Марков Е. Л. Грехи и нужды нашей средней школы. — 1900

„Живая душа“ въ школѣ.
Мысли и воспоминанія стараго педагога.
I.
Давно уже почувствовало наше общество внутрен-
нее недомоганіе, разъѣдающее у насъ молодое поко-
лѣніе, и въ печати также давно раздаются голоса,
силящіеся уяснить причины такого недомоганія, уста-
новить его діагнозъ и способы леченія. Многое, какъ
будто, уже понято, много сказано правды, но сдѣлано
пока очень мало; да и понято, и сказано еще далеко
не все, и едва ли самое главное. Конечно, прежде
всего нужно признаться, что ни въ какія другія эпохи
нашей общественной жизни юношество у насъ не пре-
бывало въ идеальномъ равновѣсіи духа, не отлича-
лось какими-нибудь идиллическими стремленіями... Это
и понятно, само собою: въ молодомъ нарастающемъ
поколѣніи всѣ духовные элементы, свойственные са-
мому обществу, волнуются, сталкиваются и бродятъ
еще гораздо сильнѣе и тревожнѣе, чѣмъ въ устано-
вившихся уже слояхъ общества; а такъ какъ наше
общество съ конца 50-хъ годовъ само переживаетъ
очень критическую эпоху своей исторической жизни,
заканчивая чуть не средневѣковой полуазіатскій строй

своего внутренняго быта и съ тяжелыми усиліями
вступая полноправнымъ членомъ въ просвѣщенную
семью европейскихъ народовъ, — то было бы странно
ожидать спокойнаго и правильнаго роста самой впе-
чатлительной, самой неустойчивой части этого обще-
ства, въ которой, какъ въ молодомъ, еще не отстояв-
шемся винѣ, играютъ соки будущаго...
Вотъ почему въ вопросѣ воспитанія молодого поко-
лѣнія, какъ и во всякомъ серьезномъ практическомъ
вопросѣ, необходимо прежде всего намъ самимъ пол-
ное спокойствіе духа; только оно одно можетъ пред-
ставить намъ въ истинномъ свѣтѣ, безъ болѣзнен-
ныхъ преувеличеній, безъ тенденціознаго окрашиванія,
наше важнѣйшее общественное и государственное дѣло.
Приступать же къ обсужденію его, а тѣмъ болѣе
къ практическимъ мѣрамъ въ немъ, подъ свѣжимъ
впечатлѣніемъ возмущающихъ насъ мимолетныхъ явле-
ній, когда событія минуты невольно представляются
ихъ свидѣтелямъ и участникамъ въ гораздо болѣе
тревожномъ и опасномъ свѣтѣ, — значитъ съ своей
стороны помогать дальнѣйшему неправильному ходу
дѣла и ошибочно принимать болѣзненныя вспышки
организма за нормальную физіологическую дѣятель-
ность его.
Я, самъ отецъ, воспитавшій нѣсколькихъ сыновей и
дочерей, довольно долго былъ педагогомъ, искренно
увлеченнымъ этимъ призваніемъ; самъ родился въ
очень многолюдной семьѣ братьевъ и сестеръ; зналъ
хорошо своихъ многочисленныхъ товарищей по гим-
назіи и университету, своихъ многочисленныхъ уче-
никовъ и ученицъ; поддерживаю и до сихъ поръ отно-
шенія съ близкою мнѣ учащеюся молодежью, — и по-
тому считаю себя достаточно знакомымъ съ психоло-
гіею нашего юношества, съ его очень большими не-
достатками, но и съ очень добрыми сторонами.

Мой долголѣтній опытъ оставилъ во мнѣ глубокое
убѣжденіе, что наше юношество очень доступно нрав-
ственному вліянію, и что разумный человѣкъ съ пря-
мымъ, устойчивымъ характеромъ, съ честными прин-
ципами, а прежде всего искренно расположенный къ
молодежи, можетъ безъ особеннаго труда направлять
жизнь юношеской толпы по спокойному и плодотвор-
ному руслу. Опытъ убѣдилъ меня, что почти всѣ такъ
называемые «исторіи» и «безпорядки» нашихъ учеб-
ныхъ заведеній если не вызываются, то поддержива-
ются неумѣлымъ, несправедливымъ или безучастнымъ
отношеніемъ къ молодежи тѣхъ, кто бы долженъ жить
съ нею душа въ душу и ея интересы сдѣлать своимъ,
такъ сказать, семейнымъ интересомъ.
Сколько разъ случалось мнѣ убѣждаться, что одно
только искреннее вхожденіе честнаго воспитателя въ
подробности возникшаго недоразумѣнія, одно сердеч-
ное и разумное объясненіе съ молодыми людьми, чуж-
дое всякаго популярничанья, простое и даже сурово-
откровенное,—разводило, точно какой-нибудь громоот-
водъ, накопившееся въ молодыхъ умахъ электричество
негодованія и возмущенія, и нечувствительно уста-
навливало въ этой сферѣ набѣжавшей грозы тихую
и ясную душевную погоду.
Такіе разумные и вліятельные воспитатели, любив-
шіе дѣтей и любимые дѣтьми, были всегда, конечно,
рѣдки, какъ рѣдки были и учебныя заведенія, гдѣ
дѣло обходилось безъ «исторій» и «безпорядковъ» раз-
наго рода. Но они, однако, были даже и въ то время,
когда мы вообще были бѣднѣе педагогическими и обра-
зовательными силами.
Трудно сомнѣваться, чтобы ихъ не нашлось еще
больше теперь, когда общественные нравы стали во-
обще гуманнѣе, когда образованіе разлилось гораздо
шире въ русскомъ народѣ, и когда каждому изъ насъ

стали яснѣе и обязательнѣе наши нравственные и
гражданскіе идеалы. Если же въ практикѣ нашихъ
нынѣшнихъ учебныхъ заведеній мы слишкомъ рѣдко
встрѣчаемъ эти крайне желательныя и совершенно
необходимыя отношенія воспитателей къ ученикамъ,
то причину этого нужно искать въ томъ омертвѣніи
внутренней жизни этихъ заведеній, въ томъ уничто-
женіи всякой воспитательной самостоятельности ихъ,
которыя явились роковымъ послѣдствіемъ строгой
канцелярской централизации учебнаго дѣла. Система
недовѣрія къ учителю, къ ученику, къ главнымъ ру-
ководителямъ учебнаго заведенія, къ обществу, къ
самимъ родителямъ, вызванная, можетъ быть, исто-
рическими обстоятельствами, мертвою рукою легла
на наше воспитательное дѣло и обратила его въ ме-
ханическое отправленіе служебной обязанности, по-
добно всякому другому чиновничьему «присутствен-
ному мѣсту». Въ указанномъ часу всѣ приходили въ
классы; до указаннаго часа по указанной книгѣ про-
ходили указанное число страницъ, отвѣчали на экза-
менахъ на указанные высшимъ начальствомъ вопросы,
и даже за проступки должны были нести то наказа-
ніе, которое было заранѣе предназначено въ утвер-
жденной разъ навсегда и для всѣхъ таблицѣ наказа-
ній. Все было до того предусмотрѣно и предуставлено
заранѣе чиновничьею инстанціею, живущею за три-
девять земель отъ воспитывающагося юношества, и до
того механизировано, что какой-нибудь Эдиссонъ могъ
бы, кажется, изобрѣсти машинку, вполнѣ способную
замѣнить эти прямолинейные распорядки учебнаго на-
чальства. Учитель, воспитатель, директоръ—потеряли
всякій живой интересъ къ живому дѣлу, которымъ
механически правила издали чужая, холодная, но тѣмъ
не менѣе властная рука. Естественно, что люди, пре-
данные сердцемъ дѣлу воспитанія, вынуждены были,

въ такихъ условіяхъ, при первой возможности поки-
дать его и искать другихъ занятій, а ряды педаго-
говъ невольно пополнялись людьми иныхъ взглядовъ,
смотрѣвшихъ на свое призваніе, исключительно какъ
на средство получать жалованье и выслуживать пан-
сіонъ. Механизація проникла даже въ религіозную
жизнь учебныхъ заведеній, и какія-нибудь обязатель-
ныя колѣнопреклоненія цѣлой корпораціи въ извѣст-
ные моменты церковныхъ службъ, напоминающія го-
раздо болѣе исполненіе воинской команды, чѣмъ искрен-
нее движеніе растроганнаго сердца, стали требоваться
начальствомъ въ замѣнъ воспитанія въ дѣтяхъ ихъ
собственнаго религіознаго чувства.
При такой системѣ, обезличившей одинаково и вос-
питателя, и воспитанника, обратившей ихъ въ безу-
частный колесики учебной машинки, былое значеніе
педагогическихъ совѣтовъ, составлявшихъ въ болѣе
счастливыя эпохи нашей учебной жизни «живую
душу» и двигающій импульсъ заведенія, совершенно
уничтожилось; никакіе воспитательные и учебные
опыты, никакія отступленія отъ строго предписан-
ныхъ формъ и нормъ, иначе сказать, никакая искрен-
няя внутренняя дѣятельность учебнаго заведенія
не допускалась и сдѣлалась невозможною. На съѣзды
учителей, ихъ конференціи, публичныя чтенія, на
всякое участіе «казеннаго педагога» въ духовной жизни
мѣстнаго общества стали смотрѣть, какъ на вредную
ересь, какъ на признакъ служебной неблагонадежно-
сти, и дошли по этому пути до того, ЧТО ВЪ НЕКОТО-
РЫХЪ извѣстныхъ мнѣ губернскихъ городахъ учителя
среднихъ учебныхъ заведеній, составляющіе въ сущ-
ности главную и чуть не единственную просвѣщен-
ную силу мѣстнаго общества, подъ страхомъ быть на
дурномъ счету у начальства, не осмѣливались прини-
мать участіе ни въ народныхъ чтеніяхъ, ни въ пуб-

личныхъ лекціяхъ, ни въ общественныхъ библіоте-
кахъ, ни въ какомъ вообще просвѣтительномъ учреж-
деніи, предпринятомъ внѣ предписаній начальства,
Понятно, что такой неестественный мертвящій строй
нашихъ учебныхъ заведеній отразился самымъ вред-
нымъ образомъ не только на впечатлительной натурѣ
учащихся, но и на отношеніи къ заведенію самихъ
учителей и воспитателей. Привыкнувъ къ родственно-
близкимъ отношеніямъ воспитанниковъ моего времени
къ воспитавшему ихъ заведенію, къ ихъ благодуш-
ныхъ воспоминаніямъ о своихъ даже плохихъ и чу-
даковатыхъ учителяхъ, къ ихъ радостно дружествен-
нымъ встрѣчамъ съ бывшими своими наставниками,—
я съ искреннимъ изумленіемъ видѣлъ и слышалъ
кругомъ себя всякаго рода выраженія вражды и пол-
наго отчужденія бывшихъ учениковъ послѣдней фор-
маціи къ тому заведенію, въ которомъ они провели
лучшіе годы своего дѣтства и юности. А гдѣ нѣтъ
любви, уваженія и привязанности, тамъ какое же
можетъ быть полезное нравственное вліяніе, сколько бы
вы ни прививали дѣтямъ почтительности и благонравія
сажаньемъ подъ арестъ и плохими баллами за поведеніе!
Восемь или девять-десять лѣтъ самаго чуткаго и
опаснаго возраста, когда въ подрастающемъ юношѣ
складываются всѣ его будущіе вкусы, расположенія
и взгляды на жизнь и людей, провести въ такомъ
враждебномъ и отрицательномъ настроеніи—это, какъ
хотите, не можетъ не отразиться глубоко и на буду-
щемъ студентѣ, который невольно осужденъ входить
въ сравнительно свободную сферу своей новой жизни
безъ всякихъ нравственныхъ устоевъ и тормозовъ,
безъ внутренняго запаса любви и мира, если, конечно,
ему не посчастливилось собрать этотъ драгоцѣнный
запасъ въ какой-нибудь исключительно благопріятной
семейной обстановкѣ своей.

Лекарство противъ этого зла указывается самимъ
же этимъ зломъ. Уничтожить механическое бездушіе
нашего воспитательнаго дѣла, измѣнить его канце-
лярски-чиновническій характеръ, возвратить учебнымъ
заведеніямъ ихъ живую, искреннюю жизнь, ихъ есте-
ственную физіономію, не всегда похожую на всѣ дру-
гія,—вотъ что одно необходимо теперь. Это, конечно,
не достигается предписаніями. Нельзя приказать че-
ловѣку: будь искрененъ, интересуйся дѣломъ, люби
тѣхъ, кого ты воспитываешь! Но можно и должно
поставить людей въ такое положеніе, что они сами,
наконецъ, станутъ искренно интересоваться дѣломъ и
безъ предписанія начальства привяжутся сердцемъ къ
питомцамъ своимъ. Для этого прежде всего нужно,
чтобы люди, которымъ поручается дѣло, почувство-
вали себя сколько-нибудь хозяевами его, сознали бы,
что ихъ личныя дружныя усилія могутъ достигнуть
чего-нибудь, что они свободны выбирать для дости-
женія поставленной цѣли тѣ средства, въ которыя
они вѣрятъ, которыхъ силу они испытали... Слѣдите
внимательно за тѣмъ, что и какъ они дѣлаютъ, тре-
буйте отчета, давайте совѣты, безпощадно устраняйте
неумѣлыхъ или нерадивыхъ, строго выбирайте своихъ
работниковъ,—но не мѣшайте тѣмъ, кому вы вѣрите,
вести дѣло по мѣрѣ ихъ разумѣнія, на ихъ отвѣтствен-
ность, не стѣсняйте свободы внутренней жизни заве-
денія однообразными предписаніями, безчисленными
формальными требованіями и, главное, пагубнымъ не-
довѣріемъ, которое убиваетъ все живое и искреннее...
II.
Я считаю вполнѣ умѣстнымъ привести здѣсь не-
большую иллюстрацію къ только-что высказаннымъ
мыслямъ изъ своихъ личныхъ воспоминаній о другой,

давно уже прошедшей, эпохѣ нашей педагогической
жизни, которую вѣрнѣе всего назвать «эпохою Пиро-
гова», и въ которой, несмотря на нѣкоторыя ея увле-
ченія и ошибки, жило высоко-нравственное и плодо-
творное начало. Я въ правѣ считать себя однимъ изъ
скромныхъ дѣятелей той далекой эпохи, принципы
которой я старался проводить и въ своей позднѣй-
шей педагогической дѣятельности, при совершенно
уже измѣнившихся общихъ условіяхъ.
Мнѣ посчастливилось въ ранней молодости быть
дѣятельнымъ членомъ очень своеобразнаго педагоги-
ческаго улья, о которомъ когда-то довольно много го-
ворилось и писалось, о которомъ, конечно, теперь со-
вершенно забыли, но о которомъ особенно кстати вспо-
мнить именно теперь, какъ о противоположномъ полюсѣ
своего рода нашихъ современныхъ учебныхъ заведеній.
Я говорю о тульской гимназіи конца 50-хъ и на-
чала 60-хъ годовъ.
Свѣтлая эпоха русскаго возрожденія застала эту
гимназію въ самомъ плачевномъ состояніи, напоми-
навшемъ художественныя картины педагогическаго
быта въ романѣ «Кто виноватъ». Новый попечитель
московскаго учебнаго округа, генералъ Исаковъ, свя-
завшій потомъ свое имя съ широкимъ подъемомъ
нашего военно-учебнаго образованія, хотя самъ былъ
мало знакомъ съ вопросами педагогіи, но обладалъ
большимъ тактомъ и очень здравымъ умомъ, ко-
торый помогалъ ему удачно выбирать людей, заслу-
живавшихъ довѣрія и вполнѣ пригодныхъ къ дѣлу
Остановившись на такомъ человѣкѣ, онъ предоста-
влялъ ему возможную свободу дѣйствій и, сознавая
тогдашнее прискорбное состояніе нашего учебнаго
дѣла, охотно шелъ навстрѣчу самымъ смѣлымъ пе-
дагогическимъ опытамъ по новому, свѣжему пути.
Тульскую гимназію, обратившуюся чуть не въ «бурсу»,

необходимо было пересоздать и воскресить совсѣмъ
заново. Исаковъ посылаетъ туда директоромъ—съ са-
мыми широкими полномочіями удалять и приглашать,
кого онъ сочтетъ нужнымъ—одного изъ замѣчатель-
ныхъ учителей московскихъ гимназій, И. Ѳ. Гаяринат
человѣка очень солиднаго филологическаго образова-
нія, серьезнаго теоретическаго ума и чрезвычайно
стойкаго характера.
Гаяринъ, рѣшившійся сразу очистить «Авгіевы ко-
нюшни» тульской гимназіи, собираетъ вокругъ себя
кучку свѣжихъ молодыхъ людей, только-что окончив-
шихъ университетскіе курсы, совсѣмъ не того типа,
изъ котораго обыкновенно набирался нашъ учитель-
скій персоналъ. Со свойственною ему убѣдитель-
ностью, онъ уговариваетъ посвятить себя плодотвор-
ному дѣлу воспитанія молодыхъ поколѣній возрожда-
ющейся Россіи нѣсколькихъ даровитыхъ кандидатовъ
университета, готовившихся къ ученой карьерѣ, и по
своему матеріальному и общественному положенію
вовсе не нуждавшихся въ такой скромной службѣ,
какъ мѣсто учителя гимназіи.
Нѣкоторые изъ этихъ молодыхъ людей были мои
близкіе пріятели. Я жилъ тогда за границею, слушая
лекціи въ нѣмецкихъ университетахъ и готовясь къ
магистерскому экзамену по одному изъ предметовъ
естественнаго факультета, такъ какъ тоже предпола-
галъ посвятить себя ученой карьерѣ, вовсе не мечтая
объ учительствѣ. Вдругъ получаю страстное посланіе
отъ своихъ пріятелей. Цѣлое воззваніе идти вмѣстѣ
съ ними—спасать отечество, воспитывать новаго граж-
данина для обновленнаго отечества.—Можетъ ли идти
въ сравненіе съ этимъ великимъ плодотворнымъ дѣ-
ломъ жизни, съ этимъ возвышеннымъ гражданскимъ
подвигомъ сухое, занятіе какою-нибудь зоологіею или
ботаникою!—убѣждали меня мои пріятели.

Я не заставилъ ждать себя; перспектива посвятить
себя такому плодотворному дѣлу, какъ воспитаніе но-
ваго русскаго гражданина, увлекла меня такъ же, какъ
и моихъ товарищей. Они писали такія «хорошія вещи»
о новомъ директорѣ, его свѣтлыхъ взглядахъ и ши-
рокихъ планахъ, что я безъ сожалѣнія бросилъ свои
заграничныя ученыя занятія и поспѣшилъ на ро-
дину— скорѣе приниматься за насущно-необходимую
и живую работу. Мы были всѣ холостые и—кромѣ
Гаярина—всѣ очень молодые. Никакихъ чиновничь-
ихъ отношеній между нами не полагалось. Я сейчасъ
же перетянулъ въ тульскую гимназію меньшого брата
своего, только-что кончившаго въ это время курсъ въ
московскомъ университетѣ; мы наняли вчетверомъ—
Гаяринъ, мы двое и еще одинъ'нашъ пріятель—боль-
шое общее помѣщеніе, накупили всякихъ книгъ и
пособій, навыписали педагогическихъ журналовъ и
стали жить и трудиться совсѣмъ по-товарищески, по-
свящая всѣ дни самой одушевленной работѣ въ гим-
назіи, значительную часть ночи проводя за приго-
товленіями къ завтрашнимъ урокамъ не только по
русскимъ, тогда еще немногочисленнымъ, но, глав-
нымъ образомъ, по иностраннымъ источникамъ, и
вырабатывая путемъ жаркихъ споровъ и обмѣна мы-
слей посильные взгляды на мало еще знакомые намъ
вопросы преподаванія и воспитанія. Мы четверо со-
ставляли своего рода центральное ядро нашего педа-
гогическаго кружка, были запѣвалами его; но всѣ во-
просы, выработанные или намѣченные въ нашихъ
домашнихъ бесѣдахъ, непремѣнно обсуждались все-
сторонне и съ полнѣйшею свободою въ педагогиче-
скихъ совѣтахъ гимназіи, которые собирались очень
часто и кипѣли самою искреннею жизнью. Конечно,
главною направляющею силою въ нихъ былъ все-
таки Гаяринъ, особенно въ первое время, пока мы,

слишкомъ еще молодые и неопытные, не успѣли
усвоить себѣ изъ своего энергическаго опыта само-
стоятельныхъ взглядовъ на дѣло, съ которыми по-
томъ пришлось, разумѣется, очень считаться.
Благодаря полному довѣрію попечителя округа и
замѣчательному дару Гаярина подчинять людей сво-
ему образу мыслей, тульская гимназія безъ всякихъ
формальныхъ разрѣшеній мало-по-малу совсѣмъ от-
ступила отъ офиціальныхъ программъ преподаванія
и воспитанія и превратилась, такъ сказать, въ дѣя-
тельную педагогическую лабораторію, гдѣ испробова-
лись и примѣнялись разныя педагогическія системы
и методы. Многое, что вошло потомъ въ обиходъ на-
шихъ учебныхъ заведеній, было введено, какъ первый
опытъ, въ тульской гимназіи того времени. Въ двухъ
первыхъ классахъ гимназіи, напримѣръ, кромѣ Закона
Божія, оставшагося за священникомъ, всѣ предметы
преподавались однимъ хорошо образованнымъ «клас-
снымъ учителемъ», съ тою цѣлью, чтобы дѣти, еще
не знакомыя съ порядками учебнаго заведенія, только--
что вышедшія изъ семьи, могли находиться подъ
однимъ и тѣмъ же систематическимъ вліяніемъ вос-
питателя, всецѣло отвѣчавшаго за ихъ успѣхи и нрав-
ственное направленіе и становившагося по отношенію
къ нимъ въ своего рода родительскія отношенія,
особенно понятныя и привычныя дѣтямъ При этомъ
порядкѣ учитель самымъ близкимъ образомъ узнавалъ
своихъ учениковъ, входилъ въ ихъ нужды и затруд-
ненія и не могъ обременять ихъ непосильными тру-
дами, какъ это невольно дѣлается при наличности
восьми или десяти различныхъ учителей, требующихъ
каждый свое, не желающихъ и не могущихъ знать
всей совокупности подчасъ непосильныхъ требованій
съ ребенка, недавно только научившагося читать и
писать.

Тульская гимназія ввела первая «классныхъ над-
зирателей», распредѣливъ всѣ классы, гдѣ учили
многіе преподаватели, между самыми ревностными и
надежными членами гимназіи; директоръ и инспекторъ
также имѣли каждый по своему классу. «Классный
надзиратель» являлся своего рода опекуномъ класса,
его нравственнымъ руководителемъ, помощникомъ и
защитникомъ. Онъ долженъ былъ сглаживать ту не-
равномѣрность въ учебныхъ требованіяхъ отдѣльныхъ
учителей, о которой я сейчасъ говорилъ; онъ слѣдилъ
за поведеніемъ и ученьемъ дѣтей, разслѣдовалъ и,
насколько могъ, устранилъ причины ихъ неуспѣховъ;
входилъ въ сношенія съ ихъ родными; на педагоги-
ческихъ совѣтахъ давалъ необходимыя свѣдѣнія о
своихъ ученикахъ и защищалъ ихъ законные интересы.
Пресловутый типъ «надзирателей» стариннаго фа-
сона, обыкновенно подававшій поводъ живымъ и ве-
селымъ мальчишкамъ къ выходкамъ и школярству
всякаго рода, въ тульской гимназіи былъ замѣненъ
дневными дежурствами, за особую плату, образован-
ныхъ и наиболѣе популярныхъ учителей; и прежніе
надзиратели обращены были въ «ночныхъ _ надзира-
телей» за пансіонерами, такъ какъ оставлять безъ
надзора по ночамъ многолюдное скопище дѣтей и
юношей было бы совсѣмъ не педагогично; требовать
же этого надзора отъ того же лица, которое въ конецъ
измучилось своею дневною вознею < съ толпами маль-
чугановъ,—какъ это дѣлалось прежде,—мы считали
просто безчеловѣчнымъ.
Отношенія инспектора, учителей, надзирателей, клас-
сныхъ наставниковъ—къ дѣтямъ, особенно же къ пан-
сіонерамъ, постоянно жившимъ въ гимназіи, сдѣлались
мало-по-малу самыми близкими и простыми. Родители
съ изумленіемъ и удовольствіемъ видѣли и не разъ
передавали это намъ, что дѣти ихъ не со страхомъ и

уныніемъ, какъ прежде, а съ радостнымъ чувствомъ
отправлялись въ гимназію и разсказывалъ о ней своимъ
домашнимъ самыя дружелюбныя вещи. Не разъ, бывало,
приходилось мнѣ, будучи инспекторомъ, съ братомъ
и другими воспитателями, уводить подъ свободный
день толпу дѣтишекъ куда-нибудь въ Малиновую-
Засѣку или въ другой лѣсъ, верстъ за 15 и 20, ночевать
съ ними въ лѣсу вокругъ костра, аппетитно поужи-
навъ кашею изъ котелка, да яичницею, изготовленною
самими же ребятишками, бесѣдуя съ ними какою-нибудь
чудною лунною ночью обо всемъ, что интересовало ихъ,
собирая по пути насѣкомыхъ и растенія и объясняя
имъ кстати любопытныя явленія природы. А тутъ и
веселыя игры на вольномъ воздухѣ, и перегонки, и
борьба, и лазанье по деревьямъ, дружныя хоровыя
пѣсни и сказки, напоминавшія привязчивой дѣтворѣ
покинутыя ими родныя поля и села. Такія непритя-
зательныя, совсѣмъ домашнія прогулки сближаютъ
воспитанника съ воспитателемъ иногда въ одну свѣтло
и радостно проведенную ночь болѣе, чѣмъ цѣлые годы
холодныхъ начальническихъ отношеній, и заставляютъ
его потомъ вспоминать о пріютившемъ его заведеніи
такъ же тепло, какъ и о родномъ домѣ.
Старшій, болѣе его знающій и болѣе его опытный
человѣкъ, всегда къ нему справедливый и участливый,
не забывающій его молодой потребности въ радостномъ
отдыхѣ, въ сердечныхъ отношеніяхъ, можетъ съ
полною увѣренностью относиться строго и къ его
дурнымъ поступкамъ, къ его лѣни и шалостямъ, и
плодотворно вліяетъ на его нравственныя влеченія.
Безъ этой же душевной близости воспитателя къ
дѣтямъ, всѣ его нравоученія и взысканія будутъ сродни
тому вліянію, которое оказываетъ тюремный смотри-
тель на своихъ арестантовъ.

Учебная часть подверглась въ нашей гимназіи огром-
нымъ измѣненіямъ. Латынь была урѣзана до-нельзя
и сведена почти на необязательный предметъ, къ боль-
шому огорченію нашего латиниста; въ маленькихъ
классахъ ея вовсе не было, а въ большихъ читались
большею частью классическіе авторы. Зато русскій
языкъ, исторія, географія, физика, естественная исторія,
новые языки, французскій и нѣмецкій, получили силь-
ное расширеніе; математика оставалась безъ ослабленія;
по физикѣ и естественнымъ наукамъ пріобрѣтались
всякаго рода наглядный пособія и инструменты, все
объяснялось демонстративно и при дѣятельномъ участіи
самого класса, такъ что ученики увлекались этими
предметами болѣе всего. Въ двухъ старшихъ классахъ
по русскому языку, исторіи, географіи—дѣлался уже
нѣкоторый переходъ къ университетскому преподаванію.
Читались и объяснялись очень серьезно авторы; выби-
рались болѣе крупныя историческія эпохи и обрабо-
тывались по новѣйшимъ источникамъ гораздо подробнѣе
и интереснѣе, чѣмъ помѣщалось въ учебникахъ; гео-
графія проходилась научная, а не дѣтская, въ своихъ
общихъ законахъ, а не въ безполезной номенклатурѣ,
и при сильнѣйшемъ участіи всякихъ наглядныхъ по-
собій, чертежей, картъ, рисунковъ, этнографическихъ
моделей и пр. Иностранные преподаватели иностран-
ныхъ языковъ были значительно сокращены въ своей
дѣятельности, весьма рѣдко приносящей пользу по со-
вершенному незнакомству ихъ съ русскимъ языкомъ
и требованьями дидактики. Въ самыхъ маленькихъ
классахъ ихъ вытѣснили русскіе «классные учителя», а
въ самыхъ высшихъ часть ихъ уроковъ была отобрана,
для чтенія съ учениками лучшихъ нѣмецкихъ и фран-
цузскихъ авторовъ, въ руки тѣхъ изъ насъ, кто основа-
тельно зналъ эти языки и могъ пріучить учениковъ
къ правильному переводу съ нихъ на русскій языкъ.

Оригинальные педагогическіе порядки и пріемы
тульской гимназіи обратили на себя вниманіе печати
и общества, и много лицъ офиціальныхъ и неофи-
ціальныхъ, не говоря уже объ окружномъ начальствѣ,
пріѣзжало нарочно въ Тулу познакомиться съ устрой-
ствомъ ея гимназіи. Изъ рижскаго округа были при-
сланы даже нѣсколько молодыхъ людей, готовившихся
въ учителя,—поучиться нѣкоторымъ русскимъ пред-
метамъ въ тульской гимназіи. Предсѣдатель ученаго
комитета министерства народнаго просвѣщенія, Ал.
Ст. Вороновъ, и членъ этого комитета, Н. X. Вессель,
издававшій тогда вмѣстѣ съ Паульсономъ извѣстный
педагогическій журнала «Учитель», также посѣтили
тульскую гимназію и, подробно ознакомившись со всѣми
своеобразными чертами ея, дали о ней въ свое время
самый благопріятный отзывъ, сильно поднявшій репу-
тацію нашего заведенія. Авторитетъ его въ мѣстномъ
обществѣ выросъ очень высоко, и къ намъ старались
отдавать дѣтей изъ другихъ, сосѣднихъ губерній.
Несомнѣнно, далеко еще не все было хорошо у
насъ; много было ошибокъ, увлеченій, недосмотровъ,
человѣческихъ слабостей. Но за одно можно было
ручаться,—что въ нашей гимназіи любили дѣтей, ста-
рались о дѣтяхъ и не жалѣли себя для нихъ (говорю,
конечно, о лучшихъ руководящихъ силахъ гимназіи;;
любили зато и дѣти гимназію и ея дѣятелей, и даже
теперь, сорокъ лѣтъ спустя, вспоминаютъ ихъ добромъ
и любовью, какъ мнѣ приходилось много разъ убѣ-
ждаться.
III.
Въ мѣстномъ обществѣ того времени, особенно въ
мѣстной администраціи, конечно, были элементы, враж-
дебно относившіеся къ гимназіи и главнымъ работ-
никамъ ея именно за тотъ ея неформальный и семейный

характеръ, о которомъ я сейчасъ говорилъ, за прин-
ципіальное изгнаніе изъ нея всякаго чиновническаго
духа. Надо отдать справедливость Гаярину, что онъ
былъ непоколебимъ въ этихъ взглядахъ своихъ, и въ
проведеніи ихъ доходилъ иногда до очень серьезнаго
риска. Чиновничество, канцелярщина до того заѣли и
задавили дореформенную Россію, что людямъ, вдохно-
влявшимся возрождающимся идеалами новаго царство-
ванія, было такъ естественно видѣть въ этой бездуш-
ной казенной формалистикѣ чуть не главнаго врага
народнаго благополучія и бороться противъ нея всѣми
силами своими. Какъ характеристическую черту на-
строеній и людей того времени, я разскажу здѣсь два
выдающихся случая изъ жизни тульской гимназіи
или, вѣрнѣеч ея энергическаго и рѣшительнаго дирек-
тора. Вмѣстѣ съ тѣмъ, одинъ изъ этихъ случаевъ еще
лишній разъ, сверхъ многихъ другихъ, обрисовываетъ
удивительную доброту и мягкость сердца покойнаго
Царя-Освободителя.
Пріѣзжаетъ императоръ Александръ Н-й въ Тулу,
въ самые первые годы своего царствованія. Пред-
ставляются ему всѣ мѣстные чиновники. Получаетъ,
конечно, повѣстку и директоръ гимназіи, или, какъ
онъ тогда именовался, директоръ училищъ Тульской
губерніи. Директоръ недавно только пріѣхалъ на свое
мѣсто, и въ своемъ отчужденіи отъ всякихъ чинов-
ничьихъ вкусовъ, даже не успѣлъ обмѣнять своего
стараго учительскаго мундиришка на директорскій.
Какъ ему ѣхать такъ къ Царю, да и зачѣмъ онъ тамъ?
Какой онъ чиновникъ, и можетъ ли Государь замѣтить
отсутствіе такой скромной единицы?—думаетъ себѣ
Гаяринъ,—махнулъ рукой и не поѣхалъ.
Вдругъ совсѣмъ неожиданно Государь спраши-
ваетъ:—А гдѣ же директоръ гимназіи?
Губернаторъ растерялся и бросился въ прихожую,

гдѣ полицеймейстеръ только-что получилъ отъ него
списокъ генералитета, приглашеннаго къ столу Его
Величества.
— Директора гимназіи пригласите къ Государю!-
торопливо крикнулъ онъ ему, и сейчасъ же возвра-
тился въ пріемную.
Полиціймейстеръ, вѣроятно, собразилъ, что пріемъ
сейчасъ кончится, и что не можетъ же Государь давать
отдѣльную аудіенцію директору, а что, безъ сомнѣнія,
приказано пригласить его вмѣстѣ съ другими къ обѣду.
'Вдетъ въ гимназію и при всей педагогической
корпораціи торжественно объявляетъ опѣшившему
Гаярину монаршее приглашеніе къ Высочайшему столу.
Разумѣется, такая невиданная и неслыханная для
гимназіи честь тотчасъ же разносится гимназистами
по всему городу, и всѣ видятъ въ этомъ приглашеніи
знаменательное событіе новаго царствованія, отсту-
пающего отъ вѣковой рутины и желающаго публично
выказать особенное вниманіе къ дѣлу народнаго про-
свѣщенія.
Гаяринъ, до-нёльзя смущенный и своимъ отсутстві-
емъ на представленіи, и необходимостью явиться къ
Высочайшему столу безъ надлежащаго мундира,—тѣмъ
не менѣе, самъ смотритъ на свое приглашеніе, какъ
на фактъ высоко утѣшительный и много обѣщающій
въ будущемъ для судебъ образовательнаго дѣла. Не
ѣхать, во всякомъ случаѣ, невозможно, и онъ, скрѣпя
сердце, ѣдетъ въ домъ губернатора, гдѣ остановился
Государь, нацѣпивши свой смиренный, учительскій
мундиръ съ какою-то одинокою жалкою медалькою,
наглядно указывающею на отсутствіе всякихъ знаковъ
отличія.
— Вы зачѣмъ же сюда?—спрашиваетъ его изумлен-
ный губернаторъ, сильно не любившій Гаярина за
гордость» его и за «либеральныя мненія».

— Вамъ лучше знать, — отвѣчаетъ съ дѣланнымъ
спокойствіемъ Гаяринъ:—вашъ же полицеймейстеръ
вашимъ именемъ пригласилъ меня къ Высочайшему
столу.
— Помилуйте, это какое-нибудь огромное недоразу-
мѣніе!—горячится старый генералъ.—Вы не пригла-
шены къ обѣду, и я прошу васъ уѣхать какъ можно
скорѣе, потому что сейчасъ выйдетъ Государь!
— Все это такъ странно и неожиданно, что дайте
мнѣ минутку подумать, какъ мнѣ поступить!—заявля-
етъ окончательно растерявшійся директоръ.
Черезъ минуту губернаторъ опять около него:
— Что вы дѣлаете?Ради Бога, уѣзжайте! Говорятъ
вамъ,—Государь сейчасъ выйдетъ...
Но Гаяринъ уже успѣлъ собраться съ мыслями и
рѣшилъ, что ему дѣлать.
— Видите ли,—говоритъ онъ:—какъ Ив. Ѳед. Гая-
ринъ, я, конечно, сейчасъ бы уѣхалъ; но я тутъ не
Гаяринъ, а директоръ гимназіи, и долженъ поддержи-
вать честь своего учрежденія. Я не хочу, чтобы ска-
зали, будто директоръ затесался на царскій обѣдъ и
его оттуда выгнали. Меня пригласили, я явился и от-
сюда не уйду. Пусть отвѣчаютъ за это тѣ, кто при-
глашалъ меня... Это—мое послѣднее слово.
Напрасно растерянный старикъ упрашивалъ непре-
клоннаго педагога и приводилъ увѣщевать его лицъ
царской свиты. Гаяринъ всѣмъ отвѣчалъ то же, объя-
вивъ, что онъ лично готовъ понести за это всякаго
рода ответственность, но считаетъ долгомъ поддер-
жать достоинство представителя учебнаго вѣдомства.
Въ жару горячихъ споровъ и уговоровъ дверь рас-
творяется настежь и появляется Государь. Идутъ въ
столовую,.гдѣ мѣста, разумѣется, строго разсчитаны.
Гаяринъ, блѣдный, съ мучительнѣйшимъ чувствомъ
внутри, спѣшитъ сѣсть около единственной фигуры

въ гражданскомъ платьѣ,—лейбъ-медика Енохина; са-
дятся и другіе, но одинъ какой-то генералъ растерянно
мечется кругомъ стола, не находя себѣ мѣста.
— Прибора нѣтъ!—замѣчаетъ Государь.
Приборъ, конечно, сейчасъ же является, а сидящій
около Государя генералъ-адъютантъ сообщаетъ ему
потихоньку уже дошедшую до него новость о причинѣ,
почему недостало приборовъ.
Сидѣвшіе противъ Гаярина лица свиты, какъ онъ
разсказывалъ мнѣ, весь обѣдъ прожигали его враж-
дебными и насмѣшливыми взглядами, перешептыва-
лись на его счетъ между собою, и только добрый
лейбъ-медикъ, догадавшійся, вѣроятно, о происшед-
шемъ недоразумѣніи, очень любезно подливалъ все
время вино своему злополучному сосѣду, едва имѣв-
шему силы досидѣть до конца обѣда. Было прика-
зано нарядить слѣдствіе по этому поводу, и разслѣ-
довать дѣло поручено было тому же тульскому губер-
натору, врагу Гаярина. Гаяринъ въ своемъ отзывѣ
откровенно изложилъ все, какъ было, объяснивъ и по-
бужденія, заставившій его предпочесть непрошенное
присутствіе за обѣдомъ позорному удаленію. Дѣло ос-
талось безъ всякихъ послѣдствій, но авторитетъ Гая-
рина въ мѣстномъ обществѣ послѣ такого смѣлаго по-
ступка выросъ неимовѣрно. Въ иностранныхъ газе-
тахъ писали тогда объ этомъ случаѣ всякія небылицы,
и я хорошо помню, что въ «Kolnisclie Zeitung» слу-
чай съ Гаяринымъ описывался какъ характерное для
той эпохи столкновеніе гражданскаго элемента съ
военнымъ, при чемъ сообщалось, будто народъ на ули-
цахъ кричалъ Гаярину ура, какъ герою, и кидалъ
вверхъ шапки! Разумѣется, ничего подобнаго не было.
Другой случай вышелъ нѣсколько комичнымъ. Пріѣз-
жаетъ въ Тулу новый губернаторъ Шидловскій, быв-
шій потомъ начальникомъ Ш-го Отдѣленія и товари-

щемъ министра внутреннихъ дѣлъ, человѣкъ очень
крутыхъ взглядовъ на свою административную власть,
откровенно объявившій на первомъ же представленіи
чиновниковъ, какъ тогда намъ разсказывалъ что его
лишили, за строгость, командованія полкомъ, и что,
очень можетъ быть, лишатъ за то же и губернатор-
ства; но что, тѣмъ не менѣе, онъ намѣренъ со всею
строгостью взыскивать за всякія нарушенія служеб-
наго порядка, ибо иначе дѣйствовать не можетъ...
Въ силу своихъ убѣжденій, что педагоги вовсе не
чиновники, и гимназія вовсе не присутственное мѣсто,
Гаяринъ, получивъ, на ряду съ прочими вѣдомствами,
повѣстку о томъ, что «г. начальникъ губерніи желаетъ
ознакомиться съ начальствомъ и преподавателями
губернской гимназіи такого-то числа въ такомъ-то
часу», сдѣлалъ видъ, будто понялъ повѣстку какъ
желаніе губернатора посѣтить въ назначенное число
нашу гимназію, и, не приглашая учебный персоналъ
на представленіе въ губернаторскій домъ, объявилъ
по гимназіи, что новый губернаторъ хотѣлъ быть въ
ней такого-то числа.
Губернаторъ былъ очень разсерженъ, что никто
изъ учебнаго вѣдомства не явился на общее пред-
ставленіе чиновниковъ, и выражалъ это многимъ на-
шимъ знакомымъ. Черезъ мѣсяцъ или полтора Гая-
рину понадобилось, въ качествѣ члена губернскаго
училищнаго совѣта, переговорить съ губернаторомъ
о какихъ-то дѣлахъ, касающихся народныхъ школъ.
Онъ надѣваетъ черный фракъ и отправляется къ
Шидловскому. Не успѣли окончиться переговоры о дѣлѣ,
какъ Гаяринъ самъ затрогиваетъ щекотливый вопросъ.
— А мы на васъ въ маленькой претензіи,—съ спо-
койною любезностью заявляетъ онъ:—вы обѣщали по-
сѣтить нашу гимназію; мы ждали васъ,—а вы да
сихъ поръ не заглянули къ намъ...

— Я обѣщалъ? когда?—изумленно спрашиваетъ ди-
ректора губернаторъ.
— А каюке: мы получили отъ васъ повѣстку, что
вы желаете ознакомиться, въ такое-то число, съ на-
чальствомъ и преподавателями гимназіи...
— Ахъ, да... но я предполагалъ, что вы будете
такъ добры, пожалуете ко мнѣ... вѣдь это былъ день
общаго представленія чиновниковъ по случаю моего
вступленія въ должность...
— Ну, а мы поняли совсѣмъ иначе: мы думали,
что познакомиться съ нами вы могли, только посѣ-
тивъ заведеніе и ознакомившись на мѣстѣ, какъ ве-
демъ мы въ немъ дѣло, тѣмъ болѣе, что былъ будній
день, и преподаватели во всякомъ случаѣ не могли
бы бросить гимназію и прекратить классы безъ осо-
баго разрѣшенія министерства... Я еще объявилъ во
всѣхъ классахъ, что вы будете къ намъ, и васъ всѣ
ждали...—поучаетъ его Гаяринъ.
— Ахъ, извините, пожалуйста... Тутъ, вѣроятно,
вышло какое-нибудь недоразумѣніе съ повѣсткою...
Мой начальникъ канцеляріи еще такъ мало опытенъ,
вѣчно путаетъ.,.
Совсѣмъ сконфуженный, губернаторъ звонить де-
журнаго чиновника, приказываетъ, очевидно только
для формы, навести какія-то справки, а Гаяринъ
тѣмъ временемъ раскланивается и уходитъ. Въ залѣ
ждалъ его выхода знакомый намъ предводитель дво-
рянства, который разсказалъ намъ въ тотъ же вечеръ
конецъ этого дипломатическаго свиданія.
— Вхожу,—говоритъ,—въ кабинетъ: губернаторъ
ходитъ въ какомъ-то смущеніи по, комнатѣ и поти-
раетъ себѣ лобъ; потомъ вдругъ останавливается и
говоритъ мнѣ:—«Знаете, мнѣ много говорили про вы-
ходки Гаярина, но того, что онъ сейчасъ продѣлалъ
со мною, я ужъ никакъ не ожидалъ. Представьте себѣ,

что этотъ нахалъ, сдѣлавшій противъ меня, какъ вы
знаете, величайшее невѣжество,—заставилъ меня, двѣ
минуты тому назадъ, извиниться передъ нимъ за его
же нахальство»!..
И этотъ поступокъ Гаярина иные могутъ признать
безтактнымъ и некорректнымъ съ служебной точки
зрѣнія; но чтобы оцѣнить его, нужно стать на точку
зрѣнія того переходнаго времени, когда, послѣ погрома
на окровавленныхъ развалинахъ Севастополя безплод-
ныхъ принциповъ формалистики, такъ долго держав-
шихъ могучій народъ нашъ въ состояніи автомата,
всѣ свѣжія силы русскаго общества запросили жадно
и страстно, какъ насушенная земля жаждетъ воды,
живительныхъ началъ простоты и правды, дѣла, а не
показа, человѣка, а не мундира,—словомъ, захотѣли, на-
конецъ, по счастливому выраженію Пирогова, став-
шему девизомъ своего времени,—«быть, а не казаться».
Нечего говорить, сколько самыхъ серьезныхъ не-
пріятностей, столкновеній и тяжелой борьбы вызы-
вало это новое искреннее отношеніе къ воспитатель-
ному дѣлу не только для главнаго руководителя гим-
назіи, но и для тѣхъ изъ насъ, кто болѣе другихъ
сочувствовалъ новому направленію и энергичнѣе по-
могалъ укоренять его. Доносы именные и безымен-
ные сыпались на насъ, и только благодаря свѣтлому
взгляду попечителя округа, Исакова, и тогдашняго
министерства народнаго просвѣщенія,—обрушивались
безсильною грязью на головы тѣхъ, кто посылалъ ихъ.
Что дѣло въ тогдашней тульской гимназіи шло дѣй-
ствительно хорошо, что въ немъ дѣйствительно рабо-
тали добрые работники,—доказываетъ судьба этихъ
дѣятелей ея послѣ того, какъ рѣзкая перемѣна взгля-
довъ въ высшихъ сферахъ министерства народнаго

просвѣщенія вынудила разлетѣться врознь ея дружно
работавшій педагогическій улей.
Попечителемъ московскаго округа былъ назначенъ
генералъ Левшинъ, который рѣшительно не могъ по-
нять возможности учебнаго заведенія безъ букваль-
наго выполненія разныхъ канцелярскихъ параграфовъ
и статей. Продолжать при немъ дѣло такъ, какъ оно
велось, стало невозможно, и мы всѣ рѣшились разой-
тись.
Гаяринъ получилъ мѣсто сначала окружного инспек-
тора въ Москвѣ, а потомъ члена учебнаго совѣта при
военно-учебныхъ заведеніяхъ; я былъ назначенъ ди-
ректоромъ гимназіи въ Симферополь, что было соеди-
нено въ то время и съ обязанностями директора всѣхъ
училищъ Таврической губерніи; брата моего перетя-
нули въ Петербургъ во 2-ю военную гимназію, гдѣ
подъ руководствомъ генерала Даниловича работали
лучшіе наши педагоги, и очень скоро перевели оттуда
инспекторомъ одной изъ- губернскихъ гимназій, а по-
томъ и директоромъ; изъ другихъ учителей Скопинъ,
Гавриловъ получили мѣста въ Петербургъ и выдви-
нулись тамъ, какъ отличные преподаватели; Шишкинъ,
Янчинъ, Фуксъ и Завьяловъ перешли въ Москву, гдѣ
первые трое сейчасъ же открыли, вмѣстѣ съ Полива-
новымъ, лучшую и оригинальнѣйшую изъ частныхъ
гимназій Москвы, а послѣдній сдѣлался весьма ува-
жаемымъ учителемъ одной изъ казенныхъ столичныхъ
гимназій.
Мужская тульская гимназія создала и женскую гим-
назію, можно сказать, изъ ребра своего, потому что
при основаніи своемъ это совсѣмъ еще новое, небы-
валое на Руси учрежденіе было лишено почти вся-
кихъ средствъ существованія, и только настойчивость
и энергія Гаярина по примѣру, котораго всѣ мы дол-
гое время безмездно преподавали въ этой юной жен-

ской гимназіи,— помогли ей стать мало-по-малу на
свои ноги. Женская гимназія была плотью отъ плоти,
костью отъ костей мужской гимназіи и велась съ
тѣмъ же искреннимъ одушевленіемъ, съ тѣмъ же стро-
гимъ отношеніемъ учившихъ и воспитывавшихъ къ
своему долгу и съ тою же живою свободою и само-
стоятельностью преподаванія, какими руководилась
и гимназія-основательница.
Въ главныя руководительницы женской гимназіи
были привлечены личности высокаго нравственнаго
характера и широкаго образованія; между двумя учеб-
ными заведеніями установилась тѣснѣйшая духовная
связь и искреннее единодушіе педагогическихъ взгля-
довъ; женская гимназія съ первыхъ же лѣтъ своего
существованія пріобрѣла такую же популярность въ
мѣстномъ обществѣ, какъ и мужская, и стала во мно-
жествѣ привлекать къ себѣ желающихъ учиться, какъ
еще ни мало укоренилось тогда въ среднихъ слояхъ
нашего пробуждавшагося общества сознаніе необхо-
димости женскаго образованія.
IV.
Къ тому же времени относится и близкое отноше-
ніе къ нашимъ обоимъ учебнымъ заведеніямъ гр.
Л. Н. Толстого, который, будучи мировымъ посред-
никомъ, находился тогда въ порѣ общаго увлеченія
народнымъ воспитаніемъ, открывалъ много школъ для
крестьянъ въ селеньяхъ своего мирового участка, а
въ имѣніи своемъ Ясная-Поляна самъ велъ образцо-
вую школу съ помощью разныхъ помощниковъ, из-
давая вмѣстѣ съ тѣмъ и свой оригинальный педаго-
гическій «журналъ «Ясная-Поляна» съ приложеніями.
Левъ Николаевичъ очень интересовался нашими учеб-
ными опытами и часто бывалъ и въ мужской, и въ

женской гимназіи, близко познакомившись съ глав-
ными руководителями ихъ. Мы тоже, особенно же я
лично, часто посѣщали графа въ Ясной-Полянѣ и
слѣдили за изумительными успѣхами его лапотныхъ
школьниковъ, среди которыхъ иные бойкіе мальчу-
ганы, оторванные прямо отъ бороны или отъ стада
овецъ, всего черезъ нѣсколько мѣсяцевъ ученія уже мо-
гли свободно писать довольно грамотныя сочиненія,
которыя, пропущенныя слегка черезъ художественную
вѣялку славнаго романиста и очищенныя отъ кое-ка-
кого сора, печатались имъ въ его замѣчательныхъ при-
бавленіяхъ къ журналу «Ясная-Поляна». Этими по-
чти невѣроятными результатами яснополянская школа
была .обязана, разумѣется, не нѣмцу изъ Іены, препо-
дававшему тамъ черченіе и геометрію, и не тѣмъ ча-
сто мѣнявшимся учителямъ, которые появлялись на
короткое время въ Ясной-Полянѣ, въ числѣ которыхъ
были, между прочимъ, и такіе способные люди, какъ
Николай Успенскій, когда-то извѣстный авторъ на-
родныхъ разсказовъ, и такіе опытные, основательно
образованные педагоги, какъ нашъ достоуважаемый
собиратель русскихъ пѣсенъ П. В. Шеинъ,—а исклю-
чительно обаятельному таланту преподаванія и вну-
треннему жизненному огню Льва Николаевича, кото-
рый непобѣдимо захватывалъ и поднималъ съ собою
въ высоту и ширь самый вялый умъ, самое невпе-
чатлительное сердце. Мнѣ посчастливилось вести зна-
комство съ Львомъ Николаевичемъ въ самый муже-
ственный расцвѣтъ его колоссальнаго таланта, видѣть
его въ его ежедневномъ быту, и учителемъ, и пасѣч-
никомъ, и охотникомъ, и музыкантомъ, и семьяниномъ,
и художникомъ. Я слушалъ его мастерское, испол-
ненное правды и простоты, чтеніе еще въ рукопи-
сяхъ и «Казаковъ», и «1805 годъ», послужившій
основою «Войны и мира»; я проводилъ съ нимъ чуд-

ные вечера на тягѣ вальдшнеповъ; охотился съ нимъ
на волковъ и зайцевъ; наслаждался его своеобраз-
ными опытами старинной классической музыки. Я
былъ свидѣтелемъ и первыхъ дней семейнаго счастія
Льва Николаевича, и зналъ другой милый оригиналъ,
давшій ему поводъ создать граціознѣйшій и вмѣстѣ
сердечнѣйшій типъ русской дѣвушки въ чудномъ об-
разѣ Наташи.
Могу сказать съ полною искренностью, что годы
моего знакомства съ нашимъ геніальнымъ романи-
стомъ были одними изъ плодотворнѣйшихъ лѣтъ
моей жизни; я никогда, ни прежде, ни послѣ, не встрѣ-
чалъ человѣка, который бы былъ способенъ такъ
могуче зажигать въ другомъ человѣкѣ внутренній
пламень его духа. Отъ духовнаго соприкосновенія .съ
нимъ, отъ обмѣна съ нимъ мыслей, отъ. слушанья
его одушевленныхъ и образныхъ разсказовъ,—точно
влетали въ меня, въ самую глубь души моей, какія-
то невидимыя электрическія искры, возбуждавшія
электрическій токъ своего рода и во всемъ моемъ мо-
лодомъ тогда, существѣ, порождавшія во мнѣ цѣлые
потоки мыслей, намѣреній, рѣшеній.
Насколько я мало сочувствую теперешнему фило-
софскому направленію гр. Толстого, настолько же во-
сторженно всегда относился я и отношусь до сихъ
поръ къ его могучимъ художественнымъ силамъ. Я
горжусь тѣмъ, что въ своей статьѣ по поводу «Каза-
ковъ», озаглавленной: «Народные типы въ нашей ли-
тературѣ», и помѣщенной въ «Отечественныхъ Запи-
скахъ» 18(>2 г., первый изъ всѣхъ русскихъ крити-
ковъ призналъ графа Л, Н. Толстого величайшимъ
изъ русскихъ художниковъ, хотя въ общемъ мнѣніи
слава Тургенева еще затемняла тогда всѣ другія ли-
тературныя имена. Мнѣ вообще пришлось не разъ по-
свящать свои критическія статьи произведеніямъ графа

Толстого и между прочимъ сравненію его съ Турге-
невымъ (см. «Голосъ» 1875 года). Но статья моя:
«Теорія и практика яснополянской школы», въ кото-
рой я старался подробно разобрать всѣ исключитель-
ныя практическія условія яснополянской педагогіи,
объяснявшія ея удивительные успѣхи, и вмѣстѣ все
глубокое заблужденіе странныхъ педагогическихъ
теорій Льва Николаевича,—повидимому, задѣла за жи-
вое талантливаго педагога-самоучку, и горячимъ воз-
раженіемъ на мою статью онъ навсегда закончилъ
изданіе своего журнала: «Ясная-Поляна», хотя эта поле-
мика нисколько не отразилась на нашихъ личныхъ
отношеніяхъ.
Статья моя о яснополянской школѣ, напечатанная
въ очень распространенномъ тогда «Русскомъ Вѣст-
никѣ», обратила на себя вниманіе учебнаго вѣдомства;
меля вызвали въ Петербургъ, гдѣ предсѣдатель уче-
наго комитета Министерства народнаго просвѣщенія,
А. С. Вороновъ/предложилъ мнѣ мѣсто при ученомъ
комитетѣ, а бывшій тогда попечителемъ с.-петербург-
скаго учебнаго округа И. Д. Деляновъ уговаривалъ
меня перейти на службу въ одну изъ петербургскихъ
гимназій, съ обѣщаніями мнѣ самыхъ блестящихъ
служебныхъ перспективъ. Но я не рѣшился разорвать
связи съ тульской гимназіей, ставшей для меня род-
ною, и отказался отъ этихъ лестныхъ петербургскихъ
предложеній.
Не могу не привести здѣсь кстати характернаго
эпизода, который очень мало кому извѣстенъ, но ко-
торый послужилъ причиною прекращенія педагоги-
ческой деятельности гр. Л. Толстого. Какъ мировой
посредникъ перваго призыва, горячо сочувствовавши!
дѣлу освобожденія крестьянъ, гр. Толстой дѣйство-
валъ, разумѣется, въ такомъ духѣ, который страшно
ожесточилъ противъ него огромное большинство по-

мѣщиковъ. Онъ получалъ множество писемъ съ угро-
зами всякаго рода: его собирались и побить, и за-
стрѣлить на дуэли; на него писались доносы. Какъ
нарочно, въ то самое время, когда онъ сталъ изда-
вать журналъ «Ясная-Поляна, въ Петербурге появи-
лись прокламаціи разныхъ тайныхъ противогосудар-
ственныхъ партій, и тогдашняя полиція дѣятельно
разыскивала, гдѣ скрывается печатающая ихъ типо-
графія. Кто-то изъ озлобленныхъ на Толстого мѣст-
ныхъ обывателей тонко сообразилъ, что гдѣ же и
печататься тайнымъ листкамъ и подметнымъ воззва-
ніямъ, какъ не въ типографіи журнала, издаваемаго—
horribile dictu! —не въ городѣ, какъ у всѣхъ чест-
ныхъ людей, а въ деревнѣ, позабывъ, однако, взгля-
нуть на обертку журнала, гдѣ достаточно четкимъ
шрифтомъ было изображено, что журналъ печатается
вовсе не въ деревнѣ, а въ самой благонамѣренной
типографіи М. Н. Каткова въ Москвѣ. Тѣмъ не менѣе,
доносъ произвелъ цѣлую бурю. Левъ Николаевичъ,
всегда отличавшійся мнительностью и, послѣ смерти
старшаго брата своего, Николая, вообразившій, что у
него тоже развивается чахотка, отправился въ это
самое время на кумысъ въ самарскія степи. Онъ сна-
рядилъ себѣ просторную рогоженную повозку тройкою,
надѣлъ извозчичью «александрийскую» рубашку съ
ластовками и мужицкіе штаны въ сапоги, забралъ съ
собою, не помню, четырехъ или пятерыхъ мужиц-
кихъ ребятишекъ побойчѣе, изъ своихъ же школь-
никовъ, и отправился сна долгихъ» за Волгу.
«Не буду ни газетъ, ни писемъ получать; забуду,
что такое книга; буду валяться на солнцѣ брюхомъ
вверхъ, пить кумысъ да баранину жрать! Самъ въ
барана обращусь, вотъ тогда выздоровлю!»—шутливо
говорилъ онъ самъ, отъѣзжая.

Тогда онъ былъ еще холостой, и въ домѣ его про-
живала хозяйкой старушка тетка Юшкова да гостила
съ дѣтьми родная сестра графа, Марія Николаева, по
мужу тоже графиня Толстая. Я и нашъ общій прія-
тель Г. А. Ауэрбахъ проводили это лѣто съ своими
семьями верстахъ въ пяти отъ Ясной-Поляны, снявъ
внаймы домъ одного помѣщика въ той же Малино-
вой-Засѣкѣ, среди которой была и Ясная-Поляна.
Вдругъ рано утромъ къ намъ верховой изъ Ясной-
Поляны. Насъ просятъ поскорѣе пріѣхать по важному
дѣлу. Мы съ Ауэрбахомъ садимся въ шарабанъ и
катимъ, что есть духу. Въѣзжаемъ на дворъ, смот-
римъ—тамъ цѣлое нашествіе! Почтовыя тройки съ
колокольчиками, обывательскія подводы, исправникъ,
становые, сотскіе, понятые и въ довершеніе всего
жандармы. Жандармскій полковникъ во главѣ этой
грозной экспедиціи, со звономъ, шумомъ и трескомъ
подкатившей вдругъ къ мирному дому Льва Николае-
вича, къ безконечному изумленію деревенскаго люда.
Насъ едва пропустили въ домъ. Бѣдныя дамы лежатъ
чуть не обморокѣ. Вездѣ кругомъ сторожа, все раз-
рыто, раскрыто, перевернуто, ящики столовъ, шкапы,
комоды, сундуки, шкатулки. Въ конюшнѣ поднимаютъ
ломомъ полы; въ прудкахъ парка стараются выло-
вить сѣтью преступный типографскій станокъ, вмѣсто
котораго попадаются только одни невинные караси
да раки. Понятно, что злополучную школу и подавно
вывернули вверхъ дномъ, но, не найдя ничего, от-
правились такимъ же шумнымъ и люднымъ свадеб-
нымъ поѣздомъ, гремя колоколами и гремушками, по
всѣмъ (кажется, 17-ти) школамъ мирового участка,
перевертывая столы и шкапы, забирая тетради и книги,
арестовывая учителей и поселяя, конечно, въ темной
мужицкой толпѣ,—безъ того не особенно дружелюбной
къ школѣ и ученію,—самыя нелѣпыя предположенія.

По возвращеніи своемъ, Левъ Николаевичу глу-
боко оскорбленный такимъ, ничѣмъ не вызваннымъ,
подозрѣніемъ, высказалъ свою жалобу на дѣйствія
полицейскихъ властей въ письмѣ на Высочайшее имя,
не имѣвшемъ, однако, никакихъ существенныхъ по-
слѣдствій. Съ тѣхъ поръ Левъ Николаевичъ уже не
возобновлялъ школъ и прекратилъ изданіе журнала.
Несмотря на простоту и близость нашихъ отноше-
ній къ дѣтямъ, они смотрѣли на насъ очень серьезно
и хорошо знали, что не встрѣтятъ въ насъ поблажки,
никакой распущенности, ни нравственной, ни умствен-
ной, ни физической. Оттого, при всей сравнительной
свободѣ и нестѣсненности учениковъ тогдашней туль-
ской гимназіи,—изъ рядовъ ея не вышло ни -одного
вредоноснаго мечтателя, ни одного врага государ-
ственнаго порядка и, сколько мнѣ извѣстно, ни одного
тяготящегося жизнью, пессимистически настроеннаго
человѣка, но зато среди ея бывшихъ питомцевъ
можно указать на многихъ достойныхъ дѣятелей и
въ профессурѣ, и въ педагогіи, и въ государственной
службѣ, и въ земствѣ...
Помню, когда я, въ качествѣ инспектора! испра-
влялъ временно должность уѣхавшаго За границу ди-
ректора, гимназію нашу посѣтилъ нашъ бывшій по-
печитель округа, тогда уже главный начальникъ
военно-учебныхъ заведеній, генералъ-адъютантъ Н. В.
Исаковъ. Онъ очень былъ озабоченъ подъемомъ воспи-
тательнаго дѣла въ тульскомъ отдѣленіи кадетскаго
корпуса, только-что превращеннаго тогда въ военную
гимназію, и въ интимной бесѣдѣ со мною просилъ
меня объяснить причину успѣховъ въ этомъ отноше-
ніи нашей тульской гимназіи. Когда я откровенно
изложилъ ему главныя основы нашихъ дѣйствій, ге-
нералъ вздохнулъ и сказалъ:

— Да, я вижу, что такіе порядки создаются только
сердечнымъ отношеніемъ къ дѣлу, и никакими пред-
писаніями тутъ не поможешь!...
Но, тѣмъ не менѣе, онъ просилъ насъ подѣлиться
нашими мыслями о воспитаніи съ назначеннымъ имъ
инспекторомъ корпуса и ознакомить его подробно съ
заведенными у насъ порядками.
Совсѣмъ иначе отнесся къ этимъ порядкамъ и къ
нашимъ мыслямъ и воспитанію другой сановный по-
сѣтитель тульской гимназіи, также бывшій когда-то
попечителемъ, да еще и прославленнымъ попечителемъ,
московскаго учебнаго округа—графъ С. Г. Строгановъ,
воспитатель покойнаго наслѣдника цесаревича Николая
Александровича. Цесаревичъ совершалъ тогда свое
извѣстное путешествіе по Россіи, обставленное съ
небывалою еще у насъ научною основательностью,
подъ главнымъ руководствомъ своего сіятельнаго вос-
питателя, въ сопутствіи лучшихъ тогдашнихъ про-
фессоровъ университета, К. П. Побѣдоносцева, И. К.
Бабста, художника Боголюбова и др. лицъ. Мнѣ при-
шлось, за отсутствіемъ директора, принимать въ гим-
назіи, водить по классамъ и пансіону Его Высочество
и свиту его. Графъ Строгановъ, твердо знавшій уста-
новленныя программы гимназій, съ изумленіемъ и не-
удовольствіемъ убѣждался, что въ тульской гимназіи
все устроено по-своему, на особый ладъ, въ явное
нарушеніе разныхъ правилъ и министерскихъ цирку-
ляровъ...
— Отчего у васъ то, почему это?—негодующе спра-
шивалъ онъ меня, не давая себѣ труда вникнуть въ
результаты «того» и «этого» и возмущаясь одною
только возможностью нашей дерзкой попытки на са-
мобытное веденіе учебнаго дѣла.
Я спокойно объяснилъ ему, что всѣ эти отступле-
нія отъ программъ и правилъ сдѣланы съ разрѣше-

нія и вѣдома окружного начальства, что о нихъ из-
вѣстно давно въ министерствѣ, писалось въ разныхъ
педагогическихъ журналахъ...
Строгій графъ слышать ничего не хотѣлъ и только
сурово твердилъ, махая рѣшительно рукою:
— Это все надо перемѣнить, все перемѣнить!
Все это и перемѣнилось очень скоро...

Книжный изморъ.
(Въ защиту дѣтей).
«Non scholae, sed vitao discen-
dum est>... «Нужно учить не
для школы, а для жизни».
СЕНЕКА.
Почти тѣми же словами, какъ мудрецъ Рима, одинъ
изъ мудрецовъ XVIII вѣка швейцарецъ Ж. Ж. Руссо,
болѣе другихъ думавшій въ свое время о правильномъ
воспитаніи юношества, опредѣлилъ цѣль образованія
въ мѣткомъ афоризмѣ, примѣненномъ къ его «Эмилю»:
«vivre—est le metier que je lui veux apprendre» -жить
вотъ ремесло, которому я хочу его научить».
Научить ребенка жить — вотъ столько же простая,
сколько трудная и высокая задача педагогіи.
Но нельзя, къ сожалѣнію, сказать, чтобы эта про-
стая вѣковѣчная задача оказалась по силамъ совре-
менной нашей педагогіи и даже чтобы она была по-
нята ею.
«Если бы наши часовые мастера знали свое дѣло
такъ, какъ знаютъ свое дѣло педагоги, то міръ, ко-
нечно, не зналъ бы, какой теперь часъ», съ безпо-
щадною правдою отозвался одинъ остроумный нѣмец-
кій педагогъ о своихъ собратіяхъ...

Чтобы но входить въ излишнія подробности, можно
прямо сказать, что современная школа наша не во-
спитываетъ человѣкъ, а только набиваетъ его мозгъ
обрывками разнородныхъ знаній.
Но знаніе безъ умѣнія,—"wissen ohne konnen», какъ
выражаются нѣмцы,—едва ли можно считать за дѣй-
ствительную силу въ жизни, особенно то мнимое зна-
ніе, которое получается при господствующей у насъ си-
стемѣ сообщать ребенку мелко изрубленный винигретъ
всевозможныхъ свѣдѣній, до сихъ поръ оправдывая
этимъ ѣдкую иронію довольно уже стараго Пушкин-
скаго стиха: «мы всѣ учились понемногу чему-нибудь
и какъ-нибудь».
Такое поверхностное и чисто теоретическое ученіе
порождаетъ не дѣйствительное -познаніе духовныхъ
свойствъ человѣка и естественныхъ законовъ природы,
дающее человѣку по выходѣ изъ школы необходимые
способы для гармоническаго развитія духа и тѣла сво-
его для направленія на пользу человѣчества и силъ
природы и собственныхъ силъ, а одну только вредную
иллюзію всезнанья, осужденную на жесточайшія разо-
чарованія при первыхъ серьезныхъ столкновеніяхъ
съ жизнью, оставляющую человѣка безпомощнымъ и
безнадежнымъ въ самыя критическія его минуты. Кому
теперь не ясно, что огромное большинство нашихъ
образованныхъ людей, прошедшихъ пресловутую клас-
сическую школу, — совсѣмъ негодны для житейской
борьбы ни въ физическомъ, ни въ духовномъ смыслѣ.
Нее это большею частью слабовольные и слабосиль-
ные люди книжки, канцеляріи, клубовъ и ежемѣсячно
обезпеченныхъ казенныхъ окладовъ, а не люди смѣ-
лой предпріимчивости, упорной вѣры въ свои силы,
не люди характера и воли. Природы они не знаютъ,
природы они боятся, отъ природы они бѣгутъ; кар-
точный столъ и кресло душнаго театральнаго зала,—

одни развиваютъ ихъ легкія и выковываютъ ихъ ха-
рактеры. Всѣ они похожи другъ на друга, какъ два
сапога одной пары, всѣ усиленно стремятся стереть
съ себя, съ своей духовной личности, точно такъ же,
какъ съ своей одежды и своихъ житейскихъ привы-
чекъ, малѣйшій оттѣнокъ индивидуальности, собствен-
наго вкуса, собственнаго выбора, обращая этимъ себя
въ одну безцвѣтную и безхарактерную толпу, гдѣ уже
напрасно будете искать оригинальныхъ физіономій и
самобытныхъ поступковъ.
Все это люди разговоровъ, разсужденій, а не люди
дѣла. Все это люди лѣни и малодушія своего рода,
которымъ тяжело даже подумать, что завтрашній день
можетъ начаться не такъ, какъ вчерашній, что недо-
статочно прочесть въ книжкѣ о хорошихъ вещахъ и
поговорить о нихъ съ пріятелемъ, а нужно еще напря-
гать свой умъ, свою изобрѣтательность, свою волю,
чтобы на самомъ дѣлѣ достичь этихъ хорошихъ ве-
щей и отбиться отъ всякой скверны, стоящей на пути.
Отъ этого книжно-канцелярскаго и клубно-гостин-
наго строя жизни люди сдѣлались повально слабыми,
нервными, робкими духомъ, практически неумѣлыми.
Веселый человѣкъ исчезъ изъ нашего общества вмѣ-
стѣ съ здоровымъ человѣкомъ. Дѣды наши, ѣздившіе
верхами въ отъѣзжія поля, встававшіе въ 3 часа утра,
чтобы осматривать деревенскія работы, служившіе на
конѣ въ разныхъ драгунскихъ и гусарскихъ полкахъ,
ѣли, пили, «любили», кутили не подъ стать намъ,
обращались съ ними и въ школахъ и на службѣ тоже
намъ не подъ стать, но они все-таки остались здо-
ровыми, веселыми и могучими, доживая до глубокой
старости, хохотали отъ души, наслаждались отъ души,
радовались и горевали отъ души, потому что не раз-
рывали связи съ всевозрождающею матерью приро-
дою, рѣже были дома, чѣмъ на открытомъ воздухѣ,

и сызмальства не боялись борьбы ни съ какими жи-
тейскими невзгодами и препятствіями, пріученные къ
суровой простотѣ тогдашняго быта.
Воспитаніе нашихъ дѣдовъ, конечно, не идеалъ для
насъ, но одна важная сторона этого воспитанія, со-
хранявшая имъ ихъ жизнерадостное настроеніе, ихъ
тѣлесное здоровье и практическую смѣтливость ихъ
здороваго природнаго ума,—достойна всякаго внима-
нія и всякаго подражанія въ вашъ вѣкъ анемичныхъ,
неврастениковъ, утомленныхъ жизнью и неумѣющихъ
жить.
Если русское общество не страдаетъ въ такой сте-
пени, какъ нѣмецкое, тою «iiferlOse Lesereb J), про-
тивъ которой возставали здравомыслящіе германскіе
писатели еще въ концѣ XVIII вѣка, то все-таки для
очень многихъ изъ насъ книжка до сихъ поръ замѣ-
няетъ жизнь и заслоняетъ жизнь. А книжничество—
это замѣна живого смѣлаго дѣла пассивною идеоло-
гіей, безсильной обратиться въ реальный фактъ, это
оскудѣніе въ людяхъ характера и воли на счетъ из-
лишняго развитія въ нихъ воображенія и теоретиче-
скихъ взглядовъ, не провѣренныхъ действительностью.
Въ этомъ смыслѣ извѣстный англійскій философъ
Гоббъ со свойственною ему рѣзкою парадоксальностью
выразился о людяхъ книжки: «если бы я читалъ такъ
много книгъ, какъ другіе, я сталъ бы такъ же глупъ,
какъ другіе».
«Книги не умнѣе людей, и истинныя книги оты-
скиваются съ такимъ же трудомъ, какъ истинные
люди»,—очень вѣрно сказалъ въ одной изъ своихъ
публичныхъ лекцій «о выборѣ книгъ-» («Он the choise
of books») другой, уже современный намъ англича-
нинъ Фр. Гарисонъ. А между тѣмъ, говоря его же
1) «Безбрежное читательство»

словами, «на современное человѣчество немилосердно
и непрерывно изливается цѣлый водопадъ чернилъ въ
видѣ различнаго рода печатныхъ произведеній».
Водопадъ этотъ вовсе не представляетъ собою ка-
кого-нибудь невиннаго буколическаго пейзажа. Нѣтъ,
это могучій и бурный, и очень часто мутный потокъ со
всѣми его созидательными и разрушительными свой-
ствами, силу котораго необходимо хорошенько взвѣ-
сить и умѣло направить, чтобы онъ обратился не на
гибель людей.
Мильтонъ, страстный до болѣзненности почитатель
книгъ, недаромъ разсматривалъ ихъ, какъ живыя су-
щества и называлъ убійствомъ цензурное преслѣдо-
ваніе ихъ.
«Книги полны такой же живучести и такой же мощ-
ной производительности, какъ зубы миѳологическаго
дракона, и гдѣ ихъ посѣешь, тамъ могутъ вырасти изъ
нихъ вооруженныя дружины; убить книгу — это все
равно, что убить человѣка!» — говорилъ о книгахъ этотъ
поэтъ-священникъ.
Мы не думаемъ возражать ему, не думаемъ возвѣ-
щать крестовый походъ противъ книги и мысли.
Мы, конечно, не собираемся поднимать старое, хотя
нѣкогда и оригинальное, знамя Ж. Ж. Руссо, на ко-
торомъ этотъ геніальный парадоксалистъ написалъ съ
дерзкою откровенностью: «L’etat de refléxion est un
état contre nature, et l’homme qui médite est un ani-
mal depravé» («состояніе размышленія — неестественно,
и человѣкъ размышляющій есть развращенное жи-
вотное»).
Нѣтъ, мы сами въ значительной степени дѣти книги,
сами отчасти вспоены чернилами вмѣсто молока и не
можемъ чувствовать ненависти къ печатному слову,
къ жизни мыслію.

Мы только хотимъ присоединить свой голосъ къ
другимъ, болѣе сильнымъ и авторитетнымъ голосамъ,
которые все чаще и чаще начинаютъ предостерегать
наше близорукое общество, руководящееся гораздо
болѣе табуннымъ чувствомъ, чѣмъ здравымъ разсуд-
комъ, противъ болѣзненнаго поглощенія книгою и
чернилами нашего юношества, а черезъ него и всей
нашей жизни.
< Книги не составляютъ не только исключительнаго,
но даже и главнаго средства для должнаго развитія
человѣка»,—писалъ Томасъ Карлейль одному юношѣ,
просившему его указать лучшія книги для чтенія,
«учитесь добросовѣстно исполнять каждое дѣло,
какое въ настоящемъ положеніи вашемъ будетъ на
васъ возложено: вотъ ваша обязанность».
Это мудрое правило человѣка, котораго, кажется,
трудно упрекнуть во враждѣ къ умственному разви-
тію человѣчества, должно было служить руководящею
нитью нашего воспитанія.
Безпристрастіе наблюденіе надъ міромъ прошлаго
и надъ міромъ настоящаго одинаково убѣждаетъ насъ,
что люди дѣлаются сильными, славными, богатыми,
даже мудрыми—вовсе не книгою, а упорнымъ трудомъ,
стойкою волею и нравственною высотою своихъ
идеаловъ.
Книга во всѣ времена имѣла и будетъ всегда имѣть
великое значеніе, какъ возбудитель труда и воли,
какъ незамѣнимый просвѣтитель сердца и разума
человѣческаго. Но книга, ставшая цѣлью сама себѣ,
«an sich und für sich», книга, разросшаяся до урод-
ливыхъ размѣровъ, подавившая собою и голову и
душу человѣка, сама ставшая этою головою и этою
душою, заслонившая отъ глазъ человѣка живую жизнь
и окунувшая его выше макушки въ марево своихъ
собственныхъ фикціи, такая книга является уже не

радостной помощницей человѣку, а чудовищнымъ па-
разитомъ, истощающимъ всѣ живые соки его. Эта
книжная зараза прежде всего поражаетъ нашихъ дѣ-
тей, наше юношество. Отъ 6 до 25 лѣтъ его купаютъ
въ. чернилахъ и кормятъ однѣми книгами. Слова,
слова, слова,—только и слышитъ, только и видитъ
кругомъ себя все это длинное двадцатилѣтіе злопо-
лучный ребенокъ, злополучный молодой человѣкъ,
попавшій въ сложныя колеса нашей педагогической
машины. Ничего, кромѣ словъ, наскоро нахватанныхъ,
насильственно втиснутыхъ, словъ безчисленныхъ, какъ
песокъ морской, словъ обо всѣмъ, о чемъ только мо-
гутъ говорить взрослые люди, но о чемъ еще долго
не будетъ думать его собственная голова и къ чему
еще долго не будетъ стремиться его юношеское
сердце.
Это безумное упрежденіе жизни книгою, эта замѣна
действительности словами и теоретическими предста-
вленіями, быть можетъ, легли въ основу многихъ глу-
бокихъ язвъ нашего современнаго общества. Трудно,
напримѣръ, не видѣть тѣсной связи этого великаго
воспитательнаго заблужденія съ близорукимъ самомнѣ-
ніемъ, безаппеляціонными приговорами и презрѣніемъ
къ опыту прошлаго, которымъ нерѣдко отличаются
молодыя поколѣнія нашего общества. Да и вообще
односторонній раціонализмъ убѣжденій есть самый
обычный неестественный плодъ замѣны жизни кни-
жною. Сейчасъ же за дверью школы такого юношу-
книжника ждетъ другой еще болѣе необъятный потокъ
словъ, еще болѣе торопливое навязываніе книжныхъ
взглядовъ въ лицѣ ежедневной, еженедѣльной, еже-
мѣсячной печати. Отъ книги, отъ печатнаго ли-
ста нигдѣ укрыться нельзя. Химики и физики
воображаютъ, что воздухъ, которымъ дышитъ чело-
вѣчество, состоитъ изъ кислорода и азота съ ни-

чтожною примѣсью какой-нибудь угольной кислоты,
амміака и другихъ газовъ. Но они вводятъ насъ
въ обманъ, потому что въ этомъ воздухѣ несравненно
болѣе важную роль, чѣмъ всѣ эти азоты и угольныя
кислоты, играетъ стихія, не попавшая до сихъ поръ
ни въ какой учебникъ химіи или физики.
Мы дышемъ типографскими чернилами чуть ли не
болѣе, чѣмъ кислородомъ. Жить некогда, мыслить
не успѣваешь,—едва есть время пробѣжать газеты,
слѣдить за журналами, поглощаться въ конторахъ,
канцеляріяхъ, классахъ, аудиторіяхъ, кабинетахъ, воз-
нею съ цѣлыми стопами бумага, съ цѣлыми библіоте-
ками книгъ.
А ужъ оглянуться на свѣтлый міръ Божій, поме-
чтать, насладиться природою,—когда же тутъ? Когда
лее узнавать не только другого человѣка, но даже
себя самого? Вѣдь и въ себя самихъ почти никому
изъ насъ некогда заглянуть... Да и къ чему? Когда
въ газетѣ и журналѣ безъ всякой борьбы и труда
вамъ будутъ поднесены готовыми всѣ нужныя вамъ
мысли, всѣ требующіеся къ дѣлу взгляды...
Немудрено, что намъ такъ искренно кажется,
будто мы неизмеримо умнѣе нашихъ отцовъ и дѣ-
довъ. Когда принимаешь за свой собственный умъ
тѣ чужія мысли и знанія, что, безчисленными волнами
мелькаютъ мимо насъ въ поглотившемъ насъ книж-
номъ морѣ, ничего намъ не стоя, ни къ чему насъ не
обязывая, то какъ же не возгордиться духомъ передъ
наивными и скромными ,людьми далекаго прошлаго,
которымъ приходилось добывать собственнымъ потомъ
и кровью, изживать жизнью, а не мечтою каждый
самый первобытный и безхитростный выводъ ума.
А между тѣмъ все существенное для человѣка, всѣ
коренныя основы его благополучія, всѣ величайшія
завоеванія его духа,—сдѣланы были не теперешними

людьми-книжниками, а- тѣмъ сравнительно глупымъ
стариннымъ человѣчествомъ, которое давало такъ
мало мѣста въ своей жизни черниламъ и бумагѣ, но
которое зато такъ много и сильно жило...
Грекъ создалъ искусство, философію, государство,—
живя въ тѣни своихъ зеленыхъ рощъ, купаясь въ
своемъ голубомъ морѣ, тѣшась борьбою и играми.
Римъ, почти еще не знай школъ, уже завоевалъ
міръ, а грубые нормандскіе бароны, но умѣвшіе под-
писать своихъ именъ, сумѣли добыть себѣ «великую
хартію свободы», ставшую основою государственнаго
строя Англіи и идеаломъ современнаго европейскаго
либерализма.
Іоанны д'Аркъ, Вильгельмы Телли, Минины и Суса-
нины совершали свои подвиги безъ всякихъ вліяній
книгъ и школы, а рыбаки-апостолы безъ пособія
чернилъ и бумаги просвѣтили цѣлый міръ...
Для подвига, для великаго дѣла нужны великіе
характеры, страстная вѣра, любовь къ людямъ, а
характеры создаются жизнью, а не книгою, точно
такъ же, какъ любовь и вѣра родятся изъ живого
общенія съ людьми, а не изъ чернильныхъ строкъ...
Мы забыли это поученіе вѣковъ и нечувствительно
обратили жизнь своихъ дѣтей, свою собственную
жизнь—въ одно «безбрежное читательство». Всѣ наши
школы силятся набить наши мозги разными поверх-
ностными знаніями, какъ набиваютъ табакомъ пустую
гильзу папиросы; и ни одна изъ нихъ не заботится
о томъ, чтобы воспитать человѣка здороваго тѣломъ
и свѣтлаго духомъ; ни одна не безпокоится даже о
томъ, чтобы сообщаемое ею теоретическое знаніе обра-
тилось въ практическое умѣніе.
Жанъ-Жакъ Руссо, несмотря на свою односто-
ронность и свои увлеченія, вполнѣ вѣрно понималъ
основную задачу воспитанія и ставилъ ее на видъ

всѣмъ, «Celui d'entre nous qui sait le mieux supporter
les biens et les maux de cette vie—est à mon gré le
mieux élevé» 1), весьма здраво разсуждалъ онъ.
Но эти здравые взгляды казались только талантли-
выми парадоксами оригинала-философа и не въ силахъ
были побѣдить надменную своими мнимыми «научными
знаніями» установившуюся школу книжничества.
Только немногіе частные педагоги поднимали изрѣдка
свои возмущенный голосъ противъ новой схоластики,
губившей человечество поколѣнія за поколѣніями.
Практическій геній англичанъ, поставившій ихъ въ
этомъ отношеніи надъ многими другими націями, по-
могъ имъ въ этомъ важномъ вопросѣ. Англійская школа
устроилась ближе всего къ идеалу древней греческой
школы. Она учитъ немногому, но глубоко и полно.
Она воспитываетъ волю и мускулы рядомъ съ разви-
тіемъ ума. Гонка на лодкахъ и игра въ мячъ входятъ
въ ея программу точно такъ же, какъ геометрія Эвклида
или рѣчи Цицерона.
Бъ Англіи цѣнится ію ихъ настоящей цѣнѣ, гораздо
выше всякихъ праздныхъ знаній и блестящихъ укра-
шеній ума, житейская сила характера и настойчи-
вость воли.
Зато Германія недавно еще была обѣтованною
землею школьнаго книжничества, и типъ ея гелер-
тера, сталъ художественнымъ олицетвореніемъ непрак-
тичности, своего рода антиподомъ англичанина.
Но мѣткому выраженію русскаго поэта.
Онъ изучалъ Санхуньятона,
Зубрилъ «Республику» Платона,
И тиснулъ длинную статью
О божествахъ Самоѳракійскихъ,
Чтобъ жизнь убогую свою
Провесть среди дворянъ россійскихъ...
1) «Тотъ изъ насъ, кто умѣетъ лучше всѣхъ переноситъ блага
и горе жизни, — тотъ, по-моему, воспитанъ лучше всѣхъ».

Германія недавняго времени, можно сказать, выпила
до дна чашу книжничества и теперь жадно стремится
избавиться отъ этой язвы; а мы, грѣшные, постоянно
толкающіеся за иностранцами, постоянно изыскиваю-
щее себѣ господъ и учителей гдѣ-нибудь за моремъ,
при Гостомыслѣ такъ же, какъ при Пётрѣ, мы стали
рабски копировать нѣмцевъ въ своихъ школьныхъ
программахъ и планахъ. Нѣмецкаго гелертера мы къ
себѣ не пересадили и многаго другого нѣмецкаго не
сумѣли пересадить, но зато успѣли привить къ сво-
ему простодушному русскому юношеству хвастливое
полузнаніе, скуку жизни, раздраженное недовольство
действительностью и полную неспособность къ прак-
тическому труду...
Александръ Гумбольдтъ, какъ извѣстно, ирониче-
ски выражалъ нашему министру народнаго просвѣ-
щенія графу Уварову, хваставшемуся программами
русскихъ гимназій, свою зависть къ счастливому рус-
скому школьнику, знающему еще на школьной скамьѣ
гораздо болѣе предметовъ, чѣмъ знаетъ онъ, великій
европейскій энциклопедистъ... Но хотя Гумбольдтъ на-
зывалъ наши гимназіи Прокрустовымъ ложемъ и при-
знавался, что самъ онъ до 18-ти лѣтъ не зналъ ровно
ничего, однако программа, его пугавшая, казалась еще
слишкомъ бѣдною усерднымъ ревнителямъ нашего книж-
ничества и вмѣсто 7 классовъ гимназіи признано было
необходимымъ учредить еще 8-й классъ, чтобы до-
держивать въ немъ до необходимой зрѣлости, какъ
драгоцѣнный плодъ, злополучнаго русскаго юношу.
Въ концѣ 70-ХЪ годовъ, въ развалъ увлеченія книж-
ничествомъ, и восьми классовъ оказалось мало, такъ
что нѣкоторые рьяные педагоги-классики выступали
съ проектомъ 9-го класса, дабы ст, его помощью уже
окончательно упрочить судьбы латинской и греческой
грамматики среди Россійскаго государства и довести

нашихъ юношей уже не до зрѣлости только, а до пе-
резрѣлости.1 Въ сущности, впрочемъ, это были бы не
8-й и і)-й классы, а Ю-й и 11-й, такъ какъ еще раньше
состоялась незамѣтная прибавка къ существовавшимъ
классамъ гимназіи особаго «приготовительнаго класса»,
который очень скоро разбился на два послѣдователь-
ныхъ отдаленія и потребовалъ отъ нашихъ дѣтей но-
выхъ 2-хъ лѣтъ школьнаго ученія.
II удивительное дѣло! Въ прежнее время рѣдко кто
кончалъ даже въ 7 классахъ гимназіи, а люди были
далеко не глупѣе, далеко не пустѣе, далеко не безта-
ланнѣе теперешнихъ велемудрыхъ юношей, добросо-
вестно проходящихъ всѣ J 0 классовъ гимназіи. Изъ
прежнихъ плохихъ школъ выходили и Пушкины, и
Гоголи, и Аксаковы, и Тургеневы, и Достоевскіе, и
всѣ ученые, которыми гордится русская наука, и всѣ
ея практическіе дѣятели войны и мира, которымъ
пока еще нечему было учиться у ихъ многознающихъ
преемниковъ.
Результатъ нашей школьной системы налицо. Книж-
ничество показало теперь себя ію всѣхъ своихъ по-
слѣдствіяхъ. Изъ общества нашего исчезло здоровье,
исчезла радость жизни, исчезла святая вѣра въ бу-
дущее. Всего три слова, но смыслъ ихъ роковой.
Врачи, статистики, криминалисты, педагоги—всѣ сви-
дѣльствуютъ одно. Ипохондрія, меланхолія, неврасте-
нія, сумасшествіе, самоубійство—сдѣлались среди об-
разованнаго общества нашего времени такими же обыч-
ными явленіями, какъ лихорадка и насморкъ. Веселье
исчезло. Веселый человѣкъ, котораго'мы видѣли на
каждомъ шагу еще въ годы своей юности, словно
сквозь землю провалился. Если еще уцѣлѣли кое-гдѣ
проблески веселости и спокойнаго отношенія къ жизни,
то въ старикахъ. Если еще сохранился въ комъ жи-
вой интересъ къ жизни и людямъ, то опять-таки въ

нихъ, этихъ непоправимыхъ сѣдыхъ идеалистахъ, надъ
которыми снисходительно подтруниваетъ наша ничему
не удивляющаяся и ни во что не вѣрующая молодежь.
Малокровные, худосочные, близорукіе уже въ 15 лѣтъ,
а въ 20 лѣтъ уже съ анемическими страданіями го-
ловы, съ хроническими катаррами желудка, скучно и
сонно бредутъ по неинтересному для нихъ житейскому
пути наши переученые юноши, съ очками на носу,
съ безполезными книжками подъ мышкой, сгорблен-
ные, какъ старики, съ презрительной насмѣшкой от-
носясь и къ школѣ, и къ жизни, ни къ чему не при-
вязываясь, ничего не желая, не ощущая въ себѣ готов-
ности ни на какую борьбу, не вѣруя ни въ какой идеалъ...
Результатъ десяти, пятнадцати лѣтъ трудовъ, за-
ботъ, расходовъ и лишеній по истинѣ не особенно
привлекательный и не особенно цѣнный!..
Результатъ, скажемъ откровенно, просто безсмыс-
ленныя.. Во имя чего должно совершаться это созна-
тельное закланіе нашего юношества? Ради какихъ
высшихъ благъ заставляемъ мы ихъ уничтожать свое
здоровье, запираемъ ихъ на десятокъ лѣтъ въ тюрьмы
своего рода, лишая ихъ воздуха, движенія, природы,
полезнаго труда въ тотъ самый возрастъ, когда у нихъ
складывается и ихъ тѣлесный и ихъ душевный ор-
ганизмъ?..
Можно смѣло сказать, что наша книжная школа со
всѣми ея всеобъемлющими педантическими притяза-
ніями, со всѣми ея деспотическими вторженіями въ
семейную и домашнюю жизнь своихъ учениковъ, со
всѣмъ ея трескучимъ арсеналомъ новѣйшихъ учеб-
никовъ и усовершенствованныхъ программъ, оказалась
совершенно безсильною помочь нашему юношеству въ
его главнѣйшихъ жизненныхъ потребностяхъ.
Въ вопросѣ такой громадной практической важности
необходимо быть откровеннымъ въ высшей степени,

необходимо посмотрѣть на дѣло глазами свободными
отъ всякаго суевѣрія и пристрастія.
Если бы какая-нибудь латинская или греческая
грамматика была грознымъ языческимъ богомъ, требую-
щимъ себѣ постоянныхъ жертвъ, какъ нѣкогда тре-
бовалъ этого драконъ священной легенды, то тогда
вполнѣ были бы понятны теперешнія педагогическій
гекатомбы, ежегодно губящія сотни нашихъ дѣтей...
Но вѣдь юношество наше создано вовсе не для
того, чтобы стать удобреніемъ для пышнаго расцвѣта
какихъ бы то ни было цвѣтовъ грамматики. Если бы
грамматика эта доказала свою пользу для достиженія
житейскаго или душевнаго благополучія нашимъ юно-
шествомъ, тогда она—дорогой гость въ нашихъ шко-
лахъ, тогда настежь передъ нею всѣ двери!.. Но если
она является мертвою рукою своего рода, подъ гни-
лымъ дыханіемъ которой хирѣетъ и замираетъ вся-
кое проявленіе молодой жизни, если она убиваетъ въ
человѣкѣ его радость, любовь и даже тѣлесное здо-
ровье, то къ чему она и во имя чего необходимо по-
клоняться ей?
Кажется, нѣтъ семьи, которая не ужасалась передъ
постояннымъ всенощнымъ бдѣніемъ бѣдныхъ дѣтей
за греческими, латинскими и всякими другими книж-
ками и тетрадями.
Послѣ того какъ ребенокъ убьетъ свой день въ ду-
шевныхъ стѣнахъ класса, гдѣ онъ лишенъ солнца и
свѣжаго воздуха въ самые драгоцѣнные для здоровья
часы и въ самый необходимый для человѣка возрастъ,
ему не оставляютъ времени ни на занятія какимъ-
нибудь рукодѣліемъ или искусствомъ ни даже на необ-
ходимый сонъ. Всякій родитель знаетъ, что ученикъ
общественной школы долженъ работать дома далеко
за полночь, если хочетъ добросовѣстно выполнить
все заданное. Ѣстъ онъ также не во время, торопливо,

кое-что и кое-какъ. А если къ этому прибавить, что
почти во всѣхъ школахъ крѣпко держится возмути-
тельный обычай оставлять дѣтей безъ обѣда за дур-
ные баллы и за шалости сейчасъ же послѣ классовъ,
то-есть въ такое время, когда утомленный дѣтскій
организмъ особенно жадно проситъ пищи,—то намъ
не придется удивляться ни катаррамъ, ни худосочію,
ни головнымъ болямъ, которыми обыкновенно стра-
даютъ наши учащіяся дѣти. Особенно губятъ здоровье
дѣтей экзамены. Удивительно, какъ до сихъ норъ
не придетъ никому въ голову, что экзамены совсѣмъ
противны свойству дѣтской природы; что то обобще-
ніе и цѣльное представленіе всего пройденнаго пред-
мета, которое съ нихъ требуется, посильно только
зрѣлому уму... Если есть еще какой-нибудь смыслъ
требовать экзамена изъ полныхъ предметовъ отъ юно-
шей 18, 20 лѣтъ, то для дѣтей 12 д 13-лѣтняго воз-
раста вполнѣ достаточно постепенное прохожденіе пред-
мета, соединенное съ необходимыми повтореніями...
Да и вообще экзамены могутъ имѣть значеніе, только
какъ повѣрка практическихъ результатовъ обученія,
въ родѣ того, какъ диктантъ служить повѣркою прак-
тическаго усвоенія ученикомъ грамматическихъ пра-
вилъ... Но ужъ если экзамены должны почему-ни-
будь существовать, то устраивать ихъ лѣтомъ и въ
расцвѣтѣ весны,—болѣе чѣмъ безжалостно. Весеннее
пробужденіе природы болѣе, чѣмъ на кого-либо, влія-
етъ на молодой организмъ, въ порѣ его дѣятельнаго
роста. Съ открытіемъ весны и въ немъ происходитъ
такое же могучее теченіе соковъ жизни своего рода,
какъ въ деревѣ и землѣ... Никогда ребенку не хо-
чется такъ страстно упиваться солнцемъ, глотать
полною грудью цѣлебные ароматы цвѣтущаго сада и
зеленѣющаго лѣса, прислушиваться къ веселому ро-
коту потоковъ, восторгаться нѣжною лазурью неба,—

какъ именно въ нашемъ маѣ и іюнѣ, то-есть въ тѣ
самые мѣсяцы, въ которые школа осуждаетъ его на
сугубое тюремное заточеніе своего рода, на сплошное
скрюченье грибомъ надъ книгой въ теченіе многихъ
дней и ночей сряду...
Что мѣшало бы, напримеръ, устраивать эти самые
экзамены (если уже они такъ необходимы) въ декабрѣ,
въ концѣ года, а вступительные въ январѣ, въ на-
чалѣ года? Тогда лѣтняя жара не томитъ ребенка,
зимній холодъ бодритъ силы и болѣе настраиваетъ
ихъ на, усидчивый трудъ; а живительное материнское
лоно весенней природы,—безъ котораго одинаково за-
вядаетъ цвѣтокъ, птица, звѣрь четвероногіе какъ и
разумный человѣкъ,—не отнималось бы отъ него въ
самую впечатлительную и важную пору его тѣлес-
наго и душевнаго роста. Никакого вреда не произо-
шло бы отъ того, что учебный годъ былъ разрѣзанъ на
двѣ половины не краткимъ святочнымъ отдыхомъ,
какъ теперь, а длинными мѣсяцами вакацій; приме-
нить же къ этому программы предметовъ такъ, чтобы
полугодичный курсъ каждаго изъ нихъ представлялъ
собою нѣчто цѣльное, было бы, конечно, ничуть не
трудно.
Но одно переустройство экзаменовъ и даже полная
отмѣна ихъ еще далеко не рѣшили бы вопроса о
нашемъ школьномъ образованіи, о которомъ мы по-
дробнее поговоримъ въ другой замѣткѣ своей.

Классическое суевѣріе.
(Мысли стараго педагога о нашей школѣ).
«Надобно въ особенности осте-
регаться, чтобы дѣти въ томъ
возрастѣ, когда они еще но мо-
гутъ полюбить ученье, но Пы-
ли доведены до ненависти къ
нему, по причинѣ горечи, ко-
торую оно имъ причинило».
КВИНТИЛІАНЪ.
Источникъ книжничества въ нашихъ школахъ, ко-
нечно, не одинъ классицизмъ, потому что и безъ ла-
тинскаго языка можно направить школьное ученье по
безжизненному теоретическому пути. Но нѣтъ сомнѣ-
нія, что классицизмъ—главный очагъ этой умственной
заразы, что онъ именно даетъ руководящей тонъ книж-
ничества и непрактичности всему нашему школьному
ученью. Одинъ даровитый поэтъ русскій сказалъ очень
мѣтко:
«Предразсудокъ—онъ обломокъ
Дровней правды; храмъ упалъ.
Прахъ остался, но потомокъ
Смыслъ его не разгадалъ»...
Съ классицизмом!, вышла у насъ та же исторія.
Классицизмъ былъ действительно «древнею правдою»,

истиннымъ храмомъ просвѣщенія въ свое время. Но
«храмъ упалъ, прахъ остался», и вотъ мы, злополуч-
ные «потомки», не сумѣли разгадать смысла этого
историческаго «предразсудка» и до сихъ поръ, до са-
маго порога XX столѣтія, пребываемъ въ траги-коми-
ческомъ заблужденіи, будто имѣемъ дѣло дѣйстви-
тельно съ «храмомъ» и «правдою», въ то время какъ
онъ уже давнымъ-давно превратился въ почтенный
мертвый обломокъ, весьма цѣнный для археолога, но
уже совершенно безполезный для нашихъ современ-
ныхъ жизненныхъ интересовъ.
Пройдетъ еще десятокъ-два лѣтъ, и съ какою ядо-
витою и вполнѣ заслуженною нами насмѣшкою дѣти
наши будутъ говорить о нашей непостижимой слѣ-
потѣ, которая держала насъ такъ долго въ плѣну
одного изъ вреднѣйшихъ суевѣрій — суевѣрія класси-
цизма, какъ какого-то всемогущаго воспитательнаго
талисмана, единственной, ничѣмъ незамѣнимой пана-
цеи отъ всякихъ умственныхъ и нравственныхъ не-
мощей человѣчества.
Вѣдь давно ли было время, когда преподаваніе хри-
стіанскимъ дѣтямъ языческой миѳологіи считалось
обязательнымъ предметомъ, безъ котораго немыслимо
было образованіе людей порядочнаго общества, безъ
котораго поэтъ не могъ написать ни одного стиха,
живописецъ не смѣлъ сдѣлать ни одного штриха, а
скульпторъ дотронуться до рѣзца или глины.
Слава Богу, это миѳологическое суевѣріе отошло
наконецъ въ вѣчность, и письма просвѣщенныхъ лю-
дей, труды писателей и художниковъ не требуютъ
больше тщательнаго изученія разнообразныхъ амур-
ныхъ шалостей никогда не существовавшихъ олим-
пійцевъ.
Но развѣ суевѣріе латинской грамматики и греческой
просодіи для насъ, русскихъ, не такъ же дико, какъ

суевѣріе античной миѳологіи? Классицизмъ имѣлъ свое
большое историческое значеніе и свою огромную за-
слугу въ умственной исторіи человѣчества, особенно
въ исторіи народовъ Западной Европы, нашихъ учи-
телей и образцовъ.
Послѣ долгихъ и тяжелыхъ столѣтій средневѣковой
тьмы, послѣ многовѣкового рабства мысли въ тискахъ
схоластики и нетерпящаго фанатизма католической
церкви, когда ученыхъ и философовъ жгли на ко-
страхъ, какъ колдуновъ, и малѣйшую тѣнь самостоя-
тельности въ религіозныхъ вѣрованьяхъ преслѣдовали
пытками JI тюрьмами, творенья свободныхъ мыслите-
лей, поэтовъ, историковъ античнаго мира, разумѣется,
явились своего рода свѣтлымъ, всевозрождающимъ
солнцемъ на горизонтъ умственной жизни Европы.
Тогда, конечно, только и возможно было почерпать и
мысль, и знанье, и нравственныя правила жизни —
изъ этого новооткрывшагося сокровища римской и
греческой литературы; кромѣ Аристотелей, Платоновъ,
Гораціевъ, Тацитовъ—некого было изучать, нечѣмъ
было наслаждаться уму, искавшему свѣта. Языки Со-
фокла и Виргилія дѣлались роковымъ образомъ един-
ственнымъ, ничѣмъ незамѣнимымъ и всѣмъ одина-
ково необходимымъ орудіемъ просвѣщенія, волшеб-
нымъ ключомъ, безъ котораго невозможно было
никому войти въ желанный храмъ знанія. И, конечно,
вполнѣ заслуженно эти языки, ихъ грамматика, ихъ
литература были признаны и дѣйствительно сдѣланы
въ то время «классическими», то-есть предметомъ изу-
ченія въ классѣ, въ школѣ; точно также справед-
ливо присвоено имъ было названіе liumaniora, a
благороднымъ труженикамъ, самоотверженно насаж-
давшимъ эти языки и литературы въ полуварвар-
скихъ еще обществахъ Европы, — имя гуманистовъ.
Античные авторы дѣйствительно внесли идеи гуман-

ности, т.-е. человѣчности, и сравнительно высокій строй
мыслей и чувствъ въ мрачную среду взаимныхъ при-
тѣсненій, преслѣдованій, въ царство вопіющей не-
правды и тьмы. Тогда не существовало еще ни лите-
ратуры, ни науки ни у одного народа Европы, и ла-
тинскій языкъ, будучи кореннымъ основаніемъ для
языковъ многихъ новыхъ народовъ, каковы французы,
итальянцы, испанцы, португальцы, отчасти англичане,
тѣмъ легче сдѣлался общимъ языкомъ всей Европы
въ области медицины, юриспруденціи, науки, школы,
дипломатіи и пр. Кромѣ того, латинскій языкъ еще
гораздо ранѣе сталъ языкомъ католической церкви и
былъ уже съ дѣтства знакомъ всякому европейцу по
церковнымъ службамъ и молитвенникомъ. 11 папы, ко-
нечно, употребляли съ своей стороны всѣ усилія, чтобы
образованіе европейскаго юношества было и. остава-
лось навсегда всецѣло основаннымъ на языкѣ като-
лической церкви, такъ какъ, расширяя его область,
они въ то же время расширяли невольнымъ обра-
зомъ и предѣлы своей церкви. А осуществлять это
было тѣмъ удобнѣе, что католическіе прелаты, патеры
и монахи всевозможныхъ орденовъ очень долгое время
были почти единственными людьми, посвящавшими
себя въ тѣ воинственный эпохи образованію и воспи-
танію юношества, ученымъ изслѣдованіямъ и лите-
ратурнымъ занятіямъ. Варварская Европа съ ея не-
разработанными языками, съ ея отсутствіемъ всякаго
понятія о наукѣ и литературѣ, въ латинской или гре-
ческой книгѣ находила и разгадку міровыхъ тайнъ и
удовлетвореніе чувству изящнаго. Тогда дѣйствительно
классицизмъ былъ синонимомъ образованія. Зарождав-
шіяся изъ варварскихъ дружинъ государства Европы
точно также сдѣлали все, чтобы претворить латинь
въ плоть и кровь европейца. Тѣнь великой Римской
имперіи, такъ долго повелѣвавшей міру, еще цѣлые

вѣка пріосѣняла молодыя государства, возникавшія на
ея развалинахъ. Не было другого образца, другого
идеала, кромѣ Рима.
На латинскомъ языкѣ молились, съ нимъ родились,
вѣнчались, умирали, на латинскомъ языкѣ говорились
рѣчи, проповѣди, велись ученые споры, читались
лекціи, писались изслѣдованія, составлялись рецепты
врачей и акты дипломатовъ, значитъ, языкъ этотъ
изучался въ свое время съ самыми многообразными
практическими цѣлями и удовлетворялъ тѣмъ много-
численнымъ житейскимъ потребностямъ, которымъ
тогда не могъ еще удовлетворить никакой новый евро-
пейскій языкъ, не успѣвшій выйти изъ состоянія
средневѣкового варварства; о мистическомъ лее зна-
ченіи латыни, какъ незамѣнимаго орудія умственнаго
развитія—никому не приходило тогда въ голову, и
этому педагогическому суевѣрію стали давать ходъ
уже гораздо позже, когда въ силу естественнаго раз-
витія изученія новыхъ языковъ и разныхъ наукъ
классическіе языки потеряли свое прежнее жизненное
значеніе, и жрецамъ классицизма, державшимъ попреж-
нему въ своихъ рукахъ судьбы школы, приходилось
изъ чувства самозащиты пріискивать оправданія про-
долженію господства въ школѣ этого отжившаго обра-
зовательнаго начала. Что начало это оказалось не-
обыкновенно цѣпкимъ и живучимъ въ западно-евро-
пейской школѣ и могло дожить до нашихъ дней—
удивляться нечего. Все старое, твердо установившееся,
привыкшее въ теченіе цѣлыхъ столѣтій владѣть умами
людей и направлять ихъ поступки, вростаетъ въ исто-
рическую почву народной жизни такъ глубоко и столь-
кими вѣтвистыми корнями, что искоренить его и осо-
бенно замѣнить чѣмъ-нибудь новымъ, неизвѣданнымъ,—
задача- величайшей трудности, тѣмъ болѣе, что для
большинства Западной Европы латинскій языкъ и въ

новѣйшее время еще не совсѣмъ потерялъ свое прак-
тическое значеніе, какъ грамматическая и лексиче-
ская основа большинства современныхъ языковъ и
какъ языкъ богослужебныхъ книгъ и церковной мо-
литвы католиковъ. Оттого въ Европѣ борьба освобо-
жденія отъ классицизма дѣйствительно очень тяжела.
Латинь для Европы не та неудобная модная одежда,-
которую неблагоразумные люди слѣпо заимствуют!» у
другихъ, не обращая вниманія на свои собственныя
условія и потребности. Нѣтъ, для Европы латинь—
природная шкура, изъ которой дѣйствительно нужно
вырости, чтобы она казалась не по плечу, которую
перемѣнить можно только своего рода «процессомъ
линянія», органическою метаморфозою, сопряженною
съ болѣзненностью и требующею медленнаго и осто-
рожнаго хода.
Однако кто не знаетъ, какія усилія предпринима-
лись въ послѣднее столѣтіе въ Германіи, Франціи,
Англіи, чтобы освободиться отъ вредоноснаго гнета
этого мертвящаго начала, и сколько въ просвѣщен-
нѣйшихъ европейскихъ странахъ появилось школъ
разныхъ наименованій, гдѣ классицизмъ или допущенъ
только въ слабой пропорціи ради компромиса съ все-
сильнымъ еще педагогическимъ предразсудкомъ, или
даже вовсе изгнанъ изъ программы ученія. Если пере-
довыя націи Европы, какъ Германія, Бельгія, Франція,
Швеція, Норвегія, точно также какъ Америка, сдѣ-
лали въ послѣднее время колоссальные успѣхи въ об-
ласти промышленности и техники всякаго рода, то
только благодаря множеству устроенныхъ ими реаль-
ныхъ, техническихъ и ремесленныхъ школъ всякихъ
степеней и названій въ рѣшительный разрѣзъ съ средне-
вѣковымъ идеаломъ классическо-грамматической шко-
лы. Но особенную силу получило это движеніе передо-
выхъ умовъ Европы противъ классицизма школы—въ

самые послѣдніе годы, когда этотъ важнѣйшій вопросъ
народной жизни перешелъ изъ тѣсныхъ предѣловъ
педагогическаго міра на обсужденіе общественныхъ
собраній, парламентовъ и всемірной печати. Нельзя
сомнѣваться, что онъ уже почти предрѣшенъ общимъ
настроеніемъ современныхъ народовъ, и что заинте-
ресованный въ его защитѣ педагогическій цехъ при
всемъ упорствѣ своемъ ненадолго еще успѣетъ за-
держать его неминучее разрѣшеніе въ смыслѣ полнаго
упраздненія классицизма въ обще - образовательной
школѣ и ограниченія его изученія законно принадле-
жащими ему предѣлами спеціальныхъ школъ фило-
логіи, археологіи, древней исторіи и т. п. Норвегія,
идущая во многихъ отношеніяхъ впереди другихъ на-
родовъ во всемъ, что касается практическаго удовле-
творенія ея общественныхъ потребностей, еще 11 лѣтъ
тому назадъ государственнымъ закономъ совершенно
упразднила классицизмъ въ своихъ гимназіяхъ, и осво-
божденіе отъ него другихъ европейскихъ школъ, ко-
нечно, составляетъ теперь только вопросъ того или
другого дня. Но если такая упорная вѣковая борьба
за классицизмъ имѣетъ свой глубокій историческій
смыслъ и свое разумное оправданіе въ западно-европей-
скомъ обществѣ у народовъ латинской расы и римско-
католической религіи, то какая же непостижимая слѣ-
пота заставляетъ насъ, русскихъ, подражать Европѣ
въ ея, такъ сказать, родственной привязанности къ давно
отжившимъ семейнымъ традиціямъ, къ домашнему пред-
разсудку, отъ котораго она еще не успѣла совершенно
освободиться, хотя и сознала его вредъ? Мы ровно
ничѣмъ не связаны съ классическою школою, мы не
основали своего царства на развалинахъ Римской им-
періи; нашъ народный языкъ не поглотилъ въ себя
никакихъ латинскихъ корней; мы никогда не судились
по римскому праву, не получали отъ Рима ни рели-

гіи, ни образованія. Латынь къ намъ приклеена искус-
ственно, вбита въ насъ насильственно гвоздями и мо-
лотомъ, оттого она такъ мало приносить намъ пользы
и оттого же она очень легко отпадетъ отъ насъ. У
насъ привыкли проповѣдывать съ большою самоувѣ-
ренностью, будто изученіе латинскихъ и греческихъ
авторовъ обезпечитъ вѣрнѣе все наше юношество
отъ всякихъ превратныхъ идей и вольнодумства, вос-
питаетъ въ нихъ политическую и религіозную благо-
надежность; творцы нашего новѣйшаго школьнаго
классицизма, устраивавшіе для него академіи въ Гер-
маніи и выписывавшіе изъ Чехіи его учителей, ни-
сколько не скрывали этой воспитательной тенденціи
своей. Но даже ребенокъ засмѣется, когда вы станете
его увѣрять, что идеи монархизма, христіанскаго бла-
гочестія и смиренномудрія онъ лучше всего можетъ
почерпнуть изъ сочиненій языческихъ писателей, вос-
пѣвавшихъ республиканскія доблести и описывавшихъ
въ самыхъ ужасныхъ краскахъ звѣрства и развраще-
ніе былыхъ владыкъ Рима и Греціи, непрекращав-
шіеся мятежи и интриги вокругъ ихъ престоловъ и
глубочайшее нравственное паденіе окружавшаго ихъ
и ими руководимаго общества,—или изъ поэтическихъ
разсказовъ объ эротическихъ похожденіяхъ Венеръ,
Меркуріевъ и Марсовъ, о Ганимедахъ, Гебахъ, Пріа-
пахъ и всей безконечно разнообразной божественной
порнографіи веселаго Олимпа. Вообще наставлять въ
принципахъ христіанской нравственности православ-
ное юношество черезъ посредство литературы того
самаго народа, который зналъ христіанъ только на аре-
нахъ цирковъ, гдѣ онъ любовался, какъ ихъ терзали
дикіе звѣри и какъ зажигали ихъ вмѣсто факеловъ,—
предпріятіе со всѣхъ точекъ зрѣнія довольно наивное.
Человѣчество уже имѣло случай видѣть одну очень
яркую иллюстрацію этого плодотворнаго вліянія клас-

сическихъ идеаловъ на умы и сердца народа—въ дѣя-
ніяхъ французскихъ террористовъ великой революціи.
Всѣ эти Сенъ-Жюсты, Робеспьеры, Мараты бредили
республиканскими доблестями Рима и искренно счи-
тали, себя Брутами, Катонами и Гракхами, что не по-
мѣшало имъ отрубить на плахѣ голову своему королю,
упразднить во всей странѣ христіанскую религію и
вмѣсто Бога, Всемогущаго Творца вселенной, поставить
голую женщину съ титуломъ богини разума.
Впрочемъ, намъ нечего тревожить исторію, чтобы
убѣдиться, какъ мило школьный классицизмъ содѣй-
ствуетъ вкорененію въ молодыя поколѣнія религіоз-
ныхъ чувствъ и монархическихъ убѣжденій. Вся про-
свѣщенная современная Европа, питомица этого клас-
сицизма, ясно показываетъ намъ, въ какую сторону
все больше п рѣшительнѣе направляются ея симпатіи
и взгляды, да и въ нашемъ собственномъ отечеств!;
самый завзятый сторонникъ латинской грамматики не
рѣшится утверждать, что столь усердно вывариваемое
нами въ котлѣ сугубаго классицизма россійское юно-
шество послѣдняго времени обнаружило бы въ этомъ
отношеніи какія-нибудь особенныя влеченія сравни-
тельно хотя бы съ воспитанниками военно-учебныхъ
заведеній, не осчастливленныхъ спасительнымъ та-
лисманомъ классицизма. Кажется, одного этого жи-
вого наблюденія, доступнаго самому обыкновенному
смертному, вполнѣ достаточно, чтобы разоблачить пу-
стоту и неправду такъ долго и такъ самоуверенно
навязываемаго намъ предразсудка о незамѣнимомъ
будто бы вліяніи классицизма на «политическую бла-
гонадежность > его питомцевъ.
Въ такую же область пустыхъ сказокъ должно
отойти и другое, еще прочнѣе установившееся среди
педагоговъ-классиковъ суевѣріе,—будто изученіе клас-
сическихъ языковъ сообщаетъ духу учащихся, словно

искусная выдержка дорогому вину, — какой-то осо-
бенно тонкій букетъ изящества, идеализма и гуман-
ности. Но восторженные проповѣдники латинской грам-
матики напрасно забиваютъ намъ буки своими крас-
норѣчивыми фразами; у насъ есть средство очень про-
стое и опять-таки всѣмъ доступное познакомиться не
яко зерцаломъ въ гаданіи, а лицомъ къ лицу съ этими
классическими образцами душевной гуманности и-ум-
ственнаго изящества. Ужъ кого, кажется, больше ку-
пали и полоскали въ морѣ классицизма, какъ не учи-
телей и профессоровъ латинскаго языка? А вспомните,
правдивый читатель, свои дѣтскіе и юношескіе годы,
вспомните, что вы слышали отъ своихъ старшихъ и
равныхъ объ ихъ юношескихъ годахъ, что вы прочли
въ разныхъ мемуарахъ и литературныхъ произведе-
ніяхъ и сдѣлайте безпристрастный мысленный смотръ
всѣмъ ревностнымъ насадителямъ въ вашихъ мозгахъ
классической премудрости. Я зналъ въ свое время не
одну гимназію, не одинъ университетъ, и думаю, что
воспоминанія мои въ общихъ чертахъ тѣ же самыя,
что и у моихъ читателей, тѣмъ болѣе, что они не
только въ общихъ чертахъ, но даже и въ характер-
нѣйшихъ подробностяхъ подтверждаются впечатлѣ-
ніями всѣхъ моихъ знакомыхъ и друзей, проходив-
шихъ такую же классическую школу, какъ и я, или
даже только со стороны знакомыхъ съ этою школою.
И что же? Положа руку на сердце, я долженъ при-
знаться, что такихъ духовно-неуклюжихъ чудаковъ,
такихъ комически-неказистыхъ типовъ, такихъ грубо-
матеріальныхъ, чуждыхъ всякой идеальности чинов-
никовъ я не встрѣчалъ ни въ какой другой, даже пе-
дагогической, спеціальности.
Латинскій или греческій учитель у насъ почти
всегда былъ типомъ односторонняго и недалекаго пе-
данта, безжалостнаго въ своихъ требованіяхъ, грубаго,

черстваго въ обращеніи, и поистинѣ гомерическимъ
смѣхомъ боговъ Олимпа отвѣтила бы цѣлая наша
гимназія, цѣлый нашъ университетъ, если бы имъ
вдругъ сообщили удивительную новость, что нашъ
учитель греческаго языка, что нашъ профессоръ рим-
ской литературы суть образцовые носители эстетиче-
скаго чувства и возвышенной гуманности мыслей!
Надо сказать, что я съ самымъ добрымъ чувствомъ
вспоминаю всѣхъ своихъ былыхъ наставниковъ, хо-
рошихъ и плохихъ, сердитыхъ и добрыхъ, чувствуя
къ нимъ до сихъ норъ нѣкоторую родственную при-
вязанность, можетъ быть изъ-за любви къ своему
протекшему дѣтству. Но по классическому же пра-
вилу— amicus Plato, sed magis amica veritas»—я не
могу закрывать глаза на то, что они видятъ и ви-
дѣли.
У меня былъ, напримеръ, учителемъ латыни .пре-
восходный знатокъ классическихъ языковъ, писавшій
въ спеціальныхъ журналахъ, сдѣлавшійся потомъ про-
фессоромъ римской литературы, очень любившій меня
и котораго я любилъ за многія его стороны, но вмѣ-
стѣ съ тѣмъ это былъ не человѣкъ, а ходячій ла-
тинско-греческій лексиконъ, для котораго не суще-
ствовало на свѣтѣ никакой поэзіи, никакого худо-
жества, никакой природы, никакихъ жизненныхъ ра-
достей и который кулаками, тычками, пощечинами не-
истово вбивалъ самыя неудобомыслимыя подробности
излюбленнаго имъ языка въ несчастныя головенки
полуграмотныхъ еще, десятилѣтнихъ и двѣнадцатилѣт-
нихъ мальчишекъ.
Намъ, дѣтишкамъ, искренне казалось тогда, что у
него внутри не было ничего, кромѣ латыни. Латынь
онъ ѣлъ, латынью дышалъ, латынь горячею струею
текла вмѣсто крови по жиламъ его. Онъ былъ, каза-
лось намъ, зачать и рожденъ въ латини, сосалъ ла-

тынь изъ груди матери, былъ вываренъ въ латыни,
засушенъ въ латыни. Намъ представлялось даже, что
его длинный носъ былъ зачиненъ такъ же остро, какъ
окончаніе творительнаго падежа 3-го склоненіи именъ
существительныхъ на і, что тонкія гнѣвныя губы его
были сложены въ педантически-незыблемое граммати-
ческое правило, infinita locutio своего рода, и что
даже синій вицъ-мундиръ облекалгь его сухой станъ,
совсѣмъ какъ корешокъ немного подержанной латин-
ской грамматики...
Въ жесткихъ, торчавшихъ врозь волосахъ нашего
грознаго учителя, казалось, застряли, щетинясь во
всѣ стороны, и издѣвались надъ нами неодолимыя
трудности разныхъ безчисленныхъ исключеній, а въ
сердитомъ огнѣ его глазъ, съ неумолимою требова-
тельностью устремленныхъ на недостойныхъ , питом-
цевъ классицизма, казалось, сверкали жала самыхъ
ядовитыхъ неправильныхъ глаголовъ.
Ужъ не онъ ли былъ представителемъ пресловутой
классической гуманности и изящества духа?
Или, можетъ быть, другой римлянинъ россійскаго
издѣлія, о которомъ я теперь вспоминаю, изъ другой
гимназіи, гдѣ мнѣ пришлось оканчивать курсъ. Этотъ
прежде всего осуществлялъ собою извѣстное выраже-
ніе Гоголя: «на Руси умный человѣкъ—или пьяница,
или рожу такую корчитъ, что хоть святыхъ вонъ вы-
носи!» И вѣдь, какъ нарочно, почти всѣ подобные ри-
мляне просились въ анекдотъ, дѣйствительно были
или пьяницы, или рожи корчили, словно на смѣхъ
надъ «облагораживающимъ и духъ возвышающимъ
классицизмомъ». Нашъ чудакъ-римлянинъ страннымъ
образомъ не могъ переносить самыхъ невинныхъ
устремленныхъ на него взглядовъ своихъ учени-
ковъ, хотя именно римляне-то, какъ извѣстно изъ
исторіи, и отличались особеннымъ мужествомъ. Не-

смотря на всѣ ободряющіе примѣры Муція Сцеволы
и Горація Коклеса, о которыхъ онъ зналъ еще съ 3-го
класса духовнаго училища, нашъ малодушный клас-
сикъ не только не прыгалъ въ пучины водъ и не
клалъ въ огонь ни правой ни лѣвой руки, но, какъ
я сказалъ, приходилъ въ ужасъ отъ всякаго упор-
наго взгляда на него. Стоило только поставить стоймя
толстѣйшую латинскую грамматику Попова, составлен-
ную по Цумфту, Герену и другимъ великимъ ученымъ,
и пристально поглядѣть изъ-за корешка въ глаза на-
шему классическому наставнику, какъ съ нимъ дѣла-
лась своего рода Виттова пляска. Онъ начиналъ ер-
зать на стулѣ, суетливо мокалъ перо въ чернильницу,
шлепая по бѣлымъ листамъ класснаго журнала чер-
ныя звѣзды кляксъ и растерянно моргая своими без-
цвѣтными глазами, стертыми, какъ старый гривенникъ,
начиналъ изрыгать, при дружномъ смѣхѣ класса, со-
всѣмъ уже не эстетическія, хотя, можетъ быть, и ан-
тичныя ругательства:
— Гнусный мальчишка, крокодилъ, что ты пялишь
на учителя свои дурацкія буркалы?
Конечно, сейчасъ же всѣ парты будто по командѣ
ощетинивались, какъ боевое поле батареями, поста-
вленными на ребро книгами и вмѣсто одной нары уже
цѣлая сотня радостно впивалась въ злополучнаго ла-
тиниста.
- Злодѣи, смертоубійцы, вандалы, варвары! Вы
хотите учителя со свѣту сжить!—мечется въ бѣшен-
ствѣ разъярившійся старикашка, и первая схваченная
имъ со скамьи латинская грамматика въ толстомъ ко-
решкѣ, составленная по Цумфту, Герену и прочимъ
лингвистамъ, вѣсомъ по меньшей мѣрѣ въ 5 фунтовъ,
летитъ обыкновенно съ тяжестью чугуннаго ядра въ
голову легкомысленнаго зачинщика и стукаетъ его
такъ больно, словно въ нее въ самомъ дѣлѣ засѣли

вмѣстѣ съ Поповымъ всѣ эти Цумфты, Герены и про-
чіе многоученые нѣмцы.
Могъ бы я, пожалуй, остановиться мыслью на од-
номъ профессорѣ, который позднѣе, въ университетѣ,
увѣнчивалъ грандіозное зданіе школьнаго классицизма
глубочайшими и возвышеннѣйшими идеями древности.
Но, къ сожалѣнію, его пузатенькая кругленькая фи-
гурка, съ багровымъ лоснящимся лицомъ и сугубо-
багровымъ отъ усердныхъ возліяній классическому
богу Бахусу носомъ въ его центрѣ, была изумительна
похожа на самоваръ сбитеньщика, торговавшаго около
университета, и совсѣмъ не напоминала ни Платона
ни Горація, по крайней мѣрѣ столь же мало, сколько
его бурсацки-хохлацкая рѣчь, уснащенная отрыжками
водки и соленыхъ огурчиковъ, напоминала краснорѣ-
чіе Цицерона.
Притомъ всѣмъ намъ доподлинно было извѣстно,
что античный идеализмъ нашего профессора ограни-
чивался содержаніемъ возможно большаго числа сту-
дентовъ-пансіонеровъ съ довольно дорогими уроками,
да пріобрѣтеніемъ 2-хъ-этажнаго домика съ мезони-
номъ на имя своей статской совѣтницы. Вслѣдствіе
такихъ несомнѣнно-реальныхъ вкусовъ этого жреца
классицизма онъ даже сталъ олицетворять въ нашихъ
студенческихъ представленіяхъ самый откровенный
культъ брюха.
Въ ходившемъ тогда по рукамъ «студенческомъ
катехизисѣ» чуть ли не первымъ членомъ студенче-
скаго «символа вѣры» стоялъ знаменательный текстъ:
«кію признаетъ въ профессорѣ X, кромѣ плоти, еще
духъ, да будетъ анаѳема!» Это былъ своего рода эф-
фектный антитезъ къ стоявшему рядомъ другому
столь же глубокому изреченію нашего катехизиса:
«кто признаетъ въ профессорѣ Z, кромѣ духа, еще
плоть, да будетъ анаѳема!»

Бѣдняга Z, худой и длинный, какъ вязига, только--
что вынутая изъ спины осетра, съ наивностью мла-
денца всю жизнь собиралъ какія-то малороссійскія
пѣсни, не приносившія ровно никакой прибыли, и во
всю долгую жизнь свою не раздобылся ни домикомъ,
ни круглымъ брюшкомъ, въ видѣ самовара, ни же-
ною-купчихою съ кругленькимъ капитальцемъ.
Нѣтъ, читатель, хоть подъ присягою передъ окруж-
нымъ судомъ готовъ свидетельствовать, что хотя въ
свое время мы долгіе годы сидѣли, погруженные выше
своихъ чубовъ въ котлѣ классицизма и варились въ
немъ до бѣлаго каленія, но но крайней мѣрѣ на гео-
графическую милю кругомъ насъ не пахло даже из-
дали никакимъ античнымъ духомъ, никакимъ плато-
низмомъ и идеализмомъ, а, напротивъ того, воротило
носъ самою неподдѣльною доморощенною «матеріею».
Поистинѣ странное вліяніе классическаго гуманизма!
II вѣдь если бы у насъ однихъ, въ однѣхъ гимна-
зіяхъ, а то куда ни взглянешь—все то же. Ужъ на что,
кажется, всегда были переполнены классицизмомъ
наши семинаріи, а вѣдь тоже что-то было не слышно
объ особенномъ изяществѣ чувствъ, объ особенномъ
платонизмѣ мыслей ни у халатниковъ-бурсаковъ, ни
у почтенныхъ отцовъ и наставниковъ ихъ, такъ жи-
вописно изображенныхъ покойнымъ Помяловскимъ.
А ужъ это ли еще не опытъ!
Да и помимо этихъ живыхъ образчиковъ мнимаго
идеализма и гуманизма было бы историческою и ло-
гическою ложью утверждать, будто идеальное и гу-
манное настроеніе человѣческаго духа, иначе сказать
нравственный характеръ его, можетъ достигаться въ
христіанскомъ обществѣ европейскаго народа на по-
рогѣ XX вѣка не иначе, какъ съ помощью поученій
язычниковъ, жившихъ за 2,000 лѣтъ до насъ, не
познавшихъ не только Евангельскаго ученія о любви

и братствѣ всѣхъ людей, но даже незнакомыхъ съ
азбукой современной общественной науки, видѣвшихъ
въ рабствѣ и насиліи вѣнецъ желаннаго обществен-
наго устройства. Допускать такой non-sens—значитъ
унижать безъ малѣйшаго основанія и христіанство и
европейскую цивилизацію, отрицать очевидную для
всѣхъ плодотворность ихъ вліянія на развитіе гуман-
ныхъ чувствъ и гуманныхъ отношеній среди человѣ-
чества. Если классицизмъ и послужилъ въ свое время,
какъ мы уже говорили выше, дѣлу гуманизма въ
борьбѣ съ средневѣковою схоластикою и суевѣрнымъ
фанатизмомъ, стяжавъ этимъ себѣ великую историче-
скую заслугу, положивъ между прочимъ и свои пло-
доносныя сѣмена въ основу современной культуры,
то во всякомъ случаѣ эта новая культура, питав-
шаяся и многими другими, еще болѣе могучими кор-
нями, далеко потомъ переросла его и, воплотивъ въ
себя все жизненное, что было въ классицизмѣ, сдѣ-
лала его въ настоящее время совершенно излиш-
нимъ.
Защитники классицизма, выбитые изъ своихъ пе-
редовыхъ позицій, прячутся обыкновенно въ свой по-
слѣдній, самый надежный, по ихъ мнѣнію, редутъ—
мнимую незаменимость латинской и греческой грамма-
тики для строгой дисциплины молодыхъ умовъ, для
такъ называемой «умственной гимнастики». Этотъ
предразсудокъ основываетъ на особенной полнотѣ,
сложности и своего рода окаменѣлости грамматическихъ
правилъ въ этихъ мертвыхъ уже языкахъ и на осо-
бенной трудности ихъ усвоенія. Но въ смыслѣ труд-
ности какой-нибудь китайскій или еврейскій языкъ
оказались бы, пожалуй, еще много труднѣе, а излиш-
няя сложность правилъ и безчисленное множество
исключеній изъ нихъ только насилуютъ память и
могли считаться великимъ педагогическимъ достоин-

ствомъ только съ точки зрѣнія схоластики, для ко-
торой корни всякаго ученія должны быть непремѣнно
горьки. Въ наше время взгляды на этотъ предметъ
совсѣмъ иные и наука стремится не къ нагроможденью
одинъ на другой отдѣльныхъ законовъ и положеній,
а къ простотѣ и обобщеній), ибо истина всегда проста
и едина. Нельзя, конечно, отрицать, чтобы системати-
ческое и тщательное изученіе въ теченіе цѣлаго
длиннаго ряда лѣть одного и того же языка, богатаго
формами и словами, не вырабатывало въ юношѣ из-
вѣстной сосредоточности и основательности теорети-
ческаго мышленія, не пріучало его къ усидчивому
труду и напряженію воли, хотя бы весьма односто-
роннему. Эти-то результаты классическаго ученія, до-
стигаемые при наиболее благопріятныхъ условіяхъ,
заслоняютъ обыкновенно въ глазахъ сторонниковъ
классицизма вредное значеніе господства въ школѣ
мертвыхъ языковъ. Но вѣдь педагогія наша съ са-
мыхъ среднихъ вѣковъ до послѣднихъ дней только
и дѣлала, что возилась съ излюбленными своими
классическими языками, разрабатывая до виртуозности
дидактику ихъ, сосредоточивая на нихъ всѣ свои
усилія и помышленія, отнимая на нихъ все „время и
учителя и ученика, пріучая ихъ видѣть въ латин-
скомъ и греческомъ языкѣ альфу и омегу всякаго
образованія и принося въ жертву этимъ мертвымъ
богамъ всѣ другія живыя знанія, какъ недостойныя
развязать ремень у ихъ сандалій.
Развѣ не достигалъ бы юноша, можетъ быть, еще
болѣе основательности, сосредоточенности и усидчи-
вости, если бы его точно также воспитывали въ те-
ченіе цѣлаго ряда лѣтъ на столь же тщательномъ и
систематическомъ изученіи всякаго другого, хотя бы
своего родного или живого иностраннаго языка, и
если бы эти языки, въ свою очередь, подвергались та-

кой же многовѣковой любовной разработкѣ ихъ пе-
дагогами и были поставлены въ то самое господству-
ющее положеніе въ школѣ, въ какое ставятся у насъ
до сихъ поръ мертвые языки. Математика, судьбы
которой были нѣсколько счастливѣе 'другихъ школь-
ныхъ предметовъ, показала ясно, какихъ плодотвор-
ныхъ результатовъ для образованія извѣстныхъ сто-
ронъ ума можно достигнуть долгою и заботливою вы-
работкою дидактическихъ пріемовъ для преподаванія
науки. А между тѣмъ какая громадная разница между
тою условною и узкою пользою, какую можетъ при-
носить изученіе мертвыхъ языковъ, и великимъ во-
спитательнымъ значеніемъ для юноши живыхъ
знаній!
Классицизмъ не даетъ въ руки, человѣку, вступа-
ющему въ жизнь, рѣшительно никакого орудія для
правильной оцѣнки жизни и для борьбы съ неблаго-
пріятными ему условіями ея. Мало того, онъ, можно
сказать, заранѣе обезсиливаетъ человѣка, питая его
юность однѣми теоретическими иллюзіями, устраняя
его мысль, чувства и волю отъ всякаго живого, дѣй-
ствительно существующаго интереса, скрывая отъ
него тотъ мощный ликъ природы, безъ познанія ко-
тораго умъ человѣка остается пустопорожнимъ, а силы
человѣка безплодными. Классицизмъ собственно и есть
главный очагъ и источникъ того книжничества, ко-
торымъ страдаетъ наше современное поколѣніе и о
гибельномъ вліяніи котораго на силы и счастье че-
ловѣка я говорилъ подробно въ недавней замѣткѣ
своей. Классицизмъ наполняетъ наше общество идео-
логами и непрактичными мечтателями, не умѣющими
оцѣнить жизненное значеніе дѣлъ и явленій, вѣчно
недовольными жизнью съ высоты своихъ отвлечен-
ныхъ, непримѣнимыхъ къ действительности требо-
ваній; классицизмъ, порывая своимъ подавляющимъ

господствомъ въ школѣ почти всякую связь уча-
щихся съ роднымъ языкомъ, родною исторіею, род-
ною землею и природою, замѣняя реальныя чувства
и мысли условными теоретическими представленіями,
готовитъ изъ нашихъ юношей равнодушныхъ космо-
политовъ,не дорожащихъ ничѣмъ своимъ, не умѣющихъ
-любить и уважать свое родное и совсѣмъ не знаю-
щихъ его. Сосредоточивая все вниманіе молодыхъ по-
колѣній на грамматическихъ формахъ и литературныхъ
вымыслахъ отжившихъ народовъ чуждаго намъ міро-
созерцанія, классицизмъ невольно развиваетъ въ сво-
ихъ питомцахъ одностороннюю способность діалекти-
ческихъ выводовъ, теоретическаго представленія, уби-
вая въ корнѣ другую крайне важную способность—
способность наблюденія, наведенія, живого опыта.
Не говоря уже о томъ, что, оставляя воспитаннаго
имъ юношу безъ малѣйшаго знакомства съ законами
природы, онъ съ безсознательною жестокостью вы-
брасываетъ его изъ школы въ міръ неумолимой
борьбы стихій и людей, невѣжественнаго и безсиль-
наго, какъ новорожденный младенецъ, во всѣхъ вопро-
сахъ практическаго труда. Совсѣмъ иную, живую и
радостную пищу вмѣсто этой мертвечины дало бы на-
шимъ молодымъ поколѣніямъ теперь заброшенное и
незаслуженно посрамленное образованіе, основанное
на изученіи окружающей насъ природы, родной
страны, родной исторіи, родного языка, родной лите-
ратуры, конечно, съ большимъ участіемъ математики
и новыхъ языковъ.
Заподозрѣть и оклеветать, какъ педагогически не-
благонадежную, великую науку о природѣ могли только
потому, что воспитанные классицизмомъ и надменные
своими отвлеченными идеями близорукіе мыслители
не сумѣли вѣрно понять и прочесть открытую для
всѣхъ неиспорченныхъ душъ божественную книгу

міра. Идеологи эти, привыкнувъ заниматься только
твореніями человѣка, выраженными въ языкѣ и лите-
ратурѣ, примѣнили свои діалектическіе пріемы и къ
тайнамъ вселенной, поставили свою собственную без-
сильную мысль ея безаппеляціоннымъ судьею и, не
сумѣвъ постигнуть въ ней присутствіе Вѣчнаго Ра-
зума и Вѣчной Воли, отвергли, какъ неразумныя дѣти,
самое существованіе ихъ... А между тѣмъ чѣмъ без-
пристрастіе и глубже проникаетъ духовный взоръ
человѣка въ величественныя тайны природы, тѣмъ
осязательнѣе и убѣдительнѣе сознаетъ человѣкъ, что
и онъ и все окружающее его подчиняются непости-
жимой нашему ограниченному уму Всемогущей Силѣ,
направляющей всѣ изумительно сложныя и неисчи-
слимыя явленія міровой жизни въ гармонически-чуд-
номъ строѣ, по непоколебимо установленнымъ зако-
намъ, къ опредѣленнымъ разумнымъ задачамъ. Нигдѣ
мыслящій человѣкъ такъ не чувствуетъ естествен-
наго предѣла своихъ собственныхъ силъ и господ-
ство надъ всѣмъ Высшаго Разума и Высшей Правды,
какъ при изученіи законовгь природы. А это сознаніе
есть необходимая основа нравственности и правиль-
наго взгляда на обязанности и права человѣка, иначе
сказать, на вопросъ житейскаго счастья. Да и въ
смыслѣ «умственной гимнастики» изученіе великихъ
органическихъ законовъ природы въ ихъ вѣковѣчной
непреложности и ихъ дивной стройности производитъ
ни съ чѣмъ не сравнимое по своей плодотворности
вліяніе на мысль человѣка. Въ этомъ отношеніи ни-
какія грамматики и логики не могутъ даже близко
стать по своему воспитательному значенію къ гран-
діозной живой логикѣ, положенной въ основу суще-
ствующаго міра и наглядно подтверждаемой всѣми
явленіями его. Если бы наша педагогія стряхнула
наконецъ съ себя многовѣковую спячку въ грезахъ

давно отжившей мертвечины и со всѣмъ одушевле-
ніемъ искренняго убѣжденія обратила свои усилія на
учебную разработку природовѣдѣнія въ цѣляхъ школы,
то въ рукахъ нашей средней школы очутился бы
учебно-воспитательный матеріалъ такой строгой си-
стематичности, такой изумительной послѣдователь-
ности и полноты, такой неподражаемой наглядности
и общедоступности, рядомъ съ которымъ столь расхва-
ливаемый сторонниками классицизма педагогическія
достоинства латинской и греческой грамматики воз-
буждали бы только улыбку сожалѣнія. Не говоримъ
ужъ о томъ незамѣнимомъ живительномъ вліяніи, ко-
торое всегда производитъ на дѣтей и юношей изу-
ченіе живой природы, открывающее имъ красоту и
чудеса вселенной, наполняющее ихъ сердца непосред-
ственной радостью жизни и невольнымъ благого-
вѣньемъ къ Творцу этой красоты и этой радости. Не
нужно забывать, что изученіе природы не можетъ
происходить только въ стѣнахъ класса, а непремѣнно
выводитъ ребенка и юношу въ лѣсъ, въ поле, въ
горы, на синія воды рѣкъ и озеръ; ужъ одно это
условіе, спасающее молодой организмъ отъ вѣчно-си-
дячей жизни на скамьѣ, отъ однообразной возни съ
лексиконами и грамматиками, освѣжающее не только
его душевное настроеніе, но и его легкія, его кровь,
его нервы, явилось бы великимъ воспитательнымъ
преимуществомъ и однимъ изъ вѣрнѣйшихъ лекарствъ
противъ теперешней преждевременной старости и
скуки жизни нашихъ молодыхъ поколѣній.
Дальнѣйшее упрямое коснѣніе наше въ суевѣріи
средневѣковой педагогіи дѣлается особенно непрости-
тельнымъ и прямо непостижимымъ для здраваго ума,
когда оглядываешься безпристрастнымъ взглядомъ на
то, что дѣлается теперь кругомъ насъ, и видишь, что
на сцену исторіи все властительнѣе и настойчивѣе

выступаютъ экономическія силы и экономическіе инте-
ресы народовъ, отодвигая на задній планъ когда-то
господствовавшій политическія, религіозныя и всякія
другія задачи.
Развитіе реальныхъ знаній и промышленной техники
всякаго рода, какъ ихъ практическаго приложенія,
опредѣляетъ въ наше время не только богатство и
внутреннее благосостояніе народа, но вмѣстѣ съ тѣмъ
и его положеніе среди другихъ народовъ, дѣлая болѣе
знающій и лучше умѣющій народъ господиномъ своего
рода надъ народами, отсталыми въ этомъ смыслѣ, ко-
торые волею-неволею обращаются въ данниковъ про-
мышленно-передовыхъ народовъ, покупая у нихъ доро-
гою цѣною все то, чего не умѣютъ производить сами,
и отдавая имъ за ничто свои сырые продукты, съ
которыми не умѣютъ обращаться. Война кошелькомъг
война торговымъ рынкомъ сдѣлалась теперь рѣши-
тельницею судебъ народа гораздо болѣе, чѣмъ война
мечомъ, и какой великій грѣхъ мы совершимъ передъ
будущими поколѣнія нашими, если, закрывъ глаза
на грозныя явленіями дѣйствительности, оставляя
свое юношество позорными невѣждами въ самомъ на-
сущно-необходимомъ для нихъ, будемъ убаюкивать
себя старыми нянькиными сказками о какомъ-то чудо-
творномъ значеніи латинской грамматики для спасенія
человѣчества. «Борьба за жизнь перенесла свою дѣя-
тельность на поприще школы,—говоритъ Э. Ренанъ
въ одной изъ своихъ образцовыхъ рѣчей, обращен-
ныхъ къ лицеистамъ Louis le Grand,— нація, менѣе
просвѣщенная, будетъ неминуемо вычеркнута или—
что то же — будетъ отброшена на второй планъ на-
ціею болѣе просвѣщенною».
Нѣтъ, поучимся лучше у классицизма тому, чему
онъ дѣйствительно можетъ съ пользою научить насъ.
Вѣдь действительный «классицизмъ» классическихъ на-

родовъ, грековъ и римлянъ, состоялъ ни въ чемъ дру-
гомъ, какъ въ изученіи своей родной рѣчи съ нрав-
ственно-патріотическою цѣлью въ ея поэтическихъ
произведеніяхъ, въ ея примѣненіи къ политическому
и судебному краснорѣчію, въ изученіи математики и
философіи природы, въ занятіяхъ музыкою и гимна-
стикою, иначе сказать, стремился къ совершенно прак-
тической цѣли — образовать добрыхъ гражданъ своей
земли, здоровыхъ духомъ и тѣломъ, а вовсе не зада-
вался фантастическими задачами изучать ради мни-
мой умственной дисциплины какой-нибудь чуждый
имъ египетскій, финикійскій или индусскій языкъ.
Да, трудно и повѣрить, чтобы Господь Богъ такъ
чудно сотворилъ людей, что они могутъ стать умными
и дѣльными членами своего общества не иначе, какъ
посвятивъ всю свою молодость тщательнѣйшему изу-
ченію тѣхъ сочиненій и той рѣчи, на которой гово-
рили и на которой писали народы, жившіе двѣ ты-
сячи лѣтъ назадъ на маленькихъ полуостровкахъ
Европы—Апеннинскомъ и Аттико-Пелопонезскомъ...

Какая школа нужна нашимъ дѣтямъ?
(Мысли стараго педагога).
Самъ Онъ даровалъ мнѣ не-
ложное познаніе существующа-
го, чтобы познать устройства
міра и дѣйствіе стихій, при-
роду животныхъ и свойства
звѣрей, стремленія вѣтровъ и
мысли людей, различія растеній
][ силы корней...
(«КНИГА ПРЕМУДРОСТИ»
СОЛОМОНА).
I.
Въ своихъ недавнихъ статьяхъ: «Живая душа въ
школѣ», Книжный изморъ» и «Классическое суевѣ-
ріе»,—я уже имѣлъ случай высказаться въ общихъ
чертахъ о томъ, какою не должна быть школа, и съ
тѣмъ вмѣстѣ, конечно, коснулся неизбѣжнымъ обра-
зомъ и своихъ положительныхъ взглядовъ на задачи
школы.
Въ настоящей замѣткѣ мнѣ хочется, въ дополненіе
и уясненіе уже высказанныхъ мыслей, дать читателю
болѣе цѣльный набросокъ того, чѣмъ должна быть,
по моему понятію, средняя русская школа, хотя я, ра-

зумѣется, не собираюсь въ газетной статьѣ сочинять
программы для этой школы и устанавливать система-
тическій планъ ея устройства.
Школа должна прежде всего не только учить тому,
какъ4 приготовлять уроки, но и дѣятельно помочь
своему питомцу сдѣлаться въ будущемъ полезнымъ
членомъ своей семьи, своего общества, своего госу-
дарства, словомъ—сдѣлаться человѣкомъ, достойнымъ
имени человѣка. Школа должна быть родною школою,
то есть воспитывать русскаго гражданина, а не ка-
кого-нибудь безпочвеннаго и безучастнаго къ своему
народу космополита, въ родѣ тѣхъ, про которыхъ
остроумно выразился оригинальнѣйшій изъ француз-
скихъ мыслителей: «Tel philosophe aime les tartares
pour etre dispense d'aimer ses voisins» (иной философъ
готовъ полюбить татарина, чтобы только избавиться
отъ обязанности любить своего сосѣда). Школа должна
быть для своего ученика родною и въ другомъ смыслѣ,
какъ родна ему его семья, т. е. должна основать свои
отношенія къ дѣтямъ на любви и сердечномъ участіи.
Школа должна быть практична и жизненна, должна
избирать орудіями своего вліянія на воспитывающихся
не одну книгу и не одни разговоры, но и дѣйстви-
тельную работу надъ тѣмъ или другимъ дѣломъ, но
и наглядное знакомство съ явленіями жизни въ ихъ
естественной обстановкѣ.
Наконецъ школа должна быть школою здоровья,
не только умственнаго, но и тѣлеснаго, а не школою
убійства этого здоровья.
Эти основныя начала должны лечь краеугольнымъ
камнемъ всякой школы вообще, въ особенности же
средней школы, которая охватываетъ собою самый
важный и впечатлительный возрастъ нашихъ моло-
дыхъ поколѣній и даетъ рѣшающее направленіе ихъ
будущей судьбѣ.

Однимъ словомъ—нынѣшнія наши «учебныя» заве-
денія должны стать «воспитательными» заведеніями,—
вотъ единственный плодотворный путь, который пред-
стоитъ имъ, если мы не для одной только проформы,
а со всею .серьезностью озабочены улучшеніемъ на-
шего средняго образованія.
Какъ же достичь этого?
Во-первыхъ, перемѣною программы, то-есть мате-
ріала, изучаемаго въ школѣ, во-вторыхъ, измѣненіемъ
самаго духа школы, ея цѣлей и пріемовъ. Первое,
конечно, осуществить гораздо легче, чѣмъ второе, по-
тому что для измѣненія школьныхъ программъ нужны
только иныя книги и пособія, а для перерожденія
внутренняго духа школы почти всегда необходимы
иные люди, ибо въ рѣдкихъ случаяхъ «мѣхи старые»
бываютъ способны вмѣстить въ себя «вино новое».
Перемѣну программы можно изложить въ общихъ
чертахъ коротко и ясно: изгнать изъ общеобразова-
тельной средней школы со всею рѣшительностью,
безъ малѣйшихъ колебаній и компромиссовъ, латин-
скій и греческій языки, предоставивъ изученіе ихъ
спеціальнымъ школамъ, подготовляющимъ филоло-
говъ, археологовъ и т. п. Положить основою образо-
ванія, необходимаго каждому человѣку, познаніе окру-
жающаго его міра, своего народа, своей земли, сво-
его языка и письменности, а также, въ извѣстной
мѣрѣ, жизни и языка тѣхъ народовъ, съ которыми
нашему родному народу приходится жить и вести
дѣла разнаго рода.
Давно необходимое изгнаніе изъ школы безполез-
ныхъ занятій мертвыми языками дастъ въ распоря-
женіе школы такой запасъ времени, въ который бу-
детъ незатруднительно размѣстить необходимѣйшіе
предметы преподаванія, не находящіе теперь себѣ
мѣста.

Основы физики, химіи, механики, астрономіи, фи-
зической географіи, теологіи, зоологіи, ботаники, вклю-
чая въ нихъ физіологію и анатомію животныхъ и ра-
стеній, вмѣстѣ съ математикою, какъ ихъ общимъ
логическимъ закономъ, то есть то именно, что соста-
вляетъ содержаніе современной науки и на чемъ по-
строена вся многообразная практическая деятельность
просвѣщенныхъ народовъ современнаго міра, должны
получить и въ школѣ подобающее имъ значеніе,
сколько-нибудь соотвѣтствующее ихъ незамѣнимой
важности въ дѣйствительной жизни человѣка.
Пусть не пугаются такого числа предметовъ и та-
кихъ громкихъ научныхъ названій, да и не пуга-
ютъ ими другихъ—сторонники схоластической школы.
Руководящимъ девизомъ жизненной школы должно
стать здравое педагогическое правило: multum, seel
поп multa (много, но не многое).
Никакой нѣтъ надобности да и никакой возмож-
ности заставлять дѣтей средней школы изучать во
всѣхъ подробностяхъ всѣ безчисленныя факты этихъ
наукъ.
Вполнѣ достаточно основательнаго, облегченнаго жи-
выми опытами и наблюденіями усвоенія ими самыхъ
главныхъ явленій и законовъ, которыхъ касаются
эти науки, составляющія въ сущности одну великую
и нераздѣльную науку природы. Эти знанія необхо-
димы для того, чтобы разсѣять умственную тьму
учащихся и дать имъ возможность сколько-нибудь
сознательно относиться къ ежедневно окружающимъ
ихъ и возбуждающимъ ихъ глубокое любопыт-
ство чуть не съ самаго рожденія, загадочнымъ явле-
ніямъ природы и ея таинственнымъ силамъ. Оста-
влять же подрастающаго юношу въ слѣпотѣ насчетъ
тѣхъ вліяній и условій, которыхъ дѣйствіе онъ ощу-
щаетъ на каждомъ своемъ шагу, отъ которыхъ тѣс-

нѣйшимъ образомъ зависитъ его собственная жизнь
и его собственная дѣятельность, — было бы и безу-
міемъ и преступленіемъ. Человѣкъ не можетъ не знать,
по какимъ законамъ двигаются надъ нимъ мѣсяцъ и
звѣзды, восходитъ и заходитъ солнце, смѣняются
времена года; человѣкъ не можетъ не знать, изъ чего
состоитъ воздухъ, которымъ онъ дышитъ, откуда бе-
рется желѣзо и золото, играющія такую огромную
роль среди людей, по какимъ законамъ паръ дви-
гаетъ желѣзнодорожный поѣздъ, а вода—колеса мель-
ницы, не можетъ не знать, отчего птица' летаетъ,
чѣмъ кормится животное, какъ изъ сѣмечка выро-
стаетъ большое дерево. Безъ этихъ знаній онъ слѣ-
пецъ, онъ невѣжда, онъ само безсиліе, хотя бы и
умѣлъ свободно перевести эклогу Виргилія или рѣчь
Демосѳена.
Познаніе природы есть въ одно и то же время и
нравственная обязанность человѣка,—ибо какой стыдъ
не знать этой общей матери нашей, родящей и кор-
мящей человѣчество,—и величайшая практическая
потребность его.
Но помимо этого, даже съ чисто учебной и воспи-
тательной точки зрѣнія, никакой другой предметъ изу-
ченія не можетъ сравниться по своей глубочайшей
поучительности съ преподаваніемъ науки о природѣ,
если оно ведется такъ, какъ этого требуетъ внутрен-
ній характеръ этой единственной въ своемъ родѣ нау-
ки, науки по преимуществу, которой одной только и при-
своено у просвѣщенныхъ народовъ Запада названіе
«sciences», въ отличіе отъ «lettres», подъ которыми
понимается весь циклъ грамматическихъ, литератур-
ныхъ и историческихъ свѣдѣній.
Хотя бы мы въ своемъ долговременномъ невѣже-
ствѣ и слѣпотѣ относительно значенія для насъ нау-
ки о природѣ сообразили когда-нибудь, что даже са-

мый языкъ нашъ долженъ былъ давно навести насъ
на мысль, что не даромъ же только одно изученіе
природы именуется нами «естественными» науками
и что слѣдовательно самое естественное дѣло для ра-
зумнаго человѣка изучать не что-нибудь неестествен-
ное, а именно то, что мы сами признали естествен-
нымъ, т. е. дѣйствительно, а не вообразимо суще-
ствующимъ.
Изученіе природы, конечно, должно быть по возмож-
ности среди природы и на живой природѣ нагляднымъ
путемъ наблюденій и опытовъ, а ужъ никакъ не по
однѣмъ книжкамъ. Иначе это будетъ повтореніе тѣхъ
же вредныхъ заблужденій, отъ которыхъ страдаетъ
наша современная школа, такое же одностороннее на-
силованіе памяти ребенка и его способности теорети-
ческихъ представленій; мало того, такой безжизнен-
ный способъ обученія убъетъ въ учащихся всякій
интересъ къ природѣ, всякую любовь къ ней, ибо
обратитъ въ сухую и скучную» номенклатуру, въ
трудно доступныя и ни сколько неубѣдительныя книж-
ныя опредѣленія—всю живую и наглядную красоту,
все радующее разнообразіе природныхъ явленій. Если
же школа вызоветъ въ дѣтяхъ дѣятельное вниманіе
къ этимъ явленіямъ и разумное пониманіе ихъ, если
она осмыслитъ и разовьетъ въ нихъ врожденную въ
каждомъ любовь къ матери-природѣ и искренное вле-
ченіе'къ ней,—то вотъ уже и готова надежная нрав-
ственная и умственная почва, съ которой будетъ
трудно сдвинуть молодой духъ. Природа и сама по
себѣ, и какъ предметъ изученія обладаетъ удиви-
тельнымъ свойствомъ исполнять сердце человѣка чув-
ствомъ успокоенія, довольства, бодрости, сочувствія
къ міру и людямъ. Недаромъ еще древніе называли
ее «матерью-цѣлительницею» духа и тѣла. Точно
такъже благодѣтельно дѣйствуетъ живое познаніе при-

роды и на мысль человѣка. Своею осязательно-убѣ-
дительною, роковою закономѣрностью природа неза-
мѣтно сдерживаетъ всякія болѣзненныя и односто-
роннія увлеченія теоретической мысли и непрактич-
ныхъ фантазій человѣка, пріучаетъ его смиренно по-
коряться закону вещей и сознавать естественные пре-
дѣлы возможнаго и невозможнаго человѣку, воспиты-
ваетъ въ немъ правдивые взгляды, способность тер-
пѣнія, внимательности и вмѣстѣ съ тѣмъ смѣлой
борьбы, основанной не на случайной вспышкѣ сердца,
а на твердомъ знаніи того, съ чѣмъ приходится бо-
роться.
Вообще говоря, только знакомство съ неопровер-
жимыми живыми фактами развиваетъ въ умѣ чело-
вѣка объективныя сужденія и объективныя отношенія
къ міру; только при изученіи природы человѣкъ имѣ-
етъ случай упражнять свои умственныя силы въ са-
момъ плодотворномъ и самомъ жизненномъ методѣ
мышленія — синтезѣ явленій, безъ котораго одна ана-
литическая способность ума, привыкшаго только раз-
лагать явленія на ихъ составные элементы, — лишила
бы его всякой силы творчества, остановила бы всѣ
открытія и изобрѣтенія человѣчества.
Природа вмѣстѣ съ тѣмъ всегда была, есть и бу-
детъ главнымъ источникомъ поэтическаго настроенія,
располагающаго человѣка относиться съ удвоеннымъ
сочувствіемъ къ людямъ и къ жизни и этимъ могуче
помогающаго ихъ житейскому счастью.
Я глубоко убѣжденъ, кромѣ того, что истинное сбли-
женіе человѣка съ природою, познаніе ея изумитель-
ныхъ тайнъ, наполняя мысль и сердце его неволь-
нымъ восторгомъ передъ красотою міра, невольнымъ
благоговѣніемъ къ недосягаемой мудрости и непости-
жимому могуществу невѣдомой Причины его бытія,
прочнѣе и убѣдительнѣе всякихъ другихъ вліяній

поселяетъ въ сознаніи и даже въ инстинктахъ чело-
вѣка неустранимую потребность вѣры въ существо-
ваніе Высшаго Разума и 'Высшей Воли, вызвавшихъ
на свѣтъ все сущее и направляющихъ его по строго
установленнымъ законамъ.
Недаромъ природа у всѣхъ народовъ была первою
учительницею и насадительницею религіи, хотя сла-
бая мысль полудикаго человѣка и не умѣла еще под-
няться выше видимыхъ явленій природы къ ихъ
Источнику.
Недаромъ и Христосъ, принесшій намъ истинную
вѣру, почти всегда проповѣдывалъ свое Евангельское
ученіе не въ синагогахъ и школахъ, а на лонѣ жи-
вой природы, съ прибрежныхъ холмовъ или рыбац-
кихъ лодокъ Генисаретскаго озера, въ тѣни Геѳси-
манскаго сада, на заросшей маслинами горѣ Элеон-
ской, у колодца Іосифа...
По моему глубокому убѣжденію, устраненіе изъ вос-
питанія человѣка изученія природы, удаленіе его
отъ нея вредными распорядками нашей школьной
жизни, — послужило одною изъ главныхъ причинъ
той нравственной и умственной дряблости, отъ кото-
рой страдаетъ современная молодежь и которая, съ
своей стороны, вызываетъ столько печальныхъ обще-
ственныхъ явленій.
Вся жадная любознательность молодого мозга, всѣ
неясныя еще сочувствія молодого сердца, не полу-
чивъ естественнаго выхода въ любви къ природѣ, въ
познаніи природы, не подвергшись ея умиряющему и
направляющему вліянію, бросаются сами собой въ
единственную открытую передъ ними область отвле-
ченнаго мышленія, не провѣряемаго никакими фак-
тами действительности, и принимаютъ характеръ одно-
сторонняго и нерѣдко фанатическаго раціонализма.
Раціонализмъ этотъ обработываетъ на свой страстный

и неопытный манеръ весь тотъ поверхностный и удо-
боподвижный матеріалъ, которымъ съ такою неосто-
рожною щедростью снабжаетъ его школа книжниче-
ства, и приходитъ, какъ мы часто видимъ,- къ самымъ
фантастическимъ, самымъ неосуществимымъ выво-
дамъ. Природа не дала бы ему возможности такъ свое-
вольно мудрить надъ ея ясными и твердыми зако-
нами, не полетѣла бы за нимъ на его крыльяхъ
Икара, а притянула бы его къ себѣ, къ своей несо-
мненной правдѣ, и вдохнула бы въ него, какъ земля
въ миѳологическаго Антея, не воображаемую, а .дей-
ствительную силу.
Чтобы поставить науку о природѣ,—этотъ крае-
угольный камень всякаго знанія и всякаго практиче-
скаго умѣнья краеугольнымъ камнемъ нашей школы,
разумѣется, нужно не мало. Мы слишкомъ много вино-
ваты передъ этою наукою изъ наукъ, слишкомъ
долго и слишкомъ упорно забывали ее,—чтобы можно
было разсчитывать возстановить ея истинное значе-
ніе въ воспитаніи нашихъ молодыхъ поколѣній безъ
серьезныхъ усилій и серьезныхъ затрать. Мы должны
выработать тщательные и разумные методы для
школьнаго преподаванія разныхъ вѣтвей этой науки,
должны умѣло выбрать изъ громадной массы ихъ
фактическаго матеріала наиболѣе характерные и наибо-
лѣе важные факты, не гоняясь за мелочами и за
формальною полнотою системы; должны составить
дѣльные и талантливые учебники, не похожіе на
огромное большинство теперь существующихъ, пред-
ставляющихъ большею частію только нѣкоторое меха-
ническое сокращеніе спеціальныхъ научныхъ изслѣдо-
ваній, нисколько не приспособленное ни къ дѣтскимъ
потребностямъ, ни къ задачамъ воспитанія. Мы должны
снабдить наши среднія школы, не жалѣя на это
средствъ, хотя бы скромными собраніями разныхъ на-

глядныхъ пособій по естествознанію, физикѣ, химіи,
механикѣ и пр., такъ какъ изучать эти науки безъ
необходимыхъ пособій—все равно, что учить столяр-
ству, не давая ученику въ руки ни рубанка, ни ста-
мески, или обучать матроса мореплаванію безъ ко-
рабля и моря. Средняя школа не университетъ и не
академія. Для ея воспитательныхъ цѣлей вполнѣ до-
статочно имѣть не дорогія полныя коллекціи всевоз-
можныхъ произведеній природы, не богато всѣмъ
снабженные кабинеты и лабораторіи, а только немно-
гихъ типическихъ представителей разныхъ царствъ
природы, немногіе характерные модели и препараты
для физіологіи и анатоміи, нѣсколько приборовъ для
подтвержденія основныхъ законовъ физики, химіи,
астрономіи, географическіе глобусы, картины для вол-
шебнаго фонаря и т. н. Тутъ важно не количество,
а разумный и внимательный выборъ, который не про-
пустилъ бы ничего существеннаго, лежащаго въ основѣ
многаго другого, что послѣ неизбѣжно должно встрѣ-
титься въ жизни человѣка. Кромѣ того, не нужно за-
бывать, что разъ живетъ въ учителѣ страсть къ изу-
ченію природы, разъ этою страстью проникнутся уче-
ники его, то въ самое короткое время въ заведеніи
появится цѣлый богатый музей представителей мѣст-
ной фауны, флоры и всего вообще мѣстнаго, а у
искуснаго учителя будутъ еще устраиваться домаш-
ними средствами и многіе болѣе простые проборы для
физики, химіи и т. п.
Но самое главное мы должны приготовить значи-
тельное число преподавателей, не только хорошо
знающихъ свою науку, но еще умѣющихъ,—что го-
раздо труднѣе,—толково обучать ей; отъ учителя есте-
ствовѣдѣнія требуется больше условій, чѣмъ отъ вся-
каго другого. Онъ долженъ быть человѣкъ жизни,
бодрый, подвижный, способный увлечь дѣтей своею

любовью къ природѣ и привить имъ эту любовь. Онъ
долженъ быть къ тому же находчивымъ и ловкимъ,
что называется практическимъ человѣкомъ, который
не будетъ затрудняться, гдѣ что достать Для демон-
страція или опытовъ, какъ подступить къ тому или
другому наблюденію, какимъ образомъ устроить учеб-
ную экскурсію съ учениками, набить чучело убитой
птицы или звѣрька, поймать нужную рыбу и пр. Сло-
вомъ—онъ долженъ быть душою своего класса, воз-
будителемъ его энергіи къ работѣ и его любознатель-
ности, опытнымъ и сердечнымъ руководителемъ его
въ изученіи природы.
Трудно достать много такихъ учителей при на-
стоящихъ условіяхъ, когда естественныя науки счи-
таются какою-то опасною ересью, изгоняемою изъ
всѣхъ добропорядочномъ учебныхъ заведеній. Но вѣдь
давно ли мы расходовали значительныя суммы на
искусственное распложеніе учителей никому ненуж-
ныхъ мертвыхъ языковъ, заводя на русскія деньги
греко-римскія академіи даже въ Саксоніи, выписывая
классиковъ-чеховъ, обращая чуть не насильственно
общеобразовательные лицеи въ спеціальныя семинаріи
для латинскихъ и греческихъ учителей и основывая,
помимо нѣсколькихъ филогогическихъ факультетовъ,
наполнявшихся почти исключительно казенными сти-
пендіатами, еще спеціальнѣйшій филологическій инсти-
тутъ? Неужели же меньшей заботы и меньшихъ рас-
ходовъ заслуживаетъ такое важное дѣло, какъ под-
готовка хорошихъ учителей для обученія нашихъ
дѣтей великой наукѣ природы, разъ мы признаемъ
наконецъ ея настоятельную необходимость?
Вообще вопросъ о подготовкѣ не преподавателей
только, а учителей-воспитателей, и въ первую оче-
редь учителей естествознанія, долженъ стать цен-
тральнымъ вопросомъ нашего обновленнаго школь-

наго дѣла. Безъ особенной педагогической выработки
человѣкъ, даже хорошо усвоившій себѣ факты науки,
еще далеко не можетъ считаться хорошимъ учите-
лемъ. Званіе науки и умѣнье преподавать ее, это—
двѣ вещи совершенно различныя. Но, кромѣ умѣнья
преподавать, учителю необходимо еще быть воспита-
телемъ. Это не значитъ, чтобы онъ непремѣнно несъ
формальныя обязанности воспитателя, но ему необ-
ходимо сообразовать свое преподаваніе со многими
воспитательными цѣлями, содѣйствовать на почвѣ
преподаванія общему воспитательному плану заведе-
нія. Въ шестидесятыхъ годахъ военно-учебное вѣдом-
ство, шедшее въ министерство Милютина и въ упра-
вленіе генерала Исакова впереди нашего образова-
тельнаго движенія, учредило подъ ближайшимъ руко-
водствомъ генерала Даниловича, бывшаго впослѣд-
ствіи воспитателемъ нынѣ благополучно царствую-
щаго Государя Императора, особые педагогическіе
курсы для подготовки учителей въ военно-учебныя
заведенія.
Эти двухгодичные курсы, къ преподаванію на ко-
торыхъ были привлечены самыя свѣжія и талантли-
выя педагогическія силы того времени и къ слуша-
ніи) которыхъ допускались только лица, окончившій
курсъ въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ, устроены
были образцово и успѣли приготовить не мало пре-
восходныхъ учителей по разнымъ предметамъ препо-
даванія. Къ сожалѣнію, въ министерство генерала
Ванновскаго признано было полезнымъ закрыть эти
крайне необходимые курсы и прекрасное помѣщеніе
ихъ было отдано подъ какое-то училище военныхъ
писарей.
Подобнаго рода педагогическіе курсы или семинаріи
было бы насущно необходимо устроить и теперь для под-
готовки учителей-воспитателей нашей средней школы.

Въ самомъ дѣлѣ, не дико ли, не безумно ли, что мы
учредили учительскіе институты для городскихъ школъ,
учительскія семинаріи для школъ народныхъ,—и оста-
вили безъ малѣйшей педагогической подготовки учебно-
воспитательный персоналъ нашей средней школы, куда
теперь поступаетъ учителемъ безъ малѣйшей про-
вѣрки и выбора каждый, кто заручился университет-
скимъ дипломомъ, то-есть доказалъ нѣкоторое знаніе
свое факультетскихъ предметовъ преподаванія.
Руководителей такихъ учрежденій слѣдовало бы из-
бирать съ величайшимъ вниманіемъ, потому что только
человѣкъ, всесторонне подготовленный къ такому важ-
ному дѣлу, человѣкъ, сердечно сочувствующій ему и
готовый отдать ему всю свою душу, — будетъ спосо-
бенъ зажечь и въ помощникахъ своихъ, и въ своихъ
слушателяхъ тотъ святой огонь любви къ дѣтямъ,
то благородное рвеніе къ самоотверженному исполне-
нію своего долга, безъ которыхъ немыслимъ истин-
ный воспитатель.
Найти подходящихъ людей для немногихъ такихъ
учрежденій, конечно, возможно. А между тѣмъ они
стали бы педагогическими очагами своего рода, изъ
которыхъ во всѣ концы нашего отечества выходили
бы дѣятели школы, плодотворно настроенные, разумно
подготовленные, сознательно усвоившіе себѣ высокія
цѣли той учебно-воспитательной дѣятельности, кото-
рой они посвятили себя. И не слѣдовало бы жалѣть ни-
какихъ матеріальныхъ средствъ на образцовую орга-
низацію такихъ педагогическихъ семинарій, потому
что отъ ихъ успѣшнаго хода, отъ того жизненнаго
духа, которымъ они сумѣютъ одушевить своихъ пи-
томцевъ, будетъ зависѣть судьба всѣхъ тѣхъ безчи-
сленныхъ учебныхъ заведеній, куда питомцы эти
явятся потомъ наставниками, воспитателями, руково-
дителями. Нечего говорить, что если и эти основные

центры воспитанія обратятъ въ педагогическіе ка-
зармы или учебный департаментъ, то изъ нихъ бу-
дутъ выходить только чиновники министерства народ-
наго просвѣщенія, интересующіеся мундирами, и цир-
кулярами, нисколько не лучше тѣхъ, которыми перепол-
нены наши теперешнія гимназіи и реальныя училища.
Тогда какой же будущности ждать и отъ нашей
средней школы! «Аще и соль обуяетъ, чимъ осолите?»
Ни для какихъ другихъ наукъ такъ не важна педа-
гогическая подготовка учителей, какъ именно для
науки о природѣ. Она всѣхъ менѣе разработана ди-
дактически и всѣхъ болѣе требуетъ строгой обдуман-
ности и опытности. Неумѣлый учитель можетъ легко
обратить въ пустую болтовню или въ скучный на-
боръ безчисленныхъ терминовъ эту самую системати-
ческую и самую содержательную изъ наукъ. Не говоря
уже о физикѣ, механикѣ и имъ подобныхъ наукахъ,
основанныхъ на строгихъ законахъ математики, даже
такъ называемая по старинному неудачному термину
«естественная исторія», то-есть зоологія, ботаника, ми-
нералогія, представляетъ въ своихъ классификаціяхъ,
въ данныхъ сравнительной анатоміи, морфологіи, кри-
сталографіи, такія изумительно стройныя и сложныя
системы, такой рядъ наглядныхъ и для всякаго убѣ-
дительныхъ аналогій, параллелей, постепенностей раз-
витія, такое математически послѣдовательное и геоме-
трически ясное проявленіе одной и той же органиче-
ской идеи въ разнородныхъ типахъ, классахъ, родахъ
и видахъ, что съ ихъ образовательнымъ вліяніемъ на
закономѣрную правильность мысли ребенка, на пол-
ноту и жизненность его представленій не могутъ срав-
няться никакіе отвлеченные законы грамматики или
логики.

Но, развивая помощью науки о природѣ объектив-
ныя познанія и синтетическія способности учащихся,
знакомя ихъ съ тою вселенною, съ тѣмъ громаднымъ
макрокозмомъ, ничтожную частицу котораго соста-
вляетъ ихъ собственный микрокозмъ,—средняя школа
должна съ такимъ же вниманіемъ отнестись и къ дру-
гой, субъективной сторонѣ ума въ развитіи своихъ
учениковъ.
Интересенъ человѣку міръ Божій, но въ этомъ Бо-
жіемъ мірѣ все-таки самое интересное для него онъ
самъ. Познаніе законовъ человѣческой мысли,- явленій
человѣческой воли—безконечно важны для человѣка.
Поэтому языкъ, выражающій мысли человѣка, въ
своемъ строеніи и въ своихъ произведеніяхъ, иначе
сказать—грамматика и литература, должны быть необ-
ходимыми предметами школьнаго преподаванія, точно
также какъ исторія, излагающая явленія жизни че-
ловѣческой.
И то, и другое—и законы рѣчи, и законы исторіи
человѣкъ легче всего и плодотворнѣе всего можетъ
изучить на своемъ собственномъ прирожденномъ ему
языкѣ, на своей собственной письменности, на собы-
тіяхъ своей народной жизни, потому что тутъ ему
понятны самые тончайшіе оттѣнки мысли и выраже-
ній, потому что тутъ близки и дороги сердцу его ма-
лѣйшіе факты, касающіеся судьбы и дѣлъ его пред-
ковъ. Замѣнять же свой языкъ не только чужимъ, но
еще давно омертвѣвшимъ языкомъ народностей со-
всѣмъ иного міра, иныхъ тысячелѣтій, ставить этотъ
чужой языкъ, чужую литературу и чужую исторію
основною осью современнаго образованія, альфою и
омегою, которыми начинается и заканчивается вся
дѣятельность школы, не только противоестественно,
но и прямо безумно, ибо заставляетъ достигать той же
цѣли чрезвычайно затруднительнымъ и длиннымъ пу-

темъ, нанося притомъ непоправимый вредъ многимъ
важнѣйшимъ сторонамъ ученія и воспитанія, о чемъ
мы уже подробно высказались въ своихъ предыду-
щихъ статьяхъ.
Но родной языкъ недостаточно изучать только грам-
матически; этимологія и синтаксисъ далеко не со-
ставляютъ еще самаго языка, а только знакомятъ съ
внѣшними формами, измѣненіями и сочетаніями словъ.
Лексическимъ же изученіемъ своего языка, то есть изу-
ченіемъ самаго матеріала его, самихъ словъ, составляю-
щихъ языкъ, въ ихъ внутреннемъ значеніи, ихъ кор-
няхъ, ихъ взаимномъ родствѣ, школа наша совсѣмъ не
занимается, и оттого у насъ такъ мало даже среди пи-
сателей истинныхъ знатоковъ своего языка, обладаю-
щихъ тѣмъ тонкимъ чутьемъ родной рѣчи, тою твор-
ческою способностью создавать новыя слова, новые
обороты, требуемые дальнѣйшимъ развитіемъ нашего
мышленія и нашихъ знаній, которыми изумляетъ нашъ
простой народъ, не утерявшій, подобно намъ, черезъ
одностороннія заботы о грамматическихъ формахъ, своей
органической связи съ живымъ источникомъ рѣчи.
Въ этомъ смыслѣ близкое знакомство съ народною
поэзіею, пословицами, сказками, былинами, пѣснями,
принесло бы незамѣнимую пользу, тѣмъ болѣе, что
самое содержаніе этихъ произведеній народнаго твор-
чества по своей простотѣ, здравомыслію, искренности
и вмѣстѣ нѣкоторой дѣтской наивности—особенно до-
ступно пониманію и интересамъ дѣтей. Только народ-
ная литература, точно также какъ литература новѣй-
шаго времени, то есть литература просвѣщенныхъ
классовъ общества, — должны изучаться въ средней
школѣ не столько съ критической и историко-фило-
софской точки зрѣнія, сколько непосредственно. Огром-
ную ошибку .дѣлаетъ наша современная педагогія, что
заставляетъ учащихся подвергаться не живому влія-

нію художественныхъ созданій литературы, въ томъ
цѣльномъ и естественномъ видѣ, какъ они- вышли изъ
глубины народнаго или писательскаго духа, а только
вліянію ихъ отвлеченнаго и сухого образа, субъек-
тивно отраженнаго литературно-философскою крити-
кою, часто весьма одностороннею, тенденціозной), и
почти всегда непосильною и неинтересною для слиш-
комъ еще мало жившаго, мало наблюдавшаго и еще
меньше разсуждавшаго дѣтскаго ума. Нужно быть до-
вольно близорукимъ педантомъ, чтобы вообразить,
будто въ произведеніяхъ народнаго творчества или
въ созданіяхъ отдѣльныхъ художниковъ слова заклю-
чается только то скудное отвлеченное поученіе, которое
сумѣлъ извлечь изъ него, руководясь большею частью
излюбленными шаблонами и компиляціями изъ раз-
ныхъ авторовъ, какой-нибудь мало талантливый и не
особенно мудрый журнальный критикъ или состави-
тель учебника литературы. Мы заставляемъ учащихся
заучивать, вѣря намъ на слово, недоступныя еще имъ
наши собственныя весьма сложныя и часто путанныя
сужденія о характерахъ, положеніяхъ, идеяхъ, при-
водимыхъ авторомъ въ его литературномъ произведе-
ніи, упуская изъ виду, что имъ еще нужно довольно
долго пожить самимъ, чтобы понять самое значеніе
нашихъ точекъ зрѣнія, и что такимъ образомъ мы не
развиваемъ ихъ, а дѣлаемъ изъ нихъ попугаевъ,
повторяющихъ болѣе или менѣе вѣрно затверженный
ими, но далеко не усвоенныя истины, искусственно
упреждаемъ своими преждевременными теоретическими
выводами еще не прожитыя ими явленія жизни и
этимъ сильнѣйшимъ образомъ содѣйствуютъ обраще-
нію простыхъ и естественныхъ дѣтскихъ натуръ въ
претенціозныхъ фразеровъ и самомнящихъ умниковъ,
въ сущности очень мало знающихъ, для которыхъ
нѣмцы придумали характерное названіе «naseweise».

Если вы просто дадите ученику читать избранное
литературное произведеніе, если прочтете его съ нимъ
сами, давая только самыя необходимыя поясненія,,
вызываемыя его собственными вопросами, то, повѣрьте,
все, что есть въ этомъ сочиненіи еще недоступнаго
и ненужнаго его дѣтскому пониманію, минетъ мимо
него, лишь слабо задѣвъ его вниманіе, но зато онъ
проникнется многимъ другимъ, что возбудитъ его ин-
тересъ, затронетъ его умъ и сердце и чего никакой
педагогъѵне въ силахъ впередъ угадать, при томъ
проникнется не по-вашему, а по-своему, такъ именно,
какъ отзовется на живое поученіе художественнаго
творчества его живая и оригинальная душа, и выне-
сетъ изъ этого поученія навѣрное совсѣмъ не то, что
предпишетъ ему вынести педантическій составитель
курса литературы.
Вообще упражненія надъ глубокомысленнымъ ана-
лизомъ художественныхъ произведеніи въ нашихъ
гимназіяхъ, всѣ эти нелѣпыя требованія отъ дѣтей
15 и 16 лѣтъ сравнить между собою характеры Онѣ-
гина и Печорина, показать отношеніе поэзіи Байрона
къ поэзіи Пушкина, опредѣлить вліяніе Лермонтова
на современное поколѣніе и т. п., всѣ эти широко-
вѣщательныя разсужденія о ходахъ всевозможныхъ
развитій,—напоминаютъ мнѣ всѣмъ знакомую картину,
когда два взрослыхъ, подхвативъ подъ руки малень-
каго мальчика, заставляютъ бѣжать вмѣстѣ съ собою,,
и бѣдняга, еле успѣвающій болтать ногами въ воздухѣ,
искренно воображаетъ, что онъ поспѣваетъ наравнѣ
съ большими.
Средняя школа не университетъ,—это нужно твердо
помнить; въ средней школѣ достаточно и возможно
заложить только самый матеріалъ родною языка и
родной письменности, отложивъ критическія и фило-
софскія умствованія надъ нимъ до той поры, когда

въ человѣкѣ, уже болѣе познавшемъ жизнь, естественно
пробуждается потребность анализа и обобщенія фак-
товъ. Этимъ мы сохранимъ свѣжесть молодыхъ умовъ
и ихъ жизнерадостное отношеніе къ явленіямъ жизни.
Грѣхомъ такого же рода страдаетъ обыкновенно и
преподаваніе исторіи въ нашихъ среднихъ школахъ. При
необыкновенной сухости и конспективности распро-
страненнѣйшихъ учебниковъ исторіи, усердно гоняю-
щихся за голымъ перечисленіемъ мельчайшихъ фак-
товъ, въ другихъ руководствахъ» исторіи, напротивъ
того, слишкомъ много вниманія отдается общимъ вы-
водамъ и философскимъ точкамъ зрѣнія на значенія
различныхъ историческихъ событій и эпохъ.
Между тѣмъ въ обоихъ родахъ этихъ учебниковъ
отсутствуетъ самый необходимый и самый плодотвор-
ный воспитательный элементъ. Для дѣтей гимназиче-
скаго возраста еще рано обнимать общимъ философ-
скимъ кругозоромъ судьбы человѣчества и произно-
сить безаппеляціонные приговоры надъ народами и
историческими эпохами; точно также имъ не можетъ
быть никакого интереса зазубривать ни для чего имъ
ненужныя и ничего имъ не говорящій имена Эдмун-
довъ, Эдвиновъ, Эдгаровъ, или хотя бы Святославовъ,
Всеволодовъ, Мстиславовъ и Игорей, въ прибавку къ
многочисленнымъ цифрамъ исторической хронологіи.
Но для нихъ исторія можетъ и должна явиться не-
замѣнимымъ источникомъ нравственнаго и умствен-
наго поученія. Крупнѣйшія историческія событія и
біографіи замѣчательныхъ историческихъ личностей,
разсказанныя во всѣхъ своихъ живыхъ подробностяхъ,
освѣщенныя еще ярче и нагляднѣе свѣтовыми и раз-
ными другими картинами и портретами, оставятъ въ
умѣ и сердцѣ учащихся никогда неизгладимые образы,
наполнять впечатлительный души ихъ горячимъ со-
чувствіемъ къ подвигамъ добра, правды, мужества,

самоотверженія, благороднымъ негодованіемъ къ злымъ
и несправедливымъ мучителямъ, притѣснителямъ и
измѣнникамъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ эти жадно слушаемый
дѣтьми интересныя повѣствованія нарисуютъ имъ
гораздо болѣе вѣрную и понятную картину бы-
лыхъ нравовъ человѣчества, былого устройства ихъ
быта, характера различныхъ народовъ, обогатитъ ихъ
умственный/ опытъ живыми портретами самыхъ ори-
гинальнымъ и сильныхъ людскихъ типовъ, раскроютъ
имъ разнородные способы ихъ мужественной борьбы
съ тягостями и опасностями жизни, тайну ихъ успѣха
и ихъ гибели и наконецъ внесутъ не одну поэтиче-
скую струю въ душевное настроеніе дѣтей. А во всемъ
этомъ неоцѣнимое воспитательное значеніе. Особенно
необходимо познакомить учащихся возможно полнѣе и
жизненнѣе съ важными событіями и замѣчательными
дѣятелями русской исторіи, не ограничиваясь одною
военною и политическою стороною ея, а черпая ма-
теріалъ для преподаванія изъ самыхъ разнородныхъ
областей жизни, отовсюду, гдѣ только могутъ найтись
поучительные и характерные факты. Какъ ребенку
естественно хочется знать былую жизнь своихъ пред-
ковъ, такъ и подрастающаго гражданина земли рус-
ской не могутъ не привлекать историческія судьбы
родного ему народа, перенесенныя имъ нѣкогда опа-
сности и бѣдствія, совершенные имъ подвиги. Помимо
общепоучительнаго значенія этихъ свѣдѣній, они во-
спитываютъ въ молодомъ поколѣніи инстинкты патріо-
тизма, незамѣтно, но прочно пріобщаютъ его вкусы,
взгляды, привязанности къ вкусамъ, понятіямъ и
симпатіямъ родного народа, дѣлаютъ его нераздель-
ною составною частью его могучей духовной личности,
одною изъ безчисленныхъ волнъ великаго народнаго
моря, живущею общею съ нимъ жизнью и въ немъ
черпающею свою силу. Основать съ дѣтства развитіе

нашихъ молодыхъ поколѣній на самомъ широкомъ и
серьезномъ изученіи родного языка, родной литера-
туры, родной исторіи,—значитъ не только неизмеримо
облегчить, сдѣлать доступнѣе и радостнѣе усвоеніе
учащимся юношествомъ общихъ законовъ рѣчи и мы-
сли, условій исторической жизни народовъ и всякаго
рода важныхъ истинъ, которыя старается передать
ученику преподаванье языковъ, литературы и исторіи
вообще,—но еще и воспитать русское юношество рус-
скимъ, какимъ оно должно быть.
Всякій народъ долженъ дорожить своей духовной
физіономіей, долженъ съ уваженіемъ и любовью охра-
нять свои характерныя черты. Если непростительна
и вредна во всѣхъ отношеніяхъ проповѣдь національ-
ной исключительности, горделивое пренебреженіе дру-
гими народностями, а тѣмъ болѣе притѣсненіе и на-
силіе надъ ними во имя господстве своей собственной
національности; если народъ-фарисей, тщеславящійся
передъ Богомъ, что онъ не такой грѣшникъ, какъ
другіе человѣцы, возмущаетъ наше нравственное чув-
ство нисколько не менѣе, чѣмъ фарисей Евангель-
ской притчи,—то уважительное отношеніе народа къ
историческимъ и этнографическимъ особенностямъ
своего національнаго типа составляетъ только необ-
ходимое условіе его нравственнаго достоинства и его
внутренней силы.
При всемъ сходствѣ людей между собою, каждый
народъ развиваетъ въ себѣ свои особенныя, ему од-
ному свойственныя способности и силы, имѣетъ свой
спеціальный духовный цвѣтъ и запахъ, не похожіе ни
на какіе другіе, и свое спеціальное значеніе въ об-
щемъ ходѣ міровой жизни. Въ этомъ естественном!»
разнообразіи составляющихъ его народовъ красота и
сила человѣчества. Деревья всѣ одинаковы по общимъ
законамъ своего устройства и своей жизни, но однако

дубъ въ лѣсу всегда остается дубомъ, береза березою
и сосна сосною, и сосна не въ силахъ замѣнить дуба,
а дубъ березы; всѣ же они вмѣстѣ содѣйствуютъ,
каждый по-своему, общей дѣятельности лѣса, и онъ
точно также потерялъ бы свою красоту и силу, если
бы вдругъ исчезло это естественное и необходимое
разнообразіе его организмовъ... Ничего нѣтъ слабо-
сильнѣе, безплоднѣе и вмѣстѣ несчастнѣе, какъ чело-
вѣкъ безъ отечества, для котораго нигдѣ нѣтъ доро-
гого ему родного угла и близкой его сердцу родной
души. Ничто не вдохновляетъ его, и всѣмъ онъ чу-
жой; ему не на кого потрудиться, не за кого страдать.
Такіе люди живутъ обыкновенно однѣми отвлеченными
доктринами, но холодныя умствованія не выдержи-
ваютъ серьезныхъ жизненныхъ испытаній и чаще
всего приводятъ человѣка къ нравственному бан-
кротству.
Человѣкъ; какъ миѳическій Антей, долженъ прика-
саться къ родной землѣ, къ могучему духу своего
народа, чтобы въ немъ черпать силы для жизненной
борьбы.
II.
Національно-русскія основы школы не требуютъ,
конечно, устраненія иностранныхъ языковъ, иностран-
ной литературы. Языки эти имѣютъ огромное практи-
ческое значеніе для большинства учащихся, помимо
ихъ обще-педагогической пользы. Самое познаніе
родного языка сдѣлается осмысленнѣе и полнѣе въ
сравнительной картинѣ другихъ языковъ, и многіе
общіе законы рѣчи уяснятся гораздо нагляднѣе и
убѣдительнѣе, когда явится возможность прослѣдить
ихъ проявленіе въ различныхъ языкахъ и съ раз-
личными видоизмѣненіями. Изучать эти языки слѣ-

довало бы не только теоретически по учебникамъ
грамматики, но по возможности живымъ способомъ,
путемъ чтенія замѣчательныхъ авторовъ, разговоровъ,
писемъ и т. п. Но все-таки думаю, что обязывать не-
премѣнно изучать какой-нибудь иностранный языкъ
всѣхъ безъ исключенія воспитанниковъ средней школы
нѣтъ никакого основанія. Множество людей посту-
паютъ въ среднюю школу съ цѣлями ограничиться
ею и потомъ избрать какую-нибудь скромную прак-
тическую дѣятельность, не имѣющую никакого отно-
шенія къ иностраннымъ языкамъ и поэтому никакой
потребности въ нихъ Изъ-за чего же навязывать
этимъ людямъ ненужное имъ знанье и отвлекать ихъ
отъ болѣе необходимыхъ имъ занятій? Жажда практи-
ческихъ' знаній всякаго рода и стремленье пробиться
къ болѣе выгоднымъ ступенямъ общественной дѣятель-
ности, не говоря уже о подражаніи однихъ другимъ,
безъ того достаточно сильны въ нашемъ обществѣ,
такъ что и при необязательности новыхъ языковъ
въ средней школѣ,— несомнѣнно значительное боль-
шинство учащихся захочетъ изучать какой-нибудь изъ
нихъ.
Преподаваніе Закона Божія въ средней школѣ
имѣетъ огромное значеніе, и крайне важно, чтобы оно
достигало тѣхъ высокихъ глубоко-жизненныхъ цѣлей,
на которыя оно разсчитано. Опытъ довольно долгой
и довольно разнообразной жизни поселилъ во мнѣ
непоколебимое убѣжденіе, что религіозно-нравственное
направленіе человѣка есть одинъ изъ самыхъ глав-
ныхъ источниковъ его душевнаго равновѣсія, его жиз-
ненной стойкости. Думаю, что внѣ такого настроенія
человѣку крайне трудно быть счастливымъ и съ спо-
койной твердостью переносить неизбѣжныя испытанія
жизни; думаю также, что религіозно-нравственные

люди,— я говорю, разумѣется, не о ханжахъ и не о
фанатикахъ, а о людяхъ съ истинными евангельскими
идеалами, — самые полезные для человѣчества, для
своей родины, для своихъ близкихъ; на нихъ вѣрнѣе,
чѣмъ на кого-нибудь, можно положиться во всякомъ
дѣлѣ, требующемъ самоотверженія и безкорыстнаго
труда на пользу другихъ. Ихъ не соблазнить ника-
кая Панама, никакая Дрейфусіада.
И если бы преподаваніе въ школѣ религіи могло
дѣйствительно дѣлать учащихся религіозно-нравствен-
ными,—нельзя бы было достаточно оцѣнить громад-
ную воспитательную пользу этого предмета. Но такъ
ли у насъ въ средней школѣ обучаютъ обыкновенно
религіи, чтобы достигать подобнаго желаннаго резуль-
тата?
Ужъ одно то, что Законъ Божій втиснутъ въ общія
рамки другихъ предметовъ, что за него также ста-
вятъ единицы и пятерки, наказываютъ, оставляютъ въ
томъ же классѣ, обращаютъ его въ одно изъ орудій
для пріобрѣтенія аттестата, ясно показываетъ наше
глубокое непониманіе истиннаго характера религіоз-
ныхъ наставленій. Заставить вызубрить вопросы и
отвѣты мало-понятнаго дѣтямъ православнаго кате-
хизиса, заучить по книжкѣ обряды богослуженія и со-
бытія священной и церковной исторіи, — еще далеко
не значитъ научить учащихся религіи. Казенный,
чисто формальной характеръ преподаванія религіи въ
нашей средней школѣ сдѣлалъ то, что Законъ Божій,
религія, большею частію представляются воображенію
учениковъ, какъ «урокъ батюшки», который нужно
знать и отвѣчать въ какой-нибудь тамъ четвергъ или
субботу, на 2-хъ или 3-хъ часахъ, но который не
имѣетъ ничего общаго со всѣмъ складомъ ихъ жизни,
точно также какъ не имѣетъ съ нимъ ничего общаго
грамматика Кюнера или географіи Смирнова.

— Голубчикъ, дай законца позубриться!—помню,
приставалъ часто ко мнѣ одинъ изъ лѣнтяевъ-това-
рищей, считавшій излишнею роскошью обзаводиться
собственными учебниками.
Это было самое характерное отношеніе къ религіи
почти всѣхъ нашихъ учениковъ. Къ «законцу» отно-
сились именно, какъ къ переплетенной въ корешокъ
книжкѣ, которую необходимо было зубрить, и за не-
знаніе которой приходилось сидѣть безъ обѣда, а въ
наши счастливыя времена даже и подвергаться суб-
ботней экзекуціи. Если столяры и сапожники нерѣдко
•еще дѣлаютъ изъ своихъ учениковъ дѣльныхъ ма-
стеровъ помощью колотушекъ и дранья волосъ, то не
нужно забывать, что тутъ дѣло идетъ не о внутрен-
немъ развитіи духа, а о механической сноровкѣ рукъ.
Но религіозное настроеніе человѣка, но нравственныя
стремленія его можно вызвать только единственнымъ
путемъ искренняго воздѣйствія на свободную душу
человѣка.
Система же зубренія «законца» со всею ея свитою
балловъ, взысканій, аттестатовъ, служебныхъ правъ,
обязательныхъ всенощныхъ съ перекличками и т. п.,
способна только вспугнуть и угнать далеко, словно
робкую птицу, такое глубоко-искреннее, чуткое и тон-
кое чувство, какъ религіозное настроеніе человѣка.
Вообще замѣна въ нашей школѣ свободныхъ влече-
ній души человѣческой къ Божеству принудительною
церковною повинностью убиваетъ религію гораздо
вѣрнѣе, чѣмъ свободомысліе немногихъ философовъ,
мало доступныхъ даже образованной толпѣ. Оттого
наше просвѣщенное общество не можетъ похвастаться
особенною религіозностью, оттого, быть можетъ, и
священники наши не являются среди насъ наставни-
ками, совѣтниками и утѣшителями семьи въ ея за-
трудненіяхъ и горѣ, какими обыкновенно бываютъ
священники протестантовъ и католиковъ.

Намъ кажется, что священникъ могъ бы гораздо
лучше наставлять своихъ учениковъ истинамъ вѣры
и правиламъ религіозной нравственности въ своихъ
свободныхъ бесѣдахъ съ ними, чуждыхъ всякой уг-
розы и не связанныхъ ни съ какими внѣшними вы-
годами. Гораздо менѣе богословскихъ мудрствованій
и догматическихъ положеній, непосильныхъ еще по-
лудѣтскому разуму, и гораздо больше чтенія Еванге-
лія, его дивныхъ притчъ и поученій, доступныхъ
всякому младенцу. Священникъ, духовникъ, имѣетъ
столько удобныхъ случаевъ проникать въ довѣрчи-
выя и неиспорченный дѣтскія души и примѣнять къ
событіямъ ихъ собственной жизни свои религіозныя
и нравственныя наставленія, входя добрымъ еван-
гельскимъ пастыремъ, съ любовью и участіемъ, а не
жосткимъ обличителемъ и преслѣдователемъ, въ инте-
ресы этой жизни.
Нужно вспомнить исторію распространенія хри-
стіанства, чтобы увѣровать въ возможность и теперь
насаждать религіозныя чувства убѣжденіемъ, а не при-
казаніями и наказаніями.
Вообще наши недальновидные защитники и обере-
гатели религіи, сами того не замѣчая, оскорбляютъ
въ нѣкоторомъ смыслѣ ея священный авторитетъ, не
довѣряя ея собственной внутренней силѣ, трепеща за
ея судьбу при всякомъ прикосновеніи къ ней сво-
боднаго чувства и испытующей мысли. На этомъ же
малодушіи основано и господствующее у насъ лож-
ное убѣжденіе, будто развитіе знаній, высшія сту-
пени образованія непремѣнно уничтожаютъ въ чело-
вѣкѣ его религіозныя вѣрованія. Если бы это было
такъ,—то это было смертнымъ приговоромъ религіи.
Но, къ счастью, она достаточно убѣдительно доказала
свою побѣдоносную силу, овладѣвъ безъ всякихъ сто-
роннихъ союзниковъ чуть не цѣлымъ міромъ, со всѣми

ого учеными, философами и скептиками, не нуждаясь
для своей побѣды въ содѣйствіи полиціи и уголов-
наго кодекса. Наука же, всестороннее изученіе при-
роды и человѣка, менѣе всего могутъ считаться опас-
ными для религіи. Напротивъ того, чѣмъ серьезнѣе и
глубже испытывается истина міра, тѣмъ ближе и
яснѣе чувствуется тотъ оживляющій міръ «духъ ис-
тины», «иже вездѣ сый и вся исполняли», по вы-
раженію священной пѣсни, и присутствіе котораго
во вселенной, хотя и невидимое нашими тѣлесными
глазами, невольно дѣлается для нашей души убѣди-
тельнѣе, чѣмъ все внѣшне-существующее...
Предыдущія страницы, я думаю, дали читателю
нѣкоторое общее понятіе: какого рода предметы, въ
какихъ цѣляхъ и въ какомъ духѣ должны были бы
преподаваться въ нашей обще-образовательной сред-
ней школѣ, могущей замѣнить нынѣшнія гимназіи и
реальныя училища. О географіи я отдѣльно не гово-
рилъ потому, что знаніе природы немыслимо безъ
знанія шара земного, и вслѣдствіе этого я разумѣлъ
географію въ общемъ составѣ природовѣдѣнія, какъ
одну изъ самыхъ важныхъ и поучительныхъ отраслей
его.
Но ограничить занятія въ школѣ одними научными
предметами и религіей было бы большою ошибкою.
Человѣкъ живетъ далеко не одною умственною
жизнью, у него еще есть крайне важные для него
органы чувствъ, которые также требуютъ правиль-
наго ухода и развитія; у него есть множество прак-
тическихъ житейскихъ потребностей, къ удовлетво-
ренію которыхъ необходимо ему извѣстнымъ образомъ
подготовиться въ школѣ, выработавъ въ себѣ, кромѣ
знаній, и разнообразныя «умѣнья». У него наконецъ
еще есть трудно заглушимыя эстетическія потреб-

ности разнаго рода. Наша современная школа книж-
ничества пока еще знать не хочетъ всѣхъ этихъ
естественныхъ потребностей и законныхъ правъ сво-
ихъ воспитанниковъ.
Въ подражаніе тому, какъ во Франціи стараго
режима надъ экономическимъ строемъ деревни гос-
подствовалъ весьма короткій, но и весьма вырази-
тельной догматъ: «Le vilan est imposable et corvéable
à merci» (мужика можно облагать оброками и бар-
щиной, сколько душѣ захочется), наша классическая
школа, кажется, тоже избрала себѣ девизомъ: «L'écolier
est enseignable à merci» (ученика можно заставлять
учиться, сколько душѣ угодно).
Не полагается развивать у него ни вѣрнаго глаза,
ни ловкой руки, ни мелодическаго уха, ни крѣпости
ногъ, ни правильнаго дыханія, ни здоровой крови,
ни ясности духа, ни веселья сердца.
Ничего этого не нужно нашей угрюмой и безучаст-
ной схоластической школѣ.
Ей нужно только зубрить книжки,, корпѣть надъ
тетрадями, спрашивать заданное, взыскивать за не-
успѣхъ. A тамъ хоть провались все — всякое прак-
тическое умѣнье, всякое здоровье, всякое радостное
настроеніе растущихъ поколѣній. Это до нея не ка-
сается, это не ея прихода. Словно она, эта мудреная
школа, устроена не для приготовленія людей къ ожи-
дающей ихъ впереди жизни, а для уродованія ихъ.
Истинно-образовательная школа должна проник-
нуться совершенно противоположными взглядами и
обязана удѣлять воспитанію упускаемыхъ теперь важ-
ныхъ сторонъ жизни столько же вниманія, сколько
и книжному обученію. Рисованіе и черченіе необхо-
димо поставить на первый планъ учебной програмы.
Умѣть наглядно изобразить формы предметовъ, со-
ставить правильный чертежъ поля, строенія, орудія—

такъ же безусловно необходимо всякому человѣку,—ка-
кого бы состоянія онъ ни былъ и къ какой бы про-
фессіи ни готовился,—какъ и умѣніе прочесть книгу
или написать записку. Это своего рода азбука обра-
зованія. Помимо своего значенія для воспитанія эс-
тетическаго чувства человѣка, для его душевнаго
сближенія съ природою, которой красоту стремится
воспроизвести рисующій, рисованіе еще сильнѣйшимъ
образомъ вырабатываетъ въ человѣкѣ способность
тонкаго наблюденія и точной передачи наблюдаемаго,
подготовляетъ его руку къ отчетливой работѣ вся-
каго рода, развиваетъ въ немъ изящный вкусъ, ко-
торый не можетъ не отразиться на послѣдующей прак-
тической дѣятельности человѣка.
Рисованіе, конечно, не должно преподаваться по
теперешней схоластической программѣ, убивающей
всякую охоту рисовать даже въ дѣтяхъ, чувствующихъ
особенное влеченіе къ рисованію; не должно начи-
наться съ обязательнаго копированія по нѣскольку
мѣсяцевъ сряду носовъ, глазъ, ручекъ съ гравиро-
ванныхъ оригиналовъ, что вполнѣ соотвѣтствуетъ
былому обученію грамотѣ по методамъ Цифиркина и
Кутейкина: буки-азъ-ба, рцы-онъ-ро и т. д. Дѣйстви-
тельные предметы во всей ихъ привлекательной цѣ-
лости и живая природа, чарующая своей красотой
воображеніе ребенка, — должны быть единственными
его моделями, а свободный выборъ ихъ, руководимый
только совѣтами опытнаго художника, одушевленнаго
любовью къ своему искусству,—единственнымъ мето-
домъ.
Значеніе черченія для развитія различныхъ прак-
тическихъ умѣній человѣка нельзя достаточно оцѣ-
нить. Черченье—есть наглядная математика своего
рода, геометрія, воплощенная въ сложныя комбинаціи
линій, примѣненная къ жизненнымъ задачамъ вся-

каго рода. Нѣтъ ни одного ремесла, ни одной отрасли
техники, вѣрнѣе сказать, ни одного самаго обыкновен-
наго практическаго дѣла, гдѣ бы черченіе не играло
огромной роли и гдѣ бы незнакомство съ черченіемъ не
служило величайшимъ препятствіемъ. Можно сказать,
ничуть не преувеличивая, что въ действительной
жизни безъ черченія шагу ступить нельзя. Кромѣ
того, черченіе чрезвычайно плодотворно вліяетъ на
самое развитіе молодого ума, внося въ него пріемы
строгой правильности и математической точности,
пріучая его къ осязательной ясности представленій.
А между тѣмъ такіе абсолютно необходимые предметы
преподаванія, какъ рисованіе и черченіе, въ высокой
степени интересные для дѣтей и вполнѣ посильные
ихъ способностямъ,—или вовсе выкидываются нашею
близорукою классическою школою, или терпятся ею
только приличія ради, какими-то заброшенными .па-
ріями, на которыхъ никто не обращаетъ вниманія, ни
ученики, ни руководители ихъ.
Музыка и пѣніе въ извѣстной степени могли бы
также стать доступными для всѣхъ предметами школь-
наго преподаванія. Музыкантами станутъ, конечно, не-
многіе, но каждый, даже наименѣе одаренный голо-
сомъ и слухомъ, въ силу обученія познакомится съ
основными условіями музыкальности и невольно сколь-
ко-нибудь разовьетъ свой слухъ и голосъ. А сво-
бодное участіе въ общемъ хорѣ или оркестрѣ доста-
витъ молодому сердцу много незамѣнимыхъ минутъ
и лучшій отдыхъ отъ умственнаго напряженія. Такія
совмѣстныя упражненія дѣтей способствуютъ разви-
тію среди нихъ дружбы, корпоративнаго чувства и
свѣтлаго настроенія духа. Меня часто поражало, от-
чего это среди нашего простого деревенскаго люда
всѣ безъ исключенія дѣвушки охотно поютъ и пля-
шутъ, всѣ твердо знаютъ свои народныя пѣсни, игры,

обряды, а изъ нашихъ барышень только рѣдкія рѣ-
шаются выступать съ романсами или садиться за
фортепіано. Разгадка этому именно въ томъ, что про-
стой народъ живетъ своего рода табунною жизнью;
тамъ каждый считаетъ себя обязаннымъ дѣлать то,
что дѣлаютъ другіе; всѣ работаютъ въ полѣ, всѣ ва-
рятъ кушанья, всѣ поютъ и пляшутъ. Но если въ
простомъ народѣ оказывается рѣшительно у всѣхъ въ
извѣстной мѣрѣ слухъ, въ извѣстной мѣрѣ голосъ, то
нельзя сомнѣваться, что нашлись бы они и въ нашей
школѣ, если бы она привлекала къ пѣнію и музыкѣ
всѣхъ своихъ учениковъ, разнообразя и оживляя этимъ
ихъ книжныя занятія и укрѣпляя ихъ эстетическое
чувство. А при разумномъ выборѣ пѣсенъ и музы-
кальныхъ пьесъ упражненія эти могли бы имѣть не-
малое значеніе для воспитанія въ дѣтяхъ любви къ
своей родной землѣ, къ своему народу и его музы-
кально-поэтическому творчеству.
Въ средне-образовательной школѣ невозможно за-
даваться задачами техническаго характера, но тѣмъ
не менѣе нѣкоторыя ремесленныя и хозяйственныя
занятія-столярство, слесарство, садоводство, огородни-
чество и т. п., внесли бы много живого интереса въ
бытъ воспитанниковъ и могли бы послужить очень
полезнымъ противоядіемъ слишкомъ однообразному и
утомительному занятію надъ книгою и перомъ. Послѣ
напряженной работы мозга всегда хорошо дать хоть
небольшую работу мускуламъ, отвлечь кровь отъ го-
ловы къ рукамъ. Въ полезной и привлекательной
вознѣ надъ какимъ-нибудь столомъ, задвижкой или
посадкою фруктоваго дерева естественная потребность
молодого организма развернуть на чемъ-нибудь силу-
шку свою—найдетъ себѣ вполнѣ достаточное и вмѣстѣ
съ тѣмъ спокойное удовлетвореніе, такъ что ремеслен-
ныя занятія сдѣлаютъ почти совсѣмъ ненужными среди

учащейся молодежи безсодержательныя шалости, драки,
ссоры, порождаемыя обыкновенно совершеннымъ от-
сутствіемъ физическаго труда въ той порѣ ихъ
школьной жизни, когда по выраженію старой русской
пѣсни:
«Силушка по жилочкамъ такъ живчикомъ
и переливается»...
Вмѣстѣ съ тѣмъ занятія такого рода невольно во-
спитываютъ въ подрастающемъ поколѣніи разныя
практическія сноровки и вкусы, пополняющіе одно-
сторонность ихъ книжнаго воспитанія.
Я даже думаю, что столярство или огородничество,
даже простая рубка дровъ и чистка снѣга полезнѣе
и пріятнѣе для учащихся всякихъ искусственныхъ
гимнастическихъ упражненій, которыя могутъ имѣть
значеніе только съ точки зрѣнія болѣе правильнаго
и красиваго развитія организма и должны служить
только дополненіемъ, а не замѣною физическаго тру-
да. Когда средняя школа будетъ основана не на од-
номъ изученіи языковъ и математики, а еще и на
широкомъ знакомствѣ съ природою, то учебныя про-
гулки сами собою должны будутъ занять важное мѣ-
сто въ ряду учебно-воспитательныхъ мѣръ заведенія.
И я не сомнѣваюсь, что они сдѣлаются однѣми изъ
самыхъ плодотворныхъ во всѣхъ отношеніяхъ. Ни
откуда ученики не извлекутъ болѣе существенныхъ,
болѣе нужныхъ имъ и прочно-усвоенныхъ знаній, ни
откуда не вынесутъ болѣе живыхъ и благотворныхъ
впечатлѣній, большаго душевнаго довольства и тѣ-
леснаго здоровья, какъ изъ этихъ мирныхъ походовъ
въ тѣсной товарищеской семьѣ, подъ дружественнымъ
руководствомъ любимаго воспитателя. Природа должна,
конечно, быть при этомъ на первомъ планѣ, изученіе
ея — главною цѣлью прогулки; поэтому прогулка эта

не должна вырождаться въ пустое собираніе цвѣтковъ
и бабочекъ, а имѣть точно опредѣленныя цѣли, прі-
учать дѣтей къ наблюдательности и вниманію, вести
къ наглядному уясненію ученикомъ основныхъ зако-
новъ и важныхъ явленій природы, для которыхъ
всякія собиранія коллекцій служили бы только иллю-
стрирующимъ матеріаломъ. Нечего говорить, что вос-
питатель, устраивающій подобныя прогулки, долженъ
хорошо подготовиться къ своему дѣлу и обстоятельно
обдумывать планъ каждой предстоящей экскурсіи, а
главное дѣло онъ долженъ прежде всего любить при-
роду, любить дѣтей, любить дѣло воспитанія; его оду-
шевленіе невольно одушевитъ учениковъ его и обра-
титъ въ радостный праздникъ эти живыя встрѣчи свѣ-
жихъ, стремящихся къ знанію, дѣтскихъ душъ съ изу-
мительными тайнами могучей общей матери-природы.
Но, преслѣдуя свою основную цѣль, воспитатель
сдѣлалъ бы большую ошибку, если бы оставилъ безъ
вниманія многое другое, помимо природы, что могло
бы встрѣтиться ему и его молодой школьной дружинѣ
въ такихъ «походахъ знанія». Бытъ народа, обще-
ственныя учрежденія, пѣсни и преданія старины, ис-
торическія событія и памятники,—все это можетъ и
должно служить темою для разумнаго объясненія дѣ-
тямъ, для тѣхъ или другихъ научныхъ и нравствен-
ныхъ выводовъ. Скажу больше, — учебныя прогулки
могли бы предприниматься по временамъ не одними
только преподавателями природовѣдѣнія и географіи,
но и другими воспитателями, напр., учителями За-
кона Божія, исторіи, которые также могли бы найти
во многихъ мѣстностяхъ Россіи очень поучительный
матеріалъ для живого знакомства съ нимъ учениковъ
школы.
Учебныя прогулки, какъ въ цѣляхъ изученія при-
роды, такъ и другихъ, болѣе общихъ цѣляхъ, сильно

развиваются теперь на Западѣ. Швейцарскій педа-
гогъ Кауфманъ пріобрѣлъ въ этомъ отношеніи осо-
бенную извѣстность, и когда онъ назначаетъ своимъ
ученикамъ подобную экскурсію, то не только дѣти,
а и родители ихъ и даже посторонняя публика ста-
раются по возможности принять участіе въ этихъ
высопоучительныхъ и для всѣхъ интересныхъ по-
ходахъ...
И у насъ на Руси учебныя прогулки начинаютъ
прививаться въ послѣднее время. Одинъ изъ пер-
выхъ примѣровъ въ этомъ хорошемъ дѣлѣ подала 1-я
тифлисская гимназія, давно уже идущая впереди
другихъ нашихъ гимназій въ смыслѣ живого и раз-
носторонняго воспитанія своихъ учениковъ. Поѣздка
ея учениковъ и учителей съ директоромъ во главѣ
въ г. Баку для самаго основательнаго обзора нефтя-
ного городка, керосиновыхъ заводовъ и разныхъ дру-
гихъ достопримѣчательностей этой оригинальной мѣ-
стности была прекрасно описана самими же учени-
ками и издана отдѣльною книгою. Воронежскій ка-
детскій корпусъ, также стремящійся поставить вос-
питаніе своихъ кадетъ на жизненный и плодотвор-
ный путь, сдѣлалъ относительно учебныхъ поѣздокъ,
можетъ быть, болѣе, чѣмъ всѣ другія наши учебныя
заведенія, сумѣвъ устроить, благодаря энергіи гене-
рала Рѣпина, своего разумнаго директора, весьма об-
ширныя и далекія путешествія кадетъ подъ руковод-
ствомъ директора и воспитателей и на Кавказъ, и
въ нашъ рудный Придонскій районъ, и въ Кіевъ, и
въ Нижній-Новгородъ, и въ Москву. Наконецъ всѣмъ
извѣстны строго обдуманный, содержательныя и также
многочисленныя поѣздки учениковъ симферопольской
гимназіи въ разные города Крыма при ея директорѣ
Тимошевскомъ, о чемъ подробно писалось въ га-
зетахъ.

Намъ скажутъ, но гдѣ же взять время для всѣхъ
этихъ наукъ, искусствъ, ремеслъ и прогулокъ? Какъ
умѣстить всѣ эти разнородныя занятія въ строго-от-
мѣренныя рамки учебныхъ часовъ.
III.
Думаю, что чортъ далеко не такъ страшенъ, какъ
его пишутъ, и что время для разнородныхъ занятій
найти гораздо легче, чѣмъ для сплошного погруженія
въ книжничество. Начать съ того, что огромная масса
часовъ освобождается отъ латини и Греціи; а такія
занятія, какъ ремесла, музыка, пѣніе, гимнастика,
учебныя прогулки вовсе и не требуютъ непремѣнно
утреннихъ часовъ, а могутъ отлично происходить, если
бы это понадобилось, и послѣ обѣда, не вызывая ни-
какого обремененія ни учителей, ни учениковъ. По
моему глубокому убѣжденію, учебный день долженъ
начинаться гораздо раньше, чѣмъ онъ начинается у
насъ. Раннее вставаніе, какъ и ранній отходъ въ по-
стель, есть основной догматъ гигіены,—науки здоро-
вья. Пріучаться къ этому необходимо съ дѣтства, и
кто испыталъ на себѣ всю незамѣнимую прелесть и
пользу раннихъ утреннихъ часовъ, тотъ повѣритъ
нѣмецкой пословицѣ: «Morgenstunde hat Gold im
Mimde» (у утреннихъ часовъ золото во рту). Съ утра
память и мысль работаютъ необыкновенно свѣжо и
потому утро особенно пригодно для ученья. Не даромъ
говорится «утро вечера мудренѣе». А если бы классы
начинались лѣтомъ въ 7, зимою въ 8 часовъ, то
являлась бы возможность отпускать учениковъ на
продолжительную прогулку около полудня, въ самое
необходимое для нихъ время, когда грудь дышетъ
цѣлебными лучами солнца, а глаза и сердце наслаж-

даются красотою міра Божьяго. Этотъ довольно длин-
ный перерывъ, посвященный отдыху, играмъ, гуля-
нью, настолько ободрялъ бы утомившійся дѣтскій
мозгъ и засидѣвшееся на скамейкѣ дѣтское тѣло, что
они съ свѣжими силами и обновленнымъ вниманіемъ
могли бы приступить къ продолженію своихъ клас-
сныхъ занятій.
Что въ мечтаемой мною новой школѣ было бы
вполнѣ возможно ввести въ извѣстной мѣрѣ всѣ роды
занятій, о которыхъ я говорю въ этой статьѣ,—мо-
жетъ служить самымъ убѣдительнымъ доказатель-
ствомъ примѣръ уже упомянутой мною 1-й тифлис-
ской гимназіи.
Въ этомъ поистинѣ образцовомъ учебно-воспита-
тельномъ заведеніи давно уже, гораздо ранѣе всякихъ
комиссій и циркуляровъ, и совсѣмъ не по командѣ
начальства, а по искреннему самобытному убѣжденію
разумныхъ руководителей его, вложившихъ свою душу
въ дѣло образованія дѣтей,—укоренились почти всѣ
тѣ животворные пріемы воспитанія, о необходимости
которыхъ у насъ стали все чаще говорить въ послѣд-
нее время и систематическая организація которыхъ
проповѣдуется теперь, какъ идеалъ «новой школы».
Тифлисская гимназія едва ли не первая достигла
серьезныхъ успѣховъ въ музыкальномъ образованіи
дѣтей, которое введено въ ней болѣе 25 лѣтъ назадъ;
концерты ея, составляемые обыкновенно изъ очень
серьезныхъ музыкальныхъ вещей, посѣщаются взрос-
лой публикой съ неменьшимъ удовольствіемъ, какъ
и концерты заправскихъ артистовъ. Изъ учениковъ
составлены два оркестра, духовой—въ 28 человѣкъ
и струнный—въ 44 человѣка. Оба учителя музыки
выписаны изъ пражской консерваторіи и получаютъ
вмѣстѣ съ ежегодною наградою одинъ не менѣе 1000
рублей, другой—свыше 800 рублей. На выписку нотъ

и новыхъ инструментовъ гимназія жертвуетъ отъ 600
до 800 рублей въ годъ, а иногда и больше 1000 ру-
блей. Кромѣ участниковъ оркестра, еще много другихъ
учениковъ обучаются музыкѣ, составляя, такъ ска-
зать, подготовительный ПИТОМНИКЕ ШКОЛЬНЫХЪ музы-
кантовъ; всего учится музыкѣ ежегодно отъ 120 до
140 человѣкъ, большая часть у гимназическихъ пре-
подавателей, а нѣкоторые въ музыкальной школѣ. Въ
теченіе гимназическаго курса дѣти-музыканты успе-
ваютъ такъ солидно овладѣть своимъ искусствомъ и
такъ пристращаются къ нему, что и въ высшихъ
учебныхъ заведеніяхъ, и на службѣ продолжаютъ
эти занятія, такъ освѣжающія душу и такъ свѣтло
разнообразящія прозу жизни. Между прочимъ одинъ
изъ воспитанниковъ тифлисской гимназіи въ настоя-
щее время капельмейстеромъ въ варшавской оперѣ.
Гимназія пользуется своими очень популярными въ
Тифлисѣ музыкально-вокальными вечерами и утрами,
чтобы распространять на этой далекой окраинѣ госу-
дарства знакомство съ русскою національною музы-
кою въ лицѣ ея лучшихъ композиторовъ. Тифлисская
гимназія находитъ достаточно времени для такого
серьезнаго обученія музыкѣ даже и при существую-
щихъ классическихъ программахъ, которыя въ ней
выполняются не только не хуже, но и значительно
лучше многихъ другихъ гимназій. Классъ музыки на-
значается ежедневно отъ 3 1/2—5 часовъ дня одновре-
менно у обоихъ учителей, а въ двѣ недѣли разъ про-
исходитъ игра цѣлыми оркестрами. Пансіонеры и не-
достаточные приходящіе обучаются даромъ, остальные
желающіе платятъ всего' по 20 руб. въ годъ.
Пѣніе играетъ въ этой гимназіи такую же роль,
какъ и музыка, и гимназических хоръ, давно уже зна-
комый тифлисцамъ по своимъ концертамъ и пѣнію въ
гимназической церкви,— считается однимъ изъ луч-
шихъ въ городѣ.

Кто имѣлъ счастливый случай посѣтить тифлис-
скую первую гимназію и ознакомиться воочію съ ея
поучительными педагогическими учрежденіями, тотъ
былъ, навѣрное, пріятно изумленъ замѣчательнымъ
устройствомъ ея рисовальной студій. Она занимаетъ
совсѣмъ отдѣльное обширное помѣщеніе, спеціально
приноровленное къ рисованію, превосходно освѣщен-
ное, и предназначена не только для офиціальныхъ
уроковъ рисованія, но и для свободныхъ занятій уче-
никовъ-любителей по вечерамъ и праздникамъ. Особыя
лампы съ рефлекторами, достигающія силы 600 свѣ-
чей, служатъ для вечерняго рисованія съ гипсовъ и
моделей. Отъ 30 до 40 добровольцевъ посвящаютъ себя
обыкновенно этому искусству. Многіе изъ нихъ пи-
шутъ масляными и акварельными красками, ри-
суютъ перомъ, выжигаютъ по дереву. Эта воль-
ная рисовальная школа богато снабжена всевозмож-
ными коллекціями статуй, бюстовъ, картинъ, гравюръ,
дорогихъ и очень серьезныхъ иллюстрированныхъ
изданій. Каждые 3 года гимназія посылаетъ работы
своихъ учениковъ на конкурсъ въ Академію Худо-
жествъ и каждый разъ получаетъ почетныя награды
въ видѣ медалей и похвальныхъ листовъ; кромѣ того,
Академія присылаетъ по временамъ въ подарокъ гим-
назіи для ея рисовальнаго класса гипсовые статуи и
бюсты, премированныя масляныя картины своихъ уче-
никовъ и т. п. Директоръ гимназіи, устроившій этотъ
классъ, избранъ совѣтомъ Академіи въ «почетные
вольные общники» ея, а его записка о преподаваніи
рисованія въ тифлисской гимназіи напечатана въ
отчетѣ Академіи о конкурсѣ. Нужно замѣтить еще, что
всѣ богатыя пособія этого рисовальнаго класса, стоя-
щія нѣсколько тысячъ рублей и большею частью вы-
писанныя отъ лучшихъ фирмъ изъ за границы, пріо-
брѣтены, какъ и многое другое въ тифлисской гимна-

зіи, исключительно на пожертвованія или на эконо-
мическія средства гимназіи. Немудрено, что при такой
удобной и привлекательной обстановкѣ страсть къ жи-
вописи овладѣваетъ многими изъ учениковъ тифлис-
ской гимназіи до того, что по окончаніи курса они
спеціально посвящаютъ себя этому искусству, почему
въ числѣ современныхъ нашихъ художниковъ можно
встрѣтить далеко не одно имя бывшихъ воспитанни-
ковъ тифлисской гимназіи. Года три тому назадъ въ
той же рисовальной студій гимназія устроила и без-
платные классы техническаго рисованія для ремеслен-
никовъ и учениковъ низшихъ школъ, которыхъ она
къ тому же великодушно снабжаетъ всѣми пособіями
для рисованія.
Ремесленныя занятія тоже введены въ тифлисской
гимназіи; для этого построены особыя мастерскія, гдѣ
ученики занимаются по собственному выбору: столяр-
ствомъ, токарствомъ, выпиливаньемъ (Laubsagearbei-
ten), переплетнымъ и картонажнымъ мастерствомъ. Два
мастера, столяръ и переплетчикъ, постоянно живутъ
для этого въ гимназіи, получая при готовой квартирѣ
и казенномъ содержаніи по 240 рублей въ годъ жа-
лованья. Воспитатель, спеціально знакомый съ этого
рода занятіями, руководитъ ими. Занятія эти необяза-
тельны и происходятъ ежедневно въ свободное отъ
уроковъ и вечернихъ занятій время отъ 2—3 часовъ
пополудни и отъ 3 1/2—5 часовъ вечера; обыкновенно
занимается въ мастерскихъ до 50 человѣкъ пансіоне-
ровъ. Ежегодно переплетаются ими тысячи книгъ изъ
гимназической и пансіонской библіотеки, учебники и
проч.; вся починка гимназической мебели, а иногда и
постройка новой дѣлается въ своей мастерской; одинъ
изъ классовъ гимназіи даже снабженъ исключительно
собственноручного мебелью учениковъ. Издѣлія ти-
флисскихъ учениковъ нерѣдко фигурировали на школь-

ныхъ выставкахъ и обращали на себя вниманіе изя-
ществомъ и точностью работы. Содержаніе ремеслен-
ныхъ классовъ обходится гимназіи ежегодно не менѣе
1.000 рублей изъ ея спеціальныхъ средствъ. Такую же
отрадную, совершенно исключительную у насъ картину
представляютъ и разумныя заботы тифлисской гимна-
зіи о физическомъ здоровьѣ ея воспитанниковъ.
Войдите въ отдѣльный, садикомъ окруженный до-
микъ ея больницы и вы сразу почувствуете, какимъ
семейнымъ и сердечнымъ духомъ проникнуты эти за-
боты. Всѣ комнаты залиты солнцемъ, зеленѣютъ и
пестрѣютъ горшками цвѣтовъ; зеркала, картины, ков-
рики, мягкіе диваны и кресла, ничего казеннаго, ни-
чего похороннаго,— мирная и уютная обстановка се-
мейнаго дома; добрыя услужливыя старушки вмѣсто
грубыхъ сторожей, добрая опытная женщина—хозяй-
кою этой симпатичной дѣтской больнички.
Въ ней же и амбулаторія для приходящихъ учени-
ковъ.
Для заразныхъ больныхъ построена особая, совсѣмъ
изолированная маленькая больница, выходящая не въ
гимназическій дворъ, а на глухую улицу, со своею
ванною, ватеръ-клозетомъ и проч. принадлежности. При
ней и упрощенная печь для дезинфекціи вещей съ за-
раженныхъ больныхъ.
Гимнастика существуетъ въ тифлисской гимназіи
также уже четверть вѣка; но вполнѣ научно она
поставлена 11 лѣтъ назадъ, послѣ того, какъ гимназія
стала приглашать учителями гимнастики людей, спе-
ціально подготовленныхъ для ея преподаванія съ пе-
дагогической и гигіенической точки зрѣнія. По реко-
мендаціи президента пражскаго общества «Соколъ»—
доктора Шейнера — гимназія выписывала въ теченіе
этого времени уже 3-хъ такихъ спеціалистовъ. Учи-
тель гимнастики получаетъ отъ гимназіи при казенной

квартирѣ и полномъ содержаніи вмѣстѣ съ наградными
1.000 рублей въ годъ, что одно уже показываетъ, на-
сколько серьезно смотритъ гимназія на выборъ талант-
ливаго преподавателя этого важнаго предмета.
Обширный залъ, обильно снабженный выписанными
изъ Хемница въ Саксоніи самыми усовершенствован-
ными гимнастическими снарядами, построенный на
спеціальныя средства гимназіи (около 6.600 рублей), и
громадная открытая галлерея на 800 человѣкъ, также
стоившая гимназіи болѣе 11.000 рублей изъ ея спе-
ціальныхъ средствъ, — служатъ ареною гимнастиче-
скихъ упражненій въ такую погоду, когда ихъ не-
удобно производить прямо на дворѣ. Тутъ же про-
исходятъ и игры всякаго рода, хороводы, упражненія
въ военномъ строѣ, фехтованіе, борьба подъ руковод-
ствомъ того же учителя. Военнымъ строемъ, впрочемъ,
заправляетъ офицеръ стрѣлкового батальона, пріучаю-
щій старшихъ воспитанниковъ не только къ военнымъ
экзерциціямъ, но и къ ружейнымъ пріемамъ на настоя-
щихъ берданкахъ, 60 штукъ которыхъ съ Высочайшаго
разрѣшенія было дано тифлисской гимназіи княземъ
Дондуковымъ-Корсаковымъ.
По временамъ въ гимназіи происходятъ своего рода
олимпійскій игры, сопровождаемый духовою музыкою,
на которыхъ присутствуетъ очень многолюдная ти-
флисская публика, весьма сочувственно любующаяся
на здоровыя и веселыя упражненія своихъ молодыхъ
гимнастовъ, борцовъ и фехтовальщиковъ...
Рядомъ съ гимнастическою галлереею,—этою истин-
ною классической Палестрой—3 года назадъ устроенъ
гимназіей стоившій также немало денегъ, огромный це-
ментный бассейнъ для воды, въ отдѣльномъ зданіи,
въ которомъ съ апрѣля до октября воспитанники гим-
назіи купаются и учатся плавать. Чтобы регулировать
температуру воды, приливающей изъ водопровода, бас-

сейнъ соединенъ трубами съ прекрасною гимназиче-
скою банею, отдѣланной бѣлымъ итальянскимъ мра-
моромъ, откуда можно по произволу напускать потреб-
ное количество теплой воды.
Каникулы, продолжающіяся на Кавказѣ около 3 мѣ-
сяцевъ, тоже не оставлены тифлисскою гимназіею
безъ разумнаго вниманія. Для пансіонеровъ-сиротъ и
для слабыхъ здоровьемъ она пріобрѣла на собствен-
ныя средства пансіонъ за 10.000 рублей въ вѣчное
владѣніе въ горномъ мѣстечкѣ Манглисѣ, куда обык-
новенно уѣзжаетъ на лѣто тифлисская публика, пре-
красную дачу съ тѣнистымъ садомъ въ исключитель-
ныхъ санитарныхъ условіяхъ, среди сосновыхъ лѣ-
совъ, съ превосходною родниковою водою. Въ дачѣ
этой легко помѣщается 50 учениковъ. Изъ Тифлиса и
въ Тифлисъ они обыкновенно продѣлываютъ весь путь
въ 60 верстъ пѣхтурой, съ веселыми пѣснями, съ отрад-
ными роздыхами подъ тѣнью лѣсовъ, да и все лѣто про-
водятъ въ прогулкахъ и играхъ на чистомъ воздухѣ.
Самыя слабыя дѣтишки обыкновенно отлично попра-
вляются за одно лѣто въ этомъ горномъ и лѣсномъ
воздухѣ, а о больныхъ во время дачной жизни почти
никогда не слышно.
Я нарочно остановился подробно на педагогическихъ
мѣрахъ тифлисской гимназіи, направленныхъ къ под-
держанію въ воспитанникахъ ея живого духа и здо-
роваго тѣла,— чтобы доказать практическую возмож-
ность даже и въ школахъ нынѣшняго устройства про-
тивоборствовать одностороннему книжничеству. Но та-
кое плодотворное направленіе воспитанія не случайно
является въ гимназіи учебнаго округа, руководимаго
маститымъ дѣятелемъ Пироговской эпохи, разумные
жизненные взгляды которого на воспитаніе, недавно
высказанные въ печати, представили утѣшительный

контрастъ съ господствовавшими въ послѣднее время
теченіями.
Недаромъ и непосредственный организаторъ тиф-
лисской гимназіи, ея теперешній директоръ, уже
26 лѣтъ стоящій во главѣ этой гимназіи, и заканчи-
вающій въ нынѣшнемъ году 40 лѣтъ своей педаго-
гической дѣятельности,—воспитывалъ когда-то свою
молодую энергію въ оригинальной педагогической ла-
бораторіи тульской гимназіи 60-хъ годовъ, насквозь
проникнутой живительными принципами Пироговской
эпохи.
Я считалъ нужнымъ изложить своеобразное воспи-
тательное направленіе тифлисской гимназіи, не стѣс-
няясь тѣмъ, что ея директоръ — мой родной брата.
Это дѣло у всѣхъ на виду, и мой личный голосъ ни-
чего тутъ ни прибавитъ, ни убавитъ. Тифлисскую
гимназію подробно осматривало столько авторитетныхъ
и компетентныхъ лицъ, что педагогическая репутація
ея не нуждается ни въ какихъ услугахъ. Покойный
императоръ Александръ III, посѣтивъ тифлисскую гим-
назію, былъ настолько доволенъ всѣмъ, что нашелъ
тамъ, что пробылъ въ гимназіи значительно долѣе на-
значеннаго времени, слушая ея оркестры, присутствуя
на ея гимнастическихъ играхъ, и по его приказанію
было тогда же предложено циркуляромъ всѣмъ гим-
назіямъ имперіи озаботиться обязательнымъ введе-
ніемъ въ нихъ многаго того, что было учреждено въ
тифлисской гимназіи; директоръ же тифлисской гим-
назіи удостоенъ былъ послѣ Высочайшаго посѣщенія
совершенно исключительной награды, обыкновенно не
получаемой директорами (звѣзды Св. Владимира 2-й сте-
пени).

Но если у живыхъ людей можетъ существовать жи-
вая школа даже при мертвящихъ условіяхъ класси-
цизма, то какимъ бы новымъ могучимъ ключомъ жизни
забило наше школьное воспитаніе, если бы принципы
жизненности и истины стали общимъ знаменемъ
школьнаго дѣла, если бы скинутъ былъ, наконецъ, со
школы удручающій ее и умерщвляющій ея душу чи-
новничій мундиръ, если бы вмѣсто насильственнаго
питанья ея латинскою и греческою мертвечиною ей
дали бы, наконецъ, необходимую ей и привлекатель-
ную для нея пищу живой природы, родного языка,
родной земли, родной исторіи, если бы вообще и въ
учебномъ, и въ воспитательномъ смыслѣ въ школѣ на-
шей стали бы, наконецъ, стремиться къ той един-
ственно-вѣрной цѣли, высокочеловѣческой и вмѣстѣ
высоко-христіанской, которую поставилъ ей когда-то
честный умъ Пирогова—«быть, а не казаться!»

Не балуйте дѣтей!
(Мысли стараго педагога).
"Терпѣніе да трудъ—все
перетрутъ»...
(РУССКАЯ ПОСЛОВИЦА).
Въ статьяхъ своихъ, посвященныхъ устройству сред-
ней школы я высказалъ мысли свои о томъ общемъ
духѣ и о тѣхъ практическихъ средствахъ, которыя,
по моему мнѣнію, должны быть положены въ основу
нашего общественнаго воспитанія.
Но школа, какъ бы удачно ни устроили мы ее, ка-
кія полезныя вліянія ни проводила бы она, все-таки
останется школою и при самыхъ счастливыхъ усло-
віяхъ не въ силахъ стать семьею, не въ силахъ за-
мѣнить семью.
Уже одно то, что дѣти поступаютъ въ среднюю
школу 10-ти, 11-ти и 12-ти лѣтъ, а иногда и позже,
ясно указываетъ, что они должны приносить и дѣй-
ствительно приносятъ въ школу уже много чертъ ха-
рактера, много понятій и вкусовъ, воспитанныхъ 1 въ
нихъ семьею. А если вспомнить, что формированіе
1) «Живая душа въ школѣ» («В. Евр.», 2 ч., 1900 г.), «Книж-
ный юморъ», «Классическое суевѣріе» и «Какая школа нужна
нашимъ дѣтямъ?» («Нов. Время». 1900 г.).

характера, вкусовъ и наклонностей человѣка начи-
нается съ самыхъ первыхъ дней его жизни и въ ран-
ней молодости развивается съ особенною быстротою
и силою, то вполнѣ станетъ понятно, почему школа
принимаетъ подъ свое руководство уже очень опре-
дѣленно сложившіяся дѣтскія натуры, которыя далеко
не легко направить на иной путь.
Оттого-то нѣкоторые педагогическіе умы останавли-
вались на мысли начинать воспитаніе ребенка еще
тогда, когда онъ сосетъ грудь матери. Если въ из-
вѣстной системѣ Фребеля и его послѣдователей было
безспорно много преувеличенія, нѣмецкаго педантизма
и самоувѣренной мелочности; если однообразною ме-
ханичностью своихъ пріемовъ она была способна
убить въ зародышѣ всякое самостоятельное развитіе
ума, талантовъ и характера въ ребенкѣ, то тѣмъ не
менѣе въ основѣ этой системы лежала великая истина,
добытая многовѣковымъ опытомъ, что воспитаніе че-
ловѣка должно начинаться съ его колыбели, и въ
исторіи педагогіи имя Фребеля, основателя дѣтскихъ
воспитательныхъ игръ и упражненій, всегда останется
однимъ изъ самыхъ почтенныхъ именъ, заслуживаю-
щихъ глубокой признательности человѣчества.
Да и помимо ранняго, дошкольнаго возраста, въ
свой долгій школьный періодъ жизни, подрастающее
поколѣніе не перестаетъ находиться подъ сильнымъ
и постояннымъ вліяніемъ семьи, которое въ большей
части случаевъ значительно пересиливаетъ вліяніе
школы. Особенно приходящіе ученики школъ, не жи-
вущіе въ стѣнахъ заведенія, имѣютъ гораздо менѣе
случаевъ подвергаться нравственному воздѣйствію
школьныхъ воспитателей, чѣмъ вліянію своихъ род-
ныхъ и близкихъ.
И хотя школа должна всѣми мѣрами стремиться
вступить въ тѣсный дружескій союзъ съ семьею, чтобы

при посредствѣ ея усилить свое просвѣтительное влія-
ніе на воспитанниковъ и предотвратить противодѣй-
ствіе ему со стороны семьи,—но, при существующемъ
положеніи дѣла, при слишкомъ еще скудно развитомъ
просвѣщеніи въ нашемъ обществѣ, задача эта пред-
ставляется пока очень трудною, и школа во многихъ
случаяхъ бываетъ въ правѣ оправдывать безсиліе
своихъ воздѣйствій на учениковъ неблагопріятными
условіями нашей семейной и общественной среды.
Поэтому наши стремленія поставить школу на бо-
лѣе разумный путь и вдохнуть въ нее болѣе живой
духъ не могутъ ни въ какомъ случаѣ упускать изъ
вида и воспитаніе дѣтей въ ихъ семьяхъ.
Вопросъ этотъ слишкомъ обширенъ и сложенъ,
чтобы его можно было охватить въ бѣглой газетной
статьѣ. Но мнѣ хотѣлось бы въ настоящую минуту
обратить вниманіе родителей и воспитателей на одну,
какъ мнѣ кажется, основную ошибку нашего совре-
меннаго домашняго воспитанія въ достаточныхъ
семьяхъ, объясняющую и обусловливающую очень
многія печальныя явленія нашей умственной и обще-
ственной жизни. Я разумѣю здѣсь «систему воспита-
тельнаго баловства», зачавшуюся, развившуюся и
укоренившуюся уже на моихъ глазахъ, проникшую
было ненадолго и въ общественную школу, но въ на-
стоящее время тѣмъ болѣе вредную, что разслаблен-
ныя этою системою дѣти вступаютъ потомъ въ ны-
нѣшней общественной школѣ въ жестокую и часто
непосильную для нихъ коллизію съ безучастностью и
механическою требовательностью, которыя многихъ
изъ нихъ доводятъ до отчаянія и до вражды не только
къ этой бездушной школѣ, но и ко всѣму современ-
ному общественному устройству.
Крайне важно положить ясную грань между тою
умственною и нравственною распущенностью, въ ко-

торой такъ часто воспитываются наши дѣти въ своей
семьѣ, и тѣмъ свободнымъ и живымъ характеромъ
учебнаго труда, тѣми сердечно-дружественными отно-
шеніями учителя къ своимъ ученикамъ, о которыхъ
я только-что сочувственно высказался въ своихъ не-
давнихъ статьяхъ.
Свобода и искренность отношеній между родителями
и дѣтьми, между воспитателемъ и воспитанникомъ,—
состоитъ вовсе не въ томъ, чтобы позволять этимъ
дѣтямъ, этому воспитаннику руководиться только
своими желаніями, вкусами и минутными настроеніями,
а въ томъ, чтобы внушить имъ путемъ разумнаго
воздѣйствія, непрерывнаго вниманія, плодотворнаго
примѣра, и не иначе, какъ на почвѣ неподдѣльнаго
дружескаго участія,—тѣ правильныя понятія, тѣ нрав-
ственные принципы и нравственныя привычки, безъ
которыхъ никто не можетъ сдѣлаться честнымъ и по-
лезнымъ членомъ своей семьи, своего общества, своего
государства.
Я убѣжденъ, что высоко цѣнимая мною система
образованія, основанная на живомъ изученіи природы,
родного языка и родной исторіи, могла бы дать осо-
бенно много способовъ къ духовному оздоровленію
молодыхъ умовъ и характеровъ, разслабленныхъ въ
дѣтствѣ умственною и нравственною распущенностью,
потому что роковая незыблемость законовъ природы
и ея вѣчно продолжающееся терпѣливое «тихое дѣ-
ланье», по счастливому выраженію Гете, точно такъ же,
какъ поучительныя картины тяжкой многовѣковой
борьбы русскаго народа со всевозможными препят-
ствіями и опасностями на пути его историческаго
роста,—не могутъ не повліять самымъ плодотворнымъ
образомъ на изучающій ихъ молодой духъ.
Я постараюсь въ нижеслѣдующихъ строкахъ обри-
совать болѣе наглядно и точно тотъ основной, по-

моему, грѣхъ нашего семейнаго воспитанія, о кото-
ромъ я повелъ рѣчь.
Современный намъ образованный человѣкъ выра-
стаетъ «баловнемъ», какъ говорили старыя няньки.
Въ весьма естественной заботливости о нашихъ дѣ-
тяхъ и отчасти въ видѣ реакціи прежнему, совсѣмъ
уже невнимательному отношенію родителей къ по-
требностямъ дѣтей,—мы обратили воспитаніе ихъ въ
какую-то систему ухаживанія. Если прежде интересы
дѣтей были слишкомъ заброшены, если родители ста-
раго времени отводили подъ дѣтскія самыя плохія по-
мѣщенія дома и спокойно сдавали ихъ на руки невѣже-
ственнымъ крѣпостнымъ нянькамъ и дядькамъ, то те-
перешніе родители стараются, наоборотъ, сдѣлать дѣтей
какими-то кумирами дома, которымъ все приносится
въ жертву, центромъ, вокругъ котораго обращается
весь міръ семейной жизни.
Мы пріучаемъ уже грудного ребенка видѣть во-
кругъ себя только восхищающіяся имъ лица, умоляю-
щій его не плакать или скушать кашки, преклоняю-
щаяся передъ всѣми его капризами. Когда ребенокъ
подрастетъ, мы.больше всего думаемъ объ его удо-
вольствіяхъ и развлеченіяхъ, до того боимся его раз-
сердить или стѣснить въ чемъ-нибудь его волю, что
дозволяемъ ему почти все, что ему вздумается; онъ
можетъ всюду войти, вездѣ быть, все взять, во все
вмѣшаться. Мало того, мы боимся хотя немножко уто-
мить его головку напряженіемъ мысли, его ручки и
ножки какимъ-нибудь физическимъ усиліемъ, и ста-
раемся предупреждать его любознательность подроб-
нымъ разжевываніемъ вещей, которыми ему было бы
гораздо полезнѣе заинтересоваться самому, всмотрѣться
и вдуматься по самостоятельному побужденію, безъ
нашего рановременнаго навязыванія. II въ духовной,

и въ тѣлесной его жизни мы постоянно подстилаемъ
ему соломку подъ ноги, чтобы онъ не расшибся, и
черезъ это отучаемъ и его духъ, и его мускулы отъ
смѣлыхъ шаговъ за свой страхъ, лишаемъ его истин-
наго жизненнаго опыта, истиннаго познанія дѣйствую-
щихъ въ мірѣ силъ, и, создавая кругомъ него искус-
ственную атмосферу, не даемъ ему возможности воспи-
тать въ себѣ способность борьбы съ ними.
Человѣкъ болѣе грубаго, необразованнаго общества
воспитывается сурово и съ дѣтскихъ лѣтъ прони-
кается инстинктивнымъ сознаніемъ, что всѣ вокругъ
него имѣютъ гораздо больше правъ, чѣмъ онъ, что
онъ обязанъ покоряться многимъ другимъ, считаться
съ ихъ волею, пріобрѣсти трудомъ и усиліями право
на всякое удобство; словомъ, онъ вырастаетъ въ со-
знаніи, что на свѣтѣ господствуетъ далеко не одна
его воля, что всякое положеніе, всякая выгода добы-
вается тяжелою борьбою, съ многимъ терпѣніемъ и
многими лишеніями. Такой человѣкъ не будетъ ис-
пуганъ при встрѣчѣ съ действительностью жизни,
не будетъ ждать отъ нея ничего того, чего она не
можетъ дать, а будетъ спокойно и стойко добиваться
возможнаго, извлекая изъ жизни всѣ тѣ скромныя
радости, которыя она способна дать.
Въ этой грубой системѣ воспитанія основная мысль
совершенно правильна, отчего и люди тяжелаго труда,
наши крестьяне, солдаты, рабочіе—переносятъ почти
невозможныя условія жизни не только просто и спо-
койно, но даже гораздо радостнѣе, чѣмъ мы относимся
къ своей несравненно болѣе счастливой обстановкѣ.
Въ системѣ этой другой грѣхъ—она связана обык-
новенно съ возмутительною грубостью отношеній, съ
такими вредными условіями жизни, которыя часто
уничтожаютъ дѣтей раньше, чѣмъ они успѣютъ за-
калиться противъ этихъ губительныхъ вліяній. Люди,

не задавленные нуждою, конечно, могли бы усвоить
себѣ то, что здорово и истинно въ этой единственной
практической системѣ воспитанія, очистивъ ея отъ
всѣхъ невѣжественныхъ примѣсей.
Предки наши, у которыхъ и характеры, и организмы
были много здоровѣе нашихъ, и которымъ совсѣмъ
была незнакома современная «скука жизни», держа-
лись именно этой естественной системы воспитанія.
Ея же держатся и тѣ просвѣщенные народы Европы,
подобные, напр., шведамъ или голландцамъ, кото-
рые до сихъ поръ сумѣли сохранить завидное рав-
новѣсіе духа и плоти и не утеряли даже въ наши
дни жизнерадостнаго взгляда на міръ Божій.
Нетерпѣніе, самомнѣніе, безмѣрная гордыня—вотъ
обычныя свойства разбалованнаго человѣка нашего
времени, дѣлающія его совершенно безсильнымъ въ
столкновеніяхъ съ жизнью. Онъ нетерпѣливъ и тре-
бователенъ не только въ своихъ себялюбивыхъ и ко-
рыстныхъ стремленіяхъ, но и въ самыхъ великодуш-
ныхъ идеалахъ своихъ, въ самыхъ горячихъ попыт-
кахъ устроить счастье другихъ. Онъ приходитъ въ
отчаяніе отъ того, что нельзя воплотить сейчасъ же,
сразу, рая на землѣ; онъ не можетъ помириться съ
мыслью, что въ каждомъ человѣческомъ устройстве
непремѣнно должны быть крупные недостатки и ошиб-
ки, что человѣчество состоитъ изъ грѣшныхъ людей,
а не изъ ангеловъ. Утопіи мои не осуществляются,
ожиданія не исполняются,—я не хочу жить или я не
позволю существовать этому скверному міру...
Стоитъ ли хлопотать о жизни, если она не можетъ
быть совершенною, если она полна пороковъ, несча-
стій, несправедливостей!...
А то наоборотъ: у меня самые роскошные вкусы,
самыя широкія требованія,—мнѣ необходимо богат-

ство, свобода наслажденія,—и вдругъ я обреченъ на
прозаическое существованіе въ скромной квартиркѣ, на
безмолвное исполненіе чужихъ приказаній, на скучный
ежедневный трудъ. Стоитъ ли опять жить? Не отврати-
теленъ ли этотъ міръ? и чѣмъ скорѣе кончится онъ,
тѣмъ лучше!
Это своего рода негодованіе капризнаго ребенка,
колотящаго кулакомъ гвоздь, на который накололся.
И все оттого, что мы съ дѣтства пріучаемъ чело-
вѣка смотрѣть на свои собственныя желанія, даже
на свои капризы, какъ на какой-то обязательный за-
конъ природы, какъ на руководящій мотивъ для по-
ступковъ всѣхъ его окружающихъ. А обратились бы
мы и обратили дѣтей своихъ къ познанію дѣйстви-
тельныхъ законовъ природы и человѣческой исторіи,
—мы бы сами убѣдились и убѣдили дѣтей своихъ
совершенно въ противномъ.
Только полнымъ незнаніемъ этихъ основныхъ за-
коновъ существованія можно объяснить себѣ пагуб-
ное заблужденіе нашего воспитанія, подготовляющаго
людей не въ терпѣливой борьбѣ съ жизнью, а къ
капризнымъ требованіямъ отъ нея.
Въ самомъ дѣлѣ, оглянитесь сознательно на окру-
жающій насъ міръ, на явленія природы, на судьбу
всего живого, вглядитесь и вдумайтесь хорошенько.
Вездѣ на первомъ мѣстѣ мы увидимъ тяжкій трудъ,
необходимость долгой и терпѣливой борьбы. Создатель
вселенной вовсе не обезпечилъ живущимъ существамъ
празднаго и бездѣятельнаго благополучія, цвѣты ко-
тораго они могли бы рвать, лежа на мягкихъ ложахъ,
не имѣя надобности даже нагнуться или протянуть
РУку.
Напротивъ того, въ самостоятельномъ достиженіи
собственными усиліями всякаго благополучія и удоб-
ства заключается все внутреннее достоинство человѣ-

ческой деятельности, вся нравственная цѣнность и
красота жизни.
Самое рожденіе человѣка, его ношеніе во чревѣ ма-
тери недаромъ уже сопряжены съ тягостями и за-
ботами всякаго рода, не даромъ требуютъ долготер-
пѣнія и твердости духа. Потомъ начинается воспи-
таніе ребенка, уходъ за его тѣлеснымъ здоровьемъ,
за его духовнымъ развитіемъ,—опять полная чаша
настойчивыхъ и усиленныхъ трудовъ, самообладанія
и терпѣнія. И этого требуетъ не только воспитаніе
человѣка, подобія Божьяго,—но даже воспитаніе ло-
шади, дерева, цвѣтка...
Вся хозяйственная дѣятельность человѣка, его поле,
фабрика, садъ,—все это сложная школа того же тер-
пѣнія, настойчивости, бдительнаго вниманія и труда.
Въ области духовныхъ интересовъ такого же упор-
наго труда, неусыпнаго вниманія, строгой послѣдова-
тельности, спокойнаго терпѣнія требуетъ всякое нрав-
ственное совершенствованіе человѣка, всякое пріобрѣ-
теніе знаній и умѣній. Даже дружба между людьми,
даже взаимная любовь жены и мужа, отца и дѣтей
создается не иначе, какъ терпѣливымъ снисхожденіемъ
къ слабостямъ другъ друга, великодушнымъ подав-
леніямъ многихъ своихъ личныхъ влеченій и твер-
достью въ испытаніяхъ... А смерть? Даже умереть,
прекратить свое существованіе человѣкъ не можетъ
безъ труда, борьбы, величайшаго терпѣнія и величай-
шей твердости духа.
Такимъ образомъ вся безъ исключенія жизнь че-
ловѣка, отъ рожденія до могилы, точно такъ же, какъ
и жизнь животнаго,—одна сплошная плетеница тя-
желыхъ трудовъ и терпѣливой борьбы.
Вотъ эту-то естественную правду, эту коренную
основу міровой жизни,—и необходимо положить крае-
угольнымъ камнемъ нашего семейняго воспитанія, не

въ видѣ, конечно, философскихъ тезисовъ, а какъ
органическую привычку, какъ безсознательное побуж-
деніе всѣхъ поступковъ ребенка. Его надо воспитать
въ трудѣ, терпѣніи и смиреніи. Гдѣ трудъ и терпѣ-
ніе,—тамъ смиреніе является само собою, какъ есте-
ственный плодъ. Заноситься, зазнаваться можетъ
только праздная фантазія, не знакомая собственными
своими ребрами и мозолями съ суровыми условіями
дѣйствительности, витающая въ созданныхъ ею же
самой эмпиреяхъ.
Смиреніе же — необходимое условіе правильныхъ
взглядовъ человѣка на жизнь и спокойно-счастливаго
настроенія. Смиреніе—вовсе не рабское чувство и не
ложится мертвящимъ камнемъ на свободные порывы
человѣческаго духа, на самостоятельность его мысли
и чувствъ. Смиреніе, напротивъ того, придаетъ твер-
дость и энергію всѣмъ духовнымъ силамъ человѣка,
ясно ограничивая предѣлы ихъ и направляя ихъ по
естественному ихъ руслу. Смиреніе не позволяетъ
человѣку возомнить себя «аки боги», не увлекаетъ
его въ безбрежный сферы ему недоступнаго, напрасно
раздражая и растрачивая его внутренній огонь, без-
плодно надрывая его силы въ погонѣ за фантасма-
горіями.
Смиреніе—это не что иное, какъ трезвое сознаніе
человѣкомъ скромнаго размѣра человѣческихъ силъ и
человѣческихъ правъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ сознаніе
всемогущества Верховной Силы, устрояющей міръ и
направляющей дѣла его.
Современный человѣкъ, подъ вліяніемъ своихъ дѣй-
ствительно изумительныхъ завоеваній и побѣдъ въ
области знанія, послѣ безчисленныхъ научныхъ от-
крытій и изобрѣтеній текущаго вѣка, зазнался и по-
терялъ голову, какъ тщеславный школьникъ, блестяще
сдавшій экзаменъ, и вообразившій, что онъ постигъ

въ своихъ ученическихъ тетрадкахъ и учебникахъ
всю глубину человѣческихъ познаній.
Не постигнувъ въ сущности ни одной основной
тайны міра, проникнувъ своею наукою только немного
глубже во внѣшнюю оболочку явленій, зазнавшійся
современный человѣкъ уже воображаетъ, что передъ
нимгв теперь открылась или по крайней мѣрѣ от-
кроется завтра таинственная завѣса, скрывавшая отъ
него до сихъ поръ внутреннія пружины бытія, и что
онъ можетъ теперь устроиться въ мірѣ безъ Бога,
безъ Высшаго Промысла, не нуждаясь болѣе въ этой
«гипотезѣ», по характерному выраженію одного изъ
свѣтилъ науки.
На мѣсто отвергнутаго всемогущества Божія не-
вольно ставится всемогущество человѣка, воплощен-
ное въ его всеобъемлющей и безконечно развиваю-
щейся наукѣ.
Эта наука должна успокоить всѣ мучительныя со-
мнѣнія человѣчества, отвѣтить на всѣ его роковые
вопросы, уяснить ему съ точностью алгебраической
формулы цѣль его жизни, устранить всѣ препятствія
къ общему счастію человѣчества и обезпечить ему
чуть не вѣчную блаженную жизнь на землѣ.
И вотъ юноша, не познавшій съ дѣтства истин-
ныхъ условій жизни, не воспитавшій въ себѣ при-
вычекъ труда, терпѣнія и смиренія, а увѣровавшій
съ налета въ мнимое всемогущество человѣка, въ
науку, будто бы владѣющую секретомъ человѣческаго
счастія,—создаетъ себѣ смѣлыя задачи, альтруисти-
ческія или эгоистическія, смотря по натурѣ, — съ
наивнымъ убѣжденіемъ, что стоитъ только ему за-
хотѣть, — и все сейчасъ будетъ; нехорошо суще-
ствующее устройство общества, — онъ завтра пере-
устроить его по своему, и все пойдетъ отлично. Напи-
шетъ сегодня законъ, основанный на идеальной спра-

ведливости, докажетъ статистически и логически не-
обходимость любви и самотверженія,—и завтра люди
переродятся: злые станутъ добрыми, глупые умными,
лѣнивые дѣятельными.
И когда на дѣлѣ никто и ничто отъ его пустыхъ
желаній и словъ не перемѣнится, мнимаго всемо-
гущества въ человѣческой наукѣ не окажется, а зло
попрежнему будетъ продолжать себѣ кишѣть на
землѣ — разочарованный фантазеръ станетъ совсѣмъ
незаслуженно проклинать .и міръ, и человѣчество, и
науку, какъ неспособные подняться изъ тьмы зла,
какъ осужденные самою природою своею на позоръ
и гибель... Стоитъ ли жить ему въ такомъ мірѣ, съ
такими людьми?.. Стоитъ ли трудиться для нихъ и даже
жалѣть о нихъ его возвышенному разуму, жаждущему
гораздо болѣе свѣтлыхъ и благородныхъ сферъ?
Таково бываетъ настроеніе разочарованныхъ иде-
алистовъ. А юноша-матеріалистъ, которыхъ, конечно,
неизмѣримо больше, чѣмъ идеалистовъ,—тотъ выра-
зитъ свое разочарованіе въ жизни осмѣяніемъ всѣхъ
альтруистическихъ принциповъ, наглымъ попраніемъ
всякаго великодушнаго чувства, всякихъ нравствен-
ныхъ обязанностей человѣка къ человѣку, самъ му-
чаясь въ то же время безцѣльностью и скукою жизни.
Правда же совсѣмъ не въ томъ. Правда не въ фан-
тазіяхъ утопистовъ, не понимающихъ законовъ жизни
и по-дѣтски гнѣвающихся на нее за то, что она не
сію минуту раскладываетъ передъ человѣчествомъ
коверъ-самолетъ и скатерку-самобранку а разрастается
постепенно и медленно, какъ могучее дерево, способ-
ное существовать цѣлые вѣка,—изъ маленькаго жо-
лудя въ широкоцвѣтущаго колосса. Правда въ томъ,
чтобы человѣкъ съ уваженіемъ, вниманіемъ, съ свѣт-
лою радостью относился къ этимъ, хотя и медлен-
нымъ, но безостановочнымъ шагамъ вѣчно разви-

вающейся жизни, сообразуя съ ними свою дѣятель-
ность и направляя ее не въ разладъ, а въ ладъ съ нею,
сознавая себя нераздѣльнымъ элементомъ ея плодо-
творнаго и прекраснаго роста; конечная цѣль этой
жизни хотя и скрыта отъ ограниченнаго разума че-
ловѣчёСкаго, но направляется премудрою и всемогу-
щею рукою, которая вездѣ проявляетъ себя чело-
вѣку и въ которую онъ поэтому не можетъ не вѣ-
рить, если окончательно не ослѣпленъ своимъ дѣт-
скимъ тщеславіемъ.
Жизнь трудна, жизнь требуетъ терпѣнія и вы-
держки— не даромъ говорится: «жизнь прожить 'не
поле перейти»;—но жизнь и хороша, жизнь полна
смысла, красоты и радости, которыя чувствуются
самымъ простымъ сердцемъ, постигаются самымъ
скромнымъ умомъ, если только это умъ и сердце
душевно здороваго человѣка, не мнящаго себя богомъ
на землѣ, самодовлѣющимъ существомъ, ни отъ кого
и ни отъ чего не зависящимъ, никому не обязаннымъ
отчетомъ въ своихъ дѣлахъ, и не воображающаго,
что для него судьба обязана была приготовить на
грѣшной темной планетѣ фантастическіе элизіумы...
Существо, рождающееся безсильнымъ жалкимъ чер-
вячкомъ, требующее долгихъ заботъ и ухода, гото-
вое при малѣйшемъ неблагопріятномъ обстоятельствѣ
разбиться или испортиться, какъ хрупкое сырое яйцо,
существо, осужденное на ограниченность и зависи-
мость во всемъ и вездѣ самымъ устройствомъ тѣла
своего, исчезающее съ лица земли, какъ листья съ
дерева въ осенній листопадъ, настолько наивно, что
можетъ воображать себя единственнымъ разумомъ,
единственнымъ сознаніемъ и единственною волею въ
той вселенной, гдѣ самая земля, на которой онъ ко-
пошится незамѣтною бактеріей, — не что иное, какъ
ничтожная темная песчинка среди миріадъ безчи-

сленныхъ міровъ... Погибнетъ, стало-быть, человѣ-
чество на своемъ шарѣ земномъ отъ какой-нибудь
геологической или метеорологической катастрофы, и
вся неизмѣримая вселенная обратится въ безполез-
ную безсмыслицу!..
Нетерпѣливые хулители жизни научились бы мно-
гому, если бы отвели на время свои взоры, прико-
ванные съ мистическимъ благоговѣніемъ къ идеаль-
нымъ перспективамъ будущаго, къ темному прош-
лому, изъ котораго сравнительно такъ недавно вышло
человѣчество, и оцѣнили бы поистинѣ исполинскіе
шаги, какіе уже успѣло совершить оно по своему
плодотворному историческому пути.
Пусть бы вспомнили они, что еще не вполнѣ
сгнили бревна свайныхъ построекъ, въ которыхъ,
подобно бобрамъ, жили люди, сидящіе теперь въ пар-
ламентахъ, несущіеся по электрическимъ дорогамъ
и бесѣдующіе съ другою частью свѣта черезъ моря
и океаны посредствомъ никому невидимаго телеграфа;
пусть бы вспомнили, что еще и теперь, рядомъ съ на-
шими высоко-цивилизованными европейскими коло-
нистами, милліоны людей ведутъ жизнь гориллы или
медвѣдя, прячась на деревьяхъ и въ пещерахъ, го-
лые, какъ звѣри, едва умѣя связывать членораздѣль-
ные звуки, питаясь сырою рыбою и сырыми ко-
реньями...
Эти картины, быть-можетъ, излечили бы ихъ отъ
малодушнаго отчаянія передъ темными сторонами
человѣческой жизни и одушевили бы ихъ на терпѣ-
ливую работу ея постепеннаго усовершенствованія;
имъ стало бы ясно, что міръ прожилъ свои самыя
тяжелыя тысячелѣтія и добился самыхъ важныхъ
завоеваній своихъ въ такихъ, повидимому, безнадеж-
ныхъ обстоятельствахъ и при такихъ, повидимому,
неодолимыхъ препятствіяхъ, сравнительно съ кото-

рыми наше настоящее есть одно свѣтлое торже-
ство и могущество... Имъ стало бы ясно, что всѣ эти
завоеванія человѣчества совершены именно терпѣли-
вою и- мужественною борьбою людей живой жизни и
живого дѣла, упорнымъ взятіемъ ими съ боя каждаго
вершка впередъ, а уже никакъ не малодушнымъ ка-
призничаньемъ нетерпѣливыхъ утопистовъ, разоча-
рованныхъ баловней судьбы.
Въ этихъ взглядахъ на темное прошлое человѣче-
ства—могучій источникъ вѣры въ его свѣтлое буду-
щее, въ силу его самостоятельнаго духа, который
хотя медленно и постепенно, но съ тѣмъ вмѣстѣ не-
удержимо одолѣваетъ враждебныя ему вліянія и
освобождается мало-по-малу отъ связывающихъ его
путъ невѣжества и зла...
Въ энергіи отдѣльныхъ личностей, въ твердомъ
дружелюбномъ союзѣ ихъ на общее дѣло исторія че-
ловѣчества почерпаетъ силы для своего движенія
впередъ, къ свѣту, правдѣ и счастію. И эту-то спо-
койную внутреннюю энергію, это-то свѣтлое братское
расположеніе человѣка къ человѣку должны всѣми
мѣрами воспитывать въ ребенкѣ семья и школа,
научая его труду, терпѣнію, смиренію во имя блага
всѣхъ, а не вызывая въ немъ искусственно, какъ
это такъ часто дѣлаютъ наши близорукіе родители и
воспитатели, самопоклоненіе и себялюбивые инстинкты
личныхъ наслажденій...
Тогда исчезла бы нетерпѣливая требовательность
сторонниковъ «прогресса вскачь», которые недовольны
ничѣмъ потому только, что не всѣ ихъ мечты и же-
ланія осуществляются сразу по щучьему велѣнію, и
которые, наполняя міръ своимъ вѣчнымъ нытьемъ и
укоризненными причитаніями, обращаютъ его въ ка-
кой-то унылый госпиталь сплошныхъ страданій и
язвъ человѣчества, откуда совсѣмъ изгнанъ радост-

ный свѣтъ солнца и веселый смѣхъ, когда-то со-
ставлявшіе незамѣнимую привлекательность жизни.
Слушая это малодушное нытье слабонервныхъ друзей
человѣчества, не умѣющихъ помочь ему ничѣмъ,
кромѣ разслабляющихъ его жалкихъ словъ, поду-
маешь иногда, что въ самомъ дѣлѣ когда-то свѣтлый
міръ обратился теперь въ мрачную темницу и что
человѣчеству не осталось впереди ничего, кромѣ бѣд-
ствій и гибели, такъ что оно въ правѣ, пожалуй, ска-
зать, какъ философъ временъ разложенія Римской
имперіи: «смерть есть единственная награда за горе
рожденія, и, лишенные счастья не родиться, неужели
мы лишены счастья уничтожиться?»
Но нѣтъ! Это больныя грезы больныхъ людей, и
прочь онѣ отъ насъ!
Станемъ воспитывать своихъ дѣтей просто, прав-
диво, спокойно, въ трудѣ, въ терпѣніи, въ смиренной
вѣрѣ въ Бога, въ братской любви къ людямъ, въ
нравственныхъ обязанностяхъ передъ людьми, — и
кошмаръ разсѣется, безсильные утописты и каприз-
ные себялюбцы, размножившіеся среди насъ въ по-
слѣднее время, станутъ рѣдкими исключеніями, а изъ
нашихъ семействъ, изъ нашихъ школъ двинется
дружною ратью здоровый молодой народъ, готовый
работать бодро и радостно, умѣющій жить и любящій
жизнь, любящій не только свое настоящее, но и прош-
лое будущее, и умиряющую мать-природу и собрата-
человѣка...