Челпанов Г. И. Очерки психологии. — 1926

„РУССКИЙ УнивЕР-
омьный психоло-
гический лптмт
проф. челплном

ОТДЕЛ I.
Психофизиологическое введение
в психологию.
ГЛАВА I.
Виды психологии.
Психология, но общему признанию, есть основа наук гума-
нитарных, и кроме того она является важным вспомогательным
средством для разработки многих научных дисциплин. В этом
смысле научное значение психологии чрезвычайно велико. Но
так как есть много видов психологии, то возникает вопрос,
какую именно психологию следует изучать прежде всего?
Как известно, в настоящее время признается существова-
ние таких видов психологии, как экспериментальная
психология, социальная, педагогическая и т. п.
Какая же из этих психологии имеет пропедевтическое значе-
ние? Такое значение, бесспорно, принадлежит так называемой
общей психологии, отношение которой к различным видам
психологии мы и должны разъяснить в первую очередь. Но для
этого мы сначала ответим на вопрос, в чем заключаются задачи
психологии, как науки.
В самых общих выражениях мы можем сказать, что задача
психологии заключается в нахождении законов душевных
явлений, при чем под душевными „явлениями" мы понимаем
то, что еще иначе называется душевными „переживаниями".
Под законами душевных явлений следует понимать некоторую
постоянную связь между явлениями. В этом отношении задачи
психологии совпадают с задачами наук о природе. Если между
явлениями А и В есть тикая связь, что появление А влечет за
собою появление В и уничтожение А влечет за собою уничто-
жение В, то мы говорим, что между явлениями А и В есть
причинная связь, что явление В находится в некоторой при-
чинной зависимости от А. Изучением причинной связи между
явлениями природы занимается наука о природе.

Психология ставит себе задачу определить причинную
связь между психическими явлениями. Напр.,
мы знаем, что восприятие гармонического сочетания звуков
вызывает приятное чувство. Вследствие этого мы утверждаем,
что между данным восприятием и между данным чувством
есть причинная связь. Изучая, вообще, душевную жизнь, мы
можем заметить, что психические явления следуют друг за
другом в известной последовательности, подчиняясь опреде-
ленным законам. В формулировании этих законов заключается
основная задача психологии.
Но говоря о законах наук о природе и законах психологии,
следует отметить существенное различие между ними, заклю-
чающееся в том, что законы наук о природе отличаются
всеобщностью: они не допускают никаких исключений,
между тем как законы психологии такой всеобщностью не
отличаются.
Итак, задача психологии заключается в нахождении
законов душевных явлений, при чем под душевными
„явлениями" мы понимаем то, что еще иначе называется
душевными „переживаниями".
Но что следует понимать под душевными переживаниями?
„Я в настоящий момент испытываю чувство страха",
„я ощущаю запах сирени", „я думаю о судьбе
задуманного мною предприятия". Вое это примеры душевных
переживаний или душевных явлений. Мы их считаем так же
реальными, как и предметы и явления природы, напр. камни,
деревья, свет, электричество и т. п. Психология изучает
душевные явления в отличие от естественных наук, которые
изучают явления природы.
Если мы говорим, что психология изучает душевные явле-
ния, то это значит, что она изучает не только душевные явле-
ния у человека взрослого, но и душевную жизнь всех живых
существ: ребенка, животного, душевно-больного и т. п. В зави-
симости от того, какой применяется метод изучения душев-
ных явлений, психология может быть экспериментальной,
физиологической и т. п. В зависимости от того, какие
стороны душевной жизни изучает психология, она может
быть индивидуальной, криминальной и т. п. Но все различные
виды психологии объединяются одной психологией—именно, так
называемой общей психологией. Под общей психо-
логией, в отличие от специальных видов психологии, следует
понимать психологию, которая изучает душевную жизнь
взрослого, нормального индивидуума. Общей ее можно
назвать потому, что она изучает душевные явления, общие
всем живым существам на всех ступенях развития. Специаль-
ные виды психологии, в отличие от общей психологии, изучают

душевные явления, присущие только некоторым живым суще-
ствам или присущие им при специальных условиях. Напр.,
если мы изучаем законы ассоциации представлений, то мы
можем быть уверены, что они действительны в применении ко
всем живым существам при всех условиях. Если же мы изу-
чаем психологию войны, то мы изучаем законы душевных пере-
живаний, напр., исключительного страха, исключительного
героизма и т. п., имеющих место при специальных условиях.
Если мы рассмотрим ближе, какие задачи поставляют
отдельные виды психологии, то сделается ясным их отличие от
общей психологии. Рассмотрим прежде всего, что такое
социальная или коллективная психология? Общая
психология для нахождения законов душевной жизни непо-
средственно изучает сознание, присущее отдельным инди-
видуумам. Какое же сознание изучает социальная психология?
Обыкновенно на этот вопрос отвечают: она изучает социальное
сознание. Но что такое социальное сознание, и существует ли
оно независимо от индивидуальных сознаний? Не может быть,
и речи о том, чтобы сознание общества, народа существовало
в том смысле, в каком существует индивидуальное сознание.
Но, с другой стороны, несомненно, что социальное сознание
реально, что ему присущ особый вид реальности, которую мы
можем легко представить, если примем в соображение, что
народ, взятый в целом, или общество, или какая-либо обще-
ственная группа может определенным образом действовать: он
может приходить к определенным решениям, он может отвер-
гать их, может отвечать на те или иные события тем или иным
чувством. Такого рода коллективные действия могут быть
объяснены, если мы отметим, что между отдельными индивиду-
умами в общественной жизни может быть взаимодействие, про-
исходящее благодаря внушению, подражанию или каким-либо
иным факторам; другими словами, один индивидуум может
действовать на другой, может внушать известное действие,
может вызывать подражание известным действиям. И в резуль-
тате такого взаимодействия рождаются такие продукты
социального сознания, как общие решения, общие мысли,
общие чувства. Таким образом, целое общество, т.-е. множество
индивидуумов, может иметь одно решение, одну и ту же
мысль, одно и то же чувство. В этом смысле социальная психо-
логия имеет очень определенный предмет — именно, продукты
взаимодействия между отдельными индивидуумами. Если мы
это обозначим как социальное душевное переживание, то ясно,
что социальная психология имеет целью нахождение законов
душевных переживаний того или иного общества, той или иной
общественной группы. Напр., было отмечено, что при всем раз-
личии между французской революцией и английской отдельные

моменты переживаний французского народа и английского
были сходны — очевидно, потому, что порождались сходными
причинами. Изучение сходных переживаний и сходных поро-
ждающих их причин в общественной жизни есть задача
социальной психологии. Эти переживания являются, так ска-
зать, в результате коллективного творчества. Результатом
такого же коллективного творчества является человеческая
речь, мифы, религиозные представления, нравы и т. п. Психи-
ческие процессы, нравственность, искусство, техника и т. п.,
связанные с этими явлениями, не могут являться результатом
только лишь индивидуального творчества. Они являются
результатом психического общения между множеством
индивидуумов. Изучение этих последних явлений есть
предмет так наз. этнической психологии, по-
скольку эта последняя изучает их в процессе развития,
начиная с рассмотрения их у народов, стоящих на первона-
чальной ступени развития. Как этническая психология, так и
социальная являются частью одной и той же психологии,
имеющей своим предметом изучение продуктов взаимодействия
между отдельными индивидуумами.
Экспериментальная психология считается весьма
часто отдельным видом психологии, при чем ее противопоста-
вляют общей психологии. Это неправильно. Задачи экспери-
ментальной психологии те же самые, что и задачи общей психо-
логии, и только особый прием исследования, применяемый
экспериментальной психологией, отличает эту последнюю от
общей. Этот прием заключается в систематическом применении
эксперимента в отличие от прежней психологии, которая поль-
зовалась по преимуществу наблюдением при изучении психи-
ческих явлений. Подобно тому, как применение эксперимента
в науках о природе сделало эти последние точными, так есть
надежда, что применение эксперимента в психологии может
сделать изучение душевных явлений точными. Но так как
задачи экспериментальной психологии и общей одни и те же,
то следует признать, что экспериментальной психологии, как
особой дисциплины, нет. Если же мы употребляем термин
..экспериментальная" психология, то это нужно понимать
таким образом, что к изучению некоторых психологических
проблем применяются экспериментальные1 методы исследо-
вания. Следует также отметить, что далеко не ко всем душев-
ным явлениям применимо изучение при помощи эксперимен-
тального метода.
Особою отраслью психологии считается также физио-
логическая психология. Особенность ее заключается
в том, что она стремится найти физиологическое объяснение
для тех или иных психических процессов, т.-е. она стремится

определить, какие процессы имеют место в нервной системе
в том случае, когда мы переживаем то или иное психическое
событие в нашем сознании. Напр., соединение представлений
в нашем сознании можно объяснить соединением соответствую-
щих нервных процессов. Весьма часто говорят, что только
физиологическая психология есть настоящая психология, что
только ее объяснения единственно правильны. С этим согла-
ситься никак нельзя, потому что только очень немногие пси-
хические явления допускают удовлетворительное физиологи-
ческое объяснение. Весьма часто также говорят, что метод
физиологической психологии есть метод новый, только недавно
введенный в науку. Это неверно. Физиологическая психология
очень давнего происхождения. Уже в сочинениях Платона и
Аристотеля, и даже у более ранних философов, мы нахоДим
попытки физиологических объяснений психических процессов.
То же самое мы находим и у средневековых писателей.
Особою отраслью психологии является индивидуаль-
ная психология, иначе называемая диферен-
циальной психологией. Ее предметом является
изучение индивидуальных психических особенностей. Подобно
тому, как один человек отличается от другого теми или иными
физическими особенностями, — так, напр,, один высокого
роста, а другой низкого, у одного волосы темного цвета,
а у другого светлого, — точно таким же образом один человек
отличается от другого теми или иными душевными осо-
бенностями. У одного память может быть хорошей, а у другого
она может быть плохой; у одного внимание может быть силь-
ным, у другого слабым; у одного рассудочные способности могут
быть сильными, а у другого слабыми. Благодаря применению
экспериментальных методов исследования мы имеем в настоя-
щее время возможность в некоторых случаях измерить
различие между психическими особенностями различных
индивидуумов. Практическое значение индивидуальной психо-
логии очевидно. Если мы изучаем психические особенности
того или иного индивидуума, то вследствие этого очень облег-
чается воспитательное воздействие на него.
Педагогическая психология в собственном
смысле слова есть психология, которая должна применяться
в обиходе педагога. Для того, чтобы эта цель могла быть достиг-
нута, нужно, чтобы мы знали душевные особенности детского,
отроческого и юношеского возраста. Для этого мы должны изу-
чить постепенное развитие душевных способностей воспитывае-
мого возраста. Уже обыденное наблюдение показывает, что речь
ребенка, его способность воспринимать, наблюдать, запоминать
и мыслить совершенно отличается от тех же способностей
у взрослого. Но чем и как они отличаются, это нуждается

в тщательном изучении. Практическое значение этой отрасли
психологии не нуждается в ближайшем разъяснении. Педагогу
необходимо знать законы развития душевной жизни ребенка
или вообще воспитываемого возраста для успешного педагоги-
ческого воздействия.
Зоопсихология имеет целью изучение душевной
жизни животных. Это изучение способствует выяснению
вопроса о развитии душевной жизни человека, ибо то,
что у человека является в развитой форме, у животных
является в более или менее зачаточной форме. Изучение
состояния душевных способностей у животных дает возмож-
ность изучить различные этапы развития тех же способностей
у человека. Напр., изучение так называемых выразительных
движений у животных дает возможность изучить генезис и раз-
витие инстинктов у человека.
Криминальная психология имеет целью изу-
чение психических особенностей преступного человека. Она
изучает те преступные наклонности (врожденные или приобре-
тенные), которые имеют место в случаях совершения преступле-
ния. Судебная психология имеет целью изучение тех явлений,
которые имеют место при судебных разбирательствах. Напр.,
в прежнее время свидетельским показаниям придавалось
обыкновенно большое значение в деле раскрытия истины, при
чём чем большее число свидетелей говорили одно и то же, тем
больше в глазах судей то или иное показание заслуживало
доверия. Но в недавнее время психологическими исследова-
ниями найдено, что свидетельские показания часто основаны
на ошибках памяти, которые поэтому должны быть приняты
в соображение при оценке достоверности свидетельских пока-
заний. Так, напр., найдено, что переживание аффекта способ-
ствует извращению показаний. Если кто-либо присутствует
при событии, которое может вызвать у него значительное
душевное волнение, то есть очень много шансов за то, что он
будет давать ошибочные показания вследствие ошибочного
восприятия. К судебной же психологии относится выяснение
психологических понятий, имеющих значение для юриспру-
денции. Для этой последней чрезвычайно важно правильное
употребление таких понятий, как „вменение", „сознание",
^ответственность" и т. п. В этом смысле изучение психологии
является необходимой предпосылкой юридического образо-
вания.
Психология труда является новой отраслью пси-
хологии. Она изучает влияние усталости, упражнения и дру-
гих факторов на производительность труда. Напр., благодаря
нахождению некоторых законов, дающих возможность опреде-
лить условия производительности труда, в последнее время

возникли системы правильной организации труда (тэйлоризм).
К задачам психологии труда относится также определение при-
годности того или иного индивидуума к той или иной про-
фессии, т.-е. определение того, в какой области труда данный
индивидуум может обнаружить наибольшую производитель-
ность. Это определение производится при помощи методов инди-
видуальной психологии. Частью психологии труда можно счи-
тать психологию хозяйства, которая имеет чрезвы-
чайно важное значение для политической экономии. В прежнее
время ни одному экономисту не пришло бы в голову утвер-
ждать, что нельзя изучать политическую экономию, если не
отдать строгого отчета с точки зрения психологии в таких
понятиях, как „потребность", „ценность" и т. п. В настоящее
время психологическое изучение таких понятий является
необходимым требованием. Понятие потребности,, как оно
употребляется в политической экономии, должно подвергаться
рассмотрению с точки зрения психологии. Понятие ценности
есть равным образом понятие психологическое. Необходимо
выяснить его отношение к удовольствию. Чрезвычайно важно
отметить, что ценность не одно и то же, что удовольствие. Для
меня может быть очень ценна чья-либо дружба, между тем как
я из этого не извлекаю того удовольствия, которое я получаю от
вкусной пищи, от слушания какой-либо мелодии и т. п. Далее,
только при помощи психологии разрешается вопрос, можно ли
количественно сравнить качественно различные виды труда.
Психология же разрешает проблему о стимулах и мотивах
труда. Именно для разрешения вопроса о средствах, способ-
ствующих поднятию производительности труда, следует опре-
делить, какие психологические причины способствуют наиболь-
шей энергии труда (напр., какие-нибудь материальные блага,
ожидание каких-нибудь чувственных удовольствий, чувство
долга и т. п.).
Патопсихология имеет целью изучение природы
ненормальных душевных явлений. В прежнее время врачи,
имевшие дело с душевными заболеваниями, обыкновенно при-
давали мало значения научному изучению психологии, а для
своего обихода предпочитали пользоваться популярными пси-
хологическими понятиями. Это приводило к очень дурным
последствиям. В настоящее время психиатры пришли к при-
знанию необходимости изучения общей психологии, потому
что она составляет основу психиатрии. Психиатр должен быть
основательно знаком с законами нормальной психологии. По
справедливому замечанию немецкого психолога Марбе:
„психиатр без знания нормальной психологии похож на ана-
тома, который хотел бы изучить патологическую анатомию без
знания нормальной".

Мы рассмотрели главные виды психологии, и теперь для
нас должно быть, ясно отношение их к общей психологии. Эта
последняя изучает те законы душевной жизни, которые явля-
ются общими для всех видов душевной жизни, между тем как
в частных видах психологии изучается душевная жизнь при
некоторых специальных условиях. Напр., „выразительные дви-
жения*' могут иметь место во всех видах душевной жизни.
В этом смысле они являются предметом общей психологии,
между тем как, напр., „мания" может быть только у душевно-
больного. Из этого ясно, что изучение частных видов психо-
логии должно предваряться изучением общей психологии.
Обратим внимание на понятие прикладной психо-
логии в отличие от чистой психологии. С чистой психо-
логией мы имеем дело в том случае, когда мы изучаем душев-
ные явления с целью нахождения общих законов душевной
жизни. Если же мы стараемся определить условия, при
которых какой-либо из найденных законов
может получить применение к практиче-
ской жизни, то такое изучение относится к области при-
кладной психологии. Напр., если мы изучаем законы эконом-
ного заучивания наизусть, то это будет чистой психологией,
но если мы пользуемся этими законами для того, чтобы при-
менить их в педагогической практике, то психология стано-
вится прикладной или психотехникой. Если
мы изучаем общие свойства эстетического чувства, то это
будет чистой психологией, но если мы найденными законами
пользуемся для того, чтобы применить их в искусстве, прини-
мая в соображение те или иные частные условия, то это будет
прикладной психологией. В прикладной психологии мы поль-
зуемся методом дедукции, применяя общие законы к частным
случаям подобно тому, как это делает инженер, когда поль-
зуется законами физики для построения какого-либо соору-
жения.
Таким образом, мы можем видеть, что во главе всех видов
психологии стоит общая психология. Так как она открывает
законы, общие для всех видов душевной жизни, ее законы будут
более общими законами, чем законы, найденные отдельными
видами психологии.

ГЛАВА II.
Строение нервной системы.
Мы уже видели, что задача психологии заключается
в изучении законов душевных явлений. К душевным явлениям
относятся наши чувства, мысли, желания — словом, все то, что
мы называем душевными переживаниями.
Существование связи между телесными и психическими
явлениями мы можем констатировать уже в обиходной жизни.
Если, напр., человек рождается слепым, то мы замечаем,, что
в его душевной жизни получается огромный пробел. Прежде
всего у него совершенно отсутствуют зрительные представле-
ния. Далее, если у нас есть какие-либо мысли или чувства, то
мы можем выразить их при помощи каких-либо телесных
движений, произносимых слов, жестов и т. п. Все вообще
душевные состояния могут быть выражены при помощи телес-
ных движений. Далее мы замечаем, что в состоянии болезни
или физической усталости наши душевные процессы проте-
кают иначе, чем в состоянии здоровья или телесной бодрости.
Введение в организм лекарственных веществ (напр., алкоголя
и даже чая или кофе) совершенно изменяет характер душев-
ных процессов; но особенно отчетливо связь между телесными
и психическими процессами выясняется из научных данных.
Так напр., из патологии мы знаем, что заболевание какой-либо
части мозга влезет за собою определенные изменения в душев-
ной жизни. Таким образом, несомненно, что между телесными
и психическими явлениями есть какая-то связь. Психология
должна определить, какого рода эта связь. Для этой цели она
должна принять в соображение! строение нервной системы.
Знакомство с ним имеет еще и то значение, что способствует
объяснению душевных явлений из физиологических при-
чин. Но какая часть телесного организма представляет наи-
большую важность для душевной жизни? Несомненно, что
весь организм принимает участие в душевной деятельности,
но наиболее важную часть организма в этом отношении пред-
ставляет нервная система.
Если мы при рассмотрении строения нервно^ системы
обратим внимание на организм на всех ступенях развития, то
мы должны будем отметить, что чем сложнее душевная жизнь,
тем сложнее строение нервной системы. У простейших одно-
клеточных организмов мы можем констатировать наличность
душевных явлений (так, напр., амеба может реагировать на при-
сутствие полезных веществ приближением к ним и удалением

от предметов, приносящих ей вред). Однако, мы в ней не
находим никаких следов нервной системы. Очевидно, что есть
элементы в протоплазме элементарных организмов, которые
каким-то образом проводят возбуждение. Это свойство прото-
плазмы называется первичной раздражитель-
ностью, и мы должны признать, что она есть основная
функция протоплазмы. Что касается нервов, то они суть
диференцированные формы протоплазмы.
У некоторых из низших организмов нервные клетки
появляются вместе с волокнами, идущими к периферии тела.
У кишечнополостных уже имеется очень простая нервная
система. У иглокожих мы также находим нервную систему.
Но когда мы достигаем таких форм, как черви, мы находим
определенно регулирующий центр, подобно головному или
спинному мозгу (см. рис. 1).
У моллюсков нервная система имеет более сложную
структуру вследствие появления групп центральных клеток,
разбросанных в различных направлениях вокруг мозга. Идя
от самых низших до самых высших позвоночных, через рыб,
амфибий и пресмыкающихся до птиц и млекопитающих, мы
находим все большее и большее изменение в развитии отдель-
ных частей нервной системы. Но как бы не видоизменялась
нервная система в смысле сложности, принцип строения
остается один и тот же. Нервная система всех живых существ
построена по одному и тому же плану, дающему возможность
живому существу определенным образом реагировать на изме-
нения, совершающиеся во внешней среде, т.-е. получать раздра-
жение и производить соответствующее движение. Эта схема
сводится к тому, что ощущающий нерв, соединенный с цен-
тром, проводит возбуждение к центру, при чем в результате
возбуждения получается ощущение. Затем возбуждение идет
до центра по движущему нерву, в результате чего организм
производит соответствующие движения.
Таким образом, вся нервная деятельность складывается из
двух частей: из воспринимающей и действующей,
рецептивной и активной. Другими словами, нервная система
представляет собою механизм, связывающий деятельность
воспринимающих органов с движущими органами (муску-
лами, железами и т. п.).
При изучении строения нервной системы мы должны
прежде всего рассмотреть те элементы, из которых она склады-
вается. Такими элементами следует считать нервную
клетку и нервные волокна или нервные нити. Нервная
клетка представляет собою микроскопическое образование,
имеющее круглую или продолговатую форму. Она имеет
размеры, колеблющиеся между 1/10 и 1/200 миллиметра, так-

что некоторые из нервных клеток могут быть видимы простым
глазом. В нервной клетке мы должны отмечать клеточное
тельце и ядро (см. рис. 2). От клеточного тельца отходят два
вида отростков. Один отросток, короткий, носит название прото-
плазматического. Он после короткого протяжения распадается
на тонкие разветвления, или
дендриты. Другой отросток,
длинный, носит название
осево-цилиндрического или
неврита. Длина его доходит
иногда до одного метра. Он мо-
жет служить, таким образом,
для соединения очень отда-
ленных частей нервной си-
стемы. Осево-цилиндриче-
ский отросток может в свою
Рис. 1. Центральная нервная система
дождевого червя.
Рис. 2. Нервная клетка
с отростками.
очередь отпускать боковые ветви, которые имеют форму ден-
дритов и которые называются коллатералиями. Нерв-
ная клетка имеет серый цвет, и скопление их в больших массах
дает то, что называется серым веществом нервной системы.
Второй элемент — это нервные волокна, или нервные нити,
толщина которых колеблется между 1/40—1/500 миллиметра.
Существенная часть нервного волокна — это так наз.
осевой цилиндр, который имеет две оболочки—именно
мякотную оболочку и шванновскую, служащие для изоляции

подобно каучуковым изоляторам в телефонных прово-
дах. Осевой цилиндр при большом увеличении представляв
собою образование, состоящее из множества мельчайших
нитей, которые называются фибриллами. Нервная нить, таким
образом, представляет собою пучок из множества фибрилл
(см. рис. 3).
Нервные волокна имеют белый цвет и в массе представляют
так называемое белое вещество нервной системы.
В качестве третьяго элемента нервной системы следует
упомянуть еще о веществе, в котором лежат нервные волокна и
нервные клетки, и которое представляет легкую и бесформен-
ную массу так наз. невроглию.
Какая существует связь между нервной клеткой и
нитями? На этот вопрос отвечают две теории. Первая
из них носит название нейронной
теории. Согласно этой теории,
нейрон есть соединение нервной
клетки с двумя отростками—про-
топлазматическим и осево-цилин-
дрическим. Нейрон представляет
самостоятельную анатомическую
единицу. Он есть как бы отдель-
ный орган, в котором клетка играет
существенную роль. Если отросток, отходящий от клетки,
перерезать на коротком расстоянии от него, то отрезанное
волокно отмирает, в то время как часть волокна, связанная
с клеткой, сохраняет свою жизнь. Нервная система состоит
из нескольких миллиардов таких нейронов. Но если признать,
что каждый нейрон представляет собою как бы отдельную ана-
томическую единицу, то каким образом совершается переход
возбуждения от одного нейрона до другого? Нужно предполо-
жить, что это происходит вследствие того, что нейроны сопри-
касаются друг с другом именно таким образом, что окончания
осево-цилиндрического отростка одного нейрона приходят
в соприкосновение с протоплазматическим отростком другого
нейрона (см. рис. 4).
Но можно думать также, что соприкосновение отростков
происходит благодаря сократительности отростка, т.-е. что
нейроны обладают способностью выпускать и втягивать
отростки. Вследствие этого связь между одним нейроном и дру-
гим то устанавливается, то прерывается. Другими словами, ток
возбуждения то замыкается, то размыкается. Таким образом,
согласно нейронной теории, к одной нервной клетке принадле-
жит одно волокно, при чем роль нервных клеток очень значи-
тельна. Она, по всей вероятности, заключается в том, что
клетка скопляет энергию.
Рис. 3. Схематическое изобра-
жение нервного волокна с фиб-
риллами.

В новейшее время вместо нейронной теории появляется
теория, носящая название фибриллярной теории.
Согласно этой теории, суще-
ственное значение в нервной
системе принадлежит не клет-
кам, а фибриллам. Само
клеточное тело представляет
очень сложное строение.
Рис. 4. Нейрон из мозговой
коры.
А — осевоцилиндрнческий отросток,
D — дендриты, С — коллатерали.
Рис. 4а. Различные типы связей
между нервными клетками и во-
локнами.
Фибриллы осевого цилиндра проникают в клеточное тело, про-
низывают его насквозь и входят в дендриты. Другие фибриллы
соединяют друг с
другом различные
дендриты, так-что
в клеточном теле по-
мещается сеть фиб-
рилл. Строение всей
нервной системы, со-
гласно этой теории,
заключается в том,
что фибриллы вхо-
дят в клетку обра-
зуют в ней своим
сплетением так наз.
фибриллярную сеть, при чем не прерываясь переходят
в другую клетку (см, рис. 5).
Рис. 5. Ганглийная клетка с фибриллами.

Таким образом, вся нервная система представляет собою
непрерывную сеть фибрилл. Что касается клетки, то она не
есть место, где происходит скопление энергии, а место встречи
Рис. 6а. Общие отношения
центральной нервной системы
к костям черепа и едины.
Рис. 6b. Общее очертание
центральной нервной си-
стемы.
для фибрилл. Кроме того, она служит для питания нервных
волокон.
Различие между этими двумя теориями очевидно. По ней-
ронной теории, самое существенное значение в нервной системе

принадлежит клетке. Она усиливает возбуждение; в ней про-
исходит превращение энергии. Самое возбуждение передается
только лишь в одном направлении. Между отдельными анато-
мическими элементами связь устанавливается благодаря
соприкосновению отдельных нейронов.
По фибриллярной
теории клетка не имеет
существенного значе-
ния, так как, напр.,
рефлексы могут совер-
шаться без наличия
клеток. Основные нерв-
ные элементы, фиб-
риллы, связываются
друг с другом, нигде
не прерываясь.
Какая из этих
двух теорий более
правильная, с полной
определенностью нель-
зя решить за отсут-
ствием достаточного
фактического материа-
ла, но очень вероятно,
что нейронная теория
более правильна и что
возбуждение прово-
дится в одном напра-
влении.
Теперь перейдем
к вопросу о расчле-
нении нервной
системы. Вся нерв-
ная система делится на
две части: на перифери-
ческую и центральную.
К центральной нервной
системе принадлежит головной и спинной мозг. Головной мозг
находится под черепной коробкой; спинной мозг представляет
собою толстый шнур, расположенный в позвонках и непосред-
ственно соединяющийся с головным мозгом. Периферическая
часть нервной системы, согласно вышеуказанной схеме, состоит
из нервов чувствующих и движущих или центростреми-
тельных и центробежных (см. рис. 6).
Спинной мозг бороздкой, идущей спереди сверху до низу,
делится на две части. В разрезе в спинном мозгу
Рис. 7.
В — разрез спинного мозга; А—часть мозговой коры;
D—представляет часть коры, в которой разветвляются
концы осязательной нити от клетки G. Какое-либо
раздражение, действующее на D, будет возбуждать
нервную клетку и пошлет возбуждение в направлении,
указанном стрелками. Когда возбуждение доходит
до пункта g коры головного мозга, то оно через А
по волокну а передается к двигательной клетке
в спинном мозгу, а отсюда проводится к мускулу С.

Рис. 8. Распределение мозговых функций по Флексигу.

обнаруживается серое вещество, окруженное белым веществом.
В сером веществе отличают передние роги и задние роги. Перед-
ние роги являются местом, где сосредоточиваются двигательные
нейроны, и задние роги, где помещаются ощущающие нейроны
(см. рис. 7). Спинной мозг является местом, где сосредоточи-
Рис. 9. Разрез мозга, показывающий белое и серое вещество
и корку мозга.
ваются центры, служащие Для передачи рефлективных дви-
жений.
Непосредственно к спинному мозгу примыкает продол-
говатый мозг, который является центром жизненных
функций (дыхание, глотание и пр.).
К продолговатому мозгу проникает мозжечок, затем
следует средний мозг или четверохолмие. За ним следует голов-
ной мозг в собственном смысле слова. Головной мозг состоит из
мозговых полушарий (см. рис. 8, 9, 10). В этих послед-
них на поверхности мы отмечаем серое вещество мозга,

так наз. корку мозга (см. рис. 9). Вся поверхность
мозга делится на четыре доли: лобную, затылочную, теменную
и височную. Корки обоих мозговых полушарий соединяются
при помощи особых волокон, которые носят название комми-
суральных волокон. Отдельные части одного и
того же полушария соединяются друг с другом при помощи
ассоциативных волокон. От корки головного мозга
идут волокна ко всем прочим частям нервной системы. Эти
Рис. ]0. Распределение функций мозга.
Область, очерченная вертикальными линиями,—область двигательная (моторная); очер-
ченная горизонтальными линиями—область ощущений (сенсорная); очерченная косыми
линиями—сенсомоторная. Обозначенная цифрой 1, 1, 1, 1—моторная область для пальцев
ноги и руки; 2, 2, 2—двигательная область для плеча, локтя и кисти руки; 3, з, 3, 3—пальцы
руки; 4, 4, 4—для глаз и других частей лица; о—центр для голосовых органов; 6—для языка;
7—сенсорная область для головы; 8, 8, 8, S—сенсорная область для тех частей, для которых
двигательные раздражения находятся в областях 1—6; 9, 9—сенсомоторная область для туло-
вища; зрительная область и затылочная область для движений глаза; 12—слуховая область
и височный центр для зрительной фиксации; 14—обонятельная область. А—двигательный
центр для писания; В—двигательный речевой центр; С—сенсорный музыкальный центр;
F-— сенсорный речевой центр; G—моторный центр для чтения; Л—сенсорный центр для
чтения.
волокна называются проекционными. Благодаря им, вся прочая
часть нервной системы проекцируется на корке.
Мы видим, что вся нервная система расчленяется на
отдельные части, которые по своему строению как бы пред-
ставляют отдельные части. Но функционируют ли они само-
стоятельно? У низших животных они функционируют само-
стоятельно; что касается человека, то они в своей деятельности
обнаруживают незначительную самостоятельность и подчиня-
ются главенству головного мозга.

ГЛАВА III.
О функциях нервной системы.
Мы видели, что психическая деятельность в нашем орга-
низме связывается с деятельностью нервной системы цен-
тральной и периферической. Но можно ли сказать, что это
утверждение является очевидным? Если мы рассмотрим исто-
рию этого вопроса, то увидим, что человеческая мысль обнару-
живала в этом вопросе значительное колебание. Так, у индус-
ских философов местом мышления считалось сердце. В древ-
нейшие времена греческой культуры душа помещалась в грудо-
брюшной преграде или сердце. Правда, врачи Алкмеон (VI в.)
и Гиппократ (V в. до н. э.) уже помещали душу в мозг, но
это положение все же не считалось достаточно обоснованным,
потому что после них, хотя Платон и считал мозг местопребы-
ванием части души, однако Аристотель органом мышления
считал сердце. Значительно вперед подвинулся вопрос благо-
даря врачу Эразистрату, жившему в III веке до P. X.,
который не только считал мозг местом мышления, но даже
высшую умственную деятельность человека приводил в зави-
симость от развития борозд и извилин мозга.
В настоящее время господствует убеждение, что изучение
вопроса о локализации психической деятельности является
вопросом новым, поставленным впервые современной
наукой; между тем это есть вопрос очень давний, рассматри-
вавшийся еще в древнейшей философии; и даже в средние
века, когда, повидимому, весь интерес философии сосредото-
чивался на теологических проблемах, вопросом о локализации
умственных способностей не переставали интересоваться; так
напр., схоластик Альберт Великий локализировал психиче-
ские процессы в различных камерах мозга. Насколько учение
это было распространено, показывает то обстоятельство, что
до нас дошли рисунки неизвестных авторов от XV и XVI века,
показывающие подробно расположение различных умственных
способностей в различных частях мозга.
Из дальнейшей истории учения о локализации душевных
функций следует остановиться на учении Галля (1758—
1828), который развил его чрезвычайно подробно. Он исхо-
дил из предположения, что у человека следует различать до
27 способностей, которые, по его пониманию, помещались в раз-
личных частях мозга—именно в определенных извилинах, --при
чем это местопребывание получает свое выражение во внешней
форме черепа, заключающего в себе мозг. По его мнению.

нужно искать в определенных частях черепа выпуклости, но
которым можно судить о наличности тек или иных способно-
стей. Так можно было определить наличность математической
одаренности, способности к музыке и т. д. Следует отметить,
что выводы о том, какие способности соответствуют тем или
иным выпуклостям черепа, Галль строил на основании
различных наблюдений. Но ложная психологическая точка
зрения, на которой он стоял, мешала ему прийти к правиль-
ным взглядам на локализацию умственных способностей.
Однако, есть в настоящее время учение, которое считает воз-
можным поддерживать точку зрения Галля на существование
таких признаков душевных способностей на поверхности
черепа. Так, немецкий психолог Мебиус еще очень недавно
доказывал, что у математиков и музыкантов можно наблюдать
выпуклости черепа, которые свидетельствуют о наличности
у них математических и музыкальных способностей.
Но уже у современников Галля точка зрения его вызвала
сомнения. Французский физиолог Флуранс (1794—1867)
подошел к решению этого вопроса чисто экспериментально.
Удаляя части мозга у различных животных, он имел возмож-
ность убедиться в зависимости главнейших функций ума и
воли от головного мозга. На основании своих экспериментов
он считал нужным совершенно отвергать теорию Галля, по
которой душевные функции распределяются в различных
частях мозга. Он при помощи своих экспериментов имел воз-
можность убедиться в том, что при частичных разрушениях
головного мозга, выпадают не отдельные душевные функции,
как этого нужно было ожидать по теории Галля, но интеллект
и юля целиком приходят в состояние большего или меньшего
разрушения. В этом отношении мозг можно сравнить с легкими
или печенью. Подобно тому, как легкие целиком служат для
дыхания, так и мозг весь целиком служит для функций
интеллекта и воли. Мозг есть орган, который в целом является
носителем душевных функций. Взгляд Флуранса долгое гремя
пользовался признанием, но в 60-х годах прошлого столетия
уже были найдены факты, указывающие на то, что отдельные
душевные функции распределяются в различных частях мозга.
Французский физиолог Брока показал, что при разрушении
третьей лобной извилины левого мозгового полушария происхо-
дит уничтожение способности речи.После Брока, в 1871 году
был найден новый способ для исследования мозга, который
заключается в том, что в различных частях поверхности мозга
прикладываются электроды электрической машины, которые
раздражают части поверхности мозга и производят сокращение
определенных групп мышц. Из этого можно было заключить,
что деятельность этих частей мозга связана с той или другой

группой мышц. Затем стали применять метод экспирпа-
ции, заключающийся в том, что искусственно удалялись
различные части мозга и при этом наблюдали, какие психоло-
гические функции выпадали.
При помощи этого метода можно было определить, что так
называемый зрительный центр помещается в затылочных
долях. Слуховой центр находится в височных долях и т. п.
Таким образом, при помощи различных методов было устано-
влено, что мозг в различных своих частях обладает различ-
ными функциями.
Следует отметить еще учение Флексига о так называе-
мых ассоциативных центрах, к которому он при-
шел при помощи рассмотрения развития мозга у зародышей и
новорожденных. Именно, он имел возможность наблюдать, что
прежде всего возникает та группа нервов, которая служит для
органических чувств, напр. голода и жажды, для ощущения
положения и осязательных ощущений. Затем, по его наблюде-
ниям, возникают зрительные центры и после всего возникают
слуховые центры. Эти центры служат средством образования
ощущений осязательных, зрительных, слуховых и т. п.
Таким образом, в порядке развития раньше всего возни-
кает область ощущений. Она занимает у человека приблизи-
тельно треть корки головного мозга и образует четыре отграни-
ченных участка. Область органических ощущений, или
осязательная область, помещается приблизительно
посредине всей мозговой коры — частью в централь-
ных извилинах, частью в лобных извилинах; обонятель-
ная область находится в основе мозга, частью в лобных
долях, частью в височных долях (см. рис. 8). Зритель-
ная область находится в затылочных долях, а слухо-
вая область — в височных долях. Области ощущений,
возникающие прежде всего, соответствуют у ребенка нали-
чию у него различных ощущений. Исследование мозга
у новорожденных показывает, что между этими отдельными
областями ощущений почти совершенно отсутствуют
какие бы то ни было провода для соединений. Этому
анатомическому факту соответствует то обстоятельство, что
новорожденный имеет различные ощущения, совершенно не
связанные друг с другом: между ними нет ассоциации. Но
впоследствии между этими областями ощущений возникают
нервные группы, которые Флексиг называет ассоциатив-
ными центрами и которые служат для того, чтобы со-
единять различные ощущения. Вследствие такой их функции,
эти ассоциативные центры можно признать основами высших
духовных функций, именно мышления. Флексиг отмечает три
таких центра: задний большой ассоциативный

центр, лежащий между осязательной, зрительной и слухо-
вой областями ощущений. При уничтожении этой сферы
уничтожается по преимуществу связь представлений
с соответствующими письменными или произносимыми сло-
вами.
Второй ассоциативный центр самый главный — это
именно фронтальный или передний ассоциа-
тивный центр. Заболевание этого центра влечет за собою
уничтожение составных частей духовно-телесной личности,
способности образования суждений и в конце концов к пол-
ному уничтожению личности и ясного самосознания. Наконец,
средний ассоциативный центр является цен-
тром для механизма речи и т. п.
Вся кора головного мозга есть, таким образом, ассоциа-
тивный орган, к которому в отдельных местах приходят нервы
ощущающие и в котором получают начало двигательные
нервы.
Следует также упомянуть о попытке Вундта отыскать
физиологическую основу для той высшей психической
функции, которая называется апперцепцией. Такой
центр, по мнению Вундта, находится в лобных долях. Доказы-
вает он это тем, что нарушение этой части корки не нарушает
функций движения и ощущения, но зато имеет своим послед-
ствием нарушение высших душевных способностей. Вундт
ссылается на известный случай, в котором кусок железа в пол-
тора дюйма в поперечнике вследствие взрыва попал в череп
и оставался там в течение 12 1/2 лет. У этого больного не была
нарушена способность произвольного движения и органических
ощущений, но возникло совершенное изменение его характера
и его способностей. Очевидно, этому месту головного мозга при-
надлежит самая главная функция во всей центральной нерв-
ной системе, так как в формировании характера принимают
участие и такие переживания, как аффекты и чувства, а на
эти последние следует смотреть, как на связанные с вырази-
тельными движениями, получающими начало в апперцептив-
ном центре.
Но в чем заключается главная трудность учения о лока-
лизации?
Очевидно—в том, можно ли признать резко отграниченные
области в корке головного мозга? С этой точки зрения в настоя-
щее время в учении о локализации психических способностей
можно отличать два направления. Во-первых, — учение, при-
знающее строго отграниченную локализацию душевных способ-
ностей. По этому учению определенные душевные функции
привязываются к определенным участкам корки головного
мозга. Признаются строго отграниченные центры (речевой

центр, слуховой центр, зрительный центр и т. п.). В противопо-
ложность этой теории, противники строгой локализа-
ции ссылаются на то обстоятельство, что при разрушении
некоторых центров соответствующие им функции могут через
некоторое время восстанавливаться очевидно потому, что
другие центры берут на себя функцию разрушенного центра.
При повреждении зрительного центра, напр. спустя некоторое
время, зрительная способность возвращается. Легко понять,
что, если бы соответствующая функция была связана исключи-
тельно с определенным местом мозга, то это было бы реши-
тельно невозможно. Более вероятной нужно считать в настоя-
щее время вторую теорию, потому что, в строгом смысле слова,
в душевной жизни простых, резко отграниченных друг от
друга, функций нет. Все функции более или менее сложны.
Все они представляются такими, что в переживании их все
участки мозга принимают участие в большей или меньшей сте-
пени. Поэтому не только нельзя провести строгого отграниче-
ния между соседними участками головного мозга, но, по всей
вероятности, уничтожается граница между отдельными полу-
шариями и даже до известной степени граница между перед-
ними и задними частями мозга.
Есть и фактические данные, которые подтверждают это
предположение. Тот факт, что сложные умственные процессы,
как, напр., узнавание предметов, понимание
речи, образование слов, даже при разрушении
соответствующих центров могут существовать иногда почти
неизменными, нельзя было бы объяснить удовлетворительно из
замещающих функций соседних областей или соответствующих
извилин неповрежденной половины мозга. Как можно было бы
объяснить тот факт, что в случае разрушения речевого центра,
помещающегося в третьей лобной извилине одного левого полу-
шария, способность выражать мысль возвращается по исте-
чении нескольких недель?
Таким образом, мы можем сказать, что только для некото-
рых составных частей сложных функций имеются отграничен-
ные участки мозга: для зрения, слуха, осязания, а для обыч-
ных сложных переживаний служит вся мозговая корка. При
всяком сложном переживании, по всей вероятности, одновре-
менно принимают участие все почти части мозга. Таков
результат современного учения о мозговой локализации.
В таком понимании этого вопроса важную роль сыграл психо-
логический анализ, который показывает, что отграничение
составных частей в сложной психической функции невозможно,
и потому локализация их в отграниченных областях мозга
невозможна. Это, между прочим, ясно указывает на то обстоя-
тельство, что при изучении функции мозга психологический

анализ может оказать существенную пользу. Если кто-нибудь
думает, что для изучения душевной жизни важно изучать
функцию мозга, то он должен понимать, что для изучения
функций мозга не менее важно знакомство с природой психи-
ческих процессов.
Мы рассмотрели функции мозга и видели, что строгое
отграничение функций не представляется возможным. Но при
рассмотрении функций мозга может быть поставлен еще один
вопрос, именно: если признать, что мозг есть орган душев-
ной деятельности, то какое существует отношение между высо-
той душевной жизни и развитием мозга? Есть множество фак-
тов, которые с очевидностью указывают на то, что между
явлениями психическими и физическими есть тесная связь
и даже взаимозависимость. Приведем некоторые из этих фак-
тов. Чем выше животное по своим психическим способностям,
тем больше величины полушарий головного мозга в отношении
к другим частям мозга. Повреждения какой бы то ни было
части мозга влекут за собою расстройство определенных пси-
хических функций. Аномалии душевной жизни связаны
с изменениями в структуре мозга. Работа мозга, сопровождаю-
щая умственную деятельность, связана с определенными хими-
ческими процессами и т. п. Если это так, то может быть ока-
жется правильным положение, что величина и раз-
витие мозга в общем идут параллельно
высоте душевной жизни. Если даже допустить,
что признаком развития мозга следует считать его размеры
или вес, то нужно будет признать, что чем больше вес мозга,
тем большая высота душевной жизни ему соответствует. Но так
как величина мозга и вес его находятся также в зависимости
от величины тела, то, очевидно, не абсолютный вес
мозга должен быть принимаем в соображение, когда мы гово-
рим о связи между величиной мозга и высокой интеллектуаль-
ной деятельностью. В самом деле, средний мозг взрослого евро-
пейца равняется 1.400 г. Если вес мозга кита в среднем
2.000 г, а вес мозга у слона в среднем равен 4.000 г,
то очевидно, что должен быть принят в соображение вес тела.
Если мы это сделаем, то окажется, что вес мозга в отношении
к весу тела у человека равняется 1 : 42, у кита 1 :1.500,
у слона 1 : 560. Казалось бы,, на основании этих соображений
нам следовало бы признать, что высота интеллекта находится
в зависимости от относительного веса мозга, однако
оказывается, что это отношение не выражается такой простой
формулой, потому что существуют некоторые животные, напр.
маленькие обезьяны и маленькие птицы, у которых весь мозг
в отношении к величине тела значительно больше, чем у чело-
века. Но следует признать, что человек и по относительному

и по абсолютному весу своего мозга превосходит всех других
животных. Во-первых, по абсолютному весу мозга человек,
как мы видели, приближается к самым большим животным:
киту, слону. С другой стороны, как относительный, так и
абсолютный вес мозга человека значительно превосходит мозг
больших животных, напр., вес мозга лошади приблизительно
равняется 500 г, а относительный — 1 : 500, льва 219 г,
относительный — 1:546, гориллы 425 г, относительный —
1:213. Ясно, что человек, интеллектуально превосходящий
всех животных, имеет и мозг, превосходящий по весу мозг всех
других животных.
Рассмотрим изменение веса мозга в пределах человече-
ского .организма. Неоднократно делали попытку определить
зависимость веса мозга от пола, и именно из иссле-
дований оказалось, что абсолютный вес мозга жен-
щины на 100—184 г меньше, чем вес мозга мужчины; что
касается относительного веса мозга у женщины, то он считался
то больше, то меньше, чем у мужчины. Это показывает, что
в этом пункте современная наука не может достигнуть опреде-
ленных результатов. У выдающихся людей вес мозга в боль-
шинстве случаев значительно превосходит среднюю величину.
Вот таблица с присоединением разницы с средним весом
соответствующего возраста. У Байрона вес мозга 1.807 г
(416); у Кромвеля — 2.231 г (871); у Шекспира — 1.580 г
(177); у Канта — 1.650 г (420); у Бисмарка — 1.807 г (632).
Но есть и резкие исключения: напр., у Гамбетты вес мозга
равнялся всего 1.400 г (89).
Не лишено интереса, что самые известные тяжелые мозги
принадлежат душевно-больным.
Что касается различия рас, то и здесь, в общем, следует
признать, что высоко стоящие расы обнаруживают больший
вес мозга. Так, для кавказской расы у мужчин — 1.367 г; для
австралийской расы — у мужчины — 1.214 г. Относительно
больший вес мозга у китайцев — 1.428 г, у японцев — 1.337 г,
у гренландских эскимосов — 1.396 г. Это уж противоречие из
общего правила. Но еще более очевидное исключение пред-
ставляют индусы с весом мозга от 1.006 г до 1.175 г; между
терм высокая культура их несомненна. Таким образом, поводи-
мому, есть все основания отрицать закономерную связь между
весом мозга и интеллектуальными способностями. При опре-
делении связи между интеллектуальными способностями и моз-
гом следует принимать в соображение и то обстоятельство, что
более высокое развитие мозга заключается не только в массе
мозга, но также во внутреннем расчленении, что поручает
свое выражение в богатстве мозговых извилин. Известно, что
мозг Гауса и Бетховена имели большое количество извилин.

Размеры мозга увеличиваются с успехом культуры. Мей-
нерт, который сравнил 215 черепов французов XII столетия
с 215 черепами нашего века, нашел, что первые обнаружили
гораздо меньшую емкость, чем вторые. Брока нашел,
что за последние семь столетий емкость черепа парижан воз-
росла на 36 сантиметров.
На основании вышеуказанного следует признать, что
между высотой умственных способностей и строением мозга
есть некоторая бесспорная связь.
ГЛАВА IV.
О психофизических реакциях.
О чего следует начинать изучение душевной жизни? Пови-
димому, нужно начинать с того, что имеет самый элементарный,
самый простой характер. Таким простейшим элементом, по
мнению многих, является ощущение. Если признать это, то
нужно будет допустить, что душевная жизнь складывается из
ощущений, что душевная жизнь есть не что иное, как совокуп-
ность ощущений. Но с этим мнением никак согласиться
нельзя. Если бы мы стали искать такой элемент в ощущениях,
то мы впали бы в ту ошибку, которая носит название пси-
хического атомизма, т.-е. мы то построение, которое
применимо для мира физического, перенесли бы на душевную
жизнь. Далее, следует признать, что ощущение не представляет
собою простейшего элемента, как это мы увидим впоследствии.
Наконец, душевная жизнь начинается не с ощущения. Душев-
ная жизнь не представляет собою ассоциативное соединение
каких-либо ощущений, представлений и тому подобное.
Поэтому рассмотрение душевной жизни нужно начинать не
с каких-либо мнимых элементов, а с жизни психофизического
организма, который подвергается воздействию извне, отвечает
теми или иными реакциями (движениями в соединении с теми
или иными моментами сознания). Благодаря этим реакциям
организм приспособляется к окружающим условием, В самой
общей форме о психофизической реакции, приводящей к при-
способлению организма, мы можем сказать, что она заклю-
чается в том, что всякие возбуждения живой материи от про-
топлазмы до животных структур стремятся произвести дви-
жение или сокращение в массе организма.
Все психофизические реакции живых существ можно раз-
делить на следующие три типа (см. рис. 12, 13, 14),

Первый таи —это движения рефлективные. Какое
либо раздражение возбуждает один из слоев спинного мозга;
этот слой спинного мозга или какой-либо другой, в который
переходит раздражение, посылает импульс к движе-
нию. Такое движение производится без всякого участия
головного мозга. Доказательством этого служит тот факт,
что лягушка, лишенная головного мозга, будет отвечать на
раздражение лапки оттягиванием последней.
Рис. 11. Схема для обо-
значения реакций пер-
вого типа.
М—мозговая кора; м — низшие
мозговые центры. Раздражение
Р или производит движение
в том же слое спинного мозга,
или, передаваясь выше, произ-
водит движение благодаря воз-
буждению другого слоя.
Рис. 12 Второй тип
реакций.
Возбуждение, начинающееся от
ощущений, спускается к од-
ному из слоев спинного мозга
и производит движение. Возбу-
ждение, начинающееся в спин-
ном мозгу, может распростра-
ниться до центра м и, спустив-
шись к од ному из слоев спинного
мозга, произвести движение.
Рис. 13. Третий
тип реакций.
Возбуждение начинает-
ся от корки головного
мозга М, спускается
к одному из слоев
спинного мозга и про-
изводит движение.
К подобного рода рефлективным движениям относятся:
чихание, откашливание, глотание, рвота, выделение слюны,
истечение слез, моргание глаз и т. д. В рефлективных движе-
ниях сознание не принимает никакого участия. Оно не
вставляется между раздражением и ответным движением.
Напр., мы отгоняем муху, севшую нам на руку, и совершаем
таким образом рефлективное движение. Мы можем сознавать,
что произвели движение, нужное для того, чтобы отогнать
муху, но сознание не принимает участия в производстве
самого движения.
Ко второму типу относится большинство движений,
носящих характер инстинктивных и привычных.

Импульс к этим движениям исходит из подкорковых центров
(thalanii oplico, corpora striata, medulla oblongata, pons Varolii).
Эти центры управляют сложными и координированными
движениями инстинктивными и привычными. Так, напр., если
щекотать ладонь спящего, пальцы его сожмутся (сжимание
пальцев представляет из себя уже целую систему движений).
К инстинктивным движениям относится ритм передвижений,
благодаря которому движение одной нош влечет за собою
вполне определенное движение другой. У низших четвероно-
гих он, очевидно, инстинктивен. Теленок, жеребенок, ягненок
могут ходить в самый день своего рождения. В доказательство
того, что такого рода движение присходит без участия
корки головного мозга, можно привести тот факт,
что лягушка, лишенная высших мозговых центров, совершает
все сложные акты, которые совершает и нормальная лягушка:
она может ходить, прыгать, переворачиваться, плавать, ква-
кать. Но действия лягушки в этом случае носят характер чисто
механический. Они возникают только благодаря раздраже-
ниям и только тогда, когда давались раздражения. Нельзя
в них отметить наличность сознательности или произволь-
ности.
Движения инстинктивные и привычные сходны с рефлек-
тивными, вследствие чего их и называют рефлексами, но,
в отличие от приведенных выше и совершающихся без участия
какого бы то ни было сознания и называемых первичными
рефлексами, их называют „вторичными". Во вторичных ре-
флексах ряд движений с большой точностью приспособляется
к тому или другому составу восприятия, — напр., когда мы
видим предмет и тотчас же произносим его название. В этом
случае, очевидно благодаря образам памяти, тот или иной
состав восприятия вызывает тот или иной комплекс движений.
Третий тип реакции мы назовем кортикальными
рефлексами. Эти движения похожи на движения рефлективные
и совершаются благодаря процессам возбуждения в корке
головного мозга. Существенное различие их заключается
в том, что возбуждение получает начало в самой корке голов-
ного мозга. Для иллюстрации приведем известный пример
Мейнерта — ребенка, который обжег руку на пламени и
который теперь, видя пламя, не подносит руку к нему. Когда
пламя обожгло руку ребенка, он поспешно ее вытянул. Этот
процесс, имеющий рефлекторный характер, происходит без
участия сознания через посредство серого вещества мозга. Это
движение сопровождается получением троякого рода впечатле-
ний: 1) восприятие вида пламени, 2) ощущение боли от раз-
драженного места кожи, 3) ощущение движения. Эти три
впечатления оставляют после себя соответствующие образы,

Когда теперь ребенок видит пламя и, приходя в близкое с ним
соприкосновенна, отдергивает руку, то этот процесс движе-
ния нужно считать совершающимся следующим образом,
Вследствие того, что зрительный образ вступает в ассоциацию
с болевым и оба они ассоциируются с образами движения, из
двигательного центра посылаются возбуждения к спинно-
мозговому центру.
Сравнивая три указанных типа реакций, мы устанавли-
ваем факт своеобразного родства трех родов совершаемых нами
движений; волевые движения отличаются от непроизвольных
только лишь тем, что в них возбуждение начинается от корки
головного мозга. Но и для тех и других служит один и тот же
физиологический аппарат.
Движения инстинктивные отличаются от рефлективных
движений, которым присущ механический характер,
и не подчиняются воле. В рефлексе движение происходит в виде
непосредственного ответа на раздражение, без вмешательства
сознания. Для примера можно привести ,акт моргания. Если
провести рукой перед глазами, как бы угрожая нанести удар,
то получится рефлективное движение век, которое мы не можем
подавить усилием воли. Рассматриваемые с физиологической
точки зрения, инстинктивные движения напоминают меха-
низм рефлективных движений, но только отличаются от
последних своей сложностью. В инстинктивной реакции много-
численная система движений находится в зависимости от
многочисленных внешних раздражений. Но для инстинктов,
гак же как и для рефлексов, существуют готовые нервные
механизмы.
В инстинктивных реакциях мы различаем три момента:
ощущение или восприятие, эмоция и движение.
Напр., раздается внезапный стук в дверь, я пугаюсь и
вздрагиваю. Здесь имеются на-лицо: 1) ощущение стука, 2) эмо-
ция (испуг), з) соответствующее движение (вздрагивание).
Инстинктивные реакции имеют врожденный характер, что
находится в зависимости от того обстоятельства, что связи
анатомофизиологического аппарата в индивидуальном опыте
получаются по наследству, а самый аппарат всегда действует
более или менее одинаковым образом. Напр., инстинктивные
реакции — испуг, гнев — у всех людей выражаются приблизи-
тельно одинаковым образом. Одинаковым образом они всегда
выражаются У животных одного и того же вида. Однообразие
реакции именно и указывает на существование врожденного
механизма.
Но следует отметить существование отличия инстинкта
от рефлекса с физиологической точки зрения. Рефлективные
движения имеют местный характер: мигание, чихание, глота-

ние, т.-е. являются ответом на изменения, имеющие место
в одной части организма, между тем, как инстинктивные дви-
жения являются реакцией организма в целом.
Инстинктивные движения могут подвергаться изменению
только частичному, но в общем они остаются неизменными.
Об инстинктивных реакциях можно сказать, что они, в общем,
представляют сложную систему координированных дви-
жений, что можно иллюстрировать при помощи следующего
примера, заимствованного у Ллойд Моргана. Белочке, жившей
у него в комнате, давали орехов больше, чем она могла сгрызть.
Она делала попытку их спрятать, подбегала к ковру у стола,
подсовывала под него орехи и лапкой делала движение, напо-
минающее зарывание в землю. Очевидно, у нее это было дви-
жение, которое у предков ее соответствовало настоящему зары-
ванию в землю. Из этого примера очевидно также, что живот-
ное, совершая целесообразные движения, какими являются
инстинктивные движения, не сознает этой целесообразности.
Что инстинктивные движения являются врожденными,
в этом легко убедиться из следующих примеров. Только-что
вылупившемуся из яйца цыпленку завязали глаза так, чтобы
он не воспринимал ничего из внешнего мира. По прошествии
шести дней повязку сняли. Оказалось, что уже через шесть
минут после снятия повязки цыпленок производил головой
движения, необходимые для того, чтобы следить за мухой,
находящейся от него на расстоянии 12 дюймов. Через 10 минут
было схвачено и в один прием проглочено приблизившееся
насекомое. Через 20 минут цыпленок, положенный на таком
расстоянии от матери, что он мог ее видеть и слышать, про-
пищав некоторое1 время, подбежал к ней. Ряду сложных дви-
жений, которые мы здесь наблюдаем, цыпленок, очевидно, не
мог научиться из индивидуального опыта. У него был готовый
механизм, в котором имелись определенные связи между ощу-
щениями или восприятиями и движениями. Эти связи можно
объяснить теми или другими ощущениями, и у цыпленка они
являются наследственными. У человека также имеется ряд
движений, носящих инстинктивный характер. Они отличаются
от чистых рефлексов тем, что впоследствии все они делаются
подчиненными воле. Мы можем проследить инстинктивные
движения ребенка на ранней ступени его развития.
Таким образом, исходный пункт для изучения психологии
найден. Это — именно психофизическая реакция, т.-е. ответное
движение организма на раздражения, идущие из внешнего
мира. В психофизической реакции, представляющей одно
целое, именно у элементарных организмов мы имеем на-лицо
одновременно и ощущение, и чувство, и волевые движения
в зачаточной форме.

Это мы и будем считать зачаточным элементом в нашей
душевной жизни.
Таким образом, если рассматривать с точки зрения анато-
мофизиологической, то все реакции можно обозначать как
рефлексы, отличающиеся друг от друга только большей или
меньшей сложностью. Поэтому как будто есть основание рас-
сматривать всю психическую жизнь как известную совокуп-
ность рефлексов, а самую науку о процессах психической
реакции называть рефлексологией, как это делают
сторонники так наз. объективной психологии. Подобный тер-
мин допустим только лишь постольку, поскольку речь идет
о находящихся в распоряжении нашего организма физических
аппаратах. Но, если при помощи этого термина желают ука-
зать на возможность сведения всех психических процессов
к рефлексам, этот термин является недопустимым. Рефлексы—
это только лишь физиологические стороны психических про-
цессов. Эти последние такой грубой схемой, какой является
схема рефлективной деятельности всех видов, никак выражены
быть не могут.
По мнению многих, попытка сведения психических про-
цессов к рефлексам есть результат новейших научных при-
обретений. С этим никак согласиться нельзя. Прежде всего,
попытки сводить психические процессы к рефлексам делались
уже в XVIII веке, и непрерывно эта мысль утверждалась
в продолжение XIX века. В 1850 году психология Г. Спенсера
была построена на мысли, что высшие реакции должны быть
выведены из простых рефлексов. Однако, несмотря на такое
давнее происхождение, это учение не утвердилось в науке. Если
задача рефлексологии заключается в том, чтобы изучить,
каким психическим процессам какие рефлексы соответствуют,,
то едва ли против целесообразности такой научной дисци-
плины можно было бы возражать, но популярное понимание
рефлексологии иное. Под ним понимают попытку
-заменить изучение психических явлений изучением функций
физиологического аппарата. Это требование фактически сво-
дится к совершенному игнорированию психических явлений.
В самом деле, положим, я услышал жалобные стоны, затем
я увидел ребенка, который страдает от голода; я его накормил,
страдания сменились радостью и чувством благодарности
ко мне. С точки зрения чисто-объективной психологии при
описании этого случая нельзя употребить ни одного выраже-
ния, которое служило бы для описания психического про-
цесса, а допустимо только лишь описание внешних выражений
психических процессов, сокращения определенных мышц
лица, туловища, определенных движений и т. п. Но с этим
едва ли можно согласиться в виду очевидной реальности пси-
хических явлений.

ГЛАВА V.
Образование привычек.
При изучении деятельности нервной системы чрезвычайно
важно рассмотреть вопрос о результатах деятельности
нервной системы. Остается ли в нервной системе что-либо
после того, как она совершит какое-либо действие? Смысл
этого вопроса заключается в следующем. Положим, в нейроне
совершился какой-либо процесс или ряд процессов; другими
словами, положим, нейрон совершит какое-либо действие или
ряд действий, то останется ли он тем же самым, или он изме-
нится до такой степени, что о нем приходится сказать, что он
стал другим? Смысл этого вопроса станет особенно ясным,
если мы его поставим по отношению к какой-либо машине.
Останется ли машина тою же самою после того, как она совер-
шит какое-либо действие,—напр., швейная машина, проработав
один час, или автомобиль, пробежавший сто верст? Нет ника-
ких сомнений в том, что машина останется тою же самою,
чего отнюдь нельзя сказать относительно живого существа.
Это последнее, несомненно, в процессе деятельности непре-
рывно изменяется. Нервная система после деятельности стано-
вится иной благодаря этому происходит непрерывный
рост и развитие нашего психофизического организма. Этот
рост выражается в том, что психофизический организм чему
либо обучается, к чему-нибудь приучается, или получает вос-
питание в широком смысле этого слова.
Чтобы ответить на вопрос, что именно является результа-
том действия нервной системы, нам необходимо рассмотреть,
что делается с нервной системой во время, как она действует.
Желая изобразить нервную систему в процессе действия, мы
говорим, что нерв возбуждается, что нерв проводит воз-
буждение, что по нерву проходит нервный ток. Когда мы гово-
рим, что нерв проводит возбуждение или что по нерву проходит
какой-то ток, мы склонны думать, что такого рода возбуждение,
или такой ток является родственным электрическому току,
который проходит по медной проволоке. Но это было бы совер-
шенно не верно. Между тем как нервное возбуждение прохо-
дит в секунду 30 метров, электрический ток в тот же промежу-
ток времени пробегает расстояние в пятнадцать тысяч раз
большее. Были попытки сравнивать нервный ток с процессами
химического разложения, напр. разложение пороха. Но и это
сравнение правильно лишь постольку, поскольку иллюстри-
рует ^о обстоятельство, что нервное возбуждение переходит

с места на место; но между этими двумя процессами есть то
существенное различие, что, напр., порох сгорает весь целиком,
все равно поднесете ли вы к нему искорку или сильно пылаю-
щий факел; а в нервной системе если раздражение слабое, то
возбуждение слабое; если раздражение сильное, то и возбужде-
ние сильнее. Нужно признать за несомненное, что в нервном
токе мы имеем дело с химическим процессом, ближайший
характер которого может быть представлен следующим
образом.
В нервных фибриллах содержится фибриллярная кислота,
которая в случае действия раздражения перемещается с места
на место. Это и есть распространение возбуждения.
Какого рода процессы в нервной системе происходят в то
время, когда происходит обучение, образование навыков,
привычек? Нужно думать, что обучение обязано какому-то
изменению того пункта, где нервы встречаются друг с дру-
гом, — именно, где отростки одного нейрона приходят в сопри-
косновение с отростками другого. Но о какого рода изменениях
может итти речь в этом случае? На этот вопрос отвечают три
теории. По первой теории, между отростками одного нейрона и
другого существует постоянное соприкосновение; отростки
одного нейрона и другого связаны друг с другом. Тогда про-
хождение возбуждения от одного нейрона к другому объясняется
так же, как переход электрического тока от одной медной про-
волоки к другой, если обе они находятся в соприкосновении
друг с другом. В случае постоянного соприкосновения нейро-
нов возбуждение одного нейрона или, вернее, химический про-
цесс, совершающийся в одном нейроне, производит такой же
процесс в другом нейроне. При чем, после каждого процесса
прохождения возбуждения от одного нейрона в другой в них
остается что-то, благодаря чему процесс прохождения
такого же возбуждения становится все
более и более легким. Другими словами, если одно
и то же возбуждение повторяется, то вследствие повторения
прохождение возбуждения становится все более и более легким,
т.-е. возбуждение проходит скорее. В этом случае мы говорим,
что нейроны приобретают предрасположение прово-
дить возбуждение все с большей и большей легкостью и
быстротой. Легкость прохождения может сделаться
настолько значительной, что оба нейрона делаются как бы
одним. Это будет прохождение привычного возбуждения. По
второй теории, нейроны представляются в виде живого орга-
низма, который обладает способностью вытягивать и
оттягивать свои отростки, подобно тому как это
делает амеба. По этой теории, образование привычек может
быть объяснено тем, что под влиянием возбуждения одного ней-

рона и вытягивания его отростка происходит соединение между
одним и другим нейроном. Если одно и то же возбуждение
повторяется много раз, то нейрон приобретает способность
вытягивать свои отростки тем с большей легкостью, чем чаще
повторяется одно и то же возбуждение. Благодаря этому воз-
буждения начинают проходить с большой легкостью от одного
к другому, и образуется привычное прохождение возбуждения.
Третья теория принадлежит английскому физиологу
Шеррингтону, предложенная им в 1906 году. По этой теории,
между двумя нейронами, не находящимися друг с другом
в соединении, находится перепонка, которая первоначально
является непроницаемой Для прохождения возбуждения, но
если раздражение будет сильным, то химическое разложение,
происходящее в первом нейроне, может проникнуть через эту
перепонку и пройти в другой нейрон. Раз прошедшее возбужде-
ние постепенно открывает путь для прохождения следующих
сходных возбуждений.
Но какой бы физиологической теории мы ни держались,
вывод по отношению к вопросу об образовании привычек
будет один и тот же. Именно, когда мы желаем научиться совер-
шать какое-либо действие или движение, то мы его повторяем
много раз одним и тем же способом. Вследствие этого деятель-
ность двух нейронов или двух обширных групп нейронов
объединяется в том смысле, что возбуждение одной группы
нейронов легко и быстро переходит в другую группу
нейронов. Контакт нейронов в этом случае уподобляется кла-
пану, который сначала действует очень туго и открывается
только при действии сильных токов, но потом начинает дей-
ствовать и под влиянием слабых токов. Благодаря такому
свойству контакта нейронов между ними беспрестанно обра-
зуются пути для прохождения возбуждения от одной группы
нейронов к другим, и два нейрона, соединенные таким обра-
зом, начинают действовать так. как если бы составляли один
нейрон.
Это, как было сказано выше, есть основа для образова-
ния привычек. Благодаря этим последним может устанавли-
ваться связь между известными ощущениями и опре-
деленными движениями. Это бывает в том случае,
когда какой-либо движущий нейрон соединяется указанным
способом с каким-либо ощущающим нейроном. Для поясне-
ния можно привести следующий пример: положим, солдата
обучают совершать какое-либо движение после того, как он
услышит соответствующее слово команды. Известно, что если
он много раз будет производить движение, услышавши
соответствующее слово, т.-е. возбуждение будет много раз
переходить от ощущающего нейрона к соответствующему

двигательному нейрону, то эти два нейрона в своем действии
будут представлять собою как бы один нейрон; другими сло-
вами.—действовать так, как если бы они представляли один
нейрон. Это будет сводиться к тому, что появление определен-
ного слухового ощущения повлечет за собою определен-
ное движение, при чем это движение будет иметь меха-
нический характер: в нем не участвует ни сознание, ни
размышление. Как только произносится слово команды, тот-
час же совершается определенное движение. На этом примере
можно видеть, что изучение новых движений заключается
в том, что переход возбуждения от одного нейрона к другому
становится все более и более легким. Если мы усложним при-
веденную только что схему указанием на то, что соединение
может устанавливаться не только между одним нейроном и
другим, но между, напр., группой ощущающих нейронов и
группой двигающих, то процесс образования привычек
к сложным движениям сделается для нас понятным.
Кроме той связи между нейронами, которую мы считаем
результатом обучения, приучивания между нейронами
могут быть еще и врожденные связи. Это мы
имеем в так называемых инстинктивных действиях.
В них, как мы видим, при наличии тех или иных ощущений—
зрительных, слуховых, обонятельных и т. п., совершается опре-
деленная группа движений. Это происходит вследствие того,
что между соответствующими ощущениями и двигающими
нейронами есть связь, но эту связь мы в отличие от той
связи, которая приобретается благодаря изучению, назовем
врожденной. Эти связи также являются результатом
привыкания, но только не индивидуального опыта, как это
мы видели, говоря об образовании привычек, но результатом
родового опыта. Как это происходит, не трудно понять, если
принять во внимание, что результаты каждого индивидуаль-
ного опыта могут передаваться по наследству потомству, и
если это делается в ряде поколений, то в конце концов полу-
чается прочная врожденная связь между отдельными груп-
пами нейронов, которая приводит к инстинктивным дей-
ствиям.
Большинство движений, которые мы совершаем в повсе-
дневной жизни, имеет характер привычных движений.
Сюда относятся такие действия, как еда, хождение, говорение,
шитье, вязание и т. п. Эти действия имеют привычный харак-
тер, потому что в них определенные ощущения, или—скажем
больше — определенные содержания восприятий, вызывают
определенные движения непосредственно, без вмешательства
каких-либо процессов воли или мышления. Так, напр., мы
можем ходить в то время, как наше мышление занято чем-либо

совершенно отличным от процесса движений. Привычные дви-
жения так сильно воплощаются в нервную систему, что часто
навсегда приобретают характер чего-то постоянного и
неизменного и совершаются неизменно в одном и том же
виде. Так, напр., если кто-нибудь учится русскому языку
в какой-нибудь отдаленной от центра области, то он при-
обретает ту особенность, которую мы обозначаем провинциаль-
ным акцентом и от которого иной не может избавиться на
всю жизнь.
Из рассмотренного можно видеть, что образование при-
вычек заключается в процессе уменьшения сопротивления
прохождения возбуждения от нейрона к нейрону, происходя-
щем вследствие многократного повторения этого про-
хождения.
Из этого видно, какое важное значение имеет образование
привычек для роста и развития организма. Эти привычки
воплощаются в нервную систему и сообщают данному психо-
физическому организму совершенно особенную индивидуаль-
ность. Крайний случай этого рода можно видеть на примере
привычных пьяниц. Пьяница при виде водки тотчас же бро-
сается пить ее, хотя при этом иногда видит очень ясно весь
вред, причиняемый ею организму. Но делает это потому, что
зрительный, обонятельный и вкусовой образы, связанные с воз-
буждением соответствующих нейронов, неудержимо влекут
за, собою известное действие, потому что возбуждение от ука-
занных нейронов с легкостью переливается в возбуждение
другого нейрона, в результате чего получается действие
питья, иногда даже при сильном противодействии некоторых
инстинктов вследствие противного, горького вкуса водки. Дру-
гой пример можно привести из подвижности, присущей тому
или другому индивидууму. Возьмем, напр., крестьянина,
который родился и вырос в обстановке деревенской жизни. Его
движения медленны, неуклюжи. Но если мы возьмем такого же
крестьянина, который растет в городской обстановке, пригото-
вляется к профессии, напр.. торговца, то его движения при-
обретают живость, быстроту, ловкость и т. п. Различие между
ними, очевидно, обусловливается различием приобретенных
привычных движений.
Привычные движения получают свое воплощение
в психофизическом организме и в том случае, когда, напр.,
одни и те же эмоции часто получают определенное выраже-
ние. Если, напр., кто-либо по обстоятельствам жизни
поставлен в необходимость часто выражать гнев, то это отра-
жается на чертах его лица таким образом, что мы о нем
с уверенностью говорим, что это человек „сердитый". Таким
же образом по чертам лица мы узнаем человека „жизнера-
достного", „добродушного", угрюмого" и т. п.

К привычкам мы должны относить и такие явления, как
ассоциация представлений. Для того, чтобы знать, что фран-
цузское слово „maison" значит „дом", я много раз повторяю
эти два слова одно вслед за другим. В результате многократ-
ных повторений получается то, что если я произношу слово
..maison", то тотчас же в сознании возникает русское слово
„дом". Это значит, что между указанными представлениями
установилась прочная ассоциативная связь. Этой связи
в области представлений соответствует привычная связь
в области различных нейронов. В этом случае привычной
связи между нейронами соответствует легкость прохождения
возбуждения от одной группы нейронов к другим. Так что
принципиальной разницы между привычными движе-
ниями и привычной связью представлений не
имеется. В этом смысле можно сказать, что ассоциация пред-
ставлений есть известный вид привычки.
Рассмотревши все виды привычек, мы можем видеть, что
они имеют огромное значение для осуществления высших
душевных процессов. Например, высшие волевые акты
могут осуществляться только в том случае, если у нас
образуются известные навыки, напр. навыки к регулярному
труду, к бережливости, сопротивлению искушениям и т. п.
Из этого ясно, что воспитание в себе сильной воли предпо-
лагает образование известных навыков. То же самое нужно
сказать и относительно высшей умственной деятельности.
Если бы то, что мы изучаем, не обращалось в привычные
акты, то у нас не могло бы быть высшего мышления. Для того,
чтобы производить сложные математические операции, мы
должны иметь в запасе целый ряд навыков. Мы должны
усвоить таблицу умножения, содержание различных теорем,
и эти последние должны сделаться настолько привычными,
что наше сознание не останавливается долго над ними, как
это оно вообще делает во всех привычных действиях. Только
благодаря этому последнему обстоятельству у нас и может
осуществляться высшее мышление.
Из приведенных примеров ясно можно видеть, какое
обширное место принадлежит привычкам в душевной жизни
человека. Можно сказать, что человек представляет собою
воплощение нервных привычек. Человек есть то, что он есть,
благодаря привычкам. Благодаря им он становится новым
существом со дня на день, с часу на час. Благодаря им он
развивается, у него происходит психический рост.
Нельзя возразить на это указанием на то, что душевная
жизнь несравненно сложнее нервной системы. Хотя душевная
жизнь человека действительно очень сложна, но этой слож-
ности отвечает и сложность нервной системы, состоящей

предположительно из миллиарда нейронов, вступающих
друг с другом 13 самые сложные соединения. В этом смысле
можно сказать, что мозг есть достаточно сложный орган для
того, чтобы воплотить в себя самый сложный и богатый чело-
веческий опыт.
Итак, мы видим, что благодаря привычкам приобретается
быстрота действий и большая производительность, происхо-
дящая вследствие того, что привычные действия становятся
бессознательными и наше сознание может обратиться к совер-
шению других действий в то время, как оно совершает целый
ряд привычных действий.
Но что именно остается в нервной системе после извест-
ного действия? Как обозначить то, что является результатом
нервной деятельности? Весьма часто это обозначается как
„след". Но это слово легко может ввести в заблуждение,
заставляя думать, что действительно где-то в нервной
системе остается что-то вроде следов, похожих на отпечатки
ног на влажной земле. На самом деле, ничего подобного
в нервной- системе не имеется. Лучше всего обозначить этот
результат деятельности нервной системы, как предраспо-
ложение, при чем, принимая во внимание двоякую при-
роду человеческого существа, мы можем предрасположения
в деятельности нервной системы называть физиологиче-
ским предрасположением, а предрасположение в деятельности
сознания мы назовем психическим предрасположением;
если же мы имеем в виду обе стороны одновременно, то мы назо-
вем это психофизическим предрасположением.
Для такого разделения терминов предрасположения имеются
основания чисто-эмпирического характера: именно, когда мы
изучаем деятельность нервной системы, то мы имеем дело
с материалом внешнего опыта, данным нам непосредственно.
Когда мы изучаем явления психического переживания, то
этот материал дается нам также непосредственно. На основа-
нии данных опыта мы заключаем, что между ними есть
связь такого рода, что когда в нервной системе происходит
процесс „А", то в сознании имеется на-лицо процесс „а", и
наоборот: когда в сознании имеет место процесс „а", то
в нервной системе совершается процесс „А". Такое соотноше-
ние между этими двумя рядами явлений мы обозначаем тер-
мином „психофизический параллелизм", при чем
признаем, что как физические явления так и психические
даны нам непосредственно. В этом смысле психология есть
эмпирическая наука, так как она не выходит за пределы непо-
средственно данного в отличие от философии, которая делает
попытки или свести материальное к психическому (идеализм)
или психическое к материальному (материализм) или

психическое и материальное свести к чему-либо третьему (пси-
хофизический монизм). В этом случае философия выходит за
пределы непосредственно данного и строит гипотезы, оперируя
с понятиями, выходящими за пределы опыта, в то время как
психология есть наука эмпирическая и может быть нейтраль-
ной по отношению к философским гипотезам. Всякий изу-
чающий психологию, должен принять во внимание это раз-
личие между философией и психологией и уметь проводить
границу между философскими и психологическими исследо-
ваниями.
ГЛАВА VI.
Физиологическое объяснение образования привычек
при помощи метода „условных рефлексов“.
Метод условных рефлексов, к исследованию психических
явлений был применен академиком Павловым при помощи
наблюдения выделения слюны у собаки со слюнной фистулой.
В методе Павлова речь идет не об объективной психологии
в собственном смысле слова, а об объективном методе изуче-
ния мозговой деятельности. Мысль Павлова сводится к следую-
щему. Прежние физиологи, когда нужно было изучать дея-
тельность мозга, обыкновенно заимствовали из психологии
различные психологические понятия и вносили их в физиоло-
гию, а так как эти понятия часто были ложны, то ложное
психологическое учение переносилось на учение о мозговой
деятельности. Это ошибочное, применение психологии было
замечено давно, и возник вопрос, следует ли вообще пользо-
ваться психологическими понятиями при изучении
мозговой деятельности? Павлов поставил целью совершенно
устранить в этом случае психологические понятия и присту-
пать к исследованию мозговой деятельности без каких бы то
ни было психологических понятий.
Изучение мозговых процессов, по методу Павлова, заклю-
чается в следующем. Если собаке попадает в рот пища, то из
слюнной железы ее выделяется слюна, которая протекает
в полость рта. Для цели эксперимента важно знать, выде-
ляется ли в том или другом случае слюна, и в каком именно
количестве. Для определения этого в слюнном протоке хирур-
гическим путем делается отверстие, в которое вставляется
трубка с мензуркой (см. рис. 14). Благодаря этой трубке, слюна,
появляющаяся.у собаки по той или иной причине, попадает не

в полость рта, а в мензурку. Если мы при таком приспособле-
нии положим собаке в рот пищу, то от раздражения слизи-
стой оболочки рта слюна выделяется.
Это явление есть рефлекс, который Павлов назы-
вает безусловным. Но можно получить рефлекс другого
рода: если во время кормления собаки заставить, напр., зву-
чать камертон, и повторить этот эксперимент в течение ряда
дней много раз (напр., 200), то в результате окажется, что
Рис. 14. Изучение на собаке условных рефлексов
по методу Павлова.
У собаки при виде окрашенной поверхности истекает слюна,
которая, падая по капле на площадку, укрепленную к упру-
гому стержню, колеблет ее. Эти колебания передаются
пишущему острию, которая пишет на барабане кимографа
соответствующую кривую.
у собаки без принятия пищи, при одном звучании камертона,
будет выделяться слюна. Это будет тоже рефлекс, который,
в отличие от рефлекса первого рода, был назван Павловым
условным рефлексом. С процессом кормления можно свя-
зать любое раздражение; можно, напр., зажигать лампочку,
или же показывать поверхность какого-либо цвета и т. и.
Тогда между этими раздражениями и выделением слюны
устанавливается связь, которая порождает условный рефлекс.
Именно, при действии этих раздражений, без приема пищи
выделяется слюна. Благодаря мензурке, можно определить
количество выделяемой слюны с точностью до одной капли.

Если рефлекс сильный, то выделение происходит более силь-
ное. Если рефлекс слабый, то число капель в мензурке ока-
жется меньше. „Усиление" рефлексов, их ослабление или
„торможение" и т. п. можно отметить по количеству выделив-
шейся слюны в мензурке.
Процесс условного рефлекса с его физиологической сто-
роны можно изобразить при помощи следующей схемы
(см. рис. 15). В простом слюнном рефлексе возбуждение от
концевого аппарата раздражаемого органа идет к слюнному
центру, а оттуда к слюнной железе. В условном рефлексе на
Рис. 15. Схема простого и условного рефлекса.
В простом рефлексе возбуждение, получающее начало от
Раздр. идет к слюнному центру H, а оттуда к слюнной
железе {Сл. Ж.). В условном рефлексе возбуждение, идущее
от звукового раздражения (Зв. Раздр.), идет к звуковому
центру, оттуда к слюнному центру Лик слюнной железе.
звуковое раздражение возбуждение идет к слуховому центру,
а затем, вместо того, чтобы итти к моторному центру, а оттуда
к какому-либо движущемуся аппарату, идет к слюнному
центру, оттуда к слюнной железе и производит выделение
слюны.
Это есть условный рефлекс, который получается вслед-
ствие того, что установилась связь между слуховым и слюн-
ным центром.
При помощи вышеуказанных приемов можно установить
связь между слюнным центром и зрительным, слуховым,
осязательным и т. п. Рефлекс может усиливаться, может
ослабляться и доходить до полного уничтожения. Вот
пример уничтожения рефлекса. Вышеуказанным способом
устанавливается связь между слуховым центром и слюнным.
Положим, когда раздается звук камертона и собака начинает
выделять слюну, вдруг она слышит, что на крыше кто-то скре-
бет. Моментально у собаки прекращается выделение слюны.
Отчего это происходит? Тут причиной могут быть психические

процессы. Может быть собака испугалась: вследствие этого
получилось отклонение внимания, явилась какая-либо эмо-
ция и т. п. По мнению Павлова, этих объяснений следует избе-
гать.
Следует отметить, что в этом случае, кроме основного
раздражителя, появляется побочный раздражитель, произво-
дящий то, что рефлекс угасает.
Приведу еще пример ослабления или потухания ре-
флекса. Когда собаку выдрессировали к слюнотечению при
помощи возбуждения с камертоном, заставляют звучать
камертон. Собака начинает выделять слюну. Опыт в таком же
виде повторяется через несколько минут, опять получается
слюнотечение. При повторении в 3-й и в 4-й раз слюны ста-
новится все меньше и меньше, а потом слюнотечение и совсем
прекращается. Отчего собака перестала выделять слюну?
Можно подумать, что это происходит оттого, что, если собаку
не кормят, а только заставляют звучать камертон, то она не
желает даром терять слюну. Но это объяснение, по мнению
Павлова, было бы неправильно, так как вводить в объяснение
какие-либо психические элементы недопустимо.
Но как следует представлять себе физиологически воз-
никновение условных рефлексов? Возникновение путем ре-
флекса получается следующим образом. Возбуждение от звуча-
ния камертона соединяется с выделением слюнной железы.
Это происходит потому, что между слуховым центром и слюн-
ным установилась связь физическая, физиологическая.
Вследствие.этой связи возбуждение от слухового центра идет
к слюнному центру, и происходит выделение слюны. Вначале
было нормальное выделение слюны, потом ее стало меньше и
меньше, и, наконец, совсем перестало происходить выделение
слюны. Рефлекс потух; произошло торможение рефлекса, уга-
сание его. Но можно ли сказать, что рефлекс исчез оконча-
тельно? Нет, через несколько времени он может возобновиться,
и именно при следующих условиях. На следующий день
можно произвести тот же эксперимент вновь, и рефлекс вновь
может возобновиться. Значит, рефлекс не уничтожился, он
был только заторможен. Но нельзя ли в тот же день, когда
рефлекс был заторможен, сделать так, чтобы растормозить ре-
флекс? Этого можно достигнуть новым кормлением собаки при
звучании камертона. Рефлекс опять возобновится. Это возоб-
новление рефлекса, когда торможение уничтожено, назы-
вается у Павлова расторможением рефлекса.
Усиление рефлексов может быть произведено следующим
образом. Если, напр., какие-нибудь зрительные раздражения
вызывают какой-либо условный рефлекс, то можно произвести
то. что и звуковые раздражения станут вызывать тот же

рефлекс, а равным образом кожные и электрические раздраже-
ния. Теперь, если одновременно заставить действовать
раздражения и глаза, и уха, и кожи, то рефлекс усилится. Об
этом можно судить по количеству капель слюны. Приведу еще
пример. Если на коже вызывать в разных местах разные раздра-
жения одновременно, то оказывается, что одни раздражения
в одно и то же время усиливают рефлекс, а другие—ослабляют.
При помощи изучения условных рефлексов можно было
убедиться в том, что собака обладает способностью очень тон-
кого различения звуков, как выражается Павлов.
Убедиться в этом можно следующим образом. Будем при
помощи камертона издавать какой-нибудь тон, напр. в 100 ко-
лебаний, и будем в это время кормить собаку. Когда мы это
проделаем раз 200, то у собаки установится между ее кормле-
нием и между звуком некоторая связь. Теперь, если без
кормления камертон в 100 колебаний будет звучать, то
у собаки будет появляться слюна, как показатель, что в дан-
ном случае есть условный рефлекс. Но что будет, если мы
после такой дрессировки возьмем камертон в 80 колебаний?
Будет собака отвечать на это раздражение, или не будет? На
самом деле на 80 колебаний она отвечает выделением мень-
шего количества слюны. Теперь задача в том, чтобы приучить
собаку совсем не отвечать на такие звуки, которые можно
назвать побочными. Достигается это следующим образом.
Когда производится тон в 100 колебаний, тогда собаку кормят,
а когда звучит камертон в 80 или 1.000 колебаний — не кор-
мят. Благодаря такому выделению раздражений у собаки,
устанавливается твердая привычка отвечать только на 100 ко-
лебаний. И вот мы имеем возможность при таких условиях
заставить собаку отличать один тон от другого, т.-е. отвечать
только на определенный тон. Тонкость различения у собак
бывает так велика, что, когда звучит камертон в 100 колеба-
ний, собака реагирует, когда 108 — не реагирует, когда 94 —
не реагирует. Из этого совершенно ясно, что собака различает
тон, отличающийся от другого только на 6 колебаний. Это для
нас чрезвычайно существенно. Если, далее, взять, напр., эле-
ктрическое раздражение на каком-нибудь месте кожи, собака
реагирует; затем, если мы тот же самый раздражитель пере-
несли на расстояние всего на всего на 1 сантиметр, собака
больше не реагирует. Сила раздражения остается той же самой,
в способе раздражения разницы, повидимому, никакой не
существует, однако собака на одно раздражение отвечает, а на
другое не отвечает. Значит, собака безусловно различает одно
раздражение от другого, мало от него отличающееся.
Рассмотрим объяснения Павлова относительно устанавли-
вания рефлексов. При изучении условного рефлекса по методу

Павлова мы непосредственно имеем дело с анализатором (так
называет Павлов всякий орган ощущения) и с выделением
слюнной железы. О процессами же, которые совершаются
между этими, так сказать, внешними пунктами условного
рефлекса (устанавливание связи, торможение, расторможение),
мы непосредственно дела не имеем. Что происходит
в мозгу, когда имеет место условный рефлекс, его торможение
и расторможение? Следовательно, речь идет не о том, что про-
исходит в периферической части нервной системы,
а, наоборот, о том, что происходит в центральной части,
благодаря чему рефлекс „усиливается", „ослабляется", имеет
место или не имеет места. По этому поводу Павлов предлагает
гипотезу, которую он, без достаточных, впрочем, оснований,
называет законом. Она состоит в следующем. Когда происхо-
дит кормление собаки, то та часть нервной системы, которая
бывает затронута процессом кормления, находится в состоянии
повышенного возбуждения. Это возбуждение образует как бы
некоторый очаг, к которому всякое другое возбуждение, нахо-
дящееся в другой части нервной системы, тянется. Это воз-
буждение стремится притягивать всякое другое возбуждение.
Теперь представим себе, что, когда слюнной центр находится
в состоянии возбуждения, в это время раздается звук камер-
тона. Тогда возбуждение от периферии пойдет по слуховому
нерву, и это возбуждение разойдется по всему мозгу, оно будет
иррадиировать, т.-е. будет разливаться по всему мозгу.
Но если уже есть один очаг возбуждения, то оно направляется
к этому очагу и будет здесь концентрироваться. То же самое
иррадиирование произойдет с очагом возбуждения, уже суще-
ствующего, и вследствие этого установится сообщение между
возбуждениями этих обоих центров — слюнного и слухового.
Таким образом, условный рефлекс устанавливается, благодаря,
именно, тому, что возбуждение, которое сначала имело харак-
тер разлитой, впоследствии концентрировалось, соединилось
с уже существующим возбуждением, и образовался новый
путь через слюнной центр. Если, поэтому, мы поставим
вопрос—что, вообще, в мозгу делается, когда у животного имеет
место тот или другой условный рафлекс,—то мы должны будем
признать ничего более, как только процесс возбуждения,
который иррадиирует, затем концентрируется.
Но если Павлов в своих исследованиях мозговой деятель-
ности не считает нужным даже вводить какие-нибудь психоло-
гические понятия, то, спрашивается, имеют ли они какое-либо
значение для психологии, и если имеют, то какое? Исследова-
ния Павлова имеют очень важное значение для объяснения
образования привычек во всех областях душевной жизни
человека. Когда приходится объяснять физиологически:

процесс образования привычек или навыков, или ассоциации
вообще, то, как мы видели, приходится допускать соединение
и разъединение нейронов. В исследованиях Павлова динамика
образования физиологических ассоциаций улавливается непо-
средственно с очень большой тонкостью. Оказывается, что
образование привычек и утрата их приобретают необыкно-
венно подвижной характер, т.-е. нервная система обладает,
очевидно, огромной пластичностью. В этом смысле ознакомле-
ние с теми материалами, которые имеются у Павлова, пред-
ставляют для психолога громадный интерес. Все виды
ассоциации, всякие образования привычек объясняются при
помощи теории Павлова в высшей степени удовлетворительно.
ГЛАВА VII.
Мозговая деятельность и подсознательное.
Мы должны отличать два различных вида явлений душев-
ной жизни. Во-первых, явления сознательны е—это те,
о которых мы знаем, что они совершаются, что они имеют
место. Во-вторых, есть явления бессознательные.
Чтобы понять различие между ними, заметим следующее.
Шире явлений сознательных нужно считать явления, которые
мы обозначаем просто психическими. Нельзя думать,
как это делают иногда некоторые психологи, что ..психический"
то же самое, что „сознательный". Например, гипнотические
явления суть, бесспорно, явления психические, однако, так
как они не сознаются в то время, когда они совершаются, то
их и нельзя считать явлениями сознательными. К таким
явлениям следует применять термин подсознательные
явления. Они имеют в основных чертах ту же природу, что и
явления сознательные, но разница между ними та, что мы
о них не знаем, когда они переживаются.
Для понимания их природы примем разделение психиче-
ских актов на высшие, волевые и сознательные, и психи-
ческие акты низшие, автоматические и бессознательные.
Когда, например, ум математика, идущего по шумной улице,
направлен на разрешение какой-нибудь сложной проблемы, но
он в то же время правильно совершает свой путь, сохраняет
равновесие, не спотыкается, не наталкивается на препятствия
и т. п., то процесс разрешения проблемы есть высший
душевный акт, а регулирование движения есть низший душев-
ный акт.

По примеру некоторых физиологов назовем совокупность
низших душевных актов низшим психизмом в отли-
чие от высшего психизма.
В последнее время некоторые психологи, принимая во вни-
мание наличность этих явлений, утверждали, что у человека
имеется два „я". В результате такого допущения получается
представление о таинственном совместном существовании двух
„я" в нашем существе. Но такое допущение приходится
отвергнуть, если только мы ближе рассмотрим происхождение
низшего психизма. Низший психизм является в большинстве
случаев результатом привычки, а именно следующим
образом. Когда человек впервые совершает какие-либо дей-
ствия, напр., какую-либо сложную систему движений, то он
пускает в ход всю свою психическую деятельность, свое созна-
ние, свою волю. Но после многократных повторений одного и
того же действия, это последнее становится привычным и осу-
ществляется уже без участия сознания и воли. Этим
объясняется важное экономизирующее значение привычек.
Они освобождают высший психизм для какой-нибудь другой
деятельности.
К числу подсознательных явлений относятся снови-
дения, гипнотические явления, автоматиче-
ские движения, медиумические явления и т. п.
Отношения между высшими процессами и низшими
можно представлять себе следующим образом:
1) Высшие процессы дают начало низшим.
2) Высшие процессы могут выступать независимо от
низших.
3) Высшие процессы могут одновременно в одних и тех
же актах участвовать вместе с низшими процессами.
4) Низшие процессы могут совершенно отделиться
от высших и действовать независимо от высшего психизма,
т.-е. без ведома этого последнего.
В виду возможности самостоятельного выступления ка-
ждого психизма, сам собою выступает вопрос, какова мозговая
деятельность, соответствующая каждому классу душевных
явлений, именно, явлений высших и низших? Не следует ли
признать, что существует два рода центров, соответ-
ствующих двум видам психических актов? На этот вопрос
отвечают две гипотезы. По первой гипотезе, одни и те же
центры служат для высшего и для низшего
психизма. Это нужно понимать в том смысле, что одни
и те же центры функционируют в случае проявления высшей
или низшей деятельности с той только разницей, что, когда
с большей интенсивностью возбуждаются высшие центры, то
получается высший психизм, когда с большей силой

возбуждаются низшие центры, то получается низший психизм.
По мнению Пьера Жанэ, с психологической точки зрения раз-
личие между двумя ступенями нельзя считать абсолютным.
Между ними есть множество переходных форм. Кроме этого
нужно отметить, что одно и то же психическое явление под
влиянием привычки переходит из одной формы сознания
в другую. Поэтому он предполагает, что обе эти формы созна-
ния представляют только лишь две степени деятель-
ности всех центров мозга.
Бинэ, исходя из того факта, что нельзя провести резкой
разграничительной линии между высшими психическими про-
цессами и автоматическою
жизнью, так как эта последняя,
усложняясь, может превратиться
в высшую психическую жизнь,
предполагал, что нет надоб-
ности допускать существова-
ние особых органов для этих
двух форм психической дея-
тельности. Несмотря на такое
определенное заявление психо-
логов, сделавших особенно мно-
го для выяснения природы низ-
шего психизма, Грассе предло-
жил гипотезу о двух различ-
ных родах центров—высших и
низших. Он исходит из предпо-
ложения, что каждой нервной
функции соответствует особый
центр, повреждение которого влечет за собою соответствующее,
всегда одно и то же, функциональное нарушение1. Поэтому,
если доказано разделение психических функций на низшие и
высшие, то естественным было бы признать существова-
ние различных центров для высшего и низ-
шего психизма.
Он предлагает точно разработанную схему для высшей и
низшей психической деятельности (см. рис. 16).
Рассмотрим предлагаемую им схему и отметим его свое-
образную терминологию. Центр для высшей психической
деятельности он обозначает буквой О, а многочисленные
центры низшей психической деятельности называет „поли-
гон", потому, что на схеме они располагаются многоуголь-
ником.
Схема центра О и полигона А, V, Т, Е, М, К.
О — высший психический центр.
А — центр слуха.
Рис. 16. Схема центра О и
полигона AVТЕМК.

V — зрительный центр.
Т — осязательный центр (общая чувствительность).
Е — центр письма.
M — центр речи.
К — кинетический центр (общие движения).
В О соединены все те нейроны, с функцией которых свя-
заны высшие психические процессы. Многочисленные низшие
психические центры составляют полигон А, V, Т, Е. М. К.
В О соединены центры „волевых", созна-
тельных психических актов: в полигоне —
центры подсознательных психических ак-
тов. В нормальном состоянии все эти центры связаны
между собою волокнами, благодаря которым- осуществляется
одновременное действие всех центров. Акты,, совершающиеся
в полигоне, делаются сознательными только тогда, когда
функционирует центр О. Таким образом, по мнению Грассе,
двум родам психических функций соответствуют два рода
центров: О и полигон.
Между этими двумя теориями, однако, не имеется
абсолютного различия. Они легко могут быть примирены.
В самом деле, весь вопрос заключается в том. пред-
ставляют ли О и „полигон" органы не только топографически
отдельные друг от друга, или. скорей, следует предположить,
что они всегда действуют совместно, но только, может
быть, один .центр менее интенсивно, при чем эта интенсивность
часто может доходить до нуля. Я держусь второго мнения.
При всем кажущемся разъединении функций О и „полигона"
их все-таки нужно считать одним органом, части
которого действуют одновременно. При таком
предположении обе теории примиряются. Принимая существо-
вание топографически различных органов, мы должны отме-
тить возможность и функционального их разъединения.
Болезнь ослабляет иногда высшие центры. Тогда усиленно
начинают функционировать низшие центры. В этом случае
имеет место низший психизм, освобожденный от контроля
высших центров. Таким образом, функция полигона иногда
превалирует настолько, что на-лицо имеется только низший
психизм.
При помощи самонаблюдения в нормальной душевной
жизни мы можем наблюдать только такие душевные явления,
которые имеют смешанный характер, потому что в них тесней-
шим образом переплетаются деятельность высшей психиче-
ской жизни и низшей. Но есть и многочисленные случаи,
когда деятельность низшего психизма совершенно разобщается
от деятельности центра О.

В таких случаях сообщение между центром и полигоном
прерывается; функции высших и низших центров не слива-
ются друг с другом и даже перестают влиять друг на друга.
Таких состояний разобщения между О и полигоном очень
много. Остановимся прежде.всего на явлениях сна. Сон—это
такое состояние разобщения между центром О и полигоном,
при котором лучше всего можно наблюдать самостоятельную
деятельность низшего психизма. В состоянии сна высшие
центры почти прекращают свою деятельность. Во время сна
воля и логическая мысль совсем не работают. Работают только
низшие центры и, по всей вероятности, очень интенсивно,
потому что не работают высшие центры. Образы, которые воз-
никают в результате деятельности низших центров, имеют
галлюцинаторный характер. Благодаря им получаются снови-
дения. Сновидения — это смена образов. Смена эта
производится в порядке ассоциативном, а не апперцептивном,
так-что в них, очевидно, отсутствуют элементы высшего созна-
ния. Таким образом, нужно признать, что сновидения осу-
ществляются без содействия центра О, а исключительно бла-
годаря функции низших центров.
Своеобразный характер низшего психизма можно изу-
чать также на том состоянии, которое можно назвать „дей-
ствием в состоянии рассеянности". Этот случай отли-
чается от состояния сна тем, что в этом последнем деятельность
высших центров совершенно исключается, между тем как
в состоянии рассеянности высший и низший центры действуют
одновременно, но в то же время совершенно независимо
друг от друга. Напомню вышеприведенный пример. Математик,
погружаясь в решение трудной проблемы, совершает ряд при-
способительных движений. В этих последних действиях созна-
ние и воля не принимают никакого участия, однако они
имеют, бесспорно, психический характер; их ни в коем случае
нельзя считать просто рефлекторными актами. В этом случае
деятельность низших психических центров не обусловли-
вается ослаблением деятельности центра О, как это бывает
в состоянии сна. Это, очевидно, указывает на то, что суще-
ствует два независимых, по крайней мере до известной сте-
пени, центра для двух родов психической деятельности.
К числу подсознательных явлений относится состояние,
в некоторых отношениях родственное сну и носящее назва-
ние гипноза. Лицо, находящееся в этом состоянии, легко
подвергается внушению. Какова причина возникновения
гипнотического состояния? Гипнотическое состояние вызы-
вается несколькими способами. Наиболее употребительный
способ заключается в следующем. Лицо, которое хотят усы-
пить, заставляют смотреть на какой-либо блестящий предмет.

Затем гипнотизер начинает внушать сон. Он говорит: „Смо-
трите пристально на меня и не думайте ни о чем, кроме сна.
Вы уже начинаете чувствовать тяжесть в веках, усталость
в глазах; они мигают, делаются влажными, видят смутно; они
смыкаются. Вы больше ничего не видите: сон наступает. Вы
спите". А затем прибавляет повелительным тоном: Спите!"
Слово „спите" вследствие ассоциации сна с сопровождаю-
щими его ощущениями утомления членов, закрывание глаз
и т. д. производят то, что субъект начинает засыпать. Он впа-
дает в состояние, родственное с состоянием сна, и тогда ему
внушают какие-либо действия или представления. Он подчи-
няется этим внушениям и действует так, как если бы у него
совсем не было воли; он действует, как автомат. Лицу,
в состоянии гипноза, можно внушить различные пред-
ставления, которым в действительности ничего не
соответствует (это настоящие галлюцинации). Ему, напр.,
говорят: „Вы видите волка". И он действует так, как если бы
он видел волка, Ему дают пить воду и говорят: „Вы пьете
шампанское". На отце — выражение удовольствия, как
если бы он, действительно, пил шампанское. Ему внушают
действия, которые находились бы в противоречии с его волей,
если бы он обладал нормальным сознанием. Напр., ему гово-
рят: „Перед вами река, бросайтесь в реку и плавайте". Он
бросается на пол, и, лежа на полу, совершает плавательные
движения.
Из этих примеров легко видно, что у гипнотизированного
нет ясного сознания, нет своей воли; он действует, как авто-
мат. Почему возможны такие внушения в состоянии гип-
ноза? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны решить,
почему, вообще, возможно внушение и в нормальной жизни?
Внушение в нормальной жизни возможно вследствие суже-
ния сознания—для той или иной группы представлений.
Если, напр., ребенку говорят: „Вот трубочист тебя возьмет",
и он начинает действовать так, как если бы действительно
думал, что трубочист приближается для того, чтобы его
забрать, то это объясняется тем, что вследствие эмоциональ-
ной окрашенности представления ..трубочист" у ребенка
произошло сужение сознания именно для этого представле-
ния. Это представление целиком овладевает сознанием и
закрывает доступ для каких бы то ни было иных представле-
ний, противоположных доводов и т. п. Таким образом, в нор-
мальном состоянии процесс внушения основывается на
сужении сознания, которое характеризуется отвлечением вни-
мания или отсутствием активного внимания и сосредоточе-
нием мысли на какой-нибудь группе представлений.

Внушение в состоянии гипноза главным образом есть не
что иное, как сужение сознания в пределах представлений,
пробужденных внушением. Напр., если в приведенном выше
случае загипнотизированному говорят: ..плавай" то предста-
вление плавания так овладевает его сознанием, что
немедленно выражается внешним образом в соответствующих
движениях. Приняв это обстоятельство в соображение, попы-
таемся объяснить внушаемость в гипнотическом состоянии
с физиологической точки зрения.
Для этого сравним гипнотический сон с состоянием
обыкновенного сна. Сон — это состояние почти полной бес-
сознательности. Во сне возбудимость главных центров
очень понижена. Но нужно заметить, повидимому, общее пра-
вило, что если чувствительность в одной части душевной
жизни понижается, то в других частях чувствительность
повышается. Вследствие сужения сознания, которое имеет
место и во сне, оно всецело отдается текущим представле-
ниям. Благодаря этому представления настолько усилива-
ются, что приобретают галлюцинаторный характер.
Напр., стук в дверь, как известно, во сне может показаться
раскатами грома.
Этот факт можно перевести на физиологический
язык следующим образом. Если вследствие угне-
тения функция большей части централь-
ного органа находится в скрытом состоя-
нии, то возбудимость функционирующего
остатка для тех раздражений, которые
доходят до него, бывает повышена, как это
мы только-что видели в примере со стуком в дверь. Ту же фор-
мулу с точки зрения сосудодвигательной можно формулиро-
вать следующим образом. Усиление функций вызывает расши-
рение сосудов и усиленный приток крови, а понижение
функций — сужение сосудов и задержку притока крови. В то
время, как в центре О происходит сужение сосудов, в осталь-
ных центрах (в полигоне) происходит расширение сосудов и
прилив крови. Для того, чтобы объяснить причины внушаемо-
сти в состоянии гипноза, отметим отличие гипноза от сна.
Сон, как мы видели, есть состояние почти полной бессозна-
тельности, в гипнозе же отмечается наличность некоторого
бодрственного остатка. Вследствие чего и причины сна и гип-
ноза различны. Сон наступает вследствие утомления нервной
системы, гипноз же—вследствие сосудодвигательных
изменений, т.-е. вследствие сужения сосудов и задержки
притока крови.
Если принять во внимание, что в состоянии гипноза
апперцептивные центры угнетены, что сознание и воля,

связанные с функцией этих органов, отсутствуют, то ясно, что
все представления и действия в состоянии гипноза есть
результат функции низших центров. Представления действий
вызывают самые эти действия автоматически. Эти действия
совершаются вне воли и сознания гипнотизируемого. Нужно
думать, что в состоянии гипноза происходит, разъединение
высших центров и полигона, но, по всей вероятности, это
разъединение не является полным. Нельзя сказать, что в гипно-
тическом состоянии воля исчезает совсем. Исчезает не воля,
а только активная воля. Нельзя сказать, что воля
в гипнозе не подчиняется мотивам. Она, на самом деле), дей-
ствует, подчиняясь только одному мотиву. В этом смысле
можно сказать, что воля только угнетена, только понижена ее
нормальная деятельность.
К,явлениям подсознательным нужно отнести также явле-
ния двигательного автоматизма. Как пример
этого можно привести долго остававшееся загадочным столо-
верчение. Это явление заключается в следующем. Вокруг
стола стоят, положив на него руки, люди заведомо добросо-
вестные, которые сознательно не станут приводить стол в дви-
жение, а между тем фактически они толкают стол, очевидно,
совершенно бессознательно. То, что происходит в этом случае,
можно описать, приблизительно, следующим образом. Урезан-
ные лица сидят за столом с сосредоточенным вниманием.
Затем их центр О начинает бездействовать вследствие отвле-
чения внимания. Спустя некоторое время кто-нибудь из участ-
ников, под влиянием настойчивого представления движения
стола, производит невольный толчок, которого, однако, сам не
замечает. Тогда другие участники или некоторые из них.
получив побуждение от начавшегося движения стола, также
начинают, совершенно того не сознавая, невольно толкать
стол.
Таким образом, ясно, что столоверчение производится
благодаря деятельности подсознательной сферы, которая дей-
ствует, будучи разобщена с центром О.
Для производства спиритических сеансов особенно при-
годными оказываются медиумы, т.-е. такие лица, которые
дают ответы на поставленные вопросы, при чем считается,
что они передают ответы .,духов". Из этих медиумов некоторые
пишут при помощи палочки или карандаша (так называемое
автоматическое письмо). Если мы проследим процессы,
которые имеют место в действиях и в сознании медиумов, то
мы убедимся в том, что это есть процессы, которые соверша-
ются в их низшем психизме. ,.Медиумы", по словам Грассе, —
это такие субъекты, у которых полигон отличается несколько
повышенной деятельностью, легче разобщается со своим

центром 0 и быстрее проявляет свой психизм в действиях. Чем
совершенней медиум, тем сильнее в нем, по словам Пьера
Жанэ, раздвоение. Оно идет так далеко, что одно ,,я?' даже не
подозревает существование другого ..я", совершенно не похо-
жего на первое ,,я'": так самостоятельно развивается в нем
каждое из его двух „я". Медиум легко впадает в транс,
т.-е. в такое состояние разобщения низшего психизма от
высшего, при котором низшие психические центры отличаются
наиболее высокой активностью. Сознание такого индивида
попрежнему остается с внешней стороны не нарушенным.
А между тем. вне его сознания протекают иногда очень слож-
ные процессы, не оставляющие никаких следов и изменений
в его сознательном и хотящем „я". В нем появляется другой
человек, который действует, думает, хочет, но об этом не
имеет ни малейшего представления его сознание, т.-е. созна-
тельное, мыслящее „я".
Сомнамбулы — это лица, которые во сне, бессо-
знательно, совершают действия так, как если бы они не
спали. В некоторых отношениях сомнамбулы действуют
даже лучше, чем на яву. Он может ходить по крыше, может
прогуливаться по карнизу. У него не кружится при этом
голова: он не имеет ни малейшего представления о той опасно-
сти, какой подвергает себя, и инстинктивно и чисто автомати-
чески сохраняет равновесие гораздо лучше, чем делает это
на яву, когда сознает все, когда старается сохранить равнове-
сие. Сомнамбула не только согласует все свои движения, не
только избегает встречающихся препятствий, но и говорит и
пишет разборчиво вполне здоровые вещи, он не бредит. Он
повторяет то, что пережил уже в действительности раньше,
или то, что ему предстоит еще впереди. Перед нами, очевидно,
состояние разобщения, при котором высшие психические
центры спят, при котором действуют одни лишь низшие
психические центры. Явления сомнамбулизма тем интересны,
что в них имеются на-лицо признаки разумности. Физиологи-
чески явления сомнамбулизма можно объяснить повышенной
активностью низших центров, не только двигательных, но и
центров речи и т. п.

ГЛАВА VIII.
Классификация душевных явлений.
Наблюдая душевную жизнь свою собственную и других
людей, мы замечаем огромное многообразие душевных явле-
ний, их постоянную смену, текучесть и сложность. Чтобы
иметь возможность сделать их предметом научного наблю-
дения, необходимо распределить все душевные явления на
группы или классы более или менее однородных явлений.
Такое распределение душевных явлений на классы, мы
можем назвать классификацией душевных явлений. Такая
классификация имеет огромное значение, между прочим,
и для объяснения всех сложных душевных явлений. Уже
и в обиходной жизни мы делим душевные явления на три
основных класса: познания, чувства и воли. Мы или знаем
что-либо, или чувствуем что-либо, или действуем
каким-либо образом. Как мы увидим ниже, эта класси-
фикация может служить для практического применения,
но нуждается в ближайшем объяснении, потому что при
неправильном понимании ее, может показаться, что мы воз-
вращаемся к теории способностей, допускавшей наличность
отдельно друг от друга действующих душевных способ-
ностей. Вопрос о классификации душевных явлений полу-
чает для современной психологии принципиальную важность.
В наше время, когда особенно развиваются стремления
найти новые основы психологии, в последнее время настой-
чиво высказывалось мнение, что прежний метод изучения
психологических явлений должен быть оставлен и должны
быть введены новые методы, которые заключаются в том,
что изучение душевной жизни начинается из движений
человека, именно из изучения инстинктивных движений
и внешних выражений душевных переживаний. В этом
заключается сущность так называемой психологии
поведения. Согласно этой психологии, существенной
стороной душевной жизни человека является движение,
как результат его влечений, стремлений—вообще волевой
деятельности в широком смысле слова. Но является ли
„психология поведения" чем-либо новым, отменяющим
прежнюю классификацию душевных явлений? Этого признать
никак нельзя. И прежняя психология придавала исключи-
тельную важность изучению движений человека. Попытку
обосновать на „движениях" всю душевную жизнь мы в очень

определенной форме находим уже в психологии Г. Спенсера
вышедшей в 1855 году.
Но как понимать утверждение, что душевные явления
состоят из познаний, чувств и воли? В обыденной жизни
все три класса душевных явлений представляются обосо-
бленными, отделенными друг от друга. Если говорят, напри-
мер: „я совершил это под влиянием известного чувства",
то кажется, будто бы, что чувства, существуя совершенно
независимо от представлений и воли, оказывают воздействия
на эти последние. Взгляд об отдельном существовании
различных классов душевных явлений нашел свое выра-
жение уже в древней философии. Платон, например,
признавал, что душа имеет различные части, имеющие
определенные функции, при чем каждая часть помещается
в определенном месте организма. Так, например, разумная
часть души помещается в голове, волевая часть — в груди,
влечений — в животе.
За этой попыткой следует классификация Аристотеля,
по которому все душевные явления делятся на два класса:
влечения и ощущения. Философы XVIII века признали
реальность самостоятельных, независимых способностей,
как причины душевных явлений. Дальнейшее развитие
этого положения привело к созданию немецким физиологом
Галлем (1758 —1828 гг.) „теории способностей", согласно ко-
торой отдельные способности локализовались в определенных
участках мозга. Как мы видели, теория Галля была скоро
в науке оставлена в ее физиологической части и в той ее
части, в которой она признавала наличность отдельных
способностей.
Вместе с падением теории отдельных способностей,
нужно было дать ответ на вопрос: что же лежит в основе
душевной жизни, т.-е. какой из классов душевной жизни
является основным? И в самом деле, были все основания
для такого вопроса. Нужно было отыскать одну душевную
способность, которая могла бы объединять все душевные
проявления.
Немецкий психолог Гербарт сделал попытку поставить
в основу душевных явлений представления, т.-е. класс
явлений познания. Согласно этой теории, носящей название
интеллектуализма, представления являются первона-
чальными, что же касается чувств и волевых процессов,
то они являются результатом взаимодействия представлений.
На смену интеллектуализма выдвигается теория, которая
ставит чувство основой душевной жизни. Эта теория полу-
чила определенное выражение у Герберта Спенсера, который
доказательство правильности своей теории черпает из

рассмотрения зачаточной душевной жизни, в которой прежде
всего возникают чувства. Например, ребенок, который
не имеет еще никаких представлений, может плакать, т.-е.
испытывать чувство неудовольствия. Спенсер поэтому
считает чувство первичным потому, что оно, по его мнению,
раньше всего возникает в душевной жизни.
Стремление поставить в основу душевной жизни волю
получило начало у немецкого философа Шопенгауера
п было развито его новейшими последователями—немец-
кими же философами Вундтом и Паульсеном. Их учение
носит название волюнтаризма. Согласно этому учению,
первоначальная душевная жизнь есть влечение, не сопро-
вождаемое какими бы то ни было представлениями. Это
первоначальное влечение Шопенгауер называет „слепым
влечением". Например, инфузории стремятся к пище,
не имея никакого представления об этой последней.
Для того, чтобы решить, что же является основой
душевной жизни, мы рассмотрим, чем характеризуется
каждый класс душевных переживаний—познание, чув-
ство и воля.
Начнем с познания, и именно с ощущения. Являясь
простейшим познавательным актом, возникая под влиянием
известного раздражения, ощущение необходимо пред-
полагает определенный коррелат — именно ощущаемое
и возникает даже у низших животных. В процессе ощу-
щения на наше сознание что-то действует извне. Я ощушаю
голубой цвет неба, я ощущаю холод льда, к которому
я прикасаюсь.
Вместо воли мы будем употреблять „влечение" предста-
вляющее простейший вид волевого действия. Влечение
характеризуется наличностью активности, стремления воз-
действовать на внешний мир. Например, я вижу стакан
с водой. В этом случае я до известной степени пассивен.
Я беру стакан с водой и пью. Это есть действие под влия-
нием влечения; в нем я активен.
Существенным признаком чувства является налич-
ность удовольствия или страдания. У чувства нет коррелата
во внешнем мире. Оно существует только в нас самих,
имеет чисто субъективный характер и служит как бы
посредствующим звеном между познавательными и волевыми
процессами.
Для разрешения нашего вопроса об основном классе
душевных явлений и их взаимоотношений, мы станем
на психогенетическую точку зрения и рассмотрим
душевную жизнь какого-нибудь простейшего организма.
Он всегда на воздействие внешнего мира реагирует,

т.-е. отвечает определенным чувством н движением. Мы
знаем, что в самом простейшем организме имеются ощу-
щающие и двигающие нервы, и организм состоит как бы
из двух частей — реципирующей и активной. Различные
раздражения заставляют организм реагировать на них.
Сущность процесса реакции состоит в том, что при дей-
ствии раздражений на концевые аппараты ощущающих
нервов, организм получает то или иное ощущение (момент
рецептивный), к которому присоединяется какое-либо чув-
ство — удовольствия или страдания. Смысл появления этих
последних элементов заключается в том, чтобы указать
организму значение того или иного раздражения для его
благополучия. Удовольствие получается в случае благо-
получия и неудовольствие—в случае неблагополучия.
Соединяясь друг с другом, процессы ощущения и чувство
приводят организм в определенное движение (момент
активный). Чувства, таким образом, являются связывающим
звеном между ощущением и волевым движением.
Таким образом, уже на реакции простейшего организма
мы видим нераздельность трех моментов: ощущения, чув-
ства и движения. Мы видим, другими словами, что ощу-
щение, чувство и движение представляют первоначально
единичный акт в процессе душевного переживания; на этом
примере мы можем также видеть, что представления могут
вызывать движения, потому что они изначала связаны
с этими последними.
Процесс реакции, как мы его сейчас видели у элемен-
тарных организмов, протекает таким же образом и у высших
организмов. Это h и убеждает нас в том, что вообще все
душевные переживания состоят из трех нераздельных,
непосредственно связанных друг с другом элементов.
Этому утверждению, повидимому, противоречит тот факт,
что в душевной жизни взрослого сознания мы замечаем
наличность чистых представлений, чистых чувств и т. п.
Но могут ли, на самом деле, существовать чистые чувства,
чистые представления, чистые волевые акты? Рассматривая
даже простые познавательные акты, например когда мы
внимательно прислушиваемся к каким-нибудь звукам, то
мы замечаем в них присутствие известных чувств и актив-
ность (чувство усилия в акте внимания, известное настроение,
связанное с ним). Отсюда мы можем сделать вывод, что
чистого представления в психической жизни не бывает.
Далее, известно, что некоторые мысли имеют всегда дей-
ственный характер,вызывают стремление к их осуществлению,
как бывает иногда при так называемом „чтении мыслей",
столоверчении. Как мы видели, эти явления основываются

на том, что представления влекут за собою известные
движения, часто помимо сознания лица, совершающего
движение. Это обстоятельство указывает на связь между
представлениями и движениями.
Что касается чувств, то едва ли возможно возникно-
вение их в нашем сознании в чистом виде. Почти всегда
удовольствие или страдание связано с представлением
о том или ином предмете. Кроме того, ощущения всегда
имеют тот или иной чувственный тон. И, наконец, чувство
связывается с волевыми элементами, так как является
источником стремления, и, следовательно, волевые движения
и чувства тесно соединены друг с другом.
Но может быть волевые движения могут возникать без
представления? И этого тоже нельзя допустить. Шопенгауер
считает влечение слепым, отрицая присутствие в нем
познавательных элементов. С этим никак согласиться
нельзя. Даже самая зачаточная форма влечения характери-
зуется наличностью в ней познавательного элемента: именно,
различения одного впечатления от другого. Движение без
представления осуществиться не может. Следовательно,
влечение даже в самой зачаточной форме руководится
каким-нибудь представлением.
Но что сказать о чистых представлениях, которые мы
иногда называем чистыми идеями? Могут ли они существо-
вать в нашем сознании? Если мы даже допустим возмож-
ность „чистой идеи", то может ли такая идея приводить
в движение нашу волю? Надо думать, что нет. Наши самые
идеальные стремления, выражаемые нами в форме отвле-
ченных понятий, навсегда замерли бы в чисто познава-
тельной форме, не воплощаясь реально в жизнь, если бы
они не окрашивались определенными чувствами. Таким
образом, на вопрос, существует ли чистое представление,
можно ответить только отрицательно, так как каждое
представление стремится воплотиться в каком-либо
действии. С другой стороны и представление без чувства,
связанного с определенным двигательным механизмом, не
может прийти в действие.
Итак, мы видим, что всякий душевный акт, самый
простой и самый сложный, состоит из трех составных
частей — интеллектуальной, эмоциональной и волевой, нераз-
дельно связанных между собою. Лишь вследствие преобла-
дания того или иного элемента в реальном психическом
переживании, мы относим последний к области познания,
чувства или воли. В действительности все виды душевных
переживаний составляют нераздельный психический элемент.
В этом смысле попытка выводить все виды душевных

переживаний из одного основного класса совершенно
утрачивает всякое значение.
Только в одном смысле мы можем ставить вопрос:
какой момент душевной жизни является самым главным
или имеет первичный характер,—именно, если мы будем
иметь в виду, какая сторона душевной жизни имеет активный
характер и способствует осуществлению самого психиче-
ческого процесса. Такой стороной мы должны будем при-
знать волю. Признание воли первоначальным элементом
психической жизни будет волюнтаризмом. Но этот
волюнтаризм нужно отличать от того волюнтаризма, который
считает основным элементом душевной жизни влечение,
в котором не имеется на-лицо представление и это последнее
присоединяется к влечению только впоследствии, в процессе
развития.
Итак, по вопросу о классификации душевных явлений—
мы должны признать, что хотя, общепризнанное деление
всех душевных явлений на три класса и нужно признать
вполне достигающим цели, однако к этому мы должны
прибавить, что в реальном переживании все три элемента
нераздельно связаны друг с другом.

ОТДЕЛ II.
Об ощущениях.
ГЛАВА IX.
Ощущение вообще. Ощущение цвета.
Если мы говорим о красном, зеленом, то мы высказываем
то, что мы переживаем в ощущении. Эти слова обозначают
свойства предметов, существующих независимо от нашего
„я". Процесс ощущения есть душевное переживание,
получающееся вследствие воздействия внешних свойств
на наше сознание. В этом смысле ощущение отличается
от других психических процессов своим объективным
характером. Для осуществления ощущения необходима
наличность внешнего (объективного) предмета, который
и является ощущаемым предметом. В русском языке суще-
ствует лишь один термин для обозначения и процесса
ощущения и предмета ощущаемого; и то и другое мы назы-
ваем ощущением. А поэтому часто самый процесс ощуще-
ния смешивается с тем, что есть вне нас и что обусловливает
этот процесс. Необходимо существование двух терминов,
из которых один обозначал бы самый процесс—ощущения,
а другой обозначал бы предмет ощущения — ощущаемое.
Напр., переживание зеленого цвета можно рассматривать
и как психический акт и как качество предмета. В первом
случае это будет ощущение, во втором—ощущаемое. Следо-
вательно, надо строго различать ощущения—как психи-
ческий акт и как содержание ощущения. Содержание
ощущения является более или менее неизменным, тогда
как самый акт ощущения всегда может меняться.
Теперь, переходя к рассмотрению ощущения цвета,
мы должны прежде всего отметить различие между психо-
логом и физиком в их трактовании цвета. Психолог изучает
ощущение цвета как психическое состояние, как известное
переживание, физик же изучает его как качество предмета.

При изучении ощущения цвета следует применять метод
чисто психологический или феноменологический—описатель-
ный, в противоположность физиологическому, который имеет
характер объяснительный, так как пытается объяснить
процесс ощущения в терминах физиологических данных.
Психологическое описание ощущения должно исходить
из того, что непосредственно переживается. Психологически
цвета могут быть рассматриваемы с трех точек зрения:
качества, насыщенности и светлоты.
1) Качество—это то свойство цветового переживания,
которое отличает его от всякого другого,—напр., то, что
вызывает различие красного цвета от зеленого, желтого.
2) Насыщенность. Насыщенным цветом мы называем
такой, который имеет наименьшее сходство с другим цветом.
Напр., самым насыщенным цветом будет тот красный, кото-
рый будет иметь больше красноты, синий—синевы. Те же
самые цвета (красный, синий) с примесью черного или
белого будет наименее насыщены. Цвета спектра наиболее
насыщенные цвета.
3) Светлота. Каждый цвет спектра приближается
или к темному, или к светлому цвету—черному или белому.
Это свойство и называется светлотой, по немецки Helligkeit.
Все цвета спектра разделяются на светлые и темные. Самый
светлый цвет — желтый, самый темный — фиолетовый
Каждый цвет имеет определенную „специфическую"
светлоту. Мы можем уравнивать светлоту нескольких цветов.
Напр., берем зеленый цвет какой-либо светлоты и уравни-
ваем с ним по светлоте серый цвет. Для этого смешиваем
белый и черный цвет в таком отношении, чтобы получить
серый цвет светлоты, равной светлоте зеленого цвета.
Цвета спектра — красный, желтый, зеленый, синий,
фиолетовый—будут цветами хроматическими; цвета же
черный, белый, серый—ахроматические.
Четверть века тому назад психологи разделяли взгляд
физиков, что ахроматические цвета получаются путем
смешения нескольких цветов. Так, Гельмгольц говорит, что
белый цвет получается от смешивания всех цветов спектра.
Современная психология смотрит на этот вопрос совсем
иначе. Белый, черный, серый цвета—самостоятельные
цветовые качества, подобно красному, желтому и др. цветам.
Физики в подтверждение своего мнения ссылались на то
обстоятельство, что из смешения цветов спектра получается
белый цвет. По Гельмгольцу мы в смешанных цветах видим
три основных цвета, но только не сознаем их в отдельности.
Это толкование нужно считать неправильным. Белый цвет
получается не от смешения цветов, а от смешения

физиологических процесов на сетчатке. Психологически же
белый цвет—самостоятельное качество. Таким же образом
опровергается тот взгляд, что черный цвет—отсутствие
всех цветов. С психологической точки зрения черный цвет-
самостоятельное качество, так как существует разница
между тем случаем, когда мы смотрим внутрь темного
ящика и получаем ощущение черного цвета (как известного
положительного качества), и тем, когда наше поле зрения
ограничено, и мы не получаем никакого цветового ощущения.
Между ахроматическими цветами белым и черным лежат
серые цвета, которые представляют непрерывный переход
Рис. 17.
Рис. 18.
Цвета, находящиеся на противоположных концах какого-либо диа-
метра круга, при смешении дают серый цвет. Это—дополнительные
цвета. Пурпуровый, который является дополнительным к зеленому, не
имеется в спектре, но получается из смешения красного и фиолетового.
от белого к черному цвету; в них можно отметить до 700
оттенков. Систему ахроматических цветов можно изобразить
при помощи прямой линии. О системе ахроматических
цветов можно сказать, что она составляет непрерывность
одного измерения.
Схема такова (рис. 17).
Какова же схема хроматических цветов?
Вундт полагал, что в хроматических цветах переход
от одного цвета к другому непрерывен, и схему спектраль-
ных цветов изображал в виде круга (рис. 18).
Но следует отметить, что при переходе от одного
цвета к другому, родственному, существуют поворотные
пункты. Если мы идем от красного цвета, то дойдем до
пункта, где красный исчезает и начинается желтый; мы
замечаем резкий переход к другому цвету. То же самое
мы замечаем при переходе от желтого к зеленому, от

зеленого к синему. Таким образом схему хроматических
цветов можно изобразить в виде замкнутого четыреуголь-
ника (рис. 19).
Так как мы задались целью найти схему, при помощи
которой можно было бы изобразить цвета всех возможных
насыщенностей, качества и светлоты, то для этой цели
нам нужно будет соединить обе схемы для хроматических
и ахроматических цветов. Тогда мы получим схему в форме
октаэдра, изображающую
всю систему цветов и хро-
матических и ахромати-
ческих.
По основанию четыре-
угольника помещаются са-
мые насыщенные цвета
спектра. На поверхности
октаэдра помещаются цвета
меньшей насыщенности,
которые постепенно пере-
ходят кверху в белый цвет,
Рис. 19.
Рис 20.
а книзу в черный цвет. В нескольких разрезах—вертикаль-
ных и горизонтальных—находятся цвета различных качеств
и степеней насыщенности и светлоты (рис. 20).
Если какой-либо* цвет освещен очень ярким светом,
как это имеет место, напр., в южных странах или при
искусственном сильном освещении спектра, то наблюдается
посветление цветов. При чем важно отметить направление,
в котором они изменяются, напр., красный цвет при очень
сильном освещении приближается по оттенку к желтому
или оранжевому, а фиолетовый цвет изменяется в напра-
влении к голубому. Это явление очень важно в искусстве,
так как благодаря ему картины, написанные в темном
помещении, или при бледном сером освещении, совершенно

меняют свой характер, будучи перенесены на яркий свет
или под южное ослепительное солнце. Если же цвета
освещены очень слабо, напр. если рассматривать их
в сумерках, то произойдет потемнение цветов, при чем это
потемнение всегда происходит в определенном направлении.
Красный цвет в сумерках превращается в темно-красный,
желтый цвет при полной темноте совершенно темнеет, как
все другие цвета. Дольше других сохраняет свой хрома-
тический характер синий цвет.
Это явление изменения цветов под влиянием большего
или меньшего количества света называется „феноменом
Пуркинье".
При изучении цветового ощущения можно говорить
о действии на сетчатку тех или других определенных
лучей, предполагая их действующими на данное опре-
деленное место. Но предположим, что на соседнее место
сетчатки будут действовать другие лучи. Изменится ли
при этих условиях первое ощущение цвета или нет?
Кажется, что воздействие раздражения на соседнее место
сетчатки не является основанием для изменения ощущения
цвета в данном, первом месте сетчатки. В действительности
оказывается, что данное ощущение цвета изменяется вслед-
ствие возбуждения соседнего места сетчатки, при чем харак-
тер изменения ощущения зависит от того, каково именно
будет соседнее возбуждение.
Для доказательства только что указанного положения
возьмем синий диск, на котором помещено кольцо, состоящее
частью из белого, частью из черного цвета (рис. 21). Если
этот диск привести в быстрое вращательное движение, то
кольцо, очевидно, должно иметь серый цвет. Наблюдая во
время вращения серое кольцо, мы отмечаем, что оно кажется
вместо серого желтоватым. Объясняется это явление тем,
что на сетчатку действует серый цвет кольца, а по сосед-
ству с ним—синий цвет фона, благодаря чему серый цвет
изменяется, приобретая оттенок дополнительного к синему—
желтого цвета. Это явление называется явлением одновре-
менного контраста.
Другой пример: две серые бумажные пластинки одина-
кового цвета помещаются одна на белом, другая на черном
фоне (рис. 22). Под влиянием контраста первая, т.-е. поме-
щенная на белом фоне, кажется темнее, на черном фоне—
светлее. И этот эксперимент показывает, что ощущение
цвета меняется под влиянием среды.
Явление одновременного контраста сказывается и в том,
что дополнительные цвета при воздействии друг на друга
изменяются таким образом, что кажутся более насыщенными.

Так, красный и зеленый как бы усиливают друг друга,
будучи рассматриваемы одновременно.
Для объяснения этого явления были предложены две
теории: 1) Гельмгольца—психологическая, 2) Геринга—
физиологическая.
Теория Гельмгольца имеет чисто психологическую
основу. Когда мы рассматриваем человека маленького
роста рядом с человеком высокого роста, то человек
маленького роста кажется еще меньше, а человек высокого
роста еще больше. То же.
самое следует сказать о
бледнолицом и красноще-
ком при одновременном
рассматривании их.
Рис. 21.
Рис. 22.
Гельмгольц считает подобное явление основанным на
всеобщем законе контраста, по которому, если у нас
имеются два противоположных раздражения, то разница
между ними становится более ясной. На основании этого
Гельмгольц предполагает, что усиление насыщенности
под влиянием контраста может быть объяснено тем, что
здесь различие между противоположными цветами становится
более резким, чем это имеет место без их сопоставления.
Однако с этим объяснением нельзя согласиться. „Противо-
ложность'', на котором это объяснение базируется, не всегда
имеется на-лицо. Если мы сравним рост высокого и низкого
человека, то, без сомнения, здесь можно говорить о противо-
положности. Не так дело обстоит с цветами. Созерцание
различных цветов спектра не всегда есть восприятие
противоположного: напр., красный и зеленый цвета усили-
вают друг друга, но нет основания считать их противопо-
ложными.

Теория Геринга кажется более удовлетворительной.
По его теории, носящей физиологический характер, при
одновременном воздействии нескольких раздражений на
сетчатку происходит взаимодействие этих раздражений,
при чем раздражение оказывает воздействие не только на
данное место возбуждения, но и на соседние места. Если,
напр., на сетчатку действует красный цвет квадратика „А",
а на соседнее место сетчатки—зеленый цвет поля, на кото-
ром этот квадратик расположен, то, по мнению Геринга,
красное поле возбуждения претерпевает изменение под
влиянием зеленого поля, благодаря чему получается
взаимное усиление насыщенности этих цветов. Такое объ-
яснение одновременного контраста, по которому допускается
воздействие возбуждаемых частей сетчатки на соседние,
носит чисто физиологический характер.
Следующая проблема касается связи между раздраже-
нием, действующим на наш глаз, и ощущением, являющимся
в результате этого раздражения.
Возьмем за раздражение — лучи, действующие на наш
глаз и дающие ощущение цвета. Тогда, рассматривая
вышеуказанную проблему, мы подойдем к вопросу чрезвы-
чайно важному в теории цветовых ощущений. А именно:
когда начинает действовать раздражение совпадает ли
начало ощущения с его началом? Или иначе—исчезает ли
ощущение тогда, когда уже нет раздражения?
На этот вопрос о совпадении ощущения с началом или
концом раздражения дают следующие ответы.
Для того, чтобы раздражение могло вызвать опреде-
ленное ощущение, необходимо некоторое время. Когда
раздражение начинает действовать, то оно не сразу ото-
бражается в ощущении, а лишь после известного проме-
жутка времени. Это можно пояснить при помощи сле-
дующего эксперимента.
Если произвести мгновенную, чрезвычайно кратковре-
менную, экспозицию в тахистоскопе какого-либо цвета,
напр. красного, то ощущение красноты мы не будем иметь,
а получится просто неопределенное ощущение цвета, так
как лучи, достигшие глаза, не успеют еще вызвать ощуще-
ние хроматического цвета. Если экспонировать белый цвет,
то при надлежащей кратковременности раздражения, это
последнее не успеет подняться до высоты, нужной для
того, чтобы вызвать соответствующее ощущение; получится
ощущение серого цвета.
Существуют факты, имеющие большое значение в тео-
рии цветов.

Рассмотрим, напр., явление цветовой слепоты,
называемое дальтонизмом. Возьмем крайний случай, где это
явление выражено наиболее ясно. Некоторые люди совсем
не различают хроматических цветов,— мир представляется
им бесцветным, как фотография. Но существуют и другие
виды цветовой слепоты, напр., так наз. красно-зеленая
или сине-желтая (о еще более тонких различиях мы
говорить не будем). Красно-зеленая слепота—это случай,
когда не отличают красного цвета от зеленого, оба они
смешиваются. Иногда, впрочем, красный цвет отличается
как более темный. Один немецкий врач-окулист производил
наблюдения над явлением цветовой слепоты следующим
образом. Он взял просто детский рисунок для раскрашива-
ния и предложил его своим пациентам. На этой картинке
был изображен дом, который нужно было окрасить в розо-
ватый цвет, крышу его — в желтый, балкон — в красный,
крышу балкона в зеленый; голубятню перед домом нужно
было изобразить коричневой, кусты и деревья — зеленой,
почву—желтой краской. Один из пациентов, страдающий
цветовой слепотой, раскрасил деревья желтой, балкон
коричневой (вместо красного, т.-е. темнее) крышу балкона —
желтой. Второй пациент окрасил самое здание в зеленова-
тый цвет. Различное смешение цветов было и в других
рисунках: напр., одно дерево зеленое, другое красное,
крыша серая и т. п. Эти рисунки дают наглядное предста-
вление о разных видах цветовой слепоты. Цветовая слепота
часто бывает выражена так слабо, что многие, страдающие
ею, и не подозревают о своем недостатке
До сих пор при изучении ощущения цвета мы дер-
жались чисто описательной точки зрения, теперь же перей-
дем к рассмотрению объяснения цветоощущения. Есть две
теории, различно объясняющие это явление: 1) Юнг
Гельмгольца и 2) Геринга. Гельмгольц, немецкий
физиолог, развивший учение Юнга, объяснял явление цвето-
ощущения наличностью трех различных элементов в нашем
зрительном аппарате. Он предполагал, что в каждом цвето-
ощущающем элементе (т.-е. колбочке) есть три различных
волокна: красноощущающее, зеленоощущающее и фиолето-
ощущающее.
Впоследствии он изменил свое объяснение и говорил
о трех веществах, реагирующих на волны различной длины.
Отрицательные последовательные изобра-
жения, по теории Гельмгольца, объясняются следующим
образом. Положим мы некоторое время смотрим на красный
квадрат, помещенный на серой поверхности, переводим
затем глаза на белое поле и тогда видим на нем зеленый

квадрат. Это происходит оттого, что красноощущающее
волокно утомляется под влиянием первого раздражения
и перестает функционировать при созерцании белого ноля.
Хотя белые лучи возбуждают все три волокна, мы видим
зеленый цвет благодаря тому, что красноощущающее
волокно не реагирует вследствие утомления и преобладает
возбуждение зеленоощущающего волокна.
Когда мы смотрим на зеленое поле, на котором изобра-
жен небольшой серый кружок, последний кажется красным.
Гельмгольц объясняет это тем, что зеленая поверхность
представляется нам непрерывной. Образуется тонкий покров,
через который мы видим серый цвет. Он объясняет это
психологически — допущением нашего сознания, что про-
свечивающие лучи являются красными, т.-е. дополнительными.
Явление цветовой слепоты Гельмгольц объясняет без-
действием того или иного цветоощущающего волокна.
Напр., при желто-синей слепоте пострадало фиолетовоощу-
щающее волокно. Но является ли теория Гельмгольца
вполне удовлетворительной? Объясняя последовательные
изображения, он говорит об утомлении того или иного
волокна. Но об утомлении здесь не может быть речи, так
как для возникновения последовательного изображения
достаточно одной секунды ощущения. Поэтому следует
думать, что принцип утомления сюда неприменим.
Для одновременного контраста он дает сложное объяс-
нение из так назыв. „умозаключений глаза". По Гельмгольцу,.
белый цвет является результатом смешения всех основных цве-
тов, а цветовая слепота—исчезновением какого-либо волокна.
Если так, то делается непонятной возможность ощущения
белого цвета у лиц, страдающих цветовой слепотой. Таким
образом, теория Гельмгольца несвободна от противоречий.
По теории Геринга, каждая живая ткань в процессе
жизни разлагается и вновь восстанавливается. То же про-
исходит и в сетчатке глаза, где имеются три различных
вещества или субстанции. При раздражении вещество дис-
симилируется, т.-е. разлагается; когда раздражение пре-
кращается, начинается ассимиляция или восстановление.
Эти химические изменения дают ощущения цветов.
Субстанция.
Процесс.
Ощущение.
1. Красно-зеленая
{Ассимиляция.
1 Диссимиляция.
Зеленого.
Красного.
[Ассимиляция.
1 Диссимиляция.
Синего.
Желтого.
3) Черно-белая
(Ассимиляция.
Черного.
Белого.
Диссимиляция.
2. Желто-синяя

Когда на красно-зеленое вещество действует красная
(длинная) волна, то происходит процесс диссимиляции.
Влияние желтых волн на желто-синее вещество производит
диссимиляцию. Если на ту же субстанцию действуют синие
волны, то вещество ассимилируется.
Этот процесс происходит под действием коротких волн.
Ощущение фиолетового цвета объясняется ассимиляцией
одной субстанции и диссимиляцией другой. Геринг делает
допущение, что черно-белая субстанция распространена по
всему глазу. Когда глаз подвергается раздражению, проис-
ходит диссимиляция, и мы ощущаем белый цвет, при асси-
миляции — черный!
Явление одновременного контраста, но Герингу,
объясняется следующим образом. Напр., серый кружок на
зеленом фоне кажется нам красноватым. Влияние зеленых
лучей на сетчатку производит ассимиляцию красно-зеле-
ного вещества. Благодаря взаимодействию в соседних частях
сетчатки в то же время происходит процесс диссимиляции.-
Это и дает ощущение красного цвета. Последовательный
контраст объясняется тем, что после процесса диссимиляции
всегда наступает ассимиляция.
Теория Геринга лучше объясняет различные явления
цветоощущения и поэтому пользовалась до сих пор боль-
шим успехом, чем теория Гельмгольца. Но и в теории
Геринга мы находим противоречия. Напр., процесс ассими-
ляции происходит при отсутствии всякого раздражения,
и каким образом возможно в этом случае ощущение — непо-
нятно. Вторая трудность в этой теории усматривается в том,
что хотя бело-черная субстанция ставится наравне с дру-
гими, в ней промежуток между белым и черным или пере-
ход от одного к другому сильно отличается от того же,
напр., в сине-желтой субстанции.
Нужно внести значительные поправки в теории Гельм-
гольца и Геринга, основывающиеся только на изменениях
в сетчатке. В процессе цветоощущения кроме сетчатки
принимает участие и мозг. Каждому ощущению соответ-
ствует какой-либо процесс в клетках головного мозга. Это
доказывается, напр., тем, что при удалении глаза получается
ощущение черного цвета. Таким образом, говорить, что аппа-
ратом для ощущения цветов является только сетчатка —
неверно. Ощущение цвета объясняется цереброрети-
нальной системой восприятия, т.-е. совместным участием
мозга и сетчатки.

ГЛАВА X.
Ощущение звука.
В содержании звуковых ощущений мы отличаем музы-
кальные звуки, или тоны, и шумы. Обыкновенно принято
проводить резкое различие между ними. Но, как мы уви-
дим ниже, это не совсем верно.
С точки зрения чисто психологического описания
мы отличаем в тонах высоту и силу или интенсив-
ность. Эти свойства таковы, что в известных пределах они
могут изменяться независимо друг от друга. Если ударить
о клавишу рояля слева, то получится тон высокий, а если
ударить справа, то получится тон низкий. Тон, который
носит название дискантового, есть тон высокий, а тон,
который называется басом, есть тон низкий. Если ударить
молотком по камертону слабо, то получится тон слабый.
Если о тот же камертон ударить сильно, то получится тон
той же высоты, но большей силы или интенсивности. Один
и тот же тон, произведенный скрипкой, флейтой, будучи
той же самой высоты, отличается еще одной характерной
особенностью, которую очень трудно описать, но которая
носит название тембра звука или—у немецких психологов—
Klangfarbe. Кроме указанных основных свойств звука, нужно
указать еще на одно свойство, которое находится в неко-
тором родстве с тембром, но которое в то же время нахо-
дится в зависимости от высоты тона. Если взять очень
высокий и очень низкий тон на рояле, то мы заметим раз-
личие между ними, которое заключается в том, что низкий
тон кажется тяжелым, массивным, мягким, в то время, как
тон высокий кажется тонким, острым, легким. Эти свойства
Штумпф обозначает термином Tonfarbe.
Если каким-нибудь инструментом, например трубой,
произвести тон очень низкий и очень высокий, то в проме-
жутках между ними можно поместить множество тонов, по
высоте настолько мало отличающихся друг от друга, что
самый ряд тонов по высоте можно признать изменяющимся
непрерывно, а самую систему тонов можно назвать непре-
рывным многообразием одного измерения. Всю систему этих
тонов можно изобразить символически при помощи прямой
линии, при чем определенной длине ее соответствует тон
определенной высоты.
Если на наше ухо одновременно действуют два тона
одинаковой высоты, произведенные двумя трубами, то они

так сливаются друг с другом, что кажется, что они пред-
ставляют собою один тон. Такой процесс слияния, более
или менее полного, мы имеем и в других случаях. Если мы
станем одну из двух только-что указанных труб укорачи-
вать постепенно, то звук ими издаваемый, постепенно будет
становиться все выше и выше. Повышая таким образом
второй тон, мы заметим, что в некотором месте двойствен-
ность тонов исчезает, мы слышим один тон; оба тона сли-
ваются в один. Из этого одного тона при известном навыке
мы можем выделить два различных тона; но при отсутствии
навыка оба тона кажутся одним. Об этих двух тонах мы
можем сказать, что они друг к другу находятся в таком
отношении, что обладают способностью сливаться друг
с другом в наибольшей степени. Один из этих тонов будет
называться основным тоном, а другой, октавой.
Два тона, которые отличаются тем, что могут сливаться
в большей или меньшей мере, называются интервалом.
Интервал, который обнаруживает наибольшую степень слия-
ния, называется октавой. В пределах звуковой непрерыв-
ности от основного тона до октавы находится тон, который
с основным тоном, предпочтительно перед всеми другими
тонами, сливается больше. Он с основным тоном образует
интервал, который называется квинтой. Этот же тон с окта-
вой основного тона образует интервал кварты, которая
обнаруживает меньшую степень слияния, чем квинта.
Из других интервалов, в которых происходит слияние
в большей или меньшей мере, назовем интервал боль-
шой терцы, большой сексты, большой секунды, большой
септимы.
Интервалы делятся на консонирующие и диссонирую-
щие. К консонирующим относятся октава, чистая квинта,
чистая кварта, большая и малая терции и большая и малая
сексты. Прочие интервалы, а именно секунда и септима,
представляют собою диссонирующие интервалы. Из этого
уже можно видеть, что существенный момент консонанса
заключается в том, что он представляет собою интервал
с высшей степенью слияния, между тем как диссонанс
характеризуется отсутствием слияния. Кроме того консо-
нанс связан с чувством приятности и удовольствия, между
тем как диссонанс неприятен и только в том случае доста-
вляет удовольствие, когда при известных условиях разре-
шается в консонанс.
Тот признак тона, который называется тембром, может
быть объяснен следующим образом. Тон обыкновенно не
представляет собою простого одиночного тона, но он есть
множественность одновременных тонов, из которых только

один, самый низкий, именно основной тон, бывает слышим,
так как он по интенсивности превосходит остальные тоны
и, так сказать, заглушает эти последние, которые называ-
ются обертонами. Обертоны при известном навыке могут
быть выделяемы из всего комплекса. Труднее бывает их
выделить в том случае, когда они находятся к основному
тону в отношении гармоническом, потому что они тогда
сливаются с основным тоном. Такими гармоническими тонами
является октава основного тона, квинта октавы и т. д.
Смотря по тому, какое количество и какие именно обертоны
содержатся в том или другом тоне, получается тот или
иной тембр. Звуки совершенно свободные от обертонов —
как, напр., звуки камертонов — звучат мягко, глухо, бес-
сильно.
Какое различие следует проводить между тонами
и шумами? На первый взгляд кажется, что между ними
есть коренное различие, что ощущение шума есть ощуще-
ние особого рода. На самом же деле шум есть не что иное,
как комплекс ощущений тонов различной высоты и силы,
но очень короткой продолжительности. Шумам, несомненно,
можно приписать высоту, в чем легко убедиться, если,
напр., сравнить гром и свист. Что шумы действительно суть
тоны короткой длительности, это доказывается тем, что
тоны, звучащие очень короткий промежуток времени, кажутся
нам шумами. Такой эксперимент можно произвести при
помощи сирены. Вызывая тоны известной высоты можно
сделать их очень малодлительными.
Теперь перейдем к объяснению звуковых ощущений,
т.-е. к указанию тех причин физиологических и физиче-
ских, которые порождают ощущение звука. Физическими
причинами для ощущения звука являются колебания
частичек воздуха, так называемые синусовые колебания,
имеющие самые различные формы. Они изображаются
в форме синусовой кривой или волнообразных кривых.
Каждая кривая может быть представлена как составленная
из нескольких кривых, и каждый процесс колебания любой
формы может быть рассматриваем как результат взаимо-
действия нескольких одновременных колебаний одной и той
же частички. Таким образом, простые колебания суть тот
внешний процесс, который в качестве раздражения является
причиной ощущения тона. Если при воздействии какого-либо
сложного процесса колебания мы получаем несколько зву-
ковых ощущений, то это происходит от того, что наше ухо
разлагает сложные колебания на их компоненты и воспри-
нимает эти последние хотя одновременно, но каждый из
них в отдельности.

От числа колебаний, которые колеблющаяся точка
совершает в одну секунду, зависит высота тона. Чем больше
число колебаний, тем выше тон. При помощи числа коле-
баний мы можем определить точно абсолютную и отно-
сительную высоту того или иного тона. Под относительной
высотой следует понимать отношение данного тона к дру-
гому, который является исходным. Если, напр., тон имеет
435 колебаний в секунду, то его октава будет иметь 870
колебаний.
Взаимное отношение между интервалами равным обра-
зом можно определить при помощи количества колебаний.
Рис. 23.
А —На этом рисунке пунктирными линиями изображаются два рода волн, из которых одна
соответствует тону do. а другая—тону do2: один род волн в два раза длиннее, чем другой.
Сложение их дает одну производную, изображаемую непрерывной линией.
На рис. В мы имеем изображение формы производной волны для интервала терции, и кото-
ром количество колебаний одного рода волн относится к количеству колебании другого
рода, как 1 к 3, и в котором одна волна длиннее другой в 3 раза.
Каждая пара тонов одного и того же интервала имеет одно
и то же отношение числа колебаний. Так, числа колебаний
двух тонов октавы относятся друг к другу, как 1 : 2, квинты,
как 2 : 3, кварты, как 3: 4, большой терции, как 4 : 5, большой
сексты, как 3:5, большой секунды, как 8:3, большой сеп-
тимы, как 8:15.
От величины колебаний (от амплитуды), т.-е. от наи-
большего расстояния от точки покоя, которой достигает
колеблющаяся точка, зависит сила тона. Чем больше
амплитуда колебания, тем интенсивнее ощущение тона.
Тембр определяется формой колебания, происходящей от
наложения друг на друга отдельных колебаний.
Биение происходит в том случае, если звучат два тона,
мало друг от друга отличающиеся по высоте. Результирую-
щее колебание, которое в этом случае действует на ухо,
вследствие наложения колебаний и интерференции волн,

обнаруживает периодическое увеличение и уменьшение
амплитуды. Можно было бы думать, что биение, которое
заключается в периодических усилениях и ослаблениях
интенсивности тона, сводится исключительно к физическому
процессу внешнего раздражения. Но это противоречило бы
тому факту, что ухо разлагает на части компоненты слож-
Рис. 24.
Слуховой орган состоит из трех частей: из наружного уха, среднего уха и вну-
треннего уха, или лабиринта. Последний содержит окончания слухового нерва. Наруж-
ное ухо состоит из раковины (М), наружного слухового прохода ((?). Этот проход
закрывается барабанной перепонкой (Т). Полость между барабанной перепонкой
и круглым (v) и овальным (о) окошками называется средним ухом. Между барабан-
ной перепонкой и овальным окошком натянута цепь из косточек (т. н. слуховые
косточки). Первая из них--мол о то чек—прикреплена к барабанной перепонке, последняя
(стремя)—к овальному окошку: молоточек состоит из рукоятки, прикрепленной к барабан-
ной перепонке, и из головки, лежащей на наковальне. Эта последняя соединяется со
стременем, подножка которого упирается на натянутую перепонку овального окошка. Вну-
треннее ухо, или лабиринт образует полость, отделенную от среднего уха круглым и оваль-
ным окошками. Лабиринт заполнен жидкостью (эндолимфой). В лабиринте различают
преддверие сообщающееся, с одной стороны, с полукружными каналами
(на рис. Б—один из полукружных каналов), с другой стороны— улиткой (S). Слуховой
нерв (А) разветвляется на две ветви. Одной ветвью соединяется с улиткой, а другой—
с преддверием. Воздушные колебания приводят в движение барабанную перепонку. Колебание
последней приводит в движение слуховые косточки. Стремя приводит в движение овальное
окошко, которое в свою очередь приводит в движение жидкость лабиринта, а это последнее
раздражает слуховой нерв.
ной волны, и тогда каждый компонент бывает слышен
в отдельности. Из этого следует, что причиной биения
тонов нужно считать не одни только воздушные колебания,
но, равным образом, и функции, лежащие в слуховом аппарате.
При звучании двух или нескольких тонов часто бывает,
что без соответствующей объективной причины возникают

тоны, которые называются комбинационными тонами,
в противоположность тонам, порождаемым объективными
причинами и называемым первичными тонами. Из ком-
бинационных тонов воспринимаются легче всего так назы-
ваемые разностные тоны, которые по числу колебаний
соответствуют разности числа колебаний обоих объективно
звучащих тонов. Эти разностные тоны можно назвать раз-
ностными тонами первого порядка, потому что они в свою
очередь, вместе с другими одновременно звучащими тонами,
Рис. 26.
Кортиев орган состоит из столбиков. На рис. А изображается пара столбиков, отделенная
от других. Различают два рода столбиков: внутренний г и наружный е, которые вместе
образуют одну дугу. На рис. В изображается часть основной перепонки b с несколь-
кими столбиками, образующими крытый проход. На след. рис. изображается Кортиева дуга
ade (видная сбоку) с примыкающими к ней клетками.
порождают разностные тоны более высокого порядка. Суще-
ствуют еще комбинационные тоны, которые соответствуют
сумме числа колебаний двух первичных тонов. Они имеют
очень слабую интенсивность и воспринимаются с трудом.
Теперь рассмотрим физиологическое объяснение
ощущения тонов, именно вопрос о том, благодаря налич-
ности каких приспособлений в нашем слуховом аппарате
(рис. 24) мы можем различать звуковые волны и ощущать
отдельные тоны. По теории Гельмгольца, таким органом
являются волокна основной перепонки. (Кортиев орган см.
рис. 25). Одни из этих волокон длинные, а другие короткие.
Вследствие этого в волокнах основной перепонки нужно
видеть резонаторы, из которых каждый, подобно струнам

рояля, отвечает лишь на тоны числа колебаний так, что
высокие тоны воспринимаются короткими, а низкие тоны
длинными волокнами. Специфической энергией волокон
основной перепонки объясняется тот факт, что ухо разла-
гает сложные колебания на элементарные колебания. Равным
образом объясняется и тот психологический факт, что мы
в сложном звуке можем выделять простые тоны. Биение
звуков объясняется тем, что каждый простой тон приводит
в движение не только те волокна основной перепонки,
которые соответствуют его высоте, но и волокна, лежащие
но соседству с обеих сторон. Вследствие этого получается
возможность восприятия колебаний интенсивностей тонов,
произведенных интерференцией.
При помощи теории Гельмгольца легко объясняются
случаи частичной глухоты, т.-е. когда могут быть слышимы
тоны одной высоты и не слышимы тоны другой. Гипотеза
эта доказывается, между прочим, и экспериментально. Мунк
удалял нижнюю стену улитки у собак, и оказывалось, что
эти животные, после того как они 14 дней были глухи,
впоследствии реагировали только на низкие тоны и шумы
посредством рефлективных движений. Однако есть очень
основательные возражения против этой теории. Прежде
всего мало вероятно, чтобы волокна основной перепонки
таких незначительных размеров (самые длинные на вер-
хушке улитки 3--4 миллиметра) могли быть настроены на
низкие тоны. Кроме того, сомнительно, чтобы безграничному
множеству тонов соответствовало такое сравнительно неболь-
шое число волокон-резонаторов, какое имеется на основ-
ной перепонке. Кроме того, наблюдения и эксперименталь-
ные данные последнего времени были очень не благоприятны
для гельмгольцевской теории резонанса—именно, клиниче-
ские и патологические наблюдения показали, что при частич-
ном или даже при полном разрушении улитки слышание
тонов сохранялось. Опыты Калишера над собаками также
опровергают теорию Гельмгольца. Животные, подлежащие
операции, дрессируются таким образом, что при извест-
ных тонах бросались к мясу, а при других нет. Затем
у собаки разрушается почти вся улитка. Такая собака,
когда тоны „еды" производились одновременно с другими,
так же реагировала, как нормальные животные. Она могла
воспринимать все высоты тонов в клавиатуре гармонии
в 5 октав. Из этих опытов следует, что если сохраняется
хоть какая-либо часть улитки, верхняя или нижняя, то
различение тонов не нарушается.

ГЛАВА XI.
Ощущения осязательные.
Благодаря раздражению поверхности кожи и слизистых
оболочек мы получаем ряд разнородных ощущений: давле-
ния, укола, тепла, холода, щекотания и зуда.
Ощущения этих качеств долгое время рассматривались как
видоизменения одного и того же качества, но исследования
Бликса, Дональдсона, Гольдшейдера, Фрея и др. показали,
Рис. 27. Схема распространения нервных окончаний в коже.
1—свободные концы, 2—меркелевские осязательные клетки, 3—мейсснеровские осязательные
тельца, 4-^-Пачиниевы тельца, 5- Руффиниевы тельца.
что на самом деле все указанные ощущения представляют
самостоятельные качества, потому что, как оказалось из их
исследований, для каждого из этих качеств существуют
особые органы. Раздражения в одних точках кожи вызы-
вают только ощущение давления, в других — холода,
в третьих — тепла и т. д. Каждая такая точка является
как бы особым органом, раздражения которого вызывают
только определенные группы ощущений.
В виду того, что экспериментальный психо-физический
метод определения наличности особых органов, дающих
возможность ощущения указанных качеств, имеет осо-
бенно важное значение, остановимся па рассмотрении сущ-
ности его.

К поверхности кожи идут нервные нити, которые
у концов разветвляются определенным образом, или оканчи-
ваются несвободно, а каким-нибудь концевым аппаратом,
имеющим различные формы (рис. 27).
Можно сделать предположение, что один участок
поверхности кожи снабжен одним нервом, другой снабжен
другим и т. д. В зависимости от различных нервных нитей,
концевых аппаратов или других различий получаются спе-
цифически отличающиеся ощущения. Для того, чтобы убе-
диться в том, что.такие специфические точки существуют,
произведем следующий эксперимент. Начнем с ощущения
холода. Аппарат, с помощью которого производится экспе-
римент, есть заостренная металлическая палочка, имеющая
в диаметре не более 1/2 мм заостренной части (рис. 28). Затем
берем на тыльной поверхности руки
четыреугольник, имеющий 11/2 ом. в ши-
рину и 21/2 см в длину. Металлическую
палочку погружаем в лед, снег или
холодную воду, благодаря чему острие
делается холодным. Начинаем двигать
острие по поверхности кожи, начиная
с определенного места, медленно и
непрерывно, не отнимая от поверх-
ности, не очень сильно надавливая
и просим испытуемого заявлять, в ка-
ком месте прикосновения он будет ощущать холод.
На этом месте при помощи цветного карандаша ставим
точку. Затем двигаем палочку дальше; в известном месте
опять субъект отмечает ощущение холода: поставив на
этом месте точку, мы продолжаем итти до тех пор, пока
не пройдем весь ряд. В этом ряду будут отмечены все
точки, в которых субъект испытывал холод. Это будут
точки, реагирующие только на холод. Пройдя в одном
направлении, где мы на протяжении всей фигуры нашли
холодовые точки, мы отступаем на 1 мм в сторону и пере-
двигаем острие параллельно первой линии непрерывно
и медленно, и каждый раз, когда субъект говорит: „холодно",
отмечаем соответствующую точку. Таким образом мы про-
ходим второй ряд, третий и т. д. Когда пройдем всю область,
мы имеем возможность составить топографию всех Холодо-
вых точек. Полученный результат нужно закрепить. Для
этого существует следующий способ. Берем прозрачную
бумагу, накладываем ее на руку, обводим изображение
четыреугольника красным карандашом, отмечаем порядок
точек, которые были получены. Затем, спустя некоторое
время, четыреугольник на руке изображается особыми
Рис. 28.

химическими чернилами, которые не скоро смываются, мы
снова на этом же месте рисуем четыреугольник и начинаем
проделывать то же самое, отыскиваем холодовые точки по
указанному выше способу, проходя весь участок, опять
порядок точек зарегистровываем при помощи прозрачной
бумаги. Чтобы определить, совпадают карты или нет, накла-
дываем одну на другую. Те точки, которые совпадают, мы
переносим на третью карту. Таким способом составляется
топография Холодовых точек (рис. 29 и 30).
Отыскивание тепловых точек производится так же,
только вместо охлаждения аппарата его нужно разогреть.
При нахождении тепловой точки следует отмечать ее отлич-
ным от холодовой точки обра-
зом, напр. вместо того, чтобы
пользоваться красными чер-
нилами, следует пользоваться
зелеными, или наоборот.
Составив топографию тепло-
вых точек, мы соединяем обе
карты и получаем одну, где
обозначены и холодовые и
тепловые точки. (Другой спо-
соб см. рис. 31 и 32).
Для составления карты ощущений давления или
прикосновения, берем деревянное острие, которое
имеет не более 1/2 мм в диаметре и действуем так же, как
и при отыскании тепловых и Холодовых точек.
Рассмотрим особенности каждого класса ощуще-
ний.
Точки укола отличаются от точек давления. При помощи
иголки, которую мы слегка, приставляем к поверхности
кожи, можно получить ощущение укола, которое не имеет
ничего общего с ощущением точек прикосновения или
давления. В точках прикосновения могут получаться только
ощущения прикосновения. Во многих местах кожи, в кото-
рых не находятся точки прикосновения, получаются ощу-
щения укола. Таким образом, не подлежит никакому
сомнению, что в данном случае речь идет о двух различных
органах чувств. Это, между прочим, оправдывается и разли-
чием времени реакции этих двух органов. Если возбу-
ждается какая-либо точка давления, то ощущение возникает
в то же мгновение и прекращается вместе с раздражением.
Точки укола реагируют значительно медленнее. Если мы
прикасаемся к точке укола, то проходит почти секунда,
пока ощущение укола станет заметным. Когда раздражение
прекращается, то ощущение еще продолжается 10—20 сек.
Рис. 29.
Холодовые точки.
Рис. 30.
Тепловые точки.

Ощущения укола может давать начало тому ощущению,
которое называется зудом, и именно таким образом, что
ощущение укола, которое имело характер непрерывный,
переходит в ряд быстро друг за другом следующих слабых
ощущений укола. Можно предполагать, что зуд есть после-
довательный образ ощущения укола. Когда зуд очень слаб,
тогда он имеет характер щекотания. На связь между
зудом и щекотанием указывает следующее обстоятельство.
Если раздражать последовательно несколько точек кожи,
то возникающий первоначальный зуд превращается затем
Рис. 31.
Рис. 32.
Рис. 31 и 32. Аппарат для исследования температурных ощущений.
Он полый внутри; вода проводится через одну из трубок (а), затем спускается до низу
наполняет внутренность аппарата (d); вследствие давления вода выливается через другую
трубку (b); образуется непрерывный поток теплой или холодной воды, и острие остается
в одинаковой температуре. Термометр указывает температуру. На рис. 31 показано самое
производство опыта.
в щекотание. Если полоской бумаги в 1 мм проводить по
коже, то можно возбудить ощущение щекотания. Таким
образом устанавливается родственная связь между ощуще-
нием щекотания и ощущением укола.
Ощущения холода и тепла, как мы видели выше, воз-
никают благодаря раздражению двух различных групп
органов.
Холодовые точки, по всей вероятности, лежат ближе
к поверхности, так как они легко находимы, между тем
тепловые точки лежат глубже, так как они находимы
труднее. Адэкватным раздражением органов температуры

является согревание или охлаждение кожи, и именно оба
изменения температуры возбуждают как тепловые, так
и холодовые точки. Тело, которое ни охлаждает, ни согре-
вает органов чувств, не ощущается ни холодным, ни теплым.
Соответствующая температура называется температурой
индиферентности или физиологической нулевой точкой
теплоты. Она лежит у 28—29° по Цельсию.
Ощущение теплоты в самых чувствительных тепловых
точках возникает уже при 40—42° С; с возрастающей темпе-
ратурой, с одной стороны, ощущение становится сильнее,
с другой стороны число возбуждаемых тепловых точек
становится больше. Если температура поднимается выше 60° С,
то возбуждаются также и точки укола.
Холодовые точки начинают раздражаться при 10—12° С.
Есть холодовые точки, которые настолько чувствительны,
что уже при слабом раздражении дают ощущение холода.
При нагревании их легко возникает парадоксальное ощу-
щение холода. Кроме того, следует отметить, что в некото-
рых точках при помощи давления могут быть вызываемы
ощущения теплоты.
Если большие части подвергаются действию тепла или
холода, то мы имеем или ощущение тепла или ощущение
холода, но не оба одновременно, хотя это можно было бы
ожидать, так как возбуждаются одновременно и холодовые
и тепловые точки. Но то обстоятельство, что охлаждение
вызывает только ощущение холода, объясняется тем, что
ощущение теплоты, вызываемое раздражением тепловых
точек, настолько незначительно, что заглушаются более
сильными ощущениями холода. При воздействии очень
низкой температуры, на-ряду с Холодовыми ощущениями
возникают своеобразные колющие ощущения, которые, по
всей вероятности, зависят от возбуждения органов укола.
Согревание кожи умеренной температурой ощущается
только как теплота; при воздействии более высокой темпе-
ратуры возникает ощущение горячего, которое приобретает
своеобразный характер благодаря присоединяющимся пара-
доксальным ощущениям холода. При еще более высокой
температуре к ощущению горячего присоединяется еще
и ощущение укола, и тогда теплота становится болезненной.
Ощущение холода возникает почти одновременно вместе
с раздражением. Глубже лежащие тепловые точки, вслед-
ствие плохой теплопроводности кожи, не могут быть тотчас
согреты. При точечном раздражении проходит почти одна
секунда до начала ощущения теплоты.
Упомянем еще о явлении адаптации. Если какое-либо
температурное раздражение длительно действует на

поверхность кожи, то между поверхностными и глубоколежа-
щими местами кожи устанавливается равновесие, и ощуще-
ние прекращается. В этом случае органы адаптируют для
соответствующей температуры, и вместе с этим в отношении
к прежнему состоянию изменяются в обратную сторону.
Если напр., рука адаптирует к температуре в 12°, то тело
в 13°, которое обыкновенно ощущается как довольно холодное,
теперь ощущается как теплое. С другой стороны, если рука
адаптирует к 39°, то тело в 38°, которое вообще является
теплым, теперь ощущается как холодное.
ГЛАВА XII.
Обонятельные и вкусовые ощущения.
Обонятельные ощущения с точки зрения аналитиче-
ской психологии представляют огромные трудности. То
многообразие качеств, с которыми мы имеем дело в этой
области, совершенно не может быть приведено в систему.
Безграничное множество обонятельных ощущений объяс-
няется, между прочим, тем, что они порождаются не только
определенными газообразными веществами, раздражающими
окончания обонятельного нерва, но, равным образом,
и смесью их, при чем запах смеси обладает тем свойством,
что совершенно не похож на запахи смешиваемых веществ.
Вследствие этого число и разнообразие запахов возрастает
до бесконечности, что, между прочим, особенно отчетливо
обнаруживается в том, что самое обозначение запахов совер-
шается при помощи указания тех веществ, которые произ-
водят соответствующие запахи.
Было сделано несколько попыток классифицировать
запахи. Согласно этой классификации, существует 9 групп
запахов, объединенных сходством между собою, именно:
1) запахи эфирные, 2) запахи ароматические, 3) бальзами-
ческие, 4) амброзические, 5) запахи, сходные с запахом
лука, аллил, какодил, 6) запах гари, 7) козлиный запах,
8) запахи отвратительные, 9) запахи тошнотворные. Логи-
ческая неправильность деления тотчас бросается в глаза.
Для того, чтобы какое-нибудь вещество сделалось пах-
нущим, оно должно быть газообразным. Процесс раздра-
жения, по всей вероятности, заключается в том, что частички
газообразного вещества, проникая в слизистую оболочку
носа, приходят в соприкосновение с окончанием нерва

и образуют химические соединения, изменяющиеся вместе
с изменением веществ. Отсюда можно было бы сделать
предположение, что запахи находятся в зависимости от
атомного строения вещества. Например, известно, что все
дурно пахнущие вещества имеют в основании мышьяк
или серу. Однако, отыскать что-либо действительно законо-
мерное в этой области до сих пор не удалось. Можно
только отметить, что из основных элементов запах имеют
только хлор, бром и иод, и элементы, соединения которых
суть пахнущие вещества, имеются только в пятой, шестой
и седьмой группах периодической химической системы
(фосфор, кислород, сера и пр.).
Очень сильные растворы пахнущих веществ вызывают
часто ощущение, качественно отличающееся от тех, которые
происходят от слабых растворов. Это объясняется тем
обстоятельством, что большие количества пахнущих веществ,
на-ряду с чисто обонятельными ощущениями, вызывают еще
и другие ощущения вследствие раздражения осязатель-
ных и температурных нервных органов носа и вкусового
органа. Эти последние ощущения так тесно сливаются
с чисто обонятельными, что они обыкновенно принимаются
за обонятельные ощущения. Уже самые обозначения этих
запахов указывают на осязательный и температурный
характер этих добавочных ощущений, — запахи колющие,
жгучие, прохлаждающие (сладкие и горькие).
При длительном раздражении каким-либо запахом обо-
нятельный нерв довольно быстро утомляется. Как известно,
дурной запах, который сначала был неприятен, скоро пере-
стает быть таковым. Очевидно, вследствие того, что уто-
мленный обонятельный нерв перестает реагировать на дан-
ное раздражение. Но это утомление имеет своеобразный
характер: именно, нерв, переставая реагировать на данное
раздражение одних веществ, тем сильнее реагирует на
раздражение других. Если, например, смешать кумарин
и ванилин в водных растворах в такой пропорции, чтобы
раствор имел запах только ванилина, и если нерв уто-
мляется вследствие воздействия запаха ванилина, то смесь
будет пахнуть кумарином.
Этот факт, как справедливо замечает Леман, указывает
на то, что обонятельные возбуждения, подобно цветовым,
вообще складываются из некоторого числа компонентов.
Если в обонятельном органе находятся несколько пахучих
веществ, из которых одни составлены из одних веществ,
а другие из других, то становится понятным тот факт,
почему долго длящееся раздражение, при помощи разло-
жения соответствующего пахнущего вещества, понижают

чувствительность для аналогичных раздражений, между тем
как чувствительность для других раздражений сохраняется.
В обонятельных ощущениях мы можем наблюдать явле-
ние, имеющее огромное принципиальное значение; именно,
если смешать различные пахнущие вещества, то в резуль-
тате получается ощущение запаха, совершенно отличаю-
щееся от запаха отдельных компонентов. Это бывает в том
случае, если компоненты одинаково сильны. Если запах
одного из компонентов значительно сильнее запаха других
компонентов, то более сильный запах или совершенно заглу-
шает другие, или, по крайней мере, может быть заменен
на-ряду со смешанным ощущением. Если сила обоих
компонентов очень незначительна, то результирующий
запах бывает настолько незначителен, что ощущение запаха
почти уничтожается. В этих случаях, очевидно, компо-
ненты компенсируют друг друга. Если же сила компонен-
тов очень велика, возникает борьба или периодическая
смена ощущений.
Сначала ощущения сливаются недостаточно сильно:
на-ряду со смешанным запахом ощущается то один, то дру-
гой компонент. В этом случае, если обонятельный орган
быстро утомляется одним из раздражений, то соответствую-
щее ощущение исчезает, но сильным вдыханием оно снова
может быть вызвано.
Таким образом, действие смесей меняется в зависимости
от силы раздражений
Но как объяснить то обстоятельство, что в случае ощу-
щения смешанных запахов мы не можем разложить их на
составные части? По всей вероятности, определенной анато-
мической связью органов чувств с мозгом. Одновременное
раздражение многочисленных центральных нейронов не
может вызвать пространственно раздельных ощущений,
и потому получается неразложимое ощущение. Из этого
можно сделать вывод, что вообще все запахи имеют слож-
ный характер, происходят вследствие разложения пахну-
щих веществ, хотя мы и не в состоянии указать их компо-
ненты.
Вкусовые ощущения по большей частью имеют слож-
ный характер. К ним присоединяется ощущение запаха,
осязательные ощущения и ощущения температуры и всту-
пают в столь тесное с ним соединение, что нужен тщатель-
ный анализ, чтобы выделить их. Такие выражения, как
вкусы жгучие, прохлаждающие, вяжущие и т. д. совер-
шенно ясно указывают на наличность в них температурных
1) Lehmann. Grundzüge d. Psychophysiologie.

и осязательных ощущений. Роль обонятельных ощу-
щений в ощущениях вкуса обнаруживается в том случае,
если мы, напр., устраняем вкусовые ощущения, зажимая
нос во время еды. При этих условиях корица имеет вкус
просто муки, чай приобретает вкус простой воды.
Во вкусовых ощущениях мы различаем четыре основ-
ных качества: сладкий, кислый, горький, соленый. Все
другие ощущения вкуса, повидимому, суть только комби-
нации этих качеств. Вероятно, здесь имеет место то же
самое, что мы имели в цветовых и обонятельных ощуще-
ниях. К числу вкусовых комплексов, которые с трудом
поддаются анализу, относятся вкус щелочный и металли-
ческий. В обоих этих случаях существенную роль играют
кожные ощущения. Щелочный вкус, вызываемый раство-
рами едких щелочей, есть по преимуществу ощущение
гладкости, которое возникает вследствие того, что щелочь
обмыливает слизистую оболочку. То же самое имеет место
по отношению к металлическому вкусу. Во вкусовом ощу-
щении вяжущего кожное ощущение всегда перевешивает
собственно вкусовые ощущения, которые могут быть
кислыми, горькими или солеными.
Таким образом, весьма вероятно, что металлический вкус
представляет собою слияние вкусовых ощущений с осяза-
тельными.
Здесь можно поставить тот же вопрос, который мы
ставили выше относительно обонятельных ощущений,
именно: не находится ли вкус того или иного вещества
в зависимости от тех элементов, которые входят в состав
его? Есть факты, повидимому указывающие на связь вкусо-
вых ощущений с атомным строением веществ. Все органиче-
ские щелочи имеют горький вкус, все железистые соли имеют
вкус чернил, многие кислоты кислы, многие соли солены,
многие водоуглероды сладки, а алкалоиды горьки. Но сле-
дует заметить, что никакой закономерности в этом случае
усмотреть нельзя; напр., свинцовый сахар, хлороформ имеют
сладкий вкус, в то время как их химический состав совер-
шенно уклоняется от видов сахара. Кроме того, вещество
приобретает тот или иной вкус в зависимости от того,
с каким местом языка он приходит в соприкосновение.
Так, напр., галун на кончике языка кажется сладким, на
основе языка — горьким.
При длительном действии вкусового раздражения обо-
нятельный орган утомляется легко. Известно, что пища
теряет свой вкус, если она не сменяется другой пищей.
Вследствие того, что чувствительность органа вкуса
понижается благодаря длительному раздражению, он

изменяется в своей чувствительности, т.-е. другие раздраже-
ния начинают вызывать ощущения, отличные от тех которые
они должны были бы вызвать нормально. Сладкие овощи
приобретают кислый вкус, если мы непосредственно перед
этим съели еще более сладкое что-нибудь. Очень слабый
раствор солянокислого хинина, который имеет едва горь-
кий вкус, повышает сладость раствора из сахара. Из этого
факта можно сделать тот вывод, что вообще всякое раздра-
жение возбуждает все компоненты вкусового чувства, но
с различной силой. Поэтому ощущение является резуль-
татом всех этих раздражений.
Для вкусовых ощущений различных качеств имеются
различные органы. Сладкое ощущение на кончике языка,
горькое в глубине языка, а кислое на боковых частях
языка. Различные сосочки реагируют различно. Некото-
рые вообще совсем не реагируют на вкусовые раздраже-
ния, другие реагируют на один вид раздражений (винная
кислота, сахар или хинин) и, наконец, некоторые реаги-
руют на два или три различных раздражения. Благодаря
функциональному различию, существующему между отдель-
ными органами, мы получаем возможность анализа; именно,
разложение сложного вкусового раздражения возможно,
потому что в различных местах языка вызывает различ-
ные ощущения, из которых то одно, то другое выступает
сильней.
ГЛАВА XIII.
Органические ощущения.
Начнем с рассмотрения тех ощущений, которые спо-
собствуют пониманию положения тела и движения его,
т.-е., другими словами, перейдем к разрешению вопроса о том,
благодаря каким ощущениям мы знаем, что стоим или
лежим, что мы движемся или находимся в покое, и именно,
пока речь идет о всем теле, а не о каких-либо частях его.
Благодаря каким ощущениям мы знаем о положении
нашего тела по отношению к вертикальной линии? Об
этом мы можем судить, если произведем следующий опыт.
Если мы лежим на покрытой чем-либо мягким платформе
с подставкой для ног, при чем эта платформа может вра-
щаться около горизонтальной оси, то мы, прежде всего,
ощущаем давление по направлению к подставке, которое,

однако, вместе с положением тела изменяется. Чем больше
положение тела приближается к вертикальному, тем больше
становится давление по направлению к пятке и тем меньше
по направлению к туловищу. Кроме того, при больших
изменениях положения тела возникают известные ощуще-
ния в сочленениях. Если голова лежит ниже, чем ноги,
то чувствуется прилив крови к голове. Эти ощущения
могут совершенно уничтожаться, если тело или очень
удобно лежит на мягкой подставке, или крепко подвязано
к подставке. Но если бы различия давлений при различ-
ных положениях тела совершенно уничтожились, мы при
закрытых глазах имеем совершенно ясное ощущение
о положении нашего тела по отношению к вертикальной
линии. Очевидно, есть какие-то другие ощущения, даю-
щие нам знать о положении нашего тела. Еще яснее
выступает это особенное ощущение положения, независимо
от всех ощущений положения в том случае, когда мы
с закрытыми глазами плаваем под водой. Давление воды
на тело в этом случае настолько равномерно, что разли-
чия вообще едва ли могут быть ощущаемы, однако мы
очень хорошо знаем положение тела по отношению к верти-
кали и при движении вперед или назад мы знаем, что при-
ближаемся к поверхности или удаляемся от нее. Это ощу-
щение положения отсутствует у многих глухонемых. Отсюда
делается вероятным, что орган ощущения положения нужно
искать во внутреннем ухе. В мешечках преддверия лежат
отолиты, которые могут скользить в определенных напра-
влениях; у человека на каждой стороне головы находится
по два отолита. Их направления скольжения образуют
друг с другом почти прямой угол. Смотря по положению
головы, отолиты занимают особое положение и этим воз-
буждают волокна нервов преддверия.
Что отолиты функционируют указанным способом, дока-
зывается тем, что у животных после экстирпации отоли-
тов утрачивается ощущение положения тела. Напр., акула
при нормальных условиях плавает только на животе и тот-
час снова занимает это положение, если ее насильно выве-
сти из него. Но если ее лишить отолитов, то она может
быть приведена в любое положение во время плавания:
она может плавать даже на спине.
При помощи отолитового органа мы, по всей вероят-
ности, ощущаем только лишь большее или меньшее укло-
нение тела от вертикального положения, но не величину
этого наклонения. Если мы все-таки и при закрытых гла-
зах можем определить точно величину уклонения, то мы
это делаем благодаря зрительным воспоминаниям, потому

что многократные восприятия положения тела, вместе
с ощущением положения, дают возможность определять
величину угла наклонения и без зрительных ощу-
щений.
Благодаря каким ощущениям мы знаем, что наше тело
движется? Сознание, что наше тело движется, может воз-
никать как при активном, так и при пассивном движении.
Так как сознание того, что тело движется, в случае актив-
ного движения находится в зависимости от движений чле-
нов и мускульного напряжения, то мы рассмотрим сначала
ощущение пассивного движения. Оно возникает только при
изменениях скорости. Если наше тело находится в состоянии
пассивного равномерного движения, то при закрытых гла-
зах оно не ощущается, так как в этом случае мы так же
можем представлять, что движемся вперед, как и то, что
мы движемся назад. Посредством аппарата, похожего на
карусели, было доказано, что указанный закон справедлив
как по отношению к вращательным движениям, так
и к поступательным: ощущается только изменение скорости.
Если пассивное движение прекращается или делается
заметно более медленным, то мы ощущаем движение в про-
тивоположном, направлении. Если мы производим быстрое
движение и затем внезапно приостанавливаем его, то испы-
тываем это состояние. Вследствие обмана у нас возникают
рефлекторные движения, долженствующие противодейство-
вать кажущимся противоположным движениям, для того,
чтобы установить равновесие, но так как равновесие в дей-
ствительности не нарушается, то благодаря этим именно
рефлекторным движениям возникает нарушение, приводящее
к головокружению. Так как у многих глухонемых отсут-
ствуют ощущения обращения движений после вращения
около вертикальной оси и связанные с ним явления голово-
кружения, то можно думать, что ощущения движения тела
получаются от органа, лежащего во внутреннем ухе. По
всей вероятности, это суть полукружные каналы, которые
с одной и другой стороны лежат в почтив вертикальной друг
другу плоскости и образуют систему координат (рис. 33). Если
голова движется в направлении какого-нибудь канала, то
эндолимфа, в силу инерции, отстает несколько позади
и огибает волокна эпителия, вследствие чего происходит
возбуждение нервов. Но как только движение становится
равномерным, то жидкость принимает скорость окружающей
среды, и возбуждение нервов прекращается. Если равно-
мерное движение становится заметно медленнее, или даже
задерживается, то жидкость, вследствие инерции, продолжает
свое движение дальше, и благодаря этому возникает давление

на волоски, которое является противоположным перво-
начальному; вследствие этого получается ощущение дви-
жения, противоположного тому, т.-е. получается ощущение
головокружения.
При активном и пассивном движениях наших членов
мы ощущаем величину и направления движения. Суще-
ствует ли особое
ощущение положе-
ния членов? Нужно
думать, что такого
особого ощущения
положения не суще-
ствует, потому что,
когда член нахо-
дится в покое, то
ощущение положе-
ния не испыты-
вается, но так как
при малейшем дви-
жении членов оно
возникает, то зави-
симость этого от
движения заставля-
ет нас признать, что
ощущение положе-
ния есть ощущение
простого задержан-
ного движения.
Ощущение мус-
кульного напря-
жения заключается
в том, что мы произ-
водим то или иное
движение с большей
или меньшей тра-
той энергии: это
ощущается как на-
пряжение. От ощу-
щения напряжения следует отличать ощущение сопроти-
вления, хотя ощущение напряжения и входит в него
в качестве составной части. Ощущение напряжения при-
нимает существенное участие в ощущениях тяжести. Ощу-
щение тяжести, собственно, есть вид ощущения сопроти-
вления, потому что поднятие тяжести есть не что иное,
как преодолевание сопротивления. Но само по себе преодо-
левание сопротивления представляет сложное ощущение:
Рис. 33. Схема полукружных каналов.
A—передние, Е— внешние, Р—задние полукруглые каналы

в него входят такие элементы, как ощущение давления,
движения и напряжения.
Ощущения движения, положения и сопротивления
обыкновенно называют мускульными ощущениями (или
мускульным чувством), в последнее время называют дви-
гательными или кинэстетическими ощущениями. Благо-
даря этим ощущениям мы получаем представление о поло-
жении того или иного органа, о движении, о направлении
движения и объеме или размере движения, о положении и
форме вещей. Особенное ощущение мы получаем в том случае,
когда, например, рука совершенно согнута или согнута
наполовину; особенные ощущения получаются в том случае,
когда приводится в движение правая рука, чем в том случае,
•когда приводится левая. В одном случае главную роль
играет величина напряжения, в другом случае—та или
иная комбинация мускулов, принимающих участие в том
или ином движении. Каждое наше движение, каждое напря-
жение мускулов становится известным благодаря мускуль-
ному чувству. Наличность этих ощущений в душевной
жизни становится особенно очевидной в тех случаях, когда
приходится наблюдать случаи утраты их. Так, Штрюмпель
говорит про одного больного, у которого мускульное чув-
ство отсутствовало. „Мы часто, закрывая ему глаза, носили
его по комнате, клали его на стол, придавали его рукам
и ногам самые фантастические положения, а он между тем
об этом не имел ни малейшего подозрения. Нельзя описать
выражения удивления на его лице, когда мы снимали пла-
ток с его глаз и он видел свое положение. Он не имел
никакого ощущения мускульного утомления: когда с закры-
тыми глазами мы приказывали ему поднять руку и дер-
жать ее в приподнятом положении, он это делал. Спустя
минуту или две, рука начинала дрожать и падала без его
ведома. Ему всегда казалось, что он сжимает и разжимает
руку, в то время как она была совершенно неподвижна".
По вопросу о физиологической основе двигательных
ощущений существует три теории.
По первой теории внутри мышц находятся окончания
чувствующих волокон, концы которых возбуждаются при
сокращении мышц, и притом возбуждение их бывает про-
порционально энергии и размерам самого мышечного сокра-
щения.
По второй теории, „центральные и нервационные чув-
ства", т.-е. те волевые импульсы, которые исходят от дви-
гательных центров, обусловливают возбуждение мышечной
деятельности. По этой теории, мускульное ощущение про-
исхождения центрального, направляется изнутри наружу;

это чувство центробежное, оно не приходит: как ощущение,
в обыкновенном смысле, от внешнего влияния, переданного
центростремительными нервами. Этой теории держался Вундт
в прежних сочинениях, Гельмгольц, Бэн, Мах и др.
Наконец, третья теория предполагает, что все те ощу-
щения, которые приписываются исключительно мускуль-
ному чувству, всегда являются комплексом, состоящим из
целого ряда ощущений; из кожных ощущений, которые
получаются при изменении положения и формы конечности
вследствие мышечного сокращения и притом—как в растя-
нутых, так и в сдавленных частях кожи, или предпола-
гается участие ощущений, происходящих от трения сочле-
новных поверхностей, от напряжения сухожилий и мускулов.
Рассмотрим эти три теории последовательно, и прежде
всего ту, которая признает специфическое мускульное
ощущение.
Некоторые а приори отвергали возможность специфиче-
ского мускульного ощущения на том основании, что такой
орган, как мускул, не может доставить таких тонких ощуще-
ний, которые мы на самом деле имеем благодаря деятельности
наших движущихся органов. В одно время существовало
мнение, что мускул, собственно, не снабжен чувствующими
нервами. Наконец, некоторые думали, что мускулу может
быть приписано только чувство утомления. Но в последнее
время сделалось вероятным, что мускулы, и главным обра-
зом сухожилия, обладают специфической чувствитель-
ностью.
В пользу ощущения иннервации, т.-е. в пользу ощу-
щения особого нервного тока, идущего от мозга, говорят
следующие факты. Ощущение движения может существо-
вать и в том случае, когда самого движения совсем нет.
Бывают случаи, когда у некоторых вследствие операции
бывают отняты члены и соответствующие им мускулы.
Несмотря на это, двигательное ощущение для данных муску-
лов не отсутствует. Эти примеры указывают на централь-
ное происхождение двигательного ощущения.
Произведем следующий эксперимент. Вытянув руку
и держа указательный палец в положении, необходимом
для выстрела, можно испытать чувство затраченной энергии,
не приводя в движение на самом деле пальца. Это—слу-
чай ощущения затраченной энергии без действительного
сокращения мускулов руки и без заметного физического
усилия.
Против наличности инвервационных импульсов свиде-
тельствует тот факт, что при восприятии тяжестей мы руко-
водимся не иннервационным импульсом, а периферическими

ощущениями. Исследования Мюллера и Шумана показали,
что мы о поднимаемом грузе судим не по иннервационным
ощущениям. Именно, после подъема большого груза малый
груз нам кажется меньше действительного, и наоборот.
Между тем, как в начале опытов груз в 826 граммов в пяти
случаях сравнения казался большим, чем груз в 776 граммов,
тот же груз после подъема груза в 2.476 граммов показался
два раза равным этому и три раза меньшим; и даже груз
в 826 граммов показался после подъема большего груза три
раза равным и два раза меньшим, чем груз в 776 грамм.
Эти опыты показывают, что груз, поднимаемый с сильней-
шим импульсом, кажется сравнительно более легким, чем
тот же груз, поднимаемый при слабейшем импульсе. Такое
явление находится в очевидном противоречии со всеми
теориями, объясняющими оценку поднимаемых грузов из
величины прилагаемой нами силы; ибо, согласно этим теориям,
груз, поднимаемый нами с большим, чем обыкновенно, иннер-
вационным напряжением, должен был бы, наоборот, казаться
нам сравнительно более тяжелым, а не более легким, как
это оказалось в действительности.
В третьей теории двигательное ощущение признается
зависящим от целого комплекса периферических ощуще-
нии; из них для ощущения положения членов преобладающим
оказывается ощущение сочленовных поверхностей. Именно,
оказалось, что опыты с понижением кожной и мускульной
чувствительности посредством фарадизации не произво-
дят никакого ухудшения ощущения положения и движения,
между тем как соответствующее уничтожение чувствитель-
ности сочленений имело своим последствием существенное
изменение этих суждений. С этим согласуются также наблю-
дения над больными. В случае полнейшей анестезии кожи
можно было доказать существование правильного суждения
о том или ином положении членов. Далее, было найдено,
что двигательное ощущение было точнее, когда у больных,
кожи и мускулы которых были нечувствительны, сдавли-
вали концы суставов подвижных членов, и это ощущение
получало большой урон в тех случаях, когда их удаляли
возможно далее друг от друга. Что ощущения сочленовных
поверхностей играет здесь самую существенную роль, пока-
зывает еще и то обстоятельство, что при покойном поло-
жении ощущение положения бывает неясным, потому что
в этом случае возбуждения, развивающиеся в суставах,
бывают очень слабы.
Таким образом, кинэстетические ощущения, по всей
вероятности, представляют комплекс из ощущений сочле-
новых поверхностей, из кожных ощущений, ощущений,

связанных с напряжением мышц и, наконец, в некоторых
случаях, иннервационного импульса.
Кроме тех ощущений, которые мы рассмотрели под
именем кинэстетических, есть еще ощущения, которые свя-
заны с деятельностью внутренних органов. Прежде всего
рассмотрим ощущения, связанные с процессом пищеваре-
ния. Мы не будем говорить о тех ощущениях, которые
связаны с пребыванием пищи в ротовой полости—это отно-
сится к области вкусовых ощущений. Пищевод на всем
протяжении является чувствительным к давлению, теплоте
и холоду. Слишком большой кусок, который проходит через
пищевод, в верхней части его ощущается как давление,
в нижней части ощущение становится значительно слабее.
Это же самое следует сказать относительно ощущений
температуры, вызываемых или слишком холодными или
слишком горячими напитками. К этому следует прибавить,
что внутренность пищевода чувствительна также и для
электрических раздражений.
Что касается чувствительности желудка, то некоторые
могут локализовать температурные ощущения в нижней
части желудка, когда вводятся в желудок слишком холод-
ные или слишком горячие напитки; другие этого совсем
не замечают. После обильной еды мы имеем неопределенное
ощущение во всем желудке, которое можно назвать ощу-
щением переполненности.
Деятельность кишек в нормальном состоянии проте-
кает почти без всякого ощущения. Но в случае воспали-
тельного состояния стенок кишек, или когда в кишках
происходят ненормальные процессы гниения, деятельность
пищеварения почти всегда сопровождается более или менее
выраженными болями различного рода (давление, сжимание,
жжение, сосание). Отсюда можно заключить, что кишки
снабжены чувствительными нервными волокнами со свобод-
ными окончаниями, ибо эти последние доставляют ощуще-
ния колотья, которые при большой силе болезненны.
Когда пищеварение, спустя несколько часов после при-
нятия пищи, закончено, то возникает своеобразное ощуще-
ние пустоты желудка, которое является первым признаком
голода. Кроме пустоты желудка возникает особое ощущение
во рту. Если, кроме голода возникает еще жажда, то полость
рта, несмотря на обильное выделение слюны, будет сухой.
При сильной жажде выделение слюны прекращается,
и мы имеем ощущение высыхания очень глубоко в пище-
воде и на открытых частях тела. Фактически мы можем
утолять жажду погружением руки, кисти руки, лица
в воду.

Весьма характерные ощущения связаны со всеми про-
цессами выделения. В этом случае мы должны в процессе
возникновения выделения отличать две фазы, именно: ощу-
щения, которые предшествуют выделению, и ощущения,
которые его сопровождают. Например, до выступления пота
мы имеем ощущение, часто неприятное, зуда в коже; высту-
пление капелек пота вместе с ощущением влажности и про-
хлады вызывает ощущение облегчения, так как при этом
прекращается зуд. Нечто подобное имеет место при проли-
вании слез, когда произвольное удерживание слез может
причинить болезненное жжение глаз. Это ощущение умень-
шается или прекращается, когда слезы подступают
к глазам.
Дыхание при нормальных условиях, т.-е. при предпо-
ложении здоровых легких и наличности свежего воздуха,
не вызывает каких-либо ощущений. При затрудненном
дыхании, или при пребывании в испорченном воздухе, воз-
никает ощущение, которое можно назвать ощущением
затрудненного дыхания; оно находится в зависимости от
недостаточного окисления и скопления в крови продуктов
обмена веществ. Если это состояние делается длительным,
то возникает ощущение удушья. Рефлекторно развиваются
судорожные движения для того, чтобы получить воздух.
Если это удается, то мы опять вдыхаем глубоко, и неприят-
ное ощущение исчезает. Наоборот, вдыхание горного или
лесного воздуха сопровождается ощущением свободного
дыхания.
Процесс кровообращения при нормальных условиях
не ощущается; но значительное видоизменение сердечной дея-
тельности или больших сосудов дает себя знать определен-
ными ощущениями. При биении сердца мы ощущаем удары
кончика сердца о стенки груди. В некоторых душевных
волнениях височная артерия, напр., так сильно бьется, что
доставляет определенное ощущение. При переутомлении
сердца, напр. при поднятии на гору, получается болезнен-
ное ощущение, локализующееся в сердце.
Сильные расширения кожных сосудов ощущаются
как согревание, сужение сосудов кожи ощущается как охла-
ждение соответствующих частей кожи. Когда мы краснеем
от стыда или гнева, то мы легко замечаем, как в голове
становится жарко.
При переживании некоторых аффектов (восторг, испуг),
могут наступить сильные сужения сосудов; тогда по спине
пробегает холод, и мы дрожим, как бы от холода. Эти ощу-
щения суть, собственно, ощущения температуры кожи, но
их следует причислять к органическим ощущениям, потому

что они зависят от внутренних нарушений кровообращения,
а не от внешних причин.
В период половой зрелости развитие половых органов
сопровождается возникновением множества неопределенных
ощущений, которые сплетаются с определенными предста-
влениями, влекущими за собою вазомоторные изменения,
застой венозной крови и тому подобное, связанные в свою
очередь с ощущениями.
ГЛАВА XIV.
Об измерении ощущений.
Вопрос об измерении ощущений разрешается в связи
с вопросом об отношении между раздражением и ощуще-
нием. Вопрос этот имеет огромное принципиальное значе-
ние, так как он связан с вопросом о возможности измерения
психических явлений вообще. Этот последний вопрос имеет
значение потому, что каждая наука стремится устанавливать
факты и формулировать их с наибольшей точностью; наи-
большая же точность получается в том случае, если мы
можем выразить их количественно, в тех или иных число-
вых отношениях. Но возможно ли это сделать по отноше-
нию к душевным явлениям? Экспериментальная психология
пыталась ответить на этот вопрос, рассматривая вопрос
об измеримости интенсивности ощущений. Начало этому
исследованию положил Фехнер, книга которого об „Элемен-
тах психофизики" вышла в 1859 г. Раньше Фехнера этот
вопрос изучал Вебер, который выразил отношение между
раздражением и ощущением в законе, известном под име-
нем закона Вебера.
Рассматривая ощущения в связи с причинами их вызы-
вающими, т.-е. раздражениями, мы найдем, что между раз-
дражениями и ощущениями существует определенная связь,
которая заключается в том, что с увеличением раздраже-
ния увеличивается и сила ощущения. Так например, если
мы камертон ударим слабо, то интенсивность ощущения
будет слабая, если мы ударим его сильней, то интенсив-
ность ощущения будет сильнее. В этом смысле можно
сказать, что между раздражением и интенсивностью ощуще-
ния есть определенная связь, которую можно назвать отно-
шением пропорциональности. Это отношение мы можем
так формулировать: чем больше интенсивность процесса
раздражения, тем больше интенсивность ощущения.

Но ближайшее сравнение раздражений и ощуще-
ний тотчас покажет, что такого соответствия между ними
нет: например, сравнивая увеличение или уменьшение
ощущения с уменьшением или увеличением раздражения,
мы можем дойти до такого пункта, где отсутствие про-
порциональности тотчас же обнаружится. Если мы ста-
нем, например, уменьшать какое-либо раздражение, вызы-
вающее заметное ощущение, то мы дойдем до такого
пункта, когда раздражение будет иметь некоторую опре-
деленную величину, между тем как соответствующего
ему ощущения не будет, т.-е. ощущение будет равняться
нулю. Если на белом диске поместить цветной сектор
с небольшим числом градусов зеленого цвета, то при сме-
шении испытуемый может не получить никакого ощущения
цветности. Раздражение, очевидно, имеет некоторую
определенную величину, но ему не соответствует никакого
ощущения. Но мы можем это раздражение увеличить до таких
размеров, чтобы оно могло дать едва заметное ощущение.
Такую величину раздражения мы назовем порогом раз-
дражения. В этом случае некоторой определенной вели-
чине раздражения соответствует минимальное ощу-
щение.
Возьмем дальнейшие случаи несоответствия между
ощущением и раздражением. Возьмем два одинаковой
величины раздражения и начнем одно из них усиливать.
Если бы интенсивность ощущения и раздражения измени-
лась, подчиняясь строго пропорциональной зависимости,
то малейшее изменение раздражения повлекло бы за собою
такое же изменение интенсивности ощущения. Однако,
этого мы не наблюдаем. Минимальное изменение интенсив-
ности раздражения может не вызывать никаких изменений
ощущения. Увеличение интенсивности; раздражения должно
быть доведено до известной степени, для того, чтобы полу-
чить едва заметное изменение ощущения. Ту величину
раздражений, которая вызывает едва заметное раз-
личие, мы назовем разностным порогом. Для иллю-
страции этого положения произведем следующий опыт.
Берем два диска с передвижными черными и белыми
секторами равной величины по 180°. При быстром вращении
у нас получается два диска одинаковой светлоты. Если
мы будем постепенно увеличивать интенсивность одного
из раздражений, прибавляя очень небольшое количество,—
будем, например, увеличивать черный сектор одного из
дисков,—тогда мы можем прийти к едва заметной разнице
ощущений, т.-е. второй диск по светлоте будет едва заметно
отличаться от первого.

Эту величину раздражения мы назовем разностным
порогом; так, порог раздражения производит едва заметное
ощущение, а разностный порог едва заметное различие
между ощущениями. Но и в этом случае, как и в преды-
дущем, раздражение не при всяком увеличении дает едва
заметное ощущение, а только при достижении некоторой
определенной величины.
И в этом случае, очевидно, изменение интенсивности
раздражения не пропорционально изменению интенсивности
ощущения.
Это положение подтверждается также рядом фактов
из повседневной жизни. Если в комнате, освещенной
20-ю лампами зажечь 21-ю, то эта прибавка света для
окружающих может быть совершенно не заметна. Но если
эту же лампу внести в комнату, освещенную одной лампой,
или вовсе неосвещенную, то свет ее тотчас же будет
заметен. Другой пример: почтовый чиновник на руку
определяет, превышает ли вес письма или пакета норму,
при чем если вес небольшой, отклонение от нормы может
быть очень малое, чтобы дать едва заметное ощущение
различия. Эти и др. примеры подтверждают наше поло-
жение о непропорциональности между изменениями ощуще-
ния и раздражения, указывают какую-то закономерность
в связи между ощущением и соответствующим ему раз-
дражением.
Закон этот может формулироваться следующим образом.
„Добавочное раздражение должно находиться в определен-
ном, и притом постоянном, отношении к первоначальной
величине раздражения, для того, чтобы получилось едва
заметное различие". Если, например, при грузе в 6 г
для получения едва заметного различия нужно прибавить
У3, т.-е. 2 г, то при грузе в 15 г, для получения едва заметного
различия нужно прибавить 5 г, а при 21 г—7 г и т. д.
Но во всех трех случаях отношение добавочного раз-
дражения к первоначальному остается тем же самым. Чем
больше абсолютная величина раздражения, тем больше
должно быть добавочное раздражение, но величина этого
добавочного раздражения должна находиться в определен-
ном отношении к величине первоначального. В зритель-
ном ощущении она равняется 1/100, в ощущениях тяжести—
1/3 и т. п. С другой стороны, легко видеть, что если мы
желаем иметь одинаковый прирост ощущений, то раз-
дражение должно каждый раз увеличиваться на все боль-
шую и большую величину, при чем эта величина является
постоянной и определенной, оставаясь все время в одном
и том же отношении к абсолютной величине имеющегося

на-лицо раздражения. Если мы посредством Е обозначим
величину раздражения, вызывающего данное ощущение,
а посредством dr обозначим величину добавочного раздраже-
ния, вызывающего едва заметное различие между двумя
R
данными ощущениями, то отношение между ними dr должно
быть величиной постоянной. Отношение между ощущением
и раздражением можно выразить также при помощи фор-
мулы: „когда ощущение растет в арифметической прогрессии,
то раздражение должно расти в геометрической". И это
положение мы можем подтвердить при помощи следующего
эксперимента. У нас два ряда бумажек, состоящие каждый
из 8-ми полосок разной степени серости. Первый ряд
дает постепенный переход от темного к светлому. Во втором
ряде мы замечаем резкий переход от темного к светлому.
Различие между этими двумя рядами полосок заключается
в том, что полоски первого ряда подобраны таким образом,
что сила света в первой из них соответствует геометри-
ческой прогрессии, а во второй не соответствует.
Если мы теперь обратимся к сверхзаметным различиям
ощущений, то увидим, что и здесь факты подчиняются вебе-
ровскому закону. Положим, мы имеем два цвета—темно-серый
и светло-серый; нужно найти такой серый цвет, который
по светлости находился бы между двумя крайними
цветами. Другими словами, это значит, что он столько же
отличается от первого, сколько и от второго. Тогда мы
получим две равные разности ощущений. Разница между
А и С будет равна разнице между В и С. Какие же раз-
дражения соответствуют этим ощущениям? Этому ряду
ощущений будет соответствовать ряд раздражений, вели-
чина которых будет расположена по геометрической про-
грессии. Возьмем хотя бы сравнение изменений светлости
звезд фотометрическим способом с субъективным впечатле-
нием, которое производят звезды. На основании последних,
астрономы разделили по их величинам (яркостям) на классы.
При этом оказалось, что кажущиеся величины звезд возра-
стают в арифметической прогрессии, а их объективные свет-
лости растут в геометрической—именно интенсивности физи-
ческого света равняются 1/2, 1/4, 1/8, 1/16.
Рассмотрим еще несколько экспериментов, иллюстри-
рующих закон Вебера. На белом диске проведем в напра-
влении радиуса несколько полосок, образующих как бы
прерывающуюся линию. При быстром вращении кружка
видны серые кольца, которые по направлении к периферии
круга становятся все светлее и светлее. В зависимости
от чувствительности глаза одни наблюдатели видят три

кольца, четыре и т. д., едва выделяющиеся от основного
фона. Но этих колец может быть больше, так как поло-
сок, могущих дать кольца при помощи слияния с фоном,
больше. Но может быть эти кольца можно увидеть, если
мы увеличим освещение диска? Оказывается, что при
увеличении освещения число колец для каждого наблю-
дателя остается неизменным. Этот эксперимент как нельзя
лучше подтверждает правильность закона Вебера, а именно,
что отношение первоначального раздражения к добавочному
имеет постоянную величину, т.-е. что разностная чувстви-
тельность остается одной и той же в обоих случаях. Хотя
величина раздражений и меняется благодаря изменению
освещения, но отношение между раздражениями остается
тем же самым. После рассмотрения фактов веберовского
закона мы можем точно его формулировать. Как бы ни было
велико раздражение, прирост раздражения, нужный для
того, чтобы произвести ощущение едва заметного различия,
будет всегда составлять одну и ту же дробную часть. Это
еще иначе можно так формулировать: „равные относи-
тельные возрастания раздражений соответствуют равным
возрастаниям ощущений", или: „Интенсивность ощуще-
ния и раздражения не пропорциональны, но для
того, чтобы произвести равномерное возрастание ощущений,
должно иметь несравненно большее возрастание раз-
дражения". Фехнер придал веберовскому закону строго
математический вид, доказав, что „ощущение равняется
логарифму раздражения".
Из всего вышесказанного совершенно ясно, что ощуще-
ния непропорциональны раздражениям, и это обстоятельство
должно быть объяснено, так как это обстоятельство пред-
ставляет собою исключение из всех законов природы, где
между причиной и действием всегда имеется пропорцио-
нальность. На этот вопрос отвечают три теории.
По физиологической теории причины этого несо-
ответствия между ощущением и раздражением лежат
в самом нервном веществе. Именно, в нем сила возбужде-
ния не пропорциональна силе раздражения, а подчиняется
логарифмическому закону. Но это положение до сих пор
не было доказано. По другому объяснению, также физиоло-
гическому, допускается, что в сером веществе мозга всегда
остаются скрытыми более слабые возбуждения. Вслед-
ствие этого только часть энергии превращается в цен-
тральный процесс, соответствующий ощущению. Но с этим
объяснением также нельзя согласиться, потому что процесс
ощущения предполагает сложный процесс апперцепции,
а если это признать, то придется допустить, что физиологи-

ческий процесс, лежащий в основе ощущений, будет слиш-
ком сложным для того, чтобы утверждать, что свойствами
нервного вещества можно объяснить ощущения.
Второе толкование может быть названо психофизи-
ческим и принадлежит Фехнеру, который предпола-
гал, что в мире физическом все явления подчиняются
закону пропорциональности. Сами по себе взятые явления
психические также подчиняются закону пропорциональ-
ности. Что же касается отношения между миром психи-
ческим и физическим, то он подчиняется закону логарифми-
ческому.
Наконец, есть третье толкование, которое мы назовем
психологическим. Сущность его заключается в том,
что когда мы производим оценку ощущения, то это послед-
нее никогда не является у нас в сознании абсолютно само
по себе, оно всегда является результатом сравнения,
а для того, чтобы сравнение могло иметь место, нужно,
чтобы данное ощущение или мера данного ощущения была
отнесена к другой мере. Поэтому мы можем сказать, что
у нас никогда не бывает абсолютной меры для того или
иного ощущения, а всегда относительная. Это можно
пояснить на следующем примере: если нам предстоит трата
в 100 руб., то перед нами не стоит вопрос о сбережении
нескольких копеек, но если предполагаем истратить 25 коп.,
то часто поднимается вопрос о сбережении нескольких
копеек. Очевидно, мы то или иное сбережение относим
к той или иной цифре траты. Мы ее относим к той или
иной сумме, т.-е. оцениваем относительно, а не абсолютно.
Для того, чтобы убедиться в том, что ощущения
в нашем сознании измеряются относительными мерами,
мы рассмотрим, как мы определяем несходство, различие,
отличие двух ощущений. Если даются два едва заметно
отличающиеся друг от друга ощущения, то об этой едва
заметности мы говорим так, как если бы мы вычитали
одно ощущение от другого, в результате чего получали бы
некоторую единицу ощущения. На самом деле при
оценке различия или несходства ощущений мы не произ-
водим вычитания, потому что такого вычитания произ-
водить нельзя и не имеет никакого смысла. Оценка вели-
чины различия между двумя ощущениями производится
не при помощи нахождения арифметической разности между
ними, а способом, который заключается в следующем.
Положим, мы сравниваем 10 с 8 и 100 с 98. Если бы оце-
нивали их различие при помощи арифметической разности,
то мы должны были бы сказать, что в одном и в другом
случае такая разность будет равняться двум. Но ведь

совершено очевидно, что несходство между ними не может
быть выражено этими числами, потому что несходство
между 10 и 8 и между 100 и 98 не равно друг другу.
Для выражения несходства не может служить арифмети-
ческая разность, а для этой цели может служить отно-
шение, которое может быть выражено следующим образом:
10 — 8 _ 1 100 — 98 _ 1_
10 ~~ 5 И 100 ~~ 50 *
Числовое различие 1/5 и 1/50 совершенно явственно
выражают различие между указанными парами чисел.
Если это рассуждение перенести на меру величины
ощущений и выразить это в общей форме, то у нас полу-
чится следующее: если у нас есть две величины ощущений
А и В, то несходство между ними может быть выражено
не разностью А — В, а отношением - ~^В. Это означает, дру-
гими словами, что мы не имеем для ощущений абсолютной
меры, а всегда только относительную. При этом допу-
щении отношение между ощущением и раздражением вообще
выразится следующим образом: „Если раздражения
имеют равные относительные различия, то и соответству-
ющие им ощущения имеют равные относительные
различия, а это означает, другими словами, что ощуще-
ния растут пропорционально соответственным
величинам раздражения".
Закон Вебера применяется не только к интенсивным
величинам, но равным образом и к экстенсивным и к чув-
ствам. Кроме того, он имеет очень важный практический
смысл. Благодаря действию веберовского закона мы не все
раздражения ощущаем, а только те, которые достигают
определенной величины. Благодаря действию веберовского
закона мы в сумерках предметы так же различаем, как и при
полном свете, потому что мы ощущаем не абсолютные,
а относительные различия.

ОТДЕЛ III.
О воспроизведении.
ГЛАВА XV.
О представлении и воспроизведении ощущений.
Мы видели, как можно схематически изобразить про-
цесс ощущения. Именно, когда какое-либо раздражение
возбуждает концевой аппарат какого-либо ощущающего
органа, возбуждение по ощущающему нерву передается
в мозг. В результате возбуждения возникает процесс ощу-
щения цвета, запаха и т. п. В этом процессе содержа-
ние ощущения, именно цвет, запах и пр., относится к внеш-
нему миру или приписывается нами вещам внешнего мира.
Таким образом, ощущение является в результате действия
раздражения, которое мы можем также назвать впечатле-
нием. Мы часто говорим, что благодаря тому или иному
впечатлению мы получаем определенное ощущение.
Но мы можем переживать состояние, похожее на ощу-
щение, и в том случае, когда нет на-лицо раздражения
или впечатления. Тогда такое переживание носит название
представления. Например, когда на мой глаз действует
какой-нибудь цветной предмет, то в результате его дей-
ствия будет получаться ощущение. Если я закрываю глаза
и думаю о том же цветном предмете, то это будет пред-
ставление. Из приведенного только-что примера совер-
шенно очевидно, что представление есть результат ощу-
щения, и так как оно похоже на ощущение, то можно ска-
зать, что оно есть копия ощущения.
Но как можно было бы ближе определить отношение
между ощущением и представлением? Многие психо-
логи, принимая в соображение тот факт, что предста-
вление получается из ощущения, отвечали на этот вопрос
таким образом, что представление есть тоже ощущение, но
только оно менее интенсивно. Представление есть ослабленное

ощущение. Различие между ними только в степени.
Но если мы ближе рассмотрим, чем отличается ощущение
от представления, то увидим, что между представлением
и ощущением есть различие более существенное, чем раз-
личие в степени интенсивности.
Какое сходство и различие между ощущением и пред-
ставлением?
По содержанию ощущения не отличаются от пред-
ставлений. Несколько минут назад я услышал какой-нибудь
звук. В данный момент я вспоминаю о нем; другими сло-
вами, у меня есть представление этого звука. В этом пред-
ставлении будет то же самое содержание, которое было и
в ощущении.
Представление отличается от ощущения еще и по
интенсивности. Кто слышал шум моря, водопада или
звук пушки, тот должен согласиться, что мы не можем
в представлении иметь такую интенсивность звука, какую
мы имеем в процессе ощущения. Представление звука
пушки не оглушает, представление обжога от горячей
печки не обжигает. Представление яркого солнца не
слепит.
Хотя, таким образом, представление во многих отно-
шениях похоже на ощущение, но тем не менее нельзя ска-
зать, что представление есть ощущение, хотя бы даже
ослабленное. Между ними есть более существенное разли-
чие, чем различие только в степени. Представление отли-
чается от ощущения не по степени, а по роду: именно,
в нем самый характер материала отличается от материала
ощущений. В самом деле, положим, я смотрю на какой--
нибудь ландшафт; если я отвернусь от него и от него
будет у меня представление, то хотя по содержанию ощу-
щение и представление в данном случае будут мало друг
от друга отличаться, равным образом мало будет разницы
между ними и в отчетливости и в интенсивности, однако,
сравнивая то состояние, которое в нас вызывает ощущение
и соответствующее ему представление, мы можем легко
заметить, что в представлении содержание не так сильно
затрагивает наше сознание, как в ощущении. В ощущении
содержание отличается живостью, первоначальностью, спо-
собностью оказывать сильное воздействие. В представле-
нии же отсутствует характер действенности: о представлении
можно сказать, что оно более или менее пассивно. В этом
смысле следует признать, что между представлением
и ощущением есть очень большое различие. Если мы
заметим, что то же самое можно сказать и относительно
представления чувств и стремлений, то будет ясно, что

мир представлений очень сильно отличается от мира ощу-
щения и восприятия.
Генетически мы представления выводим из ощущений,
т.-е. предполагаем, что представления получаются из ощу-
щений и именно таким образом, что от действия внешних
впечатлений получается ощущение, которое затем совсем
не существует в нашем сознании и только впоследствии
возникает в сознании в форме некоторого представления.
Если это признать, то очевидно, что ощущение, дающее
начало представлению в промежутке времени, когда оно
не было в нашем сознании, где-нибудь и в какой-нибудь
форме должно было сохраниться. По этому вопросу можно
спросить, во-первых, где и как сохраняются ощущения до
превращения их в представления; во-вторых, когда ощу-
щения воспроизводятся, то будут ли это те же самые содер-
жания сознания, которые имели место в первоначальном
переживании. Греческий философ Платон думал, что пред-
ставления в нашем сознании сохраняются в таком виде,
что рассудок по произволу может извлекать то или иное
представление, подобно тому, как владелец голубятни
может достать того или иного голубя по желанию. Немец-
кий философ Гербарт думал, что ощущения, ослабляясь
в своей силе, продолжают существовать под порогом
сознания, а затем, при благоприятных условиях, приобретая
силу, они начинают существовать в виде представления.
Таким образом, согласно этому пониманию, представление
есть не что иное, как вторичное появление ощу-
щения. Ощущение, сохранясь где-то в том же самом виде,
в каком оно было первоначально, возникает затем в форме
представления. Но если мы проследим за судьбою ощу-
щения—именно, рассмотрим, в каком виде первоначально
полученное ощущение сохраняется в нашем психофизическом
организме и каким образом оно, возобновляясь, превращается
в представление—то мы должны будем признать, что этот
взгляд совсем не верен.
Прежде всего, на этот вопрос мы ответим с физической
точки зрения, именно, мы рассмотрим, что остается в нерв-
ной системе после того, как на наш ощущающий орган
оказало воздействие какое-нибудь раздражение. На этот
вопрос отвечают три теории. По первой теории, которую
мы назовем теорией вибраций, или движений, после дей-
ствия впечатлений частички нервной системы приходят
в колебательное движение, которое и после прекращения
раздражения остается в нервной системе и только мало
по-малу ослабляется. При некоторых условиях эти коле-
бания усиливаются и доходят до своей первоначальной

силы. Тогда в сознании возникает соответствующее пред-
ставление. Эту теорию нужно считать мало вероятной,
потому что она предполагает бесплодную трату огромного
количества энергии. Вторая теория — это теория следов,
которые остаются в нервной системе после действия извест-
ного впечатления. Если под термином „след" понимать
какое-либо изменение нервной системы под влиянием раз-
дражения, то этот термин был бы вполне приемлем, но так
как под ним склонны предполагать существование таких
изменений, которые сходны по форме с раздражением,
то теорию следов нужно отвергнуть, потому что между
теми изменениями, которые могут иметь место в нервной
системе, и впечатлениями нет никакого сходства.
Наиболее вероятной следует считать третью теорию,
по которой после действия впечатления в нашем психо-
физическом организме остается предрасположение,кото-
рое, как мы видели выше, есть нечто иное, как способность
нервной ткани так сохранять в себе изменения, происшед-
шие под влиянием действия раздражения и главным обра-
зом многократного возбуждения, что создаются благоприят-
ные условия для повторения того же самого возбуждения.
Другими словами, раздражение, которое имело место раньше,
может благодаря предрасположениям, проходить с большей
легкостью и быстротой. Вот то единственное, что остается
в нервной системе под влиянием действия раздражения.
Из этого можно видеть, что в нервной системе, где по пред-
положению должны были бы сохраняться представления,
больше ничего не сохраняется, кроме некоторого изменения
ее. То, что остается в нервной системе после воздействия
впечатления, не есть представление, а есть только неко-
торое условие осуществления представления.
Теперь мы можем ответить на вопрос, поставленный
нами выше, именно, есть ли представление повторяющееся
ощущение? Это можно было бы утверждать в том случае,
если бы где-нибудь в нашем психофизическом существе
сохранилось ощущение, подобно тому, как сохраняются
вещи в каком-нибудь помещении. Но сохраняются, как мы
только-что видели, не ощущения, а только предрасполо-
жения, которые при известных условиях только могут
превращаться в представления. Из этого ясно, что
представления, которые у нас имеются после тех или иных
ощущений, не есть простое повторение прежнего ощуще-
ния, а есть новый процесс, который является на почве
преобразования предрасположения в представление. На
предрасположение следует смотреть как на реальность,
но она представляет собою реальность потенциальную, так

сказать реальность скрытую, которая, однако, может превра-
щаться в полную реальность в том случае, когда для этого
имеются соответствующие условия. Другими словами, скры-
тое предрасположение становится сознаваемым представле-
нием под влиянием определенных условий.
Но каковы те условия, благодаря которым предраспо-
ложение превращается в представление? Такими условиями
прежде всего являются внешние впечатления. Предраспо-
ложение может делаться актуальным представлением при
наличии следующих двух условий. Во-первых, раздраже-
ние должно быть сходно с тем или иным раньше бывшим
ощущением или, что то же самое, оно должно быть сходно
с тем предрасположением, которое вызвало данное ощущение.
Если действует впечатление сходное с тем, которее вызвало
некоторое предрасположение, то это последнее превращается
в представление. Когда какое-либо предрасположение воз-
буждается раздражением, сходным с тем, которое уже
действовало раньше, то в силу вышеуказанного свойства
предрасположения, вполне понятно возникновение предста-
вления. Это есть возникновение представления благодаря
действию сходных впечатлений. Далее, предрасположение
превращается в представление на основах ассоциации.
Это нужно понимать следующим образом. Между психо-
физическими предрасположениями, занимающими в мозгу
различные места, благодаря повторному одновремен-
ному возбуждению устанавливается связь т.-е. возбужде-
ние от одного места переносится в другое с большей или
меньшей легкостью. Это мы называем устанавливанием
ассоциации. Результатом такой связи является то, что воз-
никновение одного предрасположения вызывает возникно-
вение другого, связанного с ним предрасположения.
Таким образом, возникновение представлений благо-
годаря ассоциации есть не что иное, как привычное
совозбуждение предрасположений. Если два или больше
процессов переживаются одновременно друг с другом, то
они образуют для сознания как бы один цельный процесс,
который обладает тем свойством, что, когда в силу каких
либо условий возникает часть этого процесса, то является
тенденция к возникновению целого процесса. Это есть то,
что обыкновенно называется законом ассоциации предста-
влений по смежности.
Таким образом, оказывается, что предрасположения,
которые сохраняются в нашем психофизическом существе,
превращаются в представления благодаря воздействию
внешних впечатлений. Но предрасположения иногда могут
сами собой без участия каких бы то ни было извне

действующих впечатлений возобновляться и вызывать
в сознании соответствующие представления. Это явление
носит название персеверации и заключается в том, что
иногда представления приобретают способность всплывать
в сознании без воздействия какого бы то ни было сходного
впечатления или находящегося с ним в ассоциативной
связи. Например, после изучения слов и фраз какого-либо
иностранного языка, слова и фразы спустя некоторое время
после изучения сами собой возникают в нашем сознании
даже в том случае, когда мы о них совсем не думаем или
думаем о совсем других вещах. Персеверация обыкновенно
бывает тем сильнее, чем интенсивнее внимание было
направлено на первоначальное переживание. Всякий имел
случай наблюдать на самом себе влияние этих персевера-
ционных тенденций. Мысли, которые нас тревожат, вопросы,
которые нас живейшим образом задевают, сами собой
против нашего желания возникают в нашем сознании.
Если мы посмотрим на это явление с физиологической
точки зрения, то должны будем допустить существование
центральных возбуждений нервной системы. В таком слу-
чае нам придется поставить вопрос, какие причины обу-
словливают центральное возбуждение?
Такими причинами являются какие-либо вазомоторные
процессы, которые производят то, что изменяется цирку-
ляция крови, затем изменение температуры мозга; возникно-
вение продуктов обмена веществ, например ядов утомле-
ния. Вообще следует признать, что благодаря чисто физио-
логическим причинам процессы возникновения представлений
облегчаются или затрудняются.
Это будут не психологические причины возникновения
представлений.
ГЛАВА XVI.
О вспоминании и узнавании.
Мы видели, что после действия впечатления в сознании
и в нервной системе остается „след", который мы назвали
психофизическим предрасположением. На вопрос, каким
образом из предрасположений получаются представления,
мы должны были ответить в том смысле, что есть два усло-
вия, благодаря которым предрасположение превращается
в представление. Это именно сходство впечатлений и ассо-

циациая по смежности в пространстве и во времени. Для
иллюстрации можно привести следующие примеры.
Если от впечатления дома в новом стиле, который
я видал вчера, у меня остался известный след, то сегодня,
глядя на другой дом, тоже в новом стиле, я могу вспомнить
о вчерашнем доме, или, точнее говоря, предрасположение
превратится в представление дома, который я видел вчера.
Это — воспроизведение благодаря влиянию сходного впеча-
тления. Если какая-нибудь вещь, состоящая из группы
качеств, действует на наше сознание, то эти качества оста-
вляют предрасположение, которое является иллюстрацией
ассоциации по смежности. Напр., если я смотрю из универ-
ситетского двора нового здания, то вижу памятник Ломоно-
сова и здание университета. Они вместе образуют один
целый процесс, в котором имеются на-лицо и представление
памятника и представление здания. Если впоследствии в силу
каких-нибудь причин возникнет представление памятника,
то это последнее вызовет представление здания.
Если я слышу какую-нибудь мелодию, фразу, посло-
вицу, изречение и т. п., то впечатление от отдельных частей
мелодии, от отдельных слов и т. п. действуют на созна-
ние по смежности во времени. В случае возникновения
в сознании части процесса, другая часть имеет тенденцию
к репродуцированию.
Среди ассоциаций следует отметить как особенно важ-
ные—ассоциации между моторными образами: именно между
различными группами движений, вследствие многократного
повторения их, устанавливается некоторая постоянная связь,
вследствие чего возникновение одной группы движений
влечет за собой возникновение другой. Во всех тех случаях,
когда мы производим какие-нибудь сложные движения,
напр. при изучении ремесла, спортивных движений и т. д.
между отдельными элементами сложного движения устана-
вливается ассоциация. Моторные ассоциации играют роль
в созидании представлений о вещах внешнего мира.
Напр., в представление ножа входит представление реза-
ния; к полному представлению велосипеда относится и пред-
ставление тех движений, которые связаны с ездой на вело-
сипеде.
Мы имеем возможность установить понятие воспри-
ятия после того, как для нас сделалось ясным, что предрас-
положение или образ воспоминания может быть вы-
зван благодаря впечатлению вследствие сходства или ассо-
циации.
В процессе восприятия впечатлений абсолютно то-
ждественных быть не может, но могут быть только сход-

ные до известной степени. Тем не менее эти впечатления
могут вызвать соответствующие образы воспоминаний, напри-
мер представление круга может быть вызвано и отчетливо
изображенным кругом на бумаге и ясно изображенным кру-
гом на песке. Очевидно, самый процесс восприятия заклю-
чается в том, что впечатления и образ воспоминания сли-
ваются друг с другом и дают начало образу вос-
приятия.
От простой репродукции отличается тот процесс, кото-
рый называется узнаванием. Практически говоря, разли-
чие между ними заключается в том, что репродукция осу-
ществляется труднее, чем узнавание. Для репродукции
нужно употреблять больше усилий, и все же она может
быть безрезультатной. Например, мы желаем вспомнить фами-
лию какого-нибудь мало известного нам лица. Может
случиться, что мы, несмотря на все усилия, не будем
в состоянии воспроизвести ее. Но это не значит, что ее
вовсе нет в нашем сознании. Для этой фамилии может быть
соответствующий образ в нашей подсознательной сфере.
Она может там существовать в виде известного предраспо-
ложения, которое не превращается в представление.
Но если назвать несколько фамилий, среди которых нахо-
дится и искомая фамилия, то мы тотчас же узнаем, что
это—та фамилия, которую мы тщетно старались репроду-
цировать.
Далее, нужно отличать вспоминание от узна-
вания. Основное различие между ними сводится к тому,
что вспоминание относится к представлениям, в то время
как узнавание относится к имеющемуся на-лицо предмету
или явлению. Например, у меня возникает образ какой--
нибудь улицы итальянского города. Этот образ может быть
результатом чтения какого-нибудь описания путешествия,
виденной картины. Но это есть только образ, который
не относится мною ни к какому прошлому событию.
В таком случае это будет просто вспоминаемый образ,
а самый процесс репродуцирования этого образа будет
называться вспоминанием.
В отличие от вспоминания узнавание сопровождается
сознанием, что тот предмет, который мы теперь восприни-
маем, есть тот же самый, который мы раньше воспринимали
при определенных обстоятельствах. В узнавании мы отно-
сим тот или иной образ к нашим прошлым переживаниям.
Например, если я стою перед домом, относительно которого
я вспоминаю, что это тот самый дом, который я посетил
год тому назад, в котором находится такое-то учреждение
и т. п., то это будет процесс узнавания, который является

видом вспоминания, но который имеет свои специфические
особенности.
Узнавание следует отличать также от познания
просто. Если я стою перед каким-нибудь домом, о котором
думаю, что это есть какой-то дом, то это будет познание.
Если же я о нем думаю, что это тот дом, который я видел
вчера, то это будет узнавание.
Есть два вида узнавания, которые можно пояснить при
помощи следующих примеров. Я на улице встречаю какого--
нибудь человека, впечатление от лица которого не кажется
мне новым. Мне кажется, что я где-то его видел раньше,
но где и когда, я этого сказать не могу. Это будет узна-
вание, которое мы называем неполным.
Предположим дальше, что я вспомнил, что этот чело-
век есть приказчик книжного магазина, у которого я поку-
пал книги неделю тому назад. Тогда это будет полное узна-
вание. В нем есть отнесение к определенному пространству
и времени: у меня есть представление книжного магазина,
а также представление того, что пошел покупать книгу
в субботу после лекции.
Состояние сознания в процессе узнавания будет совер-
шенно отлично от того, которое бывает при восприятии
предмета, раньше не воспринимавшегося. В процессе узна-
вания мы переживаем особое состояние, которое можно
назвать уверенностью, чувством знакомости
и т. п. Всякий знает из своего внутреннего опыта, что он
много раз имел случай переживать такое состояние. Мы
можем сказать, что этот голос звучит для нас иначе,
чем голос совершенно незнакомый. Если мы видим знако-
мый почерк, то он представляется нам совсем не таким,
каким представляется почерк незнакомый.
Спрашивается, чем обусловливается это своеобразное
качество знакомости, присущее предметам узнавае-
мым, в отличие от предметов совершенно незнакомых? Бла-
годаря какому признаку узнаваемые образы относятся
к прошлому, в отличие от простых воспоминаний, которые
могут не относиться ни к какому определенному прошлому.
На этот вопрос отвечают три теории.
По первой теории, принадлежащей Гефдингу, качество
знакомости, присущее узнаваемым предметам, имеет харак-
тер непосредственный, подобно ощущению цвета или звука.
Оно ни на что не разложимо и не сводится ни к каким
ощущениям. Качество знакомости допускает физиологиче-
ское объяснение. Можно думать, что оно зависит от облег-
ченного прохождения физиологических процессов, имею-
щих место при восприятии знакомых предметов.

По теории Бергсона, чувство знакомости получается
из моторных актов. Всякое восприятие, по мнению Берг-
сона, существует ради действия и получает свое
продолжение в движениях. Вследствие повторения
одинаковых восприятий и связанных с ними движений
у нас образуются моторные механизмы, действую-
щие автоматически. Если такое восприятие вновь
возникает, то оно сопровождается чувством уверен-
ности, которое является результатом сознания, что дви-
жение, которые сопровождают восприятие, являются вполне
урегулированными, т.-е. это значит, что мы можем авто-
матически использовать предмет восприятия: например,
улица кажется мне знакомой, если я могу в ней сво-
бодно ориентироваться. Следовательно, по теории Бергсона,
чувство знакомости является результатом автоматичности
двигательных актов, связанных с восприятием.
Третья теория, как мне кажется, объясняет проще
качество знакомости в процессе восприятия. Как мы видели
выше, процесс восприятия обусловливается двумя факто-
рами: образом воспоминания и внешним впечатлением. Обо-
значим символически образ воспоминания при помощи
А = а+в+с + к+е: самый образ обозначим при помощи А,
а отдельные элементы при помощи а, в, с, е. Процесс вос-
приятия будет заключаться в слиянии или ассимиля-
ции настоящего впечатления с репродуцируемым. В этом
процессе после слияния сходных элементов abc и abc,
в сознании возникают элементы не сливающиеся к+е, нахо-
дящиеся в ассоциативной связи с а+в+с. Благодаря воз-
никновению этих элементов происходит отнесение узнавае-
мого образа к прошлому во времени и в пространстве. Как
в предыдущем примере, отнесение образа приказчика
в обстановку книжного магазина и обстановку событий,
имевших место неделю тому назад..Таким образом узнава-
ние объясняется при помощи представлений, ассоциативно
связанных с узнаваемым образом.
Труднее, повидимому, объяснить первый случай знако-
мости,-когда мы ясно сознаем, что воспринимаемый пред-
мет не нов, что он нами когда-то переживался. Трудность
объяснения заключается в том, что эти добавочные пред-
ставления, о которых сейчас идет речь, в нашем сознании
не возникают. Но можно сделать предположение, что, хотя
эти представления не возникают, однако они могут оказы-
вать действие на наше сознание, находясь в подсознатель-
ной сфере.
Если признать это объяснение правильным, то станет
понятной особая роль названий в процессе узнавания.

Названия тесно ассоциируются с предметом и когда возни-
кают в сознании, то в свою очередь могут вызвать по ассо-
циации другие представления, которые относят данные
переживания к определенному прошлому. Например, если
мы встречаемся с лицом, которого мы не узнаем, но стоит
ему назвать свою фамилию, как тотчас мы его узнаем.
Иногда узнавание означает просто способность назы-
вания предметов. Например, если мы нюхаем какие-нибудь
духи, то узнать—значит назвать, какие это духи. Почтовый
чиновник, взявши в руки письмо, может определить, пре-
вышает ли оно один лот. Очевидно, в данном случае эта
способность сводится к способности найти обозначение для
данного ощущения.
К области узнавания следует отнести также так назы-
ваемую абсолютную музыкальную память. Она
состоит в том, что лицо, обладающее этой способностью,
может точно обозначить услышанный тон. Например, если
звучит камертон, то, услышавши этот тон, оно произносит
тотчас же название этого тона или указывает соответ-
ствующую клавишу рояля, очевидно, вследствие того, что
между этими последними и между определенным тоном
устанавливается ассоциация.
Из сказанного ясно, что связывание ощущений с назва-
нием дает возможность узнавать их впоследствии.
Таким образом, мы должны признать, что вообще узна-
вание находится в зависимости от сознательности пред-
ставлений, обстоятельств, связанных с представлением
узнаваемого предмета.
В качестве дополнительного доказательства следует
привести объяснение явлений амнезии и парамнезии,
известных обманов узнавания. В амнезии лицо, которое мы
несомненно видели, или книга, с которой мы несомненно
имели дело, кажутся совершенно незнакомыми. Объяснение
этого явления заключается в том, что произошло ослабле-
ние тех представлений, которые мы назвали добавочными.
Вследствие этого они не появляются в сознании. Отсут-
ствие их в сознании производит то, что вновь пережи-
ваемые впечатления кажутся новыми, потому что нет моти-
вов для отождествления с прошлыми восприятиями.
Явление парамнезии заключается в том, что больному
кажется, что все, что он видит, даже самое новейшее, было
предметом его восприятия. Больной, который приезжает
в чужой город, посещает врача, которого он раньше никогда
не видел, в состоянии парамнезии уверен, что он уже в этом
городе был и что видел этого врача, обстановку его квар-
тиры и пр.

Объяснение этого факта по Джемсу заключается в сле-
дующем.
При восприятии нового факта некоторые обстоятель-
ства, связанные с раньше пережитым фактом, вспоминаются,
а другие не доходят до сознания; именно, обстоятельства
нового факта, сходные с обстоятельствами прежних фак-
тов, вспоминаются, между тем как обстоятельства, отли-
чающие новый факт от прежде пережитого, не
вспоминаются. Выпадение элементов, отличающих
настоящее восприятие от прошлого делает то, что настоя-
щее восприятие кажется вновь воспринимаемым. Ясно, что
парамнезия находится в зависимости от воспоминания
обстоятельств, связанных с представлением узнаваемого
предмета.
ГЛАВА XVII.
О типах представлений.
В способности воспроизведения обнаруживаются значи-
тельные индивидуальные различия в зависимости от того,
какими представлениями пользуется тот или иной индиви-
дуум в процессах воображения и мышления. Для примера
возьмем какое-либо сложное представление, в свою очередь
состоящее из ряда представлений. Пусть это будет пред-
ставление „колокола" Оно может складываться из сле-
дующих представлений: 1) зрительный образ колокола: это,
именно, образ колокола, как вещи; 2) представление слова
„колокол" написанным — зрительный образ графический;
3) представление „звона" — слуховой вещный образ; 4) зву-
ковое представление слова „колокол"—слуховой словесный
образ; 5) двигательное представление колокола, которое мы
можем иметь вследствие прикосновения к нему; 6) двига-
тельный образ произношения слова „колокол".
Когда мы имеем дело с таким сложным представле-
нием, то какие представления возникают в нашем сознании
в то время, как они становятся предметом нашего вообра-
жения или мышления — все частичные представления или
только некоторые? Оказывается, что у одних индивидуумов
возникают но преимуществу зрительные образы, у других
по преимуществу — слуховые, у третьих—двигательные,
у четвертых же являются как одни, так и другие. Вот
почему в последнее время в психологии принято делить

индивидуумов по их способности представления на раз-
личные классы, типы: зрительный тип — с преобладанием
зрительных представлений, слуховой тип—с преобладанием
слуховых представлений, двигательный тип — с преоблада-
нием двигательных представлений.
Таким образом, по общепринятой в настоящее время
классификации, существуют следующие типы представле-
ний, или, вернее, представливаний: зрительный, слуховой,
двигательный, безразличный, но, кроме того, сочетание этих
основных типов дает еще, так сказать, подтипы, именно,
двигательно-слуховой, зрительно-двигательный и т. и.
Каково характерное отличие одного типа от другого?
В самых общих выражениях можно сказать, что у лиц
зрительного типа преобладают зрительные представления,
словесные или вещные, у лиц слухового типа преобладают
слуховые представления, словесные или вещные и т. д.
Этим отнюдь не утверждается, что лица того или другого
типа пользуются представлениями одного класса с исклю-
чением представлений других классов. Об этих последних
можно сказать, что они только отступают на задний план
по сравнению с зрительными представлениями у лиц зри-
тельного типа и т. д.
Один индивидуум отличается от другого тем, какие
образы он по преимуществу употребляет в процессах вос-
произведения, когда, например, он вспоминает о каком--
нибудь таком предмете, представление которого состоит из
различных образов. Например, представление о человеке
складывается из зрительных, слуховых и т. д. образов.
Спрашивается, какие же образы мы воспроизводим, когда
мы вспоминаем о каком-нибудь человеке? Оказывается, что
в этот отношении между людьми существует огромное раз-
нообразие.
Есть люди, которые, желая вызвать в своем уме воспо-
минание о каком-либо знакомом, воспроизводят в одина-
ковой мере все образы, т.-е. они воспроизводят одинаковым
образом и его фигуру, и цвет его лица, и цвет его
одежды, но в то же время с такой же отчетливостью вос-
производят и характерные особенности его голоса (высоту,
тембр и т. п.). Это—индивидуумы, у которых существует
полное равновесие между зрительными и слуховыми обра-
зами. Таких лиц относят к так называемому безразлич-
ному типу памяти, потому что они в своих умственных
процессах не отдают предпочтения тем или иным образам.
Но есть лица, которые пользуются по преимуществу
зрительными образами. Так, например, если они
желают вспоминать о каком-нибудь знакомом, то они тотчас

воспроизводят его фигуру, цвет его лица, его одежду
и при этом вовсе не воспроизводят его голоса. Совершенно
так же они поступают и во всех своих остальных воспроиз-
ведениях. У них зрительные образы преобладают. Это —
лица зрительного типа.
Но есть еще один тип — так называемый слуховой;
его особенность состоит в том, что в процессе воспроизве-
дения он отдает предпочтение слуховым образам. Так, если
ему приходится вспоминать о каком-либо знакомом, то он
вспоминает не о его фигуре, цвете лица, но, главным обра-
зом, о его голосе; он, так сказать его умственно слышит,
в то время как лицо зрительного типа его умственно
видит.
Когда лица зрительного типа стараются заучить что--
нибудь наизусть, то они запечетлевают в своей памяти
зрительный образ страницы с буквами и, отвечая
наизусть, они мысленно видят этот образ и читают его.
Когда они припоминают арию, то при помощи того же
самого процесса они видят ясно ноты партитуры. Не только
память их носит зрительный характер, но и все другие
способности; когда они обсуждают или воображают, то поль-
зуются исключительно зрительными образами. Развитие
ума в одном направлении позволяет зрительному типу
совершать изумительные вещи. Есть шахматные игроки,
которые ведут партию, обратив голову к стене, или с закры-
тыми глазами. Очевидно, что при каждом ходе весь образ
шахматной доски с расположением отдельных частей пред-
ставляется им, как бы во внутреннем зеркале. Без этого
условия они не могли бы предвидеть последствий своих
ходов и ходов противника. Двое друзей, обладавших этой
способностью, играли в шахматы мысленно, прогуливаясь
по улице. Многие ораторы, говоря перед публикой, пред-
ставляют свои рукописи, как бы помещенными перед гла-
зами. Один государственный человек говорил Гальтону, что
запинки в его речи на трибуне происходили от того, что
он был приводим в замешательство образом своей рукописи
с помарками и зачеркнутыми местами.
Дети, принадлежащие к этому типу, когда их приучают
вычислять в уме, мысленно пишут мелом на воображаемой
доске заданные цифры, затем все частные действия и нако-
нец, окончательный итог, так что они внутренно видят
одну за другой различные линии белых знаков, только что
ими начерченные. „Все мои представления слов по пре-
имуществу зрительные",—пишет одно лицо, принадлежащее
к этому типу. „Чтобы запомнить слово, слышанное в пер-
вый раз, мне нужно немедленно дать отчет, как оно

пишется; равным образом, когда я слышу интересный для
меня разговор, то мне часто случается представить его
написанным фраза за фразой". „Один из моих друзей",—
говорит Кейра, — „уверял меня, что ему недостаточно для
запоминания слышать какое-нибудь слово, например имя
собственное: ему необходимо видеть его написанным. В лицее,
как бы внимательно ни относился он к урокам литературы
или истории, он ничего не выносил из них, между тем
как получасовое занятие над книгой или тетрадью прино-
сило ему больше пользы".
Из этих примеров легко видеть что лица, принадле-
жащие к зрительному типу, в процессе мышления
пользуются, по преимуществу, зрительными обра-
зами.
„Слуховой тип нужно признать более редким, чем
вышеуказанные типы: его можно узнать по тем же отли-
чительным признакам; лица этого типа связывают все свои
воспоминания посредством языка звуков; чтобы запомнить
урок, они запечетлевают в уме не зрительный образ
страниц, а звук их слов. Суждение, как и память,
у них слуховое/ Производя, например, умственное сло-
жение, они повторяют умственно название цифр и пред-
ставляют, так сказать, звуки, не представляя при этом
их изображения".
„Когда лицо, принадлежащее к слуховому типу, вооб-
ражает себе диалог, в котором он сам принимает участие,
или, еще лучше, пишет его, то он часто слышит
с известной отчетливостью слова собеседника".
„В то время, когда я пишу,—говорит известный ученый,
Дельбеф,—то я разговариваю с фиктивным читателем, и при-
писываю ему возражения, когда я выражаюсь неясно,
и сомнения, когда я сомневаюсь сам".
Мне самому приходилось отмечать различие между
типами памяти следующим образом. Положим, ребенок
хочет заучить латинские вокабулы, и ему нужно запомнить
слово quis. Если он принадлежит к зрительному типу,
то он при воспроизведении будет его писать quis,
если принадлежит к слуховому типу, то он будет
писать cvis. Это объясняется тем, что зрительный тип
вспоминает зрительный образ слова; он вспоминает, как
оно пишется, он представляет его написанным на бумаге.
У ребенка слухового типа в воспоминании имеется слу-
ховой образ, а не зрительный, а потому при желании вос-
произвести, как это слово пишется, он воспроизводит не
непосредственный зрительный образ слова, а пытается
построить его образ из отдельных звуковых образов.

Если ребенок зрительного типа желает изучить сти-
хотворение, он запоминает слова и фразы, представляя их
себе так, как они напечатаны на страницах книги; он умственно
видит их расположение—словом, он читает их, как если бы
они были перед его умственным взором. Если он желает
вспомнить какое-нибудь правило, то он старается воспро-
извести ту страницу и то место учебника, на котором это
правило находится. Если он изучает вокабулы, то всегда
представляет себе их письменный образ. Мне кажется, что
дети слухового типа хуже усваивают орфографию, чем
дети зрительного типа, так как в орфографии, на мой
взгляд, главная роль приходится на долю зрительных
представлений.
Есть еще двигательный тип. Лица, принадлежа-
щие к этому типу, пользуются в процессе воспоминания,
суждения и во всех других умственных актах образами,
происходящими от движения, так называемыми „двигатель-
ными" образами.
Подобно тому, как относительно лиц зрительного типа
мы видели, что у них наилучше воспроизводятся зритель-
ные ощущения, у лиц слухового типа лучше воспроиз-
водятся слуховые ощущения, так относительно лиц двига-
тельного типа следует сказать, что это будут те, у которых
наилучШе воспроизводятся двигательные ощущения.
Особенно важную роль играют те двигательные образы,
которые связаны с произношением слов. У одних
лиц эти образы воспроизводятся плохо, у лиц же, принад-
лежащих к двигательному типу, они воспроизводятся очень
хорошо. Такие лица в процессе мышления о словах обык-
новенно воспроизводят их двигательные образы, т.-е. мы-
сленно произносят эти слова.
„У меня, — говорит профессор медицины Балле,— при
обыкновенных условиях мышления двигательные образы отли-
чаются очень большой интенсивностью. Я очень отчетливо
чувствую, что за исключением особенных обстоятельств я не
вижу и не слышу своей мысли, я ее умственно говорю.
У меня, как, вероятно, и у большинства людей двигательного
типа, внутреннее слово бывает настолько живым, что мне
случается произносить потихоньку слова, подсказываемые
внутреннею речью".
Как мы видели выше, есть еще двигательные образы,
связанные с процессом писания, рисования. Эти образы,
также играют важную роль в умственной жизни человека.
Само собой разумеется, что одни люди воспроизводят эти
образы лучше, другие хуже. Их существование можно
показать на следующих примерах. Есть лица, запоми-

нающие рисунок лучше в том случае, если они просле-
дили контуры его пальцем. Французский художник Лекок
Буабодран пользовался этим способом при преподавании,
чтобы приучить своих учеников рисовать на память: он
заставлял их следить на известном расстоянии, с каран-
дашом в руке, контуры изображений, принуждая их таким
образом присоединять двигательные образы к зрительным.
В подтверждение существования двигательной памяти
Гальтон приводит следующий факт: „Полковник Монткрафт
часто наблюдал в Северной Америке молодых индейцев,
посещавших иногда его квартиру и интересовавшихся гра-
вюрами. Один молодой дикарь вынул нож и стал им
обводить контур рисунка, помещенного в „Иллюстрирован-
ном журнале", говоря, что таким образом он сумеет лучше
вырезать его по возвращении домой". В этом случае дви-
гательный образ движений предназначался к тому, чтобы
закрепить зрительный: этот молодой дикарь принадлежал,
очевидно, к „двигательному типу".
Я думаю, что различие между этими тремя типами
можно сделать вполне ясным, если взять какой-нибудь
пример. Возьмем, например, пословицу: „Тише едешь,
дальше будешь". Как ее представляют лица разного типа?
Лица зрительного типа представляют ее в виде слов, напи-
санных на бумаге; лица слухового типа при представлении
этой пословицы слышат слова, из которых она состоит,
и, наконец, лица двигательного типа, при представлении
этой пословицы, мысленно произносят слова.
Следует отметить очень важное подразделение пред-
ставлений в пределах одного и того же типа. Это разде-
ление, чрезвычайно важное в практически-педагогическом
отношении, касается разделения на словесные и вещные
представления: именно, лица зрительного типа могут поль-
зоваться или зрительными представлениями, или зритель-
ными образами слов для обозначения тех или иных
содержаний сознания. Таким же образом обстоит дело
и с акустическими представлениями. По преимуществу
словесные представления бывают у лиц слухового типа
в качестве слухового или слухово-двигательного образа
слов.
Весьма, вероятно, что дети до 14 лет в своих умствен-
ных процессах больше оперируют с вещными представле-
ниями, чем со словесными. Эти последние выступают впо-
следствии особенно ярко под влиянием школьного, по
преимуществу словесного, обучения.
Более специальное разделение типов представлений
может быть производимо с точки зрения содержания

представлений; именно, можно отличать конкретную зритель-
ную память, геометрическую память, память на цвета, память
на формы и т. п. Это разделение нужно понимать в том
смысле, что у того или иного индивидуума особенно сильны
предрасположения в определенной области представлений,
в области цветов или форм. Это может приводить к более
частому пользованию именно этими образами; например,
в работах одного художника выступают более определенно
цвета, у другого — более определенно формы.
Каковы причины того, что у одних лиц преобладают
одни представления, у других — другие? На этот вопрос
может быть дан двоякий ответ: это обусловливается при-
вычкой. Именно, индивидуум, вследствие обращения
внимания на один класс представлений, вырабатывает
в себе, так сказать, одностороннее развитие предрасполо-
жений, как это мы видели в выработке предрасположений
к словесным представлениям, или причина этого лежит
во врожденном предрасположении психофизиче-
ского аппарата к работе с определенными элементами.
По всей вероятности, оба эти фактора имеют значение,
хотя первенствующее значение должно быть приписано
врожденным психофизическим предрасположениям, благо-
даря которым возникает склонность пользоваться тем,
что имеется на-лицо, что способствует более легкому
усвоению.
С вопросом, имеет ли какое-либо значение врожденное
предрасположение, находится в тесной связи вопрос, изме-
няются ли предрасположения к определенным классам
представлений под влиянием привычки, или нет. Есть
соображения, в силу которых можно допустить, что
происходят бесспорные изменения под влиянием привычки.
Больной, которого исследовал французский врач Шарко,
был лицом зрительного типа; слуховые представления были
у него в очень несовершенном состоянии. Но когда под
влиянием болезни у него исчезли зрительные образы и он.
принужден был пользоваться акустическими образами, то
в скором времени слуховые представления приобрели у него
достаточную силу. У Меймана все испытуемые, под влиянием
продолжительного изучения наизусть, сделались акусти-
чески-моторными. Это указывает на бесспорную связь между
типом представлений и упражненим. Но, с другой стороны,
не следует преуменьшать роль врожденных предрасположе-
ний. Если у кого-либо отсутствуют предрасположения
к каким-либо представлениям, напр., акустическим, то
никакими упражнениями нельзя достигнуть сильных пред-
расположений к этим представлениям.

Говоря о типах представлений, не следует, однако,
думать, что существуют какие-либо чистые типы.
В действительности преобладание какого-либо из предста-
влений у того или другого индивидуума скорее является
исключением, чем правилом. Мейман указывает, что при
изучении типов представлений у детей он никогда не
находил чистого типа. В пользу этого мнения можно
привести также и то обстоятельство, что в последнее время
говорят о многочисленных промежуточных типах: зрительно
двигательном, слухово-двигательном, слухово-зрительном
и т. п. Необходимость вводить промежуточные типы указы-
вает на то, что резко отграниченных чистых типов нет.
Может быть, правильнее было бы признать, что вообще
существует непрерывный переход от
одного типа к другому; что же
касается чистых типов, то они суще-
ствуют, как исключение.
Можно произвести очень простой
эксперимент для того, чтобы опреде-
лить, к какому типу относится
данное лицо, т.-е., вернее сказать,
какого рода образы преобладают
у данного лица. Берем ряд соглас-
ных букв, расставленных так,
Рис. 34.
как это показано на приложенном рисунке (84) и тре-
буем, чтобы данный субъект изучил этот ряд так,
чтобы быть в состоянии его воспроизвести. Но для изучения
букв есть три способа, существенно отличных друг от друга.
Во-первых, этот ряд букв можно изучить, громко их
произнося. В таком случае у нас действуют три рода
образов: зрительные, слуховые, двигательные.
Во-вторых, их можно изучить, не произнося букв,
а только прослеживая, так сказать, глазами. В этом случае
мы пользуемся зрительными образами, и, по всей вероят-
ности, также внутренней речью.
Чтобы избежать возможности возникновения внутренней
речи и чтобы пользоваться только зрительными образами,
нужно принять меры к тому, чтобы внутренняя речь
отсутствовала. Для этого субъект изучающий должен все
время изучения произносить какой-нибудь звук, например,
И или А. Тогда устраняется всякая возможность возникно-
вения внутренней речи. Таким образом получается третий
способ изучения, совершенно отличающийся от двух
первых.
Изучение при помощи этих трех приемов приводит
к различным результатам. Мы при желании воспроизвести

изученный ряд можем сделать большее или меньшее число
ошибок. Но оказывается, что одни лица, изучающие при
помощи второго или третьего приема, делают меньшее
число ошибок, чем другие.
Лица, делающие меньшее число ошибок, относятся
к зрительному типу. Лица, делающие большее число
ошибок, относятся к двигательно-слуховому типу.
Отчего, спрашивается, одни лица делают меньшее число
ошибок при изучении по второму и третьему способу,
и отчего мы считаем, что лица, делающие меньшее число
ошибок, принадлежат к зрительному типу? Это легко
понять, если мы обратим внимание на то обстоятельство,
что второй и третий прием отличается той особенностью,
что в них исключается возможность возникновения акусти-
чески-двигательных образов.
Лица, принадлежащие к зрительному типу, при
изучении по второму способу, делают меньшее число
ошибок оттого, что, пользуясь в своих процессах мышления
по преимуществу зрительными образами, они не нуждаются
в других образах, например, слуховых или двигательных,
и потому, если у них двигательные образы подавляются,
то это не мешает их изучению.
Совсем иначе обстоит дело с лицами слухового типа
или двигательно-слухового типа, так как у них по большей
части слуховые образы бывают связаны с двигательными.
Они очень нуждаются в двигательно-слуховых образах,
и потому, если как-нибудь возникновение этих образов
встречает препятствие, то они изучают с большим трудом
и менее совершенно, и потому вполне естественно делают
больше ошибок.
Интересно также заметить, какого рода ошибки делают
лица первой группы. Сами эти ошибки ясным образом
показывают способ воспроизведения лиц этой группы. Они
при воспроизведении делают ошибки такого рода, что
смешивают, например, д с б, и с н, ш с щ. Эти ошибки
происходят оттого, что они воспроизводят зрительные образы
букв и оттого легко смешивают буквы сходные по форме.
Лица второй группы смешивают П с Б, Х с К и т. п., что
ясным образом показывает, что они воспроизводят слуховой
образ, потому что они смешивают буквы сходные по звуку.
Таким образом, существует объективный прием, при
помощи которого можно определить, к какому типу при-
надлежит то или иное лицо.
Этот метод определения типов представления принад-
лежит французскому психологу Бинэ.

ГЛАВА XVIII.
Об измерении памяти.
В настоящей главе я предполагаю рассмотреть вопрос
об измерении ризличных сторон памяти. Вопрос этот имеет
принципиальное значение для определения сущности упо-
требляемых в современной психологии методов. В прежней
психологии при изучении психических явлений пользовались
простым наблюдением. Наблюдение могло быть самонаблю-
дением и, равным обра-
зом, объективным наблю-
дением. В новейшее время
психология на-ряду с на-
блюдением пользуется и
экспериментом. Экспери-
мент в применении к
изучению психических
явлений может быть
двоякого рода: или ка-
чественый или коли-
чественный. Этот по-
следний вид экспери-
мента сводится к из-
мерению психических
явлений.
Применяя количествен-
ный эксперимент, психо-
логия стремится по точности исследования приблизиться
к естествознанию. Однако, не следует думать, что применяя
эксперимент в том виде, в каком его применяет естествозна-
ние, психология перестает быть наукой о явлениях, познавае-
мых нами из внутреннего опыта. Экспериментальная психо-
логия, применяя количественное изучение, не перестает поль-
зоваться внутренним опытом, потому что все изучаемые
явления она продолжает истолковывать в терминах внутрен-
него опыта. Поэтому правы были те, которые на экспери-
мент в психологии смотрели просто как на усовершен-
ствованное самонаблюдение.
Прежде всего возникает вопрос, каким мы должны
пользоваться материалом для того, чтобы процесс запоминания
выразить количественно. Нельзя для этой цели брать,
напр., стихотворения, потому что в них мы не имеем чего
либо однородного, что можно было бы выразить в числовых
Рис. 35. Аппарат Раншбурга для изме-
рения памяти.
В окошечке видны два слога, лишенные смысла.

отношениях. В самом деле, одно стихотворение я могу
изучить скорее, чем другое, потому что оно представляет
больший интерес, чем другое. В одном стихотворении
может быть для меня больше знакомых слов, а потому оно
может быть изучено скорее, чем другое. Поэтому стихо-
творения не могут представлять для нас подходящего
материала для изучения.
Эббингауз думал, что слоги, не имеющие никакого
смысла, представляют самый подходящий материал для
этого. Слоги эти составляются следующим образом. Берутся
гласные; напр., А, И, О, У и т. д. и с обеих сторон к ним
приставляются по согласному, так, чтобы получился слог.
Напр., РОП, ГАР, ДЕЦ. При этом следует избегать, чтобы
не получались слоги, имеющие какой-нибудь смысл. Следует
избегать, напр., таких слогов, как ПАН, ПАЖ, ПАЛ и т. д.
Следует брать только такие, в которых нет никакого смысла,
потому что только о них мы можем сказать, что они для
изучения представляют однородный материал. К этому
материалу мы можем приложить числовые отношения; мы
можем сказать, что если один слог может быть представлен
числом 1, то два слога могут быть представлены числом 2
и т. д.
Бессмысленные слоги, таким образом, играют роль
единиц для измерения, потому что они совершенно
однородны. Если мы возьмем два каких-нибудь ряда,
состоящие из одинакового числа бессмысленных слогов,
то можно утверждать, что с точки зрения трудности усвое-
ния оба ряда будут тождественны. Если бы мы взяли две
строчки стихотворения, там этого не могло бы быть. Одна
строчка могла оказаться более легкой для изучения, чем
другая, хотя бы число слогов в одной строчке и в другой
было одинаково.
Мюнстерберг предложил пользоваться другим однород-
ным материалом, именно цифрами. Однородность этого
материала можно иллюстрировать следующим образом.
Напр., число 178 — это ряд известной длины; если прибавить
еще несколько цифр, 178632 — ряд двойной длины. Пре-
имущество пользования цифрами для целей измерения
памяти заключается еще в том, что в них не возникает
ассоциаций. Поэтому некоторые исследователи предпо-
читают производить опыты с цифрами, а не со слогами.
Само собою разумеется, что, если бы мы взяли ряд, который
напоминал бы год какого-нибудь события, напр., 1812, то
такой ряд был бы непригоден для эксперимента; он
запоминался бы при помощи ассоциации. По этой причине
нельзя брать, напр., такой ряд, как 12345.

Для измерения памяти нужно указанный только-что
материал выучивать. Выучивание должно подчиняться
одному условию: именно, нужно, чтобы элементы, слоги,
цифры, которые должны быть выучены, представлялись
сознанию определенное количество времени.
Все элементы должны предъявляться, экспонироваться
одинаковое количество времени, потому что, если одни
элементы будут предъявляться дольше, чем другие, то
условия для заучивания окажутся не одинаковыми. Чтобы
каждый слог или цифра воспринимались одинаковое коли-
чество времени, понадобился особый аппарат (рис. 34), кото-
рый механически предъявляет слоги или цифры и произво-
дит то, что каждое раздражение экспонируется одинаковое
количество времени. В самом общем виде аппарат имеет
такой вид. В нем есть окошечко, в котором появляется
один какой-нибудь слог, или цифра, или, вообще, раздра-
жение, которое экспонируется определенное количество
времени, напр., 1 сек., 11/2 сек., 2 сек. и т. д. Затем этот
слог исчезает и вместо него в окошечке появляется другой
слог, экспонируется такое же количество времени, затем
появляется третий слог и т. д. Окошечко имеет такие
размеры, чтобы был виден только один или два слога.
Описанную здесь смену раздражений мы имеем возмож-
ность производить с помощью различных аппаратов.
Для измерения памяти были предложены различные
методы.
Первый метод, который называется методом выучива-
ния, заключается в следующем.
Перед испытуемым в последовательном порядке сме-
няется ряд, напр., из 12 слогов. Ему поставляется задача
изучить эти 12 слогов после известного числа повторений
до возможности безошибочного их воспроизведения. Этот
ряд проходит перед испытуемым один раз, затем делается
пауза, и испытуемый делает попытку воспроизвести их:
после первого раза это не удается сделать. Затем ряд
проходит во второй раз, третий раз и т. д. и после каждого
раза испытуемый делает попытку воспроизвести их. Это
он делает до . тех пор, пока указанный ряд он будет
в состоянии воспроизвести безошибочно. Число повторений,
которое понадобилось для этого и будет служить коэффи-
циентом запоминания. Но какая сторона памяти исследуется
при помощи этого метода? Очевидно, сила предраспо-
ложения. Сила предрасположения под воздействием
впечатления может быть больше или меньше. Если сила
предрасположения велика, то количество повторений для
полного заучивания должна быть меньше, и наоборот. На

языке обиходной терминологии это обыкновенно выражается
так: чем больше глубокий след остается от впечатления,
тем скорее происходит выучивание. При помощи этого
метода легко определить индивидуальные различия памяти.
Второй метод называется методом удачных ответов
или методом удачных случаев. Сущность его заклю-
чается в следующем. Испытуемому предлагают ряды пар
слогов (напр., 12), которые он должен при заучивании
читать в трохаическом размере, т.-е. с ударением на
первом слоге. Напр., так:
БАМ — ЛУЦ,
КАН — ДИМ,
ЧОР — ЛЕК
и т. д. Когда ряд из 10 слогов будет прочитан, напр.
5 раз, испытуемому показывают или произносят первую поло-
вину каждой пары: напр., произносят БАМ; он должен
воспроизвести ЛУЦ. Ему затем дают слог КАН; он должен
воспроизвести слог ДИМ и т. д. Можно для эксперимента
взять пары слов, состоящих из одного слова иностранного
и одного слова русского, соответствующего по смыслу
иностранному. Эти пары слов выучиваются по вышеуказан-
ному методу, и затем, если мы предъявляем первое слово,
испытуемый должен произносить второе. Чем больше пар
испытуемый восстановит, тем сила ассоциации у него
будет больше.
В исследованиях по методу удачных ответов можно
определить также и время воспроизведения при
помощи какого-либо прибора, измеряющего время, напр.,
при помощи секундомера. Измеряется время следующим
образом. Стрелки приводятся в движение в тот момент,
когда испытуемому предъявляется первый слог пары,
и движение их останавливается, когда испытуемый произ-
носит второй слог той же пары. Из времени воспроизведе-
ния мы делаем заключение о силе ассоциации. Именно,
чем меньше требуется времени для появления в сознании
второго элемента, тем больше сила ассоциации между дан-
ными элементами.
Третий метод называется методом помощи. Его можно
также назвать методом подсказывания. Он состоит
в следующем. Испытуемому предлагают изучить ряд,
напр. из 12 слогов, при чем на это дается 10 повторений.
После этого ему предлагают воспроизвести их. Он может
воспроизвести правильно, напр., первый и второй слоги ;
третьего слога он не может воспроизвести. Тогда экспери-
ментатор подсказывает ему третий слог. Испытуемый

воспроизводит четвертый и пятый и останавливается на
шестом, как забытом. Экспериментатор опять подсказывает
и т. д. Количество подсказываний является показателем
степени запоминания.
Этот метод, как и метод выучивания, служит для
измерения силы предрасположений.
Четвертый метод — метод тождественных рядов
или метод узнавания. Перед испытуемым проходит
10 рядов цифр, он внимательно всматривается, чтобы
запомнить их; затем ему дают новый ряд, состоящий также
из 10 рядов цифр; между этими последними есть цифры,
которые он только-что изучал. Он должен сказать, которые
из этих цифр прежние и которые новые. То число цифр,
которое он правильно узнал, будет коэффициентом узна-
вания.
Пятый метод — метод удержанных рядов, кото-
рый можно было бы рекомендовать для коллективных
опытов в классе,—заключается в следующем. Заставляют
учеников в классе учить наизусть ряд, напр., из 8 слогов,
в течение определенного времени. Затем требуют, чтобы
ученики записали, какие слоги остались у них в памяти,
не заботясь о порядке их. Число правильно воспроизведен-
ных слогов будет коэффициентом запоминания.
Шестой метод — метод сбережения. Положим, что
мы спустя час после того, как выучили ряд слогов по
методу выучивания, сделаем попытку воспроизвести выучен-
ный ряд. Весьма возможно, что нам не удалось бы
воспроизвести всех выученных нами слогов. Если так, то
можно ли определить, что в памяти осталось и что потеря-
лось. Чтобы ответить на вопрос, что осталось у нас
в сознании, следует снова проделать ту же работу, т.-е.
выучить прежний ряд до возможности безошибочного
воспроизведения. Если при первом изучении пришлось
повторить 8 раз до полного изучения, а теперь для точного
воспроизведения надо повторить 4 раза, то, значит, половина
работы пропала, половину надо было восстановить. Вместо
сравнения числа повторений можно взять время,
потраченное при первом изучении и при втором. Отноше-
ние времени добавочной работы к той работе, которая была
сделана в первый раз, или числа добавочных повторений
к тому числу повторений, которое было произведено перво-
начально, показывает именно количество сбережения. Это
есть метод сбережения.
Исследование с помощью метода сбережения можно
производить через разные промежутки времени — через
один час, через 2, 24, 36 часов.

Из рассмотрения методов измерения памяти или, вернее,
различных сторон памяти, ясно следует, что применение
числа к изучению явлений памяти вполне возможно, но
при этом все же следует признать, что хотя психология
и пользуется естественно-историческими приемами экспери-
мента, однако по точности своих результатов она не может
достигнуть точности таких наук, как физика и химия,
потому что явления сознания подвержены большим колеба-
ниям и изменениям. Но тем не менее измерение психических
процессов имеет то важное значение, что содействует
открытию такой закономерности, которая не может быть
открыта простым наблюдением.
ГЛАВА XIX.
О воображении.
После рассмотрения явлений памяти у нас на очереди
вопрос о природе воображения или фантазии. Процесс
воображения находится в зависимости от процесса воспро-
изведения. Различие между ними заключается в том, что
воображение созидает то, чего не было в первоначальном
опыте. В отличие от воспроизведения, которое стремится
точно следовать тому, что было в первоначальном опыте,
воображение хотя имеет дело с тем самым материалом,
который был получен в процессе ощущения, этому послед-
нему придает новую перегруппировку. Таким образом, для
воображения существенным является привнесение того,
чего не было в первоначальном опыте. У нас всегда имеются
на-лицо материалы, доставляемые нам ощущениями, и бла-
годаря воображению мы обращаемся с ними определенным
образом.
Наша ближайшая задача заключается в изучении меха-
низма процесса воображения: именно, мы должны опреде-
лить, каким законам подчиняется ход представлений
в процессе воображения. Конечно, мы должны прежде всего
предположить, что здесь играют роль ассоциации по сход-
ству и по смежности, но все же ход представлений в про-
цессе воображения обусловливается не только этими видами
ассоциаций, но и другими причинами. Представления
получаются из ощущений, а как они следуют друг за дру-
гом, в какие они вступают комбинации друг с другом, это
зависит не от ощущений и не от представлений, а от дея-
тельности самого нашего сознания.

Следует отличать несколько видов воображения, именно,
прежде всего мы отличаем так называемое пассивное
воображение, в котором представления изменяются и текут,
как бы сами собою. В отличие от этого активное вообра-
жение—такое воображение, в котором наше сознание опре-
деленно стремится к какой-либо цели и сообразно с этим
располагает представления. Напр., мы желаем вообразить
какой-нибудь предмет или событие, которого мы сами не
воспринимали, но которое кто-нибудь другой нам описывал.
Для этого мы должны будем построить в нашем воображе-
нии из отдельных представлений представление соответ-
ствующего предмета или события. Такое воображение мы
называем активным, при чем в этом случае воображение
будет хотя активным, но в то же время будет рецептивным.
В отличие от этого случая мы назовем воображение в соб-
ственном смысле конструктивным, или творческим,
когда мы стремимся создать совершенно новую комбинацию
представлений в области интеллектуальной, прак-
тической, эстетической, когда, мы, напр., открываем
новую идею в области науки, новый прибор в области тех-
ники или новый художественный образ.
Рассмотрим по порядку указанные виды воображения
и начнем прежде всего с пассивного воображения, которое
мы можем назвать также непроизвольным, потому что в нем
представления текут сами собой без участия нашей воли.
Вот пример такого воображения. Гете говорил о себе:
„Когда я закрываю глаза и наклоняю голову, то среди моего
зрительного поля я заставляю являться цветку; этот цветок
не сохраняет своей первоначальной формы, а открывается,
и из середины его выходят новые цветы с окрашенными,
а иногда с зелеными листьями; эти цветы не естественные,
а фантастические, хотя симметричны, как розетки скульп-
тора. Я не могу остановить внимания на одной форме, но
развитие новых цветов продолжается столько времени,
сколько я желаю без изменения в быстроте перемен".
Приведу еще пример непроизвольного воображения.
Английской ученый Гальтон по поводу этой способности
производил опрос среди разных лиц, и один из его корре-
спондентов сообщил ему следующие данные. По его словам,
всякий раз, спустя мгновение после закрытия глаза, он
видит отчетливый образ какого-нибудь предмета. Этот пред-
мет имеет форму до тех пор, пока он внимательно рассма-
тривает его. Изучая ряд форм, следующих друг за другом,
он мог заметить, что они связаны то отношением одновре-
менности, то отношением сходства. При одном из
этих опытов представились следующие образы: стрела, лук,

лицо, натягивающее стрелу,—при чем видны были только
руки этого лица,—полет стрелы, занимающий совершенно
поле зрения, падающие звезды, большие хлопья снегу, земля,
покрытая снежным саваном. Ему удавалось несколько раз
совершать то, что он называет зрительным циклом,
т.-е. возвратиться снова к первоначальному образу и пробе-
жать тот же ряд образов.
Пример непроизвольной фантазии можно иметь в случае
восприятия. В процессе восприятия и по поводу предметов
восприятия возникают различные образы фантазии. „Всякий
замечает,—говорит Бине,— что если окружающая среда
представляет к тому благоприятные условия, то можно
представить себе по произволу присутствие известного
предмета и воспринимать его так, как если бы он действи-
тельно существовал. Можно различать большое число форм
в облаках, в камине, в смешанных массах далеких или
плохо освещенных предметов, в пылающих головнях,
в неровностях стены или в полосах и шероховатостях дере-
вянного стола. Говорят, что Леонардо-да-Винчи рекомендо-
вал своим ученикам, при отыскании сюжета картины, изу-
чать старательно поверхность дерева. Действительно через
несколько минут внимания не замедлят обрисоваться
известные формы животных, человеческих голов, а иногда
целые сцены, живописно сгруппированные. Я обладаю в этом
отношении довольно обширным опытом; смотря внимательно
на лист белой бумаги, я открываю в ней какую-то фигуру,
которую я могу даже срисовать: рисунок, полученный таким
способом, лучше того, который я могу вызвать в воображе-
нии. Я часто замечал, что фигура образуется не вдруг, а мед-
ленно, постепенно, как декорация, части которой ставятся
последовательно".
Особенную роль функции фантазии играют в снови-
дениях. Образы сновидений суть почти исключительно
непроизвольные фантазии. Непроизвольный характер образов
сновидения обусловливается, между прочим, тем, что во сне,
как известно, не действует воля. Мы отличаем сновидения
под влиянием: 1) раздражения и 2) под влиянием пред-
ставлений.
В пример первого типа сновидений можно привести
следующий случай.
„Когда я страдаю приливом крови к голове,—говорит
один французский писатель, — то вижу обыкновенно при
закрытых глазах цветные мушки, светлые круги, рисую-
щиеся на моих веках. Даже в короткие мгновения, когда
наступление сна возвещается фантастическими образами,
я часто констатировал, что световой образ, обязанный своим

существованием возбуждению оптического нерва, изменялся,
так сказать, в глазах моего воображения и пре-
вращался в фигуру, блестящие черты которой
представляли черты лица более или менее
фантастического. Я имел возможность следовать в тече-
ние нескольких секунд за метаморфозами, производимыми
моим умом над этим первоначальным нервным впечатлением,
и видел на лбу и щеках этих голов красный цвет, синий
или зеленый световой блеск".
Световое ощущение, напр. искра, проходит по полю
зрения: это ощущение вызывает в силу сходства умствен-
ный образ объекта, представляющего также светлую точку,
напр. образ зажженного отражательного фонаря. Затем
в силу ассоциации по смежности возникает образ улицы.
Этот последний в свою очередь меняется по только-что ука-
занной схеме.
Не менее часты сновидения под влиянием пред-
ставлений, бывших в нашем сознании до того дня,
когда у нас появилось сновидение. Для иллюстрации при-
веду мой сон. Я не буду останавливаться на подробностях,
а укажу только, что этот сон представлял собою сочетание
целого ряда образов, из которых, упомяну только следу-
ющие: Одесса, 10.000 р., трамвай „проезд туда и обратно
до Николаевской улицы", платформа, контролер, моряк и т.п.
После пробуждения мне удалось вспомнить, что все эти
образы были до сновидения в моем сознании или в форме
предметных образов или в форме словесных образов, при
чем образы сновидений возникают вследствие того, что слу-
чайно всплывает какой-нибудь зрительный или словесный
образ. Напр., словесный образ Одесса, виденный в книге,
вследствии ассоциации по смежности вызывает предста-
вление главной улицы Одессы. Иные образы вызываются
вследствие ассоциации по сходству; напр., трамвай вызвал
образ движущейся платформы. В общем можно сказать, что
смена образов в сновидениях подчиняется закону ассоциа-
ции по смежности и по сходству. Итак, в сновидениях
течение образов подчиняется закону ассоциации предста-
влений, потому что в них отсутствует регулирующее влияние
воли, благодаря которой сознание отгоняет те представле-
ния, которые не подходят к смыслу целого. В сновидениях
представления вследствие этого текут беспорядочно, хао-
тически. Во всяком случае можно сказать с уверенностью,
что материал для наших сновидений доставляется предста-
влениями, пережитыми нами раньше.
Теперь перейдем к тому виду воображения, которое мы
назвали творческим и которое можно назвать также

комбинаторным. Оно является воображением в собственном
смысле слова. Творческое воображение проявляется в самых
различных видах, напр. в способности созидать иллюзии.
Последнее имеет, напр., место в том случае, когда ребенок
созидает образы, не соответствующие действительности.
Он, глядя на свою палочку, воображает, что она есть лошадь.
В этом случае образ возникает на почве восприятия и до
некоторой степени напоминает те образы, которые бывают
в пассивном воображении. Комбинаторные образы имеют
место не только в искусстве, в науке и в изобретении, но
и в обиходной жизни; так, напр., грезы, мечты, сон на яву,
построение воздушных замков суть примеры таких построе-
ний. Сюда же относится так называемая детская ложь,
когда, напр., ребенок под влиянием героических эмоций
созидает образы, которые совершенно не соответствуют
действительности.
Но особенно важна роль воображения для понима-
ния; именно, для того, чтобы представить какую-либо
оценку действия или события, мы из различных частей
комбинируем цельные образы, при помощи которых ста-
раемся понять или представить их. Напр., стремимся понять
труд шахтера, картину сражения и т. п.
Интересными являются те случаи, когда мышление тех
или иных представлений постоянно сопровождается какими--
нибудь вымышленными образами. О таких людях мы гово-
рим, что они являются людьми с сильным воображением.
Люди с сильным воображением никогда не довольству-
ются просто тем, что доставляет им внешний опыт. Даже
в том случае, когда им нужно только припомнить что-либо,
они сопровождают свои воспоминания какими-либо обра-
зами, ими самими созданными. Одно такое лицо говорит
о себе: „Если я думаю о жестокости или щедрости, то
я вижу сцену, которая иллюстрирует ее, или во всяком
случае я вспоминаю о личности, которая обладала или
обладает этими качествами".
Но каковы суть важнейшие законы, которые управляют
фантазией? Здесь, как и в предшествующих случаях,
конечно, играют существенную роль такие факторы, как
ассоциация, репродукция, внимание. Изменения, которым
подвергаются представления в процессе комбинаторного
воображения, могут быть сведены к следующим основным
типам: 1) для построения чего-либо мы производим комби-
нацию представлений—именно, соединение друг с другом
таких представлений, которые первоначально не были соеди-
нены. (Напр., крылатые лошади в сказках). 2) Мы производим
отвлечение от того или иного комплекса, от какого-либо

свойства и перенесении его на какой-либо другой комплекс.
(Напр., когда в сказке же мы представляем себе лошадь
голубого цвета). 3) Увеличение или уменьшение,
которое мы производим в содержании представлений. (Напр.,
мы можем при помощи увеличения представить пушку,
стреляющую на расстоянии нескольких тысяч верст. С дру-
гой стороны, мы можем представить себе военный корабль
величиной с наперсток). 4) Созидание представлений по сход-
ству. Сюда относятся всевозможные уподобления, мета-
форы и т. п. (Напр., если мы в лучах солнца видим золотые
стрелы). 5) Наконец, вследствие забвения мы в тот или иной
комплекс представлений вставляем какой-нибудь образ,
которого мы на самом деле не воспринимаем. (Напр., если мы
желаем себе представить какую-нибудь сцену в Испании,
то мы можем забыть некоторые подробности одежды испанцев;
в таком случае мы вставляем какой-нибудь образ, вносим
некоторое изменение в целом комплексе).

ОТДЕЛ IV.
О восприятии.
ГЛАВА XX.
Внимание.
Внимание есть состояние, которое необходимо сопрово-
ждает все интеллектуальные процессы: ни ощущение, ни
представление, ни восприятие, ни, вообще, какой бы то
ни был интеллектуальный процесс не может осуществиться
без того, чтобы его не сопровождало состояние внимания,
как активная сторона душевной жизни. Внимание есть
акт волевой и в качестве такового оно и является истинным
выразителем активного процесса.
Благодаря вниманию, содержание представлений и ощу-
щений располагается в нашем сознании не самопроизвольно,
а им придается тот или иной порядок. Именно, внимание
выделяет и отбирает те или иные содержания ощу-
щений и представлений и вообще душевных переживаний.
Если мы обратимся к психологии за определением
того, что называется вниманием, то увидим, что нельзя
найти двух-трех психологов, которые одинаково определяли
бы внимание. Это объясняется тем, что внимание есть
состояние чрезвычайно сложное и что психологи при
попытках определения его обыкновенно отмечают одну
какую-нибудь сторону его. Вследствие этого получается
такое многообразие определений этого понятия. Мне
кажется, что при определении внимания лучше всего
исходить из факта узости сознания и из факта одновре-
менного существования в нашем сознании ряда психических
явлений. Эти последние в нем или следуют друг за другом,
или сосуществуют.
Предположим, на наше сознание действует одновременно
ряд раздражений. На глаз действует ряд зрительных раз-
дражений, на слуховой аппарат—ряд звуков, на поверхность
кожи—оказывает воздействие ряд осязательных раздражений

При данности большого числа раздражений можем ли мы
одновременно в сознании иметь соответствующее им число
раздражений? На этот вопрос следует ответить отрица-
тельно, потому что деятельность сознания ограничена,
Сознание узко. Это значит, что из ряда действующих на
наше сознание впечатлений оно может ясно, отчетливо
схватывать одно, два, несколько впечатлений, во всяком
случае очень небольшое число. Вследствие того, что не
все впечатления могут быть ясно, отчетливо сознаваемы,
а только немногие, возникает состояние, которое назы-
вается вниманием или невниманием. То состояние, в кото-
ром одни впечатления сознаются ясно, отчетливо, в то время
как другие остаются неясными, неотчетливыми, и есть
состояние внимания.
Если из вышеперечисленного ряда раздражений я
сознаю отчетливо и ясно звуки, а другие впечатления—
неясно, то можно сказать, что мое внимание направлено
на звуки. Внимание и невнимание коррелятивные понятия.
Это значит, что отчетливость и ясность одних впечатлений
приобретается на неясности и неотчетливости других.
Усиление одного ряда впечатлений происходит на счет
ослабления ряда других впечатлений.
Но отчего из ряда действующих на нас впечатлений
одни воспринимаются нами ясно, отчетливо, а другие
неясно, неотчетливо: для того, чтобы ответить на этот
вопрос, мы рассмотрим, при каких условиях то или другое
ощущение или представление приобретает наибольшую
отчетливость, ясность.
1) Таким условием является прежде всего интенсив-
ность раздражения. Если бы в момент оживленной беседы
раздался какой-нибудь сильный треск, мы перестали бы
вести беседу, и наше внимание направилось бы на этот
звук большой интенсивности, т.-е. он стал бы мыслиться
ясно и отчетливо. Если бы в комнате, в которой мы
ведем беседу, наступила внезапно темнота, то наше внима-
ние направилось бы на это содержания ощущения. Если
бы у меня, произносящего какую-либо речь, явилось .силь-
ное болевое ощущение в какой-либо части тела, то вни-
мание мое от содержания речи направилось бы на него.
Таким образом, сила или интенсивность раздражения—одно
из наиболее заметных условий внимания.
2) Второе условие состоит в следующем. Те ощущения
или представления, которые имеют определенный чув-
ственный тон, т.-е. связаны с чувством удовольствия
или страдания, по преимуществу привлекают наше внима-
ние. Если мы слышим мелодию, доставляющую нам

удовольствие, наше внимание удерживается именно на ней.
Если нашему сознанию представляется какое-либо ощу-
щение, сопровождающееся чувством страдания, то мы тот-
час направляем на него внимание. Итак, вторым условием,
обусловливающим наше внимание, является связь тех
или иных ощущений или представлений с известным
чувственным тоном.
3) Наличность в нашем сознании представлений, сход-
ных с тем или иным впечатлением, способствует выделению
этого последнего из данного ряда впечатлений. Другими
словами, те представления или ощущения, сходные с кото-
рыми в нашем сознании уже имеются, могут в силу этого
последнего обстоятельства сознаваться ясно и отчетливо.
Положим, комплекс раздражений А,В,С, действует на наше
сознание. Если у нас уже имеется на-лицо представление В,
сходное с В комплекса АВС, то наше внимание может
выделить из комплекса АВС представление В, которое
и будет сознаваться ясно и отчетливо. Если взять какой--
нибудь ряд тонов, напр. do, mi, sol, то они дадут такой
комплекс, в котором только лица с музыкально развитым
слухом могут выделить ясно каждый тон в отдельности;
для людей с неразвитым слухом они представляют одно
целое. Но можно сделать так, что даже неразвитое ухо
будет в состоянии выделить один из этих тонов. Для этого
следует первоначально вызвать в сознании ощущение
одного какого-нибудь тона, тождественного, напр., с тоном mi
в. данном комплексе. Тогда, благодаря наличности в созна-
нии представления тона mi, из комплекса do, mi, sol можно
выделить соответствующий тон.
Таким образом, третьим условием внимания является
наличность представления, похожего на то, которое мы
желаем выделить.
Нужно отличать два вида внимания: внимание произ-
вольное и непроизвольное.
Непроизвольное внимание — это состояние, которое
имеет место в том случае, если какое-нибудь впечатление
большой интенсивности само привлекает внимание, напр.,
внезапный сильный шум, сильное световое впечатление.
Если же, наоборот, мы сами активно ищем известного
впечатления, то в таком случае внимание будет уже
произвольным.
Какое различие между вниманием произвольным
и непроизвольным? В произвольном внимании мы анти-
ципируем известное представление, т.-е. имеем заранее
представление того, что хотим воспринять. Напр., я в толпе
ищу знакомого: у меня в сознании есть образ знакомого;

при помощи этого образа я разбираюсь в получаемых
впечатлениях. Если мне дан ряд тонов и я хочу выделить
какой-нибудь тон, то у меня есть образ определенного
тона, с которым я иду в поиски. В непроизвольном внима-
нии этого нет; там ощущения, представления, впечатления
как бы втискиваются в сознание сами собой. Между
произвольным и непроизвольным вниманием отметим сле-
дующее различие: непроизвольное внимание имеет кратко-
временное существование, произвольное—продолжительное.
Непроизвольное внимание имеет непроизвольный характер
лишь на первой стадии, затем оно может принять характер
произвольный. Поясню это примером. Если бы сейчас раз-
дался треск, то в первый момент, когда я воспринимаю
его, внимание была бы непроизвольным; если бы я стал
делать предположения, стал искать причины, отчего он
произошел, то внимание сделалось бы произвольным, потому
что к попыткам объяснения причин треска я подходил бы
с известными представлениями. Из этого ясно, отчего у детей
внимание по преимуществу непроизвольное, а у взрослых—
произвольное. Это происходит оттого, что произвольное
внимание обусловливается известным запасом представле-
ний, которого у детей нет. Этим объясняется й то, что
у взрослых внимание имеет более длительный характер.
Итак, произвольное и непроизвольное внимание раз-
личны не по качеству, а только по степени.
Внимание произвольное есть в сущности осложненное
непроизвольное внимание; к вниманию непроизвольному
присоединяется один момент: антиципирование того предста-
вления, которое нами ожидается.
Концентрация или сосредоточенность внимания—
это та сторона внимания, благодаря которой мы восприни-
маем то или иное впечатление или группу впечатлений
с такой энергией, что становится невозможным проникнове-
ние в сознание каких-либо иных впечатлений, кроме тех,
которые являются предметом внимания в настоящее время.
Степени концентрации внимания измеряются степенью
сопротивляемости внешним впечатлениям, т.-е., чем больше
концентрация внимания, тем меньше имеет шансов проник-
нуть в сознание какое-либо постороннее впечатление. Если
внимание легко отклоняется какими-либо побочными впе-
чатлениями, то мы говорим, что сосредоточение внимания
незначительно.
В связи с понятием сосредоточения или, вернее, дли-
тельности сосредоточения, находится понятие рассеян-
ности. Рассеянность возникает в том случае, когда вни-
мание не может длительно останавливаться на какой-либо

данной группе представлений, но быстро переходит от
одного на другой. Это бывает в случае отсутствия произ-
вольного внимания и преобладания непроизвольного внима-
ния. Это тот вид рассеянности внимания, с которым
педагогу чаще всего приходится иметь дело, но в обиход-
ной жизни рассеянностью называют также и то состояние,
когда кто-нибудь, сосредоточившись на какой-либо группе
представлений, не замечает ничего происходящего вокруг
него.
От понятия концентрации внимания следует отличать
понятие напряжение внимания, хотя это последнее
в большинстве случаев сопровождает первое.
Напряжение внимания часто смешивают с сосредоточе-
нием внимание. Между тем фактически это не так. Высшая
степень внимания не предполагает чувства напряжения.
Напряжение бывает в том случае, когда еще полного
приспособления внимания не состоялось. Напряжение
внимания бывает тогда, когда оно встречает трудности.
Когда же оно уже приспособилось, тогда напряжение бывает
назначительно. Напряжение внимания, очевидно, нахо-
дится в зависимости от тех мышечных ощущений, которые
связаны с движениями приспособления.
Процесс внимания, рассматриваемый с физиологи-
ческой точки зрения, предполагает целый ряд движений,
благодаря которым он только и может осуществиться. Когда
на глаз действует какое-либо зрительное впечатление, то
голова и глаза приходят рефлекторно в такое движение,
чтобы изображение предмета отобразилось в середине сет-
чатки. Когда мы желаем получить обонятельные или вкусо-
вые ощущения, то мы соответствующим образом приспосо-
бляем язык, губы и нос к данному предмету обоняния
или вкуса. Для того, чтобы произвести активное осязание,
мы приводим в движение осязательный орган, руку и пальцы.
Приводя в движение органы, способствующие восприятию,
мы в то же время задерживаем движение органов, которые
препятствуют восприятию. Прислушиваясь к чему-нибудь,
мы стараемся затаить дыхание.
В связи с вниманием употребляется еще понятие
силы внимания. Под ним следует понимать энергию
сосредоточения внимания.
Наконец, еще одно понятие, связанное с вниманием,
нуждается в анализе. Это именно понятие ясности
и отчетливости представлений, которое влечет за собою
акт внимания. Под отчетливостью нужно понимать то
состояние, которое возникает вследствие анализа содержа-
ния воспринимаемого представления. Благодаря процессу

внимания, всякое более или менее сложное содержание
разлагается на составные части, и то особенное состояние
сознания, которое возникает в этом случае называется
отчетливостью, в отличие от состояния сознания, вызывае-
мого неанализированным представлением.
Ясность сознания—-это состояние переживается только
лишь по отношению к содержаниям знакомым, раньше быв-
шим в сознании. Нужно думать, что признак ясности
содержаний может быть признан тождественным с призна-
ком знакомости.
В процессе внимания мы сознаем некоторые впечатле-
ния ясно, отчетливо в ущерб другим. Если есть ряд впе-
чатлений А, В, С, Д, и т. д. то из этого ряда мы сознаем
два—три, остальные затемняются для нас. Возникает вопрос:
сколько впечатлений можно сознавать одновременно одина-
ково ясно? Между каким количеством впечатлений распре-
деляется наше внимание? Этот вопрос называется вопросом
об объеме внимания, и, как кажется, может быть
разрешен экспериментально. До попытки разрешить этот
вопрос при помощи экспериментальных методов он решался
из соображений теоретического характера. Одни находили,
что внимание может охватывать с максимальной ясностью
одно впечатление, другие находили, что два, три, четыре, пять
и т. д. В последнее время экспериментально пытались опреде-
лять, между каким количеством впечатлений может распреде-
ляться внимание, т.-е. какое количество впечатлений одно-
временно можно сознавать с одинаковой ясностью (проблема
объема внимания). Относительно зрительных впечатлений
оказалось, что одновременно можно воспринять с одинако-
вой ясностью 4—5 букв. Для того, чтобы определить объем
внимания применительно к звуковым впечатлениям, нужно
взять звуковые впечатления, быстро сменяющие друг друга.
Все это количество впечатлений можно воспринять так,
чтобы начальный и конечный члены мыслились с одинако-
вой ясностью. Оказывается, по мнению Вундта, от 16 до 40.
Следующий вопрос, которого мы должны коснуться,
есть вопрос о концентрации внимания. Если нам
дается ряд впечатлений и мы направляем внимание на
одно, на два, на несколько впечатлений, то, спрашивается,
в какой мере внимание может быть удерживаемо на одном или
на ряде впечатлений. Если я читаю книгу и около меня
громко разговаривают, то я говорю, что не могу концентри-
ровать внимания, потому что мне мешает шум. Если внимание
концентрировалось на чем-нибудь, оно может быть отклоняемо
другими впечатлениями. Были произведены экспери-
ментальные исследования, которые показали различные

виды отклоняющих причин, действующих с различной
силой. Оказывается, что непрерывно длящееся впечатление,
напр. непрерывно звучащий камертон, на отклонение вни-
мания не имеет влияния, иногда даже оказывается благо-
приятным условием для внимания.
Второй класс отклоняющих причин был такого рода:
брали прерывающиеся впечатления — удары метронома, они
сильно отклоняло внимание первое время, но затем испы-
туемый субъект привыкает к ним, и они переставали
иметь отклоняющее влияние.
Третий класс составляют те впечатления, которые окра-
шены известным чувственным тоном. Они — имеют сильное
отклоняющее влияние. Если есть какое-нибудь впечатление,
окрашенное приятным чувством (напр., мелодия) или же
неприятным (напр., болевое ощущение), то оно сильно
отклоняет внимание, потому что
само обладает сильным коэффи-
циентом внимания.
Отклонение внимания в акте
движения происходит в том слу-
чае, если приходится производить
действия, относящиеся к одному
классу; напр., производить сложе-
ние— и произносить стихи, так
как образы двигательные и зри-
тельные переплетаются и здесь и
там. Принадлежность их к одному
классу производит то, что произ-
нести стихотворение, даже хорошо
знакомое, и делать в то же время
сложение не удается.
Наконец, последний пункт относитально свойств внима-
ния, который мы должны выяснить—вопрос о колебании
внимания. Всякий процесс внимания всегда обнаруживает
колебания. Нельзя сказать: „я смотрю на какой-либо пред-
мет непрерывно" ибо непрерывно воспринимать что-нибудь
мы не в состоянии. Возьмем какую-нибудь монету, изберем
на ней точку, будем смотреть внимательно на эту точку
и понаблюдаем за собой. При тщательном самонаблюдении
мы отметим, что наше внимание не может удержаться на
одном пункте; оно постоянно переходит от одного впечатле-
ния к другому. Особенно заметен прерывистый характер
внимания на впечатлениях, находящихся у порога. Если
в ночной тишине прислушаться к тиканью часов, то можно
заметить, что они то тикают, то перестают тикать. Это явление
называется явлением колеблющегося внимания. Его можно
Рис. 36.

также демонстрировать на так называемых двойственных
изображениях. Возьмем изображение усеченой пирамиды,
двойственный характер которого заключается в том, что
пирамида может казаться обращенной острием к нам или
от нас (рис. 37). Глядя долго на этот рису ном, мы скоро
убедимся, что нет возможности видеть один рисунок. Нам
будет казаться один раз, что пирамида обращена острием
к нам, а затем будет казаться, что она обращена от нас.
Каковы причины колебания внимания?
Некоторые полагают, что если я смотрю на какое-нибудь
изображение и оно меняется, то это происходит оттого,
что в сетчатке происходит периферическое утомление, и я
должен в силу этого обратить свое внимание на что-либо
другое. Другие предполагают, что переутомление перифе-
рических органов не имеет значения, что здесь происходит
утомление центрального органа и это утомление заставляет
внимание направлять к другому впечатлению.
ГЛАВА XXI.
Восприятие и апперцепция.
Когда нам дается какое-либо впечатление, то мы
склонны думать, что оно проникает в наше сознание цели-
ком непосредственно и что именно от этого проникновения
впечатления зависит процесс восприятия.
На самом деле это совсем не так: данное впечатление
в акте восприятия изменяется или дополняется какими-либо
репродуцированными представлениями. Напр., если я читаю
записку, в которой очень не ясно написано имя президента
американских Соединенных- Штатов, и я все-таки читаю
„Вильсон", то это происходит оттого, что я в данное впе-
чатление привношу репродуцированный образ, имеющийся
у меня в сознании, привношу его по поводу данного впечат-
ления.
Акт восприятия, таким образом, состоит в том, что
устанавливается известное отношение между впечатлением
и репродуцированным образом, при чем самое восприятие
никогда не ограничивается только лишь данными впечатле-
ниями, а всегда дополняется в большей или меньшей мере
репродуцированными образами. Этот процесс называем
восприятием. В процессе восприятия данное впечатле-
ние изменяется или дополняется путем слияния его

с репродуцированными образами. При виде цвета апельсина
у нас является представление о его вкусе, запахе и т. и.
Если принять во внимание, что содержание восприятия
всегда имеет сложный характер, то сделается ясным, что
простое ощущение в смысле содержания, совершенно неиз-
мененного опытом, существует, может быть, только в началь-
ные моменты сознательной жизни. Поэтому нужно, напр.,
отличать ощущение цвета от восприятия цвета.
Ощущения определяются всецело врожденной деятель-
ностью органов чувств и сенсорных центров в мозгу,
восприятие же есть содержание, определяемое соединенною
деятельностью ощущения и репродуцированных образов.
Таким образом, впечатление не просто проникает в созна-
ние, а сливается с каким-либо прежним содержанием. Это
в особенности мы имеем возможность наблюдать при чтении
по новой орфографии. Так как в процессе чтения самое
главное это постижение смысла, слова же являются только
лишь знаками, то мы без особенного труда переходим от
знака „лѣс" или от знака „лес" к значению слова. Мы
видим в теперешнем написании „лес" прежнее „лѣс", через
которое мы привыкли переходить к значению слова
„лѣс".
Дополнение впечатлений при помощи репродуктивных
данных можно иллюстрировать при помощи следующих
случаев. Когда мы знакомимся с назначением каких-либо
предметов, напр., когда мы научаемся, как следует обра-
щаться с ножом, то при получении зрительного впечатле-
ния от ножа мы добавляем к этому представлению репро-
дуцированные моторные и осязательные образы. Когда мы
знакомились с тяжелыми или легкими предметами при
помощи поднятия, то впоследствии при виде этих предме-
тов, мы репродуцируем моторные образы легкости или
тяжести. Если собаке наносят удар палкой, то она испы-
тывает боль и вместе с этим у нее получается разлитое
по всему телу нервное возбуждение, сопровождаемое теми
или иными органическими ощущениями. Когда после этого
собака только видит палку, то у нее в репродуцированном
виде возникают указанные только-что органические ощу-
щения. Роль предварительных образов хорошо известна из
восприятия так называемых двойственных изображений.
Если изображение усеченной пирамиды падает на нашу
сетчатку, то мы видим ее обращенной острием к нам или
обращенной острием в сторону, противоположную от нас.
Так»как в обоих случаях на сетчатку падает одно и тоже
изображение, то различие в восприятии объясняется, оче-
видно, тем, что в одном случае привносится один репроду-

цированный образ, а в другом случае другой. (Другой при-
мер см. на рис. 37 и 38).
Такой процесс изменения содержания ощущения
носит также название апперцепции. Приведу несколько
примеров апперцепции.
Отношение апперцепции к двусмысленным впечатле-
ниям можно очень хорошо иллюстрировать различными
явлениями из области нашей речи, и именно, напр., в согла-
Рис. 37. Двойственное изображение.
Сосчитайте сколько кубиков.
Рис. 38. Двойственное
изображение.
Четыре фигуры изображают
как бы проволочные цилиндри-
ческие корзины с белым дном.
Каждая фигура может быть
воспринимаема двояко.
сованиях. Если я должен сказать „этот человек", то
выбор слова „этот", вместо „эта" или „это" есть, конечно,
результат акта апперцепции. Нужно, очевидно, при произ-
несении этой фразы мысленно зайти вперед и подумать
о слове „человек", и это слово определяет, что именно
я выберу: „этот" или „эта" и т. д.
Если мы читаем фразу: „Люди все умирают", то для
нас слово „все" является двойственным. Мы можем пони-
мать ее двояко; и в смысле „всѣ" и в смысле „все". Только
из общего смысла определяется смысл слова.
Конечно, согласование часто может быть только лишь,
результатом ассоциации просто, но чаще является резуль-
татом апперцептивного процесса.

Из примененных случаев можно дать следующее опре-
деление апперцепции. „Апперцепция есть такой
психический акт, в котором содержание ощу-
щения перерабатывается, дополняется и стано-
вится нашим умственным достоянием". Из этого
определения становится ясным и применение апперцепции.
Апперцепция имеет место в процессах узнавания
и классификации. В этом случае оживают прежние пред-
ставления, имеющие отношение к тому классу предметов,
который в данный момент воспринимается. Эти предста-
вления и определяют данное восприятие; именно, опреде-
ляют в том смысле, что сливаются с впечатлением от
данного предмета; содержание их входит в содержание
предмета восприятия.
Апперцепция имеет очень широкое применение не только
в акте восприятия, но и во всех мыслительных процессах.
Отметим, что вообще в нашем сознании представления
всегда стремятся образовать определенные группы или
системы. Их можно назвать апперцепционными группами,
массами или системами, которые по преимуществу опреде-
ляют все виды познания. Данное частное мы понимаем из
того общего, которое имеется в нашем сознании. Если,
напр., рассматривая какую-либо рукопись, я усматриваю
в ней изображение событий той или иной знакомой мне
эпохи, то в этом можно видеть влияние апперцепционных
систем. Мне знакомые эпохи образуют определенные аппер-
цепционные массы, которые некоторой своей частью сопри-
касаются с представлением воспринимаемого предмета
и определяют само восприятие.
Это влияние апперцепционных масс можно отметить
на всех стадиях рассудочной деятельности. Вообще, сле-
дует сказать, что всякое познание есть ассимиляция ста-
рого с новым. Это взаимодействие есть вообще условие
всякого умственного развития. Не только для умственной
работы нужно прибегать к инвентарю старых знаний, но
и для приобретения знаний необходимо прибегать к тому
же источнику.
Всякий умственный процесс совершается благодаря
апперцепции в указанном смысле.
Не существует ни одного психического переживания,
которое в той или иной мере не определялось бы воздей-
ствием прежних представлений. Апперцепционные массы
прежнего опыта определяют индивидуальные психические
различия. Совершенно правильно выражение, что, когда
два лица смотрят на один и тот же предмет, то они видят
не одно и то же.

Различием прежних опытов объясняется и различие во
вкусах, в понимании и, вообще, все индивидуальные раз-
личия, поскольку они обусловливаются воспитанием, влия-
нием среды и тому подобное. По пониманию, обнаруживае-
мому данным индивидуумом, по его представлениям мы
судим, о том, каковы апперцепционные массы у него. Его
апперцепционные массы суть, собственно, его индиви-
дуальные особенности.
Как мы видели, апперцепция находится в самой тесной
связи с процессом понимания. Если, напр., учитель
в классе объясняет какую-нибудь научную теорию и уче-
ники не понимают ее, то отчего может происходить их
непонимание? Оно может происходить во 1) от того, что
у них нет соответствующих апперцепционных масс; во 2)
их непонимание может происходить от того, что учитель
не мог вызвать эти апперцепционные массы, употребляя
какие-нибудь искусственные термины; в 3) это может про-
исходить оттого, что учащийся не может вследствие недостатка
упражнения связать новые представления с имеющимися
у него. Из такого объяснения процесса понимания следует,
что можно иметь представления и не уметь связать прошлое
с настоящим или не уметь связать старьте знания с новыми.
Этим объясняется также и то обстоятельство, что иной
учитель излагает понятно, а другой непонятно. Это значит,
что один умеет привести в связь данные представления
с теми, которые имеются в сознании, а другой не умеет.
Возникает вопрос, представляющий исключительную
педагогическую важность—именно; если признать, что так
называемые апперцептивные массы имеют такое важное
значение для понимания, для усвоения и тому подобное, то
спрашивается, в каком периоде жизни эти апперцеп-
ционные массы складываются, т.-е. образуют извест-
ные системы или известное, организованное целое, которое
входит в состав целой душевной жизни. Речь идет, разу-
меется, о тех представлениях, которые в той или иной
мере затрагивают все существо человека--это, именно, его
представления, связанные со всем его миропониманием
и жизнепониманием.
Для разрешения этого могут служить ответы на вопрос,
в какой период жизни обнаруживается хорошее и дурное
влияние учителей, когда у человека возникают идеальные
цели, религиозные обращения и тому подобное. Это прихо-
дится на возраст от 12 до 18 лет. Эти данные, между про-
чим, совершенно ясно указывают на то обстоятельство, что
умственное развитие или достижение зрелости происходит,
собственно, в возрасте до 18 лет.

В связи с этим Джемс ставит вопрос, когда у боль-
шинства людей начинается неспособность к пониманию
нового и думает, что это относится к периоду жизни при-
близительно около 25 лет.
Это непонимание нового психологически объясняется
следующим образом. Если апперцепционные массы склады-
ваются в определенную систему, то между отдельными
представлениями устанавливается такая прочная связь, что
разорвать эту связь никак нельзя. Оттого установление
новых связей путем разрыва старых связей и оказывается
невозможным. Расшатать уверенность в каком-либо вопросе,
касающемся мировоззрения в этот период жизни уже
бывает очень трудно.
Значение этого вопроса для установления периодов
обучения и воспитания очевидно.
ГЛАВА XXII.
Восприятие пространства.
Прежде всего следует отметить характерные черты
восприятия пространства среди многообразия восприятий
чувственных качеств вещей. Говоря о восприятии простран-
ства, мы имеем в виду восприятие того, что мы называем
пространственным отношением и протяжен-
ностью. Под пространственным отношением мы понимаем
„ближе", „дальше", „снизу", „сверху", „справа", „слева",
и т. п. Под видами протяженности мы понимаем „форму"
предметов, их „величину", „расстояние" и т. п. Спрашивается,
как воспринимается то качество предметов, которое мы
только-что назвали протяженностью. Не ощущается ли про-
тяженность так же, как ощущается звук, цвет? Вопрос этот
так формулируется в современной психологии: является
ли пространство таким же простым качеством предметов,
как цвет, звук и т. п.? Что касается самого процесса воприя-
тия пространства, то в нем имеются такие же элементы,
какие образуют процесс восприятия других качеств; пред-
шествующий опыт готовит в сознании образ объекта с одной
стороны, и непосредственное раздражение органов чувств
этим знакомым уже предметом—с другой; восприятие про-
странства такой же, следовательно, сложный процесс, как
и другие классы восприятий.

Качество протяженности воспринимается через посред-
ство трех органов ощущения, именно—осязания, мускуль-
ного чувства и зрения. Осязательное пространство то,
образ которого возникает при ощупывании предмета одним
прикосновением без движения осязающего органа относи-
тельно предмета. Напр., если мы кладем на ладонь
небольшой предмет из дерева четыреугольной или
круглой формы и при закрытых глазах узнаем форму
его при помощи простого прикосновения к поверх-
ности кожи, то это будет осязательное восприятие про-
странства.
Пространство двигательного чувства — это то, в котором
живет слепой и то пространство, в котором мы ориентируемся
с закрытыми глазами или в темноте. В таком случае возни-
кают пространственные образы формы и величины ощупы-
ваемого в темноте предмета. Этого рода пространственными
образами руководится слепой, когда, зная помещение, в кото-
ром он находится, он безошибочно подходит к двери, находит
ручку, зная из прошлого опыта пространственные отноше-
ния ее к другим частям двери, узнает ее, отворяет ее
нужным усилием на нужный для него угол и т. д. Во
всех этих движениях, он руководствуется мускульно-ося-
зательными образами, и в этом смысле мы говорим о двига-
тельном пространстве. Этот вид пространственных образов
имеет огромное значение в душевной жизни зрячего, как
это мы увидим ниже.
Для того, чтобы понять, как осуществляется восприятие
зрительного пространства, надо вспомнить некоторые осо-
бенности органа зрения, с помощью которого этот вид про-
странства воспринимается. Зрительные впечатления воспри-
нимаются сетчаткой, выстилающей изнутри глазное яблоко,
вернее его заднюю стенку; на сетчатке, неподалеку от
места вхождения в глазное яблоко зрительного нерва, рас-
положено так называемое желтое пятно, в котором полу-
чается наиболее отчетливое изображение фиксируемого
предмета; для того, чтобы видеть предмет ясно, мы приво-
дим глазное яблоко в такое положение, чтобы изображение
было отброшено в желтое пятно. Линия, соединяющая жел-
тое пятно с фиксируемым предметом, носит название
фиксационной или зрительной линии. При бинокулярном
зрении, когда предмет фиксируется обоими глазами, их зри-
тельные линии, пересекаясь в той или иной точке предмета,
образуют друг с другом некоторый угол; то движение глаз-
ных яблок, в результате которого этот угол увеличивается,
носит название конвергенции глаз; это бывает при пере-
воде взгляда с удаленных на более близкие к нам предметы.

На сетчатке, как известно, получается изображение предмета
обратное уменьшенное.
При восприятии пространственных отношений происхо-
дят ошибки, носящие название геометрических ошибок,
иначе обманы зрения, которые представляют огромный
теоретический интерес.
Два равных отрезка прямой линии кажутся неравными,
если от каждого из их концов отходит по два более корот-
ких отрезка, в одном случае под острым—в дру-
гом под тупым углом к данному; более длинным
кажется, всегда тот, у которого добавочные отрезки
образуют с данным тупые углы (рис. 39). Далее,
заполненная часть пространства всегда кажется
Рис. 40.
больше равной ей незаполненной. Часть про-
странства заполнена точками; другая такая же
часть свободна от них. Первая часть кажется
длиннее второй (рис. 40 ср. с рис. 41).
Рис. 89.
Рис. 41.
Рис. 42.
Заполненный линиями угол кажется больше равного
ему незаполненного (рис. 42). Квадрат, в котором прове-
дены горизонтальные линии, кажется более высоким, чем
широким. Квадрат, в котором проведены вертикальные
линии кажется более широким, чем высоким (рис. 43).
Если мы, исходя от какой-либо точки, пожелаем нари-
совать четыре равных линии, как это показано на рис. 44,
то окажется, что вертикальная линия вверх от указанной
точки будет короче, чем вертикальная линия вниз от точки.
Это оттого, что мы переоцениваем расстояния в верхнем
поле зрения. Если две вертикальные линии пересекаются
наклонной (рис. 45), при чем часть последней, заключенная
между данными параллельными, не изображена, то изобра-

женные ее отрезки кажутся сдвинутыми относительно
друг друга так, что верхний отрезок кажется отрезком
прямой, расположенный выше нижнего отрезка. Объяснить
это явление можно тем, что вертикальные линии в верхнем
Рис. 43.
поле зрения представляются преувеличенными и, следова-
тельно, расстояние по вертикальному направлению между
точками пересечения наших параллельных наклонною
кажется преувеличенным, а отрезки, таким образом, пред-
ставляются сдвинутыми друг относительно друга.
Рис. 44. Рис 45.
Попыток объяснения указанных выше ошибок было
предложено много. Наиболее вероятным объяснением для
первой группы ошибок представляется следующее. В слу-
чае отрезков со стрелками на концах глаз в одном случае
при взгляде не останавливается у концов его, а, продолжая
итти дальше, переносит продолжение протяжение до стрелок
на протяжение самого отрезка, благодаря чему кажущаяся
длина его преувеличивается; с нижним отрезком происхо-
дит обратное: сжатость пространства, ограниченного острым
углом, также бессознательно ассоциируется с длиной самого

отрезка, заставляет его казаться короче, чем он есть в дей-
ствительности. Так называемая Цельнеровская фигура
заключается в следующем (рис. 46): ряд параллельных пере-
сечен рядами параллельных
черточек, так что черточки
пересекают их под острыми
углами, и черточки каждой
стороны не доходят до про-
тивоположных и лежат
к ним под углом; при этом
кажется, что прямые кон-
вергируют в том направле-
нии, куда обращены вну-
тренние тупые углы. Этому
явлению дается след. объ-
яснение: известно, что ост-
рый угол кажется большим,
чем он есть в действитель-
ности, и в результате бес-
сознательно протекающего
процесса сложения этих
преувеличенных углов в на-
шем представлении получается поворот целиком каждой
из двух, параллельных в действительности, линий на неко-
торый угол, так что они начинают казаться конвергирую-
Рис. 46.
Рис. 47.
щими. На рис. 47 можно видеть изменение параллельности
под влиянием черточек пересекающих их под углом.
Перейдем к рассмотрению бинокулярного зрения.
При обычном восприятии мы пользуемся сразу обоими гла-
зами. Устройство обоих глаз одинаково. В каждом из них
получается отдельное изображение фиксируемого предмета,

а между тем в сознании возникает представление только
лишь одного предмета. Как объяснить то, что при налич-
ности двух изображений на сетчатке у нас получается пред-
ставление одного предмета? Это можно объяснить предпо-
ложением, что те точки в правом и левом глазу, на которые
падает изображение данной точки предмета обладают тем
свойством, что в результате одновременного раздражения
каждой такой пары точек возникает одно представление.
Такие точки называются соответственными или тождествен-
ными. Конечно, в этом названии содержится указание на
то, что тождественные точки, благодаря своим физиологи-
ческим свойствам, дают одиночное представление. Но этого
Рис. 48.
На рис. изображаются две сетчатых оболочки. Точка о левого глаза
является тождественной точке а' правого глаза. По аналогии с этим можно
определить и другие тождественные точки.
объяснения мало. Бинокулярное зрение имеет огромное
преимущество перед монокулярным. Благодаря ему мы имеем
возможность, не изменяя своего положения видеть предмет
сразу в двух несколько несходных положениях. Так, если
смотреть на книгу, обращенную к глазам корешком, то одно-
временно обоими глазами можно видеть ее корешок и кроме
того правым глазом ее правую крышку, левым — левую,
(рис. 49 — 52). Таким образом, благодаря бинокулярному
зрению мы имеем более полное восприятие, чем при помощи
одного монокулярного.
Бинокулярное зрение обусловливает возможность опре-
деления расстояний от глаз до фиксируемого предмета.
При отсутствии бинокулярного зрения восприятие расстоя-
ний становится очень неточным. Следующий опыт иллюстри-
рует это (рис. 53). Перед отверстием трубы в плоскости вер-
тикальной к оси помещено кольцо: испытуемому предлагается,
смотря через другое отверстие в трубу на это кольцо, про-
сунуть в его палец. Оказывается, что в случае, если испы-
туемый пользуется обоими глазами, он без труда определяет

расстояние до кольца и безошибочно попадает в него
пальцем, а в случае же монокулярного зрения происходит
ошибка, расстояние не оценивается правильно и испытуе-
мый попадает мимо кольца. Делались попытки объяснить
Рис. 49. Книга
видимая одним
правым глазом.
Рис. 50. Книга
видимая одним
левым глазом.
Рис. 51.
При бинокуляр-
ном зрении нам
кажется, что мы
видим так, как
на рис. 51.
Рис. 52.
На самом деле
мы видим так,
как изображено
на рис. 52.
эту оценку расстояния при бинокулярном зрении, исходя
из факта конвергенции; указывали на то, что при кон-
вергенции глаз ощущение сокращения мышц, вращаю-
щих глазное яблоко, дает возможность оценить направление
Рис. 53.
и угол поворота, что и разрешило бы задачу определения
расстояния до фиксируемого предмета. Но следующий
опыт опровергает это объяснение (рис. 54). На коротком
расстоянии от отверстия трубы по направлению ее оси
имеется неподвижная фиксационная точка. Экспериментатор

предлагает испытуемому смотреть через эту трубу на
фиксационную точку и затем роняет с некоторой высоты
шарик так, чтобы он падал то впереди, то сзади фикса-
ционной точки; испытуемый смотрит в трубу обоими гла-
зами, но, в виду того, что падающий шарик быстро про-
носится в поле зрения, с уверенностью можно сказать, что
Рис. 54.
глаза не успевают конвергировать, и, в случае справедли-
вости изложенной выше теории, испытуемый не должен был
бы правильно ответить на вопрос, падает ли шарик впереди
или позади фиксационной точки, а между тем оказывается,
что испытуемый совершенно правильно отвечает; он не
теряет способности оценивать расстояние; в случае же моно-
кулярного зрения в этом опыте, он, как и следовало ожи-
дать, дает неправильные ответы на вопрос, падает ли шарик
перед фиксационной точкой или позади. Следовательно,
в этом случае одних изображений на сетчатке вполне
достаточно для того, чтобы определить расстояние предме-
тов от нас.

Каким образом вообще происходит восприятие расстоя-
ния предметов от нас? Декарт пытался объяснить это вос-
приятие при помощи свойственной глазу, как он выражался,
врожденной геометрии (рис. 55). Он рассуждал следующим
образом: зная расстояние между обоими глазами и углы зри-
тельных осей с линией, соединяющей глаза, можно опре-
делить расстояние до фиксируемого предмета, находящегося
на точке пересечения фиксационных линий. Способность
решить эту геометрическую задачу Декарт считал вро-
жденной способностью зрительного аппарата.
Более правильное решение этой проблемы дает Беркли.
Он прежде всего, в возражение Декарту, говорит, что мы
в акте зрения не сознаем
каких бы то ни было линий,
и потому у нас не может быть
представления углов и т. п.
Его собственные взгляды на
процесс пространственного
восприятия сводятся к при-
знанию, что в процессе зрения
принимает участие и мус-
кульно-осязательный опыт. Он
указывает на то, что необхо-
димо знакомство с простран-
ственными отношениями пу-
тем не только зрения, но и ося-
зания. Именно мускульно
осязательный опыт является
первоначальным. Из него мы знакомимся с формой, вели-
чиной и расстоянием. К этому присоединяется зрительный
опыт: именно, зрительные образы ассоциируются с мус-
кульно-осязательными. Благодаря существованию такой
ассоциации, при возникновении зрительного ощущения,
именно вследствие ассоциации воспроизводится и двига-
тельный образ, и является возможность оценки расстояния.
Удовлетворительность этого объяснения впоследствии оправ-
далась полностью.
Теоретические догадки Беркли подтвердились весьма
скоро, именно в 1728 году доктором Чесельденом, который
произвел удачную операцию над одним слепорожденным.
Надо знать/что иногда дети рождаются с катарактами
или бельмами, на обоих глазах. Это делает их слепыми.
Но эти бельма при помощи хирургических приемов можно
удалить, и бывшие до того слепыми прозревают. Первая
операция такого рода, как я только что сказал, была совер-
шена Чесельденом. Когда слепой Чесельдена впервые стал
Рис. 55.

видеть, он очень дурно воспринимал расстояние: ему каза-
лось, что предметы касались его глаз, точно так, как они
прикасаются к его коже. Он не мог узнать формы вещей
до тех пор, пока не прикасался к ним.
После Чесельдена таких операций было произведено
чрезвычайно много, и все они привели к одним и тем же
результатам: они показали, что хотя слепой тотчас после
прозрения и может отличать контуры, но воспринимать
расстояние предметов так, как это делает зрячий, он не
в состоянии.
Довольно любопытным является больной, которому
совершил операцию проф. Рэльман в Дерпте 28 апреля
1890 г. Спустя несколько времени после прозрения,
пациенту показывают фарфоровую чашку и фарфоровый же
сосуд одинаковой формы, но в десять раз больше, чем
чашка; первый держат на расстоянии 11/2 метра, второй —
на расстоянии 8 метров; оба предмета признаются тожде-
ственными; посредством осязания он узнает чашку.
1 мая пациенту показывают шар и куб, оба из одина-
ково окрашенного дерева, имеющие один и тот же диаметр.
Когда их ставят рядом, то он видит, что они различны, но
не может сказать, который предмет круглый и который из
них имеет углы. Рядом с шаром ему показывают кружок,
а рядом с кубом четыреугольник (разумеется соответствен-
ных размеров). Пациент не мог отличить куба от четыре-
угольника, шара от круга; различает только после
ощупывания. При выздоровлении он совершенно свое-
образно упражнялся в смотрении: он, например, снимает
сапог с ноги, бросает его на известное расстояние от себя
и затем старается определить расстояние, на котором нахо-
дится сапог, делает несколько шагов по направлению сапога
и старается схватить его, и если это не удается, то делает
еще несколько шагов, пока, наконец, не схватит его. Он
очень занят больным, который находится с ним в одной
комнате, старается изучить его, ощупывает его голову,
руки, отдельные части лица, в то время, когда наблюдает
их посредством глаз.
Из приведенных примеров ясно, что прозревший слепо-
рожденный не может воспринимать пространство посред-
ством одного только зрения. Отсюда следует, что вос-
приятие пространства необходимо совершается как при
содействии зрительного, так и осязательного опыта.
Итак, мы действительно представляем собой как бы
два существа—слепое и зрячее; первое оперирует двига-
тельными образами — живет и сознает себя в двигательном
пространстве, второе — в зрительном пространстве. У зря-
чего оба вида образов ассоциированы и возникновение

одного путем непосредственного раздражения соответствую-
щего органа чувства вызывает в сознании другой. О потреб-
ности в приобретении двигательных образов говорит
надпись на предметах, находящихся на выставках: „руками
не трогать". Таким образом, когда мы оцениваем расстоя-
ние от нас до предмета, определенно называем его равным
трем аршинам, то это стало возможным для нас благодаря
тому обстоятельству, что в прежнем своем опыте мы имели
возможность познакомиться с величинами предметов, запол-
няющих пространство. С предметами познакомились мы
и путем зрения, и путем осязания и соответствующих дви-
жений, создали ассоциации между зрительными и мотор-
ными образами и теперь, при виде лишь предметов, запол-
няющих расстояние, соответствующие образы (двигательные)
возникают путем ассоциации, и благодаря этому мы полу-
чаем возможность оценить расстояние.
Определение расстояния, таким образом, является очень
сложным актом. Мы можем признать за несомненное, что
оценка расстояния каким-то образом связана с представле-
нием величины, а величина предметов изменяется в зави-
симости от угла зрения. Именно, когда у нас на сетчатке
имеется та или иная величина изображения, то вследствие
ассоциации является представление того или иного рас-
стояния предметов. Напр., мы знаем величину лошади;
когда ее изображение на сетчатке уменьшается, то нам
начинает казаться, что лошадь находится на далеком рас-
стоянии от нас.
Но может быть и наоборот: величина предмета в нашей
оценке может зависеть от знания расстояния. Между вос-
принимаемой величиной предмета и расстоянием до него
есть определенная связь; именно эту связь можно форму-
лировать так; чем больше зрительный образ, тем на большее
расстояние мы относим его (рис. 56). Это поясняет сле-
дующий эксперимент. После продолжительной фиксации
цветного кружка, находящегося на некотором расстоянии,
испытуемый, обратив взгляд на лежащий перед ним лист
бумаги, отбрасывает на него отрицательное изображение.
Это изображение кажется значительно меньше, чем фикси-
руемый цветной кружок; затем, после новой фиксации того
же кружка с того же расстояния, испытуемый обращает
свой взгляд на удаленную поверхность — на стену, замечает,
что отрицательное изображение значительно больше. Связь
между расстоянием и величиной предмета очевидна. Изве-
стен факт, что размеры луны на горизонте кажутся нам
больше, чем на высоте. Объяснить это явление можно тем,
что расстояние от луны в первом случае кажется нам больше,

чем во втором, благодаря установленному предыдущим
опытом закону, что пространство заполненное представляется
большим, чем незаполненное; действительно, в том случае,
когда луна стоит высоко в небе, между ней и нашим глазом
Рис. 56.
При одной и той лее величине изображения на сетчатке предмет с уве-
личением расстояния от глаза кажется все больше и больше.
нет видимых предметов, между тем как, смотря по напра-
влению горизонта, мы имеем возможность обозревать все
обилие предметов, которые находятся на земле в пределах
горизонта и расстояние представляется более растянутым.
Рис. 57.
Теперь, приняв в соображение приведенные выше факты
восприятия расстояния предметов от нас, мы должны будем
признать, что оно осуществляется благодаря множеству
вспомогательных приемов. Здесь играют роль и изобра-
жение на сетчатке и осязательный образ предмета и т. п.

ГЛАВА XXIII.
О восприятии времени.
В предыдущей главе мы рассматривали вопрос о вос-
приятии пространства — вопрос, который может быть
поставлен в некоторую связь с проблемой восприятия вре-
мени. Действительно, сопоставляя понятия „время" и „про-
странство", мы должны отметить некоторое сходство между
ними. Подобно тому, как всякий предмет нами мыслится
заключенным в пространстве, мы не можем себе представить
что-нибудь совершающимся вне времени. Если в первом
случае мы необходимо открываем известные пространствен-
ные отношения, то, равным образом, и в отношении времени
мы так или иначе локализуем все нами пережитое. Иначе
говоря, мы не можем представить себе отсутствие простран-
ства или времени в нашем восприятии. В этом смысле
понятия „пространство" и „время" являются формами
нашего сознания.
Итак, как было уже указано, любое событие мы отно-
сим к определенному моменту времени; другими словами,
мы мыслим его происходящим до, после или одновременно
с каким-нибудь другии явлением. Наша очередная задача
и заключается в изучении такого „переживания во вре-
мени", т.-е. в изучении проблемы времени с точки зрения
психологии.
Прежде всего мы рассмотрим вопрос: как происходит
размещение событий во времени. В нашем сознании, оче-
видно, располагаются некоторые события в известном
порядке, а затем уже новые факты нами относятся к одному
из событий первоначального ряда. Например, переживае-
мая нами смена времен года, с их отличительными при-
знаками, образует определенный естественный ряд, являю-
щийся таким первоначальным рядом событий; прочие
явления уже впоследствии связываются нами с тем или
другим основным моментом; мы говорим: „это событие было
прошлым летом, нынешней весной" и т. п. Необходимые
для локализации во времени ряды мы создаем иногда искус-
ственно, напр., различая по названиям месяцы, дни недели
и т. п.
Из только-что изложенного можно было заключить,
что локализация во времени представляет собою процесс
восприятия. Сложность этого процесса исключает, повиди-
мому, возможность говорить о времени в нашем сознании

как о предмете ощущения. Но, с другой стороны, есть
основание считать сознание времени и ощущением.
Предположим, что мы заставили некоторое время зву-
чать электрический звонок. Что касается наших воспри-
ятий, во-первых, конечно, мы получили слуховое ощу-
щение, но, кроме того, мы получили и представление
о продолжительности (длительности) или о времени его
действия. То обстоятельство, что длительность в этом
случае оказывается нами непосредственно восприня-
той, не дает ли нам право говорить о времени как об ощу-
щении? Однако, если звук от электрического звонка вос-
принимается нами ухом, то каким органом чувства может
быть воспринята „длительность" его? Совершенно ясно,
что такого специального органа не существует, потому что
мы можем говорить о длительности любого ощущения.
Анализируя далее понятие „длительность", мы отме-
чаем присущие ей и ее отграничивающие моменты. Образно
мы представляем себе такую „длительность" как отрезок
прямой (интервал) больший или меньший, более или менее
заполненный, т.-е. в этом случае мы представляем время
как некоторое количество. Наша непосредственная
оценка длительности интервалов зависит от степени их
заполненности. Это показывает следующий эксперимент:
при помощи особого прибора мы производим ряд звуков,
который можно графически изобразить так:
Рис. 58.
т.-е. мы имеем два чередующихся кратких интервала
(отрезки ad и a'b'), отграниченные звуками и заполненные не
одинаково. Следует по непосредственной субъективной
оценке определить, равны ли они, и если нет, то какой из
них имеет большую длительность. Результаты экспери-
мента показывают, что более длительным нам кажется пер-
вый, заполненный интервал, несмотря на то, что объек-
тивно оба они равны.
Говоря о восприятии времени, мы всегда предполагаем
существующими три основные элемента времени: „про-
шедшее", „настоящее", „будущее". Обозначим их для крат-
кости буквами алфавита: прошедшее через А, настоящее
через В и будущее через С. Тогда „время" мы можем
схематически представить так:
A B C.

Исследуя элементы времени, мы считаем, что момент А
объективно уже не существует, а также не существует
в действительности еще не наступивший момент О. Но
и реально существующее Б не может быть нами непосред-
ственно уловлено, — оно как бы вовсе не существует
в сознании, которое не схватывает „настоящего". Настоящее
исчезает для нас в то самое мгновение, когда мы напра-
вляем на него внимание. Однако мы говоримо трех момен-
тах и действительно: можем ли мы мыслить „прошедшее",
которое -не было „настоящим" или „будущее", не должен-
ствующее им сделаться? Вообще, можем ли мы мыслить
один такой момент отдельно, вне зависимости от другого?
Конечно нет; в нашем сознании существуют—и существуют
одновременно—все три момента, т.-е. существует и момент
„настоящего". Абстрактно математическое „настоящее"
представляется нам как граница между „прошедшим"
и „будущим, В этом смысле „настоящее" мы можем срав-
нить с лезвием ножа, непрерывно рассекающим текучую
„линию времени". С такой точки зрения момент „настоя-
щего" не имеет продолжительности (длительности). Психо-
логически же то, что~ мы назвали „настоящим" имеет
некоторую длительность; больше того, эта „длительность
настоящего" может быть минимальной и максимальной, т.-е.
она имеет определенные границы. Постараемся определить
длительность настоящего. Если мы будем постепенно
уменьшать интервал между двумя звуками, то, наконец,
оба эти звука сольются в один; промежуток времени между
ними субъективно перестает существовать. Пользуясь
разрядами электрической машины, частота которых может
<быть изменяем в широких пределах, удалось установить,
что наименьший воспринимаемый нами промежуток вре-
мени равен 0,002 сек. Это именно, тот момент, когда два
звука еще не сливаются в один; эта цифра и указывает
минимальную длительность нашего настоящего.
Но можно определить и максимальную дли-
тельность. Установлено, что несколько звуковых ощущений
Б том случае, если число их не превышает 12-ти, следую-
щих друг за другом с промежутками равными 1/5 секунды,
могут быть нами восприняты одновременно. В то время,
когда мы будем слышать последний звук, первый еще
сохранится в нашем сознании, как существующий
сейчас. Максимальная длительность „настоящего", сле-
довательно, выразится в произведении — X 12 сек., равным
приблизительно трем секундам. Таким образом „настоящее
ремя", в психологическом смысле этого слова, лежит

между полученными нами цифрами; в нашем сознании
оно не превышает трех секунд и может быть короче 0,002 с.
Наша субъективная оценка величины различных про-
межутков времени зависит от целого ряда причин. Мы уже
наблюдали зависимость между кажущейся величиной
интервала и количеством заполняющих его звуков. Даль-
нейшие эксперименты показывают, что в том случае, когда
мы пытаемся воспроизвести по данному образцу равно-
длительный звук, мы это делаем тем точнее, чем больше
данный интервал приближается к 2/б сек. При оценке
больших интервалов мы склонны их преуменьшить,
и, наоборот, при оценке меньших—преувеличивать. Интер-
вал длительностью в 2/5 секунды мы оцениваем вполне
точно. Чем объясняется это явление—в психологии до сих
пор остается невыясненным.
Наша оценка больших промежутков времени очень не
точна; мы постоянно говорим о „минутах, казавшихся веч-
ностью", „днях, пролетевших как мгновенье". Эти сравне-
ния указывают на то обстоятельство, что большие, объ-
ективно равные промежутки времени могут нами оцени-
ваться совершенно различно. Наблюдения в этом случае
позволяют нам открыть некоторую закономерность наших
„ошибок".
Одним из наиболее существенных факторов, влияющих на
преувеличение или преуменьшение оцениваемых проме-
жутков времени, является фактор количественного харак-
тера: чем больше образов заполняет данный период вре-
мени, тем большим он кажется, и наоборот. Эксперименты
с оценкой неравно заполненных кратких интервалов уже
до известной степени предполагали это положение.
Многочисленные примеры зависимости кажущейся
продолжительности известного промежутка времени от
количества образов, переживаний, его заполняющих,
вообще известны. Первые дни пребывания в чужом городе,
связанные с целым рядом новых впечатлений, кажутся
особенно длинными; мы называем „большими днями" дни,
когда нам приходится исполнять массу различных обязан-
ностей, хлопотать во всевозможных учреждениях и т. п.
Другим доказательством действительности этого основного
фактора может служить сознание длительности сна, запол-
ненного сновидениями; в том случае, когда мы видим
„длинный сон", т.-е. когда у нас остается воспоминание
о большом количестве переживаний во сне, нам кажется,
что мы спали довольно долго, даже в том случае если мы
были разбужены всего через несколько минут после того,
как заснули.

Детям, сознание которых постоянно заполнено мно-
гими впечатлениями, по всей вероятности одно и тоже
объективное время кажется значительно „длиннее", чем
взрослым. Равным образом воспоминание о длительности
того или иного исторического периода связано с количе-
ством заключенных в нем событий. Напр., два последних
пятилетия в жизни России, чрезвычайно богатые различ-
ными переживаниями, обычно нам представляются гораздо
большими, чем предшествующее десятилетие
Итак, окончательно формулируя наше положение, мы
можем вообще утверждать: „тот или иной промежуток
времени кажется нам тем длиннее, чем большим количеством
событий он заполнен".
Между тем, напр. в состоянии болезни, когда мы
вынуждены лежать, когда наше сознание свободно от каких
бы то ни было впечатлений, вообще в состоянии бездей-
ствия время представляется нам протекающим необычайно
медленно. Не противоречит ли это обстоятельство выводу,
к которому мы только что пришли? На самом деле, нет.
Время в этом случае кажется нам тянущимся, очень
длинным, потому что мы переживаем напряжение вни-
мания.
Нередко воспоминания о каком-нибудь событии, которое
произвело на нас сильное впечатление, начинает казаться,
что оно произошло недавно, хотя в действительности оно
произошло очень давно. Например, иногда говорят, что
Европейская война „как будто вчера только была объ-
явлена". Десятилетний промежуток времени, и притом
промежуток чрезвычайно богатый переживаниями, сокра-
щается в нашем сознании почти невероятно. Это явление
можно объяснить иллюзией памяти: слишком яркий образ,
как бы нарушая общую перспективность, непомерно при-
двигает событие, в то время как привычная последователь-
ность фактов остается не нарушенной. Но стоит только
направить свое внимание на события промежуточные, осо-
бенно если они достаточно хорошо сохранились в памяти,
например, как это имеет место в нашем случае, — перво-
начально занимавшее нас событие немедленно отодвигается.
Вообще говоря,—очень яркое воспоминание заставляет собы-
тие казаться недавно происшедшим; в этом числе „живость"
воспоминания — другой фактор, влияющий на нашу оценку
больших промежутков.времени.
Напряжение внимания, с которым мы следим за тече-
нием времени, влияет, в свою очередь, на кажущуюся его
длительность. Время в ожидании идет особенно медленно;
„вода в котле не закипит, если на нее все время смотреть"—

говорит народная мудрость. В сознании осужденного на
смерть преступника, одно мгновение, предшествующее казни,
кажется многими часами. Неожиданная пауза, вызванная
забытыми словами знакомого актёра-любителя предста-
вляется бесконечной—„целая вечность в нескольких секун-
дах".
Итак, мы можем заключить, что чем с большим напря-
жением внимания мы следим за течением времени, тем
медленнее оно кажется нам проходящим.
Перейдем теперь к физиологической стороне нашего
восприятия времени. Хорошо известно влияние некоторых
наркозов (опиума, гашиша и др.) на восприятие времени.
Действие их вызывает определенные изменения в отпра-
влениях организма, которые обусловливают обычно кажу-
щуюся медленность течения времени.- Это обстоятельство
указывает на наличность в нашем организме процессов,
так или иначе связанных с восприятием времени. В чем
именно заключается эта связь, до сего времени сказать
еще очень трудно.
У различных животных организмов, по всей вероят-
ности, различно и „время" (субъективное). Мы не можем
допустить одинаковости восприятия времени, например,
у комара и у человека. Действительно, весьма длительный,
по количеству событий, промежуток времени для комара
(например: прилетел, отыскал подходящее место, раздви-
нул ткани кожи, опустил хоботок, всосал несколько капель
крови, втянул его вновь, расправил крылья и улетел) —
представляется нам чрезвычайно кратким. Приведенный
пример, может быть, рассматривает слишком большую
крайность, но, тем не менее, он совершенно достаточно
показывает невозможность допущения субъективной равно-
длительности времени у различных животных. Самый темп
процессов, совершающихся в организме, вероятно, влияет
на восприятие времени. Замечена, например, связь между
быстротой скандирования стихов и скоростью пульса.
У некоторых лиц мы замечаем способность просы-
паться в заранее намеченный час времени, т.-е. способность
непосредственно измерять время в состоянии сна. От чего
зависит эта способность, определить наверное нельзя; мы
можем, однако, предположить, что в этом случае основное
значение имеет ритм процессов в нашем сознании. Неко-
торые животные (например, петух) .довольно точно отмечает
криком известные часы, что мы можем также объяснить
периодичностью известных процессов организма.
Чтобы уяснить себе понятие „ритм", достаточно рас-
смотреть, какое именно деление времени мы называем

„ритмическим". „Ритм" мы можем представить себе графи-
чески как прямую линию (время), разделенную на равные
части (такты) со сходным содержанием (например, коли-
чеством кратких и длинных слогов в стихе). Как известно,
мы имеем способность непосредственно оценивать ритм,
при чем он может быть обусловлен особыми ощущениями
слуховыми и двигательными.
В заключение мы вернемся к вопросу о том, походит
ли наше восприятие времени на ощущение или на соб-
ственно „восприятие". Непосредственность нашего воспри-
ятия „длительности" может заставить предположить суще-
ствование чувства времени, а подчиненность психо-
физическому закону Вебера—Фехнера делает его вполне
схожим с ощущением. О другой стороны, сложная лока-
лизация во времени совершенно определенным образом
указывает на то, что мы должны мыслить время в нашем
сознании как восприятие.

ОТДЕЛ V.
О мышлении.
ГЛАВА XXIV.
Мышление.
К числу психологических деятельностей относится
умственный процесс, который обнимает множество разно-
родных процессов и который называется мышлением.
Принято думать, что мышление аналогично механиче-
скому процессу ассоциирования представлений. Благодаря
чувственному восприятию накопляются те или иные пред-
ставления, простое соединение которых дает процесс
мышления. Но такое понимание ни в каком отношении не
может считаться правильным. Как раз наоборот: мышление
является истинным выражением спонтанности, активности
человеческого сознания.
Но что такое мышление? Для определения его возьмем
обиходное словоупотребление. Мышление является сино-
нимом для „рефлексии", „думания", „рассуждения" и т. п.;
в мышлении есть известная преднамеренность, и в осу-
ществлении мышления должна быть известная планомер-
ность.
„Мыслить" и „думать" употребляются приблизительно
в одном и том же смысле. „Выдуманное", как результат
работы мысли, противополагается всему, что получается
путем чувственного восприятия. „Мыслимый"—это продукт
работы мысли, это есть известное построение, не данное
в непосредственном чувственном опыте.
Продукты или предметы непосредственного восприятия
весьма часто обозначаются термином „знание". Можно
сказать: „я знаю, что здание Московского Университета
находится на Моховой улице". Относительно того, что не
получено из чувственного восприятия, а есть предмет
построения, употребляется термин „думать". Я думаю, что

этот путь будет короче. Это есть предмет мышления,
построения или вывода
Если мы употребляем выражение: „что вы думаете
об этом?" —мы надеемся получить в ответ не указания
каких-либо данных, заимствованных из чувственного опыта,
а некоторую новую комбинацию, при чем мы предполагаем,
что нам будут приведены известные основания для
оправдания этого построения.
Из этих сопоставлений мы видим совершенно ясно,
что мысль, как известная умственная работа, противо-
поставляется чувственному восприятию, при чем предпо-
лагается, что для мысли должно быть некоторое определен-
ное основание. Отсюда является весьма основательным
сомнение, могут ли животные думать. Всего вероятнее,
что их интеллектуальная работа так прикована к чув-
ственным данным, что она не идет дальше их. Как
я уже сказал выше, для мышления вляется существен-
ным его активный характер. В нем обнаруживается извест-
ная инициатива нашего „ума", известное искание, а это
бывает в том случае, когда является какое-либо сомнение
или колебание. Когда возникает какое-либо сомнение, то
вместе с этим возникает и намеченная задача, для разре-
шения которой представления располагаются нашим со-
знанием в определенном порядке.
Расположением представлений в известном порядке
достигается известная цель.
Мышление совершенно правильно отождествляется
с выводом или рассуждением. Тогда выявляется еще
одна черта этого процесса. Именно, в нем на основании
каких-либо чувственных данных делается заключение
к чему-либо, не данному в чувственном опыте. Тогда
характерным для него явится получение новых дан-
ных.
Это отождествление нужно считать совершенно пра-
вильным, так как для рассуждения или вывода является
весьма существенным выхождение за пределы данного чув-
ственного материала.
В обиходной жизни весьма употребительно отожде-
ствление мышления со всяким умственным процессом.
Например, умственный процесс, который имеет место
в акте ассоциации, иногда обозначается термином мышле-
ния. Но с этим согласиться нельзя, потому что между
пассивно совершающимся процессом ассоциации и между
мышлением, как выражением активности нашего сознания,
есть огромное различие, которое отмечено философами
с очень давних времен.

Уже греческие философы отличали мышление от про-
стого чувственного восприятия. Мышлением они называют
познание, которое имеет общеобязательный характер. Мышле-
ние создает науку, чувственное восприятие создает „мне-
ние". В новейшей философии, у Декарта, душа человека
является страдательной в процессе ощущения и деятель-
ной в процессе мышления, как и в волевом процессе.
Таким образом, следует проводить различие между
мышлением и чувственным восприятием. Термин „чув-
ственное восприятие" удобнее было бы сохранить для обозна-
чения особого класса умственных процессов, например
ощущения, ассоциации, воспроизведения. Если мы имеем
ощущения при пассивном к ним отношении, то такой про-
цесс мы называем низшим умственным процессом. Если же
мы так или иначе содержание ощущения перерабатываем,
то такой процесс будет называться мышлением. Процесс
восприятия в том случае, когда он подвергается перера-
ботке, содержит в себе элемент мышления.
Для переработки содержания ощущения могут слу-
жить вообще всякого рода синтезы, как результаты
деятельности внимания или апперцепции. Переработку
содержаний ощущения мы имеем в процессе абстрак-
ции. Если какой-либо комплекс содержаний а, Ь, с дей-
ствует на наше сознание, то мы можем из него при помощи
внимания выделить и сознавать только лишь содержание а.
Это и есть абстракция. В ней мы отличаем две стороны.
Если на сознание действует ряд одинаковых представле-
влений, вполне сходных между собой, то мы от несходного
берем только сходное или равное. Например, много раз
в различных видах воспринимая „яблоко", я отвлекаюсь
от различного, а избираю лишь то, что есть сходного или
тождественного. Это будет абстракция сходного или
равного. Е е мы назовем также положительной абстрак-
цией. Сходные элементы сливаются в одно целое и обра-
зуют отвлеченное представление, а несходные элементы
образуют в свою очередь комплекс, о т которого мы абстра-
гируем. Мы абстрагируем твердость от камня, от дерева,
от железа. В этом процессе мы не обращаем внимания на
свойства камня, что он имеет определенный цвет, форму,
тяжесть, и т. п. Сознавая одно, мы не сознаем в то же
время другого, мы абстрагируемся от некоторых свойств
предмета. Этот вид абстракции мы назовем отрицательной
абстракцией.
Процесс абстракции совершается в большинстве слу-
чаев благодаря непроизвольному вниманию. Отвлеченные
представления образуются равным образом при помощи

непроизвольного внимания. Но иногда для целей абстракций
мы применяем произвольное внимание, если, напри-
мер, мы преднамеренно выделяем интенсивность тона, не
обращая внимания на его высоту и т. п. Вообще же обра-
зование отвлеченных представлений происходит благодаря
абстракции при помощи активного внимания, когда в их
образовании принимает участие суждение, вывод и т. п.,
когда мы процесс абстракции подчиняем известной цели.
Способность переработки содержаний ощущения при
помощи „присоединений"присуща так называемому твор-
ческому воображению, которое и представляет собою
один из видов мышления.
Все процессы соединения, разъединения представлений
происходят при участии активного внимания. Поэтому
мышление имеет место там, где проявляется активное вни-
мание. Другими признаками процесса мышления, как
я сказал, является изменение содержания ощущений
и, наконец, третий признак—когда ощущения или предста-
вления в своем ходе подчиняются каким-либо представле-
ниям цели.
Таким образом, мышлением можно назвать соединение
представлений, находящееся под воздействием какой-либо
цели. В простой ассоциации представления соединяются,
следуя тому порядку, который им передается самими впе-
чатлениями. Что представления могут соединяться согласно
той или иной цели, можно пояснить при помощи следую-
щего примера. Если я хочу объяснить ребенку какое-либо
явление и вызвать какое-либо чувство и я знаю, что это
может быть достигнуто известным представлением, то
я такое представление созидаю при помощи комбиниро-
вания или разъединения. Это комбинирование или разъеди-
нение совершается согласно известной цели. Если же
ставится известная цель и ход представлений подчи-
няется этой цели, мы имеем процесс мышления.
Итак, мышлением мы будем называть умственный про-
цесс, который сознательно, при участии активного внима-
ния, подчиняется определенной цели. Мышление в собствен-
ном смысле слова есть процесс волевой.
Вот те признаки, которые отличают мышление от про-
стой ассоциации. С точки зрения психологической мы
можем логические группы — понятие, суждение, умозаклю-
чение — объединить под термином мышления.
Основным процессом мышления является процесс
вывода или рассуждения.
Рассуждение, как процесс искания, активного иссле-
дования, должен отличаться от пассивного процесса

ассоциации и памяти, а равным образом и от пассивного
воображения.
Конечно, следует признать, что законы, которые упра-
вляют ходом представлений в мышлении, суть те же
самые, что в процессе ассоциации, но только этот ход под-
чиняется известному волевому контролю. Различие между
ходом представлений по ассоциации и ходом представле-
ний в рассуждении сводится к следующему. Результаты
рассуждений должны быть новыми и в то же время должны
быть признаны истинными. Результаты воспоминания, хотя
и признаются нами истинными, однако они не новы.
ГЛАВА XXV.
Измерение умственной работы.
Вопрос об умственной работе в психологии рассматри-
вается в связи с утомлением и представляет огромную
важность для педагогики. Вопрос об умственном утомлении
в свою очередь должен быть поставлен в связь с физи-
ческим утомлением; именно, нужно изучить законы этого
последнего для того, чтобы понять природу умственного
утомления.
Что такое утомление вообще? Возьмем простейший слу-
чай: я беру в руки довольно значительную тяжесть и при-
вожу ее в движение вверх и вниз. Такого рода движение
очень длительно совершать нельзя. Через некоторое время*
я начинаю чувствовать усталость, вследствие которой пре-
рываю работу.
Чем объяснить состояние усталости? Во время работы
и вследствие работы мышцы выделяют особые яды, которые
называются токсинами. Благодаря наличности этих ядов
мы и испытываем чувство усталости. В . этом можно убе-
диться, если это вещество впрыснуть в неутомленные
мускулы; тогда мы чувствуем усталость в этих мускулах.
Это физиологическое объяснение может пролить свет на
умственную усталость. Может быть, в нервной ткани про-
исходит тоже самое, что и в мышечной. Итак, работа мышцы
приводит к утомлению. Для того, чтобы изучить нараста-
ние утомления в мышце, нужно проследить процесс работы
в какой-либо группе мышц. Для этого существует прибор,
который называется эргографом (рис. 59). Он имеет
целью записывать ход работы в мышце. Записывание

происходит следующим образом. Работа заключается в том,
что ритмически происходит поднятие и опускание гири
в 10 фунтов указательным пальцем, вдетым в петлю,
с ниткой, переброшенной через блочек, к которой привя-
зывается гиря. Прибор снабжен иглой (8), которая может
чертить на закопченной пластинке (Г) линии различной
длины, в зависимости от того, насколько притянет к себе
иглу палец за петельку. При этом для устранения по воз-
можности лишних мышц, испытуемый кладет руку в рас-
щелинку М, охватывает ладонью столбик H и, таким
образом, действует лишь одним указательным пальцем.
Длина линии, получающейся на закопченом стекле от запи-
Рис. 50. Эргограф Дюбуа.
сывающего прибора, является показателем величины совер-
шенной работы. Пластинка Т движется автоматически
всякий раз, как тянут за петлю.
Эксперименты, произведенные только-что указанным
способом, показывают, что высота линии, выражающая
величину произведенной работы, сначала остается одной
и той же, но затем начинает постепенно уменьшаться,
пока длина ее не сделается равной нулю. Это — момент,
когда испытуемый заявляет, что больше работать он не
в состоянии. Если соединить вершины этих линий, то можно
получить кривую мышечной работы (рис. 60).
Таким образом, при помощи этого аппарата мы можем
обнаружить ход работоспособности мышц. Но следует при-
нять во внимание, что на работу поднятия гири влияет не
только работоспособность самой мышцы, но и причины
центрального характера. Всем приходилось наблюдать
на себе, что, когда долго идешь пешком до изнеможения,
то стоит лишь издали увидеть дом, лес и т. п., где ожи-
дает приятный отдых, как усталость как бы мигом исче-
зает, и с новыми силами идешь к желанной цели.

После всего сказанного можно перейти к умственной
работе. Мы нашли, как измеряется кривая мышечной
работоспособности.
Нельзя ли отыскать кривую умственной работы?
Рис. 60. Эргограмма, полученная при помощи эргографа Дюбуа.
Есть две группы методов для нахождения кривой
умственной работы:
1) Метод прерывающейся работы и
2) Метод непрерывной работы.
Рассмотрим на примерах применение этих методов.
Нам нужно исследовать, как идет умственная работа
в школе в течение 5 часов. Насколько ум учащегося устает
после каждого урока? Для этого мы исследуем работо-
способность детей, пре-
рывая их работу. Рабо-
тоспособность можно
исследовать при по-
мощи измерения про-
странственной чувстви-
тельности кожи. Для
этого берется особый
циркуль, который но-
сит название эсте-
зиометра (рис. 61).
В нем на стерженьке установлены две ножки. Если
ножки циркуля поставлены очень близко друг к другу,
то при прикосновении к руке мы ощутим одно прикосно-
вение, а на несколько большем расстоянии мы различим
два прикосновения. Предположим, что мы, постепенно
раздвигая циркуль, дошли до того предела, когда испы-
туемому кажется, что он ощущает два прикосновения.
Отметим величину расстояния между ножками цир-
куля. Если у того же испытуемого определить чувстви-
тельность когда он устанет, то он будет уже ощущать
не два прикосновения, а одно. Это значит, что его
Рис. 61. Эстезиометр Вебера.

чувствительность под влиянием усталости уменьшилась.
Для того, чтобы произвести измерение утомления, нужно
записать порог различимости до умственной работы, потом
после каждого урока (конечно, в разные дни). Величина, на
которую надо раздвинуть циркуль, показывает степень уто-
мления. Этот способ исследования, который называется эсте-
зиометрическим, дал некоторые результаты; однако точное
измерение умственной усталости этим методом не оказа-
лось возможным.
На-ряду с этим методом применяется еще другой,
именно эргографический. Он состоит в том, что записы-
вается работа мышц до и после умственной работы. Но
оказалось, что опыты с эргографическим методом дали
самые противоречивые результаты.
Немецкий психиатр Крепелин нашел, что одно лицо
через 11/2 часа после обеда работал на эргографе гораздо
успешнее, чем до обеда, утром, а еще более успешно
в 9 часов вечера, когда, казалось бы, нужно ожидать уто-
мленности и пониженной деятельности. Голландский ученый
Скойтен нашел, что у детей после полудня мускульная
сила увеличивается. Связь между мышечной и умственной
работой, очевидно, гораздо сложнее, чем это может казаться
на первый взгляд. Итальянский ученый Маджиоре, про-
экзаменовавши 13 студентов, почувствовал сильную уста-
лость и после этого записал кривую своей мышечной
работы и сравнил с работой мышц до начала работы. Ока-
залось, первая кривая обнаружила большую мышечную
работу, нежели вторая. Это объясняется, очевидно, тем,
что возбуждение, явившееся результатом экзаменов, повли-
яло на тонус мышечной деятельности. Таким образом, эрго-
графический метод не оказался в достаточной мере пригод-
ным для установления связи между мышечной и умственной
деятельностью.
Весьма плодотворным для измерения умственной уста-
лости оказался метод зачеркивания букв. Он заклю-
чается в следующем. Детям в школе дается какой-нибудь
малоинтересный текст и предлагается зачеркивать какую--
нибудь определенную букву (а, о, е и т. п.). На этом про-
цессе должно быть сосредоточено внимание. Чем сильнее
утомлен ребенок, тем менее внимательно он выполняет
работу зачеркивания и тем более он делает ошибок. Такая
работа задается после первого урока, второго, пятого и т. д.
Количество зачеркнутых букв и количество ошибок, сделан-
ных в определенную единицу времени, являются показателем
нарастания утомления. Для той же цели может быть применен
метод сложения, заключающийся в следующем. Даются

колонны двузначных цифр и детям предлагают производить
сложение. Всем раздается одна и та же таблица, и по сигналу
все начинают складывать. Через определенные промежутки
времени раздаются сигналы, которые дети должны отмечать
черточкой на том месте, где они остановились в своей
работе складывания. Это делается для того, чтобы опре-
делить, как идет умственная работа: много ли цифр сло-
жили в первые минуты и в последующие. По числу
произведенных сложений и по числу ошибок можно судить
об умственной утомляемости.
Метод непрерывной работы заключается в следующем.
Нужно взять работу, длящуюся беспрерывно, и по ее
качеству заключить о работоспособности субъекта. Этот
метод предложил Бургерштейн в 1891 году. Дети в классе,
производят работу на сложение и вычитание с отдыхом
в 5 минут после каждых 10 минут работы. Оказалось, что
количество ошибок в каждую следующую четверть часа
было больше, сравнительно с предыдущей четвертью часа.
При помощи такого метода можно измерить нарастание
утомления. Но следует помнить, что работа, как она орга-
низуется по методу Бургерштейна, не тождественна с рабо-
той нормального урока. На нормальном уроке не может
быть равномерного распределения внимания. К середине
или даже к концу урока работоспособность может увели-
чиваться благодаря оживленности, которую сообщит пре-
подаватель. Следовательно, те результаты, которые полу-
чаются по методу Бургерштейна, не могут быть применены
к нормальному уроку.
Для измерения умственной работы самым целесообраз-
ным является метод сложения. Покажу, каким образом
строится кривая работы (рис. 62). Пусть абсцисса у нас
представляет последовательные равные интервалы времени,
а ордината изображает величину работы; кривая, полу-
ченная таким образом, показывает, что на некоторое время
работоспособность повышается. Благодаря какому фактору
происходит повышение работоспособности на приведенной
кривой? Таким фактором является, бесспорно, упраж-
нение.
Таким образом, есть два фактора, которые определяют
работоспособность человека — это именно утомление и упра-
жнение. Под влиянием утомления производительность
работы уменьшается. Если бы человек работая мог бы
только утомляться, то при ходе его работы „кривая работы
все время опускалась бы. Другой фактор — упражнение,
благодаря которому человек каждую последующую работу,
однородную с предыдущей, совершает скорей и лучше.

Если бы человек не утомлялся и действовал бы только
один фактор—упражнение, то кривая работы все время
поднималась бы. Но фактически работа совершается под
одновременным воздействием этих двух факторов. Благо-
даря этому получается своеобразная форма кривой работы.
Кривая поднимается вследствие упражнений и спускается
вследствие утомления, как это мы видим в конце кривой.
Рис. 62.
На рис. 62 кривая работы при изучении наизусть. Она
постепенно поднимается под влиянием упражнения. На
рис. 63 кривая работы при совершении сложения. Кривая
понижается под влиянием утомления,
Но есть еще много других факторов, влияющих на
кривую работы. Приведу пример еще одного такого фак-
тора, который мы подметим, если рассмотрим форму факти-
Рис 63.
чески полученной кривой. Эта кривая вначале резко под-
нимается, затем опускается, идет то опускаясь, то под-
нимаясь и в конце концов резко поднимается. Как
объяснить эти подъемы кривой? Этот подъем возникает
благодаря особому волевому воздействию, которое бывает
в том случае, когда человек приступает к работе, и в том
случае, когда он замечает, что наступает конец работы.

К факторам, определяющим форму кривой работы,
нужно отнести разгон и готовность к работе или
установку. Когда мы начинаем какую-нибудь работу,
нам нужно войти, втянуться в нее. Для этого необходимо
состояние приспособления, разгона. Этот разгон у разных
индивидуумов различен.
Готовность к работе соответствует до некоторой сте-
пени понятию разгона. Если работать над чем-нибудь
в продолжение нескольких часов, после чего сделать более
или менее длительный перерыв, то этот последний может
оказать неблагоприятное влияние на производительность
дальнейшей работы вследствие того, что утрачивается
установка и становится необходимым новый разгон.

ОТДЕЛ IV.
О чувствах.
ГЛАВА XXVI.
Основные свойства чувств.
Мы видели, чем чувство отличается от ощущения.
Ощущения имеют своим предметом всегда что-нибудь
внешнее, какое-нибудь качество; их содержание объективно.
Чувство же не имеет своим предметом что-либо объектив-
ное, что-либо в вещах находящееся. В этом смысле чувство
можно описать наилучше, если сказать, что переживание
чувств имеет непосредственное отношение к состоянию
нашего ..я". Например, если говорят: „я чувствую печаль",
то это чувство можно отличить от любого ощущения именно
тем, что оно выражает определенное состояние моего „я";
оно указывает на то, что моему „я" в настоящее время
присуще нечто, особое качество, которое я могу обозначить
словом „печаль".
В процессе чувства мы, так же как и в ощущении,
можем отличать процесс чувствования от содержания
чувствования, от чувствуемого. Именно содержание (печаль)
соответствует чувствуемому. Таким образом отличие
чувств от ощущения сводится к тому, что чувство есть
состояние нашего „я". Ощущение же имеет своим содержа-
нием качества предметов, вне нас находящихся.
По отношению к чувствам можно поставить другой
вопрос: могут ли чувства, подобно ощущениям, иметь пред-
метный характер? Это можно понимать таким образом.
Когда мы переживаем какое-либо ощущение, то оно, как
содержание, относится к какому-нибудь предмету. Если
какой-нибудь предмет меня радует, то можно ли сказать,
что это чувство радости относится к чему-либо? Есть ли
в этом смысле какая-нибудь аналогия между чувством
и ощущением? Мне кажется, что несомненно чувствуе-
мое, так же как и ощущаемое, может быть предметным

именно в том смысле, что оно противопоставляется процессу
чувствования так же, как содержание ощущения противо-
поставляется процессу ощущения.
Все переживания чувств могут быть по степени слож-
ности распределены на следующие три группы:
Низшие чувства — это именно чувства, связанные непо-
средственно с ощущениями внешних органов чувств.
Например, те чувства, которые связаны с вкусовыми, цвето-
выми и прочими ощущениями.
Эмоции или аффекты — это чувства, связанные с инстинк-
тивными движениями. Например, чувство гнева, страха,,
симпатического подражания и т. п.
Высшие чувства являются приобретением высшей
культуры, связаны с переживаниями эстетическими, соци-
альными и т. п.
Существенным для этого класса чувств является осло-
жнение их, происходящее вследствие присоединения к ним
различных представлений, мыслей, вообще интеллектуаль-
ных переживаний.
Перейдем к рассмотрению той проблемы, которая
в современной психологии вызвала так много споров — это
именно к проблеме об основных свойствах чувств.
Что является самым существенным признаком чувств?
Должен быть какой-нибудь признак, отделяющий их от
других переживаний. Таким признаком, по общему при-
знанию, является наличие удовольствия или страдания.
Эта характеристика очень принятая, однако она слишком
обща и недостаточно полна. Возможны переживания,
которые мы по всем признакам должны признать чувствами,
но в которых, однако, не имеется на-лицо ни удовольствия
ни страдания.
Исчерпывается ли действительно чувство такими при-
знаками, как удовольствие и страдание, и могут ли быть
другие признаки?
Гефдинг утверждает, что есть только два основных
качества чувств — именно удовольствие и страдание. Раз-
личие же чувств, по мнению Гефдинга, нужно объяснять
различными интеллектуальными моментами (ощущениями,
представлениями, воспоминаниями, связанными с чувствами
удовольствия или страдания). Таким образом, различие
между чувствами объясняется опять-таки удовольствием
или страданием, но только лишь осложненным интеллек-
туальными моментами.
Противником этого взгляда является Вундт и Липпс.
По Вундту, каждое чувство характеризуется наличностью
не только удовольствия или страдания, но и других еще

признаков. Есть еще четыре признака, которые характе-
ризуют чувства, именно: возбуждение, успокоение,
напряжение, разрешение.
Если мы входим в темную комнату или выходим
из темной комнаты в светлую, то в испытываемых в том
и другом случаях чувствах мы должны будем отметить
существенное отли-
чие, именно: вхо-
ждение в темную
комнату связано с
неудовольствием, в
светлую—с удоволь-
ствием. Но возьмем
в пример ощущение
красного цвета и
ощущение синего
цвета. При ощуще-
нии красного цвета
мы испытываем осо-
бое состояние, кото-
рое Вундт называет
возбуждением. Ощу-
щая синий цвет мы
испытываем состоя-
ние, которые можно
было бы назвать
успокоением. На
этих примерах мож-
но пояснить налич-
ность в чувствах
таких признаков, как
возбуждения и успо-
коения.
Для иллюстра-
ции напряжения
или разрешения
возьмем следую-
щий пример. Испытуемому говорят, что сейчас метро-
ном будет выбивать такты, которые он должен воспринять,
обратив внимание на ту или иную сторону их. Когда испы-
туемый ждет появления ударов метронома, он испытывает
состояние, которое Вундт называет напряжением (Spannung).
Когда удары метронома наступают и бывают воспринятыми,
то напряжение исчезает и сменяется состоянием, которое
Вундт называет разрешением (Lösung), составляющим проти-
воположность напряжению.
Рис. 64. Кимограф.

Итак, по мнению Вундта, всем чувствам присущи
удовольствие или страдание, возбуждение или успокоение,
напряжение или разрешение. Все эти три пары присущи
каждому чувству; другими словами, в каждом чувстве,
кроме элементов удовольствия или страдания, есть еще
элементы, именно некоторое количество возбуждения или
успокоения, напря-
жения или разреше-
ния. Если бы были две
пары признаков, чув-
ства представляли бы
многообразие двух из-
мерений. Но так как
существует и третья
пара, то чувства суть
многообразие трех из-
мерений. Мы можем
изобразить любое чувство при помощи кривой, проходящей
через три перпендикулярных друг к другу линий. Указан-
ная кривая проходит через три точки, отмечающих коли-
чество удовольствий или страданий, возбуждения или успо-
коения, напряжения или разрешения. Таким образом,
по мнению Врундта,
всякое чувство скла-
дывается из этих трех
моментов.
Субъективный ана-
лиз Вундт дополняет
объективным ана-
лизом. Если субъект
переживает какое-ни-
будь чувство, то это
обстоятельство опреде-
ленным образом выра-
жается в изменениях, имеющих место в его органах дыхания
и кровообращения, которые могут быть зарегистрированы при
помощи кривых, изменяющихся в зависимости от изменения
переживаемого чувства. (Приборы, которые служат для
регистрации кривых, см. на рис. 64, 65 и 66; кривые см.
рис. 67, 68, 69).
Пульс, например, дает волнообразную кривую, в которой
волны могут быть высокими или низкими, короткими или
длинными. Длинные волны указывают на длительность про-
цесса, короткие—на кратковременность. Кроме того, кривая
пульса может быть высокой или низкой, что указывает на
силу пульса. При помощи этих признаков мы можем
Рис. 65. Плетисмограф.
Рис. 66. Сфигмограф Марея.

отметить различие между теми или иными чувствами. Для
того, чтобы произвести соответствующий эксперимент, необхо-
димо по возможности изолировать переживания трех групп
Рис. 67. Сфигмограмма (в естественную велич.).
признаков. Так, для изучения напряжения лучшим способом
является предложение испытуемому нетрудной умственной
Рис. 68. Пнеймограмма (уменьшена в половину;.
работы: например, разрешение задачи, где замечается напря-
жение внимания. Когда задача решена, то напряжение сме-
Рис. 69. Плетисмограмма (но Леману).
няется разрешением. Наличность напряжения может быть
констатирована при помощи указанной выше регистрации.
Таким же образом можно констатировать успокоение, удо-
вольствие и страдание.

Рассмотрим прежде всего случай, когда отмечается
напряжение. На рисунке 70 можно видеть дыхательную
кривую (дыхательную грудную и дыхательную брюшную),
которая получилась в то время, когда испытуемый должен
был разрешить предложенную ему задачу. Сначала мы видим
нормальную кривую, затем наступает напряжение и, нако-
Рис. 70.
Влияние напряжения на дыхание.
нец, разрешение. Волны в случае напряжения делаются
более плоскими, потому что изменилось дыхание. После
напряжения волны возвращаются в прежнее состояние.
Таким же образом происходят изменения и в плетисмогра-
фической кривой (рис. 71). В момент а происходит возбу-
ждение внимания путем легкого прикосновения, что и отра-
Рис. 71.
Изменение объемной кривой при возбуждении внимания путем легкого
прикосновения.
жается на кривой; происходит изменение пульса и увеличение
его длительности. Затем напряжение проходит, и пульс
приближается к нормальному. Таким образом, изменения
в сосудистой системе соответствуют переживаемому состоя-
нию напряжения.
На рис. 72 мы имеем дыхательную и плетисмографи-
ческую кривую, соответствующую состоянию разреше-
ния. Испытуемому было предложено помножить 93 на 75. Эта

задача вызвала известное напряжение, которое прошло,
когда задача была разрешена (на кривой это отмечено
в b). После того, как состояние напряжения сменилось
состоянием разрешения, объемная кривая сразу сделалась
очень высокой, получился более сильный пульс. Произошло
также изменение и в дыхательной кривой в смысле увели-
чения высоты волн. Если сравнить кривые, соответствующие
этим двум различным состояниям, то разница между
процессами напряжения и разрешения будет ясна.
Состояние возбуждения вызвать в отдельности невоз-
можно потому, что вместе с ним возникнет напряжение.
Рис. 72.
Изменение дыхательной и плетисмографической кривой при напряжении
и разрешении.
Чтобы ослабить страдание и напряжение, предлагают испы-
туемому вызвать путем внушения какое-нибудь состояние,
например состояние подавленности или радости. Это тре-
бование приводит к тому, что субъект действительно испы-
тывает или слабую подавленность или слабое возбуждение,
Легкое повышение возбуждения или подавленности полу-
чает определенное выражение в пульсовой и дыхательной
кривой (см. рис. 73 и 74).
Что произойдет в состоянии подавленности? Если
сравним дыхательную кривую (рис. 75), то увидим, что
на мгновенье (отмечено в b) дыхание остановилось, когда
субъект почувствовал себя подавленным. Дыхание, сле-
довательно, не только замедлилось, но и совсем остано-
вилось, и следующие затем волны становятся затем ниже.
В плетисмографической же кривой мы замечаем, что волны

сначала были высоки, затем сделались низкими; при
этом усилилась частота волн. Если сравнить эту плети-
Рис. 73.
Изменение дыхательной и плетисмографической кривой под влиянием
возбуждения путем внушения.
смографическую кривую с кривой, полученной в случае
возбуждения, то разница между ними очень ясна.
Рассмотрим теперь третью пару—удовольствие и стра-
дание.
Рис. 74.
Изменение дыхательной и плетисмографической кривой под влиянием
подавленности путем внушения.
Удовольствие или страдание можно вызвать при помощи
запаха или вкуса. Если сравним дыхательные волны до
и после действия соответствующего раздражения, то заметим

что они повышаются, замедляются и удлиняются при
удовольствии (запаха фиалки): при неудовольствии (см. рис. 75)
(на язык испытуемого было положено некоторое количество
Рис. 75.
Изменение дыхательной и плетисмографической кривой под влиянием
неудовольствия.
хины), дыхание приостанавливается, волны становятся
больше. Аналогичное изменение мы можем отметить в пле-
тисмографической кривой.
ГЛАВА XXVII.
Генезис эмоций.
Выше мы дали определение чувств и рассмотрели суще-
ственные признаки чувств — наличность в них удовольствий
и страданий, их субъективность. Переживание чувства отли-
чается огромным многообразием, почему и в обиходной
жизни и в психологии были попытки обозначить их раз-
личными терминами: „чувство", „чувствование", „душевные
волнения", тождественные понятиям эмоций и аффектов,
„страсти", „настроения" и т. п. Насколько переживания
чувств различны по своей природе, станет ясным, если рас-
смотреть такие примеры чувств, как боль от ожога, гнев,
доброжелательность, удивление, любовь к истине и т. п.;
между болью от ожога и любовью к истине, повидимому,
имеется целая пропасть: насколько просто одно, настолько
сложно другое. Из признания сложности чувств возни-
кает необходимость разложить их на составные части,

или, может быть, вывести их из каких-нибудь основных
функций, лежащих в существе человека. Под разложением
можно было бы понимать раскрытие тех интеллектуаль-
ных и волевых моментов, которые входят в состав данного
чувства, или раскрытие тех эмоциональных моментов, кото-
рые входят в состав их.
Для разрешения вопроса о природе эмоций другой
прием — именно рассмотрение связи их с инстинктивными
реакциями — является более целесообразным.
В последнее время в попытке разрешить этот вопрос
психология стала на правильную точку зрения, именно
эволюционную, стала изучать чувства и проявления чувств
у животных, детей, дикарей и пришла к правильному
выводу, что для понимания природы эмоций их нужно
привести в связь с инстинктивными реакциями, исходя
из предположения, что переживание чувства неразрывно
связано с переживаниями инстинкта. Тогда окажется, что
собственно то, что мы называем эмоцией, есть сложное
явление, необходимым ингредиентом которого являются
инстинктивные реакции; что для этого переживания весьма
существенна наличность моторных актов, связанных
с инстинктивной реакциий. Поэтому нельзя чувства искать
в абстракции от инстинктивных реакций.
Инстинктивная реакция находится в близкой связи
с рефлективными актами. В рефлексе мускульное движение
происходит в виде напосредственного ответа на чувствен-
ное раздражение без какого бы то ни было вмешательства
сознания. Инстинкт в известном смысле является сложным
рефлексом, при чем в инстинкте, в отличие от рефлекса,
имеется на-лицо некоторое сознание. Существенное сход-
ство заключается в том, что как рефлексы, так
и инстинкты предполагают известный нервный маханизм:
при действии раздражения или системы раздражений про-
исходят определенные системы движений. Следует признать,
что инстинктивная реакция не есть только простая сово-
купность рефлексов, как это думают некоторые, так как
инстинктивные движения сопровождаются более или менее
ясными представлениями. Например, молодой фокс-терьер,
первый раз в жизни увидев крысу, бросается на нее
и вступает с ней в борьбу. Очевидно, все его действия
имеют в этом случае инстинктивный характер. Ход после-
довательных моментов этого действия нужно представлять
себе приблизительно следующим образом. Зрительные и обо-
нятельные раздражения дают повод для возникновения
определенной группы мышечных движений, при этом собака
приходит в ярость. Рассматриваемый случай инстинктив-

ного действия предполагает наличность всех трех классов
переживаний (ощущений, чувств и волевых актов) в широ-
ком смысле слова (импульсов).
Рассматриваемый же случай показывает, что есть неко-
торые врожденные механизмы (нервномышечные), которые
обусловливают возможность совершения инстинктивных
действий. Следует заметить, что из трех основных классов
переживаний наиболее постоянными являются чувства, так
как при различии комбинаций элементов ощущения могут
меняться системы движений, но возникающие при этом
эмоции всегда имеют один и тот же характер. Например,
при внезапном стуке, уколе, прикосновении и т. д. мы вздра-
гиваем или испускаем крик, или обращаемся в бегство,
но испытываемое при этом чувство страха всегда имеет
один и тот же характер.
Можно сделать вполне основательное допущение, что»
механизмы инстинктивных реакций имеют врожденный
характер. То же самое мы должны признать по отношению
к переживанию эмоций. Они также предполагают некоторые
врожденные нервно-психические механизмы. Нужно пред-
положить, что существуют некоторые основные инстинкты
и с ними связаны эмоции, которые мы также должны при-
знать основными или первоначальными.
Чтобы убедиться в том, что действительно то, что мы
называем эмоцией, есть на самом деле система инстинк-
тивных движений и чувства удовольствия и страдания, мы
рассмотрим важнейшие основные инстинкты и связанные
с ними первичные эмоции. Так мы будем называть те эмо-
ции, которые непосредственно связаны с инстинктивными
реакциями.
1. С инстинктом убегания связана эмоция страха.
Когда животное воспринимает что-либо, угрожающее его
жизни, то оно инстинктивно обращается в бегство и при
этом испытывает чувство страха. Система движений, напра-
вленных к убеганию и связанная с ней эмоция составляет
одно целое. Что эта инстинктивная реакция имеет врожден-
ный характер, в этом можно убедиться из того, как реаги-
рует человек на какой-нибудь необычный звук: он внезапно
испытывает испуг и невольно совершает те движения, кото-
рые служат приготовлением к бегству или прямым обра-
щением в бегство. Инстинктивный характер эмоции страха
можно усмотреть также из того, что действие завывания
ветра, грома и молнии таково, что всевозможные процессы
органического характера (биение сердца, усиленное дыхание)
возникают совершенно против нашей воли; в особенности
это можно наблюдать у детей. Если кто-нибудь из взрослых