Труды Я. К. Грота. Т. 1: Из Скандинавского и Финского мира. — 1898.

ТРУДЫ
Я. К. ГРОТА.
I.
изъ
СКАНДИНАВСКАГО И ФИНСКАГО
МІРА.
(1839—1881).
ОЧЕРКИ и ПЕРЕВОДЫ.
Изданы подъ редакц. проф. К. Я. ГРОТА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1898.

I.
ОЧЕРКИ, ПУТЕШЕСТВІЯ
И
ВОСПОМИНАНІЯ.

ЗНАКОМСТВО СЪ РУНЕБЕРГОМЪ 1).
Изъ путешествія по Финляндіи въ 1839 году.
1839.
Въ концѣ прошлаго лѣта, проживъ нѣсколько недѣль въ Гельсинг-
форсѣ, вздумалъ я объѣхать часть Финляндіи. Мнѣ указали на окрест-
ности Таммерфорса, какъ на сторону, богатую прекрасными видами —
и этотъ-то край назначилъ я себѣ главною цѣлію. Но между мѣстами,
которыя хотѣлось мнѣ посѣтить напередъ, первымъ стоялъ городъ
Борго. Тамъ живетъ человѣкъ, въ которомъ Финляндія съ гордостію
видитъ 'своего сына, именно г. Рунебергъ, одинъ изъ первостепен-
ныхъ шведскихъ поэтовъ нашего времени. Узнавъ еще въ Петер-
бурга нѣкоторыя изъ произведеній его, я нетерпѣливо желалъ позна-
комиться съ нимъ лично.
Такъ какъ изъ Борго надобно было опять воротиться, чтобы
попасть въ Або, то со мною обѣщалъ ѣхать къ поэту одинъ изъ жите-
лей Гельсингфорса, г. Вульфертъ, котораго имя уважаютъ многіе
и за предѣлами Финляндіи: онъ прежде занимайся въ Петербургѣ
редакціей одной Нѣмецкой газеты, и подарилъ германской публикѣ
въ отличномъ переводѣ Кавказскій Плѣнникъ Пушкина. Но къ самому
дню моего отъѣзда г. Вульфертъ занемогъ и вмѣсто себя предложилъ
мнѣ въ спутники г. Цигнеуса, свѣдущаго литератора и автора неболь-
шой книги подъ страннымъ заглавіемъ: Весеннія Ледяныя Иглы. Заклю-
чая въ себѣ подробное сужденіе о г. Рунебергѣ и нѣсколько стихо-
твореній, вся эта брошюрка показываетъ присутствіе таланта ориги-
нальнаго и смѣлаго, но, къ сожалѣнію, проза ея теряетъ нѣсколько
отъ длинноты и запутанности періодовъ. По призванію собратъ поэта,
а по сердцу другъ его, г. Цигнеусъ, однакожъ, всегда безпристрастенъ
1) Современникъ, 1839, XIII, стр. 5—57. Срв. упоминаніе объ этой статьѣ въ
„Перепискѣ Я. К. Грота съ П. A. Плетневымъ", т. I, стр. 30. О Рунебергѣ см. еще
ниже его Некрологъ и ст. „Изъ міра шведской и финской поэзіи". Ред.

въ своей критикѣ, и я не разъ буду имѣть случай ссылаться на его
замѣчанія.
10 Августа въ 8 часовъ утра товарищъ мой пришелъ ко мнѣ. На
дворѣ ужъ насъ ожидала маленькая коляска, которая должна была
везти меня до самаго Петербурга. „Дотащишь ли насъ до станціи?"
спросили мы смѣясь у крошечнаго оборваннаго мальчишки, стоявшаго
возлѣ пары тощихъ клячъ, впряженныхъ и покрытыхъ веревками.
„Іо (т. е. да), довезу", отвѣчалъ онъ съ обычной флегмой своихъ
земляковъ, тихо помахивая кнутомъ, который былъ чуть-ли не вдвое
больше его. Лошади казались очень ненадежными, какъ бываетъ
почти всегда на городскихъ станціяхъ. „Тише ѣдешь, далѣ будешь",
сказалъ кто-то изъ насъ, садясь въ коляску, и мальчишка вскараб-
кался на козлы, гдѣ бы можно было помѣстить еще, по крайней мѣрѣ,
три такія же куклы, какъ онъ. Бѣлокурая Лотта, стыдливая моя
прислужница, присѣдая, подала мнѣ дорожный мѣшокъ, мальчишка
чмокнулъ губами—и вскорѣ мы затряслись надъ мостовой Гельсинг-
форса, приближаясь по широкой улицѣ Союза къ Петербургской или
Тавастгусской заставѣ.
Оттуда до Борго около 60-ти верстъ. Эта дорога не изобилуетъ
живописными видами: итакъ, вмѣсто того, чтобы напрасно искать на
ней восторговъ, позвольте мнѣ приготовиться къ свиданію съ г. Руне-
бергомъ нѣсколькими замѣчаніями о языкѣ, на которомъ онъ пишемъ,
и словесности, къ которой принадлежитъ. Вы знаете, что между жи-
телями такъ называемой новой Финляндіи слышится отчасти языкъ
сѣверныхъ сосѣдей нашихъ.
Шведскій языкъ вмѣстѣ съ датскимъ и норвежскимъ происходитъ
отъ древняго данскаго, впослѣдствіи норренскаго, который нѣкогда
составлялъ собственность всей Скандинавіи, a нынѣ, измѣнившись
очень мало, живетъ въ Исландіи и носитъ ея имя. Будучи готскаго
происхожденія, онъ отличается необычайнымъ богатствомъ, замѣтнымъ
особенно въ поэзіи; по чистотѣ же й полной самобытности превосхо-
дитъ всѣ прочіе европейскіе языки. Странная участь постигла его:
въ отечествѣ своемъ, послѣ введенія христіанской религіи, теряетъ
онъ свою самостоятельность, мѣшается съ языками латинскимъ, англо-
саксонскимъ, нѣмецкимъ и французскимъ, совершенно измѣняетъ видъ
свой, наконецъ исчезаетъ, оставляя троихъ дѣтей, въ которыхъ еще
можно узнать черты отца ихъ, но которыя въ отношеніи къ нему
тоже, что прихотливые сыны новаго міра предъ суровыми предками.
Между тѣмъ, однако, не умеръ древній языкъ Скандинавіи. Изгнан-
ный собственными дѣтьми своими, онъ получаетъ въ удѣлъ отдален-
ный уголокъ родного сѣвера, уединяется на дикомъ островѣ, въ ти-
шинѣ переживаетъ вѣка, и будто отшельникъ въ пустынной кельѣ
своей, записываетъ вѣрованія и подвиги народа, давшаго ему жизнь.

Я говорю объ эддахъ и сагахъ, этихъ драгоцѣнныхъ сокровищницахъ
теологіи, исторіи и поэзіи древняго Скандинавскаго міра: кто не
знаетъ, что родина ихъ — Исландія?
Три новыя отрасли сѣвернаго языка, постепенно отдѣлившись одна
отъ другой, донынѣ представляютъ такое разительное между собою
сходство, что шведъ, датчанинъ, и норвежецъ, каждый по своему,
легко могутъ объясняться другъ съ другомъ. Но языкъ шведскій, безъ
сомнѣнія, самый благозвучный изъ трехъ. Отличаясь въ равной сте-
пени силой и нѣжностью— отъ чего происходитъ необыкновенное
удобство его для поэзіи и пѣнія — онъ богатъ и очень обработанъ.
Чтобы постигнуть всю его красоту, надобно послушать стокгольмское
нарѣчіе. Уроженецъ Стокгольма говоритъ и читаетъ какъ-то. на-^
распѣвъ, и мелодія его рѣчи (впрочемъ, не ручаюсь за чужой слухъ)
пріятна.
Шведы, подобно англичанамъ, деспотически обходятся съ своими
словами въ живомъ употребленіи, сокращая, недоговаривая, измѣняя
ихъ и вообще позволяя себѣ всякія вольности, которыя на письмѣ
обличили бы величайшую безграмотность. Къ финляндцамъ нашимъ
это замѣчаніе относится только частію. Множество словъ и оборотовъ
доказываетъ близкое родство языка сего съ нѣмецкимъ и англій-
скимъ. Нѣмцы по-шведски и Шведы по-нѣмецки выучиваются гово-
рить хорошо безъ большого труда. Забавны, однако, ошибки, кото-
рыя иногда тѣ и другіе дѣлаютъ, слишкомъ полагаясь на сходство
обоихъ языковъ. За то ужъ французскій вовсе не дался шведамъ. Не
смотря на то, что онъ съ давнихъ поръ сдѣлался у нихъ . господ-
ствующимъ при Дворѣ и въ обществѣ, они не могутъ никакъ спра-
виться съ его произношеніемъ. Особенно звуки ж и з приводятъ сыновъ
Скандинавіи въ большое затрудненіе. Эти звуки чужды ихъ азбукѣ, и
не многимъ удается примирить съ ними языкъ свой; но кто и успѣетъ
въ томъ, нерѣдко недоумѣваетъ, гдѣ выговорить ему буквы g и s
мягко и гдѣ твердо. Отъ того происходятъ фразы въ родѣ слѣдую-
щихъ: donnez-moi du zèle (т. е. du sel), je suis sans bas (т. e. z-en bas).
Нынѣшней — едва-ли не послѣдней — степени развитія шведскій
языкъ достигъ довольно поздно. Частыя войны и другія народныя
бѣдствія, которыми такъ изобилуютъ лѣтописи Швеціи, также пристра-
стіе многихъ государей ея ко всему иноземному: вотъ главныя при-
чины, замедлявшія успѣхи этого языка. Счастливымъ для него собы-
тіемъ было введеніе въ Швецію Лютеровой реформы, которая обога-
тила его переводомъ Библіи, отворила ему храмы Божіи и умножила
число школъ. Но она не отстранила препятствій, останавливавшихъ ходъ
его—и если при всемъ томъ онъ сталъ, наконецъ, на ряду съ образо-
ваннѣйшими языками Европы, то симъ наиболѣе обязанъ постояннымъ
усиліямъ ревнителей отечественнаго слова.

Переходя къ его литературѣ, я не стану говорить ни о рунахъ,
ни о скальдахъ и сагахъ: все это принадлежитъ цѣлой Скандинавіи
и завело бы насъ слишкомъ далеко. Что же касается до Швеціи, то
первыми памятниками ея словесности, послѣ введенія христіанства,
служатъ романсы или рыцарскія пѣсни (Riddarevisor), которыя, сохра-
нившись донынѣ въ народѣ, называются также народными (Folkvisor).
Реформація дала литературѣ на-время исключительно религіозное
направленіе: всѣ принялись за церковныя пѣсни, псалмы и т. п.
Здѣсь собственно начинается постепенное развитіе шведской словес-
ности. Оставляя въ сторонѣ знаменитыя имена, которыя она позднѣе
внесла въ лѣтописи науки, обратимся къ главному ея богатству—къ
поэтамъ, и замѣтямъ напередъ, что въ ней преобладаетъ лирическій родъ.
Въ эпосѣ и въ романѣ шведы начали подвигаться только въ наши
дни, а по части драмы еще не имѣютъ ничего образцоваго. Достойно
вниманія, что многіе вѣнценосцы Швеціи стоятъ въ рядахъ писате-
лей: всѣ четыре Густава, Эрикъ XIV, Карлъ IX и другіе монархи
представили на судъ отечества не только дѣянія, но и произведенія
пера болѣе или менѣе искуснаго.
Первый замѣчательный шведскій поэтъ является не прежде какъ
въ половинѣ XVII столѣтія, въ царствованіе знаменитой Христины.
Это Шернъельмъ (Stjernhjelm), который не только обогатилъ словесность
произведеніями глубокаго ума, образованнаго изученіемъ классиковъ,
но и значительно подвинулъ языкъ. Его нравственная сатира Герку-
лесъ никогда не будетъ забыта. Къ сожалѣнію, Христина, покрови-
тельствуя иноземнымъ талантамъ, пренебрегала отечественной поэзіей.
При дворѣ ея любовь къ чужому, особливо ко всему французскому,
была такъ сильна, что не только отражалась въ образѣ жизни и обы-
чаяхъ, но наложила печать свою и на языкъ.
Съ этихъ поръ до начала нынѣшняго ' столѣтія шведская словес-
ность не представляетъ почти ничего, кромѣ рабскаго подражанія
французамъ. Около ста лѣтъ послѣ Шернъельма, въ царствованіе
Фридриха Гессенскаго, когда Швеція еще оправлялась отъ ранъ,
нанесенныхъ ей войнами Карла XII, прославился поэтъ и историкъ
Далинъ (Dalin), котораго главное достоинство заключается,, однако,
въ слогѣ. Въ это же время вновь учрежденная академія изящныхъ
искусствъ и литературныя общества принесли великую пользу словес-
ности. Но самою благодѣтельною для нея эпохою было царствованіе
злополучнаго Густава III. Правда, что и онъ подчинился вліянію
французскаго вкуса; но жизнь и дѣятельность, пробужденныя имъ въ
области прекраснаго, не могли остаться безъ важныхъ послѣдствій.
Окруживъ. себя художниками, онъ самъ трудился съ честію на по-
прищѣ оратора и драматическаго писателя. Главнымъ же подвигомъ
его въ дѣлѣ просвѣщенія было основаніе національнаго театра (1782)

и Шведской академіи (1786) 1), хотя послѣдняя была» впрочемъ, учреж-
дена совершенно по образцу Французской.
Между многими современными ему поэтами остановимся на троихъ.
Чельгренъ (Kellgren), питомецъ Финляндіи — онъ получилъ образо-
ваніе свое въ Абовскомъ университетѣ — блеститъ воображеніемъ и
умомъ, самобытенъ, глубокъ, многообъемлющъ. Онъ оставилъ оды,
сатиры и трагедіи.
Бе́льманъ (Bellman) — вдохновенный, оригинально-веселый пѣвецъ.
Этотъ добродушный и нравственный человѣкъ, увлеченный своимъ даро-
ваніемъ, 4 вздумалъ изучать духъ простонароднаго быта въ кабакахъ
л трактирахъ стокгольмскихъ. Нерѣдко садился онъ къ столу пирую-
щихъ гулякъ, и языкомъ, который подслушалъ въ ихъ же обществѣ,
воспѣвалъ, съ удивительною вѣрностью природѣ, шумныя ихъ оргіи.
Въ одно время и музыкантъ и поэтъ, онъ обыкновенно сочинялъ свои
истинно-народныя пѣсни и мелодіи къ нимъ въ минуты самого испол-
ненія, такъ что отдѣлить въ нихъ слова отъ музыки и музыку отъ
словъ значило бы отнять характеръ цѣлости у этихъ легкихъ, то
задумчивыхъ, то непринужденно-игривыхъ, но часто грязныхъ дѣтей
необузданной фантазіи. Стихи, пѣтые Бельманомъ и .записанные по
большей части съ его голоса, составляютъ всю его славу; но то, что
сочинялъ онъ съ перомъ въ рукахъ, гораздо слабѣе. Произведенія его
шли изданы частію имъ самимъ, частію по смерти его, подъ фирмой
сочиненій Фредмана, его друга, и сдѣлали имя цѣвца любезнымъ вся-
кому шведу. Густавъ III называлъ его шведскимъ Анакреономъ. Въ
переводѣ пѣсни Бельмана потеряли бы всякое достоинство.
Леопольдъ (Leopold) — во мнѣніи своихъ современниковъ первый
поэтъ— долженъ быть названъ только какъ глава классической школы,
тогда отживавшей свой вѣкъ.
Послѣдовавшее за симъ періодомъ царствованіе Густава IV было
временемъ усыпленія словесности, но внезапное пробужденіе ея пока-
зало, что отдыхъ этотъ былъ ей нуженъ.
Счастливое соединеніе въ Упсалѣ многихъ юныхъ и могучихъ
дарованій, воспитанныхъ изученіемъ философіи и поэзіи германцевъ,
произвело, послѣ перваго десятилѣтія нынѣшняго вѣка, неожидан-
ный переворотъ въ шведской поэзіи. Журналы Полифемъ и Фосфоръ съ
ожесточеніемъ объявляютъ войну приверженцамъ старинной школы—
и вскорѣ на развалинахъ ея возникаетъ новая, которой поборники
съ жаромъ почерпаютъ предметы своихъ вдохновеній изъ нетрону-
тыхъ еще сокровищницъ народныхъ преданій. По журналу Фосфоръ,
главному органу этихъ писателей, противная сторона означаетъ ихъ.
1) Замѣчательно, что первая премія этой академіи была присуждена за сочиненіе,
котораго авторъ, въ то время неизвѣстный, былъ самъ король.

насмѣшливымъ именемъ Фосфоришовъ. Между тѣмъ съ побѣдою исче-
заетъ ожесточеніе, немногіе послѣдователи прежняго направленія
оканчиваютъ свое поприще—и духъ національности дѣлается господ-
ствующимъ въ шведской литературѣ.
Исчислю нѣкоторыхъ изъ главныхъ представителей ея въ наше
время. Всѣ они, кромѣ одного, еще живы.
Аттербомъ (Atterbom), бывшій издатель журнала Фосфоръ и.самый
ревностный.противникъ старой школы, замѣчателенъ и какъ поэтъ и
какъ глубокій мыслитель. Изъ мелодическихъ стихотвореній его, не-
оставляющихъ желать ничего съ художественной стороны, лучше
всѣхъ тѣ, которыя служатъ выраженіемъ грусти; но такъ какъ онъ.
писалъ стихи болѣе для примѣненія своей теоріи, нежели по при-
званію, то вы стали бы тщетно искать въ нихъ истины жизни и при-
роды. Предметы его большею частію фантастическіе, и въ этомъ
отношеніи первое мѣсто занимаетъ его прекрасная сказка: Островъ,
блаженства (Lycksaligbetens-ö). Между мелкими пьесами его попалась
мнѣ одна подъ заглавіемъ: Мотылекъ, изъ которой я приведу нѣсколько
куплетовъ.
Для одной лишь цѣли созданъ,
Въ каждой нектарной росинкѣ
Видитъ онъ (мотылекъ) желанный образъ,
Озирается тревожно,
И вертя головкой, молвитъ:
я Гдѣ жъ, возлюбленная, ты?"
А суровая подруга
Ждетъ на вѣточкѣ сирени.
Вотъ онъ къ ней—она порхнула,
Онъ за ней — она смягчилась,
И на розѣ возлѣ рѣчки
Принимаетъ жениха.
Но одно его печалитъ:
Онъ сердечнаго томленья
Въ пѣсняхъ выразить не можетъ;
У него есть только крылья —
Нѣтъ ни звука для подруги;
Онъ безгласенъ, какъ цвѣтокъ.
Все жъ судьба его завидна:
Безъ боязни онъ встрѣчаетъ
Свой конецъ въ объятьяхъ милой.
Для одной лишь встрѣчи съ нею

Онъ отъ сна былъ призванъ къ жизни,
Токомъ свѣта окропленъ.
Надъ усопшимъ альфы 1) рощи
Погребальный пиръ свершаютъ:
Вопятъ алыми устами,
Въ колокольчики трезвонятъ,
Гробъ изъ раковины прячутъ
Въ мохъ при пѣніи дрозда.
Въ послѣднее время Аттербомъ посвятилъ себя исключительно
наукамъ и занимаетъ каѳедру философіи въ Упсалѣ.
Франценъ (Franzèn), которымъ гордится родина его, Финляндія,
принадлежитъ по времени столько же предшествовавшему, сколько и
нынѣшнему періоду шведской литературы. Онъ истинный поэтъ. Стихи
его проникнуты обворожительной чистотою души, согрѣты глубокимъ
чувствомъ, блещутъ свѣтлою, но спокойною фантазіей. Сверхъ мелкихъ
произведеній, написалъ онъ и нѣсколько большихъ поэмъ, которыми
пополнилъ недостатокъ эпической поэзіи у шведовъ. Живя уже много
лѣтъ въ Швеціи, онъ теперь, въ глубокой старости, носитъ званіе
епископа Гернесандскаго и не является болѣе на поприщѣ литературы.
Вотъ одно изъ его стихотвореній.
ВОСКРЕСНОЕ УТРО 2).
"Какая всюду тишина!"
Суббота молвитъ Воскресенью:
„И человѣкъ въ объятьяхъ сна
Предался весь отдохновенью.
Пора и мнѣ: устала я!
Приходитъ очередь твоя".
Межъ тѣмъ двѣнадцать бьетъ въ селеньѣ,
И день субботній прочь идетъ.
„На смѣну!" молвитъ Воскресенье,
Глаза рукою сонной третъ,
И, мигъ помѣшкавъ за звѣздами,
Выходитъ тихими шагами.
1) Въ миѳологіи сѣверныхъ народовъ альфами или. эльфами называются духи,
носящіе иногда образъ маленькихъ, крылатыхъ существъ чудной красоты.
2) Напечатано въ книгѣ „Стихи и Проза для дѣтей" Я. Грота, изд. 3, Спб.
1892, стр. 34 — 36. Ред.

Бъ жилищу солнышка оно
Идетъ съ свѣчою блѣдно-алой,
И постучавъ, кричитъ въ окно:
„Что, солнышко., еще .не встало?"
А солнышко красавцу-дню:
„Ступай! я тотчасъ догоню".
И день на цыпочкахъ оттолѣ
Пошелъ и, ставши надъ горой,
Окинулъ яснымъ взоромъ поле;
Чтожъ? все объято тишиной,
Все спитъ по прежнему такъ сладко,
И одъ спускается украдкой.
Пора вставать: дремоты лѣнь
Деревня гонитъ, оживляясь,
И видитъ: вотъ ужъ красный день
Къ ней въ окна смотритъ, улыбаясь,
Въ сіяньи солнца, веселъ, тихъ,
На шляпѣ пукъ цвѣтовъ простыхъ.
Онъ ненавидитъ шумъ, тревогу,
Онъ зла не хочетъ никому,
И мыслитъ только: „Слава Богу,
Ужъ солнышко прогнало тьму."
Цвѣточки, внявъ его привѣту,
Приподняли головки къ свѣту.
Вечоръ умытыя, стоятъ
Въ саду красивыя бесѣдки,
Деревья зеленью блестятъ,
Прохлада вѣетъ съ каждой вѣтки.
Пчела работаетъ: у ней
Нѣтъ никогда воскресныхъ дней.
Все счастьемъ, все любовью дышитъ
Вокругъ спокойныхъ этихъ стѣнъ,
И вся окрестность, мнится, слышитъ:
„Благослови! Благословенъ!
Господь, дѣла твои чудесны:
О, какъ прекрасенъ день воскресный!"

И птички спряталися въ тѣнь
И звонко Бога воспѣваютъ,
Какъ будто знаютъ, что за день.
То лучше всѣхъ ребята знаютъ
И неотступно просятъ мать
Имъ платья новенькія дать.
Къ обѣднѣ! въ третій разъ звонили!
Пасторъ 1) сегодня не проспалъ.
Друзья! свяжите пукъ изъ лилій,
Покуда вечеръ не насталъ.
На паперти я встрѣчу Машу,
Цвѣтами косу ей украшу.
Вы, конечно, хмуритесь на меня, потому что припоминаете себѣ
прекрасное стихотвореніе В. А. Жуковскаго. Очень понимаю, и сей-
часъ утѣшу васъ. Я пожертвовалъ самолюбіемъ, и нарочно выбралъ
у Францена именно эту пьесу, чтобъ на дорогѣ въ Борго обрадовать
васъ неожиданною встрѣчей и дать вамъ отдохнуть отъ моихъ и
стиховъ и прозы на произведеніи нашего знаменитаго поэта. Вотъ оно.
ВОСКРЕСНОЕ УТРО ВЪ ДЕРЕВНѢ.
Слушай, дружокъ! (говоритъ Воскресенью Суббота) деревня
Вся ужъ заснула давно; въ окрестности все ужъ покойно;
Время и мнѣ на покой: меня одолѣла дремота;
Полночь близко!.. И только успѣла Суббота промолвить:
„Полночь!" а полночь ужъ тутъ и ее принимаетъ безмолвно
Въ тихое лоно. Моя череда! говоритъ Воскресенье;
Легкой рукою, тихонько двери свои отворило,
Вышло и смотритъ на звѣзды: звѣзды ярко сіяютъ;
На небѣ темно и чисто; у солнышка завѣсъ задернуть.
Долго еще до разсвѣта; все спитъ; иногда повѣваетъ
Свѣжій ночной вѣтерокъ, сквозь сонъ встрепенувшись, какъ будто
Утра далекій приходъ боясь пропустить. Невидимкой
Ходитъ, какъ духъ безтѣлесный, неслышной стопой Воскресенье.
Въ рощу заглянетъ — тамъ тихо; листья молчатъ; сквозь вершины
Темныхъ деревъ, какъ безчисленны очи, звѣздочки смотрятъ;
Кое-гдѣ яркій свѣтлякъ на листочкѣ коритъ, какъ лампада
Въ кельѣ отшельника. По лугу тихо пройдетъ — тамъ незримый
Шепчетъ .ручей, пробираясь по камнямъ; кругомъ вся окрестность,
1) Въ позднѣйшей редакціи; Звонарь сегодня рано всталъ, см. назв. изданіе. Ред

Холмы, деревья въ невѣрныя тѣни слилися, й молча
Слушаютъ шопотъ. Зайдетъ на кладбище — могилы въ глубокомъ
Снѣ, и подъ легкимъ ихъ дерномъ, какъ будто что дышетъ свободнымъ,
Свѣжимъ дыханьемъ. Въ село завернетъ—и тамъ все спокойно;
Пусто на улицѣ; спятъ пѣтухи, и /сельская церковь
Съ темной своей колокольней, внутри озаренная слабымъ
Блескомъ свѣчи предъ иконой, стоитъ, какъ будто безмолвный
Сторожъ деревни.—Спокойно на паперти сѣвъ, Воскресенье
Ждетъ посреди глубокой тьмы и молчанья, чтобъ утро
На небѣ тронулось... Тронулось утро; во тьму и молчанье
Что-то живое проникло; стало свѣжѣе, и звѣзды
Начали тускнуть... пѣтухъ закричалъ. Воскресенье тихонько
Подняло занавѣсъ спящаго солнца, тихонько шепнуло:
„Солнышко, встань!.." И разомъ подернулся блѣдной струею
Темный востокъ; началось тамъ движенье, и слѣдомъ за яркой
Утренней звѣздочкой, рой облаковъ прилетѣлъ и усыпалъ
Небо, и лучъ за лучемъ полились, облака зажигая...
Вдругъ между ними, какъ радостный ангелъ, солнце явилось.
Вся деревня проснулась, и видитъ: стоитъ Воскресенье
Въ свѣжемъ вѣнкѣ изъ цвѣтовъ и сіяя на солнцѣ,
„Доброе утро!" всѣмъ говоритъ. И торжественно-тихій
Праздникъ приходитъ на смѣну заботливо-трудной недѣли;
Благовѣстъ звонкій въ церковь зоветъ—ивъ одеждѣ воскресной
Старый и малый идутъ на молитву... Въ деревнѣ молчанье;
Въ церкви дымятся кадила, и тихое слышится пѣнье.
Стагнеліусъ (Stagnelius), умершій слишкомъ рано (30-ти литъ отъ
роду, въ 1823 г.), успѣлъ однакожъ составить себѣ прочную славу.
Жизнь его представляетъ горестное для человѣколюбца соединеніе
пламенной души съ волею слабой. Несчастная жертва страстей, онъ
то искупалъ свои заблужденія муками, то возносился къ небу поэзіей.
Его лирическія произведенія носятъ отпечатокъ той непритворной
глубокой меланхоліи, которая почти всегда неразлучна съ болѣзнен-
нымъ состояніемъ тѣла. При этомъ господствующимъ направленіи,
стихи его (если исключить нѣкоторыя пьесы, принесенныя въ дань
человѣческой слабости) отличаются пылкимъ религіознымъ чувствомъ,
роскошнымъ воображеніемъ, сильною мыслію и особеннымъ изяще-
ствомъ формы. Въ драмахъ его видно преобладаніе лиризма, а эпиче-
ская поэма: Владиміръ-Велікій, близкая къ намъ по предмету, обли-
чаетъ еще незрѣлость таланта. Въ ней однако много прекрасныхъ
мѣстъ, и таково особенно самое начало: не даромъ же она была увѣнчана
Шведской академіей и переведена на нѣмецкій языкъ. Чтобъ дать
вамъ понятіе о характерѣ поэзіи Стагнеліуса, перевожу одно изъ его
стихотвореній, и на этотъ разъ, для большей точности, въ прозѣ.

МЫСЛЬ И ЧУВСТВО.
„ Мысль— орелъ. Привлеченная блескомъ лазури, покидаетъ она
жилище свое — кедромъ вѣнчанныя горы, и паритъ къ божественному
сіянію солнца. Безъ боязни устремляетъ она къ золотому оку неба
взоръ очей земныхъ, и браздитъ эфиръ, и носится упорно вокругъ
побѣдоносныхъ сонмовъ небожителей.
„Бѣлая, невинная голубица чувства робко покидаетъ свои кипари-
совыя рощи, когда кроткій ликъ серебрянаго мѣсяца озаряетъ ночь.
Безпрестанно встрѣчая новыя небеса, увлекаемая несказанною тоской, она
мчится мимо свѣтилъ полуночныхъ къ обители первобытной жизни своей.
„Далеко уносясь за предѣлы вещества и пространства, наконецъ
она отдыхаетъ на пальмахъ мира и въ восторгѣ созерцаетъ Отца
живущихъ. Вздохи мрака выводитъ она къ свѣту, переноситъ голосъ
утѣшенія въ край скорби, небо и прахъ связуетъ таинственною цѣпью
изъ розъ.
„Можетъ ли исполинъ досягнуть твердыни боговъ, громоздя горы
на горы? Нѣтъ! никогда не подняться мысли выше облачнаго міра
Деміургова. Только чувство, при звонѣ арфъ Серафимовыхъ, возно-
ситъ насъ къ высотѣ. истинной; только чувство даритъ истинную
радость; только чувство соединяетъ человѣка съ Богомъ".
Гейеръ (Geijer), профессоръ исторіи въ Упсалѣ, обязанъ своею сла-
вой не столько -поэтическому дару, сколько многообъятности своего
ума и основательной учености — достоинствамъ, которыя даютъ ему
мѣсто въ ряду знаменитѣйшихъ людей нынѣшней Европы; онъ и
историкъ, и философъ, и ораторъ, и композиторъ. Между его трудами
важнѣйшіе по части шведской исторіи: на многія ея эпохи онъ раз-
лилъ яркій свѣтъ своей здравой критики. Что касается до стиховъ
его, то въ нихъ болѣе признаковъ ума, нежели вдохновенія, и такъ
какъ они не представляютъ ничего характеристическаго, то я и не
считаю нужнымъ приводить изъ нихъ что-либо. Нельзя однакожъ
умолчать о двухъ лучшихъ его стихотвореніяхъ: Виттъ и Послѣдній
Скальдъ.
Альмквистъ (Almqvist)—сочинитель повѣстей и романовъ, возбудив-
ши противоположные о себѣ толки. Одни признаютъ его необыкновен-
нымъ геніемъ, другіе — величайшимъ сумасбродомъ, который хочетъ
удивить свѣтъ оригинальностію. Самое примѣчательное его произве-
деніе: Книга Шиповника (Törnrosensbok) есть собраніе повѣстей, стран-
ныхъ и носящихъ странныя заглавія, но, какъ говорятъ, чрезвычайно
любопытныхъ и обильныхъ блестящими мыслями. По многочислен-
ности почитателей Альмквиста нельзя сомнѣваться, чтобъ онъ не

обладалъ дарованіемъ огромнымъ, но получившимъ, можетъ быть,
ложное'направленіе. Баронъ К., финляндскій помѣщикъ, бывшій нѣ-
когда его воспитанникомъ въ Стокгольмѣ, сказывалъ мнѣ, что Альм-
квистъ просто человѣкъ, у котораго умъ за разумъ заходитъ и что
онъ писалъ свою прославленную книгу въ припадкѣ сумасшествія.
Изъ славолюбія бросилъ онъ всѣ связи, всѣ наслажденія СВѢТСКІЯ и
проводитъ жизнь за письменнымъ столомъ. Свѣдѣнія его необъятны.
Говоря о немъ, какъ о романистѣ, нельзя забыть и дѣвицы Бремеръ
(Bremer), которой повѣсти: „Очерки изъ ежедневной жизни (Teckningar
иг hvardagslifvet) составляютъ любимое чтеніе шведской публики.
Но писатель, который пользуется истинно-народною славой и ко-
тораго имя повторяется съ восторгомъ во всѣхъ сословіяхъ, есть Тег-
неръ (Tegner), епископъ въ Векшіо (Vexiö). Онъ былъ однимъ изъ
главныхъ участниковъ литературнаго переворота, указаннаго выше.
Прямой шведъ во всѣхъ произведеніяхъ своихъ, онъ обнаруживаетъ
удивительное богатство и рѣдкую живость воображенія, представляю-
щаго ему безпрестанно картины и подобія, вездѣ озаряющаго одес-
скомъ своимъ патріотическіе порывы его. Сила мысли, изобрѣтатель-
ность, глубокое чувство — все это не составляетъ отличительныхъ
свойствъ Тегнера, но онъ очаровываетъ и увлекаетъ именно роскошью
фантазіи, истиннымъ воодушевленіемъ и юношескимъ огнемъ, кото-
рымъ согрѣты его сжатые, звучные стихи. Кажется, будто ихъ поетъ
скальдъ, воспитанный на востокѣ. Сверхъ поэмъ: Аксель (Axel), Первое
причащеніе (Nattvardsbarnen) и знаменитой Саги Фритіофа (Frithiofs
Saga), онъ написалъ большое число мелкихъ стихотвореній и нѣ-
сколько прекрасныхъ рѣчей. Такъ какъ вы вѣроятно читали статьи о
немъ французскаго путешественника Мармье, переведенныя въ двухъ
изъ нашихъ журналовъ, то я не стану распространяться здѣсь о тру-
дахъ Тегнера, и позволю себѣ только сообщить вамъ въ слабомъ пере-
водѣ начало одной пѣсни изъ Саги Фритіофа, поэмы, которой основа-
ніемъ служитъ старинная исландская сага.
Фритіофъ, сынъ поселянина-воителя, изгнанъ изъ отчизны. Сѣвъ
на корабль, онъ становится теперь однимъ изъ тѣхъ морскихъ конун-
говъ или викинговъ, которые, живя грабежемъ и опустошеніемъ,
наводили нѣкогда ужасъ на прибрежныя страны Европы.
Онъ скитался вокругъ по пустыннымъ морямъ;
онъ носился какъ соколъ ловца,
И дружинѣ своей начерталъ онъ уставъ:
разсказать ли законы пловца?
„Ни шатровъ на судахъ, ни ночлега въ домахъ:
супостатъ за дверьми стережетъ;
Спать на ратномъ щитѣ, мечъ булатный въ рукѣ,
a шатромъ—голубой небосводъ.

„Какъ у Фрея 1), лишь въ локоть будь мечъ у тебя;
малъ у Тора громящаго млатъ.
Есть отвага въ груди,—ко врагу подойди —
и не будетъ коротокъ булатъ.
„Какъ взыграетъ гроза, подыми паруса:
подъ грозою душѣ веселѣй.
Пусть гремитъ, пусть реветъ: трусъ — кто парусъ совьетъ;
чѣмъ быть трусомъ, погибни скорѣй.
„Чти на сушѣ миръ дѣвъ, на судахъ нѣтъ имъ мѣстъ:
будь то Фрея 2), бѣги отъ красы.
Ямки розовыхъ щекъ всѣхъ обманчивѣй рвовъ,
и какъ сѣти — шелковы власы.
„Самъ Одинъ 3) пьетъ вино, и похмѣлье не зло:
лишь храни надъ собою ты власть:
Надъ землею упавъ, ты подымешься здравъ;
здѣсь же къ Ранѣ 4) страшися упасть.
„Ты купца, на пути повстрѣчавъ, защити;
но возьми съ него должную дань.
Ты владыка морей; онъ же прибыли рабъ:
благороднѣйшій промыселъ — брань.
„Ты по жребью добро на помостѣ дѣли,
и на жребій не жалуйся свой;
Самъ же конунгъ морской не вступаетъ въ дѣлежъ:
онъ доволенъ и честью одной.
„Но вотъ викингъ плыветъ: всѣ за крючья и въ бой!
подъ щитами потѣха бойцамъ;
Кто отпрянетъ на шагъ, тотъ не нашъ: вотъ законъ;
поступай какъ ты вѣдаешь самъ.
„Побѣдивъ, укротись: кто о мирѣ просилъ,
тотъ не врагъ уже болѣ тебѣ.
Дочь Валгаллы 5) мольба; ты дрожащей внимай;
тотъ презрѣнъ, кто откажетъ мольбѣ.
1) Фрей, богъ плодородія, одинъ изъ самыхъ сильныхъ -боговъ послѣ Тора, вла-
дыки громовъ.
2) Фрея, богиня красоты.
3) Одинъ (Одиннъ), родоначальникъ и царь боговъ.
4) Рана, богиня моря.
5) Рай: жилище боговъ и падшихъ во брани.

„Рана — прибыль твоя: на : rpjfrtff на'челѣ
то прямая украса мужамъ^
Tti чрезъ сутки, не прежде, ее повяжи,
если хочешь собратомъ быть намъ".
То вождя билъ наказъ, и отъ часа на часъ
росъ онъ: въ славѣ на чуждыхъ брегахъ,
И подобныхъ себѣ не встрѣчалъ онъ въ борьбѣ;
его людямъ невѣдомъ былъ страхъ.
Сага Фритіофа имѣла Успѣхъ безпримѣрный. Еще и теперь, когда
уже около 15 лѣтъ прошло со времени появленія ея, народный энту-
зіазмъ, возбужденный поэмою Тегнера во всей Скандинавіи, не остылъ.
Люди всѣхъ состояній учатъ ее наизусть, она почти вся переложена •
на музыку, изображена въ картинахъ. Какъ часто, путешествуя по
Финляндіи, слышалъ я эти гармоническіе стихи въ прекрасныхъ
мелодіяхъ шведскаго композитора, Крузелля! Какъ часто встрѣчалъ
олицетвореніе ихъ въ рисункахъ, развѣшенныхъ то въ гостиной помѣ-
щика, то въ кабинетѣ сельскаго пастора, то на грязныхъ стѣнахъ
какой-нибудь станціи! Дѣти, едва выучившіяся говорить, уже лепе-
чутъ куплеты изъ этой поэмы. Въ Финляндіи такое явленіе тѣмъ
разительнѣе, что вообще жители ея не отличаются любовью къ лите-
ратурѣ. Бѣдность заставляетъ ихъ обращаться къ занятіямъ болѣе
существеннымъ и смотрѣть на книги, какъ на товаръ, запрещенный
карманнымъ . тарифомъ. За то нѣкоторая степень образованности
доступна здѣсь и низшему сословію народа. Религія поставляетъ каж-
дому въ обязанность умѣть читать: только грамотные и знающіе
наизусть извѣстную часть катихизиса допускаются къ причастію, - и
потому всякая мать должна учить азбукѣ дѣтей своихъ.
Теперь нѣсколько словъ о г. Рунебергѣ. Прежде свиданія съ чело-
вѣкомъ хорошо имѣть о немъ понятіе. Но намъ надобно торопиться:
вотъ уже виднѣются красные старинные домики и древняя церковь
скромнаго > городка Борго; нетерпѣливый товарищъ мой (a съ нимъ,
быть можетъ, и вы) чаще и чаще повторяетъ: пошелъ! far af, kör pâ!
Сочиненія нашего поэта состоятъ изъ двухъ частей мелкихъ стихотво-
реній, изъ Сербскихъ пѣсенъ, переведенныхъ съ нѣмецкаго и изъ двухъ
поэмъ: Ловцы оленей (или лосей, Elgskyttarne) и Ганна (Hanna), которыхъ
содержаніе взято изъ быта двухъ сословій жителей Финляндіи. Г. Ру-
небергъ принадлежитъ шведской словесности только по языку, но
духу же онъ въ полномъ смыслѣ представитель своихъ соплемен-
никовъ. Финны, которые съ незапамятныхъ временъ отличаются рѣд-
кою способностію къ поэзіи, нашли въ немъ вѣрный органъ своей
внутренней жизни. По направленію онъ также не имѣетъ никакого

родства съ новою шкодою шведскихъ поэтовъ: ихъ вдохновитель-
ница—исторія; его муза— природа. Достоинство его долго остава-
лось непризнаннымъ. По замѣчанію г. Цигнеуса, финскіе простолю-
дины, которые, конечно, лучше всѣхъ постигли бы красоты его про-
стыхъ, прямо изъ души вылившихся пѣсенъ, къ несчастію не могутъ
читать ихъ на языкѣ чужомъ, a другія сословія въ Финляндіи, изъ
равнодушія ли къ словесности или по недовѣрчивости къ силамъ своей
собственной націи, не скоро оцѣнили поэта. Между тѣмъ шведская
публика не хотѣла обращать вниманія на стихотворца, который, не
будучи землякомъ любимыхъ ея писателей, выражается на ихъ языкѣ:
критика пристрастно унижала его достоинства. Скромный талантъ
отвѣчалъ на несправедливые толки или молчаніемъ, или новыми
пѣснями. Наконецъ, какъ обыкновенно случается, люди, возвышенные
надъ толпою своими дарованіями, первые подали примѣръ безпри-
страстія: Аттербомъ и Тегнеръ давно уже изъявили свое уваженіе'
къ г. Рунебергу, а Гейеръ въ недавно изданной брошюркѣ Blä Boken
(Синяя Книжка), восхищаясь одною мыслію финляндскаго поэта, при-
бавляетъ: „Шведская критика еще не отдала должной справедливости
сему пѣвцу. Много ли поэмъ на языкѣ нашемъ стоятъ выше его Лов-
цовъ оленей^ Въ то же время существуютъ еще сильнѣйшія доказа-
тельства превосходства его дарованія: одинъ нѣмецъ, въ Остзейскихъ
губерніяхъ, перевелъ нѣкоторыя изъ лучшихъ его стихотвореній и
выдалъ ихъ за свои, a въ Швеціи жадные книгопродавцы перепеча-
тываютъ безъ зазрѣнія совѣсти труды, составляющіе чуть ли не все
богатство пѣвца.
Прикатили. Стой! „У какого это мы дома остановились?" спросилъ
яг. Цигнеуса. — Это лучшій трактиръ въ Борго. — „Очень кстати,
а г. Рунебергъ?"—Теперь около часу, сказалъ мой товарищъ, и онъ
по всей вѣроятности засѣдаетъ въ консисторіи.— „Какъ! стало быть
онъ духовнаго званія!"—Нѣтъ, но онъ одинъ изъ лекторовъ здѣшней
гимназіи (лекторъ краснорѣчія), a всѣ они подъ предсѣдательствомъ
епископа, который живетъ въ Борго, составляютъ консисторію.—
„Іа sa" (яссо, т. е. а! понимаю!) отвѣчалъ я любимымъ восклицаніемъ
шведовъ. Мы послали просить къ себѣ г. Рунеберга, а сами вошли
въ знаменитый трактиръ, который, какъ и все въ пустынныхъ город-
кахъ Финляндіи, носитъ на себѣ печать бѣдности.
Едва успѣли мы расплатиться съ послѣднимъ кучеромъ своимъ и
заказать обѣдъ (по тамошнему образу жизни было уже обѣденное
время), какъ вошелъ въ комнату человѣкъ высокаго роста, бѣлокурый,
пріятной наружности, лѣтъ 33-хъ отъ-роду. То былъ поэтъ Финляндіи.
На открытой физіономіи его были напечатлѣны умъ, прямодушіе,
кротость и твердый миръ души. Его спокойно-свѣтлый взглядъ, высокій

лобъ, самыя черты лица и степенная привѣтливость, выражавшаяся
въ нихъ безъ улыбки: все это напомнило мнѣ тотчасъ покойнаго на-
шего * Дельвига. Опытныя особы говорятъ, что отнюдь не должно
вѣрить первому впечатлѣнію. Положимъ такъ; но я никогда еще не
былъ обманутъ сочувствіемъ, привлекавшимъ меня къ нѣкоторымъ
людямъ, при первой встрѣчѣ съ ними. Признаюсь: такое же дѣйствіе
произвелъ на меня и г. Рунебергъ; изъ первыхъ словъ его уже легко
было узнать человѣка скромнаго, простого въ привычкахъ своихъ, не
свѣтскаго, но и не надутаго спѣсью тоненькаго ума авторскаго.
Мы сѣли за столъ. Вылъ ли обѣдъ нашъ роскошенъ, не мудрено
вообразить себѣ. Горестное воспоминаніе! Намъ подали три-четыре
полухолодныхъ кушанья въ какихъ-то четвероугольныхъ соусничкахъ,
которые переходили у насъ изъ рукъ въ руки и потомъ оставались
на столѣ съ обильными остатками. Къ утѣшенію друзей человѣчества
и для исполненія долга справедливости, надобно однакожъ приба-
вить, что въ заключеніе спектакля, когда соуснички отыграли свою
роль, между нами заходила горделиво примадонна стола, бутылка
шампанскаго.
Мы разговорились о словесности. Успѣхъ людей съ талантами
всегда и вездѣ родитъ толпу подражателей: такъ въ послѣднее время
было и въ Швеціи. Торжество нововводителей взволновало сотню по-
средственностей, и вотъ всѣ начали пѣть объ асахъ 1), конунгахъ,
викингахъ, стараясь прикрыть блескомъ и громомъ словъ внутреннюю
пустоту своихъ произведеній. Подражатели всюду повторяютъ то же
явленіе: они заимствуютъ у своихъ образцовъ только одежду, забывая»
что по платью встрѣчаютъ, а по уму провожаютъ; но вотъ бѣда: на
уродѣ и платье становится смѣшнымъ. Черты, которыми сопровожда-
лось направленіе новѣйшихъ шведскихъ писателей, отъ излишняго
употребленія сдѣлались пошлыми, и теперь надобно обладать чрезвы-
чайнымъ дарованіемъ, чтобы обратить на себя взоры, нося общепри-
нятый нарядъ. Несчастныя послѣдствія подражанія видѣла уже и
наша словесность. Жуковскій и Пушкинъ очаровали русскихъ фор-
мами, сквозь которыя сіяла мысль, проливалось теплое чувство. Теперь
эти формы повторились въ тысячѣ оттисковъ, но сквозь нихъ по
большей части ничто уже не свѣтитъ, не согрѣваетъ: такъ скалы
вторятъ голосу человѣка, но въ ихъ откликахъ уже не слышно души.
Что же произошло отъ того? Звучные стихи критика принимаетъ съ
предубѣжденіемъ, зная, что въ нихъ обыкновенно бездарность ищетъ
прибѣжища.
Такими-то и другими мыслями приправляли мы произведенія фин-
ской провинціальной кухни. Послѣ обѣда мы отправились посмотрѣть
1) Родовое названіе боговъ скандинавской миѳологіи.

городъ, который, впрочемъ, какъ мнѣ напередъ уже объявили, пред-
ставляетъ не много чего достойнаго -вниманія. Въ немъ самое примѣ-
чательное древность его. Находясь близъ берега Финскаго залива, на
разстояніи 365 верстъ отъ Петербурга, онъ основанъ, если вѣрить.
нѣкоторымъ указаніямъ, въ 1346 году. Названіе его заимствовано отъ
земляной крѣпости, существовавшей съ незапамятной поры при рѣкѣ,
на которой онъ построенъ: borg значитъ крѣпость, а a (выговар. о)
рѣка.И нынѣ еще видны остатки сего укрѣпленія: высокая насыпь,
раздѣленная рвомъ и называемая Боргбакенъ (Borgbacken, гора крѣ-
пости). Бросивъ съ этой возвышенности взглядъ на ветхій, неправиль-
ный, мрачный, но лежащій очень живописно городокъ, мы пошли въ гим-
назію, учрежденную, кажется, Густавомъ III, а оттуда къ г. Рунебергу.
„Въ этихъ бѣдныхъ домикахъ," сказалъ онъ мнѣ по дорогѣ,
„прекрасный полъ гораздо многочисленнѣе нашего. Удобства непри-
хотливой жизни привлекаютъ въ маленькіе города Финляндіи, и осо-
бенно въ Борго, множество вдовъ и безнадежныхъ дѣвъ. Отъ того здѣсь
не бываетъ избытка въ квартирахъ. Я только на-дняхъ переселился
сюда съ семейкой своей, послѣ лѣтняго отдыха въ поляхъ и лѣсахъ,
и долженъ былъ нанять очень незавидный уголокъ. Жалѣю, что не
могу принять васъ лучше".
Мы вошли въ небольшой деревянный домъ. Кабинетъ поэта не
представлялъ и тѣни роскоши. Муза нигдѣ не осыпаетъ золотомъ
своихъ любимцевъ: чего же ожидать отъ нея въ Финляндіи? Она
исключила навсегда благородные металлы изъ своего домашняго оби-
хода; у ней есть только золотыя струны да серебряные звуки. Тѣмъ
болѣе чести приноситъ сердцу г. Рунеберга человѣколюбіе, съ кото-
рымъ онъ, какъ знаютъ всѣ его соотчичи, издалъ въ 1833 г. цѣлый
томъ своихъ стихотвореній въ пользу несчастныхъ, разоренныхъ трех-
лѣтнимъ неурожаемъ въ Остроботніи. Утѣшительно видѣть, въ комъ
бы ни было, соединеніе блестящихъ дарованій съ добродѣтелью: не
въ этомъ ли союзѣ заключается идея высшаго совершенствованія
человѣка на землѣ?
Въ комнатѣ, о которой я говорю, были разбросаны кой-какіе ла-
тинскіе и нѣмецкіе авторы. На письменномъ столѣ лежала кипа
книгъ, только-что присланныхъ хозяину изъ Швеціи самими сочини-
телями. Между прочимъ тутъ было нѣсколько тетрадей новаго изданія,
въ одной части, произведеній Альмквиста, и начало, не помню чьего,
перевода Освобожденнаго Іерусалима. Перелистывая эти книги, я за-
говорилъ о собственныхъ сочиненіяхъ г. Рунеберга; черезъ нѣсколько
минутъ онъ вышелъ и принесъ мнѣ по экземпляру тѣхъ изъ нихъ,
которыхъ у меня еще не было.
Родившись въ Остроботніи, г. Рунебергъ получилъ образованіе свое
въ бывшемъ Абовскомъ университетѣ, и еще студентомъ чувствовалъ

неодолимое влеченіе къ поэзіи. Многіе изъ раннихъ его опытовъ
находятся въ собраніи его, сочиненій. Болѣе десятилѣтія протекло
уже со времени появленія въ свѣтъ первыхъ трудовъ его. Около по-
ловины этого времени было употреблено имъ на изданіе журнала:
Гельсингфорскій Утренній Листокъ (Helsingfors'Moirgonblad). Тогдашнія
критическія начала его заслужили нареканіе многихъ: онъ смѣло
вооружился было противъ самыхъ блестящихъ литературныхъ знаме-
нитостей Швеціи, противъ Тегнера, Аттербома и др., проповѣдуя
свое убѣжденіе, что школа ихъ доказываетъ только отсутствіе истин-
ной поэзіи. Очень естественно, что такое противорѣчіе общему мнѣ-
нію было приписано желанію возвысить себя на счетъ другихъ; но
всѣ, кому извѣстенъ личный характеръ г. Рунеберга,* рѣшительно отвер-
гаютъ такое обвиненіе. Они видятъ причину сужденій, можетъ быть,
слишкомъ рѣзкихъ, въ самомъ его талантѣ, который, какъ я уже ска-
залъ, по направленію своему такъ несходенъ съ дарованіями за-
балтійскихъ поэтовъ. Будемъ однако справедливы и спросимъ: такое
оправданіе освобождаетъ ли г. Рунеберга отъ упрека въ односторон-
ности, и почему же онъ не могъ сочувствовать вдохновеніямъ ихъ,
когда эти самые люди были впослѣдствіи первыми, провозгласившими
его достоинство? Или, можетъ быть, однѣ вѣчныя красоты, заимствуе-
мыя у природы, доступны всѣмъ, a тѣ, которыя цвѣтутъ на почвѣ
дѣлъ человѣческихъ, менѣе счастливы? Какъ бы ни было, критическій
взглядъ г. Рунеберга въ послѣднее время потерялъ отчасти свою су-
ровость. Это я замѣтилъ и изъ бесѣды его.
Но забудемъ критика и посмотримъ на поэта. Я слышалъ прежде,
что онъ пишетъ стихи съ удивительною легкостію и обыкновенно
оставляетъ ихъ въ томъ видѣ, какъ они съ перваго раза выльются.
Ивъ любопытства изъявилъ я теперь желаніе увидѣть что-нибудь изъ
послѣднихъ трудовъ его. Онъ вынулъ изъ письменнаго стола нѣсколько
мелко исписанныхъ листочковъ, одинъ другого меньше 1). Въ самомъ
дѣлѣ, на нихъ почти вовсе не было помарокъ, этихъ черныхъ уликъ
въ шаткости человѣческой мысли. Я поздравилъ его съ такою мѣт-
костію пера. „Не думайте, отвѣчалъ онъ, чтобы поэтому стихи мои
не стоили мнѣ труда. Напротивъ, я тяжело и долго обработываю свои
мысли, только не прежде кладу ихъ на бумагу, какъ когда разовью
ихъ, сколько могу, и одѣну, какъ умѣю. Большой поэмы своей не
начиналъ я писать до тѣхъ поръ, пока она не приняла въ моей
головѣ совершенно яснаго и, по моимъ понятіямъ, стройнаго образа".
Эта строгая обдуманность не могла не запечатлѣть произведеній
1) На маленькихъ листкахъ писалъ й нашъ Пушкинъ, но онъ часто и по не-
скольку разъ вычеркивалъ: это можно видѣть изъ приложеннаго къ V тому Современ-
ника снимка съ его стихотворенія: Молитва.

г. Рунеберга особеннымъ характеромъ: кажется, будто каждое изъ
нихъ родилось вдругъ, съ одного пріема, или, какъ говоритъ его
критикъ, въ нихъ незамѣтно, чтобы части были старѣе цѣлаго. Съ
этимъ свойствомъ неразлучно у него еще другое: онъ идетъ къ цѣли
прямо, строго держась дороги, которую начерталъ себѣ, и рѣдко по-
зволяетъ воображенію своему уклоняться въ сторону или увлекаться
близкими предметами.
Вѣрность природѣ въ малѣйшихъ подробностяхъ составляетъ отли-
чительную черту нашего поэта. И не удивительно: онъ знаетъ ее не
изъ книгъ; она сама была всегда его главною, любимою книгою, и
онъ читаетъ, изучаетъ ее безпрестанно. Онъ не можетъ похвалиться
ни обширною начитанностію, ни многообъемлющими свѣдѣніями: чистая
душа, въ которой природа отражается, какъ въ свѣтломъ зеркалѣ,
вотъ источникъ его пѣсней. Скажу откровенно, что не ожидаю и
глубокаго знанія свѣта отъ человѣка, который, какъ г. Рунебергъ,
никогда не переступалъ за предѣлы тихаго быта финляндскихъ горо-
довъ: житель провинціи имѣетъ передъ собою горизонтъ, слишкомъ
ограниченный, однообразный и блѣдный; онъ не можетъ ни постиг-
нуть всей суетности общественной жизни, ни проникнуть во всѣ тайны
отношеній людскихъ, ни, наконецъ, представить себѣ полнаго резуль-
тата успѣховъ гражданственности. Но онъ остается тѣмъ ближе къ
природѣ, тѣмъ онъ чище и совершеннѣе можетъ вкушать наслажденія,
которыми она даритъ способныхъ понимать ее. Это мы видимъ именно
на г. Рунебергѣ. Едва лѣто изукраситъ зеленью угрюмыя скалы его
родины, онъ удаляется въ ея пріютныя пустыни. Въ лѣсахъ и рощахъ
онъ то прислушивается къ голосу крылатыхъ жильцевъ ихъ, то, съ
ружьемъ или камнемъ въ мѣткой рукѣ, выжидаетъ добычу. Или носясь
въ челнокѣ надъ широкимъ озеромъ, онъ то борется съ непогодой,
то ищетъ забавы въ простыхъ заботахъ рыбаря. И всюду природа
обогащаетъ его мудрыми уроками: можно сказать, что онъ, какъ
счастливое дитя, учится играя.
„Отъ сей любви къ прекрасному творенію Божію, замѣчаетъ г. Циг-
неусъ, происходитъ одно изъ главныхъ качествъ таланта г. Рунеберга:
его тихое, самообладающее спокойствіе, необыкновенное въ наше тре-
вожное время. Прекрасна мысль Тегнера, что поэта справедливѣе
называть голосомъ, нежели говорящимъ человѣкомъ: можно прибавить,
что впрочемъ по этому голосу узнается грудь, изъ которой онъ выхо-
дитъ. Г. Рунебергъ не принадлежитъ къ числу тѣхъ мучениковъ вооб-
раженія, чьи страданія заражаютъ скорбію слушателей: его богиня
похожа на святую. Глядя на ея ненарушимый миръ, не знаешь,
вышла ли она съ побѣдою изъ битвы, или къ ней никогда и не при-
касалось холодное дуновеніе безпокойства. Легко подумаешь послѣднее,
видя непорочную, дѣтскую радость,, сіяющую сквозь всѣ ея пѣсни; но

замѣчая, какъ она чужда всякой жеманной и приторной чувствитель-
ности, склоняешься невольно къ первому предположенію, потому что
такое неколебимое спокойствіе дается только побѣдой".
Это завидное свойство отражается и во внѣшней жизни г. Руне-
берга, въ его кроткомъ обращеніи, въ его простомъ и умномъ разго-
ворѣ. Часы текли быстро въ кабинетѣ его, и когда къ намъ подкрался
сѣверный, еще свѣтлый вечеръ, къ поэту собралось нѣсколько прія-
телей. Тогда, по тамошнему обычаю, на столѣ явилась бутылка уже
готоваго пунша, и любезный хозяинъ, наполнивъ имъ рюмки, началъ
потчевать гостей. Заклубился табачный дымъ, разговоръ полился
быстрѣе, a въ промежутки отдыха степенный поэтъ, подымая рюмку
свою, пилъ здоровье (skâl) то одного, то другого, давая тѣмъ знакъ,
чтобъ не сидѣли безъ дѣла. Благородная влага въ рюмкахъ, по закону
прилива и отлива, то убывала, то снова подымалась до краевъ, то на
минуту совсѣмъ исчезала, пока наконецъ не явился безпутный братъ
ея, чай.
Г. Рунебергъ не знаетъ русскаго языка, однако съ большимъ
любопытствомъ распрашивалъ меня о состояніи русской словесности,
и жалѣлъ, что лишенъ возможности познакомить шведскую публику
съ лучшими произведеніями нашихъ поэтовъ. По его желанію, я обѣ-
щалъ прислать ему подстрочный переводъ нѣкоторыхъ пьесъ Пушкина
и Дельвига: не знаю, точно ли я правъ, находя, что поэтъ Финляндіи
напоминаетъ послѣдняго, не только выраженіемъ лица, но и харак-
теромъ своей поэзіи: творческій даръ, граціозность, величавое спокой-
ствіе, наклонность къ идилліи, искусство попадать въ тонъ народныхъ
пѣсенъ, наконецъ прекрасные, звучные экзаметры — все это свой-
ственно обоимъ; но нельзя не сознаться, что г. Рунебергъ уже теперь
стоитъ гораздо выше Дельвига, какъ по объему и производительности,
такъ и по развитію таланта.
Было уже поздно, когда мы разошлись. Товарищъ мой и я отпра-
вились на ночлегъ въ свою гостинницу; поэтъ и двое изъ пріятелей
его пошли съ нами. Весь городъ уже спалъ; только шаги и разго-
воры наши нарушали глубокую тишину, какъ вдругъ надъ этимъ
лабиринтомъ кривыхъ и узенькихъ улицъ раздался жалобно-протяж-
ный голосъ ночного сторожа. Онъ пѣлъ:
Било одиннадцать часовъ!
Державная, кроткая, мощная длань Господня
Да хранитъ нашъ городъ отъ огня и пожара!
Било одиннадцать часовъ 1) !...
l) Klockan är elfva slagen!
Guds höga, milda, mägtiga'hand
Bevare vâr srab frân eld och brandi
Klockan är elfva slagen!

Трижды повторилась эта простая, но умилительная молитва, и
мнѣ чудится, будто я теперь еще слышу заунывные, торжественные
звуки ея: казалось, то былъ стонъ спящаго города.
Простившись съ г. Рунебергомъ, мы вздумали подкрѣпить силы
свои на сон:ь грядущій, и передъ нами явились опять старые зна-
комцы, четвероугольные соуснички. Когда мы легли, я уже готовился
тушить свѣчу свою, какъ вдругъ'мнѣ стало жаль разстаться съ этимъ
короткимъ днемъ: онъ подарилъ мнѣ такъ много удовольствія, а я
гналъ его. Дремота сама еще спала во мнѣ, a чистенькія книжки
такъ привѣтливо выглядывали изъ-за мѣднаго подсвѣчника, что рука
моя, уже вооруженная щипцами, вдругъ оставила ихъ, не сощипнувъ
даже нагорѣвшей свѣтильни, и жадно ухватилась за верхнюю книжку.
Смотрю на заглавный листокъ. Это мелкія стихотворенія. Не хотите
ли вмѣстѣ со мною заглянуть въ нихъ? Но тише: не шумите стуломъ
и бумагой: товарищъ мой уже храпитъ! Станемъ говорить топотомъ.
Если вамъ покажется, что я дурно выражаюсь, вспомните, что вамъ
худо слышно меня.
Девизомъ всѣхъ этихъ непринужденныхъ изліяній яркой фантазіи
и сердца, исполненнаго дѣтской любви и благодарности къ Творцу,
могли бы служить слова самого же поэта въ стихотвореніи Лѣтняя
ночь:
О, какъ счастливъ, кто живетъ
Только сердцемъ и природой 1)!
Посмотрите, какъ оригинально и мило, напримѣръ, содержаніе
слѣдующаго стихотворенія.
ЖАЛОБА ДѢВЫ.
Сердце! сердце! если бъ ты, тревожное,
Здѣсь лежало на рукахъ моихъ,
Я тебя бъ заботливостью нѣжною
Успокоила.
Словно мать дитя свое, качаючи, *
Тихо бъ я тебя баюкала:
Ты бы смолкло, ты во снѣ забыло бы
Всѣ мученія.
Но теперь въ груди, въ тюрьмѣ ты заперто,
Недоступно утѣшенію,
И открыто лишь тому, кто каждый часъ
Твой уноситъ миръ.
*) О, hur sali är menskan blott
Med sitt hjerta och naturen!

Но по мнѣ всего замѣчательнѣе въ этомъ собраніи отдѣлъ, на-
званный: Идилліи и 'Эпиграммы 1). Почти всѣ онѣ доказываютъ такую
силу воображенія и притомъ такъ просты, такъ народны, что шведскіе
критики рѣшительно признали ихъ было за переводы финскихъ на-
родныхъ пѣсенъ.
Попытаюсь дать вамъ понятіе о нѣкоторыхъ изъ нихъ.
ВРЕМЕНА ГОДА ВЪ СЕРДЦѢ ДѢВУШКИ.
Зимнимъ утромъ вышла дѣвица
Въ рощу, снѣгомъ опушенную,
И у ногъ своихъ увидѣла
Розу, холодомъ сраженную.
„Не печалься ты, несчастная,
Не тужи, сказала дѣвица,
Что пора твоя прекрасная,
Золотая, миновалася!
Прежде стужи и ненастія
Ты жила, ты наслаждалася,
Ты весну и радость вѣдала!
Нѣтъ, бѣднѣй мое сердеченько:
Разомъ въ немъ весна и зимушка!
Что весна моя — взоръ молодца,
Что зима моя — взоръ матушки"!
ДИВО-ПТИЦА.
Въ хату сынъ пришелъ изъ поля на ночь,
Мать-старуха укоряла сына:
„Каждый день, родной, ты сѣти ставишь,
Каждый день ни съ чѣмъ домой приходишь.
Всѣмъ удача, ты одинъ въ накладѣ:
Непримѣтливъ, что ли, али глупъ ты!"
Помолчавъ, дѣтина отвѣчалъ ей:
„Рознымъ птицамъ тенета мы ставимъ,
Такъ неровное у насъ и счастье.
Видишь, матушка, вонъ тамъ за лѣсомъ
Завелась на мызѣ диво-птица.
Что я птицу ту стерегъ всю осень,
1) „Эпиграмма у древнихъ обнимала почти весь кругъ нашей, такъ называемой:
смѣшанной поэзіи" (Современ. T. XII. О Гречес. Эпиграм. стр. 73, втор. пум.). Такъ
должно понимать это слово и здѣсь.

Заманилъ ее зимою въ сѣти,
А весной она и въ хатѣ будетъ.
Диво дивное! у этой птицы
Нѣту крыльевъ — вмѣсто крыльевъ груди;
Нѣту пуха — есть шелковы кудри,
Нѣту клёва — есть двѣ алы губы".
***
Къ селянину входитъ старый воинъ
Безъ ноги, подпертый костылями.
Селянинъ стаканъ вина подноситъ
Старику съ вопросомъ: „Каково-то
Было, дѣДушка, тебѣ въ TQ время,
Какъ бывало врагъ тебя обступить,
И гремитъ пальба и ядра свищутъ?"
Воинъ, тихо взявъ стаканъ, отвѣтилъ:
„Какъ тебѣ, когда порой осенней
Градъ свиститъ и молнія сверкаетъ,
Ты же съ нивъ уносишь хлѣбъ для кровныхъ
***
Разъ пришла отъ милаго дѣвица.
Руки были красны. Мать спросила:
„Дочка, что твои такъ красны руки?"
Дочь сказала: „я рвала шиповникъ,
Я шипами исколола руки".
Вновь она отъ милаго приходитъ.
Губы красны были. Мать спросила:
„Дочка, что твои такъ красны губы?"
Дочь сказала: „я малину ѣла,
Сокомъ ягодъ замарала губы".
Вновь она отъ милаго приходитъ.
Щеки блѣдны были. Мать спросила:
„Дочка, что твои такъ блѣдны щеки?"
Дочь сказала: „Мать! готовь могилу!
Схорони меня и крестъ воздвигни;
На крестѣ же напиши мнѣ надпись:
„Разъ она пришла — горѣли руки
Отъ того, что милый пожималъ ихъ.
И опять пришла — горѣли губы
Отъ того, что милый цѣловалъ ихъ.
Наконецъ пришла — поблекли щеки
Отъ того, что милый сталъ невѣренъ!"

***
У залива знаменитой Саймы 1)
Разъ подъ соснами игралъ ребенокъ.
Изъ чертога волнъ его увидѣвъ,
Некъ 2) въ прекрасное дитя влюбился,
Приманить его къ себѣ замыслилъ.
Вотъ онъ старцемъ на берегъ выходитъ,
Но веселый мальчикъ убѣгаетъ;
Вотъ онъ юношей опять выходитъ,
Не идетъ къ нему веселый мальчикъ.
Тутъ онъ выплылъ рѣзвымъ жеребенкомъ,
Поскакалъ, играя, межъ деревьевъ.
Тотчасъ мальчикъ началъ приближаться,
И маня, схватилъ его за гриву
И вспрыгнулъ на жеребенка съ крикомъ,
Но мгновенно въ глубину залива
Скрылся Некъ съ прекрасною добычей.
Мать ребенка на берегъ приходитъ.
Ищетъ дитятко, тоскуетъ, плачетъ.
Изъ чертога волнъ ее увидѣвъ,
Некъ въ прекрасную жену влюбился,
Приманить ее къ себѣ замыслилъ.
Вотъ онъ старцемъ на берегъ выходитъ,
Но печальная бѣжитъ отъ старца.
Вотъ онъ юношей опять выходитъ,
Но къ нему печальная не хочетъ.
Тутъ онъ выплылъ мальчикомъ веселымъ
И съ улыбкой на зыбяхъ качался.
Увидавъ потеряннаго сына,
Мать бѣжитъ къ нему нетерпѣливо,
Чтобъ дитя спасти отъ лютой смерти.
Но мгновенно въ глубину залива
Скрылся Некъ съ прекрасною добычей.
ПЛѢННИКИ.
Какъ со дна рѣки, съ песчанаго,
Жемчугъ бралъ однажды молодецъ;
Вынулъ онъ себѣ жемчужину
1) Озеро, изъ котораго вытекаетъ рѣка Вокса, славная водопадомъ Иматрой.
2) Подводный духъ.

Цвѣту яркаго, небеснаго,
Видомъ круглую, какъ звѣздочка.
И скрывалася въ ней дѣвица;
Что какъ взмолится красавица:
„Ты разбей свою жемчужину,
Дай изъ плѣна вытти, молодецъ!
И тебѣ я взоръ признательный
Подарю за милу волюшку!"
— Не бывать тому, голубушка!
Дорога моя жемчужина:
Ты свой плѣнъ сноси безропотно;
Ты счастливѣй многихъ узниковъ. —
Тихо плѣнъ расторгла дѣвица
И яснѣй денницы утренней
Передъ молодцемъ воспрянула.
Пали къ плечамъ кудри русые,
Запылали щеки алыя.
И плѣненный его молодецъ
Три часа стоялъ въ безмолвіи,
А когда прошелъ и третій часъ,
Робко сталъ молить онъ дѣвицу:
— Помрачи ты красоту свою,
Дай изъ плѣна вытти, дѣвица!
Я тебя слезой признательной
Подарю за милу волюшку. —
„Не бывать тому, голубчикъ мой!
Дорога моя жемчужина:
Ты свой плѣнъ сноси безропотно;
Ты счастливѣй многихъ узниковъ".
Я боюсь утомить васъ переводами, которыхъ несовершенство очень
ясно вижу самъ; но какъ же васъ иначе познакомить съ такими про-
изведеніями?
Покуда закрываю книгу и тушу, свѣчу. Покойной ночи! Боже, какъ
товарищъ мой храпитъ! Сподоблюсь ли и я такого блаженнаго сна?
Когда насъ разбудили въ 7 часовъ утра, мы съ прискорбіемъ услы-
шали шумъ проливного дождя. Съ вечера не догадался я наказать,
чтобы коляску нашу куда-нибудь упрятали, и теперь вспомнилъ свою
оплошность. Но еще оставалась надежда на чью-нибудь догадливость.
Одѣвшись, поспѣшилъ я удостовѣриться въ томъ. Коляска стояла

середи двора съ откинутымъ верхомъ и вымокла словно лодка. Я
хотѣлъ-было разсердиться, но напередъ спросилъ себя: на кого? и
такъ какъ намъ съ самими собою довольно легко мириться, то я
вдругъ одумался и расчелъ, что благоразумнѣе итти напиться кофе. У
крыльца встрѣтилъ я старую высокую хозяйку съ подносомъ въ ру-
кахъ. Я описалъ ей живыми красками несчастное положеніе коляски.
Тотчасъ она бросила подносъ и отдала мальчику приказаніе поставить
экипажъ въ сарай. „ Помилуйте, мы сейчасъ ѣдемъ." — Не принесетъ
вреда, отвѣчала хозяйка. „Вы держитесь правила: mieux tard que
jamais, сказалъ я ей; а у меня на умѣ горчица послѣ ужина- Мы оба
правы." Худощавая старуха выпучила на меня большіе сѣрые глаза.
Когда я воротился въ комнату, товарищъ мой еще лежалъ. Уви-
дѣвъ меня, онъ вынулъ изъ-подъ подушки своей связку сѣрыхъ кни-
жекъ и, подавая мнѣ одну изъ нихъ, сказалъ: „Я цѣлую ночь видѣлъ
во снѣ поэзію и Рунеберга; не угодно ли получить то, что я напи-
салъ въ припадкѣ лунатизма?" Я взглянулъ на заглавіе брошюрки и
прочелъ: „Iääkynttilät, Летучіе листки Фридриха Цигнеуса. Гельсинг-
форсъ. 1837". Что это за слово Iääkynttilät, спросилъ я. Книга швед-
ская, a заглавіе... „финское, продолжалъ онъ, и значитъ: Сосульки
изъ весенняго льда". „Іа sa! Чудное заглавіе! Какъ вамъ Богъ помогъ
пріискать его?" „Прочтите стихи въ началѣ книжки". Перебирая стра-
ницы, я взялъ одну изъ огромныхъ чашекъ, которыя давно уже стояли
возлѣ твореній г. Рунеберга, и спросилъ чего-нибудь для утоленія
голода. Но на этотъ разъ въ трактирѣ Борго не случилось хлѣба.
„Дождь на дворѣ, вода въ коляскѣ и пустота въ желудкѣ!" сказалъ
я самъ себѣ: этого ужъ слишкомъ много вдругъ. „Каково?" спросилъ
я своего товарища, какъ будто онъ слышалъ мои мысли. Въ ту самую
минуту я увидѣлъ, что онъ съ одного маха вливаетъ себѣ въ горло всю
свою порцію чернаго напитка. „Вы не хотите кушать?" воскликнулъ я.
„Мнѣ все равно!" отвѣчалъ онъ, едва переводя духъ послѣ обильнаго
пріема. Такая высокая философія отвратила отъ хозяйки бурю моего
гнѣва: А чтобы онъ совершенно остылъ, прибѣгнемъ къ Ледянымъ
игламъ г. Цигнеуса. Заглавіе книги повторяется въ ней и надъ пер-
вымъ стихотвореніемъ: пусть же оно объяснитъ намъ мысль автора.
„Я помню, говоритъ онъ, хижину въ пустынной долинѣ; кругомъ
стояли недвижно осыпанныя инеемъ сосны... Вдругъ лучи солнечные
освѣтили окрестность, давно забытую ими... Одежда зимы начала мало-
по-малу исчезать, и около кровли хижины заблисталъ вѣнецъ изъ
ледяныхъ алмазовъ, какъ на дѣвичьей шеѣ рядъ бѣлыхъ перловъ.
Озаренные привѣтливымъ сіяніемъ солнца, они стали ронять слезы
радости на мертвую землю. И я долго смотрѣлъ на нихъ, и мнѣ каза-
лось, что удѣлъ ихъ сладокъ, когда вешнее свѣтило согрѣваетъ хо-
лодную кору ихъ... Я ушелъ съ сею мыслію...

Скоро я возвратился. Ахъ, уже не оставалось отъ нихъ ни еди-
наго слѣда: всѣ они обратились въ ничто, исчезли навѣкъ. И жребій
ихъ казался мнѣ достойнымъ жалости; мнѣ стало грустно, я задумался.
Но однажды я опять пришелъ въ долину. Что же? Густые ряды
цвѣтовъ обнимали хижину, какъ дѣти мать свою, и чудный ароматъ
наполнялъ воздухъ. Тогда я вспомнилъ алмазы, которыми нѣкогда
хижина была увѣнчана, и снова позавидовалъ ихъ судьбѣ. Они исчезли
съ началомъ весны; но ихъ слезы послужили къ украшенію долины,
къ радости дѣтей ихъ — цвѣтовъ, хотя эти и не думали о виновник-
кахъ своего счастія, хотя забыли, что тѣ пожертвовали имъ своею
свѣтлою жизнію".
Прекрасно! Изъ одной этой мысли уже видно, что г. Цигнеусъ
поэтъ; каждая страница его говоритъ то же, a послѣдняя пьеса: „#
хочу мира (jag vill ha го)" всего убѣдительнѣе. Какъ послѣ того не
порадоваться надписи: Первая тетрадь, выставленной въ началѣ
книжки? Можно предсказать, что такія ледяныя иглы будутъ еще го-
раздо счастливѣе тѣхъ, которыя видѣлъ авторъ: производя благоухан-
ные цвѣты въ душѣ каждаго* онѣ и сами не исчезнутъ, не будутъ
забыты. Не беру однакожъ назадъ того, что сказалъ прежде о слогѣ
г. Цигнеуса.
Наканунѣ г. Рунебергъ имѣлъ было намѣреніе зайти къ намъ
поутру, но мы болѣе не видѣли его. Еще многое остается мнѣ ска-
зать о немъ: до сихъ поръ не сообщилъ я вамъ ничего о двухъ поэ-
махъ, которыя должно считать торжествомъ его таланта, и безъ кото-
рыхъ невозможно вполнѣ оцѣнить г. Рунеберга. Но такъ какъ въ нихъ
изображены нравы финновъ, а этого предмета я не намѣренъ касаться
прежде, пока не дойдетъ до него очередь, то удобнѣе будетъ не раз-
вертывать до того времени и обѣихъ поэмъ. Тогда онѣ послужатъ
намъ важнымъ дополненіемъ къ тому, что мы сами увидимъ; тогда
мы постигаемъ лучше и красоту и истину ихъ. Тогда же, быть можетъ,
откроемъ и#кое-какія слабости въ поэтѣ, a доселѣ не къ чему было
привязаться въ его произведеніяхъ.
Надѣюсь, что вы не принадлежите къ числу тѣхъ, кому непріятны
похвалы, воздаваемыя ближнему безъ примѣси охужденія. „Однако
въ комъ нѣтъ недостатковъ?" скажете вы. — Правда, но если нужно
отыскивать ихъ съ микроскопомъ въ рукѣ — не лучше ли забыть о
нихъ? Притомъ же я не брался писать критики; я наслаждался сочи-
неніями г. Рунеберга, былъ плѣненъ его бесѣдой, и счелъ долгомъ
отдать вамъ отчетъ въ своихъ наслажденіяхъ. Если они иногда и
были неполны развѣ я непремѣнно обязанъ сгущать и ваше удо-
вольствіе? Нѣтъ, вмѣсто того, чтобы искать вездѣ предметовъ хулы,
порадуемся чистою радостью, что въ предѣлахъ любезнаго отечества
узнали новый талантъ, узнали достойнаго человѣка, который хотя и

выражается на языкѣ не нашемъ, но не можетъ быть чуждымъ для
насъ, потому что онъ вмѣстѣ съ нами гражданинъ Россія. Да еслибъ
и не то, развѣ не всѣ таланты единоземцы всякому, кто неравноду-
шенъ къ добру и красотѣ?
Но пора намъ разстаться на время съ милымъ поэтомъ и по грязи
ѣхать назадъ въ Гельсингфорсъ. „Herr Цигнеусъ! вы готовы? сядемте-
ка. Tag mig fan, какая мокрая подушка! Горько послѣ такихъ поэти-
ческихъ минутъ... Что прикажете дѣлать?, Послушайте, мадамъ, все
ли мы вамъ заплатили? Счастливо оставаться! Мы незлопамятны. Да
цвѣтутъ ваши кладовыя сухарями, да красуются ваши соуснички,
если нѣтъ ничего вѣчнаго на землѣ, по крайней мѣрѣ долго, долго, пока
будутъ живы Борго и первый трактиръ его!!!..."
Оставляя городъ, мы согласились, по предложенію товарища моего,
заѣхать къ помѣщику Б.1), пожилому вдовцу, который съ дѣтьми своими
живетъ въ нѣсколькихъ верстахъ оттуда, недалеко отъ большой до-
роги. Этотъ Б., во время пребыванія моего въ Гельсингфорсѣ, имѣлъ
несчастіе схоронить 18-ти лѣтняго сына и вмѣстѣ съ нимъ самыя
блестящія надежды. Г. Цигнеусъ, въ званіи лектора при Фридригс-
гамскомъ кадетскомъ корпусѣ, былъ въ прежніе годы наставникомъ
покойнаго. Вскорѣ увидѣлъ я влѣво отъ дороги большой деревянный
домъ, окруженный садомъ, и мы поворотили туда.
Ласково встрѣтили насъ у дверей хозяева: высокій дородный ста-
рикъ съ длинными сѣдинами, и старшій, теперь единственный сынъ
его. Они повели насъ наверхъ въ залу, гдѣ мы нашли графиню Г. и
двухъ молодыхъ дѣвицъ, дочерей помѣщика, недавно пріѣхавшихъ
съ нею изъ Стокгольма. Все въ престарѣломъ отцѣ выражало глубо-
кую скорбь. Не могу объяснить, чѣмъ она именно обнаруживалась:
казалось, онъ былъ весь тоска. Грустно было смотрѣть на него, грустно
его слушать: каждое движеніе, каждое слово, даже каждая улыбка но-
сили слѣдъ одного и того же чувства. Графиня, высокая, прекрасная
женщина, которой благородныя черты лица соотвѣтствовали ея знат-
ному происхожденію, плѣнила насъ умною бесѣдой, между тѣмъ какъ
дѣвицы услаждали слухъ нашъ звуками арфы и голоса.
Ихъ блѣдныя, истомленныя печалію лица, ихъ черная одежда,
ихъ трепетное пѣніе въ присутствіи растроганнаго отца, при однооб-
разномъ стукѣ дождя, который крупными каплями, словно слезами,
ударялъ въ окна,—вся эта сцена въ кругу семейства, гдѣ слѣды горь-
кой утраты были еще такъ свѣжи, привела меня въ состояніе такого
унынія, что я будто самъ потерялъ кого-то...
Какъ мы ни торопились, но не могли отказаться отъ обильнаго
1) Борну, см. „Переписка Я. К. Грота съ П. А. Плетневымъ**. Прим. ред.

завтрака, за которымъ хозяинъ такими умилительными словами благо-
дарилъ бывшаго наставника сына своего, что, кажется, и самыя стѣны
должны были ему сочувствовать. „Пейте со мной", сказалъ онъ дрожа-.
щимъ голосомъ, поднявъ вино и взявъ меня за руку, „пейте со мной
за здоровье друга, которому я столько обязанъ. Не суждено было,
чтобъ здѣшній міръ увидѣлъ на сынѣ моемъ плоды трудовъ его; но
ихъ видитъ небо, оно и вознаградитъ ихъ!"
Съ теплымъ участіемъ, чуть не со слезами, оставили мы любезную
семью скорбящихъ, какъ родную. Бѣдный старецъ! многими ли годами
переживешь ты того, въ комъ надѣялся жить на землѣ еще и за гро-
бомъ? Успѣетъ ли время пролить въ твою грудь цѣлительный баль-
замъ свой? Ахъ! голова твоя уже бѣла, какъ снѣгъ, и только встрѣча
съ нимъ тебя утѣшитъ! Прости же. Мнѣ болѣе не свидѣться съ тобой l);
но я уношу въ сердцѣ твой почтенный образъ, и съ каждымъ воспо-
минаніемъ о тебѣ, самъ не зная, здѣсь ли ты еще, или уже тамъ,
сагану желать тебѣ мира.
Въ дорогу! Пошелъ! Дождь ливьмя; грязь такъ и брызжетъ въ
коляску; холодно... Ну, слава Богу, вотъ и Гельсингфорсъ. „Теперь,
товарищъ, приходится и съ вами разстаться: дайте же руку, прощайте!
спасибо, спасибо вамъ за сопутствіе, за дружбу, за Ледяныя иглы.. *
Прощайте, надѣюсь, не навсегда". „А завтра?" Завтра, чуть свѣтъ,
ѣду я въ Або — и мы болѣе не увидимся. Кланяйтесь всѣмъ добрымъ
знакомымъ. Прощайте!
А ты, домикъ, гдѣ мнѣ еще только разъ ночевать, здравствуй!
*) Я. К. однакожъ впослѣдствіи ente встрѣчался съ Борномъ и между прочимъ
былъ у него весной 1849 года (черезъ 10 лѣтъ) „См. Переписка", т. III, стр. 427—438.
Прим. ред.

ПОЭЗІЯ И МИѲОЛОГІЯ СКАНДИНАВОВЪ 1).
Исландскія поэмы.
1839.
Обозрѣвая умственныя богатства, завѣщанныя человѣчеству сред-
ними вѣками, мы съ изумленіемъ останавливаемся на далекомъ островѣ
Сѣвернаго океана. Въ Исландіи, которой одно имя выражаетъ холодъ
и безплодіе, въ Исландіи, покрытой голыми скалами и лавою дымя-
щихся вулкановъ, въ краю, необитаемомъ еще въ срединѣ ІХ-го сто-
лѣтія, цвѣтетъ, въ слѣдующихъ вѣкахъ, литература, полная жизни и
самобытности, возникаетъ поэзія, кипящая силой и богатая наслѣ-
діемъ могучей старины. Такимъ внезапнымъ переходомъ Исландія,
только-что открытая, обязана была немногимъ смѣльчакамъ сканди-
навскими бѣжавшимъ изъ Норвегіи отъ самовластія своего конунга
(государя). За ними, съ мечемъ и арфой, несутся по знакомой стихіи
толпы воителей и скальдовъ: вмѣстѣ съ народомъ переселяется на
пустынный островъ кровожадный духъ скандинавовъ, ихъ страсть къ
войнѣ и грабежу, ихъ жажда славы и мстительность; но также ихъ
искусство прославлять подвиги храбрыхъ, ихъ обычай пѣть въ черто-
гахъ и хижинахъ, увеселять вѣнценосцевъ и согражданъ разсказами о
громкой старинѣ.
Такимъ образомъ Скандинавія, со всѣми рѣзкими чертами своей
чудной физіономіи, съ своими битвами, народными собраніями, пирами
и пѣснями, повторилась, или, лучше сказать, ожила въ Исландіи; ибо
въ отечествѣ сѣверныхъ витязей уже водворялся новый порядокъ ве-
щей. Тамъ созидались обширныя монархіи, и заря вѣры Христовой
уже просіявала сквозь мракъ язычества. Тогда какъ-будто самъ Одинъ
внушилъ вѣрнымъ сынамъ своимъ мысль переселиться на далекіе бе-
рега, гдѣ бы могла уцѣлѣть лучшая жертва, ему принесенная,—пѣсни,
въ которыхъ живетъ его вѣра.
Хотя у скандинавовъ и были письмена, но пѣсни ихъ, переходя
только изъ устъ въ уста, оставались погребенными въ памяти. Отъ
такого ненадежнаго способа сохраненія ихъ и отъ распространявшагося
мало-по-малу христіанства, большая часть памятниковъ древней скан-
динавской поэзіи, вѣроятно, исчезла бы невозвратно, еслибъ Исландія
не сберегла ихъ для потомства. Правда, и тамъ въ 1000 г. по P. X.,
1) Отечеств. Записки, 1839, т. IV, 1—38.

народъ на вѣчѣ единодушно перешелъ къ вѣрѣ истинной; но сія вѣра
не могла вдругъ истребить глубоко-вкоренившейся въ умахъ любви къ
преданіямъ языческимъ, и притомъ самая эта вѣра доставила исланд-
цамъ средство завѣщать внукамъ достояніе дѣдовъ: ибо вскорѣ послѣ
нея введено было въ Исландію употребленіе латинскаго письма.
Такъ древнѣйшія пѣсни скандинавовъ нашли надежный пріютъ, и
на новой почвѣ родилась изъ сихъ благотворныхъ сѣмянъ обильная
жатва, XII-е и XIII-е столѣтія, когда многіе исландцы отправлялись
въ Парижъ учиться искусству поэзіи и приносили оттуда новую сти-
хію въ свои произведенія—эти два столѣтія были блестящею эпохой
въ исторіи просвѣщенія. Въ XIV-мъ тамошняя литература уже при-
ближалась къ упадку; но реформація сообщила ей новое движеніе.
Замѣчательно, что тамъ съ этой поры образованность, благодаря попе-
ченіямъ просвѣщеннаго духовенства, сдѣлалась въ высокой степени
принадлежностію всѣхъ классовъ жителей. Въ семъ отношеніи Ислан-
дія представляетъ едва-ли не безпримѣрное явленіе. Тамъ почти всякій
крестьянинъ читаетъ религіозныя и историческія книги, знаетъ миѳо-
логію и преданія своихъ отцовъ изъ старинныхъ стихотвореній, кото-
рыя онъ выучиваетъ наизусть. Въ хижинахъ часто встрѣчаются люди,
обучающіе дѣтей своихъ не только грамотѣ, но« и предметамъ менѣе
ограниченнаго воспитанія. Нѣкоторые поселяне умѣютъ даже пра-
вильно писать по-латыни. О такой образованности низшихъ сословій
въ Исландіи свидѣтельствуютъ единодушно и путешественники, и дат-
скіе купцы, живущіе на островѣ* „Тамъ всѣ классы народа", говоритъ
Джонъ-Bàppo, въ описаніи своего путешествія: „чрезвычайно любятъ
чтеніе. Въ тѣсныхъ лачугахъ младшіе члены семейства разсказываютъ
старикамъ прочитанное въ сагахъ о дняхъ минувшихъ, о геройскихъ
подвигахъ предковъ, о романическихъ приключеніяхъ, испытанныхъ
первыми посѣтителями Исландіи. Почти во всякомъ семействѣ есть
книги на родномъ языкѣ: вскорѣ послѣ введенія реформаціи духо-
венство учредило тамъ типографію, которая и снабжаетъ любознатель-
ный народъ библейскими, историческими и всякаго рода полезными
книгами."
Языкъ, употребляемый въ Исландіи, есть тотъ самый, который пе-
ренесенъ туда выходцами изъ Норвегіи, почему онъ и назывался долгое
время норвежскимъ или норренскимъ (Norroena tunga), будучи общимъ
для всей Скандинавіи. Но впослѣдствіи, когда онъ въ самомъ оте-
чествѣ своемъ преобразовался, a въ Исландіи, между тѣмъ, очень мало
измѣнился, его начали называть исландскимъ; онъ сохранилъ понынѣ
не только имя это, но и почти всѣ старинныя свои формы.
Древнѣйшая литература скандинавовъ ограничивалась, вѣроятно,
народными пѣснями, которыхъ предметомъ были миѳологическія и
историческія преданія — таинства и древности (rûnar и fornir stafir).

Въ Исландіи къ симъ памятникамъ поэзіи присоединились новыя
пѣсни скальдовъ и саги.
Главными и самыми драгоцѣнными хранилищами скандинавской
поэзіи служатъ двѣ книги, двѣ такъ называемыя Эдды. Одна изъ
нихъ есть собраніе множества поэмъ или пѣсенъ миѳологическаго и
историческаго содержанія сочиненныхъ скальдами въ разныя эпохи,
и неравныхъ ни по характеру, ни по достоинству. Преданіе, еще съ
XIV вѣка, приписываетъ составленіе этого сборника священнику
Семунду Сигфуссону, прозванному въ Исландіи „ученымъ" или „муд-
рымъ" и умершему въ первой половинѣ XII столѣтія. Оттого книга
сія и называется Семундовою, старою, поэтическою Эддой. Другая со-
стоитъ изъ двухъ главныхъ частей. Въ первой части заключается
рядъ миѳологическихъ преданій, изложенныхъ - ясной и отчетливой
прозой, въ формѣ разговоровъ между путешествующимъ конунгомъ
или государемъ, и тремя богами. Вторая часть есть родъ поэтическаго
словаря. Надобно замѣтить, что поэзія скандинавская, въ глубокой
древности соединявшая съ свойственною ей силою высокую простоту,
начала еще въ X вѣкѣ терять этотъ первобытный характеръ. Съ сего
времени пѣсни скальдовъ представляютъ разительную противополож-
ность: съ одной стороны онѣ поражаютъ рѣзкою печатью энергіи,
живостью образовъ и красокъ; съ другой — странною изысканностью
выраженія. Многія понятія рѣдко означаются въ нихъ своимъ настоя-
щимъ именемъ, нѣкоторымъ словамъ придается смыслъ совершенно-
чуждый'имъ, и т. п. О такихъ-то ухищреніяхъ мысли и идетъ дѣло
во второмъ отдѣленіи прозаической Эдды. Въ ней показаны, для руко-
водства стихотворцевъ, всѣ описательные обороты, всѣ фигуры и
тропы, встрѣчающіеся въ пѣсняхъ скальдовъ. Вся эта Эдда есть не
что иное, какъ компиляція, учебная книга миѳологіи и реторики,
извлеченная изъ древнихъ пѣсенъ, частію вошедшихъ въ сборникъ
семундовъ, частію погибшихъ для насъ. Первую половину этой книги
приписываютъ Снорри Стурлусону, исландскому историку, поэту и
верховному судьѣ, умершему около средины XIII столѣтія; a послѣд-
няя написана племянникомъ его, Олафомъ Тордарсеномъ. Но обѣ
составляютъ одно цѣлое, извѣстное подъ общимъ именемъ Снорріевой,
прозаической, новой Эдды.
Первое достоинство Эддъ состоитъ въ томъ, что онѣ знакомятъ
насъ съ миѳологіею, которой знаніе необходимо при изученіи сканди-
навской исторіи и которая, по разнообразію, если не по изяществу и
стройности своихъ миѳовъ, подходитъ къ греческой.
Старая Эдда долгое время оставалась въ забвеніи, и открыта не
ранѣе XVII столѣтія, когда многіе исландскіе ученые обратились къ
разысканію старинныхъ рукописей.
Въ 1643 году епископъ Бриніольфъ Свендсенъ открылъ пергаменный

манускриптъ, содержавши въ себѣ большую часть поэмъ Семундовой
Эдды, a потомъ нашлись, въ дополненіе его, и другія рукописи: Эдда
сдѣлалась извѣстною. Примѣру исландцевъ послѣдовали сперва дат-
чане, между которыми первымъ въ этомъ отношеніи должно назвать
знаменитаго Оле Вормса, a потомъ и шведы: у нихъ сему роду занятія
въ началѣ споспѣшествовалъ особенно государственный канцлеръ,
графъ Делагарди. Въ первой половинѣ XVIII вѣка изученіе древностей
скандинавскихъ обязано было новымъ, лучшимъ направленіемъ двумъ
исландскимъ ученымъ: Тормодъ Торфеусъ и Арнасъ Магнеусъ под-
вергли исторію и миѳологическія преданія сѣвера строгому крити-
ческому разбору, и тѣмъ не мало содѣйствовали распространенію истин-
ныхъ знаній по этой части.
Въ исходѣ того же вѣка, германцы начали ревностно знакомиться
съ скандинавскою поэзіей; но такъ какъ они въ переводахъ своихъ
позволяли себѣ слишкомъ много свободы, то занятія эти не принесли
существенной пользы наукѣ. То же замѣчаніе относится и къ пере-
водамъ, изданнымъ нѣсколько позже въ Англіи, и къ книгѣ фран-
цузскаго ученаго Маллета, вышедшей подъ заглавіемъ: „Edda, ou
Monuments de la Mythologie et de la poésie des anciens peuples du
Nord". Не зная по-исландски, Маллетъ принужденъ былъ довольство-
ваться матеріалами, какіе находилъ въ сочиненіяхъ датчанъ. Нынѣ
одно изъ лучшихъ пособій по этому предмету есть датскій переводъ
Эдды, изданный 1831 — 1833 г. финномъ Магнусеномъ: онъ заклю-
чаетъ въ себѣ все, что до тѣхъ поръ было разсѣяно въ важнѣйшихъ
опытахъ этого рода. Книга Магнусена, переводъ Авселіуса (Afzelius)
и два полныя изданія Эдды, напечатанныя въ Копенгагенъ и въ Сток-
гольмѣ,—вотъ труды, необходимые для изученія скандинавскихъ поэмъ.
Но сколько ни разлили они свѣта на Эдду, надобно сознаться, что за
нею остается еще много работы, что она представляетъ къ разрѣшенію
еще много важныхъ вопросовъ.
У насъ въ Россіи Эдды еще очень мало извѣстны. Нельзя при
этомъ случаѣ не пожалѣть, что исландская литература, — предметъ,
столь важный для изученія древняго скандинавскаго сѣвера и по тому
самому столь занимательный для насъ, не нашла еще въ нашемъ оте-
чествѣ никого, кто бы посвятилъ ей свои труды, тогда какъ она болѣе
и болѣе обращаетъ на себя вниманіе нѣмцевъ, англичанъ и даже
французовъ. Пусть Шлёцеръ и другіе ученые оспариваютъ достоин-
ство сагъ въ отношеніи къ наукѣ и видятъ въ нихъ однѣ басни,
одни вымыслы празднаго воображенія: болѣе утонченная критика,
безъ сомнѣнія, найдетъ въ нихъ обширное и еще мало воздѣланное
поле изслѣдованія и принесетъ оттуда богатую добычу въ область
исторіи. Впрочемъ, и независимо отъ пользы своей, саги,- вмѣстѣ съ
Эддами, представляютъ столь оригинально-прекрасный міръ поэзіи,

что и въ одномъ этомъ отношеніи онѣ заслуживаютъ полное вниманіе
любителей изящнаго во всѣхъ странахъ, но особенно въ Россіи. Какой
народъ лучше нашей многообъемлющей націи въ состояніи понять и
оцѣнить красоты разнообразной сѣверной поэзіи, дышащей то войною
и бурей, то нѣгою цѣломудренной любви и утѣхами мужественной
дружбы?
Къ стыду нашему, французы, еще только начинающіе освобож-
даться отъ своихъ патріотическихъ предразсудковъ, уже успѣли далеко
опередить насъ -въ изученіи литературы народа, нѣкогда бывшаго въ
столь близкихъ отношеніяхъ къ нашему отечеству. Въ продолженіе
немногихъ лѣтъ появилось во Франціи нѣсколько книгъ по сему пред-
мету, изъ которыхъ мы укажемъ только на ^Littérature et Voyages"
Анпера, на „Lettres sur l'Islande" Мармье́ и на „Poèmes Islandais"
Бергманна, ученаго съ необыкновенно-обширными филологическими
свѣдѣніями. Его-то сочиненіе, появившееся въ свѣтъ въ концѣ про-
шлаго года, было поводомъ къ нашей статьѣ: мл намѣрены восполь-
зоваться помощію г. Бергманна, чтобы познакомить читателей съ тремя
замѣчательными поэмами Семундовой Эдды. Но прежде, нежели
приступимъ къ изложенію содержанія ихъ, постараемся рѣшить,
точно ли исландская литература обязана Семунду этимъ драгоцѣннымъ
сборникомъ, и справедливо ли почитаютъ поэтическую Эдду старѣе
„прозаической".
Г. Бергманнъ защищаетъ совершенно противоположное мнѣніе.
„Всякій согласится", говоритъ онъ, „что прозаическія замѣчанія,
помѣщенныя передъ нѣкоторыми изъ поэмъ Эдды, сдѣланы тѣмъ
же, кто собралъ и самыя поэмы. Но надобно сознаться, что Семундъ
вовсе не справедливо пользовался прозваніемъ ученаго, если такія замѣ-
чанія принадлежатъ ему. Въ самомъ дѣлѣ, они не только написаны
вообще дурнымъ слогомъ, но и не даютъ слишкомъ выгоднаго понятія
объ учености собирателя, излагая по большей части то, что уже до-
статочно объяснено въ самыхъ поэмахъ. Сверхъ того, всякій разъ,
когда авторъ прибавляетъ что-либо новое отъ себя, не видно у него,
никакой вѣрности взгляда. Итакъ, если нельзя признать Семунда уче-
наго сочинителемъ замѣчаній, то невозможно признать его и собира-
телемъ поэмъ".
Но здѣсь представляются два возраженія: первое — вступительныя
примѣчанія могли быть прибавлены къ Эддѣ слишкомъ усердными
переписчиками, гораздо позже ея составленія, второе—хотя бы эти
дополненія принадлежали и самому составителю, какія есть у насъ
доказательства, что Семундъ въ высшемъ смыслѣ оправдывалъ свое
прозваніе? Въ этомъ отличіи выражалось, можетъ быть, только ува-
женіе соотечественниковъ къ человѣку, который много путешество-
валъ и дѣйствительно пріобрѣлъ большой запасъ знаній; но знанія и

даже умъ практическій еще не ручаются за тѣ свойства ума, кото-
рыхъ недостатокъ поразилъ г. Бергманна въ примѣчаніяхъ къ Эддѣ.
Далѣе: „Еслибъ Семундъ оставилъ въ числѣ трудовъ своихъ Эдду,
то она, безъ сомнѣнія, привлекла бы вниманіе исландскихъ ученыхъ,
и писатели стали бы часто ссылаться на нее. Между тѣмъ Снорри
Стурлусонъ, прославившійся въ началѣ XIII вѣка, — въ то же время
и историкъ, и поэтъ, и первый сановникъ въ Исландіи, — не зналъ
сборника, приписываемаго Семунду: онъ нигдѣ не упоминаетъ объ
этомъ произведеніи, хотя и имѣлъ бы не разъ случай говорить о
немъ, еслибъ оно было ему извѣстно, а оно, конечно, было бы ему
извѣстно, еслибъ существовало. Итакъ Снорри никогда не видѣлъ
поэтической Эдды: это доказывается еще и тѣмъ, что мѣста, приво-
димыя имъ изъ старинныхъ пѣсенъ, часто вовсе не согласны съ тек-
стомъ Эдды. Притомъ Снорри, кажется, вовсе не зналъ о существо-
ваніи многихъ, поэмъ, вошедшихъ въ составъ ея; онъ не зналъ, нако-
нецъ, и самаго названія Эдда, котораго не встрѣчаемъ ни въ одномъ
изъ его сочиненій. Изъ всего сказаннаго мы считаемъ себя въ правѣ
заключить, что стихотворная Эдда не только не составлена Семун-
домъ, но и не существовала еще при жизни Снорри, умершаго въ
1241 г. Замѣчательно, что названіе Эдды не встрѣчается ни въ ка-
комъ литературномъ произведеніи до XIV столѣтія; да и появленія
его въ двухъ поэмахъ этой эпохи не доказываетъ еще ничего въ
пользу существованія Эдды Семундовой: ибо, если въ знаменитой
поэмѣ Lilia (Лилія), 1360, правила стихотворства названы Eddu-reglur
(правила Эдды), a въ поэмѣ Арнаса Іонссона, жившаго въ то же время,
искусство стихотворное названо Eääu-Ust (искусство Эдды), то ясно,
что здѣсь дѣло идетъ не о „поэтической Эддѣ", a о „прозаической",
извѣстной подъ именемъ Снорри-Эдды. Послѣдняя докончена въ исходѣ
XIII вѣка исландскимъ грамматикомъ, котораго цѣль была—написать
разсужденіе о реторикѣ, метрикѣ и піитикѣ. Онъ назвалъ эту книгу
Эддой (праматерью), безъ сомнѣнія, потому, что она вмѣщала въ себѣ
древнія миѲологическія преданія, предметъ стариковскихъ разговоровъ
въ долгіе зимніе вечера. Такъ какъ она состояла преимущественно изъ
сочиненій Снорри, то ей и можно было дать заглавіе: Снорри-Эдда.
Что же касается до сборника, приписываемаго Семунду, то составленіе
его, по нашему мнѣнію, относится къ тому же времени, именно къ
концу XIII или началу XIV вѣка. Въ подкрѣпленіе этой мысли прибавимъ,
что съ наступленіемъ XII вѣка развивается въ Исландіи сильная лю-
бовь къ литературѣ: не только начинаютъ записывать историческія
свѣдѣнія и переводить латинскія книги, но и собираютъ со словъ
народа преданія и пѣсни. Введеніе въ XIII вѣкѣ латинскаго письма
благопріятствуетъ этой дѣятельности, и ученые принимаются состав-
лять сборники сагъ, законовъ, поэмъ и филологическихъ разсужденій.

Къ этой-то эпохѣ принадлежатъ самые старинные памятники сканди-
навской письменности; они не восходятъ далѣе XIII столѣтія. Вощь
еще причина, побуждающая насъ думать, что такъ называемая Семун-
дова Эдда родилась не ранѣе исхода XIII или начала XIV вѣка, тѣмъ
болѣе, что первыя рукописи ея не старѣе этого времени.
Итакъ обѣ Эдды появились около одного и того же времени:
остается рѣшить, которая изъ нихъ древнѣе. Наше мнѣніе по этому
предмету можетъ показаться слишкомъ смѣлымъ, но мы обязаны пред-
ставить его на судъ ученыхъ. Полагаемъ, что Эдда Снорріева сочи-
нена прежде Семундовой во введеніи къ одной изъ поэмъ 1) послѣд-
ней находимъ нѣсколько обстоятельствъ, разсказанныхъ почти тѣми
же словами въ первой 2), но эти подробности, очень умѣстныя въ
книгѣ Снорріевой, въ Эддѣ Семундовой вовсе не кстати. Стало
быть, составитель сборника, приписываемаго Семунду, имѣлъ въ ру-
кахъ своихъ Снорри-Эдду. Вѣроятно, онъ отъ нея заимствовалъ и
самое заглавіе своего сборника: надобно согласиться, что оно при-
личнѣе прозаическимъ разсказамъ, нежели собранію поэмъ (?). Какъ
первая Эдда носила на себѣ имя Снорри, такъ второй придали имя
Семунда, потому ли, что собиратель ея приписывалъ Семунду самое
сочиненіе поэмъ, или потому, что онъ въ главѣ своей книги хотѣлъ
выставить имя, стоящее Снорріева".
Противъ этихъ доводовъ, заслуживающихъ во всякомъ случаѣ
вниманія по смѣлости и новости своей, мы позволимъ себѣ замѣтить
слѣдующее:
Вникая въ самый характеръ обѣихъ Эддъ, невольно склоняешься
къ убѣжденію, что „поэтическая" существовала прежде: Снорри заим-
ствовалъ свое ученіе о миѳологіи изъ древнихъ поэмъ; другого источ-
ника у него, и быть не могло: а для этого нужно было, по всей вѣ-
роятности, имѣть хотя главныя изъ нихъ собранными. У Снорри
преданія, вошедшія во всей своей чистотѣ въ поэтическій сборникъ,
нерѣдко искажены или дополнены примѣсью новыхъ вымысловъ: эта
доказываетъ только вліяніе христіанства и латинскихъ писателей,
которыхъ изученіе распространилось тогда въ Исландіи, вмѣстѣ съ
романтизмомъ, занесеннымъ изъ Франціи. Но естественно ли предполо-
жить, что содержаніе поэмъ было извлечено и написано съ прикрасою
прежде, нежели самыя поэмы были изображены письмомъ! Итакъ, нѣтъ
почти никакого сомнѣнія, что онѣ до Снорри были уже собраны и что
онъ пользовался этою работой. Онъ не упомянулъ о ней ни въ одномъ
изъ своихъ сочиненій: что же тутъ необыкновеннаго? Преданіе припи-
сываетъ ее Семунду; спрашивается только: какимъ образомъ Семундъ
1) „Насмѣшки Локи".
2) Въ XXXIII главѣ Skaldskaparmâl.

писалъ, когда латинскія буквы, по мнѣнію г. Бергманна, приняты
были исландцами во всеобщее употребленіе не ранѣе XIII вѣка? Вѣ-
роятно, нововведеніе сіе сделалось не внезапно, и Семундъ, какъ ученый,
бывавшій и въ Германіи, и во Франціи, и въ Италіи, могъ быть однимъ
изъ первыхъ, начавшихъ употреблять латинское письмо. Какъ свя-
титель церкви Христовой, еще недавно утвержденной въ его отечествѣ,
онъ могъ имѣть важныя причины къ сокрытію, при жизни своей,
составленнаго имъ собранія поэмъ языческихъ. , Извѣстно, что Снорри
Стурлусонъ жилъ долгое время въ той же обители, гдѣ за 100 лѣтъ
до него трудился Семундъ, — въ имѣніи Одди 1). Очень легко допу-
стить, что будущій скальдъ Гакона нашелъ тамъ рукопись предмѣст-
ника своего, и что она подала ему мысль приняться за новый трудъ,
при которомъ эта рукопись и служила ему главнымъ матеріаломъ.
Магнусенъ выразилъ даже сомнѣніе: не Семундъ ли самъ начерталъ
планъ такого сочиненія, и не былъ ли Снорри только продолжате-
лемъ его; но такое предположеніе уже слишкомъ произвольно. Далѣе,
надобно припомнить, что Семундова Эдда открыта не вся въ одной
рукописи и не въ одно время: разные списки ея могли быть изготов-
лены послѣ Снорри, и поставленныя передъ поэмами примѣчанія, ко-
торыя г. Бергманнъ находитъ несовмѣстными съ ученостію Семунда,
могли, какъ мы уже сказали, выйти изъ-подъ пера переписчиковъ-
толкователей, и притомъ могли сдѣланы быть отчасти по Эддѣ Спор-
ріевой. Вотъ чѣмъ объяснилась бы и указанная г. Бергманномъ не-
умѣстность нѣкоторыхъ примѣчаній въ поэтической Эддѣ. Книга
Снорріева, какъ болѣе ясная, болѣе соотвѣтствовавшая и понятіямъ, й
направленію вѣка, нежели Семундова, могла скорѣе пріобрѣсти и
всеобщую извѣстность, легко могла даже привести въ забвеніе ту,
изъ которой сама была почерпнута и которая такимъ образомъ про-
лежала нетронутою до XVII столѣтія. Наконецъ, что касается до
заглавія обѣихъ, то придаваемое ему учеными значеніе праматерь
кажется намъ слишкомъ натянутымъ. Слово Edda заключаетъ въ себѣ
еще и другой смыслъ: оно иногда равносильно слову Othr — стихъ,
стихотворство, — и въ этомъ значеніи совершенно соотвѣтствуетъ со-
держанію поэтическаго сборника. Такимъ образомъ заглавіе, самимъ
ли Семундомъ, или кѣмъ-либо. впослѣдствіи данное «труду его, объяс-
няется какъ нельзя естественнѣе: столь же естественно было пере-
нести это заглавіе на Снорріево извлеченіе. Прибавимъ, что въ такомъ
же смыслѣ должно разумѣть и названія: Eddu-reglur, Eddu-list, иначе
принимаемый г. Бергманномъ.
1) Снорри, производившіе свои родъ отъ славнаго скальда Рагнара Лодброка,
воспитывался у внука Семундова, опекуна своего, Іона, ученѣйшаго въ то время
исландца.

Поэмы, входящія въ составъ Семундовой Эдды, принадлежатъ къ
роду эпическихъ и, по различію преданій, ими описываемыхъ, раздѣля-
ются на миѳологическія и героическія. Первыя, числомъ отъ пятнадцати до
семнадцати, изображаютъ боговъ и богинь съ ихъ страстями; послѣд-
нія — числомъ отъ двадцати до двадцати двухъ, — сочиненныя, конечно,
гораздо позже первыхъ, представляютъ намъ, среди украшеній поэзіи,,
историческія преданія во всей ихъ чистотѣ: здѣсь являются уже не
боги, а герои съ героинями, — лица, первоначально историческія, но
сдѣлавшіяся болѣе или менѣе баснословными въ преданіи.
Три поэмы о которыхъ идетъ рѣчь, принадлежатъ къ первому
разряду; но въ формѣ изложенія есть между ними различіе. Въ первой
(Völuspa, Видѣніе Валы) господствуетъ почти исключительно раз-
сказъ; во второй (Vafthrudnismâl, Бесѣда Вафтруднира) преобла-
даетъ разговоръ, a въ послѣдней (Lokasenna, Насмѣшки Локи) онъ.
уже не прерывается отъ начала до конца поэмы и ведется не только
двумя, но многими лицами. Такъ эпическая поэзія принимаетъ въ
этихъ'трехъ поэмахъ два раза форму драматической.
Такая послѣдовательность въ развитіи искусства не должна удив-
лять насъ въ скандинавской литературѣ: мы замѣчаемъ то же и во»
всякой другой, которой начало и успѣхи были независимы отъ вліянія
чуждаго. У Индусовъ и Грековъ драма рождается изъ эпоса, и слѣ-
дуетъ за нимъ почти непосредственно. Если же въ Римѣ драматиче-
скіе писатели предшествовали эпическимъ, то причиною сему было не-
самобытное развитіе латинской словесности. Римляне подражали гре-
камъ; имъ легче было перенять у своихъ учителей драму, нежели
эпопею. Очень естественно, что драма должна рождаться изъ эпопеи,,
отъ которой она отличается не столько сущностью, сколько формой.
Въ самомъ дѣлѣ, предметы драмъ греческихъ и индійскихъ заимство-
ваны, по большей части, изъ временъ миѳологическихъ и героиче-
скихъ, которыми напередъ воспользовалась уже и эпопея. Переходъ
отъ этой послѣдней къ драмѣ начинается, какъ скоро въ поэмѣ разго-
воръ заступаетъ мѣсто разсказа, и поэтъ какъ-бы скрывается за вы-
водимыми ими лицами. Такой переходъ, въ разной мѣрѣ, представ-
ляютъ намъ двѣ изъ названныхъ поэмъ Эдды. Можетъ быть, исланд-
цамъ оставался одинъ только шагъ до настоящей драмы. Они были
удержаны отъ сего скорѣе неблагопріятною судьбой, нежели недостат-
комъ дарованій. Чтобы возникло драматическое искусство, не довольно
сочинять драмы, надобно имѣть способы для представленія ихъ; но
могъ ли устроиться и самый скудный театръ на такомъ бѣдномъ
островѣ, какова Исландія, въ странѣ, которой жители по необходи-
мости должны были соблюдать величайшую простоту и въ нравахъ,
и въ увеселеніяхъ своихъ?
Предметъ предлагаемыхъ поэмъ — скандинавская миѳологія, и по-

тому здѣсь кстати представитъ краткое обозрѣніе ея, не смотря на
мнѣніе г. Бергманна, будто полное понятіе о миѳологіи должно быть
не введеніемъ къ истолкованію источниковъ ея, a результатомъ такого
истолкованія.
Бъ началѣ не было ни неба, ни земли, ни моря: была только
разинутая бездна, существовалъ только Альфадуръ, или всеобщій отецъ;
По обѣ стороны бездны лежало два міра: на сѣверѣ — міръ мрака и
холода, на югѣ — міръ огня. Въ сѣверномъ мірѣ текли ядовитыя
рѣки, но морозъ оковалъ ихъ льдами. Часть этихъ льдовъ наконецъ
растаяла отъ жара южнаго міра, и изъ растопленныхъ капель яда
произошли два существа:
Одно былъ великанъ Имиръ, который во время сна родилъ лѣвой
рукой мужчину и женщину, а ногами великана: послѣдній былъ отцомъ
ужаснаго племени великановъ инея.
Другое существо, происшедшее отъ дѣйствія тепла на холодъ,
была корова Авдумбла; вымя ея изливало четыре млечныя рѣки, ко-
торыя питали великана Имира. Сама же она, для утоленія своего
голода, лизала иней, покрывавшій скалы. Отъ этого, въ первый день,
явились на камнѣ волосы, во второй выросла голова, въ третій обра-
зовался цѣлый человѣкъ, по имени Бури. У него родился сынъ, Боръ,
который съ дочерью одного изъ великановъ прижилъ трехъ сыновей:
боговъ Одинна 1), Вили и Ве.
Эти три брата умертвили Имира, и кровь его потопила весь родъ
великановъ инея: только одинъ изъ нихъ успѣлъ съ своею женой
спастись на лодкѣ, и сталъ родоначальникомъ новаго поколѣнія вели-
кановъ, — тѣхъ, о которыхъ такъ часто упоминается, въ миѳологіи
скандинавской.
Что же сдѣлалось теперь съ тѣломъ Имира? Убійцы, сыны Бора,
бросили тѣло это въ бездну и сотворили изъ него новый міръ: изъ
мяса сотворили землю, изъ крови море, изъ костей горы, изъ волосъ
лѣса, изъ черепа небо, изъ мозга облака и туманы. Потомъ' изъ ле-
тавшихъ искръ огненнаго міра создали они солнце, луну и звѣзды.
Черви, порожденные трупомъ Имира, были превращены въ карловъ
или темныхъ Алъфовъ. Это хитрыя, искусныя существа, въ образѣ
маленькихъ, черныхъ людей; но они не могутъ сносить свѣта и долж-
ны скрываться въ землѣ. Имъ противоположны свѣтлые Альфы,
любящіе добро и прекрасные на видъ.
Наконецъ созданы были и люди, и вотъ какимъ образомъ. На
берегу моря росли два дерева: ясень и ольха (аскъ и эмбла). Однажды
1) Въ этомъ имени на исландскомъ языкѣ два н. Такъ должно бы писать его и
по-русски.

боги, проходя мимо ихъ, обратили ясенъ въ мужчину, а ольху въ
женщину. Такъ на землѣ появился человѣкъ.
Боги или асы г) построили себѣ на небѣ особое жилище Асгардъ,
въ которомъ у каждаго изъ нихъ была отдѣльная крѣпость или чер-
тогъ съ золотыми стѣнами, съ серебряной кровлей. Для сообщенія же
съ міромъ, протянутъ ими между небомъ и землею мостъ, называемый
радугою: каждый день они переѣзжаютъ его на коняхъ.
Главныхъ боговъ и богинь по двѣнадцати. Старшій изъ всѣхъ
Одиннъ, представитель Альфадура, или самъ Альфадуръ въ чувствен-
номъ образѣ; онъ правитъ міромъ и есть въ особенности богъ войны.
Во время сраженій посылаетъ онъ на поле брани Валкирій, воинствен-
ныхъ дѣвъ, для выбора бойцовъ, достойныхъ славной смерти. Счаст-
ливъ, кто удостоится ихъ предпочтенія! Падшихъ съ оружіемъ въ ру-
кахъ онѣ переносятъ ' въ обитель блаженству, — въ Валгаллу. Тамъ
сражаются они каждый день другъ съ другомъ; поражаемые вновь
оживаютъ и, по окончаніи битвы, пируютъ вмѣстѣ съ побѣдителями
за однимъ столомъ. Валкиріи прислуживаютъ героямъ и разносятъ
имъ медъ 2).
За Одинномъ важнѣйшіе асы: Торг — богъ силы и грома, Фрей —
богъ плодородія, управляющій погодою, Браги — богъ пѣсенъ. Самый
же добрый, самый кроткій, невыразимо прекрасный, лучезарный богъ
есть — Бальдуръ, вѣроятно, олицетвореніе блага и свѣта. — Ему про-4
тивоположенъ Локи, облеченный также въ красоту тѣлесную, но испол-
ненный коварства и злобы. Ниже увидимъ мы превосходный миѳъ,
относящійся до этихъ двухъ боговъ.
Изъ богине первыми считались: Фригга, Одиннова супруга: ей
принадлежитъ, половина падшихъ на полѣ чести; Фрея, богиня кра-
соты и любви; Идунна, супруга бога пѣсенъ: у ней водятся золотые
яблоки, отъ которыхъ боги остаются вѣчно-юными.
Для совѣщанія о дѣлахъ вселенной, боги собирались у древа міра,
Иггдразиля. Это огромный ясень, котораго корни простираются и по
небу и по землѣ; и въ странѣ великановъ, а глава обнимаетъ весь
міръ. При одномъ изъ корней его источникъ мудрости; при другомъ
источникъ прошедшаго, у котораго живутъ т#и богини судьбы, три
Норны. Здѣсь-то и совѣщались боги.
Сначала безсмертные наслаждались полнымъ счастіемъ, жили въ
1) Названіе, обыкновенно производимое отъ Азіи, которую считаютъ первобыт-
нымъ отечествомъ готскихъ народовъ, заселившихъ Скандинавію за 100 слишкомъ
лѣтъ до Р. X.
2) Въ словахъ „Валкирія", „Валгалла" слогъ Вал означаетъ избраніе. Оттого и
Одинна, какъ бога войны, часто называютъ Валфадуромъ.

мирѣ и изобиліи, безпечно играли въ кости и пировали. Но это4 со-
стояніе было непродолжительно: являются дочери великановъ, сами
великаны нарушаютъ спокойствіе асовъ; начинаются злыя предвѣ-
щанія, загарается война. У лукаваго Локи, который всѣми средствами
вредитъ богамъ, рождаются отъ одной великанки разныя чудовища:
Гела, или смерть, женщина полу-бѣлая, полу-синяя; ужасный змѣй и
волкъ Фенриръ. Боги, по предсказанію, должны были ожидать много
бѣдствій отъ этихъ чудовищъ. Потому Одиннъ, велѣвъ ихъ схватить,
змѣя бросилъ въ глубокое море, и змѣй обвилъ собою всю землю,
а Гелу низринулъ во мракъ подземнаго міра: ея достояніе — уми-
рающіе отъ болѣзней или отъ старости. Наконецъ волкъ Фенриръ
былъ привязанъ къ скалѣ.
Но всѣ эти предосторожности не уничтожаютъ мучительныхъ опа-
сеній асовъ: великаны безпрестанно строятъ имъ козни, стараются
похитить солнце и луну, за которыми гонятся всегда два волка по-
роды Фенрира; великаны оскверняютъ воздухъ кровію и ядомъ, уно-
сятъ Идунну, которая охраняетъ юность боговъ.
Однакожъ владыкамъ небеснымъ нечего страшиться погибели,
пока живъ Бальдуръ, кроткій, чистый, мудрый, сынъ Одинна и Фригги.
Но горькая участь предстоитъ этому любимцу неба и земли: грёзы
предвѣщаютъ ему смерть. Одиннъ нисходитъ въ область Гелы, вопро-
шаетъ уснувшую прорицательницу, и она предсказываетъ смерть
Бальдура. Тогда мать бога свѣта заклинаетъ все существующее не
вредить ея сыну. Она забываетъ только одно ничтожное деревцо
(амелу). Злобный Локи, воспользовавшись этою оплошностію, избираетъ
слѣпого брата Бальдурова орудіемъ своей ненависти. Однажды, когда
боги, играя безвредно, поражали Бальдура копьями и мечами, онъ
подалъ слѣпому стрѣлу, сдѣланную изъ вѣтви забытаго растенія, и
уговорилъ его послѣдовать примѣру другихъ. Палъ прекрасный богъ
отъ уязвленія роковой стрѣлы. Его тѣло сожгли на кострѣ, вмѣстѣ
съ трупомъ супруги его Жанны, умершей отъ горести. Вся природа
плачетъ, не плачетъ одинъ Локи. Наконецъ боги, раздраженные
оскорбленіями его, схватываютъ своего ненавистника и привязываютъ
его къ скаламъ; надъ его головою виситъ змѣя, которой ядъ струится
по лицу несчастнаго.
Но не вѣчно быть ему въ оковахъ: боги потеряли Бальдура, и
міръ требуетъ обновленія: все существующее должно истребиться и
возникнуть въ новой красѣ. Этому страшному перевороту предше-
ствуетъ владычество брани и убійства; братъ возстаетъ на брата,
кровь льется рѣками, трехлѣтняя зима отнимаетъ у солнца живитель-
ную силу его. Южный, огненный міръ далъ начало вселенной, — онъ
же и сокрушитъ ее. Всѣ злыя власти расторгаютъ цѣпи свои и опол-
чаются на твореніе: ихъ ведетъ царь огня, грозный Суртуръ (т. е.

Черный), вооруженный пламенномъ мечемъ. Все погибаетъ: люди
боги падаютъ въ неравномъ бою; волки пожираютъ солнце и луну;
земля погружается въ море, небо исчезаетъ въ пламени. Но это все-
общее бѣдствіе служитъ только къ возрожденію міра. Новая земля
выходитъ изъ волнъ: сыны Одинна и Тора воцаряются на мѣстѣ
асовъ. Бальдуръ торжествуетъ вмѣстѣ съ братомъ, убившимъ его. Отъ
великаго пожара спаслась чета людей: его возобновится человѣческій
родъ; общимъ удѣломъ будетъ съ сего времени правосудіе, миръ и
обиліе.
Такова скандинавская миѳологія, мрачная, грубая, чувственная, но
исполненная смѣлыхъ вымысловъ исполинскаго воображенія! Всматри-
ваясь въ сущность ея, находимъ, что вся она построена на идеѣ о
двухъ противоположныхъ началахъ, добромъ и зломъ, которыхъ борьба
заключается наконецъ побѣдою перваго. Эти два начала существуютъ
отъ вѣка въ видѣ двухъ враждебныхъ стихій: мрака, соединеннаго
съ холодомъ на сѣверѣ, и свѣта, соединеннаго съ жаромъ на югѣ.
Ихъ столкновеніе производитъ жизнь и отражается въ жизни. Первыя
два существа уже противоположны между собой: отъ одного рождается
племя злыхъ великановъ, отъ другого семья боговъ. Начинается
борьба между богами и великанами: представитель первыхъ — Баль-
дуръ, идеалъ добра и свѣта; поборникъ послѣднихъ — Локи олицетво-
ренное зло въ привлекательномъ образѣ. Пока живъ Бальдуръ, жизнь
боговъ безопасна; но Локи торжествуетъ надъ нимъ хитростію: съ
добромъ прекращаются и миръ и счастіе; наконецъ, самая жизнь
боговъ и всего, ими созданнаго, исчезаетъ подъ ударами зла. Но зло
гибнетъ въ своей собственной побѣдѣ, и на развалинахъ его зиждется
прекрасное царство добра.
Откуда родилось у древнихъ скандинавовъ такое ученіе? Безъ
сомнѣнія, изъ созерцанія человѣческой жизни. Мы уже видѣли, что
они представляли себѣ весь міръ созданнымъ изъ частей исполинскаго
тѣла. Такимъ же образомъ представленіе о борьбѣ, какъ сущности
внутренней жизни нашей, перенесли скандинавы и на бытіе высшихъ
силъ, — силъ, которыхъ они не умѣли вообразить себѣ внѣ круга ви-
димой природы, замѣчая несовершенства міра, созданнаго богами. Но
такое единство идеи, составляющей основу сѣверной миѳологіи, дока-
зываетъ, кажется, позднее происхожденіе многихъ ея' миѳовъ. Что она
родилась разновременно и изъ разныхъ началъ, о томъ свидѣтель-
ствуютъ противорѣчія, иногда встрѣчающіяся въ ея вымыслахъ; но,
кажется, неоспоримо, что въ ней поэтическое начало преобладаетъ
надъ историческимъ, хотя не должно отвергать и послѣдняго, состав-
ляющаго все-таки краегульный камень всякаго баснословія.
Всѣ подробности этихъ вымысловъ разсѣяны въ поэмахъ Семун-
довой Эдды; но первое въ ней мѣсто принадлежитъ Видѣніямъ Валы,

(Völuspa), какъ главному источнику сѣверной миѳологіи и замѣчатель-
нѣйшему созданію языческихъ скандинавовъ.
Слово Вала означало у нихъ вѣщунью или прорицательницу. Мы
знаемъ, что такія женщины существовали первоначально у Кимвровъ и
Тевтоновъ, a потомъ и у другихъ народовъ германскихъ. У сканди-
навовъ даръ предвѣдѣнія, въ первыя времена, былъ соединенъ съ.
званіемъ жрицъ; но впослѣдствіи вѣщунья составляла уже отдѣльное
лицо. Нѣтъ сомнѣнія, что миѲологія, всегда отражающая въ себѣ
дѣйствительную жизнь, создала своихъ Норнъ или богинь судьбы по
образцу земныхъ провозвѣстницъ — Валъ или ясновидящихъ (völurt
spâkonur).
Были и вѣщуны, но ни столь многочисленные, ни столь почитае-
мые, какъ женщины этого рода.
Покинувъ храмы, которыми сначала ограничивалось ихъ поприще,
онѣ стали переходить изъ края въ край: съ жадностію приглашали
ихъ всюду; государи и частные люди слушали ихъ предвѣщанія;
матерямъ предсказывали онѣ судьбу новорожденныхъ. Но не одно
грядущее,—и чары были имъ доступны: онѣ помогали родильницамъ,
исцѣляли раны и болѣзни, наносили вредъ со всѣми заклятіями, пока
наконецъ христіанство не истребило мало-по-малу сословія ихъ на
сѣверѣ.
Вала, о которой рѣчь идетъ въ поэмѣ, есть лицо чисто миѳологи-
ческое, Вала по преимуществу прорицательница асовъ (боговъ) и,
такъ сказать, небесный типъ земныхъ предвѣщательницъ.
Цѣль поэта — изобразить миѲОлогію народа своего въ полномъ, но
быстромъ очеркѣ, начиная отъ миѳовъ о происхожденіи вещества до
вымысла о гибели и возрожденіи міра. Поэтъ'поступилъ чрезвычайна
тонко, вложивъ то, что хотѣлъ сказать, въ уста Валы. Форма пред-
вѣщанія придала словамъ его особенную возвышенность, a изложенію
живость. Она позволила ему быть краткимъ и освободила его отъ
всякаго стѣсненія въ переходахъ. Притомъ вотъ основная идея
поэмы: хитрость и сила должны быть управляемы правосудіемъ'^ зло
и несчастіе произошли отъ насилія' и несправедливости, которыхъ
виною были сами боги; Одинна и Тора, представителей хитрости и
силы, замѣнятъ боги мира и правосудія. Итакъ, поэтъ предвидитъ
паденіе .древней религіи скандинавовъ, предвидитъ новый порядокъ
вещей, основанный на другихъ началахъ. Эту мысль, смѣлую и даже,.
нѣкоторымъ образомъ, наносящую поруганіе язычеству и духу тог-
дашняго времени, надобно было выразить какъ можно осторожнѣе.
Въ этомъ отношеніи форма предвѣщанія, и притомъ предвѣщанія полу-
божественнаго, удобнѣе всякой другой. Предвѣщаніе только косвен-
нымъ образомъ тревожитъ людей, живущихъ для одного настоящаго:
священный характеръ видѣнія обуздываетъ нетерпимость и фана-

тизмъ; даже самовластіе не дерзаетъ коснуться пророка, видя въ
словахъ его приговоръ судьбы. Исторія показываетъ, что предсказаніе
является вмѣстѣ съ новыми идеями, когда истина еще не смѣетъ
говорить открыто, когда народъ или угнетенная партія утѣшается
надеждою, вѣрою въ будущность, и въ тайнѣ борется съ притѣсни-
телемъ своимъ, предрекая ему паденіе. Обыкновенно прорицатели
возникаютъ во времена броженія или перелома въ обществахъ, во
времена смутъ политическихъ или религіозныхъ. Поэма Видѣнія
Валлы относится безспорно къ той эпохѣ, когда основанія религіи
Одинновой, хотя и неколебимыя еще въ народѣ, не удовлетворяли
болѣе умовъ возвышенныхъ. Нашъ поэтъ обращается къ другимъ
свѣтиламъ, и какъ-будто дѣйствительно предугадываетъ въ будущемъ
начала правосудія и любви, впослѣдствіи принесенныя на сѣверъ
благотворнымъ ученіемъ Христа.
О времени происхожденія всѣхъ частей Эдды можно только дога-
дываться по признакамъ, -болѣе или менѣе опредѣлительнымъ. Что ка-
сается до Видѣній Валы, то и предметъ и форма поэмы этой заста-
вляютъ считать ее одною изъ древнѣйшихъ. Правда, что подобный
выводъ иногда можетъ быть и ложнымъ: поэтъ властенъ заимство-
вать предметъ свой изъ глубокой старины и облечь его въ одежду
древняго покроя. Но такія поддѣлки случаются только въ литерату-
рахъ, которыя стоятъ уже на высокой степени развитія. Мы въ правѣ
думать, что въ поэзіи скандинавской поэмы носятъ и въ содержаніи
своемъ, и въ формѣ печать того времени, когда онѣ сочинены.
Вѣроятно, Видѣнія Валы принадлежатъ къ той эпохѣ, когда
язычество достигло своей высшей степени: сжатый и часто не все
высказывающій языкъ поэмы побуждаетъ насъ къ предположенію, что
народъ еще зналъ совершенно миѳологію и могъ легко-объяснить себѣ
то, что поэтъ только обозначаетъ. Это ученіе, конечно, созрѣло уже
вполнѣ, когда онъ предпринялъ изобразить его въ системѣ, и религія
Одинна должна была дойти до періода полнаго развитія своего, когда
онъ предвидѣлъ неизбѣжный для нея ударъ.
Такъ думаетъ г. Бергманнъ. Само собою разумѣется, здѣсь рѣчь
идетъ только о миѳахъ, предшествующихъ въ поэмѣ самому предвѣ-
щанію, которое авторъ считаетъ вымысломъ поэта. Впрочемъ, трудно
рѣшить, точно ли основная мысль этого произведенія, мысль о разру-
шеніи міра, принадлежитъ скальду. Намъ кажется, напротивъ, что
онъ былъ только глашатаемъ общаго вѣрованія, и вотъ почему: въ
разныхъ поэмахъ Эдды повторяются и многіе миѳы, и между прочимъ
тотъ, о которомъ мы говоримъ. Легче предположить, что скальды почер-
пали ихъ изъ достоянія народнаго, нежели допустить, что они заим-
ствовали ихъ другъ у друга.
Но возвратимся къ вопросу о времени происхожденія поэмы Ви-

дѣнія Валы Одинъ изъ главныхъ признаковъ ея древности заклю-
чается въ слѣдующемъ. Уже въ началѣ X столѣтія изысканность и
надутость были дѣломъ скандинавской поэзіи; напротивъ того, въ
Видѣніяхъ Валы она естественна, скупа на слова и запечатлѣна.
мужественною простотой. Все приводитъ къ тому мнѣнію, что поэма,
эта существуетъ, по крайней мѣрѣ, уже съ IX вѣка. Имени сочинив-
шаго ее не знаемъ, но по нѣкоторымъ подробностямъ описаній должны
заключить, что онъ былъ исландецъ.
Доселѣ считали Видѣнія Валы отрывкомъ, или, по крайней мѣрѣ,.
соединеніемъ многихъ отрывковъ; но г. Бергманнъ нашелъ, что эта
мнѣніе происходило отъ неправильнаго <размѣщенія строфъ и стиховъ.
Переставивъ и тѣ и другія,* онъ видитъ въ поэмѣ не только цѣлость.
и полноту, но съ тѣмъ вмѣстѣ и чрезвычайно искусное распредѣленіе
частей.
По его замѣчанію, она состоитъ изъ трехъ главныхъ отдѣловъ,.
которые можно означить словами: прошедшее, настоящее и будущее
или: преданіе, видѣніе и предвѣщаніе. Прошедшее обнимаетъ картину
происхожденія всего сущаго: здѣсь Вала говоритъ по. преданію; на-
стоящее изображаетъ исторію боговъ и событій, случившихся во всѣхъ
мірахъ: Вала говоритъ о нихъ, основываясь на томъ, что видѣла сама;
наконецъ, будущее заключаетъ въ себѣ исторію гибели и возрожденія
вселенной: Вала говоритъ согласно съ тѣмъ, что предвидитъ въ про-
роческомъ умѣ своемъ. Эти три части, рѣзко отдѣляющіяся одна отъ
другой въ самомъ существѣ, поэтъ отличилъ и внѣшними знаками.
Въ первой' Вала, говоря о самой себѣ, употребляетъ выраженіе: я
помню, или я знаю. Во второй Вала, разсказывая о минувшемъ, назы-
ваетъ себя въ третьемъ лицѣ: она (Вала) видѣла. Напослѣдокъ* въ
третьей, всѣ глаголы поставлены въ настоящемъ, потому что предъ
глазами прорицательницы раскрыта книга будущности: предвѣщаніе
высказываетъ приговоры судьбы съ такою увѣренностію, какъ-бы дѣло>
шло о событіяхъ уже совершающихся. Переходы отъ одной части къ
другой просты и непридужденны.
Мало того: поэтъ такъ искусенъ, что у него раздѣленіе предмета.
картины совпадаетъ съ раздѣленіемъ, необходимымъ для развитія
идеи его. Онъ хочетъ, какъ мы уже упомянули, доказать, что счастіе^
проистекаетъ изъ правосудія .и мира; для этого дѣлитъ онъ опять
произведеніе свое на три части: въ первой показываетъ начало всего
и блаженство боговъ до той поры, когда они подаютъ міру первый
примѣръ насилія и несправедливости. Такъ какъ, по воззрѣнію поэта,,
несправедливость величайшее зло, то во второй части изображены
плоды его — раздоръ и война. Въ третьей же, за этимъ ужаснымъ
состояніемъ, слѣдуетъ смерть боговъ и разрушеніе всего міра. Вскорѣ
міръ обновляется, но на немъ уже нѣтъ войны; вновь приходятъ асы»

но только миролюбивые; верховный богъ есть богъ правосудія; все
возвращается къ первобытному состоянію, которымъ наслаждались
боги, пока между ними еще не было насилія. Такъ идея поэта разви-
вается по мѣрѣ раскрытія картины его. Разбираемая поэма есть какъ-
бы совершенное созданіе искусства, — созданіе, въ которомъ тѣло и
духъ, форма и мысль удивительнымъ образомъ проникаютъ и объяс-
няютъ другъ друга.
Какъ ни остроумны объясненія г. Бегрманна, и какъ ни увлека-
тельно онъ излагаетъ ихъ подъ вліяніемъ очень понятнаго пристра-
стія къ своему поэту, но трудно открыть вмѣстѣ съ нимъ столь искус-
ственное построеніе и столь глубокій смыслъ въ произведеніи литера-
туры языческой и далеко еще не возмужалой. Если отъ произвольныхъ
его перестановокъ поэма и выиграла въ стройности, то конечно
утратила отчасти тотъ мрачный, таинственно - грозный, высокій
характеръ, которымъ отличалъ ее безпорядокъ мыслей и образовъ,
неразлучный съ прорицательскимъ изступленіемъ. Притомъ она и
теперь все-таки обнаруживаетъ недостатокъ цѣлости и неясность
во многихъ мѣстахъ: одно уже внезапное- превращеніе мѣстоименія
я въ она заставляетъ подозрѣвать или пропускъ, или сведете отрывковъ
изъ двухъ, хотя и однородныхъ, но раздѣленныхъ произведеній скан-
динавской древности.
Чтобъ дать читателю понятіе о „Видѣніяхъ Валы", не затрудняя
его безпрерывнымъ толкованіемъ именъ собственныхъ и подразумѣ-
ваемыхъ подробностей, ограничиваемся точнымъ переводомъ нѣсколь-
кихъ только строфъ поэмы.
Вотъ описаніе сотворенія міра, первобытнаго блаженства боговъ и
происхожденія человѣка:
Выло начало вѣковъ, когда водворился Имиръ 1);
Не было ни береговъ, ни моря, ни водъ студеныхъ;
Не было ни земли, ни возвышеннаго неба;
Выла разинутая бездна, но травы нигдѣ.
Тогда сыны Бора воздвигли твердь,
Они сотворили великую, среднюю ограду 2):
Солнце освѣтило съ юга скалы обители 3):
Мгновенно земля зазеленѣла густою зеленью.
1) Отсылаемъ къ очерку скандинавской миѳологіи, который помѣщенъ выше
и не разъ будетъ нуженъ для уразумѣнія этихъ строфъ.
2) Т. е. землю, занимающую средину между небомъ и преисподнею.
3) Т. е. земли.

Солнце разливаетъ съ юга свои щедроты на мѣсяцъ 1);
Оно не знало своего жилища,
Звѣзды не знали своихъ мѣстъ,
Мѣсяцъ не зналъ .своей силы 2).
Тогда владыки пошли къ высокимъ сѣдалищамъ,
Святые боги вступили въ совѣщаніе;
Ночи, новому мѣсяцу дали они названія;
Они наименовали зарю и полдень,
Сумерки и вечеръ, для означенія времени.
Асы собрались на долинѣ Иди 3),
Они построили высокое святилище и дворъ,
Поставили горнила, выточили украшенія,
Выковали клещи и изготовили орудія.
Они играли за столами въ оградѣ; они были веселы,
Ни въ чемъ не знали недостатка, все было изъ золота.
Тогда трое асовъ изъ сей толпы,
Исполненные могущества и благости, сошли къ морю;
Они нашли въ той странѣ особыя существа,
Ясень и ольху, лишенные судьбы.
У нихъ (т. е. у этихъ деревьевъ) не было разума,
Ни крови, ни языка, ни благообразія:
Одиннъ далъ имъ душу, Гониръ далъ имъ разумъ,
Лодуръ далъ кровь и благообразіе4).
Отсюда перейдемъ прямо къ самой занимательной части поэмы,—
къ предвѣщанію.
Я вижу издали
Сумерки владыкъ 5), битву боговъ.
Братья будутъ сражаться между собой, станутъ братоубійцами,
Родственники разорвутъ взаимныя связи;
Въ мірѣ царствуетъ жестокость и великое сластолюбіе:
Вѣкъ сѣкиръ, вѣкъ, когда щиты ломаются.
1) Въ скандинавскомъ языкѣ, какъ вообще въ германскихъ, солнце женскаго
рода, a мѣсяцъ мужского: оба свѣтила здѣсь олицетворены.
2) Т. е. свѣтила еще блуждали въ пространствѣ неправильно; мѣсяцъ еще не
имѣлъ вліянія, которое приписывается ему.
3) Сборное мѣсто боговъ вокругъ ясеня Иггдразиля.
4) Этотъ миѳъ выражаетъ мысль, что въ человѣкѣ только усовершенствована
организація растенія.
5) Т. е. вечеръ, возвращеніе ночи, смерть боговъ.

Вѣкъ бурь, вѣкъ лютыхъ звѣрей выступаютъ предъ
сокрушеніемъ міра;
Никто не подумаетъ о пощадѣ ближняго.
Іоты *) трепещутъ; среднее древо 2) загорается
При громкихъ звукахъ гремящаго рога 3).
Геймдалль, поднявъ рогъ, трубитъ и возвѣщаетъ тревогу.
Одиннъ совѣтуется съ головой Мимира 4).
Содрагается высокій ясень Иггдразиль,
Старое древо дрожитъ: — волкъ разрываетъ свои цѣпи:
Трепещутъ тѣни на путяхъ преисподней,
Пока пламя Суртура не пожретъ древа,
Гримъ 5) приближается съ востока, щитъ покрываетъ его;
Змѣй, обвивающій землю, вращается въ ярости;
Онъ воздымаетъ волны, орелъ машетъ крыльями,
Раздираетъ трупы: — пущенъ корабль ногтяной 6).
Корабль плыветъ отъ востока, рать огней
Идетъ по морю, пламя держитъ кормило:
Іоты идутъ вмѣстѣ съ* волкомъ,
Съ ними на кораблѣ и Локи.
Суртуръ вторгается отъ юга съ губительными мечами;
Солнце* сверкаетъ на оружіи боговъ-героевъ:
Каменистыя горы содрогаются, великанки трепещутъ,
Тѣни ходятъ на путяхъ преисподней. Небо разверзается.
Солнце начинаетъ чернѣть; земля погружается въ море;
Исчезаютъ на небѣ сіяющія звѣзды;
Дымъ клубится надъ огнемъ, разрушающимъ вселенную;
Исполинское пламя взвивается къ самымъ небесамъ.
*) Іоты — великаны — олицетвореніе исполинскихъ силъ природы. Многіе изъ
нихъ славились мудростію и знаніями.
2) Ясень Иггдразиль, смотри выше.
3) При вратахъ неба, на концѣ радуги, стоитъ на стражѣ богъ Геймдалль съ
огромной трубой или гремящимъ рогомъ, которымъ онъ обязанъ давать богамъ вѣсть
о приближающейся опасности.
4) Мимиръ — богъ мудрости, котораго тѣло осталось у враговъ асовъ, а голова
возвращена владыкамъ и сохраняетъ всю прежнюю свою мудрость.
5) Предводитель Іотовъ на кораблѣ, имъ построенномъ.
6) Онъ сдѣланъ Гримомъ изъ ногтей сыновъ земли, сошедшихъ въ Гелу, т. е.
умершихъ не на іюлѣ брани.

Она (Вала) видитъ: опять всплываетъ
Надъ моремъ земля, покрытая густою травой.
Тамъ шумятъ водопады; въ вышинѣ носится орелъ
И надъ скалою подстерегаетъ рыбу.
Асы вновь находятъ на травѣ
Чудные золотые столы,
Въ началѣ принадлежавшіе поколѣніямъ,
Властелину боговъ и его потомству.
Поля будутъ приносить плодъ, не бывъ засѣяны,
Всякое зло исчезнетъ: Бальдуръ возвратится
И будетъ обитать съ Годуромъ г) въ чертогахъ Одинна,
Въ священныхъ жилищахъ боговъ-героевъ. — Понимаете или
нѣтъ 3)?
Она видитъ храмину, блескомъ превосходящую солнце,
Покрытую золотомъ, среди великолѣпнаго Гимли 3):
Тамъ будутъ жить вѣрные народы,
Тамъ будутъ они наслаждаться вѣчнымъ блаженствомъ.
Тогда является свыше къ предсѣдательству въ судѣ владыкъ
Могучій правитель вселенной 4).
Онъ умѣряетъ приговоры, укрощаетъ раздоры
И предписываетъ священные, во вѣкъ ненарушимые законы.
Заглавіе слѣдующей поэмы: Vafthrûdnismàl значитъ: Разговоръ, бесѣда
Вафтруднира. Это лицо принадлежитъ къ племени Іотовъ 5), кото-
рые, по скандинавской миѳологіи, родились при сотвореніи міра, и по-
тому самому отличались мудростію и необыкновенными знаніями.
Собесѣдникъ Вафтруднира Одиннъ, соединяющій въ высшей сте-
пени тѣ же принадлежности. Цѣль поэта — показать превосходство
бога въ этомъ отношеніи и представить умственную побѣду его надъ
соперникомъ своимъ. Миѳологія повѣствуетъ, что Одиннъ, укрываясь
нерѣдко подъ разными видами и именами, ходилъ побѣждать муд-
ростію враждебныхъ Асамъ Іотовъ, такъ же, какъ Торъ бралъ надъ
ними верхъ тѣлесною силой. Въ борьбѣ, составляющей предметъ поэмы,
оба противника подвергаютъ опасности свои головы: тотъ изъ нихъ,
кто уступитъ другому въ мудрости, долженъ лишиться жизни.
*) Годуръ—слѣпой братъ Бальдура, умертвившій его по обману Локи.
2) Вопросъ, который встрѣчается въ концѣ многихъ строфъ поэмы.
3) Гимли значитъ сверкающій.
4) Форсети, сынъ Бальдура,— богъ правосудія. Форсети значитъ предсѣдатель.
5) Многіе изслѣдователи думаютъ, что Асы и Іоты скандинавской миѳологіи изо-
бражаютъ Готовъ и Финновъ, изъ которыхъ первые застали въ Скандинавіи и вытѣс-
нили оттуда послѣднихъ.

Въ древности, особенно у народовъ необразованныхъ, существовало
убѣжденіе, что физическая сила и разумъ даютъ человѣку право распо-
лагать всякимъ, кто надѣленъ ею скуднѣе. Это понятіе, истинное въ
самомъ себѣ, было нелѣпо и жестоко въ народѣ, у котораго тѣлесныя
силы значительно опередили умственныя. Сила, неуправляемая разсуд-
комъ, сдѣлалась тѣмъ пагубнѣе, что умъ, еще не будучи въ состояніи
возвыситься до правосудія, обнаруживался только хитростію и слу-
жилъ къ большему притѣсненію слабости и неопытности. Такимъ обра-
зомъ правило это, при всемъ своемъ относительномъ несовершенствѣ,
составляло основу религіи скандинавовъ: двумя главными богами ихъ
были Одиннъ — представитель хитрости норманской, и Торг — олице-
твореніе физической силы.
Однакожъ, если послѣдняя и была кумиромъ древности, то слу-
чалось все-таки, что платили должную дань и силѣ умственной. Были
сраженія, которыя рѣшались не оружіемъ, a превосходствомъ прони-
цательности и свѣдѣній. Колыбелью такихъ умственныхъ поединковъ
была Азія. У народовъ семитическихъ способности испытывались за-
гадками, и бой кончался смертію того, кто не находилъ отвѣта.
Какъ у индусовъ богъ Индра, такъ у скандинавовъ Одиннъ смот-
рѣлъ не безъ опасенія на мудрость и знанія другихъ: особенно воз-
буждали его зависть въ этомъ отношеніи Іоты, соперники Асовъ. Вотъ
чѣмъ объясняется предметъ второй поэмы.
Судя по разнымъ внутреннимъ и внѣшнимъ признакамъ ея, должно
полагать, что она сочинена въ концѣ X вѣка какимъ-либо исландцемъ.
По языку и стихамъ она уступаетъ первой, но въ сущности показы-
ваетъ также немало искусства и драгоцѣнна особенно по множеству
заключающихся въ ней миѳологическихъ свѣдѣній.
Она дѣлится на двѣ главныя части: въ первой и самой короткой
изображены обстоятельства, предшествующія свиданію Одинна съ
Вафтрудниромъ; во второй представлено преніе ихъ.
Одиннъ вступаетъ на небѣ въ разговоръ съ своею супругой, Фриггою.
Одиннъ.
Что совѣтуешь мнѣ, Фригга? хочу отправиться къ Вафтрудниру.
Признаюсь, я нетерпѣливо желаю завести разговоръ о древностяхъ
Съ этимъ всезнающимъ Іотомъ.
Фригга.
Отецъ воителей, хотѣла бъ я удержать тебя дома,
Въ чертогахъ боговъ;
Ибо думаю, что ни одинъ Іотъ не равняется въ силѣ
Съ этимъ Вафтрудниромъ.

Одиннъ.
Я много странствовалъ, испыталъ много приключеній,
Помѣрился со многими силою:
Теперь хочу посмотрѣть, какъ Вафтрудниръ
Живетъ въ своемъ домѣ.
Фригга.
Счастливый путь! счастливый возвратъ!
Пусть жены Асовъ опять увидятъ тебя счастливымъ!
Пусть мудрость твоя, о, всеотецъ, поможетъ тебѣ
Въ спорѣ съ Іотомъ.
Послѣ этого, Одиннъ, въ одеждѣ путешественника, уходитъ и
является въ жилище Іота. Въ сѣняхъ онъ говоритъ:
Здравствуй, Вафтрудниръ! Я вошелъ въ домъ твой,
Чтобы посмотрѣть на тебя:
Хотѣлъ бы я болѣе всего узнать, мудрый ли ты
И всезнающій Іотъ.
Вафтрудниръ.
Кто этотъ человѣкъ, который въ моемъ жилищѣ
Такъ дерзко вызываетъ меня?
Ты не выйдешь отсюда,
Если ты не ученѣе меня.
Одиннъ.
Меня зовутъ странникомъ. Я только-что съ дороги,
И, мучимый жаждою, вошелъ къ тебѣ.
Я совершилъ далекій путь; мнѣ нужно гостепріимство
И твое привѣтствіе, о Іотъ!
Вафтрудниръ.
Зачѣмъ, странникъ, говоришь ты со мной, стоя въ сѣняхъ?
Приди, садись въ залѣ:
Тамъ испытаемъ мы, кто болѣе знаетъ,
Гость или старый болтунъ.
Но Одиннъ, прежде нежели воспользовался гостепріимствомъ, по-
желалъ доказать свои знанія и тѣмъ снискать благосклонность хозяина.
Всякій пришлецъ имѣлъ право на пріемъ: вотъ почему люди высшаго
разряда, желая отличиться отъ толпы, старались съ самаго начала
выказать умъ свой и такимъ образомъ заслужить уваженіе хозяина.
Съ этимъ намѣреніемъ и Одиннъ, оставаясь въ сѣняхъ, отвѣчаетъ:

Бѣдный, вступая в£ домъ богатаго,
Долженъ говорить осторожно или молчать.
Думаю, что говорливость вредитъ
Тому, кто бесѣдуетъ съ мужемъ строгимъ.
Вафтрудниръ.
Скажи, странникъ, — такъ какъ ты, стоя въ сѣняхъ,
Хочешь испытать свои силы: —
Какъ зовутъ коня, приводящаго всякій разъ
День человѣческому роду?
Странникъ.
Его зовутъ свѣтлогривымъ: онъ приноситъ
Свѣтозарный день человѣкамъ.
Онъ считается лучшимъ конемъ;
Грива его безпрестанно сверкаетъ,
V
Вафтрудниръ.
Скажи, странникъ, — такъ какъ ты, стоя въ сѣняхъ,
Хочешь испытать свои силы: —
Какъ зовутъ коня, приводящаго съ востока
Ночь благимъ владыкамъ *)?
Странникъ.
Инеегривымъ зовутъ коня, приносящаго каждый разъ
Ночь благимъ владыкамъ:
Всякое утро роняетъ онъ съ удилъ своихъ пѣну,
Отъ которой происходитъ роса въ долинахъ.
Когда Одиннъ отвѣтилъ удовлетворительно и на слѣдующіе два
вопроса, Вафтрудниръ говоритъ:
Вижу, гость, что ты свѣдущъ! Приди, садись на скамью,
Станемъ спорить, сидя;
Пусть наши головы будутъ здѣсь въ залѣ,
О гость, цѣною побѣды.
Тогда Одиннъ начинаетъ задавать Іоту вопросы о разныхъ пред-
метахъ миѲОлогіи. Наконецъ, послѣ семнадцати удовлетворительныхъ
отвѣтовъ, онъ предлагаетъ роковую задачу:
Что сказалъ Одиннъ на-ухо сыну своему 2),
Когда тотъ восходилъ на костеръ?
1) Ночь приводится богамъ, потому-что предполагалось, будто они дѣйствуютъ
преимущественно во мракѣ.
2) Бальдуру, убитому слѣпымъ братомъ своимъ.

Въ то же время странникъ является въ настоящемъ, божествен-
номъ образѣ своемъ. Вафтрудниръ, узнавъ его не только по лику, но
и по вопросу, который одинъ отецъ Асовъ могъ сдѣлать, отвѣчаетъ:
Никто не вѣдаетъ, что въ началѣ вѣковъ
Ты сказалъ на-ухо сыну своему.
Я самъ себѣ произнесъ смертный приговоръ, хвалясь знаніемъ
древностей
И происхожденія боговъ;
Ибо я дерзнулъ состязаться въ мудрости съ Одинномъ.
Ты мудрѣйшій изъ.сущихъ!
Этими словами кончается поэма. Смерть Вафтруднира совершается,
такъ сказать, за сценою.
Послѣдняя изъ изданныхъ г. Бергманномъ поэмъ носитъ загла-
віе: Lokasenna, т. е. Насмѣшки, Споръ Локи. Впрочемъ, по другимъ
рукописямъ, она называется также Пиръ Эгира или еще: Уязвленіе
Локи. Дѣло въ томъ, что этотъ богъ, существо лукавое и всегда гото-
вое вредить Асамъ, издѣвается надъ ними на пирѣ у Іота Эгира.
Г. Бергманнъ утверждаетъ, что цѣль поэта была осмѣять ученіе один-,
ново. „Итакъ", прибавляетъ онъ, „не миѳологическое преданіе состав-
ляетъ предметъ поэмы: ибо, какъ вообразить себѣ, чтобы миѳологія
сама себя опровергала, показывая слабости боговъ, ею созданныхъ?
Напротивъ, эта поэма есть критика, сатира, отрицаніе миѳологіи; но
сочинитель, для избѣжанія упрека въ беззаконіи и богохульствѣ, вло-
жилъ свои собственныя насмѣшки въ уста Локи". Сомнѣваемся. Локи
выражаетъ своимъ характеромъ одну изъ основныхъ идей скандинав-
ской миѳологіи. Поруганіе боговъ есть дѣйствіе, совершенно согласное
съ его всегдашнею цѣлію — унижать, оскорблять ихъ. Поэма кон-
чается торжествомъ боговъ и казнію Локи.
Вотъ почему можно бы полагать, что цѣль этой поэмы—такъ, какъ
и предыдущей, — показать могущество Асовъ и превосходство ихъ
надъ всякимъ противникомъ.
Одно только обстоятельство не позволяетъ утвердиться совершенно
въ такомъ мнѣніи: казнь Локи описана въ концѣ поэмы прозою. Мо-
жетъ быть, это прибавленіе сдѣлано собирателемъ Эдды: предполо-
женіе, тѣмъ болѣе вѣроятное, что передъ поэмою помѣщено также
небольшое прозаическое вступленіе, котораго, по содержанію его, никакъ
нельзя приписать самому поэту. Если г. Бергманнъ правъ въ объяс-
неніи цѣли Насмѣшекъ Локи, то произведеніе это надобно отнести къ
концу X вѣка, эпохѣ, когда христіанство уже начинало побѣждать
язычество въ Исландіи: въ противномъ случаѣ, поэма, конечно, со-
чинена гораздо ранѣе.

Вотъ ея планъ. Локи знаетъ, что Асы собрались у Эгира 1),
который не пригласилъ его на пиръ свой, зная злобу и насмѣшли-
вость этого бога. Въ отмщеніе, Локи намѣревается возмутить празд-
нество оскорбленіемъ Асовъ. Онъ идетъ къ жилищу Эгира и у две-
рей спрашиваетъ слугу, о чемъ бесѣдуютъ пирующіе. Потомъ входитъ
онъ въ храмину и ссорится со всѣми богами. Наконецъ Торъ грозитъ
ему своимъ молотомъ. Локи, устрашась гнѣва Тора и къ тому же
достигнувъ цѣли, удаляется съ бранью.
Ходъ разговоровъ очень естественъ, и въ этомъ отношеніи нельзя*
не отдать полной справедливости искусству сочинителя. Приведемъ
нѣсколько мѣстъ изъ замѣчательнаго произведенія его.
Локи, на отвѣтъ слуги, что никто изъ боговъ не говоритъ о немъ
дружелюбно, продолжаетъ:
Войду въ чертоги Эгира,
Посмотрю на этотъ пиръ.
Къ сынамъ Асовъ я внесу шумъ и соблазнъ,
Налью желчи въ ихъ медъ.
Входя къ нимъ, онъ говоритъ:
Томимый жаждой, я пришелъ въ это жилище
Послѣ долгаго пути;
Прошу Асовъ дать мнѣ только
Напиться чистаго меда.
Что же вы молчите, боги, столь надутые спѣсью,
Что и говорить не можете?
Укажите мнѣ сѣдалище и мѣсто въ пиру,
Или прогоните меня отсюда.
Браги (богъ тѣсенъ).
Указать мѣсто въ нашемъ пиру!
Никогда Асы не сдѣлаютъ этого:
Асы знаютъ, съ кѣмъ дѣлиться
Веселымъ пиромъ своимъ.
Оскорбленный Локи обращается къ Одинну, который, для избѣ-
жанія соблазна, велитъ сыну своему уступить мѣсто пришельцу.
Локи.
Асы! ваше здоровье! ваше здоровье, жены Асовъ!
Здоровье всѣхъ васъ, боги пресвятые,
Кромѣ одного этого Аса, этого Браги, что сидитъ
Тамъ у стѣны, на своей скамьѣ!
г) Эгиръ — богъ моря.

Браги пытается унять его добромъ, обѣщаетъ ему коня, мечъ и
щитъ; но. Локи восклицаетъ:
Коня и щитъ! Тебѣ самому никогда не владѣть
Ни тѣмъ, ни другимъ, Браги!
Ты, изъ всѣхъ Асовъ, здѣсь собранныхъ,
Самый предусмотрительный противъ битвы,
Самый трусливый при видѣ копья!
Послѣ новыхъ упрековъ съ обѣихъ сторонъ, наконецъ супруга
Браги, Идуна, старается его успокоить именемъ дѣтей своихъ. Локи
поноситъ и ее.
Тогда Гефіона, богиня непорочности, хочетъ усмирить его кротостію.
Локи.
Молчи, Гефіона: не то — я разскажу,
Какъ тебя очаровалъ
Тотъ молодой человѣкъ, что подарилъ тебѣ ожерелье
И
Одиннъ.
Глупецъ ты, Локи, безумецъ!
Что ты раздражаешь противъ себя Гефіону?
Она вѣрно знаетъ судьбу каждаго,
Точно такъ же, какъ и я.
Локи.
Молчи, Одиннъ! никогда ты не умѣлъ
Рѣшать битвы между людьми.
Часто посылалъ побѣду тому, кто ея не заслуживалъ,
Посылалъ ее менѣе храброму.
Одиннъ.
Какъ ты знаешь, что я посылалъ побѣду тому, кто ея не за-
служивалъ,
Посылалъ ее менѣе храброму?
А ты, — восемь зимъ ты жилъ на землѣ
Молочной коровой и женщиной А)>
А это, кажется, прилично подлецу.
х) Миѳъ, къ которому относится этотъ стихъ, неизвѣстенъ.

Локи.
Ты, говорятъ, занимался чернымъ чародѣйствомъ на островѣ
Самссіо 1).
Ты стучался у дверей, какъ Вала;
Въ видѣ колдуна ты леталъ надъ племенемъ людскимъ,
А это, кажется, прилично подлецу.
Фригга (супруга Одинна).
Вамъ бы никогда не слѣдовало говорить о своихъ приключеніяхъ
При герояхъ,
Ни о томъ, что вы дѣлали въ началѣ вѣковъ:
Не должно припоминать стараго.
Послѣ многихъ споровъ, слуга бога Фрея выражаетъ свое негодо-
ваніе на Локи.
Локи.
Это что за маленькая тварь забилась тамъ въ уголъ
И раскрываетъ свой жадный клёвъ?
Ему хочется всегда висѣть на ушахъ Фрея
И ворчать сквозь зубы.
Геймдалль.
Локи, ты пьянъ и обезумѣлъ.
Что не перестанешь пить, Локи?
Пьянство на всѣхъ дѣйствуетъ одинаково:
Не замѣчаешь своего болтовства.
Локи.
Молчи, Геймдалль! въ началѣ вѣковъ
Тебѣ поручили проклятую должность:
Какъ стражъ боговъ, ты обязанъ будить ихъ
И спину свою подвергать ночной сырости.
С кади (дочь великаго Tiaccti).
Ты въ духѣ, Локи; только тебѣ ужъ недолго
Тѣшиться своей волей.
Скоро боги привяжутъ тебя къ скалѣ
Кишками чудовища-сына твоего 2).
*) Мѣсто, славившееся чарами.
2) Предвѣщаніе Скади сбылось нацъ Локи. Эта-то казнь и описана въ прозаи-
ческомъ прибавленіи къ поэмѣ. Связь этихъ двухъ мѣстъ заставляла бы думать, что
прибавленіе принадлежитъ поэту.

Надобно знать, что Тора не было на пирѣ; онъ подвизался между
тѣмъ на востокѣ. Вотъ вдругъ восклицаетъ' кто-то изъ гостей:
Горы дрожатъ. Вѣрно Торъ
Возвращается домой:
Онъ принудитъ молчать этого негодяя, который поноситъ
И боговъ и людей.
Торъ (вошедши)
Молчи, низкая тварь, или страшный молотъ г) мой
Отыметъ у тебя языкъ:
Я сокрушу съ твоихъ плечъ эту скалу, которая качается у тебя
на. шеѣ, —
И жизнь твоя погибнетъ.
Локи.
Сынъ земли, ты только-что вошелъ,
A ужъ и расшумѣлся!
Не будешь такъ храбриться, когда нападетъ на тебя
Волкъ, который поглотитъ отца побѣдъ! 2).
Торъ.
Молчи, низкая тварь, или страшный молотъ мой
Отыметъ у тебя языкъ:
Захочу, и ты полетишь въ восточныя страны 3).
И никто тебя не увидитъ.
Локи.
Ужъ не говорилъ бы о востокѣ
При герояхъ:
Знаемъ мы, какъ ты, единоборецъ, забился въ палецъ перчатки,
И самъ ужъ не считалъ себя Торомъ 4).
Торъ повторяетъ свою угрозу.
*) Оружіе Тора.
2) Одиннъ, при разрушеніи міра, долженъ погибнуть отъ волка.
3) Гдѣ живутъ Іоты.
4) Эти стихи намекаютъ на любопытное преданіе о Торѣ. Отправившись
однажды на востокъ, вмѣстѣ съ Локи, онъ увидѣлъ вечеромъ открытое жилище съ
пятью очень глубокими комнатами. Путники рѣшились ночевать въ этомъ жилищѣ*
Вскорѣ ихъ разбудилъ ужасный шумъ. Каково же было удивленіе Тора, когда онъ
узналъ, что недалеко оттуда лежитъ огромнѣйшій великанъ, который храпитъ такъ
громко. Но онъ удивился еще болѣе, когда на другой день, на разсвѣтѣ, великанъ
поднялъ домъ вмѣстѣ съ ними: это была его перчатка. Торъ, по предложенію его,
присоединился къ нему, и спряталъ свои припасы въ дорожный мѣшокъ великана.

Локи.
Надѣюсь прожить еще долго,
Хотя ты мнѣ и грозишь молотомъ.
Узлы Крикуна показались тебѣ слишкомъ туги;
Ты не могъ добраться до припасовъ;
Ты былъ здоровъ, a умиралъ съ голода.
Торъ опять грозится.
Локи.
Я сказалъ предъ Асами и предъ женами Асовъ
Все, что мнѣ внушилъ умъ мой.
Только предъ тобою удаляюсь,
Потому что ты разишь.
Теперь Локи, въ крайнемъ ожесточеніи, обращаетъ свои проклятья
на самого хозяина дома:
Ты задалъ праздникъ, Эгиръ! Впередъ
Не будешь больше пировать:
Пусть все твое богатство, въ этой храминѣ,
Будетъ объято пламенемъ,
Истреблено у тебя за плечами!
За симъ слѣдуетъ прозаическое дополненіе. Вотъ оно:
„Послѣ того Локи, обратясь въ сёмгу, *) укрылся подъ водопад омъ:
тамъ схватили его Асы. Онъ былъ привязанъ кишками своего сына
Нари; другой же сынъ его былъ превращенъ въ дикаго звѣря. Скади
взяла ядовитаго змѣя и повѣсила его надъ лицомъ Локи: змѣй началъ
источать ядъ по каплямъ. Сигина, супруга Локи, сѣвъ возлѣ него,
принимала капли въ ' сосудъ; когда же онъ наполнялся, она удалялась,
чтобъ вылить ядъ. Между тѣмъ капли падали на лицо Локи: это
производило въ немъ такія судороги, что вся земля колебалась. Вотъ
что называютъ нынѣ землетрясеніемъ".
Они шли цѣлый день; вечеромъ, великанъ легъ спать и сказалъ Тору, что если онъ
проголодается, то можетъ раскрыть мѣшокъ. Торъ, почувствовавъ сильный аппетитъ,
сталъ было развязывать мѣшокъ, но никакъ не могъ справиться съ узломъ. Крикунъ
(имя великана), чтобы посмѣяться надъ Асами, спуталъ снурки посредствомъ чаръ.
Торъ, не желая подвергнуться его шуткамъ, разсудилъ, что лучше не будить вели-
кана, и легъ, не утоливъ своего голода. — Единоборцемъ названъ Торъ потому, что
онъ сражается одинъ противъ многихъ и притомъ онъ сильнѣе всѣхъ боговъ и
героевъ.
1) Чтобы спастись отъ преслѣдованія боговъ. Имя Локи, Логи значитъ: свѣтя-
щійся, также: пламя. Скандинавское названіе сёмги, lax, значитъ также свѣтящійся;
есть особый родъ этой рыбы: онъ отличается огненнымъ цвѣтомъ.

Намъ остается сказать нѣсколько словъ о формѣ стиховъ, изъ кото-
рыхъ составлены эти поэмы.
Въ стихосложеніи вообще должно отличать двѣ принадлежности:
мѣру и созвучіе.
Мѣра можетъ основываться или на свойствѣ слоговъ, или на коли-
чествѣ ихъ.
Повторяющееся въ каждомъ стихѣ соединеніе долгихъ и краткихъ
слоговъ по опредѣленному порядку составляетъ стихосложеніе метри-
ческое: въ немъ каждый стихъ заключаетъ въ себѣ извѣстное число
стопъ. Таково было стихосложеніе древнихъ грековъ, римлянъ и
индусовъ, a отъ нихъ оно перешло, хотя и не во всемъ своемъ совер-
шенствѣ, къ большей части новѣйшихъ европейскихъ народовъ.
Менѣе совершенный видъ мѣры, основанной на .свойствѣ слоговъ,
состоитъ въ томъ, что каждый стихъ, не представляя соединенія
долгихъ и краткихъ въ строгомъ порядкѣ, заключаетъ въ себѣ,
однакожъ, нѣсколько такихъ слоговъ, на которыхъ голосъ пре-
имущественно опирается. Здѣсь нѣтъ ни стопъ, ни опредѣленнаго
числа слоговъ: есть только нѣсколько удареній, отдѣленныхъ одно отъ
другого всегда равнымъ разстояніемъ. Это ударятельное или такъ на-
зываемое тоническое стихосложеніе. Таково наше старинное русское.
Наконецъ, мѣра въ стихѣ производится условнымъ счетомъ сло-
говъ, входящихъ въ составъ его, безъ всякаго отношенія къ свойству
или протяженію ихъ. Это силлабическое стихосложеніе. Оно принадле-
житъ французамъ, итальянцамъ, испанцамъ.
Другой способъ стихотворца дѣйствовать пріятно на слухъ есть
созвучіе, — сходство нѣкоторыхъ звуковъ въ одномъ или нѣсколькихъ
стихахъ. Оно бываетъ либо въ концѣ словъ, либо въ началѣ. Въ пер-
вомъ случаѣ оно, подъ именемъ риѳмы, заключаетъ стихъ или иногда
полустишіе, и служитъ обыкновенно украшеніемъ метрическихъ сти-
ховъ у новѣйшихъ народовъ, а силлабическимъ принадлежитъ какъ
необходимое условіе. Второго рода созвучіе состоитъ или въ сход-
ствѣ начальныхъ буквъ нѣсколькихъ словъ стиха — въ аллитераціи —
или въ сходствѣ начальныхъ слоговъ — въ ассонансѣ. Такія созвучія
существуютъ искони въ поэтическихъ произведеніяхъ азіатцевъ, и
встрѣчаются также у сѣверныхъ народовъ Европы, которымъ, вѣро-
ятно, достались изъ Азіи.
Стихи древнихъ скандинавовъ, по размѣру, довольно сходны со
стихами нашихъ предковъ, т. е. подходятъ подъ разрядъ тоническихъ,
но съ прибавленіемъ аллитераціи.
У позднѣйшихъ исландцевъ, и именно въ пѣсняхъ ихъ, введена
въ употребленіе и риѳма; но здѣсь дѣло идетъ только о разобранныхъ
нами поэмахъ.
Родъ размѣра, къ которому принадлежатъ стихи ихъ, можно на-

звать эпическимъ; по исландски же его означаютъ именемъ древняго раз-
мѣра (fornyrdalag). Онъ раздѣляется на два вида: на древній размѣръ
собственно, и на пѣсенный размѣръ. Первый употребленъ въ „Видѣ-
ніяхъ Валы", послѣдній въ остальныхъ двухъ поэмахъ. Въ первомъ
каждый стихъ долженъ имѣть, по крайней мѣрѣ, четыре ударенія,
которыя, притомъ, совмѣстны только съ долгими слогами. Что касается
до аллитераціи, то стихъ долженъ заключать въ себѣ два или три слова,
начинающіяся одною и тою же буквой, и этимъ буквамъ надобно не-
премѣнно стать въ слогахъ, отличенныхъ удареніемъ. Число всѣхъ
вообще слоговъ въ стихѣ измѣняется, но обыкновенно ихъ бываетъ'
отъ восьми до двѣнадцати.
Стихотворенія, сочиненныя по этому размѣру, раздѣляются всегда
на строфы: каждая изъ нихъ вмѣщаетъ въ себѣ по четыре стиха, или
(по мнѣнію нѣкоторыхъ, разлагающихъ длинный исландскій стихъ на
два короткіе) по восьми.
Пѣсенный размѣръ мало отличается отъ древняго. Въ двухъ по-
слѣднихъ поэмахъ нашихъ, гдѣ онъ употребленъ, строфа состоитъ,
по большей части, изъ четырехъ же, но не совершенно сходныхъ
между собою стиховъ: второй и четвертый представляютъ часто только
полустишіе, въ сравненіи съ первымъ и третьимъ. Притомъ для алли-
тераціи здѣсь достаточно только двухъ буквъ, и онѣ могутъ быть не-
зависимы отъ ударенія. Вообще въ пѣсенномъ размѣрѣ правила стихо-
сложенія легко нарушаются: это доказываетъ, что онъ уступаетъ пер-
вому въ древности и относится къ эпохѣ, когда эпическое стихосло-
женіе начинало уже искажаться. Но если онъ ниже древняго по
правильности и величію, то превосходитъ его разнообразіемъ. Если
древній размѣръ можно сравнить съ экзаметромъ, то пѣсенный соот-
вѣтствуетъ элегическому или пентаметру.
Почти такое же стихосложеніе, какъ у скандинавовъ, находимъ
мы и въ древнѣйшихъ памятникахъ поэзіи англо-саксонцевъ и гер-
манцевъ. Вообще тоническіе стихи, какъ требующіе наименѣе искус-
ства, всего болѣе свойственны младенческому возрасту поэзіи. Мы и
теперь видимъ, что стихотворенія людей, не знающихъ механизма сти-
ховъ, обыкновенно не бываютъ подчинены никакимъ правиламъ въ
отношеніи къ свойству или числу слоговъ. Но когда самъ сочинитель
читаетъ или поетъ свои стихи, то онъ умѣетъ придать нѣкоторую
мѣру, усиливая, мѣстами, удареніе. Отъ того одни слоги выдаются
явственно, другіе какъ-бы скрадываются, и безыскусственно спле-
тенный рядъ слоговъ принимаетъ обманчивую стройность.
Что касается до дѣйствія аллитераціи на слухъ, то намъ трудно
судить о немъ. Мы только тогда чувствуемъ ее, когда въ стихѣ много
сходныхъ начальныхъ буквъ, на близкомъ разстояніи одна отъ другой,
какъ въ этомъ стихѣ Расина:
Pour qui sont ces serpents qui sifflent sur vos têtes?

Но двѣ или три такія буквы тамъ, гдѣ отъ шести до десяти словъ,
какъ въ стихѣ скандинавскому остались бы у насъ совершенно неза-
мѣченными. Изъ этого можно бъ заключить, что аллитерація была
выдумана, какъ акростихъ и другія стихотворныя игрушки, только
для глазъ, а не для слуха. Но многое убѣждаетъ въ противномъ. Въ
старину пѣли, а не читали стихи; поэмы Эдды долгое время перехо-
дили изъ устъ въ уста, прежде нежели были написаны. Притомъ,
аллитерація была употребительна почти у всѣхъ готическихъ и гер-
манскихъ народовъ: по ^одному этому ее уже нельзя считать пустой
игрушкой. Въ самомъ дѣлѣ, мы находимъ аллитерацію не только у
скандинавовъ и въ древнѣйшихъ произведеніяхъ англо-саксонскихъ:
она перешла даже въ нѣкоторые латинскіе стихи, написанные въ Англіи,
и до Чосера и Спенсера сохранялась и въ самихъ англійскихъ стихо-
твореніяхъ. Замѣчаемъ ее также въ древнихъ литературныхъ памят-
никахъ. Германіи. Можетъ быть, аллитерація принесена изъ Азіи:
поэты индусскіе, какъ напр. Калидаса, знали ее, а ассонансъ, сходный
съ нею, находится въ 'древнѣйшихъ стихотвореніяхъ китайцевъ. На-
конецъ, надобно припомнить, что аллитерація—и по происхожденію,
и по цѣли однородна съ риѳмой, а риѳма, какъ всякій согласится,
придумана не для зрѣнія, а для слуха.
Воспользовавшись такимъ образомъ самою занимательною частію
книги г. Бергманна, и принося парижскому академику дань призна-
тельности и уваженія за его ученый трудъ, мы не можемъ однакожъ
не пожелать, чтобы скорѣе настало время, когда любители исландской
литературы въ нашемъ отечествѣ не будутъ нуждаться въ посредни-
чествѣ французскихъ изыскателей для ближайшаго съ нею знакомства.
ГЕЛЬСИНГФОРСЪ 1).
1840.
Приближается лѣто, и скоро толпы петербургскихъ жителей устре-
мятся въ разныхъ направленіяхъ по волнамъ Финскаго залива. Многіе
поспѣшатъ и въ Гельсингфорсъ: одни для здоровья, другіе для пре-
провожденія времени, третьи изъ любопытства. Число послѣднихъ въ
1) Современ. 1840, т. XVIII, стр. 5 — 82; срв. упомин. въ Перепискѣ Я. К.
Грота съ Ш А. Плетневымъ, т. I, стр. 5, 72, 668.

нынѣшнемъ году должно увеличиться противъ прежняго, потому
особенно, что столица финляндская представитъ въ будущее лѣто
два необыкновенныхъ торжества: освященіе недавно отстроенное
лютеранской церкви и празднованіе двухсотлѣтняго существованіе
Александровскаго университета. Можетъ быть, и между читателями
Современника найдутся намѣревающіеся посѣтить вскорѣ Гельсинг-
форсъ. Для нихъ постараюсь собрать воспоминанія, оставшіяся во мнѣ!
послѣ нѣсколькихъ недѣль, проведенныхъ тамъ въ 1838 и 1839 годахъ.
Многіе города Финляндіи, стоя то у залива морского, то у озера,
и часто на возвышенности, отличаются красотою мѣстоположенія, но
безобразны домами и улицами. Гельсингфорсъ красавецъ и въ томъ и
въ другомъ отношеніи, но красавецъ еще развивающійся, полудикій,
исполненный противоложностей и странно поражающій путешествен-
ника, особенно петербургскаго жителя, вокругъ котораго все такъ
правильно, стройно, гладко. Напротивъ, въ Гельсингфорсѣ, рядомъ съ
привѣтливымъ искусствомъ, видишь природу мрачную и грозную. На
сѣрыхъ, чудовищныхъ массахъ гранита высятся тамъ величавыя, яркія
зданія и башни; прибывъ съ береговъ Невы, невольно припоминаешь
ихъ, думаешь на мгновенье, что не разлучался съ ними; но внезапно
уронивъ взоръ на рядъ дикихъ скалъ, убѣждаешься, что перенесся
въ какое-то новое царство.
Не должно однакожъ полагать, что весь Гельсингфорсъ состоитъ
изъ каменныхъ домовъ и прямыхъ улицъ. Только центръ его, набе-
режную у пристани и нѣкоторыя отдѣльныя части должно разумѣть,
когда говорится о красотѣ финской Пальмиры. Между зданіями ея
особенно бросается въ глаза церковь св. Николая, о которой мы уже
упомянули: она господствуетъ надъ цѣлымъ городомъ своею бѣлою
главой, увѣнчанной, подобно нашему Троицкому собору, голубымъ
куполомъ съ золотыми звѣздами. Финляндія никогда еще не видывала
въ своихъ предѣлахъ столь изящнаго и, за исключеніемъ развѣ древ-
ней Абоской церкви, столь огромнаго храма. Финляндскія церкви, по
большей части, стары и некрасивы. Многія изъ нихъ построены еще
во времена католическія, и состоятъ изъ двухъ отдѣльно одно отъ
другого подымающихся зданій. Главное, самая церковь, ( имѣетъ видъ
широкаго и длиннаго, но не очень высокаго дома съ чрезвычайно
крутою крышей; а другое, колокольня, есть башня въ нѣсколько
ярусовъ, изъ которыхъ нижній и самый широкій обыкновенно соеди-
няется съ прочими посредствомъ покатой кровли. Такія церкви встре-
чаются и по дорогамъ, и въ нѣкоторыхъ городахъ Финляндіи, на
примѣръ, въ Борго. На дорогахъ, возлѣ этихъ зданій тянется иногда
рядъ открытыхъ спереди деревянныхъ домиковъ или сараевъ: здѣсь
поселяне, пріѣзжающіе изъ окружныхъ мѣстъ, укрываютъ на время
богослуженія свои повозки.

Но мы уже слишкомъ удалились отъ Гельсингфорса. Николаевская
церковь видна не только изъ всѣхъ концовъ города, но и изъ отда-
ленныхъ его окрестностей. При тамошнемъ гористомъ мѣстоположеніи
нерѣдко показывается только вершина ея, почти одинъ крестъ; но
пройдешь нѣсколько шаговъ, и вдругъ вся глава будто выплыветъ
изъ бездны. Церковь эта занимаетъ одну сторону сенатской площади,
составляющей нѣкоторымъ образомъ палладіумъ Гельсингфорса: здѣсь
храмъ наукъ — университетъ, и храмъ правосудія — сенатъ стоятъ
лицомъ къ лицу, a въ сторонѣ, между ними, красуется храмъ Божій,
будто подающій руку каждому изъ нихъ и связующій оба.
Между боковыми частями города однѣ наполнены новыми дере-
вянными домами, другія напоминаютъ еще младенчество Гельсинг-
форса. Тутъ извивавается полоса ветхихъ темнокрасныхъ домишекъ
съ двухъ-ярусными крышами; тамъ высится на скалѣ старая вѣтряная
мельница, а поодаль нѣсколько пошатнувшихся отъ времени сараевъ.
Въ одномъ мѣстѣ немощеная улица, въ другомъ смрадное болото,
вокругъ котораго желаюшіе строиться получаютъ землю безплатно. Все
это придаетъ Гельсингфорсу видъ чрезвычайно разнообразный, зани-
мательный, — видъ города еще не готоваго, но подвигающагося съ
неимовѣрною быстротою. Можно, такъ сказать, слѣдить ежеминутно
за каждымъ его шагомъ; онъ ростетъ не по днямъ, а по часамъ — и
не только видно,—слышно даже, какъ онъ ростетъ. Громкій гулъ даетъ
знать о всякомъ новомъ уголкѣ, исторгнутомъ здѣсь рукою человѣка
изъ-подъ владычества скупой природы: скалы, препятствующія распро-
страненію или украшенію города, раздробляются порохомъ, и каждый
взрывъ гремитъ, будто пушечный выстрѣлъ. Вотъ строющійся домъ,
вотъ уравниваемая улица, вотъ садъ, обѣщающій тѣнь деревъ и бла-
говоніе цвѣтовъ въ мертвой области камня. Какъ много остается еще
сдѣлать, но какъ много уже сдѣлано! Изумительна побѣда, какую
человѣкъ одерживаетъ здѣсь надъ природою. Приготовивъ тысячи
преградъ его трудолюбію, она какъ-бы осудила эти мѣста на вѣчную
смерть, какъ-бы назначила имъ вѣчно оставаться пустынею. Но тер-
пѣніе людское не знаетъ препонъ: прямыя, широкія улицы раздѣлили
тѣсные утесы; цвѣтущая земля одѣла печальную наготу гранита; испо-
лины зодчества вознеслись на хребтахъ его; просвѣщеніе и промыш-
ленность водворились въ царствѣ безплодія.
Но эта борьба, еще продолжающаяся, никогда не кончится совер-
шенною побѣдой, и отъ того здѣсь столько противоположностей. Чудно,
ставъ на какую-нибудь возвышенность, видѣть съ одной стороны свѣт-
лый заливъ морской, опоясанный угрюмыми скалами и лѣсомъ, a съ
другой живописный городъ въ вѣнцѣ бѣлыхъ зданій и башенъ.
Вообще, въ прекрасныхъ видахъ здѣсь недостатка нѣтъ, и тѣ изъ
нихъ, въ которыхъ преимущественно участвуетъ природа, носятъ ха-

рактеръ, болѣе или менѣе общій всему краю. Воды, усѣянныя остро-;
вами, то состоящими изъ голаго камня, то покрытыми зеленью, и
вокругъ этихъ водъ цѣпь изъ скалъ, полей и лѣсовъ—вотъ главныя
черты видовъ финляндскихъ. Въ какой невыразимой красотѣ пред-
ставляется изъ Гельсингфорса въ ясный лѣтній вечеръ тихое море!
Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ берега высятся на скалистыхъ остро-
вахъ, соединенныхъ мостами, мрачныя твердыни Свеаборга; далѣе
влѣво зеленѣются небольшіе острова съ веселыми домиками, а вправо
подымаются изъ водъ и будто съ завистію смотрятъ въ противоположную
сторону нагія головы подводныхъ скалъ. Сзади, нѣсколько влѣво, баг-
ровое солнце медленно склоняется къ сѣрымъ утесамъ, по выраженію
Тегнера, стерегущимъ заливъ, — и скоро потонетъ за гребнями ихъ;
впереди лучи его упираются въ окна свеаборгскихъ зданій и, кажется,
внутренность крѣпости наполнена пламенемъ.
Въ этотъ драгоцѣнный часъ спѣшите за-городъ къ приморской
крутой скалѣ Ульрикасборгъ, у подошвы которой выстроены купальни,
a далѣе отъ берега заведеніе минеральныхъ водъ. Долго прекрасный
видъ будетъ скрываться отъ васъ; но только-что вы ступите на воз-
вышенность, чрезъ которую пролегаетъ шоссе, онъ вдругъ ослѣпитъ
взоры ваши. Продолжайте путь; миновавъ заведеніе, взберитесь на
высокую скалу, стоящую вправо отъ шоссе, и по которой вьются изсѣ-
ченныя на камнѣ дорожки и лѣсенки. Тамъ, на вершинѣ, ожидаетъ
васъ чудное зрѣлище, и особенную прелесть придаютъ ему паруса,
въ разныхъ мѣстахъ бѣлѣющіеся. Но васъ манитъ къ берегу купаль-
ный домикъ; спуститесь, войдите туда; Языковъ шепчетъ вамъ: „Одежду
прочь... и бухъ!"
Гельсингфорсъ занимаетъ полуостровъ, выдающійся изъ верхняго
берега Финскаго залива, но онъ первоначально возникъ не на этомъ
мѣстѣ. Въ 1550 году шведскій король Густавъ I Ваза, заботясь объ
улучшеніи жалкаго въ ту пору состоянія Финляндіи, основалъ горо-
докъ верстахъ въ семи къ сѣверовостоку отъ нынѣшняго Гельсинг-
форса при впаденіи рѣчки Ванды въ Финскій заливъ. Новое населеніе
было названо по имени шведской провинціи Гельсингландіи, откуда
еще при первыхъ завоеваніяхъ шведовъ въ Финляндіи, въ XII вѣкѣ,
переселены были многіе жители на сѣверный берегъ Финскаго залива.
Незначительный водопадъ, образуемый Вандою въ томъ мѣстѣ, гдѣ
заложенъ былъ городъ, послужилъ къ дополненію названія его: форсъ
(Fors) значитъ водопадъ.
Но при возраставшей торговлѣ стараго Гельсингфорса, тогдашнее
положеніе его, особенно по мелкости гавани, оказалось неудобнымъ.
Графъ Петръ Браге (Pehr Brahe), назначенный во время малолѣтства
королевы Христины генералъ-губернаторомъ Финляндіи, и которому
край этотъ такъ много обязанъ во всѣхъ отношеніяхъ, убѣдился въ

необходимости приблизите Гельсингфорсъ къ морю, и по его-то
настоянію шведское правительство въ 1639 году издало декретъ о
переведеніи города на нынѣшее его мѣсто. Но это перемѣщеніе окон-
чательно совершено было не ранѣе 1642 года; съ тѣхъ поръ перво-
начальное селеніе стало постепенно упадать и, наконецъ, обратилось
въ деревню, извѣстную и теперь еще подъ именемъ Gmapaio-города
(Gammal-stad).
На новомъ мѣстѣ своемъ Гельсингфорсъ испыталъ разнаго рода
бѣдствія. Такъ,- въ неурожайные годы 1695— 1697 свирѣпствовалъ
тамъ страшный голодъ, по случаю котораго одинъ старинный тузем-
ный писатель говоритъ: „можетъ ли у кого-либо сердце не обли-
ваться кровью при разсказѣ отцовъ нашихъ, что голодные^ скитаясь
по улицамъ, падали другъ на друга? Можетъ ли кто слышать безъ
горести, что многіе вживѣ ложились въ могилу и тамъ ожидали
конца своимъ мукамъ? Они сами избирали мѣсто, гдѣ бы изнеможен-
ный кости ихъ могли обрѣсти успокоеніе. Ихъ изодранныя - рубища,
должны были служить имъ и саваномъ и гробомъ; ослабѣвшія ноги
погребальными носилками; а голодный желудокъ — поѣздомъ, прово-
жающимъ къ жилищу мира". Пропуская другія несчастій, посѣтившія
Гельсингфорсъ,. упомянемъ только р двухъ пожарахъ, которые въ
1761 и 1809 годахъ истребили большую часть города *). Возобнов-
ленный послѣ второго изъ нихъ, онъ однакожъ оставался въ ничто-
жествѣ. до 1819 года, когда сюда переведена была изъ Або, вмѣстѣ
съ присутственными мѣстами, столица Великаго Княжества. Но *бла-
годѣяніемъ, рѣшительно устроившимъ судьбу Гельсингфорса, было
перемѣщеніе сюда въ 1828 году университета, который прежде про-
цвѣталъ въ Або, a въ сентябрѣ 1827 г. сдѣлался, почти съ цѣлымъ
городомъ, жертвою пламени. Къ этому превосходному учрежденія)
возвратимся мы послѣ, а теперь займемся предметами менѣе важными.
О гельсингфорскомъ заведеніи искусственныхъ минеральныхъ водъ
и купаленъ было уже писано не разъ, и оно дѣйствительно заслужи-
ваетъ тѣ похвалы, которыя всѣ единодушно воздаютъ ему. Воды при-
готовляются съ необыкновеннымъ тщаніемъ по системѣ знаменитаго
Берцеліуса, а здоровый климатъ приморскаго мѣста и пріятный образъ
жизни, доставляемый пріѣзжимъ сколько радушіемъ финляндцевъ,
1) Одинъ изъ этихъ пожаровъ, безъ сомнѣнія первый, какъ самый давній, послу-
жилъ поводомъ къ надписи, которая долго красовалась надъ алтаремъ старинной
Лютеранской церкви, нынѣ стоящей въ запустѣніи посреди сенатскаго двора. Вотъ
эта надпись:
Du stad, о Helsingfors! din garnla synd lägg af
Àtt du ej seglamâ ännu en gi\ng i qyaf.
т. е. Ты, о городъ Гельсингфорсъ! покинь старые грѣхи свои, чтобъ тебѣ еще
разъ не претерпѣть кораблекрушенія.

столько и дешевизною всѣхъ потребностей, еще болѣе обезпечиваютъ
успѣхъ лѣченія. Къ тому же, Финляндія можетъ похвалиться искус-
ствомъ своихъ врачей, на образованіе коихъ обращается здѣсь особен-
ная заботливость. По уставу Александровскаго университета, никто
не можетъ поступить въ медицинскій факультетъ, не достигнувъ на-
передъ степени магистра по философскому. Замѣчательно, что щ
сихъ поръ въ цѣломъ Великомъ Княжествѣ нѣтъ ни одного гомео-
пата. Видно, система Ганеманна, требующая отъ своихъ послѣдова-
телей вѣры въ невѣроятное 1), несогласна съ холоднымъ и разсудитель-
нымъ умомъ финляндцевъ.
Минеральная воды давно уже приготовляются въ Гельсингфорсѣ;
но прежде желавшіе пользоваться ими: стекались для того въ ботани-
ческомъ саду, «гдѣ онѣ продавались въ кружкахъ. Между тѣмъ обще?
ство акціонеровъ учредило на этотъ конецъ особое заведеніе, выстроен-
ное съ преодолѣніемъ чрезвычайныхъ трудностей на сглаженной скалѣ
ч и открытое только въ 1838 году. Оно соединяетъ въ себѣ не только
все, чего требуютъ польза и удобство посѣтителей, но даже и нѣко-
торую роскошь. Чтобы врачующіеся могли разнообразить предписан-
ное имъ утомительное движеніе, поставлены въ разныхъ мѣстахъ
качальныя скамьи (gungbräd) 2), устроены игры кегельная и билліард-
ная. Большой садъ, котораго разведеніе на гранитѣ представляло
неимовѣрныя препятствія, конечно, не успѣлъ еще разростись и сгу-
ститься, но по очаровательному мѣстоположенію своему обѣщаетъ со-
временемъ прекрасное гульбище. Заведеніе называется Ульрикасборг-
скимъ по имени уже знакомой намъ прибрежной скалы, нѣкогда
служившей основаніемъ укрѣпленій, впослѣдствіи срытыхъ. Садъ,
расположенный между ея подошвой и домомъ минеральныхъ водъ,
восходитъ живописно и на самыя ребра ея, до вершины. Отъ города
до этого мѣста версты полторы; оно находится на концѣ длиннаго
мыса, выдающагося въ море вправо отъ пристани. Вдоль всего мыса,
еще недавно едва проходимаго отъ множества скалъ, пролегаетъ те-
перь гладкое шоссе; на нѣкоторомъ протяженіи оно вьется между
грозными остатками утесовъ, подымающимися въ видѣ высокой, почти
отвѣсной стѣны съ разсѣлинами. Кажется, огромныя глыбы гранита
ежеминутно готовы обрушиться на смѣлаго путника.
Уже съ 6-го часа утра зала водъ начинаетъ примѣтно оживляться.
Посѣтители прибываютъ одинъ за другимъ, то пѣшкомъ, то водою, то
въ коляскѣ почтенныхъ лѣтъ, то въ легкой одноколкѣ, самомъ упо-
требительномъ въ Финляндіи экипажѣ, чрезвычайно удобномъ при ея
1) Не лишне будетъ здѣсъ замѣтить, что Я. К. впоследствіи (съ 50-хъ годовъ)
сталъ и оставался до конца жизни убѣжденнымъ приверженцемъ гомеопатіи. Ред.
2) У насъ онѣ извѣстны подъ именемъ курляндскихъ: длинная упругая доска,
подпертая только съ обоихъ концовъ двумя столбиками.

гористомъ мѣстоположеніи. Скоро и зала и тропинки сада пестрѣютъ
движущимися группами. Большую часть ихъ составляютъ финляндцы
какъ изъ самаго Гельсингфорса, такъ изъ другихъ городовъ Великаго
Княжества; но и число пріѣзжихъ изъ собственно-русскихъ* губерній
годъ отъ году увеличивается. Финляндцы оказываютъ намъ истинно-
братское гостепріимство, и въ ихъ пріятномъ кругу всѣ пріѣзжіе, на
краткое время своего соединенія; сближаются между собой непри-
нужденно.
По некоторымъ днямъ играетъ на водахъ полковая музыка, и
тогда общество рѣдко расходится, не протанцовавъ по крайней мѣрѣ
одного французскаго кадриля. По воскресеньямъ же, когда стеченіе
людей бываетъ многочисленнѣе обыкновеннаго, чинное увеселеніе
недѣли смѣняется часто исполненіемъ долга благочестія. Въ черной
мантіи входитъ въ залу кроткій пастырь церкви; мгновенно все ста-
новится неподвижно, воцаряется глубокая тишина, и проповѣдникъ
звучнымъ голосомъ читаетъ на шведскомъ языкѣ нѣсколько молитвъ.
Потомъ изъ трубъ воинскихъ раздается умилительный псаломъ; а по
окончаніи его набожные слушатели расходятся съ укрѣпленнымъ, весе-
лымъ духомъ. Это краткое богослуженіе совершается собственно для
'тѣхъ, которые, будучи изнурены продолжительною ходьбой, не въ
силахъ уже исполнить христіанской обязанности посѣщеніемъ храма
Божія.
Въ часъ общество опять соединяется въ заведеніи и обѣдаетъ за
общимъ, діэтетическимъ столомъ; a вечеромъ даются тамъ нерѣдко
танцовальныя собранія. Особенно оживлены бываютъ они тогда, когда
пароходъ принесетъ изъ Ревеля толпу такъ называемыхъ lustfarare
т. е. пассажировъ, которыхъ цѣль повеселиться и дня черезъ ' два
отбыть назадъ.
Между тѣмъ, какъ зала водъ то наполняется, то опять пустѣетъ,
домъ съ ваннами, стоящій на самой оконечности мыса (независимо
отъ купаленъ), не остается, въ теченіе цѣлаго дня, почти ни на ми-
нуту празднымъ. Если вѣрить свидѣтельству нѣкоторыхъ путешествен-
никовъ, домъ этотъ, по отличному устройству, по удобству и роскоши
всѣхъ своихъ принадлежностей, превосходитъ большую часть подоб-
ныхъ учрежденій за-границею. Онъ состоитъ изъ двухъ этажей: въ
верхній вода восходитъ посредствомъ трубъ прямо изъ моря; потомъ,
частію холодная, частію нагрѣтая, доставляется она другими трубами
въ нижній этажъ, гдѣ по обѣ стороны длиннаго корридора тянутся
ряды изящно-убранныхъ комнатъ съ ваннами. Здѣсь предусмотрѣны
и надобности и прихоти посѣтителя, который пользуется всѣмъ за
незначительную плату, измѣняющуюся, впрочемъ, по мѣрѣ его требо-
ваній. Надзоръ за комнатами и прислуга ввѣрены женщинамъ, оди-
наково одѣтымъ и обязаннымъ приготовлять ванны по желанію каж-

даго, Вошедши въ домъ, видите направо и налѣво двѣ щеголеватая
залы съ надписями на дверяхъ: för fruntimmer (для дамъ) и för herrar
(для кавалеровъ). Здѣсь отдыхаютъ и пьютъ кофе.
Поодаль отъ этого строенія съ правой руки, стоятъ у самаго берега,
на краю невысокой скалы, но довольно далеко другъ отъ друга, два
домика, раздѣленные на нѣсколько комнатокъ. Ихъ посѣщаютъ желаю-
щіе купаться въ открытомъ морѣ. Вода здѣсь солона, хотя и не до-
стигаетъ еще той солоноватости, какая бываетъ въ самомъ океанѣ.
Жаль только, что дно морское передъ Гельсингфорсомъ покрыто ка-
мешками; въ Ревелѣ этого неудобства нѣтъ, но во всѣхъ другихъ
отношеніяхъ тамошнія купальни никакъ не могутъ выдержать срав-
ненія съ гельсингфорсскими.
Наконецъ, противъ заведенія минеральныхъ водъ, черезъ дорогу,
построенъ на скалѣ двухъэтажный домъ; онъ отдается въ наймы поль-
зующимся водами и долженъ послужить началомъ цѣлаго ряда подоб-
ныхъ ему домиковъ.
Между заведеніемъ и городомъ учреждены постоянныя сообщенія
посредствомъ двухъ дилижансовъ, т. е. двухъ колясокъ, которыя въ
продолженіе цѣлаго дня ѣздятъ взадъ и впередъ. Сверхъ того, на
сенатской площади стоятъ всегда извощики съ неуклюжими, но очень
покойными дрожками, съ некрасивыми, но быстрыми лошадьми. Они
для Гельсингфорса тѣмъ нужнѣе, что улицы его, мощеныя, какъ наши,
вовсе не имѣютъ тротуаровъ.
Правду говорятъ, что младенчество—самый счастливый возрастъ:
эта мысль однажды взбрела мнѣ на умъ, когда я сравнивалъ то, что
видѣлъ на водахъ въ 1839 году, съ состояніемъ заведенія въ первый
годъ его существованія. Тогда тамошній буфетъ находился въ рукахъ
содержательницы одного изъ городскихъ трактировъ, знаменитой въ
Гельсингфорсѣ старушки, мамзель Валюндъ. То-то было житье ея по-
сѣтителямъ! Она кормила и поила ихъ, какъ родныхъ дѣтей своихъ,
щедро, безъ всякихъ мелочныхъ расчетовъ, лишь бы всѣ были сыты
и довольны. Въ день именинъ своихъ, лѣтомъ, она привыкла угощать
всѣхъ, постоянно пользующихся ея трудами. Вотъ въ 1838 году она
убрала буфетъ свой на водахъ цвѣтами и зеленью, приготовила обиль-
ный запасъ самыхъ мудреныхъ издѣлій пекарнаго искусства и пригла-
сила всѣхъ пьющихъ воды на утренній кофе. Послѣ обычной прогулки
общество собралось въ буфетѣ, гдѣ сама именинница принимала по-
здравленія. Гости пили и ѣли усердно, признательно, и старушка была
въ восторгѣ отъ ихъ аппетита и веселости. Но что подъ луною неиз-
мѣнно? Въ 1839 .году мамзели Валюндъ на водахъ уже не было! Ее
замѣнилъ ученый въ кухонномъ дѣлѣ мужъ, благородной германской
крови, выписанный изъ-за моря. У него все благовидно, чинно, изящно;
но какъ не пожалѣть о прежней простотѣ и о твоемъ патріархаль-
номъ гостепріимствѣ, добрая старушка?

Забавенъ былъ, въ то жё время, первый, едва учрежденный дили-
жансъ. Представьте себѣ коляску въ видѣ лодки, съ двумя финскими
Россинантами: впереди на высокомъ тронѣ возсѣдаетъ блѣдный, бѣло-
брысый, улыбающійся возница въ черномъ фракѣ, въ безцвѣтномъ кар-
тузѣ и въ бѣломъ галстухѣ; въ шуѣ держитъ онъ бразды, a въ дес-
ной большую мѣдную трубу для возвѣщенія всѣмъ и каждому о
своемъ прибытіи. Но видно, онъ не рожденъ музыкантомъ: труба, при-
ложенная къ его губамъ, издаетъ какіе-то уморительно-заунывные,
траги-комическіе звуки. Увы! и онъ исчезъ на слѣдующій годъ: те-
перь на козлахъ дилижансовъ сидятъ обыкновенные люди, и труба
звучитъ, какъ труба! Вотъ проза старѣющей жизни: поэзія — удѣлъ
одного дѣтства.
Не могу оставить заведенія водъ, не вспомнивъ человѣка, кото-
рому удалось видѣть только начало учрежденія, столь много обязан-
наго неусыпнымъ его попеченіямъ. Я разумѣю покойнаго Бонсдорфа,
профессора химіи при Александровскомъ университетѣ, пламенно
любившаго науку и трудами своими снискавшаго въ ученомъ мірѣ
справедливую славу. Наблюдая за составленіемъ искусственныхъ водъ
и будучи однимъ изъ ревностнѣйшихъ подвижниковъ новаго заведенія,
онъ въ запрошломъ лѣтѣ находился тамъ почти безпрерывно и обра-
щалъ на себя общее вниманіе своею необыкновенною дѣятельностью,
своими оригинальными пріемами и разговоромъ. Осенью того же года
пріѣзжалъ онъ еще въ Петербургъ хлопотать объ успѣхѣ какого-то
новаго предпріятія, но уже походилъ болѣе на тѣнь, нежели на че-
ловѣка, и вскорѣ по возвращеніи въ Гельсингфорсъ умеръ въ цвѣту-
щей порѣ. Многолѣтнія, слишкомъ напряженныя занятія и привычка
отвѣдывать вещества, составлявшія предметъ его изслѣдованій, были,
какъ полагаютъ, причиною столь ранней кончины. Какъ лучшую дань
уваженія памяти Бонсдорфа, приведу небольшой отрывокъ изъ пре-
красной надгробной рѣчи на шведскомъ языкѣ, произнесенной въ честь
его г-мъ Цигнеусомъ.
„Упрекъ, часто дѣлаемый ученымъ — что они, сидя въ душныхъ
стѣнахъ кабинета, мало видятъ и еще менѣе хотятъ видѣть то, что
происходитъ въ свободной и здоровой атмосферѣ жизни действитель-
ной — этотъ упрекъ по крайней мѣрѣ вовсе не касается профессора
Бонсдорфа. Что его усердіе къ наукѣ было живое, практическое, до-
казывается уже тѣмъ жаромъ, съ какимъ онъ обнималъ промышлен-
ную жизнь, въ послѣднее время пробудившуюся такъ неожиданно и
такъ мощно въ нашемъ краѣ. Пролагая новые пути, она совершила
предпріятія, которыя строгій разсудокъ, еще лѣтъ за двадцать тому
назадъ, прямо отнесъ бы къ области химеръ. Изъ всѣхъ сихъ пред-
пріятій едва-ли найдется одно, гдѣ бы онъ не участвовалъ всею, ему
свойственною теплотою души. И всякій знаетъ, какъ мало онъ щадилъ

для шахъ трудовъ и издержекъ, какъ сильно ' радовался успѣхамъ
сихъ начинаній. Онъ по справедливости видѣлъ въ нихъ не распро-
страненіе пользы вещественной на счетъ духовной, но побѣду просвѣ-
щенія надъ тяжкимъ сномъ невѣжества. Онъ видѣлъ въ нихъ открытіе ;
обильныхъ источниковъ обогащенія Финляндіи, — источниковъ, безъ,
которыхъ (что бы ни говорили противники этого мнѣнія), древо обра-
зованности всегда останется жалкимъ растеніемъ. Сколько благород-
ныхъ, способныхъ подняться высоко и покрыть отечество своего ши-
рокой тѣнью, безвременно склоняются долу подъ игомъ горькой нужды
и тяготятъ землю, которой могли бы служить украшеніемъ! Не должно
однакожъ думать, что профессоръ Бонсдорфъ, удѣляя дѣятельность
и познанія свои отважнымъ соображеніямъ промышленности, былъ(
побуждаемъ къ тому жаждою низкой прибыли. Корысть была, болѣе
всего, чужда ему; въ его рукахъ химія никогда не превращалась въ
алхимію. Напротивъ, онъ жертвовалъ общему благу своимъ наслѣд-
ственнымъ, не маловажнымъ имѣніемъ такъ же ревностно, какъ другіе
накопляютъ новое. Когда дѣло шло о пользѣ науки, никакая цѣна не»
казалась ему высокою, и онъ становился мотомъ. Но есть другіе,
болѣе предосудительные виды расточительности.
„Еще большихъ издержекъ стоили ему почти безпрерывныя стран-
ствованія во всѣ тѣ края Европы, гдѣ можно было найти славное,
священное для науки мѣсто. Сколько я знаю, ни одинъ ученый на
цѣломъ сѣверѣ не показалъ и въ этомъ отношеніи такой неутомимой
дѣятельности. Только-что геніальный Берцеліусъ, всегда признававшій
чистосердечно заслуги его, успѣлъ посвятить Бонсдорфа въ глубокія
таинства науки — онъ уже предпринялъ долгое путешествіе по зем-
лямъ, гдѣ издавна сіялъ алтарь.ея. Въ мѣстахъ, гдѣ сливаются всѣ
лучи естествознанія, въ Парижѣ и въ Лондонѣ, тамъ жилъ онъ пре-
имущественно, слушалъ уроки величайшихъ въ мірѣ умовъ, и уже
самъ, при всей своей молодости, былъ учителемъ. Но эти разъѣзды,
послѣ которыхъ для всякаго другого потребовалось бы цѣлой жизни
на отдохновеніе, были для него только приступомъ къ дальнѣйшимъ
странствованіямъ.. Внезапно пробуждается въ комъ-то высокая мысль:
всѣхъ мужей, слѣдующихъ въ изученіи природы одному направленію,
соединить болѣе тѣсными, болѣе живыми узами, нежели тѣ, какими
связываютъ мертвыя буквы. Бонсдорфъ едва-ли не болѣе всѣхъ вос-
пламеняется сею мыслію. Онъ спѣшитъ, часто съ разстроеннымъ здо-
ровьемъ, въ города, избранные, такъ сказать, для размѣна знаній.
Онъ появляется въ Гамбургѣ, въ Вѣнѣ, въ Штутгартѣ, въ Прагѣ.
Съ уваженіемъ и похвалами внимаютъ голосу его собранные тамъ
верховные жрецы науки, „привыкшіе, по словамъ поэта, разлагать
твореніе въ горнилѣ". ,0 такомъ единодушномъ уваженіи къ Бонс-
дорфу ясно свидѣтельствуетъ то, что первыя ученыя общества стара-

лисъ присоединить его къ числу своихъ членовъ. О томъ же свидѣ-
тельствуетъ, между прочимъ, и высшая премія, недавно присужден-
ная ему академіею наукъ въ Стокгольмѣ".
Ученые труды Бонсдорфа состоятъ изъ мелкихъ, но по большой
части высоко цѣнимыхъ сочиненій о разныхъ предметахъ химіи и
минералогіи, на латинскомъ, нѣмецкомъ и шведскомъ языкахъ. Съ
заслугами своего званія онъ соединялъ благородный, открытый, хотя
и причудливый, характеръ. Онъ готовъ, былъ раскрывать каждому
всѣ свои планы, и надежды, даже всѣ сокровища своихъ знаній, лишь
бы видѣлъ участіе, къ любимымъ своимъ занятіямъ. Живо помню его
низенькую и. сухощавую, ни на минуту не спокойную фигуру. Въ
глазахъ его свѣтился неугасаемый огонь, черты лица играли безпре-
станно и часто оживлялись еще болѣе улыбкою. Помню его шутки,
странности и важность, съ какою онъ любилъ разсказывать, что бе-
рется во всякомъ обществѣ указать тѣхъ молодыхъ людей разнаго
пола, между, которыми, по извѣстнымъ только ему признакамъ, должно
существовать взаимное сочувствіе или равнодушіе. Всѣ убѣждали его
не таить отъ свѣта столь драгоцѣннаго открытія, и онъ съ тою же
важностію продолжалъ, что, можетъ быть, со временемъ напишетъ о
томъ что-нибудь. Но Бонсдорфъ умеръ, и его тайна пропала для
человѣчества!
Начало заведенія водъ составитъ, безъ сомнѣнія, эпоху въ исторіи
Гельсингфорса, a слѣдовательно и цѣлой Финляндіи. Еще важнѣе, съ
этомъ отношеніи, было учрежденіе, три года тому назадъ, пароход-
ства между Петербургомъ, Ревелемъ, Гельсингфорсомъ, Або и Сток-
гольмомъ. До тѣхъ поръ Финляндія, какъ страна, бѣдная собствен-
ными средствами, сильно ощущала недостатокъ сообщенія съ мѣстами,
щедрѣе ея надѣленными отъ природы и отъ судьбы. Появленіе на
Балтійскомъ морѣ пароходовъ: Storfursten и Fürst Menschikoff вдругъ
доставило южному берегу Финляндіи легкое и быстрое сообщеніе съ
важными торговыми пунктами. Благодѣтельныя послѣдствія сей но-
вости неисчислимы и съ каждымъ годомъ будутъ становиться примѣт-
нѣе. Прошедшею весною общество учрежденія финляндскихъ парохо-
довъ увидѣло себя въ необходимости возвысить плату за мѣста. Опытъ
показалъ, что назначенныя первоначально цѣны не обезпечивали успѣха
предпріятія. Такая перемѣна произвела было въ Финляндіи много
разнообразныхъ сужденій; но, наконецъ, .всѣ убѣдились, что мѣра эта
была дѣйствительно нужна.
Прибытіе парохода составляетъ въ небольшомъ городѣ замѣча-
тельное событіе. Такъ въ Гельсингфорсѣ всѣ уже напередъ занимаются»
имъ, дѣлаютъ догадки о числѣ будущихъ гостей, и въ урочный часъ
вед набережная пристани покрывается народомъ. Малѣйшее замедле-
ніе ожидаемыхъ посѣтителей возбуждаетъ уже толки и опасенія за

благоденствіе парохода, который однакожъ всегда, позднѣй или
ранѣе, является на обычное мѣсто, и своимъ спокойнымъ величіемъ
будто говоритъ: „какая буря сокрушитъ меня"?
Сверхъ Storfursten и Fürst Menschikoff, Финляндія успѣла пріоб-
рѣсти для домашняго употребленія еще нѣсколько пароходовъ мень-
шаго размѣра. Два изъ нихъ стоятъ въ пристани Гельсингфорса.,
Старшій — миніатюрный пароходецъ Лентея (Läntäja по-фински зна-
читъ летунъ), который русскіе языки уже давно перекрестили, назвавъ
очень справедливо Лѣнтяемъ. Это судно—не иное что, какъ дубовый
елботъ на колесахъ и съ машиною, содержащею въ себѣ силу двухъ
лошадей; а на скамьяхъ его можетъ помѣститься до 25-ти человѣкъ;
въ томъ числѣ и два мальчика, изъ которыхъ одинъ правитъ рулемъ,
а-другой топитъ печь обыкновенными дровами. Лентея или, пожалуй,
Лѣнтяй (usus tyrannus!) построенъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ
Стокгольмѣ; это образчикъ искусства воспитанниковъ тамошняго Техно-
логическаго института. Назначеніе пароходца — облегчать сообщеніе
съ заведеніемъ водъ и съ близлежащими островами, вообще съ окре-
стностями, и онъ исполняетъ свое дѣло хоть тихо, но очень исправно,
NB. пока нѣтъ опаснѣйшаго врага его — противнаго вѣтра. Забавно
смотрѣть на этого летуна, когда онъ въ полномъ ходу: онъ повиди-
мому непомѣрно напрягаетъ свои силы, а подвигается — какъ уте-
нокъ. Но и онъ въ случаѣ надобности умѣетъ быть грознымъ: на
то у него двѣ пушки, какъ самъ онъ, исполинскія и всегда готовыя
разразиться страшнымъ ревомъ. Слышно что Лентея, наскучивъ шут-
ками, которыя со всѣхъ сторонъ сыплются на него, намѣренъ къ бу-
дущему лѣту совершенно преобразиться и принять видъ, болѣе спо-
собный внушать уваженіе.
Товарищъ его, пароходъ Гельсингфорсъ, силою равный 8-ми лоша-
дямъ, замѣчателенъ, какъ первое въ этомъ родѣ произведеніе фин-
ляндскаго желѣзнаго завода Фискарсъ (Fischars), находящагося между
Гельсингфорсомъ и Або. Этому пароходу назначено содержать сооб-
щеніе между приморскими городами Финляндіи, отъ ея столицы до
Выборга; но, къ сожалѣнію, онъ, какъ всякій первый опытъ, до сихъ
поръ не вполнѣ достигалъ цѣли, подвергая иногда пассажировъ своихъ
приключеніямъ, не совсѣмъ пріятнымъ. Поэтому и предположено замѣ-
нить его новымъ, въ Стокгольмѣ заказаннымъ пароходомъ.
Въ Або есть также небольшой пароходъ, называемый (по имени
тамошней рѣки) Аура и служащій собственно для прогулокъ. Нако-
нецъ, и городъ Улеаборгъ имѣетъ пароходъ своего же имени (силою
въ 30 лошадей), плавающій между Або и Торнео. Такимъ образомъ,
теперь можно, обойти весь берегъ Финляндіи, отъ Выборга до Торнео,
на пароходѣ, и любознательнымъ доставлено удобное средство по-
смотрѣть на беззакатное или полуночное солнце (midnattssolen). Жаль

только, что лапландское свѣтило не всегда платитъ своимъ гостямъ
тѣмъ же вниманіемъ, какое они ему оказываютъ, и иногда вовсе не
удостаиваетъ ихъ хотя минутнымъ появленіемъ изъ-за своей непразд-
ничной завѣсы.
Финны издавна слывутъ искусными и отважными мореходцами;
до завоеванія ихъ шведами, они на легкихъ судахъ своихъ часто
сражались въ Финскомъ заливѣ съ скандинавскими грабителями и
даже неоднократно распространяли ужасъ на берегахъ самой Швеціи;
по всей вѣроятности, карелы, т. е. восточные Финны, участвовали въ
знаменитомъ разореніи Сигтуны. И въ наше время финскіе моряки
отличаются знаніемъ своего дѣла и рѣдкимъ присутствіемъ духа.
Отвага ихъ выходитъ иногда изъ границъ благоразумія. Мнѣ случи-
лось однажды плыть по шхерамъ на чухонскомъ кораблѣ, возвращав-
шемся въ Петербургъ безъ клади и даже безъ балласта. Послѣдняго
обстоятельства пассажиры, разумѣется, не знали, пока ночная буря
не понесла ихъ назадъ, ежеминутно грозя разбить утлое судно о
какой-нибудь подводный камень. Пріятность нашего положенія еще
увеличивалась отъ разныхъ постороннихъ обстоятельствъ. Каюта, гдѣ
нельзя было почти „ни стать, ни сѣсть", ни даже укрыться отъ
дождя; вмѣсто постелей нѣсколько темныхъ, смрадныхъ клѣтокъ,
устланныхъ грязными доспѣхами матросовъ; ни пищи, ни питья,
кромѣ сыру да воды, ни общества, кромѣ двухъ гадкихъ кухарокъ,
да къ счастію, добраго товарища; наконецъ произволъ угрюмаго
шкипера, который, въ бурю самъ не зналъ что дѣлать и только съ
судорожнымъ безпокойствомъ жевалъ свой табакъ, a въ тишь оста-
навливался у всякаго острова для посѣщенія своихъ пріятелей рыба-
ковъ: вотъ наслажденія, испытанныя нами на чухонскомъ кораблѣ! За
то и благословили мы судьбу, когда на одномъ пустынномъ островѣ
нашелся сострадательный рыбакъ, который взялся, на своемъ нена-
дежномъ челнѣ, въ бурю, доставить насъ на ближній берегъ, бывшій
только верстахъ въ трехъ оттуда. Высоко прядалъ челнокъ, дождь и
брызги волнъ ни на мигъ не давали покоя бѣднымъ мореплавате-
лямъ; но при всемъ томъ они радовались болѣе и болѣе по мѣрѣ
того, какъ ненавистный корабль терялся въ отдаленіи...
Умноженіе пароходовъ на финскихъ берегахъ свидѣтельствуетъ о
промышленномъ духѣ Финляндіи и ручается за быстрое въ ней воз-
растаніе народнаго богатства. Но фабричная промышленность еще не
успѣла значительно подняться тамъ надъ тою низкою степенью, на
которую ее поставили, въ теченіе вѣковъ, разныя неблагопріятныя
обстоятельства. Недостатокъ капиталовъ и низкая пошлина, положен-
ная на ввозимые изъ-за границы товары: вотъ главныя изъ причинъ,
препятствовавшихъ въ новѣйшее время процвѣтанію мануфактуръ въ

Финляндіи 1). Мудрое правительство не перестаетъ заботиться объ
улучшеніи, и по этой части, ея состоянія.
Съ наступленіемъ лѣта многіе жители Гельсингфорса переселяются
на мызы, болѣе или менѣе отдаленныя, и тамъ предаются то тихимъ
сельскимъ забавамъ, то пріятнымъ заботамъ объ улучшеніи своего
хозяйства. Такія мызы составляютъ, большею частію, ихъ собствен-
ность, и по уединенному, часто живописному положенію даютъ воз-
можность дѣйствительно отдыхать отъ городскихъ тревогъ и вполнѣ
наслаждаться природою. Въ то же время часть войска уходитъ въ
лагерь, и въ Гельсингфорсѣ открывалась бы ощутительная пустота,
еслибъ цѣлебныя воды и различныя удобства не привлекали сюда
въ лѣтнюю пору множества иногородныхъ жителей. Вмѣстѣ съ ними,
какъ ласточки съ весною, являются въ финляндской столицѣ разнаго
рода артисты: мелкія знаменитости петербургскихъ и стокгольмскихъ
театровъ, провинціальные актеры и акробаты, доморощенные геніи и
т. п., и все это пользуется здѣсь пріемомъ, болѣе или менѣе бла-
госклоннымъ. Имена нѣкогда гремѣвшія, но уже забытыя t на бере-
гахъ Невы, здѣсь обращаютъ въ свою пользу непреложный законъ
природы, что эхо еще раздается, когда самый звукъ, его родившій,
уже замеръ. Надобно сознаться, что эстетическое чувство еще мало
находитъ пищи въ Финляндіи. Тамъ факелъ искусствъ и художествъ
всегда горѣлъ тускло. И станемъ ли мы удивляться тому, когда рас-
кроемъ кровавыя скрижали страны, которую въ продолженіе вѣковъ
(пока Провидѣніе не ввѣрило ея Россіи) безпрерывно оспаривали
другъ у друга всевозможныя бѣдствія: и.война, и корысть намѣстни-
ковъ, и голодъ и язва? Немногія картины и изваянія, кое-гдѣ мель-
кающія въ тамошнихъ городахъ, какъ-бы заблудясь попали туда.
Сколько знаю, въ Финляндіи родились только два артиста, достой-
ные упоминанія: живописецъ Лауреусъ (Lauraeus, ум. въ 1823 г.) и
композиторъ Крусель (Crusell, ум. въ 1838 г.); но и тѣ, при первомъ
сознаніи таланта, покинули скудную родину и продолжали свое раз-
витіе въ Швеціи и въ другихъ земляхъ. Не болѣе четырехъ или
пяти картинъ Лауреуса можно встрѣтить въ самомъ его отечествѣ.
Только божественная поэзія, по особенной щедрости природы, издревле
была наслѣднымъ сокровищемъ Финляндіи. Независимо отъ множества
народныхъ, безыменныхъ пѣвцовъ, составляющихъ достояніе собственно-
финскаго слова, она произвела нѣсколько поэтовъ, украсившихъ своими
именами литературу шведскую, каковы были въ прошедшемъ вѣкѣ
графъ Крейцъ и Кореусъ; таковы еще теперь Франценъ и Рунебергъ.
Есть въ Гельсингфорсѣ театръ; но онъ ни самъ собою, ни сценой
вовсе не удовлетворяетъ любителей изящнаго. Деревянныя стѣны его
*) См. Отчетъ министра статсъ-секретаря В. К. за 1836 г.

носятъ уже слишкомъ явные слѣды времени,, а нагота внутренности
какъ-то не располагаетъ къ веселью. Зато зрѣлища, даже и плачев-
ныя, по большей части входятъ въ область комическаго, и еще тѣмъ дра-
гоцѣнны, что нерѣдко соединяютъ въ себѣ вдругъ всѣ роды искусствъ:
за два рубля наслаждаетесь вы и драматическимъ представленіемъ, и
балетомъ, и вокальнымъ и инструментальнымъ конвертомъ. Впрочемъ,
концерты даются и особо то въ полукруглой университетской залѣ, то
въ такъ называемомъ Societätshus — гостинницѣ для пріѣзжихъ, съ
залою для публичныхъ собраній 1). Обѣ залы превосходны, но усла-
дительные звуки въ нихъ — увы! — такъ же рѣдки, какъ соловьи въ
сѣверныхъ лѣсахъ.
Въ - Финляндіи денегъ мало, богачей въ полномъ смыслѣ нѣтъ; но
роскошь постепенно пролагаетъ себѣ путь и туда. Это наиболѣе за-
мѣтно въ Гельсингфорсѣ, гдѣ цѣны на всѣ предметы высоки въ срав-
неніи съ цѣнами въ другихъ мѣстахъ Великаго Княжества. Отъ того
житель провинціальнаго городка Финляндіи, побывавъ нѣсколько вре-
мени въ ея столицѣ, горько негодуетъ и жалуется на тамошнюю
разорительную дороговизну! Въ гельсингфорскихъ домахъ роскошь
является всего блистательнѣе зимою, когда высшее общество не раз-
сѣяно по дачамъ и когда, какъ увѣряютъ жители, почти ежедневные
балы и вечеринки мало уступаютъ нашимъ, особенно по части наря-
довъ. Но гораздо чувствительнѣе для Гельсингфорса роскошь, такъ
сказать, ввозная, та роскошь, которая каждое лѣто въ нѣсколько
пріемовъ врывается сюда обильнымъ потокомъ на пароходахъ, въ
кошелькахъ и бумажникахъ невскихъ. Тогда сидѣльцамъ гельсинг-
форсскимъ не до отдыха, и локоть (aln, замѣняющій нашъ аршинъ)
рѣдко выходитъ изъ рукъ ихъ. Въ городѣ пять или шесть галанте-
рейныхъ магазиновъ пользуются особенною славой; что они не пора-
жаютъ блескомъ убранства, въ томъ бѣды нѣтъ; но жаль, что хозяева
ихъ, для собственныхъ своихъ выгодъ, не ^позаботятся болѣе объ оби-
ліи и разнообразіи товаровъ. Отличительнаго въ этихъ магазинахъ
только нѣкоторая дешевизна, смѣшеніе всякой всячины, примѣрная
честность продавцевъ, наконецъ отсутствіе, по большой части, вывѣ-
сокъ. Есть и много русскихъ лавокъ, но онѣ почти исключительно
удовлетворяютъ потребностямъ низшихъ сословій. Модныхъ магази-
новъ очень мало, да и тѣ таковы, что заставляютъ дамъ лучшаго
круга выписывать свои уборы изъ Петербурга.
Деньги финляндскія могутъ озадачить4 незнакомаго съ ними. Изъ
общихъ русскихъ денегъ тамъ наиболѣе ходятъ ассигнаціи .и мѣдная
1) Это лучшій изъ гельсингфорсскихъ трактировъ: онъ отличается отъ другихъ
еще и тѣмъ, что здѣсь посѣтители обѣдаютъ за table d'hôte, а прислуживаютъ въ
немъ мужчины.

монета; серебра же почти вовсе невидно. Изрѣдка встрѣчаются старый
шведскія бумажки и мѣдныё шиллинги (skilling— 21/* к. асе); но всего
обыкновеннѣе выпускаемый особо для Финляндіи маленькія ассигна-
ціи отъ 20 коп. до 2 руб., не совсѣмъ удобныя, когда надобно имѣть
съ собою большой запасъ ихъ, напримѣръ въ дорогѣ. Въ отношеніи
къ достатку замѣтно между городскими жителями Финляндіи болѣе
равенства и отъ того менѣе рѣзкихъ границъ между состояніями,
нежели во всякой другой странѣ. Разумѣется, впрочемъ, что Гель-
сингфорсъ, гдѣ все носитъ нѣкоторую тѣнь столичной жизни, въ Мень-
шей степени подходитъ подъ это замѣчаніе.
Какъ вообще жители городовъ финляндскихъ, такъ и жители Гель-
сингфорса, которыхъ считается болѣе 14 т.4 (въ томъ числѣ до 260
православныхъ), состоятъ преимущественно изъ природныхъ финлянд-
цевъ; но языкъ, между ними господствующій, языкъ мѣстнаго прави-
тельства, школъ и литературы есть шведскій. Только въ Выборгской
губерніи наиболѣе употребителенъ нѣмецкій, который введенъ тамъ
и во всѣхъ училищахъ.
Финны, при покореніи ихъ въ XII столѣтіи шведами, стояли на го-
раздо низшей степени образованности, нежели побѣдители, и потому все,
что входитъ въ составъ гражданскаго быта, вскорѣ приняло въ Финляндіи
формы шведскія, тѣмъ болѣе, что завоеватели утвердили здѣсь, хотя
огнемъ и мечемъ, Евангеліе. Чтобы упрочить въ новой провинціи свое
владычество, шведскіе государи начали заселять берега Финскаго и
Ботническаго заливовъ своими коренными подданными, и вотъ что
еще болѣе способствовало распространенію между финнами языка и
обычаевъ шведскихъ. Богатый во многихъ отношеніяхъ, финскій языкъ
Сохранилъ всю свою чистоту только въ устахъ крестьянъ, живущихъ
на довольно значительномъ разстояніи отъ селеній чужеземныхъ;
финны же, близъ береговъ обитающіе, перенимая языкъ пришельцевъ,
съ тѣмъ вмѣстѣ искажали свой собственный. Становясь въ то же время
болѣе и болѣе чуждымъ для высшихъ сословій народа и даже презри-
тельнымъ въ глазахъ ихъ, онъ наконецъ постепенно вышелъ изъ
употребленія въ городахъ, гдѣ и знаютъ его очень немногіе. Изъ
дворянъ на немъ могутъ объясняться тѣ только, которые, владѣя мы-
зами во внутренности края, • или по другимъ обстоятельствамъ, съ
дѣтства имѣли случай говорить по-фински •*). Даже фамильныя имена
1) Здѣсь мы позволимъ себѣ сдѣлать мимоходомъ нѣсколько замѣчаній о фин-
скомъ языкѣ. У насъ* имѣютъ о немъ столь невѣрное понятіе, что многіе считаютъ
его въ родствѣ со шведскимъ, тогда какъ между двумя этими языками пѣтъ рѣши-
тельно ничего общаго. Финскій, вышедшій очевидно изъ Азіи, отличается богатствомъ
формъ и органическимъ развитіемъ. Финскія'слова, рѣдко односложныя, по большей
части очень длинны и заключаютъ въ себѣ много гласныхъ буквъ, между которыхъ
согласныя не любятъ стоять одна возлѣ другой; a въ началѣ словъ онѣ никогда не

финляндцевъ заимствованы по большей части, изъ Швеціи. Въ разное
время прибывали въ финскіе города на житье шведы, нѣмцы и дат-
чане; но число этихъ переселенцевъ (за исключеніемъ приходившихъ
въ Выборгскую губернію) никогда не было велико, и потомки ихъ
совершенно слились, въ теченіе вѣковъ, съ природными жителями.
Теперь все шведское населеніе въ Финляндіи почти ограничивается
колонистами, занимающими по берегу цѣлыя села, да въ городахъ
тѣми изъ жителей, которые происходятъ отъ этихъ колонистовъ.
Русскихъ, если не считать военныхъ, не можетъ быть много, въ
Финляндіи: большая часть ея еще такъ недавно вошла въ составъ
Имперіи. Только купцовъ нашихъ уже довольно разсѣяно въ тамош-
нихъ городахъ, особенно въ, Гельсингфорсѣ. Всего болѣе русскихъ въ
Выборгской губерніи, гдѣ они составляютъ половину всѣхъ город-
скихъ жителей, которыхъ болѣе 12000 1). Это объясняется довольно
отдаленнымъ уже временемъ присоединенія къ Россіи юго-восточнаго
края Финляндіи.
Заглянемъ теперь, сколько то возможно ( безъ нескромнаго любо-
пытства, во внутренность жилищъ и въ подробности домашняго быта
финляндцевъ. Въ сѣняхъ на двери, служащей главнымъ входомъ, ви-
соединяются вмѣстѣ. За то гласныя сливаются всячески одна съ другою, и языкъ представ-
ляетъ до 23 двугласныхъ (diphthongi). Отъ этихъ свойствъ онъ очень благозвученъ, тѣмъ
болѣе, что всѣ гласныя, въ одномъ и тонъ же словѣ находящіяся, обыкновенно одно-
родны: ä, напр., во многихъ случаяхъ исключаетъ ö, о не терпитъ ö. Всѣ части рѣчи
необычайно обильны видоизмѣненіями. Имена существительныя имѣютъ до 16-ти паде-
жей, и при склоненіи ихъ употребляются не предлоги, которыхъ въ языкѣ нѣтъ, а ча-
стицы, поставляемыя въ концѣ словъ. Какъ существительныя, такъ и прилагательныя при-
нимаютъ уменьшительную и увеличительную ^степени, ивъ этомъ отношеніи изумляютъ
также безчисленнымъ множествомъ видоизмѣненій. Въ глаголахъ финскихъ количество
видовъ такъ велико, что до сихъ поръ всѣхъ ихъ еще не успѣли опредѣлить, къ чему
присоединяется столь же необыкновенное обиліе въ наклоненіяхъ. Гибкость языка въ
сочетаніи словъ простирается до того, что пофински можно выразить, хотя и весьма
длиннымъ словомъ, мысль, которая на всякомъ другомъ языкѣ потребовала бы цѣлаго
предложенія. Вотъ еще двѣ странныя особенности финскаго: въ немъ нѣтъ родовъ;
a въ различныхъ сочетаніяхъ понятій и звуковъ все главное ставится напередъ. Отъ
того удареніе словъ бываетъ всегда на первомъ слогѣ, отъ того, когда глаголъ упо-
требляется отрицательно, частица отрицанія полагается назади, и ужъ не глаголъ, а
она спрягается; такъ точно притяжательное мѣстоименіе всегда присоединяется къ
концу имени и при склоненіи принимаетъ окончанія его падежей; такъ-же точно въ
стихахъ риѳма, какъ важная ихъ принадлежность, не оканчиваетъ, a начинаетъ
слова, т. е. превращается въ аллитерацію и въ ассонансъ. Если мы прибавимъ ко
всему этому многія внутреннія преимущества финскаго языка, то по справедливости
отнесемъ его къ разряду самыхъ счастливыхъ языковъ древняго и новѣйшаго времени.
1) См. Statistische Darstellung des Gross-Fürstenthunis Finnland von D-г Kein.
Helsingfors, 1839. Двѣ главы изъ этой небольшой книжки напечатаны на русскомъ
языкѣ въ Журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія 1889 года за октябрь, подъ
заглавіемъ: „Жители и просвѣщеніе въ В. К. Финляндіи".

ситъ у многихъ небольшой жестяной ящикъ съ отверстіемъ вверх|
и съ надписью: Lâda för visit-kort (ящикъ для визитныхъ картъ)|
Туда посѣтитель, если дверь замкнута, опускаетъ свою карточку, никого
не безпокоя напрасно. Обычай, который, право, заслуживаетъ подра-
жанія и часто можетъ быть очень благодѣтельнымъ и для хозяина
и для гостя, избавляя обоихъ отъ желаннаго лицезрѣнія. Но въ Фин-
ляндіи, гдѣ нравы еще не достигли современной утонченности, обы-
чай этотъ конечно установленъ не съ такой человѣколюбивой цѣлыо,
a происходитъ только отъ скудости въ прислугѣ. Число челяди рѣдко
выходитъ здѣсь за предѣлы строгой" необходимости и во многихъ до-
махъ ограничивается одною или двумя служанками. Лакей есть ужъ
признакъ нѣкоторой роскоши, да и ему часто не стаетъ двухъ рукъ,
особенно когда онъ служитъ домашнимъ factotum и иногда, для раз-
нообразія, долженъ промѣнивать прихожую на конюшню и на козлы!
И какъ онъ, при всемъ томъ, умѣренъ въ своихъ требованіяхъ! Здѣсь
слуги условливаются въ платѣ на цѣлый годъ. Прихожая (tambour)
въ домахъ незажиточныхъ есть рѣдкость, и холодныя сѣни состав-
ляютъ по большей части единственный переходъ со двора въ покои.
Прибавьте къ тому, что у печекъ нѣтъ вьюшекъ: труба закрывается
посредствомъ небольшой желѣзной доски, до которой нельзя достать
рукой и которую двигаютъ взадъ и впередъ висящими снурками. Та-
кимъ образомъ наши сѣверо-западные братья хуже, нежели мы,
защищаются противъ общей нашей гостьи, зимы. Но какъ-будто въ
вознагражденіе этой безпечности, они въ своихъ столовыхъ снабжаютъ
печки небольшимъ шкапикомъ или нишей съ дверцами и полками, на
которыхъ держатъ зимою тарелки и блюда. У людей изъ низшихъ, и
среднихъ сословій непремѣнною принадлежностью опрятныхъ комнатъ
является ельникъ (granris), то разсыпанный на полу, то собранный
въ песочницѣ. Между мебелью замѣчателенъ для насъ, какъ вещь
въ нашемъ быту необыкновенная, такъ называемый начальный стулъ
(gungstol), кресло, утвержденное на двухъ округленныхъ снизу под-
ставахъ. Бъ Гельсингфорсѣ оно не такъ употребительно, какъ въ
другихъ, меньшихъ городахъ, гдѣ флегматическій домосѣдъ любитъ
предаваться нѣгѣ усыпительнаго движенія. Лѣтомъ встрѣтите вы
почти въ каждомъ домѣ еще предметъ, мало извѣстный у насъ: не-
большую палку съ дымковымъ мѣшкомъ или кожанымъ кругомъ на
одномъ концѣ ея; это оружіе для истребленія мухъ, .доставляющее
иногда пріятное и полезное препровожденіе времени!
Бытъ финляндцевъ, отзывающейся вообще лѣнью житья провин-
ціальнаго, представляетъ нѣкоторыя любопытныя, для насъ черты.
Разумѣется, что здѣсь не все можно распространить и на высшій
кругъ, гдѣ много мѣстныхъ привычекъ изгнано и приняты отчасти
формы общей европейской жизни. День начинаютъ питьемъ кофе,

который обыкновенно разносится при самомъ пробужденіи; a вскорѣ
послѣ того семья собирается къ завтраку. Обѣдаютъ въ двѣнадцать
часовъ, въ часъ, a нѣкоторые изъ людей знатныхъ и въ три. Народная
кухня есть шведская, которой господствующій характеръ—сладость. Такъ
избалованы въ своемъ вкусѣ шведы, потомки суровыхъ скандинавовъ!
или страсть къ сахару во внукахъ должно объяснять слабостью дѣ-
довъ къ меду, ихъ главному напитку? Предоставляемъ ученымъ посвя-
тить себя изслѣдованію столь глубокомысленнаго вопроса. Мы же
будемъ довольствоваться одними фактами; между сосѣдями нашими
многіе не могутъ обойтись безъ сахара даже въ бульонѣ и мясѣ;. въ
трактирахъ маленькія вазы съ сахаромъ украшаютъ всякій обѣденный
столъ, котораго важную принадлежность составляетъ сверхъ того
рыба, тогда какъ хорошая говядина рѣдкость. Наиболѣе употребляемый
хлѣбъ чрезвычайно жестокъ. Простой народъ печетъ его изъ ржаной
муки въ видѣ большихъ круглыхъ лепешекъ, въ срединѣ которыхъ
вырѣзывается кружокъ 1). Приготовивъ вдругъ большой запасъ такого
хлѣба — это бываетъ обыкновенно два раза въ годъ, — его нанизы-
ваютъ на длинные шесты, протянутые въ избѣ или въ кухнѣ высоко
надъ головою. Тамъ онъ сохнетъ и снимается съ шестовъ по мѣрѣ
надобности. Увѣряютъ, что этому хлѣбу простолюдины финляндскіе
обязаны красотою своихъ зубовъ. Другой родъ крѣпкаго хлѣба, кото-
рый встрѣчается и на всѣхъ городскихъ столахъ, есть такъ называе-
мый knäckebröd, полубѣлый, прѣсный и какъ дощечка тонкій; его
пекутъ въ видѣ большихъ круговъ, послѣ разламываемыхъ на непра-
вильные куски. Многіе вовсе не ѣдятъ другого хлѣба; однакожъ
рядомъ съ нимъ является почти вездѣ и мягкій. Любимую пищу со-
ставляютъ также разнаго рода сухари, вовсе не похожіе на наши.
Между произведеніями булочнаго мастерства одно имѣетъ здѣсь
иногда совершенно особенное назначеніе. Если вамъ случится встрѣ-
тить на улицѣ прохожаго съ порядочнымъ кренделемъ въ рукѣ, не
удивляйтесь тому: значитъ, что онъ идетъ съ похоронъ — обряда, во
время котораго гостямъ обыкновенно подаютъ при чаѣ подобный хлѣбъ,
и гости уносятъ его съ собой.
Тотчасъ послѣ стола соблюдается иногда въ шутку старинный и
странный обычай: одинъ изъ сотрапезниковъ подбѣгаетъ изподтишка
къ другому (хотя и къ дамѣ) и слегка ударяетъ его по плечу, при-
говаривая: matklapp (mat пища, klapp ударъ)! Потомъ пьютъ во вто-
рой разъ кофе — зелье, вообще страстно любимое финляндцами. Въ
одномъ городкѣ жилъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ старичекъ, кото-
рый съ утра до вечера пилъ кофе и осушалъ до 50-ти чашекъ въ
*)' Оттого этотъ хлѣбъ и называется по-шведски» Mlkaka (7ш? дыра, кака
пирогъ).

день. За тончай, котораго утромъ почти никто не пьетъ, не состав-
ляетъ и вечеромъ общей потребности или прихоти: у нѣкоторыхъ
является онъ только при гостяхъ. Вскорѣ послѣ него мужчинъ потче-
ваютъ напиткомъ, извѣстнымъ подъ именемъ тодди: подносятъ ста-
каны, въ которыхъ налитую уже малую долю сахарной воды каждый
разводитъ коньякомъ или чѣмъ-нибудь подобнымъ изъ стоящей рядомъ
бутылки. Наконецъ день и труды его вѣнчаются ужиномъ; тутъ очень
употребительно вареное молоко, подаваемое въ стаканахъ и иногда
смѣшанное съ пивомъ (ölost). Между этими главными пріемами пищи
случаются — что впрочемъ теперь почти вездѣ ужъ вывелось — еще
чрезвычайныя закуски (mellanmâl, klockan sex). Водка или такъ назы-
ваемое sup (шнапсъ) есть необходимое вступленіе къ каждому завтраку,
обѣду и ужину; ее ставятъ или на особый водочный столикъ (bräun-
vinsbord), или, проще, на тотъ же столъ, за которымъ кушаютъ и
откуда ее уносятъ, когда она болѣе не нужна. Вино, въ свою оче-
редь, льется обильно, при чемъ, для взаимнаго поощренія, каждый,
поднося рюмку къ губамъ, подаетъ кому-нибудь изъ застольниковъ
знакъ, что пьетъ его здоровье, или даже приговариваетъ: skâl (зн.
собственно чаша, тостъ). Привѣтствуемый непремѣнно долженъ отвѣ-
чать дѣломъ и никакъ не отставать отъ вызывающаго, даже въ коли-
чествѣ пріема. Еще болѣе употребляется пиво, то крѣпкое (öl), то
слабое (svagdricka). Въ приготовленіи его финляндцы издавна отли-
чаются такимъ искусствомъ, что шведскій король Іоаннъ III, большой
охотникъ до этого напитка, всегда выписывалъ его изъ Або. Для про-
хлажденія пьютъ во всякое время воду съ молокомъ, или Icallskal, смѣсь
сахарной воды съ виномъ и съ лимономъ.
Отъ этихъ внѣшнихъ подробностей надлежало бы перейти ко внут-
ренней сторонѣ нравовъ финляндскихъ; но съ нею не такъ легко озна-
комиться въ короткое время, и мы,. не смѣя произносить рѣшитель-
наго суда о характерѣ городскихъ жителей, скажемъ только, что до
сихъ поръ скудость средствъ служила имъ, можетъ быть, благотворнымъ
покровомъ такъ и въ жизни обществъ изобиліе и блестящая судьба не всегда
бываютъ лучшимъ средствомъ къ охраненію семейныхъ добродѣтелей
и чистоты нравственности. То несомнѣнно, что заботливое, глубоко-
религіозное воспитаніе, соединенное съ основательнымъ ученіемъ, го-
товитъ намъ въ финляндцахъ согражданъ отличныхъ и полезныхъ
для Россіи. Врожденная въ нихъ флегма и степенность духа, несов-
мѣстная съ суетностью, дѣлаютъ ихъ чрезвычайно способными къ заня-
тіямъ, требующимъ не столько живости и быстроты ума, сколько
постоянства, терпѣнія и проницательности. Они дѣйствуютъ медленно,
но тѣмъ добросовѣстнѣе и надежнѣе. Характеръ общества въ горо-
дахъ малолюдныхъ представляетъ вездѣ болѣе или менѣе сходныя

между собою черты, какъ съ хорошей, такъ и съ дурной стороны.
Жители Гельсингфорса жалуются между прочимъ на отсутствіе непри-
нужденности въ ихъ кругахъ: дѣйствительно, самый языкъ шведскій
нѣкоторыми изъ своихъ особенностей обличаетъ въ народномъ харак-
терѣ наклонность къ стѣснительнымъ обрядамъ; изъ Швеціи она
должна была перейти и въ Финляндію, гдѣ при извѣстныхъ условіяхъ
не могла исчезнуть совершенно.
Въ шведскомъ языкѣ нѣтъ мѣстоименія, которое бы вполнѣ соот-
вѣтствовало нашему вы, обращаешься ли къ одной или къ нѣсколь-
кимъ особамъ. Того, съ кѣмъ разговариваешь (если взаимныя отно-
шенія не позволяютъ употреблять ты), должно называть по чину или
званію его въ 3-мъ лицѣ, какъ-будто бы дѣло шло объ отсутствующемъ.
Напримѣръ, вмѣсто: гдѣ вы были? надобно говорить: гдѣ4 былъ г. по-
ручикъ, г. статскій совѣтникъ, г. купецъ? А при обращеніи ко мно-
гимъ принято означать ихъ собирательнымъ именемъ: herrsJcapeû (какъ
бы собраніе господъ, die Herrschaft). Правда, есть слово, выражающее
вы, именно Ni, но оно слышится только въ разговорѣ съ человѣкомъ
низкаго званія или между людьми разнаго пола. Будучи же сказано
чужому или и знакомому, но не близкому вамъ лицу, это словечко
можетъ сдѣлаться очень оскорбительнымъ и подвергнуть васъ непріят-
ности. Такимъ образомъ, прежде вступленія въ разговоръ съ неиз-
вѣстнымъ человѣкомъ, надобно непремѣнно узнать, по шведскому вы-
раженію, его титулъ (titel) или званіе (karaktér). Если же крайность
принудитъ завести съ кѣмъ-нибудь рѣчь, не развѣдавъ того, въ такомъ
случаѣ позволительно сказать min herre (государь мой); но это ужъ
не совсѣмъ въ порядкѣ. Шведская страсть къ титулованію доходитъ
до того, что даже пожилыхъ или замужнихъ служанокъ отличаютъ
названіемъ Madam.
Въ Швеціи такая слабость господствуетъ еще въ высшей степени:
говорятъ, что въ Стокгольмѣ многіе благоразумные люди старались
не разъ доставить мѣстоименію Ni истинныя его права, но всѣ по-
пытки остались тщетными. Явленіе тѣмъ болѣе странное, что датчане
и норвежцы, подобно нѣмцамъ, имѣютъ слово для выраженія 2-го
лица множ. числа, т. е. мѣстоименіе они (de, sie).
Но это самое неудобство въ разговорѣ дало происхожденіе прекрас-
ному обычаю. Желая избѣгнуть напраснаго стѣсненія, люди, которые
видятся часто, переходятъ очень легко на ты: тому должно предше-
ствовать вступленіе въ братство за бутылкою добраго вина, что и
называется питъ тостъ братства (dricka brorskâl). Два пріятеля, свивъ
правыя руки, вооруженныя двумя полными рюмками, пьютъ вино и
обѣщаютъ быть братьями, пока они останутся честными людьми (sa
länge vi aro hederliga karlar). Съ той минуты исчезаютъ во взаимномъ
ихъ обращеніи всѣ принужденныя формы, они называютъ другъ друга
братьями, и скучное титулованіе смѣняется чистосердечнымъ ты.

Въ общественномъ быту финляндцы могутъ похвалиться особен-
нымъ гостепріимствомъ: званые пиры между ними если не часты, за
то несомнѣнно показываютъ желаніе хозяевъ не щадить ничего для
угожденія гостямъ. Между такъ называемыми kalas, т. е. пирушками,
едва-ли . не всего обыкновеннѣе и вмѣстѣ оригинальнѣе кофейныя
собранія (kaffe). Черезъ нѣсколько часовъ послѣ обѣда приглашенные
сходятся на кофе, который и пьютъ въ большомъ изобиліи. Здѣсь
самую значительную часть общества составляютъ дамы; кавалеровъ
же зовутъ въ маломъ числѣ, какъ бы только для увеселенія дамъ,
почему провинціальное остроуміе и отмѣтило мужчинъ, присутствую-
щихъ на кофейныхъ пирушкахъ, названіемъ рыбьяго клея (kaffe-skinn),
который, какъ извѣстно, служитъ къ очищенію аравійскаго напитка.
Послѣ всякой пирушки гость, при первой встрѣчѣ съ хозяиномъ,
привѣтствуетъ его словами: Tack för sist (спасибо за намеднешнее)!
На шведскомъ языкѣ, какъ и на многихъ другихъ, есть также слово,
которымъ хозяинъ выражаетъ свое радушіе при входѣ къ нему гостя,
именно: välkommen (bienyenu, willkommen). Прекрасное прилагательное,
къ сожалѣнію не существующее у насъ l).
Изъ праздниковъ святки издавна составляютъ въ Финляндіи, какъ
въ Скандинавіи, время, преимущественно посвященное семейнымъ уве-
селеніямъ. Еще у языческихъ норманновъ совершались, около этой поры,
именно въ періодъ ' зимняго солнцестояния, пиры, продолжавшіеся нѣ-
сколько дней сряду. Они назывались jul (можетъ быть, отъ hjul, колесо,
съ движеніемъ котораго сравниваютъ вращеніе года). Со введеніемъ
христіанства въ Скандинавіи, и важность и названіе этихъ пиршествъ
перешли на Рождество. И въ Финляндіи въ это время родные и друзья
прилежно посѣщаютъ другъ друга; a наканунѣ перваго праздника,
вечеромъ (julqväll), почти во всякомъ семейномъ домѣ собираются прія-
тели и дарятъ одинъ другого. Освѣщенная и разукрашенная ёлка
приготовляется только для дѣтей; взрослые же иначе мѣняются по-
дарками (julklapp). Обыкновенно доставляются такія вещи въ запеча-
танныхъ пакетахъ съ надписью, кому онѣ назначаются, съ девизами
или стихами. Часто даритель бросаетъ ихъ въ дверь и самъ исчезаетъ,
или онъ является въ комнату съ пустыми руками, оставивъ слугѣ
принесенный пакетъ съ порученіемъ вбросить его послѣ. Влетающій
даръ подымается кѣмъ-нибудь изъ общества, который и передаетъ
его по надписи. Не смотря на такую таинственность, приноситель
рѣдко остается неизвѣстнымъ. Къ дѣтямъ подсылается иногда съ
подарками человѣкъ, одѣтый въ мѣхъ или въ другой какой-нибудь
странный нарядъ, и этого оборотня маленькое племя называетъ julbock.
Изъ общественныхъ игръ мнѣ удалось видѣть здѣсь только горѣлки,
1) Оно соотвѣтствуетъ нашему привѣтствію: добро пожаловать!

называемыя по-шведски вдовьею трою (enklek); быть вдовой значитъ
по-нашему горѣть.
Въ отношеніи къ образованности, въ Финляндіи нѣтъ слишкомъ
рѣзкаго различія между сословіями. Первыя начала ея распростра-
нены даже въ простомъ народѣ; но и высшее университетское обра-
зованіе очень обыкновенно. Почти каждый отецъ семейства, какого
бы званія онъ ни былъ (если только имѣетъ къ тому средства), посы-
лаетъ сына своего въ школу, а оттуда въ университетъ. Молодой
человѣкъ, озаряя душу свѣтомъ наукъ, часто борется съ нуждою въ
обители ихъ; вотъ почему всякому студенту въ университетѣ и въ
гимназіяхъ позволяется, прервавъ ученіе, года на два уѣхать во
внутренность края, чтобы посредствомъ уроковъ снискать себѣ спо-
собы дальнѣйшаго воспитанія. И вотъ какое-нибудь благочестивое
семейство, живущее въ глуши далекаго прихода, принимаетъ юношу
на своей уединенной мызѣ. Скромный наставникъ-ученикъ уже пожи-
наетъ плоды трудовъ своихъ; пріобрѣтенными познаніями онъ уже
дѣлится съ младшимъ поколѣніемъ, но еще болѣе учится самъ на
лонѣ природы и въ кругу людей неиспорченныхъ.
Съ новыми силами, съ новымъ взглядомъ на міръ и ученіе и,
что также не менѣе важно, съ новымъ запасомъ вещественныхъ средствъ,
возвращается питомецъ подъ сѣнь покинутаго крова, и здѣсь довершаетъ
свое образованіе. Изъ университета почти всѣ молодые финляндцы по-
ступаютъ на службу: избирающіе военное поприще пріѣзжаютъ по боль-
шей части въ Петербургъ, a изъ посвящающихъ себя юридической
дѣятельности только немногіе покидаютъ Финляндію. Чтобы пригля-
дѣться къ производству дѣлъ, они обыкновенно начинаютъ свои за-
нятія поѣздками съ судьею на мѣста, гдѣ совершается судъ (ting) 1).
Это предоставлено, наравнѣ съ уроками, и тѣмъ изъ студентовъ, ко-
торые нуждаются въ денежныхъ средствахъ.
Такимъ образомъ число истинно-просвѣщенныхъ людей въ Фин-
ляндіи значительно; за то тамошнее воспитаніе рѣдко отличается блес-
комъ наружнымъ. На изученіе языковъ обращается даже въ Гельсинг-
форсѣ мало вниманія. По-французски говоритъ почти одно высшее
общество, да и то не всегда хорошо. Здѣсь французскія фразы отзы-
ваются шведскими идіотизмами и шипятъ шведскими звуками. Нѣ-
мецкій языкъ извѣстенъ гораздо большему кругу людей, потому что,
какъ языкъ ученаго міра, необходимъ при университетѣ, да и по
родству своему съ шведскимъ легко доступенъ финляндцамъ. Между
образованными мужчинами большая часть говоритъ или, 'по крайней
*) Въ Финляндіи каждому судьѣ ввѣряется нѣсколько приходовъ, которые онъ
долженъ объѣзжать по два раза въ годъ. Во всякомъ приходѣ выстроенъ для него
особый домъ (tingsgârd), гдѣ онъ останавливается и куда стекаются изъ окрестностей
всѣ, имѣющіе въ немъ надобность.

мѣрѣ, читаетъ по-нѣмецки. Дамы средняго общества рѣдко знаютъ
какой-нибудь другой языкъ, кромѣ шведскаго. Съ русскимъ знакомы
преимущественно служащіе. Въ Выборгской губерніи собственно нѣтъ
господствующаго языка: всего болѣе слышны нѣмецкіе, и русскіе, но
рѣдко не искаженные, звуки; простой народъ говоритъ по-чухонски
и кое-какъ по-русски; шведскій языкъ, и то въ испорченномъ видѣ*
употребляется мало.
Не смотря на общую образованность финляндцевъ, любовь къ чте-
нію, къ литературѣ, составляетъ между ними, даже въ Гельсинг-
форсѣ, черту не слишкомъ обыкновенную. О другихъ, особенно отда-
ленныхъ городахъ, нечего и говорить: трудность сообщеній и бѣд-
ность жителей не благопріятствуютъ книжной торговлѣ. Въ Гель
сингфорсѣ двѣ книжныя лавки: одна, университетская, принадлежитъ
г-ну Вассеніусу, другая г-ну Френкелю; но обѣ, при незначительности
требованій, болѣе выписываютъ книги (не шведскія) по особымъ заказамъ,
нежели держатъ ихъ въ запасѣ; обѣ съ главнымъ своимъ назначеніемъ
соединяютъ еще и другія. И здѣсь и тамъ первое мѣсто занимаютъ
шведскія, а на другихъ языкахъ—учебныя сочиненія. Затѣмъ слѣ-
дуютъ нѣмецкія, французскія и англійскія книги. Главная библіо-
тека для чтенія есть университетская, которая щедротамъ ГОСУДАРЯ
ИМПЕРАТОРА и усердію частныхъ лицъ обязана значительнымъ при-
ращеніемъ послѣ абоскаго пожара: тогда изъ 50000 томовъ въ ней
уцѣлѣло едва 840; теперь ихъ уже опять 60000 слишкомъ.
Книгъ въ Финляндіи издается мало, всего болѣе однакожъ на
шведскомъ языкѣ; но и между тѣми нѣкоторыя (особливо учебныя)
не что иное, какъ перепечатанныя произведенія шведскихъ типогра-
фій. Изрѣдка появляются краткія сочиненія и переводы на финскомъ
языкѣ, большею частію назначаемые для простого народа. Лучшее
достояніе собственно-финской литературы составляютъ пѣсни, въ про-
долженіе вѣковъ сохраняющаяся въ памяти народной, или и вновь
сочиняемыя крестьянами: онѣ въ новѣйшее время нашли пламеннаго
собирателя въ докторѣ медицины г-нѣ Ленротѣ 1). Но здѣсь не мѣсто
1) Г. Ленротъ (Elias Lönnrot) совершилъ подвигъ необыкновенный, и еслибъ дѣй-
ствовалъ въ литературѣ болѣе извѣстной, то имя его давно уже было бы славнымъ
въ цѣломъ образованномъ мірѣ. Лѣтъ двѣнадцать тому назадъ рѣшился онъ обойти
пѣшкомъ разныя части Финляндіи для собиранія народныхъ пѣсенъ, изъ которыхъ
только малое число было до того времени подслушано. Когда онъ успѣлъ накопить
ихъ довольно много и сталъ внимательно изучать бывшія въ рукахъ его пѣсни, то
открылъ между нѣкоторыми изъ нихъ внутреннюю связь: въ немъ пробудилась мысль,
что должна существовать какая - то большая цѣльная поэма, которой отрывки раз-4
сѣяны въ народѣ. Съ жаромъ устремился онъ тогда къ прекрасной цѣли отыскать
всѣ эти отрывки и восстановить, по возможности, ихъ забытое единство. Геніальная
догадка оправдалась, и въ 1835 году издана въ Гельсингфорсѣ народная финская
поэма въ 32-хъ пѣсняхъ, которую незабвенный собиратель назвалъ: Калевала (миѳо-

распространяться о литературѣ въ Финляндіи. Мы хотѣли только пред.
ставить нѣсколько данныхъ для сужденія остепени умственной произ-
водительности въ этомъ краѣ. Остается еще сказать слова два о тамош-
нихъ періодическихъ изданіяхъ. Съ 1830 по 1839 годъ ихъ выхо-
дило ежегодно отъ 6-ти до 10-ти, въ томъ числѣ обыкновенно одинъ
или два листка на языкѣ финскомъ. Въ нынѣшнемъ году въ разныхъ
городахъ Финляндіи издается 13 газетъ: 10 на шведскомъ и 3 на
финскомъ, послѣднія для простолюдиновъ. Предметы первыхъ раз-
личны: одна чисто-офиціальная, двѣ входятъ въ область религіи,
остальныя смѣшаннаго или исключительно литературнаго содержанія:
Литературныя газеты въ Финляндіи, къ сожалѣнію, наполняются по
большей части статьями, заимствуемыми изъ разныхъ иностранныхъ
изданій, и заключаютъ въ себѣ мало такихъ, которыя относились бы
собственно къ Финляндіи. Выше прочихъ, по оригинальности, стоятъ
листки, издаваемые въ Борго и Вазѣ. Главная офиціальная газета
(Finlands Allmänna Tidning) выходитъ ежедневно; изъ духовныхъ —
одна появляется ежемѣсячно, другая . еженедѣльно; остальныя разъ
или два въ недѣлю. Объемъ финляндскихъ газетъ — листъ или пол-
листа 'на каждый №; цѣны ихъ различны: самая дорогая 10 р.
асе, самая дешевая 2 р. 30 к. въ годъ.
Исторія просвѣщенія въ Финляндіи тѣсно связана съ исторіею Але-
ксандровскаго университета, и потому еще не стара. Правда, финны
до покоренія ихъ шведами пользовались, уже въ нѣкоторой степени
образованіемъ самобытнымъ, но оно развивалось тихо въ оковахъ язы-
чества и грубаго суевѣрія. Въ XIII вѣкѣ проникаютъ сюда первые
лучи вѣры Христовой; но не въ духѣ Спасителя распространяютъ за-
воеватели кроткое ученіе Его. Ужасы насилія сопровождаютъ святое
крещеніе; раздраженный народъ упорствуетъ въ своемъ заблужденіи;
медленны успѣхи христіанства среди утесовъ и лѣсовъ финскихъ.
Наконецъ крестъ водружается въ пустыняхъ, обагренныхъ кровью
жертвъ; но суевѣріе еще долго таится подъ его сѣнію; оно сохра-
няется еще и послѣ того, какъ власть папская, въ царствованіе Гу-
става I, уступаетъ и здѣсь вліянію Лютера.
Уже католическое духовенство положило въ Финляндіи нѣкоторое
основаніе обученію народа. Во второй половинѣ XIV столѣтія суще-
ствовала школа въ Або; вслѣдъ за нею появились вѣроятно и другія;
но „ученіе въ нихъ, говоритъ г. Рейнъ 1), было очень неудовлетво-
рительно, и всякій, кто хотѣлъ высшей учености, долженъ былъ
логическое имя Финляндіи). Такое замѣчательное явленіе можетъ послужить важною
данной въ нескончаемомъ спорѣ объ Гомерѣ. Содержаніе и духъ Калевалы, какъ у
вообще финской народной поэзіи, обильной самобытными красотами, составятъ одинъ,
ивъ предметовъ другой статьи (см. ниже).
1) Въ названной выше: Statistische Darstellung etc.

искать ея въ чужихъ краяхъ. Оттого мы и находимъ, что въ этом®
періодѣ многія лица высшаго духовенства финляндскаго образовыва-
лись и достигали ученыхъ степеней въ Парижѣ или въ Прагѣ, а
послѣ и въ Лейпцигѣ... Даже въ первомъ столѣтіи послѣ реформаціи^
были въ Финляндіи только низшія училища, и исторія сохранила
много доказательствъ, какъ недостаточно было у насъ образованіе
въ XVI и XYII вѣкахъ. Не прежде, какъ въ царствованіе Густава
Адольфа, въ 1630 году, была учреждена гимназія въ Або.
Во время малолѣтства королевы Христины генералъ-губернаторомъ
Финляндіи былъ,. какъ мы уже видѣли, незабвенный въ лѣтописяхъ
этой страны графъ Браге. Неутомимо улучшая ея состояніе по воѣмъ
частямъ, онъ особенно заботился о распространеніи между народомъ
способовъ ученія. Онъ умножилъ въ Финляндіи число школъ и увѣн-
чалъ столь благотворную дѣятельность обращеніемъ Абоской гимна-
зіи въ университетъ. 1640 годъ, въ который совершилось это преоб-
разованіе, долженъ быть драгоцѣненъ для памяти финляндцевъ.
Только отсюда они могутъ вести начало истиннаго просвѣщенія въ
своемъ отечествѣ; но еще много прошло времени, пока новое заве-
деніе дѣйствительно стало оказывать въ полной мѣрѣ ту пользу,
какой отъ него ожидать надлежало.
Одинъ нѣмецкій ученый, писавшій о Финляндіи, собралъ въ своей
книгѣ нѣсколько любопытныхъ подробностей насчетъ первой поры
существованія университета въ Або. Вотъ главныя изъ нихъ. День
открытія училища, 15-е іюля, былъ праздникомъ для цѣлаго края:
всюду веселились, отправляли богослуженіе. Послѣ торжественнаго
освященія данъ былъ роскошный обѣдъ, a черезъ два дня было пред-
ставлено зрѣлище подъ заглавіемъ Студенты. Такія представленія
вскорѣ начали возобновляться очень часто, но уже одни заглавія ихъ
свидѣтельствуютъ о тогдашнемъ безвкусіи. Важнѣйшія роли были
исполняемы шутами, находившимися, по обычаю вѣка, при вельможахъ.
Профессорами назначены были частію преподаватели прежней гим-
назіи, частію ученые, нарочно вызванные изъ Швеціи. Сначала уни-
верситетъ долженъ былъ довольствоваться старыми зданіями гимназіи,
только немного подновленными. Аудиторій нельзя было топить, почему
зимою чувствовали въ нихъ едва выносимую стужу; при всемъ томъ,
до позднѣйшаго времени, нужда заставляла пользоваться ими, хотя
съ большимъ вредомъ для, студентовъ. Сколько допускали обстоятель-
ства,, внутреннее учрежденіе согласовалось съ уставомъ университета
Упсальскаго (основ. 1476). Лекціи читались на латинскомъ языкѣ и
были почти исключительно публичныя, потому что бѣдность большей"
части студентовъ не позволяла имъ платить за частные уроки. Сверхъ
испытаній и преній, вспомогательнымъ при ученіи средствомъ служили
рѣчи, то въ прозѣ, то въ стихахъ, которыя студенты обязаны были

произносить публично въ извѣстные дни, обыкновенно по воскресеньямъ
послѣ обѣда.
'Число учащихся, съ самаго начала, превзошло всѣ ожиданія, и
безпрестанно возрастало; даже изъ Швеціи спѣшили молодые люди
въ новую обитель наукъ, на берега-Ауры. И вотъ въ 1643 году
объявлено первое производство въ магистры по философскому факуль-
тету. Правительство, желая охранить достоинство академическихъ
званій, напомнило, что предлагаемая степень можетъ быть доступна
не всякому, но только немногимъ ученымъ мужамъ. Одинъ изъ кан-
дидатовъ былъ довольно свѣдущъ, но не совсѣмъ безукоризненъ „т
vvta et morïbus (въ поведеніи и нравственности)"; поэтому признано,
что его можно промовировать, но нельзя ему вступать въ преніе pro
gradu. Другой вовсе никуда не годился, и потому его обязали или
проучиться еще три года, или немедленно уѣхать куда-нибудь въ
Швецію, гдѣ бы его слабость въ наукахъ не могла обнаружиться
къ посрамленію университета.
Источникомъ издержекъ новаго училища были предназначены до-
ходы самой Финляндіи; но при изнуренномъ ея положеніи, тамошнія
кассы почти вовсе не наполнялись, и жалованье учителямъ рѣдко
производилось исправно. Разстройство финансовъ было непомѣрное:
надобно удивляться рѣшимости правительства, которое въ столь бѣд-
ственное время не усомнилось основать заведеніе, хотя и чрезвы-
чайно благодѣтельное для края, но требовавшее расходовъ огромныхъ.
Большимъ препятствіемъ ученію служилъ недостатокъ книгъ. Универ-
ситетъ всячески старался привлечь въ Або какого-нибудь иностран-
наго книгопродавца; дѣйствительно, тамъ поселились-было для книж-
ной торговли двое купцовъ изъ Любека, но предпріятіе ихъ не имѣло
успѣха, и трудность доставать книги возобновилась. Въ 1642 году
учреждена была въ Або первая типографія: тогда профессоры, всякій
по своему предмету, начали издавать руководства въ видѣ преній;
студенты тщательно собирали ихъ, и эти-то книжки служили основа-
ніемъ лекцій.
Тихо однакожъ водворялось высшее образованіе. Изъ самихъ учителей
университета нѣкоторые были ослѣплены предразсудками: одинъ защи-
щалъ астрологіи), другого товарищи уличали въ колдовствѣ. Вообще,
вѣра въ чародѣйство, въ сношенія съ злымъ духомъ и т. п. не исче-
зала между финнами до позднѣйшихъ временъ, и еще въ началѣ
XVIII столѣтія былъ производимъ судъ по обвиненіямъ такого рода.
Но въ то же время распространялись полезныя свѣдѣнія; молодые
люди во множествѣ стекались въ университетъ и оттуда, разносили
свѣтъ наукъ по всѣмъ частямъ края.
Дальнѣйшую исторію университета и извѣстія о настоящемъ его
состояніи находимъ въ книжкѣ г. Рейна, откуда и заимствуемъ ихъ
въ нѣсколько сокращенномъ видѣ.

Въ продолженіе великой Сѣверной войны, во время Петра Вели-
каго и Карла XII, университетъ былъ закрытъ, a въ 1722 году снова,
вступилъ въ дѣйствіе, и съ тѣхъ поръ благотворный послѣдствія про-
свѣщенія становились болѣе и болѣе ощутительными, особенно когда
въ исходѣ прошлаго столѣтія .вліяніе университета на Финляндію
усилилось отъ содѣйствія отличныхъ преподавателей.
Въ 1802 г. король Густавъ IV Адольфъ, находясь въ Або, самъ
положилъ первый камень для новаго, болѣе обширнаго зданія уни-
верситета; въ его же царствованіе была соединена съ симъ учили-
щемъ богословская семинарія.
Но совершенно новая эпоха для университета началась со вре-
мени присоединенія Финляндіи къ Россіи. Императоръ Александръ I
повелѣлъ значительно распространить неконченное еще зданіе уни-
верситета, назначилъ большія суммы на умноженіе учебныхъ собраній
и на пособія бѣднымъ студентамъ, удвоилъ число преподавателей, при-
казалъ построить астрономическую обсерваторію и клинику и ввѣрилъ
верховное начальство надъ университетомъ Августѣйшему Брату Своему,
Его Императорскому Высочеству НИКОЛАЮ ПАВЛОВИЧУ, нынѣ бла-
гополучно царствующему Всемилостивѣйшему Государю нашему. Съ
радостными надеждами на свѣтлую будущность продолжалъ универ-
ситетъ свою дѣятельность, пока пожаръ 1827 года внезапно не пре-
сѣкъ ея, обративъ въ пепелъ все зданіе съ его богатыми собраніями.
Если университетъ финляндскій никогда еще не былъ въ столь
горестномъ положеніи, какъ послѣ сего бѣдствія, за то не испытывалъ
онъ никогда въ такой обильной мѣрѣ и благодѣяній могущественнаго
Монарха. Потери, для вознагражденія которыхъ при шведскомъ пра-
вительствѣ потребовалось бы цѣлыхъ столѣтій, были вознаграждены
въ немногіе годы великодушнымъ вспомоществованіемъ ИМПЕРАТОРА
НИКОЛАЯ. Украшенный именемъ второго основателя своего АЛЕ-
КСАНДРА, возсозданный Монаршими щедротами, университетъ уже
осенью 1828 года возобновилъ свою дѣятельность въ Гельсингфорсѣ, и
въ замѣнъ устарѣвшихъ академическихъ постановленій, получилъ новый
уставъ, болѣе сообразный съ состояніемъ современнаго просвѣщенія. '
Въ силу этого устава, при университетѣ состоитъ, по четыремъ
его факультетамъ, 49 преподавателей, между которыми 22 профессора
и 15 адъюнктовъ; сверхъ того неопредѣленное число частныхъ пре-
подавателей (доцентовъ). Среднее число студентовъ, если считать и
тѣхъ, которые, какъ объяснено выше, находятся во временномъ
отсутствіи, простирается до 600 человѣкъ; наличныхъ же бываетъ
отъ 400 до 500.
Вскорѣ послѣ основанія университета, главное начальство надъ
нимъ было возложено на канцлера, который при шведскомъ прави-
тельствѣ обыкновенно опредѣляемъ былъ изъ среды государственныхъ

совѣтниковъ. Подъ русскимъ же правленіемъ университетъ пользуется
счастіемъ называть верховнымъ своимъ начальникомъ Особу Импера-
торскаго Дома 1). Сверхъ того, для ближайшаго завѣдыванія универ-
ситетомъ, Всемилостивѣйше назначается особое лицо съ титуломъ
вице-канцлера. Непосредственный начальникъ, какъ и при другихъ
университетахъ, есть ректоръ, чрезъ каждые три года избираемый
изъ ординарныхъ профессоровъ и утверждаемый вице - канцлеромъ.
Ректоръ и ординарные профессоры составляютъ университетскую кон-
систорію.
Кромѣ Александровскаго университета, есть въ Гельсингфорсѣ и
нѣсколько другихъ ученыхъ и учебныхъ заведеній: между послѣдними
укажемъ на лицей, основанный однимъ частнымъ человѣкомъ, a изъ
первыхъ назовемъ учрежденное въ 1831 году финское литературное
общество, котораго цѣль состоитъ въ содѣйствіи успѣхамъ языка и
литературы финновъ.
Еще многое можно-бъ было сказать о различныхъ учрежденіяхъ и
мѣстахъ въ Гельсингфорсѣ. Можно-бъ было, напримѣръ, повести чита-
теля къ превосходной пристани, гдѣ у самаго берега стоитъ большое
число судовъ всякаго размѣра и которая каждое утро пестрѣетъ тор-
говцами и торговками, прибывающими въ своихъ лодкахъ съ рыбою
и другими съѣстными припасами; потомъ указать невдалекѣ отъ того
же берега обелискъ, сооруженный въ память посѣщенія Гельсинг-
форса Государынею Императрицею въ 1833 году; оттуда пойти на
широкій бульваръ, ведущій къ театру и на которомъ цѣлый день
встрѣчаешь гуляющихъ или прохожихъ; послѣ отправиться по отло-
гому скату огромной скалы на трехбашенную обсерваторію, или на
противоположный край города, въ ботаническій садъ, гдѣ много пре-
лестныхъ видовъ, но мало тѣни; наконецъ, направить путь къ одной
изъ прекрасныхъ по архитектурѣ казармъ, или моремъ въ Свеаборгъ,
съ которымъ почтовые катера поддерживаютъ почти безпрерывное сообще-
ніе: все это было бы очень легко, но завело бы насъ слишкомъ далёко,
и притомъ есть предметы занимательные въ дѣйствительности и скуч-
ные на бумагѣ. По нашему мнѣнію, списывать зданія и г мѣстоположе-
нія не карандашемъ, а словами, есть трудъ, по большой части, и без-
полезный и неблагодарный. Искать въ Гельсингфорсѣ достопамятныхъ
остатковъ старины было бы также напрасно. Ревель, который во всемъ
противоположенъ ему, какъ лѣвая сторона — правой, какъ старецъ —
юношѣ, какъ уродъ—красавцу, Ревель въ этомъ отношеніи имѣетъ передъ
нимъ явное преимущество. Таинственность, которою вѣютъ тамъ мрач-
ныя стѣны, башни и улицы, возбуждаетъ неодолимое желаніе проникнуть
во внутренность этихъ ветхихъ жилищъ и какъ-будто уловить въ нихъ
1) Нынѣ (1840 г.) Его Императорское Высочество Государя Наследника.

прошедшее. И это желаніе остается не вовсе безъ удовлетворенія. Стоишь
ли подъ рухлыми сводами старинной церкви, которые увѣшаны вычур-
ными гербами — живыми уликами суетности мертвыхъ; гуляешь ли Щ
крутому валу, нѣкогда свидѣтелю кровопролитныхъ споровъ; вступаешь
ли подъ темныя ворота, гдѣ совершилась достопамятная казнь, или бро-
дишь подъ вѣковыми липами Екатериненталя: всюду невольно сзываешь
вокругъ себя тѣни давноминувшаго, всегда величавыя, всегда исполин-
скія въ сравненіи съ явленіями настоящаго; воображенію просторно, и
пасмурная внѣшность предметовъ пріобрѣтаетъ новую цѣну въ гла-
захъ мыслящаго странника. Напротивъ, въ Гельсингфорсѣ время не
оставило ничего, кромѣ слѣдовъ своей губительной силы; тамъ все
привлекательное принадлежитъ настоящему, a старинѣ — одно безоб-
разное и притомъ лишенное значенія.
Между другими городами Финляндіи нѣкоторые богаче историче-
скими воспоминаніями; но какъ уже было замѣчено, всѣ они бѣдны
на видъ и нуждаются въ предметахъ, которые бы свидѣтельствовали
объ избыткѣ благосостоянія и успѣхахъ европейской гражданствен-
ности. За то, кто любитъ природу, тотъ найдетъ ее здѣсь еще дѣв-
ственною 1) и, въ самой ея дикости, очаровательною. Красоты Фин-
ляндіи, которыя съ нею раздѣляетъ только Скандинавскій полуостровъ,
ознаменованы совершенно самобытнымъ характеромъ. Изъ-за рѣки
Торнео входитъ сюда цѣпь гранитныхъ, не очень высокихъ скалъ,
раздѣляющаяся на нѣсколько вѣтвей. Приближаясь къ Ботническому
заливу, эти скалы постепенно понижаются и наконецъ почти вовсе
исчезаютъ; напротивъ, въ Финскій заливъ вдаются онѣ крутыми уте-
сами, такъ-что весь берегъ унизанъ острыми мысами, передъ кото-
рыми море усѣяно множествомъ скалистыхъ острововъ. Совокупность
тѣхъ и другихъ составляетъ такъ называемые шеры (skär). Скалы,
вьющіяся по всей Финляндіи, во многихъ мѣстахъ покрыты лѣсомъ и
раздѣлены широкими озерами, роскошно покоящимися въ неправиль-
ныхъ тысячеугольныхъ берегахъ, въ вѣчно-зеленомъ поясѣ изъ елей
и сосенъ.4 Эти зыбкія площади покрыты, по большей части, грядами
острововъ, одѣтыхъ въ такой же неувядающій уборъ. Многія озера
связаны между собою протоками и подобно заливамъ морскимъ при-
нимаютъ въ свои чаши сотни рѣчекъ и рѣкъ, стекающихъ по гранит-
нымъ скатамъ, часто стѣсняемыхъ въ своемъ каменистомъ ложѣ, и
образующихъ иногда шумные, пѣнистые водопады или пороги. Такимъ
образомъ всюду перерѣзанная то неподвижными, то стремительными
массами воды, скалистая Финляндія являетъ какъ-бы соединеніе без-
численнаго. множества острововъ и вся уподобляется тѣмъ самымъ
шерамъ, которыя отличаютъ сѣверный берегъ Финскаго залива.
1) Эта мысль прекрасно развита Рунебергомъ въ статьѣ, которой переводъ напе-
чатанъ въ предыдущей книжкѣ Современника (Т. VIII, стр. 5: „О природѣ Финлянд-
ской" etc; напечат. ниже. Ред.).

Окрестности Гельсингфорса изобилуютъ прелестными въ своемъ
родѣ мѣстами. Здѣсь природа дика и величественна, какъ нагія скалы
и море, составляющія двѣ существенныя принадлежности окружныхъ
видовъ. Но человѣческія жилища, среди ихъ разбросанный, . значи-
тельно смягчаютъ ихъ суровый характеръ. За то здѣсь чувствуешь
отсутствіе той меланхолической, неизъяснимо - сладостной прелести,
какою во внутренности края дышатъ обширныя пустыни съ своею
невозмутимою тишиной, сверкающими озерами, безконечными лѣсами
и открытыми горизонтами, окраенными синевой далекихъ горъ. Въ
этихъ чудныхъ мѣстахъ, святилищахъ уединенія, гдѣ воздухъ такъ
чистъ и такъ напитанъ благовоніемъ сосенъ, невольно сравниваешь
Финляндію съ прекрасною невѣстой, у которой всѣ четры лица, всѣ
движенія и даже самая улыбка проникнуты глубокою, таинственною
грустью. Тщетно солнце, ея пламенный, лучезарный женихъ, осыпаетъ
красавицу пышными дарами, озаряетъ ее сіяніемъ своего величія, своей
славы: печать унынія не сходитъ съ чела невѣсты.
Гельсингфорскія окрестности, частію приморскія мызы (наприм.
Hertonäs, Munksnäs), частію острова (Turholm, Tamehmd) бываютъ
нерѣдко цѣлію прогулокъ, предпринимаемыхъ иногда цѣлымъ обще-
ствомъ на пароходѣ Лентея. Кто пожелаетъ большаго разнообразія,
тотъ изъ Гельсингфорса легко можетъ попасть и въ другіе ближніе
города. Мы уже видѣли, каким» важнымъ средствомъ сообщеній слу-
жатъ Финляндіи пароходы; но и сухопутная по ней ѣзда дешева и
удобна: нужно только, отправляясь въ дорогу, брать нѣкоторыя пре-
досторожности. Такъ, если ѣдешь въ четырех ко леономъ экипажѣ,
необходимо имѣть свою сбрую, своего кучера и запасъ веревокъ.
Тамошніе крестьяне, привыкшіе безпечно мчаться въ своихъ легкихъ
телѣжкахъ по превосходнымъ дорогамъ, вовсе не искусны въ кучер-
скомъ дѣлѣ и не любятъ противорѣчить инстинкту своихъ животныхъ:
въ гору везутъ они шагомъ, a съ горы даютъ лошадямъ бѣжать во
всю прыть и не заботятся о безопасности тяжелыхъ повозокъ. Боль-
шая часть станцій, находящихся по внутреннимъ дорогамъ, едва
удовлетворяетъ самымъ существеннымъ потребностямъ проѣзжаго.
Напротивъ, вдоль береговъ морскихъ, особливо между Гельсингфор-
сомъ и Або, учрежденія эти вообще въ хорошемъ, a нѣкоторыя даже
и въ отличномъ положеніи. Вездѣ разстояніе между ними (hall,
упряжка) простирается отъ 10-ти до 20-ти верстъ, или отъ одной
до двухъ шведскихъ миль 1).
Финляндскія станціи, устроенныя по образцу шведскихъ, назы-
1) Шведская миля, равная 10-ти нашимъ верстамъ, раздѣляется на четыре доли,
которыя и называются четвертями (fjerdedel) и заключаютъ въ себѣ, каждая, 21/2
русскія версты.

веются гастгеберствами (gästgifvaregard) 2), потому что главная при-
надлежность каждой изъ нихъ есть, гостинница, которой содержа-
тель (гастгеберъ) служитъ станціоннымъ смотрителемъ. Для отправленія
гоньбы .(skjuts, чит. шусъ), къ нему поочередно является изъ окруж-
ныхъ селеній опредѣленное число подводчиковъ (skjutsbönder), каждый
съ лошадью, сбруей и телѣжкой. Самъ гастгеберъ держитъ также нѣ-
сколько лошадей, употребляемыхъ тогда лишь, когда первыхъ недо-
вольно; а на случай, ежели не достанетъ и тѣхъ и другихъ, есть
еще лошади запасныя. Онѣ остаются у сосѣднихъ крестьянъ на мѣ-
стахъ; но только-что понадобятся, кто-нибудь изъ наличныхъ подвод-
чиковъ скачетъ за ними верхомъ. Однакожъ, къ запаснымъ лошадямъ
въ Финляндіи прибѣгаютъ рѣдко: обыкновенно становится и очеред-
ныхъ. Такимъ образомъ, здѣсь можно всегда быть довольно спокой-
нымъ насчетъ дальнѣйшей ѣзды своей, и не нужно, какъ въ Швеціи,
посылать передъ собою особаго ѣздового (förbud) для заказа подводъ
цѣлыми сутками ранѣе того часа, когда предполагаешь воспользо-
ваться ими.
Путешественниковъ, не имѣющихъ своего собственнаго экипажа,
ожидаетъ на каждой станціи большое число двуколесныхъ телѣжекъ
(kärra, чит. черра), деревянныхъ, но различно сдѣланныхъ, смотря
по племени и степени достатка поселянъ. По берегамъ, у шведскихъ
колонистовъ, онѣ очень сносны: тамъ надъ ними, противъ оси, устроена
скамья со спинкою, и онѣ, подобно самому станціонному дому, отли-
чаются краснымъ цвѣтомъ — любимою краской сельскихъ жителей
Скандинавіи. Но въ скудныхъ мѣстахъ, у финновъ, даже въ Выборг-
ской губерніи, неудобство такихъ телѣжекъ превосходитъ всякое опи-
саніе: это, по-просту, плотно сколоченный четырехъ-угольный ящикъ
на двухъ колесахъ, у котораго надъ осью бываетъ привязана попереч-
ная доска, или протянута ряда въ три толстая веревка. Напрасно
предусмотрительный странникъ устилаетъ свое будущее сѣдалище сѣ-
номъ; это не спасетъ его отъ ужасной пытки, и еще онъ долженъ
благодарить судьбу, если доска не будетъ ежеминутно сползать то
съ одной стороны, то съ другой. А между тѣмъ неизбалованный
финнъ спокойно сидитъ впереди на остромъ углу телѣжки и, можетъ
быть, удивляется неугомонности своего сѣдока, который то-и-дѣло
останавливаетъ его, чтобы хоть нѣсколько поправить свое критическое
положеніе. Вотъ почему всякому, кто намѣренъ довольствоваться
крестьянской каріолкой, нехудо эапастись большимъ кулемъ сѣна и,
пожалуй, еще подушкой для предохраненія себя отъ дѣйствія дере-
вянной спинки тамъ, гдѣ есть настоящія скамьи. При соблюденіи этой
2) Въ Выборгской губерніи русскіе называютъ станціи кишиверами, ломая слово
въ финскомъ. его превращеніи.

предосторожности, станціонный телѣжки очень удобны; впрочемъ, кто
ищетъ большаго комфорта, тотъ можетъ въ каждомъ порядочномъ
городѣ купить или нанять спокойную одноколку на рессорахъ (chaise).
Какъ бы ни было, при гористой почвѣ Финляндіи, одинокій путеше-
ственникъ одолженъ предпочесть этого рода экипажъ всякому дру-
гому. Налегкѣ, съ широкопольною шляпой и непромокаемымъ плащемъ,
можно смѣло пуститься въ такой телѣжкѣ куда угодно, не заботясь о
погодѣ.
Гастгеберство иногда стоитъ уединенно съ двумя или тремя необ-
ходимыми строеніями; иногда же занимаетъ небольшую только часть
двора, тѣсно обставленнаго домишками. Оно уже издали даетъ о себѣ
знать огромнымъ шестомъ, подымающимся передъ самою станціей и
вверху котораго видна вывѣска съ изображеніемъ коня. Какъ скоро
кто-нибудь подъѣдетъ и потребуетъ лошадей, очередной подводчикъ
немедленно бѣжитъ за ними. Между тѣмъ, если путешественникъ не
расположенъ войти въ комнату, гастгеберъ или во многихъ мѣстахъ
женщина, отправляющая его должность, выноситъ чернильницу съ
перомъ и небольшую тетрадь въ кожаномъ переплетѣ. Въ графахъ
этой такъ называемой дневной книги (dagbok) всякій проѣзжій обя-
занъ означить свое имя, чинъ или званіе; далѣе мѣста, откуда и куда
ѣдетъ; наконецъ, число и родъ лошадей 1), которыхъ онъ беретъ.
Есть еще графа, гдѣ недовольный гастгеберомъ или подводчикомъ
въ правѣ записать жалобу; но этотъ отдѣлъ, при всеобщемъ уваженіи
закона, почти всегда остается пустымъ. Справедливая жалоба никогда
не проходитъ безъ послѣдствій, потому что дневная книга, по окон-
чаніи всякаго мѣсяца, представляется главному мѣстному началь-
ству, которое вмѣсто нея выдаетъ гастгеберу новую. На первой стра-
ницѣ тетради означены имя станціи, ея разстоянія отъ станцій окруж-
ныхъ и плата, слѣдующая за каждую упряжку. За версту платятъ
здѣсь по 6-ти коп. на лошадь, съ удвоеніемъ этой цѣны, когда ѣдешь
изъ ближняго города; кто пользуется крестьянской телѣжкой, при-
даетъ 5 коп. за цѣлое разстояніе отъ одной станціи .до другой.
Деньги получаетъ изъ рукъ платящаго самъ подводчикъ, который
никогда не осмѣливается просить прибавки и за малѣйшій излишекъ
почтительно изъявляетъ свою благодарность. Однакожъ напередъ обѣ-
щать ему на водку (drickspenningar) вовсе не мѣшаетъ: замѣчено, что
отъ такого обѣщанія термометръ усердія и въ здѣшнемъ климатѣ
высоко подымается. Для путевыхъ, нерѣдко очень дробныхъ разсче-
товъ, необходимо уже при началѣ поѣздки наготовить какъ можно
болѣе мелкихъ денегъ, какъ бумажками, такъ и мѣдью. Иначе ^под-
вергаешься опасности или сѣсть посреди дороги на мель, или поне-
1) Онѣ, какъ показано, бываютъ: станціонный, гастгеберскія п запасныя.

волѣ сдѣлаться чрезвычайно щедрымъ: не только на отдаленныхъ
станціяхъ, но и въ некоторыхъ городкахъ часто не отыщешь никого
кто-бы въ состояніи былъ размѣнять посредственную ассигнацію.
Но заглянемъ во внутренность гастгеберства. Тамъ, обыкновенно
въ нижнемъ этажѣ, найдете вы нѣсколько комнатъ, назначенныхъ
для проѣзжихъ и гдѣ степень опрятности, мѣра удобствъ, качество и
количество съѣстныхъ припасовъ зависятъ отъ разныхъ обстоятельствъ.
Полъ усыпанъ ельникомъ; по сторонамъ столы, стулья и скамьи ста-
риннаго вида, темнокраснаго цвѣта. Устланный перинами кровати не
вездѣ привлекательны для взора, а когда ближе познакомишься съ
ними, то испытаешь, что наружность на этомъ свѣтѣ не всегда обман-
чива, хотя подъ нею многаго и не видно. Къ стѣнамъ, иногда покры-
тымъ обоями, прибиты большіе печатные листы: это нужнѣйшія свѣ-
дѣнія о станціяхъ на русскомъ, финскомъ и шведскомъ языкахъ; а
подальше висятъ обыкновенно разнаго рода произведенія живописи,
съ толкованіями на всякихъ діалектахъ и съ столь же краснорѣчи-
выми слѣдами времени.
Вниманіе ваше непремѣнно обратитъ на себя и самъ гастгеберъ,
обыкновенно человѣкъ очень вѣжливый, довольно образованный по
своему званію и лицомъ своимъ выражающій честное прямодушіе.
Таковы вообще здѣшніе поселяне; особенной похвалы заслуживаетъ
ихъ честность. Воровство между ними чрезвычайно рѣдко, и путеше-
ственникъ можетъ спокойно уходить отъ своихъ вещей, оставляя ихъ
въ экипажѣ безъ всякаго присмотра. Иногда онъ встрѣчаетъ также
отрадное доказательство доброты въ той неподдѣльной заботливости,
съ какою стараются удовлетворить его нуждамъ. Скудость и дурной
вкусъ предлагаемыхъ ему кушаній вознаграждаются часто усерднымъ
радушіемъ, съ какимъ его угощаютъ, и онъ покидаетъ смиренный
кровъ по крайней мѣрѣ съ пріятнымъ воспоминаніемъ, если не съ
сытымъ желудкомъ.
По береговымъ, много посѣщаемымъ дорогамъ такого недостатка
въ съѣстныхъ припасахъ встрѣтить нельзя; на тамошнихъ станціяхъ
легко даже увидѣть порядочное мясо и другія рѣдкости; но углубляясь
во внутренность края, полезно везти съ собой нужнѣйшую пищу. Здѣсь
прихотливому путешественнику бѣда, если онъ за пожертвованіе ме-
лочными удобствами не умѣетъ находить возмездія въ картинахъ ве-
личавой природы и въ зрѣлищѣ простыхъ, еще полупатріархальныхъ
нравовъ. Не одни поселяне — другія сословія также могутъ предста-
вить ему утѣшительные примѣры любви къ ближнему. Изъ многихъ
случаевъ, оптомъ свидѣтельствующихъ, приведу одинъ только. Въ
началѣ осени 1838 года темная, дождливая ночь застигла меня на
дорогѣ изъ Або въ Таммерфорсъ. По ней, въ то же время и по тому же
направленію, ѣхало немалое число купцовъ, спѣшившихъ на ярмарку,

ежегодно бывающую въ Таммерфорсѣ. Они хотя и были съ товарами,
однакожъ по привычкѣ, почти всеобщей въ Финляндіи, отправлялись
и въ этомъ случаѣ каждый въ своей одноколкѣ, что легко допускала
незначительность поклажи. Но не въ томъ дѣло. Чувствуя потребность
въ отдыхѣ, я рѣшился искать пріюта на одной бѣдной станціи, скры-
вавшейся посреди цѣлаго кружка строеній. Все уже сдало, нигдѣ не
мелькало ни огонька, и я не зналъ, у котораго изъ домиковъ посту-
чаться. Выборъ мой палъ на ближайшую дверь. Скоро кто-то отво-
рилъ мнѣ и услышавъ, что передъ нимъ запоздалый путешественникъ,
тотчасъ накинулъ на себя платье, досталъ огня и принялся вмѣстѣ
со мною втаскивать мои вещи. Осмотрѣвшись, я увидѣлъ, что попалъ
въ грязную конуру, гдѣ едва была и необходимѣйшая мебель. На
полу лежали двѣ наскоро изобрѣтенныя постели, которыя вполнѣ соот-
вѣтствовали всему прочему; на одной изъ нихъ храпѣлъ какой-то маль-
чикъ. Впустившій меня человѣкъ, не смотря на мои убѣжденія, поспѣ-
шилъ разбудить бѣдняжку, согналъ его съ постели и сталъ предла-
гать ее мнѣ. Мы всѣ кое-какъ устроились. Поутру испыталъ я такое
же страннопріимство. Благодѣтель мой бѣгалъ за людьми, заказывалъ
кофе ит. п. Какъ же я изумился, когда на разсвѣтѣ онъ самъ началъ
готовиться къ отъѣзду, онъ, котораго я по всему принялъ-было за
самаго ревностнаго гастгебера! Оказалось, что это одинъ изъ купцовъ,
ѣдущихъ въ Таммерфорсъ на ярмаку. Когда я выразилъ ему, какъ
умѣлъ, и мое удивленіе и признательность, онъ, пожимая мнѣ руку,
добродушно отвѣчалъ, что не сдѣлалъ ничего, кромѣ должнаго.
Если путешественникъ самъ хочетъ править или ѣдетъ съ своимъ
кучеромъ, то онъ можетъ не брать никого со станціи; въ противномъ
случаѣ, съ нимъ садится подводчикъ, котораго дѣло часто исполняютъ
мальчики отъ 10-ти до 12-ти лѣтъ. Это бываетъ преимущественно въ
то время, когда сельскія работы удерживаютъ взрослыхъ дома. Между
этими крестьянами рѣдко встрѣчаются такіе, которые бы своею доброю
волей и обхожденіемъ не расположили въ свою пользу образованнаго
путешественника. Они, по большой части, хорошо понимаютъ, что
значитъ обязанность, и исполняютъ ее строго, совѣстливо; они при-
выкли встрѣчать въ высшихъ сословіяхъ справедливость и кротость, и
потому кто бы вздумалъ безъ причины обращаться съ ними сурово,
тотъ могъ бы только ожесточить ихъ противъ себя. При всемъ по-
чтеніи къ путешественнику, они однакожъ очень берегутъ своихъ ло-
шадей, и по временамъ нельзя обойтись безъ понуканій. Вотъ почему
не безполезно еще въ городѣ вооружиться своимъ собственнымъ кну-
томъ. Когда дорога худа или подымается въ гору, подводчикъ обыкно-
венно соскакиваетъ съ своего мѣста и идетъ или бѣжитъ возлѣ повозки;
а если сѣдокъ невзначай уснетъ, то смѣтливый сопутникъ, вѣроятно
также по чувству долга, позволяетъ и коню своему воспользоваться

ободрительнымъ примѣромъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, заключилъ щ
однажды, когда, проснувшись ночью на большой дорогѣ и посмотрѣвъ|
на часы, увидѣлъ, что ѣду ужъ четыре часа, а на верстовомъ столбѣ
прочелъ только 12.
Путешествуя по Финляндіи, пріятно знать шведскій или финскій
языкъ: занимательны подъ - часъ бываютъ разсказы и разспросы под-
водчиковъ, изъ коихъ нѣкоторые очень любопытны и такъ словоохотны,
что болтаютъ даже и тогда, когда сѣдокъ вовсе не понимаетъ ихъ.
Иной молчитъ, пока его не приласкаешь, послѣ чего случается, что
онъ со всего учтивостію попроситъ позволенія закурить трубку, кото-
рую и вытащитъ изъ кармана своей синей или сѣрой куртки. Если
читаешь книгу, онъ иногда изъявитъ желаніе узнать, какую, и даже,
заглянувъ въ нее, начнетъ произносить иностранныя слова по своему:
извѣстно, что въ Финляндіи, какъ и въ земляхъ скандинавскихъ, всѣ
крестьяне умѣютъ читать. Пріятное впечатлѣніе на путешественника
производятъ мальчики, нерѣдко сопровождающіе его. Въ ихъ степен-
ности и скромномъ обращеніи видны уже плоды уроковъ набожной
матери, которую въ хижинѣ ея ничто не отвлекаетъ отъ прекрасной
обязанности: она по закону должна учить дѣтей своихъ грамотѣ,
Особенными чертами отличаются чухны Выборгской губерніи. Они
показываютъ еще болѣе расположенія къ проѣзжимъ, по крайней мѣрѣ
къ русскимъ, съ которыми чрезвычайно любятъ разговаривать и даже
шутить, всячески стараясь щеголять своими познаніями въ нашемъ
языкѣ и охотно наставляя въ своемъ. Чѣмъ далѣе отъ Выборга, тѣмъ
хуже они говорятъ по-русски, и наконецъ имъ извѣстны едва немно-
гія наши слова, которыя они не только безпощадно коверкаютъ, но
й употребляютъ иногда вовсе не въ настоящемъ смыслѣ; такъ вмѣсто
итти или ходить часто слышится тамъ марсиръ, т. е. маршировать.
Чухны -вообще не такъ безобразны и безсмысленны, какъ бы можно
было заключить по тѣмъ изъ нихъ, которые живутъ подъ Петербур-
гомъ и подъ Выборгомъ, гдѣ племя ихъ отъ разныхъ обстоятельствъ
исказилось. Далѣе отсюда они представляютъ какъ нравами своими,
такъ и наружностію другое, гораздо пріятнѣйшее зрѣлище, только въ
нѣкоторыхъ мѣстахъ помрачаемое ужасною бѣдностью.
Лошади, хотя малорослыя, вообще хороши въ Финляндіи; но всего
лучше онѣ въ Выборгской губерніи, гдѣ и гоньба бываетъ самая скорая;
впрочемъ, это надобно приписать отчасти привычкѣ крестьянъ возить
русскихъ, не любящихъ тихой ѣзды. Выраженіе: онъ ѣздитъ какъ рус-
скій, обратилось въ пословицу по всей Финляндіи. Съ лошадьми не-
опытными было бы- очень опасно предпринять поѣздку по тамошнимъ
гористымъ и узкимъ дорогамъ; напротивъ, лошади чухонскія такъ
примѣняются къ мѣстности, что даже лошаки и ослы не могли бы
быть надежнѣе ихъ. Онѣ почти никогда не скользятъ и сами умѣютъ

размѣрять свой шагъ; на каменистой ли почвѣ, . гдѣ часто для по-
возки едва есть мѣсто между двухъ острыхъ гранитныхъ глыбъ, или
передъ мостомъ, на который дорога, сбѣжавъ съ крутизны, вдругъ сво-
рачиваетъ почти угломъ, или наконецъ на краю пропасти — вездѣ
прыткій бѣгунъ, управляемый только слегка и иногда чуть не мла-
денцемъ, сохраняетъ легкую одноколку невредимою. Но усердная
служба четвероногихъ, по скудости кормовъ, плохо награждается
въ Финляндіи; только въ плодороднѣйшихъ полосахъ, какъ между
Гельсингфорсомъ и Або, имъ часто достается и лакомая пища: вмѣсто
сѣна, подводчикъ, садясь въ телѣжку возлѣ путешественника, нерѣдко
кладетъ себѣ въ ноги лепешку своего жёсткаго хлѣба.
Дороги финляндскія успѣли уже пріобрѣсти такую славу, что не
нуждаются въ новой похвалѣ; напротивъ, чтобъ быть вполнѣ безпри-
страстнымъ, надобно показать и темную ихъ сторону. Мѣстами онѣ
не только дурны, но ужасны для терпѣнія человѣческаго. Такова
напримѣръ дорога, ведущая отъ залива Экнесскаго къ крѣпости
Гангеуддъ: здѣсь, на разстояніи 30-ти верстъ, почти не прерывается
глубокій песокъ, по которому даже въ каріолкѣ трудно ѣхать съ одною
лошадью. Есть и другія разстоянія, гдѣ путь, хотя не въ такой сте-
пени тяжелый, однако также песчаный, жестоко испытываетъ филосо-
фію странника. Подобнымъ- образомъ дѣйствуетъ еще и другое обстоя-
тельство. На многихъ дорогахъ (впрочемъ рѣдко на большихъ) ѣзду
замедляютъ запертыя низенькія ворота (grind), очень часто встрѣчаю-
щіяся. Они составляютъ часть изгородей, которыми всякій владѣлецъ
окружаетъ и малѣйшую землицу для удержанія скота или въ ея гра-
ницахъ, или внѣ ея. Оттого путникъ никогда не позволитъ себѣ
оставить незатворенными ворота, черезъ которыя онъ прошелъ или
проѣхалъ: дѣло, конечно, весьма усладительное для совѣсти, но все-
таки не вполнѣ вознаграждающее за потерю времени. Въ мѣстахъ,
не слишкомъ малолюдныхъ, при такихъ воротахъ стоитъ обыкновенно
какое-нибудь бѣдное дитя, и путешественникъ рѣдко удалится, не бро-
сивъ ему мелкой монеты за услугу, избавляющую отъ непріятной
остановки. Иногда задерживаютъ также заливы, рѣки и протоки, пере-
сѣкающіе дорогу; чрезъ нихъ надобно переправляться на паромѣ, и для
того вблизи всегда есть перевозчикъ или перевозчица, получающіе отъ
каждаго опредѣленную плату за трудъ. О горахъ или скалахъ, по кото-
рымъ финляндскія дороги почти бепрестанно вьются змѣями то вверхъ,
то внизъ, нельзя говорить, какъ о неудобствѣ. Ихъ существованіе не-
раздѣльно съ самымъ свойствомъ грунта, имѣющаго въ своей основѣ
гранитъ и составляющаго все превосходство тамошнихъ дорогъ, такъ что
для содержанія ихъ вообще не много нужно стараній и издержекъ.
Этимъ горамъ путешественникъ бываетъ обязанъ лучшими изъ своихъ
впечатлѣній, хотя опасность и прерываетъ иногда удовольствіе минут-
нымъ трепетомъ.

Разнообразны виды, открывающееся съ дорогъ финляндскихъ. Мѣ-
стами они мрачны, дики, мертвенны. По обѣ стороны тянутся либо
однѣ скалы, либо скалы, смѣняемыя лѣсомъ, полями, мелкими озёрами.
То нагія, то обросшія мохомъ или деревьями, онѣ стоятъ не всегда
цѣльными массами; но въ нѣкоторыхъ частяхъ края, являютъ слѣды
какого-то ужаснаго разрушенія: не только у подошвы ихъ, но и среди
открытыхъ полей лежатъ гдѣ кучами, гдѣ разсѣянно безчисленныя
обломки гранита всякой величины и всякаго вида. Иногда огромныя
глыбы висятъ на скатахъ горы, какъ-будто бы онѣ, сорвавшись съ
ея вершины, вдругъ остановились въ своемъ губительномъ паденіи.
Такую печальную картину представляютъ въ особенности дороги около
Выборга.
Между Гельсингфорсомъ и Або взоръ часто покоится съ насла-
жденіемъ на свѣтлыхъ заливахъ и ихъ островахъ, на прелестныхъ
ландшафтахъ, соединяющихъ въ себѣ общія черты,финляндской при-
роды съ отрадными явленіями довольства и благосостоянія. Привѣтли-
вые красные домики; опрятно-одѣтые поселяне; поля,. засѣянныя рожью
и ячменемъ — все это такъ кстати прерываетъ однообразіе мѣстности.
Но другого рода впечатлѣніе испытываешь такъ, гдѣ и горы возвы-
шеннѣе, и виды обширнѣе, и озёра многочисленнѣе. Такимъ характе-
ромъ отличается вообще внутренность Финляндіи (особенно около
Куопіо); однакожъ, онъ становится уже весьма примѣтнымъ и невда-
лекѣ отъ Гельсингфорса по чертѣ, ведущей прямо къ сѣверу оттуда,
именно между городами Тавастгусомъ (въ 123-хъ верстахъ отъ Гель-
сингфорса) и Таммерфорсомъ (въ 206-ти верстахъ отъ Гельсингфорса),
на разстояніи 83-хъ верстъ. Въ эту небольшую раму какъ-бы съ на-
мѣреніемъ втѣсненъ цѣлый рядъ очаровательнѣйшихъ картинъ при-
роды, въ которыхъ вода, лѣсъ и гранитъ, будто камешки въ калей-
доскопѣ, безпрестанно сочетаваются между собой на тысячу новыхъ
ладовъ, никогда не утомляя взора однообразіемъ.
Самый Таммерфорсъ (городокъ впрочемъ незначительный), который
именемъ своимъ напоминаетъ уже лучшее свое украшеніе, прелестный
водопадъ, лежитъ въ чудной странѣ, среди крутыхъ возвышенностей
и множества большихъ и малыхъ озеръ, соединяющихся между собой
протоками. Въ его окрестностяхъ есть мѣсто, которое въ краю, болѣе
посѣщаемомъ, давно уже было бы предметомъ общаго любопытства.
Въ 25-ти верстахъ къ югу отъ Таммерфорса, на большой дорогѣ,
стоитъ церковь прихода Кангасала (Kangasala). Противъ нея, черезъ
дорогу, возвышается крутая, почти остроконечная гора, опушенная
соснами и елями. Кто взберется на нее въ ясный лѣтній дѣнь, тотъ
полюбуется обширнымъ и необыкновенно-прекраснымъ видомъ, кото-
рый вдругъ предстанетъ ему со всѣхъ сторонъ. Оттуда видно большое
число озеръ* живописно прерываемыхъ зеленью и гранитомъ и не

менѣе живописно усѣянныхъ островами; а отдаленные края неба
сливаются съ цѣпью синѣющихся горъ. «Величавое спокойствіе, раз-
литое надъ этою пустынною панорамой, гдѣ едва отыскиваешь нѣ-
сколько селеній и живыхъ существъ, располагаетъ душу къ благоговѣй-
ному созерцанію, и въ то же время наполняетъ ее уныніемъ. По другому
направленію, въ 60-ти верстахъ отъ Таммерфорса, красуется многовод-
ный и величественный водопадъ Кюро или Чюро (Kyro). Еслибъ можно
было приблизить его къ Петербургу, онъ вскорѣ сдѣлался бы опаснымъ
соперникомъ пороговъ Иматры. Высота его довольна значительна, и
онъ, вмѣстѣ съ своею окрестностью, сильно поражаетъ душу.
Не такъ далеко отъ насъ, именно верстахъ въ 120-ти за Иматрою
и около 35-ти до Нейшлота, есть мѣсто, еще болѣе достойное упоми-
нанія. Это гранитный мостъ, самою природою устроенный на озерѣ
Саймѣ. Тамъ, на протяженіи семи верстъ, дорога идетъ по.двумъ
узенькимъ, но возвышеннымъ и неровнымъ островамъ; между собой
они соединены искусственнымъ мостомъ, a отъ береговъ озера отдѣ-
ляютъ ихъ небольшіе проливы, черезъ которые должно переправляться
на плотахъ. Эти два острова.вмѣстѣ составляютъ такъ называемый
Свиной-Хребетъ (по-фински Pangaharju, по-шведски Svitirygg). Устлан-
ные превосходною, хотя и тѣсного дорогой, а по краямъ то обстав-
ленные лѣсомъ и кустарникомъ, то обнаженные, они со всѣхъ сто-
ронъ открываютъ взору безпрестанно смѣняющіеся виды, изумительные
красотой и разнообразіемъ.
Посреди столь плѣнительныхъ мѣстъ легко объясняешь себѣ чуд-
ную способность финновъ къ поэзіи и множество ихъ народныхъ пѣв-
цовъ; не удивляешься, почему они въ язычествѣ признавали верхов-
нымъ божествомъ своимъ и создателемъ вселенной славнаго пѣснопѣвца
и изобрѣтателя арфы — Вейнемейнена (Wäinemöinen); словомъ, вполнѣ
сочувствуешь древнему финскому поэту, который, описавъ пригото-
вленіе арфы, воображаетъ, что творецъ ея, мудрый, маститый богъ,
садится играть на ней и своими звуками приводитъ въ восторгъ всю
природу:
Мощный звонъ летитъ отъ арфы;
Долы всходятъ, выси никнутъ;
Никнутъ выспреннія земли,
Земли низменныя всходятъ,
Горы твердыя трепещутъ,
Откликаются утесы,
Жнива вьются въ пляскѣ; камни
Разсѣдаются на брегѣ,
Сосны мрачныя ликуютъ 1)!
1) Изъ XXIX пѣсни поэмы Калевала, о которой упомянуто выше.

Но — уже-ли все это относится къ Гельсингфорсу? Такимъ вопро-
сомъ нетерпѣливый читатель можетъ быть давно уже предупредилъ
меня. Чувствую, что увлекся слишкомъ далеко за предѣлы обѣщан-
наго, и (что непростительно!) выступилъ даже изъ рамки заглавія.
Каюсь и прошу извиненія какъ въ этомъ, такъ и въ тѣхъ недостат-
кахъ, которыхъ я, при всемъ стремленіи къ истинѣ, конечно не
избѣгнулъ.
О ФИННАХЪ И ИХЪ НАРОДНОЙ ПОЭЗІИ 1).
Юбилей Гельсингфорскаго Университета.—Черты характера финновъ. Степень обра-
зованности. —Природныя дарованія.—Крестьянинъ-совѣтникъ царей.—Бытъ древ-
нихъ финновъ.—Колдуны финскіе.—Крестьяне-импровизаторы.—Народныя пѣсни.—
Ленротъ, ихъ собиратель.—Письмо Рунеберга. — Финская эпопея.
1840.
Въ послѣдней книжкѣ Современника 2) было упомянуто мимоходомъ
о торжествѣ, которымъ Александровскій университетъ въ Гельсинг-
форсѣ готовится встрѣтить третье столѣтіе своего благотворнаго для
Финляндіи существованія. С.-Петербургскій университетъ вскорѣ послѣ
того" получилъ оттуда приглашеніе на предстоящее празднество, и мы
помѣщаемъ здѣсь переводъ этихъ строкъ 3) тѣмъ охотнѣе, что онѣ
носятъ на себѣ вѣрный отпечатокъ мѣстности и обстоятельствъ.
1) Современникъ, 1840 т. XIX, 5 —101; срв. Переписка, т. I, 11.
2) Въ статьѣ „Гельсингфорсъ". См. выше, стр. 62.
3) Вотъ онѣ въ подлинникѣ:
„ Viris celeberrimis, Academiae PeiropoUtanae professoribus ceterisque docen-
tibus 8. Quae in ultima Fennia condita est Academia, has septentrionales oras
artium et litterarum cultu subactura, terrae illius instar, fngoris vi coelique intem-
périe saepius vexatae, damna pertulit et infortunia plurima, tristissima. Abierunt
vero tempora nubila: solis gratissimo adspectu demum laeta, ducentorum mox
annorum, ortus sui memoriam festo die agere meditatur. Instituet sane haec solem-
nia, Providentiae divinae opem Augustissimique Imperatoris bénéficia pie recolens,
eodem permota sensu, quo naufragio erepti tabulam votivam in templo olim sole-
bant suspendere. Quum autem animus ingenti perfusus voluptate aliis usque cog-
nosci gestiat, testibus laetitiae frui faventissimis nostra Alexandrina ardentissime
optât. Vos igitur, Viri celeberrimi, officiose, amice rogamus, velitis his votis satis-
facere, sacrisque jsaecularibus, die III/XV instantis Julii mensis in urbe hac celeb-
randis, humanissimi adesse. Quo animo estis in artium optimarum cultores, quipfte
quos universos jure sodalitio inter se junctos aestimetis, haec gaudia a vobis minime
aliéna, speramus, judicabitis. Helsirigforsiae, die XXVII aprilis/IX maji MDCCXL".

„Университетъ, учрежденный на краю Финляндіи для водворенія
въ сихъ сѣверныхъ странахъ наукъ и искусствъ, претерпѣлъ, по-
добно здѣшней землѣ, часто разоряемой холодомъ и ненастьемъ, .много
самыхъ горестныхъ потерь и бѣдствій. Но пронеслись времена мрачныя:
наслаждаясь наконецъ отраднымъ сіяніемъ солнца, уже кончая второе
столѣтіе, онъ намѣренъ празднествомъ возобновить память своего рожде-
нія. Сіе торжество совершитъ онъ, конечно, съ благоговѣйнымъ воспо-
минаніемъ о помощи Промысла Божіяго и о щедротахъ Августѣйшаго
Императора; онъ будетъ проникнутъ тѣмъ же чувствомъ, съ какимъ
древле спасенные отъ кораблекрушенія вѣшали въ храмѣ скрижаль
обѣтную. Но какъ душа, преисполненная великимъ удовольствіемъ,
жаждетъ открыться другимъ, то нашъ Александровскій университетъ
пламенно желаетъ найти благосклонныхъ свидѣтелей своей радости.
И такъ, мужи знаменитѣйшіе, усердно и искренне просимъ васъ, бла-
говолите исполнить желаніе наше и почтить своимъ присутствіемъ
юбилей, имѣющій совершиться въ семъ городѣ III/XV будущаго
іюля. Надѣемся, что, сочувствуя труженикамъ благородной науки и
считая всѣхъ ихъ соединенными товариществомъ, вы не признаете торже-
ства сего чуждымъ для васъ. Гельсингфорсъ, 27 апрѣля/9 мая 1840".
И нѣтъ сомнѣнія, что въ настоящія минуты ученое сословіе не
только русскаго, но и всего европейскаго сѣвера ожидаетъ съ брат-
скимъ участіемъ юбилея, объявленнаго Александровскимъ универси-
тетомъ. Въ эти минуты, когда угрюмая страна финновъ составляетъ
предметъ общаго любопытства, и когда прелестный Гельсингфорсъ
едва вмѣщаетъ въ себѣ всѣхъ своихъ посѣтителей, для многихъ ко-
нечно было бы пріятно ознакомиться короче съ духомъ кореннаго
народонаселенія Финляндіи. Вотъ что побуждаетъ насъ представить
здѣсь нѣсколько замѣтокъ, относящихся къ сему предмету, хотя, мо-
жетъ быть, и весьма далекихъ отъ безусловнаго достоинства. Что
касается до самаго университета, то мы уже въ предыдущей статьѣ
представили легкій очеркъ его исторіи и настоящаго состоянія.
I.
При ближайшемъ знакомствѣ съ финнами 1), всякаго прежде всего
поражаетъ рѣзкая противоположность между ихъ наружностью и
внутренними силами. Члены у финна грубы, неповоротливы; его глаза
и черты лица, котораго окладъ особенно отличается выдающимися
скулами, выражаютъ глубокое спокойствіе души, даже безстрастіе;
1) Подъ этимъ именемъ должно преимущественно разумѣть поселянъ финскаго пле-
мени, живущихъ во внутренности Финляндіи; чѣмъ ближе къ берегамъ и особенно къ
юго-восточной границѣ, тѣмъ менѣе замѣтенъ въ сельскихъ жителяхъ края ихъ пер-
воначальный характеръ.

онъ угрюмъ и несловоохотенъ. Но, будучи повидимому неспособенъ къ
дѣятельности, онъ. сохраняетъ флегму свою только до тѣхъ поръ, пока
обстоятельства не разбудятъ дремлющихъ силъ его: тогда онъ являетъ
энергію, вполнѣ соотвѣтствующую мощному, хотя и тяжелому сложе-
нію тѣла его.
Финны одарены рѣдкимъ терпѣніемъ въ перенесеніи трудовъ и
нуждъ, и такимъ постоянствомъ въ совершеніи предпринятаго, что
ихъ не безъ основанія укоряютъ въ упрямствѣ. Набожность ихъ,
честность и вѣрность данному слову извѣстны всякому, сколько-нибудь
знакомому съ симъ народомъ. О послѣднемъ свойствѣ свидѣтель-
ствуетъ между прочимъ и финская пословица: „вола держи за рога,
а мужа за слово (Sanasta miestä, sarvesta härkää)". Отъ того ничто
не убѣдитъ финна измѣнить клятвѣ или присягѣ, a съ этимъ нераз-
лучна въ немъ неограниченная преданность законнымъ властямъ и
непоколебимая довѣренность къ Монарху.
Финнъ не избалованъ ни судьбою, ни окружающею его природой;
онъ искони привыкъ повиноваться безропотно первой, и неутомимо
бороться съ послѣднею. Не смотря на то, онъ страстно привязанъ
къ родинѣ и къ жилищамъ своимъ. Случается, однакожъ, что край-
няя нужда заставитъ ту или другую семью покинуть свою хижину.
Тогда можно видѣть съ одной стороны, до чего нищета доводитъ
несчастныхъ, a съ другой,. сколько добродушія и братскаго состра-
данія природа вложила въ сердца этихъ бѣдныхъ людей. Телѣгу, .въ
которой съ трудомъ помѣщаются женщины и дѣти, тащатъ, за неимѣ-
ніемъ лошади, сами крестьяне, пока не доберутся до перваго двора;
тамъ, если хозяинъ зажиточнѣе странниковъ, онъ ссужаетъ ихъ ло-
шадью и самъ смиренно везетъ ихъ до слѣдующаго жилья. Вообще
бытъ поселянъ финскихъ представляетъ донынѣ много патріархаль-
наго и такія черты, которыхъ тщетно стали бы мы искать у другихъ
новѣйшихъ народовъ. Между этими чертами одна изъ главныхъ есть
гостепріимство, о которомъ достаточное понятіе даетъ Рунебергъ въ
статьѣ уже извѣстной читателямъ Современника 1).
Всегдашняя борьба съ трудностями не могла остаться безъ вліянія
на характеръ финновъ: испытавъ много зла и привыкнувъ встрѣ-
чаться: съ опасностями, они вообще недовѣрчивы къ иноплеменникамъ,
и надобно много искусства, чтобы восторжествовать надъ ихъ скрыт-
ностью и часто упорнымъ молчаніемъ. Но жестокость судьбы имѣла
для нихъ и благія послѣдствія: въ нуждѣ окрѣпли и тѣло и духъ
финна; она пріучила его довольствоваться малымъ и переносить суро-
вость не одной природы, но и ближняго. Онъ требуетъ въ отношеніи
1) „О природѣ финляндской, о нравахъ и образѣ жизни народа во внутренности
края". Соврем., т. XVII, стр. 5. См. ниже въ отдѣлѣ Переводовъ.

къ себѣ только соблюденія справедливости; малѣйшее благодѣяніе,
малѣйшій излишекъ сверхъ того, что ему по праву слѣдуетъ, словомъ,
всякая милость или ласка доставляютъ ему непритворную радость.
За то онъ при всей своей кротости и видимой безотвѣтности, легко
свирѣпѣетъ, когда видитъ себя оскорбленнымъ. Онъ равно помнитъ
добро и зло; умѣетъ быть благодарнымъ — но бываетъ мстителенъ до
лютости.
Никогда не бывъ воинственнымъ, онъ однакожъ искони отличался
рѣшимостью предъ лицомъ опасности и мужествомъ въ бояхъ. Густавъ
Адольфъ особенно дорожилъ бывшими въ войскахъ его финнами, и
во время тридцатилѣтней войны, въ которую они ознаменовали себя
не однимъ подвигомъ, употреблялъ ихъ преимущественно тамъ, гдѣ
не столько требовался пламенный порывъ отваги, сколько спокойный
отпоръ и холодное присутствіе духа. Новые опыты храбрости явилъ
народъ этотъ при участіи въ отечественной войнѣ 1812 г. и въ послѣд-
немъ походѣ противъ польскихъ мятежниковъ.
Удачно обрисованъ характеръ финновъ немногими словами въ
рѣчи, которою въ 1809 г. профессоръ финляндскаго университета
Валеніусъ привѣтствовалъ въ Або Императора Александра. „Го-
сударь“! говоритъ онъ: „Ты видѣлъ народъ суровый, бѣдный, терпѣ-
ливый въ трудахъ, привыкшій довольствоваться малымъ, гостепріимный,
простой въ своихъ нравахъ, сильно привязанный къ вѣрѣ, къ уставамъ
и обычаямъ предковъ, свято почитающій законъ и правосудіе, храбрый,
твердый, преданный повелителямъ, готовый на все ради вѣры и оте-
чества, упорный, мнительный, опасающійся быть предметомъ презрѣнія
или порицанія, но воздающій любовью за любовь, кроткій, податливый,
смирный и чуждый всякихъ смятеній“1).
II.
Въ Финляндіи низшее сословіе народа образованнѣе, нежели во
многихъ другихъ странахъ. Въ мѣстныхъ законахъ есть постановленіе,
что жениться можетъ только тотъ, кто былъ у причастія, a къ при-
частію допускаются одни грамотные. Явись къ пріобщенію святыхъ
1) Изъ: Plausus et Vota quibus Alexandrum Primum, Imperatorem, celebre ad
Auram Athenaeum d. 11 Apr. MDCCCIX gratiosisimme invisentem, universae Academiae
nomine subjectissime excepit J. F. Wallenius: „Gentein vidisti duram, pauperem,
operum patientem, parvo adsuetam, hospitalem, simplicem, priscae religionis et fidei,
recti aequique et morum institutorumque a majpribus profectorum tenacem, strenuam,
fortem, imperantibus devotam, sed oppressionis impatientem, pro aris, laribus, focis
quidvis audentem, pervicacem, suspiciosam, negligi aut male haberi timentem, sed,
a quo amari se sentit, eum vicissim amantem, tumque docilem, tractabilem, mitem
atque a turbis ciendis alienissimam.“

тайнъ кто-нибудь непосвященный напередъ въ таинства азбуки, пас-
торъ немедленно отошлетъ его въ школу. Отсюда проистекаетъ для
каждаго простолюдина необходимость умѣть читать, и каждая мать
семейства учитъ тому дѣтей своихъ. Мало того: духовенство обязано
повѣрять публично успѣхи, оказываемые поселянами въ домашнемъ
ученіи. Пасторы разъ въ годъ разъѣзжаютъ по своимъ приходамъ
для испытанія всѣхъ отъ мала до велика, заставляя ихъ читать, гово-
рить наизусть молитвы и т. п. На эти экзамены (läs-förhör), для кото-
рыхъ избирается преимущественно время, свободное отъ сельскихъ
работъ, жители окрестныхъ селеній сходятся въ одно мѣсто, всякій
съ тѣмъ, что знаетъ. Такія постановленія должны были развить въ
народѣ набожномъ и склонномъ къ созерцанію, любовь къ чтенію,
особливо духовныхъ книгъ. По воскресеньямъ почти въ каждой семьѣ
праздный отдыхъ замѣняется симъ благочестивымъ занятіемъ; сверхъ
того для финновъ издаютъ обыкновенно одну или двѣ простонародныя
газеты, которыя, смотря по содержанію своему и другимъ условіямъ,
находятъ болѣе или менѣе подписчиковъ въ смиренныхъ хижинахъ.
Еще замѣчательнѣе этой, такъ сказать, прививной образованности,
особенней инстинктъ ума, которымъ одарены финны. Ихъ молчали-
вость не безъ значенія; часто подъ нею скрывается раздумье, и мед-
ленная рѣчь ихъ обличаетъ иногда необыкновенную зрѣлость разсудка,
житейскую опытность и даръ наблюденія. Финнъ рѣдко начнетъ го-
ворить, не подумавъ напередъ нѣсколько времени; посѣщаетъ ли онъ
своего пріятеля — онъ не прежде заводитъ разговоръ, какъ посидѣвъ
безмолвно съ опущенными неподвижными глазами, иногда съ трубкою
въ зубахъ. Въ сужденіяхъ его, не,рѣдко очень оригинальныхъ, пора-
жаетъ васъ логическая строгость, a въ словахъ и выраженіяхъ какая-
то разборчивость, точность,. знаніе приличій и въ высокой степени
свойственная всему народу поэтическая способность. Такому стран-
ному въ устахъ простолюдина изяществу рѣчи много способствуетъ
самый языкъ финскій, неимовѣрно богатый во многихъ отношеніяхъ.
Между крестьянами почти никогда не слышно грубой брани или небла-
гопристойныхъ шутокъ.
Когда же финнъ объясняется на бумагѣ, то часто не знаешь, чему
болѣе удивляться: простодушному ли искусству, съ какимъ онъ выра-
жается, обилію здравыхъ понятій и тонкихъ замѣчаній или отчетливой
послѣдовательности изложенія. Въ письмахъ финновъ замѣтна большая
разница съ письмами живущихъ иногда рядомъ съ ними шведовъ:
послѣдніе, подобно нашимъ крестьянамъ-грамотѣямъ, обыкновенно
наполняютъ листъ поклонами, разспросами о здоровьѣ и извѣстіями того
же рода; но финнъ любитъ разсуждать о своихъ дѣлахъ и судьбѣ, а
нерѣдко и о томъ, что творится на бѣломъ свѣтѣ. Въ этомъ отно-
шеніи изумительно, что многіе финны, въ своихъ отдаленныхъ пусты-

няхъ, не теряютъ изъ виду главныхъ явленій политическаго міра,
и — непонятно какимъ образомъ — имѣютъ. всегда свѣдѣнія, хоть
часто и превратныя, о томъ или другомъ важномъ событіи. Здѣсь
кстати замѣтить, что даже и лапландцы, которыхъ по умственнымъ
способностямъ никакъ нельзя сравнивать съ финнами, обнаруживаютъ
по-своему участіе въ томъ, что дѣлается у людей; они обыкновенно
встрѣчаютъ путешественника тремя вопросами: все ли въ краю миръ?
живъ ли Государь? живъ ли Епископъ?
III.
Желая показать, какъ оригинально и забавно финнъ смотритъ
иногда на вещи, мы приведемъ въ примѣръ крестьянина Петра
Війляйнена (Peter Wiiliäinen l). Съ дѣтства отличался онъ страстію къ
изобрѣтеніямъ и безпрестанно сочинялъ новые планы; но важнѣйшимъ
его произведеніемъ былъ составленный имъ въ царствованіе ИМПЕ-
РАТОРА АЛЕКСАНДРА проектъ боевой колесницы, которую онъ назна-
чалъ для истребленія турковъ, этихъ (по его понятію) единственныхъ
виновниковъ всѣмъ бѣдствіямъ христіанскаго міра.
Чтобы вѣрнѣе успѣть въ своемъ предпріятіи, онъ рѣшился лично
представить модель своей колесницы ГОСУДАРЮ, И ДЛЯ ТОГО пѣшкомъ
отправился въ Петербургъ со всеподданнѣйшею просьбою, которую
самъ сочинялъ и переписывалъ. Предлагаемъ этотъ драгоцѣнный до-
кументъ въ самомъ точномъ переводѣ:
„Если ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО признаете возможною и
нужною эту боевую колесницу, которой модель изготовлена и изобрѣ-
тена мною нижеподписавшимся: то я съ вѣрноподданническимъ благо-
говѣніемъ прошу ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО, буде можно, заключить вѣчный
миръ и союзъ съ королями этой нашей Европы и подать такой со-
вѣтъ, чтобы всѣ христіанскіе короли изготовляли подобныя колесницы
и единодушно ополчались противъ турка. Я бы желалъ, чтобы это
дѣлалось, какъ предрекли пророки, Въ пророчествѣ Іереміи читаемъ
слѣдующее: „Яко се азъ воздвигну, и приведу на Вавилонъ собранія
языковъ великихъ отъ земли полунощныя и ополчатся нань: оттуду
плѣненъ будетъ, яко же стрѣла мужа сильна и искусна не возвра-
тится праздна. И будетъ земля Халдейска въ разграбленіе, вси граби-
тели ея наполнятся, глаголетъ Господь. Се людіе идутъ отъ сѣвера,
и языкъ великъ, и царіе мнози возстанутъ отъ конецъ земли. Наострите
стрѣлы, наполните тулы: воздвиже Господь царей Мидскихъ, яко про-
тиву Вавилона гнѣвъ его, да погубитъ и, понеже отмщеніе Господне
есть отмщеніе людей его. Воздвигните знамя на земли, вострубите
1) Срв. Переписка Грота съ Плетневымъ, т. I, стр. 5.

трубою во языцѣхъ. Яко аще взыдетъ Вавилонъ на небо, и аще
утвердитъ на высотѣ крѣпость свою, отъ мене пріидутъ губителіе его»
глаголетъ Господь" 1).
„Конечно странное дѣло, что я, простой крестьянинъ,, вздумалъ
давать совѣты императорамъ и королямъ.и высокимъ сановникамъ.
Но я полагаю, что ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ недосугъ за-
ниматься такими предметами, равно какъ и другимъ королямъ и
высокимъ сановникамъ. Причины тому слѣдующія: Когда въ прежніе
годы русское царство было въ войнѣ съ туркомъ, тогда шведская
земля возстала войной на Россію. Хотя много было мудрыхъ и смы-
шленыхъ королей, и въ большихъ школахъ воспитанныхъ, высокихъ,
ученыхъ въ писаніи сановниковъ, но имъ не было времени обдумать,
что лучше бы единодушно воевать противъ турка, съ тѣмъ благора-
зуміемъ и тою силою, съ какими они воевали противъ русскаго, такъ-
что наконецъ пробрались за крѣпость Кронштадтъ въ русское море. —
Второй пунктъ: Когда была послѣдняя война съ туркомъ въ ВАШЕ,
ГОСУДАРЬ,..царствованіе, то Франція поднялась на бой съ русскимъ,
склонивъ и другихъ къ войнѣ. Хотя много было королей и знатныхъ
мужей въ союзѣ, однакожъ имъ не было времени обдумать, что лучше
бы единодушно воевать противъ турка съ тѣмъ благоразуміемъ и тою
силою, съ. какими они воевали противъ русскаго, такъ что наконецъ
до самой Москвы проникли въ государство. Вслѣдствіе реченныхъ
пунктовъ я желаю и съ вѣрноподданическимъ благоговѣніемъ прошу,
чтобы по Всемилостивѣйшему и Высочайшему совѣту ГОСУДАРЯ ИМПЕ-
РАТОРА, всѣ христіанскіе короли и власти согласились на вѣчный миръ
и союзъ, такъ чтобъ впредь подобныхъ, войнъ не случалось въ нашей
Европѣ между христіанами, развѣ. только противъ язычниковъ и
турковъ".
Эта необыкновенная просьба, безъ сомнѣнія, не мало позабавила
ГОСУДАРЯ, который за столь благую мысль пожаловалъ простодушному
финну 500 руб. въ награжденіе.
Такая удача сильно подстрекнула изобрѣтательность его, и съ той
поры онъ уже весь предался составленію проектовъ и плановъ. Г. Лен-:
ротъ, извѣстный финляндскій литераторъ, о-которомъ говорили мы въ
предыдущей книжкѣ и которому мы обязаны знакомствомъ съ Війляй-
неномъ, разсказываетъ въ путевыхъ запискахъ своихъ, что. этотъ крестья-
нинъ служилъ ему однажды проводникомъ въ верхней Кареліи. Чер-
новой отпускъ достопамятной просьбы и рисунокъ страшной колесницы
всегда были при немъ; чуть-ли не сдѣлалъ онъ распоряженія, чтобы
эти важныя бумаги послѣдовали за нимъ и въ могилу.
Любопытно было бы взглянуть на самый рисунокъ. Онъ изобра-
1) Іерем., гл. 50 и 51.

жалъ карету, заложенную парою, лошадей, которыя вмѣстѣ съ нею
помѣщались въ жестяномъ футлярѣ, открытомъ только снизу. Фут-
ляръ, довольно широкій, сзади, суживался къ переднему краю, такъ
что представлялъ съ боку родъ усѣченнаго треугольника. Впереди и
на сторонахъ было нѣсколько небольшихъ отверстій, только для того,
чтобы сквозь ихъ смотрѣть и стрѣлять. Снаружи, вдоль стѣнокъ, какъ
передней, такъ и боковыхъ, тянулись острыя желѣзныя полосы, ши-
риною въ порядочную косу.
„Легко вообразить", шутитъ Ленротъ, „какое ужасное опустошеніе
эта колесница могла бы произвести въ рядахъ турка: стоило-бъ только
ворваться съ нею въ густоту полковъ и поѣздить вокругъ, вмѣсто про-
гулки, потому что сидящій въ каретѣ оставался бы совершенно за-
крытъ и безопасенъ. Кто-бъ избавлялся отъ смертоноснаго дѣйствія
острыхъ полосъ, тотъ былъ, бы застрѣливаемъ на бѣгу, и такимъ
образомъ не спасся, бы ни одинъ непріятель".
IV.
Въ Війляйненѣ видѣли мы образчикъ народнаго ума финновъ; но
примѣръ сей даетъ понятіе только объ одной сторонѣ способностей
ихъ. Еще болѣе вниманія заслуживаетъ доставшееся имъ въ удѣлъ
поэтическое дарованіе. Изъ множества.старинныхъ пѣсенъ, живущихъ
въ устахъ простолюдиновъ, между которыми доселѣ являются счаст-
ливые импровизаторы, видно, что поэзія составляла нѣкогда общее
достояніе всей націи. Сверхъ того, эти произведенія свидѣтельствуютъ
о нѣкоторой степени образованія, самобытно развившагося у древнихъ
финновъ. Посему весьма занимательно было бы обозрѣть состояніе ихъ
до шведскихъ завоеваній, начавшихся съ XII вѣка. Но, къ сожалѣнію,
объ этомъ предметѣ сохранилось слишкомъ мало извѣстій. Попробуемъ
однакожъ, пользуясь и тѣми скудными средствами, какія имѣемъ, бро-
сить бѣглый взглядъ на образъ существованія финновъ въ древности.
Гражданское устройство ихъ конечно было еще весьма несовер-
шенно. У нихъ не было общаго главы или государя, но .существо-
вало, вѣроятно, семейное или патріархальное правленіе, т. е. въ каж-
домъ семействѣ отецъ былъ неограниченнымъ властелиномъ, и въ
случаѣ войны старѣйшіе становились вождями. Были общественныя
сходки; но городовъ и крѣпостей народъ еще не зналъ; онъ жилъ въ
деревняхъ, a крѣпостями служили укрѣпленныя пещеры и скалы.
Главными промыслами финновъ были рыбная ловля, охота, скотовод-
ство, и преимущественно, земледѣліе,. которое искони приняло у нихъ
особенный видъ: донынѣ, какъ извѣстно, они выжигаютъ лѣса и удоб-
ренную пепломъ землю обращаютъ въ пашни. Этотъ родъ земледѣлія,
существующій не только въ Финляндіи, :но и въ тѣхъ изъ нашихъ

сѣверныхъ губерній, гдѣ финны составляютъ часть народонаселенія
называется пала (по швед, svedja).
Сосѣдство съ враждебными народами и съ моремъ, на которомъ
нерѣдко являлись грозные скандинавскіе удальцы, издавна заставляло
миролюбыхъ финновъ помышлять о средствахъ къ оборонѣ, а иногда
приманка легкой добычи или мщеніе побуждали итти и къ нападе-
ніями Вотъ чѣмъ объясняется искусство въ мореплаваніе которымъ
съ незапамятныхъ временъ отличались жители финляндскихъ бере-
говъ; купеческія суда, ходившія изъ Ганзейскихъ городовъ въ Новго-
родъ, часто подвергались опасности со стороны этихъ хитрыхъ и смѣ-
лыхъ моряковъ.
Приготовленіе оружій было у финновъ искони однимъ изъ важ-
нѣйшихъ искусствъ. *Они всегда занимались разработкою металловъ,
особливо желѣза, и этому обязаны тѣмъ, что даже въ Швеціи преданіе
приписываетъ имъ открытіе большей части находящихся тамъ желѣз-
ныхъ рудниковъ. Въ скандинавскихъ сагахъ финскіе мечи пользуются
особенною славой. Вообще ремесло кузнеца издревле было распро-
странено и высоко цѣнилось у финновъ, которые до позднѣйшей поры
слыли знатоками въ кузнецкихъ работахъ.
Одинъ изъ главныхъ боговъ ихъ во времена язычества — Ильмари-
ненъ — былъ ковачемъ. Общность сего ремесла въ народѣ отражалась
даже и въ языкѣ финскомъ: слово seppä (кузнецъ) означало вообще
дѣлателя, такъ что, назвавъ и предметъ работы, можно было выра-
зить тѣмъ словомъ всякаго производителя; даже поэта или пѣвца
называли иногда ковачемъ пѣсенъ.
Другимъ любимымъ занятіемъ финновъ было и есть ткацкое ре-
месло. Зналъ ли народъ еще какія-либо искусства—опредѣлить трудно;
вообще нѣтъ возможности очертить съ точностію кругъ его образован-
ности; достовѣрно, по крайней мѣрѣ, что употребленіе письменъ еще
не было ему извѣстно.
О бытѣ его можно судить только по разнымъ чертамъ, разсѣян-
нымъ въ древнихъ его пѣсняхъ. Обращеніе съ женщинами, какъ
заключать должно, было еще сурово; есть основаніе думать, что женъ
пріобрѣтали покупкою—обычай и теперь еще существующій у нѣко-
торыхъ финскихъ племенъ, живущихъ внутри Россіи. Въ Финляндіи,
напротивъ, водится нынѣ между простолюдинами, что невѣста даритъ
родителей жениха.
Не смотря на свою природную угрюмость, финны искони любили
увеселенія; кромѣ тѣлесныхъ упражненій разнаго рода, какъ то: ка-
танья на лыжахъ, стрѣльбы изъ лука, плаванія и борьбы, имъ слу-
жили забавою обильныя пиршества. Свадьба, обрученіе, родины, похо-
роны, всѣ эти случаи давали поводъ къ веселымъ сход камъ; сверхъ
того, пирами праздновались постоянно извѣстные дни, напр., весной

день посѣва, осенью день окончательной жатвы. Главнымъ наслажде-
ніемъ на такихъ пирахъ было неумѣренное употребленіе пива и меда,
отъ чего самое понятіе пировать выражалось у финновъ, какъ и у
скандинавовъ, словомъ пить. Вино узнали они уже въ позднѣйшее
время отъ иноземцевъ, почему еще и донынѣ всякое вино называютъ
нѣмецкимъ (saksan viina). На пиръ допускались одни мужчины; женщины
же участвовали въ немъ только приготовленіемъ яствъ и напитковъ. Осо-
бенною торжественностію было ознаменовываемо пиршество послѣ счаст-
ливой медвѣжьей охоты; сходившіеся по этому случаю сосѣди давали
каждый свою долю хлѣба и мяса; наряжались какъ можно богаче, и
избравъ мальчика и дѣвочку, какъ подобіе жениха и невѣсты, пили
и ѣли при звонѣ чашъ. Сперва вносили медвѣжью голову, которую
вѣшали на дерево, a потомъ появлялось и остальное мясо убитаго
звѣря, вареное въ гороховомъ супѣ.
„День", говоритъ финская пословица, „пополняется ночью, а ску-
дость пива пѣніемъ". Въ самомъ дѣлѣ, лучшую принадлежность пи-
ровъ составляли пѣсни, которыя одинъ изъ присутствовавшихъ обык-
новенно и пѣлъ и сочинялъ въ то же время: онѣ сопровождались
иногда игрою на струнныхъ инструментахъ, до сихъ поръ употребляемыхъ
народомъ, но только въ немного измѣненномъ видѣ. На однихъ играли
пальцами, на другихъ смычкомъ. Струны, бывшія первоначально изъ
конскаго волоса, впослѣдствіи приготовлялись изъ металла. Древнѣй-
шимъ инструментомъ была кантела (kantele, родъ арфы), иногда назы-
вавшаяся и арфою. Сверхъ того, финнамъ издавна были знакомы и
духовые инструменты—рогъ, пастушескій рожокъ и родъ флейты.
V.
Главнымъ и почти единственнымъ памятникомъ древней самобыт-
ной образованности финновъ остаются ихъ пѣсни и прекрасный языкъ
этихъ безыскуственныхъ, но часто драгоцѣнныхъ изліяній души. Они
носятъ на себѣ рѣзкую печать той національности, которой не могли
изгладить въ народѣ ни утрата самобытности политической, ни время.
По характеру своихъ способностей финны имѣютъ нѣкоторое сход-
ство съ восточными народами: въ стремленіи финновъ къ умственному
развитію не замѣтно той всеобщности, разносторонности и подвижности,
которыя составляютъ отличительныя черты духа европейскаго; напро-
тивъ,1 они довольствовались всегда дѣятельностію однообразною, спокой-
ною, и притомъ чисто-внутреннею, рѣдко обнаруживавшеюся дѣломъ.
Финны искони были равнодушны ко всему внѣшнему: къ силѣ, къ
почестямъ, къ вліянію въ житейскихъ дѣлахъ, къ красотѣ тѣлесной.
Этимъ-то объясняется и всегдашнее ничтожество ихъ въ мірѣ поли-
тическомъ: никогда не искали они могущества и власти, не прель-

щались славою завоевателей, не предпринимали громкихъ подвиговъ;
но смиренно уединялись въ самихъ себѣ, и съ неизмѣнною вѣрностію
покорялись владычеству чуждому. Отъ того и самородное образованіе
ихъ никогда не приходило въ столкновеніе съ образованіемъ повели-
телей; среди политическихъ перемѣнъ страдательный характеръ ихъ
остался неприкосновеннымъ въ корнѣ своемъ, и такимъ только обра-
зомъ національность финновъ могла выйти невредимою изъ кровавыхъ
бурь ихъ существованія.
Но что же замѣняло для нихъ власть, славу, независимость? Выс-
шимъ благомъ считали они мудрость, которую поставляли преимуще-
ственно въ знаніи сокровенныхъ силъ природы и въ тайнѣ дѣйство-
вать на нихъ посредствомъ слова. Вотъ начало ихъ колдовства, общаго
финнамъ въ старину и состоявшаго главнымъ образомъ въ цѣленіи
болѣзней или въ нанесеніи вреда — посредствомъ заклятій.
Извѣстно, что народъ сей еще въ древности славился своими кол-
дунами; еще Тацитъ разсказываетъ о тайныхъ его знаніяхъ, a въ
средніе вѣки вся Европа наполнена была слухами о колдовствѣ фин-
новъ, которые, по общему повѣрью, были въ сношеніи съ злымъ духомъ:
самое имя финнъ долгое время значило то же, что и колдунъ.
Чародѣйствомъ финновъ многіе стараются подтвердить догадку,
что племя это обитало нѣкогда въ Скандинавіи. Тамошнія преданія
повѣствуютъ о борьбѣ позднѣйшихъ завоевателей полуострова, Готовъ,
съ какимъ-то племенемъ великановъ, съ Іотами, отличавшимися будто-
бы необыкновенною мудростію и глубокими знаніями, а такъ-какъ то же
преимущество искони приписывалось и финнамъ, то отсюда и выво-
дятъ тождество ихъ съ Іотами.
При поэтическомъ взглядѣ своемъ на міръ, финны всякое зло счи-
тали существомъ живымъ, слѣдовательно, врагомъ своимъ, и притомъ
врагомъ коварнымъ, скрытнымъ, но который упорствуетъ только до
тѣхъ поръ, пока не извѣдано его происхожденіе, не проникнуты его
замыслы, не объяснены его дѣйствія. Какъ скоро все это будетъ сдѣ-
лано и выражено, онъ непремѣнно долженъ устыдиться и бѣжать.
Такъ произошли заклинанія, которыя, при свойственной народу спо-
собности къ поэзіи, приняли форму пѣсенъ. Въ нихъ описываются:
сперва происхожденіе зла, потомъ вредъ имъ причиняемый и сред-
ства противъ него; наконецъ произносится самое заклятіе. Заклина-
тельныя пѣсни только читались, а не пѣлись; колдунъ въ это время
стоялъ обыкновенно на колѣняхъ, держа шапку въ рукахъ; иногда
читалъ онъ тихо, слегка оплевываясь и пыхтя; иногда грозно возвы-
шалъ свой голосъ й входилъ въ изступленіе; тогда глаза его закаты-
вались, у рта являлась пѣна, колдунъ страшно корчился и топалъ.
Идея о злѣ сливалась у финновъ съ идеею о болѣзни, и потому
главная цѣль колдовства ихъ состояла въ исцѣленіи или возбужденіи

недуговъ: такъ . возникла въ народѣ магическая медицина. Но кол-
довство финновъ, особенно въ позднѣйшее время, имѣло и другія
назначенія: посредствомъ его гасили и воспламеняли страсти, въ
случаѣ покражи, открывали вора и т. п. Притомъ не ограничивались
словомъ или заговариваніемъ; но прибѣгали и къ другимъ способамъ
чародѣйства, напр. къ зельямъ, мазямъ. разнаго рода; особенную силу
приписывали костямъ мертвецовъ, отъ чего колдуны обыкновенно и
носили въ мѣшкахъ, гдѣ держали разныя таинственныя орудія, нѣ-
сколько такихъ костей, и любили производить свои чары на кладбищахъ.
Съ уваженіемъ народа къ мудрости и съ понятіемъ о существѣ ея
неразлучно было глубокое почтеніе къ колдунамъ; нуждавшійся въ
ихъ помощи нерѣдко совершалъ далекое странствованіе, чтобы уви-
дѣться съ однимъ изъ нихъ; вездѣ они были принимаемы, какъ самые
почетные гости. Имъ приписывали тѣмъ болѣе могущества, чѣмъ далѣе
они жили къ сѣверу, гдѣ число ихъ было всего значительнѣе: выше
всѣхъ по искусству въ чарахъ считались лапландцы; они презирали
южныхъ колдуновъ, которые и сами сознавали предъ ними свою' не-
опытность. Но уваженіе къ колдунамъ мрачнаго сѣвера соединялось
съ невольнымъ страхомъ: ихъ упрекали въ злобѣ и лукавствѣ. Нынѣ
колдуны почти совершенно исчезли въ Финляндіи: но еще въ концѣ
прошлаго столѣтія ихъ было тамъ довольно много. Они сами твердо
вѣрили въ свое искусство и обыкновенно передавали его своимъ дѣ-
тямъ, почему оно и считалось достояніемъ цѣлыхъ родовъ; принятіе
посторонняго въ ученики сопровождалось особеннымъ таинственнымъ
обрядомъ, который, по большой части, совершался на камнѣ у какого-
нибудь водопада.
Считать ли такое колдовство однимъ суевѣріемъ, или въ самомъ
дѣлѣ искусствомъ, основаннымъ на знаніи извѣстныхъ силъ природы,
ананіи, которое обладавшіе имъ умышленно скрывали отъ другихъ и
облекали танственностію? Извѣстно, что у многихъ народовъ древности
были касты, коимъ исключительно принадлежали свѣдѣнія, недо-
ступныя для толпы, но основанныя на глубокомъ изученіи природы.
Въ началѣ то же было, вѣроятно, и у финновъ; но впослѣдствіи, какъ
кажется, древнія знанія утратились и колдовство сдѣлалось собствен-
ностію суевѣрія; народъ сталъ производить чары отъ злого духа, а
наконецъ и сами колдуны вѣрили въ его содѣйствіе и призывали его
въ помощь. Говорятъ, что въ позднѣйшее время они нерѣдко съ
цѣлыми своими семействами предавали себя во власть діавола.
Во всякомъ случаѣ, колдовство финновъ и начало его—уваженіе
мудрости, знанія, есть отличительный характеръ самобытнаго образо-
ванія народа, проникающій всѣ памятники его духовной дѣятель-
ности и отражающійся на всей его исторіи, точно такъ же, какъ у
скандинавовъ всѣ учрежденія, событія и умственныя произведенія

означены печатью воинственности. Къ развитію въ финнахъ такого
направленія должны были много способствовать обстоятельства, из-
давна ихъ окружавшія. Финнъ всегда видѣлъ предъ собою природу
мрачную и неумолимую къ нуждамъ человѣка, и привыкъ смотрѣть на
нее какъ на врага своего; съ другой стороны, его тревожила часто
непріязнь сосѣднихъ народовъ. Эта двойная борьба съ внѣшними силами
и въ то же время недостатокъ вещественныхъ средствъ для побѣды,
могли заставить его обращаться во внутрь себя, искать способовъ
отпора въ своемъ умѣ, или даже прибѣгать къ тайнымъ, сверхъ-
естественнымъ силамъ. Тому еще болѣе благопріятствовало насиль-
ственное введеніе христіанской религіи; принуждая финновъ искать
убѣжища въ дремучихъ лѣсахъ и пещерахъ, оно неминуемо должно
было еще усилить мрачное расположеніе народнаго духа.
Теперь слѣды колдовства финновъ остаются почти въ однѣхъ за-
клинательныхъ пѣсняхъ, которыя народъ хранитъ только какъ наслѣ-
діе, доставшееся ему отъ предковъ. Впрочемъ, онѣ распространяются
не легко; немногіе еще существующіе колдуны не охотно ввѣряютъ
ихъ образованнымъ людямъ и боятся, что, попавшись въ руки непо-
священныхъ, онѣ утратитъ свою силу. Вообще, такія пѣсни представ-
ляютъ много нелѣпаго, темнаго, и потому содержаніемъ своимъ рѣдко
бываютъ занимательны. За то, наполненныя грубыми вымыслами вообра-
женія необузданно-дикаго, онѣ часто дышутъ таинственными ужасомъ.
VI.
Болѣе пріятное явленіе составляютъ финскія пѣсни другого рода.
Поэтическая способность, какъ уже замѣчено, была нѣкогда общею
принадлежностію народа. Это подтверждается и однимъ изъ древнихъ
его преданій: главнымъ божествомъ языческихъ финновъ былъ пѣвецъ
Вейнемейненъ (Wäinemöinen), котораго они признавали своимъ геніемъ-
покровителемъ, богомъ, даровавшимъ имъ поэзію. Итакъ они видѣли
въ ней даръ божественный; она была въ ихъ глазахъ и верховнымъ
благомъ человѣка и началомъ гражданскаго ихъ устройства.
Въ прежнія времена народные пѣвцы были чрезвычайно многочи-
сленны въ Финляндіи. Почти на всякой пирушкѣ, на всякой веселой
сходкѣ раздавались пѣсни, тутъ же и сочиняемыя безъ всякаго при-
готовленія однимъ изъ простодушныхъ гостей. Веселье и горе, какое-
нибудь событіе однообразной сельской жизни, чей-нибудь подвигъ,
общее благо или бѣдствіе, смерть друга или насмѣшка надъ недру-
гомъ — все это поперемѣнно служило предметомъ такихъ импрови-
зацій. Самыя женщины, за работою, нерѣдко сочиняли й пѣли пѣсни.
Нынѣ народная поэзія уже угасаетъ въ Финляндіи, что отчасти должно
Приписать естественному ходу развитія духа человѣческаго во всѣхъ

націяхъ, отчасти же и излишнему усердію пасторовъ, которые, считая
народную поэзію между финнами остаткомъ язычества, всячески ста-
рались истребить ее. Однакожъ мѣстами, особенно въ сѣверо-восточ-
ныхъ частяхъ, въ Саволаксѣ и Кареліи, еще и нынѣ являются пѣвцы
между поселянами. Вообще сѣверная часть края въ этомъ отношеніи
гораздо богаче южной. Г. Ленротъ, который пѣшкомъ путешествовалъ
по Финляндіи для собиранія народныхъ пѣсенъ, говоритъ въ своихъ
путевыхъ запискахъ:
„Южный финнъ, живя преимущественно при большихъ дорогахъ
близъ городовъ, гдѣ онъ легко сбываетъ свои товары и запасается
всѣмъ, что ему нужно, привыкаетъ къ жизни безпечной, рѣдко благо-
пріятной для поэта. Напротивъ того, финнъ сѣверный, окруженный
своими безчисленными озерами, своими обширными лѣсами, гдѣ нѣтъ
дорогъ, на которыхъ бы онъ, подобно южному своему собрату, могъ
беззаботно дремать въ телѣжкѣ, — сѣверный финнъ долженъ часто
предпринимать трудныя странствованія то въ церковь, то въ судъ. Но
развитію ума его всего болѣе помогаютъ продолжительныя поѣздки въ
городъ. Въ мѣстахъ, отдаленныхъ отъ родины его, узнаетъ онъ новые
нравы и обычаи, обогащая въ тоже время запасъ извѣстныхъ ему
словъ. Пріѣхавъ домой, онъ разсказываетъ разныя приключенія, кото-
рыя или самъ испыталъ, или слышалъ отъ другихъ, и такимъ обра-
зомъ въ околоткѣ накопляются предметы и для преданій и для пѣ-
сенъ. Есть также различіе въ образѣ жизни сѣвернаго и южнаго
финна. Послѣдній, какъ извѣстно, живетъ обыкновенно въ довольно
большихъ деревняхъ, гдѣ и проводитъ почти всѣ свободные часы въ
забавахъ съ сосѣдями, тогда какъ сѣверный живетъ уединенно и не
находитъ случаевъ веселился. Въ одиночествѣ, не видя, часто въ
продолженіе цѣлыхъ недѣль, никого чужого, онъ впадаетъ въ задум-
чивость и чувствуетъ неодолимое влеченіе изливать ее въ пѣсняхъ.
Ко всему этому надобно прибавить долгія зимнія ночи съ ихъ сѣвер-
нымъ сіяніемъ, съ ихъ символическими созвѣздіями, которыя такъ
краснорѣчиво говорятъ душѣ, a здѣсь еще сильнѣе дѣйствуютъ на
умъ и воображеніе по своей противоположности съ безконечнымъ
лѣтнимъ днемъ и палящимъ зноемъ его.
„Вотъ на чемъ основано превосходство сѣверныхъ финновъ въ
поэзіи. Подкрѣпленіе этому легко найти въ самыхъ пѣсняхъ ихъ.
Какъ древніе боги языческихъ финновъ предпринимали опасныя
странствованія на сѣверъ, такъ и теперь еще судьба часто приво-
дитъ поэта въ пустынные лѣса Лапландіи или на полунощное море.
Въ немъ явно стремленіе къ мрачному, таинственному сѣверу, гдѣ
передъ взорами его пылаетъ огонь, зажженный его божествами. Иногда
возносится онъ въ заоблачныя страны на рамена Большой Медвѣдицы
и не останавливается, пока не пролетитъ чрезъ всѣ девять небесъ.

Въ немъ безпрестанно обнаруживается вліяніе одинокой, печальной
жизни. Грусть, меланхолія составляетъ главную черту финской поэзіи*
хотя въ ней рѣзко выдается еще и другая сторона, именно склон-
ность къ таинственному, къ дикому. Пѣсни веселаго содержанія рѣдки
въ сравненіи съ тѣми, которыя выражаютъ тоску въ многообразныхъ
ея направленіяхъ и видахъ. Только въ новѣйшее время болѣе ра-
достныя руны 1) начали появляться въ народѣ, и поэзія сдѣлалась
разностороннѣе: такъ сатира, совершенно чуждая стариннымъ пѣснямъ,
бываетъ часто характеромъ новыхъ.
„Изъ поселянъ, которые въ наше время пѣли о разныхъ предме-
тахъ, на первомъ мѣстѣ стоитъ Паво Ко́хойненъ. То онъ бываетъ
простодушнымъ разсказчикомъ, то становится сатирикомъ въ чистѣй-
шемъ значеніи слова, то онъ поучаетъ, преподавая простыя правила,
внушенныя самою природой. Иногда онъ бываетъ веселъ, игривъ, оби-
ленъ выдумками. Нѣкоторыя изъ его рунъ относятся къ миѳологіи; въ
другихъ подражаетъ онъ тѣмъ древнимъ пѣснямъ, въ которыхъ опи-
сывается происхожденіе вещей и особенно болѣзней (заклинательнымъ
пѣснямъ). Ему теперь за 60 лѣтъ; живетъ онъ. въ приходѣ Раута-
лампи. Сложеніе его, здоровое отъ природы, еще болѣе укрѣпилось
отъ труда.
„Рано уже сдѣлался онъ любимымъ пѣвцомъ народа, и до сихъ
поръ еще пользуется необыкновеннымъ уваженіемъ. Кромѣ безчислен-
наго множества рунъ, пѣтыхъ имъ безъ приготовленія на пирушкахъ
или при другихъ радостныхъ случаяхъ, и изъ коихъ очень немногія
сохранились, онъ сочинилъ большое число и такихъ, которыя ходятъ
въ спискахъ по Рауталампи и другимъ окрестными приходамъ. За
нѣсколько лѣтъ назадъ я посѣтилъ его съ намѣреніемъ записать нѣ-
которыя изъ его рунъ; въ первый разъ увидѣлъ я его вечеромъ, когда
онъ только успѣлъ возвратиться-съ работы въ полѣ. Онъ сказалъ мнѣ,
что ему теперь не до пѣнья, потому что онъ усталъ и тотчасъ ляжетъ
спать, а завтра утромъ посмотритъ, что можно будетъ собрать. Я на
другой день всталъ ранёхонько, желая воспользоваться такимъ обѣ-
щаніемъ, но онъ успѣлъ уже уйти съ другими крестьянами на пашню.
Мнѣ сказали, что онъ недалеко и воротится къ завтраку; я рѣшился
ждать терпѣливо. Пришедши назадъ, онъ показалъ то же глубокое
равнодушіе, какъ и наканунѣ вечеромъ; но вскорѣ его расшевелили
двѣ чарки водки, припасенныя мною, и желаніе видѣть тетрадь пѣ-
сенъ, которую я самъ" писалъ и теперь нарочно разложилъ передъ
нимъ. Мы тотчасъ подружились; поле было забыто, и Корхойненъ
пѣлъ до поздняго вечера. Когда я спросилъ, много ли онъ рунъ сло-
*) Руна (runo)—финское названіе пѣсни пѣвецъ, пользующійся нѣкоторымъ ува-
женіемъ, называется Rimoniekka.

жилъ въ свою жизнь, то онъ, указавъ на большой сундукъ подъ сто-
ломъ, отвѣчалъ: „довольно я надосугѣ накропалъ ихъ, да и исписалъ
бумаги; всѣмъ моимъ рунамъ не помѣститься бы вотъ въ этомъ сун-
дукѣ; да я ихъ всегда тотчасъ же отдавалъ знакомымъ въ приходѣ".
Я спросилъ: зачѣмъ онъ не бережетъ своихъ пѣсенъ?—„За нихъ всегда
получишь чарочку-другую водки".—Повидимому, онъ слишкомъ любитъ
этотъ напитокъ „къ собственному горю и къ горю своихъ друзей",
какъ самъ онъ гдѣ-то признается. Я слышалъ, что онъ въ старые
годы былъ нѣсколько времени присяжнымъ (nämndeman) 1), но ли-
шился этого званія за гибельную страсть свою. Онъ самъ жалуется,
что она разстроила его обстоятельства и повергла его въ бѣдность:
впрочемъ, благодаря своему прилежанію, онъ не терпитъ недостатка
въ необходимѣйшемъ и не нуждается въ милостынѣ. Хотя и нельзя
сказать, чтобы онъ себя погубилъ своимъ поведеніемъ, однакожъ его
родные съ сокрушеніемъ видятъ, что онъ сдѣлалъ бы гораздо болѣе,
еслибъ не предавался пьянству.
„Старшій пасторъ В., бывшій прежде пасторомъ въ Рауталампи,
сказывалъ мнѣ, что онъ однажды спросилъ у Корхойнена, когда и
какимъ образомъ онъ сочинилъ лучшія свои руны. Тотъ отвѣчалъ, что
за плугомъ обыкновенно сокращаетъ время какою-нибудь пѣснію, ко-
торую потомъ и записываетъ, сколько позволяетъ память. Точно ли
самыя удачныя руны сложены имъ въ такомъ невинномъ состояніи,
за это не могу ручаться; но знаю, что онъ, къ величайшему удоволь-
ствію слушателей, пѣлъ и поетъ безъ всякаго приготовленія, сколько
хочетъ, когда въ веселомъ собраніи, на свадебной или другой пи-
рушкѣ хмель немножко разнѣжитъ его душу и разогрѣетъ вообра-
женіе. Отъ того онъ и бываетъ всегда дорогимъ гостемъ на такихъ
празднествахъ.
„Нравъ у Корхойнена кроткій и тихій. Покойная мать его, кото-
рая во время моего посѣщенія была еще жива и которой повидимому
очень льстили мои похвалы сыну, сказала про него: „онъ доброе дитя:
мнѣ ужъ за 80 лѣтъ, а я еще никогда худого слова отъ него не
слышала. Только, продолжала она, меня заботитъ, что онъ такъ лю-
битъ водку и никакъ не можетъ бросить ея".
„Замѣчательно въ этомъ отношеніи его собственное признаніе въ
одной рунѣ, гдѣ рѣчь идетъ о .водкѣ. Вотъ отрывокъ оттуда:
„Только на старости лѣтъ я увидѣлъ ясно, какъ исчезаетъ слава,
какъ гибнетъ достоинство человѣка, какъ его перестаютъ любить ста-
рые4, добрые друзья, какъ онъ впадаетъ въ долги, когда пьетъ черезъ
*) Крестьяне каждаго прихода избираютъ изъ среды своей нѣсколько человѣкъ,
пользующихся особеннымъ довѣріемъ, которые въ качествѣ Присяжныхъ засѣдаютъ
и подаютъ голосъ въ судѣ.

мѣру, когда день за днемъ живетъ въ изобиліи одной водки. Вотъ
какія потери причиняешь ты, пріятная спутница въ жизни, старая,
заразительная привычка, едва примѣтная въ началѣ!"
„Онъ кончаетъ словами:
„Такъ-то, дѣти мои, подлинно такъ! Эта истина мнѣ хорошо из-
вѣстна; потому-что я самъ предавался злой привычкѣ, самъ испыталъ
такія потери: пропало мое здоровье, исчезло мое богатство, пусто въ
карманѣ. Огорчилъ я всѣхъ своихъ родныхъ, прогнѣвилъ начальни-
ковъ. Самъ я знаю, что доброжелателей я только печалилъ, насмѣш-
никамъ служилъ только предметомъ смѣха. Пусть же я буду урокомъ
для другихъ; но они могутъ сказать про меня: „Ты поучаешь дру-
гихъ, a самъ не, поучаешься?w
„Въ сатирическомъ родѣ (принимая сатиру въ высшемъ и благо-
роднѣйшемъ ея значеніи) Корхойненъ сочинилъ нѣсколько образцо-
выхъ рунъ. Изъ нихъ особенно замѣчательна одна, гдѣ онъ защи-
щаетъ своихъ земляковъ, жителей Саволакса, противъ оскорбитель-
ныхъ выраженій, кѣмъ-то произнесенныхъ при немъ, когда онъ въ
дѣтствѣ своемъ ѣздилъ въ Або. „Съ тѣхъ поръ, говоритъ онъ, эти
колкія слова никогда не могли изгладиться изъ моей памяти. Какъ
несправедливо подвергать равному суду цѣлый народъ и нападать на
него безъ причины! Развѣ Раволаксъ не можетъ похвалиться людьми,
которые выдержать сравненіе съ отличнѣйшими въ другихъ странахъ?
Кто выстроилъ прекрасную колокольню въ ***; кто, безъ всякаго
ученія и, даже не видѣвъ никакого образца, такъ умѣлъ все расчи-
тать, что великанъ твердо стоитъ на своемъ мѣстѣ и, хотя дер-
житъ на себѣ множество большихъ колоколовъ, ни мало не пошат-
нется отъ звона; кто такъ устроилъ тамъ лѣстницы, что по нимъ
можно покойно всходить и любоваться величіемъ колокольни: уже-ли
тотъ заслуживаетъ бранчивыя слова? Сохрани Богъ, чтобъ пѣснь моя
оскорбила добраго; она хочетъ только наставить безразсуднаго, кото-
рый за своей деревней не видитъ ничего годнаго!" Вся руна напи-
сана съ истиннымъ вдохновеніемъ, съ величайшею умѣренностію и
проникнута, во всѣхъ своихъ подробностяхъ, патріотизмомъ, который
придаетъ ей еще болѣе занимательности. Нѣкоторыя руны Корхой-
нена заключаютъ въ себѣ личные намёки и часто самыми острыми
стрѣлами поражаютъ недостатки. Случается нерѣдко, что его про-
сятъ сочинить руну на заданный предметъ: иногда такіе заказы яв-
ляются даже изъ чужихъ приходовъ, и по большей части имѣютъ
цѣлію осмѣять кого-нибудь. Такъ однажды получилъ онъ отъ нѣ-
сколькихъ поселянъ изъ М. порученіе сложить руну на одного чело-
вѣка, котораго ясѣ ненавидѣли за ябедничество и другія не слишкомъ
милыя качества. Корхойненъ потребовалъ, чтобы пришедшіе къ нему
депутаты разсказали ему все, что только знали о подвигахъ того че-

ловѣка, и разсказы ихъ продолжались до глубокой ночи. На слѣдую-
щее утро началъ онъ пѣть на заданный предметъ руну, которая да-
леко превзошла ожиданія присланныхъ крестьянъ. Они его заставили
написать ее и вмѣстѣ съ нею отправились во-свояси, а Корхойненъ
болѣе и не думалъ о ней. Говорятъ, что эта руна длинна (занимаетъ
отъ 2-хъ до 3-хъ писанныхъ листовъ) и, по мнѣнію знатоковъ, от-
лична въ своемъ родѣ".
Г. Ленротъ называетъ и характеризуетъ еще нѣсколько народныхъ
пѣвцовъ; но мы на первый случай ограничимся Корхойненомъ, кото-
раго пѣсни скоро должны появиться или уже появились въ печати.
Скажемъ вообще, что нельзя надивиться существенному достоинству
большей части финскихъ рунъ; 'сочинители ихъ, не зная никакихъ
правилъ, соблюдаютъ, однакожъ, по инстинкту все, что предписываютъ
тонкій вкусъ, здравая логика и нѣжный слухъ. Въ ихъ произведеніяхъ
открывается обыкновенно разительная связь внутренняя и строгая
послѣдовательность въ изложеніи мыслей. Они легко отличаютъ плохіе
стихи отъ хорошихъ, и когда поютъ чужія пѣсни, то нерѣдко по-
правляютъ дурныя мѣста, хотя и не умѣютъ дать отчета въ такихъ
поправкахъ. Некоторые не довольствуются изліяніемъ минутныхъ ощу-
щеній, но по временамъ берутся за предметы довольно обширные и
работаютъ надъ ними, пока не достигнутъ той степени совершенства,
къ которой стремятся. Они охотно принимаютъ чужіе совѣты; иногда
же случается, что нѣсколько человѣкъ трудятся соединенными силами.
Нынѣ поселяне, занимающіеся стихотворствомъ, учатся по большой
части писать или, по крайней мѣрѣ, подражаютъ крупнымъ печатнымъ
буквамъ, но рѣдко употребляютъ ихъ для своихъ пѣсенъ. Народнымъ
поэтамъ финскимъ, при сочиненіи рунъ, очень помогаетъ то обстоя-
тельство, что всѣ они знаютъ наизусть безчисленное множество ста-
ринныхъ и новыхъ пѣсенъ, и такимъ образомъ съ-молоду уже вполнѣ
усвоиваютъ себѣ поэтическій языкъ и знакомятся со всѣми его тон-
костями.
Съ дѣтства слыша безпрестанно пѣсни, они пріобрѣтаютъ въ затвер-
живаніи ихъ изумительный навыкъ и до высокой степени изощряютъ
свою память, обыкновенно и безъ того уже счастливую. Впрочемъ,
такое затверживаніе иногда облегчается и тѣмъ особеннымъ способомъ
пѣнія, который искони существуетъ у финновъ, хотя и не считается
необходимымъ во всякомъ случаѣ. Настоящее торжественное пѣніе
требуетъ соединенія двухъ пѣвцовъ. Одинъ сочиняетъ, другой только
повторяетъ слова его, такимъ образомъ, что когда первый прибли-
жается къ концу строфы, другой снова начинаетъ ее и пропѣваетъ
всю во второй разъ. Первый между тѣмъ придумываетъ слѣдующую
строфу, которую и принимается пѣть, когда повторяющій долженъ
вскорѣ остановиться. Если поется руна уже извѣстная, то первенство

или право начинать принадлежитъ либо тому, кто ее лучше знаетъ,
либо старшему въ какомъ-нибудь отношеніи. Начинающій называется
запѣвалой или главнымъ, повторяющій товарищемъ или помощникомъ.
Послѣдній, приступая къ пѣнію, иногда восклицаетъ напередъ: то-естъ
или говорю, или конечно. Оба пѣвуна сидятъ другъ противъ друга,
колѣно о колѣно и рука съ рукою; во все время, пока продолжается
пѣніе, они слегка качаются взадъ и впередъ, и на лицѣ ихъ начер-
таны важность и раздумье. Такъ поютъ обыкновенно на пирушкахъ.
Возлѣ поющихъ стоитъ всегда кружка -съ пивомъ, къ которой они об-
ращаются по окончаніи трудовъ своихъ.
„ Заучиваемыя слушателями финскія руны легко распространяются
въ народѣ; особеннно благопріятствуютъ тому долгія зимнія путеше-
ствія поселянъ изъ отдаленныхъ мѣстъ въ города, гдѣ они сбываютъ
свой товаръ и запасаются новымъ. Въ дорогѣ ихъ иногда встрѣчается
до 50 человѣкъ, и всякій на такой сходкѣ поетъ, что знаетъ.
Общій характеръ финской поэзіи, какъ мы уже видѣли изъ словъ
г. Ленрота, есть важность и мрачная тоска—свойства, отличающія во-
обще поэзію сѣверныхъ народовъ, но у финновъ еще усиленныя влія-
ніемъ угрюмой природы, бѣдности и судьбы, такъ долго тяготѣвшей
надъ ними. Отъ того сей меланхолическій характеръ преобладаетъ
особенно въ старинныхъ пѣсняхъ: въ нихъ содержаніе очень часто
бываетъ плачевное; онѣ наполнены скорбью объ утратахъ, или бѣд-
ствіяхъ общественныхъ и семейныхъ. Напротивъ, въ новѣйшее время
финскія пѣсни чаще и чаще становятся выраженіемъ сердечной весе-
лости и шутливой насмѣшки; въ нихъ выставляются съ комической
стороны то явленія ежедневной жизни, то недостатки ближняго. На-
чало этого направленія видно уже въ старинныхъ заклинательныхъ
пѣсняхъ: первая часть ихъ, гдѣ зло представляется въ его отврати-
тельной наготѣ, можетъ быть отнесено къ сатирическому роду.
Тоскливость финскихъ рунъ выражается и въ ихъ напѣвахъ, по
большей части утомительно-однозвучныхъ и неизмѣнныхъ отъ начала
до конца пѣсни; только пастушескія мелодіи представляютъ болѣе
разнообразія.
VII.
Самый языкъ финскій, по своему благозвучію и множеству счастли-
выхъ качествъ внутреннихъ, какъ-бы созданъ для поэзіи. Нѣкоторыя
изъ замѣчательныхъ особенностей его были уже показаны въ статьѣ:
Гельсингфорсъ. Прибавимъ здѣсь, что изъ всѣхъ европейскихъ языковъ,
происходящихъ отъ азіатскихъ, онъ наименѣе удалился отъ своего
источника, и въ законахъ своихъ, какъ и въ звукахъ, сходенъ съ
венгерскимъ или языкомъ мадьяровъ, къ которому впрочемъ лапланд-
скій подходитъ еще ближе; Обращаясь къ духовной сторонѣ финскаго

языка, мы находимъ въ немъ новое доказательство того тонкаго
инстинкта ума, которымъ финны могутъ похвалиться, . не смотря на
недостатокъ высшей образованности. -Онъ обиленъ словами и оборо-
тами, передающими понятія чрезвычайно мѣтко, остроумно, а часто и
живописно; на немъ легко выражаться кратко, сильно и вмѣстѣ нѣжно;
въ пѣсняхъ финскихъ безпрерывно встрѣчаются слова, для объясненія
которыхъ на другомъ языкѣ необходимо прибѣгнуть къ описанію,
рѣдко удовлетворительному.
Такія преимущества въ языкѣ финновъ тѣмъ замѣчательнѣе, что
онъ съ давнихъ временъ составляетъ почти исключительно достояніе
простого народа, какъ въ средніе вѣка языки западной Европы, ко-
торые въ другихъ сословіяхъ уступили мѣсто латинскому и были со-
вершенно устранены отъ взаимнаго соотношенія съ обществомъ и цер-
ковью. Но вопреки такой участи финскій языкъ сохранилъ въ теченіе
вѣковъ и свою первоначальную чистоту и всѣ самобытныя красоты
свои. Только, какъ само собою разумѣется, онъ бѣденъ словами для
выраженія понятій отвлеченныхъ и предметовъ, входящихъ въ область
высшей гражданственной образованности; вообще, бывъ мало употре-
бляемъ на письмѣ, онъ еще мало обработанъ. Здѣсь нельзя не вспомнить
стиховъ, которыми нашъ недавній пріятель, крестьянинъ Паво Корхой-
ненъ, оплакиваетъ судьбу своего отечественнаго языка. Вотъ они въ
прозаическомъ и, къ сожалѣнію, очень слабомъ переводѣ:
„Проститъ ли народъ финляндскій, одобрятъ ли сыны Саволакса,
что я однимъ словечкомъ скажу, или только полу словомъ намекну,
какъ презираемый финскій языкъ долго лежалъ въ пеленахъ? Такъ и
теперь еще онъ лежитъ связанный, сжатый тѣсными узами. Можетъ
быть, онъ никогда не выростетъ мужемъ, не расторгнетъ тѣсныхъ узъ
силою мужа, не разорветъ тягостныхъ пеленъ, не выпрямится на соб-
ственныхъ ногахъ, не пойдетъ съ мужественною осанкою, не сядетъ
между богатыми господствующими языками земли, на почетномъ мѣ-
стѣ, на верхнемъ краю стола, и не будетъ , ихъ товарищемъ за ча-
шею? Тогда бы на финскомъ языкѣ писали тѣ, которые правятъ Фин-
ляндіей), которые чинятъ судъ и расправу между сынами Финляндіи;
тогда каждый приговоръ, ими произносимый, былъ бы понятенъ; за-
коны родины были бы объясняемы на родномъ языкѣ, на языкѣ, из-
вѣстномъ всякому крестьянину.
„Несправедливо финскій языкъ такъ долго сидѣлъ на низкихъ
скамьяхъ, между присяжными 1) людьми, и не смѣлъ занимать сѣда-
лища судьи. И когда крестьянинъ подавалъ жалобу, на простомъ ро-
димомъ языкѣ, ему отвѣчали на шведскомъ, цѣлые листы исписывали
темными знаками. Перо можетъ однакожъ изобразить слова, какія есть
1) См. выше выписку на стран. 115.

въ языкѣ, какими говоритъ народъ; ученые могли бы легко понимать
финскій языкъ, простой, ясный; но во время его младенчества швед-
скій языкъ принялъ опеку надъ нимъ. Тотъ могучъ: у него есть
сильные и богатые друзья, важные и знатные родственники. Вѣдь го-
ворятъ, что нѣмецкій языкъ въ родствѣ съ шведскимъ. Но гдѣ же
родственники и друзья финскаго? Есть у него родственникъ въ Эст-
ляндіи 1), раздѣляющій съ финскимъ одну судьбу — не читаютъ его
въ школахъ, не учатъ ему въ училищахъ"!
Впрочемъ, въ новѣйшее время обращено дѣятельное попеченіе на
усовершенствованіе финскаго языка такъ, какъ и вообще на изученіе
края во всѣхъ отношеніяхъ. Съ этою^благодѣтельною цѣлію учреж-
дено 1831 года въ Гельсингфорсѣ Финское Литературное Общество,
котораго стараніямъ и пожертвованіямъ Финляндія обязана уже не
однимъ отраднымъ явленіемъ въ мірѣ словесности. Между книгами,
изданными обществомъ, заслуживаютъ особенное вниманіе: финская
народная поэма Калевала, собранная г. Ленротомъ, и повѣсть Цшокке
Goldmacherdorf, прекрасно переведенная на финскій языкъ покойнымъ
секретаремъ общества, Чекманомъ (Keckmann), Онъ же изготовилъ
подстрочный переводъ Калевалы на шведскій языкъ и обогатилъ
множествомъ словъ финскій лексиконъ Ренвалля; но ни тотъ, ни другой
трудъ еще не напечатаны. Общество назначило три преміи: одну въ
300 руб. за составленіе подробной финской миѳологіи (къ концу
1838 г.), другую въ 500 руб. за нѣмецкій или шведскій переводъ
Калевалы (къ концу 1837 г.) и третью въ 200 руб. за финскій пере-
водъ въ стихахъ шведской поэмы Рунеберга: Стрѣлки оленей (къ
концу 1838). Изъ всѣхъ этихъ задачъ только по послѣдней сдѣланъ
былъ опытъ, но и тотъ оказался неудачнымъ. Говоря о финскихъ
книгахъ, нельзя, наконецъ, не упомянуть объ отлично-составленной
г. Беккеромъ грамматикѣ сего языка.
VIII.
Поэтическая природа финновъ отражается очень явственно даже
въ ихъ ежедневномъ разговорѣ. Безпрестанно употребляютъ они срав-
ненія, метафоры, аллегоріи, и особенно олицетворенія; въ ихъ рѣчахъ
все одарено жизнію и тѣломъ: лѣсу, горѣ, каменьямъ они даютъ голову,
спину, глаза, уши и т. п. „Такой образъ выраженія, говоритъ г. Ленротъ,
сообщаетъ даже и прозѣ финской цвѣтъ поэтическій, особливо
когда мы станемъ переводить обороты подлинника буквально". Другой
предметъ, сильно поражающій иностранца въ разговорахъ финновъ,
1) Извѣстно, что эстонцы — финскаго же племени и что языкъ ихъ сходенъ съ
языкомъ собственно-финновъ.

есть необычайное обиліе пословицъ—существующихъ въ языкѣ на всѣ
почти случаи и по большей части превосходныхъ не только по своей
истинѣ, но и по способу выраженія. Онѣ обыкновенно кратки, замысло-
ваты и картинны; въ нихъ языкъ развертываетъ все неистощимое бо-
гатство своихъ способовъ. Пословицы финскія, свидѣтельствуя о на-
блюдательности народа и житейской мудрости, вѣками пріобрѣтенной,
находятся въ близкомъ родствѣ съ рунами финновъ, и сами бываютъ
нерѣдко облечены въ форму стиховъ. Ихъ такъ много, что иногда изъ
нихъ составляется почти цѣлый разговоръ, при чемъ многія, тутъ же
и выдумываются бесѣдующими и исчезаютъ никѣмъ не замѣченныя.
Къ сожалѣнію, всякія пословицы никуда не годятся въ переводѣ, и
потому мы не станемъ приводить здѣсь образчиковъ финскаго народ-
наго ума, или развѣ только для любопытства укажемъ двѣ-три посло-
вицы, напр. вотъ: Никто не бываетъ ни такъ бѣденъ, чтобъ не могъ
помочь другому, ни такъ богатъ, чтобъ не нуждался въ помощи.—
кто не бываетъ ни такъ хорошъ, какъ ею хвалятъ, ни такъ худъ,
какъ его порицаютъ.—Кто умѣетъ, тотъ дѣлаетъ; начинающій разду-
мываешь. Вмѣстѣ съ пословицами народъ любитъ и загадки, которыхъ
разрѣшеніе издавна составляетъ одну изъ его существенныхъ забавъ.
У финновъ есть и свои народные витіи; таковы между простолю-
динами сваты—люди, извѣстные въ цѣломъ приходѣ своимъ красно-
рѣчіемъ и умѣніемъ устраивать браки. Тщательно удостовѣрившись
въ нравѣ невѣсты, ея трудолюбія и надеждахъ на наслѣдство, такой
сватъ отправляется къ ней съ подарками отъ имени жениха: начи-
наетъ выхвалять его. исчисляетъ все его имущество и выгоды пред-
полагаемаго союза. Непринятіе подарковъ невѣстою означаетъ ея не-
согласіе на бракъ; впрочемъ первый отказъ еще не важенъ. Часто
въ случаѣ неудачи въ одномъ мѣстѣ, ораторъ спѣшитъ съ тою же
цѣлью въ другое.
Такъ весь бытъ финновъ ознаменованъ печатью того поэтическаго
расположенія, которое самымъ рѣшительнымъ образомъ проявилось въ
ихъ рунахъ. Еще не касаясь различія этихъ пѣсенъ по роду ихъ со-
держанія, посмотримъ на общій всѣмъ имъ механизмъ. Удареніе въ
финскомъ языкѣ бываетъ во всѣхъ словахъ преимущественно на пер-
вомъ слогѣ: поэтому ясно, что стихи финновъ могутъ состоять только
изъ хореевъ и дактилей. Таковъ дѣйствительно смѣшанный размѣръ
народныхъ пѣсенъ, гдѣ каждый стихъ заключаетъ въ себѣ по 8 сло-
говъ. Риѳма была въ старину вовсе неупотребительна въ финской
поэзіи; но зато во всякомъ стихѣ помѣщалось непремѣнно два слова,
начинающихся тою же буквою, или даже тѣмъ же слогомъ. Такія со-
звучія составляютъ, какъ извѣстно, необходимую принадлежность
стихотворства у многихъ младенческихъ народовъ; первое изъ нихъ
называется аллитераціею, a послѣднее ассонансомъ. Въ новѣйшее

время поэты финскіе пробовали привить къ своимъ стихамъ риѳму,
но языкъ противится ей. Старались также обогатить поэзію новыми
размѣрами, но изъ нихъ едва-ли можетъ установиться иной,, кромѣ
экзаметра.
Въ формѣ финскихъ рунъ весьма замѣтною чертою представляется
параллелизмъ, т. е. въ двухъ рядомъ стоящихъ стихахъ выражается
совершенно, одно и то же, только съ нѣкоторою перемѣною въ словахъ;
второй служитъ объясненіемъ или подкрѣпленіемъ перваго. Такое по-
втореніе считается красотою; но у многихъ является слишкомъ часто.
Главное богатство новѣйшей поэзіи финновъ заключается въ ли-
рическихъ пѣсняхъ, которыя, по замѣчанію одного финляндскаго пи-
сателя, „выражаютъ довѣрчивую покорность судьбѣ и сознаніе вну-
тренняго значенія жизни. Естественно, продолжаетъ онъ, что наша
поэзія остановилась на первой ступени лирики, которой высшія об-
ласти предполагаютъ болѣе глубокое и зрѣлое самочувствіе. Народныя
пѣсни этого разряда обнаруживаютъ въ главныхъ чертахъ своей поэти-
ческой красоты много сходства съ произведеніями новѣйшихъ фин-
ляндскихъ поэтовъ, писавшихъ на шведскомъ языкѣ, каковы по пре-
имуществу Франценъ и Рунебергъ. Главное свойство этой поэзіи за-,
ключается въ плѣнительной гармоніи и спокойствіи духа, подъ кото-
рыми кроется кладъ внутренней истины и свободы, жизнь, находящая
удовлетвореніе въ самой себѣ, свѣтлая, какъ зеркало, и невозмути-
мая бурями, играющими въ верхнихъ сферахъ человѣчества. Этотъ
общій характеръ народныхъ пѣсенъ является въ обиліи очаровательно-
непорочныхъ чувствъ и образовъ, свидѣтельствующихъ о самобытномъ
и чисто внутреннемъ происхожденіи финской поэзіи. Вотъ почему ея
произведенія заслуживаютъ и большую извѣстность и болѣе вниматель-
наго изученія".
Хотя народныя пѣсни и не могутъ быть справедливо оцѣняемы
въ переводѣ, однако же, чтобъ дать нѣкоторое понятіе о предметѣ
нашемъ, мы представимъ здѣсь въ русской прозѣ два образчика фин-
скихъ рунъ.
Мать поетъ надъ колыбелью своего младенца:
„Чиста на снѣгу бѣлая куропатка, бѣла на заливѣ пѣна морская;
но чище мой малютка, бѣлѣе мое дитятко.. Сонъ стоитъ за дверьми
и спрашиваетъ; сынъ дремоты шепчетъ въ сѣняхъ: „Есть ли тутъ
малюточка въ пеленкахъ, есть ли милый младенецъ въ .кроваткѣ?"
Нѣжный сонъ, приди къ постели; сынъ дремоты, приди къ люлькѣ
младенца, подъ одѣяло малютки, подъ одежду милаго ребенка. Ка-
чайся, качайся, ягодка-черемха! Колыхайся, колыхайся, легкій
листокъ! Вотъ я качаю моего сыночка, вотъ я баюкаю моего ма-
лютку. Но не знаетъ мать его, не вѣдаетъ родившая, качаетъ ли
себѣ будущую опору, баюкаетъ ли защиту своей старости? Никогда,

бѣдная мать, ты, достойная жалости, не ожидай опоры отъ малютки
въ колыбели, не жди защиты отъ сына, котораго качаешь. Легко
твоя опора достается другому, твоя надежда неизвѣстному. Легко
упадаетъ дитятко въ зѣвъ смерти, или уводится на войну, въ толпу
сражающихся, попадаетъ передъ огненную пасть пушки, или въ не-
волю къ богатому!"
Молодая крестьянка, которая въ замужествѣ живетъ на чужой
сторонѣ, тоскуетъ по родинѣ:
„Нѣкогда обѣщала я пѣть, когда приду сюда, радостно пѣть, какъ
весенняя птичка, когда буду гулять по рощѣ, проходить по густому
лѣсу. Неся воду изъ колодца, слышу пѣнье двухъ весеннихъ птицъ;
ахъ, еслибъ и я была птицей, еслибъ, бѣдная, могла пѣть, я бы
пѣла на каждой ели, веселила бы всякое дерево. И я пѣла бы громче,
когда бы видѣла, что мимо идетъ печальный, что проходитъ угне-
тенный; но я вдругъ нѣмѣла бы при появленіи знатныхъ, при проѣздѣ
богатыхъ господъ. Какъ же узнаешь печальнаго? Легко узнать его:
тихо поетъ угнетенный^ а беззаботный веселится громко.
„Что-то люди подумали обо мнѣ, что за странные слухи разнеслись,
когда меня взялъ не сосѣдъ, когда я вышла замужъ не на родинѣ;
тамъ я и теперь бы слышала домашняго пѣтуха, видѣла бы родимыя
пашни, жила бы у нашей придомной горы. Или я слишкомъ много
ѣла? Или пила я не въ мѣру или спала слишкомъ долго? Меня вы-
дали замужъ за чужого, меня увезли въ незнакомую сторону. Ахъ,
лучше было бы дома пить воду изъ коры березовой, нежели на чуж-
бинѣ пиво изъ кружки серебряной! Ахъ, еслибъ у меня, какъ у дру-
гихъ, была лошадь и къ ней были сани съ двумя полозьями! я бы
легко достала себѣ дугу, отыскала оглобли; есть въ лѣсу для дуги че-
ремуха, для оглоблей рябина. И я бы не стала медлить, не огляну-
лась бы ни разу, не остановилась бы до тѣхъ поръ, пока въ Саво-
лаксѣ не увидѣла бы дыма надъ отцовской избой, пока бы не уви-
дѣла, что топятся родимыя бани".
IX.
Мы подходимъ къ истинному перлу финской поэзіи — пѣснямъ,
родившимся у народа въ какую-то отдаленную эпоху и описываю-
щимъ подвиги боговъ его. Нѣкоторыя изъ нихъ были уже весьма
давно извѣстны и напечатаны, но никто не подозрѣвалъ между ними
связи, пока въ наше время не замѣтилъ ея пламенный любитель фин-
ской поэзіи, г. Ленротъ, провинціальный докторъ въ Каянѣ 1).
Здѣсь охотно передаемъ перо извѣстному его земляку, г. Руне-
1) Каяна—городокъ въ сѣверной Финляндіи.

бергу, и переводимъ страницу изъ частнаго письма его въ Петербургъ
отъ 9/21 Апрѣля 1839—въ чемъ затрудняемся тѣмъ менѣе, что отры-
вокъ изъ этого письма былъ уже напечатанъ по-шведски въ одной
изъ финляндскихъ газетъ 1).
„Нашъ соотечественникъ Ленротъ обезсмертилъ себя въ лѣтопи-
сяхъ Финляндіи тѣмъ, что открылъ поэму Калевалу 2). Съ основатель-
нымъ ученіемъ соединяя горячую любовь къ народу, изъ среды ко-
тораго самъ онъ вышелъ (онъ сынъ финскаго крестьянина, портного
въ своемъ приходѣ), и съ энтузіазмомъ заботясь о собираніи народ-
ныхъ пѣсенъ, онъ незадолго до прошлаго десятилѣтія рѣшился обойти
пѣшкомъ разныя части Финляндіи, только для того, чтобы привести
въ извѣстность тѣ старыя и новѣйшія руны, которыя могли еще хра-
ниться въ памяти народа. Нѣсколько тетрадей прелестныхъ мелочей
были первымъ плодомъ его странствованій. Съ каждой новою про-
гулкой запасъ пѣсенъ, которыя онъ мало-по-малу собиралъ, стано-
вился обильнѣе—и вскорѣ, при внимательномъ пересмотрѣ всѣхъ за-
писанныхъ имъ поэтическихъ разсказовъ, пробудилась въ немъ мысль,
что между ними существуетъ тѣсная связь. Онъ заключилъ, что
должна быть цѣлая большая поэма, которая, бывъ долгое время со-
храняема только изустнымъ преданіемъ и памятью, наконецъ раздро-
билась и разсѣялась въ народѣ, такъ что теперь нигдѣ уже не из-
вѣстна въ полномъ своемъ объемѣ. Отыскать всѣ эти разрозненныя
части и возстановить первобытную между нимъ связь: вотъ цѣль, ко-
торую Ленротъ съ тѣхъ поръ предназначилъ себѣ.
„Помню, что онъ изустно разсказывалъ мнѣ объ одномъ обстоя-
тельствѣ, которое ему особенно благопріятствовало въ совершеніи
этого предпріятія. Онъ попалъ на старика, который зналъ кое-какъ
ходъ и порядокъ самаго преданія о главномъ лицѣ поэмы, Вейнемей-
ненѣ, хотя и забылъ самыя слова пѣсенъ. Такимъ образомъ его раз-
сказы послужили Ленроту руководствомъ при размѣщеніи собранныхъ
рунъ. Въ одномъ изъ своихъ писемъ упоминаетъ онъ, что около Вуо-
киньеми и Кивіерви (въ Архангельской губерніи 3) нашелъ старика,
1) См. Borgâ Tidning, 1839. № 40.
2) Здѣсь не въ первый разъ имя Калевали является на страницахъ русскаго жур-
нала : нѣсколько словъ о ней было сказано въ Журналѣ Мин. Нар. Просв, еще въ
Августѣ 1837 г. въ статьѣ: Обозрѣніе Финляндскихъ газетъ за 1836 г. Впрочемъ, по-
мѣщенныя тамъ замѣчанія по сему предмету переведены изъ Helsingfors Morgonblad
1836. № 96.
3) Извѣстно, что въ Олонецкой и Архангельской губерніяхъ значительную часть
народонаселенія составляютъ финны. Замѣчательно, что тамъ преимущественно най-
дены Ленротомъ пѣсни Калевали. О тамошнихъ финнахъ геніальный путешественникъ
сообщаетъ между прочимъ слѣдующія подробности. Они исповѣдываютъ православную
вѣру, называютъ себя русскими (Wenäläiset) и одѣваются подобно нашимъ крестья-
намъ. Вообще они опрятнѣе финновъ, живущихъ въ Финляндіи; гостепріимство счи-

по имени Ваассила—вѣроятно того самаго, о которомъ я прежде слы-
шалъ отъ него. „Этотъ Ваассила", пишетъ онъ, „былъ въ особенности
большимъ знатокомъ заклинательныхъ рунъ и ужъ очень старъ. Его
память въ послѣдніе годы чрезвычайно ослабѣла, и онъ забылъ боль-
шую часть того, что знавалъ въ старину. Однакожъ объ Вейнемейненѣ
и другихъ миѲОлогическихъ лицахъ онъ мнѣ сообщилъ много новаго.
И когда ему случалось пропустить что-нибудь извѣстное мнѣ, я тот-
часъ спрашивалъ о томъ. Тогда онъ припоминалъ забытое и такимъ
образомъ я узналъ всѣ подвиги Вейнемейнена въ порядкѣ, по кото-
рому послѣ и расположилъ описывающія ихъ руны".
„Вотъ вамъ происхожденіе Калевалы, обширнаго созданія, раздѣ-
леннаго по плану Ленрота на 32 рапсодій или руны—созданія искон-
наго, чисто эпическаго; въ этомъ отношеніи оно принадлежитъ къ
одному разряду съ твореніями Гомера, но въ духѣ своемъ сильнѣе
развиваетъ миѳическій характеръ; по самобытности своей оно такъ же
точно есть вполнѣ финское твореніе, какъ поэмы Гомеровы — грече-
ское. Нѣтъ сомнѣнія, что пѣсни Гомера были собраны такимъ же обра-
зомъ. Какъ финская, такъ и греческія поэмы были записаны съ жи-
вого голоса народа, и можетъ быть рапсодій Иліады и Одиссеи по-
лучили то прекрасное размѣщеніе, въ какомъ онѣ теперь являются,
также по указаніямъ какого-нибудь стараго пѣвца, который, подобно
Ваассилѣ, забылъ самые стихи, но помнилъ порядокъ и взаимную связь
безсмертныхъ пѣсенъ объ Ахиллесѣ и Одиссеѣ.
тается у нихъ священною добродѣтелью—можетъ быть даже религіозной) обязанностію;
но съ нимъ соединяется у нихъ предразсудокъ, запрещающій имъ ѣсть и пить изъ по-
суды, которую употреблялъ иновѣрецъ. (Почтенный повѣствователь, какъ кажется,
упустилъ изъ виду, что таковъ вообще обычай раскольниковъ, къ числу которыхъ при-
надлежатъ и эти финны). Въ образованіи они гораздо ниже своихъ финляндскихъ
братій, и рѣдко, рѣдко кто между ними умѣетъ читать, да у нихъ и книгъ вовсе не
водится. Зато они питаютъ такую вѣру въ ученость финновъ-лютеранъ, что иногда
пускаются за нѣсколько миль въ Финляндію, чтобы освѣдомиться, какую погоду пред-
сказываетъ календарь.
Земледѣліе у нихъ еще въ худшемъ состояніи, нежели у финляндцевъ; но вообще
они зажиточнѣе своихъ ближайшихъ сосѣдей на западѣ, конечно, отъ того, что между
ними не такъ обыкновенно пьянство и нѣтъ обязанности содержать даромъ безземель-
ныхъ крестьянъ (inhysingar, бобылей). Притомъ русскіе финны расторопнѣе и забот-
ливѣе. Они отличаются особенною страстью къ торговлѣ, и вообще корыстью. У себя
дома торгуютъ они мало, но наживаютъ много денегъ въ Финляндіи, Ингерманландіи
и Эстляндіи, гдѣ разносятъ для продажи платки й разныя другія мелочи. Эту кочевую
торговлю ведутъ они ежегодно съ октября мѣсяца до весны, когда возвращаются
домой; лѣтомъ они или Занимаются земледѣліемъ или спѣшатъ въ Москву и другіе
города закупать товаръ для зимней торговли. (Нѣсколько такихъ купцовъ, кочующихъ
по Финляндіи, прекрасно изобразилъ г. Рунебергъ къ одной изъ своихъ поэмъ).
Языкъ, употребляемый этими финнами, есть тотъ же, на какомъ говорятъ въ
восточной части Финляндіи, съ нѣкоторыми только отступленіями.

„Но я не могу оставить Калевалы и ея открывателя, не сообщивъ
вамъ еще маленькаго отрывка изъ его писемъ ко мнѣ, гдѣ онъ раз-
сказываетъ свои похожденія.
„Пробывъ короткое время въ Кивіерви", говоритъ онъ, „я пошелъ
за милю отсюда, въ Латваерви, гдѣ старый крестьянинъ Архиппа сла-
вился своимъ искусствомъ въ пѣніи рунъ. Ему было 80 лѣтъ отроду,
но онъ въ удивительной степени сохранялъ еще память. Цѣлые два
дня, а отчасти и въ третій, я со словъ его писалъ руны. Онъ пѣлъ
ихъ по порядку, безъ всякихъ замѣтныхъ пропусковъ, и почти все
такія, какихъ я прежде не могъ достать. Да и сомнѣваюсь, чтобы
гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ ихъ можно было отыскать въ нынѣшнее
время. Поэтому я былъ очень радъ, что вздумалъ посѣтить Архиппу.
Богъ знаетъ, засталъ ли бы я его въ живыхъ, еслибъ пришелъ въ
другой разъ; a съ нимъ, нѣтъ сомнѣнія, исчезла бы навсегда большая
часть древнихъ рунъ нашихъ. Старикъ пришелъ въ восторгъ, когда
заговорилъ о своемъ дѣтствѣ и давно умершемъ отцѣ, отъ котораго
наслѣдовалъ всѣ свои руны. Вотъ, сказалъ онъ, вамъ бы надо было
притти туда, гдѣ мы съ отцомъ сиживали бывало во время рыбной
ловли, разложивъ передъ собой огонь на берегу Лапукки. Съ нами
былъ тогда товарищу изъ Лапукки, также хорошій пѣвецъ, только
все не чета моему отцу. Рука съ рукой они часто пропѣвали цѣлыя
ночи передъ огнемъ и никогда не повторяли два раза одной и той
же руны. Я былъ тогда ребенкомъ и, слушая внимательно, мало-по-
малу выучилъ наизусть всѣ главныя пѣсни; теперь я многое ужъ пе-
резабылъ. Ахъ! еслибъ въ то время кто-нибудь такъ, какъ теперь вы,
собиралъ руны! Да онъ бы въ двѣ недѣли не успѣлъ записать и
тѣхъ, что зналъ одинъ мой отецъ"!
„Пѣть, какъ здѣсь упомянуто, рука съ рукой, есть особый обычай
у финновъ. Пѣвецъ выбираетъ себѣ товарища, садится противъ него,
беретъ его за руки и начинаетъ пѣть. Оба поющіе покачиваютъ взадъ
и впередъ тѣломъ, какъ-будто одинъ другого поперемѣнно притяги-
ваетъ къ себѣ. При послѣднемъ тактѣ каждой строфы настаетъ оче-
редь помощника и онъ всю строфу перепѣваетъ одинъ, а между тѣмъ
запѣвала на-досугѣ обдумываетъ слѣдующую. Это особенно выгодно
для главнаго пѣвца, когда онъ, какъ часто случается, не наизусть
поетъ древнія руны, a сочиняетъ тутъ же новыя; обычай, вѣроятно,
и произошелъ оттого, что въ-старину при такихъ, очень обыкно-
венныхъ импровизаціяхъ, пѣвецъ послѣ каждой строфы требовалъ
минутнаго отдыха для приготовленія слѣдующей".
X.
Калевала напечатана въ Гельсингфорсѣ въ 1835 году и издана въ
двухъ частяхъ съ подробнымъ предисловіемъ г. Ленрота. Сущность ея

содержанія заключается въ сношеніяхъ, частію враждебныхъ, между
двумя народами, изъ которыхъ одинъ живетъ въ странѣ Калевы, а
другой въ Похіолѣ. Палева есть имя родоначальника героевъ или бо-
говъ, дѣйствующихъ въ поэмѣ, почему край, бывшій поприщемъ ихъ
подвиговъ, Финляндія, и называется Калевалою Что касается до
Похіолы, то,v по мнѣнію большинства, подъ этимъ именемъ должно
разумѣть Лапландію, крайній сѣверъ. Яблоко раздора между финнами
и лапландцами есть какое-то сокровище, называемое Сампо, но какое
именно? того самыя тщательныя изслѣдованія до сихъ поръ не могли
раскрыть. По описаніямъ, часто повторяющимся въ поэмѣ, видно
только, что Сампо есть искусно сдѣланное орудіе, пестрое съ красивою
крышей. Оно одарено чрезвычайно благодѣтельною силой, ибо съ по-
мощію Сампо получается хлѣбъ въ удивительномъ изобиліи ; вотъ по-
чему оба народа оспариваютъ другъ у друга таинственную драгоцѣн-
ность. Густой мракъ, разлитый надъ нею, наконецъ довелъ г. Ленрота до
весьма оригинальнаго предположенія. Онъ думаетъ, что имя Похіола озна-
чаетъ не Лапландію, а Біармію и что Сампо есть истуканъ,—предметъ,
какого не знало ни одно изъ финскихъ племенъ, кромѣ біармійцевъ. На-
ходясь въ частыхъ торговыхъ сношеніяхъ съ славянскою землею, они
безъ сомнѣнія здѣсь увидѣли въ первый разъ изображеніе боговъ, и
такъ какъ въ язычествѣ такимъ изображеніямъ приписывается всегда
великая сила, то не мудрено, что біармійцы, въ подражаніе славянамъ,
изваяли себѣ истуканъ и назвали его Сампо, отъ русскихъ словъ:
самъ богъ, которыя по финскому произношенію непремѣнно должны
были потерпѣть такое искаженіе. Этими словами, полагаетъ г. Лен-
ротъ, славяне весьма естественно отвѣчали на столь же естественный
вопросъ, сдѣланный біармійцами, когда они увидѣли въ плодахъ не-
знакомый имъ предметъ.
Главными лицами въ поэмѣ находимъ мы со стороны финновъ
пѣснопѣвца Вейнемейнена, его брата-ковача Ильмаринена и веселаго
искателя приключеній Лемминкейнена (который часто получаетъ эпи-
теты: полнокровный, безпокойный, непостоянный, прекрасный), а со
стороны лапландцевъ рѣдкозубую старуху Лоухи съ ея дочерью. Вей-
немейненъ, отчасти уже знакомый намъ, является здѣсь мудрымъ
старцемъ, и слѣдовательно—по понятію финновъ о мудрости—искус-
нѣйшимъ колдуномъ, которому слово и пѣніе служатъ всесильнымъ
средствомъ чаръ. Онъ есть полнѣйшее олицетвореніе поэтической спо-
собности финновъ и ихъ вѣры въ могущество слова, ихъ уваженія къ
знанію и мудрости, какъ первымъ условіямъ владычества. Въ поэмѣ
безпрестанно встрѣчаются мрачныя заклинательныя пѣсни вмѣстѣ съ
1) Слогъ ла есть частица, означающая мѣстность: Калевала значитъ жилище
Ка́левы.

выраженіемъ этого отличительнаго воззрѣнія финновъ на міръ; оружіе
заменяется по большей части колдовствомъ, посредствомъ напѣванья.
Оттого въ рунахъ Калевалы много темнаго, таинственно-дикаго,
незанимательнаго для насъ; часто видишь въ ней нелѣпые вымыслы
необузданнаго, грубо-исполинскаго воображенія. Но рядомъ съ такими
явленіями открываешь самые очаровательные образы и картины, ды-
шащія всею простотою природы, всею свѣжестью младенческаго воз-
раста племенъ. На такія-то мѣста въ Калевалѣ постараемся мы преиму-
щественно обратить вниманіе читателя. Замѣтимъ еще, что пѣсни, во-
шедшія въ составъ ея, принадлежатъ по своему происхожденію не
къ одному и тому же времени: это явно какъ по самому содержанію
ихъ, такъ и по нѣкоторымъ отдѣльнымъ чертамъ. Иногда впрочемъ,
признаки возраста той или другой руны обманчивы и въ сущности
показываютъ только, что народныя пѣсни въ теченіе вѣковъ подвер-
гаются разнымъ измѣненіямъ въ живыхъ устахъ націи. Но изложимъ
содержаніе Калевалы.
Вейнемейненъ, скитаясь восемь лѣтъ по морю, создаетъ изъ яйца
небо и землю, солнце, луну и звѣзды. Потомъ буря уноситъ его къ
берегамъ мрачной Похіолы. Тамошняя хозяйка 1), рѣдкозубая Лоухи,
видя, что онъ неутѣшно тоскуетъ по родинѣ, обѣщаетъ отвезти его
туда, но.съ тѣмъ, чтобы онъ выковалъ ей Сампо: тогда она выдастъ
за него свою дочь, знаменитую красавицу Похіолы. Вейнемейненъ отвѣ-
чаетъ, что самъ онъ ковать не умѣетъ, a пришлетъ старухѣ . брата
своего, ковача Ильмаринена. Она соглашается и даетъ ему лошадь.
Въ пути видитъ онъ дѣву Похіолы сидящею на радугѣ, и пора-
женный ея красотою, сватается за нее. У древнихъ финновъ, какъ
видно изъ многихъ мѣстъ Калевалы, для успѣха сватовства требова-
лось, чтобы женихъ совершилъ три'опасные или трудные подвига, ко-
торые ему задавала невѣста. Такъ поступаетъ и дѣва Похіолы; но
третій подвигъ не удается Вейнемейнену, и онъ ѣдетъ далѣе. „Онъ
гонитъ бѣгуна бичемъ, осыпаннымъ алмазами; бѣгунъ летитъ, сани
мчатся, путь коротѣетъ; скрипятъ березовыя полозья, трещитъ золотой
кузовъ саней".
Съ шумомъ ѣдетъ онъ по спаленнымъ рощамъ 2), по степямъ Ка-
левалы, и вотъ чародѣйственнымъ пѣніемъ создаетъ огромную ель съ
цвѣтущимъ вѣнцомъ, съ золотыми вѣтвями. Она вершину стремитъ къ
небесамъ, разсѣкаетъ тучу; она вѣтви распростираетъ въ воздухѣ,
ширитъ надъ небесами.
1) По слову: хозяйка употребленному и въ подлинникѣ, надобно заключать, что,
подъ По́хіолой разумѣется въ поэмѣ преимущественно селеніе, а не земля.
2) Здѣсь надобно вспомнить особый родъ земледѣлія у финновъ, палу — способъ
состоящій въ жженіи лѣса для удобренія земли пепломъ. (См. выше, стр. 108).

„Онъ поетъ и велитъ мѣсяцу свѣтить въ золотомъ вѣнцѣ ели, а
въ вѣтвяхъ ея помѣщаетъ Большую Медвѣдицу.
„Съ шумомъ ѣдетъ онъ къ своему золотому жилищу; голова его
поникла: ему жаль, что онъ, для избавленія самого себя, обѣщалъ
послать въ мрачную Похіолу ковача Ильмаринена".
Идетъ на встрѣчу ему ковачъ и спрашиваетъ о причинѣ его скорби.
Вейнемейненъ отвѣчаетъ, что въ Похіолѣ есть красавица, и совѣтуетъ
ѣхать свататься на ней: „если выкуешь Сампо, прибавляетъ онъ, то
получишь за трудъ знаменитую дѣву".
Но Ильмариненъ догадывается, что братъ пожертвовалъ имъ для
своего спасенія и объявляетъ, что его никогда не увидитъ Похіола,
„край, гдѣ умерщвляютъ мужей, гдѣ храбрыхъ топятъ въ морѣ".
Тогда Вейнемейненъ предлагаетъ ему посмотрѣть на чудную ель, и
вотъ они оба идутъ въ лѣса Калевалы; прибывъ туда, „старый Вей-
немейненъ говоритъ : теперь, милый братъ мой, полѣзай да возьми
мѣсяцъ, вынь Большую Медвѣдицу изъ золотого вѣнца ели".
Братъ полѣзъ ; Вейнемейненъ опять запѣлъ, и возмутивъ воздухъ,
воскликнулъ: „Вѣтръ весенній, возьми его въ свой, челнокъ, умчи
его въ мрачную Похіолу!"
И Ильмариненъ летитъ вмѣстѣ съ деревомъ, летитъ безъ остановки,
пока не прибылъ въ Похіолу, гдѣ онъ такъ тихо опустился, что даже
псы его не услышали.
По желанію тамошней старухи, онъ соглашается сдѣлать Сампои
хотя въ Похіолѣ нѣтъ ни наковальни, ни орудій кузнецкихъ, одна-
кожъ его это не затрудняетъ, и онъ, выбравъ мѣсто на желѣзной
скалѣ, начинаетъ работать.
Три дня усердно помогаютъ ему рабы; на плечахъ у нихъ пыль
въ сажень толщиной, на головѣ сажа въ аршинъ, на всемъ тѣлѣ гу-
стой слой копоти. На третій день Ильмариненъ смотритъ въ горнило,
не образуется ли Сампо. и увидѣвъ, что нѣтъ, собираетъ всѣ вѣтры
и. велитъ имъ раздувать огонь. Черезъ три дня онъ опять глядитъ въ
горнило, и вотъ изъ пламени выходитъ Сампо:
Тогда Ильмариненъ начинаетъ прилежно ковать; быстро движетъ онѣ
тяжкій молотъ въ бездверной кузницѣ, въ безоконной комнатѣ. И
Сампо наконецъ готово: „Оно начинаетъ молоть, быстро подымая кра-
сивую крышу: мелетъ на разсвѣтѣ полный ящикъ хлѣба; мелетъ ящикъ
въ пищу, другой—для продажи, третій—въ запасъ. Это радуетъ ста-
руху, и она прячетъ Сампо въ нѣдра каменной горы, подъ замокъ съ
девятью задвижками; укрѣпляетъ корни его въ девяти-саженной глу-
бинѣ, одинъ корень укрѣпляетъ въ землѣ, другой—въ водѣ, третій—
въ родимой горѣ.
Между тѣмъ и Ильмариненъ влюбился въ дѣву Похіолы, но она,
повидимому, остается равнодушною къ нему, и вотъ онъ повѣсилъ

голову, шапка его склонилась на бокъ, онъ задумался о томъ: какъ
ему жить въ мрачной Похіолѣ? онъ страстно желаетъ вновь увидѣть
родину. Узнавъ это, старуха сажаетъ его въ лодку, пробуждаетъ вѣ-
теръ: Ильмариненъ возвращается домой и разсказываетъ Вейн-ну, что
сдѣлалъ.
Является новое лицо: прекрасный, веселый и храбрый, но вѣтре-
ный Лемминкейненъ. Онъ хочетъ испытать счастія въ По́хіолѣ и
ѣхать туда свататься за дочь владѣтельницы. Но его удерживаетъ
мать, опасаясь, чтобъ онъ тамъ не погибъ отъ сѣверныхъ колдуновъ.
Лемминкейненъ, который во время этого разговора расправлялъ себѣ
волосы щеткой, вѣшаетъ ее на стѣнѣ и говоритъ, что если его убьютъ,
то на щеткѣ тотчасъ покажется кровь.
Въ Похіолѣ, куда онъ ѣдетъ, не смотря на увѣщанія матери
задаютъ и ему разные труды; но когда онъ собирается исполнить
послѣдній изъ нихъ, именно застрѣлить на рѣкѣ лебедя, его уби-
ваетъ старикъ, съ которымъ онъ успѣлъ уже поссориться на чужой
сторонѣ: тѣло его брошено въ рѣку.
Между тѣмъ мать Лем-на тоскуетъ, что онъ такъ долго не воз-
вращается, а жена его (онъ уже былъ женатъ; но ему было мало
одного брака) смотритъ съ утра до вечера на щетку — и вотъ со
щетки струится кровь. Тогда мать зарыдала и на крыльяхъ жаво-
ронка пустилась въ Похіолу. „Куда дѣвала ты Лем-на, моего бѣднаго
сына?" спрашиваетъ она у тамошней владѣтельницы. „Я накормила
и отправила его в,ъ саняхъ: не замерзъ ли онъ на льду, не потонулъ
ли въ рѣкѣ?"
Но вѣщее сердце матери не вдалось въ обманъ и, допытавшись
наконецъ, что Лем-на не видали послѣ того, какъ онъ пошелъ на
лебедя, она отправляется искать его: зимой мчится на лыжахъ, лѣтомъ
въ легкомъ челнокѣ.
я Она не знаетъ, гдѣ движется ея плоть, гдѣ льется ея кровь;
она бѣгаетъ какъ волкъ въ обширныхъ пустыняхъ, носится какъ
выдра въ водѣ, какъ бѣлка по вѣтвямъ сосны, какъ горностай въ
каменныхъ пещерахъ; она прорывается межъ деревьевъ; разметываетъ
сѣно, разсматриваетъ въ степяхъ корни древесные.
„Ее встрѣчаетъ волна; она кланяется волнѣ: ахъ, волна Божія!
не видала ль сына моего, золотое мое яблочко, серебряную трость (т. е.
опору) мою?
„Волна отвѣчаетъ: не видала я твоего сына, не слышала про него.
„Мать продолжаетъ искать. Ее встрѣчаетъ мѣсяцъ; ора кланяется
мѣсяцу: ахъ, мѣсяцъ Божій! не видалъ ли сына моего..?
Мѣсяцъ отвѣчаетъ, что не видѣлъ его, что онъ вѣроятно въ Лап-
ландіи въ какомъ-нибудь озерѣ.
„Ее встрѣчаетъ солнце; она кланяется солнцу: ахъ, солнце Божіе!
не видало ль сына моего..?

„Солнце знало кое-что, отвѣчало: твой бѣдный сынъ, твое славное
золотое яблочко за девятью, морями, за полудесятымъ моремъ" — и
солнце разсказываетъ ей, что случилось съ Лем-омъ.
Мать идетъ къ ковачу, и проситъ сдѣлать ей желѣзныя грабли съ
зубцами во сто саженей, съ древкомъ въ двѣсти.
Грабли готовы, и она съ ними собирается летѣть птицей въ По-
хіолу; вмѣсто крыльевъ, подвязываетъ себѣ мётлы, вмѣсто хвоста
лопату, и улетаетъ.
Прибывъ въ Похіолу, она идетъ на море и начинаетъ водить
своимъ орудіемъ — разъ вдоль по водѣ, разъ поперёкъ, разъ вкось;
при третьемъ разѣ попался ей на грабли снопъ. „То былъ не снопъ,
то .былъ бѣдный Лемминкейненъ; но у него кое-чего недоставало: не было
у него рукъ, не было^ головы и многихъ другихъ членовъ, даже не
было жизни."
„Мать опять стала чесать воду, разъ по теченію,, разъ противъ
теченія; такъ нашла она руку, голову и другіе члены и состроила
сына, связала бѣднаго Лем-на." Теперь она заботится только о томъ,
гдѣ бы ей достать масла и меду, чтобъ смазать изнуреннаго, подкрѣ-
пить слабаго.
Вейнемейненъ собирается опять въ Похіолу, вновь свататься на до-
чери старухи Лоухи, и выстроивъ себѣ ладью, спускаетъ ее на воду.
„Онъ возставилъ на суднѣ своемъ мачты, какъ сосны надъ горой;
поднялъ паруса, какъ ели на холмѣ; потомъ самъ взошелъ на корабль.;,
и величаво понесся надъ синевой."
„Вѣтеръ дуетъ въ паруса, вешній вѣтеръ гонитъ ладью; вотъ сос-
новый корабль плыветъ мимо зеленаго мыса, мимо береговъ населен-
наго острова.
„На островѣ была дѣва Анникка (т. е. Анна), сестра Ильмари-
нена; она топтала 1) бѣлье, мыла платье на берегу, на краю велича-
ваго моста, на концѣ краснаго плота.
„Она повела головой вокругъ и осмотрѣла тихую окрестность,
взглянула и на заливъ, поворотилась къ югу. Она завидѣла что-то
мелькавшее на морѣ, что-то синѣвшееся на волнахъ и сказала: „что
тамъ мелькаетъ на морѣ, что тамъ синѣется на волнахъ? Призракъ!
Если ты — стая гусей или утокъ, то подымись и разсѣйся въ высотѣ
поднебесной. Если ты—стая рыбъ... то уплыви, погрузись ко дну...
Если ты—ладья Вейнемейнена, стараго пѣвца,—то пусть онъ прибли-
зится ко мнѣ и заведетъ бесѣду".
Когда Вейн. подплылъ къ острову, она спрашиваетъ его, куда и
зачѣмъ онъ, первый во всемъ краю, отправляется въ такомъ богатомъ
нарядѣ.
1) Это напоминаетъ, какъ замѣтилъ шведскій переводчикъ этой пѣсни, Гомерову
Навзикаю, которая, стирая бѣлье, также топчетъ его.

Послѣ тщетнаго старанія обмануть ее насчетъ цѣли своего пла-
ванья, Вейн. признается ей въ настоящемъ своемъ намѣреніи. Тогда
Анникка торопливо побѣжала домой и воскликнула: „Вратъ мой, ко-
вачъ Ильмариненъ, сынъ моей матери, родичъ мой! Выкуй мнѣ ма-
ленькое ожерелье, выкуй нѣсколько колечекъ, двѣ-три пары серегъ,
пять-шесть цѣпочекъ на поясъ, и я разскажу тебѣ справедливыя вѣсти,
скажу сущую правду. Ты цѣлое лѣто куешь коня, всю зиму готовишь
подковы, хочешь ѣхать свататься, ѣхать въ Похіолу; но теперь является
другой, похитрѣе твоего; онъ предупредитъ тебя, увезетъ ту, за кого
надобно заплатить тысячу марокъ *), кого ты манилъ двѣ зимы, на
комъ сватался три лѣта. Къ ней плыветъ Вейнемейненъ, несется въ
мрачную Похіолу по синему морю, стоя на золотой кормѣ своего
корабля, опершись на изогнутый конецъ кормила".
При этихъ словахъ безсмертный ковачъ выронилъ молотъ изъ
рукъ; выпали клещи изъ кисти его: „Анникка! милая сестрица!..."
говоритъ онъ и обѣщаетъ сдѣлать все, чего ей хочется, съ тѣмъ,
чтобы она втайнѣ истопила ему баню 2).
Вымывшись и наполнивъ свою шапку золотомъ и серебромъ, онъ
заложилъ коня, сѣлъ въ сани и погналъ свѣтлогриваго: ^сани мчались,
берегъ скрипѣлъ."
Вотъ въ Похіолѣ залаялъ песъ и тамошній хозяинъ видитъ: со
стороны земли ѣдетъ кто-то въ крашеныхъ саняхъ, со стороны моря
приближается кто-то на пышномъ кораблѣ.
Услышавъ это, мать и дочь съ женскимъ любопытствомъ бѣгутъ
смотрѣть на гостей. „Это женихи", говоритъ старуха: „котораго хо-
чешь ты, дочь моя? Тотъ, что ѣдетъ въ саняхъ, — это Ильмариненъ,
вѣчный ковачъ; онъ везетъ полную шапку золота и серебра. Другой,
что плыветъ на красномъ кораблѣ,—это Вейнемейненъ, вѣчный ясно-
видецъ; съ нимъ деньги и сокровища на суднѣ. Его возьми ты, дочь
моя: старикъ разумнѣе, хоть молодой съ виду и бодрѣе."
Но дочь предпочитаетъ „того, который ковалъ Сампо", и Ильма-
риненъ, исполнивъ три дѣла, предложенныя ему матерью невѣсты,
принятъ въ домѣ, какъ женихъ.
Начинаютъ, приготовленія къ свадьбѣ. Между прочимъ убиваютъ
неимовѣрно-огромнаго быка, описаннаго такъ: „Росъ въ Кареліи быкъ,
родился въ Финляндіи волъ; не былъ онъ слишкомъ великъ, не былъ
и слишкомъ малъ. Въ Тавастландіи двигался хвостъ его, голова при
1) Ивъ этого и изъ многихъ другихъ мѣстъ въ финскихъ рунахъ надобно заклю-
чать, что по обычаямъ древнихъ финновъ женихъ покупалъ невѣсту у ея родителей.
2) Бани, по устройству довольно сходныя съ нашими, составляютъ съ незапамят-
ныхъ временъ потребность и наслажденіе финновъ. Но по старинному повѣрью, баню
надобно готовить себѣ тайно, потому что она облегчаетъ врагу исполненіе лукавыхъ
замысловъ.

рѣкѣ Кеми, одна нога въ Ауницѣ (т. е. Олонцѣ), другая на скалахъ
Норвегіи, третья на водопадѣ Вуоксы (Иматрѣ?), четвертая у моря
Лапландскаго; день летѣла ласточка отъ одного рога до другого" и
т.- д. Долго искали человѣка, который взялся бы убить это чудовище,
искали и въ Россіи — въ прекрасной Кареліи, 1) — и въ Финляндіи,
и въ Швеціи. Вызвался-было кто-то, но едва быкъ тряхнулъ головою,
какъ смѣльчакъ съ испугу убѣжалъ и спрятался въ дупло. Наконецъ
вышелъ изъ моря крошечный человѣкъ, ростомъ съ большой палецъ,
и зарѣзалъ быка.
Потомъ варятъ пиво, которое приходитъ въ такое броженіе, что
грозитъ разорвать сосудъ; посылаютъ искать колдуна, который бы
заговорилъ буйный напитокъ, и приглашаютъ множество народа, въ
томъ числѣ и Вейнемейнена.
Гости собираются въ Похіолу; по пріѣздѣ жениха берутъ у него
лошадь, а самого вводятъ въ избу, которая такъ разубрана, что ее
трудно узнать. Мать невѣсты разсматриваетъ Ильмаринена при свѣтѣ
огней и хвалитъ красоту его.
Приносятъ пиво, которое Вейн-нъ тотчасъ унимаетъ пѣніемъ. По-
томъ онъ поетъ въ честь торжества и желаетъ счастія вступающимъ
въ бракъ. Выпиваютъ пиво и медъ, послѣ чего старуха Лоухи подаетъ
обильныя яства.
Наконецъ она отдаетъ дочь свою Ильмаринену и по обычаю жа-
лѣетъ о ея судьбѣ, упрекаетъ ее за неосмотрительность въ выборѣ.
Невѣста начинаетъ вздыхать и горько плакать, говоря: „я вѣрила, я
думала въ цвѣтѣ жизни моей: ты еще не дѣва, пока остаешься подъ
кровомъ матери; ты тогда лишь стала бы подлинно дѣвой, когда-бъ
послѣдовала за женихомъ, когда-бъ одну ногу поставила на порогъ,
а другую въ сани мужа; тогда поднялась бы ты, стала-бъ головою
выше. Такова была въ цвѣтѣ жизни моя надежда, и я ждала будто
плодороднаго года, будто прекраснаго лѣта. Теперь близокъ мой
отъѣздъ и надежда моя оправдалась: одна нога на порогѣ, другая въ
саняхъ жениха. Но я уѣзжаю не радостно, я не весело покидаю золо-
той домъ родительскій, гдѣ провела молодость. Я, бѣдняжка, уѣзжаю
съ заботой, удаляюсь съ тоскою, иду во мракъ осенней ночи, ѣду по
свѣтлому льду вешнему, и не будетъ видно ни слѣда ноги на льду,
ни на снѣгѣ слѣда отъ вѣянья платья моего, и матери не будетъ
слышенъ мой голосъ, и отцу не будутъ внятны мои вопли. Каково-то
бываетъ другимъ невѣстамъ? Не у многихъ на сердцѣ бываетъ свѣтло,
какъ при вешней зарѣ; ахъ! a мнѣ такъ же грустно, какъ коню,
котораго продаютъ; духъ мой мраченъ, какъ ночь осенняя, какъ
пасмурный зимній день."
1) Кареловъ остальные финны издавна называютъ русскими.

Старуха-мать старается утѣшить невѣсту исчисленіемъ достоинствъ
и богатства жениха; потомъ даетъ ей наставленія, совѣтуетъ быть
благонравною; учитъ, какъ обращаться съ домашними и содержать
въ порядкѣ хозяйство.
Послѣ того она обращается съ совѣтами и къ жениху, прося ща-
дить молодую. Замѣчательны постепенныя наказанія, которыя старуха
предлагаетъ на случай непокорности жены. „Наставляй ее при запер-
тыхъ дверяхъ, поступай такъ въ теченіе года, первый годъ учи ее
только словами, на другой годъ — движеніемъ глазъ, на третій —
постукивай слегка ногою."
„Если и это не подѣйствуетъ, возьми изъ тростника тростинку, и
бей концомъ ея... Если и это останется тщетнымъ, возьми прутъ въ
лѣсу, возьми въ долинѣ березовую вѣтвь и принеси ее подъ платьемъ,
чтобъ съ чужого двора не видѣли. Этимъ нагрѣй женѣ плечи, смягчи
спину. Не попадай въ глазъ, не касайся и уха; иначе тесть могъ бы
спросить: не волкъ ли, не медвѣдь ли оцарапалъ ее?"
Невѣста, рыдая, благодаритъ поперемѣнно отца, мать и домочад-
цевъ за ласки и попеченія, и наконецъ прощается съ родимой хижи-
ной: „Оставайся въ покоѣ, избушка съ досчатой кровлей своей: сладко
будетъ возвратиться сюда когда-нибудь... Оставайтесь въ покоѣ, вы,
сѣни съ досчатымъ поломъ, и ты, дворикъ съ твоей сладкой рябиной,
Оставляю васъ въ мирѣ, вы, поля и лѣса, богатые ягодой, и вы!
озёра, покрытыя сотнями острововъ, и вы, степи, поросшія верескомъ! "
Тутъ Иль-нъ посадилъ ее въ свои сани и помчался по раменамъ
горной цѣпи, одной рукой держа возжи, другою обхвативъ станъ не-
вѣсты, одну ногу выставивъ изъ саней, другою касаясь ноги невѣсты.
„Холодно мнѣ подъ мѣховой полостью, холодно въ саняхъ", гово-
ритъ невѣста, тяжело вздыхая.
Когда они проѣхали еще нѣкоторое пространство, дѣва, поднявъ
голову, говоритъ: „кто пробѣжалъ здѣсь поперёкъ дороги, какой
несчастный былъ здѣсь до насъ"?
„Здѣсь пробѣжалъ заяцъ", говоритъ Ильм-нъ, и дѣва завидуетъ
зайцу, a женихъ, слыша то, корчитъ уста и машетъ головой и потря-
хиваетъ черными волосами и съ шумомъ ѣдетъ далѣе.
Дѣва дважды повторяетъ тотъ же вопросъ: Ильмариненъ назы-
ваетъ лисицу и медвѣдя; невѣста завидуетъ имъ, женихъ утѣшаетъ ее,
и вотъ уже „видится жилище, ужъ дымъ вьется изъ трубъ домашнихъ".
Мать Ильмаринена радостно бѣжитъ на встрѣчу новобрачнымъ и,
введя молодую въ домъ свой, любуется ея красотой. Начинается уго-
щеніе, при которомъ опять раздаются пѣсни Вейн-на.
Въ то время Лемминкейненъ, узнавъ о совершившейся свадьбѣ и
оскорбляясь тѣмъ, что его не пригласили на пиръ, ѣдетъ въ Похіолу
мстить за обиду и тамъ ведетъ себя такъ высокомѣрно, что хозяинъ

вызываетъ его на поединокъ. Лемминкейненъ убиваетъ противника и
принужденъ бѣжать отъ преслѣдованія жителей. Дома онъ, по требо-
ванію матери, даетъ обѣтъ не ходить на войну цѣлыя десять лѣтъ,
и отправляется за девять морей на какой - то счастливый островъ,
гдѣ и находитъ пристанище. Тамъ обольщаетъ онъ всѣхъ дѣвъ и про-
водитъ время какъ нельзя веселѣе; наконецъ однакожъ онъ воору-
жаетъ противъ себя мужей и опять спасается, бѣгствомъ въ лодкѣ.
„Дѣвы острова начали плакать, дѣвы мыса начали сѣтовать, когда
уже не стало видно мачты, не стало слышно веселъ. Онѣ плакали не
по мачтѣ, тосковали не по весламъ; онѣ плакали о томъ, кто сидѣлъ
подъ мачтою, тосковали о хозяинѣ веселъ. Лемминкейненъ началъ
плакать, бѣдный самъ затосковалъ, когда уже не стало видно острова,
когда скрылись верхи глиняныхъ кровель; онъ плакалъ не по островѣ,
тосковалъ не по кровлямъ; онъ плакалъ о дѣвахъ острова, тосковалъ
о дѣвахъ мыса".
Провѣдавъ о бѣгствѣ Лем-на, озлобленная на него хозяйка По-
хіолы, старуха Лоухи, велитъ сыну своему, Холоду, заморозить и лодку
Лем-на и его самого: льды оковываютъ лодку, но самъ бѣглецъ одо-
лѣваетъ холодъ и уходитъ въ лѣсъ. Онъ съ грустью вспоминаетъ мать,
воображая, какъ она тоскуетъ по немъ, какъ жалѣетъ о своихъ дѣтяхъ,
которыхъ прежде у ней было.много.
Ильмариненъ, вскорѣ послѣ женитьбы, покупаетъ себѣ въ рабы,
ребенка, по имени Куллерво, но этотъ мальчикъ ничего не дѣлаетъ
толкомъ и всякое порученіе исполняетъ ко вреду домашнихъ. Качая
дитя своихъ господъ, онъ убилъ его и сжегъ люльку; срубая деревья
на пожогу для удобренія земли, онъ такъ заколдовалъ ее, что на ней
ничего уже не могло расти, и т. п. Наконецъ его посылаютъ пасти
коровъ; но на бѣду случилось, что въ хлѣбѣ, который жена Иль-на
дала мальчику, онъ нашелъ камень. Принимая это за насмѣшку, Кул-
лерво рѣшается отмстить, и вечеромъ, вмѣсто коровъ, гонитъ домой
стадо медвѣдей. Хозяйка, слыша рожокъ, идетъ доить коровъ и из-
дали* любуется ихъ красотою; но когда она подходитъ ближе, медвѣди
бросаются на нее, и молодая жена, дочь старухи Лоухи, погибаетъ.
Тогда Куллерво оставляетъ домъ Ильмаринена и уходитъ на войну.
Въ горести о ранней потерѣ жены, Ильмариненъ начинаетъ ковать
себѣ другую, подругу изъ золота и серебра. Сначала работа не уда-
валась: вмѣсто дѣвы вынулъ онъ изъ пламени сперва мечъ, a потомъ
коня. Только послѣ третьяго опыта образовалась дѣва, но безъ рта,
безъ глазъ и съ нѣкоторыми другими недостатками. Нашедши по-
этому свое произведеніе ни къ чему негоднымъ, онъ отдалъ золотую
жену Вейнемейнену; но тотъ, продрогнувъ возлѣ нея, совѣтуетъ моло-
дому поколѣнію никогда не искать женъ.изъ золота и серебра. Иль-
мариненъ между тѣмъ отправился опять въ Похіолу свататься, за дру-

гую дочь старухи Лоухи, но получилъ рѣшительный отказъ и возвра-
тился въ Калевалу.
Вейнемейненъ, услышавъ отъ него, что въ Похіолѣ, благодаря
чудному Сампо, живутъ хорошо и безпечно, уговариваетъ Йльмари-
нена ѣхать туда съ нимъ вмѣстѣ, чтобы похитить Сампо. Ковачъ
сначала колеблется, потому что знаетъ, какъ тщательно оберегаютъ
сокровище; однакожъ, наконецъ онъ уступаетъ и куетъ своему брату
Вей-ну мечъ на дорогу. Они оба отправляются въ лодкѣ, которую
богъ-чародѣй напередъ наполняетъ людьми — съ одной стороны дѣв-
ками, съ другой молодцами. Плывя мимо одного мыса, путники замѣ-
чаютъ на немъ Лемминкейнена и, по просьбѣ несчастнаго вѣтренника,
берутъ его къ себѣ въ сподвижники.
У какого-то водопада лодка наткнулась на щуку. Лем. и Ильм,
тщетно стараются своими мечами оттолкнуть или разсѣчь рыбу; тогда
самъ Вейн. опоясываетъ мечъ свой и, вонзивъ его въ щуку, втаски-
ваетъ ее въ лодку. Разрѣзавъ ее своимъ ножемъ, онъ изъ костей ея
дѣлаетъ кантелу (арфу), которую и передаетъ своимъ спутникамъ,
прося ихъ играть на ней. Арфа переходитъ изъ рукъ въ руки, но
никто не въ состояніи вызвать изъ нея вполнѣ усладительной музыки;
вотъ Вейнемейненъ чарами посылаетъ ее въ Похіолу, гдѣ и дѣти и
старцы пробуютъ надъ него свое искусство, но безъ успѣха: арфа,
подъ ихъ руками, издаетъ одни дикіе звуки. Какой-то старикъ, ле-
жавшій на печи, просыпается и проситъ, чтобы ему не раздирали
ушей, чтобы у него не отнимали сна на цѣлую недѣлю—и, если у
финскаго народа не можетъ быть лучшей музыки, чтобы бросили арфу
въ море, или отдали ее тому, кто ее дѣлалъ. „Нѣтъ", отвѣчаетъ кан-
тела струнами, „не пойду я въ море, не дамъ себя бросить въ волны:
на мнѣ будетъ играть самъ творецъ мой!" И ее несутъ назадъ къ
Вейнемейнену. Расправивъ себѣ персты, онъ садится на прибрежной
скалѣ, поворачиваетъ кантелу на своихъ колѣнахъ и говоритъ: „Кто
не слышалъ прежде веселья вѣчныхъ пѣсенъ, кто не слышалъ звуковъ
кантелы, тотъ приходи слушать!" Онъ началъ играть. Все спѣшило
къ нему: и звѣри лѣсные, и птицы воздушныя, и рыбы водныя вни-
мали съ наслажденіемъ божественной музыкѣ. Все вокругъ него ры-
дало отъ радости, и самъ онъ, богъ пѣснопѣнія, плакалъ: крупныя
слезы текли съ лица его на землю, съ земли скатывались въ море и
тамъ превращались въ прекрасныя жемчужины.
Прибывъ съ своими товарищами въ Похіолу, Вейн. усыпляетъ
арфою всѣхъ тамошнихъ жителей и потомъ идетъ самъ-третей къ
каменной горѣ, въ которой спрятано Сампо. Пока онъ дѣйствуетъ
заклинаніемъ, Ильмариненъ отворяетъ ворота горы, а Лемминкейненъ
отрываетъ Сампо отъ корня, и всѣ трое несутъ сокровище въ лодку.
На обратномъ пути Вейн. начинаетъ пѣть. Крикъ птицы, испуганной

его голосомъ, будитъ спящихъ людей По́хіолы. Старуха Лоухи, уви-
дѣвъ, что Сампо унесено, накликаетъ на Вейн-на ужасную бурю и
вмѣстѣ съ своими людьми отправляется въ лодкѣ догонять его. Вейн.,
видя приближеніе погони, бросаетъ въ море свой кремень, и изъ кремня
выростаетъ утесъ, о который лодка изъ Похіолы разбивается. Тогда ста-
руха Лоухи принимаетъ видъ птицы: „она вёсла распустила крыльями,
корму превратила въ хвостъ; потомъ снарядилась летѣть, поднялась
орломъ". Людей своихъ она взяла съ собою, и „летитъ надъ свѣт-
лымъ хребтомъ морскимъ, надъ открытымъ моремъ: у нея подъ
крыльями сто человѣкъ, на концѣ хвоста тысяча... Она садится на
вершину мачты Вейнемейнена, и лодка его чуть не опрокинулась.
Ильмариненъ, обнаживъ мечъ, ударяетъ орла по когтямъ, но не нано-
ситъ ему вреда; такъ же напрасны и удары меча Лемминкейнена; но
Вейн. поражаетъ старуху однимъ кормиломъ, и отсѣкаетъ ей крылья,
отрываетъ когти: у нея остается только мизинецъ, и „она падаетъ
въ лодку, какъ пущенная стрѣла, какъ тетерька съ дерева, какъ
бѣлка съ сучка еловаго." Мизинецъ захватываетъ Сампо, но роняетъ
его въ море, и сокровище разбивается въ куски. Отъ этихъ разсѣяв-
шихся обломковъ произошли звѣри и богатства морскія. Крышка оста-
лась у старухи, и уносится ею въ Похіолу: „теперь тамъ горе, нѣтъ
хлѣба въ Лапландіи".
Вейн., найдя на берегу нѣсколько кусковъ Сампо, велитъ засѣять
ими землю въ Калевалѣ, и вскорѣ родятся отъ нихъ разныя деревья,
даже дубъ: сперва онъ не принимался, но потомъ вдругъ разросся
съ такою силой, что заслонилъ солнце. Къ счастію, нашли, хотя съ
трудомъ, дровосѣка, который срубилъ его: то былъ опять крошечный
человѣчекъ, вышедшій изъ моря.
Старуха Лоухи, чтобъ уничтожить внезапное плодородіе Калевалы,
грозитъ Вейнемейнену, что накличетъ на его землю различныя опу-
стошенія. Она родитъ девять гибельныхъ сыновей, которыхъ и посы-
лаетъ туда для истязанія народа язвами и другими бѣдствіями; но
Вейнемейненъ изгоняетъ незваныхъ гостей. Тогда хозяйка Похіолы
посредствомъ колдовскихъ пѣсенъ похищаетъ солнце и мѣсяцъ, и
упрятываетъ ихъ въ гору. Желая узнать причину наступившаго за
этимъ мрака, Вейн. и' Ильм, восходятъ на небо, высѣкаютъ тамъ
огонь и поручаютъ какой-то дѣвѣ держать его. „И дѣва на длин-
номъ облакѣ, на широкой радугѣ качала огонь, баюкала пламя въ
золотой колыбели, на серебряныхъ ремняхъ: серебряные ремни скри-
пѣли, золотая колыбель звучала". Но по неосторожности дѣвы, огонь
падаетъ на землю. Вейн. и^Ильм., сдѣлавъ лодку, отправляются въ
ней искать его, плывутъ по рѣкѣ Невѣ. Отъ встрѣтившейся имъ
старой колдуньи узнаютъ они, что огонь причинилъ много бѣдъ и
спрятанъ ею въ озеро, гдѣ его проглотила рыба. Герои успѣваютъ

изловить щуку, въ которой кроется огонь, но когда разрѣзаютъ ее,
то онъ вырывается на свободу, и сожигаетъ большую часть Финляндіи;
наконецъ однакожъ унимается льдомъ и морозомъ изъ Похіолы.
Ильмариненъ, по просьбѣ своего брата, куетъ солнце и луну изъ
серебра и золота; но они не свѣтятъ. Тогда Вейнемейненъ спѣшитъ
въ Похіолу и узнаетъ, что они спрятаны въ горѣ. Онъ вызываетъ
жителей на поединокъ и, побѣдивъ ихъ, идетъ къ потаенному мѣсту;
но не можетъ растворить воротъ у горы: Ильмариненъ долженъ ско-
вать ему ключи. Во время работы, на окно кузницы садится
птичка: это сама хозяйка Похіолы въ видѣ жаворонка. „Что ты
куешь?" спрашиваетъ птичка у Ильмаринена. „Ожерелье для хозяйки
Похіолы", отвѣчаетъ онъ. Испуганная старуха летитъ торопливо домой,
выпускаетъ на волю солнце и мѣсяцъ. Вейнемейненъ радуется, видя ихъ
опять на небѣ и восклицаетъ: „слава тебѣ. мѣсяцъ! что ты снова ,свѣ-
тишь; что показываешь дикъ свой! Слава тебѣ, золотой день, что ты
возсіялъ! Слава тебѣ, солнце, что ты восходишь! Золотой мѣсяцъ! ты
всталъ изъ камня; прекрасное солнце! ты встало изъ утеса! Ты встало,
какъ золотая кукушка, какъ серебряный голубь. Вставай и впредь каж-
дое утро; приноси съ собой полноту здоровья, приноси счастливый ловъ...
Совершай же путь свой весело, обходи дугу свою величаво, вечеромъ
удаляйся на ликованье!"
Въ радости своей Вейнемейненъ отправляется на охоту и, - убивъ
медвѣдя, привозитъ его домой съ пѣснями. Народъ, слыша музыку,
снѣшитъ къ нему на встрѣчу для пріема добычи. Медвѣдя несутъ въ
комнату и.опускаютъ на скамью. Снявъ кожу, бросаютъ его въ ко-
телъ и варятъ три дня. Потомъ разрѣзаютъ мясо, раскладываютъ по
чашамъ и подаютъ созванному народу. Во время пира Вейн. разсказы-
ваетъ успѣшный ходъ ловитвы. Когда гости наѣлись, напились и на-
тѣшились пѣніемъ и другими забавами, голову медвѣдя вѣшаютъ на
дерево (смотри выше стр. 109), и Вейн. изъявляетъ желаніе, чтобы и
впредь такими удовольствіями ублажалась Финляндія.
Онъ хотѣлъ бы увѣнчать пиръ музыкой; но арфа на днѣ морскомъ:
она выпала изъ лодки во время бури, которую онъ претерпѣлъ, когда
везъ похищенное Сампо. Тщетно идетъ онъ къ морю, и ищетъ кан-
телы граблями, которыя сковалъ ему Ильмариненъ: тогда онъ изго-
товляетъ новую арфу и, играя на ней, опять восхищаетъ всю природу.
Однажды Вейнемейненъ встрѣчаетъ на пути какого-то молодого
Іоукахайнена, который ѣдетъ посвистывая и не даетъ дороги, такъ
что сбруи лошадей ихъ зацѣпились одна за другую. Вейн. говоритъ:
„Прочь съ дороги, Іоукахайненъ! ты моложе меня." Но тотъ отвѣ-
чаетъ: молодость ничего не значитъ: кто выше познаніями, тотъ% и
хозяинъ дороги!.. Возникаетъ споръ о томъ, кто изъ встрѣтившихся
v болѣе знаетъ.- Іоуках. начинаетъ читать, по своимъ понятіямъ, курсъ

естественной исторіи и ботаники, въ продолженіе чего Вейн. иногда
прерываетъ его словами: „чтожъ ты еще знаешъ? чтожъ- размыслилъ
ты далѣе?" Наконецъ Іоуках. говоритъ, что онъ помнитъ сотвореніе
міра. Тутъ Вейн. въ негодованіи восклицаетъ: „дѣтскія знанія! жен-
ская память! таково ли знаніе мужа-героя? я самъ пахалъ море, самъ
копалъ рвы морскіе, опрокидывалъ горы, складывалъ груды камней,
я былъ третьимъ при сооруженіи столбовъ воздушныхъ, при подъятіи
свода небеснаго, при усѣяніи неба звѣздами (т. е. при сотвореніи
міра). Но молодой Іоуках. искривилъ уста, судорожно своротилъ го-
лову, скрутилъ черные волосы, и снова началъ хвалиться. Тогда раз-
гнѣванный Вейн. принялся пѣть: вся природа содрогалась, все было
въ восторгѣ, a Іоуках., силою словъ Вейн-на, погрузился въ болото
по самыя плечи. Теперь онъ • принужденъ умолять вѣчнаго вѣдателя
о спасеніи. „Чтожъ ты мнѣ дашь за это"? спрашиваетъ богъ. Несчаст-
ный предлагаетъ одинъ изъ луковъ своихъ, одного изъ своихъ коней;
но Вейн. съ презрѣніемъ отвергаетъ то и другое, и не прежде даетъ
Іоукахайнену свободу, какъ когда тотъ вызывается отдать ему сестру
свою: „У меня есть дома сестра необыкновеннаго стана, прекраснаго
роста: я отдамъ тебѣ единственную сестру мою, отдамъ дитя моей
матери въ пожизненное супружество, въ подпору старыхъ дней твоихъ!
изреки священное слово! — и Вейн. изрекъ священное слово. Тогда
молодой Іоукахайненъ съ поникшей головой, съ уныніемъ въ душѣ
побрелъ домой и плакалъ горькими слезами." Но мать его, узнавъ о
причинѣ его печали, говоритъ, что плакать нечего, потому что она и
такъ давно ужъ желала родства съ Вейн-номъ.
Сестра Іоук-на, набирая въ лѣсу прутьевъ для метлъ, встрѣчаетъ
своего жениха, пришедшаго туда на охоту. Онъ проситъ ее думать
впредь только о немъ, но она, рыдая, бѣжитъ домой и пересказываетъ
матери слова Вейн-на. Мать утѣшаетъ ее и велитъ нарядиться въ
лучшее илатье. Но дѣвушка не перестаетъ плакать и грозитъ, что
скорѣе бросится въ море, нежели выйдетъ за Вейн-на. Чрезъ нѣ-
сколько времени она въ самомъ дѣлѣ приводитъ свою угрозу въ
исполненіе. Вейн., который часто удилъ, однажды вытащилъ на
крючкѣ дѣвушку въ видѣ семги: но онъ принялъ ее за обыкновен-
ную рыбу. Когда онъ сбирался рѣзать ее, она выпрыгнула изъ рукъ
его въ море и сказала, кто она, но не захотѣла, какъ просилъ Вейн-нъ,
выйти изъ воды еще разъ.
Между тѣмъ, въ Калевалѣ дѣва Маріатта, скушавъ какую-то
необыкновенную ягоду, становится беременною. Приближаясь къ раз-
рѣшенію, она посылаетъ просить у жены Руотуса позволенія пойти
въ его баню, но получаетъ суровый отказъ. Тогда она беретъ вѣ-
никъ и идетъ въ конюшню, на гору Тапіо: тамъ дыханіе лошади
служитъ ей вмѣсто бани, и она родитъ сына, котораго кладетъ

Таково содержаніе поэмы въ томъ видѣ, въ какомъ она возстано-
влена г. Ленротомъ. послѣдняя (32-я) пѣснь ея, начинающаяся рож-
деніемъ мальчика отъ дѣвы, есть, безъ сомнѣнія, аллегорическое
изображеніе борьбы христіанства съ язычествомъ въ Финляндіи. Въ
вымыслѣ этомъ видимъ самое грубое искаженіе новозавѣтнаго повѣ-
ствованія о рожденіи Спасителя; даже Руотусъ есть лицо библейское
и представляетъ Ирода, котораго финны, въ ежедневномъ разговорѣ,
до сихъ поръ такъ называютъ. Сочинитель этой руны, желая описать
торжество Евангелія надъ древнею вѣрою финновъ, вздумалъ противо-
поставить Вейнемейнену, какъ гласѣ ея, самого Божественнаго Мла-
денца, перенеся искаженное преданіе о немъ въ свою отчизну; а
паденіе язычества выразилъ бѣгствомъ важнѣйшаго языческаго бога,
отъ котораго Финляндія сохранила однѣ пѣсни.
Не считаемъ • нужнымъ входить въ изслѣдованіе вопроса, возбу-
дившаго много толковъ въ самомъ отечествѣ Калевали: за кого при-
нимать Вейн-на съ его сподвижниками? Видѣть ли въ нихъ боговъ,
сошедшихъ на землю и дѣйствующихъ подобно людямъ, или истори-
ческія лица, впослѣдствіи возведенныя преданіемъ въ санъ боговъ?
Замѣтимъ однакожъ, что въ продолженіе поэмы какъ сами эти лица,
такъ и другіе изъ приводимыхъ въ ней дѣйствователей не разъ при-
зываютъ въ помощь всемогущаго Укко: онъ повсюду является вер-
ховнымъ божествомъ, небеснымъ отцомъ человѣковъ, которому все
поклоняется безусловно. При сужденіи о достоинствѣ Калевалы, по
ея содержанію, надобно помнить ея живое происхожденіе изъ среды
націи, имѣвшей единственнымъ учителемъ въ этомъ случаѣ самую при-
роду; не должно сверхъ того забывать, что мы теперь знаемъ Кале-
валу только въ томъ видѣ, въ какомъ первый ея собиратель, или
лучше второй ея творецъ представилъ ее міру по своему взгляду на
предметы, по своимъ догадкамъ. Онъ же или кто-нибудь другой най-
детъ, вѣроятно, еще нѣсколько обломковъ этого вѣкового эпоса: тогда,
можетъ быть, многое въ немъ поленится, пополнится, расположится въ
болѣе стройномъ порядкѣ.
Впрочемъ остовъ поэтическаго произведенія, какъ онъ здѣсь пред-
ложенъ нами, еще не знакомитъ съ красотами самаго произведенія.
Чтобы дать читателямъ нѣкоторую возможность судить о тонѣ цѣлаго,
въ ясли на сѣно. При крещеніи младенца святитель спрашиваетъ
объ отцѣ его, и когда оказывается, что отца нѣтъ, то Вейн-ну пре-
доставляютъ рѣшить участь новорожденнаго. Онъ предлагаетъ умерт-
вить дитя; но оно вдругъ начинаетъ говорить и объявляетъ этотъ
приговоръ незаконнымъ. Крещеніе совершается; но разгнѣванный
Вейн. на-вѣки покидаетъ Финляндію, оставляя ей только арфу и
пѣсни.

мы перевели размѣромъ подлинника большую часть 29-й пѣсни—той,
гдѣ описывается, какъ Вейнемейненъ послѣ медвѣжьяго пира идетъ искать
свою утраченную кантелу въ морѣ, и не нашедши ея, дѣлаетъ новую
(см. стран. 138). Но просимъ смотрѣть на этотъ переводъ только
какъ на опытъ, потому что переводить созданія народной поэзіи есть
одно изъ опаснѣйшихъ предпріятій.
Изъявивъ грусть свою о томъ, что арфа его въ морѣ,
Старый, мудрый Вейнемейненъ
Къ ковачу идетъ въ ковальню
И заводитъ рѣчь и молвитъ:
„Ты искусенъ, Ильмариненъ!
Скуй мнѣ грабли изъ желѣза,
Сдѣлай къ нимъ древко изъ мѣди,
Чтобы могъ изрыть я море,
Могъ собрать тамъ волны въ кучи,
Чтобы кантелу изъ кости,
Чтобъ изъ кости щучьей арфу
Могъ найти въ палатахъ рыбы,
На бугристомъ ложѣ семги.
Ильмариненъ поспѣшно исполняетъ желаніе брата; грабли готовы:
каждый зубецъ во сто саженъ длиною, рукоять въ пятьсотъ.
Ухвативъ желѣзны грабли,
Многолѣтній Вейнемейненъ
На просторъ морей выходитъ,
На широкіе заливы.
Онъ у водъ разрылъ валежникъ,
Расчесалъ камышъ высокій,
И въ холмы сдвигаетъ море,
Волны въ кучи собираетъ;
Но той арфы не находитъ;
Никогда ужъ онъ не видѣлъ
Милой кантелы пропавшей.
Въ скорби старый Вейнемейненъ
Начинаетъ путь возвратный.
Голова его поникла,
Шапка на-бокъ наклонилась.
Вотъ въ проталинѣ средь лѣса
Онъ недвижно сталъ, и взоры
Вкругъ водилъ и чутко слушалъ:
Вотъ онъ внялъ: береза плачетъ,
Свилеватая рыдаетъ.

Вотъ онъ спрашиваетъ, молвитъ:,
„Что, зеленая, ты плачешь?
Что, развѣсистая, вопишь?
Въ бѣломъ поясѣ горюешь?
Иль въ походъ тебя уводятъ,
Или въ битвы посылаютъ?"
Громкимъ голосомъ, разумно,
Такъ отвѣтствуетъ береза:
„Про меня иной толкуетъ
(А иной тому и вѣритъ),
Будто въ радости живу я,
Будто вѣчно веселюся,
Отъ того, что я бѣдняжка
Весела кажусь и въ горѣ,
Рѣдко жалуюсь на муки.
Но теперь въ судьбѣ жестокой,
Въ одиночествѣ я плачу,
Что безпомощна, забыта,
Беззащитна я осталась
На печальномъ здѣшнемъ мѣстѣ;
Середи луговъ широкихъ.
У меня у горемыки,
У страдалицы вѣдь часто
Лѣтомъ рветъ пастухъ одежду,
Чрево сочнее пронзаетъ.
У меня у-горемыки,
У страдалицы вѣдь часто
На печальномъ здѣшнемъ мѣстѣ
Середи луговъ широкихъ
Вѣтви, листья отнимаютъ,
Стволъ срубаютъ на пожогу,
На дрова нещадно колютъ.
Ужъ три раза въ это лѣто,
Нескончаемое лѣто,
Подъ моимъ сѣнистымъ кровомъ
Были люди, и точили
Топоры свои на гибель
Головы моей побѣдной,
Головы моей и шеи;
Отъ того весь вѣкъ я плачу,
Отъ того всю жизнь горюю,

Что безпомощна, забыта,
Беззащитна, я осталась 1
Здѣсь для встрѣчи непогоды,
Какъ зима приходитъ злая.
Каждый годъ затѣмъ такъ рано
Скорбь мой образъ измѣняетъ;
Сушатъ голову заботы,
И лицо мое блѣднѣетъ,
Какъ о времени холодномъ,
О лихой порѣ я мыслю.
Вскорѣ буря мнѣ приноситъ
Холодъ съ тягостными днями—
Буря шубу прочь срываетъ,
Всѣ мои свѣваетъ листья!
Я тогда, нагая, зябну,
Предана суровой стужѣ
И жестокости метелей.
Вейнем. утѣшаетъ березу, обѣщая слезы ея обратить въ радость.
Онъ срубаетъ дерево и изъ него дѣлаетъ себѣ арфу. Но гдѣ взять
ему винты и колки?
Росъ въ полянѣ дубъ высокій;
Вѣтви ровныя носилъ онъ,
И по яблоку на вѣтви,
И на яблокѣ по шару
Золотому, а на шарѣ
По кукушкѣ голосистой.
И кукушка куковала,
Издавая звукъ за звукомъ.
Долу золото струилось,
Серебро лилось изъ клева
Внизъ на холмъ золоторебрый,
На серебряную гору:
Вотъ отколь винты для арфы
И колки для струнъ взялися.
Теперь недостаетъ только струнъ, ихъ нужно пять, и Вейн.
спрашиваетъ:
Изъ чего я ихъ добуду,
Гдѣ волосъ найти мнѣ конскихъ?
Вотъ въ* проталинѣ онъ слышитъ:
Плачетъ дѣвушка въ долинѣ,

Плачетъ — только въ половину,
Въ половину веселится;
Пѣньемъ вечеръ сокращаетъ
До заката, въ ожиданьи,
Что найдетъ она супруга,
Что женихъ ее обниметъ.
Старый, славный Вейнемейненъ
Слышитъ жалобу дѣвицы,
Ропотъ милаго дитяти.
Онъ заводитъ рѣчь и молвитъ:
„Подари мнѣ даръ, дѣвица!
Съ головы одинъ дай локонъ,
Пять волосъ мнѣ поднеси ты,
Дай шестой еще въ добавокъ,
Чтобъ у арфы были струны,
Чтобы звуки получило
Вѣчно-юное веселье."
И даритъ ему дѣвица
Съ головы прекрасный локонъ,
Пять волосъ еще подноситъ,
Подаетъ шестой въ добавокъ.
Вотъ отколь у арфы струны,
У веселья звуки взялись.
Послѣ старый Вейнемейненъ
Самъ напѣвы устрояетъ;
Чтобъ веселье звать, садится
Онъ на лѣстницѣ мощеной,
На сѣдалищѣ сосновомъ
На краю скамьи желѣзной.
Тамъ онъ въ струны ударяетъ;
Тамъ онъ звонко припѣваетъ;
Онъ играетъ полнозвучно,
И по пѣснямъ строитъ голосъ.
Сладко свиль гремитъ; ликуетъ
Стовѣтвистая береза,
Голосятъ дары кукушки,
Распѣваетъ локонъ дѣвы.
Такъ играетъ Вейнемейненъ:
Мощный звонъ летитъ отъ арфы;
Долы всходятъ, выси никнутъ,

Никнутъ выспреннія земли,
Земли низменныя всходятъ,
Горы твердыя трепещутъ,
Откликаются утесы,
Жнива вьются въ пляскѣ, камни
Разсѣдаются на брегѣ,
Сосны зыблются въ восторгѣ.
Сладкій звонъ далеко слышенъ,
Слышенъ онъ въ шести селеньяхъ,
Оглашаетъ семь приходовъ.
Птицы стаями густыми
Прилетаютъ и тѣснятся
Вкругъ героя-пѣснопѣвца.
Суомійской А) арфы сладость
Внялъ орелъ въ гнѣздѣ высокомъ,
И птенцовъ позабывая,
Въ незнакомый край несется,
Чтобы кантелу услышать,
Чтобъ насытиться восторгомъ;
Царь лѣсовъ съ косматымъ строемъ
Пляшетъ мѣрно той порою,
Какъ отецъ веселье будитъ,
Какъ играетъ Вейнемейненъ.
Старый, славный Вейнемейненъ
Восхитительно играетъ,
Тоны дивные выводитъ.
Точно такъ, когда игралъ онъ
У себя, въ сосновомъ домѣ,
Откликался кровъ высокій,
Окна въ радости дрожали,
Полъ звенѣлъ, мощеный костью,
Пѣли своды золотые.
Проходилъ ли онъ межъ сосенъ,
Шелъ ли межъ высокихъ елей —
Сосны низко преклонялись,
Ели гнулися привѣтно,
Шишки падали на землю,
Вкругъ корней ложились иглы.
Углублялся ли онъ въ рощи,
Рощи радовались громко;
1) Суомія есть финское названіе Финляндіи.

По лугамъ ли проходилъ онъ
У цвѣтовъ вскрывались чаши,
Долу стебли поникали.
Эта пѣснь, которая, чувствуемъ сами, много потеряла въ нашемъ
переводѣ, была приложена, какъ образчикъ изъ Калевалы, къ письму
г. Рунеберга, откуда мы уже сдѣлали нѣсколько выписокъ. Любо-
пытно видѣть, какое впечатлѣніе руна эта произвела на національ-
наго и ученаго пѣвца Финляндіи; съ удовольствіемъ переводимъ слова
его и по этому предмету:
„Миѳическое преданіе заключающееся въ этой пѣснѣ, кажется мнѣ
неизъяснимо-плѣнительнымъ и остроумнымъ. Радость Вейн-на, его кан-
тела, упала въ море. Напрасны всѣ его старанія отыскать ее. Онъ
разгребаетъ самое море, но арфа навѣки исчезла. Почти у всѣхъ на-
родовъ живетъ представленіе о какомъ-то утраченномъ блаженствѣ, о
лучшей жизни, бывшей нѣкогда удѣломъ смертныхъ. Финскій народъ,
у котораго первымъ предметомъ поклоненія былъ богъ,пѣсенъ, пред-
ставлялъ себѣ, кажется, это первобытное блаженство въ образѣ первой
кантелы Вейн-на: ея звуками оно было пробуждено, и съ нею навсегда
погрузилось въ бездны морскія. Отъ сего высшаго сокровища Вейн.
сохранилъ любовь къ пѣснямъ и потребность въ ихъ очарованіи. Онъ
не можетъ найти своей первоначальной арфы; но онъ дѣлаетъ себѣ
другую, которая, если звуки ея и не такъ роскошны, все-таки даетъ
ему возможность изливать его чувствованія, и нѣкоторымъ образомъ
вознаграждаетъ утрату. Поэтому замѣчательно, что преданіе 1), изо-
бражая Вейн-на играющимъ, говоритъ, что обильныя слезы текутъ по
его лицу, какъ-будто въ груди его живетъ память о чистѣйшихъ,
прекраснѣйшихъ звукахъ, которыхъ потерю онъ въ тишинѣ оплаки-
ваетъ; и въ то же время онъ однакожъ мощнымъ пѣніемъ своимъ
животворитъ вокругъ себя природу и привлекаетъ всѣхъ тварей. Та-
ковъ удѣлъ поэта. Онъ помнитъ идеалъ, лиру съ прекраснѣйшими
звуками, и если для возсозданія ихъ онъ ударитъ въ струны той
лиры, которую держитъ въ рукахъ, то ея музыка вызоветъ у него
только слезу скорби, хотя бы весь міръ внималъ ему съ удивленіемъ
и восторгомъ.
„Конечно, вы найдете, что и 29-я руна, описывая происхожденіе
новой арфы, богата прекрасными символами. Кажется, вся природа, какъ
бы мрачная и отверженная, когда ея не озаряетъ поэзія, раздѣляетъ
грусть Вейн-на. Даже береза сѣтуетъ, что стоитъ въ ничтожествѣ,
въ сиротствѣ посреди степи, предоставленная произволу зимнихъ
вьюгъ и ударамъ опустошительнаго топора. Тогда къ ней прибли-
1) Если не въ 29-й пѣснѣ, то въ другихъ.

жается богъ съ миромъ и утѣшеніемъ. — Не плачь, говоритъ онъ: и
ты обрѣтешь цѣль, получишь назначеніе въ полнотѣ бытія; и ты
создана для звуковъ; ты въ рукахъ пѣвца еще найдешь сладкое ве-
селье.— Какъ просто отражается здѣсь свѣтъ, разливаемый пѣсно-
пѣніемъ на міръ, который безъ того былъ бы холоденъ и мраченъ —
свѣтъ, соединяющій съ собою понятіе о внѣшности, которая сама по
себѣ была бы царствомъ зимы и смерти. Далѣе руна описываетъ, какъ
Вейн., для изготовленія арфы, заимствуетъ ея составныя части у де-
рева, птицы и дѣвы: здѣсь повидимому символически означено, что
духъ, для выраженія себя, имѣетъ надобность въ разнообразной внѣш-
ности, что поэзіи свойственно почерпать свое богатство, свои предметы
изъ всѣхъ явленій природы, отъ недвижнаго растенія до свободно-
разумнаго человѣка. Самую арфу доставляетъ береза, винты — птица,
a вѣнецъ всего, струны — человѣкъ. Всѣ части необходимы; но какая
остроумная постепенность въ сочетаніи ихъ, по отношенію существъ,
отъ которыхъ онѣ заимствованы!
„Чувствую, что опасно пускаться такимъ образомъ въ объясненіе
миѳическихъ понятій; подобное толкованіе, хотя бы оно и было удачно,
должно всегда казаться холоднымъ и неполнымъ противъ живой поэзіи,
въ какую облеченъ миѳъ. Я увѣренъ, что вы въ этомъ согласитесь
со мной при прочтеніи самой руны; при всемъ томъ, я не могъ
отказать себѣ въ удовольствіи сообщить вамъ мой взглядъ на нѣ-
которые символы. Мы все еще напрасно ожидаемъ финской миѳо-
логіи, хотя нашимъ литературнымъ обществомъ и назначена премія
за сочиненіе въ этомъ родѣ. Въ Калевалѣ открытъ къ тому источникъ
и богатый и всѣмъ доступный; но, можетъ быть, глубокость миѳиче-
скихъ представленій пугаетъ даже и лучшихъ знатоковъ языка. "
На сей разъ довольно о Калевалѣ. Хвала и честь г-ну Ленроту!
Чтобы вполнѣ оцѣнить услугу, какую онъ оказалъ не только своему
отечеству, но и всему ученому міру, надобно знать всѣ тѣ трудности
и лишенія, которымъ онъ добровольно подвергся для совершенія своего
высокаго замысла; надобно помнить, что онъ въ борьбѣ съ нуждою
ходилъ пѣшкомъ по странѣ пустынной и бѣдной, гдѣ встрѣчалъ мно-
жество и препятствій и опасностей со стороны не только природы,
но и самой націи, посреди которой странствовалъ, — мнительной и
неохотно допускающей кого бы ни было въ святилище своей вну-
тренней жизни. Поэтому, сколько желѣзнаго постоянства, сколько
ловкости и гибкости нужно было г. Ленроту для достиженія его цѣли!
Съ притворнымъ простодушіемъ, съ поникшей головой, примѣняясь и
видомъ и одеждой къ тѣмъ людямъ, въ которыхъ онъ имѣлъ надоб-
ность, вступалъ терпѣливый путешественникъ подъ кровлю своихъ
убогихъ земляковъ. Будто чуждый всякаго намѣренія, садился онъ
рядомъ съ ними на ихъ сосновую скамью и, какъ свойственно фин-

намъ, хранилъ нѣсколько минутъ угрюмое молчаніе. Потомъ начиналъ
онъ безпечно осматриваться изъ-подъ нависшихъ волосъ, и завязывалъ
какъ-бы случайный разговоръ о томъ и семъ. Но мало-по-малу, не-
примѣтно подводилъ онъ своего собесѣдника къ желанному предмету,
и добрякъ довѣрчиво принимался пѣть—пѣлъ безъ устали все, что
зналъ; а между тѣмъ внимательный посѣтитель записывалъ каждую
пѣсню, не упуская ни словечка. Часто помогало ему, въ пріобрѣтеніи
довѣренности крестьянъ, его докторское званіе и то облегченіе, какое
онъ, будто присланный небомъ утѣшитель, подавалъ безпомощнымъ
страдальцамъ своими лѣкарствами. Вотъ какъ г. Ленротъ, въ тишинѣ,
безъ всякаго посторонняго поощренія, движимый одною любовью къ
прекрасному, совершилъ дѣло, которое не дастъ умереть его имени.
Но такова странность природы человѣческой и недовѣрчивость скром-
наго достоинства къ самому себѣ! Когда всѣ впослѣдствіи напеча-
танныя пѣсни Калевалы были уже въ рукахъ собирателя, онъ не разъ
терзался сомнѣніемъ въ своихъ способахъ кончить начатое. Въ концѣ
его предисловія къ Калевалѣ находимъ слѣдующія замѣчательныя
строки: „Но я въ продолженіе своей работы не могъ утѣшаться тѣмъ,
что для многихъ составляетъ облегченіе въ трудѣ — надеждою, что
произведу прекрасное цѣлое. Я всегда сомнѣвался въ способности
своей сдѣлать что-либо годное, а во время настоящаго* занятія со-
мнѣніе это до того усиливалось, что я не разъ былъ готовъ бросить
въ огонь все написанное. Съ одной стороны я себѣ не довѣрялъ въ
искусствѣ расположить пѣсни къ общему удовольствію, a съ другой
боялся, вопреки своимъ усиліямъ, подвергнуться строгому суду за
неконченную работу. Но пусть будетъ такъ: идите въ свѣтъ, пѣсни
Калевалы, хотя и не въ совершенномъ видѣ, ибо, если вы останетесь
долѣе въ моихъ рукахъ, огонь можетъ сдѣлать изъ васъ нѣчто болѣе
совершенное!"
Часто ли въ нашъ бездушный вѣкъ повторяются примѣры столь
добросовѣстной и безкорыстной дѣятельности?

ЛИТЕРАТУРНЫЯ НОВОСТИ ВЪ ФИНЛЯНДІИ 1).
(Письмо изъ Гельсингфорса).
I.
1840.
Вы уже много слышали и читали о праздновавшемся здѣсь недавно
юбилеѣ Александровскаго Университета, и потому я считаю лишнимъ
прибавлять что-нибудь къ тѣмъ подробностямъ, которыя вы уже знаете
касательно самыхъ празднествъ. Теперь хочу поговорить о пред-
метѣ мало замѣтномъ и до сихъ поръ еще не обратившемъ на себя
вниманія не-финляндцевъ, но при всемъ томъ также занимательномъ.
Юбилей Александровскаго Университета, пробудивъ здѣсь необыкно-
венную жизнь во всѣхъ отношеніяхъ, подѣйствовалъ и на литературу
края: онъ послужилъ поводомъ къ появленію нѣсколькихъ книгъ, ко-
торыя безъ этого случая, можетъ быть, еще долго оставались бы не-
изданными. Хотя число ихъ незначительно, и всѣ онѣ малаго объёма,
однакожъ я полагаю, что вамъ пріятно будетъ узнать ихъ содержа-
ніе и достоинство. Вотъ почему и предлагаю вамъ краткій обзоръ ихъ,
какъ дополненіе къ извѣстіямъ, въ послѣднее время доходившимъ до
васъ изъ Финляндіи.
О печатныхъ программахъ, которыя были разсылаемы наканунѣ
всякаго торжества для приглашенія публики, я умолчу, потому что
онѣ въ область изящной словесности не входятъ. Изъ сочиненій,
коихъ самое происхожденіе непосредственно связано съ учеными
празднествами, остановлюсь только на большомъ стихотвореніи, раз-
дававшемся всѣмъ присутствовавшимъ на послѣднемъ изъ нихъ — на
промоціи магистровъ. Старинный обычай требуетъ, чтобы при подоб-
номъ случаѣ одинъ изъ лучшихъ поэтовъ, по вызову университета
написалъ привѣтствіе новымъ магистрамъ. Нынѣ почетное порученіе
это исполнилъ г. Цигнеусъ (Cygnaeus), поэтъ, котораго дарованіе давно
уже извѣстно вамъ. Въ новомъ произведеніи своемъ онъ показалъ тѣ
же достоинства и тѣ же недостатки, какими характеризуются преж-
ніе его труды. Во всемъ, что онъ ни пишетъ, видна глубоко-поэтиче-
ская душа: онъ кипитъ мыслями, которыя его роскошное воображеніе
безпрестанно облекаетъ въ картины и образы; но этимъ богатствомъ
1) Современникъ, 1840, т. XX, стр. 24—85; см. „Переписка" т. I, стр. 18, 33, 41,
43, 46, 48, 55, 65, 73, 101, 125, 134, 673.

онъ не всегда умѣетъ управлять — и вмѣсто того, чтобы распоряжаться
имъ съ умѣренностію и порядкомъ, онъ расточительно сыплетъ на
пути своемъ перлы и кораллы. Оттого между драгоцѣнными ка-
меньями иногда попадаются у него и поддѣльные; оттого же по
временамъ теряешь въ его стихахъ нить главной мысли посреди ла-
биринта побочныхъ, или находишь мѣстами неясность въ выраженіи.
Но такъ-какъ самые эти недостатки происходятъ не отъ слабости, а
отъ избытка силъ, то стиховъ Цигнеуса, нельзя читать безъ истин-
наго наслажденія: они всегда носятъ на себѣ печать оригинальности
и могучей юности таланта, и часто возвышаются какъ содержаніемъ
своимъ, такъ и внѣшнимъ изяществомъ до такой красоты, какой поэтъ
болѣе осторожный и болѣе правильный, можетъ быть, никогда бы не
достигнулъ. Но ясно, что при этихъ свойствахъ Цигнеусъ никогда не
сдѣлается любимцемъ всей публики: его могутъ оцѣнить только люди
съ чувствомъ истинной критики.
Какъ бы то ни было, но Привѣтствіе Цигнеуса 96-ти новымъ ма-
гистрамъ вообще превосходно и тѣмъ болѣе замѣчательно, что произ-
веденія этого рода рѣдко переступаютъ за черту посредственности.
Стихотвореніе написано 5-тистопными ямбами безъ ртомъ съ при-
мѣсью нѣкоторыхъ риѳмованныхъ куплетовъ. Поэтъ начинаетъ пре-
красною картиною лѣтняго вечера. Вотъ ея заключеніе: „Солнце,
стоя у западныхъ дверей своего храма, глядѣло назадъ—на вели-
колѣпіе озаренныхъ имъ облаковъ. Его ликъ запылалъ жизнью, и
утомленіе исчезло, когда взоръ его упалъ на чудныя дѣла свѣта,
когда все зданіе міра огласилось звуками радости, будто музыкою
органа. И золотыя струны арфы его (солнца) громкимъ звономъ ото-
звались на гулъ веселья, возлетавшій съ земли. Клики эти мало-по-
малу замирали, а оно еще долго стояло и слушало. Такъ, двѣсти лѣтъ
тому назадъ, солнце пылало надъ горами Финляндіи... Наступила ночь;
всѣ спятъ. Но одинъ бодрствуетъ за всѣхъ. Для него нѣтъ наслажденія
ни въ сіяніи солнца и красѣ облаковъ, ни въ зелени лѣса и пестротѣ
цвѣтущихъ полей; его не радуетъ ликующая природа. Народъ страж-
детъ — и онъ безутѣшенъ; онъ не спитъ, когда сами несчастные за-
бываютъ свое горе.
„То былъ Петръ Браге 1) — онъ, дерзнувшій одинъ стать сопер-
никомъ подлѣ того 2), чья глава поднялась выше владыкъ земныхъ,
когда палъ его король. Онъ (Браге) былъ гордъ. Онъ не могъ тер-
пѣть, чтобы кто-нибудь превосходилъ его въ благородствѣ и правдѣ,
1) Генералъ-губернаторъ Финляндіи во время малолѣтства королевы Христины.
Однимъ изъ многочисленныхъ дѣяній, которыми онъ обезсмертилъ себя въ лѣтопи-
сяхъ этой страны, было исходатайствованное имъ у правительства основаніе уни-
верситета въ Або.
2) Оксеншерна, бывшій по смерти Густава Адольфа главнымъ правителемъ Швеціи.

въ любви къ просвѣщенію и къ славѣ. Онъ хотѣлъ, чтобы его любили,
какъ короля, который создалъ счастіе въ пустыняхъ, а не какъ рав-
наго, раздѣляющаго скудный хлѣбъ свой. Какъ весенніе лучи отыски-
ваютъ всякій уголокъ, гдѣ еще гнѣздится мракъ зимы, такъ взоръ
Браге проникалъ въ вертепы, куда насиліе и невѣжество влачили
растерзанную добычу.
„Грозно кипѣла вокругъ Браге тревога времени, въ которомъ муд-
рое око его не замѣчало блеска старины, тогда какъ средніе вѣка,
отовсюду уже изгнанные, подъ сѣнью лѣсовъ финскихъ еще жили въ
своемъ дикомъ величіи, въ полномъ цвѣтѣ своемъ. Немного лѣтъ тому
назадъ, Густавъ Адольфъ, еще не славный дѣлами, но великій духомъ,
созвалъ на берегу Финляндіи отважнѣйшихъ изъ ея суровыхъ воиновъ
и говорилъ съ ними какъ съ государями временъ рыцарскихъ — и
повелъ ихъ проливать кровь въ страны, которыхъ имени они прежде
не знали. И изъ года въ годъ, тысячи, покидая домы свои, тянулись
туда длиннымъ строемъ. Предъ скалами Деммина они собственною
своего жизнію спасли короля отъ рукъ коварныхъ сыновъ юга. При
Люценѣ они учредили вокругъ падшаго рыцарскія игры, въ которыхъ
наградою были — тѣло его, или смерть, стоявшая одиноко на рубежѣ
ихъ вѣрности. A ихъ отвага измѣрила мечемъ границы возможности.
„Рыцарскія похожденія, которыхъ и самая поэзія не дерзнула бы
изобрѣсти, разливали на ихъ доспѣхи свое сѣверное сіяніе. Но въ ихъ
родимыхъ лѣсахъ чародѣйскія 1) пѣсни еще говорили съ силами при-
роды на ея таинственномъ, первобытномъ языкѣ. Надъ священнымъ
источникомъ слышался шелестъ священнаго дуба; вѣтеръ уносилъ
гулъ заклятія и раздувалъ багровое пламя жертвъ... Звѣри лѣсные
учились жестокости у человѣка, хотя и не могли видѣть его ужаснѣй-
шаго дѣла — отчаянія, жившаго съ узникомъ подъ мрачными сводами,
откуда несчастный видѣлъ только тѣнь неба и зелени въ водѣ.
„Такъ поэзія очертила Суомію 2) своимъ волшебнымъ кругомъ, и
съ чародѣйственною силою возносились оттуда голоса, дико .звучавшіе
въ душѣ Враге. Онъ видѣлъ красоту во власти заклинанія и хотѣлъ
освободить ее, и зналъ, что слово, могущее разрѣшить ея оковы, при-
надлежитъ только мудрости....
„Но настало утро: истина дня прекраснѣе поэзіи ночи....
„Тогда сквозь душу Браге пролетѣла молнійная мысль, одна изъ
тѣхъ мыслей, которыя пробѣгаютъ даль временъ и гаснутъ только въ
глубинѣ вѣчности. За свѣтомъ такой мысли народы на пути своемъ
стремятся къ назначенной имъ цѣли — къ славѣ, или къ погибели.
1) Въ то время колдовство, которымъ финны искони славились, въ сильной сте-
пени еще господствовало между ними.
2) Финское названіе Финляндіи.

Вотъ, при сіяніи лѣтняго солнца, Аура 1) соорудила алтарь богинѣ
мудрости; и какъ Кассандра, вдохновенная Фебомъ, спѣшила къ
алтарю, такъ чародѣйство искало пріюта въ храмѣ Ауры. На зовъ ея
стекаются изъ пустынь суровые мужи, и принося въ жертву оружіе
насилія, мѣняютъ его на мечъ Ѳемиды; жажда мира, блуждавшая из-
гнанницею, теперь находитъ пристанище подъ красными перьями
воинскаго шлема....
„Такъ мудрость и поэзія сдружились и произнесли предъ алтаремъ
обѣтъ подавать взаимно помощь въ весельи и въ нуждѣ. Мало-по-малу
мудрость подарила кроткіе нравы; поэзія даровала львиную отвагу для
борьбы съ безчисленными преградами, съ силами мрака и съ желѣз-
ною нуждой, которая еще долго держалась на избранномъ ею мѣстѣ.
„Чтобы символомъ увѣковѣчить память примиренія истины съ по-
эзіей, жрецы богини мудрости издавна вплетаютъ въ кудри юношей,,
идущихъ поучать народъ, вѣнокъ отъ дерева, любезнаго Аполлону.
Каждый разъ отчизна окружаетъ толпу сихъ юношей прекраснѣйшими
изъ своихъ надеждъ. И онѣ не измѣняли, пока хоть ничтожный обло-
мокъ поддерживалъ ихъ, разбитыя, израненныя въ кипящей борьбѣ,.
возбужденной бурею времени. Одного не сокрушить ему — силы ду-
шевной; одинъ миръ не нарушается имъ — миръ совѣсти.
„Наконецъ наступаютъ яркіе дни Густава (III). Уже свѣтъ упа-
даетъ на долины Суоміи не какъ вечерніе лучи, проглядывающіе
сквозь рѣшетку сосенъ и елей. Свободно, какъ въ небѣ* онъ себѣ
пролагаетъ путь и на землѣ. Весна, весна приближается! Калоніусъ
мощною рукой проламываешь ледъ., Портанъ растапливаешь его лю-
бовью 2). Духъ его объемлетъ родину, какъ рука—станъ милаго
человѣка.
„Чельгренъ 3) облекъ въ слово радостные вздохи Ауры, a съ твоей
лиры, Франценъ, поднялись пѣсни, такія звонкія, какихъ Сѣверъ до-
толѣ не слыхивалъ и отъ жаворонка въ высотахъ поднебесныхъ.
Внимая имъ, забывали, что въ то же время смерть поетъ при Свенк-
зундѣ свои роковыя пѣсни. Какъ прекрасно, какъ сладостно было
утро той весны! Въ ту пору тревожило вселенную темное предчув-
ствіе. Дѣйствительность, его оправдавшая, носила на челѣ своемъ
клеймо Каиново. Но духъ мира давно осѣнялъ своими крылами ша-
теръ Финляндіи; вешній воздухъ втекалъ туда въ открытое окно и
грудь расширялась вмѣстѣ съ горизонтомъ. Въ умѣ пылало сердце, въ
1) Рѣка, на которой стоитъ Або; бывшій тамъ университетъ часто на поэтиче-
скомъ языкѣ называется по имени ея.
2) Калоніусъ и Портанъ—два знаменитые профессора Абовскаго университета,
жившіе еще въ началѣ нынѣшняго вѣка. Проламывать ледъ есть оборотъ, свойствен-
ный шведскому языку, означающій пролагать дорогу.
3) Шведскій поэтъ, воспитывавшійся въ Абовскомъ университетѣ.

сердцѣ пылалъ умъ, и Суомія стояла на берегахъ озеръ своихъ, какъ дѣва,
только-что вышедшая изъ волнъ, въ красѣ, никѣмъ не виданной прежде.
„Вы, юноши, на главѣ которыхъ трепещетъ нынѣ свѣжая зеленъ
лавровая, вамъ должно быть дорого то время. Конечно ваши отцы
часто вамъ разсказывали о немъ въ осенній вечеръ предъ пламенемъ
домашняго очага. Въ образѣ Портана представлялась имъ тогда важ-
ность эпохи, а ея надежда и радость въ твоемъ ликѣ, Франценъ l).
„Черезъ пятьдесятъ лѣтъ звонъ вечерняго колокола опять будетъ
призывать всѣхъ васъ въ эту самую сѣнь для полученія другого
вѣнка 2), другими руками сплетеннаго. Кто же послѣдуетъ призванію?
Кто? Чьи сѣдыя кудри будутъ еще виться вокругъ чела его, когда
усталый вѣкъ уже склоняться будетъ къ смертному одру?
„Гдѣ бы ни стали вы искать отвѣта, никакое чародѣйство вамъ
не скажетъ его. И если на вопросъ: „я ли приду?" изъ сердца ва-
шего, теперь столь полнаго жизни, тайный голосъ шепчетъ: dal вы не
смѣете вѣрить ему.
„Зовъ, который всѣхъ васъ пригласить на жатву лавровъ послѣ
полувѣкового посѣва, онъ въ раздумьи носится нынѣ надъ долинами
Суоміи, останавливаясь то здѣсь, то тамъ, на мѣстѣ злачныхъ хол-
мовъ, которыхъ еще нѣтъ, которые возвысятся и дадутъ вамъ приста-
нище, когда вы уйдете отсюда.
„Но какъ бы ни порѣдѣли, въ пятидесятилѣтней борьбѣ, ряды,
столь тѣсные теперь,, знакомый голосъ найдетъ еще отзывъ въ нѣко-
рыхъ сердцахъ. ...
„Можетъ быть, время, воздухомъ котораго мы дышимъ, и кото-
раго туманы вблизи такъ тяготятъ насъ, что часто помрачаютъ блескъ,
озаряющій предметы, можетъ быть, это время, на разстояніи 50 лѣтъ,
покажется прекраснымъ, достойнымъ зависти, какъ мечты утренняго
сна. Васъ будутъ разспрашиваетъ о сводахъ этого храма, о тѣхъ ча-
сахъ, когда лира, шестьдесятъ зимъ бывшая въ теплыхъ рукахъ
Францена, издавала послѣдніе звуки, кроткіе, непорочные, какъ ве-
черній псаломъ, который дѣти, сладко засыпая, поютъ у ногъ матери.
Васъ будутъ разспрашивать о Ганнѣ 3), плѣнительной какъ лѣтній
1) Кому неизвѣстенъ хотя только ію имени этотъ ветеранъ шведской поэзіи? Онъ
родился въ финляндскомъ городѣ Улеаборгѣ и былъ профессоромъ Абовскаго уни-
верситета, откуда въ 1810 г. переселился въ Швецію. Нынѣ онъ носитъ званіе епис-
копа Гернесандскаго и, не смотря на свои 68 лѣтъ, прибылъ на празднество отече-
ства, гдѣ былъ встрѣченъ съ восторгомъ.
2) Магистерскій вѣнокъ всегда возобновляется черезъ 50 лѣтъ на главѣ того, кто
былъ украшенъ имъ. При нынѣшней промоціи было четыре финляндца, носившіе свой
вѣнокъ полвѣка; но изъ нихъ только двое присутствовали, именно: Франценъ и
Гадолинъ.
3) Ганна и Стрелки оленей—. двѣ поэмы Рунеберга.

вечеръ; о Стрѣлкахъ оленей, полныхъ мира и свѣжести, какъ звѣздная
ночь сѣверной зимы; о Калевалѣ 1), возникшей подобно волшебному
міру среди океана, богатой чудесами и тысячелѣтнего мудростью; о
Кантелетарѣ 2), гдѣ цѣлый народъ слился въ гармонію поющаго
храма. Васъ будутъ нетерпѣливо разспрашивать о тѣхъ дняхъ, когда
Гельстремъ 3) начертывалъ законы природы... и о многомъ, многомъ,
что не исчезнетъ вмѣстѣ съ обманчивымъ свѣтомъ настоящаго. Тогда вы
съ гордостію увидите, что любовь народа обратила воспоминанія вашей
юности въ священныя украшенія его Пантеона. Тогда вы узнаете,
былъ ли весь этотъ блескъ румяною зарей, или звѣздою вечернею,
трепещущею предъ наступленіемъ ночи. Горе вамъ, если никто уже
не будетъ видѣть того сіянія, не будетъ понимать чувствъ, которыя
пробудятся въ груди вашей.
„Но нѣтъ! зачѣмъ столь мрачнымъ мыслямъ являться, подобно
привидѣніямъ среди блестящаго пира, гдѣ единственную тѣнь бро-
саютъ побѣдные вѣнки свѣта. Не вся ли Финляндія какъ одинъ чело-
вѣкъ поднялась съ береговъ несмѣтныхъ своихъ озеръ, съ тихихъ
долинъ, съ холмовъ, обвѣваемыхъ шепчущимъ вѣтромъ, чтобъ не
пропустить ни одной вѣсти о празднествѣ, котораго веселый гулъ
отдается повсюду, гдѣ свѣтитъ солнце?"...
Далѣе поэтъ изображаетъ торжественность мгновеній, подавшихъ
поводъ къ его пѣсни; потомъ обращается къ молодымъ людямъ съ
прекраснымъ увѣщаніемъ трудиться неутомимо, оставаясь чистыми
предъ судомъ Бога и человѣковъ; онъ заключаетъ молитвою за бла-
годенствіе Финляндіи.
Можетъ быть, вы замѣтили въ языкѣ предыдущихъ отрывковъ
нѣкоторую принужденность; но если сообразите сказанное мною объ
особенностяхъ слога г. Цигнеуса, то легко поймете, до какой степени
трудно переводить его. Разумѣется, что въ прозѣ каждое лишнее слово,
каждый изысканный оборотъ становятся гораздо примѣтнѣе, нежели
въ стихахъ, и потому я иногда принужденъ былъ подстригать слиш-
комъ пушистые и кудрявые періоды подлинника. Да, если Цигнеусъ
съ своею необыкновенною плодовитостію мысли, съ богатымъ вообра-
женіемъ своимъ и теплымъ чувствомъ успѣетъ соединить изящную
простоту и сжатость, если научится жертвовать иногда второстепен-
ными идеями главнымъ, и несоразмѣрнымъ развитіемъ частей строй-
ности цѣлаго; если броситъ встрѣчающуюся у него по временамъ изы-
сканность (какъ напр. неумѣстную игру словъ и т. п.); короче, если
1) Финская народная эпопея. См. предыдущую статью.
2) Такъ называется собраніе лирическихъ пѣсенъ финскаго народа.
3) Профессоръ Александровскаго университета, прославившійся своими баромет-
рическими изслѣдованіями.

изъ поэта сдѣлается въ полномъ смыслѣ поэтомъ-художникомъ — то
онъ займетъ въ исторіи финляндской литературы блистательное мѣсто.
Нынѣ Цигнеусъ приготовляетъ къ печати Осеннія Ледяныя иглы,
продолженіе Весеннихъ, о которыхъ прежде было говорено въ Совре-
менник. Справедливые цѣнители таланта его съ нетерпѣніемъ ожи-
даютъ этой второй книжки Иглъ.
Во время юбилея оканчивалось печатаніе второй части финскихъ
лирическихъ пѣсенъ, издаваемыхъ докторомъ Ленротомъ (Lönnrot)
подъ заглавіемъ Кантелетаръ, т. е. Дочь Кантелы (финской арфы).
Вотъ второе большое собраніе произведеній народной поэзіи, кото-
рымъ этотъ замѣчательный человѣкъ даритъ финскую литературу:
первое, какъ уже вамъ извѣстно, заключается въ національномъ эпосѣ,
названномъ Калевалой. Происхожденіе того и другого одинаково—стран-
ствія пѣшкомъ и собираніе но Финляндіи и по тѣмъ изъ сѣверныхъ нашихъ
губерній, гдѣ живутъ финны. Ленротъ останавливался вездѣ, гдѣ
находилъ поселянъ, знающихъ пѣсни, и записывалъ-все, что каждый
изъ нихъ читалъ или пѣлъ ему.
Кантелетаръ такъ же, какъ было и съ Калевалой, печатается на
счетъ Финскаго Литературнаго общества; это новое собраніе. составитъ
вѣроятно до 4-хъ частей. Изданіе очень изящно во всѣхъ отношеніяхъ
и сверхъ текста заключаетъ въ себѣ ноты и варіанты пѣсенъ. Когда
Донъ Кантелы еще только поступила въ печать, въ Гельсингфорскомъ
Утреннемъ Листкѣ напечатано было между прочимъ слѣдующее: 1).
„Чрезвычайно занимательно разсмотрѣть поближе эти лирическія
пѣсни. Конечно, историкъ не почерпнетъ изъ нихъ много новаго, и
столько <же мало могутъ онѣ служитъ къ объясненію религіозныхъ
понятій, вѣрованій и преданій народа въ древности. Въ этомъ отно-
шеніи замѣчается большое различіе между финскою лирикой и старшею
ея сестрой эпико-миѳическою поэзіей. Чисто-лирическія пѣсни финновъ
суть по большей части изліянія минутныхъ вдохновеній поэта, его
чувствованій, думъ и размышленій о собственномъ его положеніи въ
свѣтѣ, о жизни и ея превратностяхъ. Отъ того сквозь эти пѣсни
взоръ можетъ проникнуть до самой глубины народнаго характера.
Для всякаго возраста и пола, для всякаго опредѣленія судьбы, почти
для всякаго положенія человѣка есть у финской лиры болѣе или
менѣе обильные образы и тоны; въ нихъ каждая и самая тонкая струна
въ сердцѣ народа нашла себѣ отголосокъ...
„Размышленія, часто содержащіяся въ финскихъ лирическихъ пѣс-
няхъ, вовсе не сухи и не холодны; напротивъ, они доказываютъ, что
поэтъ, углубляясь въ самого себя, находится въ сладостномъ, въ чуд-
номъ расположеніи духа: иначе и не можетъ быть, когда онъ подъ
1) Колланомъ, см. „Переписка", I, стр. 125. Ред.

вліяніемъ истинной, природно-поэтической настроенности. Этимъ са-
мымъ финская лирика и отличается очень опредѣлительно отъ лирики
другихъ народовъ. Нѣтъ сомнѣнія, что поэзія этого рода вездѣ носитъ
печать субъективности, ибо вездѣ составляетъ вѣрное и непосредствен-
ное отраженіе души поэта; но въ своемъ примѣненіи къ жизни и къ
ея отношеніямъ лирика должна являться въ весьма различныхъ видо-
измѣненіяхъ, смотря по различію духа и направленія жизни у разныхъ
народовъ. Такъ вдохновенные пѣвцы Эллады любили избирать пред-
меты, касавшіеся боговъ, отечества, воспоминаній о его славѣ; а рим-
ляне въ этомъ, какъ и во многомъ другомъ, слѣдовали примѣру гре-
ковъ. У германскихъ и кельтическихъ народовъ лирика была также
не однимъ отголоскомъ внутренняго міра, сокрытаго въ душѣ пѣвца;
какъ скальды у скандинавовъ и древнихъ германцевъ, такъ и барды
у галловъ прославляли преимущественно память героевъ, ихъ подвиги
и смерть въ бояхъ. Но не таковъ пѣвецъ, который при звукахъ кан-
телы поетъ свою простую пѣснь въ суомійскомъ краѣ. Выдерживая
суровую борьбу съ природою и бѣдностью, онъ для изліянія поэтиче-
скаго чувства обращается къ самому себѣ и къ предметамъ его окру-
жающимъ. Внутренній его міръ и внѣшній — только по мѣрѣ того,
какъ онъ отражается въ первомъ — вотъ откуда финнъ почерпаетъ
свои вдохновенія. Онъ поетъ то, что ему внушаетъ мгновенное чув-
ство, и потому пѣсни его составляютъ самое вѣрное изображеніе ду-
ховной его жизни, его радости или горя, ненависти или любви, надежды
или отчаянія, тоски, желаній или нуждъ".
Первая часть Кантелетара появилась еще въ началѣ нынѣшняго
года. Изъ предисловія къ ней, гдѣ финская проза подъ перомъ Лен-
рота достигаетъ необыкновеннаго изящества, читатель узнаетъ, что
большая часть этихъ пѣсенъ собрана въ Кареліи по обѣ стороны
финляндской границы, при чемъ замѣчательно, что баллады и романсы
преимущественно слышатся на русской сторонѣ. Вообще, говоритъ
издатель, въ нынѣшнее время Карелія есть главное жилище древней
народной поэзіи, потому что тамъ жизнь народная осталась наиболѣе
неприкосновенною; чуждое образованіе не произвело въ тамошнихъ
нравахъ, обычаяхъ и понятіяхъ той перемѣны, какая, въ большей
или меньшей степени, замѣчается въ прочихъ областяхъ Финляндіи,
и каковая не могла остаться здѣсь безъ вліянія и на пѣсни народныя.
Вотъ почему старинныя лирическія пѣсни почти вовсе исчезли уже, напр.
въ Остроботніи и Тавастландіи; только въ Саволаксѣ есть еще слѣды ихъ,
доказывающіе, что нѣкогда онѣ тамъ были особенно распространены.
Мѣсто древнихъ пѣсенъ заступили теперь новыя, частію духовнаго,
частію свѣтскаго содержанія; между ними тѣ, которыя возникаютъ по
береговымъ областямъ и въ Тавастландіи, составляютъ всего чаще
переводы или подражанія, заимствованные изъ шведской поэзіи. Боль-

шая часть пѣсенъ, вошедшихъ въ двѣ первыя части Кантелетара,
поражаетъ своею разнообразною красотою. Однѣ замѣчательны по
оригинальной идеѣ или по прелести оборота, даннаго простой мысли;
достоинство другихъ заключается преимущественно въ очарователь-
ности поэтическаго языка.
Для надзора за печатаніемъ этого сборника докторъ Ленротъ,
покинувъ свою Каяну (городокъ, гдѣ онъ провинціальнымъ лѣкаремъ),
прожилъ съ осени 1839 г. почти цѣлый годъ въ Гельсингфорсѣ. Во
время юбилея онъ былъ еще здѣсь, и я тутъ только имѣлъ случай
познакомиться съ нимъ лично. Онъ жилъ на дворѣ въ деревянномъ
красномъ домишкѣ. Убранство его двухъ комнатокъ соотвѣтствовало
собственной его простотѣ во всемъ. Ему 38 лѣтъ, изъ которыхъ болѣе
10-ти послѣднихъ проведены имъ почти въ безпрерывномъ пѣшеход-
номъ странствованіи. Я нашелъ въ немъ человѣка средняго роста съ
крѣпкимъ тѣлосложеніемъ, не полнаго и не худощаваго, съ лицомъ
смуглымъ и отчасти багровымъ, съ огненными черными глазами, съ
добродушною улыбкой, съ пріемами не совсѣмъ ловкими. Своимъ
необыкновенно-выразительнымъ лицомъ онъ напоминаетъ пламенный
востокъ, но въ рѣчахъ и тѣлодвиженіяхъ совершенный финнъ: говоря,
онъ по временамъ киваетъ слегка головой и поводитъ рукою; харак-
теръ у него веселый, всегда ровный. Когда я въ первый разъ при-
шелъ къ нему, онъ сидѣлъ въ длинномъ сюртукѣ предъ небольшимъ
столикомъ изъ простого дерева, гдѣ лежало нѣсколько тетрадей
мелко-исписанныхъ. Въ одну изъ нихъ онъ переписывалъ набѣло тѣ
самыя лирическія пѣсни, о которыхъ недавно было упомянуто, За
этимъ же занятіемъ я и послѣ почти всегда заставалъ, его. Свои
неистощимые литературные запасы приводитъ онъ въ порядокъ и пе-
чатаетъ съ тѣмъ же удивительнымъ прилежаніемъ, съ какимъ напе-
редъ собираетъ ихъ. Тогда проводитъ онъ дни и ночи подъ откры-
тымъ небомъ; теперь просиживаетъ нерѣдко съ утра до вечера въ
своей убогой комнатѣ, съ тетрадями и корректурными листами. При
такомъ трудолюбіи его образъ жизни не совсѣмъ правиленъ. Разъ онъ
потчевалъ меня чаемъ въ полдень, тогда какъ здѣсь. обѣдаютъ во 2-мъ
часу, и смѣясь объяснилъ, что ѣстъ и пьетъ, когда случится: иногда,
чтобъ не терять времени, вовсе не обѣдаетъ и довольствуется ужи-
номъ, или, сидя за работою, пьетъ по временамъ чай. Вотъ онъ под-
сѣлъ къ маленькому самовару, который самъ принесъ и поставилъ на
краю стола, покрытаго книгами, по большей части финскими. Изъ
этого стола выдвинулъ онъ ящикъ, гдѣ показались обломки и крохи
разнаго хлѣба и сухарей. Надъ книгами висѣла на стѣнѣ финская
арфа (кантела) изъ березы, некрашенная, которая, какъ я послѣ
узналъ, была сдѣлана самимъ Ленротомъ. Уѣзжая, онъ оставилъ ее
мнѣ въ наслѣдство. Пальцы Ленрота скользили съ большою ловкостью

по струнамъ; но, разумѣется, по однообразно финскихъ мелодій и про-
стотѣ инструмента, нельзя было требовать отъ этой музыки слишкомъ
роскошнаго наслажденія.
Разспросы мои о разныхъ предметахъ и лицахъ, упоминаемыхъ Лен-
ротомъ въ путевыхъ запискахъ, которыя* онъ нѣсколько лѣтъ тому на-
задъ помѣщалъ въ Гельсингфорскомъ Утреннемъ Листкѣ, навели насъ
на любимый его разговоръ о финскихъ крестьянахъ. Онъ какъ-будто
старшій братъ ихъ, котораго каждый изъ нихъ знаетъ и любитъ какъ
просвѣщеннаго и благодѣтельнаго друга; имя его имѣетъ надъ ними
магическую силу. Странствуя съ посохомъ въ рукѣ изъ края въ край,
онъ въ каждомъ сельскомъ домѣ находитъ свой собственный, и распо-
ряжается точно какъ у себя. Я слышалъ отъ одного значительнаго
лица, что Ленротъ, сопровождая его въ должностныхъ поѣздкахъ по
Финляндіи, всегда оказываетъ ему особенную пользу: „Только-что мы
пріѣзжаемъ въ какое-либо крестьянское жилище", сказалъ онъ мнѣ
между прочимъ, „всегда любезный и услужливый, Ленротъ тотчасъ
сбрасываетъ свою обувь, бѣжитъ въ избу, и едва поздоровавшись съ
хозяевами, начинаетъ шарить, какъ дома, по шкапамъ и комодамъ;
никто не видитъ тутъ ничего страннаго, потому что всякій считаетъ
его домашнимъ." Недавно я въ здѣшнемъ публичномъ саду встрѣтилъ
шесть или семь крестьянъ съ бородками и въ русской одеждѣ, кото-
рыхъ однако нельзя было счесть за православныхъ мужичковъ: въ
ихъ лицахъ и пріемахъ было что-то чуждое. На сдѣланный мною
вопросъ они ломаннымъ русскимъ языкомъ отвѣчали, что они русскіе
изъ Архангельской губерніи: тогда стало ясно, что это карелы, расколь-
ники по исповѣданію; однако же они, указывая на небо, замѣтили,
что тамъ только извѣстно, точно ли они раскольники. Эти люди, въ
словахъ своихъ и движеніяхъ показывавшіе большое спокойствіе, вдругъ
необыкновенно оживились, когда я спросилъ, знаютъ ли они Ленрота.
Улыбаясь, они почти въ одинъ голосъ изъявили свою радость при
этомъ имени; хотя всѣ изъ разныхъ деревень, они не разъ видали его
въ своихъ.мѣстахъ, и теперь съ восторгомъ заговорили о немъ. „Онъ
такъ ребячливъ", сказалъ между прочимъ одинъ изъ нихъ: „ему все
хочется знать; онъ обо всякихъ бездѣлицахъ разспрашиваетъ".
Ленротъ показывалъ мнѣ цѣлыя кипы тетрадей, гдѣ хранятся бо-
гатые плоды его странствованій. Однѣ заключаютъ въ себѣ записки,
веденныя имъ въ дорогѣ; въ другихъ пѣсни, преданія и пословицы.
Послѣднія, подобно пѣснямъ, явятся современемъ въ огромномъ со-
браніи. Иное остается еще въ томъ видѣ, какъ отмѣчено имъ съ.
голоса народа; изъ пѣсенъ многія написаны рукою самихъ пѣвцовъ,
по большей части пишущихъ прямо, четко, а очень часто даже и красиво.
Это искусство пріобрѣтаютъ они самоучкой, доставая, гдѣ только
можно, прописи. Самъ Ленротъ, у котораго хорошій почеркъ, нерѣдко-

изготовлялъ имъ такія прописи. Его дѣятельность въ собираніи пѣсенъ
не мало способствовала, къ поощренія) финскихъ народныхъ поэтовъ, и
онъ безпрестанно получаетъ отъ нихъ письма съ новыми произведе-
ніями и иногда съ; просьбою напечатать ихъ въ случаѣ, если най-
детъ ихъ годными. Изъ листка: Мехилейненъ (Пчела), издаваемаго
имъ для простого народа, и изъ рукописныхъ тетрадей прочелъ онъ
мнѣ нѣсколько пѣсенъ. Между ними одна показалась мнѣ особенно
любопытною, и я приведу ее здѣсь въ прозаическомъ переводѣ.
„Она, какъ говоритъ Ленротъ въ своемъ Листкѣ (1836), замѣча-
тельна не по достоинству своему, но по автору и потому что можетъ
служить образчикомъ, какъ во внутренности Финляндіи выражается
благодарность народа къ Монарху. Сочинителя, какъ самъ онъ объяв-
ляетъ въ послѣднемъ стихѣ, зовутъ Исакомъ Пьедиккейненомъ\ онъ
живетъ въ Саволаксѣ, въ 6 миляхъ къ западу отъ Куопіо. Въ 1831 г.,
когда я записалъ эту пѣснь съ его словъ, было ему, судя по наруж-
ности, лѣтъ 16 отъ-роду; но пѣсню сложилъ онъ уже года за два
передъ тѣмъ. Онъ мнѣ продиктовалъ также нѣсколько сатирическихъ
пѣсенъ своего сочиненія, но боялся, что ему достанется, если это
узнаютъ тѣ, до кого онѣ касаются. Онъ согласился на мою просьбу
не прежде, какъ когда я обѣщалъ, что дѣло останется между нами,
и сверхъ того далъ ему 60 коп." Я съ своей стороны прибавлю, что
поводомъ къ сочиненію этой пѣсни были Монаршія щедроты, изліян-
ныя на Финляндію по случаю постигнувшаго ее неурожая.
Вотъ самая пѣсня:
„Хочу моею пѣсней возблагодарить ГОСУДАРЯ за подарокъ его,
хочу пѣть о его дарѣ. Я слышалъ собственными ушами, что наши
домы испытали великую милость, великія щедроты Царскія.
„Потому-то я и хочу восхвалить славнаго великаго Монарха, ко-
торый по своей милости, по великой своей благости послалъ столь
драгоцѣнный даръ Финляндіи.
„НИКОЛАЙ добрый такъ возлюбилъ насъ, что по своей чистой
любви, по своему кроткому сердцу, послалъ намъ много, много денегъ,
намъ, грѣшнымъ сынамъ Финляндіи, для раздачи бѣднымъ: Онъ хо-
четъ, чтобы люди здѣсь на сѣверѣ и впредь могли жить въ своихъ
домахъ; чтобъ казна и господа не брали у нихъ имущества подъ
секвестръ; чтобъ край нашъ никогда не опустѣлъ и домы наши не
были распроданы канцеляріей.
„Еще хочу я спѣть одно слово, хочу помолиться отъ всего сердца,
чтобы по милости своей великій Богъ, чтобы по благости своей Гос-
подь нашъ всегда награждалъ счастьемъ, осѣнялъ своимъ милосер-
діемъ добраго Николая въ знаменитомъ городѣ тамъ,въ Петербург-
скихъ палатахъ; чтобы всегда помогалъ ему, вѣчно хранилъ, защи-
щалъ его своею мощною десницей; чтобы злой супостатъ никогда не
могъ, по своему желанію, нанести ему вреда.

"Да осѣняетъ его Господь благодатно духомъ своей крѣпости, да
охраняютъ его Ангелы непрестанно, да сопутствуютъ ему и въ войнѣ,
чтобы онъ побѣждалъ непріятеля!
„Недавно Онъ рѣшимостью своею побѣдилъ свирѣпаго турка; даже
турка преодолѣлъ съ своимъ могучимъ войскомъ: Онъ вѣрою востор-
жествовалъ надъ народомъ языческимъ, и мы въ своихъ храмахъ,
здѣсь въ финляндскомъ краю, отъ сердца восхвалили Предвѣчнаго.
„Горе вамъ, дикіе турки, вы, нечестивое лютое племя окаянное
сборище язычниковъ! За вѣру вы часто ведете жестокія войны съ
христіанами, свирѣпствуете въ битвахъ неслыханныхъ, страшныхъ,
отвратительныхъ! Заблудшіе, вы преграждаете путь вѣрѣ Господней,
истинному ученію.
„Пѣсня эта сочинена мальчикомъ на сѣверѣ, пропѣта Исакомъ
Пьедиккейненомъ въ Пьелавеси 1).
Дѣятельность Ленрота и обильные плоды ея представятъ въ исто-
ріи литературы чрезвычайно любопытное явленіе. Два главныя изъ
напечатанныхъ имъ доселѣ собраній вскорѣ сдѣлаются доступными
гораздо большей публикѣ, нежели какая можетъ нынѣ пользоваться
ими: Калевала вскорѣ будетъ издана въ шведскомъ стихотворномъ
переводѣ; такимъ же образомъ и на тотъ же языкъ переводятся и
лирическія пѣсни финновъ. Вотъ заря славы Ленрота, котораго отда-
ленное потомство, по недоразумѣнію или по справедливости, назоветъ,
можетъ быть, финскимъ Гомеромъ.
Профессоръ математики и физики, г. Нервандеръ (Nervander), че-
ловѣкъ съ весьма многосторонними способностями и образованіемъ,
недавно подарившій шведскую литературу переводомъ сочиненій Ба-
варскаго_ короля, напечаталъ къ юбилею большое стихотвореніе 2),
которое еще въ 1832 году шведская академія наградила второю пре-
міей. Оно называется: Книга Іефѳая, пѣснопѣніе въ Израилѣ.
Чтобы дать вамъ понятіе о цѣли, духѣ и предметѣ этого ориги-
нальнаго произведенія, воспользуюсь объясненіемъ самого поэта:
„Искусство каждой эпохи отражаетъ понятія отжившихъ вѣковъ
и народовъ о прекрасномъ. Поэтическая литература нашего времени,
сохраняя свою самобытности, часто заимствовала и воспроизводила
духъ и форму различныхъ явленій поэзіи въ древнѣйшія времена. Но
замѣчательно, что она почти вовсе не обратила вниманія на поэзію
евреевъ. Конечно, псалмы лютеранской церкви не что иное, какъ чада
израильской лирики, но въ нихъ существенную стихію составляетъ
1) Названіе прихода.
2) Онъ доказалъ уже многими мелкими произведеніями замѣчательный поэтическій
талантъ и удивительную легкость писать стихи. Но въ послѣднее время ученыя заня-
тія стали болѣе и болѣе отвлекать его отъ поэзіи. При промоціи магистровъ въ
1832 и 1836 г. Привѣтствія были сочинены имъ.

христіанство, почему съ эстетической точки зрѣнія и нельзя считать
ихъ „пѣснями въ Сіонѣ." Еще труднѣе отыскать въ европейской ли-
тературѣ дидактическія стихотворенія въ тонѣ еврейскихъ. Но такъ
какъ послѣднія, по своей мрачной и величественной красотѣ, по
высокости мыслей, по роскошной поэзіи въ выраженіи, одинаково
дѣйствуютъ на всякаго, то причину, почему новѣйшая литература
мало извлекла изъ Библіи, надобно полагать единственно въ различіи
или правильнѣе въ противоположности творческаго духа западной и
восточной поэзіи.
„Книга Іефѳая есть скромная попытка согласить это противорѣчіе,
попытка, въ которой сочинитель не могъ бояться сравненія съ пред-
шественниками, потому что ихъ нѣтъ, но тѣмъ болѣе долженъ былъ
опасаться трудностей предпріятія.
„Главную изъ нихъ составляетъ несходство стихотвореній нашего
времени съ еврейскими въ планѣ и расположеніи. Возьмемъ для
примѣра книгу Іова, которая въ эстетическомъ отношеніи есть совер-
шеннѣйшее изъ поучительныхъ стихотвореній Ветхаго Завѣта: кто не
оцѣнитъ въ ней величавой красоты каждаго отдѣльнаго мѣста? Но
въ состояніи ли кто безъ основательнаго изученія постигнуть ходъ и
развитіе' цѣлаго? Посреди эпизодовъ, картинъ и всей восточной роско-
ши въ языкѣ, поэтъ то подвигается медленно и лѣниво, то быстро
мчится къ окончательной цѣли, то вдругъ опять удаляется отъ нея,
то, развивая другую сторону, другимъ путемъ вновь приближается къ
ней.
„Такимъ образомъ задача состоитъ въ примиреніи логическаго и
явственно начертаннаго плана новѣйшихъ стихотвореній съ глубоко-
мысленнымъ, но неопредѣленно обозначеннымъ расположеніемъ поэмъ
еврейскихъ; или употребимъ картину—задача состоитъ въ соединеніи
голаго основанія западной поэзіи, гдѣ, такъ сказать, можно'счесть
всѣ нити, съ пышнымъ древомъ поэзіи восточной, котораго стволъ и
всѣ вѣтви до того обвиваются лозистыми растеніями, что трудно бы-
ваетъ отличить листья и цвѣты дерева отъ цвѣтовъ и листьевъ туне-
ядныхъ... Поэтому сочинитель полагалъ, что онъ всего вѣрнѣе до-
стигнетъ цѣли, составивъ строгій и въ малѣйшихъ подробностяхъ
оконченный планъ, но стараясь въ то же время такъ драпировать
его въ исполненіи, чтобъ онъ совершенно былъ непримѣтенъ, или,
по крайней мѣрѣ, чтобъ можно было только угадывать ходъ цѣлаго
„Дѣйствіе, съ которымъ дидактическая, или вѣрнѣе, умозрительная
часть этого стихотворенія связана, заимствовано изъ повѣствованія о
Іефѳаѣ и его дочери, въ книгѣ Судей, гл. 11-й. Когда Іефоай, воз-
вращаясь домой послѣ побѣды надъ Аммонитянами, встрѣтилъ един-
ственную дочь свою и объявилъ ей, что онъ, во исполненіе своего
обѣта, намѣренъ принести ее въ жертву Господу: то она просила

только двухмѣсячнаго срока, чтобы пойти на горы и тамъ вмѣстѣ съ
подругами оплакать утрату юности и всѣхъ радостей жизни. Отецъ
согласился, и это послужило поводомъ къ установившемуся послѣ
смерти дѣвы обычаю; „Отъ дней до дней исхождаху дщери Израиле-
вы плакати о дщери Іефѳая Галаадитянина четыре дни въ лѣтѣ."
„Естественно, что, при такомъ ежегодно повторяющемся народномъ
праздникѣ, память о событіи, давшемъ ему начало, должна постепен-
но исчезать, тогда какъ его національность будетъ придавать ему
болѣе и болѣе значенія. Кто не помнитъ, что было первымъ поводомъ
къ олимпійскимъ, пиѳійскимъ и другимъ играмъ, и какого развитія
онѣ достигли съ теченіемъ времени? Такое же высшее развитіе было
конечно удѣломъ праздника ч въ память дочери Іефѳая, и вотъ на
какомъ основаніи сочинитель позволилъ себѣ связать съ этими че-
тырьмя днями важнѣйшія понятія евреевъ о жизни и разныя подроб-
ности ихъ быта. Онъ старался быть во всемъ какъ можно вѣрнѣе
духу времени и характеру мѣстности."
Стихотвореніе г. Нервандера раздѣляется на 11-ть главъ, изъ
которыхъ каждая, сверхъ стиховъ, представляетъ небольшой приступъ
и краткое заключеніе въ прозѣ; заглавіе дано книгѣ согласно съ обы-
чаемъ евреевъ, называвшихъ каждое сочиненіе по имени главнаго изъ
упоминаемыхъ въ немъ лицъ.
Израильтяне, разбитые двумя непріязненными народами, ополча-
ются на месть, и въ свою очередь опустошаютъ всю землю вражескую.
Между тѣмъ жены израильскія собираются на горы Галаадскія пла-
кать о дочери Іефѳая. Каждое утро и каждый вечеръ въ продолже-
ніе четырехъ дней бесѣдуютъ онѣ о непрочности всего земного, о
краткости человѣческой жизни, о ея печаляхъ, и наконецъ о Сынѣ
Дѣвы, Который нѣкогда придетъ искупить грѣшниковъ. Во время
послѣдней бесѣды собранныя жены видятъ вдали войско, возвращаю-
щееся съ побѣдой отъ непріятеля; онѣ съ пѣснями и музыкой спѣ-
шатъ навстрѣчу героямъ.
Вотъ, въ немногихъ словахъ, содержаніе Книги Іефѳая. Въ прекрас-
ныхъ стихахъ, которыхъ метръ измѣняется съ каждою главою и
всегда соотвѣтствуетъ самому предмету ея, г. Нервандеръ показалъ
глубокое изученіе Библіи и духа еврейской поэзіи; его произведеніе
благоухаетъ всѣми роскошными цвѣтами древняго Востока; звуки лиры
его не только громки и полны, но сверхъ того отзываются совершен-
но характеромъ того народа и той мѣстности,. куда воображеніе
поэта переноситъ насъ. Особенно хороши пѣсни израильтянокъ о
скорбяхъ человѣка. Какъ превосходно сравненіе жизни нашей съ
теченіемъ Іордана! Сначала онъ выходитъ изъ горы непримѣтнымъ
и безыменнымъ источникомъ, у котораго нѣтъ ни пути, ни пристани;
потомъ тихое озеро принимаетъ его въ свое лоно; волны его все еще

льются въ покоѣ, хранимыя тѣнью зеленыхъ береговъ; но вотъ моло-
дая рѣка расширяется, оставивъ колыбель свою, и шумитъ и ,пѣнится
между утесовъ. Пылая желаніемъ, она мчится къ далекой прекрасное
цѣли, и наконецъ сама создаетъ себѣ обширное озеро, гдѣ волны ея
то тихо цѣлуютъ берегъ, будто невѣсту, и свѣтлыя какъ зеркало,
отражаютъ небо и землю, то отъ малѣйшаго вѣтерка мятежно воз-
стаютъ противъ самихъ себя. Но скоро потокъ смѣло мѣняетъ поприще
своей юности на высшее призваніе, и уже съ славнымъ именемъ Іор-
дана начинаетъ новый путь. Теперь онъ, могучій, прорываетъ скалы;
съ горъ несутся рѣки и ручьи на поклоненіе побѣдителю; куда онъ
ни пойдетъ, вездѣ ждутъ его рощи и вѣнчанные башнями города;
рядомъ съ нимъ струятся масличные потоки и роскошный берегъ его
окропляется бальзамомъ. Но недолго гордится Іорданъ силою и чи-
сломъ своихъ волнъ; ему положенъ предѣлъ, и вотъ онъ, отъ изне-
моженія утишивъ свой бѣгъ, повергается въ мрачныя, нѣмыя бездны
Мертваго моря.
Бъ то же время появилась книжка Стихотвореній (на шведско.мъ
языкѣ) молодого поэта г. Стенбека (Stenbäck), о которой сообщу вамъ
сужденіе газеты, издаваемой въ Борго. Я уже написалъ-было то* что
самъ думаю о новыхъ стихотвореніяхъ, какъ вдругъ мнѣ подалась
эта статья, и такъ какъ она вообще согласна съ моимъ собственнымъ
мнѣніемъ, то я охотно жертвую ей своими строками: она обнимаетъ
предметъ полнѣе и притомъ занимательна, какъ образчикъ критиче-
скаго отдѣла здѣшней періодической литературы.
„Молодые люди легко принимаютъ поэтическій характеръ своего
возраста за возникающую способность къ стихотворству, и охотно
отдаютъ въ печать всякое произведеніе своей игривой фантазіи. И
въ нашихъ періодическихъ Листкахъ процвѣтаетъ эта плодовитая
литература, то облитая сіяніемъ солнца и пурпуромъ утренней зари, то
озаренная унылымъ свѣтомъ мѣсяца. Рѣдко, напротивъ того, является
истинно-поэтическое дарованіе, которое можно-бъ было привѣтствовать
съ участіемъ и радостью. Такое дарованіе давно замѣчено публикою въ
стихотвореніяхъ г. Стенбека, большею частію уже извѣстныхъ прежде
и изданныхъ нынѣ особою книжкой.
„Она заключаетъ въ себѣ два отдаленія, означающія два разно-
временные періода въ поэтической дѣятельности г. Стенбека: послѣд-
нее исключительно посвящено религіознымъ думамъ. Въ цѣломъ со-
браніи нѣтъ почти ни одного слабаго стихотворенія. Глубокое чувство,
сладкозвучіе, благородная простота: вотъ свойства, вездѣ свидѣтель-
ствующія о талантѣ сочинителя. Передъ нами мелодическія изліянія
кроткаго духа, который въ самобытныхъ тонахъ поетъ старинную
пѣснь о радости и скорби житейской, но преимущественно въ сми-
ренной молитвѣ возносится къ Богу. Признакомъ этой поэзіи, рождаю-

щейся изъ живого родника, служите здравая и свѣтлая чувствитель-
ность, вовсе не похожая на сентиментальность. Выраженіе отличается
прелестью простоты. Мысль выливается въ форму разнообразную, пріят-
ную и яркую безъ ложнаго блеска. Стихъ исполненъ гармоніи. Повто-
реніе словъ и цѣлыхъ выраженій, которое г. Стенбекъ такъ любитъ,,
иногда бываетъ очень кстати, но должно бы встрѣчаться только тогда,
когда съ повторяемыми словами соединяется особенно важное значе-
ніе. Лучшими пьесами кажутся намъ: Анна, Утренняя заря, Море,.
Лонъ, Ночныя стихотворенія, Молитва дѣвушки, Весенній вздохъ^
Однакожъ, Вешнее утро. Въ нихъ изобрѣтеніе и,исполненіе равно-
удачны, и чистота чувства является во всей своей плѣнительной:
красотѣ. Между остальными стихотвореніями есть маловажныя. Вся-
каго достоинства лишены только тѣ, которыя соединены подъ загла-
віемъ: Картины смерти: въ нихъ поэтъ принялъ рѣзкій полемическій
тонъ, вовсе несовмѣстный съ его сердечностію 1).
„Односторонность, съ какою г. Стенбекъ повидимому позволяетъ
себѣ нынѣ воспѣвать одни религіозные предметы, безъ сомнѣнія исто-
щитъ изобрѣтательность его дарованія; столько же предосудительно
мнѣніе его — ясно выражающееся въ поэтическомъ введеніи ко вто-
рому отдѣлу стихотвореній — будто искусство противно религіи. Источ-
никъ и необходимость поэзіи заключаются именно въ религіозномъ,
побужденій, которое заставляетъ насъ возвышаться духомъ отъ от-
дѣльнаго и конечнаго ко всеобщему и высшему. Не въ этомъ ли
приближеніи къ божественному и состоитъ задача поэзіи? Всякое
истинное произведеніе искусства есть торжественное хваленіе Богу,
ибо прославляетъ возвышенное въ жизни и природѣ; творенія, гдѣ
низкое является не въ отвратительномъ видѣ, признаются противными
искусству. Взглядъ г. Стенбека на поэзію оправдывается только сти-
хотвореніями, составляющими униженіе и противорѣчіе искусства, и
тою свободой, съ какою необузданное воображеніе нѣкоторыхъ поэтовъ,
разоблачаетъ порокъ. Но не способствуетъ ли истинная поэзія къ
улучшенію нравственности? Ужели все ея очарованіе, ужели во-
сторгъ творящаго поэта есть грѣховное и нечистое воспламененіе?
Считаемъ излишнимъ опровергать столь превратное понятіе и на-
дѣемся, что сочинитель, надѣленный счастливымъ даромъ пѣсенъ,.
отстанетъ отъ мнѣнія, легко могущаго подавить врожденный его.
талантъ."
Наконецъ, къ той же эпохѣ принадлежитъ финская поэма въ.
16 пѣсняхъ, Рунола. Авторъ ея, г. Готлундъ (Gottlund), съ недав-
1) Съ этимъ не могу согласиться: по-моему, изъ трехъ стихотвореніи, составляю-
щихъ Картины смерти, ' только среднее слабо. Въ остальныхъ двухъ привязанность,
человѣка къ жизни и его порочность изображены рѣзкими чертами. Переводч^

няго времени лекторъ финскаго языка при Александровскомъ уни-
верситетѣ, извѣстенъ уже въ своемъ краю какъ ревностный изыска-
тель его древностей и какъ писатель, обогативши національную
литературу опытами сочиненій и переводовъ разнаго рода въ стихахъ
л прозѣ. Такъ онъ между прочимъ въ книгѣ своей: Otava (Большая
медвѣдица), собраніи различныхъ статей и стихотвореній, перевелъ
размѣромъ подлинниковъ нѣкоторыя мѣста изъ Гомера и Сафо, при
чемъ доказалъ всю счастливую гибкость, все богатство и благозвучіе
финскаго языка. Общее мнѣніе отдаетъ ему справедливость въ бле-
стящихъ дарованіяхъ и въ неутомимомъ трудолюбіи—особенно когда
онъ является изслѣдователемъ, но признаетъ въ немъ недостатокъ
художническихъ достоинствъ и слишкомъ своенравную изобрѣтатель-
ность. Въ его книжкѣ (на шведскомъ языкѣ): Опытъ объясненія словъ
Тацита о финнахъ есть много геніальныхъ догадокъ, смѣлыхъ предпо-
ложеній в разительныхъ выводовъ; но они тонутъ въ хаосѣ утоми-
тельныхъ изслѣдованій и безконечныхъ примѣчаній, въ многословіи
небрежной и запутанной прозы. Что касается до финскаго языка, то
г. Готлундъ слыветъ однимъ изъ первыхъ знатоковъ его, но держится
преимущественно нарѣчія саволаксъ-карельскаго, которое признаетъ
лучшимъ; его упрекаютъ въ странности правописанія.
Большую услугу своему отечеству оказалъ т. Готлундъ, собирая
въ продолженіе многихъ лѣтъ, какъ здѣсь, такъ и въ Швеціи, всякія
старинныя рукописи и рѣдкія книги, относящіяся до Финляндіи. При
этомъ онъ не щадилъ ни усилій, ни издержекъ, и нынѣ обладаетъ
огромнымъ количествомъ драгоцѣнныхъ бумагъ; нѣкоторыя изъ нихъ
достались ему въ наслѣдство отъ ученаго и трудолюбиваго отца. Жаль,
что все это богатое собраніе вѣроятно долго еще останется подъ-спу-
домъ; для напечатанія его нужны средства, которыми немногіе изъ
частныхъ людей могутъ располагать.
Но пора возвратиться къ Руномъ* Руною, какъ вы знаете, назы-
вается по-фински пѣсня, а Рунола значитъ Жилище пѣсенъ. Основаніемъ
этой поэмы служитъ мысль довольно странная, которую авторъ объяс-
няетъ въ предисловіи. Въ миѳологіи и поэзіи своей націи находитъ
онъ нѣкоторые существенные недостатки; пополнить ихъ—вотъ цѣль
его новаго произведенія. Главный изъ этихъ недостатковъ, по мнѣнію
автора, тотъ, что въ воображеніи финновъ, при всемъ обиліи народ-
ныхъ пѣвцовъ въ Финляндіи, не существуетъ, какъ у другихъ націй,
особаго края преданій, острова пѣсенъ, жилища боговъ. Онъ думаетъ,
что причина этого заключается, можетъ быть, въ томъ обстоятельствѣ,
что вся земля финская, по врожденному поэтическому дару ея перво-
бытныхъ жителей, есть нѣкоторымъ образомъ край преданій и пѣсенъ;
съ другой стороны, г. Готлундъ допускаетъ предположеніе, что у фин-
новъ были нѣкогда свои Елисейскія поля, своя Валгалла, свой рай,

но время и наконецъ введеніе христіанской религіи совершенно изгла-
дили и самый слѣдъ этихъ понятій. Создать теперь для финновъ что-
нибудь въ родѣ Олимпа, Пинда, Парнасса находитъ авторъ возможнымъ
только подъ однимъ условіемъ. „Какъ никто, говоритъ онъ, не можетъ
осуждать меня за мои грезы, или отрицать дѣйствительность моего
сновидѣнія, то я надѣюсь, что описаніе Рунолы, если глядѣть на
него единственно какъ на сонъ, избѣгнетъ всякаго нареканія, и я
буду отвѣчать только за изложеніе. Или другими словами: если не
имѣешь права пѣть о старомъ Вейнемейненѣ 1) что-либо такое, о
чемъ не говорятъ старыя руны, то по крайней мѣрѣ всякому позво-
лено видѣть его во снѣ; a вѣдь я ничего другого и не сдѣлалъ. При-
томъ поэма, представленная въ видѣ сновидѣнія, не имѣетъ никакого
притязанія ни на историческую истину, ни на художественное до-
стоинство".
Другой недостатокъ финской миѳологіи, утверждает авторъ, за-
ключается въ неполномъ развитіи аллегорій и олицетвореніи, встрѣ-
чающихся въ народныхъ пѣсняхъ. Вотъ почему второго цѣлью Рунолы
было проложить путь къ обогащенію національныхъ миѳовъ аллего-
рическими лицами. Наконецъ г. Готлундъ имѣлъ въ виду, что въ его
произведеніи финская литература пріобрѣтетъ первую большую поэму
и слѣдовательно пополнится еще важный недостатокъ.
Теперь разскажу, какъ можно короче, содержаніе Рунолы. Поэтъ,,
жалуясь на всеобщее равнодушіе къ финскому языку, засыпаетъ: во»
снѣ является ему старый Вейнемейненъ и предлагаетъ прогулку въ
страну безсмертныхъ, чтобы услышать тамъ финскій языкъ во всей
его первобытной чистотѣ и насладиться дивными звуками финской
арфы. Своею волшебною силою производитъ онъ облако, на которомъ
поэтъ вмѣстѣ съ нимъ улетаетъ въ горнія пространства. На пути
Вейнемейненъ разсказываетъ спутнику, что они отправляются въ Ру-
нолу — на Олимпъ финскихъ поэтовъ. Наконецъ они тамъ. У вторыхъ
воротъ встрѣчаютъ они сперва богиню надежды и желаній 2) (Тойво-
таръ), a потомъ богиню счастія (Оннетаръ), которая указываетъ имъ
путь. У третьихъ воротъ принимаетъ ихъ жрица мудрости (Тійотаръ),
послѣ чего они видятъ предъ собой озеро забвенія. Тутъ Вейнемей-
ненъ на лодкѣ богини памяти переправляется на островъ купанья,
гдѣ нимфа ведетъ его купаться. Здѣсь онъ видитъ жизнь свою въ
опасности; однакожъ спасается и благополучно достигаетъ берега.
Въ краю блаженныхъ угощаетъ путниковъ богиня цвѣтовъ и зефировъ,
въ которую Вейнемейненъ чуть не влюбляется. По ея указанію они
1) Главное миѳологическое лицо финновъ: богъ пѣснопѣнія, творецъ міра и
кантелы.
2) Не нужно припоминать, что всѣ встрѣчающіеся здѣсь боги, богини и урочища —
вымыселъ г. Готлунда.

наконецъ прибываютъ въ самый чертогъ пѣснопѣнія, гдѣ увѣнчанные
пѣвцы вкушаютъ полное блаженство. Тамъ является: финская Геба
(Тарьёатаръ), финскій Аполлонъ (Рунамойненъ) и геній финскаго языка
(Кіелетаръ). Граціи, музы и пѣвицы, окруживъ Вейнемейнена, пляшутъ
и вѣнчаютъ его розами; а финская Венера (Каунихитаръ) упрекаетъ
его въ равнодушіи къ прекрасному полу. Вейнемейненъ тщательно
оправдываетъ себя и, извиняясь глубокою старостію, указываетъ на
своего спутника. Въ тотъ же мигъ поэтъ видитъ передъ собой пре-
краснѣйшую дѣву Рунолы и въ восторгѣ хочетъ обнять ее, но про-
буждается. Вскорѣ однакожъ онъ опять засыпаетъ и вновь видитъ
Вейнемейнена. Поэтъ заключаетъ желаніемъ всякаго блага своему
отечеству.
Каково исполненіе изложенныхъ вымысловъ, о томъ пускай судятъ
знатоки финскаго языка.
Я исчислилъ вамъ все, что во время юбилея вышло здѣсь въ свѣтъ
по части изящной словесности. Для полноты обозрѣнія надобно назвать
еще двѣ въ то же время напечатанныя книги ученаго содержанія. Одна—
Записки Финскаго общества наукъ, на латинскомъ, французскомъ и швед-
скомъ языкахъ; другая на русскомъ — это статистическое Обозрѣніе
Б. К. Финляндскаго, переводъ извѣстнаго сочиненія профессора Рейна,
которое появилось въ прошломъ году на нѣмецкомъ языкѣ. При не-
достаткѣ книгъ, относящихся къ познанію Финляндіи, переводчикъ
трудомъ своимъ оказалъ истинную услугу всѣмъ русскимъ, желающимъ
короче ознакомиться съ этимъ краемъ; а число ихъ, если судить по
множеству стремящихся сюда путешественниковъ, должно быть зна-
чительно.
Хотя вниманіе ваше конечно уже утомлено всѣми моими выписками
и замѣчаніями, однакожъ я бы желалъ еще прибавить два извлече-
нія изъ здѣшней періодической литературы. Позвольте сообщить
вамъ въ переводѣ одну статью и одно стихотвореніе, которыя появ-
леніемъ въ двухъ гельсингфорскихъ Листкахъ также обязаны юбилею,
и слѣдовательно столько же, какъ все предыдущее, имѣютъ право на
ваше участіе. По внутреннему же достоинству своему то и другое за-
служиваетъ особеннаго вниманія.
Статья была заимствована и перепечатана изъ вступленія къ про-
граммѣ, составленной на шведскомъ языкѣ по случаю бывшей про-
шлаго года въ Упсалѣ магистерской промоціи профессоромъ тамош-
няго университета, знаменитымъ шведскимъ поэтомъ Аттербомомъ.
Переводомъ этой статьи вы конечно будете недовольны: я самъ чув-
ствую, что онъ не хорошъ, особенно тѣмъ, что наполненъ длинными
періодами, непріятными для русскаго слуха. Но время не позволило
мнѣ исправить его, а отлагать доставленіе вамъ этого письма значило бы
отнимать у него интересъ современности. Притомъ, вѣрно ли было бы
тогда ваше понятіе о слогѣ Аттербома?

I.
О важности и значеніи университетовъ вообще и
о торжественныхъ промоціяхъ въ особенности.
Что такое университетъ? Есть ли это гимназія въ полнѣйшемъ
видѣ? Есть ли это вообще только учебное заведеніе? Говорятъ: школа
высшаго разряда. Хорошо! слѣдовательно, и школа въ высшемъ зна-
ченіи: въ столь высокомъ, можетъ быть, что только самая жизнь че-
ловѣческая, во всемъ ея общественномъ пространствѣ, имѣетъ значеніе
еще высшее. Что же это такое? Отвѣчаемъ: братство для всесторон-
няго сліянія учености съ истинною человѣчностію; ученое общество,
основанное для непосредственнаго споспѣшествованія всякой высшей
образованности человѣческой и національной; союзъ, который у всякаго
народа, имѣющаго такія учрежденія, представляетъ собою соприсут-
ствіе и согласіе всѣхъ главныхъ стремленій къ добросовѣстному изслѣ-
дованію, къ истинному знанію, къ успѣхамъ въ словесности,—стремленій,
которыми основныя силы образованности въ томъ народѣ выражаются,
содержатся, укрѣпляются и растутъ.
Таково чистое, первоначальное понятіе университета. Таковъ онъ
былъ, когда древнѣйшія учрежденія сего рода являлись вслѣдствіе
частнаго соглашенія между знаменитыми учителями и добровольными
учениками. Таковъ же онъ остался, когда вскорѣ короли и вообще
правительства, сознавая неизмѣримую важность подобныхъ заведеній
и оказывая имъ всѣ знаки уваженія и милости, начали учреждать
новые университеты по образцу старыхъ. Изъ исторіи видно, что
всякое такое сообщество имѣло первоначально троякую, но всегда
нераздѣльную цѣль: съ одной стороны, безпрерывно сливать съ собою
все человѣчество, совокупно стремящееся къ высшей образованности;
съ другой стороны, столь же непрерывно себя сливать съ тою націей,
среди которой находится сообщество, и наконецъ посредствомъ такой
двойственной дѣятельности служить какъ-бы средоточіемъ духовнаго
развитія той націи. Поэтому, общею задачею университетовъ должно
быть еще и нынѣ храненіе умственныхъ сокровищъ, доставшихся
народу въ наслѣдство отъ минувшаго, съ такою благотворною забот-
ливостію, которая бы поощряла и вела къ самобытному созданію но-
выхъ сокровищъ.
Если такъ, то что же должно считаться первымъ назначеніемъ
всякаго учрежденія, носящаго и понимающаго почетное названіе
университета? Быть свободно изслѣдывающимъ во всѣхъ направле-
ніяхъ сообществомъ ученыхъ, которыхъ главная цѣль— совершенство-
ваніе наукъ, а вторая — ихъ преподаваніе: та и другая должны истекать
изъ чистой любви къ истинѣ и мудрости. Цѣль преподаванія есть

необходимое послѣдствіе цѣли совершенствованія; ибо здѣсь ученые
свободно дѣйствуютъ въ кругу молодыхъ соотечественниковъ, пригла-
шаемыхъ къ столь же свободному принятію сообщаемаго имъ, и къ
тому, чтобы со временемъ перейти равнымъ образомъ въ состояніе
самодѣйствующихъ; всякій изъ нихъ, по личной и непринужденной
склонности, избираетъ, пріобрѣтаетъ и развиваетъ свою особенную
часть образованія. Итакъ вотъ отличительное свойство отношенія
между учителями и учениками, отношенія, поставляющего универси-
теты въ разрядъ учебныхъ заведеній: посредствомъ лекцій, книгъ и
общества каждый учитель, впереди своихъ учениковъ, безпрерывно
самъ учатся, и, споспѣшествуя возвышенію носъ образованности соб-
ственно только споспѣшествованіемъ возвышенію своей, онъ тѣмъ и
другимъ непосредственно содѣйствуетъ успѣхамъ просвѣщенія націи и
всего рода человѣческаго.
Таково академическое отношеніе, заступившее мѣсто схоластиче-
скаго; отсюда университетъ получаетъ свое второе назначеніе: быть
сообществомъ молодыхъ людей, также стремящихся свободно во всѣхъ
направленіяхъ къ познанію, къ истинѣ, къ образованности, и потому
людей, столпившихся братски вокругъ описанныхъ старшихъ лицъ
для ученія, въ которомъ послѣдніе ихъ только ободряютъ и руковод-
ствуютъ. Многозначащее названіе: „студентъ", прежде неумѣстное,
теперь придается, какъ почетное отличіе, всѣмъ, занимающимся та-
кимъ ученіемъ, и всякій, кто въ какой-нибудь особой вѣтви этого
ученія служитъ вождемъ и называется „профессоръ", есть собственно,
въ этой особой вѣтви ученія, только первый студентъ. Его преимуще-
ство состоитъ въ томъ, что онъ передъ прочими, младшими братьями,
публично исповѣдываетъ (profitetur) извѣстное зрѣлое убѣжденіе въ
знаніи, извѣстное, во глубинѣ души его просвѣтлѣвшее понятіе объ
истинѣ, красотѣ, святости, которое онъ ученымъ образомъ истолковы-
ваетъ и укрѣпляетъ въ молодыхъ умахъ для дальнѣйшаго развитія.
Неразрушимая связь этихъ двухъ назначеній и составляетъ именно
понятіе университета. Изъ сей же связи проистекло и названіе его.
При основаніи древнѣйшихъ университетовъ, именемъ этимъ хотѣли
выразить, что всякое такое учрежденіе по существу своему есть
Universitas litterarum, а по формѣ Universitas magistrorum et scholarium.
При устройствѣ ихъ, какъ въ дисциплинарному такъ и въ литера-
турномъ отношеніи, основаніемъ служило одно и то же предположе-
ніе, т. е. что по крайней мѣрѣ большая часть молодыхъ людей,
которые будутъ ихъ посѣщать, приближается уже къ зрѣлому воз-
расту и приноситъ съ собою непритворную любознательность, прямую
любовь къ истинѣ, и сверхъ того надлежащій запасъ приготовитель-
ныхъ свѣдѣній, почерпнутыхъ изъ какихъ-нибудь прежнихъ уроковъ.
Отъ такого юношества можно было спокойно ожидать той доброй

воли и того разсудительнаго ума, которые, будучи соединены съ ува-
женіемъ, съ любовію, съ довѣренностію къ наставникамъ, исполнен-
нымъ братскаго участія и отеческой заботливости, вполнѣ обезпечи-
ваютъ благоустройство и Порядокъ. И опытъ дѣйствительно доказалъ,
что вездѣ, гдѣ живы эти силы, эти духовныя узы, тамъ они всегда
были достаточны для достиженія цѣли.
По указанной выше двоякой, но нераздѣльной цѣли университе-
товъ, они-то и суть первоначальныя и настоящія академіи, если при-
нимать послѣднія въ неизмѣненномъ, платоновскомъ смыслѣ, предпо-
лагающимъ постоянное сообщеніе между возмужалыми и молодыми
любителями наукъ, или совокупное стремленіе тѣхъ и другихъ къ
истинѣ и мудрости. Поэтому университеты рѣзко отдѣляются отъ
разнообразныхъ, въ новѣйшія времена возникшихъ ученыхъ обществъ,
которыя несправедливо присвоили себѣ названіе академій: ибо право
на него дается единственно упомянутымъ двоякимъ назначеніемъ.
Конечно, дерзко было бы утверждать, что подобныя общества излишни;
кто станетъ отрицать, что многія изъ нихъ принесли полезные и
прекрасные плоды? Но мы бы легко могли доказать, что при проис-
хожденіи большей части изъ нихъ истинное значеніе университета
было или забыто, или ложно объясняемо: это не столько академіи,
сколько отрывки академій, обязанные въ такомъ неполномъ видѣ
представлять самобытныя цѣлости. Надобно сознаться, что этотъ духъ
притязанія отрывковъ на цѣльность породилъ много зла; что онъ часто
былъ источникомъ вредной односторонности, которая въ университе-
тахъ всегда находила скорѣе противовѣсъ, нежели противодѣйствіе;
наконецъ, что и лучшія изъ подобныхъ корпорацій служили чаще къ
сохраненію чего-нибудь стараго, нежели къ созданію чего-либо новаго.
Трудно опровергнуть, что университеты суть академіи какъ въ болѣе
полномъ, такъ и вообще .въ болѣе справедливомъ смыслѣ. Они суть
академіи частію по своему объему, по всесторонности своихъ стре-
мленій, частію же и по неизмѣнно сохранившемуся отношенію ихъ
къ возрастающему цвѣту націй, съ которымъ они всегда въ непо-
средственномъ соприкосновеніи. Въ нихъ не прерывается рядъ свѣ-
жихъ образовъ настоящаго, посредствомъ которыхъ прошедшее и
будущее, старое и новое безпрестанно дѣйствуетъ другъ на друга
живительно и плодотворно. Посему ими, главнымъ образомъ, народы
наслѣдуютъ умственное достояніе старины, которое должны совершен-
ствовать своею собственною дѣятельностію для передачи современ-
никамъ и потомству. Мы усматриваемъ, что первѣйшіе державные
основатели академій, напр., Птоломей и Карлъ Великій, были къ тому
побуждаемы мыслію, въ которой дѣйствительно заключалось основное
понятіе университета, хотя еще и не вполнѣ развитое. Ихъ учрежде-
ніямъ весьма существенно принадлежало свойство, которое въ новѣйшихъ

академіяхъ или вовсе не встрѣчается, или является только въ какомъ-
нибудь особенномъ направленіи, то'свойство, что онѣ были высшими
учебными заведеніями для молодыхъ людей, искавшихъ образованія.
Тѣмъ менѣе можно считать несправедливымъ мнѣніе, что академіи другого
рода сдѣлались бы ненужными, какъ скоро-бѣ народы совершенно ясно
поняли настоящее назначеніе университетовъ/ Тогда все, что есть хоро-
шаго въ академіяхъ, могло бы войти въ составъ университетовъ, какъ
необходимая ихъ принадлежность.
Если мы теперь сблизимъ части основного понятія университета,
то увидимъ ясно: что такія заведенія имѣютъ двойную, но въ двой-
ственности единую цѣль — лично представлять ходъ успѣховъ въ
наукахъ и словесности во всемъ истинномъ и прекрасно-человѣчномъ,
и въ то же время сливать все это въ своей націи съ общимъ гра-
жданственнымъ образованіемъ; что они, съ этимъ намѣреніемъ, при-
готовляютъ юношеству воспитаніе, которое само во всѣ стороны исхо-
дитъ отъ высшей точки зрѣнія науки, и потому во всѣхъ направле-
ніяхъ проникаетъ общественную жизнь духомъ совершенствованія; что
они такимъ образомъ суть настоящія центральныя учрежденія для выс-
шаго національнаго образованія; другими словами: это организмы науки,
вообще существующіе для высшаго человѣческаго* образованія, а по-
тому самому и въ особенности для національнаго; они споспѣше-
ствуютъ и тому и другому не однимъ только сообщеніемъ множества
всякихъ свѣдѣній, но преимущественно подстреканіемъ къ ученію,
состоящему въ самостоятельномъ исканіи корня и зерна познаній. Только
такое ученіе, въ какихъ бы впрочемъ направленіяхъ оно ни явилось>
есть академическое. Потому у всякой изъ основныхъ силъ, дѣйствую-
щихъ совокупно, въ этихъ животворныхъ пунктахъ образованія, есть
свой главный органъ, свой „факультетъ", служащій къ ея развитію.
Мы изобразили здѣсь въ основныхъ чертахъ идею университета.
Сознаемся въ этомъ не безъ нѣкоторой робости, ибо утверждаютъ,
что идея и система суть предметы, или по крайней мѣрѣ имена, на-
чинающіе терять всякій кредитъ. Не будемъ однакожъ слишкомъ
поспѣшны въ изгнаніи идеи и системъ! Правда, на ихъ счетъ сдѣ-
лано много зла, но еще гораздо болѣе тамъ, гдѣ ихъ не было. Не
должно забывать, что организмъ, природа, всякое произведеніе искус-
ства, всякое лицо, самая жизнь, взятая какъ цѣлое, все это системы.
Даже солнце, символъ духовнаго свѣта и отъ того вещественный обра-
зецъ для всякаго духа, остается солнцемъ только до тѣхъ поръ, пока
оно есть жизненный источникъ звѣздной системы, чѣмъ не можетъ
сдѣлаться никакая комета, никакой воздушный метеоръ.
Идея университета и истекающее изъ нея назначеніе рано уже
были понимаемы, хотя и не во всей ихъ полнотѣ и обширности. Ботъ
почему съ самаго уже начала существованія такихъ заведеній право

раздавать академическія званія принадлежало академіямъ въ настоя-
ніемъ смыслѣ, т. е. университетамъ. Имѣя значеніе, тѣсно связанное
со всеобщимъ образованіемъ, эта отличія за превосходство, показан-
ное въ чистомъ стремленіи къ знанію, въ непоколебимой любви къ
истинѣ, въ способностяхъ, въ литературныхъ трудахъ, могли исхо-
дить только изъ тѣхъ заведеній, которыхъ призваніе: охранять и
животворить Studium universale, обнимающее всѣ составныя части
образованія. По мѣрѣ того, какъ понятіе объ университетѣ прини-
мало, внутри и извнѣ, видъ опредѣленный, къ раздачѣ ученыхъ званій
присоединялись торжественные символы, которые выражали частію са-
мую сущность сихъ отличій, a частію и то ободрительное уваженіе,
съ какимъ общество принимаетъ всякаго юношу, подобнымъ свидѣ-
тельствомъ награжденнаго. Равнымъ образомъ видимъ, что издавна
уже собирались при такихъ случаяхъ многочисленные зрители всѣхъ
сословій и возрастовъ, радуясь новымъ надеждамъ, возникшимъ изъ
среды молодыхъ соотечественниковъ.
Несомнѣнно, что уже въ XII вѣкѣ помянутыя званія употреблялись и
были всѣми признаваемы подъ тѣми же именами, какими означаются
донынѣ; уже были въ обыкновеній и соединенныя съ ними торжества.
Эти праздники ужъ тогда назывались „промоціями" и состояли въ обря-
дахъ, отъ которыхъ мало отличаются нынѣшнія—тамъ, гдѣ сохраняется
прежній порядокъ. Такъ изъ исторіи извѣстно, что еще въ 1128 —
1137 г. были юридическія докторскія промоціи въ Болоньи, въ 1159 г.
богословская промоція въ Парижѣ и т. д. Еще древнѣе магистерскія
промоціи, посредствомъ коихъ молодой человѣкъ становился маги-
стромъ въ такъ называемыхъ artes liberales — семи родахъ знаній и
искусствъ, которыя со временъ Ѳеодорика образовали въ средніе
вѣка кругъ учености. Первое начало магистерскихъ промоціи по-
крыто непроницаемымъ мракомъ, но вѣроятно находится въ связи съ
пробудившимся воспоминаніемъ о Капитолійскихъ играхъ, уничто-
женныхъ незадолго до паденія Западной Римской Имперіи, какъ оста-
токъ и одна изъ послѣднихъ опоръ язычества. Когда учрежденіе
факультетовъ достигло полнаго развитія, и прежнія „свободныя ис-
куства" вошли въ область факультета философскаго, то онъ, раздавая
ученыя отличія, соединилъ званія магистра и доктора. Это соединеніе
сохранилось доселѣ въ магистерскихъ дипломахъ, выдаваемыхъ въ Шве-
ціи; но въ ежедневномъ быту, когда рѣчь идетъ о получившихъ философ-
скія степени, титулъ магистра употребляется тамъ предпочтительно.
Изъ сказаннаго видно, что, еслибъ кто и хотѣлъ порицать торже-
ственныя промоціи, то онъ, по крайней мѣрѣ, не могъ бы-сказать, что
онѣ не освящены стариною. Какъ самыя званія, которыхъ публичная
раздача послужила поводомъ къ такимъ обрядамъ, такъ и онѣ въ
Европѣ существуютъ уже, по крайней мѣрѣ, семьсотъ лѣтъ; въ Швеціи

около трехсотъ пятидесяти. Очень возможно, что именно это обстоя-
тельство, такъ же какъ и то, что онѣ родились въ средніе вѣка (обыкно-
венно разсматриваемые съ ихъ темной и еще темнѣе воображаемой
стороны), вредитъ этимъ празднествамъ предъ современнымъ духомъ—
столько же негодующимъ на все старое, сколько неспособнымъ ни къ
чему новому, столь же поспѣшнымъ въ уничтоженіи, какъ безсильнымъ
въ созданіи, столь же изобрѣтательнымъ въ средствахъ наносить смерть,
сколько бѣднымъ на вымыслы для распространенія жизни. Если этотъ
духъ времени понимаетъ символическія торжества университетовъ
такъ же поверхностно, какъ и самые университеты, то съ какимъ
усердіемъ онъ долженъ возставать противъ обветшалости зрѣлищъ,
столь ненужныхъ и лишенныхъ всякаго значенія, особливо, когда эту
ненадобность, даже вредность можно повидимому доказать доводами и
ума и денегъ?
Разсматриваемыя торжества нынѣ почти во всѣхъ земляхъ уже
вышли изъ обыкновенія; изысканіе причинъ и указаніе послѣдствій того бы-
ло бы здѣсь неумѣстно. Въ южной Европѣ они едва-ли отмѣнены зако-
номъ, въ Германіи они уничтожены; однакожъ въ Лейпцигѣ до на-
шихъ дней продолжались магистерскія промоціи, довольно сходныя со
шведскими. Намъ сказывали, что даже въ сѣверной Америкѣ—землѣ,
которой никакъ нельзя приписывать идеализма въ воззрѣніи на жизнь,—
празднуется при нѣкоторыхъ учебныхъ заведеніяхъ родъ баккалавр-
скаго пира, нѣсколько похожаго на торжества нашихъ промоціи. По-
этому не удивительно, что подобныя церемоніи сохранились и въ
Англіи; еще понятнѣе, почему онѣ въ .сѣверной Европѣ, въ Швеціи,
сдѣлались еще и празднествомъ церкви.
Тѣмъ не менѣе современная страсть къ разрушенію уже и тамъ
начала преслѣдовать этотъ. остатокъ болѣе веселаго времени. Спра-
ведливо ли? Въ одномъ случаѣ справедливо: т. е. если и молодые
люди, до которыхъ эти праздники всего ближе касаются, и прочіе
участники съ зрителями не видятъ въ нихъ ничего иного, кромѣ
блестящей, но пустой церемоніи, требующей напрасныхъ издержекъ.
Но дѣйствительно ли эти торжества нуждаются въ защитѣ? Не
защищены ли они уже достаточно, если ихъ значеніе ясно пони-
мается? И можемъ ли мы предполагать, что оно непонятно даже для
тѣхъ, которые сами находились нѣкогда въ числѣ лавроувѣнчанныхъ?
Много ли сыщется такихъ, которые во всю жизнь не хранили бы въ
сердцѣ своемъ воспоминанія о днѣ промоціи, какъ драгоцѣннаго со-
кровища? Сожалѣемъ о тѣхъ, для кого это воспоминаніе неважен
или даже непріятно; но что даетъ имъ право заключать, что боль-
шинство раздѣляетъ ихъ холодность? Трудно ли найти что сказать.
въ пользу этихъ торжествъ, когда подумаешь, что они въ одно и то-
же время праздники юношества, праздники науки, праздники народа,

и — по этой самой тройственности—національные праздники академій,
какъ мы осмѣливаемся назвать ихъ и какъ ихъ разумѣли наши Гу-
ставы, наши Карлы? Когда сообразишь, что они возникли сами собою,,
совершенно независимо отъ всякихъ постороннихъ вліяній, только по-
тому, что въ нихъ взаимно соприкасались: удовольстіе учениковъ и
наставниковъ, радость сыновей и родителей, благодарность и семей-
ственная любовь, благородное соревнованіе и публично оказываемое
отличіе, наконецъ веселье жизни юношеской и веселье жизни народ-
ной? Когда поймешь, что послѣднее здѣсь сливается съ первымъ, чтобъ
произвести во всѣхъ святое, отрадное умиленіе; чтобъ всякій могъ
надлежащимъ образомъ обдумать важность той эпохи въ жизни,
когда болѣе строгія обязанности, болѣе разнообразныя препятствія,
запутанныя отношенія, тягостныя заботы предстоятъ молодымъ
любителямъ мудрости, пускающимся изъ тихой сѣни академическихъ
залъ и рощей въ бурныя волны вѣка, которыя дотолѣ, разбиваясь о
ихъ стѣны, не могли шумомъ своимъ нарушить ихъ спокойствія? Кто
тогда откажется пойти въ храмъ, чтобы пожелать имъ благоразумія
въ пути и твердости духа и неутомимой дѣятельности? Кто не согла-
сится, что нѣтъ другого столь важнаго повода къ торжественному
пированію, какъ вступленіе въ гражданственную жизнь, гдѣ все обра-
зованіе, пріобрѣтенное въ училищѣ, должно оправдаться поступками,
должно принести, въ совѣтахъ и дѣлахъ, зрѣлые плоды отчизнѣ и че-
ловѣчеству? Кто не убѣдится, что дань, воздаваемая въ этихъ празд-
нествахъ сочетанію заслугъ посѣдѣлыхъ и заслугъ расцвѣтающихъ, есть
дань сугубой красѣ памяти и надежды; дань происхожденію новыхъ
истинъ и красотъ отъ старыхъ; дань вѣчной юности науки, словес-
ности, искусствъ; зарѣ будущности, которая свѣтлѣетъ вмѣстѣ съ
умноженіемъ числа воиновъ, готовыхъ вести эти силы совершенство-
ванія къ новымъ битвамъ и побѣдамъ?
Уже съ этой точки зрѣнія, когда въ такихъ празднествахъ видишь
только невинное удовольствіе или находишь одно увеселеніе, которое
на нѣсколько часовъ прерываетъ однообразіе ежедневныхъ занятій и
освобождаетъ отъ докучливыхъ нуждъ земного существованія, уже съ
этой точки зрѣнія мы имѣемъ полное право защищать торжествен-
ныя промоціи. Веселое, особливо когда оно является во всей своей
чистотѣ, какъ прекрасное, есть безъ сомнѣнія, одна изъ главныхъ стихій
жизни,—и тѣ, которые вообще проповѣдываютъ веселость, могли бы
обратиться къ противникамъ ея съ восклицаніемъ Гётева Эгмонта:
„Когда вы будете смотрѣть на жизнь слишкомъ серіозно, что же
добраго останется въ ней?" Сверхъ того, еслибъ они сами взглянули
на дѣло нѣсколько серіознѣе, то могли бы прибавить: что между
трудами Музъ и играми Харитъ нѣтъ рѣзкихъ границъ; что въ слу-
женіи истины и красоты самый трудъ есть наслажденіе, и что должны