и осуществления всех этих тен-
денций и неизбежно в связи с общими условиями жизни имеется
специальная часть центральной нервной системы, которая вся-
кую отдельную тенденцию умеряет, все их согласует и обеспечи-
вает их наивыгоднейшее осуществление в связи с окружающими
условиями внешней среды. Это, конечно, большие полушария.
Таким образом есть два способа действования. После, так ска-
зать, предварительного обследования (пусть происходящего
иногда почти моментально) Данной тенденции большими полу-
шариями и превращения ее, в должной степени и в соответствен-
ный момент, в соответственный двигательный акт, или поведение
при посредстве двигательной области коры — разумное действова-
ние; и действование (может быть, даже прямо через подкорковые
связи) под влиянием только тенденции без того предваритель-
ного контроля — аффективное, страстное действование. У истери-
ков большей частью преобладает это второе действование, и по
понятному нервному механизму. Возникает тенденция под влия-
нием внешнего или внутреннего раздражения. Ей соответствует
деятельность известного пункта или района больших полушарий.
Этот пункт под влиянием эмоции, вследствие иррадиирования из
подкорки, чрезвычайно заряжается. И этого достаточно при ела-

бости коры, чтобы он вызвал сильную распространенную отри-
цательную индукцию, исключающую контроль, влияние осталь-
ных частей полушарий. А в них, этих частях, — представитель-
ство других тенденций, представительство окружающей среды,
следы бывших раздражений, переживаний, накопленный опыт.
К этому присоединяется и другой механизм. Сильное возбужде-
ние от эмоций повышает возбудимость коры, и это быстро ведет
раздражение ее к пределу и за предел ее работоспособности.
Следовательно, с отрицательной индукцией суммируется запре-
дельное торможение. Таким образом истеричный субъект живет в
большей или меньшей степени не рассудочной, а эмоциональной
жизнью, управляется не корковой деятельностью, а подкорковой.
В непосредственной связи с указанным механизмом истерич-
ных стоит внушаемость и самовнушаемость. Что есть внушение
и самовнушение? Это есть концентрированное раздражение опре-
деленного пункта или района больших полушарий в форме опре-
деленного раздражения, ощущения или следа его — представле-
ния, то вызванное эмоцией, т. е. раздражением из подкорки, то
произведенное экстренно извне, то произведенное посредством
внутренних связей, ассоциаций, — раздражение, получившее пре-
обладающее, незаконное и неодолимое значение. Оно существует
и действует, т. е. переходит в движение, в тот или другой двига-
тельный акт, не потому, что оно поддерживается всяческими
ассоциациями, т. е. связями с многими настоящими и давними
раздражениями, ощущениями и представлениями, — тогда это
твердый и разумный акт, как полагается в нормальной и силь-
ной коре, — а потому, что при слабой коре, при слабом, низ-
ком тонусе оно как концентрированное сопровождается сильной
отрицательной индукцией, оторвавшей его, изолировавшей его от
всех посторонних необходимых влияний. Это и есть механизм
гипнотического и постгипнотического внушения. Мы имеем
в гипнозе и на здоровой и сильной коре пониженный положи-
тельный тонус вследствие иррадиировавшего торможения.1 Когда
1 Несмотря на массу накопленного материала в физиологии нервной
системы вообще и в учении об условных рефлексах в частности, вопрос об
отношении между раздражением и торможением остается вопросом, Пока

на такую кору в определенный пункт как раздражитель направ-
ляется слово, приказ гипнотизера, то этот раздражитель кон-
центрирует раздражительный процесс в соответственном пункте
и сейчас же сопровождается отрицательной индукцией, которая,
благодаря малому сопротивлению, распространяется на всю кору,
почему слово, приказ является совершенно изолированным от
всех влияний и делается абсолютным, неодолимым, роковым
образом действующим раздражителем, даже и потом, при воз-
вращении субъекта в бодрое состояние.
Совершенно то же самое по существу механизма, только
ъ более легкой степени, постоянно само собой воспроизводится
в старости при естественном падении раздражительного процесса
в коре. В еще сильном мозгу раздражение внешнее или внутрен-
нее, концентрируясь, пусть значительно (но не чрезвычайно, как
в исключительных случаях), в определенном пункте или районе
коры, конечно, сопровождается отрицательной индукцией, но она,
благодаря силе коры, не есть полное и далеко распространяю-
щееся торможение. Поэтому рядом с главенствующим раздра-
жением до известной степени действуют и другие сосуществую-
щие раздражения, вызывающие соответственные рефлексы,
особенно старые, зафиксированные — так называемые автомати-
зированные. Обыкновенно в нашем поведении мы реагируем не
одиночно, а комплексно, соответственно всегда сложному составу
нас окружающей обстановки. В старости дело стоит значительно
иначе. Сосредоточиваясь на одном раздражении, мы отрицатель-
ной индукцией исключаем действие других, побочных, но одно-
временных раздражений и потому часто поступаем не сообразно
с данными условиями, т. е. не доделывая общую реакцию на
всю обстановку. Возьму самый маленький случай. Я смотрю на
нужный мне предмет, беру его и не вижу ничего или мало, что
около него, что соприкасается с ним, — и потому задену, столкну
и т. д. без надобности другие соседние предметы. Это назы-
упорно не поддающимся решению. Что это: одно ли и то же, превращаю-
щееся одно в другое при определенных условиях, или крепко спаянная пара,
вращающаяся при определенных условиях и открывающая то в меньшей, то
в большей мере, то сполна ту и другую свои стороны?

вается ошибочно стариковской рассеянностью, когда, наоборот,
это есть сосредоточенность, но невольная, пассивная, дефектная.
Потому же старик, одеваясь и в то же время думая о чем или
говоря с кем, уйдет без шапки, возьмет одну вещь вместо дру-
гой и т. д., и т. д.
Вследствие постоянных посторонних и не умышленных вну-
шений, а также и самовнушений жизнь истерика переполнена
всевозможными необыкновенными и своеобразными явлениями.
Начнем с военного случая, особенно хорошо изученного за
время мировой войны. Война как постоянная и серьезная угроза
жизни, конечно, есть натуральнейший импульс к страху. Страх
представляет известные физиологические симптомы, которые
у людей с сильной нервной системой или совсем не появляются,
подавляются, или быстро исчезают, а у слабых людей затяги-
ваются на некоторое время и делают их неспособными к даль-
нейшему участию сейчас же в военных действиях, освобождая,
таким образом, их от обязательства дальше подвергать жизнь
опасности. Эти затянувшиеся симптомы могли бы тоже со вре-
менем изгладиться сами собой, но у слабой нервной системы,
именно в силу этой слабости, прибавляется поддерживающий их
механизм. Остающиеся сначала симптомы страха и временная
безопасность жизни, благодаря им, таким образом совпадают
во времени и должны будут по закону условного рефлекса ассо-
циироваться, связаться. Отсюда ощущение этих симптомов и
представления о них получают положительную эмоциональную
окраску и, естественно, повторно воспроизводятся. Тогда они по
закону иррадиирования и суммирования из коры поддерживают
и усиливают низшие центры рефлекторных симптомов страха,
с одной стороны, с другой, будучи эмоционально заряжены,
в слабой коре сопровождаются сильной отрицательной индук-
цией и, таким образом, исключают влияние других представле-
ний, которые могли бы противоборствовать представлению об
условной приятности и желательности этих симптомов. Тогда
для нас не остается достаточного основания говорить, что в дан-
ном случае есть умышленное симулирование симптомов. Это
случай роковых физиологических отношений.

Но таких случаев у истерика и в обычной жизни множество.
Не только ужасы войны, но и много других опасностей для
жизни (пожар, несчастие на железной дороге и т. д.), длинный
ряд жизненных ударов, как: потеря дорогих лиц, обманутая
любовь и другие обманы жизни, лишение имущества, разгром
убеждений и верований и т. д., и вообще трудные условия
жизни: несчастный брак, борьба с нищетой, истязание чувства
собственного достоинства и т. д. — вызывают сразу или наконец
у слабого человека сильнейшие реакции с разными ненормаль-
ными, так называемыми соматическими симптомами. Многие из
этих симптомов как происшедшие в момент сильного возбужде-
ния запечатлеваются в коре надолго или навсегда, как многие
сильные раздражения и у здоровых людей (кинэстезические,
подобно всем другим). Другие же симптомы, способные в нор-
мальном субъекте со временем изгладиться, вследствие ли боязни
за их ненормальность, за их неудобство, прямую вредность или
даже только неприличность, или обратно — за их ту или другую
жизненную выгодность или просто за интересность, совершенно
тем же механизмом, как в описанном военном случае, эмоцио-
нально поддержанные, делаются все более и более усиленными
и распространенными, вследствие иррадиирования, и стационар-
ными. Конечно, у слабого субъекта, который является жизнен-
ным инвалидом, неспособным положительными качествами вы-
звать к себе внимание, уважение, расположение, будет действо-
вать особенно последний мотив для продолжения и закрепления
болезненных симптомов. Отсюда и бегство, воля к болезни как
характернейшая черта истерии.
Между этими симптомами есть, кроме положительных, и отри-
цательные, т. е. такие, которые в центральной нервной системе
произведены не процессом раздражения, а процессом торможе-
ния, как аналгезии и параличи. Они обращают на себя особое
внимание, и некоторым клиницистам (например, в последней
статье Гохе) кажутся специальными истерическими симптомами
и как будто совершенно непонятными. Но это очевидное недо-
разумение; эти симптомы ничуть не отличаются от положитель-
ных. Разве мы, нормальные люди, не задерживаем постоянно

определенных наших движений и слов, т. е. не посылаем тор-
мозные импульсы в определенные пункты больших полушарий,
В лаборатории, как сообщено в физиологическом введении, мы
постоянно вырабатываем, наравне с условными положительными
раздражителями, условные тормозные. В гипнозе мы словом-
раздражителем вызываем анестезии, аналгезии и неспособность
двигаться вообще или некоторыми членами, функциональный
паралич. А истерика часто можно и должно представлять себе
даже при обыкновенных условиях жизни хронически загипноти-
зированным в известной степени, так как при слабости его коры
и обыкновенные раздражители являются сверхмаксимальными и
сопровождаются разлитым запредельным торможением, как мы
это видим в наблюдаемой нами на наших животных парадоксаль-
ной фазе гипноза. Тогда, помимо зафиксированных тормозных
симптомов, подобно положительным, происшедшим в момент
сильной нервной травмы, эти же тормозные симптомы могут воз-
никать у истерика-гипнотика путем внушения и самовнушения.
Всякое представление о тормозном эффекте из боязни ли, из
интереса или выгоды, сосредоточиваясь повторно и усиливаясь
в коре, в силу эмоциональности истерика, совершенно так же,
как в гипнозе слово гипнотизера, вызовет и зафиксирует эти
симптомы на продолжительное время, пока, наконец, более силь-
ная волна раздражения при каком-либо случае не смоет эти
тормозные пункты.
Тем же механизмом самовнушения у истерика произойдет и
масса других симптомов, как довольно обычных и частых, так
и чрезвычайных и в высшей степени своеобразных.
Всякое легкое болезненное ощущение или какое-либо легкое
ненормальное затруднение в какой-либо органической функции
сопровождается у истерика эмоцией страха серьезной болезни,
и этого будет достаточно, чтобы эти ощущения, опять же опи-
санным выше механизмом, не только поддержались, но усили-
лись и разрослись до чрезвычайных размеров, делающих субъ-
екта инвалидом. Только на этот раз не положительная окраска
ощущения, как в военном случае, есть причина частого его вос-
произведения и преобладающего действия в коре а, наоборот, —

отрицательная. Это, конечно, в существе физиологического про-
цесса никакой разницы не делает. К своеобразным случаям
истерического самовнушения относятся, например, несомненные
случаи мнимой беременности, с соответствующими изменениями
в грудных железах, с усиленным отложением жира в брюшной
стенке и т. д. Это лишний раз подтверждает то, что сказано
в физиологической части статьи о представительстве в коре не
только деятельности всех органов, но даже и отдельных тканей,
а вместе с тем свидетельствует о чрезвычайной эмоциональ-
ности истеричных. В данном случае, правда, могучий сам по
себе, родительский инстинкт путем самовнушения воспроизво-
дит, по крайней мере в нескольких компонентах, такое сложное
и специальное состояние организма, как беременность. Сюда же
должны быть отнесены состояния и стигматы различных рели-
гиозных экстатиков. Раз точный исторический факт, что хри-
стианские мученики не только терпеливо переносили, но
с радостью шли на мучения и умирали с хвалой тому, во имя
кого они собой жертвовали, то перед нами яркое доказательство
силы самовнушения, т. е. силы концентрированного раздражения
определенного района коры, сопровождающегося сильнейшим
затормаживанием остальных отделов коры, представляющих, так
сказать, коренные интересы всего организма, его целости, его
существования. Если сила внушения и самовнушения такова,
что даже уничтожение организма может происходить без малей-
шей физиологической борьбы со стороны организма, то, при
доказанной широкой возможности влияния с коры на процессы
организма, с физиологической точки зрения легко могут быть
поняты произведенные путем внушения и самовнушения частич-
ные нарушения целости организма при посредстве также теперь
доказанной трофической иннервации.
Поэтому нельзя не видеть ошибочности в крайнем мнении
Бабинского, хотя вообще правильно оценивающего основной
механизм истерии, что истерическим симптомом надо считать
только то, что или вызывается, или устраняется внушением.
В таком заключении упускаются из виду чрезвычайная сила и не-
устанное действие данной эмотивности, которых нельзя в полной

мере вызвать нарочно внушением, тем более, что может оказаться
не вскрытым истинный источник и характер этой эмотивности.
Наконец нужно остановиться на фантастичности, оторван-
ности от реальной жизни и на частых сумеречных состояниях
истеричных. Можно принимать, что эти симптомы связаны друг
с другом. Как показывают наблюдения Бернгейма и других на
загипнотизированных здоровых субъектах, а также и наши, приве-
денные в физиологической части, наблюдения над собаками, нуж-
но признать длинный ряд степеней гипнотического состояния, от
едва отличимой от бодрого состояния степени до полного сна.
Чтобы охватить и понять полностью эти степени специально
у человека, мне кажется, необходимо остановиться на следую-
щих, еще не только недостаточно обработанных в науке, но даже
не поставленных в ней, как они того заслуживают, вопросах.
Для них только что приходит свое время.
Жизнь отчетливо указывает на две категории людей: худож-
ников и мыслителей. Между ними резкая разница. Одни —
художники во всех их родах: писателей, музыкантов, живопис-
цев и т. д. — захватывают действительность целиком, сплошь,
сполна, живую действительность, без всякого дробления, без
всякого разъединения. Другие — мыслители — именно дробят ее
и тем как бы умерщвляют ее, делая из нее какой-то временный
скелет, и затем только постепенно как бы снова собирают ее
части и стараются их таким образом оживить, что вполне им
все-таки так и не удается. Эта разница особенно выступает
в так называемом эйдетизме у детей. Я помню в этом отно-
шении поразивший меня лет сорок-пятьдесят тому назад случай.
В одной семье с художественной струей был ребенок двух-трех
лет, которого родители между прочим развлекали (ас ним и
себя) тем, что давали ему перебирать коллекцию фотографи-
ческих карточек, штук двадцать-тридцать, родственников, писа-
телей, артистов и т. д., называя ему их по именам. Обычный
эффект заключался в том, что он их всех правильно называл.
Каково же было вообще удивление, когда случайно оказалось,
что он их так же правильно называл, беря в руки с изнанки.
Очевидно, что в таком CAj*iae мозг, большие полушария, при

нимали зрительные раздражения совершенно так же, как при-
нимает колебания интенсивности света фотографическая пла-
стинка, как это делает фонографическая пластинка со звуками.
Это и есть, надо думать, существеннейшая характеристика худо-
жества всякого рода. Такое цельное воспроизведение действи-
тельности вообще мыслителю совершенно недоступно. Вот по-
чему величайшая редкость в человечестве — соединение в одном
лице великого художника и великого мыслителя. В подавляю-
щем большинстве они представлены отдельными индивидуумами.
Конечно, в массе имеются средние положения.
Мне думается, что есть некоторые, пусть пока не очень убе-
дительные, крепкие, основания физиологически это понять так.
У одних, художников, деятельность больших полушарий, проте-
кая во всей их массе, затрагивает всего меньше лобные их доли
и сосредоточивается главнейшим образом в остальных отделах;
у мыслителей, наоборот, — преимущественно в первых.
Всю совокупность высшей нервной деятельности я представ-
ляю себе, отчасти для систематизации повторяя уже сказанное
выше, так. У высших животных, до человека включительно,
первая инстанция для сложных соотношений организма с окру-
жающей средой есть ближайшая к полушариям подкорка с ее
сложнейшими безусловными рефлексами (наша терминология),
инстинктами, влечениями, аффектами, эмоциями (разнообразная
обычная терминология). Вызываются эти рефлексы относи-
тельно немногими безусловными, т. е. с рождения действую-
щими, внешними агентами. Отсюда ограниченная ориентировка
в окружающей среде и вместе с тем слабое приспособление.
Вторая инстанция — большие полушария, но без лобных долей.
Тут возникает при помощи условной связи, ассоциации, новый
принцип деятельности: сигнализация немногих безусловных
внешних агентов бесчисленной массой других агентов, постоянно
вместе с тем анализируемых и синтезируемых, дающих возмож-
ность очень большой ориентировки в той же среде и тем уже
гораздо большего приспособления. Это составляет единственную
сигнализационную систему *в животном организме и первую
в человеке. В человеке прибавляется, можно думать, специально

в его лобных долях, которых нет у животных в таком размере,
другая система сигнализации, сигнализация первой системы —
речью, ее базисом или базальным компонентом — кинэстезиче-
скими раздражениями речевых органов. Этим вводится новый
принцип нервной деятельности — отвлечение и вместе обобщение
бесчисленных сигналов предшествующей системы, в свою оче-
редь опять же с анализированием и синтезированием этих но-
вых обобщенных сигналов, — принцип, обусловливающий без-
граничную ориентировку в окружающем мире и создающий
высшее приспособление человека — науку как в виде общечело-
веческого эмпиризма, так и в ее специализированной форме.
Эта вторая система сигнализации и ее орган, как самое послед-
нее приобретение в эволюционном процессе, должны быть осо-
бенно хрупкими, поддающимися в первую голову разлитому
торможению, раз оно возникает в больших полушариях при
самых первых степенях гипнотического состояния. Тогда вместо
обычно первенствующей в бодром состоянии работы второй
сигнализационной системы выступает деятельность первой,
сперва и более устойчиво в виде мечтательности и фантастич-
ности, а дальше и более остро в виде сумеречного или соб-
ственно легкого сонного состояния (отвечающего просоночному
или состоянию засыпания), освобожденной от регулирующего
влияния второй системы. Отсюда хаотический характер этой
деятельности, не считающейся больше или мало считающейся
с действительностью и подчиняющейся главным образом эмо-
циональным влияниям подкорки.
После всего приведенного является вполне понятным с физио-
логической точки зрения говорить, как выражаются клини-
цисты, о нарушении в истерии психического синтеза (выражение
Пьера Жанэ) или о раздвоении «я» (выражение Раймонда).
Вместо соединенной и взаимноуравновешенной деятельности трех
указанных систем в истерии мы имеем постоянное разъединение
этих систем с резким нарушением их естественной и закономер-
ной соподчиненности, когда в связи и в должной зависимости
работы этих систем друг от друга лежит основа здоровой лич-
ности, цельности нашего «я».

В окончательном результате на основном фоне слабости
больших полушарий истеричных постоянно в разнообразных
комбинациях обнаруживаются, дают себя знать три частных
физиологических явления: легкая подверженность гипнотиче-
скому состоянию в разных степенях вследствие того, что даже
и обычные жизненные раздражения являются сверхмаксималь-
ными и сопровождаются запредельным разлитым торможением
(парадоксальная фаза), чрезвычайная зафиксированность и кон-
центрированность нервных процессов в отдельных пунктах коры
благодаря преобладанию подкорки и, наконец, чрезмерная сила
и распространенность отрицательной индукции, т. е. торможе-
ния, вследствие малой сопротивляемости положительного тонуса
остальных отделов коры.
В заключение позволю себе слегка коснуться истерических
психозов, один случай из которых мне был демонстрирован. Это
случай истерического пуэрилизма. Женщина сорока с лишком
лет, заболевшая под влиянием сильных ударов в семейной
жизни: сначала неожиданно была оставлена мужем, а затем,
спустя некоторое время, мужем у ней был отнят ребенок. После
припадка столбняка, общего продолжительного пареза, она впала
в детство. Она держится сейчас как дитя, но без общих и явных
дефектов в умственной, этической и бытовой сфере. Если при-
смотреться к ней ближе, все, повидимому, сводится только
к отсутствию того дробного и постоянно сопровождающего наше
поведение, отдельные движения, слова и мысли торможения,
которое отличает взрослого от ребенка. Разве наш рост не со-
стоит в том, что под влиянием воспитания, религиозных, обще-
ственных, социальных и государственных требований мы посте-
пенно тормозим, задерживаем в себе все то, что не допускается,
запрещается указанными факторами? Разве мы в семье, в дру-
жеском кругу не ведем себя во всех отношениях иначе, чем при
других положениях жизни? И есть жизненные универсальные
эксперименты, которые это несомненно доказывают. Разве мы
не видим постоянно, как человек под влиянием аффекта, пре-
одолевающего высшее торможение, говорит и делает то, чего он
не позволяет себе в спокойном состоянии и о чем горько жалеет.

когда минует аффект. А не резче ли еще это выступает при
опьянении, при остром выключении тормозов, как это хорошо
выражено в русской пословице «пьяному море по колено».
Перейдет ли это состояние в нормальное? Может быть
и одно и другое. В молодые годы, как заявляют психиатры, это
может продолжаться часы и дни, но может и затягиваться на
продолжительные сроки. В данном случае это состояние есть
состояние относительного спокойствия и удовлетворения, и здесь
может действовать нервный механизм, указанный выше, в виде
бегства в болезнь от тяжести жизни, и в конце сделаться неиско-
ренимо привычным. А с другой стороны, потрясенное, пере-
напряженное торможение может безвозвратно обессилеть, упразд-
ниться.
Излечима ли вообще с физиологической точки зрения исте-
рия? Здесь все определяется типом нервной системы. Правда,
преобладающее и бодрящее впечатление от нашей работы
с условными рефлексами на собаках — это огромные возмож-
ности тренирования больших полушарий, но, конечно, все же не
беспредельные. Раз мы имеем крайне слабый тип, здесь при
исключительной, как мы выражаемся — оранжерейной, обста-
новке опыта возможно улучшение, урегулирование общей
условнорефлекторной деятельности животного, — но и только.
О прочной переделке типа, конечно, речи быть не может. Но
так как отдельные истерические реакции как общефизиологи-
ческие, при крайне сильных раздражениях, при чрезвычайных
ударах жизни, должны встречаться и у более или менее силь-
ных типов, то здесь, конечно, возможно полное восстановление
нормы. Но, однако, тогда лишь, когда ряд этих ударов и чрез-
мерных напряжений тоже не зайдет и за их предел.
В то время как нельзя без захватывающего интереса читать
талантливую брошюру Кречмера об истерии, с сильным, почти
постоянным уклоном автора в сторону физиологического пони-
мания истерических симптомов, новейшая статья Гохе, помещен-
ная в январском номере «Deutsche Medizinische Wochenschrift»
текущего года, производит странное впечатление. Неужели
в самом деле современные физиологические данные не проли-

вают ни малейшего света на механизм истерии, разве клиника
и физиология действительно «стоят перед истерией, как перед
закрытыми дверями»? Странно следующее в статье Гохе. Пола-
гая в аналгезии и параличах истеричных основную черту
болезни, он спрашивает приверженцев теории болезненной силы
мотивов в истерии: почему сильное негодование в некоторых из
его слушателей и читателей против высказываемого им теперь
мнения об этой теории не сделает их нечувствительными к боли,
если бы он причинил ее им сильной фарадизацией^ Затем при-
водятся другие подобные случаи: почему, например, людей не
лечат таким образом, т. е. сильным желанием отделаться от
болезни, своих невралгий? А я, в связи с этим, вспоминаю сле-
дующий давний, поразивший меня и многих со мной, факт,
виденный еще на студенческой скамье. У молодой женщины
производилась пластическая операция над носом, страшно обезо-
браженным каким-то процессом. К удивлению всех, оказалось,
что в середине операции оперированная спокойно бросила
какую-то реплику на слова, сказанные оперирующим профессо-
ром. Очевидно, она почти совсем не была занаркотизирована
(общий наркоз). И та же самая женщина обратила на себя осо-
бенное внимание крайней болезненной чувствительностью при
ежедневном туалете оперированной области. Ясно, что сильное
желание освободиться от безобразия, вероятно заряженное по-
ловой эмоцией, сделало ее нечувствительной к травме операции
при мечте, вере в совершенный успех операции. Когда же после
операции, по крайней мере на первых порах, аляповатый, с?леш-
ной искусственный нос горько, убийственно разочаровал ее, та
же эмоция сделала ее теперь, наоборот, очень чувствительной
к тому, что осторожно делалось с ее носом.
И таких случаев не мало и в обыденной жизни и в истори-
ческой. При них всегда надлежит принимать во внимание или
гармонический, у сильного здорового человека, комплекс сильной
эмоции и сильных преобладающих ассоциаций коры при силь-
ной же отрицательной индукции для всех остальных районов
больших полушарий, или описанный выше истерический меха-
низм слабого нервного типа.

LIII. ФИЗИОЛОГИЯ ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ 1
Я полагаю, что сейчас имею последний случай выступать
перед общим собранием моих коллег и поэтому позволяю себе
предложить вашему вниманию общий, наиболее систематизиро-
ванный и краткий итог моей, вместе с моими дорогими сотруд-
никами, последней работы, составляющей целую половину всей
моей физиологической деятельности, конечно при этом очень
многое повторяя из уже опубликованных материалов. Передаю
я этот итог с горячей мечтой о величественном горизонте, все
более и более открывающемся перед нашей наукой, и об ее все
углубляющемся влиянии на человеческую натуру и судьбу.
Для анатома и гистолога большие полушария всегда были
такой же доступной и осязаемой вещью, как всякий другой
орган или другая ткань, т. е. так же обрабатываемой и иссле-
дуемой, но, конечно, соответственно их специальным свойствам
и конструкции. В совершенно другом положении по отношению
к ним стоял физиолог. У каждого органа животного тела, раз
его общая роль в организме известна, его реальная работа, усло-
вия и механизм ее есть предмет изучения. Относительно боль-
ших полушарий известна их роль, — это роль органа сложней-
ших отношений организма с окружающей средой, но физиолог
дальше не имел дела с их работой. Для физиолога изучение
больших полушарий не начинается с конкретного воспроизведе-
1 Доклад на XIV Международном физиологическом конгрессе в Риме
2 сентября 1932 г. (Природа, № 11—12, 1932, стр. 1139— 1156. — См.
также: Последние сообщения по физиологии и патологии высшей нервной
деятельности, вып. 1, Л., АН СССР, 1933, стр. 5—25. — Ред.).

ния этой работы, за которым уже следует шаг за шагом анализ
условий и механизма работы. У физиолога имеется немало дан-
ных о полушариях, но данных, не стоящих в ясной или близкой
связи с их ежедневной нормальной работой.
Сейчас, после тридцатилетней напряженной и неустанной
работы с моими многочисленными сотрудниками, я. беру сме-
лость сказать, что теперь положение дела радикально измени-
лось, что в настоящее время, оставаясь физиологом, т. е. таким
же объективным наблюдателем, как и во всей остальной физио-
логии, мы изучаем нормальную работу больших полушарий и
вместе с тем постоянно производим все больший и больший ее
анализ, причем признанные критерии всякой истинной научной
деятельности: точное предвидение и власть над явлениями —
удостоверяют бесспорную серьезность такого изучения. Это изу-
чение неудержимо стремится вперед без малейших препятствий,
перед нами только развертывается все более и более длинный
ряд отношений, составляющий сложнейшую внешнюю деятель-
ность высшего животного организма.
Центральное физиологическое явление в нормальной работе
больших полушарий есть то, что мы назвали условным рефле-
ксом. Это есть временная нервная связь бесчисленных агентов
окружающей животное среды, воспринимаемых рецепторами дан-
ного животного, с определенными деятельностями организма.
Это явление психологи называют ассоциацией. Капитальное
физиологическое значение этой связи заключается в следующем.
У высшего животного, например собаки, служившей объектом
для всех наших исследований, главные сложнейшие соотношения
организма с внешней средой для сохранения индивидуума и вида
прежде всего обусловливаются деятельностью ближайшей
к полушариям подкорки, как это давно показано опытом
Гольца с удалением у собаки больших полушарий. Эти деятель-
ности: искание пищи — пищевая, удаление от вредностей —
оборонительная и др. Они называются обыкновенно инстинк-
тами, влечениями, психологами им присваивается название
эмоций, мы их обозначаем физиологическим термином сложней-
ших безусловных рефлексов. Они существует со дня рождения

и непременно вызываются определенными, но в очень ограни-
ченном числе, раздражениями, достаточными только в раннем
детстве при родительском уходе. Последнее обстоятельство есть
причина, которая животное без больших полушарий делает
инвалидом, неспособным существовать самостоятельно. Основная
физиологическая функция больших полушарий во все время
дальнейшего индивидуального существования и состоит в по-
стоянном присоединении бесчисленных сигнальных условных
раздражителей к ограниченному числу первоначальных, приро-
жденных безусловных раздражителей, иначе говоря — в постоян-
ном дополнении безусловных рефлексов условными. Таким обра-
зом объекты инстинктов дают себя знать организму все в боль-
ших и больших районах природы, все более и более разно-
образными как мельчайшими, так и более сложными знаками,
сигналами, и, следовательно, инстинкты все полнее и совершен-
нее удовлетворяются, т. е. все вернее сохраняется организм
среди окружающей природы.
Основное условие для образования условного рефлекса есть
совпадение во времени один или несколько раз индифферентных
раздражителей с безусловными рефлексами. На том же прин-
ципе совпадения во времени для животного синтезируются
в единицы группы всевозможных агентов, элементов природы,
как одновременных, так и последовательных. Таким образом
осуществляется синтез вообще.
Но ввиду сложности постоянного движения и колебания
явлений природы условный рефлекс тоже естественно должен
испытывать изменения, т. е. постоянно корригироваться. Если
условный раздражитель почему-либо при данных условиях не
сопровождается своим безусловным, то при повторении он
быстро теряет свое действие, но временно, восстановляясь сам
собой после некоторого срока. Если условный раздражитель
постоянно слишком задолго предшествует моменту присоедине-
ния безусловного, то его отдаленная часть, как бы преждевре-
менная и нарушающая принцип экономии, оказывается недея-
тельной. Если условный раздражитель постоянно в связи с дру-
гим индифферентным раздражителем не сопровождается без-

условным, то он в этой комбинации остается без действия.
Точно так же, наконец, если близкие, родственные данному обра-
зованному условному раздражителю агенты (например, близкие
тоны, другие места кожи и т. д.) сначала после выработки пер-
вого обыкновенно действуют, то постепенно они лишаются своего
действия, если затем повторяются без сопровождения безуслов-
ным, без подкрепления, как мы обыкновенно выражаемся. Благо-
даря всему этому осуществляется дифференцирование, анализ окру-
жающей среды со всеми ее элементами и моментами времени.
В окончательном результате большими полушариями собаки
постоянно производится в разнообразнейших степенях как ана-
лизирование, так и синтезирование падающих на них раздра-
жений, что можно и должно назвать элементарным, конкретным
мышлением. Это мышление, таким образом, обусловливает совер-
шенное приспособление, более тонкое уравновешивание организ-
мом окружающей среды.
Эту реальную и самыми общими линиями только что мной
очерченную деятельность больших полушарий с ближайшей под-
коркой, деятельность, обеспечивающую нормальные сложные
отношения целого организма к внешнему миру, законно считать
и называть вместо прежнего термина «психической» — высшей
нервной деятельностью, внешним поведением животного, про-
тивопоставляя ей* деятельность дальнейших отделов головного и
спинного мозга, заведующих главнейшим образом соотношениями
и интеграцией частей организма между собой под названием
низшей нервной деятельности.
Теперь встает вопрос: какими внутренними процессами и по
каким законам совершается высшая нервная работа, что в ней
общего и особенного сравнительно с низшей нервной работой,
бывшей до сих пор преимущественно предметом физиологиче-
ского исследования?
Основные процессы всей центральной нервной деятельности,
очевидно, одни и те же: раздражительный и тормозной. Имеются
достаточные основания принимать и тождество основных зако-
нов этих процессов — это иррадиирование и концентрирование
процессов и их взаимная индукция.

Мне кажется, что опыты с условными рефлексами на боль-
ших полушариях в нормальных условиях позволяют формули-
ровать эти законы полнее и точнее, чем это было сделано до
сих пор на основании опытов, главным образом проделанных на
низших отделах центральной нервной системы и чаще в усло-
виях острого опыта.
Относительно больших полушарий мы можем сказать, что
на них констатируется следующее: при слабом напряжении как
раздражительного, так и тормозного процессов под действием
соответствующих раздражений происходит иррадиирование, рас-
текание процессов из исходного пункта; при среднем — концен-
трирование, сосредоточивание процессов в пункте приложения
раздражения и при очень, чрезвычайно сильном — опять ирра-
диирование.
Во всей центральной нервной системе на основании ирра-
диирования раздражительного процесса происходит суммацион-
ный рефлекс, суммирование распространяющейся волны раздра-
жения с местным явным или латентным раздражением, в послед-
нем случае обнаруживая скрытый тонус — давно известное явле-
ние. В то время как в больших полушариях встреча иррадииро-
вавших из разных пунктов волн быстро ведет к образованию
временной связи, ассоциации этих пунктов, во всей остальной
центральной нервной системе эта встреча остается моментальным
скоропреходящим явлением. Возникающая в больших полуша-
риях связь, вероятно, одолжена своим образованием чрезвычай-
ной реактивности и запечатлеваемости в них, являясь постоян-
ным и характерным свойством этого отдела центральной нервной
системы. В больших полушариях, кроме того, иррадиирова-
ние раздражительного процесса моментально и на короткое
время устраняет, смывает торможение с тормозных, отрица-
тельных пунктов их, делая эти пункты на это время положи-
тельно действующими. Это явление мы называем растормажи-
ванием.
При иррадиировании тормозного процесса наблюдается по-
нижение или полное исчезание действия положительных пунктов
и усиление действия отрицательных пунктов.

Когда раздражительный и тормозной процессы концентри-
руются, они индуцируют противоположные процессы (как на
периферии во время действия, так и на месте действия по окон-
чании его)— закон взаимной индукции.
На протяжении всей центральной нервной системы при кон-
центрировании раздражительного процесса мы встречаемся
с явлением торможения. Пункт концентрации раздражения на
большем или меньшем протяжении окружается процессом тор-
можения — явление отрицательной индукции. Это явление обна-
руживается на всех рефлексах, происходит сразу полностью,
продолжается некоторое время по прекращении раздражения и
существует как между мелкими пунктами, так и между боль-
шими отделами мозга. Мы называем его внешним, пассивным,
безусловным торможением. Это — тоже давно известное явле-
ние* иногда под названием борьбы центров.
В больших полушариях, кроме того, мы имеем еще другие
виды или случаи торможения, вероятно, однако же, с одним и
тем же физико-химическим субстратом. Это, во-первых, то тор-
можение, которым производится корригирование условных
рефлексов, упомянутое выше и возникающее, когда условный
раздражитель при указанных там условиях не сопровождается
своим безусловным раздражителем. Оно постепенно нарастает,
усиливается и может тренироваться, совершенствоваться; и все
это опять-таки благодаря совершенно исключительной реактив-
ности корковых клеток, а отсюда и особенной лабильности тор-
можения в них. Мы называем это торможение внутренним,
активным, условным. Раздражителей, превращающихся, таким
образом, в постоянных возбудителей тормозного состояния
в пунктах больших полушарий, мы называем тормозными, отри-
цательными. Такие же тормозные раздражители можно полу-
чить и иначе, если применять повторно индифферентные раздра-
жители во время тормозного состояния больших полушарий
(опыты проф. Фольборта). Первичные тормозные рефлексы, как
известно, получаются и в низших отделах головного мозга,
а также и в спинном мозгу; но они обнаруживаются здесь сразу,
будучи готовыми, стереотипными, а те же тормозные рефлексы

И. П. Павлов произносит речь при открытии XV Международного
конгресса физиологов. Август 1935 г.

полушарий мы всегда наблюдаем постепенно возникающими,
в процессе образования.
В больших полушариях есть еще случай торможения. Как
правило, при всех прочих равных условиях, эффект условного
раздражения держится параллельно интенсивности физической
силы раздражителя, но до известной границы вверх (может быть
и вниз). За этой верхней границей эффект не становится
больше, но или остается без изменения, или уменьшается. Мы
имеем основание думать, что за этой границей раздражитель
вместе с раздражительным процессом вызывает и тормозной.
Факт толкуется нами так. У корковой клетки есть предел работо-
способности, за которым, предупреждая чрезмерное функцио-
нальное израсходование ее, выступает торможение. Предел
работоспособности не есть постоянная величина, но изменяю-
щаяся как остро, так и хронически: при истощении, при гипнозе,
при заболевании и при старости. Это торможение, которое можно
было бы назвать запредельным, иногда выступает сразу, иногда
же обнаруживается только при повторении сверхмаксимальных
раздражений. Надо принимать, что этому торможению нахо-
дится аналог и в низших отделах центральной нервной системы.
Можно бы думать, что своеобразное внутреннее торможение
есть тоже запредельное торможение, причем интенсивность раз-
дражения как бы заменяется его продолжительностью.
Всякое торможение так же иррадиирует, как и раздражение,
но на больших полушариях движение внутреннего торможения
особенно резко выступает и чрезвычайно легко наблюдается
в разных формах и степенях.
Не может подлежать сомнению, что торможение, распростра-
няясь и углубляясь, образует разные степени гипнотического
состояния и при максимальном распространении вниз из боль-
ших полушарий по головному мозгу производит нормальный
сон. Обращает на себя особенное внимание даже на наших соба-
ках разнообразие и многочисленность стадий гипноза, в своем
начале даже почти неотличимого от бодрого состояния. Из этих
стадий в отношении интенсивности торможения заслуживают
упоминания так называемые уравнительная, парадоксальная и

ультрапарадоксальная фазы. Теперь условные раздражители
разной физической силы дают или равные эффекты, или даже
обратные силе, а в редких случаях действуют положительно
только тормозные раздражители, а положительные превра-
щаются в тормозные. В отношении экстенсивности торможения
наблюдаются функциональные диссоциации как в самой коре,
так и между ней и нижележащими частями мозга. В коре осо-
бенно часто изолируется двигательная область от остальных,
а также и в самой этой области иногда отчетливо выступает
функциональное разъединение.
К сожалению, этим фактам быть общепризнанными и надле-
жаще утилизированными для понимания массы физиологических
и патологических явлений мешает, так сказать, соперничество
так называемого «центра сна» клиницистов и некоторых экспе-
риментаторов. Однако нетрудно те и другие факты примирить,
соединить. Сон имеет два способа происхождения: распростра-
нение торможения из коры и ограничение раздражений, посту-
пающих в высшие отделы головного мозга как извне, так
и изнутри организма. Штрюмпель давно на известном больном
произвел сон резким ограничением внешних раздражений.
В последнее время проф. Сперанский и Галкин на собаках пери-
ферическим разрушением обонятельного, слухового и зритель-
ного рецепторов достигли глубочайшего и хронического (в течение
недель и месяцев) сна. Точно так же при патологическом или
экспериментальном выключении раздражений, постоянно теку-
щих в высший отдел головного мозга, благодаря вегетативной
деятельности организма, наступает утрированный, более или ме-
нее глубокий и хронический сон. Можно признать, что и в неко-
торых из этих случаев сон в последней инстанции производится
тем же торможением, которое получает перевес при ограничении
раздражений.
Точно так же, как при концентрировании раздражительного
процесса, и при концентрировании тормозного начинает действо-
вать закон взаимной индукции. Пункт концентрации торможения
на большем или меньшем протяжении окружается процессом
повышенной возбудимости — явление положительной индукции.

Повышенная возбудимость возникает или сейчас же, или нара-
стает постепенно и существует не только во время продолжаю-
щегося торможения, но и некоторое время потом, иногда довольно
значительное. Положительная индукция обнаруживается как
между мелкими пунктами коры, при дробном торможении, так
и между большими отделами мозга при более разлитом тор-
можении.
Постоянным действием изложенных законов мы уясняем себе
механизм происхождения массы отдельных явлений (между ними
многих своеобразных, на первый взгляд загадочных) высшей
нервной деятельности, останавливаться на которых я, однако,
здесь лишен возможности. Для примера приведу только один
случай из группы долго остававшихся совершенно непонятными.
Он касается сложного влияния посторонних раздражителей на
запаздывающий условный рефлекс (давние опыты нашего сотруд-
ника Завадского).
Вырабатывается запаздывающий условный рефлекс, причем
условный раздражитель постоянно продолжается 3 минуты,
прежде чем к нему присоединяется безусловный. Когда такой
рефлекс готов, в первую минуту никакого видимого действия
условного раздражителя нет, во вторую оно начинается только
к середине или к концу ее, и максимальный эффект обнаружи-
вается только в третью минуту. Таким образом условный
рефлекс состоит из двух внешних фаз: недеятельной и деятель-
ной. Специальными опытами, однако, устанавливается, что первая
фаза не нулевая, а тормозная.
Теперь, если одновременно с условным раздражителем при-
меняются посторонние раздражители различной интенсивности,
вызывающие только ориентировочную реакцию, то наблюдается
ряд изменений в запаздывающем рефлексе. При слабом раздра-
жении недеятельная фаза превращается в деятельную, обнаружи-
вается специальный эффект условного раздражителя; эффект
второй фазы или остается без всякого изменения, или немного
увеличивается. При более сильном раздражении с первой фазой
происходит то же, но эффект деятельной фазы резко умень-
шается. При самом сильном раздражении первая фаза снова

остается недеятельной, эффект же второй совершенно исчезает.
В настоящее время на основании новейших, еще неопубликован-
ных опытов нашего сотрудника Рикмана мы понимаем все эти
явления как результат действия четырех законов: 1) иррадииро-
вания раздражительного процесса, 2) отрицательной индукции,
3) суммирования и 4) предела. При слабом ориентировочном
рефлексе, распространяющейся волной раздражения устраняется
торможение первой фазы; рефлекс этот, скоро почти исчезающий
при продолжении того же раздражения, или оставляет вторую
фазу совсем без влияния, или, вследствие небольшого суммирова-
ния, слегка ее усиливает. При более значительном ориентировоч-
ном рефлексе эффект его держится более долго, а потому вместе
с растормаживанием первой фазы, благодаря значительному
суммированию деятельной фазы условного рефлекса с иррадииро-
вавшей волной раздражения ориентировочного рефлекса, возни-
кает запредельное торможение в последней минуте запаздываю-
щего рефлекса. Наконец при очень сильном ориентировочном
рефлексе наступает полное концентрирование раздражения с силь-
ной отрицательной индукцией, складывающейся с торможением
первой фазы и уничтожающей деятельную фазу.
Несмотря на множество изученных нами частных отношений
между раздражительным и тормозным процессами, общий закон
связи этих процессов до сих пор упорно не поддается точной
формулировке. Что же касается глубокого механизма того и дру-
гого процесса, то очень многое из нашего экспериментального
материала склоняет к принятию, что тормозной процесс, вероятно*
стоит в связи с ассимиляцией, как раздражительный процесс,
само собой разумеется, связан с диссимиляцией.
Что касается так называемых произвольных, волевых движе-
ний, то и здесь есть у нас некоторый материал. Мы, в согласии
с некоторыми ранними исследователями, показали, что двигатель-
ная область коры есть прежде всего рецепторная, такая же, как
и остальные области: зрительная, слуховая и другие, так как из
пассивных движений животного, т. е. из кинэстезических раз-
дражений этой области мы могли сделать такие же условные
раздражители, как и из всех внешних раздражений. Затем обы-

денный факт, воспроизведенный нами и в лаборатории, — это
образование временной связи из всяких внешних раздражений
с пассивными движениями и получение таким образом на извест-
ные сигналы определенных активных движений животного. Но
остается совершенно не выясненным, каким образом кинэстезиче-
ское раздражение связано с соответствующим ему двигательным
актом: безусловно или условно? Вне этого конечного пункта весь
механизм волевого движения есть условный, ассоциационный
процесс, подчиняющийся всем описанным законам высшей нерв-
ной деятельности.
На большие полушария беспрерывно падают бесчисленные
раздражения как из внешнего мира, так и из внутренней среды
самого организма. Они проводят с периферии по особенным
и многочисленным путям и, следовательно, в мозговой массе
прежде всего попадают также в определенные пункты и районы.
Мы имеем, таким образом, перед собой, во-первых, сложнейшую
конструкцию, мозаику. По проводящим путям направляются
в кору бесчисленно-различные положительные процессы, к ним
в самой коре присоединяются тормозные процессы. А из каждого
отдельного состояния корковых клеток (а этих состояний, сле-
довательно, тоже бесчисленное множество) может образоваться
особый условный раздражитель, как это мы постоянно видим
на протяжении нашего исследования условных рефлексов. Все
это встречается, сталкивается и должно складываться, системати-
зироваться. Перед нами, следовательно, во-вторых, грандиозная
динамическая система. И мы на наших условных рефлексах
у нормального животного наблюдаем и изучаем это беспрерыв-
ное систематизирование процессов, можно бы сказать — беспре-
рывное стремление к динамическому стереотипу. Вот резкий
факт, сюда относящийся. Если мы у животного образовали ряд
условных рефлексов положительных, из раздражителей разной
интенсивности, а также и тормозных, и применяем их некоторое
время изо дня в день с определенными одинаковыми промежут-
ками между раздражителями и всегда в определенном порядке,
мы этим устанавливаем в полушариях стереотип процессов. Это
легко демонстрируется. Если теперь в течение всего опыта

повторять только один из положительных условных раздражите-
лей (лучше из слабых) через одинаковые промежутки, то он один
воспроизведет в правильной смене колебания величины эффектов,
как их представляла вся система разных раздражителей
в наличности.
Не только установка, но и более или менее продолжительная
поддержка динамического стереотипа есть серьезный нервный
труд различный, смотря по сложности стереотипа и индиви-
дуальности животного. Есть, конечно, такие нервные задачи,
которые и нервно-сильными животными решаются только после
мучительных усилий. Другие животные на всякую простую пере-
мену системы условных рефлексов, как введение нового раздра-
жителя или только некоторое перемещение старых раздражите-
лей, реагируют потерей всей условнорефлекторной деятельности
и иногда в течение значительного времени. Некоторые животные
могут удерживать правильную систему только при перерывах в
опытах, т. е. после известного отдыха. И, наконец, иные работают
регулярно только при очень упрощенной системе рефлексов,
состоящей, например, из двух раздражителей, притом положи-
тельных и одинаковой интенсивности.
Нужно думать, что нервные процессы полушарий при уста-
новке и поддержке динамического стереотипа есть то, что обык-
новенно называется чувствами в их двух основных категориях —
положительной и отрицательной, и в их огромной градации
интенсивностей. Процессы установки стереотипа, довершения
установки, поддержки стереотипа и нарушений его и есть
субъективно разнообразные положительные и отрицательные
чувства, что всегда и было видно в двигательных реакциях
животного.
Вся наша работа постепенно привела нас к установке разных
типов нервной системы у наших животных. Так как большие
полушария есть реактивнейшая и верховная часть центральной
нервной системы, то индивидуальные свойства их естественно
и должны главнейшим образом определять основной характер
общей деятельности каждого животного. Наша систематизация
типов совпала с древней классификацией так называемых темпе-

раментов. Существует тип с сильным раздражительным процес-
сом, но относительно слабым тормозным. Животные этого типа
агрессивны, несдержанны. Мы называем этих животных сильными
и возбудимыми, холериками. За ним следует тип сильных и
вместе уравновешенных животных, у которых оба процесса стоят
на равной высоте. Это легко дисциплинируемый и в высшей сте-
пени деловой тип; он встречается в виде двух вариаций: спокой-
ных, солидных и подвижных, оживленных животных. Мы на-
зываем их соответственно — флегматиками и сангвиниками.
И, наконец, слабый, тормозимый тип, у которого оба процесса
слабы. Мы называем этих животных слабыми, тормозимыми;
тормозимыми потому, что они чрезвычайно легко подпадают
внешнему торможению. Они трусливы и суетливы. К ним можно
бы приложить и название меланхоликов, раз их постоянно и все
устрашает.
Что наше исследование высшей нервной деятельности идет
по верному пути, что мы точно констатируем явления, ее состав-
ляющие, и что мы правильно анализируем ее механизм — самым
ярким образом доказывается тем, что мы теперь можем во мно-
гих случаях функционально производить с большой точностью
хронические патологические ее состояния и вместе с тем потом,
по желанию, восстановлять норму. Мы знаем, какого типа живот-
ных и каким образом мы можем легко сделать невротиками
и какие при этом произойдут заболевания. Поставщиками наших
экспериментальных неврозов оказываются сильный, но неуравно-
вешенный, возбудимый и слабый тормозимый типы. Если воз-
будимому животному настойчиво предлагаются задачи, для
которых нужно сильное торможение, то оно почти совсем его
теряет, лишается способности корригировать условные рефлексы,
т. е. перестает анализировать, различать падающие на него раз-
дражения и моменты времени. Раздражения из сильнейших
агентов на них вредного патологического действия не оказывают.
Слабый тормозимый тип одинаково легко заболевает как от
небольшого напряжения торможения, так и от очень сильных
раздражителей, или совершенно прекращая условнорефлекторную
деятельность в обстановке наших опытов, или представляя ее

в хаотическом виде. Животных уравновешенного типа нам не
удалось сделать нервнобольными даже столкновением противо-
положных процессов, что представляет собой особенно болезне-
творный прием.
Вернейшим лечебным средством против неврозов, в согласии
с человеческой клиникой, оказался бром, который, по нашим
многочисленным и поучительным во многих отношениях опытам,
имеет специальное отношение к тормозному процессу, резко его
тонизируя. Но необходима точная его дозировка, для слабого
типа в пять-восемь раз меньше, чем для сильного. Также часто
хорошо помогает отдых, перерыв в опытах.
Между животными слабого типа часто встречаются готовые
невротики.
Мы имеем уже и даже производим отдельные симптомы
и психотиков: стереотипию, негативизм и циркулярность.
Ознакомившись в течение истекшего года специально с кли-
никой человеческой истерии, которая считается душевной
болезнью целиком или преимущественно, психогенной реакцией
на окружающее, я пришел к убеждению, что ее симптомология
без натяжки может быть понимаема физиологически, с точки
зрения изложенной физиологии высшей нервной деятельности,
и позволил себе это высказать печатно.1 Только для некоторых
пунктов этой симптомологии пришлось сделать догадку относи-
тельно той прибавки, которую нужно принять, чтобы в общем
виде представить себе и человеческую высшую нервную деятель-
ность. Эта прибавка касается речевой функции, внесшей новый
принцип в деятельность больших полушарий. Если наши ощу-
щения и представления, относящиеся к окружающему миру, есть
для нас первые сигналы действительности, конкретные сигналы,
то речь, специально прежде всего кинэстезические раздражения,
идущие в кору от речевых органов, есть вторые сигналы, сигналы
сигналов. Они представляют собой отвлечение от действитель-
ности и допускают обобщение, что и составляет наше лишнее,
1 См. «Проба физиологического понимания симптомологии истерии»
(стр. 195 в этом томе). — Ред.

специально человеческое, высшее мышление, создающее сперва
общечеловеческий эмпиризм, а наконец и науку — орудие высшей
ориентировки человека в окружающем мире и в себе самом.
Чрезвычайная фантастичность и сумеречные состояния истериков,
а также сновидения всех людей и есть оживление первых сигна-
лов с их образностью, конкретностью, а также и эмоций, когда
только что начинающимся гипнотическим состоянием выклю-
чается прежде всего орган системы вторых сигналов как реактив-
нейшая часть головного мозга, всегда преимущественно работаю-
щая в бодром состоянии и регулирующая и вместе с тем
тормозящая до известной степени как первые сигналы, так
и эмоциональную деятельность.
Вероятно, лобные доли и есть орган этого прибавочного чисто
человеческого мышления, для которого, однако, общие законы
высшей нервной деятельности должны, нужно думать, оставаться
одни и те же.
Приведенные факты и основанные на них соображения, оче-
видно, должны вести к теснейшей связи физиологии с психоло-
гией, что и замечается специально в значительной части амери-
канской психологии. В речи президента Американской психологи-
ческой ассоциации на 1931 год Уольтера Гентера, даже несмотря
на очень большие усилия оратора, психолога-бихевиориста,
отделить физиологию от его психологии, прямо-таки невозможно
усмотреть какую-либо разницу между физиологией и психоло-
гией. Но и психологи из небихевиористского лагеря признают,
что наши опыты с условными рефлексами составили, например,
большую поддержку учению об ассоциациях психологов. Можно
привести и другие подобные случаи.
Я убежден, что приближается важный этап человеческой
мысли, когда физиологическое и психологическое, объективное
и субъективное действительно сольются, когда фактически раз-
решится или отпадет естественным путем мучительное противо-
речие или противопоставление моего сознания моему телу.
В самом деле, когда объективное изучение высшего животного,
например собаки, дойдет до той степени, — а это, конечно про-
изойдет, — что физиолог будет обладать абсолютно точным