Каптерев П. Ф. Педагогическая психология. — 1914

I.
О воспріятіи и наблюденіи.
Душевная жизнь человѣка начинается состояніемъ, близкимъ
къ хаотическому, она слагается изъ разрозненныхъ, непріятныхъ
и пріятныхъ, возбужденій органическаго характера: голода, жажды,
тепла, холода, движеній, утомленія, покоя. Эти душевныя состоя-
нія суть психическій отзвукъ главнѣйшихъ жизненныхъ процес-
совъ тѣла: безъ послѣднихъ живой человѣческій организмъ не-
возможенъ, a съ ними неизбѣжны, нераздѣльны и ихъ психиче-
скіе отзвуки. Перечисленныя душевныя состоянія разрознены, обо-
соблены одно отъ другого, потому что мозгъ новорожденнаго еще
не сформировался, не закончилъ своего развитія, центры нервной
системы дѣйствуютъ весьма несовершенно, обособленіе сѣраго
вещества мозга отъ бѣлаго недостаточно, соединительныхъ воло-
конъ между существующими центрами еще нѣтъ. Человѣческій
мозгъ при развитіи человѣка далеко не такъ готовъ для настоя-
щей полной дѣятельности, какъ болѣе простые по своему строе-
нію мозги животныхъ. Двигательные и чувствительные нервы у
новорожденнаго также не вполнѣ доразвиты, —въ нервныхъ волок-
нахъ недостаточно отложено нервной мякоти (міэлина) кругомъ
осевыхъ цилиндровъ. А нервы тѣмъ лучше и совершеннѣе рабо-
таютъ, чѣмъ толще міэлиновый слой, окружающій осевые ци-
линдры. Самыя нервныя клѣтки появляются сперва безъ вѣтвей
(дендритовъ) и пріобрѣтаютъ ихъ весьма медленно и постепенно.
Протоплазма даетъ сначала отростокъ, который съ теченіемъ вре-
мени дѣлится, и въ концѣ концовъ появляется цѣлая масса тон-
чайшихъ волоконъ, расходящихся по опредѣленнымъ направленіямъ.
Способность воспринимать и передавать раздраженія и составляетъ
дѣятельность этихъ вѣтвей и окончаній. Поэтому новорожденные
первое время очень слабо видятъ; первые дни бываютъ почти
глухи, ихъ кожная и обонятельная чувствительность тупа, и лишь
•основныя вкусовыя ощущенія являются болѣе опредѣленными.
Несовершенство строенія нервной системы новорожденныхъ,
а вмѣстѣ и хаотичность испытываемыхъ ими возбужденій приво-
дятъ нѣкоторыхъ изслѣдователей къ заключенію, что первое время

жизни дѣтей есть періодъ безсознательности, господства простыхъ
и сложныхъ рефлексовъ. Говорятъ, что новорожденный, повиди-
мому, ничего не видитъ, не слышитъ, не чувствуетъ, вообще ли-
шенъ (по крайней мѣрѣ, въ первые часы и дни послѣ рожденія)
какого бы то ни было сознанія. И если, тѣмъ не менѣе, онъ обна-
руживаетъ тотчасъ же послѣ рожденія цѣлый рядъ разнообраз-
ныхъ движеній, то движенія эти слѣдуетъ признать чисто безсо-
знательнымъ Напримѣръ, дитя кривитъ при рожденіи не потому,
чтобы ему было холодно или больно, а потому, что испытываемое
имъ охлажденіе окружающей среды, грубое прикосновеніе рукъ
и т. п. раздражаютъ его кожу, каковое раздраженіе передается
центрамъ двигательныхъ и голосовыхъ органовъ и выражается
крикомъ. Это сложный рефлексъ
Подобныя утвержденія не соотвѣтствуютъ фактамъ. Наблю-
денія надъ новорожденными свидѣтельствуютъ объ ихъ различной
мимикѣ при пріятныхъ и непріятныхъ возбужденіяхъ: широкое
раскрытіе глазъ, блескъ ихъ, негромкіе довольные звуки при на-
сыщеніи и подобныхъ пріятныхъ состояніяхъ; сомкнутіе вѣкъ,
закрываніе глазъ, рѣзкіе крики, общее безпокойство при голодѣ
и другихъ непріятныхъ возбужденіяхъ. Мимика бываетъ всегда
довольно определенная, никогда не смѣшивается, т. е. никогда
непріятное раздраженіе не выражается мимикой пріятнаго и на-
оборотъ. Затѣмъ, надъ новорожденными имѣются такія наблюде-
нія: они пьютъ, на второй день по рожденіи, безъ колебанія ко-
ровье молоко, разбавленное водой, но на четвертый день уже не
хотятъ принимать его, слѣдовательно распознаютъ качество, мо-
лока. Таково наблюденіе Прейера надъ его сыномъ, сообщенное
имъ въ его извѣстной книгѣ (Die Seele des Kindes).
Если подобные факты изъ дѣтской жизни признавать только
сложными рефлексами, безъ всякаго участія сознанія, то не бу-
детъ препятствій признавать сложнымъ лишь рефлексомъ вой со-
баки и ея бѣгство, послѣ удара ея палкой, т. е. признавать пра-
вильной теорію Декарта, что у животныхъ нѣтъ души, а что они
суть сложныя машины, не чувствующія и не мыслящія. А если
такъ, то и всѣ люди, кромѣ насъ самихъ, суть машины, потому
что объ ихъ душевной жизни мы можемъ знать и судить лишь
по ея выраженію, a выраженіе душевной жизни другихъ съ виду
есть не что иное, какъ сложный рефлексъ. Слѣдовательно, душев-
1) А. Ф. Лазурскій. О развитіи воли и характера у дѣтей. Энциклоп. семейн.
воспит. и обученія. Вып. LI, стр. 8, 9. Натанъ Оппенгеймъ, Развитіе ребенка, на-
следственность и среда. Перев. подъ редакц. Игнатьева. Москва, 1913 г. Стр. 62,
68 іі др.

ная жизнь останется только у насъ, самосознающихъ и себя непо-
средственно наблюдающихъ существъ,—теорія не особенно соблаз-
нительная.
Дальнѣйшее развитіе душевной жизни человѣка совершается
такимъ путемъ: однородныя душевныя состоянія, первоначально
распадавшіяся только на пріятныя и непріятныя различной сте-
пени силы, начинаютъ опредѣляться ближе и частнѣе, съ разви-
тіемъ нервной системы выясняются качественно различныя ощу-
щенія органовъ внѣшнихъ чувствъ и внутреннихъ жизненныхъ
процессовъ нашего тѣла; эти ощущенія, сохраняя до извѣстной
степени характеръ прежнихъ пріятныхъ и непріятныхъ состояній,
съ теченіемъ времени пріобрѣтаютъ все больше и больше значеніе
познавательное, объективное, особенно ощущенія органовъ внѣш-
нихъ чувствъ; съ образованіемъ и постепеннымъ развитіемъ всѣхъ
нервныхъ центровъ и связующихъ путей между ними, такъ назы-
ваемыхъ ассоціонныхъ волоконъ, разрозненность первоначальныхъ
душевныхъ состояній уменьшается, они вступаютъ въ связь между
собою. Мало-по-малу образуются не только нервные центры, но и
душевные, такія группы пережитыхъ душевныхъ состояній, кото-
рыя получаютъ нѣкоторую устойчивость и оказываютъ притяга-
тельное дѣйствіе на новыя душевныя явленія. Теперь переживае-
мое состояніе не существуетъ уже само по себѣ, внѣ связей и
отношеній къ другимъ, теперь каждое ощущеніе и волненіе, лишь
только возникло, сейчасъ же относится къ той или другой группѣ
изъ прежде пережитыхъ душевныхъ состояній, наиболѣе близко
подходящей, наиболѣе сходной съ испытываемымъ ощущеніемъ.
Теперь мы не просто ощущаемъ пріятное состояніе при видѣ ка-
кой-либо бѣлой поверхности, a говоримъ, что это—бѣлый цвѣтъ,
не пріятность отъ какого-то звука, a говоримъ, что слышимъ го-
лосъ матери, не простое органическое безпокойство, а совершенно
опредѣленное страданіе отъ голода. Разрозненныя, обособленныя
ощущенія исчезаютъ навсегда, они, какъ только возникаютъ, сей-
часъ же соединяются съ подобными прежде бывшими, они вос-
принимаются въ ихъ среду, сочетаются съ ними (апперцепируются)
и являются представленіями. Этотъ процессъ воспріятія новаго въ
старое, сочетанія сейчасъ переживаемаго съ прежде пережитымъ
чрезвычайно важенъ, это одинъ изъ основныхъ, коренныхъ про-
цессовъ нашей духовной жизни. Онъ же лежитъ въ основѣ и на-
блюдательности, составляетъ ея сущность, сердцевину. Поэтому
мы остановимся на психологіи воспріятія.
Воспріятіе есть одинъ изъ процессовъ, наиболѣе часто встрѣ-
чающихся въ нашей душевной [жизни. Распознаваніе окружаю-

щаго есть воспріятіе. Мы признаемъ извѣстную мѣстность, улицу,,
домъ, квартиру, книгу, членовъ своего семейства и знакомыхъ
безъ подробныхъ предварительныхъ изслѣдованій, быстро, почти
мгновенно. Изъ всей совокупности признаковъ, представляемыхъ
отдѣльными существами, вещами и явленіями, мы сейчасъ замѣ:
чаемъ два—три и по нимъ отожествляемъ предметъ, т. е. сли-
ваемъ сейчасъ полученное ощущеніе съ соотвѣтствующей группой
уже существовавшихъ у насъ образовъ. Мы слушаемъ рѣчь, мы
читаемъ книгу. Въ это время мы чрезвычайно быстро совершаемъ
безчисленное множество воспріятіи: каждый отдѣльный звукъ,
каждая отдѣльная буква узнаются, т. е. отожествляются съ имѣю-
щимися представленіями этого звука и этой буквы; тотъ же про-
цессъ совершается и съ отдѣльными словами. Если рѣчь произ-
носится быстро, a чтеніе идетъ спѣшно, то мы не каждое слово
и тѣмъ болѣе, конечно, не каждый звукъ и не каждую букву
воспринимаемъ отдѣльно; мы довольствуемся тогда прочтеніемъ
или прослушаніемъ только части словъ предложенія и по нимъ
догадываемся о смыслѣ цѣлаго предложенія, Непрочтенныя или
непрослушанныя слова мы дополняемъ уже готовыми, имѣющи-
мися у насъ въ умѣ, въ той группѣ или рядѣ словъ, съ кото-
рымъ мы сочетаемъ сейчасъ прочтенныя или прослушанныя. Тамъ,
въ умѣ, существуетъ ихъ полный рядъ, а потому изъ сейчасъ
слушаемой рѣчи мы беремъ только часть, потому что и по этой
части мы хорошо понимаемъ цѣлое. Мы наблюдаемъ душевное
состояніе другого лица. Понять душевную жизнь другого мы мо-
жемъ или изъ его словъ или изъ движеній, въ которыхъ душев-
ная дѣятельность воплощается, изъ выраженія лица, глазъ и т.д.
Наблюдая человѣка съ цѣлью ознакомиться съ его душевнымъ
состояніемъ, мы, слѣдовательно, цѣлый рядъ ощущеній соединяемъ
съ цѣлымъ рядомъ образовъ, т. е. постоянно говоримъ про себя
что такое-то выраженіе лица значитъ то-то, такое-то выраженіе
глазъ соединяется съ такимъ душевнымъ настроеніемъ и т. д.
Но не только самые простые и обыденные процессы отно-
сятся къ разряду воспріятіи, высшія и сложныя формы умствен-
ной дѣятельности до извѣстной степени представляютъ собой въ
сущности осложненные типы воспріятія. Таковы научные экспери-
менты и научныя наблюденія, классификаціи, провѣрка науч-
ныхъ дедукцій, провѣрка типовъ художественнаго творчества,
операціи научнаго метода вообще.
Научный экпериментъ, равно какъ и научное наблюденіе, не-
премѣнно предполагаетъ два акта: собственно наблюденіе извѣст-
наго явленія и провѣрку этимъ наблюденіемъ имѣющихся пред-

ставленій и взглядовъ о явленіи. Научные эксперименты и наблю-
денія дѣлаются въ тѣхъ видахъ, чтобы рѣшить, правильно или
ложно составленное представленіе о предметѣ, подтверждается
оно наблюдаемыми въ немъ свойствами или нѣтъ. Конечно,
такая дѣятельность предполагаетъ уже раннѣйшія работы по изу-
ченію изслѣдуемаго явленія. Но если мы возьмемъ самое первое
наблюденіе предмета, когда еще о немъ не составлено никакого
опредѣленнаго представленія, то и въ этомъ случаѣ процессъ суще-
ственно не измѣняется. Какъ скоро мы совершаемъ наблюденіе,
то оно сейчасъ же вызываетъ дѣятельность центровъ, ряды болѣе
или менѣе соотвѣтствующихъ группъ представленій, образованныхъ
прежде, и затѣмъ возникаетъ сочетаніе этихъ группъ съ полу-
чаемымъ ощущеніемъ.
Классификація представляетъ также форму воспріятія. Клас-
сифицировать значитъ какое либо явленіе относить къ соотвѣт-
ствующей группѣ. Для этого, очевидно, необходимо наблюдать
явленіе, изучать его свойства и отношенія и имѣть представленіе
о различныхъ группахъ предметовъ, болѣе или менѣе сходныхъ
съ изучаемымъ предметомъ, имѣть представленіе объ ихъ отли-
чительныхъ чертахъ. Какъ скоро эти два условія на лицо, то и
произойдетъ процессъ сліянія даннаго предмета съ наиболѣе со-
отвѣтствующей группой, послѣ болѣе или менѣе продолжитель-
наго сравненія наблюдаемаго предмета со всѣми, въ большей или
меньшей мѣрѣ, сходными группами. Это и будетъ классификація.
Провѣрка научныхъ дедукцій и типовъ художественнаго
творчества совершается путемъ воспріятія. Ученый предлагаетъ
намъ гипотезу для объясненія извѣстныхъ явленій, художникъ
даетъ намъ типическое изображеніе нѣкотораго вида людей, на-
правленія общественной дѣятельности. Правильна ли ученая ги-
потеза, правдивъ ли художественный типъ? Для рѣшенія такихъ
вопросовъ мы должны произвести повѣрку, мы должны прики-
нуть или примѣрить на данные типъ и гипотезу цѣлый рядъ под-
ходящихъ отдѣльныхъ явленій и смотрѣть, укладываются ли они
въ данной мѣркѣ или нѣтъ. Если теорія хорошо объясняетъ из-
вѣстныя явленія, a типъ хорошо выражаетъ извѣстныя направле-
нія общественной жизни, то происходитъ сліяніе ряда отдѣль-
ныхъ фактовъ съ гипотезой или типомъ, гипотеза превращается
въ научную теорію или законъ, a типъ становится нарицатель-
нымъ именемъ выраженныхъ въ немъ фактовъ; если же нѣтъ, то
они разъединяются, гипотеза|и типъ отбрасываются, какъ ложные,
и остаются только одни отдѣльные факты, ожидая новаго объяс-
ненія въ видѣ новой гипотезы или новаго типа.

Наконецъ, истинно научный методъ предполагаетъ процессъ
воспріятія. Научный методъ не есть ни дедукція, ни индукція, но
сочетаніе той и другой въ одинъ сложный методъ. Моменты та-
кого метода можно указать слѣдующіе: индуктивное изслѣдова-
ніе, лежащее въ основѣ всего процесса; дедуктивный выводъ на
основаніи индуктивныхъ данныхъ; провѣрка дедукціи наблюдені-
емъ, опытомъ или достовѣрнымъ свидѣтельствомъ. Каждый [изъ
поименованныхъ трехъ моментовъ вполнѣ необходимъ въ истинно
научномъ методѣ, a методъ въ такомъ видѣ, на первой и третьей
ступени своего развитія, неизбѣжно включаетъ въ себя и про-
цессъ воспріятія, хотя кромѣ воспріятія здѣсь совершаются и
другіе процессы.
Скорость совершенія процесса воспріятія бываетъ различна,
то весьма значительна, то незначительна. Причины, отъ которыхъ
зависитъ различіе въ быстротѣ воспріятія, заключаются въ боль-
шей или меньшей степени знакомства съ воспринимаемымъ пред-
метомъ и въ степени сложности процесса воспріятія. Чѣмъ зна-
комѣе воспринимаемый предметъ, тѣмъ быстрѣе и вѣрнѣе про-
исходитъ сліяніе сейчасъ получаемыхъ ощущеній съ прежними
сходными представленіями, пока дѣло не дойдетъ до полной ме-
ханичности отожествленія или непосредственности наблюденія;
чѣмъ менѣе знакомъ намъ предметъ, тѣмъ медленнѣе и труднѣе
совершается его воспріятіе. Читая, мы какъ будто совсѣмъ не
уподобляемъ встрѣчающіяся буквы прежде нами видѣннымъ, да
и заняты собственно не разсматриваемъ буквъ, a вниканіемъ въ
смыслъ читаемаго. Но на самомъ дѣлѣ разсматриваніе буквъ
совершается, совершается и отожествленіе ихъ, иначе невозможно
было бы и самое чтеніе, только процессъ, вслѣдствіе привычки,
совершается очень быстро, нерѣдко съ значительнымъ пропускомъ
буквъ и даже цѣлыхъ словъ, каковые пропуски пополняются имѣю-
щимися наготовѣ ассоціаціями. Учащійся читать отожествляетъ
буквы очень медленно и очень часто неправильно, вслѣдствіе
чего и ошибается въ чтеніи. Встрѣчаясь съ знакомымъ каждый
день, мы не думаемъ задаваться вопросомъ: да это лицо дѣй-
ствительно ли есть нашъ знакомый? Но не видавъ этого знако-
маго нѣсколько лѣтъ и снова встрѣтившись съ нимъ, мы иногда
замѣчаемъ: да онъ ли это? Онъ такъ измѣнился, что его трудно
узнать. Въ одномъ случаѣ отожественіе совершается легко и бы-
стро, въ другомъ съ препятствіями и медленно.
Другая причина, отъ которой зависитъ быстрота воспріятія,
есть большая или меньшая сложность процесса воспріятія. Вос-
пріятіе можетъ имѣть различную степень сложности, отъ дѣятель-

ности сравнительно простой и нетрудной оно можетъ подниматься
до процесса весьма запутаннаго и многосложнаго, включающаго
въ себя и собственно ощущенія и высшія формы умственной
жизни. Сложность процесса воспріятія можетъ обусловиться двумя
обстоятельствами: или тѣми ощущеніями, которыя классифируются
въ воспріятіи, или тѣми группами образовъ, къ которымъ надоб-
но отнести соотвѣтствующее ощущеніе. Воспринимаемое ощуще-
ніе можетъ быть единичнымъ или можетъ представлять цѣлый
рядъ ощущеній. Мы разсматриваемъ, напр., розовый цвѣтъ какой
либо ткани и отожествляемъ этотъ цвѣтъ съ прежде по-
лученными ощущеніями такого же цвѣта. Въ данномъ случаѣ
воспринимаемое ощущеніе единично и времени на воспріятіе
ощущенія тратится немного. Мы приглядываемся къ довольно
обширной мѣстности, въ которую мы попали случайно, сбившись
съ пути. Были мы когда либо здѣсь или нѣтъ? И вотъ мы при-
глядываемся, есть ли здѣсь вправо маленькая рѣчка, дѣлающая
довольно крутые повороты, недалеко отъ одного изъ ея поворо-
товъ есть ли небольшой холмъ, покрытый мелкимъ кустарни-
комъ, влѣво есть ли полуразвалившаяся хижина и т. д. Въ этомъ
второмъ случаѣ воспринимаемыя ощущенія составляютъ цѣлый
рядъ и, очевидно, воспріятіе ихъ потребуетъ большаго количества
времени, чѣмъ въ первомъ случаѣ.
Воспринимаемое ощущеніе можетъ замедлять процессъ вос-
пріятія еще и тѣмъ, что тѣ признаки, по которымъ узнается ощу-
щеніе, могутъ быть измѣнчивыми, то появляться, то исчезать, то
обнаруживаться въ большей мѣрѣ, то въ меньшей. Съ подоб-
ными условіями приходится очень часто встрѣчаться ученому
экспериментатору, вслѣдствіе чего точная экспериментація и пред-
ставляетъ значительныя трудности.
Что касается тѣхъ группъ представленій, въ которыя мы
воспринимаемъ извѣстное ощущеніе, то и онѣ могутъ имѣть весьма
различную степень сложности. При воспріятіи наша задача мо-
жетъ состоять въ томъ, чтобы отнести какой либо предметъ къ
какой либо очень широкой группѣ предметовъ, къ большому
классу вещей, имѣющему, на основаніи логическихъ законовъ,
немного чертъ въ своемъ содержаніи и потому допускающему
ошибку и затрудненіе только въ рѣдкихъ случаяхъ; или же за-
дача состоитъ въ томъ, чтобы отнести вещь къ какому либо
виду, частной группѣ вещей, имѣющей въ своемъ содержаніи
много чертъ и потому представляющей значительныя затрудненія
процессу воспріятія. Большая разница отвѣтить на вопросъ: это
животное собака или не собака?—отнести вещь къ обширной

группѣ вещей—или: это животное пудель или не пудель?—отнести
вещь къ меньшей группѣ, съ большимъ содержаніемъ. Точно
также: этотъ человѣкъ европеецъ или не европеецъ? французъ
или не французъ?
Въ воспріятіи ощущенія и прежній душевный опытъ всту-
паютъ во взаимоотношеніе. Что же каждое изъ нихъ выигрываетъ
отъ такого взаимоотношенія, какимъ измѣненіямъ подвергается?
Разсмотримъ прежде всего, какъ измѣняется ощущеніе въ вос-
пріятіи.
Ощущеніе въ воспріятіи дополняется. Каждый изъ окружа-
ющихъ насъ предметовъ, каждое явленіе представляетъ сово-
купность множества признаковъ, неопредѣленнаго ихъ числа. Но
признавая окружающее, мы довольствуемся въ отдѣльныхъ слу-
чаяхъ наблюденіемъ одного, двухъ признаковъ и по нимъ сли-
ваемъ ощущеніе съ цѣлою совокупностью признаковъ. Глядя на
различныя постройки, мы говоримъ: это—церковь, это - дворецъ,
это—тюрьма, это школа. Съ каждымъ изъ перечисленныхъ на-
званій мы соединяемъ массу различныхъ признаковъ, различныхъ
представленій, каждое изъ перечисленныхъ словъ предполагаетъ
богатое содержаніе. А что мы видимъ, что ощущаемъ? Мы ви-
димъ только цвѣтъ, форму и величину какихъ-то зданій и больше
ничего. Цвѣтъ, форма и величина ихъ различны, но въ этой раз-
ности нѣтъ никакого другаго содержанія, никакихъ другихъ при-
знаковъ. А между тѣмъ, называя одно зданіе церковью, дру-
гое— дворцемъ, третье-тюрьмой и т. д., мы мыслимъ не только
цвѣтъ, форму и величину зданія, но и множество другихъ при-
знаковъ, осязательныхъ, мускульныхъ, слуховыхъ, обонятельныхъ,
десять, двадцать, можетъ быть, болѣе. Откуда же берутся эти
добавочные признаки? Изъ соотвѣтствующихъ группъ образовъ
раньше нами сформированныхъ, къ которымъ мы пріурочиваемъ
данныя ощущенія. Давъ своимъ скуднымъ зрительнымъ ощуще-
ніямъ такое названіе, мы воспринимаемъ ихъ сейчасъ же въ
соотвѣтствующія группы ранѣе созданныхъ образовъ, и, вслѣд-
ствіе этого, восполняемъ ихъ прежде извѣстными намъ чертами,
прибавляемъ имъ содержанія въ десять, въ двадцать, можетъ
быть, во сто разъ больше, чѣмъ сколько сейчасъ замѣчаемъ въ
нихъ. Было бы въ высшей степени вредно для нашего развитія,
если бы мы каждый предметъ вынуждены были переизслѣдовать
цѣликомъ при каждомъ новомъ воспріятіи его, это чрезвычайно
замедлило бы наше развитіе. Въ разговорѣ, въ чтеніи, въ наблю-
деніи, особенно совершаемыхъ бѣгло, поспѣшно, торопливо, мы
довольствуемся замѣчаніемъ небольшей части признаковъ пред-

мета, а остальную, большую, часть дополняемъ отъ себя. Даже
когда намъ сообщаютъ что либо новое, то и новое мы усвояемъ
и восполняемъ съ помощію стараго и старымъ. Когда намъ
описываютъ новое животное или растеніе, то мы сейчасъ же ум-
ственно сопоставляемъ его съ прежде намъ извѣстными и нахо-
димъ черты сходства и различія. Наблюдая, учась, воспринимая
новыя впечатлѣнія, мы не столько новымъ пополняемъ старое,
сколько, наоборотъ, старымъ дополняемъ новое, старыя впечат-
лѣнія даютъ гораздо больше новому впечатлѣнію, чѣмъ сколько
сами берутъ отъ него. И такое взаимоотношеніе между старыми
и новыми впечатлѣніями совершенно необходимо. Прежнія пред-
ставленія заключаютъ въ себѣ всю сумму опыта, и представленія
пространства и времени, и массу конкретныхъ представленій, и
разнообразныя идеи, новое же ощущеніе есть только капля, ко-
торая, соединяясь съ прежнимъ опытомъ, и тонетъ въ этомъ
морѣ, конечно, сама давая нѣчто морю.
Извѣстный нѣмецкій психологъ и лингвистъ Лацарусъ раз-
сказалъ о себѣ, что ему приходилось разсматривать, въ теченіе
нѣкотораго времени, очень пристально простыми глазами раз-
личныя мелкія начертанія и тонкія ткани, искусственныя и при-
родныя. Изображеніе, пріобрѣтенное такимъ путемъ, было весьма
опредѣленно. Затѣмъ, онъ разсматривалъ тотъ же самый пред-
метъ въ микроскопъ и открывалъ въ тканяхъ многія новыя
черты, которыхъ дотолѣ не видѣлъ. Если, потомъ, онъ опять
смотрѣлъ на предметъ простымъ глазомъ, то замѣчалъ и тѣ
черты, которыя прежде не были видны простымъ глазомъ, а были
узнаны только съ помощью микроскопа. Очевидно, возникшій
вновь, съ помощью микроскопа, воспринимающій зрительный
центръ сдѣлалъ наблюденіе простымъ глазомъ болѣе тонкимъ.
Подобныхъ фактовъ мы имѣемъ много о различнаго рода спеціа-
листахъ, тупыхъ ко всѣмъ впечатлѣніямъ, не касающимся спеці-
альнаго предмета ихъ занятій, и тонко и отчетливо наблюдаю-
щихъ и воспринимающихъ предметы своей спеціальности. Извѣстно,
напримѣръ, что нерѣдко музыканты, почти совершенно оглохнувъ,
будучи не въ состояніи понимать разговоръ другихъ даже при
сильномъ крикѣ, хорошо слышатъ самый тихій музыкальный тонъ.
Итакъ, воспріятіе есть часто врагъ точнаго, безпристрастнаго на-
блюденія, но нерѣдко и помогаетъ наблюденію, изощряетъ нашу
спеціальную воспріимчивость сообразно съ тѣмъ или другимъ
воспринимающимъ центромъ; значитъ, нужно умѣть ею пользо-
ваться при наблюденіи.
Ощущеніе въ воспріятіи исправляется. Когда мы читаемъ

книгу, напечатанную неправильно, то при чтеніи мы исправляемъ
опечатки, произносимъ слова правильно, иногда же вовсе и не за-
мѣчаемъ опечатокъ. Очевидно, такое исправленіе опечатокъ со-
вершается въ силу прежнихъ многочисленныхъ правильныхъ вос-
пріятіи словъ. Стоя на одномъ концѣ длинной и прямой улицы
или аллеи, мы видимъ, какъ дома или деревья противоположнаго
конца все ближе и ближе сходятся между собою и, наконецъ,
вмѣсто двухъ параллельныхъ рядовъ, образуютъ одинъ рядъ. Но
мы, наученные опытомъ, знаемъ, что это только намъ кажется, что
на самомъ дѣлѣ ряды домовъ или деревьевъ остаются и на про-
тивоположномъ концѣ столь же далекими другъ отъ друга, какъ
и на томъ, на которомъ мы стоимъ. И если бы на самомъ дѣлѣ
оказалось, что тамъ, далеко отъ насъ, деревья или дома дѣйст-
вительно сошлись, то мы этому очень удивились бы. Въ безвод-
ныхъ пустыняхъ и степяхъ утомленные путники иногда недалеко
отъ себя видятъ большія озера, рѣки и на ихъ берегахъ цвѣтущіе
города. Но опытные путешественники не обманываются этими
видѣніями, они знаютъ, что и вода и города только кажущіеся, а
не дѣйствительные.
Какимъ измѣненіямъ подвергается въ воспріятіяхъ прежній
душевный опытъ? Съ нимъ въ процессѣ воспріятія совершается
тоже самое, что и съ ощущеніями, т. е. онъ дополняется и .ис-
правляется.
Наши представленія объ окружающихъ насъ явленіяхъ скла-
дываются постепенно, очень часто бываетъ, что наше знаніе ка-
кого либо предмета расширяется въ теченіе всей .нашей жизни.
Какимъ образомъ происходитъ расширеніе нашихъ знаній? Чрезъ
наростаніе матеріала, относящагося къ сферѣ извѣстнаго пред-
мета, черезъ увеличеніе наблюденій, экспериментовъ, чрезъ полу-
ченіе вообще новыхъ ощущеній. Выше мы назвали отдѣльное
новое ощущеніе, присоединяющееся ко всей совокупности преж-
няго опыта, каплей, тонущей въ морѣ. Но нужно помнить, что
безчисленное множество капель, соединяясь между собою, можетъ
образовать море. Капли—ощущенія, приливающія постоянно въ
одномъ направленіи, могутъ значительно измѣнить, наконецъ, море
опыта. По пословицѣ, и капля, падая постоянно, долбитъ камень.
Конечно, мы можемъ расширять свои знанія и такимъ путемъ, что
постараемся изъ собраннаго уже матеріала извлечь всѣ возмож-
ныя слѣдствія, сдѣлать всѣ выводы, которыхъ прежде мы недѣ-
лали, не смотря на то, что владѣли тѣмъ же матеріаломъ. Но
такое, чисто логическое, расширеніе нашего знанія, взятое въ своемъ
чистомъ видѣ, безъ всякой примѣси новаго матеріала въ видѣ

новыхъ ощущеній, очень ограничено по своему объему. Новый
выводъ дѣлается обыкновенно тогда, когда къ прежнему матеріалу
присоединяется нѣчто новое, хотя бы и не очень значительное само
по себѣ. Да и на самый выводъ мы обыкновенно наталкиваемся
какимъ либо наблюденіемъ, которое можетъ и не представляться
особенно новымъ, но почему нибудь поразило насъ, дало тол чекъ
нашей мысли и вмѣстѣ новый оборотъ нашимъ идеямъ, новую
группировку. Говорятъ, что Ньютонъ пришелъ къ мысли о все-
мірномъ тяготѣніи, глядя на падающее съ яблони яблоко. Не въ
первый разъ, конечно, онъ видѣлъ это явленіе, оно было ему хо-
рошо знакомо раньше, но тѣмъ не менѣе толчекъ, приведшій мысль
Ньютона къ закону всемірнаго тяготѣнія, былъ данъ наблюде-
ніемъ явленія, хотя бы и знакомаго. Но пусть мыслитель, путемъ
чисто логическаго разсужденія, пришелъ къ новымъ выводамъ изъ
матеріала, которымъ онъ владѣлъ давно; выводы надобно провѣ-
рить, справедливы ли они, сообразны ли съ фактами. Слѣдова-
тельно, въ концѣ концовъ, наши знанія настоящимъ, твердымъ об-
разомъ расширятся только тогда, когда къ имѣющемуся запасу
присоединятся ощущенія или новыя или если и прежнія, то провѣ-
ренныя, тщательныя, вполнѣ сообразныя съ извѣстными началами.
Одновременно съ расширеніемъ прежняго знанія происходитъ
и исправленіе его. Въ нашихъ первоначальныхъ представленіяхъ
о вещахъ бываетъ очень много несоотвѣтствующаго самимъ ве-
щамъ, первоначальное міровоззрѣніе есть міровоззрѣніе фантасти-
ческое или миѳологическое. Мы приходимъ къ болѣе правильному
взгляду на вещи только путемъ непрерывной поправки: получая
постоянно новыя впечатлѣнія отъ вещей, мы и волей и неволей
сравниваемъ эти У ощущенія съ имѣющимися представленіями о ве-
щахъ и, замѣчая недостаточность своихъ представленій, исправля-
емъ ихъ, согласно съ новымъ опытомъ. Процессъ поправки тя-
нется всю жизнь, мыслящій старикъ найдетъ въ своихъ представ-
леніяхъ много такого, что требовало бы капитальной поправки.
Непрерывно исправлять ошибки своихъ представленій, постоянно
работать надъ своимъ умственнымъ самоусовершенствованіемъ—
одна изъ существенныхъ задачъ нашей умственной дѣятельности.
Человѣкъ, пришедшій къ сознанію, что его свѣдѣнія и достаточно
полны и достаточно правильны, такъ что не нуждаются ни въ рас-
ширеніи, ни въ исправленіи, такой человѣкъ умственно уже омерт-
вѣлъ и долженъ быть вычеркнутъ изъ списка лицъ, живущихъ
умственною жизнью.
Итакъ воспріятіе такой процессъ, въ которомъ всѣ элементы
умственнаго развитія вступаютъ въ живой и плодотворный союзъ

для созданія болѣе высокихъ и твердо обоснованныхъ результа-
товъ умственнаго труда, въ которомъ разнообразныя данныя вза-
имно дополняются и контролируются, вслѣдствіе чего умственная
жизнь и достигаетъ возможнаго для нея расцвѣта.
Процессъ воспріятія можетъ совершаться правильно и не-
правильно. Если настоящее ощущеніе сливается съ той группой
образовъ, къ которой оно дѣйствительно принадлежитъ, то вос-
пріятіе совершилось вполнѣ правильно; но, по разнымъ причи-
намъ, ощущеніе можетъ слиться не съ той группой образовъ, къ
которой принадлежитъ, a съ какой либо другой, болѣе или менѣе
ему соотвѣтствующей, и тогда произойдетъ неправильное воспрія-
тіе. Неправильное воспріятіе есть иллюзія.
Часто на иллюзіи смотрятъ какъ на явленія болѣзненныя,
не нормальныя, и относятъ ихъ къ области патологіи. Но нѣтъ
ничего болѣе обычнаго и распространеннаго въ нашей душевной
жизни, какъ иллюзія, и въ тоже время вполнѣ естественнаго и
нормальнаго. Мы постоянно подвергаемся иллюзіямъ, каждую ми-
нуту живемъ среди иллюзій и избавиться отъ нихъ не имѣемъ
возможности. Когда мы одного человѣка принимаемъ за другого,
знакомое мѣсто за незнакомое и наоборотъ, сѣрый цвѣтъ за бѣ-
лый, лицемѣріе за искренность и т. д., мы подвергаемся иллю-
зіямъ.
Причины и виды иллюзій различны. Такъ какъ воспріятіе
слагается изъ двухъ моментовъ: ощущенія и прежняго опыта, то
и причины иллюзій могутъ лежать или въ ощущеніяхъ или въ
прежнемъ опытѣ. Разсмотримъ, какимъ образомъ ощущенія мо-
гутъ порождать иллюзіи и какимъ образомъ прежній опытъ.
Характеръ ощущенія опредѣляется характеромъ внѣшняго
возбужденія и качествомъ воспринимающаго возбужденіе органа.
Причина иллюзіи и можетъ корениться въ этихъ двухъ обстоя-
тельствахъ.
Внѣшнее раздраженіе очень часто бываетъ слабымъ, что за-
трудняетъ правильное воспріятіе его. Мы слышимъ звукъ, кото-
рый доносится къ намъ издалека. По слабости звука, мы не мо-
жемъ опредѣлить, кѣмъ издается этотъ звукъ, живымъ суще-
ствомъ или инструментомъ, выражаетъ онъ отчаяніе или радость.
Мы выбираемъ одно изъ предположеній, по нашему мнѣнію, наи-
болѣе сообразное съ фактомъ и нерѣдко жестоко ' ошибаемся. Мы
видимъ вдали или въ полумракѣ какой либо предметъ, очертаній
котораго не можемъ хорошо разсмотрѣть; мы предполагаемъ, что
видимъ такой то предметъ, кошку, а на дѣлѣ оказывается совер-
шенно другой, собака. Поэтому органы, получающіе наиболѣе

сильныя и отчетливыя впечатлѣнія, служатъ рѣже источникомъ
иллюзій, чѣмъ органы, получающіе возбужденія обыкновенно сла-
быя и не вполнѣ раздѣльныя. Запахи гораздо легче и чаще не-
правильно воспринимаются, чѣмъ цвѣта.
Впечатлѣніе можетъ отличаться большою сложностью, такъ
что характерность составляющихъ его элементовъ можетъ
скрываться, распознаваніе ихъ затрудняется, вслѣдствіе чего и
воспріятіе часто бываетъ неправильнымъ. Мы видимъ предъ со-
бой двухъ человѣкъ, о которыхъ намъ сказано, что одинъ изъ
нихъ французъ, а другой нѣмецъ. Спрашивается теперь: который
же изъ нихъ нѣмецъ и который французъ? Признаковъ, характе-
ризующихъ каждый типъ, такъ много, они такъ перепутываются
между собою и, сочетаясь въ отдѣльныхъ индивидуумахъ, такъ
сглаживаются, что трудно вполнѣ рѣшительно отвѣтить на вопросъ*
Искуснымъ подборомъ различныхъ впечатлѣній пользуются
въ художествахъ, чтобы вызвать въ зрителяхъ нужную иллюзію*
подборомъ цвѣтовъ, тѣней, соразмѣрностью разстоянія, надлежа-
щимъ освѣщеніемъ, постановкой и т, д. Таковы живопись и деко-
ративное искусство, заставляющія насъ видѣть тѣла тамъ, гдѣ на
самомъ дѣлѣ существуютъ только плоскости, различно раскра-
шенныя.
Причина иллюзіи можетъ корениться въ органѣ, подвергаю-
щемся дѣйствію впечатлѣнія. Наши органы владѣютъ чувствитель-
ностью въ опредѣленныхъ границахъ. Какъ скоро эти границы
нарушаются, впечатлѣніе оказывается или слишкомъ слабымъ или
слишкомъ сильнымъ, и оно сейчасъ же воспринимается непра-
вильно. Къ такимъ особеннымъ случаямъ мы прилагаемъ свои
обычныя нормы, вслѣдствіе чего и выходитъ ошибка. Напримѣръ,
въ опредѣленныхъ частяхъ тѣла отъ двухъ ножекъ циркуля, раз-
двинутыхъ на опредѣленное разстояніе, получается, вслѣдствіе
ограниченности чувствительности нашей кожи, одно впечатлѣніе;
если рядомъ поставлены двѣ поверхности: свѣтлая и темная, то
свѣтлая неизбѣжно будетъ казаться свѣтлѣе, чѣмъ какова она
есть на самомъ дѣлѣ; вслѣдствіе ограниченной чувствительности
нашего глаза, мы не замѣчаемъ въ здоровомъ глазѣ, такъ назы-
ваемыхъ, „летающихъ мухъ", двойныхъ изображеній при обыкно-
венномъ смотрѣніи двумя глазами и т. д. Всѣ подобныя иллюзіи
могутъ быть названы иллюзіями не въ собственномъ смыслѣ, по-
тому что онѣ возникаютъ вслѣдствіе основного устройства нашего
организма и побороть эти иллюзіи мы не въ силахъ. Тоже самое
слѣдуетъ сказать и про всѣ случаи локализаціи ощущеній. Ощу-
щенія совершаются въ центрахъ нервной системы, а мы обыкно-

венно выносимъ ихъ на периферіи тѣла и здѣсь локализируемъ.
Иначе поступать мы не можемъ, это иллюзія непреодолимая, обу-
словленная строеніемъ нашего организма.
Часто причиной иллюзіи служитъ измѣнчивость чувствитель-
ности нашихъ органовъ, ихъ особенная тупость или острота, при
различныхъ положеніяхъ. Если, напримѣръ, мы одну руку погру-
зимъ въ холодную воду, а другую въ горячую и затѣмъ обѣ івъ
тепловатую, то одна и та же вода одновременно будетъ казаться
и теплой и холодной. Въ различныхъ болѣзненныхъ состояніяхъ
часто встрѣчаются и повышеніе и пониженіе чувствительности*
которыя продолжаются иногда довольно значительное время и та-
кимъ образомъ составляютъ въ нѣкоторой степени уже постоян-
ное свойство нашего организма. Таковы гиперестезія (повышенная
чувствительность) и анестезія (подавленная чувствительность).
Формы душевной жизни, развившіяся изъ ощущеній, также
часто служатъ источникомъ иллюзій. Въ нихъ, какъ источники
иллюзій, мы можемъ отличать болѣе или менѣе постоянныя на-
строенія и быстро измѣняющіяся состоянія.
Къ числу устойчивыхъ источниковъ иллюзій въ психологиче-
скомъ отношеніи нужно отнести постоянный складъ мысли и за-
нятій и господствующія чувствованія. Если человѣкъ постоянно
занимается однимъ какимъ либо спеціальнымъ предметомъ, то
естественно, что въ его сознаніи неизмѣнно присутствуютъ группы
представленій только извѣстнаго рода. Эти представленія и стре-
мятся сочетаться съ каждымъ новымъ ощущеніемъ. Поэтому каж-
дый спеціалистъ смотритъ на всѣ явленія съ своей особой точки
зрѣнія, воспринимаетъ ощущенія только въ опредѣленные круги
представленій. Покажите одну и ту же вещь ботанику, зоологу,
живописцу, ремесленнику, торговцу и каждый выскажетъ о вещи
что либо свое, особенное, свойственное обычному кругу его пред-
ставленій и интересовъ. А это и будетъ значить, что каждый изъ
нихъ сочеталъ полученное ощущеніе съ специфической группой
образовъ. Отсюда до настоящей иллюзіи одинъ шагъ. По разсказу
Гельвеція, приводимому Кантомъ, одна дама смотрѣла въ теле-
скопъ на луну и увидала тамъ тѣни двухъ влюбленныхъ. Свя-
щенникъ, который смотрѣлъ вслѣдъ за ней, сказалъ: „нѣтъ, ma-
dame, это не влюбленные, a двѣ башни на одномъ соборѣ" l).
Постоянное опредѣленное настроеніе чувства даетъ тотъ же ре-
зультатъ: человѣкъ боязливый во всемъ видитъ страшное, песси-
мистъ дурное, человѣкъ веселый и легкомысленный никакъ не
1j. Kant, Anthropologie, erster Theil, стр. 31.

можетъ отнестись къ серьезной вещи надлежащимъ образомъ и
т. д. Во время пожара въ хрустальномъ дворцѣ, въ Лондонѣ, зи-
мой 1866 1867 гг., когда всѣ животныя были уничтожены огнемъ,
составилось почему-то мнѣніе, что шимпанзе успѣлъ убѣжать изъ
своей клѣтки. Въ этомъ убѣжденіи глаза всѣхъ обратились къ
крышѣ, и всѣ увидѣли несчастное животное, прижавшееся къ ней
и дѣлавшее отчаянныя усилія, чтобы взобраться на одну изъ же-
лѣзныхъ перекладинъ. Нечего и говорить, что за нимъ слѣдили
съ живѣйшимъ участіемъ и даже „замираніемъ сердца", какъ со-
общали газеты. На самомъ же дѣлѣ оказалось, однако, что ника-
кого шимпанзе здѣсь не было, и что предметомъ всѣхъ нѣжныхъ
чувствъ былъ изорванный кусокъ парусины, лохмотья котораго
расположились такъ, что воспроизводили, для настроеннаго во-
ображенія, туловище, ноги и руки обезьяны 2). Вліяніе устойчи-
ваго настроенія мысли и чувства на возникновеніе иллюзій пре-
красно изображено Сервантесомъ въ Донъ Кихотѣ. Донъ Кихотъ,
начитавшійся рыцарскихъ романовъ, образовалъ въ себѣ прочный
строй мысли и чувства въ духѣ рыцарства и въ это своеобразное
міровоззрѣніе воспринималъ всѣ, даже самыя обыденныя, впеча-
тлѣнія, вслѣдствіе чего и получалась масса курьезныхъ иллюзій:
деревню онъ принималъ за замокъ, мельницу за великановъ, стадо
барановъ за рыцарей, съ которыми и вступалъ въ бой, не смотря
на то, что его оруженосецъ кричалъ ему: „клянусь Богомъ! Вы,
ваша милость, нападаете на барановъ".
Летучія, быстро проходящія, психическія состоянія также часто
могутъ служить причиной иллюзій, какъ, напримѣръ, волненія страха,
ожиданія, подозрительность, простая разсѣянность и невниматель-
ность, соединяющіяся съ отсутствіемъ точнаго наблюденія пред-
мета, причемъ одинаковое настроеніе многихъ лицъ можетъ выз-
вать одинаковую иллюзію. Лацарусъ (въ Журналѣ народной пси-
хологіи и лингвистики, V т.) приводитъ слѣдующій разсказъ
англійскаго писателя Мура : весь экипажъ одного корабля однажды
ночью былъ испуганъ привидѣніемъ повара, незадолго передъ тѣмъ
умершаго. Всѣ ясно видѣли, какъ онъ шелъ по водѣ, прихрамы-
вая особеннымъ образомъ, отличавшимъ его всегда, такъ какъ у
него одна нога была короче другой. Поваръ, узнанный такимъ
образомъ всѣми, на разсвѣтѣ оказался обломкомъ стараго разби-
таго корабля. Очевидно, впечатлѣніе недавней смерти повара и
покачиванье обломка на волнахъ, нѣсколько напоминавшее хро-
моту повара, вызвало эту иллюзію. Болѣе быстро измѣняющіяся
2) Карпентеръ. Основ, физіологія ума. T. I, стр. 179.

психическія состоянія могутъ вызвать иллюзію. Когда мы смот-
римъ на облака, лунныя пятна, отдаленныя скалы съ цѣлью отыс-
кать въ нихъ какой либо образъ, какую либо форму, то въ одинъ
моментъ мы видимъ одинъ образъ, въ другой—другой, a тамъ
третій, четвертый и т. д. Въ той мѣрѣ, какъ измѣняются въ на-
шемъ сознаніи представленія, измѣняется и форма облаковъ, лун-
ныхъ пятенъ, скалъ. Мечта, капризъ имѣетъ въ возникновеніи
такихъ иллюзій большое значеніе.
Особенно большое значеніе для возникновенія иллюзій имѣетъ
чувствованіе ожиданія. Подъ вліяніемъ ожиданія каждому при-
ходится пережить тысячи иллюзій. Ожиданіе въ томъ и состоитъ,
что у насъ въ сознаніи имѣется вполнѣ наготовѣ опредѣленное
представленіе или группа представленій и мы знаемъ, что скоро,
можетъ быть сейчасъ, мы испытаемъ такое ощущеніе, которое
однородно съ представленіемъ и потому должно съ нимъ слиться.
Естественно, что въ каждомъ ощущеніи, получаемомъ въ это
время, мы видимъ ожидаемое, и такъ какъ въ ощущеніи легко
можетъ быть нѣчто, дѣйствительно сходное съ имѣющимся на-
готовѣ въ сознаніи представленіемъ, то актъ сліянія и происходитъ,
вслѣдствіе чего и возникаетъ иллюзія.
Если предложить кому нибудь сначала взглянуть на два пред-
мета не одинаковой величины, но равнаго вѣса, a затѣмъ попро-
сить его путемъ поднятія опредѣлить, который изъ нихъ тяжелѣе,
то обыкновенно переоцѣнивается тотъ предметъ, который больше,
такъ какъ большая величина побуждаетъ ожидать и большаго
вѣса.—Производился такого рода опытъ: подбрасывали мячъ 3
или 4 раза, a затѣмъ дѣлали видъ, будто его подбросили еще разъ.
Изъ 165 дѣтей, присутствовавшихъ при этомъ опытѣ, 78 отвѣтили,
что они видѣли, какъ мячъ поднялся кверху и исчезъ. Бинэ и
Анри давали испытуемымъ лицамъ нѣсколько бутылокъ и увѣряли,
что бутылки пахнутъ чуть-чуть розами, ванилью и. т. д., a затѣмъ
предлагали опредѣлить ихъ запахъ. На самомъ дѣлѣ, запахъ былъ
только у одной бутылки, но изъ восьми лицъ только одно не под-
далось вліянію внушенія і).
Въ иллюзіи и вообще въ воспріятіи присутствуютъ оба эле-
мента, необходимые для совершенія процесса : переживаемыя сей-
часъ ощущенія и прежній душевный опытъ. Но степень участія
этихъ элементовъ бываетъ очень различна. Вообще можно ска-
зать, что чѣмъ меньше участвуетъ въ воспріятіи ощущеніе, тѣмъ
легче оно можетъ сдѣлаться неправильнымъ, т. е. иллюзіей, и чѣмъ
1) Джемсъ Селли, Педагогическая Психологія. Москва 1912 г. Стр. 174.

значительнѣе роль ощущенія, тѣмъ вѣроятнѣе правильный процессъ
воспріятія. Въ иллюзіи ощущеніе часто участвуетъ въ незначитель-
ной мѣрѣ, такъ что большая часть всего процесса падаетъ на долю
прежняго опыта. Въ той мѣрѣ, какъ участіе ощущенія въ иллю-
зіи становится все меньше и меньше, иллюзія все больше и больше
приближается къ галлюцинаціи и, наконецъ, сливается съ нею.
Обыкновенно между иллюзіей и галлюцинаціей полагается такое раз-
личіе : иллюзія есть неправильное воспріятіе дѣйствительно суще-
ствующаго внѣшняго возбужденія, въ галлюцинаціи же никакого
внѣшняго возбужденія не существуетъ и психическое явленіе сполна
создается нами самими. Такое различеніе иллюзіи и галлюцина-
ціи повидимому хорошо, такъ какъ очень ясно. Но оно далеко
не вполнѣ отвѣчаетъ фактамъ и, можно сказать, неправильно по
существу. Строго разграничивать иллюзію и галлюцинацію не-
возможно, это явленія смежныя, соприкасающіяся непосредственно
переходящія одно въ другое. Галлюцинація есть та же самая иллю-
зія, только на высшей степени развитія. Въ каждой галлюцинаціи
есть предварительное нервное возбужденіе и оно тѣмъ отличается
отъ нервнаго возбужденія при иллюзіи, что не столь опредѣленно,
болѣе общаго характера и можетъ быть получено не сейчасъ, а за
много времени ранѣе. Несомнѣнно, что истощеніе организма бо-
лѣзнью, нарушенія обычнаго порядка жизни въ связи съ большими
волненіями и потрясеніями могутъ вызывать и дѣйствительно вы-
зываютъ галлюцинаціи. Здѣсь, такимъ образомъ, внѣшнее возбуж-
деніе и, слѣдовательно, ощущеніе несомнѣнно присутствуютъ ; но
это возбужденіе могло быть получено не сейчасъ, а значительное
количество времени тому назадъ, и оно было не спеціальнымъ
возбужденіемъ, предопредѣлявшимъ вотъ именно такую иллюзію,
а не другую, но общимъ, дававшимъ просто толчекъ дѣятельности
центровъ. Воспріятіе же возбужденія въ ту или другую форму
зависѣло уже собственно отъ идей, бывшихъ въ данный моментъ
въ сознаніи. Одинъ человѣкъ былъ боленъ холерой, a потомъ вы-
здоровѣлъ. Выздоровленіе не сопровождалось ничѣмъ особеннымъ,
кромѣ появленія призраковъ около трехъ футовъ вышиной, одѣ-
тыхъ въ жакетки и панталоны цвѣта зеленаго гороха. По мѣрѣ
выздоровленія, призраки являлись уже рѣже и уменьшались въ
-своей величинѣ, такъ что съ теченіемъ времени сдѣлались не больше
пальца, a, наконецъ, и совсѣмъ исчезли і). Несомнѣнно, что галлю-
цинація возникла вслѣдствіе истощенія и возбужденія организма
холерой. Но почему это возбужденіе отлилось въ такую смѣш-
1) Тэнъ, Объ умѣ и познаніи, 1, 59.

ную форму—какихъ-то лиллипутовъ въ одеждѣ гороховаго цвѣта,
объясненіе этого надобно искать въ психическомъ строѣ мысли и
чувства галлюцината во время болѣзни и выздоровленія. И въ
тѣхъ галлюцинаціяхъ, которыя не вызваны, повидимому, ничѣмъ
внѣшнимъ, которыя чисто центральнаго и психическаго характера,
мы всегда можемъ предполагать внѣшнее возбужденіе, можетъ быть,
давнее, но еще сохраняющееся и дѣйствующее именно на центры,
а не на периферіи.
Какъ на обычный примѣръ такихъ иллюзій—галлюцинаціи,
въ которыхъ роль ощущенія сравнительно ничтожна и почти весь
процессъ падаетъ на долю представленій, мы можемъ указать на
сновидѣнія. Начинаются они несомнѣнно отъ дѣйствій предметовъ
на остающіеся открытыми во снѣ органы внѣшнихъ чувствъ, отъ
дѣйствій жизненныхъ процессовъ нашего тѣла и отъ сохраняю-
щихся въ центрахъ нервной системы дневныхъ возбужденій. Но
эти возбужденія суть только первые толчки; какъ скоро толчекъ
данъ, то уже представленія сами развертываются въ широкія,
разнообразныя, блестящія картины, въ которыхъ часто совсѣмъ
нѣтъ и помину о первомъ толчкѣ, давшемъ поводъ къ ихъ
возникновенію. Поэтому сновидѣнія, по крайней мѣрѣ очень мно-
гія, наиболѣе далеко отошедшія отъ первоначальныхъ возбужденій,
послужившихъ имъ исходной точкой, правильнѣе называть гал-
люцинаціями, чѣмъ иллюзіями.
Галлюцинаціи часто имѣютъ своимъ источникомъ сильное
утомленіе или болѣзнь какого либо отдѣльнаго органа. Самый
простой примѣръ галлюцинаціи этого типа представляютъ микро-
скописты. Лица, которыя много работаютъ съ микроскопомъ, не-
рѣдко видятъ, спустя нѣсколько часовъ и даже дней по окон-
чаніи работы, тотъ предметъ, который они изслѣдовали. Одинъ
господинъ, наклонивъ слегка голову, однажды внимательно раз-
сматривалъ небольшую гравюру дѣвы Маріи съ младенцемъ
Іисусомъ. Поднявъ голову, онъ былъ чрезвычайно удивленъ, когда
замѣтилъ, на краю комнаты, фигуру женщины натуральной вели-
чины съ ребенкомъ на рукахъ. Послѣ того, какъ прошло первое
чувство удивленія, онъ постарался отыскать источникъ галлюци-
націи и скоро замѣтилъ, что фигура вполнѣ соотвѣтствовала тому,
что онъ видѣлъ на гравюрѣ. Видѣніе продолжалось двѣ минуты
(Тэнъ),
Подобныя галлюцинаціи можно бываетъ наблюдать не только
въ сферѣ зрѣнія, но и въ сферѣ другихъ чувствъ. Послѣ про-
должительнаго путешествія по желѣзной дорогѣ, по прибытіи
домой, вдали отъ всякихъ желѣзныхъ дорогъ, нерѣдко совершенно

явственно слышится шумъ желѣзнодорожнаго поѣзда. Одинъ мо-
лодой человѣкъ говорилъ Гризингеру, что онъ чувствовалъ, какъ
ему въ горло влѣзалъ шершавый и щетинистый дьяволъ; другой
больной затыкалъ на ночь обѣ ноздри, потому что ему въ носъ
вползали ядовитые черви. Нѣкоторые больные чувствуютъ по-
стоянно какой либо отвратительный запахъ—сѣры, падали, го-
рящихъ углей, думаютъ, что ихъ хотятъ отравить и т. п.
Во всѣхъ такихъ случаяхъ мы находимъ наличность болѣе
или менѣе сильнаго раздраженія какого либо органа продолжитель-
ной или усиленной работой, болѣзнью и т. п. и раздраженное
состояніе нервнаго центра, облекающаго возбужденіе перифери-
ческаго органа въ опредѣленную психическую форму, въ красочный
образъ.
Вообще надобно имѣть въ виду, что полная нормальность
нашей психической жизни обусловливается равновѣсіемъ ощущеній
и образовъ. Какъ скоро послѣдніе получаютъ перевѣсъ, возни-
каютъ иллюзіи и галлюцинаціи. Представленія, идеи суть тѣ же
ощущенія, только видоизмѣненныя; они признаются нами явле-
ніями субъективными только до тѣхъ поръ, пока у насъ на лицо,
есть явленія болѣе объективнаго характера, именно ощущенія.
На ряду съ ощущеніями представленія блѣдны, слабы, субъективны,
но преградите приливъ ощущеній, оставьте въ сознаніи одни идея
и представленія безъ сравненія съ ощущеніями, и эти образы
какъ видоизмѣненныя ощущенія, сейчасъ примутъ характеръ по-
слѣднихъ, покажутся объективными. Передъ сномъ, когда ощу-
щенія постепенно ослабѣваютъ и замедляются, представленія ста-
новятся все ярче и живѣе и въ сновидѣніяхъ превращаются въ
настоящія ощущенія. Пробуждаемся мы, начинается приливъ ощу-
щеній и вотъ представленія все дальше и дальше отступаютъ
отъ насъ, становятся все блѣднѣе, субъективнѣе. Непосредственно
по пробужденіи мы еще какъ будто видимъ сонъ, онъ для насъ
еще дѣйствительность, мы отъ него не освободились; но настоящія
ощущенія быстро пересиливаютъ образы, отодвигаютъ ихъ на
второй планъ, и обычная бодрственная жизнь, съ равнозѣсіемъ
и нѣкоторымъ даже преобладаніемъ ощущеній надъ представле-
ніями и идеями, начинается.
Можно искусственно приводить себя въ такое состояніе,, въ
которомъ образы будутъ преобладать надъ ощущеніями и въ
результатѣ получатся цѣлые ряды иллюзій и галлюцинаціи.. Зна-
чительный пріемъ спиртныхъ напитковъ, гашишъ и т. п. веще-
ства даютъ представленіямъ особенную легкость и грандіозные
размѣры, притупляя въ то же время нашу чувствительность

къ ощущеніямъ. Гипнотическое состояніе съ психологической
стороны въ существѣ дѣла представляетъ тоже явленіе—оцѣпѣненіе
органовъ внѣшнихъ чувствъ, прекращеніе чувствительности кожи,
перерывъ ощущеній, вслѣдствіе чего каждая внушаемая субъекту
идея, каждый образъ занимаетъ мѣсто ощущенія, объективируется.
Получается такимъ образомъ галлюцинація. Подвергните галлюци-
ната холодному душу, громкому шуму, словомъ заставьте испытать
острое рѣзкое ощущеніе и галлюцинація исчезнетъ. Настоящее
ощущеніе возьметъ верхъ надъ образомъ и отодвинетъ его на
второй планъ. Вотъ почему уединеніе, молчаніе, темнота, недо-
статокъ вниманія, всѣ обстоятельства, ослабляющія ощущенія,
облегчаютъ или вызываютъ галлюцинацію. Если подойти къ боль-
ному, страдающему галлюцинаціями слуха, и заговорить съ
нимъ такъ, чтобы привлечь его вниманіе, то можно убѣдиться,
что его невидимые собесѣдники молчатъ, пока продолжается
разговоръ. Одинъ больной переставалъ подвергаться галлюци-
націямъ, когда его переводили въ другую . залу и къ другимъ
сосѣдямъ. Но это прекращеніе галлюцинаціи продолжалось лишь
нѣсколько дней, пока были новы и остры ощущенія; какъ же
скоро больной привыкалъ къ новымъ условіямъ, среди которыхъ
находился, онъ опять впадалъ въ свои ложныя воспріятія. Такихъ
фактовъ замѣчено много 1).
II.
О воспитаніи наблюдательности.
Наблюденіе есть, до извѣстной степени, процессъ воспріятія.
Что такое наблюденіе, изъ какихъ элементовъ оно слагается? !
Наблюденіе есть изслѣдованіе явленія посредствомъ органовъ
внѣшнихъ чувствъ съ какою либо опредѣленною цѣлью. Изъ
этого опредѣленія видно, что наблюденіе отличается, съ одной
стороны, отъ ощущеній, a съ другой—отъ : отвлеченнаго разсу-
жденія.
Если мы отдаемся потоку ощущеній, являемся пассивней,
плывемъ туда, куда несетъ насъ теченіе ощущеній, то, несмотря
на множество и разнообразіе яркихъ и сильныхъ ощущеній, мы
не наблюдатели, а простые ощущатели. У насъ нѣтъ никакихъ
цѣлей, мы ничего не ищемъ, ничего не ждемъ, мы чувствительное
зеркало, отражающее всю среду, отзывающееся на впечатлѣнія
удовольствіемъ или скукой—и болѣе ничего. Когда путешествен-
никъ ѣдетъ 'въ чужіе края не затѣмъ, чтобы что либо узнать,
х) См. Тэнъ, Объ умѣ и познаніи, f. I, стр. 57- 58.

изучить, съ чѣмъ либо опредѣленнымъ познакомиться, а просто
для удовольствія, ради отдыха, которому собственно все равно,
куда бы не ѣхать, лишь бы не было очень скучно, тогда онъ
можетъ много ощущать, много видѣть, слышать, со многими людьми
познакомиться, быть свидѣтелемъ любопытныхъ происшествій, но
онъ не будетъ наблюдателемъ: его органы внѣшнихъ чувствъ от-
крыты, въ нихъ вливаются цѣлыя рѣки новыхъ впечатлѣній, но его
умъ закрытъ, у него цѣлей нѣтъ. Есть впечатлѣніе—хорошо, нѣтъ
его, тоже хорошо, онъ его не искалъ. Наблюденіе есть не первичная,
а вторичная, производная, душевная дѣятельность, вполнѣ активная,
а не пассивная, предполагающая способность и желаніе ставить
цѣли, искать чего-то, расцѣнивать и объединять ощущенія.
Человѣкъ съ способностію наблюденія владѣетъ настойчивостью
въ работѣ, продолжительно разсматриваетъ самые простые и
невзрачные предметы, пытается открыть въ нихъ характерные
основные признаки. Онъ наблюдаетъ предметы со всѣхъ сторонъ
и до тѣхъ поръ, пока ему не будетъ ясна соотносительность
частей предмета и цѣнность его различныхъ свойствъ. Дѣтство
есть время по преимуществу ощущеній, а не наблюденій, для
послѣднихъ требуется нѣкоторая развитость, пробужденіе различ-
ныхъ интересовъ, психическій опыть, вслѣдствіе чего настоящее
наблюденіе есть по преимуществу достояніе дальнѣйшихъ возра-
стовъ, хотя, конечно, въ извѣстной степени, и дѣтство не чуждо
наблюденіямъ.
По экспериментальнымъ изслѣдованіямъ, способность точнаго
наблюденія увеличивается съ возрастомъ, наиболѣе ошибочныя
наблюденія—это дѣтей младшаго возраста. По школьнымъ классамъ
о/о правильныхъ показаній растетъ съ возрастомъ въ такомъ
порядкѣ: въ младшихъ классахъ онъ равняется—500/о, въ среднихъ---
610/о, въ старшихъ—810/о 1).
Наблюденіе не есть и отвлеченное разсужденіе, это такая
умственная дѣятельность, которая совершается при непрерывномъ
пособіи органовъ внѣшнихъ чувствъ. Въ наблюденіи сливаются
въ одно цѣлое и дѣятельность органовъ внѣшнихъ чувствъ и
умственная цѣль, руководящая внѣшними чувствами, приводящая
ихъ въ то или другое положеніе. Такимъ образомъ, по своему
типу наблюденіе подходитъ къ процессу воспріятія, какъ это было
уже указано, но отличается отъ него сложностью своей умственной
Эрнстъ Мейманъ, Экономія и техника памяти. Пер. Н. Самсонова. Москва,
1943. Стр. 80; Штернъ, Воспоминанія, показанія и ложь въ раннемъ дѣтствѣ. Спб.
19П. Стр. 113-114.

стороны. Наблюденіе есть осложненное воспріятіе, въ которомъ,
какъ и въ другихъ, ранѣе указанныхъ, формахъ, теоретическіе
элементы значительно развиты. Въ то время, какъ въ простомъ
чистомъ воспріятіи происходитъ непосредственное сліяніе новаго,
сейчасъ переживаемаго, душевнаго опыта съ прежнимъ, въ наблю-
деніи . это объединеніе новаго со старымъ происходитъ болѣе
сложнымъ порядкомъ, при наличности лишь извѣстныхъ условій,
именно: 1) постановки совершенно опредѣленной цѣли для наблю-
денія, безъ чего наблюденіе превратится въ простое ощущеніе;
2) намѣреннаго сосредоточенія вниманія на предметѣ наблюденія,
что въ свою очередь предполагаетъ: устраненіе постороннихъ
предмету наблюденія, развлекающихъ, впечатлѣній, и держаніе въ
умѣ наготовѣ соотвѣтствующаго круга представленій и знаній, въ
среду которыхъ должно войти новое наблюденіе, и 3) умѣнья
отличать важное и существенное, характерное и нужное для по-
ставленной цѣли, отъ мелочного и случайнаго въ наблюдаемомъ
явленіи, только затемняющаго, а не разъясняющаго поставленную
цѣль. Такимъ образомъ, въ наблюденіи объединеніе новаго опыта
со старымъ совершается болѣе или менѣе медленно, соединяется
съ расцѣнкой свойствъ наблюдаемаго явленія и сопоставленіемъ
этихъ свойствъ съ намѣченною цѣлью, гипотезой, взглядомъ и
т. п. Но по своей сущности наблюденіе относится къ типу про-
цессовъ воспріятія. Отсюда понятно, что знакомство педагога съ
процессомъ воспріятія должно обратить его вниманіе на воспи-
таніе способности правильнаго и точнаго наблюденія.
Такъ какъ надлежащее наблюденіе предполагаетъ правильную
дѣятельность органовъ внѣшнихъ чувствъ и ума, то и воспитаніе
наблюдательности предполагаетъ заботы о развитіи органовъ
внѣшнихъ чувствъ и нѣкоторыхъ сторонъ умственныхъ процес-
совъ.
Вообще слѣдуетъ замѣтить, что отчетливость и ясность
наблюденій, а равно ихъ количество, зависятъ, прежде всего, отъ
силы и развитія органовъ внѣшнихъ чувствъ.
Человѣкъ близорукій, или вообще имѣющій слабый органъ
зрѣнія, конечно, не можетъ получать такихъ отчетливыхъ зритель-
ныхъ ощущеній и въ такомъ количествѣ, какъ человѣкъ съ совер-
шенно здоровыми и хорошо развитыми глазами. Тѣ несчастные, у
которыхъ, вслѣдствіе различныхъ обстоятельствъ, недоставало нѣ-
сколькихъ внѣшнихъ чувствъ, какъ Лаура Бриджманъ, Максъ-
Ноакъ, Елена Келлеръ, несмотря на весьма заботливое воспитаніе
и уходъ, не могли сравняться по развитости своей психической
жизни съ людьми, не получившими тщательнаго воспитанія, но

владѣвшими всѣми органами внѣшнихъ чувствъ. Съ другой сторо-
ны, между геніями, великими и замѣчательными людьми, не было
глухонѣмыхъ или слѣпыхъ отъ рожденія.
Кромѣ этого общаго значенія хорошо развитыхъ органовъ
внѣшнихъ чувствъ для наблюденій и психической жизни, слѣ-
дуетъ обратить вниманіе на спеціальное значеніе ихъ въ различ-
ныхъ отрасляхъ труда. Многія ремесла требуютъ хорошо разви-
тыхъ органовъ внѣшнихъ чувствъ, и нерѣдко главнѣйшее условіе
для того, чтобы сдѣлаться мастеромъ въ извѣстной отрасли труда,
заключается въ тонко развитомъ глазѣ, ухѣ, въ надлежащей чув-
ствительности мускульнаго чувства и т. п. Для художниковъ хо-
рошій глазъ, вѣрный слухъ, твердая искусная рука (для ваятелей)
необходимы. Для людей науки, занимающихся идеями, вращающих-
ся постоянно въ сферѣ отвлеченной мысли,—и для нихъ нерѣдко
весьма важно имѣть хорошо развитые органы внѣшнихъ чувствъ.
Прежде всего, всѣ естественныя науки требуютъ способности хо-
рошо наблюдать; а эта способность немыслима безъ хорошихъ
органовъ зрѣнія, слуха и т. д. Но не только естественныя науки
предполагаютъ эту способность. То же можно сказать и про всѣ
другія науки. Въ основѣ каждой науки лежатъ опредѣленные
факты и явленія, которые необходимо изучать, сравнивать, т. е.
наблюдать, если мы хотимъ изучать науку съ самаго начала. Такъ,
напр., для психолога хорошій глазъ, хорошее ухо, которые давали
бы ему возможность наблюдать отраженія психической жизни во
внѣ, существенно важны. Итакъ, въ видахъ хорошаго развитія
всей психической жизни, а не только наблюденій, мы должны
обратить вниманіе на воспитаніе органовъ внѣшнихъ чувствъ.
Но необходимо ли спеціальное воспитаніе органовъ внѣш-
нихъ чувствъ? Не достаточно ли того развитія ихъ, какое обы-
кновенно бываетъ результатомъ жизненныхъ вліяній? Если же
кому, вслѣдствіе его особенныхъ спеціальныхъ занятій, потребуется
особенная развитость того или другого внѣшняго чувства, то это
не указываетъ на необходимость воспитанія извѣстнаго органа для
всѣхъ, а только для нѣкоторыхъ.
Въ отвѣтъ на это слѣдуетъ указать на крайне недостаточное
развитіе органовъ внѣшнихъ чувствъ въ настоящее время. Каж-
дому извѣстно, какъ рѣдко можно встрѣтить въ настоящее время
человѣка, владѣющаго всѣми органами, хорошо развитыми, и какъ
много, наоборотъ, людей, у которыхъ слабъ тотъ или другой ор-
ганъ. Даже такой, весьма важный для развитія психической жи-
зни, органъ, какъ зрѣніе, обыкновенно бываетъ развитъ очень
недостаточно. Наблюденія, производившіяся одно время въ Эдин-

бургѣ, дали поразительныя цифры въ этомъ отношеніи. Оказа-
лось, что на каждые 18 человѣкъ приходится одинъ, не умѣющій
отличать какого либо цвѣта. Изъ 1,154 лицъ разныхъ сословій,
надъ которыми производились наблюденія, оказалось: 1 изъ 60
смѣшивалъ коричневый цвѣтъ съ зеленымъ, 1 изъ 55 смѣшивалъ
красный цвѣтъ съ зеленымъ и 1 изъ 46 не отличалъ голубаго
цвѣта отъ зеленаго. Нечего и говорить о тѣхъ, которые смѣши-
вали различные оттѣнки цвѣтовъ, ихъ было болѣе 3 4 всѣхъ лицъ,
надъ которыми производились наблюденія. По наблюденіямъ док-
тора Эрисмана надъ учащимися въ учебныхъ заведеніяхъ въ
С.-Петербургѣ, почти 15% всѣхъ учениковъ лишены нормальной
остроты зрѣнія. Докторъ Эрисманъ приписываетъ этотъ печаль-
ный фактъ вредному вліянію школъ на зрѣніе. Что наши школы
устроены въ этомъ отношеніи далеко неудовлетворительно, это,
конечно, безспорный фактъ. Но не однѣ школы виноваты въ
этомъ, виновато также первоначальное, воспитаніе, которое не
сообщаетъ органамъ надлежащей крѣпости и силы, вслѣдствіе
чего они легко уступаютъ неблагопріятнымъ вліяніямъ школы.
Уже въ первыхъ классахъ учебныхъ заведеній оказывается зна-
чительное количество воспитанниковъ и воспитанницъ съ ненор-
мальнымъ зрѣніемъ.
Но заботами о силѣ и крѣпости органовъ внѣшнихъ чувствъ,
о предохраненіи ихъ отъ вредныхъ вліяній не исчерпывается педа-
гогическая задача ихъ воспитанія. Это только основаніе дальнѣй-
шаго ихъ развитія, ближайшая цѣль. Нужно учить дѣтей не только
хорошо видѣть, слышать и т. п., но и хорошо замѣчать видѣнное
и слышанное. Нужно учить ихъ сосредоточивать вниманіе на раз-
сматриваемомъ и слушаемомъ, отличать главное и существенное
отъ второстепеннаго и частнаго, учить хорошо усвоять и прочно
удерживать воспринятое чувствами, такъ чтобы ребенокъ въ каж-
дый данный моментъ времени готовъ былъ воспользоваться сво-
ими наблюденіями. Если мы не будемъ преслѣдовать этихъ интел-
лектуальныхъ цѣлей при упражненій чувствъ, то къ чему же по-
служатъ намъ развитыя чувства? Мы развиваемъ чувства, забо-
тимся объ ихъ воспитаніи ради высшей цѣли—психическаго раз-
витія человѣка, для поднятія уровня его умственной жизни, а не
развиваемъ ихъ ради нихъ самихъ. Извѣстно, что необычайная
острота органовъ внѣшнихъ чувствъ [можетъ соединяться съ са-
мымъ низкимъ духовнымъ развитіемъ. Такъ, напримѣръ, бывали
идіоты, которые различали породы деревьевъ и камней только
при помощи обонянія, не прибѣгая для этого къ чувству зрѣнія.
Среди африканскихъ бушменовъ, дикарей съ весьма низкимъ

развитіемъ, встрѣчаются отдѣльныя лица, обладающія чрезвычайно
хорошо развитымъ слухомъ и обоняніемъ. Слѣпой негръ Томъ,
почти идіотъ, обладалъ не только тонкимъ слухомъ, но и необык-
новеннымъ музыкальнымъ талантомъ, приводившимъ въ восторгъ
толпы. Словомъ, недостатокъ интеллектуальнаго воспитанія орга-
новъ внѣшнихъ чувствъ, здоровыхъ и нормальныхъ, даже и у
образованныхъ людей, встрѣчается очень часто и сопровождается
затрудненіями въ ходѣ умственнаго развитія, въ умѣньи наблю-
дать извѣстныя явленія и судить о нихъ.
Фребель разсказываетъ о себѣ, что когда онъ въ 1799 году
слушалъ лекціи по минералогіи въ іенскомъ университетѣ, то, не
смотря на всю его любовь къ этому предмету, его успѣхи не
соотвѣтствовали его ожиданіямъ. „Самое сильное напряженіе
глаза, говоритъ онъ, не дѣлало меня видящимъ такъ ясно и такъ
опредѣленно, какъ это было необходимо". Извѣстный историкъ
педагогики Раумеръ говоритъ, что между его учениками по мине-
ралогіи были такіе, которые имѣли вполнѣ здоровые глаза и были
способны отличать самыя малыя вещи, и которые, однако, были
не въ состояніи усваивать формы, выдѣлять однородное изъ
разнороднаго, коротко—которые имѣли глаза и не видѣли. На-
оборотъ, были другіе, имѣвшіе слабые глаза, которые были какъ
будто слѣпы, когда имъ приходилось разсматривать маленькіе
кристаллы, но которые большіе кристалы понимали во всей ихъ
красотѣ, слѣдили за нѣжнѣйшими переходами красокъ. Я знаю—
продолжаетъ Раумеръ—(2 т. его „Исторіи педагогики" въ статьѣ
о воспитаніи чувствъ), одного чрезвычайно близорукаго молодого
человѣка, который имѣлъ, однако, весьма большой даръ для пони-
манія и оцѣнки достоинства картинъ. Нерѣдко можно встрѣтить,
наоборотъ, людей съ хорошими глазами, которые равнодушно
проходятъ мимо великолѣпнѣйшихъ статуй, картинъ, церквей,
какъ будто вещей самыхъ обыкновенныхъ. Есть люди, имѣющіе
очень тонкій и острый слухъ и не имѣющіе ни малѣйшаго чув-
ства и вкуса для музыки; настройщики роялей и фортепіанъ мо-
гутъ прекрасно настраивать инструментъ и въ то же время, при
большой тонкости слуха, имѣть такой недостатокъ въ его интел-
лектуальномъ развитіи, чтобы восхищаться самой ординарной
музыкой.
Такимъ образомъ, педагогическая задача при воспитаніи ор-
гановъ внѣшнихъ чувствъ распадается на двѣ частныя цѣли:
физіологическій уходъ за органомъ, забота о его крѣпости и силѣ,
устраненіе вредныхъ вліяній для его развитія, и интеллектуаль-
ное воспитаніе органа, пріученіе схватывать въ наблюдаемомъ

существенныя черты, выдѣлять однородное изъ разнороднаго,
разлагать сложныя формы на простыя, прочно усвоять, легко и
вѣрно воспроизводить. Очевидно, первая цѣль есть болѣе ранняя
и первоначальная задача, чѣмъ вторая. Достиженіе ея служитъ
основой для второй. Впрочемъ строго разграничивать, раздѣлять
эти двѣ цѣли воспитанія органовъ внѣшнихъ чувствъ нельзя.. Онѣ
тѣсно связаны между собою.
Самая первая забота при воспитаніи внѣшнихъ чувствъ ре-
бенка должна состоять въ устраненіи неблагопріятныхъ вліяній,
которыя могутъ вредить здоровому и успѣшному развитію органа.
Такъ какъ въ первые дни и даже недѣли по рожденіи ребенокъ
очень много спитъ, просыпается почти за тѣмъ только, чтобы
ѣсть, то, очевидно, въ эти первыя недѣли забота воспитателя, и
можетъ ограничиваться только этими предохранительными мѣрами.
Для глаза ребенка онѣ будутъ состоять въ заботѣ о чистотѣ и
свѣжести воздуха дѣтской, такъ какъ пыль, дымъ и вообще не-
чистота воздуха вредятъ глазамъ; въ заботѣ о чистотѣ самаго
глаза, для чего глаза ребенка должны быть промываемы свѣжей
водой; въ предохраненіи глаза отъ сильныхъ раздраженіи сол-
нечнымъ свѣтомъ, свѣтомъ топящейся печки, камина, лампы; въ
предохраненіи отъ быстрыхъ переходовъ отъ темноты къ свѣту
и т. п. По мѣрѣ того, какъ ребенокъ начинаетъ меньше спать,
чаще открывать глаза и наслаждаться свѣтомъ, воспитатель дол-
женъ постепенно вводить упражненія для дѣятельнаго (активнаго)
развитія органа и не ограничиваться однѣми предохранительными
мѣрами. Самое простое зрительное ощущеніе - это ощущеніе свѣта,
навыкъ отличать освѣщенную поверхность отъ неосвѣщенной,
свѣтъ отъ тьмы. Въ этомъ ощущеніи и нужно практиковать ре-
бенка. За новорожденнымъ ребенкомъ, еще до истеченія перваго
дня, можно бываетъ замѣтить такое явленіе: лицо его, обращенное
къ окну, неожиданно измѣняется, если ему чѣмъ нибудь загоро-
дить глаза. Свѣтовыя ощущенія умѣренной силы доставляютъ
ребенку удовольствіе, такъ что, если его голову отклоняютъ отъ
источника свѣта, то онъ кричитъ и становится печаленъ, во время
же свѣтового ощущенія его лицо имѣетъ довольное выраженіе.
На шестой и седьмой день онъ самъ начинаетъ искать свѣта и
поворачиваетъ голову къ окошку, если ее повернули въ другую
сторону. При обращеніи къ окошку его лицо имѣетъ выраженіе
довольства. Неожиданный, рѣзкій или быстро смѣняющійся ослѣ-
пительный свѣтъ наиболѣе чувствительныхъ дѣтей приводитъ въ
безпокойство и даже заставляетъ кричать.
Дальнѣйшія упражненія глаза ребенка будутъ заключаться

въ воспріятіи различныхъ цвѣтовъ. Начало различенія ихъ ребен-
комъ опредѣлить довольно трудно. Въ концѣ перваго мѣсяца й
началѣ второго замѣчаютъ надъ дѣтьми, что они улыбаются при
взглядѣ на различно окрашенные предметы. Предметами упраж-
неній могутъ быть: цвѣтные мячики (фребелевскіе), цвѣтныя бумаж-
ныя полоски и различно окрашенные деревянные овалы. Всѣ эти
предметы слѣдуетъ давать дѣтямъ играть, подбирать ихъ по цвѣ-
тамъ и съ началомъ рѣчи ассоціировать названіе съ цвѣтомъ.
Когда ребенокъ начнетъ говорить, тогда можно предлагать ему
задачи: найти мячикъ такого-то цвѣта, сопоставить съ нимъ такой-
то овалъ и т. д. Лучше всѣхъ дѣтьми различаются цвѣта желтый
и красный, хуже всѣхъ зеленый и синій. Точныя наблюденія
(Прейера) надъ однимъ ребенкомъ дали слѣдующіе частные резуль-
таты: синій цвѣтъ обыкновенно перемѣшивался съ фіолетовымъ,
съ зеленымъ, всѣ блѣдныя краски перемѣшивались съ сѣрой, всѣ
темныя съ черной. Выраженія: свѣтлый и темный по отношенію
къ названіямъ красокъ ребенокъ усвоить не могъ. Когда ребенку
предоставляли свободно вынимать изъ ящика различные цвѣтные
овалы, то онъ старательно розыскивалъ красные и желтые и почти
каждый разъ называлъ ихъ правильно, синихъ же и зеленыхъ из-
бѣгалъ и называлъ ихъ неправильно. Вообще болѣе свѣтлые
овалы отыскивалъ ранѣе темныхъ. Перерывъ этихъ упражненій
на два мѣсяца повлекъ за собой, при возобновленіи опытовъ, пло-
хое различеніе цвѣтовъ, большую невѣрность, чѣмъ какая замѣ-
чалась прежде, даже красный овалъ былъ названъ ошибочно
подрядъ два раза. Синій цвѣтъ перемѣшивался съ зеленымъ
даже на 4 году. Наблюденія другихъ изслѣдователей надъ распо-
знаваніемъ цвѣтовъ въ общемъ согласны съ опытами Прейера.
Съ дальнѣйшимъ возрастомъ ребенка упражненія по части раз-
личенія цвѣтовъ можно усложнить: изъ цвѣтныхъ игрушекъ можно
строить что либо изящное, подбирать цвѣта въ извѣстномъ симме-
трическомъ порядкѣ, дать краски и заставлять раскрашивать
извѣстнымъ образомъ чертежи и т. д.
Для пріученія къ распознаванію формъ можно пользоваться
прежними мячиками и овалами и, кромѣ того, можно сдѣлать изъ
дерева другія простѣйшія геометрическія фигуры: треугольникъ,
квадратъ, параллелограмъ, осьмиугольникъ. Такія же фигуры
можно вырѣзывать изъ бумаги и давать дѣтямъ играть. Съ нача-
ломъ рѣчи нужно позаботиться о твердой ассоціаціи правильнаго
названія съ извѣстной формой. Какъ скоро ребенокъ ознакомится
съ этими формами, то весьма важнымъ и полезнымъ упражненіемъ
будетъ разрѣшеніе задачи: отыскать извѣстную форму въ пред-
метахъ окружающей обстановки.

-ЗО-
ВЪ томъ же родѣ могутъ быть организованы и другія упраж-
ненія для развитія зрѣнія: можно брать дощечки различной длины
и опредѣлять ихъ длину по глазомѣру, при чемъ каждое опредѣ-
леніе сейчасъ же провѣрять. То же можно дѣлать и съ окружаю-
щими предметами съ различныхъ разстояніи; ставить игрушки въ
различномъ направленіи и опредѣлять это направленіе; совершать
ими различныя движенія и отличать одно движеніе отъ другого;
тѣ же упражненія повторять на дѣйствительныхъ предметахъ и
т. д. Мы указываемъ сначала упражненія на игрушкахъ, a потомъ
на окружающихъ предметахъ, потому что игрушки и не такъ гро-
моздки, какъ окружающіе предметы, и не такъ сложны, вслѣдствіе
чего упражненія съ ними даютъ возможность болѣе отчетливаго
и удобнаго воспріятія.
Первоначальныя заботы о развитіи органа слуха, какъ и глаза,
должны заключаться въ гигіеническомъ уходѣ за органомъ, въ
попеченіи о его цѣлости и чистотѣ. Органу слуха могутъ вредить
приливы крови къ головѣ, вслѣдствіе, напримѣръ, продолжитель-
наго наклоннаго положенія головы, простуда, вода, попадающая
въ уши при неосторожномъ купаніи, нечистота слухового прохода,
очень сильныя раздраженія и пр. Активныя упражненія органа
слуха заключаются, прежде всего, въ разговорѣ, въ болтовнѣ ма-
тери съ своимъ ребенкомъ. Можно поставить общимъ правиломъ,
чтобы мать ничего не дѣлала съ ребенкомъ молча. Моетъ ли она
его, перемѣняетъ на немъ бѣлье, или просто играетъ съ нимъ—
каждое дѣйствіе, каждое движеніе она должна сопровождать сло-
вами, разговоромъ съ своимъ малюткой. Правда, малютка не бу-
детъ отвѣчать ей на ея болтовню, даже не будетъ понимать ея
болтовни. Но смущаться этимъ не слѣдуетъ. Болтовня матери съ
ребенкомъ тѣмъ важна, что она служитъ къ возбужденію и укрѣп-
ленію слухового органа и къ развитію вниманія у ребенка. Если
мать часто говоритъ съ своимъ ребенкомъ, то чрезъ это она по-
стоянно возбуждаетъ и практикуетъ его слуховой органъ и под-
держиваетъ его психическую дѣятельность. Ребенокъ не лежитъ
совершенно безъ дѣла, безъ всякихъ возбужденій отъ внѣшнихъ
предметовъ, его вниманіе сосредоточивается на получаемыхъ имъ
слуховыхъ ощущеніяхъ. Вслѣдствіе этого ребенокъ съ первыхъ
дней жизни научается постоянно наблюдать, вслушиваться, а не
пребывать въ какомъ то дремотномъ состояніи.
Ребенку въ жизни придется слушать не одни только члено-
раздѣльные звуки. Звуки не членораздѣльные образуютъ собою
не менѣе важный и обширный классъ слуховыхъ ощущеній. По-
этому упражненія органа слуха ребенка не могутъ ограничиться

одними членораздѣльными звуками, къ нимъ должны присоеди-
ниться упражненія и въ звукахъ не членораздѣльныхъ. Для этого
нужно пользоваться тѣми случаями, которые представятся, обра-
щать, напр., вниманіе ребенка, какой звукъ бываетъ при паденіи
стекла, металла, камня, дерева, прислушиваться къ чиканью ча-
совъ, ихъ бою, звону колокола, шелесту бумаги, звуку, возникаю-
щему при переливаніи воды и пр. Можно для этого пользоваться
нарочно приготовленными кружками изъ различныхъ металловъ,
различной величины и толщины. Эти кружки нужно бросать предъ
глазами ребенка на столъ и давать ему возможность наблюдать
звуки, ихъ различную высоту, силу и качество, зависящія отъ ве-
личины кружка, качества матеріала и высоты паденія. Когда ре-
бенокъ подростетъ, тогда можно будетъ заставлять его отгады-
вать по звуку матеріалъ кружка и опредѣлять его величину. Само
собой разумѣется, что съ этою же цѣлью можно пользоваться
различными монетами, медалями и другими металлическими вещами.
Въ то же время нужно пріучать ухо ребенка къ -отчетливому ус-
военію звуковъ, издаваемыхъ живыми существами природы. Пусть
ребенокъ прислушивается къ пѣнію пѣтуха, лаю собаки, мяуканью
кошки, чириканью птицъ, кудахтанью куръ и пр. Нисколько не
будетъ лишнимъ, если мать или воспитательница, болтая съ сво-
имъ ребенкомъ, при случаѣ, будетъ воспроизводить тѣ звуки, ко-
торые ребенокъ слышалъ, будетъ подражать своимъ голосомъ
голосу различныхъ животныхъ и звукамъ, издаваемымъ различ-
ными тѣлами природы. Звуки, издаваемые животными, очень нра-
вятся дѣтямъ, и они любятъ подражать имъ.
Дальнѣйшимъ упражненіемъ для слуха ребенка будутъ слу-
жить тѣ пѣсенки, которыя обыкновенно матери и няни напѣваютъ
дѣтямъ, забавляя ихъ. Пѣсенки, очевидно, представляютъ болѣе
серьезное и трудное упражненіе для уха ребенка, чѣмъ простая
•болтовня, или звуки животныхъ и различныхъ тѣлъ природы, по-
тому что въ пѣсню входятъ музыкальные элементы. Въ три чет-
верти года, по наблюденію Сигизмунда, дѣти при звукахъ музыки
часто подпрыгиваютъ и стараются подражать такту ритмическими
движеніями. Въ этихъ же видахъ полезно играть при дѣтяхъ на
различныхъ музыкальныхъ инструментахъ. Знаменитые музыканты—
Моцартъ, Бетховенъ и др.—рано наслаждались музыкальными зву-
ками и рано развили свой слуховой органъ къ воспріятію гармоніи
тоновъ. Пріученіе ребенка пѣть также полезно для развитія слуха.
Въ настоящее время существуетъ довольно сборниковъ пѣсенъ
для дѣтей и каждая мать можетъ выбрать отсюда подходящій
матеріалъ для занятій съ своимъ ребенкомъ. Пѣніе же, значительно

способствуя развитію слуха, благотворно, кромѣ того, и во многихъ
другихъ отношеніяхъ, особенно для развитія чувства и эстетическаго
вкуса.
Подъ вліяніемъ этихъ разнообразныхъ упражненій ухо ре-
бенка мало по малу разовьется для отчетливаго воспріятія слухо-
выхъ раздраженіи, откуда бы они ни исходили, такъ какъ ухо
ребенка было уже практикуемо во всѣхъ классахъ слуховыхъ ощуще-
ній. Послѣ этого можно будетъ приступить и къ высшей практикѣ
органа—узнаванью по звуку направленія и разстоянія звучащаго
предмета и его качествъ. Для этого нужно вызывать звукъ такимъ
образомъ, чтобы ребенокъ не могъ видѣть источника звука, и, при
помощи однихъ слуховыхъ ощущеній, повертывая головку туда и
сюда, опредѣлялъ: откуда исходитъ звукъ, съ какой стороны и въ
какомъ разстояніи отъ него находится звучащій предметъ. Въ этихъ
упражненіяхъ также нужно соблюдать постепенность: очевидно,
по звуку несравненно труднѣе опредѣлить свойства звучащаго
тѣла, чѣмъ его 'направленіе и разстояніе. Точно также разстояніе
и направленіе звука гораздо легче опредѣлить тогда, когда зву-
чащее тѣло находится недалеко и даетъ ясный звукъ, чѣмъ при
условіяхъ противоположныхъ. Въ такой постепенности и нужно
вести эти упражненія.
Такъ какъ мускульныя ощущенія суть, по преимуществу,
ощущенія движеній и тяжести тѣлъ, то поэтому и средства для раз-
витія мускульнаго чувства двухъ родовъ: возможно большее коли-
чество движеній и угадыванье вѣса тѣлъ по ихъ давленію на наши
органы. Чѣмъ больше мы совершаемъ движеній своими органами,
тѣмъ значительнѣй становится мускульная чувствительность. Чело-
вѣкъ, упражняющій постоянно извѣстный членъ тѣла, пріобрѣтаетъ
особенную чувствительность въ этомъ членѣ. Сравните ученаго,
постоянно сидящаго въ своемъ кабинетѣ, мало двигающагося, и
акробата, мускулы котораго по нѣскольку часовъ въ день находятся
въ состояніи большого напряженія: количество и отчетливость
мускульныхъ ощущеній у этихъ двухъ лицъ совершенно различны.
Въ то время, какъ акробатъ по мускульнымъ ощущеніямъ тонко
соразмѣряетъ свои скачки и движенія, идетъ по канату, взбирается
на цѣлую колонну стульевъ, готовыхъ ежеминутно рухнуть, и т.
п. и приводитъ всѣхъ въ изумленіе своимъ искусствомъ, ученый
мало чувствителенъ къ мускульнымъ ощущеніямъ. Тѣ движенія,
которыя требуютъ болѣе или менѣе тонкаго вниманія къ мускуль-
нымъ ощущеніямъ, напр. скачокъ опредѣленной величины вверхъ
или вдоль, искусство попасть камнемъ въ цѣль, бросить извѣстный,
особенно небольшой, предметъ на опредѣленное мѣсто, соверша-

ются имъ крайне плохо. Достаточное количество движенія и осо-
бенно систематическія гимнастическія упражненія скоро устраняютъ
этотъ недостатокъ. Поэтому значительная сумма движенія въ раз-
личныхъ видахъ, практика въ движеніи по возможности всѣхъ
членовъ тѣла, есть одно изъ главныхъ средствъ для развитія мус-
кульнаго чувства. Требованія старинной педагогики отъ дѣтей:
«сиди смирно, тихо, сложи руки, не шали, не бѣгай» и пр. не
могутъ быть признаны благоразумными и справедливыми.
Другое главное средство развитія мускульнаго чувства есть
опредѣленіе вѣса тѣлъ по ощущенію. Для этого полезно имѣть
бруски или кружки одинаковаго діаметра, длины и ширины, но
различныхъ по вѣсу металловъ, деревъ и камней. Эти бруски и
кружки можно давать дѣтямъ играть, чтобы они, держа ихъ въ
ручкахъ, осваивались съ ихъ вѣсомъ. Для этой же цѣли могутъ
быть пригодны монеты и окружающіе ребенка небольшіе и не
тяжелые предметы.
Упражненія для органа осязанія будутъ заключаться въ ощу-
пываніи различныхъ предметовъ, шерсти различныхъ животныхъ,
предметовъ мягкихъ, упругихъ и твердыхъ и т. п. Для этого нужно
дать ребенку полную возможность до всего дотрагиваться и все
ощупывать, къ чему дѣти имѣютъ большую наклонность. Для
хорошаго развитія органа осязанія, между прочимъ, рѣшительно
необходима гигіена кожи, такъ какъ посредствомъ кожи мы воспри-
нимаемъ осязательныя ощущенія. Само собой разумѣется, что осо-
бенной заботы заслуживаютъ тѣ части кожи, посредствомъ которыхъ
мы получаемъ наибольшее количество осязательныхъ ощущеній, и
притомъ наиболѣе тонкихъ, таковы особенно кончики пальцевъ на
рукахъ, вся кожа кистей рукъ, кожа лица и т. п.
На воспитаніе обонянія и вкуса въ настоящее время не
обращаютъ никакого вниманія; нѣкоторые педагоги считаютъ даже
вреднымъ развитіе этихъ органовъ, такъ какъ заботы объ ихъ
развитіи могутъ повести къ цѣлямъ совершенно не желательнымъ,
именно развитію чувственности въ ребенкѣ, наклонности хорошо
попить и поѣсть, къ нѣгѣ и бездѣятельности. Мы несогласны съ
этимъ мнѣніемъ. Мы не полагаемъ, чтобы было полезно, въ виду
какихъ бы то ни было опасеній, отказываться отъ двухъ средствъ по-
знанія природы. Человѣкъ не столь богато одаренное существо, что-
бы могъ спокойно лишить себя двухъ путей къ знакомству съ при-
родой; и при пользованіи всѣми чувствами въ природѣ остается
еще столько неизвѣстнаго и неразгаданнаго для человѣка, что
стыдно было бы отказаться, хотя бы и не отъ особенно важныхъ
средствъ, сколько нибудь уменьшить эту громадную сферу неизвѣ-

стнаго. Конечно, обоняніе и вкусъ не могутъ соперничать съ дру-
гими чувствами въ значеніи и во вліяніи на общій ходъ психиче-
ской жизни; но, при надлежащемъ развитіи, и они могутъ дать
довольно знаній. Во всякомъ случаѣ чувства не лишнія. А чтобы
развитіе этихъ чувствъ не повело къ развитію чувственности, для
этого нужно обращать вниманіе дѣтей не на тѣ наслажденія, ко-
торыя можно извлечь изъ ощущеній этихъ органовъ, а на тѣ
знанія, которыя они даютъ о предметахъ. И при воспитаніи дру-
гихъ органовъ мы можемъ сдѣлать такую ошибку: обращать пре-
имущественное вниманіе дѣтей на удовольствія, получаемыя отъ
ощущеній, и такимъ образомъ намного понизить интеллектуальное
значеніе органовъ. Чѣмъ больше упражняются вкусъ и обоняніе,
тѣмъ слабѣе становится элементъ пріятности или непріятности
посредствуемыхъ ими ощущеній и тѣмъ болѣе на первый планъ
выдвигаются объективныя, познавательныя свойства ощущенія,
какъ показываетъ примѣръ аптекарей и химиковъ. Химики и апте-
кари упражненіемъ доводятъ свое обоняніе и вкусъ до высокой
степени совершенства, но въ то же время равнодушно, безъ вся-
каго отвращенія, нюхаютъ и пробуютъ самыя непріятныя вещи.
Средства развитія этихъ органовъ заключаются, прежде всего, въ
воспріятіи впечатлѣній отъ окружающихъ соотвѣтственныхъ пред-
метовъ, въ предохраненіи органовъ отъ поврежденій, слишкомъ
сильнымъ раздраженіи и т. п. Полезно имѣть, въ видахъ развитія
упомянутыхъ органовъ, коллекцію пузырьковъ съ пахучими и
имѣющими различный вкусъ безвредными жидкостями. Капли
этихъ жидкостей кладутъ на языкъ и заставляютъ при этомъ за-
мѣчать ихъ запахъ. Это упражненіе очень цѣлесообразно 1).
При развитіи наблюдательности съ умственной стороны нужно
обратить вниманіе на вліяніе строя мысли, личныхъ взглядовъ и
мнѣній на правильность наблюденія и сужденія и на вліяніе чув-
ствованій на процессъ наблюденія.
Искусствомъ наблюдать правильно и хорошо владѣютъ не-
многіе. Обыкновенно наблюдаемый фактъ обезображивается лич-
ными мнѣніями и взглядами, субъективными симпатіями и анти-
патіями; выводъ изъ факта, личное мнѣніе о немъ обыкновенно
примѣшиваютъ къ самому факту и считаютъ частью факта; суж-
деніе выдаютъ за ощущеніе, то, что подумали и почувствовали, за
то, что видѣли и слышали. Передайте вы одинъ и тотъ же фактъ
*) По воспитанію органовъ внѣшнихъ чувствъ много полезныхъ упражненій
предложено г-жей M. Монтесори въ ея книгъ, Домъ ребенка. Москва, 1913 г., стр.
148—192.

десятку различныхъ по своему образованію, положенію въ обще-
ствѣ и занятіямъ личностей, и попросите воспроизвести этотъ
фактъ. Каждый воспроизведетъ его уже съ нѣкоторыми оттѣнками
и измѣненіями, иногда почти незамѣтными. Будетъ уже не одинъ
фактъ, а 10 фактовъ, столько, сколько было лицъ, слышавшихъ
разсказъ. И плохою способностью наблюдать отличаются не только
люди, не получившіе достаточно хорошаго воспитанія, но и хорошо
образованные и даже ученые, которые въ своихъ занятіяхъ много
стараются о томъ, чтобы не подкрашивать фактовъ собственными
впечатлѣніями и выводы изъ нихъ не считать свойствами самаго
факта. Приведемъ примѣры. Различные историки, совершенно не-
винные въ умышленномъ лжетолкованіи, видятъ въ историческихъ
фактахъ лишь благопріятное протестантамъ или католикамъ, роя-
листамъ или республиканцамъ, Карлу I или Кромвеллю; другіе же,
исходя изъ предвзятаго понятія, что крайности непремѣнно не-
справедливы, неспособны видѣть истину и право, когда послѣднія
находятся цѣликомъ на одной сторонѣ. Разверните какіе либо
ученые трактаты по старымъ и новымъ вопросамъ и вы на каждой
страницѣ увидите, какъ авторы этихъ трактатовъ свою теорію при-
мѣшиваютъ къ фактамъ и нерѣдко прямо свое мнѣніе, свой
взглядъ выдаютъ за фактъ. Мы уже не говоримъ о произведеніяхъ
нѣмецкихъ философовъ-идеалистовъ, въ которыхъ нерѣдко мнѣніе
автора выдается за законъ природы и на факты, несогласные съ
теоріей, не обращается никакого вниманія. Само собой разу-
мѣется, что и естествоиспытатели, для которыхъ точное наблю-
деніе особенно важно, нерѣдко несвободны отъ недостатковъ
наблюденія. Бываютъ такіе случаи, что одинъ наблюдатель видитъ
то, чего, не смотря на всѣ старанія, не видитъ другой. Особенно
часто это случается по отношенію къ такимъ предметамъ, которые,
или по своей незначительной величинѣ, или по какимъ либо дру-
гимъ свойствамъ, требуютъ чрезвычайно тщательнаго наблюденія
й которые въ то же время спорны.
Приведемъ нѣсколько частныхъ фактовъ для поясненія вы-
сказанныхъ мыслей. Отто Герике утверждалъ, что онъ слышалъ
чиканье часовъ въ колоколѣ, изъ котораго былъ выкачанъ воз-
духъ, потому что совсѣмъ не соглашался съ ученіемъ о звукѣ,
какъ колебаній воздуха. — Когда д-ръ Пирсонъ въ первый разъ
взвѣсилъ на пальцахъ шарикъ калія, добытый батареей Деви,
онъ воскликнулъ: „какой тяжелый металлъ"! Предвзятая мысль о
совпаденіи металлическаго блеска съ значительнымъ удѣльнымъ
вѣсомъ заставила его чувствовать тяжесть въ веществѣ, которое,
по непреложному свидѣтельству вѣсовъ, оказалось легче воды.--

Свѣдѣнія, выносимыя обыкновеннымъ путешественникомъ изъ
чужой страны, какъ засвидѣтельствованныя его внѣшними чувст-
вами, почти всегда точно совпадаютъ съ мнѣніями, съ которыми
онъ отправился въ путь. Онъ видѣлъ и слышалъ лишь такія вещи,
которыя надѣялся найти. Мирабо—отецъ сказалъ однажды: „въ
книгахъ каждый читаетъ'только то, что у него уже есть въ головѣ
или сердцѣ."
Иногда извѣстныя мысли такъ сильно дѣйствуютъ на людей,
что мѣшаютъ имъ даже произвести самыя простыя наблюденія,
которыя легко опровергли бы ихъ ложныя аксіомы. Однимъ изъ
замѣчательнѣйшихъ примѣровъ тому можетъ служить споръ о
системѣ Коперника. Противники Коперника отвергали движеніе
земли на томъ основаніи, что, еслибъ она двигалась, то камень,
упавъ съ высокой башни, достигъ бы земли не у подошвы башни,
а на небольшомъ отъ нея разстояніи, въ направленіи, противномъ
движеніи земли,—точно такъ же (говорили они), какъ мячикъ, вы-
пущенный изъ рукъ съ вершины мачты, на полномъ ходу корабля,
упадетъ не вплоть у основанія мачты, а ближе къ кормѣ корабля.
Сторонники Коперника разомъ заставили бы своихъ оппонентовъ
замолчать, если бы они попробовали уронить мячикъ сверху
мачты. Тогда они увидѣли бы, что онъ упадетъ вплоть у мачты, какъ
того требуетъ теорія. Но нѣтъ; они допустили мнимый фактъ и
тщетно пытались отыскать различіе между двумя случаями. „Мя-
чикъ не часть корабля, и движеніе впередъ не естественно ни для
корабля, ни для мячика. Съ другой стороны, камень, упавшій съ
вершины башни, часть земли, и потому суточныя и годовыя вра-
щенія, естественныя для земли, естественны и для камня; вслѣд-
ствіе этого камень сохранитъ одно движеніе съ башней и упадетъ
на землю у самой подошвы башни" *). Негры, носящіе кораллъ,
какъ талисманъ, утверждаютъ, по словамъ Париса, что цвѣтъ его
„всегда зависитъ отъ состоянія здоровья человѣка, носящаго аму-
летъ, и блѣднѣетъ отъ болѣзни этого человѣка." О предметѣ, до-
ступномъ всеобщему наблюденію, общее предложеніе, не пред-
ставляющее ни малѣйшаго признака истинности, принимается какъ
результатъ опыта, такъ что, повидимому, предвзятое мнѣніе пре-
пятствуетъ всякому наблюденію надъ предметомъ.
Чѣмъ меньше степень образованія человѣка, тѣмъ меньше
у него способность выдѣлять наблюдаемый фактъ отъ тѣхъ впе-
чатлѣній, которыя онъ произвелъ на него. Эта неспособность по-
родила много чудесныхъ разсказовъ, много смѣшныхъ анекдотовъ.
') Милль, Система логики, т. II, стр. 318.

Разсказчикъ сообщаетъ не то, что онъ видѣлъ или слышалъ, а
впечатлѣніе, произведенное на него видѣннымъ или слышаннымъ,—
впечатлѣніе, большая часть котораго состояла, можетъ быть, изъ
вывода, хотя все оно сообщается не какъ выводъ, a какъ фактъ.
Трудность заставить свидѣтелей умѣренно примѣшивать выводы
къ изложенію своихъ воспріятіи хорошо извѣстна опытнымъ су-
дебнымъ слѣдователямъ. Она еще значительнѣе, когда невѣжды
пытаются описать какое-либо естественное явленіе. „Самый про-
стой разсказъ самаго невѣжественнаго наблюдателя, говоритъ
Дюгальдъ Стюартъ, заключаетъ большее или меньшее число гипо-
тезъ, мало того: обыкновенно чѣмъ человѣкъ невѣжественнѣе, тѣмъ
болѣе въ его разсказѣ найдется гипотетическихъ предположеній.
Деревенскій аптекарь и—если возможно, еще въ большей степени—
опытная кормилица рѣдко способны описать самый простой слу-
чай, не прибѣгая къ выраженіямъ, каждое слово которыхъ есть
теорія, между тѣмъ какъ простое и вѣрное обозначеніе отдѣль-
ныхъ явленій, составляющихъ признакъ данной болѣзни,—обозна-
ченіе, не извращаемое воображеніемъ или предвзятыми понятіями,
можно принять за несомнѣнное доказательство ума, который дол-
гимъ и успѣшнымъ изученіемъ усвоилъ самое трудное изъ всѣхъ
искусствъ: искусство вѣрно толковать природу." 1).
Само собой разумѣется, что дѣти гораздо менѣе взрослыхъ
способны отдѣлять факты отъ впечатлѣній, производимыхъ этими
фактами. Когда ребенокъ передаетъ какой-либо фактъ, то это не
есть объективный разсказъ, a рядъ впечатлѣній, вынесенныхъ изъ
наблюденія этого факта. Объективныя свойства наблюденія у дѣ-
тей стоятъ на второмъ планѣ, главную же роль играетъ тонъ ощу-
щеній, полученныхъ при наблюденіи, т. е. ихъ пріятный или не-
пріятный характеръ. Поэтому дѣти—величайшіе субъективисты въ
оцѣнкѣ всѣхъ возможныхъ явленій. И эта наклонность —ко всему
примѣшивать свои личныя впечатлѣнія и выдавать ихъ за дѣй-
ствительные факты—долго остается преобладающею у дѣтей. Даже
въ школѣ она нерѣдко даетъ знать о себѣ. Учится ребенокъ чи-
тать и нужно ему прочитать, напр., слово башня. Прочитавъ пер-
выя двѣ буквы, онъ спокойно говоритъ баня, не обращая внима-
нія на дальнѣйшія буквы и произнося первое слово, которое па-
мять воспроизвела ему, какъ начинающееся съ „б" и „а".
Какія же средства можно указать для того, чтобы научить
ребенка правильно наблюдать, не примѣшивая къ наблюдаемымъ
фактамъ личныхъ впечатлѣній? Средство очевидно одно: провѣрка
!) Ibidem, стр. 326.

разсказа ребенка и исправленіе. Какъ скоро ребенокъ уклонился
отъ правильнаго описанія факта, прикрасилъ его собственными
впечатлѣніями, то сейчасъ и слѣдуетъ произвести разграниченіе
между фактомъ и впечатлѣніемъ отъ факта. Конечно, ребенокъ
можетъ высказывать свои мысли и чувства по поводу извѣстнаго
факта, но при изложеніи самаго факта нужно заботиться о томъ,
чтобы онъ не былъ обезображенъ ничѣмъ постороннимъ. Для
пріученія ребенка къ отчетливому воспринятію фактовъ, весьма
полезно давать ему какіе либо предметы для наблюденія и послѣ
спрашивать описаніе этихъ предметовъ, ихъ формы, цвѣта, тя-
жести и т. п. Въ такомъ случаѣ провѣрка описанія можетъ быть
вполнѣ удобна и каждое уклоненіе отъ дѣйствительности наглядно
можетъ быть показано ребенку. Изъ разсказовъ для этой цѣли
особенно удобны тѣ, которые допускаютъ возможность легкой
провѣрки, каковы напр. библейскія повѣствованія, историческіе
факты, разсказъ, заимствованный изъ какой либо дѣтской книжки
и т. п. Въ подобныхъ случаяхъ не трудно произвести сравненіе
первоначальнаго разсказа и его передѣлки въ устахъ ребенка и
открыть прикрасы и искаженія. Вообще никогда не нужно дозво-
лять ребенку передавать фактъ не правильно, не точно и оста-
влять его неисправленнымъ въ видахъ шутки, снисхожденія къ
маленькому ребенку, собственной лѣни~ провѣрить справедливость
сказаннаго и т. п. Искусство правильно наблюдать слишкомъ
важно въ жизни человѣка, чтобы на развитіе его не обратить
серьезнаго вниманія съ самаго начала. А между тѣмъ нерѣдко
бываетъ, что и взрослые дозволяютъ себѣ сознательно искажать
факты, особенно увеличивать или уменьшать ихъ размѣры и зна-
ченіе, ради эффекта, выгоды, краснаго словца, а иногда просто
по лѣни исправить неточное, неправильное выраженіе. Подобное
умственное неряшество, укрѣпляясь, парализуетъ способность хо-
рошаго наблюденія. Особенно внимательно нужно пріучать дѣтей
различать мелочное и главное въ наблюдаемомъ явленіи, указывая
имъ, напримѣръ, какъ часто фокусники продѣлываютъ свои фо-
кусы, отвлекая вниманіе зрителей отъ главнаго предмета къ чему
либо второстепенному и даже постороннему, и на необходимость
правильной послѣдовательности отдѣльныхъ моментовъ въ наблю-
деніи, такъ какъ перестановка частей и не надлежащая хроноло-
гія въ разсказѣ производятъ путаницу при передачѣ наблюденія.
Что касается чувствованій, то едва-ли можно указать между
ними хотя бы одно, которое, достигнувъ высокой степени силы,
не производило бы вреднаго вліянія на наблюденіе. Каждое силь-
ное чувство побуждаетъ видѣть въ предметѣ наблюденія лишь

то, что отвѣчаетъ чувству, и совершенно заслоняетъ другія свой-
ства, особенно же по своему характеру несогласныя съ качествомъ
чувства; оно вынуждаетъ преувеличивать одинъ рядъ свойствъ и
уменьшать другой, преувеличивать или уменьшать важность и
значеніе свойствъ. Любовь усиливаетъ въ любимомъ существѣ
всѣ цѣнныя свойства и закрываетъ глаза, совсѣмъ не видитъ не-
достатковъ; ревность возбуждаетъ подозрительность, недовѣріе и
чрезвычайно понижаетъ всѣ положительныя качества заподазри-
ваемаго соперника; ненависть, самолюбіе, самохвальство личное и
народное, особенно же религіозныя чувствованія и страхъ могу-
щественнымъ образомъ вліяютъ на наше наблюденіе, портя его
подчасъ почти до полнаго разрушенія. Вотъ нѣсколько примѣровъ.
Съ однимъ мясникомъ случилось большое несчастіе: вѣшая
тяжелую тушу на крюкъ, надъ своей головой, онъ поскользнулся,
и острый крюкъ захватилъ его руку, такъ что онъ самъ повисъ.
Когда его сняли и перенесли на другое мѣсто, лицо было блѣдно,
пульсъ едва замѣтенъ, и онъ стоналъ отъ острой боли. Двинуть
рукой отъ сильнаго страданія онъ не могъ и, пока разрѣзывали
рукавъ, нѣсколько разъ вскрикивалъ. Когда же рука его, нако-
нецъ, была обнажена, то ее нашли цѣлой и невредимой; крюкъ
прошелъ только чрезъ рукавъ верхняго платья г).
Одинъ англійскій духовный журналъ (The Church Herald) отъ
14 мая 1873 года помѣстилъ такую замѣтку о научномъ
значеніи трудовъ извѣстнаго англійскаго философа, Джона Стю-
арта Милля: „Джонъ Стюартъ Миль, окончившій недавно свое
существованіе, былъ бы замѣчательнымъ англійскимъ писателемъ,
если бы его врожденная самоувѣренность и огромная самонадеян-
ность не сдѣлали изъ него извѣстнаго литературнаго пройдоху.
Его смерть ни для кого не составляетъ потери, потому что это
былъ ловкій и крайній невѣрующій и самый опасный человѣкъ.
Чѣмъ скорѣе послѣдуютъ за нимъ тѣ „свѣточи мысли", которые
раздѣляютъ его мнѣнія, тѣмъ лучше для церкви и государства" 2),
Подобныхъ фактовъ можно бы привести много.
Очевидно, если мы желаемъ наблюдать хорошо, точно, объек-
тивно, мы должны быть въ состояніи покоя, внѣ волненія стра-
стей и чувствъ, изъ опасенія жестоко исказить наблюдаемое явле-
ніе. Мы можемъ при наблюденіи допускать лишь одну страсть -
любовь къ истинѣ.
Мы уже упоминали, что дѣти собственно очень плохіе на-
1) Карпентеръ, Основанія физіологіи ума. T. I, стр. 137—140.
2) Спенсеръ, Изученіе соціологіи. T. II, стр. 622—3.

блюдатели, хотя и очень любятъ смотрѣть, слушать, брать вещи
въ руки и т. п. Они имѣютъ страсть ощущать, но не наблюдать.
Окружающій ихъ міръ извѣстенъ имъ весьма неполно и необ-
стоятельно, они скользятъ своимъ ощущающимъ вниманіемъ по
предметамъ, очень многаго не замѣчаютъ, не видятъ и не слы-
шатъ, а что и замѣчаютъ, то, какъ говорится, изъ пятаго въ де-
сятое. Поэтому между дѣйствительностью и показаніями дѣтей
лежитъ цѣлая пропасть, безошибочныя показанія о воспринятомъ
составляютъ обыкновенно не правило, a исключеніе, хотя въ своей
доступной сферѣ и при наличности интереса дѣти и могутъ на-
блюдать. Такъ, напримѣръ, болѣе половины бостонскихъ дѣтей,
по обслѣдованіи, оказались не знающими такихъ обыкновенныхъ
животныхъ, какъ воробей и овца. A нѣкоторыя изъ знавшихъ во-
робья утверждали, что у него четыре ноги, одинъ же болѣе смѣ-
лый ребенокъ сказалъ, что у воробья шесть ногъ. Нѣкоторые нѣ-
мецкіе изслѣдователи отмѣтили у германскихъ дѣтей большую
склонность, при воспріятіяхъ, называть незнакомые предметы по
отдаленной аналогіи и всякими правдами и неправдами подводить
ихъ подъ какую нибудь привычную рубрику, что, конечно, прямо
портило ихъ наблюденіе. Этими же наблюденіями обнаружено,
что всего лучше извѣстны дѣтямъ тѣ предметы, которые они дер-
жатъ въ рукахъ и которыми пользуются.
Другой свидѣтель несовершенства дѣтскихъ наблюденій это —
дѣтскіе рисунки. Извѣстно, что дѣти рисуютъ не то, что видятъ, а
то, что знаютъ, что умственно себѣ представляютъ. Поэтому они
изображаютъ у человѣка руки выходящими изъ живота, или изъ
шеи, или изъ головы, голову насаживаютъ прямо на плечи, усы
рисуютъ выше глазъ, а то и прямо на рисункахъ изображаютъ
отдѣльно нѣкоторыя части человѣческаго организма, а части
одежды, напримѣръ, пуговицы, изображаютъ пришитыми непо-
средственно къ груди и животу; долгое время дѣти рисуютъ челе-
вѣка состоящимъ только изъ головы и ногъ, безъ туловища и
рукъ, долгое время рисуютъ его безъ шеи, безъ волосъ на головѣ
и т. п. Если вы поставите въ профиль человѣка или всадника и
потребуете, чтобы дитя изобразило предметы такъ, какъ оно ихъ
видитъ, то оно изобразитъ лицо человѣка съ двумя глазами, а
всадника съ двумя ногами, причемъ другая нога будетъ просвѣ-
чивать чрезъ тѣло лошади. Рисуя, дитя не наблюдаетъ, потому
что еще не умѣетъ наблюдать, a вспоминаетъ то, что знаетъ объ
изображаемомъ предметѣ. Мальчикъ, увидѣвъ отца моющимся въ
ваннѣ, съ удивленіемъ замѣтилъ, что у отца есть, шея. На вопросъ
отца: какъ же онъ представлялъ его до сихъ поръ?—мальчикъ отвѣ-

тиль, что онъ полагалъ у отца голову насаженной непосредственно
на плечи.
Нужно, впрочемъ, замѣтить, что и мы, взрослые, нерѣдко, по-
добно дѣтямъ, видимъ не то, что есть на самомъ дѣлѣ у насъ
предъ глазами, а наше толкованіе даннаго образа, напр., видимъ
желѣзнодорожные рельсы имѣющими параллельное направленіе,
а не сходящееся, видимъ у стула квадратное сидѣнье, хотя фото-
графія и показываетъ, что сидѣнье имѣетъ квадратную форму
только съ одной извѣстной точки зрѣнія и т. п. При помощи осо-
баго прибора, показывая испытуемому слово на короткое время,
можно измѣнить въ словѣ нѣсколько буквъ (до двухъ третей об-
щаго числа ихъ), и это измѣненіе можетъ остаться незамѣчен-
нымъ наблюдателемъ. Такъ англійское hallucination читалось со-
вершенно правильно и въ словѣ не замѣчалось никакой ошибки,
если оно показывалось въ такомъ видѣ: hallneiuotion. Вообще
экспериментальныя изслѣдованія способности взрослыхъ наблю-
дать показываемыя имъ изображенія и дѣйствительныя событія
свидѣтельствуютъ о многихъ недостаткахъ, довольно видныя фи-
гуры на изображеніяхъ и моменты въ дѣйствіяхъ пропускаются,
наблюдаемое извращается, напримѣръ, на изображеніи фигуры
справа переносятся налѣво и обратно, въ дѣйствіи одно движеніе
или поступокъ ставится раньше или позже, чѣмъ онъ былъ въ
дѣйствительности, къ замѣченному въ дѣйствительности приба-
вляются вымышленныя подробности и т. п. *). Воспитаніе пра-
вильнаго наблюденія—задача весьма важная.
Для оцѣнки объема и точности наблюденій дѣтей можно
поступать такъ: предложить дитяти свободно передать, что оно
наблюдало, или допросить его о наблюденіи, поставивъ ему рядъ
вопросовъ, или соединить оба пріема въ послѣдовательномъ по-
рядкѣ. Свободное показаніе всегда бываетъ значительно меньше
по объему, чѣмъ все показаніе, т. е. то, которое получается изъ
соединенія добровольнаго показанія и допроса; если мы предо-
ставимъ ребенка или взрослаго въ его показаніяхъ о произведен-
номъ наблюденіи самому себѣ, то его добровольное показаніе до-
стигнетъ лишь, по свидѣтельству нѣкоторыхъ изслѣдователей, по-
ловины всего его знанія о предметѣ 2). Но при вопросахъ дѣтямъ
нужно быть весьма осторожнымъ, такъ какъ дѣти легко под-
даются внушенію: самое спрашиваніе о томъ, чего не было въ
1) См. объ этомъ два выпуска W. Stern'a Beiträge zus Psychologie der Aus-
sage. Leipzig, 1902—1904 гг.
2) Мейманъ, Экономія и техника памяти. Стр. 82, 86.

наблюденіи, особенно тономъ энергичнымъ, настоятельнымъ, мо-
жетъ побудить дѣтей на утвержденіе того, чего они на самомъ
дѣлѣ не наблюдали и о чемъ они въ свободномъ показаніи не
упоминали. Бине изслѣдовалъ силу внушенія различныхъ наво-
дящихъ вопросовъ, предлагаемыхъ дѣтямъ. Наиболѣе мягкіе во-
просы дали 27°/0 ошибокъ, вопросы средней силы внушенія—38%,
а наибольшей силы 62% г). Въ опытахъ въ школѣ, произведен-
ныхъ Штерномъ, ошибки въ самостоятельныхъ показаніяхъ, дан-
ныхъ непосредственно послѣ впечатлѣнія, составили 5°/о; при до-
просъ же, который затѣмъ былъ произведенъ,—30°/о 2). Поэтому
свободныя показанія дѣтей, хотя въ отношеніи объема и очень не-
достаточныя, весьма цѣнны по своей правдивости и объективной
правильности, тѣмъ болѣе, что способность самопроизвольнаго
свободнаго наблюденія весьма быстро возрастаетъ: по показанію
нѣкоторыхъ изслѣдователей, она возрастаетъ въ два раза съ 7 до
14 лѣтъ, съ 7 до 19 лѣтъ возрастаетъ почти въ четыре раза, ме-
жду тѣмъ какъ количество показаній вообще (а не только сво-
бодныхъ) до 14-ти-лѣтняго возраста увеличивается на 50°/о, a въ
слѣдующіе годы не увеличивается совсѣмъ. Въ то же время ра-
стетъ у дѣтей и сила сопротивленія внушенію, т. е. чѣмъ болѣе
возрастаетъ способность самопроизвольнаго наблюденія, тѣмъ ме-
нѣе наблюдающій становится доступнымъ всякаго рода вліяніямъ 3).
Въ свободномъ наблюденіи и показаніи сказывается самосто-
ятельный, непосредственный интересъ наблюдающаго. По изслѣдо-
ваніямъ Штерна, при свободныхъ наблюденіяхъ предпочитаются
слѣдующія три главныхъ стороны: 1) все, что касается лицъ, доб-
ровольно наблюдается и запоминается въ гораздо большей степени*
чѣмъ вещи;2)вещи добровольно наблюдаются и запоминаются лучше,
чѣмъ качества и отношенія; 3) пространственныя величины обраща-
ютъ на себя значительно больше вниманія, чѣмъ цвѣта. И дѣти и
молодые люди на цвѣта обращаютъ очень мало вниманія, поэтому
у нихъ въ показаніяхъ относительно цвѣтовъ бываетъ очень много
ошибокъ. Въ развитіи же наблюдательности вообще можно ука-
зать слѣдующія ступени: 1) предметная (до 7 лѣтъ), въ ней лица и
вещи называются въ безсвязной и независимой последовательности ;
2) ступень дѣйствія (до 10-тилѣтняго возраста), въ которой главное
вниманіе обращается на дѣятельность лицъ; 3) ступень отношеній
(12—14 лѣтъ)—главное вниманіе привлекается отношеніями вещей,
наиболѣе пространственными; 4) ступень качественныхъ различій,
1) Binet, La Suggestibilite, p. 244.
2) Проблемы психологіи. Ложь и свидѣтельскія показанія. Вып. 1., стр. 45.
3) Мейманъ, тамъ же, стр. 93.

когда замѣчаются и анализируются свойства вещей. Примѣръ пред-
метной ступени—семилѣтняя дѣвочка такъ описала (по картинкѣ)
крестьянскую комнату: „мужчина, женщина, колыбель, кровать,
мальчикъ, стулъ, скамейка, кукла, три картины, крестъ, окно, кресть-
янскій парень, столъ, тарелка, миска." Примѣръ ступени качест-
венныхъ различій—описаніе 19-тилѣтняго ученика семинаріи: „ком-
ната, потолокъ покрытъ деревянными досками, вѣроятно, дубо-
выми. На одной стѣнѣ виситъ картина въ желтой рамѣ съ ма-
ленькимъ домомъ и деревомъ... окно съ несовсѣмъ опущенной
шторой и картиной на ней. . . На первомъ планѣ столъ съ корич-
невыми точеными ножками" и. т. д.
Числовыя отношенія дѣтьми мало наблюдаются и показанія
ихъ въ этой сферѣ ненадежны.
Способы для усовершенствованія способности наблюденія дѣ-
тей практиковались разные, изъ нихъ можно упомянуть слѣду-
ющіе: 1) общее руководство дѣтей въ планомѣрномъ наблюденіи
съ обученіемъ примѣненія отдѣльныхъ точекъ зрѣнія, опредѣлен-
ныхъ категорій; начиная съ какого либо одного мѣста картины,
дѣтей учили наблюдать всѣ. подробности съ различныхъ данныхъ
точекъ зрѣнія; 2) ознакомленіе дѣтей послѣ перваго опыта съ со-
отвѣтствующимъ отдѣльнымъ категоріямъ наблюденія чувствен-
нымъ матеріаломъ—съ цвѣтами, формами, величинами и. т. д.;
3) воздѣйствіе на волю и чувства, пробужденіе интереса къ опыту,
желанія давать лучшія показанія, усиленіе чувства отвѣтственности.
Очевидно, послѣдній пріемъ не есть пріемъ собственно наблюде-
нія, а общее воспитательное воздѣйствіе на дѣтей, отчасти дисци-
плинарна• характера. Изъ остальныхъ двухъ при второмъ дос-
тигалось значительное улучшеніе показаній, а первый далъ слабые
результаты, повидимому онъ превосходилъ силы дѣтей, подвер-
гавшися экспериментами 1).
Такъ какъ наблюденіе есть сочетанная дѣятельность внѣш-
нихъ чувствъ и ума по излѣдованію предмета, то полный актъ
наблюденія предполагаетъ сложную подготовительную работу и
сложный процессъ: 1) надлежащую, удобную для наблюденія, уста-
новку предмета, если онъ находится въ нашей власти, или при-
способленіе себя и среды къ предмету, если онъ находится внѣ
нашей власти, (при наблюденіи, напримѣръ, солнечныхъ и лун-
ныхъ затменій); 2) приведеніе органовъ внѣшнихъ чувствъ, по-
мощью которыхъ будетъ совершаться наблюденіе, въ надлежащее
бдительное положеніе, чтобы быть способнымъ воспринять всѣ
*) Мейманъ, тамъ же, стр. 78.

нужныя свойства предмета и быстро въ короткое время, если яв-
леніе скоропроходящее; 3) соотвѣтственное приготовленіе къ на-
блюденію своего ума, отчетливую и опредѣленную поставку цѣли
наблюденія, сосредоточеніе на ней настойчиво и напряженно вни-
манія, съ устраненіемъ всѣхъ стороннихъ разсѣивающихъ мыслей
и чувствованій; 4) умѣнье вести наблюденіе различными органами,
въ послѣдовательномъ порядкѣ, быстро разбираться при самомъ
наблюденіи въ относительной цѣнности замѣчаемыхъ чертъ, не
сходя, однако, съ почвы строгаго объективнаго наблюденія, устра-
няя вредное вліяніе умственныхъ и сердечныхъ пристрастій, пред-
взятыхъ теорій и эгоистическихъ путающихъ настроеній.
Очевидно, что такое наблюденіе предполагаетъ по самому су-
ществу дѣятельное волевое усиліе, энергическую объединяющую
работу, что оно находится въ самой тѣсной связи съ общимъ раз-
витіемъ наблюдателя. Поэтому, уже между дѣтьми можно замѣ-
тить нѣсколько типовъ наблюдательности, которые позднѣе опре-
дѣляются еще рѣзче и выразительнѣе. Въ этомъ отношеніи ин-
тересны опыты Бинэ: онъ бралъ для своихъ изслѣдованій учениковъ
начальныхъ школъ въ возрастѣ отъ 8 до 14 лѣтъ. Имъ показы-
вали картину, на которой былъ изображенъ работникъ, лежащій
на смертномъ одрѣ и сообщающій сыновьямъ свою послѣднюю волю.
Послѣ двухминутнаго разсматриванія картины учащимся предла-
галось описать ее въ 10 минутъ. На основаніи полученныхъ опи-
саній Бинэ пришелъ къ заключенію, что существуютъ четыре типа
наблюденія: описательный, связывающій, ученый и эмоціональный.
Лица перваго типа просто, по пространственному порядку, опи-
сываютъ то, что видѣли, безъ всякихъ размышленій и выводовъ,
не заботясь представить наблюденіе въ цѣломъ; лица второго типа
уже истолковываютъ наблюдаемое, объединяя, насколько возможно,
отдѣльныя части въ одно цѣлое, распространяя и прибавляя по-
дробности и создавая нѣчто большее того, что видѣли; лица треть-
яго типа оставляютъ въ сторонѣ то, что они восприняли, и обраща-
ются къ ранѣе накопленнымъ знаніямъ, которыя и излагаютъ; та-
кого рода дѣти въ сущности не наблюдаютъ, a видятъ въ вещахъ
то, что имъ ранѣе извѣстно, такъ что у нихъ прежній опытъ за-
слоняетъ настоящій; представители четвертаго типа останавлива-
ются на чувствованіяхъ, прямо выражаемыхъ картиной, или под-
сказываемыхъ ею, они переносятъ свою собственную жизнь въ то,
что они видятъ во внѣ, самое же наблюденіе искажается нерѣдко
фантастическими добавленіями, придающими всему наблюденію
чисто субъективный характеръ 1).
*) L' Année psychologique, Ш (1897 г.)р. 314 и слѣдующія; его же, L'Stwd«
expérimentale de Г intelligence, p. 190 н сл.

Если вдуматься въ эти типы, то, несмотря на недостаточную
ихъ отграниченность другъ отъ друга и на неудачныя названія,
напримѣръ, ученый типъ, нельзя не признать ихъ по существу пра-
вильными, принимая во вниманіе сказанное выше о сущности вос-
пріятія, о причинахъ, искажающихъ этотъ процессъ, о природѣ
наблюденія и его сложности. Описательный типъ это наблюдатели
низшаго порядка, граничащіе съ простыми ощущателями, не под-
нимающееся еще къ цѣльности воспріятія. Понятно, каждый наб-
людаемый предметъ имѣетъ свою цѣлостность, каждое явленіе
также, и наблюдатель, не сумѣвшій подняться до цѣлостнаго вос-
пріятія и пониманія наблюдаемаго, плохой наблюдатель. Вмѣстѣ
съ тѣмъ несомнѣнно, что слѣдующая необходимая ступень въ раз-
витіи наблюдательности есть объединяющее,связывающее наблю-
деніе, достигающее единства при воспріятіи частностей. Какъ
скоро наблюдатель достигъ этой ступени, онъ сейчасъ же подвер-
гается опасностямъ искаженія наблюденія—онъ начинаетъ прив-
носить въ наблюденіе нѣчто свое, субъективное, прибавляетъ преж-
ній опытъ къ новому. Это необходимо въ наблюденіи, какъ мы
видѣли, но безопасно и полезно только въ томъ случаѣ, когда
сохраняется правильное соотношеніе между ощущеніями и преж-
нимъ опытомъ. Объединяющій типъ наблюденія стоитъ на этой
высотѣ. Слѣдующіе же два типа наблюдателей представляютъ
собою уже искаженное наблюденіе, одинъ разъ вліяніемъ предвзя-
тыхъ идей, прежняго опыта (ученый типъ), а другой разъ—влія-
ніемъ чувствованій. И въ томъ и въ другомъ типѣ наблюденія
нарушается равновѣсіе, правильное соотношеніе въ наблюденіи
ощущеній и прежняго опыта, то въ пользу идей, то въ пользу
чувствованій. і).
i) У насъ въ Россіи была произведена провѣрка типовъ наблюдательности,
установленныхъ Бинэ, и взгляды французскаго изслѣдователя были подтверждены
русскими педагогами. Въ журналѣ „Извѣстія по народному образованію" (мартъ
1910 г.) г. Лубенецъ напечаталъ статью „Дѣтскія сочиненія, какъ факторъ разви-
тія языка", въ которой онъ изложилъ результаты своихъ опытовъ, произведенныхъ
въ церковно-приходской школѣ, въ группахъ Кіевскаго городского училища и въ
8-мъ классѣ женской гимназіи. Просмотрѣвъ 155 работъ г. Лубенецъ нашелъ, что
изъ нихъ Къ описательному типу нужно отнести 39,=25,4°/o всего числа, къ эмо-
ціональному 19,=12,5°/о, къ связывающему (разсудительному) 43—27,7% и къ уче-
ному (формальному) 47=29,6%. Смѣшаннаго типа оказалось 8 работъ=5% всего
числа. Другой изслѣдователь, повторившій опыты Бинэ, г. Владиміровъ производилъ
наблюденія въ 1-мъ отдѣленіи сельской школы (дѣти учились въ немъ немного
болѣе года) и во 2-мъ. Въ первомъ отдѣленіи изъ 23 сочиненій оказалось описа-
тельнаго типа 3, эмоціональнаго 10, разсудительнаго 10, формальнаго 0; во второмъ
отдѣленіи описательнаго 5, эмоціональнаго 6, разсудительнаго 2, формальнаго 0,
эмоціонально-разсудительнаго 1, эмоціонально-описательнаго 6, а всего 20 работъ.
(Русская Школа 1913 г., май—іюнь, ст. Дѣтскія сочиненія въ сельской школѣ).

Въ заключеніе разсужденія о развитіи наблюдательности у
дѣтей слѣдуетъ особо отмѣтить важное значеніе въ разсматривае-
момъ отношеній лѣпки, рисованія и ручного труда. Поименован-
ныя упражненія весьма интересны для дѣтей — кто въ дѣтствѣ
страстно не увлекался ими или какими либо подобными занятіями?
Они цѣнны и тѣмъ, что находятся въ тѣсной связи съ самодѣя-
тельностью дѣтей. При перечисленныхъ занятіяхъ, все равно, что
и въ играхъ, дѣти чувствуютъ себя свободнѣе, чѣмъ при ученьи
по книгамъ, на ихъ долю выпадаетъ больше самостоятельности и
почина, чѣмъ при усвоеніи и сдачѣ обыкновенныхъ школьныхъ
уроковъ. Всѣ упомянутыя занятія требуютъ сочетанной дѣятель-
ности рукъ, глазъ, туловища, иногда слуха и другихъ органовъ,
тщательнаго вниманія къ цвѣту и формѣ предметовъ, умѣнья
схватывать соотношеніе свойствъ и характерно ихъ отображать.
Быть плохимъ наблюдателемъ и хорошо лѣпить, рисовать, а равно
съ успѣхомъ заниматься ручнымъ трудомъ невозможно, въ основѣ
всѣхъ перечисленныхъ упражненій лежатъ тщательное, добросовѣ-
стное наблюденіе, умѣнье обращаться съ разнообразнымъ матеріа-
ломъ, умѣнье подмѣчать формы, цвѣта, движенія, главныя, харак-
терныя свойства и второстепенныя, мелочныя. Поэтому развитіе
наблюдательности, a вмѣстѣ съ нею правильное воспитаніе всей
духовной стороны человѣка, невозможно безъ упражненій въ лѣпкѣ,
рисованіи и ручномъ трудѣ; съ введеніемъ ихъ сдѣлаются лишь
достояніемъ исторіи, но не современною дѣйствительностью, факты,
сообщаемые Кершенштейнеромъ, Левинштейномъ и другими из-
слѣдователями дѣтскихъ рисунковъ, что изъ десятковъ тысячъ дѣ-
тей (58,000, изслѣдованныхъ Кершенштейнеромъ) только нѣсколько
десятковъ вполнѣ владѣютъ представленіемъ о человѣческомъ
тѣлѣ, a прочія какъ будто никогда не наблюдали ни человѣческой
фигуры, ни другихъ, самыхъ обыкновенныхъ, предметовъ, а потому
съ спокойною совѣстью изображаютъ на рисункахъ, напримѣръ,
птицу съ четырьмя ногами и съ зубами въ клювѣ.
III.
О запоминании.
Въ душевной жизни память имѣетъ громадное значеніе: мы
начинаемъ психически развиваться съ памяти. Первые недѣли,
мѣсяцы и даже годы суть время преимущественной работы памяти.
Память и покидаетъ человѣческую душу послѣдней: когда всѣ
другія способности уже прекратили свою работу, замерли, память

еще остается. Въ глубокой старости человѣкъ теряетъ мышленіе,
лишается возможности радоваться и печалиться, онъ слабъ и без-
воленъ, какъ малое дитя, не можетъ самъ двигаться, но онъ еще
узнаетъ окружающихъ, узнаетъ пищу и питье. Когда прекратится
и процессъ узнаванія, тогда дѣло плохо* это значитъ, что человѣкъ
духовно почти умеръ, у него остались лишь разрозненныя ощу-
щенія, соединенныя съ неопредѣленными непріятными чувствова-
ніями, то, съ чего онъ началъ жизнь, будучи новорожденнымъ
младенцемъ. Въ болѣзняхъ общихъ и спеціально душевныхъ по-
слѣдней погибаетъ также память, собственно способность узнава-
нія. Человѣкъ кончаетъ свою жизнь состояніемъ, близкимъ къ тому,
которымъ онъ начинаетъ. За время всей жизни человѣка память
находится въ неразрывной и самой тѣсной связи съ тѣлесною
жизнью человѣка и со всѣми проявленіями духа. Въ своемъ цѣ-
ломъ память имѣетъ три момента: запоминаніе впечатлѣній, ихъ
храненіе и воспроизведеніе. Фактически, въ опытѣ, намъ извѣстны
первый и третій моменты, второй—есть область предположеній и
догадокъ.
Упомянутые три момента въ дѣятельности памяти находятся
въ весьма тѣсной связи между собою: что хорошо запоминается,
то хорошо и воспроизводится, a слѣдовательно и сохраняется. Что
хорошо воспроизведено, то, несомнѣнно, и хорошо сохранилось и
отчетливо было усвоено, т. е. запомнено. Но, для порядка изло-
женія, мы будемъ разсматривать эти моменты отдѣльно, причемъ
мы остановимся на первомъ и третьемъ моментахъ, какъ факти-
ческихъ, и лишь вскользь коснемся второго —умозрительнаго.
Все, что въ предыдущихъ главахъ сказано о воспріятіи и
развитіи наблюдательности, все это имѣетъ непосредственное от-
ношеніе къ запоминанію: для того, чтобы хорошо запомнить какое
нибудь явленіе, для этого его нужно, прежде всего, хорошо наблю-
дать. Всякая погрѣшность и торопливость въ наблюденіи будетъ
отражаться соотвѣтствующимъ недостаткомъ и въ запоминаніи,
плохо наблюдалъ, плохо и запомнилъ.
Кромѣ хорошаго наблюденія, для запоминанія важны два
условія: а) правильная дѣятельность механизма запоминанія и б)
особенности типовъ запоминанія. Эти два условія мы и разсмо-
тримъ.
Прежде всего, запоминаніе нужно различать на очень корот-
кое, непосредственное, когда воспроизведеніе совершается сейчасъ
же послѣ полученія впечатлѣнія и представляетъ собою не столько
воспроизведеніе, сколько оживленіе пережитаго, со всѣми его част-
ностями, оттѣнками и обстоятельствами, такъ что оно есть само про-

должающееся еще впечатлѣніе, еще не замершее, а только замираю-
щее, на запоминаніе длительное, когда воспроизведеніе совершается
значительно позже послѣ наблюденія и опирается главнымъ образомъ
на повторенія, тогда какъ непосредственное запоминаніе опирается
прямо на наблюденіе и ощущеніе. Можно имѣть сравнительно не об-
ширное непосредственное запоминаніе и хорошее длительное, какъ
это обыкновенно бываетъ у дѣтей, и обратно. Но въ сущности непо-
средственное и длительное запоминаніе двѣ ступени развитія од-
ного явленія. Непосредственное запоминаніе можно развить упраж-
неніемъ. Если неупражнявшійся взрослый человѣкъ можетъ непо-
средственно воспроизвести не болѣе 8—10 буквъ, то отъ упражненія
его способность непосредственнаго воспроизведенія возрастетъ до
12 —14 буквъ. Безошибочное непосредственное воспроизведеніе
буквъ или цифръ достигало у нѣкоторыхъ взрослыхъ 13—14, без-
смысленныхъ слоговъ 8—9, словъ—12, стихотвореній до 24 словъ,
прозы—до 36 словъ. Дѣти непосредственно запоминаютъ значи-
тельно меньше взрослыхъ, но они постепенно усовершенствуютъ
свою способность непосредственнаго воспроизведенія, хотя и мед-
ленно, но непрерывно, лѣтъ до 14. Индивидуальныя различія дѣтей
въ непосредственномъ запоминаніи бываютъ довольно велики 1).
Но педагога гораздо больше привлекаетъ запоминаніе дли-
тельное, посредственное, потому что занятія съ дѣтьми имѣютъ
интересъ и значеніе не мимолетные, на пять минутъ, а на мѣсяцы>
годы, на всю жизнь. Потому и запоминаніе должно дѣйствовать
на долгое время. Къ изученію длительнаго запоминанія мы и обра-
тимся, тѣмъ болѣе, что условія запоминанія непосредственнаго и
посредственнаго собственно по своей сущности одни и тѣ же, какъ
это будетъ видно изъ дальнѣйшаго изложенія.
Присматриваясь къ механизму запоминанія и, вмѣстѣ, вос-
произведенія, мы замѣчаемъ въ немъ два главные момента: вос-
произведеніе идеи или факта и воспроизведеніе связи идеи и об-
становки факта. Механизмъ запоминанія и воспроизведенія состо-
итъ въ установленіи чего либо и въ психической локализаціи установ-
леннаго со стороны времени, мѣста и въ логическомъ отношеніи.
Запоминая и припоминая что-нибудь, мы стараемся запомнить и вос-
произвести не только извѣстный фактъ или идею съ возможною
отчетливостью, но и всю ту обстановку, среди которой онъ былъ
замѣченъ нами въ первый разъ, вмѣстѣ со всѣми непосредственно
предъидущими, послѣдующими и сосуществующими идеями и фак-
тами. Какъ скоро фактъ запоминается и воспроизводится одинъ,
г) Мейманъ, Экономія и техника памяти. Стр. 205—213.

безъ обстановки, то мы свое запоминаніе и припоминаніе не приз-
наемъ вполнѣ яснымъ и отчетливымъ. Каждый фактъ, каждая идея
связаны съ другими ближайшими фактами и идеями и понимаются
только по соотношенію съ ними. Поэтому вырвать при Напомина-
ніи фактъ или идею изъ ихъ естественной связи и обстановки не-
удобно, нужно запомнить и фактъ или идею и ихъ связь или об-
становку. Намъ говорятъ: вотъ идея совершенно новая и ориги-
нальная. Мы иногда отвѣчаемъ: нѣтъ, эта идея не новая, мы ее
встрѣчали раньше, не то когда то вычитали изъ книги, не то слы-
шали въ разговорѣ. И мы не. успокаиваемся до тѣхъ поръ, пока
отчетливо не опредѣлимъ, гдѣ и когда мы встрѣтили эту идею,
среди какихъ другихъ предшествующихъ и послѣдующихъ идей,
въ какой логической и фактической обстановкѣ. Запоминаніе и
припоминаніе географическихъ, историческихъ и всякаго рода дру-
гихъ жизненыхъ и научныхъ фактовъ есть вкладываніе факта въ
рамку пространственныхъ, временныхъ и логическихъ отношеній.
Невозможность припомнить самый фактъ или обстановку факта
есть уже забвеніе наполовину. Поэтому мы и разсмотримъ два во-
проса относительно запоминанія: почему запоминаются идеи и факты,
взятые сами по себѣ? Почему и какъ запоминается обстановка идей
и фактовъ?
Главная причина запоминанія отдѣльныхъ идей и фактовъ,
взятыхъ самихъ по себѣ, заключается въ силѣ того впечатлѣнія,
которое производитъ на насъ извѣстный фактъ или идея, и сте-
пени сосредоточенія вниманія на идеѣ или фактѣ. Чѣмъ сильнѣе
дѣйстзуетъ на насъ фактъ, тѣмъ лучше, вѣрнѣе онъ запоминается;
чѣмъ слабѣе, тѣмъ неотчетливѣе и туманнѣе. Сила же впечатлѣ-
нія можетъ быть расматриваема съ двухъ сторонъ: физической и
психической.
Физическая сила отдѣльныхъ фактовъ состоитъ во вліяніи ихъ
на нашъ физическій и по преимуществу нервный организмъ, въ
степени возбужденія нервныхъ клѣтокъ. Нервныя клѣтки, постав-
ленныя въ состояніе наивысшаго возбужденія, долго сохраняютъ
это возбужденіе и такимъ образомъ даютъ возможность воспроиз-
веденія соотвѣтствующаго представленія неопредѣленно долгое
время J). Поэтому самое простое и лучшее средство закрѣпле-
нія извѣстныхъ фактовъ—значительное впечатлѣніе ихъ. Отсюда
понятно, что сильные, громкіе звуки и острые запахи запоминаются
гораздо лучше, чѣмъ тихіе и слабые, серьезная тяжелая болѣзнь
долѣе легкой; лица, которыя мы видимъ на прогулкѣ, сейчасъ же
И Объ этомъ подробно будетъ сказано ниже.

забываются нами, какъ только они прошли мимо насъ, и нужно
какое либо особенное возбужденіе, чтобы припомнить которое либо
изъ нихъ; фигура же, почему либо поразившая насъ, странностью
или оригинальностью костюма, эксцентричными манерами, запоми-
нается прочно и припоминается отчетливо. Какой либо замѣча-
тельный видъ природы, гроза, метеоръ и т. п. нерѣдко оставля-
ютъ по себѣ воспоминаніе на всю жизнь, слабыя же впечатлѣнія
улетучиваются очень быстро. „По прошествіи 30 лѣтъ, я черта за
чертой припоминаю видъ театра, куда меня привели въ первый
разъ, говоритъ Тэнъ „Съ третьяго яруса зала казалась мнѣ чу-
довищнымъ колодцемъ, совершенно краснымъ и пламенѣющимъ,
съ муравейникомъ головъ; совершенно внизу, направо, на узкій
помостъ вошли двое мущинъ и одна женщина, вышли, и опять во-
шли, жестикулировали и казались мнѣ двигающимися куклами; къ
моему великому удивленію, одна изъ этихъ куколъ стала на ко-
лѣна, цѣловала руку дамы, потомъ скрылась за ширмами; другая,
которая вошла, казалась сердитой и подняла руки. Мнѣ было семь
лѣтъ, я ничего не могъ понять; но колодецъ бархатно-малиноваго
цвѣта былъ такъ набитъ народомъ, такъ золотистъ и свѣтелъ, что
чрезъ четверть часа я былъ какъ бы пьянъ и заснулъ*4. Но при-
веденное условіе имѣетъ и ограниченіе: если впечатлѣніе чрезвы-
чайно сильно, производитъ болѣзненное потрясеніе организма, сло-
вомъ превосходитъ maximum раздраженія, то оно запоминается
смутно, потому что въ такой формѣ оно воспринимается не отчетливо.
Такимъ образомъ, для запоминанія неудобны: предметы, произ-
водящіе или очень слабое или очень сильное раздраженіе; пред:
меты, дающіе раздраженіе средней силы, наиболѣе удобны для за-
поминанія. При этомъ еще нужно, чтобы впечатлѣніе имѣло из-
вѣстную продолжительность, моментально быстрая смѣна впечат-
лѣній не даетъ ясныхъ ощущеній, а потому запоминается плохо,
или даже и совсѣмъ не усвояется.
Въ тѣхъ случаяхъ, когда запоминаемый фактъ есть сложный,
состоящій изъ нѣсколькихъ элементовъ или частей, тогда ассоці-
ація ихъ усвоится хорошо, если не всѣ члены ея производятъ впе-
чатлѣніе, а только нѣсколько и даже одинь. Такимъ путемъ обык-
новенно внѣдряютъ въ дѣтскія головы много всякой премудрости,
сочетая какое либо знаніе, правило, сами по себѣ производящія
впечатлѣнія очень мало, съ острою тѣлесною болью. Мать, кото-
рая даетъ плюху своему ребенку за то, что тотъ забылъ, что она
ему сказала, и прибавляетъ: „теперь ты это будешь помнить",
') Объ умѣ и познаніи, 1, 82.

признаетъ, сама того не зная, этотъ психологическій; принципъ.
Плюха связываетъ съ назиданіемъ чувство болѣе сильное, кото-
рое дѣлаетъ умственное впечатлѣніе болѣе энергичнымъ, слѣдо-
вательно болѣе продолжительнымъ. Взрослые въ своей жизни
часто пользуются этимъ сцѣпленіемъ слабаго факта съ сильнымъ,
чтобы поддержать слабый энергіей сильнаго. Я не помню, когда
я купилъ такую-то книгу, но я помню, что въ этотъ день была
дурная сырая погода, что я, отправляясь въ магазинъ, простудился
И; хвора л ъ нѣсколько дней. Свою болѣзнь, какъ фактъ болѣе
сильный, я помню лучше, а по ассоціаціи съ ней запомню и время
покупки книги. Но нельзя не признать, что подобныя ассоціаціи
сильнаго впечатлѣнія съ слабымъ часто связываютъ совершенно
разнородныя вещи, что въ концѣ концовъ затрудняетъ и разсѣе-
ваетъ мышленіе.
Не всѣ предметы могутъ производить на насъ сильное впеча-
тлѣніе, есть множество предметовъ, дѣйствующихъ и могущихъ
дѣйствовать только слабо. Чтобы прочно запомнить ихъ, мы мо-
жемъ прибѣгнуть къ двумъ средствамъ, помощію которыхъ
сила ихъ впечатлѣнія увеличится: a) къ воспріятію предмета раз-
личными органами, б) къ повторенію.
Каждый предметъ имѣетъ различныя свойства, которыя мо-
гутъ быть усвоены различными органами. Наши представленія
объ отдѣльныхъ вещахъ—конкретныя представленія—суть разно-
родныя соединенія, въ нихъ сочетаются элементы трехъ, четырехъ
и-даже пяти органовъ. Этимъ свойствомъ предметовъ и соотвѣт-
ствующихъ имъ представленій мы и пользуемся при запоминаніи.
1 Свойства предмета таковы, что не могутъ произвесть на насъ
сильнаго впечатлѣнія; тогда мы беремъ по одиночкѣ каждое свой-
ство и дѣйствуемъ на соотвѣтствующій органъ, по возможности
заботясь о раздраженіи каждаго органа. Эти слабыя впечатлѣнія
на каждый органъ въ отдѣльности, вмѣстѣ взятыя, сведенныя въ одну
сумму, будутъ равняться сильному. Они будутъ поддерживать и
замѣнять другъ друга, и, если предметъ забудется по впечатлѣнію на
одинъ органъ, то припомнится по впечатлѣнію на другой. При знаком-
ствѣ съ вещью мы можемъ ограничиться разсмотрѣніемъ ея, a можемъ
еще брать ее въ руки, обнюхать ее, попробовать на вкусъ, сту-
чать ею. Въ послѣднемъ случаѣ вещь будетъ запоминаться тверже
и вѣрнѣе, чѣмъ въ первомъ. Хотя люди по своей способности
запоминанія раздѣляются на односторонніе типы (о которыхъ
рѣчь будетъ дальше), но большинство относится къ смѣшанному
типу, владѣющему задатками разносторонняго усвоенія, а потому
могущему запоминать различныя дѣйствія предметовъ.

Повтореніе впечатлѣнія ведетъ къ тому же самому резуль-
тату. Если вещь не производитъ сильнаго впечатлѣнія и если ею
нельзя затронуть различные органы, то остается одинъ путь къ
ея твердому запоминанію—повтореніе. „Повтореніе—мать занятій",
такъ говорили еще древніе. Важность и дѣйствительность этого
средства твердаго запоминанія слишкомъ хорошо извѣстны, чтобы
нужно было объ этомъ много распространяться. Можно сказать
только, что на это средство очень часто слишкомъ сильно нале-
гаютъ, пренебрегая другими. Частыя повторенія наиболѣе умѣстны
и нужны при занятіяхъ съ маленькими дѣтьми, безъ повтореній
изъ дѣтской головы все весьма быстро улетучивается. Впрочемъ
и вообще только фактъ, нѣсколько разъ нами прочитанный и
нѣсколько разъ нами обдуманный, становится нашимъ вѣчнымъ
достояніемъ, готовымъ къ воспроизведенію въ каждый данный
моментъ времени. Само собою разумѣется, повторенія должны1
быть поставлены раціонально, чтобы не надоѣсть „хуже горькой
рѣдьки", a именно должны имѣть въ виду главное и существенное,
а не мелочи и частности, должны освѣщать предметъ съ новыхъ
точекъ зрѣнія и вести ученика къ свободному и разумному поль-
зованію знаніями, а не механическому задалбливанью ихъ. Даже
буквальнымъ заучиваньемъ нельзя пренебрегать. Многое необхо-
димо бываетъ запомнить буквально, какъ, напримѣръ, молитвы,,
тексты, формулы въ различныхъ наукахъ, стихи. Буквальное
выучиванье изъ лучшихъ отечественныхъ писателей можетъ
обогатить рѣчь дитяти многими словами и прекрасными оборотами,
ввести его въ духъ языка, познакомить съ его первоисточниками.
О заучиваньи безъ полнаго, отчетливаго пониманія заучиваемаго,
слѣдовательно безъ предварительнаго, обстоятельнаго объясненія,
не можетъ быть, конечно, и рѣчи. По экспериментальнымъ
изслѣдованіямъ, безсмысленный матеріалъ запоминается гораздо
хуже, чѣмъ осмысленный; слова съ легко доступнымъ смысломъ
запоминаются значительно лучше, чѣмъ понимаемыя съ трудомъ
или совсѣмъ непонятныя;, сильную поддержку сохраненію и пра-
вильному воспроизведенію запоминаемаго матеріала оказываетъ
пониманіе его смысла. Повтореніе же и выучиванье вполнѣ по-
нятаго не только не есть нѣчто противоположное развитію ума,
но есть одно изъ важныхъ и существенныхъ средствъ умственнаго
развитія. Безъ повтореній и заучиванья не можетъ быть обширныхъ
свѣдѣній; безъ обширныхъ свѣдѣній не можетъ быть обширнаго
ума.
Психическая сила ассоціаціи, обусловливающая сосредоточеніе
на ней вниманія и твердое запоминаніе, можетъ выражаться раз-

лично: а) новостью ассоціаціи, б) значительнымъ интересомъ или
чувствомъ, соединяемымъ съ ней, в)' подробнымъ и отчетливымъ
различеніемъ качествъ и составныхъ частей ассоціаціи.
Новость впечатлѣнія—обстоятельство большой важности для
отчетливаго запоминанія. Переживать постоянно вновь уже пере-
житое, старое—вещь утомительно скучная и тягостная. Старыя
удовольствія и тѣ пріѣдаются, теряютъ свою остроту, свою пря-
ность и превращаются въ обыденныя, почти безразличныя, вещи;
простыя же впечатлѣнія, не доставляющія удовольствія, очень
часто повторяясь, явно надоѣдаютъ. Потому мы жадно накиды-
ваемся на все новое, интересуемся имъ, хорошо его запоминаемъ.
И чѣмъ больше новизны въ запоминаемомъ фактѣ, чѣмъ
рѣзче онъ ' отличается отъ прежде извѣстныхъ намъ фактовъ,
тѣмъ больше привлекается наше вниманіе къ нему. Впрочемъ
нужно замѣтить, что къ этимъ новымъ свѣдѣніямъ уже должна
быть напередъ подготовка. Свѣдѣнія совершенно, абсолютно
новыя не заинтересуютъ, потому что не найдутъ въ нашей душѣ
ничего однороднаго, ничего родственнаго. Какъ бы ни былъ
интересенъ и новъ самъ по себѣ трактатъ по психологіи, но мы
не заинтересуемъ имъ астронома и математика, если прежде они
вовсе не занимались психологіей, и наоборотъ,—астрономическіе
и математическіе трактаты будутъ не интересны для психолога, не
занимавшагося этими науками. Разумѣется, эти слова имѣютъ
примѣненіе только къ взрослымъ. Нервная система дѣтей ещё
такъ воспріимчива, у нихъ еще не сложилось опредѣленныхъ
навыковъ и направленій мысли, какъ у взрослаго, вслѣдствіе чего
дѣти жадно накидываются на все новое. Для взрослаго же свѣ-
дѣнія, несоотвѣтствующія его умственнымъ привычкамъ и неимѣ-
ющія напередъ запасеннаго достаточнаго количества однородныхъ
знаній,- представляются неинтересными. У дѣтей ихъ всесторонній
интересъ къ новому ограничивается врожденными склонностями
къ тому или другому роду умственныхъ занятій. Предметы,
соотвѣтствующіе врожденной склонности, интересуютъ ихъ болѣе,
чѣмъ несоотвѣтствующіе ей.
Но не только новизна впечатлѣнія можетъ привлекать къ
себѣ наше вниманіе, съ предметомъ у насъ могутъ связываться
другіе психическіе интересы. Онъ можетъ относиться къ сферѣ
нашихъ любимыхъ занятій, и потому, не будучи особенно новымъ,
привлекать къ себѣ наше вниманіе; онъ можетъ возбуждать въ
насъ радость или печаль, гнѣвъ или страхъ, любовь или отвра-
щеніе и потому производить на насъ сильное впечатлѣніе и долго
помниться. Случаи значительной опасности и большой радости,

дни особенно счастливые для насъ и особенно несчастные запоми-
наются нами хорошо и воспроизводятся отчетливо всю жизнь.
Вообще наши склонности, страсти, чувствованія, разнообразные
интересы могутъ запечатлѣвать образы предметовъ навсегда въ
нашемъ сознаніи, хотя бы физическое впечатлѣніе ихъ и было
слабо. Слово, сказанное шопотомъ, иногда поражаетъ насъ чрез-
вычайно сильно, a крикъ во все горло часто совсѣмъ не привле-
каетъ къ себѣ нашего вниманія.
Если же представленіе не отличается ни новизной, ни возбу-
ждаетъ какого либо нашего интереса, а между тѣмъ намъ почему
либо нужно его запомнить, то мы можемъ усилить его интеллек-
туальное дѣйствіе, анализируя, его, отчетливо наблюдая его свой-
ства и части, различая его внимательно отъ другихъ подобныхъ
представленій. Чѣмъ отчетливѣе мы сознаемъ представленіе, чѣмъ
обстоятельнѣе сравниваетъ его съ другими подобными предста-
вленіями и выдѣляемъ изъ нихъ, тѣмъ дольше и лучше оно будетъ
помниться. При этомъ условіи каждая черта, каждый признакъ
представленія отобразятся въ нашемъ сознаніи и произведутъ
большее впечатлѣніе, чѣмъ слитное представленіе цѣликомъ. По-
этому ясныя, раздѣльныя представленія запоминаются лучше,
чѣмъ слитныя и неясныя; поэтому память зависитъ отъ способ-
ности находить различія въ предметахъ и въ свойствахъ пред-
метовъ, т. е. прямо отъ интеллекта. Разсматриваемый процессъ
вполнѣ аналогиченъ тому, когда мы, для лучшаго запоминанія
предмета, стараемся подѣйствовать имъ на различные органы.
Разница заключается въ томъ, что тамъ дѣйствіе предмета физи-
ческое, a здѣсь интеллектуальное, тамъ на органы внѣшнихъ
чувствъ, здѣсь—на сознаніе.
Повтореніе имѣетъ значеніе средства, усиливающаго энергію
представленія, и при психическомъ дѣйствіи предметовъ, какъ и
при физическомъ.
Какимъ образомъ запоминается обстановка идей и фактовъ,
какимъ образомъ фактъ психически локолизуется? Психическая
локолизація факта можетъ имѣть три частныя направленія: среди
послѣдовательныхъ фактовъ (локолизація во времени), среди
сосуществующихъ (локолизація въ пространствѣ) и локолизація
логическая, собственно идейная. Ихъ мы и разсмотримъ.
Близость или отдаленность какого либо явленія въ прош-
ломъ и будущемъ оцѣнивается нами длинной ассоціаціи, количе-
ствомъ членовъ отъ настоящаго момента, т. е. переживаемаго
факта, до того, который мы хотимъ пережить опять. Чѣмъ больше
легло членовъ ассоціаціи между переживаемымъ и пережитымъ

фактомъ, чѣмъ длиннѣе путь, тѣмъ большимъ намъ кажется
время, потому что болѣе получается точекъ настоящаго. Желая
припомнить, когда было, давно или недавно, съ нами такое то
происшествіе, мы на разсвѣтѣ жизни пользуемся такимъ пріемомъ:
сначала вспоминаемъ, что было пережито минуту назадъ, двѣ,
часъ, день, недѣлю и т. д. Чѣмъ больше будетъ та цѣпь, кото-
рую намъ нужно перебрать, чтобы дойти до извѣстнаго факта,
тѣмъ больше мы положимъ времени между настоящимъ собы-
тіемъ и припоминаемымъ и наоборотъ.
Очевидно, что такое послѣдовательное перебираніе ассоціа-
цій вещь необычайно утомительная и она весьма значительно за-
трудняла бы всѣ наши психическіе процессы, если бы намъ не-
обходимо было при каждой локализаціи факта во времени по-
стоянно сполна прибѣгать къ этому длинному процессу. Мы его
сокращаемъ: множество мелкихъ, частныхъ членовъ ассоціаціи мы
выбрасываемъ, a оставляемъ только главные. На мѣсто всего
ряда фактовъ мы ставимъ вѣхи, выбираемъ представителей, даю-
щихъ намъ возможность опознаться, и ими пользуемся при локо-
лизаціи фактовъ во времени. Желая опредѣлить время соверше-
нія какого-либо событія въ нашей жизни, мы не воспроизводимъ
всѣхъ пережитыхъ состояній, а только сравниваемъ нужный фактъ
съ стоящими въ нашемъ сознаніи вѣхами: случился онъ до окон-
чанія школьнаго ученья или послѣ, до отъѣзда въ такой городъ
или послѣ и т. д. Мы считаемъ фактъ достаточно опредѣленнымъ
со стороны времени, какъ скоро камъ удастся вставить его между
какими-либо двумя вѣхами. За точнѣйшимъ и болѣе подробнымъ
пріурочиваніемъ факта къ извѣстному пункту времени мы го-
димся только тогда, когда это намъ особенно нужно. Тогда мы
стараемся воспроизвести всѣ члены ассоціаціи въ порядкѣ. Опре-
дѣленіе времени совершенія историческихъ факторъ всегда
нами дѣлается съ помощію историческихъ вѣхъ. Мы говоримъ:
такое-то событіе случилось при Периклѣ или во вторую пуниче-
скую войну. И пріурочивъ фактъ къ подобной исторической вѣхѣ,
мы успокаиваемся. Иначе и нельзя, иначе мы не столько бы жили
вновь, сколько безъ конца припоминали бы. Только что по по-
воду одного припоминанія мы перебрали длиннѣйшую цѣпь ассо-
ціацій, и вотъ по поводу другого мы должны снова начать ту же
работу. Тогда наши умственныя упражненія были бы буквально тру-
домъ данаидъ. Разстояніе же во времени самыхъ вѣхъ отъ пере-
живаемаго факта и другъ отъ друга должно быть твердо запе-
чатлѣно въ нашемъ сознаніи нѣсколько разъ повтореннымъ осно-
вательнымъ воспроизведеніемъ всѣхъ членовъ ассоціацій, послѣ

чего эти отдѣльные члены замѣняются вѣхами и улетучиваются
изъ памяти, какъ сослужившіе свою службу и больше не нуж-
ные, увольняются „въ чистую", впредь до надобности. Припоми-
нать время совершенія факта и значитъ пріурочивать его, по ка-
кимъ либо частнымъ чертамъ, въ какой либо вѣхѣ. Само собой
разумѣется, что сразу правильнаго пріуроченія мы сдѣлать не
можемъ, особенно если самое событіе помнится не отчетливо.
Тогда образъ можетъ скользить между вѣхами, перебѣгать отъ
одной къ другой и эти колебанія образа со стороны времени бу-
дутъ тѣмъ значительнѣе, чѣмъ тусклѣе и скуднѣе содержаніемъ
образъ.
Относительно локализаціи припоминаемаго въ пространствѣ
распространяться много нечего, такъ какъ процессъ тотъ же са-
мый* что и при локализаціи во времени. Мы, прежде всего, по-
знаемъ пространство, среди котораго находимся сами, ближайшее
къ намъ, и измѣряемъ его величину тратой собственной силы
на передвиженіе по немъ; потомъ всѣ другія разстоянія и прост-
ранства мы оцѣниваемъ примѣнительно и помощью насъ окружа-
ющаго пространства, создаемъ также извѣстныя вѣхи и къ нимъ
пріурочиваемъ предметы. Географическія воспроизведенія и суть
воспроизведенія по такимъ пространственнымъ вѣхамъ. Гдѣ нахо-
дится островъ Цейлонъ? Пріурочивъ его къ какой либо географи-
ческой вѣхѣ, напримѣръ, къ извѣстному градусу долготы и ши-
роты, къ извѣстной части свѣта и большому полуострову, мы счи-
таемъ дѣло поконченнымъ! Самая же вѣха запечатлѣвается въ
нашей памяти отчетливымъ воспроизведеніемъ какого либо хо-
рошо извѣстнаго намъ по собственному опыту пространства-
сажени, версты, мили — и сознаніемъ, что это пространство до
извѣстной вѣхи отъ насъ или между извѣстными вѣхами пов-
торится столько-то разъ. Чѣмъ больше уляжется между вѣхами
хорошо намъ извѣстныхъ пространствъ, чѣмъ слѣдовательно
больше должна бы у насъ быть трата силы на передвиженіе
себя по этимъ пространствамъ, тѣмъ большимъ мы признаемъ
данное разстояніе и наоборотъ.
Идейная локализація ничѣмъ существенно не отличается отъ
другихъ, здѣсь также должны быть утверждены вѣхи — идеи,
имѣющія характеръ логическихъ представителей. Напримѣръ,
изучающему исторію философіи необходимо намѣтить главнѣй-
шія начала, развивающіяся въ извѣстный періодъ времени и раз-
виваемыя отдѣльными философами, ихъ выяснить и утвердить
сопоставленіемъ и размышленіемъ и потомъ къ нимъ пріурочи-
вать частные взгляды и мнѣнія. Безъ идей—вѣхъ такъ же легко

запутаться въ философіи, какъ и въ исторіи и географіи. Отчет-
ливое воспроизведеніе содержанія каждой отвлеченной науки
предполагаетъ вполнѣ твердое и ясное усвоеніе главнѣйшихъ
пунктовъ, главнѣйшихъ положеній науки, отчетливую помѣтку
частей, отдѣловъ и подъ-отдѣловъ науки, знаніе существеннаго
содержанія каждой части, отдѣла и т. д. Для лучшаго идейнаго
и вообще связнаго запоминанія разнообразныхъ фактовъ и пред-
метовъ весьма полезно пользоваться схемами, чертежами, фигу-
рами, помѣтками, планами, словомъ всякаго рода внѣшними зна-
ками, изображающими такъ или иначе главныя и второстепенныя
части запоминаемаго.
Изслѣдованіе процесса локализаціи припоминаемаго показы-
ваетъ, что самое главнѣйшее условіе хорошаго запоминанія об-
становки или среды факта есть твердая установка руководящихъ
вѣхъ. Къ чему мы будемъ пріурочивать припоминаемые факты и
идеи, если у насъ слабы, колеблются основныя положенія? Ни-
когда преподаватель исторіи и географіи не добьется отчетли-
выхъ воспроизведеній отъ своихъ учениковъ, если крѣпко-на-
крѣпко не утвердитъ въ ихъ сознаніи нѣкоторыхъ главнѣйшихъ
пунктовъ, нѣкоторыхъ основныхъ представленій—вѣхъ, которыя
могли бы служить точкой опоры для другихъ, частныхъ,
а эти частныя могли бы въ порядкѣ укладываться ме-
жду главными. Утвердивъ основныя вѣхи, мы должны стараться
какъ можно крѣпче связать извѣстный фактъ съ соотвѣтствую-
щей вѣхой. Для этого хорошо отъ даннаго событія или идеи про-
тягивать умственныя нити не къ одной вѣхѣ, a къ нѣсколькимъ
смежнымъ. Если между самыми вѣхами есть факты болѣе част-
наго характера, но хорошо извѣстные и однородные, то полезно
связывать данное обстоятельство и съ ними, вплесть его въ одно-
родную группу, причемъ дѣло будетъ тѣмъ лучше, чѣмъ больше
различныхъ сопоставленій мы сдѣлаемъ между частнымъ обстоя-
тельствомъ и группой: порвется одна или двѣ нити, связь пред-
ставленій будетъ держаться другими нитями. Объяснимъ это при-
мѣромъ. Предположимъ, что мы имѣемъ свѣдѣнія о жизни и дѣя-
тельности Руссо, Базедова, Фребеля и Дистервега, но не знаемъ
ничего о Песталоцци. Какъ намъ прочнѣе усвоить свѣдѣнія о
немъ, напримѣръ, время его жизни и дѣятельности, 1746—1827 гг.?
Если отрывочно запомнить этотъ фактъ, то онъ недолго продер-
жится въ нашей головѣ. Намъ нужно отнести этотъ фактъ пре-
жде всего къ извѣстной вѣхѣ, т. е. къ эпохѣ конца XVIII и на-
чала XIX столѣтія, нужно связать дѣятельность Песталоцци. съ
общимъ направленіемъ жизни того времени, съ французской ре-

волюціей XVIII вѣка, съ правленіемъ Наполеона, его войнами
и т. д. Для этого нужно имѣть въ виду, что Песталоцци пред-
ставлялся императорамъ Наполеону I и Александру I, что осно-
ванныя имъ школы въ Станцѣ и Бургдорфѣ прекращали свое су-
ществованіе вслѣдствіе смутъ тогдашняго времени, прохода фран-
цузскихъ войскъ, измѣненія правленія въ Швейцаріи и т. д. Та-
кимъ образомъ дѣятельность Песталоцци будетъ пріурочена, къ
извѣстной исторической вѣхѣ. Но этого мало, нужно тверже и
частнѣе закрѣпить извѣстный фактъ, а для этого хорошо его свя-
зать съ другими частными, намъ извѣстными, фактами, напр. со-
образить, что Песталоцци былъ младшимъ современникомъ Руссо
и Базедова и старшимъ Фребеля и Дистервега. Но одна эта связь
недостаточна, она легко можетъ порваться. Поэтому ее нужно
закрѣпить другими связями, напримѣръ, имѣть въ виду, что Эмиль
Руссо произвелъ на юношу—Песталоцци сильное вліяніе и спо-
собствовалъ укрѣпленію въ немъ его идеалистическихъ воззрѣ-
ній, и что Фребель былъ ученикомъ Песталоцци, жилъ у него нѣ-
которое время въ Ифертенѣ. Далѣе, можно навести связь дру-
гого рода, именно ту, что время жизни Песталоцци совпадаетъ со
временемъ жизни нѣкоторыхъ извѣстныхъ философовъ, напри-
мѣръ, Фихте и Гербарта, которые оба очень сочувственно отне-
слись къ Песталоцци и его дѣятельности. При этомъ можно бу-
детъ припомнить, что старшій современникъ этихъ двухъ филосо-
фовъ, Кантъ, также благосклонно отнесся къ старшему современнику
Песталоцци, педагогу Базедову. Когда мы такимъ образомъ свя-
жемъ фактъ жизни Песталоцци множествомъ нитей съ другими
извѣстными намъ фактами, то намъ трудно будетъ забыть этотъ
фактъ. Конечно, подобное усвоеніе требуетъ нѣкоторой траты
времени, но за то оно бываетъ прочно. А мы запоминаемъ, ко-
нечно, не за тѣмъ, чтобы забывать. Отсюда становится понятнымъ,
что чѣмъ болѣе мы имѣемъ представленій, однородныхъ съ из-
вѣстнымъ впечатлѣніемъ, тѣмъ легче и точнѣе усвояемъ это впе-
чатлѣніе.
При изученіи фактовъ и идей въ связи весьма большое зна-
ченіе имѣютъ методы, которыми пользуются при запоминания.
Особенно это нужно сказать про школу, въ которой работа за-
поминанія занимаетъ выдающееся положеніе.
Экспериментальная педагогика обратила вниманіе на одинъ
изъ весьма распространенныхъ методовъ [запоминанія — раздѣ-
леніе матеріала запоминанія (напримѣръ, урока) на части
и послѣдовательное изученіе каждой части въ отдѣльности, ,а
потомъ въ цѣломъ. Методъ противоположный—изученіе молитвы,

стихотворенія, разсказа, отрывка изъ автора и т. п. въ цѣломъ,
заразъ, если, конечно, матеріалъ не очень великъ, встрѣчается
рѣдко не только у дѣтей, но и у взрослыхъ. Между тѣмъ, по
экспериментальнымъ изслѣдованіямъ, оказалось, что этотъ методъ
недѣленнаго запоминанія матеріала удобнѣе, требуетъ меньше
времени, чѣмъ методъ частичнаго запоминанія. Чтобы запомнить
какое либо стихотвореніе по частичному методу нужно, положимъ,
3 мин. и 3 секунды, a запоминаніе того же стихотворенія сразу,
въ цѣломъ, требуетъ 2 мин. и 47 секундъ. Одна госпожа въ те-
ченіе десяти дней каждый день заучивала по двѣ строфы изъ
Шиллеровой Дидоны такимъ образомъ, что въ первый, третій,
пятый и другіе нечетные дни она заучивала по частямъ, а во
второй, четвертый и другіе четные дни строфы заучивались цѣ-
ликомъ. Выяснилось, что въ среднемъ при заучиваніи цѣликомъ
получилось 14, 5 минутъ экономіи времени сравнительно съ вре-
менемъ, употребленнымъ на заучиваніе строфъ по частямъ. За-
тѣмъ оказалось, что строфы, заученныя цѣликомъ, прочнѣе сохра-
нились въ памяти и были воспроизведены наизусть съ большею
уверенностью. Количество повтореній при заучиваніи по частямъ
равнялось для двухъ строфъ 33-мъ, а при заучиваніи цѣликомъ
всего 14-ти. При прочитываніи стихотворенія наизусть, если оно
изучалось цѣликомъ, не бываетъ обычныхъ заучиванію по частич-
ному методу запинаній при переходѣ отъ одной строфы къ другой,
a въ случаѣ забвенія, строфы выучивались вновь быстрѣе, чѣмъ
въ томъ случаѣ, когда стихотвореніе заучивалось по частичному
методу, a потомъ забылось. Если матеріалъ для заучиванія брался
довольно большой и притомъ безсмысленный—до 20 слоговъ, то
результаты были тѣ же: непрерывное заучиваніе, цѣликомъ, скорѣе
приводило къ желанному результату, чѣмъ прерывистое, частичное
заучиваніе. Отсюда усиленная рекомендація метода цѣлостнаго
заучиванія педагогами—экспериментаторами.
При ближайшемъ разсмотрѣніи въ методѣ цѣлостнаго запо-
минанія оказались значительные недочеты. Сокращеніе времени
заучиванія бываетъ не особенно большимъ, чтобы стоило изъ
за этого много хлопотать, a нерѣдко времени на запоминаніе при
заучиваніи цѣликомъ тратится не менѣе, чѣмъ при частичномъ
заучиваніи. Число повтореній, нужныхъ для заучиванія, дѣйстви-
тельно уменьшается при заучиваніи цѣликомъ, но время заучи-
ванія остается почти одно и то же й при томъ и при другомъ
методѣ. Далѣе, если при запоминаніи цѣликомъ не дается почему
либо только одна небольшая частичка, то изъ за нея приходится
повторять все, и такимъ образомъ твердить то, что уже хорошо

заучено, что неудобно. Потомъ, сама природа вниманія требуетъ
раздѣленія заучиваемаго на части: напряженность вниманія не
остается одинаковой во все время запоминанія цѣлаго урока, она
обыкновенно понижается въ срединѣ или нѣсколько ближе къ
концу, a въ концѣ снова поднимается. Вслѣдствіе этого средина
заучивается хуже и легко выпадаетъ изъ памяти. Наконецъ, всѣ
предполагаемыя преимущества метода цѣлостнаго заучиванія
имѣютъ въ виду запоминаніе дословное, буквальное, которое,
конечно, необходимо при воспитаніи и обученіи, и въ семьѣ и въ
школѣ, но составляетъ только небольшую часть упражненій. Рас-
ширять область буквальнаго запоминанія нѣтъ достаточныхъ пе-
дагогическихъ основаній.
По изложеннымъ соображеніямъ, пришлось вносить въ. методъ
цѣлостнаго заучиванія поправки. Стали разбивать цѣЛый урокъ
на части и, послѣ чтенія каждой части, давали изучающему ма-
ленькую передышку, a потомъ продолжали читать дальше. Слѣ-
довательно, вмѣсто изученія по кусочкамъ, изучается урокъ въ
цѣломъ, но съ остановками на частяхъ. А когда встрѣчаются
трудныя слова или мѣста, тогда они выучиваются особо, a потомъ
происходитъ заучиваніе цѣликомъ. Такимъ образомъ, методъ
непрерывнаго изученія сохраняется съ этими поправками. А за-
чѣмъ стремиться къ его сохраненію, если онъ въ чистомъ видѣ
неудобенъ и во времени не выигрываетъ? Главная его цѣнность—
психологическая: по нему происходитъ стройное, связное и равно-
мѣрное запоминаніе, всѣ части котораго сочетаются между собою
въ должномъ порядкѣ. Смыслъ и связь цѣлаго выясняются лучше
и все запоминаніе ближе подходитъ къ типу логическаго усвоенія.
При методѣ частичнаго запоминанія цѣлое отодвигается на второй
планъ, на первомъ—отдѣльныя части. Чтобы связать ихъ между
собою, нужно особенное усиліе. Притомъ при частичномъ запоми-
наніи образуется, отъ отдѣльныхъ повтореній, совершенно ненуж-
ная, лишь путающая дѣло, ассоціація между концомъ и началомъ
каждой части, легко могутъ образоваться и другія развлекающія ас-
соціаціи, съ которыми, при воспріятіи уроковъ въ цѣломъ, придется
вступать въ борьбу и такимъ образомъ расходовать силы непро-
изводительно. Поэтому оказывается, что цѣлостный методъ даетъ
болѣе хорошіе результаты: по свидѣтельству Бинэ, одно лицо,
по, прошествіи двухъ лѣтъ, могло еще воспроизвести 23°/о пьесъ,
разученныхъ по цѣлостному методу, и только 12% подобныхъ
же пьесъ, разученныхъ по частичному методу
1) Бинэ, Современныя идеи о дѣтяхъ. Подробности объ изложенномъ методѣ
см. Мейманъ, Экономія и техника памяти, стр. 154—167. Москва, 1913 г.

Существенные вопросы въ каждомъ методѣ запоминанія
суть вопросы о сосредоточеніи вниманія и о постановкѣ повто-
реній.
Установка вниманія и управленіе имъ во время запоминанія
дѣло серьезной важности. Конечно, самое первое, что нужно, сосрето-
ченіе вниманія и, по возможности, глубокое. Обыкновенно бываетъ
такъ, что въ началѣ работы такое сосредоточеніе на лицо, а потомъ
оно ослабѣваетъ. Нужно поддерживать напряженность вниманія,
дѣлать его стойкимъ. Устойчивость вниманія зависитъ отъ многихъ
причинъ, и отъ свойствъ субъекта и отъ качества усвояемаго ма-
теріала и отъ метода усвоенія. За напряженіемъ вниманія неизбѣжно
слѣдуетъ утомленіе, которое и предвѣщаетъ необходимость ско-
раго окончанія работы. Напряженное вниманіе и утомленіе двѣ
противоборствующія силы, игра которыхъ и даетъ различныя
ступени умственной работы, въ томъ числѣ и запоминанія. Въ
общемъ ихъ соотношеніе въ умственной работѣ можно предста-
вить такъ: въ началѣ вниманіе уходитъ на приспособленіе къ ра-
ботѣ, на первыя попытки овладѣть матеріаломъ, на предваритель-
ную развѣдочную дѣятельность, вслѣдствіе чего работоспособность
въ началѣ очень не высока. Это первый періодъ работы. Второй
начинается съ развертыванія работоспособности, съ сосредоточен-
ности вниманія, захватыванія и переработки матеріала. Окончаніе
этого періода есть наивысшая ступень работоспособности, моментъ
наисильнѣйшаго напряженія вниманія и вмѣстѣ самой быстрой и
и вѣрной, успѣшной работы. Этотъ моментъ у разныхъ лицъ на-
стаетъ съ различной степенью скорости: одни быстро доходятъ
до максимума работоспособности и напряженности вниманія, дру-
гіе—медленно, ихъ максимумъ отодвигается. За максимумомъ на-
чинается третій періодъ работы—ея ослабленіе, появляется утом-
леніе, сказывающееся тѣмъ, что работа совершается медленнѣе,.
вниманіе начинаетъ разсѣеваться, ошибокъ въ работѣ попадается
больше. Чѣмъ сильнѣе утомленіе, тѣмъ ниже качество работы.
Наконецъ, утомленіе окончательно беретъ верхъ надъ вниманіемъ,
быть внимательнымъ оказывается невозможно и работа прекра-
щается. Каждому педагогу нужно опредѣленно представлять эти
три періода запоминанія и умственной работы вообще и сообра-
зоваться въ своей дѣятельности съ ними. Указанные три періода
въ работѣ замѣчаются какъ у отдѣльныхъ лицъ, такъ и у цѣлыхъ
классовъ въ школахъ.
Въ частности о запоминаніи слѣдуетъ сказать, что вещи за-
поминаются лучше и легче словъ, и что зрительныя воспріятія
даются медленнѣе слуховыхъ, но оказываются болѣе надежными
и прочными.

Относительно повтореній представляются слѣдующіе вопросы:
1) нужны ли повторенія, если матеріалъ усвоенъ съ одного раза?
2) Какъ проиводить повторенія—заразъ побольше или заразъ по-
меньше? 3) При увеличеніи матеріала, насколько нужно увеличи-
вать число повтореній?
1. Если извѣстный матеріалъ усвоенъ съ одного раза, то
повторенія все же необходимы для запоминанія его настолько
прочнаго, чтобы быть въ состояніи свободно и безъ ошибокъ вос-
произвести его чрезъ сутки или чрезъ болѣе продолжительное
время.
2) Распредѣленіе повтореній на' извѣстное время' гораздо
выгоднѣе, чѣмъ совершеніе ихъ разомъ. Напримѣръ, когда мы
учимъ ряды слоговъ и дѣ имъ повторенія на три дня, тогда для
каждаго ряда требуется 38 повтореній; если же мы всѣ ряды за-
учиваемъ сразу въ одинь день, то необходимо сдѣлать 68 повто-
реній.. Другой изслѣдователь повторялъ рядъ слоговъ тридцать
разъ безъ перерыва, затѣмъ въ теченіе трехъ дней повторялъ
рядъ каждый день по 10-ти разъ. Черезъ сутки онъ испыталъ
прочность запоминанія и въ томъ и въ другомъ случаѣ. Оказа-
лось, что слоги, выученные съ раздѣленіемъ повтореній, сохрани-
лись лучше, чѣмъ заученные въ одинь день. Дальнѣйшіе опыты
показали, что при большомъ матеріалѣ, требующемъ для заучи-
ванія большого количества повтореній, наиболѣе благопріятнымъ
является распредѣленіе, растянутое на большой промежутокъ вре-
мени, т.-е., что заучиваніе производится быстрѣе, съ меньшимъ
количествомъ повтореній, и заученное сохраняется надежнѣе,
если повторенія распредѣляются на извѣстное время и если даже
на одинъ день приходится одно повтореніе. Поэтому, если бы мы
захотѣли заучить что либо въ одинъ разъ такъ, чтобы оно на-
долго сохранилось, то мы должны затратить очень значительное
количество повтореній и все же не можемъ быть увѣрены въ
успѣхѣ.
3. О вліяніи увеличивающаяся объема матеріала повто-
реній на число повтореній существуютъ два мнѣнія: по одному
число необходимыхъ повтореній возрастаетъ значительно быстрѣе
увеличеніе матеріала. Въ переводѣ на слоги это даетъ такіе два
ряда:
число слоговъ: 7, 12, 16, 24, 26.
число понадобив-
шихся повтореній:
1, 16, 6, 30, 44, 65. (Эббингаузъ).
По другому мнѣнію, затрата силъ, съ возрастаніемъ количе-

ства работы, относительно уменьшается. Вотъ какіе ряды пред-
ставляются:
Число слоговъ: 8, 12, 16, 18, 24, 36.
Число повтореній: 5, 2, 10,4, 17, 21,5, 30, 32,5. (Мейманъ).
Въ объясненіе фактовъ, служащихъ поддержкой второго
мнѣнія, приводится то соображеніе, что было бы странно, если
бы опытъ, пріобрѣтаемый на изученіи предшествующаго мате-
ріала, не оказывалъ благотворнаго, т. е. облегчающаго трудности
запоминанія, вліянія на изученіе послѣдующаго. Это соображеніе,
несомнѣнно, правильное. 1).
IV.
Типы запоминанія.
Въ послѣдніе годы было обращено серьезное вниманіе на
то, кому какой матеріалъ и какъ легче запоминать и воспроиз-
водить. На основаніи разнообразныхъ наблюденій и многочислен-
ныхъ экспериментовъ, мало по малу были установлены типы за-
поминанія и воспроизведенія. Нѣкоторые типы указываются сог-
ласно всѣми изслѣдователями, a нѣкоторые одними указываются,
другими пропускаются, или одними изслѣдователями указываются
такіе, а другими —другіе. Такое разногласіе и согласіе изслѣдо-
вателей обусловливается причинами типичнаго запоминанія и вос-
произведенія. Причины эти весьма различны и заключаются въ
преобладаніи извѣстной стороны, извѣстнаго органа у человѣка—
зрѣнія, слуха, мускульнаго чувства и т. п.—надъ другими, что
выражается вполнѣ ясно и опредѣленно и признается всѣми; или
же причина заключается въ такихъ особенностяхъ строенія центровъ
нервной системы, которыя выражаются менѣе ярко и опредѣленно
что и служитъ основаніемъ для различныхъ взглядовъ; наконецъ,
на возникновеніе типовъ запоминанія имѣютъ еще вліяніе среда,
окружающая человѣка, физическая и общественная, воспитаніе и
разнообразныя частныя культурныя условія жизни и дѣятельности,
напримѣръ профессія, ремесло, весьма часто окрашивающія все
запоминаніе не только самого профессіональнаго работника, но и
его дѣтей, въ опредѣленный цвѣтъ.
t\
і). См. объ указанныхъ вопросахъ и нѣкоторыхъ частныхъ пріемахъ заучи-
ванія у Меймана, Экономія и техника памяти, гл. 4—Условія и техника механиче-
скаго заучиванія; В. Анри, Воспитаніе памяти. Москва, 1901 г; Мах Offner, Gedä-
chtniss. Die Ergebnisse der experimentellen Psychologie und ihre Anwendung in Unte-
rricht und Erziehung. Berlin, 1909.

Что врожденный свойства существенно вліяютъ на типъ за-
поминанія, это подтверждается наслѣдственностью въ семьяхъ
извѣстныхъ свойствъ представленія. Такъ американскій психологъ
Доджъ сообщаетъ о себѣ, что у него совсѣмъ нѣтъ слуховыхъ
воспроизведенныхъ представленій, а потому у него зрительныя
воспоминанія о фигурѣ и движеніяхъ человѣка заступаютъ мѣсто
воспоминаній о его голосѣ, и что такой типъ представленій въ
его семействѣ передается по наслѣдству. Лай зналъ трехъ братьевъ,
близнецовъ, принадлежавшихъ къ слуховому типу; въ частности
музыкальная память, цвѣтной слухъ и подобныя особенности пред-
ставленій передаются по наслѣдству. Женщины въ большемъ
числѣ принадлежатъ къ зрительному типу, чѣмъ мужчины. У дѣ-
вочекъ различеніе цвѣтовыхъ оттѣнковъ находятъ болѣе тонкимъ,
чѣмъ у мальчиковъ; дѣвочки выказываютъ болѣе склонности къ
декоративному искусству, мальчики—къ чистой архитектурѣ. Что
касается вліянія на складъ типа запоминанія воспитанія и вообще
культуры, то объ этомъ будетъ сказано ниже.
Мы различаемъ двѣ группы типовъ запоминанія: органиче-
скіе и культурные. Но считаемъ нужнымъ замѣтить теперь же,
что раздѣлять ихъ строго нельзя: къ даннымъ органическимъ ос-
нованіямъ типа обыкновенно прибавляются соотвѣтствующія куль-
турныя вліянія, a въ основѣ культурныхъ типовъ всегда можно
предполагать нѣкоторыя особенности въ строеніи нервной системы
человѣка. Организмъ и культура дѣйствуютъ совмѣстно и одно-
временно въ созданіи типовъ запоминанія и воспроизведенія.
Органическіе типы.
Они опредѣляются преобладаніемъ одного изъ органовъ внѣш-
нихъ чувствъ, соотвѣтствующаго нервнаго центра и ярко харак-
терной умственной дѣятельностью лица.
Зрительный типъ. Бываютъ люди, память которыхъ пере-
полнена зрительными представленіями, которымъ легко дается
все образно-зрительное, но которымъ болѣе или менѣе трудно
запоминать звуки, слова, жесты, движенія, словомъ все, что нужно
усвоять не зрѣніемъ, a какимъ либо другимъ органомъ. Въ какую
сторону не двинутся люди этого типа, чѣмъ ни начнутъ зани-
маться, всюду они встрѣчаютъ у себя зрительныя представленія,
во всемъ прибѣгаютъ къ помощи органа зрѣнія, а другими поль-
зуются только въ случаѣ необходимости. У дѣтей преобладаніе
этого типа выражается тѣмъ, что при заучиваніи они всегда чи-
таютъ сами урокъ, а не ограничиваются тѣмъ, что прослушаютъ
чтеніе другого, и даже вообще не любятъ запоминать со словъ

другихъ. Запоминая урокъ, они отчетливо запоминаютъ видъ изу-
чаемаго учебника, страницу, строчки вверху, внизу или въ срединѣ
страницы, характеръ шрифта. Когда они воспроизводятъ урокъ,
тогда они такъ отчетливо представляютъ книгу и страницы, что
какъ будто читаютъ по книгѣ; если урокъ переходитъ на другую
страницу, они умственно переворачиваютъ листы книги и продол-
жаютъ чтеніе. Они очень хорошо знаютъ, читаютъ они начало
страницы или ея конецъ. Если они учили по рукописи, въ которой
нѣкоторыя мѣста были написаны неразборчиво, перечеркнуты, то,
дойдя до этихъ мѣстъ въ своемъ воспроизведеніи, они начинаютъ
припоминать медленно, ошибаться, потому что они умственно чи-
таютъ неразборчивый текстъ. Между взрослыми наиболѣе яркими
представителями этого типа служатъ нѣкоторые живописцы, кото-
рые, рисуя портретъ, довольствуются немногими посѣщеніями
оригинала, a далѣе пишутъ наизусть, потому что они умственно
видятъ оригиналъ со всѣми его позами и оттѣнками цвѣта; шах-
матные игроки, наизусть, безъ досокъ и шахматъ, играющіе одно-
временно съ нѣсколькими противниками, потому что умственно
они совершенно отчетливо видятъ доски и расположеніе фигуръ
на нихъ; нѣкоторые романисты, предъ глазами которыхъ прохо-
дятъ выведенные ими въ романахъ герои и героини, встаютъ,
садятся, совершаютъ всевозможныя движенія; многоопытные кор-
ректоры, которые и во снѣ и на яву совершенно отчетливо видятъ
корректурные листы при ихъ дѣйствительномъ отсутствіи. Пред-
ставленія, полученныя при помощи другихъ органовъ внѣшнихъ
чувствъ, у людей зрительнаго типа бываютъ немногочисленны и
часто не совсѣмъ ясны.
Слуховой типъ. Относительно этого типа слѣдуетъ сказать
то же, что сказано о зрительномъ типѣ, но съ примѣненіемъ къ
слуховымъ представленіямъ. Люди слухового типа тѣ, у кото-
рыхъ внутри все говоритъ и поетъ, которымъ постоянно слы-
шатся слова и голоса. Весь міръ для нихъ есть, прежде всего,
безконечная система звуковъ, всѣ другія его свойства на второмъ
планѣ. Они все стараются запоминать чрезъ посредство слухо-
выхъ впечатлѣній: человѣкъ для нихъ есть не извѣстная фигура
и лицо, а, прежде всего, голосъ извѣстной силы и тембра; урокъ—
послѣдовательный рядъ словъ, которыя нужно прослушать. Вос-
производя урокъ, они воспроизводятъ звуки, слова, голосъ, а не
буквы, страницы и книги. Между взрослыми самые видные пред-
ставители этого типа суть пѣвцы и музыканты.
Важно обратить вниманіе на двухъ представителей двухъ
типовъ запоминанія, Иноди и Діаманди, потому что ихъ способъ

запоминанія разъясняетъ работу памяти. Это два, прославившіеся
на весь міръ, счетчика.
Иноди почти исключительно пользовался при счисленіи
слуховыми представленіями, съ нѣкоторою примѣсью рѣче-дви-
гательныхъ элементовъ. Въ дѣтствѣ онъ былъ пастухомъ въ
пьемонтской области, не получилъ никакого школьнаго образо-
ванія и до 14 лѣтъ оставался неграмотнымъ. Вычисленія онъ на-
чалъ производить съ шестилѣтняго возраста, когда старшій братъ
научилъ его считать. Семи лѣтъ онъ могъ умножать устно пяти-
значныя числа. При вычисленіяхъ онъ никогда не пользовался
ни камешками, ни какими либо другими средствами и не чувство-
валъ въ этомъ нужды. При публичныхъ выступленіяхъ Иноди
дѣлалъ устно умноженія невѣроятно большихъ чиселъ, съ 16-ти,
20-ти, 24-хъ значными множителями. Задачи ему непремѣнно
нужно было давать устно, на цифры онъ не смотрѣлъ, онѣ ему
мѣшали. Чрезъ часъ послѣ сеанса, во время котораго онъ дѣ-
лалъ вычисленія съ 300-ми цифрами, Иноди могъ повторять
наизусть все вычисленіе. Онъ могъ сдѣлать это и на слѣдующій
день, если даже не былъ къ этому приготовленъ. Въ другихъ же
отношеніяхъ память его была слаба: онъ могъ запомнить непо-
средственно лишь шесть, семь буквъ и очень немного словъ изъ
стихотворенія; его память на музыкальные отрывки, форму и
цвѣтъ была ниже средняго уровня. А если ему назывались цифры,
то онъ непосредственно могъ воспроизвести ихъ до 42 (обыкно-
венно, въ лучшемъ случаѣ, повторяютъ не болѣе 13). Иноди за-
поминалъ большое число цифръ не механически, но въ задачѣ,
въ которой онѣ встрѣчались. Онъ запоминалъ цифры, образуя
послѣдовательные ряды изъ нихъ и никогда не видя предъ собою
одновременно большого количества цифръ. Основой его счисленія
было умноженіе. Слѣдовательно, онъ пользовался, несмотря на
свое необычайное природное запоминаніе цифръ, помощью логи-
ческаго усвоенія, которое можно считать разъ въ десять прево-
сходящимъ непосредственное механическое запоминаніе. Когда,
во время рѣшенія задачъ, вниманіе Иноди отвлекали двигатель-
ными раздраженіями, заставляли его вычислять съ высунутымъ
или сдавленнымъ между зубами языкомъ, то, хотя онъ и вы-
числялъ, но работа требовала втрое болѣе времени.
Другой знаменитый счетчикъ, Діаманди, происходилъ изъ
образованной и состоятельной семьи и нѣкоторое время зани-
мался торговлей зерномъ. Самъ Діаманди утверждаетъ, что при
счисленіи онъ видитъ цифры, какъ будто „сфотографированными"
на листѣ и внутренно читаетъ ихъ. При задачахъ Діаманди

всегда требовалъ, чтобы ему написали задачу. Затѣмъ, онъ бро-
салъ бѣглый взглядъ на написанную задачу, закрывалъ глаза и
оживлялъ внутренно созерцаемую картину цифръ. Когда онъ до-
стигалъ вполнѣ отчетливаго внутренняго созерцанія цифръ, тогда
онъ начиналъ вычисленіе, которое совершалъ гораздо медленнѣе
Иноди: послѣдній запоминалъ простой рядъ, состоящій изъ
25 цифръ, чрезъ 45 секундъ, a Діаманди чрезъ 3 минуты. Такъ
какъ Діаманди отличался, подобно Иноди, весьма значительною
способностію къ быстрымъ вычисленіямъ, то большую скорость
Иноди въ запоминаніи простыхъ рядовъ чиселъ нужно отнести не
на счетъ личной одаренности Иноди, а на счетъ его типа счисле-
нія, т. е. что двигательно-слуховой типъ представленія (Иноди)
дѣлалъ возможнымъ болѣе быстрый счетъ, чѣмъ зрительный
(Діаманди). Но въ другихъ отношеніяхъ зрительный типъ имѣетъ
преимущества предъ двигательно-слуховымъ. Такъ, когда нужно
было запоминать порядокъ цифръ въ пространствѣ, считать
цифры сверху внизъ и снизу вверхъ, то Діаманди обгонялъ
Иноди. Діаманди легко запоминалъ цифры, вписанныя въ квад-
ратъ, производилъ счисленіе въ любомъ порядкѣ, такъ какъ онъ
внутренно созерцалъ цифры; Иноди же почти не въ состояніи
былъ этого сдѣлать и достигалъ цѣли лишь съ помощью утоми-
тельныхъ сложныхъ вспомогательныхъ средствъ. Очевидно, что
запоминаніе каждаго было болѣе или менѣе одностороннимъ.
Двигательный типъ. Нами непрерывно совершается гро-
мадное количество движеній всѣмъ тѣломъ вмѣстѣ, отдѣльными
органами, глазами, голосовымъ аппаратомъ. Мы живы, ведемъ
здоровую жизнь лишь тогда, когда совершаемъ множество дви-
женій. Эти движенія въ жизни многихъ — простыхъ рабочихъ,
гимнастовъ, танцоровъ, фокусниковъ, рисовальщиковъ, скульпто-
ровъ—могутъ получить преобладающее значеніе, особенную яр-
кость и опредѣленность, вслѣдствіе чего способъ представленія
міра, его познанія и запоминанія будетъ особенный, мускульно-
двигательный, подобно тому, какъ есть таковые же зрительный
и слуховой. Съ особенною силою этотъ типъ представленія обна-
руживается у тѣхъ лицъ, которыя, въ силу несчастныхъ обстоя-
тельствъ, лишились зрѣнія и слуха, но остались жить и получили
хорошее образованіе, какова Елена Келлеръ. Главный источникъ
знанія у такихъ лицъ—осязательно-двигательный органъ. Но и
въ другихъ, болѣе обыкновенныхъ, обстоятельствахъ этотъ органъ
нерѣдко выдвигается и придаетъ духовной жизни особенную
окраску.
Психологъ Доджъ сообщаетъ о себѣ, что онъ мыслитъ или

славами или наглядными образами. Когда онъ мыслитъ словами—
а это бываетъ въ большинствѣ случаевъ,—онъ внутренно произ-
носитъ слова, но при этомъ совершенно не слышитъ звуковъ
рѣчи, т. е. его мышленіе представляетъ собою двигательную без-
звучную рѣчь. Чувственными элементами, выплывающими при
этомъ, бываютъ осязательныя и двигательныя представленія дви-
женій губъ, языка, полости рта и гортани, а также грудныхъ
мускуловъ, дѣйствующихъ при дыханіи. Лишь въ нѣкоторыхъ
случаяхъ появляются при этомъ и слабые слуховые образы. Но
вообще его слуховыя запоминанія, по его словамъ, „необыкно-
венно блѣдны и слабы". „Я совершенно не въ состояніи воспро-
извести въ памяти музыкальную пьесу". Нѣкоторыя простыя ме-
лодіи Доджъ можетъ внутренно спѣть, но пѣніе это будетъ почти
исключительно двигательнымъ, т. е. безъ звуковъ. Онъ не въ со-
стояніи представить голоса большинства знакомыхъ ему лицъ,,
голосъ своего отца онъ представляетъ только въ опредѣленныхъ
оборотахъ рѣчи (какъ-то: my, boy и т. п.). Недавно слышанную
оперу онъ можетъ вполнѣ повторить въ мысляхъ, но, къ „сожа-
лѣнію, лишь какъ пантомиму". Представленія словъ—двигатель-
ныя, голоса пѣвцовъ не звучатъ. Эта односторонность наслѣд-
ственна въ его семьѣ: его мать и братъ обладаютъ такою же
слабою музыкальною памятью и никто изъ нихъ не могъ пѣть.
Подобнымъ образомъ вѣнскій профессоръ Штрикеръ, по
его свидѣтельству, мыслитъ осязательными и двигательными
представленіями, для него музыкальныя представленія, а также
слова, суть только внутреннія двигательныя возбужденія.
Другіе органическіе типы. Такъ какъ, кромѣ органовъ зрѣ-
нія, слуха и движеній, у насъ есть множество и другихъ орга-
новъ, дѣятельность которыхъ имѣетъ важное значеніе для нашего
тѣлеснаго благополучія, и энергія которыхъ возрастаетъ въ опре-
дѣленные періоды жизни человѣка, -заполняя его сознаніе свой-
ственными имъ образами, то, сверхъ указанныхъ трехъ типовъ
представленій, время отъ времени попадаются другіе. Встрѣча-
ются люди съ преобладающими вкусовыми ощущеніями, которые
исповѣдуютъ такую вѣру: мы живемъ для того, чтобы ѣсть. На-
слажденіе пищей, мечта о вкусныхъ кушаніяхъ и роскошныхъ
пиршествахъ, соображенія о томъ, какъ ихъ устроить и откуда
достать средства для ихъ устройства, тонкая критическая рас-
цѣнка разнообразныхъ винъ и кушаній, обширныя знанія о томъ,
откуда и когда привозятся лучшія вина, рыба, наиболѣе вкусная
дичь, обстоятельное знакомство со всѣми ресторанами Европы,
гдѣ хорошо кормятъ—вотъ преобладающее содержаніе психики

такого типа людей. Ихъ простѣйшій, первобытный представи-
тель—Петръ Петровичъ Пѣтухъ у Гоголя. Весь міръ въ глазахъ
подобныхъ лицъ нѣчто въ родѣ громадной кухни, гдѣ все родя-
щееся родится затѣмъ, чтобы ѣсть или быть съѣденнымъ, всѣ
другія цѣли бытія имѣютъ второстепенное, служебное по отно-
шенію къ главной, значеніе. Такіе люди легко запоминаютъ все,
относящееся къ ѣдѣ, и тупо все прочее.
Типъ обонятельный у насъ встрѣчается весьма рѣдко. Вѣ-
роятно, его чаще можно встрѣтить въ тѣхъ восточныхъ странахъ,
гдѣ цвѣты, духи, всякія притиранія и благовонія играютъ видную
роль въ жизни. За то часто встрѣчается смѣшанный органическій
типъ, въ которомъ есть задатки всѣхъ типовъ, но преобладаю-
щимъ болѣе или менѣе являются черты какого либо одного.
Большинство людей смѣшаннаго типа, такъ какъ у большинства
органы внѣшнихъ чувствъ и соотвѣтствующіе нервные центры
дѣйствуютъ нормально и тѣмъ препятствуютъ созданію чистаго
односторонняго типа. Строго односторонній, до исключенія
элементовъ всѣхъ прочихъ, типъ никогда не встрѣчается. Даже
Иноди, хотя и плохо, но все же запоминалъ и цвѣта и формы.
Притомъ онъ былъ двигательно-слуховой типъ, т. е. процессъ
мышленія и счисленія сопровождался у него равномѣрными сла-
быми движеніями мускуловъ голосового аппарата. Вообще при
типѣ можетъ итти рѣчь только о значительномъ преобладали
свойствъ даннаго типа надъ другими. Но это преобладаніе весьма
важно для пониманія данной личности, характера ея запоминанія
и вообще ея развитія. Полная односторонность типа запоминанія,
его чистота влекла бы великія затрудненія для мышленія,
тогда все не-зрительное, или не-слуховое, или не-двигательное
пришлось бы замѣщать элементами наличнаго типа, что воз-
можно, но чрезвычайно трудно, какъ показываетъ примѣръ
воспитанія такихъ лицъ, какъ Лаура Бриджманъ и Елена
Келлеръ. Притомъ онѣ замѣщали недостатокъ другихъ чувствъ
данными основного-осязательно-мускульнаго. Возможно ли, на-
оборотъ, замѣщеніе этого чувства данными зрѣнія или слуха—
вопросъ, такъ какъ соотвѣтствующаго опыта не было, по
крайней мѣрѣ въ широкомъ видѣ. Болѣзненные случаи бы-
вали такого рода: больные теряютъ мускульное чувство, а по-
тому, лишь только перестаютъ видѣть свои члены, не* имѣютъ
«болѣе понятія объ ихъ положеніи и даже объ ихъ существованіи.
Въ постели они ихъ совершенно теряютъ и бываютъ вынуждены
отыскивать ихъ, не зная, гдѣ они. Больные дѣлаютъ иногда
усиліе, чтобы согнуть или разогнуть членъ уже согнутый или

разогнутый. Если они сдѣлали движеніе, то не знаютъ о его ве-
личинѣ и часто даже не знаютъ, сдѣлали ли они его. Если они
думали совершить какое либо движеніе, но имъ препятствуютъ
совершенно безъ ихъ вѣдома, то они остаются увѣренными, что
совершили это движеніе, потому что имѣли намѣреніе исполнить
его. Ихъ можно заставить совершать пассивныя движенія при
помощи электрическаго прибора, и они не будутъ подозрѣвать
объ этихъ движеніяхъ. Хотя подобные люди сохраняютъ всю
свою мускульную силу и не знаютъ усталости, однако, когда они
въ темнотѣ, или когда перестаютъ наблюдать глазами за движе-
ніями своихъ членовъ, они ходятъ съ трудомъ. Для нихъ необхо-
димо, чтобы зрительныя ощущенія замѣняли недостающія му-
скульный. Если имъ точно также недостаетъ и зрительныхъ
ощущеній, какъ и мускульныхъ, то они не могутъ держаться,
стоя, не качаясь, или не рискуя упасть. Ихъ движенія имѣютъ
слишкомъ мало увѣренности, предметы, находящіеся у нихъ въ
рукѣ, легко выпадаютъ, а иногда они раздавливаютъ находящіеся
въ ихъ рукахъ предметы, вслѣдствіе слишкомъ энергичнаго со-
кращенія мускуловъ.
Бываютъ случаи совершенно противоположнаго характера,
когда теряется чувствительность кожи, исчезаютъ осязательныя
ощущенія, между тѣмъ какъ мускульныя сохраняются. Одинъ
работникъ, имѣя мускульныя ощущенія, былъ лишенъ кожной
чувствительности въ рукѣ и пальцахъ, такъ что ему были недо-
ступны ощущенія прикосновенія, боли и температуры. Если послѣ
того, какъ онъ закрывалъ глаза, ему давали въ руку довольно
объемистый предметъ, онъ удивлялся, что не могъ сжать ее.
Онъ получалъ только ощущенія сопротивленія и ничего болѣе.
Онъ ничего не могъ сказать о предметѣ, какова его форма, вели-
чина, былъ ли онъ тепелъ или холоденъ, острый или притуплён-
ный. Если ему, при помощи снурка и не предупреждая его, къ
кисти руки привязывали тяжесть въ 2 1/2 фунта вѣсомъ, то онъ
предполагалъ, что его дергали за руку.
Подобные болѣзненные случаи открываютъ намъ возмож-
ность появленія и существованія такихъ органическихъ типовъ
запоминанія, которые совсѣмъ не встрѣчаются въ окружающей
насъ обыкновенной дѣйствительности.
Когда различныя впечатлѣнія дѣйствуютъ на нормальнаго
человѣка съ какимъ либо типомъ запоминанія, то совершается
такой процессъ: если впечатлѣніе соотвѣтствуетъ свойствамъ
преобладающая типа и ими воспринимается, то получается от-
четливое и прочное запоминаніе. Если же впечатлѣніе отвѣчаетъ

свойствамъ не главнаго типа, a другимъ, слабѣйшимъ, то эти
другія выдвигаются въ моментъ воспріятія на первый планъ и
запоминаніе совершается нестоль отчетливо, какъ въ первомъ
случаѣ, но все же сносно, и если дѣло идетъ о томъ, чтобы
воспринятое впечатлѣніе воспроизвести сейчасъ же, непосред-
ственно по его полученіи, то воспроизведеніе удается. Но поло-
женіе измѣняется, какъ скоро задача касается длительнаго вос-
произведенія, усвоенія надолго. Такъ какъ воспринимавшія впеча-
тлѣнія свойства были слабы, то припоминаніе оказывается не-
яснымъ и невѣрнымъ, оно улетучивается, забывается. Возникаетъ
необходимость его замѣны, a замѣняющіе элементы обыкновенно
почерпаются изъ сильныхъ свойствъ преобладающаго типа. Пред-
положимъ, что слабы слуховыя качества даннаго лица, а сильны
зрительныя или двигательныя, и вотъ воспріятіе голоса человѣка
замѣщается воспріятіемъ его лица при разговорѣ, позы говоря-
щаго, выраженія его глазъ; припоминается опера, но въ видѣ
пантомимы, въ видѣ движеній пѣвцовъ. У кого либо слабо вос-
пріятіе запаховъ, а сильно и отчетливо воспріятіе цвѣтовъ, и вотъ
при обонятельномъ ощущеніи запоминается названіе запаха (зри-
тельнымъ путемъ, въ видѣ печатнаго или письменнаго имени) и
усвояется общій смыслъ слова при помощи аналогіи даннаго
запаха съ какимъ либо цвѣтомъ (или вкусомъ, при другомъ
сочетаніи). Очевидно, чѣмъ чаще происходитъ такая замѣна, тѣмъ
запоминаніе и мышленіе становятся смутнѣе и смутнѣе. Въ смѣ-
шанномъ типѣ желательно сочетаніе элементовъ трехъ односто-
роннихъ типовъ: осязательно-мускульнаго(двигательнаго), зритель-
наго и слухового. Этими тремя элементами будетъ обезпечено
разностороннее и отчетливое запоминаніе.
Число дѣтей, принадлежащихъ къ различнымъ типамъ за-
поминанія, на большихъ массахъ не изслѣдовано. Одно изслѣдо-
ваніе небольшой группы дѣвочекъ—15-ти, весьма точно прове-
денное въ теченіе трехъ лѣтъ подрядъ, дало такой результатъ:
дѣтей зрительнаго типа 44,6%, слухового — 25.3%, и двига-
тельная 30,1%. Устойчивость типовъ довольно значительна: съ
10-лѣтняго до 11-лѣтняго возраста количество дѣтей зрительнаго
типа уменьшилось, по наблюденію того же изслѣдователя (Пфей-
фера), на 8,8%, процентное отношеніе дѣтей слухового типа оста-
лось почти тоже, а двигательная возрасло на 8,7%. На слѣдую-
щій годъ процентное отношеніе зрительнаго типа увеличилось у
тѣхъ же самыхъ дѣтей на 2,4%, слухового уменьшилось на 1.5%,
двигательная уменьшилось на 0,9% х)
1). Мейманъ, Экономія и техника памяти. Стр. 149, 133.

Культурные типы.
Органическіе типы памяти имѣютъ значеніе не только для
запоминанія и воспроизведенія душевныхъ состояній, они имѣютъ
значеніе и для всей душевной жизни, для самыхъ разнообразныхъ
душевныхъ дѣятельностей. Типъ запоминанія отражается, прежде
всего, на умственной дѣятельности, наполняя умъ представле-
ніями извѣстной области и, вслѣдствіе этого, предрасполагая его
къ мышленію о соотвѣтствующихъ вопросахъ и способамъ или
болѣе нагляднымъ или отвлеченнымъ. A умъ извѣстнаго склада
будетъ сильно вліять на ходъ чувствованій и волю. Культурные
типы запоминанія находятся въ еще болѣе тѣсной связи съ об-
щимъ ходомъ душевной жизни, такъ что представляютъ собой
прямо уже не только типы запоминанія, но и умственной дѣятель-
ности и характеризуютъ и другія стороны душевной жизни.
Можно дѣлить культурные типы запоминанія на быстрые и
медленные. Съ внѣшней стороны быстрый и медленный типы
запоминанія характеризуются тѣмъ, что быстрый типъ скоро
усвояетъ и скоро же и забываетъ, а медленный не легко запоми-
наетъ, съ значительной затратой времени, но зато долго хранитъ
воспринятое. Вотъ пояснительные факты и характеристика обоихъ
типовъ, сдѣланная Мейманомъ: одному взрослому лицу для заучи-
ванія ряда изъ 12 слоговъ потребовалось 56 повтореній, а дру-
гому того же возраста лишь 18. Послѣ четырехнедѣльнаго упраж-
ненія для запоминанія ряда въ 12 слоговъ первому потребова-
лось 25 повтореній, а второму 6. Подобныя же соотношенія встрѣ-
чаются и у дѣтей. Первый, очевидно, медленный, второй—бы-
стрый. Но быстрый и забывалъ быстро: онъ требовалъ, чтобы
ему позволили сказать рядъ слоговъ тотчасъ же, какъ только
онъ увѣрился, что онъ ихъ запомнилъ, потому что чрезъ двѣ
минуты послѣ заучиванія онъ уже не могъ воспроизвести ряда
слоговъ. Быстрый и воспроизводитъ быстро, безпокойно, торо-
пливо. Медленный требуетъ большаго количества повтореній,
послѣ заучиванія не только не требуетъ, чтобы ему дали сказать
заученное сейчасъ же, но часто высказываетъ желаніе, чтобы за-
ученное въ теченіе нѣсколькихъ минутъ укрѣпилось. Онъ воспро-
изводитъ съ большею увѣренностью, сравнительно медленно и
чрезъ нѣсколько минутъ можетъ такъ же хорошо воспроизвести
изученное, какъ и при первомъ воспроизведеніи. Очевидно, вос-
произведеніе быстраго приближается къ непосредственному запо-
минанію, a запоминаніе медленнаго есть настоящее длительное
запоминаніе.

Съ внутренней стороны быстрый и медленный типы запоми-
нанія характеризуются состояніемъ вниманія: быстрый скоро при-
способляется къ работѣ, ея задачѣ и условіямъ, и скоро дости-
гаетъ доступной ему сосредоточенности вниманія; у медленнаго и
тотъ и другой процессы совершаются съ гораздо большей за-
тратой времени. Поэтому Мейманъ не безъ основанія замѣ-
чаетъ х), что вниманіе, быстро приспособляющееся и также легко
мѣняющее свое направленіе, благопріятно для профессіи журна-
листа, дипломата, врача, учителя, оно является условіемъ худо-
жественнаго дарованія, дара импровизаціи, находчивости въ рѣчи;
сосредоточенное продолжительное вниманіе является спеціаль-
нымъ условіемъ научнаго дарованія.
Есть типъ запоминанія и вмѣстѣ типъ всей психической
жизни, который можно назвать личнымъ или эгоистическимъ.
Онъ характеризуется преобладающимъ вниманіемъ къ личнымъ
переживаніямъ всякаго рода и весьма малою способностію отры-
ваться отъ личной почвы, чтобы войти въ положеніе другого,
понять строй его мысли, пріобщиться къ потоку его чувствованій
и.т.. п. У такихъ людей замѣчается особенная чувствительность
къ личнымъ переживаніямъ, „кожа ихъ души" слишкомъ нѣжна,.
Флоберъ, напримѣръ, сравнивалъ себя съ человѣкомъ, у кото-
раго содрана кожа, и говорилъ, что въ самой натурѣ его лежитъ
какая-то „невозможность счастья", что онъ не созданъ для на-
слажденія. Такіе люди весьма хорошо помнятъ все, касающееся
ихъ личнаго благополучія, событія веселыя, благопріятныя, печаль-
ныя, происшествія, когда они попали въ затруднительное поло-
женіе и какъ со славою изъ него вышли, отчетливо за-
поминаютъ свою обстановку и лицъ, доставлявшихъ имъ удо-
вольствія и огорченія. Въ разговорѣ они говорятъ только о себѣ,
о томъ, что съ ними было, куда они ѣздили, что дѣлали, что хо-
тятъ сдѣлать. Жизнь другихъ имъ неинтересна и чужда. Сколько
ихъ. не слушай, никогда не переслушаешь, и все это будутъ рѣчи
о себѣ, или о томъ, что касается себя съ той или другой стороны,
о родныхъ, о знакомыхъ, нерѣдко съ самой подробной хроно-
логіей семейныхъ событій. Если лицо, принадлежащее къ этому
типу, занимается умственнымъ трудомъ, научными изслѣдованіями,
то оно будетъ говорить о нихъ со всѣми и во всякое время, къ
дѣлу и не къ дѣлу, и опять безъ конца. Рѣчь о трудахъ дру-
гихъ и по другимъ предметамъ оно пропускаетъ мимо ушей, и
лишь только разговоръ прервался, оно снова начинаетъ безко-
1) Тамъ же, стр. 118.

нечный разсказъ о томъ, что оно сдѣлало, или намѣрено сдѣлать.
Людей этого типа нельзя признать безпамятными или глупыми,
они очень памятливы относительно себя и бываютъ очень неглу-
пыми въ своей области, но они очень ограничены и нравст-
венно и умственно: это безконечное вращеніе вокругъ своей
особы съ ея мелкими переживаніями, эта постоянная мысль о
своей работѣ, о своей темѣ, сопровождающіяся отсутствіемъ инте-
реса къ другимъ лицамъ и другимъ работамъ и даже непони-
маніемъ всего, что лежитъ за предѣлами моего я, придаютъ
человѣку печать узкой ограниченности. Онъ не можетъ сказать про
себя: я человѣкъ и ничто человѣческое мнѣ не чуждо. Этотъ об-
щій типъ разбивается на множество частныхъ: бываютъ люди,
которые очень внимательны къ своему здоровью и разстройст-
вамъ его, постоянно говорятъ о болѣзняхъ, докторахъ, лечебни-
цахъ, память которыхъ переполнена всякими гигіеническими и
медицинскими фактами; другіе бываютъ очень памятливы къ ве-
селымъ событіямъ жизни; третьи особенно воспріимчивы къ фак-
тамъ, касающимся ихъ самолюбія и т. п.
Самый важный изъ всѣхъ культурныхъ типовъ памяти есть,
безъ сомнѣнія, разумно—волевой. ,
Разумность входитъ элементомъ въ обширное и твердое
запоминаніе. Мы уже указывали, что наше запоминаніе есть запо-
минаніе въ связи, а связное запоминаніе есть, между прочимъ,
запоминаніе идейное, логическое, предполагающее сопоставленіе
вновь запоминаемаго съ прежде усвоеннымъ, образованіе разно-
образныхъ связующихъ нитей между частями и элементами
запасовъ памяти. Громадная разница — запоминать матеріалъ
безсмысленный, состоящій изъ слоговъ, буквъ, цифръ, отдѣльныхъ
безсвязныхъ словъ, или осмысленный, напримѣръ, слова, связанныя
смысломъ. Изъ опытовъ Бине и Анри, произведенныхъ надъ
сохраненіемъ словъ и фразъ, выяснилось, что, если дѣтямъ
предлагалось запомнить отдѣльныя слова, не связанныя смысломъ,
и слова, соединенныя въ осмысленныя предложенія, то въ по-
слѣднемъ случаѣ они запоминали въ 25 разъ больше словъ, чѣмъ
въ первомъ. Эббингаузъ нашелъ, что для запоминанія извѣстнаго
числа рядовъ, состоящихъ изъ 12 безсмысленныхъ слоговъ,, на
шестой день потребовалось еще 31 повтореніе, въ то время,
какъ шесть строфъ изъ Донъ-Жуана Байрона были безошибочно
воспроизводимы уже на четвертый день. Согласно другимъ опы-
тамъ Эббингауза и Бине, для заучиванія осмысленнаго матеріала
средняго объема требуется, повидимому, лишь 0,1 времени,
необходимаго для механическаго запоминанія матеріала того же

объема. Отсюда становится понятнымъ, что съ возрастомъ, т. е.
съ постепеннымъ развитіемъ разума, способность механическаго
заучиванія и охота къ нему уменьшаются, что при заучиваніи даже
безсмысленнаго матеріала и дѣти и взрослые невольно прибѣ-
гаютъ къ такимъ вспомогательнымъ средствамъ, какъ темпъ и
ритмъ, чтобы тѣмъ или другимъ объединить предложенный
матеріалъ, распредѣлить его на связныя группы, внести въ него
какой либо порядокъ, другими словами хотя немножко пропитать
его логическимъ элементомъ. Одно лицо, подвергавшееся опытамъ
въ лабораторіи по части выучиванія безсмысленныхъ слоговъ,
заявило, что оно запоминаетъ рядъ безсмысленныхъ слоговъ
благодаря тому, что образуетъ изъ нихъ родъ двигательно—
слухового единства („родъ мелодіи"). Очевидно, безсмысленное
въ своемъ чистомъ видѣ претитъ намъ, при необходимости за-
поминанія его мы всячески стараемся преобразовать безсмысленное
въ какую либо, хотя бы и искусственную, форму разумности.
Каждый можетъ припомнить изъ исторіи своего дѣтства, какъ
ему и его школьнымъ товарищамъ приходилось всячески извора-
чиваться, чтобы запомнить исключенія изъ правилъ латинской
грамматики, а для этого образовывать изъ исключеній стихи,
предложенія и пр. Вообще наша память стремится безсвязный
матеріалъ собирать въ единства, въ группы и въ гнѣзда, и
усвояетъ его по такимъ объединеннымъ группамъ. Для запоми-
нанія важно не количество отдѣльныхъ элементовъ, но коли-
чество образуемыхъ памятью объединяющихъ центровъ, сложныхъ
единствъ. Такимъ образомъ, нашему запоминанію въ самой его
сущности свойственно стремленіе къ объединяющей разумности.
Конечно, у отдѣльныхъ лицъ естественное стремленіе памяти
къ объединенію и разумности выражается весьма различно. Одни
прямо и рѣшительно преслѣдуютъ смыслъ и логическую связь
матеріала, запоминая слова лишь настолько, насколько они выя-
сняютъ смыслъ и связь мыслей; другіе при осмысленномъ заучи-
ваніи обращаютъ главное вниманіе на словесные и граммати-
ческіе элементы текста, присматриваются къ строю предложеній,
отличаютъ въ нихъ зрительныя и слуховыя составныя части и
т. д.; третьи стараются овладѣть, прежде всего, всѣмъ матеріа-
ломъ, какъ цѣлымъ, a потомъ переходятъ къ его частямъ; чет-
вертые поступаютъ совершенно наоборотъ и т. д. Индивидуаль-
ныя различенія весьма значительны.
Къ элементамъ разумности въ памяти присоединяются еще
элементы воли. Конечно, запоминаніе подлежитъ закону необхо-
димости и совершается невольно и неизбѣжно, хотимъ мы запоми-

нать или не хотимъ. Но когда хотимъ, тогда запоминаніе совер-
шается гораздо лучше, и можно сказать, что настоящее, твердое
и правильнее запоминаніе есть волевое.
Во первыхъ, когда у насъ нѣтъ желанія запоминать, то,
значитъ, нѣтъ и желанія наблюдать, нѣтъ цѣли, нѣтъ сознатель-
наго намѣренія, тогда мы пассивны, отдаемся потоку ощущеній,
т. е. смотря, ходя съ открытыми глазами, не видимъ, слушая, не
слышимъ и т. д. Сколько разъ у насъ въ рукахъ бываютъ извѣ-
стныя вещи, сколько разъ мы видѣли извѣстные предметы,
слышали голоса и мелодіи, и все же свойства ихъ намъ остались
неизвѣстными, потому что мы не хотѣли видѣть, слушать, наблю-
дать. Многія повторенія не повлекли за собою запоминанія.
Проф. Мейманъ сообщаетъ1), что онъ систематически разспраши-
валъ студентовъ, знаютъ ли они, какой видъ имѣютъ обои ихъ
рабочей комнаты, Могутъ ли они описать форму ключа, которымъ
они пользуются ежедневно, сколько ступенекъ они должны пройти
по лѣстницѣ въ университетъ могутъ ли они назвать дома, мимо
которыхъ имъ приходится ежедневно проходить, могутъ ли они
описать или нарисовать самыя замѣчательныя колокольни города,
могутъ ли описать очертаніе горъ, на которыя они смотрѣли
часто и внимательно, могутъ ли они вспомнить, обозначена ли
цифра четыре на ихъ карманныхъ часахъ въ видѣ четырехъ
палочекъ, или въ видѣ пяти безъ единицы и т. п. На всѣ подобные
вопросы получаются удивительно неувѣренные или совсѣмъ
неправильные отвѣты. Слѣдовательно, чтобы запоминать, нужно
сначала наблюдать, т. е. хотѣть запоминать, a безъ этого эле-
мента воли многія повторныя впечатлѣнія не оставляютъ по себѣ
опредѣленнаго слѣда въ нашемъ сознаніи и забываются 2).
Во вторыхъ, хотѣть запоминать вообще недостаточно. Наше
запоминаніе зависитъ отъ многихъ условій, о которыхъ выше
была рѣчь. Хотѣть запоминать значитъ хотѣть выполнить всѣ
условія хорошаго запоминанія, какъ отдѣльныхъ фактовъ и идей,
взятыхъ сами по себѣ, такъ и въ связи, въ извѣстномъ положеніи
1). Экономія и техника памяти. Стр. 204.
2). Въ Севастополѣ, на броненосцѣ „Чесма", въ офицерской столовой, на
боковой стѣнкѣ, висѣли два совершенно одинаковыхъ поясныхъ портрета Импера-
трицы Маріи Ѳеодоровны, тожественность которыхъ бросилась въ глаза сразу
одному случайному посѣтителю. Между тѣмъ офицеры сообщили ему, что они
только чрезъ четыре мѣсяца плаванія, проводя въ столовой ежедневно по нѣскольку
часовъ, замѣтили, что на стѣнѣ висятъ два одинаковыхъ портрета, и то не сами, а
благодаря фотографу—любителю (Проблемы психологіи. Ложь и свидѣтельскія
показанія. Вып. 1. Москва. Стр. 78).

ихъ въ пространствѣ, времени и среди другихъ родственныхъ
идей и фактовъ. Это трудъ, требующій затраты силъ и времени,
но его необходимо произвести тому, кто хочетъ хорошо запомнить.
Въ третьихъ, нужно хотѣть не только запомнить, но и вспом-
нить, воспроизвести. Когда мы вспоминаемъ, то нерѣдко оказы-
вается, что мы не можемъ вспомнить, забыли. Мы не должны
сразу же отказываться отъ припоминанія, мы должны сдѣлать
усилія вспомнить, поискать тѣ связующія ниточки, которыя должны
быть непременно у каждаго запоминаемаго факта. Мы должны
постараться припомнить связь идейную, по мѣсту и по времени,
пошарить въ различныхъ уголкахъ своей памяти, подергать раз-
личныя ассоціаціи. Гдѣ нибудь, можетъ быть, откроется связы-
вающая ниточка, по ней мы доберемся и до самого, не дающагося
намъ сразу, факта. Дѣлать усилія припомнить мы во всякомъ
случаѣ должны, это пріучитъ насъ не оставлять факты разрознен-
ными, въ хаотическомъ безпорядкѣ, на манеръ вещей, бывшихъ
въ плюшкинской кучѣ, а сочетать ихъ съ прежними и другъ съ
другомъ по опредѣленному порядку, дающему возможность
добираться, хотя и съ усиліемъ и съ трудомъ, до каждаго факта,
составляющаго часть нашего упорядоченнаго, систематическаго
запоминанія. Что такія усилія вспомнить приводятъ нерѣдко къ
цѣли, объ этомъ свидѣтельствуютъ многіе факты успѣшнаго во-
левого припоминанія х).
Такое разумно-волевое запоминаніе есть педагогическій идеалъ,
къ осуществленію котораго нужно стремиться.
Наконецъ, послѣдній типъ культурной памяти есть память
профессіональная—спеціальныхъ наукъ, искусствъ, ремеслъ, язы-
ковъ, именъ, чиселъ, словомъ того, что человѣку бываетъ необхо-
димо помнить по его жизненнымъ обстоятельствамъ. Этотъ типъ
запоминанія возникаетъ подъ вліяніемъ главнымъ образомъ двухъ
могучихъ силъ: упражненія и сосредоточеннаго вниманія и мо-
жетъ достигать громаднаго развитія. Бываютъ, говорятъ, люди,
которые знаютъ наизусть всѣ святцы. Появляются геніи профес-
сіональной памяти, по большей части глубоко односторонніе,
усвояющіе и помнящіе въ своей спеціальности непомѣрно много
и очень мало въ другихъ областяхъ. Линней имѣлъ обширную
память по части растеній, но былъ совсѣмъ безпамятенъ на языки.
Случалось ему живать въ данной странѣ по нѣскольку лѣтъ, но
усвоить языка ея жителей онъ не могъ. Вальтеръ Скоттъ легко
!) См. нѣкоторые примѣры у К. и В. Штернъ, Воспоминаніе, показаніе и
ложь въ раннемъ дѣтствѣ. СПБ. 1911 г., стр. 144, 145, 81.

запоминалъ пѣсенки, баллады, отрывки изъ трагедій и комедій,
но имена, числа и вообще точная исторія была не по немъ. Гро-
мадная спеціальная память легко мирится съ общимъ слабымъ
развитіемъ ума, а иногда уживается съ тупостію и даже съ
идіотизмомъ. Архидіаконъ Фиронъ разсказываетъ что въ при-
ходѣ его отца былъ идіотъ, который помнилъ всѣхъ умер-
шихъ и погребенныхъ въ продолженіе 35 лѣтъ, ихъ имена,
лѣта, а равно и всѣхъ присутствовавшихъ при ихъ погребеніи.
За то кромѣ погребеніи онъ ничего не помнилъ, не могъ даже
самъ принимать пищу. Вообще же нужно сказать, что условія,
вліяющія на развитіе и формировку другихъ типовъ запоминанія,
дѣйствуютъ на складъ и этого типа.
Конечно, профессіональная память необходимо вызывается
потребностями жизни, но психологическая ея цѣнность не велика,
она собственно не что иное, какъ громадный болѣзненный наростъ
на общей нормальной памяти. Человѣкъ съ громадной спеціальной
памятью и слабой общей есть уродъ, какъ физически уродливъ
тотъ, кто развилъ у себя необычайно мускулы, но у котораго
дыханіе, пищевареніе и все здоровье слабы. Съ этой точки зрѣнія
и Иноди и Діаманди и всѣ односторонніе геніи также уродливы.
V.
О воспроизведеніи и забвеніи.
Вся наша душевная жизнь представляетъ собой непреры-
вающееся теченіе состояній, постоянно мѣняющихся. Одно ду-
шевное явленіе слѣдуетъ за другимъ и ни одно не бываетъ то-
жественнымъ съ какимъ либо другимъ. Ужъ если гдѣ, то именно
въ душевной области справедливо выраженіе древняго мыслителя:
все течетъ, все измѣняется. Отсюда ждать въ воспроизведеніи
точнаго повторенія пережитаго невозможно. Наша память есть
составной элементъ измѣнчивой душевной жизни; какъ же она
можетъ что либо сохранять и воспроизводить безъ всякихъ пере-
мѣнъ? Въ нашей душѣ нѣтъ такого мертваго угла, нѣтъ такой
неподвижной заводи, на днѣ которой запасы памяти лежали бы
спокойно, невредимо, неизмѣнно. Бури въ душѣ бушевали бы,
совершались бы крупные душевные перевороты, человѣкъ пере-
страивался бы заново, a въ неподвижной заводи памяти все оста-
валось бы лежать спокойно, безъ перемѣнъ, по старому. Это не-
возможно, это противорѣчило бы самому существу душевной
1). Винсловъ, Болѣзни мозга и души. Стр. 585

жизни. Поэтому нечего жаловаться, что память наша невѣрна,
что на нее нельзя полагаться, что она воспроизводитъ ошибочно,
неточно. Она неразрывно спаяна и съ умомъ и съ волей, на ея
дѣятельность вліяютъ чувствованія и вниманіе, a всѣ перечислен-
ныя состоянія непрерывно измѣняются, слѣдовательно должна
измѣняться и память. Сохраняя пережитое, память въ то же время
ихъ измѣняетъ и передѣлываетъ. Какъ? Какими путями? Въ какихъ
размѣрахъ? Въ настоящее время установлено, что, напримѣръ,
свидѣтельскихъ показаній, вполнѣ точныхъ, буквально достовѣр-
ныхъ, не бываетъ. Взрослый человѣкъ, бывшій свидѣтелемъ факта,
разсматривавшій картину, присутствовавшій на бесѣдѣ, никогда
не передастъ безъ искаженій, дополненій, пропусковъ и измѣненій,
что онъ наблюдалъ, его показаніе не будетъ ложью, оно будетъ
содержать нѣчто истинное, но и нѣчто выдуманное. Всѣ свидѣ-
тели, подвергавшіеся испытанію, утверждали подъ присягой ложные
факты въ количествѣ, которое приблизительно выражается 25% 1).
Каждый знаетъ, что воспроизведеніе пережитаго, за исклю-
ченіемъ сравнительно рѣдкихъ случаевъ, бываетъ менѣе живо и
ясно, чѣмъ сама дѣйствительность, само ощущеніе. Воспроизведеніе
есть повтореніе, копія оригинальнаго факта, a копіи никогда не
сравняться съ оригиналомъ по яркости и жизненности. И чѣмъ
больше проходитъ времени между извѣстнымъ фактомъ и его
воспроизведеніемъ, тѣмъ больше и больше убываютъ живость и
отчетливость воспроизведенія и послѣднее становится блѣднѣе,
безкровнѣе, такъ что вообще мы можемъ сказать, что живость и
ясность воспроизведенія и количество протекшаго времени между
совершеніемъ факта и его воспроизведеніемъ обратно пропорціо-
нальны: чѣмъ больше времени, тѣмъ меньше живости и наоборотъ.
Поэтому факты, въ большинствѣ случаевъ наиболѣе туманно
припоминаемые, суть давніе факты, отдѣленные отъ настоящаго
времени десятками лѣтъ 2). Основанія такого явленія заключаются
въ слѣдующемъ: нервныя клѣтки мало по малу теряютъ получен-
ныя ими раздраженія, a вмѣстѣ съ ослабленіемъ полученнаго
раздраженія, и соотвѣтствующій психическій актъ становится
все менѣе и менѣе яснымъ. Съ уменьшеніемъ живости и ясности
воспроизводимыхъ образовъ становится возможной замѣна одного
припоминаемаго факта другимъ, болѣе или менѣе сходнымъ съ
нимъ. Отсюда возникаетъ цѣлая масса ошибокъ, недоразумѣній,
Бинэ, Современныя идеи о дѣтяхъ. Москва, 1910 г. Стр. 117.
2) Отъ особенностяхъ старческаго воспроизведенія, представляющаго укло-
ненія отъ указаннаго правила, мы будемъ говорить ниже.

споровъ, взаимныхъ обвиненій и т. д. Подобная замѣна происхо-
дитъ даже въ сферѣ такихъ припоминаемыхъ фактовъ, которые
должны бы помниться чрезвычайно ясно и отчетливо и не допу-
скать смѣшенія съ другими подобными. Пѣвцы и музыканты
должны бы повидимому очень точно припоминать и воспроизводить
основные музыкальные звуки, а между тѣмъ одинъ изслѣдователь,
заставляя многихъ выдающихся пѣвцовъ и музыкантовъ взять ля
и провѣряя это ля особымъ инструментомъ, убѣдился, что оно
очень далеко отъ точнаго воспроизведенія и бываетъ только при-
близителнымъ, замѣняясь подобнымъ звукомъ1).
Воспроизведенія обыкновеннымъ сознаніемъ относятся къ
прошлому. Поэтому важно знать, какъ память воспроизводив
самое время, точно или не точно? Воспроизведенія времени бы-
ваютъ довольно неточными. Наблюдая ихъ, мы можемъ .легко
замѣтить, что длинные промежутки времени мы при воспроизве-
деніи сокращаемъ, а очень короткіе удлиняемъ. Сокращенія
бываютъ тѣмъ больше, чѣмъ больше по объему воспроизво-
димый періодъ времени и чѣмъ дальше отстоитъ онъ отъ настоя-
щаго момента. Годъ въ воспроизведеніи сокращается нами гораздо
больше, чѣмъ мѣсяцъ, и годъ, пережитый нами 10 лѣтъ тому
назадъ, сокращается гораздо больше, чѣмъ годъ, предшество-
вавшій тому, въ которомъ мы сейчасъ живемъ. И, наоборотъ,
чѣмъ меньше та часть времени, которую намъ требуется воспроиз-
вести, тѣмъ больше мы ее увеличиваемъ. Причины такого явленія
заключаются въ слѣдующемъ: время, его продолжительность мы
можемъ опредѣлять, пробѣгая памятью по ряду событій, напол-
нявшихъ извѣстный періодъ времени. Времени чистаго, отвлечен-
наго отъ совершавшихся въ немъ событій, мы не знаемъ и знать
не можемъ, помимо техническихъ обозначеній единицъ времени
и ихъ различныхъ сочетаній, будетъ ли то помощію словъ члено-
раздѣльной рѣчи, или помощію какихъ либо другихъ знаковъ:
Слѣдовательно, воспроизводя обширный или даже краткій проме-
жутокъ времени, мы должны припомнить всѣ событія, его напол-
нявшія, иначе сказать, снова пережить умственно всѣ эти событія.
А такая работа потребовала бы столько же времени, сколько и
первое, дѣйствительное переживаніе событій и даже больше, такъ
какъ въ воспроизведеніи переходъ отъ одного событія къ другому
совершается съ большимъ или меньшимъ трудомъ, котораго не
бываетъ при настоящемъ переживаній событій. Естественно, что
1) Revue philosophique, 1882, № 9, p. 310—312, ст. Hirault, la memoire de
l'intonation.

мы должны сокращать время въ воспроизведеніи, сжимать его.
тѣмъ болѣе, что многихъ мелкихъ событій, совершившихся въ извѣ-
стный періодъ времени, мы даже и не въ состояніи припомнить.
Очень малыя же части времени, напримѣръ четверть секунды,
мы въ воспроизведеніи необходимо увеличиваемъ, потому что
припоминать моменты времени значитъ совершать переходы,
передвиженій мысли отъ одной точки къ другой, отъ одного
факта къ другому; a такія передвиженія мысли сами требуютъ
времени и нерѣдко большаго, чѣмъ представляемое, вслѣдствіе
чего послѣднее намъ и кажется больше, чѣмъ оно есть въ дѣй-
ствительности. Вслѣдствіе этой же причины мы можемъ иногда
время, протекшее между двумя событіями, признать гораздо мень-
шимъ, чѣмъ каково оно было въ дѣйствительности, потому что
наша мысль быстрѣе, въ болѣе короткій промежутокъ времени
перейдетъ отъ одного событія къ другому, чѣмъ какъ въ дѣй-
ствительности смѣнялись эти событія. Точно также тотъ періодъ
времени, который былъ наполненъ нѣсколькими отдѣльными,
хорошо различаемыми нами, событіями, покажется въ воспроиз-
веденіи большимъ, чѣмъ равный ему періодъ, въ который наше
вниманіе было поглощено какимъ либо однимъ событіемъ, пусть
даже очень важнымъ. Для путешественника, изучающаго незна-
комую страну и получающаго массу новыхъ впечатлѣній, недѣля
кажется періодомъ времени очень долгимъ, а для человѣка,
проскучавшаго недѣлю, ничѣмъ не занимавшагося, недѣля въ
воспоминаніи кажется очень короткой; у перваго мысли, при на-
поминаніи недѣли, есть возможность остановиться на многомъ, у
второго же ей остановиться не на чемъ. При обсужденіи подоб-
ныхъ случаевъ не надобно смѣшивать двухъ, хотя и различныхъ,
вещей, но тѣмъ не менѣе легко смѣшиваемыхъ: самаго пережи-
ванія времени и припоминанія времени пережитаго. Время пере-
живается наиболѣе медленно тогда, когда оно не занято событіями
или работой, или занято такой работой, которая совершенно ме-
ханична, однообразна и не привлекаетъ къ себѣ сознанія; время
переживается очень быстро, когда оно занято множествомъ разно-
образныхъ событій, сосредоточивающихъ на себѣ наше вниманіе.
Человѣкъ бездѣльничающій и ничѣмъ не интересующійся живетъ
крайне медленно, мучительно медленно, настоящее едва тянется
предъ его сознаніемъ, оно безконечно длинно; зато прошлое его
крайне кратко, такъ какъ совершенно пусто, все его содержаніе
характеризуется и выражается однимъ словомъ—скука. У чело-
вѣка занятаго и работающаго время бѣжитъ, летитъ незамѣтно,
настоящее переживается быстро, но за то воспроизведеніе его—

прошлое очень богато, развертывается безконечнымъ рядомъ ас-
соціацій.
Мы невольно перемѣшиваемъ до нѣкоторой степени прошлое
съ настоящимъ, измѣняемъ и передѣлываемъ факты прошедшіе
по настоящимъ, смотримъ на прошедшее съ точки зрѣнія сейчасъ
существующихъ убѣжденій и отношеній. Очень наглядно*такая
ошибка памяти выражается въ пониманіи и воспроизведеніи про-
шлыхъ историческихъ фактовъ примѣнительно къ современнымъ.
Каждому историку предстоитъ нелегкая задача воспроизвести
старину правильно, не примѣшивая къ ней современности. А между
тѣмъ извѣстно, что одна изъ наиболѣе распространенныхъ погрѣш-
ностей историковъ—это перенесеніе на болѣе или менѣе отдален-
ное прошлое современныхъ взглядовъ, обычаевъ, условій обще-
ственной и частной жизни и т. д. Ту опасность, которая грозитъ
историку при изученіи жизни народовъ, каждому человѣку при-
ходится испытывать при воспроизведеніи своей прошлой жизни.
Настоящая личная жизнь отражается на нашихъ воспоминаніяхъ
и подкрашиваетъ ихъ въ свой цвѣтъ.
Убѣжденія, которыя пріобрѣтаются нами вновь, волненія и
страсти, которыя мы переживаемъ, всѣ психическіе перевороты и
кризисы не остаются безъ вліянія на запасъ представленій, хра-
нимый нашей памятью, но незамѣтно для насъ, для нашего со-
знанія, помимо нашей воли, видоизмѣняютъ прежніе образы въ
духѣ новыхъ убѣжденій и чувствъ. Гдѣ-то тамъ, за границами
нашего сознанія, идетъ тихая, незамѣтная, но тѣмъ не менѣе дѣя-
тельная работа, передѣлывающая наши воспоминанія въ новую
форму, отливающая ихъ въ новый видъ, дающая пережитому но-
вый оттѣнокъ, новый характеръ. То, что прежде казалось намъ
чрезвычайно грустнымъ и тяжелымъ, со временемъ облегчается и
въ немъ отыскиваются свѣтлыя, какъ будто незамѣченныя пре-
жде, черты, отвѣчающія нашему настоящему веселому настроенію;
факты, служившіе прежде непоколебимой опорой какого либо
взгляда, съ перемѣной убѣжденія, съ появленіемъ какой либо но-
вой вѣры, представляются крайне шаткими и мало достовѣрными,
въ нихъ оказывается много сомнительнаго; человѣкъ, къ которому
мы были прежде рѣшительно равнодушны, дѣйствія котораго не
имѣли для насъ никакой привлекательности, совсѣмъ измѣняется
въ нашихъ глазахъ, какъ скоро мы его полюбили, все его прош-
лое представляется намъ совсѣмъ въ другомъ свѣтѣ, онъ оказы-
вается и умнымъ, и любезнымъ, и всѣмъ, чѣмъ хотите. Особенно
поучительны въ разсматриваемомъ отношеніи случаи обращенія
какого либо искренняго, глубоко вѣрующаго, человѣка въ новую

вѣру: вся прошлая жизнь рисуется ему тогда совсѣмъ другой,
онъ начинаетъ воспроизводить ее совсѣмъ иначе, онъ иногда самъ
говоритъ про себя: „только теперь я прозрѣлъ". Психологически
эта фраза значитъ, что данная личность съ настоящаго момента
будетъ воспроизводить всю свою прошлую жизнь неправильно,
примѣшивая къ давнимъ воспоминаніямъ элементы своего настоя-
щаго настроенія, перекрашивая ихъ въ цвѣтъ настоящаго чувства.
Эта порча воспоминаній измѣненными убѣжденіями и новыми чув-
ствами вполнѣ аналогична той порчѣ разсказа, который пере-
дается десяткомъ различныхъ слушателей: каждый слу-
шатель оттѣняетъ въ разсказѣ то, что кажется ему наиболѣе важ-
нымъ, что съ его точки зрѣнія нужно оттѣнить. Разсказъ полу-
чаетъ цѣлый десятокъ частныхъ формъ или редакцій. То, что въ
этомъ случаѣ совершается одновременно съ разсказомъ въ голо-
вахъ десяти слушателей, то же совершается послѣдовательно въ
головѣ одного человѣка, мѣняющаго убѣжденія и переживающаго
новыя И' новыя треволненія чувствъ и страстей. Поэтому авто-
біографическіе разсказы великихъ людей и даже цѣлыя автобіо-
графіи, написанныя ими подъ старость, требуютъ непремѣнно тща-
тельной критической провѣрки, потому что въ нихъ обыкновенно
оказывается много неумышленно ложнаго. Такова автобіографія
Гете, таковы автобіографическія показанія Виктора Гюго.
У насъ очень часто происходитъ смѣшеніе образовъ памяти
съ образами воображенія. Продукты творчества, особенно худо-
жественнаго, бываютъ иногда очень ярки, такъ что, съ этой сто-
роны, они почти не отличаются отъ представленій о дѣйствитель-
ныхъ лицахъ и событіяхъ; съ другой стороны, въ нихъ .можетъ
не быть никакого противорѣчія дѣйствительности, никакого
несогласія съ несомнѣнно реальными фактами; наконецъ, ихъ
элементы, все равно что и элементы памяти, въ сущности
почерпнуты изъ одного и того же источника дѣйствитель-
ныхъ впечатлѣній. Вслѣдствіе всѣхъ этихъ сходствъ образы
воображенія перемѣшиваются съ образами памяти. Мы читаемъ
массу романовъ и повѣстей, видимъ много трагедій и комедій на
сценѣ. Въ нихъ нерѣдко вполнѣ правдиво, вполнѣ жизненно изо-
бражается та или другая сторона быта, тотъ или другой кружокъ,
извѣстное сословіе и т. д. Намъ, вѣроятно, не одинъ разъ прихо-
дилось видѣть и купца и крестьянина, говорить съ ними, наблю-
дать ихъ жизнь, складъ воззрѣній, рѣчь; но мы едва-ли теперь
въ состояніи распутать, что въ нашихъ представленіяхъ купца и
крестьянина почерпнуто изъ дѣйствительныхъ наблюденій и что
изъ чтенія романовъ, разсказовъ, театральныхъ пьесъ и т. д. Зна-

нія, почерпнутыя изъ этихъ двухъ источниковъ, какъ равно яр-
кія и согласныя между собою, слились въ одно цѣлое, такъ что
мы съ полной вѣрой можемъ выдавать вычитанное за дѣйстви-
тельное наблюденіе, а самостоятельное наблюденіе за свѣдѣніе,
почерпнутое изъ книги. Тэнъ, со словъ Мори, передаетъ такой
фактъ: одинъ старикъ много путешествовалъ, но еще больше чи-
талъ путешествій. Воспоминанія его странствій и его чтенія, нако-
нецъ, совершенно смѣшались и все вмѣстѣ представлялось его
уму, когда онъ лежалъ на своемъ длинномъ креслѣ. Онъ пре-
важно разсказывалъ вамъ все, что читалъ. Онъ говорилъ вамъ,
напримѣръ, что онъ былъ въ Индіи съ Тавернье, на Сандвиче-
выхъ островахъ съ Кукомъ и что оттуда онъ возвратился въ Фи-
ладельфіи), гдѣ служилъ подъ начальствомъ Лафайета. Послѣд-
ній фактъ былъ справедливъ 1).
Понятно, что люди съ особенно живымъ воображеніемъ наи-
болѣе склонны подвергаться такой ошибкѣ. О нѣкоторыхъ рома-
нистахъ извѣстно, что они жили среди созданныхъ ими лично-
стей, какъ среди живыхъ, что образы этихъ выдуманныхъ лично-
стей и дѣйствительныхъ нѣкоторое время были одинаково ясны
для ихъ сознанія. Подобный фактъ нерѣдко наблюдается надъ
дѣтьми: они создаютъ себѣ фантастическія существа, къ кото-
рымъ и относятся, какъ къ дѣйствительнымъ; если недавно они
прочитали интересный разсказъ про охоту, то могутъ съ искрен-
ней вѣрой поразсказать, какъ они сами охотились въ лѣсу, убили
волка и т. п. Селли разсказываетъ о себѣ, что онъ часто ловилъ
себя на иллюзіи, продолжавшейся правда очень короткое время,
что онъ былъ на выставкѣ 1851 г. Причина иллюзіи заключалась
въ томъ, что онъ хорошо могъ припоминать описаніе выставки,
сдѣланное ему его друзьями, и. въ возбужденіи, испытанномъ во
время путешествія ихъ въ Лондонъ по этому случаю 2).
У многихъ людей смѣшеніе припоминанія и творчества вы-
ражается еще сліяніемъ въ одно цѣлое факта и его объясненія,
наблюденія въ какой либо личности извѣстныхъ свойствъ и сво-
его мнѣнія о ней. Встрѣчаясь съ какимъ либо фактомъ, мы не-
вольно создаемъ объясненіе его, встрѣчаясь съ новою личностью,
создаемъ мнѣніе о ней. На первыхъ порахъ мы еще можемъ съ
нѣкоторою долею отчетливости различать эти два совершенно
особые элемента мысли: фактъ и выводъ изъ факта. Но по мѣрѣ
увеличенія промежутка времени между наблюденіемъ факта или
!) Объ умѣ и познаніи 1. 68.
2) Sully, Illusions, p. 279 (London. 1881 r).

личности и составленія мнѣнія или объясненія и воспроизведе-
ніемъ этихъ психическихъ процессовъ, указанные два элемента
мысли все больше и больше сливаются между собою, такъ что,
наконецъ, образуютъ одно нераздѣльное цѣлое. То, что мы перво-
начально только предполагали существующимъ въ личности или
фактѣ, то позднѣе въ воспроизведеніи мы начинаемъ считать дѣй-
ствительно замѣченнымъ нами въ фактѣ или личности. Такому
смѣшенію факта и творчества особенно благопріятствуютъ раз-
личныя сердечныя волненія: чувствованія авторитета, страха, силь-
ный интересъ и т. п. Объясненіе, данное знаменитымъ ученымъ
факту, догадка, имъ высказанная, его учениками и послѣдовате-
лями нерѣдко считаются частью самого факта, непререкаемою
дѣйствительностью; подъ вліяніемъ страха или ненависти или
любви мы нерѣдко упорно видимъ въ предметѣ такія свойства,
которыхъ въ немъ совсѣмъ нѣтъ и которыя мы только вообра-
зили.
. , Наконецъ, у насъ иногда совершается смѣшеніе сновидѣній
съ дѣйствительностью. Эта ошибка возможна потому, что снови-
дѣнія бываютъ часто очень живы и даже ярки и притомъ иногда
не заключаютъ въ себѣ ничего нелѣпаго. Такія сновидѣнія могутъ
•смѣшаться съ припоминаніями дѣйствительности. Смѣшеніе сно-
видѣній съ дѣйствительностью особенно часто происходитъ у дѣтей,
которыя выдаютъ въ такихъ случаяхъ воображаемыя ими лица
и событія за дѣйствительныя и по этому поводу упорно спорятъ
съ своими родителями и воспитателями. Дѣтей нерѣдко наказы-
ваютъ за ложь, когда они съ вѣрой и убѣжденіемъ выдаютъ свои
грезы за дѣйствительность. Подобное же явленіе замѣчается за
старыми людьми, вслѣдствіе пониженія у нихъ яркости ощущеній
и образовъ памяти, такъ что сновидѣнія и дѣйствительность у нихъ,
по степени живости, приближаются къ одному уровню. У взрос-
лыхъ людей среднихъ лѣтъ смѣшеніе сновидѣній съ дѣйствитель-
ностью бываетъ рѣже, но все же бываетъ. Философъ и врачъ
Эргардъ сообщаетъ о себѣ, что въ дѣтствѣ онъ нерѣдко спорилъ
съ своими родителями, выдавая приснившіеся ему предметы, лица
и событія за дѣйствительные. Подобные случаи бывали съ нимъ и въ
зрѣломъ возрастѣ. Такъ ему одинъ разъ приснилось, что одному
механику въ Нюрнбергѣ онъ заказалъ телескопъ и микроскопъ,
но, когда они ему были доставлены, онъ не могъ уплатить денегъ,
чѣмъ и поставилъ механика въ весьма затруднительное положеніе.
По пробужденіи Эргарду показалось, что это былъ не сонъ, а
дѣйствительность, и онъ долженъ былъ отчетливо припоминать
все, случившееся съ нимъ въ Нюрнбергѣ, чтобы убѣдиться въ

недѣйствительности воображаемаго событія. Мало того: спустя
около полугода ему часто снова приходила мысль, что событіе
было на самомъ дѣлѣ и онъ долженъ былъ вновь убѣждать себя
въ его недѣйствительности l).
Впечатлѣнія, въ извѣстномъ смыслѣ новыя, постоянно вновь
притекаютъ къ намъ въ большемъ числѣ. Удерживать всю массу
пережитыхъ впечатлѣній мы рѣшительно не въ состояніи, ника-
кая, самая обширная, память ихъ вмѣстить не можетъ, поэтому
забывать для насъ такъ же необходимо и естественно, какъ не-
обходимо и естественно помнить. Если мы хотимъ сохранить въ
себѣ способность дальнѣйшаго развитія, то мы должны значительно
сокращать количество припоминаемаго, новому мы можемъ дать
мѣсто, только выбросивъ часть стараго. Причины забвенія пред-
ставляютъ обратную сторону условій хорошаго припоминанія съ
прибавкой только нѣкоторыхъ новыхъ обстоятельствъ. Поэтому
можно сказать, что слабость впечатлѣнія, физическая и психиче-
ская, неподкрѣпляемая ни повтореніемъ, ни другими условіями,
есть главная причина забвенія отдѣльныхъ фактовъ, a отсутствіе
или слабость вѣхъ въ сознаніи, слабость связи даннаго факта съ
другими, дѣлаетъ невозможнымъ правильное воспроизведеніе об-
становки идеи или факта. Но есть еще нѣкоторыя обстоятельства,
помогающія забвенію. На забвеніе отдѣльныхъ образовъ большое
вліяніе имѣетъ тотъ процессъ, который можно назвать затираніемъ
прежняго образа новыми подобными. Если мы, напр»., знаемъ всего
нѣсколько различныхъ словъ на иностранномъ языкѣ, то эти
слова, хотя и не въ состояніи оказать поддержку другъ другу
при воспоминаніи, какъ различныя, однако и не мѣшаютъ другъ
другу, не покрываютъ, не затираютъ другъ друга и опять потому,,
что они различны. Но предположимъ, что мы знаемъ нѣсколько
тысячъ словъ на иностранномъ языкѣ. Между этими словами бу-
детъ много такихъ, которыя вполнѣ не могутъ слиться между
собою, потому что они имѣютъ нѣкоторыя различія, и не могутъ
стоять совершенно отдѣльно другъ отъ друга, до нѣкоторой сте-
пени покрываютъ другъ друга, потому что они отчасти сходны.
Такія слова будутъ мѣшать другъ другу при воспроизведеніи
будутъ путаться. Начиная припоминать такое слово, мы увлекаемся
сходствомъ и сливаемъ его съ какимъ либо другимъ словомъ -
выходитъ ошибка; обращая вниманіе на отличія этого слова, мы
боимся допустить въ немъ что либо сходное съ другими и потому
опять воспроизводимъ слово ошибочно. Но не только слова—
!) Beneke, Pragmatische Psychologie. Erster Band, s. 242.

цѣлая масса предметовъ, лицъ, явленій, дѣйствій имѣетъ ту же
особенность, всѣ они въ одно и то же время и сходны и различны
между собою, различны на столько, что не допускаютъ сліянія,
сходны на столько, что отчасти покрываютъ другъ друга. Такіе
факты производятъ путаницу, затираютъ, заслоняютъ другъ друга
и потому плохо воспроизводятся, забываются.
На забвеніе обстановки факта, на неправильную его психи-
ческую локализацію большое вліяніе имѣютъ постоянная пере-
стройка и передѣлка представленій, вѣчно новые планы, фанта-
зерство, частая перемѣна убѣжденій и взглядовъ и особенно
образованіе контръ-ассоціацій. Всѣ перечисленныя обстоятельства
неблагопріятны для хорошаго припоминанія въ томъ отношеніи,
что они предполагаютъ постоянно новое и новое образованіе ассо-
ціацій на мѣсто старыхъ. Въ подобныхъ случаяхъ новыя ассо-
ціаціи строятся не изъ новаго матеріала, не изъ новыхъ наблю-
деній и узнанныхъ фактовъ, a изъ прежнихъ ассоціацій, которыя
для этого разрываются и изъ нихъ образуются новыя комбинаціи,
A такъ какъ такое выстраиванье новыхъ сочетаній представленій
происходитъ непрерывно, то, естественно, никакихъ прочныхъ
связей между представленіями у такого человѣка нѣтъ. Онъ только
то и дѣлаетъ, что разрываетъ прежнія связи и образуетъ новыя
для того, чтобы завтра замѣнить ихъ еще болѣе новыми. Новыя
ассоціаціи должны идти параллельно съ новыми наблюденіями,
съ пріобрѣтеніемъ новыхъ знаній; если нѣтъ новаго матеріала, то,
конечно, слѣдуетъ пересматривать и старый, въ видахъ испра-
вленія ложныхъ ассоціацій. Но какъ скоро ложныя ассоціаціи
устранены и всѣ вообще ассоціаціи приведены въ надлежащую
связь и порядокъ, то снова переставлять и передѣлывать ихъ,
безъ серьезныхъ на то причинъ, вредно, ведетъ къ забвенію перво-
начальной обстановки факта, той естественной среды, въ которой
фактъ возникъ, хотя самый фактъ и можетъ помниться. Особенно
же забвенію ассоціацій способствуетъ постоянное образованіе не
только новыхъ, но противоположныхъ прежнимъ ассоціацій, контръ-
ассоціацій. Простая ассоціація и контръ-ассоціація суть антаго-
нисты, взаимно ослабляютъ и разрушаютъ другъ друга, вмѣстѣ
ужиться не могутъ. Существованіе одной предполагаетъ гибель
другой.
Причины забвенія, равно какъ и отчетливаго припоминанія,
часто бываютъ физіологическаго характера. Такъ какъ память есть
фактъ біологическій, то естественно, что состояніе организма
здоровое, сильное, свѣжее или истощенное, болѣзненное, слабое -
значительно вліяетъ на память.

Бэнъ полагаетъ 1), что „психическая способность запоминанія
есть высшая энергія мозга, вѣнецъ нервной дѣятельности. Чтобы
сдѣлать впечатлѣніе постояннымъ и возобновляемымъ, требуется
болѣе мозговой силы, чѣмъ всякимъ другимъ усиліемъ духа".
Такое мнѣніе нельзя признать правильнымъ. Построительныя,
творческія дѣятельности требуютъ не меньшей, а большей затраты
мозговой энергіи, чѣмъ простое припоминаніе. Въ каждый актъ
творчества составнымъ элементомъ всегда входитъ припоминаніе,
безъ удерживанія и воспроизведенія извѣстныхъ фактовъ твор-
чество немыслимо. Но для творчества недостаточно одного удер-
живанія фактовъ, нужна еще новая комбинація ихъ, а эта новая,
дѣятельность требуетъ и новаго расхода силы, такъ какъ даромъ
намъ ничто не дается. Но и простое припоминаніе требуетъ зна-
чительныхъ затрать мозговой энергіи, что каждый можетъ замѣ-
тить на самомъ себѣ. Лучше всего запоминается тогда, когда
нашъ организмъ свѣжъ и силенъ, когда происходитъ быстрый
обмѣнъ веществъ, быстрое возобновленіе потраченнаго, когда кровь
съ силой стремится по сосудамъ. Истощенное же состояніе орга-
низма влечетъ за собой тупое усвоеніе и не отчетливое припо-
минаніе. Каждый знаетъ, что вечеромъ, когда уже организмъ утом-
ленъ дневной работой, и заучивается и припоминается гораздо
.труднѣе, чѣмъ утромъ. Во время путешествія первый величествен-
ный, горный, морской или иной видъ запоминается тверже и
вспоминается отчетливѣе, чѣмъ послѣдующіе, не менѣе величест-
венные, a можетъ быть даже и болѣе. Это хорошо знаетъ каждый
туристъ, какъ каждый школьникъ хорошо знаетъ тотъ фактъ,
что, если съ вечера онъ можетъ кое какъ наизусть прочитать
урокъ, то утромъ онъ будетъ знать его отлично: блѣдная и слабая
вечерняя ассоціація, при утомленной нервной системѣ, сдѣлается
свѣжѣе и крѣпче при запасшейся силой обновленной нервной
системѣ. Сэръ Генри Голэндъ разсказываетъ о себѣ, что ему въ
одинъ день случилось спуститься въ двѣ глубокія мины Гарца
и оставаться въ каждой по нѣскольку. часовъ. Во второй минѣ
онъ такъ ослабѣлъ отъ усталости и недостатка пищи, что былъ
рѣшительно не въ состояніи разговаривать съ нѣмецкимъ ин-
спекторомъ, сопровождавшимъ его. Всѣ слова, всѣ фразы нѣмец-
кія исчезли изъ его памяти и онъ снова припомнилъ ихъ только
послѣ того, какъ, вышедши на свѣжій воздухъ, подкрѣпилъ себя
пищей и виномъ и нѣсколько отдохнулъ. Однородные факты съ
!) Воспитаніе, какъ предметъ науки. Пер. съ англійскаго, Петербургъ. 1879 г.
стр. 19.

изложенными сейчасъ представляютъ тѣ больные, которые теряютъ
или вообще память (общая амнезія) или только отчасти (частная
амнезія) подъ вліяніемъ нервныхъ потрясеній, ударовъ, ушибовъ,
тяжелыхъ болей и т. п., забываютъ или всецѣло прошлое или
часть его, извѣстный языкъ, періодъ жизни, разрядъ словъ и т. д.
Такъ какъ подобные факты общеизвѣстны, то нѣтъ нужды при-
водить ихъ здѣсь. 1)
Но болѣзни и вообще всѣ чрезвычайныя возбужденія могутъ
и оживлять память и доводитъ ее даже до экзальтаціи (гипер-
мнезія). Тогда припомнятся факты, давнымъ давно забытые, въ
сознаніи снова пройдутъ казавшіяся совсѣмъ утерянными отдален-
ныя приключенія дѣтства, вспомянутся различныя мелочныя обсто-
ятельства и т. д. Такія необычайныя возбужденія памяти бываютъ
общія и частныя; горячечный бредъ одинъ изъ извѣстныхъ тому
примѣровъ. Особенныя возбужденія и, вмѣстѣ съ тѣмъ, просвѣт-
лѣнія памяти могутъ встрѣчаться и въ нормальномъ состояніи,
именно когда обстановка утеряннаго факта намъ живо припоми-
нается самими дѣйствительными предметами, когда мы вступаемъ
въ ихъ среду и они напоминаютъ забытый фактъ, совершившійся
среди ихъ. Такъ бываетъ съ нами на нашей родинѣ, гдѣ мы
провели свое дѣтство, куда мы возвращаемся послѣ долгаго отсут-
ствія. Тогда припоминаются намъ такіе факты изъ дѣтской жизни,
которыхъ ранѣе мы припомнить никакъ не догли. Карпентеръ
сообщаетъ такой случай: 2) сильно больная лэди изъ Лондона
была перевезена въ деревню. Ея дочь,—ребенокъ, посѣтила еездѣсь
и, послѣ короткаго свиданія, была увезена обратно въ городъ.
Лэди черезъ нѣсколько дней умерла и дочь выросла, не помня
матери. Въ зрѣломъ возрастѣ ей пришлось однажды войти въ ту
комнату, въ которой умерла ея мать, хотя она сама и не знала,
что когда нибудь была здѣсь. Вошедъ въ комнату, она вздрог-
нула и, на вопросъ сопровождавшаго ее друга, отвѣтила, что она
отчетливо припоминаетъ, какъ была въ этой комнатѣ раньше, и
какъ лэди, которая лежала въ томъ углу и казалась больной,
склонилась надъ ней и плакала. Карпентеръ сообщаетъ и другой
фактъ въ томъ же родѣ, именно, что подробности мѣста, видѣн-
ныя ребенкомъ 18 мѣсяцевъ, припомнились очень живо, когда
этотъ ребенокъ сдѣлался взрослымъ и снова попалъ въ ту же
мѣстность.
1) См. собраніе ихъ у Тэна (Объ умѣ и познаніи) т. 1 и у Ribot, Maladies
de la memoire гл. IV. Les Exaltations de la memoire ou hypermnesies.
2) Principles of menral Physiology, p. 430, 431.

Забвеніе пережитаго происходитъ не какъ пришлось, не
случайно, a слѣдуетъ опредѣленному правилу. Память созна-
тельная, психологическая возникаетъ на почвѣ памяти біологиче-
ской, безсознательной; память органическая накоплялась рядами
поколѣній, столѣтіями, это память твердая, независимая отъ воли
индивидуума; память же сознательная есть память сравнительна
слабая и непрочная, возникшая за короткій срокъ жизни отдѣль-
наго лица и потому не успѣвшая сдѣлаться безраздѣльной съ
организмомъ. Отсюда уже понятно, что, когда память начнетъ
разрушаться, когда наступитъ амнезія общая или частная, то она
коснется прежде всего продуктовъ сознательной памяти, которые
могутъ всѣ позабыться, между тѣмъ какъ органическая память
останется неповрежденною. Подтвержденіе этому мы можемъ ви-
дѣть на каждомъ шагу: старикъ, впадающій постепенно въ общую
амнезію, можетъ, наконецъ,, потерять всѣ высшія пріобрѣтенія
памяти—знанія наукъ, языковъ, искусствъ, родной рѣчи, но
низшія у него обыкновенно остаются, каковы умѣнье— ходить,,
ѣсть, пить, одѣваться,. механическія упражненія въ ремеслѣ,
ежедневныя привычки и т. д. То же подтверждаютъ и психически
больные: они забываютъ не привычки и дѣйствія, касающіяся
потребностей органической жизни, a болѣе сложный и высокій
родъ знаній, теряютъ память не родовую, полученную съ орга-
низмомъ по наслѣдству, а память благопріобрѣтенную, личную.
Словомъ, прежде всего забывается, какъ это и должно быть-.по-
естественному порядку, сложное, какъ менѣе твердое, a потомъ
уже простое, какъ болѣе твердое, сначала произвольное и созна-
тельное,, a потомъ уже автоматическое и безсознательное; потеря
памяти, забвеніе, говоря словами Рибо, слѣдуетъ „линіи. наимень-
шаго сопротивленія".
При общемъ и прогрессивномъ забвеніи замѣчается еще
такое любопытное явленіе: сначала забывается новое, недавно пе-
режитое, a потомъ давно минувшее —обычный фактъ въ забвеніи
стариковъ,—сначала забываются идеи, a потомъ уже чувство-
ванія, сначала чувствованія, а. потомъ .дѣйствія. Первый фактъ —
забвеніе . новыхъ событій, a потомъ уже старыхъ-на первый
разъ представляется страннымъ, казалось бы, что недавнее должно
лучше помниться, чѣмъ давнее.. Но въ случаяхъ общей и про-
грессивной потери памяти мы должны принять въ разсчетъ на-
чавшееся уже перерожденіе и омертвеніе клѣтокъ, ихъ атрофи-
рованье. При такомъ состояніи нервныхъ элементовъ новыя впе-
чатлѣнія не могутъ уже образовать прочныхъ ассоціацій и быстро
забываются, тогда какъ прежнія, возникшія при болѣе благопріят-

ныхъ условіяхъ нервной системы, еще держатся, и чѣмъ древнѣе
ассоціаціи, тѣмъ онѣ прочнѣе и тѣмъ тверже держатся. Если
новыя впечатлѣнія повторяютъ старыя, то больные часто отно-
сятъ ихъ въ это давно прошедшее время, современную же обста-
новку впечатлѣнія быстро забываютъ. Чувствованія угасаютъ
послѣ идей, потому что чувствованія вполнѣ субъективныя яв-
ленія, выражаютъ наше интимное я, безраздѣльно связаны съ
нами самими, тогда какъ идеи суть нѣчто объективное и болѣе
общечеловѣческое. Движенія забываются послѣ всего, потому что
они наразрывно связаны съ существенными, необходимыми потреб-
ностями нашей жизни.
Изложенный порядокъ забвенія пережитаго подтверждается
тѣми случаями, когда память постепенно возвращается къ боль-
ному. Возвращеніе памяти начинается съ фактовъ давно пережи-
тыхъ и кончается событіями текущаго дня, т. е. совершается въ
порядкѣ, прямо обратномъ забвенію, что и естественно: факты,
крѣпче засѣвшіе въ нашей памяти и потому забытые позднѣе,
должны припомниться ранѣе, быстрѣе новыхъ и потому болѣе
слабыхъ. Тэнъ передаетъ, что въ Россіи одинъ знаменитый астро-
номъ постепенно забывалъ сначала событія вчерашняго дня, по-
томъ событія прошлаго года, потомъ событія послѣднихъ годовъ
и т. д., пробѣлъ все увеличивался, пока наконецъ не дошелъ до
воспоминаній дѣтства. Больного считали уже погибшимъ. Но,
вслѣдствіе внезапнаго перерыва и непредвидѣннаго поворота,
пробѣлъ сталъ наполняться въ обратномъ порядкѣ, сначала поя-
вились воспоминанія молодости, затѣмъ зрѣлаго возраста, затѣмъ
недавно прошедшія воспоминанія и, наконецъ, воспоминанія прош-
лаго дня. Онъ умеръ, но передъ смертью память возвратилась-
къ нему вполнѣ.
При частныхъ потеряхъ памяти, и именно при забвеніи ча-
стей рѣчи, мы встрѣчаемъ тотъ же законъ, что и при общей
амнезіи, забвеніе идетъ отъ именъ собственныхъ къ именамъ об-
щимъ, отъ нихъ къ прилагательнымъ и глаголамъ, потомъ къ
языку чувствъ и наконецъ къ жестамъ, т. е. отъ болѣе сложнаго
къ болѣе простому, отъ менѣе автоматическая къ болѣе авто-
матическому. Чѣмъ большее количество вещей обозначаетъ тер-
минъ, тѣмъ чаще онъ повторяется, тѣмъ тверже, удерживается
памятью и обратно. Естественно поэтому, что собственныя имена,
какъ чисто индивидуальныя, забываются прежде всего, за ними
слѣдуютъ названія вещей, какъ наиболѣе конкретныя, далѣе
прилагательныя и глаголы, выражающіе качества и дѣйствія. По-
знаніе качества и дѣйствія составляетъ основу нашихъ наиболѣе

сложныхъ знаній, и потому держится тверже въ памяти, какъ
самое понятіе, такъ и слово, его обозначащее. Языкъ чувства за-
бывается послѣ языка разума и больные, не владѣющіе члено-
раздѣльной рѣчью, пользуются междометіями, чтобы выражать
свои волненія. Самыя чувствованія, какъ было замѣчено выше,
забываются позже идей. Наконецъ языкъ жестовъ сохраняется
долѣе всего и рѣдко бываютъ такіе случаи, когда онъ теряется1),
Очертивъ въ общемъ ходъ забвенія, мы укажемъ теперь
частности. Такъ какъ припоминаніе есть воспроизведеніе образа
и его психическая локализація, то и забвеніе можетъ коснуться
обстановки образа, предыдущихъ, сосуществующихъ и послѣ-
дующихъ фактовъ, и самого образа, его содержанія и энергіи,
его отожествляемости. Забвеніе той связи идей и фактовъ, въ
которой образъ долженъ бы находиться, совершается очень часто
и образъ остается не пріуроченнымъ ни къ какой вѣхѣ. Такіе не
локолизированные образы суть образы—бродяги, не имѣющіе
опредѣленнаго мѣста и времени, переходящіе отъ одной вѣхи къ
другой, сегодня примыкающіе къ этой ассоціаціи, а завтра къ
другой; это образы, потерявшіе свой паспортъ, т. е. помѣтку,
откуда они взялись, гдѣ прежде были, съ кѣмъ въ связи стояли.
Положеніе такихъ образовъ—бродягъ опасное, потому что имъ
угрожаетъ забвеніе, они, какъ .безпріютные скитальцы, совсѣмъ
бездомные, легко забудутся нами, если не соединены съ какимъ
либо сильнымъ интересомъ.
Вырвавшись изъ своей ассоціаціи, образы—одиночки начи-
наютъ позабываться и сами. Если въ ихъ содержаніи находится
нѣсколько чертъ, то начинаютъ выпадать отдѣльныя черты, об-
разъ суживается, становится все скуднѣе и скуднѣе, пока не пре-
вратится въ какую-то пустую раму, такъ какъ вслѣдъ за мелкими
чертами забвеніе постигаетъ и главныя черты. Если же образъ
не сложный, состоитъ изъ одной, двухъ чертъ—представленія
цвѣта, звука, вкуса и т. д.,—то убываютъ его живость и энергія,
онъ блекнетъ, пока не ослабѣетъ до неприпоминаемости.
Забвеніе образа не ограничивается его неприпоминаемостію,
забвеніе можетъ сдѣлать еще одинъ шагъ далѣе, именно поте-
рять способность отожествляемости. Когда кто либо намъ напом-
нитъ образъ, бывшій нѣкогда намъ знакомымъ, мы его иногда
не признаемъ, считаемъ образомъ совершенно новымъ. Въ нор-
мальномъ состояніи подобные факты случаются тогда, когда
О Подробности объ этомъ предметъ см. у Ribot, Maladies de la memoire, chap.
HI, Les Amnésies partielles/ .......

образъ, отъ самаго начала своего существованія, былъ блѣденъ,
слабъ, не произвелъ на насъ впечатлѣнія, мы не отнеслись къ
нему внимательно. Иногда подобныя явленія имѣютъ своей при-
чиной старость или болѣзнь. Въ концѣ своей жизни Линней на-
ходилъ удовольствіе въ перечитываніи своихъ собственныхъ со-
чиненій и, погруженный въ чтеніе, онъ забывалъ, что былъ авто-
ромъ этихъ сочиненій, и восклицалъ: „какъ прекрасно! Если бы
я написалъ это"!—Подобный фактъ разсказываютъ о Ньютонѣ,
объ открытіи дифференціальнаго счисленія.—Вальтеръ Скоттъ въ
старости былъ подверженъ забвенію такого же рода. Однажды
ему пришлось присутствовать при чтеніи поэмы, ему понравив-
шейся; онъ спросилъ имя автора; оказалось, что авторъ былъ
онъ, читали пѣсню изъ его „Пирата". Подобный же фактъ извѣ-
стенъ объ одномъ англійскомъ ученомъ (Wycherley), но фактъ съ
нѣкоторымъ видоизмѣненіемъ. Если вечеромъ ему что нибудь
читали, то на слѣдующее утро онъ вставалъ, полный мыслей и
выраженій, слышанныхъ наканунѣ. Онъ ихъ записывалъ и при
этомъ сохранялъ самую искреннюю вѣру, что онъ ихъ выдумалъ
самъ*). Подобные факты составляютъ границу памяти.
Мы забываемъ очень много изъ того, что запоминаемъ. Но
спрашивается: какъ забываемъ? Абсолютно, такъ что никогда,
ни при какихъ обстоятельствахъ, не можемъ припомнить извѣст-
наго представленія, или же только относительно, на извѣстное
время, въ извѣстный моментъ, но при особыхъ благопріятныхъ
условіяхъ можемъ припомнить забытое? Рѣшить этотъ вопросъ
съ полною несомнѣнностью едва ли возможно, такъ какъ мы не
можемъ произвести вполнѣ удовлетворительныхъ опытовъ въ
этомъ направленіи; но тѣ факты, которые у насъ есть по этому
вопросу, показываютъ, что мы, при благопріятныхъ условіяхъ,
можемъ припомнить такія вещи, которыя считали окончательно,
навсегда, забытыми. Многіе медики цитировали исторію одной
дѣвушки 25 лѣтъ,, очень необразованной и не умѣвшей даже чи-
тать, которая во время болѣзни повторяла довольно длинные
отрывки на латинскомъ, греческомъ и еврейско-раввинскомъ язы-
кахъ, но которая, по выздоровленіи, могла говорить только на
своемъ родномъ языкѣ. Во время ея бреда, подъ ея диктовку
записали нѣкоторые изъ этихъ отрывковъ. По [наведеніи спра-
вокъ оказалось, что девяти лѣтъ она была взята своимъ дядей,
очень ученымъ пасторомъ, который имѣлъ обычай прогуливаться
послѣ обѣда по коридору, примыкавшему къ кухнѣ, и повторятъ
*) Ribot, Les Maladies de la memoire, p. 41, 42.

мѣста изъ любимыхъ писателей на еврейско-раввинскомъ и гре-
ческомъ языкахъ. Справились съ его книгами и оказалось, что
многіе отрывки слово въ слово были повторены больной. *) Не-
умѣвшая даже читать дѣвушка, разумѣется, не могла понимать
еврейскаго и греческаго языка и поэтому не могла съ большимъ
интересомъ прислушиваться къ рѣчи пастора, когда онъ повто-
рялъ отрывки на этихъ языкахъ. Но, несмотря на промежутокъ
въ цѣлые пятнадцать лѣтъ, она во время болѣзни снова воспро-
извела эти мимолетныя для нея звуковыя впечатлѣнія, да еще
слово въ слово. Объ одномъ крестьянинѣ разсказываютъ, что
онъ въ горячечномъ бреду декламировалъ греческіе стихи. По
выздоровленіи его оказалось, что онъ вмѣстѣ съ сыномъ пастора
учился по гречески; но въ здоровомъ состояніи не помнилъ ни
одной буквы этого языка, и т. д. Подобныхъ фактовъ можно
было бы привести очень много, но они всѣ въ томъ же родѣ.
Эти факты, если не могутъ убѣдить насъ въ вѣчной возможности
воспроизведенія каждаго, самого мимолетнаго, впечатлѣнія, по-
казываютъ однако, что ни про одно впечатлѣніе, даже самое
слабое, мы не можемъ сказать, что оно никогда, ни при какихъ
условіяхъ, не можетъ быть воспроизведено.
VI.
О воспитаніи памяти.
Изслѣдованіе запоминанія и воспроизведенія пережитаго ста-
витъ нѣсколько важныхъ педагогическихъ вопросовъ.
1. Есть болѣе или менѣе односторонніе типы памяти, есть
болѣе или менѣе разносторонніе—смѣшанные. Конечно, разносто-
ронность цѣннѣе односторонности, поэтому педагогу приходится
заботиться о развитіи разносторонняго запоминанія и воспроизве-
денія. Средства для этого—практика слабыхъ недостаточныхъ
свойствъ въ соотвѣтствующихъ упражненіяхъ и привлеченіе вни-
манія къ такимъ упражненіямъ. Что усовершенствованіе слабыхъ
способностей возможно—объ этомъ свидѣтельствуютъ непрере-
каемые факты, находящіеся постоянно на глазахъ у педагоговъ
въ семьяхъ и школахъ и у экспериментаторовъ въ психологиче-
скихъ лабораторіяхъ: лица, сначала заучивавшія малое количество
•слоговъ или словъ при большомъ числѣ повтореній, съ теченіемъ
времени заучиваютъ гораздо большее число ихъ при меньшемъ
1) Тэнъ, Объ умѣ и познаніи, т. I, 80.

количествѣ повтореній. Лица, сначала почти не умѣвшія запоми-
нать слуховымъ способомъ, потому что по природѣ у нихъ были
сильныя зрительныя воспріятія, которыми они обыкновенно и
пользовались для запоминанія, съ теченіемъ времени пріучались
къ новому для нихъ способу усвоенія, и обратно.
По мнѣнію Меймана, долголѣтнее постоянное упражненіе
„можетъ сгладить почти всякое различіе въ прирожденной одарен-
ности въ области памяти". Поэтому и въ виду односторонности
преобладающихъ типовъ памяти онъ полагаетъ, „что совершенная
память основывается на всестороннемъ развитіи представленія,
и школа должна стремиться выяснить особенности запоминанія,
основанныя на различныхъ типахъ представленія, и уравнять
ихъ" *). Мы полагаемъ, что въ этихъ сужденіяхъ сказано слиш-
комъ много: сгладить и уравнять естественныя различія въ запо-
минаніи и воспроизведеніи едва ли по силамъ школѣ. Да и задача
эта довольно опасная, потому что какъ ее достигнуть? Есть только
одинъ къ тому способъ—нѣсколько задерживать развитіе силь-
ныхъ свойствъ. Если не задерживать, если давать одинаковыя
упражненія и въ равномъ количествѣ и сильнымъ и слабымъ
свойствамъ, то прибавленіемъ равныхъ величинъ къ различнымъ
мы никогда не уравняемъ слабаго съ сильнымъ, никогда не сгла-
димъ первоначальныхъ природныхъ различій. Если же задерживать
сильныя свойства, то ослабить ихъ этимъ можно, но усилить
слабыя нельзя. Въ развитіи типовъ нужно исходить не отъ сла-
бѣйшихъ, пристегивая къ нимъ сильнѣйшія, a, наоборотъ, отъ
упражненія сильнѣйшихъ, втягивая въ ихъ упражненія слабѣйшія.
Развитіе сильныхъ свойствъ можетъ помочь развитію слабыхъ,
но настаиваніе на преимущественномъ развитіи слабыхъ, съ нѣко-
торымъ пренебреженіемъ къ сильнымъ, послѣднимъ повредитъ,
a первымъ мало поможетъ. Такъ объ этомъ свидѣтельствуютъ и
экспериментальныя изслѣдованія, въ которыхъ прямо заявляется,
что направленіе возбуждающаго дѣйствія въ отношеніяхъ видовъ
памяти проявляется отъ сильнаго къ болѣе слабому. Обратнаго
же направленія возбуждающаго дѣйствія, т. е. отъ слабаго къ
болѣе сильному, не замѣчается, напротивъ здѣсь проявляется
угнетающее дѣйствіе 2).
Путемъ правильно веденныхъ упражненій память можно
усовершенствовать весьма значительно. Размѣръ ея усовершен-
1) Экономія и техника памяти. Стр. 113, 122 123.
2) Ежегодникъ экспериментальной педагогики 1908 г. (подъ редакціей А. П.
Нечаева). СПБ. 1909 г. Статья А. Зачиняева Типы памяти (особенно стр. 126, 132).

ствованія приблизительно виденъ изъ слѣдующихъ данныхъ:
на заучиваніе безсмысленныхъ складовъ— 10-ти—испытуемый
лица затратили слѣдующее число повтореній:
1- е въ началѣ опытовъ 28, въ концѣ 3 повторенія.
2- е „ „ „ 23 „ „ 2 „
3- е „ „ ^ 25 „ „ 5 „
4- р 41 4
На заучиваніе 16-ти слоговъ затратили:
1- е въ началѣ опытовъ 31, въ концѣ 5 повтореній.
2- е „ „ „ 19 „ „ 5 „
3- е „ „ „ 23 „ „ 8 „
4-е „ „ „ 34 „ „ 3 „
При осмысленномъ запоминаніи развитіе памяти не такъ
бросается въ глаза. На заучиваніе прозаическаго отрывка затратили:
1- е въ началѣ опытовъ 36, въ концѣ 14 повтореній.
2- е „ „ „ 26 „ „11 „
3- е „ „ „ 17„ „ 5 „
4- е „ „ „ 38 „ „ 10 „
При упражненіяхъ памяти усовершенствуется не только тотъ
или другой частный видъ запоминанія, но и запоминаніе вообще,
т. е. развитіе, пріобрѣтенное запоминаніемъ какого либо матеріала,
переносится на запоминаніе другихъ матеріаловъ, совершенно
отличныхъ отъ перваго. Напримѣръ, совершенствуется память
въ заучиваніи безсмысленныхъ складовъ, a вмѣстѣ съ нею
возрастаетъ зрительная память, способность заучивать отвле-
ченную прозу, стихотворенія. Другими словами, отъ частныхъ
упражненій памяти получается общее, формальное, развитіе памяти.
Такъ какъ то же явленіе повторяется и при развитіи ума, то обсуж-
деніе этого факта мы оставляемъ до слѣдующихъ главъ, въ
настоящее время лишь отмѣчая самое явленіе 1).
2. Вторая важная педагогическая задача, это—развитіе
разумно-волевого запоминанія. Оно, какъ выше упомянуто, мо-
жетъ считаться идеаломъ при воспитаніи памяти. Что нужно дѣ-
лать педагогу при воспитаніи памяти въ указанномъ направленіи,
объ этомъ было сдѣлано достаточно указаній при самомъ ана-
лизѣ разумно-волевого типа запоминанія.
3. Анализъ воспроизведенія и забвенія даетъ основаніе къ
нѣкоторымъ частнымъ замѣчаніямъ о воспитаніи памяти.
1) Экспериментальный данныя о немъ см. Мейманъ, Экономія и техника па-
мяти, стр. 224—229 и пятую книжку „Педагогической психологіи" подъ ред. А. П.
Нечаева, СПБ. 1906 г. ст. Эбертъ и Мейманъ. О нѣкоторыхъ основныхъ вопросахъ
процессовъ упражненія памяти.

Такъ какъ память основывается на сохраненіи нервными
клѣтками полученныхъ возбужденій неопредѣленно долгое время
и поддержаніи этого возбужденія разнообразною дѣятельностью
сосѣднихъ клѣтокъ и всего организма, такъ какъ клѣтки, полу-
чивъ возбужденія, суть своего рода неугасимыя лампады, требую-
щія, однако, чтобы время отъ времени въ нихъ, для яркаго горѣ-
нія, подливалось масло, то для правильной работы памяти чрез-
вычайно важно физическое здоровье и энергическій обмѣнъ
веществъ. Клѣтки, чтобы сохранять полученное возбужденіе,
должны хорошо питаться, a питаніе клѣтокъ совершается кровью,
кровь же въ свою очередь получаетъ всѣ нужные ей элементы
изъ воздуха, пищи и т. д. Слабый больной организмъ плохая опора
для дѣятельной работы памяти. Про память вообще нужно ска-
зать, что это такой душевный процессъ, который наиболѣе тѣсно
связанъ со всей жизнью тѣлеснаго организма. Разныя болѣзни и
физическія потрясенія глубоко отражаются на памяти, иногда
опустошаютъ ее. Каждая ступень въ развитіи организма—дѣт-
ство, юность, зрѣлый возрастъ, старость—измѣняетъ въ большей
или меньшей степени нашу память. Поэтому одно изъ первыхъ
и существенныхъ условій хорошей памяти—правильный и энер-
гичный обмѣнъ веществъ въ организмѣ. Удовлетворительное
питаніе, надлежащее кровообращеніе, достаточный сонъ, движе-
нія на свѣжемъ воздухѣ, общая гигіеническая постановка всей
жизни весьма важны для отчетливаго и твердаго запоминанія,
правильнаго и точнаго воспроизведенія.
Далѣе, необходимо достаточное время для усвоенія, потому
что прочное усвоеніе можетъ совершаться только въ извѣстномъ
объемѣ въ извѣстное время. Память основывается на физіологи-
ческихъ процессахъ, запомнить извѣстный фактъ значитъ затра-
тить на него извѣстное количество физической и психической
силы. Если запоминаніе идетъ очень поспѣшно, торопливо, обго-
няетъ движеніе физіологическихъ процессовъ, то оно неизбѣжно
становится очень поверхностнымъ, непрочнымъ, не успѣвая заре-
гистроваться физіологически. Такія знанія, нахватанныя на скорую
руку, собственно не усвоенныя, a взятыя только на прокатъ,
забываются чрезвычайно легко, быстро улетучиваются, какъ не
имѣющія подъ собой твердой органической почвы. Въ школахъ
бываетъ нерѣдко, что учитель, медленно двигавшійся въ обученіи
въ теченіи года и потому запоздавшій, начинаетъ наверстывать
потерянное въ концѣ года и потому спѣшитъ, быстро идетъ все
впередъ и впередъ. Онъ прямо осуждаетъ свое обученіе на бы-
строе забвеніе. Было бы лучше, если бы онъ часть программы

оставилъ не выполненной, чѣмъ торопливо прошелъ всю. Сту-
дентъ, начинающій изучать науку только предъ экзаменомъ и
въ небольшое количество дней проглатывающій значительное
количество умственной пищи, ее нисколько не перевариваетъ и
сохраняетъ свои знанія почти только на время экзамена; послѣ
лѣтнихъ каникулъ отъ нихъ остается одно неопредѣленное при-
поминаніе. Это легко подтверждается класснымъ экспериментомъ.
Прочитайте дѣтямъ, говоритъ извѣстный американскій экспе-
риментаторъ-психологъ, Гуго Мюнстербергъ 1), десять отдѣльныхъ,
не связанныхъ между собою, существительныхъ, затѣмъ дайте
имъ минуту покоя и предложите имъ послѣ этой минуты сказать
или написать, что они запомнили. Старшіе мальчики и дѣвочки
безъ труда припомнятъ 6, 8 или 10 словъ. Повторите этотъ
экспериментъ, но не давайте дѣтямъ минуты покоя, а займите
ихъ въ продолженіе этой минуты какимъ нибудь маленькимъ
ариѳметическимъ дѣйствіемъ, умноженіемъ или дѣленіемъ, чтобы
ихъ умъ не имѣлъ возможности усвоить предложенный памяти
матеріалъ. Когда пройдетъ минута въ такихъ ариѳметическихъ
занятіяхъ, предложите дѣтямъ воспроизвести тѣ слова, которыя
удержались въ ихъ умѣ. Вы увидите, что при такой постановкѣ
будутъ припоминаться два, три или четыре слова, а не малое
число дѣтей окажется не въ состояніи припомнить хотя бы одно
слово. Мы усваиваемъ тогда, прибавляетъ Мюнстербергъ, когда
не думаемъ объ этомъ. Бѣгать на конькахъ мы учимся лѣтомъ,
а плавать учимся зимой; мы усваиваемъ, когда спимъ; мы учимся,
когда ничего не дѣлаемъ. Въ этихъ словахъ правильная по суще-
ству мысль выражена крайне рѣзко и преувеличенно, но несо-
мнѣнно, что мы мѣ наемъ усвоенію, если не даемъ своему уму
достаточно времени для того, чтобы онъ вполнѣ вобралъ въ себя
предлагаемый матеріалъ, a вмѣсто этого быстро переходимъ все
къ новому и новому матеріалу. Даже порядокъ уроковъ въ школѣ
долженъ бы примѣняться къ этимъ условіямъ мозговой жизни.
Можно ли предохранить знанія отъ ошибочныхъ воспроиз-
веденій и отъ забвенія? Въ нѣкоторой степени можно.
Наши припоминанія неизбѣжно блекнутъ отъ времени. Съ
этимъ недостаткомъ памяти можно бороться двумя средствами:
подновленіемъ извѣстнаго образа новымъ впечатлѣніемъ и, по воз-
можности, отчетливымъ первоначальнымъ отпечатлѣніемъ образа
въ нашемъ сознаніи. Если мы замѣчаемъ, что извѣстное припо-
минаніе сдѣлалось блѣднымъ, туманнымъ, то мы можемъ подно-
1) Психологія и учитель. Москва, стр. 144—145.

вить его соотвѣтствующимъ впечатлѣніемъ. Образъ получитъ
тогда снова свѣжесть и яркость, почерпнетъ въ новомъ впеча-
тлѣніи новыя силы, какъ древній Антей, касавшійся земли. Чтобы
не пришлось очень скоро прибѣгать къ подновленію образа и
очень часто, нужно позаботиться ö первомъ, по возможности
отчетливомъ, отпечатлѣніи образа въ сознаніи. Большая разница
въ отчетливости впечатлѣнія произойдетъ отъ того, сами ли мы
наблюдаемъ извѣстное явленіе или читаемъ описаніе его, состав-
ленное точнымъ, совѣстливымъ наблюдателемъ или же слушаемъ
разсказъ о немъ обыкновеннаго человѣка, за точностію никогда
не гоняющагося. А разницей въ отчетливости первоначальнаго
впечатлѣнія обусловится различная сила потребности въ подно-
вленіи образа новымъ соотвѣтствующимъ наблюденіемъ.
Передѣлка образовъ памяти новыми впечатлѣніями въ зна-
чительной степени можетъ быть задерживаема повѣркой, время
отъ времени, всего умственнаго запаса, особенно послѣ какого
либо умственнаго или нравственнаго переворота. Рѣшительныя,
поворотныя событія въ жизни непремѣнно должны вызывать пере-
смотръ запаса памяти, иначе мы рискуемъ, незамѣтно для самихъ
себя, перекрасить въ новый цвѣтъ весь предшествующій опытъ.
Въ жизни мы нерѣдко можемъ наблюдать, что даже значительное
повышеніе въ чинѣ, въ'должности; значительное увеличеніе ма-
теріальныхъ средствъ влекутъ уже искаженіе образовъ памяти.
И вообще въ виду неизбѣжности и безсознательности перера-
ботки образовъ, хранимыхъ памятью, новыми взглядами и впеча-
тлѣніями, мы не можемъ особенно много довѣрять нашей памяти
въ указанномъ отношеніи.
Смѣшеніе плодовъ творчества съ образами памяти можетъ
быть ослаблено только въ нѣкоторой степени, именно смѣшеніе
наблюденія и объясненія его, вывода, культурой способности
наблюденія, о чемъ мы уже говорили.
Смѣшеніе сновидѣній съ дѣйствительностью бываетъ сравни-
тельно рѣдко, и человѣкъ, болѣе или менѣе внимательно относя-
щійся къ своей психической жизни, можетъ предостеречься отъ
этой ошибки.
Имѣя въ виду указанныя ошибки памяти и трудность ихъ
устраненія, педагогъ долженъ еще замѣтить, что всѣмъ ошибкамъ
памяти дѣти подлежатъ въ гораздо значительнѣйшей степени,
чѣмъ взрослые. Невѣрность воспроизведенія, будучи актомъ не-
вольнымъ, несознательнымъ, можетъ нерѣдко самаго честнаго и
осторожнаго взрослаго человѣка поставить въ весьма неловкое по-
ложеніе; тѣмъ легче невѣрныя воспроизведенія возможны у дѣтей,

у которыхъ психическія явленія еще не такъ опредѣленны, какъ
у' взрослаго, и самая рѣчь еще не тверда.
Когда запасъ свѣдѣній на столько увеличился, что новыя
могутъ быть пріобрѣтаемы только на счетъ старыхъ, то процессъ
забвенія долженъ совершаться въ порядкѣ, именно забвеніе ни-
когда не должно" постигать вѣхъ, основныхъ представленій, à
должно касаться' только частностей. Если мы допустимъ погибель
вѣхъ, то мы уничтожимъ всю предшествующую работу памяти
въ извѣстной сферѣ, безъ вѣхъ все разъединится и разсыплется.
Если же мы сохранимъ вѣхи, то мы вмѣстѣ съ тѣмъ сохранимъ
возможность новаго быстраго пріобрѣтенія забытыхъ познаній;
Понятно, что чрезвычайно важно, кромѣ основныхъ вѣхъ, удер-
живать въ памяти, если возможно, нѣсколько второстепенныхъ
пунктовъ, которые, въ видѣ станцій въ степи, поддерживали бы
связь между вѣхами—городами. Оживленіе частностей тогда про-
изводилось бы легче и наше мышленіе при этомъ условіи было
бы цѣлостнѣе, содержательнѣе, богаче результатами. Нечего го-
ворить, что повтореніе одно изъ могучихъ средствъ противъ заб-
венія.
Неизбѣжность для насъ забвенія, въ связи съ возможностью
неопредѣленно долгаго храненія воспринятыхъ впечатлѣній,
должна навести педагога на мысль о необходимости строгаго вы-
бора матеріала, получаемаго памяти питомца. Если наша память
не можетъ вмѣщать въ себя безконечноё количество свѣдѣній,
если есть предѣлъ ея емкости, за которымъ начинается забвеніе,
то безбожно было бы загромождать ее различнымъ старьемъ и
хламомъ, засаривать различными мелкими ничтожными свѣдѣ-
ніями, которыя составятъ только лишнюю безполезную тяжесть
въ умѣ, отвлекутъ мысль отъ главнаго и существеннаго, и кото-
рыя, для серьезныхъ дальнѣйшихъ успѣховъ, нужно будетъ по-
стараться забыть. А у ретивыхъ учителей есть наклонность пич-
кать дѣтей знаніями безъ достагочнаго выбора, стараться сооб-
щать имъ какъ можно больше свѣдѣній, въ той надеждѣ, что
всякое свѣдѣніе полезно. Съ другой стороны, если даже мелкія
впечатлѣнія сохраняютъ способность неопредѣленно долгаго вос-
произведенія, то педагогу, при какомъ нибудь воспитательномъ
промахѣ, не слѣдуетъ утѣшать себя тѣмъ. что ребенокъ еще
малъ, что онъ все это забудетъ, что отъ какихъ либо неблаго-
пріятныхъ вліяній у него не останется и слѣда. Конечно, можетъ
быть, забудетъ, a можетъ быть, при благопріятномъ случаѣ, при-
помнитъ все весьма отчетливо, но во всякомъ случаѣ ни одно'
впечатлѣніе не пройдетъ въ немъ безслѣдно, не останется безъ

вліянія. Если бы какое либо впечатлѣніе проходило совершенно
безслѣдно, то оно ни въ какомъ случаѣ не могло бы быть вос-
произведено. А что сказать про тѣ впечатлѣнія, которыя повто-
ряются не одинъ или два раза, а много разъ? Тѣ, очевидно, на-
всегда останутся въ душѣ ребенка, хотя бы во всю послѣдую-
щую его жизнь они ни разу не были воспроизведены. Отсюда
понятно, на сколько важна для психическаго развитія ребенка та
ежедневная будничная обстановка, которая его окружаетъ—дѣт-
ская комната, мебель, нянька, родители, образъ жизни ребенка и
всѣхъ окружающихъ его лицъ, ихъ разговоры, манеры, дѣйствія.
Всё это, въ отдѣльности взятое, не важно, ничтожно, перезабу-
дется; но взятое вмѣстѣ, дѣйствуя постоянно, это громадная вос-
питательная сила ко благу или злу питомца. Извѣстно, что даже
капля долбитъ камень, если падаетъ постоянно на одно и то же
мѣсто.
VII.
Образное творчество и его воспитаніе.
Миѳологическое творчество.
Наблюдать и запоминать наблюденное—двѣ основныя дѣя-
тельности нашего ума. Къ нимъ нужно прибавить третью, не ме-
нѣе основную и важную—пониманіе наблюденій и того, что за-
учено и повторено. Конечно, и наблюденіямъ и запоминанію не
чужда разумность, она ихъ составной элементъ; но ихъ ближай-
шая цѣль все же другая: въ наблюденіи мы ставимъ задачей
схватить всѣ характерныя черты и свойства наблюдаемаго явле-
нія; въ запоминаніи мы стремимся настолько усвоить предметъ,
чтобы быть въ состояній позднѣе его отчетливо воспроизводить.
Обсужденіе же со всевозможныхъ точекъ зрѣнія цѣнности наблю-
деній и запоминаніи, постройка изъ нихъ міровоззрѣнія, есть
дѣло особое, другой актъ, тѣсно связанный съ первыми двумя,
но не тождественный съ ними. Это есть уже творчество, созданіе
того, чего въ процессѣ наблюденія и запоминанія не было, что
создаетъ нашъ духъ на основаніи наблюденій и запоминаніи.
Наше осмысливаніе окружающихъ насъ явленій, наше міро-
воззрѣніе строится двумя путями: образнымъ мышленіемъ и от-
влеченнымъ. Первый путь доступнѣе, первоначальнѣе, второй
труднѣе и сложнѣе. Поэтому и вес человѣчество и каждый от-
дельный человѣкъ сначала идетъ первымъ путёмъ, a потомъ сво-
рачиваетъ на второй. Образное мышленіе создаетъ два пониманія

— :о2 —
явленій: миѳологическое и художественное. Они родственны между
собою, но и различны.
Миѳологическое пониманіе явленій есть необходимая сту-
пень въ развитіи человѣческаго духа, поэтому оно есть принад-
лежность всѣхъ народовъ и всѣхъ отдѣльныхъ людей. Сущность
его заключается въ представленіи одушевленнымъ всего міра, въ
уподобленій жизни міра жизни человѣка, въ антропоморѳизаціи
вселенной.
Можетъ показаться невѣроятнымъ, чтобы человѣкъ не могъ
отличить на первыхъ же порахъ одушевленное отъ неодущевлен-
наго—отличій такъ много, они такъ замѣтны. Но въ этомъ слу-
чаѣ мы обманываемся легкостью и доступностью такого разли-
ченія нашему уму; на самомъ же дѣлѣ понятіе о неодушевлен-
номъ предполагаетъ позади себя долгую предварительную ра-
боту. Нужно было сдѣлать много всякаго рода наблюденій и со-
поставленій, чтобы догадаться, что въ окружающемъ мірѣ есть
одушевленныя существа и бездушные предметы и что между оду-
шевленными существами первенствующее положеніе занимаетъ
человѣкъ. Если есть много различій между неодушевленнымъ и
одушевленнымъ, то-есть много и сходствъ, особенно для неопыт-
наго наблюдателя и начинающаго мыслителя: всюду разлита жизнь,
всюду совершаются измѣненія, происходитъ ростъ, то замѣчается
періодъ расцвѣта, то періодъ упадка, совершаются разнообраз-
ныя движенія. Во всемъ этомъ много сходнаго съ человѣческою
жизнью, напоминающаго свойства и дѣйствія человѣка. Въ сход-
ныхъ чертахъ мертвой и живой природы нашъ современный умъ
видитъ много оттѣнковъ, особенностей, своеобразныхъ качеству;
ничего подобнаго не замѣчалъ первобытный умъ, неспособный къ
такимъ тонкимъ различеніямъ. Съ другой стороны, однимъ изъ
первыхъ и весьма сильныхъ аперцепирующихъ центровъ была
группа представленій о личной человѣческой жизни. Когда прошло
состояніе неразличенія и человѣкъ бросилъ болѣе или менѣе со-
знательный и различающій взглядъ на окружающій міръ и на
себя, его вниманіе было привлечено его собственными состояніями
удовольствія и страданія, голода и жажды, перемѣщенія имъ раз-
личныхъ предметовъ и т. п. Всѣ эти состоянія, какъ сознатель-
ныя, доходили до его свѣдѣнія и по уподобленій), одновременности,
и послѣдовательности соединялись между собою, сливались . и
образовали одну большую группу. Въ окружающей природѣ че-
ловѣкъ видѣлъ много различнаго отъ чисто человѣческаго образа
жизни, но замѣчалъ многое и сходное. При наличности могучаго
апперцепирующаго центра, образовавшагося изъ свойствъ и явле-

ній личной жизни, и при относительной слабости другихъ цен-
тровъ, первобытный человѣкъ отнесъ и явленія внѣшней природы
къ группѣ личной жизни, т. е. смѣшалъ неодушевленное съ одуше-
вленнымъ, представлялъ себѣ внѣшнюю природу человѣкообраз-
ной. Справедливо сказалъ Лейбницъ: externa non cognoscit (mens),
nisi per ea quae sunt in semetipsa.
Къ указанной психологической необходимости смѣшенія не-
одушевленнаго съ одушевленнымъ нужно прибавить еще вліяніе
языка. Корни языковъ служили прямымъ обозначеніемъ дѣйствій
человѣка, языкъ первоначально образовался, имѣя матеріаломъ
личное, человѣческое, и только косвенно обозначалъ предметы и
явленія внѣшней природы. Естественно, что, когда факты внѣш-
няго міра стали различаться лучше и заняли болѣе видное мѣсто
въ сознаніи, внѣшній міръ былъ заключенъ въ термины человѣ-
ческой дѣятельности и явленія природы получили названія, обо-
значавшія работу личныхъ существъ.
Стремленіе понимать природу устроенной и живущей по об-
разу и подобію человѣка есть одно изъ основныхъ стремленій
нашего ума, это стремленіе легко прослѣдить въ такихъ ученіяхъ,
которыя, повидимому, не только совершенно чужды, но и про-
тивоположны первобытнымъ воззрѣніямъ человѣческаго ума. Не
будемъ говорить о народныхъ массахъ, въ которыхъ и теперь
еще, по отношенію ко многимъ явленіямъ, живетъ первоначаль-
ный грубый антропоморѳизмъ природы; возьмемъ науку, научные
взгляды, въ нихъ, въ измѣненной формѣ, мы найдемъ то же стре-
мленіе—понимать природу, ея жизнь, ея законы, какъ отраженіе
жизни человѣка, законовъ его ума.
Извѣстны ученія, которыми признается, что настоящая дѣй-
ствительность, истинное бытіе заключается въ идеяхъ, земной же
міръ есть простое отраженіе, копія самостоятельно и реально, внѣ
ума, существующаго идеальнаго міра. Простой грубый антропо-
морѳистъ думалъ такъ: весь міръ таковъ же, какъ и я, владѣетъ
тѣми же самыми свойствами, желаніями, чувствованіями, отвра-
щеніями и т. д., какъ и я; идеологъ думалъ, что весь міръ та-
ковъ, каковы идеи, и что самыя идеи составляютъ особый, болѣе
существенный и реальный, міръ, чѣмъ обыкновенный. Потомъ
было признано неудобнымъ приписывать идеямъ реальное суще-
ствованіе внѣ насъ, онѣ были перенесены въ душу, получили
субъективное значеніе и сделались врожденными идеями, апріор-
ными формами, врожденными способностями. Но міръ продолжалъ
строиться согласно съ ними: самъ по себѣ міръ можетъ имѣть
какія ему угодно качества, но намъ онъ-долженъ необходимо

представляться въ одеждѣ нашихъ, нашему уму принадлежащихъ,
апріорныхъ формъ, подводиться подъ врожденныя идеи, разсма-
триваться согласно нашимъ способностямъ. Разсужденіе о мірѣ
оставалось антопоморѳическимъ, вселенная строилась по зако-
намъ ума. Наконецъ, устраняются врожденныя идеи, апріорныя
формы и способности; но въ то же самое время признается—и не-
обходимо должна признаваться—своеобразность всего психиче-
скаго міра, начиная съ элементарнаго ощущенія. Внѣшній міръ
не входитъ, не вламывается въ нашу душу такъ, какъ онъ есть,
со всѣми своими свойствами, онъ только стучится въ нашъ умъ,
возбуждаетъ его къ дѣятельности, къ отвѣту, но самый отвѣтъ
дается умомъ сообразно его собственной природѣ и строенію.
Наше представленіе міра, наше міровоззрѣніе есть продуктъ дѣя-
тельности нашего ума, нашего творчества, а не самый міръ со
своими свойствами. Въ нашемъ умѣ и душѣ нѣтъ оконъ и две-
рей и внѣшнему міру невозможно пройти въ нашъ умъ. И не
только нашъ умъ или человѣческій организмъ усвояетъ все по
своему, сообразно съ законами своихъ стремленій и дѣятельности,
но и животный организмъ и растительный будутъ усвоять все
также по своему. Одно и то же впечатлѣніе, дѣйствующее на че-
ловѣка, животное и растеніе, на различные виды людей и жи-
вотныхъ не дастъ одного результата, не вызоветъ во всѣхъ оди-
наковой дѣятельности; дѣятельность у каждаго существа будетъ
особая, своеобразная, примѣнительная къ его природѣ. Такимъ
образомъ, грубый первобытный антропоморѳизмъ можетъ утон-
чаться, принимать повидимому совершенно новыя формы, мо-
жетъ превратиться въ философскій субъективизмъ и относитель-
ность знанія; но въ концѣ концовъ весь этотъ субъективизмъ есть
тотъ же по сущности антропоморѳизмъ: мы все мыслимъ и пред-
ставляемъ согласно съ законами нашей природы, вселенная для
насъ—какова она сама по себѣ, намъ неизвѣстно—устроена по
законамъ нашей мысли, нашего ума. Иное міровоззрѣніе невоз-
можно. Антропоморѳизмъ въ самыхъ выработанныхъ философ-
скихъ системахъ становится только частичнымъ и отвлеченнымъ,
тогда какъ прежде онъ былъ цѣлостнымъ и конкректнымъ, но
онъ не уничтожается и не можетъ уничтожиться: прежде всѣ свой-
ства человѣка приписывали міру—и тѣлесную человѣческую
форму и страсти и соображенія и чувствованія съ дѣйствіями, а
теперь міру приписываютъ только существованіе по законамъ
мысли; прежде признавали, что міръ есть или одно живое чело-
вѣкоподобное существо или множество такихъ существъ, а теперь
признаютъ, что міръ есть выраженіе абсолютной идеи, міровой
воли, какого нибудь безсознательнаго верховнаго начала.

Можетъ быть, замѣтятъ, что подобные ясные слѣды перво-
бытнаго антопоморѳизма встрѣчаются только въ метафизикѣ, ко-
торая есть своеобразная поэзія, и потому естественно, что она хра-
нитъ остатки старыхъ олицетвореніи природы; но въ чисто науч-
номъ, механическомъ пониманіи міра, гдѣ допускаются только силы
да матерія, атомы и законы, антропоморѳизмъ исчезъ совсѣмъ,
его нѣтъ и слѣда и созданъ новый взглядъ на природу, даже
прямо противоположный антропоморѳическому. Но и въ любомъ
механическомъ міровоззрѣніи есть весьма существенные слѣды
антропоморѳизма.
Основныя понятія каждаго механическаго міровоззрѣнія суть
простыя видоизмѣненія антропоморѳическихъ представленій. Меха-
ническія міровоззрѣнія говорятъ намъ о силахъ, причинахъ, зако-
нахъ, мертвой инертной матеріи; но откуда и какъ получаются
эти понятія, какимъ путемъ они образуются? Они возникаютъ пер-
воначально изъ наблюденія надъ человѣкомъ и въ концѣ концовъ
суть не что иное, какъ антропоморѳическія представленія и поня-
тія. Силу человѣкъ прежде всего знаетъ въ себѣ самомъ силу
личную, живую, сознательную и изъ представленія о такой силѣ
исходитъ въ построеніи понятія о силѣ вообще. Силы физическія,
химическія, жизненныя понимаются аналогично силѣ личной и пер-
воначально просто считаются личными силами, a съ развитіемъ раз-
личенія мало по малу получаютъ свои особенныя свойства, выдѣ-
ляются изъ личной силы и образуютъ нѣчто самостоятельное. Но
основной стержень въ представленіи силы заимствуется изъ по-
нятія силы личной и безъ сопоставленія, хотя бы скрытаго и не-
прямого, съ силой личной мы не можемъ и понять силы физиче-
скія, химическія и т. п.—Съ закономъ мы первоначально знакомимся
изъ отношеній человѣческаго общества. Прежде чѣмъ былъ приз-
нанъ какой либо законъ природы, былъ признанъ законъ граж-
данскій, законъ общественной жизни. Не съ природы на общество
было перенесено понятіе закона, а, наоборотъ, съ общества на при-
роду. Въ общественной же жизни законъ былъ прежде и есть
часто и въ настоящее время приказъ, исходящій или отъ одной
личной воли или отъ многихъ. Такимъ образомъ, самое ядро въ
понятіи закона, подобно понятію силы, есть чисто антропоморѳи-
ческое.—Причинность, разсматриваемая объективно, есть постоян-
ныя сходства, одновременность и смѣна явленій. Но въ понятіе
причины мы обыкновенно вкладываемъ гораздо большее содер-
жаніе, подъ причинностью мы разумѣемъ не простую одновремен-
ность, сходство и послѣдовательность явленій, но еще внутреннюю
связь, внутреннее сцѣпленіе явленій, въ силу котораго причина

непремѣнно влечетъ вслѣдъ за собою дѣйствіе. Такое представле-
ніе о внутреннемъ сцѣпленіи причинъ и дѣйствій мы составляемъ,
наблюдая поступки человѣка, мы замѣчаемъ, что желаніе и дѣй-
ствія, намѣренія и исполненія, планы и ихъ осуществленія не только
слѣдуютъ другъ за другомъ, имѣютъ хронологическую связь, но
и внутреннюю, живую, которая бываетъ невидна постороннему
зрителю. Отсюда, по аналогіи, мы заключаемъ, что и въ причин-
ной связи явленій внѣшней природы есть нѣчто большее, чѣмъ
простыя смѣна, одновременность и сходство.—Наконецъ, возьмемъ
самое противоположное антроморѳическому міровоззрѣнію пред-
ставленіе о мертвой, бездушной, инертной матеріи, какихъ либо
атомахъ, частичкахъ и т. п. Какъ и изъ чего образуется такое
представленіе? Изъ представленія о живомъ, одушевленномъ суще-
ствѣ путемъ отрицанія и измѣненія его свойствъ. Подобно тому,
какъ понятіе о богѣ составляется изъ понятія о человѣкѣ путемъ
отрицанія конечности человѣческихъ психическихъ свойствъ и
нѣкотораго измѣненія самыхъ свойствъ, a понятіе о смерти изъ
понятія о жизни, такъ точно понятіе объ инертной бездушной
матеріи возникаетъ изъ понятія о живомъ существѣ. Подъ влія-
ніемъ развивающейся различающей дѣятельности, свойства живаго
существа, при распространеніи этого понятія на внѣшнюю природу,
постепенно сокращаются, уничтожаются: сначала исчезаютъ чисто
человѣческая разумность и цѣлесообразность, потомъ чувствова-
нія и элементарная умственная дѣятельность, далѣе способность
самопроизвольнаго движенія и мало по малу обѣднѣвшее содер-
жаніемъ понятіе живаго существа приводится къ видимой своей
противоположности — инертной бездушной матеріи. Но вполнѣ
понимать и представлять бездушную матерію мы можемъ только,
сопоставляя ее съ живымъ существомъ, возвращая свой умъ къ
первоисточнику понятія о бездушной матеріи.
Такимъ образомъ каждое механическое міровоззрѣніе по-
коится на совершенно антропоморѳическихъ понятіяхъ. Оно мо-
жетъ представлять видимую противоположность антропоморѳизма,
кажущееся отрицаніе всякаго слѣда его; но всмотритесь ближе въ
его основныя понятія, поскоблите немножко ихъ отвлеченную по-
верхность, загляните, что подъ ней находится, и вы увидите,
можетъ быть, вывѣтрившіяся, полинялыя, измѣненныя, но тѣмъ
не менѣе въ существѣ антропоморѳическія представленія. И такъ
мы можемъ сказать, что вся наука, философія и логика суть не
что иное, какъ утонченный, сдержанный и умѣренный различіе-
ніями первоначальный антропоморѳизмъ нашего ума.
Несмотря на общеизвѣстность и многочисленность фактовъ,.

указывающихъ, что оживленіе и очеловѣченіе природы издавна
присущи нашему уму, есть писатели, несогласные съ этою мыслію,
напр. Спенсеръ и Ванъ-Енде. Общеизвѣстные факты смѣшенія
дикарями и дѣтьми неодушевленнаго съ одушевленнымъ Спенсеръ
и за нимъ Ванъ-Енде толкуютъ на свой собственный ладъ, ста-
раясь доказать, что первобытному человѣку и вообще неразвитому
напр., дѣтскому, уму совершенно несвойственно смѣшивать оду-
шевленное и неодушевленное, и что въ исторіи развитія человѣче-
скаго ума такое смѣшеніе появляется довольно поздно. Что со-
стояніе смѣшенія не есть первоначальное состояніе ума—справед-
ливо; но тѣмъ не менѣе оно вполнѣ свойственно первобыт-
ному человѣку и всякому неразвитому уму, въ томъ числѣ
и дѣтскому. Спенсеръ и Ванъ-Енде разсуждаютъ совершенно не-
правильно, относя смѣшеніе неодушевленнаго съ одушевлен-
нымъ, согласно другимъ своимъ взглядамъ, къ позднему сравни-
тельно времени въ исторіи ума, приводимыя ими доказательства
совершенно несостоятельны. Они заключаются въ слѣдующемъ 1).
Животныя, даже простѣйшія, умѣютъ очень хорошо разли-
чать одушевленное и неодушевленное, а „ можемъ ли мы смазать,
что первобытный человѣкъ менѣе уменъ, чѣмъ низшія млекопи-
тающія, чѣмъ птицы, чѣмъ даже насѣкомыя?" (Спенсеръ). Правда,
дикари принимаютъ иногда неодушевленный вещи за одушевлен-
ныя существа, но это случается только тогда, когда онѣ по своему
устройству и обнаруживаемымъ ими свойствамъ похожи на живыя
существа. Таковы напр. всѣ автоматическіе инструменты, издаю-
щіе звуки. Классификація же естественныхъ предметовъ на оду-
шевленные и неодушевленные у дикарей существенно правильна.—
„Ребенокъ столь же мало склоненъ приписывать жизнь неодушев-
леннымъ вещамъ, какъ и щенокъ или котенокъ". (Спенсеръ). Несо-
мнѣнные же факты смѣшенія дѣтьми неодушевленнаго съ оду-
шевленнымъ Спенсеръ объясняетъ отчасти вліяніемъ внушеній
взрослыхъ, а отчасти прямымъ и преднамѣреннымъ притворствомъ
дѣтей. Припомнимъ только, говоритъ онъ, какъ часто случается
видѣть, что, когда ребенокъ ушибается о какой либо неодушевлен-
ный предметъ, мать или нянька, желая утѣшить дитя, притво-
ряется, будто она принимаетъ сторону ребенка противъ этого
предмета и говоритъ: ахъ ты дрянной стулъ! ушибъ бѣднаго маль-
чика! побей его, душенька! „Послѣ такихъ случаевъ мы имѣемъ
право подозрѣвать, прибавляетъ Спенсеръ, что ребенокъ не со-
1) Спенсеръ, Основанія соціологіи, т. I, стр. 141 — 145; Van—Ende, Histoire
naturelle de la croyance. Premiere partie. Paris, 1887 p. 10—22, 34, 65, 151, 320.

чинилъ самъ данное понятіе, но выучился ему отъ взрослыхъ".
Дѣти надѣляютъ свои игрушки личною жизнью, говорятъ съ ними
ласкаютъ ихъ, какъ будто бы онѣ были живыя существа. По мнѣнію
Спенсера, все это только преднамѣренная фикція со стороны дѣ-
тей. „Ребенокъ хотя и утверждаетъ притворно, будто бы его
игрушки живыя, но не думаетъ этого дѣйствительно. Если бы
кукла укусила его, онъ былъ бы изумленъ этимъ не менѣе, чѣмъ
и взрослый". Только въ двухъ случаяхъ, по Спенсеру, дитя дѣй-
ствительно смѣшиваетъ неодушевленное съ одушевленнымъ: а)
когда неодушевленный предметъ имѣетъ большое сходство съ
какимъ либо одушевленнымъ существомъ и б) когда неодушевлен-
ный, предметъ обнаруживаетъ способность самопроизвольнаго дви-
женія, свойственную живымъ существамъ. Очевидно, что эти два
ряда случаевъ смѣшенія удобно приводятся къ одному: дитя смѣ-
шиваетъ неодушевленное съ одушевленнымъ, когда оно въ не-
одушевленномъ замѣчаетъ болѣе или менѣе значительное сход-
ство съ одушевленнымъ.
Доказательствамъ, что животныя хорошо различаютъ между
одушевленнымъ и неодушевленнымъ, Ванъ-Енде посвятилъ зна-
чительную часть своего сочиненія. По его мнѣнію, „положитель-
ныя данныя зоологіи всецѣло согласны съ тѣми, которыя мы
могли извлечь изъ общихъ законовъ развитія воспріятія, чтобы
побудить насъ считать различеніе одущевленнаго и неодушевлен-
наго столь же древнимъ въ животномъ сознаніи, какъ само со-
знаніе". Человѣческому сознанію различеніе между одушевленнымъ
и неодушевленнымъ также присуще изначала, безраздѣльно съ
нимъ; это различеніе перешло къ человѣку отъ животныхъ и
человѣку врождено.
Психологія животныхъ-—довольно шаткая почва для умоза-
ключеній о человѣкѣ, такъ какъ очень трудно высказывать по-
ложительныя сужденія о томъ или другомъ фактѣ душевной
жизни животныхъ. Въ частности относительно нераздѣльно-
сти съ животнымъ сознаніемъ различенія одушевленнаго и не-
одушевленнаго мы имѣемъ совершенно противоположное утвер-
жденію Ванъ-Енде свидѣтельство итальянскаго изслѣдователя
Тито Виньоли, который, на основаніи большого числа собствен-
ныхъ наблюденій и опытовъ, пришелъ къ тому заключенію, что
животное, при воспріятіи всѣхъ, доступныхъ ему, вещей имѣетъ
неопредѣленное представленіе о живомъ существѣ, что каждый
предметъ, каждое явленіе есть для животнаго живое и желаю-
щее существо, подобное ему самому, а весь міръ—собраніе та-
кихъ живыхъ и желающихъ существъ. Объективная простая ре-

альность, какъ она представляется человѣческому изслѣдованію,
для животнаго не существуетъ 3). На основаніи показаній Тито
Виньоли, у животныхъ нужно допустить апперцепирующій центръ
живого существа, подобный тому, какой имѣется у человѣка. Но
онъ не исключаетъ умѣнья хорошо различать между живымъ и
неживымъ. По мѣрѣ опыта и наблюденія, по мѣрѣ столкновеніи
съ другими существами и предметами, животное научается отли-
чать, болѣе или менѣе опредѣленно, живое й неживое. Не замѣ-
чая долго проявленій жизни у какого-либо предмета, животное
выдѣляетъ его изъ первоначальнаго апперцепирующаго центра
живыхъ существъ; но лишь только снова замѣтится что либо,
напоминающее жизнь у бездушной вещи, она опять возвращается
на старое мѣсто въ классификаціи, относится къ прежнему ап-
перцепирующему центру. Этимъ и объясняются факты смѣшенія
животными неодушевленнаго съ одушевленнымъ, на которые ука-
зываетъ Виньоли, которые сообщалъ Ромэнсъ и которые дол-
женъ былъ признать и Ванъ-Енде (р. 190—192), не смотря на
свое утвержденіе, что различеніе между одушевленнымъ и не-
одушевленнымъ неотдѣлимо отъ животнаго сознанія.
Впрочемъ Ванъ-Енде не только допускаетъ смѣшеніе живот-
ными одушевленнаго и неодушевленнаго, но онъ признаетъ еще
существеннымъ принципомъ космологіи животныхъ слѣдующій:
„живое существо есть единственная дѣятельная сила въ природѣ;
всякое дѣйствіе имѣетъ начало въ живомъ существѣ или прямо
или посредствомъ инертной матеріи, которая съ своей стороны
есть только рама или инструментъ дѣятельности одушевленныхъ
существъ" (p. 74). Ванъ-Енде говоритъ, что то, „что мы можемъ
уловить въ дѣйствіяхъ животнаго о его объективномъ пониманіи,
кажется, указываетъ намъ, что для него природа есть, прежде
всего, область живого существа" (р. 65). Этими мыслями Ванъ-
Енде много приблизился къ тому ученію о важномъ апперцепціон-
номъ значеніи представленій о живомъ существѣ, которое изло-
жено выше, такъ что различіе хотя и остается, но очень слажен-
нымъ. Оказывается, что за животными согласно признается спо-
собность различенія живого и бездушнаго и ихъ коренное стремленіе
понимать живое существо, какъ единственную дѣятельную силу
въ природѣ; различіе между взглядомъ Ванъ-Енде и выше из-
ложеннымъ состоитъ въ томъ, что Ванъ-Енде допускаетъ сна-
чала различеніе, a потомъ смѣшеніе животными неодушевлен-
-1) Tito Yignoli, Mythus nnd Wissenschaft. Autorisirte Ausgabe, 1880 r. S. 50,58
и вся вторая глава.

- по —
наго съ одушевленнымъ, мы же настаиваемъ на противоположной
послѣдовательности поименованныхъ явленій, по нашему мнѣнію,
болѣе естественной и логичной: сначала животныя смѣшиваютъ,
a потомъ различаютъ одушевленное и неодушевленное. Въ основѣ
этого различія взглядовъ лежитъ признаніе преобладанія въ живот-
номъ сознаніи или процесса апперцепціи помощью представленій
о живомъ существѣ или неизвѣстно откуда взявшагося, отъ на-
чала присущаго ему, различенія одушевленнаго и неодушевленнаго.
Недостатокъ разграниченія у дикарей между одушевленнымъ
и неодушевленнымъ не ограничивается искусственными предме-
тами, нѣкоторые дикари и въ естественныхъ предметахъ видятъ
жизнь и самопроизвольное движеніе тамъ, гдѣ ихъ вовсе нѣтъ. Во
многихъ сѣверо-американскихъ языкахъ различаются имена жи-
выхъ и безжизненныхъ предметовъ, подобно тому, какъ мы раз-
личаемъ родъ существительныхъ. Но въ указаніи, что живо и что
мертво, языки несогласны. Живыми у нѣкоторыхъ индѣйцевъ приз-
наются деревья, звѣзды, золото и серебро, рожь и Хлѣбъ и многіе
механизмы, введенные европейцами, напр. часы, ружья, экипажи.
У другихъ же племенъ, съ другой стороны, не всѣ животныя счи-
таются живыми, напр. не считаются живыми маленькія рыбки.
Члены животнаго тѣла у однихъ племенъ считаются мертвыми, у
другихъ живыми, если живо тѣло. Вообще о жизни и смерти су-
ществъ господствуетъ значительное разнообразіе мнѣній. Такъ
земляника жива, а малина мертва; бобъ живъ, a горохъ мертвъ.
При этомъ противоположеніе одушевленнаго и неодушевленнаго
нерѣдко не сопровождается никакимъ дальнѣйшимъ дѣленіемъ,
напр. одушевленныя существа не подраздѣляются по полу на
мужскія и женскія (въ языкахъ черокезскомъ, тотонака, чиму, тара-
скишскомъ и др.). Въ единственномъ числѣ названій вещей нѣтъ
никакихъ указаній на различіе одушевленнаго и неодушевленнаго,
a различіе выражается только во множественномъ числѣ, именно
тѣмъ, что неодушевленныя вещи или совсѣмъ не имѣютъ особаго
множественнаго числа, или же другое, по сравненію съ одушевлен-
ными, напр. множественность неодушевленнаго выражается просто
прибавкой слова много.—Жители острова Фиджи празднуютъ вос-
кресеніе не только умершихъ людей, но и животныхъ, растеній,
домашней утвари и камней. Вѣрованіе въ происхожденіе человѣка
отъ растенія, отъ дерева было широко распространено и глубоко
вкоренено въ народномъ сознаніи х).
1) Steinthal, Charakteristik, 230 231; Winkler, Zur Sprachgeschichte. 1887 г.
226—7; 1889 г. 7—10, 16, 20; Мандельштаммъ, Опытъ объясненія обычаевъ. Спб.
1882 г. 24—32, 80—118.

Мысль о томъ, что человѣкъ, неразличающій неодушевлен-
на• отъ одушевленнаго, будетъ ниже элементарнаго животнаго,
владѣющаго способностью такого различенія, должна быть оста-
влена, такъ какъ и животныя начинаютъ съ того же, съ чего и
человѣкъ, т. е. апперцепированіемъ всего неодушевленнаго, какъ
одушевленнаго; человѣкъ, подобно животному, долгимъ путемъ
опыта и наблюденій постепенно приходитъ къ различенію нежи-
вого отъ живого, конечно, путаясь и сбиваясь на этомъ долгомъ
пути. Въ концѣ концовъ онъ достигаетъ значительнаго разграни-
ченія одушевленнаго и неодушевленнаго, хотя нѣтъ ничего уди-
вительнаго въ той мысли, что то или другое дикое племя'въ отдѣль-
ныхъ случаяхъ хуже различаетъ неодушевленное отъ одушевлен-
наго, чѣмъ животное. Извѣстно, что нѣкоторыя животныя въ нѣ-
которыхъ различеніяхъ превосходятъ не только дикаря, но и обра-
зованнаго человѣка; они могутъ видѣть, обонять, слышать на та-
кихъ далекихъ разстояніяхъ, на какихъ образованный человѣкъ
не можетъ; верблюды въ пустыняхъ и степныя лошади въ сте-
пяхъ не поддаются миражу морей и рѣкъ, которому поддаются
люди; собаки въ Константинополѣ ночью распознаютъ христіанъ
и турокъ, чего люди не могутъ сдѣлать. Притомъ, какъ возможно
считать унизительнымъ предположеніе, что человѣкъ на первыхъ
порахъ своей умственной жизни смѣшивалъ неодушевленное съ
одушевленнымъ, a предположеніе о позднѣйшемъ смѣшеніи при
большемъ умственномъ развитіи, считать неунизительнымъ и есте-
ственнымъ?
Переходимъ къ разсмотрѣнію довода, заимствованнаго изъ
дѣтской жизни.
Что неразумныя внушенія нѣкоторыхъ матерей и нянь объ
одушевленности бездушныхъ предметовъ могутъ путать мысль
дѣтей, давать имъ ложныя представленія, это безспорно; точно
также справедливо, что дѣти извѣстнаго возраста уже знаютъ,
что игрушки не суть живыя существа и, играя ими, въ нѣкото-
ромъ родѣ представляютъ комедію, являются маленькими арти-
стами на домашней сценѣ, хотя, нужно прибавить, часто увле-
каются игрой и принимаютъ игру за дѣйствительность. Но отно-
сительно приведенныхъ Спенсеромъ и Вандъ-Енде фактовъ слѣ-
дуетъ замѣтить, что не во всѣхъ семьяхъ матери и няни вну-
шаютъ дѣтямъ ложныя представленія объ одушевленнности предме-
товъ, a дѣти одушевляютъ бездушное вездѣ. Прейеръ сообщаетъ 1),
что его мальчикъ, при видѣ разламываемаго сухаря, восклицалъ:
1) Die Seele des Kindes. S. 321.

„бѣдный сухарь"!, а при видѣ полѣна, бросаемаго въ печку:
„бѣдное дерево!", хотя никто мальчика не училъ ничему подоб-
ному. Извѣстный Каспаръ Гаузеръ, также безъ ложныхъ съ чьей
либо стороны внушеній, признавалъ одушевленными многія без-
душныя вещи и долгое время не могъ напр. убѣдиться, что отка-
тившіеся и неподвижно лежавшіе на землѣ яблоки безжизненны,
онъ говорилъ: „они устали, они не могутъ бѣжать дальше".—
Одно дитя, 24 мѣсяцевъ, нашло камешекъ въ своемъ ящикѣ съ
кирпичиками. Мать спросила дитя, что тамъ дѣлаетъ камешекъ и
дитя отвѣтило: „хочетъ играть съ кирпичиками". Впрочемъ, по-
глядѣвъ на камешекъ, дитя мудро замѣтило: „нѣтъ рукъ" 1)—'
Плутархъ, утѣшая свою жену въ потерѣ двухлѣтней дочери,
между прочимъ говоритъ о ней: „она хотѣла, чтобы ея кормилица
давала грудь не только дѣтямъ, которыхъ она любила, но еще и
игрушкамъ, которыми она забавлялась, приглашая также, по че-
ловѣколюбію, къ своему частному столу всѣ вещи, которыя до-
ставляли ей удовольствіе, и желая удѣлить имъ часть того, что
она считала лучшимъ" 2). Дѣвочка, которую наблюдалъ Тэнъ 3),
будучи 2х/2 лѣтъ, говорила про свою коляску: „моя коляска не
хочетъ идти, она злая". Про каждый знакомый предметъ первый
ея вопросъ былъ: „что онъ говоритъ?—Что говоритъ кроликъ?—
Что говоритъ птичка?—Что говоритъ лошадь? — Что говоритъ
большое дерево"? Дѣвочка относилась къ каждому предмету
какъ къ лицу и хотѣла знать его мысли и слова.
Для убѣдительности своего объясненія, что единственно не-
разумныя внушенія матерей и нянь вызываютъ въ умѣ дѣтей лож-
ную мысль объ одушевленности бездушнаго, Спенсеру слѣдовало
бы доказать, что въ тѣхъ семьяхъ, гдѣ нѣтъ ложныхъ внушеній
матерей и нянь, тамъ дѣти не смѣшиваютъ бездушное съ одуше-
вленнымъ; но Спенсеръ этого не сдѣлалъ, потому что это и не-
возможно сдѣлать. То обстоятельство, что матери и няни прибѣ-
таютъ для утѣшенія дѣтей къ представленію бездушныхъ вещей
живыми, a дѣти очень легко усвояютъ такіе взгляды и поступаютъ
согласно съ ними, не указываетъ ли, что дѣтской натурѣ свой-
ственно антропоморѳическое пониманіе предметовъ и явленій,
вслѣдствіе чего дѣти и соглашаются съ нимъ такъ легко и охотно?
Спенсеръ признаетъ, что дѣти и дикари смѣшиваютъ неоду-
шевленное съ одушевленнымъ въ тѣхъ случаяхъ, когда находятъ
*) Селли, Основныя начала психологіи. Стр. 238.
a) Perez, L'enfant de trois à sept ans. Paris, 1886. p. 249—250.
3) Revue philosophiqne, \Ь76, № 1.

какое-либо сходство неодушевленной вещи съ одушевленнымъ
существомъ. Этой оговоркой, которую не сдѣлать было нельзя,
Спенсеръ уничтожилъ, собственно говоря, все свое предшествую-
щее разсужденіе, потому что указать границы сходнаго рѣши-
тельно невозможно, а начинающему уму все казалось сходнымъ.
И нашъ умъ подчасъ признаетъ сходнымъ то, что существенно
различно, и мы нерѣдко дѣлаемъ въ этомъ отношеніи большія
ошибки. Но нашъ умъ—умъ взрослыхъ, культурный, развитой,
можетъ быть, наукой; что же сказать про отожествленія и ана-
логіи дѣтей и дикарей, которые не чувствуютъ никакой сдержки,
никакой узды при сближеніяхъ предметовъ? И извѣстно, что дѣти
и дикари легко видятъ близкое сходство тамъ, гдѣ умъ, сдержи-
ваемый различеніями, рѣшительно отказывается замѣтить что-либо
сходное. Дѣвочка пяти лѣтъ однажды сказала своей матери: „мама,
я думаю, что этотъ обручъ долженъ быть живой, онъ такъ чув-
ствителенъ, что катится, куда я захочу" х). Слѣдующій разговоръ
о затменіяхъ солнца и луны происходилъ между алгонкинскими
индѣйцами и отцемъ Ле-Женомъ, однимъ изъ первыхъ іезуит-
скихъ миссіонеровъ въ Канадѣ, въ XVII вѣкѣ: „я спросилъ у нихъ,
отчего происходитъ затменіе солнца и луны; они отвѣчали мнѣ,
что луна затмевалась или казалась черной отъ того, что она дер-
жала на рукахъ своего сына, который не давалъ видѣть ея
свѣтъ.—Если у луны есть сынъ, стало быть она замужемъ или
была замужемъ, сказалъ я имъ.—Да, сказали они, ея мужъ —
солнце, который ходитъ весь день, а она всю ночь; и если онъ
затмевается или темнѣетъ, это значитъ, что онъ также беретъ на
руки сына отъ луны.—Да, но ни луна, ни солнце не имѣютъ рукъ,
говорилъ я имъ.—Ты ничего не понимаешь: они постоянно дер-
жатъ передъ собой натянутые луки—вотъ почему не видать ихъ
рукъ.—Въ кого же они хотятъ стрѣлять?—А мы почему знаемъ"? 2)
Какъ же при такихъ условіяхъ можно указать какія-либо границы
сходствамъ, которыя представлялись первобытному уму или мо-
гутъ представляться нашимъ дѣтямъ?
Наконецъ, для правильнаго пониманія вопроса о смѣшеній
неодушевленнаго съ одушевленнымъ, нужно постоянно помнить,
что смѣшеніе есть процессъ апперцепціи и вмѣстѣ классификаціи,
что онъ предполагаетъ дѣятельность различенія. Многіе, подобно
Спенсеру и Ванъ-Енде, стараются какъ либо иначе, помимо смѣ-
шенія, объяснить отсутствіе правильнаго разграниченія между не-
1) Sully, Outlines of Psychology, London, 1885. p. 378. прим. 2.
2) Тэйлоръ, Первоб. культ. 1, 266, прим. 1.

одушевленнымъ и одушевленнымъ у дѣтей и дикарей, потому что,
говорятъ они, неужели дикарь не видитъ, что дерево не человѣкъ,
что стрѣла бездушна, а дитя, напр. двухъ лѣтъ, неужели не замѣ-
чаетъ, что игрушки не ѣдятъ, не пьютъ, не двигаются сами и
т. п.? У дѣтей и дикарей есть органы внѣшнихъ чувствъ, способ-
ные къ воспріятію, слѣдовательно они должны видѣть различія
между предметами, составляющія ихъ свойства. Но дѣти и дикари
различаютъ отдѣльные предметы: поставьте предъ дикаремъ де-
рево и человѣка, предъ дитятей фарфоровую собачку и живую
собаку, они ихъ различать, состояніе неразличенія они уже пере-
жили, оно уже позади; дѣти и дикари смѣшиваютъ въ данномъ
случаѣ не отдѣльные предметы, a смѣшиваютъ отдѣльный пред-
метъ съ неподобающимъ ему классомъ. На ихъ взглядъ, для ихъ
ума между неодушевленными вещами и живыми существами есть
много сходствъ и они, различая въ отдѣльности живое и неживое,
смѣшиваютъ ихъ при классификаціи, увлекаясь сходствомъ. Маль-
чикъ Прейера на 27 мѣсяцѣ горько плакалъ при вырѣзываніи чело-
вѣческихъ фигурокъ изъ бумаги, боясь, какъ бы не отрѣзали фи-
гуркѣ голову 1). Конечно, мальчикъ по третьему году уже замѣ-
тилъ разницу между собой и бумажной фигуркой; но такъ какъ
фигурка имѣла видъ человѣка, то мальчикъ невольно относилъ
ее къ разряду живыхъ существъ, и, при угрожавшей ей опасно-
сти, плакалъ, очевидно упуская изъ вида различія и приписывая
фигуркѣ свойства класса, т. е. жизнь и чувство. И дитя разсуждало,
строго говоря, совершенно здраво, потому что въ фигуркѣ для
его наблюденія были два ряда свойствъ: отличавшія фигурку отъ
человѣка—она изъ бумаги, мала и пр.—и сближавшія ее съ чело-
вѣкомъ—форма фигурки, сходство ея частей съ органами человѣ-
ческаго тѣла. На основаніи этихъ двухъ рядовъ свойствъ маль-
чикъ и понималъ фигурку. Для нашего ума первый рядъ свойствъ
дѣлаетъ второй одною видимостію; но мальчикъ не умѣлъ еще
оцѣнивать значеніе свойствъ и соподчинять одни другимъ; онъ
усвоялъ ихъ безъ всякой критики и переработки и сообразно съ
ними разсуждалъ, въ своемъ положеніи, совершенно здраво. Жи-
тели Отаити, ознакомившись въ первый разъ съ лошадью, окре-
стили ее именемъ „свиньи, носящей человѣка", между тѣмъ какъ
индійцы сіуссы назвали ее „магическою собакою"; въ тибетскомъ
языкѣ слонъ называется „большой волъ" или просто „волъ"; ак-
кадское левъ значитъ собственно „большая собака", манданцы
свинью называютъ „медвѣдемъ бѣлаго человѣка"; эфикійцы въ
1) Die Seele des Kindes, S. 321.

Африкѣ называютъ лошадь „коровой великаго мужа", фулахи
свинью называютъ „французскій оселъ". Гидатсы съ Миссури,
ознакомившись съ желѣзомъ и мѣдью, назвали первое » черный
камень", а вторую—„красный камень" ^.—Различеніе отдѣльныхъ
явленій и неправильная апперцепція, т. е. отнесеніе явленія не къ
той группѣ, къ которой слѣдуетъ, въ приведенныхъ фактахъ оче-
видны. Что въ отдѣльности лошадь отличается отъ свиньи или
собаки, свинья отъ медвѣдя, лошадь отъ коровы и т. д., это не-
сомнѣнно и выразилось въ самыхъ названіяхъ: лошадь называется
не просто собакой или свиньей, но магическою собакою и свиньею,
носящею человѣка; левъ не просто собака и слонъ не просто волъ,
а большая собака, большой волъ. Но при различеніи отдѣльныхъ
явленій классификація все же оказывается неправильной и въ
концѣ концовъ лошадь признается коровой, левъ собакой, желѣзо
камнемъ и т. д., различенія касаются только внѣшности и доволь-
но случайны (напр. свинья—французскій оселъ). Болѣе глубокихъ
и внутреннихъ различій еще не замѣчается и потому для новыхъ
явленій не образуется новыхъ апперцепирующихъ центровъ, а они
спокойно пріурочиваются къ существующимъ прежнимъ.
Въ представленіи природы живущею совершенно по образу
и подобію человѣка не слѣдуетъ видѣть, какъ то обыкновенно
дѣлаютъ, доказательства силы воображенія, творчества, поэтиче-
скаго воспаренія мысли первобытнаго человѣчества. Источникъ
такого міровоззрѣнія заключается не въ силѣ творчества—эта
сила пока еще совершенно отсутствуетъ, не народилась,—а, какъ
мы говорили, въ неправильной апперцепціи явленій. Подобное
міровоззрѣніе, отожествляющее различное, руководящееся поверх-
ностными аналогіями, есть достояніе низкой ступени умственнаго
развитія и не имѣетъ въ себѣ ни малѣйшаго элемента творче-
ства. Что для дитяти сказка, то для древнѣйшаго человѣчества
человѣкообразное пониманіе природы: это дѣйствительный міръ,
живая реальность; тутъ нѣтъ никакой поэзіи, ничего придуман-
наго, а одна только голая правда. Міръ выдумокъ, фантазій еще
не насталъ, его царствіе еще не началось. Единственно, что воз-
буждало умъ человѣка при такомъ пониманіи природы, были ве-
личіе и громадные размѣры силъ природы; самъ человѣкъ могъ
сдѣлать только что нибудь ничтожное, маленькое, природа [же
стояла предъ человѣкомъ могучая и страшная. Самое приравни-
ваніе природы къ человѣку было актомъ совершенно необходи-
мымъ, потому что человѣкъ получаетъ нѣкоторыя отчетливыя
1) Тэйлоръ, Антропологія, 133.

свѣдѣнія прежде всего о себѣ самомъ и въ познаніи всего про-
чаго міра вынужденъ исходить изъ сравненія его съ самимъ
собою, изъ аналогій.
Какъ скоро человѣкообразная форма пониманія внѣшней
природы опредѣлилась, какъ скоро были созданы первоначальныя
и грубѣйшія миѳическія воззрѣнія, они стали усвояться дальнѣй-
шимъ человѣчествомъ точно такъ же, какъ усвояются дѣтьми
сказки. Вѣра въ ихъ дѣйствительностъ была полная и непоколе-
бимая, и нужно было только, для ихъ усвоенія, расширять свои
обычныя представленія о явленіяхъ ежедневнаго опыта и свойства
одного предмета переносить на другой. Живая и твердая увѣрен-
ность въ дѣйствительности миѳическихъ и сказочныхъ событій,
ихъ героевъ и героинь и сильное дѣйствіе грандіозныхъ миѳиче-
скихъ и сказочныхъ образовъ встрѣчаются у всѣхъ необразован-
ныхъ слушателей. Чѣмъ ниже умственное развитіе, чѣмъ менѣе
отвлеченно мышленіе и менѣе разграничено въ сознаніи воз-
можное и невозможное, тѣмъ сильнѣе дѣйствіе сказки и подоб-
наго ей произведенія. Полудикіе жители равнинъ Сиріи, пустынь
Іемена, поселенцы долинъ Тигра и Нила еще болѣе, чѣмъ дѣти,
увлекаются сказкой, вполнѣ вѣря ея дѣйствительности и пора-
жаясь грандіозностью изображаемыхъ событій. Тутъ сказки произ-
водятъ настоящій фуроръ. Одинъ путешественникъ такъ описы-
ваетъ дѣйствіе' сказокъ на этихъ полудикарей: „нужно видѣть
этихъ дѣтей пустыни, когда они слушаютъ свои любимыя сказки,—
какъ они возбуждаются, успокаиваются, какъ ихъ глаза искрятся
на ихъ смуглыхъ лицахъ; какъ гнѣвъ смѣняетъ нѣжныя чувства
и шумная радость печаль; какъ они задерживаютъ дыханіе и
потомъ дышатъ полною грудью; какъ они раздѣляютъ всѣ вол-
ненія героя и участвуютъ въ его радостяхъ и страданіяхъ. Это
истинная драма, зрители которой суть въ то же время и актеры...
Если герою разсказа угрожаетъ какая-либо опасность, слушатели
содрогаются и восклицаютъ: „нѣтъ, нѣтъ! Богъ сохранитъ его"!
Если въ сраженіи герой своимъ мечомъ побиваетъ толпы вра-
говъ, слушатели выхватываютъ свое оружіе, какъ будто желаютъ
летѣть къ нему на помощь. Если герой попалъ въ сѣти измѣны,
слушатели наморщиваютъ свои лбы и восклицаютъ: „проклятіе
измѣнникамъ"! Если герой падаетъ, подавленный числомъ про-
тивниковъ, глубокій вздохъ вылетаетъ изъ ихъ груди, послѣ-
дуемый обычными благопожеланіями мертвому: „Господь поми-
луетъ его и да упокоится онъ въ мирѣ". Если же герой, напро-
тивъ, возвращается побѣдителемъ, съ тріумфомъ, воздухъ огла-
шается шумными криками: „хвала Богу брани"! Описанія красотъ

природы, особенно весны, принимаются повторенными криками:
„хорошо, хорошо" 1).
Грандіозность образовъ дѣйствуетъ сильно не только на
умъ необразованныхъ народовъ, но и образованныхъ. Припом-
нимъ, что памятники такихъ образованныхъ народовъ, каковы
индійцы и египтяне, отличались своею колоссальностію.
Опредѣленныя начала творческой дѣятельности у цѣлаго
человѣчества, равно какъ и у отдѣльной личности, слѣдуетъ
считать собственно со времени появленія выдуманныхъ разска-
зовъ и разграниченія ихъ отъ дѣйствительныхъ происшествій.
Но что же могло побудить первобытнаго человѣка къ выдум-
камъ? Какимъ образомъ онъ, жившій исключительно дѣйстви-
тельными фактами, превратился въ сочинителя небывалыхъ
исторій? Невозможно предполагать у первобытнаго человѣка
какія либо теоретическія стремленія къ творчеству, къ выдумкѣ,
такъ какъ весь его складъ и вся его обстановка не давали мѣста
теоретическимъ измышленіями только практическимъ путемъ
онъ могъ быть приведенъ къ выдумкамъ, только сама жизнь
могла натолкнуть его на измышленіе того, чего не было. Такимъ
побудительнымъ мотивомъ легче* всего и скорѣе всего могла
быть личная выгода, полученіе какого либо удовольствія. Охот-
никъ утаилъ часть своей добычи и вмѣсто того, чтобы раздѣлить
ее съ товарищами, воспользовался ею одинъ; -когда нашего от-
даленнаго прародителя спрашивали, не совершилъ ли онъ та-
кого то, не особенно достохвальнаго, дѣянія, онъ отрекался отъ
собственнаго дѣйствія и тѣмъ спасалъ себя отъ позора и нака-
занія. Такого рода незатѣйливыя выдумки были ощутительно по-
лезны и пріятны, онѣ открывали первобытному человѣку новый
обширный и своеобразный міръ—выдуманныхъ небывалыхъ проис-
шествій, но которыя очень близки къ дѣйствительности. Такимъ
образомъ можно сказать, что ложь была первымъ опытомъ чело-
вѣческаго творчества и первые лжецы—піонерами въ великомъ
процессѣ измышленія небывальщины. Припомнимъ, что одна изъ
самыхъ частыхъ и обыкновенныхъ причинъ дѣтской лжи есть
желаніе избѣжать наказанія и получить какое либо удовольствіе.
Практическая выгода лжи естественно повела къ широкому
развитію этого первоначальнаго вида творчества; а практика въ
измышленій, хотя бы направленномъ къ весьма ограниченной
цѣли, укрѣпляла творчество и пролагала путь къ выдумкамъ
теоретическаго характера, цѣль которыхъ была не обманъ другихъ
!) Miscliaut, De l'imagination. Paris, 1876, p. 74, 75.

и пріобрѣтеніе какой либо выгоды, а простое наслажденіе этими
выдуманными исторіями. Поверхъ дѣйствительности мало по малу
возникалъ новый идеальный міръ, который былъ похожъ на дѣй-
ствительный, отчасти перемѣшивался съ нимъ, но въ то же время
и отличался отъ дѣйствительнаго. Этотъ міръ все больше и больше
манилъ къ себѣ людей, доставляя имъ новыя и совершенно свое-
образныя наслажденія. Такое наслажденіе небылицами, выдумками
мы встрѣчаемъ у многихъ дикихъ племенъ и притомъ въ формѣ
простой до наивности, такъ что можемъ видѣть постепенное раз-
витіе вкуса къ измышленіямъ. Есть въ Африкѣ негритянское племя
гереро. Подобно другимъ негрскимъ племенамъ, гереро общи-
тельны и веселы, любятъ музыку, танцы, пѣніе, болтовню и раз-
сказы, причемъ послѣдніе сочиняются довольно свободно. Когда
приходитъ гость къ гереро, то онъ останавливается у засѣки,
окружающей каждую деревеньку, и здѣсь ждетъ. Начальникъ
деревеньки или, за его отсутствіемъ, одинъ изъ жителей выходитъ
къ гостю и между ними начинается слѣдующее собесѣдованіе:
„разсказывай", говоритъ начальникъ гостю. „Нѣтъ", отвѣчаетъ
гость и такъ повторяется три раза. „Разсказывай исторіи", говоритъ
снова начальникъ. „Я не знаю никакихъ исторій", отвѣчаетъ гость.
Если гость неумолимъ, то начальникъ говоритъ ему въ заключеніе:
„разсказывай ложь", т. е. выдумывай, передавай слухи, анекдоты
и т. п. Наконецъ, гость приступаетъ къ разсказамъ и сообщаетъ,
все, что случилось въ томъ мѣстѣ, откуда онъ пришелъ, или въ
другомъ какомъ-либо, все, что ему удалось узнать, и въ разсказѣ
не обращаетъ особеннаго вниманія на истинность передаваемая,
но свободно перемѣшиваетъ быль съ небылицею. По окончаніи
разсказовъ, гость и начальникъ мѣняются ролями и вышеопи-
санная процедура спрашиванія повторяется. За вечерними со-
браніями обычное времяпровожденіе у гереро—разсказы, которые
тутъ же и выдумываются. Ихъ особенность заключается въ нео-
бычайно длинныхъ вступленіяхъ и частыхъ отклоненіяхъ въ сто-
рону, такъ что разсказчикъ разсказываетъ какую-либо сказку или
басню часъ или два и, достигнувъ конца, нерѣдко забываетъ
первоначальную цѣль разсказа. Онъ разсказывалъ долго, а между
тѣмъ все, что онъ хотѣлъ сказать, заключается, можетъ быть, въ
объясненіи, почему шакалъ воетъ такъ, какъ онъ воетъ, и больше
ничего1).
Вообще первоначальныя выдуманныя исторіи дикарей неза-
мысловаты по своему содержанію и несложны по постройкѣ. Въ
J) Allgemeine Naturkunde. Völkerkunde von Retzel. 6 Lieferung, S. 344—346.

нихъ разсказываетъ о жизни звѣрей, ихъ хитростяхъ и силѣ,
коварныхъ, жестокихъ людяхъ, великанахъ, людоѣдахъ, о при-
ключеніяхъ какой либо невинно преслѣдуемой дѣвочки и т. п. 1).
Сколько нибудь запутанная и тонкая интрига отсутствуетъ въ
этихъ исторіяхъ, мотивы дѣйствій крайне грубы и первобытны,
стиль донельзя простой. Повторенія однихъ и тѣхъ же словъ,
фразъ и даже цѣлыхъ рядовъ предложеній встрѣчаются весьма
нерѣдко, періодическая рѣчь почти отсутствуетъ, соединительныхъ
частицъ, кромѣ союза и, мало. Особенной красотой, силой и
драматизмомъ эти выдуманныя исторіи дикихъ не блестятъ и, въ
виду крайней простоты строенія и реальной грубости мотивовъ,
вѣроятно на половину признавались истинными происшествіями.
Новый періодъ въ исторіи воображенія у отдѣльной личности
приходится на юность. Съ постепеннымъ развитіемъ ума и пріо-
брѣтеніемъ свѣдѣній о природѣ, вѣра въ дѣйствительность сказоч-
ныхъ событій становится невозможной; необычайные размѣры
явленій, такъ привлекавшіе прежде, теперь признаются прямо
противорѣчащими законамъ природы, нѣсколько отталкиваютъ
отъ себя, какъ явно невѣроятные; начинаютъ нравиться образы
другого склада, воображеніе измѣняетъ характеръ своихъ созданій.
Весьма значительное развитіе воображенія и характеръ его дѣя-
тельности въ юности опредѣляются слѣдующими причинами:
быстро увеличивающимися разнообразными теоретическими зна-
ніями, такъ какъ юность есть время серьезнаго систематическаго
ученья; критическимъ отношеніемъ къ дѣйствительности, возникаю-
щимъ вслѣдствіе пріобрѣтаемыхъ разнородныхъ знаній и пробу-
дившейся мыслительности; вѣрой въ свои силы; желаніемъ всѣмъ
всему міру, блага и счастья; недостаточно широкимъ жизненнымъ
опытомъ. Слѣдствіемъ всѣхъ этихъ причинъ является идеализмъ
юношества; юноша видитъ недостатки окружающаго и, неудовлетво-
ренный дѣйствительностію, создаетъ другой міръ поверхъ дѣй-
ствительнаго, міръ лучшій, болѣе свѣтлый и разумный, и горячо
стремится къ измѣненію дѣйствительности сообразно созданному
идеалу. Онъ отчетливо видитъ, что идеалъ не есть дѣйствитель-
ность, но, по его убѣжденію, при стараніяхъ и усиліяхъ, при дру-
жной работѣ, идеалъ можетъ сдѣлаться дѣйствительностію въ
болѣе или менѣе близкомъ будущемъ. Въ идеальныхъ построе-
ніяхъ юношества идеальные элементы обыкновенно преобладаютъ
*) См. Басни и сказки дикихъ народовъ. I. Животный эпосъ и легенды
готтентотовъ И. Дѣтскія сказки и преданія зулусовъ. Переводъ съ англійскаго
Спб., 1874 г.

надъ опытомъ жизни и научными данными, и юношество, увле-
каясь любовію къ общему благу и прекрасному, недостаточно
взвѣшиваетъ средства осуществленія идеала, препятствія, встрѣ-
чающіяся на пути къ достиженію цѣли. Вслѣдствіе этого идеаль-
ныя построенія юношества бываютъ грандіозны, радикальны, но
нерѣдко слишкомъ фантастичны и неисполнимы, отъ нихъ вѣетъ
мечтательностію, малымъ знаніемъ жизни, въ нихъ замѣчается
неуравновѣшенность между положительными данными науки и
жизни съ одной стороны и стремленіемъ къ широкой построи-
тельности и общечеловѣческому счастію съ другой. Юноша жи-
ветъ въ двухъ мірахъ, дѣйствительномъ и идеальномъ, и часто
гораздо больше принадлежитъ второму, чѣмъ первому. Онъ даже
нерѣдко боится подступить къ своимъ построеніямъ съ надлежа-
щими критикой и анализомъ, чувствуя въ глубинѣ души, что его
построенія не выдержатъ испытанія критики и рухнутъ.
Идеалистическія построенія совершаются довольно сложнымъ
путемъ: пріемъ увеличенія, свойственный сказкѣ, остается, но онъ
уже не имѣетъ господствующаго значенія, онъ умѣряется и допол-
няется новымъ сочетаніемъ свойствъ, ихъ перестановкой, мѣной
и своеобразнымъ освѣщеніемъ, согласно одной основной, руково-
дящей, идеѣ. Вслѣдствіе такого болѣе сложнаго и тонкаго пріема
размѣры идеала не поражаютъ своею необычайностію, но пред-
ставляемая картина тѣмъ не менѣе бываетъ много привлекатель-
нѣе и ярче дѣйствительности; свойства сочетаются опредѣленнымъ
образомъ и располагаются въ надлежащей перспективѣ; нужныя
выдвигаются на первый планъ и извѣстнымъ образомъ освѣщаются,
тогда какъ ненужныя отодвигаются на задній планъ, затушевы-
ваются; одно свойство увеличивается въ своей силѣ и яркости,
другое уменьшается и ослабляется, а то и совсѣмъ опускается.
Такимъ путемъ получаются новыя сложныя и стройныя картины,
стоящія выше дѣйствительности, но не противорѣчащія ей.
Преобладаніе идеализаціи можно отмѣтить какъ особый пе-
ріодъ въ развитіи воображенія и въ цѣломъ человѣчествѣ. Это
есть время наиболѣе широкаго расцвѣта миѳологій, установки и
выясненія миѳическихъ образовъ, приведенія ихъ въ законченную
систему. Миѳическіе образы, въ развитыхъ миѳологіяхъ, боговъ и
богинь, ихъ жизни и дѣятельности суть по преимуществу плоды
идеализаціи. Міръ греческихъ боговъ, напр, изображенный Гоме-
ромъ, блаженная жизнь боговъ на Олимпѣ есть не что иное, какъ
идеализація людей и людской жизни. Первоначальныя миѳическія
представленія были крайне грубы: они были простымъ олицетво-
реніемъ явленій природы безъ всякой дальнѣйшей обработки, такъ

что самый предметъ въ своей чувственной наглядности считался
живымъ существомъ. Небо—это богъ Уранъ, земля—богиня Гея,
дождь—актъ оплодотворенія Геи Ураномъ, всѣ земныя существа—
дѣти Урана и Геи. Однажды Кастренъ, гуляя съ самоѣдомъ-мо-
рякомъ по берегу Ледовитаго моря, спросилъ: кто таковъ Num
(т. е. Юмала, богъ)? Не колеблясь ни минуты, старый морякъ
указалъ на море, чернѣющееся вдали, и сказалъ: „вотъ онъ!".
На первыхъ порахъ природѣ приписывались главнымъ образомъ
тѣлесныя человѣческія свойства, нравственныя же отсутствовали,
потому что въ жизни самихъ людей эти послѣднія свойства имѣли
еще мало значенія. Поэтому древнѣйшія сказанія о богахъ про-
славляютъ только ихъ силу, могущество, что они свѣтятъ, побѣ-
ждаютъ, гремятъ, о нравственномъ же міроправленіи по нача-
ламъ справедливости и любви умалчивается. A такъ какъ есте-
ственныя явленія возникаютъ въ опредѣленное время и при опре-
дѣленныхъ условіяхъ, совершаются съ извѣстною правильностью,
то пониманіе и изображеніе такихъ явленій, хотя бы и въ чело-
вѣкообразной формѣ; будутъ простыми наблюденіями и воспро-
изведеніями, съ весьма малой дозой творчества.
Въ той мѣрѣ, какъ расширялись и становились болѣе точ-
ными наблюденія людей надъ явленіями природы, по мѣрѣ раз-
витія ихъ общественной жизни, проникновенія ея нравственными
началами, измѣнялись и ихъ миѳическія представленія. Наблюде-
нія надъ явленіями природы и вообще большее умственное раз-
витіе привели людей къ мысли, что матеріальные предметы въ
своей чувственной наглядности не суть живыя существа, что жи-
выя существа только управляютъ ими и обитаютъ въ нихъ; раз-
витіе нравственныхъ началъ въ общественной жизни побудило
приписать нравственныя воззрѣнія и міроправителямъ. Миѳиче-
скія существа были поняты, какъ люди, не только матеріально,
тѣлесно, но и душевно, сдѣлались людьми вполнѣ и слѣдова-
тельно доступными игрѣ человѣческихъ страстей, пристрастій,
преобладающихъ склонностей, разныхъ индивидуальныхъ особен-
ностей и способностей. А все это открывало широкую дверь твор-
честву, жизнь природы и людей представляла обширный разно-
образный и весьма богатый во всѣхъ отношеніяхъ матеріалъ для
миѳическихъ построеній. Къ обширному матеріалу присоедини-
лось, съ теченіемъ времени, какъ и у отдѣльнаго человѣка, кри-
тическое отношеніе къ дѣйствительности, потребность идеала, и
богатый матеріалъ былъ обработанъ новымъ пріемомъ, что и
дало въ результатѣ творческія произведенія значительной кра-
соты и силы.

Такимъ образомъ, развития миѳологіи заключаютъ весьма
сложные и разнообразные элементы: явленія внѣшней природы
въ основѣ, на заднемъ фонѣ,—впереди же игру чисто человѣче-
скихъ чувствъ и страстей и все это покрыто блескомъ идеала,
лучшими стремленіями и отдѣльныхъ людей и цѣлыхъ народно-
стей. Конечно, полное и гармоничное сліяніе указанныхъ элемен-
товъ въ миѳологическихъ разсказахъ совершалось медленно и
постепенно: во многихъ греческихъ миѳахъ съ трудомъ можно
узнать натуральный первоначальный смыслъ миѳа, такая видная
роль принадлежитъ въ нихъ нравственно - общественному эле-
менту — чувствованіямъ, страстямъ, разнообразнымъ столкнове-
ніямъ героевъ и героинь и такъ все это прекрасно слажено и
развито; но во многихъ миѳическихъ разсказахъ другихъ наро-
довъ сліяніе натуральнаго элемента съ психическимъ обществен-
нымъ еще слабо, идеализированіе также не далеко ушло, и мы
можемъ отчетливо различать оба эти элемента въ миѳѣ и ясно
видѣть, какъ, насколько искусно обработало ихъ творчество че-
ловѣка, гдѣ и въ чемъ примѣсь идеализаціи.
Съ этой точки зрѣнія представляетъ интересъ миѳъ маори-
совъ (въ Новой Зеландіи) о „дѣтяхъ неба и земли",
Отъ Ранги — неба и Папы — земли произошли всѣ люди и
вещи, но земля и небо прильнули другъ къ другу и тьма покры-
вала ихъ и порожденныя ими существа, пока наконецъ дѣти не
учинили совѣтъ: должны-ли они разъединить своихъ родителей
или убить ихъ. Рѣшено было пятью великими братьями, по пред-
ложенію ихъ могучаго шестого брата, Тане-Магута, разлучить ро-
дителей, чтобы небо стало высоко надъ ними, а „земля пусть
ляжетъ, говорилъ Тане, подъ нашими ногами. Пусть небо сдѣ-
лается намъ чуждымъ, а земля останется близкой намъ, какъ
наша мать и кормилица". Но долго тщетны были усилія дѣтей
разъединить родителей. Наконецъ, поднимается Тане-Магута, богъ
и отецъ лѣсовъ, и борется съ своими родителями, стараясь разъ-
единить ихъ своими руками. „Вотъ онъ пріостановился; его го-
лова теперь крѣпко уперлась въ его матерь—землю, свои ноги
онъ поднялъ вверхъ и упираетъ въ отца—небо и напрягаетъ онъ
свою спину и члены въ могучемъ усиліи. Теперь разорваны
Ранги и Папа и съ плачемъ и съ проклятіями они громко засто-
нали... Но Тане-Магута не останавливается: далеко, далеко подъ
себя вдавливаетъ онъ землю, далеко, далеко надъ собою отбра-
сываетъ онъ небо". Но Таугири-Ма-Теа, отецъ вѣтровъ и бурь,
не соглашался никогда на то, чтобы мать его оторвали отъ ея
господина, и въ груди его возникло лютое желаніе напасть на

своихъ братьевъ. Онъ поднялся за своимъ отцомъ въ поднебе-
сную область и оттуда выпустилъ на братьевъ своихъ дѣтей—
могучіе вѣтры и буйные шквалы, темныя, дико мчавшіяся, тучи,
посреди которыхъ ринулся и его отецъ—небо. Прежде всего, они
напали на отца лѣсовъ и бѣшенымъ ураганомъ поломали деревья,
вырвали и растерзали стволы и сучья; затѣмъ, спустились внизъ
и начали бичевать воды, въ ужасѣ гоняя бога океана и отца
всего живущаго въ немъ по его морямъ. Дѣти его—отецъ рыбъ
и отецъ пресмыкающихся—бросились искать себѣ безопаснаго
мѣста и съ этого времени раздѣлились: рыбы ушли въ море, а
пресмыкающіяся искали спасенія въ лѣсахъ. Морской богъ же-
стоко разгнѣвался на своего брата Тане, что тотъ скрылъ его дѣ-
тей въ своихъ лѣсахъ. Тане, съ своей стороны, отплачиваетъ ему
тѣмъ же, позволяя дѣтямъ брата своего — отца свирѣпыхъ лю-
дей—посредствомъ лодокъ, копій и удочекъ, сдѣланныхъ изъ его
деревъ, и сѣтей, сплетенныхъ изъ его волокнистыхъ растеній,
уничтожать всю рыбу, дѣтей бога морей; a богъ морей въ гнѣвѣ
набрасывается на бога лѣсовъ, заливаетъ его лодки волнами моря,
сноситъ наводненіями его деревья и дома въ безпредѣльный
океанъ. Затѣмъ, богъ бури напалъ на братьевъ своихъ, отцовъ и
родителей воздѣланной и дикой пищи, но земля спрятала ихъ въ
безопасномъ мѣстѣ. Тогда богъ бури напалъ на послѣдняго изъ
братьевъ, отца свирѣпыхъ людей, но не могъ даже и пошатнуть
его, хотя и напрягалъ всю свою мощь. Человѣкъ стоялъ непоко-
лебимо на груди своей матери земли, пока сердца неба и бури
не смягчились и ихъ вражда не утихла. Но тогда отецъ свирѣ-
пыхъ людей сталъ думать, какъ бы ему отмстить своимъ бра-
тьямъ за то, что они оставили его безъ помощи во время борьбы
съ богомъ бурь. Вотъ онъ свилъ силки изъ листьевъ дерева ва-
наки и предъ нимъ пали птицы и звѣри—дѣти бога лѣсовъ; онъ
сплелъ сѣти изъ растенія льна и ловилъ рыбъ—дѣтей бога мо-
рей; онъ отыскалъ подземное убѣжище боговъ пищи, выкопалъ
ихъ оттуда и заставилъ увядать на солнцѣ. Но бога бури онъ
побѣдить не могъ, тотъ и доселѣ старается сгубить его, какъ на
морѣ, такъ и на сушѣ. Между тѣмъ безпредѣльное небо и до
настоящаго времени въ разлукѣ съ своею супругою- землею. Но
обоюдная любовь ихъ, впрочемъ, не прекращается: теплые мягкіе
вздохи любящаго сердца земли и понынѣ возносятся къ небу,
поднимаются отъ лѣсистыхъ горъ и долинъ, и люди называютъ
ихъ туманами; a безпредѣльное небо, тоскуя въ долгія ночи въ
разлукѣ съ своею возлюбленною, часто проливаетъ слезы на ея
грудь, и люди, видя ихъ, называютъ ихъ каплями росы (Тэйлоръ,
Первобытная культура, 1, 296—299).

Для изслѣдователя творческихъ процессовъ въ миѳологіяхъ
приведенное сказаніе маорисовъ имѣетъ большой интересъ. На-
туральный смыслъ этого миѳа совершенно ясенъ и понятенъ, въ
немъ опредѣляются соотношеніе и связь главнѣйшихъ круговъ
явленій природы и верховенство человѣка; соотношеніе физиче-
скихъ силъ представлено въ видѣ борьбы личностей — боговъ,
при чемъ личностямъ приписаны соотвѣтствующія ихъ положенію
чувствованія и страсти. Но психическо-общественный элементъ,
перенесенный съ людского общества на природу, не заслоняетъ
эту послѣднюю, не дѣлаетъ ее неузнаваемой въ миѳѣ, ея значеніе
очевидно. Впрочемъ, творчество въ сліяніи упомянутыхъ двухъ
различныхъ элементовъ въ одно цѣлое во всякомъ случаѣ ока-
зывается довольно значительнымъ: картина набросана широкая,
захватывающая громадные круги явленій, между разнородными
явленіями создана связь и все представлено живо, построено до-
статочно хорошо. Первобытные миѳы характеризуются преобла-
даніемъ натуральнаго содержанія, слабостію нравственнаго и об-
щественнаго элементовъ и недостатками самаго построенія—раз-
витія миѳическаго представленія и дѣйствія; высоко развитые
миѳы отличаются, напротивъ, преобладаніемъ чертъ нравствен-
ныхъ и общественныхъ, прекрасной обработкой содержанія, при
чемъ идеализація занимаетъ первенствующее мѣсто, и почти пол-
ною скрытостію натуральныхъ элементовъ. Приведенный миѳъ
маорисовъ занимаетъ среднее мѣсто.
Идеализація составляетъ существенный пріемъ не только въ
миѳологіяхъ, но занимала видное мѣсто и въ художественномъ
творчествѣ вообще. Когда такіе поэты, какъ Дантъ и Мильтонъ,
пытаются изобразить намъ небо и адъ, борьбу небожителей, сло-
вомъ міръ сверхъ-человѣческій и сверхъ-земной, то сколько они
ни напрягаютъ свою фантазію, какъ ни усиливаются создать по-
разительно новыя картины, мы повсюду, сплошь, встрѣчаемъ въ
нихъ земныя и человѣческія черты, людскія горе и радость,
страсти, мученія и наслажденія. Только эти земныя свойства и
человѣческія черты значительно увеличены и идеализированы.
Вообще долгое время персонажи поэтовъ являются немножко ти-
таническими, простой заурядный человѣкъ не могъ быть героемъ
художественнаго произведенія, онъ считался недостойнымъ этого;
только люди необычайныхъ свойствъ, геніи, таланты, высоко-
добродѣтельные, неизмѣнно преданные и любящіе до гроба, не-
поддающіеся никакимъ искушеніямъ и соблазнамъ или же, напро-
тивъ, отъявленные, закоренѣлые злодѣи, въ которыхъ не осталось
почти ни одной истинно человѣческой черты, измѣнники, преступ-

ники составляли идеальный міръ художника. Художественное твор-
чество долгое время носило печать романтизма, т. е. нѣкоторой
оторванности отъ земли, ея обыкновенныхъ обывателей и ихъ про-
стыхъ, ежедневныхъ интересовъ, герои обыкновенно были недо-
вольны окружающей дѣйствительностью, стояли выше ея, по-
стоянно стремились въ какой то особенный міръ, куда то вверхъ,
прочь отъ земли, dahin...
VII.
Художественное творчество.
Миѳологическое творчество, будучи по существу образнымъ
мышленіемъ, нерѣдко принимаетъ вполнѣ художественный видъ,
потому что оно, все представляя въ лицахъ и дѣйствіяхъ, по при-
родѣ своей поэтично. Художественное творчество есть продолже-
ніе миѳологическаго, не только потому, что оно вобрало въ себя
много миѳическаго матеріала, но и потому, что его природа та-
кая же—все изображать въ лицахъ и дѣйствіяхъ. Какъ миѳологія
нѣкогда была и религіей и наукой и ученіемъ о нравственности
и исторіей міра и человѣка и поэзіей, такъ и позднѣйшее худо-
жественное творчество заключаетъ весь міръ, въ художественныхъ
произведеніяхъ мы встрѣчаемся съ вопросами психологическими,
философскими, религіозными, политическими, экономическими, бы-
товыми, историческими. Нѣтъ той области, которой не касалось бы
поэтическое творчество. Художественная дѣятельность точно также
имѣетъ своей задачей понять и осмыслить весь окружающій міръ
и особенно всю человѣческую жизнь и всѣ ея проявленія, какъ и
миѳологическое міровоззрѣніе. Если нѣкогда было миѳологическое
мышленіе, то нынѣ есть художественное. А то и другое—образное.
Миѳологическое міропониманіе, не стремясь къ красотѣ, тѣмъ не
менѣе было поэтично, красиво, художественное міропониманіе на-
мѣренно, сознательно стремится къ красотѣ.
Что художественное творчество есть именно художественное
міропониманіе, есть своеобразное осмысливаніе міровыхъ явленій
и особенно человѣческой жизни, это ясно открывается изъ внесе-
нія въ художественныхъ произведеніяхъ идеальной стороны въ
изображеніе дѣйствительности.
Нерѣдки такія художественныя произведенія, которыя основ-
ной своей задачей ставятъ, по возможности, безпристрастное и
объективное изображеніе дѣйствительности; но есть много и та-
кихъ художественныхъ произведеній, которыя въ изящной, эстети-
ческой формѣ даютъ критическій анализъ дѣйствитель-

ности, изображаютъ ея недостатки, мрачныя стороны и рисуютъ
желательныя, болѣе свѣтлыя, картины. Внесеніе же въ произве-
деніе идеальнаго элемента, изображеніе желаемаго, возможнаго, но
тѣмъ не менѣе недѣйствительнаго, очевидно, представляетъ новый
взглядъ на дѣйствительность, освѣщаетъ человѣческую жизнь съ
новой точки зрѣнія, и слѣдовательно даетъ новое міропониманіе.
Но и та категорія художественныхъ произведеній, которая
стремится въ эстетической формѣ отобразить объективную правду
безъ всякой субъективной окраски и оцѣнки, также есть новое
осмысленіе дѣйствительности. Дѣйствительность подлежитъ раз-
судочному анализу, научному мышленію, въ формулахъ и зако-
нахъ науки эта дѣйствительность находитъ свое объясненіе. За-
чѣмъ же иное изображеніе дѣйствительности, кромѣ научнаго?
Если бы научный анализъ дѣйствительности представлялъ всѣ
возможныя удобства для всѣхъ, тогда художественное изображеніе
дѣйствительности существовать бы не могло, въ немъ никто не
имѣлъ бы никакой нужды. Фактомъ своего существованія худо-
жественное изображеніе дѣйствительности свидѣтельствуетъ о при-
сутствіи пробѣловъ и неудобствъ въ научномъ изображеніи жизни
и необходимости ея иного пониманія.
Наука изображаетъ намъ факты дѣйствительности въ фор-
мулахъ и законахъ. Но такое схематическое изображеніе жизни
весьма односторонне. Жизнь не есть рядъ общихъ схемъ, а есть
рядъ разнообразныхъ конкретныхъ явленій. Зная схему явленія,
мы вслѣдствіе этого еще не знаемъ явленіе вполнѣ, цѣликомъ,
для этого намъ надобно посмотрѣть, какъ общая схема осуще-
ствляется въ отдѣльномъ явленіи, намъ надо посмотрѣть на явле-
ніе живьемъ, въ его конкретности и случайности. Конечно, можно
удовлетворить этой потребности путемъ чисто опытнымъ—дѣлая
разнообразныя и многочисленныя наблюденія и слѣдя въ нихъ
осуществленіе и выраженіе извѣстнаго начала Но личный опытъ
обыкновенно бываетъ очень скуденъ и одностороненъ, многія
стороны жизни остаются совсѣмъ неизвѣстными, лежащими внѣ
сферы дѣятельности извѣстнаго лица; а если подходящіе факты и
встрѣчаются, то часто не осмысливаются. Потребности нагляднаго
осмысленнаго знакомства съ отдѣльными явленіями и стремится
удовлетворить художественное творчество, давая намъ не фор-
мулы явленій, а описывая самыя явленія, изображая опредѣленныя
личности, опредѣленныя мѣста, опредѣленныя событія. Составивъ
себѣ понятіе о чемъ либо, мы желаемъ представить это нѣчто,
видѣть его умственно живьемъ, а не въ формѣ схемы. Составивъ
себѣ понятіе о формѣ земли, расположеніи океановъ и матери-

ковъ, мы создаемъ глобусъ, чтобы посмотрѣть землю въ цѣломъ,
т. е. переводимъ понятіе въ представленіе; составивъ себѣ понятіе
о животномъ, узнавъ, къ какому классу оно принадлежитъ, какіе
имѣетъ отличительные видовые признаки, мы стараемся вообразить
фигуру этого животнаго. И до тѣхъ поръ, пока мы не переве-
демъ понятіе въ представленіе, отвлеченное въ конкректное, дѣло
остается для насъ не совсѣмъ яснымъ.
Требуя отъ художественныхъ произведеній, чтобы они зна-
комили насъ съ отдѣльными явленіями во всей ихъ жизненной
свѣжести и подробности, мы, конечно, очень хорошо сознаемъ, что
всѣхъ явленій жизни изобразить нельзя, такъ какъ ихъ суще-
ствуетъ безчисленное множество. Поэтому мы отъ художника
требуемъ типичности изображеній. Мы мало цѣнимъ такія худо-
жественныя произведенія, въ которыхъ, можетъ быть, съ боль-
шимъ талантомъ, изображены исключительныя явленія, встрѣчаю-
щіяся очень рѣдко, слишкомъ своеобразныя; мы желаемъ, чтобы
описанное лицо или событіе было образцомъ, типомъ, представи-
телемъ многихъ подобныхъ лицъ и событій, чтобы оно, будучи
индивидуальнымъ, въ то же самое время было и общимъ. Въ
одномъ охарактеризовать многое—вотъ задача художественнаго
творчества. При отсутствіи типичности въ художественныхъ про-
изведеніяхъ, послѣднія не могутъ много помогать намъ въ осмы-
сливаніи окружающихъ явленій; отдѣльныхъ явленій существуетъ
безчисленное множество, всѣхъ ихъ не узнать. Поэтому типичность
есть существенное свойство художественныхъ изображеній.
Присутствіе этого осмысливающаго характера въ художествен-
номъ творчествѣ объясняетъ намъ большую разницу между та-
кими произведеніями, которыя по своимъ художественнымъ каче-
ствамъ, можетъ быть, и равны, но очень различны по значитель-
ности содержанія. Художникъ можетъ типично изображать намъ
такіе конкретные факты, которые могутъ встрѣчаться вездѣ и во
всѣ времена, притомъ факты важные, характерные; или такіе, ко-
торые встрѣчаются только у извѣстнаго народа, въ извѣстное
время; или такіе, которые встрѣчаются только въ какомъ либо
кружкѣ, въ данный моментъ времени, и, наконецъ, факты, свой-
ственные только извѣстному индивидууму. Сообразно съ такимъ
измѣненіемъ въ широтѣ и содержательности содержанія, измѣняется
и значеніе художественнаго произведенія: произведенія съ обще-
человѣческимъ и притомъ характернымъ, значительнымъ содер-
жаніемъ, конечно, въ случаѣ ихъ талантливости, интересны и важны,
потому что даютъ картину, имѣющую цѣнность для каждаго; про-
изведенія на кружковые мотивы, a тѣмъ болѣе на индивидуаль-

ные, если въ послѣднихъ нѣтъ элементовъ типичности, обществен-
ности, мало интересуютъ, несмотря на талантливость, потому что
кому какое дѣло до подобныхъ рѣдкостей? Имъ мѣсто въ кунст-
камерѣ, а не въ искусствѣ.
Но иногда сюжеты, повидимому, самые мелкіе и ничтожные,
въ художественныхъ произведеніяхъ получаютъ большое значеніе
и возбуждаютъ значительный интересъ. Что можетъ быть ничтож-
нѣе такого мотива: мелкій чиновникъ, представляется большому
начальству. Съ одной стороны, отъ страха и трепета предъ началь-
ствомъ, a съ другой—отъ ветхости вицмундира, во время пред-
ставленія одна пуговица отрывается отъ вицмундира чиновника
и катится по полу. А, между тѣмъ, какую прекрасную, сильную
картину создалъ изъ этой ничтожной исторіи художникъ (Достоев-
скій), картину, хватающую за сердце каждаго! Дѣло объясняется
другимъ элементомъ художественныхъ произведеній — чувствова-
ніями.
Въ научномъ пониманіи и изображеніи міра чувствованія
остаются совершенно безъ вниманія, какъ будто бы ихъ и нѣтъ.
Но на самомъ дѣлѣ они постоянно присутствуютъ: каждый фактъ
дѣйствительности вызываетъ въ насъ разнообразныя волненія, онъ
обусловливаетъ возникновеніе не только другихъ объективныхъ
фактовъ, но и субъективныхъ—чувствованій. Полное изображеніе
фактовъ непремѣнно включаетъ такимъ образомъ двѣ стороны:
объективную—собственно фактъ, и субъективную —чувствованія.
Изображеніемъ чувствованій, соединенныхъ съ различными фак-
тами, художественное творчество существенно и дополняетъ ре-
альное міровоззрѣніе. Въ этомъ отношеніи художественное міросо-
зерцаніе должно быть названо болѣе реальнымъ, чѣмъ самое наи-
реальнѣйшее научное, потому что оно полнѣе, обращаетъ внима-
ніе на пропущенный, весьма важный, элементъ жизни.
При изображеніи чувствованій, соединенныхъ съ различными
фактами, художникъ встрѣчается съ тою же самою задачею, какъ
и при изображеніи самыхъ фактовъ, т. е. съ требованіемъ типич-
ности. Изображаемое чувство должно быть болѣе или менѣе об-
щечеловѣческимъ, а не какимъ-либо одностороннимъ или болѣз-
неннымъ выраженіемъ индивидуальной чувствительности. Послѣд-
нее есть предметъ патологіи, а не искусства. Всякая спеціализація
и односторонность въ изображеніи чувства вредитъ художествен-
ному произведенію, нанося ущербъ типичности его образовъ.
Этимъ требованіемъ общечеловѣчности въ изображеніи чувство-
ваній можно объяснить, почему художественныя произведенія такъ
часто и много говорятъ о любви, о гнѣвѣ, о мести, о страстяхъ.

Всѣ эти волненія постоянно всѣми переживаются, они такъ тѣсно
соединены со многими и разнообразными фактами, что невозможно
не касаться этихъ волненій при изображеніи фактовъ. На тему о
любви написано безчисленное количество произведеній, и они чи-
таются и будутъ читаться, потому что каждый читатель найдетъ
въ такихъ произведеніяхъ отзвукъ, художественное выраженіе
своихъ собственныхъ волненій. Какъ же скоро чувство изобра-
жается въ какомъ-либо одностороннемъ/ спеціальномъ и, тѣмъ
болѣе, патологическомъ обнаруженіи, оно становится мало понят-
нымъ читателю, неизвѣстно ему, не пережито имъ, не типично, а
вслѣдствіе этого и не производитъ впечатлѣнія. Именно отъ ука-
заннаго свойства очень много теряютъ, не говоря о недостаткахъ
формы, произведенія Достоевскаго, хотя они тѣмъ цѣннѣе дѣ-
лаются для психолога и патолога, раскрывая имъ сравнительно
рѣдкія, затаенныя и оригинальныя движенія души человѣческой.
Какъ скоро волненія изображены въ художественномъ про-
изведеніи правдиво, типично, общечеловѣчно и притомъ доста-
точно выпукло, то они своею тяжестью, своимъ интересомъ при-
даютъ интересъ и значеніе объективнымъ фактамъ, повидимому
самымъ ничтожнымъ, въ родѣ пуговицы, оторвавшейся отъ виц-
мундира чиновника. Нужно помнить, что психологически эти два
элемента художественныхъ произведеній: объективный или теоре-
тическій и субъективный или чувствованія равно факты и, какъ
таковые, имѣютъ равное значеніе, могутъ, своей собственной си-
лой и тяжестью, придавать интересъ и значеніе произведенію. Но
художественное произведеніе достигаетъ наибольшей высоты тогда,
когда оно типично и выпукло изображаетъ общечеловѣческіе, ха-
рактерные, болѣе или менѣе значительные факты, и объективные
и субъективные, когда въ немъ замѣчается полная гармонія между
теоретическимъ элементомъ и чувствованіями.
Изложенный взглядъ на художественное творчество вполнѣ
исключаетъ, такъ называемое, „фотографированье" и „протоко-
лизмъ" при художественномъ творчествѣ. Фотографировать дѣй-
ствительность, т. е. изображать ее со всѣми мелочами, подроб-
ностями и повтореніями, и безполезно, да и невозможно. И менѣе
всего подобная задача можетъ быть задачей художественной дѣя-
тельности, имѣющей дѣло по самой своей сущности съ типичнымъ,
съ характернымъ, съ осмысливаніемъ жизни, а не съ тѣмъ, что
первое попалось подъ протоколъ, съ ежедневною будничною ме-
лочью и обыденностью. Художникъ долженъ не машинообразно
фотографировать, но выбирать, взвѣшивать, что годится и что

не годится для его произведенія, долженъ умѣть изображать
факты.
Пріемы, которыми пользуется художникъ при созданіи сво-
ихъ произведеній, можно свести къ слѣдующимъ тремъ: a) соче-
таніе представленій, взятыхъ въ цѣломъ или по частямъ;
б) сочетаніе признаковъ представленій; в) соединеніе пер-
выхъ двухъ пріемовъ, дающее спеціальный пріемъ—увеличеніе
или уменьшеніе свойствъ какого-либо представленія.
Сочетаніе представленій цѣликомъ или по частямъ наиболѣе
простой пріемъ художественнаго творчества. Нужно описать ху-
дожнику мѣсто дѣйствія, обстановку и самихъ дѣйствующихъ
лицъ, и вотъ художникъ пользуется запасомъ представленій, со-
храняемыхъ памятью, и черпаетъ оттуда, не подвергая матеріалъ
значительной переработкѣ. Не только части представленій или
отдѣльныя представленія, цѣлыя вереницы и сочетанія ихъ—
лица, костюмы, дѣйствія, мѣстности, условія жизни,— изъ памяти
непосредственно переходятъ въ художественное произведеніе. Осо-
бенно натуралистическая школа романистовъ, преслѣдующая „фо-
тографированье" въ искусствѣ, широко пользуется указываемымъ
пріемомъ: послѣдователи этой школы тщательно изучаютъ рынки,
магазины, продажныхъ женщинъ, людей всѣхъ классовъ обще-
ства, предпринимаютъ путешествія для ознакомленія съ мѣстно-
стями, посѣщаютъ архивы, читаютъ по извѣстному вопросу уче-
ныя сочиненія, словомъ серьезно подготовляются къ созданію ху-
дожественнаго творенія, заботливо собираютъ „человѣческіе до-
кументы"; изъ своей записной книжки они многое прямо и не-
посредственно переносятъ въ свои романы. Конечно, этотъ пріемъ
всегда практиковался, онъ часто употребляется и въ будничной
жизни для различныхъ построеній: ощущенія одного органа мы
сочетаемъ съ ощущеніями другаго, одно чувство съ другимъ чув-
ствомъ, беремъ часть одного ландшафта и сочетаемъ съ частью
другого, вслѣдствіе чего и получаемъ какой-либо новый видъ.
Беремъ, напримѣръ, часть организма человѣка и часть организма
лошади и создаемъ фантастическое существо—центавра; беремъ
часть организма женщины и часть организма рыбы, сочетаемъ
ихъ и получаемъ представленія о сиренѣ, никсѣ, морянѣ, которыя
до пояса юныя дѣвы чудной красоты, а ниже пояса имѣютъ ры-
бій хвостъ. Въ сновидѣніяхъ, въ мечтахъ, въ импровизаціяхъ раз-
сматриваемый пріемъ творчества является преобладающимъ. Въ ука-
занныхъ частныхъ формахъ творчества мы не имѣемъ возможности
пересматривать отдѣльныя представленія, перемѣнять въ нихъ
признаки и вообще производить подробную работу; мы быстро

сцѣпляемъ цѣлыя представленія или ихъ части и такимъ обра-
зомъ создаемъ новые сложные образы.
Второй пріемъ работы при художественномъ творчествѣ го-
раздо труднѣе перваго. Онъ заключается въ сочетаніи признаковъ
представленій для образованія новыхъ построеній. Такъ какъ
наши представленія предметовъ имѣютъ обыкновенно нѣсколько
признаковъ въ своемъ содержаніи, то сочетаніе признаковъ мо-
жетъ быть очень разнообразнымъ. Частныхъ пріемовъ можно ука-
зать четыре: 1) пріемъ сокращенія представленія—нѣсколько при-
знаковъ изъ содержанія представленія опускается, представленіе
сжимается и получаетъ новый видъ; 2) пріемъ расширенія пред-
ставленія—къ признакамъ даннаго представленія мы прибавляемъ
признаки другого представленія и такимъ образомъ первое пред-
ставленіе расширяемъ, пополняемъ; 3) пріемъ отвлеченія и соче-
танія отдѣльныхъ признаковъ многихъ представленій для выстро-
иванья изъ нихъ новаго конкретнаго цѣлаго; 4) пріемъ мѣны—два
или нѣсколько представленій обмѣниваются признаками, или ча-
стью или всѣми.
• Пріемъ сокращенія употребляется очень часто. Между
наблюденіями и представленіями памяти мы встрѣчаемъ нерѣдко
такія, которыя вполнѣ подходили бы для выраженія занимающей
насъ идеи, если бы исключить изъ нихъ нѣкоторые признаки.
Живая личность, которую встрѣчаетъ художникъ, иногда цѣли-
комъ могла бы быть перенесена на страницы романа или на по-
лотно, если бы въ ней отсутствовали вотъ такіе-то и такіе-то
признаки, въ данномъ случаѣ не нужные. И художникъ обыкно-
венно пользуется встрѣтившеюся счастливою личностью, опуская
въ своемъ изображеніи ея все то, что ему не нужно, и такимъ
образомъ сокращая дѣйствительное представленіе о личности (Ба-
заровъ Тургенева).
Но такъ бываетъ сравнительно рѣдко, чтобы одна личность
типически выражала свойства цѣлаго класса. Чаще приходится
дополнять свойства одной личности свойствами другой или дру-
гихъ. Если данная личность владѣетъ многими чертами, нужными
художнику для созданія образа, такъ что остается дополнить ее
только нѣсколькими свойствами, которыя нужно позаимствовать
изъ представленія о другой личности, то работа приметъ форму
второго изъ указанныхъ нами пріемовъ—дополненія. Если же, для
созданія образа, приходится собирать разсѣянныя черты со мно-
гихъ представленій, отвлекать ихъ и, затѣмъ, отвлеченныя снова
сочетать въ одно цѣлое, то получится третій, указанный нами,
пріемъ. Простѣйшій видъ этого пріема творчества встрѣчается

тогда, когда признаки уже отвлечены и намъ остается только
построить изъ нихъ образъ.
Такой видъ творчества часто встрѣчается при изученіи мине-
ралогія ботаники, зоологіи, исторіи, географіи. Когда намъ гово-
рятъ, или мы читаемъ въ книгѣ, что такой-то минералъ или ра-
стеніе имѣетъ такую-то форму, цвѣтъ, строеніе, величину и пр.,
то всѣ перечисляемыя черты суть черты отвлеченныя. Наша же
задача будетъ состоять въ томъ, чтобы изъ этихъ отвлеченныхъ
чертъ составить себѣ живой образъ растенія, минерала или жи-
вотнаго, превратить отвлеченное въ конкретное. Тотъ же про-
цессъ совершается и при изученіи исторіи и географіи. Намъ
описываютъ человѣка, описываютъ страну, но какъ бы описаніе
ни было живо и картинно, оно все же не можетъ намъ показать
живого человѣка, или дѣйствительную страну; оно можетъ только,
и то въ постепенномъ порядкѣ, другъ за другомъ, по возможно-
сти ясно и раздѣльно, перечислить характерныя, отличительныя
черты человѣка и страны, предоставляя творческой дѣятельности
слушателя или читателя собрать эти, послѣдовательныя и разроз-
ненныя, черты въ одно цѣлое, сочетать ихъ и такимъ образомъ
создать живой образъ историческаго дѣятеля или страны, въ кото-
рой жилъ этотъ дѣятель. Въ болѣе сложномъ видѣ этотъ же пріемъ
предстаетъ передъ нами, когда процессъ отвлеченія еще не вы-
полненъ и его нужно совершить, a потомъ уже отвлеченное сочетать.
Пріемъ мѣны признаковъ двухъ или нѣсколькихъ представле-
ній встрѣчается гораздо рѣже и имѣетъ значеніе меньшее, чѣмъ
указанные первые три пріема. Помощью этого пріема мы создаемъ
представленія о самыхъ фантастическихъ и противорѣчивыхъ суще-
ствахъ, каковы оборотни, боги, превратившіеся въ людей, люди,
превратившіеся въ животныхъ и т. п. Пріемъ мѣны есть господ-
ствующій пріемъ сказокъ, миѳовъ и басенъ. Въ сновидѣніяхъ и
мечтахъ онъ также занимаетъ видное мѣсто. Въ сновидѣніяхъ одно _
представленіе безъ особеннаго труда превращается въ другое; въ
мечтахъ мы также любимъ представлять самихъ себя въ другихъ
образахъ и видахъ, чѣмъ въ какихъ существуемъ на самомъ дѣлѣ,
и любуемся своими собственными превращеніями на манеръ гого-
левскаго титулярнаго совѣтника Поприщина: „вдругъ, напримѣръ,
я вхожу въ генеральскомъ мундирѣ: у меня и на правомъ плечѣ
эполета, и на лѣвомъ плечѣ эполета, черезъ плечо голубая лента14...
Увеличеніе или уменьшеніе свойствъ одного представленія пред-
полагаетъ не одно, a нѣсколько представленій. Я только тогда могу
увеличить размѣры, напр. обыкновеннаго человѣческаго роста, сдѣ-
лать изъ простаго смертнаго гиганта, великана, когда я видѣлъ или

очень большихъ людей или вообще что либо значительно большее
человѣка, напр. гору. Тогда признакъ величины я возьму съ дру-
гого представленія и перенесу на данное. Точно то же нужно ска-
зать относительно уменьшенія представленія: мы никогда не со-
здали бы представленія о пигмеяхъ и лиллипутахъ, если бы не
знали маленькихъ людей или вещей гораздо меньшихъ человѣка.
Вообще только опытъ служитъ основой нашей дѣятельности при
той творческой формѣ, которую мы разсматриваемъ. Наблюдая
дѣтей, мы легко замѣтимъ, что они, увеличивая или уменьшая
какой либо предметъ, сейчасъ же сопоставляютъ его съ другимъ,
имъ извѣстнымъ, большимъ или меньшимъ. Если же при увели-
ченіи или уменьшеніи свойствъ какого либо представленія въ на-
шемъ сознаніи не присутствуютъ ясно и отчетливо тѣ другія пред-
ставленія, съ которыхъ берутся нужныя свойства, то это потому,
что они сдѣлались слишкомъ обычными намъ, подразумѣваются
нами не ясно, не сознательно. Мы легко, напр., можемъ увеличить
представленія о промежуткѣ времени въ одинъ годъ и изъ одного
года сдѣлать сотню лѣтъ или уменьшить годъ до одной минуты,
и въ этомъ случаѣ у насъ повидимому никакихъ другихъ опре-
дѣленныхъ представленій въ сознаніи нѣтъ. Но на самомъ дѣлѣ
они, несомнѣнно, есть, именно представленія о весьма большихъ
количествахъ времени и о весьма малыхъ; представленія о сотнѣ
лѣтъ и объ одной минутѣ мы создаемъ не сейчасъ, они были у
насъ раньше, мы пользуемся ими готовыми. Слѣдовательно, при
увеличеніи или уменьшеніи свойствъ одного представленія въ на-
шемъ умственномъ процессѣ участвуетъ не одно представленіе,
a нѣсколько.
Эта форма творчества—увеличеніе, уменьшеніе и вообще
измѣненіе свойствъ одного даннаго представленія—употребляется
нами во многихъ случаяхъ. Имѣя ясное представленіе о томъ или
другомъ цвѣтѣ, мы можемъ мысленно или увеличивать или
уменьшать степень его яркости, сообразно съ своими цѣлями;
имѣя раздѣльное впечатлѣніе тяжести въ одинъ фунтъ вѣсомъ,
мы можемъ создать представленіе о тяжести втрое большей,
утрояя умственно извѣстное намъ впечатлѣніе; глядя на отдален-
ныя вершины горъ, на луну, на звѣзды, мы оцѣниваемъ ихъ
разстояніе отъ насъ, прибѣгая къ творчеству въ сферѣ мускуль-
наго чувства, увеличивая во много разъ пройденныя нами раз-
стоянія и получая такимъ образомъ, безъ сомнѣнія слабое и не
вполнѣ соотвѣтственное, представленіе объ этихъ громадныхъ
разстояніяхъ; при чувствѣ симпатіи намъ часто приходится поль-
зоваться этой формой творчества, чтобы понять состояніе дру-

гого. Мы нерѣдко бываемъ вынуждены въ подобныхъ обстоятель-
ствахъ увеличивать во много разъ какое либо пережитое нами
чувство или ощущеніе, чтобы войти въ положеніе другого, хотя
приблизительно чувствовать то, что чувствуетъ эта личность;
подъ вліяніемъ чувствъ гнѣва, любви, самолюбія мы также уве-
личиваемъ и уменьшаемъ признаки предметовъ. Любимую особу
и себя самихъ мы представляемъ нерѣдко съ увеличенными хо-
рошими качествами и уменьшенными дурными, врага же, наобо-
ротъ, представляемъ съ увеличенными дурными качествами и
уменьшенными хорошими. Въ художественныхъ произведеніяхъ,,
въ сатирахъ, въ драмахъ, комедіяхъ мы часто встрѣчаемъ также
преувеличенія свойствъ дѣйствительныхъ личностей, для боль-
шаго эффекта и назидательности, встрѣчаемъ изображенія и фи-
зическихъ и духовныхъ, т. е. умственныхъ и нравственныхъ, пиг-
меевъ и великановъ.
Особенно легко доступны увеличенію и уменьшенію про-
странственныя и временныя представленія, такъ какъ величина
есть одно изъ самыхъ обычныхъ и постоянно присущихъ намъ
представленій. Увеличить или уменьшить объемъ предмета въ
20 разъ противъ его дѣйствительныхъ размѣровъ, превратить
годъ въ 1000 лѣтъ,—для этого не требуется какихъ либо осо-
бенныхъ знаній и особыхъ напряженій со стороны человѣка,,
даже самаго посредственнаго, одареннаго психически наиболѣе
скудно. Поэтому народы на первыхъ ступеняхъ своего развитія,
дѣти, даже психически больные обнаруживаютъ эту форму твор-
чества. По мнѣнію индусовъ, въ древнія времена средняя про-
должительность жизни людей была 80,000 лѣтъ, святые же жили
болѣе 100,000 лѣтъ.. Одинъ святой мужъ, жившій во времена
чистоты нравовъ и добродѣтели, былъ особенно долголѣтенъ.
При воцареніи ему было 2,000,000 лѣтъ; царствовалъ онъ
6,300,000 лѣтъ, по прошествіи которыхъ отказался отъ престола
и жилъ еще 100,000 лѣтъ. Индусы изобрѣли громаднѣйшія еди-
ницы, служащія основой и матеріаломъ для фантастической игры
съ числами. Такими единицами служатъ у нихъ коти, равняю-
щійся десяти милліонамъ, и кальпа, или продолжительность суще-
ствованія міра между двумя свѣтопреставленіями, равняющаяся
4,328 милліонамъ лѣтъ. Каждая кальпа представляетъ собою
одинъ изъ 365 дней божественной жизни.—Буддѣ, прежде чѣмъ
достигнуть блаженства, приходилось испытывать всяческія пре-
вратности судьбы въ теченіе 10,100 милліоновъ кальпъ. Подоб-
ную же игру представленіями величины можно часто встрѣчать
у психически больныхъ. Такой больной не довольствуется со-

стояніемъ въ 2, 3, 10 милліоновъ, или названіемъ себя императо-
ромъ какой нибудь опредѣленной страны, но переступаетъ всѣ
предѣлы возможнаго и мыслимаго. У него 100,000 арабскихъ ло-
шадей, 7,000 заводовъ или фабрикъ, 600,000 брилліантовъ,
20,000 милліоновъ ежегоднаго дохода. Онъ величаетъ себя ца-
ремъ всѣхъ странъ, всей Европы и Америки, всего земного шара,
всей вселенной. Онъ признаетъ своею собственностью все суще-
ствующее и не существующее и даже невозможное. Съ добро-
душной щедростью подаривъ вамъ все, онъ тѣмъ не менѣе
утверждаетъ, что кромѣ того, т. е. кромѣ всего, у него еще
осталось гораздо болѣе того, что онъ сейчасъ только отдалъ
вамъ. Въ то же время онъ приписываетъ себѣ всѣ способности,
познанія, ученыя степени, въ совершеннѣйшемъ видѣ онъ знаетъ
всѣ языки, онъ докторъ всѣхъ наукъ, путешествовалъ по всѣмъ
краямъ свѣта, пользуется не только наилучшимъ здоровьемъ, но
избыткомъ своего здоровья и своихъ силъ исцѣляетъ больныхъ
и т. п. х).
Поэты всѣхъ временъ пользовались этимъ пріемомъ и поэ-
зія отъ своихъ древнѣйшихъ эпохъ и до нынѣшнихъ дней пред-
ставляетъ рядъ боговъ, полубоговъ и героевъ. Сообразно съ
идеалами человѣчества въ каждую эпоху, эти герои представля-
лись или силачами, въ родѣ титановъ и Геркулеса, или мудрецами,
рыцарями и т. д. Особенно эти преувеличенія любили авторы
старинныхъ романовъ и поэмъ: героями ихъ произведеній были
принцессы, рыцари, феи, одѣтые въ красивыя, яркія одежды,
живущіе въ великолѣпныхъ, роскошно убранныхъ, чертогахъ,
проводящіе свое время въ пирахъ, при самой богатой*обстановкѣ,
при массѣ золотыхъ и серебряныхъ вещей, при свѣтѣ, „прекрас-
наго дня или тысячи огней". Когда же и этого казалось мало,
тогда поэтъ, безъ дальнихъ околичностей, переносилъ дѣйствіе
на востокъ, и тамъ его герои утопали въ блаженствѣ среди
красивыхъ женщинъ, яркихъ тканей, массы драгоцѣнныхъ камней
и золота, араматовъ дорогихъ благовонныхъ веществъ и т. д.
Природу древніе поэты любили также величественную, любили
изображать дѣвственные лѣса, широкія и быстрыя рѣки, страш-
ныхъ звѣрей и т. п. Собственно въ наукѣ этотъ пріемъ также
имѣетъ большое значеніе. Астрономія и геологія, исчисляющія
время совершенія различныхъ переворотовъ въ мірѣ милліонами
лѣтъ, даже археологія, исторія и географія, предполагающія по-
стоянно расширеніе обычныхъ, среднихъ пространственныхъ и
1) Фрезе, Очеркъ судебной психологіи. Казань. 1871 г. стр. 121.

временныхъ представленій, вынуждены постоянно прибѣгать къ
этому построительному пріему. Общепринятыя въ нынѣшней фи-
зикѣ и химіи гипотезы объ атомахъ и частицахъ тѣлъ не усту-
паютъ своею смѣлостью самымъ фантастическимъ измышленіями
индусскаго воображенія. Спеціалисты по теоретической физик 1з
опредѣлили объемъ частицы. На основаніи найденныхъ ими чи-
словыхъ данныхъ, оказывается, что кубъ, каждое ребро котораго
равняется одному миллиметру, (что приблизительно соотвѣт-
ствуетъ объему одного яичка шелковичнаго червя), содержитъ
въ себѣ число частичекъ, по меньшей мѣрѣ равное третьей сте-
пени десяти милліоновъ, т. е. 1.000.000.000.000.000.000.000. Одинъ
изъ такихъ ученыхъ вычислилъ, что, если бы потребовалось сосчи-
тать эти частицы и можно было бы отсчитывать изъ нихъ въ
каждую секунду па милліону, то пришлось бы употребить на
такой счетъ 250 милліоновъ лѣтъ. Мыслящее существо, которое
занялось бы подобной работой въ ту эпоху, когда наша солнеч-
ная система представляла собою лишь безформенное туманное
пятно, не успѣло бы ее до сихъ поръ закончить *). Каждое от-
дѣльное лицо знаетъ по собственному опыту пространство и
время въ весьма ограниченной сферѣ: пространство въ объемѣ
данной мѣстности, въ которой живетъ, время въ объемѣ тѣхъ
нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ, которые оно прожило. Слѣдова-
тельно, всѣ географическія и историческія представленія основы-
ваются на томъ пріемѣ, на который мы указываемъ.
Что касается собственно антропоморѳическаго мышленія, то
оно основывается на аналогіи, на уподобленій всего окружающаго
міра себѣ, на сопоставленіи жизни природы съ жизнью человѣ-
ческой. Это коренной и необходимый способъ человѣческаго
мышленія, которымъ образуется столь важный въ исторіи чело-
вѣческаго ума апперцепирующій центръ живого существа. Въ
развитіи дѣтскаго мышленія аналогія имѣетъ также громадное
значеніе, это тотъ основной стержень, на которомъ держится вся
дѣтская мысль. Если наблюдать надъ дѣтьми, то на каждомъ
шагу можно встрѣчать примѣненіе начала аналогіи, безъ нея вся
дѣтская жизнь потёмки. Во многихъ поэтическихъ произведеніяхъ,
особенно въ тѣхъ, въ которыхъ изображаются загробная жизнь,
адскія муки, райскія наслажденія, чистилище, аналогія является
господствующимъ пріемомъ. Данте и другіе авторы того же
направленія, изображая съ великими подробностями загробную
жизнь, рисуютъ ее постоянно по образу и подобію земной и,
х) Рибо, Творческое воображеніе. Перев. съ франц. СПБ., 1901 г. стр. 172—173.

понятно, иначе поступить не могутъ, такъ какъ для ея изобра-
женія нѣтъ никакихъ другихъ элементовъ, кромѣ земныхъ. Сколько
они ни напрягаютъ свою фантазію, чтобы дать новую поразитель-
ную картину мученій грѣшниковъ или наслажденій праведниковъ,
всѣ ихъ усилія не уносятъ ихъ выше земли, дальше земныхъ
наслажденій и земныхъ страданій. Представленія дикихъ о мѣсто-
пребываніи отшедшихъ душъ, ихъ жизни, занятіяхъ и пр., изобра-
женіе у Гомера блаженства безсмертныхъ боговъ на Олимпѣ и
тому подобныя картины составляются главнымъ образомъ по
аналогіи съ землей, человѣкомъ и его жизнью. Шопенгауэръ на-
смѣшливо, но справедливо замѣтилъ въ своемъ сочиненіи «Міръ
какъ представленіе и воля» о Данте: „откуда же иначе Данте
взялъ матеріалъ для своего Ада, какъ не изъ нашего дѣйстви-
тельнаго міра? И тѣмъ не менѣе вышелъ очень изрядный адъ.
Напротивъ, когда онъ дошелъ до задачи—изобразить небо и его
блаженства, предъ нимъ оказалось непреоборимое затрудненіе,
потому именно, что міръ нашъ не представляетъ матеріаловь къ
чему либо подобному".
Вообще образное творчество, и миѳологическое и художе-
ственное, есть дѣятельность синтетическая, заключающаяся глав-
нымъ образомъ въ сочетаніяхъ образовъ, ихъ частей и признаковъ.
Даже и тогда, когда задача образнаго творчества заключается въ
томъ, чтобы выразить только одно какое либо свойство, и тогда
оно пользуется постоянно цѣлыми образами и фигурами. Скупость
есть отдѣльное свойство нѣкотораго количества людей, мыслимое
какъ самостоятельный предметъ; Плюшкинъ или Скупой рыцарь—
это образы, изображающіе цѣльныя фигуры, всего человѣка со
всѣмъ многообразіемъ его свойствъ, но сущность которыхъ со-
стоитъ въ воплощеніи отдѣльнаго свойства—скупости. О Прак-
сителѣ разсказываютъ, что онъ, удовлетворяя желаніе жителей
острова Коса имѣть статую богини Венеры, собралъ красивѣйшихъ
женщинъ и для созданія статуи богини взялъ у каждой изъ своихъ
моделей наиболѣе красивые органы и части, соединилъ ихъ въ
одно гармоническое цѣлое и такимъ образамъ исполнилъ данное
ему порученіе. Этотъ пріемъ—типическій для образнаго твор-
чества.
Такъ какъ сущность воображенія заключается въ построе-
ніяхъ, въ синтетической дѣятельности, то при воспитаніи образ-
наго мышленія педагогу и нужно сосредоточить свои заботы на
упражненіяхъ въ построеніяхъ. Построительныя работы могутъ
быть двухъ родовъ: теоретическія и практическія. Теоретическія
упражненія состоятъ въ сочетаніяхъ данныхъ теоретическихъ въ

новое цѣлое, практическія—практическихъ, наглядныхъ. Послѣдній
видъ упражненій суть игры. Онѣ представляютъ самое простое
и естественное упражненіе въ синтетическихъ построеніяхъ и въ
то же время самое любимое занятіе дѣтей. По сложности построе-
нія, игры могутъ быть безконечно разнообразны. Если мы дадимъ
ребенку двѣ карты и онъ построитъ изъ нихъ шалашъ, это бу-
детъ уже элементарное синтетическое упражненіе воображенія:
ребенокъ два куска матеріала сложилъ извѣстнымъ образомъ и
получилъ новый результатъ. Если мы дадимъ ему побольше
картъ и онъ построитъ изъ нихъ домъ, это будетъ упражненіе
болѣе сложное и вмѣстѣ болѣе высокаго порядка. Если же изъ
картъ ребенокъ сдѣлаетъ такую постройку, которой онъ вокругъ
себя не видалъ, которую онъ себѣ только вообразилъ, то эта
упражненіе будетъ еще болѣе высокаго ранга, потому что въ пер-
выхъ двухъ случаяхъ форма постройки ему была дана окружа-
ющею дѣйствительностью и его творчество имѣло своей задачей
данную форму создать изъ того матеріала, который находился
въ распоряженіи, творческимъ былъ только процессъ; въ послѣд-
немъ же случаѣ создается и самая форма постройки, которая
осуществляется, работа является творческой и по замыслу и по
процессу. Усложнять эти работы мы можемъ безконечно, а раз-
нообразя матеріалъ, мы можемъ придавать упражненіямъ безко-
нечно различные виды. Для того, чтобы подобныя упражненія
были вполнѣ цѣлесообразны, нужно выполнить слѣдующія усло-
вія: a) матеріалъ упражненій не долженъ имѣть опредѣленную
форму, которая предопредѣляла бы собой характеръ игры, онъ
долженъ быть не готовой законченной игрушкой, а просто ма-
теріаломъ; б) матеріалъ упражненій долженъ быть разно-
образенъ, въ видахъ большаго интереса упражненій и удовле-
творенія личнымъ вкусамъ дѣтей: в) усложненіе упражненій должно
происходить постепенно; г) дѣти должны имѣть достаточный
запасъ однородныхъ и разнородныхъ представленій, которыя
могли бы сочетать по новому въ игрѣ. Чѣмъ богаче бу-
детъ ребенокъ представленіями, чѣмъ представленія его будутъ
разнообразнѣе и живѣе, тѣмъ охотнѣе и съ большимъ интере-
сомъ онъ будетъ играть.
Что касается теоретическихъ упражненій въ построеніяхъ,
то они гораздо труднѣе практическихъ. О практическихъ построе-
ніяхъ вообще можно сказать, что они соотвѣтствуютъ сочетанію
цѣлыхъ представленій или ихъ частей въ новое образованіе,
о теоретическихъ же—что они соотвѣтствуютъ сочетанію призна-
ковъ представленій. Теоретическія упражненія въ построеніяхъ

подобно практическимъ, могутъ быть весьма разнообразны и мно-
гочисленны, и по матеріалу и по степени сложности. Дѣти 3— 4
лѣтъ охотно отдаются упражненіямъ въ теоретическомъ твор-
чествѣ, побуждаемый къ этому значительнымъ удовольствіемъ,
испытываемымъ при опытахъ сочиненія дѣтскихъ исторій. Нѣ-
которыя интеллектуальный дѣтскія натуры, въ родѣ маленькой
Жоржъ-Зандъ, поражаютъ обиліемъ творчества въ ранніе годы.
Особенную важность имѣютъ такія построенія и упражненія, ко-
торыя допускаютъ возможность тщательной фактической провѣрки.
Сообщаются дитяти, напримѣръ, признаки какого либо животнаго
или растенія или минерала и потомъ требуется, чтобы оно пере-
численные признаки сочетало и построило изъ нихъ цѣлый образъ,
фигуру животнаго, растенія, минерала. Для пособія построенію
можно показать картинку построеваемаго предмета, a потомъ сли-
чить построеніе съ дѣйствительнымъ предметомъ. При сличеніи
построенія съ дѣйствительностію, обнаружатся недостатки дѣтскаго
синтеза, которые и исправятся наблюденіемъ. Подобныя упраж-
ненія весьма важны, такъ какъ они пріучаютъ умъ къ построе-
ніямъ реальнымъ, а не фантастическимъ. Такія же упражненія
могутъ имѣть своимъ предметомъ различныя географическія дан-
ныя—рѣки, озера, острова, низменности и возвышенности, разныя
мастерства, орудія производства и т. д. Нечего, конечно, приба-
влять, что элементарныя представленія при такихъ построеніяхъ
у дитяти должны существовать обильныя и яркія.
Историческія построенія представляютъ дальнѣйшую сту-
пень трудности. Въ нихъ наглядная провѣрка [невозможна въ
большинствѣ случаевъ, ибо памятниковъ, особенно отъ древнихъ
народовъ, осталось немного и видѣть ихъ можетъ далеко не
каждый. Приходится довольствоваться картинами и чертежами и
сличать теоретическое построеніе учащагося съ теоретическимъ
построеніемъ, имѣющимся у самого учителя. Само собой разу-
мѣется, что всякая неясность въ историческомъ построеніи какого
либо факта у учителя, всякая неясность или недостаточность по-
строительныхъ элементовъ въ сознаніи учащагося гибельно отража-
ются на достоинствахъ построенія. Положимъ, ученику сообщаются
свѣдѣнія о государственномъ строѣ и управленіи аѳинскаго народа,
и требуется соотвѣтствующее построеніе, a онъ толкомъ не знаетъ,
какъ управляется русскій народъ, что такое государственная дума,
государственный совѣтъ, сенатъ, синодъ, какое значеніе имѣютъ
министры и какое отношеніе всѣхъ этихъ органовъ государствен-
наго управленія другъ къ другу и къ царской власти. Понятно,
за недостаткомъ и неясностью соотвѣтствующихъ элементовъ, по-

строеніе ученика о государственномъ строѣ и управленіи аѳинянъ
будетъ очень неудовлетворительно; слова-то, конечно, онъ за-
помнитъ, но смыслъ ихъ понимать будетъ очень плохо.
Теологическія, астрономическія и подобныя построенія уда-
дутся учащемуся еще хуже историческихъ, потому что построй-
тельные элементы ему менѣе знакомы, болѣе далеки и чужды,
чѣмъ историческіе. Притомъ въ нихъ требуется спеціальная по-
строительная способность по части временныхъ и пространствен-
ныхъ представленій, которой учащіеся обыкновенно владѣютъ
весьма недостаточно; для нихъ обозначенія пространства и вре-
мени по большей части суть пустые знаки, слова, а не реальныя
представленія, переставить событіе изъ одного вѣка въ другой,
мѣстность передвинуть на нѣсколько градусовъ имъ ничего не
значитъ. Преподавателямъ исторіи, географіи и соотвѣтствующихъ
предметовъ слѣдовало бы обратить особенное вниманіе на разви-
тіе способности синтетическаго творчества въ сферѣ пространства
и времени. Главнѣйшими средствами для достиженія цѣли могутъ
быть: отчетливое напечатлѣніе въ умѣ сначала небольшихъ про-
межутковъ времени и пространства; постепенное сочетаніе ихъ
въ большія единицы; приведеніе большихъ количествъ времени
и пространства къ какимъ либо нагляднымъ величинамъ, выра-
жающимъ нужную идею, если не вполнѣ точно, за то достаточно
рельефно.
Изъ теоретическихъ упражненій развитія творчества обыкно-
венно хорошимъ средствомъ считаются сказки, басни, повѣсти,
вообще доступная дѣтямъ художественная литература, такъ какъ
она сама обязана своимъ существованіемъ воображенію. При
оцѣнкѣ этого воспитательнаго средства, прежде всего, нужно обра-
тить вниманіе на то, что способствовать развитію построительной
способности можно наиболѣе всего такими упражненіями, которыя
представляютъ практику въ построеніяхъ. Но слушаніе и усвоеніе
сказокъ и прочихъ произведеній художественнаго творчества не
есть собственная построительная работа, а простое усвоеніе чу-
жихъ построеній, готовыхъ синтезовъ. Если же мы будемъ без-
конечно много усвоять чужихъ построеній, а сами синтетически
работать не будемъ, то у насъ построительная способность не
разовьется. Слѣдовательно, мы можемъ признавать сказки и про-
чую художественную литературу воспитательнымъ средствомъ во-
ображенія не потому, чтобы сами онѣ заключали въ себѣ упражненія
въ построеніяхъ, а потому, что онѣ, будучи продуктами вообра-
женія, могутъ затрогивать, будить эту сторону дѣятельности на-
шего ума и служить образцами, что для пониманія сказокъ и ба-

сенъ требуется извѣстная доля построительности, такъ какъ образы
ихъ своими размѣрами превышаютъ дѣйствительные. Въ частно-
сти сказки даютъ нѣкоторые, весьма рѣзко очерченные, типы,
глубоко западающіе въ душу ребенка, напр. злой мачихи, дѣтокъ,
невинно ею преслѣдуемыхъ, Иванушки—дурачка, мѣтко охаракте-
ризованные образы звѣрей, напр. лисицы, волка, въ простой,
вполнѣ доступной, дѣтямъ формѣ знакомятъ съ людскими отно-
шеніями, ихъ правдой и неправдой. Сказка вообще по плечу дѣ-
тямъ по отсутствію сложнаго и тонкаго психологическаго анализа,
по рѣзкой обрисовкѣ образовъ, по своему антропоморѳическому
изображенію вселенной. Поэтому сказки такъ нравятся дѣтямъ и
производятъ на нихъ сильное впечатлѣніе.
IX. Отвлеченное мышленіе.
Отвлеченное мышленіе есть дѣятельность по преимуществу
аналитическая и критическая. Но какъ скоро аналитическимъ
путемъ достигаются извѣстные результаты, они сочетаются между
собою въ связныя построенія, въ систему знанія. Въ отвлечен-
номъ мышленіи можно различать два направленія: ступень позна-
ванія отдѣльныхъ предметовъ и явленій и ступень познавай ія
отвлеченныхъ и обобщенныхъ свойствъ предметовъ и явленій.
Образное мышленіе болѣе первоначальное, отъ него перейти
сразу къ отвлеченному мышленію невозможно, скачекъ былъ бы
слишкомъ великъ. Переходная ступень есть обособленіе группъ
предметовъ, a въ группахъ отдѣльныхъ вещей, причемъ обособ-
ленный явленія, въ практическихъ интересахъ, познаются, по
возможности, полно и обстоятельно. 'Для громаднаго большин-
ства людей и понынѣ важно знать не природу человѣка вообще,
а свойства тѣхъ отдѣльныхъ людей, съ которыми приходится
сталкиваться—женѣ нужно знать качества мужа, дѣтямъ роди-
телей, сосѣдямъ другъ друга; большинство людей интересуется
не скотомъ вообще, а собственною лошадью, достоинствами и
недостатками своей коровы; свое платье большинство знаетъ до
малѣйшихъ дыръ, интересуется платьемъ сосѣдей и сосѣдокъ, но
до проникновенія въ глубину вопроса объ одеждѣ, ея исторію,
въ вопросъ о сущности моды ему дѣла весьма мало. Что ему за
дѣло, что совершается на солнцѣ, на лунѣ, на землѣ? Ему
важно знать, что происходитъ на его полѣ, въ его саду и домѣ,
у ближайшихъ сосѣдей. Общія знанія долгое время кажутся ма-
лоцѣнными, знаніе самое подробное всѣхъ свойствъ отдѣльныхъ
окружающихъ явленій представляется единственно полезнымъ и
значительнымъ: пропорціонально количеству такихъ знаній воз-

растаетъ умѣнье извлекать пользу изъ окружающихъ предметовъ,
искусство обращаться съ людьми, чтобы обезпечить свое благо-
состояніе, a отъ общихъ знаній какая прибыль?
Поэтому первая классификація предметовъ и явленій есть
классификація практическая, жизненная, съ точки зрѣнія пользы
и вреда вещей. Въ практической жизни весьма важно знать, слу-
житъ ли извѣстная вещь источникомъ удовольствія для насъ или
страданія, удовольствія и страданія непосредственнаго, ближай-
шаго, или отдаленнаго, нельзя ли предотвратить вредное дѣйствіе
извѣстной вещи, нельзя ли усилить удовольствіе, получаемое отъ
извѣстнаго круга явленій и т. д. Словомъ, весь міръ распадается
для насъ съ этой точки зрѣнія на вещи пріятныя и вещи не-
пріятныя, на источники наслажденія и на источники страданія,
причемъ частнѣйшее опредѣленіе порядка вещей опредѣляется
тѣмъ же началомъ: впереди стоятъ вещи наиболѣе пріятныя и
наиболѣе непріятныя, потомъ менѣе пріятныя и непріятныя и
такъ далѣе, пока не начнутся вещи безразличный, недоставляю-
щія ни наслажденія, ни страданія, на которыя, какъ на безраз-
личныя, и не обращается вниманія. Безразличными вещами, въ
число которыхъ входятъ и общія знанія, какъ не приносящія
непосредственно ни вреда, ни пользы, и заканчивается практиче-
ская классификація. Очень многіе ограничиваются ею во всю
свою жизнь, признавая ее совершенно достаточной и удовлетво-
рительной; дѣти, дикари, необразованные люди не знаютъ иной
группировки предметовъ. Созданіе этой классификаціи начинается
очень рано, съ первыхъ проблесковъ сознательной жизни чело-
вѣка, и потомъ усовершенствуется и усложняется во всю послѣ-
дующую жизнь, сообразно съ развитіемъ потребности наслажденія
и способности оцѣнивать вещи, какъ средства для удовлетворе-
нія этой потребности и устраненія страданій.
Дѣтское мышленіе характеризуется указанными чертами.
Наблюденія съ этой точки зрѣнія надъ дѣтьми показываютъ у
нихъ почти полное отсутствіе объективности въ пониманіи ве-
щей и явленій, чисто личную и грубо корыстную точку зрѣнія.
Вещи не представляются дѣтямъ такими, каковы онѣ есть, со
стороны своей формы, величины, матеріала, цвѣта и т. д., но
служебными человѣку, приносящими ему пользу, удобства, или
причиняющими вредъ. Дитя всюду видитъ интересы человѣка,
къ міру самому по себѣ оно слѣпо и глухо. На предложенные
вопросы о самыхъ простыхъ явленіяхъ: что это такое? дѣти от-
вѣчаютъ такъ: вода—это такая вещь, которую пьютъ, въ кото-
рой купаются, которой моютъ руки; цвѣтокъ—такая вещь, ко-

торую накалываютъ на шляпу, ставятъ въ комнату, срываютъ со
стебля, нюхаютъ; хлѣбъ—его ѣдятъ просто, съ холоднымъ мя-
сомъ, кормятъ имъ птицъ; столъ—на столъ ставятъ лампы, кла-
дутъ книги, за столомъ обѣдаютъ; садъ—это чтобы прогули-
ваться и т. д. Но какую форму имѣетъ столъ, изъ какого мате-
ріала и какъ онъ дѣлается, каковы лепестки цвѣтка, какого
цвѣта, гдѣ и въ какихъ видахъ встрѣчается вода, какія деревья
растутъ въ саду и какъ онъ устрояется и т. п.—обо всемъ этомъ
дитя не думаетъ. Конечно, было бы странно предполагать, что
дитя совсѣмъ и не знаетъ, сколько ножекъ у стола, изъ твердаго
или мягкаго матеріала онъ дѣлается, какія главныя части лампы
и т. д.; оно все это видѣло и съ большею или меньшею отчет-
ливостью представляетъ, но оно о всѣхъ объективныхъ свойствахъ
предметовъ не думаетъ, считаетъ ихъ неважными, и самое первое,
что возникаетъ въ его умѣ при названіи вещи, это для чего вещь
назначается, какую пользу приноситъ человѣку, что съ ней можно
дѣлать. Незаинтересованнаго знанія вещей еще нѣтъ, стремленіе
познать истину отсутствуетъ, все проходитъ чрезъ призму малень-
каго грубо себялюбиваго интереса. Объ улиткѣ опрашивавшіяся
двѣ дѣвочки даже отвѣтили, что улитка—это нѣчто такое, что
нужно раздавить, за то, что она поѣдаетъ салатъ, а слово палецъ
одна изъ дѣвочекъ пояснила такъ: это для того, чтобы держать
салфетку.
Другая черта, обращающая на себя вниманіе въ отвѣтахъ
дѣтей, состоитъ въ томъ, что ихъ представленія о вещахъ не суть
единичныя представленія, a цѣлые клубки представленій, заклю-
чающіе въ себѣ и образъ даннаго предмета и всѣ сопутствовавшія,
а иногда и случайныя, обстоятельства, воспринятый дитятей вмѣстѣ
съ предметомъ. Дитя не только еще не въ состояніи разобраться
между важными, существенными и неважными, нехарактерными
свойствами предметовъ, но еще не можетъ достаточно обособлять
предметъ отъ другихъ, съ нимъ соединенныхъ, случайно суще-
ствовавшихъ рядомъ, въ одно время или въ непосредственной
преемственности. Что воспринималось вмѣстѣ съ предметомъ, то
пока еще безъ разбору относится къ самому существу предмета.
Поэтому неудивительно, что одна дѣвочка на вопросъ о томъ,
что такое лошадь, отвѣчаетъ: это кучеръ, который говоритъ но
своей лошади; на вопросъ: что такое карета? получается отвѣтъ:
люди входятъ внутрь, потомъ стегаютъ лошадь, и тогда лошадь
бѣжитъ, или что карета—это лошадь, которая везетъ карету и
потомъ внутри кареты есть дамы; что такое домъ—это для того,
чтобы нанимать его. Такой отвѣтъ о домѣ данъ въ то время,

когда родители жили въ наемномъ домѣ, и представляетъ соче-
таніе съ представленіемъ дома случайной черты1).
Знаніе отдѣльныхъ предметовъ есть, несомнѣнно, знаніе на-
глядное, пріобрѣтаемое чисто опытнымъ путемъ, но оно чуждо
эстетичности, лишено миѳологическаго характера, есть знаніе
трезвое, практическое, болѣе или менѣе полное и обстоятельное.
Здѣсь дѣло не въ построеніи образовъ, a, напротивъ, въ ихъ раз-
ложеніи и въ положительномъ изученіи свойствъ образовъ. Эта
степень развитія мышленія легко можетъ сочетаться съ миѳо-
логическимъ міровоззрѣніемъ, при нѣкоторомъ его ограниченій,
именно знаніе ближайшихъ, окружающихъ человѣка, предметовъ
становится, отъ частаго обращенія съ ними и Настоятельной нужды
ознакомиться съ ихъ дѣйствительной природой, положительнымъ
и аналитическимъ. Нельзя же постоянно все одушевлять, неиз-
мѣнно каждый день повторяющійся опытъ убѣждаетъ, что нѣко-
торыя вещи бездушны. Появляется раздѣленіе вещей на одуше-
вленныя и неодушевленныя. Послѣдній отдѣлъ вещей составляется
изъ ближайшихъ къ человѣку, находящихся въ его рукахъ, въ его
семейномъ обиходѣ и претерпѣвающихъ отъ него вліяніе; болѣе же
далекія вещи и явленія, болѣе обширныя и величественныя, нахо-
дящіяся совершенно внѣ воли и вліянія человѣка, по прежнему
мыслятся миѳологически. Прогрессъ знанія заключается въ расши-
реніи перваго отдѣла явленій и сокращеніи второго. Современное
крестьянство даже культурныхъ странъ состоитъ изъ реалистовъ
мыслителей по отношенію къ ближайшимъ предметамъ своего
обихода и изъ миѳологовъ по отношенію къ отдаленнымъ и не-
понятнымъ имъ.
Съ развитіемъ знанія въ нѣкоторыхъ умахъ стремленіе къ
полному пониманію отдѣльныхъ явленій получаетъ теоретическій
характеръ, возникаетъ желаніе научно изучать отдѣльныя явленія.
Можно ли признавать научнымъ знаніемъ только знаніе общаго?
Что чему служитъ средствомъ- отдѣльное общему или общее от-
дѣльному? Нужно помнить, что въ предметной .дѣйствительности,
внѣ насъ, существуютъ лишь отдѣльныя явленія, а все общее
есть принадлежность нашего сознанія, нашего ума. Поэтому по-
нятно, что человѣкъ, живущій въ мірѣ вещей и событій, а не
книгъ, глубоко переживающій всѣ явленія вокругъ себя, интере-
суется, по преимуществу, отдѣльными явленіями, ихъ желаетъ
х) Подробное изложеніе фактовъ, касающихся указанной черты дѣтскаго
пониманія, сдѣлано нами въ статьѣ—„Первыя понятія дѣтей объ окружающихъ
предметахъ и явленіяхъ". Женское Образованіе. 1896 г.

изучать и серьезно и научно. Къ тому же источникомъ нашихъ
радостей и печалей обыкновенно служатъ отдѣльныя лица, отдѣль-
ныя явленія, а не общія начала. Общее—это есть поставленіе на
первый планъ сходнаго, однороднаго, и отодвиганіе далеко назадъ
всего разнороднаго и различнаго. Міръ страшно бѣднѣетъ, раз-
сматриваемый постоянно съ точки зрѣнія сходствъ, потому что тогда
все индивидуальное, особенное, своеобразное, не укладывающееся
въ общія рамки и схемы, отбрасывается или, по крайней мѣрѣ,
обезцѣнивается. A безъ различій, безъ индивидуальностей, міръ
однообразная пустыня, есть громадная схема, красочность, жизнь
міру даетъ лишь отдѣльное, своеобразное. Чтобы надлежащимъ
образомъ понимать явленія, нужно знать не только ихъ сходства,
но и различія, нужно видѣть, какъ общія начала воплощаются
въ той или другой своеобразной индивидуальности. Идеалъ ума,
всезнающій умъ долженъ соединять знаніе общаго съ знаніемъ
отдѣльнаго, міровыхъ законовъ съ отдѣльными міровыми явле-
ніями. Всевѣдущій Богъ знаетъ не только законъ тяготѣнія и
другіе міровые законы, но и каждый волосокъ у каждаго чело-
вѣка. Заслуживаетъ вниманія не только то, что мы видимъ въ те-
лескопъ, но и то, что можемъ усмотрѣть въ микроскопъ.
Каждая капля, каждая инфузорія въ каплѣ не менѣе интересна,
чѣмъ солнце.
Когда изучаются свойства отдѣльныхъ представленій, тогда
изучаемый свойства не выдѣляются изъ ихъ совокупности и не
поставляются въ видѣ самостоятельныхъ предметовъ мысли: такъ
какъ преобладаетъ интересъ къ отдѣльнымъ явленіямъ, то этотъ
интересъ есть интересъ къ цѣлому. Анализъ цѣлаго на свойства
происходитъ, но не въ такомъ размѣрѣ, чтобы единое цѣлое пре-
вратить во множество самостоятельныхъ предметовъ мышленія,
столько, сколько есть въ немъ отдѣльныхъ свойствъ. Отдѣльное
явленіе, какъ цѣлое, никогда не исчезаетъ изъ вида, какъ бы ни
интересовало изслѣдователя то или другое свойство въ немъ, по-
тому, что всѣ свойства связаны между собою, a ихъ объединен-
ность и даетъ то цѣлое, которое интересуетъ гораздо болѣе, чѣмъ
самыя выдающіяся отдѣльныя свойства этого цѣлаго.
Дальнѣйшій шагъ въ развитіи мышленія будетъ состоять
въ постепенномъ ослабленіи интереса къ цѣлому и увеличеніи
интереса къ составляющимъ цѣлое свойствамъ, въ обособленіи
свойствъ и поставленіи ихъ въ видѣ самостоятельныхъ предме-
товъ мысли. Указываемое направленіе мыслительности разверты-
вается постепенно, къ его характеристик мы и обратимся.
Отдѣльныхъ представленій у насъ существуетъ безчисленное

множество, причемъ каждый элементъ ихъ можетъ являться во
множествѣ видоизмѣненій, частныхъ формъ, въ различной обста-
новкѣ и новыхъ сочетаніяхъ. Напримѣръ, одинъ и тотъ же цвѣтъ
можетъ предстать предъ нами въ весьма большомъ количествѣ
оттѣнковъ. Но несмотря на разнообразіе отдѣльныхъ предста-
вленій по содержанію, въ нихъ много сходнаго, такъ какъ при-
рода, при разнообразіи, во многомъ повторяется. Эти то сходные
элементы отдѣльныхъ представленій, своимъ тяготѣніемъ другъ
къ другу, и вызываютъ появленіе новыхъ психическихъ процес-
совъ, приводящихъ постепенно къ отвлеченному мышленію.
Подъ вліяніемъ сходства отдѣльныхъ представленій въ на-
шемъ сознаніи отлагаются два ряда образованіи: болѣе твердыя
образованія—сходства отдѣльныхъ представленій и слабѣйшія об-
разованія— различія отдѣльныхъ представленій. Возьмемъ такой
частный случай: мы ходимъ по лѣсу и видимъ множество де-
ревьевъ—березы, осины, ели, сосны. Мы разсматриваемъ ихъ, бе-
ремъ въ руки куски различныхъ деревъ, отдираемъ кору, сры-
ваемъ листья или иглы, однимъ словомъ получаемъ отъ нихъ много
разнородныхъ ощущеній. Разнородныя ощущенія даютъ намъ кон-
кретныя представленія. Но, выходя изъ лѣсу, мы уносимъ съ со-
бою не массу отдѣльныхъ представленій объ отдѣльныхъ, видѣн-
ныхъ и изслѣдованныхъ нами, экземплярахъ деревъ, но выносимъ
общія представленія: береза, сосна, ель, осина, которыя нерѣдко
опять сливаются вмѣстѣ и образуютъ болѣе общее и въ то же
время болѣе твердое продставленіе—дерево, т. е. представленіе о
корняхъ, стволѣ, вѣтвяхъ, листьяхъ или иглахъ. Что же касается
различій видѣнныхъ деревъ, то мы выносимъ общее представленіе
и о нихъ, припоминаемъ, что то бываютъ деревья сосны, то бе-
резы, то ели, то осины. Но эти представленія различій между де-
ревьями бываютъ слабѣе и темнѣе общаго представленія о деревѣ
и даже представленій объ отдѣльныхъ видахъ деревъ. Чѣмъ соб-
ственно отличается береза отъ осины, мы на первыхъ порахъ
представляемъ неясно, опредѣлить точно не можемъ, хотя въ дѣй-
ствительности и не перемѣшаемъ березу съ осиной. Какъ же объ-
яснить возникновеніе такихъ различныхъ отложеній въ нашемъ со-
знаніи?
Дѣло выясняется тяготѣніемъ сходныхъ образованіи другъ
къ другу. Въ конкретныхъ представленіяхъ отдѣльныхъ деревьевъ
есть много сходнаго, это сходное сливается и такимъ образомъ
усиливается; различія же, сталкиваясь другъ съ другомъ, до нѣ-
которой степени ослабляютъ, нейтрализуютъ другъ друга, вслѣд-
ствіе чего даютъ болѣе тусклые образы. Словомъ, въ нашей душѣ

въ это время, т. е. во время образованія изъ конкретныхъ общихъ
представленій, происходитъ нѣчто подобное одному физическому
явленію, о которомъ сообщаетъ извѣстный англійскій психологъ
Гальтонъ 1). Именно онъ говоритъ, что портреты различныхъ лицъ,
изготовленные для волшебнаго фонаря, онъ накладывалъ одинъ
на другой и на экранѣ получалъ одно общее изображеніе, непо-
хожое ни на одинъ изъ взятыхъ портретовъ въ отдѣльности, но
заключавшее черты всѣхъ ихъ вмѣстѣ. Черты, общія всѣмъ этимъ
портретамъ, усиливались, благодаря сліянію; особенности же каж-
даго изъ нихъ казались относительно мелкими и почти исчезали.
Онъ производилъ такіе опыты въ самыхъ различныхъ формахъ и
всегда находилъ возможность изъ коллекціи отдѣльныхъ портре-
товъ сдѣлать обобщенное изображеніе, имѣющее видъ снятаго съ
живого лица, если только между портретами было хотя отдален-
ное сходство и они были сняты съ одинаковаго пункта и имѣли
одинаковые размѣры. Подобное же наложеніе и съ подобными же
результатами происходитъ и въ нашей душѣ съ конкретными
представленіями: сходныя черты конкретныхъ представленій уси-
ливаются, a различныя ослабѣваютъ, причемъ тѣ и другія болѣе
или менѣе раздѣляются и составляютъ особыя образованія.
Общія представленія, возникнувъ, не имѣютъ свойства неиз-
мѣнности, не являются разъ навсегда строго опредѣленными и
замкнутыми. Они живутъ, они измѣняются, они находятся въ не-
прерывномъ общеніи съ отдѣльными конкретными представле-
ніями и то сливаются съ ними, то отдѣляются отъ нихъ. Новыя
конкретныя представленія образуются въ насъ непрерывно вслѣд-
ствіе постояннаго притока новыхъ ощущеній; образовавшись, они
сейчасъ же вступаютъ въ связь съ прежде образованными общими
представленіями, съ которыми имѣютъ наиболѣе сходства. Вслѣд-
ствіе такого сочетанія общихъ представленій съ конкретными,
первыя т. е. общія, постоянно освѣжаются, дополняются частными
чертами, спеціализуются, представляютъ постоянное колебаніе въ
своемъ содержаніи, впитывая новый матеріалъ; вновь же обра-
зуемыя отдѣльныя представленія, сочетаясь съ общими, дѣлаются
общѣе, классифицируются и вмѣстѣ съ тѣмъ въ значительной сте-
пени теряютъ свою индивидуальность и обособленность. Этотъ
непрерывный процессъ — спеціализація и обобщеніе отдѣльныхъ
представленій, освѣженіе общихъ свѣжими соками отдѣльнаго
!) „Умственныя картины". Переводъ этой статьи изъ англійскаго журнала
сдѣланъ въ Новомъ Обозрѣніи 1881* 1.

представленія и классифицированіе послѣдняго въ ряду общихъ—
составляетъ одинъ изъ главныхъ видовъ жизни представленій.
Процессъ обобщенія (образованія общихъ представленій) по-
лагаетъ начало классификаціи. Смежность есть слишкомъ не ло-
гичная группировка представленій; сходство вноситъ новое интел-
лектуальное начало. Но, по своей сущности, сліяніе и отоже-
ствленіе сходнаго есть также дѣятельность чисто органическая и
механическая, она можетъ совершаться весьма неудачно, непра-
вильно. Тѣмъ не менѣе въ силу сходства однородное начинаетъ
выдѣляться отъ разнороднаго въ общихъ представленіяхъ. Такое
обособленіе представленій въ двѣ большія и довольно неопредѣ-
ленныя группы: однородное и разнородное привлекаетъ наше вни-
маніе къ представленіямъ, вызываетъ сознательный процессъ со-
поставленія, сравненія, вслѣдствіе чего сходства и различія пред-
ставленій открываются яснѣе, лучше, и представленія распадаются
на болѣе мелкія группы. Такимъ путемъ мало по малу возникаетъ
классификація, сначала чисто практическая, a потомъ теоретиче-
ская или научная. Послѣдняя возникаетъ подъ давленіемъ пробу-
дившагося умственнаго интереса, желанія знать, умѣнья найти
удовольствіе въ знаніи вещей, въ объясненіи ихъ свойствъ и при-
роды. Вторая классификація бываетъ гораздо шире первой.
Громадный разрядъ вещей, названныхъ въ первой классификаціи
вещами безразличными, въ которой были свалены въ кучу самые
разнородные предметы, отъ отдаленной звѣзды на небѣ до ни-
чтожной вещи домашняго обихода, она тщательно разбираетъ и
сортируетъ; всю первую классификацію она также передѣлываетъ,
группируя веши съ своей точки зрѣнія. Эта новая точка зрѣнія—
желаніе расположить предметы по степени ихъ сходства, указать
причинную связь между ними. Личные интересы и удобства въ
такой классификаціи не имѣютъ никакого значенія, совсѣмъ не
принимаются въ разсчетъ. Поэтому вся вселенная составляетъ
объектъ этой классификаціи. Конечно, такая классификація должна
создаваться медленно, цѣлыми вѣками, такъ какъ хорошая на-
учная классификація находится въ самой тѣсной связи съ разви-
тіемъ науки и до нѣкоторой степени служитъ выразительницей ея
блестящаго или плачевнаго состоянія. Подобная классификація
сначала обыкновенно опирается на внѣшнія сходства предметовъ,
a потомъ переходитъ къ внутреннимъ, сначала поражается внѣш-
нею, болѣе или менѣе случайною, зависимостью фактовъ и ихъ
совпаденіемъ, a потомъ переходитъ къ открытію дѣйствительной
причинной связи между ними.
Процессъ классификаціи имѣетъ своей причиной необходи-

мыя движенія нашей мысли подъ вліяніемъ сходства, а не какія
либо внѣшнія обстоятельства. По Джемсу Миллю, люди были при-
ведены къ классификаціи единственно потребностями экономіи въ
употребленіи словъ. Человѣкъ знакомится прежде всего съ инди-
видуумами и ихъ называетъ. Но индивидуумовъ существуетъ без-
численное количество, такъ что словъ для ихъ названія не хва-
таетъ. Необходимостью человѣкъ вынуждался пользоваться однимъ
именемъ для обозначенія многихъ индивидуумовъ. Такимъ обра-
зомъ и возникаетъ классификація. Если бы процессъ называнія и
разсужденія могъ удобно совершаться съ именами для каждаго
индивидуума, тогда имена классовъ и идея классификаціи не су-
существовали бы 1). Подобный взглядъ на происхожденіе класси-
фикаціи едва ли можно признать особенно глубокимъ и правиль-
нымъ. Подъ классомъ Джемсъ Милль разумѣетъ собраніе пред-
метовъ, съ которыми ассоціировалось одно и то же имя. Слово
человѣкъ, напримѣръ, сначала было приложено къ одному инди-
видууму, оно ассоціировалось съ идеей этого индивидуума и прі-
обрѣло способность возбуждать идею этого индивидуума. Потомъ
оно было приложено къ другому индивидууму и пріобрѣло спо-
собность вызывать идею о немъ, затѣмъ къ третьему, четвертому,
пока не ассоціировалось съ неопредѣленнымъ количествомъ инди-
видуумовъ и не пріобрѣло способности возбуждать неопредѣ-
ленное число такихъ представленій. Поэтому идея класса есть
сложная идея, составленная изъ множества отдѣльныхъ идей,
идея неясная, неотчетливая 2).
Но подобный взглядъ на классификацію представляетъ то
существенное неудобство, что второстепенному онъ даетъ значе-
ніе первостепеннаго. Подъ классомъ мы, между прочимъ, мыслимъ
и непредѣленное количество извѣстныхъ идивидуумовъ. Но по-
чему же мы этихъ индивидуумовъ мыслимъ подъ этимъ классомъ?
Потому что всѣмъ имъ принадлежитъ извѣстная черта, потому,
что всѣ они въ извѣстномъ отношеніи сходны между собою. По-
этому съ названіемъ класса у насъ соединяется, прежде всего,
не представленіе неопредѣленнаго количества идивидуумовъ, а
представленіе извѣстныхъ свойствъ, принадлежащихъ какому-то
неопредѣленному числу индивидуумовъ, какой-то неясной фигурѣ.
Слово черный вызываетъ въ насъ прежде всего не представленіе
черныхъ индивидуумовъ — людей, животныхъ, одежды, а именно
свойство черноты, принадлежащее различнымъ предметамъ. Слѣ-
1) Analysis, vol. I, гл. Classification and Abstraction, p. 260.
2) Analysis, 1, 264, 265.

довательно, главное, существенное идеи класса—это сходство въ
чемъ-либо, оно составляетъ неизмѣнную основу класса, a затѣмъ
самые индивидуумы — вещь второстепенная, больше ихъ или
меньше, измѣняются они или нѣтъ—все это особеннаго значенія
не имѣетъ. Такимъ образомъ, идея класса слагается изъ двухъ
элементовъ: a) извѣстнаго сходства, твердаго постояннаго соче-
танія нѣкоторыхъ признаковъ, б) неопредѣленнаго количества
индивидуумовъ, владѣющихъ сходствомъ. Первый элементъ глав-
ный, у Джемса же Милля онъ менѣе, чѣмъ второстепенный.
Распредѣленіе представленій по группамъ даетъ возможность
болѣе точнаго указанія ихъ свойствъ, такъ что одновременно съ
работой классификаціи у насъ совершается другая умственная
работа—теоретическое познаніе свойствъ вещей и объясненіе ихъ
природы. Самая классификація, сколько-нибудь удовлетворитель-
ная, уже предполагаетъ нѣкоторое знаніе вещей. Познаніе и объ-
ясненіе вещей совершается въ двухъ направленіяхъ: мы изучаемъ
качественную и количественную стороны вещей, вслѣдствіе чего
и разсужденіе наше бываетъ качественное и количественное, а
равно и законы, устанавливаемые нашимъ умомъ, касаются каче-
ства и количества вещей. Качественное разсужденіе есть болѣе
элементарное и первоначальное, чѣмъ количественное. Первые
вопросы, которые мы себѣ даемъ, знакомясь съ вещью, это во-
просы о томъ, что такое вещь, какія свойства она имѣетъ, чѣмъ
отличается отъ другихъ вещей, какія свойства въ ней существен-
ныя и какія несущественныя. Безъ отвѣтовъ на поставленные
вопросы мы не можемъ составить опредѣленнаго представленія
о вещи, безъ нихъ вещь явится для насъ неяснымъ, темнымъ
пятномъ. Узнаваніе свойствъ вещей, повидимому, процессъ совер-
шенно простой, но на самомъ дѣлѣ онъ очень труденъ и каче-
ственное разсужденіе встрѣчаетъ много препятствій на своемъ
пути. Качества въ вещахъ то бываютъ очевидны, то скрыты; ка-
чество то присутствуетъ въ извѣстной вещи, то отсутствуетъ;
является то въ большей мѣрѣ, то въ меньшей; наконецъ, вещи
имѣютъ всегда не одно качество, а много, и распознать, какое
изъ нихъ въ вещи необходимо, а какое случайно, не всегда легко,
тѣмъ болѣе, что различныя качества, соединяясь въ одной вещи,
вліяютъ другъ на друга, видоизмѣняются, смѣшиваются. Чистыя,
несмѣшанныя качества мы встрѣчаемъ очень рѣдко.
Ознакомившись съ качествами вещей, мы ставимъ дальнѣй-
шій вопросъ — о томъ количествѣ, въ которомъ является каче-
ство. Въ своемъ знаніи мы не ограничиваемся качественной сто-
роной, ея одной недостаточно. Пусть мы знаемъ, что одно тѣло

теплое, а другое холодное; намъ нужны дальнѣйшія свѣдѣнія -
на сколько тепло одно тѣло, и сколько градусовъ холода имѣетъ
другое. Простое различеніе качества есть различеніе сравнительно
грубое; опредѣленіе же мѣры и вѣса, въ которыхъ присутствуетъ
качество въ извѣстной вещи, есть вѣнецъ знанія, знаніе вполнѣ
точное и опредѣленное. Если бы предположить, что мы своимъ
умомъ когда-либо будемъ въ состояніи постигнуть всѣ качества
всѣхъ вещей вселенной, ихъ связи, смѣшенія и видоизмѣненія, и
будемъ въ состояніи взвѣсить и измѣрить всѣ эти качества, опре-
дѣлить всѣ существующія пропорціи ихъ и отношенія, тогда наше
знаніе вселенной было бы полно, закончено и мы, по умственной
сторонѣ, превратились бы въ боговъ. Узнать качества и соотно-
шенія качествъ въ вещахъ и измѣрить эти качества и соотноше-
нія—вотъ высшій идеалъ нашаго знанія.
Итакъ разсужденіе качественное и количественное суть два
послѣдовательные момента одного цѣлаго процесса — познанія
вещей, моменты, которые не рѣдко развиваются параллельно,
идутъ рука объ руку, взаимно поддерживая другъ друга.
Какъ скоро мы пытаемся ближе и точнѣе, съ качественной
или количественной стороны, опредѣлить представленія, мы поль-
зуемся пріемомъ разложенія цѣлаго явленія на элементы, выдѣ-
ленія одного свойства изъ ряда другихъ и поставленія его въ
видѣ самостоятельнаго предмета мысли. Все это, вмѣстѣ взятое,
составляетъ процессъ отвлеченія. Онъ совершается въ насъ съ
такою же неизбѣжностью, какъ и всѣ предъидущія мыслительныя
работы. Много причинъ можетъ побуждать насъ остановить наше
вниманіе на какомъ либо одномъ элементѣ сложнаго цѣлаго
и на немъ сосредоточиться, устраняя всѣ прочіе: удовольствіе
или страданіе, истекающее изъ даннаго свойства цѣлаго, умствен-
ный интересъ, противорѣчіе, вносимое имъ въ наше мышленіе
и т. д. Разглядывая лицо человѣка, съ которымъ меня только
что сейчасъ познакомили, я обращаю особенное вниманіе на его
глаза, потому что глаза меня поражаютъ своей живостью, бле-
скомъ, огнемъ; припоминая Волгу, я особенно останавливаюсь
на длинѣ этой рѣки, далеко превосходящей множество рѣкъ въ
данномъ отношеніи. И въ первомъ и во второмъ случаѣ про-
исходитъ процессъ отвлеченія.
Процессъ отвлеченія есть дальнѣйшее развитіе предшествую-
щихъ процессовъ — обобщенія и классификаціи. Сначала, подъ
вліяніемъ сходства, въ нашемъ сознаніи происходитъ раздѣленіе
однороднаго и разнороднаго; потомъ, подъ давленіемъ различ-
ныхъ практическихъ и теоретическихъ потребностей, выдѣлив-

шіяся однородное и разнородное располагаются въ болѣе частныя
и мелкія группы. Здѣсь, такимъ образомъ, мы уже встрѣчаемъ
анализъ, разложеніе цѣлыхъ группъ представленій. Остается только
съ группъ перенести анализъ на отдѣльныя представленія, начать
изученіе ихъ свойствъ въ отдѣльности, и появится настоящее
отвлеченіе. Это случается подъ давленіемъ тѣхъ же практиче-
скихъ и теоретическихъ интересовъ.
Находясь во внутренней связи съ обобщеніемъ и классифи-
каціей, отвлеченіе не можетъ рѣзко отдѣляться отъ нихъ и неви-
димо въ нихъ присутствуетъ. Отвлеченіе и обобщеніе собственно
два различные процесса. Отвлеченіе въ тѣсномъ смыслѣ слова
есть выдѣленіе одного свойства изъ цѣлой совокупности и по-
ставленіе его въ видѣ самостоятельнаго предмета мысли; напр.
изъ всѣхъ признаковъ дома я выдѣляю одинъ—величину и о
немъ мыслю. Отвлекать мы можемъ, не обобщая, мы можемъ
размышлять объ извѣстной величинѣ дома, не сопровождая свое
мышленіе добавочнымъ представленіемъ, что такая величина есть
принадлежность не одного дома, a многихъ. Отвлеченія могутъ
быть частныя, индивидуальныя, отвлеченіе совершается и суще-
ствуетъ само по себѣ, обобщеніе же можетъ присоединиться къ
нему и тогда получатся обобщенія отвлеченій, a можетъ и не
присоединяться. Трудность отвлеченія заключается именно въ
процессѣ выдѣленія и удерживанія въ сознаніи одного признака
изъ цѣлой совокупности ихъ: обыкновенно въ умѣ, вслѣдъ за
однимъ признакомъ, по законамъ ассоціаціи, возникаетъ и вся
совокупность, все цѣлое, къ которому принадлежитъ данный
признакъ. Обобщеніе расширяетъ объемъ идеи, количество пред-
ставленій, владѣющихъ извѣстной чертой. Обобщеніе можетъ су-
ществовать безъ отвлеченія: воспроизводя образы предметовъ и
припоминая ихъ отдѣльныя свойства, мы замѣчаемъ, что нѣко-
торыя свойства повторяются и что, слѣдовательно, по этимъ по-
вторяющимся свойствамъ образы сходны, причемъ мы не отвле-
каемъ сходныхъ свойствъ отъ всей совокупности признаковъ. Но
обыкновенно эти два процесса—отвлеченіе и обобщеніе—соеди-
няются между собою и отвлеченія бываютъ обобщенныя.
Классификація есть нечто иное, какъ обобщеніе, подробное
и систематическое. Поэтому замѣчанія, представленныя объ отно-
шеніи отвлеченія къ обобщенію, имѣютъ приложеніе и объ отно-
шеніи отвлеченія къ классификаціи. Можно прибавить, что созда-
ніе отвлеченій есть очень хорошее вспомогательное средство при
классификаціи. Въ предметахъ, разсматриваемыхъ или какъ источ-
ники наслажденія или теоретически, какъ сходные и несходные,

неизбѣжно замѣчается нами повтореніе свойствъ, широкая рас-
пространенность того или другого качества. Такія черты или ка-
чества мы называемъ общими. Общность чертъ, распространен-
ность или частая повторяемость качества и есть весьма важное
средство классификаціи. Помощью его мы можемъ расположить
всѣ представленія въ одинъ почти безконечный рядъ по степени
общности, такъ что каждый новый членъ ряда будетъ включать
въ себя всѣхъ, ниже его стоящихъ, членовъ; а ниже стоящій
членъ будетъ непремѣнно имѣть тоже свойство, что и выше стоя-
щій, да кромѣ того нѣкоторыя новыя свойства. На одномъ концѣ
этого длиннаго ряда будутъ стоять отдѣльныя свойства и черты,
встрѣчающіяся во всѣхъ существующихъ предметахъ, а на дру-
гомъ, противоположномъ, концѣ отдѣльные предметы съ такими
свойствами, которыя встрѣчаются только въ нихъ однихъ и ни-
гдѣ болѣе. Такимъ образомъ и возникаютъ отвлеченія первой
степени, второй, третьей и т. д. Самая суть процесса образованія
отвлеченій различныхъ степеней заключается въ извлеченіи части
содержанія, общей многимъ идеямъ, и поставленіи ея въ формѣ
цѣлаго, самостоятельнаго предмета мышленія; потомъ извлеченіи
и изъ этой выдѣленной части новой общей части и поставленіи
ея отдѣльно и т. Представимъ отдѣльный примѣръ образованія
отвлеченій различныхъ степеней: „Критика чистаго разума" Канта,
нѣмецкая книга, книга философскаго содержанія, книга, произведе-
ніе научнаго творчества, произведеніе ума человѣческаго, созданіе
человѣка, произведеніе и т. д. Каждый послѣдующій членъ этого
ряда отвлеченій бѣднѣе содержаніемъ каждаго предъидущаго
члена, но за то заключаетъ въ себѣ, въ своемъ объемѣ, всѣ
предъидущіе, онъ общѣе; словомъ произведеніе мы можемъ на-
звать и „Критику", написанную Кантомъ, и просто книгу, и соз-
даніе человѣка и т. д.; каждый предъидущій членъ богаче со-
держаніемъ каждаго послѣдующаго, но объемомъ менѣе; терми-
номъ нѣмецкая книга не можетъ быть названа каждая книга фи-
лософскаго содержанія, a тѣмъ болѣе произведеніе ума человѣ-
ческаго, произведенія вообще и т. д. Поэтому самый богатый со-
держаніемъ членъ есть „Критика чистаго разума", а самый бѣд-
ный—произведеніе, но за то „Критика чистаго разума" обнимаетъ
только одно произведеніе, произведеніе—неисчислимое множество.
Отвлеченія развиваются у насъ двумя параллельными ря-
дами: отвлеченія отъ внѣшнихъ предметовъ и отвлеченія отъ
внутреннихъ психическихъ процессовъ. Чтобы получить полный,
систематическій, рядъ отвлеченій отъ внѣшнихъ предметовъ, для
этого необходимо обозрѣть все содержаніе наукъ, изучающихъ

природу и человѣческое общество, составить обстоятельный по-
слѣдовательный списокъ понятій, входящихъ въ сферу каждой,
опредѣлить отношенія понятій одной науки къ понятіямъ другой,
и тогда получится первая таблица отвлеченій. Задача, очевидно,
не изъ легкихъ. Также надобно поступить и съ науками, изучаю-
щими психическія явленія въ человѣкѣ—логикой, психологіей, эти-
кой и т. д., надобно составить списокъ отвлеченій, возникающихъ
чисто на почвѣ психическихъ дѣятельностей. Затѣмъ, нужно будетъ
опредѣлить отношенія отвлеченій одного ряда къ отвлеченіямъ
другого ряда и попытаться составить одинъ списокъ отвлеченій,
но полный и послѣдовательный, обнимающій все существующее
въ послѣдовательномъ порядкѣ. Это и есть задача философіи.
Очевидно, разрѣшить такую задачу значитъ систематизировать
всѣ научныя понятія, объединить все знаніе—трудъ, требующій
необычайно обширныхъ свѣдѣній и необычайно крѣпкаго и смѣлаго
ума. Понятно, что даже такіе энциклопедисты и геніи, какъ Ари-
стотель въ древности, Лейбницъ въ новое время, встрѣчали за-
трудненія при рѣшеніи такой громадной задачи.
Между отвлеченіями наиболѣе общими нужно считать тѣ,
которые основываются исключительно на формахъ нашей умствен-
ной дѣятельности, съ полнымъ устраненіемъ содержанія предста-
вленій или понятій. Когда мы совершаемъ послѣдовательный про-
цессъ отвлеченія, тогда мы все больше и больше ограничиваемъ
содержаніе мыслимыхъ предметовъ. Сначала наше отвлеченіе—
положимъ первой степени—заключало въ своемъ содержаніи пять
признаковъ, потомъ мы одинъ исключимъ и получимъ абстрактъ
второй степени, затѣмъ исключимъ еще одинъ и, наконецъ, пу-
темъ постепеннаго исключенія признаковъ, дойдемъ до полнаго
уничтоженія содержанія мыслимаго предмета. Но при такомъ
условіи, т. е. при уничтоженіи содержанія мыслимыхъ предме-
товъ, не прекращается возможность образованія отвлеченій. Мыш-
леніе безъ предмета мысли, конечно, быть не можетъ, но мы мо-
жемъ брать любые предметы мысли и, не обращая вниманіе на
ихъ содержаніе, относясь къ содержанію вполнѣ безразлично,
наблюдать за движеніями своей мысли и изъ видовъ, способовъ
и формъ этихъ движеній образовать новыя отвлеченія. Таковы
именно и суть логическія отвлеченія, наиболѣе общія изъ всѣхъ,
потому что всѣ прочія отвлеченія имѣютъ въ виду содержаніе
представленій и идей, а не тѣ движенія нашей мысли, которыя
при этомъ можно наблюдать.
Какъ же мы должны понимать отвлеченія? Суть-ли они осо-
быя самостоятельныя состоянія, подобно ощущеніямъ и элемен-

тарнымъ представленіямъ, или нѣтъ? Этотъ вопросъ очень спор-
ный и онъ издавна дѣлилъ психологовъ на два враждебные ла-
геря. Одни говорили, что все, что есть въ умѣ, все это частное,,
отдѣльное, что общее и отвлеченное само по себѣ не существуетъ,
общее есть только индивидуальный образъ, сдѣлавшійся предста-
вителемъ класса, общее имя. Противники ихъ утверждали, что
отвлеченія суть реальныя психическія явленія, а не имена или
индивидуумы, только исполняющіе обязанность представителей
классовъ. Доводы первыхъ таковы: „можемъ-ли мы имѣть опытъ,
воспріятіе или чувственное представленіе этого отдѣльнаго и аб-
солютнаго отрывка (отвлеченія)? Конечно нѣтъ, ибо это противо-
рѣчило бы самому себѣ". „Представлять напр. многоугольникъ,
значитъ представлять опредѣленное число сторонъ, а между тѣмъ
нашъ многоугольникъ есть фигура со многими сторонами, при
чемъ количество сторонъ не опредѣлено, вслѣдствіе чего невоз-
можно себѣ его и представить. Велѣть кому-либо видѣть или
вообразить многія стороны и въ то же время не видѣть и не
воображать ни трехъ, ни четырехъ, ни вообще какого-нибудь
числа—значитъ въ одно и то же время предписать и запретить
одно и то же. Подобнымъ образомъ, когда, увидавъ за городомъ
тридцать разныхъ деревьевъ, дубы, липы, березы, тополи, я про-
изношу слово дерево, то я не нахожу въ себѣ цвѣтной фигуры,
которая была бы дерево вообще; невозможно себѣ представить
величину и форму такъ, чтобы эта величина и форма не были
такія-то и такія-то, т. е. опредѣленныя". Такимъ образомъ „мы
не имѣемъ, собственно говоря, общихъ идей; мы имѣемъ стрем-
ленія къ называнію и имена". „То, что мы называемъ общею
идеею, общимъ взглядомъ, есть лишь нѣкоторое имя". „Общее и
отвлеченное понятіе есть имя, не болѣе какъ имя, имя, обозна-
чающее рядъ подобныхъ фактовъ, подобныхъ индивидуумовъ,
обыкновенно сопровождаемое чувственнымъ, но неопредѣленнымъ
представленіемъ какого-нибудь изъ этихъ фактовъ или индиви-
дуумовъ... Но это представленіе не есть общее и отвлеченное
понятіе, оно только его аккомпаниментъ. Если я остановлю его
и буду настаивать на немъ, то оно повторяетъ нѣкоторое частное
зрительное ощущеніе... Что же во мнѣ есть столь чистое и опре-
дѣленное, соотвѣтствующее отвлеченному признаку и только ему?
Имя класса" 1).
При анализѣ изложеннаго мнѣнія нужно различать собственно
двѣ мысли: представляемость частныхъ отвлеченій и представляе-
1) Тэнъ, Объ умѣ и познаніи т. I, стр. 11-16; т. II, стр. 137-139.

мость обобщенныхъ отвлеченій. Представляемость частныхъ от-
влеченій не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. Если цѣлое
можно представлять, то почему же нельзя представлять одинъ
элементъ цѣлаго? Обыкновенно цѣлое не есть неразрывная ассо-
ціація, поэтому препятствій къ представленію элементовъ не
имѣется. Представляя всю совокупность психическихъ свойствъ
извѣстнаго человѣка, я могу долгое время сосредоточивать свое
вниманіе на одномъ умѣ его, устраняя всѣ прочія свойства; пред-
ставляя домъ въ цѣломъ, я могу потомъ остановиться на его
окраскѣ. Такимъ образомъ вопросъ можетъ возникать только
относительно представляемое• обобщенныхъ отвлеченій, т. е. не
цвѣта отдѣльнаго предмета, формы извѣстной вещи, a цвѣта и
формы вообще, ума вообще и т. д.
Мысля отвлеченно, мы часто болѣе или менѣе опредѣленно
представляемъ. Отвлеченіе — человѣкъ обыкновенно сопровож-
дается у насъ представленіемъ и представленіемъ не отдѣльнаго
индивидуума изъ класса людей, a представленіемъ именно отвле-
ченнаго человѣка. Мысля о человѣкѣ, я имѣю въ своемъ сознаніи
фигуру человѣка, мысля о деревѣ или домѣ—фигуру дерева или
дома. Въ этомъ представленіи отвлеченія существенная, основная
черта — соотношеніе свойствъ, органовъ и частей фигуры и ихъ
форма безъ всякихъ дальнѣйшихъ опредѣленій. Представляя че-
ловѣка вообще, я совсѣмъ не представляю извѣстную опредѣлен-
ную личность—бѣлой расы, европейца, жителя Россіи, петербурж-
ца, своего знакомаго,—а только соотношеніе, расположеніе орга-
новъ человѣческаго тѣла и ихъ форму, т. е. я представляю себѣ
связь головы, туловища, рукъ и ногъ, причемъ, конечно, я пред-
ставляю и форму исчисленныхъ органовъ, руки не представляю
имѣющими форму головы, голову—форму рукъ и т. д. Что же
касается до величины фигуры и отдѣльныхъ органовъ, цвѣта
кожи, различій мужского и женскаго пола, возраста и т. п., все
это совсѣмъ не входитъ въ мое представленіе обобщеннаго от-
влеченія человѣка, до всего этого мнѣ рѣшительно нѣтъ въ дан-
номъ случаѣ никакого дѣла. Представляя себѣ домъ вообще, я
не представляю его непремѣнно каменнымъ, въ два этажа, кры-
тымъ желѣзомъ, съ зеркальными окнами, я представляю только
общее соотношеніе частей дома—стѣнъ, пола, крыши, оконъ, две-
рей, а до частностей, характеризующихъ тотъ или другой отдѣль-
ный домъ, мнѣ опять нѣтъ никакого дѣла, онѣ мнѣ и нужны.
Такія обобщенныя отвлеченія у насъ несомнѣнно существуютъ и
отвергать ихъ невозможно. Сейчасъ на бумагѣ, на маленькомъ
клочкѣ, я начерчу фигуру дома или человѣка, мой чертежъ бу-

детъ имѣть опредѣленную величину, но это не то значитъ, чтобы
я именно и представлялъ себѣ домъ или человѣка въ вершокъ
или полтора, а это значитъ, что то, что я' называю домомъ или
человѣкомъ, необходимо имѣетъ вотъ такое именно сооотношеніе
частей и органовъ, какъ это есть на чертежѣ. Чѣмъ общѣе от-
влеченіе, тѣмъ неопредѣленнѣе, неуловимѣе становится его пред-
ставленіе и когда мы доходимъ до самыхъ общихъ отвлеченій,
которыя заключаютъ всего на всего одинъ признакъ, принадле-
жащій всей вселенной и потому растекающійся по необозримому
количеству разнородныхъ предметовъ, тогда у насъ не возникаетъ
уже никакого опредѣленнаго представленія и мы, желая мыслить
такое отвлеченіе, неизбѣжно должны пользоваться пособіемъ рѣчи.
Таковы отвлеченія: бытіе, отношеніе, нѣчто. Но и при такихъ,
чрезвычайно обобщенныхъ, отвлеченіяхъ у насъ бываютъ весьма
темныя и неясныя представленія.
Наблюдая состояніе своей мысли при обобщенныхъ отвле-
ченіяхъ, мы должны имѣть въ виду, что слѣдить за состояніемъ
мысли надобно въ самомъ началѣ, лишь только задача поста-
влена, обобщенное отвлеченіе вызвано, потому что отвлеченіе
очень легко и быстро переходитъ въ частное представленіе. Если
бы мнѣ сейчасъ сказали слово „окно", то у меня на первыхъ по-
рахъ возникло бы въ сознаніи отвлеченное окно, т. е. представ-
леніе какого-нибудь отверстія въ стѣнѣ, но затѣмъ это отвлеченіе
легко и быстро можетъ превратиться въ представленіе какого-
либо опредѣленнаго окна. Если бы у меня даже сразу вслѣдъ за
словомъ окно явилось представленіе опредѣленнаго окна, того,
которое я разсматривалъ недавно и припоминаю живо или того,
которое меня особенно поразило и съ которымъ я поэтому наи-
болѣе твердо соединилъ слово окно, то и это не доказывало бы
моей неспособности представлять отвлеченія. Подобное обстоя-
тельство просто указывало бы на то, что извѣстное слово гораздо
прочнѣе соединилось съ объемомъ понятія и именно съ опредѣ-
ленною частью этого объема, чѣмъ съ его содержаніемъ. Увели-
ченіе количества подобныхъ опытовъ несомнѣнно укажетъ намъ
такіе случаи, когда наша мысль нѣкоторое время остается при
представленіи собственно отвлеченія, общаго, a потомъ уже пере-
ходитъ въ частное представленіе.
Любопытное явленіе въ данномъ случаѣ представляютъ глухо-
нѣмые. Несмотря на отсутствіе членораздѣльной рѣчи, мы не
можемъ отказать имъ въ отвлеченіяхъ. Нѣкоторые глухонѣмые
достигаютъ высокой степени развитія, а высокое развитіе безъ
образованія обобщенныхъ отвлеченій невозможно. Какимъ обра-

зомъ они возбуждаютъ другъ въ другѣ или сообщаютъ другъ
другу отвлеченія и какъ ихъ мыслятъ? У нихъ отвлеченія обоз-
начаются по выдающемуся, наиболѣе характерному для нихъ, приз-
наку и мыслятся подъ этимъ признакомъ. Такъ похлопываніе ру-
ками на подобіе крыльевъ означаетъ [всякую птицу или птицъ
вообще; движеніе, которымъ какъ бы становятся на четвереньки,
означаетъ звѣрей или четвероногихъ вообще; движеніе, изобра-
жающее наливаніе чего нибудь изъ кружки, выражаетъ понятіе
жидкости вообще, и воду и чай и ртуть; прикосновеніе къ губамъ
обозначаетъ не только красноту губъ, но и красноту неба, кар-
тины, платья, цвѣтка, т. е. красноту вообще и т. д. Обозначая
подобными знаками не одинъ предметъ, а много и притомъ съ
опредѣленной стороны, по извѣстному свойству, глухонѣмые обоз-
начаютъ отвлеченное, общее, которое они мыслятъ подъ формой
этихъ знаковъ. Слѣдовательно, существующія у нихъ отвлеченія
сопровождаются опредѣленными представленіями наиболѣе харак-
терныхъ чертъ этихъ отвлеченій. Мы утверждаемъ, что нѣчто по-
добное совершается и въ сознаніи нормальныхъ людей, какъ скоро
они мыслятъ обобщенныя отвлеченія.
Обращаясь собственно къ математическимъ отвлеченіямъ,
мы встрѣчаемся съ тѣмъ же явленіемъ. Отвлеченіе многоуголь-
никъ не есть необходимо опредѣленный многоугольникъ. Мы мо-
жемъ вообразить такой многоугольникъ, который имѣетъ для нашего
сознанія неопредѣленное количество сторонъ. Разсматриваемый
объективно, онъ, конечно, имѣетъ извѣстное число сторонъ и, слѣ-
довательно, есть опредѣленный многоугольникъ; но для нашего
сознанія онъ неопредѣленная фигура, потому что въ данномъ случаѣ
для насъ рѣшительно не имѣетъ никакой важности то обстоятель-
ство, сколько въ этомъ многоугольникѣ сторонъ—13, 14 или 12,
для насъ важно, чтобы это былъ именно многоугольникъ. Суще-
ствованіе такихъ представленій неопредѣленныхъ фигуръ не мо-
жетъ подлежать сомнѣнію. Положимъ, я сейчасъ сижу противъ
стѣны и разсматриваю рисунокъ обоевъ. Онъ мнѣ не нравится—
это какіе-то цвѣтки—и я представляю, что было бы лучше вмѣсто
цвѣтковъ нарисовать на обояхъ правильныя геометрическія фигуры,
напримѣръ, многоугольники. Я бы желалъ, чтобы одинъ много-
угольникъ тянулся отъ потолка до пола, чтобы отъ правой руки
къ лѣвой онъ занималъ столько же пространства, сколько есть
отъ полу до потолка и что,бы каждая сторона его по величинѣ
равнялась аршину. Я воображаю этотъ многоугольникъ и мысленно
черчу его на стѣнѣ. Утверждать, что въ это время у меня нѣтъ
представленія многоугольника, невозможно, я его воображаю;

г
утверждать; что это есть представленіе не многоугольника вообще,
a опредѣленнаго многоугольника, также нельзя, такъ какъ я не
знаю числа сторонъ своего воображаемаго многоугольника, не могу
высчитать числа его угловъ, да я даже не могу точно сказать,
какъ именно велико разстояніе отъ пола до потолка. Да и самъ
Тэнъ хотя и утверждаетъ, что общія идеи суть только имена и
стремленія называть, вынужденъ однако допустить существованіе
образовъ, сопровождающихъ называніе отвлеченій. „Передъ сло-
вомъ дерево, особенно если я читаю его медленно и со вниманіемъ,
во мнѣ пробуждается смутный образъ, столь смутный, что въ
первое мгновеніе я не могу сказать: есть ли это образъ яблони
или образъ сосны. Точно также, слыша слово многоугольникъ, я
черчу въ себѣ самомъ весьма неясныя линіи, которыя пересѣка-
ются и стремятся заключить пространство, при чемъ я еще не знаю,
будетъ ли рождающаяся фигура четыреугольная или пятиугольная"1).
Каждое психическое пріобрѣтеніе имѣетъ свою основу, свое
воплощеніе въ нервной системѣ. Припоминаніе образа означаетъ,
что соотвѣтствующій ему нервный элементъ не потерялъ еще по-
лученнаго имъ возбужденія, что оно еще въ немъ сохраняется въ
количествѣ или равномъ или превышающемъ необходимый мини-
мумъ, чтобы возникало психическое явленіе. Что же будетъ зна-
чить теперь сліяніе образовъ, возникновеніе обобщенныхъ отвле-
ченій? Оно будетъ значить, что сходныя черты многихъ отдѣль-
ныхъ образовъ возбуждаются въ весьма быстрой послѣдователь-
ности, что возбужденіе съ одного нервнаго элемента весьма быстро
переходитъ къ другому, третьему, десятому, сотому и въ нихъ
вызываетъ сходную дѣятельность, такой же процессъ возбужденія.
Немыслимо образованіе отвлеченій безъ соотвѣтствующей нервной
дѣятельности; самое существованіе образа обусловливается сохра-
неніемъ нервнаго возбужденія и никакая перемѣна въ состояніи
и положеніи образа не можетъ совершиться безъ соотвѣтствую-
щей перемѣны въ состояніи и положеніи нервныхъ элементовъ.
Слѣдовательно, образованіе отвлеченій неизбѣжно предполагаетъ
такое же реальное возбужденіе нервныхъ элементовъ, какъ и ощу-
щеніе и представленіе. Разница въ томъ, что при ощущеніи и
представленіи возбуждается небольшое количество нервныхъ эле-
ментовъ, a въ процессѣ образованія отвлеченій очень значитель-
ное, и это количество бываетъ тѣмъ больше, чѣмъ общѣе отвле-
ченіе. Представленія движенія суть несомнѣнно обобщенныя от-
влеченія. А между тѣмъ, по изслѣдованіямъ проф. Штрикера,
1) Объ умѣ и познаніи, т. I, стр. 11.

представленіе движенія неразрывно связывается съ соотвѣтствую-
щими мускульными ощущеніями. Представляя лошадь, тянущую
тяжелую повозку, онъ испытываетъ ощущеніе въ области груди
и плечъ; представляя поднятіе лѣвой ноги, онъ испытываетъ со-
отвѣтствующее ощущеніе въ лѣвомъ бедрѣ; представленія дви-
женій неодушевленныхъ предметовъ у него связываются съ ощу-
щеніями глазныхъ мышцъ х) и т. д. Такимъ образомъ при отвле-
ченій мы имѣемъ не только возбужденіе соотвѣтствующихъ частей
нервной системы, но и возбужденіе соотвѣтствующихъ органовъ
тѣла. Отвлеченіе является очень реальнымъ.
Относительно обобщенныхъ отвлеченій нужно указать еще
слѣдующія черты: отвлеченія легко переходятъ въ частныя пред-
ставленія—это неизбѣжный процессъ для отвлеченія. Отвлеченіе
имѣетъ своимъ основаніемъ одинаковое возбужденіе многихъ
нервныхъ элементовъ. Но каждый данный нервный элементъ
заключаетъ въ себѣ не только ту частицу возбужденія, которой
онъ похожъ на другіе элементы; но онъ заключаетъ цѣлое осо-
бенное возбужденіе. Понятно, что какъ скоро въ немъ возникаетъ
часть возбужденія, имъ сохраняемаго, то бываетъ готово возник-
нуть и все то возбужденіе цѣликомъ, часть котораго данное воз-
бужденіе составляетъ. Въ психологіи это будетъ соотвѣтствовать
такому явленію: сходныя черты различныхъ представленій, про-
буждаясь непосредственно одна за другой въ силу своего сход-
ства, по смежности вызываютъ цѣлые образы, часть которыхъ
онѣ составляютъ. Книга философскаго содержанія есть отвлеченіе,
образованное изъ многихъ представленій о философскихъ книгахъ.
Мысля это отвлеченіе, я испытываю переходъ нервнаго возбу-
жденія отъ одной нервной клѣтки къ другой, съ дѣятельностью
которыхъ у меня сочетались представленія объ отдѣльныхъ кни-
гахъ философскаго содержанія. Но какъ скоро возбужденіе ка-
сается какой либо клѣтки, то въ сознаніи у меня легко можетъ
пробудиться не только представленіе <о философичности книги, но
и о всей книгѣ цѣликомъ. Поэтому, думая о книгѣ философскаго
содержанія, я легко могу перейти своею мыслію къ „Критикѣ
чистаго разума" Канта, „Этикѣ", Спинозы, „Политикѣ"—Платона.
Изъ самой природы обобщеннаго отвлеченія точно также
слѣдуетъ, что отвлеченіе легко можетъ перейти не въ одно частное
представленіе, а во многія. То возбужденіе, которое возникаетъ
при отвлеченій, затрогиваетъ многія нервныя клѣтки, дѣятель-
ность которыхъ влечетъ припоминаніе многихъ частныхъ пред-
1) Stricker, Studien uber die Bewegungsvorsteilungen, Wien, 1882, s. 41—17.

ставленій. Поэтому мы всегда имѣемъ богатый выборъ при замѣнѣ
отвлеченія частнымъ представленіемъ. Но, конечно, не каждое
изъ частныхъ представленій имѣетъ равную возможность замѣ-
нять отвлеченіе, отвлеченія легче переходитъ въ одни частныя
представленія, чѣмъ въ другія. Образы, наиболѣе удобные для
замѣны отвлеченія, суть наиболѣе типичные, наиболѣе характер-
ные, въ которыхъ отчетливо отображаются свойства цѣлаго класса
вещей, вообще наиболѣе выдающіеся экземпляры класса, долѣё
задерживающіе на себѣ наше вниманіе. Поэтому отвлеченіе: фило-
софская книга легче перейдетъ въ частное представленіе „Кри-
тика чистаго разума" Канта, или „Логика" Гегеля, или „Разсу-
жденіе о методѣ" Декарта, чѣмъ въ какое либо второстепенное
философское сочиненіе.
Способность людей удерживать болѣе или менѣе продолжи-
тельный срокъ въ своемъ сознаніи отвлеченія и не переводить
ихъ въ образы бываетъ очень различна. У нѣкоторыхъ отвлеченіе
почти мгновенно переводится въ частное представленіе, у дру-
гихъ отвлеченіе долгое время не допускаетъ образы въ сознаніе.
Гальтонъ хотѣлъ знать, какія представленія вызоветъ слово лодка.
Онъ говорилъ различнымъ лицамъ: „я хочу поговорить съ вами
о лодкѣ". Подобный опытъ привелъ къ слѣдующему результату:
одна молодая дѣвушка сказала, что ей тотчасъ же представилась
большая, отплывающая отъ берега, лодка, наполненная мужчинами
и дамами, причемъ дамы были въ бѣломъ и голубомъ. Другое
лицо, имѣющее привычку къ философскимъ сужденіямъ, отвѣтило,
что слово лодка не вызываетъ въ немъ никакого опредѣленнаго
образа, потому что оно старалось намѣренно воздерживать свой
умъ отъ этого, не допуская возникнуть въ немъ конкретному
представленію ялика, шлюпки, барки, катера и другихъ мелкихъ
судовъ; болѣе того, оно отказывалось думать въ частности о ка-
комъ либо изъ этихъ видовъ и разсматривать его съ какой либо
спеціальной точки зрѣнія. У нѣкоторыхъ лицъ отвлеченія связы-
ваются, вслѣдствіе дѣтскихъ ассоціацій, съ оригинальными обра-
зами, напр., буквы съ различными цвѣтами, такъ что каждое слово
въ ихъ воображеніи будетъ разноцвѣтнымъ. Одинъ господинъ
объяснилъ Гальтону, что онъ видитъ умственно систему нумераціи
въ формѣ волнообразной и разноцвѣтной ленты. Подобныя же
ассоціаціи наблюдаются по отношенію къ днямъ, мѣсяцамъ, чи-
сламъ х).
*) Умственныя картины.

X.
Борьба и объединеніе образнаго и отвлеченнаго творчества.
Первоначальное міровоззрѣніе, миѳологическое, фантастиче-
ское, разъ возникнувъ, не уступаетъ своего мѣста безъ борьбы
міровоззрѣнію реальному, оно желаетъ вытѣснить его изъ со-
знанія людей, недопустить даже его до возникновеніи и развитія.
Борьбу между миѳологическимъ и реальнымъ міросозерцаніями
можно наблюдать во многихъ странахъ, съ значительною же
точностью й послѣдовательностью ее можно наблюдать въ древ-
ней Греціи. Борьба шла и развивалась постепенно. Сначала
самая сущность миѳологическаго міросозерцанія сомнѣнію не
подвергалась, существованіе миѳическихъ героевъ и героинь, ихъ
происхожденіе, взаимныя отношенія, подвиги, миѳологическая
хронологія, считались совершенно истинными и дѣйствительными;
подвергались сомнѣнію и отрицанію только нѣкоторыя частныя
сказанія, или глубоко возмущавшія нравственное чувство, или
уже слишкомъ странныя и проТиворѣчивыя. На такой точкѣ
зрѣнія стояли греческіе логограѳы, историки и нѣкоторые поэты
временъ блеска Эллады. Историки, напримѣръ, образовавъ въ
себѣ навыкъ обращаться съ историческими фактами, будучи
постоянно внимательными къ различію между вѣроятнымъ и невѣ-
роятнымъ, между достовѣрнымъ и недостовѣрнымъ, подвергая
разсказываемыя событія исторической критикѣ, естественно не
могли уже съ дѣтской .вѣрой толпы относиться къ миѳамъ. Ге-
родоту и Ѳукидиду многіе миѳическіе разсказы кажутся недосто-
вѣрными, невѣроятными, они ихъ или прямо отрицаютъ, или
толкуютъ въ аллегорическомъ смыслѣ. Ѳукидидъ даетъ имъ по-
литическую окраску, напримѣръ, событіямъ изъ троянской войны.
Протолковавъ по своему, раціоналистически, миѳъ, Геродотъ
иногда прибавляетъ: „но сказанное нами доселѣ да примутъ
боги и герои въ добрую сторону1*. Въ такой прибавкѣ очевидно
выражается борьба двухъ міровоззрѣній: фантастическаго • и
реальнаго.
Болѣе рѣшительно, чѣмъ логограѳы, историки и поэты, вы-
ступили противъ миѳологіи философы. Они напали уже на самую
сущность миѳологическаго міросозерцанія и прямо противопоста-
вили ему иное, отвлеченное. Отецъ философіи, Ѳалесъ, началъ
походъ. По гезіодовской теогоніи, Океанъ и Ѳетида суть боже-
ственная чета, родители боговъ и другихъ существъ. По Ѳалесу же,
вода источникъ всего сущаго и даже самихъ боговъ. Итакъ ми-

ѳологическія божественныя личности начали, замѣняться простыми
стихіями, считавшимися въ то время элементами. Особенно энер-
гичны и рѣзки нападки на миѳологію были со стороны Ксено-
фана и элейцевъ. „То, что о богахъ разсказываютъ Гомеръ и
Гезіодъ, говорилъ Ксенофанъ, было бы стыдомъ и вѣчнымъ по-
зоромъ для всякаго изъ людей: нарушенные обѣты, кражи и
взаимные обманы". О немъ говорили, что онъ разсказывалъ не
похоже на то, какъ вѣщали древніе боги. Началась открытая
борьба между защитниками миѳологическаго міровоззрѣнія и
научнаго. Защитники старины упрекали философовъ въ безбожіи,
философы обвиняли своихъ противниковъ въ легковѣріи, въ
оскорбленіи божества недостойными представленіями его. Сила
была на сторонѣ защитниковъ старины, философы сидѣли въ
тюрьмѣ и изгонялись изъ отечества, какъ Анаксагоръ, или прямо
предавались смерти, какъ Сократъ.
Конечно, и у философовъ разрывъ между старымъ и но-
вымъ міровоззрѣніемъ совершился не вдругъ, не разомъ. Такъ
тотъ же Сократъ раздѣлялъ феномены на два класса: въ одномъ
связь предъидущаго съ послѣдующимъ была неизмѣнна и буду-
щее могло быть доступно предвѣдѣнію чрезъ изученіе; другой же
классъ явленій, болѣе важный и обширный, оставался во власти
боговъ. Ничего неизмѣннаго въ немъ нѣтъ. Узнать будущія со-
бытія этого класса было возможно только чрезъ пророчество или
другое подобное спеціальное сообщеніе. Чѣмъ далѣе шло раз-
витіе философскихъ идей, тѣмъ первый классъ явленій, по дѣ-
ленію Сократа, все увеличивался, да увеличивался, а второй все
уменьшался, да суживался, и этотъ процессъ продолжался до
тѣхъ поръ, пока второй классъ явленій не сталъ равенъ нулю, а
первый не получилъ исключительнаго господства. Уже Гиппо-
кратъ, современникъ Сократа, соединилъ оба сократовскіе класса
явленій, управляемыхъ и божественными и естественными при-
чинами. Именно онъ полагалъ, что боги суть дѣйствующія при-
чины при происхожденіи каждаго явленія, маленькаго и боль-
шаго, важнаго и неважнаго. Они стоятъ въ связи со всѣми явле-
ніями вообще, но спеціально ни съ однимъ, и задача изслѣдова-
теля заключается въ томъ, чтобы открыть тѣ условія и правила,
которыми постоянно опредѣляется дѣйствованіе боговъ и по ко-
торымъ ихъ можно предсказывать. Полный разрывъ между ста-
рымъ и новымъ міровоззрѣніемъ совершился въ ученіи Эпикура,
который утверждалъ, что хотя боги и дѣйствительно существуютъ,
но не такъ, какъ представляетъ ихъ толпа. Въ теченіе явленій
природы и событій человѣческаго общества они вовсе не вмѣ-

шиваются, они праздные зрители этихъ событій. Не тотъ невѣ-
рующій, говорилъ Эпикуръ, кто отрицаетъ боговъ толпы, но
тотъ, кто представляетъ ихъ по народному х).
Воззрѣнія, подобныя миѳологическому, существовали не
только въ отдаленную отъ насъ древнюю. эпоху, но и въ средніе
вѣка, а отчасти существуютъ и въ настоящее время. Средніе
вѣка имѣли свою полную христіанскую миѳологію и борьба съ
нею положительной наукѣ была не легче, чѣмъ борьба съ на-
стоящей миѲологіей древней философіи. Средневѣковая положи-
тельная наука такъ же имѣла своихъ мучениковъ, какъ и древняя.
Вѣра въ чудесное была въ высшей степени тверда въ средніе
вѣка. Мыслители, считавшіеся весьма либеральными, которыхъ
обвиняли въ безбожіи, въ подрываніи христіанской религіи, пи-
тали убѣжденія въ высокой степени суевѣрныя. Іоганнъ Вейеръ,
ученый и талантливый врачъ, былъ обвиняемъ въ томъ, что онъ
въ своихъ сочиненіяхъ „вооружился противъ Бога". Между тѣмъ,
онъ не имѣлъ ни малѣйшаго желанія возставать противъ какого
либо изъ основныхъ положеній народной вѣры, или даже самому
освободиться отъ господствующихъ взглядовъ. Онъ былъ совер-
шенно увѣренъ, что міръ населенъ толпами демоновъ, постоянно
дѣлавшихъ чудесныя вещи между людьми. Онъ далъ даже ката-
логъ адскихъ начальниковъ и описалъ внутреннее устройство
ада. Въ этомъ каталогѣ приводятся имена 72 князей демоновъ,
а количество ихъ подданныхъ вычисляется въ 7, 405, 926 дьяво-
ловъ. Все безбожіе Вейера заключалось въ томъ, что онъ, какъ
врачъ, былъ убѣжденъ, что многіе, считавшіеся колдунами, были
просто сумасшедшіе, и будучи весьма человѣколюбивъ, онъ былъ
пораженъ страданіями, которымъ подвергали этихъ несчастныхъ.
Онъ хотѣлъ помирить понятіе о повсюдномъ присутствіи демо-
новъ и объ одержаніи бѣсами съ своимъ убѣжденіемъ, что многія
изъ явленій, считавшихся сверхъестественными, происходили отъ
болѣзни, что нужно остановить пролитіе невинной крови. На
Вейера вооружился одинъ изъ самыхъ передовыхъ умовъ 16 в.,
Бодэнъ, признаваемый однимъ изъ замѣчательныхъ философовъ
въ Европѣ, однимъ изъ талантливѣйшихъ писателей Франціи.
Бодэнъ былъ однимъ изъ главныхъ основателей политической
философіи и политической исторіи и относительно этихъ предме-
товъ онъ предвосхитилъ многіе взгляды, настоящаго., времени.
Онъ обвинялъ Вейера въ нечестіи и безбожіи за. то, что тотъ
осмѣлился. думать, будто, такъ называемые, одержимые суть су-
1) Приведенные факты заимствованы изъ Исторіи Греціи Грота.

масшедшіе. Самъ же онъ глубоко вѣрилъ въ колдуновъ, вѣдьмъ,
одержаніе бѣсами и т. д. Онъ съ самыми точными и обстоятель-
ными подробностями и съ самой твердой увѣренностью разска-
зываетъ весь ходъ шабашей вѣдьмъ, способы, употребляемые
вѣдьмами для летанія по воздуху, ихъ превращенія, ихъ тѣлес-
ныя сообщеніяхъ дьяволомъ, различныя средства, какія употре-
бляютъ онѣ для причиненія зла своимъ врагамъ, признаки, веду-
щіе къ ихъ открытію, ихъ признаки при осужденіи и ихъ пове-
деніе на кострѣ. Говоря о трактатѣ Вейера, Бодэнъ едва можетъ
найти слова, чтобы выразить удивленіе и негодованіе, съ кото-
рыми онъ читалъ эту книгу. Она есть „сплетеніе ужасающихъ
богохульствъ", „ни одинъ человѣкъ, сколько нибудь дорожащій
почтеніемъ къ Богу, не можетъ читать такихъ богохульствъ безъ
справедливаго гнѣва" 1). Словомъ воображеніе, разъ занявъ гла-
венствующее положеніе, позднѣе не уступаетъ своего мѣста и
разсудку приходится брать принадлежащее ему съ бою. Во мно-
гихъ умахъ реальные положительные процессы далеки и теперь
отъ торжества надъ процессами воображенія, но во многихъ об-
разное и отвлеченное мышленіе работаетъ дружно, совмѣстно,
Только ихъ соединеніе можетъ довести творческіе процессы че-
ловѣка до высшей, возможной для нихъ, ступени развитія. Сред-
ства образнаго творчества, взятаго отдѣльно, самого по себѣ,
исчерпываются увеличеніемъ даннаго въ опытѣ, мѣной призна-
ковъ и идеализаціей, воображеніе дальше итти само не можетъ;
но, соединяясь съ отвлеченнымъ научнымъ мышленіемъ, оно дѣ-
лаетъ новый и весьма важный шагъ въ своемъ дальнѣйшемъ
развитіи. Научное отвлеченное мышленіе, само по себѣ, также
ограничено, помощью однихъ своихъ средствъ оно видитъ тускло
и гадательно то, что, при содѣйствіи воображенія, можетъ быть
представлено отчетливо и даже ярко. Разсмотримъ ближе, что
воображеніе даетъ уму и что умъ воображенію.
По своему личному опыту и наблюденію, мы знаемъ нич-
тожную часть земли и міра: то мѣстечко, городъ, село, въ кото-
ромъ живемъ, съ его рѣчками, холмами, озерами; тѣ растенія и
животныхъ, которыя тутъ водятся; тѣхъ людей, тотъ бытъ, кото-
рый видимъ вокругъ; тѣ звѣзды, какія есть на нашемъ небѣ.
Поэтому и міровоззрѣніе, строго реальное, должно бы имѣть
своимъ предметомъ только этотъ маленькій мірокъ, ограничи-
ваться его тѣсными предѣлами, процессъ представленій и идей
долженъ былъ бы всецѣло покоиться на этомъ узенькомъ фун-
1) Лекки, Исторія раціонализма въ Европѣ. Пер. Пыпина, т. I, стр. 74—77.

даментѣ. Но этого не бываетъ: мы, никогда далеко не выѣзжав-
шіе, можетъ быть, изъ родной деревни или города, говоримъ и
о тропикахъ и о скверномъ полюсѣ, разсказываемъ о никогда
не виданныхъ животныхъ и растеніяхъ, о буряхъ на морѣ, о го-
рахъ, уходящихъ въ облака, о томъ, какъ жили въ старину раз-
личные народы, какія учрежденія имѣли; знакомые реально съ
ничтожнымъ клочкомъ земли, съ ничтожнымъ количествомъ вре-
мени, мы объемлемъ мыслью вселенную, говоримъ о безконеч-
ныхъ міровыхъ пространствахъ, о милліонахъ лѣтъ, въ теченіе
которыхъ совершались космическіе процессы. Откуда все это?
Въ строго реальномъ міровоззрѣніи подобныхъ элементовъ нѣтъ.
Это все построенія воображенія на основаніи данныхъ реальнаго
міровоззрѣнія. Тѣ маленькія реальныя данныя, которыя получены
нами путемъ личнаго опыта, мы воображеніемъ безконечно уве-
личиваемъ и такимъ образомъ построеваемъ вселенную, и настоя-
щую и прошлую. Чтобы представить себѣ громадные размѣры
вселенной, я отправляюсь отъ того реальнаго пространства, ко-
торое мнѣ лично и непосредственно извѣстно, и увеличиваю его
во много разъ; чтобы представить себѣ продолжительность гео-
логическихъ переворотовъ, я исхожу изъ понятія о тѣхъ немно-
гихъ десяткахъ лѣтъ, которые я прожилъ и ихъ увеличиваю;
чтобы представить себѣ бытъ и жизнь древнихъ исчезнувшихъ
народовъ, я отправляюсь отъ современнаго быта и обстановки.
Другого пути представить себѣ вселенную прошлую или настоя-
щую нѣтъ. Правда, можно сказать, что факты о землѣ, о наро-
дахъ, ее населявшихъ и населяющихъ, ея флорѣ и фаунѣ и т. п.
мы получаемъ отъ различныхъ наблюдателей и ихъ намъ нужно
просто усвоить, а не создавать. Но подобное усвоеніе есть уже
построеніе. Какъ я могу представить себѣ то, чего никогда не
наблюдалъ? Единственно процессомъ построенія.
Слѣдуетъ еще обратить вниманіе на практическое творче-
ство. Мы не довольствуемся тѣмъ, что дано намъ природой и
общественностью, мы стараемся улучшить и природу и жизнь
общественную, вступаемъ въ борьбу съ различными естествен-
ными и соціальными препятствіями. Мы создаемъ различныя удоб-
ства жизни—строимъ дома, проводимъ дороги, осушаемъ почву,
создаемъ ремесла и различныя орудія производства, различные
общественные и государственные институты, воспитательныя си-
стемы; мы пишемъ проэкты о прекращеніи войнъ, объ уничто-
женіи бѣдности, мечтаемъ о лучшемъ матеріальномъ и умствен-
номъ положеніи человѣчества, словомъ выдумываемъ различныя
„утопіи". Во всѣхъ подобныхъ дѣятельностяхъ мы выходимъ за

предѣлы строго реальнаго міровоззрѣнія, мы возвышаемся надъ
дѣйствительностію, мы улучшаемъ дѣйствительность или пытаемся
улучшить, согласно съ своими идеальными, теоретическими по-
строеніями. Въ подобныхъ построеніяхъ главное мѣсто принад-
лежитъ воображенію,. конечно, подъ контролемъ и на почвѣ ре-
альныхъ данныхъ.
Итакъ наши реальныя знанія постоянно пополняются твор-
ческой работой воображенія. Разсмотримъ теперь частнѣе эле-
менты и отдѣльныя направленія этой пополнительной работы
воображенія.
Въ нашемъ знаніи, въ нашемъ реальномъ міровоззрѣніи есть
много пробѣловъ, полосы знанія чередуются въ немъ съ поло-
сами незнанія. По мѣрѣ развитія наукъ, пробѣлы пополняются,
знанія становятся цѣльнѣе и связнѣе; но до надлежащей полноты
и цѣльности знаній въ настоящее время еще далеко. А, между
тѣмъ, нашему уму пробѣлы въ знаніи тягостны, мы стремимся къ»
знанію полному, законченному, цѣлостному и на мѣсто недостаю-
щаго знанія ставимъ догадки, предположенія, фантазіи.—Кромѣ
обыкновенныхъ реальныхъ умственныхъ запросовъ и потребно-
стей, разрѣшаемыхъ и удовлетворяемыхъ положительной наукой,
у насъ есть еще вопросы и потребности болѣе сложнаго и высо-
каго порядка, разрушенія и удовлетворенія которыхъ мы не на-
ходимъ въ положительной наукѣ. Это потребности философско-
религіознаго характера, метафизическіе вопросы. Многими ука-
занная категорія вопросовъ считается не подлежащей научному
изслѣдованію и рѣшенію и пробѣлъ не пополнимымъ. А, между
тѣмъ, метафизическіе вопросы живо и глубоко интересовали и
интересуютъ все чсловѣчество—въ философской или религіозной
формѣ ихъ постановки и рѣшенія,—неодолимо влекутъ его къ
себѣ. Человѣкъ не въ состояніи противиться искушенію г-попы-
таться проникнуть эти запретныя, заповѣдныя для позитив-
наго ума, сферы, мо$£тъ быть онѣ и познаваемы. Результатомъ
этого стремленія являются идеальныя, фантастическія построе-
нія.—Постройка реальнаго міровоззрѣнія имѣетъ цѣлью дать намъ
пониманіе дѣйствительныхъ явленій: законы, формулы, обобщенія
и отвлеченія въ немъ играютъ весьма видную роль; чувствованія,
которыя возбуждаются въ насъ различными фактами дѣйстви-
тельности, игнорируются реальнымъ міровоззрѣніемъ. А такое
общее и сухое построеніе міра не удовлетворяетъ насъ, мы же-
лаемъ видѣть міръ во всемъ богатствѣ и разнообразіи его кон-
кретныхъ явленій, со всѣми волненіями, возникающими въ душѣ
человѣка при видѣ конкретныхъ явленій міра. Эта потребность
удовлетворяется художественнымъ изображеніемъ міра.

Такимъ образомъ чисто реальное міровоззрѣніе не можетъ
удовлетворить всѣмъ запросамъ мыслительности человѣка. Кро-
мѣ строго реальныхъ умственныхъ интересовъ есть еще другіе,
близко родственные научнымъ и соприкасающіеся постоянно съ
ними, интересы, не менѣе настоятельные и важные, чѣмъ и на-
учные. Какъ же мы удовлетворяемъ этимъ, болѣе сложнымъ и
высокимъ, психическимъ интересамъ, какими процессами? По-
мощію тѣхъ процессовъ, которые называются воображеніемъ, по-
строеніемъ идеальнаго міровоззрѣнія.
Изъ указанія трехъ направленій дѣятельности воображенія
—пополненія пробѣловъ реальнаго знанія, разрѣшенія метафи-
зическихъ вопросовъ и художественнаго воспроизведенія дѣй-
ствительности—легко можно видѣть, что воображеніе (идеаль-
ное міровоззрѣніе) множествомъ нитей переплетается съ раз-
судкомъ (реальное міровоззрѣніе), можетъ оказывать ему суще-
ственныя услуги, будучи въ союзѣ съ нимъ, и можетъ значи-
тельно затруднять его, вступая съ нимъ въ борьбу, ставя свои
образы на мѣсто разсудочныхъ продуктовъ. Нашъ умъ стремит-
ся къ цѣлостному, связному знанію, но фактически такая цѣло-
стность въ настоящее время невозможна, вслѣдствіе обширныхъ
пробѣловъ въ нашемъ знаніи, и долгое время будетъ еще не-
возможна. Пробѣлы временно мы пополняемъ воображеніемъ, на
мѣсто недостающаго знанія ставимъ предположенія, догадки,
просто фантазіи. Очевидно, въ данномъ случаѣ фантазія и раз-
судокъ должны идти рука объ рука, воображеніе помогать раз-
судку. Но эта помощь можетъ быть важна и дѣйствительна
только тогда, когда картины, создаваемыя воображеніемъ, опи-
раются на данныя положительнаго знанія, а не сочиняются само-
произвольно. Въ послѣднемъ случаѣ между характеромъ положи-
тельнаго знанія и характеромъ пополненія пробѣловъ его не бу-
детъ гармоніи и пробѣлы не только не пополнятся такимъ пу-
темъ, но, напротивъ, будутъ зіять еще рѣзче. Затѣмъ, по мѣрѣ
расширенія области положительнаго знанія, сфера дѣятельности
воображенія должна сокращаться, воображеніе должно отступать
безъ сопротивленія предъ нашествіемъ разсудка. Если же вооб-
раженіе будетъ видѣть въ своихъ созданіяхъ нѣчто твердое и
постоянное, что должно существовать вѣчно, оно вмѣсто пользы
принесетъ вредъ научному мышленію. Поэтому весьма важно
всегда точно опредѣлять границу, до которой простирается по-
ложительное точное знаніе, и начало, и предѣлы того пробѣла,
который восполняется воображеніемъ, тѣмъ болѣе, что образы
воображенія по своему типу и характеру могутъ иногда быть
очень похожими на продукты разсудочной дѣятельности.

Картины, создаваемый воображеніемъ относительно бытія,
положительной наукой не познаваемаго, собственно не затроги-
ваютъ интересовъ разсудка, лишь бы только всегда ясной дер-
жалась въ сознаніи грань между научно познаваемымъ и научно
не познаваемымъ, лишь бы продукты фантазіи не выдавались
за продукты разсудка. Послѣдній случай бываетъ нерѣдко, тогда
происходитъ смѣшеніе фантастическаго и научнаго, что очень
вредитъ строго научному мышленію, задерживаетъ успѣхи поло-
жительнаго знанія, сбивая умъ съ надлежащаго пути, обольщая
его мнимо тонными знаніями непознаваемаго.
Созданіе идеаловъ и отображеніе дѣйствительности въ ху-
дожественной формѣ — дѣятельность высоко важная, имѣю-
щая вліяніе на весь складъ и теченіе психическаго развитія.
Было бы, очевидно, прискорбно, если бы воображеніе отрѣши-
лось въ данномъ случаѣ отъ союза съ разсудкомъ, отказалось
отчего помощи ,и критическихъ указаній. Тогда пострадала бы
не только эта спеціальная функція—идеально-художественная,
но и все вообще психическое развитіе.—Послѣ этихъ общихъ
замѣчаній о воображеніи, войдемъ въ обсужденіе частныхъ во-
просовъ.
Потребность въ пополненіи точнаго знанія воображеніемъ
бываетъ особенно чувствительна въ то время, когда настоящее
знаніе только начинается, когда оно представляетъ почти одинъ
большой пробѣлъ. Тогда волей-неволей приходится прибѣгать къ,
помощи воображенія, въ противномъ же случаѣ нужно отказать-
ся отъ всякаго пониманія и объясненія явленій. Отсюда мы уже
прямо можемъ заключить, что воображеніе будетъ занимать пер-
вое мѣсто въ ряду умственныхъ дѣятельностей въ отдаленныя
доисторическія времена, когда наука и искусство едва-едва на-
чинались, на первыхъ порахъ жизни отдѣльныхъ личностей, ког-
да положительныя знанія еще не могли быть пріобрѣтены, и
при умственномъ убожествѣ и невѣжествѣ, ограничивающемся са-
мымъ скуднымъ запасомъ положительнаго знанія. Въ дѣйстви-
тельности это такъ было и бываетъ. Первоначальное міровоз-
зрѣніе человѣчества было не научное, а миѳологическое, т. е. фан-
тастическое. Во времена созданія миѳовъ точныхъ знаній не бы-
ло, положительное мышленіе почти не существовало, a такъ или
иначе понять и объяснить явленія было необходимо. Наша пот-
ребность знанія и пониманія не ждетъ терпѣливо того времени,
когда явится возможность научнаго объясненія фактовъ, она,
какъ и всякая другая настоятельная потребность, требуетъ удов-
летворенія сейчасъ же, немедля. И вотъ, подъ давленіемъ этой

умственной потребности, пробѣлъ въ нашемъ знаніи наполняется
и на мѣсто положительнаго міровоззрѣнія создается миѳологи-
ческое.
Подобное же явленіе бываетъ и въ дѣтствѣ. Ребенокъ стоитъ
лицомъ къ лицу съ явленіями, которыхъ не понимаетъ и по суще-
ству понять не можетъ, а между тѣмъ уйти отъ нихъ некуда,
нельзя преградить доступъ впечатлѣніямъ къ органу мышленія.
Любознательность пробуждается, ребенокъ постоянно обращается
къ окружающимъ съ вопросами, нерѣдко спрашиваетъ о вещахъ
очень трудныхъ и сложныхъ. Нужно во чтобы то ни стало и такъ
или иначе удовлетворить любознательности и вотъ снова создается
міровоззрѣніе, до нѣкоторой степени напоминающее миѳологиче-
ское и такимъ образовъ потребность удовлетворяется и пробѣлъ
пополняется.
Люди необразованные, не имѣющіе значительнаго запаса поло-
жительныхъ знаній и немогущіе, вслѣдствіе разныхъ обстоятельствъ,
пополнить его, также по необходимости должны постоянно при-
бѣгать къ услугамъ своего воображенія, потому что другого пути,
хотя къ какому либо пониманію явленій, для нихъ нѣтъ. И из-
вѣстно, что въ необразованной средѣ всевозможные нелѣпые слухи
и противорѣчащія всѣмъ законамъ событія пользуются чрезвычайно
твердой вѣрой, какъ самые обыденные факты.
Считаемъ не лишнимъ здѣсь же замѣтить, что указанный
фактъ преобладающей роли воображенія въ первое время жизни
человѣчества и человѣка не свидѣтельствуетъ о какой либо не-
обычайной силѣ воображенія и о позднѣйшемъ ослабленіе его.
Въ указанныхъ условіяхъ мы видимъ полную невозможность еще
строго реальнаго мышленія, каковая невозможность обусловливаетъ
широту дѣятельности воображенія; въ подобныхъ фактахъ обна-
руживается, прежде всего, слабость разсудка, а не сила воображенія.
Воображеніе же въ то время является, разсматриваемое само по
себѣ, также слабымъ и несовершеннымъ, оно сильно развѣ только
потому, что въ данное время въ наличности не имѣется прево-
сходящаго его по энергіи мыслительнаго процесса, словомъ по-
тому, почему „на безрыбьи и ракъ рыба41.
Съ развитіемъ науки, съ сокращеніемъ пробѣловъ въ системѣ
положительнаго знанія, дѣятельность воображенія въ указанномъ
направленіи становится менѣе объемистой и менѣе значительной.
Но такъ какъ въ наукахъ, и особенно касающихся человѣка
и чёловѣческаго общества, пробѣловъ еще много и въ настоящее
время, то естественно, что воображеніе и понынѣ важный фак-
торъ въ научномъ мышленіи. Безъ пополненія пробѣловъ въ системѣ

положительнаго знанія воображеніемъ, знаніе является недоста-
точно связнымъ и цѣлостнымъ; воображеніе, связывая кольца
разорванной цѣпи, нерѣдко дѣлаетъ чрезвычайно удачныя сбли-
женія и предположенія, наводитъ на богатыя мысли и открытія.
Поэтому великій ученый нашихъ дней немыслимъ безъ могучаго
воображенія; воображеніе, сдерживаемое въ границахъ и стараю-
щееся ближе держаться почвы разсудка, не врагъ ученаго, а
незамѣнимый другъ и пособникъ, безъ помощи «котораго невоз-
можно сдѣлать ничего важнаго въ наукѣ. Всѣ открытіе и изо-
брѣтенія суть первоначально фантазіи, провѣренныя1 же разсуд-
комъ они становятся научными истинами и законами."Существо-
ваніе свѣтоваго эѳира и атомовъ въ настоящее время принимается
всѣми, а между тѣмъ ихъ, конечно, никто и никогда не наблю-
далъ, они просто суть фантазіи, вполнѣ сообразныя съ научными
формулами и выводами разсудка.
Если съ расширеніемъ области положительнаго знанія дѣя-
тельность воображенія, какъ пополнителя пробѣловъ научной си-
стемы, сокращается, то есть такая область, въ которой власть
его велика и въ настоящее время—это область метафизики. Можно
ли въ настоящее время строго научнымъ путемъ рѣшить вопросъ
о сущности бытія? Что такое, такъ называемая, матерія и, такъ
называемый, духъ сами по себѣ и каково въ концѣ концовъ ихъ
отношеніе другъ къ другу? Какъ мы должны представлять себѣ
первоисточникъ жизни вселенной и постепенное развитіе жизни?
Это такого рода вопросы, которые въ настоящее время далеко
превышаютъ всякое строго научное изслѣдованіе. Извѣстно, что
указанные вопросы издавна привлекали къ себѣ любознательность
человѣка и попытокъ ихъ рѣшенія сдѣлано очень много, попы-
токъ весьма разнообразныхъ. Между тѣмъ эти вопросы въ насто-
ящее время по существу такъ же далеки отъ своего рѣшенія,
какъ тысячу или двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ.
Само собой разумѣется, что при разрѣшеніи метафизическихъ
вопросовъ собственно разсудочная дѣятельность имѣетъ большое
значеніе. Она фундаментъ метафизическихъ построеній и критерій
ихъ провѣрки. Цѣнность метафизическихъ построеній въ исторіи
умственнаго развитія человѣчества обусловливается главнымъ об-
разомъ двумя обстоятельствами: а) широтою научнаго фунда-
мента и стремленіемъ философа держаться или ближе или дальше
отъ положительнаго знанія; б) широтою и смѣлостью творческаго
синтеза. Если метафизикъ приступаетъ къ созданію своего построе-
нія, будучи мало знакомъ съ состояніемъ современной науки, то
какое же значеніе будетъ имѣть продуктъ его творчества? Общіе

вопросы, каковы всѣ метафизическій, могутъ быть рѣшены сколько
нибудь основательно только послѣ рѣшенія частныхъ; а если частные
вопросы далеко не во всемъ своемъ объемѣ знакомы данному
лицу, то очевидно, что рѣшеніе общихъ вопросовъ, включающихъ
частные, будетъ не устойчивымъ, малоосновательнымъ, какъ по-
коющееся на весьма не широкомъ фундаментъ.
Кромѣ обширнаго и основательнаго знакомства съ современ-
ной наукой, при постройкѣ философской системы весьма важно
стремленіе держаться или какъ можно ближе данныхъ наукъ, же-
лать гармоніи съ ними, или же не особенно объ этомъ заботиться.
Если пренебрегать провѣркой положительной науки, освободиться
совсѣмъ отъ ея требованій и обязательствъ, то можетъ получиться
система въ высшей степени странная, причудливая, совсѣмъ не
могущая помириться съ несомнѣнными данными современной
науки. Нужно помнить, что метафизическіе вопросы суть наиболѣе
высокіе и общіе объединительные вопросы нашего знанія и рѣ-
шеніе ихъ должно подчиняться, въ концѣ концовъ, обыкновеннымъ
логическимъ, психологическимъ и вообще научнымъ правиламъ.
Творческій синтезъ въ широкомъ размѣрѣ необходимъ для
построенія метафизическихъ системъ. Сущность метафизики въ
томъ и состоитъ, чтобы отдѣльныя положительныя науки объеди-
нить между собою, изъ всѣхъ наукъ создать одно стройное гармо-
ническое цѣлое. Для этого должны быть взяты основныя данныя
отдѣльныхъ наукъ и синтезированы; синтезъ же долженъ быть
не механическій, онъ долженъ проникаться и оживляться руко-
водящей идеей, принципомъ. Выполненіе подобной работы безъ
могучей способности широкаго творческаго синтеза невозможно.
Въ отдѣльныхъ метафизическихъ системахъ одинъ изъ ука-
занныхъ двухъ элементовъ—или научно-философскій или по-
строительно-синтетическій— можетъ преобладать, вслѣдствіе чего
система получитъ особенную окраску: будетъ являться или по
преимуществу систематизаціей отрывочныхъ данныхъ положи-
тельнаго знанія и приближаться къ строгому позивитизму, при
преобладаніи перваго процесса, или же собственно будетъ по-
строеніемъ, смѣлой игрой нашего ума въ синтетическомъ направ-
леніи и будетъ приближаться къ мистицизму, при преобладаніи
второго изъ указанныхъ процессовъ. Позитивизмъ и мистицизмъ—
двѣ крайнія точки въ развитіи метафизическихъ построеній.
Что касается третьяго вида помощи воображенія нашему
уму при пониманіи явленій — художественнаго воспроизведенія
дѣйствительности, то объ этомъ уже была рѣчь.
Умъ, получая много отъ воображенія, много и даетъ ему въ

свою очередь. Воображеніе есть мышленіе образами, есть теоре-
тическая живопись, a источникомъ этой живописи служатъ образы,
получаемые изъ опыта. Въ своихъ построеніяхъ воображеніе по-
стоянно остается на почвѣ опыта, связано имъ. Если* воображеніе
будетъ особенно стремиться къ тому, чтобы въ своихъ построе-
ніяхъ уйти, какъ можно дальше, отъ данной дѣйствительности,
оно легко можетъ изнемочь подъ тяжестью задачи и потерять
свой характеръ образнаго мышленія. Стараясь нарисовать намъ
безмѣрность пространства вселенной или изобразить свойства су-
щества безконечнаго, представить чисто духовное бытіе, вообра-
женіе должно прибѣгнуть или къ простымъ опытнымъ даннымъ,
далеко не полно выражающимъ желаемое, или же къ какимъ либо
символамъ, чуждымъ настоящей образности. Представить величе-
ственные размѣры вселенной мы не въ состояніи, не въ состояніи
вообразить себѣ жизнь и свойства верховнаго существа иначе,
какъ въ формѣ человѣческой жизни, не въ состояніи представ-
лять и чисто духовное бытіе, такъ какъ не знаемъ ничего подоб-
наго въ нашемъ опытѣ. Оковы опыта—это такія оковы, отъ ко-
торыхъ воображеніе, по самой своей природѣ, всецѣло освобо-
диться никогда не можетъ. Поэтому картины, встрѣчающіяся въ
сочиненіяхъ различныхъ мистиковъ и имѣющія своимъ предме-
томъ безконечное существо и духовное бытіе, поражаютъ часто
чувственнымъ характеромъ, полнымъ несоотвѣтствіемъ выраженія
и образовъ съ трактуемой задачей (напр. миѳы въ философіи
Платона), a съ другой стороны—неудержимо стремятся перейти
въ простой символизмъ и аллегорію.
Мышленіе у насъ можетъ совершаться не только помощью
образовъ, но и посредствомъ знаковъ, замѣняющихъ образы, зву-
ковъ, жестовъ и т. п.; знаковое мышленіе, по самому своему су-
ществу, есть мышленіе отвлеченное и непосредственно съ опыт-
ными образами не связанное. Такому мышленію наше сознаніе
обязано многими новыми явленіями. Только знаковое мышленіе
вноситъ въ нашъ умъ отрицаніе. При мышленіи образами, одинъ
образъ становится на мѣсто другаго, одно свойство замѣняется
другимъ, но простого отрицанія безъ замѣны никогда не бываетъ.
Поэтому дѣти довольно долгое время не понимаютъ логическаго
отрицанія и знакомъ отрицанія—качаніемъ головой-скорѣе вы-
ражаютъ нежеланіе или нерасположеніе, чѣмъ логическое отри-
цаніе. Одно дитя только въ концу 3-го года начало составлять
отчетливыя отрицательныя - продолженія х). Отрицательнымъ зна-
1) Селли, Основанія психологіи, стр. 236.

комъ мы создаемъ небытіе, нетѣлесность, безконечныя свойства
высшаго существа, хотя ничего подобнаго представить. и не мо-
жемъ, не смотря на всѣ усилія воображенія. Въ природѣ вообще,
и соотвѣтственно ей въ образномъ мышленіи, нѣтъ противорѣчія,
а есть только противоположность.—Посредствомъ знаковаго мыш-
ленія, мы можемъ гадать о такихъ формахъ жизни и дѣятель-
ности, которыя совершенно несвойственны нашей настоящей ор-
ганизаціи, напр. о мышленіи внѣ пространства и времени, о
мышленіи по другимъ логическимъ законамъ» чѣмъ наши, о но-
вой вселенной съ другими свойствами и т. д. Но всѣ эти гаданія,
не имѣя возможности облечься въ сколько нибудь осязательные
образы, всегда будутъ чрезвычайно темны и неопредѣленны;
если же они облекутся въ формы данной дѣйствительности, то
исчезнетъ новизна tf предъ нами явится нашъ прежній старый
міръ. Не стѣсненнное такъ опытными ассоціаціями, какъ вообра-
женіе, знаковое мышленіе вообще гораздо свободнѣе, смѣлѣе.
Если оно не согласуется и даже противорѣчитъ опыту, то про-
тиворѣчіе не такъ насъ поражаетъ, какъ нескладица въ построе-
ніяхъ воображенія. Съ разнообразными и грубѣйшими логиче-
скими противорѣчіями мы уживаемся легко и спокойно, даже не
замѣчаемъ ихъ, a представленіе розовой лошади всѣ найдемъ
совершенно нелѣпымъ и почти столь же невыносимымъ, какъ и
представленіе сапогъ всмятку. Вслѣдствіе этого знаковое мыш-
леніе можетъ впадать въ гораздо большія несообразности к про-
тиворѣчія, чѣмъ образное, но за то оно же скорѣе можетъ на-
пасть и на какую нибудь оригинальную идею. Первые зародыши
новыхъ мыслей обыкновенно возникаютъ въ мышленіи знако-
вому a потомъ уже облекаются въ образы, оттого первые про-
блески открытій и изобрѣтеній и бываютъ такъ темны даже для
ихъ творцовъ. По мѣрѣ облеченія въ образы, идея разъясняется
все больше и боль не. Даже первыя основы художественныхъ
произведеній нерѣдко даются знаковымъ мышленіемъ.
Чѣмъ ближе знаковыя сочетанія къ дѣйствительнымъ ассо-
ціаціямъ, тѣмъ скорѣе они облекаются въ образы; чѣмъ раз-
личнѣе отъ никъ, дальше, тѣмъ труднѣе. Если требуется, со-
гласно знаковой комбинаціи, изменить какое либо основное пред-
ставленіе, прибавить, напр., новое измѣреніе въ пространствѣ, то
воображеніе прямо отказывается слѣдовать за знаковымъ мыш-
леніемъ, потому что въ настоящемъ опытѣ нѣтъ никакихъ эле-
ментовъ для построенія четырехмѣрнаго пространства; если же
знаковое мышленіе требуетъ только измѣненія, хотя бы и значи-
тельнаго, даннаго въ опытѣ, напр., представленія пространства

не плоскимъ, а сферическимъ или псевдо-сферическимъ, то та-
кое построеніе возможно. Съ постепенными усиліями и упражне-
ніями, совершаемыми въ теченіе цѣлыхъ рядовъ поколѣній, съ
отысканіемъ и указаніемъ нѣкоторыхъ опытныхъ данныхъ, нуж-
ныхъ для желаемаго построенія, первоначальныя трудности, по-
ставляемыя знаковымъ мышленіемъ воображенію, мало по малу
устраняются и воображеніе пробиваетъ новое русло для своего
творчества, постоянно сохраняя хотя бы непрямую связь съ окру-
жающимъ міромъ явленій.
Не нужно представлять знаковое и образное мышленія со-
вершенно различными и раздѣльными. Знаки суть знаки предста-
вленій, образовъ, послѣдній корень и знаковаго мышленія есть
опытъ. Если знаковое мышленіе совсѣмъ оторвется отъ опытной
почвы и займется исключительно изученіемъ знаковыхъ сочета-
ній, не заботясь о томъ, могутъ ли быть примѣнены знаковыя
сочетанія къ объясненію дѣйствительнаго міра, тогда оно ста-
нетъ безплодной умозрительной игрой. Знаковыя сочетанія,
подъ которыя невозможно подставить дѣйствительныхъ ассо-
ціацій, суть тоже, что бумажныя деньги, которыхъ нельзя про-
мѣнять на золото и серебро. Такія бумажныя деньги—простая
печатная бумага, не имѣющая большой цѣны; знаковыя сочета-
нія безъ соотвѣтствующихъ ассоціацій — малоцѣнная умозри-
тельная игра. Впрочемъ въ дѣйствительности знаковое и образное
мышленія идутъ обыкновенно рука объ руку, перемѣшиваются,
то одно беретъ верхъ, то другое. Въ полной чистотѣ и исключи-
тельности они никогда не встрѣчаются. Дитя, образуя понятіе
объ окружающемъ его мірѣ, одновременно запоминаетъ и пред-
ставленія и знаки представленій- слова, такъ что у него парал-
лельно образуется двойная ассоціація, образная и знаковая; фи-
лософъ, мысля знаки, воспроизводитъ въ тоже время въ боль-
шей или меньшей мѣрѣ и самыя представленія, разумѣемыя подъ
знаками.
Такимъ образомъ воображеніе по самой своей природѣ ог-
раничено элементами дѣйствительности и, въ строгомъ смыслѣ
слова, идти далѣе ихъ, перешагнуть эту границу, не можетъ;
знаковое же мышленіе не связывается необходимо дѣйствитель-
ностью, потому оно идетъ дальше опыта и старается увлечь за
собой воображеніе, которое слѣдуетъ за нимъ, насколько можетъ,
пробивая новыя русла своему творчеству и все же сохраняя
связь съ дѣйствительностію.
Развиваясь, знаковое мышленіе внѣдряетъ въ умъ новыя
логическія начала и правила мышленія, создаетъ и утверждаетъ

новые пріемы, вслѣдствіе чего прежній образный способъ мыш-
ленія въ нѣкоторыхъ частяхъ становится непонятнымъ, стран-
нымъ; то, что прежде легко представлялось, съ теченіемъ вре-
мени оказывается непредставимымъ. Мышленіе дикаря, образное
и чувственное, намъ кажется крайне нелѣпымъ, противорѣчи-
вымъ, невозможнымъ: уничтоженіе матеріи и силы, отсутствіе
постояннаго и опредѣленнаго порядка въ смѣнѣ явленій, превра-
щеніе существъ одного въ другое, крайне тупая чувствитель-
ность ума къ самымъ рѣзкимъ противорѣчіямъ — все это насъ
поражаетъ; часто намъ весьма плохо понятно мышленіе ребенка,
переходы его мыслей и основанія сужденій. Оно кажется намъ
какимъ то страннымъ, какъ будто и не есть мышленіе. Наше
пониманіе мыслительности животныхъ, покоющейся несомнѣнно
на образахъ, еще менѣе правильно и болѣе затруднительно,
чѣмъ пониманіе мышленія дѣтей. Мы можемъ такъ освоиться съ
какой либо научной истиной, даже недавно открытой, что не-
соотвѣтствующій ей способъ представленія считать совершенно
невозможнымъ. Англійскій ученый Уэвель говоритъ: „дѣйстви-
тельно, можемъ ли мы себѣ представить соединенія иначе, какъ
опредѣленными въ родѣ и качествѣ?.. Мы не можемъ предста-
вить себѣ міръ, въ которомъ бы этого не было". Д. С. Милль
справедливо замѣтилъ по поводу этого мнѣнія: „и такъ фило-
софъ, столь замѣчательный, какъ Уэвель, важно утверждаетъ,
что мы не можемъ представить себѣ міра, въ которомъ простыя
тѣла соединялись бы иначе, какъ въ опредѣленныхъ пропор-
ціяхъ. Размышленіемъ о научной истинѣ, открытіемъ которой
мы обязаны человѣку еще живому, этотъ философъ сдѣлалъ ас-
соціацію между идеей соединенія и идеей о постоянныхъ про-
порціяхъ до такой степени обычною и близкою своему уму, что
сталъ неспособенъ представлять одно безъ другаго" х).
Если знаковое мышленіе дѣйствовало разлагающимъ обра-
зомъ на прежнее образное міровоззрѣніе и въ нѣкоторыхъ отно-
шеніяхъ сократило сферу воображенія, то, съ другой стороны,
оно, принявъ на себя руководство воображеніемъ, значительно
расширило предѣлы его творчества, оно научило воображеніе по
нѣсколькимъ остаткамъ возсоздавать картину цѣлаго, постоянно
провѣряя каждый шагъ его творчества своими соображеніями и
выводами. Отъ давнымъ давно вымершихъ націй, старыхъ циви-
лизаціи, построекъ, отъ перемѣнъ въ развитіи органической
жизни на землѣ, отъ переворотовъ въ исторіи образованія земной
!) Логика, 8, 274—275.

коры, планетъ, всей вселенной мы имѣемъ только остатки, об-
ломки, разрозненныя части, но, не смотря на это, владѣемъ въ
настоящее время наглядными изображеніями всѣхъ этихъ никогда
невиданныхъ процессовъ и переворотовъ, націй и цивилизаціи.
Въ настоящее время мы не ограничиваемся, въ пониманіи какого
либо давно минувшаго событія, отвлеченной идеей, но желаемъ
имѣть эту идею выраженною въ рядѣ соотвѣтствующихъ обра-
зовъ и получаемъ желаемое. Прежде люди хотя и могли пред-
ставить себѣ, что земля кругла и что есть антиподы, но никакъ
не могли осмыслить этого представленія, имъ казалось, что трава
и деревья на другой сторонѣ земли должны висѣть внизъ, что у
тамошнихъ людей ноги выше головъ и что всѣ вещи съ той
стороны земли непремѣнно должны попадать. Вслѣдствіе этого
представленіе о шарообразности земли извѣстный въ свое время
писатель Лактанцій называлъ „нелѣпымъ мнѣніемъ". Но пришла
наука, устранила кажущуюся нелѣпость и дала возможность
представленію о шарообразности земли и антиподахъ сдѣлаться
стройнымъ, разумнымъ и доступнымъ для ума.
Опираясь на данныя науки и постоянно провѣряемое ея вы-
водами, образное творчество можетъ идти очень далеко, можетъ
давать намъ совершенно новыя картины природы и жизни людей,
картины не пустыя, представляющія результатъ игры празднаго
воображенія, а картины разумныя, построенныя строго по извѣст-
ному принципу. Усилія воображенія, направленныя въ эту сто-
рону, могутъ дѣлать для насъ представимыми такія вещи, кото-
рыхъ прежде мы вообразить не могли, самая способность вообра-
женія будетъ совершенствоваться и возрастать. Такъ, напр., при-
нимая исходнымъ пунктомъ построенія измѣненіе какого либо су-
щественнаго условія въ міровой или человѣческой жизни, мы,
строго логически и законосообразно, при извѣстномъ количествѣ
усилій воображенія, можемъ создать новую вселенную. Скорость
воспріятіи и обусловленная ею скорость умственной жизни у жи-
вотныхъ пропорціональна скорости ихъ пульсаціи. Такъ какъ у
кролика, напр. пульсаціи совершается вчетверо скорѣе, чѣмъ у
быка, то кроликъ въ одно и тоже время вчетверо скорѣе воспри-
нимаетъ впечатлѣнія, вчетверо скорѣе въ состояніи проявить
свою дѣятельность и вообще вчетверо болѣе переживаетъ, чѣмъ
быкъ. Внутренняя жизнь различныхъ видовъ животныхъ и чело-
вѣка протекаетъ въ одни и тѣже астрономическіе промежутки вре-
мени со специфически-различною скоростію и, сообразно съ тѣмъ,
соразмѣряется субъективная мѣра времени у каждаго изъ этихъ
существъ. Только потому, что наша мѣра сравнительно невелика,

намъ представляется постояннымъ въ своей величинѣ и формѣ
растеніе или животное; мы можемъ въ теченіе одной минуты ви-
дѣть его сто и болѣе разъ, не замѣчая никакого внѣшняго измѣ-
ненія. Если же мы допустимъ, что наша пульсація и съ нею спо-
собность воспріятія значительно ускорились или замедлились, то
необходимо будетъ допустить и соотвѣтственное измѣненіе на-
шихъ представленій. Положимъ, что вся наша жизнь—дѣтство,
зрѣлость и старость—была бы сведена на тысячную часть тепе-
решней ея продолжительности и длилась бы всего одинъ мѣсяцъ
и что біеніе пульса ускорилось бы вмѣстѣ съ тѣмъ въ тысячу
разъ, то явилась бы возможность весьма удобно прослѣдить взгля-
домъ за полетомъ ружейной пули. Если бы затѣмъ жизнь была
сокращена еще въ тысячу разъ и ограничена только сороками-
нутнымъ срокомъ, то трава и цвѣты показались бы намъ столь
же неподвижными, какъ и горныя цѣпи, и о развитіи древесной
почки мы, въ теченіе нашей жизни, могли бы замѣчать въ такой
же мѣрѣ, въ какой намъ доступно воспріятіе геологическихъ измѣ-
неній земнаго шара: всѣ эти явленія были бы слишкомъ мед-
ленны, мы могли бы только заключать о нихъ, какъ заключаемъ
теперь о движеніи небесныхъ тѣлъ. При дальнѣйшемъ же сокра-
щеніи продолжительности жизни, свѣтъ видимый нами теперь, не
могъ бы ощущаться, звуки, слышимые теперь, замолкли бы. Если
же жизнь человѣческая будетъ не сокращаться, а, напротивъ,
удлиняться, то какъ различны будутъ образы! Положимъ, что
пульсація и способность воспріятія замедлятся въ тысячу разъ и
жизнь наша достигнетъ 80,000 лѣтъ. Въ теченіе одного года мы
будемъ переживать столько же, сколько теперь переживаемъ въ
восемь девять часовъ; въ теченіе четырехъ часовъ мы увидимъ,
какъ исчезнутъ зимніе снѣга, зазеленѣетъ земля, выростетъ трава
и зацвѣтутъ цвѣты, деревья покроются листвой и плодами и за-
тѣмъ вся растительность снова увянетъ. Многія явленія при
этомъ, по своей скорости, вовсе не будутъ воспринимаемы; раз-
витіе гриба представится подобно моментальному взлету
воды, бьющей изъ фонтана. Ночи и дни станутъ смѣняться какъ
темныя и свѣтлыя минуты и солнце съ большею скоростію пой-
детъ по небесному своду. Если- же такимъ образомъ въ тысячу
разъ замедленная человѣческая жизнь замедлится еще на тысячу
разъ, такъ что человѣкъ въ теченіе одного года не получитъ воз-
можности пережить болѣе 189 воспріятіи, то различіе дня и ночи
исчезнетъ вовсе, движеніе солнца представится какъ свѣтящаяся
радуга на небѣ, подобно тому, какъ быстро вращаемый раска-
ленный уголь представляется огненнымъ кругомъ; растительность

же станетъ съ неистовой поспѣшностью то возникать, то вновь
исчезать. Всѣ кажущіеся намъ постоянными образы растворятся
въ стремительности происхожденія и поглотятся въ дикомъ напорѣ
возникновенія
Таковъ результатъ соединенной работы научнаго мышленія
и воображенія. Подобныя новыя систематическія и законосообраз-
ный построенія могутъ быть производимы въ самыхъ различныхъ
сферахъ науки и жизни.
Въ основу построенія мы можемъ положить слѣдующій те-
зисъ: главенство женщинъ въ общественно-государственной жизни
и соотвѣтственное приниженіе мужчинъ. Мы строго логически
можемъ выводить измѣненія во всей жизни человѣчества, выте-
кающія изъ главенства женщинъ, измѣненія, необходимо обусло-
вливаемыя особенностями ихъ физической организаціи, умствен-
наго склада, чувствованій и способовъ дѣятельности. На эту тему
одинъ англійскій публицистъ написалъ цѣлую книгу.
Въ области собственно художественнаго творчества точно
также вполнѣ возможно соединеніе научнаго мышленія и вообра-
женія. Такъ называемый реальный романъ есть нечто иное, какъ
плодъ, съ одной стороны, серьезнаго, тщательнаго и разнообраз-
наго наблюденія и изученія жизни, a съ другой—плодъ чисто ху-
дожественной обработки собраннаго и изученнаго матеріала. И не
можетъ быть никакого сомнѣнія въ томъ, что великія художе-
ственныя произведенія, имѣющія пройти въ своей первоначальной
свѣжести „вѣковъ завистливую даль", могутъ быть созданы только
путемъ такой двойной научно-художественной работы, равно какъ
и чисто научныя произведенія, никогда не обходящіяся безъ. ши-
рокой помощи воображенія.
XI. Главнѣйшіе типы умовъ.
Для психолога, имѣющаго въ виду интересъ чисто научный,
установку законовъ и созданіе формулъ, наиболѣе важности имѣ-
ютъ общіе психологическіе анализы, раскрывающіе схематиче-
ское строеніе душевной жизни. Но и ему интересно видѣть, какимъ
главнѣйшимъ видоизмѣненіямъ подвергаются общія схемы ду-
шевной жизни, воплощаясь въ мышленіи и дѣятельности отдѣль-
ныхъ лицъ. Особенную же важность эта сторона психологическаго
изслѣдованія имѣетъ въ глазахъ педагога, обязаннаго постоянно
воздействовать на отдѣльные умы и характеры, постоянно имѣю-
щаго дѣло съ конкретными психическими фактами, для дѣятель-
1) Взято изъ сочиненій академика фонъ—Бэра.

ности котораго общія схемы развитія душевной жизни составляютъ-
только болѣе или менѣе отдаленный фонъ. Въ этихъ видахъ мы
и хотимъ попытаться очертить главнѣйшіе типы умовъ, охаракте-
ризовать главнѣйшія видоизмѣненія, которыя претерпѣваютъ по-
знавательные процессы въ сознаніи отдѣльныхъ лицъ.
Опыты классификаціи и характеристики главнѣйшихъ умствен-
ныхъ типовъ мы находимъ у различныхъ психологовъ. Въ этомъ
анализѣ они исходятъ изъ различныхъ точекъ зрѣнія: можно ха-
рактеризовать главнѣйшіе типы умовъ, обращая вниманіе соб-
ственно на разсудочную дѣятельность, ея свойства, результаты и
т. д.; можно ставить разсудочную дѣятельность въ связи
съ .другими ближайшими умственными процессами, каковы
воображеніе и память, и на такой основѣ характеризовать глав-
нѣйшія видоизмѣненія умственныхъ процессовъ у отдѣльных-ь
лицъ; можно, наконецъ, еще больше расширить основу классифи-
каціи—разсматривать умы въ связи съ разнообразными чувство-
ваніями и практической дѣятельностью и, имѣя въ виду такую
широкую точку зрѣнія, попытаться указать главнѣйшія особен-
ности умственныхъ типовъ. Мы и разсмотримъ эти пріемы клас-
сификаціи и характеристики типическихъ разновидностей ума»
приводя ихъ къ двумъ, такъ какъ первая и вторая точки зрѣнія
часто соединяются. Представителемъ перваго способа разсмо-
трѣнія мы возьмемъ Владиславлева, второго—Бэна и Малапера.
Проф. Владиславлевъ классифицируетъ умы такимъ обра-
зомъ!): по объему, по степенямъ напряженія и по результатамъ
дѣятельности. Подъ объемомъ ума разумѣется способность его
справляться съ обширнымъ мыслительнымъ содержаніемъ. По
объему умы бываютъ широкіе, обширные и узкіе. Умы широкіе
и обширные обладаютъ способностью широкаго умственнаго
кругозора и умѣютъ найтись среди разнообразнаго логическаго
матеріала; имъ противополагаются умы узкіе; вмѣстимость такихъ
умовъ очень ограничена, многія точки зрѣнія, многія понятія,
болѣе высокія и обширныя, чѣмъ ихъ собственныя, имъ недо-
ступны. По степенямъ напряженія умы бываютъ гибкіе, острые,
проницательные и быстрые. Гибкіе умы чрезвычайно подвижные,
готовые дѣятельно работать во' всякое время, способные примѣ-
няться къ разнымъ потребностямъ и нуждамъ познаванія, способные
найти выходъ изъ всякаго умственнаго затрудненія. Примѣняясь
ко всему, эти умы остаются вѣрнымя самимъ себя, во всѣхъ слу-
чаяхъ обнаруживаютъ силу и энергію въ болѣе или менѣе рав-
1) Психологія, т. I, стр. 347—366

ной степени. Острый умъ подобенъ рѣжущему орудію: чрезъ ви-
димую форму предмета онъ легко доходитъ до его внутренней
сущности, тонко анализируетъ его, въ различныхъ предметахъ
открываетъ сходство, въ сходныхъ различіе и такимъ образомъ
возвышается до остроумія. Проницательный умъ видитъ все су-
щественное въ предметѣ и легко входитъ во всѣ частности его.
Умамъ острымъ противоположны тупые, неспособные къ аналити-
ческой дѣятельности, апатичные ко всякимъ впечатлѣніямъ, не
замѣчающіе сходствъ и различій между предметами. Быстрые умы
скоро и съ успѣхомъ совершаютъ логическіе акты, легко сообра-
жаютъ, ловятъ мысли на лету, на всякій вопросъ у нихъ нахо-
дится скорый отвѣтъ.
По результатамъ дѣятельности умы бываютъ оригинальные,
глубокіе, логичные, основательные и зрѣлые. Оригинальные умы
отличаются способностью къ самостоятельному размышленію: они
приходятъ къ новымъ результатамъ, которые ниоткуда ими не
были заимствованы. Неоригинальные умы носятъ названія пош-
лыхъ, рутинныхъ, несамостоятельныхъ. Въ мышленіи они идутъ
по стезямъ, проложеннымъ другими, живутъ чужимъ умомъ, а не
своимъ, податливы на всякія умственныя вліянія. Глубокій умъ
досягаетъ до самыхъ глубокихъ внутреннихъ сторонъ предметовъ,
вникаетъ въ суть дѣла; прослѣживаетъ мысль въ самыхъ отда-
ленныхъ ея основаніяхъ. Умамъ глубокимъ противополагаются
легкіе, поверхностные, скользящіе только по поверхности пред-
мета, серіозно не относящіеся ни къ какому дѣлу. Логичные умы
владѣютъ способностью оставаться всегда вѣрными правиламъ
логики,—это умы методичные, постоянно себя контролирующіе,
не допускающіе вліянія страстей на мышленіе. Нелогичные умы
характеризуются безпорядочностью и безсвязицею размышленія,
преобладаніемъ ассоціацій надъ логическими связями и соотно-
шеніями мыслей. Умъ основателенъ, когда онъ свои соображенія
основываетъ на твердыхъ и общепризнанныхъ истинахъ. Это ка-
чество присвояется уму какъ за результаты, къ которымъ онъ
приходитъ въ своей дѣятельности, такъ и за способъ его дѣй-
ствій. Когда умъ принимаетъ на себя лишь внѣшній видъ осно-
вательности, будучи безсиленъ стать таковымъ въ сущности, то
онъ бываетъ резонернымъ, довольствующимся фразами вмѣсто
дѣла, безъ толку ставящимъ вопросы, больше для препровожденія
времени, чѣмъ по мотивамъ истинной любознательности. Зрѣлость
ума есть результатъ долгаго развитія и долгихъ трудовъ надъ
собственнымъ образованіемъ. Во всѣхъ работахъ такого ума ска-
зываются основательность, обдуманность, опытность. Зрѣлому уму

противоположенъ незрѣлый, недоразвившійся, который не пере-
варилъ различныхъ принциповъ, а только усвоилъ ихъ себѣ внѣш-
нимъ образомъ. Хуже незрѣлаго ума преждевременная зрѣлость,
когда человѣкъ судитъ и рядитъ о вопросахъ, смыслъ и важ-
ность которыхъ ему невѣдомы. Фраза заѣдаетъ такіе умы.
Не всѣ перечисленныя свойства ума равно первоначальны и
невыводимы. Къ первоначальнымъ качествамъ ума, невыводимымъ
изъ другихъ какихъ-либо свойствъ, нужно отнести широту, глу-
бину, остроту, оригинальность и энергичность. Можно ли эти пять
качествъ ума назвать первоначальными въ томъ смыслѣ, что они
не пріобрѣтаются, a составляютъ основные дары природы, съ
которыми умъ является на свѣтъ? Относительно самобытности и
энергичности ума можно сказать утвердительно безъ всякаго ко-
лебанія; относительнно другихъ качествъ можно утверждать, что,
хотя самодѣятельность и образованіе много могутъ укрѣпить и:
развить широту, глубину и остроту ума, но они безсильны дать
ихъ тому, у кого нѣтъ зачатковъ этихъ достоинствъ. Эти пять
первоначальныхъ свойствъ ума наиболѣе часто комбинируются
такимъ образомъ: широта ума съ оригинальностью, глубина ума
съ энергичностью, острота ума съ энергичностью, энергичность
со всѣми другими свойствами. Оригинальность ума не состоитъ
ни въ какой прямой зависимости отъ прочихъ четырехъ качествъ,
не предполагается ими непремѣнно. Но обратно отъ оригиналь-
ности въ огромномъ большинствѣ случаевъ можно дѣлать заклю-
ченіе къ присутствію котораго либо изъ упомянутыхъ достоинствъ::
оригинальный умъ непремѣнно или широкъ, или глубокъ, или
остръ. Наиболѣе плодотворно сочетаніе оригинальности ума съ
глубиною или широтою: великія идеи въ наукѣ и вообще всѣ
первоклассныя произведенія въ различныхъ сферахъ умственнаго
труда суть плоды умовъ оригинальныхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ ши-
рокихъ или глубокихъ. Въ весьма рѣдкихъ случаяхъ оригиналь-
ность ума сочетается со всѣми другими достоинствами его. Это
будетъ геніальный умъ, образъ и подобіе божественнаго разума.
Таковы умы Платона, Аристотеля, Бэкона, Ньютона, Лейбница*
Канта, Ломоносова. '
Достоинства и недостатки этой классификаціи и характери-
стики умовъ довольно ясны. Классификація отличается подроб-
ностью. Авторъ хотѣлъ намѣтить всѣ главнѣйшія особенности,
которыя представляетъ умственная дѣятельность; характеристики
сдѣланы на основаніи наблюденій и могутъ быть названы строго
эмпирическими. Но представленная группировка умовъ отличается
чисто описательнымъ характеромъ, изъ нея невидно, отчего же