Труды Я. К. Грота. Т. 3: Очерки из истории русской литературы. — 1901

ОЧЕРКЪ АКАДЕМИЧЕСКОЙ ДѢЯТЕЛЬНОСТИ
ЛОМОНОСОВА 1).
1865.
„Современники могли только удивляться
ему; мы судимъ, различаемъ и тѣмъ живѣе
чувствуемъ его достоинство... Если геній и
дарованія ума имѣютъ право на благодарность
народовъ, то Россія должна Ломоносову мону-
ментомъ." Карамзинъ.
„Ломоносовъ былъ великій человѣкъ... Соеди-
няя необыкновенную силу воли съ необыкно-
венною силою понятія, Ломоносовъ обнялъ всѣ
отрасли просвѣщенія." Пушкинъ.
„Всякое прикосновеніе въ любезной сердцу
его Россіи, на которую глядитъ онъ подъ угломъ
ея сіяющей будущности, исполняетъ его силы
чудотворной." Гоголь.
To, что въ эти дни совершается по всей Россіи въ память родо-
начальника нашей литературы, есть празднество мысли, какого еще не
бывало y насъ; это—общественное празднество русскаго просвѣщенія.
Въ такую эпоху, когда давно-признанныя заслуги подвергаются стро-
жайшему пересмотру, выраженіе всеобщаго сочувствія къ Ломоно-
сову есть явленіе и отрадное и знаменательное.
Оно отрадно, потому что въ идеѣ его—признаніи духовнаго пре-
восходства—соединяются люди всѣхъ категорій, примиряются разно-
родные и даже противоположные взгляды.
Оно знаменательно какъ несомнѣнный признакъ усиленія въ нашемъ
обществѣ умственныхъ интересовъ, оживленія въ немъ національнаго
чувства и любви къ родному слову. Въ Ломоносовѣ мы чествуемъ
могущество природнаго ума, который, въ борьбѣ съ враждебною судь-
1) Читанный въ торжественномъ собраніи Императорской Академіи Наукъ
6-го апрѣля 1865 года. Напечат. въ VII т. Записокъ Имп. Академіи Наукъ.

бой, завоевалъ знаніе и проложилъ себѣ широкій путь въ жизни; но
мы чествуемъ и науку, давшую ему значеніе и славу; мы чествуемъ
въ Ломоносовѣ сочетаніе пылкаго генія съ ненасытною пытливостью
и неутомимымъ трудолюбіемъ.
Въ сто лѣтъ, протекшія со смерти Ломоносова, отношеніе его
къ русской литературѣ уже значительно измѣнилось. Въ первыя 50 лѣтъ
онъ считался законодателемъ въ поэзіи, въ краснорѣчіи, въ языкѣ;
поэты и ораторы видѣли въ немъ свой образецъ и старались только
о томъ, какъ бы сравняться съ нимъ. Впослѣдствіи вліяніе его осла-
бѣло, русская поэзія и проза приняли новыя формы, но слава его
осталась неприкосновенною. Въ настоящее время происходитъ новый
поворотъ въ исторіи его значенія для потомства. Съ развитіемъ нашей
гражданской жизни и народности въ литературѣ, на первый планъ
въ оцѣнкѣ Ломоносова выступаетъ его общественная дѣятельность,
его національное значеніе; онъ является передовымъ борцомъ русской
мысли, русской науки, и общая дань памяти его есть торжественное
признаніе драгоцѣннѣйшихъ духовныхъ сокровищъ націи.
Съ славою Ломоносова, съ удивленіемъ, которое къ нему пи-
тали современники и сохраняетъ потомство, въ рѣзкомъ противо-
рѣчіи скудость того, что сдѣлано во сто лѣтъ для его изученія. По
смерти его осталось довольно большое число неизданныхъ сочиненій;
нѣкоторыя изъ нихъ впослѣдствіи были напечатаны, но значительная
часть не дошла до насъ; неизвѣстно даже, куда дѣвались рукописи.
Гдѣ остались его Ораторія и Поэзія, двѣ книги, составлявшія про-
долженіе его Риторики? Гдѣ его „мысли, простиравшіяся къ прира-
щенію общей пользы", изложенныя въ запискахъ, изъ которыхъ только
одна—„о размноженіи и сохраненіи россійскаго народа" намъ извѣстна?
Не много сдѣлано до сихъ поръ и для критической оцѣнки заслугъ
Ломоносова. Правда, количество отдѣльныхъ статей, напечатанныхъ
о немъ въ этотъ періодъ, очень велико; многочисленны разбросанные
въ періодическихъ изданіяхъ матеріалы для его біографіи; но слиш-
комъ мало было трудовъ, которые бы имѣли цѣлью, на основаніи стро-
гаго научнаго анализа, установить вѣрный взглядъ на значеніе Ломо-
носова въ той или другой сферѣ дѣятельности. Даже языкъ его еще
не былъ подвергнутъ подробному изслѣдованію. Имѣющіяся до сихъ
поръ изданія его сочиненій не полны и неудовлетворительны во всѣхъ
отношеніяхъ. Какъ согласить такое невниманіе къ трудамъ Ломоно-
сова съ признаніемъ его великаго историческаго значенія?
Это противорѣчіе объясняется прежнимъ состояніемъ нашего обще-
ства и нашей литературы. Оттого такъ долго оставались подъ спудомъ
и матеріалы для біографіи Ломоносова, появляющіеся нынѣ въ первый
разъ, благодаря пробудившейся въ обществѣ потребности подобныхъ
изданій, благодаря духу времени, который все извлекаетъ изъ праха

забвенія, все разыскиваетъ и подвергаетъ изслѣдованію. Нѣтъ сомнѣ-
нія, что эти матеріалы составятъ эпоху въ изученіи Ломоносова,
дадутъ новую жизнь исторіи нашей литературы 18-го столѣтія. Славѣ
Ломоносова они не повредятъ: если тутъ или тамъ его недостатки
выступаютъ теперь въ болѣе рѣзкихъ чертахъ, за то и достоинства
его являются въ болѣе яркомъ свѣтѣ. Но скрывать или искажать
факты, когда рѣчь идетъ о немъ, было бы недостойно его величія.
Не онъ ли всю свою жизнь искалъ истины, любя выше всего науку?
Если мы хотимъ, чтобъ наша данъ его достоинствамъ имѣла цѣну, мы
должны открыто сознавать и его недостатки. Иначе наше слово было бы
не чествованіемъ, a оскорбленіемъ его памяти, потому что оно оскор-
било бы истину и науку.
Но если Ломоносовъ не всегда отвѣчаетъ нашимъ понятіямъ о
приличіи, о безпристрастіи и великодушіи, если онъ иногда является
намъ слишкомъ раздражительнымъ или мнительнымъ, то, во-первыхъ,
мы не должны забывать, что къ людямъ геніальнымъ вообще нельзя
безусловно прилагать установленной мѣрки житейскихъ требованій;
во-вторыхъ, необходимо имѣть въ виду не только состояніе русскаго
общества во время Ломоносова, но и обстоятельства, среди которыхъ
онъ росъ и развивался отъ дѣтства до поступленія въ Академію; надобно
вспомнить нравы нашего 18-го столѣтія и среди ихъ цѣлый рядъ дѣя-
телей, представляющихъ черты однородныя, рядъ, во главѣ котораго
стоитъ самъ Петръ Великій съ его вспыльчивымъ, крутымъ и жест-
кимъ нравомъ. Въ Россіи еще не было общаго уровня образованія;
природныя свойства гораздо сильнѣе и рѣшительнѣе заявляли свои
права; оттого тогдашніе люди являются вообще съ болѣе рѣзкими и
выразительными физіономіями. Ломоносовъ ни въ Заиконоспасскомъ
училищѣ, ни въ нѣмецкомъ университетѣ не могъ научиться прави-
ламъ общежитія; безпорядочный образъ жизни тогдашнихъ германскихъ
студентовъ не могъ остаться безъ вліянія на молодого русскаго съ
пылкими страстями, и мы не должны слишкомъ строго судить его за
слабости и пороки, привитые къ нему обществомъ, среди котораго онъ
провелъ свою молодость.
Біографія Ломоносова находилась до сихъ поръ въ весьма
неудовлетворительномъ состояніи.
Нѣтъ, можетъ быть, ни одного писателя, жизнь котораго была бы,
повидимому, столь хорошо извѣстна, но въ сущности была бы такъ мало
разъяснена. Внѣшнія обстоятельства жизни Ломоносова такъ пора-
зительны, что съ ними всякій русскій знакомился уже съ дѣтства, но
на этомъ дѣло, по большей части, и останавливалось. Внутреннихъ
сторонъ его біографіи никто не изучалъ надлежащимъ образомъ уже
потому, что для этого недоставало положительныхъ данныхъ. Да при-
томъ и внѣшніе факты его жизни извѣстны были только въ общихъ

чертахъ; знакомство съ ними основывалось, большею частію, на пре-
даніяхъ, на разсказахъ современниковъ и ближайшихъ потомковъ
Ломоносова, a не на подлинныхъ документахъ. Тутъ первоначаль-
ными источниками служили немногія сообщенія самого Ломоносова
въ письмахъ его, особенно къ Шувалову, разсказы Штелина, Но-
викова и біографія Ломоносова при изданіи его сочиненій Акаде-
міею Наукъ, также извѣстія академика Лепехина, который сообщилъ
преданія о Ломоносовѣ, сохранившіяся на мѣстахъ, гдѣ онъ про-
велъ свое дѣтство; наконецъ свѣдѣнія, собранныя Свиньинымъ.
Всѣ эти источники не только скудны, отрывочны, неполны, но и
не совсѣмъ достовѣрны, особенно въ отношеніи къ хронологическимъ
даннымъ, которыя иногда оказываются въ нихъ просто ошибочными.
Такіе недостатки никогда уже не могутъ быть отстранены вполнѣ
въ разсужденіи первой половины біографіи Ломоносова. Тѣмъ не
менѣе и эта часть ея въ значительной мѣрѣ пополняется и исправ-
ляется издаваемыми нынѣ документами. Сюда относятся особенно тѣ
изъ нихъ, которые напечатаны г. Куникомъ. Они объясняютъ под-
робно поводъ къ посылкѣ Ломоносова въ Германію, его положеніе,
жизнь и занятія во время пребыванія за границею, a также и тогдашнія
отношенія его къ Академіи. Эти свѣдѣнія дополняются нѣсколькими
важными бумагами, отысканными г. Пекарскимъ. Въ свою очередь,
обильные матеріалы, собранные г. Билярскимъ, обнимаютъ всю ака-
демическую дѣятельность Ломоносова. Изъ краткой автобіографической
записки его открывается несомнѣнно, что онъ въ московскія Спасскія
школы записался не прежде 15-го января 1731 года. A такъ какъ
онъ передъ тѣмъ былъ короткое время въ Навигацкой школѣ, на пе-
реходъ же изъ родины въ Москву употребилъ до трехъ недѣль, то
выходитъ, что онъ покинулъ свою деревню въ началѣ декабря или
еще въ ноябрѣ 1730 года. На основаніи того же документа, рожденіе
его можетъ быть отнесено къ 1712 году 1): въ этой запискѣ, соста-
вленной очевидно въ началѣ 1754 г., сказано,что ему было тогда 42 года.
Чрезвычайно замѣчательно также, въ біографическомъ отношеніи, нѣ-
мецкое письмо къ библіотекарю Академіи Шумахеру, писанное Ло-
моносовымъ въ послѣднее время пребыванія его въ Марбургѣ, именно
16-го ноября 1740 года 2). Письмо это бросаетъ сомнѣніе на точность
всѣмъ извѣстнаго разсказа объ обстоятельствахъ бѣгства Ломоно-
сова изъ Марбурга въ Голландію. Письмо написано въ оправданіе
произвольнаго отъѣзда его изъ Фрейберга и почти все наполнено
J) По Штелину, онъ родился въ 1711 г., a по разсказу, слышанному Лепе-
хинымъ, въ 1709 г. Возможно. что Ломоносовъ и самъ въ точности не зналъ года своего
рожденія.
2) Ом. Сборникъ г. Куника, стр. 167.

жалобами на бергфизика Генкеля, къ которому Ломоносовъ съ това-
рищами ѣздилъ изъ Марбурга учиться горному дѣлу. Будучи въ
крайнемъ затрудненіи отъ безденежья и считая дальнѣйшее пребываніе
въ Фрейбергѣ для себя безполезнымъ,, онъ въ маѣ 1740 г. отправился
сперва въ Лейпцигъ, a потомъ въ Кассель, для личнаго объясненія съ
бывшимъ президентомъ Академіи Кейзерлингомъ, который теперь былъ
посломъ нашимъ ври саксонскомъ дворѣ и по слухамъ находился въ
этихъ городахъ. Не заставъ его тамъ, Ломоносовъ рѣшился ѣхать
черезъ. Голландію въ Петербургъ, но прежде захотѣлъ побывать въ
Марбургѣ, чтобы снарядиться въ путь съ помощію друзей. Изъ Мар-
бурга онъ пустился во Франкфуртъ-на-Майнѣ, a оттуда водою до Рот-
тердама. Здѣсь русскій посланникъ гр. Головкинъ отказалъ ему въ
помощи и объявилъ, что вовсе не желаетъ вмѣшиваться въ дѣло.
Ломоносовъ поѣхалъ въ Амстердамъ и нашелъ тутъ знакомыхъ
купцовъ изъ Архангельска, которые отсовѣтовали ему возвращаться
въ Россію безъ особаго вызова. Тогда онъ отправился опять въ Гер-
манію и на. этомъ-то пути „вынесъ много опасностей и нужды, которыя
какъ онъ говоритъ, было бы слишкомъ долго описывать".
Эти слова заставляютъ насъ предполагать, что испытанныя имъ
приключенія относятся къ обратному его путешествію изъ Голландіи,
a не къ окончательному бѣгству его изъ Марбурга х), гдѣ онъ послѣ
того жилъ нѣсколько времени инкогнито и занимался алгеброй.
Это письмо Ломоносова любопытно, между прочимъ, и- какъ сви-
дѣтельство его быстрыхъ успѣховъ въ нѣмецкомъ языкѣ. Одинъ изъ
пунктовъ инструкціи, данной ему при отправленіи за границу, предпи-
сывалъ: „стараться ему о полученіи такой способности въ русскомъ,
нѣмецкомъ и французскомъ языкахъ, чтобъ онъ ими свободно гово-
рить и писать могъ". Рядомъ съ этимъ стояло еще другое предпи-
саніе: „присылать всегда по прошествіи полугода въ Академію Наукъ
извѣстіе, какимъ наукамъ и языкамъ онъ обучается, также нѣчто изъ
своихъ трудовъ въ свидѣтельство прилежанія". Этими-то пунктами
инструкціи объясняется, почему Ломоносовъ, осенью 1738 года, же-
лая загладить передъ Академіею свое долгое молчаніе, прислалъ
разомъ: донесеніе на нѣмецкомъ языкѣ, ученое сочиненіе на латин-
скомъ и русскій переводъ въ стихахъ французской оды (Фенелона).
Такова же была причина присылки въ началѣ 1740 г. знаменитой
оды на взятіе Хотина и относящагося къ ней письма о правилахъ
россійскаго стихотворства. Веѣмъ извѣстно, что въ этой одѣ Ломо-
носову служилъ образцомъ Гюнтеръ. Но въ чемъ именно состояло
подражаніе, и почему онъ обратилъ такое вниманіе на этого поэта?
*) Согласное съ этимъ свѣдѣніе есть и въ бумагахъ Штелина. Москвит
1853 г., № 3.

Гюнтеръ, умершій въ 1723 году только 28 лѣтъ, справедливо поль-
зовался тогда славою самаго талантливаго нѣмецкаго поэта: уже вышло
нѣсколько, хотя еще и не полныхъ, изданій его сочиненій, и неза-
долго передъ паденіемъ Хотина появилась первая біографія покойнаго.
Похвалы Гюнтеру вызвали противъ него и порицанія; противниками
его были особенно послѣдователи рутиниста Готшеда. Но понятно,
что въ томъ кругу, гдѣ обращался Ломоносовъ, талантъ Гюнтера
былъ уважаемъ, особенно если вспомнить, что главнымъ покровителемъ
покойнаго при жизни его, и первы́мъ его цѣнителемъ по смерти, былъ
знаменитый лейпцигскій профессоръ Менке, бывшій въ сношеніяхъ
съ наставникомъ Ломоносова Вольфомъ. Молодость несчастнаго
Гюнтера, далѣе которой не продлилась его жизнь, представляетъ
сходство съ первымъ періодомъ жизни Ломоносова. Гюнтеръ, силез-
скій уроженецъ, бѣжалъ также изъ родительскаго дома, слѣдуя
потребностямъ духа, противъ воли отца, который хотѣлъ заставить
его учиться медицинѣ, тогда какъ сынъ чувствовалъ влеченіе къ.
поэзіи. Но для Гюнтера этотъ поступокъ сдѣлался источникомъ бѣд-
ствій и ранней гибели: не смотря на его глубокое раскаяніе впослѣд-
ствіи, жестокій отецъ не согласился простить его и навсегда изгналъ
изъ своего дома. Студенческая жизнь, какова она была въ тогдашнихъ
германскихъ университетахъ, отразилась въ большей части стихотво-
реній Гюнтера, почему они, вѣроятно, были распространены между
студентами; Изумительно-плодовитый талантъ его проявился болѣе
всего въ пѣсняхъ, но и онѣ, какъ большая часть его стихотвореній,
написаны на разные случаи вседневной жизни. По духу того времени>
высшимъ родомъ такого стихотворства на случаи считались сочиненія
въ похвалу какого-нибудь знатнаго лица или событія дворской жизни;
сочиненія же этого рода были и самыя выгодныя, потому что доста-
вляли авторамъ не только покровительство сильныхъ, но и деньги.
Искать передъ всякимъ домашнимъ праздникомъ, или по поводу радост-
наго случая, стихотворца, который бы ихъ воспѣлъ, было обычаемъ
не только дворовъ, но и частныхъ людей. Чѣмъ значительнѣе была
воспѣтое лицо или обстоятельство, тѣмъ болѣе правъ пріобрѣтала ода на
общее вниманіе. Вотъ почему, независимо отъ своего внутренняго
достоинства, заняла такое видное мѣсто ода Гюнтера на миръ Австріи
съ Турціей, заключенный въ Пассаровицѣ 1718 года. Написать ее
побудилъ Гюнтера названный мною Менке, желая воспользоваться
случаемъ доставить обезпеченное положеніе поэту, отъ котораго онъ
такъ много ожидалъ. Гюнтеръ, вообще не любившій лести и хвалеб-
наго стихотворства, уступалъ однако-же не разъ требованіямъ своей
эпохи. Едва ш Ломоносовъ, при своихъ ученыхъ занятіяхъ и сту-
денческихъ развлеченіяхъ, имѣлъ время прилежно читать Гюнтера;
но ему легко было ознакомиться съ прославленнымъ произведеніемъ

замѣчательнѣйшаго изъ тогдашнихъ германскихъ поэтовъ., и вотъ одно-
родныя событія въ войнѣ Россіи съ Турціею подаютъ ему мысль взять
за образецъ нѣмецкую оду, воспѣвшую торжество австрійцевъ въ борьбѣ
съ тѣмъ же непріятелемъ. Чрезвычайно замѣчательно, какъ молодой
русскій, руководствуясь своимъ природнымъ вкусомъ и эстетическимъ
тактомъ, воспользовался примѣромъ современнаго ему нѣмца. Принявъ
размѣръ подлинника и его десятистрочную строфу съ тѣмъ же поряд-
комъ въ сочетаніи риѳмъ, Ломоносовъ сдѣлалъ свою оду почти вдвое
короче. Кромѣ внѣшней формы, подражаніе его затѣмъ ограничивается
сроднымъ духомъ лиризма, общимъ сходствомъ въ образахъ и заим-
ствованіемъ нѣкоторыхъ отдѣльныхъ мыслей; но оно нигдѣ не дохо-
дитъ до степени даже вольнаго перевода. Не останавливаясь на под-
робностяхъ для подкрѣпленія этого замѣчанія, прибавлю только,.что
Ломоносовъ обнаружилъ тутъ поразительную въ начинающемъ поэтѣ
художественную сдержанность, избѣгнувъ всѣхъ тѣхъ неровностей,
тривіальныхъ картинъ и выраженій, запечатлѣнныхъ безвкусіемъ, ко-
торыя довольно часто попадаются въ нѣмецкой одѣ посреди стиховъ
и цѣлыхъ тирадъ противоположнаго свойства.
Пробывъ въ Германіи четыре года съ половиной, Ломоносовъ
возвратился въ Петербургъ 8-го іюня 1741 года, въ кратковременное
царствованіе Іоанна Брауншвейгскаго.
Чтобы получить вѣрное понятіе о положеніи Ломоносова въ Ака-
деміи, надобно знать устройство и состояніе ея въ то время. Она
распадалась на нѣсколько отдѣловъ, или департаментовъ, которые не
всѣ были соединены въ одномъ зданіи. Таковы были, напримѣръ, про-
фессорское собраніе, русское собраніе, географическій департаментъ,
гимназія и университетъ. Администрація всей Академіи сосредоточи-
валась въ канцеляріи, которою завѣдывалъ совѣтникъ ея и вмѣстѣ
библіотекарь Шумахеръ. Это лицо играетъ особенно важную роль во
весь первый періодъ исторіи Академіи, продолжавшійся лѣтъ 30, отъ
основанія ея до послѣднихъ годовъ царствованія Елисаветы х). Часто,
отсутствіе первыхъ президентовъ, начиная отъ Блументроста, ж
малое участіе, какое они вообще принимали въ дѣлахъ Академіи, вотъ
что помогло Шумахеру захватить въ свои руки все ея управленіе.
Во всѣхъ его дѣйствіяхъ мы видимъ человѣка хитраго, ловкаго,
властолюбиваго; не должно однакоже забывать, что его дѣятельность
въ средѣ русскаго общества не была явленіемъ одинокимъ или исклю-
чительнымъ, a находилась въ связи со всею администраціею Россіи
того времени. Устраняя академиковъ или, по тогдашнему, профессо-
ровъ Академіи отъ всякаго вліянія на дѣла ея, онъ распоряжался
самовластно даже всею ученою частью, тратилъ безотчетно суммы
А) Онъ род. 5 сентября 1690 г. въ Эльзасѣ, ум. 3 іюля 1761 г. въ Петербургѣ.

Академіи, которыя простирались до 26.000 въ годъ, выписывалъ изъ-
за границы ученыхъ и завелъ при Академіи множество ремесленни-
ковъ и художниковъ. Для поддержанія своей власти Шумахеръ, по
словамъ Ломоносова, слѣдовалъ Махіавелеву правилу, ссоря моло-
дыхъ академиковъ съ старыми. Между тѣмъ его поступки съ самаго
начала возбуждали общее неудовольствіе въ Академіи,. и мы видимъ
въ дѣлахъ, съ самыхъ первыхъ годовъ ея существованія, цѣлый рядъ
коллективныхъ жалобъ, подававшихся на него то президенту, то въ Сенатъ,
то на Высочайшее имя. Не смотря на то, Шумахеръ, благодаря своей
изворотливости и покровительству при дворѣ, умѣлъ выходить невреди-
мымъ иръ всѣхъ затрудненій, и послѣ каждой невзгоды еще тверже
держалъ въ рукахъ бразды академическаго правленія. Будущему исто-
рику нашей Академіи предлежитъ между прочимъ задача точнѣе опре-
дѣлить характеръ и побужденія этого, во всякомъ случаѣ, замѣча-
тельнаго лица.
Сколько можно судить.по имѣющимся y насъ отрывочнымъ свѣ-
дѣніямъ, Шумахеръ принялъ Ломоносова хорошо х): назначилъ ему
денежное пособіе, отвелъ казенную квартиру въ ботаническомъ
саду, во 2-й линіи, возлѣ нынѣшней Римско-католической Академіи 2),
далъ ему на первое время занятія, состоявшія по большей части въ
переводахъ, и тѣмъ доставилъ возможность трудиться для полученія
при Академіи каѳедры. Представивъ уже въ августѣ двѣ ученыя ра-
боты, Ломоносовъ настойчиво требовалъ, чтобъ его опредѣлили.
Но такъ какъ разсмотрѣніе ихъ замедлилось, не взирая на напоми-
нанія Шумахера, то Ломоносовъ въ январѣ 1742 года подалъ въ
академическую канцелярію прошеніе, въ. которомъ напомнилъ свои
успѣхи въ физикѣ, химіи и горнозаводствѣ и, выставляя, что онъ
можетъ учить другихъ этимъ наукамъ, a также писать относящіяся
къ нимъ сочиненія „съ новыми инвенціями",—-жаловался, что просьбы
его объ опредѣленіи остаются безъ исполненія. Это прошеніе было
уважено, и уже черезъ нѣсколько дней Ломоносовъ назначенъ адъюнк-
томъ по физическому классу, съ жалованьемъ по 360 руб. въ годъ.
Спеціальнымъ предметомъ его должности сдѣлалась химія; но въ
Академіи была еще и учебная часть: въ гимназіи и университетѣ,
остававшемся впрочемъ почти безъ студентовъ, Ломоносову поручено
было преподавать, кромѣ химіи, физическую географію, минералогію,
„стихотворство и штиль россійскаго языка".
Академія не имѣла еще химической лабораторіи. Чувствуя, что
*) Президентомъ Академіи,.послѣ выбывшаго въ 1740 году барона Корфа, былъ
въ это время, но только по имени, фонъ-Бревернъ; уже въ слѣдующемъ году и
онъ оставилъ Академію для дипломатической должности въ чужихъ краяхъ.
2) A домъ Державина, y Измайловскаго моста, занятъ нынѣ Римскою Кол-
легіею.

безъ нея химикъ дочти никакой пользы принести не можетъ,- Ломо-
носовъ съ самаго начала сталъ настаивать на устраненіи этого недо-
статка и представилъ проектъ учрежденія лабораторіи. Сочлены его
сознавали всю справедливость такого требованія, но средства Академіи
не позволяли исполнить его; наконецъ Ломоносову поручено было
составить смѣту расходовъ на этотъ предметъ, и по ходатайству ба-
рона Черкасова, потребная сумма была отнесена на счетъ Кабинета
Ея Величества: въ теченіе лѣта 1748 г. химическая лабораторія по-
строена подъ надзоромъ и руководствомъ Ломоносова, на ботани-
ческомъ дворѣ, гдѣ находилась и квартира его.
Обширныя познанія и энергическая дѣятельность новаго адъюнкта
не уберегли его въ первое время отъ послѣдствій невоздержности
и порывовъ необузданной заносчивости, доводившихъ его до заб-
венія всякихъ приличій.. Устраненный сперва отъ посѣщенія про-
фессорскихъ засѣданій, опъ подпалъ потомъ за свои „продерзости"
подъ слѣдствіе и былъ посаженъ подъ арестъ, продолжавшійся цѣлые
полгода (вторая половина 1743 года). Къ счастію, онъ не лишился
при этомъ возможности заниматься; напротивъ, мы видимъ, что въ
это время онъ требуетъ себѣ книгъ, подаетъ проектъ химической лабо-
раторіи, пишетъ и даже печатаетъ. При его освобожденіи изъ-подъ
ареста, по сенатскому указу, замѣчательна показанная тому причина,
выраженная словами: „для его довольнаго обученія", то-есть ради его
учености. Вмѣстѣ съ тѣмъ, однакоже, ему вмѣнено въ обязанность
просить прощенія y оскорбленныхъ имъ профессоровъ, a за то, что
онъ при допросахъ въ слѣдственной комиссіи „показалъ противность
и неучтивость, кричалъ и смѣялся", онъ долженъ былъ въ теченіе
года получать только половинное жалованье. Но и это лишеніе, благо-
даря обстоятельствамъ, продолжалось лишь нѣсколько мѣсяцевъ: 15-го
іюля 1744 г. состоялся, по случаю окончанія шведской войны, мило-
стивый манифестъ, и Ломоносовъ подошелъ подъ 1-й пунктъ его,
освобождавшій отъ дальнѣйшаго взысканія служащихъ всякаго рода,
сужденныхъ за непорядочные по должности поступки.
Относительнымъ снисхожденіемъ, испытаннымъ въ этомъ дѣлѣ,
Ломоносовъ былъ, конечно, обязанъ своимъ талантамъ и сочиненіямъ,
доставившимъ ему съ самаго возвращенія изъ-за границы почетную
извѣстность и покровительство при дворѣ. Въ то же время въ кругу
ученыхъ болѣе и- болѣе признавались его способности и быстрый
ростъ въ наукѣ.
Въ 1745 г. онъ потребовалъ и, по единодушному опредѣленію ака-
демиковъ, получилъ званіе профессора, при чемъ Гмелинъ, до тѣхъ
поръ занимавшій каѳедру химіи, но сбиравшійся оставить Россію, усту-
пилъ ему свою профессію въ полное распоряженіе. Вскорѣ послѣ того
академическая канцелярія имѣла случай высказать свое доброе мнѣніе

о Ломоносовѣ. Поводомъ къ тому послужила просьба éro о доплатѣ
ему слѣдовавшихъ еще за время пребыванія въ Германіи денегъ
(около 300 руб.). Съ самаго пріѣзда оттуда онъ находился въ крайне
тѣсныхъ обстоятельствахъ. Къ прежнимъ заграничнымъ долгамъ при-
соединились новые, такъ какъ скудное академическое жалованье задер-
живалось по нѣскольку мѣсяцевъ, и онъ, какъ самъ говорилъ, „не
только не могъ покупать инструментовъ, но съ великою нуждою имѣлъ
пропитаніе". Еще труднѣе сдѣлалось его положеніе, когда изъ Гер-
маніи, гдѣ онъ женился, пріѣхала молодая жена его съ дочерью.
Окладъ въ 6(50 p., который онъ сталъ получать по званію профессора,
не могъ вполнѣ устроить его, и тогда-то онъ потребовалъ недопла-
ченной суммы. Какъ въ это время часто дѣлалось, Академія уплатила
ему свой долгъ книгами, которыя приходилось продавать ниже дѣй-
ствительной цѣны ихъ. Но при этомъ случаѣ, въ опредѣленіи канце-
ляріи выставлены были его „ревностные передъ прочими товарищами
труды и особливые къ пользѣ государственной успѣхи въ наукахъ, a
также разныя оказанныя въ Россіи къ пользѣ и чести Академіи услуги".
Но Ломоносову должны были еще болѣе льстить начавшіеся въ это
же время отзывы о немъ славнаго математика Эйлера. который, бу-
дучи членомъ нашей Академіи, съ воцаренія Елисаветы Петровны жилъ
въ Берлинѣ. Петербургская Академія сохраняла съ нимъ сношенія и
посылала ему все, что появлялось въ ней замѣчательнаго. Послѣ опре-
дѣленія Ломоносова въ профессоры, отправлены были Шумахеромъ
диссертаціи его къ Эйлеру. Пораженный достоинствами этихъ тру-
довъ, великій математикъ отвѣчалъ: „Всѣ записки его по части фи-
зики и химіи не только хороши, но превосходны, ибо онъ съ такою
основательностью излагаетъ любопытнѣйшіе, совершенно неизвѣстные
и необъяснимые для величайшихъ геніевъ предметы, что я вполнѣ
убѣжденъ въ вѣрности его объясненій. При этомъ случаѣ я готовъ
отдать г. Ломоносову справедливость, что онъ обладаетъ счастли-
вѣйшимъ геніемъ для открытія физическихъ и химическихъ явленій, и
желательно было бы, чтобъ всѣ прочія Академіи были въ состояніи про-
изводить открытія, подобныя тѣмъ, которыя совершилъ г. Ломоносовъ".
Въ другой разъ въ 1748 году, Эйлеръ пишетъ новому президенту
Академіи, графу Разумовскому: „ Позвольте мнѣ приложить на ваше же
имя отвѣтъ г. Ломоносову по одному весьма трудному предмету физики:
я никого не знаю, кто бы въ состояніи былъ такъ хорошо разъяснить
столь запутанный вопросъ, какъ этотъ даровитый человѣкъ, который
своими познаніями приноситъ столько же чести Академіи, сколько и
всей націи". Подобныхъ мнѣній Эйлера можно бы представить мно-
жество. Но онъ цѣнилъ не одни ученые труды Ломоносова. Полу-
чивъ акты торжественнаго собранія Академіи, на которомъ между
прочимъ прочитано было похвальное слово Императрицѣ Елисаветѣ

Петровнѣ, Эйлеръ такъ выражался въ письмѣ къ Шумахеру: „Я
былъ въ восхищеніи, узнавъ, какъ блистательно было послѣднее пуб-
личное собраніе Академіи: прочитанныя тутъ рѣчи заслужатъ одоб-
реніе всѣхъ ученыхъ; особливо же панегирикъ г. Ломоносова кажется
мнѣ мастерскимъ въ своемъ родѣ произведеніемъ". Но намъ понадо-
билось бы слишкомъ много времени, чтобы сообщить хотя въ извле-
ченіи всѣ любопытныя сужденія, высказанныя Эйлеромъ о Ломоно-
совѣ, и вообще прослѣдить ихъ взаимныя отношенія. Нѣсколька
сохранившихся писемъ Ломоносова къ Эйлеру (на латинскомъ языкѣ>
служатъ свидѣтельствомъ тѣхъ чувствъ довѣрія и признатель-
ности, съ какими русскій ученый обращался къ славному германцу,
удовлетворяя сердечной потребности давать ему по временамъ отчетъ.
въ своихъ предпріятіяхъ и успѣхахъ. Во всемъ этомъ отрадно-видѣть
безпристрастіе геніальнаго математика въ оцѣнкѣ Ломоносова съ
первыхъ его шаговъ на академическомъ поприщѣ и то взаимное со-
чувствіе, которое упрочилось между ними, какъ естественное отно-
шеніе между двумя столь высокими умами. Не одинъ Эйлеръ, впро-
чемъ, такъ смотрѣлъ на Ломоносова: есть подобные о немъ. отзывы
и другихъ извѣстныхъ ученыхъ того времени, напр. Вольфа, Конда-
мина, Гейнзіуса, Формея, Шлецера и Крафта, который называлъ его
un génie supérieur.
Нѣкоторыя изъ изложенныхъ мною обстоятельствъ уже доказы-
ваютъ, что господствовавшія • до сихъ поръ понятія о положеніи Ломо-
носова въ Академіи требуютъ повѣрки. Обыкновенно думаютъ, что
онъ оставался непризнаннымъ и былъ предметомъ всякаго противо-
дѣйствія, даже преслѣдованія со стороны своихъ иноплеменныхъ сочле-
новъ. Но ближайшее знакомство съ изданными теперь матеріалами
удостовѣряетъ, что препятствія и неудачи, которыя Ломоносовъ
встрѣчалъ въ своей дѣятельности, происходили по большей части отъ
общаго неустройства Академіи, отъ скудости ея средствъ, отъ исклю-
чительнаго преобладанія канцеляріи, или лучше, одного въ ней человѣка.
Мы уже видѣли, что отъ Шумахера равно страдали, на него равно
негодовали всѣ профессора. Ломоносовъ, вскорѣ испытавъ на себѣ
всю тягость его деспотизма, говорилъ о немъ: „онъ всегда былъ вы-
сокихъ наукъ, a слѣдовательно и мой ненавистникъ и всѣхъ профес-
соровъ гонитель". Академики доказали во многихъ случаяхъ уваженіе
и безпристрастіе къ Ломоносову. Требованія его исполнялись ими,
насколько это отъ нихъ зависѣло. Мы видимъ даже, что однажды
количество отпущенныхъ на лабораторію хозяйственныхъ матеріаловъ
превышало то, что Ломоносовъ назначилъ, Самъ онъ съ большею
частью академиковъ оставался въ хорошихъ товарищескихъ отноше-
ніяхъ. Если онъ ссорился съ иноплеменниками—Миллеромъ, Шле-
церомъ, Гришовомъ, Эпинусомъ, то имѣлъ подобныя неудоволь-

ствія и съ соотечественниками своими—Сумароковымъ, Тредья-
ковскимъ, Тепловымъ и Румовскимъ. Какъ человѣкъ высокаго ума,
какъ пламенный патріотъ, Ломоносовъ не могъ не желать, чтобы
русская Академія со временемъ пополняла свои ряди изъ соб-
ственныхъ сыновъ Россіи; онъ не могъ не гордиться тѣмъ, что самъ?
нисколько не уступая никому изъ своихъ сочленовъ въ дарованіяхъ^
въ учености и трудолюбіи, былъ природный русскій; но Ломоносовъ
уважалъ германскую науку и благодарно сознавалъ все, чѣмъ былъ
обязанъ. Дружба его съ Гмелиномъ, Рихманомъ, Штелиномъ,
Брауномъ, Эйлеромъ и другими доказываетъ, что онъ былъ выше
племенныхъ предразсудковъ, несовмѣстныхъ ни съ обширнымъ умомъ,
ни съ истиннымъ образованіемъ.
Положеніе Ломоносова въ Академіи. много обусловливалось его
«отношеніями внѣ ея. Обстоятельства сами благопріятствовали сближенію
Ломоносова съ дворомъ. Академія, въ первое время своего существо-
ванія, несла между прочимъ обязанность поставлять стихи на торже-
ственныя при дворѣ событія. Естественно, что авторъ оды на взятіе
Хотина долженъ былъ сдѣлаться какъ бы академическимъ поэтомъ-
лауреатомъ. Его оды подносились иногда отъ имени Академіи и слѣ-
довательно писались по должности. Стихи же на иллюминаціи были
всегда сочиняемы по требованіямъ статсъ-конторы, которая присылала
въ Академію описаніе иллюминаціи или поручала ей составить и самое
описаніе. Но Ломоносовъ и самъ не упускалъ случаевъ поддерживать
свои связи посвященіемъ своихъ сочиненій высокимъ лицамъ. Въ такое
время, когда блескъ недавняго царствованія Людовика XIV вызывалъ
всѣ европейскіе дворы на подражаніе этому государю, появленіе въ
Россіи человѣка, подобнаго Ломоносову, не могло не способствовать
и y насъ къ сильному развитію меценатства. Кажется, первымъ добро-
желателемъ Ломоносова сдѣлался баронъ Черкасовъ, который, по-
страдавъ отъ Бирона и бывъ возвращенъ изъ ссылки при Елисаветѣ
Петровнѣ, не могъ оставаться равнодушенъ къ произведеніямъ новаго
поэта. Вскорѣ Ломоносовъ нашелъ сильнаго покровителя въ вице-
канцлерѣ графѣ Михаилѣ Ларіоновичѣ Воронцовѣ, посвятивъ этому
вельможѣ свой переводъ „Экспериментальной физики" Вольфа, напе-
чатанный 1746 года.
Въ этомъ же году Академія, наконецъ, получила опять президента:
это былъ 18-тилѣтній графъ Кириллъ Григорьевичъ Разумовскій,
впослѣдствіи ясновельможный гетманъ Малороссіи. Въ то самое время
Ломоносовъ готовился начать въ университетѣ, на русскомъ языкѣ,
публичныя лекціи .экспериментальной физики. Новый президентъ изъ-
явилъ желаніе присутствовать при открытіи этихъ лекцій, которыя потому
и были отложены до возвращенія его въ столицу. Тогда въ Академіи
было рѣшено разослать русскія объявленія о нихъ ко двору, въ кол-

легіи и въ шляхетный сухопутный корпусъ, „такъ какъ, вѣроятно",
прибавлено въ опредѣленіи, „многіе любопытные захотятъ послушать
этихъ лекцій". Для угожденія слушателямъ Шумахеръ предложилъ,
чтобы профессоръ Рихманъ, присоединилъ къ лекціямъ опыты элек-
тричества, которымъ много занимались тогда любители эксперимен-
тальной физики. На эту лекцію президентъ дѣйствительно пріѣхалъ
со многими другими почетными лицами.
Сношенія Ломоносова съ Разумовскимъ сохраняли всегда офи-
ціальный характеръ. По всему видно однакожъ, что молодой прези-
дентъ высоко цѣнилъ его дарованія. Еще въ 1748 году онъ испро-
силъ ему награду въ 2.000 руб. при поднесеніи оды на день восше-
ствія Елисаветы на престолъ. Въ то время важнѣйшіе царскіе дни
праздновались въ Академіи торжественными собраніями, которыхъ
бывало по меньшей мѣрѣ два въ годъ. По случаю смерти профессора
Рихмана, убитаго молніей, осеннее собраніе 1753 года было отложено;
но Ломоносовъ, приготовившій къ этому дню рѣчь объ электричествѣ
настаивалъ, чтобъ ему позволено было прочесть ее публично еще въ
томъ же году, пока она не утратила новизны, и Разумовскій вслѣд-
ствіе того предписываетъ канцеляріи устроить актъ въ день восше-
ствія на престолъ, „дабы г. Ломоносовъ съ новыми своими произве-
деніями между учеными въ Европѣ людьми не опоздалъ и чрезъ то
трудъ бы его въ учиненныхъ до сего времени электрическихъ опытахъ
не пропалъ". Это замѣчательное разсужденіе памятно тѣмъ, что оно
іщи предварительномъ чтеніи въ профессорскомъ собраніи вызвало
разныя мнѣнія, отчасти несогласныя съ теоріей Ломоносова; напеча-
танное послѣ, оно было разослано на обсужденіе ко многимъ иностран-
нымъ ученымъ, которые въ отзывахъ своихъ, оспаривая гипотезы
автора, тѣмъ не менѣе отдавали справедливость его генію.
Хотя Разумовскому и не нравилось, что Ломоносовъ иногда
обращался прямо къ нему, помимо канцеляріи, или въ Сенатъ, помимо
президента, хотя онъ и не всегда доволенъ былъ формою предста-
вленій Ломоносова, однакожъ уважалъ его взгляды, возлагалъ на него
важныя порученія и наконецъ, какъ увидимъ, далъ ему исключи-
тельное положеніе въ Академіи. Но гораздо болѣе президента помо-
галъ Ломоносову, даже въ академическихъ дѣлахъ, другой молодой
вельможа.
Одновременно съ распространеніемъ славы Ломоносова, при дворѣ
Елисаветы сталъ возвышаться молодой человѣкъ пылкой души и свѣт-
лаго ума. Любовь къ просвѣщенію, страсть къ литературѣ и къ искус-
ствамъ, рѣдкое человѣколюбіе и простосердечіе, соединявшіяся въ
И. И. Шуваловѣ съ пламеннымъ патріотизмомъ, не могли остаться
безъ важнаго значенія для перваго русскаго писателя той эпохи.
Исторія сближенія этихъ двухъ замѣчательныхъ двигателей русскаго

образованія -неизвѣстна. Въ дѣлахъ Академіи имена ихъ въ первый
разъ являются вмѣстѣ по обстоятельству, хотя и ничтожному, но
довольно любопытному. Въ сентябрѣ 1749 года камеръ-пажъ Иванъ
Шуваловъ былъ удостоенъ званія камеръ-юнкера. При объявленіи
о томъ въ академическихъ вѣдомостяхъ новопожалованный былъ на-
званъ безъ отчества; такъ какъ это было противно принятымъ тогда
формамъ газетныхъ извѣщеній о придворныхъ производстахъ, то на Ака-
демію возстала буря со стороны ея президента, графа Разумовскаго.
Шумахеръ получилъ отъ Теплова грозную бумагу, начинавшуюся
словами: „Его сіятельству безмѣрно удивительно, какъ мало подчинен-
ные смотрятъ на свою должность и отправляютъ дѣла свои съ край-
нимъ нерадѣніемъ и неосторожностью"; затѣмъ слѣдовало приказаніе отъ
имени президента сдѣлать виновнымъ пристойный выговоръ въ канце-
ляріи, съ угрозою штрафа за ослушаніе командѣ, въ случаѣ повторенія
подобнаго проступка. Главнымъ виновникомъ оказался Ломоносовъ,
какъ имѣвшій надзоръ за вѣдомостной экспедиціей. На письменное
сообщеніе Шумахера онъ отвѣчалъ ему, между прочилъ: „По данной
мнѣ отъ академической канцеляріи инструкціи, долженъ я разсматри-
вать только одинъ переводъ россійскій, a до россійскихъ артикуловъ
нѣтъ мнѣ никакого дѣла. Ибо оные присылаются отъ канцеляріи въ
экспедицію и такъ какъ есть печатаются: затѣмъ въ нихъ я ничего
перемѣнять не долженъ, кромѣ погрѣшностей въ россійскомъ языкѣ,
a особливо что въ данной мнѣ инструкціи предписано отъ всякихъ
умствованій удерживаться". Состоявшіе при редакціи газетъ перевод-
чикъ Лебедевъ и корректоръ Барсовъ, въ свою очередь, отозвались,
что они объ отчествѣ Шувалова спрашивали y многихъ, но никто
имъ того объявить не могъ. Вся тревога произошла отъ того, что въ
указѣ, присланномъ въ Академію Тепловымъ, Шуваловъ былъ на-
званъ только Иваномъ, и что въ вѣдомостяхъ эт.о сообщеніе было пере-
печатано не какъ указъ, a какъ газетное извѣстіе. Шувалову было
тогда только 22 года, но. знакомство его съ Ломоносовымъ началось,
вѣроятно, ранѣе. По крайней мѣрѣ, по тону посланія, писаннаго въ
августѣ 1750 г. и составляющаго первый слѣдъ ихъ взаимныхъ отно-
шеній, можно заключить, что они тогда успѣли уже сблизиться коротко*
тутъ Ломоносовъ уже говоритъ запросто: любезный мой Шуваловъ.
Въ одномъ письмѣ 1753 г. онъ выражаетъ радость о „снисходитель-
ствѣ", которымъ пользуется уже много лѣтъ.
У потомковъ- Шувалова сохранилась драгоцѣнная, неизвѣстная
доселѣ рукопись, съ которою мнѣ позволено было ознакомиться 1): это
черновая настольная книга въ листъ, куда молодой Шуваловъ въ
теченіе нѣсколькихъ лѣтъ записывалъ свои мысли, извлеченія изъ
1) Она принадлежитъ г. флигель-адъютанту Иларіону Николаевичу Толстому.

разныхъ писателей, особенно французскихъ, также свои собственные
опыты въ стихотворныхъ сочиненіяхъ и переводахъ. Эти поэтическіе
опыты любопытны только какъ подтвержденіе преданія, что Шува-
ловъ писалъ стихи, и вмѣстѣ какъ доказательство, что онъ былъ
лишенъ всякой способности къ поэзіи, и даже никогда не могъ овла-
дѣть механизмомъ стиха. Между тѣмъ тутъ же является свидѣтельство,
что онъ прибѣгалъ въ этомъ дѣлѣ къ наставленіямъ нашего всеобъем-
лющаго академика. Вверху самой первой страницы рукой Ломоносова
написанъ стихъ изъ появившейся незадолго передъ тѣмъ первой траге-
діи его, съ раздѣленіемъ на стопы и съ означеніемъ долгихъ и крат-
кихъ слоговъ. Это было въ 1752 году, какъ видно изъ помѣты Шува-
лова подъ слѣдующимъ, уже имъ самимъ написаннымъ въ день своего
рожденія четырестишіемъ, которое выражаетъ всю сущность его бла-
городныхъ стремленій. Съ поправками Ломоносова оно читается такъ:
„О Боже мой Господь, Создатель всего свѣта!
Сей день Твоею волей я сталъ быть человѣкъ: .
Если жизнь моя полезна, продолжай ты мои лѣта;
Если жъ та идетъ превратно, сократи скорѣй мой вѣкъ".
Особенно любопытны далѣе двѣ страницы, на которыхъ рукой
Шувалова написанъ конспектъ всей Риторики Ломоносова. Такимъ
образомъ мы узнаемъ, что любознательный вельможа на 26-мъ году
учится y своего друга-академика стихосложенію и риторикѣ. Къ сожа-
лѣнію, изъ переписки этихъ двухъ замѣчательныхъ людей намъ извѣстны
только письма Ломоносова. Но и изъ нихъ ясно, какое плодотворное
участіе въ судьбѣ и дѣятельности его принималъ Шуваловъ.
До самой кончины Елисаветы, Ломоносовъ во всѣхъ своихъ нуж-
дахъ и затрудненіяхъ обращался къ Шувалову; ему повѣрялъ онъ
самыя задушевныя мысли свои, планы, желанія и надежды. За то и
Шуваловъ требовалъ часто его мнѣній и совѣтовъ въ важныхъ во-
просахъ. Участіе Ломоносова въ великомъ государственномъ и народ-
номъ дѣлѣ основанія московскаго университета несомнѣнно; но, къ
сожалѣнію, новые наши матеріалы не доставляютъ по этому предмету
никакихъ дополнительныхъ свѣдѣній.
По вступленіи на престолъ императрицы Екатерины Ломоносовъ
пріобрѣлъ ходатая въ князѣ Григоріи Григорьевичѣ Орловѣ, который,
по смерти его, опечаталъ и взялъ къ себѣ всѣ его бумаги; но о быв-
шихъ между ними сношеніяхъ мало извѣстно.
Въ тѣсной связи съ отношеніями Ломоносова ко двору находится
предпріятіе, которое въ послѣднія 15 лѣтъ его жизни составляло одинъ
изъ главныхъ интересовъ ея. Это было мозаическое искусство. Чтобы по-
нять страстное увлеченіе, съ какимъ Ломоносовъ предался этому дѣлу,
мы должны прежде всего вспомнить, что онъ, во время пребыванія за
границею, обязанъ былъ между прочимъ „учиться прилежно рисо-

ванію" и усвоилъ себѣ это искусство съ обычною своею легкостью,
какъ показываетъ рисунокъ, присланный имъ изъ Марбурга въ 1737 г.
при письмѣ къ президенту. Живопись не вполнѣ удовлетворяла его
по непрочности своихъ красокъ: онъ предпочиталъ ей мозаику. По
словамъ его, химія употребила для нея главное орудіе своего искус-
ства и, соединивъ твердые минералы со стекломъ въ великомъ жару„
произвела вещества, которыя въ теченіе многихъ вѣковъ сохраняютъ
всю свѣжесть своихъ цвѣтовъ и красоту. Такимъ образомъ мозаика,
употребленіемъ стекла вмѣсто камней, стала въ зависимость отъ химіи.
Эта связь искусства съ наукою, возможность примѣнить свою лю-
бимую химію къ практической пользѣ общества вдругъ воспламенили
Ломоносова къ новой дѣятельности. Геній его, сочувствуя всему вели-
кому и несокрушимому, видѣлъ въ мозаикѣ орудіе къ украшенію монумен-
тальныхъ созданій зодчества вѣковѣчными изображеніями великихъ
дѣятелей отечества. Сверхъ того онъ имѣлъ въ виду, распространеніемъ
въ Россіи этого искусства, вызвать новую отрасль промышленности
и торговли, новый важный источникъ приращенія государственныхъ
доходовъ. Первая мысль заняться приготовленіемъ разноцвѣтныхъ
стеколъ для этого рода живописи была внушена ему Воронцовымъ,
который, возвратясь изъ чужихъ краевъ, гдѣ провелъ 1745 и 1746 годы,
показалъ Ломоносову привезенныя имъ изъ Италіи мозаическія ра-
боты, въ томъ числѣ подаренное ему папой изображеніе апостола
Петра, и совѣтовалъ приняться за это искусство.
Надобно прибавить, что въ началѣ 18-го столѣтія въ Римѣ воз-
никла мозаическая школа, которая, облегчивъ эту отрасль живописи
введеніемъ стеклянныхъ составовъ, много способствовала къ ея усовер-
шенствованію и къ возвышенію ея въ понятіяхъ вѣка.
Въ 1750 году Ломоносовъ началъ готовить въ своей лабораторіи
разноцвѣтныя стекла. Академія, какъ видно изъ протоколовъ, не отка-
зывала ему въ своемъ содѣйствіи по этому дѣлу; но при тогдашнемъ
порядкѣ ея управленія и необходимости искать на каждомъ шагу
разрѣшенія канцеляріи, онъ не могъ не встрѣчать докучныхъ замед-
леній въ ходѣ своихъ работъ, и сюда-то относится его жалоба Шу-
валову: „За бездѣлицею принужденъ я много разъ въ канцелярію
бѣгать и подъячимъ кланяться, чего я право весьма стыжусь, a осо-
бливо имѣя такихъ какъ вы патроновъ." Между тѣмъ дѣло однакожъ
подвигалось. Воронцовъ взялся показать императрицѣ пробы его
мозаическихъ составовъ, a вскорѣ послѣ того, наканунѣ дня ангела
Елисаветы, Ломоносовъ удостоился лично поднести ей сдѣланный
имъ съ итальянскаго оригинала образъ Богоматери. Сначала онъ
думалъ только склонить правительство къ приготовленію на казен-
ныхъ заводахъ мозаическихъ стеколъ и предлагалъ свои услуги для
обученія тому мастеровъ. Но видя, что дѣло это не обѣщаетъ успѣха,

онъ рѣшился самъ присоединить къ своимъ трудамъ обширное про-
мышленное предпріятіе. При помощи Шувалова и Воронцова ему
разрѣшено было учредить, какъ сказано въ бумагѣ: „фабрику разно-
цвѣтныхъ стеколъ и изъ нихъ бисеру, пронизокъ и стеклярусу и
всякихъ другихъ галантерейныхъ вещей и уборовъ, чего еще понынѣ
въ Россіи не дѣлаютъ, но провозятъ изъ за моря великое количество
на многія тысячи, a онъ, Ломоносовъ, съ помощію Божіею, можетъ
на своей фабрикѣ, когда она учредится, дѣлать помянутыхъ товаровъ
не только требуемое здѣсь количество, но и со временемъ такъ раз-
множить, что и за море оные отпускать можно будетъ."
. Но безъ особыхъ пособій Ломоносовъ не могъ бы осуществить
своей мысли, и вотъ ему назначено въ ссуду, на 5 лѣтъ безъ процен-
товъ, 4,000 руб., фабрика его освобождена на 10 лѣтъ отъ платежа
пошлинъ, и ему, „какъ первому въ Россіи тѣхъ вещей секрета сыска-
телю", дана привилегія на 30 лѣтъ, въ теченіе которыхъ никто другой
не могъ завести такой же фабрики. Но самою важною милостью для
Ломоносова было то, что императрица пожаловала ему нѣсколько
дачъ съ 211 душъ крестьянъ, для. производства фабричныхъ работъ.
Эти дачи, между которыми главныя были мызы Коровалдай (въ гра-
мотѣ Горья Валдай) и деревня Устьрудицы, находятся за Ораніебау-
момъ, верстахъ въ 70 отъ Петербурга, въ прежнемъ Копорскомъ
уѣздѣ, и принадлежатъ до сихъ поръ потомкамъ Ломоносова по
женской линіи х). Онъ получилъ эти имѣнія въ 1753 году, и тогда же
приступилъ къ постройкѣ фабрики, на которой вскорѣ и начались
работы.
Довольствуясь сначала частными заказами, дѣлая портреты для
Шуваловыхъ и другихъ знатныхъ особъ, онъ вскорѣ увидѣлъ необхо-
димость казенныхъ работъ и возымѣлъ мысль дать своей мозаикѣ значеніе
государственное украшеніемъ, съ ея помощью, церквей и другихъ публич-
ныхъ зданій; для первыхъ онъ предлагалъ дѣлать образа, для послѣд-
нихъ—портреты государей, особливо Петра Великаго; a также вызы-
вался изобразить восшествіе на престолъ императрицы Елисаветы.
Влѣдствіе поданной имъ объ этомъ просьбы, повелѣно было разсмо-
трѣть его мозаическія работы, и Академія Художествъ одобрила ихъ
самымъ лестнымъ для Ломоносова свидѣтельствомъ, въ которомъ она
съ удивленіемъ признаетъ, что первые опыты мозаики, безъ настоя-
щихъ мастеровъ и безъ наставленія, въ такое малое время такъ да-
леко доведены, и поздравляетъ Россію съ быстрыми успѣхами этого
искусства.
На основаніи такого отзыва приказано было давать Ломоносову
учениковъ DO его выбору, и вмѣстѣ съ тѣмъ казеннымъ вѣдомствамъ
г) Николаю Михайловичу Орлову и гг. Раевскимъ.

предписано призывать Ломоносова для украшенія мозаикой публич-
ныхъ зданій. Почти одновременно (въ февралѣ 1758) возникъ, по его
старанію, проектъ художественнаго произведенія, который обѣщалъ
ему обширное приложеніе его искусства и долженъ былъ тѣмъ болѣе
занимать его, что дѣло шло о прославленіи любимаго его героя. Это
была первая идея памятника Петру Великому. Предполагалось воз-
двигнуть ему монументъ надъ самою его гробницею въ Петропавлов-
скомъ соборѣ, и по докладу графа Петра Ивановича Шувалова Ло-
моносову поручалось сдѣлать къ этому монументу на стѣнахъ мозаи-
ческія картины. Число всѣхъ этихъ картинъ съ изображеніемъ под-
виговъ Петра Великаго должно было простираться до 8; но Ломо-
носовъ успѣлъ окончить только одну изъ нихъ, изображающую Петра
Великаго на конѣ въ Полтавскомъ бою, a также Шереметева Мен-
шикова и Голицына. Слѣдующая затѣмъ картина должна была пред-
ставлять взятіе Азова; но онъ только началъ ее. Первая же, имѣющая
весьма обширные размѣры (3 саж. ширины и 21/2 вышины), сохрани-
лась, хотя и не вполнѣ невредимо, въ Академіи Художествъ.
Въ связи съ предпріятіями Ломоносова по мозаикѣ находился
его планъ послать отъ Академіи въ старинные русскіе города живо-
писца, который бы во всѣхъ церквахъ, гдѣ есть на стѣнахъ или на
гробницахъ изображенія царственныхъ лицъ, снялъ съ нихъ водя-
ными красками копіи, для составленія по возможности полнаго собра-
нія портретовъ русскихъ государей. По представленію объ этомъ изъ
канцеляріи Академіи Наукъ, Святѣйшій Синодъ въ началѣ 1761 года
сдѣлалъ согласное съ тѣмъ распоряженіе по указаннымъ Ломоно-
совымъ епархіямъ; однакожъ, сколько извѣстно, дѣло не получило
дальнѣйшаго хода.
До какой степени мозаика занимала Ломоносова, выражается во
многихъ сочиненіяхъ его. Сюда относятся особенно его рѣчь о пользѣ
химіи и посланіе о пользѣ стекла. Въ первой онъ показываетъ род-
ство мозаики съ химіей, которая, по словамъ его, „широко распро-
стираетъ руки свои въ дѣла человѣческія"; въ посланіи къ Шува-
лову онъ дополняетъ то, .что въ рѣчи не досказано о разнообразномъ
употребленіи-стекла. Это посланіе имѣетъ, очевидно, полемическое на-
значеніе. Анекдотъ, будто оно написано по тому поводу, что однажды
на обѣдѣ y Шувалова кто-то издѣвался надъ стеклянными пугови-
цами на фракѣ Ломоносова, едва ли объясняетъ происхожденіе
этихъ стиховъ. Шутка надъ его одеждой не могла такъ сильно задѣть
его, какъ толки лицъ, которыя вообще старались уронить его новую
дѣятельность, и о которыхъ онъ въ самомъ началѣ посланія говоритъ:
„Неправо о вещахъ тѣ думаютъ, Шуваловъ,
Которые стекло чтутъ ниже минераловъ".

Къ числу этихъ лицъ принадлежалъ и Тредьяковскій, который
позже, въ небольшой статьѣ своей о мозаикѣ *), называетъ стекло
„вещью подлою и дешевою для предивныхъ работь" и показываетъ
невозможность воспроизводить „камешками и стеклышками" всѣ' кра-
соты, изображаемыя кистью.
Такія порицанія не могли ослабить дѣятельности Ломоносова.
Особенную цѣну, въ глазахъ его, придавали стеклу новыя открытія
относительно электрической силы въ воздушныхъ явленіяхъ и возмож-
ности отвращать удары молніи громовымъ отводомъ. Въ концѣ посланія
онъ говоритъ:
Внезапно чудный слухъ по всѣмъ странамъ течетъ,
Что отъ громовыхъ стрѣлъ опасности ужъ нѣтъ,
Что та же сила тучъ гремящихъ мракъ наводитъ,
Котора отъ стекла движеніемъ исходитъ,
Что, зная правила изысканны стекломъ,
Мы можемъ отвратить отъ храминъ нашихъ громъ...
Европа нынѣ въ то всю мысль свою вперила
И махины уже пристойны учредила.
Я, слѣдуя за ней, съ парнасскихъ горъ схожу:
На время ко стеклу всю силу приложу.
Гораздо существеннѣе непріязненныхъ толковъ были для Ломо-
носова, въ его предпріятіи, тѣ матеріальныя трудности, съ которыми
онъ принужденъ былъ бороться при скудныхъ денежныхъ средствахъ, при
безпрестанномъ недостаткѣ мастеровыхъ и работниковъ, при множе-
ствѣ другихъ разнородныхъ обязанностей и занятій. Съ 1760 года,
когда рѣшено было сооруженіе монумента Петру Великому, Ломо-
носову выдавалось 13.460 руб. въ годъ; но такъ какъ онъ, почти
совершенно оставивъ собственно-фабричныя производства для мозаи-
ческаго дѣла, вошелъ въ долги, простиравшіеся до такой же суммы,
то ему позволено было часть ассигнованныхъ денегъ употреблять на упла-
ту этихъ долговъ. Это объясняетъ намъ тѣ жалобы на препятствія, на
разореніе и т. п., которыя такъ часто встрѣчаются въ письмахъ
Ломоносова, когда рѣчь идетъ о его фабрикѣ.
Мозаическія занятія Ломоносова примыкаютъ къ его трудамъ по
химіи, физикѣ и металлургіи.
Важнѣйшія изъ ученыхъ произведеній его изложены въ формѣ
рѣчей, читанныхъ имъ въ публичныхъ собраніяхъ Академіи. Не только
въ нихъ, но и въ другихъ научныхъ трудахъ, Ломоносовъ, по самой
природѣ своей, по живости своего ума и сочувствію къ практической
сторонѣ всякаго знанія, является совершенно своеобразнымъ въ изло-
3) Въ первый разъ напечатанной въ Трудолюбивой пчелѣ, Сумарокова, Ч. I,
стр. 353.

женіи. Посреди самыхъ высокихъ предметовъ и глубокихъ соображеній
науки онъ облекаетъ свои мысли въ образы, прибѣгаетъ къ примѣрамъ.
изъ вседневнаго быта, иногда не пренебрегаетъ даже шуткою и заим-
ствуетъ выраженія изъ простонародной рѣчи. Потому его труды въ.
этомъ родѣ, независимо отъ своего значенія для исторіи науки, важны
также какъ памятники литературы и языка.
Co стороны ихъ внутренняго содержанія, насъ прежде всего пора-
жаетъ изумительная дѣятельность духа Ломоносова. Его опыты и
наблюденія безчисленны, его пытливый умъ не знаетъ отдыха. О томъ же
свидѣтельствуютъ и протоколы Академіи, въ которыхъ безпрестанно
упоминается объ изобрѣтенныхъ имъ новыхъ машинахъ и снарядахъ,
о заказахъ, дѣлаемыхъ по его требованіямъ то механику, то столяру,
то оптику. Всѣ вопросы естествовѣдѣнія, волнующіе современный ему
мірѣ, проходятъ чрезъ его сознаніе, рѣшаются имъ самостоятельно,
оригинально и нерѣдко съ замѣчательнымъ успѣхомъ. Само собою
разумѣется, что и онъ, какъ всякій дѣятель, ограниченъ предѣлами
своего вѣка, стѣсненъ современнымъ состояніемъ науки. Особенно
химія находилась тогда еще на низкой степени развитія. Естественно
поэтому, что Ломоносовъ не всегда былъ счастливъ въ своихъ гипо-
тезахъ; но, сравнивая его догадки со множествомъ другихъ, которыя
безпрестанно возникали въ этотъ вѣкъ гипотезъ, мы невольно изум-
ляемся проницательности и могучей логикѣ Ломоносова. Его теоріи
волнообразнаго теченія свѣта и образованія цвѣтовъ посредствомъ
совмѣщенія частицъ не оправдались; но за то, какъ замѣчательно все
сказанное имъ о происхожденіи электричества въ воздухѣ, о молніи и;
зарницѣ, о развитіи тепла посредствомъ вращательнаго движенія ча-
стицъ, о происхожденіи горъ отъ подъема земли силою огня, объ
образованіи мѣсторожденій металловъ отъ землетрясеній, о возмож-
ности опредѣлять законы измѣненія погоды, и какъ близко. къ истинѣ
подошелъ онъ въ объясненіи сѣвернаго сіянія, въ которомъ онъ видѣлъ
также явленіе электричества! Какой свѣтлый и глубокій умъ отра-
жается въ его географическихъ воззрѣніяхъ! Для разбирающаго ученые
труды Ломоносова важенъ особенно тотъ путь, которому онъ слѣ-
довалъ, говоря: „изъ наблюденій установлять теорію, чрезъ теорію
исправлять наблюденія есть лучшій изъ всѣхъ способовъ изьясненія
природы".
Самый правдивый приговоръ о подобныхъ трудахъ Ломоносова*
приговоръ, который, кажется, можно подписать еще и теперь, произ-
несъ опять Эйлеръ. Ознакомясь съ рѣчью Ломоносова о явленіяхъ
воздушныхъ, онъ писалъ: „Сочиненіе г. Ломоносова по этому пред-
мету прочиталъ я съ величайшимъ удовольствіемъ. Способъ, какимъ.
онъ объясняетъ столъ внезапно наступившій холодъ. приписывая его
нисхожденію верхняго воздуха въ атмосферу, считаю я совершенна

вѣрнымъ,, и я недавно самъ ясно доказалъ справедливость подобныхъ
доводовъ, изъ ученія о равновѣсіи атмосферы. Прочія его предполо-
женія столько же остроумны, какъ и правдоподобны, и обличаютъ въ
авторѣ счастливое умѣнье расширять предѣлы истиннаго познанія
природы, чему онъ уже и въ прежнихъ своихъ сочиненіяхъ предста-
вилъ прекрасные образцы. Нынче такіе геніи весьма рѣдки; по бо́ль-
шей части останавливаются на однихъ опытахъ и не хотятъ даже
разсуждать о нихъ, или впадаютъ въ такія нелѣпыя разсужденія,
которыя противорѣчатъ всѣмъ началамъ здраваго естествоученія. Его
предположенія имѣютъ тѣмъ болѣе цѣны, что они придуманы удачно
и правдоподобны; дѣло не въ томъ, чтобы всѣ они были вполнѣ дока-
заны, ибо дальнѣйшее изслѣдованіе, согласны ли они съ истиною, или
нѣтъ, именно и ведетъ къ желаемой цѣли. Все, что мы теперь досто-
вѣрно знаемъ изъ физики, было прежде облечено въ догадки, и если бъ
никогда не допускались-догадки, даже и ошибочныя, то мы бы не до-
были ни одной истины."
Ученые труды Ломоносова доставили ему европейскую извѣст-
ность; но онъ не избѣгъ общей участи всѣхъ, выступающихъ на арену
публичности: къ похваламъ примѣшивались иногда строгія обвиненія.
Особенно извѣстна статья, напечатанная противъ него въ 1754 году
въ лейпцигскомъ ученомъ журналѣ. Это<— разборъ нѣкоторыхъ физи-
ческихъ разсужденій его, помѣщенныхъ въ Новыхъ Комментаріяхъ
Академіи Наукъ. На эту критику впечатлительный Ломоносовъ жа-
ловался Эйлеру, который, вслѣдствіе того, отозвался въ Академію:
„Ломоносовъ писалъ ко мнѣ по поводу нелѣпаго разбора его сочи-
неній; меня это дѣло не удивляетъ: я уже привыкъ къ тому, что всѣ
мои сочиненія и изданія Берлинской академіи жестоко отдѣлываются
лейпцигскими и гамбургскими рецензентами. Волноваться изъ-за этихъ
людей значило бы терять по-пустому время, тѣмъ болѣе, что они еще
чванятся, когда видятъ, что на нихъ досадуютъ." Вскорѣ послѣ того,
Ломоносовъ и самъ получилъ по этому предмету письмо отъ Эйлера.
„Несправедливость и тонъ нѣмецкихъ газетчиковъ", такъ выражается
знаменитый математикъ, „мнѣ оченъ хорошо извѣстны и нисколько
меня не трогаютъ. Я смѣюсь, видя, какъ они бранятся и унижаютъ
прекраснѣйшія сочиненія. Безъ сомнѣнія, они думаютъ прославиться,
становясь судьями, или по крайней мѣрѣ надѣются обмануть незнаю-
щихъ, и, говоря рѣшительнымъ тономъ о предметахъ вовсе имъ неиз-
вѣстныхъ, хотятъ блеснуть мнимою ученостью. Они не разъ называли
пустяками самыя серьезныя вещи. По моему мнѣнію, надобно прези-
рать подобныя статьи; такимъ жалкимъ писакамъ было бы слишкомъ
много чести, если бъ они увидѣли, что ихъ неправдами оскорбляются."
Ломоносовъ напечаталъ это письмо безъ вѣдома Эйлера, кото-
рый выразилъ на то свое неудовольствіе. Но Ломоносовъ этимъ не

ограничился: онъ написалъ по-латыни возраженіе на лейпцигскую
рецензію и послалъ свою антикритику въ Амстердамъ къ Формею,
который и напечаталъ ее, во французскомъ переводѣ, въ своемъ жур-
налѣ ^Nouvelle Bibliothèque germanique". Въ перечнѣ своихъ занятій
за 1755 годъ Ломоносовъ, между прочимъ, показалъ „диссертацію
о должности журналистовъ, въ которой опровергнуты всѣ критики,.
учиненныя въ Германіи противъ его диссертаціи, a особливо противъ
новыхъ теорій о теплотѣ и стужѣ, о химическихъ растворахъ" и пр.
Главную часть этой до сихъ поръ неизвѣстной статьи составляетъ
опроверженіе мнѣній нѣмецкаго критика; но для насъ гораздо любо-
пытнѣе введеніе ея, по которому и дано ей заглавіе: Dissertation sur
les devoirs des journalistes14 и проч. Здѣсь чрезвычайно интересенъ
взглядъ Ломоносова на однородную, по его мнѣнію, задачу академій
и журналовъ противодѣйствовать распространенію ложныхъ свѣдѣній
писателями, которые въ авторствѣ видятъ только ремесло и средство
къ пропитанію. „Академіи, прежде изданія сочиненій своихъ членовъ",
говоритъ Ломоносовъ, „подвергаютъ ихъ строгому разсмотрѣнію, съ
тѣмъ3 чтобы никто не выдавалъ простыхъ гипотезъ за доказанныя
истины или стараго за новое". Что касается до журналовъ, то они
обязаны представлять отчетливыя и вѣрныя сокращенія появляющихся
трудовъ, присоединяя къ тому иногда безпристрастное сужденіе либо
о самой сущности предмета ихъ, либо о какихъ нибудь обстоятель-
ствахъ, относящихся къ исполненію; цѣль и польза такихъ извлеченій
состоитъ въ быстрѣйшемъ распространеніи въ литературѣ свѣдѣній о
новыхъ книгахъ.
Очень замѣчателенъ этотъ взглядъ Ломоносова на назначеніе жур-
наловъ. Имъ объясняется и идея изданія, которое съ 1748 года нѣ-
сколько лѣтъ выходило при нашей Академіи, подъ заглавіемъ: Содер-
жаніе ученыхъ разсужденій. Окончимъ нашу выписку изъ статьи Ло-
моносова о должности журналистовъ: „Излишне было бы показывать
здѣсь, какъ много услугъ оказали Академіи своими прилежными тру-
дами и учеными мемуарами; какъ усилился и распространился свѣтъ
истины съ тѣхъ поръ, какъ возникли эти полезныя учрежденія. Жур-
налы также могли бы много способствовать къ приращенію человѣ-
ческихъ знаній, если бъ издатели были въ состояніи выполнить задачу,
которую на себя приняли, и оставались въ настоящихъ предѣлахъ,
предписываемыхъ имъ этой задачей. Способность и воля—вотъ чего
отъ нихъ требуютъ. Способность нужна для того, чтобы основательно
и съ знаніемъ дѣла обсуждать ту массу разнородныхъ предметовъ,
которая входитъ въ ихъ планъ; воля—чтобъ, не имѣя въ виду ничего
иного, кромѣ истины, нисколько не поддаваться предразсудкамъ и
страстямъ. Тѣ, которые присвоили себѣ званіе журналистовъ безъ
такого дарованія и расположенія, не сдѣлали бы этого, если бъ, какъ

было ужъ замѣчено, ихъ не подстрёкнулъ къ тому голодъ й не за-
ставилъ ихъ судить и толковать о томъ, чего они не разумѣютъ.
Дѣло дошло до того, что нѣтъ столь дурнаго сочиненія, котораго бы
не. расхвалилъ и не превознесъ какой нибудь журналъ, и наоборотъ,
какъ бы превосходенъ ни былъ трудъ, его непремѣнно очернитъ и
растерзаетъ какой нибудь ничего не знающій или нёсправедливый
критикъ. Послѣ того, количество журналовъ до того умножилось, что
уже некогда было бы читать книги полезныя и нужныя или самому
думать и трудиться, если бъ кто захотѣлъ собирать y себя и только
перелистывать Эфемериды, Ученыя газеты, Литературныя записки,
Библіотеки, Комментаріи и другія періодическія изданія этого рода.
Потому разсудительные читатели и держатся только такихъ журна-
ловъ, которые признаны за лучшіе, и оставляютъ въ сторонѣ тѣ
жалкія компиляціи, которыя только переписываютъ или искажаютъ
сказанное другими, и которыхъ вся заслуга въ томъ, что они, не
стѣсняясь ничѣмъ, расточаютъ желчь и ядъ. Журналистъ ученый,
проницательный, справедливый и скромный—это что-то въ родѣ
феникса". Послѣ этого вступленія слѣдуютъ очень.рѣзкія возраженія
критику; статья кончается наставленіемъ въ 7-ми пунктахъ, которые
Ломоносовъ совѣтуетъ затвердить какъ лейпцигскому журналисту,
такъ и всѣмъ его собратьямъ.
Великихъ результатовъ для науки ожидалъ Эйлеръ отъ Ломоно-
сова, и, по геніальнымъ способностямъ нашего академика, эти ожи-
данія могли бы исполниться несравненно въ бо́льшей мѣрѣ, если бъ
онъ, по положенію своему, не былъ поставленъ въ необходимость раз-
дроблять свою дѣятельность, занимаясь одновременно множествомъ
разнородныхъ предметовъ. Съ самаго возвращенія въ Россію онъ по
должности сдѣлался придворнымъ поэтомъ; по должности преподава-
теля, онъ составилъ Риторику и Грамматику. Одной мозаикѣ онъ пре-
дался совершенно свободно, хотя и вслѣдствіе тѣсной связи ея съ
химіей.
Въ концѣ сентября 1750 года, въ канцелярію Академіи Наукъ
пришла слѣдующая бумага отъ президента: „Ея Императорское Вели-
чество' изустнымъ своимъ именнымъ указомъ изволила мнѣ повелѣть,
чтобы профессорамъ Тредьяковскому и Ломоносову сочинить по.тра-
гедіи и о томъ имъ объявить въ канцеляріи." Отсюда видно, что до
сихъ поръ ошибочно думали, будто Ломоносовъ вступилъ на драмати-
ческое поприще единственно изъ соперничества съ Сумароковымъ.
Послѣдній сдѣлался невиннымъ поводомъ къ порученію императрицы:
незадолго передъ тѣмъ возникъ съ его помощію русскій придворный
театръ; нужно было увеличить репертуаръ новой сцены, и къ кому же
было обратиться за этимъ, какъ не къ двумъ русскимъ академикамъ
писателямъ, изъ которыхъ одинъ особенно считался мастеромъ на всѣ

руки? И Ломоносовъ исполнялъ приказаніе с% удивительною быстротою:
ровно черезъ мѣсяцъ заказаны виньеты для трагедіи Тамира и Ce-
лимъ; въ началѣ ноября рѣчь идетъ уже объ отдачѣ ея въ переплетъ,
a въ 1751 году она поставлена на сцену. Осенью слѣдующаго года
въ академической типографіи печатается день и ночь вторая трагедія
Ломоносова Демофонтъ. Около того же времени, по волѣ императрицы
и настоянію Шувалова, онъ долженъ былъ заняться составленіемъ Рос-
сійской Исторіи. Химикъ, поэтъ, ораторъ, филологъ и драматургъ
долженъ былъ вдругъ сдѣлаться еще и историкомъ. Нельзя отвергать,
что всѣ эти разнообразные труды Ломоносова имѣли свое значеніе для
возникавшей литературы; но понятно, какъ они должны были отвле-
кать его отъ науки. И онъ самъ это чувствовалъ: въ рѣчи о проис-
хожденіи свѣта, произнесенной въ 1756 году, изложивъ свою теорію
цвѣтовъ, онъ говоритъ: „Къ ясному всего истолкованію необходимо
нужно предложить всю мою систему физической химіи, которую совер-
шить и сообщить ученому свѣту препятствуетъ мнѣ любовь къ рос-
сійскому слову, къ прославленію россійскихъ героевъ и къ достовѣрному
изысканію дѣяній нашего отечества". Такъ же точно онъ, года за два
передъ тѣмъ, въ письмѣ къ Эйлеру, извиняясъ, что давно не писалъ къ
нему, говорилъ: „Я принужденъ играть здѣсь роль не только поэта,
оратора, химика и физика, но теперь почти совершенно превращаюсь
въ историка." И затѣмъ онъ исчисляетъ начатыя имъ физическія
изслѣдованія, отъ которыхъ русскія древности его отвлекаютъ.
Ученымъ занятіямъ Ломоносова нанесенъ былъ еще большій ударъ,
когда въ началѣ 1757 года гр. Разумовскій, уѣзжая въ Малороссію,
назначилъ его, вмѣстѣ съ Таубертомъ, членомъ канцеляріи въ помощь
одряхлѣвшему Шумахеру, a черезъ годъ поручилъ ему надзоръ за всею
ученою и учебною частью въ Академіи—за профессорскимъ собра-
ніемъ, за географическимъ департаментомъ, также за университетомъ
и гимназіею. По всѣмъ ввѣреннымъ ему отдѣламъ Ломоносовъ при-
нялся дѣйствовать съ свойственною ему энергіей; но особенныя заботы
посвятилъ онъ университету и гимназіи, которые находились въ жал-
комъ положеніи. Ломоносовъ немедленно началъ въ нихъ преобразо-
ванія. Онъ испросилъ сумму. на расходы по учебной части, написалъ
инструкцію для учащихся, увеличилъ ихъ число и улучшилъ содержаніе,
завелъ регулярные экзамены, требовалъ отъ каждаго профессора краткой
программы его науки, составилъ новый регламентъ и штатъ для уни-
верситета и гимназіи д. настоялъ на покупкѣ особаго дома для помѣ-
щенія ихъ. Успѣхъ всѣхъ этихъ мѣръ былъ такъ дѣйствителенъ и
очёвиденъ, что въ началѣ 1760 года оба заведенія были отданы ему
въ полное завѣдываніе безъ всякаго посторонняго вмѣшательства.
Любопытно видѣть крутыя мѣры, которыя онъ иногда принималъ для
наказанія или удаленія негодныхъ учениковъ или преподавателей.

Одно изъ главныхъ средствъ къ возвышенію академическаго универ-
ситета Ломоносовъ видѣлъ въ томъ, чтобы открыть его торжественною
инавгураціей и издать его привилегіею, давъ ему устройство европей-
скихъ университетовъ, съ ректоромъ въ главѣ его, съ. раздѣленіемъ
на факультеты, съ производствомъ въ степени. Словомъ, онъ хотѣлъ
поставить университетъ петербургской Академіи на одну ногу съ
московскимъ.
Менѣе успѣшны были старанія Ломоносова по географическому
департаменту. Всего болѣе помышлялъ онъ объ изданіи новаго, исправ-
нѣйшаго атласа Россіи и предлагалъ для этого рядъ мѣръ, доказы-
вающихъ глубокое пониманіе дѣла и практическій взглядъ, которымъ
Ломоносовъ опережалъ свое время. Вслѣдствіе его предложенія были
разосланы географическіе вопросы, для вѣрнѣйшаго отличенія боль-
шихъ селеній отъ малыхъ истребовано показаніе числа душъ въ каждой
деревнѣ, также истребованы свѣдѣнія о всѣхъ церквахъ и монасты-
ряхъ, и такимъ образомъ составлено до 10 спеціальныхъ картъ не-
сравненно полнѣе и исправнѣе прежнихъ. Особенно важнымъ считалъ
Ломоносовъ отправленіе географическихъ экспедицій въ разныя мѣст-
ности Россіи, для опредѣленія градусовъ, и усердно дѣйствовалъ къ
осуществленію этого плана; но вслѣдствіе разныхъ препятствій, осо-
бенно равнодушія „недоброхотовъ россійскихъ наукъ", онъ остался
безъ исполненія, такъ же какъ и многіе другіе замѣчательные проекты
его, какъ-то: изданіе ученыхъ вѣдомостей, изданіе внутреннихъ рус-
скихъ вѣдомостей, собираніе минераловъ, составленіе экономическаго
словаря, учрежденіе государственной коллегіи земскаго домостройства
и пр. Счастливѣе былъ только одинъ составленный имъ проектъ экспе-
диціи въ Ледовитый океанъ, для открытія сѣверо-восточнаго пути:
этотъ проектъ былъ приведенъ въ исполненіе, вскорѣ послѣ его
смерти, двукратнымъ плаваніемъ Чичагова, не имѣвшимъ впрочемъ
никакихъ результатовъ.
Но всего болѣе вниманія Ломоносовъ обращалъ на самый близкій
для него предметъ—на устройство и управленіе самой Академіи.
Онъ уже скоро послѣ . опредѣленія своего началъ высказывать свои
мысли о необходимыхъ въ Петербургской Академіи преобразованіяхъ
и, будучи знакомъ съ подробностями организаціи заграничныхъ ака-
демій, не переставалъ до самой смерти своей дѣйствовать въ этомъ
смыслѣ. Впослѣдствіи ему не разъ поручаемо было излагать свои
предположенія на письмѣ, и наконецъ онъ вмѣстѣ съ Таубертомъ
получилъ приказаніе президента составить проектъ новаго регламента
Академіи. To, что Ломоносовъ въ разное время написалъ по этому
предмету, составляетъ цѣлую массу бумагъ, важныхъ и какъ суще-
ственный матеріалъ для исторіи Академіи и какъ собраніе замѣчатель-
ныхъ взглядовъ его на этотъ предметъ. Какъ судья въ собственномъ

дѣлѣ, Ломоносовъ, при своей раздражительной и пылкой натурѣ,
является, конечно, не всегда безпристрастнымъ, и сообщенія его
требуютъ осторожной критики; но тѣмъ не менѣе вездѣ отражается
печать той же проницательности, того же всеобъемлющаго ума, какіе
мы привыкли видѣть во всѣхъ произведеніяхъ Ломоносова. Тутъ преду-
гаданы многія потребности Академіи, впослѣдствіи ясно сознанныя
и принятыя правительствомъ во вниманіе. Вотъ какъ онъ, напримѣръ,
понималъ роль Россіи въ отношеніи къ изученію восточныхъ язы-
ковъ: „Въ европейскихъ государствахъ, которыя ради отдаленія отъ
Азіи меньше сообщенія съ оріентальными народами имѣютъ нежели
Россія по сосѣдству, всегда бываютъ при университетахъ профессоры
оріентальныхъ языковъ. Въ академическомъ статѣ о томъ не упоми-
нается затѣмъ, что тогда профессора оріентальныхъ языковъ не было,
хотя по сосѣдству не токмо профессору, но и цѣлой оріентальной
академіи быть полезно.4' Въ извлеченіи изъ статьи Ломоносова о долж-
ности журналистовъ мы уже видѣли, въ чемъ онъ отчасти полагалъ
назначеніе академій. Его взглядъ на нихъ выразился еще яснѣе въ
одной изъ упомянутыхъ записокъ. „Учрежденіе Императорской Ака-
деміи Наукъ, говоритъ онъ, простирается не токмо къ пріумноженію
пользы и славы цѣлаго государства, но и къ приращенію благополучія
всего человѣческаго рода, которое отъ новыхъ изобрѣтеній происхо-
дитъ и по всему свѣту расширяется, о чемъ внѣшнія академіи довольно
свидѣтельствуютъ." Любопытно также, какъ онъ смотрѣлъ на званіе
академика: „Академики, пишетъ онъ, не суть художники, но государ-
ственные люди и въ политическихъ народахъ имѣютъ засѣданія по
коллегіямъ и другимъ мѣстамъ присутственнымъ, отчего въ дѣлахъ
вящщее послѣдуетъ просвѣщеніе".
Къ числу самыхъ замѣчательныхъ проектовъ Ломоносова относятся
также и разныя предположенія его, высказанныя при письмѣ къ
И. И. Шувалову —въ запискѣ „о размноженіи и сохраненіи россій-
скаго народа". Содержаніе этой записки исполнено величайшей важ-
ности для Россіи. Почти все, что здѣсь изложено, сохраняетъ до сихъ
поръ значеніе глубокихъ истинъ, потому что это плодъ короткаго
знакомства съ бытомъ народа и съ его нуждами, и вмѣстѣ плодъ
великаго ума. Понимая, что одно изъ главныхъ условій величія, могу-
щества и богатства государствъ заключается въ обильномъ народона-
селеніи, онъ придумываетъ средства противъ зла „тщетной обширности"
Россіи. Приступая къ тому, онъ проситъ Шувалова извинить его, что
онъ касается такихъ важныхъ вопросовъ изъ усердія, „которое не
позволяетъ ему ничего полезнаго обществу оставить подъ спудомъ."
Затѣмъ онъ указываетъ на браки въ слишкомъ молодые годы или
безъ взаимнаго согласія, на постриженіе слишкомъ молодыхъ вдовыхъ
священниковъ въ монахи, на разные обычаи, происходящіе отъ eye-

вѣрія, на слишкомъ крутые переходы отъ постной пищи къ скоромной
и наоборотъ, на недостатокъ медиковъ и аптекъ въ народѣ и войскѣ,
на общую безпечность русскаго народа. Между предлагаемыми имъ
средствами къ пріумноженію населенія особеннаго вниманія заслужи-
ваютъ: учрежденіе богадѣленныхъ домовъ для подкидываемыхъ мла-
денцевъ, изданіе и продажа при всѣхъ церквахъ книжекъ съ наста-
вленіями о народномъ здравіи, далѣе межеваніе и основаніе колоній.»
Замѣчательно, что нѣкоторыя изъ исчисленныхъ здѣсь мѣръ были
осуществлены вскорѣ послѣ этого письма, относящагося къ 1-му ноября
1761 г., и не невозможно, что дѣйствія правительства въ этомъ слу-
чаѣ были въ нѣкоторой связи съ мыслями Ломоносова.
Какъ ни многочисленны упомянутые мною труды Ломоносова, какъ
ни много уже сказано мною о немъ, но я не успѣлъ еще и коснуться
самой ощутительной и прочной его заслуги—образованія русской
письменной рѣчи. Онъ первый опредѣлилъ грамматическій строй и
лексическій составъ языка. Мало того: онъ же первый заговорилъ
тою стихотворною рѣчью, которая одна отвѣчала духу языка и по
тому самому, съ перваго же стиха Ломоносова, сдѣлалась вѣчно-жи-
вущею формою русской поэзіи. Какъ всякій реформаторъ, Ломоносовъ
приступилъ къ своему дѣлу тогда, когда уже въ жизни ощущалась
потребность обновленія письменнаго слова, когда мысль о томъ зани-
мала уже многихъ. Кантемиръ чувствовалъ возможность мѣрнаго
стиха, Тредьяковскій понималъ его необходимость; но на что y Кан-
темира не стало предпріимчивости, a y Тредьяковскаго—-таланта, то
совершилъ смѣлый мастеръ слова, едва взялъ перо въ руки. Какъ
рѣдокъ филологическій даръ, которымъ онъ обладалъ, видно лучше
всего изъ послѣдовавшихъ за нимъ писателей: передъ ними были
уже образцы; казалось бы, стоило только пользоваться этими образ-
цами—и что же? Не только современные, но и жившіе послѣ него
писатели выражались и въ стихахъ и въ прозѣ гораздо хуже Ломо-
носова, который руководствовался однимъ собственнымъ смысломъ и
тактомъ. Не говоря уже о Тредьяковскомъ и Сумароковѣ, съ намѣре-
ніемъ шедшихъ своимъ путемъ и только доказавшихъ этимъ свое
неумѣніе, другіе, признававшіе Ломоносова своимъ учителемъ, все-таки
не могли сравняться съ нимъ, и не прежде какъ лѣтъ черезъ 20-ть
послѣ его смерти русскій письменный языкъ пошелъ замѣтнымъ обра-
зомъ впередъ. Въ наукѣ русскаго слова, въ письменномъ его упо-
требленіи; въ созданіи русскаго стиха—подвигъ Ломоносова живетъ
до сихъ поръ и никогда не умретъ. Всѣ трудившіеся послѣ на томъ
же поприщѣ, всѣ дальнѣйшіе преобразователи языка, не исключая
Карамзина и Пушкина, только продолжали дѣло Ломоносова. Въ его
трудахъ можно уже отыскать начатки почти всѣхъ направленій раз-
работки языка: въ нихъ есть уже элементы и сравнительной грамма-

тики, и общаго словаря славянскихъ нарѣчій, и изученія областныхъ
говоровъ. Правда, что всѣ эти стороны изслѣдованія языка едва
только обозначены y Ломоносова; мы находимъ y него только пред-
чувствіе, a не сознаніе ихъ; но если вспомнимъ время, когда жилъ
Ломоносовъ, и общее состояніе 'тогдашней филологіи, то не будемъ
вправѣ отказать въ нашемъ удивленіи человѣку, для котораго языкъ
никогда не составлялъ предмета исключительныхъ занятій.
Такова была неистощимость этого богатыря мысли и знанія. Изум-
ляясь разностороннему развитію Ломоноса, невольно спрашиваешь себя:
какими путями онъ могъ достигнуть его? Для будущаго значенія его было
глубоко знаменательно то обстоятельство, что онъ вышелъ изъ крестьян-
скаго сословія такой мѣстности, гдѣ населеніе сохранило во всей не-
прикосновенности могучія силы русскаго народа, гдѣ оно и теперь
стоитъ по образованію впереди всѣхъ другихъ частей нашего обшир-
наго отечества. Вопреки обыкновеннымъ теоріямъ воспитанія, геніаль-
ной натурѣ Ломоносова не повредило позднее начало книжнаго ученія.
Въ первую молодость ему важнѣе были другія двѣ книги, о которыхъ
онъ говоритъ въ одномъ изъ позднѣйшихъ своихъ сочиненій: „Созда-
тель далъ роду человѣческому двѣ книги: въ одной показ.алъ свое
величество, въ другой—свою волю: первая—видимый сей міръ, Имъ
созданный, вторая—священное писаніе". Передъ Ломоносовымъ, отъ
ранняго дѣтства его, эти двѣ книги были раскрыты: природа и цер-
ковь были первыми его наставницами. Природа неизгладимыми чер-
тами напечатлѣла въ душѣ его образъ своего величія; церковь зажгла
въ этой избранной душѣ свѣтильникъ, сопровождавшій Ломоносова до
конца жизни въ царствѣ науки, въ которой онъ видѣлъ родную сестру
вѣры; но церковь же просвѣтила умъ его первыми познаніями, цер-
ковь пѣснопѣніями Давида воспламенила духъ его къ поэзіи, наконецъ
церковь же, путемъ Московскаго училища, ввела его въ преддверіе
науки. Къ счастію Ломоносова, классическое ученіе Спасскихъ школъ
поставило его на твердую почву европейской цивилизаціи: оно поло-
жило свою печать на всю его умственную дѣятельность, отразилось
на его ясномъ и правильномъ мышленіи, на оконченности всѣхъ тру-
довъ его. Наконецъ, высшій университетскій курсъ изъ области есте-
ствовѣдѣнія довершилъ его образованіе. Рожденный въ самую горячую
эпоху реформъ Петра Великаго, вскорѣ послѣ Полтавской побѣды, онъ
явился какъ будто для того, чтобы доказать собою, къ чему способенъ
русскій, обогощенный плодами европейской науки. Не онъ ли былъ
живымъ отрицаніемъ' ненавистныхъ Петру Великому недорослей? Не
онъ ли блистательнѣйшимъ образомъ осуществилъ любимую мысль
Петра Великаго объ отправленіи молодыхъ русскихъ за море для
окончанія наукъ? Ломоносовъ былъ полнѣйшимъ воплощеніемъ идеи
Петра Великаго объ образованномъ русскомъ человѣкѣ: понятно по-

этому его благоговѣніе къ Царю-преобразователю. И подобно Петру
Великому, Ломоносовъ, на всѣхъ путяхъ своего подвижничества, завѣ-
щалъ своимъ соотечественникамъ назидательный примѣръ той неуто-
мимой дѣятёльности и энергіи, того упорства въ трудѣ и преслѣдованіи
цѣлей, безъ которыхъ ни одна нація, какъ и ни одинъ отдѣльный че-
ловѣкъ, не можетъ достигнуть истиннаго величія въ области духа.
Двѣ имѣлъ онъ въ виду святыя цѣли, къ которымъ были напра-
влены всѣ его усилія: Науку и Россію; имъ посвятилъ онъ весь трудъ,
всю борьбу своей жизни; ради.ихъ только и во имя ихъ искалъ онъ
для самого себя успѣха и независимаго положенія. Не однимъ геніемъ и
творчествомъ былъ великъ Ломоносовъ; онъ былъ также великъ своею
безграничною любовью къ Россіи, любовью столь горячею, что ей, и
только ей одной, уступала даже его любовь къ наукѣ.
Продолжатель Петра Великаго въ дѣлѣ просвѣщенія еще дожилъ
до счастливаго вѣка Екатерины II. Она озарила новымъ блескомъ
послѣдніе дни Ломоносова: какъ не помянуть великой жены въ годов-
щину его смерти?
Зная Екатерину, ея любовь къ литературѣ и къ русскому языку,
въ которомъ адъюнктъ Адодуровъ былъ ея наставникомъ, можно быть
увѣреннымъ, что съ самаго пріѣзда въ Россію она обратила благо-
склонное вниманіе на Ломоносова. Его оды и похвальныя слова, его
учебныя книги и нѣкоторыя академическія рѣчи -были конечно про-
читаны ею. Есть слѣды того, что Екатерина, еще бывши великой:
княгиней, удостоивала его и личныхъ сношеній. 15-го мая 1761 г.
записано въ протоколѣ: „Ломоносовъ въ присутствіи канцеляріи объ-
явилъ, что по соизволенію великой княгини Екатерины Алексѣевны
ему велѣно быть въ тотъ день въ Ораніенбаумъ". По вступленіи ея
на престолъ, Ломоносовъ привѣтствовалъ новую Монархиню одою.
Не прошло года, какъ Екатерина взыскала Ломоносова особенною
милостью; неизвѣстно по чьему ходатайству (можетъ быть, Дашковой),
она возымѣла мысль дать ему пенсію, какъ показываютъ слѣдующія:
строки къ Ольсуфьеву, замѣчательныя столько же по своему лако-
низму, какъ и по великодушной заботливости, въ нихъ выражающейся:
„Адамъ Васильевичъ! Я чаю, Ломоносовъ бѣденъ; сговоритесь съ
гетманомъ, не можно ли ему пенсію дать, и скажи мнѣ отвѣтъ".
Лебединая пѣснь Ломоносова, его послѣдняя ода, которою онъ
встрѣтилъ 1764 годъ, опять посвящена Екатеринѣ. Страдая съ дав-
нихъ поръ болѣзнью ногъ, которая часто упоминается въ протоко-
лахъ Академіи, какъ причина его неприсутствія въ засѣданіяхъ, онъ
уже предчувствуетъ близкій конецъ, говоритъ о „преклонности своего
вѣка, о гонящемъ въ гробъ недугѣ". Но онъ вмѣстѣ съ тѣмъ пред-
чувствуетъ и величіе новаго царствованія:

На тронъ взошла Екатерина
Не токмо, чтобъ себя спасти,
Но чтобъ Россіянъ вознести...
24-го мая того же года записано въ протоколѣ: „Разсуждаемо
<было о публичномъ собраніи (по случаю дня восшествія на престолъ,
28-го іюня), и Ломоносовъ выразилъ увѣренность, что императрица,
/такъ же какъ и въ прошломъ году, удостоитъ собраніе Академіи своимъ
присутствіемъ, почему никто не долженъ говорить при этомъ случаѣ
по-латыни, но по-русски, по-нѣмецки и по-французски." Собраніе это
не состоялось по причинѣ скораго отъѣзда Екатерины въ Эстляндію
и Лифляндію, но недѣли за двѣ до того Ломоносовъ имѣлъ счастіе
принять Государыню y себя. Онъ жилъ, уже нѣсколько лѣтъ, въ соб-
ственномъ домѣ, построенномъ на мѣстѣ, которое было пожаловано
ему въ 1756 году г). Императрица пріѣхала къ нему 7-го іюня въ
4-мъ часу, съ княгиней Дашковой и нѣкоторыми другими изъ своихъ
приближенныхъ. Въ извѣстіи о томъ, напечатанномъ тогда же въ
вѣдомостяхъ, сказано, что государыня смотрѣла мозаическія картины,
приготовляемыя имъ для монумента Петра Великаго, также новоизо-
брѣтенныя имъ физическіе инструменты и нѣкоторые физическіе и
химическіе опыты. Посѣщеніе продолжалось около ІѴ2 часа; оно было
не неожиданно, судя по тому, что Ломоносовъ, при отъѣздѣ своей
< густѣйшей гостьи, поднесъ ей стихи, въ которыхъ между прочимъ
говорилъ:
Блаженства новаго и дней златыхъ причина,
Великому Петру вослѣдъ Екатерина
Величествомъ своимъ снисходитъ до наукъ
И славы праведной усугубляетъ звукъ.
Екатерина въ кабинетѣ Ломоносова—предметъ достойный кисти
художника. To была одна изъ ихъ послѣднихъ встрѣчъ: вѣкъ его зака-
тился, когда только что всходила звѣзда ея славы. Ему не суждено
было видѣть блистательнѣйшихъ дѣлъ ея. Надъ его могилой прогре-
мѣла слава Екатерины вмѣстѣ съ пѣснями ея могучаго пѣвца... Но
надъ его могилой прошло уже и много поколѣній. Счастливы мы,
что можемъ въ сознаніи своемъ прослѣдить цѣлое столѣтіе, пережитое
этой могилой, и сказать, что, еслибъ духъ сокрытаго подъ ней могъ
откликаться на событія нашего міра, то, можетъ быть, ни одна эпоха
этого столѣтія не была бы имъ встрѣчена съ такимъ сочувствіемъ,
какъ настоящая. Сбылись, сбываются и еще сбудутся многія заду-
шевныя мысли Ломоносова, и еслибъ нынѣ привѣтственные клики по-
1) На правой сторонѣ Мойки, y нынѣшняго Пѣшеходнаго моста, возлѣ полицей-
скаго дома; теперь на томъ мѣстѣ одно изъ зданій, принадлежащихъ почтамту. Домъ
Ломоносова, говорятъ, былъ еще цѣлъ въ 1830-хъ годахъ. Онъ принадлежалъ тогда
Раевскимъ.

томковъ могли на одну минуту воззвать его къ жизни, то онъ, ко-
нечно, благословилъ бы новый путь, на который вступила Россія, бла-
гословилъ бы съ восторгомъ Правнука Екатерины на продолженіе
подъятыхъ во славу отечества подвиговъ.
ПИСЬМА ЛОМОНОСОВА И СУМАРОКОВА КЪ
И. И. ШУВАЛОВУ.
МАТЕРІАЛЫ ДЛЯ ИСТОРІИ РУССКАГО ОБРАЗОВАНІЯ 1).
1862.
Занимаясь біографіею Державина и 'доискиваясь слѣдовъ сношеній
его съ И. И. Шуваловымъ, я узналъ отъ Петра Ивановича Бартенева,
описавшаго жизнь этого вельможи, что оставшіяся послѣ него бумаги
находятся въ рукахъ князя Александра Ѳедоровича Голицына, родного
внука сестры Шувалова, Прасковьи Ивановны 2). Чрезъ благосклонное
посредство г. президента Академіи Наукъ получилъ я на просмотръ
изъ домашняго архива князя три тетради писемъ отъ разныхъ лицъ
какъ къ И. И. Шувалову, такъ и къ племяннику его князю Ѳедору
Николаевичу Голицыну, бывшему въ 90-хъ годахъ прошлаго столѣтія
кураторомъ Московскаго Университета.
Письма къ И. И. Шувалову писаны: графами Бестужевыми-Рюми-
ными (отцомъ Петромъ Алексѣевичемъ и сыномъ Михаиломъ Але-
ксѣевичемъ), графомъ Александромъ Борисовичемъ Бутурлинымъ, Ло-
моносовымъ, Сумароковымъ, графомъ Михаиломъ Ларіоновичемъ Ворон-
цовымъ и графами Иваномъ Григорьевичемъ и Захаромъ Григорьеви-
чемъ Чернышевыми. Почти всѣ эти письма относятся ко времени
царствованія ЕЛИЗАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ И КЪ краткому за тѣмъ періоду до
выѣзда Шувалова изъ Россіи и продолжительнаго пребыванія его за,
границею отъ апрѣля 1763 до сентября 1777 года 3).
Письма и записки къ князю Ѳ. Н. Голицыну, писанныя по большей
части во время его кураторства, принадлежатъ: кн. Алексѣю Борисо-
вичу Куракину, О. П. Козадавлеву, кн. Я. И. Лобанову-Ростовскому,
М. И. Коваленскому, Михаилу Измайлову, Захару Хитрово, кн. Але-
ксандру Голицыну, кн. A. А. Безбородко, кн. Никитѣ Урусову, кн.
*) Приложеніе къ I тому Записокъ Имп. Академіи Наукъ.
2) Г. Бартеневъ узналъ объ этихъ бумагахъ уже послѣ напечатанія своего превос-
ходнаго труда въ Русск. Бесѣдѣ 1857, № 1, и не пользовался ими.
3) Только письма графа Воронцова, число которыхъ доходитъ до 52-хъ, продол-
жаются до 1766 года; одно письмо Ломоносова относится къ 1764.

H. В. Репнину, М. Ѳ. Соймонову, Ѳ. М. Колокольцову, гр. A. С. Стро-
гонову, H. А. Львову, Державину и нѣкоторымъ другимъ лицамъ.
Письма къ Шувалову вообще очень любопытны и могутъ служить
къ пополненію нашихъ свѣдѣній какъ о немъ самомъ, такъ и о другихъ
лицахъ, игравшихъ роль при ЕЛИЗАВЕТИНСКОМЪ дворѣ, объ отноше-
ніяхъ между ними и разныхъ обстоятельствахъ того времени *). Осо-
бенная преданность къ Шувалову выражается въ письмахъ графа
Воронцова, который черезъ него получалъ отъ императрицы ссуды и
другія милости, .и графовъ Чернышевыхъ: оба брата пишутъ почти
всегда по-французски; Иванъ называетъ Шувалова своимъ благодѣте-
лемъ и постоянно подписывается Pylade; Захаръ пишетъ между про-
чимъ съ театра семилѣтней войны. Однажды онъ отдаетъ Шувалову
отчетъ въ употребленіи денегъ, присланныхъ имъ изъ собственныхъ
средствъ для раздачи раненымъ офицерамъ; въ другой разъ, послѣ
кончины Елизаветы, онъ утѣшаетъ Шувалова въ понесенной имъ утратѣ
и убѣждаетъ умѣрить печаль и отчаяніе, выраженныя въ получен-
нымъ отъ него письмѣ.
Особенное вниманіе обратилъ я, разумѣется, на письма, относящіяся
къ исторіи литературы. Пріобщивъ письма Державина къ остальнымъ
матеріаламъ для біографіи его, и помѣщая ниже въ приложеніи семь
писемъ Ломоносова, я остановлюсь здѣсь только на письмахъ Сума-
рокова, какъ представляющихъ нѣсколько новыхъ біографическихъ
данныхъ, особливо относительно его дѣятельности при возникшемъ
тогда Русскомъ театрѣ, о которой до сихъ поръ мы почти ничего не
знали. Самый фактъ сношеній Сумарокова съ Шуваловымъ не былъ
достаточно извѣстенъ; отсутствіе матеріаловъ по этому предмету за-
ставляло біографовъ ихъ предполагать, что просвѣщенный вельможа
покровительствовалъ одному Ломоносову.
Всѣхъ писемъ Сумарокова къ И. И. Шувалову въ доставленныхъ
мнѣ тетрадяхъ двадцать одно: они относятся ко времени отъ
1757 до 1761 года и проникнуты тѣмъ же саркастическимъ тономъ>
раздражительнымъ самолюбіемъ и хвастовствомъ, какими дышитъ все,
что ни выходило изъ-подъ пера Сумарокова. Почти всѣ писаны соб-
ственной его рукой, почеркомъ довольно четкимъ, хотя небрежнымъ
и неопрятнымъ, съ сокращеніемъ словъ, помарками и вставками между
строкъ. Видно, что онъ, по праву литературной знаменитости и нуж-
наго человѣка, позволялъ себѣ разныя вольности въ обращеніи съ
меценатомъ, напр., начиналъ .письма словами Милостивый Государь,
*) Въ Москвитянинѣ 1845 года № XI было уже напечатано нѣсколько писемъ
разныхъ лицъ къ И. И. Шувалову изъ другого сборника, принадлежащаго графинѣ
Прасковьѣ Николаевнѣ Фредро, которая, по матери своей графинѣ Головиной, родная
внука сестры Шувалова, княгини Голицыной. См. составленную г. Бартеневымъ біогра-
фію И. И. Шувалова, въ Русской Бесѣдѣ 1857 года, № 1-й.

безъ имени и отчества, и подписывался иногда только начальными
буквами своего имени, a иногда и вовсе не подписывался *). Нѣко-
торыя письма испещрены цѣлыми рядами французскихъ строкъ, a
три написаны, отъ начала до конца, исключительно по-французски.
Тѣ и другія доказываютъ, какъ плохо онъ владѣлъ этимъ языкомъ,
на .пристрастіе къ которому написалъ впослѣдствіи сатиру, проученный
можетъ-быть насмѣшками, какія долженъ былъ навлекать на себя
своими дѣйствительно забавными промахами, напр. je dois quitter ma
quartiere (квартиру), или: la rivière est prête de chasser la glace. Такіе
варваризмы въ чужомъ языкѣ были бы очень простительны, еслибъ
не соединялись съ охотою французить.
Шуваловъ доказалъ большую мягкость характера и снисходитель-
ность, продолжая такъ долго покровительствовать человѣку, который
своимъ задорнымъ высокомѣріемъ безпрестанно приходилъ въ непріят-
ныя столкновенія съ другими. Въ запискѣ (№ 1, безъ года и числа)
онъ оправдывается противъ чьего-то очень характеристическаго замѣ-
чанія: „мы по волѣ Ея Величества ѣздимъ въ русскій театръ, a впро-
чемъ несносно терпѣть отъ Сумарокова" 2). За то и ему случалось
слышать такія любезности, которыя порядочному человѣку переварить
трудно и однакожъ Сумароковъ ихъ переваривалъ. Такъ цѣлое 10-а
письмо наполнено смѣшными выходками гнѣва и досады на то, что
гр„ Чернышевъ3) во дворцѣ, y Шувалова, назвалъ Сумарокова воромъ
и грозилъ поколотить его. И въ чемъ же главная защита оскорблен-
наго? „Я не графъ, a дворянинъ, я не камергеръ, однако офицеръ и
служу безъ порока двадцать семь лѣтъ". „А что я стерпѣлъ", объяс-
няетъ онъ въ концѣ письма, „тому причиною дворецъ и ваши ком-
наты... впрочемъ вѣрьте, что Его Сіятельство графъ Чернышевъ можетъ
меня убить до смерти, a не побить" и проч.
Всѣ письма Сумарокова наполнены жалобами на его несчастныя
обстоятельства, почему онъ и въ подписи своей, называя себя покор-
нѣйшимъ слугою, иногда присоединяетъ къ тому еще и эпитетъ:
*) Ломоносовъ въ своихъ письмахъ къ Шувалову титулуетъ его съ 1760 года
высокопревосходительнымъ, тогда какъ Сумароковъ всегда говоритъ ему: ваше пре-
восходительство.
2) ИМПЕРАТРИЦА ЕЛИЗАВЕТА требовала, чтобъ всѣ придворные и вообще служащіе
посѣщали театръ: должностныя лица обязывались подпискою быть на всѣхъ предста-
вленіяхъ, и однажды, когда на французскую комедію явилось мало зрителей, въ тотъ-
же вечеръ были разосланы ѣздовые къ болѣе значительнымъ людямъ съ запросомъ,
почему они не были, и съ увѣдомленіемъ, что впредь за непріѣздъ полиція будетъ
каждый разъ' взыскивать по 50 рублей штрафа. Донесеніе Функа въ 1754 г. Herrmann,
Gesch. d. russ. Staat. V, 197.
3) Конечно, Иванъ Григорьевичъ, потому что графъ Захаръ Григорьевичъ въ то
время участвовалъ въ семилѣтней войнѣ. Не въ литературномъ ли воровствѣ графъ
Чернышевъ упрекалъ Сумарокова?

несчасшнѣйшій или отчаянный. Особенно недоволенъ онъ своимъ
положеніемъ въ должности директора Русскаго театра со дня учре-
жденія его, 30 августа 1756 года: по этой должности онъ, сверхъ
бригадирскаго оклада, раціонныхъ и деньщичьихъ денегъ, получалъ
1000 рублей жалованья въ годъ, но домогался 1200, тѣмъ болѣе, что
ему не шло квартирныхъ денегъ *). Высоко цѣня свою авторскую и
директорскую дѣятельность, онъ говорилъ (№ 15): „мои упражненія
ни со придворными, ни со штатскими ни малѣйшаго сходства не
имѣютъ; и ради того я ни y кого не стою въ дорогѣ, a труды мои
ни чьихъ не меньше, и нѣкоторую пользу приносятъ, ежели словес-
ныя науки на свѣтѣ пользою называются". Поэтому онъ не могъ не
чувствовать себя обиженнымъ, сравнивая свое жалованье съ тѣмъ,
какое получали въ то же время бывшіе въ Петербургѣ иностранные
артисты. „Я", продолжалъ онъ, „Россіи по театру больше сдѣлалъ
услуги нежели французскіе актеры и итальянскіе танцовщики, и
меньше ихъ получаю 2). Что беретъ одинъ Тордо съ женою! A и моя
жена служила 3). Гельфердингъ 4) сверхъ большаго жалованья отъ
двора и квартеру и экипажъ имѣетъ; не покупая ни дровъ ни овса и
сѣна, и не имѣя ни дѣтей ни жены, съ довольствіемъ пользуется
службою своею", и-т. д.
Еще до учрежденія Русскаго театра Сумароковъ, кавъ видно,
завѣдывалъ не только самыми Русскими представленіями, но и всею
хозяйственною ихъ частію: это можно заключить изъ его требованія,
чтобы ему уплачены были всѣ издержанныя имъ „по точному пове-
лѣнію" деньги, и изъ жалобы что Василій Ивановичъ Чулковъ не пла-
титъ ему этой суммы, составлявшей около 400 р. Въ іюлѣ 1757 г.
(№12, ср. 8) онъ проситъ Шувалова доложить о томъ императрицѣ,
приводя, что въ семь лѣтъ 5) подалъ Чулкову болѣе сорока счетовъ,
но только рѣдко получалъ отъ него отвѣтъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ Сума-
роковъ сокрушается, что седьмой мѣсяцъ ему не выдаютъ жалованья,
1) Полн. Собр. Зак. XIV, Ѣ 10, 599.
2) Досада Сумарокова на такую несправедливость вылилась и въ эпиграммѣ, на-
печатанной въ Трудолюбивой Пчелѣ:
Танцовщикъ ты богатъ, профессоръ ты убогъ;
Конечно голова въ почтеньи меньше ногъ.
3) Тогда, вѣроятно, еще жива была первая жена Сумарокова, Іоанна Христіа-
новна, пріѣхавшая изъ Германіи, въ качествѣ камеръ-юнгферы, съ великой княжной
Екатериной АЛЕКСѢЕВНОЙ. Но, по словамъ Екатерины II (Mémoires, стр. 38), за Сума-
рокова вышла русская ея камеръ-юнгфера Балкова.
4) Балетмейстеръ Вѣнскаго двора, пріѣхавшій въ Петербургъ около этого вре-
мени. Сокращ, извѣстія Штелина' о русскихъ танцахъ и проч. въ СПб. Вѣстникѣ
1779', окт., стр. 251 •
5) т.-е. съ 1750 г., когда Русскія представленія изъ кадетскаго корпуса были пе-
ренесены во дворецъ. Основаніе Русскаго театра, соч. Карабанова Спб. 1849.

«въ которомъ заключается почти весь его доходъ. Вѣроятно, Шува-
ловъ не оставилъ этихъ просьбъ безъ вниманія; но и его старанія не
помогли: черезъ два мѣсяца Сумароковъ обратился уже прямо къ
императрицѣ съ прошеніемъ, недавно напечатаннымъ 1). Надо думать,
что это прошеніе имѣло успѣхъ, потому что послѣ того Сумароковъ
jme не упоминаетъ о слѣдующихъ ему 400 руб.
Жалованье производилось ему изъ суммы въ 5000 рублей, кото-
рая была назначена вообще на содержаніе Русскаго театра и должна
была отпускаться, по особому въ началѣ каждаго года указу изъ штатсъ-
конторы. Изъ этой же суммы шло жалованье актерамъ и эконому; два
'Опредѣленные при театрѣ кописта содержались чуть-ли не изъ того-
же источника. Съ 1757 года Сумарокову разрѣшено было, въ допол-
неніе къ этой, слишкомъ незначительной суммѣ, собирать въ пользу
актеровъ деньги, платимыя публикою за представленія; но этотъ до-
ходъ оказывался недостаточнымъ: въ четыре слишкомъ мѣсяца собрано
было менѣе 500 рублей, тогда какъ на костюмы, съ учрежденія театра,
истрачено болѣе 2000 (ЛіЗ). Актеры забирали впередъ часть назна-
ченнаго имъ жалованья и не возвращали этихъ денегъ (№ 6). По
этому поводу между ними и Сумароковымъ происходили ссоры, и они
при всякомъ неудовольствіи грозили отойти; новыхъ же актеровъ, по
его словамъ, не возможно было пріискать безъ указу. Уже въ апрѣлѣ
1757 года онъ писалъ (J6 3): „лѣто настаетъ, a деньги въ театраль-
ной казнѣ исчезаютъ".
Собираніе платы съ . представленій: для раздачи актерамъ предо-
ставлено было самому директору;.но это тяготило его не только потому,
что отнимало y него много времени, мѣшая заниматься должностью и
писать для театра, но и потому, что онъ находилъ это унизительнымъ
для дворянскаго званія и бригадирскаго чина, a притомъ считалъ себя
•неспособнымъ къ такой должности, сознаваясь, что онъ „и о своихъ
«собственныхъ приходахъ и расходахъ большаго попеченія/ a паче-
любя стихотворство и театръ, не имѣетъ" (№ 5). Выставляя, что онъ „не
-антрепренеръ, дворянинъ и офицеръ и стихотворецъ сверхъ того", онъ
проситъ за себя и за всѣхъ комедіянтовъ исходатайствовать y импе-
ратрицы, чтобы этотъ сборъ былъ отмѣненъ и чтобы вмѣсто того
увеличено было жалованье какъ актерамъ, такъ и самому директору;.
;установленный же сборъ, по его словамъ, не только. не приноситъ
«прибыли, но не возвращаетъ и пятой доли издержанныхъ денегъ, a
иногда и день не окупается. „Три представленія", писалъ онъ>въ маѣ
1758 года (№ 8), „не только не окупились, но еще и убытокъ театру
принесли''.
Большое затрудненіе составлялъ недостатокъ. костюмовъ, ' продол-
*) Библіограф. Записки 1861, № 17.

жавшійся не смотря на то, что на этотъ предметъ издержано было
въ полтора года, какъ мы видѣли, до 2000 руб. Въ 1757 году по
этой причинѣ не было Русскихъ представленій на масляницѣ (№ 3)^
еще и въ февралѣ слѣдующаго года представленіе какой-то оперы
остановилось за тѣмъ, что для восьми пѣвцовъ не было платья: chosfr
très petite, mais très nécessaire, замѣчалъ Сумароковъ. Въ маѣ 1758
(№ 9) онъ извѣщаётъ Шувалова, что въ четвергъ представленія н&
будетъ, потому что „у Трувора платья нѣтъ никакого".
Для Русскихъ представленій не было особаго театра. Сначала для
нихъ назначенъ былъ на Васильевскомъ острову Головкинскій каменный
домъ (на мѣстѣ нынѣшней Академіи Художествъ) гдѣ отведены
были и квартиры актерамъ. Но уже въ 1757 году найдено было не-
удобнымъ давать тамъ представленія, вѣроятно, по отдаленности мѣста.
отъ болѣе населенныхъ частей города, и русскіе актеры стали играть.
тамъ же, гдѣ играли иностранныя труппы.
Тогда были въ Петербургѣ двѣ такія труппы. Французская пріѣхала.
въ началѣ царствованія Елисаветы Петровны, изъ Касселя. Съ дирек-
торомъ ея Сереньи заключенъ былъ контрактъ, по которому она.
получала 25.000 руб. въ годъ, и дворъ снабжалъ ее музыкантами,
декораціями и свѣчами; одни костюмы оставались на собственномъ ея
попеченіи. Она играла на придворномъ театрѣ, сперва въ бывшемъ
манежѣ герцога Курляндскаго, во флигелѣ зимняго дворца; потомъ,
когда это помѣщеніе оказалось слишкомъ тѣснымъ,—въ другомъ ма-
нежѣ, близъ Казанской церкви, и наконецъ, послѣ пожара, уничто-
жившаго это строеніе въ 1749 году,—во вновь построенномъ дере-
вянномъ театрѣ y лѣтняго дворца при каналѣ (впослѣдствіи домъ.
Коссиковскаго, нынѣ Елисѣева).
Другая труппа, итальянская, съ директоромъ Локателли, состояла.
изъ сюжетовъ для оперы буффы и для балета, и явилась въ Петер-
бургѣ въ 1757 году. Ей отведенъ былъ для представленій стары*
придворный театръ близъ лѣтняго сада. Здѣсь давались оперы и балеты,.
стоявшіе наряду съ лучшими, какіе тогда можно было видѣть даже въ.
Парижѣ и Италіи. Въ первый годъ императрица подарила Локателли
5000 руб.; за входъ бралъ онъ съ человѣка порублю; абонированная
ложа стоила до 300 руб. въ годъ. Богатые люди на собственный счетъ.
обивали свои ложи шелковыми матеріями и убирали ихъ зеркалами..
Двѣ лучшія танцовщицы, Сакки и Белюцци,, раздѣляли предпочтеніе
публики и произвели между зрителями двѣ партіи. Тогда хлопали;
*) Въ указѣ сказано только, что этотъ домъ находился близъ кадетскаго корпуса,.
но г. Карабановъ, въ своемъ „Основаніи Русскаго театра", указываетъ именно на
мѣсто, гдѣ нынѣ Академія Художествъ, и это подтверждается жалобою Сумарокова
на то, что этотъ домъ впослѣдствіи отнимали y театра для Академіи. Самъ онъ на-
нималъ себѣ квартиру по близости (№ 17).

такъ усердно, что однѣхъ рукъ на это недоставало и многіе приво-
зили въ театръ на помощь имъ двѣ деревянныя. дощечки, связанныя
лентами; на нихъ написано было имя одной изъ любимыхъ актрисъ 1).
Актеры Сумарокова играли то на французскомъ, то на итальян-
скомъ театрѣ въ тѣ дни, когда эти театры не были заняты своими
труппами, обыкновенно по четвергамъ. Странно, что по праздникамъ
не было спектакля. 2-го января 1758 (№ 5) Сумароковъ писалъ:
„нѣсколько праздниковъ было по четвергамъ, и для того я въ тѣ
дни играть не. могъ, a нынѣ на которомъ театрѣ мнѣ играть, я не
вѣдаю: тамъ Локателли, a здѣсь французы, a я, не имѣя особливаго
театра, не могу назначить дня безъ сношенія съ ними, да имъ иногда
знать нельзя; что мнѣ въ такомъ обстоятельствѣ дѣлать?" Это затруд-
неніе еще увеличивалось тѣмъ, что для каждаго представленія нужно
было особое разрѣшеніе гофмаршала, a это разрѣшеніе часто прихо-
дило только наканунѣ, уже послѣ полудня. Вмѣстѣ съ тѣмъ иногда
присылалось увѣдомленіе, что музыки отъ двора не будетъ, потому
что музыканты наканунѣ играли въ маскарадѣ и устали. Тогда Сума-
роковъ долженъ былъ самъ пріискивать другихъ музыкантовъ и,
разумѣется, находилъ срокъ для приготовленія спектакля слишкомъ
короткимъ: „я все бы исправилъ", пишетъ онъ Шувалову 20 мая
1758 г. (№ 8), „ежели бы была возможность, a сегодня послѣ обѣда
зачавъ, до завтра я не знаю какъ передѣлать". Любопытно далѣе
исчисленіе всего, что еще остается сдѣлать, именно: 1) нанимать му-
зыкантовъ; 2) покупать и разливать воскъ 2); 3) дѣлать публикаціи
по всѣмъ вѣдомствамъ; 4) дѣлать репетицію; 5) посылать за фигуран-
тами; 6) посылать къ машинисту; 7) дѣлать распоряженія о раздачѣ
мѣстъ въ театрѣ; 8) посылать за карауломъ.
Жалобы на недостатокъ времени для приготовленій къ представле-
ніямъ повторялись очень часто въ письмахъ Сумарокова къ Шувалову,
м онъ съ искреннимъ отчаяніемъ описывалъ всѣ неудобства своего
положенія, хлопоты и тревоги; „отъ начала театра", говорилъ онъ въ
лаѣ 1759, „ни одного представленія еще не было, которое бы мино-
валося безъ превеликихъ трудностей, не приносящихъ никому плода,
кромѣ приключаемыхъ мнѣ мученій и превеликихъ замѣшательствъ".
При этомъ онъ намекаетъ на козни какихъ-то враговъ Русскаго театра
й даетъ почувствовать, что было бы гораздо лучше, еслибъ исполнили
поданный имъ проектъ учрежденія театра. Въ чемъ состоялъ этотъ
проектъ, мы не знаемъ, но по выраженію „сто бы разъ лучше было,
1) Названная статья Штелина и его же Краткое извѣстіе о театральныхъ въ
Россіи представленіяхъ въ СПб. Вѣстникѣ 1779, авг. *и сент.
2) Нѣсколько разъ въ своихъ письмахъ Сумароковъ напоминалъ, что употреблять
va театрѣ сальныя свѣчи и плошки ему не позволено, a восковая иллюминація обхо-
дится ему слишкомъ дорого.

еслибъ однажды всему театру положено было основаніе", можно заклю-
чить, что Сумароковъ предлагалъ дать Русскому театру совершеннО»
.отдѣльное самостоятельное существованье, такъ, чтобъ онъ имѣлъ свой
собственный оркестръ, костюмы и всѣ другія принадлежности отъ казны,
a также и особое зданіе для русскихъ представленій, въ которомъ
могли бы помѣщаться и всѣ лица, принадлежащія къ управленію
театра, и самая труппа.
На обязанности директора лежало не только управлять театромъ,
но вмѣстѣ и доставлять пьесы своего сочиненія, a эти два дѣла не*
возможно было соединить съ успѣхомъ. Сумароковъ понималъ это m
сѣтовалъ, что хлопоты по театру отнимали y него все время, лишалИ
его спокойствія и „поэтическихъ мыслей", истощали его силы. „Уди-
вительно ли будетъ ваше превосходительство"^ писалъ онъ однажды
{№ 3), „что я отъ моихъ горестей сопьюсь,, когда люди и отъ радо-
стей спиваются?"
Ненависть Сумарокова къ подъячимъ находила пищу и при театрѣ.
Подъячіе, жаловался онъ, пользуются прибылью, которая слѣдуетъ.
труппѣ, „собирая за мои трагедіи по два рубли и по рублю съ чело-
вѣка, a я сижу не имѣя платья актерамъ, будто бы театра не было".
По своему управленію онъ не имѣлъ иныхъ помощниковъ, кромѣ двухъ.
копистовъ. Жалуясь, что некого разсылать наканунѣ представленій,.
онъ говорилъ (№ 8): „они копеисты, они разсыльщики, они портіеры" 1).
Къ этимъ-то двумъ лицамъ конечно относится статья Сумарокова
о копистахъ, напечатанная имъ въ Трудолюбивой Пчелѣ и въ кото-
рой онъ между прочимъ помѣстилъ слѣдующій скромный отзывъ о*
самомъ себѣ: „что только видѣли Аѳины и видитъ Парижъ, и что
они по долгомъ увидѣли времени, ты нынѣ то вдругъ Россія стара-
ніемъ моимъ увидѣла. Въ то самое время, въ которое возникъ, при-
веденъ и въ совершенство, въ Россіи, театръ твой, Мельпомена! всѣ.
я преодолѣлъ трудности, всѣ преодолѣлъ препятствія. Наконецъ ви-
дите вы, любезные мои сограждане, что ни сочиненія мои, ни актеры
*) Какъ звали этихъ двухъ копистовъ, неизвѣстно. По указу объ учрежденіи
Русскаго театра, для надзора за домомъ опредѣленъ былъ изъ копистовъ лейбъ-ком-
паніи, съ пожалованіемъ въ подпоручики и съ содержаніемъ по 250 р. въ годъ, какой-
то Алексѣй Дьякововъ. Это-то лицо мы позволили себѣ выше назвать экономомъ..
Нельзя предполагать, чтобъ Дьяконовъ и при театрѣ исполнялъ должность писца, по-
тому что онъ, какъ подпоручикъ, не могъ лишиться шпаги, чему подверглись Kö-
nnern Сумарокова. Не былъ ли однимъ изъ этихъ театральныхъ писцовъ Аблесимовъ,
который съ молоду былъ принятъ въ домъ Сумарокова и, по словарю митрополита.
Евгенія, служилъ при немъ въ лейбъ-компанской канцеляріи? Къ сожалѣнію, и един-
ственная болѣе подробная статья объ Аблесимовѣ (статья Макарова, въ Репертуарѣ
русск. театра, 1841 г.) не даетъ намъ возможности рѣшить этотъ вопросъ положи—
тельно. Впрочемъ Сумароковъ вездѣ говоритъ о своихъ копистахъ какъ о людяхъ.
малограмотныхъ, нуждающихся въ его руководствѣ.

вамъ стыда не приносятъ, и до чего въ Германіи многими стихотвор-
цами не достигли, до того я одинъ, и въ такое еще время, въ
которое y насъ науки словесныя только начинаются, и нашъ языкъ едва
чиститься началъ, однимъ своимъ перомъ достигнуть могъ. Лейпцигъ
и Парижъ, вы тому свидѣтели, сколько единой моей трагедіи скорый
переводъ чести мнѣ сдѣлалъ! Лейпцигское ученое собраніе удостоило
меня своимъ членомъ, a въ Парижѣ вознесли мое имя въ чужестран-
номъ журналѣ, колико возможно, a я далѣ еще драматическими моими
сочиненіями хотѣлъ вознестися; но скажу словами апостола Павла:
Дадеся мнѣ пакостникъ ангелъ сатанинъ, который мнѣ пакости дѣ-
лаетъ: да не превозношуся. Озлобленный мною родъ подъяческій,
которымъ вся Россія озлоблена, извергъ на меня самаго безграмотнаго
изъ себя подъячаго и самаго скареднаго крючкотворца".
Но кого же 'Сумароковъ разумѣетъ здѣсь подъ этимъ подъячимъ,
который, какъ онъ говоритъ вслѣдъ за тѣмъ, претворился въ клопа,
„всползъ на Геликонъ, ввернулся подъ одежду Мельпомены и грызетъ
прекрасное тѣло ея?а Далѣе видно, что этотъ подъячій, съ 6 янв. 1759,
„отправлялъ при Русскомъ театрѣ прокурорскую должность", обязанъ
былъ наблюдать за правильнымъ ходомъ всего учрежденія и вмѣстѣ
съ тѣмъ заниматься цензурою пьесъ, и что онъ отнялъ y театраль-
ныхъ копистовъ право носить шпаги,, которымъ они отличались отъ
всѣхъ другихъ приказныхъ служителей. Это распоряженіе Сумароковъ
принялъ за личное себѣ оскорбленіе и самъ сознается, въ той-же
статьѣ, что „оное ему смертно досадно" было. Онъ предсказываетъ,
что вслѣдствіе такой обиды, ужъ никто не пойдетъ по стопамъ ёго
или, по крайней мѣрѣ, никто не захочетъ списывать его сочиненія.
„Ежели", продолжаетъ онъ, „и сіе ободреніе отнять y обучаемыхъ
отъ меня людей, такъ никогда путнаго кописта я не увижу; ибо
всякій писецъ лучше захочетъ быти безграмотнымъ регистраторомъ и
грабить, нежели обучаться правописанію и таскаться безъ шпаги" и
проч, Въ своемъ озлобленіи Сумароковъ поклялся, что пока это опре-
дѣленіе не отмѣнится, онъ „больше ничего драматическаго писать не
станетъ".
Письма Сумарокова позволяютъ намъ съ нѣкоторою достовѣрностію
догадываться, противъ кого были направлены эти выходки. Статья о
копистахъ была напечатана въ декабрѣ 1759 г.; къ сожалѣнію, за
весь этотъ годъ вовсе не сохранилось писемъ Сумарокова къ Шува-
лову; въ слѣдующемъ году также нѣтъ писемъ до декабря; но въ
этомъ мѣсяцѣ Сумароковъ пишетъ (№ 16): „при театрѣ я больше подъ
гофмаршаломъ ради десяти тысячъ жалованья быть нехочу... ибо на-
паденія его несносны мнѣ стали, и сдѣлать при немъ театру добраго
ничего нельзя... Помилуйте меня и освободите отъ графа Сиверса и
проч." Эти жалобы повторяются ивъ 1761 году. Онѣ бросаютъ нѣко-

торый свѣтъ и на статьи Сумарокова: Сонъ и Блохи, напечатанныя въ
журналѣ „Праздное' время" въ 1760 году. Тутъ подъ иноплеменни-
ками онъ разумѣетъ конечно не однихъ академиковъ, но и врага
своего по театру, графа Сиверса А). Жалуясь на него, Сумароковъ
проситъ защиты Шувалова, говоря, что гофмаршалъ его всякую ми-
нуту мучитъ и выживаетъ изъ театра.
Если предположить, что въ журнальной статьѣ Сумароковъ не могъ
позволить себѣ такихъ рѣзкихъ выходокъ противъ лица, занимавшаго
высокое мѣсто при дворѣ, то можно принять, что онѣ относились еще
прямѣе къ какому-нибудь служившему при Сиверсѣ чиновнику, имѣв-
шему сильное на него вліяніе. Эта догадка подтверждается замѣча-
ніемъ въ одномъ изъ послѣднихъ его писемъ, что Сиверсъ самъ „о
немногомъ по театру знаетъ, a правятъ театромъ подъячіе". Притомъ
нѣсколькими годами позже, въ своихъ замѣткахъ о путешествіяхъ
(т. IX, стр. 331), онъ жалуется, что здоровье его, за труды по театру,
совсѣмъ испорчено „священной римской имперіи графомъ К. Е. С. 2)
и его сіятельства регистраторомъ". Но главнымъ виновникомъ своихъ
непріятностей по этой службѣ Сумароковъ все-таки считалъ самого
Сиверса и черезъ много лѣтъ еще помнилъ ихъ живо. Изъ записокъ
Порошина (стр. 5) мы знаемъ, что обѣдая разъ въ концѣ 1764 г. y
молодого великаго князя, Сумароковъ очень забавлялъ его разсказомъ
„о бывшихъ своихъ побранкахъ съ оберъ-маршаломъ Сиверсомъ".
До начала 1761 года Сумароковъ жилъ на Васильевскомъ островѣ близъ
дома Головкина, гдѣ помѣщались актеры; но теперь этотъ домъ понадо-
бился Шувалову для Академіи Художествъ, и такъ какъ жительство
актеровъ на островѣ представляло большое неудобство (снятіе моста
два раза въ годъ прерывало представленія), то стали пріискивать для
труппы другую квартиру на той сторонѣ Невы. Сумароковъ предви-
дѣлъ, что вслѣдъ за актерами и ему придется переѣхать въ такую
часть города, гдѣ квартиры гораздо дороже, и потому сталъ хлопо-
тать, чтобъ ему дали помѣщеніе въ одномъ домѣ съ актерами. Ка-
жется, Сумароковъ чѣмъ-то навлекъ на себя неудовольствіе Сиверса
и долженъ былъ писать ему оправдательное письмо, но отговаривался
недосугомъ и нездоровьемъ. Къ этимъ-то обстоятельствамъ относится
все 17 письмо (26 февраля 1761 года). Здѣсь онъ опять намекаетъ
на какихъ-то подъячихъ, замаравшихъ его, и объявляетъ, что въ
угодность имъ не хочетъ покинуть театра. Въ слѣдующемъ письмѣ
онъ снова проситъ не давать графу Сиверсу мучить его и доказы-
ваетъ, что не прилично удалить его отъ театра безъ всякаго осно-
*) Во второй изъ названныхъ статей являются между прочимъ финскія или
чухонскія блохи. Эта острота объясняется тѣмъ, что гр. Сиверсъ родился въ Фин-
ляндіи.
Карломъ Ефимовичемъ Сиверсомъ.

ванія и безъ указу, но вмѣстѣ съ тѣмъ увѣряетъ, что онъ вовсе не
желаетъ оставаться при театрѣ: „я объ этомъ больше не пекуся, мнѣ
все равно, когда мои старанія такое воздаяніе заслужили".
12 марта (№ 20) онъ уже пишетъ, что если онъ заслужилъ быть
отрѣшеннымъ отъ театра, то проситъ, чтобы это сдѣлалось безотла-
гательно, но подать просьбу о своемъ увольненіи не соглашается.
Волкова думали назначить директоромъ на его мѣсто, a Сумарокову
предлагали остаться при театрѣ въ качествѣ драматическаго писа-
теля, т. е. поставщика пьесъ. Отсюда же видно, что Сиверсъ удалялъ
«го за какую-то вину: кажется, на честность Сумарокова была набро-
шена тѣнь врагами его, чиновниками Сиверса. Сумароковъ при
этомъ повторяетъ клятву, что онъ больше не будетъ писать для
театра, „а если буду сочинять, скажите всему свѣту, что я, какъ без-
честный человѣкъ, преступилъ мою клятву". Но перспектива отставки
и нужды заставляетъ Сумарокова вдругъ измѣнить свой тонъ въ отно-
шеніи къ Сиверсу: отличая его отъ людей, которые старались ихъ
поссорить, Сумароковъ изъявляетъ готовность просить прощенія y
Сиверса. „А его сіятельство умилостивляти мнѣ не стыдно и злобы
въ моемъ сердцѣ противъ его особы нѣтъ, и ежели столько же въ
«го сердцѣ противъ меня, такъ я не вѣдаю, что препятствуетъ воз-
вращенію моего спокойства". Въ своемъ лихорадочномъ волненіи Су-
мароковъ не замѣчаетъ, какъ y него самонадѣянная похвальба по-
стоянно смѣняется съ униженіемъ. „Я готовъ отрѣшеніе отъ театра
терпѣть, все потомство о моей прослугѣ знать будетъ, вѣдь я сколько
Россіи театромъ услугъ сдѣлалъ". Наконецъ, въ послѣднемъ письмѣ,
-онъ жалуется на новую обиду отъ Сиверса, или вѣрнѣе, отъ его чи-
новниковъ и тутъ уже самъ проситъ Шувалова о своемъ увольненіи.
Прежде онъ напоминалъ, что уже шесть лѣтъ состоитъ бригадиромъ
(слѣдовательно съ 1755 г.) и что при отставкѣ дается слѣдующій
чинъ; теперь онъ объявляетъ, что не хочетъ статскаго чина: „ибо
4І носилъ во весь вѣкъ мой мундиръ и сапоги, башмаки носить не
скоро выучуся; да яжъ иду въ отставку, a не къ штатскимъ дѣламъ
я лучше пойду въ капитаны нежели съ произвожденіемъ въ штатскій
чинъ" 1 ). Въ заключеніе онъ говоритъ, что не хочетъ имѣть никакого
дѣла съ главнымъ злодѣемъ своимъ, Сиверсомъ.
Такимъ образомъ можно принять за достовѣрное, что отъ долж-
ности директора театра Сумароковъ былъ удаленъ по неудовольствіямъ
съ гофмаршаломъ графомъ Сиверсомъ, что Шуваловъ долго поддержи-
валъ его, не смотря на эти неудовольствія, но что наконецъ и онъ
долженъ былъ согласиться на увольненіе Сумарокова. Показаніе Ште-
3) Въ указѣ объ учрежденіи театра между прочимъ было постановлено: „брига-
дира Сумарокова изъ армейскаго списка не выключать".

лина, будто причиною удаленія Сумарокова отъ театра были ссоры
его съ актрисами, можетъ быть справедливо только отчасти: онъ
ссорился съ труппою такъ же какъ и съ копистами своими, и съ
чиновниками Сиверса. Характеристична послѣдняя фраза переписки
его ,съ Шуваловымъ: „моя отставка не безполезная отставка будетъ,
но полезная служба весьма отечеству моему".
Увольненіе Сумарокова послѣдовало вскорѣ послѣ письма, оканчи-
вающагося этими словами и писаннаго 24 апрѣля 1761 года. Что около
середины этого года онъ уже не былъ директоромъ театра, о томъ
есть и другое свидѣтельство, именно письмо отца его Петра Пан-
кратьевича, который отъ 12 іюля изъ Москвы увѣдомлялъ сына, что
получилъ письмо его съ извѣстіемъ о томъ *).
Письмо Сумарокова къ императрицѣ Екатеринѣ II отъ 3 мая
1764 г. показываетъ, что онъ, бывъ уволенъ отъ управленія театромъ,
все еще нѣсколько принадлежалъ къ нему по званію драматическаго
писателя и продолжалъ ссорится съ Сиверсомъ, который теперь самъ
завѣдывалъ дирекціею 2).
Настоящія письма доставляютъ намъ и нѣсколько другихъ свѣ-
дѣній для біографіи Сумарокова. Изъ 15-го письма мы узнаемъ въ
точности время рожденія его—14-ое ноября 1717 года, a не 1718,.
какъ до сихъ поръ принимали. „Вчера, писалъ онъ 15-го ноября
1759, исполнилось мнѣ 42 года". Нѣсколько далѣе онъ говоритъ, что
служитъ и носитъ военный мундиръ уже 28 лѣтъ: слѣдовательно онъ
службу свою считалъ съ 1732 года, когда ему было всего 14 лѣтъ;
тогда онъ поступилъ въ новоучрежденный корпусъ и за успѣхи про-
изведенъ былъ въ капралы 3). Въ 1761 году 24 апр. опъ пишетъ:
„20 лѣтъ взавтрѣ исполнится какъ я служу Ея ВЕЛИЧЕСТВУ"; слѣдо-
вательно онъ считалъ, что въ службѣ императрицы находился съ
25 апрѣля 1741 года; но здѣсь онъ, кажется, самъ ошибался, потому
что въ апрѣлѣ 1741 г. ЕЛИЗАВЕТА еще не царствовала: она вступила
на престолъ только 25 ноября; въ показаніи Сумарокова должно, вѣ-
роятно, разумѣть 1742-й годъ; 25 апрѣля было днемъ ея коронованія.
Въ этотъ день Сумароковъ могъ поступить въ лейбъ-компанію, подъ
начальство графа А. Г. Разумовскаго, при которомъ черезъ 10 лѣтъ,
можетъ быть, получилъ должность адъютанта, ибо онъ въ одномъ
письмѣ говоритъ, что отъ графа поступилъ въ директоры театра.
Вышедши изъ корпуса 14 апрѣля 1740 года, онъ, по однимъ свѣдѣ-
1) Отрывки изъ переписки Сумарокова въ Отеч. Зап. 1858, февр., стр. 580.
2) Русс. Бесѣда 1860, II, Науки, стр. 232.
3) Въ одной изъ своихъ статей онъ говоритъ, что уже 12-ти лѣтъ отъ роду былъ
кадетомъ, Соч. Сумар. т. VI, стр. 358 и 362, но это невозможно, потому что кадетскій
корпусъ возникъ только въ 1731 иди собственно даже 32-мъ г., когда онъ былъ открытъ
(17 февр.). См. Крат. ист. корп., соч. Висковатова и статью Сѣв. Пч. 1833, № 72. .

ніямъ, быль оставленъ на службѣ при этомъ заведеніи, a по другимъ.
сдѣлался чьимъ-то адъютантомъ: „при графѣ" г)> говоритъ онъ, „пра-
вивъ канцеляріею лейбъ-компаніи десять лѣтъ, основалъ порядокъ
тамо по канцеляріи. Лейбъ-компанія.была 18 тыс. должна, a я собралъ
съ полтораста тысячей". Любопытно, что онъ, говоря дотомъ о своихъ
будущихъ сочиненіяхъ и закаиваясь писать драмы, пока Сиверсъ
будетъ управлять театромъ, прибавляетъ: „да и всего времени къ.
сочиненію осталось мнѣ 4 года"; слѣдовательно послѣднимъ предѣ-
ломъ своей авторской дѣятельности онъ полагалъ 48-й годъ жизни.
Почему? неизвѣстно; но подобную мысль о скоромъ окончаніи своего
литературнаго поприща онъ высказываетъ гдѣ-то и въ другомъ мѣстѣ.
Забавны и пошлы повторенія одного и того же, которыя безпрестранно
встрѣчаются въ письмахъ Сумарокова.
Любопытную сторону этой переписки составляютъ частыя выходки
его противъ Ломоносова и Академіи Наукъ. Извѣстно, что въ Акаде-
мической типографіи печатались какъ драматическія сочиненія Сума-
рокова, такъ и Трудолюбивая Пчела его. Ему не нравились ни счеты,
которые онъ по этому предмету получалъ изъ Академіи, ни цензурныя
поправки, которымъ тамъ подвергались его сочиненія. По извѣстіямъ
Штелина, онъ ссорился съ факторомъ типографіи и обвинялъ акаде-
мическую Канцелярію въ неуспѣхѣ Трудолюбивой Пчелы, существо-
вавшей одинъ только годъ (1759) 2).
Въ 8-мъ письмѣ онъ говоритъ: „жалованья за неимѣніемъ денегъ
и по волѣ Ломоносова не даютъ, въ Академіи съ меня не христіан-
скою выкладкою за работу трагедій правятъ". Здѣсь вина Ломоносова
состояла въ томъ, что по его требованіямъ вычитались изъ театраль-
наго жалованья Сумарокова деньги, которыя онъ обязался платить по
третямъ за печатаніе своихъ изданій.
Въ слѣдующемъ письмѣ (19 мая 1758) онъ замѣчаетъ, что еслибы
имѣлъ болѣе досуга, то „могъ бы отвращать Ломоносова противъ себя
толкованія съ употребленіемъ имени вашего и тѣхъ. придворныхъ кава-
леровъ. Ему, деревни, домъ и хорошіе доходы имѣющему, жить легко,
a мнѣ со всѣмъ моимъ домомъ лишаему быть на цѣлую треть моего
пропитанія, трудновато. Когда Ломоносовъ пьетъ и во пьянствѣ под-
писываетъ промеморіи, долженъ ли я въ чужомъ пиру имѣть похмѣлье?
Онъ .опивается, a я чувствую похмѣлье." 3) 27 іюля 1758 (№ 12) онъ
писалъ: „члены Академической канцеляріи имѣютъ способъ получать
А) А. Г. Разумовскомъ.
2) Москвитянинъ 1851, П.
3) Ср. Доношеніе Сумарокова въ штатсъ-контору (изъ бумагъ CH. Глинки), въ.
Лит. Газетѣ бар. Дельвига 1830, № 28, и въ сочиненіи г. Булича, стр. 58.—Это
доношеніе было написано вслѣдствіе промеморіи Ломоносова о вычетѣ изъ жалованья
Сумарокова.

•жалованье, a прочіе академики, будучи въ подобномъ состояніи мнѣ,
прибѣгаютъ къ своему президенту, больше думая о хлѣбѣ нежели о
наукахъ, a я, не имѣя инова президента кромѣ васъ, къ вамъ въ
моихъ злоключеніяхъ прибѣгаю".
Въ началѣ 14-го письма онъ говоритъ о своемъ опроверженіи
похвальной надписи Ломоносову, что если не напечаталъ его, то не
язъ страха отвѣта отъ Поповскаго и „всѣхъ въ Московскомъ универ-
ситетѣ труждающихся", a только изъ уваженія къ совѣтамъ Шувалова,
которые онъ всегда принимаетъ какъ приказанія. Кажется, можно
опредѣлить, о какихъ стихахъ тутъ рѣчь идетъ. Извѣстно, что въ
1757 году въ новоучрежденной типографіи Московскаго университета
напечатаны сочиненія Ломоносова съ гравированнымъ его портретомъ.
По желанію Шувалова, подъ этимъ портретомъ помѣщены были стихи,
сочиненные Поповскимъ. Какъ ни гордился Ломоносовъ своими успѣ-
хами, однакожъ въ этомъ случаѣ обнаружилъ большую скромность.
„Ваше Превосходительство", писалъ онъ къ Шувалову, посылая ему
пять оттисковъ этой гравюры V), „изволили говорить чтобъ подъ
помянутый портретъ подписать какіе нибудь стихи. Но того, мило-
стивый государь, отнюдь не желаю; и стыжусь, что я нагрыдорованъ".
Протестъ Ломоносова не былъ принятъ Шуваловымъ, и портретъ явился
съ слѣдующими стихами:
Московскій здѣсь Парнассъ изобразилъ витію,
Что чистый слогъ стиховъ и прозы ввелъ въ Россію.
Что въ Римѣ Цицеронъ и что Виргилій былъ,
To онъ одинъ въ своемъ понятіи вмѣстилъ. .
Открылъ натуры храмъ богатымъ словомъ Россовъ,
Примѣръ ихъ остроты въ наукахъ, Ломоносовъ.
Какъ похвалы, которыя Елагинъ воздавалъ Сумарокову, не понра-
вились Ломоносову, такъ и стихи въ честь послѣдняго возбудили не-
удовольствіе Сумарокова, и онъ написалъ опроверженіе ихъ. Между
мелкими его стихотвореніями мы находимъ эпитафію, гдѣ подъ име-
немъ Гомера очевидно осмѣянъ Ломоносовъ, воспѣвающій Петра Вели-
каго. Эта пьеса написана тѣмъ же размѣромъ, какъ приведенные
стихи Поповскаго, и первоначально состояла также изъ шести сти-
ховъ: потому можно полагать, что это именно то опроверженіе, о
которомъ говоритъ Сумароковъ въ письмѣ своемъ. Изъ печатаемыхъ
нынѣ писемъ Ломоносова (Л6 III) видно, что поэма Петръ Великій
была начата имъ еще въ 1757 году. Слѣдовательно Сумароковъ спустя
годъ могъ уже знать о предпріятіи своего соперника и осмѣять его
въ своихъ стихахъ. Привожу ихъ такъ, какъ они сохранились въ
тетрадяхъ Державина по поводу, о которомъ сейчасъ будетъ упомянуто.

Подъ камнемъ симъ лежитъ Фирсъ Фирсовичъ *) Гомеръ,
Который, вознесясь ученьемъ выше мѣръ,
Великаго воспѣть монарха устремился;
Отважился, дерзнулъ, запѣлъ п осрамился:
Дѣла онъ обѣщалъ воспѣть велика мужа;
Онъ къ морю велъ чтеца, a вылилася лужа 2).
Черезъ 10 лѣтъ послѣ того, какъ написаны были эти стихи, когда.
уже Ломоносова не было въ живыхъ, за него вступился молодой, еще
неизвѣстный и очень незрѣлый въ то время поэтъ, именно Державинъ>
который, хотя безсознательно и подражалъ иногда Сумарокову, однако
живо чувствовалъ смѣшныя стороны Сѣвернаго Расина.
Въ 1768 году онъ написалъ на приведенное надгробіе Ломоносову
пародію, также въ шести александрійскихъ стихахъ, на тѣ же риѳмы>
гдѣ назвалъ Сумарокова, по имени славнаго римскаго комика, Терен-
тіемъ. Эпиграмму эту онъ озаглавилъ Вывѣской, въ подражаніе
„Вывѣскѣ" Сумарокова на писаря Саву. Вотъ пародія Державина.
Терентій здѣсь живетъ Облаевичъ Церберъ,
Который обругалъ подъячихъ выше мѣръ;
Кощунствовать своимъ Опекуномъ стремился 3),
Отважился, дерзнулъ, зѣвнулъ и подавился:
Хулилъ онъ наконецъ дѣла почтенна мужа,
Чтобъ сей изъ моря сталъ ему подобна лужа.
Сумароковъ завидовалъ не только литературной славѣ Ломоносова,.
но и тому, что онъ былъ членомъ Академіи, чести, которой самъ онъ.
напрасно домогался, обвиняя въ своемъ неуспѣхѣ Ломоносова. Съ такою
же досадой смотрѣлъ онъ на Поповскаго, который принадлежалъ къ
Московскому Университету, тогда какъ самъ онъ не могъ попасть ни
въ какое Русское учебное общество. „Писатели Русскіе", говорить.
онъ (№ 14), „привязаны или къ Академіи или къ Университету, a я
по недостоинству моему ни къ чему, и будучи Русскимъ, не имѣн>
чести членомъ быть никакого въ Россіи ученаго мѣста, да и нельзя,
ибо г. Ломоносовъ меня до сообщества академическаго не допускаетъ,
a въ Университетѣ словесныхъ наукъ собранія вамъ уставить еще не
благоволилось".
Мы уже видѣли, какъ онъ въ другой разъ сердился на Ломоносова
за то, что по его милости не получалъ жалованья. Наконецъ, Ломо-
1) т. е. Ѳерситъ, извѣстное лицо въ Иліадѣ.
2) Ср. эпитафію 17 въ соч. Сумарокова (т. IX, стр. 139), гдѣ она нѣсколько пе-
редѣлана и распространена.
3) Здѣсь Державинъ конечно разумѣлъ нѣкоторыя рѣчи Чужехвата и Пасквина
въ комедіи Опекунъ, напр, то, что онъ говоритъ въ явленіяхъ IV (стр. 13 и 14), X.
(стр. 23), XI (стр. 26), XII (стр. 27) и XIV (стр. 36).

носовъ же, по его словамъ, не давалъ хода его сочиненіямъ, которыя
печатались въ Академіи и подвергались ея цензурѣ. Письмо, гдѣ онъ
жалуется на это (№ 15), было писано въ концѣ 1759 года, когда Сума-
роковъ еще издавалъ Трудолюбивую Пчелу. Слѣдовательно онъ былъ
недоволенъ вмѣшательствомъ Ломоносова въ его дѣла и по этому
изданію. Когда онъ, за годъ передъ тѣмъ, испрашивалъ y Академіи
позволенія печатать свой журналъ въ ея типографіи, съ тѣмъ, чтобы
•съ него взыскивались деньги по истеченіи каждой трети, то онъ пре-
доставлялъ Акадёміи цензуру этого изданія и только просилъ не
трогать его слога и „избавить его отъ помѣшательства и затрудненій
въ печатаніи" а). Въ сказанномъ письмѣ, называя Ломоносова край-
нимъ своимъ злодѣемъ, онъ уже говоритъ: „избраны ценсоры, не знаю
для чего, чему и президентъ дивится, a что они подпишутъ, то еще
Ломоносовъ просматриваетъ, приказывая корректору всякой листъ
моихъ изданій къ себѣ взносить, и что ему не покажется, то именемъ
канцеляріи останавливаетъ, a я печатаю не по указу и плачу деньги!"
Вслѣдъ за этимъ Сумароковъ чрезвычайно наивно обнаруживаетъ
опять главную причину своей досады на Ломоносова, именно то, что
и онъ, Сумароковъ, не членъ Академіи. Упоминая рядомъ съ Ломо-
носовымъ Тауберта и Штелина,' онъ спрашиваетъ: „или русскому сти-
хотворцу пристойнѣе членомъ быть ученаго собранія въ Нѣмецкой
землѣ, a въ Россіи нѣмцамъ? Мнѣ кажется, что я не хуже аптекаря
Моделя, хотя и не шарлатанствую: не хуже Штеллина, хотя и рус-
ской стихотворецъ и не хуже Ломоносова, хотя и бисера не дѣлаю".
Затѣмъ Сумароковъ, оставляя уже въ сторонѣ всякія околичности,
положительно объявляетъ, что если его сдѣлаютъ академикомъ, то
онъ еще нѣсколько лѣтъ будетъ писать, a въ противномъ случаѣ гро-
зитъ, по окончаніи года (1759), во всю жизнь ничего болѣе не издавать.
Кажется, эти и подобныя имъ жалобы и угрозы имѣли нѣкоторое
дѣйствіе, ибо спустя годъ послѣ того (№ 16) Сумароковъ пишетъ
Шувалову: „вы мнѣ изволили предлагать объ академическомъ мѣстѣ,
.которое, кажется мнѣ, и принадлежитъ нѣсколько. мнѣ."
Усиливаясь такимъ образомъ попасть въ академики, Сумароковъ
въ то же время не разъ выражалъ желаніе получить генеральскій
чинъ, представляя, что онъ уже шесть лѣтъ старшимъ бригадиромъ,
что его обходятъ, что многіе изъ прежнихъ его сверстниковъ давно
опередили его по .службѣ.
Смѣхъ, отъ котораго трудно удержаться при чтеніи писемъ Сума-
рокова, превращается въ чувство грусти, когда мы поглубже вникнемъ
въ ихъ смыслъ. Управляя театромъ, онъ былъ дѣйствительно несчастенъ.
Конечно,.. большая доля его страданій происходила отъ его личныхъ
1) Ученыя Записки A. H., T. I, стр. LXXXII.

свойствъ: безмѣрнаго самолюбія и раздражительнаго характера, соеди-
ненныхъ съ недостаточнымъ образованіемъ и внезапнымъ возвышеніемъ
въ литературѣ вслѣдствіе особенно благопріятныхъ обстоятельствъ.
Но несчастіе Сумарокова въ значительной степени зависѣло и отъ
состоянія тогдашняго нашего общества, отъ внѣшнихъ условій, посреди
которыхъ этой живой натурѣ пришлось дѣйствовать. Въ самомъ дѣлѣ,
что могъ сдѣлать директоръ вновь созданнаго театра съ пятью тыся-
чами руб. въ годъ на содержаніе не только труппы, но и театраль-
ныхъ служителей *) и на покрытіе всѣхъ издержекъ по представле-
ніямъ? Правда, вслѣдсвтіе жалобъ Сумарокова на недостаточность этой
суммы, въ пользу актеровъ предоставленъ былъ и сборъ съ публики;
но число посѣтителей театра, какъ по всему видно, не могло быть
велико, и притомъ явились злоупотребленія: вмѣсто актеровъ деньгами
съ представленій стали пользоваться чиновники штатсъ-конторы. Самъ
Сумароковъ цѣлые мѣсяцы не могъ добиться жалованья: любопытенъ
разсказъ его о хлопотахъ, которымъ онъ подвергался въ подобныхъ
случаяхъ (начало № 18). Окончательное рѣшеніе Сумарокова оставить
театръ было, кажется, слѣдствіемъ такой же непріятности (А* 21).
Нельзя сомнѣваться, что онъ по управленію театромъ дѣйствительно
много терпѣлъ отъ подъячихъ, въ рукахъ которыхъ былъ. Сиверсъ.
Бѣдность Сумарокова не была выдумкою съ его стороны. Нельзя безъ
жалости читать то, что онъ объ этомъ писалъ какъ Шувалову (№ 15),
такъ и самой императрицѣ. Въ письмѣ къ Елисаветѣ Петровнѣ онъ
говорилъ: „Какъ я, такъ и жена моя, почти всѣ уже свои вещи зало-
жили, не имѣя кромѣ жалованья никакого дохода; ибо я деревень не
имѣю и долженъ жить.. только тѣмъ, что я своимъ чиномъ и трудами
имѣю, трудясь, сколько силъ моихъ есть, по стихотворству и театру,
а въ такихъ упражненіяхъ не имѣю ни минуты подумать о.своихъ до-
машнихъ дѣлахъ. Дѣти мои должны пребывать въ невѣжествѣ отъ
недостатковъ моихъ, a я терять время напрасно" 2). г
Однажды нужда заставила Сумарокова прибѣгнуть къ помощи Шу-
валова и случилось по этому поводу недоразумѣніе. Шуваловъ поду-
малъ, что стихотворецъ проситъ y него милостыни и далъ эхо почув-
ствовать Сумарокову, который вслѣдствіе того (X* 11) оправдывается
передъ нимъ, увѣряя, что и не думалъ просить подарка, что въ сло-
вахъ его не было никакой политики, что онъ просилъ взаймы—и то не
для своихъ нуждъ, a для театра—200 руб. на два мѣсяца, ж теперь
повторяетъ просьбу о. ссудѣ, но уже 500 руб. хоть ,на четыре
недѣли.
*) Сумароковъ опредѣлилъ при театрѣ еще и доктора,' которому платилъ до
100 руб. въ годъ. См. № 12 й 13.
2) Библіогр. Зап. 1861, № 17.

Несомнѣнны также безпрерывныя задержки, затрудненія и хлопоты,
которыя онъ встрѣчалъ передъ каждымъ представленіемъ, не зная
даже напередъ,въ какой день одинъ изъ театровъ будетъ свободенъ. Когда
онъ жаловался, ему говорили, что вѣдь русскій театръ „партикулярный"
(№ 8), a это тѣмъ болѣе его огорчало, что самъ онъ считалъ свой
театръ исключительно придворнымъ и однажды писалъ (№ 11): „мнѣ
думается, что не для чего быть представленію, когда двора не будетъ." Но
особенно чувствительны были ему притѣсненія чиновниковъ. Въ одной
изъ статей, напечатанныхъ имъ подъ заглавіемъ „Сонъ" въ „Праздномъ
Времени" 1760 г. (соч. Сумар. T. IX, стр. 280), онъ разсказываетъ, кавъ
одинъ подъячій взялъ y его безграмотнаго и негоднаго кописта сереб-
ряныя чарки и подносъ и послѣ того учинилъ кописта грамотнымъ и
почтеннымъ человѣкомъ, „а меня, говоритъ Сумароковъ, безграмотнымъ
и отвратилъ меня отъ Мельпомены, a по просту отъ сочиненія тра-
гедій." Этотъ разсказъ, обнаруживая съ одной стороны, что Сумаро-
ковъ ссорился и съ театральными копистами, съ другой—указываетъ,
какъ разбирались эти ссоры подъячимъ, который, по словамъ Сума-
рокова, былъ такъ безграмотенъ, что вмѣсто извѣстій требовалъ y
него извести.
Такимъ образомъ, какъ ни смѣшны формы, въ которыхъ выли-
ваются жалобы Сумарокова, мы не можемъ не признать ихъ основа-
тельными, не можемъ отказать ему въ состраданіи къ его жалкой
судьбѣ. Притомъ, сознавая смѣшную сторону его личности, мы не
должны забыть, что въ ея источникѣ—раздражительности и задор-
ности его характера—кроется вмѣстѣ съ тѣмъ одно изъ условій его
замѣчательнаго сатирическаго таланта. Вообще, если мы примемъ въ
соображеніе скудное воспитаніе Сумарокова въ кадетскомъ корпусѣ и
то, что онъ, какъ самъ сознавалъ, всѣмъ своимъ образованіемъ былъ
обязанъ себѣ, то должны будемъ очень смягчить строгость нашего
суда объ этомъ писателѣ. Не забудемъ, что онъ первый, благопріят-
ствуемый связями при дворѣ и въ высшемъ обществѣ, явился въ ли-
тературѣ съ смѣлымъ и рѣзкимъ протестомъ противъ существующаго
порядка. Онъ всегда былъ на сторонѣ движенія, прогресса. Кто бы
имѣлъ терпѣніе прочесть всѣ его сочиненія, увидѣлъ бы съ изумле-
ніемъ, какъ много онъ высказалъ новыхъ для своей эпохи идей,
какихъ важныхъ преобразованій требовалъ. Не говоря уже о желчныхъ
нападеніяхъ его на подъячихъ и откупщиковъ, вспомнимъ, что еще
за сто лѣтъ до нашего времени онъ говорилъ: „Каждый человѣкъ
есть человѣкъ, и всѣ преимущества только въ различіи нашихъ ка-
чествъ состоятъ... Помѣщикъ, обогащающійся непомѣрными трудами
своихъ подданныхъ, суетно возносится почтеннымъ именемъ домо-
строителя и долженъ онъ названъ быть доморазорителемъ... Много

оставитъ онъ дѣтямъ своимъ, но и y крестьянъ его есть дѣти. *)
т. д. Еще прежде того онъ писалъ въ Трудолюбивой Пчелѣ: 2) „уда-
рилъ Юпитеръ, повалились подъячіе... Обрадовалась истина, но въ
какое смятеніе пришла она, когда увидѣла, что самые главные зло-
дѣи изъ приказныхъ служителей остались цѣлы. Что ты сдѣлалъ, о
Юпитеръ; главныхъ ты пощадилъ грабителей! вскричала она. И когда
она на нихъ указывала, Юпитеръ извинялся невѣдѣніемъ и говорилъ
ей: кто могъ подумать что это подъячіе! Я сихъ богатыхъ и велико-
лѣпныхъ людей почелъ изъ знатнѣйшихъ людьми родовъ" и т. д.
Сумароковъ уже доказывалъ необходимость и возможность отмѣнить раз-
личіе стараго и новаго стиля3), предлагалъ учредить ученое общество для
разработки отечественнаго языка и литературы осуждалъ иноземное
направленіе русскаго воспитанія 5), излишнее употребленіе француз-
скаго языка въ обществѣ 6), нѣмецкій складъ рѣчи, введенный Ломо-
носовымъ въ нашей прозѣ 7) и проч.
Письма Сумарокова, знакомя насъ съ состояніемъ первоначальнаго
русскаго театра, въ то же время открываютъ участіе, которое Шува-
ловъ принималъ и въ этой отрасли русскаго образованія. Почти одно-
временно съ учрежденіемъ Московскаго Университета и Академіи
Художествъ, онъ же вѣроятно содѣйствовалъ основанію русскаго
театра, и подавая одну руку Ломоносову, другою поддерживалъ Сума-
рокова, который директоромъ театра назначенъ былъ по предстатель-
ству Шувалова и тогдашняго своего начальника графа А. Г. Разу-
мовскаго. Извѣстно, какъ Шуваловъ пытался примирить обоихъ лите-
ратурныхъ враговъ. Много дѣлаетъ ему чести, что онъ, слыша/без-
престанно наговоры ихъ другъ на друга, не уступилъ ни тому, ни
другому сопернику и, сохраняя благородное безпристрастіе, умѣлъ
каждому изъ нихъ отдавать справедливость и пользовался обоими
для своихъ высокихъ цѣлей.
г) Соч. Сум. T.X. стр. 159 и 160 Сумароковъ не могъ однакожъ вполнѣ отрѣшиться
отъ эгоистическихъ взглядовъ тогдашняго общества и отстаивалъ предъ Екатериною
крѣпостное право. Русс. Вѣст. 1861, окт., Соловьева Разсказы изъ Русск. ист., стр. 321.
2) Ч. II, стр. 633.
3) Соч. Сумар. T. IX, стр. 325.
4) Тамъ же, стр. 286.
5) Зав. Порошина, стр. 436.
6) Сатира о французскомъ языкѣ, СОЧ. Сум. T. VII, стр. 368.
7) Трудол. Пч., Ч. II, стр. 767 и въ другихъ мѣстахъ.

ПРИЛОЖЕНІЯ.
ПИСЬМА ЛОМОНОСОВА 1).
I.
Милостивый Гдрь Иванъ Ивановичь.
>; Не могу преминуть, чтобъ Вашему Превосходительству неприслать Волте-
ровой музы новаго исчадія, которое объявляетъ, что онъ и его Гдрь безбожникъ,
и то ему въ похвалу приписать не стыдится передъ всѣмъ свѣтомъ 2). При-
личнѣе примѣра натти во всѣхъ волтеровыхъ сочиненіяхъ не возможно, гдѣбъ
виднѣе было его полоумное остроуміе, бессовестная честность и ругательная
хвала; какъ въ сей панегирической пасквилѣ, которую на ваше проницательное
рассужденіе отдая, съ глубокимъ почитаніемъ непремѣнно пребываю Вашего
Превосходительства
всепокорнѣйшій слуга
СПБ. Михайло Ломоносовъ.
Октября 3 дня
1752 года.
II 3).
Симъ подобныхъ высокихъ мыслей наполнены всѣ великіе стихотворцы,
такъ что изъ нихъ можно составить не одну великую книгу. Того ради я
весьма тому радъ, что имѣю общую часть съ толь великими людьми; и за ве-
1) Печатаются, какъ ниже и письма Сумарокова, съ соблюденіемъ, во всей точ-
ности, орѳографіи и пунктуація подлинниковъ.
2) Съ 1750 до 1753 г. Вольтеръ жилъ въ Берлинѣ. Ломоносовъ разумѣетъ вѣроятно
слѣдующіе стихи, написанные въ 1751 к*ь Фридриху II:
Au Roi de Prusse.
On dit que tout prédicateur
Dément assez souvent ce qu'il annonce en chaire:
Grand Roi, soit dit sans vous déplaire,
Vous êtes de la même humeur.
Vous nous annoncez avec zèle
Une importante vérité;
Et vous allez pourtant à l'immortalité
En nous prêchant l'ame mortelle.
(Oeuvres de Voltaire, édition Beuchot T. XIV, p. 416).
Впрочемъ возможно также, что Ломоносовъ говоритъ о стихахъ, написанныхъ
Вольтеромъ въ томъ же году въ отвѣтъ на записку, въ которой Фридрихъ II увѣ-
домлялъ поэта, что онъ разрѣшился шестью близнецами, т. е. поэмою „L'art de la
guerre" въ 6 пѣснях/ь (T. XII, p. 582).
3) Это—окончаніе письма, котораго первая половина напечатана въ Смирдин-
скомъ изданіи соч. Ломоносова, 1847 года, т. I, стр. 684 и 685. Сохранившаяся въ
подлинникѣ часть этого письма начинается со словъ: „Высокопарныя мысли, похваль-
ныя во всѣ вѣки"; но такъ какъ слѣдующее за тѣмъ мѣсто и приложенные къ нему
стихи совершенно согласны съ напечатаннымъ уже текстомъ, то здѣсь и помѣщается
только окончаніе письма, идущее за стихами.

ликую честь почитаю съ ними быть опороченъ неправо; напротивъ того за
великое несчастіе, ежели Зоилъ меня похвалитъ. Я весма не удивляюсь ' что
•онъ въ моихъ одахъ ни Пиндара ни Малгебра не находитъ: для того что онъ
ихъ не знаетъ и говорить съ ними не умѣетъ не разумѣя ни Погречески ни
Пофранцусски. Не къ поношенію его говорю, но хотя ему доброе совѣтовать
за его ко мнѣ усердіе, чтобы хотя одному поучился. Заключая сіе, увѣряю Ваше
Превосходительство что я съ Перфильевичемъ *) переписываться никогда намѣ-
ренъ не былъ; и нынѣ, равно какъ прежде сего Пародію его на Тамиру, всѣ
противъ меня.намѣренія и движенія пропустилъ бы я беспристрастнымъ мол-
чаніемъ безъ огорченія, какъ похвалу отъ его учителя 2) безъ честолюбиваго
услажденія; естьли бы я неопасался произвести въ васъ неудовольствіе ослу-
шаніемъ. Но и еще притомъ прошу, ежели возможно, удовольстоваться тѣмъ,
что сочинилъ Гднъ Поповской, почетшій за свою должность посправедливости,
что Перфильевичь себѣ несправедливо присвояетъ. Данной мнѣ отъ него титулъ
никогда бы я не оставилъ въ его стихахъ естьли бы я хвастовствомъ моихъ
завистниковъ непринужденъ былъ рассудить, что тѣмъ именемъ нынѣ ученику
меня назвать можно, которымъ меня за дватцать лѣтъ учители мои называли.
Всепокорнѣйше прошу извинить тѣсноту строкъ съ усерднѣйшимъ высокопо-
читаніемъ пребывая вашего Превосходительства
всепокорнѣйшій слуга Михайло Ломоносовъ.
Изъ СП.бурга
Октября 16
1753 года.
ПІ.
Милостивый Гдрь Иванъ Ивановичь.
Вашему Превосходительству всепокорнѣйше доношу, что дѣло мое съ Тепло-
вымъ по Канцеляріи произведено писменно (какъ я теперь увѣдомился) и мнѣ
будетъ читать Секретарь неправедной приговоръ или выговоръ писменной!
Возможно ли стерпѣть, стоявъ за правду? за Высочайшее повелѣніе Ея ИМПЕРА-
ТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА изъ Правительствующаго Сената, которымъ указано всѣ
права, не взирая и на подписанныя Монаршескими руками, къ лутшему пере-
править. Тепловъ ищетъ, чтобъ Академической регламентъ (которой сочиненъ
имъ безъ согласія и безъ вѣдома Академиковъ по его прихотямъ; и которымъ
онъ нетокмо многихъ знатныхъ персонъ обманулъ; но и подкрался подъ свя-
тость Высочайшаго повелѣнія Ея ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА) не былъ рас-
сматриванъ. Затѣмъ, что онъ знаетъ, сколь много найдено будетъ его проныр-
ства. Того ради началъ онъ отводить указъ Ея ВЕЛИЧЕСТВА ИЗЪ Правительствую-
щаго Сената; якобы онъ до Академическаго регламента не надлежалъ. Чему
я противился. Споръ и шумъ воспослѣдовалъ. Я осужденъ! Тепловъ цѣлъ и тор-
жествуетъ. Виноватой оправленъ, правой обвинёнъ. Коварникъ надѣется, что
онъ и со мною такъ поступитъ, какъ съ другими прежде. Делиля, Гмелина,
Сигезбека, Крузіуса, Гебештрейта профессоровъ изъ Россіи выгналъ; Вейде-
брехта крутымъ отъ службы отказомъ уморилъ; другими многими какъ хотѣлъ
поворачивалъ. Президентъ нашъ добрый человѣкъ, только ввѣрялся въ Ковар-
ника. Президентскимъ ордерамъ готовъ повиноваться, только не Теплова. Й
такъ. въ сихъ моихъ обстоятельствахъ Ваше Превосходительство всепокорнѣйше
1) Иваномъ Перфильевичемъ Елагинымъ, задѣвшимъ Ломоносова въ своей сатирѣ
„на петиметра и кокетокъ*.
2) т. е. Сумарокова, котораго Елагинъ въ своей сатирѣ называетъ: „Благій' учи-
тель мой".

прошу, чтобъ меня отъ такого поношенія и неправеднаго поруганія избавить;
дабы чрезъ ваше отеческое предстательство Всемилостивѣйшая Государыня при-
нять меня въ Высочайшее Свое Собственное покровительство и отъ Теплова
ига избавить непрезрила, и отъ такихъ нападковъ по моей ревности защитить
матерски благоволила. Чрезъ Вашего Превосходительства ходатайство отъ даль-
нѣйшихъ обстоятельствъ вскорѣ спасенъ быть ожидаю.
Вашего Превосходительства
всепокорнѣйшій слуга
Михайло Ломоносовъ.
Марта 10 д.
1755 года.
IV.
Милостивый Гдрь Иванъ Ивановичь.
По приказанію Вашего Превосходительства прилагаю при семь росписаніе
разныхъ цѣнъ мусіи по разнымъ сортамъ. Портреты обыкновенной величины
составляются изъ третьяго и четвертаго сорта, которыя пополамъ считая при-
детъ каждой квадратной футъ отъ 50 до 60 рублевъ, или короче сказать, сколько
въ немъ кусковъ, столько копѣекъ, выключая матерію и излишные лики. Для
скораго исполненія намѣренія Вашего Превосходительства желалъ бы я знать
мѣру величины желаемаго портрета, дабы заблаговременно отковать мѣдную
доску и наложить грунтъ мастичной. Чтожъ до портрета надлежитъ, съ кото-
раго дѣлать; то я думаю чтобы наперво хотя одинъ ликъ скопировать съ самаго
лутчаго приказать Федору. Ожидая милостиваго Вашего соизволенія, съ глубо-
кимъ высокопочитаніемъ пребываю
Вашего Превосходительства
всепокорнѣйшій и нижайшій слуга
Михайло Ломоносовъ.
Сентября 27 дня
1757 года.
V.
Милостивый Гдрь Иванъ Ивановичь.
По милостивому Вашего Превосходительства любленію и доброжелательству
къ наукамъ нагрыдорованнаго моего портрета нѣсколько листовъ отпечатано,
какъ вы приказать изволили, изъ которыхъ пять при семъ приложены. Мастеръ
Вортманъ, уповаю что скоро исправитъ извѣстныя въ немъ погрѣшности. Ваше
Превосходительство изволили говорить, чтобъ подъ помянутой портретъ подпи-
сать какіе нибудь стихи. Но того, Милостивый Гдрь, отнюдь нежелаю; и сты-
жусь, что я нагрыдорованъ. Я прошу только того, что мнѣ надлежитъ по спра-
ведливости, чѣмъ всемилостивѣйшая Государыня усердныхъ рабовъ своихъ обык-
новенно жаловать изволитъ, что по моей службѣ и дорогѣ слѣдуетъ и что
больше отечеству, нежели мнѣ нужно п полезно. Для того прошу всеуниженно
прежнее мое письмо еще прочитать однажды и отдать справедливость моему
законному прошенію. Вашего Превосходительства кр мнѣ благодѣянія хотя
многи и велики; однако желаемое будетъ всѣхъ больше не тѣмъ что я о томъ
прошу больше трехъ лѣтъ, но для того что оно соединено съ общею пользою и
что онымъ новая кровь въ жилы мои вольется къ совершенію начатаго герои-

ческаго описанія трудовъ Петровыхъ, которыхъ окончаніе выше всѣхъ благо-
получій въ жизни моей почитаю.
Милостивый Гдрь
Вашего Превосходительства
всеуниженный слуга
Михайло Ломоносовъ.
Ноября 23 дня
1757 года.
VI.
Милостивый Гдрь Иванъ Ивановичь.
Для приведенія въ порядокъ сокращенія описанія Камчатки, которое по
•частямъ переписывано и переводится 1), присылаю Вашему Высокопревосходи-
тельству оное въ оригиналѣ, чтобы француское потому расположить можно было.
Присемъ принимаю смѣлость, Милостивый Гдрь, о моемъ всеуниженномъ про-
шеніи, для общей пользы наукъ въ отечествѣ, докучать, чтобы вашимъ силь-
нымъ ходатайствомъ по представленію Милостиваго Гдря Графа Кирила Гри-
горьевича изъ высокой Конференціи данъ былъ формуляръ университетской
привилегіи для ускоренія инавгураціи и порядочнаго теченія ученій. Сіе будетъ
конецъ моего попеченія о успѣхахъ въ наукахъ сыновъ Россійскихъ; и начало
особливаго раченія къ приведенію въ исполненіе старанія моего въ словесныхъ
наук#хъ. Дѣло весма вамъ не трудное и только стоитъ Вашего слова, которымъ
многіе наукъ рачители обрадованы будутъ п купно я съ ними истинной и
непреложной почитатель
Вашего Высокопревосходительства
всеуниженный и всеусердный слуга
Михайло Ломоносовъ.
Апрѣля 20 дня
1760 года.
VII.
Милостивый Гдрь Иванъ Ивановичь.
Долговременное умедленіе отвѣтомъ на млтивое писмо Вашего Высокопре-
восходительства стараясь извинить, нигдѣ не нахожу способа, какъ только въ
Вашемъ великодушіи, о которомъ многократными опытами совершенно удосто-
вѣренъ. Правда что ожиданіе выходу изъ печати моихъ сочиненій, кои при семъ
Вамъ Млстивый Гдрь переслать честь имѣю, не послѣднею было сего укоснѣнія
причиною, п мон недоброхоты не перестая дѣлать мнѣ препятствій въ добро-
намѣренныхъ трудахъ моихъ нерѣдко отнимаютъ y меня ко всему усердную
охоту. По отъѣздѣ Вашемъ употребя мою тяжкую и долговременную болѣзнь я
отсутствіе отсюда двора привели было меня къ крайному презрѣнію и низри-
новенію, естьли бы меня второй мой Меценатъ Млтивый Гдрь Графъ Григорей
Григорьвичь 2) не оградилъ своимъ млтивымъ предстательствомъ, и купно
Млтивый Гдрь п древней мой благодѣтель графъ Михайло Ларіоновичь 3), ко:
*) Модрахомъ. См. письмо отъ 8-го іюля 1759 въ Смирдинскомъ *и8даніи, т. I,
стр. 680.
2) Орловъ.
3) Воронцовъ, который въ письмѣ къ Шувалову отъ 30 окт. (10 ноября) 1764 г.
изъ Берлина въ Парижъ писалъ между прочимъ: „При сеиъ посылаю для любопыт-
ства Вашего копію съ стиховъ общаго нашего друга Г. Ломоносова, вѣдая сколь
много Вы его любите, и съ пріятностію читаете его сочиненія".

торой и внѣ отечества отмѣнною своею млстію меня незабываетъ, коего пред-
ставленіемъ удостоенъ я недавно членомъ Бононской академіи; и Его ж&
Сіятельства попеченіемъ извѣстно учинено учоному свѣту о успѣхахъ моего
мозаичнаго дѣла. Что описано въ учоныхъ флорентинскихъ вѣдомостяхъ. О семъ
могу увѣрить васъ Млтиваго Гдря, что окончанная наборомъ въ Мартѣ мцѣ
великая картина полтавской побѣды выходитъ изъ точенія весма хорошо. Ваше
Высокопревосходительство вѣдаете сколько благополучія могъ бы я получить,
когда бы прежнія ваши предстательства но приведены были въ закоснѣніе
происками моихъ недоброжелателей; нынѣ жъ, Млтивый Государь имѣете случай
наградить оной уронъ равномѣрнымъ благодѣяніемъ. Въ Парижской Академіи
наукъ есть порожжее мѣсто иностраннаго почетнаго Члена. A какъ не сомнѣ-
ваюсь что Ваше Высокопревосходительство y тамошняго Двора знатныхъ прія-
телей имѣете; для того униженно прошу рекомендовать меня на оное мѣсто:
Тамошняя Академія о моихъ учоныхъ дѣлахъ довольно извѣстна. Ейже весьма
пристойно ц надобно имѣть въ здѣшной Академіи Члена, особливожъ природ-
наго Россіянина. Сіе избраніе послужить можетъ нетокмо къ моей похвалѣ, но-
и къ подлинной славѣ нашего Отечества, которыя васъ истиннымъ рачителемъ
почитаютъ всѣ знающіе ваше попеченіе о наукахъ и художествахъ. Въ упованіи
милостиваго вашего благоизволенія, a паче скораго ожидая въ любезное оте-
чество возвращенія въ полномъ здравіи и удовольствіи, съ непремѣннымъ глу-
бокимъ высокопочитаніемъ пребываю
Вашего Высокопревосходительства
Изъ Санктпетербурга всеуниженный и всеусердный слуга
Іюля 11 дня
1764 года. Михайло Ломоносовъ.
ПИСЬМА СУМАРОКОВА.
I.
Я не вѣдаю кто ето могъ сказать мы де по волѣ Ея Величества ѣздимъ въ.
русской театръ a впротчемъ несносноде терпѣть отъ Сумарокова, я ни съ кѣмъ.
не говорю въ ето время и всегда почти на театрѣ, сказать легко все a доказать
трудно, въ день представленія я только о томъ н думаю и сколько я ни горячъ
однако ни одному смотрителю нималѣйшей неучтивости не здѣлалъ a ежели я
дѣлалъ длячего мнѣ ето терпится. Что обо мнѣ говорятъ неистинну я етому
не удивляюся, тому только дивлюся длячево я обвиняюсь безъ изслѣдованія,
a я такъ щастливъ былъ по сей день что не только на меня жаловаться кто
притчину имѣлъ но ниже я ни на ково.—a кто поддерживаетъ Локателли *) y
ваш: превосх: и меня злословитъ я ето знаю. c'est le... je me tais.
2.
Милостивый Гдрь Иванъ Ивановичъ!
Заговѣнье будетъ Февраля 9:го дня до котораго дни осталося времени очень
мало, a вмѣсто моей труппы нынѣ интересуются 2) подъячія собирая за
1) О Локателли (Locatelli) см. выше. Онъ оставался въ Россіи еще и при Ека-
теринѣ II, и въ 1777 написалъ итальянскую кантату на рожденіе Александра Пав-
ловича (Bacmeister, Russ. В. V, 217).
2) т. е. получаютъ прибылъ.

мон трагедіи по два рубля и по рублю- съ человѣка, a я сижу не имѣя платья
актерамъ будто бы театра не было. Здѣлайте милость Милостивый Гдрь окон-
чайте ваше предстательство; ибо я безъ онаго дирекцію имѣть надъ театромъ
почту себѣ въ нещастіе. Обѣщанную мною комедію надобно мнѣ здѣлать въ
свободныхъ мысляхъ, которыхъ я не имѣю, и ежели бы мнѣ не было оста-
новки тобъ я давно оную окончалъ a въ такихъ обстоятельствахъ въ какихъ
я теперь получить хорошихъ мыслѣй никакъ неудобно. времени осталось столько
мало что никакъ на вольную комедію надѣяться нельзя, въ апрелѣ по неспособно-
сти реки a потомъ за неимѣніемъ моста представленію быть нельзя a лѣтомъ
представлять очень трудно. Помилуйте меня и здѣлайте конецъ милостивый
Гдрь или постарайтесь меня отъ моего мѣста освободить a я всегда %
вашего Превосходительства
всепокорнѣйшій слуга A: С:
5: Генв: 757.
3.
Милостивый Гдрь!
Я не однократно дерзалъ утруждать ваше Превосх: о повелѣніи чтобы на
франц: театр: моимъ актерамъ было позволено играть въ тѣ дни въ которыя
отъ Серини *) не представляются драммы, и по необходимости или паче въ
разсужденіи вашей ко мнѣ отмѣнной милости еще васъ утрудитъ дерзаю. Лѣто
настаетъ a деньги въ театральной казнѣ изчезаютъ a я тысячьми препятствій
не только въ представленіяхъ лишенъ всего одобренія но къ лютѣйшимъ мо-
имъ вображеніямъ и чувствію въ моихъ хлопотныхъ и всѣмъ безполезныхъ
обстоятельствахъ лишенъ всѣхъ поетическихъ мыслей и не могу ни чево за-
чать къ удовольствію двора и публики. Ни кто не можетъ требовать чтобы
русской театръ основался, ежели толикія трудности не пресѣкутся, которыя не
только отъемлютъ y меня поетическія чувствія но все мое здоровье и разумъ,
что еще я и больше всѣхъ на свѣтѣ почитаю благополучій. Удивительно ли
будетъ вага: превосх: что я отъ моих% горѣстей сопьюсь, когда люди и отъ
радостей спиваются? Я опасаюся ваше превосход: много утруждать и когда
говорю съ вами, всегда бѣрегусь чтобы вамъ не наскучить п не здѣлаться про-
тивнымъ, a обстоятельства русскаго театра весьма всему свѣту могутъ пока-
заться удивительны. Кто можетъ повѣрить въ Парижѣ когда я нѣкоторымъ об-
разомъ не дѣлаю безчестія моему отечеству симъ самымъ мучусь, имѣя еще
милостивца, любителя наукъ и художествъ. Сколько я васъ люблю тому свидѣ-
тель весь свѣтъ, a на совѣсть свою я посылаться не могу; ибо льстецы и без-
дѣльники ее себѣ во лжесвидѣтельство употребляютъ. Карневалъ до послѣднихъ
дней масленицы прошелъ безъ представленія отъ русскаго Театра, за не имѣ-
ніемъ платья. Май настаетъ, время къ удовольствію воздушныхъ приятностей
увеселенія a я вмѣсто сочиненій п представленій стражду и все что ни есть на
свѣтѣ теряю, здоровье, умъ, веселости, надежду, славу; но можно ли мнѣ изъ-
яснить мое бѣдное отъ драмматическаго стихотворства состояніе! вы можете
мнѣ отвѣтствовать: страдай н что хочешь дѣлай. Однако я отъ васъ сего от-
вѣта не ожидаю, и измѣряю ваши милости моимъ къ вамъ усердіемъ, съ кото-
рымъ ожидая милостиваго предстательства о театрѣ и о людяхъ къ тому по-
требныхъ, есмь и буду до смерти моей не яко іуда но яко честной человѣкъ
вашего Превосходительства
29 апр: 757 всепокорнѣйшій и нижайшій слуга
С:П:Б Александръ Сумароковъ.
1) См. выше.

4.
Милостивый Гдрь!
Апрель мѣсяцъ, оставшій ото всей зимы для собранія на комедію денегъ
прошелъ, майская погода установляется и вся чаятельная казна минуется, a я,
что паче всево! докуками и безпокойствами приведенъ въ такое лютое состоя-
ніе изъ котораго я во всякое готовъ; ибо моево хуже нѣтъ; я время провожу
вмѣсто сочиненія драммъ, Милостивый Гдрь, въ однихъ только безполезныхъ
двору п обществу безпокойств: и теряю всѣ стихотворныя мысли, или паче и
разумъ безъ чево стихотворцу обойтиться не очень легко, a особливо драмма-
тическому; ибо драммы разсѣянными мыслями не только сочинить но ниже
расположить неудобно. Что мнѣ наконецъ дѣлать, милостивый гдрь, съ акте-
рами? денегъ скоро больше не будетъ, дохода зборомъ безъ театра имѣть не
можно, а до сентября еще не близко. Но.что мнѣ какъ ни жестоко, всево же-
сточе то, что я долженъ упражняться вмѣсто стихотворства въ докукахъ ни
мало нраву моему несходныхъ и отъ самаго моево къ театру опредѣленія ни
какова не здѣлать дѣла и быть во всегдашнемъ упражненіи и цѣлой годъ хло-
потать іі ни чего не выхлопотать.
Demain, demain, dit on va combler tous nos vœux,
Demain vient, et nous laisse encör plus malheureux.
Я впротчемъ имѣю честь и милость называться и дѣйствительно быть
вашего превосходительства
Милостиваго Гдря,
всепокорнѣйшимъ и нижайшимъ слугою
Александръ Сумароковъ.
Маія 1: дня
757.
5.
Милостивый Гдрь!
Нѣсколько праздниковъ было по четвѣрткамъ и для того я въ тѣ дни играть
не могъ a нынѣ на которомъ театрѣ мнѣ играть я не вѣдаю, тамъ Локателли
a здѣсь Французы, a я не имѣя особливаго театра не могу назначить дня безъ
сношенія съ ними да и имъ иногда знать нельзя; что мнѣ въ такомъ обстоя-
тельствѣ дѣлать?—Театральной въ Россіи годъ начинается съ осени и продол-
жается до великаго поста, восемь недѣль осталось только, въ которыя всегда
ли актеры будутъ здоровы не извѣстно, a пятой мѣсяцъ наступилъ россійскихъ
театральныхъ представленій a всево прибытка нѣтъ пяти сотъ рублевъ, не
считая что отъ начала театра на платье больше двухъ тысячъ истрачено: сло-
вомъ сказать милостивый гдрь мнѣ збирать деньги вмѣсто дирекціи надъ акте-
рами и сочиненія и неприбыльно и непристойно толь и паче что я и актеры
обретаемся въ службѣ и въ жалованьи Ея Величества, да и съ чиномъ моимъ
милостивый гдрь быть зборщикомъ не гораздо сходно a я н о своихъ собствен-
ныхъ приходахъ и расходахъ большова попѣченія a паче любя стихотворство
и театръ не имѣю, это мѣсто для меня всѣхъ лутче ежели бы только до сочиненія
и представленія касалось a зборы толь противны мнѣ и несродственны, что я
самъ себя стыжусь, я не антрепренеръ; дворянинъ и офицеръ и стихотворецъ
сверхъ того, іі я и всѣ комедіянты припадая къ стопамъ Ея Величества все-
нижайше просимъ чтобы русскія комедіи играть безденежно и умножить имъ
жалованье, a збора чтобы содержать Театръ быть не можетъ и все ето уни-
женіе отъ имени вольнаго театра не только не приноситъ прибыли но ниже
пятой доли издержанныхъ денегъ не возвращаетъ a очень часто и день не

окупается, a мнѣ всегдашнія хлопоты и теряніе времени, ваш: превосх: всег-
дашняя докука. Одно Римское платье a особенно женское меня довольно мучило
и мучитъ, то еще хорошо что отъ Великой Княгини пожаловано.
Вашего Превосходительства
всепокорнѣйшій и нещастнѣйшій слуга
А. Сумароковъ.
9 Генв: 758.
6.
Милостивый Гдрь!
Другой годъ, то есть другая зима проходитъ отъ зачатія россійскаго театра,
докукамъ отъ меня къ вамъ, и моимъ несноснымъ безпокойствамъ, числа нѣтъ.
Нѣтъ ни однаго дня комедіи въ который не только человѣкъ не былъ возму-
щенъ въ такихъ обстоятельствахъ, ангелъ бы поколебался. Гофмаршалъ изво-
лилъ ко мнѣ прислать часъ по полудни что къ завтрему театръ для Русскихъ
комед: готовъ только де не будетъ отъ маскарадовъ музыки. a мнѣ севодни не
только искать музыкант: но ниже публикаціи здѣлать уже не коли ни о томъ
что будетъ представленіе ни о томъ что не будетъ. a Алексѣй Аноф: ко-
торой диригировалъ русскимъ оркестр: опредѣл: играть въ маскарадахъ.
Музыкант: де послѣ маскарадовъ будутъ уставать, ето правда; однако что
маскарады будутъ по Середамъ я етова не зналъ, a мнѣ хотя русскія игра-
ютъ хотя нѣтъ все равно, жаль только тово что ни я ни они не можемъ
работать да и актеровъ ни актрисъ сыскать безъ указу нельзя a кото-
рыя и опредѣлены да еще и по имѣнному указу, отходомъ мнѣ стра-
щаютъ, на меня жалуяся лгутъ a свѣрьхъ того еще въ малую опре-
дѣленную сумму забравшіхъ не платятъ денегъ да и жаловаться на нихъ или
паче представлять не знаю гдѣ. Я вашему превосходительству скучаю ето
правда, да что мнѣ дѣлать, ежели бы мое представленіе и весь прожектъ былъ
апробованъ ни малѣйшей бы отъ меня докуки не было никому. Я больше докуки
дѣлать не буду только прошу чтобы невозможности не причесть моему упрям-
ству, въ которомъ случаѣ я могу быть нещастенъ a не виненъ, что я пред-
ставляю это ясная правда.
Вашего Превосходительства
всепокорнѣйшій слуга
Александръ Сумароковъ.
Генв: 758.
7.
Monseigneur!
je suis mortifié de tacher V: E-* et de vous dire qu'il y a un grand obstacle de
représenter la pièce, tout est prêt, j'ai parlée avec le maréchal de la cour, avec
Marek Fed: de même tout a bonne traine, mais pour les huit chantres il n'est point des
habits, chose très petite mais très nécessaire. Je ne sçai que faire, le reste du Temps est
un seul jour, ordonnés moi .tout qui est possible et dispensés moi pour repondre ap-
rès tous mes soins sur les choses impossibles, Dieu lui même ne peut les faire et
moi encore moins si c'est même par le suprême ordre, l'impossibilité est excusée.
J'ai l'honneur d'être
Monseigneur
de vôtre Excelence
le plus humble et le plus soumis serviteur
Le 24 Février A. Soumarocoff.
758.

(Вверху страницы, приписано на поляхъ косыми строками тайъ
что для прочтенія нужно. перевернуть листъ):
NB: il faut faire des preuves *)
NB: il faut faire de Billets et publier, combien rest'il du Temps.
8.
Милостивый Гдрь!
Три представленія не только не окупилися но еще и убытокъ театру при-
несли, свѣчь сальныхъ не позволяютъ имѣть ни плошекъ, a восковой иллюми-
націи на малой сборъ содержать никакъ нельзя, я доносилъ съ прописаніемъ
да и въ короткое время силъ моихъ исправлять всѣ потребности недостаетъ,
все надобно заблаговременно исправлять, да и посылать мнѣ милост: Г: некаво
не имѣя кромѣ двухъ копистовъ никакихъ театральныхъ служителей.—Я за-
трудненій напрасныхъ неимѣю притчины дѣлать и что доношу о томъ утверж-
дая моею честностью говорю что то истинна. Я все бы исправилъ ежели бы
была возможность a севодни послѣ обѣда зачавъ я не знаю какъ передѣлать.—
ежели я виноватъ и отъ меня происходятъ затрудненія такъ я признаваю себя
неспособнымъ и отдаю на разсмотрѣніе всего свѣта такое ли ето дѣло поезія
и театръ чтобы исправленіе могло быть въ такое короткое время.—Я вижу
что всѣ мои милост: Г: предложенія не пріемлются и тянулъ сколько можно.—
Я доношу что мнѣ восковой иллюминаціи имѣть нельзя и когда буду про-
пустивъ время подъ самой конецъ зачинать исправленіе то не можетъ
быть порядку a что Симоновъ поѣхалъ спустя лѣто въ лѣсъ по малину и не
зачалъ исполнять того что ему приказано заблаговременно ето милост: Г: не
моя вина. Подумайте Милост: Гдрь сколько теперь еще дѣла:
Нанимать музыкантовъ.
Покупать и разливать приказать воскъ.
Дѣлать публикаціи по всѣмъ командамъ.
Дѣлать репетиціи и протч.
Посылать къ Рамб: по статистовъ.
Посылать къ машинисту.
Дѣлать распорядокъ о пропускѣ.
Посылать по караулъ.
a людей только два копеиста, они копеисты, они разсыльщики, они портеры.
Я наконецъ доношу что три представленія уже неокупилися, денегъ нѣтъ,
занимать негдѣ, своихъ y меня нѣтъ, жалованья за неимѣніемъ денегъ и по
волѣ Ломоносова недаютъ, моихъ денегъ издержанныхъ Г: Чулковъ семь лѣтъ
не даетъ, въ Академію съ меня нехристіанскою выкладкою за работы трагедій
правятъ. Богъ моей молитвы за грѣхи моя не пріемлетъ. и къ кому я не адре-
суюсь всѣ говорятъ что де русской театръ партикулярной, ежели партикуляр-
ной такъ лутче ничего не представлять, мнѣ въ етомъ Милост: Г: нужды нѣтъ
никакой и лутче всего разрушить театръ a меня отпустить куда нибудь на
воеводство или посадить въ какую коллегію я грабить родъ человѣческой на-
учиться легко могу a профессоровъ этой науки довольно ибо ни одинъ еще не..*
лутче быть подъячимъ нежели стихотворцемъ.
Вашего Превосходительства
покорнѣйшій слуга
20 Маія 758. A. С.
*) Пробы.

9 (подлинное писано рукой писца).
Милостивый Государь!
Я y вашего Превосходительства ради того давно не былъ, что не
имѣя на адмиралтейской сторонѣ ни кареты ни лошадей за слабостію
моего здоровья въ такъ холодную погоду бояся простуды пѣшкомъ ходить опа-
саюся. Ваше Превосходительство изволили приказывать неоднократно что вы
намѣрены мнѣ сдѣлать милость и переговорить со мною о театрѣ: я подлинно
грудью очень немогу, погода продолжается очень худая, a что меня слабость.
моего здоровья допускаетъ еще переѣзжать по четвергамъ въ театръ; такъ я
пріѣзжаю въ присылаемыхъ къ намъ конюшенныхъ каретахъ, a иногда и туда
ѣзжу удивляяся самъ себѣ какъ я силы собираю преодолевать несносной бо́ль,
который меня простудою въ представленіе Мещанина въ дворянствѣ *) такъ
мучилъ что описать невозможно. Вы сами Милостивый Государь сей жестокой
болезни подчинены и собственнымъ чувствіемъ больше нежели изъясненіемъ.
страдающева оную понимаете. Севодни я черезъ силу къ Вашему Превосходи-
тельству выѣхать хотѣлъ въ разсужденіи надобностей касающихся до насту-
пающаго представленія; однако жестокая погода того меня лишила. Окончавъ
мои извиненія дерзаю Ваше Превосходительство утрудить п донести что въ.
четвергъ представленію на россійскомъ театрѣ быть нельзя ради того что y
Трувора платья нѣтъ никакова, къ Симонову я посылалъ только онъ въ Петер-
гофѣ и сказали его домашнія что онъ будетъ севодни къ ночи. A другой драммы
твердя Синава и Трувора не вытвержено. О музыкѣ я больше не говорю когда
судьбина не защищаетъ меня отъ нападѣнія Господина Сивирса: Un Allemand
en vangeant les comédiens françois poursuit un auteur russien aumilieu de sa patrie..
a объ иллюминаціи нижайше прошу ежели вы меня жаловать изволите пред-
ставить Ея Величеству что я восковой иллюминаціи содержать не въ состояніи
a сальной мдѣ имѣть не дозволяется. Восковая иллюминація употребляется не
для меня и не для порученнаго мнѣ театра. Я Вашему Превосходительству
много докучаю да и обойтися мнѣ нельзя; ибо отъ начала учрежденія театра.
ни одного представленія еще де было которое бы миновалося безъ превеликихъ
трудностей де приносящихъ никому плода кромѣ приключаемаго мнѣ мученія
и превеликихъ замѣшательствъ. Ежелибъ Ваше Превосходительство изволили
когда обстоятельно выслушать о неудобствахъ театра и отвратили бы слухъ
свой отъ моихъ недоброжелателей или паче отъ ненавистниковъ россійскаго
театра, Вы бы удивилися сколько я до театру трудностей преодолѣваю; Вы бы
сами обо мдѣ сожалели. Сто бы разъ для всево легче было ежели бы однажды
всему театру положено было основаніе; я бы имѣлъ къ театральному сочиненію
д къ управленію больше способнаго времени, мысли бы мод были ясняе и
силы бы мои безполезно не умалялись, a время бы оставшее употребялъ я
себѣ на отдохновеніе которое стихотворцу весьма потребно и не лишался бы
такъ часто Вашего дражайшаго мнѣ присутствія a между тѣмъ могъ бы я
отвращать Ломоносова противъ себя толкованія съ употребленіемъ имени Ва-
шего и тѣхъ придворныхъ кавалеровъ. Ему деревни, домъ д хорошія доходы
имѣющему жить лѣгко a мнѣ со всемъ моимъ домомъ лишаему быть на цѣлую
треть моего пропитанія трудновато. Когда Ломоносовъ пьетъ и въ пьянствѣ
поддисываетъ промеморіи, долженъ ли я въ чужомъ лиру имѣть похмѣлье? онъ,
опивается a я чувствую похмѣлье. Оставивъ то: представленія въ четвергъ быть
не можетъ какъ я уже донесъ; ибо y Трувора платья нѣтъ a осталося для ре-
*) Комедіи Мольера, переведенной Свистуновымъ. Карабановъ, Основаніе русскаго
театра, стр. 14.

петиціи какъ драммы такъ и музыки, для публикаціи и для всево до театра
касающагося времени только одинъ день. Я нижайше прошу меня остеречь и
извинить предъ Ея Величествомъ что всевысочайше повелѣніе не отъ упрям-
ства моего но отъ невозможности неисполнится.
Вашего Превосходительства
Милостиваго Государя
всепокорнейшій н нижайшій слуга
Александръ Сумароковъ.
Мая 19 дня
1768 году.
10.
Не будьте Милос: Г: на одну минуту другомъ Графу Чернышеву и безпри-
страстно выслушайте представленіе мое.—мнѣ сорокъ уже лѣтъ, я никогда не
думалъ чтобы я когда нибудь a особливо во дворцѣ въ комнатахъ тово чело-
вѣка которой столько по достоинству его жалуемъ Государынею сколько мною
почитаемъ и любимъ, въ мѣстѣ которое казалося мнѣ убѣжищемъ хлопотъ и
какъ оно для всѣхъ кромѣ меня п есть, буду выбраненъ такою бранью отъ
человѣка которому я ни малѣйшей притчины не только не подалъ но ниже
подать хотѣлъ. Что зляе сказать? ты воръ, Я не Графъ однако дворенинъ, я
не Камеръгеръ однако офицеръ п служу безъ порока двадцать семь лѣтъ. Я
говорилъ пускай ето мнѣ кто скажетъ, виноватъ ли я въ томъ? Кто думалъ
что ето мнѣ кто скажетъ когда нибудь потому только что онъ больше моего
чину и больше меня поступи по своему щастью имѣетъ. Что онъ меня всемъ
лутче какъ онъ сказывалъ, я ему въ томъ уступаю хотя я клянуся что я етова
не думаю; однако de traiter les bonnettes gens d'un tel façon и говорить: ты
воръ—ce peut allarmer tout, le genre humain и всѣхъ qui n'ont pas le bonheur
•d'être les grands Seigneurs comme Son Excellence Mr. le Comte Tchern: qui m'a
donnée le titre d'un voleur, titre très honorable pour un Brigadier et encore plus
pour un auteur des Tragédies, apresent je voi Monseigneur que ce peu que d'être Poète
gentilhomme et officier. J'ai ne pas dormi toutela nuit et j'ai pleurée comme un Enfant,
не зная что зачать. Je ne sçai monseigneur comment après ce coup mon histoire
se finira. Что я ему здѣлалъ и давно ли ето что я говорилъ пускай ето мнѣ
кто скажетъ, я не думалъ что ето сказать можно.—Я для того много вытер-
пѣлъ что ваше Превосх: изволили на меня прогнѣваться исчисляя всѣхъ кото-
рыхъ я обидилъ хотя я никово не обижалъ да и силы къ тому не имѣю и обне-
сенъ я безвинно, a впротчемъ Гр: Чернышевъ напрасно меня побить хвалился,
ежели это будетъ я хочу быть не только изъ числа честныхъ людей выключенъ
но изъ числа рода человѣческаго. Monseigneur suis-je esclave que d'être traitée
ainsi? Suis-je son domestique? и что я укралъ? стихотворцемъ я называюся по-
тому что я стихи сочиняю a воромъ почему Его Сіятельству меня нарѣчь бла-
говолилося? для чево? ежели для тово что я говорилъ то что меня воромъ
назвать нельзя никому, я такъ и думалъ. Теперь вижу что можно. Я подвер-
гаюся всякому нещастью только совѣтую чтобы никто въ комъ есть хоть капля
честной крови нападеній не терпѣлъ a что я стерпѣлъ тому притчиною дво-
рецъ и ваши комнаты. Впротчемъ вѣрьте что Ево Сіят: Гр: Черн: можетъ меня
убить до смерти a не побить ежели мнѣ рукъ не свяжутъ, я въ томъ честью
моею вамъ Милост: Гдрь клянусь да и никакова доброва дворенина или офи-
цера.—a что я остался еще будто спокоенъ après ce grand coup, я остался par

embarras et je n'avais point tant de présence-d'esprit чтобы вздумать что дѣлать a
притомъ боялся прогнѣвать васъ, toute ma vie est changée et il ne me reste plu»
qu'a mourir.
. вашего Превосходительства
Милост: Гдрь
всепокорнѣйшій нижайшій н нещастнѣйшій слуга.
A: С:
23 Маія 1758.
С: П: Б:
Что меня всево больше смущаетъ ето состоитъ въ томъ что я
будучи обруганъ не могу до исправленія моево дѣла вступить въ
комнаты моево милостивца.
11.
Милостивый Гдрь!
Мнѣ думается что не для чево быть представленію когда двора не будетъ,
я не намѣренъ для ради того трагедіи представлять до другова времени.—
Чтожъ касается милост: Г: до употребленныхъ терминовъ L'avare et Dissipateur1)*
повѣрьте милост: Г: что я истинно не подарка просилъ чево я никогда не дѣ-
лалъ и не дѣлаю a требовалъ отъ комнатъ вашихъ въ займы для театра и моей
политики никакой тутъ не было, я лутче по миру пойду и всякому подверг-
нусь нещастью нежели быть въ числѣ тѣхъ которыя ищутъ патроновъ для того
чтобы пощечиться. Jugés mieux monseigneur de mon characteur et si je suis digne-
de votre,protection ne m'imputes pas cette politique, je suis sincère et désintéressée
a осмѣлился вамъ докуку здѣлать par la raison que votre Excellence m'a donnée
la permission même dans mes propres choses qui sont de cette espèce m'adresser
à vous mais je n'ai jamais fait cela.—je suis véritablement au desespoir de don-
ner l'occasion à votre Excellence чтобъ вы изволили употребить- при прошеніи
моемъ имена сихъ двухъ комедіи въ которыхъ моя ролля истинно не по сло-
женію моихъ Милост: Г: мыслей. J'ai prié tout de bon pour deux mois le deux cent»
R. sçachant bien que ce ne sera point autre chose qu'une grâce pour moi a чтобы
подарено было я хочу нечестнымъ человѣкомъ остаться ежели мнѣ въ умъ при-
ходило да и прийти не могло,—Je suis par malheur très sincère que de men-
dier d'une telle façon et je m'etonne bien que vous monseigneur me prenés pour
une telle créature, si je serais telle je serais selon la justice indigne de vôtre
grâce.—C'est n'est pas pour moi que j'ai priée, et je vous prie encore si j'ose
parce que autrement je ne sçaurai que faire, le valet de chambre de vôtre Excell::
a dit a mon écrivain qu'il vient pour prendre l'argent trois au quatre jours après,.,
ces jours étant passée j'envoyée mon Ecrivain et je ne pas crus monseigneur que
cela pouvait me faire quelque chagrin, j'obéis a vos gracieux ordres sans vouloir-
prendre plus d'hardiesse que je dois, je suis très malheureux si vôtre Excell: aura de
moi une mauvaise opinion.—Я буду избавленъ великаго безпокойства ежели въ..
такомъ мнѣніи я могу получить деньги въ какомъ я прошу, a подарковъ толь
наипаче на театръ просить непристойно я истинно етова не думалъ a уповаль
и уповаю на ваше снисхожденіе выпросить когда не можно до Сентября то
хотя на четырѣ недѣли пять сотъ рублевъ которыя для театра теперь мнѣ.
а) Двѣ извѣстныя комедіи: первая—Мольера, вторая—Детуша.

потребны доколь покрайней мѣрѣ мнѣ не выдастся жалованье да ету треть. и
которого за неимѣніемъ денегъ мнѣ не выдано еще. Ежели изволите одолжить
меня я буду за милость почитать. Я впротчемъ есмь
вашего Превосходительства
всепокорнѣйшій слуга..
А. Сумароковъ.
10 Іюня 758.
NB: ежели расписка надобна милостив: Гдрь такъ ее послалъ
en cas de besoin a vôtre valet de chambre.
12.
Милостивый Гдрь!
Я перемогалъ себя сколько можно было не утруждать ваше Превосх: необ-
ходимости на конецъ принудили меня: Прошу всепокорно со вниманіемъ и съ
милостью прочесть сіи мои строки.
Я не имѣя доступа кромѣ какъ только чрезъ васъ къ Ея ВЕЛИЧЕСТВУ о издер-
жанныхъ по точному повелѣнію деньгахъ съ четыреста рублевъ безъ мала о
чемъ Bac: Ив: Чулкову очень извѣстно н подано отъ меня къ нему въ семь
лѣтъ больше сорока щетовъ на что я отъ нево едва иногда отвѣты получалъ:
доложите о томъ милостивый Гдрь, я тогда никакой дирекціи надъ актерами не
имѣлъ и деньги свои заплатилъ въ несумненной надеждѣ по первомъ получить щетѣ,
а нынѣ въ деньгахъ больше нужды нежели когда бывало ибо я седьмой месяцъ
жалованья не получаю потому что штатскантора денегъ не имѣетъ a я кромѣ
жалованья никакова не имѣя дохода семи месяцовъ далѣ съ моею фамиліею
принужденъ буду вмѣсто сочиненія драммъ не имѣя хлѣба ийти по миру: les
beaux arts veulent être nourri, autrement le génie s'éteint, истпнна ли ето что я
пишу? члены академической Канцеляріи имѣютъ способъ получать жалованье
протчія академики будучи въ подобномъ состояніи мнѣ прибѣгаютъ къ своему
президенту больше думая о хлѣбѣ нежели о наукахъ, a не имѣя инова прези-
дента кромѣ васъ къ вамъ въ моихъ злоключеніяхъ прибѣгаю. L'Europe n'est pas
renversée mais je n'ai rien a manger. Когда ваше превосх: постараетесь отвра-
тить остановку жалованья a особливо въ наукахъ и въ художествахъ упраж-
няющимся', я ручаюся что вы народную любовь которую вы уже заслужили
весьма умножите.
Милостивый Гдрь! теперь другое прошеніе о вспоможеніи вашемъ есть.
TSe soyés pas fâchée monseigneur qui je vous incommode tant, selon mes sentiments
les grands seigneurs sont fait pour être incommodée et pour faire de bien.—et
tes diables sont fait pour n'être jamais incommodée et pour faire du mal, les bê-
les sauvages de même et les betes aprivoisée sont fait ni pour l'un ni pour l'autre.—
Je badine avec vous sans crainte parce que je connois vôtre coeuv et vôtre Esprit.
Къ дѣлу: доктора, лѣкаря и лѣкарствъ россійской* театръ не имѣетъ a ко-
медіянты больны бываютъ какъ и протчія люди. Я договорился съ весьма хоро-
шимъ лѣкаремъ и которымъ театръ былъ доволѣнъ платя ему отъ театра съ
лишкомъ по сту рублевъ. Ево Превосх. Кондоиди о томъ вѣдалъ, потомъ коман-
дировалъ ево на корабли въ море, я ево письменно съ такою покорностію про-
силъ съ каковою васъ никогда ни о чемъ не прашивалъ чтобъ то отмѣнить,
онъ это здѣлалъ, я будучи въ Петергофѣ ево еще съ большею покорностію
благодарилъ преступивъ правила стихотворцевъ которыя неохотно медикамъ
покаряются, и здѣлалъ ему въ Петровъ день въ ево именины превиликой дворъ
хотя я въ Архитектурѣ и не гораздо знающъ, меня затащилъ съ собою II: Спи-
ридоновичь; онъ такъ же ему дворъ строилъ. однако Ево Превосх: Кондоиди

чрезъ. двѣ недѣли въ другое-мѣсто откомандировалъ. Здѣлайте милость, et édites
lui dans le stile laconique чтобъ онъ помогъ театру и отмѣнилъ бы свою. ко :мнѣ
немилость. молвите ему только: Пожалуй отмѣни ето для жня. a я симъ
вашимъ словомъ остануся со умноженіемъ благодарности моево серца тому
котораго я всемъ моимъ серцемъ люблю и почитаю,
всепокорнѣйшимъ слугою
Александръ Сумароковъ.
Іюля,27 дня 758
С: П: Б:
13.
Monseigneur!
Parlés avec mons. Condoidi, vôtre Excellence m'obligera infiniment si elle .m'aidera
dans l'affaire touchante je chirurgien, je ne veux vous incommoder par,une lettre
long sçachant que votre Excellence est assés affairée et incommodée par des mar
ladies et vôtre santé m'est chère abandonnés monseigneur vôtre hyppochondrie elle
ne vous convient pas c'est n'est pas a vous de se soumettre a des pareilles choses.
Quand je vous verrai je ferai tout mon possible pour chasser vôtre hyppochondrie
je suis un bon médecin et je connois cette maladie parfaitement, il faut la déra-
ciner ou diminuer: vos sincères amis feront cela mieux que tous les médecins avec
toute leurs galimatias et les charlataneries, c'est aux poètes des chasser les pareil-
les maladies et non pas aux médecins quoique que les poètes sont incapables de se
guérir eux mêmes commes les cloches qui invitent tout le monde dans l'église et eux
mêmes ne vient jamais.
Monseigneur
de vôtre Excellence
le plus humble etc. A: S:
le 5-me d'Août 758.
14.
Милостивый Гдрь!
: Я не опасаяся отвѣта и отплаты отъ Поповскова и ото всѣхъ въ москов-
скомъ университетѣ труждающихся въ словесныхъ наукахъ стиховъ къ опро-
верженію подписи похвальной Г: Ломоносову не предалъ печати; Поповской
и протчія тамо обретающіяся опровергнуть честь мою по стихотворству не
въ силахъ еще, въ чемъ думается мнѣ, ваше Превосходительство довольно
увѣрены, іі я бы смешонъ былъ, ежели бы ихъ отплаты боялся, довольно будучи
извѣстенъ іі о нихъ п о себѣ. Коротко сказать: они еще малы, и возвысить.и
умѣншить честь мою. Я стиховъ тѣхъ не отдалъ печатать по вашему совѣту
который я приемлю всегда повелѣніемъ, a чтобы я пренебрегъ справедливоё
мое честолюбіе, я знаю, что ваше Превосходительство отъ меня не потребуете.
Писатели стиховъ русскихъ привязаны или къ академіи или къ университету
a я по недостоинству моему ни къ чему и будучи Русскимъ не имѣю чести
члѣномъ быть ни какова въ Россіи учонова мѣста, да н нельзя ибо Г: Ломоно-
совъ меня до сообщества академическаго не допускаетъ, a въ университетѣ
словесныхъ наукъ собранія вамъ уставить еще не благоволилось. BL тавд не
позволяется мнѣ ц тогда прекословить когда оныя господа, отнимая честь
мою потомкамъ неправду объявляютъ. я посылаю къ вашему Превосх: свое
защищеніе, въ которомъ Поповской укрываяся именемъ университета не тро-
нутъ a Ломоносовъ еще сколько истинна допускаетъ возвышенъ. Противъ истинны

я невооружаюся a неправды нести къ безславію не хочется. Я нижайше прошу
меня хотя одною строкою увѣдомить, могу ли я ето напечатать.
вашего Превосходительства
нижайшій и всепокорнѣйшій слуга
А: Сумароковъ.
Ноября 7: дня 768
С: П: Б:
Обратно прошу ко мнѣ мое сообщеніе приказать отослать.
15 (подлинное писано рукой писца).
Милостивый Гдрь*.
Вчера исполнилося мнѣ сорокъ два года, и миновался послѣдній срокъ моего
терпѣнія; того ради въ послѣдній разъ приемлю дерзновеніе Вашему Превосхо-
дительству мою нижайшую принести просьбу и послѣднюю докуку сдѣлать и
изъясниться сколько можно короче не изображая тмы моихъ неудовольствій,
которыя мнѣ мое во Словесныхъ Наукахъ принесло упражненіе. Въ Кадет-
скомъ Корпусѣ, въ Инженерномъ, въ Артиллеріи, въ Иностранной Коллегіи и
по другимъ коммандамъ произвожденіе есть и многія произведены даже до
Барона Чуди, который изъ ничево пожалованъ въ Полковники. Я на войнѣ не-
бывалъ и можетъ быть и не буду, и столько же тружуся и въ мирное время,.
сколько въ военное, a меня обходятъ. Мои упражненія ни со Придворными ни
со Штатскими ни малѣйшаго сходства не имѣютъ; и ради тово я ни y ково
не стою въ дорогѣ, a труды мои ни чьихъ не меньше, и нѣкоторую пользу
приносятъ, ежели Словесныя Науки на свѣтѣ пользою называются. Я въ службѣ
уже дватцать восемь лѣтъ, и ежели бы я вмѣсто Театра изъ Графскаго Штата
пошелъ и въ отставку; чинъ бы мнѣ дать надлежало; ибо при отставкѣ всѣмъ
чины даются. Что я сверьхъ Бригадирскаго жалованья тысячу рублевъ получаю
за установленіе Театра, за надзираніе онаго п за многія мои труды къ чести
нашего языка; такъ Генерал-маіоры еще и побольше меня получаютъ; такъ я
отъ тѣхъ которыя меня обошли п въ чинѣ и въ жалованьи остался. Я Россіи
по Театру больше здѣлалъ услуги нежели Французскія актеры и Италіянскія
танцовщики, п меньше ихъ получаю. Что беретъ одинъ Тордо съ женою! A и
моя жена служила. Гельфердингъ сверьхъ большова жалованья отъ Двора и
квартеру и екипажь имѣетъ не покупая ни дровъ ни овса и сѣна, и не имѣя
ни дѣтей ни жены 6ъ довольствіемъ пользуется службою своею, a я не только
не могу воспитать дѣтей своихъ, но при нынѣшней не сносной дороговизнѣ,
и вмѣсто домосмотренія во Словесныхъ Наукахъ и въ трудахъ Театральныхъ.
упражняяся, вседневныя претерпѣваю нужды и никогда въ надлежащее время
еще и положеннаго своего жалованья не получаю, и вмѣсто другой работы на
оставшія вѣщи закладывая ихъ и платя великія росты лихоимцамъ, сыскиваю
себѣ пищу, и многими хлопотами выхаживаю опредѣленное мнѣ жалованье. Со-
чиненій мнѣ никакихъ больше въ народъ пускать невозможно; ибо Ломоно-
совъ останавливаетъ y меня ихъ и принуждаетъ имѣти непрестанныя хлопоты,.
a онъ и истецъ и судья, a мнѣ, опасаяся чтобъ я всему миру не открылъ ево
крайняго во Словесныхъ Наукахъ невѣжества, крайній злодѣй; A ево почти
всѣ при Академіи боятся и ему противу воли угождаютъ. Сихъ ради причинъ
нельзя мнѣ ни чево сочинять; ибо ни чево безо множества хлопотъ, напечатать
не удобно. Избраны ценсоры не знаю для чево, чему и президентъ дивится,
a что они подпишутъ, то еще Ломоносовъ просматриваетъ, приказывая Кор-
ректору всякой листъ моихъ изданій къ себѣ взносить, и что ему не пока-
жется, то именемъ Канцеляріи остонавливаетъ a я печатаю не по указу и плачу

деньги. Для чево, Милостивый Гдрь, п мнѣ не быть такимъ же члѣномъ здѣшней
Академіи, какой онъ, и какой Г. Таубертъ и Г. Штеллинъ; мнѣ мнится что я ето
не менше ихъ заслужилъ, да изъ нихъ же двое Нѣмцовъ, a я Русской. Или Рус-
скому Стихотворцу пристойняе членомъ быть Ученаго Собранія въ Нѣмецкой
землѣ, a въ Россіи Нѣмцамъ. Мнѣ кажется, что я не хуже Аптекаря Моделя,
хотя и не шарлатанствую: не хуже Штеллина хотя и Русской Стихотворецъ и
не хуже Ломоносова хотя и бисера не дѣлаю. Я Штатскаго чина не хочу; ибо
я старшій Бригадиръ, да и Мундира добровольно которой я дватцать восемь
лѣтъ ношу скинуть не намѣренъ, a въ Академической Канцеляріи и въ Конфе-
ренціи мнѣ ни что быть непрепятствуетъ. Я бы могъ тѣмъ нѣкоторую показать
услугу и могъ бы безохлопотно издавати въ народъ мои труды. Ежели, Мило-
стивый Гдрь, будетъ ваше мнѣ въ моихъ исканіяхъ воспоможеніе и столька
милости, сколько я вамъ докукъ нанесъ, и сколько получалъ надежды; такъ я
еще нѣсколько лѣтъ писать потружуся, ежели жъ мои послѣднія вамъ докуки
такой же получатъ успѣхъ какъ и прежнія; a особливо ежели я по всей спра-
ведливости не буду въ Академіи, такъ я больше утруждать ваше Превосходи-
тельство не стану, и оставивъ бесполезныя прошенія по окончаніи сего года
во всю жизнь мою ничево издавать на свѣтъ не буду, тѣмъ только утѣшаяся,
что я награжденія и безпрепятствія былъ достоинъ; хотя и не былъ достоинъ,
Вашего Превосходительства, милости и предстательства.
Вашего Превосходительства
Нижайшій и всепокорнѣйшій слуга
Александръ Сумароковъ.
Ноября 15 дня, 1759.
16.
Милостивый Гдрь!
Я сіи дни смертно былъ болѣнъ и насилу пишу хотя мнѣ и легче. Взавтрѣ
праздникъ a отчаяніе мое на самомъ верьху своей мѣры. Вы мнѣ изволили
предлагать объ Академическомъ мѣстѣ, которое кажется мнѣ, и принадлежитъ
нѣсколько мнѣ. При Теятрѣ1) я больше подъ Гафмаршаломъ ради десяти ты-
сячей жалованья быть не хочу. Ежели я въ какую нибудь службу. гожуся столько
хотя какъ Ген: Маіоръ Протасовъ постарайтеся о мнѣ, a я при Теятрѣ y Гр:
Ѳонъ Сиверса быть не хочу; ибо нападенія ево несносны мнѣ стали, a дѣлать
при немъ Теятру доброва ни чево нельзя. Ежели жъ я ни куда негожуся такъ
прошу исходательствовати мнѣ отпускъ на нѣсколько времени изъ Государства
искать хлеба, a я ево сыщу. Помилуйте меня. Пускай Ломоносовъ обладаетъ
всѣми науками. Помилуйте меня и освободите отъ Гр: Сиверса и отъ комманды
Тауберта Штеллина Миллера н Ломоносова по печатанію книгъ. Помилуйте
меня. A сверьхъ тово и чина я не получаю.
всепокорнѣйшій и нижайшій слуга
А. Сумароковъ.
7 Декаб: 760.
17.
Мнѣ того письма, о которомъ говорено въ оправданіе себѣ изготовить было
некогда; я болѣнъ и всякую минуту (отъ) Гофмаршала мучимъ.—Преизрядное
воздаяніе мнѣ отъ нево что я завелъ, уставилъ и основалъ Теятръ: ето мнѣ
неожидаемыя здоры, чево мнѣ никогда и не снилося. Yoila les fruits de ma muse.
*) Такая орѳографія слова театръ начинается только съ этого письма и въ пер-
вое время непостоянна.

Voila Melpomene, le Théâtre, les belles lettres et la langue par moi épurée.—Од-
нако теперь o томъ только, что точно до Особы вашего Превосх: касается.—
Дворъ нанятъ; ежели Актеры какъ можетъ быть учреждено переѣдутъ мнѣ на
васильевскомъ острову жить нельзя и вмѣсто малой цѣны, должно мнѣ платить
большую,- a денегъ негдѣ взять, на той сторонѣ дома менше пяти сотъ рублевъ
нанять не можно.—Ежели мнѣ не будетъ мѣста гдѣ актеры жить будутъ; такъ
надобно мнѣ въ воду броситься. —- Я о квартерныхъ деньгахъ никогда вашему
Превосх: не докучалъ, a требовалъ отъ Театра тысячи двухъ сотъ рублевъ, да
квартерныхъ же денегъ мнѣ и не даютъ. Сжальтеся вы надо мною, ц когда
угодно вашему Превосх: Головк: домъ взять; такъ подумайте куда мнѣ дѣваться:
мнѣ сносняе терпѣть отъ Гр: Сиверса, a ваше Превосх: мой Милостивецъ: на
котораго я имѣю надежду.—въ томъ же домѣ Церковь и пріѣзжаютъ въ нее
всѣ кто хочетъ; ето спокойство *) a церковь, когда хозяина нѣтъ, надобно вы-
весть или по крайней мѣрѣ запереть; ибо Богъ не хочетъ того, чтобы именемъ
Ево люди отягощалися, a въ церквахъ безъ хозяевъ службы и въ Архіерей-
скихъ домахъ де бываетъ.—Ежели я достоинъ милости вашей при етомъ наймѣ
двора; такъ кажется и мнѣ тутъ жить надобно a когда недостанетъ комнатъ;
такъ ради нѣкоторыхъ Актеровъ можно нанять еще небольшой домикъ, a отъ
Теятра я отброшенъ быть не заслужилъ, и въ угодность подъячимъ вымарав-
шимъ меня y Г: Марш: которой меня мараетъ даляе, я Мельпомену покинуть
не хочу, когда я за нее ото всѣхъ военныхъ н штатскихъ съ однимъ Воейко-
вымъ только какъ ракъ на мели остался, и когда Профессоръ картежной игры
Юшковъ носитъ на себѣ знакъ отмѣнной чести.—Все сіе меня умерщвляетъ;
сохраните мою жизнь.
Вашего Превосх:
нижайшій всепокорнѣйшій и отчаянный слуга
А. Сумароковъ.
Февр: 23: дня.
18.
Милостивый Гдрь!
Препятствіе моему жалованью по Придворной Канторѣ такое: я посылалъ
ко Секретарю Ивану Алекс: онъ сказалъ пошли къ Гофмарш: я посылалъ къ
Гофмарш: онъ сказалъ: коли есть мнѣ какое дѣло; такъ я бы послалъ къ Асес-
сору опредѣленному изъ Секр: Сунгурову. Сунгуровъ сказалъ, чтобы я послалъ
къ Ивану Алекс: ето по Русски такъ (оттолева было до селева, a оттолева
было до селева 2) a мнѣ между тѣмъ, нечево ѣсть 3).—Статскантора по чину
моему даетъ мнѣ Асигнацію; однако я долженъ Университету 4) по моей Асиг-
націи триста рублевъ; прикажите до будущей трети съ меня не взыскивать.—
A со мною 'здѣлайте резолюцію вашимъ предстательствомъ какую ни есть, и
не давайте меня за услуги обществу и за пользу учиненную мною по Россійскому
языку, графу Сиверсу мучить. Здѣлайте мнѣ вашимъ предстательствомъ либо
то, либо сьо, и удержите мою гиблющую (sic) жизнь доколе можно. A отъ
Теятра меня безо всякаго основанія и безъ указу бросить непристойно; ето
худое ободреніе впредки таковымъ людямъ которыя служити захотятъ Музамъ.
1) Здѣсь пропущено одно неразобранное въ рукописи слово.
а) Тутъ конечно описка и должно читать: „а отселева было дотолева".
3) Gp. стихи Сум: Жалоба (т. IX, стр. 213). оканчивающіеся такъ:
На что писателя отличнаго мнѣ честь,
Боль нечего ни пить, ни ѣсть?
4) Вѣроятно здѣсь подъ университетомъ должно разумѣть академію.

He думайте что мнѣ очень хочется быти при Теятрѣ, я объ етомъ больше не
пѣкуся, мнѣ все равно, когда мои старанія такое воздаяніе заслужили. По-
мнится мнѣ что при отставкѣ даются чины всѣмъ, хотя бы кто годъ только въ
чину своемъ былъ настоящемъ, a я шесть лѣтъ старшій Бригадиръ и нещаст-
нейшій человѣкъ, и только то мнѣ осталося что я называюся
вашего Превосх:
всепокорнѣйшимъ слугою
А. Сумароковъ.
Марта 30 дня 761.
19.
Monseigneur!
Voila la lettre ma dernière ressource pour les belles lettres et particulière-
ment pour le Théâtre.—Je suis au desespoir a présent le Temps presse, je dois
quitter ma quartiere, un miserable secrétaire a acheté la maison ou il veut acheter
on me chasse, la maison de Goloffkin est pris par votre ordre, je ne sçai ou je
dois entrer n'ayant pas ni le Temps ni l'argent.—J'ai vous ai prié, je n'ai point
de réponse. La reviere est prête de chasser la glace: sans la glace on ne peut point vivre
pendant l'été.—Faut-il Monseigneur que Melpomene et les beaux arts m'ordonnent de
soufrir et encor plus faut-il que Votre Académie me fasse le malheur.—Tout le
Monde avance dans Testât de guerre et dans Petat civile et moi je vis sans
honneur, sans argent, sans repos et désespéré.
Нижайшій слуга A: C: 10 Марта: 761.
20.
Милостивый Гдрь!
Я писалъ долгое письмо къ вашему Превосх: всѣ мои мнѣнія объявляя.—
Я прошу только о томъ что ежели я заслужилъ быть отброшенъ отъ теятра,
такъ по крайней мѣрѣ, чтобы безъ продолженія ето здѣлано было, a при теят-
рѣ стихотворцемъ остаться я не желаю и работать когда я лишуся моей долж-
ности, истинно я по Театру не буду, повѣрьте мнѣ я клянуся въ етомъ честію
моею, хотя съ моею фамиліею по миру пойду, за мои по Теятру труды, кото-
рыя кажется мнѣ больше нежели то что Волковъ шишаки здѣлалъ, и y Волкова
въ командѣ быти мнѣ нельзя, a просити чтобы я отрѣшенъ былъ отъ Теятра
я не буду прежде покамѣстъ не сойду съ ума. Ево Сіятельство гнѣвается на
меня напрасно, a извиниться я не могу, ради того что Ево Сіятельство ника-
кихъ оправданій не приемлетъ отъ меня. Ежели я заслужилъ наказаніе, я под-
вергаюся наказанію, a отошедъ отъ Гр: А: Григорьевича, я опредѣленъ Имен-
нымъ Указомъ въ Директоры Теятра, a не въ подлое званіе теятральнова стихо-
творца, каковъ былъ Бонеки *). Будто ето возможно, что бы я имѣлъ охоту
сочинять драммы послѣ отброшенія! Не думайте никогда чтобы я предпочтилъ
животъ мой моей чести. Я не отставленъ, a противъ воли отставляютъ людей
за негодство, ето я понимаю и опредѣленъ я не Бонекіемъ къ Теятру по ди-
ректоромъ и отъ Волкова іг Ильи Афанасьева зависать не могу.—Что жъ ка-
сается до особы Ево Сіятельства; я не подалъ ни малейшей притчины ко гнѣ-
ву, a ежели я виненъ предъ нимъ, хотя и подлинно не виненъ, я просити и
*) Бонеки, итальянецъ, придворный поэтъ, бывшій при петербургской оперѣ до окт:
1752 г. Онъ написалъ между прочимъ двѣ оперы, напечатанныя въ русскомъ переводѣ:
Евдокія вѣнчанная или Ѳеодосій второй (1751) и Беллерофонтъ (1757). Первая за-
внесена въ Смирдинскую роспись, вторая, по свидѣтельству Карабанова, находилась
въ Румянцовскомъ музеѣ.

прощеніе готовъ; иное дѣло Ево Сіят: a иное тѣ гадкія люди которыя для
своей бестіяльской пользы старалися меня съ Ево Сіят: смутить, хотя
Ево Сіятельство о моей честности и увѣренъ былъ много лѣтъ.—Здѣлайте мнѣ
милость и скончайте посредствомъ вашимъ мое безпокойство, a ежели я досто-
инъ наказанія такъ постарайтеся чтобы я брошенъ былъ.—Я лишенъ будучи,
жалованья лишаюся квартеры, рѣка худа, a я о себѣ не знаю гдѣ я буду. Про-
визіи мнѣ больше имѣть едва можно и жить должно безольду. A того чтобы я
сочинялъ драммы на едакомъ основаніи не думайте, a ежели буду сочинять,
скажите всему свѣту что я какъ безчестной человѣкъ преступилъ мою клятву.—
A Ево Сіят: умилостивляти мнѣ не стыдно, и злобы въ моемъ сердцѣ противъ
Ево особы нѣтъ, и ежели столько же и въ Ево сердцѣ противъ меня, такъ я
невѣдаю что препятствуетъ возвращенію моево спокойства.—Я готовъ отбро-
шеніе отъ Теятра терпѣть; все потомство о моей прослугѣ знать будетъ вѣдая
сколько я Россіи теятромъ услуги здѣлалъ.—Я хочу лишь того чтобы было
здѣлано со мною либо то, либо сьо. A теятральнымъ Поетомъ Бонекіемъ изъ
директоровъ теятра я не буду, хотя бы мнѣ ето живота стоило.
нижайшій и покорнѣйшій слуга
А. Сумароковъ.
Марта 12 дня
761.
21.
Милостивый Гдрь!
Для Имени Божіяго помилуйте меня и не позабудьте моей прозьбы.—Помилуйте
меня, я служилъ ровно тритцать лѣтъ, и дватцать лѣтъ взавтрѣ исполнится, какъ
я служу ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВУ.—Чести нѣсколько я моему Отечеству здѣлалъ, a особ-
ливо въ такомъ родѣ, въ которомъ отъ Россіянъ Европа не ожидала. Мнѣ се-
водни Сиверсъ новое озлобленіе здѣлалъ противу всѣхъ на свѣтѣ правъ, или
паче здѣлали по жалованью моему Ево подъячія; ибо Ево Сіятельство о немно-
гомъ по Теятру знаетъ, a правятъ Теятромъ подъячія. Помилуйте меня и
избавьте отъ Сиверса, избавьте меня и здѣлайте мнѣ отставку. Я только не
хочу Штатскаго чина; ибо я нося во весь вѣкъ мой мундиръ и сапоги, бош-
маки носить не скоро выучуся, да я жъ иду въ отставку, a не къ Штатскимъ
дѣламъ и лутче пойду въ Капитаны нежели съ произвожденіемъ во Штатской
чинъ. Я жду взавтрѣ или помилованія или жесточайшей болезни. A дватцать
лѣтъ Ея ВЕЛИЧЕСТВУ ВО службѣ н тритцать лѣтъ всево службы моей безъ от-
пусковъ прошло. Я былъ при Графѣ, правивъ Канц: Лейбкомпаніи десять лѣтъ,
основалъ порядокъ тамо по Канцеляріи. Лейбкомп: была осмьнатцать тысячей
должна a я собралъ сполтораста тысячей: Графъ свидѣтель. Я уставилъ Теятръ.
Я сочиненіями своими Россіи безчестія не здѣлалъ, и еще сочинять буду многое
кромѣ Драммъ, покамѣстъ Теятръ зависати будетъ отъ Сиверса, п отъ приказныхъ
служителей, да и всево времени къ сочиненію осталося мнѣ четыре года. По-
милуйте меня и не лишать меня оставшаго моево здоровья и оставшаго моево
времени.—Оставьте меня предстательствомъ своимъ.—Помилуйте меня a при
Теятрѣ я Стихотворцемъ изъ Директоровъ быть не хочу, да и никакъ, а особ-
ливо съ моимъ злодѣемъ главнымъ Сиверсомъ я никакова дѣла имѣть не хочу.
Помилуйте меня.—Взавтрѣ дватцать лѣтъ какъ я служу Ея ВЕЛИЧЕСТВУ, a всей
моей службы тритцать лѣтъ уже прошло.—Покорнѣй: с. A. С. Апр: 24, 761.
Притчи мои когда не посланы a достойны печати; такъ прошу послать.
Моя отставка, не безполезная отставка будетъ, но полезная служба весьма
отечеству моему.

БІОГРАФИЧЕСКІЯ СВѢДѢНІЯ О ГРАФѢ СИВЕРСѢ.1)
По вліянію, которое Сумароковъ приписываетъ Сиверсу на судьбу
свою, и по множеству намековъ на это лицо, разсѣянныхъ въ его
сочиненіяхъ, для насъ любопытно ознакомиться нѣсколько съ обстоя-
тельствами жизни и свойствами графа.
Это былъ дядя того болѣе извѣстнаго Сиверса, который былъ новго-
родскимъ губернаторомъ при Екатеринѣ II и пользовался особеннымъ ея
довѣріемъ. Родъ Сиверсовъ происходилъ изъ Голштиніи.Одинъ изъ нихъ,
въ XVII столѣтіи, перешелъ изъ датской службы въ шведскую и сражался
подъ знаменами Густава Адольфа, въ тридцатилѣтнюю войну. Внукъ
его капитанъ Іоакимъ Іоаннъ Сиверсъ получилъ за женою небольшое
имѣніе Сацо въ Эстляндіи на берегу моря. Въ 1702 г., во время опу-
стошенія этой области русскими, онъ искалъ спасенія въ Финляндіи,
гдѣ ему, какъ офицеру шведской службы, отведено было кормовое
помѣстье Питтисъ при устьѣ Кюмени. Здѣсь родился въ 1710 г.
младшій сынъ его Карлъ Ефимовичъ Сиверсъ, бывшій впослѣдствіи
гофмаршаломъ при дворѣ Елисаветы Петровны. У этого Карла было
еще два старшихъ брата; Новгородскій губернаторъ Яковъ Сиверсъ
{род. 1731 г.) былъ сынъ того изъ нихъ, который содержалъ въ
арендѣ лифляндскія имѣнія графа Румянцова и послѣ купилъ часть
ихъ, между прочимъ Бауэнгофъ, гдѣ и поселился.
Карлъ, будучи еще молодымъ человѣкомъ, 23-хъ "лѣтъ, поступилъ
на службу къ великой княжнѣ Елисаветѣ Петровнѣ. Пріятная наруж-
ность, ловкость, природный умъ доставили ему блестящее положеніе
при ея дворѣ, особливо по вступленіи ея на престолъ. Когда рѣшенъ
<шлъ переѣздъ племянника императрицы, голштинскаго герцога (впо-
слѣдствіи Петра III) въ Петербургъ, въ 1741 г., Сиверсъ посланъ
быль на встрѣчу его въ Мемель, a потомъ назначенъ къ великому
князю камеръ-юнкеромъ, съ чиномъ полковника. Въ другой разъ, въ
1742 г., онъ ѣздилъ къ Фридриху II для передачи ему андреевской
звѣзды и получилъ отъ короля портретъ его съ брилліантами и ты-
сячу червонцевъ. Съ этой поѣздкой соединялась еще другая важнѣй-
шая цѣль: ему было поручено стараться узнать покороче ангальтъ-
цербтскую принцессу, впослѣдствіи Екатерину II, которая въ то время
J) Собраны мною изъ разныхъ мѣстъ книги, относящейся собственно къ племян-
нику гофмаршала и изданной въ 1857 г. въ Лейпцигѣ подъ заглавіемъ: Ein rassischer
Staatsmann etc. von K. L. Blum. Сверхъ того я пользовался сочиненіемъ Бюшинга:
Geschichte der evang. lutherischen Gemeinen im russischen Reich, ч. 1, стр. 164—169.

находилась при родственномъ Берлинскомъ дворѣ, и привезти порт-
ретъ ея, что онъ и исполнилъ.
По заключеніи съ Швеціею Абоскаго мира, Сиверсъ отправленъ
былъ въ Эстляндію и Лифляндію для торжественнаго объявленія его
тамошнимъ жителямъ. При этомъ случаѣ онъ посѣтилъ своего брата
въ Бауэнгофѣ и взялъ молодого Якова съ собой въ Петербургъ. Съ
тѣхъ поръ онъ какъ родной отецъ имѣлъ попеченіе о своемъ племян-
никѣ, опредѣлилъ его на службу въ коллегію иностранныхъ дѣлъ,
доставилъ ему мѣсто при посольствѣ, сперва въ Копенгагенѣ, потомъ
въ Лондонѣ, руководилъ его своими совѣтами, снабжалъ деньгами, и
велъ съ нимъ постоянную переписку, въ которой выражается много
любви, благочестія и житейскаго благоразумія. Яковъ Сиверсъ во всю
жизнь помнилъ благодѣянія своего дяди.
Въ 1745 г., почти 35-ти лѣтъ отъ роду, Карлъ женился на дѣвицѣ
Крузе, тетка которой, Елисавета Францинъ, была избрана самимъ
Петромъ Великимъ въ воспитательницы великой княжны Елисаветы
Петровны. Это семейство происходило, какъ и родъ Сиверсовъ, изъ.
Голштиніи. Въ томъ же году Карлъ возведенъ былъ въ званіе барона
Римской имперіи.
Въ 1751 году 1-го августа онъ получилъ камергерскій ключъ въ
одинъ день съ И. И. Шуваловымъ, a черезъ нѣсколько недѣль орденъ
Александра Невскаго. По случаю рожденія вел« князя Павла Петро-
вича, въ 1754 г., Сиверсъ посланъ былъ съ извѣстіемъ о томъ въ.
Вѣну; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ долженъ былъ подготовить союзъ съ нѣ-
мецкой имперіей противъ прусскаго короля.
Проѣхавъ изъ Вѣны въ Римъ и въ Неаполь, посѣтивъ Парижъ,
Брюссель, Гагу и Амстердамъ, Сиверсъ чрезъ Германію возвратился
въ Петербургъ.
Въ 1757 г. 21 сентября онъ былъ пожалованъ въ гофмаршалы съ
чиномъ •генералъ-лейтенанта, a въ слѣдующемъ году возведенъ въ
графы Римской имперіи. Наконецъ въ 1762 г., при коронаціи Екате-
рины II, онъ получилъ званіе оберъ-гофмаршала, которое ему предназна-
чала еще Елисавета, незадолго передъ своею кончиной. Въ началѣ
1767 г. онъ оставилъ службу и удалился отъ двора. Умеръ онъ
10 января 1775 г. шестидесяти пяти лѣтъ отъ роду, оставивъ трехъ
сыновей, которые очень озабочивали его своею расточительностію, такъ
что онъ для обезпеченія ихъ будущности хотѣлъ учредить три маіо-
рата. Дочь его Елизавета, вскорѣ послѣ его отставки, вышла замужъ
за своего двоюроднаго брата Якова Сиверса, который давно любилъ ее.
Біографъ послѣдняго разсказываетъ, что о Карлѣ Сиверсѣ въ мо-
лодости его ходили разныя сплетни, выдуманныя французами за то>
что онъ дѣйствовалъ противъ интересовъ Франціи. Сплетни эти каса-
лись его происхожденія и прежней судьбы: говорили, что онъ вышелъ

въ люди изъ лакеевъ и т. и. Въ опроверженіе этихъ слуховъ г, Блумъ
приводитъ, что въ 1752 лифляндское дворянство включило его,ѵ со
всѣмъ его потомствомъ, въ число своихъ членовъ. Но это обстоятель-
ство едва ли можетъ служить опроверженіемъ сказанныхъ слуховъ.
Они отчасти подтвержаются печатнымъ свидѣтельствомъ человѣка,
который лично зналъ и очень уважалъ Сиверса *). По его разсказу,
Сиверсъ, переѣхавъ изъ своей родины въ Эстляндію, пошелъ въ ка-
мердинеры къ богатому землевладѣльцу, ландрату фонъ-Тизенгаузену,
но, по своему рожденію и образованію, пользовался особеннымъ его
благорасположеніемъ и исключительными правами. Потомъ, попавъ въ
Петербургъ, онъ поселился въ домѣ, гдѣ собирались веселиться слуги
великой княжны Елисаветы Петровны. Играя на скрипкѣ, онъ сдѣ-
лался ихъ музыкантомъ. Своими добрыми качествами—услужливостью,
скромностью и благоразуміемъ—онъ снискалъ любовь всѣхъ своихъ
знакомыхъ и вскорѣ былъ представленъ великой княжнѣ, которая и
взяла его къ себѣ въ службу, но безъ жалованья, потому что сама
не имѣла большихъ доходовъ: онъ былъ y нея сначала форейторомъ,
потомъ кафешенкомъ. Видя въ немъ надежнаго человѣка, Елисавета
черезъ нѣсколько времени отправила его въ Эстляндію занять для
нея денегъ y зажиточныхъ дворянъ этого края. Кажется, однакожъ,
попытка эта не имѣла большого успѣха. Тѣмъ не менѣе, по вступленіи
Елисаветы Петровны на престолъ, Сиверсъ былъ возвышенъ вмѣстѣ
съ другими преданными ей лицами. По поводу его смерти г. Блумъ
говоритъ: „Одаренный большою проницательностью, онъ благоразумно
и дѣятельно успѣлъ пользоваться счастливыми обстоятельствами, въ
которыя былъ поставленъ. Враги его, французы, распространили о
немъ, какъ мы видѣли, дурную молву, которая, странно сказать, дер-
жалась именно въ остзейскихъ провинціяхъ;, напротивъ, его чрезвы-
чайно хвалитъ знаменитый Бюшингъ, человѣкъ вполнѣ добросовѣстный,
который много лѣтъ былъ близокъ къ графу, какъ патрону нѣмецкаго
Петропавловскаго прихода въ Петербургѣ. Эти похвалы подтверждаются
отношеніями Сиверса къ брату его, и особенно къ племяннику, котораго
онъ взялъ на свое попеченіе какъ сына и воспиталъ лучше нежели
собственныхъ своихъ дѣтей". Бюшингъ говоритъ между прочимъ о
Сиверсѣ, что онъ былъ въ высшей степени доступенъ и привѣтливъ, и
что по образованію, которымъ онъ былъ обязанъ самому себѣ, его
можно было принять за человѣка знатнаго происхожденія > и отлично
воспитаннаго 2).
Въ неудовольствіяхъ Сиверса съ Сумароковымъ виноваты были
J) Fr. Ohr. Jetze, Statistische, politisclie und galante Anekdoten etc. Liegnitz,
1788, рѣдкая книжка, указаніемъ и сообщеніемъ которой я обязанъ A. А. Шифнеру.
2) См. Бюшинга, Eigene Lebensgeschichte, Halle, 1789, стр. 372.

вѣроятно, обѣ стороны: Сиверсъ, какъ придворный и иностранецъ,
мало интересовался русскимъ театромъ и предоставлялъ заботы о немъ
своимъ подчиненнымъ; a Сумароковъ, какъ человѣкъ въ высшей сте-
пени не практическій, не умѣвшій, какъ самъ сознавался, вести и
собственныхъ своихъ экономическихъ дѣлъ, конечно не годился въ
директоры театра и долженъ былъ, странностями своими и заносчи-
востью, безпрестанно колоть глаза всякому начальнику. Удивительно
ли, что приказные служители, которые разбирали ссоры Сумарокова
съ его копистами и брали съ нихъ взятки, успѣли внушить Сиверсу
сомнѣніе въ его честности?
Еще въ 1764 г. Сумароковъ, уже принадлежа къ театру только
какъ драматическій писатель, обвинялъ Сиверса передъ Императрицей
Екатериной: 1) въ недостаткѣ познаній, нужныхъ для управленія
театромъ; 2) въ томъ, что во время представленій зрителямъ позво-
лялось шумѣть и вести себя неприлично; 3) что Сиверсъ не увѣдо-
млялъ его заранѣе, когда будутъ даваться пьесы его сочиненія, и
4) держалъ въ суфлерахъ бывшаго театральнаго кописта, который укралъ
y Сумарокова какія-то письма и за то былъ заявленъ имъ въ полиціи.
Не соглашаясь, чтобъ этотъ суфлеръ исполнялъ свою должность при
представленіи пьесы Димизы, онъ опять грозилъ ничего не писать
для театра, пока воръ-копистъ не будетъ уволенъ *).
*) Русс. Бесѣда, 1860, кн. ІГ.

СНИМОКЪ СЪ ПОЧЕРКА СУМАРОКОВА.
(См. письма его № 1.)

СНИМОКЪ СЪ ПОЧЕРКА ЛОМОНОСОВА.
(См. письма его № V.)

ФОНВИЗИНЪ.
РАЗБОРЪ СОЧИНЕНІЯ КНЯЗЯ ВЯЗЕМСКАГО 1).
1848.
Книга князя Вяземскаго восемнадцать лѣтъ была въ дорогѣ отъ
кабинета автора до книжной лавки. Зато и мѣсто, которое она заняла
въ русской литературѣ, упрочено за нею надолго, и говорить о ней
никогда не будетъ поздно, Тѣмъ болѣе теперь, когда появленіе этой
книги еще такъ свѣжо и когда критика въ отзывахъ о ней, по боль-
шой части, показала какую-то особенную нерѣшительность, не счи-
таемъ мы неумѣстнымъ разсмотрѣть съ нѣкоторою подробностію трудъ
князя Вяземскаго.
Годъ кончины Фонвизина былъ годомъ рожденія его біографа.
Кромѣ этого случайнаго сближенія, между обоими писателями най-
дутся и другія черты сходства. Они родились и воспитывались въ
Москвѣ и для обоихъ литература не была главнымъ поприщемъ.
Остроуміе и сатирическое направленіе составляютъ блестящую сторону
въ талантѣ того и другого, и, подобно Фонвизину, князь Вяземскій
во крайней мѣрѣ въ настоящее время, даетъ поводъ сожалѣть, что
его производительность слишкомъ несоразмѣрна съ его дарованіемъ.
Отношеніе князя Вяземскаго къ современному обществу%и къ вѣку
Екатерины, въ лѣтописяхъ котораго это имя всегда сохранитъ при-
надлежащее ему мѣсто, ставили его, какъ біографа Фонвизина, въ
положеніе чрезвычайно выгодное для исполненія избраннаго имъ
предпріятія. Онъ могъ пользоваться изъ первыхъ рукъ живыми ука-
заніями лицъ, знавшихъ, если не самого Фонвизина, по крайней мѣрѣ
многихъ изъ тѣхъ, съ которыми авторъ „Недоросля" былъ въ самыхъ
близкихъ сношеніяхъ. Ему открыты были сверхъ того многіе пись-
менные ИСТОЧНИКИ, до которыхъ не легко было бы добраться другому.
Для полной оцѣнки Фонвизина необходимо было чтобы его біо-
графъ могъ съ надлежащей точки зрѣнія смотрѣть на обѣ главныя
стороны его дѣятельности: не довольно было для этого стоять въ
рядахъ литераторовъ. Но особенно важно было, чтобы онъ, соединяя
въ себѣ оба званія, къ которымъ принадлежалъ фонъ-Визинъ, вполнѣ
понималъ достоинство и значеніе каждаго изъ нихъ. Въ какой сте-
пени авторъ разсматриваемой книги въ состояніи былъ удовлетворить
*) Санктпетербургскія Вѣдомости 1848 года, 281, 282 и 283. Фельетонъ
Критика. Срв. „Переписка Грота съ Плетневымъ", т. III, стр. 350—356, 360—365,
371,373, 737. Ред.

и этому условію, можно видѣть изъ слѣдующихъ строкъ его: „Пріят-
ность службы для человѣка благомыслящаго, съ видами возвышеннаго
честолюбія, измѣряется не годовыми итогами полученныхъ награжденій.
Занятія, доставляющія пищу дѣятельности ума, открытая сфера для
дѣйствій, согласныхъ со склонностями и совѣстью, отрада, или, лучше
сказать, необходимая потребность имѣть въ начальникѣ чѣловѣка,
котораго уважаешь и которымъ ты самъ уваженъ, вотъ что можно
почитать счастіемъ въ службѣ. Въ этомъ отношеніи Фонвизинъ
счастливо служилъ. Можно предположить, что безъ сего счастія онъ
и служить бы не могъ". Такъ князь Вяземскій разсуждаетъ о службѣ.
Писателей же называетъ онъ „передовыми стражами общаго мнѣнія,
безкорыстными, безплатными, вспомогательными сподвижниками бла-
гонамѣреннаго правительства", a въ другомъ мѣстѣ—„людьми, кото-
рые составляютъ лучшее и нетлѣнное отдѣленіе общества и остаются
на вершинахъ столѣтій, когда падаютъ и исчезаютъ цѣлыя поколѣнія".
Такимъ образомъ князь Вяземскій въ этомъ отношеніи совершенно
сходится съ своимъ авторомъ.
Предыдущія замѣчанія наши достаточно показываютъ, что Фон-
визину трудно было найти біографа, который бы болѣе князя Вязем-
скаго представлялъ ручательствъ въ удачномъ выполненіи своей за-
дачи. Какъ онъ успѣлъ въ томъ? Рѣшеніе этого вопроса должно быть
результатомъ нашего разсмотрѣнія.
Что авторъ прекрасно понялъ свою задачу, видно не только изъ
предисловія его, но и изъ объясненій, встрѣчающихся въ самой книгѣ.
Готовый обозрѣть жизнь и труды Фонвизина, „я хотѣлъ—говоритъ
онъ—вникнуть въ свой предметъ, обойти его со всѣхъ сторонъ и кос-
нуться до предѣловъ, ему соприкосновенныхъ". —„Обязанность рус-
скаго біографа, сказано въ началѣ IX главы, не затруднительна, если
онъ осудитъ себя обойти одинъ очеркъ, такъ сказать, обведенный
тѣнью лица, которое онъ описываетъ: но какъ стѣснить себя подобнымъ
ограниченіемъ? какъ осудить себя на должность слуги, который только
слѣдуетъ за господиномъ своимъ, проводитъ его до дверей, но самъ
не входитъ во внутренность покоевъ? a входя съ нимъ, какъ сосре-
доточить взоры свои на него одного и не раздѣлить вниманія своего
между нимъ и обществомъ, въ которомъ онъ находится?" Такому
взгляду обязаны мы тѣмъ, что авторъ, занимаясь преимущественно
однимъ писателемъ, представилъ намъ, хотя не въ правильномъ очеркѣ,
но въ рѣзкихъ чертахъ, всю литературную y насъ жизнь Россіи отъ
Ломоносова до настоящаго времени. Портретъ Фонвизина обставилъ
онъ силуэтами всѣхъ главныхъ представителей русской литературы
въ прошлое столѣтіе. Новѣйшую литературу характеризуетъ онъ только
въ общемъ ея направленіи, останавливаясь особенно на одномъ Ка-
рамзинѣ, да еще на Грибоѣдовѣ, какъ первомъ преемникѣ Фон-

визина въ области драмы. Но изъ государственныхъ мужей царство-
ванія Екатерины многіе подъ перомъ кн. Вяземскаго помѣстились.
вокругъ Фонвизина и выдались очень явственно изъ общаго изобра-
женія эпохи. Удѣливъ значительную часть книги на извлеченія изъ
переписки главнаго лица и на другія выписки, составляющія драго-
цѣнное дополненіе къ біографіи, авторъ ея посвятилъ изложенію своихъ
собственныхъ мыслей не болѣе 220 страницъ; но какъ много свѣтлыхъ
и оригинальныхъ идей умѣлъ онъ высказать и при этомъ маломъ.
объемѣ своего сочиненія! Системы искать y него и не должно: тѣ>.
которыхъ бы поразилъ недостатокъ ея въ этой книгѣ, найдутъ въ са-
момъ текстѣ объясненіе, предупреждающее упрекъ ихъ. Но кто обра-
тилъ вниманіе на характеръ изложенія кн. Вяземскаго, пойметъ, что
строгая систематическая послѣдовательность стѣснила бы движенія ,
этого бойкаго ума, который въ быстромъ переходѣ отъ одного пред-
мета къ другому почерпаетъ новую силу и новое оживленіе.
Обратимся прежде къ собственно-біографической части разбираемаго
труда. Въ рукахъ автора были нѣкоторыя семейныя бумаги Фон-
визина; однакожъ онъ въ нихъ не нашелъ всѣхъ нужныхъ пособій
для своего предмета и не разъ жалуется на скудость письменныхъ.
слѣдовъ общественной и домашней жизни русскихъ. По его мнѣнію,
Фонвизинъ родился не въ 1745 году, какъ до сихъ поръ полагали,
a годомъ ранѣе; жаль, что не приведены тѣ указанія и сообра-
женія, на которыя онъ при этомъ ссылается. Вопросъ легче было
бы рѣшить, если бъ отыскалось точное свѣдѣніе, въ которомъ году
Потемкинъ вмѣстѣ съ будущимъ авторомъ Бригадира посланъ былъ
изъ Московскаго университета въ Петербургъ для предста-
вленія куратору. По словарю Митрополита Евгенія это было въ.
1759 году, a Фонвизину, какъ самъ онъ пишетъ, было тогда не
болѣе 14 лѣтъ. Но отсюда все еще нельзя вывести несомнѣннаго
заключенія о годѣ рожденія нашего писателя. Касательно службы
его князь Вяземскій не успѣлъ собрать вполнѣ удовлетворительныхъ.
извѣстій: мы не знаемъ заподлинно времени перехода изъ одной долж-
ности въ другую; не знаемъ навѣрное даже и того, когда онъ вышелъ
въ отставку. Біографъ его говоритъ только, что „по кончинѣ министра,
графа Панина, Фонвизинъ, кажется, уже не находился въ службѣ,
по крайней мѣрѣ, дѣйствительной". Зато мы пріобрѣли много любо-
пытныхъ подробностей о знакомствахъ Фонвизина, о его женитьбѣ;.
и вообще о частной его жизни. Замѣтимъ, однакожъ, что авторъ не
воспользовался всѣми средствами для начертанія передъ нами живого
образа Фонвизина. Въ такомъ человѣкѣ всякая черта замѣчательна,
и изъ писемъ его легко было бы заимствовать многія указанія, кото-
рыя дорисовали бы передъ нами его физіономію. Можно бы было
остановиться съ большимъ вниманіемъ на его любезномъ характерѣ,

который между прочимъ выражался такъ прекрасно въ его нѣжныхъ
отношеніяхъ къ роднымъ, особенно къ сестрѣ, въ письмахъ назы-
ваемой имъ почти всегда матушкой. Въ первые годы службы ему
трудно было привыкнуть къ петербургской жизни въ чужомъ городѣ,
гдѣ онъ чувствовалъ какое-то сиротство и откуда сердце его безпре-
станно стремилось къ родимой Москвѣ. Слово „знакомство, такъ пи-
салъ онъ тогда къ своимъ, можетъ быть, вы не такъ понимаете какъ
>я. Я хочу, чтобъ оно было основаніемъ ou de l'amitié ou de l'amour,
однако этого желанія, по несчастію, не достигаю и ниже тѣни къ испол-
ненію его не имѣю. Разсудите же, не скучно ли такъ жить тому, кто
имѣетъ чувствительное сердце Я знаю, прибавляетъ онъ, обра-
щаясь къ сестрѣ, что ты мнѣ другъ и, можетъ быть, одного только
й имѣть буду, котораго бы я столь много любилъ и почиталъ" a
въ другомъ письмѣ: „Теперь сижу я одинъ въ моей комнатѣ и говоря
съ тобою чрезъ письмо, чувствую въ тысячу разъ болѣе удовольствія
нежели вчера и третьяго дня, окруженъ будучи великимъ множествомъ
людей. Воображаю тебя, говорю мысленно съ тобою, тужу съ тобою о
томъ, что мы разлучены, и Богъ знаетъ на долго ли". Впрочемъ,
приводя эти мѣста, надобно прибавить, что мы князю же Вяземскому
обязаны письмами, откуда они извлечены. Какъ трогательны также слѣ-
дующія строки, написанныя Фонвизинымъ къ зятю его: „Иногда
я думалъ, что ты боленъ; иногда помышлялъ и о томъ, не сдѣлался
ли ты противъ меня холоденъ безъ малѣйшей тому съ моей стороны
причины. Знай, что ты и сестрица столь мнѣ любезны, что я для
однихъ васъ и жить хочу; но за то требую отъ васъ въ вознагражденіе,
чтобы вы вашею спокойною жизнію меня утѣшали". Въ „Признаніи"
своемъ Фонвизинъ упоминаетъ о своей вспыльчивости. Въ одномъ
письмѣ его изъ Рима онъ разсказываетъ, какъ однажды его разсер-
дили почталіоны: „если бъ не жена, которая на тотъ часъ меня собою
связала, я всеконечно потерялъ бы терпѣніе, и кого нибудь застрѣ-
лилъ бы. Здѣсь застрѣлить почталіона или собаку все равно. Я обя-
занъ женѣ, что не сдѣлался убійцею". Нѣкоторые разсказы его даютъ
намъ понятіе о его смѣшливости; нѣсколько разъ жалуется онъ на
свою близорукость, которая даже мѣшала ему различать разставленныя
на столѣ блюда: „Часто подлѣ меня стоитъ такое кушанье, котораго
ѣсть не хочу, a попросить съ другаго края не могу, потому что слѣпъ,
и чего просить не вижу". Далѣе узнаемъ изъ прежде напечатанныхъ
писемъ его, что онъ игралъ въ карты и что уже съ 25-лѣтняго воз-
раста носилъ онъ парикъ, потерявъ волосы, вѣроятно, вслѣдствіе
безпрестанной головной боли. Касательно щегольства Фонвизина,
князь Вяземскій основываетъ свое сужденіе на оставшейся послѣ него
памятной запискѣ. Можно прибавить, что то же видно изъ писемъ его,
напримѣръ, изъ того, въ которомъ онъ разсказываетъ, какъ въ Мон-

пелье соболій сюртукъ его съ золотыми петлями и кистями заставлялъ,
всѣхъ восклицать: „II a une fortune immense. C'est un Sénateur de
Russie! Quel grand Seigneur! Горностаева муфта моя, говоритѣ онъ.
далѣе, прибавила мнѣ много консидераціи. Beau blanc! всѣ кричать
единогласно". По одному выраженію въ письмѣ его къ сестрѣ надобно
заключить, что онъ нѣсколько занимался музыкою; въ 1764 году пи-
шетъ онъ: „я играю на своей скрипкѣ пречуднымъ образомъ. Ныньче
попалась мнѣ на языкъ русская пѣсня, которая съ ума нейдетъ, изъ-
за лѣсу, лѣсу темнаго', натвердилъ ее y Елагиныхъ". Веселость его»
вездѣ пробивается, но въ глубинѣ его характера скрывалось меланхо-
лическое чувство, которое часто легко отличить и сквозь смѣхъ его,
По слабости, понятной въ счастливомъ авторѣ, онъ не пропускалъ случая
напоминать о лицахъ своихъ комедій. Такъ, въ одномъ письмѣ, говоря
о нечистотѣ трактира, онъ сравниваетъ его съ хлѣвами „своего Ско-
тинина", a въ отрывкѣ изъ путевого журнала замѣчаетъ о своемъ.
хозяинѣ: „онъ съ женою своею суть подлинные Простаковы изъ ко-
медіи моей Недоросль". Другою слабостью его было хвастать своимъ
искусствомъ передразнивать: „талантъ мой дразнить людей, писалъ
онъ къ сестрѣ изъ Монпелье, находитъ здѣсь универсальную апробацію,.
a особливо дамы полюбили меня за дразненье. Я передразниваю здѣсь.
своего банкира не хуже Сумарокова". Къ изданію сочиненій Фонви-
зина, напечатанному въ 1838 году въ Москвѣ, приложенъ портретъ.
его, первоначально писанный въ Римѣ. Жаль, что въ книгѣ князя
Вяземскаго нѣтъ свѣдѣній, по которымъ можно бы повѣрить, похожъ.
ли этотъ портретъ: тамъ ничего не сообщено о наружности Фон-
визина, кромѣ того, что лицо y него было значительное и что глаза
его до конца отличались особенною яркостью или, кайъ авторъ вы-
разился, знойностію. A для полноты изображенія не мѣшало бы пере-
дать потомству и внѣшнюю физіономію этого замѣчательнаго человѣка,
да оно, кажется, и не представляло затрудненія: подробное описаніе
наружности Фонвизина можно было услышать хоть отъ Клостермана.
Кн. Вяземскій знакомитъ же насъ мимоходомъ съ фигурою А. И..
Приклонской, предмета склонности Фонвизина: еще интереснѣе было.
бы узнать, каковъ самъ онъ былъ на видъ въ лучшемъ своемъ воз-
растѣ. Впрочемъ, помянутый портретъ носитъ на себѣ всѣ признаки
сходства, и тутъ нельзя не вспомнить мысли князя Вяземскаго, что
можно угадывать сходство портрета, и не зная чей онъ. Всѣми этими
болѣе или менѣе маловажными замѣчаніями хотѣли мы только пока-
зать, что въ чисто-біографическомъ отношеніи разсматриваемая книга.
представляетъ нѣсколько пропусковъ, изъ которыхъ однакожъ главные,
повидимому, зависѣли не отъ автора, a отъ недостатка способовъ къ.
пополненію ихъ.
Впрочемъ, терпѣливое изслѣдованіе, кажется, не есть въ сущности

дѣло князя Вяземскаго, хотя видно, что и этого рода дѣятельность
не чужда ему. Гораздо съ бо́льшимъ блескомъ талантъ его является
въ той критикѣ, которая требуетъ проницательности и быстроты ума.
Сужденія его замѣчательны не только поражающею вѣрностью взгля-
довъ, но и эпиграматическимъ способомъ выраженія ихъ; приговоры
•его всегда мѣтки и новы. Сколько яркихъ истинъ сказалъ онъ о жизни
русскаго общества, о нашемъ театрѣ, о нашей литературѣ, объ императ-
рицѣ Екатеринѣ II, о которой замѣчено имъ, что „Собесѣдникъ былъ Ея
Саандамъ". Разборы „Бригадира" и „Недоросля" могутъ быть названы
образцовыми. Можетъ быть, при разсмотрѣніи „Бригадира" авторъ
„Фонвизина" еще не довольно рѣзко выставилъ карикатурный харак-
теръ этой комедіи, въ лицахъ которой уродливость часто переступаетъ
даже границы карикатурнаго безобразія, имѣющаго свои законы и
«своего рода правильность. Лица въ „Бригадирѣ" довольно безцвѣтны и
такъ похожи одно на другое, что если бъ надъ словами каждаго не
•стояло имени, то трудно бы иногда и распознать, кто что говоритъ.
Французскія фразы сына довольно неумѣстны и какъ-то не вяжутся
-съ остальными рѣчами его. Не надобно забывать, что Фонвизину
не было и 20 лѣтъ, когда онъ написалъ эту комедію. Жаль, что
время перваго ея представленія нигдѣ въ современныхъ свидѣтель-
ствахъ не отмѣчено. По языку своему и истинно русской веселости,
на которую князь Вяземскій справедливо обратилъ вниманіе, она
должна была произвести на зрителей дѣйствіе, подобное тому, какое
произвела первая ода Ломоносова на Дворъ Анны Іоанновны. Почти
20'лѣтъ протекло между появленіемъ „Бригадира" и первымъ предста-
вленіемъ ;,Недоросля", которое, какъ означено въ Россійскомъ Ѳеатрѣ,
дано было 24 сентября 1782 года. Такое же огромное разстояніе отдѣ-
ляетъ эти двѣ комедіи и въ литературномъ ихъ достоинствѣ: разли-
чіе ихъ въ этомъ отношеніи превосходно схвачено княземъ Вязем-
скимъ. Вотъ оно въ немногихъ словахъ: въ обѣихъ комедіяхъ осмѣ-
иваются недостатки воспитанія; но изъ бригадирскаго сына дурное
воспитаніе сдѣлало только смѣшного глупца, a изъ недоросля оно
сдѣлало изверга, какова его мать Простакова: въ послѣдней комедіи
критикъ мастерски указалъ трагическое основаніе и въ анализѣ харак-
тера Простаковой совершенно выяснилъ намѣреніе автора. Только и
здѣсь не излишне было бы поискать въ жизни Фонвизина причинъ
такого превосходства второй его комедіи надъ первою. Князь Вя-
земскій, разсматривая произведеніе его, вообще не довольно смотритъ
на хронологическій порядокъ, въ какомъ они слѣдовали одно за дру-
гимъ. Въ этомъ отношеніи нельзя не признать, что отсутствіе системы
есть неудобство. Въ одномъ мѣстѣ книги его сказано, что Фонвизинъ,
кажется, принадлежалъ къ разряду тѣхъ умовъ, которые, бывъ пере-
несены въ климатъ имъ чуждый, „не заимствуютъ ничего изъ но-

выхъ источниковъ, раскрывающихся передъ ними, не обогащаются
новыми пособіями, не развиваются" и т. д. Къ этому замѣчанію по-
дало поводъ предубѣжденіе, съ какимъ Фонвизинъ судилъ объ ино-
странцахъ, когда былъ за-границею. Трудно вполнѣ согласиться съ
критикомъ: путешественникъ нашъ, не смотря на свои рѣзкіе при-
говоры чужеземнымъ нравамъ, кажется, извлекъ изъ своихъ странство-
ваній, какъ всякій умный человѣкъ, не малую пользу для своего обра-
зованія и таланта. Кн. Вяземскій самъ говоритъ, что онъ велъ во
Франціи жизнь образованнаго человѣка и пользовался пособіями, ко-
торыя открывало ему просвѣщеніе: „онъ бралъ уроки, слушалъ лекціи,
посѣщалъ ученыя общества и восхищался парижскимъ театромъ".—
„Комедія, писалъ онъ къ графу П. И. Панину, возведена на возмож-
ную степень совершенства. Нельзя, смотря ее, не забыться до того,
чтобъ не почесть ее истинного исторіею, въ тотъ моментъ происхо-
дящею. Я никогда себѣ не воображалъ видѣть подражаніе столь
совершеннымъ. Словомъ, комедія въ своемъ родѣ есть лучшее, что я
въ Парижѣ видѣлъ". Почти такъ же выражался онъ около того же
времени (въ 1778 году) въ письмѣ къ сестрѣ. Слова эти, сами по
себѣ, не важны и всякій не совеѣмъ глупый человѣкъ сказалъ бы
то же; но важны впечатлѣнія, какія французскій театръ доставилъ
такому таланту, каковъ былъ Фонвизинъ, и этихъ впечатлѣній не
должно выпускать изъ виду, когда дѣло идетъ объ успѣхахъ его въ
драматическомъ искусствѣ. Въ „Недорослѣ" достигъ онъ высшей степе-
ни зрѣлости, какъ писатель: ничего лучшаго онъ уже не произвелъ. Послѣ
„Недоросля", онъ, какъ замѣчаетъ князь Вяземскій, не писалъ болѣе
для театра. Правда, что комедія „Выборъ Гувернера" написана не
задолго до кончины Фонвизина, но она никогда на театрѣ пред-
ставлена не была. „Читая ее, говоритъ критикъ, можно подумать,
что она служила основаніемъ „Недорослю"; но между тѣмъ извѣстно,
что она написана послѣ". Въ самомъ дѣлѣ, это подтверждается сло-
вами Сеума, относящимися къ французской революціи, да и въ пред-
смертный вечеръ автора, комедія „Выборъ гувернера" была читана
y Державина какъ новость А). Между тѣмъ стоитъ замѣтить, что имя
одного изъ главныхъ лицъ этой комедіи, Нельстецова, подписано подъ
челобитною русскихъ писателей, напечатанною въ первый разъ въ
Собесѣдникѣ. „Странно, продолжаетъ князь Вяземскій, говоря о по-
слѣдней комедіи Фонвизина, что авторъ подражалъ въ ней самому
себѣ и подражалъ слабо". По нашему мнѣнію, ничего не могло быть
естественнѣе этого. Въ исторіи литературы множество примѣровъ тому,
*) Впрочемъ, спрашивается: не должно ли въ запискахъ Дмитріева разумѣть подъ
именемъ комедіи „Гофмейстеръ" ту, изъ которой въ бумагахъ Фонвизина нашлись
двѣ первыя сцены подъ заглавіемъ: „Добрый Наставникъ?" Не затерялся ли другой
списокъ, содержавшій въ себѣ продолженіе этихъ сценъ?

что писатель, обольщенный однимъ какимъ-нибудь блистательнымъ
успѣхомъ, долго преслѣдуетъ мысль, которой былъ обязанъ имъ, и
но большей части не находитъ уже прежней удачи. Такъ и Держа-
винъ, ухватившись за счастливую идею, внушившую ему созданіе*
„Фелицы", нерѣдко подражалъ самому себѣ, но второй „Фелицы" уже не-.
могъ произвесть. У Фонвизина такое явленіе будетъ еще понятнѣе,.
когда примемъ въ соображеніе разстройство его силъ въ послѣдніе
годы жизни.
Разбирая письма его изъ-за границы, критикъ обнаруживаетъ
особенную строгость и возводитъ на автора ихъ двѣ важныя вины:
присвоеніе чужой собственности (плагіатъ) и непростительное образо-
ванному человѣку предубѣжденіе противъ просвѣщенныхъ странъ, ко-
торыя онъ посѣщалъ, особливо противъ французскихъ писателей. Что
касается до перваго обвиненія, то какъ оно ни справедливо, сила его,
можетъ быть, нѣсколько смягчается образомъ мыслей того времени,.
которое въ дѣлахъ подобнаго рода не было такъ совѣстливо и взы-
скательно, какъ наше. Тѣнь, которую бросаетъ на Фонвизина обви-
неніе князя Вяземскаго, облеченное довольно жесткими словами, къ
счастію, совершенно поглощается свѣтомъ, въ какомъ онъ съ истиннымъ.
сочувствіемъ представилъ всю личность изображаемаго имъ писателя,
и потому не будемъ сѣтовать на біографа за то, что онъ не принялъ.
на себя труда согласить такую тѣнь съ такимъ свѣтомъ. Во всякомъ.
случаѣ критика должна быть очень благодарна ему за достовѣрное
указаніе источниковъ, откуда Фонвизинъ почерпнулъ часть мыслей,.
брошенныхъ имъ на родную почву. Мы бы желали еще найти въ
біографіи нѣсколько словъ касательно показанія, помѣщеннаго въ
„Словарѣ свѣтскихъ писателей", будто разговоръ Правдина съ Старо-
думомъ въ „Недорослѣ" заимствованъ отчасти изъ Дюфрена (?). Говоря
объ этихъ заимствованіяхъ нельзя не пожалѣть, что Фонвизинъ не
довелъ своей „Исповѣди" до конца. Кто знаетъ: не покаялся ли бы
онъ въ литературномъ нарушеніи восьмой заповѣди? Нѣтъ, мы не-
согласны съ княземъ Вяземскимъ, чтобы недописанная, хоть и мень-
шая половина і,Исповѣди" не составила важнаго пріобрѣтенія для>
біографіи автора; въ одномъ словѣ современника, a тѣмъ болѣе изо-
бражающаго себя самого, можетъ иногда заключаться смыслъ, до.
котораго потомокъ собственными силами не доберется, не смотря ни.
на какія старанія.
Перейдемъ ко второму обвиненію. Прекрасно разсуждаетъ князь.
Вяземскій объ истинной любви къ просвѣщенію и обязанности всякаго*
писателя защищать его противъ нападеній невѣжества. Нельзя оправ-,
дать слишкомъ рѣзкихъ приговоровъ Фонвизина французамъ, итальян-
цамъ и нѣмцамъ, но мы можемъ также, вмѣстѣ съ его біографомъ,.
сказать рѣшительно, что никакъ не раздѣляемъ уваженія, которымъ.

его письма изъ-за границы y насъ пользуются. Если бъ Фонвизинъ
писалъ для публики, то онъ, конечно, былъ бы осторожнѣе въ сво-
ихъ сужденіяхъ, но по всему видно, что онъ вовсе не готовилъ сво-
ихъ писемъ для печати. Предубѣжденія его критикъ справедливо
объясняетъ отчасти самымъ свойствомъ ума Фонвизина, который
не легко могъ уживаться на чуждой почвѣ (стр. 116), отчасти лю-
бовью его къ домашней жизни и къ тѣсному кругу близкихъ знако-
мыхъ(стр. 228). Къ этому, какъ мы думаемъ, надобно присоединить
еще нѣкоторыя соображенія. При сатирическомъ направленіи ума сво-
его, онъ охотно отыскивалъ во всемъ дурную и смѣшную сторону, и
съ наслажденіемъ останавливался на ней: тутъ разыгрывалось перо
его и было чѣмъ потѣшить себя и другихъ: на склонность его оху-
ждать чужое, имѣли много вліянія непріятныя впечатлѣнія, неожиданно
встрѣтившія его за границею. Онъ выѣхалъ изъ Россіи съ невѣрны-
ми понятіями о другихъ странахъ, въ чемъ самъ сознается: „Я ду-
малъ сперва, что Франція, по разсказамъ, земной рай; но ошибся же-
стоко. Все люди, и славны бубны за горами!а Удивительно ли, что
эта земля разочаровала его, когда онъ отправлялся туда съ такими
мечтами? Онъ вовсе не былъ созданъ для путешествій: трудности и
хлопоты, неразлучныя съ переѣздами или съ пребываньемъ вдали отъ
родины, отравляли для него все наслажденіе, находимое другими въ
такомъ образѣ жизни. Отъ того, доѣхавъ до Лейпцига на пути въ
Италію, онъ уже мечталъ о возвращеніи домой. Отъ того же онъ,
живя въ Римѣ, говорилъ: „Не знаю, какъ впередъ пойдетъ наше пу-
тешествіе, но доселѣ непріятности и безпокойства превышаютъ неиз-
мѣримо удовольствіе. Рады мы, что Италію увидѣли; но можно искрен-
но признаться, что если бъ мы дома могли такъ ее вообразить, какъ
нашли, то конечно бы не поѣхали. Одни художества стоятъ внима-
нія, прочее все на Европ7 не походитъ". Однакожъ и наслажденіе
искусствами не вознаграждало его за отсутствіе домашняго спокой-
ствія и родныхъ: разсказывая, что онъ живетъ только съ картинами
и статуями и прибавляя: _„боюсь, чтобы самому не превратиться въ
бюстъ", онъ тутъ же говоритъ: „болѣе всего надоѣдаетъ намъ скука...
Здѣсь истинно отъ людей отвыкнешь". Никто не испыталъ такъ, какъ
Фонвизинъ, силу поговорки: „вездѣ хорошо, a дома лучше". Впро-
чемъ должно замѣтить, что какъ ни преувеличиваетъ онъ не-
достатки французовъ; однакожъ иногда судитъ объ этой націи очень
справедливо и не разъ называетъ ее просвѣщенною, чувствительною,
человѣколюбивою. Въ одномъ мѣстѣ онъ говоритъ: „не могу не отдать
и той справедливости, что надобно отрещись вовсе отъ общаго смысла
и истины, если сказать, что нѣтъ здѣсь весьма много хорошаго и по-
дражанія достойнаго". Есть y него по этому предмету очень интерес-
ныя сужденія, напримѣръ; „Вообще сказать, что между двумя нація-

ми (т. е. русскими и французами) есть превеликое сходство не
только въ лицахъ, но въ обычаяхъ и ухваткахъ. По улицамъ (въ
Монпелье) кричатъ точно такъ, какъ y насъ, и одежда женская оди-
накова. Вотъ ужъ нѣмцы, такъ тѣ, кромѣ на самихъ себя, ни на
кого не походятъ". Или: „У насъ въ Россіи любятъ вѣсти, a здѣсь
можно ихъ назвать пищею французовъ. Они бъ дня не прожили,
если бъ запретили имъ выдумывать и лгать. Поистиннѣ сказать,
нѣмцы простѣе французовъ, но несравненно почтеннѣе, и я тысячу
разъ предпочелъ бы жить съ нѣмцами, нежели съ ними". Тутъ слы-
шишь потомка ливонскихъ рыцарей. Отзываясь безпощадно о фран-
цузскихъ писателяхъ, онъ готовъ былъ допустить изъятіе въ пользу
одного Руссо. Но судьба не дала ему загладить свою неумолимую
строгость къ нимъ большею умѣренностью суда хоть объ одномъ изъ
ихъ собратьевъ. Уже назначенъ былъ день для свиданія Фонвизина
съ Руссо, когда распространилась вѣсть, что автора Новой Элоизы не
стало. Увѣдомляя сестру свою о его кончинѣ, путешественникъ гово-
ритъ: „И такъ судьба не велѣла мнѣ видѣть славнаго Руссо! Твоя,
однакожъ, правда, что чуть ли онъ не всѣхъ почтеннѣе и честнѣе
изъ господъ философовъ нынѣшняго вѣка. По крайней мѣрѣ, безко-
рыстіе его было строжайшее". Описывая французскихъ литераторовъ
слишкомъ черными красками, Фонвизинъ увлекался болѣе своею
склонностью въ карикатурѣ, нежели дѣйствительнымъ ожесточеніемъ.
Бесѣдуя непринужденно съ уважаемымъ или любимымъ человѣкомъ,
a не съ публикою и не съ потомствомъ, онъ не взвѣшивалъ слиш-
комъ внимательно своихъ выраженій и чтожъ мудренаго, что ему
иногда случалось пересолить въ приговорахъ, которые въ основаніи
своемъ, конечно, заключали и нѣкоторую истину? Князь Вяземскій
самъ съ справедливымъ негодованіемъ осуждаетъ извѣстныя явленія
нашей современной литературы. Богъ знаетъ, не было ли въ тогдаш-
ней литературѣ французской чего-нибудь подобнаго или еще похуже;
если такъ, то естественно, что представитель образованія, еще юнаго
и не зараженнаго порчею, неизбѣжною въ періодъ дальнѣйшаго раз-
витія, сильно былъ пораженъ тѣмъ, что видѣлъ, и въ отзывахъ сво-
ихъ не умѣлъ защититься отъ крайностей. Тѣмъ не менѣе негодованіе
его нѣсколько сродни тому, которое иногда овладѣваетъ перомъ его
біографа, и въ общемъ источникѣ ихъ строгости мы находимъ ихъ
примиреніе.
По замѣчанію князя Вяземскаго, небрежности въ слогѣ и въ язы-
кѣ, встрѣчающіяся въ дорожныхъ письмахъ Фонвизина, оправды-
ваются тѣмъ, что эти письма не назначались для печати. Мы пола-
гаемъ, что небрежность, съ какою они писаны, составляетъ въ нихъ
великое достоинство, потому, что обнажаетъ передъ нами вседневный
или, такъ сказать, домашній языкъ того времени, Видимъ, что люди

образованные тогда говорит почти точно такъ же, какъ нынче, но
такъ ,писать никто не умѣлъ, кромѣ Фонвизина. Извѣстно, напри-
мѣръ, какъ владѣлъ языкомъ Державинъ въ частной перепискѣ: до
насъ дошли образчики слога его писемъ. Такимъ же образомъ, съ не-
многими особенностями писали и другіе: стоитъ пробѣжать нѣкоторые
изъ русскихъ писемъ, которыя Фонвизинъ получалъ отъ своихъ
корреспондентовъ. Да и въ собственныхъ его письмахъ языкъ не
вездѣ одинаковый: къ сестрѣ своей писалъ онъ гораздо проще, не-
жели къ графу Панину. Чрезвычайно любопытно сравнить его раз-
сказы объ однихъ и тѣхъ же предметахъ въ двоякомъ видѣ; въ бе-
сѣдахъ съ сестрою болѣе свободы и живости, нежели въ другихъ;
тутъ онъ даже предупредилъ современныхъ намъ гонителей сего и
онаго, часто употребляя мѣстоименіе этотъ и почти никогда не прибѣгая
къ оному: „кажется довольно познакомился я съ Парижемъ, и узналъ
его столько, что въ другой разъ охотою, конечно, въ него не поѣду",—
„мнѣ обѣщали показать этого урода (Руссо́). Вольтеръ также здѣсь:
этого чудотворца на той недѣлѣ увижу". Впрочемъ не избѣгалъ онъ
и мѣстоименія сей, потому что не чувствовалъ въ томъ надобности.
Языкъ его представляетъ три различные оттѣнка: въ Словѣ на вы-
здоровленіе Великаго Князя такъ называемый высокій (т. е. надутый)
слогъ испещренъ славянизмами, глаголы часто оканчиваются на ти
вмѣсто ть\ тутъ встрѣчаются слова: колико, хотяй, сумнись и т. п.;
рѣчь идетъ всегда о Россіянахъ и. о Россахъ, никогда о русскихъ.
Гораздо болѣе простоты и естественности въ письмахъ къ графу Па-
нину, но все еще тутъ являются Россіяне] въ полномъ же блескѣ эти
качества развиваются въ письмахъ Фонвизина въ роднымъ и въ его
комедіяхъ: тутъ уже передъ нами не Россы, и не Россіяне, a Русскіе.
Мы назвали только главныя произведенія по каждаму роду языка,
къ нимъ во всѣхъ трехъ отдѣлахъ примыкаютъ и другія. У Фон-
визина въ языкѣ часто менѣе искусственности, нежели y Карамзина.
Отъ чего же не ему предоставлено было преобразовать русскую прозу?
Князь Вяземскій говоритъ: „можетъ быть и отъ того, что онъ не былъ
человѣкъ кабинетный, писалъ урывками, между дѣломъ и обязанно-
стями службы дѣятельной и прямо государственной; но какъ бы ни
было, a не смотря на блистательные литературные успѣхи, онъ ни-
когда не могъ быть образцомъ и не былъ главою новой школы". По
нашему мнѣнію, дѣло объясняется легко. Изъ сочиненій Фонвизина,
отличающихся новостью языка, при жизни его сдѣлались особенно
извѣстны только двѣ комедіи; но критика была въ то время еще такъ
слаба, что не умѣла ни замѣтить, ни указать ихъ великаго достоинства
въ этомъ отношеніи. При томъ на сценѣ являлись и другія піесы,
въ которыхъ языкъ былъ довольно близокъ къ истинно разговорному:
для примѣра назовемъ комедію: „О время!" Но тогда никому еще не

приходила идея, что языкъ комедіи долженъ перейти въ другіе роды
сочиненія; драма только въ половину принадлежитъ къ области книж-
ной литературы: не удивительно, что она въ развитіи языка опере-
дила. прочія отрасли словесности; но время распространенія и на
нихъ этого преобразованія еще не наступило. Переводы Фонвизина
также читались много, но въ нихъ языкъ еще носитъ отпечатокъ.
старины, мелкія сочиненія его не выходили изъ круга читателей
„Собесѣдника" и по самой особенности своего содержанія не могли
служить образцами слога; критика дремала; общее вниманіе еще не
было обращено на потребность живого языка въ литературѣ. Осталь-
ныя сочиненія Фонвизина: часть его заграничныхъ писемъ, Испо-
вѣдь, письмо къ Козодавлеву, размышленіе на смерть Потемкина, въ
первый разъ напечатаны были не прежде, какъ когда Карамзинъ уже
началъ свой великій подвигъ, и такъ заслуги Фонвизина могли быть
вполнѣ признаны только потомствомъ его. Ясно, что и вліяніе его на
литературу не могло пріобрѣсти силы при его жизни; когда же онъ
могъ вступить въ права свои, тогда Карамзинъ уже дѣйствовалъ сво-
имъ блистательнымъ примѣромъ. Могущество Карамзина объясняется
отчасти его производительностію, отчасти родомъ его сочиненій: его
путевыя письма и повѣсти, какъ чтеніе всѣмъ доступное и для всѣхъ
увлекательное, произвели то, чего никакъ не могли сдѣлать рѣдкія
вспышки таланта Фонвизина. Такимъ же образомъ и Крыловъ, ко-
тораго языкъ еще въ сатирическомъ журналѣ Почта Духовъ (1789 г-Х
рѣзко отличался итъ общаго языка современной литературы, не на-
шелъ тогда подражателей. Переходъ отъ Ломоносовской прозы къ
новѣйшей не могъ совершиться внезапно; Фонвизинъ и Крыловъ на-
чали, сами того не подозрѣвая, важное дѣло усовершенствованія пись-
меннаго языка, но въ свое время остались незамѣченными и не оцѣ-
ненными на этомъ поприщѣ. При наблюденіи развитія нашей лите-
ратуры нельзя пропустить безъ вниманія одного факта: реформа
письменнаго языка начата была y насъ сатирическими писателями,
Первымъ между ними былъ Кантеміръ; но несчастный размѣръ его
стиховъ не далъ почувствовать превосходства ихъ автора передъ
Ломоносовымъ по естественности, простотѣ и даже нѣкоторой народ-
ности языка. Примѣръ Кантеміра остался потеряннымъ для послѣ-
дующихъ писателей, и когда Фонвизинъ и Крыловъ заговорили
подобнымъ же образомъ, они, конечно, не имѣли въ виду своего пред-
шественника, a безотчетно повиновались требованію своего таланта.
Но языкъ, который безсознательно угадали наши три сатирика, дол-
женъ былъ окончательно развиться и пріобрѣсти всеобщее одобреніе
въ повѣсти, какъ въ такомъ родѣ литературы, въ которомъ, по связи
его съ жизнію, дарованіе и искусство автора могутъ дѣйствовать на
самый обширный кругъ читателей.

Сдѣланное нами замѣчаніе, что у Фонвизина встрѣчаются три раз-
личные языка, приводитъ насъ къ другому: князь Вяземскій не совсѣмъ
правъ, разсуждая вообще о слогѣ Фонвизина и приписывая ему
•безъ оговорки, неумѣстную пестроту галлицизмовъ и славянизмовъ:
въ письмахъ его, особливо въ письмахъ къ сестрѣ, въ комедіяхъ и
въ нѣкоторыхъ другихъ сочиненіяхъ едва ли можно найти славянизмы,
за исключеніемъ сказанныхъ умышленно, напримѣръ, въ роли Кутей-
кина. Галлицизмы встрѣчаются болѣе въ переводахъ и отчасти
письмахъ Фонвизина; впрочемъ они состоятъ преимущественно въ
словахъ, a не въ оборотахъ. При всемъ томъ справедливо, что y него
вездѣ попадаются какъ устарѣлыя конструкціи, такъ и слова, теперь
уже вышедшія изъ употребленія, но въ его время еще бывшія въ
ходу и не считавшіяся славянизмами. Вотъ почему неоспоримо и то,
что его уже нельзя „изучать въ отношеніи искусства какъ писателя
образцоваго".
Говоря о языкѣ Фонвизина, можно пожалѣть, что нѣкоторыя
простонародныя слова, встрѣчающіяся въ его комедіяхъ, не внесены
еще ни въ одинъ изъ изданныхъ до сихъ поръ Словарей русскаго языка.
Таковы слова: шпетить, скосырь, пронозить. Для полноты нашихъ
Словарей необходимо, чтобы въ нихъ находились всѣ слова, заклю-
чающіяся въ твореніяхъ замѣчательнѣйшихъ отечественныхъ писа-
телей; между тѣмъ y самыхъ извѣстныхъ представителей нашей ли-
тературы 18-го вѣка, напримѣръ, даже y Державина, легко указать
такія слова, которыхъ не отыщешь ни въ какомъ лексиконѣ. Такъ
какъ мы разговорились о языкѣ, то кстати будетъ сказать здѣсь нѣ-
сколько словъ и о самомъ авторѣ „Фонвизина" въ отношеніи къ фор-
мѣ, въ какой выливаются его мысли. Не многіе русскіе писателя вла-
дѣютъ языкомъ такъ, какъ онъ; y него рѣчь блестящая, живая, исполнен-
ная красокъ и столько же оригинальная, какъ его идеи. Въ образѣ вы-
раженія его замѣчается иногда какая-то нарядная замысловатость
которая нисколько не въ противорѣчіи съ естественностью. Будучи
совершенно чуждъ холодной безжизненности строгихъ грамотѣевъ,
онъ однакоже вообще слагаетъ свои періоды очень правильно. Изрѣдка
попадаются небрежности, напримѣръ: „театровъ по губернскимъ горо-
дамъ, домашнихъ театровъ, тогда, если и было, то весьма немного";
Нельзя сказать: если и было театровъ. На стр. 27 выраженіе: уча-
стіе въ дѣлахъ общественныхъ подаетъ поводъ къ нѣкоторому [недоразу-
мѣнію, потому что здѣсь слово участіе должно означать не дѣйствіе,
a только расположеніе (intérêt, Theilnahme, a не Antheil); жаль, что въ
послѣднемъ смыслѣ, для отличія, нельзя сказать: участіе къ дѣламъ.
„До Княжнина не было y насъ комедіи въ стихахъ: едва ли было (?)
и послѣ". На 25-й стр. читаемъ: умолчено, вмѣсто умолчано- Можетъ
быть, это и опечатка, но въ наше время подобныя ошибки такъ обык-

новенны, что мы считаемъ важнымъ указывать ихъ. Нѣтъ глагола
умолчитъ, слѣдовательно нѣтъ и причастія умолченъ. Обличеніе грам-
матическихъ обмолвокъ не можетъ быть излишнимъ, когда даже рус-
скіе ученые пишутъ: о Василіѣ, къ Маріѣ. Спросить бы ихъ, отъ
чего же они не напишутъ также: въ Россіѣ? Князь Вяземскій лю-
битъ мѣстоименіе сей. Когда онъ писалъ свою книгу, словечко это
еще мирно жило подъ покровомъ своего ничтожества и не думало не
гадало, что ему готовится ожесточенное гоненіе, но зато и громкая
слава—слава наполнить собою міръ и потомъ навсегда возвратиться
въ свое ничтожество. Если бы „Фонвизинъ" вышелъ въ свѣтъ
вскорѣ послѣ того, какъ онъ былъ написанъ, то за одно это сло-
вечко на него посыпались бы стрѣлы изъ непріятельскаго стана. H a
какъ не рѣшительна была война, веденная безъ пощады противъ сего
и онаго, лучше всего доказывается тѣмъ, что теперь, по истеченіи
лѣтъ 13 послѣ нея, смѣло является книга, написанная до начала
знаменитаго спора, и никто не думаетъ серьёзно ставить ей въ укоръ.
употребленіе слова, по мнѣнію многихъ, устарѣлаго. Къ оному авторъ.
прибѣгнулъ, кажется, только однажды и показалъ, что всякое слова
хорошо на своемъ мѣстѣ: „Если внѣшнія обстоятельства, слившіяся
со внутренними препятствіями, и не дали созрѣть сей великой мысли
Законодательницы нашей, то не менѣе имена призванныхъ Ею уча-
ствовать въ исполненіи оной, и въ особенности имя удостоеннаго до-
вѣренностію народа и Государыни, принадлежатъ исторіи"'
Мы уже видѣли, что Фонвизинъ, по словамъ его біографа, „но
былъ человѣкъ кабинетный, писалъ урывками, между дѣломъ и обя-
занностями службы дѣятельной и прямо государственной". Если при-
бавимъ, что онъ наслѣдовалъ отъ матери головную боль, отъ кото-
рой страдалъ частехонько, что онъ болѣе по своему положенію, не-
жели по охотѣ—много пользовался свѣтскими развлеченіями, что онъ
четыре раза былъ за границею и три раза жилъ тамъ долго, что
лѣтъ за восемь до кончины онъ подвергся первому удару паралича,
котораго послѣдствія заставляли его безпрерывно прибѣгать къ вра-
чебному искусству, и что наконецъ онъ не достигъ и 50-лѣтняго
возраста, то поймемъ почему литературное наслѣдіе, оставленное
Фонвизинымъ, такъ незначительно по своему объему. Какъ онъ
иногда былъ занятъ не только по службѣ, но и по перепискѣ съ
графомъ П. И. Панинымъ, о томъ свидѣтельствуютъ сообщаемые кня-
земъ Вяземскимъ документы. Герой Бендеръ, подобно многимъ за-
мѣчательнымъ русскимъ того времени, знакомъ былъ съ нѣмецкимъ
языкомъ, но не зналъ французскаго. Поэтому Фонвизинъ, доставляя
ему всѣ важнѣйшія дипломатическія бумаги, самъ переводилъ ихъ.
Увѣдомляя его о конвенціи, заключенной съ Вѣнскимъ Дворомъ ка-
сательно раздѣленія Польши, секретарь Министра говоритъ: негоці-

ація по этому дѣлу „занимала насъ сряду дни и ночи цѣлую недѣлю",
и потомъ прибавляетъ: „Черезъ недѣлю надѣюсь я успѣть перево-
домъ всѣхъ новыхъ піесъ, до сей негоціяціи касающихся, кои, можно
сказать, цѣлую книгу составляютъ". Въ слѣдующемъ году онъ пи-
салъ къ Булгакову, что ни одной минуты не могъ считать своею
собственною и тутъ же объяснялъ: „Богъ и честные люди тому сви-
дѣтели, что я веду жизнь въ нѣкоторомъ отношеніи хуже катор-
жныхъ, ибо для сихъ послѣднихъ назначены по крайней мѣрѣ въ ка-
лендарѣ дни, въ кои отъ публичныхъ работъ дается имъ свобода".
Благодаря князю Вяземскому, теперь открываются нѣкоторые новые
плоды скудныхъ досуговъ Фонвизина, и будущія изданія его сочи-
неній могутъ нѣсколько увеличиться въ объемѣ. Правда, эти допол-
ненія ничего не прибавятъ къ славѣ писателя, и для изящной лите-
ратуры они не составляютъ пріобрѣтенія, но при помощи ихъ образъ
Фонвизина представляется намъ съ большею ясностью и полнотою;
они любопытны и драгоцѣнны какъ матеріалы не только для его біо-
графіи, но и для характеристики лицъ, бывшихъ съ нимъ въ сно-
шеніяхъ, для ближайшаго знакомства съ вѣкомъ. Co временемъ сочи-
ненія Фонвизина будутъ, вѣроятно, издаваемы вмѣстѣ съ трудомъ
князя Вяземскаго и съ приложенными къ этой книгѣ письмами раз-
ныхъ лицъ къ автору „Бригадира" и „Недоросля". Изъ бумагъ, писан-
ныхъ собетвенно Фонвизинымъ, при біографіи его напечатаны слѣ-
дущія:
Письма къ сестрѣ изъ Петербурга, 1764 года.
Два письма къ отцу изъ Вѣны, 1785 года.
Письма къ сестрѣ изъ Вѣны, 1787; выписки журнала пребыванія
въ Карлсбадѣ, того же года.
Выписки изъ журнала путешествія въ Ригу, Бальдонъ и Митаву,
1789 года.
Письма къ графу П. И. Панину, съ приложеніями, изъ Петербурга,
Сарскаго села и Петергофа, 1771 и 1772.
Двѣ сцены изъ двухъ комедій: одной безыменной, a другой подъ
заглавіемъ „Добрый Наставникъ".
Начало „Посланія къ Ямщикову".
Нѣкоторыя письма помѣщены какъ въ приложеніяхъ, такъ и въ
самомъ текстѣ книги. Любитель историческихъ подробностей найдетъ
въ приложеніяхъ обширное поле для своихъ разысканій. Тутъ инте-
ресны, между прочимъ, свѣдѣнія, относящіяся къ Вольтеровой Исто-
ріи Петра Великаго. Въ октябрѣ 1759 года отправлена была изъ
Женевы въ Петербургъ рукопись этой Исторіи; въ дорогѣ кто-то
перехватилъ ее, съ тѣмъ чтобы издать въ свою пользу, но похити-
теля задержали въ Нюрнбергѣ, и Вольтеръ написалъ въ Гамбургъ,
чтобы всѣ экземпляры, какіе напечатаются, были немедленно скупле-

ны. По этому случаю, въ апрѣлѣ слѣдующаго года, посланъ былъ
другой списокъ въ Петербургъ къ И. И. Шувалову съ просьбою ско-
рѣе разрѣшить печатаніе книги, чтобы предупредить похитителя
прежней рукописи. Въ Женевѣ Борисъ. Салтыковъ *) былъ посредни-
комъ между Вольтеромъ и Шуваловымъ, котораго этотъ литературный
властитель называлъ Protecteur des muses russiennes. Какъ скоро го-
тово было великолѣпное изданіе Исторіи Петра, съ портретомъ Госу-
даря, медалью Императрицы Елисаветы Петровны и виньетами, то
Шуваловъ отправилъ экземпляръ этой книги къ графу К. Г. Разумов-
скому. Графъ нашелъ изданіе недостойнымъ предмета и стараній
правительства: благодаря Шувалова за присылку новаго сочиненія,
онъ въ письмѣ своемъ осуждаетъ работу гравюръ, печать бумагу и
форматъ книги, напечатанной въ Амстердамѣ. На его глаза удался
только портретъ Петра, сдѣланный въ Петербургѣ, почему онъ и со-
вѣтуетъ вновь издать здѣсь же всю книгу: „пускай бы все уже было
Россійское!" Самаго текста онъ еще не успѣлъ прочесть, однако жъ9
пробѣгая нѣкоторыя страницы, замѣтилъ уже ошибки въ именахъ и
указаніяхъ мѣстъ. Эти подробности извлечены нами изъ писемъ Сал-
тыкова и Разумовскаго къ Шувалову; Салтыковъ писалъ по-фран-
цузски.
Письма Сальдерна, Штакельберга и другихъ къ Фонвизину лю-
бопытны во многихъ отношеніяхъ: въ нихъ слышатся отголоски тог-
дашнихъ дѣлъ Европы, въ нихъ обнажается сердце человѣческое, они
лучше всего даютъ намъ понятіе о положеніи Фонвизина при графѣ
П. И. Панинѣ. По письмамъ Сальдерна нельзя бы догадаться, что
это тотъ самый человѣкъ, который въ Берлинѣ, по словамъ Фрид-
риха II, хотѣлъ играть роль Римскаго диктатора и который вообще
отличался самовластіемъ, когда могъ безопасно слѣдовать внушеніямъ
своего нрава. Письма Штакельберга дышатъ какою то особенною до-
вѣрчивою преданностью; въ искренности ея нельзя сомнѣваться—и
однакожъ наблюдатель иногда задумается надъ нѣкоторыми мѣстами
этихъ писемъ! Бибиковъ, Зиновьевъ, Рѣпнинъ и др. пишутъ по-русски:
тутъ замѣчаешь какую-то добродушную веселость, юморъ стараго
времени, a между прочимъ и забавное смѣшеніе, иногда почти въ
одной и той же строкѣ, мѣстоименій: ты и вы, названій: государь мой
и другъ мой; это было въ нравахъ тогдашней аристократіи.
Но мы долго не кончили бы, если бы захотѣли указать все, что
есть замѣчательнаго въ приложеніяхъ къ разсматриваемой книгѣ.
Остановимся однакожъ мимоходомъ на одномъ помѣщенномъ въ
J) Этотъ Салтыковъ послѣ служилъ при Григоріи Николаевичѣ Тепловѣ, который,
какъ сказано въ Запискахъ Порошина, „отъ себя его отбросилъ за дурнымъ его
поведеніемъ".

нихъ свѣдѣніи, которое многихъ можетъ привести въ недоумѣніе. Въ
краткой запискѣ о службѣ Фонвизина сказано, что онъ сперва на-
ходился въ Московскомъ университетѣ студентомъ, a потомъ, въ
1755 году, вступилъ на службу въ Семеновскій полкъ. Кавъ это по-
нять, когда извѣстно, что университетъ Московскій учрежденъ былъ
въ 1755 году и что черезъ нѣсколько лѣтъ Фонвизинъ, еще будучи
•студентомъ, отправленъ былъ въ Петербургъ для представленія кура-
тору? Поспѣшимъ возвратиться къ самому сочиненію кн. Вяземскаго.
Мы уже разсмотрѣли, въ главныхъ чертахъ, тѣ части книги, ко-
торыя относятся къ біографіи Фонвизина и къ критической оцѣнкѣ
его, какъ писателя. Мы видѣли, что въ первомъ отношеніи авторъ,
какъ самъ онъ сознается, не успѣлъ представить что либо полное,
по недостатку матеріаловъ. Это, конечно, было одною изъ причинъ,
почему онъ не могъ бы, если бъ и хотѣлъ, обработать свой предметъ
систематически: тогда бы на каждомъ шагу чувствуемъ былъ про-
пускъ. Нерѣшенными остались многіе любопытные вопросы касательно
жизни и дѣятельности нашего комика; не опредѣлена между прочимъ
и степень его вліянія на ходъ дипломатическихъ сношеній Петер-
бургскаго кабинета того времени. При всемъ томъ автору удалось
изобразить Фонвизина, какъ человѣка и гражданина, довольно ха-
рактеристическими чертами. Мы узнаемъ въ немъ добраго семьянина,
прекраснаго сына и брата; подчиненнаго, пользующагося уваженіемъ
й довѣренностью своего начальника; должностное лицо, находящееся
въ самыхъ лучшихъ сношеніяхъ со всѣми людьми, имѣющими до него
надобность, и всегда готовое дѣлать добро, гдѣ можно. Въ Фонви-
зинѣ, какъ свѣтскомъ человѣкѣ, является собесѣдникъ хотя остроумный
и часто колкій, но все таки любимый въ кругу своихъ знакомыхъ.
„Всѣ свидѣтельства, на кои сослаться можно, всѣ преданія, сохра-
нившіяся до насъ о Фонвизинѣ, говоритъ князь Вяземскій, удосто-
вѣряютъ насъ, что онъ былъ характера пріятнаго, разговора живого
и остраго, любезности веселой и увлекательной, надежный въ дружбѣ,
въ поведеніи прямой, чистосердечный, безкорыстный.и незлопамятный".
Какъ писатель, онъ очерченъ критикомъ еще съ большею опредѣли-
тельностію. Постараемся вывести главные результаты изъ сужденій
князя Вяземскаго по этому отдѣлу его труда. Въ своей литературной
дѣятельности Фонвизинъ вообще отличался практическимъ напра-
вленіемъ, желаніемъ исправлять образъ мыслей общества, участвовать
въ рѣшеніи вопросовъ, занимавшихъ лучшіе умы того времени. „Онъ
былъ преимущественно писатель драматическій и сатирическій, слѣ-
довательно живописецъ и поучитель нравовъ". Въ комедіяхъ своихъ
изливалъ онъ свое негодованіе на образъ воспитанія въ извѣстныхъ
слояхъ общества. „Нѣтъ сомнѣнія, что истинныя заслуги Фонви-
зина въ литературѣ основаны на двухъ комедіяхъ его". Недостатки въ

нихъ общіе всѣмъ комедіямъ того времени, т. е. отсутствіе дѣйствія
и бѣдность интриги. „Онъ далеко не дошелъ до Геркулесовыхъ стол-
повъ драматическаго искусства; можно сказать, что онъ и не создалъ.
русской комедіи, какова она быть должна; но и то, что онъ совер-
шилъ, особенно же при общихъ неудачахъ, есть уже важное событіе".
Письма Фонвизина изъ-за границы, по мнѣнію князя Вяземскаго,
недостойны его ума и характера. „Переводы его нынѣ могутъ быть
любопытны для изслѣдованія языка, для изученія переворотовъ, послѣ-
довавшихъ въ исторіи русскаго слога". „Онъ не былъ рожденъ поэтомъ>
ни даже искуснымъ стихотворцемъ, хотя и оставилъ нѣсколько хоро-
шихъ сатирическихъ стиховъ въ „Посланіи къ слугамъ" и въ баснѣ
„Лисица-кознодѣй". Фонвизинъ началъ въ нашей прозѣ переворотъ,
но „не въ слѣдствіе обдуманнаго изученія предмета своего, a просто,
можно сказать, безъ сознанія, по одной счастливой оригинальности
таланта".
Вотъ основныя положенія князя Вяземскаго о значеніи Фон-
визина въ русской литературѣ. Выше представили мы наше мнѣніе
о нѣкоторыхъ изъ нихъ: впрочемъ, наше разногласіе съ авторомъ,.
вообще, заключается болѣе въ- оттѣнкахъ сужденій, нежели въ самой
сущности ихъ, или происходитъ отъ различной точки зрѣнія на пред-
меты. Разборъ замѣчаній его о другихъ писателяхъ, замѣчаній, допол-
няющихъ y него изображеніе главнаго лица, завлекъ бы насъ слиш-
комъ далеко. Особенно новыми показались намъ сужденія его о Сумаро-
ковѣ и Княжнинѣ. Онъ отчасти возстановилъ честь Сумарокова, кото-
раго заслуги давно уже отвергаются слишкомъ безусловно. Въ по-
дробностяхъ, касающихся до прежней литературы нашей, встрѣчается
неточность, правда не слишкомъ важная, но все таки требующая
исправленія. О Яковѣ Ивановичѣ Булгаковѣ, какъ чрезвычайно дѣя-
тельномъ переводчикѣ, сказано, что онъ въ Семибашенномъ за́мкѣ,
гдѣ просидѣлъ 27 мѣсяцевъ, „перевелъ огромное сочиненіе аббата
де-ла-Порта: „Всемірный путешественникъ", состоящее въ 27 томахъ,
по одному тому на мѣсяцъ". Когда Я. И. Булгаковъ отправился посломъ
въ Константинополь, нѣсколько томовъ этого сочиненія было уже не
только переведено имъ, но и напечатано. Въ С.-Петербургскомъ Вѣст-
никѣ, издававшемся въ 1778 и 79 годахъ, можно найти извѣстія о
постепенномъ выходѣ въ свѣтъ первыхъ четырехъ частей Всемірнаго
путешествователя: каждые полгода являлось по одному тому. Если
принять въ соображеніе, что Булгаковъ поѣхалъ въ Турцію въ 1781 году>
что онъ свободы лишился въ 1787, a переводъ его напечатанъ былъ
вполнѣ не прежде 1794 года, то о занятіяхъ Булгакова въ Семиба-
шенномъ замкѣ можно будетъ только сказать, что онъ и въ заточеніи
продолжалъ трудиться надъ своимъ переводомъ. Изготовлять по цѣ-
лому тому въ мѣсяцъ (и еще по какому!) не было ему никакой воз-

можности. Князь Вяземскій, вѣроятно, былъ введенъ въ заблужденіе
какимъ-нибудь литературнымъ преданіемъ, котораго начало легко
объяснить *). .
Наконецъ мы должны обратить вниманіе на нѣкоторые отзывы
автора о современной литературѣ, о ея духѣ и направленіи. Не надобно
забывать, что они произнесены были слишкомъ десять лѣтъ тому на-
задъ> что слѣдовательно и тутъ дѣло идетъ о прошедшемъ, но о прошед-
шемъ правда, еще довольно свѣжемъ. Не скажемъ, чтобы во всѣхъ
этихъ отзывахъ видно было спокойствіе духа, свойственное судьѣ холод-
ному, но знаемъ, что жаръ негодованія, которымъ проникнуты нѣкото-
рыя изъ нихъ, не былъ плодомъ неосновательнаго пристрастія или пре-
дубѣжденія. Пусть иногда въ хулѣ критики чувствуется легкій оттѣ-
нокъ преувеличенья; но отнеся этотъ оттѣнокъ на счетъ понятнаго
увлеченья, мы въ словахъ автора еще найдемъ довольно истины для
сочувствованія ему. Сильна въ рукахъ его острая сатира, которою онъ
казнитъ надменное и самодовольное заблужденіе. Koro не поразятъ
„эти скороходы въ мишурномъ нарядѣ и въ разноцвѣтныхъ перьяхъ
на головѣ, которые, стоя на запяткахъ, болѣе всѣхъ кричатъ о успѣ-
хахъ времени, болѣе всѣхъ суетятся и вертятся на посылкахъ y него>
то за тѣмъ требованіемъ, то за другимъ, a сами не единою мыслью>
ни единымъ шагомъ не подвигаютъ правильнаго хода его?" Можно
спросить, не лучше ли было бы, еслибъ книга князя Вяземскаго вышла
въ свѣтъ вскорѣ послѣ того, какъ была написана? Кажется, нѣтъ.
Тогда отрицательное направленіе нашей литературы, какъ еще новое,.
было въ сильномъ развитіи; толпа поддалась обаянію ложной учености
и шутовской критики. Рѣзкія истины, высказанныя въ „Фонвизинѣ"
ожесточили бы противъ автора тѣхъ, до кого онѣ касались, и само-
властный судъ, которому съ подобострастіемъ внимало большинства
публики, могъ бы временно повредить успѣху книги. Съ тѣхъ поръ.
многое перемѣнилось къ лучшему. Хотя въ литературѣ еще господ-
ствуетъ тотъ же духъ, но публика успѣла приглядѣться къ тактикѣ.
нѣкоторыхъ журналовъ и поняла ее, a съ тѣмъ вмѣстѣ и довѣрен-
ность къ приговорамъ критики поколебалась. Вотъ чѣмъ мы себѣ.
объясняемъ, что журнальный судъ, не смотря на свое вообще враж-
дебное отношеніе къ кн. Вяземскому, не посмѣлъ произнести приго-
вора, рѣшительно не выгоднаго для его книги. При всей видимой
неохотѣ признать ея достоинство, онъ долженъ былъ въ своихъ пори-
цаніяхъ ограничиться только нѣкоторыми частностями. Но вотъ лю-
бопытный вопросъ: какъ этотъ ареопагъ принялъ обвиненія, взводи-
мыя княземъ Вяземскимъ на новѣйшую литературу? Всего благора-
*) Вотъ еще двѣ маленькія неточности, о которыхъ мы не хотимъ и упоминать въ
текстѣ нашей статьи. Сочиненіе Кларка о бытіи Божіемъ не было переведено Фон-
визинымъ, онъ сдѣлалъ изъ этой книги только извлеченіе. У Академіи Наукъ въ ста-
рину не было ни предсѣдателя. ни предсѣдательницы, а. былъ директоръ.

зумнѣе со стороны судей было бы сохранить по этому предмету мол-
чаніе, потому что нападеніе ихъ на критика за строгость его могло
<ш подать видъ, будто „на ворѣ шапка горитъ". Послѣдовали ли они
совѣту благоразумія? спроситъ потомокъ и развернетъ какой нибудь
•современный журналъ. Мы отсылаемъ читателей къ рѣшенію потомка.
Впрочемъ, нѣкоторые журналы простерли свое благоразуміе до того,
что вовсе умолчали о появленіи этой важной книги, какъ будто бы
•ея и на свѣтѣ не было. Глубокая политика!
Трудъ князя Вяземскаго, конечно будетъ жить, пока жить будетъ
русская литература. Онъ на это имѣетъ двоякое право: въ значеніи
Фонвизина и въ своемъ собственномъ значеніи. Прежде окончатель-
наго отзыва о послѣднемъ предложимъ еще вопросъ: не выиграла ли
6и книга, если бъ авторъ при изданіи ея сдѣлалъ въ ней перемѣны
и дополненія, которыхъ время, повидимому, требовало? Въ послѣднія
пятнадцать лѣтъ литература наша ознаменовалась нѣкоторыми замѣ-
чательными явленіями; вопреки мнѣнію князя Вяземскаго одна изъ
сторонъ нашего быта, именно жизнь служебная, сдѣлалась источни-
комъ, откуда писатели наши охотно почерпаютъ предметы для испы-
танія своихъ силъ- въ искусствѣ; можно даже сказать, что почти
опровергнуто на дѣлѣ замѣчаніе біографа, будто Фонвизинъ остался
безъ вліянія на новѣйшую литературу и безъ послѣдователей... И
такъ, не долженъ лі былъ князь Вяземскій принять все это въ со-
ображеніе, когда наконецъ собрался издать свою книгу?—Конечно,
книга его пріобрѣла бы отъ того еще болѣе цѣны и подвинулась бы
почти на пятнадцать лѣтъ впередъ, но ничего подобнаго мы не впра-
вѣ требовать отъ автора: онъ выдаетъ ее за то, что она есть, и въ
этомъ видѣ подвергаетъ ее суду читающаго міра.
Онъ самъ справедливо назвалъ свой трудъ первою y насъ попыт-
кой въ родѣ біографической литературы. Но надобно пойти еще да-
лѣе: надобно въ этомъ сочиненіи признать первый важный приступъ
къ обработкѣ новой исторіи отечественной словесности. До сихъ поръ
y насъ не было книги въ которой было бы брошено такъ много вѣр-
ныхъ и глубокихъ взглядовъ на умственную жизнь русскихъ въ прош-
ломъ, a отчасти и въ нынѣшнемъ столѣтіи. Были болѣе или менѣе
основательныя сужденія о томъ, или другомъ писателѣ, но такого
общаго обзора нашей свѣтской литературы никто еще не предста-
влялъ съ такимъ знаніемъ дѣла и съ такою свѣтлою, проницательною
мыслію! Значеніе этой книги, какъ намъ кажется, велико въ трехъ
отношеніяхъ. Во-первыхъ, она должна подвинуть русское общество
въ самосознаніи; во-вторыхъ, она не только облегчитъ изученіе рус-
ской литературы, но и окрылитъ его, возбуждая въ каждомъ мысля-
щемъ читателѣ охоту ближе ознакомиться съ исторіею образованія въ
отечествѣ; въ-третьихъ, она всегда сохранитъ характеръ правдиваго
и важнаго свидѣтельства о современной намъ литературѣ.

ИВАНЪ ИВАНОВИЧЪ ХЕМНИЦЕРЪ.
БІОГРАФИЧЕСКІЯ ИЗВѢСТІЯ
по новымъ рукописнымъ источникамъ 1).
1873.
Въ русской литературѣ 18-го столѣтія имя Хемницера занимаетъ
довольно видное мѣсто. Онъ прожилъ менѣе 40 лѣтъ, пріобрѣлъ
извѣстность только небольшимъ сборникомъ басенъ, и однакожъ его
право на вниманіе потомства признается безспорнымъ. Недалеко еще
то время, когда басни его безпрестанно вновь издавались то въ Пе-
тербургѣ, то въ Москвѣ, и въ самомъ дѣлѣ, при всей безыскусствен-
ности своей формы и простотѣ построенія, онѣ обличаютъ столька
ума, здраваго смысла и знанія свѣта, что невольно располагаютъ чи-
тателя въ пользу автора.
Все, что мы до сихъ поръ знали о Хемницерѣ, умершемъ въ
1784 году, основывалось на краткихъ очеркахъ его біографіи. Достовѣр-
нѣйшій изъ нихъ напечатанъ. при первомъ посмертномъ изданіи басенъ
Хемницера (1799), вѣроятно другомъ его. Николаемъ Александровичемъ.
Львовымъ; другой, пополненный немногими лишь свѣдѣніями,— при
позднѣйшемъ изданіи тѣхъ же басенъ (1838) извѣстнымъ археологомъ
Сахаровымъ, и третій—въ Словарѣ Бантышъ-Каменскаго (1847), ко-
торый большею частью повторяетъ не всегда вѣрныя извѣстія Саха-
рова 2), a иногда прибавляетъ и новыя: здѣсь, между прочимъ, въ
первый разъ названъ М. Ѳ. Соймоновъ, какъ начальникъ Хемницера
по горному вѣдомству и какъ лицо, съ которымъ онъ путешествовалъ
по Европѣ.
Эти три очерка знакомятъ насъ только съ общимъ ходомъ службы
Хемницера и съ нѣкоторыми чертами его природы, отличавшейся
крайнимъ простодушіемъ и разсѣянностію. Въ недавнее время, изъ
рукописей Державина выяснились, болѣе прежняго, близкія отношенія
Хемницера къ литературному кружку, въ которомъ рядомъ съ знаме-
нитымъ лирикомъ стояли Львовъ и Капнистъ 3). Скудость современ-
*) Изъ академ. изданія: „Сочиненія и письма Хемницера", СПб. 1873. (Въ перво-
нач. видѣ въ „Русской Старинѣ", т. Т, 1872).
2) Такъ Бантышъ-Каменскій, со словъ Сахарова (см. ниже), увѣряетъ, будто отецъ
Хемницера умеръ задолго до сына, тогда какъ онъ пережилъ послѣдняго.
3) Біографическія свѣдѣнія объ этихъ лицахъ см. въ Сочиненіяхъ Державина
по Указателямъ, приложеннымъ къ IV, V и VI томамъ академическаго изданія.

ныхъ біографическихъ извѣстій о нашемъ баснописцѣ происходила,
конечно, не отъ недостатка свѣдѣній, какими располагалъ Львовъ, a
отъ понятій эпохи, когда y насъ еще рѣдко кто дорожилъ точностью
фактовъ и подробностями, составляющими основу литературной и обще-
ственной исторіи. Другою причиною была близость времени, къ кото-
рому принадлежалъ Хемницеръ: казалось неудобнымъ называть нѣко-
торыя лица и передавать частности изъ ихъ жизни. Такъ въ помѣ-
щаемомъ ниже первоначальномъ очеркѣ не поименованы ни Безбородко,
ни Бакунинъ, несмотря на ихъ значеніе въ судьбѣ баснописца. Впро-
чемъ, впослѣдствіи Капнистъ задумалъ-было написать болѣе обстоя-
тельную біографію Хемницера, и для того взялъ y Львова собранные
съ этою цѣлію матеріалы; но намѣреніе это осталось неисполненнымъ.
Недавно одинъ изъ внуковъ автора Ябеды, Иванъ Семеновичъ Кап-
нистъ, передалъ въ распоряженіе наше подлинныя рукописи Хемни-
цера и нѣкоторыя другія, относящіяся къ.нему бумаги. Хотя онѣ по
всей вѣроятности сохранились не совсѣмъ въ полномъ видѣ и хотя
разрѣшаютъ далеко не всѣ вопросы, возникающіе при ближайшемъ
знакомствѣ съ этимъ замѣчательнымъ человѣкомъ, тѣмъ не менѣе онѣ
проливаютъ новый свѣтъ на его жизнь и характеръ. Къ нимъ при-
соединилась впослѣдствіи еще записная книжка Хемницера, отыскав-
шаяся y внучатной племянницы его Натальи Петровны Никитиной и
сообщенная намъ Григ. Прокоф. Надхинымъ: главное содержаніе этого
важнаго документа составляютъ собственноручныя дорожныя замѣтки,
писанныя Хемницеромъ во время двукратнаго пребыванія его внѣ Россіи.
Извѣстно, что .отецъ Хемницера выѣхалъ изъ Саксоніи и былъ
напослѣдокъ инспекторомъ петербургскаго сухопутнаго госпиталя
Мы узнаемъ теперь, что онъ занималъ передъ тѣмъ должность воен-
наго штабъ-лѣкаря. По желанію друзей своего сына, онъ, послѣ смерти
его, составилъ на нѣмецкомъ языкѣ біографическую о немъ записку,
въ которой особенно драгоцѣнны извѣстія о дѣтствѣ и воспитаніи
талантливаго баснописца. Эта рукопись дошла до насъ въ подлинникѣ;
она писана неразборчивымъ, нетвердымъ почеркомъ и притомъ очень
неправильно. Изъ нея прежде всего оказывается, что Хемницеръ ро-
дился не въ Петербургѣ, какъ говоритъ Бантышъ-Каменскій, и не
J) При миніатюрномъ изданіи басенъ Хемницера, которое Сахаровъ напечаталъ
въ своей типографіи, въ самомъ началѣ біографическаго очерка сказано слѣдующее:
„Въ царствованіе Петра Великаго переселился въ Петербургъ саксонскій уроженецъ
Іоганнъ Хемницеръ. Русскіе радушно привяли заѣзжаго гостя, полюбили его какъ
врача и знатока въ горнозаводскихъ дѣлахъ и опредѣлили на службу. Хемницеръ
служилъ намъ вѣрою и правдою, жилъ скромно и утѣшался двумя дочерьми". Къ
сожалѣнію, Сахаровымъ не указано, откуда почерпнуты эти свѣдѣнія. Вообще же
очеркъ его, какъ и напечатанный позднѣе Бантышъ-Каменскимъ, носитъ большею
частью характеръ произвольнаго распространенія и украшенія извѣстныхъ прежде
обстоятельствъ, не прибавляя къ нимъ почти ничего существеннаго.

въ 1744 году, какъ думали до сихъ поръ, а въ Астраханской губерніи
5 января 1745. Мѣсторожденіемъ его была Енотаевская крѣпость
{нынѣ уѣздный городъ Енотаевскъ), основанная за три передъ тѣмъ
года на Волгѣ, въ 141 верстѣ отъ Астрахани. Уже на 3-мъ мѣсяцѣ
«отъ рожденія пришлось ему странствовать съ родителями по степямъ
и побывать въ Кизлярѣ; однакожъ лѣтомъ того же года они посели-
лись въ Астрахани. Только что ребенокъ началъ говорить, мать и
отецъ стали играя знакомить его съ азбукой, и онъ непримѣтно
выучился читать и писать. Игрушекъ онъ никогда не любилъ, ломалъ
и бросалъ ихъ; но его занимало набивать горшки землею и садить въ
нихъ растенія; другою забавой его было пускать бумажные змѣи. До
лакомствъ онъ также былъ неохотникъ, и предпочиталъ имъ черный
хлѣбъ. Замѣчая въ немъ большую любознательность при тихомъ,
меланхолическомъ нравѣ, отецъ принялся давать ему уроки въ нѣ-
мецкомъ и латинскомъ языкахъ, и выучилъ его первымъ правиламъ
ариѳметики; a потомъ отдалъ его къ жившему въ Астрахани пастору
Нейбауэру, который скоро оцѣнилъ его способности и сознавался, что
Хемницеръ, на шестомъ году попавъ уже въ синтаксическій классъ,
опередилъ собственнаго его девятилѣтняго сына. На публичныхъ дѣт-
скихъ упражненіяхъ отецъ съ удовольствіемъ замѣтилъ, какъ онъ бойко
отвѣчалъ и отыскивалъ въ книгахъ пройденныя мѣста. Желая съ
пользою употребить и остальные свободные часы его, отецъ пріискалъ
человѣка, который бы выучилъ его читать и писать по-русски; вскорѣ
послѣ того знакомый инженерный офицеръ вызвался преподавать ему
ариѳметику и геометрію; но, прибавляетъ біографъ своего сына, я за-
мѣтилъ, что на этихъ урокахъ многое упускалось, кромѣ того, что́
самъ ученикъ непремѣнно старался узнать. Вообще, въ тѣхъ мѣстахъ
еще не было учебныхъ заведеній; мальчикъ по собственной охотѣ
читалъ или рисовалъ. Не знаю, какимъ образомъ онъ дошелъ до
того, что послѣ прусской кампаніи могъ копировать планы".... На до-
сугѣ онъ давалъ уроки своимъ маленькимъ сестрамъ.
Въ 1755 году отецъ рѣшился оставить постылый для него край.
Мать съ тремя дѣтьми предприняла далекое путешествіе въ Петер-
бургъ. Сыну шелъ тогда 11-й годъ. Въ дорогѣ разъ ночью онъ чуть
не пропалъ: въ темнотѣ, отошедши отъ повозки, онъ заблудился-было
въ степи; калмыцкій конвой потерялъ его, и насилу ужъ потомъ онъ
жакъ-то отыскался. Поселясь въ Петербургѣ, мать отдала его опять
къ школьному учителю; отецъ, по прибытіи туда на другой годъ,
помѣстилъ его къ учителю латинскаго языка при врачебномъ учи-
лищѣ х); y этого же преподавателя молодой Хемницеръ учился исторіи
*) При военномъ госпиталѣ, учрежденномъ Петромъ Великимъ, возникло мало-по-
малу врачебное училище, первое начало основаннаго въ 1783 г. медико-хирургиче-

и географіи. Здѣсь онъ по собственному влеченію сблизился съ самыми
дѣльными и свѣдущими товарищами и узналъ отъ нихъ всю остеоло-
гію, такъ что въ подробности могъ описать человѣческій остовъ. Та-
кова была подготовка, полученная Хемницеромъ къ медицинскому
поприщу, къ которому отецъ назначалъ его. Но къ прискорбію ста-
рика случилось, что уже на 13-мъ году отъ роду сынъ, послушавшись
какихъ-то постороннихъ людей, вздумалъ искать счастія въ военной
службѣ: онъ поступилъ въ солдаты пѣхотнаго Нотебургскаго полка 1).
„Можно представить себѣ, говоритъ отецъ, каково было положеніе
юноши при такомъ суровомъ образѣ жизни, безъ покровительства и
помощи, при большой чувствительности и благородствѣ души. Офи-
церъ, который сулилъ ему золотыя горы, оказался обманщикомъ и
злодѣемъ. Но зато, продолжаетъ біографъ: полковникъ, вовсе не зна-
комый мнѣ человѣкъ, полюбилъ парня, принялъ въ немъ участіе и
сталъ его повышать, хотя названный гонитель и тутъ старался вре-
дить ему".
Въ томъ же 1757 году, по случаю семилѣтней войны, отцу при-
шлось, въ званіи штабъ-лѣкаря, отправиться съ арміею въ Пруссію, и
онъ совершенно потерялъ сына изъ виду. Долгое время онъ тщетно
справлялся о немъ; наконецъ, въ 1759, находясь въ Эльбингѣ при
раненыхъ, онъ узналъ, что Нотебургскій полкъ стоитъ въ Кёнигс-
бергѣ. Тогда онъ написалъ къ полковнику Большвангу, прося отпу-
стить къ нему молодого Хемницера, который вскорѣ и обрадовалъ
отца своимъ пріѣздомъ. „Я долженъ, говоритъ отецъ, искренно по-
хвалить его скромность въ отношеніи къ его гонителю, о поступкахъ
котораго я имѣлъ вѣрныя свѣдѣнія отъ офицеровъ. Когда я заводилъ
о томъ рѣчь, онъ только отвѣчалъ: „И, батюшка, слава Богу, что я
опять съ вами!"—Полковникъ, напротивъ того, не могъ нахвалиться
имъ"... Этими словами, къ сожалѣнію, кончается біографическая за-
писка отца, которая, при всемъ своемъ неискусномъ изложеніи, ды-
шитъ любовью къ сыну. „Поистинѣ, приписано на поляхъ, я не при-
помню, чтобы онъ въ дѣтствѣ поведеніемъ своимъ когда-нибудь прогнѣ-
вилъ насъ. За одно только я часто на него сердился"... За этимъ.
разсказанъ какой-то часто повторявшійся случай смѣшливости Хемни-
цера; но по неразборчивости рукописи трудно понять, въ чемъ именно
состояло дѣло.
скаго института. (Въ 1720 г. учреждена была медицинская канцелярія; позднѣе со-
вѣтъ изъ докторовъ; въ 1754 г. были вызваны изъ духовныхъ семинарій студенты для
обученія медицинѣ и хирургіи въ казенныхъ госпиталяхъ. П. С. З. VI, 3.811; VIII,
5.620; XIV, 10.196). Ср. Собр. Росс. Закон. о медиц. управленіи, Е. Петрова, Спб.
1826—28 и статью Хмырова, о коей упомянуто въ P. В. 1870, I, въ статьѣ Бюлера.
1) Нотебургъ или, вѣрнѣе, Нётеборгъ (Nöteborg)—шведское названіе Орѣховца,
переименованнаго Петромъ В. въ Шлюссельбургъ.

О родителяхъ и вообще о родныхъ баснописца намъ извѣстно
теперь слѣдующее. Отецъ его, Johann Adam Chemnitzer, родомъ изъ
Фрейберга, умеръ въ апрѣлѣ 1789 года въ Петербургѣ, проживъ
73 года 9 мѣсяцевъ и 17 дней (погребенъ 25-го апрѣля); слѣдова-
тельно, онъ родился въ первой половинѣ іюля 1715 года. Жена его,
Софья, родилась въ Кенигсбергѣ въ 1721 году, a умерла въ Пётер-
бургѣ 68-ти лѣтъ 23-го сентября 1789; за Іоанна Адама Хемнитцера
вышла она въ 1742 году и имѣла отъ него трехъ сыновей и четы-
рехъ дочерей, изъ которыхъ, ко времени смерти матери, въ живыхъ
оставалась только одна, Марья Ивановна. Эта послѣдняя родилась въ
1749 году и была замужемъ за докторомъ Егоромъ Карловичемъ
Валеріаномъ, .д. ст. сов., членомъ медицинскаго совѣта, главнымъ
врачемъ с.-петербургскаго адмиралтейскаго госпиталя и врачебнымъ
инспекторомъ спб. порта; она умерла въ декабрѣ 1819 года, проживъ
70 лѣтъ и 7 мѣсяцевъ (погребена 21 декабря) *).
Возвратимся къ извѣстіямъ объ И. И. Хемницерѣ. Въ военной
службѣ пробылъ онъ двѣнадцать лѣтъ; о внѣшнемъ ходѣ ея даетъ
намъ понятіе сохранившійся въ подлинникѣ аттестатъ, выданный ему
18 сентября 1769 года, когда онъ былъ поручикомъ Копорскаго пѣ-
хотнаго полка. Въ этой бумагѣ, подписанной полковникомъ Кокош-
кинымъ, показано ему 27 лѣтъ, т, е. тремя годами болѣе чѣмъ сколько
было ему на самомъ дѣлѣ: это объясняется раннимъ поступленіемъ
его въ дѣйствительную военную службу, когда, вѣроятно, сочтено
было нужнымъ скрыть ёго настоящій возрастъ. Изъ аттестата видно,
что онъ зачисленъ въ армію 27-го іюня 1757 года, 12-ти лѣтъ отъ
роду. Затѣмъ начинается быстрое его производство, благодаря доб-
рому расположенію полковника: въ томъ же году, 24 августа, онъ
повышенъ въ капралы; 14 сентября, въ подпрапорщики; 12 ноября,
въ сержанты. Незадолго до воцаренія Екатерины II, именно 12 мая
1762 года, онъ назначенъ въ адъютанты къ генералъ-майору Остер-
ману, a въ 1766-мъ 1-го января произведенъ въ поручики. Въ графѣ:
„Гдѣ былъ въ походѣ и y дѣла противъ непріятеля на какое время"
отмѣчено: „Въ 1759 году въ Помераніи, Бранденбургіи, Шлезіи и
Саксоніи, a на баталіи не бывалъ". (Слѣдовательно, извѣстіе, что онъ
участвовалъ въ турецкомъ походѣ, оказывается невѣрнымъ). Далѣе
означено, что онъ „нынѣ (т. е. 1769) находится при главнокомандую-
щемъ арміею генералъ-аншефѣ князѣ Александрѣ Михайловичѣ Го-
А) За эти свѣдѣнія обязанъ я П. Н. Петрову, выписавшему ихъ изъ архива здѣш-
ней лютеранской церкви св. Анны. Въ церковной книгѣ отецъ Хемницера названъ
штабсъ-хирургомъ при сухопутномъ госпиталѣ. О немъ вовсе не упомянуто въ сочи-
неніи Рихтера Исторія медицины въ Россіи. Замѣтимъ, что и баснописецъ нашъ
долго писалъ свою фамилію Хемнитцеръ. Отецъ его въ одной собственноручной за-
мѣткѣ называетъ своего зятя Jegor Karlowitsch Wallerian.

лицынѣ для случающихся курьерскихъ посылокъ". Наконецъ, послѣдняя
графа гласитъ: „Въ посылаемыхъ по командѣ спискахъ показывался
въ должности званія своего прилеженъ и никакихъ пороковъ не имѣетъ,
почему въ силѣ указа государственной военной коллегіи прошлаго
1756 года, къ повышенію чина достоинъ".
Къ сожалѣнію, за все время пребыванія его въ военной службѣ
мы не имѣемъ никакихъ другихъ біографическихъ о немъ свѣдѣній;
знаемъ только, что эта служба такъ же мало удовлетворяла его, какъ
и занятія медицинскими науками, и что онъ послѣ сравнивалъ воен-
ное поприще съ анатомическимъ театромъ, отъ котораго бѣжалъ.
Аттестатъ 1769 г., откуда мы заимствовали приведенныя подробности,
былъ выданъ ему вѣроятно по случаю оставленія военной службы.
Вскорѣ мы видимъ его гиттенфервальтеромъ горнаго вѣдомства. Для
полученія этой должности нужны были конечно два условія, именно:
хотя нѣкоторая спеціальная подготовка, и потомъ, вниманіе началь-
ника горной части. Можно догадываться, что по происхожденію отца
его изъ саксонскаго города Фрейберга, любовь къ минералогіи была
наслѣдственною въ родѣ Хемницера. Горнымъ вѣдомствомъ завѣды-
валъ тогда Мих. Ѳед. Соймоновъ, сынъ столъ извѣстнаго петровскаго
адмирала и впослѣдствіи сибирскаго губернатора. Съ Соймоновымъ
былъ въ родствѣ H. À. Львовъ г), который повидимому и участвовалъ
въ доставленіи новой службы своему другу. Въ свѣдѣніяхъ Сахарова
есть указаніе, что Соймоновъ былъ благодѣтелемъ отца Хемницера.
Изъ арміи нашъ баснописецъ поступилъ прямо въ горное вѣдом-
ство. О новой его дѣятельности я тщетно надѣялся найти какія-
либо данныя въ архивахъ горнаго департамента и горнаго института.
Ни въ томъ, ни въ другомъ за это время не оказалось никакихъ свѣ-
дѣній. Таково, къ прискорбію изслѣдователей, состояніе большей
части нашихъ архивовъ. Въ 1830 году издано было составленное
Д. Соколовымъ „Историческое и статистическое описаніе горнаго ка-
детскаго корпуса"; но и здѣсь о Хемницерѣ упомянуто лишь мимохо-
домъ. Изъ этого описанія, какъ и изъ Полнаго собранія законовъ,
мы узнаемъ только, что горное училище возникло вслѣдствіе просьбы
башкирскихъ рудопромышленниковъ учредить при бергъ-коллегіи за-
веденіе для воспитанія горнозаводчиковъ, при чемъ просители пред-
лагали небольшое пожертвованіе процентовъ съ добываемой ими
руды 2). Это было около 1771 года. Между тѣмъ управленіе бергъ-
коллегіею поручено было оберъ-прокурору сената Соймонову (который
вслѣдъ за тѣмъ назначенъ сенаторомъ), и по его-то плану въ 1773 г.
1) См. біографію Львова въ Москвитянинѣ 1855, № 6, стр. 181, гдѣ М. Ѳ. Сой-
моновъ названъ его ближнимъ родственникомъ.
3) IT. С. 3. XIX, 14.048, окт. 21-го 1773 г.

основано было горное училище. Онъ сдѣлался первымъ директоромъ
новаго заведенія, помѣщавшагося въ зданіяхъ нынѣшняго горнаго
института, купленныхъ y графа Петра Бор. Шереметева. Этотъ Сой-
моновъ, Мих. Ѳед.. котораго не надо смѣшивать съ двоюроднымъ бра-
томъ его, Петромъ Александровичемъ былъ впослѣдствіи главнымъ
попечителемъ опекунскаго совѣта въ Москвѣ и умеръ тамъ въ 1804 году.
Въ немъ Хемницеръ нашелъ не только добраго начальника, но и по-
кровителя. Съ учрежденіемъ въ 1774 году ученаго собранія при учи-
лищѣ, въ числѣ членовъ этой коллегіи является и маркшейдеръ Хем-
ницеръ. Черезъ два года (въ концѣ 1776 г.) Соймоновъ, для поправленія
здоровья, предпринимаетъ путешествіе за границу и беретъ съ собою
Хемницера. Они употребили около года на посѣщеніе Германіи, Гол-
ландіи и Франціи. Съ ними вмѣстѣ отправился въ чужіе края и H. А.
Львовъ, который жилъ въ домѣ Соймонова 2). Въ упомянутой выше
записной книжкѣ Хемницера сохранился между прочимъ дорожный
дневникъ, веденный имъ за границею. Этотъ поденный журналъ, въ
которомъ нашъ авторъ отмѣчалъ все, что онъ видѣлъ, будетъ напеча-
танъ нами особо; здѣсь же скажемъ только, что проѣхавъ довольно
быстро Германію, черезъ Дрезденъ, Лейпцигъ, Франкфуртъ на Майнѣ
и Кёльнъ, путешественники прибыли въ голландскій городъ Нимве-
генъ. Побывавъ потомъ въ Лейденѣ, Амстердамѣ, Роттердамѣ, Антвер-
пенѣ и Брюсселѣ, они направились во Францію и пріѣхали въ Па-
рижъ 19 февраля н. с. 1777 года. Тамъ они прожили около трехъ
мѣсяцевъ, осматривали всѣ примѣчательности какъ въ самомъ городѣ,
такъ и въ окрестностяхъ, были угощаемы русскимъ посланникомъ
княземъ Ив. Серг. Барятинскимъ и И. И. Шуваловымъ; Хемницеръ съ
Львовымъ особенно усердно посѣщали концерты, и театры, восхищаясь
произведеніями Корнеля, Расина, Вольтера и игрою Лекена, Ларива,
мадамъ Вестрисъ и др. Въ серединѣ мая путешественники опять
поѣхали въ Голландію, откуда черезъ Аахенъ 11-го іюня прибыли
въ Спа. Здѣсь Соймоновъ остановился надолго для пользованія мине-
ральными водами, и журналъ Хемницера на это время прерывается.
Львовъ изъ Спа отправился одинъ въ Россію; Хемницеръ же съ Сой-
моновымъ пробыли тутъ до 10-го сентября. Остальной ихъ путь шелъ
черезъ Дюссельдорфъ, Кёльнъ, Франкфуртъ на Майнѣ, Эрфуртъ, Лейп-
цигъ, Берлинъ, Кёнигсбергъ и Мемель; 9-е октября ст. ст. 1777 было
днемъ ихъ возвращенія въ Петербургъ. Дневникъ переѣздовъ по Гер-
1J Позднѣе (1784—1792) П. А. Соймоновъ былъ также директоромъ горнаго учи-
лища, a въ 1794 г. въ эту должность вступилъ вторично Михаилъ Ѳедоровичъ и
оставался въ ней, кажется, до 1800 (Историч. опис. Соколова, стр. 20—23).
2) П. Н. Петровъ нашелъ въ сенатскихъ указахъ свѣдѣніе, что Хемницеръ въ
этотъ отпускъ былъ уволенъ съ Соймоновымъ 26 октября 1776 г. (Сен. Арх., кн. 139,
высоч. пов. л. 377).

маніи былъ веденъ Хемницеромъ коротко на нѣмецкомъ языкѣ; за-
мѣтки же о Франціи и Голландіи, иногда очень подробныя, писаны
по-русски и любопытны между прочимъ какъ образчикъ тогдашней
письменной рѣчи. Къ сожалѣнію, онѣ мало говорятъ о личныхъ.
впечатлѣніяхъ пишущаго, о его встрѣчахъ, сношеніяхъ и т. п.
Имя Львова такъ тѣсно связано съ біографіею Хемницера, что мы
должны остановиться на этомъ лицѣ. Хотя Львовъ и не пріобрѣлъ
большой извѣстности какъ писатель, однакожъ онъ игралъ значи-
тельную роль въ тогдашней литературѣ, не только по своему положе-
нію въ свѣтѣ, которое давало ему возможность поддерживать своихъ.
друзей-писателей, но и по вліянію на эстетическую сторону ихъ тру-
довъ. Львовъ началъ свою службу очень скромно въ Измайловскомъ
полку; но, благодаря своимъ дарованіямъ и связямъ, онъ по возвра-
щеніи изъ-за границы занялъ мало-по-малу видное мѣсто въ иностран-
ной коллегіи, или точнѣе, въ почтовомъ управленіи, которое тогда
входило въ составъ ея. Этимъ онъ былъ обязанъ своему сближенію
съ Бакунинымъ, a потомъ и съ Безбородкой. Петръ Васильевичъ Ба-
кунинъ пріобрѣлъ большой вѣсъ еще въ то время, когда дипломати-
ческими дѣлами завѣдывалъ графъ Никита Ивановичъ Панинъ, a
вице-канцлеромъ былъ графъ Остерманъ, человѣкъ весьма честный,
но безъ особеннаго вліянія. Бакунинъ пользовался расположеніемъ
Панина, былъ въ близкихъ отношеніяхъ къ Потемкину и къ каби-
нетнымъ секретарямъ императрицы, снискалъ милость и довѣріе самой
Екатерины II. Онъ былъ даровитъ, предпріимчивъ и трудолюбивъ;.
иностранныя посольства наперерывъ старались привлечь его на свою
сторону, но это посчастливилось особенно англичанину Гаррису
(Мальмсбёри) Значеніе Бакунина еще усилилось при Безбородкѣ,
y котораго онъ былъ правою рукою. Львовъ жилъ сперва y Бакунина,
a потомъ, переселясь къ Безбородкѣ, сдѣлался y него домашнимъ че-
ловѣкомъ, о чемъ свидѣтельствуютъ между прочимъ подлинныя письма
къ нему знаменитаго министра, писанныя въ самомъ дружескомъ тонѣ.
Пламенный любитель всѣхъ отраслей искусства и знатокъ во многихъ
изъ нихъ,—поэтъ, живописецъ, архитекторъ, механикъ, a отчасти и
музыкантъ, Львовъ, въ этотъ вѣкъ изысканной роскоши и прихоти>
былъ человѣкомъ особенно сподручнымъ для вельможи, неистощимаго
въ заботахъ о возможно-великолѣпной и изящной обстановкѣ своего
дома. По своимъ познаніямъ и опытности онъ вмѣстѣ съ тѣмъ былъ.
ловкимъ исполнителемъ служебныхъ порученій своего начальника.
Составляя планы общественныхъ зданій, онъ обратилъ на себя вни-
1) Е. Herrmann. Greschichte des Russs. Staates. Ergänz. Band, стр. 612 (Доне-
сеніе саксонскаго посланника Сакена). Бакунинъ умеръ въ маѣ-1786 (Соч. Держ.
т. Т, стр. 494).

маніе Екатерины IL Въ то же время Львовъ писалъ стихи, издавалъ
лѣтописи и пѣсни, и принадлежалъ къ кругу лучшихъ литераторовъ
того времени; сблизившись съ Капнистомъ, какъ кажется, еще въ
Измайловской школѣ, гдѣ оба они учились, онъ черезъ него, вѣроятно,
«сошелся и съ Державинымъ, a черезъ Державина съ сослуживцами
•его по сенату, Храповицкимъ и Александромъ Семеновичемъ Хвосто-
вымъ, который извѣстенъ своимъ сатирическимъ талантомъ, Въ этомъ
даровитомъ кругу Львовъ былъ опять общимъ совѣтникомъ; друзья-
писатели показывали ему свои новыя произведенія и прислушивались
къ тонкимъ замѣчаніямъ русскаго Шапелля, какъ его иногда назы-
вали. Онъ выражалъ весьма своеобразные для того времени литера-
турные взгляды, указывалъ на недостатки y Ломоносова выше всего
ставилъ простоту и естественность, понималъ уже цѣну народнаго
языка и сказочныхъ преданій для поэзіи. Такое расположеніе должно
•было установить особенную симпатію между нимъ и Хемницеромъ.
Можно кажется навѣрное полагать, что знакомство ихъ началось
вскорѣ послѣ 1770 года, когда было напечатано первое извѣстное
•стихотвореніе Хемницера, весьма плохая ода на взятіе турецкой
крѣпости Журжи 2). Въ 1774 году онъ напечаталъ стихотворный пе-
реводъ героиды Дора „Письмо Барнвеля къ Труману изъ темницы" 8) и
уже посвятилъ этотъ трудъ Львову, котораго тутъ же называетъ
„любезнымъ другомъ".
По возвращеніи изъ путешествія по Европѣ Хемницеръ какъ будто
переродился, полюбилъ общество и съ новымъ жаромъ предался лите-
ратурнымъ занятіямъ. Державинъ свидѣтельствуетъ, что ему, отчасти,
онъ былъ обязанъ за разумные совѣты, съ помощію которыхъ могъ
около 1779 года вступить на путь самостоятельнаго творчества. Bcè
показываетъ, какъ неутомимо Хемницеръ работалъ надъ самимъ собою.
Ученое собраніе при горномъ училищѣ, считавшее его въ числѣ своихъ
членовъ, начало свою дѣятельность еще въ 1774 году. Къ сожалѣнію,
оно не просуществовало и пяти лѣтъ, но участіе Хемницера въ тру-
дахъ его не оставалось безслѣднымъ. Въ 1778 напечаталъ онъ свой
переводъ, или, по словамъ Львова, передѣлку минералогическаго сочи-
1) Въ своей Богатырской пѣсни Добрыня онъ говоритъ объ „увѣчьяхъ", кото-
рыя Ломоносовъ наносилъ языку; вмѣстѣ съ тѣмъ однакожъ Львовъ называетъ его
„богатыремъ русской словесности", „сыномъ усилія, который трудности. пересиливалъ
.дарованіемъ сверхъестественнымъ" (Другъ Просвѣщенія 1804 г., ч. III, стр. 201)
2) До Словарю Новикова, еще въ 1769 году была напечатана другая ода Хемни-
цера, но она неизвѣстна; то же должно сказать и о приписываемой ему Новиковымъ
неизданной трагедіи въ трехъ дѣйствіяхъ Бланка.
3) Библіографическая рѣдкость, которой не оказалось ни въ одной изъ петербург-
скихъ библіотекъ. H. G. Тихонравовъ обязательно доставилъ мнѣ принадлежащій ему
экземпляръ ея.

ненія нашего академика Лемана, подъ заглавіемъ „Кобальтословіе или
описаніе красильнаго кобальта";; a вслѣдъ за тѣмъ появились два.
переводные труда, по той же наукѣ, другихъ лицъ, предварительна
просмотрѣнные и исправленные Хемницеромъ, который въ это время
носилъ уже званіе оберъ-бергмейстера- Въ одной изъ названныхъ
книгъ упомянуто о принадлежавшей ему коллекціи минераловъ.—
Стараясь такимъ образомъ распространять въ Россіи горныя свѣдѣнія,
ученое собраніе предприняло съ этою же'цѣлью и составленіе горнаго
словаря, котораго, по показанію Соколова, уже написано было семь
книгъ. Къ этому-то труду, безъ сомнѣнія, относится найденная въ
бумагахъ Хемницера черновая замѣтка его, въ которой онъ говоритъ.
о необходимости перелагать иностранные научные термины на русскій
языкъ, хотя бы новыя наименованія сначала и принимались неохотно.
„Если бы, говоритъ онъ, сіе несчастное предразсужденіе остава-
лось всегда господствующимъ, то никакой языкъ не былъ бы вычи-
щенъ и не дошелъ бы до совершенства... Россійскій языкъ, надо
всѣми прочими языками возвышающійся основаніемъ своимъ, всѣ къ
сооруженію превосходнѣйшаго зданія части содержитъ и требуетъ толь-
ко, чтобы таковыя собрать, и тогда сооруженіе совершится такое, которое
конечно красотою своею состязаться можетъ съ другими. Учрежденное
при горномъ училищѣ собраніе, трудящееся о переложеніи иностран-
ныхъ горныхъ названій на россійскій языкъ, будетъ если не произ-
водить новыя слова, то по крайней мѣрѣ пріискивать дѣйствительно
пребывающія J), но кои по несчастію, все еще будучи разсѣяны,.
странствуютъ въ неизвѣстности, собирать ихъ и ставить на мѣсто
иностранныхъ".
Но Хемницеръ, ни по своему воспитанію, ни по своимъ литера-
турнымъ связямъ, ни наконецъ по роду своихъ способностей, не могъ.
ограничиться одною ученою дѣятельностью. Вскорѣ послѣ его мине-
ралогическаго труда появилось въ Петербургѣ первое собраніе его
басенъ, небольшая книжка подъ заглавіемъ „Басни и сказки NN",,
безъ означенія года изданія. Сахаровъ, a съ его словъ и Бантышъ
Каменскій, разсказываютъ, что до напечатанія этихъ басенъ Львовъ.
первый узналъ о нихъ и вмѣстѣ съ Капнистомъ долго уговаривалъ
автора не скрывать отъ публики сочиненій, которыми онъ долженъ
гордиться. Хемницеръ возражалъ, что слишкомъ явные въ нихъ на-
меки на современность могутъ повредить его службѣ, и что надобно
прежде многое передѣлать. Наконецъ однакожъ онъ согласился и
издалъ свои басни (какъ самъ онъ показываетъ, въ 1779 году 2), только
А) Т. е. вновь образуемыя въ разныхъ мѣстахъ вслѣдствіе потребности.
2) A не въ 1778, какъ до сихъ доръ показывали всѣ біографы Хемницера и какъ.
означалось во всѣхъ библіографическихъ пособіяхъ.

не выставляя своего имени и взявъ съ друзей обѣщаніе не выда-
вать его.
Между тѣмъ въ управленіи горнаго училища, готовились перемѣны.
По учрежденію о губерніяхъ бергъ-коллегія упразднялась, a училище
поступало въ вѣдѣніе казенной палаты. Вѣроятно, предстоявшія преоб-
разованія и побудили Соймонова еще въ 1781 г. отказаться, подъ
предлогомъ болѣзни, отъ своей должности, a вслѣдъ за нимъ вышелъ
въ отставку и Хемницеръ. Но не имѣя никакого состоянія, онъ вынуж-
денъ былъ въ скоромъ времени искать новой службы. Есть довольно
распространенное преданіе (въ первый разъ напечатанное Сахаровымъ
и повторенное Бантышъ-Каменскимъ), будто княгиня Дашкова доста-
вила ему мѣсто генеральнаго консула въ Смирнѣ; для насъ теперь
несомнѣнно, что онъ обязанъ былъ этимъ назначеніемъ другу своему
Львову, которому очень легко было заинтересовать въ пользу его графа
Безбородко. Въ началѣ іюня 1782 года Хемницеръ выѣхалъ изъ Петер-
бурга и прожилъ года полтора въ Смирнѣ, a въ мартѣ 1784-го умеръ
въ далекомъ азіатскомъ городѣ, жертвою унынія и тѣлесныхъ неду-
говъ. Объ этой послѣдней и самой печальной эпохѣ жизни бѣднаго
писателя мы получаемъ теперь самыя обстоятельныя свѣдѣнія изъ
двухъ источниковъ: во-первыхъ, изъ записной его книжки, a во-вто-
рыхъ, изъ сохранившагося собранія писемъ его къ Львову, писанныхъ
частью съ дороги, частью изъ самой Смирны. Въ нихъ веселость не-
принужденной пріятельской бесѣды часто смѣняется тяжелою грустью
при обращеніи мыслей къ новому, уединенному положенію на чужбинѣ.
Хотя эти письма и помѣщаются цѣликомъ въ настоящемъ изданіи,
считаю нелишнимъ, для характеристики автора, теперь же познако-
мить читателя съ нѣкоторыми сторонами ихъ содержанія.
Чтобы вполнѣ понять ихъ необходимо напередъ точнѣе обозна-
чить отношенія между обоими переписывавшимися. Почти въ каждомъ
письмѣ Хемницеръ съ особеннымъ участіемъ говоритъ о какомъ-то
неназываемомъ имъ другѣ Львова. Онъ посылаетъ этому лиду поклоны,
ждетъ отъ него отвѣтовъ, получаетъ подарки. Въ позднѣйшихъ пись-
махъ становится яснымъ, что этотъ другъ—женщина. Кто же именно?
Это была та самая Марья Алексѣевна Дьякова, которой Хемницеръ
посвятилъ свои басни и которая, прочитавъ ихъ, отвѣчала стихами же
По языку и мыслямъ я узнала,
Кто басни новыя и сказки сочинялъ:
Ихъ Истина располагала,
Природа разсказала,
Хемницеръ написалъ а).
г) Напечатано, съ пропускомъ имени Хемницера, подъ заглавіемъ Епиграмма,
безъ подписи, въ Спб. Вѣстникъ за ноябрь 1779 г., стр. 360.

Ha Bac. островѣ, въ 3-й линіи, жилъ въ своемъ домѣ сенатскій
оберъ-прокуроръ Алексѣй Аѳан. Дьяковъ. У него были три дочери-
красавицы, которыя впослѣдствіи вышли замужъ за трехъ друзей-
литераторовъ, Львова, Капниста и Державина. Старшая изъ нихъ,
сдѣлавшаяся женою Капниста, получила образованіе въ Смольномъ
монастырѣ; другія двѣ воспитывались дома. Дьяковъ былъ вхожъ во
многіе знатные дома, и дочери его блистали на самыхъ аристократи-
ческихъ петербургскихъ вечерахъ, напримѣръ, y Льва Ал. Нарышкина.
Доступность этого круга Дьякову объясняется тѣмъ, что онъ нахо-
дился въ свойствѣ съ Бакуниными: онъ былъ женатъ на княжнѣ
Мышецкой, родная сестра которой была замужемъ за Мих. Bac. Ба-
кунинымъ, братомъ уже извѣстнаго намъ дипломата. Львовъ, пользо-
вавшійся расположеніемъ послѣдняго, познакомился съ Дьяковыми,
влюбился въ одну изъ сестеръ, Марью Алексѣевну, и около 1780 года
обвѣнчался съ нею тайно, противъ воли своихъ и ея родителей г).
Тотчасъ послѣ свадьбы молодая возвратилась въ отцовскій домъ, и
бракъ ихъ долго оставался непризнаннымъ. Въ это время, если вѣ-
рить одному преданію, и Хемницеръ, не зная тайны своего друга,
сдѣлалъ будто бы предложеніе Марьѣ Алексѣевнѣ 2). Несмотря на
то, его отношенія къ обоимъ супругамъ остались самыя дружескія.
Такъ въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Львову онъ говоритъ: „Письмо
отъ твоего друга, которое ко мнѣ писано было, я еще не получилъ.
Попроси его пожалуйста, чтобъ онъ меня не забывалъ: онъ тебя
послушается. Вспомни ему обѣщаніе его, которое онъ мнѣ далъ, ходя
по Васильевскому мосту, который на Петербургскую сторону, когда онъ
говорилъ что письмами своими (воз)награждать будетъ тѣ, которыя я
за твоими недосугами получать отъ тебя иногда не буду, чего бы
однакожъ я также не желалъ. Говоря съ вами объ васъ, мнѣ веселѣе
стало" и т. д. Въ другой разъ Хемницеръ, въ особой припискѣ, бла-
годаритъ Марью Ал. за присланную ему на шляпу петлицу, которую
онъ собирается обновить на свадьбѣ шведскаго повѣреннаго въ дѣ-
лахъ при Портѣ. Наконецъ, незадолго передъ смертью онъ радуется,
узнавъ, что другъ Николая Александровича уже можетъ безъ страха
подписываться Львовою.
Первое письмо писано изъ Херсона, на пути- въ Константинополь.
Отправясь изъ Петербурга въ ночь съ 6-го на 7-е іюня, Хемницеръ
прожилъ въ Москвѣ нѣсколько дней y M. Ѳ. Соймонова; 18-го числа
поѣхалъ онъ черезъ Серпуховъ на Тулу, Курскъ и Сорочинцы, потомъ
заѣзжалъ въ деревню Капниста Обуховку (Миргородскаго уѣзда), куда
х) Она род. 1753 г., ум. 1807; Львовъ род. 1751, ум. 1803.
*) Въ экземпл. автора приписанЪ его рукой: „Это я слышалъ отъ Ел. Пик. Льво-
вой. Тогда Львовъ уже былъ женатъ". Ред.

его давно приглашали, и провелъ тамъ нѣсколько дней съ братомъ
поэта Петромъ Bac, a отъѣзжая, получилъ для прислуги двороваго
мальчика,— помощь, которую онъ принялъ съ большою благодар-
ностью. Самъ поэтъ находился въ то время въ Петербургѣ, гдѣ
искалъ себѣ мѣста, и вскорѣ, благодаря Львову, былъ опредѣленъ
контролеромъ при почтамтѣ. Херсонъ былъ основанъ Потемкинымъ
только за три года передъ тѣмъ, и нашъ путешественникъ не можетъ
надивиться быстрому возрастанію и украшенію города. Здѣсь онъ
принужденъ былъ пробыть болѣе двухъ недѣль въ ожиданіи яхты,
назначенной для доставленія его въ Константинополь, той самой,
которая незадолго до того отвозила туда и новаго русскаго послан-
ника, Булгакова. Съ грустью и тягостными предчувствіями сѣлъ на
нее литераторъ-консулъ: „Представляю себѣ, пишетъ онъ, что Скоро
не увижу я берега моего отечества, —и всѣхъ тѣхъ, которые мнѣ
жизнь пріятною дѣлали, долженъ буду воображать какъ будто не на
одномъ уже мірѣ со мною". Въ Константинополѣ онъ нашелъ письмо
отъ Львова, несказанно его обрадовавшее. Тяжелъ былъ переѣздъ изъ
Херсона: „Мнѣ дало знать Черное море! Еще и теперь ноги на силу
поддерживаютъ. Съ 21 іюля по 5 августа все качало, ж послѣдніе
соки изъ хрипучаго дерева выкачало". Къ Булгакову новый его
подчиненный явился съ рекомендательнымъ письмомъ отъ Державина,
который такъ отзывался о Хемницерѣ: „Хотя своими добродѣтелями
и любезнымъ поведеніемъ онъ несомнѣнно пріобрѣтетъ благоволеніе и
пріязнь вашу, но на первый однако случай, предваряя о его свой-
ствахъ, скажу вамъ: Се истинный Израиль, въ немъ же льсти нѣтъ" *).
Посланникъ принялъ Хемницера дружелюбно, перевелъ его съ яхты
къ себѣ на житье и сказалъ, что „все, чего онъ ни пожелаетъ, къ
его услугамъ". Въ Константинополѣ былъ тогда постъ рамазанъ, и
надо было дождаться его окончанія, т. е. прожить весь августъ, чтобы
получить отъ Порты указъ о новоназначенномъ въ Смирну консулѣ.
Константинополь своимъ мѣстоположеніемъ и южною природою
сильно поразилъ воображеніе впечатлительнаго Хемницера. „Каналъ
цареградскій! восклицаетъ онъ: что это за видъ! Домъ Якова Ивано-
вича, или лучше сказать садъ, что за садъ! Считаютъ его первымъ
мѣстомъ здѣсь, гдѣ каждое мѣсто первымъ почесться можетъ"
(п. Ш). Большая чаетъ слѣдующаго письма наполнена описаніемъ
турецкой столицы. Нашъ путешественникъ поѣхалъ осматривать
ее вечеромъ, чтобы увидѣть хваленое освѣщеніе по случаю рама-
зана. Онъ отправился изъ Буюкъ-дере водой съ двумя спутни-
1) Сочиненія Державина, T. Y, стр. 838—Изреченіе, употребленное Держа-
винымъ, заимствовано изъ словъ Спасителя къ Наѳанаилу. „Се воистину Израиль-
тянинъ, въ немъ же льсти нѣсть" (Іоан. I, 47).

ками, знавшими турецкій языкъ. Азіятская иллюминація показалась
однакожъ очень бѣдною петербургскому жителю временъ Екатерины.
Въ 10-мъ часу вечера они высадились на берегъ и зашли въ кофейню,
гдѣ очутились посреди многочисленной толпы турокъ, потому что весь
день отъ восхода до заката солнца магометане, въ рамазанъ, не
пьютъ и не ѣдятъ. Тутъ Хемницеръ вспоминаетъ парижскій café du
Palais royal, такъ какъ онъ и вообще часто обращается къ воспоми-
наніямъ своего заграничнаго путешествія. На другой день онъ осмат-
ривалъ между прочимъ Софійскую церковь, откуда турецкіе сторожа,
несмотря на взятыя деньги, старались поскорѣе выпроводить любопыт-
ныхъ гяуровъ. Описывая достопримѣчательности города и его страшную
нечистоту, валяющуюся по узкимъ улицамъ падаль и сотни живыхъ
кошекъ, которыя собираются на заборахъ, гдѣ ихъ кормятъ потро-
хами, Хемницеръ замѣчаетъ, что ходя по Константинополю цѣлый
день, онъ былъ болѣе всего пораженъ, когда „двое турокъ, разсуждая
о чемъ-то, отъ искренняго сердца разсмѣялись; и вотъ, прибавляетъ
онъ, первый смѣхъ или первая наружная веселость души, которую-я,
видѣвъ не одну тысячу людей, по лицу и по подобію такъ называе-
мыхъ, встрѣтить случай имѣлъ". Во время пребыванія его въ Кон-
стантинополѣ пожаръ истребилъ большую часть города. Народъ при-
писалъ его русскимъ, которые этимъ способомъ будто бы хотѣли
отвлечь вниманіе Турціи отъ Крыма. Замѣтимъ, что въ то самое
время усиліями Потемкина и Булгакова подготовлялось присоединеніе
Таврическаго полуострова къ Россіи. Порученіе Хемницеру важнаго
поста на востокѣ въ такую критическую минуту служитъ явнымъ
доказательствомъ довѣрія, какимъ онъ пользовался.
Въ Константинополѣ, какъ уже и въ Херсонѣ, его сильно трево-
жили двѣ заботы: съ одной стороны, онъ по разсказамъ о Смирнѣ
убѣдился, что ему тамъ придется играть роль высшаго дипломатиче-
скаго чиновника, къ которой онъ ни по своимъ привычкамъ, ни по
характеру не чувствовалъ ни малѣйшаго влеченія; съ другой стороны,
вопросъ о размѣрѣ будущаго его содержанія еще не былъ рѣшенъ,
и онъ не зналъ, отъ кого будетъ получать свое жалованье. „Всѣ
говорятъ, замѣчаетъ онъ, что мѣсто прекрасное, только всѣ говорятъ
также, что моего званія люди живутъ совершенно на ногѣ цареград-
скихъ министровъ, если не пышнѣе. Признаюсь тебѣ, что это мнѣ
мало покою даетъ... Знаешь ли ты, что я уже самъ примѣчаю, что
я на себя не похожу... Нѣтъ, ужъ не написалъ бы ты теперь такого
письма, въ которомъ бы ты меня небеснымъ Иваномъ назвалъ.—
Предчувствую, говоритъ онъ въ другомъ письмѣ, что по разнымъ
обстоятельствамъ разсуждая, житье мое тамъ не продолжится, самъ
знаешь для чего". О своемъ матеріальномъ положеніи въ Смирнѣ
надѣялся онъ узнать отъ Булгакова; но посолъ отозвался, что жало-

ванья дать ему не можетъ и что оно будетъ итти чрезъ генералъ-
прокурора князя Вяземскаго х). „Неужели, спрашиваетъ Хемницеръ,
его сіятельство не соблаговолитъ мнѣ его доставлять безъ всякаго моего
претерпѣнія?... я право думалъ, что корпусъ дипломатическій отъ
своего алтаря питается" (rr. II, III, и IV).
Наконецъ, 20 сентября 1782 года Хемницеръ пріѣхалъ въ Смирну.
По тогдашнему значенію Россіи, возвеличенной недавними побѣдами
и миромъ въ Кучукъ-Кайнарджи, прибытіе русскаго консула было
здѣсь событіемъ. Когда онъ въ первый разъ съѣхалъ съ яхты на
берегъ, вся набережная была покрыта народомъ, собравшимся смот-
рѣть его. „Согрѣшилъ я тутъ, пишетъ онъ, что вспомнилъ о собствен-
ныхъ стихахъ:
ІГо улицамъ смотрѣть зеленаго осла
Кипитъ народу безъ числа.
„Мой пріѣздъ сюда всю тревогу здѣшняго народа о предстоящей*
по мнѣнію ихъ, войнѣ въ ничто обратилъ, и сколько до меня слухи
доходятъ, то и прочіе консулы будто бы подъ моею подпорою жить
здѣсь нынѣ думаютъ надежнѣе. Какова Россія!" (п. VI). Въ другой
разъ такъ охарактеризовано политическое величіе Екатерининской
монархіи: „Многіе, въ нашемъ отечествѣ живучи, не чувствуютъ
своего блаженства столько, сколько чувствовать должны. Здѣсь-то
прямо видѣть можно, что́ мы есть, видя зависть, кипящую безпре-
станно въ толпѣ иноплеменныхъ" (л. VII).
Проведя 8 дней на яхтѣ, Хемницеръ поселился въ домѣ, нанятомъ.
имъ за 750 піастровъ ежегодно, съ платою впередъ. По комиссіи изъ
Константинополя, ему заказано было въ гостиницѣ нѣсколько комнатъ,
но онъ, по званію своему, счелъ неприличнымъ жить „въ трактирѣ".
Теперь начались для него мелочныя хозяйственныя хлопоты: надобна
было обзаводиться всѣмъ домашнимъ скарбомъ до послѣдней бездѣ-
лицы и часто платить дороже обыкновеннаго, удовлетворяя жадности
продавцовъ. Между тѣмъ ему не присылали суммы въ 600 руб., назна-
ченной ему на наемъ дома, на янычаръ и канцелярію, a доставили
только скудную часть содержанія. Жалуясь на это и прося Львова
поправить дѣло, Хемницеръ ужасается сдѣланныхъ имъ уже и еще
предстоящихъ расходовъ: „Ты же знаешь, что я не расточителенъ.
Подарки, янычары и вся визитная исторія изъ моихъ родныхъ дене-
жекъ шло. Что то впредь будетъ, a теперь радости право немного".
Скоро мы видимъ его уже посреди должностныхъ занятій. „Кон-
1) Въ записной книжкѣ Хемницера находимъ слѣдующую отмѣтку: „Жалованья
въ треть за вычетомъ на гошпиталь доводится мнѣ 659 р. 99 3Д коп., a полнаго
666 р. 663/4 коп." Что эта отмѣтка относится къ консульской должности его, можно
заключить изъ другой за нею слѣдующей: „ Ближайшая дорога въ Херсонъ изъ Курска
на Суржу, Сумы, Миргородъ, Гадечь, Сорочинцы, Херсонъ".

сульскія (дѣла), разсказываетъ онъ, по маленьку идутъ да идутъ; книги
заведены, проѣзжающія и отъѣзжающія суда съ ихъ экипажами и
манифестами вписываются безъ запущенія.... Ссоры да споры судимы
и разрѣшаемы безъ волокитства и пр. и пр.а. Въ то же время, его
тревожитъ одно сомнѣніе, разрѣшить которое было бы важно для его
•благосостоянія: „Всѣ консулы, сколько ихъ ни есть, на жалованьи и не
на жалованьи, берутъ консульскія деньги, по 3 со ста съ вывозимыхъ и
привозимыхъ товаровъ... и вотъ доходъ, который ихъ жить здѣсь заста-
вляетъ и позволяетъ. Мнѣ, въ инструкцій, о томъ ни отказано, ни прика-
зано, и я право не знаю, что́ мнѣ дѣлать... Спроси объ этомъ пожалуй П. В.
{Бакунина) или A. А. (Безбородко) и дай мнѣ коли можно съ первою
почтою знать. Если для переду на что надѣяться можно, такъ это
вотъ на что, a иначе будетъ vivre du jour à la journée и то съ пре-
великою нуждою".—Съ хлопотами по должности являются и непріят-
ности и затрудненія, неизбѣжныя при разноплеменномъ и разнохарак-
терномъ населеніи края. „Издавна водворилось здѣсь своевольство
всякой такой сволочи" (т. е. безпаспортныхъ матросовъ на судахъ),
„чему больше всего виною здѣшнихъ судей правосудіе, состоящее въ
удовлетвореніи смотря по деньгамъ, и потому почти всякой день
•Франки рѣжутъ Турокъ, a Турки Франковъ, a иногда и Франки между
-собой рѣжутся, и всѣ откупаются, кто можетъ и хочетъ" (п. VII).
Или: „Турки мои теперь кажется присмирѣли. Впрочемъ однако здѣсь
вообще не такъ смирно, какъ ты думаешь. Рѣжутъ и рѣжутся всякій
день, и всякій почти день весь корпусъ драгомановъ предстоитъ здѣш-
нему кадію съ воплемъ на таковое его худое здѣшнимъ городомъ
управленіе... передъ моимъ сюда пріѣздомъ Рагузейцы съ Славянами
перерѣзались; мщеніе за мщеніе, и наконецъ сдѣлавшись война общею,
-славяне всѣ бросились было къ Рагузейскому консулу въ домъ, который
по счастью успѣлъ спастись въ домѣ голландскаго консула, гдѣ высидѣлъ
2 недѣли карантину, пока все утихло, a то быть на ножахъ. Между
моими такой генеральной баталіи кажется быть не уповательно, при-
казаніе дано строгое навсегда къ предупрежденію подобнаго" (п. IX).
По поводу одного разбоя, въ которомъ участвовалъ русскій подданный,
Хемницеръ принялъ законныя мѣры взысканія; но между тѣмъ
русскаго безъ суда повѣсили, a прочіе трое, венеціанцы, по взятіи
<îb нихъ выкупа были освобождены. Нашъ консулъ немедленно
донесъ о такомъ беззаконіи министерству. Онъ является энергиче-
скимъ заступникомъ русскихъ интересовъ, отвращаетъ всякія неспра-
ведливости въ отношеніи къ православнымъ, заботится о построеніи
греческой и русской церкви, собираетъ свѣдѣнія о цѣнахъ товаровъ,
служащихъ предметомъ ввоза и вывоза.
Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ онъ пишетъ (п. XI), что сначала турки
пробовали поступать съ нимъ такъ же нагло, какъ съ другими кон

сулами, хотѣли „сдѣлать его оброчнымъ крестьяниномъ", но это имъ
не удалось. „Теперь, прибавляетъ онъ, мой кади другимъ тономъ
говоритъ. Когда нашего матроса вѣшать сбирался, говорилъ драгома-
намъ: приходите сюда съ карманами, набитыми венеціанскими цеки-
нами, a теперь своимъ Туркамъ говоритъ: читайте указы отъ Порты
присланные о Русскихъ и y васъ сердце выскочитъ... Нѣтъ, послѣ
принужденія заставить ихъ подписать миръ на барабанѣ, не кстати
было бы умаливать ихъ... Нѣтъ, нѣтъ, думалъ я, a этому не бывать:
первая брань лучшё послѣдней; эта брань однако изъ крупныхъ была.
Теперь, что называется, и торгъ даже нашъ происходитъ почти без-
данно, безпошлинно. Вотъ каковъ характеръ здѣшнихъ людей: отъ
одной крайности въ другую... Только и твердятъ, что Московъ, т. е.
Русскихъ, трогать не надобно". За повѣшеннаго русскаго матроса
смирнскій губернаторъ былъ вызванъ въ Константинополь на слѣд-
ствіе, и визирь обѣщалъ Булгакову сдѣлать Россіи удовлетвореніе.
„Если, заключаетъ Хемницеръ, случится, что губернатору либо голову
отрубятъ, или его задавятъ, то хоть верхомъ на здѣшнихъ Турокъ
садись". Разсказавъ еще другой случай, въ которомъ по жалобѣ рус-
скаго консула на обиду, причиненную нашему матросу, по всѣмъ ули-
цамъ были поставлены янычарскіе пикеты, Хемницеръ замѣчаетъ:
„Такимъ образомъ имя Россійское защитою служитъ теперь и про-
чимъ£(. Кади, желая задобрить строгаго консула, прислалъ ему въ по-
дарокъ ковры и платки, вышитые женщинами, но получилъ ихъ.
обратно съ благодарностью какъ бы за доставленіе случая подивиться
прекрасной работѣ.
Читая въ письмахъ Хемницера эти извѣстія о его дѣятельности
въ Смирнѣ, мы не узнаемъ того простодушнаго и разсѣяннаго чело-
вѣка, какимъ его описываютъ намъ во время петербургской его жизни
и заграничнаго путешествія. Такъ Львовъ разсказываетъ, что при
представленіи Вольтерова „Танкреда" въ Парижѣ, когда на сцену
вышелъ знаменитый актеръ Лекенъ (Lekain), Хемницеръ, сидя въ
партерѣ, до того забылся, что всталъ и низко поклонился, чѣмъ обра-
тилъ на себя вниманіе всего театра. „Высокій ростъ его, замѣчаетъ
при этомъ Львовъ, мнѣ никогда не былъ такъ примѣтенъ". На счетъ.
его наружности прибавлю, что, по семейному преданію Львовыхъ, онъ.
былъ очень дуренъ собою. Въ доказательство тому служитъ сохранив-
шееся y Вѣры Ник. Воёйковой (дочери Львова) изящное бюро, на
которомъ означенъ 1776 годь, съ силуэтомъ Хемницера: передъ изо-
браженіемъ пирамиды представлено три амура; одинъ изъ нихъ, держа
въ рукахъ силуэтъ, подаетъ его другому; этотъ, увидѣвъ образину>
падаетъ отъ испуга, a третій сбирается бѣжать.
Тонъ смирнскихъ писемъ показываетъ совершенную непринужден-
ность въ отношеніяхъ обоихъ друзей; видно, что между ними смѣхъ>

шутки, остроты были дѣломъ обыкновеннымъ; въ письмахъ мѣстами
встрѣчаются такія выходки, которыя, не бывъ предназначены для
печати, могутъ конечно не удовлетворять вашему вкусу и чувству
изящнаго, но драгоцѣнны какъ невольный отпечатокъ души изучае-
маго человѣка. Иногда пріятели побуждаютъ другъ друга къ добру
и благоразумію. Желаніе, чтобъ Львовъ всегда остался тѣмъ же, за-
ставляетъ Хемницера однажды сказать: „Объ одномъ тебя прошу:
Бога ради не теряй, 4 если когда и въ высшемъ степени министра
будешь, ту привѣтливость и развязность души, которую ты имѣешь.
Тебѣ сказывать нечего, сколь полезно это для себя, и для людей
пріятно. Куда какъ скверно быть букою!" (п. IV). Хемницеръ бла-
годаритъ Львова за доставленіе его басенъ въ парижскую королевскую
<5ибліотеку и за присылку медали на открытіе памятника Петру Вели-
кому. Вообще Львовъ является добрымъ геніемъ скромнаго баснописца,
и въ письмахъ послѣдняго постоянно звучитъ струна чистосердечной
и почтительной благодарности къ вліятельному, хотя и младшему
другу. Его посредству Хемницеръ былъ обязанъ и вниманіемъ обоихъ
высшихъ представителей министерства иностранныхъ дѣлъ; не разъ
онъ радуется извѣстію, что донесенія и письма его приняты благо-
склонно Безбородкой и Бакунинымъ. Въ одной французской припискѣ
онъ говоритъ: Que Ton m'aime, qu'on me salue, toilà une des plus
grandes consolations pour moi, outre celle que vous me donnez, vous"
(я. VII). Львовъ однажды спрашивалъ его, зачѣмъ онъ въ письмахъ
къ графу Воронцову и къ другимъ высокопоставленнымъ лицамъ
иногда не позволитъ себѣ одной изъ тѣхъ забавныхъ шутокъ, въ ко-
торыхъ онъ считался мастеромъ. „Другъ мой, отвѣчалъ Хемницеръ,
ты знаешь, что я только Я съ друзьями быть могу; a гдѣ не друзья
мои, тамъ ужъ отъ меня толку не жди: гдѣ каждое слово на вѣски
класть надобно, тутъ, самъ ты знаешь, шутить неловко: да ничего
и на умъ не припадетъ. Вотъ къ Петру Васильевичу да и къ Але-
ксандру Андреевичу пишучи, можетъ быть и вздумаю пошутить или,
лучше сказать, буду писать какъ думаю, т. е. просто. П. В. тебя и
меня знаетъ коротко, a Ал. Анд. тебя одного знаетъ коротко, a что
тебя коротко знаетъ, мнѣ и легче" (п. X). Въ другомъ письмѣ (XV)
онъ такъ обрисовываетъ ту же сторону характера своего: „Несчастіе
мое (если это несчастіемъ назвать можно), что я податься на зна-
комства никакъ не могу, если поводовъ къ заключенію дружбы не
предвижу. A здѣсь (т. е. въ Смирнѣ) головы, сердца и души что го-
ворить!"—Послѣ этихъ сердечныхъ признаній будемъ ли по нынѣш-
нему судить Хемницера за то, что онъ, слѣдуя нравамъ своего вре-
мени, посылалъ гостинцы не только Львову, но и тѣмъ лицамъ, отъ
которыхъ зависѣло его положеніе, и всячески старался имъ угождать.
Такъ онъ, проѣзжая черезъ Тверь, отыскалъ домъ сестры и зятя

новаго своего начальника, Булгакова, былъ y нихъ, привезъ ему отъ
нихъ письма; въ Москвѣ былъ y отца его, отъ котораго также при-
везъ письма и посылки. Во всѣхъ такихъ угожденіяхъ онъ былъ
вѣроятно лишь исполнителемъ совѣтовъ Львова, которому писалъ въ
другой разъ: „Къ графу Александру Романовичу послалъ бы что
нибудь, да не знаю что, кромѣ развѣ вина какого, другаго путнаго
ничего нѣтъ" (п. X). ,Къ Петру Bac. и Ал. Ан. послалъ я каждому
по боченку смирнскаго мушкату: только и нашелъ путнаго" (п. VI),
Въ отношеніи къ различнымъ народностямъ, съ которыми ему
приходилось имѣть дѣло въ Смирнѣ, онъ отдаетъ рѣшительное пред-
почтеніе Туркамъ передъ Греками и Армянами: „Турокъ, по крайней
мѣрѣ, что́ сказалъ, то и сдѣлалъ, разумѣется Турокъ не франкизованный.
Греки же сегодня придутъ тебѣ сказать то, a завтра другое: только
безпрестанныя попытки, не удастся ли обмануть: когда увидятъ что
нѣтъ, ничего. и не дѣлаютъ. Словомъ тебѣ сказать, что каждое
ш дыханіе обманъ и весь воздухъ зараженъ обманомъ" (я. VI—
VIII). Съ такимъ же презрѣніемъ отзывается онъ о французахъ, ко-
торые въ Средиземномъ морѣ старались сманивать русскихъ матро-
совъ на свои суда. Неблагопріятное мнѣніе о французахъ не мѣшало
однакожъ Хемницеру любить ихъ языкъ, который онъ, кажется,
усвоилъ себѣ самоучкою, такъ же какъ и итальянскій: на томъ и
другомъ въ письмахъ его попадаются цѣлыя тирады, написанныя до-
вольно правильно, и въ одномъ мѣстѣ онъ выражаетъ свою радость,
что путешествіе доставляетъ ему случай усовершенствоваться въ
итальянскомъ языкѣ. Само собою разумѣется, что литературная произ-
водительность его въ новой, хлопотливой должности почти совсѣмъ
прекратилась. На просьбу Львова прислать новыхъ басенъ онъ вос-
клицаетъ: „Кто въ Туречинѣ басни пишетъ?" однакожъ сознается,
что „есть малая толика ихъ, но ни одной еще не удалось отдѣлать, да и
духу не было". Замѣтимъ, что 2-е 'изданіе басенъ Хемницера было
отпечатано незадолго передъ отъѣздомъ его изъ Петербурга.
Между тѣмъ житье въ Смирнѣ становилось ему все болѣе и болѣе
невыносимо. Одиночество страшно тяготило его и онъ часто вспоми-
налъ, что́ писалъ ему Капнистъ, узнавъ о его намѣреніи ѣхать въ
Смирну: „Да подумалъ ли ты хорошенько, что́ ты сдѣлалъ! Да ты
таки безъ друзей тамъ съ ума сойдешь!" Нельзя безъ грустнаго чув-
ства читать жалобъ Хемницера на свое положеніе: „Надобно вообра-
зить, говоритъ онъ еще въ ноябрѣ 1783 г., (каково) скрыть въ себѣ
самомъ все что думаешь. Одинъ дома, одинъ внѣ дома, одинъ вездѣ"
(п. VII). Въ началѣ слѣдующаго года онъ пишетъ опять: „Представь...
когда изъ христіанской, т. е. нравственной земли, оставя друзей, род-
ныхъ, отечество, вдругъ увидитъ себя человѣкъ посреди неизвѣстной
«му земли, обитаемой—говорятъ—людьми, которыхъ не находить,

одинъ безъ друга, безъ родного. Долженъ вступить въ новую и ни-
когда ему извѣстной не бывшую перспективу должности и дѣлъ.
Скажешь не разъ: гдѣ я? что я? скажите мнѣ, кто нибудь! Никто
не отвѣчаетъ. A если какой нибудь голосъ гдѣ и отдастся, такъ
этотъ голосъ такой, отъ котораго больше съ дороги сбиться, нежели
настоящій путь свой продолжать можно. Свести боль, когда она есть>
не охнувъ ни разу, кажется, и ты не потребуешь, даромъ что ты на
бумагѣ превеликій моралистъ стоикъ" (п. X).
Послѣднее письмо писано Хемницеромъ 29 февраля, ровно за три
недѣли передъ смертью его. Разсказывая о вынесенной имъ тяжкой
болѣзни, онъ сознается, что жизнь смирнская ему „не въ сутерпъ" и
что кромѣ отечества и самаго Петербурга для него нѣтъ спасенія.
„Представь себѣ, прибавляетъ онъ, только это одно положеніе для
человѣка, который чувствуетъ и можетъ быть больше нежели бы
хотѣлъ, что бы его безпрестаннымъ сего рода огнемъ не сожи-
гало; проглотить все то чего бы, въ разсужденіи нынѣшнихъ для
Россіи радостныхъ дней, русской же душѣ сообщено было и каждой
бы разъ новое въ твоей душѣ восхищеніе произвело и ее бы радо-
вало.—Вмѣсто того зри и виждь: вотъ зміи шипящіе, a ты молчи:
глотай, все глотай" (п. XV).
Наконецъ онъ мечтаетъ объ отставкѣ, о пенсіи: „Вотъ тебѣ, другъ
мой, что на душѣ y меня. Теперь потяну еще, пока сможется. Хлѣбъ
мой насущной, я знаю, будетъ очень маленькими ломтями рѣзанъ,
да была бы только душа сытѣе. Ну, полно. Прости". Таковы были
послѣднія слова, посланныя имъ другу изъ добровольнаго, далекаго
изгнанія. Онъ умеръ 19 марта 1784 года, не сдѣлавъ многаго, что́
конечно могъ бы сдѣлать при болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ.
Незадолго передъ смертію, именно 24 февраля, онъ былъ избранъ въ
члены Россійской Академіи. По словамъ Бантышъ-Каменскаго, останки
Хемницера были перевезены въ Россію и преданы землѣ въ Нико-
лаевѣ; но достовѣрность этого извѣстія сомнительна, такъ какъ
Николаевъ началъ возникать только въ 1788 году, послѣ взятія Оча-
кова, a городомъ сдѣлался еще двумя годами позже. Впрочемъ, по
свѣдѣнію, доставленному намъ М. Ѳ. Шугуровымъ изъ Николаева,
мѣстные сторожилы слышали, что Хемницеръ былъ погребенъ тамъ
на общемъ кладбищѣ х). Въ первомъ посмертномъ изданіи его басенъ
изображенъ надгробный его памятникъ и подъ рисункомъ читается
г) Къ этому авторъ позже приложилъ справку изъ замѣтки бар. Ѳ. Бюлера (см*
Моск. Вѣд. 1884, № 47) о томъ, что X. скончался на дачѣ близъ Смирны, куда тѣло.
его было перевезено и погребено на тамошнемъ городскомъ кладбищѣ 20 числа, и
что вопросъ о перевезеніи тѣла въ Россію и погребеніи въ Николаевѣ рѣшается
отрицательно. Ред.

эпитафія, написанная Хемницеромъ самому себѣ, которая, по словамъ
Бантышъ-Каменскаго, была вырѣзана на гробницѣ:
Жилъ честно, цѣлый вѣкъ трудился,
И умеръ голъ, какъ голъ родился.
Въ ранней кончинѣ Хемницера мы видимъ печальный примѣръ
суетности человѣческихъ расчетовъ. Онъ оставлялъ Россію съ мыслію
обезпечить себѣ честнымъ образомъ безбѣдное состояніе. Онъ мечталъ,
какъ будетъ употреблять нажитыя деньги на пользу общества, и шутя
говорилъ: „если кто-нибудь захочетъ подрядить Хвостова 1) писать
пасквили на хорошихъ писателей, напр. на Фонвизина, я заплачу
ему вдвое, чтобъ онъ этого не дѣлалъ".
Замѣтка такого содержанія написана имъ сперва по-французски, a
потомъ переложена въ русскіе стихи. Довольно многочисленные авто-
графы его представляютъ любопытное дополненіе къ его баснямъ.
Мы можемъ прослѣдить здѣсь процессъ ихъ сочиненія. У Хемницера
водились записныя тетрадки, куда онъ постепенно вносилъ зарождав-
шіеся y него планы басенъ, излагая ихъ сначала прозою въ самой
краткой формѣ. Многіе изъ такихъ плановъ впослѣдствіи имъ выпол-
нены, другіе остались только въ первоначальномъ видѣ.. Далѣе, онъ
записывалъ являвшіяся ему отдѣльныя мысли, то въ прозѣ, то въ
стихахъ, отмѣчая при нихъ, что онѣ могутъ пригодиться для такой-
то басни или сатиры. Такъ напр. къ извѣстной баснѣ его Метафи-
зикъ сначала было придумано такое заключеніе, отдѣльно занесенное:
„Не знаю, вовсе ли его отецъ тамъ оставилъ, да думаю что нѣтъ, A
только еслибы такихъ вралей всѣхъ засадить въ ямы, то много бы
ямъ надобно было". Иногда попадаются одинъ или нѣсколько стиховъ,
предназначенныхъ для какой-нибудь басни. Для варіантовъ къ бас-
нямъ эти рукописи могутъ дать обильные матеріалы. Есть тутъ и
нѣсколько ненапечатанныхъ еще басенъ, можетъ-быть писанныхъ
въ Смирнѣ; онѣ любопытны, но имъ недостаетъ окончательной отдѣлки.
Иногда записывались мысли практическаго значенія, напр. слѣдующее
„правило главное въ сочиненіи:
„Нужнѣй всего, чтобы прежде нежели писать о чемъ-нибудь на-
чнешь, расположеніе твое сдѣлано было хорошее. Расположеніе въ
сочиненіи подобно первому начертанію живописной картины: естьли
первое начертаніе лица дурно, то сколько бы живописецъ послѣ чертъ
хорошихъ ни положилъ, лидо все будетъ не то, которому быть должно:
стихи или частныя мысли сами собою сколь прекрасны ни будь, при
худомъ расположеніи все будутъ дурны".
1) Александра Семеновича, написавшаго извѣстное Посланіе творцу посланія
(Фонвизину, какъ автору „посланія къ слугамъ моимъ Шумилову, Ванькѣ и Пет-
рушкѣ"). См. князя Вяземскаго Фонъ-Визинъ, Приложенія, стр. 330.

Въ числѣ сохранившихся тетрадей Хемницера одна, писанная его
же рукой, носитъ заглавіе: „Выписка изъ писемъ Эйлеровыхъ о раз-
ныхъ физическихъ и филозофическихъ матеріяхъ". Это перечень со-
держанія 1-й части извѣстной книги Эйлера, изданной въ русскомъ
переводѣ Румовскаго отъ 1768 до 1774 года: свидѣтельство любозна-
тельности нашего писателя и того вниманія, съ какимъ онъ попол-
нялъ свое образованіе чтеніемъ.
Кромѣ указанныхъ уже стиховъ, противъ Ал. Хвостова направлено
нѣсколько рукописныхъ эпиграммъ Хемницера, обвиняющихъ его въ
двоедушіи и въ томъ, что онъ сталъ бранить стихи Львова, когда не
имѣлъ въ немъ болѣе надобности. Предметомъ насмѣшекъ служитъ
также плохой писатель, Рубанъ, прославившійся своими стихами на
памятникъ Петру Великому. Есть и другія эпиграммы, въ которыхъ
мишенью служатъ особенно корыстолюбіе и взяточничество.
Изъ остальныхъ ненапечатанныхъ опытовъ Хемницера въ стихахъ
нельзя умолчать о двухъ довольно обширныхъ сатирахъ, написанныхъ
на худыхъ судей и на подъячихъ. Очевидно, что къ этому роду сочи-
неній увлекъ Хемницера примѣръ не только предшественника его,
Сумарокова, но и современника, Капниста, котораго сатира, напеча-
танная въ Спб. Вѣстникѣ 1780 года, имѣла большой успѣхъ, хотя и
накли́кала ему вражду осмѣянныхъ имъ литературныхъ посредствен-
ностей. Сатиры Хемницера, къ сожалѣнію, вовсе не отдѣланы; это не
болѣе, какъ черновыя редакціи, любопытныя между прочимъ тѣмъ,
что знакомятъ насъ съ пріемами его при сочиненіи стиховъ. Тѣ стихи,
которыми онъ не былъ доволенъ, писались по нѣскольку разъ сряду,
разумѣется каждый разъ съ измѣненіями, и такимъ образомъ авторъ
предоставлялъ себѣ при дальнѣйшей отдѣлкѣ выборъ того или дру-
гого варіанта.
Вопросъ, почему онъ посвятилъ себя преимущественно баснѣ, разрѣ-
шается очень просто, съ одной стороны характеромъ его ума, наблю-
дательнаго, обогащеннаго опытами жизни, склоннаго къ положитель-
нымъ выводамъ; a съ другой тѣмъ, что именно въ то время басня
раздѣляла съ одой господство въ мірѣ поэзіи; благодаря блестящему
успѣху Лафонтена и своей обманчивой легкости, басня пустила корни
во всѣхъ европейскихъ литературахъ, и рѣдкій стихотворецъ не былъ
хотя отчасти баснописцемъ. Впрочемъ и Хемницеръ сперва заплатилъ
дань общему лирическому увлеченію эпохи, и въ то время, когда его
ровесникъ Державинъ еще только настраивалъ свою громозвучную
лиру, въ 1770 году, Хемницеръ напечаталъ оду на побѣду надъ
турками при Журжѣ, слабое подражаніе Ломоносову, любопытное
между прочимъ и по недостаткамъ языка, надъ трудностями котораго
авторъ впослѣдствіи такъ мастерски восторжествовалъ. Это тѣмъ болѣе
удивительно въ Хемницерѣ, что въ семействѣ своемъ онъ съ дѣтства

могъ слышать только нѣмецкій языкъ и до позднѣйшаго времени не
переставалъ писать и на немъ стихи; они сохранились въ его тетра-
дяхъ, но не представляютъ ничего замѣчательнаго. Между тѣмъ одно
изъ главныхъ достоинствъ его русскихъ басенъ составляетъ' именно
языкъ, поразительный по своей чистотѣ и народному складу. Нѣтъ
сомнѣнія, что въ этомъ отношеніи военная служба Хемницера, сбли-
зившая его съ народомъ, a потомъ общество литераторовъ—друзей
его, Капниста, Державина и особенно Львова, имѣли рѣшительное на
него вліяніе. Очарованный образцами художественной басня у Лафон-
тена и Геллерта, онъ первый въ русской литературѣ понялъ, какое
Существенное значеніе въ этомъ родѣ поэзіи принадлежитъ простотѣ
и естественности разсказа. Надобно вспомнить, что онъ съ своими
баснями въ первый разъ (1779 г.) выступилъ за цѣлое десятилѣтіе
до извѣстности Карамзина и когда еще не было ни Душеньки Богда-
новича, ни Недоросля Фонвизина. Правда, что уже и прежде языкъ
просторѣчія считался принадлежностью басни, но на практикѣ никто
не умѣлъ употрёблять его надлежащимъ образомъ. Первая книга ба-
сенъ Хемницера явилась года черезъ два послѣ смерти Сумарокова,
котораго притчи могутъ служить образцомъ безвкусія. Лучше были
басни Майкова, опередившія Хемницеровы годами 12-ю, но по до-
стоинству языка послѣднія оставили и ихъ далеко за собою. To же
можно сказать о басняхъ Леонтьева и Хераскова, изданныхъ въ
1760-хъ годахъ г).
Было бы слишкомъ много требовать, чтобы Хемницеръ, побѣдивъ
трудности языка, въ то же время достигъ и окончательнаго совер-
шенства въ отдѣлкѣ стиха. По крайней мѣрѣ въ отношеніи къ риѳмѣ
онъ облегчилъ себѣ трудъ стихосложенія тѣмъ, что большую часть
стиховъ заканчивалъ глаголами. Зато y него нигдѣ не видно ни
малѣйшей натяжки: теченіе рѣчи совершенно естественно;. стихъ
ложится подъ перомъ его непринужденно, не подвергаясь искусствен-
ной передѣлкѣ. Однообразіе наглагольныхъ риѳмъ, вотъ главный упрекъ,
какого заслуживаетъ Хемницеръ со стороны механизма стиховъ. Только
изрѣдка появляются y него устарѣлыя формы языка, поэтическія воль-
ности, ошибочныя ударенія и неправильности въ составѣ стиха. Но
онъ уже пониМаетъ важность народности, и не только выражается
народнымъ языкомъ, но любитъ употреблять поговорки и пословицы.
Часто встрѣчаются y него, напримѣръ, выраженія въ родѣ слѣдующихъ:
Они и пуще привяжися (Посвященіе).
Они никакъ не отставать (тамъ же).
') Нравоучительныя басни Хераскова изданы въ 1764 году, a Басни Николая
Леонтьева, посвященныя императрицѣ Екатеринѣ II, въ 1766. Леонтьевъ напоминаетъ
Хемницера обиліемъ наглагольныхъ риѳмъ, но этимъ и ограничивается сходство
между обоими баснописцами.

Старикъ еще ихъ унимать (Старикъ и ребята своевольные).
Такую кашу заварили (Два сосѣда).
или стихи, составленные изъ пословицъ:
Лиха бѣда начало (Строитель).
Худой миръ лучше доброй ссоры (Два сосѣда).
Что многіе умѣютъ мягко стлать,
Да жестко спать (Дворовая собака).
И отъ добра добра не ищутъ (тамъ же).
Было время, когда нѣкоторые счастливые стихи изъ басенъ Хем-
ницера сами повторялись въ видѣ пословицъ.
Надобно согласиться, что въ отношеніи народности онъ не могъ
остаться безъ вліянія на Крылова, который уже нашелъ y него го-
товый типъ настоящей русской басни и отдѣльныя черты того, чему
самъ умѣлъ впослѣдствіи дать такое полное развитіе. Отсюда понятно,
почему лѣтъ 30 тому назадъ басни Хемницера попали въ число книгъ,
развозимыхъ. по ярмаркамъ, и сдѣлались предметомъ спекуляціи для
досужихъ издателей.
Что касается до содержанія басенъ Хемницера, то прежде всего
надобно раздѣлить ихъ на переводныя и оригинальныя. Изъ 91 басни
его 5 басенъ переведено имъ изъ Лафонтена, 18 изъ Геллерта1)и по
одной изъ Вольтера, Дора и Ножана, всего 26 или, положимъ, даже
около 30 басенъ переводныхъ. Остальныя 60, слѣдовательно 2/з всего
количества, оригинальныя. Переводы его вообще довольно близки къ
подлинникамъ: правда, онъ не всегда дорожитъ подробностями, жерт-
вуетъ ими для чистоты языка и легкости стиха; но въ общемъ ходѣ
разсказа онъ строго держится подлинника.
Въ оригинальныхъ басняхъ Хемницера есть конечно много соот-
ношеній съ современностью; но если уже и въ басняхъ Крылова часто
потерянъ ключъ для разъясненія связи ихъ съ дѣйствительностью,
то тѣмъ менѣе возможно разгадать тайный смыслъ Хемницеровыхъ.
Мѣстами однакожъ можно подмѣтить и въ нихъ намеки на совре-
менныя обстоятельства и лица: мы укажемъ при самыхъ басняхъ на
нѣкоторые намеки этого рода.
Въ концѣ басенъ Хемницера, начиная съ самаго 1-го ихъ изданія,
печатались двѣ подъ общимъ заглавіемъ Чужія басни. Всѣ повѣрили,
что онѣ написаны не имъ, и одинъ изъ позднѣйшихъ издателей Хем-
ницера, Сахаровъ, даже исключилъ ихъ поэтому изъ собранія басенъ
его 2). Мы напротивъ убѣждены, что онѣ названы чужими только
потому, что ихъ примѣненіе было слишкомъ ясно для современниковъ и
что авторъ хотѣлъ отклонить отъ себя всякую въ томъ отвѣтствен-
1) При цифрахъ 5 и 18 въ ручномъ экземплярѣ автора на поляхъ стоитъ знакъ
вопроса. Ред.
2) Сахаровъ же несправедливо утверждаетъ, будто „Чужія басни" въ первый разъ
напечатаны въ изданіи 1799 года.

ность. Въ первоначальномъ изданіи онѣ названы „чужими" только въ
оглавленіи, a не въ текстѣ, да и по своему складу и языку онѣ ни-
чѣмъ не отличаются отъ остальныхъ басенъ собранія. Смыслъ одной
изъ этихъ чужихъ басенъ не подлежитъ сомнѣнію: подъ мартышкою,
обойденною при производствѣ, и оберъ-шутомъ, упомянутымъ въ по-
слѣднемъ стихѣ, надобно разумѣть Л. А. Нарышкина. Не такъ ясенъ
намекъ, скрывающійся въ другой баснѣ, Львиный указъ, заимствованной
изъ Лафонтена и разсказывающей про зайца, который, при ссылкѣ
всѣхъ рогатыхъ изъ львинаго царства, счелъ нужнымъ также уда-
литься, опасаясь, чтобы его ушей не приняли за рога. Въ нѣкоторыхъ
изъ остальныхъ басенъ замѣтна полемическая подкладка: такова осо-
бенно басня Черви, направленная противъ плохихъ писателей, раздра-
женныхъ сатирою Капниста и вооружившихся противъ него за это
нападеніе. Къ подтвержденію нашей мысли служитъ то, что эта басня
первоначально была напечатана въ Спб. Вѣстникѣ 1780 года (сент.),
гдѣ, нѣсколько ранѣе, появилась и сатира Капниста. Мы нашли въ
бумагахъ Хемницера эту сатиру, его рукой переписанную. Неудиви-
тельно, что и самыя выраженныя въ ней мысли иногда отражаются
въ басняхъ Хемницера. Капнистъ говоритъ, напримѣръ:
.... „тотъ честенъ, такъ глупецъ; .
Другой уменъ, такъ плутъ, ханжа, обманщикъ, льстецъ".
или:
„Но сколько тягостно быть честнымъ, каждый знаетъ".
Эта мысль послужила Хемницеру темой для оригинальной басни
Гадатель; она же развита въ переводѣ изъ Геллерта Умирающій отецъ.
Но большая часть мыслей, положенныхъ въ основу басенъ Хемни-
цера, несомнѣнно выработаны имъ самостоятельно среди тяжкихъ
опытовъ жизни, доставившихъ ему глубокое пониманіе людей и свѣта.
Подъ самой простой, невидной оболочкой мы иногда встрѣчаемъ y
него важныя истины, относящіяся не только къ судьбѣ частнаго
человѣка, но и къ общественному или государственному быту; таковы
басни: Волчье разсужденье, Привязанная собака, Лѣстница, Лѣнивые и
ретивые кони. Сюда же относятся и нѣкоторыя изъ неизвѣстныхъ
доселѣ басенъ его, между прочимъ притча Добрый царь, недавно нами
въ первый разъ напечатанная 1).
Вопреки мнѣнію, до сихъ поръ повторявшемуся во всѣхъ его біо-
графіяхъ, современники оцѣнили талантъ Хемницера. Изъ рукописныхъ
замѣтокъ его мы узнаемъ, что уже и первое изданіе его басенъ, на-
печатанное безъ имени автора, нашло въ публикѣ хорошій пріемъ.
Это подтверждается и тѣмъ, что черезъ три года понадобилось второе
ихъ изданіе; оно было умножено цѣлою книгою новыхъ басенъ, кото-
1) Русская Старина 1872 г., книжка 2-я.

рыя онъ едва ли бы написалъ, еслибъ не встрѣтилъ ободренія въ
обществѣ. Послѣ смерти Хемницера, въ бумагахъ его нашлось еще
собраніе неизданныхъ басенъ; вмѣстѣ съ прежними онѣ, за исключе-
ніемъ нѣкоторыхъ, были роскошно напечатаны въ 1799 г. по распо-
ряженію друзей его. Изданіе это украшено виньетами работы Оле-
нина и съ силуэтомъ автора, сдѣланнымъ вѣроятно первою женою.
Державина *). Въ нынѣшнемъ столѣтіи, особенно въ 1830-хъ и 40-хъ,
годахъ, изданія басенъ Хемницера быстро слѣдовали одно за дру-
гимъ. Но въ 50-хъ годахъ они прекращаются, и нынѣ мы тщетно
стали бы искать ихъ въ книжной торговлѣ. Отдѣленіе русскаго языка
и словесности рѣшилось восполнить этотъ недостатокъ новымъ изда-
ніемъ ихъ съ извлеченіями изъ находящихся въ нашемъ распоряженіи
рукописей. Хемницеръ достоинъ жить въ памяти потомства уже и однѣми
своими баснями; но мы позволяемъ себѣ думать, что онъ пріобрѣтаетъ
на это еще болѣе права теперь, когда образъ его, какъ человѣка и
писателя, яснѣе и полнѣе прежняго возстановляется передъ нами изъ
подлинныхъ его бумагъ и переписки.
Онъ является въ нихъ лицомъ замѣчательнымъ и по необыкно-
веннымъ обстоятельствамъ своей жизни, и по высокой человѣчности,
и по горячей любви къ Россіи. Все это въ немъ тѣмъ поразительнѣе,
что при полученномъ имъ въ молодости недостаточномъ воспитаніи онъ
позднѣйшимъ развитіемъ своимъ былъ обязанъ, какъ и многіе знаме-
нитые дѣятели той эпохи, самому себѣ. Съ оттѣнкомъ спеціальнаго
образованія въ такіе годы, когда другіе лишь начинаютъ серьезно
учиться, Хемницеръ поступаетъ въ армію рядовымъ и скоро отпра-
вляется въ походъ за границу; послѣ того, 30-ти лѣтъ отъ роду, онъ
вдругъ становится ученымъ дѣятелемъ горнаго вѣдомства и издате-
лемъ минералогическихъ трудовъ. Затѣмъ, напечатавъ собраніе басенъ,
онъ печально умираетъ въ другой части свѣта, но оставляетъ по себѣ
имя въ исторіи русской литературы, Ясно сознавая глубокія язвы
современнаго общества, онъ иногда удачно затрогиваетъ ихъ въ про-
стодушныхъ повидимому разсказахъ; но ни это горькое сознаніе, ни
иностранное происхожденіе не мѣшаетъ ему быть преданнымъ ц
благодарнымъ сыномъ своего отечества. Можно по всей справедли-
вости назвать Хемницера однимъ изъ самыхъ просвѣщенныхъ писа-
*) Екатерина Яковлевна, рожденная Бастидонъ, извѣстна была, въ кругу друзей
своихъ, искусствомъ въ этомъ дѣлѣ. Кажется, рѣчь идетъ именно о посмертномъ
силуэтѣ Хемницера въ письмѣ Львова къ Державинымъ отъ 20 окт. 1786: „Утѣшь
тебя такъ сила небесная и земная, премилая наша губернаторша, какъ ты меня
силуэтами. Марья Алексѣевна я Иванъ Ивановичъ больше меня обрадовали, нежели
Петръ Bac. (m. е. Бакунинъ, въ то время также ужъ умершій), которой совсѣмъ
не похожъ". (Соч. Держ. T. V, стр. 607 и 608).

телей Екатерининскаго вѣка, или, если угодно, выражаясь по ны-
нѣшнему,—однимъ изъ „передовыхъ людей" этой эпохи *).
*) Свое изданіе „Сочиненій и писемъ Хемницера", къ которому эта статья
служитъ вводной, Я. К. Гротъ снабдилъ слѣдующимъ предисловіемъ:
„Басни Хемницера, нѣкогда перепечатывавшіяся по нѣскольку разъ въ годъ, давно
уже исчезли изъ книжной торговли. Неожиданная находка рукописей знаменитаго
баснописца, вызванныхъ на свѣтъ академическимъ изданіемъ Державина, подала
поводъ предпринять и изданіе сочиненій Хемницера.
Въ рукописяхъ, доставленныхъ намъ И. С. Капнистомъ и Г. П. Надхинымъ, басно-
писецъ является новымъ человѣкомъ, чрезвычайно живымъ, чуткимъ н просвѣщеннымъ;
мы видимъ Хемницера посреди его вседневной жизни, въ тѣсномъ пріятельскомъ
кругу, непринужденно высказывающимъ все, что y него на душѣ; мы узнаемъ его
помышленія, планы и надежды. Вмѣстѣ съ тѣмъ изъ этихъ рукописей обнаружилось,
что его басни, при посмертномъ ихъ изданіи, были произвольно передѣланы его
друзьями. Поэтому одною изъ главныхъ заботъ нашихъ было возстановить подлинный
ихъ текстъ, и въ басняхъ, извѣстныхъ подъ именемъ Хемницера, дать потомству са-
мого Хемницера, a не друзей его и первыхъ издателей. Въ его рукописяхъ мы могли
прослѣдить весь ходъ постепеннаго развитія почти каждой пьесы, и такимъ образомъ
пріобрѣли довольно полный матеріалъ для исторіи большей части замѣчательныхъ,
хотя и не многочисленныхъ, трудовъ его; a извѣстно, что въ отношеніи къ нашимъ
стариннымъ писателямъ такое историческое изученіе ихъ произведеній возможно
только въ видѣ рѣдкаго исключенія. Кромѣ того мы нашли въ автографахъ Хемни-
цера нѣсколько неизвѣстныхъ доселѣ сочиненій его, которыя хотя по художественному
достоинству ничего не прибавляютъ къ его славѣ, но имѣютъ значеніе для характе-
ристики времени и для ближайшаго знакомства съ личностью самого автора. Эти
труды нынѣ въ первый разъ являются въ нашемъ изданіи, куда вошли также когда-
то напечатанные, но потомъ забытые опыты Хемницера, любопытные, при всей сла-
бости ихъ, для историка литературы.
Принося здѣсь глубокую признательность нашу лицамъ, сообщившимъ намъ руко-
писные источники для этого изданія, мы въ то же время считаемъ пріятнымъ дол-
гомъ заявить, что первымъ указаніемъ на записную книжку Хемницера мы обязаны
М. П. Погодину, къ отысканію же ея и полученію оказали намъ любезное содѣйствіе
В. А. Бильбасовъ и М. И. Семевскій,
Наконецъ, не можемъ умолчать и о радушной помощи, какую мы, при собираніи
разныхъ свѣдѣній и библіографическихъ матеріаловъ, встрѣтили со стороны H. С.
Тихонравова, M. Н. Лонгинова, П. Н. Петрова и Г. Н. Геннади.
Наше изданіе знаменательно совпадаетъ съ столѣтнимъ юбилеемъ Горнаго
Института. И. И. Хемницеръ, какъ и отецъ его, отличался свѣдѣніями въ мине-
ралогіи, и въ первое время существованія Горнаго училища былъ однимъ изъ полез-
нѣйшихъ членовъ учрежденнаго при немъ ученаго собранія, трудился надъ перево-
домъ минералогическихъ сочиненій и надъ составленіемъ горнаго словаря. Главный
участникъ въ основаніи Горнаго училища, Соймоновъ, высоко цѣнилъ даровитаго
сослуживца и любилъ его, какъ самаго близкаго человѣка. Считаемъ за особенную
честь привѣтствовать настоящимъ изданіемъ отъ имени Академіи Наукъ вступле-
ніе дорогого Хемницеру учрежденія во второе столѣтіе своей достославной дѣятель-
ности, и приводимъ, въ заключеніе, слова этого писателя изъ посвятительнаго письма
его къ Сомойнову: „Лестно для патріота видѣть счастливые успѣхи, коими награждены
труды ваши стремящіеся къ доведенію въ совершенство горнаго въ Россіи производства,
такой части, которая составляетъ вещественнѣйшее каждаго государства богатство
и первыя онаго силы въ войнѣ и мирѣ";
12 октября. 1873.

ОЧЕРКЪ ДѢЯТЕЛЬНОСТИ И ЛИЧНОСТИ
КАРАМЗИНА *).
1866.
„Не вѣрно то удивленіе и безсмертіе, кото-
раго ожидать могутъ произведенія творческаго
духа, ибо вкусъ націй перемѣняется со вре-
менами; по честь его нравственнаго характера
нетлѣнна и непреходяща, подобно Религіи и
Добродѣтели, которыхъ вѣкъ есть—вѣчность".
(Письма Русскаго путешественника, Лейп-
цигъ, 15 іюля 1789: изъ біографіи Геллерта).
Увлекаемые неотразимой силой современныхъ интересовъ и быстро
смѣняющихся впечатлѣній, мы невольно забываемъ прошлое и рѣдко
къ нему возвращаемся. Но бываютъ минуты, когда тотъ или другой
изъ прежнихъ дѣятелей нашихъ мощно привлекаетъ къ себѣ общее
вниманіе, и мы открываемъ въ жизни его много отраднаго и поучитель-
наго. Поблѣднѣвшіе отъ времени образы встаютъ передъ нами во всей
яркости своихъ первоначальныхъ красокъ; подъ волшебнымъ жезломъ
исторіи воскресаютъ мертвые со всею житейскою ихъ обстановкой;
изъ мрака забвенія возникаютъ дѣла и событія, и мы съ удивленіемъ
видимъ, что многое, еще и теперь желательное, уже совершалось въ
минувшемъ или, по-крайней мѣрѣ, было также предметомъ желаній
нашихъ отцовъ и дѣдовъ. Таково, между прочимъ, значеніе нынѣш-
няго торжества.
Въ исторіи русскаго образованія Карамзинъ есть лицо не только
необыкновенное, но въ своемъ родѣ единственное. Онъ былъ первымъ
y насъ писателемъ, который всю свою жизнь нераздѣльно посвятилъ
литературѣ и ею одной создалъ себѣ независимое и блестящее поло-
женіе. Онъ представляетъ разительный примѣръ великаго значенія
характера въ дѣятельности писателя. Въ страстномъ Ломоносовѣ намъ
понятно необоримое упорство стремленій; но въ кроткомъ Карамзинѣ
насъ особенно поражаетъ энергія воли, съ какою онъ неуклонно и
неутомимо идетъ къ одной, разъ избранной имъ цѣли. Такая сила
характера объясняется только силой внутренняго призванія и таланта.
На ихъ сознаніи основывалось то твердое убѣжденіе въ необходимости
сохранить свою независимость, которое заставляло Карамзина отвер-
гать неоднократныя предложенія почетныхъ мѣстъ по ученой или го-
сударственной службѣ \ Но къ идеѣ характера принадлежитъ также
твердость правилъ и достоинство въ образѣ дѣйствій: всѣ, лично
*) Составленный академикомъ Я. К. Гротомъ къ торжественному собранію Ака-
деміи Наукъ 1-го декабря 1866 года.—Примѣчанія къ этой статьѣ помѣщены въ
концѣ ея.— Напеч. въ „Сборникѣ Отд. р. яз. и сл.а, 1867, т. I.

знавшіе исторіографа, согласны въ томъ, что какъ ни высоко стоялъ
Карамзинъ-писатель, еще выше былъ Карамзинъ-человѣкъ 2. Русская
критика послѣдняго десятилѣтія представила намъ одно очень неот-
радное явленіе. Разбирая нашихъ прежнихъ писателей, она съ стои-
ческою строгостію выискивала и выставляла ихъ человѣческія сла-
бости, не обращая вниманія на духъ и нравы времени, которые могли
служить имъ нѣкоторымъ извиненіемъ. Но та же критика не хотѣла
останавливаться на ихъ достоинствахъ и добродѣтеляхъ: она такъ
же сурово относилась къ Карамзину 3, какъ напримѣръ къ Держа-
вину, хотя въ жизни перваго трудно отыскать тѣни, подобныя тѣмь,
въ которыхъ упрекаютъ послѣдняго. Тѣмъ многозначительнѣе и глуб-
же было дѣйствіе, какое Карамзинъ производилъ на современниковъ:
онъ не только усиливалъ въ нихъ любовь къ чтенію, не только рас-
пространялъ литературное и историческое образованіе; но также воз-
буждалъ въ массѣ читателей религіозное и нравственное чувство,
утверждалъ въ нихъ благородный и честный образъ мыслей, воспла-
менялъ патріотизмъ. Поколѣніё, къ которому принадлежалъ [Карам-
зинъ, такъ далеко отъ нашего, что многіе могутъ видѣть въ немъ яв-
леніе, для насъ чуждое. Но если станемъ ближе всматриваться въ
пего, то найдемъ, что онъ, по своему образованію, по духу своей
дѣятельности, даже по многимъ изъ своихъ взглядовъ и стремленій,
принадлежалъ болѣе нашей эпохѣ, нежели своей. Самый первый
шагъ его въ литературѣ,—усовершенствованіе письменной рѣчи,
единогласно одобренное и принятое всѣмъ послѣдующимъ поколѣ-
ніемъ, былъ шагомъ человѣка, идущаго впереди своихъ современни-
ковъ. Такъ шелъ онъ и послѣ: чѣмъ глубже будемъ изучать Карам-
зина, тѣмъ болѣе будемъ убѣждаться въ томъ.
Жизнь Карамзина, продолжавшаяся 60 лѣтъ, знаменательно совпа-
даетъ съ пространствомъ времени отъ первыхъ годовъ царствованія
Екатерины II до кончины императора Александра Павловича, кото-
раго онъ пережилъ только немногими мѣсяцами. Это шестидесяти-
лѣтіе раздѣляется на двѣ равныя половины, изъ которыхъ одна вся
принадлежитъ вѣку Екатерины, a другая, самою значительною частію,
вѣку Александра. Въ первой Карамзинъ былъ поэтомъ и литераторомъ,
въ послѣдней почти исключительно историкомъ. Въ кратковременное
правленіе императора Павла, когда, по выраженію Карамзина, музы
закрыли свои лица чернымъ покрываломъ 4, онъ готовился къ пере-
ходу отъ изящной литературы къ строгой наукѣ. Обѣ эпохи вмѣстѣ
составляютъ одинъ изъ самыхъ блестящихъ періодовъ въ европей-
ской литературѣ, начавшійся во второй половинѣ прошлаго вѣка
послѣ того, какъ слава многихъ мыслителей и поэтовъ придала лите-
ратурѣ высокое значеніе въ глазахъ общества и правительствъ. Вездѣ
государи не только стали оказывать ей особенное покровительство,

но и сами охотно вступали въ ряды писателей: Фридрихъ Великій,
Екатерина II и Густавъ III старались заслужить лавры безсмертія не
одними государственными дѣлами, но и перомъ. Въ Германіи, въ Ан-
гліи, во Франціи явилось множество талантовъ съ европейскою славою
Въ такую-то пору развивался на берегахъ Волги юноша, которому
суждено было стать въ уровень со. многими изъ этихъ знаменитостей
и начать новый литературный періодъ въ своемъ отечествѣ. Онъ
былъ рожденъ съ пылкою душой, съ тонкимъ, созерцательнымъ умомъ,
съ сердцемъ мягкимъ и наклоннымъ ко всему доброму и прекрасному.
Характеръ времени, къ которому относилось его воспитаніе, вполнѣ
согласовался съ природою для образованія его писателемъ. Къ тому
присоединились благопріятныя обстоятельства собственной его жизни..
Такимъ образомъ счастливая звѣзда Карамзина направила къ одной
цѣли всѣ три главные элемента, подъ вліяніемъ которыхъ совершается
развитіе человѣка. Любопытно было бы прослѣдить, какъ совокупно&
ихъ дѣйствіе могло въ Россіи XVIII вѣка образовать личность, такъ
страстно преданную умственнымъ и нравственнымъ интересамъ. Ка-
рамзинъ сдѣлался высшимъ проявленіемъ гуманнаго настроенія вѣка
Екатерины II, какъ бы плодомъ ея человѣколюбиваго правленія, ея
непрерывныхъ заботъ о просвѣщеніи своего народа. Его молодость
согрѣвалась благотворными впечатлѣніями, которыя отвсюду прони-
кали въ жизнь; учрежденія Екатерины, ея Наказъ, дѣятельность
Новикова и многія явленія тогдашней литературы бросили въ нѣжную
душу молодого человѣка сѣмена, которыя должны были взойти въ
ней обильною жатвой 5.
Какъ ни скудны положительныя свѣдѣнія о дѣтствѣ и воспитаніи
Карамзина, мы однакожъ знаемъ довольно, чтобы опредѣлить основ-
ныя черты и главные моменты его духовнаго развитія. Мы знаемъ,
что однимъ изъ самыхъ раннихъ источниковъ его образованія было
чтеніе нравоучительныхъ романовъ и что онъ впослѣдствіи приписы-
валъ имъ значительное вліяніе на развитіе въ немъ нравственнаго
чувства, однакожъ вмѣстѣ съ тѣмъ сознавалъ вредное ихъ дѣйствіе,
говоря, что ихъ можно назвать теплицею для юной души, которая отъ
такого чтенія зрѣетъ преждевременно 6. Этимъ объяснялъ онъ въ
себѣ излишество юношеской мечтательности. Въ дѣтствѣ онъ мечталъ
особенно ö воинской славѣ; 9-ти лѣтъ отъ роду, читая Римскую Исто-
рію, онъ воображалъ себя маленькимъ Сципіономъ и высоко подни-
малъ голову 7. Готовя себя такимъ образомъ, не только по тогдаш-
нему обычаю, но и по охотѣ, для военной службы, Карамзинъ не
могъ получить ученаго образованія въ пансіонѣ Шадена. Этотъ за-
мѣчательный педагогъ, который самъ писалъ о воспитаніи дворянъ 8,
конечно сообразовался, въ урокахъ Карамзину, съ будущимъ его на-
значеніемъ и не училъ его, напримѣръ, древнимъ языкамъ. Впрочемъ,

съ французскимъ и нѣмецкимъ Карамзинъ y Шадена также ознако-
мился недостаточно, и только впослѣдствіи, особенно во время своего
путешествія, усовершенствовался въ этихъ двухъ языкахъ 9. Учеб-
никъ реторики, составленный Шаденомъ, содержитъ въ себѣ одну
мысль, замѣчательную по отношенію къ Карамзину: это та мысль, что
всякая реторика безплодна безъ чтенія лучшихъ писателей и час-
тыхъ упражненій въ сочиненіи, что наставникъ долженъ удѣлять болѣе
времени на чтеніе и объясненіе писателей, на упражненіе въ сочи-
неніяхъ, нежели на теоретическія правила 10. Такому убѣжденію.
въ воспитателѣ Карамзина нельзя не придавать особенной важности:.
мы можемъ отсюда вывести заключеніе, что Карамзинъ еще въ пан-
сіонѣ Шадена пріобрѣлъ навыкъ въ письменномъ изложеніи мыслей иг
охоту къ литературнымъ занятіямъ. Отсюда же намъ становится по-
нятна необыкновенная начитанность его, основаніе которой было по-
ложено имъ еще въ дѣтствѣ. Мы видимъ вообще, что онъ въ моло-
дости болѣе читалъ, нежели учился, и образованіемъ своимъ былъ
обязанъ преимущественно самому себѣ, своей любознательной и дѣя-
тельной природѣ. Страсть, ранѣе всѣхъ другихъ пробудившаяся въ
душѣ его и не покидавшая его во всю жизнь, была любовь къ лите-
ратурѣ. Корнемъ и основаніемъ этой любви онъ самъ считалъ чув-
ствительность, которою отличался въ высокой степени. Въ чувстви-
тельной душѣ, по его убѣжденію, любовь къ изящному всегда со-
провождается съ одной стороны стремленіемъ къ славѣ, съ другой
благороднымъ влеченіемъ къ дружбѣ п. „Одни чувствительные", гово-
рилъ онъ, „приносятъ великія жертвы добродѣтели, удивляютъ. свѣтъ
великими дѣлами, для которыхъ, по словамъ Монтаня, нуженъ всегда
небольшой примѣсь безразсудности, un peu de folie; они-то блистаютъ
талантами воображенія и творческаго ума: поэзія и краснорѣчіе есть
дарованіе ихъ" 12. Употребимъ вмѣсто чувствительности другое, болѣе
обширное въ своемъ значеніи слово: воспріимчивость или впечатли-
тельность, и мы признаемъ мысль Карамзина вполнѣ справедливою.
Но обстоятельства его воспитанія, которое началось чтеніемъ рома-
новъ и долго оставалось въ женскихъ рукахъ 13, a при томъ и го-
сподствовавшее въ тогдашней литературѣ настроеніе дали его чув-
ствительности нѣсколько болѣзненный характеръ. Сентиментальность
была однимъ изъ повѣтрій умственной жизни XVIII столѣтія; ей за-
платили дань многіе замѣчательные таланты западной Европы, между
которыми назовемъ только любимыхъ Карамзинымъ писателей: Ри-
чардсона, Юнга, Стерна, и Геснера: „Новая Элоиза" Руссо и „Вертеръ"
Гёте также не чужды этого оттѣнка. Удивительно ли,- что нѣжно-
организованная душа Карамзина поддалась почти общему недугу вѣка
и что его не уберегъ отъ этого вліянія даже Шекспиръ, котораго
онъ такъ вѣрно оцѣнилъ уже въ молодости, вопреки авторитету Вольтера

и всей ложноклассической французской школѣ. Такимъ-то образомъ
то же настроеніе проходитъ и черезъ всѣ сочиненія Карамзина, начиная
отъ „Писемъ русскаго путешественника" до „Исторіи Государства Рос-
сійскаго". Но впадая въ эту крайность, онъ былъ совершенно искре-
ненъ, онъ удовлетворялъ властительной потребности всего существа
своего, тогда какъ многіе другіе изъ современныхъ ему писателей и
особенно его послѣдователи были сентиментальны изъ подражанія.
Противъ „притворной слезливости" возставалъ самъ онъ, совѣтуя мо-
лодымъ авторамъ „не говорить безпрестанно о слезахъ" и прибавляя,
что „сей способъ трогать очень ненадеженъ и. Глубина истиннаго
чувства, проникавшаго душу Карамзина, доходила до меланхоліи, ко-
торая во всю жизнь его часто выражалась въ немъ неодолимою грустью 15.
Требуя, чтобы писатель былъ проникнутъ страстью къ добру и же-
ланіемъ всеобщаго блага, онъ только выражалъ то, что сознавалъ въ
самомъ себѣ, и не могъ вообразить, чтобы дурной человѣкъ могъ быть
хорошимъ авторомъ 1G. Наше поколѣніе строго судило Карамзина за
ненормальное преобладаніе въ немъ чувства 17; но мы не должны за-
бывать, что если такова была болѣзнь его вѣка, то и на оборотъ,
бываютъ эпохи, страдающія противоположнымъ недугомъ, эпохи, когда
и въ литературѣ сердечная теплота, энтузіазмъ къ прекрасному и
благоволеніе къ людямъ уступаютъ мѣсто нѣкоторой жесткости и
равнодушію.
Наблюденіе, что потребность въ дружбѣ всегда сопровождаетъ лю-
бовь къ литературѣ, Карамзинъ извлекъ также изъ собственной своей
жизни. Онъ нашелъ въ молодости двухъ друзей: Дмитріева и Петро-
ва, изъ которыхъ перваго сохранилъ навсегда, a второго лишился
рано.
Не смотря на свою кратковременность, дружба съ Петровымъ со-
ставляетъ, по собственному сознанію Карамзина, важнѣйшій періодъ
въ его жизни 18. Нельзя говорить о юности нашего исторіографа, не
коснувшись лучшаго друга его. Дошедшія до насъ письма Петрова
къ Карамзину представляютъ литературный памятникъ, съ которымъ
немногіе могутъ сравниться въ занимательности 1Э. Къ сожалѣнію, пись-
ма Карамзина къ Петрову не сохранились 20э но за потерю ихъ нѣ-
сколько вознаграждаютъ горячія строки, которыми онъ оплакалъ сво-
его Агатона. Письма Петрова, исполненныя юношескаго юмора, ри-
суютъ намъ живого, талантливаго человѣка съ умомъ строгимъ и
критическимъ, съ основательными познаніями, который имѣлъ силь-
ное вліяніе на взгляды, вкусъ и занятія Карамзина.
Въ характерѣ, въ существѣ обоихъ было много несходнаго, даже
противоположнаго, на что указываетъ самъ Карамзинъ, говоря: „Гдѣ
онъ одобрялъ съ покойною улыбкою, тамъ и восхищался, огненной
пылкости моей противополагалъ онъ холодную свою разсудительность;

я былъ мечтатель, онъ былъ дѣятельный философъ. Часто въ мелан-
холическихъ'припадкахъ свѣтъ казался мнѣ унылъ и противенъ, и
часто слезы лились изъ глазъ моихъ; но онъ никогда не жаловался,.
никогда не вздыхалъ и не плакалъ; всегда утѣшалъ меня, но самъ
никогда не требовалъ утѣшенія; я былъ чувствителенъ какъ младе-
нецъ, онъ былъ твердъ какъ мужъ; но онъ любилъ мое младенчество
такъ же, какъ я любилъ его мужество". Послушаемъ, какъ Петровъ,
въ свою очередь, говорилъ съ Карамзинымъ, какъ смотрѣлъ онъ на.
своего друга. Получивъ отъ него изъ Симбирска письмо, въ которомъ
Карамзинъ отдавалъ ему отчетъ въ своихъ занятіяхъ, Петровъ отвѣ-
чалъ; „Слава просвѣщенію нынѣшняго столѣтія, и дальніе края оза-
рившему! Такъ восклицаю я при чтеніи твоихъ эпистолъ (не смѣю на-
звать русскимъ именемъ столь ученыхъ писаній!), о которыхъ всякій
подумалъ бы, что онѣ получены изъ Англіи или Германіи. Чего нѣтъ
въ нихъ касающагося до литературы? Все есть! Ты пишешь о пере-
водахъ, о собственныхъ сочиненіяхъ, о Шекспирѣ, о трагическихъ.
характерахъ, о несправедливой вольтеровой критикѣ, равно какъ о
кофе и табакѣ. Первое письмо твое сильно поколебало мое мнѣніе о«
превосходствѣ моей учености, второе же крѣпкимъ ударомъ сшибло
его съ ногъ; я спряталъ свой кусочекъ латыни въ карманъ, отошелъ,
въ уголъ, сложилъ руки на грудь, повѣсилъ голову и призналъ сла-
бость мою передъ тобою, хотя ты по-латыни и не учился". Эти
строки тѣмъ любопытнѣе, что онѣ показываютъ намъ, какъ Карам-
зинъ, оставивъ военную службу, проводилъ время въ Симбирскѣ. Во-
преки установившемуся мнѣнію, онъ тамъ не оставался празднымъ,.
не велъ слишкомъ разсѣянную жизнь, и заслуга Тургенева, который:
взялъ его съ собою въ Москву, заключается главнымъ образомъ въ*
томъ, что онъ доставилъ ему болѣе обширный кругъ дѣятельности.
Съ землякомъ своимъ И. И. Дмитріевымъ онъ сблизился особенно
въ Петербургѣ, на службѣ въ гвардіи и, если вѣрить Дмитріеву, сталъ
по его примѣру заниматься переводами и печатать ихъ. Съ нимъ, еще
гораздо болѣе нежели съ Петровымъ, Карамзинъ былъ несходенъ во
многомъ; отъ Петрова онъ отличался наиболѣе темпераментомъ, но
съ Дмитріевымъ, кромѣ того, расходился въ склонностяхъ и взгля-
дахъ. Карамзинъ былъ энтузіастъ, и хотя въ зрѣломъ возрастѣ под-
чинилъ свою пылкость благоразумію, однакожъ всегда жилъ столько
же сердцемъ какъ и умомъ, всегда оставался вѣренъ своему юноше-
скому равнодушію къ приманкамъ властолюбія и почестямъ. Дмитрі-
евъ, напротивъ, былъ человѣкъ, если не холодный, то по крайней:
мѣрѣ очень расчетливый, любившій свѣтъ и его суету; для него ли-
тература никогда не составляла главнаго интереса. Тѣмъ болѣе за-
мѣчательно постоянство дружбы между этими двумя писателями; въ.
исторіи литературы, какъ и человѣческаго сердца вообще, конечно н&

много примѣровъ дружеской переписки, которая, съ незначительными
перерывами, продолжалась бы сорокъ лѣтъ и всегда бы не только
сохраняла тотъ же характеръ задушевности и теплоты, но съ каж-
дымъ годомъ становилась бы еще нѣжнѣе и.сердечнѣе. Таковы по
крайней мѣрѣ, письма Карамзина; письма Дмитріева до насъ не до-
шли21. Видя во всемъ свидѣтельства любящей души и горячаго, при-
вязчиваго сердца Карамзина, не можемъ не приписывать ему главной
заслуги въ продолжительности этой переписки, для которой сверхъ
того почти постоянная разлука друзей была особенно благопріятнымъ
обстоятельствомъ. Ни изъ чего не видно, чтобы Дмитріевъ, хотя онъ
былъ пятью годами старше Карамзина, имѣлъ значительное вліяніе
на его развитіе; напротивъ, онъ самъ былъ много обязанъ примѣру и
•совѣтамъ Карамзина въ литературномъ дѣлѣ,
Извѣстно, что Карамзинъ, переселившись изъ Симбирска въ Mo-
скву, былъ введенъ въ новиковское общество масоновъ. Вопросъ о
степени и родѣ вліянія этого общества на дѣятельность Карамзина
еще недостаточно разработанъ. Изъ свидѣтельства нѣкоторыхъ его
современниковъ оказывается, что самъ онъ отзывался о новиковскомъ
обществѣ несочувственно; по своему отвращенію отъ всякаго мисти-
цизма, по нерасположенію ко всему неопредѣленному и неясному, онъ
не могъ долго оставаться въ кругу масоновъ и скоро отсталъ отъ
нихъ, потому', что не удовлетворялся мистическою стороною ихъ уче-
нія 22. До въ воззрѣніяхъ ихъ была еще другая сторона: духъ рели-
гіознаго благочестія, патріотизма, благоволенія къ человѣчеству и
братской любви къ ближнему. Этотъ самый духъ распространенъ въ
сочиненіяхъ Карамзина и былъ конечно, по крайней мѣрѣ въ извѣст-
ной степени, плодомъ пребыванія его въ масонскомъ обществѣ. Оно
же должно. было окончательно привязать его къ литературѣ.
Авторская жизнь Карамзина представляетъ три очень явственно
разграниченные періода. Написанное имъ до путешествія по Европѣ—
почти исключительно переводы—можетъ быть названо его учениче-
скими опытами. По возвращеніи въ Россію, 25-ти лѣтъ отъ роду, подъ
конецъ царствованія Екатерины IJ, онъ вдругъ является мастеромъ
своего дѣла, журналистомъ и писателемъ съ самостоятельнымъ взгля-
домъ на языкъ и литературу; начинаетъ писать такъ, какъ еще ни-
кто не писалъ, и увлекаетъ за собой большинство общества. Въ из-
быткѣ молодыхъ силъ онъ переходитъ отъ одного предпріятія къ
другому: сперва издаетъ „Московскій журналъ", потомъ литератур-
ный сборникъ „Аглаю"; далѣе первый русскій альманахъ „Аониды",
затѣмъ „Пантеонъ иностранной словесности" и наконецъ „Вѣстникъ
Европы". Но эта разнообразная и нѣсколько суетливая дѣятельность
не удовлетворяетъ его созрѣвшаго таланта; онъ чувствуетъ потреб-
ность предпринять такой трудъ, который бы наполнялъ всю его жизнь,

создать что-нибудь цѣлое, монументальное: онъ берется за русскую
исторію и неутомимо работаетъ надъ нею 23 года, до самой смерти
своей.
Періодъ полнаго развитія литературной дѣятельности Карамзина—
двѣнадцать лѣтъ отъ возвращенія его изъ чужихъ краевъ (1790 г.)
до назначенія его исторіографомъ (1803)—представляетъ особенную
занимательность не только по разнообразію и достоинству тогдаш-
нихъ произведеній его, но и по дѣйствію, какое они производили на
современное общество. Притомъ этотъ періодъ еще далеко не вполнѣ
изученъ, и при внимательномъ разсмотрѣніи журнальныхъ трудовъ
Карамзина, въ нихъ открываются новыя, еще никѣмъ не тронутыя
стороны.
Обращаясь къ этому періоду, необходимо прежде всего остано-
виться на путешествіи Карамзина по Европѣ въ 1789 и 1790 г., такъ
какъ оно имѣло великое значеніе для всей послѣдующей его дѣятель-
ности. Пламенное желаніе побывать въ чужихъ краяхъ естественно
проистекало изъ его обширной начитанности. Онъ жаждалъ новыхъ
впечатлѣній, новыхъ идей и познаній; но особенно хотѣлось ему ви-
дѣть писателей, которые были ему уже извѣстны и дороги по своимъ
•сочиненіямъ 23. Такимъ образомъ, непосредственное, живое знакомство
съ иностранными литературами составляло главную задачу его путе-
шествія. Полтора года, проведенные имъ за границей, должны были
неизмѣримо подвинуть его во всемъ духовномъ его развитій. Сколько
новыхъ идей долженъ онъ былъ почерпнуть изъ однѣхъ бесѣдъ съ
лучшими умами Европы! Все видѣнное и слышанное онъ усвоивалъ
себѣ тѣмъ прочнѣе, что отдавалъ соотечественникамъ подробный от-
четъ въ своихъ впечатлѣніяхъ и умственныхъ пріобрѣтеніяхъ. Пу-
тевые разсказы его, писанные серебрянымъ перомъ (это не фигура,
a фактъ, имъ самимъ отмѣченный) 24, не могли остаться безъ вели-
кой пользы для него самого. Обстоятельство, что первымъ' значитель-
нымъ трудомъ его были пріятельскія письма, безъ сомнѣнія много
•способствовало къ уясненію его взгляда на русскую прозу. Они уста-
новили его слогъ, они довершили его отчужденіе отъ тяжелаго книж-
наго языка бо́льшей части его предшественниковъ. „Письма русскаго
путешественника" можно назвать явленіемъ неожиданнымъ въ тогдаш-
ней нашей литературѣ. Они, въ началѣ послѣдняго десятилѣтія прош-
лаго вѣка, вдругъ представили свѣту молодого русскаго съ евро-
пейскимъ образованіемъ съ мыслью зрѣлою, съ тонкимъ эстетическимъ
чувствомъ, съ такимъ знаніемъ новѣйшихъ языковъ и литературъ,
которое даже и въ западной Европѣ было бы необыкновенно. И этотъ
молодой человѣкъ писалъ уже языкомъ, какимъ теперь пишемъ всѣ мы
но который тогда съ удивленіемъ услышали въ первый разъ. Всѣ
разсказы его о чужихъ краяхъ были такъ разнообразны, увлекательны,

дѣльны, что ихъ еще' и доселѣ можно читать съ наслажденіемъ. По-
нятно, какую массу свѣдѣній эти письма вдругъ распространили въ
русскомъ обществѣ, сколько они возбудили любознательности, желанія
ближе ознакомиться съ выведенными передъ читателемъ литератур-
ными знаменитостями и ихъ произведеніями. Наши критики 1840-хъ
и 50-хъ годовъ не разъ упрекали Карамзина въ томъ, что онъ, путеше-
ствуя по Европѣ, не довольно обращалъ вниманія на ея политическое со-
стояніе, слишкомъ мало интересовался общественными вопросами. Но
чтобы понять всю неосновательность такого упрека довольно вспом-
нить его собственное свидѣтельство (въ объявленіи о „Моск. журналѣ"),
что онъ въ чужихъ краяхъ „вниманіе свое посвящалъ натурѣ и че-
ловѣку преимущественно предъ всѣмъ прочимъ": ему было тогда не
болѣе 24-хъ лѣтъ, a въ этомъ возрастѣ человѣкъ рѣдко бываетъ по-
литикомъ; къ тому же въ тогдашнемъ, и особенно русскомъ обществѣ,
политическій интересъ не былъ еще такъ возбужденъ, какъ впослѣд-
ствіи. Неподдѣльный юношескій жаръ, энтузіазмъ къ красотамъ приро-
ды и искусства, ко всему чисто-человѣческому проникаютъ „Письма
русскаго путешественника" и были конечно одною изъ главныхъ при-
чинъ ихъ необыкновеннаго успѣха. Все это, вмѣстѣ съ выдающеюся
въ нихъ занимательною личностью самого автора, вдругъ поставило
его высоко въ общественномъ мнѣніи, дало ему извѣстность и славу.
Въ первый разъ эти письма читались въ „Московскомъ журналѣ",
гдѣ Карамзинъ печаталъ ихъ постоянно въ теченіе двухъ лѣтъ, т. е,
во все продолженіе этого изданія. „Московскій журналъ" былъ заду-
манъ имъ при самомъ возвращеніи его въ Россію. „Журналъ выда-
вать не шутка", говорилъ онъ: „однакожъ чего не дѣлаетъ наука и
прилежность?" Прежде всего онъ обратился къ извѣстнѣйшимъ рус-
скимъ писателямъ съ просьбою принять участіе въ его изданіи. Въ
бумагахъ Державина сохранилось письмо, писанное къ нему съ этою
цѣлью Карамзинымъ, который съ нимъ только что познакомился чрезъ
посредство Дмитріева, въ Петербургѣ, возвращаясь изъ Лондона въ
Москву. Въ объявленіи о своемъ журналѣ онъ назвалъ Державина,
и только его, какъ главнаго своего сотрудника: „Первый нашъ поэтъ
(было тутъ сказано)—нужно ли именовать его?—обѣщалъ украшать
листы мои плодами вдохновенной своей музы. Кто не узнаетъ пѣвца
мудрой Фелицы?" 25.
Дѣйствительно, Державинъ, вмѣстѣ съ Дмитріевымъ сдѣлался од-
нимъ изъ самыхъ усердныхъ вкладчиковъ въ „Московскій журналъ",
по отдѣлу поэзіи, въ которомъ сверхъ того стали являться стихи
Хераскова, Нелединскаго-Мелецкаго, Львовыхъ, Капниста и др. Не
такъ легко было найти помощниковъ по другимъ частямъ журнала,
и Карамзину пришлось почти одному наполнять всѣ его книжки, что
требовало не мало труда, хотя каждая изъ нихъ заключала въ себѣ

всего страницъ 100 небольшого формата, Въ выполненіи своей задачи
Карамзинъ показалъ много искусства, такта, пониманія потребностей
современной публики; главнымъ правиломъ поставилъ онъ себѣ зани-
мательность и разнообразіе содержанія 26. Значительную долю жур-
нала занимали переводы изъ извѣстнѣйшихъ въ ТО время писателей
французскихъ, нѣмецкихъ и англійскихъ: изъ Мармонтеля, Флоріана,
Гарве, Морица, Стерна. Сверхъ того Карамзинъ познакомилъ русскую
публику съ Оссіаномъ, пѣсни котораго въ нѣмецкомъ переводѣ пріоб-
рѣлъ онъ въ Лейпцигѣ, также съ индѣйскою драмой Саконталой и
съ мнѣніемъ о ней Готе. Большую цѣну придавалъ онъ біографіи
славныхъ новыхъ писателей и напечаталъ между прочимъ статьи о
любимыхъ имъ поэтахъ: Клопштокѣ, Виландѣ и Геснерѣ. Собственно
говоря, въ „Московскомъ журналѣ" не было такъ называемыхъ нынѣ
отдѣловъ: статьи, по большей части, коротенькія, слѣдовали одна за
другой безъ всякаго строгаго порядка; однакожъ, согласно съ своей
программой, журналъ начинался обыкновенно стихами, потомъ шла
изящная проза, далѣе—смѣсь, т. е. анекдоты, выбранные изъ ино-
странныхъ журналовъ; въ концѣ же помѣщались разборы театраль-
ныхъ представленій въ Москвѣ и въ Парижѣ и рецензіи новыхъ
книгъ, какъ русскихъ, такъ и иностранныхъ.
Приписываемая Карамзину уклончивость въ критикѣ относится
собственно къ позднѣйшему періоду его журнальной дѣятельности.
Въ „Московскомъ журналѣ" онъ, не смотря на свой миролюбивый ха-
рактеръ, постоянно помѣщалъ критическія статьи, въ которыхъ безъ
околичностей высказывалъ правду. Уже въ объявленіи объ этомъ из-
даніи было сказано: „Хорошее и худое замѣчаемо будетъ безпристраст-
но. Кто не признается, что до сего времени весьма немногія книги
были y насъ надлежащимъ образомъ критикованы?" И дѣйствительно
въ „Московскомъ журналѣ" Карамзинъ обнаружилъ большую крити-
ческую способность. Тутъ между прочимъ разобраны: Кадмъ и Гармо-
нія Хераскова, Энеида, вывороченная на изнанку Осиповымъ, также
переводы: Естественной исторіи Бюффона—трудъ академиковъ Ру-
мовскаго и Лепехина, Утопіи Томаса Моруса, Генріады Вольтера,
Неистоваго Роланда Аріоста, Путешествія Анахарсиса Бартельми и
Клариссы Ричардсона. Въ отдѣлѣ, посвященномъ обзору театральныхъ
представленій, разсмотрѣны между прочимъ Эмилія Галотти Лессинга,
переведенная самимъ Карамзинымъ, и Ненависть къ людямъ Коцебу ат.
Почти всѣ эти рецензіи отличаются не только чрезвычайно мѣт-
кими сужденіями, но и ироніей, впослѣдствіи столь чуждою характеру
Карамзина. Такъ, въ разборѣ перевода англійской книги: „Опытъ
нынѣшняго состоянія Швейцаріи", упрекая переводчика за то, что онъ
пользовался не послѣднимъ изданіемъ подлинника и не передалъ при-
мѣчаній французскаго переводчика, Карамзинъ замѣчаетъ: „Надле-

жало бы примолвить, съ какого языка переведено сіе сочиненіе. Можно,
кажется, безъ ошибки сказать, что оно переведено съ французскаго; но
на что заставлять читателей угадывать?— Нѣкоторые изъ нашихъ
писцовъ, или писателей, или переводчиковъ—или какъ кому угодно
будетъ назвать ихъ—поступаютъ еще непростительнѣйшимъ обра-
зомъ. Даря публику разными піесами, не сказываютъ они, что сіи
піесы переведены съ иностранныхъ языковъ. Добродушный читатель
принимаетъ ихъ за русскія сочиненія и часто дивится, какъ авторъ,
умѣющій такъ хорошо мыслить, такъ худо и неправильно изъясняется.
Самая гражданская честность обязываетъ насъ не присвоивать себѣ
ничего чужого: ни дѣлами, ни словами, ни молчаніемъ" 28. Въ дру-
гой книжкѣ, разбирая появившуюся на русскомъ языкѣ 1-ю часть
Клариссы Ричардсона, Карамзинъ говоритъ: „Всего труднѣе перево-
дить романы, въ которыхъ слогъ составляетъ обыкновенно одно изъ
главныхъ достоинствъ; но какая трудность устрашитъ Русскаго! Онъ
берется за чудотворное перо свое, и первая часть Клариссы готова!"
Указавъ потомъ на разныя погрѣшности въ языкѣ перевода, ойъ
прибавляетъ: „Такія ошибки совсѣмъ непростительны; и кто такъ
переводитъ, тотъ портитъ и безобразитъ книги, и недостоинъ ника-
кой пощады со стороны критики. Признаюсь читателю", продолжаетъ
рецензентъ, „что я на семъ мѣстѣ остановился и отослалъ книгу на-
задъ въ лавку съ желаніемъ, чтобы слѣдующія части совсѣмъ не вы-
ходили или гораздо, гораздо лучше переведены были" 2Э. Рецензіи
Карамзина любопытны еще и тѣмъ, что въ нихъ онъ высказалъ тео-
ретически нѣкоторые взгляды свои на языкъ и слогъ. Между про-
чимъ тутъ попадаются выходки противъ славянщизны или славяно-
мудрія30.
Въ концѣ перваго года „Московскаго журнала" (ноябрь 1791)
]разобрана съ большою строгостію комедія Николева Баловень, кото-
рая, по словамъ Карамзина, состоитъ болѣе изъ разговоровъ нежели
изъ дѣйствія. Приводя изъ нея нѣкоторыя „новости въ мысляхъ и
выраженіяхъ", критикъ послѣ каждаго указаннаго мѣста повторяетъ:
„но поэтъ пишетъ какъ ему угодно". Далѣе замѣчено, что въ пьесѣ
„есть удивительныя шутки на счетъ бѣдной грамматики: и глаголамъ
и падежамъ и мѣстоименіямъ—однимъ словомъ, всему досталось".
Разборъ кончается ироніею: „Пожелаемъ, чтобы сія піеса была часто
играема на московскомъ театрѣ къ радости всѣхъ любителей россій-
ской Таліи". Изъ писемъ Карамзина къ Дмитріеву (стр. 24) мы уз-
наемъ, что Николевъ оскорбился этой рецензіей и сбирался отвѣчать
на нее.
Это былъ не единственный случай неудовольствія, возбужденнаго
критикой „Московскаго журнала". Въ январской книжкѣ 1792 года
Подшиваловъ разсмотрѣлъ изданный Ѳ. Туманскимъ переводъ грече-

скаго писателя Палефата (объясненія разныхъ древнихъ сказаній).
Обиженный переводчикъ прислалъ антикритику, на которую послѣ-
довало опять возраженіе Подшивалова. Въ этой полемикѣ для насъ
особенно любопытны подстрочныя примѣчанія самого издателя, изъ
которыхъ ясно виденъ его тогдашній взглядъ на критику. Такъ слова
Туманскаго: „Не судите, да не судимы будете", даютъ Карамзину
поводъ замѣтить: „Неужели вы хотите, чтобы совсѣмъ не было кри-
тики? Что была нѣмецкая критика за тридцать лѣтъ передъ симъ, и
что она теперь? и не строгая ли критика произвела отчасти то, что
Нѣмцы начали такъ хорошо писать?" 31. Мы увидимъ, что впослѣд-
ствіи Карамзинъ совершенно иначе смотрѣлъ на критику въ отношеніи
къ русской литературѣ.
Въ „Московскомъ журналѣ" онъ явился также поэтомъ и нувел-
листомъ. Естественно, что въ молодости все вниманіе его было устре-
млено на такъ называемую изящную литературу: по своей впечат-
лительной природѣ, по всѣмъ своимъ стремленіямъ и вкусамъ, нако-
нецъ по связи съ Дмитріевымъ онъ не могъ не пристраститься къ
•стихотворству. Нельзя сказать, чтобы y него не было поэтическаго
таланта, но ему не доставало воображенія и вымысла. Стихотворенія
Карамзина представляютъ намъ въ особенности историческій и біо-
графическій интересъ, какъ лѣтопись сердечной жизни глубоко-иск-
ренняго человѣка; замѣчательно, что всякій разъ, когда онъ выра-
жаетъ завѣтныя мысли свои, стихи его принимаютъ отпечатокъ одуше-
вленія. Онъ самъ, въ позднѣйшую эпоху, сказалъ однажды:
,,Мнѣ сердце было Аполлономъ" 32,
и этими словами можно охарактеризовать всю его поэзію, согрѣтую
чувствомъ, но лишенную блеска и силы фантазіи. Обыкновенныя темы
•ея—любові къ природѣ, къ сельской жизни, дружба, кротость, чув-
ствительность, меланхолія, пренебреженіе къ чинамъ и богатствамъ,
мечта о безсмертіи въ потомствѣ.
Еще до своего путешествія Карамзинъ испытывалъ свои силы и
въ повѣстяхъ; мы знаемъ, изъ „Писемъ русскаго путешественника",
что онъ между прочимъ началъ когда-то писать романъ, который,
по господствовавшему тогда обычаю, долженъ былъ вести читателя
изъ одной страны въ другую: „я хотѣлъ", говоритъ онъ? „въ вообра-
женіи объѣздить тѣ земли, по которымъ теперь ѣхалъ4* 33. Въ „Мос-
ковскомъ журналѣ" повѣсти его начинаются особенно со второго года
въ серединѣ котораго явилась Бѣдная Лиза, a позднѣе Наталья, бо-
ярская дочь 3\ Историческое значеніе этихъ повѣстей и степень ихъ
достоинства по отношенію къ нынѣшнимъ требованіямъ искусства
уже достаточно оцѣнены. Во всѣхъ ихъ вымыслъ чрезвычайно простъ,
даже бѣденъ, нѣтъ ни характеровъ, ни національнаго колорита. Дара
художественнаго творчества y Карамзина не было; но онъ обладалъ

въ высшей степени даромъ пластическаго употребленія языка, что въ
соединеніи съ живою воспріимчивостью и сердечною теплотою, съ
образованнымъ умомъ и большою начитанностью доставило его по-
вѣстямъ небывалый успѣхъ.
Съ „Московскимъ журналомъ" только начиналась извѣстность
Карамзина, и потому неудивительно, что въ первый годъ число под-
писчиковъ его не превышало 300 з5, такъ что ими едва оплачивались
типографскія издержки; на сколько эта цифра возрасла во второй
годъ, неизвѣстно; вѣроятно однакоже, что приращеніе было незначи-
тельно. Между тѣмъ срочность многообразной и сложной работы
тяготила Карамзина, и онъ рѣшился оставить журналъ, съ тѣмъ,
чтобы вмѣсто его исподволь выпускать небольшіе литературные
сборники. Въ 1794 году вышла „Аглая", книжка, которая опять почти
вся состояла изъ собственныхъ трудовъ его, но тѣмъ особенно отли-
чалась, что въ ней не было переводовъ. Вторая ея книжка (1795)
была посвящена Настасьѣ Ивановнѣ Плещеевой, уже и прежде
не разъ являвшейся въ мелкихъ сочиненіяхъ Карамзина подъ име-
немъ Аглаи36. Давнишняя дружба соединяла его съ домомъ Плещее-
выхъ. Къ нимъ писалъ онъ и свои письма изъ-за границы. Въ „Аг-
лаѣ" видны плоды его тогдашнихъ размышленій и чтеній. Его зани-
мала въ то время судьба человѣческихъ обществъ, вопросъ о счастіи
человѣка, о пользѣ образованія, о значеніи знанія и искусства. За-
мѣчая, что просвѣщенію, вслѣдствіе политическихъ неустройствъ на>
западѣ, угрожаетъ опасность въ Россіи, онъ опровергаетъ ученіе Русса
о вредѣ наукъ, доказываетъ ихъ необходимость и безусловно-благо-
творное дѣйствіе. Онъ сѣтуетъ о событіяхъ французской революціи,
объ обманчивости успѣховъ 18-го вѣка и выражаетъ твердую надежду
на лучшія времена, на 19-е столѣтіе.
Тогда же онъ рѣшился издать отдѣльною книжкой свои мелкія
сочиненія, напечатанныя въ „Московскомъ журналѣ", Они явились.
въ 1794 году подъ заглавіемъ Mou бездѣлки, и съ этого-то времени
началась настоящая слава Карамзина. Есть еще люди, помнящіе, съ.
какимъ восторгомъ была принята эта книжка не только въ столицахъ*
но и въ провинціи. Отъ нея повѣяло какъ будто новымъ воздухомъ.
въ умственной жизни русскихъ. Карамзинъ открылъ имъ новый миръ.
понятій, ощущеній и духовныхъ потребностей, указалъ имъ новый
источникъ наслажденій въ созерцаніи природы, въ чтеніи, въ умствен-
ныхъ занятіяхъ. Молодые люди твердили наизусть отрывки изъ его
повѣстей; по - свидѣтельству Ѳ. Н. Глинки, питомцы сухопутнаго ка-
детскаго корпуса мечтали, какъ бы пойти пѣшкомъ въ Москву по-;
клониться очаровавшему ихъ писателю.
Не малую долю въ этомъ необыкновенномъ дѣйствіи имѣлъ пора-
жавшій всѣхъ языкъ его сочиненій. Хотя уже и прежде Карамзина*

русская письменная рѣчь постепенно очищалась, но писавшіе до него
не отдавали себѣ въ томъ отчета и безсознательно слѣдовали только
за успѣхами времени. Карамзинъ первый разрабатывалъ литератур-
ный языкъ съ полнымъ сознаніемъ того, къ чему стремился. У дру-
гихъ, еще и въ его время, языкъ представляетъ хаотическую смѣсь
разныхъ элементовъ; прежніе писатели, не исключая и Фонвизина,
держались еще теоріи Ломоносова и позволяли себѣ простой или низ-
кій слогъ развѣ только въ комедіяхъ, дружескихъ письмахъ и „опи-
саніяхъ обыкновенныхъ дѣлъ". Карамзинъ смолоду понялъ, что про-
стота и естественность рѣчи составляютъ первое условіе всѣхъ родовъ
сочиненій. Еще до своего путешествія онъ былъ недоволенъ господ-
ствовавшимъ тогда литературнымъ языкомъ; это можно заключить уже
изъ писемъ Петрова, въ которыхъ есть насмѣшки надъ „русско-сла-
вянскимъ языкомъ и долгосложно-протяжно-парящими словами"
(1785 г.). Впослѣдствіи Карамзинъ называлъ Петрова своимъ учите-
лемъ въ знаніи русскаго языка, и нѣтъ сомнѣнія, что послѣдній дѣй-
ствительно имѣлъ участіе въ установленіи понятій своего друга до
этому предмету. Изъ позднѣйшихъ словъ самого Карамзина мы знаемъ,
что онъ въ письменномъ употребленіи языка главною задачею счи-
талъ „пріятность слога"^7. Въ „Московскомъ журналѣ", давая совѣты
дурнымъ писателямъ, исправляя ихъ обороты, онъ осуждалъ ихъ лю-
бовь къ славяномудрію. При изданіи же „Аглаи" онъ сказалъ: „Я
желалъ бы писать не такъ, какъ y насъ по большей части пишутъ".
Все это показываетъ, что Карамзинъ вполнѣ сознавалъ, что дѣлалъ
когда сталъ писать по-своему. Что касается до началъ, которыхъ
онъ при этомъ держался, то къ уразумѣнію ихъ намъ опять даютъ
ключъ собственныя слова его: „Русскій кандидатъ авторства, недоволь-
ный книгами, долженъ закрыть ихъ и слушать вокругъ себя разго-
воры, чтобы совершеннѣе узнать языкъ. Тутъ новая бѣда: въ луч-
шихъ домахъ говорятъ y насъ болѣе по-французски... Чтожъ остается
дѣлать автору? выдумывать, сочинять выраженія; угадывать лучшій
выборъ словъ; давать старымъ нѣкоторый новый смыслъ, предлагать
ихъ въ новой связи, но столь искусно, чтобы обмануть читателей и
скрыть отъ нихъ необыкновенность выраженій"38. Эти строки от-
части объясняютъ намъ тайну искусства, съ которымъ Карамзинъ
очаровывалъ современниковъ своею рѣчью. По этому можно судить>
какого труда стоило ему выработать свою прозу и съ какимъ тактомъ
онъ угадывалъ духъ языка, вводя слова39 и выраженія. которыя не-
замѣтно входили въ литературный языкъ. Прибавлю, что вопреки
довольно общему взгляду, уже въ первыхъ сочиненіяхъ Карамзина,
по возвращеніи его изъ-за границы, почти вовсе нѣтъ галлицизмовъ;
то, что онъ писалъ тогда, мало устарѣло до сихъ поръ и, за исклю-
ченіемъ весьма немногихъ словъ и формъ языка, могло бы быть на-

писано еще и теперь. Такъ глубоко понималъ онъ русскій языкъ,
талъ сознавалъ его требованія въ расположеніи словъ, которое, какъ
онѣ говорилъ, имѣетъ свои законы 40: смѣло можно сказать, что послѣ
Ломоносова y насъ не было писателя, который бы зналъ языкъ въ та-
комъ совершенствѣ, какъ Карамзинъ. Слабую сторону его прозы со-
ставляетъ только нѣкоторая искусственность въ строеніи періодовъ*
особливо въ первыхъ томахъ его Исторіи; но это уже недостатокъ
слога, a не языка.
Отказываясь отъ „Московскаго журнала", Карамзинъ въ прощаніи
съ публикою выразилъ между прочимъ важное намѣреніе. „Въ тишинѣ
уединенія", сказалъ онъ, „стану разбирать архивы древнихъ литера-
туры которыя (въ чемъ признаюсь охотно) не такъ мнѣ извѣстны
какъ новыя; буду пользоваться сокровищами древности, чтобы при-
няться за такой трудъ, который бы могъ остаться памятникомъ души
и сердца моего". Древніе языки издавна привлекали Карамзина: не-
задолго до своего путешествія онъ приступилъ было къ изученію
греческаго, пробовалъ переводить греческихъ поэтовъ и писать стихи
древнимъ размѣромъ. Но ему не суждено было восполнить недоста-
токъ классическаго образованія, пользу котораго онъ ясно сознавалъ>
которое, можетъ быть, предохранило бы его отъ излишняго перевѣса
чувствительности и было бы особенно важно для его исторической
задачи. „Пантеонъ иностранной словесности", изданный имъ.въ цар-
ствованіе императора Павла, былъ, какъ кажется, въ связи съ заяв-
леннымъ планомъ Карамзина изучать древнихъ. Это изданіе пред-
ставляетъ, дѣйствительно, нѣсколько отрывковъ изъ римскихъ и гре-
ческихъ писателей,—Цицерона, Тацита, Платона; но это, повидимому,
переводы не съ подлинниковъ; притомъ дальнѣйшимъ заимствованіямъ
его изъ древнихъ мѣшаЛа цензура, крайне боязливая при императорѣ
Павлѣ, такъ что Карамзинъ въ это время не разъ выражалъ намѣ-
реніе совершенно оставить литературу41.
Вообще въ продолженіе осьми лѣтъ отъ прекращенія „Московскаго
журнала" до конца столѣтія онъ сравнительно писалъ немного, отвле-
каемый отъ этой дѣятельности не одною цензурною строгостью, но
также разсѣянною жизнью, слабымъ здоровьемъ и сердечными дѣлами,
сильно волновавшими его пылкую душу *2. Между тѣмъ однакожъ онъ
въ 1797 году страстно предался изученію итальянскаго языка и по
просьбѣ Державина напечаталъ томъ его сочиненій. Замѣчательно,
что послѣ этого онъ думалъ-было написать два похвальныя слова:
одно Петру Великому, a другое Ломоносову, но не нашелъ времени
для приготовительныхъ къ тому занятій, въ числѣ которыхъ считалъ
особенно нужнымъ прочитать многотомный сборникъ Голикова. Въ
1799 году, издавъ послѣднюю книжку своего альманаха „Аонидъ",
онъ почувствовалъ охоту писать болѣе прозою „чтобы не загрубѣть

умомъ", какъ выразился въ письмахъ къ Дмитріеву (стр. 111). Въ то
же время умножилъ онъ свою библіотеку философскими и историче-
скими сочиненіями и пристально занялся русскими лѣтописями. „Я
по уши влѣзъ въ русскую исторію: сплю и вижу Никона съ Несто-
ромъ" (тамъ же, стр. 116). Тогда же обратился онъ къ исторіи рус-
ской литературы, взявшись составить текстъ къ предпринятому Бе-
кетовымъ изданію портретовъ писателей 48. Такъ совершался мало-
по-малу переходъ его къ тому серіозному направленію, которое вскорѣ
обнаружилось въ „Вѣстникѣ Европы" и наконецъ привело его къ
громадному предпріятію. XVIII столѣтіе кончилось; пришелъ, говоря
словами поэта, „вѣкъ новый, Царь младой, прекрасный!" 44 и для
Карамзина настала самая многозначительная эпоха его дѣятельности.
Окрыленный пробудившимся внезапно новымъ духомъ государствен-
наго бытія Россіи, онъ понялъ, какъ полезенъ можетъ быть журналъ,
который будетъ выражать взгляды и потребности лучшихъ умовъ тог-
дашняго общества. Къ этому присоединилось еще и другое побужде-
ніе. Женившись въ 1801 г., онъ видѣлъ въ изданіи журнала средство
обезпечить матеріальное существованіе своей семьи. Какъ выросъ
Карамзинъ со времени перваго своего предпріятія въ этомъ родѣ!
Самое названіе, придуманное имъ для новаго журнала, показываетъ,
какъ широко понималъ онъ свою задачу: чрезъ его посредство рус-
скіе должны были знакомиться съ европейской литературой и поли-
тикой. Съ этимъ намѣреніемъ онъ выписалъ двѣнадцать англійскихъ,
французскихъ и нѣмецкихъ журналовъ: „лучшіе авторы Европы", го-
ворилъ онъ, „должны быть въ нѣкоторомъ смыслѣ нашими сотрудни-
ками для удовольствія русской публики"; но вмѣстѣ съ тѣмъ, одна-
кожъ, онъ желалъ, чтобы оригинальныя сочиненія „могли безъ стыда
для нашей литературы мѣшаться съ произведеніями иностранныхъ
авторовъ" 45.
Съ начала 1802 г. „Вѣстникъ Европы" сталъ появляться двумя
книжками въ мѣсяцъ, и въ каждой было постоянно два отдѣла: ли-
тературный и политическій. Послѣдній подраздѣлялся на общее обо-
зрѣніе и на извѣстія и замѣчанія. Въ обозрѣніяхъ Карамзинъ часто
излагалъ собственныя свои соображенія о тогдашнихъ событіяхъ,
основанныя на внимательномъ изученіи современной политики, особливо
по англійскимъ органамъ ея. Вторая часть политическаго отдѣла
содержала извѣстія объ особыхъ происшествіяхъ и случаяхъ, анекдоты
и т. п. и соотвѣтствовала тому, что въ литературномъ отдѣлѣ помѣ-
щалось подъ названіемъ смѣси.
Настоящими перлами „Вѣстника Европы" были оригинальныя
статьи самого издателя: въ каждой книжкѣ являлась по крайней мѣрѣ
одна капитальная статья его, нерѣдко и болѣе; но онъ любилъ скры-
вать имя автора ихъ, подписываясь обыкновенно, какъ онъ дѣлалъ

уже ивъ „Московскомъ журналѣ", разными загадочными буквами, напр.
Б. Ф., Ф. Ц., О. О. Статьи Карамзина въ „Вѣстникѣ Европы" такъ
многочисленны и по своему содержанію такъ важны, что подробный
разборъ ихъ потребовалъ бы отдѣльнаго труда. Мы можемъ обозрѣть
ихъ только по главнымъ выраженнымъ въ нихъ идеямъ.
Характеромъ своимъ большая часть ихъ напоминаетъ нынѣшнія
такъ-называемыя передовыя статьи. Въ нихъ Карамзинъ является
горячимъ, просвѣщеннымъ патріотомъ и затрогиваетъ важнѣйшіе об-
щественные вопросы, задачи внутренней и внѣшней политики, пре-
образованія императора Александра I и отношенія Россіи къ Напо-
леону.
Предметы, особенно обращавшіе на себя вниманіе Карамзина
были: воспитаніе юношества и вообще просвѣщеніе русскаго народа
возвышеніе національной гордости, пробужденіе самостоятельности
въ общественной жизни. Посмотримъ, какія идеи болѣе всего зани-
мали его, какіе,—выражаясь нынѣшнимъ языкомъ,—онъ проводилъ
взгляды. Но, зная возвышенный образъ мыслей Карамзина, его лю-
бовь къ человѣчеству и къ своему народу, мы, на самомъ первомъ
шагу знакомства съ его воззрѣніями, можемъ впасть въ недоумѣніе
передъ взглядомъ его на крѣпостное состояніе. Подобно многимъ
лучшимъ людямъ того времени, онъ считалъ освобожденіе крестьянъ
мѣрою преждевременною и опасною. Въ „Письмѣ сельскаго жителя "46
онъ представляетъ молодого человѣка, который, отдавъ всю свою
землю крестьянамъ, довольствовался самымъ умѣреннымъ оброкомъ, пре-
доставилъ имъ самимъ выбрать себѣ начальника,—и что же? Воля
обратилась для нихъ въ величайшее зло, т. е. въ волю лѣниться и
предаваться гнусному пороку пьянства. По мнѣнію Карамзина, по-
мѣщикъ обязанъ удалять отъ крестьянъ всякое искушеніе этого по-
рока; почему онъ возстаетъ особенно противъ заведенія питейныхъ
домовъ и винокуренныхъ заводовъ, указывая въ русской исторіи на
административныя мѣры для ограниченія пьянства. Рядомъ съ трез-
востью онъ считаетъ важнымъ средствомъ улучшить положеніе крестьянъ
возбужденіе въ нихъ трудолюбія или, какъ онъ выражается, работли-
вости. „Иностранцы, замѣчаетъ онъ, напрасно приписываютъ рабству
лѣность русскихъ земледѣльцевъ 47: они лѣнивы отъ природы, отъ
привычки, отъ незнанія выгодъ трудолюбія". Самыя существенныя
условія благосостоянія крестьянъ онъ видитъ въ добрыхъ помѣщи-
кахъ, въ христіанскомъ обращеніи съ народомъ, въ образованіи:
„просвѣщеніе, по его словамъ, истребляетъ злоупотребленія господ-
ской власти, которая и по самымъ нашимъ законамъ не есть тиран-
ская и неограниченная" 48. Впрочемъ, Карамзинъ не отвергалъ безу-
словно благодѣтельныхъ послѣдствій свободы крестьянъ: онъ преду-
сматривалъ печальныя плоды ея только въ ближайшемъ будущемъ и

говорилъ: „He знаю, что вышло бы черезъ 50 или 100 лѣтъ: время,
конечно, имѣетъ благотворныя дѣйствія; но первые годы, безъ со-
мнѣнія, поколебали бы систему мудрыхъ англійскихъ, французскихъ
и нѣмецкихъ головъ" 49. Впослѣдствіи Карамзинъ еще опредѣлен-
нѣе выразилъ свой взглядъ на возможное въ будущемъ освобожденіе
крестьянъ; но для этой мѣры онъ находилъ необходимымъ приготов-
леніе народа въ нравственномъ отношеніи и опасался послѣдствій ея
при существованіи откуповъ и недобросовѣстности судей50. Читая
мнѣнія, высказанныя Карамзинымъ по этому предмету въ „Вѣстникѣ
Европы", мы не должны забывать, что онъ произносилъ ихъ за 60
слишкомъ лѣтъ тому назадъ; было ли бы тогда своевременно великое
дѣло, совершившееся на нашихъ глазахъ, вопросъ, который дѣйстви-
тельно рѣшить не легко. „Время", прибавлялъ Карамзинъ, „подви-
гаетъ впередъ разумъ народовъ, но тихо и медленно: бѣда законо-
дателю облетать его". Извѣстно, что на отмѣну крѣпостного права
точно такъ же смотрѣли графъ Ростопчинъ, И. В. Лопухинъ, Держа-
винъ, Мордвиновъ и другіе. Да и сама Екатерина II, по крайней
мѣрѣ въ концѣ своего царствованія, находила, что лучше судьбы
нашихъ крестьянъ y хорошаго помѣщика нѣтъ во всей вселенной" 51.
Изъ приведенныхъ замѣчаній Карамзина можно уже заключить,
какъ онъ долженъ былъ сочувствовать мѣрамъ Александра I для на-
роднаго образованія. Дѣйствительно, онъ встрѣтилъ ихъ съ востор-
гомъ, и Александръ предсталъ ему идеаломъ монарха. Нравственное
образованіе, по понятіямъ Карамзина, есть корень государственнаго
величія; въ этомъ убѣжденіи произнесъ онъ незабвенныя слова: „Въ
XIX вѣкѣ одинъ тотъ народъ можетъ быть великимъ и почтеннымъ, ко-
торый благородными искусствами, литературою и науками способствуетъ
успѣхамъ человѣчества" 52. Вотъ почему въ изданномъ при Александрѣ
всеобщемъ планѣ народнаго образованія Карамзинъ увидѣлъ зарю но-
вой для Россіи эпохи. Онъ любилъ утверждать, что истинное просвѣ-
щеніе не несовмѣстно съ скромными трудами земледѣльца, и въ дока-
зательство того приводилъ крестьянъ англійскихъ, швейцарскихъ и
нѣмецкихъ, y которыхъ самъ онъ видѣлъ библіотеки, но которые
однакожъ пашутъ землю и трудами рукъ своихъ богатѣютъ 53. „Учре-
жденіе сельскихъ школъ", восклицаетъ Карамзинъ, „несравненно по-
лезнѣе всѣхъ лицеевъ, будучи истиннымъ народнымъ учрежденіемъ,
истиннымъ основаніемъ государственнаго просвѣщенія. Предметъ ихъ
ученія есть важнѣйшій въ глазахъ философа. Между людьми, которые
умѣютъ только читать и писать, и совершенно безграмотными"
объяснялъ онъ далѣе, „гораздо болѣе разстоянія, нежели между не-
учеными и первыми метафизиками въ свѣтѣ" 54. Это убѣжденіе въ
безусловной пользѣ грамотности онъ сохранилъ во всю жизнь и еще
въ старости спорилъ съ Шишковымъ, который доказывалъ, что обу-

чать весь народъ опасно. Одобряя мысль соединить съ сельскимъ обу-
ченіемъ грамотѣ начала простой и ясной морали, Карамзинъ совѣто-
валъ составить для приходскихъ училищъ нравственный катехизисъ,
въ которомъ объяснялись бы обязанности поселянина, необходимыя
для его счастья. Соглашаясь также съ предположеніемъ поручить
должность сельскихъ учителей духовнымъ пастырямъ, онъ считалъ
нужнымъ прибѣгнутъ вначалѣ къ мѣрамъ кроткаго понужденія, кото-
рыя, какъ онъ надѣялся, со временемъ уступятъ дѣйствію искренней
охоты. Существенную важность въ дѣлѣ народнаго образованія при-
давалъ онъ сельской проповѣди, мечтая о дружескомъ сближеніи по-
мѣщиковъ съ священниками, о частыхъ между ними бесѣдахъ въ.
гостепріимномъ барскомъ домѣ, о томъ, чтобы духовныя лица обла-
дали, между прочимъ, познаніями въ естественныхъ наукахъ,—въ
физикѣ, въ ботаникѣ, и особенно въ медицинѣ **.
Что касается до воспитанія русскихъ дворянъ, то Карамзинъ
скорбѣлъ, что они учась не доучиваются и по большей части учатся
только до 15 лѣтъ, a тамъ спѣшатъ въ службу искать чиновъ; что
въ Россіи дворяне чуждаются ученаго поприща и не вступаютъ на
профессорскія каѳедры 56. Радуясь правамъ, дарованнымъ новыми по-
становленіями университётскому совѣту, онъ, съ другой стороны, ста-
рался поднять, въ глазахъ всѣхъ сословій, значеніе народнаго учителя.
Въ особенности заботила его мысль, что большую часть наставниковъ
въ Россіи составляютъ иностранцы, и онъ не разъ предлагалъ свои
соображенія о замѣнѣ ихъ природными русскими: „Екатерина", го-
ворилъ онъ, „уже думала о томъ и хотѣла, чтобы въ кадетскомъ.
корпусѣ нарочно для сего званія воспитывались дѣти мѣщанъ: нельзя
ли возобновить мысль ея, нельзя ли сравнять выгоды учительскаго
званія съ выгодами чиновъ? или нельзя ли завести особенной педа-
гогической школы, для которой россійское дворянство въ нынѣшнія
счастливыя времена не пожалѣло бы денегъ?... У насъ не будетъ.
совершеннаго моральнаго воспитанія, пока не будетъ русскихъ
хорошихъ учителей... Никогда ;иностранецъ не пойметъ нашего
народнаго характера и слѣдственно не можетъ сообразоваться съ
нимъ въ воспитаніи. Иностранцы весьма рѣдко отдаютъ намъ спра-
ведливость: мы ихъ ласкаемъ, награждаемъ, a они, выѣхавъ за кур-
ляндскій шлагбаумъ, смѣются надъ нами или бранятъ насъ... и печа-
таютъ нелѣпости о Русскихъ" 57.
Въ приведенныхъ предложеніяхъ Карамзина мы видимъ первыя
черты идей, послужившихъ основаніемъ тѣхъ мѣръ, которыя впослѣд-
ствіи были приняты правительствомъ.
Позднѣе онъ подавалъ мысль имѣть въ каждомъ учебномъ округѣ
отъ 300 до 500 воспитанниковъ на казенномъ или общественномъ
содержаніи, для замѣщенія достойнѣйшими изъ нихъ учительскихъ

должностей; въ особенности совѣтовалъ онъ примѣнить такой поря-
докъ къ московской гимназіи. Вмѣстѣ съ тѣмъ Карамзинъ возбуждалъ
дворянъ къ пожертвованіямъ на этотъ предметъ, выражая желаніе,
чтобы каждый богатый человѣкъ воспитывалъ на свой счетъ при
университетѣ отъ 10 до 20-ти молодыхъ людей, полагая на каждаго
по 150 рублей 58.
Стараясь устранить иноземцевъ изъ русскаго воспитанія, Карам-
зинъ энергически настаивалъ на непосредственномъ и дѣятельномъ
участіи самихъ родителей въ образованіи дѣтей 59 и сильно воору-
жался противъ отправленія послѣднихъ, для обученія, въ чужіе краи:
всякій долженъ расти въ своемъ отечествѣ и заранѣе привыкать къ
его климату, обычаямъ, характеру жителей, образу жизни и правленія;
въ одной Россіи можно сдѣлаться хорошимъ русскимъ60. При этомъ
онъ не отвергалъ, однакожъ, надобности учиться иностраннымъ язы-
камъ, но находилъ, что ихъ можно достаточно узнать, не выѣзжая
изъ Россіи: „можно ли сравнять выгоду хорошаго французскаго произ-
ношенія съ униженіемъ народной гордости? ибо народъ унижается,
когда для воспитанія имѣетъ нужду въ чужомъ разумѣ" 61. Впрочемъ,
Карамзинъ признавалъ пользу ,отправленія за границу молодого чело-
вѣка, уже основательно подготовленнаго, съ тѣмъ, чтобы онъ могъ
узнать европейскіе народы и почувствовать даже самое ихъ прево-
сходство во многихъ отношеніяхъ. Такое сознаніе, въ его глазахъ>
не противорѣчитъ народному словолюбію, которое онъ считалъ душою
патріотизма. „Мнѣ кажется, говорилъ онъ, что мы излишне смиренны
въ мысляхъ о народномъ своемъ достоинствѣ, a смиреніе въ политикѣ
вредно. Кто самого себя не уважаетъ, того и другіе уважать не бу-
дутъ... Станемъ смѣло на ряду съ другими народами, скажемъ ясно
свое имя и повторимъ его съ благородною гордостію" 62.
Карамзинъ вполнѣ понималъ уже необходимость народной само-
стоятельности въ жизни и въ литературѣ: „какъ человѣкъ, такъ и
народъ, замѣчалъ онъ, начинаетъ всегда подражаніемъ,но долженъ.
со временемъ быть самъ собою. Хорошо и должно учиться, но горе
и человѣку и народу, который будетъ всегда ученикомъ". Твердо
вѣря въ будущее развитіе своего отечества, онъ говорилъ: „Мнѣ
кажется, что я вижу, какъ народная гордость и славолюбіе возра-
стаютъ въ Россіи съ новыми поколѣніями" 63. Но онъ понималъ так*
же, что для полнаго образованія надобны вѣки, что Россіи предстоитъ
еще много испытаній и борьбы, и въ этомъ смыслѣ заключалъ: „Если.
всѣ просвѣщенныя земли съ особеннымъ вниманіемъ смотрятъ на
нашу имперію, то не одно любопытство рождаетъ его: Европа чув-
ствуетъ, что собственный жребій ея зависитъ нѣкоторымъ образомъ.
отъ жребія. Россіи, столь могущественной и великой 64.
Таковъ былъ взглядъ Карамзина, въ самомъ началѣ нынѣшняго

столѣтія, на положеніе и потребности своей страны; такъ возбуждалъ
онъ патріотизмъ своихъ согражданъ. Изъ всего приведеннаго мы ви-
димъ, что главнымъ основаніемъ народнаго благосостоянія, главнымъ
условіемъ успѣховъ Россіи въ ея государственномъ развитіи онъ счи-
талъ просвѣщеніе и потому болѣе всего старался дѣйствовать сло-
вомъ на улучшеніе воспитанія и нравовъ. Не привожу многихъ дру-
гихъ, частныхъ воззрѣній его, напр. о вредѣ господствующей любви
къ роскоши 65, о судьбѣ, угрожающей въ недалекомъ будущемъ „ту-
рецкому колоссу" 66, и проч. Не касаюсь также собственно литератур-
ныхъ произведеній Карамзина въ „Вѣстникѣ Европы", ни историче-
скихъ статей его, которыя являются уже блестящими плодами его
новаго, ученаго направленія и основательныхъ изслѣдованій.
Но въ этомъ журналѣ недоставало одного—критики. Карамзинъ
находилъ, что она была бы роскошью въ нашей бѣдной литературѣ,
что строгостью своею она можетъ убивать возникающіе таланты, что
«ильнѣе ея дѣйствуютъ образцы и примѣры, что наконецъ, она должна
выражаться развѣ похвалою хорошаго, но не осужденіемъ дурного 67.
Главною причиною такого переворота во взглядѣ Карамзина на критику
была, конечно, уже испытанная имъ истина, что критика раздражаетъ
самолюбіе и производитъ разладъ между писателями. Достигнувъ
большаго вѣса въ литературѣ, вызвавъ толпу послѣдователей, онъ въ
то же время нашелъ много враговъ и завистниковъ и предвидѣлъ,
что критика вовлекла бы его въ нескончаемую борьбу, противную его
мягкому характеру, и онъ заранѣе уклонился отъ этой щекотливой
обязанности журналиста.
Такимъ-то образомъ журнальная дѣятельность, въ окончательномъ
итогѣ, не годилась для Карамзина, и неудивительно, что въ оба раза,
когда онъ вступалъ на это поприще, онъ не могъ оставаться на немъ
долѣе двухъ лѣтъ. Благодаря разнообразію своихъ способностей, онъ
однакожъ съ честью прошелъ и этотъ путь. По успѣхамъ позднѣй-
шаго времени, его два періодическія изданія, конечно, могутъ счи-
таться только начатками, но это такіе начатки, которые для журна-
листовъ всѣхъ временъ могутъ во многихъ отношеніяхъ служить
образцами. Карамзинъ былъ тѣмъ журналистомъ-фениксомъ, на кото-
раго Ломоносовъ указывалъ какъ на величайшую рѣдкость 68.
Въ концѣ своего журнальнаго поприща Карамзинъ принадлежалъ
уже болѣе наукѣ, нежели публицистикѣ. Для того, чтобы отъ изданія
„Вѣстника" перейти къ великому историческому труду и съ такою
настойчивостью вести его, нужна была исполинская сила любви къ
наукѣ 6Э, и вѣры въ свое призваніе; нужна была и обширная подго-
товка, дѣйствительно пріобрѣтенная имъ, незамѣтно для свѣта, въ
послѣднее десятилѣтіе. При веемъ томъ, онъ не могъ не понимать
всей тяжести геркулесовской ноши, которую рѣшался поднять; онъ

не могъ не понимать того,что понимали многіе,—что такое предпріятіе,.
въ обыкновенномъ порядкѣ вещей, требовало бы совокупнаго ила
даже послѣдовательнаго дѣйствія многихъ силъ. Еще въ „Московскомъ
журналѣ" его была напечатана статья профессора Барсова, который,.
предложивъ планъ предварительныхъ работъ для сочиненія русской
исторіи, высказалъ, что не только самая эта исторія, но уже и собраніе ж
сличеніе матеріаловъ для нея можетъ быть приведено въ дѣйствіе н&
иначе, какъ обществомъ нѣсколькихъ ученыхъ и трудолюбивыхъ лю-
дей, при щедрыхъ пособіяхъ и награжденіяхъ 70. Но, понимая это,
Карамзинъ, къ счастію, еще болѣе былъ убѣжденъ, какъ онъ писалъ
къ Муравьеву, что „десять обществъ не сдѣлаютъ того, что сдѣлаетъ
одинъ человѣкъ, совершенно посвятившій себя историческимъ предме-
тамъ" 11. Въ этой увѣренности Карамзинъ, счастливо поддержанный
правительствомъ, съ жаромъ приступилъ къ выполненію своего пред-
пріятія, и отдалъ одной идеѣ всю остальную жизнь свою,—почти
четверть вѣка. Литература всѣхъ народовъ едва ли представляетъ.
много примѣровъ труда, который, въ данныхъ условіяхъ, былъ бы.
совершонъ съ такою настойчивостью и съ такимъ успѣхомъ 72. Пусть
его исторія представляетъ свои слабыя стороны; пусть онъ въ пони-
маніи своей задачи не достигъ еще той высоты, на которую стала.
наука въ наше время; можетъ быть, не вполнѣ обнималъ связь со-
бытій, но1 довольно глубоко проникалъ въ смыслъ явленій. Не забу-
демъ, что въ исторической литературѣ западной Европы тогда еще>
господствовали тѣ же взгляды, которыми онъ руководствовался. Обра-
тимъ вниманіе на изумительную основательность и добросовѣстность.
его изслѣдованій, на безконечную массу имъ собранныхъ и имъ же
въ первый разъ разработанныхъ рукописныхъ матеріаловъ, на пре-
красные пріемы его во всѣхъ подробностяхъ труда, наконецъ, на до-
стоинство его исторической критики, хотя еще и несовершенной, од-
накожъ замѣчательно здравой и многообъемлющей. Вѣрность и точ-
ность сообщаемыхъ имъ фактовъ, богатство, полнота и система его
примѣчаній, художественное воплощеніе сухихъ лѣтописныхъ сказа-
ній въ образы, по большей части вѣрные дѣйствительности, всегда,
яркіе и полные жизненной теплоты, наконецъ, наглядность его изло-
женія не только въ разсказѣ, но и во внутреннемъ распорядкѣ,—
все это ставитъ исторію Карамзина на такую высоту, съ которой
сведутъ ея никакіе послѣдующіе труды, и дѣлаетъ ее навсегда не-
обходимымъ пособіемъ всѣхъ русскихъ ученыхъ и писателей. Из-
вѣстно, что до исторіи Карамзина никакая книга, a тѣмъ болѣе ни-
какая серіозная и по цѣнѣ дорогая книга не имѣла въ Россіи такого
блестящаго успѣха; первые восемь томовъ ея, напечатанные въ числѣ
трехъ тысячъ экземпляровъ, разошлись менѣе чѣмъ въ одинъ мѣ-
сяцъ 73. Но не многіе знаютъ, какое вниманіе эта книга обратила на.

«себя- въ Европѣ. Этимъ она, безъ сомнѣнія, была отчасти обязана
любопытству, возбужденному въ народахъ великою ролью, какую
играла Россія въ недавнихъ событіяхъ; но тѣмъ взыскательнѣе должны
<были сдѣлаться европейцы къ русскому историку. Тутъ представляется
ламъ опять явленіе небывалое: въ самое короткое время исторію Ка-
рамзина переводятъ< на языки французскій, нѣмецкій и итальянскій 74;
переводчики стараются даже перебить другъ друга. Въ лучшихъ
европейскихъ журналахъ помѣщаются одобрительные разборы знаме-
нитаго сочиненія. Скромный исторіографъ былъ еще прежде обрадо-
ванъ добрымъ мнѣніемъ о немъ нашего академика Круга, который
признавался. что нашелъ его ученѣе, нёжели воображалъ 75. Каково
же было Карамзину читать отзывъ о своемъ трудѣ одного изъ пер-
выхъ тогдашнихъ авторитетовъ въ исторіи? Профессоръ Геренъ, уже
по введенію его, призналъ въ немъ автора, много размышлявшаго не
только о своемъ предметѣ, но также о самой сущности исторіи вообще
о ея достоинствѣ, ея цѣли и способѣ изображенія,— автора, проник-
нутаго величіемъ и достоинствомъ своего предмета. Въ своемъ раз-
борѣ Геренъ восхищается, между прочимъ, примѣчаніями Карамзина
и истинно-нѣмецкимъ прилежаніемъ, съ какимъ онъ пользовался какъ
<сѣми источниками, такъ и произведеніями новѣйшихъ историковъ почти
всѣхъ образованныхъ народовъ Европы; наконецъ, геттингенскій
критикъ выражаетъ увѣренность, что Карамзинъ можетъ 'спокойно
ожидать приговора потомства 76.
Такой же лестный пріемъ встрѣтила его исторія во Франціи. „Мо-
нитёръ" поставилъ ее на ряду съ классическими произведеніями,
дѣлающими наиболѣё чести новѣйшей литературѣ. „Всегда основа-
тельныя сужденія", замѣчаетъ французскій критикъ, „внушены ав-
тору здравою философіей и безпристрастіемъ; слогъ его важенъ, по-
лонъ достоинства и дышитъ какой-то добросовѣстностью, какимъ-то
національнымъ чувствомъ, обличающими въ историкѣ честнаго чело-
вѣка еще прежде ученаго 77. Тронутый теплою статьею „Монитёра",
Карамзинъ писалъ къ Дмитріеву: „Этотъ академикъ посмотрѣлъ ко мнѣ
БЪ душу; я услышалъ какой-то глухой голосъ потомства" 7в. Итакъ,
вотъ судъ, какого нашъ историкъ желалъ себѣ отъ насъ, и мы, съ
любовью памятуя нынѣ заслуги его, можемъ безъ лицепріятія подтвер-
дить отзывъ просвѣщеннаго иноземца.
Съ того времени, какъ Карамзинъ приступилъ къ сочиненію исто-
ріи, онъ уже не писалъ ничего чисто-литературнаго, и вообще не по-
зволялъ себѣ уклоняться въ сторону отъ главной цѣли. Разъ только
онъ отступилъ отъ этого правила довольно обширнымъ трудомъ,—
своей знаменитой „Запиской о древней и новой Россіи", написанной
имъ въ концѣ 1810 года, по вызову великой княгини Екатерины Пав-
ловны, и разсматривающей множество правительственныхъ вопросовъ,

которые до сихъ поръ сохраняютъ всю свою важность для Россіи 7\
Не считая себя въ правѣ рѣшать, въ какой степени вѣрны всѣ из-
ложенные здѣсь взгляды Карамзина, позволю себѣ выставить только
то обстоятельство, что онъ, осуждая большую часть предпринятыхъ
тогда реформъ, не остановится однакожъ защитникомъ неподвижной
старины; напротивъ, онъ находитъ недостаточнымъ измѣненіе однѣхъ
формъ и названій, и настаиваетъ на болѣе глубокихъ и существенныхъ
преобразованіяхъ; вообще же, всего положительнѣе указываетъ онъ на
необходимость самостоятельнаго развитія государственной жизни . и
требуетъ національной политики. Живя въ Москвѣ, вдали отъ центра
дѣлъ, привыкнувъ мыслить и писать самобытно, онъ могъ выразить
въ этой запискѣ только свои собственныя задушевныя убѣжденія 8р,
основанныя на многостороннемъ знаніи современныхъ обстоятельствъ,
на многолѣтнемъ »изученіи русской исторіи и на горячей любви къ
отечеству, заставлявшей его желать такихъ мѣръ, которыя клонились
бы ко благу всей Россіи; и это-то пониманіе истинныхъ ея потребно-
стей, въ эпоху почтя всеобщихъ увлёченій, всего удивительнѣе въ
его запискѣ послѣ той доблестной откровенности, съ какою она была
задумана и написана.
Сосредоточивъ свое авторство на исторіи, Карамзинъ продолжалъ
однакожъ вести переписку съ разными лицами. Почти всѣ его письма
теперь приведены уже въ извѣстность 81; они драгоцѣнны для насъ,
между прочимъ, тѣмъ, что въ нихъ вполнѣ отразился человѣкъ и
писатель, которымъ могли бы справедливо гордиться первые по обра-
зованію европейскіе народы. Какъ любопытно слѣдить въ нихъ за
нимъ, шагъ за шагомъ, въ его историческомъ трудѣ! Мы видимъ тутъ,
какъ развивались его взгляды на разные періоды и характеры рус-
ской исторіи, какія впечатлѣнія онъ выносилъ изъ перваго знакомства
съ источниками, какъ радовался онъ своимъ ученымъ находкамъ и
открытіямъ 82! Видимъ, какъ онъ иногда, по человѣческой немощи,
слабѣлъ, унывалъ въ своемъ необъятномъ трудѣ, и потомъ съ новою
бодростью возвращался къ нему. Любопытно также видѣть, какъ
много читалъ онъ актовъ новой русской исторіи, которые доставля-
лись ему изъ архивовъ, и какъ онъ живо представлялъ себѣ, что*
могъ бы сдѣлать изъ нихъ, еслибъ занялся ближайшими къ намъ
временами. Посреди ученой дѣятельности онъ находилъ время и.для
чтенія замѣчательнѣйшихъ произведеній современной западно-европей-
ской литературы, которыя частью самъ отыскивалъ, частью получалъ
отъ обѣихъ императрицъ.
Рядомъ съ этою жизнію мысли и труда какъ богата была его
сердечная жизнь! Онъ на дѣлѣ оправдывалъ то, что писалъ однажды
къ Батюшкову: „Чувство выше разума: оно есть душа души—свѣ-
титъ и грѣетъ въ самую глубокую осень жизни" 83. Съ неистощимою

любовью и нѣжностью онъ, не смотря на непрерывныя умственныя
занятія, удовлетворялъ потребности обмѣна мыслей не только съ своимъ
семействомъ и близкими друзьями, но и съ отсутствовавшимъ другомъ
своей молодости, Дмитріевымъ. Это самое чувство любви проникало
всѣ его отношенія, съ одной стороны, къ собратьямъ его по литера-
турѣ, съ другой—къ императорскому семейству. Какъ необычайно было
это сближеніе между монархомъ и человѣкомъ, котораго вся жизнь
сосредоточивалась въ кабинетѣ, который былъ въ полномъ смыслѣ
слова безкорыстнымъ жрецомъ науки. Иногда его самого поражала
особенность этого явленія, и онъ писалъ въ 1821 году: „Судьба стран-
нымъ образомъ приблизила меня въ лѣтахъ преклонныхъ во двору
необыкновенному и дала мнѣ искреннюю привязанность къ тѣмъ, чьей
милости всѣ ищутъ, но кого рѣдко любятъ" 84. По характеру и духу
образованія Александра I, насъ не можетъ удивлять взаимное сочув-
ствіе этихъ двухъ историческихъ лицъ. Рожденіе обоихъ ' принадле-
жало почти къ одной и той же эпохѣ; они были воспитаны среди
одинаковой въ сущности атмосферы идей и понятій. Первыя дѣйствія
Александра, по вступленіи его на престолъ, воспламенили въ Карам-
зинѣ энтузіазмъ къ монарху, „юному лѣтами, но зрѣлому мудростью,
который (какъ выражался „Вѣстникъ Европы") открывалъ необозри-
мое поле для всѣхъ надеждъ добраго сердца" 85. Карамзинъ съ пол-
ною искренностью заговоривъ въ своемъ журналѣ о его необыкновенной
благости, замѣтилъ, что „не только Россія ж Европа, но и цѣлый свѣтъ
долженъ гордиться монархомъ, который употребляетъ власть един-
ственно на то, чтобы возвысить достоинство человѣка въ неизмѣримой
державѣ своей" 8в. Александръ, съ своей стороны, конечно, будучи
еще великимъ княземъ, зналъ Карамзина по его сочиненіямъ и цѣ-
нилъ его. Въ похвальномъ словѣ Екатеринѣ Второй, 1802 г., будущій
историкъ спрашиваетъ: „Унижается ли монархъ, когда онъ сходитъ
иногда съ высоты трона, становится на ряду съ людьми и, будучи
любимцемъ судьбы, платитъ дань уваженія любимцамъ природы, отлич-
нымъ дарованіями?" 87 Александръ сдѣлалъ болѣе и тѣмъ поставилъ
себя, въ глазахъ потомства, неизмѣримо высоко: вѣчною благодарностью
обязана русская литература и наука государю, который, приблизивъ
къ престолу писателя, своею личною опорою оградилъ его отъ опас-
ностей этого положенія и далъ ему возможность спокойно и успѣшно
продолжать великій трудъ въ тишинѣ уединенія, не нуждаясь въ
дворскихъ связяхъ и ненадежномъ покровительствѣ людей случайныхъ.
Изъ писемъ исторіографа мы узнаемъ высокій характеръ этихъ необык-
новенныхъ отношеній съ обѣихъ сторонъ. Правдивость, откровен-
ность, честность Карамзина во всемъ, что онъ говорилъ и писалъ
Александру, равнялась только тому вниманію и великодушію, съ ка-
кимъ выслушивалъ его государь, тому безграничному благоволенію, какое

онъ оказывалъ своему искреннему (такъ Александръ называлъ Карам-
зина)—не наградами, не отличіями, но знаками любви и уваженія
человѣка къ человѣку 88. Правда, что „Записка о древней и новой
Россіи", которою исторіографъ ставилъ на карту всю свою будущность
или, покрайней мѣрѣ, судьбу своего дорогого историческаго труда,
эта смѣлая записка временно удалила государя отъ ея автора, но то
было на самыхъ первыхъ порахъ ихъ сближенія и впослѣдствіи до-
вѣріе Александра къ Карамзину было тѣмъ полнѣе и тверже. Письмо
о Польшѣ89, хотя также не понравилось государю, однакожъ нисколько
не разстроило ихъ прежнихъ отношеній. Александръ говорилъ Карам-
зину: „Въ нашихъ отношеніяхъ мнѣ особенно пріятно то, что ты ни-
чего отъ меня не ожидаешь, я же знаю, что ты не будешь моимъ
историкомъ" 90. Чувство исторіографа къ императору не было только
благоговѣніемъ и благодарностью; это была глубокая, горячая, безко-
рыстная любовь; всякое сомнѣніе въ томъ исчезаетъ при чтеніи пи-
семъ Карамзина къ Дмитріеву, которыя такъ полны сердечныхъ выра-
женій преданности къ государю. Таково же было его отношеніе къ
обѣимъ императрицамъ и къ великой княгинѣ Екатеринѣ Павловнѣ,
которая первая изъ особъ императорскаго дома узнала и полюбила
Карамзина. Цѣня выше всего умственные интересы, эти царственныя
жены умѣли отвести имъ широкое мѣсто въ жизни своей, находили
особенное наслажденіе въ частыхъ бесѣдахъ съ писателемъ и своимъ
сердечнымъ вниманіемъ украсили его уединенную жизнь въ Петер-
бургѣ и Царскомъ Селѣ. Его переписка съ ними, отличающаяся рѣд-
кимъ соединеніемъ свободы и простоты съ достоинствомъ тона, остается
также краснорѣчивымъ 91 памятникомъ высокаго благородства души его.
Ни разу Карамзинъ не воспользовался своимъ исключительнымъ
положеніемъ для своихъ личныхъ выгодъ; но не признавая за собою
права на новыя благодѣянія государя, не позволяя себѣ даже просить
его быть воспріемникомъ новорожденнаго сына 93, постоянно лелѣя
завѣтную думу возвратиться въ Москву, онъ радовался, что могъ,
живя въ Петербургѣ, дѣлать иногда добро другимъ. Случай къ тому
доставляли ему, вообще, его обширныя связи и вѣсъ, которымъ онъ
пользовался. Съ особенной готовностью оказывалъ онъ помощь писа-
телямъ, искавшимъ его покровительства: такъ онъ исходатайствовалъ
пенсіи Владиміру Измайлову и Сергѣю Глинкѣ 93; такъ онъ вступился
за Пушкина, когда ему угрожало строгое заточеніе за его поэтическія
шалости, и достигъ того, что оно было замѣнено удаленіемъ его на
службу въ Бессарабію 94.
Всего возвышеннѣе является Карамзинъ въ отношеніяхъ къ своимъ
литературнымъ врагамъ. „Дѣлать зла", говорилъ онъ, „не желаю
и тѣмъ, которые хотятъ сдѣлать его мнѣ"95. Къ главному изъ нихъ,
Шишкову, онъ не питалъ никакой непріязни, находилъ въ немъ до-

броту и честность 96 и благодушно сознавалъ пользу, какую извлекъ
изъ его критики, въ искусствѣ писать. Язвительныя рецензіи Каченов-
скаго онъ также называлъ полезными для себя и поучительными и
при избраніи Каченовскаго въ члены Россійской Академіи положилъ
ему бѣлый шаръ за себя и за своихъ довѣрителей 97; Ходаковскому,
который съ грубыми насмѣшками разбиралъ его исторію, но потомъ
прибѣгнулъ къ его помощи, онъ оказалъ услугу не только ходатай-
ствомъ за него передъ правительствомъ, но и денежною поддержкою
изъ собственныхъ своихъ средствъ 98. Съ гордымъ достоинствомъ онъ
отзывался о низкихъ на него нападкахъ завистливой посредственности.
Его неизмѣннымъ правиломъ съ самой молодости было не отвѣчать
на критику; еще путешествуя по Европѣ, онъ восхищался равноду-
шіемъ Лафатера къ тому, что о немъ писали, видѣлъ въ этомъ
знакъ рѣдкой душевной твердости и говорилъ, что человѣкъ, который
поступая по совѣсти, не смотритъ на то, что о немъ думаютъ, есть. для
него великій человѣкъ Этому взгляду онъ остался вѣренъ до ста-
рости; такъ онъ однажды писалъ къ А. И. Тургеневу: „Истинно ученые
презираютъ и хвалу и брань невѣждъ" 10°; когда же Коченовскій на-
падалъ на него въ „Вѣстникѣ Европы", a Дмитріевъ возбуждалъ его
къ полемикѣ, онъ возразилъ ему въ одномъ письмѣ: „А ты, любез-
нѣйшій, все еще думаешь, что мнѣ надобно отвѣчать на критики!
Нѣтъ, я лѣнивъ... Хочу доживать вѣкъ въ мирѣ. Умѣю быть благо-
дарнымъ; умѣю не сердиться и за брань. Не мое дѣло доказывать,
что я какъ папа безгрѣшенъ. Все это дрянь и пустота" ш.
Во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ Карамзинъ слѣдовалъ самымъ стро-
гимъ правиламъ чести и нравственности, не позволяя себѣ кривыхъ
путей и даже и въ добрѣ 102. Однимъ изъ господствующихъ состояній
его души было то высокое страданіе любви, которое свойственно только
душамъ избраннымъ: онъ живо принималъ къ сердцу все, что каса-
лось не только близкихъ къ нему, но и постороннихъ. Его глубоко
огорчало то, что, по его мнѣнію, не отвѣчало пользамъ Россіи: всякое
общественное дѣло, котораго онъ не могъ одобрить, разстроивало его,
мѣшало ему работать. „Ты знаешь, кажется", говорилъ онъ Дмит-
ріеву, „что я не очень золъ въ отношеніи къ своимъ личнымъ не-
пріятелямъ; но общественныя злодѣйства, которыя можно назвать
язвою государственною, трогаютъ меня до глубины души" ,03. Въ до-
машнемъ быту никогда не видали его гнѣвнымъ; когда случалось
что-либо непріятное, онъ скорбѣлъ, страдалъ, но не сердился. Вообще,
въ послѣдніе годы жизни Карамзинъ представляется намъ высокимъ
христіаниномъ, мудрецомъ, достигшимъ полнаго мира съ собою, рав-
нодушнымъ къ свѣту и суетѣ его. Славѣ своей онъ не придавалъ
большой цѣны и никогда не хвалился ею. Къ концу жизни письма
его, всегда полныя достоинства, принимаютъ какой-то особенный

оттѣнокъ яснаго и умилительнаго спокойствія. Вопреки обыкновен-
ной человѣческой слабости, онъ уже рано сталъ говорить о прибли-
женіи старости, о смерти 104; но онъ говорилъ о нихъ безъ страха
и горечи, видѣлъ въ нихъ, какъ и во всемъ, одну свѣтлую, прими-
рительную сторону. „Чтобы чувствовать всю сладость жизни,—писалъ
онъ къ Дмитріеву за нѣсколько мѣсяцевъ передъ кончиною,—надобно
любить и смерть, какъ сладкое успокоеніе въ объятіяхъ отца. Въ
мои веселые, свѣтлые часы я всегда бываю ласковъ къ мысли о
смерти, мало заботясь о безсмертіи авторскомъ, хотя и посвятивъ
здѣсь способности ума авторству" 105. Въ этомъ отношеніи письма* его
представляютъ что-то совершенно особенное: какъ-будто часъ роко-
вой развязки заранѣе ему извѣстенъ, онъ съ полною увѣренностью
предусматриваетъ скорое окончаніе своего земного поприща, и пере-
писка его съ Дмитріевымъ прерывается не внезапно, не неожиданно:
онъ самъ съ полнымъ сознаніемъ подготовляетъ и приводитъ насъ
къ концу ея. To же видимъ и въ перепискѣ его съ государемъ и съ
императрицей Елисаветой Алексѣевной: въ послѣдніе годы пишущіе
какъ-бы предчувствуютъ, что смерть постигнетъ ихъ скоро и почти
одновременно: они трогательно увѣщеваютъ другъ друга жить
долѣе 106.
Я долженъ, хотя слегка, коснуться еще одной стороны въ жизни Ка-
рамзина,—его положенія въ литературѣ. Пріѣхавъ въ Петербургъ съ
своей исторіей, онъ увидѣлъ вокругъ себя группу молодыхъ дарови-
тыхъ писателей, которые съ восторгомъ привѣтствовали въ немъ своего
учителя. Ихъ сочувствіе, ихъ горячая приверженность были для него
дороже самой славы, этой холодной, невѣрной и часто слишкомъ не-
разборчивой богини. To были такъ называемые Арзамасцы—Турге-
невъ,'Дашковъ, Блудовъ, Уваровъ, Батюшковъ, Жуковскій и другіе 107.
Празднуя память Карамзина, можемъ ли не посвятить минутнаго
воспоминанія и имъ, почти забытымъ въ наше тревожное время, но
которые лучше всѣхъ поняли Карамзина и усвоили себѣ его литера-
турно-нравственный кодексъ, какъ дорогое завѣщаніе русскимъ писа-
телямъ. По смерти его, Жуковскій, представившій въ себѣ самое
полное преемство этихъ убѣжденій, преданный ихъ родоначальнику
съ особеннымъ энтузіазмомъ, всѣхъ теплѣе выразилъ отношеніе къ
нему Арзамасцевъ и въ посланіи къ Дмитріеву такъ заключилъ воспо-
минаніе о Карамзинѣ:
„Лежитъ вѣнецъ на мраморѣ могилы,
Ей молится Россіи вѣрный сынъ,
И будитъ въ немъ для дѣлъ прекрасныхъ силы
Святое имя: Карамзинъ" 108.
И таково дѣйствительно должно быть для русскихъ значеніе этой
дорогой могилы, изъ которой какъ будто слышатся слова, сказанныя

ПРИМѢЧАНІЯ.
КЪ «ОЧЕРКУ ДѢЯТЕЛЬНОСТИ И ЛИЧНОСТИ КАРАМЗИНА».
1) Два раза Карамзину предлагаема была каѳедра русской исторіи.
Въ извѣстномъ письмѣ своемъ къ M. Н. Муравьеву отъ 28 сентября
1803 года онъ говоритъ: „Смѣю думать, что я трудомъ своимъ заслу-
жилъ бы Профессорское жалованье, которое предлагали мнѣ Дерптскіе
Кураторы, но вмѣстѣ съ должностію, неблагопріятною для таланта" 1). По
1) Въ статьѣ Архенхольца о Клопштокѣ, переведенной Карамзинымъ, вниманія
заслуживаютъ строки: „Имѣя рѣдкія свѣдѣнія, онъ никогда не'хотѣлъ быть профес-
соромъ, ибо любилъ заниматься и работать свободно, безъ всякаго принужденія*
(В. Е. 1808^ № 11, стр. 184).
Карамзинымъ въ предсмертномъ письмѣ къ гр. Каподистріи 109: „Милое
отечество ни въ чемъ не упрекнетъ меня; я всегда былъ готовъ слу-
жить ему, сохраняя достоинство своего характера, за который ему же
обязанъ отвѣтствовать". Что въ жизни народовъ, въ исторіи ихъ обра-
зованія можетъ быть отраднѣе и многозначительнѣе появленія подоб-
ныхъ дѣятелей? Они составляютъ вѣнецъ просвѣщенія. Нація, могу-
щая указать въ своихъ лѣтописяхъ на такія лица, имѣетъ право не
отчаяваться въ своемъ будущемъ. Но всѣ усилія передовыхъ ея людей
должны быть направлены къ тому, чтобы явленія этого рода не оста-
вались y нея одинокими. До тѣхъ поръ, пока воспитаніе и нравы не
приготовятъ почвы, благопріятной для развитія личнаго достоинства
человѣка, до тѣхъ поръ, пока высокіе характеры не будутъ возникать
чаще, никакіе успѣхи ума и матеріальнаго благосостоянія, никакія
общественныя реформы не будутъ имѣть полнаго значенія. Примѣръ
Карамзина показываетъ, какъ благотворны такіе дѣятели для всего
окружающаго ихъ міра. Еще недостаточно оцѣнено то дѣйствіе, какое
онъ производилъ на современное ему общество не только какъ публи-
цистъ, разсказчикъ, историкъ, но и какъ высокій моралистъ. Но сопри-
косновеніе съ такими лицами плодотворно не въ одномъ настоящемъ:
ихъ духъ, помыслы и дѣла сохраняютъ свое вліяніе и въ потомствѣ.
Можно смѣло сказать, что близкое знакомство съ Карамзинымъ сдѣ-
лалось навсегда необходимымъ элементомъ образованія для каждаго
русскаго. Пусть же память его живетъ въ уваженіи; пусть его умствен-
ное наслѣдіе будетъ не только предметомъ справедливой народной
гордости, но и благодатнымъ посѣвомъ для жатвы будущихъ поколѣній.

поводу бывшаго юбилея, въ Neue Dörptsche Zeitung (1866, А/13 декабря,
№ 280) напечатано письмо Карамзина, написанное имъ въ отвѣтъ на
сказанное предложеніе къ предсѣдателю попечительства дерптскаго
университета, графу Мантейфелю. Вотъ оно въ подлинникѣ:
Moscou, le 30 mars 1802.
Monsieur le Comte,
La proposition dont Votre Excellence veut bien m'honorer au nom de
Messieurs les Curateurs de l'Université de Dorpat, me pénètre de recon-
naissance; et c'est avec peine que je me vois forcé par les circonstances
de renoncer au beau titre qui m'est offert. Agréez, Monsieur le Comte,
mes sincères remerciemens et les voeux ardens que je fais pour les
progrès d'un établissement si intéressant pour tous les vrais amis d^ la
Patrie et des sciences, parmi lesquels j'ose me compter. Un autre plus
capable sans doute se trouvera pour remplir la tâche honorable dont
Messieurs les Curateurs ne m'ont point cru indigne; mais personne ne
me surpasserait en zèle, si je pouvais l'accepter.
C'est avec les sentimens de la plus vive reconnaissance et d'un pro-
fond respect que j'ai l'honneur d'être,
de Votre Excellence,
le très humble et très-obéissant serviteur
Karamsine.
Русскій переводъ этого письма напечатанъ въ № 325 С.-Петер-
бургскихъ Вѣдомостей 1866 г.
Другое подобное предложеніе было получено Карамзинымъ изъ Харь-
ковскаго университета, уставъ котораго утвержденъ 5нсября 1804года.
„По открытіи университета, ординарнымъ профессоромъ русской исторіи,
географіи и статистики совѣтъ избралъ Карамзина, но исторіографъ не
могъ принять каѳедры, посвятивши себя исключительно труду, соста-
вившему впослѣдстіи его славу. По полученіи отвѣта Карамзина вы-
боръ палъ на находившагося въ его округѣ знатока русской исторіи,
учителя главнаго народнаго училища въ Воронежѣ, Успенскаго"
(М. Сухомлинова „Матеріалы для исторіи образованія въ Россіи въ
царствованіе Императора Александра I", ч. I, стр. 60, 70 и 86.—
Ср. Рославскаго-Петровскаго „Объ ученой дѣятельности Харьковскаго
университета въ первое десятилѣтіе его существованія", стр. 22 и 23).
Впослѣдствіи Карамзину предлагаемы были должности губернатора
въ Твери и попечителя Московскаго учебнаго округа (передъ назна-
ченіемъ въ нее князя П. А. Оболенскаго 1816 г., см. „Письма" къ
Дмитріеву, стр. 202 и 203). Что касается до свидѣтельствъ о предло-
женіи ему званія министра народнаго просвѣщенія („Письма" къ Дмит-
ріеву, стр. 159), то нѣкоторые изъ близкихъ къ Карамзину людей отвер-
гаютъ это и говорятъ, что была только рѣчь о порученіи ему мини-

стерскаго портфеля. На этомъ основаніи и г. Погодинъ пишетъ:
„Государь, наслышась о достоинствахъ Карамзина, при назначеніи
Дмитріева, въ началѣ 1810 г., министромъ юстиціи, имѣлъ мысль
поручить Карамзину министерство народнаго просвѣщенія, съ званіемъ
директора, по малому его чину: онъ былъ тогда надворнымъ совѣт-
никомъ. Сперанскій отклонилъ это назначеніе, предлагая его сдѣлать
прежде кураторомъ московскаго университета („Карамзинъ по его
сочиненіямъ" и проч., ч. II, стр. 60). На этотъ разъ Карамзину пред-
почтенъ былъ для министерства графъ Разумовскій. Послѣ паденія
Сперанскаго было опять предположеніе назначить на его мѣсто Ка-
рамзина; но Балашовъ, которому государь сообщилъ эту мысль, ука-
залъ на Шишкова, какъ на заслуженнаго сановника и ревностнаго
патріота, незадолго передъ тѣмъ обратившаго на себя вниманіе своею
рѣчью О любви къ отечеству (Изъ Воспоминаній К. С. Сербиновича).
О послѣднемъ предположеніи графъ Блудовъ такъ мнѣ разсказы-
валъ: „По паденіи Сперанскаго государю называли двухъ кандидатовъ
на его мѣсто,—Карамзина и Шишкова. Александръ избралъ Шишкова,
вѣроятно по наговорамъ, что Карамзинъ не способенъ къ такой долж-
ности. Впослѣдствіи Карамзинъ говорилъ, что онъ былъ радъ тому:
въ тогдашнихъ трудныхъ обстоятельствахъ Россіи отказаться было бы
нельзя, a между тѣмъ онъ не могъ бы говорить въ духѣ, угодномъ
государю".—Наконецъ, есть еще извѣстіе, что Александръ думалъ.
назначить Карамзина преемникомъ князя Голицына по министерству
народнаго просвѣщенія. „Странно", замѣчаетъ Е. П. Ковалевскій,
„что въ оба раза государь назначалъ Шишкова, какъ бы для того,
чтобы показать Карамзину, что въ этомъ выборѣ ни привязанность,.
ни строгая оцѣнка достоинствъ не имѣли мѣста" („Графъ Блудовъ
и его время", стр. 157).
2) Такъ онъ и самъ смотрѣлъ на себя. Однажды онъ писалъ къ
Дмитріеву: „Ты говоришь о достоинствѣ Исторіографа: но Исторіо-
графъ еще менѣе Карамзина (между нами будь сказано)". „Письма"
къ Дмитріеву, стр. 248.
3) См. въ апрѣльской книжкѣ Русскаго Вѣстника 1861 года мон>
критическую замѣтку по поводу одной рецензіи изданныхъ незадолго
передъ тѣмъ „Писемъ Карамзина къ А. Ѳ. Малиновскому". (См. ниже).—
„Память Карамзина", было между прочимъ сказано въ этой замѣткѣ,
„дорога всему, что есть въ Россіи образованнаго, и говорить о немъ
съ грубымъ презрѣніемъ и насмѣшкою, не значитъ ли показывать
большое неуваженіе къ публикѣ, давать разумѣть, что мы считаемъ
ее невѣжественною и ничего не смыслящею?"
4) См. Русскій Архивъ 1865 г., стр. 992.
5) Въ Карамзинѣ созрѣлъ благороднѣйшій плодъ изученія въ
Россіи европейской литературы 18-го вѣка. Онъ былъ эклектикъ въ

лучшемъ значеніи этого слова. Свою авторскую характеристику, или.
исповѣдь онъ самъ представилъ въ небольшой статьѣ: „Что нужно
автору?" которая краснорѣчиво оканчивается словами: „Дурной чело-
вѣкъ не можетъ быть хорошимъ авторомъ". (Соч. Kap., изд. Смирд.,
т. III, стр. 372). Здѣсь же Карамзинъ выразилъ свое многознамена-
тельное сочувствіе къ Геснеру и къ Руссо. Еще болѣе развитъ тотъ
же предметъ въ статьѣ, написанной 10-ю годами позже (1803): „Отъ
чего въ Россіи мало авторскихъ талантовъ?", въ заключеніи которой
выражены слѣдующія замѣчательныя мысли: „что достоинство народа
оскорбляется безсмысліемъ и косноязычіемъ худыхъ писателей; что
варварскій вкусъ ихъ есть сатира на вкусъ народа; что образцы бла-
городнаго русскаго краснорѣчія едва ли не полезнѣе самыхъ клас-
совъ латинской элоквенціи, гдѣ толкуютъ Цицерона и Виргилія; что
онъ, избирая для себя патріотическіе и нравственные предметы, мо-
жетъ благотворить нравамъ и питать любовь къ отечеству". (Соч.
Kap., т. III, стр. 532).
6) Соч. Карамзина, т. III, „Рыцарь нашего времени" стр. 265.
7) Тамъ же, т. II, стр. 549.
8) „Біографическій Словарь профессоровъ и преподавателей Мо-
сковскаго университета",ч. II, стр. 573. При пересмотрѣ однихъ заглавій
сочиненій Шадена насъ поражаетъ, что Карамзинъ впослѣдствіи пи-
салъ отчасти о тѣхъ же предметахъ или, по крайней мѣрѣ, выска-
зывался о нихъ совершенно согласно съ образомъ мыслей своего
бывшаго наставника. Такъ, мы находимъ y Шадена рѣчи на темы: о
правѣ родителей въ воспитаніи дѣтей, о монархіяхъ въ отношеніи
къ возбужденію любви къ отечеству, о Екатеринѣ Великой, какъ
законодательницѣ (похвальное слово), о воспитаніи дворянскаго юно-
шества, о вредѣ роскоши.
9) См. ниже примѣч. 13.
10) „Біографич. Словарь Моск. университета", ч. II, стр. 562.
11) „Любовь къ наукамъ и словесности, слѣдствіе нѣжнаго обра-
зованія души, всегда бываетъ соединена съ благороднымъ влеченіемъ
къ дружбѣ, которая, питая чувствительность, даетъ уму еще болѣе
силы и паренія" (Соч. Kap. т. I, „Пантеонъ русскихъ авторовъ",
стр. 578).
12) Соч. Kap., т. III, „Чувствительный и Холодный", стр. 620.
13) Что воспитаніе Карамзина долго оставалось въ женскихъ ру-
кахъ, о томъ мы можемъ заключить изъ „Рыцаря нашего времени".
Если это и не автобіографія въ строгомъ смыслѣ слова, по крайней
мѣрѣ разсказъ въ родѣ „Wahrheit und Dichtung" Гёте. При напеча-
таніи послѣднихъ главъ его (IX—XIII), подъ которыми читается
подпись „Ц. П. У. и замѣчено: „продолженіе впредь", Карамзинъ
такъ оговорился: „Продолженіе Романа, котораго начало было напе-

чатано въ 13 и въ 18 нумерѣ Вѣстника Европы прошедшаго года.
Есть-ли читатели забыли его, то слѣдующія главы будутъ для нихъ
отрывковъ. Сей Романъ вообще основанъ на воспоминаніяхъ молодости,
которыми авторъ занимался во время душевной и тѣлесной болѣзни:
такъ по крайней мѣрѣ онъ намъ сказывалъ, отдавъ его, съ низкимъ
поклономъ, для напечатанія въ журналѣ" (Вѣстникъ Европы 1803,
ч. X, № 14, стр. 121—142),
Впослѣдствіи Карамзинъ, въ присутствіи К. С. Сербиновича, сви-
дѣтельствовалъ, что онъ Леону приписалъ разныя черты своего дѣт-
ства: чтеніе книгъ,. изъ которыхъ самою тяжелою по слогу была
-„Книга языкъ", переведенная съ французскаго Волчковымъ *); первая
идея о Богѣ; общество дворянъ въ домѣ отца Николая Михайловича,
при чемъ гости задумали себѣ и особые мундиры,—все это, по созна-
нію Карамзина, истина. Графиня, о которой рѣчь идетъ въ разсказѣ,
была Пушкина. У мужа ея Николай Михайловичъ бралъ для чтенія
книги, и между прочимъ Ролленя въ переводѣ Тредьяковскаго (Воспо-
минанія К. С. Сербиновича).
Замѣтимъ, что Леонъ до 10 лѣтъ отъ роду ничему не учился;
дочти всё, что онъ зналъ, досталось ему изъ книгъ. Тогда молодая
дама, сосѣдка его отца по деревнѣ, стала давать ему уроки исторіи,
географіи и французскаго языка; въ послѣднемъ онъ оказалъ осо-
бенно быстрые успѣхи. Нѣмецкому Карамзинъ учился первоначально
,у симбирскаго пожилого врача (И. Дмитріева „Взглядъ на мою жизнь",
;стр. 38). Въ обоихъ этихъ языкахъ, однакожъ, онъ усовершенство-
вался позднѣе, во время своего путешествія по Европѣ. Когда онъ
впервые познакомился съ англійскимъ,—въ точности неизвѣстно.
Будучи въ Лондонѣ (1790), онъ сожалѣлъ, что худо зналъ этотъ языкъ
и говорилъ между прочимъ: „я все понимаю, что мнѣ напишутъ, a
въ разговорѣ долженъ угадывать" (Соч. Kap., т. II, стр. 684, 750).
Первое знакомство Леона съ русской исторіей началось въ ран-
немъ его дѣтствѣ, когда онъ слушалъ разговоры пріятелей отца
своего, которые, какъ онъ выражается, яне знали, что за звѣрь по-
литика и литература, a разсуждали, спорили, шумѣли". Они любили,
между прочимъ, анекдоты старины, и Леонъ помнилъ, какъ одинъ
изъ этихъ гостей, воеводскій товарищъ, разсказывалъ о Биронѣ и
Тайной канцеляріи, опираясь на длинную трость съ серебрянымъ
набалдашникомъ, которую подарилъ ему фельдмаршалъ Минихъ. Леонъ
сознавалъ вліяніе, какое имѣла на его характеръ бесѣда этихъ—какъ
онъ называлъ ихъ—„достойныхъ матадоровъ провинціи: отъ нихъ онъ
заимствовалъ русское дружелюбіе, отъ нихъ набрался духу русскаго
•и благородной дворянской гордости,—этого чувства своего достоин-
1) Смирдинская „Рукопись", № 1295.

ства, которое удаляетъ человѣка отъ подлости и, дѣлъ презритель-
ныхъ".— Зная образъ мыслей и дѣйствій Карамзина, мы не можемъ
сомнѣваться, что здѣсь онъ самъ о себѣ говоритъ разсказывая о
Леонѣ.
Первую идею „Рыцаря нашего времени" могла заронить въ душу
Карамзина книга, которой начало появилось за нѣсколько лѣтъ до
его путешествія и которая произвела на него сильное впечатлѣніе,
какъ видно изъ слѣдующихъ словъ „Писемъ русскаго путешествен-
ника", написанныхъ имъ по поводу посѣщенія знаменитаго въ то
время берлинскаго профессора Филиппа Морица: имѣлъ великое
почтеніе къ Морицу, прочитавъ его Anton Reiser, весьма любопытную
психологическую книгу, въ которой описываетъ онъ собственныя свои
приключенія, мысли, чувства и развитіе душевныхъ своихъ способ-
ностей. Confessions de J. J. Rousseau, Stilling's Jugendgeschichte, Anton
Reiser предпочитаю я всѣмъ систематическимъ психологіямъ. въ свѣтѣ"
(Соч. Кар. т. II, стр. 84) х).
14) Предисловіе къ 2-й книжкѣ Аонидъ.
15) Объ этой меланхоліи во многихъ мѣстахъ сочиненій и писемъ
Карамзина.
16) Соч. Kap., т. III, ,Что нужно автору?" стр. 371.
17) Еще не довольно было обращено вниманія на полезную сто-
рону такъ называемой сентиментальности Карамзина, именно на
благотворное вліяніе, какое онъ именно этимъ характеромъ своихъ
сочиненій могъ имѣть на смягченіе нравовъ современнаго ему рус-
скаго общества. Кто пролагаетъ, въ чемъ бы ни было, новый путь,
легко вдается въ крайность, и иногда это даже нужно для его успѣха.
Ср. предисловіе г. Порошина къ „Lettes d'un voyageur russe" и проч.
Paris, 1867, стр. XVII.
18) Соч. Kap., т. III, „Цвѣтокъ на гробъ моего Агатона", стр. 361.
Оплакивая своего друга, Карамзинъ между прочимъ спрашивалъ
себя, за что покойный полюбилъ его, и такъ рѣшилъ этотъ вопросъ:
„Что онъ полюбилъ во мнѣ—не знаю: можетъ быть, пламенное усер-
діе къ добру, непритворную любовь ко всему изящному, простое сердце,
не совсѣмъ испорченное воспитаніемъ, искренность, нѣкоторую живость,
нѣкоторый жаръ чувства". Эти слова любопытны, какъ выраженіе
самосознанія Карамзина. Замѣчательно, что хотя онъ не оставилъ
никакихъ автобіографическихъ записокъ, хотя даже любилъ уничто-
жать все, что могло бы удовлетворить любопытству потомства въ отно-
шеніи къ нему, однакожъ никто полнѣе его не высказался въ своихъ
*) Въ Моск. Журн. (ч. II, стр. 42) вмѣсто „любопытную" было сказано „инте-
ресную". Полное заглавіе книги: „Anton Reiser. Ein psychologischer Roman".
(Berlin) 1-я часть вышла 1785, 5-я и послѣдняя—17Э4 г., уже послѣ смерти автора
(t 1793).

сочиненіяхъ. Стоитъ только внимательно прочесть ихъ, чтобы про-
никнуть во всѣ изгибы его сердца и узнать даже многія подробности
его жизни, которыя онъ сообщаетъ при случаѣ; невольно припоми-
наешь собственныя его слова: „Творецъ всегда изображается въ тво-
реніи, часто противъ воли своей" (Соч. Карамзина, т. III, стр. 370).
Кратковременныя сношенія съ Петровымъ были для развитія Карам-
зина гораздо важнѣе многолѣтней связи его съ Дмитріевымъ, кото-
раго онъ продолжалъ любить по привязчивости своего сердца, но
которому во многомъ не могъ сочувствовать.
19) „Русскій Архивъ" 1863, стр. 473—486, и 1866, стр. 1756—
1763.
20) См. „Письма14 къ Дмитріеву, стр. 35.
21) Карамзинъ уничтожалъ всѣ частныя письма, которыя получалъ.
22) По свидѣтельству M. А. Дмитріева, Карамзинъ при немъ раз-
сказывалъ, что оставилъ Общество Новикова, не найдя той цѣли,
которой ожидалъ („Мелочи изъ запаса моей памяти", стр. 35). Впо-
слѣдствіи (въ 1810 г.) онъ писалъ къ А. И. Тургеневу: „Въ Твери
видѣлъ я Феслера и говорилъ съ нимъ о метафизикѣ, мистикѣ, ма-
сонствѣ, и проч. Онъ напомнилъ мнѣ старину. Все слова, a мало дѣла"
(Москвитянинъ 1855, № 23 и 24, стр. 186). К. С. Сербиновичъ также
свидѣтельствуетъ: „Онъ узналъ нелѣпость ученія мартинистовъ, нови-
ковскихъ мистиковъ, и оставилъ ихъ общество" (Рукопись). Кстати
приведу здѣсь изъ того же источника разсказъ объ оставленіи Карам-
зинымъ военной службы. Во время пребыванія его въ полку, когда
наступили военныя обстоятельства, онъ желалъ быть посланнымъ въ.
дѣйствующую армію; но полковой секретарь, отъ котораго зависѣло
это назначеніе, былъ взяточникъ и выбиралъ богатыхъ людей, a Ка-
рамзину (у котораго тогда было 100 рублей) отказалъ: Карамзинъ,
разочаровавшись въ военной службѣ, вышелъ въ отставку съ чиномъ
. подпоручика.
23) Цѣль путешествія Карамзина видна изъ слѣдующихъ двухъ
мѣстъ его Писемъ:
„Окончивъ свое путешествіе, которое предпринялъ я для того, чтобы
собрать нѣкоторыя пріятныя впечатлѣнія и обогатить свое воображеніе
новыми образами, буду жить въ мирѣ съ Натурою" и проч. (Моск.
Журналъ 1791, августъ стр. 174) г).—„Пріятно, милые друзья мои,
видѣть наконецъ того человѣка, который былъ намъ прежде столько
извѣстенъ и дорогъ по своимъ сочиненіямъ, котораго мы такъ часта
себѣ воображали или вообразить старались" (тамъ же, стр. 172). Въ
*) Впослѣдствіи это мѣсто нѣсколько измѣнено Карамзинымъ: вмѣсто „для того"
сказано: „единственно для того" и вмѣсто „образами"—„идеями". См. Соч. Кар.г
т. II, стр. 149.

„Цвѣткѣ на гробъ моего Агатона" Карамзинъ говоритъ, что желаніе*
видѣть природу, видѣть тѣхъ великихъ мужей, которыхъ твореніе
сильно дѣйствовали на его чувства, превратилось въ совершенную
страсть" (Соч. Kap. т. III, стр. 363).
24) Соч. Kap., т. II, стр. 27.
25) „Предувѣдомленіе" передъ 1-й книжкой Московскаго Жур-
нала.—Приведенныя слова чуть не сдѣлались поводомъ къ размолвкѣ.
между обоими писателями. Державинъ отвѣчалъ, что нѣкоторые недо-
вольны похвалами, которыми Карамзинъ превозносилъ въ своемъ объяв-
леніи пѣвца Фелицы, и что онъ, Державинъ, уже не можетъ, по же-
ланію Карамзина, предлагать другимъ подписываться на журналъ,.
потому что въ такомъ случаѣ ему, пожалуй, припишутъ изданіе его.
На это Карамзинъ возразилъ: „Я сихъ господъ не понимаю...' Я ска-
залъ только: кто не знаешь пѣвца Фелицы? Правда, въ семъ вопросѣ.
есть похвала; я полагаю, что сей пѣвецъ извѣстенъ всѣмъ, читающимъ.
русскіе стихи... Гдѣ тутъ излишняя похвала?... Мнѣ сдѣлаютъ много
чести, если и по выходѣ первой книжки моего Журнала скажутъ, что
вы его издаете. Между тѣмъ конечно нельзя вамъ собирать Субскри-
бентовъ, когда такъ говорятъ... Журналъ мой уже печатается: въ ceSt
1-й книжкѣ помѣщено Видѣніе Мурзы. Пожалуйте, не оставляйте меня a
впредь... Я надѣюсь на васъ, надѣюсь на вашу ко мнѣ благосклонность.
и на вашу любовь къ Литературѣ". (Изъ автографа Карамзина).
26) Въ концѣ 1791 года Карамзинъ, обращаясь къ читателямъ,
Московскаго Журнала, сказалъ между прочимъ: „Постараюсь, чтобы
содержаніе Журнала было какъ можно разнообразнѣе и .заниматель-
нѣе" (ноябрская книжка, стр. 247).
27) Въ Сѣверномъ Вѣстникѣ Мартынова за 1804 годъ (№ 8 стр. 141}
было напечатано „Разсмотрѣніе всѣхъ рецензій, помѣщенныхъ въ еже-
мѣсячномъ изданіи подъ названіемъ: Московскій Журналъ, изданный
на 1791 и 1792 годъ H. М. Карамзинымъ". Это впрочемъ не совсѣмъ
полное разсмотрѣніе, отзывается нѣкоторымъ нерасположеніемъ
автору разбираемыхъ рецензій.
28) Моск. Журн., ч. III, августъ 1791.
29) Тамъ же, ч. IV, октябрь.
30) Тамъ же, ч. II, іюнь.
31) Тамъ же, ч. V, февраль 1792.
32) Соч. Kap., т. I, стр. 210.
33) „Письма русск. путеш., письмо 1-е.
34) Моск. Журн. ч. VI, іюнь и ч. VIII, декабрь 1792.
35) „Отъ Издателя къ Читателямъ" въ концѣ ноябрской книжки
1791.
36) Въ „Невинности" (Моск. Журн., ч. II, апрѣль 1791), въ „Рай-
ской птичкѣ" (тамъ же, ч. III, августъ 1791), въ „Ліодорѣ" (тамъ же>
ч. V, мартъ 1792).

37) Соч. Kap., т. I, „Пантеонъ русскихъ авторовъ", стр. 577.
38) Тамъ же, т. III, „Отъ чего въ Россіи мало авторскихъ талан-
товъ", стр. 528.
Въ чемъ Карамзинъ полагалъ задачу поэзіи, выражено имъ нѣсколько
разъ въ стихахъ его. Въ одной пьесѣ J) онъ называетъ поэта
„искуснымъ лжецомъ"; въ другой же разъ говоритъ:
„Не истина, но блескъ въ поэтѣ совершенство,
И ложь красивая плѣняетъ свѣтскій умъ
Скорѣе, чѣмъ языкъ простой, нелицемѣрный,
Которымъ говорятъ правдивыя сердца" 2).
Не значитъ ля это, что Карамзинъ задачею искусства считалъ ложь,
a не истину? Конечно, онъ хотѣлъ только сказать, что поэзія должна
производить очарованіе, что вымыселъ долженъ являться намъ истиной,
-и въ этомъ полагалъ онъ обманъ, или ложь поэзіи.
Въ разсужденіи взглядовъ Карамзина на эту область творчества,
стоитъ замѣтить, что онъ самымъ древнимъ родомъ поэзіи считалъ
-элегію. „Я думаю, что первое піитическое твореніе было ни что иное,
какъ изліяніе томно-горестнаго сердца... Всѣ веселыя стихотворенія
произошли въ позднѣйшія времена". (Развитіе этой мысли см. въ его
€оч., т. III, стр. 380).
39) Въ числѣ новыхъ словъ, составленныхъ Карамзинымъ, упомя-
немъ два: 1) достижимая цѣль (Моск. Журн., ч. IV, стр. 310, и Соч.
Kap., т. II, стр. 243), съ примѣчаніемъ: „т. е. до которой достигнуть
можно. Я осмѣлился по аналогіи употребить сіе слово", и 2) промыш-
ленность, съ примѣчаніемъ: „Не можетъ ли сіе слово означать латин-
скаго industria, или французскаго industrie?" (Моск. Журн., ч. III,
стр. 298). Впослѣдствіи при этомъ словѣ замѣчено: „Это слово сдѣ-
лалось нынѣ обыкновеннымъ: авторъ употребилъ его первый" (Соч.
Kap., т. II, стр. 168).
40) Соч. Kap., т. III, стр. 600.
41) „Письма H. М. Карамзина къ И. И. Дмитріеву", стр. 97, 99
и 104. Графъ Блудовъ разсказывалъ мнѣ, что еще и по изданію Вѣст-
ника Европы Карамзинъ имѣлъ непріятности отъ цензуры. Журналъ
цензировался въ корректурныхъ листахъ. „Марѳа Посадница" (въ
началѣ 1803 года) испугала Прокоповича-Антонскаго, который уви-
дѣлъ въ этой повѣсти воззваніе къ бунту и объявилъ, что не можетъ
пропустить ее. Карамзинъ былъ очень горячъ: онъ тотчасъ поѣхалъ
къ одному изъ кураторовъ Московскаго университета, Коваленскому,
и объявилъ, что если запрещеніе состоится, то онъ не останется въ
*) „Къ бѣдному поэту" (Соч. Kap., т. I, стр. 66).
а) „Къ Эмиліи" (тамъ же, стр. 225).

Россіи. Тотъ отвѣчалъ, что онъ можетъ жаловаться министру. Тогда
Карамзинъ, написавъ письмо на имя Заводовскаго, отправилъ его къ.
Коваленскому, но получилъ пакетъ обратно нераспечатаннымъ, съ.
отзывомъ куратора, что дѣло можно и такъ уладить, если Карамзинъ,
смягчитъ въ повѣсти нѣкоторыя выраженія. Карамзинъ согласился;;
однакожъ едва ли не ограничился тѣмъ, что вмѣсто слова вольность.
кое-гдѣ поставилъ свобода. Цензоръ удовлетворился, замѣтивъ, что
еще бы лучше было, еслибъ Марѳа въ концѣ повѣсти изъявила
раскаяніе. Карамзинъ и помѣстилъ-было тамъ фразу, что въ глазахъ
Марѳы появились слезы, которыя можно было принять за слезы рас-
каянія! (однакожъ, въ самомъ дѣлѣ повѣсть кончается словами: „Они
шли за нимъ"—граждане за колоколомъ—„съ безмолвною горестію*
и слезами, какъ нѣжныя дѣти за гробомъ отца своего", послѣ чего.
слѣдуютъ три строчки точекъ). Карамзинъ, разсказывая это, прибав-
лялъ, что онъ былъ очень радъ такой развязкѣ, потому что ему
вовсе не хотѣлось покидать Россіи.
42) Обо всемъ, что здѣсь относится къ царствованію Павла, см.
„Письма Карамзина къ Дмитріеву".
43) Тамъ же, стр. 115.
44) Соч. Державина, изъ Акад. Наукъ, т. II, стр. 355.
45) Моск. Вѣд. 1801, № 92, и Объявленіе о продолженіи журнала:
въ 1803 году (В. Е., ноябрь 1802, № 22).
46) В. Е., 1803, № 17. Письмо подписано: Лука Еремеевъ.
47) Вотъ замѣчательное мнѣніе Сегюра о вредѣ крѣпостнаго со-.
стоянія: „... la cause réelle de cette lenteur de la civilisation est l'escla-
vage du peuple: l'homme serf qu'aucune fierté ne soutient, qu'aucun^
amour-propre n'excite, abaissé presque au rang des animaux, ne connaît,
que les besoins physiques et bornés; il n'élève pas ses désirs au-delà de
ce qui est strictement nécessaire pour soutenir sa triste existence et
pour payer à son maître le tribut qui lui est imposé (Mémoires etc. du;
comte de Ségur, Paris, 1843, стр. 141).
48) B. E. 1802, AÏ 12. „Пріятные виды, надежды и желанія ны-
нѣшняго времени" (съ подписью: Р. О.).
49) См. примѣч. 46.
50) Записка о древней и новой Россіи.
51) См. Дѣло Радищева въ Чтеніяхъ Общества исторіи и древ-
ностей 1865, кн. III.
52) Вотъ первоначальный текстъ этого мѣста, которымъ заключается
статья „О случаяхъ и характерахъ въ Россійской Исторіи, которые
могутъ быть предметомъ художествъ" (О. О.): „Повторимъ истину
несомнительную: въ девятомъ-надесять вѣкѣ одинъ тотъ народъ мо-
жетъ быть великимъ и почтеннымъ, который благородными искус-
ствами, литературою и науками способствуетъ успѣхамъ человѣчества.

въ его славномъ теченіи къ цѣли умственнаго и моральнаго совер-
шенства" (Вѣстникъ Европы 1802, № 24). Позднѣе послѣднія слова
измѣнены Карамзинымъ такъ: „къ цѣли нравственнаго и душевнаго
совершенства" (Соч. т. III, стр. 566).
53) В. Е. 1803, № 5, „О новомъ образованіи народнаго просвѣ-
щенія въ Россіи".
54) Тамъ же. Ср. Соч. Kap. т. I, стр. 361, въ „Похвальномъ словѣ
Екатеринѣ II" замѣчаніе о народныхъ училищахъ.
55) См. примѣч. 46.
56) В. Е. 1802, № 4: „О любви къ отечеству и народной гордости"
О.), и № 14: „Отъ чего въ Россіи мало авторскихъ талантовъ",
{Ф* Ц.). Жалѣя, что наши дворяне не поступаютъ на профессорскія
каѳедры, Карамзинъ говоритъ: „Я душевно обрадовался бы первому
феномену въ семъ родѣ". Вслѣдствіе этого замѣчанія, въ Вѣстникъ
Европы (1803, № 11: „Дворянинъ-профессоръ въ Россіи"), черезъ
нѣсколько времени прислано было заявленіе, что y насъ есть одинъ
дворянинъ-профессоръ, именно Григорій Глинка, по каѳедрѣ русской
словесности въ дерптскомъ университетѣ. Карамзинъ всегда питалъ
искреннее уваженіе къ ученому званію, которое онъ называлъ благо-
роднымъ, и старался привлекать способныхъ людей къ педагогиче-
скому поприщу, даже въ самой скромной области его, доказывая по-
четное значеніе народнаго учителя въ „кругу своемъ, гдѣ не онъ
имѣетъ надобность въ другихъ, a другіе въ немъ", такъ что онъ
„можетъ скорѣе возгордиться, нежели унизиться въ своихъ чув-
ствахъ". (В. Е. 1802, № 14: „Отъ чего въ Россіи мало авторскихъ
талантовъ").
57) В. Е. 1802, № 8: „О новыхъ благородныхъ училищахъ, заво-
димыхъ въ Россіи". Этой статьи, названной „Письмо изъ Т.*" и под-
писанной „NN", нѣтъ въ собраніи сочиненій Карамзина; но она
очевидно принадлежитъ его же перу. Хотя большая часть высказан-
ныхъ въ ней мыслей и повторяется въ позднѣйшихъ сочиненіяхъ
Карамзина, однакожъ эта статья особенно любопытна, какъ первое
выраженіе взгляда его на учрежденія императора Александра по на-
родному образованію.
58) В. Е. 1803, № 8: „О вѣрномъ способѣ имѣть въ Россіи довольно
.учителей" (Ц. Ц.).
59) См. примѣч. 48.
60) В. Е. 1802, № 2: „Странность" (О. О.).
61) Тамъ же, № 8: „О новыхъ благородныхъ училищахъ".
62) Тамъ же, № 4: „О любви къ отечеству" и пр.
63) См. примѣч. 52.
64) См. примѣч. 53.
65) Аглая, кн. II „Филалетъ къ Мелодору", и В. Е. 1802, № 24:
.^,О случаяхъ и характерахъ въ Росс. Исторіи" и проч.

66) В. Е. 1803, № 9, въ „Извѣстіяхъ и замѣчаніяхъ", говоря о
появленіи Вегаба въ Аравіи, Карамзинъ замѣчаетъ: „Внутреннее без-
силіе тамошняго (константинопольскаго) правительства должно ускорить
паденіе огромнаго турецкаго колосса. Оно кажется необходимымъ и
близкимъ, произведетъ важную революцію въ мірѣ, и будетъ имѣть
великія слѣдствія для человѣчества. Турецкая Исторія служитъ но-
вымъ доказательствомъ истины, что великія Имперіи, основанныя на
завоеваніяхъ, должны или просвѣтиться, или безпрестанно побѣждать:
иначе паденіе ихъ неминуемо" (стр. 69).—Въ томъ же году, № 12,
въ статьѣ подъ тою же рубрикою замѣчено: „Кто могъ вообразить въ
16 или въ 17 вѣкѣ, что со временемъ Христіянскія Державы будутъ
дружески заботиться о цѣлости Турецкой Имперіи? Вотъ торжество
великодушія или Политики!" (стр. 511).
67) Мы видѣли, что при изданіи Московскаго Журнала Карамзинъ
выражалъ свое убѣжденіе въ пользѣ критики и въ доказательство ссы-
лался на успѣхи нѣмецкой литературы (см. выше примѣч. 31). Въ
программѣ Вѣстника Европы онъ также обѣщалъ критику. Между
тѣмъ въ первомъ же нумерѣ новаго журнала онъ, въ формѣ безымен-
наго письма къ издателю, высказался противъ критики и между про-
чимъ замѣтилъ: „Глупая книга небольшое зло въ свѣтѣ: y насъ же
такъ мало авторовъ, что не стоитъ труда и пугать ихъ. Но если
выдетъ нѣчто изрядное, для чего не похвалить? Самая умѣренная
похвала бываетъ часто великимъ одобреніемъ для юнаго таланта".
Еще рѣшительнѣе выразилъ Карамзинъ подобныя мысли въ концѣ
перваго года изданія Вѣстника Европы.—To, что имъ сдѣлано внѣ
области критики, такъ многозначительно, что потомство не можетъ
слишкомъ строго судить его за отсутствіе этого элемента въ его жур-
налѣ; a успѣхъ молодыхъ писателей, которые вскорѣ явились на его
сторонѣ и доставили ему рѣшительную побѣду надъ противниками,
•еще болѣе оправдываетъ его.
Впрочемъ, уклоняясь отъ критики, Карамзинъ въ Вѣстникѣ Европы
ясно высказываетъ иногда свое мнѣніе о нѣкоторыхъ явленіяхъ лите-
ратуры, хотя никого не называетъ. Его статьи: О грамматикѣ фран-
цуза Модрю" и о русскомъ пансіонѣ въ Парижѣ: „Странность" (В. Е.
1802, № 2, и 1803, № 15) показываютъ, что онъ не лишенъ былъ
•способности къ остроумной и колкой критикѣ.
68) Въ статьѣ „о должности журналистовъ" (1754 г.) Ломоносовъ
замѣтилъ между прочимъ: „Журналистъ свѣдущій проницательный,
справедливый и скромный сдѣлался чѣмъ-то въ родѣ феникса" (Un
Journaliste sçavant, pénétrant, équitable et modeste, est devenu une espèce
•de Phénix). „Сборникъ матеріаловъ для исторіи Императорской Ака-
деміи Наукъ въ XVIII вѣкѣ", изд. А. Куникомъ, ч. II, стр. 516 и 520.
69) Не получивъ ученаго образованія, Карамзинъ смолоду отли-

чался однакожъ любовью и уваженіемъ къ наукѣ, хотя долго считалъ.
своимъ призваніемъ и изящную литературу и поэзію. Когда Платнеръ,
въ Лейпцигѣ, спросилъ его: „Какой, или какимъ наукамъ вы особенно
себя посвятили?" русскій путешественникъ отвѣчалъ: „Изящнымъ" 1).
Но изъ писемъ его видно, что въ числѣ извѣстныхъ ему уже въ то«
время писателей были историки, лѣтописцы, философы: онъ уже зналъ.
Брантома, Фруассара, Мабли, Архенгольца, Юма, Іоанна Мюллера,
Канта. „Я всегда готовъ плакать отъ сердечнаго удовольствія", гово-
рилъ онъ, „видя, какъ науки соединяютъ людей, живущихъ на, сѣверѣ.
и на югѣ; какъ они, безъ личнаго знакомства, любятъ и уважаютъ
другъ друга. Что ни говорятъ мизософы, a науки—святое дѣло"..
(Соч. Kap., т. II, стр. 524). Онъ же впослѣдствіи, выражая желаніе
видѣть русскихъ профессоровъ изъ дворянъ, восклицалъ: „Что въ самомъ
дѣлѣ священнѣе храма наукъ, сего единственнаго мѣста, гдѣ чело-
вѣкъ можетъ гордиться саномъ своимъ въ мірѣ, среди богатствъ ра-
зума и великихъ дѣлъ?" (Вѣстн. Евр. 1803, № 8, „О вѣрномъ способѣ
имѣть въ Россіи довольно учителей"). Около того же времени онъ замѣ-
тилъ: „Наука даетъ человѣку какое-то благородство во всякомъ со-
стояніи" (тамъ же, 1802, As 16 „Историч. воспом. на пути къ Троицѣ").
70) Извлеченіе изъ рукописей покойнаго профессора Барсова*
(ум. 21 янв. 1792 г.) 2) было напечатано подъ заглавіемъ: „Сводъ.
бытій россійскихъ". Авторъ совѣтуетъ составить подробные списки.
какъ печатныхъ, такъ и рукописныхъ источниковъ и разсуждаетъ.
о предѣлахъ самой исторіи. Особенно любопытно слѣдующее его
замѣчаніе: „Такой сколько можно полный сводъ составитъ матерію
порядочной и довольно полной исторіи; но самое сіе собираніе и сличеніе
суровья (матеріала), тѣмъ паче самая исторія не иначе какъ собра-
ніемъ нѣсколькихъ ученыхъ, знающихъ и трудолюбивыхъ людей произ-
ведена быть можетъ въ дѣйство, при надлежащихъ пособіяхъ и на-
гражденіяхъ, чего удобнѣе желать можно, нежели надѣяться" (Моск.
журн. 1792, ч. VII, сент., стр. 344).
71) Соч. Kap., т. III, стр. 687.
72) Въ.статьѣ: „Отъ чего въ Россіи мало авторскихъ талантовъ"
(В. Е. 1802, А» 14) Карамзинъ сказалъ: „Надобно заглядывать въ.
общество... но жить въ кабинетѣ". Эта мысль сдѣлалась закономъ.
всей остальной его жизни. При всемъ его трудолюбіи и приле-
жаніи, при всемъ его талантѣ, почти непонятно, какъ онъ могъ упо-
1) При этомъ словѣ онъ „закраснѣлся", какъ сознается въ письмѣ отъ 15 іюля..
1789,—прибавляя: „знаю, отъ чего—можетъ быть, и вы, друзья мои, знаете". При-
помнимъ, что по-нѣмецки онъ долженъ былъ сказать: „den Schönen". Въ Москов-
скомъ Журналѣ объяснено было въ выноскѣ: „Пріятель мой подъ изящными науками
разумѣетъ les belles lettres".
а) He 1791, какъ y Евгенія, Греча и въ Словарѣ Моск. профессоровъ.

требить только 12 лѣтъ (1804—-1815) на сочиненіе первыхъ восьми
томовъ своей Исторіи. Надобно принять въ расчетъ домашнія тре-
воги его, хлопоты по случаю кончины тестя (1807), частыя болѣзни,.
наконецъ нашествіе непріятеля, которое, заставивъ его покинуть
Москву, на долгое время совершенно прервало его занятія. Замѣтимъ
мимоходомъ, что никто не понималъ такъ, какъ Карамзинъ, великой
истины, что въ самомъ трудѣ заключается высшая его награда (см,
его академическую рѣчь 1818 г.), никто не былъ такъ способенъ
искать въ трудѣ только его совершенства, никто не имѣлъ столько
душевной силы для труда неутомимаго.
73) „Письма" Kap. къ Дм. стр. 235, 096 и слѣд.
74) Прежде всего Исторію Государства Россійскаго перевели на
французскій языкъ St. Thomas и Jauffret: они работали сперва каждый
самъ по себѣ, a потомъ вмѣстѣ („Письма" Kap. къ Дм., 0115). На
нѣмецкій языкъ переводилъ Исторію Карамзина директоръ царскосель-
скаго лицейскаго пансіона, Гауэншильдъ. Въ 1821 г., весной, исторіо-
графъ получилъ изъ Венеціи три первые тома своего труда, переве-
денные съ французскаго на итальянскій языкъ Москини и Гамбой.
1 января 1824 г. онъ подарилъ К. С. Сербиновичу польскій переводъ,
присланный къ нему изъ Варшавы переводчикомъ Григоріемъ Бучин-
скимъ. 19 января того же года Карамзинъ ждалъ къ себѣ Шредера,
нѣмецкаго переводчика IX тома. Во Франціи IX и X томы перево-
дилъ Auger съ помощію Дивова (Воспоминанія г. Сербиновича). Ко-
цебу также намѣревался перевести Исторію Государства Россійскаго
(„Письма" къ Дм., стр. 249).
75) „Неизд. соч." Карамзина, стр. 166.
76) Gotting, gelehrte Anzeigen 1822, т. II, J6 133 и 134, стр. 1321.
Ср. „Письма" Kap. къ Дм., стр. 0151.
77) Moniteur Universel 1820, 1 ноября, № 306. Статья оттуда
перепечатана въ „Письмахъ" Kap. къ Дмитріеву, стр. 0138.
78) „Письма" Kap. къ Дм., стр. 299.
79) Насчетъ происхожденія „Записки о древней и новой Россіи"
извѣстно мнѣ, частію изъ разсказовъ графа Блудова *), слѣдующее:
Послѣ продолжительнаго разговора съ Карамзинымъ о положеніи дѣлъ
въ Россіи, Екатерина Павловна просила его развить тѣ же мысли
письменно. Это было, вѣроятно, въ ноябрѣ 1810 года, когда исторіо-
графъ въ первый разъ посѣтилъ великую княгиню въ Твери („Неизд..
соч.", стр. 88). Уже 14 декабря того же года она пишетъ къ нему:
„жду съ нетерпѣніемъ Россію въ ея гражданскомъ и политическомъ
отношеніяхъ". Въ первой половинѣ февраля 1811 г. онъ отвезъ въ
1) Объ этомъ я слышалъ отъ него 12 декабря 1860 года, и сообщаю нѣкоторыя
подробности, о которыхъ нѣтъ y г. Погодина.

Тверь эту записку, писанную рукой жены его, которая, никогда съ
нимъ не разставаясь, и теперь сопровождала его. Екатерина Павловна
стала читать рукопись вмѣстѣ съ нимъ и много бесѣдовала о каждомъ
предметѣ. Послѣ нѣсколькихъ чтеній Карамзинъ далъ ей почувство-
вать, что если они будутъ такъ продолжаться, то на это потребуется
слишкомъ много времени. Тогда дѣло было ускорено и, по окончаніи
чтенія, великая княгиня спрятала тетрадь въ свое бюро (Карамзинъ,
разсказывая о томъ послѣ, вспоминалъ, какъ при этомъ щелкнулъ
.замокъ). Онъ остался въ восторгѣ отъ тогдашняго своего двухнедѣль-
наго пребыванія въ Твери (см. письмо отъ 19 февр. въ перепискѣ съ
Дмитріевымъ). Государя ждали туда къ 14 марта; къ этому времени
Екатерина Павловна пригласила туда и исторіографа. Обыкновенно
думаютъ, что Карамзинъ, бывъ здѣсь представленъ Александру, чи-
талъ ему свою записку. Это—недоразумѣніе: читана была только
Исторія. Записка же была передана императору великою княгиней
18 марта, наканунѣ его отъѣзда. На другой день онъ обошелся съ
исторіографомъ холодно, не говорилъ съ нимъ ни слова, какъ-будто
не замѣчалъ его, и уѣхалъ не простившись съ Карамзинымъ. Это
несогласно съ письмомъ послѣдняго къ Дмитріеву, отъ 20 марта; но
понятно, что Карамзинъ, не считая себя въ правѣ говорить кому бы
ни было о запискѣ, не могъ говорить и о произведенномъ ею дѣйствіи:
все то, что онъ пишетъ къ своему другу, могло предшествовать по-
слѣдней встрѣчѣ съ государемъ. Уѣзжая и самъ 22 марта, онъ рѣ-
шился попросить y великой княгини своей записки, но услышалъ,
что она въ хорошихъ рукахъ (le manuscrit est en bonnes mains)...
Когда Карамзинъ, находясь въ Петербургѣ, въ 1816 г., получилъ ленту,
то онъ писалъ къ женѣ, что государь пожаловалъ ему эту награду
самымъ пріятнѣйшимъ образомъ. Разсказъ графа Блудова объясняетъ
эти слова: государь, наградивъ Карамзина, замѣтилъ ему съ особен-
ною выразительностью, что жалуетъ ленту не за Исторію, a за Записку
Аракчееву, какъ врагу Сперанскаго, прибавлялъ графъ, не трудно
было примирить Александра съ Карамзинымъ, который въ запискѣ
своей осуждалъ Сперанскаго. При паденіи послѣдняго, исторіографъ
говорилъ въ пользу его; но императоръ горько отозвался о нравствен-
номъ достоинствѣ опальнаго.
Карамзинъ былъ такъ совѣстливъ и деликатенъ, что не оставилъ
y себя копіи съ записки. До самой смерти своей онъ не зналъ, куда
она дѣвалась; государь никогда не говорилъ о ней, да и самъ Карам-
зинъ не позволялъ себѣ упоминать объ этомъ дѣлѣ, даже въ разго-
ворѣ съ самыми близкими. Только по кончинѣ Александра Павловича,
онъ просилъ Блудова и Дашкова поискать записки между бумагами
императора, которыя имъ поручено было разобрать. Но они ея не
нашли: попавшаяся имъ рукопись, которую они приняли было за со-

чиненіе Карамзина, была записка Радищева объ улучшеніи законо-
дательства,—та самая, по поводу которой онъ отравился *).
Графъ Блудовъ думалъ, что впослѣдствіи записка Карамзина оты-
скалась въ бумагахъ Аракчеева, потому, что она сдѣлалась извѣстною
вскорѣ послѣ смерти этого временщика. Но по другому свидѣтельству
(Греча), она распространилась изъ рукъ покойнаго Борна, бывшаго
•секретаремъ великой княгини Екатерины Павловны, или учителемъ
дѣтей ея.
Записка напечатана, хотя не совсѣмъ исправно, въ Берлинѣ 1861 г.
80) Противное этому мнѣніе, по которому записка Карамзина не
болѣе „какъ искусная компиляція того, что онъ слышалъ вокругъ
себя", см. въ соч. барона M. А. Корфа „Жизнь графа Сперанскаго",
т. I, стр, 143.
1 81) См. въ „Русск. Архивѣ" 1864, № 7 и 8, стр. 868 и 869, би-
бліографическую замѣтку г. Лонгинова.
82) Вотъ что Карамзинъ писалъ въ 1815 году къ Екатеринѣ Пав-
ловнѣ о своихъ историческихъ занятіяхъ (перевожу, какъ можно
•ближе, съ французскаго подлинника):
„Вы приглашаете меня быть историкомъ нашего времени: въ по-
рывѣ энтузіазма, возбужденнаго великими событіями, я самъ имѣлъ
эту мысль; но, обдумавъ дѣло, нашелъ, что оно представляетъ
много трудностей. Исторія, скромная и важная, любитъ безмолвіе
страстей и могилъ, отдаленность и сумерки, и изъ всѣхъ граммати-
ческихъ временъ ей всего болѣе сродно прошедшее совершенное (le pré-
térit parfait). Живое движеніе, шумъ настоящаго, близость предметовъ
и слишкомъ яркое ихъ освѣщеніе смущаютъ ее; то, что воспламе-
няетъ поэта, оратора, мѣшаетъ историку, y котораго всегда на языкѣ
•слово но. Къ тому же, станетъ ли y меня духу покинуть древнихъ
героевъ моихъ, забытыхъ неблагодарнымъ свѣтомъ, чтобы гоняться
за героями новыми, которыхъ лавры еще такъ лучезарны и подвиги
такъ громки? Ибо надлежало бы оставить въ сторонѣ мою Исторію
Россіи: вѣка моего не станетъ, чтобы довести ее до нашихъ дней
Знаете ли Вы, какъ мало я еще подвинулся? Меня занимаетъ Іоаннъ
Грозный, этотъ изумительный феноменъ между величайшими и самыми
дурными монархами. Боже, какой предметъ! Онъ стоитъ Наполеона.
Поверженный въ уныніе ужасами этого царствованія, духъ мой обод-
ряется при видѣ мужа добродѣтельнаго, который для спасенія оте-
чества, становится между нимъ и тираномъ; онъ падаетъ жертвою
ярости злодѣя, но заслуживъ напередъ удивленіе вѣковъ. Имя этого
*) Государь передалъ эту записку въ комиссію составленія законовъ. Предсѣда-
тель, князь П. В. Лопухинъ, прочитавъ ее, спросилъ y Радищева: „Неужели ты опять
хочешь попасть въ Сибирь?4' Испуганный Радищевъ принялъ яду.

великаго человѣка (Адашева) было почти вовсе неизвѣстно y насъ:
сердце мое ощущаетъ особенную отраду при такихъ открытіяхъ. Я
не покидаю мысли ѣхать въ Петербургъ и тамъ напечатать свою
Исторію, только что Государь возвратится. Смѣю надѣяться на Ваше
покровительство въ этомъ случаѣ". („Неизданныя сочиненія", стр..
118 и слѣд.).
83) Соч. Kap. т. III, стр. 700 и 701.
84) „Письма" къ Дмитріеву, стр. 316.
85) Вѣстн. Европы 1802, №8, „О новыхъ благородныхъ училищахъ".
86) Тамъ же 1803, № 5, „О новомъ образованіи народнаго просвѣ-
щенія въ Россіи".
87) Соч, Kap. т. I, стр. 365. Въ чрезвычайномъ собраніи Рос-
сійской Академіи 5 іюня 1801 года новый президентъ ея, Нартовъ,
предложилъ, между прочимъ „пригласить упражняющихся въ Россій-
ской словесности къ сочиненію похвальнаго слова Императрицѣ Ека-
теринѣ Великой, яко виновницѣ славы, величія и благоденствія, коими
наслаждается отечество наше, яко щедрой покровительницѣ наукъ и
художествъ и яко основательницѣ Академіи Россійской", о чемъ
тогда же объявлено было въ Вѣдомостяхъ. Вслѣдствіе того, 22 марта
1802 г., членъ Академіи, сенаторъ И. С. Захаровъ читалъ въ собра-
ніи написанное имъ похвальное слово Екатеринѣ II.
Хотя Карамзинъ и не представилъ въ Академію своего сочиненія
на тотъ же предметъ, однакожъ оно, вѣроятно, было предпринято
имъ также по поводу помянутаго вызова. Его Похвальное слово Ека-
теринѣ было напечатано въ началѣ 1802 года, какъ видно изъ
„Писемъ" его къ Дмитріеву (см. стр. 123 и 124).
Сочиненіе это, не менѣе другихъ трудовъ Карамзина, важно для
психологическаго изученія. Справедливость, отдаваемая имъ великой
женщинѣ,—одно изъ самыхъ убѣдительныхъ свидѣтельствъ его вы-
сокаго безпристрастія, незлобія и скромности: онъ какъ будто и не
замѣтилъ того равнодушія и невниманія, съ какимъ его многозначи-
тельная литературная дѣятельность была встрѣчена покровительницею
просвѣщенія и талантовъ. „Я зрѣлъ", говоритъ онъ, „лучезарный за-
падъ сего свѣтила, и глазамъ моимъ не представлялось ничего вели-
чественнѣе" и т. д. (Соч. Kap. т. I, стр. 279 и 365). Любопытенъ въ
„Похвальномъ словѣ" отзывъ Карамзина о русской литературѣ при
Екатеринѣ II: „Но сіи два поэта" (Ломоносовъ и Сумароковъ) „не
образовали еще нашего слога: во время Екатерины Россіяне начали
выражать свои мысли ясно для ума, пріятно для слуха, и вкусъ сдѣ-
лался общимъ" (тамъ же, стр. 363). Карамзинъ, при этихъ словахъ,
кажется, имѣлъ въ виду и свое собственное участіе въ такомъ успѣхѣ
литературы. Нельзя также не обратить вниманія на слѣдующія строки,.
по отношенію ихъ ко взгляду Карамзина на готовившіяся реформы

новаго царствованія: „Самое добро въ философическомъ смыслѣ можетъ
быть вредно въ политикѣ, какъ скоро оно не соразмѣрно съ граждан-
скимъ состояніемъ народа... Самое пламенное желаніе осчастливить
народъ можетъ родить бѣдствія, если оно не слѣдуетъ правиламъ
осторожнаго благоразумія" (тамъ же, стр. 370).
88) „Неизд. Соч." Kap. стр. 35, 170, 179. „Письма" къ Дм., стр.
285, 312, 316.—Соч. Kap. т. III, стр. 733.
89) „Неизд. Соч.", стр. 3: „Мнѣніе русскаго гражданина".
90) Слышано отъ родныхъ исторіографа.
91) „Неизд. Соч.", стр. 37—85.
92) „Письма" къ Дм., стр. 265.
93) Тамъ же, стр. 376, 382, 392.
94) Тамъ же, стр. 290.
95) Тамъ же, стр. 245.
96) „Неизд. Соч." Kap., стр. 144 и 148.
97) „Письма" къ Дм., стр. 261.
98) Тамъ же, стр. 279 и 0120.
99) „Лафатеръ", писалъ онъ изъ Цюриха, „давно уже поставилъ
себѣ за правило не читать тѣхъ сочиненій, въ которыхъ объ немъ
пишутъ; и такимъ образомъ ни хвала, ни хула до него не доходитъ.
Л считаю это знакомъ рѣдкой душевной твердости, и человѣкъ, ко-
торый, поступая согласно съ своею совѣстію не смотритъ на то, что
думаютъ объ немъ другіе люди, есть для меня великій человѣкъ".
{Соч. Kap. т. II, стр. 233).
100) Соч. Kap., т. III, стр. 704.
101) „Письма" къ Дм., стр. 276.
102) „Знаетъ ли, что бы могло привязать меня къ Петербургу
(между нами будь сказано)? Случай дѣлать иногда добро людямъ;
но это очень невѣрно, и колетъ инымъ глаза; я же (видитъ Богъ) не
хвастунъ, и въ самомъ добрѣ не люблю кривой дороги. Allons donc
planter nos choux" („Письма" къ Дм., стр. 260).
103) Тамъ же, стр. 153.
104) Мысль, что въ смерти нѣтъ ничего страшнаго, Карамзинъ
началъ высказывать еще въ молодости: см. въ „Письмахъ русскаго
путешественника" мѣсто, начинающееся словами: „Такъ, друзья мои!
л думаю, что ужасъ смерти бываетъ слѣдствіемъ нашего уклоненія
отъ путей природы" (Соч. Kap., т. II, стр. 204; ср. тамъ же стр. 188
и еще выше, стр. 30, слова Канта: „Я утѣшаюсь, что мнѣ уже 60
лѣтъ и что скоро придетъ конецъ жизни моей: ибо надѣюсь вступить
въ другую, лучшую").
105) „Письма" къ Дм., стр. 409.
106) „Вы любимы и любите: живите же какъ можно долѣе: то
есть, какъ можно долѣе заслуживайте на землѣ Небо! Чѣмъ долго-

временнѣе служба, тѣмъ болѣе и награды" (Письмо Карамз. къ имп.
Елисаветѣ Алексѣевнѣ отъ 13 янв. 1825, „Неизд. соч." стр. 65). См.
тамъ же отвѣтъ императрицы и далѣе слова Карамзина: „Да испол-
нитъ Богъ мою молитву объ Васъ, a я радъ исполнить Ваше мило-
стивое приказаніе, и жить, пока Ему угодно".
107) „Неизд. соч.", стр. 161, 153, 156, 160, 165, 170, 179.
108) „Стихотворенія" Жуковскаго, т. IV, стр. 137. Въ оглавленіи
это посланіе невѣрно отнесено къ 1822 году; оно написано въ 1831.
109) Тамъ же, т. VII, стр. 347. (Письмо это переведено Жу-
ковскимъ съ французскаго подлинника).
Настоящій „Очеркъ дѣятельности и личности Карамзина" былъ
напечатанъ въ С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ 1866 года, № 323 и
324, съ значительнымъ сокращеніемъ первой половины его, въ томъ
видѣ, какъ онъ былъ читанъ въ Академіи *).
КРИТИЧЕСКАЯ ЗАМѢТКА2).
1861.
Письма Карамзина къ Алексѣю Ѳедоровичу Малиновскому и письма
Грибоѣдова къ Степану Никитичу Бѣгичеву. Изданіе Общества Любите-
лей Россійской Словесности при Императорскомъ Московскомъ университетѣ.
Подъ редакціей дѣйствительнаго члена и секретаря Общества M. Н. Лонгинова,
Москва. 1860 г.
Съ большимъ интересомъ прочли мы въ этой книгѣ 73 письма
Карамзина, изъ которыхъ первое отъ 17 февраля 1813 г., a послѣд-
нее отъ 22 апрѣля 1826 г., то-есть писано ровно за мѣсяцъ до кон-
чины исторіографа. Слѣдовательно они объемлютъ послѣднія 13 лѣтъ
1) Къ 100-й годовщинѣ рожденія H. М. Карамзина были изданы, по порученію
Академіи наукъ, Я. К. Гротомъ, совмѣстно съ П. Пекарскимъ, „Письма H. M. Ка-
рамзина къ И. И. Дмитріеву", Спб. 1866 (483 стр. текста и 214 примѣчаній).
Въ этомъ изданіи Я. К. Гроту принадлежитъ П-й отдѣлъ писемъ, съ приложеніями
I—Ш, и примѣчанія къ нимъ. Ред.
2) Русскій Вѣстникъ, 1861, т. 32, Литер. обозр., стр. 145.

его жизни. Хотя они и не содержатъ особенно важныхъ и новыхъ'
біографическихъ свѣдѣній о немъ, однакожъ любопытны тѣмъ, что
проводятъ передъ нами вею вторую половину его исторической
дѣятельности. Сами по себѣ подробности, заключающіяся въ этихъ
письмахъ, повидимому незначительны, но всѣ они вмѣстѣ служатъ къ
составленію довольно полной характеристики даровитаго автора и
изъ совокупности ихъ нельзя не вынести отраднаго впечатлѣнія. Мы
здѣсь видимъ Карамзина безпрестанно за великимъ трудомъ его; не-
смотря на упадокъ силъ, на слабѣющее зрѣніе, на хворость свою
онъ неизмѣнно вѣренъ задачѣ своей жизни. Ни семейныя радости и
заботы, ни наслажденіе природою, ни близость ко двору не могутъ
отвлечь его отъ предпринятаго подвига. Онъ живетъ для своей идеи,
не на словахъ, a на дѣлѣ; онъ осуществляетъ ее въ потѣ лица,
принося ей въ жертву не только здоровье, но и цѣлые годы жизни:
нѣтъ никакого сомнѣнія, что еслибы силы Карамзина не были исто-
щены неумѣренною умственною работой, то онъ при своемъ сложеніи
могъ бы прожить гораздо долѣе. Мы узнаемъ изъ этихъ писемъ ра-
дости и печали Карамзина: какъ нѣжный семьянинъ, онъ болѣе всего
тревожится опасностями, которыя угрожаютъ его домашнему счастью,
болѣзнью дѣтей, страданіями жены. Ho y него есть и другія огор-
ченія: это неизбѣжныя препятствія въ работѣ—то отсутствіе необ-
ходимыхъ пособій, то утомительное и убійственное для глазъ чтеніе
корректуръ, которое вмѣстѣ съ тѣмъ лишаетъ его и отрады умствен-
наго труда, то житейскія тревоги и дрязги. Иногда Карамзинъ огор-
чается толками нѣкоторыхъ изъ тогдашнихъ критиковъ объ его
Исторіи. Кто не знаетъ, что y него были враги и завистники, кото-
рые пытались затмить его славу? Онъ бы долженъ былъ предвидѣть,
что всѣ эти толки нисколько не повредятъ ему и забудутся въ самое
короткое время; но при мягкой натурѣ своей онъ не имѣлъ довольно
твердости, чтобы равнодушно сносить усилія бездарности унизить его,
a раздѣлялъ въ этомъ отношеніи слабость многихъ даровитыхъ лю-
дей. Извѣстно, что и на Пушкина сильно дѣйствовала всякая журналь-
ная брань, изъ чего видно, что талантъ не исключаетъ малодушія.
Наконецъ Карамзина, въ послѣдніе годы его жизни, иногда сокру-
шали европейскія событія. О политическихъ его убѣжденіяхъ здѣсь
разсуждать не мѣсто; можно не вполнѣ раздѣлять ихъ, но нельзя не
уважать его за то, что они были искренни и тверды. Впрочемъ, Ка-
рамзинъ въ самыхъ убѣжденіяхъ своихъ сохранялъ сознаніе человѣ-
ческой ограниченности, и, говоря о политическихъ дѣлахъ 1821 г.,
прибавлялъ: „Умъ не велитъ мнѣ ничего желать, a сердце желаетъ
того, что́ кажется ему добрымъ, хотя всѣ мы слѣпцы въ семъ мірѣ"
(№ 49). Карамзина радовала милость государя, • но, что весьма рѣдко,
онъ въ счастьи не измѣнилъ своему призванію, не утратилъ простоты

•сердца, не заразился ни спѣсью, ни ненасытною алчностью къ на-
градамъ и почестямъ, и не лицемѣрно былъ преданъ тѣмъ, которые
ему благодѣтельствовали. При своемъ благородномъ образѣ мыслей и
чистотѣ души, Карамзинъ не могъ не чувствовать глубокой благодар-
ности къ императору Александру I, которому былъ обязанъ и воз-
можностью посвятить себя исключительно русской исторіи, и всѣмъ
своимъ благосостояніемъ. Не забудемъ также, что Карамзинъ могъ бы
«сдѣлаться жертвою вражды и клеветы, если бы государь менѣе по-
нималъ его и повѣрилъ доносамъ. Но дорожа царскою милостью, Ка-
рамзинъ тяготился наружными обязанностями, которыя дворская суета
влечетъ за собою и въ исполненіи которыхъ многіе полагаютъ всю
свою гордость и все свое счастіе, заглушая въ себѣ всѣ высшія по-
требности души: напротивъ того, Карамзинъ умѣлъ освободиться отъ
этихъ узъ. Такъ, онъ писалъ еще въ 1816 году изъ Царскаго Села:
„Не могу изобразить вамъ, какъ мнѣ бываетъ тяжко и грустно. Чув-
ствую, что я не созданъ для здѣшней (то-есть царско-сельской) жизни,
и что мнѣ нравилось бы доживать вѣкъ свой въ уединеніи, съ вами,
моими немногими друзьями московскими. Можетъ-быть я сдѣлалъ
ошибку..." (№ 9). „Не ищу никакихъ связей, говоритъ онъ въ другой
разъ: даже кажусь неучтивцемъ. Но, воля ихъ, не могу соблюдать
всѣхъ пристойностей свѣтскихъ" (№ 13). Въ день бракосочетанія
великаго князя Николая Павловича, Карамзинъ остался въ Царскомъ
и писалъ: „Я не могъ оставить жены, да и не мое дѣло быть въ
толпѣ блестящей" (№ 18).
Любя по характеру и занятіямъ уединеніе, онъ въ послѣдніе годы
становился все лѣнивѣе на выѣзды; a вслѣдствіе сидячей жизни
и умственнаго напряженія впадалъ нерѣдко даже въ хандру. Но
ничто не могло охладить и измѣнить его пылкаго отъ природы сердца,
что онъ и самъ сознавалъ. Какою теплотою дышатъ всѣ эти письма
къ А. Ѳ. Малиновскому, которому онъ однажды говорилъ: „Вы одинъ
изъ немногихъ старинныхъ искреннихъ друзей моихъ. Сердце сердцу
вѣсть подаетъ: я знаю, что вы меня любите, и это служитъ мнѣ утѣ-
шеніемъ въ самыхъ чувствительныхъ горестяхъ моей жизни" (№ 4).
Безъ сомнѣнія, намъ не могутъ особенно нравиться въ этихъ пись-
махъ безпрестанно повторяющіяся изъявленія дружбы, заочныя при-
вѣтствія и поклоны; но Карамзинъ и писалъ все это не для насъ.
Въ сущности письма, гдѣ пишущій вовсе не думаетъ о постороннихъ
читателяхъ, ни современныхъ, ни будущихъ, гдѣ онъ совершенно на
распашку, такія письма и представляютъ самый большой интересъ,
потому что въ нихъ жизнь отражается безъ всякой прикрасы, a къ
жизни такого человѣка, какъ Карамзинъ, русскіе не *могутъ быть
равнодушны. Посреди всѣхъ ея впечатлѣній и отрывочныхъ слѣдовъ,
оставшихся въ этихъ письмахъ, вездѣ неотлучно присутствуетъ

одна идея, наполнявшая всю эту благородную жизнь: это Исторія Го-
сударства Россійскаго. По письмамъ къ Малиновскому, мы можемъ
прослѣдить почти всю внутреннюю сторону работы надъ этою кни-
гой: мы видимъ, какими эпохами Карамзинъ занимался съ особенною
любовью (напр. „Я теперь весь въ Годуновѣ, вотъ характеръ истори-
чески-трагическій!" (№ 51); какъ смотрѣлъ онъ на многіе памятники,
съ какимъ жаромъ и прилежаніемъ пользовался ими, какъ радовался,
когда получалъ ихъ иногда послѣ долгаго ожиданія; наконецъ какое
значеніе въ исторіи этого труда пріобрѣлъ Малиновскій, который, какъ
начальникъ московскаго архива иностранныхъ дѣлъ, снабжалъ Карам-
зина многими важными актами: „Ваше дружеское содѣйствіе ожив-
ляетъ мою добрую волю въ исторической работѣ", писалъ онъ въ
концѣ 1S22 г. (А? 61). Любопытно также, какъ исторіографъ чрезъ
него часто получалъ разныя пособія отъ Калайдовича.
Заимствовавъ здѣсь нѣсколько данныхъ для характеристики Ка-
рамзина изъ писемъ его къ Малиновскому, мы еще далеко не исчер-
пали предмета; притомъ мы не останавливались на частностяхъ и не
упомянули вовсе о многихъ чертахъ домашней жизни Карамзина,
которыя можно узнать изъ этихъ писемъ, также о нѣкоторыхъ по-
дробностяхъ внѣшней исторіи его труда, относящихся напр. къ пе-
чатанію его, изданію и сбыту, a между тѣмъ ж это все не лишено
своего рода занимательности въ вопросѣ о такомъ важномъ дѣлѣ.
Недавно кто-то, разбирая эти письма въ Современникѣ (№ 3), ото-
звался съ большимъ презрѣніемъ и о нихъ, и о самомъ Карамзинѣ, и
о московскомъ Обществѣ Любителей Россійской Словесности, которое
ихъ издало. Явленіе это не ново: въ нѣкоторой части нашего лите-
ратурнаго міра принято за правило показывать презрѣніе ко всему,
что́ не подходитъ подъ мѣрку извѣстныхъ воззрѣній и требованій.
Сами по себѣ эти воззрѣнія и требованія насъ не удивляютъ, какъ
естественный плодъ ближайшаго къ намъ прошедшаго; но изумительна
близорукая исключительность, которая внѣ ихъ ничего не видитъ и
не признаетъ. Неужели Карамзинъ и вся его дѣятельность теряютъ
всякое значеніе и всякую цѣну въ литературѣ только отъ того, что
онъ жилъ ранѣе насъ и не могъ принимать участія въ тѣхъ интере-
сахъ, которые пробудились недавно? Ужели дѣйствительно одна на-
стоящая минута и въ ней только извѣстныя одностороннія начала и
стремленія имѣютъ право на вниманіе и сочувствіе человѣчества?
Память Карамзина дорога всему, что есть въ Россіи образованнаго, и
говорить о немъ съ грубымъ презрѣніемъ и насмѣшкою, не значитъ
ли показывать большое неуваженіе къ публикѣ, давать разумѣть, что
мы считаемъ ее невѣжественною и ничего несмыслящею?
Насъ удивило также, что рецензентъ, приводя разные отрывки
изъ писемъ Карамзина, выбралъ самые незначительные, могущіе слу-