Острогорский А. Н. Пирогов и его педагогические заветы. — 1914

А. Н. Острогорскій.
Н. И. ПИРОГОВЪ
и
ЕГО ПЕДАГОГИЧЕСКІЕ ЗАВѢТЫ.
(ОЧЕРКИ ПО ИСТОРΙИ РУССКОЙ ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ МЫСЛИ).
«Ищи быть и будь человѣкомъ»
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія M. M. Стасюлевича, Вас. остр., 5 лин., 28.
1914.

ЗАМѢЧЕННЫЯ ОПЕЧАТКИ.
Стр. 4, стр. 12 св.
„
10
„
4 св.
„
19
„
13 сн.
„
22
„
16 св.
„
32
„
3 сн.
„
63
„
20 св.
„
95
„
1 св.
„
96
„
5 св.
Напечатано:
какъ Бецкаго, Нови-
кова, Герцена,
слышатъ
часть
нравстеннныя
вверхъ, всегда
что какъ
ихъ
оно только
Должно быть:
какъ Герцена,
слышать
частью
нравственныя
вверхъ всегда
что, какъ
ея
только оно

I.
Педагогическія идеи, какъ и всякія другія идеи, нельзя
разсматривать внѣ условій жизни, при которыхъ онѣ заро-
дились или получили признаніе въ широкихъ кругахъ мысля-
щаго общества. Всегда рядомъ съ тѣмъ, что въ идеѣ при-
знается вѣрнымъ безотносительно ко времени ея зарожденія,
можно замѣтить и нѣчто, обусловленное временемъ, когда
жилъ мыслитель, нѣчто, порожденное настойчивымъ требова-
ніемъ эпохи найти рѣшеніе жгучаго въ то время вопроса.
Часто этотъ временный налетъ выступаетъ ярче основной
мысли. Руссо боролся за то, чтобы его Эмиль не имѣлъ пред-
разсудковъ, мыслилъ самостоятельно, умѣлъ стоять на своихъ
ногахъ; онъ желалъ устранить общественныя вліянія и во-
спитать своего Эмиля согласно неиспорченной людьми чело-
вѣческой природѣ, потому что чуялъ близость общественнаго
переворота, благодаря которому новому поколѣнію предстоитъ
жить внѣ условій, создающихъ привилегированныя положенія,
наслѣдственную обезпеченность отъ нужды и заработка и пр.
Ушинскій воевалъ за національность воспитанія 1), ограждая
русскую школу отъ иноземныхъ заимствованій, отъ неразбор-
чивой пересадки къ намъ многаго такого, что было создано
иной, чѣмъ наша культура, что было въ чужихъ нравахъ,
но не отвѣчало нашимъ. Тогда было нужно сказать это, по-
тому что сама жизнь ставила этотъ вопросъ, будила эту
мысль. Эта статья была написана въ 1857 году, теперь ей
болѣе 50-ти лѣтъ отъ роду. Современная намъ жизнь выдви-
1) „О народности въ общественномъ воспитаніи".

таетъ тотъ же вопросъ о національности школы, но уже не
съ цѣлью ограждены ея отъ заимствованій, которыя, какъ
показалъ опытъ, могутъ быть и резонны, и нерезонны, а ради
соблюденія духовныхъ и культурныхъ интересовъ разныхъ на-
ціональностей живущихъ въ Россіи. „ Русская" школа, о ко-
торой нѣкогда писалъ Ушинскій, не такой шаблонъ, который
равно примѣнимъ во всѣхъ углахъ нашего обширнаго отече-
чества. Опытъ обнаруживаетъ, что въ иныхъ нашихъ окраи-
нахъ дѣтей, собранныхъ въ русскую школу, приходится обу-
чать русскому языку по натуральному методу, такъ какъ они
не знаютъ ни слова по-русски. Ушинскій, отвѣчая запросу
времени, высказался о національности школы. Его мысли
вполнѣ основательны. Но онъ не договорилъ до конца, по-
тому что тогда и спроса не было на этотъ конецъ, на есте-
ственный выводъ изъ сказаннаго имъ. Если бы онъ былъ
живъ теперь, то онъ нашелъ бы случай досказать свою мысль
и, надо думать, высказалъ бы то, что привелось высказать
другимъ. Государство вправѣ требовать отъ національностей
того, что нужно для государственныхъ цѣлей (въ данномъ
случаѣ—обученія русскому языку), но его стремленія игно-
рировать культурно-національныя особенности безплодны и
безцѣльны.
Извѣстная статья Пирогова „Вопросы жизни" также ну-
ждается въ историческомъ освѣщеніи. Она составляетъ по-
рожденіе современнаго Пирогову историческаго момента, по-
ниманіе ея содержанія и впечатлѣніе, произведенное ею на
общество, также опредѣлялись настроеніемъ и степенью
умственной и гражданской зрѣлости его современниковъ.
Внѣшнимъ поводомъ къ написанію статьи послужило пред-
ложеніе высказаться о желательныхъ улучшеніяхъ въ поста-
новкѣ обученія и воспитанія кадетъ морского корпуса.
Пироговъ ни единымъ словомъ не обмолвился о подго-
товкѣ молодежи къ морской службѣ, не указалъ такъ-назы-
ваемыхъ „частичныхъ измѣненій, желательныхъ для спе-
ціально морского заведенія, а, напротивъ, отодвинулъ заботы о
спеціальномъ образованіи на второй планъ, выдвинувъ на
первый болѣе важное, болѣе существенное требованіе—во-
спитаніе „человѣка". Вопросъ былъ поставленъ имъ шире
заданія. Онъ охватывалъ всѣ области практической дѣятель-

ности, всю жизнь. Имѣемъ ли мы въ виду моряка, доктора,
священника, чиновника, всѣмъ имъ прежде всего надо быть
людьми, обладать серьезными нравственными убѣжденіями,
широкимъ пониманіемъ своихъ общественныхъ обязанностей,
иначе онъ будетъ простымъ наемникомъ, работающимъ только
„за страхъ", для котораго свои личные интересы будутъ
ближе интересовъ общества и государства. Вопросъ былъ по-
ставленъ такъ широко, что захватилъ вниманіе и той части
публики, которая вовсе не интересовалась преобразованіемъ
морского корпуса. Пироговъ указывалъ грѣхъ всего воспита-
нія, грѣхъ всей жизни, вступая въ которую, молодежи при-
ходится вынести тяжелую борьбу съ совѣстью и убѣдиться,
что школа не дала ей ни серьезныхъ убѣжденій, ни силь-
ной воли.
Благодаря возбужденному статьею интересу, она была пе-
репечатана въ журналѣ M. H. Пр., вызвала отзывы выдаю-
щихся нашихъ писателей и по настоящее время служитъ те-
мою для докладовъ въ разныхъ обществахъ при подходящихъ
къ тому случаяхъ.
Со статьи Пирогова пошла и русская педагогическая ли-
тература, которой до эпохи реформъ Александра II не су-
ществовало вовсе. Были отдѣльныя мнѣнія, но не было ли-
тературы. Пироговъ широкою постановкою вопроса вынесъ
воспитательное дѣло изъ области профессіональной практики
въ сферу общественнаго интереса. Статья его вызвала су-
жденія объ учебно-воспитательномъ дѣлѣ, пробудила у мно-
гихъ потребность обмѣна мнѣній, провѣрки своихъ наблюде-
ній, своихъ мыслей, обсужденія дѣла сообща, а главное, она
образовала тотъ центръ, вокругъ котораго сгруппировались
педагогическія силы того времени.
Идея Пирогова состояла въ воспитаніи „человѣка". Позд-
нѣйшіе критики Пирогова не разъ высказывались, что Пиро-
говъ не сказалъ ничего новаго, выставивъ свой идеалъ, что
многіе философы раньше его отстаивали ту же мысль. Съ
этимъ слѣдуетъ согласиться, значеніе идеи Пирогова не въ
новизнѣ ея. Дѣйствительно, слово „человѣкъ" не только слу-
жило темой философскихъ разсужденій, но вошло и въ оби-
ходную рѣчь, причемъ, признаніе кого либо „человѣкомъ"
всегда служило признаніемъ высокихъ качествъ его души.

Справедливо замѣчаніе одного писателя, что „Пироговъ
доказываетъ намъ, что жизнь у насъ не замирала совершенно,
что и въ то время, которое мы привыкли считать образцо-
вымъ по безплодности мысли и дѣла, сохранились и разви-
вались такіе здоровые и ясные взгляды, представителемъ ко-
торыхъ оказался Пироговъ. Какъ фактъ русской жизни, съ
этой стороны онъ глубоко поучителенъ". Не заходя далеко
въ періодъ предшествующій эпохѣ реформъ, ограничиваясь
только сверстниками Пирогова, людьми сороковыхъ годовъ,
мы вспомнимъ среди нихъ нѣсколько именъ писателей-про-
повѣдниковъ гуманныхъ идей, высоко цѣнившихъ человѣческое
достоинство, какъ Бецкаго, Новикова, Герцена, Бѣлинскаго 2),
Грановскаго, Станкевича и мн. друг. Эти идеи росли и зрѣли
въ небольшомъ кругу просвѣщенныхъ русскихъ людей; отсюда
черезъ журналы и университетскія кафедры проникали въ
болѣе обширный кругъ образованныхъ людей, изъ котораго
въ періодъ наступившихъ затѣмъ преобразованій вышли ми-
ровые посредники, мировые судьи, адвокаты и пр. Но слѣ-
дуетъ помнить, что рядомъ съ этими передовыми людьми было
много людей чуждыхъ мечтаніямъ о человѣкѣ и человѣче-
скомъ достоинствѣ. Царившіе въ то время нравы вовсе не
располагали къ этому. Для начальника стоящій ниже era
былъ не „человѣкъ", а подчиненный, чиновникъ, проситель.
Для предпринимателя—не человѣкъ, а техникъ, мастеръ; для
офицера—не человѣкъ, а нижній чинъ; для педагога—не
личность, а ученикъ такого-то класса.
Къ такимъ отношеніямъ привыкли, ихъ не считали нор-
мальными, но сносили. Обезличеніе доходило до того, что эта
часть общества ждала измѣненій даже въ своей частной и
семейной жизни, даже въ образованіи дѣтей, только отъ пра-
вительства.
1) Замѣчательно, что одна изъ статей Пирогова озаглавлена словами
изъ статьи Бѣлинскаго: „Пора намъ перестать казаться и начать быть
европейцами". Кстати приведемъ и слова Бѣлинскаго непосредственно вы-
ражающія его взглядъ на человѣка. „Одинъ изъ высочайшихъ священнѣй-
шихъ принциповъ истинной нравственности заключается въ религіозномъ
уваженіи къ человѣческому достоинству во всякомъ человѣкѣ; безъ раз-
личія лица, прежде всего за то, что онъ человѣкъ, и потомъ уже за его
личныя достоинства, въ живомъ, симпатическомъ сознаніи своего братства
со всѣми, кто называется человѣкомъ".

Образчикомъ неясности представленій о значеніи образо-
ванія, господствовавшихъ въ обществѣ, могутъ служить отзывы
о предположеніи министерства учредить женскія открытыя
всесословныя школы, приближенныя по курсу къ гимназіямъ,
для дочерей лицъ средняго состоянія. Въ отзывахъ попечи-
телей приводились и мнѣнія опрошенныхъ обывателей. Статья
Пирогова была годъ тому назадъ напечатана. Побужденіе
къ учрежденію такихъ школъ обыватель видѣлъ въ желаніи
правительства позаботиться о будущихъ женахъ чиновниковъ,
за что ему и приносилась благодарность. Но рядомъ съ при-
знательностью указывалось, что чиновники люди со среднимъ
образованіемъ, и для ихъ женъ достаточно курса приходскихъ
и никакъ не выше уѣздныхъ училищъ. Говорили, что въ су-
ществующихъ училищахъ дѣвушекъ и такъ учатъ слишкомъ
многому, „точно онѣ готовятся въ гувернантки". Продолжи-
тельность ученья могла бы ограничиться 6, 5, даже 4 годами.
Изъ курса ученицы должны вынести свѣдѣнія, существенно
необходимыя для женщины, какъ матери и воспитательницы
дѣтей своихъ и хозяйки. Такъ какъ школы предполагалось
содержать не на казенныя, а на общественныя средства, то
надо было, вызвать пожертвованія. Одинъ директоръ народ-
ныхъ училищъ обратился съ письменнымъ воззваніемъ къ
гражданамъ города N, въ которомъ соблазнялъ ихъ такой
идилліей: мужъ ушелъ на службу ради средствъ къ жизни.
„Въ это время жена, какъ хозяйка, бережливо употребляетъ
трудовыя деньги мужа, какъ мать—учитъ дѣтей, какъ су-
пруга—обдумываетъ, какимъ ласковымъ словомъ ободрить
мужа, еслибы тяжелый трудъ утомилъ его и провелъ на челѣ
морщины неудовольствія. Вотъ какимъ добрымъ ангеломъ
является въ семьѣ женщина!" Къ такой роли она должна
быть приготовлена образованіемъ. „Дѣвочекъ надо учить, какъ
мальчиковъ, изрекаетъ краснорѣчивый директоръ народныхъ
училищъ 1).
Всесословность предположенныхъ школъ также многихъ
смущала. Дворяне готовы были платить за ученіе дороже,
лишь бы ихъ дочери воспитывались среди дѣвушекъ одного
1) Матеріалы для исторіи женскаго образованія въ Россіи 1856—1880.
Е. Лихачевой. 1901. Глава I.

съ ними круга. Выражалось пожеланіе имѣть особыя дво-
рянскія школы, гдѣ было бы обращено вниманіе на поведе-
ніе и манеры. Пожертвованія для устройства школъ, кромѣ
отдѣльныхъ лицъ, въ общемъ шли туго.
Школы предшествующаго періода, бывшія передъ гла-
зами Пирогова, выводили людей на опредѣленную дорогу,
соотвѣтствующую ихъ общественному положенію. Этимъ
самымъ родители вынуждались предназначать къ какой-либо
профессіи своего 9—10 лѣтняго сына, когда способности
его не только не опредѣлились, но часто и не намѣтились
еще. Пироговъ вооружился противъ такого порядка вещей и
настаивалъ, что общее образованіе должно предшествовать про-
фессіональному, быть всѣмъ доступно и преслѣдовать цѣль—
направить юношу на воспитаніе въ себѣ „человѣка".
Очевидно, идея общаго образованія не была всѣмъ по-
нятною и общепризнанною. Даже женская школа предста-
влялась тогда профессіональной), готовящею своихъ питомицъ
къ несенію обязанностей только женъ, матерей и хозяекъ.
Чѣмъ объясняется сильное впечатлѣніе, произведенное
статьею Пирогова? Что побудило М. Н. Пр. перепечатать
ее въ своемъ журналѣ и высказаться, что она можетъ за-
ставить вникнуть „во внутренній смыслъ воспитанія съ его
глубокимъ значеніемъ и неотразимыми умственными и нрав-
ственными слѣдствіями". Почему читатели Бѣлинскаго и
бывшіе студенты точно забыли, что „ужъ сколько разъ
твердили міру" о человѣческомъ достоинствѣ и гуманности,
и привѣтствовали Пирогова; не сказали: „все это старо,
давно и много разъ говорено", а нашли здѣсь нѣчто свѣжее
и сильное.
Причины тому были и внѣшнія и внутреннія. Къ внѣш-
нимъ—мы относимъ то настроеніе и правительства и общества,
которое создалось Крымской компаніей, гнетущее, полное
горькаго сознанія обманутыхъ самообольщеніе но вѣрящее
и въ необходимость и въ возможность серьезнаго возобно-
вленія надорванныхъ силъ. „Мы не можемъ долѣе себя об-
манывать, писалъ великій князь Константинъ Николаевичъ
А. И. Барятинскому (24 іюня 1857 г.), что мы и слабѣе
и бѣднѣе первостепенныхъ державъ, и что притомъ бѣднѣе

не только матеріальными способами, но и силами умствен-
ными, особенно въ дѣлѣ администраціи" l).
Въ воздухѣ вѣяло уже реформами и притомъ не въ од-
номъ школьномъ дѣлѣ, а во всѣхъ областяхъ государствен-
наго управленія и общественной жизни, и притомъ именно
въ направленіи признанія человѣческой личности. Интелли-
генція, какъ оказалось, не забыла уроковъ своихъ учителей
и не только мечтала о реформахъ, но несла съ собою и
запасъ знаній, касающихся и духа, и внѣшнихъ формъ этихъ
преобразованій. Намѣчалось раскрѣпощеніе крестьянъ, пре-
образованіе суда, въ основу котораго клалась мысль, что
даже совершившій преступленіе человѣкъ предстоитъ передъ
судомъ только какъ подсудимый, которому предоставляются
всѣ средства къ защитѣ себя отъ обвиненія, личное до-
стоинство котораго всячески оберегается до тѣхъ поръ, пока
судъ не произнесетъ своего обвинительнаго приговора; вмѣсто
солдатчины, которая весьма часто назначалась какъ нака-
заніе, какъ позоръ, выдвигалась общая воинская повинность
охраны и защиты своей родины; организовалось земство,
вводилась всесословность образованія, народное образованіе,
карательная, а не предварительная цензура и проч.
Были и особыя обстоятельства, придавшія статьѣ Пиро-
гова исключительное значеніе, независимое отъ ея содержанія.
Самъ Пироговъ позже сообщилъ, что статья печаталась въ
„Морскомъ Сборникѣ" съ разрѣшенія Великаго Князя Кон-
стантина Николаевича, но написалъ онъ ее „подъ вліяніемъ
общаго въ то время настроенія", когда „у насъ принялись
заниматься вопросомъ о воспитаніи". Цензура сохраняла еще
въ то время прежній суровый характеръ. Исключительное
положеніе среди тогдашнихъ органовъ печати занималъ
„Морской Сборникъ", выходившій подъ непосредственнымъ
руководствомъ Великаго Князя, желавшаго сдѣлать этотъ
журналъ органомъ правды и общественной пользы. Цензура
видѣла въ появленіи статьи въ „Морскомъ Сборникѣ" приз-
накъ одобренія ея Государевымъ братомъ и разрѣшала пе-
репечатку, ея, a вмѣстѣ невольно и сама дѣлалась снисхо-
*) Цитата взята изъ соч. H. П. Павлова-Сильванскаго „Очерки по
русской исторіи", стр. 312.

дительнѣе. Сверхъ этого штемпеля на статьѣ Пирогова ле-
жалъ и другой. Она была перепечатана и въ другомъ оффи-
ціальномъ журналѣ — Журналѣ Министерства Народнаго
Просвѣщенія съ помѣткою редактора, что онъ перепечаты-
ваетъ статью по волѣ министра.
A. M. Скабичевскій именно вышеуказанными обстоятель-
ствами объясняетъ впечатлѣніе отъ статьи Пирогова. По-
явленіе статей послѣдняго, говоритъ онъ, служило какъ бы
флагомъ, выкинутымъ правительствомъ въ знакъ „выступленія
на новый путь совершенно новыхъ идей и началъ, какія
не существовали до севастопольскаго погрома. Это и обу-
словливаетъ ту сенсацію, какую произвели онѣ во всемъ
мыслящемъ русскомъ обществѣ, независимо отъ литератур-
ныхъ и научныхъ достоинствъ".
Бъ внутреннимъ причинамъ мы относимъ достоинства
самой статьи, благодаря которымъ она не утратила своего
значенія и по настоящее время. Со страницъ ея намъ ви-
дится личность самого автора: его глубокій умъ, своеобраз-
ная опытность жизни, особая манера письма, сильный ха-
рактеръ, горячая любовь къ родинѣ. По удачному выраженію
С. Золотарева, въ ней чувствовалась „горечь, наполнявшая
его душу", горечь, „которую чувствовали тогда всѣ любящіе
родину".
И надо сказать, что внѣшнія и внутреннія причины въ
данномъ случаѣ такъ тѣсно сплетались между собою, что
отдѣлить однѣ отъ другихъ почти невозможно. Историческій
моментъ былъ таковъ, что Пироговъ не могъ не высказаться:
слишкомъ наболѣло сердце этого великаго гражданина земли
русской, a, рѣшившись высказаться, онъ не могъ не выска-
заться во всемъ величіи своихъ богатыхъ духовныхъ силъ»
„Вопросы жизни" представляютъ собою синтезъ того, что
жило въ мысляхъ наиболѣе вдумчивыхъ людей современныхъ
Пирогову и болѣе раннихъ поколѣній, жило, съ одной сто-
роны, въ видѣ мечтаній и предчувствій, съ другой—отчасти
впечатлѣній горькаго опыта. Но синтезъ этотъ носитъ на
себѣ печать крупнаго мастера, человѣка, который имѣлъ всѣ
данныя, чтобы взять на себя и исполнить эту работу. Труды
нѣкоторыхъ его предшественниковъ въ русской литературѣ
дышали духомъ гуманности и человѣческаго достоинства, но,

къ сожалѣнію, по причинамъ не отъ авторовъ зависящему
чаще всего носили характеръ литературной, кабинетной
мысли. Статьи Пирогова, имѣя реальную основу, предста-
вляетъ нѣчто цѣльное, связное, трактующее предметъ въ
возможной полнотѣ; постановка вопроса вышла и шире, и
глубже.
Въ томъ же году и въ томъ же „Морскомъ Сборникѣ"
раньше Пирогова печатались другія педагогическія статьи,
но онѣ представляли только профессіональный интересъ и
читались лишь спеціалистами. Но достаточно было появиться
статьѣ съ подписью Пирогова, чтобы привлечъ къ себѣ вни-
маніе и широкихъ круговъ публики и правительства. Пиро-
гова знали не только какъ ученаго и хирурга, но и какъ
человѣка, несшаго страдальческій крестъ въ лазаретахъ Се-
вастополя, и голосъ его было обязательно выслушать съ до-
вѣріемъ и уваженіемъ.
Пироговъ соединялъ въ себѣ большую жизненную опыт-
ность и серьезную вдумчивость мудраго человѣка. Крымская
война еще болѣе расширила его опытность и вмѣстѣ рас-
крыла ему весь тотъ ужасъ, который творился за пышными
декораціями военныхъ подвиговъ, личной храбрости, побѣдъ
и славы. Онъ работалъ тамъ, въ тылу арміи, за кулисами
боевой сцены, облегчая страданія несчастныхъ жертвъ войны,
часто спасая отъ смерти, чтобы вернуть въ жизнь искале-
ченнаго, не способнаго къ работѣ человѣка. На каждомъ
шагу онъ сталкивался съ чиновникомъ, интендантомъ, под-
рядчикомъ и вмѣсто содѣйствія встрѣчалъ помѣху въ корысти,
формализмѣ, честолюбіи и отсутствіи сознанія своего долга
передъ родиной.
Въ громадной государственной машинѣ, казалось, такъ
солидно построенной, обнаружилась непрочность частей,
винты выпадали, ремни истирались и лопались. И когда Пи-
роговъ громко высказалъ свою мысль, что намъ нуженъ
„человѣкъ", онъ осудилъ прошлое, считавшее что намъ нуж-
ны исполнительные и усердные доктора, офицеры, священ-
ники, чиновники, а вовсе не люди, что то, что надо имъ
дѣлать, каждому на своемъ мѣстѣ, укажетъ бдительное на-
чальство, и оно же наблюдетъ за исполненіемъ своего при-
каза. Люди привыкали считать себя отвѣтственными только

передъ начальствомъ, не передъ своею совѣстью, и этотъ
подмѣнъ оказывался не въ пользу общаго дѣла. Общее дѣло
творилось такъ, что было обидно, стыдно.
И имѣвшіе уши слышатъ Пирогова и услышавшіе его
почувствовали, что онъ бередитъ рану нашего общественнаго
организма и вѣрно и точно опредѣляетъ его діагнозъ.
Люди, вниманіе которыхъ было сосредоточено на зачи-
навшихся тогда общественныхъ реформахъ, находили у Пи-
рогова указаніе условій, при которыхъ онѣ могутъ быть
всего успѣшнѣе проведены въ жизнь. Новая жизнь, новыя
формы общественной дѣятельности потребуютъ и новаго
ценза отъ посвящающихъ имъ свои силы людей. Кромѣ про-
фессіональныхъ знаній и умѣній потребуется иниціатива,
способность внушить къ себѣ довѣріе и нести отвѣтствен-
ность не за страхъ, а за совѣсть.
Люди весьма скромнаго общественнаго положенія и убе-
регшіеся отъ хищенія общественнаго пирога сознали, что и
они „человѣки", и что много ихъ силъ и способностей за-
глохло подъ гнетомъ неблагопріятныхъ условій жизни.
Они поняли, что имѣли право проявлять свое человѣчес-
кое достоинство, что судьба обсчитала ихъ своими дарами.
За словами Пирогова слышалось: „такъ жить нельзя %
жизнь должна перестроиться почти заново, потому что
старые скрѣпы общества и государства обнаружили ихъ
полную негодность.
Конечно, было бы ошибкой приписывать Пирогову, что
онъ своею статьею породилъ въ современникахъ чувство
человѣческаго достоиства, онъ только пробудилъ въ массѣ
дремавшее сознаніе приниженности этого достоинства, своимъ
словомъ далъ почувствовать ярче и сильнѣе эту принижен-
ность; люди же сознательной жизни, какъ мы уже указы-
вали раньше, конечно, и да Пирогова признавали вредную
неразумность того положенія вещей, которое привело къ пе-
чальнымъ результатамъ Крымской войны.
Люди чувствовали себя подъ опекой, и неуспѣхъ опеку-
новъ вызвалъ критику не отдѣльныхъ лицъ, не отдѣльныхъ
мѣръ, а всей системы, самой опеки. Чувствовалось, что
опека должна быть снята, и отвѣтственность должна быть
перенесена съ „бдительнаго правительства" на совѣсть ин-

дивидуума, твердаго въ сознаніи своего человѣческаго до-
стоинства. „Какъ можно воспитывать въ христіанскомъ духѣ
при крѣпостномъ правѣ", говорилъ Ушинскій. При старомъ
строѣ у помѣщиковъ были крѣпостные, были крѣпостные и
у государства. Статья Пирогова естественно рождала мысль:
„да, надо воспитывать въ молодежи „человѣка", потому что
вѣрится, что въ новомъ строѣ жизни установятся человѣ-
ческія отношенія, что онъ (новый строй) потребуетъ личной
отвѣтственности каждаго отдѣльнаго лица за его участіе въ
общемъ дѣлѣ".
Едва ли Пироговъ предполагалъ писать публицистиче-
скую статью. Его ближайшею задачею было высказаться по
вопросу воспитанія. Но таково свойство большихъ умовъ и
таково свойство педагогическихъ вопросовъ, что толкованіе
ихъ крупными личностями естественно выносится за школь-
ный стѣны и становится общественно-литературнымъ явле-
ніемъ. Въ данномъ случаѣ было на лицо такое счастливое
сочетаніе, и статья Пирогова сыграла роль въ общемъ про-
бужденіи тогдашняго общества.
Что статья Пирогова въ свое время сыграла такую роль,
ясно видно и изъ отзывовъ о ней современниковъ, и изъ того
факта, что болѣе поздніе писатели отводятъ ей мѣсто въ очер-
кахъ исторіи русскаго общественнаго движенія, общественной
мысли и литературы. A. Скабичевскій говоритъ, что эта статья
была „первымъ могучимъ толчкомъ, возбудившимъ обществен-
ную мысль и приведшимъ ее въ сильное движеніе". С. Вен-
геровъ сопоставляетъ ее съ „Губернскими очерками" Щед-
рина. „Она превратилась въ крупное общественное событіе,
благодаря тому, что появилась въ оффиціальномъ органѣ, и
была сочтена, по выраженію Золотарева, „первой ласточкой
общественной весны". Гуманное воодушевленіе, съ которымъ
написаны „Вопросы жизни", было предтечею коренныхъ пре-
образованій въ учебномъ дѣлѣ, прежде основанномъ исклю-
чительно на кастовомъ духѣ и суровомъ стремленіи уничто-
жить всякую индивидуальность". Естественно, что такъ поня-
тое значеніе статьи Пирогова побуждаетъ составителей очер-
ковъ исторіи общественной мысли ставить эту статью въ исто-
рическую обстановку, говорить о надеждахъ и настроеніи обще-
ства послѣ вступленія на престолъ императора Александра II.

Мысль Пирогова о воспитаніи „человѣка" нашла откликъ и
въ оффиціальныхъ документахъ. Такъ, во второмъ проэктѣ
устава среднихъ учебныхъ заведеній 1862 г. было сказано,
что первые 4 чласса должны представлять законченный обще-
образовательный курсъ, a высшіе—спеціальный курсъ съ ла-
тинскимъ языкомъ для тѣхъ, кто готовится въ университетъ.
Въ объяснительной запискѣ указывалось, что цѣль реформы
дать всѣмъ среднимъ и низшимъ учебнымъ заведеніямъ харак-
теръ общеобразовательный, поставивъ имъ главною, сущест-
венною задачею не приготовленіе спеціалистовъ, a воспитаніе
человѣка. Въ третьей редакціи проэкта о воспитаніи „чело-
вѣка" уже не говорится, а выдвигается общеобразовательное
значеніе изученія мертвыхъ классическихъ языковъ. О воспи-
таніи человѣка съ еще большею опредѣленностью говорится
въ Объяснительной запискѣ къ „Проэкту устава общеобразо-
вательныхъ заведеній"; „съ уничтоженіемъ крѣпостного со-
стоянія и съ дарованіемъ черезъ то правъ гражданскихъ и
человѣческихъ всѣмъ лицамъ безъ исключенія оказывается
болѣе чѣмъ когда необходимымъ приготовлять людей для всѣхъ
поприщъ и для всякой дѣятельности. Чтобы пользоваться ра-
зумно правами человѣческими, необходимо развить въ мас-
сахъ сознаніе правъ, возбудить любовь къ труду разумному
и поселить въ каждомъ уваженіе къ самому себѣ и къ чело-
вѣку вообще. Только при такихъ условіяхъ можетъ уничто-
житься господствующее еще у насъ разъединеніе между со-
словіями и явиться разумное распредѣленіе занятій между
всѣми общественными дѣятелями".
Замѣтимъ, что, во всякомъ случаѣ, на болѣе поздняго
читателя статья Пирогова не можетъ уже производить того
впечатлѣнія, которое она оказывала при своемъ появленіи въ
печати. Мы укрѣпились уже въ признаніи своего человѣче-
скаго достоинства, желаемъ и человѣческихъ къ себѣ отноше-
ній и жизни по человѣчески. Многое, съ чѣмъ свыкся рус-
скій человѣкъ первой половины XIX столѣтія, а, главное что
казалось ему тогда безъисходнымъ и неизмѣннымъ, теперь вы-
зываетъ неудовольствіе и протестъ. Немудрено, что того бу-
дящаго сознаніе впечатлѣнія, которое производила статья Пи-
рогова въ свое время, теперь она не производитъ 1). Но ея
1) Самъ Пироговъ впоследствіи передѣлалъ ее, выбросивъ то, что вы-

педагогическое значеніе признается и до сихъ поръ людьми,
отошедшими отъ того времени на цѣлое полустолѣтіе. И это
свидѣтельствуетъ, что она имѣетъ серьезныя внутреннія до-
стоинства, заслоняющія собою ея временный, публицистиче-
ски характеръ.
Въ первой же своей статьѣ Пироговъ, высказывая свою
мысль о воспитаніи „человѣка", обращалъ рѣчь къ педаго-
гамъ и ставилъ его задачею для общеобразовательной школы.
Въ другой статьѣ, послѣдовавшей вскорѣ за первою, онъ уже
болѣе подробно развилъ мысль, что школа можетъ и должна
вліять на жизнь, внося въ нее черезъ своихъ питомцевъ
болѣе разумныя начала, чѣмъ тѣ, какія царятъ въ обиходѣ
массы. Еще полнѣе онъ высказалъ это въ своемъ „Днев-
никѣ". И современники Пирогова раздѣляли его убѣжде-
ніе, что школа — сила, что работа на педагогическомъ
поприщѣ достойна людей, желающихъ поработать на пользу
общества. Пишущему эти строки привелось видѣть, что люди
мѣняли свою профессію—юридическую, научную, врачебную
и т. п.—на педагогическую, какъ только обнаружилась воз-
можность работать въ школѣ разумно. Воспитаніе юношества
считалось задачею высокою. То же мы замѣчаемъ и на вер-
шинахъ педагогической мысли. Пироговъ былъ хирургъ, Рѣд-
кинъ—профессоръ-юристъ, Ушинскій началъ съ доцентуры.
Тутъ—на вершинахъ—чуть ли не одинъ Вышнеградскій ока-
зался питомцемъ педагогической школы. Но было бы неосно-
вательно заключать, что педагогика 60-хъ годовъ создалась
исключительно общественными дѣятелями, до того стоявшими
въ сторонѣ отъ школы. Участіе ихъ въ общей работѣ несо-
мнѣнно внесло въ педагогическую мысль свѣжую струю, да-
лекую отъ рутины предшествующей эпохи. Почва же была
подготовлена раньше, и благодаря этому, педагогическое оду-
шевленіе могло получить широкое распространеніе. Ушинскій,
перейдя въ 1855 году въ Гатчинскій институтъ, нашелъ тамъ
обширную педагогическую библіотеку, видимо, съ любовью и
толкомъ собранную Гугелемъ, и очень заинтересовался ею 1).
зывалось спеціальнымъ назначеніемъ статьи, и переработавъ то, что каза-
лось ему недостаточно ясно высказаннымъ.
1) „Человѣкъ, заведшій эту библіотеку, писалъ Ушинскій (Письма изъ
Швейцаріи, стр. 376), былъ необыкновенный у насъ человѣкъ. Это едва ли

Въ томъ же 1856 году, когда появились въ печати „Во-
просы жизни"—Пирогова, В. И. Водовозовъ написалъ статью
„О преподаваніи русскаго языка и словесности". Въ 1857 году
основываются педагогическіе журналы: „Русскій Педагогиче-
скій Вѣстникъ", подъ редакціей H. А. Вышнеградскаго и
„Журналъ для воспитанія"—А. А. Чумикова, a затѣмъ нѣ-
сколько позже—„Учитель", подъ редакціею I. О. Паульсона
и H. X. Весселя.
Литературно-педагогическая работа закипѣла.
Обычно принято говорить, что въ этотъ періодъ нашей
жизни мы совсѣмъ ушли въ заимствованія, главнымъ обра-
зомъ, у нѣмцевъ. Противъ этого онѣмеченія русской школы
впослѣдствіи вооружались и Ушинскій (1857), и Толстой
(1875). Этотъ же упрекъ тому времени сдѣлалъ и П. Ф.
Каптеревъ.
Но упрекъ этотъ справедливъ только отчасти. Справед-
ливъ потому, что дѣйствительно въ это время мы ѣздили въ
Европу изучать тамъ постановку учебнаго дѣла, въ числѣ
ѣздившихъ былъ и Л. H. Толстой, переводили иностранныя
сочиненія и руководства, пересаживали къ себѣ классическую
систему и т. д. Главнымъ образомъ, однако, мы заимствовали
элементарные курсы, такъ какъ въ то время господствовало
убѣжденіе, что средней школѣ въ ея младшихъ классахъ слѣ-
дуетъ восполнить то, что не было сдѣлано въ семьѣ, въ до-
школьномъ періодѣ—пройти методически начала учебныхъ
предметовъ. Тогда создались: изученіе чиселъ, пропедевтика
геометріи, отчизновѣдѣніе и пр. Отъ многого мы потомъ отка-
зались, но къ кое-чему возвращаемся нынѣ, лишь въ иной
формѣ.
Указывая эту полосу заимствованій, упускаютъ, однако,
изъ виду, что тогдашніе педагоги проявили энергическую
дѣятельность; не порывая связей съ европейской мыслью,
они во всякомъ случаѣ принимали во вниманіе условія и
не первый вашъ педагогъ, который взглянулъ серьезно на дѣло воспитанія и
увлекся имъ. Но горько же и поплатился онъ за это увлеченіе. Покровитель-
ствуемый счастливыми обстоятельствами онъ могъ проводить нѣсколько
лѣтъ свои идеи въ исполненіе; но вдругъ обстоятельства измѣнились, и бѣд-
няга-мечтатель окончилъ свою жизнь въ сумасшедшемъ домѣ, бредя дѣтьми,
школою, педагогическими идеями".

учебный матеріалъ русской школы. Въ какое-нибудь десяти-
лѣтіе появились труды, составившіе цѣнные вклады въ рус-
скую педагогическую литературу, не утратившіе своего зна-
ченія и по настоящее время. Для примѣра напомнимъ слѣ-
дующее. Въ 1864 году вышли „Родное Слово" Ушинскаго и
„О преподаваніи русской литературы" В. Стоюнина, въ 1867 г.
вышелъ въ свѣтъ 1-й томъ „Педагогической антропологіи"
Ушинскаго, въ 1868 г.— „Словесность въ образцахъ и раз-
борахъ" В. И. Водовозова; въ 1869 г. — „Руководство для
историческаго изученія замѣчательнѣйшихъ произведеній рус-
ской литературы" В. Стоюнина, a въ слѣдующемъ году его же
„Руководство для теоретическаго изученія литературы по луч-
шимъ образцамъ".
Кромѣ литературныхъ трудовъ, появившихся въ 60-ые
годы, подъемъ педагогическаго интереса проявился и въ массѣ
начинаній того времени. Вначалѣ правительство шло рука
объ руку съ обществомъ. Реформировались среднія и высшія
учебныя заведенія, производилось коренное преобразованіе
военно-учебныхъ заведеній, основывались женскія гимназіи,
народныя и воскресный школы, школы грамотности, педаго-
гическіе музеи, учреждались педагогическія общества. Кромѣ
общеобразовательныхъ заведеній учреждались профессіональ-
ныя: музыкальныя консерваторіи, колоніи для малолѣтнихъ
преступниковъ, училища глухонѣмыхъ 1).
Вспоминая время Пирогова, Стоюнинъ справедливо гово-
ритъ: „За поколѣніемъ нашихъ отцовъ остается та честь, что
оно выставило способныхъ людей въ новую пору, когда по-
койному Государю Александру Николаевичу нужны были дѣя-
тельные помощники въ его преобразовательныхъ планахъ"...
„Люди эти выстрадали идеалы и горячо относились къ нимъ
съ полною вѣрою, что настанетъ и для нихъ пора... Они-то
и есть наши духовные отцы, которые намъ передали свои
идеалы, связавъ ими наше поколѣніе со своимъ"...
Онъ прибавляетъ къ этому, что всѣ, и педагоги, и не-
педагоги, заговорившіе о воспитаніи „человѣка", не замѣтили
1) Здѣсь умѣстно вспомнить слова А. И. Чупрова, сказанныя имъ въ
1888 г. въ Московскомъ Юридическомъ Обществѣ: „все, чѣмъ красна наша
жизнь, идетъ оттуда, изъ шестидесятыхъ годовъ".

тѣхъ трудностей, на которыя указывалъ Пироговъ: „придется
многимъ воспитателямъ сначала перевоспитать себя"...
Но если задача, данная Пироговымъ, оказалась непоня-
того или непосильною во всей своей широтѣ многимъ изъ его
современниковъ, то все болѣе практичное въ его мысляхъ
упало на подготовленную почву и дало свои плоды. Прин-
ципъ: сперва общее образованіе, потомъ профессіональное
сталъ общепризнаннымъ положеніемъ и нашелъ свое осуще-
ствленіе въ реформѣ военно-учёбныхъ и другихъ заведеній.
Затѣмъ, признаніе человѣческаго достоинства и въ ребенкѣ
отразилось въ тѣхъ отношеніяхъ наставниковъ къ питомцамъ,
какія устанавливались въ новыхъ и въ реформированныхъ
учебныхъ заведеніяхъ. Начальственныя отношенія замѣнялись
педагогическими, обнаруживалось стремленіе обходиться безъ
наказаній.
Вышеприведеннаго замѣчанія Стоюнина нельзя не при-
знать достойнымъ самаго серьезнаго вниманія. Ими въ зна-
чительной мѣрѣ объясняется, почему принципъ „воспитанія
человѣка" не получилъ на практикѣ достаточно широкаго
примѣненія, a тамъ, гдѣ были сдѣланы попытки осуществле-
нія его, не выдержалъ испытанія.
Въ статьѣ Пирогова слѣдуетъ различать двѣ тѣсно свя-
занныя между собою идеи. Одна касается признанія каждымъ
своего человѣческаго достоинства, а отсюда протестъ противъ
обезличенія и угнетенія его; эта идея была понятна самому
обыденному читателю и она-то и заставляла его чувствовать
въ своемъ сердцѣ ту же горечь, какую испытывалъ и Пиро-
говъ. Она звучала въ унисонъ съ настроеніемъ общества и
соотвѣтствовала его собственному разумѣнію причинъ неудачи
Крымской компаніи.
Другая—касается уже не отношеній другихъ людей къ
данному лицу, а этого лица къ другимъ и къ самому себѣ;
такихъ отношеній, которыя не принижаютъ этихъ другихъ и
даютъ каждому возможность проявить и развернуть свои ду-
ховныя силы, a съ другой стороны, обязываетъ личною вну-
треннею работою надъ собою выработать въ себѣ „человѣка"
неусыпнымъ самонаблюденіемъ и усиліями сильной воли.
Только тотъ, кто созналъ въ себѣ „человѣка", можетъ
искренне признавать „человѣка" и въ другихъ. Безъ этого,

безъ внутренняго перевоспитанія самого себя нельзя требо-
вать къ себѣ довѣрія, брать на себя отвѣтственность за свои
убѣжденія и дѣйствія. Въ той части статьи, которая посвя-
щена вопросу о томъ, что нужно для самовоспитанія, гово-
рится о самоуглубленіи, вдохновеніи въ постиженіи глубинъ
человѣческой души, объ искрѣ божіей, откровеніи и проч.
Эта половина статьи менѣе доступна обыденному чита-
телю и потому оказалась менѣе плодотворной. Чтобы вник-
нуть и понять эту часть въ то время, надо было быть Ушин-
скимъ или равнымъ ему по подготовкѣ педагогомъ; теперь,
послѣ напечатанія дневника Пирогова, она стала доступнѣе
и болѣе широкому кругу читателей. Она дала основаніе го-
ворить о цѣльной философской системѣ, очевидно, суще-
ствовавшей у Пирогова, хотя и не вполнѣ изложенной имъ
въ дневникѣ, прерванномъ его смертью 1).
Мысль о самовоспитаніи приложима не только къ пи-
томцу школы, переступившему уже порогъ ея и остающемуся
безъ ея просвѣтительнаго руководительства, но точно также
и къ наставникамъ, родителямъ, правящимъ сферамъ, всему
обществу. Разумѣя всю эту среду, въ которую вступаетъ на-
чинающій самостоятельную жизнь юноша, приходится слово
самовоспитаніе замѣнить словомъ перевоспитаніе, предъявляю-
щимъ задачу болѣе сложную, чѣмъ первое. Для тѣхъ, кому
хорошо жилось и при старомъ режимѣ, эта задача предста-
влялась и вовсе ненужною. Принимая на себя должность по-
печителя учебнаго округа, Пироговъ охотно становился въ
роль миссіонера, ибо обладалъ серьезными личными достоин-
ствами; другимъ это было не подъ силу, да и вовсе не пред-
ставлялось желательнымъ. Они усердно старались повернуть
исторію на старую дорогу, для которой не надо было пере-
воспитывать себя, приспособляться къ новымъ педагогическимъ
требованіямъ. Старый путь представлялся такимъ простымъ
и опредѣленнымъ, тогда какъ было еще неясно, куда при-
ведутъ новшества.
Въ 60-ые и послѣдующіе годы много было сдѣлано для
созданія внѣшнихъ условій воспитанія „человѣка": безуслов-
ность и доступность общаго образованія, смягченіе школьной
*) См. В. Волковичъ. Другъ человѣчества—H. И. Пироговъ. 1909.

дисциплины и системы школьныхъ наказаній, мѣры къ при-
данію авторитета наставникамъ, внесеніе коллегіальности въ
педагогическіе комитеты, развитіе женскихъ, городскихъ и
сельскихъ школъ и т. д.
Но уже въ нѣкоторыхъ преобразовательныхъ актахъ того
времени чувствовалось, что мысли Пирогова поняты не вполнѣ,
что люди не углублялись въ нихъ, а усвоили лишь внѣшнимъ
образомъ. Разныя привилегированныя учебныя заведенія про-
должали существовать, гимназіи не столько давали среднее
общее образованіе, сколько служили приготовительными для
университета заведеніями, сохранились особыя школы для ду-
ховенства и пр. Самая работа на пользу учебнаго вѣдомства
Пирогова, Ушинскаго, Стоюнина и др. крупныхъ самостоя-
тельныхъ силъ была вскорѣ прервана, a затѣмъ понемногу
возвращались къ прежней выдѣлкѣ людей по лекалу апробо-
ваннаго образа мыслей, вѣрованій и пр. Мало-по-малу стали
выпадать одна за другою и разныя частности реформъ, на-
чатыхъ въ 60-хъ годахъ. Выступленіе на сцену разночин-
цевъ породило вопросъ о „кухаркиныхъ дѣтяхъ". Мнѣ самому
привелось въ 80-хъ годахъ выслушивать разсужденія о томъ,
что Пироговъ со своимъ „человѣкомъ" не былъ государствен-
нымъ умомъ. „Намъ нуженъ офицеръ, а не человѣкъ; зналъ бы
службу, несъ ее, какъ должно, a къ его человѣческимъ сла-
бостямъ надо отнестись снисходительно".
Система Пирогова—цѣльная система. Вынь изъ нея одинъ
камень, начнутъ выпадать одинъ за другимъ и остальные.
Вопросъ о перевоспитаніи самихъ педагоговъ, провѣркѣ ихъ
взглядовъ, привычекъ и пр. стоитъ въ органической связи съ
другими его идеями.
Онъ имѣетъ капитальное значеніе. Нельзя старыми пріе-
мами воспитывать новыхъ людей. Обновленіе школы требо-
вало мужественно отнестись къ своимъ сложившимся при-
вычкамъ и мнѣніямъ, и отказаться отъ нихъ, если онѣ слу-
жатъ ко вреду дѣла.
Пироговъ не выдержалъ испытанія на государственной
службѣ, но для общества онъ остался крупнымъ авторите-
томъ. Литература о Пироговѣ весьма обширна. За изученіе
его брались многократно. Его авторитетное мнѣніе приво-
дится въ статьяхъ не только общепедагогическаго содержанія,

во и посвященныхъ частнымъ, но важнымъ вопросамъ: о не-
обходимости изученія дѣтской психологіи, объ индивидуаль-
ности, о правахъ дѣтства и юности, о національности школы,
объ экзаменахъ, баллахъ, товарищескомъ судѣ и пр. Рѣше-
ніе всѣхъ этихъ вопросовъ намѣчено у Пирогова, иногда раз-
работано и притомъ такъ, что его рѣшенія нельзя не при-
знать вѣрнымъ.
Вопросы, возбужденные Пироговымъ, послѣ оставленія
имъ педагогическаго поприща не замерли.
Доставшіеся намъ въ наслѣдство завѣты Пирогова педа-
гогическою литературою сохранялись и въ мѣру силъ разра-
батывались. И тѣмъ не менѣе, все же приходится признать,
что мы далеки отъ ихъ практическаго осуществленія.
II.
Вникнемъ, однако, въ то, какое содержаніе вкладывалъ
Пироговъ въ понятіе „человѣка". Таково ли оно, чтобы можно
было признать за нимъ значеніе, не только отвѣчающее за-
просамъ даннаго историческаго момента, но и наиболѣе удо-
влетворяющее требованіямъ философски поставленной задачи
воспитанія.
„Человѣкъ" — это прежде всего личность, обладающая
нравственными убѣжденіями, усвоенными не по наслышкѣ
или изъ умной книжки, а выработанными, ставшими не-
раздѣльною часть его я. Въ такихъ убѣжденіяхъ есть живая
сила; онѣ нераздѣльны съ характеромъ и требуютъ своего
воплощенія въ словахъ и дѣлахъ человѣка. Онъ можетъ по
какимъ-нибудь побужденіямъ не высказываться, скрывать свои
мысли, но въ его сознаніи онѣ и тогда сохраняютъ свою силу
и значеніе, служа критеріемъ въ оцѣнкѣ поведенія и своего
и чужого.
Не легко вырабатываются нравственныя убѣжденія, какъ
свидѣтельствуетъ Пироговъ по своему личному опыту, и не
каждому дается это благо. Возрастъ, когда въ человѣкѣ про-
буждается сознательная жизнь, проводится въ школѣ, а школа
обычно уклоняется отъ дѣйствительно жизненныхъ уроковъ.
Она беретъ на себя научить обязанностямъ къ Богу, отчасти

къ государству, она поддерживаетъ установившіяся формы
общежитія, но обращаетъ все это въ „уроки". И тотъ, кто
не имѣлъ возможности, помимо школы, благодаря семьѣ или
литературѣ, пріобрѣсти нравственные устои, выйдя въ жизнь
чувствуетъ, что у него нѣтъ опоры для его поведенія.
„Самыя главныя основы нашего воспитанія, пишетъ Пи-
роговъ, находятся въ совершенномъ разладѣ съ направле-
ніемъ, которому слѣдуетъ теперь общество. Мы — христіане,
и, слѣдовательно, главною основою нашего воспитанія слу-
житъ откровеніе".
„Всѣ мы съ нашего дѣтства ознакомились съ мыслью о
будущей жизни и должны считать настоящее приготовленіемъ
къ будущему.
„Вникая же въ направленіе нашего общества, мы не на-
ходимъ въ его дѣйствіяхъ ни малѣйшаго слѣда этой мысли.
Во всѣхъ обнаруженіяхъ практической и даже отчасти умствен-
ной жизни общества мы находимъ одно чисто матеріальное,
почти торговое стремленіе, основаніемъ которому служитъ
идея о счастьѣ и наслажденіи въ жизни здѣшней" (838) 1).
„Откровеніе, говоритъ Пироговъ, приподнявъ таинствен-
ную завѣсу, показало намъ отдаленный горизонтъ настоящей
жизни и сказало: стремись туда. Одушевленные благодѣтель-
нымъ словомъ, вы смотрите вокругъ себя, и что же... Всту-
пивъ на поприще жизни, вы видите, что всѣ бѣгутъ съ него
въ Калифорнію. Видя это, вамъ невольно приходитъ на мысль,
что вы мистифицированы. Натурально, вы не хотите быть
долго мистифицированы. Вы начинаете еще глубже вникать,
анализировать и находите себя въ критическомъ положе-
ніи" (846).
Такими словами Пироговъ констатируетъ тотъ разладъ,
который существуетъ между нравственнымъ ученіемъ, препо-
даваемымъ на урокахъ Закона Божія, и тою моралью, какая
царитъ въ дѣйствительной жизни. Въ послѣдней не видно
никакихъ слѣдовъ того, что люди сколько-нибудь озабочены
дать отвѣтъ передъ Богомъ за свою земную жизнь, что запо-
вѣди Христовы обязательны и должны служить основой нашей
морали.
1) Цифры въ скобкахъ послѣ цитатъ въ этой главѣ означаютъ стра-
ницы „Сочиненій" Пирогова, изд. 1910, т. I.

Столкновеніе съ жизнью сразу же внушаетъ юношѣ, что
ему не приходится искать руководства для устроенія своей
жизни въ Откровеніи, авторитетъ котораго такъ усердно уста-
новляла школа. Гдѣ же, у кого искать этого руководства?
Естественно, что вышедшій изъ школы молодой человѣкъ
присматривается къ тому, какъ живутъ люди. Оказывается,
что большинство живетъ изо-дня въ день, ни надъ чѣмъ не
задумываясь. Другіе благо жизни видятъ въ туго набитомъ
кошелькѣ и набиваютъ его, не справляясь съ совѣстью, съ
интересами ближняго. Замѣтивъ въ юношѣ наклонность раз-
бираться въ вопросахъ жизни, доискиваться смысла ея, ему
говорятъ: берите отъ жизни то, что она даетъ, пользуйтесь
ея благами, вѣдь живетъ человѣкъ всего одинъ разъ. Весе-
литесь, наслаждайтесь и поменьше думайте. Онъ можетъ
услышать иной совѣтъ: уйти въ книгу, заняться философіей
(частнѣе—Гегелемъ, указывалъ Пироговъ), и въ ней искать
успокоенія отъ тревожныхъ, проклятыхъ вопросовъ. Начи-
нающій жить встрѣчается въ обществѣ и съ религіею, и для
однихъ религія—это посты, молитва, ставленіе свѣчей передъ
иконами, посѣщеніе по праздникамъ церковныхъ службъ
и проч.; такъ что, выполнивъ эти христіанскія обязанности,
можно потомъ и не считаться съ остальными. Для другихъ
религія—ото сознаніе своей грѣховности, постоянное покая-
ніе, удаленіе отъ жизни и ея соблазновъ.
Я не имѣлъ въ виду воспроизводить всю картину, кото-
рую рисуетъ Пироговъ. У него на картинѣ больше фигуръ,
штрихи его рѣзче; я невольно смягчилъ ихъ; за 50 лѣтъ
общество въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ измѣнилось, въ обраще-
ніе массы вошли понятія, которыя во времена Пирогова со-
ставляли достояніе исключительныхъ личностей. Но мнѣ ду-
мается, что общее впечатлѣніе картины нашего времени, если
бы мыслитель или художникъ попытался изобразить ее, ставъ
на точку зрѣнія Пирогова, получилось бы то же самое. Въ
обществѣ мало людей съ твердыми, установившимися нрав-
ственными убѣжденіями; на каждомъ шагу встрѣчаешь неустой-
чивость, отсутствіе сознанія своихъ обязанностей къ ближнимъ,
гражданскаго долга.
Школа 7—8 лѣтъ работала не надъ однимъ изученіемъ
Откровенія, она признавала нужнымъ считаться съ условіями

земной жизни, она принимала мѣры къ воспитанію человѣка
для жизни, и эту работу Пироговъ рисуетъ такими чертами:
„Священникъ объяснялъ Откровеніе и привилегированные
гувернеры, инспекторы, субъ-инспекторы, а иногда и сами
родители, смотрѣли за вашимъ поведеніемъ. Всевидящее око
администраціи наблюдало, чтобы науки и искусства были вамъ
изглагаемы въ духѣ извѣстныхъ началъ. Прозорливая цензура
не давала вамъ читать безнравственныхъ книгъ. Отцы, опе-
куны, высокіе покровители и благодѣтельное начальство от-
крыли вамъ путь къ карьерѣ".
И тѣмъ не менѣе для оставляющаго школу юноши жизнь,,
какъ тогда, такъ и теперь представляетъ бурное море, въ
которое онъ пускается безъ компаса на легкомъ, неустойчи-
вомъ челнокѣ. Школа, по-прежнему, отпускаетъ его въ дол-
гій и трудный жизненный путь съ весьма легкимъ багажемъ*
Нравстенныя убѣжденія опредѣляютъ и волю. Нѣтъ убѣ-
жденій, не откуда взяться и волѣ. Люди безъ стойкихъ, вы-
работанныхъ убѣжденій обыкновенно безвольны. У нихъ мо-
гутъ проявляться капризное упрямство, настойчивость въ до-
стиженіи какой-либо близкой цѣли, но не упорное преслѣдо-
ваніе задачи, требующей постояннаго труда, борьбы съ пре-
пятствіями и неудачами, словомъ, сильной воли, характера.
Тѣ, начинающіе самостоятельную жизнь, у которыхъ ни
семья, ни школа не пробудили желанія серьезно взглянутъ
на жизнь, легко, безъ раздумья втягиваются въ ту среду, въ
которую попадаютъ или вслѣдствіе семейныхъ связей, или по
роду своихъ занятій. Попавъ въ кругъ честолюбцевъ, они
сами обращаются въ честолюбцевъ; попавъ въ трудовую среду,
они начинаютъ работать; точно также они могутъ стать афе-
ристами, мѣщанами во дворянствѣ и т. д. Иная судьба ожи-
даетъ тѣхъ, которыхъ Пироговъ отмѣчаетъ людьми съ пре-
тензіями на разумъ и чувство. Семейная атмосфера, наука, ли-
тература будятъ въ нихъ въ годы юности нравственные запросы,
вызываютъ работу мысли надъ наблюдаемыми ими явленіями
окружающей жизни, рождаютъ попытки сознательнаго опре-
дѣленія своихъ отношеній къ людямъ, своего мѣста среди
нихъ. Самостоятельная дѣятельность приноситъ имъ рядъ
испытаній. Та же случайность, какъ и у остальныхъ, вво-
дитъ ихъ въ кругъ установившихся, общепризнанныхъ формъ

жизни, правилъ общежитія, отношенія къ своему и общему
дѣлу, поведенія и проч.
Попытки войти въ массу, жить, „какъ всѣ живутъ",
часто, слишкомъ часто вызываютъ въ душѣ протестъ или
разума, или совѣсти. Ужъ слишкомъ много въ нашей жизни
и неразумнаго, и нехристіанскаго. Пройти безъ вниманія
мимо этого внутренняго голоса—нельзя, онъ говоритъ настой-
чиво, властно, и человѣкъ невольно вслушивается въ него,
разбирается въ томъ, откуда онъ исходитъ, изъ какихъ по-
бужденій, и мало-по-малу привыкаетъ наблюдать за собою,
вдумываться въ свой внутренній міръ, расцѣнивать достоин-
ство своихъ стремленій и съ каждымъ дальнѣйшимъ шагомъ
впередъ становится все строже и строже къ себѣ, все выше
поднимается и цензъ, которымъ онъ мѣряетъ себя. Передъ
нимъ постепенно раскрывается картина внутренняго міра
человѣка.
Самонаблюденіе, анализъ, ищущій источника этихъ проти-
ворѣчащихъ одни другимъ мыслей и стремленій, обнаружи-
ваетъ человѣку причину его нравственной двойственности:
существованіе двухъ его отчизнъ—земной и небесной. Одна
лежитъ въ его плоти, въ инстинктахъ, другая — въ глубинѣ
его души, въ высокой мысли.
Земная отчизна заявляетъ себя органическими потребно-
стями, инстинктами, привычками, непосредственными впеча-
тлѣніями, входящими въ наше сознаніе черезъ органы внѣш-
нихъ чувствъ, и ихъ элементарной переработкой. Въ этой
области человѣкъ близокъ къ животному, тоже вѣдь способ-
ному чувствовать и мыслить въ извѣстныхъ границахъ. Но
этимъ не исчерпывается духовная жизнь человѣка. Психиче-
ская обработка матеріала, собраннаго такими средствами, пе-
реходитъ грань, за которую не переступаетъ животное. Че-
ловѣку доступна отвлеченная мысль, работа воображенія, онъ
не останавливается на томъ, что даетъ ему наблюденіе и
опытъ, a вопрошаетъ тайны природы, скрытыя за предѣлами
видимаго и осязаемаго. Онъ создаетъ научныя гипотезы, ри-
суетъ картины, связуетъ настоящее съ прошедшимъ, прови-
дитъ будущее.
Проявляя этого рода свои душевныя качества, человѣкъ
создалъ науку, искусство, религію, общежитіе и въ этихъ

созданіяхъ своихъ обнаружилъ свою творческую силу, ту искру
божества, присутствіе которой собственно и знаменуетъ его
человѣческую природу; такимъ образомъ, живя здѣсь на землѣ,
онъ въ то же время чувствуетъ свое родство съ иной от-
чизной.
Какъ врачъ, Пироговъ хорошо понималъ, что потребности,
вызываемыя нашею физическою природою, вполнѣ законны и
подлежатъ удовлетворенію, и что это удовлетвореніе соста-
вляетъ существенное условіе самой жизни; но, какъ врачъ
же, онъ зналъ, что исключительное служеніе удовлетворенію
этихъ потребностей нерѣдко ведетъ къ извращенію натуры
человѣка. Наши наблюденія надъ самимъ собою обнаружи-
ваютъ, что эти двѣ отчизны живутъ не всегда въ ладахъ
между собою, и что въ случаяхъ разлада первое наше по-
бужденіе клонится къ предпочтенію внушеній духа. Это го-
воритъ голосъ нашей человѣческой натуры.
Размышленіе же убѣждаетъ насъ, что критическое отноше-
еніе къ своимъ потребностямъ и привычкамъ не только есте-
ственно, но и желательно, a разъ явилось сознаніе необходи-
мости критическаго отношенія къ своимъ внутреннимъ дви-
женіямъ, оно захватываетъ область все шире и шире, и то,
что сегодня мы принимали за критерій, завтра можетъ само
подвергнуться критикѣ и анализу. Если что-либо заставитъ
насъ провѣрить резонность и целесообразность привычныхъ
дѣйствій, то не въ далекомъ будущемъ человѣкъ захочетъ
провѣрить доводы расчета, разума—велѣніями совѣсти, эго-
истическія движенія—нравственными нормами, условія физи-
ческаго существованія—запросами творческой силы, человѣ-
скаго—божескимъ и т. д. Нравственный идеалъ растетъ, а
вмѣстѣ съ нимъ растетъ и строгое отношеніе къ себѣ, по-
стоянное вниманіе къ своимъ душевнымъ явленіямъ, къ сво-
имъ стремленіямъ, желаніямъ, поступкамъ.
Размышленіе приводитъ человѣка къ убѣжденію въ воз-
можности борьбы со своею двойственностью путемъ постоян-
наго стремленія привести ее къ одному знаменателю. „Это
стремленіе и есть цѣль здѣшней жизни, наше прямое назна-
ченіе на землѣ. Борьба, но не вражда. Вражда предпола-
гаетъ ненависть, борьба же присутствіе духа и сознаніе вну-
тренней силы. Не враждуя съ вашей матеріей, не враждуя

съ окружающимъ васъ, вы должны вступить въ эту высокую,
идеальную борьбу для недосягамаго на землѣ идеала" (I, 855).
Идя по этому пути, человѣкъ все болѣе выясняетъ себѣ свое
душевное состояніе. Онъ ne можетъ уже стать „послѣдова-
телемъ формы, толковникомъ мертвой буквы", онъ видитъ
олицетвореніе идеала здѣшней жизни въ земной жизни и дѣ-
лахъ Искупителя. Его взглядъ на высокое въ этомъ идеалѣ
будетъ непонятенъ послѣдователямъ формы и почитателямъ
буквы, но для него самого этотъ взглядъ, при извѣстномъ
состояніи духа, какъ предчувствіе, можетъ сдѣлаться яснѣе
всѣхъ математическихъ аксіомъ, всѣхъ выводовъ опыта и всѣхъ
историческихъ истинъ на свѣтѣ. Онъ не будетъ пытаться
логически доказывать того, что открыло ему отвлеченіе и
самонаблюденіе, но не станетъ и скрываться отъ другихъ,
опасаясь упрековъ въ непослѣдовательности и неясности.
Эта борьба не ограничивается одною умственною работой,
она требуетъ и усилій воли. Такъ, тому, кто видитъ въ
себѣ наслѣдственныя черты обломовскаго барства, не доста-
точно осудить ихъ, а надо переломить себя. Вспыльчивому,
для борьбы съ этимъ недостаткомъ, надо воспитать свои за-
держивающіе центры, постоянно слѣдить за собою. Эта борь-
ба тѣмъ болѣе трудная, что противникъ лежитъ въ натурѣ,
что его стремленія естественны и часто удовлетвореніе ихъ
можетъ доставить намъ удовольствіе. И борьба идетъ не
внутри себя только, но вызываетъ борьбу и съ внѣшнимъ
міромъ. Человѣкъ нравственныхъ убѣжденій, съ характеромъ,
хочетъ житъ по своимъ убѣжденіямъ и сталкивается со сре-
дой, которая обыкновенно проще смотритъ на вещи. Тотъ,
кто относится щепетильно къ общественнымъ деньгамъ,
окажется чужимъ, иногда даже врагомъ, среди лицъ, не це-
ремонящихся съ казеннымъ сундукомъ. Кто уважаетъ въ
себѣ и въ другихъ человѣческое достоинство, тотъ неже-
лателенъ въ кругу лицъ, гдѣ практикуется властолюбіе, вы-
сокомѣріе и низкопоклонство. За правду люди дорого пла-
тятся: довѣріе къ людямъ нерѣдко принимается за простоту
и эксплоатируется этими другими въ своихъ интересахъ.
На новосельи Ришельевскаго лицея Пироговъ повторилъ
свои слова: „ищи быть и будь человѣкомъ", и добавилъ та-
кое къ нимъ поясненіе:

„Конечно, эти слова не новое, напротивъ, старое и очень
старое, но истинное. Конечно, не легкое, но достижимое.
„Значатъ ли эти слова, что я добиваюсь невозможнаго,
что я ищу въ человѣкѣ земного совершенства, мечтательнаго
гражданина вселенной, или тому подобнаго.
„Нѣтъ, человѣкомъ, какъ я его понимаю, можетъ быть
каждый, въ своемъ родѣ, пріучившись съ раннихъ лѣтъ хо-
рошо пользоваться различными свойствами души, которыми
каждаго изъ насъ надѣлилъ Богъ въ извѣстной мѣрѣ.
„Всѣ мы, къ какой бы націи ни принадлежали, можемъ
сдѣлаться черезъ воспитаніе настоящими людьми, каждый
различно, по врожденному типу и по національному идеалу
человѣка, нисколько не переставая быть гражданиномъ своего
отечества и еще рельефнѣе выражая черезъ воспитаніе пре-
красныя стороны своей національности.
„Но всѣ эти идеалы человѣка, и, слѣдовательно, идеалы
воспитанія, какъ бы различно ни проявлялся въ нихъ на-
ціональный типъ, должны имѣть исходную точку — откро-
веніе" (I, 78).
„Наставникъ, говоря: „я хочу сдѣлать людьми моихъ
питомцевъ", значитъ, рѣшается продпочитать формѣ духъ,
мертвой буквѣ — живую мысль; значитъ, въ наукѣ онъ ви-
дитъ не просто одинъ сборникъ знаній, а мощное средство
дѣйствовать на нравственную сторону ребенка. Исполняя
эти слова, учитель уже не заставитъ ребенка изучать на-
уку одними устами, но направитъ ее на развитіе той или
другой душевной способности дѣтей, и каждый учитель сдѣ-
лается вмѣстѣ и воспитателемъ.
„Наконецъ, если цѣлое общество повторитъ эти много-
значительныя слова всѣмъ и каждому изъ своихъ сочленовъ,
то оно выразитъ, что воспитаніе для всѣхъ, безъ различія
сословій и состояній, также необходимо, какъ хлѣбъ и соль,
и при такомъ убѣжденіи не пощадитъ никакихъ издержекъ
для достиженія цѣли, соберетъ капиталы, учредитъ компаніи
для распространенія просвѣщенія, обяжетъ всѣхъ содѣйство-
вать по мѣрѣ силъ, сдѣлаетъ для всѣхъ и каждаго просвѣ-
щеніе обязательнымъ, говоря всѣмъ и каждому: „будь чело-
вѣкомъ".

„Вотъ смыслъ моего идеала, не новаго, но и не недо-
стижимаго.
„Для достиженія нужны: серьезный взглядъ на жизнь,
полное сознаніе нравственной необходимости воспитанія, со-
дѣйствіе духовное и матеріальное, теплая вѣра въ вѣчную
истину и добро" (I, 79).
Необходимость для всѣхъ „человѣческаго" воспитанія
приводитъ къ выводу, что какому бы то ни было спеціаль-
ному образованію должно предшествовать общее 1). Такъ и
поняли Пирогова тогда; въ этой мысли нѣкоторые и до сихъ
поръ видятъ главное практическое приложеніе его идеи. По
нашему же мнѣнію, Пироговъ, говоря, что каждому—врачу,
солдату и пр. надо всегда быть человѣкомъ, тѣмъ самымъ
указывалъ, что общая, „человѣческая" мораль должна слу-
жить критеріемъ всякой профессіональной морали.
Итакъ, Пироговъ поставилъ школѣ задачу — воспитывать
человѣка; Нѣкоторымъ кажется, что это указаніе неясно, и
что общепринятая формулировка задачи школы:—всесторон-
нее развитіе и т. д. полнѣе охватываетъ частныя задачи
воспитанія и образованія.
Справедливо, что эта общая формулировка даетъ воз-
можность набросать достаточно обширный перечень и круп-
ныхъ и мелкихъ задачъ школы, но перечень этотъ только
тогда получаетъ связность и цѣльность, обращается въ жи-
1) Здѣсь умѣстно привести мысли Д. Н. Овсянико-Куликовскаго объ
отношеніи общаго образованія къ спеціальному, отразившія въ себѣ впе-
чатлѣніе громадныхъ успѣховъ техники.
„Въ настоящее время, говоритъ онъ, уже очерчивается обликъ чело-
вѣка будущаго: это обликъ не разносторонняго дилетанта, который спо-
собенъ какъ-ни-какъ работать на разныхъ поприщахъ, а именно обликъ
работника-спеціалиста, мастера въ своемъ дѣлѣ. Онъ несомнѣнно будетъ
„узкимъ" спеціалистомъ. Но это слово „узкій" не такъ страшно, какъ ка-
жется. При огромныхъ завоеваніяхъ техники будущаго, при полномъ тор-
жествѣ науки надъ природою, разсчитывать на которое мы имѣемъ до-
статочно основаній, узкая спеціализація будетъ означать только то, что
человѣкъ будетъ полнымъ господиномъ надъ орудіями и всѣми условіями
своего труда и получитъ возможность, оставаясь узкимъ въ своей про-
фессіи, быть очень широкимъ и разностороннимъ въ своемъ общемъ
умственномъ, нравственномъ и политическомъ развитіи" (соч. VIII, 170).

вую картину, когда мы указываемъ объединяющую ее основ-
ную мысль: воспитаніе „человѣка", наиболѣе одареннаго
представителя животнаго царства, живущаго въ наиболѣе
сложныхъ условіяхъ жизни. Пироговъ, говоря свое: „стремись
быть и будь человѣкомъ" отнюдь не ограничивалъ общей
формулировки; онъ опредѣленно высказался, что надо, чтобы
„всѣ дарованныя человѣку способности, всѣ благородныя и
высокія стремленія нашли въ школѣ средства къ безко-
нечному и всестороннему развитію, безъ всякой задней
мысли и безъ рановременныхъ заботъ о приложеніи". Объ-
единяя эти задачи словомъ „человѣкъ" онъ не далъ прямого
опредѣленія: что такое „человѣкъ" въ той строго логической
формѣ, какая употребляется въ учебникахъ, и однако слова
его вызвали живой отзвукъ въ читателѣ, a смыслъ ихъ былъ
схваченъ чутьемъ языка. Люди же близко стоящіе къ школѣ,
какъ П. Гурьевъ, тогда же поняли все глубокое значеніе
указанія Пирогова. „Школа и до Пирогова работала, пи-
салъ онъ 1), ne было только въ ней духа живого", и Пи-
роговъ „возбудилъ вопросы о томъ, о чемъ прежде всего и
слѣдовало бы условиться, чтобы дѣйствовать непогрѣши-
тельнѣе".
Если мы попытаемся опредѣлить частныя задачи воспи-
танія, то, слѣдуя Пирогову, мы будемъ постоянно имѣть въ
виду дать возможность каждому проявлять и развивать въ
себѣ тѣ качества, которыя дѣлаютъ его „человѣкомъ". Слѣ-
дя за функціями человѣческаго организма, отъ низшихъ до
высшихъ, наиболѣе сложныхъ, мы будемъ постепенно восхо-
дить отъ владѣнія членораздѣльною рѣчью и графическими
способами выраженія своихъ мыслей къ способности отвле-
ченнаго мышленія, проявленія творческихъ силъ духа, со-
зданія нравственнаго идеала и т. д. Въ этомъ перечнѣ най-
дутъ себѣ мѣсто и укрѣпленіе тѣлеснаго здоровья, и искус-
ство владѣнія своими членами, и развитіе органовъ внѣшнихъ
чувствъ, и наблюдательность. Переходя со ступени на сту-
пень развитія, мы будемъ ставить временныя цѣли, которыя
служатъ только средствами къ достиженію цѣлей высшихъ
и такимъ образомъ вносить нѣкоторую послѣдовательность
1) Русскій Педагог. Вѣстникъ. 1857 г., № 1, стр. 66.

въ самый процессъ воспитанія. Та же послѣдовательность
приводитъ въ расширенію задачъ воспитанія по мѣрѣ до-
стиженія нѣкоторыхъ результатовъ. Но помня постоянно,
что частные задачи воспитанія объединяются общею идеею
воспитанія „человѣка", мы будемъ стремиться къ тому, чтобы
устранить все то, что принижаетъ его силы, какъ, напр.,
страхъ, звѣрскія чувства, чувственность, и вносить все то,
что воспитываетъ нравственное сознаніе, чувство человѣчес-
каго достоинства и твердую волю.
Пониманіе „человѣка", „человѣческаго", конечно, не у
всѣхъ одинаково: у однихъ оно глубже, полнѣе, у другихъ—
оно поверхностнѣе. Для насъ всего важнѣе выяснить, какъ
понималъ „человѣка" Пироговъ, a Пироговъ видѣлъ идеалъ
„человѣка" въ личности и жизни Христа — Богочеловѣка.
Какъ пришелъ онъ къ этому идеалу, почему онъ, такъ же-
лавшій потрудиться для благоустройства земной жизни, обра-
тился за руководствомъ къ небесному учителю, будетъ рѣчь
въ V-ой главѣ. Теперь же ограничимся лишь указаніемъ,
что ссылкою на откровеніе онъ имѣлъ въ виду выдвинуть
заповѣдь о любви Христіанской, напомнить, что человѣку
свойственна жизнь братская, не хищническая, не насиль-
ническая.
И религіозное настроеніе, и житейская опытность Пиро-
гова, какъ было уже указано, побуждали его признать оди-
наково важными и признаніе каждымъ въ другомъ „чело-
вѣка" и обязанность каждаго воспитывать въ себѣ человѣ-
ческое достоинство, ставить себѣ задачей совершенствованіе
своей человѣческой природы.
Въ общей системѣ идей Пирогова мысль о воспитаніи
въ себѣ человѣческаго достоинства занимаетъ видное мѣсто
и первенствующее значеніе. Упущеніе ее изъ виду сводитъ
идею его къ внѣшности, къ формѣ, подмѣняющей ея внут-
реннее содержаніе. Это значеніе самовоспитанія многими или
вовсе игнорируется или недостаточно цѣнится.
Въ обыденной рѣчи самоусовершенствованію придается
очень поверхностный смыслъ и разумѣется какъ достиженіе
мѣщанской морали. Оттого иные и высказываютъ, что это
всего лишь требованіе буржуазной жизни. Пироговъ понималъ

это слово глубже. Онъ держался взгляда, что для совершен-
ствованія надо въ самомъ себѣ поставить превыше всего че-
ловѣческое достоинство, цѣнить уваженіе къ себѣ людей,
заслуженное этимъ достоинствомъ, а не почетъ воздаваемый
происхожденію, чинамъ, служебному положенію. Человѣчес-
кое достоинство требуетъ признанія, что равно унизительно
быть какъ рабомъ, такъ и рабовладѣльцемъ, какъ проявлять,
такъ и принимать изъявленія рабскихъ чувствъ. Въ обществѣ
того времени, когда писалъ Пироговъ, представленіе человѣ-
ческаго достоинства было не Богъ знаетъ какой высокой
пробы. Оттого многіе изъ тѣхъ, кто понялъ, что рѣчь идетъ
вовсе не о мѣщанской морали, не о корректности и при-
личномъ держаніи себя въ обществѣ, испугались высоты
требованій Пирогова и признали его идеалъ недостижимымъ.
Мы вѣдь вообще склонны пугаться всего, что кажется намъ
возвышеннымъ, идеальнымъ. Основаніемъ къ этому могло
послужить и то, что онъ свой идеалъ олицетворялъ въ об-
разѣ Христа; ослѣпленные этимъ образомъ, люди какъ-то не
придавали должнаго значенія тому, что это идеалъ, тотъ
маякъ, который указуетъ и освѣщаетъ путь человѣку, забот-
ливо относящемуся къ достиженію человѣческаго достоинства.
Однимъ изъ коренныхъ признаковъ человѣческаго до-
стоинства есть выработанныя убѣжденія и жизнь согласная
съ ними. Разберемся въ этомъ существенномъ свойствѣ „ че-
ловѣка".
Жизнь, согласная со своими убѣжденіями, есть тоже идеалъ.
Жить такъ не легко. Жизнь не только трудъ, но и борьба.
И Пироговъ, предупреждая о неизбѣжности послѣдней, ука-
залъ, что ее приходится вести такъ сказать на два фронта:
и внутри себя, ради побѣды духа надъ плотью, и внѣ — въ
виду необходимости жить съ людьми. Внутренняя борьба ро-
ждается вслѣдствіе того, что натурѣ человѣческой свойственны
не только проявленія его сознательной воли, но и побужде-
нія подсознательной сферы чувствованій, настроеній и пр.,
часто заглушающихъ доводы разума. Неизбѣжность внѣшней
борьбы вытекаетъ изъ столкновеній съ людьми, изъ различ-
ныхъ неустройствъ общежитія.

Прежде всего замѣтимъ, что и самый организмъ человѣка,
и его физическая и духовная жизнь подлежатъ такъ сказать
возрастной эволюціи. Всего виднѣе это на дошкольномъ и
школьномъ возрастахъ. Та же эволюція продолжается и въ
зрѣломъ возрастѣ, отчасти вслѣдствіе того, что жизнь раскры-
вается передъ человѣкомъ все шире и шире, обогащая его
опытъ, будя его мысль, отчасти вслѣдствіе роста его духов-
ныхъ силъ. И если въ ранніе годы не притупились его силы,
то мы, встрѣчая человѣка заблуждающагося, съ ложными по-
нятіями и взглядами, не имѣемъ права считать его неспособ-
нымъ уразумѣть истину. Онъ, можетъ быть, многое переду-
маетъ, отъ многихъ убѣжденій откажется. Мы потому и спо-
римъ, что вѣримъ въ возможность переубѣдить человѣка. Споръ
можетъ оказаться безплоднымъ, когда противникъ живетъ такъ,
а не иначе, потому что привыкъ, равнодушенъ къ истинѣ, и
не заботится о томъ, чтобы всѣ были о немъ хорошаго мнѣ-
нія. Строго говоря, у такого убѣжденій вовсе и нѣтъ. Тотъ же,
кто привыкъ думать надъ жизненными фактами, нравствен-
ными вопросами, самъ ищетъ возможности провѣрять свои
мысли выводами, къ какимъ привела жизнь такого же мысля-
щаго собесѣдника.
Прилагая къ людямъ мѣрку соотвѣтствія поступковъ убѣ-
жденіямъ, мы можемъ желать только того, чтобы человѣкъ
былъ вѣренъ убѣжденіямъ, какими онъ владѣетъ въ данное
время. Измѣнятся взгляды, измѣнятся и поступки. Нельзя
осуждать человѣка за ошибочныя мнѣнія, если онѣ вырабо-
таны и стойки. Если человѣкъ еще не достигъ истины, онъ
можетъ дойти до нее.
Если бы рѣчь шла только о пріобрѣтеніи, даже о выработкѣ
нравственныхъ убѣжденій, не входя въ сужденіе объ осуще-
ствленіи ихъ въ жизни, то, казалось бы, это весьма облегчило
бы задачу. Требовалась бы чисто теоретическая работа, ре-
зультатъ которой зависитъ отъ нашей наблюдательности, раз-
судка, чуткости къ голосу совѣсти, усвоенія нѣкоторыхъ пріе-
мовъ умственной работы. Не трудно придти къ выводу, что
слѣдовало бы говорить всегда правду, не лгать, что братство
людей лучше вражды. Но и въ такихъ теоретическихъ поло-
женіяхъ нельзя не замѣтить, что во входящія въ нихъ по-
нятія разные люди вкладываютъ разное содержаніе. Какъ по-

нимаются правда, братство, совѣсть, честь, это зависитъ отъ
многихъ причинъ: отъ темперамента, ширины и глубины обра-
зованія, и развитія умственныхъ силъ и т. п. Въ содержа-
ніи самихъ нравственныхъ понятій и въ сочетаніи ихъ въ
моральныя нормы всегда много субъективнаго, а потому такъ
трудно, скорѣе даже невозможно установленіе въ нихъ един-
ства, соглашенія.
Мысль Пирогова о жизни по своимъ убѣжденіямъ не слѣ-
дуетъ понимать въ томъ смыслѣ, что тутъ надо разумѣть ка-
кія-либо опредѣленныя воззрѣнія, получившія вполнѣ закон-
ченную форму и содержаніе. Только искренне вѣрующіе при-
знаютъ непроложныя истины, ставшія въ ихъ глазахъ тако-
выми вслѣдствіе ихъ божественнаго происхожденія, да и то
со сколь разнообразными пониманіями и толкованіями ихъ
встрѣчаемся мы у разныхъ людей. Убѣжденія, стоящія внѣ
религіознаго освященія, представляютъ лишь большія или мень-
шія приближенія къ истинѣ, и человѣческому духу свойственно
дѣлать это приближеніе все болѣе и болѣе близкимъ. Это
приложимо и къ отдѣльнымъ лицамъ, и къ болѣе или менѣе
широкимъ кругамъ общества. Пироговъ въ своемъ Дневникѣ
разсказалъ намъ, какимъ долгимъ и мучительнымъ путемъ
шелъ онъ къ своимъ убѣжденіямъ. Л. Толстой и для несо-
гласныхъ съ его воззрѣніями все же дорогъ, какъ человѣкъ,
всю жизнь искавшій истины и тоже съ сомнѣніями, колеба-
ніями и пр.
Если человѣкъ желаетъ имѣть убѣжденія, чтобы руково-
диться ими въ жизни, ищетъ истины, чтобы быть увѣреннымъ
въ своихъ убѣжденіяхъ, то каковы бы ни были сіи послѣд-
нія, на нихъ слѣдуетъ смотрѣть какъ на достигнутую имъ
ступень той лѣстницы, которая ведетъ къ истинѣ. Одни люди
стоятъ ниже этой ступени, другіе выше, и каждая личность,
какъ бы увѣрена она ни была въ истинности ея убѣжденій,
можетъ и подняться вверхъ и опуститься внизъ. Къ убѣжде-
ніямъ людей, несогласнымъ съ нашими, надо относиться тер-
пимо. Какъ бы низка ступень не была, звать человѣка къ
шагамъ вверхъ, всегда слѣдуетъ.
Лишь бы человѣкъ не впадалъ въ застой, лишь бы онъ
хотѣлъ идти по направленію къ истинѣ.

Вопросъ только въ томъ, въ чемъ эта истина, гдѣ она,
куда идти, въ какомъ направленіи.
Пироговъ увѣренно говоритъ: въ ученіи Христа о любви
между всѣми дѣтьми одного Небеснаго Отца. Другіе ищутъ
ее во все сильнѣе назрѣвающихъ потребностяхъ общежитія
и указываютъ на всеобщее широкое развитіе международныхъ
сношеній, уничтожающихъ всякія перегородки между наро-
дами, національностей и пр. Человѣчество, говорятъ, видимо
идетъ къ сближенію, къ обмѣну мнѣній, къ союзамъ, коопе-
раціи. Чувствуется, что все шире распространяется убѣжде-
ніе, что благо людей въ дружбѣ, сотрудничествѣ, справедли-
вости, взаимопомощи, въ предоставленіи каждому пользоваться
дарами своей природы. Наоборотъ, отгораживаніе себя отъ
другихъ, себялюбивое преслѣдованіе своихъ личныхъ интере-
совъ, вражда изъ-за нихъ, всегда стоять большихъ жертвъ
и, если даютъ успѣхъ, то чаще всего непрочный, ибо онъ
вызываетъ въ побѣжденныхъ раздраженіе, озлобленіе и мсти-
тельность.
Правда тамъ, гдѣ люди объединяются, зло въ томъ, что
разъединяетъ людей и ставитъ ихъ во враждебныя отно-
шенія.
Но вѣдь это тоже одна изъ ступенекъ, ведущихъ къ хри-
стіанской любви; она называется человѣчностью.
Мирное и постепенное теченіе мыслей, складывающихся
въ убѣжденія, иной разъ возмущается уроками жизни, вовсе
не заботящейся о стройности нашего міропониманія. Попро-
буйте, согласно вашему принципу, начать говорить всѣмъ и
всегда правду, и вы испытаете, что это однихъ настроите
враждебно къ вамъ, другіе выскажутся, что иногда и ложь
во спасеніе (напр., обнадеживаніе умирающаго, что онъ можетъ
еще выздоровѣть). Вы довѣряете людямъ, а они васъ обма-
нываютъ, за добро платятъ зломъ. Вы готовы встрѣтить съ
распростертыми объятіями каждаго человѣка, и въ ваши объя-
тія лѣзутъ мазурики, лгуны, себялюбцы. Ваша, такъ хорошо
наладившаяся трудовая жизнь вдругъ рушится отъ какихъ-
нибудь случайныхъ, независящяхъ отъ васъ обстоятельствъ,
за которыми не трудно усмотрѣть работу чужой злой воли.
Сами вы можете увлечься, поддаться страсти и въ резуль-
тата исковеркать свою семейную жизнь. Столкновеніе съ

людьми вообще можетъ обнаружить передъ вами, что въ
жизни дарятъ невѣжество, грубость, эгоизмъ, господство ма-
теріальныхъ вкусовъ, и что ваши благородныя убѣжденія со-
всемъ не къ дому окружающей васъ среды. Ваша жизнь по
убѣжденіямъ приходится многимъ не по-нутру и, чтобы за-
ставить васъ не выходить изъ общей колеи, люди не постѣ-
снятся прибѣгнуть къ насилію.
Не мало встрѣчается людей, которые съ легкимъ серд-
цемъ, безъ мучительной борьбы съ протестами своей совѣсти,
отрекаются отъ убѣжденій, оказавшихся неудобными въ практи-
ческой жизни. Причина такой неустойчивости можетъ лежать
или въ низменности, узости міропониманія, или въ слабости
воли. Возможенъ и другой исходъ уроковъ жизни. Человѣкъ
отказывается не отъ убѣжденій, a отъ проведенія ихъ въ
жизнь и даже отъ откровеннаго заявленія ихъ: Онъ какъ бы
раздвояется. На людяхъ говоритъ одно; въ минуты уединен-
ныхъ размышленій, въ бесѣдахъ съ друзьями — другое. Въ
первомъ случаѣ онъ лицемѣритъ, во второмъ искрененъ.
Но это уже не убѣжденія, а мысли, мнѣнія, назовите
какъ хотите. Убѣжденія это нѣчто почти органическое и де-
шево, безъ борьбы, не продается ни за какія блага жизни.
Человѣкъ съ убѣжденіями, однако, вовсе не рисуется намъ
ангеломъ, или какою-то резонирующею машиною; это суще-
ство съ плотью и кровью, съ возможностью ошибокъ, заблу-
жденій, временныхъ потемнѣній сознательности, съ присту-
пами колебаній воли и т. п. Люди, стремящіеся къ соотвѣт-
ствію дѣлъ съ ихъ убѣжденіями, часто испытываютъ, что въ
мотивы, вытекающіе изъ ихъ убѣжденій, противъ воли вры-
ваются другіе мотивы, затемняющіе сознаніе и опредѣляющіе
поступки, несогласные съ міровоззрѣніемъ. Гнѣвъ, обида, испы-
танное насиліе часто толкаютъ насъ на дѣйствія, противъ ко-
торыхъ протестуетъ совѣсть, когда наступаетъ для нее время
произнести свой судъ. Нельзя отрицать того, что мотивы
этого рода вполнѣ свойственны натурѣ живого человѣка, ка-
кимъ мы знаемъ его въ дѣйствительности, и, повторяя вслѣдъ
за Пироговымъ, что воспитаніе должно стремиться къ обра-
зованію „человѣка", мы разумѣемъ, что его сознательно
усвоенныя убѣжденія служатъ прочной основой его совѣсти,
предохраняютъ его, пока могутъ, отъ непослѣдовательныхъ

шаговъ и жестоко караютъ въ случаяхъ паденія или ложно,
по низкимъ побужденіямъ выбраннаго пути. Человѣка съ убѣ-
жденіями мы вовсе не рисуемъ себѣ ни непогрѣшимымъ, ни
застывшимъ въ какой-либо формѣ, освобождающей его отъ
самоконтроля, поисковъ истины, переработки своихъ убѣжде-
ній. Увѣренность въ „человѣкѣ" является тогда, когда мы
убѣждены, что въ его совѣсти есть свой моральный фондъ,
на который онъ опирается въ сужденіи о самомъ себѣ. Отъ
своихъ убѣжденій, входящихъ въ этотъ фондъ, онъ не легко
отступаетъ, не бросаетъ ихъ при первомъ столкновеніи ихъ
съ дѣйствительностью, a расширяетъ и углубляетъ ихъ, поль-
зуясь уроками жизни, и вѣритъ, что и для нихъ придетъ
пора. Вспомнимъ, что и въ жизни Л. Толстого былъ моментъ,
когда онъ, по его словамъ, убилъ-бы человѣка, если бы былъ
свидѣтелемъ дѣйствій послѣдняго, хотя въ этихъ дѣйствіяхъ и
не было проявленій личной злой воли, а была лишь служеб-
ная исполнительность, примѣненная къ такого рода мѣрѣ,
которая обычно выбирается однимъ лицомъ, a исполненіе по-
ручается другому, менѣе щепетильному.
Т. И. Полнеръ въ интересной статьѣ о „Войнѣ и мирѣ"
Л. Толстого 1) даетъ такое сопоставленіе характеровъ кн.
Андрея и Пьера Безухаго: „По преобладанію разума или
чувства они являются натурами прямо противоположными...
Одна черта у нихъ, однако, общая. Ихъ взгляды, убѣжденія,
міросозерцаніе находятся въ состояніи неустойчиваго равно-
вѣсія. Въ каждую данную минуту можно ждать въ этой
области рѣшительныхъ перемѣнъ. Такіе перевороты всегда
связаны съ событіями чисто личнаго свойства — болѣзнью,
измѣной жены, неудачами въ любви или общественной де-
ятельности и тому подобномъ. Вдругъ въ головѣ свертывается
тотъ главный винтъ, на которомъ держалась жизнь, связь
между прежде понятными явленіями разсыпается, міръ заво-
лакивается, наступаетъ хаосъ. Потомъ, постепенно разру-
шенный міръ начинаетъ снова возстанавливаться въ душѣ на
иныхъ, (кажется) уже незыблемыхъ основаніяхъ. Но насту-
паетъ новая личная катастрофа и опять все разваливается.
*) Война и Миръ. Памяти Л. Н. Толстого. Сборникъ подъ редакціей
В. П. Обнинскаго и Т. И. Полнера. М. 1912. Стр. 61.

Основы характеровъ остаются всегда неизмѣнными: нельзя
представить себѣ кн. Андрея слабаго волею и безъ гордаго по-
нятія чести и Пьера Безухаго безъ проявленія „ золотого
сердца". Но нельзя также представить себѣ послѣднюю
стадію развитія ихъ духовной жизни, послѣднее міросозер-
цаніе каждаго изъ нихъ. Смерть можетъ прекратить эти пе-
ревороты, но до самой смерти нельзя положиться ни на одно
(на этотъ разъ уже самое достовѣрное!) рѣшеніе. И нельзя
сказать, чтобы здѣсь мы имѣли дѣло съ постояннымъ ду-
шевнымъ хаосомъ, постояннымъ колебаніемъ, постояннымъ
движеніемъ. Въ каждый данный моментъ убѣжденія катего-
ричны и тверды, какъ скала. А на завтра, быть можетъ,
обстоятельства сложатся въ личную катастрофу, и весъ
стройный душевный міръ предшествующей прочной постройки
безнадежно завалится".
Такимъ образомъ оказывается, что кромѣ возрастной
эволюціи, благодаря которой моральная настроенность од-
ного и того же лица въ молодости, въ зрѣлости и въ ста-
рости представляетъ нѣкоторыя различія, возможны явленія
катастрофическаго характера, неожиданныя и сильныя,,
вслѣдствіе которыхъ въ убѣжденіяхъ человѣка происходятъ
и болѣе рѣзкія перемѣны. Жизнерадостный обращается въ
безнадежнаго пессимиста, энергичный—въ апатичнаго, а эти
настроенія всегда отражаются и на убѣжденіяхъ. Справед-
ливо говоритъ Pierre Janet, что нельзя довѣрять моральной
цѣнности человѣка, высказывающаго высокіе и благіе прин-
ципы, если онъ не пережилъ испытаній въ практикѣ жизни.
Жизнь всегда можетъ повернуться къ человѣку такою сторо-
ною, которую раньше онъ игнорировалъ, считая незначитель-
ною, временною. Уроки жизни въ этомъ направленіи бы-
ваютъ иногда очень внушительными.
Такого рода катастрофы, вызывающія пересмотръ своихъ
убѣжденій, а иной разъ и всего міросозерцанія, бываютъ
въ жизни каждаго. Неустойчивость взглядовъ у кн. Андрея
и Пьера Безухаго въ художественномъ изложеніи Л. Тол-
стого, только выразилась рѣзче, виднѣе, но она свойственна
каждому изъ насъ и вполнѣ нормальна. Человѣкъ, живя,
чувствуетъ и мыслитъ и самою жизнью наталкивается на
пересмотръ своихъ взглядовъ и убѣжденій. Т. И. Полнеръ,

давая характеристику героевъ „Войны и Міра", отмѣтилъ
черту общечеловѣческую. Несогласны мы съ нимъ только въ
томъ, что перевороты этого рода „всегда связаны съ событіями'
чисто личнаго свойства"; они могутъ вытекать и изъ ка-
тастрофъ общественнаго характера. Не только личныя пе-
реживанія, но и научныя открытія, уроки жизни, могутъ
ставить передъ отдѣльными личностями и цѣлыми общества-
ми вопросы, побуждающіе ихъ пересматривать свои убѣж-
денія, признавать вѣрными легшіе въ основу ихъ принципы
и ошибочными сдѣланные изъ нихъ выводы, выдвигать съ
задняго плана на передній то или иное требованіе и проч.
Рисуя „человѣка" въ идеалѣ, мы представляемъ его
себѣ обладающимъ ясно поставленными, неподкупными убѣ-
жденіями, связанными въ одно цѣльное міропониманіе, слу-
жащими ему руководствомъ въ жизни. При сношеніяхъ съ
людьми, онъ постоянно помнитъ, что имѣетъ дѣло съ „че-
ловѣкомъ", какъ бы убога ни была эта личность. Иное
дѣло, когда мы видимъ передъ собою живого человѣка,
особенно молодого. Мы знаемъ, что близкія сношенія съ
людьми принесутъ ему много разочарованій, что жизнь точ-
но намѣренно будетъ коверкать его душу, раскрывать ему
прелести и побѣды злого себялюбія, такъ называемыхъ благъ
земныхъ и пр. И не требуя отъ человѣка, чтобъ онъ удо-
влетворялъ нашему идеалу „человѣка" въ полнотѣ и совер-
шенствѣ, мы будемъ пытливо всматриваться, есть ли у него
тотъ фондъ, о которомъ мы упоминали раньше. Бели онъ
есть у него, онъ будетъ спотыкаться, но не падать, откло-
няться съ прямого пути и опять возвращаться на него,
попавъ въ болото, онъ не завязнетъ въ немъ, a употре-
битъ всѣ усилія, чтобъ выбраться на твердую почву, гдѣ
можно идти ровнымъ и увѣреннымъ шагомъ. Онъ, несовер-
шенный, надѣленный человѣческими слабостями, будетъ со-
вершенствоваться, крѣпнуть въ своихъ убѣжденіяхъ. Можно
надѣяться, что онъ не сожжетъ всего, чему поклонялся, и
ее поклонится всему, что сжигалъ.* При катастрофахъ, вы-
зывающихъ такія превращенія у людей съ убѣжденіями,
рушатся стѣны, но фундаментъ остается.
Въ этомъ фундаментѣ цементомъ, связующимъ всѣ части,
служитъ признаніе человѣческаго достоинства и въ себѣ и въ

другихъ людяхъ. Зная натуру человѣческую, способную и
на добро, и на зло, мы можемъ желать, но не можемъ тре-
бовать, чтобъ каждая личность олицетворяла собою „чело*
вѣка", рисующагося въ идеалѣ. Можемъ желать, чтобы онъ
возводилъ стѣны своего міропониманія не на пескѣ, а на
этомъ твердомъ фундаментѣ, чтобъ онъ и при увѣренности,
что онъ никогда не достигнетъ совершенства, все же со-
вершенствовался. И такіе люди есть, и такихъ не мало. Къ
сожалѣнію, можетъ быть, еще болѣе людей, воздвигающихъ
свои жилища на пескѣ, не заботясь о прочности ихъ, успо-
каивая себя тѣмъ, что на ихъ вѣкъ хватитъ, a „послѣ насъ—
хоть потопъ".
Мы полагаемъ, что такое пониманіе идеала Пирогова
отнюдь не противорѣчитъ его воззрѣнію. Онъ былъ требо-
вателенъ, когда писалъ о „Вопросахъ жизни" и вызвалъ су-
жденіе, что онъ непримиримый идеалистъ. Но, когда онъ
сталъ въ условія дѣйствительной жизни, онъ обнаружилъ
извѣстную терпимость и къ заблужденіямъ молодежи, и къ
непризнанію Христа евреями, и даже къ той инертности,
тяжести на подъемъ, которыя онъ видѣлъ въ окружающихъ
его педагогахъ.
Выдвинутое Пироговымъ требованіе самовоспитанія, са-
моусовершенствованія вызывалось условіями даннаго момента:
вѣрилось, что устанавливается новый фазисъ жизни, который
будетъ все болѣе повышать нравственный цензъ обществен-
ныхъ дѣятелей. Но когда оказалось, что въ мѣха новые
вливается вино старое, все же это не могло послужить до-
статочнымъ поводомъ понижать цензъ человѣка. Наставнику,,
судьѣ, земцу надо быть трудоспособнымъ, справедливымъ,
гуманнымъ, чтобы лучше использовать новыя учрежденія,
хотя и не вполнѣ совершенныя. Съ хорошими людьми при
всякихъ условіяхъ живется лучше, чѣмъ съ дрянными. Учре-
жденія могутъ отставать-отъ требованій общественнаго мнѣнія,
и тѣмъ болѣе желательно, чтобъ нравственное сознаніе об-
щества не засыпало, а бодрствовало и вносило поправки въ
несовершенныя формы жизни.
То, что справедливо для каждаго человѣка, справедливо

и для педагога. Только тотъ, кто цѣнитъ въ себѣ человѣче-
ское достоинство, можетъ цѣнить его въ другомъ; наоборотъ,
отъ человѣка, который себя не уважаетъ, нельзя ожидать,
чтобы онъ уважалъ другихъ. Совершенствуясь самъ, настав-
никъ будетъ звать къ тому же и своихъ питомцевъ. Оказан-
ное имъ ученику уваженіе, обязываетъ послѣдняго, рождаетъ
самовнушеніе. Колеблющимся, неустойчивымъ слѣдуетъ вну-
шать довѣріе къ голосу совѣсти, сознаніе пользы усилій, от-
нюдь не третируя ихъ поступковъ, какъ свидѣтельства окон-
чательной, безнадежной испорченности. Почувствовавъ въ себѣ
силу воли, юноша начинаетъ слѣдить за собою, самъ надѣ-
ваетъ на себя узду, сдерживается, цѣнитъ свою репутацію;
попавъ въ безнадежные — махаетъ на все рукою, считаетъ
себя отпѣтымъ и легко катится подъ-гору. Опускаются въ
этомъ случаѣ и тѣ неустойчивые, которымъ нуженъ автори-
тетный голосъ нравственно-высокихъ личностей, чтобъ удер-
живать себя отъ распущенности и слабовольныхъ уступокъ
передъ соблазнами жизни.
Внушать наставникамъ обязанность самовоспитанія, стро-
гость къ себѣ и уваженіе къ своему человѣческому достоин-
ству, Пироговъ имѣлъ право. Онъ самъ работалъ надъ собою
и достигъ такой степени совершенства, что рисуется намъ
почти идеаломъ. Это былъ великій гражданинъ-христіанинъ.
Крупная научная сила, оставившая по себѣ глубокій слѣдъ
въ наукѣ, опытный и талантливый хирургъ, сердечный и за-
ботливый администраторъ госпиталей на поляхъ битвъ, трез-
вый и проницательный умъ, человѣкъ громаднаго нравствен-
наго авторитета въ роли попечителя учебнаго округа, не
боявшійся выносить свои педагогическія воззрѣнія въ печать
на общее обсужденіе всего общества, въ высшей степени про-
стой въ обращеніи, прекрасно понимавшій молодежь въ ея
увлеченіяхъ и заблужденіяхъ на почвѣ идеальныхъ стремле-
ній,—таковы главнѣйшія черты нравственнаго облика Пирогова.
Мы привели уже замѣчаніе В. Я. Стоюнина, что педа-
гоги и родители не обратили вниманія, что требованія Пиро-
гова возлагали на нихъ трудную задачу самовоспитанія. Тогда
же мы признали это требованіе существеннымъ и важнымъ.
Въ подтвержденіе этого укажемъ, что и въ ближайшее къ
намъ время нѣкоторые педагоги-писатели возвращаются къ во-

просу о самовоспитаніи педагоговъ, хотя и исходятъ не отъ
Пирогова, a отъ Толстого.
Такъ, И. Накашидзе трактуетъ въ „Свободномъ воспита-
ніи" (1908 —1909 г., № 5), вопросъ „О самовоспитаніи"
педагога и о томъ крупномъ значеніи, которое оно имѣетъ
для воспитанія юношества. По своему содержанію статья эта
весьма близка не только къ основной темѣ Пирогова, но и
къ ея разрѣшенію. Авторъ также признаетъ, что „цѣнность
нашей внутренней жизни, все наше человѣческое достоинство,
вся полнота нашей духовной природы зависитъ отъ того, на-
сколько мы подчиняемъ себѣ свои низменныя побужденія, по*
бѣждаемъ ихъ, властвуемъ надъ ними". Онъ признаетъ су-
ществованіе постоянной, непримиримой вражды между нашими
низшими инстинктами и высшими стремленіями. Человѣкъ,
борящійся съ самимъ собою, твердо знаетъ, чѣмъ красна че-
ловѣческая жизнь, гдѣ кроется то вѣчное, незыблемое начало,
на которомъ, какъ на твердомъ фундаментѣ, должно строиться
истинно-человѣческое существованіе. Въ поступкахъ и словахъ
такого человѣка чувствуется нравственная цѣнность. Слова
его не пустой звукъ, не мертвая форма безъ содержанія, а
полная внутренняго смысла живая дѣйствительность. Со сло-
вомъ его считаются, какъ съ нравственной силой, и эта сила
„проявляется въ тонѣ и смыслѣ его рѣчи, въ его сужденіи
и оцѣнкѣ жизненныхъ явленій, въ мѣткомъ опредѣленіи ихъ
внутренней цѣнности, ихъ настоящаго значенія, въ улавли-
ваніи во всемъ этомъ волнующемся вокругъ насъ житейскомъ
морѣ явленій постояннаго, вѣчнаго характера, какъ проявле-
нія дѣйствующаго въ основѣ мірозданія творческаго начала
и отбрасываніи всего того, что мимолетно".
Разобравшись въ своей человѣческой природѣ, одержавъ
надъ собою нравственную побѣду, человѣкъ вырабаты-
ваетъ себѣ критерій для познанія и оцѣнки и другихъ людей,
пріобрѣтаетъ способность чутко схватывать, къ чему стре-
мится, что любитъ, чѣмъ живо стоящее передъ* нимъ су-
щество.
„Люди, замѣчаетъ И. Накашидзе, чутко относятся къ
нравственно-твердому, духовно-сильному человѣку. Они точно
чуютъ всю цѣнность происходящей въ немъ сложной духов-
ной работы и тянутся къ ней, какъ растеніе къ солнечному

свѣту, какъ къ единственному просвѣту въ той тьмѣ, въ ко-
торой они ощупью блуждаютъ". Тоже и дѣти. „Ребенка по-
учаютъ и наставляютъ, главнымъ образомъ, факты, дѣйствія,
поступки окружающихъ людей. Поступки эти реальная, живая
сила въ ихъ глазахъ, импонирующая имъ своимъ жизненнымъ
характеромъ. Мораль, нравственное поученіе вытекаетъ тогда
естественно изъ того, что дѣти видятъ воочію осуществляю-
щимся въ реальной жизни".
Л. Толстой тоже придаетъ громадное значеніе самовоспи-
таніи) педагоговъ. „Воспитаніе представляется сложнымъ в
труднымъ дѣломъ только до тѣхъ поръ, пока мы хотимъ, не
воспитывая себя, воспитывать своихъ дѣтей или кого бы то
ни было". Для воспитанія другихъ надо самому жить хорошо
и работать надъ собою. Тогда не придется скрывать отъ дѣ-
тей свою жизнь, не придется дѣлать ничего только на-по-
казъ. Воспитаніе и отношеніе къ людямъ сводятся въ одинъ
вопросъ, именно въ послѣдній: какъ относиться къ людямъ
не на словахъ только, а на дѣлѣ. „Все воспитаніе сводится
къ тому, чтобы самому жить хорошо, т.-е. самому двигаться,
воспитываться, только этимъ люди вліяютъ на другихъ, во-
спитываютъ ихъ, и тѣмъ болѣе на дѣтей, съ которыми они
связаны. Быть правдивымъ и честнымъ съ дѣтьми, не скры-
вая отъ нихъ того, что происходитъ въ душѣ, — есть един-
ственное воспитаніе".
Первая статья Пирогова представляла собою не болѣе
какъ голосъ одного изъ членовъ общества. Въ то время Пи-
роговъ не былъ профессіональнымъ педагогомъ и ne предпо-
лагалъ измѣнить свое врачебное поприще на педагогическое.
Знаніе жизни и глубокое пониманіе ее произвели то, что
статья его оказалась не только поучительной и широко со-
держательной, но и проникающею въ самую глубь воспита-
тельнаго дѣда.
Тѣсная же связь происхожденія статьи Пирогова съ пе-
реломомъ въ нашей общественной жизни этимъ самымъ обре-
кала ее на то, что оцѣнка ея содержанія въ отношеніи при-
мѣнимости будетъ мѣняться въ зависимости отъ мѣняющихся
вѣяній общественной жизни.
Въ ближайшіе же годы въ основавшихся тогда педаго-

гическихъ журналахъ помѣщалось много статей по тѣмъ же
вопросамъ, которые поднялъ въ своей статьѣ Пироговъ; объ
отдаленіи спеціальнаго образованія отъ общаго, о самовоспи-
таніи, о воспитаніи воли. Тутъ читатель встрѣчалъ имена
П. Гурьева, H. Вышнеградскаго, В. Стоюнина, Я. Невѣрова,
П. Рѣдкина и др.
Въ статьяхъ, появлявшихся позже до послѣдняго времени,
мы также часто встрѣчаемъ мысли и пожеланія, при чтеніи
которыхъ невольно вспоминаешь, что Пироговъ въ свое время
высказалъ такую же мысль или такое же пожеланіе, хотя
иной разъ и ограничился одной фразою, почти намекомъ.
Конечно, позднѣйшій писатель не повторяетъ Пирогова —
хотя и это бываетъ нерѣдко, a разрабатываетъ его мысль,
развиваетъ, научно обосновываете. Даже тѣ, что совсѣмъ отри-
цаютъ воспитаніе или ратуютъ за свободное воспитаніе, схо-
дятся съ Пироговымъ въ желаніи видѣть человѣка возможно
совершеннымъ, способнымъ пользоваться всѣми дарами природы,
вложенными въ его натуру.
Мы и теперь часто слышимъ о національности школы, о нрав-
ственно воспитующемъ значеніи обученія религіи 1), о томъ, мы
1) Каждый разъ, когда въ части общества обнаруживается нравстен-
ная распущенность, чрезмѣрное свободомысліе, матеріализмъ и т. п., мы
ищемъ врачеванія въ усиленіи преподаванія Закона Божія и подъемѣ зна-
ченія законоучителя. Когда Головнинъ въ 1866 г. внесъ въ комитетъ мини-
нистровъ предложеніе подчинить церковно-приходскія школы Ю. З. края
дирекціи M. Н. Пр.; то онъ встрѣтилъ энергичное противодѣйствіе со стороны
бывшаго тогда оберъ-прокуроромъ гр. Д. А. Толстого. Въ „отдѣльномъ мнѣ-
ніи" онъ весьма одобрялъ деятельность духовенства въ этомъ краѣ и вы-
сказалъ такую общую мысль: „Коренныя начала, содержимыя нашею цер-
ковью, неизмѣнны, и ея служители посему всегда будутъ имѣть неоспори-
мое преимущество предъ всякими другими учителями народа, которые
иногда могутъ увлекаться собственными воззрѣніями, не всегда полезными
для правительства и государства". Вскорѣ онъ былъ назначенъ министромъ
народнаго просвѣщенія съ сохраненіемъ должности оберъ-прокурора. (С. Та-
тищевъ. Имп. Александръ II. T. II, стр. 260 и слѣд.).
Мы не будемъ обсуждать здѣсь мысли гр. Д. А. Толстого. Замѣтимъ
только, что Пироговъ, преклоняющійся передъ нравственными завѣтами,
содержащимися въ Откровеніи, отнюдь не рисуется намъ единомышлен-
никомъ министра. Во-первыхъ, онъ высоко цѣнилъ воспитующее значеніе
науки, а во-вторыхъ, онъ говорилъ, какъ видно изъ послѣдующаго, не объ
школьныхъ урокахъ Закона Божія, а о христіанской жизни.

слимъ ли авторитетъ педагога, когда этотъ педагогъ самъ несамо-
стоятеленъ, а находится подъ опекой учебной администраціи и
проч. Обо всемъ этомъ и о многихъ другихъ животрепещущихъ
вопросахъ Пироговъ подумалъ и такъ или иначе высказался,
и каждый, кто интересуется этими вопросами, найдетъ справку
у Пирогова. Въ его рѣшеніяхъ, хотя бы и высказанныхъ
мимоходомъ, всегда чувствуется большой умъ, способный
навести васъ на правильный путь рѣшенія сложныхъ вопросовъ
воспитанія. Вопросы, которые онъ затрогивалъ, одни—до сихъ
поръ не рѣшены и вызываютъ споры, — другіе нашли себѣ
осуществленіе, но такое, какое никого не удовлетворяетъ; но
именно то, что мыслящимъ людямъ то и дѣло приходится
возвращаться къ нимъ, говоритъ за то, что вопросы эти
жизненны и настолько капитальны, что на усвоеніе ихъ
обществомъ потребуется, можетъ быть, не одно поколѣніе.
Это не тѣ вопросы, которые разрѣшаются министерскимъ цир-
куляромъ, и рѣшенія которыхъ вводятся въ практику на дру-
гой день по полученіи циркуляра. Это вопросы идейные, мо-
ральныя, изъ-за которыхъ одна часть общества борется съ
другой на всемъ пространствѣ жизни: въ семьѣ, въ школѣ,
государствѣ. Если слѣдить за этою борьбою только по отра-
женію ея въ литературѣ, то мы далеко не увидимъ всей кар-
тины ея, и исторія педагогическихъ идей, скупящаяся на
сопоставленіе ихъ съ явленіями общественной жизни, можетъ
оказаться недостаточно связною и послѣдовательною.
При такой борьбѣ совершенно естественно, что разныя
общественныя группы: политическія партіи, само правитель-
ство, церковь, сословія, желая пріобрѣсти господствующее
положеніе въ обществѣ, прежде всего хватаются за школу и
начинаютъ перестраивать ее. Перестройка обыкновенно совер-
шается по упрощенному плану. Насажденіе „направленія"
обыкновенно выражается въ изгнаніи изъ школы всѣхъ разно-
мыслящихъ. Церковная школа удаляетъ не вѣрующихъ или
просто не признающихъ церковной дисциплины, правитель-
ственная—людей оппозиціоннаго направленія и т. д. Нетер-
пимость, являющаяся слѣдствіемъ умственной узости—царитъ
среди насъ, и благодаря ей школа, требующая отъ ея дѣя-
телей творческихъ силъ, часто лишается обладающихъ ими и
остается съ одними шульмейстерами. По мысли Пирогова,

такого эксплоатированія школы не должно быть: ея задача—
воспитаніе человѣка, прежде всего человѣка, а уже на этой
почвѣ вырастетъ и спеціалистъ, и гражданинъ. „Дайте вы-
работаться внутреннему человѣку, дайте время и средства
подчинить себѣ наружнаго, и у васъ будутъ... граждане".
Много лѣтъ спустя послѣ того, какъ Пироговъ оставилъ
педагогическое поприще и снова вернулся въ положеніе ря-
дового гражданина отечества, самъ онъ имѣлъ возможность
провѣрить, на сколько вѣрно вышеприведенное положеніе.
Отбросивъ заботы о воспитаніи человѣка внутренняго, руко-
водители народнаго просвѣщенія, принялись изготовлять прямо
наружнаго, да еще утвержденнаго образца, и Пироговъ снова
съ горечью въ сердцѣ могъ констатировать, что забвеніе
основного требованія педагогики: въ общеобразовательной
школѣ „надо воспитывать человѣка"—до добра не доводитъ.
Событіе 1 марта 1881 года произвело на него сильное
впечатлѣніе, подъ вліяніемъ котораго онъ пытался собрать
во-едино мысли, рождавшіяся по разнымъ поводамъ о напра-
вленіи нашей внутренней политики за пережитое имъ время.
Собранныя мысли у него сложились въ стройную систему,
гдѣ вопросъ о человѣкѣ или, какъ онъ говоритъ, объ инди-
видуальной личности, самъ собою занялъ видное мѣсто.
„Шекспиръ, говоритъ онъ въ своемъ дневникѣ, въ одномъ
изъ замѣчательнѣйшихъ своихъ произведеній—„Буря"—изо-
бразилъ намъ наглядно, въ лицѣ Калибана, звѣрскую натуру
человѣка, удерживаемую въ постоянномъ рабствѣ умомъ и
при малѣйшемъ послабленіи всегда готовую войти въ заго-
воръ противъ властелина. Это прирожденное человѣку звѣр-
ство есть одно изъ стадныхъ его свойствъ, уступающее и
подчиняющееся только одному развитію индивидуализма въ
обществѣ. Умъ, конечно, различнаго склада, есть свойство
чисто индивидуальное, и потому, именно, онъ и различенъ,
противенъ всегда и у всѣхъ одинакому стадному звѣрству".
(Пироговъ, II, 333). Правители сильно ошибаются, упуская
изъ виду этотъ антагонизмъ, полагая, что со стаднымъ звѣр-
ствомъ всегда можно справиться внѣшнею силою; они, ради
своего авторитета, подавляютъ развитіе личности и индиви-
дуальныхъ свойствъ. Но звѣрство не можетъ быть рабомъ
несвободнаго и стѣсненнаго ума. Замѣтивъ слабость индиви-

дуальнаго ума, долго бывшаго подъ гнетомъ, звѣрство бун-
туетъ и порабощаетъ себѣ умъ, заставляя его служить себѣ.
Правительство лишается услугъ ума, которыя ему нужны, и
имѣетъ передъ собою звѣря, вооруженнаго умственными си-
лами, хотя бы и небольшими.
„Развитіе индивидуальной личности и всѣхъ присущихъ
ей свойствъ,—говорилъ Пироговъ по поводу событія 1 марта
1881 года,—вотъ, по моему мнѣнію, талисманъ нашъ про-
тивъ недуговъ вѣка, клонящагося къ закату. Средствъ къ
этому развитію не мало, была бы добрая и твердая воля".
(II, 315).
Далѣе онъ указываетъ аналогію между такимъ предста-
вленіемъ человѣка и представленіемъ государства. Здѣсь пра-
вительство—умъ, народъ—звѣриное стадо. Пока народъ жи-
ветъ стадною жизнію, единовластіе вполнѣ достаточно для
управленія народомъ. Выдѣляющіяся изъ общей массы даро-
витыя личности привлекаются къ пособничеству въ управле-
ніи народомъ, для чего предварительно пропускаются черезъ
учебныя заведенія, организованныя правительствомъ. Со вре-
менемъ, естественнымъ путемъ, или благодаря такимъ круп-
нымъ реформамъ, какою было у насъ освобожденіе крестьянъ,
число индивидуализировавшихся личностей возрастаетъ, пре-
вышаетъ потребность въ нихъ правительства и остается въ
средѣ общества. Народъ не представляетъ тогда сплошного
стада, въ немъ являются личности, индивидуумы, сохраняю-
щее еще звѣриныя свойства, но обладающіе умомъ, который
и держитъ звѣря въ повиновеніи себѣ. Съ другой стороны,
этотъ же умъ служитъ человѣку въ его стремленіи уразумѣть
общественную жизнь, ея выгодныя и невыгодныя стороны и
рождаетъ критическое отношеніе къ правительству, беруще-
муся устроятъ эту жизнь. Такая критика непременно най-
детъ нѣчто, неодобряемое ею въ распоряженіяхъ правитель-
ства, потому что государство, представляя высшую коллек-
тивную единицу, чѣмъ разныя общественныя группы, всегда
склонно подчинять ихъ интересы своимъ. Если государство
сознаетъ, что при всемъ томъ въ интересахъ той и другой
стороны есть нѣчто общее и что взаимныя недоразумѣнія же-
лательно разрѣшать мирнымъ путемъ, оно заботится о рас-
пространеніи и углубленіи просвѣщенія среди индивидуали-

зирующихся личностей, чтобы быть обезпеченнымъ большимъ
числомъ лицъ, держащихъ своего звѣря въ уздѣ, поступаю-
щихъ по велѣніямъ разума, чуждающихся какого бы то ни
было насилія. Но правители могутъ вступить на иной путь:
не считаться съ тѣмъ, что народъ уже больше не стадо, или,
почему либо, считать это измѣненіе нежелательнымъ и, вѣря,
что оно обладаетъ силами укротить звѣря, обратить свои за-
боты на то, чтобы сдерживать индивидуализацію, не допу-
скать критики своихъ дѣйствій и проч.
„Всякая государственная власть, держащая кормило пра-
вленія, замѣчаетъ Пироговъ, говоритъ если не вслухъ, то про
себя: „государство—это я", если же и не говоритъ, то всегда
хотѣла бы это сказать". (II, 311). Конечно, такое положе-
ніе вещей обнаруживаетъ еще рѣзче рознь интересовъ и со-
здаетъ враждебное настроеніе.
Возникаетъ борьба между правительствомъ и обществомъ,
и всегда между членами послѣдняго найдутся такіе, въ ко-
торыхъ звѣрь* побѣдитъ разумъ и толкнетъ его воспользо-
ваться стаднымъ чувствомъ народа, чтобы вызвать его на
насиліе и всякія злыя дѣла.
Такимъ образомъ, разбираясь въ общественныхъ явле-
ніяхъ періода нашей исторіи, предшествовавшаго 1881 году,
Пироговъ опять-таки пришелъ къ выводу о необходимости
признанія за каждымъ права быть индивидуумомъ, т.-е. че-
ловѣкомъ.
Эти размышленія Пирогова и по сіе время не потеряли
своего значенія. Въ нихъ онъ объединилъ мораль личную съ
моралью общественной, поставивъ „человѣка" въ центрѣ всего
вопроса. Уваженіе человѣческаго достоинства въ себѣ и въ
другихъ должно руководить нами въ личныхъ и обществен-
ныхъ сношеніяхъ. Надо желать развитія разумной индиви-
дуальности въ людяхъ, если хотимъ достигнуть мирнаго пре-
успѣянія общества. То же слѣдуетъ сказать и относительно
учебныхъ заведеній. Школа, видящая передъ собою только
стадо учениковъ и заботящаяся прежде всего о томъ, чтобы
являться передъ ними во всеоружіи наказаній и строгостей,
этимъ самымъ будитъ и питаетъ въ своихъ воспитанникахъ
звѣриные инстинкты, отвлекаетъ ихъ вниманіе отъ учебной
работы къ выходкамъ противъ учителей. Только человѣчныя

отношенія къ учащейся молодежи и заботы школы о серьез-
ной постановкѣ преподаванія установляютъ въ школѣ мирное
теченіе учебно-трудовой жизни. Старые педагоги и родители
учащихся прекрасно знаютъ, что гдѣ учатся хорошо, тамъ и
ведутъ себя хорошо.
III.
Мы уже указывали, что педагогическое движеніе 60-хъ
годовъ стояло въ тѣсной связи съ общимъ движеніемъ во
всѣхъ областяхъ общественной жизни. Пегагоги раздѣляли съ
обществомъ то повышенное настроеніе, которое охватило
всѣхъ подъ впечатлѣніемъ предпринятымъ правительствомъ
реформъ.
Реформы касались весьма существенныхъ практическихъ
вопросовъ общественнаго устройства „и вмѣстѣ, прибавляетъ
А. H. Пыпинъ, удовлетворяли нравственное чувство обще-
ства", онѣ вызывали общій интересъ и порождали весьма
оживленную полемику, съ одной стороны, между сторонниками
и противниками реформъ, a съ другой—между тѣми, кто раз-
рабатывалъ ихъ только теоретически, и тѣми, кому приве-
лось быть членами разныхъ комиссій, выработывавшихъ
уставы и положенія, подлежавшіе затѣмъ законодательному
утвержденію.
Такимъ образомъ лицамъ, строившимъ новую жизнь, при-
ходилось выслуживать упреки и за то, что они вели жизнь
впередъ, и за то, что ихъ шаги въ этомъ направленіи каза-
лись недостаточно рѣшительвыми, и осуществленіе реформъ
не отвѣчало теоретически выработанному идеалу ихъ. Новыя
идеи, изъ книгъ переходя въ жизнь, неизбѣжно должны были
считаться съ реальными условіями и утратить часть своей
идеальной чистоты.
ВпоСлѣдствіи стало не трудно указывать заблужденія,
увлеченія и крайности литературы шестидесятыхъ годовъ.
Ихъ указывали и въ свое время, но критики, осуждавшіе
эти ошибки съ различныхъ точекъ зрѣнія, на которыхъ они
стояли, въ огромномъ большинствѣ сошлись на признаніи
этой эпохи выдѣляющеюся изъ другихъ интенсивностью pa-

боты, совершаемою въ доброжелательномъ духѣ и съ радост-
нымъ настроеніемъ, при которомъ совершенно естественны и
увлеченія и крайности. Нѣкоторая восторженность отзывовъ
о 60-хъ годахъ особенно замѣтна въ тѣхъ статьяхъ, которыя
писались много лѣтъ спустя, когда эти годы отошли уже въ
область воспоминаній.
„Освобожденіе крестьянъ, писалъ, напримѣръ, кн. Ме-
щерскій 1), созданіе безцензурной печати, отдѣленіе админи-
стративной и судебной властей, городское и земское само-
управленіе — все это представляло одну стройную систему,
одно начало, проведенное черезъ всѣ реформы. Это — пред-
дверіе конституціоннаго образа правленія. Въ складкахъ этихъ
реформъ несомнѣнно заключалась и свобода. Она вѣяла, она
чувствовалась, она носилась въ воздухѣ. И въ частной жизни,
и въ общественной, и въ государственной замѣчался сильный
подъемъ духа. Воспрянуло, заговорило и поднялось все луч-
шее въ обществѣ, всѣ лучшія стремленія, всѣ лучшія про-
явленія души лучшей части общества. Словно Духъ Божій,
внѣдряющійся въ душахъ лучшихъ людей Россіи, запертый
тамъ какъ въ темницахъ и проявляющій себя по временамъ
въ чудныхъ твореніяхъ колоссовъ русской литературы, словно
онъ явился въ свѣтъ, носился въ атмосферѣ и воспроизво-
дилъ тотъ удивительный подъемъ духа, который окружалъ
освободительныя реформы императора Александра II. И что
же. Теперь даже какъ-то странно вспоминать этотъ подъемъ
духа. Теперь, когда мы присутствуемъ на похоронахъ всѣхъ
этихъ реформъ, когда мы видимъ затоптанными въ грязь всѣ
высшіе идеалы 60-хъ годовъ, когда мы видимъ главенство
толпы съ ея отвратительными, чисто животными инстинктами—
становится жутко на душѣ, слезы душатъ горло, словно стоите
вы передъ не засыпанной еще могилой, въ которой лежитъ похо-
роненнымъ все дорогое вашему сердцу, вся ваша духовная
жизнь". 2).
1) Гражданинъ, 1896 г. № 34.
2) Причину всего этого крушенія Мещерскій видитъ въ томъ, что кре-
стьянская реформа разорила помѣщика-дворянина, единственнаго предста-
вителя въ то время интеллигентной Россіи. Отсюда — пониженіе общага
духовнаго уровня русской интеллигенціи и т. д.

„Память о 60-хъ годахъ, пишетъ H. Котляревскій 1), была
дорога русскому прогрессисту почти какъ греза о какой-то
героической эпохѣ. Героизма было дѣйствительно не мало въ
этотъ замѣчательный періодъ нашей исторіи, и на извѣст-
номъ разстояніи онъ сильно выигрывалъ. Все повседневное,
прозаическое, сѣрое и мрачное отступало на задній планъ и
на фонѣ нашей дореформенной жизни необычайно ярко обрисовы-
вался обликъ молодой, обновленной Россіи съ новыми скри-
жалями законовъ въ рукахъ, съ разбитыми цѣпями у ея ногъ,
со взоромъ, устремленнымъ увѣренно навстрѣчу восходящему
солнцу новой жизни. Вокругъ этого символическаго облика
мощи и здоровья размѣщалась цѣлая толпа лицъ, съ кото-
рыми молодая Россія—поборница правды и справедливости—
вступила на новый широкій путь жизни.
Въ этихъ воспоминаніяхъ рѣчь идетъ не о литературѣ
только, а о всемъ тогдашнемъ обществѣ, объ одушевленіи,
охватывавшемъ всю жизнь, объединившемъ правительство и
общество.
„Есть эпохи монотеистическія, суровыя, какъ древній
Израиль, есть эпохи политеисческія, свѣтлыя какъ Эллада и
разнообразныя, какъ она. Судить одну въ свѣтѣ принциповъ
другой — едва ли основательно... пишетъ В. Розановъ 2).
Шестидесятые годы были такою монотеистическою эпохою,
„объ одномъ богѣ". Пишемъ съ маленькой буквы, потому
что мы говоримъ, конечно, объ идеалѣ, но чрезвычайно стра-
стно вѣруемомъ — объ идеалѣ „обожествленномъ". Такимъ
идеаломъ въ 60-ые годы была „польза". Но какая польза?
Не меркантильная, не американская, не польза своего „я",
не польза, какъ сумма удобствъ жизни. Предносился взору
людей того времени „золотой сонъ" будущаго; но „сонъ",
который долженъ настать для всего человѣчества, и притомъ
разомъ, а именно матеріально, вещественно, здѣсь на землѣ.
Люди неимущіе, люди зависимые сгорали въ идеѣ имѣющаго
наступить братства людей, имѣющей осуществиться свободы
людей, имѣющаго наступить довольства людей". (Стр. 136).
„Итакъ, идеалъ 60-хъ годовъ былъ „утилитарный", но
1) H. Котляревскій. „Вѣст. Европы", 1910 г. № 8, стр. 190.
2) „Шестидесятые годы и утилитарная критика", В. Розановъ. Новый
путь, февраль, 1902 года. Стр. 136—141.

въ какомъ-то пророческомъ, священномъ смыслѣ. Сообщилъ
ли онъ колоритъ всей эпохѣ и именно поэтическій? Да...
Великая эпоха была истинно поэтическая, и она вздымала
крылья индивидууму... Кажущіяся „утилитарныя" оцѣнки ли-
тературныхъ произведеній въ 60-е годы были только съ виду
такими, а на самомъ дѣлѣ это были оцѣнки, вытекавшія изъ
общей братской одушевленности однимъ идеаломъ, монотеи-
стическимъ, и полныя ревности къ инымъ богамъ". Этихъ
„иныхъ боговъ" казнили въ ту пору, какъ Израиль казнилъ
„вааловъ"... Та эпоха только казалась грубою. На самомъ
дѣлѣ это была деликатнѣйшая эпоха, съ деликатнѣйшимъ
отношеніемъ къ ближнему, къ человѣку, къ женщинѣ, къ
народу, къ ребенку. Я, не придумывая, а на удачу назвалъ
цѣлую рубрику предметовъ, а когда вдумаешься въ каждое
поименно, увидишь, что въ 60-ые годы родилось и выросло
истинно доброе и впервые доброе отношеніе ко всему на-
званному".
Слишкомъ тягостенъ былъ тотъ гнетъ, который въ пред-
шествующіе годы приходилось испытывать почти каждому въ
той или иной сферѣ жизни; слишкомъ несомнѣнно и обидно
рушился фантастическій образъ могущественной державы, въ
который такъ долго вѣрили. Немудрено, что люди одушевля-
лись при мысли о раскрѣпощеніи людей, объ очеловѣченіи
жизни, которое сулили реформы. Вопросы о человѣкѣ, чело-
вѣческомъ достоинствѣ, его правѣ имѣть свои убѣжденія и
поступать по своимъ убѣжденіямъ занимали въ литературѣ
видное мѣсто. Пульсъ жизни бился усиленно, a вмѣстѣ съ
нимъ и мысль усвоивала быстрый темпъ, иной разъ перего-
няя жизнь и все болѣе повышая свои требованія отъ нея.
Тогда искренно вѣрилось, что реформы уже выполнили
половину дѣла, что на этой половинѣ нельзя останавливаться,
надо продвигаться дальше. Мысль людей, не обладавшихъ
большимъ житейскимъ опытомъ, легко переходила въ мечту.
Будущее, рисовавшееся осуществленіемъ этой мечты, казалось
такъ близко, такъ легко осуществимо.
„Подъ впечатлѣніемъ раскрывавшихся тайныхъ сторонъ
національной жизни, говоритъ А. H. Пыпинъ 1), и въ мель-
1) Исторія русской литературы. T. IV, стр. 557.

кавшей надеждѣ на ея возрожденіе—надеждѣ, которая отъ
самой силы ожиданій становилась въ глазахъ молодыхъ меч-
тателей увѣренностью, они убѣждались, что всѣ лучшія силы
общества и въ томъ числѣ ихъ представительство—литера-
тура, должны быть направлены именно на служеніе прибли-
жающемуся будущему...".
Современники 60-хъ годовъ видѣли, что на работу вышла
масса крупныхъ личностей, недостатка въ силахъ не было,
за работу принялись дружно, и это общее одушевленіе, въ
свою очередь, подымало духъ у людей со скромными силами,
какъ и у тогдашней молодежи; рождало въ нихъ вѣру въ
свои силы и давало увѣренность, что новая жизнь вскорѣ же
осуществится, такъ какъ отъ такихъ силъ, которыя собрались
на общую работу, можно было ожидать, что будетъ сдѣлано
нѣчто большое, крупное.
Намъ нѣтъ надобности входить во всестороннее разсмо-
трѣніе движенія 60-хъ и послѣдуюшихъ годовъ, тѣмъ болѣе
что въ послѣднее время стали появляться въ печати соста-
вленные болѣе меня компетентными лицами обзоры разныхъ
сторонъ этого движенія 1). Насъ интересуетъ лишь то, что
такъ или иначе касается пониманія правъ личности, положе-
нія ея въ обществѣ и государствѣ, морали, роли школы въ
воспитаніи личности и т. п.
Самой важной, по своему внутреннему значенію, реформой
было, конечно, освобожденіе крестьянъ: оно дѣлало необхо-
димыми другія реформы и давало имъ тонъ; изъ него выте-
кали и съ нимъ были связаны земство, народныя школы,
воинская повинность, судъ. Всякій дефектъ въ постановкѣ
освобожденія крестьянъ неминуемо долженъ былъ отразиться
на остальныхъ реформахъ. И тогдашнее передовое общество
1) Д. Н. Овсянико-Куликовскій. Исторія русской интеллигенціи. 1909.
3 части.
Л. Юшкевичъ. Новыя вѣянія. (Очерки современныхъ религіозныхъ
исканій). 1910.
Ивановъ-Разумникъ. Исторія русской общественной мысли. 2 тома. 1911.
И. Алешинцевъ. Исторія гимназическаго образованія въ Россіи (XVIII
и XIX вѣкъ). 1912.
Чеховъ, H. В. Народное образованіе въ Россіи съ 60-хъ годовъ XIX вѣка.
1912. (Педагогическая академія въ очеркахъ и монографіяхъ) и др.

вполнѣ понимало это и съ особеннымъ вниманіемъ отнеслось
къ устройству быта освобождаемыхъ крестьянъ.
Крѣпостное право уже въ предшествовавшія десятилѣтія
дѣйствовало угнетающимъ образомъ на сознаніе людей. Но
тогдашнія поколѣнія могли только мечтать объ освобожденіи
крестьянъ. Высказываться они имѣли возможность лишь въ
литературѣ, да и то съ осторожностью, часто намекомъ. Со-
временникамъ реформъ открывалась возможность принять
активное участіе въ заявленныхъ правительствомъ преобразо-
ваніяхъ. Вчерашнимъ мечтателямъ приходилось обращаться
въ практиковъ. Почти на первыхъ же порахъ среди общества
обозначилась группа людей, желавшихъ ограничить реформу
дарованіемъ крестьянамъ свободы личности и труда, оставивъ
землю, какъ собственность помѣщиковъ, во владѣніи послѣд-
нихъ. Крестьянамъ предстояло бы работать на помѣщичьей
землѣ по найму, т.-е. изъ одной кабалы перейти въ другую.
И часть литературы выступила съ защитой земельнаго надѣла.
Она напоминала, что независимымъ можетъ быть только тотъ,
кто обезпеченъ кускомъ хлѣба, кто не ищетъ работодателя
и, кромѣ рукъ, имѣетъ нѣчто свое, къ чему можетъ прило-
жить свой трудъ. Литературѣ приходилось говорить о надѣлѣ
крестьянъ землею, о размѣрѣ надѣла, объ юридическомъ обез-
печеніи крестьянина и въ личномъ, и въ имущественномъ отно-
шеніи, объ общинѣ, выборномъ началѣ, мировомъ судѣ и
всѣхъ другихъ сторонахъ жизни.
Теперь, вдумываясь въ трудовой характеръ той эпохи съ
ея практическими, дѣловыми задачами, невольно чувствуешь,
что сама жизнь, влекла дѣятельныхъ участниковъ тогдашней
общей работы къ утилитаризму и позитивизму, не убившему,
но оттѣснившему на второй планъ и Гегеля и Канта.
Не будучи сами ни эгоистами, ни матеріалистами, оста-
ваясь сами по натурѣ идеалистами, эти дѣятели хлопотали о
доставленіи матеріальныхъ благъ той массѣ народной, въ
благосостояніи которой сами не были непосредственно заин-
тересованы. Заботы о матеріальныхъ нуждахъ и пользахъ на-
родныхъ шли параллельно съ удовлетвореніемъ поставленнаго
Пироговымъ требованія признанія въ человѣкѣ—„человѣка".
Къ этой задачѣ прилагали свои силы и политико-экономы, и
юристы; каждый вносилъ въ общую работу свою лепту, за-

ботясь о существенно необходимыхъ мѣрахъ къ обезпеченію
личности въ ея и духовныхъ, и матеріальныхъ благахъ.
Общими усиліями интересы личности разсматривались всесто-
ронне. Не о хлѣбѣ единомъ заботились люди, заботились они
и о благахъ духовныхъ.
Становясь на практическую точку зрѣнія, естественно
было перевести рѣчь съ „человѣка" вообще на „реальную
личность", съ ея матеріальными интересами и съ бытовыми
условіями ея существованія. Для устроенія ея жизни счита-
лось недостаточнымъ возлагать надежды на добрыхъ людей
(въ широкомъ смыслѣ слова); выражалась потребность, чтобы
правительство законодательными мѣрами оградило крестьянъ
отъ покушеній „недобрыхъ людей" эксплоатировать въ сво-
ихъ личныхъ интересахъ незнаніе и неопытность гражданъ.
Общество довѣряло доброжелательству правительства и ждало
отъ него, что это доброжелательство приведетъ его къ обра-
щенію въ законъ тѣхъ экономическихъ и правовыхъ отноше-
ній, которыя литература считала принадлежностью новой
жизни.
Перечитывая теперь тогдашнія „литературныя мечтанія",
невольно чувствуешь, что рѣчи часто велись въ повышенномъ
тонѣ, что люди не хотѣли размѣниваться на мелочи, не шли
на компромиссы, желали не „улучшенія быта", a дѣйстви-
тельнаго переустройства жизни.
„Выше человѣческой личности, писалъ Чернышевскій, мы
не принимаемъ на земномъ шарѣ ничего". Въ своихъ статьяхъ
объ общинѣ, народномъ хозяйствѣ и пр. онъ вездѣ выдви-
галъ интересы и права личности. „Благо реальной личности"
было для него той точкой зрѣнія, съ которой онъ смотрѣлъ
на вещи. „Общая норма для оцѣнки всѣхъ фактовъ обще-
ственной жизни и частной дѣятельности, говорилъ онъ,—
благо человѣка". „Справедливо то, что благопріятно правамъ
человѣческой личности". „Государство существуетъ для блага
индивидуальной личности". Народному благу надо отдать
предпочтеніе передъ національнымъ богатствомъ. Общество
не организмъ, а арифметическая сумма личностей.
Точно также и Добролюбовъ высказывался за права лич-
ности, за ея счастье. Разбирая литературныя произведенія,
изображавшія дореформенное время, онъ не разъ имѣлъ по-

водъ рисовать то обезличеніе, до какого доводилъ людей крѣ-
постной режимъ. Въ людяхъ того времени онъ находилъ жал-
кую безцвѣтность, узость понятій и плоскость чувствъ; эти
люди тяжелы на подъемъ, неподвижны и тупо вѣрны разъ
заученному правилу, разъ принятому авторитету. Убѣжденій
и принциповъ у нихъ нѣтъ; есть только правила и формы.
Отсутствіе всякой самостоятельности, лѣнивая апатія и увле-
ченіе внѣшностію. Для новой жизни надо было устранить все
то, что пригнетало личность, внушить ей уваженіе къ себѣ,
дать возможность развернуть всѣ свои духовныя силы и ра-
зумно пользоваться ими на благо себѣ.
Вышеприведенные тезисы Чернышевскаго и Добролюбова
въ свое время производили впечатлѣніе, увлекали своею гуман-
ностію однихъ и вызывали рѣзкій протестъ—у другихъ, и
во всякомъ случаѣ заставляли весьма многихъ серьезно за-
думаться надъ жизнью. Въ дѣйствительной жизни они не осу-
ществлялись, но чувство справедливости было за нихъ, въ
нихъ чуялась правда.
Конечно, высказывая пожеланія свободы личности, писа-
тели 60-хъ годовъ отнюдь не проповѣдовали жизни по всей
своей волюшкѣ, игнорируя, что человѣкъ живетъ въ обще-
ствѣ и государствѣ, и все же имъ часто казалось, что про-
эктируемыя реформы могли бы дать больше, чѣмъ онѣ сулили
въ дѣйствительности. Отсюда, какъ мы упоминали, рождалась
полемика, часто весьма рѣзкая, съ тѣми, кто могъ вліять на
тотъ или иной исходъ реформъ. Голосъ литературы въ то
время имѣлъ значеніе. Къ нему прислушивались. Привлечен-
ные къ законодательной работѣ люди не отказывались отъ
полемики на страницахъ журналовъ, сознавая, что они и ихъ
критики стоятъ на одной почвѣ. Эту почву составляла лите-
ратура тридцатыхъ и, главнымъ образомъ, сороковыхъ годовъ.
„Эта литература, говоритъ А. H. Пыпинъ (Исторія русск.
литер., IV, 599), въ своихъ лучшихъ представителяхъ въ
искусствѣ и въ наукѣ именно научала высокому пониманію
общественнаго долга, внушала вѣру въ нравственное достоин-
ство народа и въ народныя силы, развивала благородный
идеализмъ, стремленіе къ просвѣщенію и общественной спра-
ведливости". „Литература въ тѣ времена была единственнымъ
поприщемъ и орудіемъ общественной мысли".

Не забудемъ, что въ тѣ же годы молодая интеллигенція
почти за-ново знакомилась съ Бѣлинскимъ. Пока статьи его
оставались въ книжкахъ старыхъ журналовъ, онѣ читались
развѣ немногими изъ тѣхъ, кто не засталъ его въ живыхъ.
Въ 60-хъ годахъ онѣ стали выходить въ отдѣльномъ изданіи
его сочиненій, сдѣлались общедоступными и сразу же полу-
чили широкое распространеніе въ публикѣ. Въ то же время
люди всѣхъ возрастовъ и положеній зачитывались Герценомъ.
На сторонѣ движенія стояли большіе литературныя силы.
Добавимъ, что въ эти же годы совершались такія крупныя
событія, какъ внутренняя война С.-Ам. Штатовъ за освобо-
жденіе невольниковъ и подвиги Гарибальди, стоявшаго во
главѣ народнаго движенія для объединенія Италіи. Все звало
на работу, и работа шла съ тѣмъ одушевленіемъ, преданіе
о которомъ живетъ и понынѣ.
Старая литература, можно сказать, была кантовская; она
высоко ставила его принципъ, что человѣческая личность
сама по себѣ цѣнна и не можетъ быть трактуема, какъ
средство для цѣлей, не связанныхъ съ ея благомъ. Новая
литература, позитивная, выдвигала реальную личность съ ея
реальными благами, искала опоры своихъ разсужденій въ
фактахъ дѣйствительной жизни. Наблюденія этой жизни по-
казывали, что принципъ Канта не осуществляется въ дѣйстви-
тельности: права личности принесены въ жертву исторически
сложившимся условіямъ общежитія. На такой выводъ на-
талкивала прежде всего осиовная реформа — освобожденіе
крестьянъ. Въ дореформенное время крестьянинъ былъ именно
средствомъ въ рукахъ помѣщика для поддержанія и увели-
ченія благосостоянія послѣдняго. Освобожденіе крестьянина
отъ крѣпостной зависимости и значило прекращеніе экспло-
атаціи одного человѣка другимъ. Лица, сочувствовавшіе ос-
вобожденію, не могли не придать значенія тому, что, стано-
вясь въ одинаковое положеніе съ людьми другихъ сословій
и классовъ, крестьяне, вмѣстѣ съ этими другими, все же
оставались средствами для достиженія цѣлей, которыя ста-
вили себѣ коллективныя единицы: семья, общество, государ-
ство, церковь. Естественно вызывался интересъ къ общему
вопросу о границахъ правъ этихъ единицъ на личность, и

такая широта задачи литературы въ свою очередь поддержи-
вала возбужденіе и энергію ея дѣятелей.
Духъ крѣпостного права, его образъ и подобіе, по удач-
ному выраженію H. Михайловскаго, отражались и во всемъ
строѣ государственной жизни. „Отношенія государства къ
личности и ко всѣмъ функціямъ умственной, нравственной,
политической, промышленной, гражданской жизни, отношенія
начальства къ подчиненнымъ, суда и слѣдствія къ преступ-
нику, мужей къ женамъ, отцовъ и воспитателей къ дѣтямъ,—
все было окрашено тѣмъ же цвѣтомъ. Поэтому обществу и
литературѣ приходилось вырабатывать цѣлое новое міросо-
зерцаніе, которое обнимало бы и отвлеченные вопросы теоріи
и насущные вопросы практики". Все величіе задачи, выпав-
шей на долю тѣхъ годовъ, все счастье видѣть передъ собою
„путеводную звѣзду, сіявшую ослѣпительно яркимъ блескомъ
идеала и указывавшую обязательную практическую задачу,
подлежащую немедленному рѣшенію — освобожденію милліо-
новъ рабовъ", трудно оцѣнить не участвовавшему въ этой
работѣ. И сознаніе величія работы было причиною, что такъ
скоро прошла печаль о крымскихъ потеряхъ и стыдъ за
крымскій позоръ.
Понятно поэтому, что критическое отношеніе литера-
туры распространялось и на области, вѣдавшіяся церковью
и государствомъ, такъ какъ и здѣсь личность человѣка
играетъ почти исключительно служебную роль. Ради спасенія
душъ церковь требуетъ отъ своихъ сыновъ обязательнаго
выполненія обрядовъ и таинствъ, преслѣдуетъ еретичество.
Государство требуетъ отъ подданныхъ подчиненія государствен-
нымъ и общественнымъ интересамъ, требуетъ жертвъ и ма-
теріальныхъ и самою жизнью, если признаетъ это нужнымъ
ради величія государства.
Послѣдовательное проведеніе кантовскаго принципа при-
водило къ заключенію, что и здѣсь личность должна оста-
ваться самоцѣлью, такъ какъ эти коллективныя единицы
суть только отвлеченныя понятія и реально немыслимы безъ
живыхъ людей; живые же люди имѣютъ право смотрѣть на
выгоды, доставляемыя всякаго рода общежитіями,—какъ на
средства улучшить свое благосостояніе. Эта точка зрѣнія
привела къ различенію національнаго богатства отъ народ-

наго благосостоянія. Высказывался взглядъ, что ростъ пер-
ваго допустимъ только до тѣхъ поръ, пока онъ не служитъ
ущербу второго. При критикѣ тѣхъ случаевъ, когда сталки-
вались интересы личности съ интересами государства и
общества, все то, что служило къ возвеличенію государства,
осуждалось, если оно вызывало обѣдненіе народа и стѣсненіе
его правъ.
Вопросъ объ отношеніи личности къ обществу, церкви,
государству труденъ и для теоретическаго его рѣшенія.
Герценъ признавалъ „труднѣйшею, задачею поставленною со-
временнымъ мышленіемъ"—сочетаніе личности и государства
такъ, чтобы соблюсти „всю святость правъ личности и не
раздробить на атомы общество". Тѣмъ болѣе труденъ онъ
для практическаго разрѣшенія, такъ какъ для этого при-
ходится считаться, кромѣ пользы и справедливости съ такъ
называемымъ „соотношеніемъ реальныхъ силъ". Много яв-
леній дѣйствительной жизни объясняются именно тѣмъ, что
заинтересованныя въ исходѣ этихъ явленій стороны разно тол-
куютъ предѣлы своихъ правъ и опредѣляютъ ихъ не на
основѣ справедливости, не ради взаимной пользы, a въ силу
традиціи, права сильнаго и т. п.
Естественно, что къ нему возвращались не разъ и послѣ
60-хъ годовъ, когда условія жизни особенно внушительно
напоминали, что вопросъ на практикѣ все еще не разрѣ-
шенъ. И достойно вниманія то, что, начиная съ провѣрки
теоретическаго рѣшенія, кантовскій принципъ постоянно кла-
дется фундаментомъ, на которомъ строится все зданіе.
„Общественность свойственна и человѣку и животнымъ,
писалъ позже Вл. Соловьевъ 1), и человѣческое общество
отличается отъ общежитія животныхъ тѣмъ, что въ немъ
„каждый человѣкъ, какъ такой, есть нравственное существо
или лицо, имѣющее—независимо отъ своей собственной по-
лезности—безусловное достоинство и безусловное право на
существованіе и на свободное развитіе своихъ положительныхъ
силъ. Отсюда прямо слѣдуетъ, что никакой человѣкъ, ни при
какихъ условіяхъ и ни по какой причинѣ, не можетъ раз-
сматриватъся только какъ средство для какихъ бы то ни
1) Нравственныя основы общества. Вѣстн. Европы, дек. 1894, стр. 807.

было постороннихъ цѣлей, — онъ не можетъ быть только
средствомъ или орудіемъ ни для блага другого лица, ни для
блага цѣлаго класса, ни, наконецъ, для такъ называемаго
общаго блага, т.-е. блага большинства другихъ людей. Это
„общее благо" или „общая польза" имѣетъ право не на чело-
вѣка, какъ на лицо, а на его дѣятельность или трудъ въ
той мѣрѣ, въ какой этотъ трудъ, служа на пользу общества,
вмѣстѣ съ тѣмъ обезпечиваетъ трудящемуся достойное су-
ществованіе."
Въ этихъ словахъ Соловьева чуется, что онъ занялъ т.
ск. оборонительное положеніе, защищая права индивидуаль-
ности противъ чрезмѣрныхъ притязаній на нее общества.
Въ болѣе положительной формѣ взаимоотношенія ихъ выра-
зилъ М. Ковалевскій 1): „Индивидъ не можетъ быть прине-
сенъ въ жертву государству и даже международному союзу,
какъ не могъ и не можетъ онъ стушеваться передъ семьею,
родомъ, сословіемъ или классомъ. Но его дѣятельность, въ
то же время, должна быть координирована съ дѣятельностью
другихъ равныхъ ему единицъ, и ихъ совокупныя усилія
должны быть направлены къ обезпеченію общаго благополучія".
Надо однако сказать, что такое положеніе вещей оста-
ется и до сихъ поръ мыслимымъ только въ идеалѣ: въ дѣй-
ствительности такія взаимоотношенія не осуществлены и
едва ли скоро облекутся въ реальныя формы. Если разсудокъ
и говоритъ, что идеалъ всегда останется идеаломъ, а жизни
свойственно лишь большее или меньшее приближеніе къ нему,
то столь часто высказываемая тоска по идеалу, говоритъ о томъ,
что жизнь далека отъ него, гораздо дальше, чѣмъ то допу-
скаетъ чуткость къ нарушеніямъ человѣческихъ правъ.
Мы интересуемся Добролюбовымъ предпочтительно передъ
другими писателями 60-хъ годовъ не только вслѣдствіе его
прямого участія въ педагогической литературѣ, но и потому
что вопросы, которые онъ разработывалъ въ общихъ статьяхъ,
были близки педагогамъ, и въ этомъ лежали причины его не-
сомнѣнно большого вліянія на нравственное самосознаніе
1) Двѣ жизни. Ст. М. Ковалевскаго. Вѣстн. Евр. 1909, № 7, стр. 22.

всего общества, a съ нимъ и педагоговъ. Человѣкъ безупреч-
ной нравственности, строгій къ самому себѣ, онъ хотѣлъ
служить обществу тѣмъ талантомъ, который дала ему при-
рода — словомъ. А время указало ему задачу: воспитывать
въ людяхъ сознаніе своихъ человѣческихъ правъ, призывать
къ устраненію изъ жизни всего, что гнететъ личность, что
лишаетъ возможности мыслить и дѣйствовать самостоятельно,
что связываетъ мысль: преданія, авторитетныя мнѣнія, ходячая
мораль долга и обязанностей, навязанныхъ извнѣ. Съ этой
точки зрѣнія онъ вооружился и противъ извѣстнаго изреченія
Тургенева: „жизнь есть трудъ, тяжелый трудъ...". Трудъ
и жертвы, по его понятію, допустимы лишь тогда, когда они
приняты добровольно, по собственному побужденію...
Предоставивъ другимъ разработку экономической и юри-
дической сторонъ дѣла, онъ посвятилъ свои силы бытовымъ
явленіямъ, разбирался въ нихъ и въ уродливостяхъ ихъ —
указывалъ отступленія отъ идеала человѣческой жизни. Онъ
совершалъ ту же работу, какая выпадаетъ на долю педа-
гога въ его ежедневной дѣятельности. Добавимъ къ этому,
что особливое мѣсто, какое выбралъ себѣ Добролюбовъ въ
современной ему литературѣ, свидѣтельствуетъ, что тогдашніе
дѣятели не только думали о созданіи внѣшнихъ условій
благопріятныхъ для человѣческихъ отношеній, но и призна-
вали, вмѣстѣ съ Пироговымъ, что личныя усилія каждаго
„реальнаго" человѣка имѣютъ существенное значеніе для
успѣха дѣла. Вмѣстѣ съ этимъ Добролюбовъ не упускалъ
случая указать, что эти „внѣшнія условія" часто могутъ
портить вовсе не дурную, но слабую натуру человѣка.
Въ основѣ разсужденій Добролюбова лежитъ вѣра въ
добрую натуру человѣка. „Естественно требованіе человѣка,
говоритъ Добролюбовъ, чтобы его никто не стѣснялъ, чтобы
предоставили ему пользоваться его личными неотъемлемыми
средствами и безмездными, никому непринадлежащими бла-
гами природы, a съ другой стороны — столь же естественно
сознаніе, что и ему не нужно посягать на права другихъ и
вредить чужой дѣятельности" (III, 322) 1).
„Сдѣлайте такъ, чтобы чиновнику было равно выгодно —
1) Ссылки на изданіе Сочиненій Добролюбова 1896 г.

рѣшать ли дѣло честно или не честно, неужели вы думаете,
что онъ все-таки сталъ бы кривить душой по какому-то
темному дьявольскому влеченію натуры" (III, 329). „Каждый
хотѣлъ бы жить счастливо, свободно проводить въ жизнь
свои благородные взгляды, и если такъ часто приходится
сталкиваться со зломъ и терпѣть въ борьбѣ съ нимъ, то
причины этого лежатъ внѣ человѣка, въ жизни и въ воспи-
таніи, строящемъ загородки для мысли, приводящемъ людей
къ узости пониманія вещей, внушающемъ и пріучающемъ къ
привычкѣ послушанія, покорности судьбѣ и т. д., всему тому,
что мѣшаетъ человѣку вполнѣ развернуться въ „человѣка".
„Въ сдѣлкахъ съ совѣстью не личности виноваты, a тѣ
понятія, которыя имъ вбиты въ голову съ малолѣтства и ко-
торыя такъ часто противны бываютъ естественному ходу жи-
выхъ стремленій души. Пока эти понятія не выгнаны изъ
общества, пока полная гармонія идей и потребностей при-
роды не возстановлена въ человѣческомъ существѣ, до тѣхъ
поръ подобныя сдѣлки неизбѣжны". (III, 477).
Вѣруя въ натуру человѣка и признавая за внѣшними
условіями способность портить человѣка, онъ, естественно,
выдвигалъ на первый планъ улучшеніе „внѣшнихъ условій"
существованія людей.
И самодуры, которымъ Добролюбовъ удѣлялъ столько вни-
манія, и угнетаемые ими люди, лгущіе, плутующіе, и, въ свою
очередь, угнетающіе тѣхъ, кто зависитъ отъ нихъ, суть про-
дукты жизни. Искра Божія есть и въ нихъ, совѣсть говоритъ
и въ нихъ, но имъ часто приходится вступать въ сдѣлки съ
совѣстью подъ напоромъ дурно сложившейся жизни. Добро-
любовъ былъ убѣжденъ, что борьба со зломъ вполнѣ воз-
можна. Случаи безплодности ея онъ объясняетъ тѣмъ, что
мы поднимаемся на борьбу противъ мелочныхъ, частныхъ
явленій, противъ личностей, тогда какъ слѣдуетъ стремиться
къ измѣненію самаго строя жизни, и созидающаго самоду-
ровъ, и дающаго имъ силу. Чаще всего воспитаніе и жизнь
надѣляютъ насъ массою ложныхъ взглядовъ и привычекъ, и,
перевоспитывая себя вслѣдствіе уроковъ жизни, мы надры-
ваемъ свои силы и когда приходимъ къ пониманію, въ чемъ
зло жизни, у насъ не оказывается силъ на борьбу съ нимъ.
Встрѣтивъ на пути препятствія, мы не устраняемъ ихъ, а

обходимъ, оставляя ихъ на прежнемъ мѣстѣ. Нуженъ „рѣ-
шительный разрывъ со старыми нелѣпыми и насильственными
отношеніями жизни" (III, 460), а на это не хватаетъ у людей
ни яснаго пониманія причинъ зла, ни рѣшимости бороться.
И не ироніей надъ этими простыми людьми звучитъ рѣчь
Добролюбова, a сочувствіемъ къ нимъ.
Мысль, что люди часто инстинктивно, какимъ-то чутьемъ
различаютъ добро отъ зла, думается намъ, и привела Добро-
любова къ тому, что онъ избралъ средствомъ для просвѣще-
нія общества толкованіе жизненныхъ явленій, изображенныхъ
во всѣмъ доступной формѣ беллетристическихъ произведеній.
Надо отдать ему справедливость, онъ часто обнаруживалъ
большое мастерство въ своихъ критико-публицистическихъ
статьяхъ. Эти же статьи даютъ богатый матерьялъ для суж-
денія о тѣхъ моральныхъ истинахъ, которыя онъ желалъ про-
вести въ сознаніе общества.
Нельзя обвинять Добролюбова за то, что онъ не бралъ
во вниманіе наслѣдственности, значенія подсознательной сферы,
внушеній коллективнаго сознанія и другихъ психологическихъ
законовъ, получившихъ общее признаніе въ наукѣ уже послѣ
его смерти. Онъ дѣйствительно переоцѣнивалъ и доброе на-
чало въ человѣкѣ и его воспріимчивость къ идеямъ. Пови-
димому, Добролюбовъ упускалъ изъ виду, что зло, вызывае-
мое общественными условіями, не единственное, что не всѣ
люди здоровы, и злыя побужденія могутъ рождаться въ боль-
номъ организмѣ, въ привычномъ складѣ мыслей и традиціяхъ
самой жизни. Говоря о борьбѣ съ самодурствомъ, Добролю-
вовъ высказывалъ увѣренность, что стоитъ поговорить тол-
комъ съ самодуромъ или оказать ему серьезную оппозицію,
и онъ сдастся, понявъ, что его собственная польза требуетъ
установленія между людьми болѣе человѣческихъ отношеній. Въ
этомъ сказался послѣдователь „утилитарной этики" и отчасти
раціоналистъ, вѣрящій въ царственное могущество разума.
Онъ ошибался въ настроеніи общества, судилъ о людяхъ по
себѣ и по окружающимъ его, сочувствующимъ ему лицамъ. Дѣй-
ствительность рисовалась ему лучше, люди серьезнѣе, убѣж-
деннѣе, чѣмъ было на самомъ дѣлѣ.
Мысли Добролюбова о добромъ началѣ, лежащемъ въ на-
турѣ человѣка и о податливости его къ убѣжденіямъ, въ основѣ

своей вѣрны, и не педагогу отрицать ихъ. Безъ вѣры въ эти
начала ему нечего и браться за воспитаніе. Добролюбовъ грѣ-
шилъ только тѣмъ, что подчеркивалъ одну сторону, замалчи-
вая другую. Въ дѣйствительности приходится и видѣть въ
человѣкѣ возможность злыхъ побужденій и встрѣчаться съ
убѣжденіями, идущими не отъ разума, a отъ эгоизма, често-
любія, корысти, родившихся вслѣдствіе обиды, лишеній, без-
силія и т. п. Можно предполагать, что такое воззрѣніе До-
бролюбова сложилось какъ антитеза тому, что онъ видѣлъ въ
нашей прошлой жизни: недовѣріе къ натурѣ человѣка, чрез-
мѣрную подозрительность къ людямъ, признаніе необходимости
опеки, строгихъ карательныхъ мѣръ. Но намъ кажется не-
сомнѣннымъ, что въ данномъ случаѣ сыграла свою роль и
молодость и житейская неопытность Добролюбова.
Тѣ же черты молодой довѣрчивости видятся намъ и въ
оцѣнкѣ Добролюбовымъ тѣхъ результатовъ, которыхъ достигло
освободительное движеніе. Одинъ писатель замѣтилъ, что дѣя-
тели 60-хъ годовъ не то что не видѣли дѣйствительности,
а признавали нѣкоторыя ея явленія уходящими остатками
стараго. Между тѣмъ „четверть столѣтія по совершеніи ре-
формъ не въ состояніи была совсѣмъ заслонить порядка ве-
щей, воспитаннаго передъ тѣмъ цѣлыми столѣтіями" („Вѣст.
Евр.", май, 1891, стр. 221 и 239). Добролюбовъ раздѣлялъ
этотъ оптимизмъ своихъ современниковъ.
„Куда ни оглянитесь, вездѣ вы видите пробужденіе лич-
ности, предъявленіе ею своихъ законныхъ правъ, протестъ
противъ насилія и произвола, большей частью еще робкій,
неопредѣленный, готовый спрятаться, но все-таки уже дающій
замѣтить свое существованіе" (Добр., III, 440).
„Тѣ понятія и стремленія, говоритъ онъ, которыя прежде
давали титло передового человѣка, теперь уже считаются
первой и необходимой принадлежностью самой обыкновенной
образованности. Отъ гимназиста, отъ посредственнаго кадета,
даже иногда отъ порядочнаго семинариста вы услышите нынѣ
выраженіе такихъ убѣжденій, за которыя въ прежнее время
долженъ былъ спорить и горячиться, напримѣръ, Бѣлинскій"
(III, 261).
Онъ былъ убѣжденъ, что жизнь уже начала перестрои-
ваться и что пришла пора переводить убѣжденія въ дѣло.

„Русская жизнь дошла, наконецъ, до того, что добродѣ-
тельныя и почтенныя, но слабыя и безразличныя существа не
удовлеворяютъ общественнаго сознанія и признаются никуда
негодными. Почувствовалась неотлагательная потребность въ лю-
дяхъ, хотя бы и менѣе прекрасныхъ, но болѣе дѣятельныхъ
и энергичныхъ" (III, 456).
Въ современномъ ему обществѣ онъ видѣлъ живыми и
самодуровъ, и Чичиковыхъ и многихъ другихъ героевъ не-
давнихъ литературныхъ произведеній. Съ особой охотой онъ
останавливался на лишнихъ людяхъ, которымъ посвятилъ
особую статью. Благородныхъ мыслей у нихъ хоть отбавляй,
но грѣхъ ихъ въ безволіи, жизненной неумѣлости. Этихъ,
терпящихъ за свои убѣжденія проповѣдниковъ хорошихъ идей
онъ назвалъ какъ-то пропагандистами и считалъ ихъ людьми,
ставшими уже совсѣмъ ненужными для его времени. Онъ иро-
низировалъ надъ ихъ жалобами на заѣдающую среду, надъ
сантиментальностью, страдающею полнотою чувствъ, и неспо-
собностью къ активному проявленію этихъ чувствъ, надъ
платоническою любовью къ общественной дѣятельности и проч.
Онъ иронизировалъ надъ ними потому,, что какъ ему ка-
залось, убѣжденія были для нихъ нѣчто внѣшнее, что при
всякой неудачѣ эти люди либо тотчасъ перестраиваютъ свои
убѣжденія, либо скрываютъ ихъ.
„Убѣжденіе и знаніе, говоритъ Добролюбовъ, только тогда
и можно считать истиннымъ, когда оно проникло внутрь че-
ловѣка, слилось съ его чувствомъ и волею, присутствуетъ въ
немъ постоянно, даже безсознательно, когда онъ вовсе о томъ
и не думаетъ. Такое знаніе, если оно относится къ области
практической, непремѣнно выразится въ дѣйствіи и не пере-
станетъ тревожить человѣка, пока не будетъ удовлетворено.
Это своего рода жажда, незаглушаемая, неотлагаемая ЧІИ, 327).
Признавая за убѣжденіями силу только тогда, когда они
сростаются съ самою натурою, какъ у Инсарова въ противо-
положность Берсеневу, Добролюбовъ высоко цѣнитъ и такую
личность, какъ Катерина въ „Грозѣ", которая хотя и совсѣмъ
необразована, не можетъ разсудитъ, не можетъ даже выразить
словами, что она думаетъ, какъ понимаетъ себя, но обладаетъ
способностью претворять свои впечатлѣнія въ свою натуру.
„Она водится не отвлеченными принципами, не практическими

соображеніями, не мгновеннымъ пафосомъ, а просто натурою,
всѣмъ существомъ своимъ. Въ этой цѣльности и гармоніи
характера заключается его сила (III, 459).
„Натура замѣняетъ здѣсь (въ женской средѣ Кабановыхъ)
и соображенія разсудка, и требованія чувства и воображенія:
все это сливается въ общемъ чувствѣ организма, требующаго
себѣ воздуха, пищи, свободы" (III, 463).
Добролюбовъ не переоцѣниваетъ, однако, натуры. Она
одна, какъ у Катерины, приводитъ лишь къ неудачному про-
тесту и самоубійству.
Вопросъ о томъ, какія именно убѣжденія желательно,
чтобы вырабатывались людьми, упраздняется соображеніемъ
что новая жизнь сама сдѣлаетъ выборъ, что считать хоро-
шимъ, полезнымъ, что—дурнымъ, вреднымъ. Конечно, лично для
Добролюбова убѣжденія были не безразличны, но какъ публи-
цистъ переходнаго времени онъ считалъ главною своею за-
дачею расчищать дорогу для самостоятельно мыслящихъ лю-
дей; онъ неоднократно повторялъ: вырабатывайте свои убѣж-
денія сами и не мѣшайте другимъ вырабатывать свои: новая
жизнь не за горами, и когда она сложится, тогда само собою
выяснится, что для нея надо считать полезнымъ, что—вреднымъ.
„Сохраните же свою личную самостоятельность противъ
всякаго авторитета, говоритъ Добролюбовъ, сохраните свою
внутреннюю нравственность противъ всякихъ внѣшнихъ вну-
шеній, противъ всего, что насильственно захотятъ навязать
вамъ подъ ложнымъ названіемъ долга. Старайтесь не вхо-
дить въ разладъ съ собою и сохранить всю чистоту души
какою васъ надѣлила природа" (II, 324).
Широкой гуманностью, теплымъ участіемъ къ людямъ»
вѣрою въ конечное торжество добра и правды вѣяло отъ
этихъ убѣжденныхъ словъ виднаго представителя молодой
Россіи. Онъ вѣрилъ въ людей, вѣрилъ, что новая жизнь уста-
новится вскорѣ же. Эта вѣра увлекала Добролюбова къ при-
знанію за истину того, въ чемъ сомнѣвались люди болѣе его
наблюдательные и опытные. Ему человѣкъ рисовался чуть ли
не tabula rasa, съ которымъ стоитъ потолковать серьезно и
съ участіемъ, и, убѣдившись, что ему полезнѣе быть чест-
нымъ, чѣмъ безчестнымъ, онъ станетъ и самъ проявлять
разумность и своего рода расчетливость.

Увлеченія тогдашнихъ литературно-общественныхъ руко-
водителей, a въ ихъ числѣ и Добролюбова, не разъ учиты-
вались ихъ критиками, и чѣмъ дальше отходимъ мы отъ того
времени, тѣмъ чаще находимъ и оправданія тогдашнихъ увле-
ній и хорошія стороны ихъ.
Даже въ тѣхъ увлеченіяхъ, которыя обычно оправдыва-
ются лишь съ нѣкоторою робостью, какъ „отрицаніе" и рѣ-
заніе лягушекъ, заключалось здоровое зерно, которое и за-
мѣтили люди, взглянувшіе на дѣло въ исторической пер-
спективѣ:
Овсяннико-Куликовскій, напримѣръ, по поводу Базарова
говоритъ.
„И надо сказать правду; отрицаніе и наука въ самомъ
дѣлѣ являются всегда и вездѣ живымъ источникомъ оздоро-
вленія умственныхъ и нравственныхъ силъ общества, a въ
50—60-хъ годахъ нарождающаяся „молодая Россія" въ осо-
бенности нуждалась въ такомъ оздоровленіи, въ воспитаніи
сознательной и самостоятельной критической мысли, которое
безъ отрицанія и безъ науки невозможно. Пусть въ то время
это отрицаніе было слишкомъ неосмотрительно и часто на-
правлялось не туда, куда нужно, — пусть область науки
искусственно и произвольно съуживалась предѣлами есте-
ствознанія—пусть матеріалистическая философія была поверх-
ностна и недолговѣчна,—въ основѣ своей и по результатамъ
это движеніе умовъ было здоровое и благотворное. Оно вос-
питывало умы въ научныхъ интересахъ и серьезныхъ заня-
тіяхъ, оно увлекало молодежь въ лабораторіи, оно создавало
дисциплину мысли" (VIII, 70).
Къ сказанному добавимъ, что тогдашнее пристрастіе об-
щества къ естествознанію опредѣлялось соображеніями и пе-
дагогическими (вспомнимъ дебаты о классическомъ и реаль-
номъ образованіи) и политико-экономическими (вспомнимъ
ст. Ю. Г. Жуковскаго: „Вопросъ молодого поколѣнія"). Про-
текшіе съ тѣхъ поръ годы выдвинули многихъ русскихъ на-
туралистовъ съ европейской извѣстностью, въ чемъ мы видимъ
подтвержденіе мысли Щапова, что русскій народъ талантливѣе
на изученіе природы, чѣмъ на филологію. Съ другой стороны,
мы и до сихъ поръ чувствуемъ недостатокъ въ массѣ знаній
гигіеническихъ, испытываемъ неизбѣжность выписки техни-

ковъ изъ-за границы и т. п. явленія, которыя не носили бы
такого досаднаго характера, еслибъ на естествознаніе въ
школѣ было обращено своевременное и въ должной мѣрѣ
вниманіе.
Другой писатель замѣтилъ по поводу — можетъ быть и
неумѣреннаго — отрицанія всего устарѣвшаго, неразумнаго
и т. п.: да вѣдь и самые реформы, предпринятыя правитель-
ствомъ, были отрицаніемъ прошлаго.
Надо замѣтить, что и той короткой жизни, какая доста-
лась на долю Добролюбова, было достаточно, чтобы разочаро-
вать его кое въ чемъ изъ того, съ чѣмъ онъ пришелъ въ
жизнь, чѣмъ увлекался и что преувеличивалъ.
Немудрено, что высокій подъемъ духа настраивалъ людей
чувствовать себя гигантами; Казалось, для разума и сильной
воли нѣтъ задачъ неразрѣшимыхъ, тѣмъ болѣе—трудныхъ. И
задачи ставились большія, яркія; изъ области идеаловъ ихъ
притягивали къ дѣйствительности. За гигантами двинулись и
люди ординарнаго ума и болѣе слабыхъ силъ. Но имъ не
поспѣть было за тѣми, кто двигался быстро впередъ и впе-
редъ. И люди, ушедшіе впередъ, вскорѣ замѣтили, что ряды
слѣдующихъ за ними рѣдѣютъ, примыкаютъ къ другимъ
вождямъ, мѣняютъ путь. Суждено было и Добролюбову по-
чувствовать, что жизнь не двигается съ нимъ, а плетется
гдѣ-то сзади.
„Не говоря о массѣ народа, даже въ среднихъ слояхъ
нашего общества, писалъ онъ, мы видимъ гораздо больше
людей, которымъ еще нужно пріобрѣтеніе и уясненіе пра-
вильныхъ понятій, нежели такихъ, которые съ пріобрѣтен-
ными идеями не знаютъ, куда дѣваться" 1).
„Очевидно, писалъ онъ въ другой разъ, что характеры,
сильные одной логической стороной, должны развиваться очень
убого и имѣть весьма слабое вліяніе на общую дѣятельность
тамъ, гдѣ всею жизнью управляетъ не логика, a чистѣйшій
произволъ 2).
Позже, говоря о Робертѣ Овэнѣ и его опытѣ обществен-
ной реформы въ Нью-Ленаркѣ, Добролюбовъ выразился еще
1) Сочиненія H. А. Добролюбова. Изд. 1896 г., т. II, стр. 438.
2) Idem, т. II, стр. 459.

рѣзче. „Не мѣсяцы и не годы нужны для того, чтобы пересо-
здать общественныя привычки". Р. Овенъ считалъ нелѣпыми
исторически создавшіяся условія жизни; „но онъ самъ былъ
нелѣпъ, воображая, что эти освященныя вѣками нелѣпости
можно разрушить экспромтомъ". (IV, 44).
Впослѣдствіи и преемникъ Добролюбова по вліянію на
интеллигенцію, H. К. Михайловскій высказался приблизи-
тельно въ этомъ же духѣ: „ Страшное дѣло строиться въ пу-
стынѣ: сколько предстоитъ блужданій, напрасной траты силъ,
сколько риску и опасностей".
Тяжелое это положеніе для писателя, „положеніе мучи-
тельнаго сознанія ненужной правоты своей". Его испыталъ
ъ описалъ со свойственною ему яркостью Герценъ. ...„Всего
обиднѣе, что люди будто понимаютъ васъ, соглашаются,
но мысли ваши остаются въ ихъ головѣ чужими, не иду-
щими къ дѣлу, не становятся той непосредственностью со-
знанія и нравственнаго быта, которая вообще лежитъ въ без-
спорной основѣ нашихъ мнѣній и поступковъ". Писатель,
которому казалось, что его слово завоевало ему широкій
кругъ единомышленниковъ, твердыхъ и убѣжденныхъ, видитъ,
какъ много среди этихъ единомышленниковъ людей нена-
дежнымъ, повѣрившихъ ему на-слово и вовсе не стойкихъ,
легко переходящихъ въ болѣе умѣренный лагерь, a нерѣдко
и къ его противникамъ, сторонникамъ т. наз. „трезвой мысли*.
Приходится сдѣлать и другое наблюденіе. Вѣдь то была эпоха
линянья, по выраженію того же Герцена, а „эпоха линянья
самая трудная; новая шкура едва показывается, а старая
окостенѣла, какъ у носорога—тамъ трещина, тутъ трещина,
но en gros она держится крѣпко и приросла глубоко. Это
положеніе двухъ шкуръ необычайно тяжело. Все сильное
страдаетъ, все слабое выбивавшееся на поверхность пор-
тится; процессъ обновленія идетъ рядомъ съ процессомъ
гніенія, и который возьметъ верхъ—неизвѣстно".
Тотъ недостатокъ, который Добролюбову часто ставился
на счетъ — его малая опытность, его молодая горячность —
быстро смѣнялись зрѣлостью сужденій о дѣйствительной жизни,
надежды утрачивали колоритъ зеленой мечты. Рано умеръ
Добролюбовъ, умеръ, когда отъ него можно было ждать мно-
голѣтней работы. Его почитателямъ, пережившимъ послѣдую-

щія событія, приходилось не разъ сожалѣть, что среди сумя-
тицы мнѣній не слышно разумнаго и искренняго голоса
Добролюбова.
Выработка убѣжденій, годныхъ для новой жизни, затяги-
валась, потому что и наступленіе новой жизни задерживалось.
Ожиданіе, что съ улучшеніемъ общественныхъ учрежденій и
люди станутъ лучше, нравственнѣе, не подтверждалось и не
опровергалось, потому что правящія сферы вскорѣ же начали
урѣзывать реформы, ими же введенныя.
„Уже въ самые годы дарованія реформъ, и тѣмъ болѣе
въ годы, за ними слѣдовавшіе, стало ясно, что реформы отчи-
слены въ разрядъ явленій очень опасныхъ, дѣйствіе которыхъ
подлежитъ строжайшему контролю и послѣдовательнымъ огра-
ниченіямъ" 1)
Настроеніе же общества было таково, что стремленіе рас-
ширить реформы и послѣ указанныхъ мѣръ не ослабѣло, а только
увлекло некоторую часть общества на иной путь: путь неле-
гальной литературы, хожденія въ народъ, террора и проч.
И „масса ума, таланта, труда и энергіи ушла на междо-
усобную гражданскую войну вмѣсто того, чтобы уйти на со-
гласное строительство" 2).
Что касается того вопроса о „человѣкѣ", которому мы
посвятили настоящій очеркъ, то судьба его стала весьма пе-
чальной съ переходомъ отъ дружной совмѣстной работы прави-
тельства съ обществомъ—къ гражданской войнѣ. Стала обид-
нѣе чувствоваться опека одной стороны, строже стала кри-
тика съ другой стороны. Забылись слова Пирогова: „борись,
но не враждуй".
Шестидесятые годы составляютъ яркую страницу въ исто-
ріи русской общественной мысли. Люди были полны надеждъ
и упованій, и оттого и работа ихъ была интенсивной. Ярки
были принципы, ярки были и увлеченія и крайности. По-
слѣднія, частью благодаря житейскимъ урокамъ, частью бла-
годаря работѣ литературы съ теченіемъ времени утратили
свою остроту. Съ уродливостями мысли, съ извращеніями и ло-
гики и чувства мы и теперь встрѣчаемся, но никто не ста-
1) Очерки изъ исторіи общественнаго настроенія въ 60-хъ годахъ про-
шлаго столѣтія. Н. Котляревскій. „Вѣстн. Евр." 1910, № 8, стр. 192.
2) Idem. Стр. 193.

витъ ихъ на счетъ 60-хъ годовъ; они дѣти другихъ родите-
лей. Но мысль наша безпрестанно обращается въ этимъ 60-мъ
годамъ, когда приходится вести рѣчь о такихъ принципахъ,
какъ „человѣкъ" и „ человѣческое достоинство", уваженіе
„личности", уваженіе чужихъ убѣжденій и вѣрованій. Жизнь
принесла много разочарованій, заставила отказаться отъ мно-
гихъ надеждъ, но она не могла вытравить въ людяхъ „съ
претензіей на умъ и чувство" чутья твердо различающаго,
гдѣ правда и справедливость. Многое, къ чему люди пи-
тали уваженіе въ дореформенную эпоху, утратило въ ихъ гла-
захъ авторитетъ, когда они увидѣли, что оно ушло на борьбу
съ тѣмъ, что всего дороже человѣку,—съ человѣческимъ до-
стоинствомъ. И чѣмъ рѣзче противорѣчила жизнь ихъ идеа-
ламъ, тѣмъ дороже для нихъ становились самые идеалы.
Пусть приходилось признать ихъ недостижимыми въ данный
историческій моментъ, люди съ трезвымъ идеализмомъ все же
хранили вѣру въ лучшее будущее, которое снова пробудитъ
въ насъ стремленіе къ идеалу „человѣка".
IV.
H. A. Добролюбовъ едва ли не ранѣе всѣхъ откликнулся
въ печати на статью Н. И. Пирогова 1); и, какъ публицистъ,
онъ прежде всего и оцѣнилъ ее съ этой точки зрѣнія.
„Статья Пирогова, говоритъ онъ, поразила всѣхъ—и свѣт-
лостью взгляда, и благороднымъ направленіемъ мыслей автора,
и пламенной, живой діалектикой, и художественнымъ пред-
ставленіемъ затронутаго вопроса" (I, 198) 2). Самъ ведшій
борьбу съ рутиной, Добролюбовъ съ особымъ сочувствіемъ
отмѣчаетъ, что Пироговъ „вовсе не старается поддѣлаться
подъ существующій порядокъ вещей, a, напротивъ, бросаетъ
въ лицо всему обществу горькую правду; не обинуясь гово-
ритъ о томъ, что у насъ есть дурного, смѣло и горячо, во
имя высочайшихъ вѣчныхъ истинъ, преслѣдуетъ мелкіе инте-
ресы вѣка, узкія понятія, своекорыстныя стремленія, господ-
ствующія въ современномъ обществѣ" (199).
1) Раньше была напечатана замѣтка H. Г. Чернышевскаго.
2) Ссылки на сочиненія H. А. Добролюбова, т. I, изд. 1871 г.

Подробнѣе Добролюбовъ остановился на томъ недостаткѣ
общественнаго строя, вліяніе котораго чувствовалось и въ
школѣ, и въ жизни, подрывая самую возможность истинно
моральнаго воспитанія. Это—требованіе безусловнаго пови-
новенія учащихся—наставникамъ, какъ взрослыхъ—властямъ.
Добролюбовъ признаетъ, что Пироговъ „указываетъ зло въ во-
спитаніи и доказываетъ свои положенія съ безпощадной, не-
отразимой логической силой. Онъ даетъ понимать и угады-
вать причину зла, преобладаніе внѣшности въ самомъ воспи-
таніи, пренебреженіе внутренняго человѣка" (201). Добро-
любовъ останавливается на такъ формулированной имъ мысли
Пирогова и доказываетъ, что безусловное повиновеніе не вос-
питываетъ ни совѣсти, ни воли; въ душѣ воспитанника мало-
по-малу погасаетъ чувство правды, уваженіе къ разумному
убѣжденію и мѣсто его занимаетъ слѣпое послѣдованіе авто-
ритету. „Нельзя не пожалѣть мальчика, говоритъ Добролю-
бовъ (II, 316), въ которомъ убиты всѣ молодые порывы, вся-
кое свободное чувство, всякое человѣческое чувство своихъ
правъ, своего достоинства, всякая надежда на себя, и въ ко-
торомъ все это замѣнено малодушнымъ робкимъ страхомъ пе-
редъ мнѣніемъ своего учителя, желаніемъ получить баллъ по-
выше и похвастаться своею исполнительностью и скромностью".
Понятно, что вступающіе въ жизнь съ такимъ багажемъ мо-
лодые люди не выдерживаютъ того испытанія, о которомъ
говоритъ Пироговъ, и легко отдаются теченію, какое застаютъ
въ обществѣ. А, между тѣмъ, жизнь того времени питала на-
дежды на обновленіе общества и рождала мысль, которая въ
подобныхъ же обстоятельствахъ рождалась у Руссо, Канта
и др., мысль объ измѣнчивости жизненныхъ условій, о необ-
ходимости стоять на своихъ ногахъ, чтобы сумѣть и быть въ
силахъ приспособляться къ новой жизни. „Ребенокъ гото-
вится жить въ новой сферѣ, замѣчаетъ Добролюбовъ, обста-
новка его жизни будетъ уже не та, что была за 20—30 лѣтъ,
когда получилъ образованіе его воспитатель" (203).
Добролюбовъ предвидитъ, что читатель напомнитъ ему,
что „вліяніе старшихъ поколѣній на младшія неизбѣжно и
его нельзя уничтожить, тѣмъ болѣе, что при дурныхъ сторо-
нахъ оно имѣетъ и много хорошихъ: всѣ сокровища знаній,
собранныя въ прошедшихъ вѣкахъ, передаются ребенку именно

подъ этимъ вліяніемъ, и безъ него нельзя поставить чело-
вѣка на ту точку, съ которой онъ долженъ начать въ ЖИЗНИ
собственное продолженіе всего, что до пего было сдѣлано
человѣчествомъ" (204). Добролюбовъ отвѣчаетъ на это, что
никто не станетъ спорить противъ такой очевидной истины,
и онъ ратуетъ только за замѣну безусловнаго повиновенія
разумнымъ. „Всѣ мѣры воспитателя должны быть предлагаемы
въ такомъ видѣ, чтобы могли быть вполнѣ и ясно оправданы
въ собственномъ сознаніи ребенка"; воспитатели должны пи-
тать „уваженіе къ человѣческой природѣ и стараться о раз-
витіи, а не о подавленіи внутренняго человѣка". Они обя-
заны „сообщить дитяти сколько возможно скорѣе, возможно
наибольшее количество всякаго рода данныхъ, фактовъ, за-
ботясь при этомъ особенно о полнотѣ и правильности воспрія-
тія ихъ ребенкомъ", познанія должны пріобрѣтаться анали-
тическимъ путемъ. Воспитатель „предоставляетъ ребенку сво-
бодное, нормальное развитіе, стараясь внушить ему прежде
всего и болѣе всего правильныя понятія о вещахъ, живыя
и твердыя убѣжденія, заставить его дѣйствовать сознательно,
по уваженію къ добру и правдѣ, а не изъ страха и не изъ
корыстныхъ видовъ похвалы и награды. Исполнить это трудно,
но не невозможно" (218). Для такого рода воздѣйствія у ре-
бенка есть на лицо всѣ данныя, всѣ способности.
Все приведенное въ послѣднихъ строкахъ касается ме-
тода воспитанія, но не содержанія сообщаемыхъ моральныхъ
идей; относительно послѣдняго Добролюбовъ ограничивается
общимъ указаніемъ—уваженія къ добру и правдѣ. Что разу-
мѣлъ подъ этимъ Добролюбовъ, мы можемъ судить по его
статьямъ, но къ чему придетъ молодежь при самостоятельной
выработкѣ убѣжденій, этого предугадать нельзя. Добролюбовъ
полагаетъ, что это ихъ дѣло, а не наше, и онъ твердо на-
стаиваетъ на этой самостоятельности, именно потому, что при
ней-то и выработаются свой взгляды.
По нашему мнѣнію, въ этой статьѣ Добролюбовъ взялъ
только одно изъ условій, необходимыхъ для образованія „че-
ловѣка", и не исчерпалъ всего вопроса, поднятаго Пирого-
вымъ. Выражаясь языкомъ логики, онъ взялъ условіе необ-
ходимое, но нельзя сказать—и достаточное. Несомнѣнно, что
при желаніи содѣйствовать образованію „человѣка" необхо-

димо устранить безусловный, такъ сказать, властный автори-
тетъ, но вѣдь возможность самостоятельнаго развитія еще не
гарантируетъ, что это развитіе приведетъ субъекта къ чело-
вѣческому, а не къ звѣриному образу. Пожеланія Пирогова
въ этомъ отношеніи опредѣленнѣе. Вмѣстѣ съ устраненіемъ
гнета онъ желалъ бы, чтобы молодежь самостоятельно, са-
мою жизнью была приведена къ убѣжденію въ необходимости
работать надъ собою въ цѣляхъ достиженія идеала, и не ка-
кого-нибудь, a опредѣленнаго—человѣка съ божьей искрой
въ душѣ. Можно не соглашаться съ Пироговымъ, спорить съ
нимъ, потому что онъ высказался, но мысль его ясна. Возра-
жать противъ сознательнаго послушанія и самостоятельнаго
развитія, защищаемаго Добролюбовымъ, не приходится, но
недоумѣвать можно, сколько угодно. О нихъ намъ придется
сказать два слова нѣсколько позже.
Со статьею объ авторитетѣ, кажется, вышло серьезное
недоразумѣніе, касающееся самой идеи ея.
Впослѣдствіи не разъ высказывалось мнѣніе, что уже въ
этой статьѣ о Пироговѣ, въ которой Добролюбовъ далъ вы-
сокую оцѣнку его мыслямъ, его независимымъ убѣжденіямъ,
онъ въ то же время обнаружилъ рѣшительное несогласіе съ
нимъ по одному изъ коренныхъ вопросовъ воспитанія—объ
авторитетахъ. Добролюбовъ высказался будто бы противъ авто-
ритетовъ, тогда какъ Пироговъ признавалъ необходимость ихъ.
Это не совсѣмъ такъ. Кромѣ того, что сказано Добролюбо-
вымъ въ самой статьѣ, гдѣ говорится не столько объ авто-
ритетѣ, сколько о безусловномъ повиновеніи, и въ автобіо-
графіи онъ упоминаетъ только о „гордомъ вызовѣ ложнымъ
авторитетамъ". И, конечно, Добролюбовъ не могъ не пони-
мать, что власть и авторитетъ не одно и то же, какъ, съ дру-
гой стороны, каждый понимаетъ, что авторитеты бываютъ
разные: и заслуженные, и ложные. Къ мнѣнію авторитетныхъ
представителей науки прислушиваются, оказываютъ имъ осо-
бое вниманіе, но отъ нихъ требуютъ доказательности, ихъ
провѣряютъ и критикуютъ. Авторитетъ остается авторитетомъ
и тогда, когда съ нимъ спорятъ, признаютъ его ошибки; онъ
не идолъ, не кумиръ. То же и въ толкованіи житейскихъ
явленій. Власть же не излагаетъ своихъ мнѣній, не совѣ-

туетъ, a приказываетъ, требуетъ исполненія, караетъ за не-
послушаніе.
Во всякомъ случаѣ — ст. объ авторитетѣ въ воспитаніи
была признана дѣльною и разумною. Въ то время на педа-
гогическихъ совѣщаніяхъ въ разныхъ школахъ уже дебати-
ровались вопросы о школьной дисциплинѣ, наказаніяхъ,
авторитетѣ наставниковъ и пр. и тѣ многіе практики-педа-
гоги, которые не были знакомы съ рѣшеніемъ этихъ вопро-
совъ въ иностранной педагогической литературѣ, прочли
статью Добролюбова съ несомнѣнною пользою для себя. Но
именно у людей, непосредственно знакомыхъ съ практикою
дѣла, статья Добролюбова возбудила рядъ вопросовъ. Онъ
утверждаетъ, что всѣ мѣры воспитанія должны быть предла-
гаемы въ такомъ видѣ, чтобы могли быть вполнѣ и ясно
оправданы въ собственномъ сознаніи ребенка: Такъ ли это?
Примѣнимо ли это только къ семьѣ или и къ школѣ, хотя
бы послѣдняя была пятисотеннаго состава? О какого возраста
дѣтяхъ говорилъ Добролюбовъ? Всѣ ли мѣры можно вполнѣ
и ясно мотивировать ребенку? Упраздняется ли вовсе власть
изъ школьнаго обихода? И т. д., и т. д. Практика, особенно
въ небольшихъ частныхъ школахъ, въ то время, уже стре-
милась сдѣлать подчиненіе учащихся порядкамъ и привиламъ
школы сознательнымъ, но видѣла, что провести это послѣ-
довательно не удается. Дѣло въ томъ, что въ школѣ встрѣ-
чаются вопросы и дисциплинарные, и воспитательные; въ
этихъ вторыхъ особенно желательно держаться рекомен-
дуемая Добролюбовымъ принципа. Примѣненіе же его къ
школьной дисциплинѣ и трудно, и спорно, особенно, когда
онъ высказанъ лишь въ общей формѣ. Въ многообразныхъ
случаяхъ, встрѣчающихся въ практикѣ, серьезное значеніе
имѣетъ индивидуальность и наставника, и питомца.
Самъ Добролюбовъ объяснялъ, что писалъ свою статью
безъ малѣйшаго намѣренія полемизировать съ Пироговымъ.
Онѣ просто говоритъ, что имѣлъ въ виду разъяснить, „ка-
кимъ именно образомъ убивается въ дѣтяхъ внутренній чело-
вѣкъ, отчего внѣшнее развивается въ немъ болѣе, отъ какихъ
частныхъ вліяній они выходятъ на жизненное поприще непри-
готовленными, безсильными". „Этого, замѣчаетъ онъ, Пироговъ
не разбираетъ подробно, a предоставляетъ только угадывать".

Но если Добролюбовъ явно не обнаружилъ въ статьяхъ
своего несогласія съ Пироговымъ о значеніи авторитета, то
вѣдь могло быть, что въ мысляхъ своихъ онъ имѣлъ что
сказать противъ Пирогова.
Были же основанія, по которымъ читатели приходили къ
заключенію, что Пироговъ упоминалъ о необходимыхъ на
землѣ авторитетахъ, a Добролюбовъ показывалъ въ своей
статьѣ о вредѣ авторитетовъ, и A. M. Скабичевскій даже
указывалъ, какіе авторитеты могли особенно тревожить До-
бролюбова. „Пироговъ, говоритъ онъ, разумѣлъ подчиненіе
человѣка такимъ отвлеченнымъ, заоблачнымъ принципамъ,
изъ которыхъ непосредственно вытекаетъ подчиненіе автори-
тету. Добролюбовъ же въ слѣпомъ подчиненіи авторитету
полагалъ главную причину убійства въ дѣтяхъ внутренняго
человѣка".
Мы вполнѣ понимаемъ, что въ вопросѣ о значеніи ре-
лигіи какъ въ жизни, такъ и въ нравственномъ воспитаніи,
между Пироговымъ и Добролюбовымъ могло быть крупное
разногласіе. Это разногласіе могло бы рпивести къ тому, что
у каждаго изъ этихъ двухъ лицъ сложилась своя теорія
воспитанія. И если справедливо, что Добролюбову рисовалось
уже тогда воспитаніе, устраняющее религію, то приходится
очень пожалѣть, что цензурныя условія и рановременная
смерть помѣшали ему высказаться опредѣленно. Было бы
интересно разобраться въ томъ, въ чемъ выражаются рели-
гіозныя вліянія на обиходѣ школьнаго устройства: на дисци-
плинѣ, наказаніяхъ, или на чемъ другомъ, предполагается
ли при этомъ, что и учитель исторіи выбрасываетъ изъ
курса религіозныя движенія, игравшія такую крупную роль
въ судьбахъ народовъ, или сообщаетъ о нихъ учащимся съ
безпристрастіемъ историка, не обнаруживая въ сужденіяхъ
о нихъ своихъ религіозныхъ убѣжденій.
А. Скабичевскій, отмѣчая появленіе въ печати статьи
Добролюбова, идетъ еще далѣе и утверждаетъ, что она вы-
ражаетъ не разногласіе въ рѣшеніи одного частнаго, хотя и
важнаго вопроса, a нѣчто большее. „Статья Пирогова, гово-
1) Участіе H. А. Добролюбова въ педаг. движеніи 60-хъ годовъ. Ст.
А. Скабичевскаго. „Вѣстникъ Воспитанія", 1896, VI.

ритъ онъ, послужила Добролюбову лишь точкой отправленія
для изложенія своихъ собственныхъ взглядовъ на воспитаніе,
родившихся въ немъ по прочтеніи статьи знаменитаго хи-
рурга", и что статья эта „послужила еще въ большей сте-
пени программой всѣхъ взглядовъ людей 60-хъ годовъ на
воспитаніе и всѣхъ послѣдовавшихъ педагогическихъ преобра-
зованій, чѣмъ статья Пирогова". Это послѣднее замѣчаніе
въ значительной мѣрѣ справедливо, но, конечно, относитель-
но не того поколѣнія, которое производило „преобразованія",
а тогдашней молодежи, притомъ, независимо какихъ-либо
преимуществъ одной статьи передъ другою, а потому что
„Современникъ" для массы читателей былъ доступнѣе „Мор-
ского Сборника", который былъ очень мало распространенъ
въ публикѣ. О статьѣ Пирогова нѣкоторые только и узнали
изъ статьи о ней Добролюбова.
Нельзя говорить о педагогическихъ взглядахъ Добролю-
бова, какъ о чемъ-то цѣльномъ, такъ какъ матерьяловъ для
этого нѣтъ. Составить понятіе о нихъ по нѣкоторымъ ре-
цензіямъ значитъ пойти ощупью, вступить въ область до-
гадокъ. Да у насъ нѣтъ и основаній ожидать отъ Добролю-
бова какого нибудь цѣльнаго педагогическаго міровоззрѣнія,
чего-нибудь вродѣ системы. У него была своя крупная роль
въ общей литературѣ, и въ качествѣ дѣятеля таковой онъ
могъ высказать только общую мысль о чувствуемой об-
ществомъ потребности въ работникахъ мыслящихъ самосто-
ятельно, а не по указкѣ авторитетовъ, и поставить сообразно
этому задачу школѣ, а какими средствами дѣятели школы,
признавшіе эту задачу, выполнятъ ее, это уже дѣло спе-
ціально педагогической литературы. Добролюбовъ педагогомъ
не былъ; онъ, какъ и всѣ мы, былъ автодидактъ; практика
же у него была необширна, да и журнальная работа по болѣе
близкимъ ему вопросамъ едва ли давала ему время глубже
вникнуть въ наше дѣло.
Необходимо обратить вниманіе на то, что въ то время,
когда Добролюбовъ писалъ объ авторитетѣ и велъ полемику
съ Пироговымъ, въ его настроеніи, какъ видно изъ его
1) A. M. Скабичевскій. Очерки умственнаго развитія нашего общества.
„Отеч. Зап.", т. CCII, стр. 407, и т. CCI, стр. 394.

Дневника и писемъ, проглядывала вѣра въ свои молодыя
силы и нѣсколько по юношески преувеличенная оцѣнка ихъ.
„Мы, пишетъ онъ (1859 г.), еще чисты, свѣжи и молоды,
силъ въ насъ много; впереди еще двѣ трети жизни... мы
можемъ овладѣть настоящимъ и удержать за собою будущее".
Когда ему показалось, что онъ готовъ влюбиться, онъ за-
писалъ (1857): „а я, дурачокъ, думалъ въ своей педагоги-
ческой и метафизической отвлеченности, въ своей книжной
сосредоточенности, что уже пережилъ свои желанія и разлю-
билъ свои мечты".
„Вопросы о судьбѣ нашей родины поглощали всѣ наши
мысли и чувства, пишетъ Сциборскій, товарищъ Добролюбова
по Педагогическому Институту. Надъ нами еще не тяготѣло
сознаніе своего безсилія въ борьбѣ за честныя убѣжденія;
мы вѣрили, что наше вступленіе на поприще общественной
дѣятельности ознаменуется переворотомъ, который поведетъ
общество по пути разумному; мы думали, что наскажемъ
міру много-много новыхъ истинъ, выработанныхъ нами въ
тѣсномъ кружкѣ институтскомъ".
Это признаніе самимъ Добролюбовымъ своей книжной
сосредоточенности и педагогической отвлеченности намъ ка-
жется весьма цѣннымъ. Несомнѣнно Добролюбовъ обладалъ
эрудиціей и талантомъ, педагогическія мысли его разумны,
но онъ не могъ связать ихъ съ практикою, потому что ея
у него не было, не могъ указать, какъ осуществить ихъ въ
жизни. По выраженію одной статьи онъ „сѣялъ сѣмена" 1);
а взращивать ихъ, прибавимъ отъ себя, приходилось дру-
гимъ.
Добролюбовъ написалъ весьма немного статей на педа-
гогическія темы. Главныя темы давалъ ему Пироговъ, о ко-
торомъ онъ писалъ нѣсколько разъ; въ остальныхъ случаяхъ
это были рецензіи книгъ, отчетовъ и т. п. Силы свои Добро-
любовъ, внѣ этихъ исключительныхъ случаевъ, посвящалъ
критико-публицистическимъ статьямъ. Его мѣсто, и почетное
мѣсто — въ исторіи русской литературы, русской критики.
Его критическія статьи несомнѣнно оказывали на его чита-
телей-педагоговъ весьма значительное и хорошее вліяніе,
1) Ст. Бродскаго, „Вѣстникъ Воспитанія", ноябрь, 1911.

рождали мысли, примѣненіе которыхъ къ педагогической
практикѣ было уже проявленіемъ ихъ личнаго творчества.
Мы относимъ сюда такія статьи, какъ „Темное царство",
„Обломовщина" и др. Вліяніе Добролюбова на практику во-
спитанія было не прямое, а посредственное. Въ его мысляхъ
собственно о воспитаніи мы не видимъ ничего, чего онъ не
говорилъ бы о взаимоотношеніяхъ взрослыхъ, которыхъ то-
гдашняя литература тоже вѣдь воспитывала въ извѣстныхъ
идеяхъ. Онъ одинако отстаиваетъ, какъ для взрослыхъ, такъ
и для дѣтей, право и возможность самостоятельнаго развитія,
вооружается противъ всякаго обезличенія и давленія на
мысль, на убѣжденія и т. п.
„Насъ, писалъ Добролюбовъ, съ дѣтства наши кровные
родные старались пріучить къ мысли о нашемъ ничтожествѣ,
о нашей полной зависимости отъ взгляда учителя, гувернера
и вообще всякаго высшаго по положенію начальства" 1).
Мы не видимъ основанія отводить Добролюбову такое
крупное мѣсто въ педагогической литературѣ, на какое хо-
тѣлъ поставить его Скабичевскій, что отнюдь не умаляетъ
его значенія въ общей литературѣ 60-хъ годовъ. Намъ
кажется вполнѣ возможнымъ примѣнить къ Добролюбову
слова, сказанныя Ч. Вѣтринскимъ о Бѣлинскомъ: „Общая его
роль несравненно важнѣе и значительнѣе мимоходомъ бро-
шенныхъ указаній и мыслей спеціально-педагогическаго ха-
рактера" 2). Надо только слова „мимоходомъ брошенныя"
замѣнить другими.
V.
Указавъ въ предыдущей главѣ разногласіе между Пи-
роговымъ и Добролюбовымъ, мы рисуемъ его только въ са-
мыхъ общихъ чертахъ, такъ какъ у насъ нѣтъ достаточныхъ
основаній утверждать, что одинъ имѣлъ такія-то религіозныя
понятія, а другой—иныя. Особенно мало знаемъ мы о Добро-
любовѣ. Повидимому, послѣ смерти отца и матери онъ
совсѣмъ охладѣлъ къ религіи. По личнымъ воспоминаніямъ
1) Соч. Изд. 1896, т. III, стр. 543.
2) „Русская Школа", 1911, № 7—8, стр. 209.

и по свидѣтельству нѣкоторыхъ изъ писавшихъ о томъ вре-
мени лицъ, религія, по крайней мѣрѣ внѣшнее выраженіе
ел, совсѣмъ сошла со сцены, безъ нея обходились, ею въ извѣ-
стныхъ кругахъ не интересовались. Это было замѣтно въ
обществѣ, но, конечно, не въ школѣ.
Въ своемъ мѣстѣ мы укажемъ, какъ высказались о рели-
гіозномъ воспитаніи Ушинскій, Стоюнинъ и др. Здѣсь мы имѣемъ
въ виду лишь Пирогова и Добролюбова. Второй, какъ пред-
ставитель молодого поколѣнія, могъ обходиться безъ религіи.
Пироговъ, какъ человѣкъ зрѣлаго возраста, проведшій много
лѣтъ въ кругу лицъ, гдѣ религія играла роль, считалъ
возможнымъ опереться на религіозное чувство своихъ сверстни-
ковъ, въ существованіи котораго у нихъ не имѣлъ основанія
сомнѣваться. И намъ интересно выяснить себѣ религіозныя
понятія этого передового представителя тогдашняго зрѣлаго
поколѣнія, какъ потому, что онѣ сказались на его педагоги-
ческомъ идеалѣ, такъ и потому, что. служили основаніемъ
осужденія его системы.
Пироговъ былъ глубоко вѣрующій человѣкъ и съ полною
искренностью всегда исповѣдывалъ свою вѣру. Свой идеалъ
„человѣка" онъ взялъ изъ евангелія. Ему поклонялся, ему
служилъ. Изучая ученіе Пирогова, нельзя пройти мимо того, что
давало содержаніе его мыслямъ и чувствамъ. Его моральныя
и педагогическія идеи съ самаго начала были признаны ра-
зумными, a объ его религіозныхъ воззрѣніяхъ обыкновенно
замалчиваютъ. Невольная дань уваженія къ уму и благо-
родному характеру Пирогова побуждала часть его критиковъ
не разоблачать его заблужденіе, а именно замалчивать 1).
Признаніе авторитета Откровенія, говорилось, кладетъ за-
претъ на критическое отношеніе ко всему, о чемъ оно уже выска-
залось. Въ случаѣ противорѣчій между научно поставленными
1) Подкладка статьи „Вопросы жизни", писалъ A. Скабичевскій въ
своей "Исторіи новѣйшей русской литературы", была совсѣмъ средневѣ-
ковая, аскетическая, и однако статьей восхищались". „Ради напоминанія
о „человѣкѣ" не считали нужнымъ спорить съ самой философіей Пирогова".
Въ одной изъ статей послѣднихъ годовъ также было выражено сожа-
лѣніе и недоумѣніе по поводу того, что такой сильный въ наукѣ человѣкъ,
какъ Пироговъ, сослался не на послѣдніе научные выводы, а на Откровеніе.

фактами и утвержденіями священнаго писанія, истина должна
быть признана за послѣдними. Это—мораль съ санкціей и
обязательствомъ, противъ которыхъ протестуетъ самоопредѣ-
ляющійся духъ; мораль, не согласующаяся со стремленіемъ
самого Пирогова жить и дѣйствовать по своимъ убѣжденіямъ
и по совѣсти. Это, наконецъ, формы, обряды, обычаи, многое
другое внѣшнее, что имѣетъ значеніе лишь для лицъ извѣст-
наго настроенія.
Изучая Пирогова, мы не считаемъ возможнымъ пройти
безъ вниманія его вѣрованія. Къ этому побуждаетъ насъ же-
ланіе глубже вникнуть въ то, какъ понималъ „человѣка"
Пироговъ, его потребности, его психологію. Онъ говорилъ,
что воспитаніе состоитъ во внутреннемъ психологическомъ
процессѣ, и процессъ, совершившійся въ его собственной
душѣ, долженъ представить живой интересъ.
Въ своемъ дневникѣ Пироговъ съ присущею ему искрен-
ностью говоритъ о пережитыхъ сомнѣніяхъ, о томъ, что онъ
взялъ изъ Откровенія и сохранилъ на весь остатокъ жизни.
Его переживанія—психологія живого человѣка.
Пироговъ прошелъ два пути: и отъ Откровенія къ не-
вѣрію и отъ невѣрія къ Откровенію. Въ учебные годы онъ
слушалъ, какъ всѣ мы, уроки Закона Божія, въ юности
утратилъ вѣру и отвергъ безусловный авторитетъ священнаго
писанія и церковной дисциплины. Жизнь, привычка наблю-
дать и мыслить надъ ея явленіями привели его къ тому,
что онъ призналъ невозможнымъ жить изо дня въ день безъ
идеала, освѣщающаго путь впередъ; a составивъ себѣ
идеалъ, сталъ искать его олицетворенія и нашелъ послѣднее
во Христѣ.
Санкція христовой морали, морали свободно выбраннаго
имъ учителя, послужила ему лишь свидѣтельствомъ, что ученіе
это представляетъ истину вѣчную, незыблемую.
Пироговъ росъ въ семьѣ набожной по старинному укладу.
Всѣ церковные обряды и обычаи исполнялись неуклонно, не
пропускались ни одна заутреня, всенощная и обѣдня въ
праздничные дни. Вспоминая то время, Пироговъ говоритъ,
что испытывалъ „самое искреннее и глубокое уваженіе ко
всѣмъ таинствамъ вѣры и непритворное внѣшнее богопочи-
таніе". Въ его понятіи Богъ, церковь, таинство, служители

церкви и обряды составляли нераздѣльное цѣлое и священ-
ное (162 1).
Прошли года, и набожность Пирогова рушилась. Самъ
онъ такъ объясняетъ происшедшую въ немъ перемѣну. „Моя
дѣтская вѣра была потрясена тѣмъ слабымъ знаніемъ, кото-
рое я пріобрѣлъ въ университетѣ. Яркій свѣтъ современной
науки ослѣпилъ и вскружилъ голову ходившему прежде въ
потемкахъ... Не мучимый никакими сомнѣніями и при моемъ
обрядно-религіозномъ воспитаніи не имѣвшій даже почвы для
сомнѣнія, я вдругъ выступилъ на поприще, требовавшее
постоянной работы мысли. А все пріобрѣтенное умствен-
нымъ анализомъ неминуемо проходитъ черезъ цѣлый рядъ
сомнѣній... Знаніе, и тѣмъ болѣе научное, дѣлаетъ человѣка
до того самонадѣяннымъ, что онъ, пріобрѣтая это знаніе,
тотчасъ старается распространить его на всѣ области своей
духовной жизни, отвергая, что между ними есть и нѣкото-
рыя, имѣющія мало общаго съ научнымъ, т.-е., пріобрѣ-
теннымъ путемъ анализа знаніемъ" (399). „Люди, пріученные
уже нѣсколько къ критическому анализу въ наукѣ,—выска-
зываетъ онъ уже общее замѣчаніе,—переносятъ невольно это
направленіе и на ученіе, основаніемъ которому служитъ вѣра,
если это ученіе дѣлаютъ обязательнымъ".
Пережитое въ этотъ періодъ жизни Пироговъ признаетъ
„жестокимъ внутреннимъ погромомъ", отъ котораго онъ горячо
желалъ бы избавить молодежь послѣдующихъ поколѣній.
Переживъ погромъ и продолжая постоянно анализировать
себя и окружающую жизнь, онъ все болѣе ощущалъ въ себѣ
религіозныя потребности и сталъ искать ихъ удовлетворенія.
Психологическія основы созданія современнымъ человѣкомъ
своего рода естественной религіи представляютъ несомнѣн-
ный интересъ.
Вѣра, по мнѣнію Пирогова, „такая психологическая спо-
собность человѣка, которая болѣе всѣхъ другихъ отличаетъ
его отъ животныхъ" (180). Животное обладаетъ многими
способностями, одинаковыми съ нашими, обладаетъ и созна-
ніемъ, т.-е. ощущаетъ свое бытіе и свою индивидуальность:
1) Цифры въ скобкахъ послѣ цитатъ въ этой главѣ означаютъ стра-
ницы Сочиненій Пирогова, нзд. 1910 г., т. II.

но „животное не сознаетъ, какъ мы, своего чувственнаго
сознанія, и потому представленіе и понятіе его о своей инди-
видуальности не такъ ясны и отчетливы, какъ у насъ". „Эту-
то нашу способность сознавать, что мы сознаемъ себя, и нужно
назвать самосознаніемъ". (180) Самосознаніе способно отвле-
каться отъ чувственнаго сознанія, сосредоточиваться на са-
момъ себѣ, и тогда оно творитъ внѣчувственные идеалы. Въ
этихъ то сверхъ-чувственныхъ идеалахъ и сказывается наша
способность вѣровать въ ея высшемъ развитіи. Основой зна-
нія служитъ сомнѣніе, основной вѣры—довѣріе къ избран-
ному идеалу. Идеалъ, служащій основаніемъ вѣры, не до-
пуская и тѣни сомнѣнія, становится выше всякаго знанія и
помимо него стремится къ достиженію истины. (181).
Какой же идеалъ моей вѣры? задаетъ себѣ вопросъ Пи-
роговъ.
Одно время существованіе Верховнаго Разума и Вер-
ховной Воли сдѣлалось для него такою же необходимостью,
какъ его собственное существованіе (185). Но остановиться
на этомъ пути для него не значило еще быть вѣрующимъ.
У него была потребность въ идеалѣ болѣе человѣческомъ,
болѣе близкомъ. „Входя все глубже и глубже въ себя, гово-
ритъ онъ, во время разныхъ испытаній жизни, я понялъ,
наконецъ, почему культурныя племена, дошедъ до извѣстной
степени человѣчности, такъ нуждаются въ идеалѣ Богочело-
вѣка. Слабость тѣла и духа, болѣзнь, нужда, горе и бѣды
считаются главными разсадниками вѣры... Но какъ ни сильны
эти мотивы, не одинъ однакоже плачъ и скрежетъ зубовъ
приводитъ насъ къ утѣшительному идеалу Богочеловѣка; и
радость увлекаетъ насъ невольно къ этому же самому идеалу"
(185).
Пироговъ не проповѣдуетъ, какъ и во что надо вѣрить,
онъ просто разсказываетъ, какъ онъ самъ искалъ вѣры и во
что увѣровалъ. Не разъ онъ указываетъ, какую роль играли
въ его рѣшеніяхъ личные запросы и свойства. Рѣчь ведется
объ его вѣрѣ, лично выработанной и вполнѣ индивидуальной.
Въ своей вѣрѣ онъ нашелъ утѣшеніе и радость, испытавъ
всю трудность исканія. Это онъ въ ней и цѣнитъ. Отсюда
же и его терпимость къ тѣмъ, кто инако съ нимъ мыслитъ.
„ Понятія—а потому и сужденія—1наши объ отвлеченныхъ

предметахъ всегда будутъ различны, смотри по различной
степени образованія и организаціи общества, въ которомъ мы
живемъ. Поэтому, предоставимъ каждому представлять себѣ
и вѣчное блаженство, и небесное царство, и вѣчное мученіе
такъ, какъ убѣждаетъ его собственное самопознаніе. Пусть
матеріальный человѣкъ, недошедшій еще черезъ отвлеченіе до
отдѣленія вполнѣ своего вещественнаго быта отъ духовнаго,
представляетъ себѣ рай въ видѣ сада, адъ—въ видѣ раска-
ленной печи. Образуйте его, изощрите его самопознаніе; но
безъ этого не нарушайте его убѣжденій. Результаты ихъ такъ
же утѣшительны, благодатны и высоки, какъ и результаты
вашихъ отвлеченныхъ убѣжденій" (I, 861).
Какъ человѣкъ съ притязаніемъ на умъ и чувство, Пи-
роговъ не могъ оказаться „смиреннымъ поклонникомъ мертвой
буквы". (I, 57). „Сердце требуетъ только, говоритъ онъ,
чтобы исполнена была заповѣдь; разумъ требуетъ, чтобы
исполнилась не одна ея буква". (I, 779). Идя отъ жизни ко
Христу, онъ „въ Откровеніи—этой основной книгѣ нашего
нравственнаго бытія",—былъ пораженъ „идеаломъ жизни здѣш-
ней, начертаннымъ то въ умилительной простотѣ, то подъ
видомъ цвѣтистыхъ иносказаній и олицетворенномъ въ земной
жизни и дѣлахъ Искупителя" (I, 856). Онъ различаетъ въ
Откровеніи то, что имѣло приложеніе къ тогдашнему обществу,
отъ того, что останется вѣчнымъ для цѣлаго человѣчества,
что составляетъ идеалъ, къ которому мы должны безпре-
станно стремиться (I, 860). Онъ считаетъ большою ошибкою,
что наши христіанскіе учители не различаютъ этого, а между
тѣмъ въ этихъ-то божественно-идеальныхъ основахъ ученія
Богочеловѣка вся сила. „Не надо забывать, что жизнеопи-
санія Его, составленныя большею частью по преданіямъ
и разсказамъ, не могли дойти до насъ въ первобытномъ
видѣ. Несмотря на это, божественный идеалъ ученія ясно
продолжаетъ свѣтить черезъ тьму вѣковъ. Эта-то самая
свѣтлая и неприкосновенная сторона божественнаго ученія
должна служить свѣточемъ вѣрующаго" (II, 206). „Осно-
вному идеалу ученія Христа суждено быть неугасимымъ
маякомъ на известномъ пути нашего прогресса" (II, 195).
Что именно было дорого Пирогову въ ученіи Христовомъ
прекрасно видно изъ сопоставленія двухъ слѣдующихъ мѣстъ

изъ его дневника. Самою главною и наиболѣе поясняющею
духъ ученія Христова притчею Пироговъ считаетъ притчу о
блудномъ сынѣ. „Только горячо любящее сердце отца могло
поступить такъ; только всеобъемлющая любовь могла оправ-
дать блудницу и распятаго разбойника" (стр. 217). „Одно
мнѣ кажется,—говоритъ онъ—несовмѣстнымъ съ духомъ ученія
Христа, это догматизмъ и доктринерство" (стр. 191).
Въ основѣ Богопочитанія лежитъ наша потребность въ
идеалѣ и олицетвореніи его. Быть религіознымъ и видѣть въ
заповѣдяхъ Христовыхъ нравственное руководство можно,
только полюбивъ Христа, а это чувство не имѣетъ никакого
отношенія къ обязательнымъ догматамъ и обрядамъ. Испо-
вѣданіе вѣры и по слову Христову есть дѣло совѣсти. Пиро-
говъ понималъ, что его міровоззрѣніе отлично отъ цер-
ковнаго и въ то же время признавалъ себя сыномъ го-
сподствующей церкви, считая несправедливымъ и противо-
законнымъ покидать ея лоно. Онъ вѣрилъ, что и „церковь
не захотѣла бы насиловать мою совѣсть, требуя отреченія
отъ моихъ убѣжденій и вѣрованій, которыхъ я достигъ послѣ
долговременной и лютой борьбы съ самимъ собою" (II, 216).
„Можно ли, спрашиваетъ онъ, оставаясь, такъ сказать, вро-
жденнымъ членомъ государственной церкви, въ то же время
придерживаться авторитета собственной совѣсти, подчиненной
одному Всевидящему Оку?" И отвѣчаетъ. „Вопросъ чисто
индивидуальный, не научный, не юридическій, рѣшаемый не
внѣ насъ, не людьми, даже не нами самими, a совѣстью, вѣ-
рующею въ ея верховное начало—Бога" (II, 220).
Пироговъ различаетъ вѣру отъ религіи.
„Вѣра—это чистое отвлеченіе души; тутъ нѣтъ мірскихъ
задачъ. Вѣра необходима, какъ самая глубокая потребность
души, индивидуально, для каждаго болѣе, чѣмъ для общества.
Въ душѣ каждой человѣческой особи есть частичка не отъ
міра сего, ищущая себѣ и духовной пищи; но какъ скоро
изъ особей составляется общество, то его главнымъ raison
d'etre дѣлается уже: быть отъ міра сего". Государственная
церковь есть представительница государственной религіи.
„Дѣло религіи—это поддержаніе и упроченіе общественныхъ
связей посредствомъ духовно-нравственнаго начала" (221).
По самому существу своего назначенія церковь органи-

зуется, опредѣляетъ, какъ и чему вѣрить, чтобы быть хри-
стіаниномъ, устанавливаетъ обязательные и принудительные
догматы, обряды. Свобода совѣсти отходитъ на задній планъ.
Многое, созданное государственною религіей, кажется Пиро-
гову противнымъ духу ученія Христа. Но онъ помнитъ,
что подъ эгидою христіанства въ теченіе 18 слишкомъ
вѣковъ, творились и уничтоженіе рабства и невольничества,
и снисхожденіе и милосердіе къ побѣжденному врагу, дѣла
благотворительности и др. И это побуждаетъ Пирогова поне-
волѣ со многимъ помириться, признать, что такія, противо-
рѣчащія ученію Христову установленія, какъ іерархизмъ,
обрядность, догматизмъ и обязательность, можетъ быть,
въ свое время и были необходимы, имѣли свои причины.
Не порывая связей съ церковью, Пироговъ въ то же
время отстаивалъ свободу своей вѣры. Духъ ученія Христова
былъ для него дороже буквы. Критикуя то, что создавали
люди и приписывали къ обязательному исповѣданію, онъ въ то
же время твердо охранялъ свое право имѣть свою вѣру, созер-
цать Божественнаго Учителя, стоявшаго передъ его духовными
очами, какъ идеалъ вѣчной истины и вѣчной правды. Испы-
тавъ муки сомнѣній и колебаній, недовѣрчивость къ себѣ и
другимъ, испытавъ вдохновеніе, онъ чувствовалъ потребность
сообщить другимъ, что свыше осѣнило его. Онъ пережилъ
муки творчества, какъ художникъ, и свои мысли, свои со-
зданные вдохновеніемъ образы внесъ въ свой Дневникъ.
Дневникъ Пирогова свидѣтельствуетъ, что для него вѣра—
было дѣло въ высшей степени индивидуальное и интимное.
Онъ свободно избралъ себѣ учителя, потому что передумалъ
его поученія, и подчинился ему за совѣсть, по убѣжденію, а
не изъ-за страха наказанія и не ища награды въ загробной
жизни. Онъ пришелъ къ вѣрѣ путемъ внутренней работы,
вызванной потребностью идеала и олицетворенія идеала.
Его идеалъ олицетворился въ Богочеловѣкѣ, и въ дневникѣ
онъ постоянно такъ и называетъ его, тогда какъ въ статьѣ,
предназначенной для печати, онъ употреблялъ, болѣе широкое
понятіе откровенія. И это обстоятельство опять говоритъ о
бережномъ отношеніи Пирогова къ людямъ и ихъ убѣжде-
ніями Онъ испыталъ радость имѣть вѣру и остерегался самъ
и другихъ предостерегалъ колебать чьи бы тони было вѣро-

ванія, хотя бы они заключались въ представленіи рая въ
видѣ сада, а ада въ видѣ пекла.
Многихъ могла смущать вѣра Пирогова въ загробную
жизнь, съ которою связано представленіе о страшномъ судѣ
съ его послѣдствіями; этотъ судъ вызываетъ въ читателѣ
мысль о томъ, что загробная-то жизнь и есть настоящая
жизнь, а земная только испытательный періодъ. По взгляду
Пирогова земная жизнь есть во всякомъ случаѣ настоящая
жизнь, довлѣющая сама себѣ, налагающая на человѣка обще-
ственныя и иныя обязанности.
Разность этихъ двухъ воззрѣній на земную и загробную
жизнь имѣетъ большое значеніе. Одно выдвигаетъ жизнь и
поведеніе по духу Христова ученія, а остальное къ нему
„приложится". Другое видитъ въ сутолокѣ жизни суету суетъ,
многое въ ней оправдываетъ, допускаетъ, игнорируетъ и
выдвигаетъ на первый планъ наши обязанности къ Богу,
опредѣленныя церковью.
Въ томъ религіозномъ кризисѣ, который переживаетъ
теперь чуть ли не вся Европа, слышится смущеніе передъ
тѣмъ, что мы—христіане, а этого вовсе не видно въ нашей
жизни; сказывается сильное желаніе въ Евангеліи найти ука-
заніе, какъ намъ жить здѣсь на землѣ, a вмѣстѣ и умень-
шеніе интереса ко всему обрядовому, къ разрѣшенію тѣхъ
вѣчныхъ вопросовъ—о Богѣ, о загробной жизни, разрѣшеніе
которыхъ указывается въ догматахъ, установленныхъ цер-
ковью. Пироговъ обнаруживалъ полную терпимость, призна-
вая въ религіозныхъ воззрѣніяхъ большую долю субъектив-
ности.
Вотъ почему, какъ намъ кажется, въ мысли Пирогова,
что воспитаніе должно ставить передъ молодежью идеалъ че-
ловѣка съ прочными убѣжденіями въ духѣ Откровенія, отно-
сятся равно сочувственно люди разныхъ воззрѣній. И тѣ,
что требуютъ морали обязательной, вслѣдствіе санкціи ея, и
тѣ, что утомлены, разочарованы смѣнами моральныхъ теченій
и ищутъ принциповъ устойчивыхъ, вѣчныхъ, и тѣ, что вѣ-
рятъ въ торжество правды, вырабатываемой обществен в ой
совѣстью. Всѣ эти люди могутъ остановиться на первой по-
ловинѣ тезиса Пирогова, не боясь впасть въ противорѣчіе съ
нимъ, зная его терпимость къ субъективнымъ рѣшеніямъ во-

проса объ Откровеніи. Каждый, изучающій Пирогова въ его
твореніяхъ и въ его дѣяніяхъ, воочію видитъ, что для него
дороги были именно убѣжденія, не навязанныя, не внушен-
ныя, не вычитанный, а свои выработанныя, у каждаго свои,
на какой бы ступени лѣстницы зрѣлости ни стояли эти убѣ-
жденія, близко или далеко отъ правды, и что слова „въ духѣ
Откровенія" служили лишь указаніемъ направленія, въ ка-
комъ человѣку свойственно искать правду. Пироговъ не при-
зналъ бы руководящимъ принципомъ морали всеразрѣшаю-
щую борьбу за существованіе; онъ считалъ ее нужною, но
какъ христіанинъ прибавлялъ: „борись, но не враждуй". Та же
увѣренность въ жизненной важности „своихъ" убѣжденій
привела его къ тому, что онъ являлся не столько мора-
листомъ-проповѣдникомъ, сколько учителемъ жизни самою
жизнью. Эта же увѣренность сказалась и въ его указаніяхъ,
чѣмъ мы можемъ помочь другимъ вырабатывать въ себѣ
убѣжденія и человѣческое достоинство.
„Являясь настоящимъ учителемъ жизни въ своихъ рѣ-
чахъ, статьяхъ и распоряженіяхъ, говоритъ А. Кони 1), онъ
постоянно поучалъ, что надо не только призывать молодежь
знать, гдѣ пути правды, но и научать ее ходить по нимъ,
указывая не только на пользу служенія нравственному долгу,
но и на красоту послѣдняго".
Сказавъ, что нравственныя убѣжденія человѣка выра-
жаются въ христіанскомъ міровоззрѣніи, онъ внесъ въ свой
идеалъ опредѣленность. Понятіе хорошаго, нравственнаго че-
ловѣка неминуемо носитъ на себѣ печать эпохи, національ-
ности, класса или сословія и можетъ быть очень разно-
образно. Спросите нѣсколькихъ людей, что они разумѣютъ
подъ понятіемъ хорошій человѣкъ, и каждый отвѣтитъ по
своему. Для идеала это понятіе непригодно. Содержаніе
его можетъ оказаться такого сорта, что, слѣдуя своему идеалу,
человѣкъ окажется вреднымъ, тогда какъ Христовъ идеалъ
говоритъ намъ о любви, доброжелательствѣ, взаимопомощи
и т. п. Въ немъ нѣтъ мѣста ни узкому себялюбію, ни често-
любію, ни корысти, ни властности, ничему такому, что такъ
отягчаетъ жизнь.
*) Пироговъ и школа жизни. Сборникъ ж. Школа и жизнь. Стр. 22.

Но, скажутъ, если съ понятіемъ человѣка связывается
представленіе христіанина, то, значитъ, нехристіанскіе на-
роды — не люди. Въ отвѣтъ напомнимъ отношеніе Пирогова
къ евреямъ. Вѣроятно, онъ каждому желалъ дойти до хри-
стіанскаго воззрѣнія на отношенія людей между собою и не
могъ не замѣтить, что къ этому и идутъ люди, каждый по
своему пути. На какомъ бы мѣстѣ этого пути ни стоялъ че-
ловѣкъ, Пироговъ относился съ полнымъ уваженіемъ къ его
нравственнымъ и религіознымъ убѣжденіямъ.
Еще болѣе полнымъ отвѣтомъ на поставленный выше
вопросъ можетъ служить слѣдующій отрывокъ изъ письма
Пирогова баронессѣ Э. Ф. Раденъ.
„Кто въ своей жизни почерпнулъ столь много утѣшенія
въ% христіанской вѣрѣ, какъ я,... тотъ не станетъ сомнѣ-
ваться, что если можно безпристрастно и самоотверженно
любить что-нибудь въ мірѣ, то это, конечно, — Освободителя
людей, дѣйствовавшаго такъ самоотверженно и такъ мило-
сердно по отношенію къ міру. Нельзя также отрицать, что
такая любовь, въ ея высшемъ проявленій, можетъ гораздо
вѣрнѣе, чѣмъ какое-либо другое человѣческое чувство, вести
къ великимъ и благороднымъ дѣяніямъ. Равнымъ образомъ
справедливо и то, что всѣ наши поступки, проистекающіе
изъ другихъ душевныхъ явленій, чувствъ или воззрѣній,
должны казаться ничтожными, даже нечистыми, въ сравненіи
съ дѣяніями, имѣющими въ своемъ основаніи христіанскую
любовь. Но даетъ ли это намъ право, и больше, чѣмъ право,
оцѣнивать поступки другихъ людей въ томъ смыслѣ, что
дѣйствительно хорошими и истинными мы должны признавать
только тѣ, которые основаны на чистой христіанской любви?
Даетъ ли это намъ право не признавать хорошее и истинное
въ поступкахъ иного происхожденія? Развѣ человѣческая
душа не способна питать другія, глубокія и возвышенныя
чувства? Развѣ развитіе и воспитаніе въ себѣ подобныхъ
чувствъ столь тщетны, столь недостойны высокаго призванія
человѣка въ мірѣ, что христіанская любовь одна только
должна проникать все существо души? Я уважаю, я уди-
вляюсь, я люблю всякаго, кто по. милости Божіей нашелъ въ
себѣ такъ много воспріимчивости, что могъ совершенно на-
полнить ее этою божественною любовію, но я опасаюсь про-

изнести свое окончательное сужденіе о причинѣ другихъ хо-
рошихъ поступковъ людей. Я содрагаюсь при мысли о воз-
можности быть несправедливымъ, еслибъ я долженъ былъ
искать источника всѣхъ хорошихъ поступковъ лишь въ хри-
стіанской любви" (I, 685).
И всматриваясь въ дѣйствительность, Пироговъ видитъ,
что личная религія (или по его терминологіи — вѣра), не у
него одного, что она общій удѣлъ. „Каждая особь — свой
особенный, самъ въ себѣ заключенный мірокъ. Все въ немъ
своеобразно. Въ каждомъ изъ этихъ мірковъ есть свой Богъ,
котораго попы, къ сожалѣнію, игнорируют, навязывая всѣмъ
міркамъ своего. Есть и свое міровоззрѣніе, и свои интересы"
(T. II, стр. 312).
Это мнѣніе Пирогова можетъ послужить объясненіемъ,
почему мы ограничились немногимъ сказаннымъ объ его вѣрѣ,
не гонясь за полнотою ея изложенія. Читатель Дневника
самъ увидитъ, что Пироговъ не выдавалъ выраженныхъ въ
немъ мнѣній за непреложную истину: съ одними читатель
согласится, другія признаетъ не отвѣчающими его запросамъ
или пониманію вещей. Оставляя въ сторонѣ многія частности
вѣрованій Пирогова, хотя иныя изъ нихъ и весьма инте-
ресны, мы старались отобрать лишь то, что представляетъ
общественный или педагогическій интересъ.
Наше вниманіе было особенно привлечено различеніемъ,
которое дѣлалъ Пироговъ между религіею и вѣрою. Религія
вытекаетъ изъ заботы церкви о спасеніи людей и воспитаніи
ихъ въ такомъ духѣ, чтобы своею земною жизнью они заслу-
жили „добраго отвѣта на страшномъ судилищѣ Христовѣ". Она
прежде всего средство массоваго воспитанія и, какъ таковое,
кромѣ своего ученія, дѣйствующаго на сознаніе людей, поль-
зуется для сужденія объ успѣхѣ этого ученія внѣшними,
обрядовыми проявленіями лицъ, причисляющихъ себя къ дан-
ной церкви. Оттого рядомъ съ искренне преданными ей
людьми встрѣчается такъ много лицемѣровъ, ханжей, играю-
щихъ на благочестіи. Вѣра,—дѣло интимное, индивидуальное,
исповѣдуемое вовсе не на показъ, а для себя, а потому такъ
часто равнодушная къ заявленію себя внѣшнимъ проявленіемъ,
видимымъ для другихъ. Она можетъ быть плодомъ церковнаго
ученья, но можетъ быть результатомъ собственнаго углубленія

въ священныя книги, а также философскихъ занятій, на-
строеній, рожденныхъ художественною литературою, впеча-
тлѣній жизни и природы. Оттого личныя вѣры такъ свое-
образны, такъ стойки, такъ дороги человѣку. Вѣра, какъ и
религія, не одна мораль, но и міропониманіе, представленіе
смысла жизни, все то душевное достояніе, которое склады-
вается только отчасти изъ научнаго знанія, a главнымъ об-
разомъ изъ всего того, что входитъ въ наше сознаніе пу-
тями, ускользающими отъ точнаго наблюденія.
Это различіе не всѣми говорящими о вѣрѣ дѣлается, и
часто шаблоны, принятые въ сужденіяхъ о религіи, примѣ-
няются и къ вѣрѣ. Не избѣгъ общей участи и Пироговъ.
Онъ говорилъ о будущей, загробной жизни, о томъ, что „От-
кровеніе приподняло таинственную завѣсу, показало отдален-
ный горизонтъ настоящей жизни и сказало: стремись сюда",
и ссылался на то, что этому учатъ на урокахъ Закона Божія.
Значитъ, рѣшили, онъ проповѣдуетъ аскетизмъ, застращи-
ваетъ загробными наказаніями. Очевидно, онъ и самъ только
изъ страха осужденія на страшномъ судѣ поучаетъ жить
христіанскою жизнью. Въ свое время это смѣлое заявленіе
Пироговымъ своихъ вѣрованій не вызвало реплики, но позже
одинъ изъ второстепенныхъ представителей литературы, A. M.
Скабичевскій, протретировалъ Пирогова, какъ человѣка от-
сталаго, именно за то, что онъ заговорилъ о вѣрѣ. Онъ осу-
ждался за то, что не съумѣлъ оцѣнить значенія позитивизма,
не понялъ, что за предѣлами опытнаго знанія—мракъ. Какъ
дѣятель науки, Пироговъ былъ контистъ и долженъ былъ пони-
матъ, что только научныя знанія достовѣрны и что только на
пріобрѣтеніе ихъ стоитъ тратить человѣческія силы, a онъ обра-
тился въ кантиста и ушелъ въ отвлеченности. „Пироговъ, пи-
салъ А. Скабичевскій, хотя и отправляется отъ громкой фразы
новаго чекана — развитія человѣка, — но въ то же время
стоитъ на почвѣ средневѣковаго міросозерцанія; подъ разви-
тіемъ человѣка онъ разумѣетъ вовсе не эмансипацію личности,
эту дѣйствительно новую идею XIX вѣка, a напротивъ того—
пригвожденіе личности къ отвлеченному мертвому принципу
во имя заоблачныхъ мечтаній" 1).
1) А. Скабичевскій. Очерки умственнаго развитія нашего общества.
Глава 16.

Изъ древника Пирогова можно видѣть, что онъ призна-
валъ значеніе и позитивизма, и мистики, каждого на своемъ
мѣстѣ, и сознательно, нисколько не смущаясь, былъ въ од-
ной области знанія контистомъ, въ другой — кантистомъ.
И позитивизмъ, и метафизика равно отвѣчаютъ потреб-
ностямъ духа человѣческаго, и когда первый отказывается
дать отвѣты на его вопросы, человѣкъ обращается ко вто-
рому, и внушать ему, что онъ не долженъ выходить на
этотъ путь, значитъ заглушать, урѣзать богатую природу че-
ловѣка, обрекая часть интересующихъ его вопросовъ на безот-
вѣтность. Въ противопожность мнѣнію, что громадные прі-
обрѣтенія позитивнаго метода свидѣтельствуютъ о рѣшитель-
ной побѣдѣ его надъ метафизикою, Пироговъ высказывался^
что въ исторіи человѣческой мысли замѣчается чередованье
этихъ двухъ направленій, причемъ то одно, то другое зани-
маетъ господствующее мѣсто въ умахъ человѣческихъ, при
чемъ никогда ни то, ни другое не замираетъ совершенно 1).
Пироговъ имѣлъ право указать на то, что онъ много пора-
боталъ для умноженія позитивныхъ методовъ, добылъ много
точныхъ знаній, пользуясь ими при своихъ изслѣдованіяхъ,,
но это нисколько не заглушило' въ немъ потребности найти
идеалъ, не искоренило его исканій рѣшенія вопросовъ за-
гробной жизни.
Онъ и не пытался гнать отъ себя этихъ вопросовъ, хотя
и понималъ, какого рода цѣнность имѣютъ отвѣты въ этой
области исканій человѣческихъ.
Онъ, конечно, вполнѣ различалъ выводы своей вѣры отъ науч-
ныхъ или даже просто житейскихъ выводовъ. Про свои рели-
гіозныя воззрѣнія онъ такъ и говоритъ: это не убѣжденія, а
вѣра. Увѣренность въ созданномъ вѣрою зиждется не на опыт-
ной провѣркѣ, не на логикѣ, а на способности психическаго
процесса, создающаго вѣру, оставлять по себѣ такіе глубокіе
слѣды, что они не легко стираются. И тѣмъ не менѣе Пи-
роговъ замѣчалъ на себѣ, что умъ со своими критикою и
анализомъ порою и у него добирался до казалось уже
утвердившихся въ его сознаніи представленій и расшатывалъ
ихъ. Несмотря на то, что вѣрѣ далеко до ясности и точ-
*) Сочиненія H. И. Пирогова. Изд. 1910 г., т. II, стр. 43 и слѣд.

ности научнаго знанія, Пироговъ не бросалъ попытокъ раз-
гадать тайны бытія, искалъ, упорно искалъ, потому что не
могъ удовлетвориться однимъ научнымъ знаніемъ и заглу-
шить въ себѣ потребность иныхъ познаній. Истина, справед-
ливо писалъ Михаиловскій, есть удовлетвореніе только позна-
вательной способности человѣка, и думать, что она способна
удовлетворить всѣ потребности, такъ же неосновательно, какъ
думать, что мозгъ способенъ исполнить всѣ отправленія жи-
вотнаго организма".
Даже и въ тотъ, сравнительно короткій промежутокъ
времени, который пережитъ нашимъ обществомъ послѣ Пиро-
гова, сколько разъ мѣнялось его настроеніе, и послѣ равнодушія
къ вѣрѣ вновь возгоралась потребность найти рѣшенія со-
всѣмъ непозитивныхъ вопросовъ. Безплодно ставить чело-
вѣку границу, за которую не должно переходить его жела-
ніе познать міръ, разъ у него есть потребность постичь не
только видимое, но и невидимое.
„Разъ, говоритъ Пироговъ, хотя бы часть людей от-
дается рѣшенію отвлеченныхъ метафизическихъ вопросовъ—
это говоритъ о томъ, что потребность въ этомъ есть. Вы-
ключая эти вопросы изъ области научнаго познанія, позити-
визмъ не можетъ заглушить запросы на ихъ рѣшеніе, рож-
дающіеся въ умѣ человѣка".
Въ этомъ отношеніи Пироговъ широко ставилъ право
человѣка, предоставляя ему самому рѣшать, устремлять ли
свой испытующій взоръ только до предѣла видимаго мира
или и за предѣлъ.
Но намъ напоминаютъ о средневѣковьѣ, о фанатизмѣ и
преслѣдованіи еретиковъ, о кострахъ, или въ лучшемъ слу-
чаѣ о запугиваніи муками ада, аскетизмѣ, объ обезсиленіи
разума вмѣсто эмансипаціи личности. Какъ-то странно слы-
шать подобныя напоминанія по поводу завѣтовъ Пирогова.
Смѣлое слово его такой силы и твердости, какой давно не было
слышно на Руси, не говоритъ о приниженности духа, свя-
заннаго догмами, „пригвозденнаго къ мертвому принципу во
имя заоблачныхъ мечтаній". Не привелъ этотъ принципъ и
къ аскетизму этого борца за человѣческое достоинство, этого
гражданина родной земли, всю жизнь свою служившаго ро-
динѣ. И средневѣковье, и аскетизмъ все это было, кое-что

есть и теперь, но все это вырастаетъ только тогда, когда
сѣмя вѣры сѣется на почвѣ, неспособной взростить ничего,
кромѣ злобы и жестокости. Вѣра — напомнимъ еще разъ—
есть познаніе индивидуальное, интимное и, какъ таковое,
вырабатывается для личнаго употребленія, для самоусовер-
шенствованія, если хотите—для личнаго спасенія. Если моя
вѣра даетъ мнѣ радость, умиротворяетъ мою мятущуюся душу,
то, понятно, я буду желать, чтобъ и другіе дошли до тѣхъ же
вѣрованій и въ нихъ обрѣли счастье и успокоеніе. Въ средне-
вѣковье вѣра вырождается только тогда, когда вѣрующій,
вмѣсто спасенія себя, начинаетъ заботиться о спасеніи дру-
гихъ, принимаетъ на себя отвѣтственность за чужія души и
за невозможностью овладѣть этими чужими душами силою
своего слова и искренностью убѣжденія, честолюбиво захваты-
ваетъ власть и, забывъ о милосердомъ Богѣ, преслѣдуетъ,
грозитъ, караетъ. Тутъ почва гордости и самообмана. На
тѣхъ страницахъ, гдѣ Пироговъ описываетъ свои колебанія
и сомнѣнія, видно, что его вѣра взросла на иной почвѣ. Это
почва — служеніе людямъ, желаніе осмыслить свою жизнь,
выработка идеала, олицетвореніе его. И желаніе его послу-
жить и въ этомъ отношеніи на пользу людей-братьевъ, вы-
звало въ немъ обращеніе къ нимъ: ищи быть и будь чело-
вѣкомъ. Не плыви по теченію съ тою толпою, куда втолк-
нетъ тебя судьба, постарайся придать смыслъ своей жизни,
вырабатывай свои убѣжденія, не сдавайся, когда потокъ
жизни потянетъ тебя въ сторону, борись, но не враждуй,
помня, что ты—„человѣкъ". Пусть царство братской любви
мыслимо только въ идеалѣ, пусть это будетъ заоблачною
мечтою, но если въ душѣ твоей шевельнется потребность по-
быть хоть порой въ этой области , сказокъ и легендъ, не
отварачивайся отъ нея. „Не о хлѣбѣ единомъ живъ чело-
вѣкъ".
Вѣрованія Пирогова, какъ и вѣрованія всякаго другого
человѣка, составляютъ его личное достояніе и никакому суду
не подлежатъ. Иное дѣло, какъ они проявляются въ его
общественной дѣятельности, какъ отражаются на другихъ
людяхъ.
Интересъ Пирогова къ „отвлеченнымъ, заоблачнымъ прин-
ципамъ" не притуплялъ въ немъ интереса къ земнымъ уело-

віямъ существованія, къ общественной жизни. Онъ жилъ
полною жизнью: и съ Богомъ, и съ людьми. Въ своей обще-
ственной дѣятельности онъ хотѣлъ оставаться христіаниномъ,
отказываясь только отъ неосмысленнаго преклоненія передъ
буквой писанія. Онъ хотѣлъ быть христіаниномъ по духу,
внося этотъ духъ и въ общественныя отношенія между
людьми. Принявъ должность Попечителя учебнаго округа, Пи-
роговъ не сталъ ждать, когда люди проникнутся христіанскими
убѣжденіями, не сталъ проповѣдывать слова Божія среди мо-
лодежи, по личному опыту зная, что она бродитъ и, когда
перебродитъ, сама задумается надъ многимъ, чему поклоня-
лась и что сжигала. Онъ обратилъ свое вниманіе на уста-
новленіе болѣе плодотворныхъ условій работы учащихъ и
учащихся: на развитіе коллегіальнаго начала въ комитетахъ,
на уничтоженіе произвола учителей, на литературныя бесѣды
и проч. Все это не носитъ характера подготовленія къ за-
гробной жизни, a говоритъ о желаніи Пирогова внушить
людямъ потребность и привычку къ дружной, доброжела-
тельной работѣ на землѣ. Помѣшало ли его христіанское
настроеніе въ-чемъ либо въ его общественной дѣятельности?
Надо думать, въ осужденіяхъ Пирогова за его религіоз-
ность сыграло свою роль незнакомство съ его воззрѣніями
во всей ихъ широтѣ. Опасенія, что религія сковываетъ и
мысль и волю, казалось бы, должны были поколебаться въ
судьяхъ, когда передъ ними стоялъ такой сильный умомъ
и энергіею подсудимый, какимъ признавался Пироговъ. Изъ
его Дневника мы узнали, что онъ различалъ личную вѣру
отъ государственной религіи, признавалъ опасную сторону
обязательныхъ до гмъ и высоко цѣнилъ только благодатное
просвѣщеніе человѣка Христовою вѣрою. Ему казались одина-
ково нежелательными и принужденіе исповѣдовать религіозное
ученіе и запрещеніе проникать въ область вѣры. Онъ про-
повѣдывалъ религіозную терпимость, признавая, что вѣра мо-
жетъ дать человѣку радость общенія съ „воплощеннымъ Сло-
вомъ любви и мира" (I, 65) и въ горести, и въ радости.
„Для меня главное въ христіанствѣ, писалъ Пироговъ,
это недостижимая высота и освящающая душу чистота идеала
вѣры; на немъ цѣлые вѣка тьмы, страстей и неистовствъ не
оставили ни единаго пятна; кровь и грязь, которыми міръ. не

разъ старался осквернить идеальную святость и чистоту хри-
стіанскаго ученія, стекали потоками назадъ на оскверните-
лей". (II, 188).
Помимо этого личнаго недоразумѣнія относительно содер-
жанія и характера вѣрованій Пирогова, религія, какъ фак-
торъ общаго перевоспитанія общества и всего народа, могла
дать результаты въ весьма отдаленномъ будущемъ, а насту-
пающая эпоха реформъ требовала и убѣжденій, и работы съ
завтрашняго же дня. Отдаленный идеалъ долженъ былъ усту-
пить мѣсто идеалу, хотя бы и не столь совершенному, но
выработанному уже общественными науками.
Какъ бы то ни было, передъ русскимъ обществомъ от-
крывалось двѣ дороги: одну указывалъ ему Пироговъ, другую
Добролюбовъ и его сотрудники по журналу. Пирогова и тогда
признавали человѣкомъ крупнаго ума; на другой сторонѣ тоже
стояли крупныя силы. Интеллигенція раздѣлилась: одни пошли
за Пироговымъ, другіе за „Современникомъ" и за послѣд-
нимъ пошли болѣе молодыя и энергичныя силы, a этимъ
опредѣлилось ближайшее будущее литературнаго и обще-
ственнаго движенія. Это раздѣленіе силъ ослабило и ту, и
другую сторону, тогда какъ онѣ могли бы работать дружно.
Изъ изложеннаго мы дѣлаемъ такой выводъ:
Общество можетъ считаться только съ проявленіями лю-
дей и обнаруживать полную терпимость къ происхожденію
убѣжденій, опредѣляющихъ ихъ поведеніе. Былъ бы человѣкъ
доброжелателенъ къ людямъ, добросовѣстно и охотно вно-
силъ бы свой вкладъ въ общественную работу, не все ли
равно, какимъ путемъ онъ дошелъ до такого состоянія.
Дала ли ему настроеніе религія и какая именно, убѣдилъ ли
его ученый трактатъ объ этикѣ, научила ли его благопріятно
сложившаяся жизнь,—не все ли равно? И говорить людямъ:
иди такимъ путемъ, а не другимъ, ибо на этомъ послѣднемъ
ты обреченъ утратить самостоятельность, волю, стать про-
стою пѣшкою въ рукахъ лицъ, берущихся быть проводни-
ками на этомъ пути,—говорить это съ увѣренностью едва ли
можно. Внутренняя работа всегда субъективна и столько же
зависитъ отъ силъ человѣка, сколько отъ духовной пищи, вос-
принимаемой имъ. Осторожнѣе совѣтовать: ищи истины, ищи

правды, ищи ее всюду, потому что частицы ихъ могутъ быть
скрыты и тамъ, гдѣ мы видимъ обиліе заблужденій, которыхъ
не избѣгали и мудрые люди, искавшіе истины. Ищи ихъ въ
наукѣ и философіи, если онѣ тебѣ доступны, будь осторож-
нѣе, читая популярное изложеніе, если оно только тебѣ по
силамъ, ищи въ творческихъ проявленіяхъ духа человѣче-
скаго—въ религіозныхъ вѣрованіяхъ людей, въ литературѣ,
искусствахъ. Словомъ, ищи всюду.
Соотвѣтственно этому и педагогу можно дать совѣтъ: учи
жить жизнью человѣческою и пользуйся для этого и рели-
гіей, и наукой, и литературой, и добрымъ укладомъ школь-
ной жизни. Избѣгай исключительности и помни, что въ на-
турѣ человѣка лежитъ богатый складъ всяческихъ возможно-
стей. Для насъ, для облагороженія земной жизни важно,
чтобъ человѣкъ полюбилъ „человѣка", благоговѣйно отнесся
къ искрѣ Божіей, тлѣющей въ душѣ его, не гасилъ ее, а
помогалъ ей разгорѣться свѣтлымъ пламенемъ, а кто или что
поможетъ разгорѣться этой искрѣ—все равно.
„Развивать правильныя понятія научными знаніями, пи-
салъ В. Я. Стоюнинъ 1), какъ основу вѣрныхъ сужденій, и
въ связи съ ними вызывать любовь къ истинѣ и стремленіе
къ ней; пробуждать прекрасныя чувства, любовь и стремле-
ніе ко всему прекрасному; доводить до вѣры въ нравствен-
ные идеалы, связанные съ высшими интересами жизни,—вотъ
идеальныя черты истиннаго педагога".
Этимъ опредѣляется учебный планъ общеобразовательной
школы, гдѣ каждый учебный предметъ необходимъ для все-
сторонняго расцвѣта человѣческой личности и каждый же мо-
жетъ заронить въ молодую душу искру любви къ „человѣку",
къ творческимъ силамъ великихъ умовъ и талантовъ, къ горю
обиженнаго судьбою „реальнаго человѣка". Какая искра,
откуда она—это уже зависитъ отъ индивидуальности и уче-
ника, и учителя.
Для устроенія земной жизни самое важное—пробужденіе
уваженія и любви къ „человѣку", откуда бы оно ни исхо-
дило, чѣмъ бы ни мотивировалась, до какой степени ни раз-
горалось бы. Самъ христіанинъ, Пироговъ относился равно
1) Сочиненія, стр. 32.

доброжелательно и къ иновѣрцамъ, и къ людямъ сомнѣваю-
щимся, ищущимъ, колеблющимся и вѣрилъ, что всѣ они при-
дутъ къ „Свѣточу любви и правды", ибо несутъ уже въ себѣ
зародыши ихъ. Пироговъ много пережилъ и умѣлъ цѣнить
самый крохотный ростокъ добра, оттого онъ и былъ такъ
вѣротерпимъ. Онъ и намъ завѣщалъ такую же вѣротерпи-
мость.
VI.
Въ основѣ всей механики лежитъ изслѣдованіе движенія
въ безвоздушномъ пространствѣ точки, не имѣющей—ни вѣса,
ни протяженія; эти данныя не реальны и допустимы только
въ отвлеченіи. Постепенно въ условія движенія вводятся
масса, среда, оказывающая сопротивленіе движенію, совмѣст-
ное дѣйствіе силъ и т. д. Получается рядъ формулъ теоре-
тической механики. Тогда начинается рядъ опытовъ прило-
женія этихъ формулъ къ реальнымъ случаямъ, въ которыхъ
изслѣдователь имѣетъ дѣло съ тѣлами, различающимися фор-
мой, матеріаломъ и пр. Эти опытныя изслѣдованія даютъ
возможность внести въ формулу для каждаго случая особый
такъ наз. практическій коэффиціентъ, благодаря чему формула,
выведенная теоретически, получаетъ обширное примѣненіе къ
практикѣ.
Педагогическія теоріи многимъ представляются такими же
нереальными и ненужными, какими съ перваго взгляда ка-
жутся изслѣдованія движенія точки въ безвоздушномъ про-
странствѣ. Несомнѣнно такія теоріи бываютъ, но распростра-
нять такой приговоръ на всѣ—тоже неправильно. Теоріи
обыкновенно являются вслѣдствіе наблюденія и критическаго
отношенія либо къ самой практикѣ, либо къ ея результатамъ.
Поводомъ признавать безплодность теорій чаще всего служитъ
то, что онѣ устанавливаютъ болѣзнь школы, но по какимъ-
нибудь причинамъ не указываютъ способовъ. врачеванія, не
прописываютъ рецептовъ. Нѣчто подобное существуетъ въ
медицинѣ. Въ ея практикѣ считается весьма важнымъ по-
ставить діагнозъ, и есть большіе мастера этого дѣла, а когда
діагнозъ поставленъ, лѣченіе можетъ пойти успѣшно и у
ординарнаго врача-практика. Такъ и въ педагогикѣ, Теоре-

тическая работа можетъ обобщать факты и мелкаго и круп-
наго значенія, но если въ ней есть логика, то она вполнѣ
заслуживаетъ вниманія практиковъ. Отворачиваться отъ нее
могутъ только тѣ, которые успокоились на своей работѣ, до-
вольны ею и не чувствуютъ Потребности провѣрять свои общіе
выводы выводами своихъ товарищей по профессіи или людей
мыслящихъ вообще. Но если учитель еще не обратился въ
рутинера, то при чтеніи теоретическихъ, идейныхъ работъ,
у него естественно рождается желаніе опредѣлить, какое при-
ложеніе можетъ имѣть идея на практикѣ, осуществима ли
она. И надо сказать, что чѣмъ шире горизонтъ охватываетъ
теорія, тѣмъ болѣе вѣроятія, что она покажется непримѣни-
мою тѣмъ, кто не обладаетъ достаточною для того умствен-
ною дальнозоркостію. Между тѣмъ вопросъ о примѣнимости
только и можетъ быть рѣшенъ опытомъ, и рѣшимость на по-
пытку должна опредѣляться не только тѣмъ, кажется ли че-
ловѣку идея вѣрною, но также и тѣмъ, чувствуетъ ли онъ
себя способнымъ на опытъ, есть ли у него силы на это.
Если теорія не даетъ рецептовъ, то именно потому, что прак-
тика непремѣнно индивидуальна и обязательно считается съ
реальными условіями учительской работы. Напомнимъ извѣст-
ный историческій фактъ. Руссо въ своей теоріи поставилъ
Эмиля въ совершенно неосуществимыя условія и тѣмъ не ме-
нѣе его мысли нашли дорогу въ практику воспитанія, при-
чемъ эта практика отнюдь не составляла воспроизведенія ука-
занныхъ въ теоріи Руссо формъ. Была взята мысль, а осу-
ществлялась она примѣнительно къ реальнымъ условіямъ
жизни.
Воспитаніе „человѣка" тоже теорія и намъ не разъ при-
ходилось слышать, что все, о чемъ толковалъ Пироговъ пре-
красно въ теоріи, а на практикѣ приходится заботиться со-
всѣмъ о другомъ. Для поясненія, о чемъ именно приходится
думать школьному дѣятелю, сообщается самая мрачная кар-
тина нравовъ учащихся: отсутствіе интереса къ знаніямъ,
постоянные обманы и т. д. Гдѣ тутъ думать о воспитаніи
„человѣка", когда первою потребностью является—забрать
классъ въ руки.
Настроеніе правящихъ сферъ, когда въ печати появилась
статья Пирогова, было таково, что на нее обратили вниманіе,

и Пироговъ былъ призванъ на высокій постъ попечителя
учебнаго округа. Благодаря этому онъ получилъ возможность
показать, что можно сдѣлать для воспитанія „человѣка" даже
при существующихъ внѣшнихъ условіяхъ школы. Ему пред-
стояло въ свои теоретическія построенія ввести своего рода
„практическій коэффиціентъ", чтобы онѣ нашли мѣсто въ оби-
ходѣ школы.
Первый практическій коэффиціентъ оказался прежде всего
въ томъ, что Пироговъ поставилъ условіемъ принятія долж-
ности выполненіе собственной программы. Условіе это было
принято 1).
Лично для Пирогова принятіе должности попечителя со-
ставляло перемѣну профессіи врача на профессію педагога,
да еще педагога администратора. Съ этой перемѣной въ зна-
чительной мѣрѣ измѣнялось и положеніе самого Пирогова и
внѣшнія условія его дѣятельности. За врачемъ стоитъ наука,
за педагогомъ ея нѣтъ. У врача есть сфера, гдѣ онъ пол-
ный хозяинъ, компетентный и потому принимающій на себя
отвѣтственность за свои дѣйствія. Никто изъ не-врачей не
возьмется исправить его діагнозъ, измѣнить его лѣкарство,
замѣнить его въ операціи. Его паціента могутъ держать въ
грязи, полуголоднаго, всячески обкрадывать и проч., но ни-
какой начальникъ госпиталя не возьметъ изъ рукъ врача лан-
цетъ, чтобы показать, какъ слѣдуетъ произвести операцію.
Не таково положеніе педагога. Кто только не берется су-
дить, какъ надо вести молодежь, кто остережется говорить о
преподаваніи предмета, хотя бы самъ чувствовалъ, что его
свѣдѣнія весьма скудны. Здѣсь нѣтъ науки, здѣсь — мнѣнія,
тактъ, здѣсь — каждый судья и совѣтчикъ. Докторъ опирается
на свою науку, и въ ней черпаетъ увѣренность въ себѣ,
твердость и настойчивость, когда дѣло касается его спеціаль-
ности. Ему есть съ чѣмъ постоять за себя. Педагогъ пре-
1) Въ 1861 г. Добролюбовъ, не зная этого, писалъ, что всѣмъ умнымъ
и честнымъ людямъ слѣдовало бы вступать въ общественную дѣятельность
не иначе, какъ съ условіемъ „развивать свою программу" (I, 312). Въ 1911 г.
Золотаревъ тоже упрекнулъ Пирогова, что онъ не выговорилъ себѣ права
развивать свою программу. Но еще въ 1896 г. въ Русской Школѣ была
напечатана автобіографія H. И. Пирогова, изъ которой слѣдуетъ, что это
было сдѣлано. Автобіографія перепечатана въ изданіи соч. Пирогова 1911 г.

красно знаетъ, что къ его профессіи, по общему мнѣнію,
примѣнима поговорка: „было бы болото, а черти найдутся".
Доктору можно сдѣлать выговоръ, какъ это и было съ Пи-
роговымъ, за то, что онъ не по формѣ одѣтъ, и авторитетъ
ого, какъ хирурга, отъ этого нисколько не пострадалъ. Пе-
дагогу можно поставить на видъ и то, что онъ дурно жи-
ветъ съ женою, рѣдко ходитъ въ церковь, читаетъ оппози-
ціонную газету и проч. и проч., и все это будетъ дурно ре-
комендовать его, какъ педагога, и можетъ послужить пово-
домъ закрыть ему учительскую дорогу, хотя бы онъ былъ
прекрасный физикъ или математикъ.
Пироговъ могъ выговаривать лично для себя полномочія,
имѣя въ виду свое исключительное положеніе врача - мысли-
теля, идущаго въ педагоги, и, конечно, навѣрное понималъ,
что такія полномочія были бы дороги для всякаго другого,
понималъ, на сколько тягостно для самихъ педагоговъ и вредно
для дѣла ихъ безправное положеніе и зависимость отъ про-
извола учебной администраціи. Ограждая свою независимость,
онъ сознавалъ, что принимаетъ на себя обязанность убере-
гать отъ произвола и своихъ сотрудниковъ и — не будемъ
таить грѣха—и учащихся отъ произвола наставниковъ.
Положеніе педагога администратора несетъ съ собою еще
одну тяжелую сторону. Онъ не самъ работаетъ, a руково-
дитъ работою другихъ. Онъ можетъ написать прекрасный
циркуляръ о сердечномъ попеченіи, а что изъ этого выйдетъ
зависитъ отъ исполнителей.
Въ отношеніи своихъ подчиненныхъ сотрудниковъ Пиро-
гову тоже предстояло опредѣлить нѣкоторый практическій
коэффиціентъ. Онъ являлся новаторомъ въ дѣлѣ, гдѣ, не только
въ частностяхъ, а и въ основномъ руководящемъ взглядѣ,
успѣла сложиться рутина, предстояло не поддерживать и
улучшать разумно сложившуюся практику, а во многомъ, мо-
жетъ быть, и весьма существенно переработывать ее. Идея
его была въ сущности весьма радикальна, и для многихъ
изъ тѣхъ, кому предстояло выполнять его планы, было не
легкимъ дѣломъ усвоить себѣ новыя воззрѣнія.
Практическій коэфиціентъ, опредѣляющій его отношенія
къ подчиненнымъ, Пироговъ могъ найти въ своемъ опытѣ
профессора-врача. Въ клиникѣ было недостаточно прочесть

лекцію, надо было научить показомъ, какъ производить опе-
рацію, a потомъ заставить своихъ учениковъ самостоятельна
работать на глазахъ профессора. Обычная практика админи-
стративныхъ властей не подходила къ дѣятельности попечи-
теля учебнаго округа, потому что и задачи, и функціи его
были иныя. Въ дѣлѣ народнаго просвѣщенія нельзя огра-
ничиться укладывающимися въ юридическія рамки предписа-
ніями и запрещеніями, надо въ каждомъ дѣятелѣ вызвать
идейную работу, пробудить потребность свои идеи проводить
въ практику, согласовать ихъ въ томъ, что касается общей
работы.
Пироговъ прекрасно выразилъ пониманіе своего положе-
нія среди дѣятелей школы, сказавъ, что онъ больше миссіо-
неръ, чѣмъ начальникъ.
„Въ моихъ глазахъ, говорилъ Пироговъ, попечитель есть
не столько начальникъ, сколько миссіонеръ. Онъ долженъ
не приказывать, a убѣждать. Иначе, въ трудныхъ обстоятель-
ствахъ, когда ему понадобится серьезный трудъ его подчи-
ненныхъ, когда нужно будетъ сдѣлать воззваніе къ ихъ чув-
ству долга и законности, къ благородству и достоинству че-
ловѣка, онъ не можетъ разсчитывать ни на себя, ни на
другихъ".
Многое изъ того, что въ то время было новостью, теперь,
кажется простымъ и естественнымъ порядкомъ вещей. Обще-
ство, привыкшее въ дореформенное время видѣть начальство
въ громѣ и молніи, дивилось, слыша разсказы о доступности
и простотѣ обращенія Пирогова, объ отмѣнѣ парадныхъ
встрѣчъ, умномъ вниканіи въ существо дѣла и равнодушіи
къ показнымъ сторонамъ его,—дивилось и научалось цѣнитъ
дѣловое руководство, отодвинувшее въ сторону все показное,
всю внѣшность, тѣшащую честолюбіе, или, какъ думали дру-
гіе, нужную для поддержанія ореола власти. Проводилась
невольная параллель между авторитетомъ внѣшнимъ и вну-
треннимъ.
Такое пониманіе Пироговымъ роли попечителя выразилось
такъ ярко въ его отношеніяхъ къ подчиненнымъ ему педаго-
гамъ, что дало основаніе одному изъ нихъ къ такому при-
знанію.
„Мы поняли, въ чемъ заключается истинная власть и

какъ она выражается; всякій испыталъ, что знаменитый уче-
ный, человѣкъ истинно просвѣщенный и глубоко преданный
дѣлу человѣческаго развитія, пріобрѣлъ надъ нами вліяніе,
недоступное никакому другому олицетворенію власти, воору-
женному всѣми возможными знаками отличія0.
И юноши прекрасно по своему понимали Пирогова.
„Мы въ немъ встрѣчали, пишетъ бывшій гимназистъ вре-
мени Пирогова, новаго человѣка, глубоко образованнаго, не-
навидящаго рутину, преданнаго смыслу, а не формѣ,—чело-
вѣка, который на своемъ важномъ посту не хотѣлъ быть са-
новникомъ, не хотѣлъ обращать вниманія на обязательный
ритуалъ, хотѣлъ дѣлать одно только настоящее дѣло, дѣлать
его по убѣжденію, отъ сердца, какъ у насъ дѣлаютъ только
одни личныя дѣла... Помню, какъ всѣхъ поражала его про-
стота обращенія, его неограниченная доступность, его совсѣмъ
не оффиціальная манера держать себя съ генералъ-губерна-
торомъ, его привычка являться въ университетъ въ пальто
съ заложенными въ рукава руками. Мы тотчасъ поняли, что
въ Николаѣ Ивановичѣ надо искать человѣка, а не санов-
ника,, и какъ горячо полюбили его тѣ, у кого въ мысли и
въ сердцѣ жило нѣчто порядочное" 1).
Изъ записокъ современниковъ, появившихся позже въ
печати (напр., Богатинова, Кренке и др.) видно, что если
часть сослуживцевъ Пирогова понимала его и сочувствовала
ему, то другая осуждала, видя въ его поведеніи баловство и
подрывъ авторитета учительской власти. Въ такихъ отзывахъ
слышалась привычка къ строю прежней школы, въ которой
царила немудрая житейская дисциплина, не хотѣвшая знать,
что школа еще не жизнь, что въ ней должна быть особая,
такъ называемая школьная дисциплина, требующая отъ на-
ставника постоянной работы надъ собою и вниманія къ воз-
растнымъ недостаткамъ юношества. Чтобы заинтересовать педа-
гоговъ работой въ извѣстномъ направленіи, надо было, выра-
жаясь терминомъ Л. Толстого, заразить ихъ своими мы-
слями, а для этого—стать ближе къ нимъ, вызвать обмѣнъ
мнѣній, дать возможнось противнику высказаться и поспорить
съ собою.
1) Авсѣенко. Школьные годы. „Историческій Вѣстникъ", 1881 г., кн. IV.

Возникъ живой обмѣнъ мнѣній въ педагогическихъ коми-
тетахъ и въ печати. Пироговъ желалъ, чтобы совѣщанія были
чисто коллегіальны, чтобы всѣ голоса въ нихъ были равны,
чтобы каждый участникъ разсуждалъ совершенно свободно.
Онъ признавалъ это полезнымъ и для выработки убѣжденій
самихъ наставниковъ и для пользы дѣла. Онъ дорожилъ убѣ-
жденіями каждаго, его понятіями. Его доступность, спокойная
разсудительность, участіе и готовность помочь, чѣмъ можно,
поднимало людей въ ихъ собственныхъ глазахъ, заставляло
быть лучше, становиться чище. И такое отношеніе распро-
странялось не на однихъ взрослыхъ сотрудниковъ, а также
на учащуюся молодежь и на малолѣтнихъ, не вышедшихъ
еще изъ дѣтской.
„Жизнь школьника, говорилъ онъ, есть такая же само-
стоятельная, подчиненная своимъ законамъ жизнь, какъ и
жизнь взрослаго", и напрасно мы считаемъ, что ее можно
влить въ любую форму и изъ нея вылѣпить, что намъ
угодно.
Въ статьѣ „Быть и казаться" Пироговъ настаиваетъ на
правахъ дѣтскаго возраста. „У ребенка, говоритъ онъ, свой
міръ, отличный отъ нашего... Это — таинственно священный
храмъ еще дѣвственной души человѣка". Ребенокъ „живетъ
въ собственномъ своемъ мірѣ, созданномъ его духомъ, и дѣй-
ствуетъ, слѣдуя законамъ этого міра. Чтобы судить о ре-
бенкѣ справедливо и вѣрно, намъ нужно не переносить его изъ
его сферы въ нашу, a самимъ переселяться въ его духовный
міръ". Большинство изъ насъ забыли этотъ дѣтскій міръ, въ
которомъ и мы сами нѣкогда жили, „мы насильственно вры-
ваемся въ душевный міръ ребенка, перенося его въ нашъ
свѣтъ, спѣшимъ внушить ему наши взгляды, наши понятія,
наши свѣдѣнія, пріобрѣтенныя вѣковыми усиліями уже зрѣ-
лаго человѣка. Мы отъ души восхищаемся нашими успѣ-
хами, полагая, что ребенокъ насъ понимаетъ, и сами не
хотимъ понять, что онъ понимаетъ насъ по своему".
Пирогову было сравнительно легко опредѣлить свои отно-
шенія къ подчиненнымъ, выходя изъ того, что онъ миссіонеръ,
но онъ не рѣшился сказать, что и учитель тоже миссіонеръ
среди учащихся. Такая роль была бы подъ силу тѣмъ, кто
посвящаетъ себя учебному дѣлу по призванію, но такихъ не

много, a въ большинствѣ школъ господствуетъ администра-
тивное начало. Отказываясь входить въ разсмотрѣніе, худо
ли это или хорошо, Пироговъ полагаетъ „нужнымъ извлечь
все хорошее изъ этого начала и приспособить его какъ можно
лучше къ воспитанію ввѣреннаго намъ юношества", a хоро-
шимъ представляется возможность „при извѣстныхъ усло-
віяхъ содѣйствовать къ развитію въ дѣтяхъ чувства закон-
ности". Очевидно, что если изъ этого начала приходится
отбирать хорошее, то, значитъ, есть въ немъ и дурное. И
изъ изложенія Пироговымъ внутренняго состоянія тогдаш-
нихъ школъ, можно видѣть, что оно приводитъ къ недо-
статку у учениковъ уваженія къ своимъ наставникамъ, къ
недовѣрію къ ихъ справедливости и т. д. Пироговъ, считаясь
съ практиками, пошелъ на составленіе правилъ о проступкахъ
и наказаніяхъ, продолжая внушать, что, по его мнѣнію,
успѣхъ воспитательнаго дѣла обезпечивается авторитетомъ
наставника, требуетъ отъ него вниманія къ темпераменту
и способностямъ учащихся. Кстати добавимъ, что развитіе
чувства законности есть только одна изъ частныхъ задачъ
воспитанія, притомъ вовсе не дѣтская, потому что предпо-
лагаетъ извѣстную степень сознанія общественности. При-
шлось прибѣгнуть къ практическому коэффиціенту, и онъ и въ
этомъ дѣлѣ сыгралъ свою понижающую требованія идеала
роль.
То „зараженіе" котораго желалъ Пироговъ, конечно, въ
извѣстной мѣрѣ и совершалось, благодаря самой личности
его, убѣжденной, стойкой и въ высшей степени человѣчной.
Но личное вліяніе не удовлетворяло Пирогова. Онъ и здѣсь,
какъ во всемъ, дѣло ставилъ выше лицъ и не желалъ, чтобы
оно складывалось только изъ уваженія къ его мнѣніямъ, въ
силу авторитета его личности. Онъ выдвигалъ на первый
планъ идею.
„Время обсудитъ и оцѣнитъ лучше нашего и наши убѣ-
жденія, и наши дѣйствія, говорилъ онъ, прощаясь со своими
сослуживцами, а мы, разставаясь, утѣшимъ себя тѣмъ, что
и здѣсь на землѣ,—гдѣ все проходитъ,—есть для насъ одно
не нарушимое; это господство идей. И потому, если мы вѣрно
служили идеѣ, которая, по нашему твердому убѣжденію, вела
насъ къ истинѣ путемъ жизни, науки и школы, то будемъ

надѣяться, что и потокъ времени не унесетъ ее вмѣстѣ съ
нами ...
„Какъ ни грустно разставаться съ вами, съ кѣмъ былъ
связанъ единствомъ мысли и дѣйствій, но все-таки для обра-
зованнаго ума остается утѣшеніе, что, и разлучившись, можно
жить вмѣстѣ, въ томъ же мірѣ идей, въ которомъ насъ сое-
динитъ телеграфическія нити мысли".
Въ статьѣ „Вопросы жизни" Пироговъ ярко нарисовалъ
тѣ группы людей, которыя не срослись еще въ общество, а
образуютъ простыя семьи и толпы, и тогда же показалъ, что
его идеалъ далекъ отъ того, чѣмъ живутъ эти люди. Теперь
его руководству ввѣряютъ дѣтей, взятыхъ изъ этихъ семей,
его сотрудниками будутъ отдѣльныя личности изъ этихъ
толпъ. „Жизнь безъ сознательныхъ, идеальныхъ стремленій
печальна, безцвѣтна и безплодна", писалъ онъ. Отказаться
отъ своего идеала онъ не могъ, но не могъ отказаться и
отъ живой работы на благо людей. „Все же лучше прими-
риться съ жизнью, какова она ни есть, нежели быть въ пол-
номъ разладѣ" (Стр. 285). Это рѣшеніе обрекло его на то,
что не все желаемое будетъ имъ достигаемо.
Фразу Пирогова о примиреніи съ жизнью мы понимаемъ
въ томъ смыслѣ, что онъ сознавалъ, что дождется результа-
товъ своей работы лишь послѣ многихъ лѣтъ настойчиваго
и упорнаго труда. Его идеалъ не позволялъ ему назвать зло
добромъ, и наоборотъ. Онъ мирился съ людьми, съ ихъ
обиднымъ невѣжествомъ, слабоволіемъ, отсутствіемъ обществен-
наго интереса и пр.—все это были недостатки, въ которыхъ
не всегда можно винить отдѣльныхъ лицъ—все это можетъ
переработаться въ новой, дѣятельной и общественной жизни,
мирился Пироговъ съ тѣмъ, что приходится ждать, но
чтобы стоило ждать, надо было видѣть, что дѣло не стоитъ,
что оно движется живыми людьми, чуждыми застоя и рутины.
И онъ будилъ своихъ учителей къ сознательности и училъ
не довольствоваться достигнутымъ, а идти впередъ и впередъ.
Наиболѣе могущественное средство воспитанія Пироговъ
видѣлъ въ наукѣ. Зналъ онъ, конечно, что человѣкъ, настроен-
ный самымъ широкимъ дружелюбіемъ къ людямъ, въ знаніяхъ
1) Прощаніе Кіевскаго Учебнаго Округа съ Пироговымъ.

находитъ средства сдѣлать помощь имъ наиболѣе активною и
плодотворною. Врачъ не ограничивается соболѣзнованіемъ, а
опредѣляетъ болѣзнь и прописываетъ лѣкарство. Такъ же
нужны знанія сельскому хозяину, гигіенисту, строителю и
пр. Часто людямъ отзывчивымъ на чужое горе, знаніе откры-
ваетъ причины постигающихъ насъ бѣдствій и указываетъ
средство дѣйствительной помощи и обезпеченія спокойнаго
существованія. Тамъ, гдѣ человѣкъ становится лицомъ къ
лицу съ природою, знаніе всегда необходимо.
Но то знанія, которыя даются высшею, чаще всего
профессіональною школою. Средняя школа даетъ знанія,
необходимыя каждому въ обыденной жизни, знанія элемен-
тарныя, начиная съ толковаго чтенія и грамотнаго изложенія
своихъ мыслей и пониманія чужихъ. Кромѣ удовлетворенія
такихъ насущныхъ потребностей, знаніе даетъ намъ возмо-
жность мыслить, и безъ достаточнаго запаса знаній наши
сужденія приводятъ къ пустой болтовнѣ, фразерству, ничего
не стоющимъ обобщеніямъ изъ двухъ-трехъ фактовъ. Обсу-
ждая вызывавшій въ то время споръ о матеріальной и фор-
мальной сторонахъ обученія, Пироговъ высказался за то, что
учащіеся должны обогащаться знаніями и говорить о пре-
имуществахъ формальнаго развитія, жертвуя ради него зна-
ніями, значитъ обнаруживать непониманіе сущности умствен-
ныхъ процессовъ.
Но рядомъ съ пріобрѣтеніемъ знаній Пироговъ ставилъ
и методику преподаванія. Главнѣйшими методическими зада-
чами онъ ставилъ развитіе способности владѣть своимъ вни-
маніемъ и полное пониманіе пріобрѣтаемыхъ знаній, благо-
даря которому они усвояются сознательно и прочно.
Хорошо поставленный учебный трудъ нравственно фор-
мируетъ человѣка. Важно и то, что ученье дается трудомъ,
составляетъ посильный, вполнѣ естественный трудъ духовно
растущаго юноши, важно и то, что трудъ этотъ совершается
въ области знанія. По прекрасному выраженію Ушинскаго,
„сама по себѣ внутренняя, духовная, животворящая сила
труда служитъ источникомъ человѣческаго достоинства, а
вмѣстѣ съ тѣмъ и нравственности, и счастья." 1) Тѣмъ болѣе
1) Собраніе педаг. сочиненій К. Д. Ушинскаго. 1875. Стр. 154.

приложимо это къ учебному труду. Юноша познаетъ истину,
осторожное отыскиваніе ее, силу доказательствъ, непреложность
ея при данныхъ условіяхъ, проникается уваженіемъ къ наукѣ.
При доступности ученія успѣхъ несомнѣненъ, и учащійся,
видя ростъ и своихъ знаній, и умственныхъ силъ, начинаетъ
вѣрить въ свое человѣческое достоинство, въ свои силы пре-
одолѣвать трудности ученья и, преодолѣвая ихъ, укрѣпляетъ
свою волю. Если школѣ удастся устранить изъ своего оби-
хода все то, что обращаетъ ученье изъ цѣли въ средство, все,
что возбуждетъ соревнованіе, зависть, тщеславіе, внѣшность
выдвигаетъ передъ внутреннею сущностью, то трудно пред-
ставить себѣ что-либо благопріятнѣе учебно-трудовой жизни
для установленія здоровыхъ дружественныхъ отношеній между
товарищами по школѣ. Здѣсь богатый можетъ дѣлиться съ
бѣднымъ, не становясь отъ этого самъ бѣднѣе, здѣсь своими
успѣхами каждый обязанъ только своему труду, здѣсь помо-
гающій товарищу можетъ видѣть радость просвѣтленія его,
когда онъ начинаетъ понимать, что представлялось ему до
того темнымъ, недоступнымъ его разумѣнію.
Подобный складъ жизни въ школѣ становится дости-
жимымъ только благодаря принципу воспитанія „человѣка",
цѣльной и живой личности съ ея индивидуальностями. Учеб-
ный курсъ изъ мозаики знаній обращается въ стройно обду-
манный планъ, преслѣдующій одну основную цѣль—воспитанія
„человѣка".
Достиженіе этой цѣли доступно лишь школѣ, гдѣ учителя
отдѣльныхъ предметовъ смыкаются въ одну цѣльную корпо-
рацію, собравшуюся для общей работы, возможной лишь при
условіи, когда каждый знаетъ, что отъ него требуется для
пользы общей. Для этого требуется путемъ обмѣна мнѣній
придти къ соглашенію объ общей задачѣ и вполнѣ выяснить,
какое содѣйствіе требуется отъ того или другого для выпол-
ненія этой задачи.
Какъ мы понимаемъ, такъ должно бы быть по мысли
Пирогова. Это было нѣчто желательное, но, кажется, оно
осталось недостигнутымъ въ періодъ его управленія округомъ.
Пирогова ко многому приходилось ставить практическій ко-
эфиціентъ, между прочимъ и по неподготовленности учителей,
стойкости рутины. Ему приходилось толковать о необходимости

классной работы, разъяснять значеніе вниманіе и т. п. многое
такое, что теперь знаетъ и плохонькой учитель. Пироговъ взялъ
на себя нелегкую задачу—быть миссіонеромъ, и повидимому не
тяготился взваленной на свои плечи работою. Благодаря его
энергіи подъ его руками создавалась школа, у которой было
будущее, и сознаніе такого характера школы, имъ организо-
ванной, рождало въ немъ убѣжденіе, что „прямое назначеніе
школы, примиренной съ жизнью, быть руководителемъ жизни
на пути къ будущему" (Стр. 286) „Будущее въ рукахъ
школы, ей принадлежитъ гегемонія" (Стр. 285).
Эта мысль Пирогова вызываетъ у Каптерева вопросы:
можетъ ли школа руководить жизнью, хватитъ ли у нея на
это силъ? Онъ отвѣчаетъ отрицательно. „Несомнѣнно, школа
есть простая передатчица культуры отъ поколѣній, прежде
дѣйствовавшихъ, поколѣніямъ, имѣющимъ дѣйствовать... Но
„творчество" въ истинномъ смыслѣ слова не принадлежитъ
школѣ; творчество, дальнѣйшее развитіе культуры, есть дѣло
жизни... Жизнь—могучая, широкая и глубокая рѣка, развѣт-
вляющаяся на множество рукавовъ. Школа и система обра-
зованія только одинъ изъ множества этихъ рукавовъ, одно
изъ многихъ направленій и проявленій жизни. Имъ ли руко-
водить жизнью? Жизнью руководятъ великіе умы и закаленные
характеры, не школа увлекаетъ за собою жизнь, а жизнь
школу. Это несомнѣнно свидѣтельствуетъ и исторія школы,
постоянно направляемой перемѣнами жизни и ея. великими
дѣятелями ". 1)
Правда, жизнью руководятъ великіе умы и закаленные
характеры; правда, школа только передатчица культуры, но
бѣда въ томъ, что она не свободна въ исполненіи и этой
задачи. Общество спокойно относится къ тому, что школа
вноситъ въ учебный курсъ доступныя учащимся такія научныя
и техническія свѣдѣнія, что дѣти оказываются богаче знаніями,
чѣмъ большинство родителей. Но оно отнюдь не равнодушно
къ урокамъ жизни, даваемымъ школою, и въ этомъ отношеніи
твердо охраняетъ гегемонію жизни надъ школою.
1) Педаг. Сборникъ, 1887, № 11, стр. 388.

Мы радуемся, читая .о томъ, что знакомство съ нашими
геніальными писателями приводятъ ихъ заграничныхъ чита-
телей къ заключенію о великихъ силахъ, заложенныхъ въ
натурѣ русскаго народа. Тѣмъ болѣе удручаютъ насъ вѣсти,
свидѣтельствующія о грубости, невѣжествѣ, дикости того же
богато одареннаго народа. Эти прискорбныя черты проявляются
отнюдь не въ однихъ нивахъ; онѣ не чужды и среднимъ, и
высшимъ слоямъ общества. Справедливо замѣчаніе П. Ф.
Каптерева, что жизнь движется великими людьми, но нельзя
забывать, что тормазомъ культурнаго движенія служитъ при-
верженность къ рутинѣ жизни и низовъ, и просвѣщенныхъ
классовъ общества. Сколько разъ приводилось намъ читать
объ одиночествѣ нашихъ великихъ людей среди тѣхъ, на
пользу которыхъ они желали бы послужить. Ихъ не пони-
мали, ихъ мѣряли своею маленькою мѣркою. Ростъ геніаль-
ныхъ и талантливыхъ натуръ совершается почти помимо
школы; она ограничивается тѣмъ, что даетъ имъ общее обра-
зованіе, безъ котораго и геній можетъ обратиться въ безуміе.
Но школа можетъ сдѣлать многое, чтобы и ординарныя на-
туры стали болѣе понимать своихъ народныхъ геніевъ и облег-
чили бы общую культурную работу, въ которой есть свое
мѣсто и для выдающихся и для небогатыхъ духовными силами
людей. Въ рукахъ школы есть для этого и наука, и нравы,
и личныя вліянія наставниковъ.
Пирогову было естественно преувеличить значеніе школы
для культурнаго роста жизни. На его глазахъ совершалось
нѣчто подобное тому, о чемъ ему мечталось. Россіи нужно
было просвѣщаться, и не одна школа, а и судъ, и земское
собраніе, и всякое учрежденіе, вводившее у себя новый укладъ
жизни, служило очагомъ просвѣщенія, откуда свѣтъ изливался
во всѣ темные утлы нашей родины. Крупныя силы творили
крупныя дѣла, и у нихъ было чему поучиться. За дѣятель-
ностью этихъ центровъ просвѣщенія повсюду слѣдили, ново-
введенія обсуждались, и то доброе, что въ нихъ совершалось,
служило общественному воспитанію. Такое значеніе могла
имѣть и школа въ то переходное время, и недаромъ Пиро-
говъ призналъ себя миссіонеромъ, точно желая сказать, что
онъ будетъ служить просвѣщенію общества здоровыми, разум-
ными началами и завоюетъ школѣ гегемоніи) надъ жизнію.

Выработавшіяся въ предшествующую эпоху воззрѣнія на школу
правительства и общества не удовлетворяли его.
„Въ настоящее время и именно въ обществѣ. еще не
созрѣвшемъ и мало жившемъ прошедшею жизнью, писалъ
Пироговъ, всего заманчивѣе кажется тотъ взглядъ на школу,
который ее представляетъ чѣмъ-то въ родѣ лѣпной модели
для приготовленія людей именно такими, какія нужны обще-
ству для его обыденныхъ цѣлей... Общество является потре-
бителемъ, а школа—фабрикой, приготовляющей товаръ для
потребленія. Запросъ есть, стоитъ только удовлетворить ему—
и обѣ стороны довольны. Вопіющее современное всегда ближе
къ сердцу и доступнѣе мыслямъ, чѣмъ далекое будущее. Для
чего вдумываться, что будетъ черезъ 25 или 30 лѣтъ, когда
новое поколѣніе начнетъ замѣнять старое. Правда, всякій
изъ насъ, спускаясь подъ гору, начинаетъ чувствовать себя
какъ-то неловко и сознавать, что онъ не воспитывался для
будущаго, но, проживъ такъ или сякъ и безъ того и думая,
что въ это время жилось даже лучше, мѣряетъ на свой аршинъ
будущее поколѣніе, совѣтуя и ему поступать такъ же и идти
по его стопамъ".
„Общество и государство, примѣняясь къ настоящему и
дѣлая воспитаніе своею монополіей, употребляютъ школу, во-
первыхъ, какъ проводникъ къ распространенію въ будущемъ
поколѣніи однихъ только извѣстныхъ убѣжденій, взглядовъ и
понятій; во-вторыхъ—какъ разсадникъ спеціалистовъ ему не-
обходимыхъ для достиженія извѣстныхъ обыденныхъ цѣлей.
Отцы, примѣняясь къ тому же направленію общественнаго
воспитанія, посылаютъ дѣтей въ школу: во-первыхъ, чтобы
воспитать ихъ для хлѣба и притомъ, елико возможно, не на
своемъ, а на чужомъ или общественномъ иждивеніи; во-вторыхъ,
чтобы воспитать ихъ въ духѣ того сословія, къ которому при-
надлежатъ сами, и, разумѣется, въ тѣхъ же самыхъ убѣжде-
ніяхъ и предубѣжденіяхъ".
Послѣ появленія въ печати Собранія сочиненій Пирогова
въ журналѣ „Время" появилась статья безъ подписи имени
автора. 1) Въ общемъ онъ высоко цѣнилъ Пирогова. Изъ
поднятыхъ имъ вопросовъ, авторъ главное значеніе приписы-
1) Время, 1862, № 4.

валъ именно вопросу о связи школы съ жизнью и высказалъ
по этому поводу нѣсколько не лишенныхъ интереса замѣчаній.
Пироговъ, какъ извѣстно, постоянно упоминалъ о людяхъ,
претендующихъ на умъ и чувство, которыхъ именно вслѣдствіе
такихъ ихъ качествъ ожидала на первыхъ же шагахъ жизни
борьба за свои убѣжденія, признаніе своей къ ней неподго-
товленности и затѣмъ тяжелый трудъ самовоспитаніи. Въ
числѣ толпъ, встрѣчаемыхъ въ жизни, Пироговъ отмѣчалъ и
весьма многолюдную толпу людей, живущихъ безъ разсужденій
и сомнѣній среди издавна сложившихся обычаевъ, ходячихъ
мнѣній и т. д. Это люди, захваченные потокомъ жизни и
плывущіе по теченію. Нашъ авторъ, повидимому, ихъ-то и
имѣетъ въ виду. Безспорно, надо признать ихъ существованіе
не человѣческимъ, и слова: „будь человѣкомъ" могутъ быть
обращены и къ нимъ.
Отношеніе общества къ школѣ въ то время, когда Пиро-
говъ писалъ свою статью, и нашъ авторъ признаетъ ненормаль-
нымъ. Вмѣсто того, чтобы поставить школѣ задачу содѣйствовать
духовному росту общества, жизнь давитъ на школу своею
рутиною. Она, эта жизненная рутина, подчиняетъ школу сво-
имъ цѣлямъ, даетъ ходъ, сообразный съ ея интересами, и
школа, почти ничего не дѣлая для улучшенія жизни, много
дѣлаетъ для укрѣпленія ея рутины.
Въ такомъ взглядѣ на школу авторъ видитъ отраженіе
утилитаризма, царящаго въ обществѣ. Проявленіе утилитаризма
онъ усматриваетъ не въ предпочтеніи реальной школѣ клас-
сической—самъ онъ за реальную—a въ оцѣнкѣ обществомъ
образованія мѣрой пригодности его для будничныхъ потреб-
ностей жизни. Стоя на этой точкѣ зрѣнія, общество мало
интересуется развитіемъ въ молодежи человѣческихъ сторонъ,
a требуетъ, чтобы школа надѣляла молодежь полезными въ
жизни познаніями, приготовляя свѣдущихъ и умѣлыхъ слугъ
ея. И понятно, что, предъявляя такія требованія къ школѣ,
общество распространяетъ ихъ не только на знанія, но и на
весь жизненный обиходъ, на рутину ея, какъ удачно выра-
жается авторъ. Поэтому, и въ господствѣ авторитета въ вос-
питаніи онъ видитъ естественный „плодъ утилитарнаго дес-
потизма жизни надъ школою". Люди, сами свободно обра-
щающееся съ авторитетами, отстаиваютъ ихъ, какъ только

рѣчь заходитъ о школѣ. Въ ней авторитетъ мнѣній, взглядовъ,
условныхъ точекъ зрѣнія на вещи господствуетъ безгранично
и, главное, вторгается въ молодую душу. Жизнь желаетъ,
чтобы молодое поколѣніе служило ей на пользу, a „полез-
нымъ она признаетъ только человѣка, который готовъ поддер-
жать умственное, нравственное, какое угодно status quo обще-
ства. Вотъ и развивается въ школѣ утилитарное обереганіе
разнаго рода авторитетовъ, вотъ и опекается молодая натура
отъ всего, такъ сказать, опаснаго въ мысли и въ практикѣ...
Даже наука не очень смѣетъ разрушать разнаго рода авто-
ритеты; ей позволяется говорить тамъ настолько, насколько
это не мѣшаетъ приготовленію полезнаго дѣятеля" (стр. 9).
Въ результатѣ успѣшности этого образованія получаются
люди, которые не вносятъ въ жизнь ничего новаго, никакой
свѣжей струи. Они мирно входятъ въ рутинную колею, всю
жизнь свою идутъ проторенной дорожкой. Здоровая же лич-
ность, успѣвшая сохранить себя отъ тупого подчиненія авто-
ритету, по выходѣ изъ школы, въ силу реакціи, бросается
въ другую крайность: безразборчиваго отрицанія не только
лицъ, но и мнѣній.
Прекрасно выразилъ В. Вагнеръ въ своей рѣчи 1) по-
желанія Пирогова, сказавъ:
„Пироговъ требовалъ отъ школы подготовки людей, спо-
собныхъ стать руководителями жизни, а не ея слугами; тре-
бовалъ отъ нея подготовки сознательныхъ работниковъ, а не
безсловесныхъ исполнителей; членовъ общества, способныхъ
не приспособляться къ житейскому злу и уживаться съ нимъ,
а людей, научившихся понимать это зло и умѣющихъ бо-
роться съ нимъ, онъ требовалъ отъ школы того, что давало бы
ей нравственное право на гегемонію въ прогрессѣ, а не го-
товность слѣдовать не все ли равно куда...".
Очевидно, школа Пирогова не была „школою рутины
жизни". Самый историческій моментъ былъ таковъ, что жи-
вые люди не могли смотрѣть иначе, какъ впередъ. Пироговъ
мирился съ жизнью, входилъ въ нее, чтобы участвовать въ
общемъ движеніи, а не для того, чтобы отстаивать ея рутину.
Если обратиться къ настоящему, то придется признать,
1) Памяти Н. И. Пирогова. Изд. „Школа и Жизнь", стр. 35.

что отношеніе къ школѣ и теперь такое же, какое засталъ
Пироговъ и писавшій во „Времени" авторъ. Школа не то
что консервативна, болѣе того—она служитъ поддержкой ру-
тины жизни. Въ періоды, когда въ одной части общества на-
чинается „переоцѣнка цѣнностей", другая часть цѣпко хва-
тается за школу, чтобы удержать на старомъ пути молодежь,
особенно чуткую ко всякой смѣлой критикѣ. Всякія новше-
ства въ школѣ тогда усиленно осуждаются и преслѣдуются.
А между тѣмъ общество должно бы понимать, что въ школѣ
всходятъ его свѣжіе ростки, что все, о чемъ оно мечтаетъ,
за что бралось и не додѣлало, оно сможетъ выполнить только
съ приливомъ къ нему свѣжихъ силъ. И Пироговъ, сказав-
шій про людей съ притязаніемъ на умъ и чувство, что они
не хотятъ быть ни дерзновенными противниками необходи-
маго на землѣ авторитета, ни восторженными поклонниками
одного разума и т. д., конечно, имѣлъ въ виду не то руко-
водство жизнью, которое подъ силу только крупнымъ лично-
стямъ—большимъ кораблямъ большое и плаваніе,—а то, что
создается дружной работой учебнаго персонала, образующаго
просвѣщенную и гуманную среду, впечатлѣнія которой со-
ставляютъ духовную пищу учащейся молодежи. Нельзя отри-
цать возможности созданія такой атмосферы, лишь бы не
производилось извнѣ гнета на школу съ цѣлью поддержать
рутину жизни. Пироговъ, жившій университетскою жизнью,
гдѣ такая атмосфера чувствуется болѣе, чѣмъ въ средней
школѣ, видѣвшій вокругъ себя общее преобразовательное дви-
женіе, находившійся подъ впечатлѣніемъ эффекта, произве-
деннаго его „Вопросами жизни", приведшаго къ призыву его
на постъ попечителя, можетъ быть, преувеличивалъ возмож-
ность работать для служенія своей идеѣ, но въ существѣ
своей вѣры въ школу онъ былъ правъ.
И на свой постъ педагога-администратора онъ пошелъ,
чувствуя себя миссіонеромъ, учителемъ жизни, проповѣдни-
комъ высокой и святой идеи, почерпнутой изъ уроковъ и
изъ земной жизни Богочеловѣка.
Передъ нимъ рисовались не одни избранники, не баловни
счастья, а масса, толпа, всѣ эти существа безъ особыхъ пре-
тензій на умъ и чувство, надѣленныя не въ равной мѣрѣ та-
лантами и божьими дарами. Въ помощники себѣ онъ бралъ

науку и человѣческую личность. „Въ дѣлѣ воспитанія глав-
ное—намѣреніе и убѣжденіе; они зависятъ отъ воспитателей,
успѣхъ отъ Бога".
И онъ посвятилъ себя служенію своей идеѣ, подчиняя
себѣ авторитетомъ убѣжденія. Онъ не требовалъ поклоненія
себѣ у стоящихъ по службѣ ниже его. и сохранялъ свое до-
стоинство передъ высшими. Всѣ, съ кѣмъ онъ сносился, были
для него людьми, только въ равной стадіи развитія: и малыя
дѣти, и школьники, и студенты, и преподаватели. Всѣхъ онъ
звалъ на дорогу къ совершенствованію и внушалъ „серьез-
ный взглядъ на жизнь", необходимость дружной, доброжела-
тельной, совместной работы. Ни гордости, ни честолюбія.
Смиреніе не передъ власть имущимъ, a передъ тѣмъ высо-
кимъ идеаломъ, который онъ носилъ въ сердцѣ своемъ. Мѣ-
рами, которыя онъ вводилъ: литературными бесѣдами, судомъ
товарищей, коллегіальностью педагогическихъ совѣщаній, онъ
помогалъ людямъ культивировать въ себѣ то, что ведетъ къ
возможной полнотѣ проявленія въ себѣ духовной природы че-
ловѣка — въ частности къ улучшенію самой жизни.
Назовите дѣятельность Пирогова на посту попечителя
учебнаго округа, какъ хотите: гуманною, либеральною, разум-
ною и т. п., самъ Пироговъ имѣлъ право считать ее хри-
стіанскою.
При этомъ стоитъ вспомнить такую біографическую по-
дробность.
Одинъ его біографъ-современникъ замѣчаетъ, что Пиро-
говъ „не навязывалъ такихъ убѣжденій, которыхъ у моло-
дежи не могло быть, потому что гнушался притворствомъ и
двуличіемъ". Въ этихъ словахъ нѣтъ прямыхъ указаній, о
какихъ убѣжденіяхъ Пироговъ не говорилъ съ университет-
скою молодежью, чтобы не навязывать имъ того, чего у нихъ
не можетъ быть, не вызывать притворства и двуличія. Но
мы думаемъ, что среди нихъ были и религіозныя. Полагаемъ
такъ, зная изъ дневника, что Пироговъ цѣнилъ вѣру только
искреннюю, выросшую на внутренней потребности въ ней, а
съ другой стороны зналъ, что юность есть время безвѣрія,
отрицанія и проч. Но если онъ не велъ богословскихъ бе-
сѣдъ, не внушалъ о высотѣ христіанскаго ученія и т. п., то
онъ училъ христіанской жизни въ современномъ обществѣ

примѣромъ своей собственной жизни и благоустройствомъ
учебныхъ заведеній, гдѣ дѣтство и юность проводятъ годы,
посвященные образованію и воспитанію, годы, когда закла-
дываются основы міросозерцанія, складывается характеръ.
Въ школу вошелъ дѣятель съ сердцемъ, любящимъ че-
ловѣка, съ „великимъ умомъ и закаленнымъ характеромъ",
т.-е. личность обладающая качествами, дѣлающими ее спо-
собною „руководить жизнью", хотя бы только школы. Впе-
чатлѣніе онъ произвелъ большое, была критика, но было и
сильное вліяніе...
Дѣятельность Пирогова, а главное жизнь его, какъ по-
казатель, чѣмъ можетъ быть человѣкъ, прекрасно оцѣнена
Ушинскимъ.
„Мы знаемъ довольно, говорилъ онъ, но мы желаемъ
слабо; насъ слѣдуетъ не столько учить, сколько возвысить и
укрѣпить; намъ нуженъ человѣкъ, примѣръ котораго увлекъ бы
насъ, жизнь котораго служила бы намъ великимъ образцомъ:
а другой такой жизни, какова жизнь Пирогова, мы не знаемъ
въ Россіи, да и у другихъ народовъ такихъ жизней не много.
„Наконецъ-то, говоритъ еще Ушинскій, мы имѣемъ среди
насъ человѣка, на котораго съ гордостью можемъ указать
нашимъ дѣтямъ и внукамъ, и по безукоризненной дорогѣ ко-
тораго можемъ вести смѣло наши молодыя поколѣнія. Пусть
наша молодежь смотритъ на этотъ образъ—и будущность на-
шего отечества будетъ обезпечена".
Черезъ три года Пирогова убрали. Онъ оказался болѣе пе-
дагогомъ, чѣмъ надо было для общества, боявшагося слишкомъ
смѣлыхъ шаговъ, отклоняющихъ школу отъ рутины. Непо-
средственное вліяніе его на школу прервалось, но долго еще
послѣ того всякая ссылка на то, что такъ дѣлалось при Пи-
роговѣ, служила авторитетнымъ указаніемъ, что данная мѣра
полезна и осуществима.
Въ цитированной раньше статьѣ журнала „Время" чи-
таемъ слѣдующія строки:
„Не часто приходится нашей критикѣ имѣть дѣло съ та-
кими свѣтлыми явленіями русской жизни, каковъ Пироговъ...
Рѣдко, рѣдко слышится истинно честный, энергичный голосъ,
повторяющій незаученныя фразы и идущій прямо отъ сердца...

Немногимъ людямъ удается такъ хорошо поставить себя во
мнѣніи общества, какъ это удалось г. Пирогову. Онъ обра-
тилъ на себя вниманіе всего нашего образованнаго меньшин-
ства, какъ представитель нѣкоторыхъ лучшихъ его упованій.
Его внѣшніе успѣхи принимались обществомъ за знаменіе
добраго лучшаго времени, а неудачи служили указаніемъ ему
на подводные камни для русскаго прогресса...
„И если подумать, что такая энергическая воля должна
была дѣлать по необходимости уступки средѣ, въ которой хо-
тѣла проводить свои убѣжденія, если подумать, что въ на-
шей жизни сдѣлался ненужнымъ такой дѣятель, какъ Пиро-
говъ, то невольно задумаешься надъ такой жизнью".
Въ чемъ же заключалась причина удаленія Пирогова?
Въ своей автобіографіи онъ говоритъ, что „долженъ былъ
оставить свой постъ, несмотря на рѣшимость и увѣренность
удержать необдуманный порывъ молодежи во взволнованномъ
политическими интригами краѣ". Причиной были борьба съ
властью, желавшею навязать Пирогову тайно-полицейскій над-
зоръ, и какая-то очернившая его клевета. Каково было отно-
шеніе къ Пирогову кіевской администраціи, видно изъ воспо-
минаній одного изъ его недоброжелателей, В. Д. Кренке 1).
„...Въ бесѣдѣ съ Васильчиковымъ, я (В. Д. Кренке) за-
мѣтилъ, что мѣры, принимаемыя противъ польской пропа-
ганды, уже слишкомъ палліативны. Васильчиковъ отвѣчалъ,
что это замѣчаніе совершенно вѣрно, но что онъ безсиленъ
въ этомъ дѣлѣ, дѣйствуя по указанію изъ Петербурга. Даже
первое заявленіе мое, говорилъ В., о H. И. Пироговѣ оста-
лось безъ отвѣта, а при второмъ представленіи я долженъ
былъ оговорить, что если не получу удовлетворительнаго
отвѣта, то самъ долженъ буду просить объ увольненіи отъ
должности".
„О Пироговѣ князь В. говорилъ такъ: кто же не знаетъ
что Пироговъ, какъ хирургъ, составляетъ гордость Россіи, а
трактатъ его о воспитаніи юношества можетъ считаться на
ряду съ евангельскими поученіями, но Пироговъ предста-
вляетъ лучшій примѣръ того, что великій ученый, великій
мыслитель можетъ быть плохимъ администраторомъ-педаго-
1) „Историч. Вѣстникъ", 1883, т. XIV, стр. 107.

гомъ. Лично онъ достигъ необычайной популярности между
студентами и гимназистами, но совершенно распустилъ эти
заведенія, какъ бы растлилъ ихъ. Возможно ли допустить,
чтобы студенты и гимназисты, во всякое время дня и ночи,
имѣли свободный доступъ къ попечителю учебнаго округа,
чтобы мальчики прямо, непосредственно заявляли попечителю
свои жалобы, свои неудовольствія, свои желанія. Не только
студенты, но и гимназисты приноровились къ тону Пирогова,
они умѣли вторить его идеямъ, умѣли расположить Пирогова
въ свою пользу, и Пироговъ, растаявъ отъ жалобныхъ словъ
мальчишекъ, являлся въ гимназію и въ присутствіи воспи-
танниковъ распекалъ и гувернеровъ, и инспекторовъ, и ди-
ректоровъ; студенты такъ же дѣйствовали относительно ректора
и лучшихъ профессоровъ, такъ что при Пироговѣ, по край-
ней мѣрѣ въ самомъ Кіевѣ, все начальство университета и
гимназій потеряло всякое значеніе для студентовъ и гимна-
зистовъ. Студенты и гимназисты знали только одного Пиро-
гова и болѣе ровно ни на кого не обращали вниманія; и
студенты, и гимназисты сдѣлались совершенно необузданными.
„Чаще всего являлись къ Пирогову полячки съ жалобами
на русскихъ воспитателей, учителей, инспекторовъ и проч.,
и русскіе люди, преслѣдуемые попечителемъ, поневолѣ должны
были искать защиты у гражданской администраціи. Далѣе
Васильчиковъ продолжалъ, что все это въ дружеской бесѣдѣ
онъ высказывалъ и Пирогову, но Пироговъ слушалъ это съ
явнымъ неудовольствіемъ и рѣзко отвѣчалъ, что „въ дѣлѣ вос-
питанія, въ дѣлѣ обученія дѣтей и юношей національностей
нѣтъ, всѣ дѣти равны, кто бы ни были ихъ отцы и матери".
Пироговъ остался при своемъ мнѣніи, несмотря на возраже-
ніе Васильчикова, что такіе принципы не могутъ имѣть мѣста
въ то время, когда взаимная національная ненависть возбу-
ждена въ высшей степени, и что польскіе мальчики, жаловав-
шіеся Пирогову на русскихъ наставниковъ, несомнѣнно го-
ворили не по своей дѣтской иниціативѣ, а по наставленію
родителей и родственниковъ своихъ—поляковъ,
„Выслушавъ длинный разсказъ Васильчикова, я отвѣчалъ
ему, что въ сужденіяхъ своихъ о Пироговѣ могу быть при-
страстнымъ... чту въ немъ спасителя своего; но долженъ ска-
зать правду, что все, сейчасъ слышанное, повторяется во всемъ

городѣ, что во многихъ русскихъ кружкахъ сильно негодуютъ
на Пирогова за то, что университетъ и гимназіи дѣйстви-
тельно доведены до крайней распущенности.
„Кіевскій гражданскій губернаторъ, генералъ Гессе, при-
водилъ мнѣ примѣры нравственнаго вліянія Пирогова на сту-
дентовъ. Полиція провѣдала, что въ такой-то день, въ такомъ
то мѣстѣ, назначена была большая сходка студентовъ. Гессе
поѣхалъ къ Пирогову; Пироговъ призвалъ къ себѣ двухъ сту-
дентовъ, сказалъ имъ нѣсколько словъ и сходка не состоя-
лась. Въ другой разъ, полиція донесла Гессе, что въ поль-
скомъ трактирѣ, въ концѣ города, собралось множество сту-
дентовъ-поляковъ и они громко поютъ революціонныя пѣсни.
Гессе опять поѣхалъ къ Пирогову; Пироговъ со своимъ че-
ловѣкомъ послалъ туда записку и всѣ студенты безъ малѣй-
шаго шума разошлись по домамъ. Во всѣхъ такихъ случаяхъ
Гессе самъ долженъ былъ ѣздить къ Пирогову; послать къ
нему полицеймейстера или чиновника нельзя было,—Пироговъ
ихъ не принималъ, да и самому Гессе не рѣдко приходилось
ожидать въ пріемной выхода Пирогова. Такое огромное нрав-
ственное вліяніе попечителя на учащуюся молодежь могло бы
быть очень благотворнымъ, но къ сожаленію вышло наоборотъ".
Оставляя въ сторонѣ подробности, невольно возбуждаю-
щія сомнѣнія въ безпристрастіи разсказчика, изъ изложеннаго
можно видѣть, что коренная разница въ пониманіи вещей
заключалась въ томъ, что когда Пироговъ думалъ, что онъ
сдерживаетъ молодежь отъ политическихъ выступленій, выс-
шая въ краѣ административная власть находила, что онъ мо-
лодежь балуетъ и что, при всѣхъ его достоинствахъ, онъ пло-
хой администраторъ.
Само собою разумѣется, что наибольшее безпокойство адми-
нистраціи причиняли студенческіе безпорядки, и намъ по-
нятно, что въ выборѣ мѣръ для ихъ прекращенія Пироговъ
не могъ достичь соглашенія съ администраціею. Его прямой,
открытый характеръ не допускалъ кривыхъ и темныхъ путей
для воздѣйствія на молодежь. Онъ внушалъ ей уваженіе въ
закону, исполненіе долга, зналъ, что она способна на вспышки,
порывы, страстныя увлеченія и видѣлъ, что именно эти ея
стороны всего раньше бросаются въ глаза. А между тѣмъ,

какъ онъ самъ говоритъ, „кто не забылъ своей молодости и
изучалъ чужую, тотъ не могъ не различить и въ ея увлече-
ніяхъ стремленій высокихъ и благородныхъ, не могъ не открыть
и въ ея порывахъ явленій той грозной борьбы, которую су-
ждено вести человѣческому духу за дорогое ему стремленіе
къ истинѣ и совершенству". Въ отношеніяхъ Пирогова къ
молодежи можно видѣть, на сколько дорого ему было каждое
хорошее побужденіе, хотя бы оно вылилось въ неодобряемыя
имъ формы, и какая осторожность требовалась, по его убѣ-
жденію, при удаленіи сорной травы, чтобы не вырвать, не
помять добрыхъ всходовъ. Когда воскресныя школы были за-
крыты по подозрѣнію, что въ нихъ шла политическая про-
паганда, Пироговъ высказался противъ гуртовой подозритель-
ности, недовѣрія, и прекращенія полезной дѣятельности этихъ
школъ. Школы были открытыя, за ними былъ надзоръ, но,
напоминаетъ онъ, „надзоръ не есть исповѣдь намѣреній, а
зоркое наблюденіе проявленій". „Одна возможность злоупо-
требленій не даетъ еще нравственнаго права уничтожать ка-
жущееся подозрительнымъ", „Можно ли найти гарантіи про-
тивъ ложнаго или вреднаго направленія (школы) иначе, какъ
путемъ опыта".
Кн. Васильчиковъ едва ли могъ быть судьею администра-
тивныхъ способностей Пирогова. Судя по тому, какія мѣры
онъ рекомендовалъ Пирогову для прекращенія безпорядковъ,
можно думать, что и въ оцѣнкѣ способностей Пирогова онъ
стоялъ на губернаторской точкѣ зрѣнія, и не подозрѣвая, что
есть разница между управленіемъ учебнымъ округомъ и упра-
вленіемъ губерніею. Но что можно уже увѣренно утверждать,
это то, что родители кіевскихъ студентовъ времени Пирогова,
a впослѣдствіи и сами тогдашніе студенты, были признательны
попечителю округа за то, что онъ берегъ молодежь, вѣрилъ, что
ихъ заблужденія и горячія вспышки преходящи.
Въ это же время педагоги рѣшали, между прочимъ, во-
просъ, имѣющій весьма существенное общественное значеніе:
можно ли исключеніе ивъ учебнаго заведенія считать наказа-
ніемъ? И рѣшали, что нельзя. Наказаніе можетъ налагаться
только при увѣренности, что оно послужитъ къ исправленію;
исключеніе же есть лишеніе возможности, а часто и права,
получить образованіе. Исключеніе изъ школы не исключаетъ

юноши изъ общества, и послѣднее въ лицѣ исключаемая прі-
обрѣтаетъ члена испорченнаго, часто вреднаго. Въ интересахъ
общества, чтобы воспитаніе такихъ личностей продолжалось
въ общихъ или въ особыхъ заведеніяхъ, гдѣ, предполагается,
собраны всѣ средства для образованія и воспитанія, и ма-
теріальныя, и личныя.
Еще во времена Пирогова, кромѣ его голоса слышались
порою голоса и другихъ педагоговъ, давались иные совѣты,
въ родѣ рекомендаціи пощечины, какъ средства моменталь-
наго сотрясенія. Но они казались тогда единичными явленіями,
только и достойными памятника, воздвигаемаго имъ Добролю-
бовымъ въ свисткѣ или въ журнальной рецензіи. Теперь мы
знаемъ, что то были голоса изъ толпы, стоящей за кулисами
и ждущей мановенія руки режиссера, чтобы выступить на
сцену. Они позже и выступили, оттѣснивъ собою тѣхъ, чьи
голоса въ предшествующую эпоху раздавались слишкомъ
громко. Тогда же пошелъ рѣзкій разладъ между педагогиче-
ской литературой и практикой школы, о которомъ мы гово-
рили въ другомъ мѣстѣ 1).
VII.
Бывши попечителемъ Кіевскаго округа, Пироговъ созвалъ
особую комиссію подъ своимъ предсѣдательствомъ для объе-
диненія взглядовъ педагоговъ, служащихъ въ разныхъ заве-
деніяхъ округа, на проступки гимназистовъ и налагаемыя за
нихъ наказанія. Результатомъ совѣщаній явились „Правила
о проступкахъ и наказаніяхъ...", напечатанныя въ „Жур-
нала для воспитанія". Въ объяснительной запискѣ Пироговъ
заявлялъ, что не слѣдуетъ считать Правила законченными и
не подлежащими улучшеніямъ и просилъ всѣхъ интересую-
щихся дѣломъ сообщать ему свои критическія замѣчанія.
1) Очень интересные очерки этого періода жизни Пирогова читатель
найдетъ въ брошюрахъ:
В. Чернышевъ. Педаг. дѣятельность H. И. Пирогова. Спб. 1911. От-
дѣльныя оттиски изъ ж. Рус. Школа. Ц. 40 к.
А. Аѳонскій. H. И. Пироговъ. M. 1191;

На это приглашеніе Добролюбовъ отозвался статьею „Все-
россійскія иллюзіи, разрушаемая розгами" 1).
Мы не знаемъ, кому принадлежала мысль составить Пра-
вила: созывалъ ли Пироговъ комиссію, придя уже въ созна-
нію необходимости составленія Правилъ, или мысль эта при-
надлежитъ кому-нибудь другому изъ членовъ, была заявлена на
засѣданіи и понравилась остальнымъ; Второе кажется намъ
вѣроятнѣе. Пироговъ говоритъ только о произволѣ, капри-
захъ и настроеніяхъ показывающихъ учителей и о своемъ
желаніи побороться съ этими педагогическими грѣхами. Кто
бы ни былъ иниціаторомъ самой мысли, Правила съ таблич-
кой проступковъ и съ 3 степенями наказаній, предназначен-
ной для выставленія ея въ классахъ, хотя бы она была со-
ставлена разумнѣе и не признавала права существованія тѣ-
леснаго наказанія, совершенно не соотвѣтствуетъ задачамъ
воспитанія. Школа— не судъ, школа — воспитательное учре-
жденіе, гдѣ должны господствовать живыя отношенія между
разумно-выбранными наставниками и ихъ питомцами. Въ за-
пискѣ говорилось, что цѣль правилъ внушить гимназистамъ
мысль, что ни одинъ проступокъ не останется незамѣчен-
нымъ и ненаказаннымъ. Старая школа очень любила внушать
эту мысль учащимся, но каждому понятно, что нѣтъ такого
заведенія, гдѣ начальство знало бы о всѣхъ проступкахъ ея
питомцевъ. Далѣе. Надо помнить, что иной живой мальчикъ
въ теченіе дня нашалить 10 разъ, а самолюбивый можетъ
нагрубить чуть не столько же разъ. Какъ въ такихъ слу-
чаяхъ быть школѣ, держащейся принципа, что ни одинъ про-
ступокъ не долженъ оставаться безъ наказанія?
Эти правила были данью, строю казенныхъ учебныхъ за-
веденій прежняго времени, который Пироговъ называетъ адми-
нистративнымъ въ отличіе отъ педагогическаго, устанавливаю-
щаяся тамъ, гдѣ дѣло ведется педагогами по призванію.
Въ старой школѣ наставники—начальство, учащіеся—под-
чиненные. Среди проступковъ наиболѣе строго преслѣдуются
проступки дисциплинарные: непослушаніе, дерзость, ложь и за-
пирательство. Правила о наказаніяхъ составлены въ соотвѣтствіи
съ такимъ духомъ. Это страничка изъ Уложенія о наказа-
1) Современникъ, 1860, № 1.

ніяхъ уголовныхъ и исправительныхъ. Проступки, три сте-
пени виновности, которымъ соотвѣтствуютъ три наказанія.
Таблица вывѣшивается въ классѣ, чтобы никто незнаніемъ
закона отговариваться не могъ. Пироговъ въ своей дѣятель-
ности, постоянно стремился къ тому, чтобы въ этотъ адми-
нистративный строй школы вдвинуть педагогическій начала,
болѣе соотвѣтствующія учебновоспитательному дѣлу. Само
собою разумѣется, что чѣмъ шире область захватывала въ
свое вѣдѣніе педагогика, тѣмъ болѣе должно было потѣ-
сниться административное начало. Въ этихъ видахъ къ пра-
виламъ о наказаніяхъ Пироговъ прибавилъ совѣты о сбли-
женіи наставниковъ съ учениками, о разборѣ проступка, о
бесѣдѣ съ виновнымъ и многое другое, введенное новою
школою. Но къ чему эти бесѣды, когда таблица опредѣленно
и категорически говоритъ: за такой-то проступокъ—въ кар-
церъ. Эти бесѣды при сердечности, недопускающей высоко-
мѣрія всегда праведнаго наставника, безъ застращиванія и
угрозъ, могутъ привести къ вполнѣ сознательному отношенію
ученика къ своему проступку и сдѣлать не нужными ни
карцеры, ни розги. Новыя школы тогда уже стремились къ
тому, чтобы совсѣмъ обойтись безъ наказаній и многія вполнѣ
достигали этого. Пироговъ, со своей стороны, тоже подтвер-
ждалъ, что полное разслѣдованіе всѣхъ обстоятельствъ, выз-
вавшихъ и сопровождавшихъ проступокъ, можетъ привести
наставника къ признанію безполезности наказанія. Выходила
непослѣдовательность и противорѣчія.
Въ частности о розгѣ въ запискѣ было сказано:
„Розгу изъ нашего русскаго воспитанія нужно бы было
изгнать совершенно. Если для доказательства ея необходи-
мости и пользы приводятъ въ примѣръ воспитаніе въ Англіи,
то на это нужно замѣтить, что розга въ рукахъ англійскаго
педагога имѣетъ совершенно другое значеніе. Гдѣ чувство
законности глубоко проникло всѣ слои общества, тамъ и
самыя нелѣпыя мѣры не вредны, потому что онѣ не про-
извольны. A тамъ, гдѣ нужно сначала еще распространить
это чувство, розга не годится. Унижая нравственное чув-
ство, замѣняя въ виновномъ свободу сознанія робкимъ стра-
хомъ съ его обыкновенными спутниками: ложью, хитростью
и притворствомъ, розга окончательно разрываетъ нравствен-

ную связь между воспитателемъ и воспитанникомъ: она и
тамъ не надежна, гдѣ еще существуютъ патріархальныя от-
ношенія. И если грубое тѣлесное наказаніе и отъ руки род-
ного отца дѣлается иногда невыносимымъ, то въ воспитаніи,
основанномъ на административномъ началѣ, оно дѣлается
унизительнымъ и возмущающимъ. Но нельзя еще у насъ
вдругъ вывести розги изъ употребленія. Пока сѣченныя дома
дѣти будутъ поступать въ наши воспитательныя учрежденія,
трудно еще придумать что-нибудь другое для ихъ наказанія
(по крайней мѣрѣ въ началѣ) въ случаяхъ нетерпящихъ от-
лагательства" (1,119).
Записка была написана отъ имени попечителя, и Добро-
любовъ былъ пораженъ и возмущенъ тѣми противорѣчіями,
которыми полна записка и сама по себѣ и по сравненію ея
выводовъ съ мыслями, раньше изложенными Пироговымъ въ
его статьяхъ. Высказываясь о правилахъ, Добролюбовъ ни
малѣйшимъ образомъ не стѣснялся въ выраженіи своихъ
впечатлѣній и чувствъ, адресуя ихъ лично къ Пирогову. „Пи-
роговъ, пишетъ онъ, чрезвычайно легко и снисходительно
смотритъ на вопіющіе ужасы, представленные ему въ свѣдѣ-
ніяхъ о числѣ высѣченныхъ мальчиковъ. Его не возмущаетъ
злодѣяніе, регулярно совершающееся надъ несчастными маль-
чиками въ одномъ изъ подвѣдомственныхъ заведеній" (290).
Въ Правилахъ совершается „неловкое и неуклюжее балан-
сированіе на розгахъ" (291). Въ нихъ—„изумительная пу-
таница понятій, безтолковѣйшій разладъ противорѣчащихъ
мыслей" (293). Правила эти—„грязный; и темный омутъ".
Въ сохраненіи Правилами розогъ Добролюбовъ прямо
винитъ Пирогова. „Для попечителя округа очень легко даже
и другихъ остановить отъ сѣченія. Стоитъ только положить
правиломъ, что сѣчь въ гимназіяхъ ни въ какомъ случаѣ не
слѣдуетъ, —и не будутъ сѣчь... И безъ всякаго сомнѣнія,
Пироговъ такъ бы и сдѣлалъ, если бы онъ признавалъ розги
рѣшительно ни къ чему не годными. Если же онъ допустилъ
еще ихъ оставаться въ гимназіяхъ, то, конечно, потому, что
призналъ ихъ пользу, хотя до нѣкоторой степени" (295).
Въ послѣднихъ строкахъ мы видимъ, что Добролюбовъ при-
шелъ къ заключенію, что Пироговъ, перейдя съ теорети-

ческой почвы на практическую, измѣнилъ свой взглядъ на
розгу.
Въ концѣ статьи Добролюбовъ сообщаетъ о тѣхъ об-
щихъ выводахъ, къ какимъ онъ желалъ бы привести чита-
телей. Эти выводы онъ излагаетъ въ видѣ совѣтовъ, на
этотъ разъ уже не дѣлая указаній, что рѣчь идетъ о Пи-
роговѣ.
„Нѣтъ людей совершенныхъ и непогрѣшимыхъ, и потому,
если мы сами не чувствуемъ себя въ силахъ проложить но-
вую дорогу и вести по. ней другихъ, то намъ, чтобы не
стоять безполезно на мѣстѣ, нужно идти за кѣмъ-нибудь, и
для этого выбрать себѣ руководителя. Но, отправляясь за
нимъ, мы все-таки должны заботиться всего болѣе о томъ,
чтобы самимъ имѣть понятіе о цѣли пути и о самой дорогѣ...
Говоря ближе къ разсматриваемому нами предмету, нѣтъ
надобности полагать свое спасеніе въ дѣятельности какого-
нибудь, извѣстнаго лица и слѣпо вѣрить ему, а надо дѣлать
сообща, пока идетъ сообща, и продолжать въ одиночку, если
другіе свернутъ въ сторону, хотя бы эти другіе были пре-
вознесены всѣми похвалами и украшены всѣми вѣнками.
Очень простительно и даже, можетъ быть, не безполезно
было всему свѣжему и порядочному въ средѣ русскихъ пе-
дагоговъ примкнуть къ г. Пирогову и дѣйствовать подъ
его знаменемъ. Но все-таки само дѣло должно быть впе-
реди" (309).
Эти мысли, пока онѣ высказываются, какъ общія мысли,
надо признать правильными. Но когда отъ общей мысли До-
бролюбовъ переходитъ къ осужденію живого лица, Пирогова,
то для насъ является обязательнымъ, по совѣту самого До-
бролюбова, не довѣряться его собственному авторитету и про-
вѣрить, имѣлъ ли онъ основаніе утверждать, что Пироговъ
совершилъ проступокъ и правильно ли онъ судитъ о значеніи
проступка.
Повидимому, одно время Добролюбовъ самъ усомнился,
Справедливо ли заключать изъ Правилъ, что Пироговъ отка-
зался отъ своего мнѣнія о розгахъ. „Только совершеннымъ
несогласіемъ истинныхъ убѣжденій г. Пирогова съ принятою
мѣрою можно до нѣкоторой степени оправдать ту странную
легкомысленность и противорѣчія, какія встрѣчаются въ ка-

ждой строчкѣ Правилъ тамъ, гдѣ говорится о тѣлесномъ
наказаніи" (298). Но если бы оказалось, что Пироговъ не
измѣнилъ своего мнѣнія о розгѣ, то къ нему все же слѣ-
дуетъ предъявить другое обвиненіе въ томъ, что онъ принялъ
мѣру, противную его убѣжденіямъ, сдѣлалъ уступку и, какъ
рѣшилъ Добролюбовъ,—по дурному побужденію: изъ желанія
сдѣлать угодное тѣмъ „практикамъ, которые изъ 600 гимна-
зистовъ сѣкутъ въ годъ 290". И, не разбираясь въ этихъ
сомнѣніяхъ, Добролюбовъ продолжаетъ свою обвинительную
рѣчь противъ Пирогова.
Нѣкоторые свидѣтели этой полемики высказывали уди-
вленіе, почему на розгу было обращено исключительное вни-
маніе вмѣсто того, чтобъ говорить о тѣлесныхъ наказаніяхъ
вообще; точно люди, хотѣвшіе вывести розги, допускали
дранье за уши и за волосы, постановку на колѣни и пр.
Надо было бы направить силы на смягченіе нравовъ школы,
а не на однѣ розги.
Безспорно, надо хлопотать о смягченіи нравовъ, но по-
чему розга выплыла на первый планъ, это вполнѣ понятно.
Другія наказанія могутъ быть объяснены афектомъ. Учителя
взорвало отъ дерзости ученика, онъ схватилъ его за уши и
отодралъ. Эта несдержанность не дозволяется, а самое боль-
шее—извиняется. Это наказаніе лежитъ въ области взаимо-
отношеній, грубы онѣ, грубы и ихъ проявленія. Такія нака-
занія отнюдь не узаконены, просто онѣ у насъ въ обычаѣ*
Смягчатся нравы, и эти наказанія выведутся.
Не то розга. Она узаконена. Она въ сущности выра-
жаетъ право наставника распоряжаться тѣломъ и духомъ
ученика: причинять ему и боль и позоръ. Если ученикъ со-
противляется, пускается въ ходъ насиліе. И исполнитель на-
казанія знаетъ заранѣе, что ученикъ не дастся, что придется
насильно повалить в удерживать наказуемаго. Можетъ быть,
ученикъ запасется ножомъ, надо будетъ бороться, и вся эта
мерзкая процедура имѣетъ свое оправданіе, ибо безъ этого
насилія не используешь того права, которое предоставлено
закономъ. Сѣченіе розгами есть остатокъ крѣпостного права,
не признававшаго человѣческаго достоинства, передавшаго
лицу, занимавшему извѣстное общественное положеніе, право
распоряжаться ниже его поставленными личностями, ихъ

судьбою, позорить ихъ, владѣть ими. Воспитаніе „человѣка"
не совмѣстимо съ розгой. Оно имѣло въ виду подъемъ духа,
пользованіе и культивированіе всего, что есть въ человѣкѣ
лучшаго, наиболѣе возвышеннаго, и ставило себѣ одною изъ
цѣлей контроль духа надъ плотью. Розга дѣлала внушеніе
духу черезъ плоть, какъ бы подчиняя рѣшенія духа сообра-
женіямъ о боли, внушая страхъ и покорность передъ тѣмъ,
на чьей сторонѣ право употребить физическую силу для
приведенія къ покорности.
И понятно, что ни Пироговъ, ни Добролюбовъ, не могли
не возставать противъ этого пережитка крѣпостного права,
сохранившагося въ школѣ. Немудрено, что Добролюбовъ, съ
нѣкоторою прямолинейностью рѣшивъ, что Пироговъ, занявъ
административный постъ, отрекся отъ своихъ прежнихъ убѣ-
жденій, счелъ, что онъ сталъ ретроградомъ, лицомъ совсѣмъ
другого лагеря.
Разбирая присланныя ему критическія завѣчанія на Пра-
вила, Пироговъ отвѣтилъ и Добролюбову. Онъ призналъ, что
въ Запискѣ о Правилахъ много противорѣчій, и подтвердилъ,
что онъ лично остался при своемъ прежнемъ убѣжденіи о
вредѣ розги, и внесеніе въ Записку его мнѣній должно было
напоминать читателю о томъ, что рѣшенія Комиссіи не схо-
дятся съ извѣстными ему взглядами попечителя. Печать мы-
слей Пирогова видна даже на тѣхъ заключительныхъ стро-
кахъ, которыя особенно возмущали Добролюбова: „Отказаться
отъ розги трудно" (но не невозможно); „она сохраняется
пока" (а не навсегда).
Итакъ, утверждать, что Пироговъ, ставъ во главѣ прак-
тиковъ, измѣнилъ свои убѣжденія, не приходится.
Но въ такомъ случаѣ Пирогову можетъ быть сдѣланъ
другой упрекъ. Онъ изложилъ Записку отъ своего лица и
прикрылъ своимъ авторитетомъ мнѣнія, противъ которыхъ
ему слѣдовало бы побороться.
Обычно протоколы пишутся въ такой формѣ: По данному
вопросу въ пользу такого-то рѣшенія были высказаны такія-то
соображенія, противъ него —такія-то. Большинствомъ голо-
совъ принято такое-то рѣшеніе. Пироговъ отступилъ отъ
этой формы и затемнилъ пониманіе того, что происходило на
совѣщаніи, хотя въ запискѣ и упомянулъ, что за розгу

стояло большинство. Трудно не признать, что Пироговъ сдѣ-
лалъ ошибку. Съ другой стороны, не думается, чтобы у Пи-
рогова не было своихъ резоновъ замѣнить старую форму про-
токола новою. Могло быть, что онъ желалъ осуществить
такимъ образомъ коллективную отвѣтственность за коллек-
тивное рѣшеніе и принялъ на себя эту отвѣтственность,
какъ на представителя Комиссіи, въ которой онъ предсѣда-
тельствовалъ. Могли быть и иныя побужденія.
Но это—вопросъ только о редакція протокола. Въ сущ-
рости къ Пирогову предъявлялось болѣе тяжкое обвиненіе:
онъ принялъ мѣру, противную своимъ убѣжденіямъ, тогда
какъ имѣлъ власть не утвердить рѣшеніе большинства и,
согласно со своими убѣжденіями, запретить сѣченіе. Такой
исходъ дѣла и рекомендовалъ Добролюбовъ.
Предложеніе Пирогову такого выхода упускало изъ виду,
что рѣшеніе педагогическаго комитета о розгахъ поставило
его между двумя принципами: 1) сѣченіе вредно, а потому
недопустимо и 2) попечитель учебнаго округа не началь-
никъ, a миссіонеръ. Держась перваго принципа, онъ могъ
не утвердить рѣшенія комитета, но въ такомъ случаѣ
онъ сталъ бы въ противорѣчіе со вторымъ. Очевидно, пред-
стояло сдѣлать выборъ: Пироговъ роли начальника предпо-
челъ роль миссіонера-писателя. Конечно, можно различно
судить объ этомъ предпочтеніи, но въ пользу выбора Пиро-
гова останется то, что циркуляръ одного попечителя можетъ
быть отмѣненъ такимъ же смѣнившимъ его черезъ мѣсяцъ
другимъ попечителемъ, тогда какъ статья, подписанная име-
немъ Пирогова, остается нерушимою передъ духовными очами
многихъ поколѣній.
Надо добавить къ этому слѣдующее.
Въ то время не только педагогическія совѣщанія внѣ-
школьныя, но и педагогическіе комитеты въ новыхъ и обно-
вляемыхъ заведеніяхъ имѣли особое значеніе. Большинство
тогдашнихъ дѣятелей школы, особенно молодые, были авто-
дидакты, люди, искавшіе педагогическаго самообразованія, по-
требность котораго сильно чувствовалась. Личный опытъ, у
кого онъ былъ, лежалъ въ дореформенной школѣ, и многое
надо было передумать, во многомъ принципіально разобраться.
Комитетъ не могъ быть исключительно распорядительнымъ

учрежденіемъ; онъ обращался въ своеобразную педагогиче-
скую академію, гдѣ устанавливались основы воспитанія, до-
стигались соглашенія, а все это звало — учиться и учиться.
Пироговскіе комитеты имѣли такой же характеръ, и онъ, по-
добно другимъ дѣятелямъ того времени, долженъ былъ всѣми
силами стремиться къ тому, чтобъ избѣжать неутвержденія
рѣшенія комитета, потому что это заставило бы членовъ ко-
митета съежиться. Насколько члены его комитета чувство-
вали себя независимыми, видно уже изъ того, что большин-
ство ихъ пошло противъ предсѣдателя, зная его мнѣніе о
розгѣ.
Пироговъ прекрасно понималъ, съ какими сотрудниками
ему приходится вести дѣло. Достаточно просмотрѣть его
циркуляры, чтобы видѣть, насколько большинство ихъ туго
воспринимало самыя элементарныя дидактическія требованія;
привыкнувъ къ формализму, оно оказывалось неспособнымъ
вдумчиво отнестись къ собственной работѣ. И тѣмъ не менѣе,
дорожа только тѣмъ, что дѣлается по убѣжденію, Пироговъ
хотѣлъ и съумѣлъ двинуть на работу этихъ привыкшихъ къ
рутинѣ учителей. „Не лучше ли, писалъ онъ въ цирку-
лярѣ о комитетахъ, при шаткости нашихъ убѣжденій, похло-
потать предварительно о лучшей организаціи той среды, къ
которой мы принадлежимъ, и постараться путемъ убѣжденія
и добросовѣстнаго труда развить здравое мнѣніе объ обязан-
ностяхъ въ этой самой средѣ". Сказавъ, что педагогамъ не
приходится ждать указаній извнѣ, а надо „вырабатывать педа-
гогическое искусство извнутри, изъ самого себя", онъ далѣе
говоритъ, что остается одно: „и именно то, что покуда и
дѣлается,—хотя и съ грѣхомъ пополамъ: предоставить рѣшеніе
большинству голосовъ коллегіальнаго учрежденія, считая —
хотя и поневолѣ—его членовъ опытнѣйшими педагогами" l).
Очевидно, Пироговъ и здѣсь, какъ въ воспитаніи „человѣка",
какъ въ образованіи христіанскаго идеала жизни, желалъ,
чтобъ люди двигались впередъ по сознательно избранному
пути, самъ шелъ впереди другихъ, не смущаясь тѣмъ, что
его сторонники шли вначалѣ нетвердо, неувѣренно, что
трудъ ихъ былъ далекъ отъ совершенства. Онъ принадле-
1) Соч. Изд. 1910, т. I, стр. 100—102.

жалъ къ строителямъ жизни, обрекающимъ себя на неустан-
ную и постоянную обработку нивы, зная, что трудиться ему
приходится не на нови, а на почвѣ, уже бывшей въ работѣ.
Онъ не мечталъ о переворотѣ, на другой день послѣ кото-
раго наступаетъ миръ и благоволеніе, но началъ такую круп-
ную, можно сказать — радикальную реформу воспитанія, ко-
торая не могла быть всѣми и вполнѣ понята, не могла не
оказаться многимъ не подъ-силу. Не предвидя, что его мис-
сіонерская роль такъ скоро закончится, онъ могъ вѣрить,
что энергіей и трудомъ ему удастся перевоспитать педа-
гоговъ, и несовершенное теперь будетъ улучшено и испра-
влено.
Въ свою очередь и Добролюбовъ откликнулся на возра-
женія Пирогова, прихвативъ разныя статейки, отнесшіяся
неодобрительно къ нему самому 1). На этотъ разъ онъ былъ
гораздо щедрѣе на доброе слово о Пироговѣ, въ то время
уже уволенномъ. „Онъ, по словамъ Добролюбова, не могъ
сдѣлать ничего лучше того, что сдѣлалъ". „Онъ былъ свя-
занъ въ своей дѣятельности существующимъ уставомъ и не
имѣлъ никакой практической возможности явиться реформа-
торомъ. Онъ употреблялъ усилія сдѣлать то, чего мы же-
лаемъ, но встрѣтилъ препятствія въ большинствѣ. Несмотря
на всѣ препятствія, вліяніе его благородной личности было,
въ самомъ дѣлѣ, сильнѣе, нежели, можетъ быть, самыя стро-
гія запрещенія при другомъ начальника" (327). Послѣ та-
кого отзыва можно было ожидать, что Добролюбовъ признаетъ
неумѣстнымъ свои слова о безсердечіи Пирогова и о пута-
ницѣ понятій у него въ головѣ (см. выше), но вмѣсто этого
онъ заявляетъ, что не беретъ назадъ ни одного своего слова,
хотя и призналъ въ другомъ мѣстѣ этой же статьи, что
среди этихъ словъ были и жесткія и ироническія. Несмотря
на такое заявленіе, читатель чувствуетъ, что Добролюбовъ
несколько сконфуженъ и сильно смягчаетъ свои приговоры.
Добролюбовъ старательно внушаетъ читателю, что онъ
самаго лестнаго мнѣнія о личности и дѣятельности Пиро-
гова, что, дѣлая ему упреки, онъ имѣлъ въ виду только от-
дѣльный случай, показавшій, что самъ Пироговъ слабѣетъ
1) „Отъ дождя да въ воду". Соч., изд. 1871 г. т. I.

и падаетъ подъ гнетомъ среды. Въ отсутствіи яснаго и твер-
даго протеста противъ противныхъ его убѣжденіямъ Правилъ
видно „послабленіе", a въ провозглашеніи, что онъ вполнѣ
раздѣляетъ ихъ—„паденіе" въ этомъ случаѣ 1). Значитъ, ви-
новникомъ „разрушенія всероссійскихъ иллюзій" былъ все
же Пироговъ, высокоцѣнимый Добролюбовымъ, и именно та-
кая-то оцѣнка его и вызвала тѣ „горячія тирады автора,
которыя могли бы показаться наиболѣе непріятными для само-
любія" 2).
Въ то время, когда Добролюбовъ писалъ статью „Отъ
дождя да въ воду", Пироговъ былъ уже забракованъ админи-
страціей). Являлся вопросъ: какая судьба постигнетъ теперь
розгу, допущенную Правилами, гдѣ искать пути вывести ее
изъ употребленія? Добролюбовъ все же оставался при мнѣніи,
что лучше всего было бы запретить ее, не дожидаясь смяг-
ченія нравовъ. Пока попечителемъ былъ Пироговъ, „же-
лавшій того же, чего и мы желали", законодательную власть
можно было вручить ему. Но если преемникомъ Пирогова
будетъ человѣкъ иного образа мыслей, онъ можетъ наизда-
вать такихъ законовъ, что и умѣренный педагогъ придетъ въ
ужасъ. Очевидно, изданіе законовъ единолично недопустимо.
Лучше бы опереться на коллегіальныя учрежденія (въ дан-
номъ случаѣ—педагогическіе комитеты), но изъ отзывовъ кіе-
влянъ, полемизировавшихъ съ Добролюбовымъ, онъ вывелъ
заключеніе, что педагоги Кіевскаго округа до того плохи,
что испортятъ дѣло. Даже лучшіе изъ нихъ вовсе не по-
нимали принциповъ Пирогова, a въ своей дѣятельности руко-
водились только желаніемъ угодить начальнику. Гдѣ же ис-
кать выхода? Добролюбовъ говоритъ, что въ первой статьѣ
онъ уже намекалъ на опасность положенія, а теперь во вто-
рой статьѣ даетъ болѣе ясное указаніе на выходъ.
„Дѣло могло бы пойти успѣшно только тогда, говоритъ
онъ, когда бы—Пироговъ ли или кто другой—направилъ всѣ
свои усилія на рѣшительное и коренное измѣненіе того по-
ложенія, которое оказалось препятствіемъ для г. Пирогова на
пути болѣе широкихъ реформъ. И въ этомъ-то состоитъ наше
1) T. I, стр. 338 и 339.
2) Тоже, 338.

требованіе отъ передовыхъ общественныхъ дѣятелей: въ сра-
вненіи съ нимъ всѣ остальныя требованія,—весьма почтенныя
сами по себѣ,—кажутся намъ слабы и мелки". Для единич-
ной личности это невыполнимо. Нужно, чтобы среда обратила
вниманіе на свое положеніе и почувствовала необходимость
существенно измѣнить его, измѣнить такъ, „чтобы развязаны
были намъ руки на проведеніе нашихъ задушевныхъ убѣ-
жденій „Вотъ смыслъ и цѣль двухъ нашихъ статей по по-
воду Кіевскихъ Правилъ" (342).
Какъ достичь этого существеннаго измѣненія своего по-
ложенія? „Хлопотать, насколько есть силъ и умѣнья", от-
вѣчаетъ Добролюбовъ.
Поведя рѣчь о стойкости убѣжденій, примѣняясь къ по-
ложенію Пирогова, онъ естественно пришелъ къ вопросу о
власти, которая имѣетъ возможность заставить другихъ слу-
жить своимъ убѣжденіямъ. Это уже тема не педагогическая
только, а общая, касающаяся общественнаго устройства, за-
конодательной власти. Возможность проводить въ жизнь свои
убѣжденія въ рукахъ одного лица можетъ служить на пользу,
въ рукахъ другого—ко вреду общества, глядя по тому, каковы
эти убѣжденія. Но и предоставить законодательную власть
учительской коллегіи, какою она представлялась въ то время
Добролюбову, было тоже безполезно. Добролюбовъ указалъ
трудность рѣшенія вопроса и заговорилъ о распространеніи
въ обществѣ здравыхъ идей.
Пироговъ, по своему, на практикѣ, разрѣшилъ этотъ
мудреный вопросъ. Начиная свою дѣятельность, онъ заявилъ
себя миссіонеромъ, твердо выстоялъ на этой позиціи, пони-
мая, что обществу равно нужны и проповѣдники, и законо-
дательная власть, и раздѣлилъ свою власть съ коллегіею. За-
конъ представляетъ minimum общественныхъ требованій и
можетъ быть не высокъ; но проповѣдникъ не можетъ оста-
навливаться на minimum'ѣ и, побуждая людей къ самовос-
питанію, ведетъ за собою общество впередъ и впередъ.
Это рѣшеніе, вѣроятно, не всѣхъ удовлетворитъ въ на-
стоящее время, когда сильно выросло въ людяхъ сознаніе
права самимъ устроять свою жизнь; но судить о дѣятель-
ности историческаго лица надо не иначе, какъ въ связи съ
условіями времени, а это обязываетъ признать, что такое рѣ-

шеніе задачи въ Пироговское время было и полезно и нужно.
Работу нельзя было остановить до появленія хорошихъ на-
ставниковъ; ее надо было вести съ тѣми силами, какія были
налицо, и въ то же время улучшать, совершенствовать ее.
Въ своей автобіографіи Пироговъ говоритъ, что его по-
ложеніе во время управленія Кіевскимъ округомъ было тя-
желое; на него производились давленія, ему навязывался
тайно-полицейскій надзоръ, не обошлось безъ клеветы. До
современниковъ доходили слухи объ этомъ и, конечно, эти
слухи проникали и въ печать, чаще въ видѣ намековъ, чѣмъ
ясныхъ и опредѣленныхъ свѣдѣній. Такъ, въ цитированной
раньше статьѣ журн. „Время" упоминается, что „были особыя
обстоятельства, заставившія Пирогова уступить своему убѣ-
жденію", но прибавляется, что уступка эта была, можетъ
быть, и не нужна. Высказавшись далѣе, что статья Добро-
любова была „безспорно желчна, горяча, но была ли она въ
сущности несправедлива — это еще вопросъ, авторъ все же
отзывается о Пироговѣ, какъ о „честномъ и благородномъ
дѣятелѣ, энергичномъ бойцѣ" и замѣчаетъ, что „дубовъ мало
у насъ, a вотъ, если хотите, качающихся по вѣтру осинъ,
такъ сколько угодно".
Авторъ, однако, не счелъ возможнымъ указать, какія это
были обстоятельства, чего стоило дубу выстоять бурю и пр.
Все, пережитое Пироговымъ изъ-за своего пониманія роли
попечителя учебнаго округа, осталось и до сихъ поръ не-
выясненнымъ. Очевидно, интересующія насъ свѣдѣнія не
вышли еще изъ архивовъ на свѣтъ Божій.
Добролюбовъ въ этомъ отношеніи счастливѣе Пирогова.
Матерьялы для психологіи автора „Всероссійскихъ иллюзій"
доступнѣе и потому болѣе использованы. Рѣдкій изъ біо-
графовъ Добролюбова проходитъ мимо эпизода его нападенія
на Пирогова, не попытавшись дать ему толкованіе. Несо-
мнѣнно, Добролюбовъ имѣлъ право и основанія критиковать
„Правила о проступкахъ и наказаніяхъ", могъ не одобрять
дѣйствій Пирогова, какъ попечителя, но его критическіе
пріемы въ двухъ его полемическихъ статьяхъ оказались на-
столько ниже его установившейся репутаціи, какъ критика
и публициста, что читатель невольно ищетъ особыхъ при-

чинъ, почему Добролюбовъ, говоря о Пироговѣ, точно сбился
съ пути и пошелъ не своей дорогой.
Такъ В. Чернышевъ, подробно разобравъ дѣятельность
Пирогова на посту попечителя и сопоставивъ съ нею оцѣнку
ея Добролюбова, вынужденъ былъ высказать такой приговоръ
работѣ послѣдняго:
„Вниманія къ существу дѣла 1), знанія житейскихъ ус-
ловій и отношеній, полнаго безпристрастія знаменитый кри-
тикъ-публицистъ здѣсь не показалъ. Рѣзкость тона, высоко-
мѣрное отношеніе къ противникамъ, выступившимъ въ за-
щиту Пирогова, не бросаются въ глаза только крайнимъ по-
читателямъ Добролюбова ".
Мы уже высказались, что и въ тѣхъ упрекахъ Пирогову,
гдѣ Добролюбовъ справедливъ, онъ обнаруживаетъ такую явную
„запальчивость и раздраженіе", къ какимъ онъ не пріучилъ
своихъ читателей. Гдѣ причина этого? Говорятъ: въ сильномъ
разочарованіи въ Пироговѣ, у котораго Добролюбовъ предпо-
лагалъ большую стойкость убѣжденій, чѣмъ какую онъ обна-
ружилъ на дѣлѣ. Но откуда же эта рѣшительность сужденій,
когда дѣло представляется не совсѣмъ яснымъ? Почему онъ
такъ легко допускаетъ въ Пироговѣ дурныя черты, напр.,
безсердечное отношеніе къ наказываемымъ, угодливость пе-
редъ подчиненными и т. д., когда у него не было фактовъ
для подтвержденія этихъ обвиненій 2).
С. Я. Штрайхъ 3) даетъ такое толкованіе психологіи
того и другого во время этого эпизода.
Обществу того времени „не могли быть видны душевныя
страданія Пирогова, вынужденнаго отступать отъ идеала при
осуществленіи его въ жизни, и толпа не понимала, что
только изъ желанія спасти хоть немногое шелъ иногда зна-
менитый педагогъ по одному пути съ малодушными и роб-
кими... Страдая отъ вынужденнаго раздвоенія, знаменитый
гуманистъ не могъ себѣ позволить роскоши пассивнаго про-
1) H. И. Пироговъ—попечитель Кіевскаго учебнаго округа. Русская
Школа; 1910 г. № 12.
2) Въ автобіографіи Пирогова, написанной позже, приводятся факты,
свидетельствующее, что Добролюбовъ не понималъ, что творилось въ душѣ
Пирогова при чтеніи отчетовъ гимназій.
3) H. A. Добролюбовъ. Р. Школа, 1911, № 11, стр. 23.

теста и оставался на службѣ: вѣдь отъ подозрѣнія въ ко-
рысти онъ, популярнѣйшій практическій врачъ, былъ свобо-
денъ, a подозрѣніе въ тщеславіи, въ каррьеризмѣ не могло
возникнуть относительно Пирогова, который даже не пони-
малъ этихъ побужденій. Но въ 1859—1861 г. Добролюбовъ
ее считался съ настроеніями и соображеніями представите-
лей либерализма, хотя бы и самыхъ идеальныхъ, даже и Пи-
рогова, въ установленіи педагогической славы котораго онъ
самъ нѣкогда принималъ участіе. Добролюбовъ въ это время
совершалъ уже подъ вліяніемъ Чернышевскаго переходъ отъ
либерализма къ соціализму и отъ легальной оппозиціи пере-
шелъ" къ болѣе радикальнымъ требованіямъ человѣческаго
блага. Увлеченный новыми идеями, онъ оставилъ даже люби-
маго имъ Герцена и, конечно, считалъ своимъ долгомъ тѣмъ
рѣзче нападать на разладъ между словомъ и дѣломъ у Пи-
рогова, чѣмъ выше былъ авторитетъ славнаго мыслителя. До-
бролюбовъ опасался вліянія этого авторитета на толпу, ко-
торая въ терпимости Пирогова къ поборникамъ розги могла
черпать убѣжденіе въ провиденціальности ея миссіи: вѣдь
самъ Пироговъ оставилъ розгу въ школьномъ кодексѣ. Боль-
шая публика въ этомъ столкновеніи двухъ теченій обществен-
ной мысли приняла сторону Пирогова, который могъ здѣсь по-
вторить поговорку о друзьяхъ и врагахъ, — и забила тре-
вогу, высказывая опасенія за судьбу отечественнаго прогресса,
главныхъ дѣятелей котораго развѣнчиваютъ разные молодые
люди. Посыпались письма въ редакціи газетъ и журналовъ,
и авторами ихъ были представители того самого общества,
которое не только не умѣло, но и не понимало, какъ под-
держать реформаторскую дѣятельность знаменитаго хирурга
и педагога. Понятно, что когда въ самый разгаръ осущест-
вленія величайшей изъ великихъ реформъ 60-хъ годовъ, Пи-
роговъ своимъ проникновеннымъ умомъ уже провидѣлъ едва
только намѣчавшуюся на поверхности жизни реакцію, боль-
шинство изъ чествовавшихъ его по случаю ухода съ поста
попечителя Кіевскаго округа не могло понять радости Добро-
любова о томъ, что теперь уже по крайней мѣрѣ защитники
розги не имѣютъ за себя авторитета человѣка, который дѣй-
ствительно пріобрѣлъ себѣ на Руси репутацію человѣка не-
преклоннаго и твердаго. И мимо сознанія этого большинства

прошло заявленіе критика „Современника", что въ напад-
кахъ на Пирогова онъ боролся съ системой, ничего не имѣя
противъ его личности и хорошо понимая причины того или
иного направленія дѣятельности кіевскаго попечителя":
Въ другомъ мѣстѣ своей статьи г. Штрайхъ говоритъ по
поводу статей „Всероссійскія иллюзіи" и „Отъ дождя да въ
воду": „эти двѣ статьи знамениты въ лѣтописи русской жур-
налистики 60-хъ годовъ, главнымъ образомъ, по тому шуму,
который онѣ вызвали смѣлостью, вѣрнѣе рѣзкостью тона мо-
лодого критика-публициста".
Переходъ Добролюбова отъ либерализма къ соціализму и
отъ легальной оппозиціи къ болѣе радикальному способу
дѣйствій, конечно, можетъ служить объясненіемъ тона, въ ка-
комъ заговорилъ онъ о Пироговѣ въ своихъ полемическихъ
статьяхъ. Ихъ пути разошлись. Пока можно было считать, что
Пироговъ „желаетъ того же, чего и мы желаемъ", онъ былъ
свой человѣкъ, если не единомышленникъ въ частностяхъ, то
одного направленія въ существенномъ. Теперь, когда Добро-
любовъ собирался выходить на новую дорогу, a Пироговъ
оставался на мѣстѣ, связи легко могли порваться. Прочными
онѣ и не могли быть. Заявивъ въ первой же статьѣ, что ви-
дитъ идеалъ „человѣка" въ Откровеніи, Пироговъ тѣмъ са-
мымъ сказалъ, что онъ не позитивистъ и не утилитариста,
т.-е. плыветъ противъ теченія. И Добролюбовъ, въ первое
время не вступая прямо въ полемику съ Пироговымъ, въ ре-
цензіяхъ разныхъ книгъ, опровергалъ мысли, занимавшія вид-
ное мѣсто въ міросозерцаніи Пирогова. Такъ, разбирая соч.
Ю. Савича „О неизбѣжности идеализма въ матерьялизмѣ" 1),
онъ говоритъ:
„Намъ казалось, что мы съ дуализмомъ давно уже по-
рѣшили... Мы думали, что недостойно образованнаго человѣка
заниматься теперь серьезно антагонизмами двухъ противопо-
ложныхъ началъ въ мірѣ и въ человѣкѣ. Съ тѣхъ поръ,
какъ распространилась общеизвѣстная нынѣ истина, что сила
есть неизбѣжное свойство матеріи, и что матерія существуетъ
для нашего сознанія лишь въ той мѣрѣ, какъ обнаружива-
1) Сочин. Т. III, стр. 149.

ются въ ней какія-нибудь силы,—съ этихъ поръ мы считали
совершенно ненужными этихъ Ормуздовъ и Аримановъ"...1).
Понятно, что разногласіе въ вопросахъ научныхъ и эти-
ческихъ могло разрѣшаться обычными пріемами литературной
критики; иное дѣло, когда разность мнѣній проявляется въ
практической общественной дѣятельности. A тутъ—эта розга,
эмблема крѣпостничества, къ которой, какъ казалось Добро-
любову, Пироговъ отнесся со сниходительностью, совершенно
недопустимою для автора статьи „Нужно ли сѣчь дѣтей?"
Если искать подтвержденій тому, что, судя о Пироговѣ.
Добролюбовъ стоялъ не на этической, а на политической точкѣ
зрѣнія, то ихъ найти будетъ не особенно трудно. Въ заклю-
чительныхъ строкахъ „Отъ дождя да въ воду" онъ самъ
прямо указываетъ цѣль полемики—разъяснить публикѣ, что
и при большихъ достоинствахъ и силѣ, какими одаренъ былъ
Пироговъ, ничего не подѣлаешь съ тою средою, которая не
допускаетъ свободнаго проявленія своихъ убѣжденій. Въ пред-
шествующей же статьѣ о „Всероссійскихъ иллюзіяхъ мысль
та же: желаніе отвести отъ Пирогова тѣхъ его послѣдовате-
лей, которые въ него вѣрили, считали авторитетомъ, и на-
править на другой путь, который ведетъ къ большей само-
стоятельности, къ настоящему „дѣлу". Не трудно замѣтить,
что рѣчь велась не столько о Пироговѣ, сколько „по поводу"
Пирогова. Добролюбовъ остался при своемъ мнѣніи и тогда,
когда выяснилось, что Пироговъ вовсе не измѣнилъ своего
прежняго убѣжденія о вредѣ розги, что, допустивъ все-таки
ея употребленіе въ школѣ, онъ только поставилъ „практиче-
скій коэфиціентъ" къ своему убѣжденію въ зависимости отъ
общественныхъ условій. Съ этими-то условіями, подчеркнулъ
онъ еще разъ, и надо бороться. Далѣе, интересно сопоста-
1) Послѣ времени Добролюбова психологія ушла далеко впередъ. Ко-
нечно, никто не скажетъ теперь, что плоть наша есть жилище сатаны, а
душа—обитель Божія духа. Но двойственность натуры человѣка она при-
знаетъ и уже никакъ не скажетъ, что потребности организма оправдыва-
ваются тѣмъ, что представляютъ голосъ природы. Голосъ этотъ можетъ
быть и голосомъ кровожаднаго звѣря, можетъ- требовать чего-либо разру-
шающаго самый организмъ и потому нуждается въ критическомъ отноше-
ніи къ себѣ. Трактаты по психіатріи, статьи о вырожденіи, о гипнотиче-
скихъ внушеніяхъ, наслѣдственности полны фактами, говорящими о воз-
можности вполнѣ извращенныхъ, но настойчивыхъ требованій организма.

вить тонъ трехъ статей Добролюбова съ измѣненіемъ оффи-
ціальнаго положенія Пирогова: хвалебный тонъ о Пироговѣ-
гражданинѣ, смѣло ставящемъ общественный діагнозъ, сильно-
раздражительный—о Пироговѣ, занимающемъ высокій админи-
стративный постъ, и нѣсколько сконфуженный—о Пироговѣ
въ опалѣ. О нѣкоторыхъ мелочныхъ штрихахъ мы не упо-
минаемъ вовсе.
Мнѣ кажется, тотъ, кто, хотя бы въ мысляхъ только,
хотя бы только начинаетъ склоняться къ „радикальному тре-
бованію человѣческаго блага", потерялъ уже вѣру въ людей,
въ ихъ способность устраивать свою жизнь по доводамъ ра-
зума, въ ихъ доступность убѣжденіямъ, въ стойкость ихъ
желанія добра. Это еще не мизантропизмъ, считающій всѣхъ
огульно дурными людьми, но подозрительность, часто надѣ-
вающая на глаза человѣку очки, затемняющія свѣтлое, сгу-
щающія тѣни. Вмѣсто общечеловѣческой оцѣнки является пар-
тійное дѣленіе людей на своихъ—единомышленниковъ, друзей, и
чужихъ—противниковъ, враговъ, и въ осужденіи этихъ вто-
рыхъ человѣкъ почти всегда проявляется судьею безпо-
щаднымъ.
Если Добролюбовъ переживалъ что-либо подобное, то
этимъ вополнѣ объясняются его необоснованныя осужденія
Пирогова, наклонность толковать его дѣйствія скорѣе дурными
побужденіями, чѣмъ прискорбною необходимостью или оши-
бочнымъ разсчетомъ. Помня его преклоненіе передъ Откро-
веніемъ, признаніе необходимости земныхъ авторитетовъ, видя
его усилія сдерживать волнующуюся молодежь, внушить ей ува-
женіе къ закону и порядку, онъ могъ вмѣсто настоящаго
Пирогова, борца за разумную жизнь, увидѣть передъ собою
моралиста-проповѣдника, который учитъ кротости и смиренію
передъ земнымъ зломъ, и вмѣсто реальнаго улучшенія усло-
вій жизни проповѣдуетъ углубленіе въ самого себя, само-
усовершенствованіе. Чашу переполнила розга, и раздраженіе
противъ Пирогова перелилось черезъ край. Повидимому, До-
бролюбовъ потомъ и самъ почувствовалъ, что онъ воевалъ
противъ не настоящаго, a созданнаго въ мизантропическомъ
настроеніи Пирогова.
Въ предыдущихъ строкахъ я изложилъ психологію дан-
наго эпизода, какъ она мнѣ представляется, въ видѣ догадки,

отнюдь не претендуя на ея достовѣрность. Надо добавить,
что, судя по заключительнымъ строкамъ этихъ статей, Добро-
любовъ обращался не къ педагогамъ, которымъ было чему
поучиться у Пирогова, a къ большой публикѣ. Было бы очень
наивно разсчитывать въ то время на успѣхъ среди педаго-
говъ призыва къ борьбѣ съ условіями общественной жизни;
тогда еще не было профессіональныхъ союзовъ. Очевидно,
эти статьи Добролюбовъ писалъ не для разъясненія педа-
гогическихъ вопросовъ, a имѣлъ въ виду широкій кругъ
читателей и, разсуждая только по поводу Пирогова, выска-
зывалъ общую мысль. Статьямъ этимъ, какъ намъ думается,
не приходится отводить сколько-нибудь значительное мѣсто
въ исторіи педагогическихъ идей. Это статьи публицистиче-
скія, а не педагогическія. Къ послѣдняго рода статьямъ мы
относимъ лишь статью объ авторитетѣ въ воспитаніи. Въ свое
время она дѣйствительно многими усердно читалась и во мно-
гихъ семьяхъ дѣлались попытки применить совѣты Добролю-
бова на практикѣ. Школа не прошла мимо статьи, но въ
ней сразу же опредѣлилось, что приложеніе она можетъ
имѣть не безусловно, а лишь „по возможности".
Выступая на борьбу съ Пироговымъ, призывая сторонни-
ковъ его отстать отъ него и пойти другою дорогою, Добролюбовъ
недостаточно оцѣнилъ его большую творческую силу. Пироговъ
вовсе не былъ моралистомъ, проповѣдующимъ кротость и сми-
реніе ради охраненія выгодныхъ для него общественныхъ
условій, не былъ и ретроградомъ, боящимся рушить „учре-
жденія", хотя бы онѣ отжили свой вѣкъ. Еще до попечи-
тельства, завѣдуя клиниками и госпиталями, онъ постоянно
проявлялъ творческія реформаторскія силы; то же обнаружилъ
онъ и на посту попечителя. Но онъ понималъ, что всегда и
всюду, и въ старыхъ и въ новыхъ учрежденіяхъ, требуются люди,
и промѣнялъ профессію врача на постъ администратора-пе-
дагога именно потому, что считалъ важнымъ и хотѣлъ содѣй-
ствовать „воспитанію человѣка". Ставъ попечителемъ, онъ
не проповѣдывалъ морали, a созидалъ условія, благопріятныя
для выработки „человѣка", побуждающія къ этому. Его бо-
лѣе ранній призывъ къ самовоспитанію, обращенный не къ
однимъ юношамъ, а и къ взрослымъ, оказался весьма умѣстнымъ
въ примѣненіи къ тогдашнимъ наставникамъ. Добролюбовъ,

судя по репликамъ ихъ въ защиту Пирогова, какъ и другіе писа-
тели того времени, находили ихъ неудовлетворяющими своему
назначенію. Добролюбовъ въ числѣ причинъ неуспѣха Пиро-
гова одною изъ крупныхъ считалъ „пошлость" среды,
"морально разслабляющую самыя лучшія личности" (325).
Не забудемъ, что къ тому же сотрудники Пирогова были пи-
томцами предшествующей эпохи, когда вовсе не было спроса
на человѣчность, воспитывались въ школахъ суровыхъ и же-
стокихъ. Сказать имъ: воспитывайте въ себѣ „человѣка" было
надо. Наконецъ напомнимъ, что къ молодежи, колеблющейся
въ выборѣ путей, онъ относился бережно, всегда цѣня въ ней
искренность и добрыя побужденія.
Въ свое время эта полемика, по справедливому замѣча-
нію С. Штрайха, произвела много шума. Она волновала, ко-
нечно, и обоихъ участниковъ ея, и сторонниковъ того и дру-
гого. А теперь она кажется какой-то ненужною и вызываетъ
только горькое чувство при зрѣлищѣ пререканій двухъ не-
сомнѣнно умныхъ и просвѣщенныхъ людей, такихъ нужныхъ
для Россіи, столь уважаемыхъ и любимыхъ большими кругами
общества. Оба говорятъ, что каждый долженъ вырабатывать
свои убѣжденія, что противъ ложнаго убѣжденія можно дѣй-
ствовать только убѣжденіемъ, и рядомъ съ этимъ раздраженіе,
допускающее иронію и жесткіе приговоры. Зачѣмъ споръ обра-
щать въ судъ, убѣжденіе замѣнять конфузомъ, когда каждый
на своемъ мѣстѣ можетъ служить общему дѣлу, Теперь до-
статочно выяснилось, что искренно желавшая идти впередъ
часть общества, куда входили и зрѣлые, и молодые, и сорока-
десятники, и тѣ, которымъ потомъ присвоено названіе шести-
десятниковъ, была тогда малочисленнѣе той старой Россіи,
которая мечтала вернуться назадъ; какъ же нерасчетливо
было не дорожить такимъ союзникомъ, какъ Пироговъ, несо-
мнѣнно желавшій блага Россіи. Невольно рождается мысль,
не должна ли была эта распря окончательно затмить въ
глазахъ „пошлой среды" тотъ ореолъ „человѣка", которымъ
окружилъ его Пироговъ. Не повела ли она къ убыли его
колеблющихся сторонниковъ, внушивъ мысль, что тогдашніе
лучшіе люди еще далеки отъ идеала „человѣка*, a вѣдь
извѣстно, „съ волками жить, волками быть". Нельзя не
признать, что борьба съ Пироговымъ была крупною ошибкою

Добролюбова. Теперь можно объяснить себѣ ея происхожде-
ніе и не упрекать за нее Добролюбова, но сказать, что вы-
ступленіе его было нужно, было полезно, едвали возможно.
И въ то время, когда тянулся рядъ статей Добролюбова о
Пироговѣ, въ школѣ шла своя жизнь. Открывались женскія
гимназіи, воскресныя школы, земскія школы, преобразовы-
вались кадетскіе корпуса, призывались къ дѣятельности Пи-
роговъ, Ушинскій, Вышнеградскій и др. Работа началась и
въ журналахъ и въ жизни. Педагоги внимательно присматри-
вались къ работѣ Пирогова, Корфа и др., многому учились
у нихъ, о многомъ спорили и принимали гораздо болѣе къ
сердцу вопросы о классной работѣ, дисциплинѣ, самодѣтель-
ности, значеніи педагогическихъ комитетовъ, классицизмѣ и
реализмѣ, чѣмъ тѣ вопросы, которые выдвигались въ данной
полемикѣ. Тогда же выяснилась необходимость изученія пе-
дагогіи, съ ея часто вовсе не крупными, но насущными во-
просами, не порывая въ то же время связей съ запросами
воспитанія и образованія, выдвигаемыми общею прессою.
Миновали 60-ые годы. Общественная жизнь шла своимъ
чередомъ и своими катастрофами вносила новыя теченія въ
общую литературу. Подобно освобожденію крестьянъ и дру-
гимъ реформамъ начала 60-хъ годовъ и другія крупныя со-
бытія послѣдующаго времени оказывали свое вліяніе и на
общественное настроеніе и на литературу: первое покушеніе
1866 года, убійство Александра II и начало другого цар-
ствованія, позже голодъ 1891 года, еще позже японская война,
событія 1905 года,—все это будоражило жизнь, вносило раз-
стройство въ медленно двигающуюся разработку основныхъ
вопросовъ общественнаго благоустройства, заставляло пересма-
тривать рѣшенное.
Литература отражала въ себѣ всѣ эти жизненныя ката-
строфы. Она шла своимъ путемъ, порою спотыкаясь и сби-
ваясь съ пути и снова выходя на дорогу. Она искала
истины и все болѣе приближалась къ ней, но и въ тѣ мо-
менты, когда она сбивалась съ пути, она нерѣдко считала,
что нашла истину и торжествовала побѣду. Въ исторіи лите-
ратурныхъ направленій теперь различаютъ шестидесятниковъ
отъ семидесятниковъ, этихъ послѣднихъ отъ восьмидесятни-
ковъ и т. д.

Нельзя требовать отъ школы, чтобы она послушно слѣ-
довала за всѣми этими переходами мысли и перестраивалась
согласно мѣняющимся черезъ каждое десятилѣтіе обществен-
нымъ воззрѣніямъ. Но нельзя оправдать и равнодушнаго
невниманія ея къ запросамъ жизни и ложной манеры — дѣлать
видъ, что это ее не касается, что учебное дѣло въ ней идетъ
обычнымъ порядкомъ. Иныя изъ теченій общественной жизни
отражались въ школѣ такими явленіями, которыя не могли
не быть вынесены на общее обсужденіе въ литературѣ и давали
основаніе указывать на крупные недостатки школы. Таковы
самоубійства учащихся, экзамены въ качествѣ мѣры преду-
прежденія и пресѣченія преступленій, родительскіе комитеты,
участіе учащихся въ среднихъ учебныхъ заведеніяхъ въ за-
бастовкахъ и проч. Всѣ такого рода вопросы выходили за
предѣлы профессіональной техники, всѣ они имѣли серьезное
общественное значеніе. Въ обстоятельствахъ, вызвавшихъ эти
вопросы, и въ сужденіяхъ о нихъ часто чувствовалось, что
мы страшно одичали. Невольно вспоминались завѣты Пиро-
гова, хотѣлось спросить, гдѣ же люди, воспитанные въ духѣ
его указаній, съ человѣческой душой и человѣческимъ разумѣ-
ніемъ? Приходилось утѣшаться тѣмъ, что эта дикость встрѣ-
чаетъ критику, вызываетъ возмущеніе.
Замѣчательно при томъ, что разныя частныя мѣры, реко-
мендуемыя для оздоровленія школы, въ основѣ своей приво-
дили къ тѣмъ принципамъ, которые одушевляли шестидеся-
тые годы: разумный авторитетъ наставника, чувство уваженія
къ человѣческому достоинству, самодѣятельность, духовные
интересы, трудовая жизнь...
Рано умеръ Добролюбовъ, не переживъ многаго того, что
видѣлъ и испыталъ Пироговъ. Пироговъ испыталъ больше его,
но также рано вынужденъ былъ прервать свою педагогиче-
скую и литературную дѣятельность. Много осталось недоска-
заннаго и у того, и у другого.
Оба, и Пироговъ и Добролюбовъ, отошли въ область исто-
ріи, особенно послѣдній. Вѣдь даже въ общей литературѣ
въ очеркахъ исторіи разныхъ областей общественной мысли
чаще и пространнѣе цитируется Чернышевскій и Герценъ,
даже Михайловскій, чѣмъ Добролюбовъ 1). Пироговъ и поми-
1) Для примѣра укажемъ, что въ недавно напечатанной статьѣ объ

нался и чествовался гораздо чаще его, и намъ кажется, что
желаніе чествованія возбуждалось не тѣмъ только, что под-
ходило столѣтіе со дня его рожденія или 25-лѣтіе со дня смерти,
a тѣмъ, что люди, чтившіе его завѣты, чувствовали потреб-
ность напомнить обществу о мысляхъ этого великаго рус-
скаго человѣка, такъ горячо желавшаго видѣть въ слѣдо-
вавшихъ за нимъ поколѣніяхъ людей въ лучшемъ смыслѣ
этого слова.
VIII.
H. И. Пироговъ оставилъ по себѣ крупный слѣдъ въ рус-
ской педагогической литературѣ, о чемъ мы уже говорили въ
другомъ мѣстѣ. Оставилъ онъ слѣдъ и въ педагогической прак-
тикѣ. Надо напомнить, что въ первые годы эпохи реформъ
выборъ лицъ на постъ руководителей разныхъ учебныхъ вѣ-
домствъ былъ въ общемъ удаченъ, Только въ выборѣ министра
народнаго просвѣщенія произошло нѣкоторое колебаніе и одинъ
за другимъ въ этой должности побывали Норовъ, Е. П. Ко-
валевскій, Е. В. Путятинъ и, казалось, выборъ остановился
на А. В. Головнинѣ (1861 г.). Во главѣ военно-учебнаго
вѣдомства, которому предстояло провести на практикѣ отдѣ-
леніе спеціальныхъ классовъ отъ общихъ, былъ поставленъ
Н. В. Исаковъ, бывшій попечитель московскаго учебнаго округа,
человѣкъ просвѣщенный и разумно гуманный. Тогдашній воен-
ный министръ, Д. A. Милютинъ, съ большимъ участіемъ отно-
сился къ совершавшемуся преобразованію этихъ заведеній,
интересуясь и руководя устройствомъ школъ новаго типа.
Управленіе и руководство женскими гимназіями было ввѣрено
H. А. Вышнеградскому, проявившему серьезный интересъ къ
поднятію у насъ женскаго образованія, человѣку съ педаго-
гической подготовкой, живому и энергичному. Въ одномъ изъ
институтовъ выдвинулся К. Д. Ушинскій.
А. П. Философовой А. Милюкова пишетъ: „Основное идейное содержаніе
60-хъ годовъ въ начальный періодъ дано было Чернышевскимъ и въ зна-
чительной части популяризировано и пущено въ обращеніе Добролюбовымъ
(„Рѣчь" 17/III 1913, № 74). Роль Добролюбова въ ту эпоху такимъ образомъ
признается второстепенною, хотя въ свое время онъ и пользовался боль-
шою популярностью.

Все это были люди, радѣвшіе о народномъ просвѣщеніи.
Про нихъ нельзя было сказать, что они были послѣдователи
Пирогова, но они признавали его лучшимъ выразителемъ то-
гдашнихъ педагогическихъ стремленій, и интересъ къ его дѣя-
тельности въ качествѣ попечителя учебнаго округа былъ, по-
видимому, не чуждъ имъ. Конечно, не приходилось ожидать,
чтобы руководители правительственныхъ школъ обратились,
по примѣру Пирогова, въ миссіонеровъ. Здѣсь сохранились
начальники, и принципъ подчиненности проводился черезъ всю
школу сверху до низу, отъ директора до ученика. Но вѣдь
и Пироговъ не отказывался безусловно отъ власти и также
признавалъ ее за наставниками по отношенію къ ученикамъ.
Вопросъ сводился только къ границѣ, гдѣ кончается склоне-
ніе передъ авторитетомъ и начинается подчиненіе власти, къ
признанію и самою властью необходимости для нее авторитета,
заслуженнаго разумностью, пониманіемъ дѣла и вниманіемъ
къ интересамъ подчиненныхъ, авторитета, благодаря которому
прибѣгать къ силѣ власти приходится рѣже.
Въ школы ранняго періода эпохи реформъ вошло въ оби-
ходъ многое, чѣмъ ознаменовалось управленіе Пироговымъ
учебными округами. Начальство относилось съ большимъ про-
тивъ прежняго уваженіемъ къ наставникамъ. Вводились кол-
легіальныя совѣщанія, правда, имѣвшія не рѣшающее, а только
совѣщательное значеніе, причемъ желающему остаться при
особомъ мнѣніи предоставлялось высказать его въ запискѣ,
обязательно прилагаемой при протоколѣ и представляемой выс-
шей инстанціи. Духъ времени побуждалъ участниковъ совѣ-
щаній высказываться на нихъ съ полною прямотою и откро-
венностію безъ боязни неудовольствія на противорѣчіе со взгля-
дами начальника. Руководители дѣла охотно содѣйствовали
профессіональному самообразованію педагоговъ: разрѣшались,
такъ сказать, внѣвѣдомственныя педагогическія совѣщанія,
учреждались педагогическіе музеи и библіотеки, дозволялось
открытіе частныхъ учебныхъ заведеній, основывались педаго-
гическіе и дѣтскіе журналы. При учрежденіи школъ прово-
дился принципъ всесословности, открытыя заведенія предпочи-
тались закрытымъ. Отношенія къ учащимся дѣлались болѣе
заботливыми и болѣе бережными. Наказанія смягчались, a въ
иныхъ заведеніяхъ и совсѣмъ выводились. Наставники стави-

лисъ ближе къ питомцамъ. Они считались со свойствами и
потребностями и возраста, и, по возможности, индивидуальности.
Въ періодъ строительства военныхъ гимназій временъ Д. А.
Милютина и Н. В. Исакова при Главномъ Управленіи военно-
учебныхъ заведеній былъ образованъ Педагогическій Комитетъ,
дававшій руководящія указанія по вопросамъ воспитанія, воз-
никавшимъ на практикѣ. Въ нихъ мы находимъ мотивированныя
заключенія Комитета о соразмѣрности работы учащихся съ
ихъ силами, объ отзывчивости на обнаруживаемый учащимися
склонностямъ внѣучебнымъ занятіямъ. Комитетъ не разъ имѣлъ
поводъ высказать, что въ каждомъ можно найти, а потому
слѣдуетъ искать задатки добрыхъ началъ, чтобы на нихъ опи-
раться въ борьбѣ съ дурными склонностями. Такъ, въ одномъ
случаѣ, когда воспитатель отозвался о своемъ питомцѣ, что
у него нѣтъ „ничего добраго, святого", Комитетъ возразилъ:
„Если въ названномъ воспитанникѣ надо признать много дур-
ныхъ сторонъ, то, безъ сомнѣнія, въ немъ имѣются и хоро-
шія стороны, присущія дѣтской природѣ, подмѣтить которыя
и дѣйствовать на нихъ съ цѣлью перевоспитать мальчика,
должно быть существенною обязанностью воспитателя. Нѣтъ
человѣка, у котораго не было бы хорошихъ сторонъ, тѣмъ
болѣе у ребенка, и въ высшей степени неправильно относится
къ дѣлу тотъ воспитатель, который ихъ не находитъ въ субъ-
ектъ, воспитаніемъ котораго руководитъ". Въ другомъ случаѣ
Комитетъ эти общія мысли пояснилъ конкретными толко-
ваніями. Заведеніе признало воспитанника безнадежнымъ. При-
знанія исключаемаго дали Комитету основаніе высказаться,
что они обнаруживаютъ у юноши правдивость и большую вдум-
чивость въ свои проступки; видно, что въ немъ шла постоян-
ная борьба съ самимъ собою, въ которой онъ, хотя и рѣдко,
оставался побѣдителемъ. Въ такихъ случаяхъ не слѣдуетъ те-
рять надежды на исправленіе: рецидивы — явленія обычныя;
тѣмъ цѣннѣе каждая побѣда надъ собою.
Въ „Педагогическомъ Сборникѣ" тѣхъ годовъ, и въ офи-
ціальной, и въ неофиціальной частяхъ его, можно найти много
интересныхъ матеріаловъ, рисующихъ работы педагогическихъ
комитетовъ военно-учебныхъ заведеній и отдѣльныхъ лицъ.
Такіе же матеріалы о женскихъ гимназіяхъ можно найти въ
„Педагогическомъ Листкѣ Петербургскихъ женскихъ гимна-

зій". При самомъ основаніи этого журнала онъ поставилъ
себѣ, въ числѣ другихъ, задачу — дать возможность родите-
лямъ высказываться о недостаткахъ женскихъ гимназій.
Многія изъ тогдашнихъ рѣшеній педагогическихъ вопро-
совъ сохраняютъ цѣну и въ настоящее время; другія не удо-
влетворятъ теперешняго педагога, какъ неудовлетворяли тѣхъ
современниковъ, которые имѣли возможность болѣе широко
осуществлять свои педагогическіе идеалы въ частныхъ шко-
лахъ. Для насъ важно отмѣтить здѣсь, что въ правительствен-
ныхъ заведеніяхъ административный режимъ уступалъ часть
своей области режиму педагогическому, — въ однихъ больше,
въ другихъ меньше. Это былъ крупный шагъ впередъ по
сравненію съ прошлымъ. Возраставшій въ обществѣ педаго-
гическій интересъ находилъ созвучіе въ этихъ новшествахъ
правительственной школы.
Наиболѣе повѣяло новымъ, мы сказали бы—пироговскимъ
духомъ, въ частныхъ учебныхъ заведеніяхъ, народныхъ и вос-
кресныхъ школахъ.
Вскорѣ однако на эти последнія, созданныя частной ини-
ціативой, обратило вниманіе министерство внутреннихъ дѣлъ,
и тогдашній начальникъ III-го отдѣленія кн. Долгоруковъ въ
1860 г. представилъ Государю записку, въ которой выска-
зался, что „правительство должно принять безотложныя и дѣя-
тельныя мѣры, чтобы стать во главѣ общественнаго движенія
и предупредить всякую возможность уклоненія къ вреднымъ
началамъ, коихъ присущность очевидна". Было обнаружено,
что въ Харьковѣ и Кіевѣ небольшія группы, задумывая про-
паганду, собирались воспользоваться для нея воскресными шко-
лами. Школы эти были закрыты.
Наступало тяжелое время для правительства вообще и
для министерства народнаго просвѣщенія. Въ обществѣ обна-
ружилось недовольство, молодежь волновалась, въ универси-
тетахъ начались сходки. Кое-гдѣ проявлялась пропаганда, стали
распространяться прокламаціи. Какими путями идти къ пре-
кращенію сходокъ, было не ясно и тѣмъ, кто призывался къ
изысканію мѣръ для этого. Не разбираясь въ томъ, что изъ
пожеланій студентовъ резонно и можетъ быть исполнено, со-
средоточили заботу на томъ, чтобъ прекратить ихъ самоволь-
ныя заявленія. Рѣшено было сходки запретить и за наруше-

ніе этого запрета строго карать. Чтобы обезпечитъ универ-
ситетамъ болѣе спокойныхъ студентовъ, выпускные экзамены
производить строже. Усмиреніе студентовъ выпало на долю
Путятина. Его строгости привели къ тому, что въ 1861 г.
безпорядки въ Спб. университетѣ приняли такіе размѣры, что
пришлось, подъ войсковымъ конвоемъ, отвести студентовъ со
сходки прямо въ Петропавловскую крѣпость, a университетъ
закрыть. Въ томъ же 1861 г. появилась прокламація „Къ
молодому поколѣнію", очень крайняго направленія, рѣзкая и
возбуждающая. Становилось очевиднымъ, что ни строгости,
ни частичныя мѣры не приведутъ къ успокоенію молодежи,
и призванный къ управленію министерствомъ А. В. Голов-
нинъ призналъ необходимымъ взяться за переустройство всей
школьной системы.
При Головнинѣ пропаганда и безпорядки въ высшихъ учеб-
ныхъ заведеніяхъ продолжались, и онъ боролся съ ними, но
изъ-за этой борьбы не отказывался отъ выполненія принятой
на себя задачи серьезнаго преобразованія школъ отъ высшихъ
до низшихъ. Надо отдать справедливость Головнину: онъ внесъ
въ эту работу много разумности и энергіи. Проекты уста-
вовъ были подвергнуты всесторонней критикѣ коллегіальныхъ
учрежденій, журналовъ, отдѣльныхъ лицъ, нѣсколько разъ пе-
редѣлывались и, пройдя всѣ законодательныя инстанціи, были
утверждены въ 1863—64 годахъ. „Новая учебная система,
пишетъ П. Милюковъ 1), при такомъ ея обсужденіи, до нѣ-
которой степени согласовалась съ высказанными такимъ обра-
зомъ желаніями общества".
Въ 1866 году Каракозовъ произвелъ покушеніе на жизнь
Государя. Головнина смѣнилъ гр. Д. А. Толстой.
Около этого же времени, нѣсколько ранѣе, сошли съ
офиціальной педагогической сцены Пироговъ, H. А. Вышне-
градскій, К. Д. Ушинскій.
Это были люди видные, горячо принявшіеся за обновленіе
учебно-воспитательнаго дѣла; отдавшись своему педагогиче-
скому призванію, они были совершенно чужды политики, и
тѣмъ не менѣе расходившіяся политическія волны смыли и
ихъ съ твердой почвы, на которой они стояли. Волны шли
1) Очерки по исторіи русской культуры. Ч. II, стр. 329.

и слѣва, и справа. Первыя направлялись на то, что устарѣло,
что представлялось потерявшимъ свой смыслъ пережитомъ;
вторыя на то новое, что выростало на замѣну стараго. Лица
послѣдняго направленія, напуганныя политическимъ движеніемъ,
сулившимъ разрушенія, съ тѣмъ же страхомъ смотрѣли на
новшества, которыя проявлялись въ бытовыхъ явленіяхъ. Утра-
чивалось различеніе того новаго, что было разумно и полезно,
и того, что надо было признать ненужнымъ и усвояемымъ
только по легкомыслію. Жертвами этихъ страховъ и явились
упомянутыя выше лица, несмотря на то, что ихъ дѣятель-
ность заслуживала иного къ нимъ отношенія общества.
Въ то время, какъ поднятый въ министерствѣ народнаго
просвѣщенія еще при Норовѣ вопросъ о женскихъ училищахъ
не подвигался къ разрѣшенію, въ вѣдомствѣ учрежденій
императрицы Маріи нашелся энергичный человѣкъ, который
добился открытія такового училища въ Петербургѣ. Онъ
съумѣлъ возбудить къ своему плану сочувствіе принца П. Г.
Ольденбургскаго, въ свою очередь расположившаго Импе-
ратрицу въ пользу новыхъ училищъ: пригласилъ въ сотруд-
ники свѣжія педагогическія силы, принималъ и толковалъ
съ родителями, сомпѣвавшимися въ допустимости открытыхъ
заведеній для дѣвушекъ, и наладилъ все дѣло. Открытіе
гимназіи удостоила своимъ присутствіемъ Государыня Импе-
ратрица. Дѣло пошло успѣшно. Родители перестали бояться
женскихъ открытыхъ заведеній, многихъ онѣ удовлетворяли;
вслѣдъ за первою гимназіею послѣдовало учрежденіе нѣсколь-
кихъ другихъ, a затѣмъ создались и педагогическіе курсы,
подготовлявшіе учительницъ для этихъ заведеній. Казалось,
солидно поставленное дѣло обѣщало быть прочнымъ.
Но рядомъ съ одобрявшими женскія гимназіи голосами
стали слышаться недовольные. Гимназіямъ, а особенно педа-
гогическимъ курсамъ дѣлались упреки, что они внушаютъ
учащимся безвѣріе и матерьялизмъ, порождаютъ самомнѣніе
и высокомѣрное отношеніе къ своимъ менѣе образованнымъ
родителямъ; ставилось на видъ, что ученицы усваивали „не-
брежное отношеніе къ своей внѣшности, свободу обращенія,
пренебреженіе ко всему тому, что привыкли считать женской
скромностью, стыдливостью; у нихъ замѣчается отсутствіе
тѣхъ внѣшнихъ формъ, которыя всегда стояли на первомъ

планѣ въ воспитаніи дѣвушекъ" 1). Эти упреки тревожили
Вышнеградскаго, и онъ просилъ назначить ревизію. Она и
состоялась. Большинство ревизующихъ не нашли тѣхъ упу-
щеній, за которыя гимназіямъ дѣлались упреки; кое-что,
нежелательное для учебнаго заведенія, своевременно было
замѣчено и устранено. Наиболѣе крупной ошибкой Вышне-
градскаго признавалось то, что онъ, желая поднять образо-
ваніе будущихъ матерей и наставницъ, ввелъ на педаго-
гическихъ курсахъ серьезный курсъ анатоміи и физіологіи
человѣка. Кромѣ распространеннаго тогда въ извѣстныхъ
кругахъ мнѣнія, что занятія естественными науками ведутъ
къ матерьялизму, выдвигали доводъ, что прохожденіе на
курсахъ физіологіи отучаетъ дѣвицъ отъ скромности 2).
Вслѣдствіе такихъ упрековъ курсъ естествознанія былъ пе-
ресмотрѣнъ и значительно сокращенъ.
Нѣкоторые частности ревизіи показали Вышнеградскому,
что имъ недовольны, и онъ подалъ прошеніе объ уволь-
неніи его.
На той же почвѣ создались служебныя непріятности и у
Ушинскаго въ роли инспектора классовъ Воспитательнаго
Общества. Въ институтахъ того времени тоже вводились
улучшенія и по учебной и по воспитательнымъ частямъ.
Вводя измѣненія въ программахъ учебныхъ предметовъ,
Ушинскій позаботился обновить и учительскій составъ болѣе
свѣжими силами. Вліяніе отъ классныхъ дамъ стало пере-
ходить къ учителямъ, и тѣ, кому хорошо жилось и при
старыхъ порядкахъ, ополчились на Ушинскаго. Выдвинулось
то же, что сослужило свою службу противъ Вышнеградскаго:
опасность новыхъ идей, охлажденіе къ религіознымъ обря-
дамъ; начались столкновенія, и Ушинскій счелъ себя выну-
жденнымъ уйти.
Знаменательно было это почти одновременное удаленіе
со сцены Пирогова, Вышнеградскаго, Ушинскаго. Яркія
1) Е. Лихачева. Матерьялы для исторіи женскаго образованія въ Рос-
сіи, т. II, стр. 185.
2) Интересно отмѣтить, что въ наше время общество, совмѣстно съ
гигіенистами, само выдвинуло половой вопросъ, при которомъ у матерей и
педагоговъ обоего пола предполагается въ извѣстной мѣрѣ физіологическая
освѣдомленность.

это были фигуры и не могли пройти незамѣченными. Несо-
мнѣнно, что правительство желало обновленія русской жизни,
но слишкомъ много свѣжаго воздуха принесли съ собою эти
люди, больше того, къ чему мы привыкли въ минувшее
время. Разумное обученіе, простыя человѣческія отношенія
учащихъ къ учащимся должны были, какъ думали эти пе-
дагоги, предохранить молодежь отъ легкомысленныхъ увле-
ченій. Не жизнь, а ученье, полагали ихъ противники,
рождаетъ критику отношеній, ведетъ къ отрицанію пере-
житковъ застоявшейся жизни, сѣетъ сомнѣнія въ религіи
и т. д. Люди, изъ разряда тѣхъ, что могли почувствовать,
что дѣти узнаютъ въ школѣ многое, чего не знали ихъ ро-
дители, становятся образованнѣе ихъ, были плохими судьями
учебной работы и въ перемѣнахъ семейнаго и общественнаго
быта винили школу. Перестраивалась жизнь, a близорукіе
люди искали причинъ совершающихся измѣненій ея въ сло-
вахъ и поступкахъ лицъ, выдающееся положеніе которыхъ
ставило ихъ на виду у всѣхъ. Немудрено, что, не будучи
въ состояніи разобраться въ сложныхъ явленіяхъ жизни, они
крѣпко цѣплялись за то, что въ школѣ учатъ не тому и
не такъ, какъ ихъ учили, а отсюда „все и пошло". Люди,
которые отдали свой трудъ и энергію, свою просвѣщенность
и свое сердце на служеніе нашимъ дѣтямъ, оказались въ по-
ложеніи, вынудившемъ ихъ отказаться отъ дорогого имъ
дѣла.
Учебное начальство стояло, конечно, выше этихъ неком-
петентныхъ судей его дѣла, и ни одному изъ упомянутыхъ
лицъ не могло отказать въ педагогической авторитетности и
оставить ихъ не у дѣлъ. Пирогову поручили руководство за-
нятіями молодыхъ людей, посылаемыхъ университетами за-
границу. Вышнеградскій былъ назначенъ членомъ Совѣта
заведеній того же вѣдомства, отъ котораго онъ отказывался.
Ушинскій вскорѣ былъ назначенъ редакторомъ Журнала ми-
нистерства народнаго просвѣщенія. Можно думать, что имѣ-
лось въ виду убрать ихъ съ административныхъ должностей,
гдѣ у нихъ все же былъ, хотя и въ извѣстныхъ границахъ,
рѣшающій голосъ. На. новыхъ мѣстахъ у нихъ сохранился
лишь совѣщательный голосъ. Всего замѣтнѣе это стремленіе
сказалось на судьбѣ Пирогова. Несомнѣнно, что онъ былъ

признанъ плохимъ администраторомъ, такъ какъ расходился
во взглядахъ съ мѣстными властями, считавшими, что безпо-
койную молодежь надо не вразумлять, а только карать за
недозволенные закономъ поступки.
Административные интересы начали уже пріобрѣтать пе-
ревѣсъ надъ просвѣтительными. Правительство стало по-
баиваться просвѣщенія, обращенія его въ орудіе пропаганды
и прислушивалось къ предостерегающимъ голосамъ, идущимъ
изъ той части общества, которая была настроена враждебно къ
„идеямъ", къ „критикѣ", къ проявленіямъ „самостоятель-
ности", сторонниковъ „рутины жизни". У правительства не
было однако никакихъ основаній видѣть какое-либо злоумы-
шленіе въ дѣятельности упомянутыхъ трехъ педагоговъ и оно не
сочло нужнымъ производить сколько-нибудь серьезную ломку въ
начатыхъ ими преобразованіяхъ. Педагогическая жизнь въ
учебныхъ заведеніяхъ продолжала свое теченіе, утративъ
лишь свою яркость; происходили въ нихъ частичныя улуч-
шенія и измѣненія не столь уже крупнаго значенія, но все
же происходили. Въ обществѣ, рядомъ съ протестантами
противъ новшествъ, нашлись и сторонники ихъ, сохранившіе
добрую память о людяхъ, въ которыхъ, помимо знанія дѣла
и таланта, справедливо цѣнили желаніе работать въ согласіи
съ представителями общества въ интересахъ семьи и родины.
Такимъ стремленіемъ къ общенію съ живыми силами обще-
ства, въ частности — съ родителями, особенно выдѣлились
Головнинъ и Вышнеградскій. Мнѣніемъ общества они доро-
жили, къ голосу его прислушивались. Та же черта обнару-
живалась у начальника такого вѣдомства, какъ военно-
учебное, задачу котораго всего легче истолковать, какъ го-
сударственную. Оставляя свой постъ въ началѣ новаго
царствованія, въ 1881 году, H. В. Исаковъ въ прощальномъ
приказѣ по вѣдомству высказалъ: „Въ прошедшемъ, лежа-
щемъ на моей отвѣтственности, военно-учебныя заведенія
жили на глазахъ у всѣхъ, ничего не скрывая, своею буд-
ничною трудовою жизнью. Прислушиваясь къ одобренію и
порицанію, они не скрывали и отъ себя, что много труда
предстоитъ впереди, но зато имъ было знакомо чувство
нравственнаго вознагражденія, источникъ котораго въ спо-
койствіи родителей за своихъ дѣтей".

Въ иномъ положеніи оказалось министерство народнаго
просвѣщенія послѣ ухода Головнина и назначенія министромъ
гр. Д. Толстого. Оттого-ли, что въ этомъ вѣдомствѣ состоятъ
университеты, эти безпокойные барометры общественной не-
погоды, дли вслѣдствіе личнаго характера гр. Толстого и
его пониманія значенія текущаго момента, но здѣсь произошла
весьма крупная перемѣна, сказавшаяся весьма рѣзко въ
стремленіи создать „сильную власть", отгородившуюся отъ
общества. „Политика" въ глазахъ Д. Толстого заслонила
собою „педагогику".
Гр. Д. Толстой получилъ въ наслѣдство отъ А. В. Го-
ловнина уставъ гимназій 1864 г. Уставъ этотъ нѣкоторыми
своими сторонами былъ дорогъ обществу. Онъ давалъ воз-
можность, сообразно мѣстнымъ условіямъ, выбирать школу
или классическую или реальную, желалъ доставить каждому
учебному заведенію возможность самостоятельнаго совершен-
ствованія въ учебномъ и воспитательномъ отношеніяхъ, былъ
тщательно обдуманъ въ частностяхъ. Надо было дать ему
выдержать продолжительное опытное испытаніе, чтобы полу-
чить право начать измѣнять и улучшать его. Но всего черезъ
2 года послѣ его утвержденія произошла смѣна министровъ
и сразу же почувствовалось, что новый министръ человѣкъ
иного направленія, чѣмъ Головнинъ. Толстой снова взялся
пересматривать уставъ, но уже упрощеннымъ, домашнимъ
способомъ, безъ выслушиванія мнѣній общества и спеці-
алистовъ, а до новаго устава, утвержденнаго лишь въ 1871 г.,
руководился своимъ усмотрѣніемъ, не особенно стѣсняясь
Высочайше утвержденнымъ уставомъ.
Мѣры первыхъ же годовъ управленія Толстымъ обна-
ружили, къ чему онъ будетъ стремиться. Послѣ осмотра
нѣсколькихъ заведеній онъ высказался о необходимости при-
вести учебное дѣло къ единству, и ради этого отвергъ при-
знанное уставомъ за гимназическими комитетами право сообра-
жаться съ мѣстными условіями и составомъ учащихся—со-
ставлять детальныя программы, распредѣлять по классамъ
число учебныхъ часовъ по каждому предмету и т. д. Въ
послѣдующей своей деятельности онъ тоже стремился къ
единству, къ централизаціи, къ опредѣленію всѣхъ частностей
дѣла циркулярами министерства. Недовѣріе его ко всякой

иниціативѣ, къ проявленію своего разумѣнія было весьма
велико; при немъ усилился узкій надзоръ, контроль, отчет-
ность. Достаточно напомнить установленный имъ порядокъ
производства экзаменовъ. Тамъ, гдѣ законъ предоставлялъ
участіе земству, учредителямъ школъ и пр., Толстой выдви-
галъ своихъ ставленниковъ — директоровъ и инспекторовъ
училищъ, которые часто оказывались тормазами благихъ на-
чинаній частныхъ лицъ. Гдѣ только была возможность, онъ
стремился показать себя представителемъ сильной власти.
Когда оказалось, что выработанный имъ уставъ приводилъ
къ чрезмѣрному усиленію классицизма, то это вызвало про-
тесты въ литературѣ, въ земствѣ, въ петербургскомъ педаго-
гическомъ обществѣ и т. д. Толстой вовсе не склоненъ былъ
считаться съ этими проявленіями общественнаго мнѣнія и
прибѣгалъ къ государственной власти для принятія мѣръ,
чтобы заставить замолчать своихъ противниковъ. Такъ, по
его настоянію, было издано ВЫСОЧАЙШЕЕ повелѣніе: „вос-
претить печатаніе въ повременныхъ изданіяхъ коллективныхъ
заявленій частныхъ лицъ, заключающихъ въ себѣ обсужденіе,
одобреніе или порицаніе дѣйствующихъ законовъ и также
предположеній правительственныхъ установленій объ измѣненіи
существующихъ узаконеній и законопроектовъ, внесенныхъ на
утвержденіе въ установленномъ порядкѣ". Педагогическое
собраніе было закрыто.
Что касается самой системы образованія, выработанной
Толстымъ, то нѣкоторыя стороны ея заслуживаютъ особаго
вниманія.
У насъ, и тогда, и теперь среди общественныхъ и госу-
дарственныхъ работниковъ преобладаютъ люди со среднимъ
образованіемъ. Поэтому въ печати не разъ высказывалось
мнѣніе, что курсъ средней школы долженъ быть общеобра-
зовательнымъ и законченнымъ. Но естественный переходъ въ
университетъ части окончившихъ гимназическій курсъ побу-
ждалъ прибавлять къ опредѣленію характера этого курса: и
подготовительный къ высшимъ учебнымъ заведеніямъ. Такого
рода прибавка можетъ подать поводъ къ такой постановкѣ курса,
при которой одна изъ задачъ заслонитъ другую. Такъ и про-
изошло съ гимназіями Толстого. Онъ выдвинулъ подготови-
тельное къ университету значеніе гимназій, хотѣлъ, чтобъ

они дѣлали своихъ питомцевъ способными къ серьезному,
тучному труду. Сторона формальная (гимнастика ума) въ
его глазахъ была важнѣе матеріальной стороны образованія.
Такъ какъ формальный результатъ, по его мнѣнію, всего
успѣшнѣе достигался изученіемъ древнихъ языковъ, то онъ
отвелъ имъ главное мѣсто въ курсѣ гимназій, назначилъ для нихъ
возможно большее число учебныхъ часовъ за счетъ другихъ
предметовъ и въ ихъ числѣ русскаго языка. Пущены были
въ ходъ всѣ средства, чтобы поставить древніе языки со
всею строгостью, даже безпощадною требовательностію. Тол-
стой увѣрилъ себя и увѣрялъ другихъ, что гимназіи, и
только его гимназіи, суть общеобразовательный заведенія, но
его взглядъ мало кѣмъ раздѣлялся; большинство продолжало
считать общеобразовательными также и военныя и женскія
гимназіи.
Ту же операцію онъ произвелъ и надъ реальными гим-
назіями. Превращая ихъ въ реальныя училища, онъ пред-
назначалъ питомцевъ ихъ къ практическимъ родамъ дѣятель-
ности, и, вводя соотвѣтственные предметы, урѣзалъ общеобра-
зовательную часть курса. Общество стало считать реальныя
училища болѣе профессіональными, чѣмъ общеобразователь-
ными. Такимъ образомъ, можно, почти безъ большого пре-
увеличенія сказать, что, благодаря реформѣ Толстого, Россія
осталась безъ среднихъ общеобразовательныхъ заведеній, въ
которыхъ она такъ сильно нуждалась. Родители, желавшіе
дать своимъ сыновьямъ образованіе, вынуждены были опре-
делять ихъ въ классическія гимназіи, не вѣря въ нихъ и
расчитывая только на авось: „авось, перепрыгивая черезъ
всѣ барьеры, сынъ доберется до университета". Большинство
однако оставалось съ несбывшимися надеждами: дѣти не кон-
чали курса, выходили изъ 3 или 4-го, рѣдкіе изъ 6-го,
выходили недоучками, безъ какого-либо запаса полезныхъ
для жизни знаній, безъ привычки къ труду. При такихъ
данныхъ трудно бываетъ человѣку пристроиться къ общей
трудовой жизни, найти себѣ заработокъ. Среди этихъ брако-
ванныхъ людей, среди этихъ неудачниковъ было много недо-
вольныхъ, въ своей незадавшейся жизни винившихъ государ-
ственный строй и легко шедшихъ на революціонные призывы.
Читателямъ тогдашнихъ политическихъ процессовъ приходи-

лось часто встрѣчать въ біографическихъ данныхъ подсудимыхъ
отмѣтку: не кончилъ курса, вышелъ изъ такого-то класса.
Можно ли за составителемъ устава 1871 г. признать
дальнозоркій государственный умъ?
Понятно, что одни изъ себялюбивой угодливости, другіе
страха ради іудейска, вводили Толстовскій режимъ и въ самую
школу.
Толстой хотѣлъ осуществить собою „сильную власть".
Власть, конечно, должна быть сильна, иначе она не власть.
Вопросъ только въ томъ, цѣнитъ ли она и въ какой мѣрѣ
свой авторитетъ и не склонна ли опираться на обязательное,
вынужденное подчиненіе. Своимъ отношеніемъ къ обществен-
ному мнѣнію, къ педагогическимъ работникамъ гр, Д. А. Толстой
обособлялъ себя, какъ правящаго, отъ управляемыхъ, давалъ
чувствовать, что интересы и пониманіе дѣла у этихъ двухъ
сторонъ не одинаковы, и что правящіе, владѣя органами при-
казанія и запрещенія, могутъ и не интересоваться тѣмъ,
сознательно и охотно подчиняются имъ, или нѣтъ. Разъ такой
режимъ вносится въ школу, приходится забыть о Пироговѣ,
стремившемся обратить людей къ отвѣтственности передъ своею
совѣстью и воспитывать ихъ въ подчиненіи власти, нераздѣль-
ной съ авторитетомъ, за совѣсть, а не за одинъ страхъ.
Толстой желалъ, чтобы въ университетъ шли только спо-
собные къ научному образованію и ищущіе его. Желаніе,
которому, опять-таки, скажемъ, можно только сочувствовать.
Но разъ путь въ университетъ затрудняется, надо подумать
о томъ, чтобы менѣе даровитые или имѣющіе иные интересы,
все же не оставались безъ образованія, могли стать полез-
ными членами общества, а для этого надо прежде всего,
чтобъ молодежь учащагося возраста посѣщала школу, а не
жила уличною жизнію. Только при раздѣльности интересовъ
правительственной школы отъ интересовъ общества можно за-
быть, что отбросы школы могутъ загрязнять общественную жизнь.
Изъ недоучекъ нерѣдко вырабатываются сильные люди, но
чаще они несутъ съ собою большій или меньшій неисполь-
зованный капиталъ духовныхъ силъ. Обращаться къ нимъ съ
завѣтомъ Пирогова: „ищи быть и будь человѣкомъ" безполезно;
вмѣсто проповѣди надо дать средства стать человѣкомъ, а
первый шагъ къ этому—воспитывающее обученіе.

Надо добавить къ этому, что военно-учебное вѣдомство
въ это время имѣло у себя цѣлую систему заведеній, при-
способленную къ лучшему распредѣленію учащихся по ихъ
способностямъ по разнымъ типамъ школъ. Нормальными счита-
лись военныя гимназіи съ 7-лѣтнимъ курсомъ реальнаго харак-
тера и съ иностранными языками. Не справлявшіеся съ этимъ
курсомъ переводились въ 4-классныя прогимназіи съ облег-
ченнымъ курсомъ и безъ иностранныхъ языковъ. Болѣе спо-
собные ученики прогимназій, наоборотъ, переводились въ
гимназіи. Трудные въ воспитательномъ отношеніи юноши
находили себѣ мѣсто въ Вольской военной прогимназіи, которой,
соотвѣтственно исправительному назначенію ея, было придано
особое педагогическое устройство.
Послѣ 18-лѣтняго существованія гимназій по уставу
1871 года, новый министръ И. Деляновъ счелъ себя обязан-
нымъ заявить, что признаетъ „нѣкоторую односторонность и
неправильности" въ осуществленіи устава на практикѣ и
слабость толстовской гимназіи, подрывающую престижъ клас-
сической системы. Снова сталъ перерабатываться уставъ
(1890), вводившій нѣкоторыя улучшенія противъ прежняго,
но сохранявшій многіе его недостатки. Новый уставъ не
удовлетворилъ многихъ, но перемѣна министра рождала
надежду, что, можетъ быть, теперь общество будетъ выслу-
шано. Въ министерство стали поступать ходатайства земствъ
и дворянскихъ собраній о переустройствѣ средней школы.
Ходатайства эти были отклонены, какъ по некомпетентности
общества, такъ и въ предупрежденіе повторенія агитаціи
1870-хъ годовъ. „На сцену выступятъ, писалъ Деляновъ,
партійные предразсудки, явятся либеральные возгласы противъ
серьезнаго ученія, оживятся мечты людей противоправитель-
ственнаго направленія, еще не потерявшихъ надежды повер-
нуть учебное дѣло къ выгодамъ для своихъ цѣлей, которыя,
какъ показалъ горькій опытъ, всегда разнообразны; про-
изойдетъ неминуемое возбужденіе въ семьяхъ, большинство
которыхъ заинтересованы тѣмъ, чтобы члены ихъ съ наимень-
шимъ трудомъ получали наибольшія права, и вотъ эти инте-
ресы будутъ пытаться дѣйствовать черезъ печать, въ которой
каждый, умѣющій держать перо въ рукахъ, считаетъ себя

компетентнымъ знатокомъ всякаго, a слѣдовательно и учеб-
наго дѣла". 1)
Вслѣдствіе этого нескладно изложеннаго доклада (1896 г.),
пересмотръ устава не состоялся; но уже въ 1899 г. смѣнившій
Делянова Боголѣповъ созвалъ комиссію для коренной реформы
гимназій съ указаніемъ въ особомъ циркулярѣ на обнаружившіеся
недостатки системы нашей средней общеобразователъной школы.
Когда министерство пожелало, оно нашло въ обществѣ доста-
точное число лицъ для сужденія о просвѣтительномъ твор-
чествѣ Толстого и Делянова. Вопреки пессимистическаго воз-
зрѣнія послѣдняго, оказалось, что наше общество состоитъ
не исключительно изъ злостныхъ революціонеровъ, чадолю-
бивыхъ родителей, малограмотныхъ, но самоувѣренныхъ газет-
чиковъ и проч.
Боголѣпову не привелось свои начинанія довести до
конца.
Управленіе министерствомъ народнаго просвѣщенія Тол-
стымъ и Деляновымъ сильно тормозило „дѣятельное совершен-
ствованіе заведеній въ учебномъ и воспитательномъ отноше-
ніяхъ", которое рекомендовалось уставомъ Головнина. Соб-
ственныя усилія въ этомъ направленіи были не нужны, а,
пожалуй, и рискованны. Заведенія жили на всемъ готовомъ.
Само собою разумѣется, что этому нивелирующему режиму
не всѣ подчинялись. Отдѣльныя личности жили своимъ умомъ,
посѣщали педагогическія собранія, съѣзды, участвовали въ
дебатахъ, писали статьи, и проч. и пользовались возможностью
общенія съ товарищами, работающими въ заведеніяхъ, болѣе
счастливо поставленныхъ, чѣмъ гимназіи.—Надо признать
счастьемъ для русской школы, что руководство ею не было
сосредоточено въ однѣхъ рукахъ, a въ каждомъ вѣдомствѣ
шло своимъ путемъ. Кругозоръ педагоговъ расширялся; они
могли наблюдать и здоровые, и болѣзненные, чахлые организмы.
Наставники, желавшіе быть со своими учениками въ чело-
вѣческихъ отношеніяхъ и содѣйствовать ихъ всестороннему
человѣческому развитію, все же „дерзали" дѣлать свое дѣло,
несмотря на внѣшнія условія, въ которыхъ традиціи Пирогова
были непризнаны, не въ чести. И такова сила правды,—эта
1) И. Алешинцевъ. Исторія гимназнч. образованія въ Россіи. Стр. 315.

традиція хранилась какъ наслѣдніе замѣчательнаго русскаго
педагога, распространялась во все болѣе широкихъ кругахъ.
IX.
Мы закончили періодъ, когда русскіе педагоги видѣли въ
средѣ своей такую крупную личность, какою былъ Николай
Ивановичъ Пироговъ. Послѣ увольненія его отъ должности
Попечителя учебнаго округа современные ему педагоги могли
примѣнить къ нему ту фразу, которую обыкновенно говорятъ
надъ свѣжею могилою: онъ ушелъ отъ насъ, но идеи его оста-
лись съ нами.
Поучительна и .трагична судьба его идеи.
Пироговъ былъ личностью большого ума и сильной энер-
гіи. Общество знало его еще до появленія въ печати его „Во-
просовъ жизни", звало и относилось къ нему съ уваженіемъ.
Его почтительно выслушали, въ его идеѣ признали глубокую
правду. Казалось, онъ высказалъ ясно и твердо то, что бро-
дило въ мысляхъ русскихъ просвѣщенныхъ людей того вре-
мени. Ему предоставлена была возможность практическаго осу-
ществленія своей идеи, и нельзя было предпологать, что только
счастье улыбнулось ему: его выдвинула впередъ здоровая мысль,
личный талантъ и горячая любовь къ родинѣ.
Пироговъ изъ мыслителя обратился въ педагога-практика.
Его дѣятельность стала общественною и доступною для кри-
тики всѣхъ и каждаго: и тѣхъ, кто имѣлъ право считать
себя компетентнымъ судьею педагогической дѣятельности Пи-
рогова, и тѣхъ, кто не понималъ ни самой идеи, ни значе-
нія школы дружно-трудовой жизни учащихся, какую устроялъ
Пироговъ. Его судили съ разныхъ, не имѣющихъ ничего общаго
точекъ зрѣнія: и административной, и партійно-политической,
и обывательской, и многихъ другихъ. Всего менѣе рѣшающее
значеніе придавалось оцѣнкѣ педагогической дѣятельности Пи-
рогова съ педагогической точки зрѣнія. Онъ вынужденъ былъ
не по своей волѣ прервать свою работу.
Одновременно съ Пироговымъ и послѣ ухода его мы видѣли
много почтенныхъ личностей среди русскихъ педагоговъ, рабо-
тавшихъ въ его духѣ. Они относились съ глубокимъ уваже-

ніемъ къ Пирогову и къ его идеѣ, но въ осуществленіе ея
вносили каждый нѣчто свое, весьма разумное, весьма цѣнное.
Для сужденія о томъ, въ какія практическія формы могла
бы улечься идея Пирогова, намъ недостаетъ только опыта
самого Пирогова. То, что осталось послѣ него, не даетъ яснаго
представленія той картины школы, которая рисовалась ему
въ воображеніи. Культурно-идейную реформу нельзя судить
по результатамъ одного, двухъ лѣтъ работы. Въ началѣ она
неизбѣжно идетъ не нормально, но зато каждый годъ работы
создаетъ новыя условія, все болѣе и болѣе ей благопріятныя,
и повышаетъ ея продуктивность. Прерванная работа — не
одно и тоже, что законченная работа. Она еще не говоритъ
о неосуществимости, непрактичности идеи; она оставляетъ
мѣсто предположеніямъ и догадкамъ, она возлагаетъ на послѣ-
дующія поколѣнія обязанность продолжать незаконченную
работу завѣщателя, оставившаго имъ въ наслѣдіе свою идею.
Судьба была несправедлива къ Пирогову, лишивъ его воз-
можности докончить начатый имъ, полный творчества опытъ,
которому онъ готовъ былъ посвятить и свое богатое душев-
ное содержаніе и свой неустанный трудъ. Обидѣвъ Пирогова,
она обидѣла не его одного, а и всю учащуюся молодежь
позднѣйшихъ поколѣній, и всѣхъ насъ. Много позорнаго,
унизительнаго, злого творится людьми оттого, что они и въ
себѣ самихъ, и другъ въ другѣ мало уважаютъ человѣческое
достоинство, что эти слова ничего не говорятъ имъ, ни
къ чему не обязываютъ. Много горькаго ушло бы изъ нашей
жизни, еслибъ „воспитаніе человѣка" было признано и по-
ставлено основнымъ принципомъ школьной и внѣшкольной
жизни. И правы тѣ, кто, чтя память Пирогова, дорожа его
завѣтами и не находя поддержки въ условіяхъ своей работы,
все же проводятъ его идеи въ сознаніе тѣхъ, кто приходитъ
къ нимъ за помощью въ исканіи истины и правды и поу-
чаютъ ихъ, по завѣту Пирогова, „искать и быть человѣкомъ".
Они творятъ благое дѣло, благое и для отдѣльныхъ лицъ, и
для всей земли русской. Люди ей нужны.

Приложенія.
Отъ автора. Приступая къ составленію настоящей книги,
я предполагалъ изложить въ ней педагогическія идеи Пиро-
гова, опытъ его проведенія ихъ на практикѣ и т. д., имѣя
въ виду лишь его общія идеи (не касаясь его мнѣній по
университетскому вопросу) и ограничиться тѣми сужденіями
о немъ, которыя были высказаны до устраненія его съ педа-
гогическаго поприща. Дальнѣйшая разработка идей Пирогова
съ того момента, когда, вслѣдствіе прекращенія имъ ли-
тературно-педагогической дѣятельности, идеи его обратились
въ „наслѣдіе Пирогова", должна составить особую книгу.
Она уже почти готова къ печати. Въ нее войдутъ Ушинскій,
Стоюнинъ и др., поскольку они разрабатывали вопросъ о
воспитаніи „человѣка". Впослѣдствіи я счелъ полезнымъ измѣ-
нить свой первоначальный планъ и, не стѣсняясь хроноло-
гіей, въ этой же книгѣ изложить педагогическіе взгляды
И. Мечникова и П. Ф. Лесгафта. Въ ихъ взглядахъ, выска-
занныхъ въ близкое къ намъ время, т.-е. почти черезъ
50 лѣтъ спустя послѣ Пирогова, притомъ высказанныхъ, какъ
и онъ, представителями естествознанія, мы находимъ въ сущ-
ности тѣ же основные взгляды на соотношеніе духа и плоти,
на самоусовершенствованіе, значеніе нравственнаго идеала
и пр., какіе высказывались Пироговымъ, но, конечно, мотиви-
рованные доводами во всеоружіи новѣйшихъ успѣховъ знанія.

Такъ какъ въ этой книгѣ идетъ рѣчь именно объ основныхъ
положеніяхъ Пирогова, то мнѣ казалось, что въ ней же должны
найти мѣсто (въ видѣ приложенія) и основныя положенія
двухъ названныхъ ученыхъ.

I.
Нѣкоторые педагогическіе выводы изъ статей
И. И. Мечникова «О природѣ человѣка» и
другихъ.
Въ статьѣ своей „Вопросы жизни" Пироговъ говоритъ о
двухъ отчизнахъ, земной и небесной. Это выраженіе и тогда
смущало многихъ; вѣроятно, смущаетъ и теперь. Добролю-
бовъ въ рецензіи одной книги, не называя Пирогова, при-
зналъ ученіе о дуализмѣ человѣческой натуры отжившимъ
свой вѣкъ. Понятно, что религіозность Пирогова могла под-
толкнуть его въ самомъ названіи этихъ отчизнъ, какъ бы ука-
зать ихъ происхожденіе; устранивъ однако это указаніе и
ограничиваясь признаніемъ, что различіе ихъ лежитъ не въ
происхожденіи, a въ существѣ, мы все же можемъ ожидать,
что въ то время, а пожалуй и теперь, самое различеніе
должно было вызвать разныя толкованія.
Съ самаго начала, когда Пироговъ высказался за настой-
чивую необходимость воспитанія „человѣка", одни прекрасно
поняли, что это значитъ, но признавали вовсе нежелатель-
нымъ, чтобы каждый чувствовалъ за собою какія-либо права
человѣка, другіе не поняли и потому дѣлали оговорки и
поправки. Такъ, проповѣдуемое Пироговымъ господство духа
надъ плотью внушало опасеніе, что оно приведетъ къ аске-
тизму. Это недоразумѣніе было вполнѣ естественно. Мы пе-
реживали періодъ такъ сказать возстановленія правъ плоти.
Естествознаніе, съ которымъ русская публика въ то время

знакомилась по русскимъ переводамъ Бюхнера, Фохта, Мо-
лешота, даже старика Кабаниса, было поглощено разработкою
вопроса о вліяніи тѣла на духъ, причемъ высказывалось мнѣ-
ніе, что духъ находится въ рабствѣ у плоти и въ подтвер-
жденіе этого мнѣнія указывалось на измѣненія въ настроеніи
и направленіи мыслей подъ давленіемъ такого или иного хода
физіологическихъ процессовъ. Уходъ и попеченіе о тѣлѣ, при
такомъ взглядѣ, естественно выдвигались на первый планъ.
Но то была лишь стадія развитія нашихъ познаній о при-
родѣ человѣка. Стадія, на которой естествознаніе не остано-
вилось, a черезъ которую прошло, двигаясь впередъ. Обшир-
ный рядъ наблюденій и изслѣдованій надъ связью физіологи-
ческихъ явленій съ психологическими былъ произведенъ не
только физіологами и психологами, но и психіатрами, педі-
атрами, этнографами и т. д. Теперь для насъ несомнѣнно,
что между состояніемъ и функціями нашихъ органовъ и пси-
хическими настроеніями и проявленіями есть извѣстная связь,
и эта связь частенько составляетъ наше горе; не будь ея,
люди не дѣлали бы такъ много глупостей изъ-за несваренія
желудка, не проявляли раздраженія и злобы изъ-за погрѣш-
ностей нервной системы. Мы знаемъ больше того: не только
поврежденія, отступленія отъ нормы, болѣзни какъ въ строе-
ніи органовъ, такъ и въ ихъ функціяхъ, но и организмъ,
признаваемый нами нормальнымъ, полонъ дефектовъ и дис-
гармоніи, нарушающихъ правильное теченіе духовной жизни.
Но мы знаемъ также, что и психика въ свою очередь вліяетъ
на организмъ, задерживая или, наоборотъ, развивая ту или
иную функцію его. Организмъ, благодаря этому, приспособ-
ляется не только къ физическимъ, внѣшнимъ, природнымъ
условіямъ его существованія, но и къ мѣняющимся обще-
ственнымъ условіямъ. А главное, мы знаемъ теперь, что орга-
ническая природа наша не представляетъ собою чего - либо
установившагося и совершеннаго, велѣніямъ чего долженъ
подчиняться человѣкъ, желающій благополучнаго существова-
нія на землѣ, что надо, поэтому, разбираться въ этихъ ве-
лѣніяхъ и въ мѣрѣ возможности стремиться къ улучшенію
однихъ аппаратовъ нашего организма и обезвреженію дру-
гихъ. Не только гигіена, но и мораль должны быть призваны
къ этой работѣ.

Кромѣ того, организмъ нашъ, какъ указываетъ Мечни-
кову „переполненъ органами, которыя хотя и могутъ еще
дѣйствовать, тѣмъ не менѣе клонятся къ явному упадку, а
также—и притомъ въ еще большей степени—органами уже
совершенно заглохшими, такъ называемыми остаточными или
рудиментальными" 1). По исчисленію Видерсгейма, число пер-
выхъ достигаетъ 12 (11-я и 12-я пары реберъ, носовыя рако-
вины, слѣпая кишка, клыки и др.); число вторыхъ—78
(остатки хвоста, ушные и затылочные мускулы и нервы,
отростокъ слѣпой кишки, остатки шерсти, зубы мудрости
и др.). Органовъ, представляющихъ явные слѣды прогрессив-
наго развитія, всего только 9 (головной мозгъ, мускулы рукъ
и лица, сѣдалищныя мышцы и др.).
Современное естествознаніе, по скольку оно занято во-
просомъ „о природѣ человѣка", даетъ намъ возможность зна-
чительно приблизиться къ познанію, надо ли различать духъ
отъ плоти, и какое взаимоотношеніе ихъ надо признать иде-
альнымъ въ „человѣкѣ". И. Мечниковъ въ большей части ста-
тей своихъ говоритъ о несовершенствѣ нашей физической
природы, о неравномѣрности (во времени) развитія различ-
ныхъ аппаратовъ, запаздываніи одного изъ нихъ, когда дру-
гой нуждается въ надлежащей его работѣ, о вытекающей
отсюда дисгармоніи между нашими потребностями и жела-
ніями, часто страстными, и средствами здороваго ихъ испол-
ненія. „Сильно распространившееся въ прежнія времена мнѣ-
ніе, будто человѣческій организмъ представляетъ образецъ со-
вершенства, выше котораго ничего быть не можетъ, не вы-
держиваетъ болѣе критики" 2). Какъ увидимъ далѣе, воззрѣ-
нія Мечникова представляютъ большой интересъ для педа-
гоговъ.
Причина несовершенства нашего организма, по его мнѣ-
нію, лежитъ въ томъ, что „человѣкъ получилъ всѣ свои органы
отъ какого-нибудь болѣе низшаго въ системѣ животнаго... Вы-
ражаясь образно, можно сказать, что въ человѣческомъ тѣлѣ
1) И. Мечниковъ, Сорокъ лѣтъ исканія раціональнаго міровоззрѣнія.
1913. стр. 225.
2) Idem. Стр. 115.

заключено цѣлое низшее животное существо" 1). Органы эти,
и въ видѣ, и въ отдѣльной особи, постоянно и постепенно
измѣняются, одни атрофируются, другіе—развиваются, эволю-
ціонируютъ въ зависимости отъ внѣшнихъ условій жизни че-
ловѣка и другихъ обстоятельствъ. Замѣчательно притомъ, что
даже у дикихъ и первобытныхъ народовъ проявляется стре-
мленіе совершенствовать свое тѣло по идеалу, создающемуся
изъ наблюденія формъ его, почему-либо признаваемыхъ наи-
болѣе совершенными. По такому побужденію создались обы-
чаи придавать головѣ особую удлиненную форму, уменьшать
ноги, спиливать зубы и т. п. На болѣе высокой ступени раз-
витія проявляется стремленіе дать органамъ интеллектуаль-
ной жизни возможность болѣе широкаго и активнаго про-
явленія.
Изъ примѣровъ дисгармоніи, вносимой въ духовную жизнь
человѣка нестройностью организма, приводимыхъ Мечнико-
выми остановимся на половомъ развитіи человѣка, ставящемъ
и передъ педагогомъ задачи, надъ достиженіемъ которыхъ онъ
часто бьется безплодно. Въ нашемъ организмѣ, говоритъ Меч-
никовъ „существуютъ несоразмѣрности въ развитіи отдѣльныхъ
аппаратовъ, несоразмѣрности, имѣющія большое значеніе въ
дѣлѣ воспитанія, въ смыслѣ препятствій послѣднему" 2). Та-
кая несоразмѣрность въ развитіи половыхъ аппаратовъ при-
водитъ физіологовъ и педагоговъ къ необходимости различать
половую зрѣлость (pubertas) отъ общей физической зрѣлости
(nubilitas) и отъ брачной зрѣлости. У дикихъ народовъ эти
три момента почти совпадаютъ, у цивилизованныхъ народовъ
они раздвигаются, образуя болѣе или менѣе длинные проме-
жутки.
Въ раннемъ возрастѣ особенно велика разница между
чрезмѣрнымъ развитіемъ чувствительности и слабостью ума и
воли. Отсюда—жизнь впечатлѣніями минуты, капризы, осо-
баго вида страстность. Вмѣстѣ съ общею чувствительностью
проявляется и та „особая форма осязанія, которая соста-
вляетъ половое ощущеніе". Прикосновеніе къ внѣшнимъ по-
левымъ органамъ доставляетъ удовольствіе даже груднымъ
1) Idem. Стр. 114.
2) Стр. 67.

дѣтямъ. Отсюда—естественность, соотвѣтствіе природѣ, она-
низма, столь широко распространеннаго среди малолѣтнихъ.
Воздержаніе отъ него возможно лишь при содѣйствіи созна-
нія и усилій воли, идущихъ на борьбу съ несовершенствомъ
нашей натуры, состоящей въ данномъ случаѣ въ томъ, что
чувствительный половой аппаратъ начинаетъ дѣйствовать го-
раздо раньше, чѣмъ всѣ остальные аппараты половой системы,
ранѣе появленія половой зрѣлости.
Достиженіе половой зрѣлости точно также еще не озна-
чаетъ возможности начать половую жизнь, которая допустима
лишь при достиженіи зрѣлости всего организма. Половая
жизнь требуетъ большой траты силъ, которые нужны для за-
вершенія роста и развитія органовъ другихъ отправленій, и
статистика обнаруживаетъ, что среди рано вступившихъ въ
бракъ смертность нѣсколько увеличена сравнительно съ позже
начавшими половую жизнь. Съ другой стороны, и воздержа-
ніе отъ половой жизни въ этомъ періодѣ, особенно у дѣву-
шекъ, порождаетъ болѣзненность и нервность. Такимъ обра-
зомъ приходится признать, что организмъ нашъ развивается
не гармонично; проявленія полового аппарата, играющія та-
кую большую роль въ нашихъ настроеніяхъ, ставятъ свои
требованія всегда раньше времени и часто влекутъ за собою
вредныя для организма послѣдствія. Ради здоровья организма
и въ этой стадіи полового развитія нужна борьба противъ
неурегулированнаго роста частей самого же организма.
Наконецъ, Мечниковъ отмѣчаетъ третій моментъ зрѣлости,
необходимой для права вступленія въ бракъ. Мы бы назвали
эту зрѣлость психическою, хотя и нельзя не признать, что
это названіе не исчерпываетъ всего существа ея. Требованія ея
опредѣляются условіями нашей культурно-соціальной жизни.
Вступающій въ бракъ беретъ на себя обязанности содержать
семью, воспитывать дѣтей, поддерживать семейный строй.
Для этого нужны не только общая работоспособность, но и
выборъ опредѣленнаго поприща общественной дѣятельности,
пониманія жизни, характера и пр. Непризнаніе за собою
способности взять на себя отвѣтственность за брачную жизнь,
толкаетъ людей на внѣбрачныя, случайныя, безъ какихъ-либо
обязательствъ, связи, съ созданіемъ „жертвъ общественнаго
темперамента", болѣзнями, вытравленіемъ плода, дѣто-убій-

ствомъ, подкидышами и многимъ другимъ, съ чѣмъ такъ
безплодно борются и моралисты, а отчасти и уголовное законо-
дательство.
Всѣ мы знаемъ, какую громадную роль въ нашей жизни
играютъ требованія половой сферы, сколько разлада, горя,
несчастья причиняютъ намъ эти побужденія подовыхъ аппа-
ратовъ, вслѣдствіе несоотвѣтствія ихъ условіямъ жизни и
недостатковъ гармоніи въ самомъ организмѣ. Несвоевременное
и искусственное удовлетвореніе, неравные браки, болѣзни и
истощеніе составляютъ обычныя явленія нашей жизни.
„Не такъ легко, говоритъ Мечниковъ, жить сообразно съ
природою, какъ это можетъ показаться съ перваго взгляда. И
это, очевидно, не простая случайность..." 1)
„Однимъ изъ основныхъ источниковъ разлада и дисгар-
моніи является то, что человѣкъ, происшедшій отъ животныхъ,
жившихъ въ одиночку или небольшими стадами, долженъ
былъ развиться въ существо съ самой широкой общественностью.
Въ этомъ пунктѣ заключается самое больное мѣсто его при-
роды, которая въ этомъ-то направленіи и подлежитъ самой
капитальной передѣлкѣ". Наши древніе получеловѣческіе пра-
родители руководились болѣе инстинктомъ и менѣе разсудкомъ.
Поднявшись до человѣка, homo sapiens развивается далѣе и
далѣе и не представляетъ до сихъ поръ вполнѣ установи-
вшагося вида, приспособившагося къ условіямъ существованія.
„Унаслѣдованные имъ инстинкты потеряли свою первона-
чальную силу, сдѣлались шаткими, тогда какъ долженствующій
стать на ихъ мѣсто разумъ еще недостаточно развился и
окрѣпъ. Отсюда раздвоеніе и разладъ, съ столь раннихъ поръ
обратившіе на себя вниманіе человѣчества." „Инстинктъ
самосохраненія сталъ нарушаться самоубійствомъ, инстинкты
семейные извратились до дѣтоубійства".
Въ этихъ разсужденіяхъ біолога для насъ представляетъ
особый интересъ то, что если на двухъ первыхъ стадіяхъ поло-
вого развитія воспитатель находитъ достаточное руководство
въ гигіенѣ, то на третьей она должна уступить мѣсто высшей
общественной нравственности. Требованія, которыя предъ-
являются человѣку на этой стадіи, имѣютъ въ виду уже не
1) (Мечниковъ. Стр. 227.)

охрану отдѣльнаго лица, a будущаго ребенка, самое обще-
ство. Мораль вступаетъ здѣсь въ свои права.
Было бы несправедливо упрекать современниковъ Пирогова
за невѣдѣніе тѣхъ выводовъ, къ какимъ пришла наука спустя
50 лѣтъ послѣ его смерти. Иное дѣло тѣ современные намъ
писатели, которые и теперь стремятся поддерживать вѣру въ
разумность природы человѣка во всемъ ея объемѣ и продол-
жаютъ, вслѣдъ за Руссо, думать, что люди только портятъ
свое молодое потомство. Родители и педагоги могутъ ошибаться,
употреблять ложные пріемы воспитанія, но нельзя ставитъ
общимъ правиломъ, что родители и педагоги должны устра-
ниться отъ воспитанія и предоставить самой природѣ вести
развитіе человѣка къ его благу и счастью.
„Низшее животное сидитъ въ человѣкѣ еще далеко не
заглушеннымъ, говоритъ Мечниковъ, a способнымъ вырваться
наружу. Предоставьте ему только свободно развиваться на
томъ основаніи, что оно составляетъ „естественное свойство
нашего организма, и оно не замедлитъ вырваться". 1)
Картина дѣтства, рисуемая Мечниковымъ въ его статьѣ
„Воспитаніе съ антропологической точки зрѣнія", отнюдь не
располагаетъ принять этотъ совѣтъ доброжелателей дѣтей.
Ребенокъ, появляясь на свѣтъ, представляется существомъ,
гораздо менѣе развитымъ, чѣмъ новорожденныя и молодыя
животныя, и потому нуждается въ болѣе продолжительномъ
уходѣ и воспитаніи. Чувствительность его гораздо сильнѣе
развита, чѣмъ умъ. „Ребенокъ на каждомъ шагу встрѣчаетъ
въ жизни такія положенія, которыя могутъ быть правильно
поняты только съ помощью долгой опытности и большого
знанія. Онъ не можетъ ни понять, ни почувствовать связи
между явленіями, отдѣленными другъ отъ друга продолжи-
тельнымъ періодомъ времени, поэтому ему вообще недоступна
идея полезности, тогда какъ сфера чувственнаго удовольствія
или неудовольствія для него открыта" 2).
„Безъ посторонней помощи онъ не скоро научается пра-
вильно связывать причины со слѣдствіями". Окружающая его
жизнь взрослыхъ не только не даетъ удовлетворенія его
1) Законъ жизни. По поводу нѣкоторыхъ произведеній Л. Толстого.
Стр. 226.
2) Стр. 28.

потребностямъ, но и недоступна его непосредственному пони-
манію настолько, что требуется весьма долгій промежутокъ
времени для уразумѣнія происхожденія и смысла жизни, въ
которой ему предстоитъ играть активную самостоятельную
роль. Понятно, что познаніе своего организма, расцѣнка
его полезныхъ и вредныхъ потребностей и способы улучшенія
вида должны въ ряду этихъ знаній занятъ подобающее имъ
мѣсто.
Задачу воспитанія вообще можно понять изъ слѣдующаго
замѣчанія Мечникова.
„Въ человѣческомъ мірѣ, говоритъ онъ, сознаніе и воля
являются факторами подбора, который въ мірѣ остальныхъ
организмовъ справляется безъ нихъ, и основной разладъ
устраняется при помощи самого человѣка, активнѣйшаго изъ
всѣхъ живыхъ существъ". 1)
Такимъ образомъ дуализмъ современнаго естествознанія
приводитъ не къ умерщвленію плоти, a къ непрестанному
уходу за нею въ цѣляхъ раціональной гигіены и физическаго
образованія.
Чрезвычайно важно и для педагоговъ и для строителей
общественной жизни одно общее замѣчаніе. Организмъ нашъ
во всей своей совокупности эволюціонируетъ и содержитъ въ
себѣ, какъ аппараты, доставшіеся намъ по наслѣдству отъ
предковъ первобытнаго состоянія, a многіе—общіе съ звѣ-
рями, такъ и все болѣе совершенствующіеся. Въ духовномъ
нашемъ капиталѣ наблюдается то же самое. Замѣчательно при
томъ, что при психическихъ заболѣваніяхъ, при недугахъ и
старости всего раньше изъ духовнаго запаса выпадаетъ то,
что пріобрѣтено человѣкомъ или человѣчествомъ позднѣе, то,
что составляетъ пріобрѣтеніе культуры и цивилизаціи,—мораль,
гуманность, т.-е. именно то, что мы считаемъ характернымъ
для „человѣка". Очевидно, это „человѣческое" должно начинать
воспитывать раньше, бережно охранять семьею, школою, обще-
ствомъ, если мы хотимъ, чтобы блага культуры крѣпли и
развивались.
Эта справка у современнаго натуралиста, такъ много думав-
вшаго о природѣ человѣка, утверждаетъ насъ въ признаніи
1) Idem. 121.

справедливости мнѣнія Пирогова, что воспитаніе школою, а
затѣмъ и общественнымъ строемъ, должно вести къ господству
духа надъ плотью, что человѣкъ, живущій въ соціальной
средѣ, долженъ и заботиться о совершенствованіи организма,
и подчиниться этическимъ требованіямъ. Понятіе „человѣка",
воспитаніе котораго Пироговъ задачею школы воспитанія, пріоб-
рѣтаетъ большую опредѣленность.

II.
Педагогическія воззрѣнія П. Ф. Лесгафта.
Глубокая мысль Пирогова, что самоусовершенствованіе,
вытекающее ивъ сознанія человѣческаго достоинства и въ
свою очередь подымающее его, получила особое освѣщеніе въ
работахъ ученыхъ физіологовъ. Изученіе человѣческаго орга-
низма привело ихъ къ признанію многихъ и крупныхъ не-
совершенствъ органовъ человѣческаго тѣла, вносящихъ въ
нашу жизнь нравственныя извращенія, болѣзни, страданія и
преждевременную смерть. Гигіена можетъ принести большую
пользу человѣку въ этомъ отношеніи, но совѣты ея рѣдко
применяются вслѣдствіе слабаго интереса нашего къ сохра-
ненію здоровья и сбереженію силъ. Очевидно, люди невполнѣ
понимаютъ значеніе гигіены для нашей жизни и недостаточно
серьезно смотрятъ на самую жизнь. Между тѣмъ научное
изученіе жизненныхъ явленій побуждаетъ повысить требова-
нія ухода за тѣломъ. Вмѣсто того, чтобъ мириться съ устрой-
ствомъ организма и оберегать его отъ вредныхъ внѣшнихъ
вліяній, настойчиво указываютъ на необходимость внести
извѣстныя измѣненія въ самый организмъ. Эта задача не мо-
жетъ быть выполнена вполнѣ на протяженіи человѣческой
жизни. Приходится говорить не о перестройкѣ организма, а
объ нѣкоторомъ улучшеніи его, которое наслѣдственно пере-
дастся потомству, a воспитаніе послѣдняго должно располо-
жить его продолжать работу предковъ и въ свою очередь пе-
редать своему потомству еще болѣе усовершенствованный
организмъ.

Улучшеніе организма неизбѣжно вызоветъ улучшеніе и
психической жизни человѣка. Уходъ за тѣломъ необходимъ
въ интересахъ полноты и стройности послѣдней.
Такія мысли, повидимому, лежали въ основѣ педагогиче-
скихъ идей П. Ф. Лесгафта.
По научной спеціальности Лесгафтъ былъ анатомъ, онъ оста-
вилъ послѣ себя рядъ научныхъ работъ и память въ своихъ
ученикахъ, что онъ былъ „учителемъ жизни". На лекціяхъ
анатоміи онъ безпрестанно говорилъ о педагогикѣ, a въ сво-
ихъ книгахъ о воспитаніи указывалъ проявленія организма,
проливающія свѣтъ на то, что въ воспитаніи цѣлесообразно
и что—нѣтъ. Кромѣ того онъ читалъ лекціи уже спеціально
по педагогикѣ и написалъ нѣсколько книгъ. По первому впе-
чатлѣнію можно подумать, что его педагогика являетса вы-
водомъ изъ изученія человѣческаго организма и игнорируетъ
душу, и потому должна оказаться одностороннею. На самомъ
дѣлѣ это не такъ. У Лесгафта былъ свой идеалъ „ человѣка",
и, изучая организмъ, онъ искалъ средствъ обезпечитъ людямъ
возможность осуществленія извѣстнаго этическаго идеала.
Этотъ идеалъ Лесгафтъ рисуетъ, изображая „нормальный
типъ". Въ скобкахъ самъ онъ прибавляетъ „представляемый
въ идеалѣ". Такой типъ „отличается полною гармоніею между
умственнымъ и физическимъ своимъ развитіемъ" 1). Чело-
вѣкъ такого типа наблюдаетъ окружающее, обдумываетъ по-
лучаемыя впечатлѣнія, ищетъ логической связи между усвоен-
ными знаніями, анализируетъ и развиваетъ въ себѣ отвлечен-
ное мышленіе. Въ результатѣ такого мышленія получаются
принципы, которыми онъ руководится въ своей активной дѣя-
тельности. Онъ воздерживается отъ рефлективныхъ и подра-
жательныхъ дѣйствій, потому что привыкъ во всякой работѣ,
умственной и физической, действовать самостоятельно, какъ
говорится, по зрѣломъ обсужденіи. Получивъ впечатлѣніе,
онъ задерживаетъ на немъ свое вниманіе, желая реагировать
на него вполнѣ сознательно и разумно. Онъ цѣнитъ человѣ-
ческое достоинство и въ себѣ, и въ другихъ. Онъ никогда
не рѣшится прибѣгнуть къ насильственнымъ мѣрамъ или
1) П. Ф. Лесгафтъ. Семейное воспитаніе ребенка. 2-я часть Школьныхъ
типовъ. 1890. Стр. 38.

произвольнымъ требованіямъ, но и самъ доступенъ только ра-
зумному слову. Онъ чутко присматривается къ нуждамъ и
требованіямъ окружающихъ, оцѣниваетъ ихъ по достоинству
и не ставитъ свои личныя требованія выше требованій дру-
гихъ. Высшими качествами человѣка Лесгафтъ признавалъ
мудрость и любовь. Этотъ краткій набросокъ идеала Лес-
гафта не даетъ однако полнаго представленія о томъ, какъ
этотъ идеалъ проявляется въ дѣйствительной жизни.
Ученики Лесгафта называли его „учителемъ жизни", по-
тому что видѣли въ немъ почти полное осуществленіе иде-
альнаго, сильнаго, какъ выразился одинъ ученикъ, человѣка.
Поэтому существенно необходимо выслушать людей, близко
знавшихъ его, чтобъ видѣть, какъ Лесгафтъ проявлялъ себя
въ жизни, что проповѣдывалъ живымъ словомъ, чему науча-
лись отъ него его ученики.
„Идеалъ жизни не въ счастьи, не въ достиженіи личнаго
благополучія", читаемъ мы въ воспоминаніяхъ о Лесгафтѣ 1).
„Смыслъ жизни—трудъ, работа не для себя, а для другихъ;
только эта работа человѣка, совершаясь цѣлыми поколѣніями,
ведетъ къ безконечному совершенствованію человѣческой лич-
ности. Такая работа—исключительно для другихъ—возможна
лишь для того, кто пойметъ, что каждый человѣкъ имѣетъ
право на уваженіе, единственно въ силу своего званія чело-
вѣка". „Въ духовномъ существѣ человѣка заложены безу-
словныя, абсолютныя, самодовлѣющія цѣнности. Вызвать эти
цѣнности, сдѣлаться человѣкомъ въ полномъ смыслѣ этого
слова, постигнуть святыню, скрытую въ тайникахъ сознанія—
въ этомъ назначеніе человѣка. Въ человѣкѣ тлѣетъ искра
Божія,—она должна разгорѣться яркимъ пламенемъ. Не уга-
шайте духа—вотъ боевой кличъ въ ученіи П. Фр., его за-
вѣтъ своимъ ученикамъ".
„Слушатели изъ лекцій Лесгафта выносили убѣжденіе,
что они должны выработать опредѣленное міровоззрѣніе,
должны развить въ себѣ отвлеченное мышленіе, пріучиться
къ критическому отношенію къ жизни, должны выработать
въ себѣ человѣка-гражданина, непоколебимо стойкаго въ сво-
1) Памяти П. Ф. Лесгафта. Стр. 216, 232, 237.

ихъ убѣжденіяхъ, руководящагося во всѣхъ своихъ поступ-
кахъ правдой, ненавидящаго насиліе и произволъ".
Этотъ идеалъ не тожественъ съ идеаломъ Пирогова, оли-
цетворяемомъ во Христѣ, но это во всякомъ случаѣ идеалъ
„человѣка", притомъ человѣка съ плотью и кровью, живу-
щаго въ наше переходное время, могущаго только мечтать о
наступленіи въ страшно отдаленномъ будущемъ разумной
жизни среди одухотворенныхъ людей, а пока ведущаго борьбу
съ внѣшними условіями жизни и съ темными силами, ужи-
вающимися въ человѣкѣ рядомъ съ искрою Божьею. И мнѣ
кажется, что про этотъ идеалъ можно сказать словами Пи-
рогова: онъ ведетъ борьбу, а не вражду. Идеалъ этотъ—
идеалъ нашего и ближайшаго къ намъ времени. Мы уже
встрѣчаемъ такихъ людей: идейныхъ, стойкихъ, съ сильною
волею, отнюдь не ставящихъ своихъ личныхъ интересовъ пре-
выше всего.
Но, конечно, такой идеалъ можетъ сложиться только къ
зрѣлому возрасту. И если подумать, что человѣческое суще-
ство въ какіе-нибудь 20 лѣтъ переходитъ изъ состоянія без-
помощнаго и несмысленнаго ребенка въ взрослаго, зрѣлаго и
твердаго волею мужа, то мы невольно заключимъ, что въ
этомъ существѣ заключаются громадныя силы. Лесгафтъ утвер-
ждаетъ, и мы опять соглашаемся съ нимъ, что большинство
людей даетъ меньше, чѣмъ могли бы дать, что почти у каж-
даго изъ насъ, и даже у самыхъ крупныхъ личностей много
силъ остается неиспользованныхъ, неразвитыхъ, заглохшихъ.
Въ томъ-то и дѣло, что мы, люди, суть существа съ плотью
и кровью; потребностей плоти никакъ нельзя игнорировать;
ее надо питать и грѣть, а необходимость удовлетворенія ихъ
часто приводитъ людей къ тому, что они берутся за работу,
которая имъ вовсе не по душѣ, идутъ на компромиссы съ
совѣстью, поддаются искушеніямъ всякаго рода.
Мечниковъ признаетъ нашъ организмъ устроеннымъ крайне
несовершенно и рисуетъ тѣ непослѣдовательности въ поведе-
ніи, на которые обреченъ человѣкъ несогласованностью функ-
цій и развитія отдѣльныхъ органовъ. Мысль о неизбѣжности
болѣзненной старости все время стоитъ передъ его умствен-
ными очами. Лесгафта изученіе человѣческаго организма при-
вело къ иному взгляду.

Демонстрируя на своихъ лекціяхъ препараты разныхъ
органовъ, онъ указывалъ, что по уклоненіямъ ихъ отъ нормы
можно судить о жизни человѣка, его профессіи, занятіяхъ
и пр. Совершенно понятно, что сидячая жизнь, неестествен-
ное положеніе при работѣ (напр. портныхъ), тасканье гру-
зовъ—все это вноситъ въ части организма тѣ или другія
измѣненія. Примѣры эти грубые и для всѣхъ очевидные; но
болѣе тонкій наблюдатель замѣчаетъ измѣненія, производимый
и менѣе крупными нарушеніями нормальныхъ условій труда.
Но если наблюдается связь между работой и организмомъ,
служащая людямъ во вредъ, то вѣдь можно воспользоваться
этою же связью и во благо человѣка. Врачебная гимнастика,
массажъ и пр. уж,е примѣняются въ медицинѣ и даютъ ре-
зультаты. И Лесгафтъ ищетъ, какъ лучше использовать то
хорошее, что есть въ устройствѣ органовъ, какимъ путемъ
усовершенствовать ихъ, чтобы они въ возможной полнотѣ
служили человѣку въ его стремленіи проявить свое человѣ-
ческое достоинство.
Дѣлая оцѣнку органовъ по работѣ, которую они спо-
собны производить, по ихъ роли въ общей жизни, Лесгафтъ
трактовалъ ихъ, какъ живые. Иные представлялись ему ге-
ніальными, но какъ бы скромна ни была роль органа, каждый
изъ нихъ можетъ быть усовершенствованъ. Наслѣдственности
онъ не придавалъ того ограничительнаго значенія, какое мно-
гіе склонны признавать за нею. Отъ человѣка зависитъ облег-
чить развитіе одного органа и задержать развитіе другого.
Средства воспитать человѣка, достойнаго этого имени,
Лесгафтъ находитъ въ физіологическомъ законѣ, что отъ упра-
жненія органы развиваются, а при бездѣйствіи атрофируются.
Такъ какъ достоинство человѣка выражается въ его умствен-
номъ трудѣ, въ отвлеченномъ мышленіи, построяющемъ міро-
созерцаніе, дающее сильные приказы волѣ, то, очевидно, надо,
чтобы мозгъ имѣлъ возможность работать наиболѣе энергично.
Но мозгъ, говаривалъ Лесгафтъ, большой баринъ: онъ много
даетъ, но и много требуетъ. Чтобы мозгъ могъ исполнять
свою работу, надо, чтобъ другіе органы не отвлекали его отъ
нея такими впечатлѣніями, которые не нужны для мозговой
работы, не вызывали затраты мозговыхъ силъ на ненужную
и безполезную для человѣка работу.

Для воспитанія человѣка нужно стремиться къ тому, чтобъ
духъ главенствовалъ надъ всѣмъ тѣмъ, къ чему влечетъ его орга-
низмъ. „ Мое тѣло—только мое, повторялъ Лесгафтъ за Сокра-
томъ но не я самъ". Необходимо, чтобъ человѣкъ понялъ это
изреченіе древняго мудреца, и чтобы „это я пріучилось упра-
влять своимъ тѣломъ". Онъ различалъ внѣшнія раздражители
отъ внутренняго двигателя, мысли человѣка. Чтобы дать боль-
шій просторъ мозговой работѣ, надо нѣкоторые раздражители
удалить вовсе и съ этою цѣлью отказаться отъ пряностей
въ пищѣ, всего, что можетъ развивать обжорство, ото всего,
что возбуждаетъ похоть и отъ многаго другого. Съ другой
стороны, надо привыкать задерживать нервную волну, при-
учаться владѣть активнымъ вниманіемъ и когда задержанная
волна достигнетъ мозга, анализировать полученное впечатлѣ-
ніе и поступить, уже какъ мыслящее существо, сознательно
и разумно. Рѣшившись на работу, надо не жалѣть силъ, не
щадить себя. „Чѣмъ больше работы, тѣмъ больше тратъ,
тѣмъ энергичнѣе возстановленіе и тѣмъ болѣе быстрымъ тем-
помъ идетъ развитіе соотвѣтственныхъ способностей и силъ,
если только органъ не доводится до предѣла дѣятельности" 2).
Гимнастику Лесгафтъ преобразовалъ въ физическое обра-
зованіе. Онъ не обособлялъ ее, a ставилъ ей ту же задачу,
какъ и умственному образованію, подчинялъ ее одной и той же
такъ сказать дидактикѣ. Задача ея въ томъ, чтобъ дать че-
ловѣку возможность владѣть своими органами и членами, прі-
обрѣсти власть надъ побужденіями къ рефлекторнымъ, по-
дражательнымъ, привычнымъ дѣйствіямъ.
Въ этого рода дѣйствіяхъ, вызываемыхъ „внѣшними раз-
дражителями", такъ много механическаго, непроизвольнаго, ни-
чего не говорящаго объ убѣжденіяхъ и личности человѣка.
Эти раздражители могутъ также вызывать и болѣе сложные
рефлексы, привычные и подражательные акты, совершенно
необдуманные, въ которыхъ по зрѣломъ обсужденіи человѣку
нерѣдко приходится раскаиваться. Поведеніе человѣка такого
характера ниже достоинства „человѣка", ниже того, что онъ
1) Лесгафтъ. Школьные типы. II, 87.
2) Памяти Лесгафта. Стр. 69.

можетъ дать и что долженъ давать. Обыкновенно люди весьма
податливы на такого рода возбужденія, и оттого въ ихъ про-
явленіяхъ такъ много случайнаго, вовсе не рисующаго лич-
ность. Сегодня человѣкъ поступилъ такъ, а при повтореніи
тѣхъ же обстоятельствъ, только нѣсколько осложнившихся,
онъ теряется, не знаетъ, какъ ему поступить, потому что не
привыкъ обдумывать каждый свой шагъ. Въ человѣкѣ цѣнно
то, что идетъ изъ его „внутренняго раздражителя", его убѣ-
жденій, идей, міросозерцанія и достаточно сильно, чтобъ опре-
дѣлять собою проявленія человѣка, независимо отъ того, къ
чему побуждаютъ его раздражители внѣшніе.
„Руководствоваться въ своихъ дѣйствіяхъ, говоритъ Лес-
гафтъ, одними ощущеніями и чувствованіями,—это значитъ
оставаться исключительно въ состояніи животнаго и не воз-
вышаться до идейной жизни, характеризующей человѣка и
дѣйствительно содѣйствующей его совершенствованію" 1).
Ощущенія, чувствованія и такъ называемыя инстинкты свя-
заны съ темпераментомъ лица, не суть проявленія человѣче-
скаго разума, а только животныя или растительныя проявле-
нія его организма".
„Цѣлесообразная разумная дѣятельность, не дающая раз-
виваться чувственнымъ проявленіямъ, трудъ и работа, соста-
вляютъ, повидимому, главные моменты для развитія характера
человѣка"... „Главною цѣлью работы человѣка надъ самимъ
собою должно быть возможно большее проявленіе индивиду-
альныхъ (творческихъ) силъ и нравственное самоусовершен-
ствованіе".
Соотвѣтственно этому Лесгафтъ относился критически,
даже сурово, ко всякимъ внѣшнимъ раздражителямъ. Самъ
онъ велъ жизнь скромную, простую, не допуская никакихъ
безполезныхъ затратъ энергіи. Но когда онъ признавалъ не-
обходимымъ что-либо сдѣлать, то являлся живымъ воплоще-
ніемъ своего же совѣта: „Не жалѣй и не щади себя; рабо-
тай надъ собою" 2).
Жизнь, подобная той, какую велъ Лесгафтъ и какой
училъ своихъ слушателей, не легка. Она почти аскетична во
1) Дѣтскіе типы, II, 113.
2) Дѣтскіе типы. Ч. II, стр. 91.

всемъ томъ, что обыкновенно служитъ для личнаго удоволь-
ствія. Она требуетъ постоянно большого напряженія умствен-
ныхъ, а часто и физическихъ силъ. Жить, какъ всѣ живутъ,
изо дня въ день, не задумываясь надъ смысломъ жизни и о
своей роли, конечно, легче, привычнѣе; но испытавшій твор-
ческое мышленіе, идущій по имъ самимъ выбранной дорогѣ,
видѣвшій плоды своей работы, своего характера, испытываетъ
такое наслажденіе, какого не испытывалъ отъ пользованія
матеріальными благами жизни, роскошью, комфортомъ и пр.
Сношенія и работа съ профессоромъ, умѣвшимъ къ уро-
камъ анатоміи присоединить и уроки жизни, имѣли большое
моральное вліяніе на его слушателей. Они сами сознавали,
что преобразуются въ типъ идейныхъ людей. H. Эрасси 1),
говоря о его воздѣйствіи на нихъ, указываетъ, что „многимъ
изъ насъ онъ доставилъ возможность пережить радости по-
бѣдъ въ борьбѣ съ собою, своими неумѣлостью, лѣнью, не-
развитостью, въ борьбѣ съ внѣшними препятствіями, заста-
вилъ полюбить эти горькія ощущенія, связанныя съ борьбой,
которыя одни только создаютъ истину и высшія цѣнности,
тѣ горькія ощущенія, которыя суть величайшее благо и наше
единственное спасеніе отъ всякаго застоя".
„Кто стоялъ однажды среди открытаго поля жизни, пи-
салъ Е. Ливчакъ 2), ища руководящую нить, и растерянный
и одинокій въ глубокой тоскѣ озирался вокругъ, тотъ пой-
метъ, что значитъ найти руководителя, почувствовать его силу,
услышать добрый призывъ, увидѣть зажженный имъ свѣтъ.
Кто зажегъ свой свѣтильникъ, тотъ освѣщаетъ путь другимъ.
Яркимъ пламенемъ горѣлъ свѣтильникъ, зажженный П. Ф.
Лесгафтомъ, и свѣтилъ и согрѣвалъ вокругъ. Глубокой вѣ-
рой въ человѣка, въ его высшее призваніе проникнуто слово,
брошенное имъ въ міръ — уваженіе къ человѣческой личности.
Страстнымъ призывомъ къ духовному росту и къ высшей
жизни прозвучало другое слово — работа. Работа внутренняя
надъ самимъ собой, надъ облагораживаніемъ, возвышеніемъ
и просвѣтленіемъ себя, и работа внѣшняя въ формѣ служе-
нія міру".
1) Памяти П. Ф. Лесгафта. Статья „Научныя и педаг. идеи П. Ф. Лес-
гафта. Стр. 77—78.
2) Памяти П. Ф. Лесгафта. Е. Ливчакъ. Стр. 155.

Это закаленіе себя, эта выработка убѣжденій и воли, это
совершенствованіе своихъ органическихъ силъ и способностей,
служили не только сознанію своей личности, ея правъ на са-
мостоятельность, но и дѣлали возможнымъ полнѣе, энергич-
нѣе, болѣе стойко и мужественно служить на пользу людямъ.
Это служеніе людямъ, движимое мудростью и любовью, Лес-
гафтъ цѣнилъ весьма высоко.
Въ письмѣ его къ сыну читаемъ:
„Ты пишешь, что 24 іюля думаешь конфирмоваться и
ходишь теперь къ пастору, но выяснилъ ли ты себѣ значе-
ніе этого обряда? Въ идеѣ это значитъ пріобщиться, или при-
соединиться къ обществу людей, желающихъ жить любовью
къ ближнему и въ правдѣ. Можно, конечно, преклоняться
передъ этимъ по вѣрѣ или сознательно по принципу, по
идеѣ. Жить по правдѣ и для другихъ самое великое, до чего
только человѣкъ можетъ желать достигнуть".
Мы не будемъ входить въ детали педагогической теоріи
Лесгафта. Не для разбора ея повели мы здѣсь рѣчь о ней.
Многіе завѣты его мы уже слышали отъ другихъ авторовъ.
Нѣкоторымъ читателямъ покажется неубѣдительнымъ его утвер-
жденіе, что человѣку дана возможность широкаго измѣненія
своего организма. Для нашихъ цѣлей достаточно того, что
вопросъ о самоусовершенствованіи большой вопросъ, дости-
женіе рѣшенія котораго нужно и для ближайшихъ, и для даль-
нѣйшихъ задачъ, ставимыхъ на очередь въ развитіи не только
личностей, но и человѣчества.
Мудрость и любовь Лесгафтъ ставилъ высшими каче-
ствами личности, и этому идеалу онъ подчинялъ всѣ образо-
вательныя и воспитующія воздѣйствія. Нормальный человѣкъ
обладаетъ группою связныхъ идей, составляющихъ его міро-
созерцаніе, и потому умственное образованіе должно кло-
ниться къ тому, чтобъ научить и пріучить человѣка не за-
поминать свои воспріятія, а мыслить и возводить ихъ къ идеѣ.
Въ этомъ и состоитъ задача средней школы. Если она хо-
четъ ребенка сдѣлать человѣкомъ, способнымъ къ самостоя-
тельнымъ проявленіямъ, она должна развить въ немъ отвле-
ченную мысль.
1) Памяти П. Ф. Лесгафта. Стр. 116.

„Характеръ лица зависитъ отъ его умѣнья руководство-
ваться въ своихъ размышленіяхъ и дѣйствіяхъ общими по-
ложеніями или истинами, и проявлять на основаніи ихъ свою
индивидуальную самостоятельную дѣятельность. Общія эти по-
ложенія или истины вырабатываются либо наблюденіемъ и
опытомъ, либо систематическимъ образованіемъ, но эти истины
должны быть также выведены изъ ихъ элементовъ и провѣ-
рены опытомъ, и ни въ какомъ случаѣ не усвоены одною
памятью" 1).
На педагогическихъ воззрѣніяхъ П. Ф. Лесгафта несо-
мнѣнно лежитъ печать его индивидуальности, но въ задачѣ,
которую онъ ставитъ воспитанію, и въ процессѣ, какой, по
его мнѣнію, ведетъ къ исполненію задачи, мы видимъ развитіе
пироговскихъ идей. Особенно заслуживаетъ нашего вниманія
мысль, что и весь процессъ воспитанія состоитъ въ само-
совершенствованіи, продолжающемся всю жизнь, отъ колыбели
до могилы. Обыкновенно воспитанію, и дошкольному, и школь-
ному, ставится задача совершенствованіе подъ руководствомъ и
контролемъ взрослыхъ лицъ; затѣмъ съ полученіемъ аттестата
зрѣлости кончается опека, a съ тѣмъ вмѣстѣ человѣкъ осво-
бождаетъ себя отъ заботы о своемъ нравственномъ совершен-
ствованія. Если въ молодости онъ пріобрѣлъ желаніе сохра-
нить за собою доброе имя, то онъ ищетъ руководителя въ
литературѣ, въ общественномъ мнѣніи, въ современной силь-
ной личности, чаще всего изъ среды обывателей. Пироговъ
и рисовалъ намъ ту довѣрчивость и растерянность, какія
испытываетъ молодость, выбирая, къ какой изъ толпъ примк-
нуть. Лесгафтъ ставитъ воспитанію задачу пробудить и раз-
вить потребность работать надъ собою, самоусовершенствова-
нія и научить, какимъ путемъ идти къ выполненію этой за-
дачи. Самоусовершенствованіе должно не вызываться словомъ
моралиста, пророка-проповѣдника, a отвѣчать внутренней по-
требности человѣка. На этомъ же въ сущности настаивалъ
и Пироговъ. И что заслуживаетъ, особаго вниманія—это ука-
заніе современныхъ біологовъ, что совершенствованіе должно
вестись въ направленіи и морали, и улучшенія организма.
Послѣднее вполнѣ необходимо ради самой возможности идей-
1) Дѣтскіе типы. II, стр. 124.

ной, разумной жизни, единой достойной „человѣка". Такимъ
образомъ біологи указываютъ еще одинъ путь къ осущест-
вленію идеаловъ въ своей жизни: вмѣсто покорнаго подчи-
ненія велѣніямъ организма—возможная борьба съ его де-
фектами, обращеніе его въ послушнаго, хотя порою и строп-
тиваго слугу разумной природы человѣка. Работая въ этомъ
направленіи для себѣ, человѣкъ работаетъ и для потомства.